Аннотация: Шестнадцатилетняя Эмерелд Монтегью мечтала о прекрасном принце, и однажды мечта стала явью. Но то, что должно было принести счастье, привело к страданиям и опасностям. Ведь избранник Эмерелд, чернокудрый ирландец Шон О\'Тул, принадлежит к семье, ненавистной ее отцу, жестокому и порочному английскому аристократу. Не колеблясь юные влюбленные вступают в борьбу за право принадлежать друг другу — чтобы погибнуть или победить.


---------------------------------------------


 Вирджиния Хенли
 Идеальный любовник


  Посвящается моей внучке Таре Ясмин Хенли 



 Глава 1


 Эмерелд [1] не могла отвести глаз от показавшейся из воды совершенной головы, блестевшей от влаги, венчающей упругое шелковистое цилиндрическое тело.
 Сегодня он пребывал в игривом настроении: покачивался, чуть подрагивая, поднимаясь вверх, опрокидывался назад, пренебрегая силой земного притяжения. Вот он оказался так близко, что почти коснулся Эмерелд, прося, дразня, посмеиваясь над ней и бросая ей вызов, приглашая присоединиться к нему в предстоящей игре.
 Она не устояла перед искушением дотронуться до него еще раз. Как только Эмерелд дотянулась и нежно провела пальцами по блестящей коже прямо под головкой, лицо ее оросила влага. Этот теплый соленый вкус был прекрасно знаком ей — это был вкус наслаждения. Не отнимая руки, девушка приподнялась и оседлала его, обхватив обнаженными ногами.
 Они и раньше много раз играли в эту игру, и он отлично знал, что нужно делать. Он тут же перевернулся, опрокидывая ее на спину, и оказался сверху, потом вернулся в исходное положение. Он немного подождал, чтобы дать Эмерелд возможность глубоко вздохнуть, а потом сильным рывком устремился в темные, полные тайны водные глубины.
 Эмерелд сидела верхом на спине дельфина, пока тот нырял в глубину теплого бассейна, образовавшегося в пещере, играя и резвясь, как они делали каждый день с тех пор, как познакомились.
 Шон Фитцжеральд О'Тул стоял у входа в пещеру. Его никто не заметил. От увиденного у него захватило дух, а воображение уже рисовало фантастические картины. Очаровательная юная женщина верхом на дельфине должна быть сказочной ундиной, живущей в этом сверкающем кристаллами гроте.
 Сначала незнакомка показалась ему ребенком с личиком в форме сердечка в угольном облаке — копне волос, как он сообразил потом. Но тут ее короткая белая сорочка стала прозрачной, пропитавшись морской водой, и облепила груди, показавшиеся Шону восхитительными твердыми плодами. Тогда он решил, что миниатюрной девушке лет шестнадцать. Хоть она еще и не превратилась в женщину, но уже достаточно соблазнительна, чтобы возбудить его молодое тело.
 Когда ее смех прозвенел в высоких сводах пещеры россыпью серебряных колокольчиков, Шон подумал, что никогда еще не слышал такого восхитительного звука. Эта пара из сказки явно любила друг друга, беззаботно и доверчиво веселясь. Такого ему никогда раньше видеть не доводилось. Его переполнял благоговейный трепет от того, что ему удалось попасть сюда и… увидеть эту сцену. Вдруг девушка и дельфин скрылись под водой, и Шон решил, что эти создания явились лишь плодом его воображения.
 Шон поднял глаза и застыл, очарованный открывшейся ему красотой. Отвесные стены пещеры переливчато сияли, рассыпая мириады радуг по поверхности воды, превращая ее в волшебное озеро. Но его природный ум взял верх над воображением, и Шон вспомнил, что он в Уэльсе на острове Англси. Эти минералы, должно быть, англезит, сульфат свинца — белые призматические полупрозрачные кристаллы, дающие алмазный блеск, напоминающий сияние бриллиантов.
 Врожденная любознательность заставила Шона зайти в пещеру, чтобы поближе рассмотреть ее кристаллические стены. Но понимание природы чарующей ауры пещеры ничуть не уменьшило ее красоты в его глазах. Напротив, он рассматривал сияющую прелесть с наслаждением знатока.
 Неожиданно чары были нарушены шумным появлением нимфы на поверхности воды. Ее длинные черные волосы прилипли к голове и плечам. Она соскользнула со спины дельфина и, подплыв к краю горного бассейна, вскарабкалась на выступ, не думая об оцарапанных коленях и своем сходстве с мокрой мышью. Ундина оказалась шаловливой, но смертной девушкой. Шон покраснел от собственной глупости.
 Она нетерпеливым жестом подняла руки, чтобы отвести волосы с лица, и тут увидела чужака. Девушка недоуменно уставилась на пего своими широко распахнутыми зелеными глазами, освещавшими тонкое личико в форме сердечка. Взгляд миниатюрного создания медленно обследовал каждую черточку его лица, потом спустился по шее к широким плечам, скользнул по обнаженной груди Шона, обволакивая, казалось, каждую мышцу. Изумрудные глаза пристально рассматривали его, словно девушка впервые видела мужчину.
 Шон О'Тул привык к быстрым призывным взглядам женщин — им явно нравилось то, что они видели. Но ему оказался в новинку такой откровенный осмотр, будто он молодой жеребец на лошадиной ярмарке в Паке.
 — Кто ты такой? — спросила девушка, словно королева, восседающая на троне своего хрустального царства.
 Эмерелд заметила, с какой естественной гордостью юноша вскинул голову, отвечая:
 — Я Шон О'Тул.
 Восхищение преобразило ее лицо.
 — О! — выдохнула она. — Ты ирландец. — Девушка произнесла это почтительно, благоговейно глядя на него похожими на драгоценные камни глазами. — Моя мать ирландка. Я ее обожаю! Она из Фитцжеральдов из Килдэра и самая красивая женщина на свете.
 Шон улыбнулся девушке. Теперь он знал, кто перед ним.
 — Моя мать тоже Фитцжеральд. Мы дальняя родня. — Шон отвесил ей поклон.
 — О, как это замечательно. Теперь я понимаю, откуда твоя потрясающая красота!
 — Моя красота? — изумился Шон.
 И снова нимфа пристально оглядела его с головы до ног.
 Эмерелд не могла отвести взгляд от этого красавца. Ей еще ни разу не доводилось видеть неодетого мужчину. Мышцы его торса мощно бугрились, но мускулы прикрывала упругая молодая плоть. Пристальный взгляд девушки оценил нежный овал юношеских щек, широкие плечи и гибкую спину. Его оливковая кожа потемнела от солнца. Белые холщовые бриджи, обрезанные у колена, подчеркивали ее смуглость. Угольно-черные волосы буйно курчавились, а стального цвета глаза отливали серебром в призрачном свете пещеры. За всю свою небольшую жизнь Эмерелд не видела никого красивее, и Шон просто очаровал ее.
 — Давай выйдем на солнечный свет, чтобы я могла лучше тебя рассмотреть.
 Шон изумленно кивнул, сочтя, впрочем, это предложение честным. Зато ему удастся хорошенько разглядеть грудь девушки. Когда они выходили бок о бок из пещеры, оказалось, что он возвышается над ней на добрый десяток дюймов. Очутившись на пляже, залитом солнечным светом, Шон вдруг устыдился своих нечистых мыслей. Изящная юная леди совершенно не думала о своем теле. Она и не подозревала, что ее сорочка, намокнув, стала прозрачной. Ее естественная невинность была неосведомленностью ребенка, но по тому, как девушка смотрела на Шона полными восхищения глазами, он почувствовал, что ее охватила первая чувственная трепетность. Разговаривая, они растянулись на усыпанном ракушками песке под горячими лучами солнца, как язычники.
 — Ты и раньше каталась верхом на этом дельфине, — подумал Шон вслух, все еще удивленный этим представлением.
 — Это касатка.
 — Это одно и то же. Лишнее доказательство, что англичане не такие уж всезнайки, хотя и думают иначе, — поддразнил Шон.
 — Я англичанка только наполовину, — горячо возразила девушка.
 — И наполовину русалка. Я никогда раньше не видел здесь дельфинов. Им больше нравятся теплые воды у берегов Франции и Испании.
 — Этот явно увлекся Гольфстримом. На Англси очень мягкий океанический климат. Благодаря этому здесь ранняя и теплая весна.
 Его губы дрогнули.
 — Ты говоришь словно букварь читаешь.
 — Энциклопедию, — поправила Эмерелд.
 Шон захохотал во все горло, показывая белые зубы.
 — Ты принимаешь все на веру, англичанка.
 — Меня зовут Эмерелд Фитцжеральд Монтегью. Я наполовину ирландка! — Девушка упорно стояла на своем. Солнце высушило ее полотняную рубашку, и пряди темных волос вокруг лица снова стали превращаться в пушистое облако.
 Шон рассмеялся, искренне удивленный:
 — Твоему отцу лучше не слышать, как ты это говоришь.
 По лицу Эмерелд словно пробежала тень.
 — Ты знаешь моего отца? — Она чуть поежилась, не сознавая этого.
 Знаю его? Он преступал закон вместе с моим отцом, когда я еще не появился на свет. Наши отцы неразрывно связаны между собой не только семейными узами, но и кошмарным сплавом контрабанды, воровства, пиратства и прочей мерзости, начиная от взяточничества и кончая предательством.
 — Ты его боишься?
 — Он пугает меня, — призналась Эмерелд. И серьезно добавила в свое оправдание: — Отец пугает не только меня, но и моего брата Джонни. Его даже еще больше, чем меня.
 Это признание нашло отклик в душе Шона. Как мог, во имя Отца, Сына и Святого Духа, Уильям Монтегью породить такое изысканное создание, похожее на эльфа? Хотя девушка была готова довериться ему, Шон держался настороже. Он говорил с дочерью Монтегью, английской аристократкой и, следовательно, исконным врагом ирландцев. Хотя О'Тулы и Монтегью сотрудничают вот уже двадцать лет, но все это только ради выгоды. Шон инстинктивно чувствовал, что партнеры едва выносят друг друга.
 — Но моя мама — ангел. Она защищает нас от его гнева. Отец так сердится, что его лицо багровеет. Тогда она уводит его наверх, чтобы успокоить. Мама наверняка околдовывает его своими ирландскими заклинаниями, потому что, когда они спускаются вниз, отец всегда спокоен.
 Шон мог только догадываться о том, что приходится переносить молодой и красивой Эмбер [2] Фитцжеральд, чтобы защитить своих детей.
 — Тирана невозможно ублажить, — с отвращением произнес он.
 — Но он и есть тиран. Отец никогда не разрешает маме съездить в Ирландию погостить, но она уговорила его отпустить нас на Англси в начале лета, пока он будет заниматься делами Адмиралтейства в Ливерпуле. Это всего в паре часов отсюда. Дом просто чудесный. Там есть сторожевая башня. Моя мама часами смотрит оттуда на свой любимый Изумрудный остров [3] , наблюдает за кораблями. Это очень далеко?
 — Дублин расположен по прямой в пятидесяти — шестидесяти милях отсюда… Сегодня мы прошли это расстояние за рекордное время.
 — Ты по делам Адмиралтейства?
 «У нас здесь чертовски интересное дельце», — подумал Шон.
 — Да, по делам, — кивнул он, гадая, известно ли ей о подвалах для контрабанды, расположенных под большим домом. Шон надеялся, что нет, ради ее же безопасности. Он взглянул на дом, что стоял наверху на скале. Эмбер наверняка знает о нелегальных грузах. Со сторожевой башни она должна видеть, как приходят и отходят корабли.
 Последний раз на Англси был его брат, Джозеф, пока Шон плавал в Ливерпуль. Но сегодня понадобились они оба, чтобы таскать тяжелую контрабанду, и кто-то похладнокровнее Джозефа, чтобы провести таможенников. После того как они выгрузили товар и заменили его другим, Джозеф предложил Шону осмотреть остров.
 — Не торопись. Команда так наработалась, что, я думаю, им надо дать часок поплавать, прежде чем мы отправимся домой. Здесь весной тепло, как летом.
 Подозрение, словно удар, ошеломило Шона. Что там, черт возьми, делает Джозеф, пока матросы плавают, а он сам бродит по острову? Шон резко сел.
 — Твоего отца ждут сегодня?
 — Нет, хвала небесам. Иначе я бы не осмелилась играть в пещере, а мама не пела и не надела бы свое шелковое платье.
 Подозрения Шона переросли в уверенность. Джозеф точно встретился с Эмбер во время своей поездки на Англси, когда ее муж был в отъезде. Брат старше его на два года, но у него не те мозги, с которыми родился Шон. Молодой человек вскочил на ноги и бросился бежать. Возможно, ему удастся предотвратить неприятности.
 — Куда ты бежишь? — изумленно воскликнула Эмерелд.
 — На пожар, — бросил он через плечо.
 Девушка рассмеялась. Шон говорил такие удивительные вещи. Это и правда волшебное место, где мечты становятся реальностью. Ей явился ее принц, и он оказался ирландцем. «Точно такой, каким ему и следовало быть, — сказала она самой себе. — В один прекрасный день он приплывет на своем большом корабле, мы отправимся в Ирландию и будем счастливо жить до конца наших дней». Эмерелд коснулась пальцами воды и от наслаждения задрожала.
 И Эмбер Фитцжеральд задрожала от наслаждения, когда Джозеф О'Тул, играя, взял пальцы ее ноги в рот и начал посасывать. Они распростерлись на большой кровати, отдыхая после страстных объятий.
 — Прожорливый мальчишка, — промурлыкала она, — собираешься съесть меня, а?
 Его глаза потемнели.
 — Я тебя съем, — поклялся он, и темноволосая голова медленно двинулась вдоль ее матовых бедер.
 Эмбер застонала.
 — Этой ночью ты снился мне, Джозеф.
 — Значит, ты так же голодна, как и я.
 — Разве это странно после восемнадцати лет брака без любви?
 Джозеф, почти касаясь горячими губами ее лона, прошептал:
 — Повтори еще раз, что я твой первый любовник!
 — Это правда. Муж так ревнив и подозрителен, он охраняет меня, как дракон. Следит, как ястреб.
 — Старый Монтегью больше похож на стервятника, чем на ястреба.
 Эмбер пронизала дрожь, но вовсе не из-за нетерпеливых уст Джозефа. Монтегью в самом деле был стервятником, пожиравшим ее тело и душу. Но прежде чем поглотить, он наказывал ее. Наказывал за то, что она красива, молода, и за то, что она ирландка.
 Ее резкие слова, исполненные отвращения к своему мужу — английскому аристократу, превратили плоть Джозефа в мрамор. Он наслаждался, наставляя рога этому старому быку. Ветвистое украшение ему подойдет. Монтегью насиловал англичан, насиловал ирландцев и людей любой другой национальности, чтобы получить взамен деньги. Так что это расплата. Теперь он имел Монтегью. Но Джозеф забыл обо всем, накрывая своим телом пышные формы Эмбер. Она необыкновенно красива, так жаждет любви, и тело ее словно спелый плод.
 Когда любовник вошел в нее, Эмбер изо всех сил старалась продлить удовольствие. Ей хотелось, чтобы эти страстные объятия продолжались бесконечно. Но Джозеф был слишком неопытным и сильным, чтобы тянуть наслаждение. Он быстро и яростно погружался в нее, потом его спина выгнулась, еще три резких толчка, и все кончилось. Эмбер подчинилась желаниям его молодого тела. Когда все внутри нее содрогнулось, взорвалось и забилось, она впилась в его тело и закричала:
 — Джо, Джо, Джо!
 Шон уже собирался переступить порог спальни, когда услышал этот крик и понял, что опоздал. Вред уже был причинен. Все, что ему оставалось делать, это не трогать их, пока они наслаждаются последними минутами страсти. Ему хотелось поколотить Джозефа за его рискованный поступок, но крик наслаждения молодой женщины, казалось, был исторгнут из самого сердца, так что у него не осталось сомнений, что эти моменты экстаза выпадают на ее долю не слишком часто. Какой от этого вред? Что плохого в том, что женщина ищет немного радости в своей рабской жизни?
 Шон вышел из дома и направился к длинному каменному молу, где пришвартовалось его судно «Месяц». Матросы увидели его и поднялись на борт. Все они были родственниками: племянники, дядья, двоюродные, троюродные и четвероюродные братья. Дедом Шона по материнской линии был Эдвард Фитцжеральд, граф Килдэрский. Три поколения Фитцжеральдов составили собственный клан. Большинство мужчин ходили на торговых кораблях, принадлежащих О'Тулам.
 — Дэнни, Дэйви, вы вдвоем отправляйтесь вниз. Мы проверим груз. — Шону О'Тулу не составляло труда командовать. Он учился семейному судоходному бизнесу с двенадцати лет. Его отец Шеймус говорил, что характер Шона больше подходит для управления людьми, чем характер Джозефа. Шон делал это с юмором. Почти всегда ему удавалось справиться с трудной ситуацией благодаря своему очарованию и уму. Джозефа учили заниматься ирландской политикой, а для этого требовались совсем другие навыки.
 Шеймус О'Тул обладал одним из самых изворотливых умов в Ирландии. Чтобы избежать уголовного преследования, он записал сыновей протестантами, хотя они таковыми не являлись. Грейстоунс, его внушительный дом в георгианском стиле, был известен как Замок Лжи. Причин для подобного названия существовало множество, и не последней среди них стало то, что в его домовой церкви каждый божий день служили католическую мессу. Шеймус всегда настоятельно советовал сыновьям: «Делай всегда то, что выгодно, и никогда не ошибешься!»
 В трюме Шон проверил тросы, удерживающие бочонки с коньяком, потом приказал матросам заставить их бочками с сельдью, как они сделали на пути сюда, скрывая емкости с ирландским виски. Пьянство — самый распространенный порок в восемнадцатом веке, хвала Господу. О'Тулы нажили целое состояние, нелегально вывозя ирландское виски и контрабандой ввозя французский коньяк, чтобы удовлетворить ненасытные потребности зажиточных англо-ирландцев, правивших на этой земле или полагающих, что они правят.
 Когда Джозеф наконец поднялся на борт, команде не потребовалось приказа поднять якорь и паруса. Прежде чем он дошел до рубки, где Шон подделывал накладные на груз, корабль уже отчалил от каменного мола и вышел из бухты в Ирландское море.
 — Прости, что я не помог с бумагами, но ты разбираешься в этом лучше, чем я.
 — Ты опускал свое перо, но отнюдь не в чернила, — медленно проговорил Шон.
 Джозеф тут же взорвался:
 — Что, черт побери, это значит?
 Стальные глаза Шона прямо глянули на брата и выдержали его вызывающий взгляд.
 — Именно то, что ты думаешь. — Глаза Шона скользнули к незастсгнутому вороту рубашки брата. — У тебя на шее следы укусов.
 Покраснев, Джозеф рассмеялся:
 — Служаночка в доме не смогла удержаться.
 Глаза братьев снова встретились.
 — Ты можешь сколько угодно лгать себе, Джозеф, но никогда не делай глупости — не лги мне. Как, черт возьми, я смогу прикрыть тебя, если не знаю, что ты затеваешь? — Шон мрачно посмотрел на брата.
 — Если бы ты увидел ее, ты бы понял.
 — Мне нет нужды видеть ее. Она из Фитцжеральдов, и этим все сказано. — Шон вздохнул и собрал бумаги. — Что сделано, то сделано, и ничего не исправишь, но в следующий раз, если тебе захочется, подумай о том, что сделает Монтегыо, если узнает. В Адмиралтействе у него целая сеть шпионов, да и слуги всегда болтают языками.
 Джозеф шумно сглотнул, представляя себе, как его кастрируют. Потом с типичной для него бравадой засмеялся:
 — Я не боюсь этого старого борова!
 «А следовало бы, — подумал Шон, — потому что у этого мужлана нет души».
 Он подавил страх за брата и хлопнул Джозефа по плечу:
 — Ты неразумный дьяволенок, я не о тебе беспокоюсь, а тревожусь за Эмбер Фитцжеральд.
 Когда корабль О'Тулов прибыл в гавань Дублина, принадлежавшую, как считалось, англичанам со всеми потрохами и управлявшуюся британским Адмиралтейством, Шон быстро провел груз через таможню. Он перемахнул через поручни с фальшивыми документами в руке.
 — Сотри с лица это озабоченное выражение, Джозеф. Таможенник в кармане у Монтегью. За кувшин эля он предложил мне продать свой мушкет вместе со своей сестрой, — пошутил Шон.
 Когда «Месяц» направился к собственной пристани Грейстоунса севернее Дублина, Джозеф сказал:
 — Отец будет доволен сегодняшней работой.
 — Ага, — отозвался Шон, — только он никогда этого не покажет. Держу пари на золотой соверен, что первыми его словами будут: «Где вас, чертей, носило?»




 Глава 2


 — Где вас, чертей, носило? — требовательно спросил Шеймус О'Тул. — Вы должны были быть здесь еще два часа назад.
 — А что, что-нибудь случилось? — поинтересовался Шон, удерживая на лице бесстрастное выражение.
 Джозеф и Пэдди Берк, управляющий Шеймуса О'Тула, причастный ко всему происходящему в Грейстоунсе, расхохотались.
 Шеймус наградил Пэдди суровым взглядом:
 — Не поощряй этих дьяволят.
 — Разве вы не спросите, как все прошло, отец? — улыбнулся Джозеф.
 — В этом нет нужды. Вы оба так чертовски довольны собой, что выглядите как бентамские петухи. — Горящие глаза Шеймуса прошлись по лицам ухмыляющихся матросов. Среди них было так много Фитцжеральдов, что он и не пытался различить их. — Вы, ребята, отлично поработали. Мистер Берк поручит разгрузку другой команде. Отправляйтесь на кухню и скажите Мэри Мелоун, чтобы она вас накормила.
 Грейстоунс славился лучшей кухаркой в графстве Дублин, другой такой не было. С радостным гиканьем Фитцжеральды, отпихивая друг друга, наперегонки пустились к кухонной двери.
 — А вы, чертенята, останьтесь. — Голос отца остановил Шона и Джозефа на полдороге. — Ведь кому-то надо проследить за разгрузкой. Или я должен напоминать вам, до чего ленивы все Фитцжеральды?
 Когда отец и управляющий Берк ушли, Джозеф сухо заметил:
 — Я думал, что отец будет больше доволен!
 Шон хмыкнул:
 — Это просто его манера намекнуть нам, что надо доводить дело до конца.
 Джозеф потянулся усталым телом, подумав, что мышцам на сегодня уже достаточно нагрузки.
 — В кровать мы попадем не раньше полуночи.
 Шон игриво ткнул его в бок и поддразнил:
 — На что, черт побери, ты жалуешься? Разве ты не провел полдня в постели?
 Из всех Фитцжеральдов Шеймус О'Тул обожал только свою жену Кэтлин. Честно говоря, он боготворил землю, по которой она ступала. Отправляясь в их общую спальню, он прихватил с собой графинчик только что привезенного отличного французского коньяка.
 То, что Кэтлин оказалась не одна, привело его в плохое расположение духа. Кейт Кеннеди, экономка, одновременно выполнявшая обязанности личной горничной его жены, только что взяла в руки щетку для волос. Высокая неглупая женщина, она могла настоять на своем даже в разговоре с хозяином. Ей бы не продержаться в доме и пяти минут, если бы все обстояло иначе.
 — Отправляйся прочь, Кейт Кеннеди, я сам смогу удовлетворить Кэтлин.
 — А вы уверены, что справитесь? Ей требуется не меньше ста раз, — вызывающе отозвалась экономка, передавая ему щетку для волос.
 — Шеймус! — сурово предупредила Кэтлин. — Больше ни одного непристойного замечания!
 Кейт вышла, но, прежде чем она успела закрыть дверь, Шеймус рявкнул:
 — У этой женщины не язык, а острый нож. — Он отшвырнул щетку, стремительно ринулся через спальню и, понизив голос, пригрозил: — Сто раз ты получишь.
 Кэтлин усмехнулась его словам, когда он подошел к ней с графинчиком коньяка.
 — Ну конечно, сто раз. Держу пари, что ты не продержишься больше пятидесяти.
 — Так кто здесь отпускает непристойные замечания, красавица моя?
 Кэтлин сидела перед зеркалом в старинной ночной рубашке, украшенной по меньшей мере двумя дюжинами пуговиц, сбегающих от подбородка до груди. Шеймус облизал сухие губы, предвкушая, как он расстегнет их, одну за другой. Он поставил коньяк перед женой и отвел от щеки ее длинные волосы.
 — Глотни-ка, моя женщина, и в животе у тебя вспыхнет пламя.
 — Вот что у тебя на уме. — Она подхватила графин и отнесла его к постели. — Сначала нам надо поговорить. — Увидев, как разочарование пробежало по его все еще красивому лицу, жена пообещала: — После того как поговорим, мы выпьем с тобой коньячку, как делали это в нашу первую брачную ночь.
 Шеймус покачал головой, вспоминая:
 — Это неприлично, что мы все еще любим друг друга после двадцати двух лет брака. — Пуховая перина прогнулась под его тяжестью.
 — Скандал, — согласилась жена, ложась под простыню и придвигаясь к его краю кровати. Она потерлась щекой о кудрявые черные волосы на его руке, пока он обнимал ее. — А теперь поговорим о праздновании дня рождения, — начала она.
 Шеймус, дразня ее, тяжело вздохнул:
 — Не начинай снова. Я готов поклясться, что эти двое чертенят занимают все твои мысли, когда ты не спишь.
 — Да неужели? А кто это купил два новых судна в качестве подарка ко дню рождения?
 — Они просто красавицы, Кэтлин. Эти шхуны плывут быстрее ветра. Пора уже им обзавестись собственными кораблями. Джозефу исполнится двадцать один. Странно, они почти ровесники, но так же не похожи, как мел и сметана.
 — Это потому, что они родились под разными звездами. Созвездия определяют нашу сущность. У наших сыновей разные характеры. У Джозефа горячая голова, и он слишком быстро обижается.
 — Да, он заводится с пол-оборота. Его кулаки всегда наготове, чтобы съездить кому-нибудь по физиономии.
 — Шон рассудительнее. Он всегда подумает, прежде чем что-нибудь сделать. — Мать была явно неравнодушна к Шону. — Красивый парень с врожденным очарованием. Девушки сходят по нему с ума и не оставляют его в покое. У него отличное чувство юмора и в запасе всегда есть истории от самых изысканных до грубоватых. Он может быть веселым, грубым, непристойным, жестоким, остроумным, очаровательным или самокритичным с одним и тем же желаемым результатом. Забавляя себя, Шон веселит других.
 — Прежде чем броситься в драку, Шон думает об этом, разрабатывает стратегию и только потом полностью отдается бою. — «А результаты могут быть разрушительными», — закончил Шеймус про себя.
 — До их дней рождения осталось меньше недели. Чтобы хорошо отпраздновать, надо все спланировать, Шеймус. Так как день рождения Шона приходится на субботу, а у Джозефа на понедельник, логично было бы отпраздновать в воскресенье, но это кажется мне богохульством.
 — Ни в коей мере. Разве мы не протестанты?
 Глаза Кэтлин округлились.
 — Ну, раз ты так говоришь, Шеймус.
 — Что ж, это мое слово, и если с этим решено… — Его пальцы расстегнули первую пуговицу на ее рубашке.
 Жена остановила его руки:
 — Мы еще не закончили.
 Он заворчал:
 — Мы еще и не начинали.
 — Мне надо все подсчитать, чтобы разослать приглашения. Одних Фитцжеральдов будет больше пятидесяти.
 — Ты же не пригласишь их всех? — в ужасе спросил Шеймус.
 — А что ты имеешь против Фитцжеральдов? Ну-ка скажи мне, если можешь. — В глазах женщины загорелся огонек.
 Желая смягчить свои слова шуткой, Шеймус открыл рот и пустился в объяснения:
 — Что ж, я не возражаю против твоего отца и, конечно же, против парней из команды, но все эти бабы, что руководят твоей семейкой, они же хуже вшей!
 — Что я могу сделать, если мужики умирают, а женщины процветают? Тебе бы следовало поблагодарить за это небеса. Твой сын Джозеф станет графом Килдэрским, когда мой отец умрет, да простит меня Господь за то, что я произношу это вслух.
 — Я не хотел расстроить тебя, моя красавица. Конечно, мы должны пригласить твоих сестер.
 — И моих племянниц, кузин и тетушек.
 Шеймус тяжело вздохнул:
 — Но одна из них считает себя кельтской принцессой и кутается в пурпурную вуаль.
 — Это Тиара. Она не в себе.
 — Они все не в себе, черт побери!
 — Ты даже не знаешь их имен, — обвинила мужа Кэтлин.
 — Конечно же, знаю, — примирительно отозвался тот. — Это Мэг, и Мэгги, и Мэген, и там еще эти со своими причудливыми именами, взятыми у полудрагоценных камней, — Опал, Берилл, Эмбер…
 — Эмбер-то как раз и вышла замуж за Уильяма Монтегью. Я уже послала приглашение твоему партнеру, но, помяни мое слово, он явится один. Мне жаль Эмбер.
 — Ей некого винить, кроме себя самой. Она вышла за него из-за денег и его аристократического английского имени.
 — Кузина была невинной пятнадцатилетней девочкой. Она увидела в этом шанс выбраться из Мейнутского замка, которым правило, да и до сих пор правит, племя женщин по фамилии Фитцжеральд, превосходящее числом народ израилев. — Кэтлин сочла возможным развернуться на сто восемьдесят градусов по отношению к своей семье и согласиться с мужем.
 Его объятия стали крепче.
 — Если кто и сможет взять верх над Монтегью, так это Фитцжеральд.
 — Я в этом сомневаюсь, мой дорогой Шеймус. Я думаю, что это будет кто-нибудь из О'Тулов.
 Тогда он поцеловал ее. Как следует. Шеймус не мог больше ждать. Кэтлин была старшей дочерью графа Килдэрского и самой красивой и умной из всех бесчисленных Фитцжеральдов. Она первая и лучшая. Шеймус никогда не выпустит удачу из рук.
 В огромной кухне Грейстоунса Мэри Мелоун помешивала овсяную кашу в огромном котле. Когда появилась Кейт Кеннеди и стала искать поднос, Пэдди Берк открыл дверь с улицы и вошел в теплую кухню. На щеках у Мэри заиграли ямочки при виде высокого управляющего.
 — Как там погода, мистер Берк?
 — Льет как из ведра, миссис Мелоун.
 Она положила ему кашу в миску и добавила туда виски.
 — Забросьте это в свой желудок, мистер Берк, это порадует ваше сердце.
 — Вы слишком добры, миссис Мелоун. Как сегодня ваша зубная боль?
 — Значительно лучше, мистер Берк. Я чувствовала себя гораздо хуже много раз, когда мне было и в половину не так плохо.
 Кейт Кеннеди накрыла поднос белоснежной льняной салфеткой и подмигнула управляющему:
 — Конечно же, намного лучше. Вы выпили вчера достаточно виски, чтобы и мертвого с ног свалить.
 — Точно, и это навело меня на мысль, Кейт Кеннеди. Капелька виски не повредила бы, чтобы смягчить ваш язычок. Каково ваше мнение, мистер Берн?
 — Не впутывайте меня в это дело, миссис Мелоун, прошу вас. Я не хочу стать уродливым шипом между двух роз.
 — Мне бы хотелось немного вашего особого пшеничного кекса для хозяйки, Мэри, — произнесла Кейт.
 Повариха с тревогой взглянула на поднос, который готовила экономка.
 — Она плохо себя чувствует?
 — Ни в коей мере, Мэри Мелоун. Хозяин решил, что она будет завтракать в постели.
 Мэри была шокирована:
 — Это неприлично!
 Кейт округлила глаза:
 — Слово неприличный очень ему подходит. Я могла бы порассказать вам о таких вещах, происходящих в этой спальне, что у вас бы волосы на голове зашевелились, Мэри Мелоун.
 Она едва успела закончить фразу, как в кухню ворвался Шеймус. Его угрожающий вид едва скрывал удовольствие от слов экономки. Он сердито посмотрел на женщин и взял поднос из рук Кейт Кеннеди.
 — Я отнесу его наверх. Мы с Кэтлин хотим немного побыть наедине.
 Пэдди Берк чуть не подавился овсянкой, увидев отвисшие челюсти обеих женщин. Он быстро закончил свой завтрак, зная, что скоро появятся управляющие всех зажиточных англо-ирландских домов в Дублине, чтобы забрать бочонки с контрабандным французским коньяком. Шеймус поднял цену, проницательно сообразив, что это удвоит спрос.
 — Ты отложил пару бочонков для праздника, Пэдди? — поинтересовался Шеймус, спускаясь в погреб.
 — Да. А когда он будет?
 — В воскресенье.
 Пэдди почесал нос:
 — Я так понял, что в воскресенье придет груз для капитана Лунный Свет.
 — Верно. Время выбрано отлично.
 Капитаном Лунный Свет называли всех ирландских повстанцев. Существовало тайное революционное общество. Оно начало свою деятельность в те времена, когда Англия воевала с Америкой. Неприятности Англии были на руку Ирландии. Когда же Франция и Испания объединились с колониями, Ирландия подверглась вторжению. Тогда английский флот и войска не могли защитить все побережье Англии, Шотландии и Ирландии и призвали пятьдесят тысяч добровольцев. Они принесли присягу на верность британской короне, но, когда война закончилась, не сдали оружия, а просто ушли в подполье.
 Мужчины, подобные тестю Шеймуса О'Тула, Эдварду Фитцжеральду, графу Килдэрскому, страстно желающие вырвать Ирландию из-под гнета британского правления, добились законодательной свободы для ирландского парламента. Но спустя десять лет после этого достижения ирландские католики все еще не могли заседать в парламенте, голосовать и избирать его членов. Эдвард Фитцжеральд был одним из основателей общества «Объединенные ирландцы», но под покровом темноты он совершал куда более рискованные и безрассудные поступки ради своих угнетенных соотечественников-католиков. Богатство Килдэров, накопленное поколениями, лилось из его сундуков, чтобы купить вооружение для повстанцев и еду для голодающих крестьян, населяющих его обширные владения.
 Шеймус О'Тул не обладал кровоточащим сердцем своего тестя. В отличие от него Шеймус не родился с серебряной ложкой во рту. Он появился на свет в абсолютной бедности. Его отец бросил их с матерью, и они зарабатывали себе на жизнь на торфяных разработках, как только мальчику исполнилось пять.
 В прошлом О'Тулы были могущественным кланом, и Шеймус еще в детстве решил, что он получит такую власть, с которой придется считаться. Когда мальчик узнал цену уловкам, ему еще не исполнилось и десяти. Его природная проницательность оказалась более ценной, чем любая серебряная ложка. В двенадцать он стал матросом на торговом судне. В пятнадцать Шеймус им владел. В двадцать он был достаточно богат и достаточно умен, чтобы соблазнить дочь графа.
 Нечестивый союз, заключенный им с Уильямом Монтегью спустя несколько лет после женитьбы, явился результатом вдохновения. Брат Монтегью, граф Сэндвичский, был уполномоченным британского Адмиралтейства, назначенным первым лордом Адмиралтейства во время войны с Америкой. Для Шеймуса О'Тула это оказалось сродни лицензии на печатание денег, и он выстроил для Кэтлин дворец в георгианском стиле — Грейстоунс. Он убедился в том, что его особняк больше и лучше, чем любой другой зажиточный дом англо-ирландских аристократов, застроивших весь Пэйл. Назначение Сэндвича вице-казначеем и сборщиком доходов в Ирландии стало манной небесной. Графство Дублин благодаря помощи Монтегью оказалось в туго набитом кармане О'Тула.
 Когда Уильям Монтегью развернул приглашение на праздник в Грейстоунсе, его губы изогнулись от удовольствия. Высокое положение в Адмиралтействе позволяло ему контролировать людей, корабли и грузы. Благодаря его партнерству с О'Тулом он стал богаче своего титулованного брата, но первой любовью Монтегью была власть, а не деньги. Чувство всемогущества переполнило его, когда он решил, что отправится в Дублин на своем личном адмиралтейском корабле, нагруженном оружием, предназначенным для войны его страны с Францией.
 Его рот плотоядно искривился, когда он представил себе, какое впечатление это приглашение произведет на Эмбер. Что она способна сделать, чтобы получить разрешение отправиться туда? Его плоть приятно напряглась, когда он вообразил ее сексуальные уловки. Монтегью распахнул дверь своего кабинета и проревел:
 — Джек!
 Уильям привез в ливерпульский филиал Адмиралтейства своего племянника, чтобы тот работал секретарем, и парень оказался просто незаменимым.
 — Ты разузнал об этом борделе на Лайм-стрит?
 — Да, милорд. — Простого обращения сэр вполне хватило бы, так как у Уильяма Монтегыо не было никакого реального титула, но Джек знал, что власть действует возбуждающе на его дядю. — Они удовлетворяют особые запросы, и там есть девушки, обученные послушанию… С Востока, — добавил он, не в силах скрыть нахлынувшего возбуждения.
 — Хороший мальчик! — Уильям заметил состояние юнца. — Ты можешь сопровождать меня, — сказал он, бросая на пол свой карандаш.
 Разврат не шокировал Джека Реймонда. Его отец, граф Сэндвичский, известный своими похождениями, получил прозвище лорд Распутник. Он женился на ирландке, дочери виконта, но та перенесла столько выкидышей, что получила психическое расстройство. Когда это произошло, лорд перевез любовницу Марту Реймонд в свой городской дом на Пэл-Мэл и пребывал в menage a trois [4] . Джек, один из пяти незаконнорожденных детей от этого союза, к счастью для него, оказался единственным мальчиком. Несмотря на вероятность обеспеченного будущего, Джек страдал от неуверенности, порожденной незаконным рождением, и знал, что не успокоится, пока не найдет способ изменить свою фамилию на Монтегью.
 Когда эта парочка покинула здание Адмиралтейства, Уильям пребывал в веселом расположении духа.
 — Хочешь сопровождать меня на праздник к О'Тулам в следующее воскресенье? Я поплыву в Дублин на корабле «Защита», ты можешь быть моим помощником.
 — Я буду счастлив, милорд. Я никогда не бывал в Ирландии. Что они празднуют?
 — День рождения сыновей О'Тула. — Монтегью замолчал, углы его губ опустились. Он завидовал своему компаньону, потому что у него были сыновья. Они с Шеймусом оба женились на женщинах по фамилии Фитцжеральд, но Эмбер смогла произвести на свет лишь бесполезную дочь и жалкое подобие сына, который так боялся своего отца, что даже не смотрел на него. Хорошо, когда боится женщина, но мужчине это не к лицу.
 — Вы возьмете с собой Эмерелд и Джона, сэр?
 Монтегью об этом не думал, но теперь, когда Джек предложил это, он понял, что так поступить стоит. Присутствие его детей на борту отведет все подозрения от груза.
 — Молодому Джону это пойдет на пользу, — согласился Уильям. Его сын был почти ровесником сыновьям О'Тула, как и этот молодой ублюдок, которого породил его брат. Время, проведенное в их компании, может разбудить Джона.




 Глава 3


 Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала — скоро, очень скоро он придет к ней.
 Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Девушка улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
 Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами. Он был великолепным мужчиной. Ее ирландским принцем. Он наклонился, собираясь поцеловать ее, но, когда был уже совсем близко, Эмерелд проснулась, шепча его имя, стремясь к нему всей душой:
 — Шон, Шон.
 Эмерелд Фитцжеральд Монтегью выбралась из-под одеяла, пробежала пальцами по густой копне темных волос и спустила длинные ноги на ковер возле кровати. Не одеваясь, она взбежала по ступенькам, ведущим в спальню матери. Много раз по утрам, когда отца не было дома, девушка забиралась к матери в кровать, чтобы обсудить планы на день.
 Эмбер, обожавшая дочь, тонко чувствовала ее настроение и даже мысли.
 — Дорогая, ты сегодня какая-то странная.
 Эмерелд мило покраснела. Впервые ее мать увидела, как от затаенной мысли нежный румянец окрасил щеки девушки.
 — Мне приснился сон, — объяснила она.
 — Тебе приснился твой принц?
 Эмерелд кивнула, обхватила себя руками, явно впервые ощущая свою грудь.
 — Как хорошо. Я думаю, что ты взрослеешь. Как выглядел твой прекрасный принц?
 На личике дочери появилось выражение восторга.
 — Он ирландец.
 — Тогда как следует береги свое сердечко, дорогая, потому что он наверняка безнравственный негодяй.
 Эмбер чмокнула дочь в темноволосую макушку и вылезла из большой кровати. Открыв французские окна, она вышла на балкон, ведущий к сторожевой башне. Вглядываясь в горизонт, женщина заметила паруса корабля, плывущего из Ливерпуля. Торговец явно направлялся за грузом ирландского виски, спрятанного в подвалах под домом.
 Неожиданное предчувствие пронзило ее, когда Эмбер поняла, что судно слишком мало для торгового корабля. Это Уильям на своем любимом паруснике «Ласточка»! Она еще раз с ужасом посмотрела на море, надеясь, что чувства ее обманывают, но холодные пальцы страха уже сжали сердце. Эмбер быстро скользнула обратно в спальню.
 — Нам придется отложить путешествие в сказочную долину, дорогая. Твой отец возвращается. Пойди отыщи Джонни. Скажи ему, чтобы не смел уходить, а потом быстренько возвращайся. У нас есть время только на то, чтобы одеться как подобает.
 Когда Эмерелд пришла в спальню брата, расположенную в том же крыле, что и ее собственная, там никого не оказалось. Не колеблясь она бегом спустилась на два этажа вниз, прошла через кухню, вышла в заднюю дверь, схватив по пути плащ одной из горничных, чтобы прикрыть ночную рубашку.
 Эмерелд нашла Джонни в конюшне. Он седлал своего уэльского пони. Брат не обладал ее темноволосой шевелюрой. К сожалению, он унаследовал не только цветущий вид отца, но и его тонкие каштановые волосы.
 — Ты не должен уезжать. Отец возвращается, — объявила ему сестра, запыхавшись.
 На лице Джонни отразилась такая тревога, что Эмерелд подумала, что брат сейчас вскочит на пони и унесется прочь. Впрочем, вряд ли он бы осмелился на такое. Скорее, новость пригвоздила его к месту.
 — Что я должен делать? — в отчаянии спросил он, и кровь отлила от его румяных щек.
 — У нас почти час до подхода его корабля. Переоденься и надень свой лучший парик. Я помогу тебе с шейным платком. И кроме этого, Джонни, постарайся скрыть свой страх перед ним.
 — Тебе хорошо говорить, Эмерелд. Мама пошлет тебя в Сент-Олбансскую академию для молодых леди, когда мы вернемся, а меня ждет отделение Адмиралтейства, а там он сможет мной командовать день и ночь. Это будет собачья жизнь!
 — Мне жаль, Джонни. Я бы поменялась с тобой местами, если бы могла. — Уже не в первый раз Эмерелд подумала, что ей следовало родиться мальчиком, а Джонни — девочкой. — Мама успокоит его гнев, она всегда так делает. Пошли, нам надо торопиться.
 Меньше чем через час перед Уильямом Монтегью предстала его семья, одетая в лучшие платья. Его тяжелый взгляд скользнул по детям, а потом задержался на молодой красавице жене, решительно вышедшей вперед приветствовать его.
 Эмбср присела в глубоком реверансе, чтобы муж смог беспрепятственно рассмотреть ее зрелую грудь, так высоко поднятую корсетом, что она почти вываливалась из модного очень глубокого выреза парчового платья цвета сливок.
 — Добро пожаловать, милорд, мы так редко видели вас этой весной, — мило солгала она.
 Взглянув на жену, Уильям заметил, что та напудрила свои волосы цвета янтаря и уложила их в высокую прическу, украсив лентами и кружевом. Скоро он растреплет их, и они упадут ей на грудь. Монтегью взял Эмбер за руку и поднял ее. Позднее он снова поставит ее на колени.
 Глаза Уильяма потемнели, когда он посмотрел в тот угол комнаты, где, подобно изваяниям, стояли его дети. Его дочь одели в кружевной чепчик, крахмальный белый передник, из-под которого виднелись кружевные панталоны и крошечные детские ботиночки.
 — Ты была хорошей девочкой? — резко спросил он.
 — Да, отец, — отозвалась Эмерелд чистым, твердым голосом.
 Вызывающе вздернутый подбородок дочери подсказал ему, что если он и пугает ее, то черта с два она это покажет. Находя в этом мало удовольствия, отец перевел взгляд на сына.
 — Ты хорошо себя вел? — спросил он еще более резко.
 — Д-да, сэр, — прошептал Джонни.
 — Вот этого-то я и боялся, никуда не годный молодой святоша. В шестнадцать лет тебе следовало бы перетрахать весь Англси.
 Джонни залился ярким румянцем, а его отец пренебрежительно расхохотался:
 — Подожди, пока мы не отправим тебя во флот. Там тебя быстро просветят.
 Вкрадчивый голос жены отвлек внимание Уильяма от сына:
 — Я надеюсь, что вы сможете остаться на всю ночь, милорд.
 «О да, — подумал Уильям, — мне понадобится вся ночь, чтобы сыграть мою игру, в которой призом будет Ирландия». Он достал конверт из нагрудного кармана и высоко поднял его.
 — Я решил проделать долгий путь из Ливерпуля, чтобы привезти это приглашение на праздник к О'Тулам.
 — Праздник? — У Эмбер перехватило голос.
 — Каждый год Шеймус О'Тул устраивает праздник в честь дня рождения своих сыновей. Приглашения эти очень ценятся. В этом году я собираюсь взять с собой мою семью.
 Эмбер почувствовала, как в ее душе распускается бутон надежды. За все восемнадцать лет брака Уильям ни разу не разрешил ей съездить в Ирландию. Она предостерегла саму себя от чрезмерной надежды, потому что за ней наверняка последует разочарование. И все-таки вопреки ее желанию воображение взметнулось на крыльях при мысли о поездке домой, о визитах ко всем Фитцжеральдам. И о Джозефе! Она на минуту закрыла глаза, чтобы унять охватившее ее желание.
 Уильям улыбнулся, заметив восторг на лице жены:
 — Пойдем наверх и обсудим предстоящий визит. Это будет в следующее воскресенье. Я собираюсь плыть на «Защите». Зайду сюда и возьму на борт мою семью утром того же дня.
 Эмбер улыбнулась мужу и послушно взяла его под руку. Он установит высокую цену за поездку в Ирландию, но она готова заплатить ее.
 Сердце Эмерелд стучало, словно молот. Она не могла поверить, что все расслышала правильно. От мысли снова увидеть Шона О'Тула и так уже кружилась голова, но отплыть в Ирландию и присутствовать на празднике в честь дня его рождения — это же несбыточная мечта, ставшая явью!
 — Ах, Джонни, я не могу отправиться на праздник, одетая как ребенок, — запричитала девушка, с отвращением берясь двумя пальцами за край своего накрахмаленного передника.
 — Отец нас никогда не возьмет, — равнодушно заявил Джонни. — Он презирает ирландцев и считает их недочеловеками.
 — Матушка убедит его. Он не сможет устоять перед ее чарами, — заверила его Эмерелд.
 — Они проведут наверху много часов, — произнес Джонни с таким видом, словно его тошнило.
 — Как ты не понимаешь! Мама держит его наверху так долго, как только может, чтобы он не мучил нас.
 Джонни искренне радовался тому, что Эмерелд слишком невинна, чтобы понять, на какие жертвы идет их мать. Ему бы и самому хотелось многого не знать. Понимание происходящего наполняло его чувством бессилия и вины.
 — Когда отец сказал, что ты должен трахаться, что он имел в виду?
 Джонни нахмурился:
 — Я не могу тебе сказать, ты будешь шокирована.
 — Меня это вовсе не шокирует. Как я обо всем узнаю, если ты мне ничего не говоришь? Ладно, я спрошу у мамы. Она мне обо всем рассказывает.
 — Нет, Эм, не спрашивай маму. Я тебе скажу. Трахаться — это значит раздеваться догола и… спать… с девушками.
 Несмотря на свои уверения, Эмерелд была чрезвычайно смущена непристойными картинами, тут же нарисованными ее воображением.
 — Я тебе не верю, — слабо проговорила она.
 Приглашение должно было наделать много шума и в Мэйнуте, куда Шон отправился доставить его лично. Двадцать две мили верхом от Грейстоунса до замка Мэйнут, где жил его дед Эдвард Фитцжеральд. Граф владел сотнями акров красивого графства Килдэр, включавшего в себя реку Рай по всему течению до того участка, где она впадала в реку Лиффи в великолепном месте под названием Прыгающие Лососи.
 Кучка юных Фитцжеральдов с интересом наблюдала за тем, как красавицы рыбы в очередной раз пытаются вернуться в места, где они мечут икру. Когда девушки увидели Шона, то завизжали от радости и окружили его лошадь. Юноши также горели желанием поприветствовать его, потому что Шон был любимцем всего клана.
 Все заговорили разом:
 — Ты приехал, Шон? Что тебя привело, Шон? Что-нибудь не в порядке, Шон?
 — Разве вы не видите, что я приехал? — Он усмехнулся и решил спешиться, так как они все равно не давали ему ехать дальше.
 — Скоро день твоего рождения. Что ты хочешь получить в подарок, Шон? — поинтересовалась бойкая кузина, беря его под руку и опираясь на него, словно от одной только близости к нему у нее ослабели ноги.
 — Не монополизируй его, Фиона. Оставь нам хоть что-нибудь, — воскликнула Диэдра.
 — Не стоит ссориться из-за меня и хватит ходить вокруг да около, — поддразнил он. — Праздник в воскресенье, и вы все приглашены.
 Девушки завизжали снова.
 — Вы хотите пригласить всех женщин? — недоверчиво переспросил Рори.
 — Всех до единой, — подтвердил Шон.
 Девицы захихикали и зашептались о том, что они ему подарят и что бы они хотели подарить ему.
 — Обещаю потанцевать с каждой из вас, — заявил Шон, взлохматив красивые локоны двух, стоявших поближе.
 — Ты обещаешь танцевать с нами? — хором переспросили они.
 — Разве вы не слышали, что я сказал?
 По мере того как они приближались к замку, звук молотков и долота становился громче. Его дед все время что-то подновлял в старом здании, построенном еще в средние века, и что-то пристраивал.
 Эдвард Фитцжеральд оставил рабочих и вышел вперед, чтобы поздороваться с внуком.
 — Шон, ты становишься все красивее каждый раз, как попадаешься мне на глаза.
 — Я бы сказал о вас то же самое, дедушка, но это прозвучит повторением.
 Мужчины крепко обнялись.
 — Заходи в дом, и мы выпьем по рюмочке в честь дня твоего рождения. С трудом верится, что тебе будет только девятнадцать.
 Шон отдал поводья Рори, чтобы тот отвел лошадь в конюшню. Пока они шли через сводчатый холл, собрались тетушки Фитцжеральд, чтобы поздороваться с любимым племянником.
 — Шон, дорогой мой, как приятно тебя видеть, — воскликнула Мэген. — Как там поживает Кэтлин с этим дьяволом-спорщиком, ее мужем?
 — Она никогда не жалуется, — ответил Шон.
 — Не обращай внимания на Мэген, — вступила в разговор ее вдовствующая сестра Мэг. — Она всегда так долго выдерживает сыр, прежде чем положить его в мышеловку, что он черствеет.
 Шон сообразил, что тетушка намекает на затянувшееся девичество сестры.
 — Солнце давно ушло из твоего окна, Мэг, — парировала Мэген, призвав на помощь все свои силы.
 Тем временем остальные женщины, носящие фамилию Фитцжеральд, теребили его, обнимали, целовали, пока Шон прокладывал себе дорогу через холл.
 — Оставьте-ка пария в покое, — потребовал дед. — А не то нам придется его похоронить еще до дня рождения.
 — Вы все приглашены на праздник, — жизнерадостно объявил Шон.
 Дед увел его в священное место — свою библиотеку — и закрыл дверь.
 — Женщины всегда были проклятием Мэйнута. Кругом одни только сестры и дочери.
 Шон понизил голос:
 — Праздник назначен на воскресенье. Груз придет в тот же день.
 Граф Килдэрский налил глоток виски внуку и столько же себе.
 — Я рад, что твой отец отправил с этой вестью тебя, а не Джозефа. Я хочу, чтобы его репутация оставалась чистой, как только что выпавший снег. Он следующий граф, и я не допущу, чтобы твой брат был запятнан изменой. Я никогда не хотел, чтобы существовала хоть какая-то связь между Джозефом и капитаном Лунный Свет.
 — Мой брат знает, что должен делать. Но я готов отправиться с вами в любое время, — предложил Шон.
 Эдвард Фитцжеральд почувствовал огромную гордость за юношу, сидящего перед ним. Его взгляд коснулся волос внука, черных, как адский котел, потом упал на широкие плечи.
 — Шон, ты унаследовал лучшее от Фитцжеральдов и лучшее от О'Тулов. У тебя дьявольский ум, ты видишь все насквозь. Твои мысли блуждают подобно извилистой дороге. У тебя есть все — сообразительность, сила воли и обаяние, но я не могу позволить тебе отправиться со мной. Ради Кэтлин. Это разобьет ее материнское сердце. — Он допил виски, показывая, что тема закрыта. — Когда вы сможете перевезти груз в Мэйнут?
 — Той же ночью, в повозках, которые привезут на праздник Фитцжеральдов и увезут их обратно.
 Граф кивнул, его лицо оставалось суровым.
 — Как ужасно быть ирландцем.
 Шон хмыкнул:
 — Пока не подумаешь об альтернативе.
 Дед оценивающе провел рукой по томам в кожаных переплетах:
 — Когда меня не станет, эта библиотека достанется тебе. Джозеф получит книги по праву и политике, но я хочу, чтобы все остальное стало твоим.
 — Эти книги — как старые друзья.
 — Ты прочел большую их часть — исторические, мифы, народные сказания, вот эти на гэльском языке. Ты единственный из всех, кого я знаю, кто будет их ценить.
 Когда они открыли дверь библиотеки, полдюжины женщин Фитцжеральд по-прежнему находились в холле в ожидании добычи. Теперь, когда Шону исполняется девятнадцать, он вступает в брачный возраст, и не логично ли поискать ему жену среди семейства Фитцжеральд? И даже если он не собирается связывать себя узами брака и на уме у него только флирт, опять-таки почему бы не с одной из Фитцжеральдов?
 Кэтлин, мать Шона, как и се сестры, была очень целомудренна, как и полагалось достойной, верующей в Бога ирландке, но более молодое поколение не отличалось такими высокими моральными принципами. В течение следующего часа не менее семи особ женского пола пытались завлечь его на стены и башни Мэйнута. Юмор послужил ему защитой.
 — Наверху пятьдесят пять спален. Мне и жизни не хватит, чтобы хоть одной ногой зайти в каждую из них!
 Хотя сегодня Шон вел себя осмотрительно, его победы были многочисленны и разнообразны. Так как его мать запрещала связываться с горничными в Грсйстоунсе, Шон при случае баловался с дочками арендаторов-фермеров. Но обычно он доставлял себе удовольствие в Дублине, где возможностей было не счесть. Его дед содержал городской дом на модной Меррион-роу, и Шону разрешили им пользоваться. В последний месяц он полностью реализовал эту возможность, отдавая должное прелестям барменши из Брезен-Хед, продавщицы из лавки льняных тканей на Графтоп-стрит, актрисы из Смок-Элли и неудовлетворенной молодой жены сэра Ричарда Хирона, английского чиновника в Дублинском замке.
 Шон заметил свою тетку Тиару, ту самую, в пурпурной вуали, проплывающую мимо.
 — Вот если бы принцесса Тиара стала заманивать меня в свой тронный зал, я бы вряд ли устоял.
 — Если ты не будешь себя достойно вести, я вытяну тебе ухо на длину твоей руки, — царственно произнесла та.
 Шон обнял ее и пылко поцеловал:
 — Не забудь оставить мне танец в воскресенье.
 — Можешь сообщить Кэтлин, что мы прибудем на празднование.
 Шон понятия не имел, говорила ли она обо всех Фитцжеральдах или использовала королевское «мы». Углом глаза он заметил еще одну кузину в белом наряде послушницы. Странности караулили вас за каждым углом, когда вы приезжали в Мэйнут.
 В летнем доме на острове Англси Эмбер Монтегью предвкушала предстоящий праздник сильнее, чем все остальные Фитцжеральды, вместе взятые.
 Она исполнила все, что требовал от нее муж, нежно, изящно, отрешенно. Ирландия и Джозеф стоили того. Эмбер казалось, что она плывет на сияющем облаке. Ей уже сейчас не хватало воздуха от предвкушения радости. Она уже знала, что наденет, и мысленно перебирала гардероб юной Эмерелд.
 С какой гордостью покажет она свою красавицу дочку и сына всем Фитцжсральдам и О'Тулам. У Эмбер кружилась голова при мысли о поездке домой. Она уже чувствовала запах торфа, к которому примешивался аромат нежной зеленой травы.
 — К которому часу мы должны быть готовы в воскресенье, Уильям? — спросила она, пристально вглядываясь в лицо мужа и натягивая чулок на длинную ногу.
 — Ты не поняла меня, Эмбер. И речи не может быть о том, чтобы ты поехала.
 При его словах мягкое мечтательное выражение ее глаз исчезло. Сердце дрогнуло, потом остановилось.
 — Неужели ты всерьез полагаешь, что я повезу свою жену на вульгарный праздник кучки грубых жителей болот?
 — Но, Уильям, это же моя семья. Мой дядя — граф Килдэрский.
 — Именно поэтому я на тебе и женился. Но праздник у О'Тулов, судя по всему, выльется в пьяный дебош. Я не повезу мою жемчужину к свиньям. Ты слишком лакомый кусочек, чтобы представлять тебя целому клану пьяных ирландцев.
 У Эмбер стало горько во рту. Просить? Но это только даст ему возможность упиться собственной властью, а ответ будет тем же. Его отказ был окончательным.
 — Я намереваюсь взять Эмерелд и Джона вместе с моим племянником Джеком. Мальчику это будет полезно. Он слишком цепляется за твою юбку. Я хочу сделать из него мужчину. Юнец, который не может предаваться пьянству и разврату, сохраняя при этом трезвость ума, слабак!
 Эмбер чуть было не закричала: «Если это будет пьяный дебош, почему ты тогда берешь с собой Эмерелд?» Но вовремя остановила себя. Она не лишит свою любимую дочь возможности посетить Ирландию и увидеть семью Фитцжеральдов. Эмбер вздохнула, сердце ее болело. Теперь она поняла, что оказалась жертвой еще одной жестокой игры. Женщина чувствовала, что ее ранили в самое сердце, и не решалась заплакать, боясь, что вместо слез потечет кровь.
 Чтобы еще больше унизить жену, Уильям протянул хлыст, которым частенько охаживал ее, и, полуприкрыв веки, неумолимо не отводил глаз, пока Эмбер не поцеловала кнутовище.




 Глава 4


 В день праздника, едва первый розовый луч зари тронул небосклон, в Грейстоунсе вовсю кипела жизнь. Подарки прибыли под покровом темноты, чтобы стать настоящим сюрпризом.
 Грумы Фитцжеральдов из Мэйнута тайком привели двух жеребят-чистокровок в конюшню Грейстоунса после полуночи. Граф разводил самых лучших скакунов в Килдэре и выбрал потрясающего гнедого для Джозефа и быстроногого черного жеребца для Шона.
 Два капитана Шеймуса, братья Мерфи, привели новые шхуны со стапелей в Биркенхеде, что недалеко от Ливерпуля. Шеймус предупредил их, чтобы они и паруса не показывали до четырех часов утра, и братья Мерфи блаженствовали в кухне Мэри Мелоун, когда Джозеф и Шон спустились к завтраку.
 — Ты посмотри, что за капризный ветер дует, — заметил Шон брату. — Пара водяных крыс учуяла добычу за сотню миль.
 — Вас, ублюдков, никто не приглашал! — заявил Джозеф.
 Шон подхватил насмешку:
 — То, что вы взяли в жены девиц Фитцжеральд, еще не делает вас членами семьи.
 Пэт Мерфи выругался в бороду:
 — Заносчивые молодые свиньи. Никто из вас больше не взойдет на палубу корабля, которым я командую!
 По сигналу Шона Джо быстро толкнул Пэта Мерфи, а Шон вырвал стул из-под его брата Тима. С громкими криками все четверо начали тузить друг друга, устроив кучу малу из локтей и подбородков, катавшуюся по всей кухне.
 Игра мгновенно прекратилась, стоило Мэри Мелоун окатить их ведром холодной воды.
 — Как не стыдно, ведете себя будто дикари, и это в праздничный-то день. Ну-ка вон с моей кухни сию же минуту, сегодня я должна приготовить еду на сто человек!
 С минуту братья смотрели, разинув рты, на непритворный гнев их пухлой кухарки, а потом разразились веселым смехом. На поле боя появился Шеймус и сердито заметил:
 — Они только шутят, Мэри Мелоун. Понадобится нечто большее, чем холодная вода, чтобы привести их в чувство. Вы, дьяволы, — обратился он к сыновьям, — вставайте. Там парочку судов надо разгрузить до завтрака.
 Все еще смеясь, все четверо поднялись на ноги.
 — Пусть Мерфи их разгружают, ведь они капитаны этих чертовых кораблей, — сказал Шон, вытирая с лица воду, которой его окатила Мэри.
 — А вот в этом вы чертовски ошиблись, капитан О'Тул, — объявил Шеймус, не в силах больше сдерживать улыбку.
 Джозеф и Шон обменялись изумленными взглядами и вдруг все поняли. С громким криком радости они со всех ног бросились на улицу и остановились, только когда позади остались широкие газоны Грейстоунса и их собственная пристань предстала перед ними.
 Шхуны, стоящие на якоре, сверкали, словно редкие драгоценные камни в свете раннего утра. Они выглядели такими новенькими и пахли дегтем и свежей краской. Хотя суда были похожи, они не являлись точной копией друг друга. То, что повыше, выкрасили голубой с золотом краской, а то, что подлиннее, черной с серебром.
 — Бумаги, подтверждающие ваше право на владение судном, вы найдете в вахтенном журнале, а команду можете набирать уже сегодня, пока здесь будет большинство парней, — крикнул вслед им Шеймус, взмахом руки призывая сыновей принять их новую собственность. Он позволил им отправиться одним. Они взрослые мужчины и должны ощутить радость от того, что пройдут по палубе собственного корабля, принимая на себя командование.
 И отец, и сыновья скрывали свои настоящие чувства ради внешних приличий. Ирландцы не обнимаются и не целуются на людях. Но исполненный гордости взгляд Шеймуса не отрывался от сыновей, идущих по длинному каменному молу. Улыбаясь, как лунатики, Джозеф и Шон приняли свои подарки ко дню рождения. Не стоило и обсуждать, кому достанется какой корабль. Джозеф направился к золотому с голубым, а Шон поднялся на борт черного с серебром, глубоко вздохнув от восхищения и уже всем сердцем отдаваясь этой длинной изящной шхуне, безупречные линии которой предсказывали ее большую скорость.
 Шон говорил с ней, будто с женщиной. Корабль подобен любовнице, ревнивой собственнице, готовой повиноваться и хранить верность, если ее любят и правят твердой рукой. Он погладил полированные поручни, лаская ее своим прикосновением, глазами и тихим, задушевным голосом. Шхуна и впрямь была красавицей, отчего его кровь бурлила, а воображение уносило в сияющее будущее, лежащее перед ним в ожидании, когда Шон ухватится за него обеими руками.
 К тому времени как повозки, полные Фитцжеральдов, начали прибывать, столы на козлах уже расставили на широких зеленых лужайках, а слуги Грейстоунса бегали галопом, принося еду с огромной кухни.
 Появились и другие гости, большинство из которых принадлежали к старинным ирландским фамилиям, а не к новым англо-ирландским кланам. Они привезли с собой скрипачей, и вскоре в воздухе зазвучали музыка и смех.
 Эдвард Фитцжеральд нежно улыбнулся своей дочери Кэтлин. Хотя у него и не было сына, носившего его фамилию, его старшая дочь была этого более чем достойна. Она подарила ему двух замечательных внуков на зависть любому мужчине.
 — Извините, отец, но вы сможете говорить об измене только полдня, остальное время принадлежит веселью.
 Его голубые глаза сверкнули.
 — Вот для чего нужны женщины. Всегда найдут повод урезать мужское веселье.
 Толпа молодежи окружила Шона и Джозефа, когда они вернулись домой с пристани, и потащила братьев в конюшни, где, как они знали, новорожденных ожидали еще подарки. Когда они появились верхом на лошадях, их родители и дед засияли от радостной гордости.
 — Благодарю вас, сэр, он великолепен. Я решил назвать его Люцифером, — обратился Шон к деду, восхищенно поглаживая атласную шею жеребца.
 — А вы, дьяволята, уже выбрали имена для ваших шхун? — поинтересовался Шеймус, пытаясь поддразнить их.
 Шон подмигнул Джозефу:
 — Как иначе могли назвать дьяволята свои корабли, если не «Сера-1» и «Сера-2»?
 — Это непочтительно, не говоря уж о том, что вы накликаете неприятности! — отчитала их мать, обожавшая обоих и не желавшая ни на йоту изменить их.
 Эмерелд Монтегью была возбуждена больше, чем когда-либо. Еще с тех времен, когда она только научилась говорить, мать забивала ей голову рассказами об Ирландии и ее народе. Сказки на ночь Эмбер выбирала из богатого фольклора своей родины, песни, выученные Эмерелд, были песнями Ирландии, а картины, рожденные словами матери об Изумрудном острове и эксцентричных Фитцжеральдах, заставили девочку жаждать встречи с ними.
 Если Эмбер и опечалилась тем, что не сопровождает мужа и детей на праздник, то она отлично потрудилась, чтобы скрыть свои чувства. Эмерелд подозревала, что ее мать похоронила разочарование и эмоции глубоко в душе и сосредоточила все свое внимание на том, чтобы поездка оказалась удачной для ее детей.
 С одеждой Джона проблем не возникло. Ему уже исполнилось семнадцать, он считался почти взрослым мужчиной, и его платье шили лучшие портные в Лондоне. Хотя здесь, на Англси, он предпочитал бродить в старых бриджах для верховой езды, его гардеробная ломилась от костюмов, которым позавидовал бы любой денди.
 Мать терзалась из-за нарядов Эмерелд.
 — Это все платья для маленьких девочек, — причитала та, с ужасом рассматривая содержимое своих шкафов. — Они очень хорошенькие, — спохватилась девушка, надеясь, что не обидела мать, — но мне почти шестнадцать, и я не могу надевать платье и панталоны. Я не хочу, чтобы Шон… то есть Фитцжеральды смеялись надо мной.
 Так, значит, она отдала свое сердце Шону О'Тулу! Он наверняка был здесь вместе с Джозефом. Да поможет Господь ее маленькой дочурке, если этот Шон обладает хотя бы сотой долей ирландского обаяния брата!
 — Ты совершенно права, дорогая. Там так много женщин из семьи Фитцжеральд, а дамы могут быть очень ехидными. Я хочу, чтобы ты затмила их всех. Тебе придется надеть свой новый бархатный плащ, ведь на корабле будет очень холодно. Но как только ты его снимешь, все должны с завистью уставиться на тебя.
 — Да, — выдохнула Эмерелд, женщина до мозга костей, — именно этого мы и хотим.
 — А теперь пойдем со мной в мою комнату, просмотрим все мои наряды и выберем, что можно переделать на тебя.
 В воскресенье утром Эмерелд впервые в жизни надела шелковые чулки вместо кружевных панталончиков. Мать помогла ей облачиться в зеленое бархатное платье, и девушка забеспокоилась:
 — У меня нет корсета, что же мне делать?
 Эмбер рассмеялась:
 — Дорогая, тебе он совсем не нужен.
 — А что делать с этим? — Эмерелд прикрыла руками высоко поднятую грудь.
 — Этому сегодня будут завидовать все женщины Ирландии. Поверь мне, я в этом разбираюсь.
 Из окна своей комнаты Эмерелд заметила паруса отцовского корабля, приближающегося с востока по Минэй-Стрейт.
 — О Господи, — прошептали они обе хором, отлично зная, что Уильяму Монтегью угодить невозможно.
 — Предоставь своего отца мне, — сказала Эмбер с нотками твердой решимости в голосе. — Пока корабль не бросил якорь, надо убедиться, что Джонни выдержит испытание. Пригладь-ка еще немного волосы. Может быть, тебе завязать их сзади лентой? — заметила она через плечо, подхватывая юбки и устремляясь в комнату Джона.
 Ее сын надел темно-синий очень тонкий камзол, сидевший на нем как влитой. Его желтовато-коричневые кюлоты [5] без единой морщинки облегали бедра, переходя в белоснежные чулки. Он выбрал парчовый жилет цвета тусклого золота, дополняющий наряд.
 — Твой шейный платок заставит устыдиться самого принца Уэльского, Джонни. Ты сегодня выглядишь таким взрослым. — Эмбер старалась внушить сыну уверенность в себе, и темно-синий цвет действительно шел ему, решила она, убирая под парик с косичкой выбившийся локон. — Твой отец здесь. Я хочу, чтобы он увидел тебя первого, потому что знаю — сегодня он не найдет никаких недостатков. Стой рядом со мной, пока я подготовлю его к встрече с Эмерелд.
 Монтегью один вошел в дом. Он прошелся критическим взглядом по фигуре сына и немного смягчился, увидев, что тот выглядит довольно зрелым. Уильям был также рад видеть послушание жены. Когда он понял, что в последнюю минуту не будет никаких уговоров взять ее с собой, то ощутил приятное волнение от собственной власти. Его глаза откровенно уставились на ее грудь под просторным утренним платьем.
 — Когда привезу их обратно, я останусь ночевать дома. Не стоит ждать меня, Эмбер, дорогая, я тебя разбужу.
 — Уильям, — мягко начала жена, незаметно подчиняя мужа силе собственной сексуальности, — я хочу, чтобы твоя дочь выглядела сегодня как леди, как английская леди. Я много лет не была в Ирландии, но мне представляется, что молодые женщины все еще одеты в льняные юбки и показывают щиколотки, как это разрешали делать мне. Они не носят привозных шелков или парчи из-за своей неуместной гордости. Они предпочитают лен и шерсть или одежду, изготовленную в Ирландии. Но, когда они увидят Эмерелд в ее бархатном наряде, они позеленеют от зависти.
 Эмерелд спустилась вниз, прямая как струна, ее черные шелковистые локоны плясали на плечах. Из-за маленького роста отец считал ее ребенком. А теперь он увидел, что перед ним почти женщина.
 — Она выглядит как леди от шеи до пяток, но ее волосы похожи на заросли ежевики. Неужели у нее нет пристойного пудреного парика? — требовательно спросил Монтегью.
 Эмбер увидела, как глаза дочери полыхнули зеленым огнем неповиновения, и быстро заговорила, предупреждая столкновение характеров:
 — Это мое упущение, Уильям. Эмерелд, поднимись наверх и надень парик. Твой отец хочет, чтобы ты выглядела как английская леди.
 Джек Реймонд с готовностью протянул девушке руку, помогая подняться на борт. Эмерелд позволила ему помочь ей, но потом сразу же отошла к другому борту. В глазах ее больше не бушевало пламя неповиновения, но оно все еще тлело в ее душе. Она видела, как Джонни пожал руку Джеку, надевшему сегодня форму лейтенанта. Джек очень походил на дядю своими толстыми губами. Он был сложен, как атлет, и Эмерелд всегда казалось, что в его глазах притаилась угроза.
 Ей бы очень хотелось, чтобы Джек занимался своим делом, отдавая приказы. У него была манера приставать к ней словно банный лист, стоило ему оказаться в ее обществе. Но Эмерелд прогнала прочь все мысли о противном кузене, как только ее брат подошел к ней.
 — Джонни, я не могу поверить, что мы плывем в Ирландию! — Этим утром, перед самым пробуждением, ей снова приснился тот чудесный сон. Восхитительное чувство предвкушения осталось с ней, а ее радость граничила со счастьем, потому что Эмерелд знала, что очень скоро увидится с ним, ее великолепным ирландским принцем. Эмерелд страстно прошептала его имя: — Шон, Шон.
 — Я надеюсь, что не будет очень сильной качки, когда мы выйдем из пролива. Я не хочу опростоволоситься перед отцом. — Голос Джона ворвался в ее мечты.
 — Дыши глубже, он подходит.
 — О Господи, Эмерелд, сделай что-нибудь, отвлеки его от меня.
 Она сжала ему пальцы и обернулась к отцу:
 — Какая на вас красивая форма, отец.
 — Она дает человеку много власти. Ничто так не волнует, как власть. Запомни это, Джон. Скоро и ты наденешь мундир. Мы сделаем из тебя мужчину, мальчик, не бойся.
 Уголком глаза Эмерелд заметила, как задергалось горло Джона. Она быстро наклонилась через поручни, прекрасно зная, каким будет результат. Ветер сорвал ее парик и отправил его путешествовать по гребням волн.
 — Ох, — запричитала девушка, — это был мой лучший парик.
 Щеки отца покраснели, как петушиный гребень. Он грубо схватил ее за руку, протащил вверх по лестнице, ведущей в кают-компанию, и указал на прибитый к стене ящик:
 — Ты знаешь, что там лежит?
 Эмерелд покачала головой, не в силах произнести ни слова.
 — Плетка-девятихвостка. Еще раз выведешь меня из себя, я выпущу ее погулять!
 Дочь облегченно вздохнула, когда Уильям отпустил ее руку. «Это нечестно! Почему все время кто-то должен усмирять его гнев?» И все-таки она чувствовала большое удовлетворение от того, что спасла брата от расправы и в придачу избавилась от уродливого головного убора.
 Шеймус заметил паруса корабля Монтегью и спустился на пристань, чтобы убедиться, что там достаточно места, чтобы «Защита» причалила и разгрузилась. Приветствуя партнера по незаконному бизнесу, Шеймус скрыл удивление от адмиралтейской формы Монтегью. «Она ему требуется для того, чтобы придать смелости, когда он везет оружие».
 — Я вижу, вы прибыли беспрепятственно.
 — Как всегда, — отозвался Монтегью с обычным английским высокомерием. Он завистливо посмотрел на два новых судна. — Это ваши, Шеймус?
 — Они принадлежат моим сыновьям. Та шхуна, что повыше, — Джозефа, а черная с серебром — Шона, — с гордостью сказал он.
 — Кстати, о сыновьях, я хочу, чтобы вы познакомились с моим. Это Джон, а это моя дочь Эмерелд. Джека вы уже знаете.
 Шеймус пожал руку Джону и галантно поклонился Эмерелд. Мало что ускользало от проницательного взгляда О'Тула. Он заметил, что девчонка покраснела при упоминании его сыновей.
 — Добро пожаловать в наш дом. Праздник в разгаре. В саду резвится молодежь. Идите туда и веселитесь. — Он снова повернулся к Монтегью: — Ваша команда может разгрузить судно у пирса. Здесь полно парней, если им нужна помощь.
 Как обычно, Монтегью не проявил никакого интереса к адресату груза, и, наверное, именно поэтому эти двое могли так долго ладить друг с другом. Уильяма интересовало только золото, которое он получит за груз, что и требовалось О'Тулу. Монтегью оставил Джека наблюдать за разгрузкой и пошел вместе с Шеймусом в дом.
 — Я привез не слишком много пуль и пороха к ружьям, но смогу поставить их вам на следующей неделе.
 — Хорошо, — кивнул Шеймус. — Доставьте все на Англси, а мы сделаем остальное.
 На лице Уильяма проступило облегчение, и Шеймус выругался про себя. Он готов заключить пари, что боеприпасы уже на Англси. Монтегью слишком большой трус, чтобы плыть на корабле, полном взрывчатки, способной отправить его на небеса. У хитрого Уилли слишком много грехов на душе, чтобы хладнокровно встретить Творца.
 Когда Кэтлин заметила их, она тепло пожала руку своему отцу и вышла вперед, чтобы поздороваться с Монтегью.
 — Добро пожаловать на праздник, Уильям. — Она протянула ему руку, тот поднес ее к губам, не скрывая восхищения ее лицом и фигурой. Кэтлин знала, что англичане находят женщин Фитцжеральд очень привлекательными. Ничего удивительного, что этот совершенно потерял голову, когда пятнадцатилетняя Эмбер расставила свои сети у него на пути.
 — Я приехал не один. Привез сына и дочь, чтобы они могли познакомиться с материнской родней.
 — А где же Эмбер? — спросила Кэтлин.
 — Она передает свои сожаления. Из-за ее хрупкого сложения переезд по морю превращается в пытку, — мягко пояснил Уильям.
 «Если она переваривает тебя, то она крепче железа, а что касается пытки, то я подозреваю, что она подвергается ей каждый день своей жизни».
 — Пойду поищу ваших детей и удостоверюсь, что им весело. Отец, налейте Уильяму двойного виски. По его трезвому виду ясно, что ему этого хочется.
 Эдвард Фитцжеральд и Уильям Монтегью не имели совместных дел многие годы, во всяком случае, ничего такого, о чем было бы известно Уильяму, подумал граф. Он отдал за Монтегью замуж одну из дочерей своего брата, отлично понимая, что маленькая кокетка не смирится с отказом. Эмбер соблазнила английского аристократа, все верно, но только потому, что ничего ему не позволила до тех пор, пока тот не предложил ей выйти за него замуж.
 Эдвард налил партнеру своего зятя стакан дымчатого ирландского виски.
 — Вы счастливый человек, Монтегью. У вас есть то, чего я лишен, — сын. — Его первая дочь Кэтлин была одной из близнецов, но ее брат родился мертвым. — Дочь — это неизбежно: у всех Фитцжеральдов, живых и уже ушедших, есть хотя бы одна дочь, а у моего сына не было шансов.
 — Я знаю, что вы один из двадцати трех детей. Ваш отец, судя по всему, родил и сыновей.
 — Немного, да и выжил только я. Один умер в младенчестве, трое других прожили достаточно долго, чтобы на свет появились их дочери, но все они рано ушли.
 — Значит, все мужчины Фитцжеральд, матросы на торговых судах, — это третье поколение, — задумчиво заключил Монтегью.
 — Именно так, — сказал Эдвард и поднял стакан. — За здоровье наших внуков! Где бы мы были без них?
 Уильям Монтегью обозвал себя дураком. Фитцжеральдов было так много, что он никогда не думал о преемственности. Почему ему раньше ни разу не пришло в голову, что старший сын Шеймуса О'Тула — наследник Эдварда Фитцжеральда и, следовательно, следующий граф Килдэрский? Почти готовый план появился у него в голове. Почему бы не устроить помолвку его дочери Эмерелд с Джозефом Фитцжеральдом О'Тулом? В конце концов, может быть, и дочь на что-то сгодится.




