Аннотация: Его называли Драконом, но мало кто знал, что в его броне было одно уязвимое место — безумная, не знающая границ любовь к невинной красавице Элинор. Он заставил ее покориться своей страсти, и это стало причиной предательств, кровопролития и государственного переворота… и обогатило исторические хроники средневековья нетленными страницами правдивых рассказов об искренней, верной, вечной любви…


---------------------------------------------


 Вирджиния Хенли
 Дракон и сокровище



 ПРОЛОГ


 Элинор Плантагенет Маршал, принцесса Английская и графиня Пембрук, прославилась на всю страну своей необычайной красотой. Когда она освобождала свои иссиня-черные волосы от стягивавших их драгоценных диадем и обручей, они спускались до самого пояса, обрамляя шелковистыми прядями ее юное, свежее лицо изысканной продолговатой формы. Глаза Элинор — огромные, ясные, темно-голубые — цветом своим напоминали персидские сапфиры. Король называл ее своим бесценным сокровищем. Ее наряды и драгоценности, вызывали восхищение и зависть всего виндзорского двора, где приказаний и распоряжений своей прелестной госпожи дожидалась целая армия слуг и расторопных камеристок.
 Как и большинство ее ровесниц, семнадцатилетняя Элинор была без памяти влюблена. Страсть, которую Элинор питала к Маршалу, казалась ей безграничной, она готова была пронести ее через всю свою жизнь. При воспоминании о мускулистом теле мужественного воина, которое она покрывала пламенными поцелуями, Элинор смущенно краснела и опускала взор. Этот человек научил ее секретам любви, он заставил ее стройное, белоснежное тело трепетать от вожделения. В его объятиях она стала женщиной…
 Но злой рок оказался неумолим к влюбленным: Уильям Маршал, граф Пембрук, скончался, и смерть его тяжким бременем вины легла на хрупкие плечи Элинор. Приговор всех лекарей, подвергнувших его тело тщательнейшему осмотру, гласил, что Уильям умер от чрезмерного усердия, с каковым стремился удовлетворить пылкую страсть, сжигавшую плоть его юной жены. Этот единодушный вердикт потряс всех. Весть о том, что могучий Уильям Маршал погиб от истощения по вине своей красавицы жены, со скоростью лесного пожара облетела сперва двор, затем придворные круги, а вскоре и всю страну.
 Память Элинор снова и снова возвращалась к счастливейшим дням и ночам, проведенным с Маршалом. Она вспоминала, как волна сладкой истомы окатывала все ее тело, стоило ей оказаться в объятиях Уильяма, как из груди ее вырвался стон, когда муж начал ласкать соски ее грудей сперва пальцами, а затем своими нежными, полными губами. Когда он раздвинул мягкие, влажные складки у преддверия ее лона и погрузил в него свой восставший член, ей казалось, что она не переживет столь острого, пьянящего наслаждения. Она так томительно, так бесконечно долго ждала этого мгновения! Но смерть постигла не ее, а его, сильного, властного, непобедимого Уильяма. Лишившись мужа, Элинор дала обет целомудрия и вечного вдовства, но это не избавило ее ни от угрызений совести, ни от страданий и тоски, во власти которых отныне пребывала ее смятенная душа.
 Графиня Пембрук почти перестала появляться при дворе. Она ни с кем не вступала в разговоры, кроме немногих слуг и камеристок. Казалось, что после смерти мужа она впала в своего рода транс, из которого ее не смогло бы вывести ничто на свете.
 Взяв в руки книгу, Элинор неспешно направилась к своему собственному маленькому садику, огороженному каменной стеной. Она отперла дверцу и опустила кованый железный ключ в карман. Здесь никто не мог потревожить ее, нарушив ход ее мрачных, безрадостных размышлений. «Я никогда не привыкну к этой непомерной тяжести, что давит мне грудь и не дает свободно дышать, — устало подумала она. — И слезы мои никогда не иссякнут!» Вздохнув, она печально возразила себе: «Но ведь прошел всего только год! Может быть, еще через несколько лет я смогу перестать денно и нощно оплакивать его!»
 Мать-настоятельница уговаривала ее принять постриг, но Элинор не торопилась совершить этот бесповоротный шаг. «У меня впереди целая жизнь, — говорила она себе, — и я не должна вершить свою судьбу в порыве горя и отчаяния. Мне некуда торопиться». Она рассеянно дотронулась рукой до шнуров своего пояса, на каждом из которых монахини научили ее завязывать по три узла. Узлы на правом шнуре символизировали Святую Троицу:
 Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа, на левом же — монашеские обеты целомудрия, послушания и нестяжания.
 «Первый из них меня нисколько не смущает, — размышляла Элинор, — а послушанию я могла бы со временем научиться, но не думаю, что способна с чистым сердцем следовать принятому на себя обету бедности. Я так люблю дорогие одежды и украшения! И, если быть до конца честной с самой собой, я за все эти годы ни на йоту не изменилась. В душе я осталась все тем же своевольным, диким и необузданным созданием, каким была с самого детства. Я научилась лишь скрывать свои чувства под личиной напускного смирения и лицемерной учтивости».
 В свое время Уильям пожертвовал значительную сумму денег и земельные угодья монастырю Св. Девы близ Виндзора. Прежде чем принять решение о пострижении в монахини, Элинор должна была переночевать в одной из келий обители, чтобы в тиши монастырских стен ее решение посвятить себя служению Богу окончательно укрепилось, чтобы сомнения в правильности избранного пути покинули ее душу. Теперь она была почти уверена, что согласна пожертвовать своей свободой, которая, как и все в этой грешной земной жизни, лишь тяготила ее.
 Вечером она призвала на помощь всю свою волю и выдержку, чтобы присутствовать на седьмой, и последней за день, службе. Если она все же решит принять постриг, как ей удастся принудить себя посещать по семь богослужений ежедневно? В который уже раз Элинор задала себе вопрос, почему ей так хочется вступить под сень обители, откуда нет возврата. И ответом на него послужило все то же слово, преследовавшее ее неотступно на протяжении всех страшных, тяжелых, тревожных дней после смерти Уильяма: вина! Мать-настоятельница уверила Элинор, что тяжкое бремя вины спадет с ее души, если она посвятит себя Богу. Элинор верила и не верила ей: молодой женщине казалось, что снять с нее эту тяжкую кару способна одна лишь милосердная смерть.
 Она поднялась с постели и, протянув руку к ночному столику, сжала в ладони рукоятку кинжала, украшенную драгоценными камнями. Она невидящим взором смотрела вниз из окна высокой башни Короля Джона, проводя пальцем по острому лезвию кинжала. «Сделай это! Смелее! Не медли!» — шептал ей внутренний голос. Ах, она решилась бы вонзить этот острый клинок в свою грудь, если бы могла быть уверена, что там, за порогом смерти, встретит Уильяма. Но тут другой голос, противореча первому, произнес где-то в самых потаенных глубинах ее души: «Он ускользнул от тебя… он никогда не любил тебя… оставь его душу покоиться с миром!»
 — Неправда! Это ложь! — громко вскрикнула Элинор и шепотом добавила: — Я не хочу жить! Я должна положить конец этим мучениям, терпеть которые у меня нет больше сил!
 Тут она вспомнила о том, что души самоубийц осуждены на вечное пребывание в аду. «Так есть ли смысл менять одну преисподнюю на другую? — мрачно подумала она. — Да и вообще есть ли смысл хоть в чем-нибудь из того, чем вечно заняты люди, в их жизни, в их делах и помыслах, в их смерти?»
 Она тихо спустилась в часовню, где целый час провела, стоя на коленях, в молитвах о даровании ей прощения за грешные мысли, потом заставила себя вернуться в спальню, задула свечу и легла в постель. Утром Элинор натянула на голову одеяло и повернулась к стене. Она решила поспать еще немного, чтобы хоть на полчаса или час снова уйти от окружавшей ее безрадостной реальности.
 Во сне она увидела себя едущей бок о бок с Уильямом на соколиную охоту. Они весело переговаривались, улыбаясь друг другу, их кони бежали вперед нетерпеливой рысью. Морозный воздух будоражил ее кровь, точно молодое вино. Проснувшись, словно от толчка, Элинор недоуменно оглянулась по сторонам. Сон ее был так ярок, так реален, что она не сразу осознала, где находится.
 Элинор не охотилась уже целый год, но ей показалось, что с тех пор, как она в последний раз выезжала на соколиную охоту, прошли десятилетия. Она так долго находилась между сном и явью, была погружена в свои мрачные думы, не замечая ничего вокруг. Маленький сокол, поди, успел уж позабыть свою хозяйку… «Поеду!» — внезапно решила она. Элинор вспомнила о своем зеленом бархатном платье для верховой езды. Как давно она не надевала его! Теперь ей не терпелось сменить на него свои вдовьи одежды.
 Элинор резко вскочила с кровати и хлопнула в ладоши, призывая служанку. Она теперь же разыщет зеленое платье из тисненого бархата и поедет охотиться в ближние луга. Внезапно взор ее затуманился. Она перенеслась памятью через годы, в тот далекий день, когда праздновалась ее свадьба, когда столь роковым образом переменилась вся жизнь ее, вся судьба юной принцессы…




 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



 1

 Принцесса Элинор Кэтрин Плантагенет открыла глаза и, услыхав веселое щебетание птиц за окном, с радостью поняла, что наступило утро, что начался новый день, суливший ей множество веселых приключений! Она нетерпеливо откинула полог кровати и, ступая босыми ножками по устланному ковром полу, бросилась к полированному серебряному зеркалу.
 Взглянув на свое отражение, девочка удостоверилась, что со вчерашнего дня внешность ее ничуть не изменилась. Все те же черные волосы, спутанными локонами обрамлявшие смуглое личико, все те же ярко-синие глаза, все тот же упрямый розовый рот, изобличавший стремление его обладательницы всегда и во всем добиваться выполнения своих желаний и капризов. «Я всегда буду делать только то, что хочу!» — подумала маленькая принцесса. Ведь именно то, что она умела подчинить окружающих своей воле, сообщало ее жизни столько радости и ни с чем не сравнимого счастья. Иногда это удавалось ей без особого труда, порой же приходилось приложить немало усилий, чтобы переупрямить кого-либо из старших, но, превращая жизнь всех близких и челяди в сущий ад, она с успехом осуществляла все свои сумасбродные желания и прихоти.
 Элинор, слывшая грозой детской, еще в пятилетнем возрасте подчинила себе своих братьев и сестер, хотя была самой младшей из них. Она правдами и неправдами заставила их, в том числе и короля Англии, считаться со своими желаниями и капризами. Элинор слабо улыбнулась, вспомнив теперь тот день, который стал знаменательным для всей ее дальнейшей судьбы.
 Братья маленькой Элинор, четырнадцатилетний Генрих и двенадцатилетний Ричард, собирались поохотиться на кроликов. В мешке, который Ричард перекинул через плечо, сидел прирученный хорек.
 — Погодите! И я с вами! — крикнула Элинор, с трудом натягивая сандалии на ступни, влажные после хождения по дну неглубокого пруда с карпами.
 — Никуда ты не пойдешь, Мэггот! — отозвался король Генрих.
 — Ах ты премерзкий боров! — разозлилась Элинор. — Не смей называть меня так!
 — А я скажу няне, что ты бранишься! — пригрозила сестре шестилетняя Изабелла.
 Элинор взглянула на нее с нескрываемым презрением:
 — Она и без тебя знает, что я ругаюсь.
 — Зато я не писаюсь по ночам, как ты!
 Джоанна, которой уже исполнилось десять, со сдержанным достоинством произнесла:
 — Нам не велено было уходить из сада, и, если ты снова убежишь с мальчишками, я все расскажу няне!
 Элинор выхватила из рук брата мешок и, тряхнув им, скорчила злую гримасу:
 — Только попробуй, ябеда ты этакая! Только донеси на меня, и однажды ночью ты
 найдешь вот этого хорька в своей постели!
 Джоанна взвизгнула от страха и, ухватив послушную Изабеллу за руку, проговорила:
 — Пойдем отсюда! Она злая и глупая девчонка! Нам не следует с ней водиться.
 Ричард, герцог Корнуоллский, слегка дернул сестру за ухо и, отобрав у нее мешок, кивнул в сторону удалявшихся Джоанны и Изабеллы:
 — Иди-ка к девочкам, Мэггот. Мы не возьмем тебя с собой!
 Но она гордо подбоченилась, уперев маленькие кулачки в бедра, и, вздернув подбородок, грозно произнесла:
 — Если вы меня с собой не возьмете, я пожалуюсь вашим воспитателям, что вы подкарауливаете служанок в темных закоулках и… и щекочете их так, что те визжат и хихикают, точно полоумные!
 — Вот ведь чертенок! — воскликнул Генрих.
 В ответ на обвинение, прозвучавшее из уст сестры, Ричард, который был выше и шире в плечах, чем его царственный брат, добродушно расхохотался, откинув голову назад:
 — Подумать только! Ростом с ночной горшок, а берется командовать всеми, как заправский полководец! Ладно, Мэггот, пошли с нами. Но я побьюсь об заклад, что тебе наша охота придется не по нраву!
 Так оно и вышло. Расширившимися от ужаса глазами Элинор следила, как братья выпускали верткого зверька из своего полотняного мешка у самого отверстия кроличьей норы и сами мчались к другому выходу из убежища с мешком наготове. Когда перепуганный кролик выскакивал из своего дома и оказывался в мешке, Элинор принималась жалобно плакать. Вид несчастных зверьков, обреченных на мучительную смерть, повергал ее в глубокое горе.
 Братья от души потешались над ее слезами, и девочка изо всех сил терла щеки грязными ладошками. Вскоре все ее лицо покрылось темными разводами. Когда от всего пережитого ей сделалось дурно, она бегом устремилась ко дворцу, чтобы не выказать охватившую ее слабость перед двумя бессердечными принцами. Но те помчались за ней вдогонку, и Элинор не удалось избежать их жестоких насмешек.
 Генрих унаследовал золотистую шевелюру своего деда, великого и могучего короля Генриха II, волосы Ричарда были рыжевато-каштановыми, как у его знаменитого дяди Ричарда Львиное Сердце. Элинор, последний ребенок в королевской семье, единственная из всех братьев и сестер имела темные волосы, какие были у обоих ее родителей — ненавидимых всеми короля Джона и королевы Изабеллы Ангулемской. Все старшие принцы и принцессы не уставали дразнить ее за это.
 — Тебе не кажется, что девчонка уж больно сильно смахивает на черного таракана? — спросил Ричард.
 Генрих расхохотался:
 — Последыши во всех семьях часто бывают уродами и недоносками, а наша, по-моему, просто карлица!
 Элинор никогда еще не чувствовала себя такой несчастной и униженной. Ее по-прежнему мучила тошнота, ей было жаль бедных беззащитных зверюшек с бурым мехом, которых затравили безжалостные братья, в горле у нее пересохло от жары и слез, а теперь еще и острая боль пронзила ступню. Нагнувшись, она увидела на пятке огромный волдырь. Принцесса стащила с ножки сандалию и забросила ее в кусты, выразив в этом жесте все снедавшие ее тягостные чувства.
 — Проклятье! — воскликнула она, с вызовом взглянув на братьев. Однако внимание короля и принца было привлечено вымпелом, реявшим над одной из башен дворца.
 — Кто-то приехал! — сказал Ричард.
 — Это Маршал! — радостно отозвался Генрих. — Я разглядел его девиз: вздыбленный красный лев на белом фоне!
 Элинор мгновенно позабыла обо всех своих несчастьях. Приезд Маршала спас ее от позора. О, как она была ему благодарна, как она любила его!
 Стремглав бросившись ко дворцу, Генрих и Ричард успели приветствовать Уильяма Маршала на целых десять минут раньше, чем Элинор, маленькие ножки которой были вовсе не так проворны, как длинные ноги старших братьев. Король и герцог Корнуоллский оживленно беседовали с самым уважаемым из своих опекунов. Элинор потянула его за полу камзола, пронзительно крича:
 — Милорд граф! Милорд граф!
 Наклонившись, он поднял маленькую принцессу на руки, присел на каменную скамью и посадил Элинор на колени. На ее лице, покрытом бурыми разводами, сияла блаженнейшая улыбка.
 — Радость моя, я вижу, ты недавно плакала! Расскажи Уильяму, что с тобой случилось!
 Генрих и Ричард обменялись взглядами, полными досады и нетерпения. Они считали, что внимание Уильяма Маршала должно безраздельно принадлежать им обоим, ведь человек этот во многом заменял им отца, он был их другом и наставником, их героем.
 — Я очень несчастна, Уильям, — горестно прошептала ему на ухо Элинор. — Ведь я похожа на черного таракана!
 Слова ребенка поразили Уильяма Маршала до глубины души. Он вынул из кармана засахаренную грушу и протянул ее девочке. Элинор немедленно впилась в лакомство белоснежными зубами, а Уильям, слегка покачиваясь в такт своим неторопливым словам, принялся рассказывать ей сказку:
 — Жили-были на свете красавец король со своей красавицей королевой, и было у них многое множество красивых светловолосых детей. А самая последняя принцесса, как это часто бывает, оказалась и самой миловидной. Когда король увидел, как она красива, он был вне себя от счастья. У маленькой принцессы были черные вьющиеся волосы и синие, словно сапфиры, глаза. И король сказал королеве: «Она — мое бесценное сокровище!». И с тех пор все называли маленькую принцессу не иначе как Бесценное Сокровище Короля.
 — Это про меня! — отозвалась Элинор, не раз слышавшая эти слова, произносимые в ее адрес. Она с торжеством взглянула на Генриха и добавила: — И я выйду замуж за Маршала и буду жить с ним счастливо до самой старости!
 Мысли Элинор вернулись к настоящему, и она взглянула на свое отражение в большом зеркале. Пристально всматриваясь в свое лицо, она лишний раз убедилась, что, несмотря на загар, на обрамлявшие его непокорные завитки черных волос, выбившиеся из-под чепца, оно прекрасно. Ей пришлось четыре долгих года бороться за осуществление своей мечты. Четыре года она преследовала короля Генриха просьбами предложить ее руку Уильяму Маршалу. Внезапно на память ей пришло старинное суеверие: пуще смертного греха бойся исполнения своих заветных желаний! Но Элинор лишь посмеялась над своей глупостью. Ведь она любила Уильяма Маршала всем сердцем, всей душой. К нему стремились все ее мечты и помыслы! И сегодня он станет безраздельно принадлежать ей одной!
 Дверь ее комнаты распахнулась, впуская толпу служанок и горничных, которые должны были обрядить ее в свадебное платье. Принцессе Элинор Кэтрин Плантагенет минуло девять лет.
 По непроницаемому лицу Уильяма Маршала собравшимся трудно было угадать, какие чувства владели этим незаурядным человеком в день его бракосочетания с принцессой Элинор. Его роскошный бархатный камзол, украшенный спереди и сзади изящно вышитыми красными вздыбленными львами, казался ему, привыкшему к простым воинским одеждам, слишком роскошным и ярким, но, будучи главой богатейшего семейства Англии, он не мог нынче облачиться в более скромный наряд. Все Маршалы, присутствовавшие на церемонии, сочетались браками с высокородными особами, представителями зажиточных семей. Женами обоих его братьев были знатные придворные дамы, сестры вышли замуж за графов Глостера, Дерби и Норфолка.
 Уильям вздохнул и опустил глаза. Ему, как старшему в семье, вполне подобало взять в супруги одну из принцесс. И тем не менее, когда Генрих предложил ему в жены свою самую младшую сестру, Маршал вздрогнул и попятился от ужаса. Он пытался было противиться решению юного монарха, указывая на то, что Элинор еще совсем дитя и пройдет немало лет, прежде чем она сможет стать ему настоящей женой, но на самом деле причина его испуга крылась совсем в другом. Уильям помнил, каким чудовищем оказалась мать Элинор, и имел все основания опасаться, что девочка унаследовала все омерзительные пороки королевы Изабеллы.
 Бедняжка! — с горькой улыбкой подумал он. Как ужасно появиться на свет от таких скверных родителей! Король Джон был одним из самых никчемных монархов, когда-либо правивших Англией. Его с одинаковой силой ненавидели придворные круги, знать и простолюдины. Весь мир вздохнул с облегчением, когда этот болезненно скупой, глупый и подлый король отдал Богу душу. Королева Изабелла еще в ранней юности прославилась своим распутством. Она оказалась к тому же прескверной матерью. Не успел прах ее венценосного супруга остыть в могиле, как она бросила всех своих детей и вышла замуж за своего прежнего любовника, Хью де Лусиньяна. Элинор в ту пору едва сровнялся год. А когда малышке исполнилось четыре, Изабелла успела уже обзавестись целым выводком сыновей от нового брака. Одного за другим она произвела на свет Уильяма, Гая и Эймера де Лусиньянов. Маршал мог лишь смиренно молиться о том, чтобы красивой девочке не передались скверные душевные качества ее родителей.
 Он провел щеткой в серебряной оправе по своим густым, волнистым каштановым волосам, впервые заметив, что в этой пышной шевелюре начинает пробиваться седина. Он был так счастлив узнать, что Королевский совет отклонил идею Генриха об этом браке! Поскольку принцесса Изабелла вышла замуж за германского императора, а Джоанна стала королевой, сочетавшись браком с Александром, королем Шотландии, Совет считал супружество с особой королевской крови единственно приемлемым также и для младшей из принцесс, красавицы Элинор. Неповиновение Совета привело короля Генриха в ярость. Члены Совета всегда пытались оспаривать его решения, мотивируя это тем, что король еще молод и неопытен. За несколько дней до своего восемнадцатилетия Генрих снова поставил этот вопрос на рассмотрение Совета, подчеркнув, что непременно желает отдать свою сестру, Бесценное Сокровище Короля, своему любимому маршалу и другу. Он закончил свою речь угрозой в случае неповиновения распустить Совет, едва лишь ему исполнится восемнадцать.
 Генрих был как нельзя более доволен собой. Вскоре представителями обеих сторон был составлен и подписан брачный контракт, согласно которому Элинор получала от Уильяма Маршала пятую часть его обширнейших владений в Англии, Уэльсе и Ирландии. Генрих всегда с большой симпатией относился как к самому Маршалу, так и к его поистине колоссальному состоянию.
 Юный Ричард без колебаний растворил дверь в личные апартаменты брата и ввалился туда в сопровождении целой толпы своих приближенных. Ричард только что прибыл из своей собственной резиденции в герцогстве Корнуолл. Он во всех отношениях превосходил своего брата короля. Герцог Корнуоллский был не только выше, стройнее, красивее и здоровее Генриха. Ему, в отличие от вечно нуждавшегося в деньгах короля Англии, нельзя было пожаловаться на скудость доходов: расположенные в Корнуолле оловянные разработки приносили юному Ричарду весьма ощутимый доход.
 Ричард приятельски хлопнул брата по плечу и, смеясь, воскликнул:
 — Похоже, эта маленькая паршивка снова в который уже раз сумела настоять на своем!
 Генрих, чей правый глаз всегда был полуприкрыт из-за дефекта века, зажмурил его вовсе, сопровождая эту гримасу хитрой ухмылкой:
 — Неужто ты считаешь меня дураком, способным отказаться от столь лакомого куска, как владения Маршала?
 Ричард понимающе кивнул и, протянув руку, пощупал край раззолоченного камзола короля:
 — Так это он оплачивает всю сногсшибательную роскошь предстоящей церемонии?
 — Нет! — расхохотался Генрих. — Не он, а ты, братец! Я милостиво позволяю тебе ссудить меня деньгами, поскольку ты теперь богат!
 — Вот уж спасибо! — с принужденной улыбкой отозвался Ричард, который никогда не отличался особой щедростью.
 Помрачнев, Генрих тряхнул головой и с жаром заговорил:
 — Боже праведный, Ричард, я не представляю, как мне быть, что предпринять! Ведь ты не хуже меня самого знаешь, что у меня нет за душой и ломаного гроша! Как это дьявольски несправедливо, что сыновья должны расплачиваться за грехи своих отцов! Что за дурака дал нам в папаши милосердный Господь! Сукин сын незадолго до смерти объявил Англию пленницей Рима, и теперь я должен ежегодно выплачивать по тысяче марок дани — семь сотен за Англию и три — за Ирландию! Эта сумма не вносилась в папскую казну целых девять лет, ведь, когда я вступил на престол, у меня не было и одной золотой монеты! Лучше бы море слизало с палубы самого отца, а не сундуки с драгоценностями, когда в заливе Уош их судно застигла буря!
 Ричард налил себе эля, Генрих же сделал знак одному из своих слуг, и тот поспешно подал ему кубок дорогого гасконского вина.
 — Ты еще не отдал императору приданое Изабеллы? — поинтересовался Ричард.
 — Разумеется нет! Откуда я возьму денег, чтобы послать их в Германию?! Ведь я не какой-нибудь денежный мешок. Это ты у нас не знаешь счета золотым монетам!
 — Потому лишь, — резонно заметил Ричард, — что не швыряю их направо и налево, как делаешь это ты, дорогой брат! Возьми, к примеру, эту свадьбу. Ее следовало бы отпраздновать скромно, по-семейному. Ведь Элинор не станет его женой в ближайшие несколько лет. После церемонии венчания она отправится к себе в детскую, а Маршал вернется к своей метрессе. Только и всего! А ты решил устроить шумное торжество, которое обойдется тебе не меньше чем в несколько тысяч!
 Генрих прищурился и поджал губы. Голос его зазвенел на высоких нотах.
 — Меня короновали скромным золотым обручем, принадлежавшим нашей матери, и, едва утвердившись на троне, я чуть не лишился его! Верноподданные английские бароны призвали в страну французов, чтобы с их помощью низложить меня! Французы овладели всеми замками от Винчестера до Линкольна, и мне хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать тех вельмож, кто остался мне верен! — Король загнул большой палец левой руки и принялся перечислять: — Уильям Маршал. — Прижав к ладони указательный палец, он продолжил: — Губерт де Бург. Ранульф де Блундевилл, граф Честер. — Произнеся это имя, он загнул средний палец, а присоединив к нему безымянный, назвал четвертое: — Питер де Рош, епископ Винчестерский. — Сжав всю ладонь в кулак, он назвал имя пятого из своих верных вассалов: — Фалк де Броте.
 Ричард уже не раз слышал все это из уст своего брата. «Нынче Генрих снова оседлал своего любимого конька», — с досадой подумал он. — Этим верным слугам престола и отечества понадобилось четыре года, чтобы очистить страну от французов, — продолжал король. — Маршал, де Бург и Честер нанимали воинов на свои собственные деньги, ведь у меня, их короля, не было ни гроша! И я поклялся себе, что, когда достигну совершеннолетия, с лихвой вознагражу себя за все эти годы страданий и унижений! Я — король Англии, черт меня возьми! И, если я устраиваю праздник, пусть вина льются рекой, пусть самые знатные вельможи моей страны явятся во дворец, разряженные в шелка, кружева и бархат! А наряднее, красивее и счастливее всех буду я сам, их король и властелин!
 Ричард обнял брата за плечи и доверительно пробормотал:
 — В таком случае тебе следует поступить так, как делали все умные люди, оказавшиеся в столь же незавидном положении. Женись на деньгах, дорогой Генрих! Посмотри на этого хитреца Губерта де Бурга! Сколько земли и звонкой монеты принесла ему в приданое бедняжка Эвис, а когда ее опустили в землю, наш молодец принялся обхаживать маленькую принцессу Маргариту Шотландскую, доверенную его попечению. И ведь не успокоился, хитрый лис, пока не обрюхатил ее, так что вопрос с их браком решился сам собой!
 — Да, и я из-за этого остался в дураках! — раздраженно воскликнул Генрих. — Я пытался вести переговоры о браке с ее сестрой, принцессой Мэрион, но Совет отклонил мои намерения, сославшись на то, что в случае моей женитьбы на ней Губерт стал бы моим свояком.
 Они остро завидуют ему, ведь он был одним из регентов во времена моего несовершеннолетия, и я дал ему почетный титул графа Кента.Губерт нравится мне, как и моему народу!
 — И все это, без сомнения, нравится самому Губерту! — усмехнулся Ричард. Но лицо Генриха передернулось от злобы, и младший брат снова похлопал его по плечу: — Да ведь я пошутил! Ты прекрасно знаешь, что я не имею ничего против старины Губерта. Он взял меня, несмышленыша, под свою опеку и сделал из меня настоящего воина! Благодаря ему и Уильяму Маршалу мы с тобой вырвались из-под назойливой опеки епископа Винчестерского.
 — Питер де Рош был замечательным наставником, — угрюмо возразил король. — Он один из образованнейших и умнейших людей нашего королевства!
 Ричард издал непристойный звук и проговорил:
 — Да, ему, без всякого сомнения, удалось внушить тебе уважение к своей особе. Иначе как объяснить то, что его родственники и друзья заняли все самые ответственные посты в государственном управлении?
 — Они с Губертом терпеть друг друга не могут, — сказал Генрих, и глаза его злорадно блеснули. — Готовы при малейшей возможности вцепиться один другому в глотку! Я считаю, что министры под началом мудрого короля должны делиться как минимум на два враждебных лагеря. И если каждая из враждующих партий надеется, что я и после совершеннолетия буду покорным орудием в их руках, то их ждет одинаково горькое разочарование. — Осушив свой кубок, король со вздохом добавил: — Все, чего мне теперь недостает, — это деньги! Но, как только завершатся наши переговоры с графом Британским и я стану мужем маленькой австрийской принцессы, бедствиям моим настанет конец!
 Ричард, давясь смехом, произнес:
 — Она шарахнется от тебя, как от зачумленного, если я напишу ей, что ты крив на один глаз и к тому же страдаешь бессилием!
 С этими словами мальчишка-герцог бросился вон из королевских апартаментов. Генрих преследовал его по пятам. Вслед за королем мчались его слуги, один из которых держал в руках корону, только что сработанную искусным ювелиром по эскизу самого Генриха.

 2

 У юной принцессы Элинор, которую под руки вели к алтарю Вестминстерского собора, от счастья слегка кружилась голова. Она была одета в роскошное платье из белоснежного тисненого бархата, с длинным шлейфом, лиф платья был украшен дорогими кружевами. Темные волосы маленькой Элинор покрывала полупрозрачная белая фата. В руках она несла миниатюрную Библию в переплете из белой кожи.
 Когда она подошла к Маршалу и встала рядом с ним, тот взглянул на нее с кривой усмешкой. Глаза принцессы, устремленные на него, сияли от восторга. Он был самым красивым, самым отважным, самым сильным мужчиной во всем королевстве! Она приоткрыла свой маленький ротик, чтобы произнести его имя, ласкавшее ее слух, но Уильям слегка нахмурился, безмолвно напомнив ей, что новобрачным не следует обмениваться репликами, пока они не произнесут слов обета. Элинор послушно кивнула и опустилась на колени возле жениха, внимая молитве, которую читал по-латыни епископ.
 Принцесса Элинор благоговейно опустила глаза, но тут взор ее привлек черный паук, взобравшийся на ее белоснежную Библию. Девочка следила за насекомым, грациозно двигавшимся к ее стиснутой руке на своих восьми длинных ножках. Приблизившись к большому пальцу девочки, паук неожиданно укусил ее. Элинор без малейших колебаний отправила его в мир иной, с негодованием воскликнув:
 — Ах ты мерзкая тварь!
 Его высокопреосвященство запнулся и с ужасом воззрился на юную невесту. Уильям, мгновенно оценив обстановку, взял маленькую ручку Элинор в свою ладонь. Его пожатие несло утешение, ободрение и нежную ласку. Элинор потупилась. Епископ возобновил чтение молитвы. Дальнейший ход церемонии не был омрачен никакими досадными происшествиями. Элинор громко и отчетливо произнесла слова обета.
 Уильям надел золотое кольцо на безымянный палец ее левой руки, и Элинор сжала ладонь в кулак, чтобы оно не соскользнуло прочь. Когда его высокопреосвященство объявил их мужем и женой, она с восторгом обратилась к Уильяму:
 — Теперь я — графиня Пембрук!
 Он улыбнулся ей нежной, отеческой улыбкой и пробормотал:
 — Никогда еще не видал я особы, которая с таким неподражаемым достоинством совершала бы мезальянс! — Лицо Элинор при этих словах озарила счастливая, безмятежная улыбка. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди от счастья.
 На длинных столах, стоявших вдоль стен огромного зала, были выставлены свадебные подарки. Многочисленное семейство Маршалов преподнесло новобрачным огромное серебряное блюдо с монограммой в виде буквы М, выложенной драгоценными камнями, множество кубков и кувшинов из венецианского хрусталя, сотню золотых вилок и две сотни простыней из тончайшего ирландского полотна с богатой вышивкой.
 Маршалу, который занимал пост юстициария Ирландии, были присланы в дар из этой земли двадцать пять чистокровных жеребцов и столько же кобыл. Граф Честер подарил молодым супругам десять роскошных восточных ковров, привезенных им из последнего крестового похода. Желая перещеголять его в щедрости, Губерт де Бург, юстициарий Англии, пожаловал чете Маршал роскошную барку, которая стояла на якоре в нескольких футах ниже дворца по течению Темзы.
 Прочим подаркам не было числа. Все гости, удостоенные чести быть приглашенными на торжество, не поскупились на дары новобрачным. Английская знать не питала симпатии к своему юному королю, но Уильям Маршал, в отличие от своего воспитанника Генриха, умел расположить к себе все сердца.
 Граф и графиня Пембрук сидели на почетном возвышении справа от короля. Глаза всех собравшихся были устремлены на девочку-невесту, сидевшую меж двух высоких, плечистых мужчин и с достоинством отвечавшую на обращенные к ней приветствия и поздравления. Элинор разглядывала дарителей с гораздо большим интересом, чем подарки, которые они преподносили. Она переводила взгляд с графа и графини Дерби на графа и графиню Норфолк. Все они с нынешнего дня стали и ее родней. Она не без гордости отметила про себя, что Маршалы, с их каштановыми кудрями и большими карими глазами, красивое, породистое семейство.
 Меж тем Уильям Маршал не переставал дивиться тому непринужденному достоинству, с каким его супруга, девятилетнее дитя, благодарила гостей за подарки и поздравления. В душе его шевельнулась надежда, что со временем она все же превратится в настоящую леди. Напуганный перспективой того, что девочка может пойти по стопам своей матери, он подробнейшим образом оговорил в условиях брачного контракта, каким должно быть воспитание юной Элинор после заключения их брака. Ведь до сей поры девочка росла словно дикий зверек, предоставленная самой себе, и никому из родни не было до нее никакого дела. Прежде всего, решил Маршал, добродетель принцессы должна находиться под постоянным бдительным надзором. Элинор станет отныне проживать в том крыле Виндзорского замка, где обитают одни лишь женщины. У нее будет свой собственный штат служанок и свои придворные дамы. Кроме того, он просил мать-настоятельницу монастыря Св. Девы поселить в покоях принцессы двух монахинь из вверенной ей обители.
 Несколько учителей должны были позаботиться об образовании ума графини Пембрук — Маршал настоял, чтобы Элинор обучили чтению, письму, счету и иностранным наречиям, а также основам придворного этикета и правилам ведения хозяйства. Ведь со временем Элинор предстояло стать совладелицей его многочисленных поместий и замков.
 Уильям был уверен, что его девочку-жену в самый разгар банкета сморит сон, ведь суета, волнения и хлопоты нынешнего дня утомили даже его самого. Но, почувствовав, что внимание многочисленных гостей переключилось с ее особы на яства и напитки, которыми были щедро уставлены пиршественные столы, Элинор обратила взор своих ясных глаз на жениха и принялась засыпать его бесчисленными вопросами, на которые тот едва успевал отвечать. Элинор перестала реагировать на окружающее. Во всем мире для нее сейчас существовал лишь он один — герой ее грез и мечтаний, ее муж, великий и неустрашимый граф Пембрук!
 — Милорд граф, — проворковала она, — вы участвовали в бесчисленных турнирах и всегда выходили из них победителем. Можно мне будет когда-нибудь присутствовать хоть на одном из них?
 Густые брови Уильяма взлетели вверх. Он усмехнулся и мягко проговорил:
 — Сокровище мое, я много раз бывал выбит из седла копьями отважных рыцарей. Вот уже несколько лет, как турниры и поединки запрещены в Англии указом короля. Ведь развлечения эти весьма опасны. И храбрым воинам дозволяется теперь проливать кровь лишь в битвах за отечество.
 — Значит, мне предстоит позаботиться о том, чтобы турниры были возобновлены! — упрямо ответила Элинор и не переводя дыхания продолжила: — Милорд граф, вы слишком скромны! Ведь я знаю, что в поединках вам нет равных! Не пытайтесь отрицать это! Вы лучше всех других знаете, куда следует направлять острие боевого копья. Прошу вас, покажите мне, какой участок тела противника является наиболее уязвимым. — Она дотронулась маленькой ручкой, затянутой в белую перчатку, до мускулистой груди Уильяма: — Это здесь? — Во взоре девочки горело нетерпеливое любопытство.
 Уильям смутился и, бережно отведя руку Элинор от своей груди, вполголоса пробормотал:
 — Нет, немного левее.
 Девочка ткнула пальцем в его предплечье:
 — Значит, тут?
 — Я покажу вам, где именно, как-нибудь потом, когда мы с вами останемся наедине.
 Ведь здесь так много посторонних, и я не хочу, чтобы кто-нибудь из них узнал мой секрет!
 Элинор улыбнулась, польщенная таким доверием, и радостно кивнула.
 — Милорд, — с воодушевлением продолжала она, — ни у кого на свете нет столько замков и угодий, как у вас, не правда ли?
 — Ну, насчет всего света вы преувеличиваете, дорогая Элинор!
 — Нисколько! — возразила она. — Ведь вы владеете обширными землями в Англии, Ирландии и Уэльсе! Я хотела бы побывать во всех принадлежащих вам поместьях! Надеюсь, вы возьмете меня с собой в Ирландию и Уэльс?
 Уильяму нужно было во что бы то ни стало умерить ее пыл, но так, чтобы не обидеть это доверчивое дитя.
 — Я бываю в большинстве своих земель лишь тогда, когда возникает необходимость защищать их от неприятеля. Я отправляюсь туда, чтобы сражаться!
 — О-о-о! Вот это здорово! — воскликнула Элинор. Глаза ее заблестели от возбуждения, и она скороговоркой произнесла: — Я непременно поеду с вами, милорд, и полюбуюсь на вас на поле боя! Мне так хочется увидеть, как вы без пощады разите своих врагов! Я постараюсь разглядеть, куда вы вонзаете свой боевой меч, чтобы убивать их наповал!
 Уильям нахмурился и помотал головой:
 — Не буду лгать вам, дорогая! Я не смогу взять вас с собой в битву.
 Ласковая улыбка озарила личико юной принцессы.
 — Большое спасибо вам, милорд граф, что вы правдивы со мной. Ведь все остальные только и знают, что лгут мне! — пожаловалась она. — Я с радостью повинуюсь вам, но, если я пообещаю не просить вас взять меня с собой на войну, вы покажете мне, как обращаться с мечом, куда направлять его острие, чтобы наверняка поразить противника?
 — М-м-может быть… — неуверенно пробормотал Уильям, потрясенный словами Элинор.
 — Нет, дайте слово, что сделаете это! — потребовала принцесса.
 — Обещаю исполнить вашу просьбу! — нехотя кивнул он.
 — Милорд граф, есть ли в стенах ваших замков, расположенных в Уэльсе, специальные желоба, по которым на головы осаждающим льют кипящую смолу? И правда ли, что валлийцы — настоящие дикари и что они выходят на поля сражений совершенно голыми?
 — Нет, вы спутали валлийцев с шотландцами, — терпеливо пояснил Уильям. Душа его преисполнилась тоски и самых дурных предчувствий. Пожалуй, ни учителям, ни терпеливым монахиням не удастся обуздать буйный нрав этого ребенка, ее жестокость и кровожадность. В который уже раз он горько пожалел, что дал согласие вступить в этот нелепый брак. То, что девочка взирала на него с обожанием, ловя каждое его слово, лишь увеличивало досаду Маршала. Кашлянув, он поднял свой кубок. От разговора с юной женой у него пересохло в горле.
 Элинор не без труда дотянулась до высокого кувшина и плеснула вина в свой серебряный кубок. Она сделала это так неловко, что лиф ее белоснежного платья оказался забрызганным темно-красными каплями.
 — У-у-у, проклятье! — пробормотала девочка, пытаясь спасти положение с помощью льняной салфетки, которой она принялась изо всех сил тереть тисненый бархат платья. Вследствие этого капли вина слились в одно грязно-бурое пятно.
 — Черт! — произнесла она совершенно отчетливо, топнув от возмущения ногой.
 — Элинор! — с укором проговорил Маршал.
 Она взглянула на него и виновато улыбнулась:
 — О, простите меня, милорд граф! Я пыталась стереть эти проклятые брызги вина и не заметила, что уже начались танцы! Ведь вы пригласите меня, да? О, прошу вас! Вы должны быть моим партнером хотя бы в одном танце!
 Уильям растерянно развел руками и с усмешкой ответил:
 — Что ж, будь по-вашему!
 Когда собравшиеся увидели, что граф Пембрук как ни в чем не бывало выводит на середину зала свою малолетнюю невесту, по огромному залу пронесся рокот одобрения. Все лица озарились улыбками. Уильям провел Элинор по кругу и, галантно поклонившись ей, поднял ее высоко над головой. Девочка засмеялась и раскинула руки в стороны. Каждый из партнеров маленькой принцессы, сменявших друг друга согласно требованиям танца, стремился поднять ее выше всех предыдущих. Эти бесконечные взлеты и приземления, судя по всему, доставляли ей огромное удовольствие. Но, когда хрупкое, легкое тело Элинор вновь подхватили сильные руки Маршала, в глазах девочки засветилось подлинное счастье.
 Видя, что к ним приближается Ричард, Уильям отрицательно покачал головой:
 — Я думаю, настал черед прекратить эту забаву. Элинор может сделаться дурно!
 Ричард расхохотался:
 — По всему видно, что ты не знаешь нашей Элинор! Скорее тебе или мне сделается дурно! А что до нее, то девчонка может плясать и развлекаться без устали до самого утра!
 Но Уильям, поклонившись принцу, уже вел супругу к ее месту за пиршественным столом.
 Щеки Элинор раскраснелись, синие глаза блестели. Ее вуаль сбилась на сторону, и непокорные завитки волос снова обрамляли смуглое продолговатое личико. Глядя на нее, Уильям подумал, что ему никогда еще не приходилось встречать столь красивого ребенка.
 — Вы не против того, чтобы спокойно посидеть здесь, наблюдая за танцующими? — спросил он.
 — Конечно нет! Ведь главное для меня — быть подле вас. А где — не имеет значения!
 Девочка снова потянулась к кувшину с вином. Уильям передвинул сосуд подальше от нее.
 — После танцев так хочется выпить чего-нибудь освежающего. Я прикажу слуге подать нам с вами свежего сидра. Или амброзии — фруктового сока, подслащенного медом. Вы не возражаете?
 — Благодарю вас за любезность, милорд граф! Право же, мне неловко доставлять вам столько хлопот! — сказала Элинор, слегка склонив голову.
 Уильям с трудом подавил тяжкий вздох, рвавшийся из его могучей груди. Если бы будущее не сулило ему иных, куда более тяжких забот, связанных с Элинор Плантагенет Маршал!
 Он вышел из-за стола и отправился на поиски королевского виночерпия. Генрих, усмехнувшись про себя, подвел к столу сестры женщину неопределенного возраста, с черными как смоль волосами и большими, подернутыми поволокой карими глазами.
 — Позволь представить тебе леди Марго, знаменитую прорицательницу! — сказал он. — Согласно ее предсказанию, я должен в самом непродолжительном времени сочетаться браком с юной принцессой из земли, где всегда сияет солнце! Хочешь, дорогая, услышать из ее уст о том, что ждет тебя в будущем!
 Элинор задумалась над словами брата, склонив набок кудрявую головку. Она не стремилась заглянуть в будущее, ведь самая заветная ее мечта осуществилась несколько часов тому назад, когда они с Маршалом обменялись супружескими обетами перед алтарем. Ей больше нечего было просить у Бога, она могла лишь смиренно благодарить Его за оказанную ей милость. Пока она молчала, женщина, пристально взглянув на нее, заговорила негромким, но удивительно глубоким голосом:
 — Ты наделена огромным даром любви, о, юная принцесса! И любовь всегда будет править твоей жизнью. Она поглотит тебя всю без остатка, подчинит себе все твои стремления и помыслы! Во имя любви ты решишь принять священные обеты, и любовь заставит тебя отказаться от всех радостей этого грешного мира. У ног твоих разверзнется пучина небывалого горя и отчаяния, но повергнуться в нее непозволит тебе отважный рыцарь, подобный богу войны. Это — неустрашимый воин, всегда и во всем берущий верх над своими соперниками, любой из которых в сравнении с ним — жалкое ничтожество! Он станет героем этой земли, одинаково любимым и почитаемым как народом ее, так и вельможами. Ты попытаешься отвергнуть его любовь, но он лишь посмеется над твоим упрямством и не побоится вступить в схватку с самой Судьбой, чтобы завоевать твое сердце. Он станет твоей силой и твоей слабостью, твоей мудростью и твоим безумием, твоим героем и твоим богом! Волосы его черны, как ночь, а глаза блестят и сверкают, как черные опалы!
 Элинор, все это время с безмолвным восторгом внимавшая словам прорицательницы, внезапно расхохоталась, обнажив ряд белоснежных зубов:
 — Леди Марго, вы были правы во всем, вам не удалось лишь угадать цвет волос и глаз моего избранника! — И девочка указала рукой на приближавшегося к ним высокого, широкоплечего воина, который нес серебряный кувшин. — Милорд граф, вы появились как нельзя более кстати! Мой брат король привел сюда леди Марго, которая предскажет вам ваше будущее!
 Уильям нахмурился, адресовав безмолвное проклятие в адрес Генриха, который в его отсутствие стал морочить голову маленькой Элинор всякими глупыми бреднями. Разве подобает взрослому юноше, королю Англии, злоупотреблять доверчивостью и простодушием младшей сестры?
 Взгляд Марго, остановившийся на Уильяме, исполнился страдания и печали. Она ясно увидела, как печать смерти проступила на его гладком, смуглом челе. «Вот и хорошо, — подумала гадалка, — что он так недоверчиво отнесся к моим предсказаниям! Ведь я не должна лгать, а сказать ему правду было бы так тяжело!» Она отошла от главного стола и направилась к соседнему, где пышно разодетые вельможи поджидали ее прихода с радостным нетерпением.
 Тем временем Уильям наполнил кубки ароматной амброзией. Элинор кивком поблагодарила его и, утолив жажду, проговорила, указывая на красивую молодую даму, кружившуюся в танце с высоким светловолосым кавалером:
 — Мне нравится ваша сестра, графиня Изабелла. И граф Глостер недурен собой!
 — Изабелла здесь без мужа, — поправил ее Уильям. — Молодой де Клер граф Глостер сражается в Ирландии, где вскоре к нему присоединюсь и я.
 Элинор не отводила взгляда от лица Изабеллы.
 — Она очень красива! Мне так нравится ее лицо!
 — Правда? — с улыбкой спросил Уильям.
 Внезапно ему на ум пришла блестящая идея. Каким прекрасным примером для необузданной дикарки Элинор могла бы стать его сестра Изабелла! В их семье детей воспитывали в строгости и благочестии, и Изабелла выросла послушной, скромной, застенчивой и глубоко религиозной, к тому же манеры ее были безупречны. Именно такой он желал бы видеть свою супругу. Уильям решил предложить ей поселиться в Виндзорском дворце и находиться близ юной принцессы, пока Глостер не вернется из Ирландии.
 Элинор оказалась не единственной из Плантагенетов, чьи взоры привлекла красота Изабеллы Маршал, супруги графа Глостера. Ричард, герцог Корнуоллский, то и дело приглашал ее танцевать. Во время одной из фигур танца, прижав к себе стройное тело молодой женщины, Ричард страстно прошептал ей на ухо:
 — Я желал бы держать вас в своих объятиях всю жизнь!
 — Ваше высочество! Я — замужняя леди! — ответила Изабелла, опуская взор.
 — Плевать мне на вашего мужа! Какое нам с вами дело до него?!
 Из груди Изабеллы вырвался сдавленный вздох. Она зарделась и слегка подалась назад, когда ладонь герцога словно невзначай коснулась ее полуобнаженной груди.
 — Мне так много надо сказать вам, Изабелла! Но здесь столько посторонних глаз! Давайте пройдем в один из альковов, сообщающихся с этим залом.
 — О нет! Мы не должны этого делать!
 — Нет, должны! Просто обязаны!
 Изабелла поняла, что ей будет весьма непросто отражать любовные атаки принца, который в свои юные годы успел уже снискать репутацию отчаянного повесы и волокиты. Из-под полуопущенных ресниц она заметила то, что не могла скрыть тонкая ткань панталон Ричарда: его высочество пребывал в сильнейшем возбуждении!
 Он понял, что она заметила это, и, сжав ее запястье, произнес:
 — Я не могу противиться вашим чарам, о прелестная Изабелла!
 С губ молодой графини сорвался легкий стон, и Ричард, наклонившись, закрыл ее рот горячим поцелуем. На секунду она приникла к нему, но затем, словно опомнившись, отпрянула в сторону, испуганно прошептав:
 — Ваше высочество, вы не должны так компрометировать меня у всех на глазах!
 — Но ведь я уже не раз говорил, что нам с вами следует уединиться!
 — Это невозможно!
 — Для принца Ричарда нет ничего невозможного! Доверьтесь мне! Я отлично знаю все ходы и переходы Виндзорского дворца. Не пройдет и минуты, как мы с вами окажемся в очаровательном уголке, где нас никто не потревожит.
 Изабелла, гордо выпрямившись, отступила еще на шаг назад. Возможность пофлиртовать с принцем крови подействовала на нее возбужддюще, словно бокал выдержанного вина, но она не ожидала, что притязания Ричарда зайдут столь далеко! Сердце Изабеллы сжалось от страха.
 — Ваше высочество, вы изволили неверно истолковать мои слова! Я нахожу это невозможным, поскольку то, что вы предлагаете, идет вразрез с моими понятиями о чести и достоинстве, со всем тем, чему меня учили с детства. Ведь я принадлежу к древнему, гордому роду Маршалов, я замужняя леди, а не смазливая служанка из тех, что не считают для себя зазорным по первому вашему требованию удовлетворять ваше вожделение!
 — Простите, если я обидел вас, Изабелла! Однако я вовсе не уверен, что сложные чувства, охватывающие меня при виде вашего прелестного лица, вашей точеной фигуры, можно выразить одним лишь словом «вожделение». Но позволю себе заметить, что вы не остались равнодушны к моим комплиментам!
 — Ничего подобного! — вспыхнула Изабелла.
 Он прижал большой палец к ее тонкому запястью:
 — Ваш пульс участился, а щеки зарделись, словно лепестки пунцовой розы… Вы дышите часто и прерывисто, дорогая Изабелла!
 Ресницы молодой графини затрепетали. Она не находила слов, чтобы возразить принцу. Воспользовавшись ее замешательством, он быстро увлек ее в глубокую оконную нишу.
 — Ричард…
 — О, наконец-то вы произнесли мое имя! — восторженно воскликнул Ричард и, обхватив Изабеллу за талию, прижал ее к себе. Всхлипнув, она безуспешно попыталась высвободиться из его объятий, но Ричард был слишком силен, а пламя страсти, сжигавшее его изнутри, слишком неистово, чтобы не сломить сопротивления молодой женщины.
 Он стал гладить ее спину, талию, упругие ягодицы. Изабелла хотела оттолкнуть его, но вместо этого ее руки обняли принца за шею. Лицо его озарилось радостью, на устах мелькнула улыбка победителя, и он склонился к ее зардевшемуся лицу.
 Лишь потому, что бракосочетание Элинор и Уильяма носило чисто формальный характер, а невеста еще не вышла из детского возраста, пиршество в большом зале Виндзорского дворца не переросло в пьяную вакханалию. Ни сальные шутки, как правило, сопровождавшие свадебные банкеты, ни похабные песнопения не звучали за ломившимися от яств и напитков столами. Ровно в девять часов старая нянька Элинор велела своей питомице отправляться в постель. Ее несказанно удивила покорность, с какой юная графиня против своего обыкновения подчинилась этому требованию.
 Уильям поднес руку своей супруги к губам и пробормотал:
 — Спокойной ночи, графиня!
 Девочка присела в реверансе:
 — Спокойной ночи, милорд граф!
 Она легко взбежала по широкой лестнице, на площадке которой со свечами в руках стояли две служанки, собиравшиеся сопровождать свою госпожу до самых дверей ее спальни.
 — Мы будем спать в моей комнате или для новобрачных приготовлены особые покои? — спросила она у няньки.
 Та воззрилась на принцессу с выражением ужаса и недоверия на морщинистом лице. Взгляд этот слегка озадачил Элинор, и она передернула плечиками, ожидая ответа.
 — Да как же у вас язык повернулся сказать такое? — строго спросила старуха, к которой наконец вернулся дар речи. — Вы будете ночевать в своей детской, а милорд граф нынче же вернется в одно из своих владений.
 — Нет! — взвизгнула Элинор и бросилась вниз по лестнице. Она успела как раз вовремя, чтобы окликнуть Маршала, направлявшегося к выходу из зала:
 — Милорд, супруг мой! Не покидайте меня!
 Все взгляды обратились к ней, но Элинор не придала этому ровно никакого значения. Не отрывая затуманенного слезами взора от лица своего мужа, она принялась неистово отбиваться от подбежавшей няньки. Той удалось было схватить ее, но принцесса вонзила острые зубки в морщинистое запястье старухи, и нянька, вскрикнув, выпустила свою добычу. Элинор бросилась к Маршалу, на ходу ловко увернувшись от Генриха, который пытался ухватить ее за плечо. Расталкивая гостей, она пробиралась к человеку, затмившему для нее весь мир.
 — Уильям! Уильям! — рыдала она и вытирала краем своей фаты бежавшие по щекам слезы.
 Длинноногому Генриху удалось без труда догнать сестру. Он крепко сжал ее локоть и зашептал ей в ухо:
 — Прекрати немедленно, Мэггот!
 Элинор отбивалась от него что было сил, она с мольбой смотрела на оторопевшего Маршала и громко кричала:
 — Уильям, если вы решили уехать, возьмите меня с собой!
 Сцена, устроенная ребенком, произвела на Уильяма тягостное впечатление. Он решил было не вмешиваться, видя, что Генриху удалось подхватить сестру на руки и передать ее полудюжине подбежавших слуг и камеристок. Элинор по-прежнему заливалась слезами. Она была близка к истерике.
 — Уильям, вы же обещали! — кричала она сквозь душившие ее рыдания. — Вы сказали, что покажете мне, куда его надо втыкать!
 В огромном зале воцарилось гробовое молчание, которое вскоре, однако, было нарушено чьим-то сдавленным хихиканьем. Уильям Маршал пришел в неописуемую ярость. Четко печатая шаг по мраморному полу огромного зала, он приблизился к заплаканной Элинор и ее брату, королю Англии.
 — Неужели никто не объяснил ребенку суть происходящего? — грозно спросил он.
 Генрих пожал плечами, старая нянька помотала головой. Метнув на них гневный взор, Уильям взял Элинор на руки и бережно опустил ее на пол. Положив ее маленькую ладошку на сгиб своего локтя, он слегка склонил голову и произнес:
 — Позвольте мне, графиня, проводить вас в вашу опочивальню!
 Раздвинув полог своей кровати, Элинор глядела на него полными тоски и горя глазами. На ее длинных, загнутых ресницах повисли слезинки.
 — Дорогая моя, вы еще слишком молоды, чтобы ехать со мной в мои владения! Это станет возможным, лишь когда вы повзрослеете! — терпеливо повторил он.
 — В следующем месяце мне исполнится десять! — радостно воскликнула Элинор. — И тогда…
 — Нет! Мы будем жить вместе, когда вы станете взрослой девушкой! А это произойдет, дорогая, лишь после того, как вам минет шестнадцать лет!
 Элинор побледнела и в отчаянии прошептала:
 — Вы не любите меня. Я вам не нужна!
 — Я люблю вас, Элинор! Но вы должны подрасти и стать настоящей леди, чтобы я мог взять вас к себе! Время пролетит очень быстро, вот увидите! Вам предстоит очень многое узнать и многому научиться, прежде чем вы станете моей женой. А пока вам следует остаться в Виндзоре в окружении учителей, наставниц и монахинь.
 Девочка посмотрела на него с нескрываемым ужасом:
 — Вот так же было и с моей бабкой Элинор…Ее супруг держал ее в заточении! Мое имя несет в себе проклятие!
 — Элинор…
 Принцесса вновь разразилась слезами:
 — Не называйте меня так!
 Уильяму стоило немалого труда сдержаться и не дать воли охватившему его гневу. Вздохнув, он проговорил:
 — Ваших деда с бабкой, короля Генриха и Элинор Аквитанскую, связывала глубокая любовь. Вы узнаете об этом и о многом другом из уроков истории, которые дадут вам ваши учителя. — Он присел на корточки перед кроватью и мягко продолжил: — Ведь сегодня вы стали графиней Пембрук…  моей графиней! И я желал бы, чтобы вы являли собой совершенный образец английской аристократки! А для этого вам предстоит немало потрудиться! Вам следует научиться изящно держаться в седле, бегло говорить по-французски, чтобы развлекать приятной беседой коронованных особ Европы. Я хочу, чтобы вы овладели основами права и могли помогать мне в сложных вопросах управления моими поместьями.
 Вы непременно должны выучить гаэльское наречие, и тогда население моих валлийских и ирландских владений станет относиться к вам с любовью и уважением. — Уильям умолк, всматриваясь в лицо юной принцессы. Ему так хотелось, чтобы она не стала противиться его намерениям.
 Девочка кивнула и серьезно ответила:
 — О, милорд, я с радостью стану учиться всему, что вы перечислили, чтобы стать достойной вас! Прежде всего мне следует научиться бегло читать и писать, и тогда из моих писем к вам вы сможете узнавать о моих успехах во всем остальном!
 Отчаяние, еще несколько минут назад владевшее душой Элинор, сменилось надеждой и радостной готовностью следовать воле супруга. Лишь бы он любил ее! Лишь бы он не отвергал ее любви!
 — Обе ваши сестры, — продолжал Уильям, — стали королевами, и я не желаю, чтобы они хоть в чем-то превзошли вас, моя дорогая! Вы станете умнее, образованнее и воспитаннее их. Договорились?
 Девочка согласно кивнула.
 — И не думайте о Виндзоре как о месте вашего заточения. Ведь это великолепный замок, окруженный садами и охотничьими угодьями. Генрих затеял реконструкцию некоторых его частей, и ко времени свадьбы нашего монарха Виндзор превратится в роскошную королевскую резиденцию. В его стенах вам не грозит грустное одиночество!
 — Но я, как и прежде, буду находиться здесь в окружении взрослых, которые только и знают, что указывают мне, что я должна и чего не должна делать! — надула губки Элинор. — И все это продолжается с раннего утра до самого позднего вечера!
 — Знаете, — с улыбкой сказал Уильям, — я как раз собирался просить свою сестру Изабеллу пожить в Виндзоре до возвращения ее мужа из Ирландии.
 Элинор шмыгнула носом и провела по лицу рукавом своей ночной сорочки:
 — Графиня Глостер очень красива и мила, но ведь она тоже взрослая, и ей намного больше лет, чем мне!
 — Ей всего двадцать, — растерянно пробормотал Уильям. Боже праведный, если это дитя считает, что Изабелла слишком стара, чтобы быть ее подругой, то каково же должно быть ее отношение к сорокалетнему мужу? О Господи, какой нелепый фарс вся эта свадьба, сыгранная в угоду капризному мальчишке-королю! Но он снова подавил негодование и, улыбнувшись девочке, пообещал:
 — У вас непременно появятся подруги вашего возраста! Обещаю вам это! Мы пригласим в Виндзор нескольких благовоспитанных девочек из хороших семей.
 — Но я хотела бы сама выбрать, кого именно!
 — Право, не знаю… — растерялся Уильям. — Хорошо, я предоставлю вам выбрать троих из восьми или десяти высокородных леди в возрасте от девяти до одиннадцати лет. Согласны?
 — О, конечно! Это вы здорово придумали, Уильям! Видите, как легко нам с вами договориться обо всем!
 Маршал облегченно вздохнул. С Элинор Плантагенет и вправду можно было поладить миром, но для этого следовало запастись изрядной долей терпения.
 Он заговорщически улыбнулся девочке и развязал шнурки своего камзола. Приподняв подол рубахи, Уильям обнажил мускулистую грудь, взял Элинор за запястье и прижал ее ладонь к своему боку.
 — Если вонзить меч сюда, между третьим и четвертым ребрами, его острие проколет легкое вашего врага, — сказал он. Элинор серьезно кивнула головой, и Маршал продолжил урок: — А стоит вам ударить сверху вниз вот сюда, рядом с подмышкой, и противника вашего почти наверняка не спасут усилия самых искусных лекарей.
 Элинор нахмурилась и закусила губу, с напряженным вниманием вслушиваясь в слова мужа. Он переместил ее ладонь почти к самому центру своей широкой груди. Девочка чувствовала, как гулко бьется его сердце.
 — А пронзив левую сторону груди врага, вы попадете ему в самое сердце и убьете его наповал, — торжественным тоном закончил он.
 — О, милорд граф, если бы вы знали, как я люблю вас! — воскликнула Элинор.

 3

 Уильям Маршал никак не мог побороть смутное чувство недовольства собой, овладевшее им вскоре после свадьбы. В душе он называл себя презренным изменником и предателем. В течение целого ряда лет он содержал любовницу, в чьих объятиях время от времени утолял свое вожделение. Они успели привыкнуть друг к другу, как муж и жена, прожившие долгие годы подле друг друга. Основой их связи стала отнюдь не любовь, не пылкая страсть, а привычка, взаимная приязнь и симпатия, что одинаково устраивало обоих. И Уильям столь остро переживал вовсе не неверность своей метрессе. Его терзала вина по отношению к молодой леди, блиставшей при дворе короля во времена ранней юности графа Пембрука. Нежная красота и изысканные манеры Жасмины де Бург пленили его сердце, и любовь к ней стала одной из причин упорного нежелания Маршала связывать себя узами брака. Он часто горько усмехался при мысли о столь нелепом, ничем не оправданном постоянстве, но однако не делал попыток вырваться из пут столь безрассудной страсти.
 Его почтительная, трепетная любовь к Жасмине была отвергнута девушкой из-за соперника — прославленного воина Фэлкона де Бурга, которому удалось завоевать ее сердце одним лишь пламенным взором, исполненным решимости и вожделения.
 В течение всех этих долгих лет Уильям продолжал втайне любить Жасмину. Он неизменно наносил визиты семье де Бургов, когда бывал в Ирландии, и его радовала искренняя симпатия, которую выказывали ему и Фэлкон, и Жасмина, и их близнецы-сыновья. Уильям не мог не признать, что любимая им женщина обрела счастье в браке. Она гордилась мужем и своими сыновьями, которых де Бург воспитал мужественными, отважными воинами.
 Маршалу предстояло теперь поведать любимой женщине о своем нелепом браке, объяснить, какие причины заставили его согласиться взять в жены маленькую принцессу. Он знал, что обретет душевный покой лишь после того, как услышит из нежных уст Жасмины слова понимания и утешения. Но прежде чем отправиться в Ирландию, ему следовало нанести визит сестре Изабелле, графине Глостер.
 Ты, дорогая сестра, просто блистала на вчерашнем торжестве! — с воодушевлением произнес Уильям. Он предвидел, что ему нелегко будет уговорить Изабеллу согласиться на его просьбу, и от души надеялся, что эта искренняя похвала придется ей по нраву.
 Но Изабелла в ответ на его слова смутилась и покраснела. Она прекрасно понимала, что вела себя вчера недопустимо вольно, и истолковала комплимент брата как упрек — увы, вполне заслуженный! — в ветрености и легкомыслии.
 — Не сердись на меня, Уильям! — взмолилась она. — Я собираюсь в ближайшее же время вернуться домой. Мы с ним никогда больше не увидим друг друга.
 Маршал разочарованно вздохнул. Весь вечер он был занят разговорами со своей юной женой, и ему некогда было следить за Изабеллой. Он понятия не имел, чем вызвана ее явная растерянность, однако планы молодой графини шли вразрез с его намерениями. Нахмурившись, он проговорил:
 — Ах, какая жалость! Ты так понравилась малышке Элинор, что я имел неосторожность пообещать ей, что ты останешься с ней в Виндзорском дворце до тех пор, покуда Гилберт не вернется из Ирландии. Но раз ты решила возвратиться домой, я, разумеется, не стану удерживать тебя здесь, дорогая!
 Изабелла не поверила своим ушам:
 — Виндзор? Ты это серьезно, Уильям? Господи, я и мечтать не смела о возможности пожить при дворе! Разумеется я согласна! Право же, какой ты молодец, что позаботился обо мне!
 Маршал внимательно вгляделся в лицо сестры. В глазах Изабеллы не осталось и следа прежнего смущения и растерянности. Они просто лучились счастьем. А ведь только что она со вздохом каялась в каких-то своих прегрешениях и собиралась удалиться домой. Право же, что за противоречивые, непостоянные создания эти женщины!
 — Элинор хотела бы иметь подле себя нескольких ровесниц. Я нахожу, что эту ее просьбу следует исполнить. Ведь ей, бедняжке, нелегко все время видеть вокруг себя одних лишь взрослых. Не могла бы ты, дорогая, представить ей наших маленьких племянниц? Элинор хочет сама выбрать двух-трех своих будущих подружек из нескольких предложенных кандидатур. Похоже, этот ребенок привык командовать окружающими и навязывать всем свою волю, — со вздохом добавил он.
 — Чего же еще можно ждать от наследницы Плантагенетов? — с улыбкой ответила Изабелла.
 — Так ты сделаешь это для меня? Ведь через несколько дней Бигоды вернутся в Норфолк, а де Феррары — в Дерби.
 — Я немедленно займусь этим! — кивнула Изабелла. — Ева де Браоз и Марджери де Лейси — ровесницы маленькой Элинор. Мне думается, следует представить принцессе также и Матильду, и Сибил, и малышку Джоан.
 — Что бы я делал без тебя, дорогая Изабелла? — восхищенно воскликнул Уильям. — Я ведь и имен-то их толком не помню! А ты наверняка блестяще справишься с этой задачей. Я с легким сердцем отбуду в Ирландию. Что передать твоему супругу, дорогая?
 — Моему супругу? — повторила Изабелла, снова покраснев. — Право, не знаю. Я так давно не видела его, что успела позабыть, каков он из себя. Боюсь, что не узнала бы его, если бы он решил вернуться без предупреждения…
 — Бедняжка! Я передам ему твои слова! Быть может, это заставит его поторопиться домой.
 — Нет, нет! — поспешно проговорила Изабелла. — Де Клеру это может не понравиться! Он ведь привык всегда и во всем поступать по-своему. Пусть остается там, сколько пожелает. А я, вместо того чтобы скучать дома в ожидании его возвращения, с радостью займусь опекой маленькой Элинор.
 Принцесса Элинор стояла посреди своей собственной приемной — просторной, роскошно убранной комнаты — и бесцеремонно разглядывала нескольких маленьких девочек. Все претендентки на роль придворных графини Пембрук были наряжены в свои лучшие одежды. Головы девочек покрывали изящные чепцы, украшенные драгоценными каменьями. Почти все юные племянницы Уильяма не блистали красотой. Миловидной можно было бы назвать лишь одну из них. Элинор сразу же решила, что ни в коем случае не потерпит ее присутствия в своем дворе. Подобная же участь ждала еще двоих — тех, которые были, вне всякого сомнения, моложе самой Элинор. Джоан де Мунчензи разразилась слезами. Принцесса поздравила себя с тем, что оказалась права: ведь эти маленькие плаксы, оставь она их при себе, вконец испортили бы ей жизнь!
 Сердечно поблагодарив леди Изабеллу, она твердо произнесла:
 — Не соблаговолите ли вы полюбоваться на новое крыло, которое пристроено к замку по распоряжению Генриха и Ричарда? Сами они только что отправились туда. Я желаю вам приятно провести время!
 Изабелла с поклоном удалилась. Элинор знала, что в любую минуту в приемной может появиться учитель, камеристка или одна из несносных монахинь, денно и нощно шпионивших за каждым ее шагом. А потому ей следовало торопиться.
 — Вы умеете браниться? — строго спросила она девочек.
 Все они молча замотали головами.
 — Что ж, это очень скверно, мои дорогие! Я не оставлю при себе тех из вас, кто не знает ни одного ругательства!
 Две юные леди смущенно хихикнули, остальные, похоже, готовы были последовать примеру Джоан и расплакаться с досады.
 Элинор обратилась к тоненькой белобрысой Еве де Браоз, которая в ту же минуту прекратила смеяться и не мигая уставилась на юную принцессу.
 — Как тебя зовут?
 — Ева де Браоз.
 — Ты знаешь хоть одно бранное слово?
 — Проклятье! — зажмурившись, еле слышно произнесла девочка.
 Элинор перевела взгляд на другую племянницу Маршала, чьи светлые волосы имели какой-то сероватый оттенок.
 — А ты кто же будешь?
 — Матильда Бигод. — Девочка сощурила свои серо-зеленые глаза. В голосе и манерах ее не было и следа той боязливой почтительности, которую выказывали юной принцессе все остальные.
 Элинор закусила губу и склонила голову набок:
 — Так ты, выходит, дочь графа Норфолка. Надеюсь, ты знаешь хоть какие-нибудь ругательства?
 Матильда сдержанно покачала головой.
 — Ну и дурища же ты в таком случае! Ведь само твое имя — бранное слово, да еще какое! Эх ты, Би… Год! [1] 
 Сибил де Ферраре, дочь графа Дерби, как ни силилась сдержаться, прыснула со смеху.
 Элинор повернулась к ней и выжидательно взглянула в ее хотя и некрасивое, но подвижное и оживленное личико.
 — Ч-черт! — не без усилия выговорила Сибил.
 «Какие они все невежды и тупицы!» — с досадой подумала Элинор. Взор ее обратился к толстощекой рыжеволосой девочке. Та была выше и явно старше всех остальных. Во взгляде ее читалось затаенное лукавство. Элинор ни минуты не сомневалась, что рыженькая знает, возможно, даже больше бранных слов, чем она сама. Лицо юной принцессы оживилось. Она ткнула пальчиком в грудь высокой девочки и звонко выкрикнула:
 — Я выбираю тебя!
 — Вы не можете этого сделать! — поджав губы, заявила маленькая, похожая на мышонка Марджери де Лэйси. — Это моя горничная, Бренда!
 Элинор угрожающе надвинулась на говорившую и процедила сквозь зубы:
 — Я — графиня Пембрук, урожденная принцесса Англии. Надеюсь, что я стократно превосхожу тебя знатностью, и, хотя де Лэйси славятся своей невыдержанностью и глупой гордыней, изволь помолчать, пока тебя не спросят!
 Она повернулась к оробевшей Марждери спиной и бросила молоденькой горничной:
 — Давай-ка выругайся!
 — Сукин сын, шлюха, ублюдок, мать твою! — без тени смущения выпалила рыжеволосая Бренда. На вид ей было никак не меньше двенадцати лет.
 Элинор восхищенно вздохнула и снова повернулась к Марждери:
 — Боюсь, мне придется выбрать тебя, чтобы заполучить себе в подружки эту замечательную девицу!
 «А ни одна из остальных моих будущих придворных даже в подметки ей не годится», — подумала она про себя.
 Матильда Бигод с трудом скрывала свою радость по поводу того, что ей не придется несколько долгих лет угождать этой маленькой тиранке. Она решила непременно поведать своим родителям и воспитателям, какому тяжкому, унизительному испытанию подвергла ее и прочих юных леди принцесса Элинор Плантагенет Маршал!
 Леди Изабелла отсутствовала целый час. Прогулка явно пошла ей на пользу: от свежего воздуха щеки ее раскраснелись, а глаза блистали, словно звезды.
 На закате Уилл Маршал прибыл в замок Портумна — главный оплот де Бургов, которые правили обширной территорией к западу от реки Шеннон. Уильям владел значительной частью Лейнстера и одновременно являлся юстициарием всей территории страны.
 В последнее время в Ирландии царили мир и покой. Разумеется, столкновения между враждовавшими кланами не прекращались ни на день, а незначительные очаги сопротивления господству англичан тлели по всей этой обширной земле, но наместникам короля оставалось лишь благодарить Бога, что столь относительное и непрочное спокойствие хоть на некоторое время объяло эту страну, населенную диким, непокорным и воинственным народом.
 Уильям с любовью вглядывался в тонкие черты лица Жасмины. Глаза ее — ясные, серьезные и глубокие, как озера — много лет назад навсегда пленили его. Ему казалось, что она ничуть не изменилась, не постарела за все эти годы, что перед ним все та же молоденькая девушка, которая отвергла его любовь и предпочла ему де Бурга. Что это, колдовство или обман зрения? — вопрошал он себя. Может быть, Жасмина попросту приворожила его? Если она и впрямь колдунья, то теперь, по смерти бабки, леди Эстеллы Виндвуд, ее чары должны стать еще могущественнее…
 Золотистые волосы Жасмины переливались в мерцании свечей, и казалось, что голова ее окружена блистающим нимбом. Уильям вспомнил, какую ярость вызвало у него известие о том, что леди де Бург подарила своему мужу сыновей-близнецов. Он не сомневался, что вслед за тем получит весть о ее кончине. Разве под силу такому хрупкому цветку столь тяжкое испытание? Но Жасмина осталась жива, роды не нанесли ее здоровью и красоте ни малейшего ущерба, и теперь, глядя на юных де Бургов, Уильям с трудом подавлял в себе зависть. Если бы она отдала свою руку ему, у них могли бы родиться столь же сильные, отважные и красивые дети… Сложением юноши пошли в своего могучего отца, но лица их были мягче, одухотвореннее, чем у сурового Фэлкона. Они были очень похожи между собой, порой их трудно было отличить друг от друга. Но при всем сходстве черт у близнецов было одно различие: Майкл унаследовал светло-фиолетовый цвет глаз своей матери, Рикард же, как и отец, имел изумрудно-зеленые глаза.
 Братья, выросшие в Ирландии, желали узнать как можно больше об Англии и ее столице. На протяжении всего обеда они засыпали Уильяма вопросами о короле, придворных обычаях, о политике, модах, балах и охотах. Жасмина в конце концов попеняла им:
 — Ну, довольно вам! Вы целый вечер надоедаете Уильяму бесконечными вопросами. Можно подумать, что вас воспитывали в лесуили в пустыне! Мне стыдно за ваши манеры!
 — Это все потому, дорогая матушка, что нам негде было набраться учтивости, ведь мы не бывали при дворе! — с добродушной усмешкой отпарировал Рикард.
 И близнецы тут же рассыпались в извинениях перед Уильямом. Они и впрямь набросились на него, точно псы на лакомую кость. Ведь у них еще достанет времени порасспросить его обо всем, что их интересует! — сказали они себе.
 — Ты затронула весьма важную тему, Жесси, — мягко проговорил Фэлкон, помогая жене выйти из-за стола. Супруги де Бург вместе со своим гостем отправились на крышу круглой башни, откуда открывался чудесный вид на небольшое ярко-синее озеро, «лох», как говорили здесь, на поверхности которого таяли отблески последних лучей закатного солнца.
 — Я знаю, что в самом скором времени должна буду расстаться с ними, — печально согласилась Жасмина. — Мальчики уже совсем взрослые, и им предстоит покинуть родительский кров. Я не смогу удержать их подле себя.
 — Если бы они могли до конца осознать, как щедро одарила их милостивая судьба! — с чувством воскликнул Уильям, обводя глазами озеро и черневший вдалеке лес. — Здесь так красиво, так привольно! Мальчики могут целыми днями делать что пожелают, им нет нужды выполнять капризы взбалмошного мальчишки-короля и следовать глупейшим придворным обычаям. И ведь им уже представилась возможность проявить себя на поле брани! Когда мы бились при Оффэли, я знал, что могу положиться на них, как на самого себя. Они проявили недюжинную храбрость и отвагу. Наемникам Фалка де Броте далеко до твоих мальчишек, Фэлкон!
 Щеки де Бурга зарделись. Ему было приятно услышать из уст Маршала столь лестную характеристику своих сыновей. Но он возразил Уильяму:
 — Им так хочется расправить свои молодые крылья! И я считаю, что должен позволить им это! Они по праву завидуют нам с тобой. Ведь мы сражались во Франции и приступом брали крепости Уэльса, мы пировали с королями и королевами и оба женились на принцессах. — Фэлкон окинул взглядом счастливого обладателя хрупкую фигурку жены. — Не бойся потерять их, Жасмина! Когда они пресытятся придворной жизнью, интригами и празднествами, коварством и лицемерием, они вернутся к нам, вот увидишь! Вернутся повзрослевшими, возмужавшими и полностью лишившимися тех иллюзий, в плену которых пребывают теперь.
 — Ты совершенно прав, Фэлк, — поддержал де Бурга Маршал. — Сравнив тамошнюю жизнь со здешней, они поймут, какая из них чище, разумнее и достойнее. Ты решил определить их на службу к Губерту, не так ли?
 — Нет! — вырвалось у Жасмины. Она смущенно взглянула на мужа. Ей было неловко оттого, что возгласом своим она прервала беседу двух мужчин. Но в ее огромных глазах цвета лаванды читалась мольба.
 — Не иначе как тебя посетило одно из твоих видений, дорогая! — поддразнил жену Фэлкон.
 Жасмина нахмурилась:
 — У меня есть и более веские причины нежелать этого. Губерт де Бург слишком честолюбив. Он думает лишь о том, как бы укрепить свои позиции при дворе и увеличить свое состояние. И не гнушается никакими средствами для достижения этих целей. Бароны ненавидят его, а Питер де Рош, епископ Винчестерский, — его злейший враг. Он не успокоится, пока не разделается с Губертом. Поэтому я не желала бы, чтобы наши сыновья поступали к нему на службу!
 — Я приложил немало сил к тому, чтобы ослабить влияние де Рошей на нашего короля, — мягко проговорил Уильям. — Епископ стал фактическим правителем Англии за спиной юного Генриха, он пристроил всех своих родных и друзей на самые видные государственные должности. Этому следовало положить конец.
 — Я согласен с Жасминой, — сказал Фэлкон де Бург. — Мне тоже не хотелось бы определять наших мальчиков на службу к Губерту, хотя и по другой причине. Боюсь, что жизнь в роскоши и удовольствиях изнежит их и превратит в лукавых, развращенных царедворцев. Они должны завоевать и почести и состояние, а не получать их задаром от преуспевшего дядюшки. — Фэлкон досадливо поморщился: — Я слыхал, что теперь, женившись на принцессе Маргарите Шотландской, он путешествует по стране не иначе как в сопровождении целого сонма рыцарей, оруженосцев, пажей, писцов, исповедников, поваров, парикмахеров, шутов и музыкантов. Бр-р-р! — И он брезгливо передернул плечами.
 — Ну, скажи спасибо, что новобрачные не включили в свою свиту еще и бродячих акробатов! — усмехнулся Уильям. — Однако я считаю, что Губерт все же не принесет королю, принцу Ричарду и Англии такого огромного вреда, как Питер де Рош, который считает себя в первую очередь подданным Рима. Ведь не кто иной, как он, позволил полномочным представителям Папы явиться в Англию и хозяйничать здесь под предлогом сбора дани. Ведь мы задолжали Риму огромную сумму. Деньги выплачиваются частями через банкирские дома Италии. Флорентийские ростовщики успели уже открыть несколько своих контор в нашей столице. Мне удалось обнаружить, к сожалению, слишком поздно, что все более или менее доходные церковные должности захватили итальянцы. Причем многие из них не потрудились даже прибыть сюда из Рима. Они управляют своими приходами оттуда, с помощью мелких церковных служек, которым выплачивают нищенское жалованье. Благодаря этим махинациям в их руки попало как минимум семьдесят тысяч марок наших кровных денег! А королевская казна по-прежнему остается пустой! Вот и выходит, что военные долги, крестовые походы и сонмища иностранцев разорили нашу страну дочиста!
 — А что за человек наш юный король? — спросила Жасмина.
 — Не могу сказать, чтобы я был от него в восторге, — нахмурившись, ответил Уильям. — Он слаб характером и легко поддается чужому влиянию. С самого детства он привык окружать себя фаворитами. Слава Богу, что в настоящее время одним из могущественнейших стал Губерт! В то же время Генрих вовсе не жесток, не мстителен и не подвержен приступам безудержной ярости, как его покойный отец, недоброй памяти король Джон. Он эгоистичен, упрям и непредсказуем. Ему не хватает воли, выдержки и, пожалуй, мужественности. Жаль, что старшим в семье выпало быть ему, а не Ричарду. Тот превосходит брата во всех отношениях. Он отважен, умен, решителен. Он умеет располагать к себе людей — качество, которого начисто лишен наш юный король… — Внезапно Уильям умолк и, усмехнувшись, воскликнул: — Однако я увлекся и совсем заговорил вас! Час уже поздний, и всем нам пора на покой!
 Фэлкон де Бург поднялся со своего кресла и расправил могучие плечи:
 — Я, пожалуй, отправлюсь к себе. А вот Жасмина наверняка хотела бы подробнее порасспросить тебя о придворных новостях, о твоем житье-бытье.
 Простившись с гостем и женой, Фэлкон в сопровождении слуги прошел в свою комнату. Уильям и хозяйка замка спустились в зал и сели за стол у очага.
 — Уилл, ты, похоже, вовсе не рад тому, что породнился с королевским домом, — мягко проговорила леди де Бург.
 — Еще бы! — с чувством воскликнул Уильям. — О, Жасмина, если бы ты знала, как я боюсь, что Элинор, когда вырастет, станет точным подобием своей матери!
 — Я от души надеюсь, что опасения твои напрасны! Ведь Элинор выросла без матери и дурное влияние Изабеллы не коснулось ее!
 Они молча взглянули друг на друга, думая об одном и том же и не решаясь высказать свои мысли вслух. Ведь и Джон, и Изабелла были чудовищами. Чего же в таком случае ожидать от их дочери?
 Наконец Уильям прервал молчание, обреченно вздохнув:
 — Я настоял на том, чтобы у нее был свой штат прислуги, свои придворные дамы. Я потребовал, чтобы Элинор неотлучно находилась в женском крыле замка под наблюдением компаньонок, наперсниц и монахинь. Но не уверен, что эти меры окажутся действенными…
 — И ты наверняка содержишь всех, кто ее окружает, на свои средства? — предположила Жасмина.
 — Не только их, но еще и монастырь Святой Девы, — усмехнулся Уильям. — Я готов потратить бессчетное количество денег, чтобы оградить ее от возможных соблазнов. Я слишком боюсь, что в девочке взыграет кровь Изабеллы. Ее целомудрие должно находиться под постоянной бдительной охраной.
 «Бедняжка! — подумала Жасмина. — Как несправедливо, что детям приходится порой расплачиваться за грехи родителей!»
 Она положила свою узкую ладонь на руку Уильяма:
 — Не оставляй ее там надолго, Уильям! Лучшее, что ты можешь сделать для малышки, — это взять ее под свою собственную опеку. — Она на мгновение умолкла и продолжила, взглянув ему в глаза: — Я хотела бы, чтобы мои мальчики служили под твоим началом, Уилл!
 Уильям печально улыбнулся.
 — Я польщен твоим доверием, дорогая, — прошептал он.
 — Это ты оказываешь честь мне и де Бургу, одаривая нас своей дружбой! — ответила она и, прикоснувшись губами к его щеке, пожелала ему спокойной ночи.
 Де Бург лежал на спине, заложив руки за голову. Он ложился спать обнаженным, и после нескольких лет супружества Жасмина переняла от него эту привычку. Леди де Бург начала раздеваться. Он следил за ее плавными, неторопливыми движениями, и в глазах его мало-помалу разгорался огонь вожделения.
 — Ведь он без памяти влюблен в тебя, — вполголоса произнес Фэлкон.
 — Уилл? Быть того не может! — возразила Жасмина. — Мы прекрасно относимся друг к другу с тех самых пор, как познакомились при дворе короля Джона, только и всего! — Оставшись в одной сорочке, она взяла с ночного столика гребень, чтобы расчесать волосы.
 — Позволь мне сделать это! — потребовал Фэлкон.
 Жасмина протянула ему гребень и села на край постели. Фэлкон почувствовал прилив возбуждения, едва лишь рука его коснулась густых, волнистых волос жены.
 — Он влюбился в тебя с первого взгляда и до сих пор пребывает во власти твоих чар!
 Жасмина повернулась к нему и с улыбкой спросила:
 — Надеюсь, ты не ревнуешь меня к Уиллу?
 — Представь себе, нет! Я ревную тебя ко всем мужчинам, которые осмеливаются глядеть на тебя, но только не к Уильяму Маршалу. Бедняга слишком уж старается скрыть свою любовь от всех, и в первую очередь от тебя, дорогая!
 — Это потому, что, в отличие от тебя, не пытается немедленно завладеть всем, что ему приглянулось! — лукаво усмехнувшись, сказала Жасмина.
 Фэлкон де Бург одним движением стянул с жены сорочку и хрипло прошептал:
 — Силы небесные, ты права! Будь я на его месте, я уже давно попытался бы без лишних околичностей завалить тебя на спину!
 — Ты вполне преуспел в этом, находясь, на своем месте. Боже, как дерзок, решителен и нетерпелив ты был тогда!
 — И я ничуть не изменился! — смеясь, воскликнул Фэлкон. Раздвинув ноги жены, он склонился к ее лону и принялся нежно водить языком по внутренней поверхности ее бедер.
 — О, Фэлкон, прошу тебя…
 — Я знаю, чего ты хочешь, дорогая! — И де Бург, придвинув лицо к самому лону Жасмины, дотронулся языком до розового бугорка, вздымавшегося меж влажных складок.
 Дыхание Жасмины стало частым и прерывистым. Со все растущим возбуждением Фэлкон наблюдал, как сжимались ее ладони, как в ответ на его ласки трепетало все ее гибкое тело.
 — Фэлкон, я больше не могу! Я сейчас потеряю сознание! — взмолилась Жасмина.
 Но де Бург словно не слышал ее мольбы. Он продолжал ласкать языком самые интимные участки ее тела.
 — Фэлкон, Фэлкон!
 Ему нравилось, когда она прерывавшимся от страсти голосом произносила его имя. Де Бург резко выпрямился и приник к губам жены в страстном поцелуе. Ее тонкая рука скользнула вниз, она нежно провела ладонью по его огромному члену. Когда Фэлкон вошел в нее, тело Жасмины выгнулось дугой. Он принялся двигать бедрами, все глубже погружая свой мощный член в ее лоно. Жасмину охватило чувство необыкновенной полноты и радости бытия. Закусив губу, она вторила движениям мужа. Но он снова принялся целовать ее, горячо и неистово. Жасмина пылко отвечала на его поцелуи, сжимая его бедра своими длинными, стройными ногами. За долгие годы супружества они все еще не могли насытиться друг другом.
 Через несколько минут Жасмина, охваченная блаженнейшим экстазом, издала громкий крик, и Уильям, услыхав его сквозь открытое окно своей спальни, безуспешно попытался убедить себя, что до слуха его донесся всего лишь пронзительный вопль ночной птицы.