 Глава 5


 У Эмерелд перехватило дыхание при виде величественного особняка в георгианском стиле и его великолепного убранства. «Так вот какой он, Замок Лжи», — подумала она с дрожью предвкушения, оглядывая шумную толпу в поисках одного лица. Не обнаружив его, девушка набралась храбрости и подошла к группе юных девиц Фитцжеральд:
 — Здравствуйте, я рада познакомиться с вами.
 На мгновение повисла мертвая тишина, пока глаза молодых ирландок, остановившись на незнакомке, осматривали ее высокую грудь, прикрытую бархатом.
 — Ну что ж, это явно не королева Англии, — объявила Фиона. Остальные злорадно засмеялись.
 Эмерелд храбро проглотила насмешку и попыталась еще раз:
 — Я Фитцжеральд по матери… и наполовину ирландка.
 — И на какую же половину? Верхнюю? — медленно проговорила Фиона, пока два молодых человека восхищенно разглядывали грудь Эмерелд.
 — Ну если она и ирландка, то наверняка из эльфов, — высказала предположение Диэдра.
 Кровь отлила от щек девушки. Никогда еще ее так болезненно не поддевали из-за маленького роста.
 — Ну и как же тебя зовут? — спросила одна из девушек.
 — Леди зовут Эмерелд, — раздался у нее за спиной звучный голос.
 Эмерелд обернулась и взглянула прямо в темные смеющиеся глаза Шона О'Тула. И вдруг ей стало все равно, что девицы отнеслись к ней жестоко. Все потеряло свое значение, потому что он был рядом, улыбался ей, стоял так близко, что можно было коснуться рукой. Она перебросила через плечо темные локоны и улыбнулась ему сияющей улыбкой:
 — С днем рождения, Шон.
 Он усмехнулся, вспоминая их последнюю встречу. Ее восхищение им всем бросалось в глаза. Его сердце чуть дрогнуло. Преклонение перед ним как перед героем в день его рождения совсем не было неприятным. Взгляд Шона прогулялся по зеленому бархатному платью, подчеркивающему женственные изгибы ее тела, потом он наклонился и прошептал:
 — Неужели эта модная леди и есть Эмерелд Монтегью? Как тебе удалось стать женщиной всего за неделю?
 Она расхохоталась ему в лицо, явно польщенная, что он считает ее взрослой.
 Шон взял ее ладони в свои и услышал, как участилось ее дыхание, когда он галантно поднес ее пальчики к губам. Парень увидел, что ее глаза прикованы к его губам, и догадался, что девушка впервые в жизни задумалась о том, что же такое поцелуй мужчины.
 — Я знаю, чем тебе хочется заняться, — поддразнил он.
 — Чем? — выдохнула Эмерелд, ее щеки запылали.
 — Потанцевать, разумеется. Ну как? — Он предложил ей руку, и, когда она оперлась на нее, Шон закружился с ней по лужайке. Он нагнулся к ней еще раз, чтобы шепнуть: — Нам придется подождать, пока мы будем одни, чтобы заняться кое-чем другим.
 Когда крепкие руки Шона обнимали ее, Эмерелд казалось, что она парит в воздухе. Ее сердце пело от его близости, и возбуждение кружило ее в своем вихре. Когда танец закончился, она затрепетала, потому что Шон не выпустил ее из объятий, а закружился с ней снова, едва музыка заиграла. Эмерелд хотелось навсегда остаться в кольце его рук и флиртовать с ним.
 Кузина Фиона похлопала Шона по плечу:
 — Шон, ты обещал потанцевать со всеми нами.
 — Что я и делаю, — галантно отозвался он, но, прежде чем отпустить Эмерелд, подмигнул ей и прошептал: — Встретимся попозже у конюшни.
 Женщины, молодые и старые, столпились вокруг Шона, и, верный слову, он танцевал со всеми. Как только скрипки заиграли знакомую мелодию, поднялся крик:
 — Станцуй нам джигу, Шон!
 Всегда готовый ублажить гостей, новорожденный вспрыгнул на бочонок эля и станцевал джигу, не пропустив ни одного па, хотя его сцена в диаметре была меньше фута.
 Хотя он смеялся и говорил со всеми, кто стоял вокруг него, Шон зорко следил за Эмерелд. Он заметил, когда та направилась к конюшням. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы избавиться от кузин Фитцжеральд, но, прежде чем он смог последовать за Эмерелд, его негромко окликнул Шеймус:
 — Ты проверил ружья с «Защиты»?
 — Да, количество верно, но боеприпасов маловато.
 Отец кивнул:
 — Я знаю. Нам придется самим доставить их с Англси. — Они присоединились к Монтегью, разговаривавшему с Эдвардом и Джозефом.
 Разочарование, подобно холодной волне, нахлынуло на Джозефа, когда тот увидел, что Эмбер не сопровождает Уильяма Монтегью. Он подошел к англичанину, несмотря на свое отвращение к нему, в надежде услышать, как тот говорит о жене. Джозеф начал подозревать, что безнадежно заразился болезнью, называемой любовью. Монтегью заговорил:
 — Я благодарен за приглашение на праздник, Шеймус, и хочу ответить тем же. Так как Джозефа готовили к карьере политика, я предлагаю ему остановиться в моем доме в Лондоне на весь сезон. Это даст ему возможность побывать в парламенте и в палате общин и взглянуть на все с другой стороны. Я мог бы познакомить его с некоторыми влиятельными людьми. Не забывайте, что мой брат Сэндвич вхож во все лучшие дома столицы, к политикам и другим персонам и сам он старый друг принца Уэльского.
 Шеймус посмотрел на своего тестя, чтобы оценить его реакцию. Фитцжеральд люто ненавидел британский парламент.
 Эдвард улыбнулся зятю и ответил с благородной терпимостью:
 — Лондон будет неоценимой школой для Джозефа. И хотя я надеюсь, что этого никогда не случится, но я достаточно циничен, чтобы понимать, что однажды парламенты Ирландии и Англии объединятся.
 Идея поехать в Лондон показалась Джозефу невероятно притягательной, потому что Эмбер скоро должна была туда вернуться. Он протянул руку Монтегью:
 — Благодарю вас за приглашение. Я бывал в лондонском порту с грузами, но мне никогда не предоставлялось случая насладиться светской жизнью столицы.
 — В этом году я возвращаюсь в Лондон раньше обычного. У Адмиралтейства полно дел с Францией. Еще две недели в Ливерпуле, и это все, на что я могу рассчитывать.
 Шону пришлось закусить губу, чтобы не расхохотаться им прямо в лицо. За Джозефа в этот момент думал его член. Конечно же, он бы и сам не отказался побывать в Лондоне. Это мировой центр торгового флота, а из-за войны с Францией возможности обогатиться весьма возрастут. Шон поймал взгляд Джозефа, братья попросили извинить их и направились к конюшням.
 — Ты с ума сошел, Джозеф? На твоем лице была написана такая похоть, что все должны были заметить. Когда он предложил свое гостеприимство, это не включало в себя постель его жены. Господи, Джозеф, прекрати желать запретный плод. Займись делом после обеда. Мы можем себе позволить отправиться сегодня к девицам. Открой глаза и посмотри на то, что у тебя под носом.
 Шон пошел к конюшне, а Джозеф смотрел ему вслед. Господи, чего же он не увидел, что лежит у него под носом? Остаток дня Монтегью проведет здесь, а Эмбер на Англси одна. Джозеф улыбнулся: «Я найду себе занятие после обеда!» Он направился к дому, чтобы взять подарок, приготовленный им для своей возлюбленной. Как только юноша увидел ценный янтарь в грузе, прибывшем с Балтийского моря, он понял, что ей понравится пара сережек с блестящими каплями солнца.
 Когда Шон вошел в конюшню, то увидел, что Эмерелд любуется новыми лошадьми.
 — Еще раз приветствую тебя, красотка. Этого парня зовут Люцифер.
 — Я догадалась, что он твой. Конь тебе подходит. Он выглядит опасным.
 Шон засмеялся:
 — Значит ли это, что я тоже выгляжу опасным?
 Эмерелд искоса игриво взглянула на него:
 — Может быть.
 — Мы оба нежны, как ягнята, — пошутил он. — Давай я тебе покажу. — Шон почесал длинный черный нос жеребца, потом, опершись рукой на гибкую шею, вскочил на неоседланную спину. — Хочешь сюда наверх? — пригласил он девушку.
 Та колебалась, и Шон подбодрил ее:
 — Не бойся.
 Она тряхнула кудрями.
 — Я не боюсь. — Эмерелд подошла ближе, и Шон, нагнувшись, подхватил ее сильными руками. — Ох! — выдохнула она, цепляясь за черную гриву.
 Он усадил девушку между своими бедрами.
 — Я не дам тебе упасть. — Шон обнял одной рукой тоненькую талию и ощутил запах ее волос. Он отвел их в сторону, прижался губами к шее и почувствовал, как она задрожала. — Ты сегодня здесь самая красивая девушка.
 Голова Шона дернулась вверх, потому что кто-то зашел на конюшню.
 — Проклятие!
 На них уставился официально одетый молодой человек.
 — Эмерелд, я тебя искал.
 — Джонни! Это Шон О'Тул. — Она виновато спрыгнула с лошади.
 — Вы, должно быть, брат Эмерелд. Добро пожаловать в Грейстоунс.
 Парень покраснел до корней волос:
 — Привет. Я… я надеюсь, что вы не сердитесь, что я зашел на конюшню. Лошади сводят меня с ума.
 — Конечно, я ничего не имею против, — ответил Шон, пытаясь помочь застенчивому пареньку овладеть собой. «Так вот какой у Монтегью сын. Кажется, он боится собственной тени, нет сомнений, отец наводит на него такой ужас, что из него дерьмо сыплется».
 — Он просто красавец, — заметил Джонни, протягивая руку, чтобы погладить шею Люцифера. — Вы собираетесь участвовать в скачках?
 — Может быть. — Шон спешился. — А вы интересуетесь скачками?
 — О да, — живо откликнулся Джонни. — Моя мама говорила мне, что Килдэр — это центр Ирландии в том, что касается скачек. Я бы отдал все на свете, чтобы увидеть Каре. Он остался все таким же, как в те времена, когда она жила здесь?
 Шон кивнул:
 — Да, это поле с великолепной густой травой, раскинувшееся на пять тысяч акров, и ни единого кустика или деревца.
 — Джонни отлично управляется с лошадьми, — с гордостью заметила Эмерелд.
 Раскрываясь навстречу обаянию Шона, Джонни поделился с ним:
 — Мне нравится объезжать их, но у моего отца совершенно другие взгляды. Он отправляет меня в Адмиралтейство, несмотря на то что море пугает меня и я ужасно страдаю от морской болезни.
 — Это очень плохо, а я-то собирался попозже пригласить вас взглянуть на мою новую шхуну. — Шон посмотрел на Эмерелд, молча приглашая ее на свой корабль.
 — Спасибо, но я лучше останусь здесь с лошадьми, если вы не возражаете, — ответил Джонни.
 — Будьте моим гостем. Вам как-нибудь надо приехать в Грейстоунс без отца, и мы отправимся на Каре и посмотрим скачки.
 — Господи, как бы мне этого хотелось! — Джон порывисто потряс руку Шона. У него было не слишком много друзей среди сверстников, и ему с трудом верилось, что О'Тул, капитан собственного судна, обращается с ним, как с равным.
 — Мне следует вернуться на праздник, — проговорил Шон, прося извинить его.
 Когда он ушел, Джонни сказал сестре:
 — Это великолепное место, тебе нравится здесь?
 Эмерелд наморщила носик:
 — Нравилось, пока ты не помешал нам.
 — Тебе не следовало оставаться с ним наедине.
 — Ты не дал нам возможности побыть одним!
 — Мне очень жаль, — смягчился брат. — Пойди разыщи его, тебе не нужно оставаться здесь со мной.
 Эмерелд проходила мимо каменной балюстрады, когда юбки Кэтлин О'Тул грациозно прошуршали вниз по ступеням террасы.
 — Так вот ты где, я повсюду тебя искала, дорогая. — Она взяла крошечную ладонь Эмерелд в свои. — Пойдем-ка со мной, чтобы мы могли поболтать наедине.
 Она провела девушку в величественную гостиную. Кэтлин усадила ее на диванчик с подушками в нише окна, выходящего на обнесенный стеной сад, и подала ей бокал вина.
 — Я Кэтлин О'Тул. А теперь расскажи мне, как поживает моя дорогая кузина Эмбер.
 Эмерелд поняла, что сидящая перед ней леди — мать Шона и старшая кузина ее собственной матери. Очень осторожно она сделала глоток вина, потом еще один. Слова полились торопливым потоком:
 — Моя мама живет хорошо, но ей так хочется навестить родной дом. Мой отец никогда не разрешит ей… Я думаю, он боится, что она никогда больше к нему не вернется.
 У Кэтлин перевернулось сердце при этом непосредственном признании Эмерелд.
 — Что же, твоя мама — красивая молодая женщина, и мы не можем винить твоего отца, что он такой собственник.
 — Она ужасно скучает по семье Фитцжеральд. Я пыталась подружиться с кузинами, но из-за того, что я из Англии, они считают меня врагом.
 Кэтлин взглянула на утонченное создание, похожее на эльфа, одетое в тонкий бархат, и с легкостью догадалась, почему девицы Фитцжеральд повели себя как ревнивые кошки.
 — Милое дитя, ты взялась за палку не с того конца. Девушки не видели ничего, кроме бархатного платья и высокой красивой груди. Им хватило одного взгляда, чтобы понять, что тебе достанется львиная доля внимания. Возвращайся обратно на танцы и веселись. Разве сегодня не праздник в честь дня рождения моих сыновей?
 Эмерелд допила восхитительное вино и призналась:
 — Я познакомилась с вашим сыном на Англси, когда он приезжал по делам Адмиралтейства.
 Кэтлин увидела, как черные ресницы опустились на щеки, залившиеся нежным румянцем. Они обе взглянули на высокую фигуру, спускавшуюся по ступенькам в вестибюль. На какое-то мгновение Эмерелд показалось, что она видит темноволосую голову Шона, и Кэтлин услышала ее участившееся дыхание.
 — Джозеф, — окликнула сына мать. — Здесь твоя знакомая хотела бы с тобой потанцевать.
 Старший из братьев просунул голову в гостиную и озадаченно оглядел девичью фигурку у окна.
 — Я решил прокатиться на новой шхуне, — мягко ответил он, не желая быть грубым, но весь горя от нетерпения собрать команду и отправиться в путь.
 — Великолепно! Эта девчушка с удовольствием прокатится. Свет бил Эмерелд в спину, и Джозеф не понял, какая из кузин Фитцжеральд сидела с матерью, но он быстренько сплавит ее другому, как только они окажутся за дверью. Молодой человек галантно предложил ей руку, и Эмерелд, в замешательстве, онемевшая, позволила ему увести себя из гостиной.
 — Мы с тобой знакомы, милая? — спросил Джозеф, вглядываясь в незнакомое лицо.
 — Нет, это с твоим братом Шоном мы уже встречались.
 — Мне следовало догадаться, — облегченно засмеялся Джозеф. — Все самые хорошенькие девушки теряют из-за него голову. Если тебе нужен Шон, то ты наверняка найдешь его на борту его новой шхуны.
 Глаза Эмерелд устремились вслед за рукой Джозефа. При мысли о том, что Шон командует собственным кораблем, ее сердце бурно забилось в груди.
 — Только держи свое сердечко на замке, — посоветовал ее спутник, уходя от нее, чтобы набрать себе команду.
 Когда Уильям Монтегью заметил свою дочь под руку с Джозефом, он подтолкнул под локоть Шеймуса:
 — Эта сделка задумана на небесах. Для Джозефа жена-англичанка будет хорошим приобретением, особенно если она племянница вице-казначея Ирландии.
 «Ты просто хитрый мерзавец, Вилли. Ты же знаешь, что Джозеф наследует графский титул», — подумал Шеймус.
 — Идея заслуживает того, чтобы над ней подумали, Уильям. Я поговорю об этом с Кэтлин, но ты должен понять, что окончательное решение за Джозефом. Мои сыновья — мужчины, и они сами делают свой выбор в жизни.
 Эмерелд оказалась не единственной особой женского пола, разыскивающей Шона. Бриджет Фитцжеральд решила, что настало время преподнести Шону ее замечательный подарок. Подозревая, что новое судно привлечет его, словно золотая жила, она следила за ним, пока новорожденный не направился к молу, выждала несколько минут и тоже последовала на шхуну.
 Шон делал первую запись в вахтенном журнале. Он надеялся на приход Эмерелд и выжидательно посмотрел на дверь. Но, когда молодая женщина в белом шагнула в капитанскую каюту, в его стальных глазах появилось удивление. Его изумило платье послушницы. Мало кто так не подходил для монастыря, как эта плутовка.
 — С днем рождения, Шон, — произнесла гостья, протягивая небольшой сверток. — Я приготовила тебе рубашку.
 — Как мило с твоей стороны, Бидди, — ответил тот, разворачивая тонкое льняное полотно.
 — Надень ее, надо посмотреть, подойдет ли она к твоим широким плечам.
 Сверкнув белоснежными зубами, Шон снял свою рубашку. Бриджет немедленно прижалась к его обнаженной груди:
 — Я решила больше не хранить себя для Господа!
 — Это богохульство, шалунья, — заметил Шон со смехом.
 Эмерелд Монтегью поднялась на борт изящной шхуны и направилась в трюм, от волнения кровь стучала у нее в висках.
 — Шон! — окликнула она. — Ты здесь?
 Не желая, чтобы Эмерелд застала его полуголым с Бриджет, он сурово взглянул на кузину и приказал:
 — Ни слова!
 Шон схватил свою рубашку, вышел из каюты и крепко закрыл за собой дверь. Просовывая руки в рукава, он пошел навстречу Эмерелд и повел ее в противоположном направлении.
 — Я знаю, что ты предпочел бы показать корабль моему брату, но могу ли я заменить его? — Ее зеленые глаза дразнили парня.
 — Я знал, что ты придешь, — дерзко ответил он.
 — Я не могла устоять перед желанием, — ее губы изогнулись в улыбке, — увидеть корабль.
 — Это передо мной ты не могла устоять, Эмерелд.
 — Да нет же, правда, — возразила девушка, — я никогда еще не видела нового судна. — Ее взгляд скользнул по иезастегнутой рубашке и задержался. Как в ее снах, восхитительное чувство предвкушения охватило ее.
 — Могу ручаться, что ты еще много чего не видела. — Его пальцам хотелось дотронуться до нее. Он наклонился и провел рукой по мягкому меху, обрамлявшему вырез платья. Потом кончиками пальцем ласково коснулся ее щеки, шеи, плеча.
 Желание прикоснуться к нему как огнем жгло Эмерелд. Пальчик девушки обвел вышитые инициалы на его рубашке, она представляла себе, какова же его теплая оливковая кожа под тканью. Очень осторожно она коснулась его груди, там, где гулко билось сердце Шона. Затаив дыхание, Эмерелд смотрела, как Шон наклоняется к ней и ищет ее губы, только на этой раз все происходило наяву.
 Его рот оказался твердым и настойчивым, ее губы раскрылись навстречу, и он смог ощутить их нежность. Поцелуй длился без конца, но когда Шон все-таки отпустил ее, у Эмерелд кружилась голова от его близости.
 — У тебя вкус вина и женщины, — хрипло прошептал он, касаясь пальцами ее губ, желая еще поцелуев.
 Эмерелд была потрясена силой охватившего ее желания. Она отступила назад, сбитая с толку, потом, пытаясь скрыть свое смятение, развернулась и пошла вниз по трапу.
 — Это действительно красивая шхуна. Это каюта капитана? — И прежде чем Шон смог остановить ее, Эмерелд открыла дверь и замерла словно пораженная громом.
 Бриджет Фитцжеральд освободилась от своего платья послушницы и лежала обнаженная на капитанской койке.
 — Я думала, ты собираешься от нее отделаться, — с нажимом произнесла она.
 Эмерелд, поняв все, прижала ладонь ко рту. Шон О'Тул одевался, выходя из каюты!
 — Вы прелюбодействовали!
 Шон, явно застигнутый врасплох такой компрометирующей ситуацией, все-таки оценил комичность происходящего.
 — Ты опять читала энциклопедию, англичанка, — медленно растягивая слова, съехидничал он.
 — О-ох! — простонала девушка, развернулась и чуть не упала, убегая от этой скандальной сцены.
 — Эмерелд! — крикнул он ей вслед, но она не слышала. Юмор оставил Шона. — Ну, видишь, что ты натворила?! — Его вдруг вывела из себя явная похоть Бриджет. — Почему ты не можешь себя вести как подобает леди? — требовательно спросил он, безнадежно вздохнул, понимая, что с равным успехом можно требовать персиков от вяза, и бегом бросился за Эмерелд Монтегью.
 А у той глаза наполнились слезами, грозящими хлынуть потоком, пока она бежала по палубе «Серы-1», пытаясь найти выход с корабля. В возбуждении Эмерелд бегом проделала весь путь до носа шхуны и остановилась только тогда, когда палуба кончилась. Она повернулась и оказалась лицом к лицу с виновником своего несчастья.
 Шон твердо стоял на палубе, не давая ей возможности пройти.
 — Эмерелд, не убегай. Не сходи с ума, ничего не было.
 — Говоря «ничего», ты, наверное, подразумеваешь, что это происходит каждый день! — сердито выкрикнула она. Ветер играл ее черными кудрями, приводя их в беспорядок. Ее высокая грудь поднималась от волнения. Зеленые глаза оскорбленно смотрели на него. Мысли о нем заполняли ее дни, а ночами Шон являлся ей во сне. С того момента, как Эмерелд впервые увидела О'Тула в пещере, она совершенно потеряла голову от этого красивого ирландского юноши, отведя ему роль прекрасного принца.
 Шон ясно понял, что ее невинности нанесено оскорбление, и обрадовался, что она так непорочна душой и телом.
 — Какая же ты гордая, маленькая красотка, — прошептал он почти про себя.
 Его слова только подстегнули гнев девушки.
 — Я ненавижу Ирландию и всех ее жителей. Но больше всех я ненавижу тебя, Шон О'Тул! — Дочь Монтегью так страстно произнесла эти слова, что он не смог устоять перед ее гневной красотой.
 Шон схватил ее в объятия и прижался губами к ее губам, наслаждаясь смешанным вкусом горячей ярости, холодного презрения и нежной невинности одновременно.
 Эмерелд не слишком сопротивлялась, но, как только Шон отпустил ее, она подняла руку и изо всех сил влепила ему пощечину.
 Не веря своим глазам, О'Тул уставился на нее, не в силах осознать, что удар нанесен ее маленькой ручкой. Он схватил ее запястья, чтобы предотвратить новые удары, и улыбнулся ей. Как могла эта крошечная женщина приводить его в восхищение и в ярость одновременно? Юноша прижал ее к своему крепкому молодому телу, потом нагнул голову так, чтобы его темные глаза встретились с ее зелеными.
 — Когда-нибудь, моя гордая красотка, я сделаю тебе что-нибудь такое, чтобы заработать эту пощечину!
 Внимание Шона отвлекла «Сера-2», поднявшая якорь и отходившая от пристани. Он оперся на поручни и крикнул брату:
 — Куда это ты, черт возьми, собрался?
 Джозеф сложил ладони рупором и крикнул:
 — Угадай с трех раз!
 Шон тут же догадался, что тот направился на Англси.
 — Ты что, с ума сошел? Вернись! — Шон выругался и подумал было направиться следом, но он знал, что если поймает брата, то вытрясет из него всю душу. Шон пожал плечами. «Ну и черт с тобой, Джозеф. Кто музыку заказывает, тот за нее и платит». Когда он вспомнил об Эмерелд, та уже ушла с корабля.




 Глава 6


 Кэтлин разыскала мужа. Она только что проверила ягнят, насаженных на вертел и медленно подрумянивавшихся на кухне, и хотела убедиться, что и они, и жареные поросята, томящиеся в специальных ямах под открытым небом, будут готовы приблизительно в одно и то же время.
 — Где Джозеф? — спросил Шеймус жену.
 — Он отправился на шхуне с юной Эмерелд. Мне показалось, что эти двое отлично поладили.
 — Что я вам говорил? — подмигнув, заметил Уильям.
 — Я думал, что ребята на своих кораблях. А где Шон?
 — Он с Фитцжеральдами и Джоном Монтегью на конюшне, готовят все к скачкам, — сообщила Кэтлин. — Проверь поросят, Шеймус. Я хочу, чтобы все было готово одновременно и мы могли все подать сразу.
 — Ты права, дорогая. Пэдди Берк только что добавил еще торфа в огонь. — Он посмотрел, как жена подошла к кузинам, и почувствовал, что его сердце наполняется гордостью. В шести графствах не найдется женщины, которая смогла бы с ней сравниться. Шеймус снова повернулся к тестю и Уильяму Монтегью: — Пойдемте, братья Мерфи организовали боксерский поединок. Я знаю, вы оба заядлые игроки, так что посмотрим на ваши денежки!
 Джек Реймонд кипел от зависти. Он привык верить, что ирландцы — это угнетенные люди на угнетенной земле. И Джек считал это совершенно правильным, потому что ирландцы хуже. Но Фитцжеральды, а особенно О'Тулы опровергали эту теорию.
 Его отец — титулованный английский аристократ, а Шеймус О'Тул всего лишь выходец с ирландских болот, а судьба так благосклонна к сыновьям этого семейства. У них есть все, чего стоит добиваться в жизни. Эти ирландцы не только живут в особняке, полном прислуги, но еще и владеют торговым делом, которое их полностью обеспечивает. И кроме того, их окружает любящая семья, испытывающая к ним нежность и восхищение, да эти парни еще и чертовски привлекательны внешне и сильны физически. Подобная несправедливость больно ранила Джека Реймонда, но хуже всего было их счастье.
 У Джека кровь закипала, когда он видел, как эти люди наслаждаются жизнью. Они все делают со страстью — едят, пьют, танцуют — и, кажется, никогда не перестают смеяться. Тот факт, что лучшие, как, например, он сам, считают их нижестоящими, примерно на уровне животных, нисколечко их не волнует.
 Джек не опустился до того, чтобы присоединиться к их вульгарному веселью. Он стоял в стороне как наблюдатель, одинокий и равнодушный. Ему не хотелось бы присутствовать сегодня здесь и быть свидетелем такого веселья, но больше всего ему хотелось, чтобы этого не видела Эмерелд Монтегью. Джек втайне любил ее и считал своей. Ему больше всего на свете хотелось жениться на ней и сделать это ради ее имени. А в это воскресенье он понял, что у него два грозных соперника в лице Шона и Джозефа О'Тулов.
 Он должен стать необходимым дяде. Он будет держать глаза и уши открытыми и доносить любую информацию, которая может пригодиться Уильяму. Если эта информация причинит вред О'Тулам, тем лучше. Джек Реймонд и припомнить не мог такого злосчастного дня в своей жизни.
 А Джонни Монтегью не помнил, когда еще был так счастлив. Хотя ему и с трудом в это верилось, но ирландские девушки явно нашли его неотразимым. Он вряд ли отдавал себе отчет, что одежда, речь и национальность отличают его от других молодых людей на празднике, но женщины почувствовали эту разницу. Они парочками приставали к нему, насмешничали по поводу Лондона, внимательно слушали его ответы, предлагали следить за тем, чтобы он ни в чем не нуждался. Не успела Диэдра сбегать за выпивкой для него, как другая Фитцжеральд подошла к нему и предложила печенье. Совершенно ясно, что он мог сорвать один цветок из тех, что кружились вокруг него, и его воображение остановилось на белокурой девушке по имени Нэн.
 Шон О'Тул щедро предложил ему лошадь, чтобы Джон смог участвовать в скачках, и, когда он пришел вторым, Нэн наградила его поцелуем. Джонни Монтегью поверил, что Ирландия — это самое близкое место к раю, какое он когда-либо видел.
 Райское блаженство — именно эти слова наиболее точно описывали состояние Эмбер в это самое мгновение. Одетая только в янтарные серьги — подарок Джозефа, она раскинулась поперек кровати в игриво-непринужденной позе.
 — У меня есть еще один сюрприз для тебя, моя красавица, — страстно прошептал любовник, касаясь губами ее горла. — Я отправляюсь в Англию.
 Эмбер замерла, желая, чтобы это оказалось правдой и он не подшучивал над ней.
 — В этом есть смешная сторона — Уильям пригласил меня.
 — Уильям? — В ее прекрасных глазах промелькнуло затравленное выражение.
 Его пальцы перебирали ее роскошные волосы.
 — Я просто сходил с ума, зная, что ты скоро уедешь, но твой муж разрешил эту проблему. Он пригласил меня в Лондон на весь сезон, чтобы я смог поближе познакомиться с английской политикой.
 — О, Джозеф, обещай мне быть осторожным. Если муж что-нибудь заподозрит, он тебя уничтожит!
 — Если бы Монтегью о чем-нибудь догадался, разве он пригласил бы меня погостить в его доме?
 — Ты не должен жить с нами, тебе нужно иметь собственный дом, а я буду приходить к тебе.
 Джозеф опустился перед ней на колени — само обнаженное великолепие.
 — Приди ко мне сейчас, — мягко приказал он.
 — Да поможет мне Бог. Джозеф, я так люблю тебя. Люби меня снова, но пообещай, что уйдешь сразу же, пока у меня не будет сил остановить тебя.
 А в Грейстоунсе как раз зажарились ягнята и поросята, и гости выстроились в очередь со своими тарелками, пока Мэри Мелоун, Пэдди Берк и Шеймус О'Тул раздавали сочное, ароматное мясо.
 Шон обругал про себя исчезнувшего брата. Джозефу следовало вести себя достойнее и не убегать с праздника в честь его же дня рождения. Чтобы восполнить отсутствие брата, он сам поговорил с каждым из гостей, обмениваясь шутками или предлагая выпить, благодаря их за то, что они приехали на торжество. Шон снова и снова извинялся за то, что Джозефа нет рядом, и его гнев постепенно нарастал.
 Шеймус еще раз наполнил тарелки Монтегью и его племянника Джека.
 — А как насчет вашей команды, Уильям?
 — На «Защите» есть камбуз. Моряки получат собственную еду.
 — Но только не сегодня. Джек, будь добр, приведи сюда парней, чтобы они попробовали свинины и отведали эля из бочонка.
 — А раз уж ты будешь на пристани, посмотри, вернулись ли Джозеф О'Тул с моей дочерью.
 Джек онемел, ужаснувшись тому, что Эмерелд разрешили отправиться на шхуне с его ирландским соперником.
 — С нашим Джозефом она в безопасности, не бойтесь, — уверил Шеймус отца девушки.
 — Ей лучше быть в безопасности, а не то нам придется сыграть свадьбу еще до конца дня, — пообещал Уильям, шутя лишь отчасти. — Джек, ты не сходишь за командой «Защиты», чтобы матросы тоже могли вкусить от щедрот гостеприимства О'Тулов?
 Когда Джек пришел на судно, чтобы послать команду в большой дом, он с удивлением увидел маленькую темную фигурку Эмерелд, свернувшуюся клубочком на трапе.
 — Что ты здесь делаешь в одиночестве, Эмерелд? Она подняла глаза, во взгляде читался вызов:
 — Мне захотелось побыть одной. Я предпочитаю собственную компанию обществу сброда!
 Реймонд спустился по ступеням и сел рядом с ней.
 — Все считают, что ты на шхуне с Джозефом О'Тулом.
 — Я бы не отправилась в море с Джозефом О'Тулом, даже если бы он остался единственным мужчиной на свете. — Эмерелд пренебрежительно тряхнула локонами. — У них нет ни манер, ни морали!
 — Они не станут лизать тебе ботинки. Ирландцы невоспитанные, немытые дикари.
 — А кого интересует твое мнение? Моя мать — ирландка, и я не желаю слышать ни единого слова против нее! — Девушка была готова сорвать свое дурное настроение на первой же жертве, только бы облегчить боль в сердце.
 «Ах ты, сучка», — выругался про себя Джек. Его отец и дядя правильно относились к женщинам, они должны полностью подчиняться. Бабы обязаны знать свое место, и управлять ими следует железной рукой. Ему пришлось подавить переполняющее его желание схватить ее и подчинить себе. Реймонд не дал рукам воли, зная, что ему нужно дождаться своего часа, но однажды, если его планы исполнятся, он доставит себе удовольствие — она будет у него под каблуком.
 — Становится поздно, я не могу оставить тебя здесь одну в темноте.
 — Оставь свою жалость при себе. Мне твое сочувствие не нужно, — ощетинилась Эмерелд. — Отправляйся к моему отцу и скажи, что я готова вернуться домой.
 Они оба замолчали, услышав, что причаливает большой корабль. Звуки разносились над потемневшей водой: вот спустили паруса, и раздался грохот якоря, падающего в воду. Вдруг до них донесся громкий, сердитый голос Шона О'Тула:
 — Ты чертовски вовремя! Что за дьявольскую игру ты затеял, Джозеф? Пока ты там развлекаешься со своей шлюхой, я тут должен объяснять твое отсутствие.
 — Ты бы попридержал язык, дорогой братец. Эмбер не моя шлюха. Вышло так, что я люблю эту леди.
 — Не выставляй себя на посмешище, Джозеф. Если бы ты любил ее, то не затягивал бы петлю у нее на шее. Монтегью убьет ее, если узнает о ваших шашнях.
 Эмерелд хотела вздохнуть, но поняла, что не может. Она на ощупь протянула руки, пока пальцы не коснулись золотых пуговиц на мундире Джека. Тот взял ее за руки и притянул к себе.
 — Тс-с, — предупредил он сдавленным шепотом. «Ложь! Ложь! Ложь!» — снова и снова повторяла про себя Эмерелд. Она открыла рот и сделала глубокий вдох, прежде чем Джек прикрыл ей губы ладонью. Молчание позволило им расслышать следующие слова Джозефа О 'Тула:
 — Монтегью ничего не узнает. Он слишком занят, меняя оружие на золото. Господи, почему их еще не погрузили в повозки и не отправили в Мэйнут?
 — А почему бы тебе не сообщить об этом всему свету, Джозеф? Как ты и сам видишь, «Защита» все еще здесь. Мы не можем грузить повозки, пока Монтегью не отплыл.
 Гневные голоса удалялись в сторону дома, а у Джека Реймонда закружилась голова от всего, что он узнал. Знание — сила. Горячее чувство затопило его. Частичкой информации он поделится с Уильямом немедленно. А остальное прибережет до нужного момента. До Реймонда медленно дошло, что девушка все еще отчаянно цепляется пальцами за его мундир. Ему вдруг захотелось громко засмеяться. Кое-кому, кто не хотел слышать ничего плохого о своей матери, нанесли хорошенький удар.
 Эмерелд казалось, что ее убьет боль, разрывавшая ей сердце. Разве не сегодня утром она была так счастлива? Казалось, прошла целая жизнь. За один день весь ее мир рухнул. И все благодаря чертовым ирландцам! Чтоб Господь покарал каждого из них.
 — Эмерелд, ты должна вернуться в дом и попрощаться со всеми.
 — Я не могу, — прошептала она, совершенно сбитая с толку.
 — Пойдем, вот моя рука. Я буду рядом. Просто держи высоко голову и иди рядом со мной. — Джек поднял ее плащ и накинул девушке на плечи.
 В мыслях Эмерелд царил такой беспорядок, что она позволила Джеку Реймонду помочь ей сойти с корабля и опиралась на его руку, пока они шли вверх по крутой дорожке, ведущей в Грейстоунс. Музыка и смех больно ударили ей в уши, пока Джек вел ее через лужайки. Спускалась ночь. Теперь Эмерелд хотелось, чтобы ее нога никогда не ступала в Замок Лжи!
 Уильям Монтегью взглянул на дочь другими глазами:
 — Я очень горжусь тобой. Ты отлично выглядишь сегодня, девочка моя.
 — Отец, я хотела бы уйти, — прошептала она.
 — Как, без танцев? Гм, может быть, ты и права. Леди не гарцует и не выставляет себя на всеобщее обозрение. — Мон-тсгыо повернулся к Джеку: — Ты поищи Джона, а мы пойдем на корабль.
 Каким-то образом Эмерелд удалось выдержать процедуру прощания. Она высоко держала голову, вежливая улыбка застыла у нее на губах, но самой ее как бы не было здесь.
 Девушка не слышала поддразнивающих прощальных слов Шеймуса, не почувствовала поцелуя Кэтлин на своей щеке. По дороге обратно на Англси Джон не умолкал. Грейстоунс произвел на него такое впечатление, что он казался совершенно другим человеком. Один рассказ следовал за другим, а Эмерелд, онемевшая от несчастья, молча стояла рядом с ним у поручней. Она мало что услышала из рассказанного братом, но от нее не укрылось, что Джонни просто влюбился в Ирландию и всех ее жителей. Эмерелд мысленно отрешилась от Джонни и отчаянно цеплялась за поручни, думая о том, как долго она еще удержится на ногах.
 Наверху, на юте, Джек Рсймонд доложил Уильяму Монтегью кое-что из услышанного им за день:
 — Сэр, в Грейстоунсе есть своя часовня, где они служат католическую мессу, и я слышал, что сегодня вечером они отправят ружья в Мэйнут в повозках.
 — Я не знаю о Фитцжеральдах и О'Тулах только какие-то мелочи, Джек, — спокойно отозвался дядя. «Но эта информация как раз из их числа, — добавил он про себя. — Господи Боже, этот чертов граф Килдэрский по уши погряз в предательстве!»
 Племянник не открыл дяде всего, о чем узнал. Он наслаждался сведениями об Эмбер и Джозефе О'Туле, почти злорадствовал. Этими сведениями Джек мог шантажировать так много людей, включая и Эмерелд, что не знал, с кого же начать. Пока что он решил придержать этот секрет. Это слишком серьезный козырь, чтобы выкладывать его, не обдумав все как следует.
 Стоило Эмбер увидеть лицо дочери, как она сразу же поняла, что случилось что-то серьезное. Эмерелд побелела как полотно и едва держалась на ногах.
 У Уильяма на лице читалось самодовольное выражение, как будто ему удалось совершить нечто очень умное, а Джонни без умолку говорил о лошадях О'Тулов. Эмбер тут же поняла, что мужчины выпили, и подумала, не это ли причиняет страдания дочери.
 — Эмерелд? — мягко окликнула она.
 Черные ресницы медленно поднялись, выпуская наружу бушевавшее зеленое пламя.
 — Да, мама.
 В голосе дочери звучали обвинение и осуждение. Рука Эмбер взлетела к груди, ее мучило предчувствие.
 Раньше между матерью и дочерью царило абсолютное доверие. Что же произошло сегодня, что нарушило его? Это невозможно, воображение отказывало ей.
 Эмбер повернулась к сыну, боясь выяснить, почему у дочери такое странное настроение.
 — Я так рада, Джон, дорогой, что ты повеселился. Ты обо всем расскажешь мне утром. — Она нервно облизала губы и снова взглянула на Эмерелд. «Ее что-то глубоко ранило сегодня. Господи, что они с ней сделали?» Она снова посмотрела на мужа. Он явно лопался от желания сообщить новости. — Ты о чем-то хочешь мне сказать, Уильям?
 — Если честно, то да. Мне кажется, я уговорил Шсймуса О'Тула на помолвку между Эмерелд и его сыном Джозефом. Наша дочь станет следующей графиней Килдэрской!
 Эмбер недоверчиво вгляделась в зеленые глаза, расширившиеся от ужаса.
 — Джозеф? Этого не может быть! — воскликнула она.
 — Нет! — Эмерелд качнулась к отцу и тут же упала на пол, потеряв сознание.
 Эмбер опустилась на колени, подняла голову дочери.
 — Она больна, — гневно произнесла женщина.
 — Глупости, — объявил Уильям, подхватил дочь на руки и, не очень твердо держась на ногах, пошел вверх по лестнице. — Слишком много впечатлений, вот и все.
 Через несколько минут после того, как отец положил Эмерелд на кровать в ее комнате, она открыла глаза и вырвалась из рук матери, пытавшейся снять с нее платье.
 — Дорогая… ты упала в обморок, — рассеянно пробормотала Эмбер.
 — Теперь со мной все в порядке. Оставь меня в покое, — прошептала дочь. В глазах матери Эмерелд увидела боль, такую же, какую она испытывала в своем сердце, и она не могла вынести ни того, ни другого.
 — Мы поговорим завтра, после того как твой отец уедет. Постарайся отдохнуть.
 Эмерелд повернулась лицом к стене, от всей души желая проснуться утром и узнать, что весь этот день был только ночным кошмаром.
 С трепетом Эмбер присоединилась к мужу в их комнате. Чтобы возражать ему, требовалось огромное мужество, но она знала, что обязана протестовать против того, что он замышляет.
 — Уильям, Эмерелд слишком молода для брака.
 Он жадно оглядывал налитое тело жены.
 — Ты была еще моложе, когда заловила меня.
 — Все было не так. Я была более зрелой, чем Эмерелд.
 — Не стоит волноваться, моя дорогая, я только посеял зернышко. Но я собираюсь его вырастить. Я хочу, чтобы ты начала собирать вещи. Мы возвращаемся в Лондон сразу же, как я закончу с делами. Очень скоро нам предстоит принимать будущего графа Килдэрского.
 «Так вот какая блажь взбрела ему в голову. Ему нужен Джозеф только потому, что он наследник Килдэра!»
 Уильям шагнул к ней, и его властная рука уже мяла ей грудь.
 — Мне кажется, что ты будешь отличной участницей моих планов. Если очарование нежной малышки Эмерелд не сможет привлечь этого молодого чертяку, я сомневаюсь, чтобы он устоял перед твоей загадочной красотой.




 Глава 7


 Эмерелд закрыла глаза, опустошенная, измученная, не в силах поверить в истинность всего услышанного накануне. Это не может быть правдой: ни ложь о ее матери и Джозефе О'Туле, ни известие о помолвке.
 Девушка погрузилась в спасительный сон, и ей приснилось, что она лежит на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднимается в ней, ее переполняют радость, ожидание счастья, потому что она знает — скоро, очень скоро он придет к ней.
 Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Девушка улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
 Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила биение под своими пальцами. Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем. Он наклонился, собираясь поцеловать ее, но, когда был уже совсем близко, прошептал:
 — Я отдаю тебя Джозефу.
 — Мне не нужна твоя шлюха, я хочу мою, я хочу Эмбер! — заявил Джозеф.
 — Нет, нет, мы не шлюхи, — закричала Эмерелд. Она открыла глаза и уставилась в темноту. Сон! Ей снова приснился этот сон, но он тоже стал кошмаром. Уничтожен даже ее прекрасный сон!
 Утром, едва солнце показалось па горизонте, Эмерелд вышла из дома. Ей не хотелось встречаться с матерью, ей неприятно было находиться с ней под одной крышей. Она стремилась остаться одна, спрятаться в святилище своей хрустальной пещеры.
 Уильям Монтегью в своем ливерпульском офисе проверял копии денежных поступлений из Ирландии. Кроме бухгалтерских книг, над которыми он разрешил поработать Джеку, у партнера О'Тула существовала своя собственная отчетность. Он не настолько глуп, чтобы делиться всеми своими неправедными заработками с братцем. Пусть у графа Сэндвичского желаемый титул, но зато у него самого ум и изобретательность.
 Он не станет жалеть о том, что уезжает из Ливерпуля. Это самый грязный порт Англии, даже бордели здесь второсортные. Монтегью отметил доход внизу страницы и закрыл гроссбух. Прежде чем он сможет отправиться в Лондон, ему необходимо закончить одно дело. А именно — собрать налоги с Ирландии. Короткое путешествие в Дублинский замок, и Уильям сможет забрать свою семью с Англси.
 Его отягощенные мешками глаза нахмурились, когда он вспомнил о Джозефе О'Туле и его новой шхуне. Они должны обязательно поладить с этим парнем. Шеймус отказался предоставить одно из своих судов для перевозки рабов, но его сына будет легче убедить. Монтегью решил прощупать почву, когда Джозеф приедет в Лондон. Одно известно точно — как только старый Фитцжеральд умрет и Джозеф получит титул, золото больше не будут пускать на ветер ради дела освобождения Ирландии, или он вообще ничего не понимает.
 В голове Монтегью забрезжила идея. Он налил себе стаканчик дымчатого ирландского виски, обдумывая проблему со всех возможных сторон. Уильям отхлебнул глоток, и улыбка обнажила его желтые зубы. Возможно, он знает способ сократить время, которое потребуется Джозефу для приобретения титула!
 Прошла уже неделя с последней встречи Джозефа и Эмбер, и воздержание плохо сказывалось на его настроении. За завтраком Шеймус наконец выплеснул свое раздражение на сына.
 — У тебя всю неделю не рот, а рваный карман, — обвинил его отец. — Как насчет того, чтобы забрать сегодня груз?
 — Я отправляюсь в Дублин за новой одеждой. Я не могу ехать в Лондон в лохмотьях и рванье.
 В разговор вступил Шон:
 — Если речь идет о боеприпасах на Англси, я их заберу.
 — Англси? — живо переспросил его брат. — Я сделаю это.
 — Будет лучше, если туда поплыву я, — возразил Шон.
 Шеймус спрятал улыбку:
 — Пусть Джозеф отправляется. Ему хочется увидеться с девчонкой Монтегью.
 От лица Джозефа отлила кровь. Его темно-синие глаза уставились на брата. «Ради всего святого, ведь ты же не предал меня?»
 Шон быстро вмешался:
 — Он имеет в виду Эмерелд.
 — Кто такая Эмерелд? — озадаченно поинтересовался Джозеф.
 Ему ответил отец:
 — Девица, с которой ты плавал па шхуне, дочка Монтегью. Он предлагает вам обручиться.
 — Дочка? — недоумевал Джозеф.
 — Обручиться? — задал вопрос Шон.
 — Вы что, так нализались на празднике, что ничего не помните? — спросил Шеймус, поднимаясь. Он подозревал, что его сыновья, как обычно, пытаются над ним подшутить. — Решайте сами, кто отправится на Англси, а меня ждет работа.
 Братья недоуменно уставились друг па друга.
 — Монтегью хочет, чтобы я обручился с его дочерью? — недоверчиво спросил Джозеф.
 — Только через мой труп! — горячо возразил Шон.
 — Тогда все устраивается, — решил Джозеф. — Я отправлюсь на Англси. Я должен рассказать Эмбер, что пытается сделать эта старая свинья.
 Шону нечего было возразить. Он знал, что к концу недели Монтегью должен вернуться в столицу, и чем раньше Эмбер окажется подальше от брата, тем лучше. Шон начал сомневаться в целесообразности поездки в столицу. Он обдумал свои чувства к Эмерелд. Странно, но он не испытывал никаких собственнических чувств по отношению к этой невинной юной девушке до тех пор, пока не забеспокоился по поводу предполагаемой помолвки между нею и его братом.
 Шон спросил себя: а что же, собственно, он к ней чувствует? Он вспомнил их первую встречу, когда ее вид поверг его в состояние транса. А когда Эмерелд заговорила, то обнаружила богатое воображение и живой ум. В ее речи слышались все модные веяния. Шона поразило чувство собственника по отношению к ней. Потом он вспомнил, как на празднике девушка дала ему пощечину. В его глазах зажглось удивление. Парень потер щеку, все еще ощущая удар ее ручки. Вероятно, мужчине не забыть первую женщину, ударившую его.
 В то время как Джозеф О'Тул плыл к Англси, чтобы предупредить Эмбер о планах ее мужа, Уильяма Монтегью со всей помпой и церемониями принимал в Дублинском замке сэр Ричард Хирон, официальный представитель Англии, назначенный помощником первого секретаря Ирландии лорда Кэстлрига.
 Когда дело по сбору денег было закончено, Монтегью попросил лорда Кэстлрига о личной аудиенции. В данный момент этого человека, в чьи обязанности входило править Ирландией и поддерживать мир, очень волновали беспорядки. Восстание вспыхнуло сразу в четырех графствах, и Кэстлриг послал английских солдат утихомирить бунтовщиков, пока Англия не получила широкомасштабного восстания по всей Ирландии.
 Когда его провели в апартаменты лорда, Уильям не стал тратить время на пустые разговоры.
 — Я располагаю информацией, которая может оказаться для вас бесценной, — сообщил он.
 — И сколько стоят эти сведения, Монтегью? — цинично поинтересовался попавший в осаду первый секретарь.
 Уильям выглядел оскорбленным.
 — Ни одного пенни, милорд. Моя верность Англии и мой долг перед ней заставляют меня сообщить вам то, что мне известно.
 — Тогда говорите, Монтегью. Беспорядки нарастают с каждой минутой. Восстание распространяется из Белфаста на севере и доходит до Корка на юге.
 — У меня есть сведения о том, кто такой на самом деле капитан Лунный Свет.
 — Капитан Лунный Свет! — взорвался Кэстлриг. — Да тут десятки таких предателей, вооружающих крестьян и подбивающих их на измену!
 — Нисколько в этом не сомневаюсь, милорд. Но если вам удастся поймать одного из них, разве не просто будет узнать от него имена остальных?
 — Вы удивились бы, если бы узнали, как крепко держат ирландцы язык за зубами и хранят верность своему клану, Монтегью. Они держат себя в узде, разрази их Господь! Но скажите же мне, кто этот капитан Лунный Свет?
 — Так как я вынужден назвать вам имя знатного и могущественного человека, обо мне никто не должен узнать.
 — Даю вам слово, — пообещал Кэстлриг.
 Двое вооруженных стражников из Дублинского замка отнесли сейф на борт «Ласточки». Как только маленькое судно покинуло Дублинскую гавань, Уильям почувствовал себя настоящим патриотом. После всех этих мелких злоупотреблений он все-таки помог своей стране. Тот факт, что при этом он помогал и самому себе, наполнил его удовлетворением. Ничто на земле не сравнится с ощущением, что ты на вершине и контролируешь действия Судьбы, а она при этом тебе улыбается.
 Эмбер удерживала Джозефа на расстоянии вытянутой руки.
 — Тебе не следовало приходить сегодня. Это ошибка, Джозеф. Мы должны прекратить наши встречи.
 — Перестань, Эмбер. — Юноша отпустил ее руки и взял женщину за плечи. — Я ничего подобного раньше не испытывал. Я же не могу открывать и закрывать свои чувства, словно кран!
 Но между ними витала тень Эмерелд.
 — Я гожусь тебе в матери, Джозеф, — печально произнесла Эмбер.
 — Тебе едва за тридцать. Господи, ты молодая и живая, а замужем за стариком!
 — Должно быть, Эмерелд узнала о нас, когда гостила в Грейстоунсе. Она смотрит на меня с отвращением. Дочь не желает даже оставаться со мной под одной крышей, уходит из дома на заре и не возвращается до сумерек.
 — Я даже не представляю, как она выглядит, Эмбер. Смешно говорить о нашей помолвке.
 — Я говорила мужу, что дочка еще слишком молода. Эмерелд пойдет в школу, как только мы вернемся в Лондон. Наши сундуки уложены. Завтра мы уезжаем, Джозеф.
 — Я приеду в столицу. — Его голос звучал неумолимо. Эмбер печально посмотрела в его синие глаза. Этого не может быть. Ей нужно заманить его в постель и использовать власть своего тела, чтобы заставить его согласиться с ее решением.
 Эмбер не учла силу убеждения Джозефа. Их свидание было таким спешным, омраченным горьким осознанием, что это, может быть, их последняя встреча. Они обнимались, шептали друг другу нежные слова, давали обещания, клятвы в неумирающей любви и наконец расстались.
 Эмбер, наполненная восхитительной ленью после слишком бурного свидания, дремала, наслаждаясь теплым днем. Джозеф не спал, глядя на мирно раскинувшуюся рядом с ним женщину. Он не осмеливался спать. Он знал, что его команда уже погрузила оружие, и беспокоился о том, как провезти его мимо таможни в частную гавань Грейстоунса.
 Когда сине-золотая «Сера-2» выходила из Минэй-Стрейт, Уильям Монтегью прогуливался по палубе «Ласточки» и мурлыкал себе под нос веселую мелодию. Судно почти уже миновало Англси, когда ему в голову пришла приятная мысль. Зачем ждать завтрашнего дня, чтобы забрать семью? Он может провести ночь с Эмбер, а утром закрыть летний дом. Чем дальше они окажутся от Ирландии в тот момент, когда будет подписан ордер на арест, тем меньше подозрений будет у Шеймуса.
 Монтегью отдал приказ взять курс на юг. «Ласточка» обогнула мыс Пенмон, проплыла мимо скалистого Бомарис-Кастл и вошла в Минэй-Стрейт с востока. Уильям заметил шхуну Джозефа О 'Тула, идущую под парусами, и понял, что тот забирал остатки вооружения. Когда он сошел на берег и стал взбираться вверх по ступенькам вырубленной в скале лестницы, ведущей к дому, его окружила тишина. Монтегью заметил, что в особняке нет никакого движения. Казалось, что все уехали. Возможно, Эмбер уже рассчитала слуг перед завтрашним отъездом.
 В комнатах нижнего этажа и в самом деле никого не оказалось. В вестибюле громоздились сундуки и чемоданы. Его шаги эхом отдавались под высокими сводами. Взгляд Уильяма упал на фиолетовое шелковое платье, валявшееся на ступеньках. Он быстро поднялся по лестнице наверх.
 Едва Монтегью зашел в комнату, как его ноздрей коснулся мускусный запах секса, который невозможно ни с чем спутать. Парализованный ужасным предчувствием, он подошел к кровати. Обнаженное пышное тело Эмбер было все еще расслабленным от пресыщения, все еще жарким от страсти и влажным от напряжения.
 Эмбер шевельнулась в своем сне без сновидений. Просыпаясь, она потянулась обнаженными ногами по смятой простыне, ее губы слегка изогнулись.
 — Джозеф? — пробормотала она.
 Монтегью услышал имя, произнесенное женой, и все встало на свои места. Лицо Уильяма исказилось от ярости, все его так тщательно продуманные планы рухнули. Эта презренная ирландская шлюха разрушила его жизнь! Она не только украсила его голову рогами, но еще и развлекалась с мужчиной, которого он выбрал в мужья своей дочери. А он еще придумал интригу, чтобы сделать этого парня графом Килдэрским! Как будто ирландцы составили заговор против него. Он был проклят в тот самый момент, когда его взгляд упал на Эмбер Фитцжеральд!
 Кровавая пелена жгучей ненависти заволокла его взор, а ярость помрачила сознание. Уильям схватил жену за шею и ткнул лицом в сперму, которую ее любовник оставил на простыне.
 — Ты, грязная ирландская потаскуха, трахаешься с такой же ирландской свиньей в моей постели! Я убью тебя! — завопил он.
 Монтегью подскочил к комоду, стоявшему в спальне, и схватил свой всегда лежащий наготове хлыст для верховой езды. Страх в глазах Эмбер только подстегнул его желание наказать ее за предательство. Он набросился на нее со звериной жестокостью, получая извращенное удовольствие от ее пронзительных криков. Когда Эмбер попыталась прикрыть руками грудь, муж ударил ее по лицу. Ее ладони взлетели, чтобы прикрыть голову, а Уильям снова и снова хлестал ее тело.
 Эмбср скатилась с кровати на пол, но и там ей не было спасения от его сумасшедшей ярости. Когда Монтегью начал бить ее ногами, вопли жены превратились в стоны. Наконец она замолчала, потеряв сознание.
 — Отправляйся обратно домой, в Ирландию. Ты никогда больше не увидишь детей. — Монтегью еще раз сильно ударил ее ногой, плюнул на безжизненное тело и вышел из спальни. Потом достал из кармана ключи и запер дверь.
 Но ему требовалось до конца излить свою ярость.
 — Джон! — заорал Уильям во всю мощь своих легких. — Эмерелд! — рявкнул он и громко выругался, потому что не знал, где они. Его выводило из себя, что он не смог уследить за женой. В итоге вся его семья оказалась без контроля. Монтегью поклялся, что немедленно исправит эту ситуацию. Он вышел на улицу и стал звать сына и дочь. Его голоса невозможно было ослушаться.
 В глубине хрустальной пещеры Эмерелд слышала, что ее зовут. В голосе отца она уловила дурное предзнаменование. Он был полон ярости, и девушка знала, что кому-то придется принять на себя его гнев. Она вдруг испугалась. Утром Эмерелд увидела на горизонте шхуну Джозефа О'Тула и ушла от дома как можно дальше. Ее все еще мучил гнев из-за распутного поведения матери. Но теперь негодование уступило место страху.
 Отец не должен был вернуться раньше завтрашнего дня. А что, если он застал мать в объятиях молодого О'Тула? Эмерелд подобрала полотенце и неторопливо пошла к дому. Ее сердце билось так сильно, что почти оглушало ее. Когда перед глазами появилась пристань, у нее отлегло от сердца, потому что шхуны Джозефа там не было и на волнах покачивался только корабль отца.
 Уильям Монтегью заметил дочь, прежде чем она увидела его. Он не мог поверить своим глазам. Ну и вид. Тело Эмерелд прикрывала только намокшая рубашка, демонстрируя ее прелести всему свету. Влажные пряди длинных черных волос прикрывали спину, а ноги оставались совершенно голыми. Она выглядела как отродье лудильщика… Эта девчонка настоящая ирландка!
 Эмерелд увидела, что отец направляется к ней, потрясая своим хлыстом для верховой езды, его лицо побагровело от гнева. Когда он поднял хлыст, ноги девушки приросли к тропинке.
 — Немедленно в дом! Оденься сейчас же! Бесстыжая! Это в таком виде тебе разрешали бродить по острову? — Разъяренный неподвижностью дочери, он завопил: — Быстро! Ты меня слышишь, девчонка?
 Его вопль заставил ее сдвинуться с места. Когда она пробегала мимо него по дорожке, он огрел ее по голым ногам. Эмерелд подавила крик и бросилась к дому, ее переполнял ужас. Она взбежала наверх в свою комнату, прекрасно зная, что и там ей не спрятаться от отца и его страшной ярости. Она услышала его неумолимо приближающиеся шаги, но вдруг страх за мать стал сильнее, чем страх за саму себя. Эмерелд быстро натянула сухую нижнюю юбку и платье. Руки не слушались, словно их парализовало. Когда грозная фигура отца заполнила дверной проем, она подавила крик ужаса и прошептала:
 — Где мама?
 Эмерелд оцепенела, увидев, как Уильяма Монтегью своди судорога безудержного гнева.
 — Не сметь больше никогда произносить ее имя! Вавилонская блудница уехала! Сбежала со своим грязным ирландским любовником! Для меня она умерла! Отправляйся на корабль, мы немедленно уезжаем.
 — Г-где Джонни? — осмелилась она спросить.
 — Я его найду!
 Когда Монтегью, шатаясь, вышел из комнаты и Эмерелд услышала, как он спускается по лестнице, она упала на кровать. Отец узнал о ее матери и Джозефе О'Туле! Что же случилось в доме, пока она пряталась в своей хрустальной пещере? Конечно же, мать никогда бы не оставила ее и Джонни, ведь она их так любила!
 Эмерелд тихонько заплакала. «Это из-за меня она ушла. Я не подходила к ней, смотрела на нее с отвращением. Она решила, что я больше не люблю ее». Но как могла ее мать сбежать с О'Тулом? Как могла предпочесть его своим детям?
 С сильно бьющимся сердцем девушка прокралась из своей комнаты по лестнице наверх к материнской спальне, расположенной в другом крыле. Она повернула ручку и обнаружила, что дверь заперта.
 — Мама! — тихонько позвала дочь, прижавшись губами к двери.
 Но в ответ не донеслось ни звука. Неужели отец убил ее? Эмерелд встала на колени и, посмотрев в замочную скважину, ничего не увидела, кроме смятой, неубранной постели. Она медленно поднялась на ноги. Нет, никого. Эмерелд с трудом поверила в это, но, видимо, ее отец в приступе ярости сказал правду.
 Она услышала шум внизу и тихонько вернулась к себе. Эмерелд собрала свои вещи и сложила их в маленький плетеный сундучок, потом приподняла платье, чтобы осмотреть красные рубцы на ногах, оставленные отцовским хлыстом. Они вздулись и отекли. Ее мать знала, какую траву приложить, чтобы прошла боль, только не утихнет боль от того, что матери нет рядом.
 Эмерелд натянула на ноги чулки, надела туфли и бросила взгляд в зеркало. Ее вьющиеся от природы волосы почти высохли, закрутившись в сотни тоненьких спиралей. Она в последний раз оглядела свою комнату. Девушка была счастлива здесь, наслаждаясь свободой, песчаными пляжами, морем и солнцем. Счастлива до того рокового дня, когда отправилась в Ирландию. В тот день ее мир рухнул. «Буль ты проклята, мать, будь проклята за то, что ты ирландка!»
 Эмерелд отнесла свой сундучок вниз и увидела матросов с «Ласточки», переносящих ящики из холла вниз на корабль. Когда она услышала голос отца, громко бранящего Джонни по пути и конюшен, будто ледяная рука сдавила ей горло. Увидев брата, девушка испугалась. На его лице багровели следы отцовского хлыста, содравшего кожу на скуле. Он смертельно побледнел, и Эмерелд подумала, что юноша вот-вот упадет в обморок.
 — Эмерелд, — хрипло позвал он, увидев сестру.
 — Ты больше никогда не будешь называть сестру этим дурацким именем! Вульгарная ирландская мода! Не хочу этого слышать, понятно? С этой минуты ее зовут Эмма, это достойное английское имя! — Монтегью с отвращением взглянул на дочь. — Прикрой свои ужасные ирландские волосы!
 — Ой, Джонни, у тебя кровь, — прошептала она.
 — Его зовут Джон. Я сделаю из него мужчину, или он умрет. — Глаза Уильяма опасно посуровели. — Если я узнаю, что вы были в сговоре с этой ирландской шлюхой, вашей матерью, и помогали ей обманывать меня, я убью вас обоих!
 Желудок Эммы болезненно сжался, когда она услышала такие слова о матери. «Господи, мама, зачем ты это сделала? Почему ты предала нас? Как ты могла сбежать с парнем, который тебе в сыновья годится?»
 — Отправляйтесь на «Ласточку»! Мне невыносимо видеть вас обоих. С этого дня я вытравлю из вас все ирландское до последней капли. Я выдавлю это, если понадобится!




 Глава 8


 На взмыленной лошади Рори Фитцжеральд въехал во двор Грейстоунса.
 — Где твой отец?
 Шон собирался отругать кузена за такое обращение с животным, но неожиданно его охватила тревога.
 — Он на пути в Белфаст, а что случилось?
 — Иисусе Христе! — прошептал Рори, паника сдавила ему горло.
 — Заходи в дом, Рори. Что-то с моим дедом?
 Кузен кивнул, он почти боялся сказать правду кому-либо другому, кроме всемогущего Шеймуса О'Тула.
 — В чем дело? — требовательно спросила Кэтлин в ту же секунду, как увидела позеленевшего Рори.
 — Они издали приказ о его аресте, — выпалил парень.
 — Сколько человек приехало в Мэйнут? — задал вопрос Шон.
 — Четверо солдат в форме. Они обыскали замок и остальные строения и нашли ружья в потайных погребах.
 Шон не хотел, чтобы Рори рассказывал обо всем при матери.
 — Если отец допустит, чтобы с дедом что-то произошло, я убью его!
 — Спокойно. Я найду его. Я вывезу его из страны, — поклялся Шон.
 — У твоего отца будет нервный припадок, если ты во что-нибудь влезешь, это точно!
 — Солдаты все еще в Мэйнуте? — поинтересовался Шон.
 — Двое остались дожидаться деда, а двое других уехали и увезли улики.
 Шон сразу же позвал Пэдди Берка и сообщил ему тревожные новости.
 — Проклятие, твой отец отправился якобы за льном, но он везет послание графа к Вулфу Тоуну.
 — Если вы знаете, где мой дед или каким образом я могу связаться с ним, ради Бога, скажите мне, мистер Берн.
 Управляющий колебался. Шеймус отрежет ему яйца, если его сыновья окажутся замешанными в беспорядках.
 — Мистер Берк, я должен вывезти деда из Ирландии. Они ждут его в Мэйнуте, чтобы арестовать!
 — Связь в Дублине через Билла Мерфи на Томас-стрит.
 Шона удивило, что отец братьев Мерфи замешан, хотя чему тут удивляться, если оба его сына женаты на женщинах из семьи Фитцжеральд.
 — Моя мать расстроена. Я отправляюсь в Дублин, но вернусь с новостями как только смогу.
 Шон страшно удивился, увидев в гостиной дома Мерфи спокойно сидящего Эдварда Фитцжеральда.
 — Дедушка, отдан приказ о вашем аресте. Солдаты ждут вас в Мэйнуте.
 — Господи! Я не хотел впутывать тебя в это дело. Я удивлен, что отец послал тебя, Шон.
 — Он и не посылал. Отец едет в Белфаст. Молодой Рори со всех ног примчался в Грейстоунс, и мама вне себя от беспокойства. Я должен вывезти вас из Ирландии, пока порты еще открыты для вас.
 — Если есть ордер на арест, то они для меня закрыты. А если эти ублюдки найдут меня на борту твоей шхуны, это убьет твою мать.
 — На «Сере-1» есть потайной ящик, — нажимал Шон, но он видел, как упрямо вздернулся подбородок старого Фитцжеральда. — Тогда пусть один из братьев Мерфи переправит вас во Францию.
 — Я граф Килдэрский. Неужели ты мог подумать, что англичане заставят меня бежать из моей страны? Черта с два!
 — Это все ирландские гордость и упрямство! Вы знаете девиз моего отца: «Всегда делай то, что выгодно».
 — Шон, мальчик мой, если наш народ хочет выжить, мы должны разорвать железную хватку англичан. Это обязаны сделать такие люди, как я. Если граф ирландского королевства не возьмется за это, то кто тогда?
 — Тогда я буду рядом с вами, — заявил Шон.
 — Ну уж нет! Вы с Джозефом — другое поколение. Если мы потерпим поражение, вы станете единственной надеждой Ирландии. Если мое поколение провалит восстание, вам придется добиваться независимости дипломатическими путями. Обещай мне, что Джозеф останется в стороне. Ты же знаешь, он горячая голова.
 Хотя Шона О'Тула возмутило отношение деда, ему пришлось смириться с ним. Граф Килдэрский был человеком, самостоятельно принимающим решения, и Шон верил, что так и должно быть. Он отправился прямиком домой в Грейсто-унс, надеясь, что его отец сегодня вернется. По крайней мере он мог утешить мать тем, что предупредил ее отца и что дед пока в безопасности. Он не стал рассказывать матери об упрямстве Эдварда, но поделился этой информацией с Пэдди Берном.
 Небо уже начинало темнеть, когда Джозеф вернулся из Дублина, куда он ездил покупать себе одежду для поездки в Лондон. Он ворвался в дом, как будто сам черт следовал за ним по пятам. Одного взгляда на его посеревшее лицо хватило, чтобы понять, что он привез ужасные новости.
 — По всему Дублину говорят, что деда арестовали!
 — Но я совсем недавно говорил с ним в доме у Мерфи, — запротестовал Шон.
 — Да, там они его и схватили, на Томас-стрит… По слухам, там стреляли!
 — Матерь Божья, если они его арестовали, то должны были тут же отправить в подземелья Дублинского замка, я должна поехать к нему, — настаивала Кэтлин.
 Пэдди Берк попытался остановить ее:
 — Мне кажется, вам следует дождаться Шеймуса.
 — Мне следует, но я не стану, — отрезала она.
 — Мы поедем с тобой, — решил Джозеф.
 — Вот вы-то как раз не поедете, это точно!
 — Я поеду с Кэтлин, — вступил в разговор Пэдди Берк. — Мы должны держать вас в стороне от этого, если только такое возможно.
 Шон уставился на управляющего пронзительными темными глазами:
 — Я отвезу мою мать в Дублинский замок. Вы не позволите Джозефу следовать за нами. Я пообещал дедушке, что удержу моего брата в стороне от этого.
 Они отправились в Дублин в карете. Жители города стояли на улицах небольшими группами, лица у них посуровели. В замке мать настояла на том, чтобы Шон позволил ей самой вести переговоры. Она представилась по-королевски:
 — Я Кэтлин Фитцжеральд, старшая дочь графа Килдэрского. Я требую свидания с моим отцом.
 Им пришлось ждать целую вечность, пока чиновники сменяли один другого. И каждому она повторяла свою просьбу. Ей отвечали извинениями, просьбами подождать и прямым отказом, но Кэтлин никогда не принимала «нет» в качестве ответа. Восхищение Шона перед матерью не знало границ. Она показала себя истинной ирландской женщиной — выдержанной, берущей ответственность на себя, и ее сын видел, как английские чиновники отступали один за другим.
 Наконец их провели в камеру под Дублинским замком, где томился в заключении Эдвард Фитцжеральд. Когда Кэтлин увидела, что отец ранен, ее ирландский темперамент дал себя знать. Она обрушилась на сопровождающего их охранника за то, что графа Килдэрского содержат не как полагается.
 А граф Килдэрский был вне себя от гнева, потому что его дочь и внук появились в тюрьме и оказались втянутыми в эту историю.
 Шон дал взятку стражнику, чтобы тот вышел из камеры и оставил их ненадолго наедине.
 К гневу Кэтлин теперь примешивалась изрядная доля страха.
 — Если вы умрете, я никогда больше не стану с вами разговаривать!
 — Ты считаешь, что у тебя есть долг передо мной, но твой первый долг перед твоими сыновьями. Они немедленно должны уехать из Ирландии!
 — Вы не имели никакого права жертвовать собой ради Ирландии, отец!
 Шон знал о том, что оставалось неведомым его матери, — дед страдал от острой боли и ослабел от потери крови. Когда их взгляды встретились, он понял: старик знает о том, что умирает.
 — Я боролся за душу нашего народа. Англичане способствуют вырождению ирландцев, преследуют нас и эксплуатируют. Шон, поклянись мне, что ты позаботишься о Джозефе.
 Их руки встретились.
 — Обещаю, — торжественно произнес внук.
 Теряя последние силы, Эдвард позволил Кэтлин обработать рану у него на животе. Она отважно очистила ее и крепко перевязала полосами льняной ткани, оторванными от нижней юбки.
 Стражник открыл дверь камеры:
 — Ваше время истекло.
 — Это твое время в Ирландии истекло, английская свинья!
 Охранник поднял приклад своего ружья, но Шон выступил вперед, закрывая собой мать, и устремил на него испепеляющий взгляд своих стальных глаз. Солдат невольно отступил назад.
 — Если с графом что-то случится, мы заявим об убийстве. — В негромком голосе Шона таилась такая угроза, что стражник немедленно ретировался.
 К тому времени как мать с сыном оказались дома, Шеймус уже вернулся. Он молча слушал рассказ Кэтлин о произошедшем несчастье, потом обнял ее крепкой рукой, чтоби поделиться с ней своей силой. Обернувшись к сыновьям, О'Тул сказал:
 — Вы, дьяволята, отправляетесь в Лондон. Сегодня же вечером!
 Шон и Джозеф с командой, состоящей из трех Фитцжеральдов, поднялись на борт «Серы-1» сразу после полуночи. Было решено, что матросы высадят их в Лондоне и вернутся за ними через месяц, если только братьев не объявят в розыск.
 Молодые О'Тулы отплывали с тяжелым сердцем. Им хотелось остаться с семьей, переживающей серьезные неприятности, но они знали, что отъезд неизбежен, потому что они оказались замешанными в ирландских беспорядках. Этого хотели их родные и требовал здравый смысл, но уезжать было нелегко. Оба испытывали чувство вины и казались себе крысами, бегущими с тонущего корабля.
 Будучи в безопасности на борту шхуны, направляющейся в Лондон, Шон первым заступил на вахту у руля, пока Джозеф отдыхал. Он взглянул на звезды, и они показались ему сверкающими бриллиантами, рассыпанными по черному бархату. Пока нос «Серы-1» мягко разрезал волны, мысли Шона, оставив эмоции, вернулись к возникшим подозрениям.
 Эдварда Фитцжеральда кто-то предал. Почему он снова и снова возвращается к Уильяму Монтегью? На первый взгляд в этом не было никакой логики. Монтегью глубоко увяз в предательском бизнесе. Ведь это он воровал ружья у собственной страны. О'Тулы и Монтегью — партнеры в течение восемнадцати лет, и никто никого ни разу не предал.
 Шон копнул глубже в поисках мотивов. Какую выгоду предательство могло принести Хитрому Вилли? И тут он понял. Почему Монтегью был так заинтересован в помолвке дочери? И вот он, ответ, — чтобы она стала графиней Килдэрской! Шон вздохнул и признался сам себе, что настоящей причиной его подозрений была национальность Монтегью. Англичанин, и этого достаточно.
 Позже, на своей койке, когда усталость наконец смежила его веки, он увидел странный сон.
 Спиной к нему сидит женщина. Она совершенно обнажена. У нее великолепная спина, мягкие изгибы бедер, кожа подобна светлому бархату. Темные волосы прикрывают ей плечи, словно облако дыма. Он поднимает эту шелковистую массу и видит ее затылок, прикасается к нему губами, погружаясь в ее тепло и аромат. Его губы прокладывают дорожку вдоль позвоночника до ягодиц. Это место полно чувственности, и ему страстно хочется заняться с ней любовью. Он отлично знает ее, ему не надо смотреть ей в лицо. Но она не принадлежит ему. Почему запретный плод всегда слаще? Она принадлежит Уильяму Монтегью, она принадлежит Джозефу О'Тулу. Она пока еще не его. Пока нет.
 Его губы спускаются ниже. Кончик языка скользит между упругими ягодицами. Его охватывает такое сумасшедшее желание, что он весь дрожит от страсти. Он нежно поворачивает женщину лицом к себе и в ужасе отдергивает руки. Кровь течет из раны на животе. На него смотрят глаза Эдварда Фитцжеральда. «Шон, поклянись мне, что ты позаботишься о Джозефе».
 Шон тут же проснулся, медленно осознавая, где он находится. Черт бы побрал Уильяма Монтегью, Эмбер Монтегью и Эмерелд Монтегью!
 Эмерелд Монтегью казалось, что ее прокляли. Уродливый особняк из красного кирпича на Портмен-сквер, наполненный антиквариатом, казался мавзолеем без смеха ее матери. Девушка ощущала невосполнимость потери, опечаленная отсутствием матери, словно та умерла. Ей очень хотелось учиться в школе, что было бы счастливым избавлением, но отец тут же убил эту надежду. В школе она ускользнет из-под его контроля, а это неприемлемо для Уильяма Монтегью.
 Вместо этого он нанял гувернантку, миссис Ирму Бладжет: ревнительницу дисциплины, тюремщицу, шпионку и доносчицу. Высокая женщина подавляла Эмерелд, или Эмму, как ее теперь называли.
 После ослепительной красоты матери дочери Монтегью было трудно даже смотреть на миссис Бладжет. Ее глаза вылезали из орбит самым непривлекательным образом, но не упускали ни единой мелочи. Фактически безгубый рот скрывал мелкие и острые зубки.
 Уильям Монтегью ничего не забыл, когда объяснял гувернантке ее обязанности:
 — Я хочу, чтобы вы уничтожили малейший след ирландского происхождения в моей дочери. Ирландцы приводят меня в ужас! Ее не должны больше знать как Эмерелд. С этого момента она только Эмма. Я также хочу, чтобы изменился ее внешний вид. Начните с волос. Я хочу, чтобы вы изменили все — одежду, речь, книги, музыку, привычки и сломили ее неповиновение. Ее мать была развратной женщиной, так что вы обязаны следить, чтобы в дочери не проявилось ничего подобного. Я хочу, чтобы она была послушной, целомудренной и кроткой.
 Со дня приезда миссис Бладжет жизнь Эммы стала сплошным кошмаром. Все зеркала убрали, еду давали маленькими порциями и наказывали за каждое слово, за каждый поступок. Ее волосы остригли и заставляли бесконечно повторять монотонные молитвы, чтобы удержать от греха и очистить от дьявола.
 Миссис Бладжет целиком и полностью разделяла мнение Монтегью, что забывать о розге — значит портить ребенка. Когда Эмма горько пожаловалась отцу, что гувернантка подняла на нее руку, тот грубо уверил ее, что если она еще раз даст этой достойной женщине повод избить себя, то пусть ждет еще одной порки после его возвращения домой.
 Молча страдая, Эмма упрекала мать за то, что та обрекла ее на безрадостную жизнь, которая теперь потеряла для нее всякий смысл. Мысленно она разделила свою жизнь на два периода — до праздника у О'Тулов и после него. В тот день начались ее ночные кошмары.
 Дни были бесцветными, а по ночам ей спились тягостные сны. Эмма видела свою мать, но это никогда не приносило ей удовольствия. Обвинения, взаимные упреки и слезы наполняли эти ночные видения. Сон с участием Шона возвращался к ней снова и снова, начинаясь всегда одинаково, но заканчиваясь по-разному.
 Эмерелд лежит на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднимается в ней, ее переполняют радость, ожидание счастья, потому что она знает — скоро, очень скоро он придет к ней.
 Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Девушка улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
 Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами. Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем. Он наклонился, собираясь поцеловать ее, но, почти уже коснувшись ее губ, Шон превратился в Джозефа О'Тула: «Я решил взять тебя. У меня есть Эмбер, но и тебя я хочу тоже!»
 Эмма проснулась с ощущением вины, потому что во сне ей хотелось уйти с ним, чтобы встретиться с матерью.
 — Я ненавижу Ирландию и ирландцев! — прошептала она. Раньше Эмма ни к кому не питала ненависти, но теперь она хорошо узнала это черное чувство. Она ненавидела Ирму Бладжет, своего отца, она ненавидела О'Тулов и втайне она ненавидела собственную мать.
 Когда Эмбер пришла в себя, после отъезда Монтегью и детей прошел целый день и ночь. Она еще не знала, что у нее вывихнуто плечо, сломаны три ребра и отбиты почки. Попытавшись сдвинуться с места, женщина ощутила такую боль, что ей осталось только лежать в надежде, что кто-нибудь придет ей на помощь.
 Снова спустилась ночь, Эмбер так страдала от жажды, что, собрав все силы, поползла к двери, но обнаружила ее запертой. До восхода солнца Эмбер то впадала в забытье, то опять приходила в себя.
 Опираясь на левую руку, она проползла через комнату к медному кувшину с дельфиниумами. Женщина поставила в него цветы, ожидая приезда Джозефа. Неужели это было только вчера? Казалось, прошла целая вечность. Эмбер выбросила увядшие цветы и поднесла кувшин к губам. Вкус оказался настолько отвратительным, что она выплюнула первый глоток, но, понимая, что ничего другого ей не остается, заставила себя проглотить солоноватую застоявшуюся жидкость с тошнотворным металлическим привкусом.
 И тут Эмбер вспомнила о графине с коньяком, который Монтегью держал в буфете вместе со своим хлыстом для верховой езды. Женщина встала на колени и дотянулась до полки. От боли она чуть было не уронила графин. Дрожащей рукой Эмбер поднесла его к губам и отпила немного крепкого напитка. Ярко-красная роза расцвела у нее в груди, и, пока она пила янтарную жидкость, ее боль, казалось, уменьшалась.
 С помощью медного кувшина Эмбер удалось сломать замок в двери спальни. На это ушло много времени и все ее силы. Отдышавшись, она кое-как натянула единственную одежду, которая у нее оставалась, — ту самую, что Джозеф снял с нее, когда они, не ведая ни о чем, занимались любовью в последний раз. Она с вызовом надела янтарные серьги, подаренные ей Джозефом.
 Два пролета лестницы оказались таким тяжелым испытанием, что она едва проползла их на животе, дюйм за дюймом. Сундуки со всеми ее вещами, сложенные в холле, исчезли, и Эмбер поняла, что у нее осталось только то, что на ней надето. Опираясь на левую руку, она встала на ноги, чтобы взглянуть в зеркало в холле, и в ужасе отшатнулась при виде своего отражения. Ее лицо от лба до подбородка почернело от ударов. Оторвавшись от столика, она упала на правое плечо. Боль от удара едва не заставила ее снова потерять сознание, но она выдержала. Болезненные ощущения не утихали, но Эмбер поняла, что плечо встало на место.
 Кладовая оказалась пустой. Слуги тщательно все убрали, прежде чем уйти. В огороде она нашла только лук-сеянец и петрушку, но съела все, что было съедобным. Сломанные ребра не позволили ей напиться из колодца, но в ведре на самом дне оставалось немного свежей воды, и она жадно выпила ее.
 Эмбер знала, что должна добраться до Ирландии, до Джозефа. Он оставался ее единственной надеждой. Уже стемнело, когда она с огромным трудом преодолела почти две мили до деревни и в изнеможении опустилась на песок, дожидаясь рассвета, когда рыбацкие лодки выходят в море. Рыбаки уставились на нее как на привидение, пока один из них, живущий на Англси, не узнал ее. Они перевезли ее через море обратно на родину, куда ее нога не ступала семнадцать лет. Эмбер сняла свое золотое обручальное кольцо и с силой вложила его в руку мужчины, когда он помог ей сойти на берег.
 — Благодарю вас, оно мне больше не понадобится, — прошептала она.




 Глава 9


 «Сера-1» вошла в устье Темзы ближе к вечеру и плыла по широкой реке мимо Тауэрской пристани и нависшего над водой лондонского Тауэра. У старого здания таможни судно осмотрели и разрешили пришвартоваться в лондонской гавани.
 — Я думаю, нам надо подыскать собственное жилье, а не пользоваться гостеприимством Монтегью, — заявил Джозеф.
 Хотя Шон мечтал о новой встрече с Эмерелд, он искренне согласился, что Джозефу лучше не жить под одной крышей с Эмбер Монтегью.
 — Пока нам не удастся здесь как следует оглядеться, лучше хотя бы пару дней не сообщать Хитрому Вилли, что мы здесь.
 Но Хитрый Вилли знал об их приезде уже через час. Он получил записочку с таможни и еще одну из конторы военного-морского флота неподалеку от Тауэрской пристани о том, что О'Тулы прибыли на борту своей шхуны «Сера-1».
 Шон и Джозеф как раз вытаскивали свои сундуки на палубу, когда корабль Адмиралтейства «Защита» подошел к якорной стоянке рядом с их судном. На палубе стояли Уильям Монтегью, его сын Джон и племянник Джек.
 — Надо же, какая встреча, — сердечно окликнул их Уильям. «Черт бы тебя побрал», — подумал Шон.
 — Я и понятия не имел, что вы будете в Лондоне в этом месяце, но вы здесь самые желанные гости. Все ли в порядке в Грейстоунсе?
 — Лучше и быть не может, — ответил Шон, прежде чем Джозеф успел открыть рот. Если эта свинья приложила руку к их неприятностям, он скоро это выяснит.
 — Джек, Джон, несите их вещи на борт, — скомандовал Монтегью, и молодые люди немедленно сошли с корабля, чтобы исполнить приказание.
 Шон позвал матросов:
 — Ждите нас здесь через месяц, ребята. Если мы решим вернуться раньше, то приплывем домой сами. — Он подмигнул им.
 — Приведите на обратном пути «Серу-2», я устал от того, что Шон все время командует, — пошутил Джозеф. Потом братья на мгновение стали серьезными. — Помогите деду, если сможете, — попросил старший.
 — Отправляйтесь с Богом, — напутствовал их Шон. — Пусть Он держит вас в своей руке и не выпускает.
 Когда О'Тулы поднялись на борт «Защиты», Шон нутром почувствовал, что только юный Джонни искренне рад их видеть. Он прилип к Шону, как сиамский близнец. Обожание юноши бросалось в глаза.
 — Это надо отметить. — Уильям Монтегью обменялся с гостями сердечным рукопожатием. — И я уже знаю местечко для таких пышущих здоровьем повес, как вы двое. Когда мой брат Сэндвич вернулся, познав роскошь Востока, он основал Диван-клуб. Я гарантирую, что вы никогда не видели ничего подобного.
 Шон подумал про себя, что Джек сгорает от нетерпения, а Джонни выглядит встревоженным. Он не думал, что у Джозефа есть настроение идти в бордель. Его брат испытывал вожделение только к Эмбер. Но Шона мучило любопытство. Он не был знаком с обычаями Востока и готов был расширить свой кругозор даже в ущерб морали.
 Пятеро мужчин спустились вниз в каюту капитана, где Монтегью разлил по стаканам французский коньяк и предложил тост:
 — За грехи плоти!
 Шон заметил, как Уильям быстро взглянул на его брата, и снова в его голове шевельнулось подозрение. Он гадал, разделяет ли Джозеф его тревогу, но если их мысли совпадали, то брат отлично скрывал это. Шон решил поделиться с братом своими сомнениями, предупредить, что Монтегью играет с ним в кошки-мышки в отношении Эмбер, что партнер отца, вероятно, донес на их деда и что старый Эдвард умирает.
 Джек Реймонд отпустил какую-то непристойность, и Шон увидел, как брат, смеясь, закинул голову. Завтра наступит очень скоро, решил Шон. Он позволит Джозефу насладиться его первым вечером в Лондоне.
 По дороге в Диван-клуб Монтегью развлекал их рассказом о большом путешествии графа Сэндвичского:
 — Чтобы не походить на других, мой брат нанял корабль в Италии, который отвез его в Грецию, на Кипр и в Египет. Его очаровал султан Оттоманской империи, деспот, правящий с помпой, великолепием и жестокостью, особенно своим гаремом. Мой брат попал под влияние мусульманской религии с ее оправданием полигамии и подчинением женщин. Это достойно подражания. Когда женщины знают свое место, жизнь становится намного приятнее.
 Шон видел, как брат поджал губы, а его глаза потемнели. Джозеф не переставал думать об Эмбер. Будет чудом, если вечер окончится без драки!
 Пройти через портал Диван-клуба значило попасть в другой мир. В воздухе пахло благовониями. Восточная музыка — звуки флейт, цитр, тарелок и других странных инструментов — плыла по комнатам.
 У входа их встретили евнухи, предложившие цветные одежды, состоящие из шаровар, тюрбана и кинжала.
 Выбор оставался за гостями. Они могли остаться в своих костюмах или переодеться в восточное платье. Уильям Монтегыо переоделся первым, выбрав цветной наряд, перевязанный поясом, золотой тюрбан и кинжал, дополняющий одеяние. Его племянник Джек последовал примеру дяди, нарядившись в платье цвета павлиньего пера и взяв серебряный кинжал.
 Братья О'Тулы были поражены. Джозеф отказался от маскарада, когда увидел, насколько нелепо выглядит Монтегью. Джонни, раздираемый необходимостью последовать примеру отца и нежеланием расставаться с собственной одеждой, спросил Шона:
 — А вы что решили?
 Шон скрыл свое удивление не только поведением Джонни, но и всем происходящим. Причудливый наряд не оскорблял его мужественность, но он знал, что чувство юмора не позволит ему вырядиться во все это. Шон нашел компромисс, сняв рубашку и куртку и облачившись в кремовую джеллабу поверх собственных брюк. Джонни облегченно улыбнулся и сделал то же самое.
 Мужчин провели во внутреннюю комнату, поражавшую своим роскошным великолепием. Стены украшали зеркала, полы устилали восточные ковры, по которым были разбросаны вышитые подушки. В центре расположился фонтан — обнаженная нимфа, и вода текла из ее сосков. Разлапистые пальмы дополняли эту картину оазиса в пустыне. Шон закусил губу. «Только верблюда не хватает», — непочтительно подумал он.
 Дверь открылась, чтобы пропустить пятерых женщин, несущих маленькие подносы. Они были одеты в прозрачные шаровары, и, хотя их лица скрывала вуаль, грудь оставалась обнаженной. Женщины встали на колени, склонившись в низком поклоне и предлагая гостям маленькие чашечки с турецким кофе. Шон пригубил напиток и тут же понял, что в кофе добавлено что-то такое, чему он не знал названия.
 Поперек каждого подноса лежала плеть. Монтегью и Джек немедленно схватили свои, потрясая ими в воздухе. Уильям, увидев, что О'Тулы никак не реагируют, объяснил:
 — Это рабыни. Они готовы исполнять все ваши желания и подчиняться вашим приказам. Если они не понравятся хозяину, он может их отстегать.
 — Я не могу сам выбрать себе шлюху? — с сарказмом поинтересовался Джозеф.
 Монтегью рассмеялся:
 — Эти рабыни лишь слегка утолят вашу жажду. За этой дверью мириады девушек. Вы выберете себе любую, и она удовлетворит все ваши нужды, не важно какие. И не ограничивайте свой выбор одной. Здесь царит полигамия.
 Два негра-евнуха распахнули широкие двери, и перед ними предстал гарем, полный едва одетых красавиц, раскинувшихся на диванах. В комнате было тепло, и рабыни стояли по ее периметру, взмахивая огромными опахалами из страусовых перьев. Занавески из бусинок отделяли альковы от зала, впрочем, джентльмены могли наслаждаться и посреди гарема, устроив настоящую оргию.
 Монтегью ткнул своей плеткой одну из женщин. Когда она упала на колени перед ним, он растянулся на диване, который она освободила, и занялся отбором девушек.
 Джозеф расположился на подушках рядом с тремя гуриями, пускавшими мыльные пузыри. У него не было настроения предаваться разврату, но ему хотелось попробовать наркотики. Джонни приклеился к Шону, так что тому пришлось постараться, чтобы ободрить паренька, помочь ему забыть свои опасения и немного расслабиться. Взгляд Шона остановился на девушке, выглядевшей совсем юной. Он сжал руку Джона:
 — Почему бы тебе не поговорить вот с этой? У нее очень милое личико.
 Когда Джонни послушался его, Шон выбрал женщину с самым щекастым лицом. Он протянул руку:
 — Хочешь пойти со мной?
 Она вложила свои пальцы в его ладонь и с опущенными глазами позволила отвести себя за занавеску из бусинок. Взгляд Шона обежал альков, отметив низкий диван, достаточно широкий для двоих. Полуобнаженная одалиска упала перед ним на колени, не поднимая на него глаз, и прошептала:
 — Что вам угодно, хозяин?
 — Ты сделаешь все, что я захочу?
 — Да, хозяин, — прошептала она.
 — Тогда я хочу, чтобы ты перестала играть и поговорила со мной.
 Девушка изумленно вскинула ресницы и, заглянув в его серебристые смеющиеся глаза, улыбнулась.
 — Ну и странное же местечко!
 Шон растянулся на диване и знаком велел ей присоединиться к нему.
 — Иди сюда и расскажи мне об этом. — Он улыбнулся от удовольствия, когда женщина прыгнула на низкий диван и ее груди дерзко подпрыгнули.
 — Ты показался мне спортсменом, не похожим на обычных посетителей. Разрази меня Господь, эти старые ослы не могут возбудиться, пока не поиграют в хозяина и рабыню. Мы должны вылизывать им ноги и другие отвратительные части тела, и все равно им приходится стегать нас, пока у них не встанет.
 — Почему ты здесь работаешь?
 — Деньги хорошие. Я зарабатываю сотню пиастров за ночь.
 — Это же всего один фунт, — удивился Шон, показывая свое знание иностранной валюты.
 — Что ж, больше ни одно заведение не платит своим девушкам так много, и здесь всегда есть шанс, что какая-нибудь «шишка» возьмет тебя в любовницы.
 — Как тебя зовут?
 — Турецкое Наслаждение. — Ее почти трясло от смеха. — Настоящее мое имя Нелли Картер. Ты ведь не хочешь на самом деле только разговаривать, правда? — Ее рука скользнула под его джеллабу и вверх по сильному бедру. Его член напрягся под ее пальцами, и она сказала: — Господи, чтобы у этих старых мужиков так встало, нужен только волшебный бальзам!
 Шон засмеялся:
 — Ты и вправду Наслаждение. Имя отлично тебе подходит. Почему бы нам просто не потрахаться по старинке, а потом не выкурить чего-нибудь экзотического?
 — О, пожалуйста. У нас есть турецкий табак, гашиш, конопля или опиум. Выбирай себе отраву.
 К тому времени как они были готовы покинуть Диван-клуб, у всех на лицах, кроме Джонни, красовались следы дебоша. Джек и Уильям Монтегью напились, последний нетвердо держался на ногах, а настроение племянника явно ухудшилось.
 Шон ощущал действие выкуренного гашиша, которое казалось ему приятным, но Джозефу требовалась его помощь, чтобы устоять на ногах. Шон гадал, что же было в трубке брата, кроме воды, если того так развезло.
 Когда они вернулись на палубу «Защиты», прогулка несколько облегчила состояние Джозефа, так что Шон отпустил его и подошел к поручням, глядя на то, что называли величайшим городом мира. Огни корабельных фонарей мерцали в темноте, и столица внизу казалась окруженной ореолом, сияющим в темном небе.
 Шон услышал, как рядом с ним кто-то выругался:
 — Ирландский подонок. — А потом он разобрал что-то вроде: — Я покажу тебе, как связываться с чужой женой…
 И тут между Джозефом и Джеком Реймондом завязалась драка, а Монтегью стоял в стороне, подначивая свою команду. Ни минуты не колеблясь, Шон схватил тяжелый деревянный бочонок и присоединился к потасовке.
 — Английские ублюдки, — выругался он, пытаясь пробраться к брату и разбив три или четыре кормовых весла, которыми орудовали матросы.
 Монтегью прорычал:
 — Свяжите их!
 Шона схватили четверо матросов с «Защиты», не позволяя даже двинуться с места. Рыча от ярости, пытаясь ударить каждого, кто оказывался рядом, он мог только беспомощно смотреть, как и Джозефа очень быстро схватили. Шон заметил, как исказилось от ужаса лицо Джонни Монтегью, а потом все скрыла чернота.
 Когда Шон медленно пришел в себя, он сначала подумал, что выкуренный им гашиш стал причиной ночного кошмара. Ему казалось, что у него нет рук, но плечи ломило. Он потряс головой, чтобы мысли прояснились, и почувствовал, как все его тело медленно качнулось в воздухе. Боль в руках и плечах все время нарастала, но кистей он по-прежнему не ощущал. Шон окончательно пришел в себя и понял, что его подвесили, словно засоленный окорок!
 Боль становилась невыносимой. Он постарался отвлечься от нее, пытаясь выгнуть шею и взглянуть на свои оковы. Ясно, почему он не чувствовал рук, — его привязали за большие пальцы, кровообращение нарушилось, и пальцы онемели. Крепкое ругательство сорвалось с его губ, когда он опустил голову и вгляделся в темноту. «Господи, нет!» — мысленно воскликнул Шон, потому что с другой стороны палубы медленно покачивалось еще одно тело. Джозеф, это мог быть только Джозеф!
 — Джо, Джо! — позвал он брата, но ответа не было, и Шон решил, что брату лучше быть без сознания, чем мучиться от боли. Его мысли заметались в поисках ответа. У него не оставалось сомнений, что Монтегью знал об обмане Джозефа. Этот сукин сын явно спланировал месть. Он пригласил их в бордель специально, понимая, что это развлечение лишит их сил, и они, как ягнята, пошли на бойню. «Боже, теперь понятно, почему эти гребаные англичане называют ирландцев тупицами!» — подумал Шон, испытывая отвращение к самому себе.
 Боль, пожиравшая его тело, была мучительной. Когда у него не осталось больше сил терпеть ее, он провалился в спасительное беспамятство. Когда Шон снова очнулся, серый свет зари только забрезжил. Джозеф уронил голову на грудь, и Шон в ужасе увидел, как на палубу капает кровь из раны на его животе.
 Руки у Шона онемели до плеч, но голос-то у него остался. И он начал реветь и орать так громко, что задрожала грот-мачта. Горстка матросов окружила его, но никто не осмеливался развязать веревки без приказания Монтегью. Наконец Джек Реймонд приблизился к братьям. Он оглядел Джозефа, мрачно взглянул на Шона и отправился будить дядю.
 Когда Джек открыл дверь капитанской каюты, Уильям Монтегью пытался справиться со своим адмиралтейским мундиром.
 — Что это за кошачий концерт? — требовательно спросил он.
 — Шон О'Тул… А Джозеф мертв, — выпалил побледневший племянник.
 На какое-то мгновение в глазах Монтегью промелькнуло торжество, пока он не осознал последствия их выходки.
 — Господи, что же нам делать?
 Джек увидел его уязвимость и немедленно этим воспользовался:
 — Разумеется, это Шон О'Тул убил своего брата. Хладнокровное убийство.
 — Отлично, Джек, — с облегчением выдохнул Уильям. Ему не было нужды добавлять, что он в долгу перед своим племянником. Тот и так это знал.
 Монтегью вышел на палубу.
 — Сними их, — приказал он.
 Джек сначала обрезал путы Джозефа и положил его остывшее тело на палубу «Защиты».
 Шон смотрел с ужасом, поняв, что случилось с братом.
 Реймонд постарался отойти как можно дальше, разрезая кожаные ремни, связывавшие большие пальцы рук Шона, но он напрасно беспокоился. О'Тул не чувствовал рук и упал на палубу, словно мешок, как только его освободили.
 Опираясь на локти, Шон подполз к Джозефу и беспомощно приподнялся рядом с его телом. Это был худший момент его жизни — на коленях перед англичанином, зарезавшим его брата, словно поросенка.
 — Джозеф мертв! — произнес он, обвиняя, не желая поверить тому, что видели его глаза.
 — Да, и это ты убил его, — заявил Монтегью.
 — Будь проклята твоя черная душа, развратный английский выродок!
 — Ребята, в кандалы его! — рявкнул Монтегью. Его приказ пришлось выполнять четверым.
 — Не важно, кто убил его, ты или твой лизоблюд Джек. Вы оба взяли эти чертовы кинжалы в борделе. И все из-за того, что он доставил Эмбер единственную в ее жизни радость!
 — Держите его покрепче, — приказал Уильям и ударил ногой закованного в цепи парня. Он оглядел поверх головы Шона лица собравшихся матросов. — У меня полно свидетелей того, что произошло на «Защите» вчера вечером. — Монтегью увидел сына. — Говори, Джон, ты видел, как они дрались.
 Джонни трижды открывал рот, прежде чем сумел вымолвить:
 — Я был пьян, отец.
 Стальной взгляд Шона уперся в него.
 — Скажи правду, Джонни!
 Но на затравленном лице паренька он увидел только страх, и его надежды рухнули. Когда матросы тащили его в трюм, глаза О'Тула не отрывались от тела брата и его душу затопила разрывающая сердце боль.
 У него заломило руки, как только восстановилось кровообращение. Шон обрадовался физическому страданию, надеясь, что оно поглотит душевную муку. Он лежал в цепях, его тело горело, как в лихорадке, а сердце обливалось кровью от чувства неискупимой вины.
 — Джозеф, Джозеф, я поклялся деду, что буду оберегать тебя! — Шон впал в отчаяние, а потом начал бредить, когда его большие пальцы почернели и раздулись до неузнаваемости.
 В течение последующих суток он то впадал в беспамятство, то приходил в себя. Кто-то был рядом с ним, заставляя пить, усмиряя его жар холодной губкой, массируя ему руки и повторяя его имя:
 — Все будет хорошо, Шон, все будет хорошо.
 И Шон испытывал огромное удовлетворение и покой, когда Джозеф говорил с ним, но, когда он наконец открыл глаза, рядом с ним сидел Джонни Монтегью.
 — Мне очень жаль, Шон. У тебя на пальце гангрена, и корабельный хирург говорит, что его придется отрезать.
 О'Тул увидел, что по лицу молодого Монтегью текут слезы.
 — Я только что потерял брата, разве, черт возьми, палец имеет значение?
 Джонни освободил его от цепей и помог дойти до каюты хирурга. Там оказалось не очень-то чисто, да и доктор был не слишком опрятным. Он налил Шону рома, но тот презрительно отказался. Хирург сам выпил спиртное, и это была явно не первая его рюмка за день. Он уложил левую руку Шона на прочную деревянную колоду и взял резак для мяса.
 — Тебе будет больнее, чем мне, парень.
 Один быстрый удар отрубил почерневший большой палец у второго сустава. Шон чуть не откусил себе язык, пытаясь заглушить стон, рвущийся у него из горла. Когда хирург прижег рану раскаленной докрасна кочергой, О'Тул потерял сознание.
 Суд Адмиралтейства не занял много времени. Свидетельские показания были состряпаны заранее. Шона О'Тула обвинили в убийстве брата, произошедшем в тот самый день, когда они записались в команду корабля «Защита». Его подпись предъявили, Уильям Монтегью все подтвердил, а Джек Реймонд выступил главным свидетелем обвинения. Все протесты Шона, его борьбу и ирландские ругательства суд Адмиралтейства проигнорировал.
 Его признали виновным и осудили. Через сорок восемь часов после прибытия в Лондон Шона О'Тула приговорили к десяти годам в плавучих тюрьмах, известных под названием Вулвичских барж.




 Глава 10


 Эмбер Фитцжеральд — она больше не считала себя Монтегью — пешком проделала весь путь до Замка Лжи. Пурпурные синяки на ее лице начали желтеть по краям. Женщина не могла просто подойти к парадной двери и спросить о Джозефе — прислуга начнет задавать слишком много вопросов. Эмбер пряталась до сумерек, а потом увидела в привратницкой мужчину. Она сразу вспомнила Пэдди Берка, тут же узнала его, даже после стольких лет разлуки. Когда управляющий открыл дверь на ее робкий стук, между его густыми бровями пролегла складка.
 — Господь всемогущий и его апостолы, кто это так тебя разукрасил, девушка?
 — Мистер Берн! Я Эмбер Фитцжеральд. Мне необходимо увидеть Джозефа!
 — Заходите. Вы едва живы. Я вас не узнал, пока вы не назвали себя. — Пэдди собрался налить ей чего-нибудь подкрепляющего.
 — У вас есть молоко, мистер Берк? У меня в желудке пусто, как в колодце.
 Управляющий усадил женщину у огня и налил ей чашку молока. Он пристально взглянул на нее:
 — Это дело рук Монтегью?
 Эмбер кивнула.
 Следующее произнесенное ею слово подсказало ему причину:
 — Джозеф…
 — Матерь Божья, Шон и Джозеф в Лондоне… Гостят у вашего мужа. — Берк увидел, как разочарование сменяется на лице гостьи страхом за Джозефа. — Я лучше позову Хозяина, — решил Пэдди.
 — А моя кузина Кэтлин дома?
 Управляющий замешкался. Для Кэтлин это был трагический день. Ее отец умер от полученных ран в подземельях Дублинского замка, и она привезла его тело в Грсйстоунс. Завтра они похоронят графа Килдэрского в Мэйнуте. Но тут Берк вспомнил, что Эдвард Фитцжеральд приходился Эмбер дядей.
 — У нас траур. Отца Кэтлин, вашего дядю Эдварда, схватили англичане, и он скончался от ранений.
 — О нет… — негромко вскрикнула женщина.
 Берк положил свою крупную ладонь ей на плечо, и, хотя Эмбер задохнулась от боли, прикосновение несло успокоение.
 — Я приведу Шеймуса, — спокойно произнес Пэдди.
 В огромной кухне разговаривали Мэри Мелоун и Кейт Кеннеди, обе одетые в черное.
 — Он умер в расцвете сил. — Мэри покачала головой и перекрестилась.
 — Я знала, что он ушел от нас прошлой ночью, я слышала фею, предвещающую смерть, — пробормотала Кейт.
 — Где Хозяин? — прервал их разговор Пэдди Берк.
 — Он отнес жену в постель, она едва держалась на ногах, — отозвалась Кейт. — Ирландские женщины сильны и беду встречают достойно, но их охватывает бессильный гнев, когда Смерть забирает одного из членов семьи.
 Пэдди поднялся наверх, постучал в дверь спальни и негромко позвал:
 — Шеймус!
 Через минуту Хозяин открыл дверь и вышел в коридор.
 — У нас нежданный гость в привратницкой. Я бы не побеспокоил вас, если бы в том не было нужды. — По дороге Пэдди сказал Шеймусу, что пришла Эмбер, и описал ее состояние.
 Но даже рассказ управляющего не подготовил О'Тула к ее виду.
 — Это Монтегью тебя так? — спросил он. — За что?
 Вопрос повис в воздухе, прежде чем молодая женщина нашла в себе силы сообщить хозяину дома причину. Она облизала пересохшие губы:
 — Мы с Джозефом были любовниками. Мне некуда было больше пойти.
 Шеймус отшатнулся от нее, словно гостья ударила его ножом в сердце.
 — Джозеф отправился к Монтегью!
 — Я знаю, Пэдди сообщил мне, — ответила Эмбер, и слезы наконец хлынули у нее из глаз.
 О'Тул-старший смотрел на нее ледяными голубыми глазами.
 — Беда не приходит одна, — горько заметил он и знаком велел Пэдди следовать за ним вверх по лестнице в сторожевую башню.
 — Я должен отправиться в Лондон, но не завтра. Я буду нужен Кэтлин на похоронах. Ей ни слова об этом, парень. Жене и так досталось. — Он мерил шагами комнату, как посаженный в клетку зверь. — Позаботься об Эмбер, дай ей денег и все, что понадобится, но убери эту шлюху из Грейстоунса.
 Через четыре дня Шеймус О'Тул поднялся вверх по Темзе до гавани Лондона.
 Уильям Монтегью ждал его. Он хотел, чтобы партнер пришел к нему в Адмиралтейство, дававшее ему силу и власть.
 — Садитесь, Шеймус, у меня плохие новости. Ваш беспутный сын Шон подрался со своим братом Джозефом и убил его в первый же вечер, как они приехали в Лондон.
 — Лжец! — прогрохотал Шеймус, обрушивая свой кулак на дубовую столешницу.
 — Все произошло на борту моего собственного корабля, на «Защите». Я все видел своими глазами, как и мой племянник Джек и мой сын Джон.
 — Долбаная троица лгунов! Где Шон?
 — Осужден за убийство и отбывает десятилетний срок. Наш английский суд проявил большую снисходительность и не повесил его за убийство брата.
 — Где тело Джозефа? — Шеймуса О'Тула трясло от усилий сдержать себя и не вцепиться в глотку Монтегью. Убить его на его же собственной помойке, но это не принесет пользы, а жизнь научила Шеймуса всегда делать только то, что выгодно.
 — Все произошло пять дней назад. Адмиралтейство похоронило его во дворе церкви Всех Святых. Я глубоко сожалею об этой трагедии, Шеймус.
 — Пока еще нет, — ровно возразил тот.
 — Почему вы так говорите?
 — Потому что я видел Эмбер Фитцжеральд.
 Монтегью отпрянул.
 Шеймус О'Тул встал, собираясь уходить. Он ни секунды не мог больше выносить эту английскую падаль.
 — Я скажу тебе только одно, Монтегью. Если ты еще раз ступишь на мою землю, считай себя покойником, — поклялся Шеймус.
 О'Тул-старший отправился прямиком к магистратам в суде Олд-Бэйли-Корт, чтобы выяснить о процессе над Шоном и месте его заключения. Они не нашли никаких записей об этом деле, а когда Шеймус объяснил, что именно произошло и кто оказался в этом замешан, ему сказали только, что все происходящее на кораблях Адмиралтейства рассматривается судом Адмиралтейства.
 Так как Адмиралтейство возглавлял граф Сэндвичский, брат Уильяма Монтегью, убитый горем отец понял, что неудача смеется ему в лицо. Но это только сейчас. Он еще вернется, обдумав план действий, заготовив взятки и все, что только можно, чтобы добиться свободы для Шона.
 Ему потребовалось еще два дня, чтобы получить решение суда об эксгумации тела Джозефа, и Шеймус отвез гроб с телом сына на его собственную шхуну «Сера-1». Они подняли якорь, и, пока судно спускалось вниз по Темзе, Шеймус думал о том, сколько времени его любимый сын побыл графом Килдэрским. Один день, может быть. Его сердце окаменело. Он сам приказал сыновьям отправиться в Лондон. А теперь, оставляя одного мальчика в беде, он везет второго домой. «Как я посмотрю в глаза Кэтлин?»
 Эмбер Фитцжеральд размышляла о том, куда ей деваться. О Дублине не могло быть и речи. Ей не хотелось, чтобы остальные Фитцжеральды узнали о ее судьбе. Она остановила свой выбор на порте Уиклоу, расположенном в соседнем графстве.
 Женщина понимала, что Шеймус О'Тул оказался более чем щедр, отдав распоряжение Пэдди Берку выдать ей достаточно золота, чтобы она смогла прожить по меньшей мере год. Но мысль о том, что она станет делать, когда деньги кончатся, пугала ее. Никогда в жизни ей больше не захочется просить милостыни у мужчины.
 Если положиться на удачу и вложить деньги в дело, то можно преуспеть. Это Эмбер понимала. Скрепя сердце мать Эмерелд и Джона решила рискнуть всей суммой. Она купила себе дом в Уиклоу и, работая по восемнадцать часов в день, пытаясь добиться успеха, поклялась, что когда-нибудь придет ее черед отомстить.
 Шона Фитцжеральда О'Тула остригли. В первый и последний раз за все время заключения. Ему выдали пару парусиновых штанов до колен, парусиновые башмаки и хлопчатобумажную рубаху. В тот день, когда Шон переступил порог плавучей тюрьмы, он последний раз был чистым. Как новичка, его отправили на самую нижнюю палубу, третью, на старом торговом судне Ост-индской компании «Справедливость», ставшем тюрьмой для пятисот осужденных.
 Установление парламента гласило, что арестанты в плавучих тюрьмах должны использоваться на самой тяжелой работе, поэтому они загружали и разгружали суда, перетаскивали бревна, очищали днища кораблей в доках и, что хуже всего, вытаскивали на поверхность реки песок, землю и гравий, чтобы Темза оставалась судоходной.
 Заключенные мучились от паразитов, их кормили отбросами. Еды не хватало, а постели не существовали вовсе. На ночь их сковывали попарно. Одного приковывали к стене, а к нему второго. Затем люки закрывались, хороня всех в удушливой, зловонной черноте.
 Из-за невыносимых условий болезни и смерть были здесь обычным делом. Когда один из осужденных умирал, его зарывали в ближайшем болоте, где сочная трава быстро скрывала все следы на потревоженной земле.
 В первые месяцы заключения Шон семь раз пытался бежать. Каждый раз его ловили и избивали до полусмерти. Он перестал вести себя опрометчиво и понял, что терпение и настойчивость, судя по всему, его единственный путь на волю. Шон О'Тул не боялся смерти. Тысячу раз он хотел умереть вместо Джозефа. Но постепенно ему стало ясно, что смерть — это единственный путь на свободу. Именно жизнь есть ад на земле. Жизнь в неволе хуже любой смерти.
 Лишения, голод, паразиты и жажда больнее задевали его, чем грубость, грязь и невероятно тяжелый труд. Шона настолько переполняла ярость, жгла ненависть, что вера в Бога не долго поддерживала его. Прошло совсем немного времени, и он понял, что только вера в собственные силы поможет ему пройти через это испытание.
 Остаться в живых. Это стало его первостепенной задачей. Он должен выжить, чтобы отомстить. Все необходимое для выживания оказалось под рукой. Ему требовалось только три вещи — еда, сон и работа. Он знал: чтобы выжить, следует забыть обо всем остальном. В его мыслях не осталось ничего другого. Стремление к свободе, голод, жажда, любовь — увы, отступили на задний план. Все помыслы, все усилия должны быть направлены на то, чтобы выжить.
 Он был полностью зависим от стражников на борту «Справедливости», но четко контролировал все свои мысли и действия. Но вот его сны, это совсем другое дело! Сначала юноша был слишком измучен, чтобы их видеть, но, как только свыкся с тяжелой физической работой, его сон обрел крылья. Шон проплывал семь соленых морей, питался амброзией и занимался любовью с женщиной. Ее волосы казались похожими на дым. Его сновидения были так эротичны, как будто он объезжал диких кобылиц в волшебном краю!
 Первый год оказался самым трудным. Потом Шон привык ко всему. О'Тул укрылся в железном панцире, защищавшем его от всех эмоций, кроме одной — жажды мести. Ненависть огненным живым существом поселилась в его душе.
 Он держал в узде боль, голод, усталость, печаль и большинство воспоминаний. Его мысли о доме были пропитаны таким горьким чувством вины, что он поклялся не думать больше о родных, пока не обретет свободу. Но вот поразмышлять о семье его врага — это совсем другое дело. Ненависть к Монтегью распространилась на всех его близких. На его брата графа Сэндвичского, племянника Джека, жену Эмбер, сына Джона и дочь Эмерелд. Он отомстит им всем. Каждый вечер Шон повторял словно литанию [6] : «Я их достану, даже если мне придется ради этого спуститься в ад!»
 Шон О'Тул ел все, что попадалось ему под руку. Его не смущало, что сухари кишели амбарными долгоносиками, жидкая овсяная каша прогоркла, хлеб заплесневел, а вода воняла. Он из всего извлекал пользу. Благодаря юности и силе Шон подчинил себе многих арестантов постарше и послабее и отбирал у них еду. Он делал это, не мучаясь чувством вины, потому что совести у него не осталось.
 Постепенно тяжкий труд иссушил налитую, упругую, юную плоть. Шону доставалась самая тяжелая работа по сравнению с остальными осужденными на «Справедливости». Но он получал удовольствие от трудностей, потому что благодаря им становился сильнее, выносливее и крепче. По истечении второго года заключения его больше не приковывали к борту судна. Шон решил, что лучше быть прикованным к другому узнику. Таким образом хотя бы одна рука оставалась свободной.
 На третий год О'Тул научился справляться со своим гневом, во всяком случае, не давал ему воли. Шон частенько отпускал сардонические замечания и остроты, так что даже охранники смеялись. Ирландское желание выжить въелось в его плоть и кровь, подкрепленное надеждой и верой в судьбу. Голод, убийства, порабощение, преследования, выпавшие на долю его предков более чем за шесть веков угнетения Ирландии, подарили Шону умение контролировать себя, столь необходимое ему, чтобы выжить. Единственное, что он не мог контролировать, не хотел контролировать, это свою жажду мести.
 Мысли об отмщении стали его единственным удовольствием. Он не мог расстаться с талисманом, постоянно напоминавшим ему о прошлом, — со своим изуродованным большим пальцем. Смерть оказалась бы слишком легким наказанием для его врагов. Смерть — это нежное, мягкое воздаяние. Жизнь, ставшая несчастьем, — вот он ад. Жизнь — вот истинный ад на земле! Шону хотелось, чтобы все его враги прожили достаточно долго, чтобы вынести все страдания, всю боль и унижения, которые он для них задумал.
 Прошли четыре года его заключения. Шон провел достаточно времени в тюрьме, чтобы переместиться на первую из нижних палуб. Его любимой работой стала самая тяжелая — доставать ил со дна Темзы. Он был отличным пловцом и ныряльщиком, с блеском выполнявшим любое задание. Он не чувствовал холодной воды, и одежда высыхала у него на спине.
 Пока тело Шона накачивало послушные мускулы, его мозг приобретал остроту бритвы, постоянно обдумывая возможность побега. Когда пошел пятый год его каторги, О'Тул больше не думал о попытках побега. Попытки будет недостаточно. Следующий побег должен стать удачным.
 Шон О'Тул с неохотой выбирался из глубин сна. Всепроникающая вонь ударила ему в ноздри, он ощущал ее даже на языке, настолько она была сильной. Ничто не воняет так отвратительно, как мужики, запертые вместе на многие годы. Моча, кал, рвота, пот, мокнущие раны, запах гнили и человеческого несчастья образовывали миазмы, въевшиеся в деревянные части корабля-тюрьмы.
 Привычные звуки наступающего утра донеслись до его слуха — кашель, плевки, стоны, смешанные с извечным звоном цепей и постоянным пошлепыванием вод Темзы о борта судна. Шон чуть-чуть поворочался на твердых досках, потягиваясь постоянно ноющими мускулами. Пока он поворачивался, тараканы пустились врассыпную от его ног, их ночной пир закончился до тех пор, пока узник не уснет снова.
 Шон почувствовал тянущий голод в глубине желудка, но жуткий холод и пробирающая до костей влажность больше его не волновали. Он открыл глаза навстречу темноте, но видел все. Потемки больше не являлись помехой его зрению. Его ноздри расширились, вдыхая знакомый смрад. Скрежещущие, хриплые звуки музыкой отдавались у него в ушах.
 Боль в мышцах и голод в кишках говорили ему, что он все еще жив. Он прожил еще один день. Значит, стало на день меньше до поставленной им цели.
 Сладостная месть!
 Когда тюремщик освободил его от бедняги, к которому Шон был прикован, он встал и потянулся всем телом, разминая мышцы рук, плеч и ног.
 — Сегодня утром в воздухе запахло весной, — заметил крепкий стражник.
 Шон поднял черную бровь и понимающе кивнул:
 — А я-то сижу и думаю, что это ты испортил воздух.
 Охранник привык к острым шуточкам О'Тула и принял его слова нормально. Он запомнил фразу, чтобы попозже самому блеснуть ею.
 Шон с жадностью проглотил жидкую овсянку, а потом без колебаний прикончил и порцию своего соседа. Старик заключенный, казалось, впал этим утром в летаргию и не слишком интересовался едой. Потом их вывели на палубу «Справедливости» и определили на работу на этот день. Шон сардонически усмехнулся, узнав, что снова будет нырять и очищать днище.
 — Я просто самый счастливый ублюдок на земле. Кому еще работа позволяет не забыть об утреннем обливании?
 Через час после начала работы его слова полностью оправдались. Сегодня он оказался самым счастливым ублюдком! На дне Темзы лежал нож, словно просящийся ему в руки. И Шон не сразу поднял его. Сначала он всплыл на поверхность, чтобы посмотреть, где охрана. Убедившись, что никто не обращает на него внимания, Шон снова нырнул и почти ласкающим движением схватил оружие.
 Ему повезло, что он нашел этот нож, но это создавало огромную проблему — каким образом прятать находку в течении всего дня, пока он будет нырять и доставать ил. Шон не мог просто засунуть нож за пояс своих парусиновых штанов, потому что будет видна рукоятка. Он мог бы удержать его между ног, но короткое время, а не весь рабочий день. Можно было где-нибудь спрятать оружие и достать его в конце дня, но приближался прилив, да он и подумать не мог о том, чтобы расстаться с ножом хотя бы на минуту, и Шон отказался от этой идеи.
 Оставалось только одно место, где бы он мог спрятать его: в штанах сзади, так, чтобы острое лезвие расположилось между ягодиц. Практически невозможно было прятать его там весь день, но Шон О'Тул с готовностью принял вызов.
 В течение трудового дня острое лезвие то и дело впивалось в его плоть, но каждый раз, ощущая внезапную боль, он хотел кричать от ликования. После пяти часов ныряния его свело судорогой от постоянного сжимания ягодиц, но Шон ни словом, ни движением не показал, что ему больно. Напротив, он наслаждался болью, острыми спазмами, говорящими ему, что он все еще жив и это последний день его неволи.
 У него в голове промелькнула мысль: «Скольких мне придется убить, чтобы обрести свободу?» Но Шон тут же прогнал сомнения. Не важно скольких. На этот раз он не может потерпеть неудачу.
 Во время полуденного перерыва на обед он не садился, а стоя проглотил черствый хлеб и жалкую порцию вонючего супа из капусты. В эту минуту Шон поклялся никогда больше не есть капусты.
 — Дай ногам отдохнуть, — небрежно посоветовал один из тюремщиков.
 — Нет уж, спасибо, — отозвался Шон с кривой ухмылкой. — Если я присяду после вашего капустного супчика, то умру от поноса!
 Охранник загоготал, решив сегодня от супа отказаться.
 Нескончаемый рабочий день наконец подошел к концу. Перед тем как сковать узников на ночь, им дали овсянку и галеты с амбарным долгоносиком. Мужчина, к которому Шона приковывали последний месяц, снова не проявил интереса к еде, так что О'Тул жадно проглотил двойную порцию.
 Наконец все улеглись. Охранники сковали их попарно, закрыли люки, оставив заключенных в полной темноте. Шон О'Тул обуздал свое нетерпение. Этой ночи он ждал почти пять лет, может подождать и еще пять часов. Быть узником на самой верхней из нижних палуб куда лучше, потому что здесь есть два люка, перекрытых железными решетками. Очень быстро глаза Шона полностью привыкли к темноте.
 Подгоняя время и стараясь унять нетерпение, О'Тул начал считать вдохи и выдохи. Он делал вдох пятнадцать раз в минуту, девятьсот раз в час. Когда Шон досчитал до четырех тысяч, большинство его товарищей по несчастью спали уже в течение трех часов.
 Придерживая цепь, чтобы она не звякнула, он повернулся и тихонько потряс мужчину, к чьему запястью его приковывали ручные кандалы. Никакого ответа.
 Шон снова потряс соседа и наконец ударил его под ребра. Так как реакции по-прежнему не последовало, Шон вгляделся в лицо мужчины. Тот выглядел иссиня-бледным даже в тусклом свете трюма. Осмотрев его внимательно, Шон с содроганием обнаружил, что прикован к трупу. У него ушла минута, чтобы справиться с потрясением, а потом он попытался освободиться с помощью ножа. Но железо не поддавалось. Ему не хотелось рисковать и ломать лезвие, поэтому он прекратил свои усилия и стал думать, как ему обрести свободу.
 Но в голову ничего не приходило, и Шон просто отрезал руку мертвеца у запястья, оставив цепи свободно свисать с его руки. Он поднял отчлененную руку, осторожно отрезал большой палец и взял его с собой.
 Пробираясь к ближайшему люку, Шон посылал просыпающимся узникам выразительный взгляд, заставляя их молчать. Пока он справлялся с железными засовами, пленники выразительной мимикой поддерживали его. Хотя сами они не могли освободиться, они понимали, что его побег — это большая победа над их мучителями.
 Отверстие оказалось очень маленьким, и Шон на мгновение испугался, что его широкие плечи помешают ему. Но решимость переполняла его, и О'Тул понял — он справится, даже если это будет стоить ему сломанного плеча. Когда узник тихонько пролез в люк и нырнул в черную воду, началось всеобщее ликование.




 Глава 11


 Эмма Монтегью безучастно сидела перед зеркалом. Сегодня ей исполнился двадцать один год, но это ее не слишком радовало. Жизнь протекала в строгих рамках, монотонно и невыносимо скучно, и девушка не надеялась, что день ее рождения чем-нибудь будет отличаться от остальных дней.
 Почти пять лет дочь Монтегью провела под строгим надзором Ирмы Бладжет и очень изменилась. Личность Эммы была угнетена, ее превратили в пассивное, похожее на марионетку существо. Поначалу она протестовала, но телесные наказания, которым ее подвергали и гувернантка, и отец, внушили ей, что, если подчиниться, жизнь станет куда более сносной.
 Ее темные волосы и смуглый цвет лица объявили чересчур ирландскими и скрывали их под пудреными париками и светлой пудрой для лица. Одежду для нее выбирали пастельных розовых или голубых тонов, так что она напоминала пастушку из мейсенского фарфора. Эмма знала, что доставляя удовольствие отцу, когда выглядит как истинная английская юная леди — воплощенные молоко и вода.
 Девушка старалась никогда не вспоминать о матери, потому что это печалило ее. Как могла женщина бросить детей, боготворивших ее? Мысль, что ее мать никогда ее не любила, была невыносимой, поэтому она перестала о ней думать. Эмме не разрешали посещать публичные мероприятия, потому что отец и миссис Бладжет считали девушек, бывающих в подобных местах, вульгарными и развязными. Ее светская жизнь ограничивалась чаепитиями со столпами общества или редкими ужинами вместе с отцом, когда тот считал это выгодным для своей карьеры.
 Ее ненависть к уродливому кирпичному особняку на Портмен-сквер превратилась в равнодушное неприятие. Ненависть — это слишком сильное чувство для хорошо воспитанной леди. Иногда Эмма мечтала о замужестве, которое она считала единственной надеждой на избавление. Но по ночам ей грезилось совсем другое. Она частенько просыпалась с густым румянцем стыда, потому что ей снился Шон Фитцжеральд О'Тул. Он был порочным, и ей становилось стыдно, что она временами мечтает о нем. Какой же маленькой наивной девочкой она была, когда впервые встретилась с ним и сочла его своим ирландским принцем. Эмма сказала себе, что она не такая, как ее мать. Она никогда не станет распутницей, в которой течет развратная ирландская кровь.
 Эмма посмотрела в зеркало и с ужасом заметила, что по щеке катится слеза. Девушка тут же нетерпеливо смахнула ее, полная решимости не плакать в день своего рождения. Как она порочна, если распускается и жалеет себя, хотя и живет в особняке, полном бесценного антиквариата, где слуги выполняют всю работу.
 Эмма тяжело вздохнула и позвонила горничной. Джейн появилась в сопровождении миссис Бладжет, и Эмме пришлось спрятать свое раздражение. Какое бы платье она ни выбрала для праздничного обеда, оно не понравится гувернантке, и та заставит ее надеть что-нибудь другое. Плечи девушки опустились. Разве это имеет значение? Все ее атласные платья пастельных тонов похожи как две капли воды.
 На обеде присутствовали ее дядя Джон, граф Сэндвичский, и его сын Джек. Весь вечер Эмме казалось, что отец, брат, дядя и племянник знают секрет, о котором ей не известно. Позже, когда Джек Реймонд проводил ее в оранжерею, она узнала тайну. Джек просил ее руки.
 Эмма так удивилась, что потеряла дар речи. Джек был ближе всех с ее отцом, их взаимное восхищение бросалось в глаза. Ей не хотелось выходить замуж за Джека, потому что она знала: ей никогда не полюбить его. Но был ли у нее выбор? Никто больше не просил ее руки, и никто не собирался этого делать. При мысли, что ей придется провести всю свою жизнь старой девой в этом уродливом мавзолее, у нее леденела кровь.
 Если принять предложение Джека, то она хотя бы сможет избавиться от железной пяты своего отца, а Ирма Бладжет отправится портить жизнь еще какой-нибудь несчастной. Конечно, можно раз и навсегда отказать Джеку. Но при мысли, что она бросит вызов отцу, девушка побледнела. Сравнив Джека с отцом, она сочла его наименьшим из двух зол.
 Эмма отчаянно хотела, чтобы кто-нибудь любил ее и нуждался в ее любви. И ей показалось, что дети смогут помочь ей в этом. Она станет обожать своих детей и будет самой лучшей матерью на свете. «Ничто на свете не заставит меня бросить моего ребенка», — поклялась она.
 Решение, которое ей следовало принять, оказалось очень непростым, и Эмма решила спросить совета у своего единственного союзника, брата Джона. Джеку Реймонду придется поостудить свой пыл в оранжерее, пока Эмма вернется с ответом.
 — Джек попросил меня стать его женой, — быстро сказала она, сознавая, что их в любую минуту могут прервать.
 — А я давно этого ждал, — ответил Джон.
 — Тогда почему же ты не предупредил меня? — спросила она.
 — Эм, я думал, ты знаешь. Он много лет вьется вокруг тебя, это не могло быть полной неожиданностью.
 — Мне кажется, я знала, но мне не хотелось думать об этом.
 Джон отлично понял ее мысль. Много лучше оставить некоторые мысли непотревоженными в глубине сознания. Проблема в том, что иногда вы погружаете шест в мрачные глубины, и все ваши мысли всплывают.
 — Ты приняла его предложение?
 — Пока нет, он ждет в оранжерее, — смущенно сказала Эмма.
 — В этом случае ты сама должна принять решение, Эм.
 — Ну что ж, если я приму предложение Джека, то избавлюсь от власти отца, но, с другой стороны, я его не люблю и боюсь, что никогда не полюблю.
 — Решай сама, Эм, — повторил брат.
 — Неужели? — печально спросила девушка. — Я думала, что все решает отец, а у меня нет смелости противостоять ему.
 Джон ужаснулся про себя. Куда делась та смелая девчонка, сбросившая свой парик в море? В детстве сестра всегда была вдвое храбрее его, хотя и на три года моложе. Миллион раз он желал, чтобы ему хватило храбрости противостоять отцу в ту ночь, когда убили Джозефа О'Тула. Он думал, что ему следовало встать рядом с Шоном О'Тулом и опровергнуть ту ложь, что состряпали его родственники.
 Джон восхищался Шоном, хотел во всем походить на него, но при первом же испытании с треском провалился. Джон презирал собственную трусость. Он не был уверен в том, кто именно убил Джозефа — его отец или Джек сделал работу за него, — но это точно либо тот, либо другой. Из всех обвинений, что прокричал Шон в ту ночь, Джон понял, что слабость его матери стала причиной убийства. Он было подумал, что и она мертва тоже. Но мозг оттолкнул эту мысль. Ему хотелось считать, что она свободна и живет в Ирландии. Джон радовался, что ей удалось сбежать от их развратного отца.
 Первые годы после исчезновения матери Уильям Монтегью пытался сделать из него офицера то на одном корабле Адмиралтейства, то на другом. Джон каждый божий день страдал от морской болезни. Потом свершилось чудо — Монтегью передумал и усадил сына за конторский стол, переведя Джека с должности чиновника на должность офицера флота.
 Джон теперь отлично справлялся с работой, но ему все равно приходилось лизать башмаки отцу, потому что тот занимал большой пост в Адмиралтействе. Господь всемогущий, как же он его ненавидел! Джон вгляделся в бледное личико Эммы, все еще надеясь, что она решится бросить вызов отцу и велит Джеку Реймонду отправляться ко всем чертям.
 — Что ж, я полагаю, что не могу больше откладывать, — со спокойной покорностью заявила Эмма. Потом лицо ее просветлело. — В качестве свадебного подарка я попрошу уволить Ирму Бладжет.
 Шон О'Тул проплыл от Вулвича до Гринвича, потом выбрался на берег Темзы. Оттуда он прошел пять миль до Лондона. Никогда в жизни он не испытывал такой эйфории. Мысли о еде, ванне и женщине подгоняли его в дороге. Впервые за долгое время он подумал о чем-то, кроме мести. Он не испортит себе удовольствия спешкой. Он станет есть медленно, наслаждаясь каждым куском. Он выкупается, не торопясь, тщательно намыливаясь, растираясь губкой и отмокая. И никогда больше он не возьмет женщину в спешке.
 О'Тул пробирался по улицам той части города, где игорные дома соседствуют с дорогими борделями. Свой плащ он снял с первого же прохожего. Когда владелец обернулся, протестуя, ему хватило одного взгляда на вора, чтобы больше не открывать рта.
 Шон завернулся в черный плащ, скрывший множество грехов, и пошел по Сент-Джеймс-стрит. Опытным глазом он выбирал свои жертвы среди богатых и пьяных, а таковыми в этот час были почти все на улицах Мэйфера.
 Три кошелька с золотыми монетами достались ему без труда. Один взгляд на бородатую и косматую фигуру в черном плаще лишал жертвы дара речи.
 Направляясь в менее фешенебельную часть города, Шон улыбался про себя. Ему удалось убежать и набить карманы золотом, никого не убив. Удача улыбнулась ему. Да поможет Сатана его врагам.
 Шон О'Тул вошел в «Георг и стервятник» со стороны причала Доминиканцев и сел за стол спиной к стене, лицом к двери. Запахи еды и эля так остро ударили ему в нос, что рот наполнился слюной от предвкушения. Он заказал кусок мяса, пирог с почками и устрицами и пинту коричневого эля, чтобы все это запить.
 Когда служанка поставила перед ним дымящееся блюдо, он долго смотрел на него, любуясь золотистой корочкой, выступающим сквозь надрезы наверху соком и паром, клубящимся в воздухе, вырывающимся из горячих глубин. Потом он нагнулся, чтобы вдохнуть аромат. Его глаза потемнели от ожидания, каким блюдо окажется на вкус, потом он поднес первый кусок ко рту, прикрыв глаза от блаженства.
 Шон наслаждался каждым куском, потом выпил эль и расплатился серебряным шестипенсовиком. Когда девушка принесла сдачу, она тут же заметила на столе золотой соверен. Монета сияла в свете свечей самым заманчивым образом. Наконец она смогла оторваться от нее и посмотреть в глаза владельца.
 — Что я могу еще сделать для вас, милорд? — Милордом он не выглядел, но любой, кто столько тратит, заслуживает уважения.
 — А что ты можешь сделать за соверен?
 — Все что угодно, — ответила она, поглядывая на золотой кружок.
 — Все что угодно? — мягко переспросил он.
 Девушка озадаченно облизала губы и на мгновение задумалась. Мужчина казался опасным, но когда еще ей удастся заработать золотой соверен за одну ночь? Она утвердительно кивнула.
 — Мне нужны отдельная комната на ночь и ванна. Кроме мыла и бритвы, мне понадобится рашпиль из конюшни.
 Шон заплатил хозяину за комнату и пошел за служанкой наверх. Вместе с подручным из кабака она затащила в комнату лохань и, пока парень наливал горячую воду, отправилась за рашпилем.
 Когда девушка вернулась, Шон О'Тул стоял посреди комнаты, все еще завернувшись в плащ.
 — Как тебя зовут, милая?
 — Лиззи, милорд.
 — Ладно, Лиззи. Мне нужно побриться, постричься и хорошенько поискать вшей.
 Девушка хихикнула. Он выглядел таким немытым, что ему не было нужды и говорить о вшах.
 — Если вы опуститесь в воду, они все всплывут.
 — Прежде чем я залезу в воду, тебе придется снять с меня пару наручников, — спокойно заметил он.
 — Так вот что вы прячете под плащом!
 — Не бойся, Лиззи. Я не причиню тебе вреда.
 Она увидела, как улыбка изогнула его губы, но не коснулась глаз. Служанка выпрямилась.
 — Ладно, давайте, я вам верю, а другие бы не поверили!
 Они по очереди трудились над ручными кандалами на его правой руке. Если бы они сковывали левую, Шон бы тут же справился с ними. Лиззи зачарованно смотрела, как он взял рашпиль в левую руку, крепко удерживая его обрубком большого пальца, и начал водить им вперед и назад, нимало не заботясь о том, что на коже появилось множество кровоточащих ссадин.
 Наконец упрямое железо сдалось. Оковы неожиданно распались, и девушка отскочила в сторону, когда они упали на пол. Шон подобрал ручные кандалы, положил на стол и прикрыл плащом. Потом быстро разделся и ступил в ставшую чуть теплой воду.
 — Ваша ванна остыла… Позвольте мне сказать, чтобы принесли еще горячей воды.
 — Дай мне сначала испачкать эту… Судя по всему, мне понадобится еще одна ванна, чтобы избавиться от этой жуткой вони.
 Лиззи удивилась, увидев его раздетым. Под лохмотьями оказалось сильное, гибкое тело, переплетенное твердыми мускулами.
 — Не возьмешь ли ты бритву и не избавишь ли меня от этих диких зарослей?
 Лиззи открыла бритву и встала у него за спиной. Когда она подняла его спутанные черные пряди, обнажилась шея и ей стало ясно, что он в ее власти. С растущей уверенностью она остригла волосы вместе со всеми вшами.
 — Держу пари, вы можете кое-что рассказать, — осмелела она.
 — Тебе не захочется слушать, Лиззи. — Его голос звучал ровно, но в нем чувствовалось, что ответ окончательный.
 Когда девушка остригла его до такой степени, что кудри лишь едва спускались на шею, она принялась за спутанную бороду. Лиззи стригла осторожно, боясь подойти поближе.
 — Я не кусаюсь, — заметил Шон мягко.
 Лиззи заглянула в стальные глаза.
 — Держу пари, что кусаетесь, — осмелилась она возразить.
 — Ты смелая девушка, Лиззи, раз я тебе нравлюсь.
 Она подмигнула парню:
 — У меня крепкий желудок.
 Тут он засмеялся, закинув голову назад, так что на шее проступили жилы, подобные корабельным канатам.
 Когда борода укоротилась до полудюйма, Шон намылился и побрился. Глаза Лиззи одобрительно расширились. Незнакомец удивительно преобразился. Его лицо оказалось таким худым, что скулы выступили, словно острие сабли. Темные глаза горели от усердия. Он был настоящим мужчиной, и у нее громко застучало сердце. Просто воплощение Сатаны.
 Шон О'Тул выбрался из грязной воды и обернул полотенце вокруг чресел.
 — Позовешь подручного, чтобы он приготовил еще ванну?
 Когда парень принес горячую воду, он дал ему денег и проследил за тем, как тот ушел. Тогда Шон взял ладонь Лиззи и вложил золотой соверен.
 — Спасибо тебе.
 Шон снял полотенце, вошел в чистую воду и опустился в нее. Ощущение было таким приятным, что он вздрогнул. Он взглянул на Лиззи, томно смотревшую на него:
 — Присоединишься ко мне?
 — Господи, я думала, вы уж и не попросите, милорд!
 Пока он спал, взошло солнце. Лиззи неохотно вылезла из кровати, оделась и бросила восхищенный взгляд на спящего.
 — Да уж, этот ирландец может кое-чему научить англичан, — вздохнула служанка.
 Шон О'Тул спал сном праведника. Когда он проснулся, близился вечер и его выстиранная одежда лежала рядом с постелью.
 — Лиззи, ты слишком добра. Пусть тебе будет хорошо в этом проклятом мире!
 Шон оделся и закутался в плащ, чтобы скрыть поношенную одежду. Он осторожно завернул отрезанный большой палец в полотенце и взял сверток под мышку, а потом спустился в зал, чтобы утолить голод тарелкой тушеной баранины с ячменем, хрустящим хлебом и ланкаширским сыром. Он не помнил, чтобы ел что-то такое же божественное.
 Лиззи сияла улыбкой и, к удивлению Шона, даже пару раз покраснела.
 — Теперь вы уедете? — спросила она, надеясь, что он останется еще.
 — Да, Лиззи. Но я никогда тебя не забуду.
 Прежде чем уйти, Шон дал ей еще денег на прощание.
 — С Богом, — искренне пожелала она.
 О'Тул уставился на нее. Неужели девица на самом деле верит, что Бог существует?
 Он отправился к портным на Корк-стрит — «Мужское платье. Мейер, Швейцер и Дэвидсон». Когда он зашел в магазин и хозяева вопросительно посмотрели на него, Шон сразу же достал золото. Все сразу засуетились и изо всех сил старались услужить. Он оплатил весь комплект готовой одежды, включая чулки и туфли. Он сразу же переоделся во все новое, разрешив распорядиться своей старой одеждой по их усмотрению. Потом он заказал еще два комплекта, на день и для вечера. О'Тул все оплатил и сказал портному, что заказ должен быть готов к завтрашнему вечеру.
 Когда он вышел на улицу, сгустилась ночь, и Шон не смог устоять перед ночным Лондоном. Он брел по улицам, знакомился с древним городом и наслаждался вновь обретенной свободой. Дойдя до Стрэнда, Шон вошел в отель «Савой» и снял номер. Посмотрев портье прямо в глаза, он объявил:
 — Мой багаж прибудет только завтра. Я хочу, чтобы белье и полотенца меняли дважды в день. Будьте так любезны сообщить мне адрес и фамилию лучшего в Лондоне перчаточника и пришлите бутылку самого хорошего ирландского виски.
 Шон Фитцжеральд О'Тул стоял перед зеркалом в своей комнате. Почти пять лет молодой ирландец не видел своего отражения. Он бесстрастно взирал на мужчину, смотревшего на него. Его юность ушла. Исчезла и округлость тела. Остались только кости и мускулы. Лицо стало совсем кельтским — смуглое, худое и опасное. Они превратили его в принца преисподней!
 Часы пробили полночь. Шон запер дверь номера, прошел вниз по Стрэнду и отправился на Портмен-сквер.




 Глава 12


 Когда Джон Монтегью выбрался из оков сна, он сразу понял, что что-то не так. А когда почувствовал холодное лезвие ножа между ног, его ощущение переросло в уверенность.
 Парень не осмеливался двигаться и даже дышать, опасаясь, что острие пронзит ему мошонку.
 — Джонни-паренек, ты меня помнишь?
 Он тут же вспомнил этот глубокий голос с ирландским акцентом, как будто слышал его вчера.
 — Шон… Шон О'Тул. Господи, неужели снова ночной кошмар? — прошептал Джон Монтегью.
 — Давай назовем это ожившим кошмаром, Джонни.
 — Чего ты хочешь?
 — Подумай хорошенько. Я уверен, что через минуту ты догадаешься.
 Тишину нарушало только тяжелое дыхание Джонни. Наконец он заговорил:
 — Ты хочешь отомстить.
 — Ты умный малый, Джонни.
 — Шон, мне очень жаль. В ту ночь я вел себя как последний трус. Я очень боялся отца и не осмелился противоречить ему. Я клянусь тебе, что не знаю, кто именно зарезал Джозефа, но это сделал либо мой отец, либо Джек Реймонд.
 Темнота и молчание встретили его слова, поэтому он заторопился, заполняя пустоту:
 — С тех пор я каждый день сожалею о том, что промолчал.
 — Своим молчанием ты предал меня, но это был последний раз, когда кто-то меня предал и не заплатил за это.
 — Я клянусь, что, если бы пришлось все начать сначала, я встал бы рядом с тобой и сказал бы правду!
 — Я благодарю дьявола, что нам не придется все пережить заново, Джонни, потому что Джозефу не понравилось бы умирать во второй раз, а мне уж это точно не доставило бы удовольствия еще пять лет провести в плавучей тюрьме.
 — Прости меня, Шон. Ты не представляешь, как я тобой восхищался, как поклонялся тебе и как ненавидел себя за то, что сделал!
 — Если ты еще раз попадешься на моем пути, то потеряешь не только большие пальцы на руках, но и останешься без своего петуха и яиц, когда я с тобой покончу.
 Теперь Джона Монтегью трясло так, что он мог сам себя изувечить.
 — Смотри, не обмочись, Джонни, — заметил Шон, убирая нож у него из промежности. — Сегодня я не стану этого делать.
 Монтегью-младший шумно вздохнул, совсем в этом не уверенный.
 Шон О'Тул чиркнул серной спичкой и зажег свечи у кровати Джонни.
 Тот смотрел на незваного гостя широко открытыми глазами. Его кумир разительно изменился. Прежними остались только голос да стальные глаза, горящие серебряным пламенем.
 — Ты пришел не затем, чтобы убить меня? — спросил Джон.
 — Я не хочу убивать тебя, я хочу, чтобы ты принадлежал мне душой и телом, Джонни Монтегью.
 — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Только скажи, и я исполню. — Он сел на край кровати, а его собеседник устроился на стуле лицом к нему.
 — Ты служишь в Адмиралтействе. Я хочу, чтобы ты достал записи обо мне и уничтожил их. Все должно выглядеть так, словно имя Шона Фитцжеральда О'Тула никогда там не фигурировало. Нужно уничтожить все бумаги о моем аресте и обвинении. Если это не будет выполнено, мы с моим ножом вернемся.
 — Все будет сделано, как ты говоришь. Они не смогут больше арестовать тебя, потому что не останется никаких следов твоего мнимого преступления или вынесенного приговора.
 Губы Шона изогнулись в полуулыбке. Он закинул ноги на кровать Джонни, а руки — за голову.
 — У меня не было связи с внешним миром. Что произошло за эти пять лет, Джонни?
 — Моя мать сбежала из дому через несколько дней после праздника. Мы с сестрой больше ее не видели. Твой брат был ее любовником, но я не знаю, известно ли ей о его смерти… Потому что я не представляю, жива ли она сама.
 — Эмбер была шлюхой.
 — Ирландской шлюхой! — ввернул Джонни.
 — Touche [7] , Джонни. Ты не настолько беззащитен, каким кажешься.
 — Я полагаю, ты знаешь, что твой дед, Эдвард Фитцжеральд О'Тул, умер от ран, после того как его арестовали за предательство?
 — Я понимал, что он не выкарабкается, — спокойно заметил Шон. — Это еще одна могильная плита на совести твоего отца. Я полагаю, Монтегью донес на него.
 Глаза Джонни расширились от ужаса. Но когда он все обдумал, то согласился с таким вариантом:
 — Я не стану его оправдывать. Я ненавижу и презираю его!
 — Отлично, ты будешь лучшим союзником, а если не станешь им, то превратишься в моего врага.
 — Я твой добровольный союзник, Шон, а не твой враг, — поклялся Джон.
 — Догадываюсь, что состояние твоей семьи росло, словно цветущее дерево, — сказал Шон, в его голосе слышалась ирония.
 Джон виновато ответил:
 — Да, у нас теперь флотилия торговых судов, известных под названием «Монтегью Лайн».
 — Ммм, я верю, что ты окажешься для меня бесценным, Джонни. Мы увидимся в субботу. У тебя будет время заглянуть в записи.
 — Моя сестра выходит в субботу замуж, — выпалил Джон.
 — За кого?
 — За нашего кузена Джека.
 Лицо Шона казалось темной маской. Потом он улыбнулся, хотя улыбка не коснулась его глаз.
 — Возможно, граф Килдэрский будет присутствовать на свадьбе. — Он поклонился Джонни и исчез в темноте.
 Джону Монтегью понадобилось время, чтобы сообразить, что Шон О'Тул и есть теперь граф Килдэрский.
 Шон провел большую часть дня у перчаточника, рекомендованного портье отеля «Савой», заверившего его, что принц Уэльский и его самый большой друг Джордж Брайан Бруммель [8] там же заказывают перчатки.
 Он показал свою левую руку и объяснил, что хочет, чтобы перчатка полностью скрывала дефект.
 Из мастерской вызвали двух мастеров и ознакомили их с проблемой. Они сделали зарисовки его руки во всех мыслимых положениях и измерили ее под каждым углом. Мастера сравнили обе его руки и начали высказывать свои идеи, предложив графу не оставаться в стороне.
 Наконец они сделали пробную пару, которая отлично подошла. В левой перчатке на месте отсутствующего большого пальца расположился деревянный протез, и, когда Шон надел ее на руку и туго натянул кожу, нельзя было понять, что ему ампутировали верхнюю часть большого пальца. О'Тул остался так доволен работой перчаточников, что заказал еще две дюжины пар. Две пары следовало изготовить из серой лайки, а остальные из мягкой черной кожи.
 Остаток дня он посвятил магазинам. Шон купил несколько пар сапог, бриджи и рединготы для верховой езды. Он заказал шелковые рубашки и рубашки из хлопка, нижнее белье и жилеты, галстуки, муслиновые носовые платки и шляпы, а также длинный плащ с несколькими положенными друг на друга воротниками. О'Тул даже потратился на трость из Малакки с рукояткой из черного дерева. Он приказал доставить все это в отель «Савой» и оформил заказ на фамилию Килдэр.
 Идя по Бонд-стрит, по дороге в гостиницу, Шон остановился у витрины ювелира. Его внимание привлекла брошь в виде серебряного дельфина, и О'Тул вошел в лавку, чтобн посмотреть на нее поближе. Когда ювелир вложил украшение в его затянутую в перчатку руку, он увидел, что дельфин сделан из первоклассного серебра, а глаза — из изумрудов. Это будет отличным подарком женщине, носящей имя Эмерелд. Шон попросил продавца завернуть подарок, а потом поинтересовался, можно ли получить еще одну коробочку такой же величины, как и та, что укрывала брошь.
 Вечером, рассматривая свои приобретения, Шон увидел, что выбирал только черные и белые цвета. Его губы дрогнули, он посмеялся над собой, когда понял, что не приемлет ничего, кроме незапятнанно-белого льна для своей кожи. Черное он выбрал как символ власти. С этого дня он в ответе за себя и за каждого, с кем будет иметь дело.
 В эту ночь Шон Фитцжеральд О'Тул достал отсеченный большой палец с верхней полки шкафа, где он его прятал, и положил в пустую коробочку, купленную у ювелира. Отмыл руки и надписал две карточки с эмблемой отеля «Савой». На одной он написал «Невесте», на другой «Жениху» и подписал обе — «Граф Килдэрский».
 Эмма Монтегью проснулась в день своей свадьбы, и ее охватило множество чувств. Но самым сильным было смирение. Она не возражала против договоренности ее отца и Джека о том, что ее муж возьмет фамилию Монтегью. Эмма знала, что сын ее дяди с детства мечтал об этом. Таким образом он хотел смыть пятно незаконного рождения.
 Но что по-настоящему огорчало ее, так это необходимость жить в доме отца на Портмен-сквер! Эмма использовала все средства, чтобы убедить Джека жить в другом месте. Она объяснила, что если он не может купить дом, то можно его снять. Большой дом им не нужен. Она будет счастлива и в маленьком домике, только бы он был их собственным. Но, разумеется, Джек не желал удовлетвориться маленьким домом, если он мог воспользоваться особняком Монтегью на Портмен-сквер.
 Эмма набралась храбрости и обратилась к отцу, но тот и не сомневался, что молодые должны жить в отчем доме. В качестве большого одолжения Уильям предложил отдать им весь третий этаж в качестве личных апартаментов.
 Пока Эмма надевала свадебное платье, она думала о том, что вместо освобождения от власти отца брак даст ей еще одного повелителя, перед которым придется отчитываться. В белом платье, с белым венком и вуалью поверх пудреного парика невеста выглядела смертельно-бледной. Даже свадебная церемония должна была пройти на Портмен-сквер, создавая у нее тяжелое впечатление, что этот дом — ее тюрьма.
 Слова священника затуманили сознание Эммы. Громкое «да», произнесенное Джеком, заставило ее подпрыгнуть, вырывая из мира грез. Священник теперь спокойно обращался к ней, но в ее мозгу осталась только одна фраза: «Будешь ли ты подчиняться ему?»
 Ее покорное «да» услышали очень немногие.
 На свадебный прием пришло много народа, но Эмма почти никого не узнавала. В бальном зале на длинном обеденном столе сложили груду подарков, и, когда пришло время открыть их, молодожены сели рядом в одинаковые парчовые кресла на возвышении, чтобы все в переполненном зале могли их видеть.
 Граф Килдэрский положил свои маленькие коробочки вместе с остальными и отошел в глубину зала. Его рост позволял ему без помех наблюдать за новобрачными. В первую очередь его стальные глаза нашли Уильяма Монтегью. Он немного постарел и стал еще уродливее, если это было возможно. Но, в общем, хозяин дома почти не изменился за эти пять лет.
 Жажда мщения настолько завладела им, что Шон мог обонять и чувствовать ее. Ему стало почти жалко Хитрого Вилли. Потом его взгляд двинулся дальше, к возвышению, и остановился на Джеке Реймонде Монтегью, как его теперь называли. У Шона расширились зрачки от удовольствия, когда он вспомнил о своих замыслах относительно жениха.
 Почти нехотя его глаза остановились на невесте. Неужели это маленькое, бледное и невзрачное существо и было той живой дикаркой, с которой он познакомился в хрустальной пещере! Возможно, память играет с ним шутки, потому что женщина из его эротических сновидений не имела ничего общего с подлинной Эмерелд. Впрочем, он нисколько не сожалел о ее непривлекательности, потому что абсолютно ничего к ней не чувствовал.
 Джон Монтегью сразу же узнал высокого темноволосого мужчину со стальными глазами. Как только он заметил его в глубине зала, то сразу же подошел к нему:
 — Что касается записей Адмиралтейства, то их никогда не существовало.
 Мрачная улыбка изогнула губы Шона, а его глаза устремились к дяде Джона.
 — Я хочу знать имена врагов графа Сэндвичского, — негромко произнес он. — Все враги Монтегью — мои союзники.
 — Понимаю, — прошептал Джонни и смешался с толпой. Терпению Шона не было предела, пока он наблюдал, как молодожены разворачивают подарки. Когда его коробочки оказались в руках жениха и невесты, он заметил удовольствие на лице Эмерелд. Но все его внимание сосредоточилось на Джеке, открывавшем свой подарок.
 Шон ждал достаточно долго, наконец Джек отпрянул и побледнел, как будто вся кровь отлила у него от лица. К тому времени как новобрачный разыскал своего тестя, чтобы показать ему содержимое наводящей ужас коробочки, граф Кил-дэрский уже покинул особняк.
 Эмма Реймонд Монтегью нервно села на постель в ожидании своего мужа. Что-то пошло не так на празднике в честь ее свадьбы, заставило ее молодого мужа и отца запереться в библиотеке почти на два часа. Она и не ждала, что отец станет обсуждать с ней происшедшее. Эмма давно поняла, что женщины не вмешиваются в дела мужчин. Возможно, когда Джек придет, он расскажет ей, что послужило причиной беспокойства.
 Эмма поднялась с кровати и взяла с ночного столика маленькую коробочку. Когда она открыла крышку, ее глаза загорелись от восхищения, а мысли унеслись к тем далеким временам, когда она каталась верхом на дельфине в своей хрустальной пещере, и к тому роковому дню, когда появился ее ирландский принц.
 Эмма вернулась в постель, все еще не выпуская из рук свое маленькое сокровище. Кончиком пальца она дотронулась до дельфиньего глаза.
 — Изумруд, — прошептала она, наслаждаясь драгоценным камнем и звучанием своего настоящего имени. Карточка была подписана Граф Килдэрский, но, должно быть, Шон О'Тул выбрал брошь и отдал ее Эдварду Фитцжеральду, чтобы тот преподнес ее. Она не помнила, видела ли графа в этот день, но в бальной зале было слишком много лиц.
 Когда Эмма взяла дельфина в руку, ее сердце забилось быстрее. Она не показала украшение Джеку и не станет этого делать. Он был так занят, что даже не спросил, что в ее коробочке. Новобрачная снова задумалась о том, почему ее муж не пришел и придет ли он вообще. Эмма зевнула и легла. Больше всего ей хотелось спать одной. Она зажала брошь в кулачке, сунула руку под подушку и заснула.
 Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала — скоро, очень скоро он придет к ней.
 Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Девушка улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
 Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами. Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем. Он наклонился, собираясь поцеловать ее, но, когда он был уже совсем близко, Эмерелд проснулась.
 Она отпрянула от мужчины, который крепко обнимал ее и собирался поцеловать.
 — Эмма, в чем дело?
 — Н-ничего, я спала… Ты напугал меня.
 Джек снова привлек ее к себе и прижался губами к ее губам. В ту же секунду его руки начали стаскивать с нее ночную рубашку.
 Эмма оцепенела от грубого натиска. Ее шокировала нагота Джека. Еще мгновение, и она тоже окажется совершенно раздетой.
 — Джек, не надо! Пожалуйста, прекрати!
 — Какого черта! Что с тобой происходит? — спросил он.
 — Это неправильно… Это распутство, — задыхаясь, произнесла Эмма.
 — Эмма, ты моя жена! Я ждал, пока мы поженимся, и не прикасался к тебе, но я не собираюсь больше ждать. — Его руки грубо сорвали с нее рубашку, ладони легли на ее груди.
 У нее вырвался короткий всхлип, и Джек с отвращением оттолкнул ее.
 — Господи, ты что, ничего не знаешь о том, что происходит между мужчиной и женщиной? — поинтересовался он.
 — Ну… Да… но это такое бесстыдство. Я не похожа на мою мать. Меня учили быть целомудренной… быть порядочной девушкой, — лепетала она.
 Пытаясь сохранить терпение, Джек заявил:
 — Такой ты должна была быть до замужества. Но с мужем все по-другому. У меня есть право пользоваться твоим телом так, как я захочу. Если ты перестанешь вести себя, как ребенок, то тебе понравится то, чем я собираюсь с тобой заняться.
 Эмма сомневалась в этом каждой клеточкой своего существа.
 — Лежи спокойно и перестань отталкивать меня.
 Эмма кое-что знала. Ей было известно, что мужчина и женщина соединяют свои тела, чтобы получился ребенок. Но она и представить себе не могла, что это будет так неприятно. Она решительно закрыла глаза и лежала неподвижно.
 Джек вел себя отвратительно, он причинил ей боль. Когда он наконец удовлетворил свое желание и отвалился от нее, тяжело дыша, Эмма почувствовала себя изнасилованной, хотя и обрадовалась, что все уже закончилось.
 Джек склонился к ней:
 — Ты холодное маленькое создание, но я это изменю, не бойся.
 Когда муж захрапел рядом с ней, молчаливые слезы потекли у Эммы по щекам. «Я ненавижу и презираю всех мужчин». Ей так хотелось укрыться в спасительном сне, но благословенное забытье не спешило снизойти до нее. Эмма давно чувствовала себя в ловушке, но теперь казалось, что стены ее клетки все сильнее давят на нее. Ее затошнило при мысли, что следующей ночью повторится то же, что и сегодня. В своей невинности она считала, что брак спасет ее, но он оказался пожизненным заключением.