 4

 Элинор Кэтрин с жаром принялась за учение. Она допоздна засиживалась над книгами и неутомимо совершенствовала свой почерк. Девочка готова была сидеть, склонившись над столом, целыми сутками. Лишь грозные окрики нянек и воспитательниц заставляли ее поздней ночью со вздохом откладывать перо и отправляться в постель. Поначалу буквы, которые она с терпеливым усердием выводила на пергаменте, выходили на редкость корявыми. Они словно насмехались над маленькой принцессой, то и дело заваливаясь набок и стремясь разбежаться в разные стороны. Но трудолюбие Элинор в конце концов принесло долгожданные плоды. Рука ее больше не дрожала, из-под пера, которое она держала твердо и уверенно, стали выходить ровные, изящные строчки. Теперь она наконец могла начать переписку со своим горячо любимым супругом.
 Ей по-прежнему казалось, что над именем Элинор тяготеет родовое проклятие, и она предпочитала, чтобы окружающие называли ее графиней Пембрук. Порой же она требовала, чтобы все звали ее не иначе как Кейт — вторым именем, данным ей при крещении.
 Маленькая принцесса проявила недюжинные способности к языкам. Она быстро овладела французским и, оставив своих юных «придворных дам» далеко позади, принялась за изучение гаэльского под руководством одной из монахинь-ирландок. Она всерьез увлеклась историей и богословием, обнаружив, что религия почти всегда играла первостепенную роль в развитии того или иного народа, формируя и меняя его судьбы порой на благо, но зачастую — во вред той или иной стране. Мать-настоятельница монастыря Святой Девы наставляла Элинор в вопросах религии, а кроме того, учила ее врачевать раны и готовить целебные отвары, мази и притирания из трав и кореньев. Суровая монахиня с крайним неодобрением относилась к многочисленным лекарям, наводнившим Лондон, и к их лечебным приемам. Она убеждала Элинор, что занавешивать окна в комнате, где лежит больной корью, красными портьерами столь же нелепо, как засовывать кораллы под язык страдающего сердечным недугом или как пытаться облегчить страдания подагрика привязыванием к его ногам ослиных копыт.
 Богатым пациентам в качестве лечебных средств прописывались для приема внутрь толченый жемчуг, алмазная пыль и золотой песок. Мать-настоятельница убеждала свою ученицу, что больной скорее получит исцеление от самого Господа, если пожертвует все эти драгоценности на нужды Церкви. Элинор, с раннего детства любившая украшения, осмеливалась возражать монахине. Та уверяла ее, что болезни и страдания насылает на людей сам Господь в качестве кары за их прегрешения и что сносить Его волю следует терпеливо и покорно, противиться же ей означает допускать святотатство и кощунство. Но Элинор резонно возражала монахине, что в таком случае следовало бы перестать также врачевать раны и готовить снадобья из целебных трав.
 Однако споры эти всегда носили отвлеченный характер и нисколько не уменьшали взаимной симпатии, возникшей между наставницей и ученицей с первых дней их знакомства.
 В классную комнату маленькой Элинор стал заглядывать и францисканец Адам Марш, приближенный короля Генриха. Ученый монах вскоре вынужден был признать, что юная принцесса гораздо умнее и образованнее, чем ее царственный брат.
 Элинор научилась превосходно играть на арфе и лютне. Она без труда переняла безупречные манеры и грациозные жесты своей любимой наставницы — Изабеллы Маршал. Уильям прислал ей в подарок несколько чистокровных лошадей из Ирландии и ловчих птиц из Уэльса. И когда Ричард наведывался в Виндзор, они втроем отправлялись на соколиную охоту.
 Визиты герцога Корнуоллского становились все более частыми и продолжительными. Однажды Изабелла, покраснев до корней волос, попросила Элинор не оставлять ее наедине с принцем Ричардом. Элинор поняла, что Изабелла любит Ричарда и любима им. Но чувство это, решила принцесса, должно остаться чистым и непорочным — как и ее собственная любовь к Уильяму. Настоящая леди не может ставить под удар свою репутацию! Наставницы и монахини сумели внушить маленькой дикарке, что, утратив невинность, девушка навек покрывает себя позором. Настоящая леди может принадлежать лишь одному мужчине— своему мужу. И горе той презренной грешнице, которая будет уличена в измене! Муж имеет полное право подвергнуть ее суровейшей каре.
 Шли годы, и красивая девочка превратилась в очаровательную, безупречно воспитанную, умную и утонченную молодую леди. Программа ее воспитания, предначертанная Уильямом и скрупулезно выполненная учителями и приближенными, дала ожидаемые плоды: Элинор была чиста и невинна. Скромность и благочестие стали едва ли не главными чертами ее натуры. Она являла собой почти полную противоположность своей матери, развратной королевы Изабеллы, унаследовав от нее лишь редкостную красоту и непреодолимую страсть к нарядам и драгоценностям. Но муж ее был богат и щедр, и Элинор не знала недостатка ни в роскошных одеждах, расшитых каменьями, ни в уборах из бесценных жемчужин, рубинов и алмазов.
 В день своего восемнадцатилетия Генрих созвал экстренное заседание Совета, на котором объявил, что отныне берет управление страной целиком и полностью в свои руки. Губерт де Бург, доселе являвшийся регентом при малолетнем короле, решил не противодействовать своему юному воспитаннику, дабы не снискать тем монаршую немилость. В благодарность за это Генрих дал ему титул графа Кента и предоставил почетное право заняться пополнением королевской казны. В результате всем владельцам замков и угодий было предложено в знак верности своему монарху внести в казну значительные суммы. В обмен на это им были обещаны новые грамоты, подтверждавшие их права на собственность, за подписью молодого короля. Данная операция по самым скромным подсчетам должна была принести Генриху сотню тысяч фунтов.
 Английская знать была крайне раздосадована подобной политикой де Бурга, но тот предпочитал не прислушиваться к глухому ропоту, раздававшемуся со всех концов королевства. Под его начало был отдан лондонский Тауэр, и Губерт считал его своей главной резиденцией. Он по праву гордился и Уайтхоллом — роскошным дворцом, не так давно выстроенным на участке земли близ Виндзора, которым в числе прочего одарил его Генрих.
 Губерт являлся также комендантом самых мощных крепостей Англии — Дувра, Кентербери, Рочестера и Нориджа. Король поручил ему управление городами, расположенными на границе с Уэльсом, — Кармартеном, Кардиганом и Монтгомери. Он был шерифом семи графств, единолично распоряжаясь сбором налогов на их территориях, что приносило ему весьма ощутимый доход.
 Ропот недовольных баронов усиливался день ото дня. Невзирая на это, Губерт уговорил короля добавить несколько новых помещений к старинному зданию Тауэра. В короткие сроки к замку были пристроены Водяные ворота, Колыбельная башня, где Губерт поместил свою новорожденную дочь со штатом прислуги, и Фонарная башня, в которой была устроена спальня для самого графа Кента и откуда открывался великолепный вид на реку. Король принимал деятельнейшее участие во всех этих преобразованиях. Это отвлекало его от мрачных мыслей, вызванных крушением его очередных матримониальных планов. Сперва руку его отвергла принцесса Австрийская, затем ее примеру последовала и юная принцесса Богемии. Теперь его величество намеревался осчастливить брачным предложением принцессу Прованса. Он велел своему брату Ричарду съездить во Францию и оценить внешний вид и характер будущей претендентки на роль английской королевы, поскольку герцог Корнуоллский по праву слыл знатоком в подобных вопросах.
 Генрих не мог знать, что молва о его скупости разнеслась по королевским дворам Европы со скоростью лесного пожара. Именно этому он приписывал все свои неудачи на матримониальном фронте и, чтобы расположить будущего тестя в свою пользу, выплатил часть приданого, которое было обещано супругу принцессы Изабеллы. В благодарность за это германский император прислал ему трех леопардов. По получении этого дара Генрих решил устроить в Тауэре зверинец.
 Обязанности главного смотрителя границ с Уэльсом отнимали у Маршала массу времени и сил. Служившие под его началом близнецы де Бурги вскоре смогли на собственном опыте убедиться, что валлийцы столь же дики и жестоки, как и ирландцы. Уильям был владельцем значительных территорий в Уэльсе. Его поместье Пембрук было вверено управлению валлийцев, преданных ему душой и телом: Близнецов восхитило мастерство, с которым полудикие уроженцы Уэльса, состоявшие на службе у Маршала, владели луком и арбалетом. Братья не успокоились, пока не научились поражать цель из обоих этих смертоносных орудий столь же метко, как и сами валлийцы.
 Время от времени Рикард и Майкл наведывались в замки своего отца — Маунтэн-Эш, Скенфрит и Ллантило, чтобы произвести смотр тамошних гарнизонов. Их дядя Губерт, на которого племянники произвели самое благоприятное впечатление, поручил им инспекцию своих новых владений, расположенных на границе, — Кармартена и Кардигана.
 Прослужив под началом Уильяма менее года, оба юных де Бурга были произведены в рыцари. Вскоре в награду за доблестную службу им были пожалованы замки в Уэльсе. Графство Пембрук отделялось от ирландских владений Маршала узким проливом Святого Георгия, и отважным рыцарям порой удавалось в течение месяца подавить мятежи в Ирландии и бунты в Уэльсе.
 Прошло несколько лет, прежде чем Рикард и Мик де Бурги впервые увидели Лондон. Генрих принял их при дворе с распростертыми объятиями. Ведь они были племянниками самого доверенного из его приближенных, рыцарями славного Маршала, а кроме того, успели снискать себе немалую славу на полях сражений. Король надеялся, что близнецы поступят в его личную гвардию.
 Генрих настоял, чтобы новоприбывшим немедленно продемонстрировали все новые здания Тауэра. Губерт де Бург с гордостью показал Маршалу и племянникам Колыбельную башню и предложил полюбоваться зверинцем.
 Спускаясь по каменным ступеням, гости увидели большую барку, стремительно приближавшуюся к Водяным воротам. Когда она причалила к берегу, Ричард, герцог Корнуоллский, помог красивой леди, одетой в красное бархатное платье, отороченное собольим мехом, сойти на каменный причал.
 — Что это за юная красавица, которую так галантно обхаживает Ричард? — спросил Уильям у короля.
 Генрих расхохотался, и пассажиры барки недоуменно взглянули на него. Давясь смехом, его величество с трудом проговорил:
 — Уильям!.. Это же… Это ж ведь твоя жена!
 Элинор помахала королю рукой.
 — Генрих, мы хотим посмотреть на слона! — Затем взор ее обратился к широкоплечему мужчине, стоявшему подле короля. Девушка побледнела и прижала руку к горлу. — Уильям! — едва слышно прошептала она.
 Но легкий речной ветерок сорвал это слово с ее алых губ и донес его до слуха восхищенного Уильяма. Он перестал реагировать на окружающее, впившись взором в свою красавицу жену. Тем временем Ричард помог сойти с барки Изабелле Уильям, и, поскольку ноги Уильяма словно приросли к земле, Элинор первая подошла к нему и присела в глубоком реверансе. Ветер взметнул прозрачную вуаль, покрывавшую ее темные волосы. В своем ярко-красном одеянии она казалась Уильяму похожей на роскошную птицу из дальних краев, которую только что доставили в королевский зверинец. Ему не верилось, что столь изысканное создание родилось и выросло под туманным небом Англии.
 — Добро пожаловать, милорд! — проговорила Элинор. Ее синие глаза лучились счастьем.
 — Силы небесные, Маршал! Ты, поди, локти кусаешь с досады, что потерял столько времени у себя в Уэльсе, вдали от этакой красавицы, которая по праву принадлежит тебе! — воскликнул Губерт де Бург. Он отечески ущипнул Элинор за розовую щеку: — Ты чудо как хороша, моя дорогая! Вся в мать, которая во время своей молодости по праву слыла красивейшей женщиной мира!
 Уильям с трудом удержался от того, чтобы не отвесить своему другу звонкую пощечину. Как он посмел сравнить его жену с распутницей Изабеллой, будь та хоть трижды ее матерью! Элинор слегка поморщилась. Видимо, ее также покоробило от неуклюжего комплимента де Бурга. Уильям почувствовал, как в душе у него поднимается волна сострадания к юной принцессе. Ему захотелось защитить ее, взять под свою опеку.
 Губерт продолжал с довольной улыбкой глядеть в лицо Элинор.
 — Сколько же тебе теперь лет, малышка? — спросил он.
 — Пятнадцать, милорд, — любезно ответила девушка.
 — Пятнадцать? Замечательно! Великолепно! — пророкотал Губерт и, подтолкнув Уильяма локтем, со смешком добавил: — Самый подходящий возраст для вступления в брак!
 Элинор вопросительно взглянула на Уильяма. Она от души надеялась, что он согласен с мнением графа Кента.
 — Да-да, конечно! — подхватил Генрих. — Ведь и моей невесте, принцессе Провансальской, недавно сровнялось пятнадцать. И ее тоже зовут Элинор! — со значением добавил он. — Мы устроим праздник нынче же вечером. Всех вас я приглашаю отужинать со мной в Виндзорском замке. Я покажу вам новое крыло, которое пристроено к нему совсем недавно и в котором я рассчитываю поселить свою супругу.
 Уильям поднес с губам узкую руку Элинор. Тем временем Ричард, не сводя глаз с зардевшейся Изабеллы, мягко проговорил:
 — Леди Изабелла, вы непременно должны присутствовать на этом ужине. Ведь вы столько лет не виделись со своим братом!
 Изабелла обняла Уильяма и сжала его руку обеими ладонями. Он нежной улыбкой поблагодарил ее за все, что она сделала для юной Элинор. Навряд ли он смог бы найти для девочки лучшую наперсницу, чем его добрая, кроткая сестра!
 Генриху, однако, не терпелось похвастаться перед гостями своим великолепным зверинцем. Он провел их к просторным клеткам, где содержались дикие буйволы, обезьяны, леопарды, львы и огромный серый слон. Король велел слугам отпереть ее клетку и принялся, хохоча во все горло, кормить животное яблоками.
 — Вы только посмотрите, — восклицал он, — как ловко этот зверь орудует своим хоботом, как он забрасывает яблоки прямо себе в пасть!
 Губерт, похоже, полностью разделял восторги юного монарха, Ричард же выдавил из себя лишь смущенную улыбку, словно говорившую: «Ну когда же наконец он повзрослеет!»
 Губерт был приятно удивлен тем, что король решил устроить торжественный обед в честь новоприбывших. Как правило, верный своей скаредности Генрих предпочитал принимать приглашения на пиршества от своих вельмож, угощаясь за их счет.
 Уильям Маршал, едва скрывая досаду и недоумение, разглядывал роскошную диадему, которую создали придворные ювелиры по эскизу самого короля. Генрих предназначил ее, как и множество других украшений, в дар своей будущей супруге. Уильям не уставал поражаться непоследовательности юного монарха. Тот был одновременно мелочно скареден и бездумно расточителен.
 День бракосочетания еще не был назначен, но король велел епископу Линкольнскому как можно скорее уладить с родителями невесты все формальности, предшествующие браку, вне зависимости от величины приданого. Ричард, не так давно вернувшийся из Прованса, без обиняков поведал брату, что королевская семья не имеет за душой ни гроша, зато все принцессы хороши как на подбор. Он предупредил Генриха, что провансальцы, только что выдавшие одну из своих дочерей за Людовика французского, не дали за ней и вовсе никакого приданого и что они скорее всего поступят подобным же образом и с королем Англии.
 Однако Генрих горел желанием взять в супруги Элинор, которая прославилась своей красотой на всю Европу, и готов был даже не заикаться о приданом. Братья открыто обсуждали свои планы в присутствии Уильяма и Губерта, людей, которые знали их с колыбели и которым они могли доверять как самим себе.
 — Чем же ты, любезный брат, расплатился за все это? — полюбопытствовал Ричард, обводя глазами роскошный обеденный зал, в котором происходило их пиршество.
 — Ничем. Я снова влез в долги, только и всего, — безмятежно ответил король.
 — Но как же ты собираешься расплачиваться? И когда? — строго спросил Ричард, решив, что на сей раз брату не удастся вытянуть из него ни пенни.
 — А уж об этом позаботится старина Губерт! — И Ричард дружелюбно взглянул на своего юстициария.
 Губерт запил жареную оленину тонким гасконским вином и, отерев губы льняной салфеткой, бодро произнес:
 — С этим у нас не должно возникнуть никаких проблем, дорогой герцог! Ведь предстоящее бракосочетание короля и коронация его супруги — события государственной важности!
 Надеюсь, что налог в две марки с каждого рыцарского владения не покажется нашим воинам чрезмерным!
 Ричард искоса взглянул на Уильяма. Но лицо Маршала хранило непроницаемое выражение. В ответ на вопрошающий взгляд герцога Корнуоллского он лишь пожал плечами, не хуже юного принца зная, что подобное решение должно пройти утверждение в парламенте.
 — А ты уверен, что Совет одобрит твой брак с принцессой-бесприданницей? — спросил Ричард.
 — Безусловно одобрит, — ответил за короля Уильям. — Они понимают всю выгоду данного союза. Ведь родственником нашего короля станет не кто-нибудь, а сам Людовик Французский! Это родство стоит самого богатого приданого!
 Элинор, ловившая каждое слово своего супруга, с восхищением взглянула в его мужественное лицо. Поймав на себе взор ее синих глаз, Уильям мгновенно потерял нить разговора и принялся с улыбкой наблюдать за юной принцессой. Он не уставал поражаться происшедшей в ней перемене. Элинор казалась ему нынче воплощением всех женских достоинств. Спору нет, она была на редкость хорошеньким ребенком, но при этом отличалась упрямством, необузданностью и крайним невежеством. За те несколько лет, что пролетели со времени их последней встречи, она превратилась в учтивую, блестяще воспитанную молодую леди, непринужденно поддерживавшую разговор о Провансе со своей наперсницей Изабеллой.
 Когда она вежливо отказалась от предложенного ей вина, Уильяму вспомнилось торжество по случаю их бракосочетания. Он едва не прыснул со смеху от мысли, что с тех пор юная Элинор вдобавок ко всему еще и бросила пить. Уильям любовался своей женой на протяжении всего обеда. Ему доставляло огромное наслаждение следить за ее мимикой и жестами. Вот она опустила кончики пальцев в чашу с розовой водой и затем отерла их льняным полотенцем. Сколько грации было в ее неторопливых, плавных движениях!
 Но тут король обратился к нему с вопросом, и Уильям с неохотой отвел взгляд от Элинор, с вниманием вслушиваясь в слова Генриха.
 — Епископ Фернский из Ирландии недавно обратился ко мне с прошением. Он уверяет, что твой отец когда-то отобрал у него земли, и просит меня вернуть их ему. Наверняка речь идет о каком-нибудь малозначительном наделе, и я подумал, что не худо было бы предложить ему взамен какой-нибудь титул. Пусть старый хрыч заткнет им свою глотку.
 — Ни в коем случае! — внезапно воскликнула Элинор, и взоры всех присутствующих обратились к ней. Щеки девушки покрыл румянец, ее синие глаза горели недобрым огнем. — Как ты можешь поощрять такую наглость, дорогой брат? — добавила Элинор гораздо тише, справившись с приступом гнева. — Я прошу тебя, ответь епископу, что ты поддерживаешь в первую очередь интересы тех, кто остался верен тебе в годы тяжких испытаний, кто защищает королевство от внутренних смут и посягательств извне своим мечом, а не молитвами!
 Генрих согласился с доводами сестры, а Маршал понял, что за изысканными манерами Элинор скрываются властность и несокрушимая сила характера, что она по-прежнему верховодит в королевском семействе и без труда подчиняет себе слабовольного короля.
 Дружеская беседа за королевским столом продолжалась допоздна. В одиннадцатом часу Элинор попросила позволения покинуть зал и отправиться к себе. Уильям помог ей выйти из-за стола и почтительно спросил:
 — Не позволите ли мне проводить вас в ваши покои, графиня?
 Лукаво взглянув на него, Элинор ответила:
 — Ах, сир, ведь мужчинам, за исключением францисканских монахов, запрещено появляться в женском крыле Виндзора. Вы сами когда-то настояли на этом!
 — Нет такого правила, которое нельзя было бы нарушить! — усмехнулся Уильям и, взяв за руки Элинор и подошедшую к ним Изабеллу, поклонился Генриху.
 — Я запомню эти слова! — поддразнила его Элинор.
 Она была мала ростом и, говоря с мужчинами, как правило, вынуждена была смотреть на них снизу вверх. Уильям решил, что миниатюрность принцессы сообщает ей какое-то особое, пикантное очарование. Он не мог не заметить, как упруга ее юная грудь, как пропорционально сложена черноволосая Элинор. Сердце его забилось быстрее, когда он уловил дразняще-пряный аромат, исходивший от ее одежд. Проводив Элинор к дверям ее опочивальни, Уильям с досадой убедился, что нынче им ни на секунду не удастся остаться наедине. Кругом так и сновали придворные дамы, служанки, камеристки и компаньонки, монахини и кастелянши. Огорченно вздохнув, он с не свойственной ему робостью спросил:
 — Могу ли я почтительнейше просить вас отправиться завтра вместе со мной на конную прогулку?
 — Я буду бесконечно счастлива выполнить вашу просьбу, милорд — ответила Элинор, присев перед ним в реверансе. Уильям увидел глубокую ложбинку меж ее грудей, и внезапно огонь вожделения разлился по всему его могу чему телу. Он почувствовал небывалое напряжение в чреслах и, усилием воли подавив это внезапное возбуждение, учтиво поклонился Элинор, проводив ее взглядом. Несколько служанок последовали за своей госпожой в ее спальню. Сестра и брат Маршалы остались одни в просторном коридоре.
 — Ты приехал в Виндзор, чтобы забрать Элинор к себе? — с надеждой спросила Изабелла.
 Уильям был потрясен словами сестры.
 — Побойся Бога, Изабелла! Ведь ей всего пятнадцать лет! За кого, хотел бы я знать, ты меня принимаешь?!
 — Вы повенчали нас с де Клером, когда мне едва минуло пятнадцать! — упрямо возразила она.
 — Дорогая, но ведь и ему было немногим больше! А мне, как ты знаешь, уже за сорок! Я гожусь ей в отцы!
 — Да, это так, — кивнула Изабелла. — И разница между вами не станет меньше, сколько бы ты ни откладывал воссоединение с ней.
 «В том-то вся и беда!» — сокрушенно подумал Уильям. Ему стало неловко перед самим собой, когда он осознал, что питает к своей юной жене, по возрасту годившейся ему в дочери, отнюдь не отеческие чувства.
 Графиня Пембрук, велев горничным умолкнуть, прижималась розовым ушком к замочной скважине двери, по другую сторону которой стояли Уильям с Изабеллой. Она зажала рот ладонью, чтобы горестное рыдание не выдало им ее присутствия. По щеке принцессы скатилась крупная слеза. Маршал снова отказывался от нее!

 5

 Элинор проснулась, едва лишь солнце позолотило землю первыми рассветными лучами. Она приподнялась на локте, чтобы немедленно разбудить служанок и велеть им приготовить ее наряд для верховой езды, но внезапно взор ее затуманился. Она снова опустилась на подушки и принялась неторопливо перебирать в памяти все события вчерашнего дня, вспоминать слова и жесты своего ненаглядного Уильяма, черты его милого лица. Его коротко подстриженные каштановые волосы, слегка тронутые сединой, были густыми, как у юноши, и слегка завивались на концах. Его карие глаза то светились нежностью, то искрились весельем. В них горела решимость и отвага, и цветом своим они напоминали ей шерри, золотившееся в хрустальном кубке. Он был сильнее всех, красивее всех, мужественнее всех, кого ей доводилось встречать на своем веку! И не было человека, который не питал бы к нему почтения и любви. О, она просто умрет от горя, если он откажется взять ее с собой!
 Элинор сделала глубокий вдох. Ей ни в коем случае нельзя было давать волю своим чувствам. На протяжении последних нескольких лет она научилась владеть собой, не выказывать окружающим своих настроений. Ей пришлось приложить немало сил, чтобы овладеть этим искусством. Теперь она без труда изображала из себя сдержанную, невозмутимую юную леди, вводя в заблуждение даже тех, кто знал ее с рождения. Лишь она одна понимала, что нисколько не изменилась, оставшись все той же необузданной дикаркой, какой была в детстве. Став подростком, Элинор не раз вопрошала себя, почему все то, к чему окружающие относятся с равнодушием, зачастую глубоко трогает ее, вызывая в ее душе гнев, досаду, бурную радость или скорбь, и пришла к выводу, что Господь сотворил ее отличной от большинства других людей. Она без остатка отдавалась как любви, так и ненависти, для нее все вокруг резко делилось на черное и белое, хорошее и дурное. Порой глубина и сила владевших ею чувств не на шутку пугали саму Элинор.
 Мать-настоятельница постоянно внушала своей воспитаннице, что умеренность составляет одну из главнейших человеческих добродетелей, но Элинор не могла противостоять своей натуре. Она никогда и ни в чем не останавливалась на полпути. «Все или ничего!» стало ее девизом. Она настойчиво гнала от себя мысль, что Уильям Маршал может отказаться от нее. Ведь у нее просто не было выбора! Можно расторгнуть помолвку, но узы брака, соединившие их, священны и нерушимы. Она ни за что не упустит свою добычу! Когда ей исполнится шестнадцать, он должен будет взять ее к себе без всяких отговорок. А она изо всех сил постарается быть именно такой, какой он пожелает ее видеть, — лишь бы неотлучно находиться подле него.
 Приняв это решение, Элинор позвонила в золотой колокольчик. В дверях спальни появилась заспанная Бренда — та самая рыжеволосая горничная, которую Элинор давным-давно отняла у Марджери де Лэйси.
 — Я собираюсь на верховую прогулку с моим мужем. Пусть кто-нибудь позаботится о моем платье для катания верхом, а ты помоги мне справиться с этими проклятущими волосами! — приветствовала принцесса свою камеристку. Элинор давно уже не позволяла себе ругаться в присутствии посторонних и отводила душу, лишь оставаясь наедине с Брендой.
 Всю ночь Уильяму грезились колеблемые ветром ярко-красные одежды Элинор на фоне серых камней причала. Теперь же. воспоминание об их первой встрече после стольких лет разлуки вытеснило еще более пленительное зрелище: Маршал не сводил восхищенного взора со своей жены, изящно и уверенно гарцевавшей на чистокровной вороной кобыле. Поверх белоснежного нижнего платья принцесса была облачена в изумрудно-зеленую бархатную накидку, подол которой украшали отороченные светлым мехом прорези. Маленькие ножки Элинор были обуты в темно-красные сапоги с серебряной чеканкой, наряд ее дополняли перчатки того же цвета и шелковая сеть, унизанная жемчужинами, которая стягивала ее роскошные волосы в пучок.
 — Вы изумительно выглядите, графиня! — обратился к ней Уильям. — Я привез вам подарок. Надеюсь, он вас порадует! — С этими словами он приблизился к Элинор и посадил ей на руку маленького коричневого мерлина. — Эта маленькая дикарка была поймана в горах Уэльса, неподалеку от Пембрука, —пояснил он. — Но она обучена хорошим манерам и, смею надеяться, станет усердно служить вам!
 — Благодарю вас от всего сердца, милорд! Я так люблю подарки! — ответила Элинор. Она стянула с головы ловчей птицы бархатный капюшон и улыбнулась при виде того, как мерлин, взъерошив перья, сверкнул своими ярко-желтыми глазами. Несколько мгновений девушка и птица смотрели друг на друга с ожесточением и вызовом. — Тебе, моя дорогая, будет скучно гоняться за нашими виндзорскими голубями, — сказала наконец Элинор. — Но я обещаю, что в один прекрасный день ты вернешься в родной Уэльс! — Мерлин склонил голову набок, словно решив, после некоторого колебания, признать Элинор своей полноправной хозяйкой.
 Уильям улыбнулся. Похоже, его юная жена умела подчинить себе всех без исключения. Даже эта хищная птица не могла не покориться ей. Скорее всего и его самого ожидает в ближайшем будущем подобная же участь.
 Они направились в дальний участок Виндзорского парка, туда, где под густыми кронами деревьев всегда царил таинственный полумрак. Их сопровождал один лишь Уолтер, верный оруженосец Маршалла. Элинор была несказанно счастлива избавиться от толпы назойливых слуг и компаньонок, всегда сопровождавших ее во время верховых прогулок.
 Она горела желанием продемонстрировать Уильяму свое искусство наездницы и умение охотиться с ловчими птицами. Вскоре из-под копыт их коней вспорхнула самка тетерева. Граф и графиня Пембрук сняли капюшоны с голов своих птиц и отстегнули ремешок с их лап.
 — Вы всегда охотитесь с ястребами, милорд? — спросила Элинор.
 — О нет! Самая стремительная и умелая из ловчих птиц — это сокол-перегрин, — ответил Уильям, — и я считаю, ему нет равных. Представьте себе, он убивает своих жертв ударом лапы, которую сжимает в кулак!
 — Неужели? А я всегда думала, что перегрины орудуют только клювом, подобно прочим хищным птицам. Но почему же, милорд, вы сегодня не взяли с собой своего перегрина?
 — Уверен, в здешних лесах ему просто не на кого охотиться. Кстати, я не устаю сожалеть о том, что совы — исключительно ночные птицы. Они могли бы стать замечательными ловцами дичи для людей. Ведь благодаря особому устройству крыльев совы летают практически бесшумно и застают своих жертв врасплох!
 — Расскажите мне еще что-нибудь о птицах! Мне так интересно! Я так их люблю! — воскликнула Элинор, подумав про себя, что гораздо больше любит звук голоса своего ненаглядного Уильяма, блеск его глаз, когда он с увлечением говорит о чем-либо…
 — Что ж, извольте! — кивнул Уильям, лихорадочно пытаясь вспомнить какую-нибудь достаточно тривиальную, забавную охотничью быль, которая могла бы понравиться Элинор. — Я слыхал, что грифы и им подобные, когда их атакуют хищные птицы, обороняются весьма оригинальным способом: они срыгивают, и зловоние настолько отбивает у преследователей аппетит, что те стремительно удаляются.
 Элинор звонко расхохоталась, вспугнув нескольких мелких пичужек с ветвей ближайшего дерева.
 — Мне нравится смотреть, как вы смеетесь, — сказал Уильям. — Вы откидываете голову назад и предаетесь веселью искренне и непосредственно, как дитя.
 — Но вовсе не так, как подобает истинной леди! — со вздохом пробормотала Элинор.
 — Многие из них, когда смеются, прикрывают рот ладонью или платочком, чтобы ни кто не услыхал их смеха и не заподозрил бы их в легкомыслии!
 — И не увидел бы их испорченных зубов! — фыркнув, добавила Элинор.
 Уильям разразился столь громким смехом, что его конь испуганно шарахнулся в сторону.
 — Мне тоже нравится смотреть, как высмеетесь! ―дрогнувшим голосом воскликнула Элинор. — Вы откидываете голову назад и предаетесь веселью искренне и непосредственно, как дитя!
 — Наверное, это потому, что мы с вами — одного поля ягода!
 Уильям давно уже не чувствовал себя таким счастливым. Он улыбался, не сводя глаз с зардевшегося лица Элинор. Ему хотелось всегда быть подле нее, предупреждать малейшие ее желания. Его тело жаждало ее ласк. Но он сознавал, что не сможет дать волю сжигавшему его вожделению, пока юной графине Пембрук не исполнится шестнадцати лет. Лишь тогда она сможет стать его супругой в полном смысле этого слова.
 Уильям лишь теперь почувствовал, что виноват перед ней. Виноват в том, что Элинор долгие годы провела в заточении в замке своего брата. И если прежде девочку следовало ограждать подобным образом от ее собственной необузданности, от влияния дурной крови, которое могло сказаться в ней, то нынче, решил Уильям, необходимость в столь суровом надзоре за ней отпала. Теперь, когда она стала почти взрослой, ей подобает иметь свою собственную резиденцию, где она вольна будет вести себя как пожелает. Он решил в самое ближайшее время предложить ей переселиться в один из своих укрепленных замков. Ведь продолжать настаивать на постоянной бдительной опеке над женой было бы непростительным эгоизмом с его стороны. И Уильям вознамерился передать в ее распоряжение один из небольших замков вблизи Лондона и Виндзора. Пусть девушка постигает обязанности хозяйки и госпожи, пусть ощутит вкус свободы. Он имел все основания надеяться, что она не злоупотребит его доверием и не посрамит чести рода Маршалов.
 Время летело незаметно. Через несколько часов они вернулись к воротам замка, сполна насладившись, но нисколько не пресытившись обществом друг друга.
 — Осмелюсь предложить вам, миледи, отправиться вместе со мной в одно из моих близлежащих владений! — сказал Уильям, помогая Элинор сойти с лошади.
 — С превеликим удовольствием, милорд!
 — Хватит ли вам на сборы трех дней?
 — Мне будет вполне достаточно и двух!
 Уильям улыбнулся:
 — Быть по сему! Через два дня мы отправимся в путь! — Они передали своих птиц подошедшему сокольничему и направились к замку. — Вы — великолепная наездница, миледи!
 — Я всего лишь выполнила одно из обещаний, данных вам в день нашей свадьбы, милорд! Ведь вы желали, чтобы я в совершенстве постигла искусство верховой езды! — И Элинор почти дословно повторила все, что он говорил ей тогда, в тот памятный вечер.
 К горлу Уильяма подкатил комок. Выходит, все шесть лет, которые миновали с той поры, Элинор готовилась к встрече с ним, надеясь, что он останется доволен результатами ее усилий. Он считал себя недостойным такой беззаветной любви и еще острее, чем прежде, почувствовал, что слишком стар для нее.
 После некоторых колебаний Уильям остановил свой выбор на замке Одигем, находившемся в двадцати милях южнее Виндзора. Он считал излишним оставлять там большой гарнизон, однако следовало принять некоторые меры для обеспечения безопасности леди Элинор, и он решил поручить командование воинами Одигема Рикарду де Бургу. Велев тому взять с собой полдюжины самых храбрых рыцарей и оруженосцев, он отправил его в Одигем с наказом к управляющему подготовиться к встрече господина и госпожи. Пребывание к замке, подумал он, будет прекрасным отдыхом для юных де Бургов, в течение ряда лет несших нелегкую службу в Ирландии и Уэльсе.
 Накануне поездки в Одигем Уильям преподнес своей жене еще один подарок — роскошное седло из дорогой испанской кожи с серебряной чеканкой и уздечку, украшенную миниатюрными серебряными колокольчиками. Когда грум Элинор, рыжеволосый Тоби, седлал ее кобылу, все конюхи сбежались посмотреть на великолепную упряжь.
 Элинор решила обойтись в поездке без своих придворных дам, взяв с собой одну лишь камеристку Бренду. Но, узнав, что Изабелла также приглашена посетить владение брата, Ричард напросился в гости к Маршалу. Его сопровождали паж и оруженосец. Охрану путешественников составлял отряд валлийских лучников под командованием Майкла де Бурга. Сердце Ричарда преисполнилось радостных ожиданий. Он надеялся, что Изабелла нынешней ночью снизойдет к его мольбам. Ведь Уильям, плененный красотой Элинор, к счастью, не видит никого и ничего вокруг. А им с Изабеллой так давно не выпадал случай остаться наедине друг с другом. Ричард поравнялся с Уильямом и заговорщически подмигнул ему:
 — Надеюсь, я не нарушил твои планы, напросившись к тебе в гости? Но можно ли найти лучшего сопровождающего для юной леди, чем ее родной брат? Все выглядит так благопристойно!
 Уильям нахмурился и открыл было рот, чтобы возразить принцу. У него и в мыслях не было посягать на невинность Элинор! Но Ричард не дал ему заговорить:
 — Ну, не дуйся на меня, дружище! Я ведь пошутил! — И принц, пришпорив коня, умчался вперед.
 Элинор была одета в черное платье для верховой езды и белые сапожки. Колокольчики на уздечке ее вороной кобылы издавали нежный, мелодичный звон.
 — Спасибо вам за чудесный подарок, милорд! — проговорила она, едва лишь Ричард оставил их наедине. — Мне давно хотелось иметь подобную упряжь. Неужто вы умеете угадывать мои мысли? Возможно, со временем и я научусь читать ваши.
 Уильям густо покраснел. Не хватало еще, чтобы это произошло на самом деле! Узнав, какие грешные желания обуревают его при виде ее, Элинор пришла бы в неописуемый ужас! Не далее как нынешней ночью он увидел ее, едва лишь сон смежил его веки. Ему грезилось, что они скачут верхом на могучем жеребце и что Элинор сидит в седле впереди него. Ее разметавшиеся волосы щекотали его лицо, а затем он ощутил ее горячее дыхание у своей щеки. Это было так упоительно! Он целовал ее белоснежные веки, прикрывавшие синие глаза. Это было так упоительно! Он мечтал лишь о том, чтобы так было всегда…
 Но вскоре эту грезу сменило иное сновидение, при воспоминании о котором Уильям смущенно опустил глаза. Ему привиделось, что он овладел Элинор, лишив ее невинности. Она кричала сперва от боли, а затем от наслаждения, прижимаясь к нему всем своим хрупким телом. Маршалу стало стыдно и неловко. Как он посмел испытывать вожделение к пятнадцатилетней девочке?!
 Он поспешно сменил тему разговора:
 — Вы не взяли с собой своих придворных дам, миледи, вероятно, из опасений, что в Одигеме им будет тесно и неуютно. Уверяю вас, в замке достаточно места, чтобы поселить их всех с подобающим почетом и всеми возможными удобствами!
 — Ева де Браоз и Марджери де Лэйси помолвлены и скоро выйдут замуж. Они покинули Виндзор, чтобы подготовиться к венчанию. К счастью, камеристка Марджери предпочла остаться у меня в услужении. Она-то и сопровождает меня в поездке.
 Уильям решил, что ослышался. Ведь его племянницы еще не вышли из детского возраста.
 — Ева и Марджери выходят замуж? — недоверчиво переспросил он. — Простите, миледи, но сколько же им лет?
 — Они — мои ровесницы! — веско произнесла Элинор. — И их матери — ваши сестры — считают их вполне взрослыми девицами и охотно отдают их замуж!
 Лишь теперь Уильям вспомнил, что не так давно дал согласие на оба эти брака. Но ведь и женихам обеих юных леди было не более шестнадцати лет!
 Изабелла и Ричард ехали теперь чуть поодаль от четы Маршалов.
 — Ричард, ваша несдержанность может навлечь на меня беду, — нахмурившись, сказала принцу графиня де Клер. — Если Уильям заподозрит что-нибудь, я пропала! Я и теперь готова умереть от стыда!
 — А я, дорогая, умру от вожделения, если ты нынче же ночью не уступишь мне! — возразил Ричард. — Мне надоело делить ложе со служанками и шлюхами!
 — Но стоит мне уступить вашим домогательствам, и я тотчас же уподоблюсь тем беспутным особам, которых вы так презираете! — парировала Изабелла, тряхнув каштановыми кудрями.
 Ричард взглянул на нее исподлобья и веско произнес:
 — Связь с принцем крови возвышает любую женщину, а отнюдь не принижает ее, дорогая! Помни об этом и, ради Бога, перестаньупрямиться!
 Сэр Майкл де Бург, гарцевавший на гнедом жеребце, то и дело ловил на себе многообещающие взгляды рыжеволосой Бренды. Юноша-приосанился и послал пышнотелой камеристке пламенный взор. Ему льстило столь явное внимание со стороны этой разбитной служанки. По обеим сторонам от молодого рыцаря ехали оруженосцы принца Ричарда и грум Элинор, бойкий паренек Тоби. Они заговорщически переглянулись между собой и покатились со смеху.
 — Что это вы хохочете? — насторожился Мик. — А ну-ка выкладывайте все как на духу!
 — Как ты считаешь, — спросил оруженосец Ричарда, темноволосый Джеффри, — стоит ли предупредить юного искателя приключений о грозящей ему опасности?
 — Пусть лучше учится на собственных ошибках, — флегматично ответствовал Тоби. — Мы все через это прошли. Теперь настал, видать, и его черед.
 — Это вы о той рыжеволосой служанке? — догадался Мик. — По мне, так она вовсе недурна. Я бы хоть сейчас…
 Слова его прервал дружный хохот.
 — Она — настоящая людоедка! — отсмеявшись, проговорил Джеффри. — Пожирает мужчин дюжинами!
 — Ее еще только ленивый не завалил на спину! — добавил Тоби.
 — Объятия опытной в любви девицы сулят немалые радости! — со знанием дела произнес Мик.
 — С ней что-то не так! — возразил Джеффри. — Понимаешь, она в самом деле высасывает мужчин, словно спелые сливы! Ее невозможно насытить в постели! Многие пробовали, но никому еще это не удавалось.
 — Что ж, я, пожалуй, готов принять вызов! — воскликнул неустрашимый де Бург и провел языком по пересохшим губам.
 — Мы все храбрились, совсем как ты теперь, а потом выползали из ее комнаты еле живые. И после этого долгое время приходили в себя. И тебя ждет та же участь! — предостерег его Тоби.
 — Даже мой господин не смог удовлетворить ее вожделение, в чем чистосердечно признался мне, — сказал Джеффри. — Мы все хохотали до колик, когда он рассказал нам о плачевной участи нашего короля! Ведь Генрих тоже протоптал было дорожку в спальню Бренды. Целых два дня после ночи, проведенной там, он не мог подняться на ноги, а уд его висел как тряпка больше месяца!
 Глаза Майкла де Бурга блеснули из-под кустистых бровей.
 — Предлагаю вам пари! — задорно воскликнул он. — По пять золотых каждому из вас, если девица останется недовольна мной после нынешней ночи! И столько же с вас, коли она сама не сможет подняться на ноги завтра поутру!
 — По рукам! — ответил Джеффри. — Можешь заранее проститься с десятью монетами!
 Мик усмехнулся и слегка натянул поводья своего коня. Приятели вскоре обогнали его, он же поравнялся с Брендой и одарил ее чарующей улыбкой.
 — Ты — Рик де Бург, — хрипло проговорила девушка, окидывая оценивающим взором всю его крепкую, мускулистую фигуру.
 — Мик, — поправил он, выразительно взглянув на ее налитую грудь.
 — А ты не смог бы попросить управляющего замком отвести мне отдельную комнату? Уж я бы тебя отблагодарила! — И девушка окинула его ладную фигуру восхищенным, зовущим взглядом.
 — Я постараюсь устроить это, моя дорогая! И почти уверен, что он не откажет мне!
 Слыша возбужденные, радостные голоса своих рыцарей, каждый из которых был вдвое моложе его, Уильям впервые в жизни поймал себя на том, что завидует их юности, их беззаботности и умению наслаждаться радостями бытия.
 Кавалькада ехала вперед неторопливой рысью, и менее чем через два часа двадцать миль, отделявших Одигем от Виндзора, остались позади. Перед взорами путников предстали изящные башенки замка, гораздо более походившего на роскошный господский дом. Вокруг здания раскинулись яблоневые сады. Деревья стояли во всем цвету, и издали казалось, что замок Одигем, словно жилище сказочных фей и эльфов, окутан густыми бело-розовыми облаками. Восторг, охвативший Элинор при виде этого великолепия, отразился на ее лице. Ее полные розовые губы раскрылись, из груди вырвалось восхищенное «ах!». Глаза принцессы сияли, как два ярчайших сапфира. Уильям отдал бы все на свете, чтобы продлить это мгновение. Он не мог отвести глаз от зарумянившегося личика своей юной жены.
 В замке все было готово к встрече хозяина и его высокородных гостей. Едва получив от юного Рикарда де Бурга послание Маршала, управляющий заставил всю челядь трудиться не покладая рук — мыть, мести, чистить, полировать. Он лично позаботился о том, чтобы из глубины вместительного погреба были извлечены несколько маленьких бочонков лучшего вина, а также велел доставить из замковой пивоварни для огромных бочонка крепкого эля. Грумы и конюхи чистили стойла и устилали пол конюшни свежей соломой. Наскучившись всей этой суетой, Рикард де Бург в сопровождении своих людей отправился на охоту в ближайший лес.
 Запах жарившихся на вертелах оленьих и кабаньих туш заполнил не только обширную кухню Одигема, но и проник на замковый двор. Приехавшие с удовольствием втягивали его ноздрями, предвкушая обильный, сытный обед. После двухчасовой скачки у всех не на шутку разыгрался аппетит. Разместив гостей и их слуг в покоях замка, управляющий сделался на несколько золотых богаче, чем был еще нынче утром. Брат Рикарда де Бурга выразил желание, чтобы пышнотелой горничной была предоставлена отдельная комнатка в одной из башен, с выходом на парапет, а его высочество принц Ричард потребовал, чтобы леди Изабелла де Клер была поселена в отдалении от остальных дам, в просторной и жарко натопленной спальне. Управляющий тонко улыбнулся, вполне оценив иронию происшедшего: ведь хозяин и хозяйка, состоявшие в законном браке, в отличие от своих не в меру пылких гостей, собирались провести эту ночь порознь!
 Тем временем безупречно вышколенные слуги подали путникам прохладительные напитки и предложили им вымыться с дороги, для чего в кухне было заранее нагрето несколько котлов воды. Мик де Бург сразу же по приезде отправился в помещение, занимаемое воинами гарнизона. Вместо приветствия он крепко ткнул брата кулаком в могучее плечо.
 — Кровь Христа! — в притворном ужасе воскликнул он. — Ты никак успел обрасти жирком за время одигемского безделья!
 — Твоя правда! — добродушно ухмыльнулся Рикард. — Делать здесь совершенно нечего. Охота да кости — вот и вся наша служба, любезный братец!
 Мик улыбнулся ему в ответ:
 — Вот и хорошо, что ты смог как следует отдохнуть. Нынешней ночью тебе придется славно потрудиться! Я раздобыл для нас с тобой разбитную девчонку!
 В услужение принцессе Элинор были назначены пять расторопных горничных. Одна из них помогла ей вымыться в лохани с теплой водой, другая расчесала ее роскошные волосы, третья распаковала седельный мешок с одеяниями графини Пембрук и развесила их в просторном шкафу, четвертая принесла из кухни блюдо с жареным мясом, глубокую серебряную тарелку, полную первой, ранней земляники, и кувшинчик густых сливок. Все служанки были одеты в темно-серые платья и белоснежные, туго накрахмаленные передники.
 Девушки с восхищением рассматривали наряды Элинор, вполголоса обмениваясь восторженными замечаниями и прищелкивая языками. Тут и в самом деле было на что посмотреть! Элинор обожала роскошные туалеты. Отличаясь безупречным вкусом, она умела выбирать для своих одеяний именно те материи, расцветки и фасоны, которые наиболее выгодно подчеркивали ее экзотическую красоту. Когда девушки насухо вытерли ее мягкой льняной простыней и облачили в тонкую нижнюю сорочку, она принялась придирчиво выбирать наряд для нынешнего вечера. После некоторых колебаний Элинор остановила свой выбор на атласном платье абрикосового цвета, которое было ей удивительно к лицу. Принцесса велела одной из служанок стянуть ее волосы в тугой пучок, обвязав их лентой из той же материи, что и платье.
 Уильям негромко постучал в дверь комнаты Элинор и почтительно испросил позволения войти. Служанки впустили его и, тихонько хихикая, стайкой выпорхнули в коридор, оставив супругов одних. Уильям поднес руку Элинор к губам и поцеловал ее тонкие пальцы.
 — Всякий раз при виде вашего прелестного личика, о моя бесценная красавица, у меня перехватывает дыхание! — вполголоса проговорил он.
 Элинор вздохнула. Ей так хотелось, чтобы его сильные руки обвили ее стан! Но она ни за что на свете не осмелилась бы признаться мужу в этом желании и лишь скромно опустила глаза.
 — Я хотел бы показать вам Одигем, —предложил Уильям. — Ведь на самом деле это владение гораздо обширнее, чем может показаться на первый взгляд.
 Элинор, мягко улыбнувшись, взяла его под руку, и они отправились осматривать надворные постройки. Их и в самом деле оказалось немало: в Одигеме кроме пивоварни и прачечной имелись и сыроварня, и кузница, и оружейный склад, и даже небольшая часовня.
 Уильям показал жене огород с длинными рядами зеленевших грядок, а оттуда они прошли в розарий, к которому примыкал обширный плодовый сад. Здесь вокруг нежно благоухавших цветов вились пчелы, обитавшие в небольших цилиндрической формы ульях. Отсюда были хорошо видны сторожевые башни замка.
 Выйдя из сада, Уильям и Элинор направились к псарне, где под надзором слуг обитали охотничьи и сторожевые собаки. Затем они свернули к конюшне. Маршал не без гордости провел жену по устланному соломой проходу просторного помещения и подвел ее к нескольким из бесчисленных стойл — к тем, где содержались его любимые лошади. Верхний этаж конюшен занимали сокольники и их питомцы — ловчие птицы. Тут были ястребы, соколы и коршуны самых разных пород.
 — Вам понравилось в Одигеме? — с волнением спросил Уильям, пристально всматриваясь в лицо Элинор. Они снова стояли посреди замкового двора. Осмотр владений был закончен.
 — Очень! — оживленно отозвалась Элинор. — Здесь все так красиво, а хозяйство налажено просто безупречно! — Она подумала, что ей было бы хорошо везде, даже в самой убогой лачуге, лишь бы Уильям был рядом. Но она не осмелилась произнести это вслух.
 — Давайте взойдем на башню и полюбуемся видом окрестностей замка! — предложил Уильям. — Уверяю вас, это восхитительное зрелище!
 Маршал стоял вплотную к Элинор, положив ладонь на ее покатое плечо. Указав рукой вдаль, он сказал:
 —Вот там, к югу от нас, находится море. Вы наверняка уже почувствовали терпкий запах соленой воды и водорослей, доносимый до нас ветерком. А на западе простирается равнина Сэлисбери, у края которой расположен Стоунхендж.
 — Как интересно! Я много слышала о нем! — подхватила Элинор. — Мне хотелось бы когда-нибудь отправиться туда вместе с вами.
 Уильям привлек ее к себе и запечатлел на ее белоснежном, гладком лбу нежный отеческий поцелуй.
 — Я с огромной радостью сопроводил бы вас туда, но… — Голос его пресекся.
 — Но у вас нет времени, — печально продолжила Элинор. — Обязанности маршала Англии отнимают у вас все ваше время, занимают все ваши помыслы! — Голос ее окреп, и она смело взглянула ему в глаза. — Но мне так тягостно оставаться одной, без вас! Я хотела бы убежать с вами далеко-далеко, где никому не было бы до нас дела! Я хочу, чтобы вы всецело принадлежали мне одной!
 Страстные слова девушки взволновали Уильяма до глубины души. Нежно сжав ее плечо ладонью, он вполголоса произнес:
 — Сегодняшний день принадлежит нам с вами!
 Элинор печально улыбнулась. Только один день! Глаза ее наполнились слезами. Но Уильям, взяв ее за руку, направился к лестнице, которая вела в главный зал. Овладев собой, Элинор покорно последовала за ним. Уильям велел мальчику-пажу созвать в зал всю челядь замка. Не прошло и нескольких минут, как огромное помещение наполнилось народом. Входя в высокие двери, слуги негромко переговаривались, но вскоре все умолкли, не сводя глаз со своего господина и его юной жены.
 — Скажите, милорд, — шепотом спросила Элинор, — неужто во всех ваших владениях и замках слуги столь же хорошо вымуштрованы, как эти?
 — О, вы льстите мне, миледи, — с едва заметной улыбкой ответил он. — Ведь Одигем не является моим владением.
 Элинор остолбенела от удивления и, приоткрыв рот, безмолвно взирала на Уильяма.
 — Он принадлежит вам, дорогая! — Возвысив голос, он обратился к присутствующим: — Я созвал вас, чтобы представить вам графиню Пембрук. Нынче вечером в Одигеме будет устроен в ее честь большой праздник. Отныне замок и прилегающие к нему угодья принадлежат графине. Служите ей так же усердно и преданно, как служили мне!
 Зал огласился приветственными криками. Элинор, зардевшись от смущения и радости, вглядывалась в оживленные лица людей, которые отныне должны были беспрекословно повиноваться ей. Уильям сжал ее ладонь. Он был безмерно счастлив, что подарок пришелся ей по душе. Элинор улыбнулась ему, но в глазах ее затаилась печаль. Ей хотелось крикнуть: «Уильям, мне не нужны ваши подарки! Останьтесь со мной — это все, чего жаждет моя душа!»
 Вечером в огромном зале замка пировали не только Уильям с женой и гостями, но и вся челядь Одигема, не исключая конюхов, кузнецов и скотниц. Все с воодушевлением опорожняли вместительные кубки за здоровье маршала, графини Пембрук и принца Ричарда. Никогда еще в стенах Одигема не устраивалось столь пышных, многолюдных торжеств. Праздник носил дружеский, непринужденный характер. Поначалу все слушали игру доморощенных музыкантов, затем за столом начали раздаваться разудалые песни. Ричард, перекрывая голоса остальных, весело тянул припев:



   Мы кубки терпкого вина
   Не раз опорожним до дна!



 Элинор, поддавшись настойчивым уговорам Уильяма, выпила одну за другой две полные чаши ароматного красного вина. Вопреки ее ожиданиям, выпитое вовсе не ударило ей в голову. Напротив, все чувства ее обострились, и она принялась пристально вглядываться в лица гостей. Ричард был явно в ударе. Он беспрестанно шутил и смеялся, заражая своим весельем окружающих. И все же Элинор уловила в его голосе и жестах едва заметное напряжение. Он то и дело проводил языком по пересохшим губам, а глаза его лихорадочно блестели. У юного принца явно было на уме нечто такое, чем он не желал делиться ни с кем из друзей и близких. Какая-то идея овладела всем его существом. Не пытаясь угадать тайну брата, Элинор перевела взгляд туда, где сидели молодые рыцари. Они весело и беззаботно болтали между собой, поглядывая на служанок. То и дело речи юных воинов перемежались взрывами хохота. Бренда не сводила плотоядного, хищного взгляда с лица Мика де Бурга. Боже праведный, эта толстушка, всегда отличавшаяся завидным аппетитом, нынче и вовсе не притрагивалась к еде! Элинор слегка покачала головой. Похоже, ее горничная не на шутку влюбилась в красивого ирландского рыцаря!
 Тут взор ее упал на бледное, встревоженное лицо Изабеллы де Клер. Молодая женщина не принимала участия в общем веселье. Она была чем-то обеспокоена и то и дело нервно кусала губы. Возможно, щедрость брата по отношению к молодой жене пришлась ей не по душе. К тому же она могла быть недовольна тем, что принцесса собралась покинуть Виндзорский замок. А кроме того, Изабелла наверняка чувствует себя очень одиноко. Здесь, среди всех этих людей, предающихся беззаботному веселью, на бедняжку могла нахлынуть непреодолимая тоска по мужу. Ведь она так давно не видела его! За все эти годы он лишь однажды ненадолго приезжал в Виндзор из Ирландии.
 Когда подали десерт, гости один за другим стали покидать пиршественные столы и прохаживаться по залу. Кругом царила все та же непринужденная атмосфера, и одигемские слуги, встречаясь с царственными особами, раскланивались с ними с такой почтительной невозмутимостью, словно им не впервой было проводить вечер в подобной компании.
 Элинор не сводила влюбленных глаз со своего Уильяма. Вот одна из поварих подвела к нему своего сына, и Уильям ласково потрепал юношу по плечу, одновременно кивая жене управляющего, которая присела перед ним в реверансе. «Он неподражаем!» — подумала Элинор. Слуги недаром любили Уильяма и беспрекословно повиновались ему: он обращался с ними так дружелюбно и милостиво, что никому из них наверняка и в голову не приходило ослушаться его приказаний. Все это, Элинор без труда прочла на лицах самого маршала и окружившей его челяди. Во время разговора с управляющим Уильям внезапно поднял глаза и, поймав на себе взгляд Элинор, направился к ней.
 — Дорогая, ваш управляющий только что доложил мне о споре, возникшем между одним из ваших фермеров-арендаторов и пастухом. Прошу вас завтра, когда я буду вершить суд, находиться подле меня. Я уверен, что за время моего отсутствия здесь накопилась уйма дел, требующих рассмотрения и приговора. Я хочу, чтобы вы знали, как это делается, ведь в будущем вам самой придется разбирать тяжбы между вашими подданными.
 Наконец-то он говорил с ней не как с несмышленым ребенком, а как с равной! Надежды Элинор на то, что Уильям в самое ближайшее время станет ее мужем в полном смысле этого слова, значительно оживились.
 К супругам подошла Изабелла. Нервно теребя в руках платок, она проговорила:
 — Уильям, мне кажется, Элинор пора отправляться в постель. Ведь час уже поздний! Я провожу ее. — Голос Изабеллы слегка дрожал. Похоже было, что она опасалась оставаться одна и надеялась, что общество Элинор защитит ее от какой-то одной ей ведомой опасности.
 Уильям удивленно вскинул брови: — Ступай к себе, Изабелла! Мы с Элинор едва начали узнавать друг друга, и нам с ней есть о чем поговорить! Я сам провожу ее в отведенные ей покои. А тебе советую обратить этот укоряющий взор не на меня, а на принца Ричарда. Что-то он нынче не в меру расшалился! — Улыбнувшись сестре, Уильям взял Элинор под руку, и они направились к выходу из зала.
 Глядя им вслед, жена управляющего негромко проговорила:
 — Он просто без ума от нее! Это и дураку ясно! Зря ты поместил их в разных комнатах.
 — На всякий случай я отвел им смежные покои, — ответил управляющий. — Если нашему господину станет скучно и холодно на его одиноком ложе, ему не придется разыскивать свою жену по всему замку! — И он сопроводил свои слова плутовской ухмылкой.
 — Ну и молодец же ты у меня! — с непритворным восхищением проговорила толстушка и милостиво подставила мужу для поцелуя свою румяную щеку. 