 Глава 13


 Шон О'Тул спустился к Лондонской гавани, чтобы позаботиться о своем отплытии в Ирландию. Находясь в столице, он выяснил все, что касалось компании «Монтегью Лайн». Ей принадлежали восемь торговых судов, и, хотя ни одного из них сейчас не было в порту, Шон узнал их названия, размеры и торговые маршруты.
 В этот день О'Тул ждал, когда Джонни Монтегью закончит работу, стоя около площадки для турниров Уайтхолла, неподалеку от Адмиралтейства. Сын Уильяма протянул ему листок с именами врагов братьев Монтегью. Просматривая список, Шон О'Тул узнал не всех, но некоторые обладали такой властью на политической арене, что были известны каждому.
 — Как я смогу связаться с тобой? — спросил Джонни.
 — Никак, — спокойно ответил Шон. — Когда ты мне понадобишься, я сам тебя найду.
 Джон Монтегью ни на минуту не усомнился в его словах.
 Граф Килдэрский в сопровождении внушительного багажа на следующее утро прибыл на почтовом судне в Дублин. Как только показались туманные берега Ирландии, Шон О'Тул подумал, что никогда в жизни не видел такой берущей за душу красоты. Его глаза отливали серебром, когда судно вошло в изогнутую в форме подковы бухту. За ней простирались поля и холмы, ярко зеленевшие после зимних дождей.
 Шон нанял лошадь в конюшне таверны «Медная голова» и заплатил за то, чтобы его вещи привезли в Грейстоунс на повозке. Ему не терпелось попасть домой, и вместе с тем он испытывал страх. Шон чувствовал себя блудным сыном. Заколет ли его отец жирного тельца, когда увидит его? Шон очень сильно в этом сомневался, ведь Джозефа нет рядом с ним.
 Первым в Грейстоунсе его увидел Пэдди Берк, когда молодой человек верхом преодолел короткие мостки, а потом проехал под сводом привратной башни. Управляющий сразу же его узнал, хотя О'Тул-младший очень изменился.
 — Слава тебе, Господи! — воскликнул Пэдди, перекрестился и ухватил лошадь под уздцы, чтобы остановить ее. — Добро пожаловать домой, милорд.
 — Мистер Берк, Бог здесь ни при чем. Это дьявол помог мне бежать, чтобы осуществить свою месть.
 — Аминь.
 — Как вы смогли меня узнать? — удивился Шон.
 — Я почувствовал, что это вы. Мои глаза не узнали вас. Вы стали старше, выше ростом, похудели, окрепли и держитесь так прямо, словно проглотили шомпол.
 Шон едва улыбнулся:
 — Чем больше они меня унижали, тем прямее я держался. Где мой отец?
 Пэдди Берк колебался лишь минуту:
 — Он в привратной башне, милорд.
 Шон побежал наверх через две ступеньки. Шеймус О'Тул сидел у окна, у него на коленях лежало ружье.
 — Это Шон, отец, я вернулся.
 Шеймус долго смотрел на него, потом заговорил:
 — Прости меня, я изо всех сил пытался тебя освободить, но Монтегью все держали в своих руках.
 — Теперь это не так. — Говоря это, Шон высоко поднял голову. — Отец, я не убивал Джозефа, вы должны мне верить.
 Шеймус поднял руку, останавливая его. Глаза его горели, словно уголья в адской жаровне.
 — Ты считаешь, что должен мне говорить об этом? Я знаю, кто убил Джозефа и на пять лет разлучил нас с тобой. Этот английский паразит! — выругался он. — Теперь, когда ты свободен, мы можем сравнять счет.
 — Никаких сомнений, — пообещал Шон. — А где мама?
 — Она в саду. Ты знаешь, как она его любит.
 Шон снова пустился через две ступеньки по лестнице башни и бросился к матери в обожаемый ею огороженный стеной сад. Его взгляд метался поверх клумб с весенними цветами, ища женщину, которую он любил больше всех. Он не находил ее минуту, другую, но когда его глаза устремились под плакучую иву, сын нашел свою мать.
 Сердце Шона остановилось, когда он упал на колени возле небольшого могильного камня.
  Кэтлин Фитцжеральд О'Тул 
  Моя любовь всегда с тобой 
 Шон О'Тул считал, что познал все глубины ненависти, но, преклоняя колени возле могилы матери, он понял, что ошибался. Пять лет он собирался отомстить за две жизни, погубленные Монтегью, не подозревая, что они отняли и третью. Кэтлин была душой и сердцем Грейстоунса, потрясающей женщиной, которую все они обожали. Он не узнает ни минуты покоя, пока не отомстит за нее. Стоя на коленях, Шон дал клятву своей любимой матери.
 Пэдди Берк положил руку на плечо Шона, тщетно пытаясь утешить его.
 — Это ужасная трагедия. Хозяйка умерла два года тому назад. Шеймус живет в привратницкой вместе со мной. Он не может находиться без нее в большом доме. Хозяин чуть не сошел с ума, когда ее потерял. Он перенес удар, и теперь у него очень слабые ноги. Шеймус сидит наверху с ружьем и ждет, чтобы всадить пулю в Уильяма Монтегью, когда тот появится. А он клянется, что тот наверняка придет.
 — Смерть — это слишком просто для Уильяма Монтегью, мистер Берк. Сначала ему нужно испить чашу жизни до дна, вместе с самым горьким осадком.
 Весь следующий день Шон провел на своей шхуне «Сера-1». Когда он снова присоединился к отцу в привратной башне, то с удивлением услышал, что у Шеймуса тоже есть план мести.
 — Я не тратил времени даром, Шон, пока тебя не было. Я пять лет работал ради того дня, когда ты отомстишь за нас. Кто-нибудь из Фитцжеральдов служит на каждом судне Монтегью и на большинстве кораблей Адмиралтейства.
 Губы Шона изогнулись от изумления.
 — Это точно сбережет мне уйму времени. Вы самый умный человек на земле, отец.
 Слуги в Грейстоунсе не могли оправиться от перемен, произошедших с возвращением молодого хозяина. Разумеется, теперь он стал графом Килдэрским, и они обращались к нему с большим почтением, но их языки не переставали болтать, обсуждая, насколько Шон О'Тул изменился.
 Кейт Кеннеди за чашечкой чая в большой кухне с Мэри Мелоун сказала:
 — Это совсем не тот любящий повеселиться паренек, что уехал отсюда. Обычно Замок Лжи наполняли веселье и радость, шум и грохот.
 — Мне ли не знать? Он теперь так спокоен, входит в дом, словно черная туча. У меня сердце за него болит, так-то вот, — отозвалась Мэри.
 — Он такой привередливый, меняет белье три раза на дню. Мне пришлось специально нанять женщину, чтобы она стирала и жестко крахмалила его рубашки. И он никогда не снимает перчаток, словно боится руки запачкать.
 — Это еще что, Кейт Кеннеди. Когда он садится за стол, так это целый ритуал. Скатерть должна быть белой, как только что выпавший снег, и обедает он только на тончайшем фарфоре и хрустале. И если вы думаете, что он очень требователен к посуде, то это ничто по сравнению с его отношением к еде. Он просто фанатик в вопросах еды.
 Когда Шон просмотрел бухгалтерские книги, то понял, что в руках отца и Пэдди Берка их дело процветало. У него вырвался вздох облегчения, потому что ему не нужно будет тратить много времени и сил на этом поприще, следовательно, он сможет использовать их флот, чтобы разорить Монтегью.
 Как-то вечером, спустя неделю после возвращения, он пришел к отцу и управляющему в привратницкую. Они рассказали ему о страшном восстании, начавшемся после убийства его деда, и о жестокости английских войск, присланных привести к повиновению ирландцев.
 — Этот ублюдок Уильям Питт все еще предлагает унию, чтобы передать законодательную власть из Дублина в Вестминстер. Он взятками купит голоса! — В словах Шеймуса звучало отвращение к собратьям-ирландцам.
 Шон ответил спокойно:
 — Мне жаль, что приходится так быстро уезжать, но у меня в Англии неотложное дело.
 — Теперь, когда вы стали графом Килдэрским, я полагал, что вы посвятите себя тому же делу, что и ваш дед, — задумчиво произнес Пэдди.
 У Шона окаменело лицо.
 — Ирландии придется подождать, мистер Берк. У меня свои планы.
 — Совершенно правильно, — одобрил Шеймус. — Пусть в путешествии с тобой будет сила троих.
 С крепкой командой из Фитцжеральдов Шон О'Тул отправился в Лондон на собственной шхуне «Сера-1». Во время плавания он еще раз просмотрел список врагов, отданный ему Джоном Монтегью, и отобрал несколько имен. Сэр Гораций Уолпол и его сын, оба искушенные политики, выступали против всего, за что в палате лордов ратовал Джон Монтегью, четвертый граф Сэндвичский. Сэндвич получил пост в Адмиралтействе благодаря своему большому другу герцогу Бедфордскому, и когда они объединялись, то в палате их сразить было нелегко.
 Шон О'Тул улыбнулся, прочитав пометку, сделанную рукой Джонни Монтегью, против фамилии герцога Ньюкастлского. Сын Уильяма оказался куда хитрее, чем можно было предположить. Он особо отметил, что герцог Ныокаслский является самым ярым врагом герцога Бедфордского.
 Граф Килдэрский решил пригласить внесенных в описи людей на обед в отель «Савой». Когда он закончит перечислять все то, что совершили братья Монтегью против короля и страны, то очень сомнительно, что они останутся на своих постах в Адмиралтействе.
 После свадьбы Эмма Реймонд Монтегью проживала день за днем будто в вакууме. Она годами училась скрывать свои мысли и чувства, чтобы ее жизнь в уродливом кирпичном особняке на Портмен-сквер оставалась достаточно сносной.
 Кое-что начинало ее беспокоить. Каждый вечер ровно в половине пятого ее тошнило, и ее охватывал страх. Поначалу молодая женщина не понимала причин своего состояния, но потом сообразила, что ежедневно ровно в четыре тридцать муж выходит из Адмиралтейства, и с этого времени она больше не чувствует себя в безопасности. Чтобы побороть неприятное ощущение удушья, у Эммы вошло в привычку накидывать плащ и отправляться на короткую прогулку. Ей так хотелось вырваться на свежий воздух из мавзолея на Портмен-сквер, что она избегала даже общества горничной.
 Сегодня Эмма особенно остро ощутила, что попала в ловушку. Прошлой ночью Джеку пришлось два часа заниматься с ней любовью, прежде чем он удовлетворил свое желание, и муж так разозлился, что сгоряча высказал, насколько она не удовлетворяет его как жена.
 — Ты не просто холодная, ты фригидная! С тобой что-то не в порядке, Эмма, ты ненормальная!
 — Тебе не следовало на мне жениться, — ответила несчастная Эмма, от всей души желая, чтобы так оно и было.
 — Так не может дальше продолжаться. С завтрашнего вечера все пойдет по-другому. Мне надоели твои слезы. Ты будешь отвечать мне, Эмма, выкажешь хоть немного тепла! Заниматься с тобой любовью все равно что ласкать труп!
 Ровно в половине пятого, охваченная обычным чувством страха и испытывая приступ тошноты, Эмма схватила плащ и сбежала из особняка. Вместо того чтобы обойти площадь кругом, она пошла на Бейкер-стрит, где редкие наемные экипажи и одинокие прохожие на широкой улице не создавали такой раздражающей толчеи, как на Портмен-сквер.
 Вдруг Эмма увидела, что какая-то карета приблизилась к тротуару и остановилась рядом с ней. Это сразу же отвлекло ее от рассеянных мыслей, и она взглянула на экипаж. Дверца распахнулась, и ей навстречу вышел мужчина. Ее зеленые глаза на тонком личике в форме сердечка широко распахнулись, когда она в изумлении уставилась на него.
 — Эмерелд!
 Ее взгляд медленно осмотрел каждую черту этого кельтского лица. Острые скулы натянули смуглую кожу, а от стальных глаз, как заметила Эмма, не укроется ни одна мелочь. В одежде только черное и белое. Высокие черные сапоги, узкие черные бриджи и черный плащ на широких плечах. Белоснежная рубашка и черные лайковые перчатки дополнял наряд.
 — Шон, — произнесла молодая женщина, понимая, что это не может быть никто другой.
 Он протянул руку, затянутую в черную перчатку:
 — Давай прокатись со мной, Эмерелд.
 Она заколебалась. Эмма понимала, что ей не следует так поступать. Она замужняя женщина, это просто неприлично. Она не видела Шона О'Тула больше пяти лет. Он ирландец. А значит, тот, кого ее учили презирать и ненавидеть. Эмма почувствовала себя такой робкой, стоя рядом с ним. Разве О'Тул не понимает, что теперь у них нет ничего общего? Они оба изменились, обстоятельства изменились вместе с ними. Ничто не могло повториться.
 Эмма посмотрела на его протянутую ладонь и вложила в нее свою руку.
 Не говоря ни слова, Шон помог ей сесть в экипаж и постучал в крышу тростью из черного дерева, давая сигнал извозчику.
 В ее мозгу теснились вопросы. Он стал совершенно другим человеком. Его юность ушла. У него теперь лицо мужчины, самоуверенно-мужественное и опасное. Скульптурно вылепленные и суровые черты, даже его губы, столько раз целовавшие ее во сне. Тело тоже стало худым и сильным, излучающим мощь и власть.
 — Посети вместе со мной «Серу», Эмерелд.
 — Меня теперь зовут Эмма.
 Не отрывая от нее своего серебристого взгляда, Шон произнес:
 — Нет, тебя теперь зовут Эмерелд. Отныне и навсегда ты будешь Эмерелд. Это красивое имя.
 Она тоже считала свое имя красивым, особенно когда он произносил его. Молодая женщина вдруг поняла, как ей не нравилось называться Эммой. Это так банально и некрасиво звучит.
 — Мне не следует ехать к Темзе… Я должна вернуться домой.
 — Почему? — мягко спросил ее спутник. — Тебя там кто-нибудь ждет?
 Эмерелд подумала о Портмен-сквер и внутренне содрогнулась. Ей совсем не к спеху возвращаться домой, хотя она знала, что если опоздает, то неприятностей не избежать.
 Словно читая ее мысли, Шон сказал:
 — За ягненка накажут так же, как и за овцу.
 Эмерелд подумала, осмелится ли она посетить «Серу-1», и вдруг поняла, что сделает это, потому что Шон О'Тул рядом с ней. Когда экипаж остановился, она взглянула в окошко на корабельные мачты и услышала хриплые крики чаек, летавших над судами, привезшими сельдь.
 Шон снова протянул ей руку в черной перчатке:
 — Пойдешь со мной, Эмерелд?
 Она позволила ему помочь ей выйти из кареты на причал. О'Тул не выпустил ее руки, пока они не оказались на шхуне. Шон увидел, как Эмерелд подняла голову, как расширились ее ноздри, вбирая соленый запах моря. Она вдыхала его, словно эликсир жизни, как будто ее только что выпустили на свободу. Все эти дни Шон вел себя точно так же, поэтому он догадался о чувствах Эмерелд.
 Он смотрел на нее не отрываясь и замечал, как тоска в ее глазах исчезает от одного только вида судов на реке, как ее пальцы ласкают красное дерево поручней, пока она спускается в трюм. Он увидел, как вспыхнули ее щеки, когда она вспомнила, как застала его с совершенно голой Бриджет Фитцжеральд.
 — Я ясно помню все, словно это произошло вчера.
 — Но это было не вчера, Эмерелд, а пять лет назад.
 Она обернулась и взглянула на него:
 — Я думала, что никогда больше не увижу тебя. После того как моя мать… умерла… отец отвез нас в Лондон, и мы зажили совсем по-другому. Я ничего не знаю о твоей семье. Где ты провел эти пять лет? Что ты делал?
 Он, нахмурившись, посмотрел на нее, потом сказал:
 — Я расскажу тебе все во время нашего путешествия в Ирландию.
 — Что? Не хочешь же ты сказать… — Эмерелд вдруг поняла, что корабль плывет, и побежала на палубу. Она увидела, что «Сера-1» отчаливает. — Что ты делаешь? Я не могу позволить тебе увезти меня в Ирландию!
 В его глазах появились веселые искорки.
 — Я краду тебя, Эмерелд. У тебя совершенно нет выбора.
 — Ты с ума сошел, Шон О'Тул? Я замужем!
 Он еще больше развеселился.
 — Да, ты замужем за моим врагом, Джеком Реймондом. Мой другой враг — твой отец, Уильям Монтегью. У них есть кое-что общее, что они высоко ценят и чего я намереваюсь их лишить.
 — Что же это?
 — Ты, Эмерелд.
 — Ты сумасшедший! Ты не можешь этого сделать! — воскликнула она.
 Эмерелд подбежала к поручням как раз в тот момент, когда «Сера-1» выходила из устья Темзы в открытое море.
 Не отрывая от нее потемневших глаз, Шон подошел к ней и встал рядом. Ее зеленые глаза расширились в тревоге, когда его рука в перчатке дотронулась до ее головы. Он сорвал с нее парик и позволил ветру унести его прочь. Черные кудри Эмерелд рассыпались в беспорядке, пока она, не веря своим глазам, смотрела вслед накладным волосам. Потом она неожиданно рассмеялась.
 «Держу пари, что дочь Монтегью смеется впервые за эти пять лет». Шону хотелось увидеть, как Эмерелд даст волю чувствам и начнет радоваться своей свободе. Ему были знакомы все ее ощущения, потому что он чувствовал себя так же, когда сбежал из тюрьмы. Мир так хорош, что вам хочется все потрогать, краски так ярки, что превращают все в роскошь, богатство и красоту. Так хорошо просто смотреть, что слезы наворачиваются на глаза. Он это знал.
 — Монтегью превратили тебя в бледную чопорную английскую леди. Я намереваюсь содрать с тебя все это, пока ты не превратишься снова в сияющую ирландскую красавицу.
 — Но Монтегью ненавидят и презирают ирландцев.
 Шон широко улыбнулся:
 — Я знаю. Такая сладкая месть.
 Эмерелд вдруг ясно поняла, что именно хотел сказать ее похититель. Он украл ее и везет с собой в Ирландию. И, как Шон заметил, у нее нет выбора. На нее нахлынули воспоминания. В тот день, когда они впервые встретились, шестнадцатилетняя девочка подумала, что однажды О'Тул приплывет за ней на большом корабле и они уплывут в Ирландию, где будут жить счастливо до конца дней. Она верила в это, и этот день пришел, и это было сегодня.
 Шон О'Тул просто дьявол! Он всегда совершал такие сумасшедшие, невозможные, невероятные поступки. И все-таки в глубине души она радовалась, что ей не придется сегодня вечером возвращаться на Портмен-сквер и встречатьа с Монтегью, населяющими этот мавзолей.




 Глава 14


 — Эмерелд!
 Она подскочила, как только Шон произнес ее имя. Молодая женщина провела на борту шхуны уже два дня, но едва виделась с ним.
 — Что тебе нужно?
 — Мне нужно, чтобы ты прекратила шарахаться от каждой тени. Я хочу, чтобы ты избавилась от своего страха. Этого демона, вонзающего в тебя свои отвратительные когти и мешающего тебе дышать. — Он не пытался даже коснуться ее, поэтому ей незачем было отшатываться от него. Его рука обвела море и небо. — Я хочу, чтобы ты оценила Ирландию и все ирландское.
 Теперь Эмерелд ясно видела остров, выступающий из тумана.
 — Здесь много веков, не прекращаясь, бушуют бури и дикие штормы. Это романтическая, волшебная земля, единственное место, над которым время не властно. Это рай и ад. Прикоснись к его красоте. Это навсегда останется у тебя в крови. Вдохни поглубже, Эмерелд. Ты чувствуешь?
 Ноздри ее расширились, когда она глубоко вдохнула. Пьяняще пахло зеленью, чем-то острым и таинственным.
 — Да… А что это?
 — Свобода. Самый замечательный запах на свете.
 Эмерелд вдохнула еще раз, а небо над ее головой непрестанно менялось. Да, свобода. «Я чувствую себя свободной, как будто меня выпустили из тюрьмы». Эмерелд перевела взгляд на Шона О'Тула.
 — Ты был в тюрьме? — недоверчиво спросила она.
 — Да. — Его темные глаза не отрывались от ее лица.
 — Мой отец и Джек имеют к этому отношение?
 — Они отправили меня туда.
 Эмерелд была и шокирована и нет. Ее отец способен на все, а Джек его верный раб. Так вот зачем Шон украл ее — чтобы наказать их! С ее губ сорвался смех. По иронии судьбы, он их и в самом деле накажет. Не потому, что они любят ее, а потому, что ирландец украл их собственность.
 Рассматривая молодую женщину, Шон понял, что она настолько наивна, что соблазнить ее можно в одно мгновение. Но ради собственного мрачного удовольствия он помедлит и насладится этим. Ему незачем соблазнять Эмму, маленькую английскую мышку. Он хочет, чтобы ему бросила вызов расцветшая ирландская красавица. Ему нужно, чтобы Эмерелд стала задорной и очаровательной, властной и игривой. Он хотел видеть ее беззаботной и безрассудной, дерзкой и восхитительной. И тогда он соблазнит ее. Великолепно!
 Эмерелд терпеливо ждала, пока «Сера-1» пришвартовывалась к каменному молу и медленно опускался якорь. Шон подошел к ней и снова протянул затянутую в черную перчатку руку:
 — Пойдем. Замок Лжи ждет тебя.
 Она подала свою маленькую ручку и позволила ему помочь ей сойти с корабля. О'Тул провел ее по мосткам, под привратной башней, через широкие зеленые лужайки до входа в величественный особняк в георгианском стиле, известный как Грейстоунс.
 В вестибюле Кейт Кеннеди, экономка, присев в реверансе, приветствовала хозяина:
 — Добро пожаловать домой, милорд.
 Не отрывая глаз от своей спутницы, Шон сказал:
 — Кейт, это Эмерелд Фитцжеральд. — Его губы изогнулись. — Она будет жить у нас.
 Эмерелд в замешательстве попыталась вырвать руку, но Шон не позволил ей этого. Он переплел ее пальцы со своими и ободряюще пожал их. Наградой ему послужило ответное пожатие Эмерелд и ее гордо поднятая голова.
 — Ее спальней станет та, что примыкает к моей. — О'Тул отвел взгляд от своей пленницы только для того, чтобы подмигнуть Кейт. — Вы понимаете, только из-за вида из окна. — Его губы изогнулись еще больше. Хозяин дома двинулся к широкой лестнице, и Эмерелд не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
 Комната была выдержана в бледно-желтых и золотистых тонах, и создавалось впечатление, что здесь всегда солнце. Окна от пола до потолка, с выкрашенными белым переплетами, выходили на благоухающий сад и деревья вдали. А завершали картину зеленеющие округлые холмы, переходящие в высокие пурпурные горы.
 Кейт следовала по пятам, а Шон провел Эмерелд в собственную спальню, смежную с ее комнатой.
 — Если тебе надоест вид из окна, ты можешь прийти сюда. — Он подвел ее к окнам, глядящим на бурное море с его переменчивым настроением. Шон смотрел ей в лицо, замечая каждую его черточку.
 Молодой человек не отрывал от нее взгляда, и это заставило Эмерелд задуматься о своей внешности. Она выпрямилась и почувствовала острую необходимость привести в порядок растрепавшиеся волосы. С порозовевшими щеками гостья вырвала свою руку из пальцев Шона и прошла обратно в свою комнату цвета примулы. Здесь были повсюду развешаны зеркала — на стенах, около кровати, у туалетного столика. Ее отражение ясно подсказало ей, насколько бесцветной и незаметной выглядит она в своем чопорном английском платье. Эмерелд опустила глаза, как делала всегда в последнее время.
 О'Тул уже снова возвышался рядом с ней. Она посмотрела на него и выпалила:
 — Мне не во что переодеться! — Ее лицо стало пунцовым, когда она сообразила, как это прозвучало для Кейт.
 Шон громко расхохотался:
 — И, вне всякого сомнения, ты благодарна мне за то, что у меня нет ничего похожего на твою нынешнюю одежду. В Замок Лжи ткани свозят со всего света. Завтра ты сможешь выбрать. У нас есть шелк, бархат, кружево любого цвета и оттенка, о каком ты даже не мечтала.
 — Я не могу позволить тебе одевать меня, — церемонно заявила Эмерелд.
 Он пожал плечами:
 — Тогда тебе придется ходить голышом, потому что я намереваюсь сжечь твой наряд, если, конечно, ты не захочешь доставить себе удовольствие и не сделаешь этого сама.
 — Как бы не так! — выпалила Эмерелд.
 Шон улыбнулся ей весьма одобрительно:
 — Значит, будешь ходить голышом.
 — Стыдитесь, милорд! Вы постоянно заставляете девушку краснеть ради собственного развращенного удовольствия, — заговорила Кейт.
 Шон округлил глаза и подмигнул Эмерелд:
 — Я окружен женщинами. Я, наверное, сошел с ума, раз украл еще одну.
 — Вы ее украли? — выдохнула экономка.
 Взгляд графа Килдэрского задержался на губах Эмерелд, скользнул по груди и вернулся к зеленым глазам.
 — Я просто не смог устоять, — признался он, скрываясь в собственной спальне и закрывая за собой дверь.
 Чтобы скрыть смущение, Эмерелд подошла к высокому окну, увидела, как опаловый туман клочьями поднимается в комнату, и закрыла его.
 — А где хозяйка дома? — робко спросила она. Самым подозрительным было отсутствие Кэтлин О'Тул.
 — В могиле, да упокоит Господь ее душу! Я вернусь через минуту и приведу в порядок вашу комнату, мэм. — Кейт исчезла за другой дверью.
 Когда Эмерелд осталась одна, она почувствовала, как дрожат у нее ноги, и поняла, что должна сесть, иначе упадет в обморок. Молодая женщина опустилась на мягкую широкую кровать, ее мысли пребывали в полном беспорядке. Ее чувства боролись друг с другом, потому что в ней существовали две разные женщины — Эмерелд и Эмма.
 «Каковы его намерения?» — спросила Эмма.
 «Тебе отлично это известно!» — ответила Эмерелд.
 «Я ничего подобного не знаю», — чопорно отреагировала Эмма.
 «Он хочет, чтобы ты бегала тут голая!» — заявила Эмерелд. Она не могла продолжать спор, потому что при этой мысли совсем ослабела.
 Раздумья унесли ее далеко, возвращая к тем тихим ясным дням на острове Англси, когда они лежали рядом на залитом солнцем песке. Ее совершенно очаровал прекрасный ирландский юноша. Он украл ее сердце и так и не вернул его. Эмерелд вздрогнула, осознав, что находит его вдвойне привлекательным с его гибким мускулистым телом, смуглым скульптурно вылепленным лицом и стальным взглядом, пронзающим ее насквозь, превращая ее тело в воск.
 «Ты такая же распутная, как и твоя мать!» — обвинила Эмма.
 «Может быть, и так», — мечтательно отозвалась Эмерелд.
 Она провела рукой по покрывалу, богато расшитому зелеными виноградными лозами. Нежные цветы украшали стебли, крохотные насекомые сидели на листьях, а певчие птички качались на ветвях. Она подумала о той, кому потребовалось столько времени и любви, чтобы создать эту красоту.
 Эмерелд подошла к окну, чтобы посмотреть, как сгущаются тени в ветвях деревьев. В детстве она любила сказки о заколдованных лесах. Сердце молодой женщины чуть не выскочило из груди, когда она услышала шум за дверью и увидела, как та медленно открывается. «Он идет!»
 Но это оказалась Кейт Кеннеди с охапкой простыней и полотенец.
 — Кровать уже застелена, — осмелилась сказать Эмерелд.
 — Точно так, дитя! Но это не отвечает строгим требованиям хозяина. Он просто одержим в том, что касается постельного белья. На нем не должно быть ни пятнышка, все должно быть свежим, отглаженным, мягким, как шелк, и пахнуть лавандой.
 — Понимаю, — медленно проговорила Эмерелд. Подразумевалось, что хозяин собирается пользоваться ее кроватью.
 — Со временем вы привыкнете к манерам графа. Его удовлетворяет все только самое лучшее.
 — Графа? — удивилась Эмерелд.
 — Он граф Килдэрский, разве вы не знали, мэм?
 Эмерелд покачала головой, снова смущенная.
 — Я скажу Мэри Мелоун, чтобы она приготовила вам поесть. Я уверена, что вы уже умираете с голоду.
 Оставшись одна, Эмерелд уселась на элегантную кушетку и снова пережила ту ужасную ночь, когда она вернулась с праздника в честь дня рождения братьев О'Тул. Ее отец объявил тогда: «Я поговорил с Шеймусом О'Тулом о помолвке Эмерелд и его сына Джозефа. Наша дочь станет следующей графиней Килдэрской».
 Если Шон — граф Килдэрский, значит, Джозеф мертв. В глубине души Эмерелд всегда считала, что ее мать убежала с Джозефом. У нее столько вопросов, на которые Шон не ответил. Неужели вся его семья умерла? Эмерелд двинулась через комнату к двери Шона. Поколебавшись минуту, она постучала. Ответа не последовало. С трепетом она приоткрыла дверь и заглянула в спальню. Его комната была пуста.
 В привратной башне сидели трое мужчин, потягивая дымчатое ирландское виски.
 — Тебя не было целый месяц. Я начал волноваться.
 — Никогда не волнуйтесь за меня, отец. Я смеюсь над Судьбой, и пусть она поцелует меня в задницу! Я поклялся уничтожить их, и ничто меня не остановит.
 — Но Монтегью такие хитрые…
 — Когда речь идет о хитрости, эти чертовы англичане лишь жалкие любители.
 Пэдди Берк нахмурился:
 — Вы привезли с собой их девчонку.
 — Верно, мистер Берк, — спокойно подтвердил Шон.
 — Жаль, что ты не привез ее отца, — отметил Шеймус. — Как только его тень упадет на мою землю, он покойник!
 — Я пока не хочу, чтобы он умирал, отец. Я долго беседовал с сэром Горацием Уолполом и другими политиками. Я рассказал им, что Монтегью держат в своем кармане весь Пэйл и могут что угодно ввозить в Ирландию и вывозить отсюда безнаказанно. Они знали, что кругом дают взятки, но не подозревали самих Монтегыо. Тогда я информировал их, что Уильям Монтегью использовал свое высокое положение в Адмиралтействе, чтобы продавать оружие покойному графу Килдэрскому. То самое оружие, которое предназначалось для войны с Францией. Я также подчеркнул, что мог он это делать только с помощью своего брата Сэндвича, который так удачно является первым лордом Адмиралтейства.
 — Они тебе поверили? — спросил Шсймус.
 — О да, их реакция оказалась такой бурной, словно я подсыпал пороха в огонь.
 Шеймус отпил виски и довольно облизал губы.
 — Монтегью так заняты тем, что ненавидят и презирают ирландцев, и они нас здорово недооценили.
 — Я потратил время на то, чтобы завести дружбу с герцогом Ньюкаслским. Мы отлично поладили. У него очаровательная и отзывчивая супруга, — поведал Шон, потягивая спиртное.
 — Я надеюсь, что ты не собираешься сделать себе карьеру, коллекционируя чужих жен. Я полагаю, что украденной дочки Монтегью достаточно.
 Губы Шона изогнулись в привычной полуулыбке.
 — Они так податливы, когда в ход пускаешь ирландское обаяние.
 — Как Ньюкасл может помочь нам?
 — К нему прислушивается король. Возможно, как раз сейчас он рассказывает Его величеству о том, что Монтегью владеют двумя кораблями для перевозки рабов. Они слишком хитры, чтобы записать их под своим именем. Они зарегистрированы на имя Джека Реймонда.
 — Разве закон, запрещающий работорговлю, наконец прошел? — спросил Пэдди.
 — Билль, запрещающий английским кораблям участвовать в работорговле, находится на рассмотрении парламента, мистер Берк, но пока не остановил эту гнусную практику. Король и премьер-министр Питт негодуют по поводу того, что английские суда все еще активно в этом участвуют. Стоит им узнать, что первый лорд Адмиралтейства владеет кораблями для перевозки рабов, и он немедленно будет осужден.
 — А разве не правда, что дружба Монтегью с принцем Уэльским спасает их от изгнания со службы? — забеспокоился Шеймус.
 — Не делайте ошибки, отец. Король Георг правит Англией. Его жирный сын — просто посмешище.
 — Это хорошо. Если эти ублюдки потеряют свои позиции в Адмиралтействе, произойдет такой скандал, что мы будем отомщены!
 — Частично, — мягко заметил Шон. — Они потеряют положение в обществе, но все еще останутся состоятельными. Я намереваюсь разорить их. Я отдал новые приказы почти половине капитанов нашего флота.
 Пэдди Берк заметил, как решительно и упрямо Шон стиснул челюсти. Парень часто улыбался, но управляющий видел, что эта улыбка редко касается глаз.
 Шон поставил пустой стакан на каминную полку и потянулся.
 — Желаю вам обоим спокойной ночи.
 Пэдди Берк проводил его до дверей.
 — А девушке известно, что ее мать живет чуть дальше по побережью, в Уиклоу?
 — Нет. Ей ничего не известно об Эмбер, и я хочу, чтобы все так и оставалось.
 — Вы собираетесь ее изнасиловать? — напрямик спросил управляющий.
 — Насиловать ее? Мне нужно не только ее тело, мистер Берк. Я собираюсь завладеть ее душой.
 Покров цивилизации на этом диком человеке, стоящем перед ним, был весьма тонким. Мистер Берк знал, что под маской остроумия и очарования Шон О'Тул оставался принцем ада.
 Эмерелд поужинала в одиночестве. Еда была восхитительной, далеко превосходя по качеству и вкусу все то, что готовилось на Портмен-сквер. Всякий раз, как открывалась дверь в ее комнату, у Эмерелд начинало гулко стучать сердце, но появлялась только Кейт Кеннеди.
 — Я приготовила вам ванну, мэм. Будьте любезны следовать за мной.
 Эмерелд, привыкшая все время слушаться, покорно отправилась вслед за экономкой. Ее удивили размеры ванной комнаты, сверкающий первозданной белизной мрамор и зеркала. В серебряной корзине лежало множество разных кусков мыла, лосьоны, губки, мочалки, а рядом возвышалась гора белоснежных турецких полотенец.
 Ей понадобилась вся ее храбрость, чтобы сиять платье. Пальцы наткнулись на серебряную брошь, которую она прикалывала под воротничком, чтобы никто не увидел. И вдруг Эмерелд поняла, что Шон присутствовал на ее свадьбе. Он сам принес подарок! О, почему он не украл ее раньше, чем законные узы связали ее с Джеком Реймондом? А теперь все так ужасно запуталось! Молодая женщина тяжело вздохнула и, не поднимая глаз, постаралась вымыться, не глядя на свое отражение.
 Вернувшись обратно в свою золотистую спальню, она поняла, что ей придется спать в сорочке, раз у нее нет ночной рубашки. Эмерелд забралась в постель и нервно схватила маленького серебряного дельфина. Она сидела напряженная, ожидая появления Шона. Он дьявол! Почему бы ему не прийти и не покончить со всем этим? Она изобьет его, как только он появится. Эмерелд содрогнулась от омерзения, вспоминая о физической близости, к которой ее принуждал Джек.
 Когда свечи почти догорели, Эмерелд начала зевать. Ее мысли вертелись вокруг всех тех удивительных вещей, что произошли с ней сегодня. Она немного поразмышляла о том, как поступят отец и Джек, когда обнаружат, что Эмма исчезла. Но ей не хотелось об этом думать. Ее глаза закрылись, она заснула. Они и за миллион лет не узнают, где она.
 На Портмен-сквер Уильям Монтегью и Джек Реймонд отлично знали, где Эмма. От бессильной ярости они скрежетали зубами, уставившись на доставленную им записку. Хотя в ней не было подписи, они оба отлично понимали, от кого она.
  Как только Эмерелд ублюдком награжу я. 
  Так в лоно любящей семьи красотку возвращу я. 
 — Тебе следовало убить эту ирландскую скотину в ту ночь, когда ты зарезал Джозефа! — заорал Монтегью.
 — Мы оба зарезали Джозефа О'Тула. Не думайте, что вам удастся отмыться от этого убийства. — В тоне Джека Реймонда притаилась угроза.
 — Ради всего святого, мы оба в этом по уши, давай не будем рвать друг другу глотки.
 У мужчин было достаточно причин для беспокойства, помимо унижения от того, что Эмерелд запятнает честь семьи. Создавалось впечатление, что беда и впрямь никогда не приходит одна. Графа Сэндвичского не только обвинили в некомпетентности и коррупции, но и возбудили в отношении него дело об измене. Монтегью сбились с ног, пытаясь предотвратить поползший шепоток, но об этом скандале в Лондоне говорили все.
 — Мы должны отправиться туда вместе и забрать ее обратно! — объявил Джек.
 — Мы не можем этого сделать. Как только мы ступим на их землю, мы мертвецы. Шеймус О'Тул много лет ждет, чтобы я совершил роковую ошибку.
 — Тогда пошлите Джона, пусть он обсудит условия… Сколько попросит О'Тул за то, чтобы отпустить ее, — в отчаянии предложил Джек.
 — Шон О'Тул теперь могущественный граф Килдэрский. Ты считаешь, что Джон сможет договориться с ним?
 — Это наша единственная надежда, — категорично отозвался Джек.
 Ни минуты не думая о безопасности Джона, Монтегью согласился, потом приказал:
 — Сожги эту записку, пока она не попала в руки слуг. В нашей семье достаточно скандалов.




 Глава 15


 Раннее утреннее солнце заглянуло в золотистую комнату сквозь оконные переплеты. Не успела Эмерелд понять, что провела эту ночь одна, как из смежной комнаты появился Шон. Она натянула простыню до самого подбородка и опустила ресницы.
 — Я не позволю тебе потерять ни одной минуты этого прекрасного дня. — На лице О'Тула сияла шаловливая улыбка, он ухватился за одеяло и одним быстрым движением сдернул его со своей пленницы.
 Эмерелд тут же сжалась, пытаясь свернуться в крошечный комочек.
 Игривое выражение исчезло с лица Шона.
 — Черт тебя побери, нет ничего веселого в том, чтобы дразнить девицу, не желающую поиграть!
 — Чего ты хочешь? — опасливо спросила она.
 — Я хочу, чтобы ты подняла ресницы и показала свои прекрасные зеленые глаза. Я хочу, чтобы ты улыбалась, смеялась и кокетничала. Я хочу, чтобы ты пользовалась всеми чувствами, переполняющими ослепительную женщину. Ты не можешь держать их под замком. А я только что открыл крышку! Когда тебя что-то веселит, мне хочется, чтобы ты смеялась, держась за живот, и слезы текли бы у тебя по щекам. Когда ты сердишься, твои глаза должны метать молнии. Я хочу, чтобы ты отдавала столько же, сколько получаешь. Срывая с тебя одеяло, я хочу, чтобы ты ударила меня и попыталась выцарапать мне глаза. Мне хочется, чтобы ты играла своим локонами и любовалась своим отражением в каждом зеркале этого дома. Я хочу, чтобы ты тратила огромные суммы на тряпки и попыталась разорить меня. Я хочу, чтобы ты испытала настоящую страсть к чему-нибудь… Не важно, к чему!
 Его слова прозвучали так неожиданно, что Эмерелд невольно выпрямилась, слушая их.
 Его взгляд упал на серебряную брошь.
 — Я хочу, чтобы ты прикалывала драгоценности на рубашку, потому что ты не похожа на других, а не потому, что вынуждена их прятать. Черт тебя возьми, Эмерелд, ты ирландская женщина, так покажи это!
 Эти слова придали Эмерелд смелости встретиться с ним взглядом. Она увидела, что Шон одет в высокие черные сапоги и узкие бриджи для верховой езды. Распахнутая у ворота белая льняная рубашка и снова эти черные кожаные перчатки. Он присел рядом с ней на кровать.
 — Чем бы тебе хотелось сегодня заняться?
 Прежде чем Эмерелд смогла ответить, в комнату вошла Кейт Кеннеди. Она принесла поднос с завтраком. При виде парочки на кровати экономка остановилась как вкопанная.
 Шон подмигнул зардевшейся Эмерелд.
 — Кейт, я мужчина, а не монах. Она притягивает меня как магнит. — Его губы дрогнули. — Вам лучше к этому привыкнуть.
 Хотя он обращался к миссис Кеннеди, Эмерелд поняла, что его слова предназначались для нее.
 Шон встал, взял у Кейт поднос и поставил его Эмерелд на колени.
 — Я послал в Дублин за портнихой, но до ее приезда еще очень много времени. Если я подыщу для тебя что-нибудь, ты поедешь со мной верхом, Эмерелд?
 Как только она кивнула в знак согласия, он тут же отправился на поиски костюма, и Эмерелд обнаружила, что, когда его смеющиеся глаза не следят за ней, есть намного приятнее.
 — Он спал в своей комнате, — смущенно сказала она Кейт.
 — Это уж точно не мое дело, какую комнату выбирает граф. Я ухожу, — ответила та и плотно прикрыла за собой дверь.
 Эмерелд медленно жевала, одновременно обдумывая слова Шона. Хотя у нее не было большого опыта по части воздыхателей, ей казалось, что Шон хочет ее. Ее уверенность в собственной привлекательности немного выросла.
 Шон вернулся и бросил на кровать свою рубашку и пару бриджей для мальчика.
 — Я даю тебе ровно пять минут. Когда будешь готова, постучи в мою дверь.
 Четыре из отведенных пяти минут Эмерелд провела, разглядывая мужскую одежду, которую, по мнению Шона, ей следовало надеть. Вдруг она спохватилась, что отведенное ей время практически истекло, и мгновенно облачилась в приготовленный наряд.
 Когда она постучалась, дверь распахнулась и Шон просиял улыбкой.
 — Привет, ирландка. Что, никак не научишься? Когда мужчина дает тебе пять минут, ты выталкиваешь его за дверь и маринуешь в коридоре по меньшей мере час.
 — Прошу тебя, побудь хоть минуту серьезным! Я не могу в этом выйти… Только посмотри на меня!
 — Ты чертовски заведешь конюхов. У тебя самый круглый задок из всех, какие я видел за последний год, а очертания твоей высокой груди бесстыдно просвечивают сквозь батистовую рубашку. Чем ты недовольна?
 Эмерелд взорвалась:
 — Я недовольна вами, сэр!
 Затянутым в черную кожу пальцем он поднял ее подбородок так, чтобы она смотрела в его глаза:
 — Ирландка, я еще только начал.
 Она резко отвела его палец, уперла руки в бедра и широко расставила ноги. Эмерелд открыла было рот, чтобы отругать его, но Шон быстро обошел ее сзади, присел, нагнулся и поднял ее к себе на плечи.
 — Держись крепче, ирландка, — посоветовал он и галопом пустился из комнаты.
 Эмерелд собралась завизжать, но дела пошли еще хуже. Шон оседлал полированные перила, и они вместе съехали по их изящной дуге, приземлившись прямо на ковер.
 — Ой! — Эмерелд упала на Шона.
 — Я смягчил твое падение, — со смехом запротестовал он.
 — Смягчил? Да ты жестче, чем пол!
 Шон сделал круглые глаза:
 — Ты просто не знаешь.
 В вестибюль вошел мистер Берн, за ним по пятам следовали две собаки. Увидев валяющихся на полу Шона и Эмерелд, псы присоединились к веселью. Волкодав Шона опрокинулся на спину в экстазе и замахал в воздухе лапами. Грейхаунд уселся на колени к Эмерелд и стал нежным розовым языком лизать ей ухо.
 Она взвизгнула и расхохоталась.
 — Ой, я всегда хотела иметь собаку, но мне не позволяли, — задыхаясь, произнесла Эмерелд.
 Шон подал ей руку, поднимая на ноги, и они пустились бегом. Собаки не отставали.
 — Бери обеих! — предложил Шон. Когда они достигли конюшен, он посоветовал: — Возьми еще и кошку. А как насчет цыплят? — Он сделал вид, что сейчас одного поймает.
 — Нет, Шон, нет. — Эмерелд смеялась и пыталась одновременно отдышаться.
 — Мне нравится играть с тобой. — Интонация заставила ее задохнуться. Он отвел глаза в сторону и небрежно произнес: — Там позади есть комната, где ты найдешь себе пару подходящих сапог. А я пока оседлаю лошадей.
 Когда он помогал ей сесть в седло, Эмерелд захотелось, чтобы его руки задержались подольше. В смущении от того, что этого не произошло, она сказала:
 — Леди не должна ездить в мужском седле.
 — А я не хочу, чтобы ты была похожа на леди, — тихо шепнул он, представляя, как она оседлала бы его самого. — Я научу тебя ездить верхом, чтоб мне пропасть. — При этой мысли у него пересохло во рту.
 — Это Люцифер, жеребец, которого тебе подарили на день рождения в тот год?
 Шон кивнул и погладил блестящую черную шею.
 — Он тогда был совсем юным.
 — И ты тоже.
 Их взгляды коротко встретились, и Эмерелд воспользовалась моментом, чтобы задать вопрос:
 — Ты граф Килдэрский?
 — Я не хочу быть графом или кем-нибудь еще для тебя. Я просто Шон.
 — Если ты граф, значит, твой брат Джозеф мертв.
 — Упокой, Господи, его душу, — негромко откликнулся Шон. Он подъехал ближе к ней. — Эмерелд, ирландский характер сродни погоде. Сегодня солнечно, значит, и наше настроение должно быть светлым и радостным. Здесь так быстро меняется небо, что у нас еще будет время для мрачных, печальных мыслей, погружающих нас в черную тоску.
 Эмерелд почувствовала, что Шон ничего ей не скажет, как бы она ни старалась. Посмотрев на небо, молодая женщина отбросила свои тревоги. Перед ней ее любимая Ирландия, она воспользуется моментом и будет наслаждаться. Пока они ехал верхом, небо постоянно менялось. Минуту назад ярко-голубое, ясное, и вот уже плывет по нему серая угрожающая стая облаков. И снова длинные золотистые солнечные лучи пробиваются сквозь тучи и прогоняют их прочь. Это повторялось снова и снова, на минуту все мрачнело, грозя спрятать синеву в тучах, а в следующее мгновение небеса уже торжествующе сияли, радуя сердце.
 Шон смотрел на зеленый переливающийся луг:
 — Его оттенки меняются как по волшебству.
 Эмерелд увидела, как золото превращается в бледную зелень, затем отливает голубым и пурпурным, а потом трава приобретает черный цвет.
 — Воздух становится иным каждый час. Утром он мягкий, после полудня тяжелый, а к вечеру ясный и чистый.
 — Ирландия уникальна, — одобрительно произнесла она, видя и чувствуя это, пока Шон говорил.
 — И не важно, насколько мрачным выдался день, когда летом садится солнце, небо становится красно-розово-желтым.
 — Слова льются у тебя с языка, словно сливки.
 Ее слова вызвали в его воображении такую эротическую картину, что его член тут же стал тверже мрамора.
 Неожиданный лай собак напомнил им, что они не одни. Шон пустил жеребца галопом, и грейхаунд устремился за ним. Эмерелд не ездила так верхом с того лета на Англси. Она ударила свою кобылу коленями и пустила ее вдогонку за дьяволом, устроившим эту веселую погоню.
 Много миль они проделали по берегам реки Лиффи, любуясь водяными птицами и полевыми цветами. Шон придержал Люцифера, чтобы Эмерелд могла ехать рядом.
 — Хочешь увидеть место, называемое Прыгающие Лососи?
 Она кивнула, хотя и предпочла бы уже отдохнуть после долгого пребывания в седле.
 В месте слияния рек Рай и Лиффи он помог ей слезть с кобылы и привязал лошадей к пышно цветущему боярышнику. Это был волшебный уголок, где одна река водопадом падает в другую, текущую на двадцать футов ниже. Пока они шли к воде, Шон взял Эмерелд за руку. Он улегся на живот в пышной траве и потянул ее за собой.
 Эмерелд зачарованно следила, как огромные красивые рыбы безуспешно пытаются достичь вершины водопада и падают обратно с громким всплеском, ударяясь кто хвостом, кто спиной.
 — Ах, бедняжки, — пробормотала она.
 — Нет, смотри внимательно. В следующий раз лососи подплывают к нижней точке водопада и выпрыгивают из воды, чтобы оценить высоту и расстояние. Вторая попытка почти удачна, они практически достигают цели.
 — Но водопад уносит их обратно, — взволнованно произнесла Эмерелд.
 — В третий и четвертый раз они подпрыгивают так высоко, что перепрыгивают водопад.
 — Вот оно! Одной удалось! — радостно воскликнула Эмерелд.
 — Залог успеха в том, чтобы погрузиться в воду как раз там, где она перехлестывает через камни, и выждать немного, а потом плыть вверх по течению.
 — Почему лососи так поступают?
 — Ими движет инстинкт выживания и продолжения рода. — Урок, преподанный лососями, пошел ему на пользу.
 — Ты лежал здесь много раз. — Их руки были так близки, что Эмерелд потянулась и вложила свои пальцы в его ладонь.
 Черная лайка перчатки мрачно контрастировала с ее сливочной кожей. Его серебристые глаза долго всматривались в ее личико сердечком, потом Шон медленно поднес ее руку к губам и поцеловал кончик каждого пальца.
 От этого интимного жеста все внутри Эмерелд сжалось и вспышка удовольствия разлилась по животу и груди. Никогда в жизни она так остро не чувствовала себя женщиной. А Шон О'Тул был настоящим мужчиной, мужчиной с головы до ног, и у нее кружилась голова, потому что мужчина этот был опасен.
 Впрочем, в ее ощущениях не появилось ничего нового, он всегда так на нее действовал. Она никогда не могла с этим справиться. Они не виделись годы, ей удалось подавить свои мысли, но ее сны о нем стали еще более живыми. Когда Эмерелд была рядом с ним, как в эту минуту, она не могла контролировать свои чувства и эмоции. Он подавлял ее своим всенаполняющим присутствием.
 — Поехали, ирландка, — проговорил Шон, поднимая ее на ноги. — Пора заняться твоим гардеробом.
 Грейхаунд был готов продолжать бег, а волкодав предпочел остаться, пытаясь поймать лосося.
 Кейт Кеннеди провела миссис Мак-Брайд и ее помощницу в одну из гостиных. Портниха испытывала трепет от того, что ее пригласили в Грейстоунс к самому графу Килдэрскому, но, словно кошку, ее мучило любопытство, кто та женщина, для которой он заказывает красивые платья. Когда она задала несколько наводящих вопросов Кейт Кеннеди, то получила отпор. Кейт Кеннеди любила порассказать байки, но не посторонним.
 Когда хозяин вошел в холл, а следом за ним показалась забрызганная грязью Эмерелд, экономка молча предупредила их. Большим пальцем она указала на гостиную, и Шон сказал:
 — Пусть Мэри приготовит для них вкусный ленч. Мы будем готовы встретиться с ними не раньше, чем через час.
 Ступив на первую ступеньку лестницы, он протянул руку Эмерелд:
 — Идем.
 Они вместе поднимались наверх, и сердце Эмерелд громко стучало. Шон умел лишить ее душевного равновесия. Она никогда не знала, чего еще от него можно ждать.
 И, конечно, Эмерелд не ожидала увидеть эту огромную комнату на третьем этаже. Высокие полки были буквально забиты разноцветными тканями, привезенными со всего света.
 — У тебя есть несколько минут, чтобы выбрать то, что нравится, — произнес О'Тул. — Воспользуйся лестницей, если не сможешь дотянуться. Я скоро вернусь.
 Лесенка двигалась вокруг комнаты на колесах, как это бывает в библиотеках. Для женщины это помещение напоминало пещеру Али Бабы. Эмерелд зачарованно осмотрелась по сторонам, потом ее взгляд медленно заскользил сверху вниз, впитывая все это великолепие. Постепенно она начала отличать цвета, которые нравились ей больше всего. Молодая женщина поднималась на лестницу, чтобы дотянуться до куска, но лишь задумчиво прикасалась к ткани.
 Вернулся Шон в сверкающей чистотой одежде, и Эмерелд поняла, что он успел принять ванну.
 — Ты все еще ничего не выбрала? Я ожидал увидеть здесь гору тряпок.
 — Все так красиво. — Ее глаза сверкнули от удовольствия, но она по-прежнему не брала ничего из отрезов.
 — Как насчет практичного коричневого цвета для амазонки? Вот бомбазин цвета темного вина для послеполуденных часов. А для вечернего платья я бы предложил вот этот голубой шелк. Такой оттенок обычно носят младенцы.
 Шон видел, как искорки исчезают из глаз Эмерелд.
 — Я полагаю, что платье для верховой езды должно быть практичным, — прошептала она, стараясь, чтобы в ее голосе слышался энтузиазм, но ей это не удалось.
 — Практичным, тусклым, безвкусным и не забудь — невыразимо безобразным!
 Эмерелд неуверенно взглянула на него.
 — Зачем ты меня дразнишь? — прошептала она.
 — Я пытаюсь заставить твои мозги работать и выбрать именно то, что тебе нравится. Не то, что должно понравиться другим, не то, что нравится мне, а то, что нравится Эмерелд! Будь экстравагантной, красивой, потакай себе. Или ты не умеешь себе потакать?
 В глубине души Эмерелд знала, что она рождена для удовольствий. Она подняла подбородок и указала на рулон шелка цвета павлиньего пера и на другой — изумрудно-зеленый. Шон достал их. Потом Эмерелд подошла к муслину, но не смогла выбрать между золотистым, абрикосовым, бледно-зеленым с оттенком лаванды и цветом морской пены. Она перевела взгляд на Шона, заметила насмешку в его глазах и величественно произнесла:
 — Эти все.
 Увидела его улыбку и поняла, что тот доволен.
 — Если я выберу материал для амазонки цвета сливок, будет ли это непрактично?
 — Чертовски непрактично, — отозвался Шон и добавил отрез к остальным.
 Ее пальцы пробежали по льну пылающе-оранжевого цвета, не в силах оторваться.
 — Я не хочу быть жадной.
 — Почему нет? Одолжи у меня деньжат и бери все, что хочешь от жизни.
 Его ободрение подтолкнуло ее остановить свой выбор на прозрачной ткани, затканной серебристыми нитями. Шерстяные материи оказались такими тонкими и мягкими, что Эмерелд вздохнула при виде их красоты. Осмелев, она выбрала ярко-красный, представив себе, как отлично это будет сочетаться с ее темными волосами.
 Когда Эмерелд решила, что доставила себе удовольствия больше, чем он мог ожидать, она мило поблагодарила его, и Шон отнес ткани в ее комнату и сложил все на кровати.
 — Миссис Мак-Брайд разместится в комнате рядом с твоей. Судя по всему, ей хватит работы до морковкина заговенья. Будем ли мы есть ленч?
 — Ой, я слишком возбуждена, чтобы есть. Не могли бы мы сразу начать?
 — Ты можешь поступать так, как тебе нравится. Нетерпение хорошенькой женщины возбуждает.
 Эмерелд затаила дыхание. У Шона О'Тула своих возбуждающих качеств достаточно. Взгляды, которые он на нее бросал, не говоря уж о его намеках, заставляли ее сердце биться чаще.
 Следующие два часа с нее снимали мерки, и она выслушивала миссис Мак-Брайд, описывающую последние веяния моды. Большинство богатых англо-ирландок приходили к ней в мастерскую, чтобы пополнить свой гардероб, и она знала новинки Парижа и Лондона. Эмерелд кое-что предложила сама, предложения оказались достаточно смелыми, и миссис Мак-Брайд поняла, что эта молодая женщина отлично знает, какие именно цвета подчеркнут ее темноволосую красоту и сделают ее еще ярче.
 В комнату заглянул граф:
 — Миссис Мак-Брайд, не уделите ли вы мне минутку?
 Под его темным взглядом портниха затрепетала. Он самый очаровательный мужчина и так вежливо излагает свои просьбы в отличие от большинства мужчин. Те только приказывают.
 Он протянул ей рулон роскошной ткани:
 — Вы сможете сшить для леди вечернее платье из этого темно-красного бархата и, может быть, такую же накидку на белой атласной подкладке?
 — Разумеется, ваша светлость.
 — Я попросил Кейт Кеннеди дать вам в помощь полдюжины наших горничных, которые отлично обращаются с иголкой и ниткой, и, конечно же, вам понадобятся столы для шитья. Вы просто скажите моей экономке, какие комнаты вам нужны для работы.
 — Благодарю вас, милорд. Вы так предусмотрительны.
 И словно только что вспомнив об этом, Шон О'Тул добавил:
 — Ах да, миссис Мак-Брайд. Можете ли вы сделать для леди такую забавную полумаску из красного бархата, чтобы спрятать лицо? Я собираюсь поехать с ней в театр завтра вечером. Мне бы не хотелось, чтобы весь Дублин знал, что со мной дочь Уильяма Монтегью, которая совсем недавно вышла замуж.
 Женщина быстро моргнула, не веря, что удача помогла ей стать участницей огромного скандала. Все в Пэйлс знали Уильяма Монтегью, брата вице-казначея Ирландии. Она уже предвкушала, как удивятся ее заказчицы, когда она расскажет им, что граф Килдэрский увел дочку Монтегью, сделал ее своей любовницей и что они открыто живут вместе!




 Глава 16


 На следующий день после полудня две комнаты наверху и одна внизу превратились в пошивочный цех. Эмерелд заметила, что стоило Шону появиться, как все женщины бросали работу и смотрели на него. Смуглое лицо графа выглядело таким привлекательным, что молодая женщина не могла винить их. Шон и на нее действовал точно так же.
 Эмерелд чуть улыбнулась. Этим утром ему не удалось сорвать с нее простыни. Когда он появился из смежной комнаты, она уже встала и оделась. Он не смог скрыть своего удивления тем, что Эмерелд опередила его. Ее улыбка стала шире. Он хочет, чтобы она была нахальной? Так и будет!
 — Мне бы очень хотелось узкие черные бриджи для верховой езды и черные кожаные перчатки, вот как у графа, — сказала она миссис Мак-Брайд. И поймала такой призывный взгляд Шона, что почувствовала себя женщиной до кончиков ногтей. Но, забыв об обольщении, она серьезно спросила: — Ты правда повезешь меня сегодня вечером в театр?
 — Если это доставит тебе удовольствие. — Он поднес ее руку к губам, и Эмерелд не удалось скрыть охватившее ее возбуждение.
 — Подожди, пока увидишь мое платье. Ты просто не поверишь, что это я!
 — Если мы едем в Дублин, то пора собираться. Кейт ждет тебя наверху.
 Час спустя Эмерелд пришлось признать, что Кейт Кеннеди — отличная горничная. Одна из тех, кто творит с волосами чудеса. Эмерелд знала, что никогда еще не выглядела такой элегантной. Темно-красный бархат оставлял обнаженными ее плечи и едва прикрывал грудь. Бархатная полумаска не слишком скрывала ее лицо, но ее вид возбуждал желание.
 Услышав глубокий голос Шона, она отвернулась от зеркала.
 — Ты готова, красавица? — При виде него у нее перехватило дыхание. Его черный наряд контрастировал с отлично накрахмаленной рубашкой и шейным платком. В светском костюме он выглядел графом на все сто процентов. Его очарование притягивало. Страсть огнем пробежала по жилам Эмерелд.
 Ей хотелось, чтобы Шон подхватил ее на руки, отнес в свою спальню и целовал всю ночь напролет. С ее губ сорвался вздох, когда О'Тул подошел к ней, прикрыл ей плечи накидкой на белой атласной подкладке и произнес:
 — Идем.
 В карете он усадил ее напротив.
 — Я хочу наглядеться на тебя и насытиться твоей красотой.
 От такой близости в маленьком пространстве экипажа ее сердце гулко забилось, а пульс участился. Эмерелд увидела, как затуманились его стальные глаза, пока Шон медленно, чувственно разглядывал ее, переходя от глаз к губам и к высокой груди. Эмерелд поймала себя на том, что делает то же самое. Ее глаза жадно задержались на его губах, потом скользнули к сильным рукам в черных перчатках. Ей так хотелось, чтобы и его рот, и его пальцы завладели ею. Сексуальное напряжение между ними росло, и Эмерелд готова была уже застонать от возбуждения, когда низкий голос Шона нарушил колдовство:
 — Что бы тебе хотелось посмотреть сегодня? Пьесу, оперу или, может быть, пойдем в мюзик-холл [9] ?
 Она ответила, что абсолютно ничего не знает о театре.
 — Я уверена, мне понравится все, что доставит тебе удовольствие.
 Ее слова заставили Шона улыбнуться.
 — Обещаю, ты получишь удовольствие, — интимно прошептал он. Эмерелд подозревала, что граф говорил не о театре. Он занимался с ней любовью глазами, дразнил ее на словах, хотя реально лишь целовал ей пальчики.
 Эмерелд хотелось большего. Она закрыла глаза и представила его губы на своих губах. Но ведь Шон наверняка знает, что ей хочется, чтобы ее поцеловали? Когда она подняла ресницы, уже стемнело, в карете царил полумрак, но ей показалось, что Шон отодвинулся от нее. Укрощает ли он свое желание, потому что она запретный плод?
 Шон видел, как Эмерелд закрыла глаза, пряча охватившее ее возбуждение под опущенными ресницами. И он знал, что этот изгиб ее губ выдаст жажду поцелуя. С каждым часом О'Тул хотел ее все сильнее, по мере того как росла ее жажда свободы и стремление отторгнуть все то, что олицетворяли собой ее отец и муж. Но ему хотелось, чтобы Эмерелд страстно возжелала его. Когда ее желание превратится в голод и этот голод станет ненасытным, тогда он возьмет ее душу и тело, и Эмерелд будет принадлежать ему безраздельно.
 В театре Шон заплатил за места в ложе, самые лучшие в зале. Пока не погасили свет, все присутствующие разглядывали эту пару. Мужчины в открытую любовались красивой женщиной и завидовали графу, а женщины в бинокли рассматривали Эмерелд, завидуя и ее платью, и тому, что у нее такой любовник.
 Шон заметил, как его спутница наслаждается вниманием. Это придало ей уверенности в себе, и она стала еще красивее, если только это было возможно. Наконец оркестр заиграл увертюру и занавес поднялся. О'Тул смотрел, как Эмерелд наклонилась вперед и сосредоточила все свое внимание на сцене. Он не мог оторвать от нее глаз. Молодая женщина была так хороша, наверняка ее муж сгорал от желания. Представляя, какую боль испытывает Джек Реймонд от потери жены, Шон почувствовал глубокое удовлетворение. Слухи об этом вечере в театре долетят до Лондона, и граф надеялся, что это произведет эффект клинка, вспоровшего внутренности племяннику Монтегью.
 Эмерелд так наслаждалась вечером вне дома, что Шон не устоял, и они отправились в ближайший ресторан на поздний ужин с шампанским. Он провел ее в отдельный кабинет, отгороженный занавеской от общего зала, и очень внимательно слушал, пока его спутница рассказывала, как ей понравился спектакль.
 На этот раз он сел рядом с ней, а не напротив, что было более интимно. Наблюдая за Эмерелд во время ее рассказа, Шон заметил, как сияют ее глаза. В ней появилась какая-то новая живость, невероятно соблазнительная для него. Пламя свечей наполняло альков дрожащими тенями, превращая ужин в романтическое свидание.
 Их пальцы встретились, и Шон налил Эмерелд шампанского.
 — Ты хотя бы представляешь, как ты красива сегодня? Посмотри на себя. — Он кивком головы указал на зеркальную стену. Когда Эмерелд подняла глаза, чтобы взглянуть на свое отражение, Шон запечатлел поцелуй на ее обнаженном плече. — Почему ты так сияешь, моя красавица? — прошептал он.
 — Потому что я очень счастлива.
 Когда они собрались уже уходить, Шон набросил накидку ей на плечи, движением собственника обнял ее и притянул к себе. Он наклонил голову и прошептал ей на ухо:
 — Мы не поедем сегодня в Грейстоунс. Мы переночуем в городском доме на Меррион-роу.
 Эмерелд показалось, что пузырьки шампанского побежали у нее по венам. Пока карета недолго ехала по улицам Дублина, она ощущала радостное возбуждение и предвкушение. Он перестал называть ее ирландкой и стал звать красавицей. Эмерелд обожала то, что он говорил ей. Скажет ли он сегодня вечером, что любит ее? Всем сердцем она надеялась, что это случится именно сегодня. Что может быть лучше?
 Шон открыл дверь своим ключом и знаком отпустил слугу, присматривающего за городским домом уже десяток лет. Потом подхватил Эмерелд на руки и отнес в одну из спален наверху.
 Ее руки обвили его шею, она прижалась к нему, ослабев от желания. Когда Шон поставил ее на ноги на пушистый ковер, она чуть качнулась. Но не шампанское опьянило ее, у нее кружилась голова от близости его крепкого тела. Когда О'Тул зажег лампы, Эмерелд не увидела прекрасного спального гарнитура из розового дерева. Она смотрела только на Шона.
 Он взял ее за руку и подвел к большому наклонному зеркалу на ножках:
 — Я хочу, чтобы ты увидела себя, красавица.
 Эмерелд видела, как сильно любит друг друга пара, отражающаяся в зеркале. Он возвышался над ней, темная фигура резко контрастировала с красным бархатом ее платья. Шон снял с нее накидку и бросил на ковер. Потом освободил ее от маски, и его руки взлетели, чтобы вынуть шпильки из ее волос. Тяжелый водопад локонов упал на обнаженные плечи.
 — Ты настоящая ирландская красавица, — объявил он, и впервые в жизни Эмерелд поняла, насколько она привлекательна.
 Шон подвел ее к туалетному столику и усадил перед зеркалом.
 — Я хочу приготовить тебя ко сну, — хрипло проговорил он. Его глаза гипнотизировали ее в зеркале. Наконец ее ресницы стыдливо дрогнули.
 — Мне нечего надеть в постель, — едва слышно прошептала Эмерелд.
 Шон подтолкнул к ней флакон духов:
 — Этого хватит, чтобы окутать тебя.
 Грудь Эмерелд вздымалась и опускалась при каждом торопливом вздохе. Она смотрела, как граф взял серебряную щетку и его рука коснулась ее головы.
 — Когда я впервые увидел тебя, я решил, что у тебя не волосы, а облако дыма. Мне так хотелось к ним прикоснуться. Могу я расчесать их, Эмерелд?
 Она молча кивнула, дрожа от предвкушения. От медленных движений волосы начали потрескивать.
 — Ты не снимешь перчатки?
 Ее просьба обожгла ему сердце. Он медленно стянул правую перчатку, и его пальцы зарылись в шелковистую копну, прикасаясь, лаская, играя и дразня, пока черные кудри крепко не обвились вокруг его пальцев. Он поднес локоны к лицу, зарываясь в них и вдыхая ее аромат. Потом отвел волосы с затылка и прижался губами к тому месту, которое обычно скрыто ото всех.
 Эмерелд часто задышала, когда почувствовала, как его пальцы расстегивают ей платье. Она ничего не надела вниз и гадала, знает ли он ее тайну. Потом ощутила его горячие губы, прокладывающие путь вниз по изгибу ее спины, и поняла, что именно так мужчина должен заниматься любовью с женщиной. Острая дрожь пробежала по позвоночнику, и Эмерелд закрыла глаза, чтобы насладиться этим ощущением.
 Ее ресницы взлетели, когда его руки пробрались вперед, под платье, и обхватили ее обнаженные груди. Она видела все его движения в зеркале, и это лишь подстегивало ее возбуждение. Его глаза смотрели на нее с таким напряжением, которого она никогда раньше не видела. Они почернели от страсти, когда Шон заметил, как на ее лице отражается чувственное волнение тела. Кончиками пальцев он ласкал ее соски, пока они не затвердели, как пара крошечных драгоценных камней.
 Ощущение от его рук на груди было таким разным, и Эмерелд вдруг с удивлением поняла, что к одной груди прикасается голая ладонь, тогда как пальцы другой руки затянуты в перчатку. Платье скрывало от нее происходящее, но воображение нарисовало такую эротическую картину черной кожи на ее сливочном теле, что она почувствовала влагу между ног. Эмерелд застонала, и крепкие руки Шона, оставаясь под платьем, опустились ей на талию и подняли ее.
 Женщина, задыхаясь, смотрела, как падает темно-красный бархат, и увидела себя в зеркале абсолютно обнаженной. Шон развернул ее и прижал к себе, а она уткнулась лицом в его широкое плечо. О'Тул понес ее к кровати.
 Уложив ее и разбросав волосы по подушке, словно черное облако дыма, он прижался губами к ее губам.
 Эмерелд так долго ждала этого поцелуя, ее рот стал мягким, ласково встречая его, а тело выгнулось от бесстыдного, дикого желания. Вкус его губ сделал ее жадной!
 Горячий рот Шона двинулся дальше, к ее шее. Его слова обдали горячим дыханием ее кожу:
 — Спокойной ночи, Эмерелд.
 Она чуть не закричала, когда Шон спокойно пересек комнату и скрылся за дверью. Крик захлебнулся в глухом рыдании, а потом утонул в шепоте:
 — Люби меня, Шон, люби меня.
 Эмерелд ворочалась с боку на бок в широкой кровати. Сон не приходил. Все ее чувства обострились до такой степени, что даже прикосновение простынь действовало возбуждающе. Казалось, прошли часы, прежде чем ее сердце умерило свой бешеный бег и кровь остыла.
 Постепенно Эмерелд поняла, что никогда не знала о своих чувствах и желаниях. Разве не она ненавидела все то, чего мужчины добиваются от женщин? Как могла она, ненавидя участь жены, так жаждать стать любовницей? Ее немного мучила совесть. Она была фригидной с Джеком. Все его обвинения были правдой. Но сейчас Шон О'Тул довел ее до безумия.
 Она испытывала к нему глубокую благодарность. Он не только подарил ей свободу, но и вернул ей саму себя. Теперь она будет любить его до последнего вздоха. Губы Эмерелд изогнула нежная улыбка. Она полностью ему доверяла. Следует ли ей позволить ему устанавливать правила или она должна постараться изо всех сил, чтобы подогреть происходящее между ними? Он сам знает, когда придет их время заняться любовью. Шон все делает отлично!
 Эмерелд проснулась, но веки у нее оставались тяжелыми, и чувствовала она себя так, будто совсем не спала. Не успела она подняться с кровати, как появился Шон с подносом.
 Эмерелд смотрела на его черные бриджи и льняную рубашку с распахнутым воротом.
 — Мне жаль, что тебе не во что переодеться, Эмерелд.
 Она беспечно махнула рукой:
 — Последнее время мне кажется, что нарушать приличия — это совершенно естественно.
 — Не создаю ли я монстра? — поддразнил он ее.
 — Может быть, но сегодня утром это очень сонный монстр. — Эмерелд откинула назад массу спутанных черных волос, блестящих на фоне белоснежной подушки, и бросила ему игривый взгляд из-под ресниц.
 Шон присел рядом с ней на кровать.
 — Сегодня утром у тебя ирландские глаза. Темные круги выглядят так, словно ты нарисовала их сажей. — Он потянулся к ней, но Эмерелд поставила между ними поднос.
 — Не вздумай целовать меня, — призывно заявила она. — Не вздумай ничего начинать, если ты не собираешься довести дело до конца.
 Шон откинулся назад и захохотал:
 — Итак, красавица, ты наконец поумнела!
 Эмерелд мило пожала плечами и позволила простыне чуть-чуть сползти.
 — Я просто решила установить несколько собственных правил в той восхитительной игре, в которую мы играем.
 Позже, в карете, когда Шон собирался сесть напротив, Эмерелд повелительно сказала:
 — Нет-нет, ты должен сесть рядом.
 Он насмешливо взглянул на нее, собираясь отпустить шутливое замечание.
 Но молодая женщина уютно завернулась в накидку и склонилась к нему на плечо:
 — Я мало спала. Разбуди меня, когда приедем в Замок Лжи. — Она сладко зевнула, прикрыв ротик ладонью, и опустила руку на грудь Шона. Она представила себе его насмешливый взгляд и то, как он подумал: «Ты хорошая ученица».
 Ритмичное покачивание кареты и тепло его тела убаюкали ее, и Эмерелд по-настоящему уснула. Когда Шон почувствовал, как расслабилось ее тело, и услышал ровное дыхание, его удивило, что она чувствует себя вполне безопасно, чтобы заснуть в его объятиях. Что за маленькая дурочка, если она смогла поверить принцу ада.
 Он осторожно устроил ее поудобнее, посадив к себе на колени. И сразу же понял свою ошибку. Ощущение ее нежного тела в своих объятиях заставило его кровь стремительно побежать по жилам. И хотя он пытался охладить свой пыл, ему это не удалось. Его эрекция оказалась внезапной и мощной. Шон слегка повернулся на сиденье, пытаясь ослабить давление тесных бриджей, но это лишь ухудшило ситуацию. Его член, прижатый к ее ягодицам, увеличивался и твердел с каждым ударом сердца.
 Накидка Эмерелд распахнулась, и ее грудь прижалась к его руке, обнимавшей ее. Он не мог отвести от нее глаз. Все его чувства обострились. Аромат ее теплого тела щекотал его ноздри, возбуждая желание. Каким же дураком он был накануне. Эта женщина лежала обнаженная в кровати, ее тело желало его и отвечало ему, она прижалась к нему, когда он целовал ее на ночь.
 Шон раздвинул ноги, и Эмерелд опустилась вниз, давя на его плоть, пока сладкая боль не стала почти невыносимой. Жар ее тела смешивался с его собственным, заполняя его чресла, просачиваясь в кровь, пока он не задохнулся в порыве страсти. О'Тул знал, что ему не удастся долго сдерживать себя и в следующий раз он уже не сможет отказаться от ее тела.
 Усаживая ее к себе на колени, он заметил, какая она маленькая, и в нем зародилось желание защитить ее, укрыть в своих объятиях от всего мира. Шон грубо подавил это чувство. Он не позволит сердцу поддаться обольщению. Возможно, им допущена тактическая ошибка. Возбуждая Эмерелд, он позволил и собственному желанию стать вожделением голодного зверя. Если он не проявит осторожность, Эмерелд станет его наваждением, а с этим он не справится.
 Может, ему раздеть ее и овладеть ею прямо в карете? Шон выглянул в окно и понял, что ему не хватит времени. Он выругался вполголоса. Как он станет сдерживать себя до послеобеденного времени?