 6

 Когда Уильям, ведя Элинор под руку, прошел в свои покои, сер Уолтер приветствовал их почтительным поклоном. Юный оруженосец графа Пембрука только что развел огонь в очаге.
 — О, как хорошо, что камин затоплен! — обрадовалась Элинор. — Мне так нравится смотреть на огонь, греться и нежиться подле него!
 — Уолтер, затопи камин в комнате госпожи и спускайся в зал. Ты свободен до завтрашнего утра! — распорядился Уильям.
 — Благодарю вас, милорд!
 Они остались одни. Уильям придвинул к очагу два глубоких кресла, усадил в одно из них Элинор, а сам встал подле другого, опершись согнутыми в локтях руками о его спинку.
 — Надеюсь, вам здесь будет удобно и покойно. Не прикажете ли налить вам еще вина, сдобренного специями? — И он кивнул в сторону столика, стоявшего у противоположной стены комнаты, на котором помещались высокий графин и кубки.
 — Благодарю вас, милорд. Но право же, я желала бы сама позаботиться о вас!
 Уильям кивнул и сел в кресло, протянув к огню свои длинные, мускулистые ноги, обутые в сапоги из тонкой кожи. Он наблюдал за исполненными необычайной грации движениями Элинор, все более проникаясь каким-то небывалым, благоговейным восхищением. Принцесса была очаровательна! Она подошла к нему с подносом, на котором стояли два хрустальных кубка с искрившимся в них темно-бордовым напитком, и улыбнулась, слегка склонив голову набок. В эту минуту она показалась Уильяму совершенным воплощением юной, едва начавшей расцветать женственности. «Через год она перестанет быть ребенком и сформируется в зрелую женщину! — подумал Уильям, с трудом представляя себе, как он проживет этот год без своей прелестной Элинор.
 — Если вы не возражаете, я бы хотела снять это! — произнесла она, дотронувшись рукой до ленты, опутывавшей ее стянутые в пучок волосы. Уильям кивнул, и она сняла ленту, позволив своим густым, вьющимся волосам рассыпаться по ее спине и плечам.
 — Ненавижу все эти сетки, ленты и накидки, даже самые красивые из них, расшитые драгоценными камнями! — поморщилась Элинор.
 Уильям сглотнул слюну. Теперь, с распущенными волосами, его супруга выглядела хотя и моложе, чем за минуту до этого, но, Боже праведный, во сто крат соблазнительнее!
 Элинор держалась с Уильямом совершенно свободно и непринужденно. Она умело поддерживала разговор, почтительно умолкая, когда он начинал говорить, и с готовностью отвечая на все вопросы, которые он время от времени задавал ей.
 Мысли Уильяма были заняты вовсе не тем, о чем он с таким воодушевлением рассказывал Элинор. «Неужели женская талия может быть такой тонкой, такой гибкой, а бюст и бедра — столь очаровательно округлыми?» — думал он, поспешно отводя взор от полной груди девушки.
 Элинор между тем обратилась к нему с просьбой:
 — Пожалуйста, объясните мне все это подробно! Мои учителя сумели научить меня многим полезным вещам, но никто из них понятия не имеет о тактике ведения боя!
 Уильям растерянно заморгал и попытался вновь поймать ускользнувшую от него нить разговора. «И угораздило же меня затронуть эту тему! — с досадой подумал он. — Тоже мне, нашел чем развлекать даму!» Но упреки, которые он мысленно адресовал себе, сменились непритворным удивлением, когда он поймал на себе серьезный, просящий взгляд девушки. Выходит, вопрос ее был вызван не одной лишь учтивостью по отношению к вояке, оседлавшему в разговоре своего любимого конька, она и впрямь интересовалась искусством ведения боя! Взгляд его упал на шахматную доску, лежавшую на одном из низких столиков.
 — Вы умеете играть в шахматы?
 — Да, милорд.
 Поставив столик между своим и ее креслами, Уильям стал объяснять Элинор стратегию некоторых военных кампаний. Она слушала его с напряженным интересом, без труда постигая смысл услышанного и то и дело задавая вопросы. Время летело незаметно, и, лишь просидев за шахматным столиком около двух часов, Уильям внезапно вспомнил, что уже далеко за полночь и что его юной супруге давно пора в постель. Он проводил Элинор до дверей ее опочивальни, и, желая друг другу спокойной ночи, оба подавили тяжелый вздох.
 Элинор, помолившись перед сном, скользнула под теплое одеяло и предалась мечтам. Она так надеялась, что Уильям уже совсем скоро, возможно даже завтра, объявит ей о своем решении никогда больше с ней не расставаться. Ах, как это было бы замечательно! Она улыбнулась и плотнее укуталась в одеяло, продолжая грезить о счастливых, безмятежных днях, которые они проведут подле друг друга. Но внезапно перед мысленным взором Элинор встало расстроенное, бледное лицо Изабеллы. Упрекнув себя в эгоизме, девушка быстро выскользнула из своей спальни и, стараясь ступать бесшумно, направилась в западное крыло замка, где находилась комната, отведенная Изабелле. Подойдя к двери, Элинор остановилась как вкопанная, не зная, стоит ли ей беспокоить добрую Изабеллу изъявлениями своего сочувствия. А что, если та уже спит? Или не захочет поведать ей о своих бедах? Внезапно из-за двери раздался протяжный слабый стон. Элинор едва не подпрыгнула от страха и удивления и вся обратилась в слух. Стон повторился, но на этот раз ему предшествовал какой-то судорожный вздох, похожий на всхлипывание. Решив, что странная бледность подруги нынешним вечером была вызвана нездоровьем, что теперь она, возможно, умирает, Элинор, подняв свечу над головой, взялась свободной ладонью за дверную ручку и уже готова была повернуть ее, как вдруг из-за двери до нее отчетливо донесся знакомый голос:
 — Я ни за что не уйду отсюда! Ты разделишь со мной ложе, дорогая! Я буду сжимать тебя в объятиях всю ночь, до самого утра! Ведь ты знаешь, как я люблю тебя!
 Голос — здесь не могло быть ошибки — принадлежал Ричарду. От неожиданности Элинор едва не выронила подсвечник. Глаза ее округлились. В комнате послышались какие-то шорохи, затем Изабелла, снова жалобно простонав, ответила:
 — Я тоже люблю тебя, Ричард! Запри дверь!
 Элинор, встав на цыпочки, бегом припустилась вдоль коридора. Свеча погасла, и она ощупью отыскала дорогу в свою спальню, бесшумно отворила дверь и бросилась в постель. Она долго не могла заснуть. В ушах ее то и дело эхом отдавались голоса Изабеллы и Ричарда, стоны молодой женщины, ее страстные вздохи. Элинор попыталась разобраться в своих чувствах. Она не осуждала брата за его пылкую любовь к Изабелле, а, наоборот, скорее сочувствовала его увлечению. Таковы уж все Плантагенеты — им вынь да положь все, чего бы они ни пожелали. Что и говорить, они капризны, своевольны и упрямы, и в этом их слабость и сила одновременно. Внезапно Элинор почувствовала себя такой одинокой, что едва не разрыдалась от жалости к себе. Как глупо с ее стороны было подчиниться требованию Уильяма и отправиться в постель, когда она больше всего на свете желала остаться возле него. «Ну, это легко поправить! — сказала она себе и, встав с кровати, накинула домашнее платье из белоснежного бархата поверх ночной сорочки. — Тем более он находится совсем рядом, в соседней комнате!»
 Стоя у бойницы одной из сторожевых башен, братья де Бурги вполголоса переговаривались между собой.
 — Ты иди первым, — сказал сэр Рикард. — Но, когда я сменю тебя в комнате красотки, не забудь, что нынче мое дежурство! — Он крепко хлопнул Мика по плечу и, усмехнувшись, добавил: — Постарайся сохранить хоть немного сил, чтобы не заснуть, пока будешь нести здесь вахту вместо меня!
 Сэр Майкл нахмурился: — Не припомню, чтобы мне случалось засыпать во время несения службы, как бы сильно я ни уставал!
 Окованная железом дубовая дверь распахнулась, едва лишь Мик легонько стукнул по ней костяшками пальцев. Он был приятно удивлен тем, что рыжеволосая горничная уже успела раздеться. Значит, необходимость в предварительном ухаживании, обмене ничего не значащими любезностями отпадала сама собой. Красотка готова была сдаться без боя. Что ж, тем лучше! Мик смело шагнул вперед, прикрыл за собой дверь и заключил Бренду в объятия. Ее руки скользнули вдоль его мускулистого тела, они с удивительным проворством развязывали тесемки, расстегивали крючки одеяний юного рыцаря. Никогда еще Мику не приходилось иметь дело с женщиной, столь откровенно снедаемой похотью. Он принялся торопливо высвобождать руки из узких рукавов камзола, но Бренда, взвизгнув от нетерпения, обхватила его шею влажными ладонями, подпрыгнула и, уцепившись ногами за его бедра, нанизала свое тело на его восставший член. Она столь неистово прижималась к нему и подавалась назад, что Мик понял: прежде чем он успеет донести ее до постели, все будет кончено. Он тверже уперся ногами в пол, сжал ладонями ягодицы девушки и, поддерживая ее на весу, в то же время вторил ее стремительным раскачиваниям движениями своих рук и бедер. Но Бренда, похоже, вовсе не нуждалась ни в чем подобном. Крепко держась за него ладонями, локтями и согнутыми в коленях ногами, она продолжала свои бешеные, судорожные скачки, и член Мика все глубже проникал в ее тело.
 Бренда стонала, хрипела и рычала, и в звуках этих не было ни удовлетворения, ни нежности: то были вопли неутоленной страсти, которая неистовым огнем жгла ее изнутри. Вскоре юный де Бург почувствовал, что наслаждение его вот-вот достигнет своего пика. Он тщетно пытался удержать в себе рвавшееся наружу семя. Все произошло слишком быстро: член его начал пульсировать, извергая потоки густой, горячей жидкости в трепетавшее от вожделения лоно Бренды. Он стоял, тяжело дыша и по-прежнему прижимая девушку к себе.
 — Мик… прошу тебя… еще… — молила она.
 Он знал, что страсть ее не получила своего разрешения, и кивнул, хрипло прошептав:
 — Да… Конечно… Пойдем-ка вот сюда… Мик повлек ее к узкому ложу, и стоило ему улечься на спину, как Бренда тут же взгромоздилась на него верхом. Поцеловав Мика в губы, она провела руками по его плоскому животу и стала нетерпеливо поглаживать обмякший член. Через секунду, оттопырив округлый зад, она уже склонилась над ним и стала дуть на него, гладить губами, прикасаться к его концу, где еще белела капля недавно излитого семени, своим влажным розовым языком. Член Мика немедленно восстал, и юноша прошептал, поглаживая Бренду по разметавшимся рыжим волосам:
 — Может быть, если на этот раз мы будем двигаться медленнее…
 — Нет, нет, что ты, Мик! — запротестовала она. — Не медленнее, а быстрее! Быстрее и глубже! О, прошу тебя!
 Бренда жалобно всхлипывала и часто, прерывисто дышала. Мик обладал достаточно богатым опытом в делах любви и хорошо усвоил, что девушка, которая не достигает экстаза во время первого соития, нуждается в ласках и нежной любовной игре, чтобы сполна насладиться близостью с возлюбленным в следующей любовной схватке. Он раздвинул ее бедра своей сильной ладонью и ввел в ее влажное лоно указательный и средний пальцы, в то же время слегка надавливая подушечкой большого на упругий бугорок, расположенный немного выше. Бренда вскрикнула от наслаждения и впилась зубами в его плечо. Она стонала и всхлипывала, тело ее содрогалось от желания, которое, все усиливаясь, тем не менее никак не могло завершиться сладостным экстазом, которого она так неистово жаждала.
 Мик ощутил прилив небывалого возбуждения. Его член стал твердым, как мрамор. Еще немного, и… похоже, эта ласка подействовала на него самого гораздо сильнее, чем на его партнершу. Он опрокинул девушку на спину и овладел ею с неистовством дикаря, мародера-насильника, но никак не юного учтивого рыцаря. Но Бренда, похоже, мечтала именно о таком обращении с ней. Она вторила его движениям и, извиваясь всем телом, то и дело повторяла:
 — Мик… быстрее… О, прошу тебя, быстрее же!
 Эти слова словно подхлестнули его, и он стал все стремительнее и глубже погружать член в ее лоно, но столь неистовый, бешеный темп этого соития не мог не привести к тому же, чем закончилось и первое: Мик, содрогаясь всем телом и сдерживая рвавшиеся из груди стоны, излил семя прежде, чем Бренда сполна насладилась их объятиями.
 Бренда испустила жалобный крик, в котором звучали разочарование, неутоленное вожделение и призыв к новым любовным схваткам.
 «Похоже, она позабыла все остальные слова. Только и знает: „Еще, еще, еще!“ — с неудовольствием подумал Мик. Он сел на кровати и потянулся к одежде, ворохом висевшей на спинке стула:
 — Пойду-ка подышу воздухом!
 Бренда, горестно обхватив лицо руками, пробормотала:
 — И больше не вернешься!
 — О, я непременно вернусь, вот увидишь! Будь уверена, дорогая, я не заставлю тебя долго скучать в одиночестве! — И, улыбнувшись через силу, Мик вышел за порог.
 Вскоре он подошел к брату, который нетерпеливо дожидался его у бойницы.
 — Ну и как? — осведомился Рикард. — Бог ты мой, я уж думал, ты никогда оттуда не выйдешь! Мой рожок, того и гляди, лопнет от натуги! Я мог бы колоть им орехи!
 Он поспешно стянул с головы кольчугу и оттдал ее брату, а затем протянул ему свой меч в ножнах. Когда Рикард вошел в комнату Бренды, девушка, вопреки его ожиданиям, не спала, насытившись ласками Мика, а сидела на смятой постели. Босые ноги зашлепали по полу, и вот она уже обняла Рика за шею, поглаживая его отвердевший член сквозь тонкую ткань рейтуз и благодарно мурлыкая:
 — О, Мик, выходит, ты не обманул меня!
 — Меня зовут Рик, красотка! — Он поцеловал ее розовый сосок и, втянув его в рот, принялся легонько сжимать зубами и поглаживать языком.
 Бренда смутно припомнила, что когда-то она уже ошиблась, назвав его другим именем, но мысль эта сразу же была вытеснена из ее сознания манящим, волнующим ощущением его близости, его неутомимой готовности идти навстречу ее неуемному вожделению.
 Она быстро и ловко распустила тесьму, поддерживавшую его рейтузы, и, стянув их с его стройных, мускулистых ног, опустилась на колени. Курчавые волосы внизу живота Рика колыхались от ее горячего дыхания.
 — Я… хочу… на полу… — проговорила она, обнимая его колени.
 — Я тоже! — И Рик опустился подле нее на пол, закинув ее широко расставленные ноги себе на плечи, и ввел член в ее распростертое тело. Ее неистовые крики «Быстрее! Глубже!» действовали на него столь возбуждающе, что уже через несколько мгновений он достиг восхитительнейшего экстаза. Опираясь на локти, Рикард хотел было подняться, но Бренда обхватила его руками за талию и сжала сильные, упругие мышцы своего лона так, что член Рика оказался ее пленником.
 — Рик, прошу тебя, не покидай меня! — молила она.
 — Как скажешь, дорогая! — отозвался он.
 Ее страстного призыва было достаточно для того, чтобы его член снова начал отвердевать.
 Не разжимая объятий, он медленно поднялся на ноги и поднял Бренду. Он придерживал ее за упругие ягодицы своими большими ладонями, а девушка, обняв его за плечи, страстно впилась губами в его полураскрытый от напряжения рот. Рик медленно двигал бедрами и слегка приподымал и опускал девушку. Член его плавно двигался в ее влажном лоне то вверх-вниз, то взад-вперед. Возбуждение все нарастало, горячей волной окатывая его с головы до ног, отуманивая сознание. Но он знал, что должен отдалить момент развязки, чтобы дать возможность Бренде сполна насладиться их близостью. Однако подобная тактика любовной игры нисколько не устраивала рыжеволосую горничную. Она хрипло выругалась и, впившись ногтями в плечи Рика, с негодованием прокричала:
 — Перестанешь ты, наконец, меня дразнить? Разве за этим ты сюда пришел?!
 Рик подошел к постели, осторожно опустил на нее девушку и овладел ею со всем пылом и страстью, которые еще недавно он так старался сдержать. Она вторила его движениям, то стеная, то жалобно вскрикивая. Через несколько секунд все было кончено. На сей раз Рик высвободился из жарких объятий Бренды, как ни пыталась она удержать его.
 — Я ведь нынче на дежурстве! — хрипло пробормотал он. — Мне пора сделать обход! — пробормотал он. — Мне пора сделать обход!
 — Пообещай же, что снова вернешься ко мне!
 Итак, он снова потерпел поражение на любовном ристалище. Но Рик был не из тех, кто после первой же неудачи готов сложить оружие. О, он еще задаст ей!
 — Обещаю!
 Братья снова встретились у бойницы сторожевой башни Одигема.
 — Черт бы ее побрал! Это уже никак неназовешь удовольствием или забавой. Утехи с этой красоткой превратились в изнурительный труд! Похоже, чтобы насытить ее, нам понадобится подмога!
 — Но ведь речь идет о нашей репутации! Разве мы когда-нибудь сдавались на милость противника?!
 — Нет! И на сей раз этому не бывать! — Мик гордо расправил плечи. — Мы одолеем ее, вот увидишь! — И он решительным шагом направился в комнату Бренды.
 — Рик! — воскликнула девушка, и в глазах ее замерцали зеленые искры.
 — Мик, — поправил он, сурово сдвинув брови. Юный де Бург высоко вскинул голову, как всегда, когда шел в опасный, тяжкий бой. Он и теперь готов был сражаться до последнего, чтобы заставить противника сдаться и запросить пощады.
 Элинор неслышными шагами приблизилась к двери, отделявшей ее спальню от покоев Маршала, тихонько постучалась и, не дожидаясь приглашения, вошла к супругу.
 Уильям сидел за столом, держа в руке гусиное перо, и сосредоточенно рассматривал лежавший перед ним пергамент. При виде его стройной, могучей фигуры, его склоненной над столом головы с завитками темных, слегка тронутых сединой волос, Элинор, как всегда, с трудом подавила рвавшийся из груди вздох восхищения. О, как она любила его!
 — Что случилось, Элинор?
 Он встал и сделал несколько шагов ей навстречу. На нем были домашние туфли и длинная ночная рубаха из мягкого темно-синего бархата.
 — Ничего, милорд, — ответила она, отведя взор. — Я… я просто никак не могу заснуть. Мне так скучно и одиноко! Я хотела бы провести эту ночь здесь, с вами.
 — Но, дорогая моя, это невозможно! — нахмурился Уильям.
 — Почему?
 — Потому что подобное было бы очень скверно, ужасно, немыслимо! — ответил Уильям, пристально глядя на Элинор. Теперь, в своем ночном одеянии, она уже не выглядела изысканной дамой, а стала тем, кем была в действительности, — маленькой девочкой, наивной, простодушной и очаровательно-капризной.
 — Что же здесь такого ужасного? — не сдавалась Элинор. — Ведь мы с вами женаты!
 — Но ведь наш брак — всего лишь формальность, — мягко возразил Уильям. — Вы еще слишком молоды, чтобы стать моей супругой. — Он широко распахнул дверь в ее спальню: — Надеюсь, вы правильно поняли меня, Элинор?
 Темно-голубые глаза маленькой принцессы наполнились слезами. Она судорожно вздохнула:
 — Н-нет… Я ничего не поняла…
 — О, не плачьте, моя ненаглядная! Этим вы разобьете мне сердце!
 Уильям обнял Элинор за плечи, подвел ее к креслу, стоявшему у камина, и посадил к себе на колени. Великий Боже, ведь о таких вещах юным девушкам должны рассказывать их матери! Но он тут же с досадой отогнал эту мысль. Ему меньше всего на свете хотелось бы, чтобы это дитя узнало о тайне брачного ложа от своей беспутной мамаши, королевы Изабеллы!
 Нет уж, придется ему взять эту обязанность на себя. В конце концов, не сам ли он распорядился, чтобы принцессу воспитали в строжайшем целомудрии и полном неведении о взаимоотношениях полов? Уильям глубоко вздохнул и провел ладонью по волнистым волосам девушки:
 — Я гораздо старше вас, моя милая Элинор. И с моей стороны было бы непростительным эгоизмом просить вас провести ночь на моем ложе!
 Она обратила к нему нежный, доверчивый взгляд своих огромных, ясных, словно лесные озера, глаз. Она знала, что на его ложе, в его объятиях чувствовала бы себя счастливой, как в раю.
 — О, зачем вы так говорите? Мне это пришлось бы по душе! Позвольте мне побыть с вами хотя бы нынешней ночью!
 Уильям провел языком по внезапно пересохшим губам.
 — Дорогая, вы по-прежнему не понимаете меня. Дело в том, — неторопливо продолжал он, тщательно подбирая слова, — что когда супруги оказываются вдвоем на брачном ложе, тела их сливаются в любовном объятии. Они становятся, как это сказано в Писании, единой плотью.
 Элинор мягко улыбнулась в ответ на эти слова и с надеждой проговорила:
 — Но меня это нисколько не пугает, милорд! Напротив, я больше всего на свете хотела бы слиться с вами в любовном объятии!
 Уильям почувствовал, что, несмотря на его намерение оставаться во время разговора на столь щекотливую тему деловито-сдержанным, член его внезапно начал отвердевать. Еще секунда, и он коснется бедер девушки. Внезапно потеряв нить разговора, он ощущал лишь гулкое биение своего сердца. Слова Элинор эхом отдавались в его сознании: «…слиться с вами в любовном объятии… в любовном объятии…». Зачем, во имя всего святого, он посадил ее на колени? Теперь ему придется опустить ее на пол, прежде чем она ощутит упругость, внезапно возникшую под ее ягодицами. Но ведь это обидит бедняжку, так доверчиво прильнувшую к его груди!
 Элинор снова взглянула в глаза Маршала. Ее губы слегка приоткрылись, обнажив ряд жемчужно-белых зубов. Боже праведный, именно такой она предстала ему минувшей ночью в сновидении, которое он помнил отчетливо, вплоть до мельчайших деталей. Он держал ее на коленях, точно так же как теперь, и она улыбалась ему своей чарующей улыбкой. Он распахнул ворот ее ночной рубахи, обнажив полные груди. При мысли о том, что еще ни один мужчина не видел Элинор обнаженной, его возбуждение достигло невероятной силы. Он стал поглаживать ее сосок, а потом приник к нему губами, и тот сразу же отвердел, и девушка со стоном подалась ему навстречу…
 Элинор положила руку на плечо Маршала. Вздрогнув, он слегка отстранился от нее и с ужасом увидел, что пальцы его сжимают воротник ее сорочки. Доводы рассудка были бессильны перед охватившим его тело вожделением, и лишь спасительная мысль о королеве Изабелле, как всегда, возымела немедленное действие: едва лишь он вызвал в памяти образ ненавистной распутницы, как член его сократился и обмяк.
 Однако тема, затронутая им, была далеко не исчерпана, и Элинор явно ждала дальнейших объяснений.
 — Дело вот еще в чем, моя ненаглядная, — как можно более мягко произнес Уильям. — Когда тела двух любящих друг друга людей соединяются, муж изливает семя, жена приемлет его и становится беременной, а после производит на свет дитя.
 Элинор кивнула, осмысливая услышанное. Казалось, она получила ответ на давно мучивший ее вопрос.
 — А пятнадцать лет — слишком нежный возраст для того, чтобы становиться матерью. Надеюсь, вы согласитесь со мной хотя бы в этом.
 Да, выходит, ей и в самом деле придется подождать. Хотя бы один год.
 — Простите меня, Уильям. Я имела в виду вовсе не то, о чем вы сейчас говорили мне. Я просто хотела побыть вместе с вами, как…ну как Изабелла с Ричардом.
 Уильям стремительно вскочил с кресла и, держа Элинор за плечи, впился в ее лицо цепким, грозным взглядом:
 — Что за нелепая, порочная выдумка, Элинор?! Как у вас только язык повернулся заявить подобное?! Не вздумайте повторить это кому-либо! Ведь иначе не миновать скандала в королевском семействе, а что до репутации моей сестры, то она будет погублена навек!
 — Но они ведь наверняка не делают ничего дурного! — оправдывалась Элинор. — Им просто хочется побыть вместе! Ведь мой брат и ваша сестра давно любят друг друга!
 — Они… ваш брат… Они — что вы сказали?! — взревел Уильям. Губы его побелели от гнева. Он в два прыжка достиг двери, выходившей в коридор, и потребовал: — Немедленно ведите меня в ее комнату!
 Тут только Элинор поняла, что невольно выдала тайну подруги. Ах, как ей хотелось теперь взять свои слова назад. Но было уже поздно. Уильям мчался в западное крыло Одигема, и Элинор едва поспевала за ним. Сердце ее билось где-то у самого горла.
 — Милорд! — задыхаясь, проговорила она. — Я ошиблась! Если это дурно, если им не следовало этого делать, то тогда, конечно, они ночуют порознь. Уверяю вас, что это так!
 Изабелла положила голову на грудь Ричарда:
 — Любимый, знай, я душой и телом принадлежу тебе, лишь тебе одному!
 Ричард осторожно водил ладонью по ее белоснежному плечу. Его снедало чувство вины перед этой кроткой, доброй, безупречно воспитанной красавицей, которую он вверг в пучину греха. Но ведь он так любил ее и не в силах был победить свою страсть.
 Внезапно дверь комнаты Изабеллы затрещала под чьим-то могучим натиском. Ричард проворно соскочил с постели и схватил в руки свой огромный меч. Он решил, что замок Одигем подвергся нападению неприятеля. Еще секунда, и тяжелая дверь сорвалась с петель. В комнату, словно разъяренный бык, ворвался Уильям Маршал. По пятам за ним следовала Элинор. Лицо ее было едва ли не белее бархатной ночной сорочки.
 — Кровь Христова! Что ты сделал с моей сестрой, негодяй?! — проревел Уильям.
 — То же, что ты сделал с моей! — ответил Ричард, зло сверкнув глазами.
 Но Уильям выглядел величественным и неустрашимым, даже будучи облачен в длинную, широкую ночную рубаху. Он подошел вплотную к принцу и бросил ему в лицо:
 — Я убью тебя за эти слова! В отличие от тебя я умею обуздывать свою похоть!
 Изабелла лежала на кровати ни жива ни мертва. Она натянула простыню до самого подбородка. В ее карих глазах, казавшихся неправдоподобно огромными на побледневшем лице, читались страх и мольба.
 — Как ты могла нарушить супружеский обет? — воскликнул Уильям. — Ты вступила в преступную связь! Ты…
 — У нее не было выбора, Уильям! — перебил его Ричард. — Изабелла ни в чем не виновата. Я силой принудил ее уступить мне!
 — Ты ничем не лучше своего беспутного папаши! — с ненавистью процедил Уильям, позабыв о том, что чернит память человека, доводившегося отцом не только Ричарду, но и Элинор. Он с трудом преодолевал желание задушить Ричарда своими могучими руками или разорвать его на куски. — Он потерял все свои владения на континенте, потому что был не в состоянии думать ни о чем, кроме своей скотской похоти, и дни и ночи напролет ублаготворял свой рожок!
 — Нет! Не говори так, Уильям! — взмолилась Изабелла. — Ричард в самом деле любит меня!
 — Мужчина готов поклясться в чем угодно, лишь бы затащить идиотку вроде тебя к себе в постель и взгромоздиться на нее верхом! — дрожа от гнева, воскликнул Уильям.
 Прежде он никогда не произносил подобных слов в присутствии женщин. — Ты — наместник его величества в Гаскони. Это единственный клочок земли по ту сторону пролива, который не промотал твой родитель. Я считаю, тебе пора отправиться туда и приступить к выполнению своих обязанностей!
 Ричард, гордость которого была глубоко уязвлена, все же не мог не признать справедливость упреков Маршала.
 — Уильям, поверь мне, я горячо люблю Изабеллу! — глухо проговорил он. — Я хочу жениться на ней!
 — Похоже, вы оба начисто позабыли о существовании де Клера! — горько усмехнулся Уильям. — Хотя у вас, Плантагенетов, принято умыкать чужих жен!
 Ричард сдвинул брови и, глядя в глаза Уильяму, со сдержанным достоинством ответил:
 — Мы любим друг друга уже давно — пять долгих лет! И все это время я не давал воли своей страсти! Но здесь, в этом уютном старинном замке, вдали от придворных соглядатаев, я потерял контроль над собой. Прости меня, Уильям! Я нарушил законы гостеприимства и навлек позор на женщину, которую люблю больше жизни! Через час я освобожу этот кров от своего присутствия. Я уеду в Гасконь, и нас и Изабеллой будет разделять океан. Прошу тебя, не вини ее ни в чем! В случившемся виноват один лишь я!
 Сразу же после ухода Ричарда Уильям обратил на сестру взор, полный гнева и досады:
 — Ты ведь должна была служить примером для моей Элинор! Я так доверял тебе! А выходит, ты могла научить ее лишь одному — распутству и попранию своего долга!
 — Это неправда! — воскликнула Элинор. — Изабелла — самая милая, добрая, сдержанная и порядочная леди из всех, кто меня окружает. И если любовь, по-вашему, грех, то я повинна в нем ничуть не меньше, чем она! Потому что я люблю вас горячо и страстно, Уильям! И я понимаю, что привело Изабеллу в объятия Ричарда, ведь сама я так давно жажду ваших объятий! Можете думать обо мне что хотите, но я отдала бы все на свете за возможность провести ночь на одном ложе с вами! Но, на горе или на радость, я — ваша супруга и обязана во всем повиноваться вашей воле. Спокойной ночи, милорд граф! — И она с поистине королевским величием покинула комнату.
 Уильям провел рукой по волосам и с вымученной улыбкой произнес:
 — Похоже, мне в этой пьесе нежданно-негаданно выпала роль злодея. Прости, Белла, я и не знал, что вы с де Клером не питаете друг к другу любви и симпатии. — Он несколько раз прошелся по комнате и, остановившись, беспомощно развел руками: — Не иначе как сам нечистый вселился в этих Плантагенетов. Их страсть и вожделение поистине граничат с помешательством!
 Следующим утром огромный зал Одигема находился в распоряжении слуг, служанок и воинов замкового гарнизона, поскольку принц Ричард минувшей ночью отбыл в Гасконь, а супруги Маршал все еще почивали — ко всеобщему удивлению, порознь!
 Бренда проснулась поздно. Она отлично выспалась и спустилась в зал, мурлыча себе под нос какую-то веселую песенку. Примостившись у краешка огромного стола, один из де Бургов доедал свой завтрак. Бренда села на скамью подле него. Ее зеленые глаза были до половины прикрыты тяжелыми веками.
 — Доброе утро, Мик, — низким, хрипловатым голосом пробормотала девушка.
 — Рик, — поправил он ее, едва сдерживая победную ухмылку.
 Бренда лениво потянулась и томно проговорила:
 — Готова поклясться, что вчера по дороге из Виндзора ты называл себя Миком де Бургом.
 — Кто это осмеливается произносить мое имя всуе? — сурово произнес знакомый голос позади нее. Девушка оглянулась и, тряхнув головой, снова повернулась к Рикарду. Глаза ее были теперь широко раскрыты. В них застыло изумление, смешанное со страхом. Выражение ее лица позабавило Рика, и он расхохотался во все горло.
 — Позволь представить тебе моего брата-близнеца, сэра Майкла де Бурга, — с легким поклоном произнес он.
 — Я уже имел счастье познакомиться с юной леди, — с лукавой улыбкой отозвался Мик.
 Догадка молнией блеснула в неповоротливом мозгу Бренды. Братья разразились смехом. Девушка слегка покраснела, затем принялась хихикать, опустив глаза.
 Вошедшая в зал графиня Пембрук была встречена громовыми раскатами хохота.
 — Не понимаю, что явилось причиной столь безудержного веселья. Надеюсь, ваш смех вызван не тем, что мне не подали ни воды для умывания, ни завтрака?! — строго произнесла она.
 Рыцари и воины все как один вскочили на ноги, поклонами приветствуя свою госпожу.
 — Простите, миледи! Я думала, что служанки из Одигема позаботятся об этом! —смущенно пробормотала Бренда и бросилась вон из зала, едва не столкнувшись с графом Пембруком.
 Увидев свою жену рядом с красавцами де Бургами, Уильям ощутил внезапный укол ревности. Он поспешил подавить в себе это чувство. Ведь ревность сродни вожделению, а он поклялся себе, что не коснется Элинор еще минимум год. Вчерашнее объяснение с Ричардом не поколебало его веры в честность и благородство, присущее истинным рыцарям. Он нисколько не сомневался, что юные де Бурги станут беречь и лелеять честь его жены столь же почтительно и неутомимо, как делал бы это он сам.
 Элинор приветствовала мужа радостной улыбкой и заторопилась к нему навстречу. Она ни за что не позволит событиям минувшей ночи омрачить установившиеся между ними дружеские, доверительные отношения. Сделав реверанс, она с надеждой спросила:
 — Милорд, вы не забыли, что обещали научить меня управлять замком и прилегающими к нему угодьями?
 Уильям улыбнулся ей в ответ:
 — Господь благословил меня прилежной и очень способной ученицей. Я не забываю своих обещаний, Элинор, и с радостью научу вас всему, что вам надлежит знать.
 Слезы радости навернулись на глаза Элинор. Боже, какое это счастье — быть женой самого лучшего человека на земле, Уильяма Маршала, графа Пембрука!

 7

 Ллевелин, самозваный контроль Уэльса, в который уже раз обозревал с высокой башни своего замка, расположенного на вершине горы Сноуден, огромную крепость, возводимую в Монтгомери Губертом де Бургом. Он помнил о том, как де Бурги завоевали и подчинили себе половину всей Ирландии, и снова поклялся, что этим норманнским выродкам не удастся сделать то же самое с Уэльсом. У Губерта де Бурга и без того великое множество замков и имений, — пожалуй, поболее, чем блох на загривке дворового пса. А теперь ему подавай еще и Монтгомери! Нет, Ллевелин не намерен сносить такое оскорбление! Он будет мстить!
 И в Уэльсе началась подготовка к восстанию против владычества англичан. Правители Англии в свою очередь предпринимали все меры к подавлению мятежа. Король Генрих с нетерпением ожидал начала военных действий. Его желание с оружием в руках преподать хороший урок этим варварам-валлийцам было столь велико, что вытеснило из его мыслей даже столь долго лелеемые им матримониальные планы.
 Ричард вместе со своими воинами и рыцарями поспешил в Англию из Гаскони. Он вынужден был признать, что обязанности наместника Гаскони оказались ему не по плечу. Местные графы и виконты упорно отказывались считать его своим господином. Они сжигали целые города, разоряли деревни, они едва ли не в открытую глумились над ним, а у Ричарда было слишком мало воинов, оружия, денег, опыта и времени, чтобы сломить их сопротивление. Ричард и прежде сражался под началом Губерта де Бурга. Теперь он снова с радостью готов был принять участие в настоящей войне. Это поможет ему хоть на время забыть прекрасную Изабеллу Маршал де Клер…
 В сознании Уильяма Маршала теперь также преобладали мысли о предстоящих боевых операциях, вытеснившие воспоминания о юной Элинор. Ведь мужчины рождены для того, чтобы сражаться, убивать и побеждать врага, с оружием в руках отстаивая то, что они считают своим. А о существовании женщин воину дозволительно вспоминать лишь тогда, когда противник повержен, а мечи надолго вложены в ножны.
 Многие бароны, владевшие землями в Уэльсе, решили выступить против Ллевелина под предводительством юного Генриха и Губерта де Бурга, но такое решение приняли далеко не все из них: некоторых снедала столь острая зависть к богатству и высокому положению де Бурга, что они предпочли отсидеться за стенами укрепленных замков и не рисковать своими воинами и более или менее тугими кошельками.
 Вечером, накануне отъезда в Уэльс, Рикард де Бург взял в руки перо и принялся писать письмо своим родителям в Ирландию:
  Ллевелин в который уже раз готовит восстание. На рассвете мы поведем своих людей в Уэльс, чтобы победить его малой кровью, прежде чем он успеет поднять против нас всю страну. Причиной нынешнего мятежа стала неосторожность и самоуверенность дяди Губерта: он начал строить крепость в Монтгомери, почти у подножия Сноудена, этой святыни Ллевелина. 
  Признаться, я немало удивлен тем, сколь  острую зависть питают к дяде многие из баронов. Они рады были бы завладеть его богатством, но это им не под силу, и они стараются очернить его в глазах короля. Пока никто из них в этом не преуспел, но кто знает, чем все это может кончиться. Люди, как правило, ненавидят тех, кто, подобно дяде Губерту, быстро достигает почестей и богатства. Я нисколько не оправдываю завистников, но порой мне кажется, что дядя ведет себя слишком вызывающе, слишком кичится своим достатком. 
  Если бы вы знали, какой неправдоподобной  роскошью окружил он себя в Тауэре! Он живет на гораздо более широкую ногу, чем сам король, и его штат слуг, музыкантов, поваров, телохранителей, писцов и духовников намного превосходит численностью королевскую гтрдию! Дядя потерял счет своим замкам и имениям, управление которыми он доверил Стивену Сигрейву —  человеку, который лично у меня не  вызывает ни доверия, ни симпатии. 
  Когда его дочери Меготте исполнилось  пять лет, он подарил ей пять деревень в Суссек  се, Лестершире и Линкольншире… 
  Меня не покидает чувство тревоги за дя  дю. Надеюсь, я не унаследовал мамин дар яс  новидения. Она считает его благословением,  мне же кажется, это не что иное, как Божья  кара! 
  Мой господин, милорд Уильям Маршал, ве  дет себя совершенно иначе! Он богаче дяди Губерта и командует гораздо большим количест  вом воинов и рыцарей, но держится со всеми без  исключения ровно и учтиво, не выставляя напоказ ни свое богатство, ни знатность. Это —  истинный спартанец, неустрашимый воин и пре  красный человек. Мы с Миком не устаем благодарить Бога, что попали на службу к графу Пембруку. Он назначил меня командующим гарнизоном Одигема, и я должен нести свою службу, когда принцесса Элинор Маршал находится в стенах замка. К сожалению, милорд граф все еще живет врозь со своей супругой, ведь она так молода! Но мне думается, что граф вскоре не устоит перед красотой и обаянием принцессы и они воссоединятся в счастливом союзе. 
  Королевская свадьба состоится сразу же по  завершении войны с Ллевелином. Как жаль, до  рогой отец, что тебе не удалось уговорить  маму присутствовать на этой церемонии и последующей коронации королевы. Ведь она, как-  никак, доводится кузиной королю Генриху! 
  Мик шлет вам поклон. Вы не хуже меня  знаете, что он гораздо ловчее управляется с ко  пьем, чем с пером, и я не могу заставить  его написать вам хоть несколько слов, поэтому  считайте, что это письмо к вам —  от нас   обоих… 
 Вся территория Уэльса была охвачена огнем восстания. Соединенным армиям короля Генриха, Уильяма Маршала, Губерта де Бурга и Ранульфа Честера потребовалось три долгих месяца, чтобы подавить этот мятеж. Наконец силы Ллевелина истощились, и он согласился на проведение мирных переговоров с англичанами. За время этой военной кампании Уильяму не раз приходилось встречаться с принцем Ричардом, участвовать в совместных баталиях, обсуждать планы маневров. Поначалу он как мог избегал общества герцога Корнуоллского, но вскоре ему пришлось признать, что Ричард не только отважный, неустрашимый воин, но и блестящий стратег, умный и дальновидный военачальник. Уильям вынужден был смирить свой гнев и простить Ричарда. Маршал от души надеялся, что в недалеком будущем судьбе угодно будет скрепить их дружбу узами родства.
 Молодого монарха не без труда убедили не появляться на поле боя, но когда дело дошло до мирных переговоров, он настоял на своем личном участии в них, взяв себе в подмогу одного лишь Уильяма Маршала. Опытный политик и военачальник был раздосадован апломбом и хитростью Ллевелина. Тому без труда удалось выторговать весьма выгодные для него условия мира: в обмен на ежегодную дань, размеры которой оказались смехотворно малы, юный Генрих согласился заставить де Бурга сровнять с землей замок Монтгомери.
 Вернувшись в Вестминстер, король возобновил приготовления к своему бракосочетанию, прерванные войной на целых три месяца. Он не пожелал принять никого из просителей и челобитчиков, дожидавшихся его все это долгое время, и сделал исключение лишь для Симона де Монтфорта, младшего сына суверенного принца Южной Франции. Генрих не мог отказать в приеме человеку, носившему столь громкое имя. Де Монтфорты считались отважнейшими воинами всего континента, за ними прочно закрепилось прозвище Богов войны, они участвовали в крестовых походах, завоевали Тулузу. Их почитал и боялся сам Людовик Французский!
 Генрих заперся в своем кабинете с главным церемониймейстером и безапелляционным тоном диктовал ему:
 — Я требую, чтобы на улицах была наведена чистота! Выдворите из Лондона всех потаскушек, нищих и бродяг! Следует также прекратить азартные игры на церковных дворах.И пусть на каждом перекрестке с наступлением темноты зажигают масляные фонари!
 Церемониймейстер уныло кивал, размышляя, где достать денег на все перечисленные мероприятия. Внезапно в дверь громко, требовательно постучали, и слуга с поклоном впустил в монарший кабинет Ричарда Корнуоллского.
 — Генрих, знаешь ли ты, что Симон де Монтфорт уже целых два дня дожидается твоей аудиенции? — спросил запыхавшийся принц.
 — Бог войны? — И Генрих невольно поежился. — Разыщите его и немедленно проводите сюда! — обратился он к церемониймейстеру.
 — Нет, Генрих! — запротестовал Ричард. — Не годится принимать его в этой убогой келье, которую ты называешь своим кабинетом. Не забывай, что он ведет свой род от самого Роберта Лестера. В его жилах, если уж на то пошло, течет больше англо-норманнской крови, чем в наших с тобой!
 — Тогда… в тронном зале? — неуверенно предложил Генрих.
 Ричард помотал головой:
 — Прими его в своих личных покоях. Ведь он, как-никак, наш родич. Мы должны проявить к нему максимум дружелюбия, ведь ни ты, ни я не желаем видеть его своим врагом.
 Упаси нас Боже от этого!
 Ричард дал церемониймейстеру подробные инструкции о приеме знатного гостя и велел непременно подать освежающие напитки и изысканные яства.
 Когда Симон де Монтфорт легкой, пружинистой поступью вошел в королевские апартаменты, у Генриха, как ни старался он сдержать свое удивление, расширились глаза, а губы предательски дрогнули. Он никогда еще не видел такого великана! Рост Симона в действительности составлял шесть футов четыре дюйма, но все, кто видел его, полагали, что в нем никак не меньше шести с половиной футов. Он казался выше оттого, что сложение его было чрезвычайно пропорциональным, плечи — на редкость широкими, а мускулы — столь крепкими, что очертания их угадывались даже под плотной одеждой. Он был красив той смуглой красотой, которая зачастую отличает уроженцев юга Франции, и его иссиня-черные глаза блестели, словно два агата.
 Ричард взглянул на гостя с восхищением, тогда как на лице Генриха отразились недоверие и испуг. Симон де Монтфорт появился перед монаршей особой вооруженным, потому что никто не осмелился предложить ему сдать свой, меч, как того требовал придворный этикет.
 Улыбка, осветившая лицо Симона, была столь открытой и дружелюбной, что братья сердечно улыбнулись ему в ответ, лишь теперь осознав, что человек этот еще совсем юн, скорее всего одних с ними лет.
 Он поклонился и глубоким, низким голосом проговорил:
 — Примите мои поздравления, сир. Как мне стало известно, вы только что успешно завершили военную кампанию в Уэльсе. — Он адресовал свою похвалу Генриху, мгновенно догадавшись, что более слабый и менее привлекательный из двоих братьев и есть король Англии.
 Генрих издал нервный смешок. Ему было приятно услышать искренний комплимент из уст столь прославленного воина.
 — Будь у меня меч, подобный вашему, мы победили бы этих валлийцев значительно быстрее!
 Симон немедленно расстегнул перевязь и протянул королю свой огромный двуручный меч. Не желая обидеть герцога Корнуоллского, он передал ему свой кинжал. Это оружие не поражало глаз богатой отделкой, чеканкой и драгоценными камнями, но его десятидюймовый клинок был остро отточен, а рукоятка, обернутая в кожу, была выточена из дерева столь искусно, что удобно ложилась в самую нетвердую, неопытную ладонь и крепко удерживалась даже неумелыми пальцами. Братья вынули подарки из ножен и принялись пробовать остроту лезвий подушечками больших пальцев. Все трое с упоением разглядывали, меч и кинжал, обмениваясь воинственными возгласами. Кровь быстрее заструилась по их жилам, щеки окрасил румянец. Они испытали прилив острейшего сексуального возбуждения и, поняв это по лицам друг друга, громко расхохотались. Симон не стал дожидаться, пока король изволит спросить его о цели этого визита.
 — Я прибыл, чтобы поступить к вам наслужбу, сир.
 — И вы готовы принести присягу на верность мне? — с сомнением в голосе спросил Генрих.
 — Что вы просите взамен? — осведомился практичный Ричард.
 — Лишь то, что принадлежит мне по праву, — спокойно ответил Симон. — Мои предки появились в Англии во время норманнского завоевания. Один из них женился на принцессе и стал графом Лестером. Когда ваш родитель потерял Нормандию и ею стала владеть Франция, мой отец оказался перед выбором, в какой стране ему поселиться, какому королю служить. Когда он после мучительных колебаний остановил свой выбор на Франции, король Джон конфисковал все его земли и титулы в Англии. Он отдал графство Лестер Ранульфу Честерскому, чтобы тот управлял им временно как наше доверенное лицо. А поскольку вы, ваше величество, не так давно решили передать Лестер упомянутому барону в вечное владение, я поспешил сюда, чтобы заявить свой протест и отстоять свои права.
 Ричард, прекрасно помнивший все родословные знатных норманнских семей, нехотя кивнул:
 — Я согласен с тем, что графство Лестер по праву принадлежит Симону де Монтфорту. Но не вам, а вашему отцу!
 — Мой отец убит в сражении близ Тулузы. Старший брат мой не так давно назначен коннетаблем Франции. Поскольку нам с ним, признаться, тесновато на одном континенте, мы заключили соглашение. Я обязался не претендовать на французские владения нашей семьи при условии, что он отказывается от таковых на территории Англии, уступая их мне. Я приехал сюда, чтобы вступить во владение графством Лестер.
 Плантагенеты многозначительно переглянулись. Прямота и откровенность Симона произвели на обоих благоприятное впечатление. Сила же и властность, скрывавшиеся за этой прямотой, страшили и одновременно восхищали их.
 — А если вам не удастся вернуть свою собственность мирным путем? — спросил Ричард.
 В ответ Симон молча улыбнулся. То была улыбка хищного зверя, сознававшего свое могущество.
 — Вы получите Лестер! — поспешно произнес Генрих.
 — Я всего лишь воин, — со сдержанным достоинством проговорил Симон. — В настоящий момент у меня нет ни денег, ни земель, ни титулов. Все, чем я располагаю в избытке, — это честолюбие. — И он снова улыбнулся, на сей раз — по-юношески простодушной, обезоруживающей улыбкой.
 Двери распахнулись, и слуги, предшествуемые церемониймейстером, внесли тяжелые подносы с едой и напитками. Ричард был доволен, что свежей, ароматной, изысканной снеди оказалось вдоволь, — этот великан наверняка должен есть за десятерых!
 — Сожалею, что не в моей власти немедленно вернуть вам Лестер, — сказал Генрих, пригубливая вино. — Честер наделен огромной силой и властью. Я не могу оскорбить его, велев вернуть вам ваши владения. По крайней мере в ближайшее время. Но ведь Ранульф — глубокий старик. Когда он покинет сей мир, я позабочусь о том, чтобы графство Лестер оказалось в ваших руках. Видите, все не так уж плохо, и вам надо лишь набраться терпения, дорогой Симон.
 Симон сдержанно кивнул и одним глотком опорожнил вместительный кубок эля.
 — Почему вы все же предпочли Англию своей солнечной, цветущей, благоуханной родине? — осторожно спросил Ричард.
 — Я всегда считал, что отец, да упокоит Господь его душу, сделал неверный выбор.И сколько я себя помню, меня всегда снедала досада из-за того, что он потерял такие земли!
 — Впрочем, подобные же мысли наверняка беспокоят и вас обоих?
 Симон задел чувствительную струну в душах обоих принцев. Они с детства сгорали со стыда при любом упоминании о бездарном правлении своего отца, короля Джона, о его потерях на континенте, прочно закрепивших за ним позорное прозвище Безземельный. Нынче их заветная мечта о возвращении под власть английской короны Нормандии и Аквитании захватила обоих с небывалой силой. Победа в Уэльсе вскружила Генриху голову, и он все больше склонялся к мысли о войне с Францией, хотя Губерт де Бург и Уильям Маршал высказались против подобной рискованной авантюры.
 — Ваш знаменитый предок Генрих II всегда служил для меня примером, — признался Симон. — Ведь по рождению он был всего лишь графом, но отвага и честолюбие вознесли его на английский трон, сделали его властителем анжуйских провинций, Нормандии и почти всей Аквитании. Но меня восхищает не только та решимость, с какой он завоевывал титулы и земли. Ведь его величество был умным, тонким политиком, во времена его правления было принято множество новых законов, принесших немалую пользу стране. О, что это был за человек! Впрочем, простите меня, — и Симон виновато усмехнулся, — я, похоже, сел на своего любимого конька. Когда речь заходит о короле Генрихе II, я теряю чувство меры и могу часами превозносить его доблести и заслуги!
 — Я назначу вам жалованье в четыреста марок, дорогой Симон, если вы согласитесь поступить ко мне на службу, — заявил король.
 Симон едва не поперхнулся элем. Вот так королевская щедрость! Ничего не скажешь! Но, поставив кубок на стол, он скрыл свое разочарование под учтивой улыбкой. Он найдет возможность сам о себе позаботиться!
 — Сотня рыцарей ожидает моих приказаний, сир. Я немедленно пошлю за ними.
 — Не спешите с этим! — ответил король. — Граф Бретанский объявил Франции войну и просил меня присоединиться к нему. Поскольку ваши люди еще не покинули континента, я пошлю туда вас, дорогой Симон. Де Бург и Маршал против этой войны, и я совсем было решил отказать графу Бретанскому в поддержке, но теперь, после вашего согласия служить мне, ситуация переменилась. Я дам вам письмо к графу.
 Генрих взглянул на Ричарда в надежде, что брат поддержит его смелые планы.
 Ричард кивком выразил свое согласие.
 — Когда как не теперь воевать нам с Францией, — задумчиво проговорил он. — У них столько внутренних смут, которые ослабляют военную мощь страны!
 В расчетливом, практичном уме Ричарда уже созрел план, как сделать Симона полезным ему самому, герцогу Корнуоллскому. Ричард не сомневался, что де Монтфорт железной рукой подчинит мятежную Гасконь и принудит ее к повиновению. Пожалуй, если кто из военачальников и способен на подобное, то только он — Бог войны!
 — Я велю Губерту де Бургу готовить армию к походу. Ему не останется ничего другого, кроме как подчиниться этому приказу! — сказал Генрих.
 — А я призову на помощь наших баронов! — отозвался Ричард. — Если ты дашь мне на это свое монаршее соизволение.
 Симону не составило труда разобраться в характере юного короля. Его величество показался ему порывистым, несдержанным, легко поддающимся чужому влиянию. Он понимал, что война против могущественной Франции навряд ли по силам этому самонадеянному юнцу. Симон пожал плечами. Он не решился спорить с королем, не желая с первого дня знакомства восстанавливать его против себя. Он постарается извлечь из этой кампании как можно больше пользы для себя лично, независимо от того, каков будет ее исход для Генриха III.

 8

 Элинор Провансальская, прозванная у себя на родине Красавицей, высадилась в Дувре. Ее сопровождало целое сонмище рыцарей, слуг и приближенных. Вся эта разношерстная компания не была обременена большим багажом. По правде говоря, большинство из прибывших располагали лишь теми туалетами, что были на них надеты. Сундучки юной принцессы были наполнены платьями, перешитыми из нарядов ее матери и сестер. Зато амбиций и гордости никому из провансальцев, даже самым жалким оруженосцам, щеголявшим заплатами на локтях камзолов, было не занимать. Спутники принцессы не замедлили выразить недовольство всем, чем встретила их земля Англии, — климатом, природой, нравами аборигенов, слишком грубыми и вульгарными на взгляд утонченных французов.
 Генрих поспешил в Дувр, чтобы лично проводить невесту в Кентербери, находившийся в пятнадцати милях от портового города, где архиепископ должен был совершить обряд бракосочетания юного короля и принцессы Провансальской. Нежная кожа Элинор, ее роскошные золотистые волосы покорили сердце Генриха, едва он завидел Красавицу. Как и все Плантагенеты, король обладал страстной натурой, пылкой и влюбчивой душой. Ему суждено было до конца дней остаться пленником неотразимых чар Элинор.
 Нищий Провансальский двор считался тем не менее центром европейской культуры. Элинор сопровождали трубадуры и юные рыцари, искушенные в музыке и поэзии, а еще того более — в делах любви. На всем пути из Дувра в Кентербери молодые придворные то и дело принимались горланить веселые песни, перемежая пение взрывами хохота, если кому-то из них случалось высказать особенно удачную остроту.
 Ни Генрих, ни его придворные никогда еще не сталкивались с подобной раскованностью манер, пришедшейся, однако, весьма по вкусу самым молодым из рыцарей его величества.
 Элинор Маршал была чрезвычайно взволнована предстоявшим торжеством. Прежде ей еще не случалось присутствовать на королевских бракосочетаниях. К тому же она впервые совершала выход в свет в качестве графини Пембрук. Как знать, возможно, Маршал изменит свое отношение к ней, увидев, что она — вполне взрослая дама, а не дитя, каковым он упорно считал ее до сего дня, и тогда…
 Уильям Маршал скакал впереди нее на своем мощном вороном жеребце. Элинор ехала на смирной белой кобыле, а Рикард и Майкл де Бурги неотступно держались по обе стороны от нее. Все они надели поверх своих праздничных одеяний белые плащи с гербом Маршала — красным вздыбленным львом.
 Уильям поручил Элинор заботам сильных и отважных близнецов, зная, что сам он будет занят многочисленными служебными обязанностями и не сможет обеспечить безопасность своей юной жены в том хаосе, который неизбежно воцарится в Кентербери во время королевской свадьбы.
 Оказавшись в стенах собора, Элинор почти сразу же прекратила попытки разглядеть что-либо за могучими спинами епископов и священников, церковных служек и придворных. Ей не терпелось взглянуть на свою тезку, чья красота была признана безупречной самыми строгими ценителями всей Европы. О, как хотелось ей поприветствовать брата и невестку! Выйдя из собора, она направилась к королевской чете, принимавшей поздравления. Элинор, как никогда прежде, гордилась своим братом. Он казался таким красивым, таким статным и мужественным. Золотая корона увенчивала его голову, покрытую завитками золотистых волос. Он был просто великолепен! На секунду Элинор встретилась глазами с братом. Он прочел в этом взгляде все, что она не решилась высказать словами: любовь, восхищение, одобрение сделанного им выбора. Генрих, нежно любивший сестру, улыбнулся ей и кивнул головой.
 Элинор перевела взгляд на принцессу Провансальскую, несколько минут тому назад обвенчавшуюся с королем Англии. «Боже, как она красива! — с восхищением подумала девушка. — Неудивительно, что ее прозвали Красавицей!» Элинор приветливо улыбнулась новообретенной родственнице, но та окинула ее бесстрастным, равнодушным взглядом, даже не попытавшись ответить на ее улыбку. Сердце Элинор преисполнилось сочувствия к чужеземной принцессе. «Бедняжка! — пронеслось у нее в голове. — Она сама не своя от волнения и, конечно же, боится ответственности, которая в самое ближайшее время будет возложена на ее хрупкие плечи. Ведь коронация уже не за горами! Мне надо утешить, успокоить ее, предложить ей свою любовь и дружбу! Как нелегко, должно быть, оказаться в чужой стране и стать властительницей чужого народа, когда тебе всего лишь пятнадцать лет!»
 Элинор была бы потрясена до глубины души, имей она возможность прочитать мысли своей тезки и ровесницы, разглядывавшей ее в упор.
 «Так это и есть маленькая сучонка, командовавшая всем королевским выводком с тех пор, как она вышла из пеленок! — думала Элинор Провансальская. — Вот она какая — Бесценное Сокровище Короля! Берегись же, ведьменыш! От меня ты пощады не дождешься!»
 Но ненависть, которую вызвала в сердце принцессы Элинор Маршал, сменилась острой завистью, когда взгляд ее упал на Уильяма Маршала. Хотя волосы его были тронуты сединой, граф Пембрук являл собой непревзойденный образец мужественности, утонченности и благородства. На душе у Красавицы стало еще тяжелее, когда она мысленно отдала должное красоте двух молодых рыцарей, сопровождавших ее золовку. Ноздри супруги короля затрепетали. Она была достаточно искушена в любовных делах, чтобы сразу же угадать во всех троих мужчинах горячность и страстную неистовость опытных самцов. Элинор Провансальская поджала губы и поклялась в душе, что постарается внести раздор в отношения Генриха с его младшей сестрой и сведет к нулю влияние золовки на своего супруга.
 Солнце осияло своими лучами золотоволосую чету, одетую в мантии из золототканой парчи, и это сияние на миг ослепило Рикарда де Бурга. Моргнув, он едва не вскрикнул от ужаса: юноша обнаружил себя стоявшим на набережной Темзы. Погода была хмурой, с неба срывался мелкий, колючий дождь. В юную королеву Элинор, стоявшую на палубе барки, возмущенные жители столицы швыряли камни и комья грязи, требуя, чтобы ее отвезли назад, в лондонский Тауэр. Приветственные возгласы, которые он слышал отовсюду лишь несколько секунд тому назад, сменились грубой бранью, свистом и улюлюканьем. Громче всего слышались слова: «Потаскуха! Ведьма!».
 Рик тряхнул головой, отгоняя наваждение, и туманное марево рассеялось. Он снова любовался королевской четой, принимавшей поздравления подданных, и солнце все так же весело светило с небес, словно благословляя этот брак. Рикард поежился, как от озноба, и печально вздохнул. У него не осталось ни малейшего сомнения, что он унаследовал от своей матери дар предвидения будущего. Боже, зачем ему это тяжкое, бесполезное бремя?!
 Одной из обязанностей Уильяма Маршала было обеспечение скорого и безопасного переезда королевской четы и придворных из Кентербери в Лондон. Длина этого пути составляла без малого пятьдесят миль. Ежегодно в конце декабря пилигримы толпами стекались в Кентербери. Нынче же королевская свадьба привлекла в город такое количество приезжих, какого он не знал со дня своего основания. Все три дороги, связывавшие его с Дувром, Винчестером и Лондоном, были запружены вереницами пеших и конных странников, телегами и повозками. Знатные дамы принуждены были ехать бок о бок с попрошайками, трясшимися на выносливых осликах, ворами, проститутками и авантюристами всех мастей.
 Местные торговцы удовлетворенно потирали руки. За эти несколько дней многие из них стали богачами, ведь спрос на еду, напитки, поддельные святыни и ночлег никогда еще не был так высок. Все харчевни и постоялые дворы были до отказа забиты приезжим людом, спавшим вповалку на земляных полах, на сеновалах и даже под открытым небом. Проститутки, разжиревшие словно блохи на загривке сторожевого пса, обслуживали клиентов, стоя в дверных проемах или прислонясь к одному из надгробий на местном кладбище.
 Даже придворным пришлось отказаться от привычного комфорта и разместиться в не отличавшихся просторностью гостевых покоях, которые не так давно были пристроены к зданию Христовой церкви.
 Элинор, велев Изабелле Маршал и горничным располагаться в отведенной им комнате, отправилась к брату, чтобы сердечно поздравить его со вступлением в брак. Молодым, разумеется, была предоставлена отдельная спальня, но Элинор знала, что до полуночи там будут толпиться родственники новобрачной, приближенные и слуги. Что поделаешь, придется говорить с братом в присутствии посторонних.
 Увидев Элинор на пороге своей просторной комнаты, Генрих распахнул объятия:
 — Привет, Мэггот! Что скажешь о моей красавице жене?!
 — Прими мои сердечные поздравления, дорогой! Она — само совершенство! Я желаю вам счастья на долгие, долгие годы!
 Генрих, смеясь, поднял ее на руки и закружил по комнате. Элинор успела уже снять свой белый плащ. На ней было ярко-алое бархатное платье с вышитыми по подолу золотыми леопардами — гербом Плантагенетов. Пышные волосы Элинор украшали два золотых гребня в виде леопардов с изумрудами вместо глаз.
 Но вот ноги ее коснулись пола, и Генрих разжал объятия. Элинор принялась оглядываться в поисках знакомых лиц. Но, куда бы она ни повернулась, перед взором ее представали одни лишь провансальцы, надменные, высокомерные, говорившие между собой по-французски. Красота Элинор Английской не оставила равнодушными сердца родственников супруги короля, и они один за другим стали подходить к темноволосой принцессе, бесцеремонно разглядывая ее с головы до ног.
 — Позволь представить тебе дядю моей жены, Уильяма, епископа Валенсийского, — сказал Генрих. Но прежде чем Уильям успел поцеловать руку Элинор, перед ней предстал его брат, бесцеремонно оттолкнув епископа. — А это — еще один дядя моей супруги, Питер Савойский, — продолжал Генрих. Питер оказался намного моложе и красивее Уильяма.
 — Рада познакомиться с вами, — пробормотала Элинор, опуская ресницы. Но Питер не удовольствовался столь скромным изъявлением родственных чувств. Он подхватил Элинор на руки и звонко расцеловал ее в обе щеки. Едва она, зардевшись от смущения, выскользнула из его мощных рук, как перед ней предстал третий дядя юной королевы.
 — Амадеус, — весело воскликнул Генрих. Он был явно без ума от красоты и стати своей новой родни, от свободной, непринужденной манеры держаться, коей отличались провансальцы. — А это, — торжественно проговорил он, — это их отец, Томас Савойский. — И король сделал рукой широкий жест, словно демонстрировал сестре бесценное произведение искусства.
 Томас не таясь разглядывал пышную грудь девушки. Оторвавшись от этого зрелища, он вопросительно и слегка надменно посмотрел на Генриха.
 — Моя сестра Элинор, графиня Пембрук, —поспешно произнес монарх.
 Внезапно, откуда ни возьмись, рядом с Генрихом очутилась Элинор Провансальская. Она властно взяла супруга под руку и тоном, не терпящим возражений, спросила:
 — Но ведь в твоем сердце найдется место только для одной Элинор, не так ли, дорогой?!
 — Конечно, конечно, любовь моя! — заверил ее Генрих. Он обнял жену за талию, вглядываясь в ее красивое лицо влюбленными глазами. Элинор слегка склонила набок свою золотистую голову. Ей хотелось поглядеть, какое впечатление произвела эта сцена на Питера Савойского, самого красивого из всех ее дядюшек, с которым в свое время она была весьма, весьма близка… Но Питер не обращална племянницу ни малейшего внимания. Он был явно пленен красотой черноволосой графини Пембрук. И неприязнь, которую до этого момента будущая королева питала к своей золовке, уступила место лютой ненависти.
 — Элинор, позволь представить тебе королеву Англии! — с блаженной, глуповатой улыбкой проговорил Генрих.
 Хотя супруга юного короля должна была получить право на ношение этого титула лишь после официальной коронации, Элинор, чтобы угодить брату, приветствовала новобрачную как коронованную особу — присела перед ней в глубоком реверансе.
 Будущая королева окинула ее презрительно-высокомерным взглядом и процедила сквозь зубы:
 — Вы можете подняться. — Но через мгновение взор ее смягчился. Она ласково улыбнулась супругу и проворковала: — Генрих, я хочу, чтобы в день моей коронации, когда мы прибудем в Лондон, меня сопровождали те двое рыцарей, которые эскортировали сегодня твою сестру.
 Элинор вскинула голову и отчеканила:
 — Это невозможно! Генрих не может назначить де Бургов вам в сопровождающие. Ведь оба они — рыцари графа Пембрука!
 Красавица Элинор с возмущением взглянула на Генриха, затем перевела взор на свою тезку.
 — Я не ослышалась? — язвительно осведомилась она. —Вы сказали — невозможно?! Но ведь Генрих — король, не так ли?! А это значит, что для него нет ничего невозможного! — И она снова льстиво, призывно улыбнулась влюбленному супругу. В ее пламенном взоре
 Генрих прочел обещание щедрой награды за его уступчивость.
 Слова Элинор Провансальской звучали отголоском его собственных мыслей. Он— король! Ему надоело слышать от всех и каждого о том, что он может и чего не может себе позволить! Генрих привлек свою прелестную супругу к себе и пообещал:
 — Де Бургам будет оказана честь сопровождать королеву от Тауэра до Вестминстера!
 Элинор закусила губу. Останься они вдвоем с Генрихом, она быстро заставила бы его пожалеть о своих словах и взять их назад. Но графиня Пембрук слишком любила брата, чтобы позволить себе унизить его в присутствии этих надменных, развязных провансальцев. Она искоса взглянула на новобрачную. «Я покажу тебе, как распоряжаться моими рыцарями!» — мелькнуло у нее в голове.
 Позднее, когда ей удалось на несколько коротких мгновений остаться наедине с Уильямом, она с веселой улыбкой поведала ему о том, что произошло между нею и Элинор Провансальской. Она решила не допустить ссоры между Уильямом и королем, чтобы не омрачать брату день его свадьбы.
 — Я даже рада, что внимание принцессы переключилось с меня на де Бургов, — смеясь, воскликнула она. — По-моему, ее величество готова была приказать мне раздеться донага, чтобы ублажить весь этот провансальский выводок!
 Уильям удивленно поднял брови:
 — Так уж и выводок? По-моему, их только трое!
 — Трое? Не может быть! Я готова поклясться, что слыхала от кого-то, будто Томас Савойский наплодил чертову дюжину этих наглых пустозвонов! — Она улыбнулась и пожала плечами: — Да пусть себе разыгрывает королеву сколько ее душе угодно! Пусть забирает моих рыцарей, мои платья… что захочет! Но если она вперит свои жадные глаза в вас, Уильям, я ей их выцарапаю, так и знайте!
 Боже милосердный! Когда его юная жена произносила подобные слова, желание затопляло все тело Уильяма, туманя разум, парализуя волю. Он знал, что на сей раз его не спасет даже образ ненавистной королевы Изабеллы, который он в таких случаях всегда вызывал в своей памяти. Ему снова придется воспользоваться услугами продажной женщины. Иначе невозможно избавиться от напряжения, сковавшего его тело и душу. У него никогда прежде не было столь частых приливов возбуждения— даже в юные годы! И Уильям, как и прежде, почувствовал стыд и раскаяние — он не мог победить вожделение, которое испытывал к этой девочке, носившей его имя!
 Он поспешно простился с Элинор и вернулся к своим обязанностям. Приближалась ночь, и Маршал отправил своих людей нести дозор на улицах Кентербери. Он хорошо знал, что в таком немыслимом, невероятном скоплении народа неизбежны поножовщина, кулачные расправы и убийства, и его прямым долгом было предотвратить подобные буйные вспышки или хотя бы существенно сократить их число.

 9

 Кавалькада всадников, сопутствуемая повозками и носилками, потянулась в Лондон. Через несколько дней должна была состояться коронация супруги Генриха III. Пока монарх встречал невесту в Дувре и сочетался с ней браком в Кентербери, Англией от имени брата управлял юный Ричард Корнуоллский. Король без малейших колебаний доверил герцогу замещать себя на троне: он знал, что Ричард не честолюбив и не злоупотребит его доверием.
 Генрих с великой радостью ожидал начала торжественной церемонии, которую должны были совершить с небывалой пышностью. В течение всего января Лондон следовало превратить в арену разнообразнейших празднеств и торжеств, и вся знать страны в предвкушении редкостных увеселений потянулась в столицу.
 Узнав, что Генрих принудил своих состоятельных вассалов ссудить ему денег для празднования коронации, а заодно убедил раскошелиться и цеховых старшин Лондона, Ричард с досадой покачал головой. Они с братом были схожи в том, что умели добывать деньги всеми правдами и неправдами, но Ричард был скуповат и весьма осторожен в расходах, тогда так король швырял золото направо и налево. Он вел себя так, словно обладал богатствами царя Мидаса и мог позволить себе любые самые безумные и дорогостоящие затеи.
 Принцесса Элинор Провансальская, Красавица, гордо восседала на белоснежной кобыле. По обе стороны от нее ехали на крупных жеребцах братья де Бурги. Все трое держались в непосредственной близости от короля Генриха. То, что принцессу сопровождали сэр Майкл и сэр Рикард, вызвало острую ненависть к юношам у всех провансальцев, прибывших к английскому двору вместе с юной Элинор.
 Одной из остановок на долгом пути к Вестминстеру был лондонский Тауэр. Подъезжая к нему, Элинор Провансальская поравнялась с Генрихом, оставив де Бургов позади. Она ласково улыбнулась супругу, и король, зардевшись от удовольствия, нежно спросил:
 — Тебя не очень утомила дорога, душа моя?
 — Нет, я чувствую себя превосходно.
 — Ты так свежа, словно всю ночь нежилась на мягкой перине. А между тем ведь мы почти не сомкнули глаз…
 Принцесса бросила на него томный взгляд из-под полуопущенных век и безапелляционного изрекла:
 — Сон — это глупая, бессмысленная трата времени! Мы выспимся на том свете!
 Ее чарующая женственность, ее упоительные ласки превзошли самые смелые мечты Генриха. Едва лишь они остались вдвоем, как эта прелестная женщина погрузила его в пучину наслаждения, где он не прочь был бы и утонуть, лишь бы доставить ей удовольствие.
 — Триста шестьдесят мужчин и женщин собрались на дороге в Вестминстер, чтобы приветствовать нас, дорогая. И каждая чета преподнесет нам с тобой золотую или серебряную чашу!
 Мужчины были одеты в затканные золотом туники, женщины — в дорогие парчовые и бархатные плащи, отороченные мехом. Все они, как и предсказывал Генрих, приветствуя новобрачных, одаривали их золотыми и серебряными чашами и кубками. Губерт де Бург, юстициарий Англии и комендант Тауэра, бдительно следил за юношами из знатных семейств — пажами и оруженосцами, которые собирали дары в специально сплетенные для этого огромные корзины. Один за другим они подходили к королевской чете и, благодаря новобрачных за оказанную им милость, относили драгоценные сосуды на хранение в кладовые Тауэра. Красавица решила, что непременно выпросит у мужа хотя бы часть этих несметных сокровищ, чтобы заказать ювелирам изящные украшения, о которых она так давно мечтала!
 Когда все вельможи и их жены поздравили и одарили Генриха и Элинор, кавалькада двинулась вдоль Стренда по направлению к Вестминстеру. Все здания были украшены шелковыми знаменами, колыхавшимися на ветру. У каждого из перекрестков стояли по несколько трубачей, которые принимались неистово дуть в свои трубы, стоило королевской чете поравняться с ними.
 Лондонцы приветствовали супругу короля восхищенными криками: они пришли в восторг от ее утонченной красоты. Отовсюду раздавались многолетия, здравицы и добрые пожелания молодым. То и дело над толпой взлетали горсти разноцветных конфетти и бутоны засушенных роз. Подданные желали королю иметь как можно больше здоровых, крепких наследников.
 Самым волнующим впечатлением этого знаменательного дня стал для принцессы не молебен с коленопреклонением, отслуженный архиепископом, и не благословение Отца, Сына и Духа Святого, которое сулил ей пастырь, а тот миг торжества, осознания своего могущества и власти, когда на голову ей была возложена корона. Элинор Провансальская почувствовала, как все тело ее напряглось, груди отвердели, а мышцы нижней части живота стали привычно сокращаться, как во время сближения с мужчиной. Красавица ощутила, как внутренняя сторона ее бедер стала влажной — она испытала сексуальный экстаз, равного которому не ведала еще никогда, ни в чьих объятиях. И это на глазах огромной толпы людей! Элинор скромно потупилась. Щеки ее горели, глаза сияли блаженством.
 Пир, последовавший за актом коронации, стал самым роскошным торжеством за всю историю королевства. Генрих ни за что на свете не соглашался забыть и простить то унижение, которое испытал он во время своей более чем скромной коронации и банкета для придворных, на котором подавались жареная говядина и слабый эль. Он решил, что нынче старая добрая Англия должна раскошелиться на пир, достойный его очаровательной супруги.
 Зимой, когда согласно народным верованиям земля находилась во власти нечистого, жители Англии довольствовались солониной и копченой рыбой, но весна в тот год выдалась ранней, и на столах появились ягнята, откормленные тельцы и поросята. В огромном зале королевского дворца было накрыто множество столов, где кроме перечисленных яств красовались туши волов и диких вепрей, павлины, лебеди и жаворонки. Тысячи и тысячи яиц были взбиты со сливками, рисом и творогом, все это в руках искуснейших поваров превратилось в пудинги, суфле, печенья и кремы. Сласти, изготовленные на королевской кухне, подавались не только на пиршественные столы — ими щедро оделяли толпы горожан, собравшиеся близ Вестминстера.
 Рыбных же блюд было и вовсе не счесть! Высокородные гости могли отведать и копченого угря, и розовой лососины, и нежной скумбрии, тунца и осетрины, карпов и камбалы. Серебряные блюда с рыбой чередовались с подносами, на которых громоздились прочие дары моря: крабы, омары, устрицы и креветки.
 Вина лились рекой, и Генрих не без гордости объявил, что все они привезены с континента, преимущественно из Испании и Гаскони. Он очень надеялся, что его новообретенной родне понравится ароматный мускат, от которого и сам он был в восторге. Виночерпием на этом торжестве стал не кто иной, как сам лорд-мэр столицы.
 Английская знать заняла места за банкетными столами в строгом соответствии с установившимся порядком — чем богаче и родовитее был тот или иной барон, тем ближе к королю находилось его место. Но, увы, самые почетные места оказались безо всяких церемоний захвачены провансальцами. Они расселись за главным столом со свойственной им нагловатой непринужденностью, так, словно знатнее их в этом зале не было и не могло быть никого, за исключением, пожалуй, лишь королевской четы.
 Генрих был так тронут и польщен подчеркнутым вниманием, которое оказывали ему провансальцы, что буквально млел от удовольствия. Он с радостью предпочел их веселое общество компании чопорных, сдержанных соотечественников. Протяжные английские баллады, которые так любили распевать английские бароны, на коронационном торжестве уступили место фривольным песенкам в исполнении французских гостей:



   Тебя чаруют бледная луна
   И звуки нежных соловьиных трелей,
   А мне милее грубый шум веселья
   И струи пенистые красного вина!



 Генрих полагал, что провансальцы умны, превосходно воспитаны и очаровательно любезны. Поистине, Господь создал их гораздо более близкими к совершенству, чем любая другая нация на земле. Монарх с трудом верил своему счастью: ведь ему удалось привлечь сердца этих утонченных, красивых и блестяще образованных людей, породниться с ними!
 Уильям Маршал с гордостью смотрел на свою молодую жену. Она была как никогда красива и мила и держалась со свойственным ей сдержанным достоинством. Еще немного, еще год, и она превратится во вполне зрелую женщину… его женщину! Ей всегда удавалось затмить собой окружающих дам, и коронационный банкет не стал исключением для юной Элинор. Все придворные леди надели платья из золоченой парчи или из бархата, расшитого золотыми нитями, и одна лишь графиня Пембрук облачилась в наряд пурпурного цвета, который был ей очень к лицу. Она выглядела в своем переливчатом платье как цветок, случайно выросший на палимом зноем песке безводной пустыни, и оттого ее экзотическая красота невольно притягивала все взоры, заставляла учащенно биться сердца всех мужчин, явившихся на праздник королевы.
 Когда к чете Маршалов приблизился Ричард Корнуоллский, сидевшая рядом с братом Изабелла де Клер мучительно покраснела и потупилась, чтобы никто не увидел навернувшиеся на ее глаза слезы. Элинор знала, что несколько месяцев разлуки лишь сильнее разожгли страсть, которую питали друг к другу ее брат и подруга. Она знаком попросила Уильяма наклониться к ней и зашептала ему на ухо:
 — Пригласите ее на танец, а я буду танцевать с Ричардом!
 Уильям молча пожал руку молодой жены, в который раз подивившись уму, такту и быстроте реакций этой прелестной юной девушки.
 — Тебе понравилось замещать короля? — насмешливо спросила Элинор Ричарда, когда он увлек ее в танце на середину зала.
 — Ты прекрасно знаешь, малышка Мэггот, как мне это не по душе! — поморщился герцог Корнуоллский. — Я жду не дождусь окончания торжеств, когда смогу наконец отправиться просить баронов о помощи в войне против Франции.
 — Чертова война! Все мужчины только о ней и думают!
 — К сожалению, не все! — нахмурился Ричард. — Во всяком случае, не тот, кто ее затевает! Ведь если бы наш братец не издержал баснословных сумм на коронационные и свадебные торжества, мы могли бы оснастить на эти деньги целую армию наемников и без всякого труда и риска отвоевать Нормандию! Он раздаривает земли и деньги с такой невероятной щедростью, словно не знает, куда девать и то и другое! И кому?! Этим ничтожным провансальцам! Боже праведный, я своими ушами слышал, как он пообещал Томасу Савойскому, что станет платить ему налог за каждый тюк английский шерсти, провезенный через земли Прованса! У этой Красавицы бессчетное число родственников, и я не удивлюсь, если Генрих одарит титулами и угодьями их всех, включая пятиюродных кузенов. Он уже поименовал одного из этих сладкоречивых молодчиков придворным арфистом, другого — придворным чтецом и декламатором. Слава Богу, что у него совсем нет мозгов, иначе он стал бы просто опасен!
 — Ты слишком строг к нему, — мягко возразила Элинор. — Ведь он влюблен в свою жену и хочет предстать перед ней в самом выгодном свете. Она так красива!
 — Элинор, ты — само великодушие! У большинства женщин просто язык не поворачивается сделать комплимент особе своего пола.
 — Это потому, что в душе моей нет зависти к королеве. Нам с ней не из-за чего соперничать. Я довольна тем, что имею, и большего мне не надо. Смотри, вот она танцует с Генрихом. Не правда ли, они замечательная пара?
 Ричард и Элинор приблизились к королевской чете. Элинор Провансальская при взгляде на пурпурное платье золовки поджала губы и отвернулась.
 — Элинор… — проговорил Генрих.
 Обе юные красавицы одновременно обратили к нему свои прелестные лица.
 — Что? — произнесли два нежных голоса.
 Королева окатила Элинор Маршал ледяным взором и сказала супругу:
 — Мне не нравится, что нас с твоей сестрой зовут одинаково. И я решила, что имя Элинор должно принадлежать мне, королеве! А вас, дорогая, — надменно проговорила она, скосив глаза в сторону золовки, — пусть называют как-нибудь иначе. Например, Мэггот. Кажется, так кличут вас братья и сестры?
 Ричард был неприятно удивлен словами юной королевы, а еще того более — тоном, каким они были произнесены. Он хотел было прийти на помощь сестре, поставить на место эту нищую провансальскую выскочку, но, взглянув на лицо Элинор, улыбнулся, вспомнив, что та никогда не оставляла нанесенных ей обид без ответа. Мэггот умела постоять за себя.
 Элинор Маршал выпрямилась во весь свой рост — не более пяти футов — и величественно произнесла:
 — К вашему сведению, я — графиня Пембрук, и вы можете называть меня именно так! Мне никогда не нравилось имя Элинор. Я имею все основания полагать, что оно проклято и приносит несчастья. Поэтому я охотно предоставляю его в ваше единоличное владение! — С этими словами она подхватила все еще улыбающегося Ричарда под руку и увлекла его прочь.
 — Теперь вам и вправду больше не из-за чего соперничать, — шепнул Ричард на ухо сестре. Он едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
 — Ох уж эти проклятые иностранцы! Они стоят у меня поперек горла! — пожаловалась Элинор. — Нам ведь придется терпеть их еще целый месяц, до самого окончания торжеств! Скорей бы Генрих отправил их восвояси!
 Но Генрих вовсе и не думал отправлять восвояси своих новообретенных родственников, пришедшихся ему по сердцу. Напротив, день ото дня их становилось все больше при английском дворе. Чувствуя поживу, они тучей налетели на островное королевство, словно стая диких гусей на заросший сочным клевером луг. Генрих с благоговением прислушивался к речам Уильяма Валенсийского, восхищаясь каждым его словом, он пожаловал Питера Савойского титулом графа Ричмонда и передал ему во владения обширные земельные угодья. Он одарил богатым поместьем Амадеуса, который не замедлил превратить королевский дар в звонкую монету.
 Все провансальцы, томно закатывая глаза, жаловались на нестерпимую тоску по своей солнечной родине, однако не трогались с места. У короля, расточавшего щедроты родственникам жены, не осталось ни времени, ни внимания, ни добрых слов для своих английских подданных, исправно плативших налоги в казну.
 Неудивительно, что народ Англии воспылал ненавистью к провансальцам, в столь короткие сроки прибравшим к рукам баснословные богатства и заслужившим расположение короля. Однако ненависть эта пока еще не распространилась на юную красавицу королеву.
 В разговорах с Генрихом Элинор Провансальская то и дело неодобрительно отзывалась о своей золовке.
 — Твоя сестра, дорогой, — сказала она ему однажды, — чуть ли не ежедневно меняет украшения. Откуда у нее столько драгоценных уборов?
 — Уверяю тебя, моя ненаглядная, эти сокровища подарил ей не я, а ее супруг, граф Пембрук. Маршалы — одна из богатейших семей Англии, едва ли даже не самая богатая в стране!
 — Генрих, ведь я, как-никак, королева Англии! Разве допустимо, что твоя сестра кичится передо мной своим богатством, а мне почти нечем украсить себя во время приемов? Прошу, отдай мне часть тех даров, которые мы с тобой получили при выезде из Тауэра от знатных супружеских пар! Я велела бы переплавить эти золотые и серебряные чаши и превратить их в броши, подвески, пояса и серьги, в диадемы, гребни и цепочки!
 Генрих смущенно откашлялся:
 — Видишь ли, любовь моя, они нужны мне самому! Я рассчитывал продать большую их часть, чтобы покрыть текущие расходы и вооружить армию.
 — Ох уж эти мне купцы-толстосумы! Если они достаточно богаты, чтобы покупать наше имущество, почему бы им не пожертвовать своими сбережениями на содержание двора и армии? Когда король бедствует, подданные должны добровольно помогать ему!
 Элинор, как правило, без труда удавалось добиваться от короля выполнения своих просьб. Она высказывала их нежным, вкрадчивым голосом по вечерам, перед отходом ко сну. Эта юная, но многоопытная женщина умела найти подход к своему простодушному, беззаветно влюбленному в нее супругу.
 — Генрих, не поможешь ли ты мне снять чулки? Я нынче расположена к щедрости, — ворковала она, бросая на него томный взгляд из-под полуопущенных ресниц.
 Король начинал стаскивать с ее стройных ног шелковые чулки. Элинор словно ненароком приподнимала подол платья, и взору Генриха открывалось сокровище, таившееся меж ее бедер и обрамленное венчиком кудрявых золотистых волос.
 Король тянулся дрожавшей от нетерпения рукой к этому цветку наслаждения, а Элинор проводила обнаженными пальчиками ноги по его гульфику, за которым скрывался отвердевший член.
 — Но и ты, дорогой, должен проявить великодушие, — продолжала Элинор. — Ведь я — твоя королева! И не только тела наши, но и мысли, и усилия — все должно быть единым! Ведь ты знаешь, что я тем полнее удовлетворю твои желания, чем милостивее ты отнесешься к моим просьбам!
 Не раз случалось, что Красавица в наказание за строптивость отказывала Генриху в своих ласках, как ни пытался он склонить ее к объятиям. Король питал к Элинор столь жгучую, непреодолимую страсть, что эти периоды вынужденного воздержания буквально сводили его с ума. Он был готов жертвовать чем угодно, лишь бы не вызвать гнев Красавицы, не впасть в ее немилость.
 — Когда-то существовал обычай отчислять часть налогов, выплачиваемых лондонцами, для нужд королевы. Был создан специальный фонд, который так и назывался — «Деньги ее величества». Этот налог был упразднен много лет назад, но я не вижу причин, почему бы нам не возобновить взимание его с жителей столицы, — предложил однажды Генрих.
 Слова его возымели магическое действие, и Элинор, до того в течение нескольких дней дувшаяся на него, немедленно раскрыла супругу свои объятия. Генрих понял, что жена готова воплотить в жизнь его самые смелые эротические фантазии. Пока он ритмично погружал в ее горячее лоно свой неутомимый член, Элинор предавалась мечтам о грядущих денежных поступлениях, которыми она вольна будет распоряжаться, как пожелает. Они с Генрихом найдут предлог, чтобы обложить жителей Лондона этим дополнительным налогом. А если шерифы вздумают воспротивиться королевскому указу, она велит заточить их в темницу. Ведь она — королева Англии, и слово ее должно быть законом для всех жителей страны!
 Поначалу Элинор хотела лишь затмить графиню Пембрук роскошью своих нарядов и драгоценных уборов, но вскоре этого показалось ей мало. Она преисполнилась возмущения, узнав, что Элинор Маршал занимает отдельное крыло в Виндзорском дворце, куда открыт доступ лишь женщинам и монахам. Однако королеве пришлось смириться с этим фактом, когда ей объяснили, что все расходы графини Пембрук оплачивает ее супруг, Уильям Маршал.
 Красавица усомнилась в правдивости молвы, гласившей, что добродетель юной принцессы находится под неусыпным бдительным надзором и что та все еще невинна. Королева, руководствуясь собственным опытом, наотрез отказалась поверить в целомудрие Элинор Маршал и составила хитроумный план, призванный развенчать мнимую добродетель золовки.
 Королева вспомнила пламенные взоры, которые бросал на темноволосую принцессу Питер Савойский. Она ни секунды не сомневалась, что тот готов будет пойти на некоторый риск, чтобы овладеть юной графиней Пембрук. Однажды в послеполуденный час, когда новоиспеченный граф Ричмонд наслаждался дорогим вином в компании любезной племянницы, Элинор заговорщически склонилась к его уху: — Питер, дорогой, у меня на примете есть для тебя прехорошенькая девчонка!
 Граф Ричмонд равнодушно пожал плечами. Он вынашивал грандиозные планы строительства дворца на берегу Темзы, на пожалованной ему земле. Как замечательно было бы украсить его несколькими башнями, превратив в подобие замка. Он уже придумал название для своего будущего жилища — Савойя! Женщины в настоящее время мало интересовали Питера. Он успел пресытиться чрезмерной похотливостью слишком доступных и сговорчивых придворных дам. Не иначе как Элинор собирается предложить ему приволокнуться за одной из них.
 — Говорят, что маленькая графиня Пембрук все еще невинна, но я просто отказываюсь поверить в подобный вздор.
 Взгляд Питера оживился.
 — Проверить это можно лишь одним способом!
 — Вот именно об этом я тебе и толкую. И тогда, после подобной проверки, я в любом случае окажусь права на ее счет! Почему бы тебе не заняться этим?
 И Питер не заставил долго себя упрашивать. Он неизменно подстерегал Элинор у выхода из отведенного ей крыла дворца и навязывался ей в спутники. Он отталкивал ее грума и сам помогал ей взбираться на коня. Он оказывал ей множество мелких услуг и недвусмысленных знаков внимания. Но тщетно! Элинор с учтивой прохладцей благодарила его и пользовалась любым предлогом, чтобы, не нарушая приличий, избавиться от его общества. Игра эта всерьез увлекла красавца Питера. Он стал склоняться к мысли, что юная Элинор и в самом деле чиста и непорочна. Питер пытался вести с ней разговоры на достаточно щекотливые темы, отпускал двусмысленные шутки, но Элинор реагировала на все это с детским простодушием. Будь на месте графини Пембрук более искушенная девица, она, услыхав некоторые из произнесенных графом слов, залилась бы краской или же принялась бы смущенно хихикать.
 Однажды королеве донесли, что принцесса Элинор, леди Изабелла и еще несколько придворных дам в сопровождении слуг и служанок собрались в Виндзорский лес, чтобы набрать черники. Королева приказала самым молодым из своих придворных отправиться следом за принцессой и Изабеллой, а догнав их, сделать вид, что встреча произошла случайно.
 Все было обставлено так, что появление в лесу толпы придворных королевы и встреча Питера с Элинор Пембрук на уединенной поляне не показались никому, включая и саму Элинор, преднамеренно организованными чьей-то умелой рукой.
 На Элинор было надето светло-зеленое летнее платье, и Питер, облаченный в зеленый камзол, радостно осклабился при мысли о том, что мало кому удалось бы разглядеть их двоих на фоне изумрудной травы и пышно разросшегося кустарника.
 — Позвольте мне помочь вам собирать эти ягоды, мадемуазель? — галантно спросил он, приближаясь к своей жертве.
 — С вашего позволения, мадам, сир, — учтиво ответила Элинор, не делая никаких попыток к продолжению разговора.
 — Ах да, дорогая, вы замужем, но все еще…как это у вас говорят… остаетесь девицей.
 — Не желаете ли вы перейти на французский, сир? — предложила Элинор, которой начал уже порядком досаждать провансальский акцент ее назойливого спутника. Ни за что на свете она не смогла бы заставить себя назвать его графом Ричмондом!
 — Ах, нет, нет, дорогая, я должен учить ваш родной язык, чтобы говорить на нем совершенно свободно. Не могли бы вы помочь мне в этом? Я же в благодарность за такую услугу готов также научить вас кое-чему…
 — Пожалуй, будет лучше, если я найду вам умного, грамотного наставника. Согласны?
 Питер ответил ей таким откровенно жадным взглядом, что Элинор с беспокойством взглянула на свою корзинку, до половины наполненную черникой.
 — Вы полагаете, что плоды эти уже созрели и их можно рвать? — прерывающимся от волнения голосом спросил Питер.
 — Конечно. Попробуйте, и вы сами убедитесь в этом! — И Элинор, зачерпнув горсть ягод, протянула их Питеру на раскрытой ладони.
 Он схватил ее руку, поднес ко рту и стал брать чернику губами, словно невзначай касаясь языком нежной кожи Элинор. Девушка удивленно вскинула брови. Внезапно Питер слегка сжал зубами кончики ее пальцев. Элинор отдернула руку. «Что за странный народ эти провансальцы!» — пронеслось у нее в голове. Она недоуменно взглянула на него своими ясными сапфирово-синими глазами.
 Питер подошел вплотную к Элинор и, выбрав из ее корзинки спелую ягоду, поднес ее к полным розовым губам девушки. Если она проведет языком по его пальцам, это будет сигналом, которого он так давно и так нетерпеливо дожидался! Но вместо этого Элинор пребольно укусила его за руку своими жемчужными зубами.
 — Проклятье! — выругался Питер. — Вы едва не отхватили мне палец, дорогая! Что это на вас вдруг нашло?
 — Королева послала вас шпионить за мной.
 На секунду Питер предположил, что девушка догадалась об истинной цели этой встречи на поляне, но он тут же отбросил эту мысль как заведомо вздорную. Если ей не известна эротическая подоплека поцелуев в ладонь, покусывания пальцев, прикосновения к ним языком, то выходит… выходит, она и впрямь невинна! И влечение его к этой обворожительной женщине-ребенку вспыхнуло с новой силой.
 — За что она ненавидит меня? — безо всяких околичностей спросила Элинор.
 Питер расхохотался, откинув голову назад:
 — Королевой движет не столько ненависть, сколько зависть к вам, душа моя!
 — Но почему?
 Питер помотал головой. Как он мог объяснить этому простодушному созданию, что королева завидует ее красоте и свежести, ее невинности и открытости, ее прямоте. Ведь многими из этих качеств ее величество, увы, не обладает, и это нисколько не прибавляет ей популярности среди придворных и родственников короля!
 Внезапно неподалеку послышались звуки рога, и на просторную поляну выехала группа всадников. Охотников сопровождали пажи, которые вели под уздцы двух лошадей, везших убитую дичь. Королева, которая незадолго перед тем присоединилась к своим придворным — так не терпелось ей стать свидетельницей разоблачения Элинор, — увидев во главе кавалькады Рикарда де Бурга, подозвала его к себе. За ним последовали и остальные участники охоты. Все они спешились и преклонили колени перед своей королевой.
 — Я вернусь в замок вместе с вами, сэр Рикард. Мне надоело собирать ягоды. Это так скучно! Помогите мне сесть в седло!
 — Ваше величество, — пробормотал слегка опешивший Рикард. — Я выпачкан кровью, и ваши одеяния могут…
 — Я ничего не имею против крови! — перебила его Элинор. — Кровь на одежде, как и пот на теле, говорит лишь в пользу мужчины, свидетельствуя о его мужественности! — многозначительно добавила она.
 Подсаживая королеву в седло, Рикард увидел выходивших из чащи Питера Савойского и принцессу Элинор. Рука провансальца обвилась вокруг талии Элинор. Рикард сжал челюсти так крепко, что на скулах его заиграли желваки. Он никогда не посмел бы даже помыслить о чем-либо подобном, хотя и считался личным телохранителем принцессы. Он внимательно вгляделся в лицо Элинор, пытаясь определить по его выражению, не нанес ли ей развязный Питер какой-нибудь обиды. Юноша без труда угадал, что назойливое внимание провансальца неприятно его госпоже, что его бесцеремонность докучает ей.
 Новоиспеченный граф Ричмонд бросил на де Бурга взгляд, исполненный такого неприкрытого торжества, что Рикард понял, какие коварные планы вынашивает этот наглец в отношении графини Пембрук.
 Рикард принялся мучительно размышлять над неожиданно возникшей проблемой. Он не решался поведать о своих догадках Уильяму Маршалу. Ведь это неизбежно повлекло бы за собой кровопролитие. Ненависть английской знати к провансальцам, и в особенности к обласканным королем савойярам, могла в этом случае перерасти в открытую, непримиримую вражду. Предостеречь саму Элинор он также не мог, ведь подобный разговор нанес бы непоправимый урон незамутненной чистоте ее души, которую так ревностно берегли и Уильям, и он сам. Рикарду оставалось лишь найти средство противодействия беспутному савойяру. После недолгих размышлений юноша составил план мести и приступил к его осуществлению.
 Выждав пару дней после встречи на лесной поляне, он постучался в апартаменты Питера Савойского и, искусно разыграв досаду и смущение, вполголоса проговорил:
 — Милорд граф, некая леди, не пожелавшая назвать свое имя, хочет встретиться с вами наедине.
 — Неужто это правда? — вскричал граф Ричмонд, порывисто вскакивая на ноги.
 — Она надеется на вашу скромность… Если кто-либо узнает о вашем свидании… Вы должны понять… — запинаясь и краснея, бормотал Рикард.
 — Я все прекрасно понимаю! — заверил его граф. — Леди может всецело положиться на мою скромность! Я готов встретиться с нею, когда она пожелает, и в том месте, какое ей угодно будет назначить для нашего свидания.
 Де Бург мрачно кивнул и поспешно покинул приемную графа. На следующий день он явился к Питеру Савойскому с еще более унылым видом и словно через силу произнес:
 — Завтра. За час до полуночи. Я провожу вас.
 Питер Савойский энергично закивал, размышляя, какое украшение следует подарить любезной даме за столь похвальную уступчивость. Похоже, она отнюдь не новичок в таких делах. А как умело прикидывалась невинной простушкой!
 Следующей ночью две фигуры, закутанные в темные плащи, безмолвно прокрались по коридорам Виндзорского дворца мимо спящих стражников, миновали просторный холл и вскоре очутились у входа в то крыло замка, где обитала принцесса Элинор и ее придворные. Рикард де Бург подошел к тяжелой дубовой двери одной из комнат и кивнул графу, прижав палец к губам. Савойяр жестом поблагодарил его и взялся за медную дверную ручку.
 «Бедняга Питер! — думал Рикард, стремительно шагая прочь. — После ночи, проведенной в объятиях неутомимой Бренды, ты надолго утратишь любовный пыл. Дай-то Бог тебе выбраться оттуда живым!»
 Пробираясь извилистыми коридорами дворца к одному из входов, Рикард больше всего на свете боялся, что не выдержит и расхохочется, подняв на ноги стражников и оруженосцев. Нисколько не меньше тревожила его и реальная угроза лопнуть со смеху. Однако юноше все же удалось благополучно достичь двора, и лишь там он дал волю рвавшемуся наружу веселью.

 10

 Питер де Рош, епископ Винчестерский, который был главным наставником Генриха до тех самых пор, пока юный король не предпочел ему Губерта де Бурга, возвратился в Лондон. Монарх приветствовал его тепло и сердечно, словно родного отца. Епископ решил, что настала пора осуществить планы, которые он вынашивал и подготавливал давно и чрезвычайно тщательно.
 Губерт де Бург и Уильям Маршал, полагал его высокопреосвященство, совершили роковую ошибку, став его врагами. Он потратил массу времени и сил, чтобы подчинить короля Генриха своему влиянию, он добился того, что все важные государственные посты заняли преданные ему люди, но двум прославленным воинам ничего не стоило разрушить все его планы и интриги, подчинив слабохарактерного, впечатлительного короля-подростка своему авторитету. Епископ отправился в Рим, чтобы спасти свою репутацию и собраться с силами для ответного удара. За время изгнания его жажда мести превратилась в навязчивую идею. Не было такой подлости, такой низости, такого кровавого преступления, перед которыми остановился бы нечестивый епископ ради осуществления заветной цели.
 Для своего триумфального возвращения на родину он выбрал как нельзя более подходящее время. Его высокопреосвященство сумеет своей вкрадчивостью, а главное, своей щедростью привлечь сердца корыстолюбивых провансальцев. Король нынче находится под мощнейшим влиянием королевы и ее родни, следовательно, епископу надо сделать провансальцев проводниками его воли.
 Сразу же по приезде он любезно предложил королю и его двору провести пасхальные, а затем и рождественские праздники в Винчестере. В детстве Генрих часто встречал Рождество в этом веселом, гостеприимном городе. Он еще помнил снежные баталии, подарки, конные прогулки по окрестным лесам, а также короткие, поспешные церковные обряды, которые не тяготили ни его самого, ни компанию его сверстников.
 Король с радостью принял приглашение епископа, прекрасно сознавая, что богатый церковный иерарх возьмет на себя все расходы по содержанию двора и проведению праздников. Недалекий и простодушный монарх не обременял себя вопросом о том, что могло крыться за столь любезным жестом его отвергнутого фаворита. Питер де Рош согласен платить за королевские увеселения — ничто более не интересовало Генриха и королеву Элинор.
 У Винчестера был незаконнорожденный сын, Питер де Риво, и церковный иерарх желал во что бы то ни стало помочь своему отпрыску занять видное место на государственной службе. По возвращении в Англию отец и сын ежевечерне обсуждали события истекшего дня и составляли планы своей кампании на день грядущий.
 — Похоже, я знаю, как нам лишить де Бурга королевского доверия, — сказал Питер де Риво во время одной из таких бесед. Винчестер провел толстыми, как сосиски, пальца ми по роскошной бороде. В глазах его загорелся мстительный огонек.
 — Губерт де Бург окружен друзьями и сподвижниками, всеми, кого он назначил на ответственные посты, сместив наших людей, — с сомнением произнес он. — Лорд-канцлер и лорд-казначей преданы ему душой и телом. Не говори мне, что тебе удалось склонить одного из них на нашу сторону! А иначе нам его не одолеть!
 — Да, но я нащупал его слабое место! — похвастался де Риво. — Управляющий де Бурга весьма честолюбив и не обременен излишней щепетильностью. Я намекнул ему, что вы, в отличие от Губерта, желали бы оставаться в тени, не хвастаясь своим богатством и влиянием, и что мы с вами хотим получить от него доказательства злоупотреблений де Бурга, за которые заплатим весьма и весьма щедро.
 Брайан де Рош скосил глаза на огромный драгоценный камень, оправленный в золото, который поблескивал и искрился на его большом пальце.
 — Я сам поговорю с ним. Но обещание щедрой награды удовлетворит лишь его корыстолюбие, а что же касается амбиций… Знаешь, друг мой, я полагаю, он станет послушным орудием в наших руках только в том случае, если мы пообещаем ему титул юстициария, который нынче принадлежит де Бургу. Пусть он будет той морковкой, которую мы подвесим перед ослиной мордой этого Сигрейва.
 — А вот другой ваш враг— совсем иное дело, — со вздохом посетовал Питер де Риво. —Ведь Маршалы издавна были богатой и влиятельной семьей. Их слуги верны и неподкупны. К тому же Уильям Маршал ведет себя совсем не так, как де Бург. В нем нет надменности и спеси, он прост, учтив и добродушен со всеми без разбора. Его любят и почитают все — воины и крестьяне, бароны, высшая знать и даже сами Плантагенеты!
 Питер де Рош сжал кулаки. Зубы его скрипнули. Его высокопреосвященство не мог не признать, что сам он не обладал ни одним из вышеперечисленных достоинств и что это служило причиной его непопулярности среди английской знати.
 — Ведь жена его — принцесса! — возразил он. — А на свете еще не было Плантагенета, который не отличался бы спесью, чванством и нетерпимостью к окружающим!
 — Мне трудно сказать что-либо о характере юной Элинор. Она живет очень замкнуто. Граф Пембрук окружил ее роскошью и… сонмищем бдительнейших стражей. Он бережет свою жену как зеницу ока. Кстати, одна из ее горничных, Бренда, — шустрая и донельзя беспутная девчонка. Мы могли бы сделать ее нашей осведомительницей в доме Маршала — если только Уильям станет когда-нибудь жить одним домом с супругой.
 — Да, ему давно пора принять Элинор под свой кров. Если бы этот простофиля хоть раз насладился объятиями своей юной сирены, он не расстался бы с нею вовек. Я должен поговорить с этой Брендой. Возможно, ей удастся склонить свою госпожу к переезду во владения Маршала.
 — Хорошо, если бы у вас это получилось. И тогда…
 Его высокопреосвященство усмехнулся, отчего его и без того маленькие глазки утонули в складках щек.
 — И тогда, мой сын, мы нащупаем ахиллесову пяту нашего врага и без всякой пощады сразим его!
 На следующий день Питеру де Риво удалось незаметным кивком указать его высокопреосвященству на Бренду. Когда епископ заглянул девушке в глаза и предложил ей прийти к нему на исповедь, Бренда смертельно побледнела и в ужасе отшатнулась от отечески улыбавшегося Питера де Роша. Душу ее объял смертельный страх. Неужели он догадался о ее несметных прегрешениях?! Прежде Бренду не мучило раскаяние в содеянном. То, что все придворные, рыцари, оруженосцы и слуги (за малым исключением) побывали в ее объятиях, не смущало юную блудницу. Но внезапно ей стало нестерпимо стыдно при воспоминании о ночи, проведенной с близнецами де Бургами. У Бренды выработался свой кодекс чести, и то, что она в течение одной ночи наслаждалась ласками двоих мужчин, означало, что она, пусть не ведая о том, предалась свальному греху. Ей и в самом деле следовало исповедаться и получить отпущение.
 Бренда поклонилась Питеру де Рошу и, целуя перстень епископа, пробормотала:
 — Я исповедаюсь в часовне после вечернего богослужения, если ваше высокопреосвященство найдет время для такой ничтожной грешницы, как я.
 — Дитя мое, я буду ждать тебя в исповедальне. Душа твоя очистится от скверны греха и исполнится благодати, даруемой Духом Святым! — заверил ее Питер де Рош.
 Несколько часов Бренда провела в одиночестве, сосредоточенно припоминая все свои прегрешения и то и дело принимаясь бормотать слова полузабытых молитв.
 В исповедальне было душно и нестерпимо жарко. От этой жары и от волнения Бренда вспотела, и пот горячими струйками потек у нее по спине и между грудей. Но вот епископ Винчестерский открыл верхнюю дверцу исповедальни, перекрестился и велел Бренде поведать ему о своих прегрешениях.
 Долгий, изобиловавший подробностями рассказ девушки, которая усердно стремилась освободить свою душу от бремени греха, произвел на епископа столь сильное возбуждающее действие, что он засопел, ноздри его раздулись и он стал то и дело проводить языком по пересохшим губам. Его высокопреосвященству часто случалось возгораться страстью здесь, в маленькой исповедальне, один на один с кающимся грешником — вне всякой зависимости от пола последнего. Епископ любил атмосферу этой тесной, душной келейки, здесь он не только испытывал приливы всепоглощающей страсти, но и чувствовал пьянящую силу безраздельного господства над душами кающихся грешников и упивался ею.
 — Поймите, ваше высокопреосвященство, — продолжала между тем Бренда, — мне почти никогда не удается получить удовлетворение от… соития с мужчиной. Поэтому я вверглась в грех блуда…
 В темноте исповедальни лицо Питера де Роша расплылось в похотливой улыбке.
 — Дитя мое, я знаю, как тебе помочь! Ведь я — орудие в руках Божиих! И я дам тебе то, к чему ты так стремишься! Сейчас я отворю нижнюю дверь исповедальни, и ты войдешь ко мне!
 Услышав щелчок отпираемой двери, Бренда не колеблясь поднялась со скамьи и приблизилась к его высокопреосвященству. Тело ее охватило сладостное предчувствие чего-то небывалого.
 Епископ приподнял край своих священнических одежд, благоухавших ладаном, и обнажил огромный возбужденный член.
 — Душа твоя исполнится благодати, даруемой Духом Святым! — снова пообещал он, поглаживая толстыми пальцами грудь Бренды.
 Питер де Рош поднес к лицу девушки свой перстень, где в углублении под огромным рубином белел какой-то порошок.
 — Вдохни это божественное снадобье, — велел он ей, одновременно лаская другой рукой преддверие ее лона. — И слизни остатки языком. Не бойся, этот порошок не причинит тебе никакого вреда. Он лишь распалит твою страсть. Ведь это — любовное зелье!
 Бренда повиновалась. Тело ее было охвачено сладостной истомой, сердце гулко, радостно билось. Женским чутьем она угадала, что объятия его высокопреосвященства епископа Винчестерского сулят ей небывалое блаженство.
 — Сожми его зубами, чтобы унять крики, когда я овладею тобой! — сказал епископ, протягивая ей пурпурный мешочек с сухими благовониями.
 Бренда почувствовала, как Питер де Рош нанес священное миро на самые интимные участки ее тела, а затем ввел в ее лоно член. При этом он с неожиданным искусством и умением использовал огромный гладко отшлифованный рубин, который украшал его перстень, для дополнительной стимуляции девушки. Бренда, как ни старалась, не смогла заглушить с помощью пурпурного мешочка страстные хриплые крики, рвавшиеся из ее груди.
 Его высокопреосвященству не потребовалось много времени, чтобы доставить Бренде желаемое удовлетворение и получить его самому. Он отстранился от девушки, тяжело отдуваясь. Ее экстаз был настолько силен, что она едва не лишилась сознания.
 Да, этот святой человек говорил правду! Он действительно явился проводником воли Божией! Бренда чувствовала себя так, словно только что побывала в раю.
 — Ты будешь подобным же образом воспарять на небеса во время каждой нашей с тобой встречи! — пообещал Питер де Рош.
 — Каждый раз? — прерывавшимся от восторга голосом переспросила Бренда.
 Его высокопреосвященство кивнул и милостиво улыбнулся ей. Он знал, что отныне она будет предана ему душой и телом. Эта маленькая потаскушка сделает все, абсолютно все, что он велит ей!

 11

 Как всегда, во время своего пребывания в Лондоне Уильям Маршал жил в Дарем-хаус, стоявшем на берегу Темзы чуть выше Уайтхолла. Здание с его обширным двором, просторными помещениями для рыцарей и оруженосцев, конюшней, погребами и прочими службами производило внушительное впечатление.
 Уильям только что встречался с несколькими баронами. Все они кипели от негодования по поводу расточительности юного короля. Еще так недавно Генрих обещал не предпринимать ничего без согласия Совета, теперь же он принялся раздавать земли и титулы с невиданной щедростью. Представители знатных семейств Англии чувствовали себя униженными, а свои права и привилегии — попранными и растоптанными в угоду алчным иноземцам. Похоже, собственные подданные в его представлении годились лишь на то, чтобы, снося бесчисленные обиды, пополнять королевскую казну.
 Солнце давно близилось к закату, когда оруженосец помог Маршалу спешиться и поднес ему кубок эля. Войдя в просторный холл, Уильям снял кольчугу и провел ладонью по волосам.
 — Сегодня мне должна нанести визит одна леди, — сказал он Уолтеру. — Когда она прибудет, проведи ее ко мне.
 Погрузившись в теплую воду, которую слуги налили в просторную деревянную лохань, Уильям вспомнил, что не был близок с женщиной со времен окончания валлийской кампании короля. Встретившись с повзрослевшей Элинор, он поспешил избавиться от своей метрессы, выдав ее замуж за богатого золотых дел мастера. Похоже, в этом он проявил чрезмерную торопливость. Ведь страсть, которую внушала ему юная графиня Пембрук, не могла быть утолена в ее объятиях.
 Он вспомнил, какой предстала юная принцесса перед его взором в тот незабываемый день, — она показалась ему похожей на редкую птицу, прилетевшую из-за моря. Он снова увидел, как она сошла с палубы барки в своем ярко-алом платье, и волна желания захлестнула его сильное тело. Уильям выругался и тряхнул головой. Всякое воспоминание об Элинор приводило его в состояние неистового возбуждения.
 Элинор сидела в своей спальне, глядя в окно невидящим взором. Она изо всех сил старалась сдержать слезы. Мало того что неприкосновенность ее жилища была грубо нарушена королевой, теперь та организовала против нее кампанию травли и насмешек!
 Королева являлась в ее покои когда хотела — не только для того, чтобы унизить Элинор, но и горя желанием сравнить убранство комнат золовки со своими собственными апартаментами. К счастью, королевские покои, которые Генрих велел заново отделать в своих любимых зелено-золотистых тонах, пришлись весьма по душе супруге монарха, и она не стала посягать на комнаты Элинор Маршал.
 Но присутствие этой надменной, завистливой женщины, как и ее многочисленной родни, вконец отравило жизнь Элинор. О, эти ненавистные савойяры… эти кузены и дядюшки… эти иностранцы!
 Однажды Элинор не смогла больше сдерживать свой гнев и произнесла в адрес непрошеных гостей пару колкостей, которые не ускользнули от слуха королевы. Та прошептала что-то на ухо своему дяде, Питеру Савойскому, которому Генрих не так давно пожаловал титул графа Ричмонда. Питер, хихикая, склонился к уху одного из своих братьев, по-видимому, повторил ему слова Элинор Провансальской. С того дня стоило Элинор Маршал оказаться среди приближенных королевы, как те начинали перешептываться, выразительно округляя глаза, и посмеиваться над ней. Элинор потребовала от Бренды, чтобы та рассказала ей, что говорят за ее спиной ненавистные савойяры!
 — О, не спрашивайте меня, миледи! — взмолилась девушка. — Ведь королева завидует вам самой черной завистью! Одна из ее камеристок сказала мне по секрету, что ее величество злится, потому что ваши платья богаче и наряднее, чем все ее туалеты. Королева потребовала от его величества, чтобы ко двору были приглашены французские портные. Она рассчитывает, что сшитые ими наряды затмят ваши!
 — Бренда! Не пытайся уклониться от ответа! Я хочу знать, что они обо мне говорят!
 Бренда вздохнула. Элинор было нелегко сбить с толку. Она умела добиваться желаемого от всех без исключения. И девушка решилась рассказать своей госпоже всю правду без утайки.
 — Они высмеивают ваш брак с графом Пембруком, миледи. Говорят, что ваши юные годы — лишь предлог для него, чтобы держать вас в отдалении. Все савойяры болтают, что у графа легионы любовниц, что он состоит в давней связи с миледи Жасминой де Бург и что ваш брат навязал ему этот брак из политических соображений.
 Элинор смертельно побледнела и едва слышно прошептала:
 — Оставь меня!
 Она неподвижно просидела у окна несколько часов. Сумерки сменились непроглядной тьмой. Внезапно Элинор встала, завернулась в темный плащ, глубоко надвинула капюшон и выскользнула из боковой калитки дворца. Она направилась к гавани, где швартовались королевские барки.
 Барочник пытался было протестовать, когда она велела ему грести к Дарем-хаус, но Элинор твердо ответила, что имеет право нанести визит своему мужу в любое время суток.
 Они плыли вдоль Темзы, и силуэты домов на набережной зловеще вырисовывались из мрака в этот глухой вечерний час. Вскоре барка миновала деревянный мост и пришвартовалась у Дарем-хаус. Элинор легко взбежала на причал и направилась ко входу, освещенному небольшим факелом. Дверь ей открыл Уолтер, доверенный оруженосец графа Пембрука. К удивлению Элинор, он не задал ей ни одного вопроса и лишь вполголоса предложил следовать за ним. У входа в личные покои Маршала он с поклоном удалился, и Элинор несмело приоткрыла тяжелую дверь.
 Она оказалась в большой, уютной комнате. В камине весело плясали языки пламени, и Элинор подошла к огню, распахнув полы плаща, чтобы согреться после прогулки по ночной Темзе.
 Из смежной комнаты, дверь в которую была приоткрыта, внезапно раздался голос Уильяма:
 — Через минуту я выйду к вам, дорогая. Не хотите ли вы снять платье? Ведь здесь, у камина, так тепло!
 Элинор обернулась на звук голоса. От удивления брови ее взметнулись вверх. Неужто он сказал «платье»? Нет, она наверняка ослышалась! Конечно же, Уильям предложил ей снять плащ! Неужели он ждал ее прихода?
 Маршал появился на пороге комнаты с полотенцем, обернутым вокруг бедер. Оно составляло все его одеяние. Увидев Элинор, он остолбенел и молча смотрел на нее расширившимися от изумления глазами.
 — Элинор! Ради всего святого, что вы здесь делаете в столь поздний час? — спросил он, когда к нему вернулся дар речи.
 — Про… простите меня, Уильям. Я не знала, что вы принимаете ванну. Ваш оруженосец проводил меня сюда, и я… я почему-то решила, что вы ожидали меня…
 — Меньше всего на свете я ожидал увидеть здесь вас, дорогая! — заверил он ее.
 Элинор гордо вскинула голову. В голосе ее зазвенели слезы:
 — Теперь мне все ясно! Выходит, все, что они говорили, — правда. Все до последнего слова! У вас целый сонм любовниц, и вы никогда не желали быть со мной вместе. Женитьба на сестре короля была для вас лишь удачным ходом в политической игре!
 — Страсти Христовы! Да что же это вы говорите?!
 Ему потребовалось лишь одно мгновение, чтобы пересечь просторную комнату и, заключив Элинор в объятия, прильнуть к ее губам в нежном поцелуе. Никогда прежде юная графиня Пембрук не целовалась с мужчинами, но она так часто мечтала о том, как приблизит свои губы к горячим губам Уильяма! И вот наконец это произошло! Она прижалась к нему всем телом, привстала на цыпочки и обняла его за шею.
 Через несколько секунд Уильям разжал объятия и, слегка отстранившись от Элинор, хрипло проговорил:
 — Дорогая моя, я никогда еще не желал ни одну женщину с такой неистовой силой, с какой желаю вас! Кто посмел так низко оклеветать меня в ваших глазах?!
 — Ох, Уильям, я больше не могу терпеть все эти издевательства! Они шепчутся за моей спиной и смеются надо мной, потому что вы не хотите взять меня к себе! Они без стука входят в мои комнаты, когда им заблагорассудится!
 — Подождите здесь, дорогая, пока я оденусь. Я сию же минуту положу всему этому конец! Генрих не смеет позволять им шастать повсюду, словно своре шкодливых псов!
 —Нет… Уильям… пожалуйста, позвольте мне остаться здесь, с вами!
 — Элинор, дорогая, ведь мы уже обсудили этот вопрос и пришли к взаимному соглашению. Вы еще слишком молоды, чтобы быть моей женой!
 Элинор села на стул с высокой спинкой, стоявший у камина, и заговорила, тщательно подбирая слова:
 — Милорд граф, совершенно очевидно, что вы ждете свою метрессу, поэтому я задержу вас совсем ненадолго. Я вовсе не прошу вас делить со мной ложе, поскольку вы считаете, что я не смогу дать удовлетворение мужчине ваших лет. Но сжальтесь надо мной и позвольте мне просто поселиться вместе с вами! Ведь мы можем занимать отдельные покои и встречаться лишь за столом и во время прогулок! Но я хочу жить под вашим кровом, чтобы не быть посмешищем всего двора!
 Уильям растерянно провел ладонями по лицу. Ему хотелось сказать ей, что он ожидал сегодня вовсе не свою метрессу, а обыкновенную потаскушку, что услуги этой жрицы любви потребовались ему, чтобы хоть на время избавиться от наваждения, коим является для него она, Элинор! Что он днем и ночью мечтает о ее объятиях! Но подобные речи не были предназначены для ее целомудренного слуха. Достаточно того, что его невинная жена застала его полуобнаженным, ожидавшим визита шлюхи! При мысли об этом Уильям густо покраснел и отвел глаза.
 Через несколько минут он кашлянул, нарушив неловкое молчание, и проговорил:
 — Элинор, возвращайтесь в Виндзорский замок, а завтра я приеду за вами, чтобы перевезти вас к себе со всеми надлежащими почестями. Вы — графиня Пембрук, и отныне вы будете проживать под моим кровом, сопровождая меня в поездках по моим многочисленным владениям. И злые языки ваших завистников вынуждены будут умолкнуть. Мы будем жить в разных комнатах, но тем, кто так горазд перемывать чужое грязное белье, незачем знать об этом. Когда настанет время, вы разделите мое ложе. Мы решим это по обоюдному согласию. Это ведь касается лишь нас с вами, моя дорогая! — Он улыбнулся ей: —Вы согласны, Элинор?
 Она бросилась к нему и обвила его шею руками:
 — О, Уильям! Как я люблю вас! Я обещаю, что буду слушаться вас и покоряться вам во всем!
 После ее ухода Уильям долго неподвижно сидел перед камином, глядя на угасавший огонь. Он всегда был скромен и непритязателен, но теперь решил изменить своему безупречному вкусу и ошеломить юную королевскую чету своим богатством и роскошью.
 Лишь несколько дней тому назад он купил у торговцев из России множество собольих шкурок. На корабле, доставившем купцов к берегам Англии, Уильям увидел клетку, в которой томился маленький белый медвежонок. Он решил завтра же приобрести зверька в подарок королю.
 Поутру Маршал наведался в один из охраняемых складов, где размещалась немалая часть его имущества — дорогая мебель, военные трофеи, золотые кубки, врученные ему в качестве призов после многочисленных рыцарских турниров прошлых лет. Именно среди этих богатств он подыскивал подарок для заносчивой королевы Элинор.
 Взгляд Уильяма упал на массивный туалетный стол из позолоченной бронзы. Сооружение это выглядело настолько нелепо-помпезным, что Маршал сразу же остановил свой выбор именно на нем. Стол изобиловал множеством выдвижных ящиков и ящичков для всевозможных принадлежностей дамского туалета. Его увенчивало большое зеркало из полированного серебра, по бокам которого красовались четыре подсвечника в виде полураспустившихся чашечек лилий. Ножки стола были выточены также из бронзы и представляли собой некое подобие львиных лап с птичьими когтями. Неподалеку Уильям обнаружил и стул — внушительное сооружение, напоминавшее трон. «Пусть этот дар послужит актом возмездия за те унижения, коим подвергла ее величество графиню Пембрук! — подумал он. — Хотя навряд ли она сумеет распознать истинный смысл и значение моего подарка».
 Уильям послал герольдов уведомить короля о своем визите и велел своим валлийским лучникам приготовиться сопровождать его в полном боевом вооружении. Он вспомнил, какие завистливые взоры бросала королева на красавцев де Бургов, и приказал им, а также всем остальным своим рыцарям одеться в белоснежные плащи с его гербом — красным вздыбленным львом.
 В последнюю минуту перед выездом Уильям вспомнил, что не позаботился о подарке для Элинор. Он решил преподнести ей изящный плащ из шкурок белоснежных песцовых лис. Он собирался вручить ей этот дар в день ее шестнадцатилетия, но решил, что лучше подарить ей его сейчас, на глазах у завистливой королевы. А через два месяца, когда графине исполнится шестнадцать, погода станет слишком теплой, чтобы носить одежду из меха. Он подарит ей что-нибудь другое.
 Под звуки труб граф Пембрук спешился у входа в королевский дворец. Его встречали монаршая чета и множество придворных, которым любопытно было взглянуть на пышный кортеж графа.
 Элинор увидела Уильяма из окна своей комнаты. Сердце ее затрепетало от счастья, когда она услышала, как он громко объявил о цели своего приезда. Он явился за своей горячо любимой супругой графиней Пембрук! С самого утра она с нетерпением ждала его приезда, облачившись в белоснежный наряд, который так напоминал подвенечное платье!
 Генрих, который со все возраставшим удовольствием играл роль могущественного короля, взял свою Красавицу за руку, унизанную драгоценными перстнями, и торжественно прошествовал в тронный зал. Подарок Уильяма привел его в восторг. Какое замечательное пополнение для королевского зверинца!
 — Я решил назвать своего медвежонка Бруином! — сообщил он придворным. И лизоблюды-провансальцы закивали головами с таким видом, будто отроду не слыхали ничего более оригинального и изысканного.
 Через несколько минут главный церемониймейстер зычным голосом объявил, что короля желает повидать графиня Пембрук.
 — Пусть войдет! — милостиво кивнул король.
 Элинор вошла в тронный зал в сопровождении своих придворных дам, племянниц Маршала. Все они, как и их госпожа, были одеты в белое. Она с тонкой улыбкой обозрела чудовищное сооружение, предназначенное в подарок королеве, и подошла к своему супругу, присев перед ним в глубоком реверансе. Уильям подал ей руку, привлек к себе и расцеловал в обе щеки. В глазах его горели озорные, насмешливые искорки.
 — Я уж было подумала, что вы привезли этот безобразный стол для меня, и не на шутку испугалась! — прошептала она ему, сохраняя безмятежно-невозмутимое выражение лица.
 — О нет, дорогая! Вам в дар предназначается вот это! — И он взял из рук Рикарда де Бурга пушистый меховой плащ, подбитый пурпурным атласом, и набросил его на плечи Элинор. Она улыбнулась ему, благодаря его этой улыбкой не столько за роскошный подарок, столько за то, что он внял ее просьбе и защитил ее от насмешек королевы и провансальцев.
 Теперь, когда Элинор собралась покинуть королевский двор, Генрих вдруг вспомнил о своих правах старшего брата и короля. Нахмурившись, он взглянул на Уильяма и недовольно произнес:
 — Вы с Элинор состоите в браке уже много лет, дорогой Уильям, но я считаю, что моя сестра— еще совсем ребенок и по-прежнему нуждается в моей защите и опеке. Она еще слишком молода, чтобы быть супругой в полном смысле этого слова!
 Не успел он договорить, как королева с очаровательной улыбкой перехватила инициативу разговора:
 — Генрих так любит пошутить! Не правда ли, дорогой? Ведь мы с Элинор — и тезки, и ровесницы. А я уже не первый день не только именуюсь, но и фактически являюсь его женой!
 Морщины на челе Генриха разгладились. Он улыбнулся и согласно кивнул головой. Если его супруге угодно отпустить Элинор к законному мужу, что ж, так тому и быть. Тем более что и сама Элинор всем своим видом выражает готовность немедленно покинуть двор.
 Уильям проводил Элинор в занимаемое ею крыло замка, где одарил драгоценными украшениями всех ее придворных дам. Его племянницам было доподлинно известно, что Уильям добавил к приданому каждой из них значительные суммы денег. Это увеличивало их шансы сделать блестящие партии.
 — Я не сомневаюсь, что годы, проведенные при дворе Элинор, были для вас счастливыми, — сказал он им. — Надеюсь, частица ее жизнелюбия, ее доброты и великодушия навеки останется в сердце каждой из вас. Теперь же для нее и для вас настала пора покинуть этот кров. Графиня Пембрук становится моей женой, вам же следует идти путем, который предначертан для вас вашими любящими родителями.
 Он улыбнулся Элинор и поцеловал ее в лоб. Завитки ее непокорных волос коснулись его щеки.
 — Пусть слуги помогут вам в сборах! — снова обратился он к племянницам. — А когда вы будете готовы отправиться в путь, я дам каждой из вас сопровождающих из числа моих рыцарей и воинов.
 Заметив беспокойство во взгляде своей сестры Изабеллы, он обратился к Элинор:
 — Извините меня, дорогая, но мне хотелось бы обсудить кое-что наедине с леди де Клер. — Пройдя в комнату сестры, он отечески потрепал ее по плечу: — Желаешь ли ты вернуться домой к де Клеру и попытаться наладить с ним отношения, Изабелла? Или ты предпочтешь последовать за Элинор и жить под одним кровом с нами? У нас по-прежнему будут отдельные спальни. Весь этот спектакль служит лишь одной цели — заткнуть рты королеве и ее родне!
 — Ох, Уильям, неужто ты это серьезно! — удивилась Изабелла. — Ведь вы с ней созданы друг для друга!
 — Я сомневаюсь в этом. Я по-прежнему считаю, что слишком стар для нее. Итак, каково же твое решение?
 — Я вернусь домой. Но если бы… если бы эта неверность, эта вынужденная измена не давила мою душу столь тяжким бременем.
 — Но Гилберт ведь ни о чем не догадывается!
 — Я имела в виду измену не ему, а Ричарду!
 — Ну, если ты воспринимаешь все это столь трагически, то о восстановлении отношений с Гилбертом нечего и думать!
 — Уильям, я тебя не узнаю! Ты так терпимо относишься к моей измене мужу. Откуда в тебе вдруг развилась эта способность к пониманию?
 — Все очень просто, дорогая сестра: я влюблен! Но мои понятия о чести не позволяют мне дать волю своему чувству, зато я теперь вполне способен понять, что движет тобой и Ричардом.
 — Но ведь Элинор уже совсем скоро исполнится шестнадцать! — лукаво напомнила Изабелла. — Не век же ей оставаться девицей при живом муже!
 Уильям почувствовал, как жар страсти вновь охватывает его тело. Он возблагодарил Бога за то, что сестра не могла прочесть его грешных мыслей!

 12

 Бренда испросила позволения остаться, чтобы приглядеть за слугами, которые деловито паковали имущество графини Пембрук — наряды, драгоценности, посуду и мебель. Элинор не могла надивиться перемене, происшедшей с ее прежде ленивой, беззаботной, плутоватой камеристкой. По-видимому, девушка боялась, что госпожа не возьмет ее с собой в Дарем-хаус. Чем иначе можно было объяснить, что Бренда стала вдруг услужливой, внимательной и деловитой, а кроме того, стала ходить на исповедь не менее двух раз в неделю!
 Епископ Винчестерский поглощал свой плотный обед, когда слуга доложил ему о приходе Бренды. Его высокопреосвященство решил ради столь важной гостьи прервать трапезу и велел провести ее в столовую.
 — Я ждал тебя, дитя мое, — сказал он ей. — События развиваются именно так, как я планировал. — Его высокопреосвященство вытер губы полотняной салфеткой и опустил толстые пальцы в чашу с розовой водой. — Держи глаза и уши открытыми, а рот — плотно затворенным, — напутствовал он ее. — Мне необходимо знать обо всем, что делается в доме Маршалов. Вплоть до самых незначительных мелочей. Ты можешь почерпнуть массу полезных сведений от оруженосца графа Пембрука. Нежно сжав обеими своими ручками его мошонку, ты выудишь из него много любопытного и важного для меня, каким бы преданным своему господину ни был этот олух! — Питер де Рош усмехнулся и принялся крутить на пальце перстень с огромным рубином. Девушка словно завороженная следила глазами за этим камнем, казавшимся ей волшебным.
 — Скажи-ка мне, Бренда, придворные дамы Элинор будут по-прежнему находиться при ней или они решили разъехаться по домам?
 — Все они возвращаются домой, милорд епископ. Даже Изабелла де Клер, как это ни удивительно.
 — А что же в этом такого странного? — Его высокопреосвященство прищурился, ожидая услышать нечто по-настоящему важное для себя. Он не ошибся, ибо в ответ на его слова Бренда простодушно возразила:
 — Но ведь она влюблена в Ричарда Корнуоллского! А с де Клером ее ничто не связывает, кроме уз законного брака!
 Епископ улыбнулся, и глаза его превратились в две едва различимые щелочки.
 — Ты должна была рассказать мне об этом во время нашей самой первой встречи! Я хочу знать все, абсолютно все!
 — Милорд епископ, путь от Дарем-хаус до Виндзорского дворца неблизок. Как же мне удастся приходить к вам на исповеди? — Бренда не отрывала глаз от яркого рубина. Вожделение, охватившее ее, было так велико, что она едва сдерживалась, чтобы не закричать.
 — Каждое воскресенье я бываю в Вестминстере, а оттуда до Дарем-хаус рукой подать.
 — Милорд епископ… Мне нужно исповедаться и получить отпущение, — пробормотала Бренда, в душе проклиная де Роша за то, что он сам не предложил ей этого.
 — Ну конечно же, моя дорогая! Проходи вон в ту дверь, и через минуту ты поведаешь мне о своих грехах.
 Едва лишь Бренда вышла за ворота, епископ разыскал Ричарда Корнуоллского и ласково обратился к нему:
 — Вы так давно не бывали в Винчестере, ваше высочество! Надеюсь, вы прибудете ко мне на Пасху!
 Принц только и думал что о подготовке к предстоявшей войне. В его смятенном сознании не осталось места для благочестивых размышлений, о чем он без обиняков сообщил де Рошу.
 — Я своими собственными руками возложил корону на голову Генриха, когда ему было всего лишь девять лет, а вам — только семь! — напомнил ему епископ. — Вы по всем статьям были более подходящим кандидатом на звание короля, но в вас полностью отсутствует честолюбие!
 — Вы ошибаетесь, милорд епископ! — возразил Ричард. — Я весьма и весьма честолюбив. Просто у меня и в мыслях никогда не было зариться на корону, которая по праву принадлежит Генриху.
 Де Рош улыбнулся:
 — Выходит, то, чему я учил вас в детстве, все же принесло свои плоды! Но, к сожалению, ваше августейшее доверие вскоре обратилось на де Бурга и Маршала. Что ж, это вполне объяснимо. Ведь вы с Генрихом были юнцами, мечтавшими о военных подвигах и завоеваниях! Но теперь вы, Ричард, стали намного взрослее и не можете не понимать, какую огромную силу являет собой наша Церковь. Ей безраздельно принадлежит добрая половина богатств этого грешного мира, а ведь за деньги можно купить все, даже корону! Скажите, вас устроил бы титул короля Римского? — И его высокопреосвященство снова отечески улыбнулся принцу. — Когда вы были мальчиком, вы поверяли мне все свои секреты… Я попрежнему могу разрешить многие из проблем, которые кажутся вам непреодолимыми. Ведь вы единственный из Плантагенетов, кто еще не произнес священных слов брачного обета. — Его высокопреосвященство умолк, с удовольствием удостоверившись, что взгляд Ричарда мгновенно оживился. — Если бы вы, к примеру, жаждали обладать женщиной, которая, к несчастью, является женой другого, Церковь помогла бы вам устранить это досадное препятствие — ее мужа…
 Ричард понял, что старому лису стало известно о его любви к Изабелле Маршал. Как он успел узнать об этом? Ведь не может быть, чтобы Изабелла призналась в своем грехе на исповеди! Ричард никогда не решился бы заговорить с ней о возможности ее развода с де Клером, считая подобную затею неосуществимой. Однако же епископ сам предлагал ему это!
 — Милорд епископ, я был бы чрезвычайно благодарен всякому, кто помог бы мне осуществить мои честолюбивые замыслы, — сдержанно ответил он.
 — Удалось ли вам уговорить баронов принять участие в войне против Франции? — осведомился Питер де Рош.
 «Этот интриган успел разнюхать решительно обо всем!» — с негодованием подумал Ричард. Вслух же он произнес:
 — Те из них, у кого есть личная заинтересованность в войне, не нуждаются в уговорах. С остальными же мне приходится непросто. Вы, как я полагаю, против этой войны?
 — Вы ошибаетесь, дитя мое. Ничто не дает такого простора для осуществления честолюбивых желаний, как война. Она приносит многим из воинов богатство, славу, титулы, она помогает свести старые счеты, она служит делу обновления, устраняя старые порядки и привнося взамен них новые.
 Ричард поспешно распрощался с его высокопреосвященством и удалился. После разговора с этим иерархом Церкви ему хотелось как можно тщательнее вымыть руки и лицо — такое ощущение нечистоты вызывал в нем сам вид епископа. Ричард отчетливо помнил, как однажды оттолкнул толстые пальцы де Роша, ощупывавшие его гениталии. «Интересно, — подумал он, — пытался ли этот негодяй приставать и к Генриху?» У Ричарда никогда не поворачивался язык спросить об этом брата.
 Во французской кампании Ричард мог рассчитывать на поддержку Ранульфа, графа Честерского, и Губерта де Бурга, который, хотя и высказывался против войны с Францией, не осмелился бы ослушаться приказа короля. Ведь Губерт остался верен их отцу, королю Джону, когда монарху изменили все его приближенные!
 Наемники под предводительством Фалка де Броте представляли собой значительную, но, увы, слепую и равнодушную силу. Они стали бы сражаться на стороне любой из воюющих держав, лишь бы им хорошо платили. И если бы Англию расчленили на части, их сердца остались бы безразличны к подобному злодеянию.
 Ричарду хватило бы пальцев одной руки, чтобы сосчитать баронов, готовых хоть сию минуту отправиться во Францию. К числу их относились лишь Фитц-Джон, Фитц-Уолтер, Питер де Молей и Филипп д'Абиньи. Ричард понимал, что ключом к успеху является участие в этой кампании Уильяма Маршала. Если бы он согласился выступить против Франции на стороне короля, к нему тотчас же примкнули бы графы Норфолк, Дерби и Глостер, а также влиятельные де Лейси, Уоррены, де Клеры и де Феррары. Ему следовало не откладывая нанести визит Элинор в Дарем-хаус. Если она согласится с доводами брата, ей без труда удастся убедить Уильяма примкнуть к воюющей Англии.
 Уильям Маршал все последнее время находился во власти противоречивых мыслей и чувств. Юной Элинор потребовалось всего лишь несколько дней, чтобы обосноваться в Дарем-хаус. Вся челядь относилась к ней с обожанием, и ей без труда удалось войти в роль хозяйки и распорядительницы особняка. Уильям не ожидал, что пребывание в ее обществе доставит ему столько радости и наслаждения. Она была умна, весела, но в то же время сдержанна, умела настоять на своем, но делала это так, что все повиновались ей с радостью, она была неизменно чутка и внимательна к настроениям своего супруга и старалась идти навстречу его желаниям без обременительной навязчивости и угодливой суетности. А кроме того, Элинор была пленительно, чарующе женственна и соблазнительна! Это-то и составляло суть проблемы, с которой столкнулся Уильям. В присутствии Элинор огонь страсти сжигал его тело с неистовой силой, и ему стоило все большего труда сдерживаться, чтобы неосторожным словом или жестом не обнаружить перед ней владевшего им возбуждения. Но если он в течение нескольких часов избегал ее общества, то любовный пыл переставал терзать его, зато на смену ему приходило острое чувство потери. Он скучал без Элинор и тяготился своим одиночеством. В конце концов он прекратил всякие попытки бороться с одолевавшим его искушением и стал проводить все свободное время вдвоем с супругой. Теперь он не мог даже помыслить об утолении терзавшей его похоти в объятиях продажной женщины. Близость Элинор совершенно исключала что-либо подобное. Если же позывы страсти станут и вовсе непреодолимыми, ему придется мастурбировать. Другого выхода из создавшейся ситуации Уильям не видел.
 Однажды после вечерней трапезы Элинор собралась подняться к себе, но ее остановил долгий, призывный взгляд Уильяма. Она замерла, положив изящную руку на перила лестницы.
 — Останьтесь со мной еще ненадолго, — попросил Уильям. — Я разожгу огонь в очаге, и нам с вами будет тепло и уютно.
 — Не желаете ли вы сыграть в шахматы? — радостно отозвалась Элинор. — Или вы предпочитаете, чтобы я сыграла вам на лютне?
 — Дорогая, вам нет нужды развлекать меня! Я просто хочу немного побыть подле вас.
 Элинор взяла в руки чашку с каштанами, стоявшую на невысоком столике, и сняла со стены медную сковороду на длинной ручке.
 — Пока мы будем разговаривать, я поджарю каштаны! — предложила она и грациозно опустилась на коврик перед камином, у ног Уильяма, занявшего просторное кресло.
 Маршал глядел на ее изящный профиль в отсветах огня. Он отдал бы душу дьяволу, чтобы снова превратиться в восемнадцатилетнего юнца! Тогда, ни минуты не раздумывая, он овладел бы ею прямо здесь, на этом коврике! Он стал бы ласкать и нежить ее стройное тело, наслаждаясь ее ласками и даря наслаждение ей до самого рассвета.
 Элинор подхватила со сковороды горячий каштан и, очистив его, поднесла к губам Уильяма:
 — Вы когда-то сказали, что история любви моих бабки и деда весьма интересна и поучительна. Никто еще не рассказывал мне о ней.
 Уильям не мог побороть искушение дотронуться до Элинор. Он провел рукой по ее непокорным кудрявым волосам, и один из локонов послушно обвился вокруг его ладони. Элинор прислонила голову к его колену и вся обратилась в слух. Продолжая поглаживать ее по голове, Уильям начал свой рассказ:
 — Ваша бабка, Элинор Аквитанская, была замужем за королем Людовиком. Вместе со своим царственным супругом она правила Францией. Однажды ваш дед, граф Анжуйский, отправился к французскому королю с какой-то важной миссией. Генрих был чрезвычайно умен, находчив, ловок и неустрашим. Удача сопутствовала ему во всех его начинаниях. Имея весьма отдаленное родство с королевским домом Англии, он сумел стать королем нашей страны. Увидев королеву Французскую, он воспылал к ней страстью. Ему нужна была супруга, королева Англии, и выбор его пал на Элинор Аквитанскую.
 Они были несхожи решительно во всем! Генрих отличался грубостью и неотесанностью человека, большую часть жизни проведшего в военных походах, Элинор же были присущи утонченность и изысканные манеры истинной королевы. Вашего деда не смутило, что королева была на целых двадцать лет старше его и имела к тому же законного супруга. Он прямо и откровенно заявил ей, что берет ее в жены. Более того, он сказал то же самое и Людовику Французскому, потребовав от него, чтобы тот немедленно развелся с Элинор. Людовик, разумеется, с негодованием отказался.
 Но это не остановило Генриха. — Уильям замялся, не зная, как сообщить Элинор пикантные подробности этого романа. Следовало подобрать для этого как можно более деликатные выражения. Однако Генрих II, о котором он вел рассказ, понятия не имел о деликатности, касалось ли это слов или поступков. Именно грубоватая прямота, присущая ему, готовность идти напролом и во что бы то ни стало добиваться своего привлекла к нему сердце утонченной Элинор. Вздохнув, Уильям продолжил: — Он овладел вашей бабкой. Она снова и снова уступала его неистовой страсти, пока не выяснилось, что он… что он сделал ее беременной. Это послужило причиной страшного скандала, сотрясшего все королевские дворы Европы. Но Генрих добился своего. Людовик немедленно развелся с Элинор, и она стала королевой Англии. У них с Генрихом было пять сыновей и три дочери. Король и королева были без ума друг от друга. За двенадцать лет Элинор произвела на свет восьмерых детей!
 — Выходит, он заточил ее в крепость через много лет, когда страсть их остыла? — спросила Элинор.
 — Их страсть все эти годы полыхала с прежним неистовством. Когда Генрих вступил в связь с прекрасной Розамундой, которая родила ему Уильяма Салисбери, вашего дядюшку, Элинор пришла в исступление. Она принялась настраивать против него своих старших сыновей. Генрих был вынужден заключить королеву в один из ее собственных замков. Он сделал это в целях самозащиты.
 — Значит, он больше не любил ее! — вздохнула Элинор.
 — О нет, вы ошибаетесь! Они по-прежнему были близки, и королева Элинор родила четверых своих детей, находясь в заточении!
 — Мне кажется, он женился на ней вовсе не по любви, а чтобы досадить королю Франции и удовлетворить свое честолюбие! — упорствовала Элинор. — Боже, какой холодный расчет должен был руководить его поступками! Но и королева тоже хороша! Она совершила прелюбодеяние, вступив в связь с Генрихом. В общем, они вполне стоили друг друга!
 — Мне не следовало рассказывать вам об этом. — Уильям был задет за живое отповедью Элинор.
 — Как это — «не следовало»? — смеясь, воскликнула Элинор. — Ведь вы обещали никогда не скрывать от меня правды. Мои дед с бабкой были честолюбивы и злонравны, они не знали удержу ни в страсти, ни в ярости. Но из них, похоже, вышла неплохая пара. Разве могут супруги желать большего?
 Маршал опустился на коврик возле Элинор и провел костяшками пальцев по ее нежной щеке.
 — Элинор, я хотел бы взять вас с собой в Чепстоув и Пембрук. Я люблю Уэльс и надеюсь, что вы тоже полюбите его.
 — О, Уильям, неужели это правда? Я так давно мечтала побывать там!
 — Вы — графиня Пембрук. И я считаю, что пришло время познакомить вас с нашими владениями. — Маршал выбрал крупный каштан, очистил его от кожуры и поднес к губам Элинор. — Я считаю вас недостаточно взрослой для того, чтобы быть женой и матерью, но обязанности хозяйки моих угодий, похоже, вам вполне по плечу! — Он обнял ее и нежно поцеловал в висок.
 Прибыв в Дарем-хаус, Ричард обнаружил, что весь дом гудит, словно потревоженный улей. Здесь полным ходом шла подготовка к дальнему путешествию. Однако ему не удалось найти хозяина особняка ни в конюшне, ни в оружейной, ни в помещениях, отведенных для гарнизона. Принц был крайне удивлен, когда встретил Маршала в покоях Элинор. Тот помогал жене выбрать наряды, которые могли понадобиться в пути. Ричард в притворном ужасе закатил глаза:
 — Ты уже полностью починила себе этого неустрашимого воина и тонкого политика, сестра! Но я никак не думал, что ты вовлечешь его в свои сугубо дамские заботы — платья, шпильки, гребни!
 Элинор засмеялась и тотчас же оставила свое занятие. Она была рада встрече с братом.
 — Ричард, я прикажу, чтобы тебе принесли вина и эля. Мы только что получили несколько бочонков отменного эля из Кента.
 — Не торопись назад, сестра! Мне необходимо обсудить важное дело один на один с Уильямом.
 — В этом случае Элинор следует остаться, — твердо произнес Уильям. — Она имеет право знать обо всех без исключения моих делах.
 Ричард был безмерно удивлен этим заявлением Маршала. Он пожал плечами и приступил к выполнению главной цели своего визита. В нескольких словах он обрисовал Уильяму ход подготовки к войне, призывая его принять участие в походе против Франции. Он перечислил имена тех, кто уже дал согласие выступить на стороне Генриха.
 — А кроме того, — заключил он, — в наших рядах будет сражаться Симон де Монтфорт. Он уже отправился на помощь графу Бретанскому. Не так давно де Монтфорт принес присягу на верность Генриху.
 — Симон де Монтфорт? — Элинор никогда прежде не слыхала этого имени.
 — Вот так новость! — воскликнул Уильям. Повернувшись к Элинор, он пояснил: — Он —величайший воин нашего времени, отважный и несокрушимый великан. Его называют Богом войны. Он подобен неутомимой и безжалостной махине, этакой движущейся горе, которая сметает все на своем пути. Он один стоит целой армии.
 Ричард расхохотался, вспомнив, какое впечатление великий воин произвел на них с братом, когда они впервые увидели его.
 — Мы с Генрихом в его присутствии почувствовали себя жалкими карликами, его ноги и руки подобны ветвям могучего дуба. Неудивительно, что он так отважен и вынослив.
 Элинор невольно поежилась:
 — Но ведь он француз. И рассчитывать на его помощь в войне против Франции…
 — Он француз только наполовину, — возразил Уильям. — И ему по праву принадлежит графство Лестер. Но ты чем-то недовольна, Элинор? Мне казалось, что ты без ума от воинов, — поддразнил он ее.
 — Ничего подобного! — вспыхнула Элинор. — Не от воинов, а от одного-единственного воина, который, в отличие от большинства из них, учтив и безупречно воспитан!
 Уильям улыбнулся ей и вновь обратился к Ричарду:
 — Даже имея в своих рядах Бога войны и его рыцарей, вы рискуете проиграть эту кампанию. Вы должны привлечь на свою сторону еще многих и многих. Таких, например, как Суррей и Нортумберленд, а также тех, кто владеет Пятью портами.
 — Милорд граф, если вы присоединитесь к нам, остальные без колебания последуют за вами! — горячо заверил его Ричард.
 — Они сделают это без большой охоты. Вам удастся наскрести немного денег или получить от них подкрепление в виде горстки воинов. На большее никто нынче не пойдет! И, таким образом, война станет заведомо бессмысленной, ведь, чтобы одолеть Францию, потребовалось бы напряжение всех ресурсов нашей страны!
 —Король прикажет всем воинам выступить в поход, только и всего!
 — Неужто? — помрачнел Уильям. — А я отправлюсь в Уэльс и Ирландию, чтобы нанять там солдат. Вы чувствуете разницу? Воины, которых силой заставили идти в поход, сражаются неумело и неохотно. Они отнюдь не подмога, а обуза в бою. Вам следовало бы знать об этом!
 — Уильям, вы видите все в чересчур мрачном свете! А ведь Генрих уже приказал Губерту де Бургу приготовить в Портсмуте корабли для переброски наших войск и оружия!
 — Губерт никогда бы не осмелился перечить королю, — все так же мрачно процедил
 Уильям. Он не добавил к этому, что Маршалы всегда поступали согласно их представлениям о чести и любви к отечеству, отметая прочь все корыстные соображения. — Вам в любом случае следует набраться терпения. Никто не согласится покинуть свои поля, пока не окончится жатва. Следовательно, впереди у нас несколько месяцев. Я намерен показать Элинор свой Уэльс. Надеюсь, она также не откажется сопровождать меня в Ирландию.
 Элинор бросила на него взгляд, исполненный благодарности, и Маршал подмигнул ей. Ричард, решив, что супругам не терпится остаться одним, поспешил откланяться. Он поблагодарил Маршала за обещание помощи в войне против Франции и, поцеловав руку Элинор, пробормотал:
 — Адье, графиня!
 Когда они остались они, Уильям усмехнулся и сказал Элинор:
 — Мне хочется верить, что ваш брат наконец преисполнился почтения к графине Пембрук.
 — Как бы не так! — возразила она. — На слове «графиня» он едва не поперхнулся от смеха!
 У супругов вошло в привычку проводить вместе часы после вечерней трапезы, предшествующие отходу ко сну. Уильям достал из шкафа несколько походных карт и расстелил их на столе, подозвав Элинор к себе:
 — Я хотел бы сделать из вас заправского моряка, моя дорогая. Как вы смотрите на то, чтобы отправиться в Уэльс морем, а вернуться по суше?
 Элинор, стоя вплотную к Уильяму, склонилась над пергаментом:
 — Говорила ли я вам уже, как я счастлива, что стала вашей женой, милорд?
 Уильям обнял ее за талию и притянул к себе:
 — Что-то не припомню, Элинор Маршал. Попытайтесь-ка проложить для нас маршрут, я же в случае необходимости стану поправлять вас.
 Элинор принялась сосредоточенно разглядывать карты, водя пальцем по пергаменту. Уильям придвинул стул и сел на него, не сводя глаз со своей прелестной жены. Ее присутствие наполняло его душу таким счастьем, какого ему еще никогда не довелось изведать. Он не уставал любоваться ею. Выходит, это и есть любовь — когда жаждешь радовать любимую, вызывать улыбку на ее лице, ловить ее взгляды и приходить в восторг от одного прикосновения к ее нежной руке. Уильям не мог не сожалеть, что это чувство посетило его так поздно, но поскольку объектом этой всепоглощающей любви стала Элинор, то иначе и быть не могло. Ведь он намного, на целую вечность старше ее! И он благодарил Бога за то, что ему, пусть на склоне лет, довелось изведать столь сильную страсть.
 Губы Элинор раздвинулись в улыбке, и Маршал понял, что она решила задачу, которую он ей задал.
 — Поскольку весна приходит в Уэльс поздно, думаю, будет разумнее всего добраться морем до Пембрука, а оттуда отправиться в Ирландию, — начала Элинор. — В конце лета мы с вами могли бы пересечь Уэльс и остановиться в Чепстоуве, с тем чтобы уже осенью вернуться в Лондон. Ведь время сбора урожая — это не только всеобщее веселье, но и изобилие корма для лошадей, которые повезут вас домой! А кроме того, вы сами говорили, что лишь осенью вам удастся собрать войско. Я готова проявить великодушие и приютить вас на денек под своим кровом в Одигеме. Это как раз на полпути к Портсмуту, где, насколько мне известно, стоят на якоре принадлежащие вам корабли!
 Уильям заключил Элинор в объятия и прошептал:
 — Неужто вы научились читать мои мысли, волшебница и чаровница? Или ваши учителя и в самом деле сумели наполнить вашу очаровательную головку полезными знаниями?
 — Похоже, вас просто распирает от гордости за меня! — пошутила Элинор.
 — Если бы только от гордости! Меня распирает… — Но Уильям тут же спохватился и замолчал, коря себя за несдержанность. Еще немного, и он произнес бы слова, вовсе не предназначенные для ушей невинной девушки. Слава Богу, она не поняла, что он имел в виду. Он мог бы раз и навсегда покончить с ее неосведомленностью в вопросах пола. Стоило бы ему прижать ее узкую ладонь к своему восставшему члену… Ведь рано или поздно это должно произойти. Но не теперь! Она нравилась ему именно такой — невинной и безгрешной, словно дитя. Целомудрие Элинор было для него бесценным даром, и он не хотел превращать ее, еще такую молодую, в женщину, познавшую плотскую любовь. Настанет время, и он медленно, шаг за шагом поведет ее по дороге наслаждений, пока цветок ее страсти не раскроется, не достигнет своего полного расцвета.
 Уильям откашлялся и снова склонился над пергаментом.
 — Во всех моих особняках и замках есть надежные управляющие с полным штатом прислуги, поэтому нас с вами будут сопровождать в пути лишь несколько рыцарей, ну и, конечно же, ваши горничные. Осмелюсь дать вам совет: пусть их будет как можно меньше. Женщины — это такая обуза в путешествиях! К тому же они больше, чем мужчины, подвержены морской болезни. Не удивлюсь, если вам придется выхаживать их во время плавания!
 Элинор не стала спорить с супругом. Она давно поняла, что все мужчины превратно судят о женщинах, считая их слабыми, капризными, взбалмошными существами. Она постарается доказать ему, что это не так, но постепенно, мягко и ненавязчиво.
 — Я вполне могу обойтись без услуг горничных, милорд!
 — Неужто это правда? — Лицо Уильяма просветлело.
 — Если мне будет трудно справляться с нарядами и украшениями, я обращусь за помощью к Рикарду де Бургу, — поддразнила она его.
 — Вы попросите об этом меня, миледи! У близнецов де Бургов не будет ни минуты свободной: ведь им придется посетить свои владения и проверить, все ли в порядке в замках их отца! — Он внимательно вгляделся в ее лицо и каким-то чужим, глухим голосом спросил: — Рикард де Бург, этот юный красавец, и вправду вам по душе, не так ли?
 Элинор лукаво улыбнулась:
 — Да что вы, Уильям! Он ведь еще совсем ребенок!
 Маршал не смог сдержать облегченного вздоха, и Элинор почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ее мужа снедала ревность. Значит, она любима им!

 13

 Бренда не замедлила уведомить епископа Винчестерского о намечавшейся поездке Уильяма Маршала в Ирландию и Уэльс. Питер де Рош понял, что Маршал намеревался принять участие в войне против Франции и отправлялся в свои владения для вербовки воинов. Епископ был чрезвычайно раздосадован этим известием.
 Де Рош рассчитывал, что Маршал не примкнет в этой кампании к сторонникам короля, что вызовет отчуждение между ним и юным Генрихом. Такой поворот событий дал бы возможность ему, епископу Винчестерскому, восстановить утраченные позиции при особе монарха. Но увы, надежды эти рухнули. Вновь приблизиться к Генриху, получить возможность влиять на политику страны и осуществлять собственные планы можно было, лишь устранив с пути непреодолимое препятствие — верного и могущественного графа Пембрука. Питер де Рош понимал, что расправиться с Маршалом будет нелегко. Граф не обладал слабостями и тайными пороками, которыми его можно было бы шантажировать, заслуги его перед страной и королем были многочисленны и бесспорны. Юный Генрих, всегда отличавшийся капризным непостоянством в своих привязанностях, ни разу еще не попытался отдалить от себя Маршала, которого неизменно чтил и уважал. Епископу оставалось лишь одно — убить ненавистного графа Пембрука.
 — Собирается ли графиня сопровождать своего супруга? — спросил он.
 — О да, ваше высокопреосвященство! Я никогда не видела ее такой счастливой и оживленной. Хотя они с графом пока еще ни разу не были близки, — ответила Бренда. Ее не переставала изумлять и озадачивать столь странная сдержанность графа и графини Пембрук.
 — Жаль! — отозвался епископ. — Ведь, если бы они делили ложе, графиня Пембрук знала бы гораздо больше о намерениях и планах своего мужа. Она делилась бы ими с тобой, ну а ты, моя бесценная, — со мной. Но мы постараемся повлиять на Уильяма Маршала. Я дам тебе порошок, действующий во многом так же, как то зелье, коим я потчую тебя. Однако он значительно сильнее и крепче. Стоит подсыпать его в еду или питье Маршала, и тот возгорится непреодолимым, всепобеждающим желанием. Он не станет больше отдалять от себя юную Элинор, а набросится на нее, как дикий зверь на добычу. Не удивлюсь, если граф начнет засматриваться и на тебя, милашка! Но использовать порошок можно не раньше, чем все вы окажетесь в Уэльсе. В пути вам может встретиться множество случайностей и неудобств, поэтому лучше не рисковать, — вдохновенно лгал де Рош.
 — Милорд епископ, я просто не переживу разлуки с вами! — взмолилась Бренда. —Я ведь уже так привыкла каждую неделю приходить к вам на исповедь и получать отпущение грехов!
 — Маршал нанял оруженосца в помощь своему Уолтеру. Этого достойного во всех отношениях молодого человека зовут Аллан, и он является одним из моих доверенных лиц. Я научу его, как обходиться с тобой, дорогая, так что тебе решительно не о чем тревожиться! — Епископ вовсе не считал Бренду достойной своего доверия, но ему необходимо было умерить ее опасения и добиться того, чтобы девушка охотно отправилась в поездку с Mapшалами. После устранения Уильяма Маршала придется заставить ее умолкнуть навек! Питер де Рош улыбнулся про себя, вспомнив, что помогло ему сделать Аллана послушным орудием в своих руках: однажды этот детоубийца признался на исповеди во всех своих многочисленных преступлениях! Да, что ни говори, а исповедальня — это один из главнейших оплотов епископской власти!
 Узнав, что Элинор не берет ее с собой в Уэльс, Бренда расстроилась до слез. Ее успокоило лишь известие о том, что Аллан также остается в Лондоне. Она уже успела убедиться, что его высокопреосвященство сдержал свое слово: Аллан знал, как удовлетворить ее желания, как умелыми ласками довести ее жаждущее тело до полного любовного изнеможения.
 — Знаешь, — доверительно прошептала она ему, вытягиваясь на постели, — милорд епископ дал мне любовного зелья для графа Пембрука. Я хотела подсыпать немного этого порошка тебе в вино, но в последний момент передумала. Как здорово, что ты не нуждаешься ни в чем подобном, мой милый!
 Аллан заметно побледнел. Неужто эта идиотка и впрямь поверила, что Питер де Рош дал ей любовное зелье для Пембрука?! Она способна натворить немалых бед!
 — Раз уж ты не едешь с Уэльс, отдай мне этот порошок, — как можно более равнодушно проговорил он. — Вдруг я почувствую, что силы мои нуждаются в подкреплении? Ведь такую пылкую красотку, как ты, нелегко ублажить в постели!
 Аллан понял, что ему предстояло взять на себя задачу по умерщвлению графа Пембрука. Надо было запастись терпением и действовать решительно и наверняка. У него было в запасе немало времени, ведь чета Маршалов еще нескоро вернется из Уэльса и Ирландии. Следовало принять все необходимые меры предосторожности и отравить лишь еду или питье, предназначенные непосредственно Уильяму Маршалу. Ведь, если подсыпать порошок в бочку с вином, что было бы несравненно легче, половина челяди умрет или серьезно захворает, а тогда у остальных неизбежно возникнут подозрения, коих необходимо избежать в интересах епископа Винчестерского, а следовательно, и его, Аллана…
 Элинор с первого взгляда полюбила Уэльс. Ее восхитили густые леса, высокие холмы и голубые озера этой дикой страны. Она была рада случаю продемонстрировать Уильяму свое великолепное владение гаэльским языком. Супруг позволил ей присутствовать на деловых переговорах и судебных разбирательствах. Он нашел в ее лице неоценимую помощницу и прекрасную советчицу. На всех документах, которые он подписывал, красовалось также и ее имя, выведенное твердой, уверенной рукой: «Элинор, графиня Пембрук».
 Она сопровождала его на охоту с гончими и соколами, и молодые рыцари, участвовавшие в этих забавах, вскоре поняли, что граф и графиня предпочитают оставаться наедине, и держались на почтительном расстоянии от влюбленной четы. Уильям всегда помогал Элинор взбираться на лошадь и спешиться. Со временем это превратилось в один из ежедневных ритуалов.
 — Ты — моя ненаглядная женушка, не так ли? — спрашивал он, протягивая ей руку.
 — О да, Уильям! Ты же знаешь, что я навек твоя! — отвечала Элинор.
 — Ну тогда можешь остаться подле меня еще на денек! — шутил Уильям и, бережно поставив ее на землю, приникал губами к ее высокому лбу.
 Она многому научилась за эти дни от своего мудрого, справедливого наставника-супруга. Он учил ее терпению и сдержанности, он помогал ей постигать глубинный смысл событий и человеческих поступков. В управлении хозяйством всех без исключения владений, которые они посещали, Уильям предоставил Элинор полную свободу и с радостью замечал, что она прекрасно справляется с обязанностями владетельной госпожи. Где бы они ни остановились, по прошествии нескольких дней качество еды и напитков становилось заметно лучше, слуги глядели приветливее и двигались расторопнее, в помещениях становилось теплее и чище.
 Со временем супруги перебрались в Ирландию и приступили к инспекции обширных владений Уильяма. К его немалой радости, ирландцы, которые были гораздо более дикими и необузданными, чем валлийцы, полюбили свою молодую госпожу и охотно выполняли все ее распоряжения.
 Близнецы де Бурги отправились к родителям. Им предстояло завербовать в войска своего господина немалое число воинов. Впервые за долгое время Уильям чувствовал себя совершенно свободным от чар Жасмины де Бург. Ему вовсе не хотелось последовать за Рикар-дом и Майклом. Элинор, до сей поры опасавшаяся, что муж ее находится в любовном плену у чародейки Жасмины, совершенно успокоилась, поскольку Маршал не заговаривал о поездке в Портумно.
 Лето прошло в радостных трудах и заботах, в ежедневном общении. Элинор была совершенно счастлива. Но однажды, когда они уже собирались отбыть обратно в Уэльс, им нанес визит епископ Фернский.
 Маршал, сидевший рука об руку с Элинор, вежливо приподнялся навстречу вошедшему в зал старику.
 — Я не собираюсь говорить с вами в присутствии члена королевской семьи. Дело мое носит сугубо частный характер. Разговор, который я собираюсь вести, не предназначен для ушей Плантагенетов! — просипел епископ.
 — Моя жена, как вам известно, является графиней Пембрук. Она принадлежит к семье Маршалов и имеет право быть в курсе всех наших дел, — холодно возразил Уильям.
 — Ваш отец обманом отнял у меня два надела! — зло прокричал епископ, потрясая кулаком. — Я просил короля Генриха вернуть их мне, но его величество не исполнил моей просьбы. Я требую, чтобы вы сами возвратили мне мое имущество!
 — Мой отец никогда не был обманщиком и не зарился на чужое, — возразил Уильям. — Вот уже десять лет, как его не стало, и все земли, которыми владел он, перешли в мои руки. Я владею ими на законном основании. Церковь старается правдами и неправдами увеличить свои богатства. Но ведь они и без того огромны! Если бы я предпочел уступить эти наделы вам ради ваших седин и епископского сана, то принес бы горе и бедствия нынешним их обитателям. Смею надеяться, что все эти люди довольны мною и не желают иметь другого господина. Я помогаю им в голодные годы и предоставляю свободу управляться со своими хозяйствами так, как они того пожелают. Но стоит землям перейти в ваши руки, как леса тут же будут вырублены, скот — вырезан, а крестьяне и арендаторы лишатся имущества и крыши над головой. Им не останется ничего другого, кроме как податься в разбойники. Поэтому я вынужден ответить вам отказом, ваше высокопреосвященство!
 Епископ Фернский побагровел от гнева. Глаза его налились кровью. Он с ненавистью взглянул на Элинор Плантагенет, и душой его овладела неистовая жажда разрушения. Он забормотал нараспев, брызгая слюной и вытянув в сторону девушки костлявый указательный палец:
 — Будьте вы все прокляты! Скоро, совсем уже скоро от могущественной семьи Маршалов не останется и следа! Не вам, нет, не вам, согласно велению Господа, суждено плодиться и размножаться и наполнять землю! Ты, Уильям Маршал, и твои братья умрете, не оставив наследников, и все ваше имущество перейдет в чужие руки! Все это исполнится в течение года, начиная с этого самого дня!
 Глаза Элинор лихорадочно блестели, на щеках разгорелись красные пятна. Она знала, что Уильям слишком хорошо воспитан и не посмеет поднять руку на старика, к тому же облеченного высоким церковным саном. Но она была женщиной и могла позволить себе то, от чего воздерживался он. Принцесса схватила свой охотничий хлыстик и, замахнувшись на епископа, крикнула:
 — Убирайтесь отсюда! И пусть ваше проклятие падет на вашу собственную голову!
 Именем Господа всемогущего клянусь и обещаю, что нарожаю кучу детей прежде, чем мне исполнится двадцать! И тогда я, графиня Пембрук, посмеюсь над вашими глупыми словами!
 Среди ночи Уильяма разбудили звуки рыданий, доносившиеся из комнаты Элинор. Он вошел к ней и заключил ее в объятия:
 — Дорогая моя, я и не думал, что слова этого старого осла так тебя расстроят! Забудь о нем и перестань плакать!
 Элинор прижалась к Уильяму и, все еще продолжая всхлипывать, прошептала:
 — Ты уверен, что его проклятие не имеет силы, что оно не причинит тебе вреда?
 О, не принимай все это так близко к сердцу, Элинор! Ведь ты слышала весь наш разговор. Ему нужны были мои земли, и, не получив их, он едва не лопнул от злости. Епископ привык, что проклятия, которыми он сыплет направо и налево, производят должное впечатление на здешний суеверный народ. Но мы-то с тобой не какие-нибудь темные ирландские крестьяне!
 Элинор спрятала лицо на груди Уильяма и едва слышно прошептала:
 — Я хотела бы как можно скорее опровергнуть его слова!.. Я хочу иметь ребенка, Уильям! Я мечтаю о том, чтобы выносить и родить тебе сына!
 Он закрыл глаза и прижал ее к себе так крепко, что у нее перехватило дыхание. Элинор была такой юной, такой нежной и хрупкой… Что, если она умрет в родах?! Он не сможет этого пережить!
 — Элинор, я не хочу, чтобы ты забеременела прежде, чем закончится французская кампания. Я не могу пойти на такой риск! Ведь, если я буду убит, тебе придется одной растить ребенка!
 — О, Уилл! Откажись от участия в этой войне! Не оставляй меня одну! Я так боюсь за тебя!
 — Но ведь ты полюбила меня именно за мои воинские доблести! — с усмешкой возразил он. — Вспомни, как настойчиво ты добивалась, чтобы я показал тебе уязвимые места на теле противника! Разве я могу отсиживаться дома, когда все мужественные люди Англии отправятся в военный поход?
 — Прости меня, Уилл! Я не должна слезами и мольбами пытаться удержать тебя дома. Обещаю тебе, что больше не прибегну к этому оружию слабых!
 Уильям лег на спину, и Элинор положила голову ему на грудь. Он гладил ее мягкие волнистые волосы и с наслаждением вдыхал волнующий аромат ее тела.
 — Дорогая, все у нас с тобой будет хорошо, вот увидишь! Оставь все свои страхи и сомнения. В этой стране, где даже воздух напитан суевериями, самых отважных людей порой охватывают тревога и мрачные предчувствия. Что уж говорить о тебе, такой юной и впечатлительной! Нам надо поскорее возвращаться домой!
 — Уилл, не уходи, побудь со мной еще немного!
 — Хорошо, я не уйду, пока ты не заснешь. Элинор обняла его и улыбнулась сквозь слезы:
 — Мне так хорошо, когда ты рядом!
 Уильям привлек ее к себе и нежно поцеловал ее веки, ощутив на губах солоноватый привкус слез, все еще струившихся из ее глаз. Элинор чувствовала себя в его объятиях защищенной от всех бед и зол, которые могли угрожать ей. Через несколько минут дыхание ее стало ровным. Она безмятежно заснула.
 Уильям еще долго любовался спящей Элинор, так доверчиво прильнувшей к нему. Ее черные волосы разметались по белоснежной наволочке высокой подушки, длинные ресницы отбрасывали густые темные тени на свежие, тронутые легким румянцем щеки. Он не мог оторвать взгляда от ее полных губ, раздвинувшихся в блаженной улыбке.
 Он осторожно откинул край одеяла. Зрелище, представившееся его глазам, было столь волнующим, что Уильям сразу же почувствовал болезненное напряжение в чреслах. Он развязал тесемки, стягивавшие ворот ночной рубахи Элинор, чтобы полюбоваться ее молодой, упругой грудью. Он представил себе, что прикасается губами к ее соскам, и дыхание его участилось, а сердце гулко забилось в груди.
 Уильям был не в силах долее противиться снедавшему его искушению. Он снова придвинулся вплотную к Элинор и прижал свой отвердевший член к ее бедру. Элинор вздохнула во сне и переменила положение. Рука ее коснулась его напряженной мужской плоти, и Уильям огромным усилием воли подавил рвавшийся из груди стон. Он чувствовал себя так, словно застыл у райских врат, которые гостеприимно распахнулись перед ним…
 Он глубоко вздохнул и осторожно, стараясь не потревожить Элинор, поднялся с постели. В эти мгновения он чувствовал себя словно Геракл, которому поручили заведомо невыполнимые задачи. Но Уилл знал, что обуздать страсть к Элинор ему будет значительно труднее, чем мифическому герою — совершить все его двенадцать подвигов.
 Уильям Маршал завербовал в свое войско двести пятьдесят воинов и доставил их в Портсмут, место сбора английской армии. Общий надзор за снаряжением Генрих поручил Губерту де Бургу, но многие вопросы оснащения и экипировки воинов решали провансальцы, пользовавшиеся любовью и безграничным доверием короля. Нечего и говорить, что они беззастенчиво разворовывали и без того скудную королевскую казну. Губерт пытался исправить положение, жалуясь Генриху на безобразия, творимые родственниками королевы, но монарх лишь досадливо отмахивался от слов своего приближенного. Казна была опустошена, прежде чем де Бург приобрел все корабли, необходимые для переброски армии через пролив. Однажды по наущению епископа Винчестерского Генрих велел вскрыть несколько ящиков с оружием и боеприпасами. Как и подозревал его высокопреосвященство, в них оказались камни и песок.
 Рассвирепев, Генрих вызвал к себе де Бурга и обвинил его в происходящем. Монарх не стеснялся в выражениях. Он назвал Губерта вором и предателем. Лишь появление Маршала остудило гнев короля, положив конец ссоре.
 Уильям и Губерт сходились во мнении, что французская кампания, еще не начавшись, была обречена на поражение. У англичан не хватало воинов, кораблей, денег, оружия. А самое главное — боевой дух армии был удручающе низок. Но отговаривать Генриха, подпавшего под влияние провансальцев, от участия в этой затее было бы слишком рискованно, и Маршал с де Бургом вынуждены были смириться с неизбежным.
 Армия Генриха высадилась в Гаскони, юго-западной провинции, все еще находившейся во власти англичан. Симон де Монтфорт, который незадолго перед этим помог графу Бре-танскому отвоевать его владения, прибыл в ставку Генриха и предложил ему смелый и решительный план проведения кампании. Но Генрих отказался прислушаться к словам Монт-форта. Он предоставил Симону рисковать головой на переднем крае фронта, предпочитая не посылать свои войска в гущу сражений.
 Военачальники-провансальцы стали устраивать пышные празднества, они без устали пили и уировали, радуясь возможности уклониться от опасности. Генрих развлекался тем, что почти ежедневно устраивал парады и смотры войск.
 Уильям Маршал повел своих валлийцев и ирландцев на соединение с авангардом воинов Монтфорта. В ожесточенных боях с французами они одерживали победу за победой, но Генрих, несмотря на все их призывы, не торопился присылать обещанное подкрепление, без которого им было трудно не только продвигаться вперед, но и удерживать за собой завоеванные территории.
 Симон де Монтфорт с первой же встречи сумел расположить к себе Уильяма. Великан шести с половиной футов ростом полностью оправдывал свою репутацию непобедимого воина, Бога войны. Маршал никогда еще не видел человека, который настолько превосходил бы всех окружающих ростом, гордой выправкой, безупречностью мощного сложения. Он был прирожденным лидером, командиром, которого с почтительным вниманием слушались все окружающие. Кроме того, он проявил себя блестящим стратегом, что позволяло ему выходить из всех сражений с минимальными потерями. Воины любили его и все как один доверяли ему.
 Часто после боя Уильям и Симон забирались в походный шатер, чтобы обсудить мельчайшие детали сражения. Узнав Симона ближе, Уильям понял, что молодой де Монтфорт весьма честолюбив, но, в отличие от многих, кто с избытком наделен этим качеством, превыше всего на свете ценит свою честь и воинскую доблесть и ни в коем случае не готов пожертвовать ими в угоду своим амбициям. Это был прямодушный, мужественный и неустрашимый рыцарь.
 Симон знал имена всех своих воинов. Не раз, рискуя своей головой, он выносил раненых с поля боя. Во многих случаях он предпочитал делать это сам, а не посылать за ранеными громоздкие конные или уязвимые пешие отряды с носилками.
 Маршал налил Симону кубок эля и присел к грубому, наспех сложенному из валунов походному очагу.
 — Ты можешь назвать меня предателем, но король наш — такой же воин, как я — архиепископ Кентерберийский, — мрачно произнес Симон.
 Уильям кивнул:
 — Мы оба с тобой знаем, что только решительная массированная атака может принести нам победу. Но, к сожалению, убедить в этом короля не представляется возможным. Все последнее время он прислушивается лишь к советам своей новой родни. В течение многих лет я был его правой рукой. Мне удавалось заставлять его делать все, что я считал наилучшим для блага Англии, а теперь помыслами Генриха овладели эти провансальцы, которые крепко держат его за рожок. Родственнички!
 Симон расхохотался:
 — Но ведь ты тоже его родственник, не так ли?
 — Да, я — муж его сестры, — согласился Уильям. — Конечно, будучи сыном таких ужасных родителей, как покойный король Джон и королева Изабелла, Генрих мог бы оказаться и вовсе законченным негодяем. Я старался заменить ему отца, привить ему качества, коими должен обладать монарх, но, признаться, не слишком преуспел в этом. Ведь я не мог неотлучно находиться при особе короля. Ах, если бы Генриху досталась смелость Ричарда и хоть малая толика ума, которым наделена Элинор, он был бы блестящим правителем!
 — Да, трудно поверить, что его дед — великий Генрих II. Нашему королю наверняка делается тошно от одной мысли, что дед его правил страной, трижды превосходящей нынешние владения Людовика Французского. Я не устаю восхищаться покойным Генрихом. Он получил Англию, Бретань и Нормандию от Генриха I, унаследовал от своего отца Турень и Пуату, а Гасконь и Аквитания достались ему в качестве приданого королевы Элинор, которую он отнял у законного супруга. — И Симон восхищенно прищелкнул языком.
 — Он был очень целеустремленным человеком и умелым правителем. Нам так сейчас не хватает сильной, уверенной руки, — посетовал Уильям. — Губерт де Бург слишком занят собой и своими владениями, Ранульф Честерский — глубокий старик. Выходит, что некому стать настоящим предводителем наших баронов, некому избавить короля Генриха от дурных советчиков — епископа Винчестерского и алчных савойяров.
 Симон, так же как и Уильям, придерживался весьма невысокого мнения о церковных иерархах.
 — Они принимают постриг только потому, что этот путь приводит их к почестям и благосостоянию. Я со своей стороны всегда противостоял влиянию Папы, особенно в вопросах, касавшихся Англии.
 — Возможно, ты слишком строг, де Монтфорт, но я не могу не согласиться с тобой. Ты не только прирожденный воин, вождь и командир, у тебя ясный ум и тонкое политическое чутье. Недаром же ты лучше, чем любой англичанин, разобрался в сути преобразований Генриха II.
 — Я? — удивленно спросил де Монтфорт. — А как насчет тебя? Ведь Маршалы — некоронованные короли Англии. По слухам, которым я склонен верить, вашей семье принадлежит едва ли не половина всех богатств государства.
 — Знаешь, Симон, я просто устал от всего этого. И мне больше не по душе быть королем при юном Генрихе. Я устал оттого, что он раздает своим фаворитам деньги и владения, которыми не располагает, а больше всего я устал от участия в этой бездарнейшей из военных кампаний. Я мечтаю лишь о том, чтобы поскорей вернуться домой к моей прелестной жене и позаботиться о продолжении рода.
 Симон де Монтфорт рассмеялся:
 — Мне приятно слышать это от тебя. Любовь между супругами нынче так редка. И многие из воинов и рыцарей рады сбежать от своих жен куда угодно, пусть даже и во Францию, где их ждет заведомое поражение.
 — Признаться, у меня пока еще нет опыта семейной жизни, — вздохнул Уильям, — ведь сестра короля была девятилетним ребенком, когда мы с ней поженились. Я гожусь ей в отцы. И меня не перестает тревожить то, что девушка пожертвовала ради меня своей юностью.
 Симон решил промолчать в ответ на эти сетования Уильяма. Он пытался представить себе жену Маршала. Де Монтфорт не сомневался, что молоденькая, капризная и избалованная принцесса наверняка успела наставить Уильяму рога.
 — Вам, конечно же, надо завести детей, — вполголоса пробормотал он.
 Уильям невесело усмехнулся:
 — Я и сам все время думаю об этом, ведь мне уже сорок шесть. — Он поставил пустой кубок на походный столик. — Они наконец-то посылают нам подкрепление. Завтра утром сюда подойдет Честер. Он должен тебе понравиться. Лет сорок тому назад он был одним из блестящих военачальников короля Генриха II.
 Симон поднялся на ноги:
 — Честер завладел моими землями и титулом, и я намерен во что бы то ни стало вернуть их. Я хочу в самое ближайшее время стать графом Лестером.
 Симон вышел, а Маршал устремил неподвижный взор на плясавшие в очаге языки огня. В последних словах Симона ему почудилась угроза. Он не сомневался, что Бог войны скоро вернет себе свои владения и титул.
 Подкрепление, присланное королем Генрихом, прибыло как нельзя более вовремя: Людовик Французский успел уже стянуть все свои войска к месту расположения передовых отрядов англичан и повел их в решающее сражение против Симона де Монтфорта и Маршала. И роскошные виноградники этой палимой солнцем страны превратились в арену военных действий, и землю, где наливались соком гроздья муската, залила кровь французов и англичан. Обе противоборствующие армии сражались храбро и отчаянно.
 Симон де Монтфорт, как и прежде, возвышался над всеми воинами и рыцарями, его высокий шлем с ярко-красными султаном мелькал то здесь, то там. Он без устали орудовал своим длинным тяжелым мечом и боевым топором. Огромный вороной жеребец Симона с яростным ржанием носился по полю боя, сметая все на своем пути. Конь и всадник представляли собой настолько устрашающее зрелище, что зачастую неприятельские солдаты, увидев этого великана, оседлавшего чудовище, в ужасе разбегались в стороны.
 От Монтфорта не отставали два его оруженосца — Гай и Рольф, отец и сын. Они пользовались репутацией отважных и неустрашимых воинов, поскольку Монтфорт, а следовательно, и они всегда оказывались в гуще сражения. На самом же деле за спиной Монтфорта они чувствовали себя не менее защищенными, чем в самом надежном тылу.
 Отражая и нанося удары, Симон то и дело искоса поглядывал на старого Ранульфа, графа Честера. Старик сражался на славу. Его силе, мужеству и выдержке мог бы позавидовать едва ли не любой более молодой воин. Но, если бы он пал в сражении, Симон получил бы назад свои земли и титул. Он так давно мечтал об этом, что обладание угодьями и право именоваться графом превратилось у него в своего рода навязчивую идею. Внезапно старик Ранульф покачнулся в седле и рухнул наземь. Сердце Симона подпрыгнуло и бешено забилось в груди. Что он чувствовал в этот момент? Надежду, торжество? Не успев еще толком разобраться в снедавших его противоречивых ощущениях, Симон направил вороного туда, где Честер готовился свести счеты с жизнью. Французы, окружившие было старого воина, при виде Симона бросились врассыпную. Симону удалось осадить своего коня, который едва не ступил копытом на грудь поверженного Ранульфа.
 Голубые глаза, полуприкрытые морщинистыми веками, с мольбой обратились к Симону. В сознании де Монтфорта молнией пронеслась мысль, что жизнь старика висит на волоске, что стоит ему отпустить поводья, и Ранульф будет мертв, а значит, мечта его жизни осуществится. Но Симон лишь тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и сказал себе, что никогда не запятнает свою честь столь трусливым и подлым поступком. Он рано или поздно вернет себе все, что по праву принадлежит ему, но сделает это честно, в открытую. Монтфорт легко соскочил с коня, подхватил тщедушного старика и усадил его в свое седло. Французы, которые успели к этому времени опомниться и принялись снова окружать графа Честера, были безжалостно заколоты копьями Гая и Рольфа и зарублены топором Симона. На все это им потребовалось лишь несколько секунд.
 Симон приказал оруженосцам вынести раненого графа с поля боя. Прежде чем они скрылись из виду, Честер прокричал:
 — Вы спасли мою жизнь! Я ваш должник навеки!
 Симон, потрясая в воздухе мечом, крикнул ему в ответ во всю мощь своих легких:
 — Я — законный граф Лестер! Верните мне мой титул и мои владения, на большее я не претендую! — И, повернув своего могучего коня, он помчался в самую гущу сражения.
 В сумерках, когда битва закончилась и над поверженными виноградниками раздавались лишь стоны раненых и ржание коней, Симон де Монтфорт подошел к Маршалу, который нес на руках раненого или убитого бойца, судя по изящным латам принадлежавшего к знатной фамилии. Приблизившись к Маршалу, Симон бережно принял из его рук тяжелую ношу.
 — Боюсь, наша помощь запоздала. Бедняга уже коченеет. — И Симон опустил недвижимое тело на траву. Из шеи ирландского рыцаря, там, где курчавились его светлые волосы, торчала английская стрела.
 — Кто он такой? — сдвинув брови, спросил Симон.
 — Гилберт де Клер, — ответил Маршал, проглотив комок в горле. — Он… муж моей сестры. — И, наклонившись над убитым, он осторожно извлек стрелу из его тела.
 — У него были враги среди английских рыцарей? — мрачно спросил Симон.
 — Я не знаю. Надеюсь, это произошло случайно.
 Маршал и Монтфорт с трудом заставили себя подчиниться приказу короля, велевшего им вернуться в Гасконь. Они хорошо знали, что стоило им отступить, и завоеванная территория оказалась бы в руках Людовика. Более того, англичане, валлийцы и ирландцы не могли смириться с мыслью об этом вынужденном отступлении.
 Прибыв в ставку короля, они застали его величество в мрачном и капризном расположении духа: Генрих страдал несварением желудка.
 — Эта кампания была обречена на поражение еще до ее начала, — плаксивым тоном произнес Генрих. Он был угнетен исходом этой войны и явно искал козла отпущения, на котором можно было бы выместить злобу и разочарование. И многие уста в эти дни нашептывали ему одно и то же имя, имя Губерта де Бурга. Генрих поднял глаза на Маршала.
 — Ну что ж, вы можете торжествовать, — кисло произнес он. — Ведь вы, как и Губерт, высказывались против этой войны. Ваш отец должен был потребовать голову Людовика, когда подписывал условия перемирия между Францией и Англией.
 Уильям гордо выпрямился. Он не впервые сталкивался с неблагодарностью Генриха, но ему было невыносимо слышать несправедливые упреки в адрес покойного отца из уст этого никчемного монарха. Он сжал рукоятку меча с такой силой, что костяшки его пальцев побелели. Де Монтфорт восхитился его умением не выказывать своих чувств.
 — Вы недужны, сир, вам надо поскорей вернуться домой и приступить к лечению.
 Генрих кивнул, и мысли его немедленно приняли другое направление.
 — Да, вы правы, Монтфорт, я и в самом деле чувствую себя прескверно. Но я решил отправить вас и Ричарда первыми, чтобы вы утихомирили недовольство баронов. Они ведь будут страшно раздосадованы тем, что все их деньги потрачены впустую, что мы не вернули себе ни акра французской земли.
 Симон де Монтфорт едва не расхохотался. Ведь в этой кампании он с горсткой воинов отвоевал для бездарного Генриха Бретань и был близок к тому, чтобы вернуть Аквитанию во владения английской короны! Эти земли принадлежали бы сейчас Генриху, если бы он не мешал военачальникам своими нелепыми приказами.
 — Предоставьте свою армию в мое распоряжение, сир. Я уверен, что смогу победить Людовика. Ведь за всю мою жизнь я еще не знал поражений.
 — Сегодня утром у меня побывал Честер. Не знаю, как вам это удалось, но старик готов вернуть вам земли и титул. Вы нужны мне в Англии, Симон. Сейчас, как никогда прежде, я нуждаюсь в вашей поддержке. — Генрих с мычанием схватился за живот: — Мне так недостает моей жены. Я только и знаю, что блюю да сижу на горшке с тех самых пор, как переспал с этой маленькой армейской шлюхой.
 Симон и Уильям едва удержались от того, чтобы не улыбнуться торжествующими, злорадными улыбками. Бог все-таки наказал этого гадкого, заносчивого мальчишку! Они вернулись в лагерь и стали готовиться к возвращению на родину. Уильям испытывал огромное, ни с чем не сравнимое облегчение. Хотя ему приходилось отступать, незаслуженно и несправедливо признав поражение, которого могло не быть, они все же возвращались в Англию, они были целы и невредимы, впереди Уильяма ждала встреча с Элинор, а де Монтфорта — введение в наследство.
 — Поздравляю, ведь ты скоро станешь графом Лестером.
 Уильям был от души рад, что Симону удалось так быстро добиться желаемого. И еще одно радовало его в эти тревожные, полные горечи дни: принц Ричард не участвовал в решающем сражении с французами и, следовательно, не мог быть повинен в смерти Гилберта де Клера.