 Глава 17


 Когда экипаж остановился во дворе Грейстоунса, Эмерелд открыла глаза, чувственно потянулась и быстро соскользнула с колен Шона. Прекрасно отдохнувшая, она выпрыгнула из кареты и побежала по лестнице к дверям.
 Кейт Кеннеди, уперев руки в бедра, проговорила:
 — Наконец-то! — Она заметила вечернее платье. — Этот дьявол всю ночь вам спать не давал?
 — Мы ночевали в городском доме на Меррион-роу.
 Экономка сделала круглые глаза:
 — Мой вопрос остался без ответа. Этот дьявол всю ночь вам спать не давал?
 Эмерелд уже оценила грубоватый юмор Кейт:
 — Кейт, я умираю с голоду. Иди и поищи для меня что-нибудь на кухне у Мэри Мелоун, а я пока посмотрю, как дела у миссис Мак-Брайд. Потом поднимайся наверх, поможешь мне переодеться, пока я буду тебе рассказывать, как замечательно провела время.
 Шону понадобилось несколько минут, чтобы привести себя в надлежащий вид и выйти из экипажа. Войдя в дом, он сразу направился наверх, все еще пропитанный ароматом Эмерелд. Теперь ему необходимо было ощутить ее, насладиться ею до конца, и он намеревался провести весь день, предаваясь телесным удовольствиям.
 О'Тул быстро прошел через комнату и приоткрыл дверь в смежную спальню Эмерелд. Он знал, что та первым делом снимет темно-красное бархатное платье, и ему очень хотелось увидеть ее в этот момент.
 Ожидание показалось Шону бесконечным, а Эмерелд все не приходила. «Что, черт побери, ее задерживает!» — нетерпеливо гадал он. Граф подождал еще минут десять, потом решил, что стоит пока раздеться. Так он отлично убьет время. О'Тул разделся догола, потом приоткрыл дверь чуть пошире. Ему очень не хотелось, чтобы что-нибудь помешало ему смотреть на Эмерелд.
 Вдруг, к его огромному изумлению, ее комната наполнилась щебечущими женщинами. Он услышал голоса миссис Мак-Брайд и ее помощниц и пожелал им всем провалиться сквозь землю. Шон глубоко вздохнул, взял себя в руки и постарался умерить свой пыл на некоторое время. Он не поверил своим глазам, когда на кровать Эмерелд положили целую груду нарядов, ожидающих ее одобрения.
 И тут Кейт Кеннеди подошла к приоткрытой двери. Ее глаза скользнули вверх-вниз по его гибкому телу, откровенно любуясь его великолепной мужской статью.
 — Вы вполне можете одеться. Ей придется перемерить дюжину платьев, прежде чем она сможет заняться вами. — И экономка закрыла дверь.
 Чертовы бабы! Они сговорились против него. Медленно и неохотно Шон снова натянул бриджи и подошел к шкафу за чистой рубашкой. Он понимал, что придется еще потерпеть, а кто, как не он, прошел самую лучшую школу терпения в мире? Фокус в том, чтобы не думать о желаемом, не сомневаться, что ты это получишь, и быть готовым к достижению цели.
 Он засмеялся над собственной глупостью. Уж что-что, а ночь любви с крохотной женщиной не может стать вопросом жизни и смерти. Шон натянул черные перчатки и отправился на кухню к Мэри Мелоун. Он забыл о том, что его желудок тоже требует удовлетворения.
 Два капитана по фамилии Фитцжеральд флиртовали с кухонной прислугой, рассказывая сказки о том, что считается съедобным на Канарских островах.
 — И если это кажется вам странным, послушайте, как они женятся.
 Мэри Мелоун утерла фартуком слезы, от хохота текущие по щекам.
 Когда вошел Шон, мужчины стали серьезными. Они выполняли его задание, и им не терпелось рассказать хозяину, что все его планы претворены в жизнь с удивительным успехом.
 — Оба корабля? — сурово спросил Шон.
 — Ага, вы нам дали очень точную информацию, — подтвердил Дэвид. — Бедняги, вероятно, никогда не найдут обратной дороги на Берег Слоновой Кости, но мы их освободили.
 — Были трудности с продажей кораблей?
 — Не-а, мы сбыли их с рук в Гибралтаре и поделили деньги между командой, как вы приказали, но я считаю, что вы чересчур щедры. Нам следовало оставить суда себе.
 — Нет, Дэвид, корабль, перевозящий рабов, никогда не отмоешь. — Ноздри Шона вздрогнули, когда он вспомнил вонь от заключенных на корабле людей, и вдруг ему совсем расхотелось есть. — Есть какой-нибудь стоящий груз?
 Дэвид Фитцжеральд улыбнулся как чеширский кот:
 — Длинноствольные пехотные мушкеты. Их тысяча.
 — Отличная работа, Дэвид. Мы раздадим их нашим матросам. Пэдди Берк знает, на каких кораблях нужно еще оружие.
 — Он уже дал нам список и понес один мушкет показать Шеймусу.
 — Я должен выставить вашим парням несколько бочонков. Завтра слишком рано отправлять их снова в плавание.
 — Чем изощреннее замысел, тем больше удовольствия они получают!
 — Следующее поручение заставит их ликовать, — сухо заметил Шон.
 Он вышел на улицу и направился к конюшням. Почти сразу же граф остановился и поднял голову, словно олень-самец, почуявший олениху. Вот и случай представился. Он бегом вернулся в дом, преодолев лестницу через две ступеньки. Не постучав, Шон ворвался в спальню молодой женщины:
 — Эмерелд, пошел дождь!
 Дюжина пар женских глаз уставилась на него, но он говорил так, словно они были одни.
 — Ты в жизни не встречала ничего подобного летнему ирландскому дождю. — Он протянул руку. — Идем со мной.
 Служанки Грейстоунса обменялись взглядами, говорящими, что хозяин сошел с ума. Но Эмерелд, облаченная в новое бледно-зеленое платье из муслина, радостно улыбнулась:
 — На сегодня достаточно, дамы. Я собираюсь поиграть на улице под дождем.
 Через дверь кухни они вышли на улицу, взявшись за руки.
 — Садись на ступеньки, — пригласил Шон. Когда она повиновалась, он скинул сапоги и встал на колени, чтоб освободить ее от обуви. — Под ирландским дождем надо ходить босиком, это одно из правил. — Сбросив ее туфли, он поднес ее ножки к губам.
 Эмерелд затрепетала от этого милого жеста. О'Тул рывком поставил ее на ноги.
 — Мы должны мчаться, как сумасшедшие, и увертываться от капель, пока не добежим до конюшен. Ты готова?
 — Готова, милорд!
 Они пустились бегом через двор, смеясь, пронеслись через конюшню и остановились у другого выхода, ведущего на луг. Шон изучающе посмотрел на зеленый муслин, прикрывающий ее плечи и грудь.
 — Ты уверена, что увернулась от всех капель?
 — Да, я совершенно сухая, — заявила Эмерелд.
 — Отлично. А теперь мы погуляем.
 Рука в руке они вышли на луг. Но не прошли и ярда, как густая зеленая трава намочила их до колен.
 — Чувствуешь, какой мягкий и теплый дождь? — Они молитвенно подняли головы. — Лови его ресницами, пусть он стекает у тебя по носу.
 — Это волшебно, я чувствую его запах, — воскликнула Эмерелд, высунула язык и поймала каплю.
 — Вкусно?
 — Восхитительно, — объявила она.
 Шон поднял ее руку и вдохнул аромат влажной кожи, потом провел языком от запястья по внутренней стороне руки к локтю, слизывая дождевые капли, сбегающие тоненькими ручейками.
 — Ммм, мокрая от дождя кожа опьяняет. Попробуй, — предложил он.
 Молодая женщина бросила на него призывный взгляд из-под ресниц, и ее язык коснулся его шеи в открытом вороте намокшей рубашки. Руки графа сомкнулись на ее ягодицах, он прижал ее к себе, а его член увеличивался в размерах и становился все тверже.
 — Под дождем все растет, — прошептал он.
 — Я же говорила тебе, что это волшебство. — Эмерелд выскользнула из его объятий и, танцуя, пошла по лугу, утопая по плечи в полевых цветах.
 Шон посмотрел ей вслед и бросился вдогонку. Поймав Эмерелд, он толкнул ее в густую траву и лег сверху.
 Она рассмеялась ему в лицо, с каждой минутой любя его все сильнее.
 — Потряси плечами. Ты должна вымокнуть с головы до ног.
 Эмерелд потрясла не только плечами, и Шон округлил глаза в насмешливом одобрении.
 — А теперь ты, — приказала она, и он стал кататься с ней по траве до тех пор, пока Эмерелд не оказалась сверху.
 Он жадно прижимался к ней всем своим телом, пока оба они не задохнулись от желания.
 Эмерелд не хотела, чтобы эта игра закончилась. Шон опять мог жестоко над ней подшутить, неожиданно остановиться и оставить ее опустошенной. Ей хотелось, чтобы на этот раз он перестал себя сдерживать. Она поняла его игру. Стоило ей перейти в наступление, как Шон отступал. А если ей сделать шаг назад, не вызовет ли это обратную реакцию?
 — Шон, ты не отведешь меня в сад?
 Его глаза, серебристые, как поливающий их дождь, взглянули на нее с неприкрытым желанием. Он смотрел на ее роскошную вздымающуюся грудь. Эмерелд задыхалась от страсти, от жгучей жажды ощутить его внутри себя. Всего лишь мгновение назад она извивалась от его прикосновений. Какого черта эта женщина предлагает прогуляться в саду?
 С нежным и очаровательным терпением, которого он на самом деле не испытывал, Шон отозвался:
 — Когда ты так мило просишь, разве я могу тебе в чем-то отказать? Я с огромным удовольствием отведу тебя в сад.
 Он повел ее через луг, по широким газонам Грейстоунса в великолепный сад. Намокшие розы слегка опустили головки. Но стоит выглянуть солнцу, как они поднимут свои венчики и бесстыдно выставят напоказ свою красоту.
 Эмерелд шагнула под раскидистые ветви молодого бука, укрывшего ее от дождя.
 — Не двигайся, — приказал Шон.
 В обрамлении листьев она казалась очаровательным духом воды. Он дотянулся до ветки и резко встряхнул ее. На молодую женщину обрушились мириады капель, и ее смех зазвучал как серебряный колокольчик. Когда они проходили мимо роскошных клумб, запах оказался настолько сильным, что опьянил их.
 Шон нагнулся, сорвал цветок наперстянки и поднес крошечную чашечку к губам Эмерелд, чтобы она смогла выпить из нее. Захваченная шаловливой игрой, Эмерелд устремилась к пруду и наклонилась, чтобы сорвать водяную лилию. Ее лепестки, изогнутые, как бокал, переполнял дождь. С игривым смехом она вылила воду на Шона.
 Не медля ни секунды, он нагнулся следом за ней и с громким победным криком высоко ее поднял. Прижавшись губами к ее уху, он прошептал:
 — А теперь начинается самая интересная часть. Мы будем насухо вытирать друг друга.
 О'Тул донес ее через парадный вход до самой лестницы. Не отрывая губ от ее уха, он хрипло прошептал:
 — А теперь обними меня своими влажными ногами.
 Эмерелд послушалась, ее мокрые руки обвивали его шею, а ноги сомкнулись вокруг бедер. Не разрывая тесных объятий, Шон поднялся по лестнице и задержался у двери в свою спальню, чтобы открыть ее.
 Эмерелд подняла голову, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза.
 — Разве я не должна сейчас двинуть тебя в живот, плюнуть в глаза и оставить за дверью на добрых два часа?
 Но юмор оставил его. Он приблизил к ней лицо, не отрывая глаз.
 — Нет! Ты подаришь мне все, что я захочу. — О'Тул шумно захлопнул за ними дверь босой ногой и усадил ее посреди комнаты на ковер. — Не двигайся!
 Он раздвинул шторы на высоких окнах. Небо очистилось, и позднее солнце хлынуло в комнату. Шон принес стопку полотенец и бросил на пол. Он старательно вытер волосы Эмерелд, и они упали ей на плечи тысячами мелких колечек.
 Эмерелд гипнотизировали его продуманные движения. Он не спешил, и казалось, что Шон следует определенному плану, придуманному для их наслаждения. Он неторопливо снимало нее одежду: расстегнул верх ее муслинового платья, абсолютно мокрого и прилипшего к телу, медленно стянул его с груди. За платьем последовала ставшая прозрачной сорочка. Шон спустил одежду до талии и голодными глазами смотрел на ее груди.
 Ничем не стесненные, они бесстыдно рванулись вперед, влажные и блестящие от дождя. Под взглядом Эмерелд он снял одну кожаную перчатку, и она решила, что Шон потянулся за полотенцем, но обе его руки забрались к ней под юбку и медленно двинулись по ее мокрым ногам и бедрам. Коснувшись обнаженных ягодиц, он ближе прижал ее к себе и опустил голову, чтобы языком собрать влагу с ее грудей.
 Рот Шона приблизился к соскам, а руки пробрались к ее лобку. В то самое мгновение, когда он жадно припал к ее груди, большие пальцы рук раскрыли влажные створки у нее между ног. Он почувствовал, как задрожало ее тело от его прикосновений. О'Тул слегка дохнул па твердые шарики сосков и увидел, как они напряглись еще сильнее.
 — Женщину возбуждает, когда мужчина запускает руки ей под платье. Ей кажется, что он совершает нечто непристойное, и это заставляет ее почувствовать себя развратной.
 Эмерелд задохнулась, когда он провел пальцем между нежными лепестками ее лона. Шон совершенно прав. Он непристоен, а она развратна. Ей уже хотелось закричать от возбуждения, но знание, полученное от праматери Евы, подсказало, что все еще только начинается.
 Очень нежно Шон ласкал ее языком, пробуя на вкус, скользя от горла к пупку. Потом его рот опять завладел ее грудями. А в это время два его больших пальца, один в перчатке, другой нет, по очереди описывали круги вокруг розового бутона, притаившегося среди влажных черных кудрей внизу ее живота.
 Эмерелд тихо стонала, пока Шон играл ее телом и пробуждал в нем ощущения, о которых она не смела и мечтать.
 Подчинив свое тело его губам и рукам, женщина выражала свое наслаждение с таким изумлением, что Шону стало ясно: никогда раньше она не испытывала удовольствия. Дикая дрожь пробежала по его телу. Ее мужу досталась ее девственность, но он так и не стал ее любовником.
 — Пора тебе посмотреть, что я с тобой делаю, — настойчиво прошептал он. — И я должен видеть, что ты наслаждаешься. — Шон спустил муслиновое платье до пола, оно скользнуло по бедрам и упало к ее ногам, потом помог ей аккуратно переступить через мокрую одежду. Когда Эмерелд предстала перед ним в своей великолепной наготе, потемневшие глаза Шона уже овладели ею.
 Этот мужчина заставил ее почувствовать себя невыразимо прекрасной. Взяв полотенце, Шон скатал его в плотный жгут и пропустил между ее ног. Он двигал его вперед-назад, медленно, чувственно, и видел, как загорелись ее глаза, пока он посвящал ее в тонкости любовной игры, заметил, как дрогнуло ее горло от готового вырваться крика, когда ей стало невмоготу выносить эту ласку. Тогда он обнял ее. Можно было приступать к поцелуям.
 Его рот прижался к ее губам в ту самую секунду, когда с них сорвался вскрик. Он поцеловал ее, и она застонала. Шон твердо знал, что ее женское естество никогда не достигало вершин наслаждения. Он хотел научить ее тело отзываться на ласку, чтобы его прикосновения довели Эмерелд до исступления.
 Шон опустился на колени, уложив ее поперек своих крепких бедер. Его палец проник в ее лоно и замер там. Ее веки отяжелели от возбуждения, а его губы не отрывались от ее уст. Одними поцелуями он хотел подарить Эмерелд высшее наслаждение, почувствовать, как напрягутся, сожмутся и запульсируют ее горячие недра, охватывая и отпуская его палец.
 Бедра Эмерелд бесстыдно раздвинулись, приглашая его ворваться, погрузиться, скользнуть внутрь и вынырнуть, но его палец оставался неподвижным. А тем временем его язык заставлял ее тело сгорать от желания. Наконец Шон был вознагражден, ощутив неровно бьющуюся точку в самой глубине. Ее лоно напрягалось от возбуждения. Рот приоткрылся, чтобы не упустить ни одного движения его дерзкого языка.
 Восхитительная пульсация, сначала чуть заметная, постепенно становилась все более сильной в такт биению ее сердца. Шон захватил ее рот, терзая его своим языком, пока не ощутил, что она сдалась.
 Спазмы Эмерелд стиснули его палец. Ее оргазм был ошеломляюще сильным. Он поглотил губами ее крик. Эмерелд казалось, что она теряет сознание от наслаждения.
 Шон был так доволен ее щедрым ответом, что ему захотелось вознаградить ее. Он освободил палец и всей ладонью прикрыл ее влажные створки. Потом начал ласкать их, сжимать и чуть надавливать, пока ее чувственные содрогания не успокоились.
 Неожиданно в воздухе раздался сухой щелчок. Эмерелд вздрогнула и открыла глаза.
 — Что это было? — воскликнула она.
 — Выстрел из ружья. — Шон уже вскочил на ноги и направлялся к двери. — Это мой отец.
 — Твой отец? — недоверчиво переспросила Эмерелд. Шон вышел из комнаты, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
 Эмерелд села, пораженная открытием. Она не видела следов пребывания Шеймуса О'Тула в Грейстоунсе и считала, что отец Шона мертв, как и вся его семья. Ее пальцы пытались распутать влажные платье и рубашку. Она накинула на себя мокрую одежду и пошла следом за Шоном.
 Эмерелд выбежала па улицу, и голоса мужчин привели ее к морю. Группа людей собралась на мостках, ведущих к гавани. Она остановилась, не решаясь идти дальше, пока вдруг не узнала фигуру своего брата Джонни. Страх сдавил ей горло, когда мужчины помогли ему подняться, и Эмерелд поняла, что стреляли именно в него.




 Глава 18


 Эмерелд подхватила край своей вымокшей под дождем юбки и с голыми ногами отважно пустилась бежать, преодолевая расстояние, отделявшее ее от брата.
 — Джонни, Джонни, с тобой все в порядке?
 Хотя он смертельно побледнел и выглядел потрясенным, его голос прозвучал достаточно спокойно:
 — Я отлично себя чувствую, Эмерелд.
 Она обняла брата, всхлипывая от облегчения.
 Английская команда, приплывшая с Джоном на «Ласточке», разглядывала ирландских матросов, которыми командовали Фитцжеральды. И те и другие отличались взрывными характерами, того и гляди могла начаться потасовка.
 Шон коротко отдал приказ:
 — Никаких драк. Отправляйтесь на свои корабли.
 Англичане, с опаской поглядывая на привратную башню, подчинились командному голосу.
 — Кто-то пытался убить тебя! — Эмерелд трясла брата, ошеломленная случившимся.
 — Эм, если бы Шеймус О'Тул захотел меня пристрелить, я бы уже был трупом.
 Шон заулыбался и хлопнул Джона по спине:
 — Ты правильно догадался. Пойдем-ка нальем тебе стаканчик.
 Мужчины пошли прочь, словно близкие друзья, оставив Эмерелд стоять с открытым ртом. Она исчезла из дома больше недели назад, но брат ничуть не удивился, увидев ее в Грейстоунсе. Они с Шоном выглядели сообщниками. Может быть, ее брат часто приезжал сюда? Если так, то почему кому-то понадобилось стрелять в него? «Чертовы мужики! Если они думают, что могут вот так оставить меня — босую и ничего не знающую, то они ошибаются!»
 Ирландская половина Эмерелд восстала. Она больше никогда не станет подавлять свой гнев. Ей требовалось на ком-нибудь сорвать его. Молодая женщина направилась к привратной башне в поисках жертвы. Она небрежно постучала и сразу же вошла. Ее встретил Пэдди Берк, собравшийся уходить.
 — Кто это устроил стрельбу? — требовательно спросила Эмерелд.
 — Один выстрел, — поправил ее управляющий. Ее глаза вспыхнули от гнева.
 — Кто? — повторила она свой вопрос, уперев руки в бока.
 Пэдди Берк поднял большой палец и указал на башню:
 — Хозяин.
 Эмерелд посмотрела вслед быстро вышедшему Берку и направилась к каменной лестнице.
 Шеймус О'Тул сидел у окна, вцепившись в подзорную трубу. Рядом с ним, у каменной стены, стояли четыре ружья.
 — Вы чуть не убили моего брата! — с яростью выкрикнула она, не заботясь о последствиях.
 Шеймус довольно хмыкнул:
 — Я не пытался пристрелить его, а то он был бы уже покойником. Я просто хотел попугать парня, чтобы из него дерьмо посыпалось.
 — Что ж, вам это не удалось! Это меня вы напугали! Почему вы в него стреляли?
 — Он Монтегью, — пояснил отец Шона.
 — Я тоже.
 — Никогда не хвались этим, девочка. — Его блестящие голубые глаза разглядывали ее с головы до пяток. — Судя по виду, ты из Фитцжеральдов. Вот этим можешь хвастаться. Подойди-ка к окну и дай мне тебя рассмотреть.
 Эмерелд шагнула вперед, не потому, что ей этого хотелось, а чтобы старик не думал, что она его боится.
 — Ты определенно похожа на мою Кэтлин. Понятно, почему Шон влюбился в тебя. Ты бегала под дождем? Она тоже это любила. — В глазах Шеймуса появилось отстраненное выражение, и Эмерелд поняла, что он вернулся в прошлое. Она решила, что Шеймус немного не в себе. Вероятно, он не отвечает за свои действия. Зачем бы ему жить здесь, словно узнику, когда Грейстоунс такой огромный? Следует запереть от него оружие. Она поговорит об этом с Шоном сегодня вечером. — Беги сними мокрую одежду, красавица, а то опоздаешь к обеду.
 Эмерелд показалось, что Шеймус говорит со своей женой.
 — Да, хорошо… Я иду переодеваться.
 — Иди.
 Зеркала в ее комнате сказали ей, что она выглядит как цыганка в лохмотьях. Эмерелд выбрала шелковое платье цвета лаванды, чтобы придать себе уверенности и смелости. У нее множество вопросов, которые она собирается задать. Эмерелд закружилась по комнате, и тут открылась смежная дверь.
 — Любовь моя, мне жаль, что нас так грубо прервали, но я и подумать не мог, что твой братец свалится на нас сегодня.
 Эмерелд заставила себя не покраснеть.
 — Где Джонни? — требовательно спросила она.
 — А что? Разумеется, в комнате для гостей, третья дверь по коридору после твоей. Должны ли мы пригласить его пообедать с нами?
 Эмерелд закусила губу. Ей хотелось поговорить с Джонни наедине. Но Шон уже предложил ей руку, и, начни она отбиваться, это выглядело бы по-детски. Когда они спустились в холл, Джонни уже ждал их, и они все вместе направились в столовую.
 Шон отодвинул Эмерелд стул:
 — Сядешь между нами, любовь моя?
 Джонни улыбнулся сестре:
 — Я никогда не видел тебя такой ослепительной, Эм.
 И мужчины завели разговор, совершенно не обращая на нее внимания. Они говорили о торговых судах, грузах и маршрутах кораблей. Рассуждали об Адмиралтействе, политике, палате общин, палате лордов. Беседовали о премьер-министре Питте, герцогах Ныокаслском и Бедфордском, короле Георге. Они использовали своего рода тайный язык, отлично понятный им, но не ей. Джон упоминал эту информацию, о которой ты меня просил, и это частное дело, а Шон ссылался на этот секретный бизнес и сообщал, что у него есть новые поручения.
 После основного блюда они начали болтать о пустяках, шутить, смеяться. Речь зашла о лошадях. Шон пообещал Джону отправиться с ним на Каре и поездить там, а брат попросил хозяина дома разрешить ему посетить Мэйнут и повидаться с некоей Нэн Фитцжеральд.
 Эмерелд удивленно слушала их. Как они смеют вести себя так, будто ее здесь нет? Она ожидала, что Джон объяснит цель своего приезда, а Шон расскажет все о своем отце и этом выстреле. Тут явный заговор!
 Она отшвырнула салфетку и так стукнула кулаком по столу, что серебряные приборы затанцевали джигу. Эмерелд вскочила:
 — Прекратите!
 Мужчины вежливо обернулись к ней. Она тряхнула кудрями и, отвернувшись от Шона, заговорила с Джоном:
 — Меня не было неделю. Как ты меня нашел?
 — Отец сказал мне, что ты в Грейстоунсе.
 — О Господи! Откуда он узнал?
 — Разумеется, я ему сообщил, — мягко вступил в разговор Шон. — Какое удовольствие от раны, нанесенной врагу, если ты не повернул в ней нож и не посыпал ее солью?
 — Они послали тебя за мной?
 Джонни повернулся к Шону:
 — На самом деле они послали меня узнать, сколько тебе нужно денег, чтобы ты вернул ее.
 Шон засмеялся:
 — Скажи им, что владение — это девять десятых права на собственность. Это касается и корабля, и твоей сестры. Я их оставлю у себя.
 — Ты ничего не имеешь против того, чтобы усложнить мне жизнь, верно? — съязвил Джонни.
 — Ни в коем случае. Противостояние отлично закаляет характер.
 — Что ж, я полагаю, что «Монтегью Лайн» придется обходиться без одного корабля. — Джон философски пожал плечами.
 — На самом-то деле они недосчитаются трех судов на этой неделе. Корабли, перевозившие рабов, испарились.
 — Спасибо тебе, Господи, за это! — пылко воскликнул Джонни.
 — Уверяю тебя, что Он не имеет к этому никакого отношения, — весело отозвался Шон.
 — Черт бы побрал вас обоих, вы опять начинаете! — взорвалась Эмерелд.
 Ее поведение шокировало брата.
 — Где ты набралась таких плохих манер?
 — Все в порядке, это я ее научил. Мне нравятся женщины дикие и своенравные, чтобы я мог укрощать их.
 Эмерелд схватила свой стакан с водой и выплеснула его содержимое в смеющееся лицо Шона О'Тула.
 — Мне кажется, что у вас в семье все ненормальные! — Вынеся свой вердикт, она царственно выплыла из столовой.
 Эмерелд прошла через комнату, рывком задвинула занавески на потемневших окнах и ткнула кулаком подушки на постели, пытаясь дать выход своему раздражению. Она знала, что Шон прирожденный повелитель, и хотя не все поняла из их разговора с Джонни, но догадалась, что О'Тул чем-то удерживает ее брата и использует его, как пешку в шахматной партии.
 Эмерелд понимала, что из Шона ей мало что удастся вытянуть, так что не стоит тратить время в этом направлении. Если она хочет узнать, что происходит, ей придется заняться Джонни. Когда Эмерелд услышала негромкий стук в дверь, то понадеялась, что это ее брат, но это оказалась миссис Мак-Брайд.
 — Я принесла ночные рубашки и халат, заказанные для вас господином графом, мэм.
 — Ах да, спасибо, миссис Мак-Брайд. — Эмерелд была потрясена. Она ничего не знала об этих интимных вещах, которые приказал сшить для нее Шон.
 — Честно говоря, идея добавить еще и халат принадлежала мне. Вы замерзнете до смерти в том, что он приказал мне сшить, — негромко пояснила портниха. — Мужчины любят шелковые вещи. Когда дело доходит до постели, практические соображения вылетают у них из головы.
 Щеки Эмерелд покрылись румянцем.
 — Это было очень предусмотрительно с вашей стороны.
 — Мы с Молли завтра возвращаемся в Дублин, так как большая часть вашего гардероба готова. Когда остальные наряды, заказанные графом, будут закончены, мы немедленно пришлем их в Грейстоунс.
 Эмерелд и представления не имела, что Шон заказал еще какие-то платья. Он любил секреты, и ему нравилось удивлять ее.
 — Хочу поблагодарить вас, миссис Мак-Брайд. Вы так отлично поработали. Я никогда раньше не носила платьев, которые так бы мне шли.
 — Уверяю вас, шить наряды для такой красавицы, как вы, это одно удовольствие. Надеюсь, что вы и в будущем будете пользоваться моими услугами. До свидания.
 Вошла Кейт Кеннеди, с деловым видом зажгла лампы и откинула одеяло на постели. Она то и дело посматривала на явно разгневанную Эмерелд.
 — Они все еще сидят за столом, Кейт?
 — Да что вы, нет. Мужчины отправились в привратную башню и готовят свой заговор. Судя по всему, просидят там полночи.
 Эмерелд не могла понять, почему ее брат проведет столько времени с человеком, стрелявшим в него.
 — Кейт, с Шеймусом О'Тулом… не все ладно?
 — Ага, он почти не может пользоваться ногами.
 — Нет, я имела в виду вот здесь. — Она постучала себя по виску.
 — Вы хотите сказать, что он спятил? Да нет. Мистер Берк у него вместо ног, но у старого хозяина по-прежнему очень острый ум. — Кейт решила, что понимает, в чем дело. Никаких сомнений, в столовой пронеслась буря, если Эмерелд критикует отца Шона. — Кстати, не ходите гулять сегодня вечером. У пристани стоят три корабля, а вы знаете, каковы матросы после пары бочонков.
 — Спасибо, Кейт. Я собираюсь принять ванну и лечь в постель.
 Оставшись одна, Эмерелд рассмотрела стопку ночных рубашек. Они были очень изысканными. Она выбрала белую шелковую сорочку с французской вышивкой, взяла легкий халат из овечьей шерсти и отнесла их в ванную комнату.
 Спустя час зеркала в ее спальне показали ей, какая она хорошенькая сегодня вечером. Эмерелд выглядела невестой в своей тоненькой ночной рубашке. «Возьми себя в руки и прекрати мечтать», — пригрозила она своему отражению. Эмерелд завернулась в халат и проскользнула в коридор. Она подождет Джонни в его комнате. Эмерелд свернулась клубочком в большом вольтеровском кресле, приготовившись, если потребуется, прождать всю ночь. Ее переполняла решимость узнать все, что было известно брату.
 — Эм, ради всего святого, что ты делаешь здесь в темноте?
 Джонни Монтегью поставил канделябр на камин и зажег лампы.
 Дожидаясь брата, Эмерелд сладко уснула, но сон тут же как рукой сняло.
 — Я в темноте как раз потому, что все мужчины любят именно так держать своих женщин! Ты должен сказать мне, что происходит.
 — А что тебе известно? — спросил Джонни, прощупывая почву.
 — Я ничего не знаю. Я подозреваю, что Шон использует тебя как пешку, заставляя действовать против отца.
 Джонни взял сестру за руки:
 — О, Эм, он думает, что использует меня, но с сотворения мира еще не существовало такой пешки-добровольца. Шон думает, что это он мстит, но мститель здесь я!
 — Что вы намереваетесь предпринять?
 — Мы собираемся разорить их. Не требуй от меня подробностей, тебе лучше не знать.
 — Я понимаю, почему мы с тобой ненавидим отца, но не знаю, что заставило О'Тулов возненавидеть Монтегью.
 — Шон тебе ничего не сказал? — недоверчиво спросил Джонни.
 — Он держит рот на замке. Когда граф Килдэрский его открывает, то либо смешит меня, либо ухаживает за мной.
 Джон отпустил ее пальцы и прошелся по богато обставленной спальне. Потом, сделав глубокий вдох, он опустился в кресло напротив.
 — Когда отец узнал, что Джозеф О'Тул — наследник титула и земель графа Килдэрского, он начал планировать, как бы организовать вашу помолвку. Потом он донес властям, что Эдвард Фитцжеральд — изменник, вооружающий повстанцев. Отец знал все, потому что именно он поставлял оружие. Уильям Монтегью решил избавиться от графа, чтобы в день свадьбы ты стала графиней.
 Когда англичане арестовали отца Кэтлин, Джозефа и Шона отослали из Ирландии в Лондон. К моменту их прибытия отец уже знал о том, что наша мать и Джозеф были любовниками. Он взбесился. Все его гнусные планы провалились, и отец решил отомстить.
 В тот самый вечер, когда братья приплыли в Лондон, он повел нас всех в бордель под названием «Диван-клуб». Как только мы вернулись обратно на корабль, началась драка. Все это задумал отец, чтобы избавиться от Джозефа О'Тула. Джек Реймонд помогал ему. Либо один из них, либо они оба нанесли Джозефу удары кинжалом. Отец приказал подвесить братьев за большие пальцы рук. К утру Джозеф был мертв, а Шон бредил в лихорадке. Его палец почернел. Я был там, когда им пришлось его отрезать.
 — Они отрезали ему большой палец? — переспросила Эмерелд, не веря своим ушам.
 — А как ты думаешь, какого дьявола он всегда носит перчатки? Но это оказалось еще не самое худшее. Как только Шон пришел в себя, отец обвинил его в убийстве брата и арестовал. Потом был скорый суд Адмиралтейства, отец — председатель, Джек Реймонд — главный свидетель. Мне стыдно говорить об этом, но меня парализовал страх перед отцом, и я не выступил в защиту Шона.
 Его приговорили к десяти годам в плавучей тюрьме. Это было равносильно смертному приговору. Люди не выживают в этом аду больше нескольких месяцев. Но Шон О'Тул выжил. Пять лет он прожил благодаря ненависти, а потом сбежал.
 Пока брат рассказывал, Эмерелд побледнела. Она закрыла глаза, пытаясь удержать слезы. В горле у нее стоял ком, мешая дышать.
 — С тобой все в порядке, Эм?
 Она не смогла ему ответить прямо.
 — Меня удивляет, что Шон смотрит на меня и говорит со мной, ведь я Монтегью. Как он может прикасаться к тебе? О'Тул, должно быть, очень сильно тебя любит, Эмерелд, раз пренебрег тем, что ты тоже Монтегью.
 Рука Эмерелд метнулась к горлу, пытаясь облегчить боль, грозившую задушить ее.
 — Он сбежал всего за пару дней до твоей свадьбы. Слишком поздно, чтобы помешать ей. Поэтому он просто пришел и забрал тебя. Законы не слишком много значат для Шона О'Тула, особенно английские законы.
 — Почему ты никогда… — Ее голос оборвался, горло сдавила судорога.
 — Почему я никогда не говорил тебе? Потому что я знал, что ты любишь его. Я не слепой и не глухой. Ты как-то назвала его своим ирландским принцем. Я не мог разбить тебе сердце, Эм. После того как мама уехала, твоя жизнь превратилась в несчастье, я не мог прибавлять тебе страданий.
 Эмерелд хотела спросить, почему он позволил ей выйти замуж за Джека Реймонда, но было бы несправедливо обвинять Джонни. Она сама приняла решение. Господи, какое же отвращение она испытывала к своему мужу! Теперь ей стало ясно, что он женился на ней, чтобы стать Монтегью. Это имя синоним дьявола. Это ругательство. Она к этому не имеет отношения. Отныне и навсегда она Фитцжеральд.
 Джонни плеснул в стаканчик ирландского виски из графина и принес ей. Эмерелд покачала головой. Она знала, что не может говорить, не то что глотать. Молча ласковым жестом она поднесла руку к щеке брата, потом запахнула поплотнее халат и вернулась к себе.
 Эмерелд спокойно подошла к двери в комнату Шона и прислонилась к ней. Боль в горле захватила и ее сердце. Она видела, что из-под двери пробивается свет. Эмерелд так нуждалась в Шоне в эту минуту, как никогда в жизни, но она хотела отдавать, а не брать. Ей хотелось окружить его своей любовью, чтобы никто и никогда не смог больше причинить ему боль.
 Она взглянула в зеркало и поняла, что должна привести себя в порядок. Подошла к умывальнику, налила воды из кувшина и сполоснула глаза. Потом присела на край кровати и постаралась выровнять дыхание. Если воздух не попадет ей в легкие, она задохнется. Наконец ей удалось сделать несколько прерывистых вдохов, но Эмерелд знала, что не может просто лечь спать.
 Желание быть с Шоном переполняло ее. Он ее любовь и ее жизнь. Она должна сказать ему, доказать, что он для нее значит. Эмерелд взяла лампу и повернула ручку двери, ведущей в его комнату. Дверь тихо открылась, Эмерелд шагнула в комнату и трепеща двинулась к кровати.
 Увидев приближающийся свет, Шон привстал на локте:
 — Эмерелд?
 Ей от всего сердца хотелось произнести его имя, но голос опять отказал ей. Она подошла к кровати, и Шон увидел, что ее руки, держащие лампу, дрожат, а глаза ослепли от слез. Он сел и взял у нее лампу.
 — Что такое? Что случилось? — настойчиво спрашивал граф.
 Ее ноги ослабели, и она упала на постель.
 Шон быстро спрятал левую руку под одеяло и потянулся к ней правой. Его защитный жест доконал ее. Сдерживающая плотина рухнула, и Эмерелд зарыдала.
 Пальцы Шона коснулись ее волос, он прижал ее голову к своей груди.
 — Ну тихо, тихо. — Его губы нежно прикоснулись к ее лбу. — Что бы ни случилось, я это исправлю, — промурлыкал он. Но от его слов стало только хуже. Шон еще покачал ее немного, потом его губы прикоснулись к ее уху. — Расскажи мне все, любовь моя.
 Эмерелд подняла голову и тяжело глотнула.
 — Джонни рассказал мне, что они с тобой сделали.




 Глава 19


 Глаза Шона потемнели и сверкнули от гнева.
 — Черт бы его побрал, Джон не должен был ничего говорить тебе! — прогремел он.
 — Шон, я так люблю тебя, что не могу вынести этого… Не могу вынести. — Эмерелд раскачивалась взад-вперед, горюя совершенно по-ирландски.
 Шон заскрипел зубами от раздражения:
 — А когда ты плачешь, я не могу этого вынести!
 Он приподнял ее подбородок и заглянул в лицо. Она выглядела неправдоподобно юной. В белоснежной шелковой ночной рубашке Эмерелд казалась невинной, чистой и незапятнанной. Но она не останется такой, если он встанет на путь мести.
 — Не проливай обо мне слез, Эмерелд, я этого не стою.
 Она улыбнулась дрожащими губами:
 — У тебя есть темная сторона. Позволь мне любить тебя. — Ей так хотелось очистить его от той жестокости, что ему пришлось пережить.
 — Это не просто темная сторона, Эмерелд. Она черна, ее не спасти. Уходи от меня, пока еще не слишком поздно.
 Вместо ответа она протянула руку под одеяло и дотронулась до его пальцев.
 — Нет! — Шон отпрянул, будто его прижгли раскаленным железом.
 — Шон, я люблю тебя. Я люблю тебя всего. Твоя рука — часть тебя, пожалуйста, не прячь ее от меня.
 — Ладно, черт тебя дери, смотри на этого уродца! — Он выдернул руку из-под простынь, и показался покрытый рубцами обрубок большого пальца. Его темные глаза пристально вглядывались в ее лицо, пытаясь увидеть реакцию. Ему казалось, что молодая женщина скрывает свое отвращение. Но все изменится, если он прикоснется к ней. Ему бы не хотелось увидеть, как она шарахнется от него.
 Его глаза расширились, когда Эмерелд потянулась и взяла его руку в свою. Она поднесла ее к щеке ласковым движением, а потом осыпала обрубок десятком легких поцелуев. Ее глаза наполнились слезами, и влага оросила его изуродованный палец.
 Шон простонал, словно принимая решение вопреки своим благим намерениям.
 — Иди сюда. Иди ко мне. — Он откинул одеяло, и Эмерелд легла рядом с ним. Он нежно обнял ее и прижал дрожащее мягкое тело к своему крепкому и нагому. Нежно баюкая ее в своих сильных руках, Шон поглаживал ее волосы и спину, а она ласково обнимала его.
 «Почему ты не бежишь от меня, Эмерелд?
 Почему ты так легко отдаешься мне?»
 Шон качал ее до тех пор, пока Эмерелд не выплакалась. Потом ее всхлипывания утихли, но щека все так же прижималась к его груди, сила и тепло ее принца окутывали тело. Эмерелд никогда еще не чувствовала себя такой защищенной, вне опасности. Они лежали рядом в одной постели, и ей казалось, что их укрывает один теплый кокон. Она хотела бы провести так всю оставшуюся жизнь.
 Эмерелд подняла голову, чтобы смотреть ему в лицо. Она не могла устоять перед его смуглой красотой. Протянув руку, Эмерелд пальцем провела по темной брови, по выступающей острой скуле и по колючей отрастающей щетине на квадратной нижней челюсти. Это доставило ей такое удовольствие, что вдруг захотелось изучить его всего.
 Тело Шона все еще оставалось для нее неизведанным, и ее охватило желание на ощупь познакомиться с каждым крепким, скульптурно вылепленным мускулом. Ей хотелось смотреть на него, вдыхать его запах, пробовать его на вкус. Она понимала, что уйдут годы, прежде чем ей удастся понять, что творится у него в голове или даже в сердце, потому что О'Тул не собирался ни перед кем раскрывать свое «я». Но сейчас он был готов поделиться с ней всеми тайнами своего тела. А для Эмерелд пока было достаточно и этого.
 Если она отдаст ему свою любовь без остатка, может быть, его душевные раны затянутся и Шон сможет настолько доверять ей, что раскроет свою сущность. Глаза ее ирландского принца казались бездонными, когда она заглянула в них, его руки медленно поднялись и взяли в ладони ее лицо, а губы, едва касаясь каждой черточки, двинулись от виска к подбородку. Он показывал путь.
 Эмерелд повторила ласку, придерживая пальцами его смуглое красивое лицо, отличая губами каждый выступ и каждую впадину. Она еще не закончила, а Шон уже перешел к шее и плечам, осыпая их поцелуями, покусывая шелковистую кожу, шепча слова любви. Она последовала за ним, пробежав губами по мощному стволу его шеи, потеревшись щекой о ключицы, поглаживая мыщцы широких плеч.
 Руки Шона спустились ниже по ее телу, увлекая за собой белый шелк. Прикосновение обнаженной кожи к его наготе оказалось таким возбуждающим, что Эмерелд хотелось закричать. Его ласки были полны нежности. Шон раскрыл ее пальцы и поцеловал ладонь, губами пробежался по голубым венам на запястье. Кончиком языка он провел по внутренней поверхности руки до локтя, и она почувствовала, как дрожь охватила все ее тело.
 Прикасаясь к ней так медленно и страстно, Шон будил ее чувства и обострял их. Эмерелд хотелось ответить Шону тем же. Она нагнулась над ним, завела его руки за голову и начал древнюю, как мир, любовную игру с его телом. Она шептала нежные слова, вдыхая терпкий мужской запах, поцелуями касаясь каждого дюйма его рук, а потом легла на него, чтобы дотянуться до пальцев.
 Ее груди коснулись его лица, наполняя ноздри ароматои женщины. Шон закрыл глаза, вдыхая его, наслаждаясь ее зарождающейся страстью. И тут Эмерелд взяла в рот обрубок его большого пальца и начала нежно посасывать, доказывая ему, что даже рубцы на его теле возбуждают ее.
 Шона вдруг охватила дикая волна похоти, ему захотелось гpyбo изнасиловать ее. Он чувствовал себя как дикий зверь, готовый схватить и сожрать свою жертву, но громадным усилием воли подавил животный порыв. Наступит время и для первобытной ярости. А сегодня Эмерелд должна насладиться каждым моментом.
 Чтобы утолить голод бунтующей плоти, Шон обхватил Эмерелд за талию и, подняв ее над собой, коснулся губами ее лобка, жадно захватывая ртом нежные лепестки ее лона. Эмерелд вскрикнула. Тогда его язык ворвался в жаркую глубину, ее словно пронзила молния!
 В самых бесстыдных своих снах Эмерелд и представить себе не могла, что мужчина будет проделывать с ней такое, но она так его любила, что вся раскрылась ему навстречу, как цветок раскрывает свою чашечку навстречу солнечным лучам. Она извивалась и выгибалась от острого наслаждения, а Шон чуть дотрагивался кончиком языка до крошечного розового бутона, а потом горячее влажное жало снова и снова пронзало ее. Когда наконец его язык ощутил ее влагу, его рот стал неутолимым, а ее крики донеслись до самых высоких башен Замка Лжи.
 Простыни и одеяла давно уже слетели с их тел, и теперь они пожирали друг друга глазами.
 — Если бы только я могла сделать это для тебя, — выдохнула Эмерелд.
 — Что? — хрипло спросил он.
 — Ласкать тебя языком, как это делал ты.
 — Маленькая глупышка, — прошептал Шон.
 — Что? — Она дотронулась до его напряженного члена, и Шон чуть не вылез из кожи. — О, какой он твердый и тяжелый, я и не думала, что он нежный, как шелк. Если я его поцелую, это доставит тебе удовольствие?
 — Может быть, небольшое, — слукавил он.
 Ее губы сначала неуверенно коснулись его, но реакция Шона была такой бурной, что Эмерелд сразу же поняла, сколько удовольствия он получает от ее действий, и стала смелее. С восторгом первооткрывателя она изучала форму и цвет, строение и вкус его члена и была потрясена, когда он вдруг ожил и стал расти и каменеть в ее руках.
 — Хватит, красавица, — выдохнул Шон, запуская пальцы ей в волосы и нежно отталкивая, чувствуя, что начинает терять контроль над собой. Ее охватила гордость, она теперь знала свою эротическую власть над ним, и Шон никогда еще не видел женщины столь же красивой в минуты страсти. О'Тул знал, что наступил тот самый момент, которого он ждал. Теперь он овладеет ею, страстной и гордой. И это восхитительно.
 Шон устремился вниз и широко раскрыл ее бедра. Ов прижался к ней головкой пениса и одним плавным движением вошел в нее. Она была такой горячей внутри, что обожгла его, он вскрикнул от страсти и зашептал ей о том, что станет проделывать с ней, как она будет стонать в его объятиях и какое это наслаждение — наконец-то обладать ею.
 Эмерелд изнемогала, ей казалось, что Шон заполнил целиком своей плотью. Ей хотелось полностью раствориться в его теле, и она обвила его ногами. Он подчинил ее ритму своих движений, и ее страсть нарастала. Ей нравились тяжесть его тела, сотрясающего ее мощными толчками, терпкий запах его кожи, неистовая сила желания, снедавшего его столько времени.
 Она почти обезумела от страсти, вскрикивала и покусывала его плечи. Ей казалось, что он возносит ее все выше и выше, на сверкающую вершину, стоящую над пропастью. Она цеплялась за самый край с остановившимся сердцем, а потом стремительно полетела вниз, в звенящую пустоту. Когда он взорвался внутри нее, Эмерелд вскрикнула от острого наслаждения, которое доставило ей его жадное тело.
 Молодая женщина крепко обнимала его, не отпуская. Она снова и снова гладила его тело от плеч до ягодиц, страстно целовала, щедро изливая свое обожание. Ее принц подарил ей восхитительную радость, она с восторгом делила с ним соединение их тел и знала, что никогда не сможет до конца насытиться этим счастьем.
 Вдруг кончики ее пальцев нащупали рубцы у него на спине, кона поняла, что это шрамы. Эмерелд охватила страшная ярость. Ей было плевать, что нарушена смуглая красота его тела, но когда она представила себе, каким беспомощным он был перед своими палачами и какая выдержка потребовалась ему, чтобы выжить, это почти разбило ей сердце. Ей хотелось убить отца, Джека Реймонда и всех тех, кто причинил Шону боль.
 По нарастающему жару ее тела Шон почувствовал ее злость. Он перекатился на спину, увлекая ее за собой. О'Тул знал прекрасный способ успокоить ее гнев и возродить страсть. Он запустил пальцы ей в волосы и привлек ее к своим губам. Он так нежно терзал ее рот, что она тут же потеряла способность ясно мыслить. От его языка у нее кружилась голова, а руки Шона были так настойчивы, что она полностью отдалась во власть своего повелителя.
 Перед рассветом Шон наконец утолил ее голод. Эмерелд охватила восхитительная усталость, ей трудно было даже поднять ресницы. Она собрала все свои силы и повернулась в его объятиях.
 — Я должна вернуться в свою комнату, пока слуги не увидели меня здесь.
 Его руки превратились в стальное кольцо.
 — Не будет никаких метаний между комнатами. Я стану укладывать тебя в постель каждый вечер и будить поцелуем каждое утро. Вот так. — Его губы скользнули по ее бровям, юснулись висков, а потом нежно поцеловали каждое веко.
 Когда он припал к ее губам, она уже была готова с радостью принять его.
 Она ослабла от пресыщения, теплая, гибкая и щедрая, готовая давать ему все, что он захочет, в любое время. Шон знал, что такой он и хотел ее видеть. И он постарается удержать ее в этом состоянии. О'Тул выскользнул из постели и прикрыл ее простынями.
 — Сегодня утром мы собирались проехаться верхом по этому графству и по соседнему.
 Когда Эмерелд застонала, Шон рассмеялся.
 — Только не ты, красавица. Я скажу Джонни, что ты скакала всю ночь. — Он хитро посмотрел на нее.
 — Шон!
 — Гм, этот прелестный румянец покрывает и твои великолепные грудки? — Он сорвал простыню и запечатлел поцелуй на каждой из них, потом по-хозяйски прикрыл их ладонями. — Я хотел тебя с того времени, когда тебе было шестнадцать… Тебя стоило дожидаться, красавица. Отдохни сегодня, чтобы мы заставили ночь взорваться.
 При его словах Эмерелд ощутила, как гусиная кожа покрыла каждый дюйм ее обнаженного тела, а в глубине его зажегся огонь. Как ей дождаться ночи?
 Для долгой поездки Шон выбрал в конюшнях Грейстоунса двух отличных чистокровок. Торф был потрясающе упругим и тут же выпрямлялся, когда копыта их лошадей придавливали его. Шон О'Тул понимал, что Джонни Монтегью в своей стихии, по восторженному выражению его лица и по бесконечной череде вопросов, которые он задавал об ирландских чистокровных лошадях. Он жадно слушал рассказ Шона о том, что богатые луга Мита питают лучших коней, а графство Килдэр славится своими скачками по всей Ирландии.
 День они провели в Мэйнуте, где Шон договорился о перевозке книг из библиотеки деда в его собственную. Шон попросил Нэн Фитцжеральд развлечь гостя, пока он сам занимается делами. На мгновение Джонни почувствовал робость. За те пять лет, что он не видел девушку, она превратилась из хорошенькой девочки в красивую женщину. Но ее сущность не изменилась. Она по-прежнему оставалась нежнейшей из всех женщин, виденных им.
 Нэн легко вернула ему уверенность в себе, хотя ее собственное сердце отплясывало джигу при виде молодого английского аристократа. Чтобы развлечь гостя и уберечь его от притязаний других обитательниц Мэйнута, она повела его к башням замка.
 — Я польщен, что ты помнишь меня.
 — О Джонни, я не могла тебя забыть. Я так часто думаю о тебе.
 — Ты еще не замужем и не помолвлена? — с надеждой спросил он.
 Нэн быстро качнула головой, рассчитывая, что новость подстегнет его, но Джонни покраснел от собственной наглости и замолчал. Юная Фитцжеральд решила, что не может ждать еще пять лет, чтобы их отношения продвинулись. Подобно множеству женщин до нее, она собралась с духом и решилась:
 — Джонни, ты веришь в любовь с первого взгляда?
 — Да, — серьезно ответил он. — Именно это случилось с моей сестрой Эмерелд и Шоном.
 — Это правда, что он украл ее и соблазнил? — задохнувшись, поинтересовалась Нэн, моментально забыв о собственных целях.
 — Да, я знаю, как неприлично это звучит, но моя сестра так влюблена в него, что просто сияет.
 — Как романтично… Теперь, когда я снова тебя увидела, я понимаю, что тоже влюблена, — выпалила Нэн. Она качнулась в его сторону, и Джонни инстинктивно подхватил ее. Взяв девушку за руки, он привлек ее к себе и робко коснулся губами ее губ. Они поцеловались, отпрянули друг от друга, потом поцеловались еще раз, лишившись дара речи от силы охвативших их чувств.
 Когда Шон кашлянул у них за спиной, парочка виновато отпрянула друг от друга. Сделав вид, что не заметил их вновь обретенной близости, Шон попросил Нэн доставить им удовольствие и сопровождать их весь день. Они показали Джонни обширные конюшни Мэйнута и пастбища, а также многочисленные фермы по разведению чистокровок. Шон видел, как отчаянное желание Джонни растет с каждой минутой.
 Наконец парень тяжело вздохнул и сказал:
 — Как бы я хотел родиться здесь.
 И Шон понял, что добился своего. Великолепные лошади и притягательная Нэн были изысканной пыткой.
 На обратном пути в Грейстоунс, пока Джонни размышлял о том, что оставил за спиной, Шон добавил ему мучений, напомнив о предстоящем:
 — Я отвезу тебя и твою команду в Лондон на борту «Месяца». Я знаю, что ты торопишься вернуться домой. Завтра тебя устроит?
 — Ты жестокий мерзавец, — обвинил его Джонни.
 — Безжалостный, — согласился Шон. Его серебристые глаза насмешливо блеснули.
 Джонни решил, что это чертовски здорово, что Шеймус О'Тул выстрелил в него. Английская команда уверена, что я находился на волоске от смерти. Фитцжеральды забрали с «Ласточки» все вооружение и патроны, создавая у англичан впечатление, что те в плену. Джонни не стал разуверять матросов, что их перережут на койках, стоит только Шону О Тулу глазом моргнуть. Во-первых, это было правдой, а во-вторых, отвечало его собственным целям. Ведь его спутников станет расспрашивать Уильям Монтегью.
 — В ближайшее время, когда «Монтегью Лайн» ощутит нехватку судов, ты должен посоветовать отцу купить новые. Разумеется, я дам денег. Ты предвидишь какие-нибудь проблемы с осуществлением этого плана?
 — Я горе-моряк, но на суше я силен в судоходном бизнесе. Скучная бумажная работа — это исключительно моя вотчина. Отец полностью на меня полагается. — Джонни чуть помедлил и выдал самую важную информацию: — Когда дело доходит до страхования грузов, я использую свое преимущество. Каждый раз по меньшей мере два из десяти кораблей не застрахованы. Это экономит много денег и очень распространено в торговом флоте.
 Шон посмотрел на парня с иронией:
 — Я недавно стал членом компании «Ллойд» в Лондоне. И могу сказать тебе, какие из судов Монтегью застрахованы, а какие нет.
 — Ты когда-нибудь полагаешься на удачу?
 — Очень редко, Джонни. Я пять долгих лет вынашивал свои планы, а поскольку Фортуна подарила мне состояние, когда я унаследовал графство, у меня появилась возможность привести эти замыслы в исполнение.
 Джонни Монтегью знал, что удивляться ему не следует. И почему это англичане всегда недооценивают ирландцев? Его мысли обратились к Эмерелд. Он надеялся, что она не совершает ошибки. Для ее же блага, он надеялся, что она под стать Шону О'Тулу.
 Эмерелд все время напевала и не могла остановиться. Мир ей казался другим этим утром. Все и вся стали намного красивее. Роскошь ее комнаты цвета примулы ослепляла, солнце, заглянувшее в окна, превратило все в золото. Когда Кейт поменяла простыни, они выглядели ослепительно белыми и хрустящими, завтрак показался ей амброзией, и даже вода в ванной ласкала кожу нежнее, чем обычно.
 Она наполнила дом цветами. Их аромат и краски очаровали ее. Сердце Эмерелд переполняла радость, и ей хотелось разделить ее с кем-нибудь. После полудня она решила навестить отца Шона в привратной башне. От ее оскорбленных чувств не осталось и следа, Эмерелд испытывала только сострадание.
 С охапкой желтых и голубых люпинов она постучала в дверь привратницкой, к безмерному удивлению мистера Берна. Молодая женщина жизнерадостно объявила:
 — Это Эмерелд Фитцжеральд. Я пришла с визитом.
 Пэдди Берк понял по блеску глаз Шеймуса, что тот рад женскому обществу.
 Болтая, Эмерелд навела порядок в комнате, потом уселась на высокий табурет рядом с Шеймусом и приняла его предложение выпить глоточек французского коньяка. Ее сердце разрывалось от жалости к нему. Из-за Монтегью его семья распалась. Его любимая жена Кэтлин наверняка умерла от разбитого сердца, когда узнала, что оба ее сына для нее потеряны.
 Эмерелд умело вела разговор, так что Шеймус смог вспомнить о счастливых временах. Он был любителем поговорить, особенно если его внимательно слушала красивая женщина.
 Когда Эмерелд собралась уходить, обоим мужчинам стало жаль ее отпускать.
 — Приходи еще, ты приносишь сюда солнце, — попросил Шеймус.
 — Обязательно, — весело пообещала она.
 Эмерелд решила одеться к обеду. Разумеется, не ради обеда, а ради Шона Фитцжеральда О'Тула. Она выбрала шелк цвета павлиньего пера и приколола к волосам розовые бутоны.
 Из высоких окон своей спальни она разглядела всадников, когда тем оставалась еще миля пути. Эмерелд представила себе, что Шон вглядывается в Грейстоунс, высматривая ее. Она подхватила платье и бросилась ему навстречу.
 Как только Шон увидел ее, он молнией слетел с лошади. Ему так же, как и ей, безумно хотелось встречи. Он раскрыл ей свои объятия, чтобы она могла броситься в них. О'Тул подхватил ее и закружил. Легко куснув ее за мочку уха, он тихо произнес:
 — Неужели это элегантное платье для меня?
 Эмерелд подняла к нему лицо и прошептала:
 — А разве передо мной не утонченный граф Килдэрский?
 — Это я, мадам. — Его быстрый страстный поцелуй заставил ее задохнуться. — Ты источаешь благоухание роз и надежды. Я не должен даже прикасаться к тебе, пока не смою с себя запах конюшни.
 Она вдохнула его крепкий мужской аромат и одобрительно округлила глаза:
 — Запах лошади, смешанный с ароматом кожи, действует на меня возбуждающе.
 — Если бы я поверил, что это правда, я бы забыл и про ванну, и про обед и сразу же отнес тебя в постель.
 Джонни вышел из конюшни и тут же отпрянул назад, давая им возможность побыть наедине.
 Эмерелд сделала вид, что только что заметила его:
 — Ах, дорогой, я и забыла, что у нас гость. Я полагаю, нам придется все-таки потерпеть за обедом. Не важно, я приказала Мэри Мелоун приготовить кое-что из твоих любимых блюд.
 В этот вечер в столовой Джонни почувствовал себя третьим лишним. Хотя Шон и Эмерелд вежливо вели общий разговор, но смотрели они только друг на друга. Когда подали десерт, Джон заметил, что эти двое держатся за руки под столом. «Если сестра может укротить дикого зверя, что таится внутри Шона О'Тула, может быть, она ему и пара», — подумал он. Наконец Джон не смог больше выносить желание, которое светилось в их глазах, и пожелал им спокойной ночи.
 Шон поставил Эмерелд на густой ворс ковра, закрыл дверь и скинул свои кожаные перчатки.
 — Не останавливайся. Дай-ка мне посмотреть и на другие твои секреты, — предложила Эмерелд, а ее пальцы начали расстегивать пуговицы на корсаже ее шелкового платья цвета павлиньего пера.
 — Не раздевайся. Не лишай меня удовольствия снять с тебя одежду.
 Она опустила руки и жадно разглядывала Шона, пока тот быстро сбрасывал с себя костюм.
 — Ты всегда получаешь то, чего хочешь? — поддразнила его Эмерелд.
 — Благодаря капельке ирландского очарования и чуточке дружеского убеждения. — Все тело Шона казалось сплошным переплетением мускулов. Его смуглая кожа была туго натянута на худощавую плоть. На груди чернели вьющиеся волосы, спускаясь тонким ручейком по плоскому животу и растекаясь густой порослью, охватывающей чресла. Природа щедро одарила его мужской статью — мощный член и под ним два хранилища силы и зрелости.
 Когда Шон направился к ней, Эмерелд увидела, что его напряженная плоть изгибается, словно турецкий ятаган. Она стояла совершенно неподвижно, пока его руки поднимались вверх под ее юбкой. Его пальцы ласкали ее, пока она не стала влажной и горячей. Шон расставил ноги и, подняв ее, посадил на свой гордо вздымающийся, твердый, как мрамор, член.
 Ее руки цеплялись за его плечи, ногти впивались в упругое тело. К тому времени когда он расстегнул все пуговички на корсаже платья и ее груди вырвались на свободу, она уже тяжело дышала от желания. Его язык чуть поиграл с ее сосками, но этого оказалось достаточно, чтобы они превратились в крохотные острые копья. Шон понял, что Эмерелд уже не нужна любовная игра.
 Шон снял с нее шелковое платье вместе с рубашкой, обхватил ладонями ее ягодицы и вошел в нее мощным рывком, дикий крик вырвался из его горла.
 Ночь взорвалась.




 Глава 20


 Шон так же наслаждался последствиями бури, как и самой грозой. Он лежал навзничь, а Эмерелд распростерлась на нем ничком, уткнувшись лицом ему в грудь. Вот такой О'Тулу и хотелось видеть ее — лениво-пресыщенной. Его руки слегка поглаживали ей спину, а губы прикасались к макушке. Шон задумался, чувствуя себя обманом вовлеченным в происходящее, околдованным. Он говорил себе, что не стоит настолько привязываться к Эмерелд. Их близость не навсегда. Конец настанет. «Обязательно настанет», — напомнил он самому себе.
 Шон ощутил, как напрягся его член, приютившийся между их телами. Его жажду обладания этой женщиной невозможно утолить. Неужели он никогда не насытится ею?
 — Завтра я повезу твоего брата и его команду обратно в Англию. Хочешь отправиться со мной? Ты доверишь мне тайком свозить тебя в Лондон и обратно? Я в этом деле мастак.
 Ее пальцы скользнули вниз, обхватили его член, становившийся все больше и тверже у ее живота.
 — Да, туда и обратно, в этом ты действительно мастак, — пошутила она, пытаясь оттянуть время ответа. Для Эмерелд Лондон стал синонимом Монтегью, а ей больше не хотелось их видеть никогда в жизни. Но и альтернатива не представлялась приятной. Ей не хотелось разлучаться с этим мужчиной, даже на несколько ночей. Она подняла к нему лицо: — А тебе обязательно плыть?
 Шон поцеловал ее в уголки губ:
 — С тобой ничего не случится. Поедешь?
 Эмерелд знала, что последует за ним на край земли. Ее губы изогнула таинственная улыбка.
 — Убеди меня.
 Шон О'Тул потрясающе умел убеждать, и это касалось не только женщин. Прежде чем «Месяц» пришвартовался в Лондоне, вся команда Монтегью до последнего матроса оказалась им нанятой, но по секрету.
 Эмерелд попрощалась с братом со слезами на глазах:
 — Джонни, я отчаянно боюсь за тебя. Как ты посмотришь в глаза отцу? Ему куда страшнее потерять «Ласточку», чем меня.
 Брат поцеловал ее в бровь:
 — На самом деле он и не ждал, что О'Тул вернет тебя. А что до корабля, так он просто недооценил своего врага. Это станет для него дорогостоящим уроком. Не волнуйся за меня, Эмерелд. Я приглядывал за финансами Монтегью, но и о своем кармане не забывал.
 И Эмерелд почувствовала себя лучше. Ее брат прошел долгий путь от того мальчика, которого терроризировал отец.
 Как оказалось, время возвращения Джона было выбрано удивительно удачно. Король Георг освободил графа Сэндвичского от высокого поста первого лорда Адмиралтейства в связи с неопровержимыми обвинениями, выдвинутыми против него. Джон Монтегью обнаружил своего отца на грани отчаяния.
 — Слава Богу, ты вернулся. Мы разорены! Благодаря глупости моего брата двери Адмиралтейства, приносившего нам доход, перед нами закрыты. Его вышвырнули со службы, потому что слишком много врагов способствовало его падению. А его падение означает наше! Вся семья Монтегью впала в немилость.
 — Это совершенно неверно, отец. Это ваш брат оказался в опале, а не вы. Это его король снял с высокого поста, а не вас. Несомненно, мы ощутим финансовые последствия, но общество станет порицать вашего брата, а не вас. — Джон вдруг понял, что ему доставляет удовольствие манипулировать отцом при помощи полуправды.
 Джек Реймонд попытался успокоить своего тестя:
 — Мой отец — граф Сэндвичский, у него высокопоставленные друзья. Он устоит на ногах.
 — Судя по всему, этому сукину сыну это удастся! Но я-то понесу убытки. Убирайся с глаз долой. Мужчине, не способному углядеть за женой, не место в моем доме!
 — Сядьте, отец, пока вас удар не хватил, — приказал Джон. — Потеря бизнеса в Адмиралтействе позволит нам уделить больше времени и средств нашему собственному торговому делу. Вы не нуждаетесь ни в вашем брате Сэндвиче, ни в его знатном друге герцоге Бедфордском. «Монтегью Лайн» — вот ваше спасение. Торговый флот — это доходный бизнес. Я полагаю, нам следует расширить дело. — Он решил пока не упоминать о потере «Ласточки». Старик и так все скоро узнает.
 Джонни постарался скрыть охватившее его удовлетворение под видом крайнего сожаления:
 — Мне жаль, но О'Тул отказывается вернуть Эмму. И все-таки взгляните на происходящее с другой стороны. Подумайте о том, сколько денег вы на этом сэкономите.
 Шон оставил Эмерелд в апартаментах гостиницы «Савой», а сам отправился решать свои деловые и банковские проблемы. Когда он вернулся вечером, у него был для нее сюрприз — особняк в живописном уголке Лондона, который он снял для них.
 — Но я ненавижу лондонские дома, — запротестовала Эмерелд. — Они уродливые и мрачные. — А про себя добавила: «Тебе тоже не понравится. Это все равно что сидеть взаперти без света и воздуха».
 Граф взял ее ладони в свои.
 — Доверься мне. Поедем посмотрим на него. — Он нагнул голову, чтобы сорвать поцелуй. — Ты хочешь, чтобы я тебя убедил?
 — Да, пожалуйста. — И ее губы раскрылись навстречу его жадному языку.
 Элегантный городской дом на Олд-Парк-лейн оказался полной противоположностью мавзолею, в котором выросла Эмерелд. Фасад высокого здания выходил на Серпентайн и Роттен-роу, а из окон в задней его части открывался вид на великолепные цветники Грин-парка. Комнаты были отделаны в бледно-зеленых и белых тонах и обставлены элегантной французской мебелью.
 — Я только снимаю его, но вместе со слугами, — пояснил Шон.
 Эмерелд больше не нужно было убеждать. Она влюбилась в этот дом с первого взгляда, но вопросительно посмотрела на мужчину, которого она обожала:
 — А тебе здесь будет удобно?
 — Ты хочешь возвести на меня напраслину и заявить, что я всего лишь обыкновенный выходец с болот?
 Эмерелд одарила его нахальным взглядом.
 — Ладно. Мы можем приобрести поросенка и парочку кур, если это доставит тебе удовольствие.
 — Ты всегда такой?
 — Я в отличной форме, пока ты ненасытна, моя красавица.
 — Нам повезло, что мы нашли друг друга, правда? — спросила счастливая Эмерелд.
 Они переехали на следующий день, и граф собрал слуг, чтобы дать им указания. Его приказы были абсолютно ясными. Он спокойно признавал свой фанатизм по части одежды, скатертей и постельного белья. Под рукой всегда должна быть горячая вода, чтобы они могли принять ванну в любой час дня и ночи, а еду станет готовить искусный повар, который прибудет позднее.
 А самое главное — одно простое, по очень важное правило. Леди и ее личность должны оставаться тайной. Он будет заниматься делами в городе, и в его отсутствие никто не имеет права войти в дом без особого распоряжения.
 В этот же день попозже граф сам привел двух гостей. Один оказался мастером по изготовлению париков, а другой ювелиром.
 — Мода в Лондоне стала совершенно нелепой. Чтобы пойти в театр, тебе понадобится пудреный парик, украшенный страусовыми перьями.
 — Ой, я знаю! Я видела, как они гуляют по парку. Кругом пудра, кружева и мушки, а ведь это мужчины! — засмеялась Эмерелд.
 Пока молодая женщина общалась с парикмахером, Шон рассматривал украшения, принесенные ювелиром. Ему не составило труда выбрать ожерелье из сверкающих бриллиантов. Оно будет потрясающе смотреться с темно-красным бархатным платьем Эмерелд, а когда они вернутся в Ирландию, то на фоне ее собственных черных волос колье будет выглядеть еще лучше. Шон представил себе Эмерелд, одетую только в эти бриллианты, и решил подождать и отдать подарок, когда они уже будут в постели.
 — Мы приглашены на большой праздник к герцогу Ньюкаслскому завтра вечером.
 Ее глаза расширились.
 — Откуда ты знаешь герцога?
 — Я завел с ним дружбу, как только выяснил, что у нас общие враги.
 — Ты имеешь в виду Монтегью?
 — В некотором роде. Ньюкасл так рад своим успехам в деле против Сэндвича, что решил устроить бал, чтобы отпраздновать победу.
 Эмерелд содрогнулась:
 — Мой дядя — страшный человек. Что случилось?
 — Король сместил его с поста в Адмиралтействе, — легко ответил Шон.
 Эмерелд была потрясена. Графы Сэндвичские стояли во главе Адмиралтейства со времен короля Карла II. Она задумчиво посмотрела на Шона. Как, ради всего святого, ему удалось спровоцировать падение ее дяди? Она ни минуты не сомневалась, что именно граф Килдэрский стоял за кулисами событий. Эмерелд понимала его жажду мести. Монтегью не только изранили его тело, но и искалечили душу. Невидимые миру раны не заживут, пока Шон не доведет свою месть до конца.
 — Они не набросятся на меня, как на Монтегью, попавшуюся под руку? — Ее голос прозвучал так же небрежно, как и у Шона.
 — Тебя никто не узнает в твоем парике и маске, — пообещал он.
 Но скоро Эмерелд поняла, что О'Тул солгал ей. Два ливрейных лакея стояли, как на часах, у входа в сияющий бальный зал. Один принимал у дам накидки, а другой объявлял имена гостей. Шон протянул подбитую атласом накидку своей спутницы и назвал только свое имя:
 — Граф Килдэрский.
 Он подал руку Эмерелд, и они вошли в зал. Все смотрели на них, в толпе гостей пролетел громкий шепот. Потом на мгновение стало совсем тихо. Эмерелд решила, что такую реакцию вызвали их наряды. В своем красном бархате и с сияющими бриллиантами на шее она резко отличалась от дам в атласных платьях пастельных тонов, надевших украшения из жемчуга. А Шон оказался единственным мужчиной, одетым в черное.
 Когда хозяйка дома — герцогиня Ныокаслская — подошла к ним, чтобы поздороваться, Эмерелд быстро поняла свою ошибку.
 — Забавно, что племянница Монтегью появилась здесь, чтобы отпраздновать его падение.
 — Как вы меня узнали, ваша светлость? — безжизненно спросила Эмерелд.
 Герцогиня наградила Шона призывным взглядом.
 — Моя дорогая, мы с Килдэром очень близки.
 Глаза молодой женщины сверкнули в прорезях маски. Ее душила ярость. Ведь Шон уверял, что ее никто не узнает.
 Эмерелд еще и ревновала О'Тула к герцогине Ныокаслской, но черт ее побери, если она даст ей почувствовать это. Дочь Монтегью вдруг рассмеялась и шлепнула графа веером:
 — Ах ты, хитрый дьявол, значит, это правда, что тебя тянет к старушкам?
 Герцогиня остолбенела. Поднося ее руку к губам для небрежного поцелуя, Шон восхищался в душе своей обворожительной спутницей. Эмерелд не уступит этой англичанке, и он готов держать пари, что она даст фору любому в этом зале.
 Когда герцог Ньюкаслский поздоровался с ними, Эмерелд с вызовом взглянула на Шона и отошла, опираясь на руку хозяина дома. Весь вечер ей доставалась львиная доля внимания присутствующих на балу мужчин. Им было все равно, чья она дочь или племянница, они оценили ее красоту и окружающую ее ауру чувственности.
 Все до единого они завидовали ее любовнику. Если эта женщина удовлетворяет такого опасного дьявола, как граф Килдэрский, то она должна быть необыкновенной в постели. Эмерелд, к своему удивлению, получила три предложения скрасить ее одиночество, если ей вдруг надоест ее нынешний любовник. Она отвергала любовные ухаживания с веселым смехом, хотя ей было не до веселья.
 Эмерелд вдруг поняла, что весь Лондон знает, что она бросила своего недавно обретенного супруга, чтобы стать любовницей графа Килдэрского. Ей также стало ясно, что Шон О'Тул нарочно щеголяет этим перед столичным обществом. Какой же наивной она оказалась. Эмерелд отдавала себе отчет в том, что граф украл ее, желая досадить Монтегью, но этого ему показалось мало. Ему хотелось, чтобы весь мир узнал о том, что он сделал!
 Хотя присутствующие дамы бросали на него откровенно призывные взгляды, Эмерелд заметила, что граф не флиртовал ни с кем. Весь вечер он обсуждал свои дела с мужчинами, пользующимися властью и влиянием. Ей почти хотелось, чтобы все было иначе. В ее силах соревноваться с другой женщиной. Но как ей перебороть это темное, яростное желание отомстить?
 Слушая разговоры о последних скандалах, Эмерелд выпила слишком много шампанского. Так называемый английский свет пожирал сам себя, а объевшись слухами, изрыгал их, чтобы отвратительными отбросами запачкать каждого. Молодая женщина провела всего несколько часов в злорадствующей компании и почувствовала себя порочной и уязвимой.
 Шон, поглощенный разговором с Ньюкаслом, оставался в блаженном неведении относительно настроения Эмерелд.
 — Я полагаю, что скандал с кораблями, перевозившими рабов, сделал свое дело. Это дополнило представленные вами доказательства мздоимства и предательства. Поступило предложение, разумеется не для протокола, чтобы правительство поручило вам распорядиться с этими отвратительными судами. Мы будем очень вам обязаны.
 Улыбка Шона лишь изогнула его губы, не коснувшись глаз.
 — Я предвосхитил эту просьбу, ваша светлость.
 Наконец Килдэр подошел к танцующей Эмерелд и дал ей понять, что готов уйти. Когда они подошли к дверям зала, молодая женщина обернулась, чтобы еще раз посмотреть на скопление гостей. А потом небрежно сорвала бархатную маску и бросила ее в толпу. Мужчины, стоящие неподалеку, тут же устроили из-за нее свалку.
 С мрачным выражением лица, не отрывая руки от ее талии, Шон подтолкнул Эмерелд к выходу. Нахмурившись, сжав челюсти, он забрал у слуги накидку и твердой рукой закутал обнаженные плечи и почти выставленную напоказ грудь своей спутницы.
 — Что это, черт побери, ты вытворяешь? — требовательно спросил он, когда они вышли из дворца на Пиккадилли. — Ты вела себя как маленькая шлюха, — прогремел О'Тул.
 — Но, Шон, дорогой мой, я такая и есть, — нежно ответила Эмерелд. — Твоя шлюха. А ты постарался, чтобы весь Лондон узнал об этом.
 — Садись в карету. — Его интонация подсказала ей, насколько он взбешен.
 Эмерелд проигнорировала предупреждение.
 — Милорд, угодно ли вам, чтобы я встала на четвереньки, чтобы обслужить вас в экипаже?
 О'Тул схватил ее за плечи и начал трясти, пока у нее не застучали зубы.
 — Немедленно прекрати. Ты выводишь меня из себя.
 — Мне знакомо ваше стремление к насилию, милорд. Может быть, мне удастся его укротить! Ну же, я сгораю от нетерпения, — язвительно предложила она.
 Шон силой усадил ее на скамейку и поцелуем заставил замолчать. Только это оказалось не так просто, пока она не воздала сторицей за то, что получила. Она укусила его за губу и вцепилась ногтями в щеку.
 Шон отшатнулся от нее.
 — Сучка! — выругался он.
 Эмерелд прижалась к нему губами и попробовала на вкус его кровь.
 Молча они вошли в их дом в Мэйфере. Эмерелд бегом преодолела два пролета лестницы до их просторной спальни. Она отпустила горничную, ожидавшую возвращения хозяйки. Ее ярость против Шона не только не остыла, но с каждой минутой разгоралась все жарче. Она считала бриллианты даром любви, а теперь ей стало ясно, что графу захотелось швырнуть в лицо англичанам ее саму и ее драгоценности. Несмотря на поздний час, Эмерелд не считала вечер законченным. Фейерверк еще и не начинался.
 Шон остался в гостиной, пытаясь охладить свой гнев стаканчиком французского коньяка. Покончив с ним, он почувствовал, что снова полностью контролирует себя. Граф медленно поднялся по лестнице и вошел в спальню, готовый простить ее.
 Эмерелд резко повернулась к нему спиной.
 Он почувствовал, как его самообладание чуть дрогнуло.
 Молодая женщина сняла свой парик, украшенный страусовыми перьями, но осталась в платье и ожерелье. Не обращая на него никакого внимания, она расстегнула платье и сняла его. Обнаженная, только в кружевных чулках и бриллиантовом колье, Эмерелд уселась перед туалетным столиком и взяла щетку для волос.
 Она чувствовала, что его темные глаза прикованы к ней, и наклонила голову вперед, позволив волосам почти коснуться ковра, тщательно их расчесала, потом отбросила на спину, и локоны дымным облаком окутали ее плечи. Не выпуская из рук щетки для волос, Эмерелд прошествовала к кровати с грацией хищника и взяла из-под подушки ночную сорочку. Прозрачное одеяние цвета пламени казалось созданным для того, чтобы доставить удовольствие мужчине. Она не стала утруждать себя и надевать ее, а отнесла к туалетному столику и бросила на спинку стула. Потом полюбовалась собой в зеркале. Взбила локоны и еще раз провела по ним щеткой, а потом медленно причесала пушистый холмик между ног.
 — Что за дьявольскую игру ты придумала? — прорычал Шон.
 Эмерелд бросила щетку и, уперев руки в нагие бедра, призывной походкой подошла к нему:
 — Я играю в проститутку. Разве ты не этого хотел? Я просто полюбовалась бриллиантами, прежде чем вернуть их тебе.
 — Ожерелье принадлежит тебе, — рявкнул граф.
 — О? Я так не думаю. Это твоя собственность, так же как и я. Мы с бриллиантами служим лишь средством для достижения твоих целей.
 — Немедленно прекрати свою игру, — спокойно и властно велел Шон. Он понимал, что если не сдержится, то немедленно швырнет ее на пол и овладеет ею. К его ярости теперь примешивалось вожделение и быстро одерживало верх.
 — Когда прошлой ночью ты отдал мне это колье в постели, я просто не поняла значения подарка. Я и не представляла себе, что плачу за него своим телом. Может быть, этот вечер был последней выплатой? — Эмерелд намеренно приводила его в бешенство, так же как раньше это делал сам Шон. Ей хотелось проверить свою женскую власть над ним, посмотреть, удастся ли ей разорвать его самообладание на тысячу кусков.
 Его сильные руки схватили ее и крепко сжали.
 — Если тебе хочется увидеть фейерверк, я начну с сигнальных ракет.
 Эмерелд отбивалась, как разъяренная кошка, наслаждаясь каждым мгновением страсти. Они составляли отличную пару, где один доводил другого до безумия. Наконец они оба сдались. Шон отступил, потому что был физически сильнее и не хотел причинить ей боль. Эмерелд покорилась, потому что не хотела ущемить его гордость. В конце концов нежность к Шону победила ее гнев. Его любовь к ней была беспредельной, и она видела, как много значит для него.
 Намного позже Эмерелд лежала в объятиях своего возлюбленного, и они оба шептали слова любви.
 — Дорогая, любовь моя, я не собирался выставлять тебя напоказ, я клянусь, что мне хотелось бросить твою ирландскую красоту в лицо этим нарумяненным английским женщинам. Тебе никогда больше не придется надевать это ожерелье на людях, но ты должна сохранить его. У тебя нет своих средств, и оно обеспечит тебе некоторую финансовую поддержку.
 — Дорогой мой, ты единственная поддержка, в которой я нуждаюсь.
 Он прижал ее к своему сердцу:
 — Пообещай, что сохранишь его.
 — Обещаю, — шепнула Эмерелд. — Давай не будем больше принимать никаких светских приглашений. Я выслушала сегодня столько сплетен, что мне хватит их до конца жизни. Мне плевать, что герцог Девонширский одновременно обрюхатил свою жену Джорджиану и свою любовницу Элизабет Фостер. Я хочу домой.
 — Потерпи несколько дней, любимая. Мои торговые корабли пришвартованы здесь, в Лондоне. Мне необходимо переговорить с капитанами, прежде чем мы уедем. Сегодня вечером я покажу тебе лондонские парки. Мы будем только вдвоем. Ты была когда-нибудь в Воксхолле [10] или у Рэнклэга [11] ?
 — Разумеется, нет. Я никогда не совершала ничего греховного или мирского.
 — Пока я тебя не украл, — шепнул Шон.
 Она соблазнительно засмеялась.
 — Теперь я грешу регулярно. — Ее шелковистое колено прокралось между его твердыми, как камень, бедрами. — Ты научил меня быть дикой, распутной и никогда не отвечать «нет»!