 14

 А в Англии бароны, понесшие все расходы, связанные с французской кампанией, желали во что бы то ни стало получить достойное возмещение своих издержек. Королевский совет принял решение, что сразу же по возвращении монарха от него следует потребовать подписания указа, восстанавливающего Великую хартию. Король нуждался в деньгах и военной поддержке своих подданных. Они считали, что пришло время настоять и на своих правах. В конце месяца все военачальники вернулись на родину. Лишь Уильяму Маршалу пришлось задержаться во Франции: Генрих приказал ему руководить отправкой воинов, лошадей и снаряжения на судах в Англию, и Маршал не мог не подчиниться этому приказу.
 По мере приближения дня отъезда в душе Маршала росли беспокойство и волнение. Прежде он никогда бы не подумал, что будет так отчаянно, так остро переживать разлуку с кем-либо. Ему так недоставало Элинор! Ее отец, король Джон, был прав в одном: она и в самом деле была бесценным сокровищем. Уильям любил ее больше жизни. Полгода тому назад она отпраздновала свой шестнадцатый день рождения, и по прибытии в Англию он намеревался во что бы то ни стало разделить с ней ложе. Она владела его мыслями с рассвета до глубокой ночи, а когда он засыпал, посещала его в нежных, страстных, томительных сновидениях.
 Уильям отправил Рикарда де Бурга на первом из отплывавших в Англию судов, наказав ему немедленно отправиться к графине Пембрук и неотступно находиться подле нее. Он передал Рикарду послание к Элинор, первое за всю его жизнь любовное письмо:

 Моя бесценная Элинор!
 Хотя война с Францией явилась для нашейстраны большой трагедией, я счастлив, что она завершилась, что я скоро увижу тебя и смогу заключить тебя в свои объятия.
 Я бесконечно рад, что ты сопровождаламеня в поездке по Ирландии и Уэльсу. Теперь, находясь вдали от тебя, я то и дело вспоминаю дни, проведенные в этих благословенных землях, твои слова и улыбки, наши разговоры, прогулки. Это время оказалось самым счастливым во всей моей жизни. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу тебя, дорогая, спускающейся с барки Ричарда у причала Тауэра. Когда ты присела передо мной в реверансе и широкий подол твоего красного платья опустился на серые гранитные ступени, у меня занялось дыхание. Мне кажется, именно тогда я полюбил тебя, моя бесценная.

 Уильям отложил перо и закрыл глаза. В то же мгновение он увидел Элинор, но на сей раз он представил ее себе обнаженной, лежащей на белоснежных простынях; с разметавшимися по подушке роскошными темными волосами. Вот она потянулась к нему и дотронулась до его груди своими тонкими пальцами. Уильям издал стон и снова открыл глаза. Его мужская плоть, как и всегда, реагировала на любое воспоминание о ней. Он было пожалел о том, что не овладел ею перед разлукой, но это сожаление быстро уступило место радости предвкушения. Ведь им еще предстояло познать друг друга до конца. Уильям улыбнулся. Он решил намекнуть ей на это в своем письме.

 Если ты, дорогая, недовольна убранствоммоей спальни в Дарем-хаус, можешь поменятьв ней мебель и драпировки по своему вкусу. Возможно, когда я вернусь, мы с тобой предпочтем какую-нибудь другую комнату. Я считаю дни, часы и мгновения, разделяющие нас. Ты — бесценное сокровище, обладателем которого я по милости Божией стал в тот день,когда назвал тебя графиней Пембрук.
 Навеки твой Уильям.

 По прибытии в Вестминстер Ричард, герцог Корнуоллский, был препровожден в часовню, где его с нетерпением дожидался Питер де Рош. Принц предпочел бы не встречаться с его высокопреосвященством, но Генрих не так давно снова приблизил к себе Винчестера, и Ричард не решился уклониться от этого свидания. Епископ был назначен лордом-казначеем королевства. Ричарда злило, что легкомысленный Генрих пожизненно утвердил де Роша в этой должности, но в еще большее негодование привело его известие о том, что Питеру доверена большая королевская печать. Направляясь на встречу с епископом, Ричард решил затравить этого опасного зверя в его же собственном логове.
 — Милорд епископ, теперь, когда я вернулся из Франции, вы можете отдать мне на хранение государственную печать.
 Губы Винчестера раздвинулись в снисходительной улыбке.
 — Полагаю, что дело, которое мы с вами обсуждали, разрешилось к вашему полному удовольствию. Не так ли, ваше высочество?
 Ричард растерялся. Он не ожидал, что Питер направит разговор в это русло. Неужели ему удалось получить разрешение на расторжение брака между Изабеллой и де Клером?
 — Изабелла может надеяться на развод? — недоверчиво спросил он.
 — Разве мы говорили о расторжении брака? Ведь речь шла об устранении препятствия, ваше высочество.
 — А по-вашему это не одно и то же? — спросил вконец опешивший Ричард.
 — Дело о разводе могло бы тянуться долгие годы. По-видимому, вас еще не оповестили о том, что Гилберт де Клер пал в сражении на французской земле.
 Ричард потерял дар речи. Не веря своим ушам, он вперил остановившийся взор в лицо Питера де Роша. Часто в бессонные ночи он мечтал о таком исходе событий. Неужто этот хитрый боров намекает теперь, что организовал убийство Гилберта потому, что его просил о том Ричард? Боже милостивый. Винчестер жаждет восстановить свою былую власть над ним! На лбу Ричарда выступил холодный пот. Он ни за что на свете не согласился бы получить желаемое такой дорогой ценой.
 Если Изабелла когда-нибудь узнает об этом, ее любовь к нему сменится лютой ненавистью. Мысли о необходимости изъятия у Питера государственной печати сменило в душе Ричарда беспокойство об Изабелле. Знает ли она уже, что стала вдовой? Перейдут ли владения и титулы Глостера к их сыну Ричарду? Принц решил немедленно ехать к ней. Она будет настаивать на соблюдении предписанного приличиями срока траура, но он убедит ее выйти за него замуж, как только получит разрешение Генриха и одобрение Совета.
 Прибыв в Глостер, Ричард застал в траурном наряде не только саму Изабеллу, но и всех жителей города, искренне оплакивавших молодого графа.
 Изабелла вышла к нему в окружении слуг и сдержанно приветствовала его, едва подняв глаза.
 Ричард побывал здесь лишь однажды, когда Изабелла неожиданно покинула Виндзор и он последовал за ней, требуя объяснений этого поступка. Изабелла призналась, что беременна от него, и умоляла Ричарда как можно скорее покинуть ее владения, чтобы не навлечь беды на них самих и их будущего младенца. Воспоминание об этом молнией промелькнуло в голове Ричарда. Сердце его болезненно сжалось.
 Однако на сей раз он не покинет ее. Нынче ничто не препятствовало им стать мужем и женой перед лицом всего света. Он не обращал внимания на неодобрительные взгляды, которые бросала на него челядь замка. К черту их всех! Ведь он — принц крови, и это дает ему права и привилегии, которыми не обладает никто из простых смертных.
 — Мне необходимо обсудить некоторые важные дела с графиней Глостер. Я прошу вас удалить отсюда всех посторонних, — не терпящим возражений тоном обратился он к управляющему. Слуги молча подчинились. Ричард и Изабелла остались одни.
 — Давай поднимемся наверх, — сказал Ричард и, обняв Изабеллу за талию, повлек ее к боковой лестнице. Изаббела с мольбой посмотрела ему в глаза. Принять его в своей комнате было бы неслыханным нарушением приличий, о котором она не могла и помыслить. Пугливо оглянувшись, она прошептала:
 — Ричард, тебе не следовало приезжать сюда. Ведь слуги только и знают, что сплетничают. Они ославят меня на всю страну.
 — Их злые языки остановятся в то мгновение, когда я объявлю, что вскоре ты станешь герцогиней Корнуоллской.
 Он прижал ее к своей груди, и Изабелла, уткнувшись лицом в складки его нарядного камзола, разразилась рыданиями.
 — Я так люблю тебя, Изабелла! И мне невыносимо видеть тебя в этих черных одеждах.
 — Но мне придется носить траур целый год, — всхлипнула она.
 — Черта с два! Разве ты не слыхала, что я сказал? Мы с тобой поженимся в самое ближайшее время.
 — Ричард, мы не можем пожениться до истечения срока моего траура. Даже и тогда это вызовет скандал.
 — Плевал я на скандалы! — Он сорвал с ее головы черную вуаль и бросил на пол, провел ладонями по ее волнистым каштановым волосам и принялся целовать мокрое от слез лицо.
 Изабелла стала отвечать на его поцелуи, не в силах противиться охватившему ее вожделению.
 — К черту траур! Ты станешь моей, как только Генрих вернется в Англию и даст нам разрешение на брак. Ведь ты знаешь, что он не откажет мне. — Он улыбнулся, склонив голову набок: — Как только весть о твоем вдовстве распространится по Англии, все искатели богатого приданого толпами ринутся просить твоей руки. Я не хочу рисковать. Вдруг ты предпочтешь мне одного из них!
 — О, Ричард…
 Он стал расстегивать крючки, наглухо стягивавшие ворот ее черного платья. Изабелла отпрянула.
 — Ричард, слуги, — слабо запротестовала она.
 — Ведь мы поженимся, как только король вернется в Англию, — повторил Ричард, продолжая раздевать ее.
 — На двери нет замка, — воскликнула она, дрожащей рукой стягивая распахнутый лиф платья.
 Ричард метнулся к двери и, подняв массивный стул, засунул его ножку в дверную ручку. После этого он снова подошел к Изабелле, зная, что больше не встретит с ее стороны ни малейшего сопротивления.
 Симон де Монтфорт счел было Ранульфа Честерского одним из самых благородных людей островного королевства. Направляясь к своим владениям с сотней рыцарей и воинов, он не уставал восхищаться красотой английской природы. Глядя на тучные нивы, густые леса, синие озера, он чувствовал, что является частицей этой земли. Нося французское имя, он тем не менее всегда ощущал себя англичанином. Глаз его радовало царившее повсюду изобилие. На зеленых равнинах паслись многочисленные стада овец, коров и коз. Крестьяне, при приближении отряда выходившие на пороги своих хижин, смотрели на воинов приветливо и без всякой боязни, иногда из-за их спин выглядывали краснощекие жены, у порогов хижин возились крепкие, упитанные ребятишки. Жилища крестьян были сложены из прочных бревен или массивных каменных глыб и покрыты соломой и камышом.
 Симон направлялся в свои новообретенные владения. Хотя он еще не получил патент на земельные угодья и титул графа Лестера, Симон не сомневался, что выполнение этой формальности являлось лишь вопросом времени. Его земли были разбросаны в дюжине разных округов, и везде его ждала одна и та же картина: все наделы, отныне принадлежащие ему, были безнадежно запущены. Стада оказались давным-давно уничтожены, леса вырублены, дичь выбита. Повсюду его встречали хмурые взгляды обнищавших крестьян, и вид этих разоренных земель являл собой печальный контраст с окружавшим их изобилием. Наследство, доставшееся ему, оказалось не благословением, а тяжким бременем.
 Симон невесело усмехнулся, осознав, что Честер, отдав ему дань благодарности, снял со своих старческих плеч непосильную ношу. Де Монтфорт не замедлил оповестить короля Генриха о положении дел.
 — Мой дорогой Симон, решение этой проблемы выглядит для меня очень простым. Вы должны поступить так, как делают в подобных обстоятельствах все бароны: жениться на богатой наследнице. Ведь именно таким путем дед ваш приобрел титул графа Лестера. Мой брат Ричард скоро вступит в супружество со вдовой де Клера и войдет в могущественную и состоятельную семью Маршалов.
 Симон и сам уже не раз подумывал о женитьбе, хотя сердце его до сей поры оставалось свободным. Владетельному графу нужна была супруга, которая могла бы взять на себя управление его имениями и обеспечить ему продолжение рода. Будучи человеком расчетливым и практичным, Симон считал брак лишь выгодной сделкой, деловым союзом, в котором каждая из сторон ищет для себя определенных выгод и в большинстве случаев обретает их.
 — Я нисколько не возражаю против этого, сир. Возможно, вы сказали это неспроста и у вас уже есть на примете подходящая для меня партия.
 — Черт возьми, я бы устроил это за минуту, но в настоящее время в Англии навряд ли найдется невеста, достаточно богатая для того, чтобы вернуть вашим землям былое благополучие и процветание.
 Симон недоверчиво поднял брови:
 — Неужто во всем королевстве не найдется состоятельной вдовы или девицы, достойной носить мое имя?
 — Таковые отыщутся, полагаю, их не меньше дюжины, но все они еще не вышли из детского возраста.
 — Но деньги нужны мне теперь, сир, и я не могу ждать, пока девочка превратится во взрослую леди, а ее отец умрет, оставив ей наследство, — нахмурился Монтфорт.
 — О, это затруднение легко преодолимо, — заверил его Генрих. — Вам следует лишь занять необходимую сумму под будущее наследство у любого из наших ростовщиков. Однако, к сожалению, юная супруга не сможет подарить вам наследников, пока не достигнет пятнадцати или даже шестнадцати лет.
 Но мысль о том, что великан де Монтфорт мог бы стать супругом одной из юных англичанок, едва вышедших из детского возраста, показалась обоим вздорной и нелепой.
 — Нам следует поискать невесту для вас за пределами Англии, — помолчав, задумчиво проговорил король. —После сокрушительных поражений, которые вы, Монтфорт, нанесли французской армии, в этой благословенной земле должно было остаться немало богатых вдовушек. Как насчет Маго, графини Булонской? Она уже в летах, но, думаю, охотно пойдет за вас.
 Симон тяжело вздохнул. Он прекрасно знал, что Маго — старуха.
 — Я могу сегодня же послать депешу Уильяму Маршалу. Пусть переговорит об этом с самой леди.
 Симон холодно поблагодарил короля, горько жалея о том, что начал этот разговор. Симон отнюдь не был идеалистом, а союз с Маго сулил ему немалые выгоды, но при мысли о том, что ему придется заключать в объятия эту старую, некрасивую женщину, Монтфорту захотелось броситься в ближайший бордель и разделить ложе с любой из его обитательниц.
 Вернувшись в Англию, Рикард де Бург отправился к Элинор и вручил ей письмо Уильяма. Она была вне себя от радости, хотя и знала, что ее обожаемый супруг прибудет в Лондон на самом последнем из кораблей.
 Она снова и снова перечитывала его письмо, и краска стыда и радостного предвкушения не сбегала с ее щек. Элинор не могла не волноваться в предвидении этой новой встречи с Уильямом. Мечта, которая владела ее душой шесть долгих лет, наконец должна была осуществиться. Глаза Элинор блестели, она летала по комнатам Дарем-хаус, едва касаясь пола, и то и дело принималась напевать веселые песенки.
 Питер де Рош и его незаконнорожденный сын Питер де Рив сообщили королю, что казна совершенно пуста. Это известие не стало для Генриха новостью, но отец с сыном сумели убедить монарха, что винить в случившемся следовало одного лишь Губерта де Бурга. Они наперебой внушали королю, что лишь по вине Губерта была затеяна дорогостоящая кампания против Уэльса и что война с Францией окончилась столь плачевно из-за него же. Более того, правая рука Губерта Стивен Сигрейв снабдил интриганов документами, свидетельствовавшими о том, что Губерт, находясь на посту юстициария Англии, злоупотреблял доверием короля и разворовывал казну. Отец и сын считали, что Губерта следует отстранить от всех занимаемых должностей.
 — Но ведь он — пэр королевства, — возразил Генрих, все еще испытывавший почтительный страх при виде Губерта.
 — Ну и что с того? Ведь он предатель! — веско произнес Винчестер.
 За последнее время Генрих привык принимать и осуществлять стремительные и неожиданные решения по наущению провансальцев. Сознание собственной власти опьяняло его. Все они наперебой твердили ему:
 — Ведь ты же король… будь непреклонным… пусть все они знают, как страшен ты в гневе. Не позволяй им командовать тобой!
 Теперь Питер де Рош задел все ту же чувствительную струну в его сердце.
 — Прежде чем я лишу Губерта своего доверия, я поговорю с Уильямом Маршалом, — сказал Генрих, не желая безоговорочно подчиняться воле епископа. Питер де Рош понимал, что ему не удастся оклеветать и опорочить Маршала, поэтому он с вымученной улыбкой произнес:
 — Мы все восхищаемся графом Пембруком, сир, но не слишком ли вы изнуряете его трудами? Только что вы велели ему разобраться во всех тех беспорядках, которые де Бург устроил во Франции. И вот, едва он ступит на родную землю, вы желаете, чтобы он помог вам решить проблему, связанную все с тем же де Бургом. А ведь королю надлежит самому принимать решения и добиваться их осуществления. Ведь невозможно все дела королевства переложить на плечи Маршала, как бы широки и могучи они ни были.
 — Вы правы, — сказал Генрих. — Я потребую у Губерта де Бурга отчета за каждый золотой из королевской казны. А когда вернется Маршал, мы обсудим с ним результаты этого отчета.
 Питер де Рош едва не взвыл от досады, но, взяв себя в руки, возобновил атаку с другого фланга:
 — Это очень мудрое решение. Вы сами убедитесь, в каких чудовищных злоупотреблениях повинен этот человек. Он не назначил ни одного нового шерифа, а управление королевскими резиденциями ведется из рук вон плохо и требует чудовищных издержек. Не соблаговолите ли вы назначить Питера де Риво первым министром королевского двора и смотрителем лесных угодий? Это сразу положило бы конец многочисленным злоупотреблениям. Я уверен, что, приняв это мудрое решение, вы в самом скором времени станете обладателем бесчисленных богатств, кои так подобают вашему королевскому сану.
 Генрих молча кивнул, подавив тяжелый вздох.
 Губерт прибыл из лондонского Тауэра в Дарем-хаус на борту своей барки. Графиня Пембрук встретила его с улыбкой:
 — Милорд, Уильям еще не вернулся. Генрих отправил его по какому-то срочному делу в Булонь.
 Губерт упал в кресло, словно у него подкосились ноги. Элинор не могла не заметить, как он осунулся и постарел за последние несколько дней.
 — Не позвать ли мне ваших племянников, Губерт? Может быть, они могли бы чем-то помочь вам? — И, не дожидаясь ответа, она отправила пажа за Рикардом и Майклом.
 При виде дяди, с остановившимся взором и бессильно опущенными руками сидевшего в высоком кресле, Мик не на шутку встревожился.
 — Что случилось? — спросил он.
 — Мик, я только что получил вот этот официальный документ от королевского казначея. — Он взглянул на Элинор, словно не решаясь попросить ее уйти.
 Девушка тут же поднялась и с улыбкой произнесла:
 — Я оставлю вас, джентльмены. Прошу вашего прощения, у меня еще много дел. Я велю слуге принести вам эля. — Но де Бурги были так взволнованы, что даже не слышали ее слов. Выйдя из зала, она столкнулась с Рикардом.
 — Рикард, здесь ваш дядя. С ним стряслась какая-то беда. Если он нуждается в вашей помощи, вы можете быть свободны от обязанностей моего телохранителя.
 — Благодарю вас, миледи. Что бы ни приключилось с дядей, я непременно оповещу вас обо всем. Возможно, мне потребуется ваш совет.
 Элинор, едва касаясь, провела тонкими пальцами по рукаву его камзола:
 — Вы можете рассчитывать на меня, сэр Рикард.
 Элинор знала, что всегда может положиться на силу, честность и преданность близнецов де Бургов. Выполняя волю Уильяма, они денно и нощно охраняли ее от любых бед и опасностей. Похоже, теперь настал ее черед хоть чем-то отплатить им за верную службу.
 Мик старался успокоить Губерта, внушая ему, что не видит в случившемся никаких причин для беспокойства, однако Рикард, едва взглянув на королевский указ, скрепленный печатью, понял, что для их могущественного дяди настали тяжелые времена.
 — Это можно расценивать как обвинение в измене, — встревоженно проговорил он. — Боюсь, это только начало. Над твоей головой сгущаются тучи, бедный дядя.
 Мик свирепо взглянул на брата, словно приказывая ему замолчать. В ответ на это Рик поманил его пальцем к себе и прошептал:
 — Нам не следует прятаться от опасности, Мик, и внушать дяде ложные надежды. Ведь я все это предвидел. Его следует предупредить о грядущих бедах.
 Рик молча взглянул на него и, кивнув, снова подошел к дяде:
 — Все ценности, которыми ты располагаешь, необходимо доверить на хранение рыцарям тамплиерам. Мы поможем тебе в этом, как только стемнеет. Твои слуги не должны ни о чем знать. Я не сомневаюсь, что кто-то из них предал и оклеветал тебя. И полагаю, что истоки этого предательства следует искать в весьма и весьма высоких сферах… Мне думается, что Мику надо отправиться в Ирландию и предупредить обо всем нашего отца. Я и сам поехал бы туда, но не могу оставить графиню Пембрук одну. Я чувствую, что над ней тоже нависла опасность. В скором времени она прольет целые реки слез. — И Рикард со вздохом опустил голову.
 Лицо Губерта покрыла смертельная бледность.
 — Я верю тебе, Рикард. Ведь ты унаследовал дар предвидения от своей матери. Но ведь я женат на принцессе Шотландской. Это послужит мне защитой.
 Рикард печально покачал головой:
 — Они и это используют против тебя. — Он едва удержался, чтобы не добавить: «Они обвинят тебя в растлении принцессы Маргарет и стремлении захватить шотландский престол».
 Губерт схватил Майкла за полу камзола:
 — Отправляйся нынче же ночью. И попроси Фэлкона привести с собой как можно больше верных рыцарей. Под моим началом находятся целые армии, но, боюсь, ни один из воинов не встанет на мою сторону.
 Сэр Рикард разыскал Элинор. Ему не хотелось беспокоить свою молодую госпожу, хотя он и обещал правдиво поведать ей обо всем случившемся.
 — Губерт нуждается в некоторых услугах Майкла. Мик будет отсутствовать не больше недели.
 Элинор внимательно вгляделась в его лицо:
 — Похоже, Губерта очень расстроило письмо королевского казначея. Если я не ошибаюсь, этот пост доверен нынче епископу Винчестерскому?
 — Да, это так, миледи. — Рикард не мог лгать ей. — Дяде велено отчитаться за каждый пенни, потраченный им на посту юстициария Англии.
 — Это выглядит так, словно они в чем-то подозревают его. Хотите, я поговорю об этом с Генрихом?
 — Документ скреплен королевской печатью, миледи. Я благодарен вам за участие, но не смею просить вашей помощи. Ведь если что, Уильям сотрет меня в порошок, и будет совершенно прав. — Он улыбнулся и вполголоса добавил: — Поверьте мне, Маршал уже на пути в Англию.
 — Дар ясновидения перешел к вам по наследству от вашей матери Жасмины, — сказала Элинор. Голос ее дрогнул от восхищения, смешанного с испугом.
 — Вы знаете мою мать? — удивился юноша. Элинор улыбнулась:
 — Жасмина доводится мне двоюродной сестрой, хотя, когда я родилась, она была уже взрослой женщиной. Ее сверхъестественные способности, равно как и ее красота, давно стали легендой при дворе. Она — волшебница, чаровница, навек пленившая сердца многих и многих мужчин: моего отца, графа Честера, Уильяма Маршала. Королева, жена Генриха, много раз говорила мне об этом, но я не решаюсь спросить Уильяма, по-прежнему ли он влюблен в Жасмину. Я боюсь услышать из его уст утвердительный ответ.
 — Моя мать душой и телом принадлежит Фэлкону де Бургу. Они с Уиллом Маршалом просто друзья, вот как мы с вами.
 Элинор протянула ему руки, и он слегка сжал их.
 — Спасибо вам, Рикард, я ведь так боялась, что эта любовь будет вечно стоять между мною и Уильямом.
 Поздним вечером Элинор снова принимала гостей. В Дарем-хаус прибыли ее брат Ричард с сестрой Уильяма Изабеллой. Молодая женщина держалась неуверенно, но Ричард решительно подтолкнул ее вперед и с улыбкой поклонился Элинор.
 В первое мгновение графиня Пембрук растерялась, не зная, следует ли ей приветствовать прибывших словами поздравлений или высказывать Изабелле соболезнования. Вздохнув, она скороговоркой пробормотала:
 — Изабелла, как мне жаль, что Гилберт де Клер погиб в бою, но я счастлива, что отныне вы с Ричардом будете вместе.
 — Элинор, я хотел бы, чтобы Изабелла пожила у тебя до нашей свадьбы, — сказал Ричард. — Я смогу каждый день видеться с ней, не нарушая никаких правил благопристойности. Ведь она только и знает, что повторяет: «Ах, что подумают люди?».
 — О, Элинор, ему как всегда удалось добиться своего! Ведь, не дожидаясь срока окончания траура, он во всеуслышание объявил о нашей помолвке. Мне не оставалось ничего другого, кроме как согласиться. Я так надеялась, что мы отпразднуем нашу свадьбу в кругу семьи, но, похоже, Генрих намерен затеять роскошное пиршество.
 — Нам совершенно незачем таиться. Король и Совет одобрили наш союз, а народ Англии так любит королевские бракосочетания. Вспомни-ка, ведь торжества по случаю свадьбы Генриха длились целый месяц.
 — Боже, что скажет Уильям, когда узнает об этом? — дрожащим голосом произнесла Изабелла.
 — Да он обрадуется, черт возьми! Уильям будет счастлив породниться со мной. А даже если и нет, Элинор заставит его смотреть на происшедшее ее глазами. Ведь наш неустрашимый Уилл давно попал под ее маленький каблучок. Как ты на все это смотришь, сестра?
 Элинор нахмурилась, вспомнив, чем ознаменовалось их последнее пребывание под одной крышей.
 — Разумеется, Изабелла— желанная гостья в Дарем-хаус. Уильям не станет возражать против ее пребывания здесь и против вашей свадьбы.
 — О Господи, а что же скажут обо всем этом де Клеры? — забеспокоилась Изабелла.
 — Дорогая, какой бы тяжелой ни была их утрата, они не могут не понимать, что твой брак напрямую свяжет их с королевской семьей. Они осознают, что их внук Ричард только выиграет от подобного союза. Генрих незамедлит признать его графом Глостером. А мы, так и быть, позволим де Клерам удерживать его у себя еще целый год. — Ричард обнял свою невесту и нежно поцеловал ее в губы, чтобы заглушить слова протеста, которые она пыталась произнести.
 Элинор вздохнула и, воспользовавшись благовидным предлогом, оставила их одних. Она всей душой желала скорейшего возвращения Уильяма, но побаивалась его возможного гнева в адрес сестры.
 Элинор предложила Изабелле ночевать в ее спальне. Ей хотелось о многом поговорить с золовкой.
 — Изабелла, скажи, каково это — делить ложе с мужчиной?
 — О Боже, неужто Уильям до сих пор не овладел тобой? — недоверчиво спросила Изабелла. — Знаешь, поначалу это может показаться непривычным. Ведь ты привыкла спать одна. Но мне это нравится. Мне нравится, когда в постели подле меня лежит мужчина.
 Я люблю гладить ладонью его волосатую грудь, мне нравится ощущать тяжесть его тела.
 Глаза Элинор стали огромными. Она с напряженным вниманием ловила каждое слово Изабеллы.
 — Я просто не представляю себе, как мы выдержали эту пытку разлукой. Ведь, побывав в объятиях мужчины, так трудно потом воздерживаться от этого!
 — Неужто ты хочешь сказать, что тогда в Одигеме вы не впервые принадлежали друг другу?
 Густо покраснев, Изабелла призналась:
 — Нет, Элинор. Впервые мы были близки в ночь вашей с Уильямом свадьбы, когда ты была совсем малышкой. — Изабелла не могла заставить себя признаться, что в тот день они впервые увидели друг друга.
 — С тех пор прошло почти семь лет, — сказала Элинор. Ее озарила внезапная догадка. — Выходит, твой ребенок… о, Изабелла, вот почему ты назвала его Ричардом!
 — Матерь Божия! Элинор, прошу тебя, никому ни слова об этом! Никто не должен даже догадываться о том, что мой маленький Ричард не сын де Клера. Нас с герцогом Корнуоллским неудержимо тянуло друг к другу. Ты ведь знаешь, что Гилберт никогда не любил меня. Я уединенно жила в графстве Глостер, а он большую часть времени проводил в ирландских владениях де Клеров. Я была так несчастна и одинока, когда встретила Ричарда, а он ведь так силен и настойчив! Мне оставалось лишь надеяться и молиться, чтобы Ричард никогда не узнал о ребенке. Обнаружив, что я беременна, я немедленно покинула Виндзор, но Ричард бросился за мной следом, и мне пришлось во всем ему сознаться. Гилберт решил отдать ребенка на воспитание родителям, жившим в Ирландии, и я не осмелилась возразить, боясь, что иначе он заподозрит неладное. Разлука с сыном послужила тяжким наказанием за мой грех.
 — О Изабелла, какой же это грех? Ведь Ричард чуть ли не силой принудил тебя уступить ему. Вот увидишь, он заберет ребенка у де Клеров, а потом у вас родятся и другие дети, и ты будешь счастлива.
 — Я просто не могу поверить, что меньше чем через две недели мы с ним поженимся. Мне все время кажется, что произойдет какое-то ужасное несчастье, и это воспрепятствует нашему браку.
 — Не говори глупостей, Изабелла! Через десять дней ты станешь женой принца, потом — матерью принцев и принцесс. И ты будешь счастлива до конца твоих дней. Уильям уже совсем скоро вернется домой, и мы с ним тоже будем счастливы. — Поколебавшись мгновение, Элинор прошептала: — Изабелла, что мне предпринять, чтобы Уильям наконец сделал меня своей супругой? Мне кажется, он много раз готов был пойти на это, но в последнюю минуту оставлял меня и возвращался к себе. Мне так хочется подарить ему ребенка.
 — Элинор, я не могу больше обсуждать с тобой такие вопросы. Ведь Уильям настаивал на том, чтобы ты была воспитана в целомудрии и полном неведении о тайне супружеского ложа.
 — И он добился этого! — мрачно проговорила Элинор. — Я так рассчитывала на твою помощь!
 Изабелла быстро капитулировала под натиском Элинор:
 — Ну что ж, я дам тебе один совет. При желании тебе легко будет добиться своего. Если ты появишься перед ним полуодетой или вовсе обнаженной, природа неизбежно возьмет свое и самообладание, которым так гордится Уильям, растает, как снег под лучами весеннего солнца.
 — А когда природа берет свое, как ты изволила выразиться, — усмехнулась Элинор, — на что это похоже? Что при этом испытывает женщина?
 — Я полагаю, это зависит от мужчины. В объятиях Гилберта я чувствовала себя очень скверно, с Ричардом же все совершенно по-иному. Я просто не могу описать тебе тот восторг, который переполняет все мое существо, когда я делю с ним ложе. Мне кажется, что чем мужчина сильнее, тем больше радости он может доставить женщине, тем больше она подпадает под его влияние и тем полнее становится ощущаемая ею радость. Находясь в объятиях сильного мужчины, женщина может довериться его любви, его опыту, и он распахнет перед ней врата рая. Когда чувства обоих обострены до предела, их души буквально воцаряют над телами и устремляются ввысь, пока любящие не почувствуют что-то очень похожее на смерть.
 — Это звучит так волнующе, — мечтательно произнесла Элинор.
 — Только не жди, дорогая, что почувствуешь все это, впервые отдавшись Уильяму. Тебе будет очень больно, и у тебя пойдет кровь…
 Элинор нервно хихикнула:
 — Боль… кровь… какое-то подобие смерти… Меня снедает нетерпение, Изабелла. Но теперь я не вижу ничего странного в том, что Уильям откладывал момент нашего сближения.
 — О дорогая, тебя ждут необыкновенные, волнующие переживания. Доверься Уильяму, и райские врата широко распахнутся перед тобой.

 15

 Двумя днями позже Элинор и Изабелла принялись с помощью швей и камеристок шить подвенечное платье для невесты.
 Одна из просторных комнат замка, отведенная под швейную мастерскую, была завалена штуками дорогих материй — атласа, парчи и бархата. Здесь царило веселое оживление.
 — Тебе непременно нужен длинный-длинный шлейф, Изабелла! — убеждала золовку Элинор. — Представь себе, как это будет красиво: две очаровательные девочки, одетые в белое, понесут его за тобой, когда ты ступишь под своды Вестминстерского собора!
 — Может быть, лучше будет удостоить этой чести двух самых юных пажей Ричарда? — отозвалась Изабелла. — Они отнесутся к этому серьезнее и ответственнее.
 — Возможно, ты права. Стоит мне только вспомнить, какой несносной шалуньей я сама была еще так недавно, и мне становится мучительно стыдно! Я умудрилась оскандалиться и на своей собственной свадьбе!
 — Как же, как же! Я все это отлично помню, — улыбнулась Изабелла. — Но с тех пор ты очень изменилась к лучшему!
 — Благодаря тебе, дорогая!
 — Согласен! — решительно произнес вдруг у самой двери низкий мужской голос.
 — Уильям! — воскликнула Элинор и, отбросив отрез нежнейшего розового шелка, со всех ног бросилась к мужу.
 Уильям нежно поцеловал ее в лоб и, окинув взглядом всех женщин, застывших в изумлении, с добродушной усмешкой произнес:
 — Дарем-хаус так долго оставался прибежищем холостяка, что, оказавшись в этой комнате, я подумал было, что по ошибке попал в чужой дом. Элинор покраснела при мысли, что он застал их с Изабеллой за приготовлениями к свадьбе, которую он еще не благословил и о которой его даже не удосужились оповестить. Она провела рукой по его груди и с мольбой взглянула в его карие глаза:
 — Уильям, позволь мне все объяснить тебе. Изабелла остановилась в нашем доме и будет жить здесь до самого дня… до самой своей… — Она запнулась и повернула голову к Изабелле, но та с изумлением глядела в дверной проем. Снова обратив взгляд к Уильяму, Элинор обнаружила, что за его спиной стоит словно из-под земли выросший Ричард.
 — Скажи спасибо, сестрица, что я спас тебя от неизбежной порки! — смеясь, воскликнул он.
 Изабелла, не сводя глаз с Ричарда, подошла к брату и присела перед ним в реверансе.
 — Так ты успел уже все рассказать ему? — с надеждой спросила она.
 — Разумеется! Я прекрасно понимаю, в чем состоит мой долг! — напыщенно ответил Ричард. — Я попросил у Маршала твоей руки и получил его согласие, едва лишь он сошел с корабля!
 — Так ты не сердишься на меня, Уилл?
 — Не сержусь, дорогая. Но лишь потому, что Ричард поторопился уведомить меня о случившемся.
 Элинор, облегченно вздохнув, прильнула к груди мужа.
 — Дорогая, я хотел бы принять ванну. Признаться, я немного устал и весь в пыли после трудного пути.
 — О, дорогой, ты наверняка очень голоден.
 — Не торопись распоряжаться о еде, любимая. Я должен отправиться к королю, как только вымоюсь и переоденусь.
 — Но тебе просто необходимо поесть! — возразила Элинор. — Я распоряжусь, чтобы ужин подали в твой кабинет. Генрих может и подождать! — Элинор была раздосадована тем, что Уильям собирался так скоро покинуть ее.
 — А почему бы вам, очаровательные леди, не отправиться к королю вместе со мной? — предложил Уильям.
 — О, это было бы замечательно! — И Элинор захлопала в ладоши. — Я надену свой новый пояс, украшенный драгоценностями, и прикреплю к нему кинжал с золотой рукояткой. Королева позеленеет от зависти!
 В Вестминстере Маршал затворился с королем на добрых два часа. Он представил монарху подробный отчет о переброске войск с континента в Англию, упомянув также, что ему пришлось приобрести несколько новых судов. Но Маршал не стал сообщать Генриху о том, что для этого ему пришлось потратить часть своих собственных денег. Он решил подать счет в казначейство и терпеливо дожидаться возврата этой весьма значительной суммы.
 — Гасконь не должна остаться без наместника, ваше величество! — сказал он. — Там живут дикари, не уступающие в свирепости и необузданности нашим ирландцам и валлийцам, вместе взятым. Они только и знают, что воюют между собой да устраивают восстания против вашей власти. Этому следует положить конец. Лишь железная рука могла бы усмирить их.
 — Уилл, не желаешь ли ты сам отправиться туда?
 — Откровенно говоря, нет, ваше величество! Ведь мои воины уже отправились к себе домой — в Ирландию и Уэльс. Они были рады покинуть негостеприимную землю Франции. И я, признаться, вполне разделяю эту радость. Наместником в Гаскони, по моему мнению, должен стать человек молодой, честолюбивый и властный. Многие же из ваших приближенных, заполонившие дворец, так нерешительны и слабосильны, что навряд ли способны даже на мастурбацию!
 — Симон де Монтфорт! Вот кто поедет в Гасконь!
 — Великолепный выбор, ваше величество! Но в таком случае вам придется увеличить его жалование! Ведь под началом Симона состоят сто воинов и рыцарей, он обязан содержать их всех. Кстати, считаю уместным нынче же поведать вам о моих переговорах с Маго Булонской. Графиня с радостью отдала бы свою руку Симону, но, к сожалению, ее связывают весьма тесные дружеские узы с матерью короля Франции, Бланкой Кастильской. И королевская семья строжайше запретила ей отдавать свои владения подданному Англии.
 — Черт бы их всех побрал! Де Монтфорт день ото дня становится все мрачнее! Он так рассчитывал на этот союз, ведь бедняга по уши в долгах!
 — Я взял на себя смелость переговорить с Джоан, графиней Фландрийской. Покойный муж оставил ей великолепные угодья и замки. В лесах, принадлежащих графине, в изобилии водятся олени и пернатая дичь, на пастбищах утучняются кровы и овцы.бищах утучняются крровы лепные угодья и замки. В лесах, принадлежащих графине, в изобилии водятся олени и пернатая дичь, н К тому же невеста моложе Маго Булонской, хотя и старше Симона де Монтфорта.
 Отлично, Уильям! Я назначу его сенешалем Гаскони, и пусть он сам улаживает свои брачные дела. — Моментально забыв о Симоне, Генрих обратился к вопросу, который занимал его более других: — Итак, дорогой Уильям, через неделю мы снова будем праздновать королевскую свадьбу. Давайте-ка вернемся к нашим супругам. Бедняжки, похоже, уже заждались евс. Вместе с ними мы обсудим план предстоящего торжества. Гостям будет предложено десять тысяч разнообразнейших блюд!
 Уильям внутренне содрогнулся при мысли о том, на чьи плечи ляжет тяжесть предстоящих расходов. Разумеется, Генрих не собирался оплачивать их. Он при всем желании не мог бы позволить себе этого.
 Вскоре Уильям и Элинор уже приближались на своей барке к причалу Дарем-хаус. Обняв жену за талию, Уильям проговорил:
 —За время нашей разлуки ты стала еще красивее, дорогая!
 — Я так скучала по тебе, Уильям! Порой мне казалось, что ты никогда не вернешься из Франции . Если одиночество становилось для меня непереносимым, я вспоминала счастливые дни, проведенные нами в горах Уэльса, и душа моя вновь исполнялась надежды на скорую встречу с тобой.
 Уильям поцеловал ее в лоб:
 — Мы снова поедем туда, как только ты этого пожелаешь.
 Элинор с неохотой покинула палубу барки. Опираясь на руку Уильяма, она приблизилась ко входу в дом. Недолгие минуты их уединения миновали. Изабелла, дожидавшаяся их возвращения в большом зале, пожелала брату и невестке спокойной ночи и поднялась в спальню.
 — Зачем ты пригласила ее к нам? — нахмурился Уильям. — Я так мечтал остаться наедине с тобой на долгие, долгие дни и месяцы!
 Элинор взяла его за руку и провела в небольшую уютную гостиную, где в каменном очаге горел огонь, бросая на стены причудливые тени.
 — Уже поздно, дорогая, — напомнил ей Уильям, придвигая к очагу кресло с высокой спинкой.
 — И ты собираешься отослать меня в постель, как маленькую девочку? — спросила Элинор, устраиваясь у него на коленях. — Или теперь наконец ты видишь во мне взрослую женщину? — И она пытливо заглянула ему в глаза.
 — Я желал бы остаться с тобой до самого рассвета!
 — И я хочу того же! — радостно отозвалась Элинор. — Расскажи мне о Франции, о сражениях, в которых ты участвовал. Надеюсь, у Генриха надолго пропадет желание ввязываться в войны! Французская кампания наверняка послужит ему хорошим уроком.
 — Ты жестоко ошибаешься, если полагаешь, что я стану тратить наше бесценное время на разговоры о войне. А что касается уроков, то я желал бы обучить тебя искусству самых нежных поцелуев!
 Элинор засмеялась от счастья и прильнула к его груди:
 — Я жажду этого всей душой!
 Уильям осторожно прикоснулся губами к ее сомкнутым векам, к кончику носа и подбородку, затем запечатлел поцелуи в уголках ее розовых губ. Элинор улыбнулась, и из груди ее вырвался вздох счастья. Он охватил ее лицо ладонями и склонился над ним так, словно принимал святое причастие. Дыхание их смешалось. Уильям с трудом подавлял вожделение, охватившее все его могучее тело, и продолжал целовать Элинор. Он переходил от нежных, едва ощутимых поцелуев к торопливым и неистовым, но ни разу не попытался раздвинуть ее мягкие, податливые губы.
 Подставляя свое лицо нежным губам Уильяма, Элинор думала о том, сколь многого в жизни ей еще не довелось изведать. Чувство, охватившее ее, было столь упоительно! Ей определенно нравились поцелуи мужа! Близость его крепкого, мужественного тела будоражила ее кровь. Она расстегнула крючки его камзола и стала гладить ладонями его широкую грудь, заросшую курчавыми волосами. Уильям замер от наслаждения, когда она прижалась щекой к его обнаженному телу. Член его восстал и, казалось, готов был прорвать плотную ткань рейтуз, но Уильям знал, что пока еще не должен делать попыток овладеть своей прелестной женой. Для того чтобы пробудить страсть, дремавшую в девственном теле Элинор, необходимы были еще несколько дней сдержанно-целомудренных любовных игр.
 Уильям стал неторопливо расстегивать маленькие пуговки у ворота ее платья. Вот ладонь его нежно охватила одну из ее полных грудей. Щеки Элинор зарделись. Она протяжно вздохнула от наслаждения и еще теснее прижалась к мужу.
 — Хотя супружескими узами сочетаются Ричард с Изабеллой, я не могу не чувствовать себя новобрачной, — прошептала она.
 — Дорогая моя, ведь так оно и есть! — отозвался Уильям. — И когда архиепископ произнесет слова обета, мы с тобой тоже повторим их — так, словно мы с тобой обвенчаемся заново!
 — Как это будет прекрасно! — проговорила Элинор, склоняя голову на плечо Уильяма. — Ведь я не помню ни слова из произнесенной мною супружеской клятвы! В памяти моей остался лишь наш с тобой разговор в моей спальне, то, как ты, обнажив свою грудь, показывал мне воинские приемы.
 Уильям дотронулся подушечкой большого пальца до ее соска, и Элинор вздрогнула. Зрачки ее глаз расширились, дыхание участилось.
 — О, прошу тебя, не надо! — взмолилась она.
 Уильям снова охватил ладонью всю ее грудь. Тело Элинор расслабилось, она зевнула и сонно проговорила:
 — О, если бы ты всю ночь держал меня в своих объятиях, Уильям!
 Телом Уильяма безраздельно овладело вожделение. С каждым ударом сердца кровь болезненно пульсировала в его восставшем члене. Он решил, что, возможно, теперь настало время посвятить ее хотя бы в некоторые из тайн брачного ложа. Она была так податлива, разомлев в его объятиях, так доверчиво прижималась к нему!
 Продолжая поглаживать ладонью ее грудь, он охватил другой рукой ее упругие ягодицы и поднялся с кресла. Его камзол распахнулся, и он прижал Элинрор к своей голой груди. Она обвила его шею руками и спросила:
 — Куда ты меня несешь, Уильям?
 — В кровать, — охрипшим от волнения голосом ответил он. В кресле было невозможно проделать то, о чем он мечтал в настоящую минуту. При мысли о том, что сейчас он неторопливо, бережно разденет Элинор и впервые в жизни увидит ее обнаженной, во рту у него пересохло. Он медленно поднялся по ступеням лестницы, прижимая к себе драгоценную ношу.
 При каждом шаге его член прикасался к бедру Элинор, и это легкое касание подстегивало его и без того разгоряченное воображение. Сейчас он зажжет свечи и станет любоваться красотой ее юного тела, жадно ловить отражающуюся на ее лице смену чувств, которые будут владеть ею. Он станет бережно раздвигать ее бедра, целовать самые интимные участки ее тела. Превращаясь из девушки в женщину, она должна осознавать, что он боготворит ее. Он непременно сумеет выразить это словами, жестами, ласками, взглядами.
 Войдя в спальню, Уильям бережно опустил Элинор на кровать и сбросил свой камзол. Он нащупал подсвечник на ночном столике и зажег свечи. В полумраке комнаты Элинор, распростертая на постели, показалась ему богиней, лишь мгновение назад сошедшей на землю. Руки его потянулись к лифу ее платья. Распахнув его, он склонился над ее обнаженной грудью и потянулся губами к ее соску. Запах ее тела будоражил его кровь. Внезапно сонный женский голос осведомился:
 — Уильям, чем это ты занимаешься?
 Он повернулся на звук этого голоса и обнаружил, что на соседней кровати, которая прежде показалась ему пустой, лежит его сестра Изабелла.
 — Черт побери! — выругался он, но Элинор приложила к его губам свой тонкий пальчик, и Уильям вынужден был умолкнуть.
 — Уходи отсюда! — зевнув, продолжила атаку Изабелла. — И как тебе только в голову пришло явиться сюда в четвертом часу утра и требовать, чтобы Элинор удовлетворила твое вожделение?! Стыдись!
 — Ты ошибаешься, — холодно ответил Уильям. — Я просто проводил ее в спальню и уложил в постель. Спокойной ночи, леди!
 Спустившись к завтраку, Элинор положила ладонь на плечо Уильяма и взмолилась:
 — Прости меня, дорогой! Я не ожидала, что все кончится таким… таким недоразумением…
 Взглянув в ее встревоженное лицо, Уильям от души расхохотался и усадил Элинор к себе на колени. Она поцеловала его в лоб и смущенно прошептала:
 — Ты был так зол вчера ночью, когда уходил из моей спальни, оставляя меня там.
 — Ничего! Когда мы избавимся от нашей незваной гостьи, я не выпущу тебя из постели целую неделю кряду! — пообещал он.
 — Правда? Вот будет здорово!
 — Погоди, ты еще попросишь пощады!
 — Ни за что!
 Уильям провел рукой по ее груди, которую выгодно обрисовывала плотная ткань утреннего платья.
 — Вот и прекрасно! После бракосочетания в Вестминстере, во время которого мы повторим брачные обеты, у нас с тобой будет медовый месяц. Уверен, ни один жених на свете не любил свою невесту так пылко и нежно, как я люблю тебя, моя Элинор. — И он привлек ее к себе, впившись в ее губы страстным поцелуем.
 — Уильям! — с негодованием произнесла Изабелла, входя в зал. — Своими бесконечными домогательствами ты изнуришь бедное дитя! — Щеки ее зарделись от смущения, но она все так же воинственно продолжала: — Ты ведешь себя словно необузданный юнец!
 — Представь себе, находясь возле Элинор, я и чувствую себя юным, робким и неопытным мальчишкой! — И он заговорщически подмигнул жене. Она ответила ему счастливой улыбкой.
 — Извини, дорогая, но я вынужден покинуть тебя. Меня ждут дела. — И Уильям встал из-за стола, отодвинув стул и убрав с колен полотняную салфетку.
 — Уильям, ты слишком много работаешь! Вспомни, едва сойдя с корабля, ты отправился с докладом к Генриху, весь вчерашний день тебя не было дома, и вот теперь ты снова уходишь!
 — Уж не хочешь ли ты сказать, что я слишком стар и что такая нагрузка мне не по силам? Неужто ты предпочла бы, чтобы я целыми днями грелся у очага и брюзжал по малейшему поводу? — И Уильям насмешливо изогнул темную бровь.
 — Конечно нет! Но ведь тебе надо успеть сшить себе новый наряд к предстоящему торжеству. С тех пор как у нас обосновались провансальцы, придворная мода сильно изменилась. Нынче принято, например, носить разноцветные камзолы.
 — Ради тебя я готов пойти на многое, дорогая, но даже ты не сможешь заставить меня обряжаться в пестрое тряпье, каким бы модным оно ни было! Пусть провансальцы изображают из себя петухов и павлинов, ведь этот пустоголовый сброд не годится ни на что иное.
 Мы же, Маршалы, предпочитаем игнорировать их представления о моде и красоте.
 — Не ручайся за всех Маршалов, дорогой! Вот Изабелла, к примеру, шьет себе подвенечное платье со шлейфом длиною в шесть футов! А каков будет мой наряд — это пока секрет, который я не открою даже тебе.
 — Дорогая, все твои наряды безупречны, как и ты сама! Графине Пембрук всегда удается затмить красотой и туалетами остальных женщин!
 Поднявшись на цыпочки, Элинор поцеловала его в щеку:
 — Причиной этому твоя беспредельная щедрость, дорогой. Ну и отчасти мой неплохой вкус.
 Уильям с трудом подавил желание еще раз дотронуться до ее груди.
 — Мы с тобой — неплохая пара, Элинор, — произнес он с улыбкой. — Мы во многом дополняем друг друга. Но мне и вправду пора идти. Рикард де Бург просил меня о помощи.
 — О, конечно иди, Уильям. Губерт де Бург, похоже, опасается королевской немилости. Надеюсь, ты сможешь избавить его от грозящей беды.
 Уильям невесело усмехнулся. Элинор, ставшая взрослой, рассудительной женщиной, не утратила, однако, наивной детской веры в его всемогущество.
 Уильям помрачнел, выслушав рассказ Рикарда де Бурга о подозрениях, которые король пока еще косвенно высказал в адрес Губерта.
 — Боже всемогущий! В воздухе запахло грозой, едва лишь Винчестер снова ступил на землю Англии! Он люто ненавидит нас, англичан, и не остановится ни перед чем, лишь бы навредить всем выходцам из знатных семей нашего государства, которые облечены королевским доверием! Однажды я уже избавил монарха от его пагубного влияния, попробую проделать это еще раз.
 — Не пренебрегайте и собственной безопасностью, милорд граф! — с мольбой произнес Рикард. — Я знаю, вы сделаете все возможное, чтобы спасти от немилости моего дядю, но прошу вас, не ставьте под удар свое благополучие и счастье тех, кто вам дорог!
 Рикард де Бург чувствовал, что над головой Маршала начали сгущаться тучи. Он не знал, от кого конкретно исходила эта угроза, ощущая лишь смутную тревогу и беспокойство.
 — Черт бы побрал этого пустоголового Генриха, окружившего себя льстецами и проходимцами! Ненависть баронов к провансальцам, того и гляди, выплеснется наружу, а если в стране разразится гражданская война, то нашему монарху придется солоно! Эти обезьяны, обряженные в разноцветное тряпье, не придут к нему на подмогу, не защитят ни его, ни даже самих себя!
 — Мик отправился в Ирландию, чтобы предупредить о случившемся нашего отца.
 — Когда Фэлкон прибудет в Лондон, уведоми его, что мои люди поступят в его полное распоряжение, если он этого пожелает.
 — Благодарю вас от всего сердца, милорд. — И Рикард почтительно поклонился своему господину. — Я не уверен, что отец приедет в Лондон, но мы решили, ему следует знать об опасности, нависшей над дядей.
 — Он обязательно приедет, мой мальчик. Ведь он — де Бург, а в вашей семье принято выручать друг друга и единым фронтом противостоять опасностям и невзгодам. Скажи-ка, ты как следует рассмотрел послание короля? Ты уверен, что на нем стоит оттиск подлинной печати?
 Рикард кивнул:
 — Дядю хотят уничтожить, как уничтожили в свое время его замок в Монтгомери.
 — Я сделаю все, чтобы не допустить этого! — И Уильям решительно вскинул голову.
 Генрих был доволен, что Маршал снова появился при дворе.
 — Уильям, я решил отпраздновать свадьбу Ричарда не в Виндзоре, а в Вестминстере. Но меня по-прежнему не покидает опасение, что большой зал не сможет вместить всех приглашенных. Я уже распорядился, чтобы для вас с Элинор приготовили просторную спальню в одной из башен, а для новобрачных — в другой. Ты останешься доволен. Теперь у нас в Англии не одна, а две принцессы! Какая чудесная мысль— поселить их в башнях замка! Это так романтично! Ты не находишь?
 Уильям старался ничем не выдать охватившего его негодования. Неужели Генрих так никогда и не повзрослеет?
 — Сир, — веско произнес он, — я пришел поговорить с вами о Губерте де Бурге.
 Генрих досадливо поморщился и попытался уклониться от неприятного разговора:
 — Винчестер, назначенный мною государственным казначеем, желает получить отчет Губерта о потраченных суммах. Я не имею ко всему этому никакого отношения.
 Уильям пристально взглянул ему в глаза:
 — Но ведь документ, полученный Губертом, скреплен большой королевской печатью!
 — Я передал ее казначею. Ведь мне не подсилу вершить все без исключения государственные дела. Пусть он делит со мной ответственность по управлению страной.
 — Пусть он — что-о-о?! — взревел Уильям, едва веря собственным ушам.
 Под его пристальным гневным взором Генрих покраснел.
 — Я отдал ему печать лишь на время моего отсутствия, когда отправлялся во Францию, — промямлил он. — А теперь, поскольку я вернулся, Винчестер отдаст мне ее.
 — Он отдаст ее вам сегодня же, сейчас же, и я намерен присутствовать при этом!
 — Но не могу же я прямо так вот потребовать ее у него! — возразил король.
 — Сир, вы не только можете, но и должны сделать это! — настаивал Уильям.
 Король в сопровождении Маршала направился в приемную казначея. Уильям нетерпеливым жестом прервал льстивые приветствия Питера де Риво, которого Генрих не так давно назначил своим первым министром.
 — Мы желали бы поговорить с Винчестером! — сказал Маршал, не скрывая неприязни к незаконнорожденному сыну епископа.
 Едва переступив порог приемной, Питер де Рош почувствовал, что его ждет неприятный разговор. В эту минуту Маршал и Винчестер были похожи на двух злобных псов, готовых сцепиться из-за кости, которую представлял собой его величество Генрих III. Поскольку король сохранял угрюмое молчание, Уильяму пришлось взять инициативу разговора на себя.
 —Король явился к вам, чтобы потребовать назад большую государственную печать. И раз уж я оказался здесь, то позвольте прдъявить к оплате счет за издержки, понесенные мной во время французской кампании. — Я желал бы получить всю сумму золотом.
 Винчестера, как ни пытался он овладеть собой, передернуло от ненависти. Он решил выиграть время:
 — Счет ваш подлежит проверке, а она займет по меньшей мере несколько дней. — И он провел своими толстыми пальцами по окладистой бороде.
 — Счет мой неоднократно проверен мной самим, а за мою честность может поручиться его величество, — возразил Уильям.
 Не желая затевать ссору, Винчестер нехотя отсчитал Уильяму указанную сумму и вернул королю государственную печать. Провожая короля в его покои, Уильям снова вернулся к разговору о Губерте де Бурге.
 — Послушайте, Генрих, де Бург остался верен вашему родителю, когда даже я отвернулся от него. Он помог вам унаследовать трон, он со своими воинами удерживал Дувр, осаждаемый французами. А кроме того, он всегда был вашим другом и советчиком. Я надеюсь, что вы не только сами не злоумышляете против него, но и не позволите другим причинить ему вред.
 — Если Губерт не повинен в измене, ему совершенно нечего опасаться.
 — Если бы де Бург был способен изменить вам, вы не стали бы королем Англии!
 — Клянусь, что не буду ничего предпринимать, не посоветовавшись с вами, Уильям!
 Уильям понял: пока ему придется удовольствоваться этой клятвой непостоянного, взбалмошного, ребячливого короля. Генрих наверняка отложит все дела, занимаясь организацией свадебных торжеств. Вплоть до их окончания о судьбе Губерта можно не беспокоиться, а когда празднества завершатся, Маршалу следует быть готовым к решительной схватке с Винчестером.
 Питер де Рош и Питер де Риво тем временем обсуждали унижение, которому их подверг ненавистный граф Пембрук.
 — Девчонка так и не решилась подсыпать ему наш порошок, — процедил сквозь зубы его высокопреосвященство. — Выходит, на нее нам рассчитывать не стоит. Что ж, пусть Аллан отрабатывает деньги, которые он от нас получил.

 16

 Накануне свадьбы слуги Дарем-хаус тщательно упаковали все одежды Изабеллы, чтобы отправить их в Вестминстер.
 Элинор решила примерить свое новое платье, прежде чем оно будет уложено в сундук. Она улыбнулась своему отражению в огромном зеркале. Ей был очень к лицу роскошный наряд из серебряной парчи, к тому же она знала, что королева и большинство придворных дам будут одеты в ярко-красные, зеленые и пурпурные тона, которые она сама так любила. Ей снова удастся выглядеть наряднее и изысканнее всех.
 Увидев Элинор в столь ослепительном одеянии, Уильям застыл в дверном проеме.
 — Я так надеялся побыть с тобой наедине хотя бы несколько минут, — сказал он, с досадой глядя на служанок и камеристок, сновавших по комнате.
 — Уильям, — сказала она с улыбкой, — подождите минутку, я сниму это платье и выйду к вам.
 Они прошли вдоль полутемного холла Дарем-хаус и поднялись по лестнице в комнату Уильяма. Открыв один из ящиков бюро, он вынул оттуда ожерелье из огромных сапфиров.
 — Они такого же цвета, как твои глаза. Я хотел подарить их тебе завтра, но просто не могу удержаться, чтобы не вручить эти сапфиры теперь же. Они замечательно подойдут к твоему серебристому платью.
 На глаза Элинор навернулись слезы. Она прикоснулась пальцами к блестевшим и переливавшимся камням и прошептала:
 — Когда мы вернемся, я буду ночевать здесь, в этой комнате? Вместе с тобой, Уильям!
 — Моя маленькая принцесса, — пробормотал Уильям, привлекая ее к себе.
 Она тихонько засмеялась:
 — Настоящая принцесса в настоящей башне настоящего замка.
 — Генрих все еще не утратил детской любви к сказкам, — нахмурился Маршал.
 — О, Уильям, — восхищенно прошептала Элинор, — я так счастлива, что стану теперь твоей женой. Ведь ты у меня настоящий мужчина, и тебе несвойственны вздорность и ребячливость, которыми столь щедро наделен наш бедный Генрих.
 Уильям улыбнулся и еще теснее прижал ее к своей груди:
 — Спасибо тебе за эти слова, дорогая Элинор. Они словно бальзам для моего сердца. Ведь я гожусь тебе в отцы, и мысль об этом непрестанно терзает мою душу.
 — Уильям, ты же знаешь, — возразила Элинор, — что я никогда не променяла бы тебя ни на кого на свете. Я люблю и всегда буду любить лишь одного тебя.
 Они долго стояли обнявшись в полумраке огромной комнаты, выходившей окнами на Темзу. И Уильям, и Элинор думали о той первой ночи любви, которую им предстояло провести в башне огромного замка.
 — Завтра ночью будет полнолуние, — мечтательно сказала Элинор.
 — Полная луна — союзница всех влюбленных, — ответил Уильям, — она благословляет их своим волшебным светом.
 И тут, словно вторя его словам, над поверхностью реки раздался печальный, протяжный крик чайки. Элинор вздрогнула, и сердце ее сжалось от тревожного предчувствия.
 Симон де Монтфорт, сидя у камина в библиотеке графини Фландрской, любовался полной луной, заглядывавшей в открытое окно. За недолгое время своего пребывания во Франции он успел сделать очень многое. Восстания и мятежи в Гаскони были подавлены его железной рукой, и провинция эта теперь находилась в безусловном подчинении у английской короны. Графиня Джоан охотно согласилась отдать ему свою руку и свое огромное состояние. Джоан, толстая и неуклюжая особа, была несколькими годами старше Симона. При виде ее Симону не без труда удалось скрыть свое разочарование, зато Джоан влюбилась в него с первого взгляда. Она отдалась ему в первый же день их знакомства, а на следующее утро был составлен и подписан их свадебный контракт. Симон знал, что этот союз не принесет ему счастья, ибо в душе он был романтиком, но он твердо решил пожертвовать своими чувствами в угоду честолюбию.
 Со своей стороны Джоан выразила полную готовность всегда и во всем подчиняться Симону. Она была благодарна ему за то, что он решил жениться на ней, и доверила ему управление своими многочисленными замками и угодьями. Де Монтфорту чрезвычайно льстило, что он стал владельцем такого огромного богатства, а следовательно, человеком могущественным и влиятельным, но, глядя то на тлевшие в камине угли, то на полную луну, он беспрестанно хмурился, пожимал плечами и тяжело вздыхал.
 Ранним утром в Вестминстер из Дарем-хаус прибыли две огромные крытые повозки. В одной из них прибыла Изабелла Маршал, в другой — Элинор и Уильям.
 В башне, которую отвели для четы Маршалов, было две комнаты, находившиеся одна над другой и соединявшиеся между собой узкой лестницей. Бренда и оруженосец Уильяма Аллан принялись распаковывать багаж, а Рикард де Бург тщательно осмотрел гостиную, а затем и спальню. С лица его не сходило выражение озабоченности и тревоги.
 — Рикард, может быть, вы заберетесь и под кровать? — смеясь, спросила его Элинор.
 Де Бург принужденно улыбнулся:
 — Простите, графиня, но беспокойство за вас не покидает меня вот уже несколько дней. Однако никто не защитит вас от любой опасности лучше, чем сам граф Пембрук. Мне же, похоже, надлежит быть сегодня подле моего дяди Губерта.
 Супруги де Монтфорт сидели за поздним завтраком, когда во дворе замка Джоан неожиданно появились посланцы короля Людовика. Графиня Джоан была так напугана, что едва не потеряла дар речи. Она сдавленным голосом попросила Симона подняться наверх, пока она переговорит в библиотеке с людьми короля. Через несколько минут она вбежала в его комнату, схватила со стола пергамент, на котором был записан их брачный контракт, и швырнула его в огонь.
 — Если бы они увидели это, они заключили бы меня в темницу, — прошептала она. — Священник, который нас венчал, никому ничего не расскажет.
 Симон и Джоан спустились по лестнице к ожидавшим внизу рыцарям. Едва Симон успел открыть рот, как Джоан с вымученной улыбкой воскликнула:
 — Кто-то не постеснялся оклеветать меня перед его величеством королем. Я сама немедленно отправлюсь к Людовику и заверю его, что даже не думала выходить замуж. Мы с графом Лестером — просто добрые друзья. Уверяю вас, мне бы и в голову не пришло вступать в новый брак без благословения и одобрения его величества.
 Посланцы короля уехали, и Симон проводил Джоан в ее спальню. Джоан разрыдалась и сквозь душившие ее слезы произнесла:
 — Простите меня, милорд, о, пожалуйста, простите меня! Я так люблю вас, но Людовик способен лишить меня не только моих владений, но и жизни, если я позволю вам распоряжаться моим имуществом. Я надеялась, что он не узнает о нашем с вами союзе. Возможно, со временем он и простил бы меня, но теперь… теперь ничего уже нельзя исправить. Нам придется расстаться, Симон. — Она подняла к нему залитое слезами лицо и горько прошептала: — Я всегда, до конца моих дней буду любить вас. Спасибо, что вы были так добры ко мне, милорд!
 За все это время Симон не произнес ни слова. Он с удивлением ощутил, что чувство досады, охватившее его в начале этой сцены, сменилось огромным облегчением. Сама судьба избавила его от этого брака. Он был рад, что к нему нежданно-негаданно вернулась свобода, и почти не сожалел об утраченном богатстве, чувствуя, что само Провидение избавило его от некрасивой, скучной графини Фландрской.
 А тем временем в Вестминстере Изабелла с радостной готовностью шла навстречу велениям своей судьбы. У дверей аббатства Элинор поцеловала ее в щеку и сказала:
 — Теперь мы с тобой породнимся во второй раз: сначала я вышла замуж за твоего брата, а теперь ты выходишь за моего.
 В церкви Элинор уселась на передней скамье, предназначенной для членов королевской семьи. Пока длился обряд, королева не сводила с нее взгляда, полного зависти и злобы, но Элинор не обращала на нее никакого внимания. Она смотрела на Уильяма, который стоял у алтаря возле Изабеллы. Наконец архиепископ Кентерберийский спросил:
 — Кто отдает эту женщину этому мужчине?
 — Я, — ответил Уильям и вложил руку Изабеллы в ладонь принца Ричарда.
 Маршал занял свое место на скамье, и они с Элинор, как и новобрачные, стоявшие перед алтарем, соединили руки, безмолвно повторяя про себя слова венчального обряда. Элинор взглянула в глаза Уильяма. Лицо ее светилось счастьем.
 — Я люблю тебя, — прошептала она так тихо, что только он мог слышать ее.
 Торжество, последовавшее за венчанием, длилось без малого десять часов. Как и обещал король, для праздничного пира было изготовлено десять тысяч разнообразнейших блюд.
 Элинор обвела глазами огромный зал и шепотом сказала Уильяму:
 — Посмотри-ка, гости разделились на две группы, они выглядят словно враждующие армии, которые вот-вот вступят в бой.
 И в самом деле, представители старинных английских фамилий — Честеры, Кенты, Норфолки, а также высшее духовенство держались особняком от стаи напыщенных провансальцев. Строгие, скромные наряды англичан резко контрастировали с кричащими, пестрыми одеяниями родственников королевы. Столь же разительно отличались сдержанные, полные достоинства манеры англичан от резких, развязных жестов провансальцев. Епископ Винчестерский пересаживался от одной группы гостей к другой, изо всех сил стремясь угодить влиятельным англичанам, в то же время не вызвав вражды и раздражения у французов.
 Глядя на его ловкие маневры, Элинор досадливо поморщилась, но вскоре взор ее снова обратился к Уильяму.
 После многочасового пиршества слуги отодвинули столы к стенам, освободив середину зала для танцев. Элинор не хотелось танцевать ни с кем, кроме мужа, но, не найдя достойного предлога, чтобы отказать Питеру Савойскому, пригласившему ее на гавот, она нехотя протянула ему руку.
 Едва они проделали несколько па, как Питер наклонился к уху Элинор и заговорщически прошептал:
 — Теперь, после того как ваш супруг вернулся из Франции, вам придется некоторое время разыгрывать из себя верную супругу, но рано или поздно вы обратите свой взор на более молодого и привлекательного мужчину. От души надеюсь, что им окажусь я.
 За время пребывания при английском дворе Питер Савойский успел соблазнить немало молоденьких служанок и камеристок. Две или три из них в настоящее время вынашивали зачатых от него детей. Прикосновение его руки, звуки его голоса вызвали у Элинор непреодолимое отвращение. Она хотела было ответить на его слова резкостью, которая заставила бы его умолкнуть, но в последний момент удержалась и лишь молча окатила его взором, исполненным глубочайшего презрения.
 Следующим ее партнером по танцу оказался Ричард.
 — На сей раз Генрих превзошел самого себя, — сказала она ему. — Уверена, что он влез в долги по самые уши. Тебе следует поскорее отправиться в Корнуолл, иначе наш дорогой брат заставит тебя оплатить все это пиршество.
 Ричард засмеялся и, приблизив губы к ее уху, едва слышно прошептал:
 — Признаюсь тебе, я хочу уехать отсюда и увезти Изабеллу до окончания всех запланированных празднеств — так, словно я ее похищаю. Кроме того, я так надеюсь, что не пройдет и года, как мы с Изабеллой станем счастливыми родителями. Мне хочется опередить в этом братца Генриха.
 Элинор лукаво улыбнулась:
 — Может статься, что я подарю Уильяму сына еще раньше, чем Изабелла осчастливит тебя наследником.
 Глаза Ричарда задорно блеснули. Он с любовью и восхищением глядел на свою красавицу сестру.
 — Хочешь пари, Элинор?
 — Согласна! — с улыбкой кивнула она.

 17

 Когда виновники торжества и гости снова заняли места за пиршественными столами, Изабелла подошла к Элинор и, смущаясь, попросила невестку проводить ее в отведенные им с Ричардом покои. Извинившись перед Уильямом, Элинор вышла из-за стола. Он хотел было последовать за женой, но тело его внезапно пронзила резкая, нестерпимая боль. На лбу Маршала выступил пот. Он схватился руками за край стола, недоумевая, чем могла быть вызвана и сама боль, и сопутствовавшая ей внезапная дурнота. Однако через несколько секунд все это миновало, и он чувствовал себя так же хорошо, как и прежде.
 Через несколько минут Элинор вернулась, и они с Уильямом рука об руку отправились в свою уединенную башню. Комнаты были пусты. Еще в начале вечера Элинор сказала Бренде и Аллану, что они с мужем нынче не будут нуждаться в их услугах. Едва войдя в уютную гостиную, Элинор приблизилась к очагу и протянула руки к ярко пылавшему огню. Вся ее поза выдавала растерянность и смущение. Уильям подошел к ней, снял с ее головы маленькую серебряную корону и ласково прошептал:
 — Не бойся, дорогая.
 Элинор обратила к нему лицо, на котором сияла счастливая улыбка.
 — Уильям, когда ты со мной, я не боюсь ничего на свете. Мне страшно, лишь когда тебя нет рядом.
 Он поцеловал ее в лоб и провел рукой по ее густым волнистым волосам:
 — Наверное, я принял за невольный страх твою неловкость и смущение. Поднимайся наверх, дорогая. Я хочу дать тебе время побыть одной.
 Элинор торопливо поднялась по ступеням и вошла в спальню. Она чувствовала себя бесконечно счастливой. Сняв с себя свое роскошное парчовое платье, она вымыла лицо и руки розовой водой из серебряного кувшина и достала из сундука белоснежную ночную рубаху из тонкого полотна. Уильям мог войти в спальню в любую минуту. Элинор поспешно натянула на себя рубаху и откинула край покрывала с огромной кровати. На роскошных простынях были вышиты короны и цветы. Элинор задумчиво обвела пальцем изображение розового бутона, украшавшее край подушки.
 Шли минуты, но Уильям все не приходил. В душу Элинор закралось беспокойство. Неужели он заснул? Нет, этого не может быть! Но почему же тогда он не идет к ней? После недолгого колебания, преодолев свою стыдливость, Элинор неспешно спустилась в гостиную.
 Уильям в глубокой задумчивости сидел у огня. Заслышав шаги Элинор, он очнулся от своих грез и поднял голову. При взгляде на нее из груди его вырвался вздох восхищения.
 Он с улыбкой протянул руки ей навстречу, и Элинор бросилась в его объятия. Наклонившись к ее уху, Уильям прошептал:
 — Я отнесу тебя в спальню, дорогая.
 Дойдя до середины лестницы, Уильям снова ощутил приступ дурноты и резкую боль, которая, казалось, готова была разорвать его внутренности. Остановившись, он прислонился к перилам лестницы.
 — Что с тобой? — встревоженно спросила Элинор, заглядывая ему в лицо. — Тебе тяжело?
 — Тяжело? — принужденно рассмеялся Маршал. Усилием воли он заставил боль отступить. — Кровь Христова, я вовсе не так стар, чтобы не донести мою жену до брачного ложа.
 Войдя в спальню, Уильям бережно опустил Элинор на постель.
 — Если ты не возражаешь, я хотел бы не гасить свечи. Я так давно мечтал полюбоваться твоей восхитительной наготой.
 Зардевшись, Элинор согласно кивнула. Смущение не помешало ей с любопытством и затаенной гордостью наблюдать, как Маршал снимал с себя свои праздничные одежды. Она не могла отвести взор от его мускулистых икр, стройных бедер, от треугольника курчавых волос над его восставшим членом.
 «Так вот как выглядит обнаженный мужчина», — пронеслось у нее в голове. Но она тут же возразила себе: «Нет, вовсе не любой мужчина так строен, мускулист и подтянут. Никто на свете не может похвастаться такой красотой и мужественностью, как Уильям Маршал, граф Пембрук».
 Уильям лег на кровать рядом с Элинор, и веревочная сетка жалобно заскрипела под тяжестью его тела. Он снял с нее ночную рубаху, и их обнаженные тела приникли друг к другу. Из груди Элинор вырвался сдавленный вздох, и она спрятала лицо на груди мужа.
 Он принялся ласкать ладонями ее груди, и вскоре соски ее отвердели. Тогда он коснулся одного из них языком.
 — О, Уильям, — прошептала Элинор. Закрыв глаза, она всецело отдалась его ласкам. Он нежно гладил ладонями ее тело и покрывал поцелуями ее лицо, шею, грудь и живот.
 — Ненаглядная моя, как долго я ждал этих мгновений!
 — И я тоже, Уильям. Зато теперь нас с тобой не разлучит ничто на свете. Мы всегда будем вместе!
 Уильям закрыл ее рот поцелуем и, бережно раздвинув рукой бедра Элинор, стал осторожно водить пальцем у преддверия ее лона.
 Элинор вздрогнула и, стеная от наслаждения, принялась гладить ладонями его спину и ягодицы. Губы их соединились. Уильям ввел палец в лоно Элинор, и, вскрикнув, она попыталась отпрянуть от него. Но Уильям удержал ее, обнимая за талию свободной рукой.
 — Прости, дорогой, — смущенно пробормотала она.
 — Любовь моя, я постараюсь быть осторожным, но тебе все же придется испытать боль, и, боюсь, ты не удержишься от криков. — И он еще глубже ввел палец в ее тело.
 — О, Уильям… — И Элинор, охваченная вожделением, принялась покрывать поцелуями его лицо.
 Аура любви и страсти окутала их, отделив от всего мира. В памяти Элинор внезапно пронеслись слова Изабеллы о том, что любящий мужчина, заключая свою подругу в объятия, распахивает для нее врата рая.
 Она несмело дотронулась рукой до его возбужденного члена, но Уильям отвел ее ладонь, хрипло прошептав:
 — О, не делай этого, дорогая, иначе… иначе мне несдобровать!
 — Уильям… он… он такой большой, такой твердый, — испуганно прошептала Элинор.
 — Не бойся, дорогая. Так и должно быть. Доверься мне и ничего не бойся.
 Элинор раздвинула бедра. Она женским чутьем угадала, что Уильям слишком возбужден для продолжения любовных игр и что через мгновение он овладеет ею.
 — Прости меня, Элинор, — прошептал Маршал. Лишь на мгновение Элинор почувствовала резкую, рвущую боль, и сразу же вслед за этим тело ее охватил блаженнейший экстаз. Ощущение тяжести тела Уильяма доставляло ей огромную, ни с чем не сравнимую радость. Когда его член, прорвав преграду, проник в ее лоно, Маршал тоже вскрикнул, словно ее боль передалась и ему. «Так вот что имела в виду Изабелла, когда говорила что испытывает „подобие смерти“ в объятиях любимого», — подумала Элинор.
 Вскоре ей стало тяжело дышать. Она провела рукой по спине Уильяма и прошептала:
 — Дорогой, позволь мне немного отодвинуться.
 Маршал не ответил и даже не пошевельнулся. Наверное, он заснул. Ей надо было разбудить его.
 — Уильям! Уильям! — воскликнула Элинор.
 Внезапно сердце ее сжалось от страха. Он не спал. Он потерял сознание. Боже милосердный, если бы она не была так неопытна!.. Неужели любовная игра может завершиться обмороком?
 Под тяжестью неподвижного тела супруга Элинор начала задыхаться. Сознание ее отказывалось воспринять ужасную правду, которая мало-помалу закрадывалась ей в душу. Она пыталась уверить себя, что, если потерпит еще немного, Уильям очнется и все будет хорошо.
 Элинор потеряла счет времени. От начавшегося удушья сознание ее затуманилось. Она начала кричать, но собственный голос доносился до нее словно откуда-то издалека. Графиня Пембрук начала полностью отдавать себе отчет в происходящем, лишь когда Рикард де Бург, вбежав в спальню, приподнял недвижимое тело Уильяма.
 Юноша-рыцарь с суеверным страхом смотрел на обнаженную принцессу, на кровавое пятно меж ее раздвинутых бедер, растекшееся по белоснежной простыне, и на мертвого графа Пембрука, маршала Англии. Он поднял с пола ночную рубаху и помог Элинор надеть ее.
 — Миледи! О, моя бедная госпожа, вы стали вдовой, — прошептал он.
 — Нет, Рикард, нет! Помогите мне, сделайте что-нибудь! Он не может умереть! Я не дам ему умереть! — И она обняла мертвое тело Уильяма и, судорожно рыдая, прижалась к нему.
 — Миледи Элинор, он умер, и никто не сможет воскресить его.
 Элинор обратила к юноше залитое слезами лицо:
 — Не называйте меня этим именем, оно проклято!
 Рикард не без труда оттащил Элинор от еще не остывшего трупа Уильяма и подал ей бархатный халат.
 — Оденьтесь, принцесса. Соберите все свое мужество. Сейчас в эту спальню сбежится все население замка.
 — Позовите врача, позовите короля!
 — Кого бы я ни вызвал сюда, миледи Элинор, никто не сможет вернуть Маршала к жизни.
 Вскоре над мертвым Уильямом склонились головы его родных, друзей, священников и придворных врачей. Те, кому не хватило места с спальне, остались в нижней комнате. Два врача подвергли тело умершего Маршала тщательнейшему осмотру и после этого принялись задавать Элинор вопросы.
 — Расскажите нам подробно, что случилось после того, как вы покинули зал.
 Элинор, прижав руки к горлу, старалась говорить внятно, но из груди ее вырывался лишь сдавленный шепот.
 — Уильям на руках внес меня в спальню и положил на кровать. И мы…
 — Он нес вас на руках? — недоверчиво переспросил один из лекарей. — Сколько же ему было лет?
 — Сорок шесть, — произнес король.
 Оба врача внимательно взглянули на Элинор:
 — А вам?
 — Шестнадцать с половиной, — ответила Элинор.
 — Вы стали жить с ним одним домом меньше года тому назад, не так ли?
 Элинор кивнула.
 — Скажите нам правду, графиня, есть ли у вас молодой любовник?
 Элинор в отчаянии искала глазами Рикарда де Бурга, но он не мог прийти к ней на помощь, не мог защитить ее от несправедливых подозрений, иначе все подумали бы, что не кто иной, как он, состоит в связи с принцессой.
 А между тем допрос продолжался.
 — Сколько раз в течение нынешней ночи граф Пембрук исполнил свой супружеский долг?
 «Боже, чего они все хотят от меня?» Зажав уши ладонями, Элинор пронзительно закричала:
 — Генрих, скажи им, чтобы они прекратили издеваться надо мной!
 Но король не слышал призыва сестры. Он был погружен в глубокое горе, лишившись в эту ночь человека, который заменил ему отца. Король горько плакал, не скрывая своих слез, и толпа савойяров во главе с королевой безуспешно пыталась утешить его.
 Элинор не могла обратиться за помощью и к Ричарду. Он держал на руках Изабеллу, от горя и ужаса лишившуюся чувств.
 Рыжеволосая Бренда впилась глазами в лицо Аллана. Он единственный из всех собравшихся был совершенно невозмутим. Изредка его губы кривила торжествующая усмешка. Бренда вспомнила, как во время обеда оруженосец подавал Маршалу блюда, наполнял вином его золотой кубок. И вот теперь Маршал мертв…
 Поймав на себе взгляд Бренды, Аллан резко отвернулся и нарочито громко заговорил с одним из слуг. Пробравшись сквозь толпу, заполонившую комнату, Бренда подошла к нему и положила руку на его плечо:
 — Нам надо поговорить.
 Аллан кивнул и последовал за Брендой на галерею, окружавшую башню. Девушка знала слишком много, и он решил, что настало время избавиться от опасного свидетеля.
 Через несколько минут врачи вынесли свой вердикт. Все были потрясены услышанным.
 — Уходите, оставьте меня одну! — раздался во внезапно наступившей тишине полный горя и сдерживаемой ярости голос Элинор.
 Никто не осмелился перечить юной вдове, и собравшиеся один за другим стали покидать спальню супругов Маршал. Элинор упала на колени перед кроватью, на которой распростерлось неподвижное тело Уильяма. Боль, словно хищный зверь, вонзила когти в ее и без того истерзанное сердце. Она вспомнила последние слова Уильяма, обращенные к ней: «Прости меня, Элинор». Простит ли он ее теперь? И простит ли Бог ее невольный грех? Она оросила успевшую уже похолодеть руку мужа потоками слез. «Не покидай меня, непокидай меня, не покидай меня!» — беззвучно шептали ее губы.
 В это же время на галерее замковой башни Бренда тщетно пыталась разжать пальцы Аллана, сдавливавшие ее горло. Задыхаясь, она что было сил ударила его коленом в пах. Аллан вскрикнул и отпустил ее шею. Воспользовавшись этим, Бренда резко толкнула его в грудь. Потеряв равновесие, Аллан ударился крестцом о невысокий парапет и полетел вниз. Бренда жадно хватала ртом воздух, в ушах у нее стучало, и потому она не услышала глухого удара тела Аллана о булыжники, которыми был вымощен двор замка.
 В Вестминстере царила суматоха, и никто не заметил, как рыжеволосая служанка, прокравшись длинными полутемными коридорами, выскользнула из замка. Бренда догадалась, что Аллан пытался убить ее по приказу Винчестера, и сочла за благо для себя подобру-поздорову покинуть королевский двор.

 18

 Во время заупокойной службы Элинор, словно окаменев, стояла у гроба Уильяма, принимая соболезнования. Все время, предшествовавшее погребению, она не разлучалась с телом мужа, но до сих пор не могла поверить, что Уильям мертв, что он никогда больше не заключит ее в объятия, не скажет ласковых слов. Душу ее разрывали невыразимая скорбь и чувство вины, которое лишь усилилась оттого, что все родные Уильяма держались с ней подчеркнуто холодно. Они наверняка считали, что не женись Уильям на Элинор, он не умер бы такой ужасной смертью.
 Королева, приблизившаяся к юной вдове, как всегда, в окружении целой своры провансальцев, сочувственно улыбнулась и произнесла:
 — Не убивайтесь так, моя дорогая, мы скоро найдем вам другого мужа.
 Элинор выпрямилась и отчеканила, глядя прямо в глаза ее величества:
 — Я никогда больше не выйду замуж. Королева лишь отмахнулась от ее слов и с улыбкой добавила:
 — Ваш следующий супруг непременно должен быть молод и хорош собой. Между прочим, Питер Савойский уже готов просить у Генриха вашей руки.
 Передернувшись от омерзения, Элинор громко повторила:
 — Я никогда больше не выйду замуж! Я принесу обет целомудрия! Я сохраню верность моему Уильяму.
 Принцессу немедленно окружили архиепископ Кентерберийский и епископы Чичестерский и Винчестерский. Элинор с радостной готовностью произнесла слова обета, положив руку на Библию.
 Когда тело графа Пембрука было предано земле, Элинор лишилась чувств. Ее перевезли в Дарем-хаус на борту королевской барки и поручили заботам матери-настоятельницы монастыря Святой Девы. Элинор провела в постели несколько недель. Лишь благодаря неустанным заботам настоятельницы и двух монахинь, которые находились при ней неотлучно, графиня Пембрук осталась жива и не потеряла рассудок.
 Элинор никуда не выезжала сама и никого не принимала у себя. Ей пришлось сделать исключение лишь для Ричарда Маршала, который прибыл из Нормандии, чтобы вступить во владение наследством, оставшимся после Уильяма. Он нанес ей визит, чтобы заявить о своих правах на имущество графа Пембрука. Элинор отправилась к королю за советом и помощью.
 Ричард Маршал уже имел нелицеприятный разговор с королем. Генрих хотел бы завладеть огромным богатством Маршала, однако Ричард настаивал на том, чтобы имущество брата, не оставившего после себя сыновей, перешло к нему.
 — Терпеть не могу всех без исключения родственников покойного Уильяма, — поморщился король, — но мне не хотелось бы приобретать в их лице могущественных врагов.
 Элинор готова была без колебаний уступить Ричарду Маршалу причитавшееся ей наследство — пятую часть всех богатств Уильяма.
 — Ты снова вернешься в Виндзор, — обрадовался король.
 Но Элинор печально улыбнулась и покачала головой:
 — Под крышей Виндзора найдется место только для одной Элинор. Мне же нужны лишь покой и уединение.
 —Что ж, тогда я отдам в твое полное распоряжение бывшую резиденцию нашего отца. Там тебя никто не потревожит. Ты будешь жить в обществе слуг и монахинь в башне Короля Джона и гулять по саду, обнесенному высокой стеной. И сможешь навещать меня когда пожелаешь.
 Элинор с благодарностью пожала руку брата и ушла, прошептав слова прощания. Король долго смотрел вслед ее тонкой фигурке, облаченной в траурные одежды. Как непохожа была эта убитая горем женщина на его веселую, бойкую сестру, чьи глаза сверкали, словно сапфиры, на капризную и своенравную Элинор, которая когда-то единолично правила всем выводком юных Плантагенетов.
 В день похорон Уильяма Маршала епископ Винчестерский от имени короля приказал Губерту де Бургу отказаться от прав на все его имущество в пользу Стивена Сигрейва. Последний был также назначен юстициарием вместо Губерта. Отчет о потраченных суммах, которые представил Губерт, не удовлетворил короля, и бывший юстициарий был брошен в глубокое подземелье Тауэра, той самой крепости, законным владельцем которой он считал себя еще так недавно.
 — Я подозреваю, что Уильяма Маршала отравили, — сказал Рикард де Бург. Его отец с братом только что прибыли из Ирландии и остановились в одной из многочисленных таверн Лондона.
 — Это наверняка сделал кто-то желавший устранить одного из самых могущественных сподвижников нашего Губерта, — задумчиво произнес Фэлкон. — Вы ни в коем случае не должны выказывать лояльность к своему опальному дяде. Более того, я посоветовал бы вам обоим поступить на службу к королю.
 — Послушай, отец, — начал было Рикард, но Фэлкон взмахом руки велел ему умолкнуть.
 — Это жизненно необходимо для Губерта и для всех нас. Генрих не зол и не коварен, он просто слаб. Кто-то управляет им. Мне необходимо знать, кто именно так люто ненавидит нашу семью.
 Рикард внимательно вгляделся в хмурое лицо отца и негромко спросил:
 — Сможешь ли ты освободить его из Тауэра?
 — Да, — твердо ответил Фэлкон. — И укрою его в церкви Дэвида.
 Следующим же утром несколько рыцарей, прибывших с Фэлконом, проводили леди Маргарет, супругу Губерта де Бурга, и его маленькую дочь в одно из владений Фэлкона, в Шотландию. Король не решился бы послать своих людей на эту землю, опасаясь новых волнений и новой войны.
 Для освобождения брата Фэлкон выбрал одну из безлунных ночей. Его воины и рыцари вступили в ожесточенную схватку с многочисленным гарнизоном Тауэра, но на их стороне были решимость, мужество и внезапность нападения. Битва длилась менее часа. Еще не рассвело, когда братья в сопровождении верных воинов направились к Дэвицу. Одной из причин, побудивших Фэлкона выбрать этот замок в качестве убежища для Губерта, была близость Бристольского канала, где стоял на якоре один из его кораблей.
 Переплыв на нем реку Северн, Губерт мог бы оказаться в Уэльсе, не опасаясь преследований со стороны короля.
 Через несколько дней сэр Рикард де Бург покорнейше просил его величество короля взять его к себе на службу. Улыбаясь королеве, бросавшей на него томные взоры, Рикард вспомнил слова отца: «Исход любой битвы бывает предрешен еще до ее начала».




 ЧАСТЬ ВТОРАЯ



 19

 Элинор, графиня Пембрук, вдовела уже больше года. Поначалу скандал, связанный с ее именем, будоражил все без исключения придворные умы и давал пищу для многочисленных сплетен. Но мало-помалу интерес со стороны придворных к тонкой и бледной молодой женщине иссяк сам собой. К тому же обеты, принятые Элинор, делали ее недоступной для распутных и жадных до удовольствий савоияров.
 Королева Элинор была счастлива оттого, что ей больше не угрожало соперничество принцессы-тезки. Теперь златокудрая супруга короля могла по праву считать себя первой красавицей страны. Скоро врата обители навсегда закроются за Элинор Маршал, и само имя ее можно будет предать забвению.
 Питер де Рош, епископ Винчестерский, единолично правил страной от имени юного Генриха. Король был на вершине блаженства. Освободившись от тяжелых и докучливых государственных дел, он проводил свое время, ублажая королеву и ее веселых, жизнелюбивых родственников. После смерти графа Честера Генрих вызвал Симона де Монтфорта из вновь покоренной Гаскони и великодушно пожаловал ему владения, окружавшие графство Лестер.
 Симон де Монтфорт был потрясен известием о смещении Губерта де Бурга с поста юстициария и бегстве его в Уэльс. Он искренне горевал о смерти Уильяма Маршала. Хотя со времени ее прошел целый год, никто не удосужился сообщить Симону в Гасконь, что его друга и соратника больше нет в живых. Симон не без оснований заключил из этого, что скоропостижная кончина графа Пембрука заключала в себе какую-то мрачную тайну. При дворе шли приготовления к празднованию Рождества. Генрих подарил де Монтфорту обширные земли в Ковентри, близ Лестера. Юный монарх, без сомнения, причислил непобедимого Симона к своим фаворитам: ему больше некем было заполнить пустоту, образовавшуюся вокруг него после смерти Маршала и отставки де Бурга. Симон во что бы то ни стало хотел узнать как можно больше об обстоятельствах смерти Уильяма Маршала. Его младший оруженосец Гай, поддерживавший дружбу со многими королевскими рыцарями, однажды сказал своему господину:
 — Все считают, что его угробила молодая жена.
 — Как это? — недоверчиво спросил отец Гая, Рольф.
 Подмигнув Симону, Гай объяснил:
 — Да ведь он же годился ей в отцы, а она совсем молоденькая. Вот он и помер, стараясь ублажить ее в постели.
 — Заткнись, — рявкнул Рольф, — какой же он старик? Ведь мы с ним ровесники!
 — Но все говорят, что он умер именно в постели. Принцессу едва удалось вытащить из-под его окоченевшего тела.
 Де Монтфорт кивнул:
 — Я тоже слыхал об этом.
 — Какая прекрасная смерть! — восхищенно прошептал Рольф, и оба его молодых собеседника не смогли удержаться от смеха.
 — Это еще что, — продолжал Гай. — Послушали бы вы, папаша, что говорят о рыжей камеристке принцессы!
 — Хватит болтать, — сурово оборвал его Симон. — Оседлай моего черного жеребца. Я хочу поохотиться со своим соколом в Виндзорском лесу. — И Симон де Монтфорт направился к конюшням.
 — Придерживай язык, когда говоришь с его светлостью, — наставлял Рольф сына, следуя за графом. — Так ты говоришь, рыжая камеристка?
 Гай расхохотался:
 — Забудьте о ней, папаша. Она вот уже год как удрала из Виндзора.
 Элинор полной грудью вдохнула свежий прохладный воздух. Впервые за целый год она выехала на верховую прогулку, впервые сняла с себя черные вдовьи одежды. При мысли о том, что хотя ее сердце разбито навек, окружающий мир не претерпел от этого ни малейших изменений, Элинор почувствовала досаду и легкую грусть. Она оглядывала деревья, простиравшие свои могучие зеленые ветви к яркому солнцу. В их кронах щебетали птицы, а над полевыми цветами порхали бабочки и гудели пчелы.
 Здесь, в прохладной тишине леса, на залитых солнцем лесных полянах, Элинор впервые почти позабыла о своем горе, о чувстве вины, снедавшем ее.
 Увидев выпорхнувшую из кустов куропатку, она подбросила вверх маленькую самку мерлина, и вскоре ловчая птица скрылась из виду. Через несколько минут она вернулась, но не отдала добычу хозяйке, а уселась на ветку дуба и принялась с жадностью поедать куропатку. Просидев целый год в своей клетке, маленький мерлин почти полностью утратил охотничьи навыки, и винить в этом Элинор могла лишь саму себя.
 Внезапно неподалеку послышался свист, и крупный сокол-перегрин камнем упал сверху на маленького мерлина. Под ударами его мощных когтей и клюва изящная птица Элинор мгновенно превратилась в комок окровавленных серых перьев, который беспомощно свалился на землю.
 Пронзительно вскрикнув, Элинор спешилась и бросилась к своему любимцу, которого в свое время подарил ей Уильям.
 Симон де Монтфорт подозвал своего сокола, и тот послушно опустился на перчатку хозяина. Привязав кожаные ремешки, стягивавшие лапы птицы, к луке седла, Симон подошел к безутешно рыдавшей Элинор и без малейшего усилия поднял ее с земли:
 — Не плачьте, бедное дитя, успокойтесь. Что сделано, то сделано. Своими слезами вы не воскресите этого мерлина.
 — Я не дитя… Я женщина! — воскликнула Элинор, с ненавистью глядя на улыбавшегося ей великана.
 — Простите меня, дорогая, — поклонился Симон, успев окинуть ее с ног до головы оценивающим взглядом. — Вы так малы ростом, что я принял вас за маленькую девочку.
 — Вы ответите мне за это! — вне себя от ярости крикнула она. — Я убью эту проклятую птицу! — И она бросилась было к соколу Симона.
 Де Монтфорту без труда удалось оттащить ее в сторону.
 — Вы не сделаете ничего подобного. Возьмите себя в руки, маленькая дурочка.
 — Тогда я убью вас, сукин вы сын! — И она впилась ногтями в его щеку.
 Симон легонько толкнул ее, и Элинор оказалась на земле. Она продолжала с ненавистью смотреть на этого жестокого великана, ставшего невольным виновником гибели ее любимого мерлина.
 — Кто вы такая? — спросил он. — Выглядите как придворная дама, а ругаетесь, как пьяный трактирщик.
 — Я не собираюсь называть свое имя первому встречному.
 Черные глаза де Монтфорта сузились.
 — Довольно, англичанка. Вы совершенно не умеете себя вести.
 — Это вам следовало бы поучиться хорошим манерам. Вам и этому дикому зверю, которого вы зовете ястребом.
 — К вашему сведению, англичанка, это сокол-перегрин, самая быстрая и отважная из всех ловчих птиц.
 — Провалиться бы вам к черту в пекло вместе с ним! — задыхаясь от ненависти, воскликнула Элинор.
 — Хотите, я научу вас французским ругательствам? Они звучат гораздо изысканнее, чем английские.
 — Вы!? Вы собираетесь учить меня французскому?! Представьте себе, я знаю его не хуже вас!..
 — В таком случае я могу научить вас хорошим манерам, англичанка. — В голосе Симона слышалась угроза.
 — Не смейте называть меня так! Вы — невоспитанный мужлан. Проклятый француз! Вы недостойны смахнуть пыль с моих башмаков!
 В ответ на эти слова Симон неожиданно расхохотался. Эта маленькая грубиянка определенно начинала ему нравиться.
 — Как же мне еще вас называть? Ведь вы отказались представиться.
 — Сгиньте с моих глаз, — прошипела она.
 Он пожал плечами:
 — Но я все же попробую догадаться, кто вы такая.
 — Черта с два это у вас получится.
 — Надеюсь, я не ошибусь, если предположу, что вы делите ложе с кем-то из приближенных короля. Могу добавить к этому, что вы очень красивы… себе во вред. — Едва взглянув на Элинор, Симон почувствовал напряжение в чреслах. Мужская плоть его восстала и отвердела. Молодая женщина, стоявшая перед ним, была так миниатюрна, что он мог бы без труда переломить ее пополам, словно соломинку. Он жаждал дотронуться до нее, сорвать с нее темно-зеленое бархатное платье, хотя был почти уверен, что лоно этой юной дерзкой англичанки не смогло бы вместить его огромный член.
 — Перестаньте пялиться на меня, негодяй! — крикнула Элинор так пронзительно, что ее кобыла шарахнулась в сторону и Симону пришлось схватить ее за поводья.
 Когда животное успокоилось, Симон взял Элинор за плечи и рывком поднял ее на ноги.
 — Я скоро узнаю, кто вы такая и чьей метрессой вы являетесь. Можете не сомневаться, я выкуплю вас у вашего господина.
 Элинор побледнела от страха. Она поняла, что перед ней сумасшедший.
 — Людьми не торгуют, — через силу прошептала она.
 — Да неужто? — насмешливо спросил он и убрал руки с ее плеч.
 — Я замужем, — сказала Элинор, гордо вскинув голову. — Надеюсь, вам не придет в голову торговаться обо мне с моим мужем?
 Воспользовавшись его минутной растерянностью, Элинор подняла с земли мертвого мерлина, вскочила в седло и умчалась прочь.
 В этот день к Элинор, графине Пембрук, впервые за долгое время вновь вернулось ощущение полноты бытия.

 20

 Через несколько дней Симон де Монтфорт был приглашен королем на обед. Кроме его величества, королевы Элинор и Симона за столом сидел Роберт Гроссет, епископ Линкольнский, управлявший самой обширной из английских епархий. Король с опаской поглядывал на его высокопреосвященство, ожидая неприятного для себя разговора. И в самом деле, едва только был подан десерт, Гроссет обратился к монарху:
 — Сир, вы желали бы видеть Джона Мансела управляющим Танской пребендой, но я никак не могу пойти навстречу вашему пожеланию. Ведь он всего лишь жалкий выскочка и нисколько не заслуживает вашего покровительства.
 Об этом назначении просил Генриха сам Питер де Рош, и король, поморщившись, попробовал переубедить епископа Линкольнского:
 — Вас ввели в заблуждение, милорд епископ! Мансел — весьма способный молодой человек, и вы сами убедитесь в этом, когда он станет служить под вашим началом! Это назначение уже одобрено Королевским советом.
 — Ваше величество! — веско произнес епископ. — Вы изволили позабыть, что я обладаю правом отлучения любого из сынов Церкви от причастия! Мне не составит труда также добиться интердикции для королевского собора в Вестминстере.
 Король побледнел и поспешил переменить тему разговора.
 Епископ незаметно подмигнул Симону, который не пропустил ни одного слова из этой перепалки. Он получил прекрасный урок и знал теперь, как следует вести себя с Генрихом.
 — Надеюсь, вам не скучно при дворе, граф Лестер? — томно проговорила королева, бросая на Симона выразительный взгляд.
 — Ручаюсь, что нет! — подхватил Генрих. — Ваши придворные дамы наверняка без ума от него, дорогая!
 Симон пожал плечами:
 — Среди них попадаются хорошенькие, и все же ни одна из этих леди пока не привлекла моего внимания. Я ценю в женщинах не только красоту, но и характер, силу духа.
 Король выразительно взглянул на царапины, тянувшиеся по щеке Симона, и тот, перехватив его взгляд, кивнул и усмехнулся:
 — Маленькая плутовка набросилась на меня, словно дикая кошка, и принялась шипеть и царапаться.
 — Мне вспомнилась одна из моих сестер, — погрустнев, сказал король. — В свое время нам всем от нее доставалось. Малышка вполне была бы способна на такое. Я так скучаю по ней!
 — Вы имеете в виду принцессу Изабеллу?
 — Нет, та была кротким ребенком. Я говорю о младшей, Элинор. Овдовев, она дала обет целомудрия, стала настоящей затворницей и скоро должна принять постриг.
 Симон молча подивился тому, какие противоречивые слухи о принцессе Элинор распространялись при дворе. Одни называли ее распутницей, другие, подобно его величеству, — скромницей, оплакивающей мужа. Кто же из них прав?
 После дневных учений, которые он проводил с воинами дворцового гарнизона по просьбе короля, Симон неспешно прогуливался вдоль фасада Виндзора. Вскоре он поравнялся с бывшей резиденцией короля Джона. Внезапно взор его привлекла хрупкая фигурка, облаченная в траур. Симон тотчас же узнал в ней красавицу, которую встретил в лесу. Женщина достала ключ, отперла дубовую дверь и исчезла за пятнадцатифутовой стеной.
 Через секунду Симон уже восседал на сложенной из камня садовой ограде, раздумывая о том, в какой уголок этого уединенного убежища могла удалиться эта бойкая особа с синими глазами и острым как бритва языком. Немного помедлив, он спрыгнул в сад и решительно направился к небольшому пруду, посредине которого был фонтан. Темноволосая красавица сидела на каменной скамье и задумчиво глядела в воду. Заслышав шаги Симона, она подняла голову. На лице ее отразились страх и возмущение.
 — Вы! — воскликнула она. — Вы проникли сюда, подкупив моего садовника! Убирайтесь немедленно!
 — Я перелез через стену, англичанка!
 — Лжете! Повторяю: немедленно покиньте мой сад!
 — Сколько вам лет, миледи? Шестнадцать? Семнадцать? И почему вы нынче в черном?
 — Я ношу траур по мужу.
 — В прошлую нашу встречу вы сказали, что состоите в браке, теперь называете себя вдовой. Впрочем, я верю, верю вам, — поспешно добавил он, видя, что глаза ее загорелись гневом. — И приношу свои глубочайшие соболезнования. Хотя вы и кажетесь мне слишком молодой, чтобы быть супругой, а уж тем более вдовой, миледи англичанка.
 — Не смейте называть меня так, вы, никчемный иностранец!
 — Тогда скажите мне, как ваше имя. Я уже не раз просил вас об этом.
 — Кэтрин, — после недолгого раздумья произнесла Элинор.
 — Кэт, — пробормотал де Монтфорт, и лицо его расплылось в широчайшей улыбке. — Мне очень приятно познакомиться с вами. А я — Симон де Монтфорт.
 Глаза Элинор расширились.
 — Бог войны? — недоверчиво переспросила она. Встретив его в Виндзорском лесу, она было решила, что он — один из ненавистных савойяров, какой-нибудь дальний родственник королевы, от которого можно ожидать любого оскорбления. Страх, владевший ею до этого момента, уступил место уверенности, что прославленный воин не сделает ей ничего дурного.
 — Ваша репутация умелого стратега незаслуженна, милорд, — проговорила она, слегка склонив голову набок.
 Настала очередь Симона широко открыть глаза от удивления. Он не нашелся сразу что ответить ей, и Элинор продолжала:
 — Вы пренебрегли одним из основных правил ведения сражений: никогда не следует вступать в схватку с противником, который заведомо сильнее вас!
 Симон звонко расхохотался, откинув назад темноволосую голову:
 — А вы, оказывается, неглупы! Мы с вами прекрасно поладим.
 — Никаких «мы»! — сурово оборвала его Элинор. — Если вы джентльмен, граф де Монтфорт, вы не посмеете больше нарушить мое уединение.
 — Я вовсе не джентльмен, в чем вы очень скоро убедитесь. Но ведь и вы не леди. Так что
 могу лишь повторить: мы с вами вполне подходим друг другу!
 — Я — леди! — холодно возразила она. — Просто вам удалось вывести меня из себя, затронув самые чувствительные струны моей души. Вы огорчили и разозлили меня. — В ее сапфировых глазах стояли слезы. — Маленького мерлина подарил мне покойный муж. Я очень дорожила этой птицей!
 Симона охватили стыд и раскаяние. Он был смущен тем, что причинил горе этой очаровательной женщине-ребенку. Стремительным, но нежным и мягким движением он стер слезу, покатившуюся по ее розовой щеке, и, бросившись к садовой ограде, легко перемахнул через нее.
 Элинор была потрясена и нежностью, которую никак не ожидала встретить в этом человеке, и поистине кошачьей ловкостью, с какой он преодолел высокую стену сада. Она долго смотрела в зеркальный пруд, не в силах собрать воедино свои разбегавшиеся мысли.
 По пятницам графиня Пембрук вместе с матерью-настоятельницей монастыря Святой Девы посещала бедных и недужных. Глава ордена была чрезвычайно довольна своей юной ученицей, предчувствуя, что еще немного, и принцесса произнесет слова священного обета, став до конца своих дней одной из сестер обители.
 Группа всадников, следовавших вдоль Темз-стрит, почтительно уступила дорогу двум монахиням, облаченным в белые рясы. Симон де Монтфорт, следовавший во главе отряда, едва не выпустил поводья из рук от крайнего изумления: в одной из смиренных монахинь он узнал дерзкую плутовку Кэт, которая все последние дни занимала его мысли. От взора его, однако, не ускользнуло, что и державшийся справа от него сэр Рикард де Бург засмотрелся на юную послушницу.
 В убогой крестьянской лачуге мать-настоятельница и Элинор каждая по-своему помогали молодой женщине разрешиться от бремени. Роженица мучилась в схватках уже второй день, и Элинор, предоставив настоятельнице взывать о помощи к Всевышнему и перебирать четки, сумела своей тонкой рукой придать младенцу правильное положение во чреве матери. Не прошло и нескольких минут, как кричащий мальчуган уже лежал на ее коленях.
 «Если бы не я, — думала Элинор, — женщина и ребенок были бы мертвы».
 Она с упреком взглянула на пожилую женщину, которая собиралась покинуть хижину, предоставив родственникам молодой крестьянки позаботиться о ней и ее младенце.
 — Нам с вами надо о многом поговорить, дитя мое. Не откажетесь ли вы последовать за мной в монастырь?
 —Я приду туда вечером, а сейчас мне хочется побыть одной, — твердо ответила Элинор.
 — Как пожелаете, миледи.
 Симон де Монтфорт и отряд королевских стражников приблизились к небольшому зданию мыльни. Воины отвели лошадей на конюшню и вошли в просторное помещение, уставленное деревянными лоханями и наполненное паром.
 — Оставьте нас, мы хотим поговорить наедине, — сказал Симон служанкам, и те со сдавленными смешками удалились из небольшой комнаты, где находились лишь две вместительные лохани.
 — Ваш брат не собирается последовать вашему примеру и поступить на королевскую службу? — спросил он у Рикарда, не без труда умещаясь в своей «ванне».
 — Нет, Мик не смог стерпеть оскорбления, нанесенного королем нашему дяде.
 — А вы? — Симон вопросительно приподнял бровь.
 — У меня есть свои причины находиться в Виндзоре.
 — Я слыхал, что причина смерти Маршала до сих пор не выяснена. Ведь именно поэтому вы предпочли остаться здесь?
 — Не только, милорд. Я был душой и телом предан покойному Уильяму и теперь считаю своим долгом охранять от возможных опасностей его вдову, принцессу Элинор.
 Симон недоверчиво взглянул на юношу:
 — Ведь принцесса — всего лишь одна из Плантагенетов. Много ли хорошего можно сказать обо всем их выводке?
 — Милорд! Я просил бы вас!.. — И Рикард метнул на него столь неприязненный взгляд, что Симон поспешил успокоить его:
 — Не горячитесь, дорогой сэр! Я вовсе не хотел обидеть вас!
 — Ведь вы ровным счетом ничего о ней не знаете! — с упреком воскликнул Рикард. — Моя госпожа была неповинна в смерти Маршала. Когда стряслось это несчастье, я находился поблизости. Услыхав крики графини, я примчался в их с Уильямом спальню. Мой
 господин был мертв, принцесса Элинор оказалась прижатой к брачному ложу могучим телом супруга. Когда я приподнял его, то увидел… увидел, что, судя по всему, Маршал за несколько секунд до кончины лишил свою супругу невинности…
 — Всемилостивый Боже… — пробормотал Симон.
 — А после прозвучали все эти чудовищные обвинения в ее адрес!
 — И вы не защитили ее, Рикард?!
 — Как же вы не понимаете, что, заступись я за нее, меня первого обвинили бы в преступной связи с принцессой!
 — Да, понимаю… Знаете, король говорил, что его овдовевшая сестра вот-вот примет постриг. Хотелось бы мне взглянуть на нее, пока она не затворилась за стенами монастыря.
 — Что это вы такое говорите, Симон?! Ведь не далее как сегодня, по пути сюда, вы весьма бесцеремонно разглядывали принцессу, которая шла вдоль Темз-стрит с настоятельницей монастыря Святой Девы!

 21

 Разговор с матерью-настоятельницей не внес ясности в смятенные мысли Элинор, не успокоил ее растревоженных чувств. Сомнения в правильности избранного пути лишь укрепились в ее душе. Она сидела у пруда в своем маленьком садике, склонив голову над книгой, но не могла сосредоточиться на чтении. «Что сказал бы Уильям, узнай он о моем решении?» — в который раз задавала она себе этот вопрос и не могла найти на него ответ.
 — Вы — Элинор Плантагенет! — произнес где-то рядом густой мужской бас, и Элинор, испуганно вздрогнув, подняла глаза. Перед ней стоял Симон и, слегка улыбаясь, глядел на нее с видом победителя.
 Но замешательство принцессы длилось недолго. Она сжала губы и, тряхнув головой произнесла: Если вы знаете, кто я, то вам должно быть известно и мое намерение принять постриг. Меня не должны видеть наедине с мужчиной. Будьте любезны покинуть мой сад!
 — Зачем же я стану уходить отсюда? Этот прелестный уголок, огороженный высокой стеной, — самое подходящее место для наших встреч. Вам нечего опасаться, что кто-то увидит вас здесь наедине с мужчиной. — И Симон лукаво усмехнулся, наслаждаясь гневом и замешательством своей очаровательной собеседницы.
 — Но я сама не желаю видеть вас здесь! Убирайтесь!
 — Тише принцесса! Ведь нас могут услышать, и это повредит вашей репутации. — Он растянулся на траве у ее ног, и Элинор почувствовала, как сердце ее забилось быстрее, а к щекам прилила краска. Она пыталась смотреть в сторону, но взор ее то и дело возвращался к темноволосому великану, который расположился так близко от нее, что она чувствовала жар его мускулистого тела. Лучи закатного солнца, пробивавшиеся сквозь густую листву плакучей ивы, золотили завитки его темных волос, а черные глаза, обращенные к ней, искрились насмешливым торжеством.
 — Почему вы солгали мне, что вас зовут Кэтрин? — нарушил он воцарившееся молчание.
 — Это мое второе имя.
 — Мне больше нравится первое.
 — Оно проклято!
 — Не говорите так, принцесса! Имя Элинор дано вам в честь великой королевы, супруги великого короля Генриха II, перед которым я преклоняюсь! И я буду называть вас
 этим именем, пока вы не привыкнете к нему и не полюбите его. А имя Кэт… Оно вам и вправду так нравится? Что ж, я стану звать вас Кэт, Кэти, когда мы предадимся любовным играм…
 Хлоп! — и Элинор наотмашь ударила его по лицу. Она замахнулась для второго удара, но Симон удержал ее руку за запястье.
 — Хватит, хватит с меня! — шутя взмолился он. — Разговор об этом мы оставим на потом. Позвольте поинтересоваться, что это у вас за книга? — И он привстал с травы, потирая щеку.
 — Она написана на гаэльском.
 — Я учила его по настоянию Уильяма, — холодно ответила Элинор.
 — Я тоже хочу выучить его, принцесса. Скажите что-нибудь по-гаэльски.
 — Сим… — проговорила она, опуская ресницы.
 — Так звучит на этом кельтском наречии мое имя?
 Она молча кивнула.
 — Одолжите мне эту книжку, и я тотчас же начну по ней учиться!
 — Вам потребуются годы, чтобы овладеть этим языком!
 — Хотите пари? В следующую нашу встречу я заговорю с вами на нем!
 — Это невозможно!
 — А в награду потребую от вас поцелуй!
 — Никакого следующего раза не будет!
 — Будет, Элинор! — Он склонился над ней, пронзая ее пламенным взглядом своих агатово-черных глаз. — Так вы принимаете условия пари?
 — Только не в губы! — едва слышно прошептала Элинор.
 Симон расхохотался, откинув голову назад.
 — Послушайте, ведь я собираюсь принять постриг. Прошу вас, Симон, не ищите больше встреч со мной! Так, право же, будет лучше для нас обоих.
 — Что за глупости вы говорите, Элинор! Если вы так дорожите памятью Уильяма, то знайте: он перевернется в гробу в тот самый день и час, когда вы решитесь заживо похоронить себя в обители!
 — Но как иначе я смогу искупить свою вину перед ним? Ведь это из-за меня он погиб, не достигнув преклонных лет!
 — Глупости! Я докажу вам, Элинор, что вашего мужа убили его враги и что от любовных объятий не умирают!
 — В своем ли вы уме, де Монтфорт? Кто мог осмелиться на такое?
 — Вот это нам с вами еще предстоит выяснить. Не отчаивайтесь, Элинор. Я помогу вам. Прощайте! Я с нетерпением буду ждать минуты, когда мы с вами назовем друг друга «Кэт» и «Сим»! — И, увернувшись от пощечины, он выхватил книгу из рук Элинор, пробежал по
 лужайке, перемахнул через высокую стену и скрылся из виду.
 Элинор еще долго сидела на скамье, подперев голову руками, и размышляла о словах де Монтфорта. Неужели он сказал правду? Что, если она и в самом деле неповинна в смерти Уильяма? Но где и как искать его убийцу? Лишь когда сумерки сменила непроглядная тьма, Элинор поднялась со скамьи и направилась к дому.
 Несколькими днями позже Элинор, как всегда, поднялась в свою спальню, находившуюся в высокой башне Короля Джона, омыла лицо и руки розовой водой, сняла с помощью служанки черное бархатное платье и, облачившись в ночную рубаху, откинула полог кровати — на широком ложе расположился Симон де Монтфорт. Он насмешливо взглянул на графиню Пембрук. Его белоснежные зубы блеснули в улыбке.
 — О, проклятье! — вырвалось у Элинор.
 — Недурно для монахини! — И улыбка Симона стала еще шире.
 — Я сейчас позову на помощь слуг! — прошипела она.
 — Вы не сделаете ничего подобного! Ведь под угрозой окажется ваша, а не моя репутация!
 — Как вам удалось пробраться сюда? Он молча указал ей на узкое окно.
 — Чего вы хотите от меня? — с мольбой воскликнула она.
 Симон окинул выразительным взглядом стройные очертания ее фигуры, отчетливо вырисовывавшиеся под тонкой тканью рубахи. Элинор вспыхнула и отвела глаза. Засунув руку за пазуху, он вытащил оттуда двух крошечных совят:
 — Я хочу поручить вашим заботам этих сироток. Ведь вы любите птиц, Элинор?
 Она вытряхнула свои драгоценные уборы из резной ажурной шкатулки и посадила туда птенцов.
 — Я назову их Руфф и Труфф, — прошептала Элинор, погладив совят по головам.
 — Я знал, что вы будете добры и милосердны к ним.
 — К ним — да, но не к вам, Монтфорт. Убирайтесь отсюда немедленно.
 Тяжело вздохнув, он поднялся с кровати и направился к двери.
 — Нет, не сюда! — воскликнула Элинор и преградила ему путь.
 Симон кивнул и, снова пошарив за пазухой, вынул оттуда книгу в кожаном переплете.
 — Я выполнил условия нашего пари, Элинор! — И он отчетливо произнес несколько фраз на гаэльском языке.
 Элинор обмерла от страха. Граф Лестер явился за ее поцелуем!
 — Я не дам вам его! — едва слышно прошептала она.
 — Я сам его возьму!
 Элинор почувствовала, что попала в западню. Ей надо было как можно скорее выпроводить его отсюда, но ведь он не уйдет, пока не получит того, за чем пришел! Она зажмурилась и подставила ему свою заалевшую от смущения щеку:
 — Вот сюда!
 Его могучие руки охватили ее узкие, покатые плечи, и горячие губы Симона вдруг приникли к ложбинке меж ее полуобнаженных грудей.
 — Что вы делаете? — возмутилась она, пытаясь оттолкнуть его.
 — Вы ведь сказали мне тогда в саду: «Только не в губы!» — и я поцеловал вас в сердце!
 Симон с радостью наблюдал, как лицо и шея Элинор покрылись краской, как заблестели ее синие глаза. Он улыбнулся ей победоносной улыбкой и, прошептав:
 — Спокойной ночи, о моя Элинор! — выскользнул в окно.
 Граф Лестер твердо решил, что рано или поздно Элинор станет его женой. После их первой встречи в лесу он непрестанно грезил о ней. Она представала перед ним то в строгих монашеских одеяниях, то во всей прелести своей наготы. Никогда еще страсть к женщине не овладевала им с такой силой. Препятствия, которые стояли на пути столь вожделенного союза, лишь укрепляли его решимость добиваться ответной любви Элинор. Он сумеет победить и ее детскую, целомудренную привязанность к покойному Уильяму, и ее стремление оградиться от соблазнов мирской жизни стенами обители Святой Девы. Труднее всего будет добиться снятия с нее добровольно принятых обетов целомудрия и вечного вдовства. Но на свете нет ничего невозможного! Сумел же его кумир Генрих II отнять Элинор Аквитанскую у законного мужа! Симон решил последовать его примеру и прежде всего добиться близости с графиней Пембрук.

 22

 В пятницу, посетив больных и раздав милостыню бедным, Элинор, облаченная в белоснежные монашеские одеяния, направилась к монастырю Святой Девы вместе с матерью-настоятельницей. Ей предстояло провести ночь в монашеской келье — маленькой каморке без окон. Принцесса собиралась молиться об упокоении души Уильяма Маршала и просить у Бога совета о своей дальнейшей судьбе.
 — Надеюсь, что после этой ночи, проведенной под сенью обители в молитвах и благочестивых размышлениях, вы решитесь наконец, дитя мое, произнести слова священного обета! — напутствовала ее настоятельница, благословляя на сон грядущий и осеняя крестным знамением.
 Элинор прошла длинным узким коридором и затворилась в предназначенной для нее келье. Она склонила колени перед образом Пречистой Девы и несколько часов кряду шептала слова молитв. Перед ее мысленным взором пронеслись все события ее недолгой жизни. Она снова видела перед собой Уильяма, слышала его голос, она видела себя то в Виндзорском дворце, то среди равнин и холмов Уэльса. Эти воспоминания наполнили ее душу грустью об утраченном счастье. Она знала, что никогда не забудет так рано ушедшего от нее Маршала, не изменит его памяти. Но неужели для того, чтобы не нарушать принятых на себя обетов, ей необходимо навек отказаться от мирской жизни с ее бедами и радостями? Кто мог ответить ей на этот вопрос, так давно мучивший ее?
 Внезапно ей почудилось, что в дверь кельи кто-то тихонько постучал.
 — Кто там? — спросила она.
 — Сим.
 Элинор распахнула дверь, решив, что стала жертвой обмана чувств, но в то же мгновение Симон вошел в келью и положил ладони ей на плечи.
 — Как… как вам удалось пробраться сюда?
 — Я еще с вечера перелез через монастырскую стену и притаился в кустах у трапезной. А когда стемнело, прокрался к вашей келье.
 — Как вы осмелились нарушить мой покой и уединение здесь, в святой обители?
 — Я хочу помешать вам сделать непоправимый шаг, Элинор. Вы не должны становиться монахиней.
 — Мы не должны разговаривать! Ведь, если кто-нибудь пройдет по двору и услышит нас, я погибла!
 — Вы правы. Зато мы можем воспользоваться другими чувствами, дарованными нам Творцом, — обонянием, осязанием друг друга. — Он провел ладонью по ее спине. — Они вполне заменят нам зрение и слух, ведь ваша свеча догорает и скоро мы окажемся в кромешной тьме.
 Симон силой усадил ее, онемевшую от испуга, на узкую кровать и сам присел рядом. Элинор была полна решимости закричать, если бы он попытался овладеть ею. Пусть все сбегутся на этот крик, пусть она навеки опозорит себя— это все же лучше, чем позволить Симону де Монтфорту надругаться над ней.
 Симон почувствовал, как хрупкое тело Элинор сотрясла дрожь. Ее близость, ее полная беззащитность возбуждали его, но внезапно чувство сострадания одержало в нем верх над вожделением. Он понял, что Элинор нуждалась сейчас скорее в дружеских, чем в любовных объятиях. Своим нетерпением он мог бы навек восстановить ее против себя. Следовало во что бы то ни стало победить ее страх.
 Симон обнял ее за плечи и, не пытаясь привлечь к себе, в то же время не давал ей возможности отстраниться. Мало-помалу напряжение Элинор ослабело, дрожь унялась. Она поняла, что он не станет набрасываться на нее, словно дикий зверь, и с облегчением вздохнула. Лишь уловив этот вздох, Симон отпустил ее плечи и осторожно коснулся своей большой ладонью ее распущенных волос. Пальцыего пробежали по ее лбу, по щекам, затем очертили контуры ее губ, изгибы бровей.
 «Неужто у этого неустрашимого воина, Бога войны, и впрямь такие нежные руки? Как могут пальцы, привыкшие сжимать рукоятку меча, так легко касаться моего лица?» — пронеслось у нее в голове.
 Симон продолжал нежно гладить ее лицо, шею и плечи своими ладонями. Элинор почувствовала, как ноздри ее заполняет терпкий, пряный запах его тела. В нем смешались ароматы сандалового дерева, пота и кожаной конской сбруи, он был волнующим и зовущим.
 Элинор не сразу осознала, что Симон поднес ее руку к своему лицу и что она осторожно водит пальцем по его скулам, лбу и бровям. Она смешалась и отдернула руку, словно обжегшись. Симон издал легкий смешок и вдруг вытянулся на узком ложе, притянув Элинор к себе. Она хотела вырваться из его объятий, но он крепко держал ее за талию, и мало-помалу она затихла, упиваясь внезапно нахлынувшим на нее чувством покоя и защищенности. Ей было так тепло и уютно в его могучих объятиях, что она закинула руку ему за шею и приникла к нему всем телом.
 Усилием воли Симон поборол в себе желание обнажиться, раздеть Элинор и покрыть поцелуями ее стройное тело. Он понимал, что, желая покорить эту восхитительную женщину, он должен действовать осторожно. Его член отвердел и подрагивал под тонкой тканью рейтуз. Симон опасался, что тот навсегда останется твердым и налитым, словно кусок гранита.
 Во всяком случае до тех пор, пока сопротивление Элинор не будет сломлено.
 Близился рассвет. Симон рывком вскочил с кровати и, не выпуская Элинор из своих объятий, приник к ее губам долгим поцелуем. Он держал ее так крепко, что Элинор не могла ни высвободиться, ни позвать на помощь.
 «Он целует меня в губы! — пронеслось у нее в голове. — Как же мои обеты, моя чистота, моя репутация?! О Боже!»
 Губы Симона были мягкими и теплыми. Ему удалось раскрыть рот Элинор, и он принялся ласкать языком ее десны, губы, язык и внутреннюю поверхность щек. Никогда в жизни она еще не переживала ничего подобного. Элинор даже не предполагала, что способна испытывать столь волнующие ощущения. Теплая волна страсти подхватила ее и неудержимо влекла в океан наслаждений. Она прижалась к Симону всем телом и с трепетом отвечала на его поцелуй. Сознание ее затуманилось. Когда Элинор пришла в себя, она лежала на узкой монашеской кровати в опустевшей келье…
 — Элинор, я надеюсь, что нынешней ночью, покоясь в Его объятиях, ты решила принять постриг и войти в распахнутые перед тобой двери нашей обители! — раздался над самым ее ухом голос настоятельницы монастыря. Очнувшись от дремоты, Элинор не сразу поняла, о чьих объятиях говорила преподобная мать, и густо покраснела. В памяти ее пронеслись события прошедшей ночи. Она смело взглянула в глаза пожилой монахини и ответила:
 — Да, я приняла решение, мать-настоятельница. Я не стану произносить обеты послушания, нестяжания и целомудрия. Я не откажусь от мирской жизни, хотя по-прежнему готова творить дела милосердия и помогать монастырю чем смогу. Время траура по графу Пембруку истекло. Я исцелилась от горя и тоски, терзавших мою душу, и отныне перестану вести жизнь затворницы и возвращусь в мир.
 — Обитель остро нуждается в деньгах, дитя мое. — Голос матери-настоятельницы дрогнул от волнения и страха.
 Элинор нахмурилась и опустила голову. Выходит, сестры обители во главе с матерью-настоятельницей рассчитывали прежде всего на ее деньги. Спасение души Элинор Маршал заботило их гораздо меньше. «И как это я раньше не догадывалась об этом?» — удивилась она.
 — Я помогу монастырю деньгами, но прежде мне хотелось бы просмотреть ваши расходные книги. Пришлите их мне с сестрой Марией. — Элинор сухо простилась с настоятельницей и поспешила вернуться домой, в башню Короля Джона.
 — Бетти, приготовьте мне горячей воды для мытья и сожгите эти белые одежды! — сказала она немолодой служанке, которая последовала за ней сюда из Дарем-хаус.
 Круглое лицо Бетти расплылось в радостной улыбке.
 — Сию минуту, миледи! — отозвалась она. — Его величество присылал за вами своего пажа. Вас ждут во дворце, миледи.
 — Хорошо, Бетти. Приготовь мое желтое атласное платье.
 Проходя по внутреннему двору Виндзора, Элинор встретилась взглядом с Симоном де Монтфортом, который командовал учениями воинов дворцового гарнизона. Он был на голову выше всех окружающих. Солнце золотило его бронзовую кожу, блестевшую от пота. Элинор подняла глаза и приветливо помахала рукой Генриху, который наблюдал за учениями из окна своей приемной.
 — Элинор, как я рад видеть тебя в нарядном, ярком платье! — приветствовал ее Генрих.
 Элинор прошла в глубину комнаты и остановилась у окна:
 — Я решила вернуться в мир. Я не стану монахиней, Генрих!
 — Что за день! Одно радостное известие за другим! — И король коснулся губами ее лба. — Знаешь ли ты, что наши братья скоро прибудут ко двору?!
 — Лусиньяны? — поморщилась Элинор. — Они доводятся нам братьями лишь наполовину.
 — Ты, похоже, не рада этому известию? Совсем как моя супруга королева! — огорчился Генрих.
 Глаза Элинор загорелись.
 — Так она недовольна? Ну, в таком случае я не прочь познакомиться с младшими братцами!
 — Вот и замечательно! Представляешь, какими почестями я смогу их осыпать?! Как они будут довольны, наши дорогие мальчики! Уильям написал мне письмо. Оказывается, он в восторге от рыцарских турниров. Я устрою великолепное состязание, чтобы порадовать его!
 — Но ведь им запрещен въезд в страну!
 — Что же из того? Разве я не король, чтобы отменить этот вздорный запрет? Погляди-ка сюда! — И Генрих до половины высунулся в окно. — Видишь этого широкоплечего великана? Это Симон де Монтфорт, величайший воин христианского мира! Рыцари стекаются в Виндзор отовсюду, чтобы поучиться у него владению мечом и копьем. Скоро моя армия станет самой сильной в Европе! Симон наверняка станет победителем предстоящего турнира!
 Элинор разглядывала бронзовотелого великана, любуясь его ловкими движениями. На обоих его предплечьях были вытатуированы огнедышащие драконы.
 — Ведь ты не откажешься вручать призы победителям? — встревоженно спросил Генрих. — Это ни в коем случае не бросит тень на твою репутацию, не станет нарушением твоих обетов.
 — Не беспокойся, дорогой! Ведь я знаю, что для любого рыцаря большая честь — получить награду из рук принцессы! Я готова присутствовать на турнире. Придется пересмотреть весь мой гардероб, — смеясь, добавила она. — Я хочу, чтобы при виде моего наряда королева почернела от зависти.
 — Ты все та же, моя маленькая Мэггот! — с нежностью проговорил Генрих. — Ты — мое бесценное сокровище!

 23

 На банкете, который король устроил по случаю прибытия в Виндзор своих единоутробных братьев, Элинор появилась в нежно-розовом платье из дорого восточного шелка. Подол его украшали вышитые золотом изображения цветов и бабочек. Поймав на себе полный злобной зависти взгляд королевы, Элинор не удержалась от торжествующей улыбки.
 Братья, которых Генрих с гордостью представлял присутствующим, произвели на нее неприятное впечатление. Двое младших были высокими, тощими юнцами с некрасивыми, невыразительными лицами, зато старший, Уильям, навряд ли превосходил ростом саму Элинор. Он показался ей похожим скорее на девушку, чем на семнадцатилетнего юношу. Старший из де Лусиньянов чем-то напомнил ей смазливую, вертлявую служанку из Одигема. Усевшись за стол подле нее, Уильям без умолку болтал, хвастаясь, что Генрих пообещал женить его на богатой наследнице и что Эймер скоро получит высокий церковный пост.
 — Он принял постриг? — рассеянно спросила Элинор.
 — Нет еще, ему ведь всего пятнадцать. Но за этим дело не станет! — И Уильям расхохотался, подмигнув ей.
 Элинор вздохнула с облегчением, когда к ней подошли Ричард с Изабеллой и она получила возможность хоть на время избавиться от назойливой трескотни Уильяма де Лусиньяна.
 —Как я счастлив видеть тебя такой нарядной и оживленной! — сказал Ричард. — Мы так боялись за тебя, дорогая!
 — Побеспокойся лучше о Генрихе, дорогой брат. Похоже, он снова готов наделать глупостей!
 — Разве в моих силах отговорить его от этой дурацкой затеи с турниром? — понизив голос, проговорил Ричард. — Будем надеяться, что он не зайдет слишком далеко в своей щедрости к новообретенным родственникам!
 — Изабелла, вся твоя родня намеренно игнорирует меня, — пожаловалась Элинор.
 — О, никто из них не имеет ничего противтебя лично, — заверила ее невестка. — Все дело в деньгах. Ведь ты претендуешь на пятую часть всего имущества покойного Уильяма.
 — Я еще не заявляла своих претензий и не получила ни гроша из его денег! — гордо выпрямилась Элинор. — Что вы за алчная семья? Неужели вы, Маршалы, недостаточно богаты, чтобы ссориться со мной из-за денег?
 — Не говори так о нашей семье, дорогая! Я принадлежу к ней и горжусь ею! — И Изабелла направилась к тому концу стола, где восседали ее сестры, братья, племянники и зятья.
 «Каждый отстаивает свои интересы», — с тоской подумала Элинор. Она внезапно почувствовала себя совсем одинокой среди всех этих людей. Никому здесь не было до нее дела. Она вспомнила об умершем муже, и на глаза ее навернулись слезы. Внезапно она поймала на себе взгляд Симона. Тот откровенно любовался ею. В глазах его читались восхищение и… торжество победителя.
 Элинор резко повернулась к королю и с улыбкой спросила:
 — Ты пошлешь вызов своему прославленному воину, графу Лестеру? Ведь тебя-то он не осмелится выбить из седла! Ручаюсь, что на завтрашнем турнире у него не найдется других противников, ведь он, если верить твоим словам, непобедим?
 — Ты плохо знаешь мужчин, дорогая! — расхохотался Генрих. — Де Монтфорт получил уже с десяток вызовов. Мало кто устоял перед искушением скрестить с ним копья!
 — Похоже, я и в самом деле плохо знаю мужчин. Но я нисколько не жалею об этом, — с досадой проговорила Элинор и вышла из-за стола. Она решила отправиться к себе, чтобы пораньше лечь спать. На завтрашнем турнире ей хотелось выглядеть свежей и отдохнувшей.
 Наутро большой Виндзорский парк украсили шатры участников турнира. Наспех сколоченные дощатые трибуны были устланы дорогими восточными коврами.
 Королева надела пурпурное платье и украсила свою золотоволосую голову золотой короной. Все ее придворные дамы были разодеты в цветастые платья ярких тонов, от которых рябило в глазах. Элинор была довольна, что выбрала для сегодняшнего дня белоснежный атласный наряд. Она знала, что светлое платье снова, как и прежде, выделяет ее из всего этого сборища.
 Все рыцари надели поверх доспехов туники со своими гербами. Острые шишаки их шлемов были украшены султанами из разноцветных перьев. Единственное исключение являл собой Симон де Монтфорт. На нем поверх панциря была надета белая туника, на которой вместо герба был изображен красный крест — эмблема участника крестовых походов. Столь же скромно и непритязательно был украшен и его боевой щит.
 Элинор рассеянно наблюдала за бесчисленными поединками, участниками которых были знатнейшие рыцари Англии. Ей не терпелось увидеть схватку Генриха с де Монтфортом. Великан успел уже выбить из седла всех до одного своих противников. Элинор злорадно улыбнулась, представив себе, как его копье, увенчанное шарфом королевы, упадет наземь. Ведь он не может не поддаться королю! Это было бы против всяких правил!
 Наконец противники остановились на арене друг против друга. Распорядитель турнира взмахнул своим жезлом, и они пустили своих коней в галоп. Симон, как и ожидала Элинор, мчался навстречу королю с низко опущенным и отведенным в сторону копьем. Однако, приняв удар Генриха, он даже не покачнулся в седле. Зрители на трибунах закричали и затопали от восхищения. Противники снова разъехались в стороны и, повинуясь сигналу распорядителя, опять помчались навстречу друг другу. Но что это?! Элинор не верила собственным глазам: Симон целился копьем прямо в грудь своего монарха! Послышался скрежет металла о металл, и вот уже Генрих распростерся в пыли.
 Де Монтфорт спешился и помог королю подняться на ноги. Тот нисколько не пострадал от падения и дружелюбно обратился к Симону:
 — Черт побери! Ну и силен же ты, Лестер! А я было уже готовился праздновать победу!
 — Простите меня, ваше величество! Я не рассчитал силы своего удара.
 — Пустое! Я счел бы унизительным для себя, если бы ты поддался мне!
 Граф Лестер был единодушно признан победителем турнира. Он прогарцевал вдоль трибун на своем вороном жеребце и, спешившись, склонил колено перед королевой. Та протянула ему золотой кубок и произнесла слова поздравления. В глазах ее читался столь откровенный призыв, что Симону на мгновение стало неловко за нее. Поблагодарив ее величество учтивым поклоном, он подошел и к Элинор. Симон склонился перед ней так же, как за минуту до того перед королевой. Принцесса вспыхнула и опустила глаза. В душе ее боролись ненависть к этому человеку и досада на саму себя за то, что больше всего на свете она хотела бы навек принадлежать ему одному. Она достала из складок рукава два совиных пера и царственным жестом опустила их на его протянутую ладонь.
 Симон взглянул на полученную им награду и ласково улыбнулся Элинор.
 — Значит, вы вспоминаете обо мне, о принцесса? — едва слышно проговорил он. — Спасибо за этот замечательный подарок! Я буду свято хранить его! — И он спрятал перья у себя на груди.
 Зрители ближних и дальних трибун с восторгом наблюдали, как принцесса, одетая в белоснежное платье, приветствовала рыцаря в белой тунике. На миг их темноволосые головы приблизились одна к другой. Принцесса одарила победителя турнира — чем? Золотыми монетами? Драгоценностями? Всем оставалось лишь гадать об этом.

 24

 Симона нисколько не удивило, что Элинор уклонилась от участия в шумном празднестве, последовавшем за турниром. Он знал, что застанет ее одну в маленьком саду, и, едва стемнело, покинул пиршественный зал и направился туда.
 Симон неслышно перескочил через ограду и, издалека завидев белое платье Элинор, светлым пятном выделявшееся на фоне темной зелени плакучих ив, подкрался к ней и заключил ее в объятия.
 — Нет! — испуганно вскрикнула Элинор.
 — Да, моя принцесса! Я знаю, что мы с вами предназначены друг для друга. К тому же мне известно, что и вы об этом знаете. Разве можно противиться судьбе, Кэт?
 — Перестаньте преследовать меня, граф Лестер! Ваши ухаживания могут вызвать невероятный скандал при дворе, навек опорочить мое имя!
 — Пусть сплетники болтают что хотят. Ведь им нечем больше заняться! Что они могут вам сделать?
 Симон прервал ее дальнейшие возражения, закрыв ей рот поцелуем. У Элинор подкосились ноги, кровь застучала в висках, и она, сама не понимая, как это произошло, обхватила Симона за шею, страстно отвечая на его поцелуй.
 — Я хочу стать вашим тайным возлюбленным, о моя Кэт! — прошептал Симон, отстраняясь от нее и пронизывая ее страстным взором черных глаз. — Я хотел бы ласкать и нежить вас всю мою жизнь!
 — Боже, и как только у вас язык поворачивается предлагать мне такое! — возмущенно воскликнула Элинор. — Оставьте меня немедленно, иначе я закричу, и сюда сбегутся слуги!
 — Разве вы не отпустили их на праздник? — с лукавой усмешкой спросил Симон.
 — Я… вы… вы — чудовище! — выкрикнула она. В голосе ее звенела такая неукротимая ненависть, что Симон счел за благо отступить в сторону, давая ей возможность пройти по тропинке.
 — Похоже, сегодня я одержал победы во всех битвах, кроме одной — самой главной, — пробормотал он со вздохом.
 После бессонной ночи, проведенной в размышлениях и молитвах, Элинор решила немедленно покинуть Виндзор. Она быстро отбросила мысль о том, чтобы укрыться от домогательств де Монтфорта в Одигеме. Там, всего в двадцати милях от королевской резиденции, она чувствовала бы себя еще более беззащитной перед его упорным преследованием, чем здесь, в башне Короля Джона. После многочасовых раздумий она остановила свой выбор на Чипстоуве. Де Монтфорт не сможет найти ее в далеком Уэльсе, а чтобы сбить его со следа, она скажет всем, что отправляется в Одигем, и заедет туда на один день.
 Рано утром Элинор простилась с Генрихом, сообщив ему о своем решении перебраться на некоторое время в свои собственные владения. Король был раздосадован тем, что она, подобно королеве, не разделяет его радости в связи с приездом младших братьев, но не стал удерживать ее. Он решил, что следует дать ей возможность окончательно прийти в себя после целого года сомнамбулического отчаяния, из которого ничто не могло ее вывести.
 — Делай как знаешь, дорогая, — кисло пробормотал он. — Надеюсь, ты отправишься туда с надежной охраной?
 — Я возьму с собой сэра Рикарда де Бурга и отряд из двенадцати воинов.
 — Думаю, этого будет достаточно. Что ж, счастливого пути! Возвращайся поскорее!
 К середине дня служанки собрали весь необходимый для путешествия багаж. Все они оставались в Виндзоре. Сопровождать Элинор должна была одна лишь Бетти, которую перед самым отправлением графиня Пембрук посвятила в свои планы. Она не призналась преданной камеристке лишь в том, какая причина побуждает ее так поспешно покидать Виндзор. Бетти, как и король, решила, что принцессой движет лишь острая неприязнь к де Лусиньянам.
 Прибытие госпожи произвело настоящий переполох среди челяди Одигема. Отдав необходимые распоряжения управляющему, Элинор вошла в большой зал, где ее почтительно приветствовали остальные слуги. Она с удивлением вгляделась в знакомое лицо под копной ярко-рыжих волос и, всплеснув руками, воскликнула:
 — Бренда! Ты ли это? Какими судьбами?
 Камеристка выбежала навстречу Элинор и присела перед ней в глубоком реверансе. Лицо ее было бледно, глаза лихорадочно блестели.
 — Миледи… не гневайтесь на меня! Я… я вам все объясню! Мне пришлось бежать, потому что меня едва не убили…
 Элинор не поверила ни одному слову Бренды. Наверняка девчонка удрала с каким-нибудь бродячим фокусником или менестрелем!
 — Я долго скиталась по деревням, прося подаяния, а потом решила вернуться сюда. Ведь Одигем принадлежит вам и Маршалы не посмеют отнять его у вас.
 — Я позабочусь и о том, чтобы им не досталось ничего из причитающегося мне имущества покойного графа Пембрука! — с жаром произнесла Элинор.
 — О, вам это наверняка удастся, миледи! — подхватила Бренда и смиренно добавила: — Мы все будем молиться об этом. Вы… не желаете ли вы принять ванну с дороги?
 — Охотно. Ступай приготовь ее для меня!
 Бренда опрометью умчалась в самовольно захваченную ею комнату для гостей, чтобы, прежде чем приступить к выполнению приказа Элинор, забрать оттуда свои вещи.
 Приняв ванну и наскоро поужинав, Элинор вызвала к себе управляющего.
 — Я люблю Одигем и в будущем, вероятно, стану жить здесь подолгу. Но неотложные дела вынуждают меня завтра утром покинуть замок. — Управляющий выразил приличествующее случаю сожаление по поводу столь краткого визита своей госпожи. — Я вернусь сюда
 через месяц, — добавила она. — Надеюсь, к моему возвращению хозяйство будет налажено столь же исправно, как было и при графе Пембруке. Возможно, я останусь в Одигеме и на рождественские праздники.
 Управляющий с поклоном удалился, и Элинор велела Бетти позвать к ней Рикарда де Бурга.
 — Завтра утром, сэр Рикард, мы отправимся в Чипстоув. Скажите своим людям, чтобы к рассвету они были готовы.
 — Я обо всем позабочусь, миледи, но…
 — Но вы не ожидали, что наше путешествие окажется столь дальним.
 — Если вы, миледи, решили отправиться в Уэльс из-за домогательств ничтожества Питера Савойского, то скажите лишь слово, и я расправлюсь с негодяем, как он того заслуживает.
 — Дело вовсе не в нем, Рикард. Мне надоела придворная суета, и я хочу некоторое время пожить в моем любимом Уэльсе, где все дышит первозданным покоем, где я могу быть самой собой…
 — Я понимаю вас, миледи. Когда вы обоснуетесь в Чипстоуве, вы позволите мне навестить моего дядю Губерта?
 — Разумеется, сэр Рикард! Признаться, погрузившись в свои заботы, я позабыла и думать о бедном изгнаннике! Но учтите, о том, куда мы держим путь, не должен знать никто! Пусть все в Одигеме думают, что я возвращаюсь в Виндзор.
 — Не беспокойтесь, миледи! Я не пророню об этом ни звука! Никто из здешней челяди ничего не узнает.
 Однако сэр Рикард не стал бы с такой уверенностью утверждать это, если бы мог видеть, как рыжекудрая Бренда, подслушивавшая у двери, выпрямилась и неслышно прокралась по коридору к винтовой лестнице.

 25

 В течение трех бесконечно долгих дней и ночей Симон повсюду искал Элинор, но та словно в воду канула. Он наведывался в башню, в знакомый сад, он бродил по переходам Виндзорского дворца, недоумевая, где она может скрываться. Обучая воинов гарнизона владению луком, мечом и копьем, он то и дело бросал тоскливые взгляды на окна королевских покоев, надеясь увидеть там темноволосую голову «малютки Кэт», как он про себя называл принцессу. Однако на его обнаженный торс с вытатуированными на предплечьях драконами взирали лишь его величество и королева Элинор. Красавицу все больше пленял этот статный великан, который был на голову выше всех окружающих мужчин. Он с таким неподражаемым искусством управлялся с тяжелым двуручным мечом, что из груди королевы не раз вырывался вздох восхищения.
 Симон был одинаково нелюбим как савойярами, так и новообретенными родственниками короля. «Они все как один завидуют ему, — думала королева. — Ведь по сравнению с ним они кажутся жалкими карликами». Однажды, высунувшись из окошка приемной, она милостиво пригласила де Монтфорта на ужин.
 — Приходите к нам, когда пожелаете, — приветствовала она его у входа в обеденный зал. — Негоже графу Лестеру изо дня в день делить трапезу с худородными рыцарями, пажами да оруженосцами.
 — Но я ничего не имею против такой компании, ваше величество! — возразил Симон. — Отсутствие титула — это ведь не порок и не прегрешение.
 — Как странно слышать подобное из уст прирожденного вельможи! — И королева кокетливо указала ему на стул подле себя.
 — Но ведь именно простые, незнатные люди своим трудом и отвагой сделали Англию великой страной, — усаживаясь на предложенное место, сказал Симон. — Ваш дед, — обратился он к королю, — считал, что простолюдины должны принимать участие в управлении государством. Мне думается, что со временем так оно и будет.
 Генрих протестующе замотал головой:
 — Мне хватает проблем с баронами и Советом. Если и простолюдины примутся вмешиваться в дела управления страной, она загудит точно пчелиный улей.
 Королева лукаво улыбнулась и похлопала Симона по руке:
 — А как насчет женщин? Их, по-вашему, также следует принимать в Совет?
 — Кто знает? — усмехнулся Симон. — Возможно, когда-нибудь и они станут заседать в парламенте.
 — Вы позволили бы подобное своей жене? — игриво осведомилась Красавица.
 — Вот уж нет! Жена должна заниматься домом и детьми! — твердо ответил Симон.
 — Теперь, дорогая, когда сэр Рикард де Бург отбыл в Одигем с принцессой Элинор, ты решила донимать своими колкостями графа Лестера, — тоном добродушного упрека обратился к жене Генрих. — А ведь ему скорее всего невдомек, что ты просто шутишь! — И он весело подмигнул Симону.
 — Сир, — охрипшим от волнения голосом заговорил Симон, — я давно уже хотел наведаться в свои владения Лестер и Ковентри, если на то будет ваше милостивое согласие…
 — Разумеется, поезжайте, — кивнул Генрих. — Но не задерживайтесь там надолго. Вы нужны мне здесь, чтобы охранять мою особу и держать в повиновении дворцовый гарнизон!
 Королева подкрепила эти слова мужа самой пленительной из своих улыбок.
 Симон с трудом дождался конца трапезы. Мысли об Элинор вновь овладели всем его существом, и он делал над собой мучительнейшие усилия, чтобы не утерять нить разговора и не ответить монаршим особам невпопад. Душа его ликовала. Через несколько часов он увидит Элинор, ощутит у своих губ нежное, ароматное дыхание. Какое счастье, что их ведичествам пришло в голову позвать его сегодня на ужин!
 Он примчался в замок Одигем вскоре после полуночи и, не желая тревожить его обитателей в столь неурочный час, улегся на солому в глубине конюшни и немедленно заснул.
 Ранним утром Симона разбудило прикосновение чьих-то торопливых пальцев к его восставшему за время ночного сна члену. Он вскочил на ноги и, увидев перед собой пухлую рыжеволосую девушку, отрывисто спросил:
 — Кто ты такая и что здесь делаешь?
 В глазах девушки читалось такое откровенное вожделение, что он невольно усмехнулся.
 — Я… я — служанка. Я пришла к Тернеру, главному конюху, но он, наверное, ночевал нынче в своей хижине. А как вы здесь очутились, сэр?
 — Я приехал из Виндзора с письмом для графини Пембрук.
 — Ее здесь нет.
 — Где же она?
 Бренда потупила глаза и едва слышно пробормотала:
 — Она вернулась в Виндзор.
 — Лжешь! А ну-ка скажи мне правду, где твоя госпожа?
 Бренда призывно взглянула на него и окрепшим голосом проговорила:
 — Я… Это тайна! Пойдемте в мою комнату, там я вам все расскажу.
 Симон достаточно хорошо разбирался в женщинах, чтобы не понять, какие чувства владели этой смазливой, разбитной служанкой. Но он был не настолько глуп, чтобы, рассчитывая на благосклонность госпожи, затевать интрижку с ее камеристкой. Сомкнув свои пальцы на ее горле, он потребовал:
 — Скажи мне это теперь же!
 — Вы… Вас послал епископ Винчестерский? — прошептала Бренда.
 Симон помотал головой:
 — Где Элинор?!
 — Она уже три дня как уехала в Чипстоув, в Уэльс.
 Де Монтфорт разжал руки и, галантно поклонившись, воскликнул:
 — Благодарю вас от всего сердца, душа моя!
 Элинор и ее сопровождающим потребовалось более трех суток, чтобы добраться до Уэльса, встретившего их холодным дождем, снегом и пронизывающими ветрами. В поместье Чипстоув и окрестных деревнях производилось все необходимое для поддержания жизни всех здешних обитателей. Здесь были собственная мельница, гончарная мастерская, кузница и сыроварня. Челядь замка и крестьяне заготовили множество провизии, которой должно было хватить на всю долгую зиму.
 Элинор приветствовала управляющего и слуг на их родном языке и, велев Бетти присмотреть за разгрузкой многочисленного багажа, предложила сэру Рикарду и всем рыцарям отобедать вместе с ней в большом зале.
 — Останьтесь здесь хоть на неделю, сэр Рикард, — обратилась Элинор к молодому рыцарю. — Пусть ваши люди как следует отдохнут. Я буду рада поохотиться вместе с вами в здешних горах, где водится столько пернатой дичи!
 — Простите меня, миледи, но я должен отправиться в путь как можно скорее, — ответил Рикард. — Того и гляди начнутся снежные бураны, хотя теперь еще только сентябрь на дворе. Нам предстоит проделать немалый путь, и я не хочу рисковать. К тому же вы теперь находитесь под защитой чипстоувского гарнизона, и я могу заняться делами дяди Губерта.
 Элинор не стала настаивать. Весь вечер они грелись у огромного очага, слушая протяжные валлийские баллады, которые исполнял старый лютнист.
 На следующее утро опасения сэра Рикарда полностью оправдались: разразился неистовый буран. Симон де Монтфорт, достигший к тому времени берегов реки Северн, вынужден был просить приюта в замке Беркли. Когда шторм утих, он не рискнул пересечь бурный поток на своем жеребце и проехал несколько миль на север, к деревянному мосту. На все это, к немалой его досаде, потребовалось почти двое суток.
 Рикард де Бург со своими людьми покинул Чипстоув, едва стих ураганный ветер. Он решил не мешкать, чтобы следующий буран не застиг их в пути.
 Элинор вскоре наскучило вышивать, сидя у камина. За окном ласково, совсем по-весеннему пригревало солнце, и она решила выехать на соколиную охоту.
 — Бетти, разыщи мои охотничьи перчатки и плащ, отороченный соболем! — приказала она служанке.
 — Господь с вами, миледи, уж не на охоту ли вы собрались?
 — Ты угадала! — засмеялась Элинор. — Не беспокойся, я не буду уезжать далеко от замка.
 — Черные горы опасны в это время года, миледи!
 — Да разве я поеду в горы, Бетти? Я немного поохочусь на ближайших холмах и вернусь через час или два!
 Бетти поджала губы и, неодобрительно покачивая головой, помогла Элинор надеть платье для верховой езды, теплый плащ и меховой капор.
 Элинор пришпорила коня и пустила его галопом. Она улыбалась ласково сиявшему солнцу, не замечая застывшего у самого края неба темно-фиолетового облачка. Сокол одну за другой приносил ей куропаток, с каждым разом улетая все дальше. Элинор следовала за ним. Когда она в очередной раз подкинула птицу вверх, поднялся легкий ветерок, но не успел пернатый ловец вернуться к хозяйке с новым приношением, как вокруг сгустилась тьма, поднялся ураган и мелкий колючий снег стал слепить Элинор глаза. Все окрестные холмы вмиг исчезли из виду, их поглотила непроглядная снежная мгла.
 — Эй! Кто-нибудь! — в отчаянии крикнула Элинор, но голос ее потонул в реве стихии.
 Она вспомнила, что где-то неподалеку должна была находиться охотничья избушка, и отпустила поводья своего коня, надеясь, что животное само найдет дорогу к убежищу. Но внезапно совсем неподалеку раздался треск сломанного ураганом древесного ствола. Конь испуганно шарахнулся в сторону, Элинор вылетела из седла и, ударившись виском о каменный валун, осталась недвижима. По щеке ее из-под мехового капора змеилась тонкая струйка крови. Над ней навис поваленный ветром ствол сосны, грозя в любую минуту грянуться оземь и придавить собой хрупкое тело принцессы.