 Глава 21


 — Что он сделал? — прорычал побагровевший Уильям Монтегью.
 — Конфисковал «Ласточку». С этим я ничего не мог поделать. Фактически мы попали в плен, и Фитцжеральдов оказалось вдвое больше, чем нас. Мне чертовски повезло, что я вообще остался жив, а все по вашей милости!
 — Что ты имеешь в виду? — совсем разбушевался отец.
 — Вы знали, что Шеймус выстрелит в первого Монтегью, который попадется ему на глаза. Поэтому вы двое и выбрали меня в качестве козла отпущения. Помните, что вам еще повезло, ведь он вернул нашу команду.
 — А на что годятся матросы без корабля? У нас все еще есть контракт на поставку вооружения и перевозку лошадей для армии, хотя мой проклятый братец и лишил нас прибыльного местечка в Адмиралтействе. Но если мы не выполним все в срок, мы никогда больше не получим там работы, и я опозорюсь перед Бедфордом. А он все еще в силах нажать для нас на нужные пружины.
 — Сегодня я куплю еще один корабль. Если мы собираемся делать деньги, то надо расширять дело. И нельзя потерять команду.
 — Твое дело разбираться с бумажками, а вот какой корабль купить, это будет решать Джек. Ты не отличишь шаланды от шхуны.
 — Ваша вера в мои способности поражает меня, отец, — сухо заметил Джон.
 — Я бы сам этим занялся, если бы меня не так мучила эта чертова подагра!
 Сын понимал: бесполезно объяснять отцу, что приступы болезни связаны с его бешеным характером, когда он выходит из себя утром, днем и вечером.
 После ухода Джона и племянника Монтегью угрюмо сидел за столом. Почему вдруг его жизнь так испортилась, гадал он. Уильям покачал головой. Если говорить начистоту, то ему давно уже не хватало нежности в жизни. С тех пор как Эмбер ушла от него. Никто не мог так успокоить его, как жена. Ничто так не облегчало боль от его подагры, как ее настои из трав. Монтегью понятия не имел, что с ней случилось, но предполагал, что Эмбер живет в Ирландии, возможно, в Мэйнуте с Фитцжеральдами. Может быть, ему следует простить ее и вернуть.
 Пока Джон Монтегью и Джек Реймонд шли вдоль лондонских доков, последний с изумлением взирал на количество судов О'Тула в порту.
 — Если мне доведется встретиться с этим ирландским сукиным сыном, я убью его голыми руками.
 Джон рассмеялся:
 — Вероятно, у тебя есть шанс. Вон стоит «Месяц», Килдэр должен быть на борту.
 Джек остолбенел:
 — Он приплыл с тобой?
 — Монтегью нисколько его не пугают. Я думаю, вчера О'Тул был почетным гостем на праздничном балу у Ньюкаслов.
 В бессильной ярости его собеседник заскрежетал зубами:
 — Он привез с собой мою жену?
 — Разумеется, нет, — солгал Джон. — Граф не дурак. — Брат Эмерелд кивком указал на корабль. — Легок на помине.
 Реймонд запрокинул голову и увидел фигуру О'Тула, беззаботно прислонившегося к поручням. Джек недоверчиво уставился в темное зловещее лицо. Он никогда бы не узнал Шона О'Тула в этом возмужавшем опасном человеке. Вопреки небрежной позе этот парень выглядел так угрожающе, что у Джека засосало под ложечкой.
 Почему он не избавил мир от этого ирландского подонка заодно с его братцем? Может быть, еще не поздно. Между ними столько ненависти и крови, что у Джека не оставалось сомнений — он не сможет чувствовать себя в безопасности, пока его враг жив. Мысль о том, что ирландец украл его жену у него из-под носа, невыносима, но еще страшнее были подозрения Джека Реймонда, что Эмерелд ушла по своей воле. Если только ему удастся ее вернуть, она не расплатится с ним до конца своей жизни!
 Джек Реймонд ускорил шаг, и Джон спрятал улыбку удовлетворения. Он знал, что его двоюродный брат не ровня О'Тулу и любой ценой постарается избежать столкновения.
 Оба Монтегью провели все утро в конторах морских брокеров, а после полудня осматривали суда, предложенные им на продажу. Только два из них можно было бы купить, несмотря на заверения в обратном. Одним оказалась ирландская шхуна, другим — двухмачтовое торговое судно, недавно приплывшее из Гибралтара и носившее такое же название.
 Второй корабль показался Джеку подозрительно знакомым, хотя его только что выкрасили. Когда же он увидел, что судно недавно вымыли с известью, чтобы избавиться от вони, то понял, что перед ним один из перевозивших рабов кораблей, которыми они тайно владеют. Вернее, владели, пока О'Тул не освободил их от этой собственности.
 Джонни с нескрываемым удовольствием расхваливал шхуну, зная, насколько сильны предубеждения его родственника против всего ирландского.
 — Нет, — решительно заявил Джек. — У торгового судна трюм должен быть глубже, и только слепой не увидит, что не пройдет и двух лет, как его опять придется красить.
 — Я все-таки предпочитаю шхуну, она более быстроходна, но, наверное, мне следует положиться на твои превосходящие знания.
 — Ты здесь для того, чтобы заниматься бумажками, — напомнил ему Джек.
 — Я оформлю перевод «Гибралтара» и зарегистрирую его в компании «Монтегью Лайн» уже сегодня. А ты сообщи об этом капитану и команде, если они еще не упились вусмерть. — Как только Реймонд ушел, Джон закрыл глаза и произнес молитву: «Я прошу только об одном. Господи, позволь мне присутствовать, когда отец узнает, что купил свой собственный долбаный корабль!»
 Шон О'Тул ощутил покалывание сзади на шее. И это чувство долго не проходило, хотя Джек Реймонд давно уже скрылся из виду. Это был не страх, скорее, предчувствие или предупреждение о назревающих событиях. Племянник Монтегью не привык действовать в открытую, и граф ни на секунду не позволил себе недооценить противника. Они обменялись одним-единствепным взглядом, но ненависть и злоба в глазах Реймонда подсказали ему, что Джек попытается сквитаться.
 Во второй половине дня Шон понял, что причиной его беспокойства является Эмерелд. Он решил немедленно вернуться в дом на Олд-Парк-лейн, но избрал все же обходной путь, чтобы за ним никто не проследил.
 Когда О'Тул нашел Эмерелд в ванной, у него отлегло от сердца.
 — Одевайся. Я попросил горничную упаковать твои вещи. Мы уезжаем.
 — Шон, ты обещал свозить меня в Воксхолл!
 Он рассеянно посмотрел на нее и провел пальцами по волосам.
 Рука Эмерелд взлетела к горлу.
 — Ты пугаешь меня, что случилось?
 Сообразив, как он выглядит, Шон постарался расслабиться.
 — Ничего не случилось. Вчера вечером ты просила отвезти тебя домой. Я лишь пытаюсь доставить тебе удовольствие.
 — Признавайся! Ты совершенно забыл о Воксхолле, верно?
 О'Тул рассмеялся:
 — Ах, красавица, когда я увидел тебя в ванной, то совершенно забыл обо всех парках с развлечениями.
 Теперь, когда Шон видел ее дома, живой и невредимой, он почувствовал себя дураком из-за того, что без причины так испугался. И пока он с ней, ничего плохого не случится. Шон смотрел, как Эмерелд проводит губкой по высокой груди, выступающей из воды.
 Она заметила его взгляд и поняла, как на него действует. Эмерелд легла на спину, подняла губку и отжала ее. Вода тонкими струйками потекла по ее красивым плечам. Она снова утопила губку, потом подняла ногу, чтобы также выжать губку и на нее. Эта шутка помогла. Ее губы изогнулись в улыбке, когда Шон начал снимать камзол и развязывать шейный платок.
 О'Тул нагнулся к ней, поднял из ванны и опустился на стоящий рядом стул, посадив Эмерелд к себе на колени. Он не обращал внимания на воду, льющуюся на него и пропитывающую оставшуюся на нем одежду. Шон поцеловал ее ушко.
 — Не вижу причины, почему бы нам не сделать и то и другое. Я отвезу тебя в Воксхолл, оттуда мы сразу же отправимся на корабль и отплывем с полуночным приливом.
 Эмерелд слегка повернулась, чтобы приладиться к его нарастающей эрекции.
 — Я не хочу пропустить фейерверк, — невинно заметила она.
 Шон укусил ее за мочку уха, которое только что целовал.
 — Я тебе устрою чертовский фейерверк!
 — Обещаешь? — лукаво поинтересовалась Эмерелд, откидываясь назад в его объятиях. Его пенис напрягся под мокрыми брюками, и казалось, что между ними нет никакой преграды.
 Шон обхватил ладонями ее груди и приподнял их, как две маленькие дыни.
 Они так отозвались на его ласку, что Эмерелд вскрикнула. Шон сразу же раскаялся:
 — Я причинил тебе боль, любовь моя? Я такой грубиян. — Он обнял ее.
 Женщина потянулась и нежно коснулась его щеки:
 — Разумеется, нет. Ты никогда не сможешь причинить мне боль.
 Когда Джек Реймонд вернулся на пристань Боттолфа, где располагалась контора «Монтегью Лайн», он удивился, встретив в кабинете Монтегью капитана Боуэрса и его первого помощника с «Ласточки». Старик не стал тратить времени и требовать объяснений, почему они позволили команде сдать «Ласточку».
 Капитан и первый помощник молча выслушали свирепую речь Монтегью и его приказ последить за дисциплиной в разболтанной команде. Не требовалось и говорить, что они ничего не получат за плавание в Ирландию, но, когда Уильям заявил, что не станет им платить в течение года, моряки готовы были взбунтоваться.
 Джек остался доволен тем, как его дядя сломил сопротивление мужчин своими угрозами. Возможно, страх остаться без заработка на целый год сделает их более сговорчивыми и они выполнят то, что задумал Джек. В случае согласия они получат деньги. Реймонд встретился глазами с Уильямом.
 — В чем дело? — прогремел старик.
 — Мы купили еще одно судно. Я уверен, что капитан Боуэрс прочтет команде акт о неповиновении и впредь они будут осторожнее.
 — Эти мерзкие ублюдки недостойны нового корабля! — прорычал Уильям, но это прозвучало лишь пустой угрозой. Во время войны на моряков был спрос, хотя большинство предпочитали нанимать торговое судно в Адмиралтействе или пользоваться кораблями военного флота.
 Джек Реймонд приказал им отправляться на «Гибралтар», пришвартованный в Уоппинге, и похвалил отличные характеристики судна. Он сделал все, чтобы Уильям узнал, как его племянник переубедил Джона, чей выбор пал на ирландскую шхуну.
 Монтегью отпустил капитана с помощником и спросил Джека о цене.
 — Я сам поеду посмотреть, стоит ли этот корабль таких денег. Я ведь могу пообедать и в Уитби возле причала Уоппинг. Встретимся там в восемь.
 Джек Реймонд последовал за капитаном Боуэрсом и его первым помощником, когда те отправились собирать своих людей. Большинство матросов пропадали в «Кровавом ведре», кабачке для моряков с торговых судов, куда Джек раньше никогда не осмеливался заглянуть. Джек увидел капитана и его помощника, сидящих за дощатым столом вместе с боцманом с «Цапли», еще одного корабля Монтегью, стоявшего в порту.
 Джек подсел к ним:
 — Позвольте мне заплатить за выпивку. У меня есть предложение, которое может принести вам денежки.
 Мужчины слушали очень внимательно, пока Реймонд не упомянул «Месяц».
 — Где, черт возьми, мы раздобудем столько пороха? — спросил Боуэрс без всякого энтузиазма.
 — Господи, я же не хочу взорвать весь лондонский порт. Один маленький взрыв в трюме, и на судне начнется пожар.
 Первый помощник скептически заметил:
 — Даже если вы дадите нам порох, то мы не сможем пронести его на борт. У О'Тула несут и дневную и ночную вахту.
 Реймонд поднажал:
 — Два соверена на каждого, чтобы уничтожить «Месяц».
 Моряки покачали головами.
 Джек поднял ставку:
 — Пять!
 Но капитан Боуэрс решительно отверг и это предложение:
 — Не станем пытаться ни за какие деньги. О'Тул слишком жесток.
 Джек встал:
 — Вы слабаки и трусы! За десять соверенов можно убить человека. Любой матрос в лондонских доках и половину этой суммы оторвет у меня с руками.
 Джек Реймонд пулей вылетел из таверны вне себя от ярости, и боцман с «Цапли» вскоре последовал за ним.
 Когда мужчины остались одни, Боуэрс подмигнул помощнику:
 — Если мы предупредим О'Тула, он нам заплатит вдвое больше, чем предлагал Джек.
 Дэниелс, боцман с «Цапли», торопливо пошел за Джеком Реймондом, пока тот не успел договориться с кем-нибудь еще. С тех пор как началась война с Францией, пороха было в избытке. Военные склады забиты бочонками с порохом и другими взрывчатыми веществами. Догнав племянника Монтегью, он похлопал его по плечу:
 — Я вроде как заинтересовался твоим предложением, парень. Достать бочонок пороха — это детская игра. Но чтобы поджечь фитиль, нужна храбрость. Судя по всему, у твоих парней с «Ласточки» с этим проблема.
 — Как ты пронесешь его на корабль? — придирчиво спросил Джек.
 — Есть возможность, — загадочно ответил Дэниелс.
 — Например? — не отступал Реймонд.
 — Я могу подняться на борт вместе с другими, когда они понесут провизию или груз. Или проделать дыру в корпусе корабля снаружи. Я боцман, корпуса — это мое дело. Не получится это, я дам кому-нибудь на лапу.
 — Я тебе дам пять монет сейчас. Остальное получишь завтра, когда работа будет сделана.
 — Я получу все сейчас, парень. Порох — чудная штука. Разнесет человека на куски, так что никто его не узнает.
 Джек не стал с этим спорить. Он отсчитал деньги в ладонь боцмана.
 Дэниелс плюнул на деньги и улыбнулся. Боцман знал, что торговые суда редко плывут в Дублин, не припрятав какой-нибудь контрабанды. Ему остается только подождать. Под покровом темноты все бочонки выглядят одинаково.
 Шон и Эмерелд бродили, взявшись за руки, по парку развлечений Воксхолл. Дорожки среди деревьев, освещенные китайскими фонариками, были созданы для того, чтобы навевать романтическое настроение на его лондонских завсегдатаев, измученных жизнью. Аллеи пролегали мимо цветочных клумб, статуй и фонтанов, приводя к различным аттракционам — музыке, танцам и кукольным театрам.
 Они остановились посмотреть на Панча и Джуди [12] , их рассмешила классическая схватка мужчины и женщины. Эмерелд закричала в унисон с Джуди:
 — Замужество — это освященное законом рабовладение, институт рабства!
 Другие женщины из толпы присоединились к ним, выражая неудовольствие и неодобрение всякий раз, как Панч открывал рот.
 Шон, смеясь, вытащил Эмерелд из толпы.
 — Тебе нравится провоцировать беспорядки. Мне следовало отвести тебя на поединок боксеров-профессионалов.
 — Ух, мне не нравится смотреть, как мужчины пускают друг другу кровь.
 — Это не всегда мужчины. У Фиттса на Оксфорд-роуд устраивают поединки женщин. Они держат по полкроны в каждом кулаке. Та, что роняет монету, проигрывает.
 — Ты с этим миришься, — обвинила Шона Эмерелд.
 — Я — нет. Лондонцы — самый странный народ на земле.
 Его спутница засмеялась:
 — Знаешь, я верю, что ты прав. Ты только посмотри на этих людей. Они здесь не для того, чтобы посмотреть Воксхолл, а чтобы Воксхолл полюбовался на них. Они важно выступают, словно актеры на сцене. На них не одежда, а костюмы. Престранные костюмы! Все женщины выглядят как проститутки, а мужчины напоминают шутов.
 Шон прижал ее к себе:
 — Это потому, что они и есть проститутки и шуты.
 Когда они подошли к лоткам с закусками, граф настоял, чтобы Эмерелд попробовала все. Они отведали устриц, фасоль, паштеты, жареные каштаны, сливовый пирог и запили это элем и сидром.
 В сумерках Эмерелд и Шон нашли потайную тропинку, ведущую в укромное местечко, но после двух поцелуев их уединение было нарушено другими влюбленными парочками, поэтому они направились к реке, чтобы полюбоваться фейерверком. Когда их утомила шумная толпа, баржа отвезла их вниз по реке, и они сошли на берег возле пристани Тауэра. Им осталось пройти совсем немного до того места, где стоял на якоре «Месяц».
 Доки освещались слабо, что явно было сделано намеренно. Многие дела, невозможные при ярком дневном свете, проворачивались под покровом темноты. Усугубляя мрачную картину, с Темзы поднимался туман, поглощая корабли, пришвартованные у стенки дока, и размывая очертания судов, стоящих на якоре в гавани.
 — Нам еще далеко идти? — забеспокоилась Эмерелд, крепко вцепившись в руку Шона.
 Тот уверенно обнял ее, прижимая к себе:
 — Не бойся. «Месяц» стоит возле «Индийца». — Ощущение покалывания снова появилось у него на шее. Он подавил его, чтобы не нервировать Эмерелд.
 Они прошли уже половину сходней, когда вахтенный матрос заметил их и поднял фонарь, внимательно рассматривая.
 — Добрый вечер, сэр, я скажу капитану Фитцжеральду, что вы на борту. Очень скоро начнется прилив.
 Из тумана донесся жутковатый крик, а из дока прозвучал ответ.
 — Скажи капитану, что, как только я устрою миледи, я присоединюсь к нему у руля. Лишняя пара глаз не помешает в такую ночь, как эта, — окликнул Шон одного из матросов.
 — Слушаюсь, сэр.
 Темный трап вел в трюм. Клочья тумана плавали в желтоватом свете ламп.
 В рубке в темноте их поджидал боцман с «Цапли». Он просто поднялся на борт с бочонком пороха на плече, когда остальные матросы грузили в трюм бочки с контрабандным французским коньяком. Услышав приближающиеся шаги, он поднял пистолет на уровень груди.
 Шон открыл дверь каюты. И тут же волосы у него на затылке встали дыбом, как перья на шее у петуха. Одной рукой он спрятал Эмерелд к себе за спину, а другой достал из-за пояса маленький смертоносный пистолет. И тут Шон растерялся, вспомнив, что зарядил пистолет и взвел курок, но из соображений безопасности не насыпал порох. Прежде чем О'Тул опустил оружие, гость чиркнул кремнем и поднес его к переносной лампе.
 — Это чертовски здорово, что вы не стали стрелять, а то бы мы все отправились прямиком в ад, — раздался насмешливый голос с ирландским выговором.
 — Дэнни? Дэнни Фитцжеральд? — Шон не видел его больше пяти лет. — Какого черта тебе тут нужно?
 Дэнни похлопал ладонью бочонок пороха, стоявший на столе:
 — Я здесь для того, чтобы взорвать «Месяц». Это оказалось чертовски легким делом. Ваша безопасность — ноль. А здесь здесь враги. Я знаю, я на них работаю.
 — Отец говорил мне, что на каждом корабле Монтегью есть один Фитцжеральд.
 Тот кивнул:
 — Я боцман на «Цапле». Я служу под фамилией Дэниелс и регулярно докладываю обо всем братьям Мерфи.
 — Благодарю тебя, Дэнни, за твою верность О'Тулам.
 Парень пожал плечами:
 — Шеймус хорошо мне платит.
 — Капитану и команде здорово достанется за это.
 — А чего еще ждать от этих чертовых Фитцжеральдов? — поинтересовался Дэнни с невинным видом.
 Эмерелд пыталась понять, что же происходит:
 — Мой отец заплатил вам, чтобы взорвать корабль Шона?
 — Ваш муж.
 — Джек? О Господи! Шон, он хочет убить тебя. — Ее затрясло.
 Граф подмигнул ей:
 — Я все гадаю почему?
 — Это все из-за меня, — прошептала Эмерелд, не разделяя его веселья. Ее глаза наполнились слезами.
 — Что ж, для этого нужен парень покрепче Джека Реймонда, моя красавица. — Он усадил ее и налил ей выпить. — Потягивай это тихонько. Я скоро вернусь.
 Они услышали, как подняли якорную цепь.
 — Начался прилив, — сказал Дэнни, направляясь к двери.
 — Вы ничего не забыли? — окликнула мужчин Эмерелд.
 — Прошу прощения. — Дэнни поднял бочонок с порохом на плечо. Когда они с Шоном пошли по ступенькам наверх, он сказал: — Я должен был взять эти деньги, пока меня не опередили. Многих из парней Монтегью можно купить.
 — Мои деньги они взяли, — с иронией заметил Шон.
 — Если Монтегью сделали одну попытку, они повторят ее еще раз, ближе к дому.
 — Предупрежден, значит, вооружен, Дэнни, — ответил Шон, забирая бочонок у него с плеча. — Мистер Фитцжеральд! — рявкнул он, направляясь по палубе к капитану.
 Руки Дэвида Фитцжеральда словно примерзли к рулевому колесу.




 Глава 22


 Как это часто бывает, ночной туман стал предвестником жары. На следующий день, когда «Месяц» проплывал мимо острова Уайт, ярко сияло солнце и над Ла-Маншем дул легкий западный бриз.
 Шон наспех соорудил навес из парусины, чтобы Эмерелд могла проводить время, наблюдая, как матросы поднимают паруса и натягивают канаты. Потеряв дар речи, молодая женщина следила, как мужчины, и Шон в их числе, карабкаются вверх с ловкостью обезьян.
 На борт судна доставили свежие припасы и воду, когда они достигли Корнуолла, где Шон и Эмерелд сошли на берег, тгобы он мог показать своей спутнице «Конец земли». Когда они стояли на скалах, О'Тул обнял Эмерелд за плечи и указал на сверкающую гладь воды:
 — Говорят, что здесь начинались плодородные земли, поглощенные морем в одиннадцатом веке. Они простирались до встровов Силли, на двадцать восемь миль вон в том направлении. Некоторые люди считают, что с того места, где мы сейчас стоим, виден затонувший город.
 — О да, легендарная Земля Женщин [13] ! Когда я была маленькой, мама мне все рассказала об этом. Купола, башни, зубчатые стены затонувшего города иногда встают из моря.
 — А ты веришь в мифы и легенды, Эмерелд?
 — Конечно! — с жаром ответила та. — А ты нет?
 Шон посмотрел на море, его глаза отливали серебром в свете солнца. Он покачал головой:
 — Когда-то я верил. Держись за воспоминания детства и детские мечты, Эмерелд. Не позволяй им исчезнуть, как испарились мои.
 Это задумчивое, меланхолическое настроение не оставляло его весь следующий день, пока О'Тул показывал Эмерелд памятные места на побережье Уэльса, рассказывая связанные с ними захватывающие легенды. Потом Шон научил ее предсказывать погоду, наблюдая за нависшими над морем горами.
 — Если их вершины покрывает дымка, ищи себе укрытие, но если можно разглядеть самые высокие пики, значит, будет знойно, как последние пару дней.
 Он показывал ей разных морских птиц, называя их. Очень скоро Эмерелд смогла отличить чистиков и буревестников от чаек и олуш-глупышей. На третий день она встала рядом с ним у руля, когда Шон отпустил отдыхать Дэвида Фитцжеральда. Они шли из пролива Святого Георга в Ирландское море.
 По его настоянию Эмерелд взялась за штурвал, чувствуя себя очень смелой, хотя и понимала, что его мощные руки готовы исправить любую ее ошибку.
 — Угадай, куда мы направляемся? — промурлыкал О'Тул, и его пальцы накрыли ее.
 Эмерелд оглянулась на него через плечо и заметила насмешливый огонек в его глазах. Она догадалась, что задумчивость Шона исчезла, и ее сердце возбужденно забилось.
 — Подскажи мне.
 О'Тул улыбнулся ей:
 — Мне лучше самому взяться теперь за штурвал. Минэй-Стрейт немного узковат.
 — Англси! — радостно выдохнула Эмерелд.
 — У тебя прекрасные воспоминания об этом острове. Я хочу, чтобы к тем воспоминаниям прибавились сегодня новые. Незабываемые. Воспоминания дороги. Я хочу, чтобы мы с тобой вспоминали потом об этих часах как о самых счастливых в жизни.
 Они оставили команду плавать в теплой бирюзовой воде и рука в руке направились к хрустальной пещере. Они молча разделись у входа, так как оба понимали, что священный ритуал следует совершить обнаженными. Все их мысли и чувства были направлены друг на друга.
 Эмерелд и Шон в восхищении прошли по сверкающему лабиринту, стены которого были инкрустированы кристаллами, похожими на бриллианты. Для них эта пещера с высокими сводами навсегда останется волшебным местом. Ее водоем светился мириадами танцующих радуг. Они благоговейно коснулись сверкающих стен, и пальцы их ног ступили в прозрачную воду цвета джина.
 Шон видел красоту Эмерелд в переливчатом сиянии света и тени. Его стальные глаза подсказали ей, какой привлекательной он ее находит.
 А Эмерелд, глядя на смуглую мощную стать Шона, потеряла голову от его близости. Он научил ее чувствовать, ценить красоту красок и звуков, наслаждаться каждым мгновением, отделяя его от прошлого и будущего.
 Шон подал ей руку, и они вместе бросились в воду, окунувшись в волшебное царство. Эмерелд ощутила, как напряглось ее тело, как забурлила кровь от радости, как возбуждение охватило ее, как сердце переполнилось любовью. Они здесь, вместе, это настоящее совершенство… совершенное настоящее.
 Охваченные восторгом, они плавали и плескались. Эмерелд вскарабкалась на спину Шону, ее руки обвили его за шею, и он глубоко нырнул, изображая дельфина для своей Ундины. Под водой они играли и целовались, чувствуя, что окружающий мир исчез, оставив их в покое в этом рае для двоих. Они не боялись воды, их игра была бурной и опасной, достигая вершин радости и свободы, пока наконец Эмерелд не бросилась, забыв обо всем, в объятия Шона.
 Он поднял ее на край бассейна и сам устроился рядом. Когда он крепко обнял ее, Эмерелд почувствовала такой сильный прилив доверия и любви, что прошептала:
 — Только ты можешь так крепко обнимать меня, а я все равно чувствую себя свободной.
 С общего молчаливого согласия они нашли свою одежду там, где оставили, и вышли из бриллиантовой пещеры на горячее солнце. Коралловый песок манил к себе, и они не в силах были противостоять этому языческому искушению. Эмерелд легла на спину и блаженно раскинула руки и ноги, позволяя жару песка проникнуть в ее тело.
 Она закрыла глаза и ощутила, что никогда не будет чувствовать себя счастливее, чем в этот миг. Шон Фитцжеральд О'Тул стал для нее ее вселенной. Она не могла себе представить, что не знает его, не видит гибкие движения его тела, не слышит, как его низкий голос шепотом произносит ее имя. Без него она чувствовала себя потерянной, он давал ей ощущение завершенности. Никаких сомнений — такая любовь продлится вечно.
 Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала — скоро, очень скоро он займется с ней любовью.
 Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Эмерелд улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
 Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами.
 Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем.
 Шон наклонился, собираясь поцеловать ее, и, когда был уже совсем близко, Эмерелд прошептала его имя, стремясь к нему всей душой:
 — Шон, Шон.
 Его губы прижались к ее шее, чтобы не мешать ей произносить его имя.
 — Твоя кожа, как горячий шелк. Мне нравится прикасаться к тебе и целовать тебя, когда ты нагрета солнцем. — Кончики его пальцев пробежали по ложбинке между ее грудями, спустились вниз к талии и нырнули между ног, чтобы прикоснуться к спрятанной там жемчужине. Шон поднес палец к ее губам. — Попробуй, — шепнул он.
 Она лизнула, пробуя себя на вкус, и стала следить затуманившимися глазами, как он слизывает ее сок со своих пальцев. Все, что он делал, всегда заставляло ее почувствовать себя дикой и распутной.
 Шон уложил ее на песок, прогретый солнцем, и ее длинные локоны рассыпались темным ореолом вокруг личика в форме сердечка. Его глаза почернели от страсти. Он так хотел обладать ею, что это превращалось в наваждение. Шон говорил себе, что все оттого, что их время течет, как песок. Обстоятельства заставляют его насладиться этой женщиной, пока они вместе.
 Если только… он сцепил пальцы и не дал себе закончить. О'Тул заставил себя перестать думать. Он мог видеть, слышать, обонять, чувствовать на вкус и прикасаться. Этого должно быть достаточно. Ему не следует все осложнять своими мрачными мыслями. Дочь Монтегью может зачать через несколько месяцев или через год. Ему пока не нужно возвращать свою пленницу назад.
 Он научил ее жить одним мгновением, наслаждаться здесь и сейчас. В эту секунду они вместе. И только это и имеет значение. Он сделает так, что тысячи дней и ночей превратятся в один солнечный незабываемый час. Желание все сильнее охватывало его, но он придержал его, чтобы подарить удовольствие Эмерелд.
 Он не рассчитывал на то, что ее страсть разгорится таким огнем. Женщина высоко подняла ноги, обхватила его и выгнулась так высоко, что его твердый, пульсирующий член вошел в нее. Он сам научил ее не задумываясь брать то, что хочется, и ему доставляло огромное наслаждение, что Эмерелд требует все то, что он в состоянии дать ей.
 Шон знал, что ей нравится больше всего, поэтому снова и снова погружался в нее и выныривал, с каждым разом проникая все глубже, пока она не начала задыхаться, извиваться и не вцепилась в него с протяжным стоном. Каждый раз, как он выходил из ее лона, тело Эмерелд словно оплакивало потерю, пик наслаждения отступал, но Шон немедленно возвращался, и она поднималась все выше и выше к вершинам экстаза.
 Никогда еще их плоть не пылала так, как в этот раз, когда они любили друг друга на горячем песке и сверкающее солнце обрушивалось на обнаженные тела. Их кожа горела, огонь бушевал внутри, а кровь напоминала кипящую лаву, перетекающую от одного к другому, пока они полностью не потеряли контроль над собой, оказавшись во власти всепоглощающей страсти.
 Сияющий огненный круг перед закрытыми глазами Эмерелд превратился в пламенно-оранжевый, потом в кроваво-красный и потемнел до пурпурного. Она цеплялась за край вулкана в течение стольких восхитительных минут, что когда стремительно полетела вместе с ним в огнедышащую бездну, их тела неистово содрогались, пока семя Шона изливалось в нее.
 Они пролежали в объятиях друг друга целый час, целовались, шептали нежные слова, словно остались одни на свете. Когда Эмерелд задремала, Шон стал пристально разглядывать ее лицо, чтобы навсегда запомнить, как она выглядела в этот неповторимый день. Им хотелось, чтобы это чудо никогда не кончалось, и они оставались па пляже, пока солнце не опустилось в море.
 Когда они наконец добрели до корабля, команда удивила их, приготовив из даров моря блюда, от которых потекли слюнки. На берегу из прибитых морем обломков моряки развели костер, чтобы поджарить рыбу, креветок и омаров, которых в изобилии обнаружили среди скал. Восхитительная еда у костра стала заключительным аккордом этого великолепного дня.
 «Месяц» прибыл в Грейстоунс уже глубокой ночью. Шон и Эмерелд медленно прошли по крутой дорожке к большому дому, обняв друг друга за талию. Она прижалась к нему, ее голова касалась его плеча. Никому из них не хотелось, чтобы этот день заканчивался, но солнце и морской воздух, их игры и страстные объятия полностью истощили силы Эмерелд.
 Шон отнес ее наверх и раздел, а она могла лишь сладко зевать. Он лег рядом с ней в постель, прижался к ее спине и властно обнял. Она заснула с улыбкой на губах. Эмерелд знала — никогда в жизни она еще не чувствовала себя лучше.
 Эмерелд и припомнить не могла, когда еще так плохо себя чувствовала! Она свесилась с огромной кровати, ее рвало в ночной горшок. Кейт Кеннеди, услышав, что творится с Эмерелд, торопливо вошла в спальню хозяина. Представшая перед ней картина заставила ее остановиться.
 — Вы беременны, — объявила она со свойственной ей прямотой.
 Эмерелд подняла бледное, удрученное лицо.
 — Именно так я и подумала. — Не успела она произнести эти слова, как ее охватил новый приступ тошноты. Несчастная охнула, снова нагнула голову и извергла остатки содержимого желудка в горшок из китайского фарфора.
 Когда ей стало получше, Кейт сменила простыни и помогла Эмерелд принять ванну. Хотя Кейт бывала резка на язык, сердце у нее было доброе. На самом деле ее радовало присутствие Эмерелд в Грейстоунсе. Когда умерла Кэтлин, казалось, что сердце и душа дома ушли вместе с ней. Эмерелд снова вернула к жизни большой каменный особняк.
 Эмерелд пощипывала тост и потягивала вино, разбавленное водой, а ее душа ликовала. Она радовалась при мысли о ребенке. Единственной причиной, побудившей ее согласиться на навязанный отцом брак, было желание иметь детей. При мысли, что это семя Шона О'Тула дало жизнь ее ребенку, сердце переполнялось счастьем.
 Ее волновала только реакция Шона. Он был непредсказуем и властен, чувствовал себя счастливым только тогда, когда сам контролировал людей и события. Если ребенок не входил в его планы, новость может привести его в ярость.
 Сухой тост и вино с водой чудесным образом избавили ее от неприятных ощущений. Эмерелд выбрала одно из самых красивых платьев, тщательно уложила волосы и спустилась в библиотеку, чтобы разобрать книги, привезенные из Мэйнута. Переплетенные в кожу тома доставили ей огромное удовольствие. Она знала, что, открывая книгу, распахиваешь окно в мир. Может быть, во второй половине дня, когда она пойдет к Шеймусу, то возьмет книгу и почитает ему.
 — Так вот где ты прячешься.
 Она удивленно подняла глаза на Шона, вошедшего в библиотеку. Эмерелд и не слышала, как он появился.
 — Ты выглядишь очень красивой в желтом. Солнце позолотило твою кожу, и мне кажется, что у тебя на носу появились настоящие ирландские веснушки.
 Эмерелд умирала от желания сообщить ему свою новость, но не знала, как приступить к такой деликатной теме.
 — Ты сегодня рано встал.
 — Ты крепко спала. Я и подумать не мог о том, чтобы разбудить тебя.
 — Когда я проснулась, мне было очень плохо. Кейт считает, что я беременна, — выпалила Эмерелд.
 — Вот уж глупость! — парировал Шон. — Я думаю, что ты съела слишком много омаров. — Он нагнулся ближе и коснулся ладонью ее щеки. — Может быть, у тебя солнечный удар.
 — Ладно, что бы это ни было, сейчас я чувствую себя намного лучше.
 — Хорошо. Я хочу, чтобы ты сегодня отдохнула. Наших вчерашних упражнений с лихвой хватило нам обоим. — Он подмигнул. — Я просто восхищен тем, что тебе нравится чтение не меньше, чем физическая активность.
 Ему хотелось, чтобы Эмерелд покраснела, и та сделала ему одолжение.
 — Я могу остаться в этой библиотеке на год и не заскучаю. Здесь есть абсолютно все — мифы, сказки, легенды, приключения, история, география. Как ты думаешь, твоему отцу что-нибудь понравится?
 — Уверен, что понравится, особенно в сочетании с тобой. Мне кажется, что он почти влюбился. Смотреть на красивую женщину куда интереснее, чем не отрываться весь день от подзорной трубы.
 После ухода Шона Эмерелд задумалась над его словами и реакцией. Он совершенно не сомневался, что у ее недомогания другая причина, и постарался убедить в этом ее. Но когда ее тошнота возобновилась на следующее утро и стала регулярно повторяться каждый день, Эмерелд засомневалась.
 Странным выглядело то, что Шон по утрам вставал теперь очень рано, до того, как она проснется, и ни разу не стал свидетелем ее плохого самочувствия. Всякий раз, когда Кейт Кеннеди намекала на состояние Эмерелд, Шон отказывался верить в возможность того, что она ждет ребенка.
 Когда экономка упомянула о нежелании Шона смотреть в лицо фактам, Эмерелд испугалась. Ясно, что ее принц недоволен тем, что она забеременела! У него нет сомнений, что это его ребенок, а как же иначе? Но с точки зрения закона отцом малютки будет считаться Джек Реймонд. В конце концов, он все еще оставался ее мужем. Эмерелд могла только представить, насколько ужасно почувствует себя Шон, когда его собственное дитя будет считаться ребенком другого мужчины.
 А может быть, все совсем не так. Вдруг Шон просто не любит детей. Возможно, новость не пришлась ему по душе, потому что ему не хочется ни с кем делить Эмерелд? Ей просто надо дать ему время свыкнуться с этой мыслью.
 Эмерелд чуть улыбнулась. Он может отрицать все, что угодно, но она точно знала, что носит под сердцем их с Шоном Фитцжеральдом О'Тулом ребенка.
 Будущая мама решила ничего больше не говорить. Она станет уделять ему все свое внимание и убедит его в своей бесконечной любви и в том, что Шон был, есть и навсегда останется единственным властителем ее сердца. Через несколько месяцев, когда ее груди нальются, а живот округлится, вынашивая плод их любви, графу не удастся отрицать очевидное.
 Эмерелд удовлетворенно вздохнула. Она поклялась стать отличной матерью. У них все хорошо. И ничто не может испортить это чудо, созданное их любовью.




 Глава 23


 Когда «Серебряная звезда», торговое судно О'Тула, пришла в Грейстоунс, ее капитан Лайем Фитцжеральд привез многочисленные послания графу и письмо для Эмерелд. Лайем все отдал Шону. Так решил Килдэр, хотя молодой женщине была разрешена переписка.
 Шон взвесил конверт на руке, сразу узнав почерк Джонни Монтегью. Его изощренный ум моментально подсказал ему, почему брат прислал письмо Эмерелд. Он увидел ее выходящей из сада с огромным букетом пылающих хризантем.
 — Привет, моя красавица. Что питает твою неувядающую страсть к цветам?
 — У меня раньше никогда не было сада. Наш дом в Лондоне окружала лишь мощенная камнем серая мостовая. Цветы росли только в парках, и в детстве меня сурово наказывали за то, что я рвала их.
 — Что ж, если это делает тебя счастливой, можешь рвать все, что только растет в Грейстоунсе. Ты видела луг за конюшнями? Там все стало пурпурным от маргариток, расцветших к Михайлову дню [14] .
 — Честно говоря, эти цветы наводят на меня грусть, — негромко ответила Эмерелд.
 — Ах, красавица, ты становишься все больше ирландкой. На каждом подоконнике у тебя цветы, ты выбираешь красивые вещи для удовольствия сердца. Ты любящими руками собираешь их, ты радуешь свои чувства, когда вдыхаешь их аромат, и теперь ты говоришь мне, что они нагоняют на тебя печаль.
 — Это потому, что они цветы осени. Наше лето оказалось таким коротким. Ты же знаешь, что потом начнут опадать листья, а следом придет зима.
 Чтобы развеселить Эмерелд, Шон схватил ее в объятия вместе с цветами и высоко поднял.
 — Наше лето было горячим и мягким. Никогда не жалей о нем, не забывай его, Эмерелд. Наши воспоминания никогда не исчезнут. — Его глаза потемнели от желания. — Я не могу больше бродить по этой траве, это меня возбуждает. С тобой у меня лето каждый день.
 Когда Шон опустил ее на землю, их тела коснулись друг друга, и Эмерелд поняла, что хочет навсегда остаться в его объятиях. Он опустил руку в карман.
 — У меня для тебя письмо.
 Она радостно на него посмотрела. Письмо было адресовано Эмерелд Фитцжеральд, а не Монтегью, и это означало, что ей написал Джонни. Она вскрыла послание только после того, как поставила всю охапку цветов в воду и отнесла их в библиотеку. Усевшись на великолепную, обитую кожей кушетку около окна, Эмерелд взломала печать. Ей на колени упало еще одно письмо, адресованное Нэн Фитцжеральд в Мэйнут.
  Моя дорогая Эмерелд! 
  Прошу тебя, будь ангелом и передай это письмо Нэн. Я никогда не испытывал ничего подобного ни к одной девушке и понимаю, что мне и не следовало бы этого делать. Мне не дает покоя мысль, что я должен снова ее увидеть. Для меня это стало моральной дилеммой. Как ногу я просить кого-то из Фитцжеральдов думать о Монтегью без злобы, после того, что натворили наши родственники? Но правда такова — я ничего не могу с собой поделать. 
  В конце прошлого месяца я отправился в Саммерхилл, на коневодческую ферму в графстве Мит, чтобы выбрать и оплатить лошадей для армии. Когда я сообразил, что до Мэйнута меньше двадцати миль, я поскакал туда, чтобы увидеться с Нэн. Никогда раньше я не поступал так опрометчиво. Но для меня пытка быть вдали от нее, и одному Богу известно, когда я снова попаду в Ирландию. 
  Я так завидую вам с Шоном. Я бы продал душу за сотую долю того счастья, что вы обрели вместе. 
  Любящий тебя брат 
  Джонни. 
 Когда Шон вошел в библиотеку, Эмерелд подняла глаза от листа бумаги. Он уселся за стол и стал читать свою корреспонденцию. Джонни Монтегью написал и ему, но О'Тул был уверен, что среди его писем нет ни одного любовного послания для передачи.
 Шон сохранил невозмутимость, хотя информация, сообщенная Джоном, весьма его обрадовала. «Цапля» и «Гибралтар» в конце недели должны забрать из порта Дрозда в общей сложности пятьсот лошадей. Монтегью сам заплатил за них и предполагает получить стопроцентную прибыль, перепродав их потом армии. Джон заверял его, что ни корабли, ни лошади не застрахованы. Страхование живого груза требовало огромных денег, так как его транспортировка всегда сопровождалась большими потерями.
 Шон внимательно прочитал все письма, а потом взглянул на Эмерелд.
 — Я должен завтра побывать в Мэйнуте. Поедешь со мной?
 Откуда он узнал, что она как раз подыскивала предлог для поездки в замок? Эмерелд не сомневалась, что Шон не вскрывал ее письма. Она подозревала, что он наделен сверхъестественной силой, ведь как-то ему становится известно то, чего бы ей хотелось.
 — Почему ты спрашиваешь? — с вызовом спросила она.
 О'Тул улыбнулся ей:
 — Просто догадка. Я знаю, от кого письмо. — Шон помахал своим конвертом. — Мне знаком его почерк. В начале прошлого месяца я свел Джонни и Нэн Фитцжеральд. И произошло неизбежное. Я полагаю, твой брат сражен наповал.
 — Позволь мне закончить за тебя, — попросила Эмерелд. — Ты сделал вывод, что брат не может писать сестре просто так, если у него нет скрытого мотива, и, когда ты увидел, как я закусила губу, гадая, как мне доставить любовное письмо, ты предложил взять меня с собой в Мэйнут!
 Шон притянул ее к себе:
 — Когда я вижу, как ты закусываешь губку, у меня возникают очень порочные мысли.
 — Прекрати немедленно. Как я посмотрю в глаза женщинам из семьи Фитцжеральд?
 Шон взял ее за руки, развел их в стороны и оглядел ее с головы до ног.
 — Ты можешь бросить вызов любой женщине на земле не только благодаря своей красоте, но и благодаря природному уму, образованности и смелости. Не делай вид, что у тебя не хватит мужества предстать перед Фитцжеральдами.
 Эмерелд бросила на него задорный взгляд из-под ресниц:
 — Я не только предстану перед ними, но и буду держаться вызывающе. Я тоже Фитцжеральд!
 Шон обхватил ее лицо ладонями:
 — Самая прекрасная из всех.
 Эмерелд привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его. Он утолил свою жажду, сорвав с ее губ полдюжины страстных поцелуев, прежде чем ответил ей ее же словами:
 — Прекрати немедленно. У меня срочное дело.
 — Разумеется, сэр, я это чувствую. — Ее пальцы скользнули между ними, чтобы прикоснуться к той части его тела, которая вдруг потребовала к себе внимания.
 Руки Шона приподняли ее юбки, чтобы он мог ласкать обнаженные бедра.
 — Я так рад, что ты проводишь время в библиотеке, это может увеличить твои познания.
 Эмерелд провела кончиком языка по верхней губе Шона:
 — Только с личным преподавателем и по всем правилам.
 — Это правда, тебе определенно нужен стол. — Щон поднял молодую женщину так, что ее обнаженные ягодицы оказались на полированной поверхности. Он развел в стороны ее колени и встал между ними.
 — Я жажду знаний, — заверила она, обвивая руками его шею и зарываясь пальцами в черные кудри.
 Шон расстегнул бриджи и даже застонал, когда его возбужденная плоть вырвалась на свободу из тесной одежды.
 — Я требовательный учитель, я не смогу обойтись без розги, — предупредил он.
 Эмерелд прогнулась вперед, дразня его, потом отодвинулась.
 — Давай начнем урок.
 В ту секунду, когда ее тело устремилось ему навстречу, ладони Шона скользнули под ее ягодицы, чтобы удержать ее во время его атаки. Ему доставляло огромное наслаждение то, что Эмерелд не пошла на поводу у предрассудков и позволила ему взять ее здесь, в библиотеке, когда страсть захватила их. Она начисто забыла о слугах и о том, что сейчас середина дня.
 Они так пылали оба, что через несколько секунд Шон тоже забыл обо всем на свете. Их страсть нарастала с такой быстротой, что крики восторга Эмерелд гасли у него во рту. Его оргазм был так силен, что она вскрикнула, когда горячая струя спермы ударила в ее лоно, ее упругие мышцы крепко обхватили его пенис, стремительно сокращаясь, выдавливая все до последней капли.
 Когда Эмерелд снова смогла думать и говорить, она прошептала:
 — Я сдала экзамен, сэр?
 — Cum laude [15] , — хрипло ответил Шон, а потом добавил: — Я должен заняться другими неотложными делами, но вечером тебя ждет домашнее задание.
 Эмерелд выбрала несколько книг, чтобы отнести их в надвратную башню, а потом, повинуясь порыву, взяла одну из ваз с хризантемами.
 Как только Шеймус увидел ее, его лицо просветлело.
 — С каждым разом ты становишься все красивее. Мой парень точно делает все правильно.
 Эмерелд вспыхнула, гадая, сообщила ли Кейт Кеннеди мистеру Берну, что она, вероятно, ждет ребенка.
 — Моя Кэтлин просто сияла, когда ждала ребенка, и с тобой происходит то же самое.
 — Значит, вы знаете мой секрет, — негромко пробормотала Эмерелд.
 — Какой секрет? Каждый, у кого есть глаза, заметит, что ты налилась, словно спелый плод.
 — Только не Шон, — печально заметила Эмерелд.
 — Откуда ему знать. Ведь это его первенец, верно? — Шеймус наклонился к молодой женщине, словно делясь чем-то сокровенным. — Мужчины плохо переносят все эти бесконечные разговоры о вынашивании детей. Тебе нужно поговорить с кем-нибудь из женщин твоей семьи.
 — У меня никого нет.
 — Не будь дурочкой. Ты же Фитцжеральд. В твоем клане больше женщин, чем пчел в улье.
 — И я почувствовала, как они жалят… Женщины семьи Фитцжеральд ненавидят меня.
 — Это все старая история. Тогда ты была их соперницей. Теперь ты больше им не враг, раз ты носишь его ребенка. Как только они об этом узнают, ряды сестер сомкнутся вокруг тебя, чтобы служить тебе и защищать тебя, нежить и сочувствовать, делать счастливой и поддерживать, давать советы и восхищаться тобой. Господи, девочка, неужели тебя никто этому не учил? Я что, должен стать тебе матерью?
 Эмерелд вдруг расплакалась.
 — Что, черт побери, я еще натворил? — спросил Шеймус у Пэдди Берка.
 Управляющий откашлялся:
 — Я думаю, это из-за ее матери.
 — Простите меня, — прошептала Эмерелд, смахивая пальцами слезы с ресниц. — Я поклялась ненавидеть ее всю мою жизнь за то, что она меня бросила, но я не могу. Я так по ней скучаю.
 Шеймус и Пэдди многозначительно переглянулись. Они оба знали, что Эмбер живет в Уиклоу, всего в тридцати милях от них. Неправильно лишать их встречи, особенно теперь, когда Эмерелд ждет ребенка. Шеймус решил поговорить об этом с сыном.
 — Ладно, утри свои слезы. Я жду матросов с «Серебряной звезды». Уж кто-кто, а О'Тулы умеют развеселить женщину.
 И тут Эмерелд рассмеялась. Она готова поспорить, что в возрасте Шона его отец был таким же дьяволом.
 — Так-то лучше, красотка. — Шеймус подмигнул и взял одну из принесенных ею книг. — В следующий раз мы заглянем под обложку, когда будем уверены, что нам никто не помешает.
 Снизу раздался шум — это шестеро матросов со смехом поднимались по ступенькам. Эмерелд встала, собираясь уйти, мистер Берк последовал за ней.
 — Я хотел поговорить о Хозяине. Теперь он уже не может без посторонней помощи перебраться с кровати в кресло. Я даже боюсь оставлять его без присмотра.
 — Я поговорю с Шоном. Шеймус должен вернуться в большой дом.
 — Он для этого слишком упрям. Молодые горничные, которых присылает Кейт, его не устраивают. Хозяин их терроризирует. Когда приходят корабли, у Шеймуса много гостей, но в остальное время он очень одинок. С тех пор как вы здесь, я вижу, что ему нравится женское общество. Я думаю, ему пойдут на пользу визиты родственников.
 — Вы имеете в виду женщин семьи Фитцжеральд? — задумчиво спросила Эмерелд.
 — Да. Он не сможет приказывать им так, как он командует служанками.
 — Завтра мы с Шоном собираемся в Мэйнут. Я поговорю с ним о вашем предложении, но я хочу, чтобы вы сами рассказали ему то же, что и мне. У вас на него больше влияния, чем у меня, мистер Берк.
 Для поездки в Мэйнут Эмерелд выбрала спокойную гнедую кобылу, трусившую не торопясь, заставляя Люцифера нервничать.
 — Черт бы ее побрал, эту твою вялую старую клячу, — со смехом заявил Шон. — Мне бы хотелось, чтобы у тебя между ног оказалось нечто более возбуждающее. — Его улыбка стала еще шире. — Я обожаю твою манеру краснеть.
 — Просто загадка, как это я еще не разучилась краснеть с тобой и твоим отцом.
 Лицо Шона погрустнело.
 — Пэдди Берк считает, что ему будет полезно общество женщины из семьи Фитцжеральд.
 — Я тоже так думаю, — многозначительно ответила Эмерелд. — Шеймус одинок, и он любит женщин…
 — Красивых женщин, — добавил Шон.
 — Все женщины Фитцжеральд красивы.
 — Ни в коем случае, — возразил ей Шон. Потом добавил, внимательно наблюдая за ее реакцией: — Есть только две настоящие красавицы — ты и моя мать.
 Эмерелд закрыла глаза, охваченная нахлынувшими воспоминаниями. Когда она их открыла, Шон заметил, что ее глаза полны непролитых слез. «Значит, мой отеи, и мистер Берк оказались, как всегда, правы», — подумал он. Он мысленно кое-что подсчитал и принял решение: «Как только это дело с лошадьми будет закончено, я отправлюсь в Уиклоу и побеседую как следует с Эмбер Фитцжеральд».
 Несмотря на то что Эмерелд выглядела потрясающе в своей кремовой амазонке, ее волосы были уложены вокруг головы царственной короной и великолепная полная грудь не имела себе равных, женщины клана Фитцжеральд встретили ее с искренним восхищением. Она впервые оказалась в Мэйнуте, и их теплое гостеприимство заставило ее почувствовать себя одной из них. Разумеется, Шон стал теперь графом Килдэрским, и замок принадлежал ему. Он открыто жил с ней в Грейстоунсе, демонстрируя, что избрал Эмерелд. А выбор Шона был и их выбором. Иначе и быть не могло.
 Эмерелд окружили тетушки, и она пыталась удержать в памяти их имена, когда Шон представлял ее им по порядку. Эмерелд сдалась после того, как Мэг, Мэгги и Мэген разом заговорили. За ними последовали молодые женщины, жаждущие с ней подружиться. Она заметила игривый блеск в глазах Шона, когда он начал их представлять.
 — Ты помнишь Бриджет? Когда-то она хотела стать монахиней. Конечно, это было еще до того, как эта красотка нарожала четверых.
 Эмерелд была ошарашена. Молодая толстушка никак не походила на ту юную нимфу, присутствие которой в каюте «Серы-1» так возмутило ее пять лет тому назад. Молодая женщина поняла, что хотя большинство ее кузин уже вышли замуж, они и их семьи продолжали жить в Мэйнуте. Этот клан никогда не исчезнет, судя по тому, сколько детей появилось за последние пять лет!
 Несколько юнцов Фитцжеральдов роем вились вокруг Шона, надеясь, что он сочтет их достаточно взрослыми, чтобы взять матросами на свои торговые суда. Женщины клана выходили замуж за Мерфи, Воганов и О'Бернсов, хотя их сыновья и дочери были известны как Фитцжеральды из Килдэра.
 — Оставляю тебя в лоне твоей семьи, — спокойно заявил Шон. — Я должен объехать арендаторов мэйнутских ферм, так что сегодня вечером не жди меня раньше обеда.
 Мэг немедленно взяла все па себя:
 — Вы останетесь на ночь. Пойдем наверх, Фиона, и приготовим апартаменты хозяина.
 Эмерелд встретилась взглядом с молодой стройной женщиной, тут же порозовевшей, как ирландская заря.
 — Прошу прощения, но я не разобрала твоего имени.
 — Я Нэн, — негромко ответила та.
 Эмерелд она сразу понравилась. У нее было нежное лицо и негромкий голос. Она не выглядела такой щекастой, как большинство женщин Фитцжеральд.
 — Покажешь мне замок? — попросила Эмерелд.
 — С удовольствием, — шепнула Нэн и снова залилась краской.
 — Только сначала ты посидишь и выпьешь стаканчик вина или ты предпочитаешь эль? — вмешалась Мэг.
 — Эль, ну как же! Она должна попробовать моего розового ликера, — объявила Тиара, отодвигая остальных в сторону. — Нэн, ты угостишь гостью. — Тиара наклонилась пониже, чтобы поведать по секрету: — У нее нежные руки и чистые, а это лучшее, что можно сказать о моих придворных.
 Пока Эмерелд потягивала восхитительный ликер, в котором явно чувствовалось кое-что покрепче, чем розы, она заметила, что все остальные помалкивали, когда говорила Тиара. Она взяла это себе на заметку, решив все обдумать позже. Когда Эмерелд протянула свой стакан, чтобы его снова наполнили, Тиара улыбнулась ей.
 — Ты леди с тонким вкусом. Среди нас немного таких, кто хорошо воспитан и разборчив. — Кто-то шумно запротестовал. — Вот видишь? — невозмутимо спросила Тиара.
 Когда Эмерелд покончила с напитком, Нэн отвела ее наверх в апартаменты хозяина, где Фиона застилала постель свежими белоснежными простынями. Судя по всему, здесь знали о высоких требованиях Шона.
 — Я могу прислать Майкла, чтобы он разжег огонь, — предложила Фиона.
 — Спасибо. Нет никакой спешки. Мы зажжем его, когда будем ложиться.
 Когда они с Нэн остались наконец одни, Эмерелд отдала девушке письмо:
 — Мой брат Джонни просил передать это тебе. Оно пришло только вчера.
 Казалось, Нэн проглотила язык.
 — Я знаю, что в прошлом месяце он заезжал сюда из Мита, чтобы побыть с тобой, но подозреваю, что Шон тоже знает о вашем свидании.
 Нэн облегченно вздохнула:
 — О, я так рада, что могу доверять вам. Я могу звать тебя Эмерелд?
 — Разумеется. Я тоже рада, что могу доверять тебе. Мы с Джонни очень близки. Наш отец — ужасный человек. Особенно жестоко он обращался с Джонни, когда тот был ребенком. Ему нравилось наказывать его. Наша мать защищала нас от его гнева, но после того как она нас оставила, мы остались вдвоем.
 — Твоя мама — это моя тетя Эмбер. Я никогда не знала ее. Она вышла замуж за твоего отца и уехала в Англию еще до моего рождения.
 — Как я слышала, мама вышла за него, чтобы уехать из Мэйнута и из Ирландии, но по иронии судьбы она каждый день молилась о том, чтобы вернуться сюда. Я не думаю, что она когда-нибудь любила мужа, хотя и делала вид. Нэн, я прошу тебя — никогда не поступай так с Джонни. Прошу тебя, не притворяйся, что любишь его, ради того, чтобы он увез тебя отсюда.
 — О, прошу тебя, Эмерелд, не думай так. Джонни не хочет увозить меня отсюда. Он хочет приехать и жить в Мэйнуте.
 — А ты сможешь быть довольной и счастливой здесь?
 — С Джонни я буду счастлива везде.
 «Именно так я отношусь к Шону», — подумала Эмерелд.
 — Прочти письмо.
 Чтобы оставить Нэн одну, она прошла в смежную ванную комнату вымыть лицо и руки.
 Эмерелд считала великолепными комнаты Грейстоунса, но при виде огромной ванной Мэйнута она ахнула. Потолок и стены украшали зеркала, пол покрывал бледно-розовый мрамор. Высокая мраморная квадратная ванна и ведущие к ней ступеньки были тоже бледно-розовыми, как и ватерклозет.
 — Это божественно, — воскликнула молодая женщина, — словно находишься в серединке розы.
 Нэн подошла к двери, пряча драгоценное письмо за корсажем.
 — Может быть, тебе больше хочется принять ванну, а не осматривать Мэйнут? Я могу вернуться попозже.
 — Господи, нет! Я не хочу пользоваться этой роскошной ванной в одиночестве. Я лучше подожду, пока Шон освободится и присоединится ко мне.
 Щеки Нэн запылали, и Эмерелд догадалась, что той оказалась внове такая близость между мужчиной и женщиной. В ее мыслях промелькнули фразы из письма брата: «Я ничего не могу с собой поделать… Я никогда еще не поступал так опрометчиво». Эмерелд закрыла глаза и застонала про себя: «О Господи, Джонни, что же ты наделал?»




 Глава 24


 Просторная трапезная в Мэйнуте обустраивалась в старые времена, чтобы в ней удобно себя чувствовали вся семья и вооруженные солдаты. С главного стола на возвышении Эмерелд оглядела зал, представляя, как он выглядел в прошлые века. Большого воображения для этого не требовалось. Фитцжеральды не нанимали слуг, так как в доме с избытком хватало рук, готовых заняться работой, и обязанности распределялись между всеми членами семьи. Еду подавали самые младшие, лет десяти-двенадцати, похожие на пажей во время оно, с той лишь разницей, что среди них были и девочки.
 У каждого за столом было свое место: мужчины сидели отдельно, а женщины разместились со своими младшими детьми. Один стол занимали пожилые дамы от семидесяти до восьмидесяти лет, и Эмерелд решила, что это, должно быть, сестры дедушки Шона.
 Огромные дымящиеся куски говядины и ягнятины были принесены на резных деревянных досках, за ними последовали груды овощей на блюдах, буханки хлеба, чаши с соусом, тарелки с пудингом, подносы с фруктами и целые головки сыра. И только тут Эмерелд поняла, какое количество съестного поглощает каждый день клан Фитцжеральдов.
 — Откуда вся эта еда? — спросила она у Шона.
 — Мэйнут сам себя обеспечивает, — пояснил он. — У нас тысячи акров земли. Кроме лошадей, мы выращиваем крупный рогатый скот, овец и свиней. Картофельные поля, грядки с репой и капустой занимают целые мили, хотя капусту никогда не подают к столу, если я здесь, — подчеркнул О'Тул. Эмерелд впервые увидела его в роли графа, сидящего во главе стола на возвышении, хозяина всего окружающего их. Как обычно, Шон был одет в черное, наряд оживляли лишь безупречно чистые белоснежные воротник и манжеты. В эти дни Килдэр носил черную кожаную перчатку только на левой руке. Он никогда не снимал ее за дверями их спальни. Вместе с ними за главным столом сидели сестры его матери и их двоюродные сестры в соответствии с иерархией Мэйнута.
 — Леди, мне необходимы ваш совет и ваша помощь. — Все внимательно слушали Шона. — Как вы знаете, Шеймус живет в надвратной башне. Ему все труднее пользоваться ногами. Пэдди Берк оказывает мне неоценимую помощь в руководстве корабельным бизнесом, но в настоящее время он превратился в сиделку. Вы можете помочь мне решить эту проблему?
 Все женщины заговорили разом. Дискуссия затянулась, все разгорячились, обсуждение грозило обернуться ссорой. Эмерелд встревожилась, потом взглянула на Шона и увидела, что он подмигнул ей. Слушая, как женщины перечисляют недостатки Шеймуса О'Тула, она испугалась, что никто из них не предложит своих услуг. И для нее стало полной неожиданностью, когда они все вызвались помочь и пустились спорить, кто приступит к делу первой. Разговор зашел в тупик, потому что каждая из трех старших сестер — Мэг, Мэгги и Мэген — представила весомые доводы в пользу того, почему именно она должна поехать в Грейстоунс.
 Тут Шон поднял руку повелителя, и они немедленно уступили ему.
 — Я предлагаю вам ухаживать за ним по очереди. Скажем, по месяцу.
 Леди согласились с его предложением.
 — Но с кого начнем? — спросила Мэг.
 — Я надеюсь, что вы не считаете меня глупцом. Я не собираюсь шагнуть в ловушку, хотя она и устлана золотом. Решайте сами, леди.
 — Тогда я буду первой. Я так понимаю, что мы должны отправиться в Грейстоунс утром?
 Эмерелд боялась взглянуть на Шона, потому что это произнесла тетя Тиара, сестра его деда. Никто не проронил ни звука, ведь легкое помешательство позволяло этой даме вести себя так, как ей хотелось. Никто не возразил Тиаре, Эмерелд набралась смелости и взглянула на графа Килдэрского. Ои широко улыбался, и теперь улыбка коснулась и его стальных глаз.
 Когда они удалились в графские покои, Эмерелд дала волю своему веселью. Она с хохотом каталась по кровати, задыхаясь от смеха.
 — О, Господи ты Боже мой, что скажет твой отец?
 — Будет большой скандал, великодушно сдобренный проклятиями и ругательствами, — весело отозвался Шон.
 — Сейчас-то мы смеемся, но нам будет совсем невесело, когда мы с ним встретимся.
 Шон подошел к кровати и посмотрел на нее с высоты своего роста.
 — Ты его не боишься? — насмешливо поинтересовался он.
 — Конечно, боюсь, — призналась Эмерелд.
 — Но у него самое доброе сердце во всем мире, особенно когда дело касается женщин. Моя мать обвела его вокруг своего мизинца. Если мужчина сглупил и позволил это, он уязвим перед всеми женщинами.
 Его слова ясно дали понять, что он сам не настолько глуп. Эмерелд решила пропустить предупреждение мимо ушей. В своей вновь обретенной уверенности в себе она не только верила, что обведет Шона вокруг мизинца, но и заставит его прыгать через обруч.
 В дверь негромко постучали. Шон нахмурился, потом пошел открывать.
 — Привет, радость моя, мы как раз о тебе говорили.
 — Значит, вы не зря теряли время, — весело объявила Тиара. — Я принесла Эмерелд ночную рубашку. — Она протянула Шону одеяние ярко-красного цвета, тонкое, как паутинка. — Пурпур разожжет ее страсть.
 — Я сам этим займусь.
 Тетка оглядела его с головы до ног:
 — Да, я верю, что ты это можешь. Самоуверенный самец неотразим. Спокойной ночи, дорогие мои. Я желаю вам хорошенько повеселиться.
 И они снова остались одни.
 — А что твоя незамужняя тетка знает о самцах?
 Шон хмыкнул:
 — То, что она не обзавелась мужем, не означает, что Тиара неопытна. Вероятно, сексуальность — это источник ее творчества. Посмотри-ка на это. — Он разложил прозрачную рубашку на кровати.
 — Это непристойно! — произнесла Эмерелд с грубым ирландским акцентом.
 — Раз уж мы заговорили о непристойном, ты уже видела ванную комнату?
 — О да, я не могла дождаться конца обеда. — Эмерелд стянула черную кожаную перчатку с руки Шона, перевернулась на кровати и подставила ему спину. — Расстегни мне платье.
 Как только его руки коснулись женщины, он тут же загорелся. Ничего удивительного, что они дошли только до мраморных розовых ступеней.
 Эмерелд давно уже уснула, а Шон все еще бодрствовал. Его тело укрывало женщину, защищая, одна рука лежала на ее груди. Месяц назад она отлично умещалась у него в ладони, а теперь стала намного больше. Тело тоже слегка изменилось, стало мягче, четче обозначились изгибы. А кожа сияла, как отполированная слоновая кость. Шон наконец признал, что Эмерелд ждет ребенка, и, как он и опасался, его желание лелеять ее стало вдвое сильнее.
 Ему понадобилось так мало времени, чтобы исполнить задуманное. Килдэр сожалел, что она забеременела так быстро. Но ведь на это он и рассчитывал, когда похищал ее, так что сожаления бесполезны, как стареющая шлюха. Вернуть ее обратно — значит нанести рану самому себе, но он с самого начала понимал, что ему придется заплатить. В плавучей тюрьме О'Тул поклялся отомстить, но это обещание ничто по сравнению с той клятвой, которую он дал на могиле матери.
 Он решительно прогнал сожаления. Нет нужды возвращать ее так рано. Он просто должен не думать о будущем я жить одним днем. Когда женщина носит своего первого ребенка, это должно стать самым счастливым временем в ее жизни, и Шон поклялся, что так оно и будет. Он решил, что окружит ее вниманием. Потом высмеял сам себя. Эмерелд восхитительна как никогда. Какая самоотверженность с его стороны клясться в вечной преданности!
 Когда Шон проснулся, уже наступило утро, и Эмерелд начала тихо стонать. Он подхватил ее, отнес в ванную к ватерклозету, и ее тут же вывернуло наизнанку. О'Тул встал на колени позади нее и крепко обхватил ее живот, пока она тужилась, судорожно втягивая в себя воздух. Когда спазмы прекратились, он присел рядом с ней на мраморные ступени и нежно ополоснул ей лицо.
 — Прости меня, — прошептала Эмерелд.
 — Никогда больше не извиняйся передо мной, Эмерелд. — Это я должен молить тебя о прощении».
 Шон отнес ее обратно в постель.
 — Лежи, пока не почувствуешь себя лучше. — Он быстро оделся. — Я приведу Тиару, она просто волшебница, когда дело касается трав и отваров. Я уверен, что тебе совершение не обязательно так страдать.
 Вскоре Шон вернулся с принцессой Тиарой.
 — Я так и думала! — заявила она.
 — Чем я могу помочь? — спросил Шон.
 — А разве ты сделал недостаточно? — Тетка указала ему на дверь. — Раз уж ты виноват в ее состоянии, тебе придется нас оставить. Она не может идти в трапезную и смотреть на окорок в ее деликатном положении. Но, разумеется, тебя это не остановит, — обвиняюще закончила она.
 В глазах Эмерелд плясали веселые искорки, когда она встретилась взглядом с Шоном.
 — Я уже чувствую себя лучше.
 Когда они остались одни, Тиара наградила ее сияющей улыбкой.
 — Ах, малышка, я должна многому тебя научить. Урок первый: чувство вины — это отличное оружие. Оно позволяет тебе править всеми и не мучиться угрызениями совести. А теперь я могу предложить тебе много средств от утренней тошноты. Есть ромашка, мята и ячменный отвар.
 — Решайте сами.
 Тиара была удовлетворена.
 — Какая ты смелая!
 — Не совсем, — доверчиво шепнула Эмерелд. — Я угадала ваш секрет. Вы только делаете вид, что вы не в себе.
 Пожилая женщина встревожилась:
 — Дева Мария и святой Иосиф, пообещай, что ты не скажешь ничего Фитцжеральдам. Шон-то знает, он всегда был умным дьяволом, но все остальные считают меня совершенно ненормальной.
 Когда она вернулась, то принесла Эмерелд не только средство от тошноты, но и флакон с миндальным и розовым маслом.
 — Это действует просто волшебно. Ты должна втирать это в свой живот, груди и бедра каждый день, тогда у тебя не останется уродливых растяжек.
 — Уродливые растяжки? Господи помоги, я ведь ничего не знаю! — воскликнула Эмерелд.
 — Тогда очень хорошо, что я приеду в Грейстоунс. Ты готова ехать верхом?
 — О да, тошнота прошла. А вы тоже поедете верхом, Тиара?
 — Конечно, я поеду верхом. На живодерню мне еще рановато. И кстати, меня на самом деле зовут Тарой. Домашние изменили мое имя, когда я стала надевать тиару. Полагаю, у них такая манера шутить.
 Когда Шон вернулся после завтрака, у него отлегло от сердца, так как Эмерелд совершенно пришла в себя. Он помог ей застегнуть ее кремовую амазонку, но тут же нахмурился:
 — Дорогая, а ты не хочешь пригласить к нам погостить кого-нибудь из девиц Фитцжеральд? Мне придется уезжать по делам на несколько дней, и я был бы счастлив, если бы кто-нибудь составил тебе компанию.
 — Мне больше всех нравится Нэн, — сказала Эмерелд, наблюдая за его реакцией. Она знала, что Шон специально использовал Нэн как приманку, чтобы искушать ее брата.
 — Нэн — это просто замечательно, — согласился Шон.
 Эмерелд подумала, как бы ей хотелось посмотреть на него, когда он узнает, что Джонни уже утащил наживку у него с крючка.
 — Она может ехать верхом?
 — Дорогая, она Фитцжеральд из Килдэра. Она ездит верхом, как ветер.
 — Отлично. Она поскачет с тобой, пока я буду трястись с Тарой.
 Шон поднял брови:
 — Значит, Тара? А ты умница.
 — У меня был хороший учитель, — отозвалась Эмерелд, бросая на него призывный взгляд. — Пока она будет в Грейстоунсе, королева собирается отречься от престола и поучить меня, как ведут себя принцессы.
 — Тебе, моя красавица, уроки не нужны. Ты и так достаточно высокомерна.
 Эмерелд тряхнула кудрями:
 — Ты сам хотел видеть меня такой.
 Казалось, за одну ночь листья сменили зелень лета на пылающие краски осени, и солнце освещало их совершенство, пока всадники ехали от Мэйнута до Грейстоунса. По приезде Тара отправилась осматривать сады, а потом потребовала, чтобы кладовую отдали в полное ее распоряжение.
 Эмерелд устроила Нэн в спальне, которую занимал Джонни, а потом, желая угодить Таре, предложила ей комнату цвета лаванды.
 — Я до смерти устала от этого оттенка. У вас нет чего-нибудь успокаивающе-зеленого? Я вступаю в новую фазу, и мне требуется вернуться назад к природе, — театрально заявила тетушка.
 — Разумеется, — ответила Эмерелд и отвела ее в другое крыло Грейстоунса. Она поместила гостью в комнате рядом с Кейт, гадая, как уживется умница-экономка с принцессой Тарой.
 Утром, когда Эмерелд открыла глаза, ее кровать была усыпана поздними розами, а Шон любовался созданной им волшебной картиной. Он протянул ей изящный бокал, узкий, словно флейта, наполненный отваром ромашки, мяты и розовых лепестков. Она благодарно выпила напиток. Снадобье Тары оказалось чудодейственным. Эмерелд вздохнула с облегчением. И почувствовала себя счастливой.
 — Какое восхитительное пробуждение! Ты наверняка оборвал все розы в Грейстоунсе.
 — Приказание Тары. Она намеревается сделать из них нектар, поэтому я решил окружить тебя этой красотой, пока она не спустилась вниз и не унесла их. Тетушка также утверждает, что нас ждет весьма бурная погода.
 — Может быть, леди имеет в виду реакцию Шеймуса, когда ты объявишь ему, что она здесь.
 — Ты так обходительна, что, я полагаю, мне следует позволить тебе заняться этим самой.
 — Ну ты и дьявол! Ситуация тебя забавляет, верно?
 — Невероятно, — легко согласился он. — Я полностью доверяю твоим способностям колдуньи.
 Спустя час налетел страшный холодный ветер, и Эмерелд даже подумала, что это Тара пустила в ход свои чары. Оставив Нэн в библиотеке читать и перечитывать письмо Джонни, предаваясь мечтам, молодая женщина решила встретиться со львом в его логове. Она знала, что Шеймус покинул большой дом после смерти Кэтлин, потому что ему невыносимо было жить там без нее. Ей также стало ясно, что отец Шона избегал женщин из клана Фитцжеральд из-за неуместной гордости — он стыдился своих ослабевших ног. Они с Тарой, завернувшись в теплые шали, смело пустились по лужайкам навстречу урагану и дождю до надвратной башни, стоявшей в конце подъездной дорожки. Когда они подошли к башне, Шон и мистер Берк неприлично быстро спустились по лестнице.
 — Трусы! — бросила им вслед Эмерелд, и обе женщины прикрыли рот ладонью, чтобы готовый вырваться смех не достиг ушей Шеймуса О'Тула.
 Он сидел у своего любимого окна с неизменной подзорной трубой, теплый плед укрывал его колени. Доброжелательная приветственная улыбка на его все еще привлекательном лице увяла, стоило ему увидеть Тару Фитцжеральд.
 — Это что такое? — требовательно спросил он, осторожный, как одинокий волк.
 — Вы же помните тетю вашей жены Тару, не правда ли, Шеймус? Она любезно согласилась погостить у нас месяц, составить вам компанию и приглядеть за вами. Эта дама просто колдунья, когда речь идет о травах и настоях. Тара думает, что сможет составить снадобье, которое пойдет на пользу вашим ногам.
 — Колдунья? Ты хочешь сказать, ведьма? Не нужны мне эти чертовы сиделки! — рявкнул он.
 Эмерелд рухнула перед ним на колени и взяла его за руку:
 — Дорогой Шеймус, я знаю, что они вам не нужны. Это мистеру Берку нужна помощь, но ваш управляющий слишком горд, чтобы попросить ее.
 — Она сумасшедшая, — яростно выпалил он.
 — Я слышала это, Шеймус О'Тул, — объявила Тара, пододвигая кресло и усаживаясь рядом с ним. — А тебе известно, что это ты довел меня до этого? — загадочно проговорила она.
 Эмерелд следила за лицом отца Шона, на котором любопытство боролось с неприятием. Возможно, одиночество позволило любопытству победить. И они услышали удивительную историю Тары:
 — Когда ты впервые приехал в Мэйнут, чтобы посвататься к Кэтлин, ты был самым красивым молодым дьяволом, которого нам, женщинам из клана Фитцжеральд, когда-либо доводилось видеть. Нас было около дюжины примерно одного возраста, и ты заставил трепетать наши сердца.
 Кэтлин сделала тебе выговор. Старшая дочь графа с ее чрезмерной гордостью не могла позволить простому моряку посвататься к ней. В те времена моим главным пороком был не гордыня, а тщеславие. Я решила, что хочу тебя, а моя великолепная внешность не позволяла мне усомниться в том, что смогу соблазнить тебя после твоей неудачи с моей племянницей Кэтлин. Бессчетное количество раз я попадалась на твоем пути, но ты делал вид, что ничего не замечаешь, и удвоил свои усилия, чтобы завоевать Кэтлин.
 Пытаясь спасти собственную гордость, я сказала себе, что ты предпочел ее только потому, что она графская дочь, а ты всегда делаешь только то, что выгодно. Я так безумно любила тебя, что это разбило мне сердце. Я не могла есть, не могла спать, утратила ясность мысли. Я просто потеряла голову. Моя семья окружила меня таким сочувствием и заботой, что мне это начало нравиться. Так что, когда я полностью пришла в себя, я намеренно скрыла это ото всех. Я получила неоценимый урок. Чем больше Кэтлин насмехалась над тобой, тем сильнее становилась твоя решимость добиться ее. Чем высокомернее и горделивее она себя вела, тем больше ты ее любил. Ты был таким мужественным и властным, что Кэтлин наконец уступила тебе. Когда это произошло, я поняла, что она хотела тебя с самого начала, но повела себя умно, чтобы заполучить тебя наверняка.
 У Шеймуса был такой ошеломленный вид, что Эмерелд поняла: Тара вырвала у него жало. Он похлопал молодую женщину по руке:
 — Я смирюсь с ее пребыванием ради Пэдди. Месяц — это не пожизненное заключение.
 — В саду есть голубые ирисы? — спросила Тара.
 — Да, но они уже не цветут.
 — Мне нужны клубни. Они успокаивают мускулы и согревают их, как ничто другое.
 — Ты быстро поставишь меня на ноги. Это единственный способ избавиться от тебя, — раздраженно заметил Шеймус, но Эмерелд поняла, что он капитулировал.
 — Малышка, ты покажешь мне, где растут ирисы?
 — Да, они — в саду, огороженном стеной.
 Когда женщины вышли от Шеймуса, Эмерелд негромко сказала:
 — Меня тронула ваша история.
 — Этого-то я и хотела. Ему невероятно льстит, что все мы были в него влюблены. Я использовала чувство вины, чтобы завоевать его сострадание, и, наконец, я дала ему возможность услышать то, что он хотел: Кэтлин мечтала о нем с самого начала. Что за трескучие фразы!
 Эмерелд изумило двуличие Тары, но когда она обдумала услышанное, то решила, что в этой истории правды больше, чем вымысла.
 К вечеру ветер усилился и завывал всю ночь. Эмерелд плохо спала, и, едва Шон выбрался из постели в сером свете утра, она тут же проснулась. Не веря своим глазам, она смотрела, как О'Тул укладывает чистое белье и рубашки в небольшой сундучок.
 — Куда ты собираешься?
 — Я говорил тебе, что мне нужно уехать на несколько дней, вверх по побережью.
 Ее худшие опасения оправдались.
 — Ты собираешься выйти в море в такую погоду?
 — Это всего лишь шквал, любовь моя, не волнуйся.
 Эмерелд отбросила одеяло и прошлепала к окну. Увиденное наполнило ее ужасным предчувствием. Море гневно бурлило.
 — Это же шторм!
 Шон подошел и встал у нее за спиной, положив руки ей на плечи:
 — Все выглядит страшнее, чем есть на самом деле. Осенью всегда штормит.
 Она яростно обернулась, готовая сражаться, чтобы удержать его рядом с собой в безопасности, но лицо его светилось таким нетерпеливым предвкушением опасности, что слова замерли у нее на губах. Она уже решила воспользоваться чувством вины, чтобы не дать ему уехать, просто притвориться нездоровой. Но Эмерелд чувствовала, что он едва сдерживает возбуждение. Килдэр явно жаждал приключений. Эмерелд содрогнулась, не смея посягать на то, что так манило Шона.
 — Ты замерзла. — Он поднял ее, отнес обратно в постель и крепко укутал. — Твое положение порождает мрачные фантазии. Я моряк и получаю удовольствие от бури. — О'Тул поднял ее подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом. — Эмерелд, со мной ничего не может случиться. Ведь я заключил соглашение с дьяволом!