 26

 Завидев впереди высокие башни замка Чипстоув, едва проглядывавшие сквозь окружавшую снежную мглу, Симон де Монтфорт облегченно вздохнул и осадил взмыленного жеребца. Никогда еще он так не радовался предстоявшему отдыху. Он расседлал коня, передал поводья подбежавшему конюху и заторопился в замок, к теплому очагу, кружке доброго эля и, как он рассчитывал, к обильной трапезе.
 В холле его встретила встревоженная и вконец растерянная Бетти.
 — О, граф Лестер, как хорошо, что вы приехали! Графиня Пембрук еще вчера днем отправилась на соколиную охоту! Я ума не приложу, где она может находиться! Никто из этих негодяев валлийцев не решается выйти на ее поиски!
 — Она поехала одна? Как же вы отпустили ее? — меняясь в лице, воскликнул Симон.
 — Попробуйте-ка ее не пустить! — вздохнула Бетти.
 — Ваша госпожа нуждается в хорошей порке! Бог знает что могло приключиться с ней за столь долгое время.
 — Я уповаю на помощь Всевышнего. — Бетти набожно сложила руки. — Там в горах есть небольшая охотничья хижина. Я от всей души надеюсь, что графиня укрылась в ней от непогоды!
 — Распорядитесь, чтобы мне принесли какой-нибудь еды и кубок вина. Даю вам пять минут. Я пока переоденусь в сухое платье.
 — Так вы отправитесь искать нашу госпожу? — воскликнула Бетти, и на глаза ее навернулись слезы облегчения и радости.
 — А что же еще мне остается делать? Но предупреждаю: стоит мне добраться до нее, и ей придется худо!
 — Я сию минуту принесу вам жареного мяса и вина, милорд! — И Бетти бегом бросилась на кухню.
 Насытившись, Симон велел наполнить крепким элем металлическую флягу.
 — У вас есть охотничьи собаки с хорошим чутьем? — обратился он к управляющему.
 — Д-да, сэр, — пролепетал тот.
 — Быстро сходите на псарню и приведите мне двух или трех. А вы, — он повернулся к Бетти, — достаньте что-нибудь из ее вещей, чтобы псы могли почуять запах.
 Через несколько минут Симон, держа собак за кожаные поводки, вошел в конюшню.
 — Прости, старина Номад, — обратился он к своему коню, — но нам с тобой снова придется выехать на прогулку.
 Он невесело усмехнулся, лишь теперь разглядев, что Бетти принесла ему изящные шелковые чулки Элинор. Прежде чем поднести их к блестящим черным носам двух крупных собак, Симон прижал тонкую ткань к своему лицу. Он с волнением ощутил аромат тела Элинор, силясь отогнать одолевавшие его тревожные предчувствия. Как знать, возможно, эта столь нежно и пылко любимая им женщина коченеет сейчас под слоем глубокого снега!
 Собаки неуверенно затрусили вперед. Они то и дело сворачивали в стороны, кружились на месте и возвращались к своим прежним следам. Но, приблизившись к невысокому холму с плоской вершиной, они заскулили и бросились вперед. Симон понял, что животные учуяли присутствие Элинор или ее лошади. Он объехал возвышенность, ища пологий скат, чтобы взобраться на нее верхом на Номаде, и вдруг услышал неподалеку протяжный вой. Зная, что волки не станут нападать на человека, если учуют другую жертву, Симон отпустил собак, которые тут же бросились в разные стороны, и, спешившись, развернул коня в ту сторону, откуда они только что приехали.
 — Домой, Номад!
 Жеребец послушно затрусил по снегу, доходившему ему до брюха, к замку Чипстоув. Тем временем четверо поджарых волков пустились вдогонку за собаками.
 Симон с седельными мешками, перекинутыми через плечо, поднялся на холм. Снегопад почти прекратился, и в сгущавшихся сумерках он разглядел впереди небольшую хижину и сложенный из бревен амбар. Что-то подсказало ему, что внутри строений никого нет, но он все же подобрался к охотничьему домику, раздвигая низко нависшие еловые ветви, и приоткрыл дверь. Внутри было темно и пусто. Симон решил прежде всего развести огонь и обогреться, чтобы с новыми силами продолжить поиски. Но дровяной ящик возле грубо сложенного из камней очага оказался пуст. К счастью, под одной из лавок поблескивал топор. Подняв его, Симон вышел из хижины, чтобы нарубить хвороста и дров. Едва он сделал несколько шагов, как впереди него послышалось негромкое ржание. Симон пошел прямо на этот звук и, выйдя на небольшую поляну, увидел лошадь Элинор. Животное тщетно пыталось высвободить поводья, запутавшиеся в ветвях поваленной сосны. Симон вызволил лошадь и поднял топор, чтобы обрубить толстую ветвь. В этот момент он увидел безжизненное тело Элинор, лежавшее в каменной впадине под стволом упавшего дерева.
 Через мгновение он уже сжимал ее в своих объятиях, благодаря Бога за то, что она, судя по всему, осталась жива. Он перенес ее в хижину и положил на узкую деревянную кровать. Следовало как можно скорее согреть ее, но чем? Пока он нарубит дров и разведет огонь, пройдет немало времени. И тут Симон вспомнил о фляге с вином, которую дала ему Бетти. Он поднес горлышко металлического сосуда к бледным губам Элинор, разжал их и влил ей в рот глоток живительной влаги. Ресницы Элинор затрепетали, из груди ее вырвался легкий вздох, но через мгновение она снова застыла у него на руках.
 Симон продолжал по каплям вливать вино в рот Элинор. Через несколько минут дыхание ее стало ровным, на щеках появился легкий румянец. Он отер кровь с ее лба и, раздев ее донага, принялся растирать своими мощными ладонями ее хрупкое тело. Благодарение Богу, все кости ее оказались целы. Причиной обморока наверняка послужило падение с лошади и удар головой о каменный валун, к счастью, смягченный меховым капором. Симон нашел в шкафу, стоявшем у стены, несколько одеял и укрыл ими Элинор, все еще не пришедшую в себя. Теперь ему следовало позаботиться о дровах. Он обрубил ветви с поваленной сосны и с немалыми усилиями раздул пламя в очаге. Элинор дышала глубоко и ровно. Он подошел к ней и осторожно провел пальцем по ее щеке. На секунду она приоткрыла глаза, но затем ее отяжелевшие веки снова сомкнулись.
 Симон нарубил много дров, чтобы всю ночь поддерживать в маленьком очаге огонь. Он скормил лошади Элинор, смирно стоявшей в амбаре, весь овес, который захватил для своего Номада, и вынул из седельного мешка куропаток, которых добыла на охоте графиня Пембрук. Кое-как ощипав миниатюрных птичек, он нанизал их на деревянный вертел, который укрепил над очагом. Вскоре хижину заполнил ароматный запах жареного мяса.
 — Ваши брови кажутся еще темнее, чем прежде, — послышался вдруг слабый голос Элинор. Симон даже не заметил, как она очнулась от забытья и села на постели. Невероятным усилием ему удалось скрыть свою огромную радость и облегчение.
 — Вас следовало бы выпороть, негодница вы этакая! — с напускной строгостью отозвался он.
 Глаза Элинор с тревогой следили за его руками, расстегивавшими пояс.
 — Де Монтфорт, прошу вас, не раздевайтесь догола!
 — Кэти, но у меня же нет никакого выбора! — мягко возразил он. — К тому же я не предстану перед вами совсем обнаженным, обещаю вам!
 Симон сдержал свое слово. Он снял с себя всю одежду, кроме кожаного мешочка, который крепился к поясу тонкими кожаными ремнями и в котором покоился его член. Подобными чехлами пользовались мужчины, которым приходилось подолгу находиться в седле и участвовать в битвах и военных учениях.
 — Кэт, вам надо начать привыкать ко мне, — спокойно произнес он. — Отныне вы каждую ночь будете видеть меня обнаженным!
 — Вы бредите, Монтфорт! — Элинор вздохнула и без сил упала на подушки.
 — Вы совсем ослабели! Сейчас я подам вам ужин!
 Симон отыскал в шкафу глиняное блюдо, положил на него куропатку, разделал ее с помощью своего кинжала и поставил на табурет у кровати Элинор.
 — Пахнет божественно! — восхитилась она. — Но я не силах и пальцем пошевельнуть.
 — Рад служить вам, графиня! Я накормлю вас!
 Он стал подносить к ее рту самые нежные кусочки птицы. Элинор внезапно ощутила волчий голод. Ведь она больше суток ничего не ела! Симон не прикасался к пище, откровенно любуясь Элинор. Его черные глаза смотрели на нее с таким откровенным обожанием, что она смутилась и потупилась.
 — Ешьте же, де Монтфорт!
 — Куропатка не утолит тот голод, который меня терзает! — Внезапно он наклонил голову и поцеловал ложбинку меж ее грудей.
 — Как неблагородно с вашей стороны пользоваться моей беспомощностью! — Элинор отвернулась к стене, чтобы не дать ему заметить по блеску своих глаз, какие чувства, несмотря на ее слабость, пробудила в ней эта ласка.
 — Боже милостивый, я вовсе не собираюсь злоупотреблять вашим болезненным состоянием! — напыщенно воскликнул он и отошел к очагу. — Выпейте-ка лучше вот это! — Он протянул ей глиняный кубок, наполненный отваром из сосновых игл. — Это придаст вам сил.
 Элинор фыркнула и демонстративно отвернулась.
 — Э-э-э, да вы так сильно сдали, что не сможете удержать в руках даже этот небольшой сосуд!
 Элинор нехотя повернулась к нему и приняла кубок из его рук. Симон облегченно вздохнул. Ей необходимо было выпить горячей жидкости, чтобы согреться и избежать лихорадки.
 — Как вам удалось найти меня? — спросила она.
 — В этом мне помогла ваша рыжеволосая служанка из Одигема.
 — Вот ведь скверное создание! Она наверняка подслушала мой разговор с сэром Рикардом! — возмутилась Элинор.
 — Мне пришлось силой вырвать из нее эти сведения, — вступился за Бренду Симон, и Элинор почувствовала внезапный укол ревности. Неужто распутная камеристка успела соблазнить де Монтфорта? Она искоса взглянула на него, но лицо его оставалось непроницаемым.
 — Почему управляющий и слуги из Одигема не пришли ко мне на помощь?
 — Потому что не хотели рисковать своими шеями ради сумасбродной англичанки.
 — Но вы же бросились разыскивать меня!
 — Я — другое дело. Мною двигала любовь к вам.
 — Вам так не терпелось опрокинуть меня на спину? — ядовито осведомилась она.
 — Ну и язык у вас, миледи!
 — Прежде, помнится, вам это нравилось.
 — Мне нравится в вас все, дорогая, и я не удовлетворюсь легкой интрижкой. Вы должны принадлежать мне безраздельно!
 — Я никогда больше не выйду замуж!
 — Прежде чем отказывать соискателю вашей руки, миледи, дождитесь, чтобы он сделал вам предложение!
 — Идите к черту! В соседней комнате есть кровать. Располагайтесь там! Избавьте меня от своего премерзкого присутствия!
 — Я лягу там, где пожелаю! — С этими словами он постлал несколько одеял у очага и растянулся на них во всю длину.
 Вскоре усталость взяла свое, и Симон задремал, подложив руки под голову. Через несколько минут он беспокойно заворочался и открыл глаза. Элинор не отрываясь смотрела на него. В глазах ее читались смятение, грусть и страх. Симон понял, какие чувства владеют ею и нежно улыбнулся сквозь подступавшую дремоту:
 — Спите, дорогая Элинор. Пользуйтесь последней возможностью, чтобы выспаться вволю. Когда вы будете моей, вам станет не до сна!

 27

 Элинор разбудил дразнящий запах жаркого. Она открыла глаза и сладко потянулась. Симон склонился над очагом и поворачивал на вертеле освежеванного зайца, которого поймал в силок на рассвете.
 — Простите, что я так заспалась. Нам надо немедленно собираться в путь, чтобы поскорее прибыть в Чипстоув.
 — Вы еще слишком слабы, чтобы ехать верхом. Нам придется задержаться здесь до завтра.
 — Почему это вы решаете за нас обоих? — вспылила Элинор.
 — Потому что я — мужчина, а вы — женщина. Принимать решения надлежит мне. И так будет всегда!
 Элинор не посмела открыто возразить ему. Она поняла, что ей придется добиваться своего другими, более изощренными способами. Она была готова к борьбе с ним, ей просто необходимо было противопоставить свое упрямство его железной воле, сво капризный и своенравный характер его упорству и твердости.
 Она покорно приняла из его рук тарелку с жарким и, насытившись, мягко спросила:
 — Вы позволите мне по крайней мере одеться, милорд граф?
 — Разумеется, миледи! Я нагрел для вас воды. Можете помыться вот в этом корыте, —
 указал он на деревянную лохань. — А я пойду нарублю еще дров, чтобы нам с вами хватило до завтрашнего утра.
 — Но ведь мне не пристало находиться под одной крышей с вами столь долгое время! Что
 подумают в замке?!
 — Я уже сказал, что вы будете принадлежать мне, Элинор! Что подумают другие, меня не интересует. Пусть и вас это не заботит!
 Он вышел из хижины, хлопнув дверью. Элинор оторвала от заячьей тушки еще один аппетитный кусок мяса и, быстро прожевав его, стала одеваться. На спинке стула висели ее шелковые чулки, которые — Элинор точно это помнила — она перед выездом на охоту поменяла на теплые, шерстяные, сушившиеся сейчас у очага. Что за чудеса? Неужели это Симон принес их сюда? Зачем? Недолго думая, она натянула их на ноги и, заслышав в сенях его шаги, быстро надела платье, юркнула под одеяло и притворилась спящей.
 Симон наполнил принесенными поленьями ящик для дров. От его промокшей одежды по комнате распространился запах сырости. Он подошел к очагу и стал раздеваться. Элинор исподтишка наблюдала за ним сквозь полуопущенные ресницы. Развесив свое мокрое платье на спинках придвинутых к очагу стульев, Симон вытянулся на одеяле у самого огня и вскоре заснул.
 Элинор неслышно встала с кровати, закуталась в свой меховой плащ и выскользнула из домика. Оседлать отдохнувшую лошадь было для нее делом нескольких минут. Озираясь, она вышла из амбара и побрела вперед, ведя кобылу в поводу. Ее ноги глубоко проваливались в талый снег, с веток деревьев капало, и вскоре подол ее платья и меховой плащ промокли насквозь. Элинор с ужасом думала о том, что у нее может не хватить сил на то, чтобы вдеть ногу в стремя и подняться в седло.
 Внезапно позади нее раздался звук тяжелых шагов. Симон настиг ее у самого края холма и обеими руками схватил за плечи:
 — Черт возьми! Немедленно вернитесь в хижину!
 — Я хочу в Чипстоув! — упрямилась она. — Посмотрите, на кого вы похожи! — Симон бросился за ней, не успев накинуть на себя даже плащ. Он босыми ногами стоял на талом снегу. Всю одежду его составлял тот самый чехол, что накануне вечером так изумил
 Элинор.
 — Попробуйте сказать еще хоть слово, и вы получите то, что заслужили, а может быть, и более того! — грозно произнес он.
 По его лицу Элинор поняла, что он готов осуществить свое намерение и, если она не покорится ему, он может сделать все, что угодно… даже ударить ее. Она покорно побрела к хижине следом за ним. Симон расседлал лошадь и покрыл ее попоной.
 Элинор была так напугана приступом ярости, охватившей Симона, что безропотно позволила ему раздеть себя. Он сдернул с нее плащ и бархатное платье. Она осталась в одних тонких шелковых чулках с подвязками и коротких панталонах. Сквозь тонкое полотно просвечивали черные волосы внизу ее живота.
 — О Кэти! — воскликнул Симон. Недовольство на его лице сменилось откровенным восхищением.
 — Нет! — крикнула она.
 — Ни слова! — И Симон подхватил ее на руки и уложил на кровать. Когда он улегся рядом и прижал ее голову к своей груди, Элинор услышала отчаянный стук его сердца. На миг ей стало страшно, что он сейчас умрет от изнеможения. Но она тут же отогнала эту мысль, явившуюся к ней из прошлого, и нервно рассмеялась.
 — Что ты, Кэти?
 — Я… — прошептала она. — Я так надеялась, что мне удастся провести тебя, Сим…
 Симон не мог налюбоваться ее стройным, точеным телом. Он неторопливо провел рукой по ее животу и бедрам, изо всех сил стараясь сдержать свою страсть. Элинор, возможно, и могла бы победить его упорство, но она была не в силах бороться с охватившим ее тело возбуждением. Она спрятала лицо у него на груди и обняла его за талию.
 Симон еще никогда не испытывал ни к кому на свете такой глубочайшей нежности. Элинор была еще слишком слаба, чтобы ответить на его страсть. Зная это, он потянулся рукой к ее лону и, раздвинув влажные складки, стал мягко водить пальцем по небольшому бугорку, в котором сосредоточивалось все ее вожделение.
 Элинор со стоном раздвинула бедра и подалась навстречу его ласкам. Еще мгновение, и она откинула голову назад, содрогаясь от впервые испытанного ею необыкновенного наслаждения.
 — Сим! О Сим! — вскрикнула она, ошеломленно глядя на него.
 — Разве ты прежде никогда не делала этого сама? — удивился он.
 — Нет… И тебе не следовало этого делать, — прошептала она, снова пряча лицо у него на груди.
 — Элинор, любовь моя, посмотри мне в глаза!
 Она повиновалась. Краска стыда заливала ее щеки.
 — В том, что я сделал, нет ничего предосудительного!
 — Но мои обеты…
 — Мы их не нарушили… Пока…
 — Симон, обещай мне, что никому никогда не расскажешь о том, что здесь произошло!
 — Закрой глаза и спи и перестань тревожиться. Тебе надо собраться с силами. Завтра на рассвете мы отправимся в Чипстоув. — Так ничего и не пообещав, он встал с кровати и принялся подкладывать дрова в очаг.
 Проснувшись с первыми лучами солнца, Симон встал со своего ложа, подбросил дров в очаг и разбудил Элинор. Он подал ей блюдо с жареным мясом и, когда она поела, помог ей одеться.
 Снег, как и предсказывал Симон, успел уже растаять. Стоял чудесный, погожий осенний день. Трудно было поверить, что здесь, где сквозь густую зелень сосен и лиственниц проглядывали оранжевые, бордовые и желтые листья кленов и берез, где под яркими лучами солнца зеленела трава, еще так недавно бушевал снежный ураган.
 Симон вел в поводу лошадь, на которой гордо восседала Элинор. Над их головами проносились стаи уток и диких лебедей, тянувшихся на юг.
 — Здесь так много пернатой дичи! — задрав голову кверху, проговорил Симон.
 — Я могу сопровождать вас на охоту завтра или послезавтра, — предложила Элинор.
 — От женщин в подобных делах мало толку.
 — Вы считаете, что женщины годны лишь для того, чтобы ублажать мужчин в постели! — вспылила она.
 — Отнюдь не все, уверяю вас, — усмехнулся он. — По правде говоря, это умеют лишь те из них, кто прошел хорошую выучку.
 — Замолчите! — взвизгнула Элинор.
 Пугливая кобыла отпрянула в сторону, и всадница едва не вылетела из седла. Симон с трудом удержал лошадь за поводья.
 — Боюсь, она слишком изнурена, чтобы везти вас. Придется вам прогуляться пешком, иначе бедняжка охромеет!
 Элинор, любившая свою кроткую кобылу, покорно спешилась и тут же оказалась по щиколотку в грязи. Она едва поспевала за широко шагавшим Симоном, но гордость не позволяла ей просить его замедлить шаг. Лишь когда они приблизились к воротам Чипстоува, она, едва разжимая губы, процедила:
 — Посадите меня в седло, де Монтфорт! Я не желаю входить в собственные владения пешком, словно пленная невольница!
 Симон с усмешкой исполнил ее просьбу, и Элинор гордо въехала в ворота верхом на едва переставлявшей ноги лошади.

 28

 Элинор и Симон сидели за ужином в большом зале замка. Бетти, примостившаяся рядом с ними, не сводила преданного взора со своей госпожи, которую она уже не чаяла увидеть живой и невредимой. Они слушали пение менестреля, и под монотонную мелодию его лютни Элинор начала клевать носом.
 — Боюсь, мне придется отнести вас в спальню на руках. Сами вы навряд ли будете в состоянии дойти до нее! — смеясь, проговорил Симон.
 Элинор, которую в течение всего дня не покидало опасение, что он каким-нибудь неосторожным словом выдаст ее интимную тайну, вспыхнула до корней волос:
 — Я примчалась сюда, в Уэльс, чтобы избежать вашего преследования, милорд! Теперь вы вынуждаете меня искать от вас убежища в моем собственном доме, в моей постели! — И она поднялась, чтобы царственно удалиться.
 — Стоит мне только захотеть, — прищурившись, ответил Симон, — и вы разделите со мной ложе, как это случалось уже дважды!
 Элинор зажала уши ладонями и опрометью бросилась вон из зала. Бетти, укоризненно взглянув на Симона, последовала за ней.
 — Этот человек вознамерился превратить мою жизнь в сущий ад! — жаловалась Элинор, меря шагами свою спальню. — Он считает, что может распоряжаться моей душой и моим телом как пожелает! — Ноздри ее трепетали от гнева. — Из-за него я вынуждена была бежать в Одигем, а оттуда — сюда, в Чипстоув. Теперь он решил опозорить меня, хотя клянусь тебе, Бетти…
 — Не терзайте себя понапрасну, миледи! — ласково перебила ее служанка. — Ведь его неосторожные слова слышали лишь я, чьи устабудут немы, да менестрель, который завтра же отправится восвояси!
 — Спасибо тебе, Бетти. О, как я ненавижу его! Как я желала бы, чтобы он поскорее уехал и оставил меня в покое.
 Однако на следующее утро, узнав, что Симон в сопровождении нескольких лучников и копейщиков Чипстоува отправился на охоту, Элинор пришла в неописуемую ярость.
 — Как он посмел уехать без меня?! — бушевала она. — Ведь ему прекрасно известно, как я люблю охотиться с собаками и ловчими птицами! Можно подумать, что я уже не хозяйка в этом замке и все здесь повинуются воле графа Лестера!
 — Успокойтесь, миледи! — уговаривала ее Бетти. — Граф вовсе не желал задеть вас. Напротив, он позаботился о вашем здоровье. Ведь вы еще слишком слабы, чтобы ездить верхом.
 Элинор не стала спорить с Бетти, хотя и чувствовала себя уязвленной до глубины души. Этот замок, еще так недавно казавшийся ей приветливым и оживленным, теперь, в отсутствие Симона, внезапно стал пустым и чужим. Весь день она тревожно прислушивалась к малейшему шуму, доносившемуся со двора, и от нечего делать принималась за вышивание, заглядывала на кухню, разговаривала со служанками и работницами.
 В сумерках Элинор поднялась к себе, чтобы вымыться и переодеться к обеду. Едва она успела сменить свое домашнее платье на темно-синий атласный наряд и украсить свою длинную шею сапфировым ожерельем, как снизу донесся цокот множества копыт, восторженные крики и крепкая ругань. Мужчины вернулись с охоты.
 Она неторопливо спустилась по главной лестнице и замерла на ступенях, наслаждаясь произведенным эффектом. Взоры всех собравшихся обратились к ней. В глазах воинов и рыцарей читалось восхищение и преклонение. Лишь взгляд Симона излучал спокойную гордость обладателя.
 — Я приглашаю всех вас на торжественный ужин в большой зал, — сказала она. — Мы отпразднуем ваше возвращение с богатыми трофеями.
 Служанки быстро накрыли столы, и пиршество началось.
 — Спасибо за теплый прием, — улыбнулся Симон, окидывая взором ломившиеся от яств столы. — Вы — поистине замечательная хозяйка.
 — Я предпочла бы принять участие в охоте! — с досадой отозвалась Элинор.
 — Так отчего бы вам завтра не составить мне компанию? — усмехнулся Симон.
 Элинор, как ни пыталась она сохранить холодное отчужденное выражение лица, не могла не улыбнуться ему в ответ.
 — С большим удовольствием, милорд!
 — Вы так изысканно одеты, словно присутствуете на королевском приеме, а не на скромном домашнем пиршестве. Все рыцари и их жены просто глаз с вас не спускают.
 — Наряды местных женщин в своем роде тоже очень красивы. Особенно мне нравятся их юбки из ярко-красной шерсти. Вам должен быть по нраву этот цвет. Он так напоминает кровь. Ведь вы — Бог войны…
 — Элинор, вы совсем не знаете меня! — с жаром заговорил Симон. — Разве можно любить войну и то, что она несет людям?! Знаете ли вы, что такое битва как она есть, безо всяких прикрас? Это прежде всего нестерпимая вонь: смешение запахов пота, крови, испражнений, рвоты, конского навоза, взрыхленной копытами земли… Это страшный грохот железа, свист стрел, вопли, стоны, крики, вой, проклятия… Это полчища мух, это струи пота, заливающего глаза, это нестерпимая жажда и неимоверное напряжение…
 — Неужто вы хотите сказать, что не верите в необходимость войн и сражений?
 — Если человек не может мирным путем отстоять то, что принадлежит ему по праву, он берет в руки оружие. Если страной управляет мудрый и сильный властитель, то гражданам ее нет нужды опасаться нападений врагов. Ваш брат, дорогая Элинор, слаб и беспомощен. Подданные не любят его за то, что он потакает своим фаворитам, пренебрегая интересами коренных жителей страны. Мало кто охотно пойдет сражаться под знаменем такого монарха, следовательно, Англия постоянно находится под угрозой вражеского вторжения.
 Элинор печально вздохнула и поднялась из-за стола:
 — Спокойной ночи, милорд. Вы сказали мне горькую правду. Я благодарна вам за это. Но теперь мне необходимо побыть одной, что бы обдумать ваши слова.
 — Какой прок от женщины, чьи мысли устремлены к политике, тогда как мои устремляются к ее ложу? — подмигнув ей, проговорил он.
 Элинор вспыхнула и хотела было ответить ему резкостью, но, поняв, что он намеренно дразнит ее, рассмеялась и покинула зал.

 29

 Симон предложил Элинор принять участие в охоте, о которой она пока знала лишь понаслышке, — поймать арканом одну из диких лошадей, валлийских пони, стада которых в изобилии паслись на холмах, окружавших Чипстоув.
 Ранним утром, одетые в охотничьи костюмы и ярко-красные плащи, они выехали из ворот замка. Стояла чудесная погода, и Симон с Элинор наслаждались прогулкой по холмам и перелескам, залитым солнечным светом. Де Монтфорт, к немалому удивлению Элинор, оказался любителем и ценителем природы. Он знал названия многих, полевых трав и деревьев, он рассказывал ей о повадках диких животных и птиц. Время летело незаметно. Лишь в середине дня в живописной долине меж двух пологих холмов они заметили небольшой табун диких пони. Вспугнутые появлением всадников, лошади под предводительством крупного и сильного вожака понеслись прочь. Симон пришпорил своего жеребца и помчался им наперерез. Он бросил лассо, и через секунду молодая мохноногая кобыла уже взвилась на дыбы, силясь стряхнуть со своей шеи стягивавшую ее петлю.
 — Рискнете проехаться на ней верхом? — спросил Симону Элинор.
 — Отчего же, с удовольствием.
 Он помог ей сесть на круп взмыленного животного и, не снимая петли лассо с шеи кобылицы, спешился и повел пони за собой. Элинор уверенно сидела на спине присмиревшей лошади и поглаживала ее по мощной шее.
 — Вы хотите оставить ее у себя?
 — Нет, ни в коем случае! — Элинор тряхнула головой. — Я дарю ей свободу.
 — Тогда прыгайте, да поживее!
 Симон снял лассо с шеи кобылы, и в ту же секунду Элинор скользнула в его раскрытые объятия. Пони помчался догонять своих сородичей, а Симон рухнул наземь вместе с Элинор. Смеясь, они покатились вниз по склону холма. Де Монтфорту удалось остановить их падение, прижав хрупкое тело Элинор к жухлой траве, покрывавшей землю.
 Она вгляделась в его смеющееся лицо и внезапно почувствовала, что все преграды, стоявшие на пути ее влечения к этому удивительному человеку, внезапно рухнули. Набрав полную грудь воздуха, она что было сил крикнула:
 — Сим! Сим! Пусть все катятся к черту! Мне плевать, что обо мне подумают! Будь моим тайным возлюбленным!
 Де Монтфорт страстно и нежно поцеловал ее, и через несколько секунд они уже мчались наперегонки по направлению к замку. Элинор не помнила, как они доехали до ворот, как спешились во дворе и передали поводья конюхам, как поднялись по лестнице в ее спальню. Ей было безразлично, что сновавшие по замку слуги, едва взглянув на их лица, могли без труда догадаться, ради чего они так поспешно вернулись с охоты. Едва за ними закрылась дверь спальни, как она бросилась в объятия Симона, приникнув к нему в страстном порыве.
 — Тише, дорогая! — нежно увещевал он ее. — Вы ведь еще не готовы к тому, чтобы принадлежать мне. Нам следует медленно идти путем любви и наслаждений, чтобы в момент нашего единения вы полностью раскрылись навстречу мне!
 Симону пришлось бороться не только с нетерпением Элинор, но и противиться своему вожделению, неистовому желанию немедленно овладеть ею. Он хотел пробудить ее чувственность, научить ее наслаждаться их близостью, но для этого следовало преодолеть ее невольный страх перед любовными объятиями, ведь первое ее сближение с мужчиной закончилось трагедией, о которой она непрестанно вспоминала, терзаясь раскаянием в грехе, которого не совершала.
 — Кэти, любовь моя, позволь мне взять тебя на руки!
 Подхватив Элинор с пола, он понес ее к стоявшему у камина креслу и сел в него. Она гладила тонкой рукой его волнистые волосы, а он расстегнул ворот ее платья и любовался ее налитой грудью.
 — Твои груди безупречны, о мое бесценное сокровище!
 Симон легонько провел пальцем по ее розовым соскам, затем прижался к одному из них губами. Элинор шумно вздохнула и обхватила его за шею.
 — Ты чувствуешь, как одежда начинает стеснять тебя? — спросил он ее. Элинор кивнула. Он быстро снял с нее платье, рубаху, панталоны и чулки, затем стянул свои рейтузы и камзол. Взгляд Элинор был устремлен на его фаллос, который на сей раз не был покрыт кожаным чехлом. На ее глазах он увеличивался в размерах, пока его верхняя часть не выглянула из-под крайней плоти, раскрывшись, словно бутон цветка. Во взгляде Элинор отразился страх.
 — Любовь моя, тебе нечего опасаться! — усмехнулся Симон. — Ведь я не наброшусь на тебя, как жеребец на кобылу! Я обещаю тебе, что буду осторожен, нежен и ласков с тобой! Но сначала мне следует обучить тебя искусству поцелуев. Ведь они отличаются друг от друга, как хлопья снега, как листья на деревьях, хотя те и могут показаться одинаковыми, но это лишь на первый взгляд!
 Он поднес ее тонкую руку к своим губам и стал один за другим целовать ее пальцы. Элинор с улыбкой положила голову ему на грудь.
 — Симон, наши волосы одного и того же цвета. Смотри, они спутались, и трудно сказать, где кончаются твои пряди и начинаются мои.
 — Да, Кэт, ведь мы созданы друг для друга! Так и наши тела соединятся воедино, и ты и я — мы оба сможем чувствовать за двоих!
 Больше часа они предавались поцелуям, и Элинор убедилась, насколько Симон был прав, говоря, что они бывают разными, в то же время походя друг на друга.
 Де Монтфорт не забывал и о том, что женщины возбуждаются не только умелыми ласками, но и нашептываемыми им на ухо любовными словами. Целуя стройную шею Элинор, он страстно шептал:
 — Любовь моя, я не в силах высказать, что ты значишь для меня! Я днем и ночью думаю о тебе, мечтаю увидеть тебя! Стоит мне встретиться с тобой, как меня охватывает желание подойти как можно ближе, чтобы обонять твой запах, коснуться твоей руки. И как только это происходит, я пламенею от стремления снять с тебя одежду и прижать к своему обнаженному телу, покрыть твою грудь и шею поцелуями. Вот так… и так… и так…
 Элинор со стоном раздвинула бедра и коснулась рукой его возбужденного члена.
 — О, Сим, пожалуйста!
 — Тебе только кажется, что ты готова принять меня, любовь моя, но на самом деле это не так!
 Он потянулся к ее лону и стал гладить пальцами набухшие, покрытые курчавыми волосами складки у его преддверия.
 — О Сим!..
 Симон ввел палец во влажное лоно Элинор и стал осторожно водить им взад-вперед.
 — Тебе хорошо, любовь моя?
 — О да! Еще, Сим!
 — Подожди минуту, Кэти! — Он бережно опустил ее на сиденье кресла, подошел к столику у кровати, налил в серебряный кубок вина из большого кувшина и протянул его ей:
 — Это — кровь дракона. Выпей ее, и ты сможешь полностью расслабиться!
 Элинор послушно опорожнила кубок и почувствовала, как все ее тело стало легким, точно сотканным из воздуха. Ее вожделение достигло своего пика. Она провела языком по пересохшим губам и прошептала:
 — О, Сим, я больше не в силах терпеть! Возьми меня!
 Он подхватил ее на руки и опустил на широкое ложе.
 — Кэти, любовь моя, я слишком велик, а ты миниатюрна. Я не решусь возлечь на тебя.
 На этот раз ты должна быть сверху! — Симон помнил о том, что в свою первую брачную ночь Элинор оказалась прижата к ложу мертвым телом Уильяма Маршала, и не хотел, чтобы это воспоминание отравило ее первое сближение с ним.
 — Но я не знаю как…
 Он лег на спину и, приподняв Элинор на вытянутых руках, опустил на свою грудь.
 ―Раздвинь ноги и прижми свои бедра к моим. Не торопись, дорогая, и делай лишь то, что доставляет тебе удовольствие. Твое лоно стало влажным и податливым, и ты сможешь принять в себя мой фаллос!
 Медленным, плавным движением Элинор опустилась на Симона. К ее немалому изумлению, его член вместился в ее лоно. Тела их слились воедино, и, повинуясь своему вожделению, она стала приподнимать и опускать бедра. Симон ласкал руками ее груди и вторил ее движениям. Возбуждение обоих все нарастало, и вот Элинор изогнула спину, испустив пронзительный крик, исполненный радостного торжества. Не выпуская ее из объятий, Симон зашептал:
 — О, Кэти, я никогда еще не ощущал такого огромного прилива счастья! В твоих объятиях я впервые почувствовал себя бессмертным! Боже, я не могу поверить в то, что ты, о ком я столько думал и мечтал, отныне принадлежишь мне! Ты создана для любви, Кэти, ты создана для меня! Я не устану благословлять тот день, когда воспрепятствовал твоему уходу из мира, пострижению в монахини. Ведь я боролся за наше с тобой счастье, и я завоевал его для нас! Только никогда не говори мне, что жалеешь о том, что мы стали любовниками!
 — О нет, Сим! Я не пожалею об этом. Мне кажется, что до сих пор я не знала любви и лишь теперь поняла, какое это всепоглощающее, яркое, непреодолимое чувство! То, что я испытала до сих пор, — лишь бледное подобие настоящей любви! И я всегда буду благодарна тебе за то, что ты сумел пробудить эту любовь, эту страсть в моем сердце и в моем теле!
 Они еще долго осыпали друг друга ласками, не в силах расстаться, хотя ночную тьму уже начали прорезать первые проблески зари. Лишь когда солнечный луч заглянул в комнату, Элинор приподнялась на локте и, вскрикнув, легонько толкнула Симона в плечо:
 — Де Монтфорт! Уходи прочь! Уже утро! Симон вгляделся в ее лицо, в сверкавшие в полутьме синие глаза и потянулся к ее губам, чтобы запечатлеть на них прощальный поцелуй.
 — Черт возьми, да поторопись же ты!
 — Похоже, моя бесценная Кэти растаяла в ночной мгле и на ее месте оказалась заносчивая принцесса Элинор! — с упреком проговорил он, вставая с постели и подходя к креслу, где грудой лежала его одежда.
 Элинор потупилась и пробормотала:
 — Прости меня, Симон! Но ведь мы договорились, что ты будешь моим тайным любовником. — Она усмехнулась и добавила: — Как дракон, прилетающий по ночам! Мне не хотелось бы, чтобы кто-либо проник в нашу тайну!
 Одевшись, Симон прижался щекой к ее груди и едва слышно произнес:
 — Завтра ночью я снова навещу вас, принцесса!
 Проходя по коридору, Симон столкнулся с Бетти, которая пытливо заглянула ему в лицо, и погрозил ей пальцем:
 — Вы ничего не видели и ничего не знаете!
 Женщина кивнула и заспешила по своим делам.
 Симон долго стоял в своей комнате у раскрытого окна и вспоминал события минувшей ночи. Ему было мало того, что Элинор стала его тайной возлюбленной. Он хотел взять ее в жены и знал, что рано или поздно добьется этого. Пока же на этом пути им был сделан всего лишь первый шаг.

 30

 Элинор проспала до полудня и, пожаловавшись Бетти на головную боль, приказала подать обед в свою комнату. Когда через несколько часов она спустилась в холл и не застала там Симона, чело ее омрачилось, а губы капризно надулись. Управляющий сообщил ей, что граф Лестер с несколькими воинами отправился на охоту. Наскучившись ожиданием, Элинор рано поужинала и поднялась к себе. Симон ожидал ее, сидя в кресле у камина.
 — Что вы делаете в моей комнате?! Как вы посмели оставить меня одну на целый день?!
 — Элинор, никогда не разговаривай со мной таким тоном! — грозно произнес он. — Даже когда мы станем мужем и женой!
 — Этому не бывать, де Монтфорт! Мои обеты для меня священны, и расторгнуть их невозможно! Ты знаешь об этом не хуже меня! Я навек останусь графиней Пембрук.
 Лицо Симона озарила загадочная полуулыбка, и он потянулся к вороту ее платья:
 — Сегодня, когда ты снова будешь принадлежать мне, я хочу быть сверху!
 — Сим! — Она обняла его за шею и прижалась к нему всем телом, не в силах более противиться желанию, которое властно заявило о себе, едва лишь он переступил порог комнаты.
 Они разжали объятия лишь для того, чтобы сорвать с себя одежды, и тотчас же снова приникли друг к другу. Симон ласкал языком ее отвердевший сосок и поглаживал пальцами самые интимные участки ее тела.
 — О, Сим, отнеси меня в кровать…
 Он подхватил ее на руки и опустил на кровать. Элинор протянула к нему руки, но он с минуту стоял неподвижно, любуясь ее наготой.
 — Сим, пожалуйста, прошу тебя… Симон лег подле нее и положил ее ладонь на свой возбужденный член. Элинор невольно вздрогнула, в который раз поражаясь его величине и твердости. Ей было трудно поверить, что он вмещается в ее теле, движется в нем, доставляя ей такое огромное, ни с чем не сравнимое наслаждение.
 — О, Сим, — шептала она. — Я хочу научиться удовлетворять все твои желания. Мне хочется изгладить из твоего сознания память обо всех женщинах, с которыми ты был близок до меня. Научи меня всему, что знаешь сам, всем любовным приемам. Я хочу быть твоей возлюбленной, твоей метрессой, твоей наложницей… «Моей женой!» — пронеслось у него в мыслях. Он покрыл поцелуями все ее тело от шеи до кончиков пальцев и, когда его возбуждение полностью передалось ей, охватил ее ладонями за ягодицы и медленно ввел член в ее лоно.
 Элинор погрузилась в пучину страсти, и весь мир перестал для нее существовать. Она чувствовала лишь толчки его члена в своем теле и отвечала на них, приподнимая и опуская бедра. Этот акт любви был для нее подобен шторму, унесшему ее в заоблачные высоты. Она чувствовала, что поднимается выше и выше на волнах страсти, слишком неистовой, чтобы ее могло вместить хрупкое тело графини Пембрук. Она издала хриплый стон, и голова ее бессильно откинулась на подушку. Элинор погрузилась в сладостное забытье.
 Когда она очнулась, за окнами занимался рассвет. Симон с нежностью вглядывался в ее осунувшееся лицо с темными кругами под глазами.
 — Спи, любовь моя! Я утомил тебя. Тебе надо как следует отдохнуть! — Он поцеловал ее в лоб и, одевшись, тихо выскользнул из спальни.
 Днем в Чипстоув неожиданно прибыл Рикард де Бург. Он был рад, что застал там графа Лестера, которому должен был передать послание от своего дяди Губерта. От взора его, однако, не укрылись растерянность и смущение Элинор. Но юноша не успел облечь свои подозрения об их возможной связи в более или менее последовательные мысли: со двора донесся цокот копыт, и управляющий доложил, что в замок прибыл капитан королевской гвардии с полудюжиной воинов.
 — Милорд граф, я не ожидал, что застану вас здесь. Рад приветствовать вас, — обратился к Симону молодой капитан, который всего две недели тому назад прилежно изучал воинское искусство под руководством Бога войны.
 — Что заставило вас явиться сюда? — хмуро спросил де Монтфорт, чувствуя недоброе.
 — Нас послал король. Мы должны подготовить замок к приезду его нового владельца. Король пожаловал его своему брату, Уильяму де Лусиньяну.
 — Пройдемте в зал, капитан, и вы повторите принцессе то, что сказали сейчас мне.
 Элинор сидела у камина в компании Рикарда де Бурга, его оруженосца и Бетти. Она встала навстречу вошедшим, и капитан, краснея и заикаясь, пролепетал:
 — Ваше высочество, его величество король подарил этот замок и прилегающие к нему земли своему брату Уильяму, который на днях вступил в брак с Джоан Маршал. Он передал во владение этой чете также и Пембрук. Простите, что принес вам дурные вести, но я не мог ослушаться приказа короля!
 Элинор побледнела и, не произнеся ни слова, швырнула свой кубок с элем в огонь. Поленья затрещали, и пламя вспыхнуло еще ярче. Она окинула всех собравшихся испепеляющим взглядом и выбежала из зала.
 Приказав управляющему и Бетти позаботиться об устройстве прибывших в помещении для гарнизона, Симон вопросительно взглянул на Рикарда.
 — У меня к вам письмо от моего дяди Губерта. Он просит вас помочь ему вернуть расположение короля. Вы — единственный, кто сможет справиться с такой задачей.
 — О, если бы этот недоносок и вправду правил страной! — с гневом воскликнул Симон.
 — Я не хуже вашего знаю, как слаб и безволен наш монарх, но ведь принцесса Элинор любит его. Она способна простить ему все, что угодно, но не смерть Уильяма.
 — Разве Генрих повинен в этой трагедии?
 — Я уверен, что Маршал был отравлен по приказу Винчестера, который взял в свои руки бразды правления Англией. И Генрих не помешал ему совершить это злодеяние. Если принцесса узнает обо всем этом, негодяй де Рош почувствует, что земля горит под его ногами, и не остановится ни перед чем. Я очень тревожусь за свою госпожу…
 — Ее благополучие в моих руках. — Лицо Симона расплылось в торжествующей улыбке. — Она моя!
 Рикард облегченно вздохнул, но глаза его выдавали тревогу и смущение.
 — Я сделаю для твоего дяди все, что будет в моих силах. Но для этого мне потребуется время. Пусть наберется терпения и ждет благоприятных перемен в своей судьбе. Сейчас Англии, как никогда прежде, нужны защитники, подобные Губерту де Бургу, иначе кто же будет противостоять проискам де Роша, савойяров и де Лусиньянов?
 — Милорд, ваши слова — словно бальзам для моего сердца.
 — Полно, сэр Рикард! Позаботьтесь-ка лучше об устройстве на ночь своих людей и их коней: завтра мы отправимся в Виндзор.

 31

 Гарнизон Чипстоува, после смерти Уильяма Маршала формально находившийся под командой графини Пембрук, отправился в путь вместе с Элинор, Рикардом де Бургом и графом Лестером. Воины желали примкнуть к числу лучников и копьеносцев де Монтфорта, и тот был рад такому пополнению.
 — Это научит гадкого щенка Уильяма де Лусиньяна не задирать лапу там, где мочатся взрослые псы! — мрачно изрек он. После остановки в Одигеме их с Элинор пути должны были разойтись: он направлялся в Лестер, чтобы доставить туда валлийских воинов, она намеревалась ехать ко двору, чтобы отстоять свои имущественные права, которые так жестоко попрал Генрих.
 Тайная связь Элинор и Симона продолжалась все три дня, что они провели под крышей Одигема. Они разлучались лишь днем, чтобы ночью снова насладиться близостью друг друга. Элинор, которую всю жизнь называли бесценным сокровищем, лишь теперь поняла истинное значение этих слова. Симон берег, лелеял и нежил ее, он не уставал восторгаться ее красотой и умом, он ловил влюбленными глазами каждый ее жест, внимал каждому ее слову. «Как несправедливо, что я никогда не смогу принадлежать ему по праву, не смогу связать свою судьбу с этим бесконечно дорогим мне человеком!» — думала она, наматывая на тонкий пальчик его шелковистые локоны.
 С тяжелым сердцем отправилась она в Виндзор, предвидя, что разговор с Генрихом будет не из легких. Предчувствия не обманули ее. Король непременно хотел одарить своего единокровного брата со всей монаршей щедростью. Он пообещал Элинор, что заставит парламент назначить ей солидную пенсию в возмещение потерянных Пембрука и Кенилворта. При всем своем старании Элинор не смогла добиться от него большего. В конце концов она сдалась на его уговоры, вспомнив, как отчаянно она нуждалась в деньгах, ведь ей надо было содержать всю челядь Одигема и Дарем-хаус!
 — Останься здесь, дорогая! — убеждал ее король. — Мне будет легче уговорить этих тупоголовых вельмож в твоем присутствии. Они не посмеют отказать тебе в пенсии.
 Элинор нехотя согласилась. Ей хотелось как можно скорее вернуться в Одигем, чтобы ждать там возвращения Симона. Ведь здесь, при дворе, их связь не могла бы надолго остаться тайной.
 Элинор была поражена той неприкрытой ненавистью, которую выказывали члены парламента ее брату-королю. Они нехотя согласились назначить ей пенсию, потребовав от Генриха восстановить действие Великой хартии. Парламентарии упрекнули монарха в тех щедротах, которые он неумеренно расточал трем своим единоутробным братьям, и Элинор не могла не признать, что полностью разделяет их негодование. С тяжелым чувством покинула она Виндзорский дворец и вернулась в свою резиденцию, где все напоминало ей о Симоне.
 Прошел целый месяц, а он все еще находился в своих владениях. Жизнь при дворе тяготила Элинор, но она не торопилась в Одигем, снедаемая досадой и желанием дать понять де Монтфорту, что вовсе не стремится к возобновлению их связи.
 В конце октября королева праздновала свой день рождения. Элинор, преподнесшая Красавице дорогой золотой пояс с подвесками из драгоценных камней, была удостоена чести сидеть рядом с виновницей торжества.
 Графиня Пембрук надолго запомнила этот вечер, превратившийся для нее в утонченную пытку. Королева со злорадной усмешкой посвятила ее в тайны интимной жизни короля Джона и королевы Изабеллы и, довольная тем, что щекотливые подробности похождений ее родителей вызвали у Элинор смущение, безмятежно добавила:
 — Нет ничего удивительного, что у их потомства столь своеобразные любовные пристрастия.
 — Что вы имеете в виду? — спросила Элинор как можно более равнодушно.
 — Ну как же, дорогая, возьмите хотя бы Уильяма де Лусиньяна. Бедняжка Джоан! Как нелегко ей будет ужиться с этим мужеложцем! Как, вы разве не знали, что он охотнее ложится в постель с мужчинами, чем с собственной супругой? — Элинор густо покраснела и помотала головой. Красавица с улыбкой продолжала: — А Генрих во время любовных игр любит изображать из себя верного пса. Он становится передо мной на колени и тихонько скулит…
 — Если он мнит из себя пса, то считает вас своей сучкой? — сверкнув глазами, спросила Элинор.
 — Кстати, о сучках, — дружелюбно кивнула королева. — Ваша приятельница Изабелла Маршал вешалась на Ричарда Корнуоллского задолго до того, как ее муж погиб во Франции. Ей удалось женить на себе принца, но сколько сил она, бедняжка, затратила на это!
 Элинор хотела ответить злоречивой француженке резкой отповедью, но та не дала ей и рта раскрыть, торопливо продолжив:
 — Да и вы, моя дорогая, тоже хороши. Как это вам удалось заездить до смерти нашего могучего Маршала, надежду и опору королевства?
 У Элинор перехватило горло, на глаза ее навернулись слезы. Как посмела эта наглая распутница коснуться своими безжалостными руками кровоточащей раны в ее сердце? Внезапно в зале послышался шум, и Элинор увидела в дверях огромную фигуру де Монтфорта. Он направлялся прямо к ней. «Нет! Нет! — беззвучно взмолилась она. — Не подходи ко мне, не то все они сразу же догадаются о нашей связи!» Симон, даже не взглянув на нее, опустился на одно колено перед королевой и, вручив ей подарок, занял место за соседним столом. Элинор облегченно вздохнула и не сразу переключила внимание на королеву, продолжавшую свой монолог.
 — …Только и ждет, когда я подам ему сигнал. Вы заметили, как он смотрел на меня? Разумеется, бедняге нужны деньги и он подыскивает себе богатую вдовушку, но все они так безобразны! Граф Лестер женится на одной из них только ради денег, а сердце его будет принадлежать одной лишь мне!
 Слова королевы словно раскаленным железом жгли сердце Элинор. Так вот, оказывается, какие планы вынашивал ее возлюбленный! А она так надеялась, что он любит лишь ее одну, свое бесценное сокровище.
 С трудом дождавшись конца пиршества, Элинор покинула дворец и побрела вдоль ограды в свое уединенное жилище. Она не отдавала себе отчета в своих действиях, душу ее давила нестерпимая тяжесть. Лишь почувствовав, что замерзла, она огляделась вокруг и обнаружила, что сидит на каменной скамье в своем саду.
 — Кэт, — нежно прошептал вдруг возникший перед ней из темноты Симон.
 — Не подходите ко мне!
 — Ты замерзла. Я согрею тебя!
 — Уйдите! Я нездорова и не желаю с вами разговаривать. Позвольте мне пройти к дому!
 — Кэт, что с тобой?
 — Не знаю. Меня тошнит. Голова кружится…
 Сердце Симона подпрыгнуло от радости и забилось где-то в горле. Если Элинор не лгала, то состояние ее свидетельствовало о том, что он близок к осуществлению своей заветной цели. Она носила под сердцем его дитя!
 — В чем дело, Кэт? Почему ты сердишься на меня? — ласково спросил он.
 — Де Монтфорт, вы клялись мне в вечной любви, а сами подыскиваете себе богатую вдову, чтобы жениться на ней ради денег, и засматриваетесь на королеву.
 — Выслушайте меня, Элинор! Я и в самом деле хотел жениться на состоятельной вдове, чтобы привести в порядок свои разоренные владения, но отказался от этих планов, когда встретил и полюбил вас. Что же касается королевы, то она слишком злоречива, корыстна и слишком доступна, чтобы понравиться мне. Даю вам слово рыцаря, Элинор, у вас нет никаких причин для ревности.
 — Ревности? — возмущенно переспросила она. — Граф Лестер, у меня и в мыслях не было относиться всерьез к нашему с вами небольшому приключению, а потому в моей душе нет места для ревности к вам. Я лишь позволила себе упрекнуть вас в некоторой непоследовательности. Сознаюсь, я вела себя недопустимо вольно и теперь горько раскаиваюсь в этом. Я согрешила, нарушив данные мной обеты, но подобное не должно повторяться впредь! Не ищите больше встреч со мной!
 — Значит, мне остается лишь сказать вам последнее «прости», — со вздохом проговорил он, в то время как душа его ликовала. Пусть эта маленькая очаровательная лицемерка получит заслуженный ею урок! — Примите вот это на память о моей любви. — Он вложил в ее ладонь изящный золотой браслет и в три прыжка оказался у стены. Элинор полными слез глазами смотрела на его залитую лунным светом мускулистую фигуру. Вот он вспрыгнул на ограду и исчез из виду. Она поднесла браслет к глазам и густо покраснела. На внутренней его стороне была выгравирована дата их первой любовной встречи.

 32

 Графиня Пембрук вместе со слугами перебралась на жительство в Одигем. Близилось Рождество, и она была занята не только бесчисленными хозяйственными заботами, но и деятельной подготовкой к празднику. Однако ночами, лежа без сна, она тосковала о Симоне, и подушка ее к утру часто становилась мокрой от слез.
 Элинор лишь теперь осознала, что де Монтфорт был и остался ее единственной настоящей любовью, тогда как в боготворимом ею Уильяме она видела скорее отца, чем мужа и возлюбленного. Но, несмотря на снедавшую ее грусть, она была уверена, что, отказавшись от связи с ним, поступила правильно. Ведь обеты, произнесенные ею над телом покойного Маршала, следовало выполнять, оставаясь верной им всю жизнь, тогда как тайной страсти, связывавшей ее с Симоном, суждено было стать лишь отрадным и вместе с тем горестным воспоминанием для них обоих.
 Временами ее одолевала досада. С какой безмятежной легкостью покорился он ее желанию прекратить их встречи! А ведь он сумел бы настоять на их продолжении, если бы сам хотел этого. «Что ж, видно, такова цена его клятв и уверений!» — думала она, погружаясь в тяжелую дремоту.
 — Смотри-ка, Бетти, — обратилась она как-то раз к своей камеристке, выбирая наряд для верховой езды, — все эти платья сели от стирки! Ни одно из них не сходится у меня на талии! О чем только думают наши прачки?
 — Они нисколько не виноваты в том, что вы располнели от спокойной жизни, миледи! — улыбнулась Бетти.
 — Глупости! Я нисколько не прибавила в весе! — возразила Элинор, оглядывая себя в зеркале. — Помоги-ка мне лучше застегнуть крючки на спине!
 — К празднику ваше новое платье из ярко-алого шелка будет готово. Уж оно-то не окажется вам не впору! — заверила ее Бетти.
 — Надеюсь, нынешнее Рождество не совпадет у меня с тяжелыми женскими днями, — пробормотала Элинор, по-прежнему глядя на свое отражение в огромном зеркале. — Ведь в любой праздник, когда хочется танцевать и веселиться, они тут как тут… — Внезапно она осеклась и растерянно оглянулась на Бетти. Ужасная догадка молнией мелькнула в ее мозгу. Она принялась лихорадочно вспоминать, когда в последний раз у нее были месячные. В сентябре! Боже, как же она раньше не подумала об этом?! В памяти ее возникла дата, выгравированная на золотом браслете, который подарил ей Симон, и подозрения ее переросли в уверенность. Она была на четвертом месяце беременности! Она, сестра короля Англии, меньше чем через полгода осуждена произвести на свет ублюдка!
 — Оставь меня, Бетти! — прошептала Элинор, нетвердыми шагами подходя к постели.
 — Вам нехорошо, миледи? Не подать ли вам горячего чаю? Или вина? Вы так бледны! На вас просто лица нет!
 — Ничего не нужно, Бетти. У меня закружилась голова. Сейчас это пройдет. Иди же, оставь меня одну!
 Бетти ушла. Элинор легла на спину, бессмысленно глядя в потолок и проклиная тот день и час, когда она решила уступить домогательствам де Монтфорта. Из-за него она попала в ловушку, из которой не было выхода.
 Всю следующую неделю Элинор пыталась вызвать у себя выкидыш. Она по целым дням носилась на самых свирепых жеребцах из конюшни Одигема и не раз вылетала из седла, таскала тяжести, спрыгивала с высоких холмов, но все было тщетно. Ее здоровый организм сопротивлялся этим попыткам, и ребенок Симона оставался цел и невредим в ее чреве.
 Она с трудом заставила себя принять участие в праздновании Рождества, к которому прежде так тщательно готовилась, и до самого Нового года не выходила из состояния вялой апатии. Когда же церковные колокола возвестили наступление одна тысяча двести тридцать девятого года, во дворе замка послышался цокот копыт, и через несколько минут управляющий доложил ей о прибытии графа Лестера.
 — Симон, я жду ребенка! — без обиняков заявила она ему, едва лишь они остались одни в ее комнате.
 — И что же?
 — Я — принцесса крови и не могу произвести на свет бастарда! Неужели ты этого не понимаешь?!
 — И что же?
 — Симон, ты должен жениться на мне, вот что! — И она раздраженно топнула ногой.
 Он смеясь подхватил ее на руки и закружил по комнате:
 — Наконец-то я дождался от тебя этих слов!
 — Но ведь нам не позволят вступить в брак! — упавшим голосом прошептала она. — Что же мне делать?!
 — На свете нет ничего невозможного, любовь моя!
 — Ах, Сим, если бы не мое королевское происхождение! Ведь я не могу выйти замуж без одобрения Совета и согласия Генриха. Мы с тобой не получим ни того, ни другого. К тому же я не смогу добиться церковного разрешения на брак — этому препятствуют мои обеты!
 — Узнав, что ты ждешь ребенка, они все посмотрят на это несколько иначе!
 Она взглянула на него расширившимися от ужаса глазами и прошипела:
 — Де Монтфорт, не смей даже думать о том, чтобы посвятить кого-либо в мою постыдную тайну. Слышишь?!
 — Это наша с тобой общая тайна! И я не меньше тебя желаю, чтобы наш ребенок появился на свет в браке, а не вне его!
 — Так что же ты намерен делать?
 — Для начала рассказать о случившемся королю и просить его о снисхождении к нашей с тобой слабости.
 — Нет! Не делай этого, Симон!
 — Элинор! Прекрати вопить, как одержимая! Ты ведь знаешь, что я не могу жениться на тебе без согласия его величества. Более того, узнай он о нашей связи, он может посадить меня в заключение и даже казнить!
 — Что ты, Симон! Разве Генрих осмелится поступить так с Богом войны?
 — Твой брат способен на многое, Элинор. Вспомни, как он распорядился твоими землями!
 — Он назначил мне взамен них пенсию в четыреста крон!
 — Боже милосердный! Четыреста крон! Да ведь тебя ограбили!
 — О, Симон, сейчас мне не до этого! Давай наконец решим, что же нам делать. Я, наверное, сама поеду к Генриху и уговорю его дать мне разрешение тайно обвенчаться с тобой!
 — Лучше я сам поговорю с ним.
 — Нет, Симон, прошу тебя, предоставь это мне!
 — Хорошо, дорогая, будь по-твоему! Возможно, Генрих скорее снизойдет к твоей просьбе, чем к моей. А сейчас я раздену тебя и отнесу в кровать. Боже, как я соскучился по тебе!
 Они долго лежали, обнявшись, и Симон гладил отяжелевшие груди Элинор, ее чуть выпуклый живот. Их сердца и крошечное сердечко их ребенка бились в унисон. Пальцы Симона заскользили по внутренней поверхносхи бедер Элинор и коснулись ее лона. Она сжимала ладонями его член, страсть ее, пробуждаемая его умелыми ласками, становилась все жарче и неистовее. Раздвинув ее ноги, он прикоснулся языком к маленькому розовому бугорку у преддверия ее лона. Тело Элинор, охваченное экстазом, выгнулось дугой, из груди ее вырвался страстный крик.
 — Передохни, любовь моя! Положи голову мне на грудь. Я так люблю гладить твои волосы, — прошептал он.
 — О, Симон! — горестно вздохнула Элинор, и глаза ее наполнились слезами. — Мы опять грешим, а ведь я уже так сурово наказана за этот грех!
 — Не говори так, Кэти! Разве можно назвать грехом ту божественную страсть, что толкнула нас в объятия друг друга? Попрать ее, отринуть было бы грехом! Ведь мы с тобой предназначены друг для друга. Я понял это сразу, как только увидел тебя! Я всегда знал, что ты будешь моей! Узы брака не сделают нашу любовь крепче и светлее, но они дадут нашим детям возможность считаться законными наследниками моих земель и позволят нам не таить нашу связь от людских глаз.
 — О, Симон, обними меня покрепче! Мне ничего не страшно, когда ты рядом! Дай мне частицу твоей силы, чтобы я могла без боязни и трепета смотреть в будущее!
 Они предавались упоительнейшим ласкам до самого рассвета. Лишь огромным усилием воли Симон заставил себя покинуть ложе Элинор.
 — Обещай мне, что попросишь Генриха дать разрешение на наш брак! — сказал он, собираясь уходить.
 — Обещаю, Сим! Но я должна для этого собраться с духом и выбрать подходящий момент. Дай мне время, не торопи меня, хорошо?
 Он с нежностью взглянул на нее. Она лежала на огромной постели — такая маленькая, хрупкая, беззащитная и испуганная.
 — Хорошо. Я обещаю ничего не предпринимать, пока ты не поговоришь с Генрихом.
 — Спасибо, Симон. Вот увидишь, он не откажет мне в просьбе!
 Симон не разделял уверенности Элинор в безотказной готовности Генриха идти навстречу ее пожеланиям. Он слишком хорошо знал, насколько непредсказуем в своих поступках капризный мальчишка. Но он не стал высказывать ей своих опасений, чтобы не вносить новой тревоги в ее и без того смятенную душу.

 33

 Элинор вернулась в Виндзор в ожидании возвращения короля из Винчестера, где его величество задержался после празднования Рождества, ежедневно ходила на вечерние службы в дворцовую часовню, моля Бога дать ей сил и мужества для предстоящего разговора с братом.
 Она была уже на пятом месяце беременности и носила теперь платья свободного покроя, скрывая выросший живот под плащами, туниками и меховыми накидками.
 Симон де Монтфорт привык добиваться всего своими силами, не полагаясь на случай или Провидение. Ближайшей своей целью он считал обретение финансовой независимости, а это было возможно лишь в случае получения им обширного и доходного поместья. Стоило королю вернуться из Винчестера, как Симон попросил у него аудиенции.
 После смерти Маршала и изгнания Губерта де Бурга Симон де Монтфорт оставался единственным военачальником, на которого Генрих III мог полностью положиться. Монарх принял его милостиво и, едва ответив на приветствие, стал подробно рассказывать об увеселениях, которым он сам и придворные предавались в Винчестере.
 — Жаль, что вы отказались принять участие в празднованиях, — нахмурился он. — Право же, вы много потеряли, дорогой мой Симон!
 — Ваше величество, мне не до веселья! Ведь вам известно, что я по уши в долгах!
 — Знаю, знаю, но что же я могу поделать? Казна пуста, и Совет откажет мне в деньгах, даже если я попрошу их для тебя!
 — Вы, ваше величество, могли бы облегчить тяжкую ношу, коей является для меня разоренное графство Лестер, передав в мое владение поместье, приносящее хороший доход.
 — М-м-м… И у тебя уже есть что-то на примете?
 — Кенилворт!
 — Ого! Не слишком ли ты широко размахнулся, Симон? Ведь Кенилворт — это не просто замок с прилегающими угодьями, а, можно сказать, небольшое феодальное государство.
 — Ваша правда. Он стал бы для меня свадебным подарком от вашего величества, ведь не могу же я предложить своей избраннице разделить со мной мою благородную бедность!
 — Вот как! Что же ты до сих пор молчал? Выходит, ты уже нашел себе невесту, хитрый лис! И кто же она?
 — Сир, я еще не сделал даме официального предложения и предпочел бы до поры до времени сохранить ее имя в тайне. Однако, как только я получу согласие невесты, вы будете первым, кто узнает ее имя.
 — С нетерпением буду ждать этой минуты, де Монтфорт! Ведь ты знаешь, как я тебя люблю и как искренне желаю тебе счастья и удачи. — Симон с трудом подавил саркастическую улыбку. — Но Кенилворт— слишком уж лакомый кусок… Это ведь настоящая жемчужина в короне Англии. Я предпочел бы оставить его в своих руках… Впрочем, посмотрим. Я дам тебе ответ через несколько дней.
 Симон вздохнул и с поклоном удалился.
 Близился февраль, и Элинор наконец решилась поговорить с Генрихом о своих сердечных делах.
 Однажды в сумерках она разыскала его на небольшом плацу, где он любовался строевыми учениями своего гарнизона, и робко попросила оказать ей монаршую милость.
 — О чем бы ни шла речь, дорогая сестра, я отвечу тебе «да»! — рассмеялся король. Он находился в прекрасном расположении духа.
 — Видишь ли… я хотела бы… обстоятельства вынуждают меня… снова вступить в брак.
 Я понимаю, что этот шаг будет попранием моих обетов, но у меня просто нет другого выхода. Генрих, милый, если бы все это произошло негласно, тайно…
 — Моя маленькая Мэггот, да ты влюбилась! — расхохотался Генрих. — Ай да монашка!
 — Генрих, прошу тебя, это ведь очень серьезно…
 — Понимаю, понимаю. Куда уж серьезнее. — И он снова прыснул от смеха. — Не тревожься, мы все уладим! Я сам возьмусь за это. Разумеется, в том случае, — добавил он, строго взглянув на нее, — если одобрю твой выбор. Назови мне имя этого сукина сына!
 — Граф Лестер!
 — Ого! Ай да сестрица! Вот так угодила! Ведь я ломал голову над тем, как бы прибрать Бога войны к рукам, чтобы он душой и телом принадлежал мне и Англии, а ты решила за меня эту нелегкую задачу. Одобряю! Благословляю! Нынче же ночью вы будете тайно обвенчаны в дворцовой церкви и сразу же после обряда отправитесь в Одигем! А заодно я проучу и этих пустозвонов из Совета. Пусть знают свое место. Ведь я — монарх, они должны беспрекословно подчиняться мне. Ох и вытянутся же их кислые физиономии, когда они узнают…
 — Генрих! Спасибо тебе от всего сердца!Только не рассказывай об этом королеве и вообще никому, хорошо? — радостно воскликнула Элинор.
 — Будь спокойна. Я не хуже тебя знаю, что моя ненаглядная Элинор не умеет держать язык за зубами. Не только она, но и священник ни о чем не догадается до самой последней минуты! Итак, соберись в дорогу и приходи в церковь к двум часам пополуночи!
 Элинор дрожащими руками упаковала свой дорожный сундук и, велев слугам не ложиться спать, а седлать лошадей для поездки в Одигем и ждать ее прихода, отправилась в дворцовую церковь. Ее сопровождала одна лишь верная Бетти, которая должна была засвидетельствовать совершение таинства брака своей госпожи.
 Священник наскоро произнес слова обряда, соединив руки Элинор и де Монтфорта. До последней минуты Элинор казалось, что какая-нибудь неожиданность помешает их венчанию. Она пугливо озиралась по сторонам и вздрагивала от малейшего шороха. Однако все прошло благополучно. Генрих, от души наслаждавшийся этим неожиданным приключением, руководил церемонией и по ее завершении сердечно поздравил сестру и зятя, пожелав им счастливого пути. При этом он выразительно подмигнул Симону. Элинор поняла, что двух мужчин связывала какая-то тайна, но не стала ломать над этим голову: она была слишком взволнована всем случившимся.
 Небольшой отряд выехал из Виндзора глубокой ночью. Когда наступил поздний призрачно-тусклый рассвет, Элинор обнаружила, что путь их пролегает по совершенно незнакомой ей местности.
 — Где это мы? Куда мы едем, Симон? — с тревогой спросила она.
 — Домой! — ответил он, пряча улыбку. — Мы остановимся на ночлег в Оксфорде.
 На все вопросы Элинор, которую начало снедать непреоборимое любопытство, он отвечал загадочным молчанием.
 Проведя ночь в Оксфорде, они продолжили свой путь. Когда в середине дня из тумана перед изумленным взором Элинор вырос огромный замок, окруженный глубоким рвом, со сторожевыми башнями и зубчатыми стенами, она вопросительно взглянула на Симона и неуверенно пробормотала:
 — Но это ведь не Лестер…
 — Нет! — кивнул Симон и, царственным жестом обведя окрестности, с гордостью проговорил: — Это Кенилворт!
 Он вынул из нагрудного кармана своего камзола перевязанный лентой пергамент и протянул его Элинор. Документ, скрепленный королевской печатью, гласил, что король Генрих III пожаловал графу Лестеру за его верную службу замок Кенилворт с прилегающими к нему землями и деревнями.
 Элинор не верила своим глазам.
 — Так ведь это же целое королевство!
 — Да, дорогая! И управлять им будем мы с тобой!
 Они решили устроить спальню в высокой башне Цезаря, из окна которой открывался великолепный вид на близлежащие луга и деревни, на широкий ров, окружавший их неприступный замок.
 Элинор с первых же дней пребывания в Ке-нилворте всецело поглотили хозяйственные заботы. Она взяла себе в помощники не только управляющего и счетовода, но и несколько писцов. Ежедневно она заносила расходные суммы в огромную книгу и внизу каждой страницы выводила свою подпись: Элинор, графиня Лестер. Проходя по просторным залам огромного замка, по внутреннему двору или лужайке, она то и дело дотрагивалась до стен, дверей или голой земли и с гордой радостью произносила:
 — Это мое! Мое!

 34

 Элинор никогда еще не была так счастлива. Она имела все, о чем могла только мечтать. Ее любовь к Симону день ото дня становилась все нежнее и трепетнее. Теперь, когда он постоянно находился подле нее, когда ей не надо было опасаться, что их тайна будет раскрыта, она еще полнее наслаждалась его объятиями. Симон не мог нарадоваться ее раскрепощенности, ее щедрости на нежные ласки, лишь подтверждавшей его давнюю догадку о том, что она была самим Творцом создана для любви. Элинор была с ним то нежной и трепетной, то ненасытно-страстной, то кокетливо-лукавой, то дразняще-сдержанной. Когда она извивалась в его объятиях, неистово крича: — «Сим! О Боже мой! Сим!» — он чувствовал себя ее преданнейшим рабом и одновременно ее властелином. Ни одна женщина до Элинор не могла вызвать в нем такой бурной страсти, и никто из них не мог удовлетворить эту страсть с такой восхитительной полнотой. Но счастье никогда не бывает безоблачным. Симон знал, что рано или поздно всем станет известно об их тайном венчании, и предвидел, какие беды и напасти это за собой повлечет.
 Вскоре его недобрые предчувствия оправдались с лихвой. Дурные вести принес ему сэр Рикард де Бург ранним мартовским утром.
 — Я примчался к вам прямо из Виндзора, — начал он, — и боюсь, что мое сообщение огорчит вас и леди Элинор.
 — От беды не спрячешься, дорогой сэр Рикард, и лучше знать о ней заранее. Рассказывайте все без утайки.
 — Его величество не сдержал своего слова и поведал о вашем тайном браке королеве Элинор. Ее величество, движимая неприязнью к графине Лестер, сообщила о случившемся всему двору и Королевскому совету. Члены Совета были возмущены очередным попранием их полномочий со стороны короля и потребовали объявления вашего союза недействительным. Вся английская знать ополчилась против монарха. Так что несдержанность Генриха III обернулась против него самого. Но все это не идет ни в какое сравнение с бурей гнева, которую вызвало известие о браке принцессы в церковных кругах. Архиепископ Кентерберийский объявил венчание утратившим силу и грозит отлучить принцессу от причастия, а возможно, и от Церкви!
 — Боже, как мало, оказывается, нужно, чтобы поставить страну на грань гражданской войны.
 — Но поймите, граф, ведь вопросы вступления в брак особ королевской крови всегда были прерогативой Совета. Теоретически, если брак Генриха и Красавицы останется бездетным, наследники Элинор могут иметь право на английский престол, поэтому Совет был бы заинтересован выдать ее замуж за отпрыска одного из царствующих домов Европы. Бароны в этой ситуации не могли не принять сторону Совета, ведь они по горло сыты безответственностью и самоуправством короля, его разорительной политикой. Они решили использовать эту ситуацию как повод для выражения своего недовольства монархом.
 — Боже милосердный, что же мне предпринять? С чего начать? Пожалуй, я прежде всего отправлюсь к моему другу епископу Линкольнскому. Будет не лишним заручиться поддержкой хотя бы одного церковного иерарха. Ну а потом…
 — К принцу Ричарду?
 — Да, к принцу Ричарду. Ведь бароны, недовольные королем, рассчитывают, что герцог Корнуоллский станет их предводителем?
 — Вы угадали, граф.
 — Но для начала мне следует выполнить самую трудную миссию — сообщить дурные вести графине Элинор. Если вы изволите подождать…
 — Я к вашим услугам, граф Лестер.
 Симон застал Элинор нежившейся в глубокой деревянной лохани с теплой водой, стоявшей в спальне у камина. Ее раскрасневшееся лицо покрывали капельки пота. Она выглядела такой умиротворенно-счастливой, что Симон не сразу решился опечалить ее тревожными известиями. Убрав прядь волос с ее лба, он с грустной улыбкой взглянул в ее синие глаза.
 — Что случилось, Симон?
 — Дорогая, наша тайна раскрыта.
 — Боже милосердный, что же теперь будет?
 — Элинор, я постараюсь не допустить объявления нашего брака недействительным, а также предотвратить угрозу гражданской войны, нависшую над страной. Бароны ополчились на Генриха из-за того, что он организовал наше венчание без согласия Совета. Я… мне следует спешить. Сэр Рикард де Бург, поторопившийся известить меня обо всем, ждет внизу, в холле. Мы с ним немедленно отправимся в путь.
 — Я должна ехать в Виндзор, — побелевшими губами прошептала Элинор, — чтобы поддержать бедного Генриха.
 — Никуда ты не поедешь! Кенилворт — твое надежное убежище, и ты останешься здесь. Я ведь уже сказал, что буду действовать, имея в виду также и интересы короля! Положись на меня, Элинор, и жди моего возвращения!
 — Но когда же ты вернешься? — сдерживая слезы, спросила она.
 — Когда выполню все, что надлежит. Не раньше и не позже.
 — Сим, прошу тебя, будь осторожен! Береги себя!
 Он наклонился и поцеловал ее в губы, затем, резко выпрямившись, повернулся и бросился вон из спальни к ожидавшему его сэру Рикарду.
 Епископ Линкольнский уже знал о беде, постигшей его друга де Монтфорта. Он заверил его в своей поддержке и пообещал известить о своей позиции архиепископа Кентерберийского и короля Генриха.
 — Но ведь вам известно, друг мой, что данная проблема может быть улажена лишь в еще более высокой инстанции.
 — Вы имеете в виду Папу Римского? — поморщился Симон. — Я всегда противостоял его вмешательству в дела нашего королевства и не думаю, что он…
 — Вы были слишком поглощены своими делами и потому пребывали в неведении о том, что вот уже два месяца, как на римском троне восседает новый папа — Григорий IX. Отправляйтесь в Рим. Для успешного решения вашего дела вам понадобятся три вещи: деньги, деньги и деньги. Лишь с их помощью вам удастся добиться того, чтобы Папа признал недействительным не ваш брак, а обеты, данные графиней Пембрук.
 Переговоры Симона с принцем Ричардом завершились успешно. Поначалу тот попенял новообретенному родственнику на поспешность, с каковой тот заключил брак с его сестрой, но, узнав, что Элинор ждет ребенка, сменил вспыхнувший было гнев на милость. Он не мог не помнить, что Изабелла выносила и родила ему сына, еще находясь в браке с Глостером, и от души простил сестре и зятю подобный же проступок.
 — Теперь мы с тобой стали братьями, — с радостной улыбкой сказал он. — Моя Изабелла тоже скоро осчастливит меня наследником. Нам с Элинор удалось-таки опередить в этом Генриха. Знаешь, давай, если у нас родятся сыновья, назовем их Генрихами, чтобы посыпать соли на раны королевской четы, как и надлежит добрым родственникам!
 Ричард сопровождал Симона в поездке в Дувр, куда на зов принца собрались самые влиятельные вельможи Англии. Все они единодушно встали на сторону Симона, видя в нем не только военного, но и политического лидера, способного сплотить всех английских баронов вокруг себя. Никто из них открыто не говорил о противостоянии королю, но Симон не мог не чувствовать, что подобные настроения носились в воздухе, и приложил все силы к тому, чтобы хоть на время загасить пламя их недовольства Генрихом III, грозившее разгореться в пожар.
 Теперь, возвращаясь в Кенилворт, он надеялся, что после успешных переговоров с Ричардом и баронами, заручившись поддержкой епископа Линкольнского, он сумеет добиться желаемого и от Рима.