 Глава 25


 «Сера-1» притаилась в устье реки Бойн, где она впадаете Ирландское море, и терпеливо ждала, как хищник поджидает свою жертву. На борту шхуны вместе с Шоном О'Тулом была его обычная команда из Фитцжеральдов, братья Мерфи и дюжина лучших коноводов из Мэйнута.
 Шон пробрался на берег под покровом темноты и выяснил, что лошади из Мита уже прибыли в Дрохеду. Корабли Монтегью запаздывали из-за неожиданно раннего шторма, но на рассвете в гавань вошла «Цапля» и бросила якорь в ожидании более громоздкого «Гибралтара».
 Шон прождал четыре часа, но «Гибралтар» так и не появился. Они наблюдали, как капитан «Цапли» отдал приказ грузить лошадей, хотя второе судно еще не подошло. Наконец, ближе к вечеру, когда последних животных отвели на борт, показался неповоротливый «Гибралтар». К этому времени море успокоилось, и капитан Джоунс с «Цапли» отправил капитану «Гибралтара» Боуэрсу сообщение, что его груз уже на борту и он немедленно снимается с якоря.
 О'Тул ждал темноты. «Цапля» спокойно ушла из порта Дрохеды и плыла вдоль побережья, когда «Сера-1» подняла паруса и быстро нагнала судно. Мускулистые братья Мерфи прикрывали ему спину, когда Шон О'Тул оказался на борту «Цапли», помахивая парой пистолетов со взведенными курками.
 Капитану хватило одного взгляда на дьявола и его помощников, чтобы отказаться от мысли позвать на помощь. И тут его боцман Дэниелс показался из трюма со своей парой пистолетов. Капитан признал свое поражение — оно смотрело ему в лицо. Его матросы устали как собаки, половина из них страдала от укусов и ударов, нанесенных строптивыми животными.
 — Если вы умеете подчиняться приказам, то этот день может стать для вас очень удачным, — спокойно произнес О'Тул. — При условии, что у вас возникло желание избавиться от этих лошадей. Я готов его исполнить.
 Шон О'Тул встал к штурвалу «Цапли» и повел ее в маленький порт Раш. «Сера-1» шла в кильватере захваченного судна, ее пушки грозили стереть корабль Монтегью в порошок.
 Джоунс и его команда смотрели, не веря своим глазам, как быстро и ловко более двухсот лошадей были выведены с корабля. Шон отправил половину коноводов с табуном в Мэйнут, а потом обратился к капитану и его уставшим матросам:
 — Как вам, вероятно, известно, джентльмены, Фортуна — дама капризная. Как только она перестает вам улыбаться, так за этим сразу следует катастрофа. Фортуна отвернулась от Монтегью. Убытки, которые потерпела «Монтегью Лайн», включая сегодняшние, через несколько месяцев полностью разорят компанию. Но ваша судьба не должна зависеть от Монтегыо. До этого дня вы слишком много работали и слишком мало получали. Это вот-вот изменится. «Цапля» теперь принадлежит мне. Я отправляю ее в Чарльстон за грузом хлопка. Вы можете подписать контракт на это плавание. — Он знал, что у моряков беспокойная душа и они всегда жаждут перемен. Когда Шон положил перед ними ведомость на оплату, все их сомнения мгновенно испарились. — Вы можете воспользоваться гостеприимством Раша на те несколько дней, пока «Цапля» превратится в «Дельфина», а потом ее снабдят провиантом для путешествия в Америку.
 Оставив корабль на попечении братьев Мерфи, Шон возвратился на «Серу-1», забрав с собой Дэнни Фитцжеральда. Они незаметно поднялись обратно вверх по побережью, понимая, что «Гибралтар» не начнет погрузку до рассвета следующего дня. И снова Шон О'Тул дождался, когда судно направится вниз вдоль берегов Ирландии, и они с Дэнни Фитцжеральдом нагнали его.
 Он уже платил команде этого корабля, хотя матросы пока не сделали ничего, чтобы заработать эти деньги. Они понимали, что О'Тул заберет судно в свою компанию, как он поступил с «Ласточкой». Придерживаясь правила разделяй и властвуй, Килдэр проплыл мимо Раша и пришвартовался в Мэлэхайде. Там лошадей сгрузили на берег и отправили в Мэйнут. Только тогда он сообщил капитану Боуэрсу и его команде о судьбе «Гибралтара»:
 — Эта вонючая старая посудина отправится на дно. Мистер Дэниелс вернется в Лондон и доложит, что «Гибралтар» выбросило на берег у острова Лэмбей во время шторма и корпус так поврежден, что, к сожалению, его невозможно починить. Монтегью пошлет судно, чтобы забрать вас с острова. Вне всякого сомнения, он отправит кого-нибудь расследовать случившееся. На месте окажется множество доказательств, подтверждающих ваш рассказ. Три лошади, которых вы умудрились убить во время погрузки, могут остаться в трюме. Их выбросит на остров вместе с обломками «Гибралтара». Я так понимаю, что капитан Боуэрс предпочтет пропасть без вести, чем взять на себя вину за случившееся?
 — Вы правильно понимаете, лорд Килдэр.
 — Тогда я предлагаю вам путешествие в Америку, Боуэрс. Тим Мерфи будет капитаном, но я надеюсь, что вас устроит должность первого помощника?
 — Это звучит очень заманчиво, милорд.
 — А на острове есть женщины? — спросил кто-то из команды у Дэнни Фитцжеральда.
 — Господь всемогущий, двухнедельного отпуска вам недостаточно, вам еще и сладкое подавай?
 Священником в Грейстоунсе, удовлетворяющим духовные нужды его обитателей, служил тоже Фитцжеральд, известный всем как отец Фитц. Слуги ходили на мессу каждый день, а потом старенький священнослужитель карабкался в надвратную башню, чтобы причастить Шеймуса. Из всех живущих в Грейстоунсе только Шон и Эмерелд никогда не появлялись в церкви.
 Когда Тара и Нэн заявили, что Эмерелд пойдет с ними иа мессу, это как бы само собой разумелось. И молодая женщина решила, что для нее самое время побывать в церкви. Конечно, она каждый день молилась о своем малыше, но Эмерелд вдруг поняла, что почувствует себя лучше, если произнесет молитву в храме и подружится с отцом Фитцем.
 Небольшая домовая церковь изнутри сияла великолепием. Осеннее солнце проливало свет сквозь зеркально чистые окна с деревянными переплетами на полированные дубовые скамьи, обитые красным бархатом. На алтаре лежал покров необыкновенной красоты, богато расшитый золотом, дополняя инкрустированные драгоценными камнями потиры и подсвечники из массивного золота.
 Отец Фитц в своей простой черной сутане являл полную противоположность убранству церкви. Единственным ярким пятном в его внешности было красное сияющее лицо, озаренное улыбкой. Он причастил всех, кроме Эмерелд. Когда он подошел к ней, то внимательно посмотрел на нее своими проницательными синими глазами и сказал:
 — Нам надо поговорить наедине.
 Смущенная, Эмерелд лишь послушно кивнула, предвидя то, что может сказать ей святой отец. Аромат благовоний приятно смешивался с запахом воска. Это навевало воспоминания о тех временах, когда они с матерью, пользуясь отсутствием отца, тайком ходили в церковь.
 Один за другим слуги скрывались в исповедальне и через пару минут выходили. Нэн ждала до последнего. Когда она появилась, то выглядела впрлне счастливой.
 — Я чувствую себя спокойнее, — шепнула она Эмерелд. — Отец Фитц такой понимающий. Мне тебя подождать?
 — Нет, иди позавтракай. Это моя первая исповедь, возможно, я задержусь.
 Церковь совсем опустела, и Эмерелд не знала, как ей быть: идти в исповедальню или подождать, пока отец Фитц сам к ней выйдет? Она закрыла глаза и помолилась за Шона. Эмерелд мучительно беспокоилась о нем с тех пор, как он вышел в море во время шторма. Грохочущие волны и ураганный ветер не давали ей спать с момента его отъезда. Она открыла глаза, когда голос с ирландским акцентом произнес:
 — Эмерелд Монтегью.
 Священник стоял прямо перед ней.
 Хотя молодая женщина ненавидела, когда ее называли этой фамилией, она не стала его поправлять.
 — Да, святой отец. Я знаю, что мне следовало бы прийти раньше, — с раскаянием произнесла она. — Но… все-таки теперь я здесь.
 — Почему ты здесь, Эмерелд Монтегью? — требовательно спросил он, его красное лицо больше не смеялось.
 — Мне… мне так о многом нужно помолиться, и мне бы хотелось получить ваше благословение. Я пришла помолиться за безопасность Шона и за моего… — Что-то в лице отца Фитца помешало ей произнести слово «ребенок».
 — Нога Шона О'Тула не ступала в дом Божий с момента его возвращения в Ирландию. Его душа почернела от греха, но он не исповедуется, не выказывает раскаяния. — Голос священника звучал обвиняюще.
 Эмерелд захлестнуло сострадание к любимому человеку, она понимала его состояние.
 — Вы ведь знаете, что он провел пять лет в невыносимых условиях тюрьмы. Грешили те, кто сделал это с ним, а не он сам.
 — Он повинен в том, что совершает смертные грехи и нарушает заповеди Господа нашего каждый день своей жизни. Ненависть, гнев, гордыня, вожделение сжирают его! Его богом стало мщение, и, чтобы осуществить свою месть, он пойдет на все — солжет, украдет, убьет или совершит прелюбодеяние. Тебе следовало бы использовать свое влияние и вернуть его к Всевышнему, чтобы он смог очистить душу и получить отпущение грехов.
 — Я постараюсь, святой отец, — едва смогла вымолвить Эмерелд, радуясь, что не успела упомянуть о своем ребенке.
 Его глаза прожигали ее насквозь.
 — Ты готова уехать и больше не грешить?
 — Уехать? — переспросила Эмерелд, испуганная его словами.
 — Ты обязана вернуться к мужу, Эмерелд Монтегью. Ты прелюбодейка!
 Ее пылающие щеки стали белее полотна, кровь отлила от лица. Она похолодела как лед.
 — Готова ли ты признать свои грехи и просить у Господа прощения?
 — Я… я признаю, что люблю Шона О'Тула, и если это неправильно, то я прошу у Бога прощения.
 — Не смейся над Творцом, женщина! Пока ты не покончишь с этой порочной связью и не вернешься к своему мужу, ты не можешь покаяться и получить отпущение грехов.
 — Я… я не католичка, — рассеянно произнесла она.
 — Прелюбодеяние — это грех для любой религии и в любой стране!
 Священник отвернулся от нее, и Эмерелд почувствовала, как ее заливает жаркая волна гнева.
 — Это вы виноваты в том, что вас обуяли гнев и гордыня, не говоря уж об, уверенности в собственной праведности, и если это не считается одним из ваших идиотских грехов, то должно считаться! — выкрикнула она.
 Эмерелд торопливо выбежала из церкви и пошла в Грейстоунс. Избегая всех, она поднялась прямиком в спальню, которую делила с Шоном. Она смотрела на широкую кровать, и ее разрывало чувство вины. Священник назвал ее прелюбодейкой, и как можно это отрицать? С его точки зрения, она совершает смертный грех. «А с точки зрения Господа?» — думала несчастная женщина. И она решила, что было бы еще большим грехом делить постель с Джеком Реймондом без любви, чем спать с Шоном О'Тулом. Эмерелд подошла к окну и испуганно посмотрела на море.
 — Вернись домой… Вернись домой… Ты нужен мне.
 Шон О'Тул был доволен. Мэйнут стал богаче на пятьсот лошадей, оплаченных Уильямом Монтегью, а в торговой компании его врага теперь осталось всего четыре корабля.
 Как Шон и планировал, он спустился вниз вдоль берега Ирландии до морского порта, где жила мать Эмерелд. Когда «Cepa-1» бросила якорь в заливе Уиклоу, он засомневался, правильно ли поступает. О'Тул знал о местонахождении Эмбер Фитцжеральд Монтегью с момента своего возвращения домой. Мистер Берк рассказал Шону все о ее приезде за день до похорон его деда и о том, как Шеймус дал ей денег, которые она употребила на то, чтобы начать свое дело.
 Шон многие годы ненавидел эту женщину за то, что она носила фамилию Монтегью и за ту роль, которую Эмбер сыграла в смерти Джозефа. Но он понимал, что Эмерелд глубоко любит мать и жаждет воссоединиться с ней. Он решил сам повидаться с женой Уильяма, поговорить, задать несколько вопросов. Только тогда он сможет понять, стоит ли приглашать ее в Грейстоунс. После того что Монтегью сделал с ней, она должна ненавидеть его так же, как и сам Шон. Возможно, ее лучше иметь союзником, чем врагом. Возможно, ему удастся использовать и ее тоже.
 Шон оставил команду на корабле, а сам сошел на берег. Он прошел мимо пансионов и кабачков, разместившихся вдоль доков, и направился в более богатую часть города. Он поднялся по ступеням элегантного каменного дома в конце длинной улицы и взялся за тяжелый дверной молоток. Горничная в крахмальном чепце провела его в кабинет и попросила подождать.
 Эмбер Фитцжеральд быстро вошла в комнату, но замедлила шаг, очутившись лицом к лицу с ожидавшим ее мужчиной. Она хорошо знала мужчин, обычно могла оценить их с первого взгляда, но этот отличался от остальных. Он поразил ее своей красотой, горделивой осанкой и темными горячими глазами.
 Она не смогла определить его возраст. Он был, несомненно, молод, но в облике не осталось ничего юношеского. Театрально одетый в черное, перед ней стоял человек, наделенный властью, готовый попрать любой закон, если это ему понадобится. Она это сразу определила. Незнакомец показался ей опасным.
 Эмбер знала, что никогда раньше не видела его, и все-таки в нем чувствовалось что-то едва знакомое, побуждающее ее догадаться, кто перед ней.
 Шон О'Тул не мог поверить, что эта очаровательная молодая женщина и есть мать Эмерелд. Он вгляделся повнимательнее и заметил тонкие морщинки у глаз и вокруг рта. Они не уменьшали ее привлекательность, а лишь подчеркивали очарование, молчаливо намекая на жизненный опыт.
 Серое шелковое платье — элегантное, неброское и сшитое со вкусом — отлично оттеняло сияющие волосы. Шон увидел, как ее губы изогнула легкая улыбка — отражение абсолютной уверенности в том, что она справится с любым мужчиной на земле. В памяти всплыли слова Джозефа: «Если бы ты ее увидел, ты бы понял». И теперь Шон понимал. Отлично. Женственна до кончиков ногтей. И очень похожа на Эмерелд, только волосы другого цвета.
 — Я Шон О'Тул.
 Глаза Эмбер расширились. Разве это мог быть тот ирландский принц, в которого влюбилась ее дочка? Он красив совершенной мужской красотой, которую оценила бы женщина постарше, но как могла такая дьявольская внешность привлечь девочку? Она смотрела на него, и образ Джозефа встал перед ней, заставив ее задохнуться от сладко-горьких воспоминаний.
 — Прошу вас… Садитесь. — Ее рука указала на элегантное золоченое кресло. Она налила ему дымчатого ирландского виски, а себе маленький стаканчик шерри, потом села напротив гостя, предпочитая не ставить между ними барьера в виде ее рабочего стола.
 — Я знаю, что Монтегыо сделал мне, я узнала, что он сделал с Джозефом, но могу только догадываться, что Уильям сделал вам.
 — Нет, — Шон медленно покачал головой, — я думаю, что вы не можете, Эмбер.
 Пока он говорил, мать Эмерелд рассматривала его лицо, глаза и ужасалась глубине его боли. Она поняла, что О'Тул очень изменился и внешне, и внутренне.
 — Вы выжили.
 И снова мужчина медленно покачал головой:
 — Не совсем. Большая часть меня умерла. — Зачем он ей все это рассказал? Может быть, потому, что она душевная женщина, с ней легко говорить, она тоже страдала и выжила, но потеряла часть себя. — А то, что выжило, жаждет мести.
 — Я это понимаю. Это чувство почти сжигало меня, пока я не научилась откладывать его на потом, пока не придет час расплаты. Все происходит в свое время.
 Шон отпил виски, смакуя каждый глоток, наслаждаясь вкусом напитка.
 — Вам помогла выжить повседневность. Я слишком нетерпелив, чтобы дожидаться, пока время все занесет песком. Первой во мне умерла вера в Бога. Я заменил ее верой в самого себя.
 — Может быть, это всего лишь гордыня. Когда нас унижают, сердце наполняется ненавистью и гордостью.
 — У меня нет сердца, нет совести, мне неведомы страх, любовь, жалость и стыд.
 — Если большая часть ваших чувств умерла, то сможете ли вы насладиться отмщением, когда добьетесь его?
 — Со всей страстью. Я способен ненавидеть. И отлично себя чувствую на пути мести. Теперь я думаю об этом просто как о правосудии.
 Эмбер улыбнулась:
 — Мы так похожи.
 Она понимала, что Шон здесь не случайно, а так как у него лишь одна цель в жизни, следовательно, он намеревается ее использовать. Что ж, пусть попробует. Она научилась платить мужчинам той же монетой. Теперь она использует их.
 — Что вам известно о ваших детях?
 Сердце Эмбер рванулось, потом на мгновение остановилось. Господи Боже, какой же уязвимой она становилась при малейшем упоминании о них!
 — Я ничего не знаю, кроме того, что они давно уже не дети. — Ей не удалось скрыть отчаянное нетерпение во взгляде. Она жаждала новостей о своих детях.
 — Ваша дочь замужем за Джеком Реймондом.
 Эмбер вскочила, прижав руки к груди:
 — Этот сукин сын выдал мою драгоценную Эмерелд за ублюдка своего брата? Я убью его!
 — В настоящее время она живет со мной в Замке Лжи.
 Ей стало легче. Эмерелд с детских лет любила Шона О'Тула. Но облегчение длилось недолго. Разве он не сказал ей, что не способен любить? Разве не назвал Грейстоунс Замком Лжи? У Шона О'Тула свой план. Он воспользуется чем угодно и кем угодно, чтобы его выполнить. И этот парень держит в руках ее дочь. А как же ее сын? Она взглянула на руки графа, затянутые в черную кожу, и вздрогнула.
 — А что с Джонни?
 — Он оказался куда умнее, чем его отец мог себе представить. Мы союзники, какими были когда-то Шеймус и Уильям.
 — Из союза Монтегью — Фитцжеральд не получилось ничего хорошего, — выпалила Эмбер.
 — Я не ищу хорошего. Я намереваюсь полностью разорить Монтегью и не оставить камня на камне от его репутации. Но я не успокоюсь до тех пор, пока не унижу Монтегью и Реймонда в глазах всего света. — Глаза Шона опасно блеснули. — У меня в руках отличное оружие. — Он приглушил ненависть во взгляде и вернулся к причине своего визита. — Эмбер, вы поедете в Грейстоунс, чтобы встретиться с Эмерелд?
 Эмбер мерила шагами комнату, двигаясь к столу и обратно, гадая, простила ли ее Эмерелд. Впрочем, это не имеет значения. Она готова продать душу за возможность снова быть вместе с дочерью. «Черт бы тебя побрал, Шон О'Тул, когда ты сюда шел, ты заранее знал, что я тебе отвечу».
 Эмбер открыла было рот, но передумала и вернулась обратно к столу. Потом повернулась к гостю:
 — Я поеду, если вы мне кое-что пообещаете.
 — Ваш секрет останется нераскрытым, мадам. Я не скажу Эмерелд, что вы хозяйка борделя.




 Глава 26


 Разбушевавшееся море успокоилось, ветер утих, и вновь выглянуло осеннее солнце. Хотя Эмерелд не верила, что Бог услышал ее молитвы, она все-таки возблагодарила его, потягивая приготовленный Тарой настой, избавивший ее от приступов тошноты по утрам.
 Одевшись, она отправилась в спальню Нэн, полагая, что прогулка верхом в солнечную погоду пойдет им на пользу. Может быть, Нэн поможет ей совершенствовать свое мастерство наездницы. Открыв дверь, изумленная Эмерелд увидела, что белокурая головка свесилась с кровати и возлюбленную Джонни рвет в ночной горшок.
 — О Господи, нет, — пробормотала Эмерелд. Девушка испуганно взглянула на нее:
 — Я, должно быть, съела что-нибудь, что повредило моему желудку.
 — Нэн, — мягко сказала Эмерелд, — не надо притворяться передо мной. Судя по всему, ты ждешь ребенка. Мне все известно о тошноте по утрам. Я тоже беременна.
 — Господь всемогущий, что же мне делать?
 — Во-первых, прекратить рвоту. Я приведу Тару.
 — Нет, ты не должна! — в тревоге выкрикнула Нэн.
 — Она знает обо мне, и известие ее не убило.
 — Ох, Эмерелд, это не одно и то же, — простонала Нэн.
 — Пойду принесу тебе мой отвар из ромашки и роз. Я сейчас вернусь.
 Когда позывы рвоты у Нэн наконец прекратились, Эмерелд вымыла ей лицо и руки.
 — Я не хочу, чтобы Тара узнала. Она расскажет моей матери, и ей будет за меня ужасно стыдно.
 — А кто твоя мать? — спросила Эмерелд, испытывая неловкость от того, что не может запомнить всех Фитцжеральдов.
 — Мэг моя мать.
 — О Боже, — вздохнула Эмерелд, не сомневаясь, что целомудрие стоит на первом месте в списке достоинств этой доброй женщины.
 — Мне очень жаль, Эмерелд, что у тебя тоже неприятности. Но никто не осмелится бросить вызов графу или произвести хоть одно неодобрительное слово в твой адрес.
 — Ха! Слышала бы ты, что мне вчера говорил отец Фитц, а он еще не знает, что я жду ребенка. В его глазах и в глазах Господа я прелюбодейка! Ни ты, ни Джонни не связаны узами брака, так что это не тот грех, что совершаю я.
 — А Шон рад этому?
 Эмерелд немного подумала, прежде чем ответить:
 — Я не уверена. Одно знаю наверняка — он не в восторге. Он отказывался верить в это до последней недели, пока мы не приехали в Мзйнут.
 — Мужчины такие странные, — пробормотала Нэн. — Джонни мне тоже не поверит. Мы сделали это всего один раз. Он так на меня рассердится.
 — Будь оно все проклято, Нэн, это ты должна сердиться на моего брата, а не наоборот! Нэн, Фитцжеральды все узнают рано или поздно. Беременность — это не то состояние, которое можно скрывать месяцами.
 — Я могу остаться здесь?
 — Разумеется, можешь, но Шон все узнает.
 — О Боже мой, граф будет вне себя!
 Эмерелд в душе согласилась с ней.
 — Прошу тебя, не говори ему, ладно? — взмолилась Нэн.
 — Не скажу.
 — И Джонни не скажешь?
 — Нэн, я не стану этого делать, но ты должна сообщить ему. Мой брат обязан на тебе жениться, и чем скорее, тем лучше.
 — Ой, разве это не чудесно?
 — Фитцжеральды могут не согласиться. Они ненавидят англичан вообще и Монтегью в частности.
 Нэн раскачивалась взад и вперед, пытаясь найти выход из своего ужасного положения.
 — Если граф это одобрит, они сдадутся. Эмерелд, тебе надо начать обрабатывать его, как только он вернется. Не упоминай о ребенке, а просто предложи, чтобы твой брат взял в жены одну из Фитцжеральд. Несколько намеков в нужное время не пройдут мимо его ушей и, может быть, сделают его более терпимым к этой идее.
 Эмерелд округлила глаза. Святители небесные, эта девочка и не представляет себе, насколько Шон неуправляем.
 — Ты лучше себя чувствуешь? Я попрошу Тару приготовить еще немного ее волшебного эликсира, но не скажу, что это нужно для двоих. — Эмерелд поняла, что верхом они сегодня утром не поедут. — Я хочу, чтобы ты осталась в постели и отдохнула. Я схожу к Шеймусу и почитаю ему книгу. Отцу Шона это очень нравится, и чтение удержит Тару подальше от тебя.
 Когда она пришла в сторожевую башню, Тара только что растерла Шеймусу ноги снадобьем, приготовленным ею из клубней ирисов. Его подзорная труба лежала забытой на подоконнике, и он выглядел отдохнувшим и довольным, таким Эмерелд еще никогда не видела старого хозяина Грейстоунса.
 — Я пришла почитать вам. Надеюсь, эта книга вам понравится больше, чем та, что я принесла в прошлый раз.
 — И что же это, красавица? — жадно спросил он.
 — Это «Путешествия» Марко Поло.
 — Ага, в самый раз, чтобы подогреть мою страсть к путешествиям. — Шеймус подмигнул.
 Эмерелд устроилась рядом с ним и, так же поглощенная книгой, как и ее слушатели, не останавливаясь читала почти два часа. Наконец молодая женщина закрыла книгу:
 — У меня в горле совсем пересохло.
 — Тара, налей-ка нам по глоточку. Ты чем травишься, красавица?
 Тара налила Шеймусу виски, а себе с Эмерелд ликер, в котором чувствовался вкус груш.
 — Восхитительно. Это вы приготовили, Тара?
 — Разумеется, я. Я часами сижу в кладовой и общаюсь с природой.
 Потягивая напиток, Эмерелд задумчиво сказала:
 — Я не думала, что Нэн — дочка Мэг.
 Шеймус фыркнул:
 — Да, Мэг теперь женщина суровая, нетерпимая в вопросах нравственности. Она бы не одобрила, что вы пьете это пойло из груш.
 — Как и то, что ты накачиваешься виски, — согласилась Тара. — Она следующая из тех, кто проведет месяц в Грейстоунсе.
 В голосе Шеймуса веселья как не бывало:
 — Почему это женщинам так нравится лишать мужчин их удовольствий!
 Эмерелд поднялась и сжала ему руку.
 — Не всем женщинам, Шеймус. — Она взяла подзорную трубу и поднесла к глазам. — Некоторые из нас понимают, что удовольствие — это самое главное. — Вдруг Эмерелд охнула, так как увидела то, чему не могла поверить. Она поднесла трубу к другому глазу, чтобы убедиться. — Он вернулся! Шон вернулся! — Молодая женщина бросила трубу Шеймусу на колени, обеими руками подхватила юбки и пустилась бежать.
 — Пресвятая Дева, держу пари, мой сын понимает, что удовольствие — это самое главное!
 Эмерелд сбежала по ступеням башни, потом пролетела под аркой привратницкой и понеслась по лужайкам, ведущим к коротким мосткам над грейстоунской гаванью. Задохнувшись, она остановилась посмотреть, как «Сера-1» швартуется у каменного причала. Это было поистине великолепное зрелище. Она окинула взглядом палубу, осматривая темноволосые головы, пока не увидела Шона у рулевого колеса. Его высокую фигуру в черном невозможно было ни с кем спутать. Как только Эмерелд заметила его, она начала отчаянно махать рукой. Когда О'Тул поднял руку в черной перчатке, молодая женщина заторопилась вниз к причалу.
 Эмерелд едва сдерживала свою радость, нетерпеливо ожидая, пока он сойдет на берег. Как хорошо, что она утром надела мягкое шерстяное платье цвета персиков. Ей-то отлично известно, как оно ей идет. Когда граф направился к ней, Эмерелд радостно закричала:
 — Шон! Шон! — И тут же очутилась в его сильных руках, подхвативших ее, чтобы поцеловать. — Ох, я по тебе скучала… Я люблю тебя… Я так по тебе скучала! — восклицала она между поцелуями.
 Шон поднял ее и закружил.
 — Я должен почаще уезжать, раз меня дома поджидает такая встреча.
 Эмерелд обеими руками схватила пряди черных кудрей в притворной ярости.
 — Я прикую тебя цепями к кровати, морской разбойник! — И стоило ей произнести это, как она тут же прикусила язык. Как она могла напомнить любимому, что многие годы он спал в цепях? — О Господи, прости меня! — Эмерелд осыпала его лицо отчаянными поцелуями, чтобы смягчить боль от бездумно вылетевших слов.
 Шон обхватил ее щеки ладонями и засмеялся, глядя ей в глаза.
 — Эмерелд, никогда не выбирай слова, говоря со мной. Я надеюсь, ты знаешь, что можешь сказать мне все, что угодно. — Килдэр усмехнулся. — Если ты хватишь через край, я просто положу тебя на колено и надеру тебе задницу.
 — Ты не осмелишься быть суровым со мной в моем положении, — бойко парировала она.
 Шон взглянул на нее и покачал головой:
 — Ты все еще такая стройная. А я-то ожидал, что ты будешь выглядеть как маленький пудинг. — И он снова поднял ее в воздух.
 — Ты, дьявол, ну-ка немедленно поставь меня на землю.
 — Я привез тебе подарок, — негромко сказал О'Тул. Рука Эмерелд пробралась за пазуху его кожаной куртки, чтобы найти, где он его припрятал. Шон прикусил ее ухо и прошептал:
 — Ниже.
 Эмерелд охнула, скользнув взглядом вдоль его тела:
 — Самоуверенный самец!
 — Я просто шучу. Это подарок другого рода. — О'Тул отступил в сторону, чтобы она могла без помех видеть палубу корабля.
 Оторвавшись от лица Шона, Эмерелд смеющимися глазами оглядела шхуну. Ее взгляд остановился на элегантной женской фигуре с волосами янтарного цвета, стоявшей у поручней и смотревшей на них. Рука Эмерелд взлетела к груди. Она стояла не двигаясь, словно увидела привидение, а потом задрожала, как листок на ветру. Молодая женщина почувствовала, что не может двинуться с места. После всех этих лет ей казалось, что воображение сыграло с ней шутку.
 — Мама? — прошептала она, делая первый шаг по направлению к «Сере-1».
 Как только Эмбер увидела, что дочь, хотя и с опаской, идет к ней навстречу, она ступила на сходни.
 Эмерелд шла все быстрее, пока они не остановились друг перед другом. Ее зеленые глаза искали материнский взгляд, но их заволокла пелена непролитых слез. Обе не могли говорить и бросились друг другу в объятия, заливаясь слезами счастья. Когда Эмерелд оглянулась на Шона, слезы лились ручьем по ее щекам.
 — Как ты смог найти ее?
 — Я живу в Уиклоу, — быстро вмешалась Эмбер, указывая на юг в сторону пурпурных гор.
 Эмерелд вытерла слезы, ее сердце переполняли радостные чувства. Она снова вместе с теми, кого любит больше всех на свете. У нее миллион вопросов, на которые она еще не получила ответа, но пока она просто счастлива смотреть на них.
 Шон махнул рукой, чтобы обе женщины шли в замок:
 — Не волнуйтесь о багаже. Вам надо многое наверстать.
 Когда они подошли к лужайкам, Эмбер остановилась, чтобы полюбоваться величием дворца, выстроенного в георгианском стиле.
 — Добро пожаловать в Грейстоунс. — Эмерелд провела мать в парадную гостиную, и Эмбер села на диванчик с подушками, стоящий в нише окна, выходящего на обнесенный стеной сад. Именно здесь сидела ее дочь, когда впервые приехала к О'Тулам.
 — Я уже бывала однажды в Грейстоунсе, правда, только в привратницкой. — Эмбер помолчала, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями, причиняющими боль. У них вдруг не нашлось слов, им не хотелось пускаться в пустую болтовню, мать и дочь не знали, с чего начать. — Ты превратилась в красивую, очаровательную молодую женщину. Я так боялась, что твой отец раздавит твою личность и искалечит душу.
 — Но он это и сделал! — воскликнула Эмерелд. — Как только ты бросила нас, он сделал мою жизнь такой же невыносимой, какой она всегда была для Джонни.
 — О, моя дорогая, я не бросала вас, как ты могла такое подумать? Уильям просто избил меня почти до смерти и поклялся, что я никогда больше вас не увижу. Он оставил меня умирать, запер в комнате без воды и пищи.
 Эмерелд пришла в ужас. Она помнила все так ясно, будто это случилось вчера.
 — Отец сказал мне, что ты сбежала со своим любовником, но я не верила, что ты могла уехать без нас. Я поднялась в твою комнату… Дверь оказалась закрытой. Ты не отвечала. О, мама, как мне жаль, что мы с Джонни оставили тебя там.
 — Вы абсолютно ничего не могли сделать. Монтегью — воплощение дьявола, и, когда на него накатывает безумие, никакая сила на земле не может остановить его.
 — Я не думала, что могу ненавидеть его сильнее, чем ненавидела до сих пор, но теперь, когда я знаю, что он с тобой сделал, моя ненависть стала вдвое сильнее. Но, мама, ты не права. Есть тот, кто сильнее его. Шон О'Тул обладает такой властью. Он намеревается уничтожить его.
 Вдруг Эмбер испугалась за дочь больше, чем когда-либо. Эмерелд оказалась между двумя ужасными силами, и это может кончиться болью и страданием. Но ей меньше всего хотелось пугать свою девочку. Ей надо действовать не спеша, чтобы предостеречь ее против Шона О'Тула. Эмерелд явно по уши влюблена в него и немедленно бросится его защищать.
 — Граф сказал мне, что ты вышла замуж за Джека Реймонда. Как такое могло случиться?
 Эмерелд тяжело вздохнула:
 — Это такая долгая история. Бесконечная, как мне казалось. После того как ты оставила нас, то есть я хочу сказать, когда мы вернулись в Англию, отец не позволил мне отправиться в школу. Вместо этого он нанял в гувернантки ужасную женщину, чтобы истребить во мне все ирландское до последней капли. Мне запрещали даже упоминать о тебе, а вместо Эмерелд стали звать просто Эммой. И им удалось переделать меня в эту самую Эмму. Они изменили во мне все — прическу, одежду, речь, поведение, меня саму. Когда они закончили, я превратилась в маленькую английскую мышку, скрывающуюся в своей норке на Портмен-сквер. — Эмерелд содрогнулась, вспоминая темный особняк. — Это напоминало тюрьму. Нет, я лгу, это казалось могилой, где меня похоронили заживо. У меня не было поклонников, и я не могла даже надеяться, что они когда-нибудь появятся, кроме моего незаконнорожденного кузена Джека. Когда он попросил меня выйти за него замуж, я вынуждена была согласиться. Я считала, что брак избавит меня от жестокой власти отца. Мне казалось, что так я смогу убежать из этого ужасного кирпичного дома.
 Никогда в жизни я так не ошибалась. Отпрыск моего дяди хотел только одного — стать Монтегью и жить в мавзолее Монтегью. Я попала в ловушку, которую сама себе устроила.
 Страдания дочери были для Эмбер так же тяжелы, как и свои собственные.
 — О, моя дорогая, ты повторила мою трагическую ошибку. Я вышла замуж за твоего отца, чтобы сбежать из Мэйнута.
 Они взглянули друг на друга по-новому, не как мать и дочь, а как две женщины с одинаковыми желаниями, чувствами и страстями.
 — Шон О'Тул спас меня.
 «Мой Бог, моя девочка так и считает его своим ирландским принцем. Классическая ситуация. Эмерелд — девица, попавшая в беду. И тут появляется ее рыцарь в сверкающих доспехах. Как я смогу доказать ей, что он использует ее ради своей мести?» Эмбер понимала, что перед ней стоит очень сложная задача. О'Тул не только опасно привлекателен — остроумный, очаровательный, мужественный и могущественный, но он еще и человек властный, легко манипулирующий людьми и безжалостный соблазнитель. Короче говоря, Килдэр — мужчина и, следовательно, по природе своей враг женщины. Как ей заставить Эмерелд взглянуть в лицо фактам, пока жизнь не преподала ей жестокий урок? «Я не смогу сразу завоевать ее доверие. Но я сделаю все, чтобы помочь, если она будет в этом нуждаться».
 Пока они разговаривали, все слуги Грейстоунса, один за другим, под тем или иным предлогом прошли через элегантную гостиную, пока на них не набросилась Кейт Кеннеди и не отправила распаковывать вещи. Эмерелд не могла проигнорировать женщину, сделавшую так много, чтобы она почувствовала себя в Грейстоунсе как дома.
 — Кейт, входи, познакомься с моей матерью.
 Не в силах устоять перед искушением удовлетворить свое любопытство, Кейт подошла, чтобы познакомиться с молодой женщиной, о которой она столько слышала за эти годы.
 — Моя мать, Эмбер Фитцжеральд… Кейт Кеннеди, экономка Грейстоунса. За что бы она ни бралась, Кейт все делает отлично, и она была добра и честна со мной. Она не осуждает меня за то, что я живу здесь. Теперь не осуждает.
 Обе женщины оценивающе смотрели друг на друга. «Так вот эта дерзкая девчонка Фитцжеральд, поймавшая себе муженька-англичанина и горько об этом пожалевшая. Понятно, что Джозеф потерял из-за нее голову, а потом жизнью заплатил за это. У нее редкая красота, и Эмерелд определенно ее унаследовала, но в девочке есть мягкость, а у этой женщины ее никогда не было».
 А Эмбер думала: «Она умна, умела и явно не испытывает ко мне любви. Но это не имеет значения. Моей дочери повезло, что все здесь в руках этой женщины».
 — Я очень рада познакомиться с вами, миссис Кеннеди. Должно быть, Грейстоунс — это большая ответственность.
 — Ваша дочь вернула сюда солнце и смех, когда мы уже отчаялись снова обрести все это.
 Эмерелд вспыхнула от удовольствия:
 — Кейт, ты слишком добра.
 — Вы принесли радость Шону и Шеймусу. Я не зайду слишком далеко и не скажу, что вы заменили Кэтлин, это невозможно, но вы заполнили огромную пустоту в Грейстоунсе.
 — Кейт, ты не могла бы найти Нэн Фитцжеральд? Я хотела бы познакомить ее с мамой.
 — Она прячется в своей спальне. Мне придется воспользоваться ломом, чтобы выкурить ее оттуда.
 — А, ну ладно, не важно, мы встретимся за обедом. Здесь сейчас Тара, помнишь ее?
 Кейт фыркнула:
 — Кто же сможет ее забыть? Здесь сейчас полно Фитцжеральдов. Я приготовлю лавандовую комнату для вашей мамы. — Кейт кивнула вместо реверанса и вышла.
 — Я храню очень теплые воспоминания о тете Таре, хотя Кейт Кеннеди не испытывает к ней ничего подобного.
 — Что ж, они считают ее сумасшедшей, потому что тетушка делает вид, что она кельтская принцесса. Но эта леди полностью в своем уме. Она очень мудра.
 — Это Тара научила меня всему, что я знаю о травах и их лечебных свойствах.
 — Она здесь всего неделю, а уже полностью завладела кладовой. — Эмерелд хотелось вернуться к разговору о личном, который они вели до того, как их прервали. Ей хотелось узнать все о жизни матери, но она не торопилась задавать вопросы, надеясь, что та сама обо всем расскажет.
 Но Эмбер не проявила инициативы, и Эмерелд решила расспросить обо всем Шона, когда они вечером останутся одни.
 — Иди наверх и устраивайся поудобнее. Ты просто представить себе не можешь, как я рада нашей встрече. Если бы только Джонни был здесь!
 — Он навещает тебя? — с надеждой спросила Эмбер.
 — У них с Шоном дела. Брат был здесь один раз и написал мне. Я надеюсь, что он теперь станет частым гостем.
 Эмбер удивленно подняла брови:
 — Либо мой сын научился противостоять отцу, либо освоил искусство притворяться, как это сделала я.
 — Я думаю, что он научился и тому и другому, чтобы выжить. Отец явно отступился от своего желания сделать из него моряка. Теперь Джон занимается торговыми судами отца.
 — Ага, — Эмбер удовлетворенно кивнула, — тогда я понимаю, почему Шон О'Тул поддерживает с ним отношения.
 Эмерелд покраснела. Ей хотелось опровергнуть то, что Шон использует ее брата, но она не могла этого сделать.
 — Джонни любит Ирландию. Он с ума сходит по Мэйнуту.
 — Это понятно, мальчик всегда питал страсть к лошадям. Возможно, его дом здесь.
 — Мы как-нибудь прокатимся верхом. Ты наверняка умираешь от желания увидеть всех Фитцжеральдов.
 — Ты слишком спешишь, дорогая. Мэйнут принадлежит графу Килдэрскому. Возможно, он не захочет меня принять.
 Эмерелд тряхнула кудрями и улыбнулась про себя.
 — Граф Килдэрский хочет того, чего хочу я. Он ест у меня с руки.
 — Никогда не принимай его за мерина, Эмерелд. Это жеребец, и я сомневаюсь, что ты когда-нибудь сможешь приручить его, — предупредила Эмбер.
 — Я не хочу приручать его, мама. Я хочу его таким, какой он есть.
 «Будь осторожна в своих желаниях, Эмерелд. Мечта иногда может превратиться в самый страшный ночной кошмар».




 Глава 27


 — Не могу я спуститься к обеду, я не в состоянии взглянуть ей в глаза, — говорила несчастная Нэн.
 — Это просто смешно! Моя мать — добрая и нежная женщина. Когда она узнает, что ты любишь Джонни, она будет обожать тебя. Никто не узнает о твоем секрете, Нэн, но ты сама можешь вызвать подозрения, если станешь прятаться.
 Когда молодые женщины наконец появились в столовой, Эмбер и Тара мило беседовали о полезных свойствах пряностей. Шон тоже их ждал. Он показал себя любезным хозяином, представил всех должным образом и рассадил за столом. Эмбер села справа от него, Тара и Нэн — слева, а Эмерелд заняла место напротив, так чтобы Шон мог не спускать с нее глаз.
 Раз уж в комнате собрались четыре ирландские женщины, три из которых рады оказаться в центре внимания, разговор завязался оживленный, то и дело звучал смех. Даже Нэн время от времени вносила свою лепту, хотя и вспыхивала до корней волос всякий раз, когда теплый взгляд Эмбер останавливался на ней.
 Шон развлекал гостей, не навязывая своего мнения, даря каждой леди особое внимание, никого не забывая. Эмерелд вдруг обнаружила, что не может отвести от него глаз. Белоснежный воротник оттенял смуглую кожу, черные волосы и стальные глаза. В ней росло возбуждение, и к концу обеда она могла думать лишь о той секунде, когда они закроют за собой дверь спальни и докажут друг другу, как они соскучились.
 Обед еще не кончился, а Эмбер уже поняла, насколько сильно ее дочь влюблена в графа. Впрочем, она видела, что и Шон О'Тул вовсе не остался равнодушным. Но его темные глаза говорили матери, что он не только сгорает от желания, но и чувствует себя властелином Эмерелд. И Эмбер не могла избавиться от подозрения, что Шон похитил ее дочь не потому, что нe может без нее жить, а прежде всего ради мести Монтегью.
 Шон О'Тул спокойно заявил ей, что не остановится до тех пор, пока Монтегью не будут унижены в глазах всего света и что у него есть для этого средство. Неужели это средство Эмерелд?
 Взгляд Эмбер снова и снова обращался к смуглому притягательному мужчине во главе стола. Его месть теперь уже практически осуществилась. Правосудие, как назвал это Килдэр. Эмбер тяжело было думать о том, что именно он под этим подразумевает и кого это коснется. Она понимала, что обязана серьезно поговорить с дочерью. Разумеется, не сегодня. Шон и Эмерелд так хотели друг друга, что, казалось, даже воздух был пропитан их желанием.
 О'Тул то и дело поглядывал на Эмерелд, но по мере того как одно блюдо сменялось другим, он стал смотреть на нее в открытую. Шон понимал, что поступил верно, способствовав их воссоединению с матерью. Сегодня Эмерелд выглядела ослепительно, вся светилась счастьем, и граф испытывал удовольствие от того, что этой радостью она обязана и ему тоже.
 Он изменил ее к лучшему. Нечего было и сравнивать эту очаровательную женщину, говорившую и смеявшуюся со страстью, с той робкой, анемичной девицей, которую он увез из Лондона. Шон признавал, что и Эмерелд дала ему много хорошего. Ее любовь была щедрой, она не скрывала своих чувств и, несомненно, помогла залечить самые поверхностные из его ран. Они оба пошли на пользу друг другу. Он никогда не станет жалеть о том времени, что они провели вместе. Все было так близко к совершенству, как только может быть на этом свете.
 Эмбер обратилась к нему, и он немедленно переключил на нее все свое внимание.
 — Прошу прощения, я отвлекся. — Их взгляды встретились, раскрывая мысли.
 — Прошу меня простить, но Тара обещала показать мне кладовую.
 Тара тоже вступила в разговор:
 — На это уйдут часы, так что мы желаем вам спокойной ночи.
 А Нэн прошептала:
 — Мне нужна книга из библиотеки.
 Шон, ничуть не растерявшись, улыбнулся Эмерелд:
 — Женщины из клана Фитцжеральд сговорились, чтобы оставить нас одних.
 — Неужели нас так легко разоблачить? — улыбнулась Эмбер.
 — А нас? — расхохотался Шон.
 Пока они поднимались по лестнице, Шон обнял Эмерелд:
 — Ты хорошо выглядишь. Как твои приступы тошноты по утрам, любимая?
 — Стало намного лучше, — заверила она, наслаждаясь его нежной заботой.
 Эмерелд подошла прямо к окну и раздернула занавески, которые, должно быть, закрыла Кейт.
 — Дорогой, спасибо тебе, спасибо за то, что привез мою мать. Ты доставил мне такое блаженство. Я теперь совершенно счастлива! О, сегодня я чувствую себя такой живой, как море!
 — А мне казалось, что ты его боишься, — пошутил Шон, поднимая Эмерелд на руки, просто ради удовольствия обнимать ее.
 — Только когда ты там… но сейчас мне кажется, что раз ты покорил его и вернулся ко мне, я больше никогда не испытаю перед ним страха! — Она обняла его за шею. — Когда ты со мной, я не боюсь никого и ничего на свете.
 О'Тул нагнул голову, чтобы вдохнуть аромат ее волос.
 — Ко мне это не имеет никакого отношения. Это связано с тем, что ты стала уверенной в себе женщиной. — Он поцеловал ее ухо, провел кончиком языка по шее, заставив ее задрожать. — Позволь мне разжечь огонь, а потом я тебя раздену. Я не хочу, чтобы ты простудилась.
 — Так приятно быть окруженной твоей нежной заботой. Я самая счастливая женщина на свете. Ты скучал без меня?
 — Я не просто скучал. Я жаждал тебя, моя кровь бурлила при одной мысли о тебе, и теперь, когда мы одни, я хочу одурманить тебя своей страстью. — Шон снял с кровати подушки и разложил их у камина, где только что зажег огонь, предвкушая, какое еще пламя он раздует. С прикроватной тумбочки мужчина взял стеклянный флакон. — Это любовный напиток, которым поит тебя Тара?
 Эмерелд подняла юбки, грея у огня ноги и демонстрируя Шону соблазнительные сливочные бедра и треугольник черных завитков.
 — Нет, это смесь розового и миндального масла, чтобы избежать растяжек на коже и сохранить мое тело красивым для тебя.
 — Тогда это точно любовный эликсир. Я собираюсь натереть им тебя. Но должен предупредить, любовь моя, мои руки лишат тебя разума. Когда я закончу, ты будешь принадлежать мне душой и телом.
 Когда Шон направился к ней, Эмерелд бросила ему призывный взгляд из-под ресниц. Разве он не знает, что уже завладел каждой клеточкой ее существа? Он снял с Эмерелд мягкое шерстяное платье, потом белье и уложил ее обнаженной среди подушек. Его глаза, потемневшие от желания, с удовольствием рассматривали ее, лаская, обожая, поклоняясь ее телу. Его пронизывающий взгляд обещал ей полное и абсолютное наслаждение.
 Он налил себе на ладонь ароматное масло и согрел его у огня. Запах миндаля и роз долетел до нее и обострил все чувства, как только руки Шона прикоснулись к ее телу. Он начал с шеи, спустился ниже, чтобы согреть сердце, потом его ладони обхватили плечи, скользнули по рукам, но не касались грудей, пока женщина не начала задыхаться от желания. Когда его теплые ладони накрыли их, Эмерелд начала дрожать и затрепетала от наслаждения.
 — Боже, какое блаженство. — Она закинула руки за голову, и ее затвердевшие соски приблизились к губам наклонившегося над ней Шона. Его язык коснулся розовых бутонов, и она вскрикнула от восхитительного ощущения, вызванного этим прикосновением.
 Руки Шона, поглаживая, двинулись вниз по мягкому животу, пока от возбуждения Эмерелд не выгнулась дугой. Смоченными маслом пальцами он провел по нежным створкам под шелковыми черными кудрями, очерчивая спрятанную между ними жемчужину легкими, как перышко, прикосновениями. Потом его пальцы властно заставили ее раскрыться им навстречу, чтобы проскользнуть внутрь.
 Средний палец Шона медленно двигался вперед и назад, пока ее стон не подсказал ему, что Эмерелд жаждет большего. Ее лоно стало таким горячим, что ему показалось, будто пальцы охватило пламя. Когда он довел ее до оргазма, его темные глаза ловили каждое содрогание изнемогающего от наслаждения тела.
 Шон налил еще масла и начал сначала, теперь с пальцев ног. Растерев ступни, его руки двинулись вверх по ногам, массируя их сильными, плавными движениями. К тому моменту, когда он добрался до ее шелковистых бедер, Эмерелд снова стонала и извивалась от нарастающего внутри нее возбуждения. Пламя камина превратило ее тело в расплавленное золото, и Шон любовался им так долго, как только мог, пока его сопротивление не рухнуло, и его темноволосая голова нырнула вниз, чтобы дразнить ее, чтобы доставить ей удовольствие.
 Его язык прыгал и танцевал, лизал, пробовал на вкус, описывал круги и погружался в огненную глубину, пока ее стоны не переросли в крики. Эмерелд лежала перед ним, бесстыдно раскинувшись, с закрытыми глазами, влажная от его щедрой любовной игры. И каждая клеточка ее кожи чувствовала все так остро, что, казалось, стоит ему снова прикоснуться к ней, и она взорвется.
 Подняв отяжелевшие веки, женщина увидела, что Шон разделся. Когда он встал перед ней на колени, обнаженный, ее пальцы жадно устремились вперед, чтобы обхватить его восставший пенис.
 — Ты дважды доставил мне удовольствие, почему же ты отказываешь в этом себе? — прошептала она.
 — Это ты дважды доставила мне удовольствие, — возразил граф. — Наблюдать за твоим экстазом, понимать, что только я могу довести тебя до исступления, — это невероятно меня возбуждает. — Он перевернул ее на живот и продолжил массаж. Сильные движения его рук по всей спине заставили ее ощутить эластичность собственной кожи. Его губы легкими поцелуями прошлись по ее позвоночнику. — Ты похожа на теплый атлас. Я столько раз видел тебя в своих эротических снах, красавица. Я видел только спину, но знал, что это ты благодаря твоим роскошным волосам. Я клянусь, что у тебя самая соблазнительная спина на свете.
 Пальцы Шона завладели ее ягодицами, скользя между ними, словно в дьявольском ритуале. Эмерелд чуть приподнялась, и его палец, проникнув меж створками, коснулся самой чувствительной точки ее тела — ее трепещущей жемчужины.
 Она вцепилась в подушки.
 — Шон, я хочу большего, — задыхаясь, простонала Эмерелд.
 — Я знаю. Я дам тебе больше. — Он придвинулся к ней, очень нежно приподнял и вошел в нее сзади.
 Эмерелд никогда не испытывала ничего подобного, даже представить себе не могла, что такое возможно, но, ощутив мощные толчки Шона, она подумала, что именно так жеребец покрывает кобылу. Ее ощущения были совсем другими, откровенно плотскими, когда Шон сначала касался пылающей ложбинки меж ее ногами горячим скользящим движением пениса, а потом входил в нее.
 Она ощутила его трепет, а потом почувствовала ответную пульсацию своего тела с ним в унисон. Эмерелд блаженно плыла в волнах наслаждения, восхищаясь тем, насколько хорошо Шон знает ее тело. Он дважды довел ее до оргазма и только потом взял ее, понимая, что она быстро возбуждается, но медленно выходит к пику наслаждения.
 Его ладони обхватили ее груди, лаская их, словно чаши из драгоценного фарфора, ни на мгновение не выпуская ее тело из-под своей власти. Когда Шон ощутил ее третий оргазм, он позволил себе излиться, наполняя ее жидким пламенем. Стон Эмерелд, вырвавшийся из глубины горла, утонул в хриплом крике Шона, достигшего вершины экстаза.
 Эмбер знала, что в Грейстоунсе есть человек, которого она должна увидеть и сказать то, что давно уже лежит у нее на сердце. Хотя Шеймусу вряд ли захочется ее видеть, она обязана поблагодарить его за щедрую финансовую помощь, просто-напросто спасшую ей жизнь.
 Она разыскала Пэдди Берка, которого ей тоже хотелось поблагодарить за то участие, что он принял в ее спасении. У Эмбер отлегло от сердца, когда управляющий тепло встретил ее. Они вышли из большой кухни под руку, отлично сознавая, что им вслед осуждающе поглядывают Мэри Мелоун и Кейт Кеннеди.
 Когда мистер Берк привел Эмбер в надвратпую башню, их встретила Тара, а потом они с Пэдди скромно удалились.
 Эмбер пришла в ужас, когда увидела Шеймуса. Во время их последней встречи он был красивым, полным жизни, энергичным мужчиной в расцвете сил. А теперь перед ней предстала лишь его оболочка.
 — Шеймус! — ласково произнесла она.
 Он долго изучающе смотрел на нее, и на его лице отражалась борьба чувств. Эмбер Фитцжеральд. Красивая женщина. Она обладала роковой привлекательностью, перед которой не смог устоять Джозеф, и все-таки он не должен обвинять ее во всем, что случилось. Эмбер оказалась жертвой Монтегью, так же как и его дорогая семья. Шеймус рукой указал на кресло, приглашая женщину сесть.
 — Я пришла поблагодарить вас за те деньги, что вы мне дали. У вас щедрое сердце, Шеймус.
 Он прожег ее своим взглядом:
 — В тот вечер Кэтлин еще была со мной. У меня еще были мои сыновья. Ненависть не успела сжечь моего сердца.
 Эмбер устояла и не опустила виновато ресницы.
 — Я не смею просить у вас прощения за ту роль, что я в этом сыграла. Я сама не могу себя простить. Все, что мне остается, это желание отплатить вам за добро.
 — Есть только один способ, которым ты можешь расплатиться со мной. Замани Монтегью в Грейстоунс.
 — Шеймус, я хочу, чтобы Уильям умер. Это совершенно ясно и просто. Только такая месть успокоит меня. Но я не имею на него никакого влияния, он ненавидит меня так же, как и я его.
 — Ах, моя дорогая, я очень в этом сомневаюсь. Если он о чем и сожалеет в своей несчастной жизни, так это о том, что потерял тебя. Ты же из женщин Фитцжеральд. С вами никто не сравнится! Я знаю, мне здорово повезло, я был женат на одной из них. Эмбер, у тебя роковая привлекательность.
 На этот раз она опустила ресницы. Ее привлекательность и вправду стала роковой для Джозефа, и она все еще испытывала вину, но не существовало на земле такого чувства, ради которого она смогла бы снова позволить этому дьяволу Уильяму Монтегью оказаться к ней настолько близко, чтобы коснуться ее. Эмбер печально улыбнулась Шеймусу и произнесла то, что могло его успокоить:
 — Если только такая возможность представится, я сделаю это для вас, Шеймус.
 Для Эмерелд и Эмбер дни летели слишком быстро. Хотя все время, кроме сна, они проводили в обществе друг друга, мать и дочь редко оставались наедине.
 Шон свозил их на один день с визитом в Мэйнут, где Эмбер тепло встретили ее кузины и тетушки. Фитцжеральды пустились в воспоминания, смеялись и перебивали друг друга, пока мать Эмерелд не почувствовала себя так, словно никогда не уезжала.
 Ближе к вечеру Шон отвел их на одну из ферм, чтобы выбрать Эмерелд новую верховую лошадь. Ее привлек конь молочного цвета с летящей гривой, и, когда Нэн и Шон одобрили ее выбор, она заявила, что назовет его Буцефалом. Шон пошутил:
 — Ты опять начиталась энциклопедии, англичанка.
 Эмерелд порадовалась, что их первая встреча все еще жива в его памяти.
 — Нет уж, это все потому, что я читала «Александра Великого» твоему отцу.
 Шон стал убеждать Эмбер тоже выбрать себе лошадь и предложил переправить ее в Уиклоу, когда повезет мать Эмерелд домой.
 Эмбер вежливо отказалась. Ей не хотелось быть обязанной этому влиятельному человеку.
 Шон словно прочитал ее мысли и обезоруживающе улыбнулся.
 — На самом деле, — сказал О'Тул так, чтобы его слышала только она, — за этих лошадей заплатил Монтегью. Я просто избавил его от забот по их перевозке и содержанию.
 Эмбер рассмеялась в ответ на его искренность:
 — В таком случае мне следует принять ваше предложение. Было бы невежливым с моей стороны поступить иначе.
 На следующий день Эмбер поняла, что ее визит к дочери стремительно подходит к концу. Ближе к полудню она отозвала Эмерелд в сторону:
 — Я попросила Шона отвезти меня завтра в Уиклоу.
 — Ох нет! — воскликнула Эмерелд. — Прости меня, я знаю, что у тебя там дела, но время пролетело так быстро. Кажется, будто ты только что приехала.
 — Дорогая, но все изменится. Мы теперь будем видеться часто.
 — Я даже не знаю, чем ты занимаешься.
 У Эмбер перехватило дыхание.
 — Это… развлечения. Я нанимаю женщин, которые развлекают гостей на вечеринках, на приемах.
 — И на это есть спрос? — полюбопытствовала Эмерелд.
 — Огромный, — честно ответила мать. — Дорогая, мне необходимо поговорить с тобой наедине. Куда бы мы могли пойти?
 Эмерелд вгляделась в ее лицо. Судя по всему, матери не хотелось, чтобы кто-нибудь в Грейстоунсе услышал их.
 — Мы можем пойти на прогулку с собаками.
 — Это было бы отлично. Хорошенько закутайся, я чувствую, в воздухе пахнет зимой.
 Эмерелд спустилась вниз, одетая в свой зеленый бархатный плащ с капюшоном, отороченным великолепной рыжей лисой. Эмбер почувствовала комок в горле.
 — Это не может быть тот же самый, что я шила для тебя.
 — Нет, я уехала из Англии в единственном платье. Страшно уродливом, должна признаться. Шон заказал для меня точную копию того плаща, что был на мне в день приезда в Ирландию на праздник в честь дня его рождения. Он обо всем помнит.
 Собак они нашли в конюшне.
 — Грейхаунд принадлежал Джозефу, хотя они мало времени провели вместе.
 Эмбер наклонилась, чтобы обнять пса.
 — От этого просто разрывается сердце.
 Волкодав Шона приветствовал Эмерелд, положив огромные передние лапы ей на плечи.
 — Ах, дорогая, будь осторожна. Ведь у тебя ребенок! — воскликнула Эмбер.
 — Ты знаешь? — удивилась Эмерелд.
 — Я подозревала. Не сразу, но ты так сияла, что я стала к тебе присматриваться. Я все-таки надеялась, что мои страхи не имеют оснований.
 — Я боялась сказать тебе.
 — Это от твоего мужа или от Шона?
 — Конечно же, это ребенок Шона!
 — Значит, он незаконнорожденный, — мягко сказала Эмбер.
 — Не говори так! Мы с Шоном любим друг друга.
 — Давай пройдемся, — предложила Эмбер, ей необходимо было собраться с мыслями. Собаки понеслись через луг, направляясь к лесу на его дальнем краю. Женщины медленно пошли следом. — Я знаю, что ты любишь Шона О'Тула. Мне бы нужно было ослепнуть и оглохнуть, чтобы этого не заметить. Но любит ли он тебя?
 — Разумеется, Шон меня любит, — признала Эмерелд.
 — Подумай как следует. Говорил ли он когда-нибудь, что любит тебя? Что жить без тебя не может? Говорил ли о свадьбе? О том, что хочет видеть тебя матерью своих детей?
 — У меня есть муж, как Шон мог говорить об этом? Ты осуждаешь меня так же, как и отец Фитц. Он назвал меня прелюбодейкой и велел мне отправляться домой к Джеку Реймонду. Ты этого хочешь?
 — Господи, нет. Я бы только хотела, чтобы ты не бросилась без оглядки в руки его врага.
 Они подошли к низкой каменной стене и сели.
 — Монтегью заставили меня поверить, что ты развратная шлюха с испорченной ирландской кровью. Я не могла выносить, когда Джек прикасался ко мне. То, что он делал со мной, вызывало у меня тошноту. Я хотела сбежать, но у меня не было выхода.
 Эмбер слишком хорошо понимала, что чувствовала ее дочь. Она сама оказалась в ловушке Уильяма Монтегью на долгие восемнадцать лет.
 — И тут случилось чудо. Шон привез меня в Ирландию, и я поняла, что всегда любила его. Ты права, когда говоришь, что я бросилась в его объятия. Он не пытался принудить меня к этому никоим образом. Когда Шон занялся со мной любовью, я просто изголодалась по нему. Как только Шон О'Тул полюбил меня, мне стало стыдно своих мыслей о тебе. Если ты шлюха, то я распутнейшая из женщин, когда-либо принадлежавших мужчине. Он может не говорить, что любит меня, но он доказывает это, как только может.
 Шон никогда не бывает суровым или резким со мной. Никогда не причиняет мне боли. Его руки с такой любовью прикасаются ко мне. Мы поссорились только один раз. Он взял меня с собой в Англию, и я обвинила его в том, что он выставляет меня напоказ как свою любовницу. И это было правдой. Шон использовал меня, чтобы отомстить Монтегью. Но мы оба раскаялись и попросили друг у друга прощения. После того, что они с ним сделали, я отлично понимаю его жажду мщения.
 — Но дорогая, в его сердце может не остаться места ни для чего другого, кроме желания отомстить.
 — Мама, он научил меня жить сегодняшним днем, потому что только этим мы владеем на самом деле. Если все закончится завтра, я не пожалею ни об одной секунде из тех, что мы провели вместе. И я не жалею, что у меня ребенок. Это часть его и часть меня, может быть, лучшая часть.
 Эмбер с трудом боролась со слезами.
 — Ты тоже моя лучшая часть, Эмерелд. Только пообещай мне, что, если Шон обидит тебя, а твои сладкие грезы превратятся в ночной кошмар, ты придешь ко мне.
 Эмерелд с любовью обняла мать:
 — А к кому же мне еще идти?




 Глава 28


 Когда Уильяму Монтегью сообщили, что во время шторма у берегов Ирландии его компания потеряла два корабля, он ругался так, что чертям стало тошно. А узнав, что незастрахованные лошади, уже оплаченные им, также сгинули в пучине, хозяин «Монтегью Лайн» просто лишился рассудка. Жизнь на Портмен-сквер, и так несчастливая для Джонни, стала просто невыносимой. Характер его отца превратил дом в преисподнюю. Теперь, когда брат Эмерелд мог сам платить за жилье, он выехал из кирпичного мавзолея и снял квартиру в Сохо.
 Когда Джон пришел в контору «Монтегью Лайн», его отец все еще поносил Ирландию и все связанное с этим проклятым островом, всегда приносившим Монтегью несчастье. Но сын все-таки испытывал благодарность за то, что этот старый боров не обвиняет во всем его.
 — Никто не любит лошадей больше меня, но ведь на «Гибралтаре» мы потеряли всю команду. Кажется, за их жизни вы и гроша ломаного не дадите!
 — Не дам! Жаль, что матросы с «Цапли» тоже не утонули. Все они подлые и тупые пьяные подонки.
 — Вам следовало бы радоваться, что этого не случилось, хотя бы потому, что их семьи не станут требовать компенсации.
 — Что? Ни единого пенни, слышишь? Если кто-нибудь придет и станет скулить о капитане Боуэрсе или его команде, отправь их к Джеку. Он быстро с ними разберется. — Уильям Монтегью тяжело сел и положил горящую ногу на медную плевательницу. — Я надеюсь, что оба судна были застрахованы на приличную сумму?
 — Разумеется, — легко солгал Джон. — Но вы же знаете, как много времени компания Ллойда тратит на выплату страховок. Нам нужны новые корабли, мы не можем ждать выплаты по страховкам. У меня есть человек, который даст нам взаймы под низкий процент. Я обо всем договорюсь, но вам придется самому выбирать суда. Вы же помните, что случилось, когда вы доверили это Джеку.
 Джон с удовольствием наблюдал, как лицо отца приобретает опасный багровый оттенок. Так случалось всякий раз, когда сын напоминал ему о том, что он купил корабль, который принадлежал им раньше.
 — На этот раз я доверю тебе покупку кораблей.
 — Отец, я не могу заниматься всем. Я должен отправиться на остров Лэмбей, чтобы забрать оставшуюся на мели команду и посмотреть, стоит ли спасать «Гибралтар». Если судно начнет разваливаться, мне придется составить отчет для страховой компании.
 У Уильяма опустились уголки губ. Господи, деньги и корабли исчезают быстрее, чем они могут восстановить утраченное. Они висят на волоске. Как все изменилось с того золотого времени, когда они с Шеймусом О'Тулом имели такие доходы, что не знали, куда потратить деньги. Если бы он только мог перевести часы назад.
 Джон Монтегью воспользовался своим коротким путешествием на побережье Ирландии на все сто процентов. Вместо того чтобы плыть сразу на Лэмбей, он первым делом отправился в Грейстоунс.
 Как только Эмерелд поняла, что прибывшее судно — это «Чайка» с братом на борту, она широко распахнула массивные парадные двери Грейстоунса, чтобы встретить его. Ее переполняли новости о матери, и она не могла дождаться момента, чтобы поделиться ими с Джонни.
 — Ты выглядишь сияющей и счастливой. — Брат тепло поцеловал ее, здороваясь.
 — Заходи! Я должна рассказать тебе нечто потрясающее! Мама была здесь! Шон нашел ее в Уиклоу и привез сюда погостить. Ты с ней разминулся чуть-чуть. Шон повез ее домой.
 — В Уиклоу? Но это чуть дальше по берегу. Господи, не могу поверить! С ней все в порядке?
 — Она прекрасно выглядит, совсем не изменилась. Такая же красивая, как раньше. Джонни, мама не бросала нас. Отец избил ее до полусмерти за то, что она была любовницей Джозефа О'Тула, и вышвырнул вон, чтобы она никогда больше не смогла видеться с нами.
 — Я подозревал, что так оно и было, и радовался тому, что мама от него освободилась. Меня не покидала надежда, что наша мать счастливо живет где-нибудь в Ирландии. Уиклоу не так далеко, теперь мы сможем видеться.
 — Ей так хочется увидеть тебя, Джонни. Почему бы тебе не отправиться к ней?
 — О, мне хотелось бы, но, черт побери, я не могу плыть туда сегодня, Эм. Возможно, мы с ней встретимся на следующей неделе. Ты передала мое письмо Нэн? — с тревогой спросил он.
 — Да, — спокойно ответила Эмерелд, сгорая от желания рассказать брату о беременности Нэн, но вспомнила, что пообещала этого не делать.
 — Можно мне взять лошадь? Я хочу съездить в Мэйнут и повидать ее.
 — Лошадь не понадобится, Нэн живет здесь со мной.
 — О Боже, какая замечательная новость. Где она?
 — Нэн наверху, в той же самой комнате, в которой ночевал ты, когда гостил здесь. А что касается замечательных новостей, я полагаю, Нэн кое-что для тебя припасла, но тебе придется сначала ее умаслить.
 Джонни вылетел стрелой и оставался наверху в течение следующих двух часов. Время близилось к ленчу, и Эмерелд решила сама сходить за ними, а не посылать за влюбленными Кейт. Сквозь закрытую дверь спальни она услышала, как плачет Нэн, а Джонни ее утешает. Эмерелд негромко постучала и подождала, пока ее пригласят войти.
 Джонни побледнел, его глаза искали взгляд сестры, чтобы получить поддержку.
 — Я хочу, чтобы мы поженились. Я хочу, чтобы она поехала со мной домой.
 Эмерелд ужаснулась:
 — Ты не можешь везти ее на Портмен-сквер.
 — У меня теперь своя квартира, и я хочу, чтобы Нэн стала моей женой.
 — Джонни, я согласна, что вы с Нэн должны пожениться, но не увози ее в Англию. Ирландская девушка не будет счастлива вдали от своей семьи, особенно если она Фитцжеральд.
 Брат тяжело вздохнул, понимая, что Эмерелд права. Он рассеянно почесал пальцами свои каштановые волосы.
 — Значит, мы должны пожениться и жить отдельно, во всяком случае пока. Я не могу оставить Нэн, носящей английского ублюдка.
 Эмерелд закрыла глаза, услышав его жестокие слова. Уже второй раз за последние несколько дней ей напоминают, что ребенок, которого она ждет, будет незаконнорожденным. Но она постаралась забыть на время о своих печалях, чтобы сосредоточиться на проблемах Нэн.
 — Как ты думаешь, отец Фитц обвенчает вас?
 — О, в этом я уверена! — Лицо девушки осветила новая надежда.
 — Ты не возражаешь, Джонни, если вас поженит католический священник?
 — Разумеется, нет. Давайте пойдем в часовню и поговорим с ним прямо сейчас.
 — Благодарение Господу, Шона нет дома, — пробормотала Эмерелд. — Нэн, я думаю, нам следует взять с собой Тару. Отец Фитц — человек фанатичный, самоуверенный и властный. Нам нужен кто-нибудь из членов семьи, чтобы переубедить его, если он заупрямится.
 Отец Фитц с блаженным выражением на круглом лице соединил Нэн и Джона святыми узами брака и благословил их. Эмерелд несказанно удивило, насколько по-доброму он смотрел на Нэн и говорил с невестой Джонни, сохраняя при этом каменную сдержанность по отношению к ней самой. Она понимала, что стоит ей попросить священника скрыть происшедшее от Шона, как он гневно обрушится на нее, поэтому, целуя Нэн, она шепотом попросила об этом ее.
 — Прошу вас, отец, не говорите ничего графу. Мы сами найдем нужные слова, когда придет время.
 — То, что вы совершили сегодня, дети мои, угодно Богу. Я не обязан сообщать обо всем, что происходит с моей паствой.
 Вместо того чтобы вернуться в дом, новобрачные отправились на конюшню, где они могли попрощаться наедине и поклясться в любви и преданности друг другу. Конюшни Грейстоунса были достаточно большими, поэтому, держась за руки, они прошли в самый конец и вошли в пустое стойло. Джонни сел на свежую солому и нежно потянул к себе свою молодую жену:
 — Я очень люблю тебя, Нэн. Мне жаль, что все так получилось. Не представляю, как я мог быть таким неосторожным и бездумным.
 — Джонни, это моя вина. Я не понимала, что это может случиться сразу. Я не хочу, чтобы ты думал, будто я поймала тебя в ловушку ради того, чтобы ты на мне женился.
 — Нэн, любимая, не вини себя. Это мне следовало быть умнее. Но я ни капельки не жалею. Из-за того, что так случилось, мы поженились немного раньше, но это все равно бы произошло. Я сожалею только о том, что нам придется жить в разлуке. Но Эмерелд права. Тебе безопаснее оставаться в Ирландии. У меня с отцом есть одно неоконченное дело, и я хотел бы уберечь тебя от неприятностей. Не знаю, когда мы увидимся снова, но я буду писать тебе, и если я тебе понадоблюсь, пришли мне весточку в Сохо. Не подписывай письма. Мне может писать только одна женщина.
 Нэн подняла лицо, ожидая его поцелуя:
 — Люби меня, Джонни, может быть, это поможет нам продержаться в разлуке.
 Прежде чем вернуться на корабль и продолжить путешествие, Джон оставил коротенькую записку Шону.
 — Он будет знать, что я здесь был, через пять минут после того как судно бросит якорь. Скажи ему, что я просто заезжал, чтобы оставить рапорт.
 — У него таинственная способность узнавать обо всем, что происходит, — с сомнением ответила Эмерелд.
 У Джонни на лице снова появилось выражение озабоченности.
 — Не волнуйся о Нэн. Женщины из клана Фитцжеральд ведут себя как истинные сестры, когда дело касается беременности. Они сомкнут ряды, будут присматривать за ней и защитят ее во что бы то ни стало. И я тоже.
 Глаза брата понимающе посмотрели на нее.
 — Господи! Я, наверное, ослеп! Что же, черт побери, ты будешь делать?
 Эмерелд улыбнулась:
 — Разумеется, рожу Шону ребенка. Джонни, я нигде не смогу быть счастливее и в большей безопасности, чем здесь, в Грейстоунсе. Только позаботься о себе самом, братик.
 Джонни нежно обнял Нэн на прощание. Ему горько было расставаться с молодой женой, но он понимал, что у него нет выбора. Молодой Монтегью поцеловал свою избранницу в сотый раз и прошептал:
 — Постарайся ни о чем не беспокоиться, Нэн. Я обещаю писать. Не забывай, что я люблю тебя!
 Нэн Монтегью чувствовала себя на седьмом небе. Хотя она и печалилась из-за столь скорого отъезда Джонни, у нее отлегло от сердца, потому что ее неприятности остались позади.
 — Эмерелд, поверить не могу, что я замужем! Джонни был нужен мне, и он появился. Разве твой брат не самый замечательный мужчина на свете?
 Напряженное лицо молодой женщины смягчилось.
 — Что ж, мы его любим, поэтому можем быть необъективными. Но я очень горжусь тем, как Джон повел себя, когда ему пришлось взять на себя ответственность. Он хороший человек, он не дарит свою любовь и доверие безответственно. Я так рада, что Шон не появился прямо посередине церемонии.
 — Ой, Эмерелд, я такая трусиха. Я не хочу с ним встречаться. Ты не будешь возражать, если я поеду домой? Не могу дождаться, чтобы рассказать все маме, а кузины просто позеленеют от зависти.
 — Разумеется, я не против. Хочешь, я поеду с тобой?
 — Нет, нет, я попрошу одного из конюхов проводить меня. Если тебя не будет здесь, когда Шон вернется, он отправится за тобой в Мэйнут.
 — Неужели он так тебя пугает?
 Нэн бросило в дрожь.
 — Он же граф Килдэрский.
 Через час после поспешного отъезда Нэн «Сера-1» вошла в гавань Грейстоунса. Эмерелд целый час приводила себя в порядок, готовясь к возвращению своего возлюбленного. Когда она переодевалась в новое платье, недавно присланное миссис Мак-Брайд из Дублина, ее смутила одна мысль. Новые платья оказались очень удобными и скрывали ее налившуюся фигуру, хотя в то время, когда Шон заказывал их, даже она сама еще не знала о ребенке. Есть только одно возможное объяснение — Шон предвидел ее беременность.
 Пока Эмерелд причесывала волосы и украшала их лентой цвета нефрита в тон своему наряду, ей пришлось признать, что человек, которого она любит, загадка. Он многое делил с ней, но никогда не посвящал ее в свои сокровенные мысли. Их Шон держал под замком и пока не предложил ей ключа.
 Но как только О'Тул оказался дома, все ее сомнения исчезли, словно кролик в шляпе фокусника. Когда Шон был рядом, его внимание принадлежало только ей. Эмерелд понимала, как он избаловал ее этим, и почувствовала себя виноватой, желая от него большего.
 Пока Шон принимал ванну и переодевался, Эмерелд не отходила ни на шаг. Просто смотреть на него, слушать его низкий голос доставляло ей неизъяснимое наслаждение.
 — Шон, я никогда не смогу как следует отблагодарить тебя за то, что ты привез маму в Грейстоунс. Ты не поверишь — не прошло и часа после вашего отплытия, как появился Джонни. Как бы мне хотелось, чтобы они встретились. Она была бы так счастлива.
 — Что ж, мать была в полном твоем распоряжении. Твой брат увидится с ней в другой раз. Я почти ждал его.
 — Джон оставил тебе письмо… Он назвал это рапортом.
 Забирая записку у нее из рук, Шон заметил тревогу на лице Эмерелд. Он развернул послание и прочитал его.
 — Хорошие новости, но я не понимаю, почему Джонни меня не дождался. Он отправился всего лишь на остров Лэмбей. Я поплыву туда и поговорю с ним.
 Его темные глаза изучающе рассматривали лицо молодой женщины.
 — Ты выглядишь усталой. Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? — Не дожидаясь ответа, он подхватил ее на руки и отнес в постель. Шон осторожно уложил Эмерелд, потом вытянулся рядом и обнял ее. Отвел темные локоны со лба. — Мне не нужно отплывать немедленно. Я побуду с тобой, чтобы убедиться, что ты отдыхаешь. Хочешь, я разотру тебе спину?
 Эмерелд уткнулась лицом ему в шею возле ключиц.
 — Нет, — прошептала она, — я просто хочу спокойно полежать рядом с тобой и почувствовать, как твоя любовь окружает меня.
 Шон оставался с ней, пока она не заснула. Ои улыбнулся. После возбуждения, связанного с приездом Эмбер и Джона, немного отдыха пойдет ей па пользу. О'Тул поднял один локон с подушки и пропустил шелковистую прядь между пальцами. Нежная улыбка осветила его лицо. В это мгновение он знал, что Эмерелд счастлива.
 Когда Джонни увидел, как паруса «Серы-1» приближаются к Лэмбею вскоре после его собственного прибытия, он застыл в тревоге. Неужели Шон так быстро узнал о них с Нэн и явился сюда, чтобы вышибить ему мозги? Решимость Джонни окрепла. К черту все, он ничего не сможет поделать, если брак окажется таким коротким и Нэн останется вдовой. С этой точки зрения, поведение самого Шона О'Тула не выдерживало никакой критики. Он сам был не прав, наградив Эмерелд ребенком, ведь Килдэр не собирается на ней жениться.
 Когда шхуна Шона бросила якорь и ее хозяин сошел на берег, ему доставили удовольствие бренные, не подлежащие восстановлению останки старого корабля, перевозившего рабов. Дэнни Фитцжеральд отлично справился с работой. Шон поздоровался с Джонни и посмотрел на судно, принадлежащее «Монтегью Лайн». Это было одно из оставшихся четырех, по его расчетам. Так как команда потерпевшего крушение судна уже поднялась на борт «Чайки», Шон присоединился к ним. Обернувшись через плечо, он спросил у Джонни:
 — Сколько человек с тобой?
 — Только трое. Я сам помогал и возился с парусами, хотя я ненавижу эту проклятую работу.
 О'Тул хлопнул его по спине и ухмыльнулся:
 — Ты немного бледноват, но держишься отлично. Позови команду «Чайки». Раз они побывали возле Замка Лжи, мы не можем позволить им вернуться к Монтегью и порассказать ему кое-что, верно? Из твоей записки я понял, что «Монтегью Лайн» готова взять большой заем?
 — Отец полагает, что это временно, пока страховая компания не возместит нам убытки.
 — Ты умный чертяка. Мне это нравится в мужчинах. Это поможет тебе выжить в этом испорченном мире. Заем вам предоставит компания «Барклай и Бедфорд». Разве название не здорово звучит по-английски? В залог мне нужен только дом Монтегью на Портмен-сквер.
 Джонни взглянул на графа с восхищением. Когда Шон поклялся разорить Монтегью, он именно это и имел в виду. Когда О'Тул покончит с его отцом и Джеком, у них не останется даже крыши над головой. Чертовски здорово, что его папаша ждет от Ллойда деньги по страховке, иначе бы он никогда не позволил ему отдать в залог дом на Портмен-сквер. Следующее распоряжение О'Тула еще раз подтвердило, что Шон не до конца разобрался с Хитрым Вилли:
 — Почему бы тебе не предложить, чтобы «Монтегью Лайн» сосредоточила свое внимание на перевозке контрабандного французского коньяка? Прибыль перевесит риск, а спрос будет неуклонно расти перед Рождеством.
 Когда «Сера-1» и «Чайка» отплыли от Лэмбея в разных направлениях, Джон был рад, что на корабле достаточно рук, чтобы заняться парусами. Встреча с Шоном О'Тулом вывела его из состояния равновесия, и его желудок грозил извергнуть содержимое при каждой новой волне.
 Месть О Тула была неумолимой. Джонни не мог забыть ту ночь, когда он проснулся и обнаружил лезвие его ножа у себя между ног. Когда Килдэр узнает о беременности Нэн, не вернется ли он вместе со своим ножом?
 Шон О'Тул за штурвалом «Серы-1» какое-то время думал о Джонни Монтегью, и эти мысли поневоле были исполнены уважения. Шон понимал, что и без сотрудничества Джонни он бы все равно выполнил задуманное. Но одно оставалось очевидным. Джонни Монтегью перестал быть слабаком.
 Килдэр вернулся в Грейстоунс поздно. Он осторожно поднялся наверх и тихо вошел в свою спальню. И все-таки Эмерелд села в постели и зажгла лампу возле кровати.
 — Прости меня, любовь моя, я не хотел тебя тревожить. Бедовые зеленые глаза дразнили его из-под черных ресниц.
 — Как же мы не похожи, ведь я как раз собиралась потревожить вас, милорд. Ради самого трепетного в жизни удовольствия.
 Шон стянул свою кожаную куртку и сбросил полотняную рубашку.
 — Судя по всему, вечерний отдых вернул тебя к жизни. — Он сделал шаг по направлению к ванной комнате.
 — И вернул мне аппетит. Не мойся. Я хочу попробовать тебя на вкус и понюхать.
 Эти слова, произнесенные хриплым голосом, остановили его на полдороге. Постоянное желание Шона оставаться безупречно чистым впервые изменило ему после возвращения из тюрьмы.