 35

 Элинор отреагировала на радостные известия, сообщенные Симоном, совершенно неожиданным для него образом. Вернувшись в Кенилворт, он застал ее в погребе, где служанки под ее надзором разделывали воловьи туши и закладывали их в ледник. Услыхав от него о поддержке со стороны баронов и принца Ричарда, она подняла к нему усталое, осунувшееся лицо и спросила:
 — Значит, вы все готовы выступить против Генриха?
 — Побойся Бога, Элинор! Я сделал все, что мог, для нас и нашего ребенка. Никто пока открыто не выступил против короля. — Он решил перевести разговор на другую, менее опасную тему и с улыбкой сообщил: — Ричард и Изабелла ожидают прибавления семейства.
 Мы с ним решили…
 — Им-то что! — перебила его Элинор, и по щекам ее потекли слезы. — Они состоят в законном браке, и ребенок, которого носит под сердцем Изабелла, не будет бастардом!
 — У них, как тебе известно, отнюдь не с самого начала все складывалось благополучно. Наберись терпения, дорогая, все наши с тобой проблемы тоже скоро уладятся. Завтра поутру я отправлюсь в Рим, чтобы убедить Папу снять с тебя твои обеты и тем узаконить наш союз.
 — Симон, как же ты покинешь меня одну? — шептала она поздней ночью, сжимая его руку своими узкими ладонями. — Ведь до моих родов осталось так мало времени!
 — Вот потому-то мне и следует торопиться в Рим! Ведь ты не хочешь, чтобы наш ребенок появился на свет вне брака? До моего возвращения здесь останется сэр Рикард де Бург. А кроме того, у тебя есть преданная Бетти. Будь умницей, дорогая, и не теряй мужества!
 После отъезда Симона Элинор еще более рьяно занялась замковым хозяйством. Она целыми днями была в гуще всех событий, руководила работами, разрешала споры, отдавала приказания, а по вечерам занималась подсчетом трат и доходов. Лишь это позволяло ей рассеять тревожные мысли и дурные предчувствия, денно и нощно снедавшие ее.
 Наступил апрель, за ним пришел май, и Элинор совсем упала духом. Она то обмирала от страха при мысли о том, что с ее ненаглядным Симоном могла приключиться какая-то беда, то принималась беззвучно проклинать его за все несчастья, которые он ей принес.
 Де Монтфорту понадобилось немало времени и огромная сумма денег, чтобы получить от его святейшества Папы требуемые документы. Сразу же по завершении своих дел он поспешил домой. Теперь, когда столь сложная проблема была преодолена, он всеми помыслами обратился к Элинор, тревожаясь о ее здоровье. Он был почти уверен, что она еще не разрешилась от бремени, и молитвенно складывал руки при мысли о том, что ребенок, зачатый от него, может оказаться слишком крупным для ее хрупкого тела, и тогда… Он знал немало молодых вдовцов, чьи жены умерли в родах, и заклинал Небо пощадить его Элинор, без которой все его усилия, вся жизнь его теряла смысл.
 Когда он спешился у конюшни Кенилворта, навстречу ему выбежала служанка и сообщила то, о чем он каким-то необъяснимым чутьем уже успел догадаться: Элинор вот уже несколько часов мучилась в родах.
 Он поспешил в башню Цезаря, перепрыгивая через две ступеньки, и, отстранив толстую повитуху, пытавшуюся преградить ему путь, бросился к кровати, на которой лежала Элинор. Глаза ее были обведены темными кругами, она часто и тяжело дышала, держась исхудавшей рукой за живот.
 — Ненаглядная моя! — произнес он, склонясь над ней. — Папа Римский решил дело в нашу пользу. Наш ребенок не будет незаконнорожденным!
 — О, благодарение Богу! — прошептала она и выдавила из себя слабую улыбку. —Я всегда знала, что его святейшество не признает мои обеты нерушимыми! Благодарение святому Иуде, свершившему это чудо! А теперь уходи отсюда, дорогой! Я не в силах больше терпеть эти муки и сейчас начну кричать! Иди же! О-о-о!
 Симона охватил страх, какого он никогда еще не ведал. Он выбежал из комнаты и понесся вниз по лестнице с такой скоростью, будто за ним гнался сам нечистый. Но ни стук его шпор по каменным ступеням, ни толстые стены не могли заглушить пронзительных воплей роженицы.
 Затворившись в замковой библиотеке, он дрожащей рукой налил в высокий кубок гасконского вина и потягивал его, не в силах заставить себя подняться наверх и спросить о том, как протекают роды. Так прошло несколько томительных часов. За это время Симон успел не меньше тысячи раз повторить слова всех известных ему молитв. Наконец поздним вечером дверь в библиотеку отворилась. На пороге со свечой в руках стояла улыбающаяся Бетти.
 — Поздравляю вас с сыном, милорд граф! Через несколько секунд он затаив дыхание любовался своей ненаглядной Элинор, которая покоилась на их громадной кровати, прижимая к себе завернутого в тонкие пеленки крошечного темноголового младенца.
 Она устало улыбнулась и негромко проговорила:
 — Мы назовем его Генрихом в честь моего брата, благодаря которому малютка появился на свет в законном браке.
 Симон криво улыбнулся и осуждающе покачал головой. Ради своей жены и этого младенца он проделал сотни миль пути, клянчил деньги у епископа Линкольнского и евреев-ростовщиков, уговаривал баронов, подкупал Папский совет в Риме. А Элинор питает благодарность лишь к своему непостоянному и пустоголовому брату, который отнесся к их тайному браку как к возможности лишний раз позабавиться и подразнить Совет! Эти мысли вихрем пронеслись у него в голове, однако вслух он произнес:
 — Да, мы назовем его Генрихом в честь его прадеда, великого короля Генриха II Плантагенета. А зато второй мой сын будет назван Симоном.
 — Де Монтфорт, да как у тебя язык повернулся сказать мне такое? — плача и смеясь, воскликнула Элинор. — Я чуть жива после родовых мук, нашему малютке нет и часа отроду, а ты уже говоришь о следующем ребенке!

 36

 Через месяц после родов Элинор и Симон снова стали ночевать в общей спальне, оставляя маленького Генриха на попечение Бетти.
 Та обратила всю свою нерастраченную нежность на этого крепкого, пухлого младенца с кудрявыми темными волосами и черными глазенками.
 Роды изменили Элинор не только внешне — талия ее снова стала стройной, а кожа утратила появившийся во время беременности желтоватый оттенок, — но и внутренне. Она все более страстно привязывалась к Симону, и теперь ему уже нетребовалось перед любовным актом возбуждать ее многочасовыми ласками. Она готова была отдаться ему по первому зову, в любое время дня и ночи, она могла делить с ним ложе по нескольку раз в день, и порой они в самые неурочные часы рука об руку поднимались в свою башню, вход в которую был строжайше воспрещен всем слугам замка Кенилворт.
 Иногда, если Симон отлучался по делам в близлежащие деревни или подолгу занимался учениями с воинами своего разросшегося гарнизона, Элинор прикасалась к его вещам, подносила к лицу его одежду, и сердце ее начинало неистово колотиться при мысли о восхитительных безумствах, которые они вместе совершат на своем широком ложе в башне Цезаря. Порой, представляя себе те ласки, которые они станут расточать друг другу, она не могла сдержать стоны, рвавшиеся из ее груди.
 Кенилворт и прилегавшие к нему угодья благодаря неустанным трудам и заботам Элинор и Симона стал приносить значительный доход. Сюда со всех концов Англии стекались воины, желавшие вступить в гарнизон Симона, странники и пилигримы, торговцы и менялы.
 Благодаря им хозяева Кенилворта, не покидая своего поместья, были хорошо осведомлены обо всем, что творилось в стране.
 Симона не на шутку обеспокоили слухи, дошедшие до него в последние дни мая и в начале июня и гласившие, что король распустил свой Совет и назначил новый, состоявший исключительно из родственников королевы, которых, как было известно де Монтфорту, держал в руках епископ Винчестерский. Королева в скором времени должна была разрешиться от бремени, и Генрих решил по этому случаю обложить своих баронов неслыханно высоким налогом. Те втайне запасались оружием.
 Симон решил воззвать к здравому смыслу Генриха и указать ему на опасность, которой тот себя подвергает, следуя советам своего окружения. В Лондоне, куда он направился со всей возможной поспешностью, его неприятно поразила царившая на улицах вражда к монаршей чете, грубая брань горожан в адрес короля и королевы.
 Генрих был обрадован прибытием де Монтфорта и, не дав тому опомниться, повлек его к Тауэру, чтобы похвастаться новыми пристройками к этому мрачному зданию. Зная страсть его величества к архитектуре, Симон терпеливо выслушал его разглагольствования и, лишь когда Генрих исчерпал эту тему, перевел разговор в более серьезное русло.
 — Сир, бароны не согласятся выплатить вам ту сумму, которую вы от них требуете, мне стало известно, что они вооружаются и готовы выступить против вас со своими войсками. Подумайте, чем это вам грозит.
 — Но мне нужны деньги, де Монтфорт!
 — Если в стране разразится междоусобная война, вам придется тяжко, сир! Избежать поражения в ней, а возможно, и предотвратить ее вам удастся лишь в том случае, если вы восстановите Губерта де Бурга в должности юстициария. Тогда население Пяти портов и многие бароны снова станут на вашу сторону.
 — Это прекрасная мысль, Симон! Оставайтесь со мной! Мне, право, нужны ваши мудрые советы!
 — Ваше величество, помните ли вы, какой благополучной была наша страна при де Бурге и Маршале во главе ваших войск?
 Генрих покорно кивнул. Однако Симон ни минуты не сомневался, что после разговоров с Винчестером или кем-нибудь из членов нового Совета монарх снова в который уже раз изменит свое мнение. Однако он продолжал развивать свои планы о выходе страны из стоявших перед ней трудностей:
 — Объявите полное помилование де Бургу, сир, и назначьте брата Уильяма Маршала лордом-маршалом Англии. Вы неизменно находитесь в стесненных обстоятельствах, а между тем ваш лорд-казначей купается в деньгах. Этот скромный служитель Церкви получает от своих приходов не менее пятнадцати тысяч марок в год. Эти деньги должны поступать в вашу казну, а не наполнять его сундуки.
 — Вы говорите — пятнадцать тысяч?! — изумился король. — Хорошо, я спрошу об этом Винчестера.
 Симон тяжело вздохнул, осознав, что его поездка в Лондон и разговор с королем были пустой тратой времени. Монарх был не более чем игрушкой в руках Питера де Роша.
 Подъезжая к Кенилворту, Симон сквозь ветви плакучей ивы разглядел легкую лодку, которая качалась у берега широкого замкового рва. Он спешился, велев оруженосцу отвести его жеребца в конюшню, крадучись подошел к миниатюрному суденышку и слегка качнул его.
 — О черт! — выругалась задремавшая на дне лодки Элинор.
 — Ты ошиблась, дорогая! Это всего лишь дракон! — И он одним прыжком оказался на борту лодки.
 — Что ты делаешь?! Мы же сейчас перевернемся!
 — Не бойся, дорогая! Ведь я с тобой! — Он сжал ее в объятиях, лодка качнулась, зачерпнула бортом воду, и через секунду граф и графиня Лестер уже барахтались в глубоком рву.
 Хохоча во все горло, Симон подхватил Элинор на руки и выбрался на крутой берег. Он сорвал с себя и с нее мокрую одежду и, покрывая ее влажное тело горячими поцелуями, овладел ею прямо на берегу, с неистовой страстью дикаря, до глубины души потрясшей Элинор.
 — О, Сим! — шептала она, не разжимая объятий. — А что, если нас кто-нибудь видел с вершины одной из башен?
 — Надеюсь, у них хватило деликатности отвернуться. Хотя сам я, признаться, ни за что не лишил бы себя такого упоительного зрелища.
 — О, как ты можешь так говорить? — краснея, потупилась она.
 — Полно тебе, дорогая! Мы не совершили никакого преступления, ведь даже сам Папа Римский благословил нас с тобой на это занятие!
 — Боже, ты просто невыносим! — восклицала она, пока он нес ее, обернутую в мокрое тряпье, мимо обомлевших от такого зрелища замковых стражей.
 — Но ведь ты прекрасно знала, что выходишь замуж за Дракона! — хохотал он, поднимаясь по ступеням лестницы в башню Цезаря.
 — Да ты просто варвар! Приехать из Лондона с пустыми руками, а едва встретив меня, оставить без одежды!
 — Как это — с пустыми руками? Разве я только что не одарил тебя своими ласками? Но я вижу, тебе этого мало? — Элинор тихонько рассмеялась. — Что ж, продолжим! — Он открыл дверь спальни и исчез за ней вместе со своей ношей.

 37

 В начале июля граф и графиня Лестер были оповещены о том, что Бог даровал Англии наследника престола, которого решено было наречь Эдуардом.
 Симон приобрел в подарок для новорожденного двух чистокровных пони, которых он решил отправить в Виндзор с сэром РикарДом де Бургом. Элинор втайне от мужа заказала у золотых дел мастера чашу из серебра, инкрустированную изумрудами, которые так любил ее брат Генрих. Однако утаить это от Симона ей не удалось. Он увидел чашу на столе в комнате сэра Рикарда, и рыцарь, не ведая о том, что выдает тайну своей госпожи, поведал ему о происхождении и назначении этого драгоценного дара.
 — Если ты думаешь, что твой подарок достанется маленькому Эдуарду, то мне придется тебя разочаровать! — грозно пророкотал он. — Мало того что ты без счета тратишь наши деньги, ты еще и выставляешь нас обоих на посмешище! Генрих немедленно приберет эту чашу к рукам и посмеется над твоим искренним порывом!
 — Как ты смеешь чернить моего брата такими вздорными обвинениями?! — вспылила Элинор, воинственно вскидывая голову.
 — Мне незачем брать на себя труд чернить его. Он сам прекрасно в этом преуспевает.
 — Боюсь, — зло сверкнув глазами, парировала Элинор, — мы с братом оба выбрали себе неудачных спутников жизни.
 — Еще бы! Ведь ты вышла за сорокалетнего мужчину, когда тебе сровнялось всего девять лет!
 — Я предпочла бы до сих пор состоять в этом браке!
 — Элинор, предупреждаю тебя…
 — Ах, Симон, давай не будем ссориться, — взмолилась она. — Ведь у меня может пропасть молоко. Пока Бетти найдет для нашего Генриха хорошую кормилицу…
 — К чему тебе торопиться с этим?
 — Но ведь мы скоро поедем в Лондон!
 — Элинор, запомни раз и навсегда: мужчина в этом доме я и мне решать, куда и когда мы поедем. Нам с тобой нечего делать в Лондоне!
 — Но нас пригласили…
 — Я повторяю: нам там нечего делать!
 Элинор испытала все средства воздействия на мужа: она ссорилась с ним, пыталась улестить его, осыпала его то упреками, то нежнейшими ласками, однако он оставался непреклонен. Лишь когда нарочный доставил им личное послание Генриха, гласившее, что граф Лестер назначен одним из девятерых крестных юного принца, решимость его поколебалась.
 В том, что остальные восемь крестных отцов Эдуарда были его заклятыми врагами, Симон видел недобрый для себя знак. Но отказаться от столь лестного предложения было бы неслыханным нарушением этикета. Монарх предлагал Симону и Элинор от имени Питера де Роша остановиться на время пребывания в столице в епископском особняке.
 — Я не хотел бы жить в доме Винчестера, — сказал Симон, входя в комнату Элинор, где Бренда расчесывала густые волосы своей госпожи. — Мне претит быть хоть чем-то обязанным этому негодяю!
 Бренда охнула, выронила расческу и, пробормотав слова извинения, опрометью бросилась вон из комнаты.
 — Вот видишь, как ты перепугал бедняжку своим непочтительным отзывом о его высокопреосвященстве! — упрекнула мужа Элинор.
 — Напугал? Эту вертихвостку? Да она просто воспользовалась предлогом, чтобы увильнуть от своих обязанностей!
 — Почему ты так ненавидишь Винчестера? Что он тебе сделал? Я, по правде говоря, очень рада его предложению. Мне претит жить в Виндзоре, где поселились де Лусиньяны и родственники Красавицы!
 — Мы могли бы воспользоваться гостеприимством моего друга Роберта, епископа Линкольнского.
 — Как тебе угодно, дорогой, — промурлыкала Элинор, глядя на себя в зеркало. Она была довольна, что едет в Лондон, и ей было безразлично, в доме кого из епископов они расположатся на время торжеств.
 Спустившись с лестницы, Симон застал у перил жалобно всхлипывавшую Бренду.
 — Милорд, заклинаю вас, оставьте меня в Кенилворте, я не хочу жить в доме милорда епископа Винчестерского.
 Симон с любопытством взглянул на камеристку:
 — В чем дело? Почему ты дрожишь?
 Бренда ухватила его за рукав и повлекла в пустую оружейную комнату, где поведала обо всем, что связывало ее с Питером де Рошем.
 — Тебе нечего бояться, дитя мое! Графиня Лестер возьмет с собой в Лондон другую камеристку, — сказал он девушке, выходя вместе с ней из оружейной. С площадки лестницы за ними внимательно наблюдала Элинор.
 Поднимаясь на башню Цезаря, Симон раздумывал о словах Бренды. Выходит, подозрения сэра Рикарда полностью подтвердились! Де Монтфорт решил принять любезное приглашение Винчестера. Это даст ему возможность разузнать как можно больше о тайных интригах его высокопреосвященства.
 При виде Элинор он улыбнулся и протянул руку к ее груди.
 — Не трогай меня! Как ты смеешь?! После того, как миловался с этой…
 — С какой? — оторопело спросил Симон. — А-а-а, ты видела меня с Брендой! Да ты никак ревнуешь? — И он расхохотался.
 — Ревновать тебя к этой подстилке, которая побывала под всеми слугами и воинами Виндзора, Одигема и Кенилворта? Уж не спятил ли ты?! Просто в следующий раз, когда твой уд станет выпрыгивать из панталон, выбирай места поукромнее. По-моему, тебе совершенно незачем заваливать служанок чуть ли не на глазах у всей челяди!
 — Ну успокойся же, Элинор! Я не взглянул бы и на первых придворных красавиц, ведь у меня есть ты! Девчонка умоляла меня оставить ее здесь. Она не хочет ехать в Лондон. И я согласился, сказав ей, что ты возьмешь с собой другую служанку. Прости, что вмешался не в свое дело, но ведь ты не будешь против? Бог с ней. У нее наверняка какой-нибудь душещипательный роман. Как и у меня. С тобой! —Элинор улыбнулась ему счастливой улыбкой. — Только, если хочешь соблазнить меня, не надевай это красное платье. Оно тебя полнит!
 — Ох, Симон! Дело не в платье! — всхлипнула Элинор.
 — А в чем же? Да что это с тобой?
 — Мне кажется, я снова беременна.
 Он расхохотался и не удержался, чтобы не поддразнить ее:
 — Ты обеспокоена, что все узнают — мы с тобой иногда предаемся любовным играм?
 — Ах, да как же ты не понимаешь! Ведь мы женаты всего полгода, а я ношу уже второго ребенка! Это все ты виноват!
 — Я? Да неужто? Вспомни-ка хорошенько, в ту ночь, когда ты засунула палец в мой…
 — Сим! Прошу тебя! — взмолилась Элинор, густо покраснев.
 Он поцеловал ее в щеку:
 — Неужто ты не рада? Или мои сыновья, по-твоему, недостаточно красивы?
 — О, что ты! — Лицо Элинор озарила мягкая улыбка. Ее сердце преисполнилось нежности к спавшему в детской малышу и к его еще не рожденному брату.

 38

 Вид Лондона неприятно поразил Элинор. Улицы его были узки и грязны, ветхие дома походили на расшатавшиеся зубы во рту древней старухи. Как все это было непохоже на их чистый, зеленый Кенилворт! Однако жители столицы, как оказалось, хорошо знали Симона и при виде Бога войны издавали приветственные крики. Мужчины с поклонами снимали засаленные шапки, женщины радостно улыбались и махали руками. Элинор было лестно, что ее муж пользуется таким почетом среди простых лондонцев.
 Дом епископа Винчестерского, куда они вскоре прибыли в сопровождении многочисленных слуг и воинов, оказался каменным сооружением огромных размеров. Полы в комнатах и коридорах были устланы коврами, вдоль стен стояла дорогая резная мебель. Чувствовалось, что на обустройство этого дворца хозяин не пожалел ни сил, ни денег.
 Вечером графу Лестеру нанес визит живший на этой же улице епископ Линкольнский. Во время беседы двух мужчин Элинор хранила благоразумное молчание, и ей удалось узнать многое, о чем она прежде даже не подозревала.
 Линкольн уведомил Симона, что принц Ричард не намерен присутствовать на крестинах племянника, поскольку предпочитает оставаться в своем новом владении Пуату. По мнению епископа, Ричард вынашивал планы овладения Римским престолом и не желал покидать континент.
 Собеседники с презрением клеймили жадность принца, ставшую притчей во языцех, и Симон, досадливо поморщившись, сказал его высокопреосвященству:
 — Он получает доходы не только со своих владений, но и с земель Маршала, но однако же не погнушался принять от меня денежное подношение, когда я уговаривал его признать мой брак. Вот куда пошла значительная часть денег, которыми вы меня ссудили!
 Элинор сидела как на иголках, борясь с желанием встать на защиту брата. Но тут речь зашла о короле.
 — Мне удалось узнать, что он ведет переговоры о возложении сицилийской короны на голову своего сына Эдуарда, — сказал епископ.
 Терпение и выдержка изменили Элинор. Она знала, что муж ее сестры Изабеллы, Фредерик, не только император Германии, но и король Сицилии.
 — Генрих ведет переговоры с Фредериком, потому что Бог не дал им с Изабеллой детей? — наивно спросила она.
 — Нет, — кашлянув, ответил епископ. — С Папой.
 — А какое же отношение может иметь его святейшество к сицилийскому королевству?
 — Он обещал это королевство Генриху Плантагенету в обмен на его военную помощь.
 Горько усмехнувшись, Симон возразил:
 — Ну какой прок в военных расходах от самого Генриха? Вся их тяжесть снова ляжет на плечи баронов!
 Элинор, извинившись, вышла из-за стола. Ей хотелось в одиночестве обдумать услышанное, а главное, решить для себя вопрос, имеет ли она право выслушивать подобные обвинения в адрес своих братьев? Ведь в каждом слове епископа Линкольнского и Симона сквозила измена! Она едва успела притворить за собой дверь, как к беседовавшим присоединился новый гость. Элинор узнала голос сэра Рикарда и облегченно вздохнула. Уж он-то не позволит чернить имя своего монарха! Но первые же его слова привели ее в ужас.
 — Граф, я так надеялся, что вы не поддадитесь на уловку Винчестера и останетесь в Кенилворте! — сокрушенно проговорил он. — Ведь де Рош заманил вас в ловушку.
 — Я подозревал это! — ответил Симон.
 — Ему без труда удалось настроить короля против вас. Генрих поделился с ним вашими планами о возвращении из ссылки дяди Губерта и назначении Ричарда Маршала юстициарием Англии. Ну, до дяди-то им не добраться, а вот Ричард Маршал был сослан в Ирландию и там обезглавлен. Боюсь, что его величество отправит вас в ссылку, и хорошо, если дело ограничится только этим!
 — Что он вменяет мне в вину?
 — Винчестеру ничего не стоило убедить его, что вы, взяв в пример Генриха II, добились брака с принцессой Элинор с целью захвата английского трона.
 Элинор внезапно почувствовала, что внутри у нее что-то оборвалось. Глотая слезы, она бесшумно поднялась по лестнице в свою комнату. Голова ее кружилась, мысли путались. Так вот, оказывается, каков он, ее любимый супруг! Он домогался ее лишь ради того, чтобы войти в королевскую семью, получить права на трон! Как же слепа она была все это время! Ей захотелось немедленно поехать в Виндзорский дворец к Генриху, чтобы пожаловаться на все свои беды. Он один на всем свете любил ее искренне и непритворно!
 Она принялась торопливо выбирать шаль, чтобы защититься от ночной прохлады. Внезапно в дверь постучали, и на пороге появился Симон.
 — Элинор, я ненадолго отлучусь. Мне надо повидать короля, чтобы предотвратить нависшую над нами угрозу.
 — Я поеду с вами, — не поднимая глаз, ответила она.
 — Элинор, об этом не может быть и речи! Ты не понимаешь, чем это может обернуться!
 —Я все прекрасно понимаю! И ты… и вы не запретите мне увидеться с братом! Он любит меня ради меня самой! Не то что вы! Вы! Вы добивались моей руки лишь ради тех выгод, которые сулил вам этот брак! И как только это не пришло мне в голову?!
 — Элинор, опомнись! Ты горько пожалеешь о своих словах!
 — Это вы пожалеете о своих поступках!
 — Хорошо же, едем! Я хотел уберечь тебя от горькой правды, но теперь вижу, что для тебя будет лучше узнать обо всем из первых уст!
 Они вошли во дворец и, миновав несколько коридоров, оказались у дверей большого зала. Слуги и стража почтительно пропускали всюду принцессу и ее мужа. Генрих явно не ожидал, что они явятся сюда, и не отдал распоряжений об их задержании.
 Король сидел за ужином в компании узкого круга своих приближенных. При виде Симона и Элинор, вошедших в зал и остановившихся у порога, лицо его перекосилось, как от зубной боли.
 — Вы не смеете являться сюда, как к себе домой! — взвизгнул опомнившийся первым епископ Винчестерский. — Вы оба отлучены отпричастия!
 — Кем? — приподняв бровь, осведомился Симон.
 — Мной!
 — На каком основании?
 — На основании того, что вы соблазнили принцессу Элинор и самовольно, без одобрения Королевского совета и монаршего соизволения, вступили с ней в тайный брак!
 — Ведь вы сами организовали наше венчание в дворцовой церкви! — с упреком обратился Симон к королю.
 — Вы лжете! — не моргнув глазом заявил Генрих. Чувствуя поддержку всех сидевших за столом, он приосанился и гордо вскинул голову.
 — Генрих! — не веря своим ушам, воскликнула Элинор. — Я всегда любила тебя, всегда защищала тебя от всех нападок и обвинений. Брат! Ты подло предал меня!
 — Прелюбодеи! — презрительно бросила наслаждавшаяся этой сценой Красавица.
 Элинор поняла, что должна немедленно увести Симона из Виндзорского дворца, чтобы помешать ему рассечь надвое епископа или самого короля. Она видела, как его рука инстинктивно потянулась к рукоятке меча. Симон не сомневался, что останься его Элинор среди этих людей, она неминуемо в течение ближайшего же часа попадет в застенок. Обнявшись, супруги вышли из зала и вскоре оказались за дворцовой оградой. Там их ожидал сэр Рикард де Бург.
 — Благодарение Богу, они не задержали вас! Спасайтесь, милорд и миледи! Дом епископа Винчестерского оцеплен королевской стражей, а у всех городских ворот дежурят лучники и алебардисты. Им приказано арестовать вас и отправить в Тауэр.
 — Спасибо вам, сэр Рикард! — спокойно произнес де Монтфорт. — Прошу вас, разместите наших слуг и воинов в доме епископа Линкольнского, а поутру отправляйтесь вместе с ними в Кенилворт. Я поручаю вашим заботам мои владения и нашего сына!
 — Куда вы направляетесь, милорд?
 — На континент.
 — Боже, — всхлипнула Элинор, — мой мальчик, мой Генрих…
 — …останется под присмотром Бетти, Евы и Марты и под защитой замковых стен и трех сотен воинов, — закончил за нее Симон.
 Граф и графиня Лестер не мешкая поскакали в гавань и отплыли на континент с первой же баркой.

 39

 В течение последних недель Элинор наслаждалась такой роскошью, какой она не ведала за всю свою жизнь. Она покачивалась в гамаке на широкой, залитой солнцем веранде, глядя на безоблачное ярко-синее небо и спокойное море. После своего бегства из Англии, высадившись в Бордо, они сразу же направились в Италию, где жила не только императрица Изабелла, старшая сестра Элинор, но и принц Ричард со своей супругой и малюткой-сыном. Муж принцессы Изабеллы владел не только Германской империей, но и южной Италией, а также Сицилией.
 Элинор, привыкшая вставать спозаранку и проводить свои дни в трудах и заботах, скучала от вынужденного безделья. Она тосковала по своему сыну, по родине, и душу ее непрестанно терзала мысль о коварстве Симона, женившегося на ней ради ее титула. Едва ступив на землю Италии, он предложил императору Фредерику свою помощь в военной кампании, которую тот вел на севере страны.
 Туда же направились и несколько десятков воинов, переправившихся на континент из Англии, чтобы быть подле своего господина, графа Лестера, которого все они боготворили. Элинор, изнемогая от жары, размышляла о том, как неразумно поступили Фредерик и принц Ричард, вверив свои армии под начало Симона. Ведь после окончания этой кампании значительная их часть, как это бывало всегда, примкнет к войску де Монтфорта. Да, он умел завоевывать сердца людей! Она тяжело вздохнула при мысли о том, что и сама стала жертвой его чар! Как глупо с ее стороны было поверить в искренность его любовных заверений! Теперь Элинор горько досадовала на себя, что поддалась на эту старую как мир уловку, но исправить содеянное было уже нельзя. Ей предстояло хранить верность Богу войны, рожать, вскармливать и воспитывать его детей, управлять его владениями, полностью утратив веру в его любовь. Что ж, таков, судя по всему, удел всех женщин! Утешая себя этими мыслями, она, однако, не могла не сожалеть о своих былых иллюзиях, утрата которых образовала в ее душе пустоту, которую ничто не могло заполнить.
 Вечером все три женщины собрались за столом в просторном обеденном зале. Две Изабеллы обсуждали подробности предстоящего крестового похода, который затевал Ричард. Элинор, погруженная в свои мысли, улавливала лишь отдельные слова из их разговора. Она любила обеих женщин, но ее не переставала удивлять их алчность. Они были богаты настолько, что могли позволить себе любую роскошь, не заботясь о расходах, и тем не менее жажда приобретательства заставляла их с нетерпением ожидать новых богатых трофеев, которые сулил этот поход. Элинор улыбнулась при мысли, что она не только самая бедная из всех троих, но и менее знатная, чем ее сестра и невестка. Одна носила титул императрицы, другая — герцогини, в то время как Элинор была всего лишь графиней. Тем временем женщины переменили предмет разговора.
 — Джоан Фландрская — моя близкая подруга, — сказала Изабелла Германская, выразительно взглянув на Элинор.
 — Джоан Фландрская? — переспросила та.
 — Ну да, первая жена Симона.
 — Ты ошибаешься, дорогая, я — первая и единственная его жена!
 — О, так ты ничего не знаешь! — И обе Изабеллы поспешили посвятить Элинор в подробности отношений Симона де Монтфорта с богатой вдовой. Элинор не проронила ни слова.
 Вдруг снаружи послышался топот копыт и звуки оживленных мужских голосов. Мужчины возвратились после военного похода на север Италии. В другое время Элинор непременно выбежала бы навстречу Симону, но теперь она осталась недвижима, как и обе Изабеллы, и стала молча ждать прихода супруга, брата и зятя.
 Когда они присоединились к женщинам за обеденным столом, Элинор приветствовала Симона, едва подняв глаза от тарелки. Она делала вид, что не замечает, с какой тревогой тот вглядывается в ее лицо, не принимала участия в разговоре и ничего не ела.
 — Элинор! Ты очень бледна. Как ты себя чувствуешь? — ласково спросил он.
 — Благодарю, я совершенно здорова.
 Через несколько минут она извинилась и, встав из-за стола, удалилась к себе.
 Симон не последовал за ней, а остался в обеденном зале. После ужина все перешли на открытую террасу, куда им подали кофе и прохладительные напитки. Когда все разошлись по своим комнатам, де Монтфорт не отказал себе в удовольствии выкупаться в море. Элинор слышала, как он шумно плескался неподалеку от берега.
 Он вошел к ней через балконную дверь. Морская вода каплями стекала с его смуглого тела.
 — Как жаль, что ты неважно себя чувствуешь! Я мечтал, что мы с тобой поплаваем вместе в теплых водах Адриатики!
 — Чтоб тебе утонуть!
 — Элинор, да что это с тобой? Чем я тебе не угодил на сей раз?
 — И ты еще спрашиваешь?! Теперь я точно знаю, что ты женился на мне ради моего происхождения, как до этого — на Джоан Фландрской ради ее денег! И не лги мне, что любишь меня! Я больше не верю тебе!
 — Элинор, ведь, когда я познакомился с Джоан, я еще не ведал о твоем существовании! Благодарение Богу, что мне посчастливилось избавиться от нее! Ведь я люблю тебя, люблю больше жизни! Ну как мне доказать тебе это, бесценная моя?
 Он сорвал простыню с ее обнаженного тела и накинулся на нее с такой свирепой жадностью, что Элинор не в силах была противостоять его натиску. Страсть Симона воспламенила ее дремавшие чувства, и не прошло и минуты, как она уже покрывала его мускулистое тело горячими поцелуями. Элинор охватила неведомая ей прежде жажда обладания, и она настояла на том, чтобы самой руководить ритмом их любовного акта, лежа поверх Симона. Когда их тела расслабились и Элинор опустила усталую голову со взмокшими, спутанными волосами на грудь Симона, она с надеждой спросила:
 — Сим, ты и вправду не любил эту Джоан?
 — Господь с тобой, дорогая! Она была и осталась безобразной, толстой старухой!
 — Поклянись!
 — Клянусь своей и твоей жизнью, здоровьем наших детей, я любил и люблю только тебя одну, Кэти! Между прочим, теперь моя очередь быть наверху!
 — О, жестокий! Ведь я не могу и пальцем пошевельнуть!
 — Меня это вполне устраивает!

 40

 Получив известие о том, что его брат Амори, участник предыдущего крестового похода, взят в плен султаном Египта, Симон де Монтфорт тотчас же решил примкнуть к Фредерику и Ричарду в затеваемой ими военной экспедиции. Элинор упросила мужа взять ее с собой в Аккру, откуда должны были выступить их войска.
 Погода благоприятствовала им, и после нескольких дней плавания по Средиземному морю их корабли встали на якорь в гавани Аккры. Город поразил Элинор роскошью дворцов и особняков, чистотой широких улиц и спокойным, неторопливым ритмом жизни. На каждом шагу им встречались конные и пешие рыцари-европейцы, одетые с вызывающей роскошью.
 Прибывших с подобающими почестями и истинным радушием приняли в замке Пилигримов — главной штаб-квартире ордена тамплиеров, рыцарей-храмовников.
 Симон должен был руководить боевыми действиями, а Фредерик пообещал ему позаботиться об освобождении Амори во время переговоров с султаном, с которым их некогда связывал мирный договор. Теперь, после нарушения властителем Египта условий этого соглашения, император решил потеснить его войска и вынудить снова пойти на мировую.
 Вскоре после выступления армии под предводительством Симона Ричард вернулся в Аккру, где активно занялся торговлей с иноземными купцами. Элинор не могла не признать, что обвинения в его адрес, высказанные некогда епископом Линкольнским, были вполне справедливы. Похоже, его не интересовало ничто, кроме наживы. Элинор не удивилась бы, узнай она, что он поддерживает торговые сношения с их врагами. Со свойственной ей прямотой она упрекнула брата в попрании их общих интересов.
 — Каждый должен делать свое дело! — назидательно промолвил Ричард ей в ответ. —Симон сражается с неверными, я же добываю деньги. Ведь война — это всегда большие расходы.
 — По-моему, все, что ты выручаешь, идет во благо лишь тебе одному! — парировала Элинор. — И еще мне кажется, что Фредерик меньше всего на свете думает об освобождении брата Симона!
 — В этом ты права, дорогая сестра. Фредерик весьма практичен, и главным для него сейчас является возобновление мирного договора с султаном. А что до Амори, то это дело второстепенное. Он займется им, когда уладит прочие дела с Селимом.
 Услышанное потрясло Элинор. Она с беспощадной отчетливостью осознала, что брат и зять готовы принести интересы Симона в жертву своей алчности и своим далеко идущим планам. Пока он сражается с войсками Селима, рискуя своей жизнью, они набивают свои кошельки и выторговывают выгодные условия сделки с неприятелем.
 Решение пришло к ней внезапно, и она тут же взялась за перо, адресовав свое послание Селиму, султану Египетскому. В нескольких строках она просила властителя Египта принять ее, Элинор, принцессу Английскую, для переговоров о судьбе Мори де Монтфорта. Элинор отправила письмо с нарочным в Аскалон. Через неделю был получен ответ, в котором султан приглашал ее в свой Византийский дворец на побережье Средиземного моря.
 Элинор не составило труда отправиться к султану втайне от Фредерика и Ричарда: те были слишком поглощены своими делами, чтобы следить за ней. Но Симон имел свое доверенное лицо в замке Пилигримов, и ему стало известно о намерениях Элинор, едва она выехала за пределы Аккры. Путь его также лежал в Аскалон, ибо Фредерик, не дождавшись обещанного приезда султана Селима в Яффу, решил послать в логово врага неустрашимого Бога войны.

 41

 Чернокожие прислужники, чья одежда состояла из одних лишь набедренных повязок, провели Элинор и сопровождавших ее десятерых воинов и двоих камеристок в недра роскошного беломраморного дворца султана Селима. Элинор с любопытством оглядывала высокие стены комнат, которые, отделяясь одна от другой резными арками, составляли причудливые лабиринты.
 Когда они свернули в очередной просторный зал, ей почудилось, что шаги за ее спиной стали тише. Она оглянулась и, обнаружив, что все десятеро воинов бесследно исчезли, обратилась с недоуменным вопросом к одному из своих проводников. Тот лишь пожал плечами, знаками показав, что не понимает ее. Вскоре Элинор осталась одна в прямоугольной комнате, одна из дверей которой выходила в сад, прямо к небольшому бассейну с хрустально-чистой водой. Сзади нее кто-то негромко кашлянул. Она оглянулась и обнаружила, что следом за ней в комнату бесшумно скользнул высокий араб в шароварах, с белоснежным тюрбаном на голове. — Меня зовут Фаид, — с поклоном произнес он. — Я готов исполнить все ваши желания!
 Элинор поразил его неестественно тонкий голос. Она слегка приподняла брови и решительно заявила:
 — Я желаю немедленно видеть султана Селима!
 — Всему свое время, принцесса! У нас на Востоке не принято спешить!
 — Я рада, что вы знаете, кто я. Немедленно приведите сюда мой эскорт!
 — Ваши люди пользуются гостеприимством могущественного султана на мужской половине. Здесь же дозволено находиться одним лишь женщинам, — с поклоном ответил Фаид.
 — Но чернокожие слуги…
 — Они не мужчины, ваше высочество. Это евнухи. Располагайтесь поудобнее, принцесса. Ваши служанки занимают соседнюю комнату. Султан примет вас завтра поутру.
 — Я не собираюсь ночевать здесь.
 — Как вам будет угодно. Но в таком случае вам не удастся увидеться с могущественным султаном.
 — Почему?!
 — Он занят, принцесса, и не освободится до самого утра! Не отвергайте нашего гостеприимства. Вы можете поплавать в бассейне, а я пока позабочусь об угощении для вас!
 Элинор нехотя кивнула и, стоило ему удалиться, вышла в сад. Она изнемогала от жары, одежда прилипала к телу. После недолгого размышления она вернулась в комнату, сняла с себя платье и нижнюю рубаху, чулки и подвязки и с разбега нырнула в прохладную воду выложенного мраморными плитами бассейна.
 Пока она плавала и нежилась в прозрачной воде, из занавешенного окна в башне дворца за каждым ее движением наблюдал султан Селим. Он никогда еще не видел такой миниатюрной, такой пропорционально сложенной женщины. Он предвкушал удовольствие от ее объятий и плотоядно облизывал свои тонкие губы. Султан знал, что скоро к нему должен был прибыть Симон де Монтфорт для переговоров о возобновлении мирного соглашения с императором Германии. Его нисколько не удивило, что в обмен на дарование свободы его родному брату Бог войны предложил властителю Египта насладиться ласками его жены. Ведь это был один из самых распространенных обычаев Востока, почему бы христианам не перенять его?
 Элинор вышла из воды и завернулась в мягкое турецкое полотенце. Дверь ее комнаты бесшумно отворилась, и Фаид с широкой улыбкой предложил ей всевозможные сласти и прохладительные напитки, которыми был щедро уставлен принесенный им золотой поднос.
 — Примите это угощение, принцесса! Когда вы насытитесь и отдохнете, султан Селим примет вас!
 — Я буду готова через минуту!
 Элинор жестом велела ему удалиться, быстро надела свой торжественно-строгий наряд белозеленых тонов и приоткрыла дверь.
 Следуя за Фаидом по бесчисленным коридорам, она призывала на помощь всю решимость, чтобы суметь добиться своего от коварного султана. Элинор помнила наставления покойного Уильяма Маршала о том, что говорить с противником всегда следует с позиций силы. Она пыталась представить себе, сколькими людьми будет окружен властитель Египта. Наверняка в его приемной окажется множество советников, слуг, писцов… Каково же было ее удивление, когда Фаид с поклоном ввел ее в большую квадратную комнату, посреди которой на шелковой подушке восседал сухонький пожилой араб со смуглой кожей и ястребиным носом. Кроме него, в комнате не было ни души.
 При виде Элинор он проворно вскочил на ноги и подошел к ней. Она протянула ему руку, как равная равному, но тот, жадно вглядываясь в ее лицо, молча схватил ее за талию и потащил к низкому дивану, стоявшему у стены.
 — Что вы делаете?! Я — Элинор, принцесса Английская.
 — Я знаю, кто вы. Вы — Бесценное Сокровище Короля.
 Элинор слегка опешила от этих слов. Она не ожидала, что султану Египта может быть известно прозвище, данное ей покойным отцом. Интересно, что еще он о ней знает? Возможно, его слуха достигли сплетни о ее мнимой распущенности, и поэтому он позволяет себе так вести себя с ней.
 — Вы, очевидно, не поняли, зачем я здесь, — сдерживая гнев, проговорила она и села на диван. — Я намерена договориться с вами об интересующем меня деле.
 — Женщина может предложить только одно. И я готов принять от вас предложение такого рода.
 — Вы заблуждаетесь на мой счет! Я ехала сюда с намерением договориться о торговле между нашими странами, а вы отнеслись ко мне как к беспутной женщине!
 — Такие вопросы не женского ума дело. Обо всем этом я поговорю нынче вечером с вашим мужем.
 — Мой муж будет здесь вечером? — Элинор побледнела от страха. Она гораздо больше боялась гнева Симона, чем домогательств этого противного старика.
 — Не пытайтесь делать вид, что не знали об этом! — усмехнулся Селим. — Он ведь решил послать вас ко мне в качестве подарка за освобождение его брата. Не так ли?
 — Боже! Вы не в своем уме! Чтобы граф Лестер стал делить свою жену с кем-то другим? Да он убьет и меня и вас, если узнает о ваших бесчестных намерениях!
 — Меня восхищает страсть, которая звучит в ваших словах. Тем больших наслаждений я жду от ваших объятий. Однако не будем торопиться. Всему свое время. — Он протянул цепкую руку и, ухватив Элинор за ворот платья, разорвал его до самого лифа. Элинор смотрела на него полными ужаса глазами. Но, прежде чем она вновь обрела ясность мысли, Селим направился к двери и с поклоном удалился. В комнату вошел Фаид. Он протянул Элинор белое шелковое одеяние прямого покроя. Ей не оставалось ничего другого, кроме как принять его из рук прислужника.

 42

 Султан решил, что займется Элинор позднее, когда она, отведав зелья, приготовленного по рецепту Фаида, станет податливой. Пока же он велел отвести принцессу в ее комнату. Отдав должное слезам, Элинор решила освежить свое изнемогавшее от жары тело в бассейне. Ей хотелось также смыть с себя следы прикосновений омерзительного Селима.
 Мыслями властителя Египта всецело овладел близившийся визит графа Лестера. Султан связывал с ним большие надежды. Он был заинтересован в возобновлении договора с императором Германии еще больше, нежели сам Фредерик, рассчитывая, что с помощью войск могущественного союзника сможет оградить свою страну от участившихся нападений турок.
 Вскоре де Монтфорт явился во дворец в сопровождении слуг и воинов. Султан проводил его в просторные покои на верхнем этаже одной из башен. Выглянув в окно, Симон не поверил своим глазам: внизу, в мраморном бассейне, наполненном прозрачной водой, плавала его Элинор! Руки де Монфторта сжались в кулаки. Он едва сдерживался, чтобы не снести голову Селима своим могучим кулаком. Однако дело, по которому он прибыл, требовало осмотрительности и осторожности.
 Симон не торопился приступать к переговорам и делал вид, что не рад встрече с братом, сидевшим за столом между ним и Селимом. Его тактика озадачила Селима. Однако султан был бы удивлен гораздо меньше, знай он, что оруженосец Монтфорта, Гай, подсыпал ему в питье снотворный порошок и посланник германского императора терпеливо ждет, когда зелье начнет действовать.
 Вскоре султан начал то и дело потирать глаза и терять нить непринужденной беседы, в которую вовлек его де Монтфорт. Он с бессмысленной улыбкой кивал в ответ на все вопросы своего собеседника и без возражений подписал пергамент, который тот ему протянул.
 Не прошло и нескольких секунд, как дворец наполнился воинственными криками турок, в считанные секунды обезоруживших тех из стражников, кто не успел обратиться в бегство.
 Дверь комнаты, где была заключена Элинор, с треском упала с петель, и все помещение сразу же заполнилось едким дымом. Огромный турок с лицом, закутанным черным шарфом, схватил ее на руки, перекинул через плечо и бросился бежать по коридорам дворца. Тщетно пыталась обезумевшая от ужаса Элинор вырваться из его железных объятий. Выбежав из дворца, великан положил ее поперек седла огромного вороного коня, на котором восседал еще один из нападавших, чье лицо было также скрыто черным шарфом.
 — Клянусь бородой Пророка! — раздался вдруг у нее над головой насмешливый голос Ричарда. — Симон выпорет тебя за твое своеволие. И будет совершенно прав!
 Убедившись, что повреждения, причиненные его людьми убранству дворца, сделали его непригодным для проживания, Симон снова направился в обеденный зал, где властитель Египта мирно спал, положив голову на стол. Раздев султана донага, Монтфорт решил былооскопить его, чтобы отомстить за надругательство над Элинор, но, сделав надрез на мошонке властителя Египта, он устыдился своего намерения и спрятал кинжал в ножны. Он не мог воспользоваться беззащитностью врага. Довольно с него и шрама, который останется, когда рана заживет. Он сорвал массивную золотую цепь с тощей шеи Селима и стремительно покинул дворец. Отряд воинов, снова превратившихся из турок в европейцев, ждал его у ворот.
 Элинор постепенно приходила в себя от пережитого, наслаждаясь тишиной и покоем в уютных, светлых апартаментах замка тамплиеров в Яффе. Она раскаивалась в своем опрометчивом поступке и готовилась к нелегкому разговору с Симоном. Однако он еще ни разу не зашел в отведенные ей комнаты. Наконец она оправилась настолько, что смогла спуститься вниз, в большую обеденную залу, готовясь противостоять той буре гнева, которую обрушит на нее супруг в присутствии Фредерика, Ричарда и Амори.
 В большом холле к ней подошел де Монтфорт-старший. Склонившись над ее рукой, он галантно произнес:
 — Значит, вы и есть знаменитая принцесса Элинор?
 — Да. Ты попал в самую точку, — мрачно произнес Симон, подошедший к ней сзади. Она обернулась и похолодела, встретившись с его глазами, полными сдержанного гнева и презрения. Не удостоив ее ни единым словом, Симон отвесил общий поклон присутствующим и вышел из холла.
 «Ему тягостно само мое присутствие», — пронеслось в голове у Элинор. Она подошла к Ричарду и, указав глазами на женщину с лицом, закрытым густой вуалью, стоявшую у дальнего окна, осуждающе прошептала:
 — Как ты мог привести сюда свою наложницу?
 — Она вовсе не моя! — возмутился принц.
 Поздним вечером Симон без стука вошел в ее спальню и опустился на стул.
 — Как ты мог так унизить меня? — напустилась она на него. — Ты вел себя просто неприлично! Почему ты не представил меня своему брату?!
 — И ты осмеливаешься говорить о приличиях?! Это руководствуясь своими понятиями о них, ты плескалась нагишом в бассейне султана?!
 — Я хотела смыть со своего тела следы его прикосновений! Он… он хотел овладеть мной!
 — Ты вернешься в Италию, в Бриндизи, и будешь жить во дворце императора до самых родов. Фредерик, Ричард и Амори поплывут на корабле вместе с тобой и позаботятся о твоей безопасности.
 — А почему ты не едешь в Бриндизи? Ведь крестовый поход завершен!
 — По какому праву вы требуете от меня объяснений, мадам?
 — Я ваша жена!
 — Жаль, что вы забыли об этом, когда решили встретиться с султаном!
 — Черт возьми! Ведь пока вы сражались — Ричард наживал деньги, а Фредерик пытался вступить в переговоры с противником за вашей спиной. Я поняла, что, кроме меня одной, некому позаботиться об интересах де Монтфортов!
 — К вашему сведению, я отнюдь не дурак. Я заранее знал все о намерениях и действиях Фредерика, Ричарда, а также о ваших планах! Ведь я мужчина, а не петух на шесте вроде вашего братца Генриха!
 — Сим, прошу тебя…
 — Тамплиеры и жители Иерусалима просят императора назначить меня наместником в Палестине. Я обдумываю это предложение, но, что бы я ни решил, это будет мое решение, а не ваше. Понятно? Завтра утром вы отправитесь в Бриндизи. С вами поедет еще одна особа.
 — По-моему, я видела ее в холле. Она закрыла лицо вуалью. Ричард уверяет, что это не его наложница. Она что же, принадлежит твоему брату?
 — Нет, Элинор, — насмешливо проговорил Симон. — Она моя. Я вызволил ее из гарема султана Египта.
 — Не называй меня этим проклятым именем! Ты ведешь себя как твой кумир, Генрих II, — заводишь содержанку, ни от кого не таясь! — Она бросилась к нему и расцарапала его щеку.
 — Успокойтесь, миледи, — спокойно проговорил он, отводя ее руки от своего лица. — Избавьте меня от ваших истерик.

 43

 Элинор снова поселилась во дворце своей сестры Изабеллы на южном побережье Италии. Ее угнетала разлука с Симоном, их ссора, в которой теперь, по прошествии времени, она винила одну лишь себя. Погрузившись в мрачную апатию, она почти не выходила из своей комнаты, мало и неохотно ела и плохо спала по ночам. Под глазами ее залегли черные тени, она ослабела, и обе Изабеллы тревожились о ее здоровье. Она со дня на день ожидала начала родов.
 Однажды ночью Элинор очнулась от легкой дремоты, почувствовав прикосновение чьей-то теплой ладони к своей голове.
 — Дорогая! Я разбудил тебя!
 — О, Симон! Я уже не надеялась увидеть тебя. — Она прижалась лбом к его руке и сквозь слезы произнесла: — Прости меня! Я так виновата перед тобой!
 — Нет, дорогая! Это я был не прав! Я не смел вести себя с тобой так жестоко!
 — Сим, ты здесь, и это для меня самое главное! Прости мне мою вину и давай забудем обо всем, что произошло. Только не бросай меня больше, ладно?
 — Кэти, я не должен был отсылать тебя в Бриндизи. Я обрек нас обоих на жестокие муки!
 Он лег рядом с ней на кровать и гладил ее по голове, пока она не заснула счастливым, безмятежным сном, положив голову ему на грудь.
 Через три часа Элинор проснулась и с криком схватилась руками за живот. У нее начались роды.
 Неустрашимый Симон зажал уши руками и спасся бегством. Он долго бродил по берегу моря, а когда отважился заглянуть во дворец, ему сообщили, что Элинор благополучно разрешилась от бремени здоровым мальчиком.
 Все те несколько недель, пока Элинор поправлялась после родов, Симон почти неотлучно находился в комнате, которую она делила с маленьким Симом. Он был терпелив, ласков и нежен с ними обоими, он старался предупредить малейшие желания Элинор. Его заботливость согревала ее, словно лучи жаркого июньского солнца. Но, какими бы доверительными ни были их отношения в эти дни, Элинор не решалась спросить его о том месте, которое занимала в его жизни особа под вуалью.
 Однажды до слуха Элинор, укачивавшей маленького Сима, донеслись гневные раскаты голоса де Монтфорта. Она передала ребенка служанке и опрометью бросилась вниз, предчувствуя недоброе. Симон размахивал листом пергамента перед лицом испуганного этой вспышкой Рикарда де Бурга и изрыгал проклятия.
 — Ты только полюбуйся, что пишет мне этот сукин сын Генрих! — крикнул он, завидев Элинор. — Он обращается ко мне так, будто мы расстались добрыми друзьями, и просит о помощи! — На секунду в голове Элинор мелькнула мысль об открывшейся для них возможности вернуться в Англию, но она тут же отогнала ее и, извинившись перед Рикардом, предложила ему отдохнуть и вымыться с дороги.
 — Благодарю вас, графиня Лестер. Мне было велено доставить вам вот это. — И, протянув ей запечатанное послание, он счел за благо ретироваться.
 Элинор не поверила своим глазам. Письмо было от матери! Изабелла впервые обращалась к дочери, брошенной ею в младенчестве. Она заклинала Элинор повлиять на Генриха, чтобы тот оказал поддержку ее мужу, графу де Лусиньяну, в его войне против Людовика Французского. Изабелла заклинала Элинор сделать это ради любви к младшим братьям, имущественные интересы которых оказались под угрозой. Теперь Элинор стала ясна причина обращения Генриха за помощью к Симону.
 Элинор в бешенстве ударила кулаком по столу и принялась выкрикивать слова, которых не должна знать ни одна порядочная леди:
 — Пошли Генриха к чертовой матери, а я отправлю туда же нашу дражайшую родительницу!
 — Успокойся, дорогая! Не трать свой пыл на любимых родственников, прибереги его для меня одного! — Он взял ее за руку, и она покорно последовала за ним в спальню.
 Проворно сбрасывая с себя одежду, она спросила:
 — А все-таки что ты собираешься ему ответить?
 — Это секрет, дорогая!
 — Ах так! Тогда я не желаю заниматься с тобой любовью!
 — Что?! — Он подхватил ее на руки и закружил по комнате. — Да после трех моих поцелуев ты сама попросишь меня взять тебя, Кэти!
 Он привел свою угрозу в исполнение, и Элинор была вынуждена капитулировать.

 44

 Симон намеренно не сказал Элинор о своем письме Генриху. Он согласился принять на себя командование королевской армией, но взамен требовал, чтобы король принял его в члены Совета и закрепил за ним право участвовать в решении наиболее важных государственных вопросов.
 Де Монтфорт тщательно обдумал все, что ему предстояло сделать для блага Англии. Свергнуть Генриха с трона можно было, лишь развязав в стране гражданскую войну. Но что скажет Элинор, если ее полубезумный брат будет убит по его, Симона, вине? Она возненавидит и проклянет его. Но ведь над страной нависла катастрофа, в которой были повинны Генрих и те, кто стоял за его спиной. Но, если он хоть на время возьмет бразды правления Англией в свои руки, ему не удастся убедить Элинор, что он женился на ней только ради нее самой.
 Лишь снарядив в дорогу все свое войско, Симон отправился разыскивать Элинор, чтобы провести с ней последний вечер перед разлукой.
 Он застал ее в мыльне, где она, сидя в жестяном корыте с теплой водой, задумчиво водила губкой по руке, улыбаясь своим мыслям.
 — Иди ко мне, моя Кэти! — дрогнувшим голосом проговорил он и приблизил губы к ее шее.
 — Куда ты так торопишься, Симон?
 — На рассвете я должен уехать отсюда.
 — Значит, ты несколько дней готовился к отъезду, а мне ничего не сказал?! Но теперь-то ты все-все мне расскажешь, да?
 — Нет.
 — Но как же так, Симон?
 Он подхватил ее на руки и, завернув в простыню, отнес в их спальню.
 — Любовь моя, ответь мне раз и навсегда: если ты вверяешь мне свое тело, неужели я не волен решать, что хорошо и что плохо для нас обоих, для наших сыновей?
 — Сим, Сим, я верю в справедливость всех твоих решений и поступков, какими бы они ни
 были! Я жалею лишь о том, что не встретила тебя, когда мне было девять лет. Тогда все в нашей жизни сложилось бы иначе. Не было бы ни скандала, ни этой ссылки.
 Симон довел ее своими страстными, нежными ласками до полного изнеможения. Они много раз сплетались в любовном объятии, пока Элинор не заснула, положив голову ему на грудь.
 Проснувшись, Элинор обнаружила, что Симон уже ушел. Она подбежала к окну и отдернула занавеску, чтобы еще хоть раз взглянуть на него, если он еще не успел выехать со двора. То, что она увидела, потрясло ее до глубины души. Златокудрая невольница, которую Симон вызволил из гарема египетского султана, гарцевала на коне рядом с ним. Вот он приподнял капюшон, скрывавший ее лицо, и многочисленный отряд двинулся в путь.
 Они направились вовсе не к той гавани, откуда корабли уходили к берегам Палестины. Элинор, уверившая себя, что Симон отправляется именно туда, чтобы вступить в должность наместника, выбежала во двор и крикнула во всю мощь свих легких:
 — Куда вы держите путь?
 — Домой, в Англию! — с улыбкой ответили ей конные воины, замыкавшие шествие.
 Элинор не помнила, как добралась до своей спальни, сколько часов пролежала в полузабытьи. Солнце уже скрывалось за горизонтом, когда она встала и оперлась о стену. Симон предал ее! Он, так страстно обнимавший ее всю ночь, поутру уехал в Англию, куда она стремилась всей душой в течение долгих месяцев изгнания! Он бросил ее и маленького Сима здесь, среди равнодушных родственников, а сам вернулся на родину с любовницей! Он попрал ее чувства и уязвил ее самолюбие. Он отнял у нее свет и радость жизни! Вконец опустошенная, она тяжело опустилась на кровать и, глядя в пустоту, дала себе слово отомстить Симону де Монтфорту.

 45

 Вернувшись в Англию, Симон с быстротой и легкостью, которая удивила его самого, добился от короля выполнения всех своих требований. Епископ Винчестерский, обвиненный в растрате государственных средств и умерщвлении Уильяма Маршала, избежал ареста и позорной казни, скрывшись за пределы страны, но его незаконный сын Питер де Риво был схвачен и водворен в Тауэр.
 Король восстановил Губерта де Бурга в его правах и вернул ему конфискованные земли. Многие из баронов, прежде открыто противостоявшие Генриху, теперь приводили свои войска под его знамена, потому что доверяли Симону де Монтфорту.
 Элинор приняла решение вернуться в Англию. Она упросила своего зятя Фредерика снарядить для нее корабль, который высадил бы ее на берегу реки Северн, в пятидесяти милях от Кенилворта. Она денно и нощно вынашивала планы жестокой мести предателю де Монтфорту.
 Симон де Монтфорт вынужден был выполнять условия своего соглашения с королем, поскольку Генрих придерживался данных графу Лестеру обещаний. Как ни пытался Симон убедить короля, что война с Людовиком Французским заранее обречена на бесславный для Англии конец, как ни уговаривал он его по крайней мере отсрочить ее начало, Генрих был непреклонен. Де Монтфорт собрал значительное войско и получил от баронов Англии немалую сумму денег, чтобы привлечь под знамена Генриха как можно больше наемников. И все же эти войска уступали по численности и боевой мощи армии Людовика.
 Хью де Лусиньян, ради интересов которого и была предпринята эта кампания, после первых же боев понял, что поражение неизбежно, и начал мирные переговоры с Людовиком. Генрих должен был дать Совету и английским баронам отчет о тех ста тысячах крон, которые были растрачены попусту. Через месяц после бесславного окончания войны был созван парламент, члены которого в открытую заявляли:
 — У нас есть армия, которой командует опытный, смелый и честный человек. Чего же нам еще? Надо воспользоваться этим!
 Предвидя дальнейшее развитие событий, Симон поспешил в Кенилворт, чтобы укрепить сторожевые башни и надежнее вооружить гарнизон. Он был рад, что Элинор находится вдали отсюда, в полной безопасности. Чувство собственной правоты не покидало его ни на минуту. Все, что он делал, было продиктовано заботой о благе этой прекрасной страны, ее терпеливого, трудолюбивого народа. Он знал, что сумеет восстановить попранную справедливость и даст гражданам Англии возможность жить в довольстве и покое.
 Когда Симон в сопровождении двадцати всадников подъехал к воротам Кенилворта, Элинор, издалека заметившая его приближение, приказала стражам не поднимать решетку и велела лучникам целиться в незваных пришельцев.
 — В чем дело, Элинор? — изумился Симон.
 — Я защищаю свой замок от захватчиков! — гордо ответила она и поспешила в обеденный зал, где вся челядь собралась на ужин. Она заняла свое место во главе большого стола, твердо зная, что Симон вот-вот появится здесь, но надеясь, что он не станет устраивать ей сцену на глазах у стольких свидетелей.
 Не прошло и нескольких минут, как его шаги загремели по каменным плитам зала.
 — Объясните, что с вами происходит! — грозно потребовал он, приблизившись к ней вплотную.
 — Кенилворт принадлежит мне, — спокойно ответила она. — Вы сами подарили мне его.
 — Ну а кому принадлежите вы сами, миледи?!
 — Никому. Я буду просить Генриха о признании нашего брака недействительным. Король и архиепископ Кентерберииский исполнят эту просьбу.
 — Вы— маленькая сучка, возомнившая о себе невесть что! Я дорого заплатил за наш брак! Я отдал кучу денег вашему брату Ричарду и Папе Римскому, я восстановил против себя трон и Церковь, я отправился в ссылку, я выпросил у короля Кенилворт и подарил его вам! Считайте, что я купил вас и при этом изрядно переплатил!
 — Я ни за что не буду делить с вами ложе!
 — Что ж, будь по-вашему! Но вы непременно станете выполнять все прочие обязанности хозяйки замка: распоряжаться слугами, вести раходы, сидеть подле меня во время трапез и занимать гостей приятной беседой. Словом, займете место, которое подобает вам как женщине.
 Элинор лишь теперь заметила, что все слуги сочли за благо удалиться и они с Симоном остались одни в огромном зале. Сердце ее сжалось от страха. Опустив глаза, она проговорила:
 — Когда вы решили вернуться в Англию, вам не пришло в голову взять меня с собой! Разве тогда я не должна была занять место, которое мне подобало?
 — А вам не показалось, что ехать сюда одной — слишком большой риск для вас и для маленького Симона?!
 — Вы — бессовестная свинья! Я была уверена, что вы едете в Палестину!
 — Придержите язык, женщина, предупреждаю вас!
 Элинор поднялась на ноги и с достоинством произнесла:
 — Что ж, я отправлюсь на свое место в этом доме — на кухню!
 — Разве мы договорились, что это должна быть кухня? Почему не постель? — усмехнулся Симон.
 — Ах, простите меня, милорд, я не могу разделять вашу пылкую страсть. Знаете, раз в месяц такое бывает с каждой женщиной.
 Симон прищурился и пожал плечами:
 — Что ж, на эти несколько дней мне придется воспользоваться услугами другой.
 — Сукин сын! — Элинор схватила вилку и вонзила ее в руку Симона.
 — Ах вот как! — взревел он. — Эй, стража! — В зал вбежали два стражника. — Вы настаивали на том, что имя Элинор проклято. Боюсь, оно принесло горе и мне. — Он кивнул воинам, с ужасом взиравшим на его окровавленную руку. — Отведите ее в Северную башню и заприте там. Пусть посидит неделю на хлебе и воде. Может быть, тогда ее мозги встанут на место.
 Элинор не ожидала от него такой реакции. Она была уверена, что он поднимет ее на руки и отнесет в башню Цезаря. Значит, он по-прежнему делит ложе с этой светловолосой шлюхой!

 46

 В Кенилворт один за другим стали приезжать бароны, решившие вступить в ряды оппозиции против короля и избравшие Симона своим предводителем. Здесь собрались представители самых знатных семейств Англии, те же, кто не смог явиться лично, присылали письменные заверения своей поддержки противников Генриха.
 В конце недели такое послание от имени своего дяди и еще нескольких вельмож доставил Симону Рикард де Бург.
 Когда сгустились сумерки, Симон с Рикардом вышли на прогулку по внутреннему двору замка. Симона тяготила вина перед Элинор. Он усомнился в необходимости столь суровых мер по отношению к ней и был готов вызволить ее из башни. Вдруг к ногам их упала записка. Симон развернул ее и в наступившей темноте с трудом разобрал наспех нацарапанные слова:

 Пришлите ко мне Рикарда де Бурга, чтобыон согрел мою постель, и я готова буду остаться в этой башне до конца моих дней. Семь днейбез мужчины — это выше моих сил!

 Лицо Симона расплылось в широкой улыбке. Он извинился перед оторопевшим сэром Рикардом и опрометью бросился к Северной башне. Через несколько секунд он уже вставлял огромный ключ в замочную скважину.
 — Элинор! Не стыдно ли тебе порочить имя честного рыцаря! Ведь ты наверняка догадалась, что бедняга по уши влюблен в тебя!
 Она смерила его деланно-презрительным взглядом:
 — Представь себе, у меня хватило ума даже на то, чтобы предвидеть твою реакцию и догадаться, что ты ни в чем его не заподозришь!
 — Я самый счастливый человек на свете! — сказал он, поднимая ее на руки. — Когда ты сердишься, то становишься еще красивее!
 — А как же насчет нее? — спросила она, когда Симон уложил ее на узкую кровать и стал расстегивать ворот ее платья.
 — О ком ты?
 — О твоей белобрысой шлюхе!
 — Но помилуй, какие шлюхи?! У меня нет и не было ни одной! И не будет, пока ты со мной!
 — Да неужто? Но я своими глазами видела, как ты выезжал из Бриндизи бок о бок с ней!
 Неожиданно для нее Симон откинул голову назад и расхохотался так, что кровать под ним заходила ходуном.
 — Так ты, оказывается, ревнуешь меня! Вот оно что! Но я не давал тебе для этого никакого повода! Девушка, которую я вызволил из плена, уроженка Франции. Я помог ей добраться до дому. Только и всего!
 На лице Элинор отразилось такое облегчение, что Симон снова не смог удержаться от смеха.
 Насытившись ее объятиями, он спросил:
 — Не могла бы ты, дорогая, помочь мне оказать должное гостеприимство баронам, приехавшим в Кенилворт?
 Элинор стремительно вскочила с ложа и, наскоро одевшись, немедленно приступила к обязанностям хозяйки. Впервые за все время пребывания Симона под родным кровом обед был подан вовремя, мясо не подгорело, собаки не дрались, а гости не ругались между собой. Элинор умело занимала всех баронов беседой, переходя от одного кружка к другому, расточая улыбки и сдержанно принимая комплименты.
 Когда закончился ужин, Симон и Элинор поднялись в башню Цезаря, где находилась теперь не только их спальня, но и детская Генриха и Сима. После долгой разлуки и досадной ссоры они много часов подряд не разжимали объятий, осыпая друг друга нежнейшими ласками.
 — Мама, где ты? — произнес внезапно тоненький голосок.
 — Иди к нам, Генрих! — позвал ребенка Симон. Шлепая босыми ножками, малыш подошел к кровати.
 — Но ведь мы с тобой голые! — запротестовала Элинор.
 — Этому горю легко помочь. — И Симон снял с сына рубашонку. — Знаешь, дорогой, на этой кровати могут лежать только голые люди. Ты понял?
 — Только не щекочи меня! — хихикнул Генрих.
 Из детской послышался плач младенца, и Элинор внесла его в спальню. Оказавшись на кровати родителей, Сим сразу затих и с любопытством оглядывался вокруг.
 Не зная, что готовит ему будущее, Симон старался запечатлеть в памяти каждую минуту этого радостного единения. Он ни за что на свете не рассказал бы Элинор, что возглавил оппозицию против ее брата и что скоро ей придется выбирать между Монтфортами и Плантагенетами.

 47

 Однажды в Кенилворт явился управляющий поместьем в графстве Лестер и пожаловался Элинор на те чудовищные бесчинства, которые совершил в господском доме и деревне один из родственников королевы со своими людьми, нежданно-негаданно явившийся во владения де Монтфорта. Элинор давно снедали тревожные мысли и предчувствия. Не прошло и нескольких дней после отъезда из замка Симона и всех многочисленных гостей, как она поняла, что они составили заговор против короля Генриха. Главой мятежников, разумеется, не мог быть никто иной, кроме Симона.
 Управляющий намеревался ехать в Оксфорд к своему господину, и Элинор вызвалась сопровождать его. Она давно искала предлог, чтобы повидаться с мужем и узнать у него, как далеко зашло противостояние короля и английской знати.
 — Элинор! Зачем ты здесь? — удивился Симон, когда она разыскала его во дворце Бомонт, где он расположился со всеми своими воинами.
 — Я приехала к тебе по делу, касающемуся графства Лестер, — ответила она, потупившись. — Вот послушай, что там произошло. — И Элинор подозвала к себе управляющего.
 Симон без труда догадался, что привело ее в Оксфорд.
 — Ведь я мог узнать обо всем от старика, и тебе вовсе незачем было пускаться в этот путь! Ты лукавишь, дорогая! Тебя привело сюда вовсе не беспокойство о моих интересах, а боязнь за Генриха.
 Плечи Элинор поникли. Симону стало жаль ее. Ведь в душе ее боролись привязанность к братьям и любовь к мужу. Она имела все основания тревожиться за Генриха, ибо против него ополчились все бароны Англии.
 — Возвращайся домой, дорогая! — убеждал он ее. — Ведь только в Кенилворте ты можешь чувствовать себя в безопасности. Здесь ты никому и ничем не сможешь помочь. Возвращайся к нашим мальчикам и жди меня!
 — Я уеду завтра утром, — покорно проговорила Элинор.
 На следующий день состоялось заседание парламента, на котором бароны заставили Генриха подписать три условия, вошедшие в историю под названием «Оксфордские определения» и обязывавшие монарха назначить постоянный парламент, обладающий правом вето, передать все главные замки государства в ведение короля и парламента, а также выслать из страны де Лусиньянов.
 Генрих с упреком посмотрел на Симона:
 — Вот уж не думал я, де Монтфорт, что мне придется бояться тебя, моего военачальника, на помощь которого я всегда мог положиться.
 — Вам незачем бояться меня, Генрих! — ответил Симон. — Я действую в ваших же интересах, предотвращая полный крах, к которому ведут вас и Англию те, кого вы приблизили к себе!
 После этой победы никто из баронов не поторопился разоружиться и распустить свои войска. Все они хорошо знали непостоянный характер Генриха и были готовы к еще более ожесточенному противостоянию.
 Симон поспешил в Кенилворт к своей ненаглядной Элинор. Он с каждым днем все сильнее любил ее, не уставая дивиться тому, до каких пределов может расти любовь, с самого начала казавшаяся ему безграничной. Он любовался ее точеной фигурой, он восторгался ее редким для женщины умом, он приходил в счастливое исступление от бесконечно разнообразных проявлений ее незаурядного характера, он ценил ее энергию и талант хозяйки и распорядительницы, он восхищался изысканной красотой ее лица. Он боготворил ее!
 Их дни были полны нежной заботы друг о друге, а ночи — бесконечных восторгов разделенной страсти.
 Но однажды, как и предвидел Симон, мирное течение их жизни было нарушено. Известие о готовящемся сражении привез в Кенилворт сэр Рикард де Бург, которому, казалось, сама судьба предназначила быть вестником всех важных перемен в их судьбах.
 — Генрих обратился к Папе, — сказал Рикард. — Он обвинил вас во всевозможных прегрешениях и потребовал, чтобы Папа освободил его от обязательств, принятых под давлением парламента в Оксфорде.
 — Итак, начинается… — пробормотал Симон.
 — Он нанял множество иноземных солдат, и Лондон загудел, как растревоженный улей. Генрих вынужден был искать убежища в Тауэре.
 — У него всегда была задница вместо головы, — мрачно изрек де Монтфорт. Он отхлебнул глоток эля из большого кубка. — Придется созвать военный совет. Располагайтесь на отдых, сэр Рикард. Мой оруженосец проводит вас в ваши покои. А мне надо поговорить с женой. Я не могу утаивать от нее правду.
 Он застал Элинор в ее кабинете. Подняв голову от расходной книги, она ласково улыбнулась ему.
 — Элинор, нам надо поговорить.
 — Я так и знала, что ты придешь сюда. Сэр Рикард наверняка привез тревожные вести.
 — Ты права. Именно об этом и пойдет речь. Я буду говорить с тобой как равный с равной, Элинор. Ведь мы с тобой можем стать союзниками в общем деле. У нас обоих сильные характеры, и мы во всем стоим друг друга.
 Элинор не поверила своим ушам. Она никогда не сомневалась: все его разговоры о том, что ей как женщине надлежит знать свое место, — не более чем игра. В душе он считал ее равной себе, но она никогда бы не подумала, что он признается в этом вслух.
 — Ты должна решить, дорогая, на чьей ты стороне. Если ты со мной, то я хотел бы получить от тебя что-то вроде рыцарской клятвы, обещания верности, дружбы и открытости.
 Элинор по достоинству оценила истинное значение его слов. Он не просил ее совета или разрешения, он обращался к ней как к принцессе дома Плантагенетов и как к своей жене. Он желал обрести ее поддержку, хотя в любом случае был полон решимости идти до конца.
 Она давно поняла, что являл собой ее брат Генрих. Она любила и поддерживала его, как сильный поддерживает слабого, но, когда из-за слабости Генриха над страной нависла угроза войн и мятежей, она сумела заглушить в своем сердце любовь к нему. Элинор давно уже сделала свой выбор. Да и как можно колебаться, если речь идет о добре и зле, о правде и лжи, о свете и тьме?
 Для Англии Симон де Монтфорт был символом, для баронов — орудием, а для нее он был всем — землей и водой, воздухом, светом, хлебом насущным, жизнью, любовью… вечной любовью. Она с готовностью последовала бы за ним на край света. Она считала для себя большой честью принести ему клятву, которой он от нее ждал.
 Элинор опустилась перед ним на одно колено и, склонив голову, как подобает юноше, производимому в рыцари, сомкнула ладони на его запястье:
 — Я — ваша женщина, милорд Лестер. Глаза Симона наполнились слезами. Он подхватил ее на руки и торопливо произнес:
 — Боюсь, мы стоим на пороге войны, Элинор! Но жизни Генриха ничто не угрожает. Все бароны, входящие в оппозицию, подписали соглашение о том, что королем будет провозглашен маленький Эдуард. Видишь, ты напрасно упрекала меня в притязаниях на трон.
 Я тоже хочу дать тебе клятву, Элинор. Я клянусь, что всегда буду твоей опорой и защитой, я клянусь тебе в своей вечной любви, которая для меня дороже жизни!
 Они скрепили эту клятву поцелуем, и Симон поспешил к ожидавшему его Рикарду.

 48

 Войска Симона де Монтфорта выступили из Оксфорда и стремительно двинулись на запад, овладев долиной реки Северн и землями, граничившими с Уэльсом. Бристоль и Глостер открыли им свои ворота, Херфорд, один из оплотов роялистов, был взят приступом. В местностях, население которых оказывало им сопротивление, воины поджигали поля и забирали скот.
 На сторону де Монтфорта встали Лондон и Пять портов. Генрих стал искать пути к примирению. Он вызвал из Италии Ричарда, ставшего к тому времени королем Римским, и тот прибыл в Лондон, но не застал там де Монтфорта. Не удалось ему догнать наступавшую армию также и в Ридинге. Король Римский счел за благо удалиться из страны.
 Население Кента встретило армию оппозиционеров ликованием. Теперь под контролем Симона находились не только Пять портов, но и Пролив.
 Де Монтфорт встретил папскую делегацию в Дувре. Он не читая швырнул в море эдикт его святейшества, гласивший, что граф Лестер отлучен от Церкви, а бароны подлежат церковному взысканию за свое противление власти.
 Арбитром в противостоянии Генриха и его подданных вызвался быть Людовик Французский. После недолгого раздумья Симон согласился на это.
 Людовик объявил, что считает Генриха единственным законным правителем Англии, который волен распоряжаться страной и своими подданными по своему усмотрению.
 Симон де Монтфорт понимал, что это дипломатическое поражение снова сплотит всех баронов и что война будет длиться до полной победы оппозиционеров.
 Воспользовавшись кратковременным перемирием, он поспешил в Кенилворт к Элинор и сыновьям. Она пришла в ужас, увидев едва зажившую рану на его ноге. Симон не теряя времени стал раздевать ее, но Элинор выскользнула из его объятий, моля его поберечь силы и отдохнуть перед предстоящими сражениями.
 — Боже правый, Элинор, ты ли это? — удивился Симон.
 — Ты должен отдохнуть. Обещай мне!
 Де Монтфорт позвал оруженосцев, которые принялись раздевать его. Вскоре он жестом отпустил их, оставшись наедине с Элинор. Между ног его она увидела знакомый чехол из черной кожи. Глаза ее блеснули.
 — Так ты не хочешь приласкать меня, дорогая?
 — Нет, нет, — торопливо проговорила она. — Нисколько.
 Симон оглушительно расхохотался:
 — А ведь ты лжешь! Ты и не взглянула на мою рану, зато не сводишь глаз с моего рожка в черной мантии!
 — Ты — дьявол!
 Он поднял ее и погрузил в лохань, полную воды, которая была приготовлена для него.
 — Я не знаю более быстрого способа раздеть тебя.
 — Ах ты сукин сын! Француз! Проклятый иностранец!
 Элинор выскользнула из лохани и, сбросив на пол одежду, стала вытираться белоснежной простыней.
 — Зачем ты это делаешь? Я ведь люблю, когда ты мокрая и скользкая! — запротестовал Симон, погружаясь в воду.
 — Ты любишь, когда я мокрая, и когда я лежу у огня, и когда я сверху, и когда я снизу.
 — Похоже, скоро я встану на голову. Что ты тогда скажешь?
 Он стремительно вскочил из воды и, наскоро промокнув тело простыней, налил красного вина в кубок и поднес к ее губам:
 — Выпей! Это кровь дракона.
 — А ты знаешь, что из этого получится?
 — Знаю, дорогая! Ты станешь ненасытной, а именно этого-то я и хочу.
 Они провели в постели двенадцать часов. Утомленный ласками, все еще слабый после ранения, Симон заснул, а Элинор села на край постели и не отрываясь смотрела на него.
 Он был ее слабостью и ее силой, ее мудростью и ее безумием, ее героем…
 Он был на голову выше всех других мужчин — и не только ростом. В Англии его считали ожившим Богом войны. На секунду ей вдруг стало нестерпимо страшно. Завтра ему предстояло новое сражение. Но она тут же отогнала от себя страх. Симон наверняка снова выйдет из него победителем, она просто не имела права сомневаться в его силе и доблести. Она твердила себе, что ей надо уйти. Она находилась в опасной близости от него, и стоило ему проснуться под ее пристальным взглядом— он растратил бы силы, которые так нужны ему самому, на то, чтобы доставить радость ей.
 — Иди сюда и ляг ко мне.
 — Нет, Сим, уже поздно, тебе надо отдохнуть.
 — Иди ко мне, Кэти!
 Она прижалась к нему всем телом и уткнулась лицом в его грудь.
 — Через час мне надо выехать из Кенилворта, — негромко проговорил он. — На сей раз сражения не прекратятся, пока я не возьму всех их в плен. Я потребую полной капитуляции. Королевские штандарты будут брошены наземь.
 — Ты победишь, Симон!
 — На всех государственных документах рядом с моей будет и твоя подпись.
 Она провела губами по его подбородку:
 — Когда ты вернешься, чем бы ни закончилась война, ты будешь королем, Симон!
 Он прижал ее к сердцу:
 — А ты навсегда останешься Бесценным Сокровищем Короля.




 Послесловие автора


 После битвы при Льюисе Симон де Монтфорт правил Англией в течение двух лет. За это время он воплотил в жизнь свою мечту о представительстве в парламенте всех сословий страны.
 Любовь Симона и Элинор, их верность друг другу — одна из самых трогательных страниц истории средневековья. У них было шесть сыновей и одна дочь.
 После битвы при Льюисе о Симоне де Монтфорте стали сочинять поэмы и баллады, тексты некоторых из них сохранились до наших дней, передаваясь из уст в уста.



   Послушайте, люди, правдивый рассказ
   О графе Монтфорте, что Англию спас.
   Он твердой рукой подавлял мытежи
   Боролся за правду под натиском лжи,
   И верил в победу, и шел до конца,
   Отважных людей привлекая сердца.
   Ни жизни ни сил он своих не щадил
   И Англию крепко и нежно любил.
   За подвиги эти английский народ
   О нем благодарные песни поет.