 Глава 29


 Когда зима сменила осень, Эмерелд возблагодарила Бога, что Ирландия не оказалась во власти холодного льда и снега. Стояли дождливые и промозглые дни, солнце показывалось редко, но зато вечера стали длиннее.
 Обычно Шон и Эмерелд рано поднимались наверх, закрываясь от всего света, не нуждаясь ни в ком, кроме друг друга. Порой они даже обедали у себя в спальне, а потом играли в шахматы, вместе читали или занимались любовью.
 Теперь беременность Эмерелд была уже заметна, но, подобно большинству миниатюрных женщин, она хорошо выглядела и не казалась неуклюжей. Располневшая фигура только подчеркнула ее женственность. Неделя бежала за неделей, и Шон окружал ее все более нежной заботой и защитой. Он часто носил ее на руках, массировал ей бедра и спину, заставляя Эмерелд почувствовать, что ее лелеют.
 Пока О'Тулу удавалось подавлять мысли о том, что Эмерелд придется вернуть семье. Это было делом отдаленного будущего. Но грядущее неумолимо становилось настоящим.
 С тех пор как Шон после долгих лет, проведенных в заточении, вернулся в Ирландию, он каждый день приходил на могилу матери. Молодой О'Тул никогда не забывал принести свежих цветов и опускался на колени под ивой в саду, окруженном каменной стеной. И вдруг Шон начал избегать этого места, у него в душе шла непрекращающаяся война. Долгими ночами он лежал, обнимая Эмерелд, ему необходимо было чувствовать ее присутствие, пока он то засыпал беспокойным сном, то вновь просыпался.
 Смириться с тем, что Шон считал себя обязанным сделать, оказалось невероятно трудно, тяжелее всего, с чем ему приходилось столкнуться в жизни. Он в тысячный раз высчитывал, когда Эмерелд должна родить. Она сообщила ему о ребенке в мае, а сейчас уже подходил к концу ноябрь.
 По подсчетам О'Тула, малыш должен был родиться в феврале. Но он впервые овладел ею в апреле, и если Эмерелд тут же забеременела, то роды могут начаться и в январе. Путешествие по морю будет представлять опасность для ее здоровья, если он станет и дальше откладывать его. Его измученный мозг гонял мысли по кругу. Но одно он решил твердо: Эмерелд проведет с ним Рождество, они вместе встретят его в Грейстоунсе. Он упрямо отказывался думать о том, что будет после веселых праздников.
 Стоило ему принять решение, как Шон, собрав всю силу воли, отбросил в сторону дурные предчувствия и мрачные мысли.
 Настроение у него немного улучшилось, и он присоединился к Эмерелд и прислуге, решившим организовать на Рождество настоящий праздник.
 Огромный дом украсили остролистом, плющом, омелой и ветвями вечнозеленых растений. Тара снова приехала в Грейстоунс. Мэг, Мэгги и Мэген провели здесь каждая по месяцу, и теперь Тара настояла на том, что снова пришел ее черед. Она часами просиживала в кладовой, изготовляя ароматные свечи и горшочки с душистой смесью, колдуя над ликерами из груш, айвы и абрикосов.
 Весь декабрь, как только в гавань заходил один из кораблей О'Тулов, всю команду Фитцжеральдов приглашали отведать праздничного угощения, над которым с утра до вечера трудилась Мэри Мелоун. Мистер Берк приносил из погребов эль и виски, и дом наполнялся смехом и музыкой.
 Даже Шеймус позволял Шону или Пэдди снести себя вниз со своей башни, чтобы присоединиться к веселью. Он беззлобно дразнил Эмерелд, называя ее рождественским пудингом, и она тоже добродушно его поддразнивала, отвечая шуткой на шутку.
 В Ирландии ночь Рождества — церковный праздник, поэтому в Грейстоунсе после вечерней трапезы все отправились в домовую церковь, чтобы спеть рождественские гимны и прослушать полуночную мессу. Конечно, все, за исключением Эмерелд и Шона. Они вместе задули свечи на высокой ели, а потом Шон подхватил Эмерелд на руки, прижав к своему сердцу, и отнес ее наверх.
 — Ты сожалеешь о том, что не ходишь в церковь? — мягко спросила она.
 Шон усмехнулся:
 — Нет. Религия для невежд.
 — Я однажды ходила, когда Нэн гостила у нас. Отец Фитц отказался причастить меня.
 О'Тул опустил ее на ковер и уставился на нее:
 — Ты действительно почувствовала потребность пойти туда?
 — Мне хотелось помолиться за ребенка и за твою безопасность, потому что ты вышел в море в шторм.
 — Это все твои капризы. Не существует нашего личного Бога, чтобы присматривать за нами и оберегать нас от беды, Эмерелд. Враги научили меня полагаться на самого себя, и я пытался научить этому и тебя.
 — Священник сердится на тебя за то, что ты ни разу не заходил в церковь после возвращения домой.
 — Что тебе сказал отец Фитц?
 Эмерелд колебалась, не в силах повторить брошенные ей обвинения. Но Шон требовательно схватил ее за плечи:
 — Скажи мне.
 — Отец Фитц сказал, что твоя душа почернела от грехов, а ты не выказываешь раскаяния.
 Шон резко рассмеялся:
 — Он сказал правду. Что еще наговорил этот старик, размахивающий кадилом?
 Эмерелд не стала повторять, в каких именно смертных грехах обвинил Шона священник, и не сказала, что, по его мнению, Богом Шона стала месть. Она испугалась, что он охотно признает, что все это правда. Эмерелд решила закрыть эту тему. Она привстала на цыпочки и прижалась губами к его губам.
 — Отец Фитц велел мне использовать свое влияние на тебя.
 — Ты это и делаешь, каждый день и каждую ночь. — Его голос сразу стал хриплым.
 — Ну, конечно, я на тебя влияю. Особенно это касается твоих книг.
 Шон улыбнулся ей и взял две книги с ночного столика. Одной была «Ад» [16] Данте, а другой — «Государь» Никколо Макиавелли [17] .
 Шон решительно отложил их и взял ту, что читала Эмерелд. Это оказался «Декамерон».
 — Мгм, Боккаччо. Почему ты не используешь свое влияние, читая мне вслух?
 О'Тул сбросил подушки с кровати на ковер у камина и стал раздеваться. Эмерелд сняла платье и прикрыла наготу мягким шерстяным халатом, не утруждая себя надеванием ночной рубашки. Потом взяла книгу и опустилась на ковер около уютно горящего пламени. Обнаженный Шон улегся рядом с ней, оперевшись подбородком на свой могучий кулак, а его темные глаза скользили по ее телу.
 Эмерелд начала было читать, но великолепное мужское тело, распростертое рядом с ней, притягивало взгляд, уводя его от страницы. Огонь камина освещал его подтянутый живот, длинный гибкий торс, мускулистую грудь и широкие плечи.
 Она вернулась к книге и прочла еще несколько абзацев. Боккаччо изощренно и откровенно описывал любовную игру. Уголком глаза Эмерелд видела фаллос Шона, замерший на бедре, как напряженный и готовый к прыжку зверь. Наконец Эмерелд отбросила книгу и зачарованно смотрела, как он начал расти, покачиваясь и чуть подрагивая, прося, дразня, посмеиваясь над ней и бросая ей вызов, приглашая присоединиться к нему в предстоящий игре.
 Ее захватило желание прикоснуться к нему и попробовать на вкус. Ее рукам не терпелось ощутить его горячую тяжесть, ее пальцы дрожали от желания почувствовать его твердость, а губам так хотелось поцеловать мягкую, бархатную головку, ставшую карминной в отсветах пламени камина. Шон смотрел на нее глазами хищника-самца, лишь подчеркивающими его соблазнительную мужественность. Он знал, чего она хочет.
 — Давай, — пригласил он.
 Эмерелд видела, как бьется жилка у него на шее, потом ее взгляд скользнул вниз по гибкому, крепкому телу к мощному напряженному пенису. Она встала на колени подле него и обхватила нежными руками весь член, ее губы ласково, бархатно прошлись по нему, потом она слегка подула на него, пока Шон не начал дрожать.
 — Встань на колени.
 Он быстро выдохнул и выполнил ее просьбу — его член оказался возле ее прекрасных губ. Язык Эмерелд тут же приступил к работе, сначала едва касаясь нежной кожи, а потом все смелее вылизывая вздрагивающую плоть. Удерживая обеими руками свою прекрасную добычу, она открыла рот, и его пенис погрузился в горячую, темную глубину. Эмерелд посасывала его, облизывала, покусывала, мурлыча, как кошка, и Шон не мог больше сдерживаться.
 Он старался удержать себя, чтобы продлить блаженство, но Эмерелд сводила его с ума, и его самообладание разлетелось на тысячу мелких осколков. Она почувствовала на языке первые перламутровые капли его семени, Шон выгнулся дугой в содроганиях оргазма, и горячая струя брызнула ему на живот. Эмерелд распахнула полы халата и прижалась грудью к его крепкому телу, вдыхая мускусный аромат.
 Шон склонился, чтобы доставить наслаждение и ей, но, едва его рука тронула ее промежность, как Эмерелд застонала в экстазе.
 — Моя маленькая красавица, ты так щедро одариваешь меня.
 Они лежали у камина, не в силах разомкнуть объятия. Наконец Эмерелд шевельнулась, прерывая сонное оцепенение.
 — У меня тоже есть для тебя подарок, но прежде позволь мне искупать тебя.
 — Если хочешь, — пробормотала она, касаясь его щеки.
 — Я хочу. — Шон подхватил ее на руки и отнес в ванную комнату.
 Теплая вода оказалась восхитительной. О'Тул держал ее у себя на коленях, нежно намыливал, восхищаясь атласной мягкостью ее кожи.
 — Я счастлив, когда ты рядом со мной. У тебя самая соблазнительная спина на свете.
 Эмерелд улыбнулась:
 — Чего не скажешь сейчас о моем животе.
 Его руки накрыли ее налитые груди.
 — Это неправда, красавица. Я не могу дождаться, когда вытру тебя и умащу твою шелковистую кожу розовым маслом.
 — Я тоже не могу дождаться, — призналась молодая женщина.
 Шон завернул ее в банную простыню и отнес обратно к огню. С бесконечной нежностью и терпением он вытер ее нагретым полотенцем и согрел масло для массажа. Когда Шон закончил ее массировать, Эмерелд лениво погладила его по щеке.
 — Это самый прекрасный подарок, который я когда-либо получала.
 Шон довольно усмехнулся:
 — Это не подарок.
 Он поднялся на ноги и подошел к своему ночному столику, выдвинул ящик, вернулся и встал перед ней на колени.
 — Вот он. — Бархатная коробочка легла в руки Эмерелд.
 Она медленно открыла крышку и задохнулась от восхищения при виде великолепных украшений.
 — Изумруды! — потрясение выдохнула Эмерелд. Пламя камина зажгло драгоценные камни зеленым огнем.
 — Счастливого Рождества, любимая.
 Ее зеленые глаза сверкали непролившимися слезами.
 — Тебе не следовало этого делать.
 — Следовало. Никто не заслуживает их больше тебя, Эмерелд. Ты так много мне дала.
 — Я надеюсь, что смогу подарить тебе сына.
 Она надевала серьги и браслет, поэтому не заметила, как потемнели его глаза. Шон шагнул к ней, чтобы застегнуть ожерелье. Его голос прозвучал глухо:
 — Давай немного отдохнем, завтра у нас тяжелый день.
 Рождественским утром они втащили в дом полено, сжигаемое в сочельник, потом настало время дарить подарки слугам. Арендаторы с семьями сменяли друг друга, принося свои дары и получая по традиции щедрые подарки от О'Тулов. В середине дня у мола пришвартовалась «Серебряная звезда», и ее команду пригласили на рождественский обед в Грейстоунс — ни с чем не сравнимая трапеза, когда за столом вместе с семьей сидели и слуги.
 Капитан Лайем Фитцжеральд привез подарок, о котором Шон мог только мечтать. Только что назначенный глава Адмиралтейства, действуя в сговоре с капитанами Фитцжеральдами, перехватил два корабля, принадлежащих «Монтегыо Лайн», с контрабандным французским коньяком. Так как Англия и Франция находились в состоянии войны, Адмиралтейство конфисковало суда и собиралось наложить на владельцев огромный штраф.
 Капитан также привез письмо от Джонни Монтегью, подтверждающее эти сведения. Шон положил его в карман и отправился на поиски Пэдди и Шеймуса, горя желанием немедленно поделиться с ними новостями. Ему потребовался час, чтобы разыскать управляющего, тот был сильно встревожен. Шон вспомнил, что тот не переставая шутил за обедом, пил наравне со всеми и даже сам произнес тост.
 — Что случилось? — поинтересовался О'Тул-младший.
 — Шеймус пропал. Я не могу его найти.
 — Странно… Он не мог далеко уйти, — заверил его Шон, помня о слабых ногах отца. — Может быть, кто-то из парней отнес его назад в башню?
 Они отправились туда вместе, осмотрели привратницкую и надвратную башню, но не обнаружили Шеймуса.
 — Господи, а вы не думаете, что он свалился в подвал? — встревожился Пэдди.
 — Пойдем. Вы проверите подвалы, а я посмотрю наверху.
 Шон методично осмотрел каждую комнату Грейстоунса, и все безуспешно. И тут из одного окна, выходящего в окруженный стеной сад, он увидел зрелище, как ножом полоснувшее его по сердцу. Тело его отца ничком лежало на земле.
 Шон вихрем слетел по лестнице и через элегантные высокие двери гостиной выскочил в сад. Черт, сколько времени отец пролежал на холодной земле? Приближаясь к Шеймусу, Шон замедлил шаг. Ужасно было слышать, как плачет отец.
 Шеймус лежал подле могилы Кэтлин и неудержимо рыдал. Шон встал рядом с ним на колени, обнимая его сильными руками, но отец оставался безутешным, горюя о своей возлюбленной жене. Шон хотел было отнести его в дом, но старик не позволил ему этого.
 — Нет! Я хочу быть здесь. Я не исполнил свой долг перед ней! Я поклялся, что заставлю Монтегью страдать за то, что он сделал с ее сыновьями. Это разбило ей сердце, и она умерла.
 — Отец, вы расстроены, потому что сегодня Рождество. В это время года вы тоскуете по ней всего сильнее.
 — Заткнись! Неужели ты не понимаешь, что я тоскую о ней каждый день, каждый час? Кэтлин была душой и сердцем Грейстоунса, смыслом моей жизни. Они раздавили меня, отняв ее. Монтегью использовали мою жену, чтобы заставить меня страдать. Она была моим единственным уязвимым местом.
 Шон стоял на коленях у могилы матери, и острые когти вины впивались ему в глотку, мутя сознание. Он точно знал, о чем говорит его отец. Впервые увидев могилу матери, Шон был настолько потрясен тем, что совершил их враг, что на коленях произнес священную клятву. Он отплатит недругу сторицей. Монтегью должны пострадать из-за женщины, которая составляет смысл их собственной жизни. Дочь одному и жена другому, Эмерелд станет отличным орудием его мщения.
 Сильные руки сына крепко обняли отца.
 — Я клянусь вам, отец, что мы не предадим Кэтлин Фитцжеральд О'Тул.
 Разрывающие сердце рыдания наконец обессилили Шеймуса. Шон поднял отца и отнес его в постель в надвратной башне. Пэдди Берк приложил нагретые камни к его ногам, а Шон позвал Тару, чтобы та дала ему снотворное из виски и зерен белого мака.
 В эту ночь Эмерелд рухнула в постель усталая, но счастливая. Шон, Пэдди и Тара договорились молчать о Шеймусе, чтобы избавить молодую женщину от ненужных волнений, Эмерелд тут же заснула.
 Шон лежал рядом с ней, заложив руки за голову, медленно осознавая, что подходит к концу еще один период его жизни. Он оттягивал эту минуту, как только мог. Теперь пришла пора решительных действий. Он не позволит себе проявить слабость, жалея самого себя или анализируя собственные чувства. Все это бессмысленно и театрально.
 Мысленно Шон уже оторвался от женщины, лежащей рядом с ним, убеждая себя, что она больше в нем не нуждается. Она перестала быть пассивной и скромной английской девушкой. Когда они приплыли в Ирландию, Шон научил ее, как стать сильной женщиной, способной в одиночку выстоять против всех. Он, правда, почти разорил ее отца, но Эмерелд получила состояние в виде драгоценностей и сможет остаться независимой, а если ей не захочется снова жить с Монтегью, она переедет в городской дом на Олд-Парк-лейн.
 Когда Эмерелд проснулась, Шон уже принял ванну и оделся. Он не сел рядом с ней на кровать, чтобы поговорить, а подошел к окну, выходящему на море. В своем письме Джонни точно сообщал ему, где Уильям Монтегью и Джек Реймонд проведут последнюю ночь этого злосчастного года. Шон знал, что должен этим воспользоваться.
 — У меня дела в Англии.
 — Но ведь ты не уедешь сегодня? — с вызовом поинтересовалась Эмерелд.
 — Нет. Тебе понадобится пара дней, чтобы собраться в дорогу.
 Лицо Эмерелд просветлело.
 — Отлично. Если ты думал оставить меня здесь из-за моего деликатного положения, я приготовилась драться с тобой зубами и ногтями!
 Шон дугой выгнул черную бровь, юмор пришел ему на помощь.
 — Деликатное положение? Да у тебя зубы и когти дикой кошки.
 Молодая женщина хотела было поддразнить его и сказать, что его шрамы могут это подтвердить, но она никогда не могла смеяться над его рубцами. У Шона их слишком много — и видимых, и незримых. Эмерелд слегка удивилась, что он снова хочет везти ее в Англию. Она-то ожидала, что Шон топнет ногой и прикажет ей сидеть дома в безопасности.
 Хотя в Лондоне больше врачей и повитух, чем в окрестностях Грейстоунса. Доктор О'Тулов жил в Дублине, но она никогда не видела его, потому что Шеймус отказался от его услуг. Эмерелд улыбнулась про себя, отлично понимая такое отношение. Она сама игнорировала советы Кейт и Тары отправиться к врачу и дать ему осмотреть себя. Эмерелд решила, что они с Шоном вернутся обратно задолго до того, как родится ребенок. Она только надеялась, что ее не укачает во время путешествия. Эмерелд по-королевски махнула рукой:
 — Закажи для меня штиль.
 — Не забудь попросить Тару снабдить тебя хорошим запасом масла и средством от тошноты. Просто на всякий случай. — А про себя Шон решил, что следует попросить у тетки того успокоительного, что она давала отцу. Он не исключал, что оно ему понадобится. Его план не настолько жесток. Он не заставит Эмерелд пережить жестокую сцену встречи.
 — По-твоему, я пробуду там достаточно долго, чтобы повидаться с Джонни?
 — Я в этом уверен, — мягко ответил Шон, оставляя ее собирать вещи. — Я пришлю к тебе Кейт.
 Два дня спустя, когда Шон помогал Эмерелд подняться на борт «Серы-1», его изумило, как она пополнела за несколько дней после Рождества. Когда ее теплая накидка распахнулась, он удивился, что ее округлившийся живот так сильно увеличился в размерах.
 — Эмерелд, ты хорошо себя чувствуешь?
 — Великолепно, благодарю вас, милорд, несмотря на то что Кейт со мной не разговаривает.
 — Здорово. Она как следует отчитала меня сегодня за завтраком. Что у нее в голове?
 — Она вне себя от того, что я отправляюсь в Англию в моем нынешнем положении. Миссис Кеннеди полагает, что мне следует запереться в комнате, где меня никто не увидит. Она считает меня нескромной, и она, безусловно, права! — рассмеялась Эмерелд. — Но, благослови ее Господь, у нее доброе сердце. Она предложила поехать со мной, хотя для Кейт ступить на землю Англии — это все равно что пройти сквозь дантовы Врата Ада.
 — Ты взяла с собой немного вещей, — заметил Шон, открыв дверь каюты и обнаружив маленький сундучок рядом со своим собственным. Он представил себе ее гардеробную, заполненную платьями, которые он ей купил.
 — Что ж, не могу представить, чтобы я отправилась на светский прием с вашей светлостью или на бал-маскарад в Карлтон-Хаус, — легко ответила она. Эмерелд не хотелось, чтобы Шон заметил, что ей не хватает воздуха, а движения вдруг стали неуклюжими. — Отправляйся на палубу, там твое место, пока я здесь устроюсь. Ты же знаешь, что я могу о себе позаботиться!




 Глава 30


 Уильям Монтегью совершенно потерял голову. Флотилия судов, единственный источник доходов в последнее время, практически перестала существовать. С Рождества он избегал появляться в конторе на причале Боттолфа и вместо этого бродил по особняку на Портмен-сквер, напиваясь до потери памяти. Чтобы оплатить расходы по дому, ему придется продавать мебель, одну вещь за другой. Весь Лондон узнает, что Монтегью нищий.
 Как оказалось, только Джек мог выносить его общество. Джонни появлялся очень редко, и даже слуги старались держаться в отдалении.
 — Это все равно что жевать полынь. Подумать только — Адмиралтейство конфисковало наши корабли! Это поганое Адмиралтейство! Твой отец и я, мы стояли во главе Адмиралтейства, мы были Адмиралтейством!
 Джек налил Уильяму еще выпить, не забыл и себя. Это были остатки коньяка, и Реймонд знал, что нового не предвидится, потому что за бочонок приходилось платить наличными.
 Пронизанные красными прожилками глаза Уильяма уставились на зятя.
 — Знаешь ли ты, до чего противно мне было идти к брату с протянутой рукой?
 «Но не так унизительно, как мне. Я его незаконный сын, черт побери, — про себя парировал Джек. — Когда я женился на твоей гребаной дочери и стал наконец Монтегью, я решил, что для меня дни унижения миновали».
 — Я просто не понимаю, почему неудачи преследуют нас. Все эти убытки не могут быть простым совпадением. Я не думал, что существует связь между исчезновением двух кораблей, перевозивших рабов, и судами, которые мы потеряли на этот раз, но у меня вдруг возникли подозрения. Кто-нибудь из врагов твоего отца, может быть, этот сукин сын Ньюкасл, донес на нас!
 Уильям так сжал стакан, что тот разлетелся вдребезги. Осколок впился в его большой палец, и темная кровь брызнула из раны. Монтегью в ужасе смотрел на палец. На него нахлынули неприятные воспоминания, так долго удерживаемые под спудом. О'Тул. Он не произнес этого имени вслух. Это все равно что помянуть черта.
 — Я бы не стал доверять друзьям моего отца, не говоря уж о врагах. Они все как один беспутные. Кого ждут на новогоднем аукционе, который он устраивает? — Джеку Реймонду не улыбалось возвращаться в особняк на Пэл-Мэл, где он вырос среди многочисленных внебрачных детей графа Сэндвичского.
 — Крайне разношерстное сборище, насколько я понимаю. Поэты, политики, графы. Будут Джордж Селвин, а также Бьют [18] и Марч. Разумеется, принц Уэльский и его старые друзья не смогут устоять. Но я надеюсь, что мой брат не считает меня полным идиотом. Я не продам мою коллекцию принцу. У него с финансами еще хуже, чем у нас, если только это возможно. Я рассчитываю на Фрэнсиса Дэшвуда. Он заплатит любые деньги за эротические рисунки или наброски.
 — Я слышал кое-какие дикие истории о Медменхеме, — подсказал Джек, чувствуя возбуждение при одной только мысли о тех развратных действиях, что разворачиваются, по слухам, в меловых пещерах.
 — Необычное место, если быть точным. В садах полно непристойных скульптур и фаллических символов. Даже дорожки раздваиваются наподобие женских ног, образуя обсаженные кустами промежности!
 — Люди шепчутся, что они устраивают черную мессу, — добавил Джек.
 — Что ж, это довольно распространенная практика — переодеваться монахами и возлагать на алтарь монашек. Кто из нас не предавался этой фантазии? Но Дэшвуд пошел еще дальше. Он просто фанатик, когда речь идет об осквернении христианства, у него склонность к богохульству. Вот почему мне кажется, что цены на мои карикатуры на двенадцать апостолов поднимутся очень высоко. Они такие скабрезные, — хохотнул Уильям.
 — Лично я предпочитаю порнографические рисунки, сделанные рукой Роулендсона [19] . Жестокость и содомия на меня не действуют, если не изображены женщины.
 — Ты прав, есть что-то очень возбуждающее в изображении женщин, участвующих в неестественном соитии. — При этой мысли у Уильяма отвисла челюсть. Хотя он и понимал, что слишком много выпил, чтобы воплотить эту идею в Диван-клубе. И в любом случае это значило бы пополнить карман его братца. Он тяжело вздохнул и громко рыгнул. Ему снова придется иметь дело с одной из посудомоек.
 Шон О'Тул тщательно планировал плавание таким образом, чтобы они прибыли в Лондон прямо под Новый год. Погода им благоприятствовала, и только в последнюю ночь в Ла-Манше на них внезапно набросилась свирепая буря, с громом и росчерками молний, потом посыпал град, такой крупный, что мог порвать ванты в клочья.
 Присутствие Шона требовалось и на палубе, и в трюме, поэтому всю ночь он разрывался между двумя особами, требовавшими его нераздельного внимания, — Эмерелд и «Серой-1». Никто на борту не спал, и тем более Эмерелд. Она плакала и говорила, что ей вообще не следовало ехать. К утру буря утихла, но пролив все еще бурлил, поэтому О'Тулу дважды пришлось отправлять Эмерелд в трюм ради ее же собственной безопасности.
 У той по лицу струились слезы.
 — Если мне суждено умереть, я хочу быть рядом с тобой!
 Шон сдерживался из последних сил. Он подхватил ее на руки и понес вниз.
 — Никто не собирается умирать. Не будь смешной, Эмерелд!
 Когда женщина вцепилась в него, нуждаясь в его силе, его уверенности, утешении, это почти лишило Шона мужества. Он отбросил покрывало на койке и уложил Эмерелд прямо в одежде.
 — Тебе нужно поспать. Я хочу, чтобы ты отдохнула.
 — Не могу я спать!
 — Ты должна. Мы спокойно встанем на якорь в Лондоне через несколько часов. Поверь мне. — Стоило ему произнести эти два слова, как Шон был готов откусить себе язык. Он подошел к запирающемуся шкафчику и вынул бутылку, которую ему дала Тара. — Выпей, это тебя успокоит.
 — Что это?
 — Одно из великолепных средств Тары. — Он смотрел, как Эмерелд доверчиво, послушно пьет виски с маковым отваром.
 Она содрогнулась, выпив полстакана, но потом решительно подняла его и допила все до капли. Шон присел на край койки и взял ее за руку. О'Тул видел, как отступал ее страх и тяжелели веки, пока он разминал ей пальцы, и терпеливо ждал, когда Морфей успокоит ее.
 Эмерелд заснула, и он, прикрыв ее одеялом до плеч, стоял, глядя на нее. Казалось, его шхуна ревновала, что капитан уделяет так много внимания женщине. Она кренилась и стонала, потом начала заваливаться на бок.
 Шон выругался про себя, но, прежде чем уйти от Эмерелд, он коснулся нежным поцелуем ее смеженного века.
 Через семь часов Эмерелд все еще крепко спала. Она не слышала, как Шон поднял ее, завернул в бархатную накидку и отнес в нанятый красивый кеб.
 Пока экипаж ехал вдоль Стрэнда, потом повернул на Пиккадилли, в желтом свете фонарей замелькали снежинки. Шон не чувствовал холодного ночного воздуха. Он вообще ничего не чувствовал. О'Тул уже попрощался с Эмерелд и теперь просто выполнял свой долг, возвращая ее домой в целости и сохранности. Его мрачные мысли сосредоточились на светском сборище, происходившем в кошмарном мраморном особняке графа Сэндвичского на Пэл-Мэл.
 Когда экипаж остановился, О'Тул просидел целую минуту, прежде чем сделать последний шаг. Потом с потемневшими глазами он открыл дверцу и поднял спящую женщину на руки.
 Физиономию Белтона, рослого мажордома на Портмен-сквер, никогда не покидало кислое выражение после десяти лет работы на Монтегью. Но когда он увидел смуглое суровое лицо мужчины, стоящего у входа в особняк с дочерью Уильяма Монтегью на руках, лицо его испуганно вытянулось. Он отступил в сторону, когда зловещий посетитель вошел в дом и внес спящую женщину, располневшую от беременности, в большую гостиную.
 Шон положил свою ношу на кушетку, словно драгоценность, и, не оглядываясь, вышел прочь. Белтон последовал за ним до дверей и, набравшись достаточно храбрости, спросил:
 — Что происходит?
 Шон О'Тул вернулся с сундучком Эмерелд, внес его в холл и только потом сказал:
 — Позаботьтесь как следует об этой женщине, Белтон. — Он сунул руку в нагрудный карман и протянул дворецкому письмо, адресованное Уильяму Монтегью и Джеку Реймонду. В нем совершенно определенно говорилось, что, если с Эмерелд что-нибудь случится, он убьет их и встретится с ними в аду.
 Когда О'Тул исчез в метельной дымке, Белтон с сарказмом пробормотал:
 — Счастливого Нового года, — не сомневаясь, что год может быть каким угодно, только не счастливым.
 Сияющие огни особняка освещали Пэл-Мэл. Граф Килдэрский в светском черном платье беспрепятственно вошел туда. В зале сгрудилась толпа, в которой он и растворился. В дымном помещении раздавались взрывы вульгарного хохота и громкие голоса мужчин, свободно угощавшихся кларетом. Порнографические книги, картины и рисунки заполнили целую стену в ожидании аукциона.
 Граф устроился за мраморной колонной, откуда ему был прекрасно виден весь зал, в котором множество известных мужей томились ожиданием. Он не испытывал ни презрения, ни отвращения к распутникам, толпившимся вокруг скабрезных произведений. Ему было все равно.
 Когда мимо него проследовал принц Уэльский, его высочество снизошел до холодного кивка и пробормотал:
 — Килдэр. — Потом повернулся к своему другу Черчиллю, медленно растягивающему слова:
 — Держу пари, что у братьев Монтегью непристойных картинок столько, что хватит оклеить Карлтон-Хаус.
 Взгляд Шона О'Тула скользнул по Джону Монтегью, графу Сэндвичскому, а потом стал искать тех двоих, ненависть к которым питала его жажду мщения. Когда он наконец обнаружил Уильяма Монтегью, тот разговаривал с Джоном Уилксом [20] . Шон не мог поверить в иронию происходящего. Неужели Монтегью не узнал в нем одного из своих врагов, причастных к его падению? О'Тула не удивило, что Уилкс пришел на этот аукцион. Последовательный политический реформатор, он был к тому же вульгарным сластолюбцем и ценителем порнографии, приверженным к грубым шуткам.
 Граф Килдэрский понимал, что и мечтать не мог о лучшей аудитории для своего объявления. Эти развратные садисты сожрут Монтегью. Их унижение будет просто ошеломляющим.
 Хищный зверь, притаившийся в нем, смотрел и выжидал удобного момента для удара. Как только Джек Реймонд подошел к Уильяму и его королевскому высочеству, они стали центром всеобщего внимания. Килдэр вышел вперед и поднял свой бокал:
 — Мне кажется, пришло время произнести тост. Ваша дочь вот-вот родит вашего первого внука. — Шон жестом указал на Реймонда. — Я знал, что он на это не способен, поэтому решил помочь вашему зятю. Никогда не следует недооценивать ирландцев.
 В зале воцарилась тишина. Килдэр поднял руку, выставляя напоказ искалеченный палец:
 — Не стоит благодарить меня, джентльмены. Это доставило мне удовольствие.
 Когда Шон шел к выходу, толпа расступалась, а потом снова смыкалась за ним, радуясь, что посчастливилось присутствовать при таком шокирующем и уничтожающем разоблачении. Публичное бесчестье и стыд — отличное блюдо, чтобы им полакомиться.
 Эмерелд мучил ночной кошмар, она никак не могла проснуться, чтобы вырваться из его пут. Но, подобно щупальцам огромного осьминога, плохой сон держал ее, опутав так крепко, что, казалось, невозможно освободиться.
 Ей снилось, что она снова на Портмен-сквер, и, как она ни старалась, кошмар не отступал. Совершенно потерявшая ориентацию, Эмерелд попыталась встать на ноги и, отказываясь верить своим глазам, начала осознавать, что это не сон. Молодая женщина в ужасе оглядывалась вокруг, не понимая, что случилось. «Это не может происходить со мной!»
 Ее мысли пребывали в полном беспорядке, она поднесла руку к глазам, пытаясь отогнать паутину сновидений. Дрожащей рукой Эмерелд откинула со лба спутанные волосы, отчаянно пытаясь прогнать наваждение. Последнее, что она помнила, это шторм. «Как я сюда попала? Где Шон?»
 Она сама настояла на том, чтобы плыть с ним в Англию, но даже в страшном сне не представляла, что может снова оказаться на Портмен-сквер. Ребенок у нее в животе словно перевернулся, и Эмерелд почувствовала, что ее сейчас вырвет. С трудом добравшись до лестницы и цепляясь за перила, она начала карабкаться наверх, надеясь, что ей удастся сдержать рвоту, пока она не доберется до ватерклозета в ванной комнате.
 Эмерелд жестоко рвало, просто выворачивало наизнанку. Постепенно тошнота отступила, но с каждым вдохом ей становилось все хуже. Болело сердце. Услышав чьи-то шаги, Эмерелд с трудом встала на ноги и обернулась, полагая, что это кто-то из горничных пришел помочь ей. Но перед ней стоял Джек Реймонд. Ошеломление на его лице сменили ярость и отвращение.
 — Ты, похотливая сука! О'Тул говорил, что вернет тебя, когда у тебя в животе заведется ирландский ублюдок! У тебя совсем нет стыда, вероломная потаскуха?
 Эмерелд побелела и прикрыла живот руками, словно защищая малыша от его ненависти. Джек лжет. Шон не мог поступить так жестоко.
 — Убирайся! Я не приму тебя обратно! Мне не нужны объедки этой грязной свиньи.
 Эмерелд не могла позволить, чтобы ее загнали в угол, словно крысу. Она собрала всю свою гордость, выпрямилась из последних сил и вздернула подбородок.
 — У тебя никогда не будет такой возможности, Джек Реймонд. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе снова прикоснуться ко мне? — Несмотря на поздний срок беременности, а может быть, и благодаря этому, молодая женщина нашла в себе силы царственно выплыть из комнаты.
 — Ему не удастся навязать Монтегью своего ирландского ублюдка. Я уничтожу его собственными руками!
 Стоя на верхней ступеньке лестницы, Эмерелд в тревоге обернулась, слыша за спиной шаги Джека и с ужасом осознавая его дьявольские намерения. Казалось, время остановилось и движения замедлились, как во сне. Она видела, как Джек поднимает руку, чтобы спихнуть ее вниз. Эмерелд вцепилась в перила в отчаянной попытке удержаться.
 Она ощутила сильный толчок в спину и поняла, что падает. Ударившись о перила, Эмерелд ухитрилась не выпустить их из рук, но ее нога скользнула по ступеньке, щиколотка подвернулась, и Эмерелд услышала, как хрустнула сломавшаяся кость. Она отчаянно закричала, но ее крик перекрыл рокочущий голос отца:
 — Что, черт побери, здесь происходит?
 Сквозь красную пелену боли Эмерелд увидела ненавистное лицо Уильяма Монтегью, стоящего у подножия лестницы. За ним возвышался здоровяк Белтон, возбужденный сценой, свидетелем которой он стал. Дворецкий пытался выпроводить двух горничных, тоже все видевших и слышавших, но у тех от страха ноги словно приросли к полу.
 — Приведите врача, — приказал Монтегью. Он смотрел на Эмерелд с отвращением, но долг отца по отношению к дочери исполнил.
 Белтон отправил одну из служанок за доктором, а другой велел приготовить постель для больной.
 — Только не в моих апартаментах, — прошипел Джек, — Эта женщина мне больше не жена.
 — Положите ее в помещении для прислуги, — распорядился Уильям.
 Постель приготовили в бывшей комнате Ирмы Бладжет, но едва Джек приблизился к Эмерелд, та закричала с ненавистью:
 — Не прикасайся ко мне, мерзкий убийца!
 В конце концов кухарка, миссис Томас, сама отнесла ее в постель и нашла одну из ее старых ночных рубашек. Боль в сломанной ноге становилась невыносимой, но больше всего Эмерелд волновалась о своем ребенке. Миссис Томас расспросила Эмерелд, где у нее болит, и осмотрела, нет ли кровотечения. Не обнаружив ничего подозрительного, они обе горячо возблагодарили Бога.
 Уильям Монтегью побелел как полотно. Если бы у него в руках оказался пистолет, когда О'Тул появился и разрушил все его планы, ирландская свинья уже валялась бы мертвой, и ни один суд Англии не вынес бы ему приговора! Страшнее унижения, нанесенного ему беременностью дочери, было мгновенное прозрение, что именно О'Тул разорил его. Когда эти черные глаза впились в него и он услышал насмешливые слова: «Никогда не надо недооценивать ирландцев», — Уильям понял, что все их убытки явились результатом мести О'Тула. Что ж, не только долбаные О'Тулы могут мстить, и это они скоро узнают, к их вечной печали.
 Приход врача прервал размышления Монтегью. Его тут же вывело из себя то, что глупая служанка привела его личного врача. Любой медик справился бы со сломанной ногой. А лучше всего тот, кто ничего не знает о делах его семьи. Но потом Монтегью понял, что доктор Слоун может стать союзником.
 — Произошел несчастный случай? — спросил Слоун, переводя взгляд с Уильяма на Джека. — Судя по всему, вам обоим не помешало бы успокоительное.
 Уильям, бросив хмурый взгляд на горничную, заговорил:
 — Пойдемте в библиотеку, доктор. И ты тоже, Джек. Это касается именно тебя, так что не надейся умыть руки.
 Монтегью плотно закрыл дверь и только потом начал:
 — Моя дочь сломала ногу, ей придется наложить лубки, но не это нас беспокоит. Она ждет ребенка, и, судя по всему, срок родов близок. — Уильям посмотрел на Джека. — Этот ребенок не от ее мужа. Мы хотим, чтобы вы устроили его судьбу.
 Доктор Слоун изумленно поднял брови. Монтегью любит власть ради собственного блага, но если он полагает, что в этом доме несет ответственность за все, то тут возникает другая проблема.
 — Устроить? Я не сомневаюсь, что вы не предлагаете ничего криминального. Если вы подразумеваете, что необходимо найти того, кто заберет дитя, это можно устроить. За определенную цену.
 «Чертовы деньги! В итоге все кончается фунтами, шиллингами и пенсами». Уильям с каждой минутой терял терпение. О'Тула ждет кровавая расплата!
 — Я осмотрю больную, — строго сказал Слоун. Уильям проводил врача в ту часть дома, где жили слуги.
 Там миссис Томас, все еще тяжело дыша от своих усилий, изо всех сил старалась устроить Эмерелд поудобнее.
 Молодая женщина, лежащая на постели, съежилась от страха, узнав семейного врача. Она помнила его резкие манеры и грубые руки еще с тех пор, как была ребенком.
 Слоун и не пытался скрыть своего отвращения, когда смотрел на живот Эмерелд. Наконец он достал лубки из своей объемистой сумки и стал выпрямлять ногу. Хотя женщина пыталась хранить стоическое молчание, боль оказалась слишком сильной, и она вскрикнула.
 — Что такое? — спросил врач.
 — Больно, — прошептала Эмерелд побелевшими губами.
 — Разумеется, больно. Нога сломана, — резко ответил он. Слоун недолго занимался ногой, потом отпустил кухарку и сосредоточил внимание на объемистом животе, грозящем прорвать ночную рубашку. Помяв его и прощупав, он положил обе руки на живот, который все время менял форму. Его кустистые брови сошлись к переносице.
 — Что-то не так? — забеспокоилась Эмерелд, со страхом следя за выражением лица Слоуна.
 Тот сложил ладонь трубочкой, приложил ее к раздутому животу и нагнул голову, чтобы послушать. Спустя минуту он выпрямился и голосом, ясно осуждающим ее за совершение двойного греха, произнес:
 — Там не один ребенок. У вас двойня.




 Глава 31


 Монтегью мерил шагами гостиную в передней части дома, а Джек тяжело обмяк в кресле.
 — Она рожает? — спросил Уильям таким тоном, словно ему не терпелось оставить позади этот унизительный момент.
 — Нет, по моим подсчетам, ей осталась еще неделя. Может быть, больше, а может, и меньше.
 Монтегью презрительно фыркнул, выражая свое отношение к ученому мнению доктора.
 — Просто будьте здесь в этот момент, чтобы вы смогли убрать маленького ирландского ублюдка с Портмен-сквер!
 — Я только что осмотрел ее, — сообщил ему Слоун не без злорадства. — На свет появится пара маленьких ирландских ублюдков.
 Как только Слоун ушел, Монтегью сорвал свою злость на Джеке Реймонде:
 — От тебя толку, как от козла молока. Уселся здесь, голову руками обхватил. Неужели ты не понимаешь, что О'Тул все это время вредил нам?
 Слова Уильяма достигли отупевших от алкоголя мозгов зятя. Он ошалело выпрямился в кресле, пока до него не дошел смысл сказанного.
 — Вероятно, О'Тул прав. Ты не мужчина!
 Джек вскочил на ноги, эти слова ужалили его, заставив перейти в нападение.
 — Ты, старая свинья! Это твоя дочь повела себя, как шлюха, так же как и твоя жена была потаскухой до нее! Это ты предал старого графа, ты предал своего партнера, ты спланировал убийство Джозефа О'Тула, ты отправил Шона О'Тула в плавучую тюрьму с искалеченной рукой. Что ж, с меня достаточно Монтегью на один вечер! — Джек стрелой вылетел из комнаты, а затем и из дома, изо всех сил хлопнув дверью.
 Уильям уже достиг того предела, когда ярость выходит из-под контроля. Он кинулся в библиотеку и стал рыться в ящиках письменного стола в поисках коробки с пистолетами. К чертовой матери всех. Его зять оказался таким же никчемным, как и его сын. Ему придется самому позаботиться об О'Туле. Корабль ирландца бросил якорь на Темзе, и рано или поздно О'Тулу придется туда вернуться.
 Эмерелд была потрясена. Лежа в кровати Ирмы Бладжет, она почти не обращала внимания на сердитые мужские голоса, долетавшие с другой половины дома. Острая, всепоглощающая боль в ноге отдавалась во всем ее теле. И все-таки она цеплялась за эту боль, не пыталась отвлечься, потому что боялась, что иначе еще большая боль в сердце убьет ее.
 Шон это сделал. Он сделал это из мести. И что больше всего угнетало Эмерелд — она по-прежнему любила его и знала об этом. Она понимала, что истинная любовь навсегда. Как несказанно печально, что сердце Шона настолько переполнено ненавистью, что в нем не осталось места для любви. Ни к ней, ни к своим детям.
 Ее руки ощупали живот. Как только она узнала, что малышей двое, ее любовь стала вдвое сильнее. Больше всего Эмерелд беспокоилась не о себе, а о детях.
 — Все будет в порядке, — прошептала она им. — Мы не останемся надолго в этом доме. Мы отправимся к моей маме. Джонни нам поможет.
 Эмерелд отвернулась к стене. Слезы, которые она так долго сдерживала, потекли по щекам. Она никогда не видела, как женщины рожают. Но это не смущало ее, пока она полагала, что принадлежит Шону О'Тулу. Как ей пройти через это одной?
 Джонни Монтегью сидел в слабо освещенной конторе на пристани Боттолфа, его захлестнула волна облегчения. Короткий визит Шона О'Тула снял тяжелую ношу с его плеч. Килдэр держался холодно и отстранение. Просто олицетворение деловых отношений. Джон прокрутил в голове их разговор, чтобы уверить себя, что он все верно понял.
 — Джонни, хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделал. Я мог бы обойтись и без твоей помощи, но это не получилось бы так быстро и основательно. Больше мне твоя помощь не нужна. Все кончено, все сделано. Я выполнил то, что задумал.
 — Им придется продать два новых корабля, чтобы заплатить штраф Адмиралтейству.
 — Джонни, неужели ты думаешь, что «Барклай и Бедфорд» на самом деле за них заплатили?
 — Если нет, то Уильям Монтегью должен оплатить еще и суда плюс штраф, — медленно произнес Джонни.
 — И я владею закладной на дом на Портмен-сквер, — удовлетворенно закончил Шон.
 Джону потребовалась минута, чтобы все это переварить.
 — А как Эмерелд?
 — Когда я уходил, с ней было все в порядке. — Шон не стал вдаваться в детали.
 Джонни хотелось рассказать ему о Нэн Фитцжеральд, но в этот вечер, казалось, между ними пролегла пропасть. О'Тул больше не нуждался в его помощи, и создавалось впечатление, что Шон хочет уйти как можно скорее.
 — Я желаю тебе удачи. Я отплываю сегодня вечером.
 Джонни медленно обвел взглядом помещение конторы. Как же он все это ненавидел, бумажную волокиту, коносаменты, декларации судового груза, таблицы приливов и отливов, маршруты плавания, списки грузов и команд. Монтегью-младший ненавидел даже запах кораблей, но, пока он здесь сидел, его настроение стало улучшаться. Раз О'Тулу он больше не нужен, с проклятым бизнесом можно покончить.
 Он свободен! Может отправиться в Ирландию, поехать к жене и быть с Нэн, когда у нее родится ребенок. Ему вдруг захотелось выпить. Джонни открыл бюро и нашел бутылку ирландского виски.
 — Очень кстати, — вслух произнес он. — За новый год, за начало новой жизни.
 Не успел Джонни поднести стакан к губам, как в дверь вошел его отец. Дикий взгляд Уильяма и пистолет в его руке наполнили Джонни Монтегью ужасом.
 — Господи, отец, что вы здесь делаете?
 — Я пришел убить его, а он уже уплыл!
 Сын сразу же понял, что он имеет в виду Шона О'Тула.
 — Он появился на аукционе… Он разорил нас!
 Джонни довел отца до обитого кожей кресла, но Уильям отказывался выпустить из руки пистолет, пока Джон не задобрил его стаканчиком виски.
 — Этот презренный ирландец обрюхатил Эмерелд!
 «Господи, Шон, должно быть, бросил им в лицо доказательство своего отцовства прямо на аукционе, чтобы все слышали», — подумал Джон. Понятно, почему О'Тул так спешил уехать. Он осторожно высыпал порох из пистолета, а потом снова наполнил стакан старика.
 — Я достану его, Джонни. Это он стоит за всеми нашими потерями!
 Совершенно бесстрастно Джонни подумал о том, почему отцу понадобилось так много времени, чтобы понять это, и как скоро он заподозрит, что О'Тулу помогал кто-то из своих.
 И вдруг Монтегью расплакался. Он раскачивался взад и вперед, жалко всхлипывая. Его сын смотрел на него тяжелым взглядом. Ведь не ждет же его отец сочувствия? Умирающий от жалости к самому себе и расчувствовавшийся от ирландского виски, Уильям простонал:
 — Я скучаю по твоей матери, я скучаю по Эмбер.
 Джонни ощутил, как его пальцы сжимаются в кулак. До этого момента он с холодным равнодушием слушал своего отца. Но при упоминании имени матери в нем поднялся глубоко спрятанный гнев, перехватывая горло, почти лишая возможности дышать. Его красавица мать жила, как в аду, под тяжелой пятой Монтегью. Потом он вышвырнул ее прочь, словно кусок ирландской требухи, но не раньше, чем сорвал на ней свою извращенную злость. Джон Монтегью понял, что представился удобный случай еще разок повернуть нож в ране отца.
 — Странно, что никто не сказал тебе. Об этом почти все знают. Ее защитником стал Шеймус О'Тул.
 Уильям дернулся, как будто удар ниже пояса достиг цели.
 — Не важно, отец, она вышла за вас только из-за ваших денег. А теперь Шеймус тратит на нее свое золото.
 Как только Уильям осознал одурманенным виски мозгом эту ложь, его затопило понимание своего полного поражения. Джонни довел его до обитой кожей кушетки и накрыл плащом. Когда Уильям прекратил пьяное бормотание и заснул, Джонни понял, скольким он обязан Шону О'Тулу. Человек, лежащий перед ним, всю жизнь был его врагом. Теперь благодаря О'Тулу Уильям Монтегью превратился в такое ничтожество, что Джонни не мог больше ненавидеть его или бояться. Он был по-настоящему свободен.
 Всю следующую неделю Джонни Монтегью занимался тем, что приводил в порядок свои дела. В конторе компании он просмотрел каждый документ, чтобы удостовериться, что в бумагах не осталось никаких следов его деяний. Расплатился за квартиру в Сохо и упаковал вещи. Потом купил билет на почтовую карету до Ливерпуля. Четыре часа плавания по Ирландскому морю были для него куда предпочтительнее четырехдневного путешествия по водным просторам от Лондона до Дублина.
 Хотя Джон и не представлял, что ждет его впереди, но рассудил, что будущее не может быть хуже того, что осталось в прошлом. Ему не терпелось начать новую жизнь, навсегда позабыв о минувшем. Он несколько месяцев не видел Нэн, и нетерпение росло в нем с каждым часом. Джонни оглядел свою комнату с острым чувством облегчения, понимая, что это его последняя ночь здесь.
 Но его радужному настроению скоро пришел конец. Когда раздался стук в дверь и на пороге показалась миссис Томас, кухарка с Портмен-сквер, Джонни решил, что она принесла вести о его отце. Этот старый боров всю жизнь орал как резаный, напрашиваясь на апоплексический удар.
 — Добрый вечер, миссис Томас. Если вас послал мой отец, то боюсь, что вы понапрасну теряете время.
 — Нет, сэр, это миссис Эмма.
 — Эмерелд? — переспросил Джон, ничего не понимая.
 — Она послала меня за вами, — прошептала кухарка, напуганная уже тем, что посмела выполнить эту просьбу.
 — Где она?
 — На Портмен-сквер, сэр.
 — Портмен-сквер? Что, ради всего святого, сестра там делает? — изумился Джон.
 — Ей… очень плохо. Она там уже почти неделю. Прошу вас, сэр, не говорите никому, что это я ходила за вами, ладно?
 Джон схватил свой плащ:
 — Идем.
 — Они поместили ее в помещении для прислуги. Доктор Слоун положил ее ногу в лубки.
 — У Эмерелд сломана нога? Как это случилось?
 Стоило только женщине заговорить, как он начал тревожиться все больше:
 — Не осмеливаюсь сказать, сэр, но ее муж очень плохо с ней обошелся.
 В кебе они доехали до Портмен-сквер. Оказавшись рядом с массивным зданием из красного кирпича, миссис Томас осторожно проскользнула на задний двор, чтобы воспользоваться дверью для прислуги. Джон Монтегью, полагавший, что ему никогда больше не придется перешагнуть этот порог, расправил плечи и громко постучал в парадную дверь. Белтон, казалось, даже обрадовался его приходу.
 — Это правда? Моя сестра здесь? — строго спросил Джон.
 Пока дворецкий вел его в старую комнату Ирмы Бладжет, в сердце Джонни закипало возмущение. Когда он увидел побелевшее лицо Эмерелд, лежавшей в кровати, ее увеличившийся до невероятных размеров живот, он чуть не заплакал. Джон взял сестру за руку:
 — Эм, Господи, Эм, что они с тобой сделали?
 Она благодарно сжала его пальцы:
 — Джонни, у меня будет двойня.
 Его глаза недоверчиво расширились.
 — О'Тул тебя бросил! Этот мстительный сукин сын не удовлетворился тем, что использовал меня, чтобы добраться до них, он еще и тебя использовал! Я убью его! Да поможет мне Бог, я убью его!
 — Нет, Джонни, больше никакой мести, прошу тебя.
 — Я и понятия не имел, что ты здесь. Я собирался отправиться в Ирландию. — Он рассеянно провел рукой по волосам. — Ты не можешь здесь оставаться. Но и со мной ты не сможешь поехать тоже.
 Эмерелд поморщилась, приподнимая одеяло и показывая брату ногу, закованную в лубки.
 — Мне это ненавистно, но я вынуждена остаться здесь еще ненадолго. Во всяком случае, до родов. Доктор Слоун приходил дважды. Он будет принимать моих близнецов. Как только у меня начнутся схватки, миссис Томас обещала сходить за ним.
 — Миссис Томас намекнула, что это Джек Реймонд сломал тебе ногу.
 — Он пытался спихнуть меня с лестницы, чтобы убить ребенка. Меня спас отец, он послал за врачом.
 Неожиданно вся ненависть и весь страх, отпустившие было Джонни, нахлынули на него снова. Не из-за себя, а из-за его любимой сестры, такой беспомощной и уязвимой.
 — Джон, когда дети появятся на свет и я достаточно окрепну для путешествия, я хочу, чтобы ты отвез меня к маме в Уиклоу. Я обещала, что дам ей знать, если мне понадобится помощь.
 Джонни Монтегью чувствовал, как растет в нем гнев. Он собирался в Ирландию, верно, только отправится он не в Уиклоу, а в Замок Лжи. Он заставит ирландского сукина сына поступить с Эмерелд как подобает порядочному человеку. О'Тул оставил Монтегью без гроша, а сам наслаждается титулом и состоянием графа Килдэрского. Джон поклялся, что Шон заплатит за все сторицей.
 Душа Джона разрывалась надвое. С одной стороны, ему не хотелось оставлять сестру в руках развратного и ревнивого Джека Реймонда. Но он понимал, что, оставаясь здесь, все равно ничем не сможет помочь. Брат плохой помощник во время родов. Но Джон рвался в бой. Он боялся, что время Эмерелд истекает. Хотя бы раз в жизни он должен действовать решительно.
 Джон поцеловал сестру:
 — Я люблю тебя. Постарайся отдохнуть и собраться с силами.
 И он отправился на поиски Белтона.
 — Реймонд здесь? — Джону едва удавалось сдерживать ярость. Он жаждал выплеснуть на кого-нибудь свой гнев, и Реймонд был для этого самым подходящим объектом.
 — Нет, сэр. На этой неделе он почти не показывался.
 От досады Джон заскрипел зубами:
 — А мой отец?
 — Я его жду. Обычно он поздно обедает дома.
 Джон отправился на кухню и с силой вложил двадцать фунтов в руку миссис Томас:
 — Это все деньги, что есть при мне. Если Эмерелд что-нибудь понадобится, достаньте это для нее. Если по какой-то причине доктор Слоун не сможет прийти, приведите другого врача или повитуху. Не говорите моему отцу, что у вас есть эти деньги, а то он их у вас отберет.
 Когда Джон открыл парадную дверь, он не сразу поверил, что ему так повезло. По ступеням поднимался Джек Реймонд. Впервые в жизни Джон испытал жажду крови. Это было пьянящее чувство. Как только Реймонд ступил на верхнюю ступеньку, кулак Джона взметнулся, нанося удар прямо в лицо. Раздался тошнотворный хруст. Реймонд кувырком полетел вниз по лестнице, приземлившись бесформенной кучей. Одна нога лежала поперек последней ступеньки.
 Без всяких угрызений совести Джон Монтегью с силой опустил сапог на ногу зятя и повторял это до тех пор, пока не услышал, как хрустнула кость. Потом Джон нагнулся и схватил Джека за окровавленный шейный платок:
 — В следующий раз я не стану ломать тебе ногу. Я оторву тебе яйца. Попробуй только хоть пальцем тронуть Эмерелд!
 Человек, научивший Джонни Монтегью таким устрашающим угрозам, провел день в одиночестве. С момента его возвращения из Англии никто в Грейстоунсе не осмеливался подойти к нему. Все слуги, начиная с последнего конюха до Пэдди Берка, хотели знать, почему Эмерелд не вернулась домой, но потемневшее, внушающее страх лицо графа заставляло их держать вопросы при себе.
 Шон О'Тул разрывался на части, отгородившись мрачной стеной молчания. Кто бы ни осмелился обратиться к нему, он не произносил ни звука. Тогда его оставили в покое, ничем не нарушая его одиночества и желания жить затворником.
 Оседлав Люцифера, он носился по холмам, ничего вокруг не видя. Холодный дождь, переходивший в ледяную крупу, бил ему в лицо, но он продолжал эту скачку без устали. О'Тул не воспринимал ничего, кроме своих мрачных мыслей. Он оставил ее в Лондоне, но Эмерелд по-прежнему была с ним. Когда Шон не спал, он думал только о ней, но если ему и удавалось ненадолго уснуть, его сны переполняла тоска по ней. Он попался в свою собственную ловушку, Шон украл ее и превратил в идеальную спутницу, без которой жизнь потеряла смысл.
 «Верь мне!» Он говорил ей это множество раз. И Эмерелд не только поверила, она отдала ему свою любовь. Недовольство собой все росло в его душе, пока он не начал ощущать на языке его вкус. Его самоуважению нанесен удар. И это сделал он сам, своей изуродованной, искалеченной рукой. А теперь даже обрубок пальца не казался ему таким отвратительным, как его душа. Он чувствовал, что она почернела, как ночь.
 Шон громко выругался и горько рассмеялся над тем, каким дураком он становится. У него почти не осталось уважения к самому себе, но и эта малость скоро превратится в ничто, если он не прекратит жалеть себя и заниматься бесполезным самобичеванием. О'Тул пытался доказать себе — он такой, какой есть, и надо примириться с самим собой. «Легче сказать, чем сделать. Я завоевал ее любовь при помощи лжи и предательства». И его черные мысли снова пустились по тому же кругу. Он не способен любить. Эмерелд лучше расстаться с ним.
 Наконец, вымокнув до нитки, промерзнув до костей, он направил жеребца обратно к Замку Лжи. Мерзкая погода соответствовала его настроению, и ему было наплевать на ее буйство. Домой его погнала только жалость к Люциферу.
 Пока граф тщательно вытирал Люцифера, конюхи держались на расстоянии. Он вошел в Грейстоунс через заднюю дверь, прошел через большую кухню. Слуги разбегались при его появлении, так что в пустых комнатах и коридорах раздавалось только эхо его шагов. Шон был крайне удивлен, когда, войдя в столовую, увидел Шеймуса, сидящего перед пылающим камином и настроенного весьма решительно.
 — Гора пришла к Магомету.
 Лицо Шона осталось замкнутым, глаза не прояснились.
 — Почему ты избегаешь меня? — спросил Шеймус.
 — Я плохая компания, — равнодушно ответил Шон.
 — Где она? — требовательно спросил отец.
 Сын поднял отяжелевшие веки и прямо посмотрел на О'Тула-старшего:
 — Она вернулась в лоно семьи с ирландским ублюдком в животе.
 — Почему? Почему? — прогремел Шеймус, гадая, знал ли он на самом деле человека, стоящего сейчас перед ним.
 Шон уставился на отца. Разумеется, причина совершенно ясна. Задумка была так проста, что и ребенок бы догадался.
 — Они использовали вашу жену, чтобы заставить вас страдать. Я отплатил им той же монетой.
 — Ты хочешь сказать, что совершил этот кошмарный поступок ради меня?
 — Не ради вас, ради нее! Кэтлин Фитцжеральд О'Тул была душой и сердцем нашей семьи. Она была смыслом нашей жизни. Я дал священную клятву на ее могиле, что отомщу за нее при помощи женщины, в которой заключен смысл их жизни!
 Шеймус схватил железную кочергу, словно желая ударить сына:
 — Такой дьявольский поступок позорит ее память! Твоя мать была сама нежность, само изящество. Кэтлин рыдает на небесах, потому что ты сделал это во имя нее. Я хочу моего внука — ее внука, даже если ты этого не хочешь. — Шеймус отшвырнул кочергу. — Пэдди! Забери меня отсюда.
 Шон, обнаженный, стоял у камина в своей спальне, уперевшись лбом в массивную дубовую полку над ним. Огонь весело поблескивал, посмеиваясь над его плохим настроением. Он выпил полграфина виски, но остался трезвым, хотя чувствовал себя отвратительно.
 — Кейт! — рявкнул Килдэр и понял, что экономка к нему не придет. Он не видел ее с того самого вечера, когда, вернувшись из Англии без Эмерелд, обнаружил, что в их общей спальне стоит колыбель. Они обменялись такими резкими словами, что больно ранили ими друг друга. В наказание за колыбель он приказал Кейт вынести все вещи, принадлежавшие Эмерелд, и, плотно сжав губы, экономка выполнила приказ под пристальным взглядом его стальных глаз.
 Душа Шона О'Тула мучила его. Он томился желанием хотя бы прикоснуться к ее вещам. Это был не пустой каприз, а насущная потребность, как необходимость дышать. Он бросился на поиски ключа от смежной комнаты, в спешке трижды обыскал один и тот же ящик и наконец нашел то, что искал. Шон быстро пересек комнату, от волнения долго не мог совладать с замком, обругал его про себя и наконец открыл дверь. Когда он распахнул высокую шифоньерку, на него повеяло нежным ароматом Эмерелд. В сумрачном свете он различил ее изящные ночные рубашки. Почти с благоговением Шон подхватил шелковые одеяния и поднес их к щеке, когда его пальцы ощутили что-то твердое и холодное.
 У О'Тула тошнотворно скрутило внутренности. Его мозг отчаянно протестовал против того, что нащупали пальцы. Он свирепо выдернул ящик из шифоньерки и принес к себе в комнату. В нем среди шелка и кружев лежали изумруды и бриллианты, подаренные им Эмерелд, чтобы загладить вину за предательство. Сердце Шона болезненно сжалось. Он оставил ее без гроша, чтобы позаботиться о себе и еще неродившемся ребенке.




 Глава 32


 Близился вечер, когда Джонни Монтегью сошел в Дублине с почтового судна и прямиком отправился в таверну «Медная голова», где нанял двух лошадей — верховую для себя и вьючную для своего багажа. Нескончаемый холодный, пропитавший насквозь одежду дождь не остудил его пыла. Когда брат Эмерелд добрался до Грейстоунса, его кровь кипела, он был готов к главному поединку в своей жизни.
 Джонни с удовлетворением отметил, что, несмотря на поздний час, и в доме, и в конюшнях все еще горят огни. Он спешился во внутреннем дворе и, взяв под уздцы обеих лошадей, повел их в конюшню, прочь от дождя. В высокой темной фигуре, вошедшей туда же через заднюю дверь, он безошибочно узнал Шона О'Тула.
 Не вытерев даже капли дождя с лица, Джонни Монтегью бросил поводья и накинулся на изумленного мужчину, стоящего перед ним. Скорее от неожиданности, чем от удара в челюсть, Шон О'Тул рухнул на пол конюшни. Они вместе покатились по полу, так как Джон пытался ударить его еще раз, а Шон старался увернуться от его яростных кулаков.
 Шону О'Тулу не хотелось быть грубым с Джонни Монтегью. Парень был не ровня ему, потерявшему зуб в потасовках с Фитцжеральдами и Мерфи. Шон решил не бить своего противника и не унижать его. Вместо этого он перекатился на бок, вскочил на ноги и схватил вилы. Потом загнал изрыгающего проклятия Джонни в пустое стойло.
 — Ты сукин сын! Я всегда уважал тебя!
 — Я и сам привык себя уважать. — В низком голосе Шона слышалась насмешка.
 — Я могу понять твою жажду мщения. Я в силах смириться с тем, что ты использовал Эмерелд, чтобы унизить их, но ты, черт побери, не имел права бросать ее без средств к существованию. За все надо платить. Я пришел за деньгами.
 — Эмерелд тебя не посылала, — ровно, обреченно произнес Шон. — Она для этого слишком горда.
 — А я-то все гадаю, кто ее этому научил? — прошипел Джонни.
 — Она не примет от меня денег. Эмерелд швырнет мне их в лицо.
 — Господи, моя сестра в отчаянном положении! У нее нет возможности привередничать.
 Пальцы Шона, сжимавшие вилы, ослабели.
 — Что, черт побери, ты имеешь в виду? Скажи мне, Джонни.
 — Опусти эту проклятую штуку.
 Шон отшвырнул вилы в кучу соломы.
 — Пойдем в дом, ты промок. — О'Тул отвязал багаж Джонни с вьючной лошади и позвал молодого грума, чтобы тот занялся лошадьми.
 Джонни скидывал мокрую одежду перед горящим камином, а Шон показывал ему драгоценности.
 — Они принадлежат Эмерелд, веришь ты этому или нет. До сегодняшнего вечера я считал, что она взяла их с собой. — Мысленно О'Тул вернулся к тому дню, когда они поссорились из-за бриллиантов. Он ясно помнил, что заставил ее пообещать, что она сохранит их. «У тебя нет своих средств, и ожерелье обеспечит тебе некоторую финансовую поддержку», — предостерег он тогда Эмерелд. Но сразу же вспомнил и ее ответ: «Дорогой мой, ты единственная поддержка, в которой я нуждаюсь».
 Джонни взглянул ему прямо в глаза:
 — Если бы она знала, что ты везешь ее обратно на Портмен-сквер, Эм прихватила бы эти чертовы цацки! Но ты ведь не сказал ей ничего, верно?
 Шон чуть было не произнес: «Так было лучше», но вовремя остановился. Это было не лучше, а всего-навсего проще. Он поступил так, как было выгодно ему.
 — Когдя я обнаружил украшения, я спустился в конюшню, чтобы отправить грума в Мэйнут за матросами с «Серы-1». Мы отплываем утром.
 Джонни вздохнул с облегчением. Не важно, он ли убедил О'Тула или Шон сам принял решение. Имеет значение только то, что Шон возвращается. Но Джонни с ним еще не закончил, до этого еще далеко. Шон О'Тул стал защищаться, и это было приятно.
 — Испытывая неутолимую жажду мести, нашел ли ты время подумать, что они могли сделать Эмерелд?
 — Она вполне справится с этими проклятыми Монтегью!
 — Неужели? Вспомни-ка: ты мог справиться с ними в тот вечер, когда был в их власти? А твой брат Джозеф?
 Шон схватил пустой графин из-под виски и запустил им в камин. Хрусталь разлетелся вдребезги.
 — Эмерелд — дочь Уильяма! Разумеется, он ею дорожит.
 — Дорожит? — захохотал Джонни. — Она явно никогда не рассказывала тебе о своей жизни в отчем доме. Ее ругали, наказывали и контролировали каждый шаг, пока она бодрствовала. Монтегью сломал ее. От отчаяния Эмерелд вышла замуж за Джека Реймонда, надеясь сбежать от отца и выбраться из тюрьмы на Портмен-сквер. Но вместо этого оказалась осужденной на пожизненное заключение под присмотром двух тюремщиков.
 Шон почувствовал, как у него в жилах стынет кровь. Эмерелд ни разу не пожаловалась на дурное обращение, он ничего не знал об этом. Да, ее лишили всякой свободы, так же как и его самого. В этом он не сомневался. Вот почему Шон так радовался, возвращая свободу им обоим. Наблюдать, как Эмерелд оживает, превращается в ослепительную, страстную женщину, какой она была во время их первой встречи, доставляло ему огромное наслаждение, ранее не изведанное.
 И вдруг О'Тул похолодел. Джонни не приехал бы, если бы с Эмерелд ничего не случилось. Он боялся спросить, потому что не хотел услышать ответ. Шон вдруг осознал, что им все больше овладевает страх. Страх, который, как ему казалось, он не способен больше испытывать.
 — Что они с ней сделали?
 — Джек пытался столкнуть ее с лестницы, чтобы она потеряла ребенка. Моя сестра уцелела, но у нее сломана нога.
 Страх Шона перерос в ужас.
 — Когда врач моего отца пришел осмотреть ее, он обнаружил, что Эмерелд носит двойню.
 Шоном овладело отчаяние. Он взглянул на Джонни с яростным недоумением:
 — И ты оставил ее в таком положении?!
 — Нет, сукин сын, это сделал ты!
 Когда доктора Слоуна снова вызвали на Портмен-сквер, он никак не ожидал, что его позвали из-за еще одной сломанной ноги.
 — Это просто эпидемия, — сухо заметил врач Уильяму Монтегью, мерившему шагами спальню и осыпавшему страшными проклятиями всех членов своей семьи.
 Джек Реймонд то завывал от боли, то поносил на чем свет стоит слуг, сновавших вокруг, исполняя приказания. Когда Слоун заметил, что ему следовало бы брать пример с Эмерелд, которая с достоинством вела себя, ярость Джека обрушилась на него.
 — Я собираюсь дать ему успокоительное, — сказал Слоун Уильяму.
 — Это необходимо? — проорал тот. — Мне нужно, чтобы у него была ясная голова. Нам надо обсудить серьезные проблемы… дела…
 — Придется подождать, — бросил доктор. — У вас будет достаточно времени для разговоров. Он еще несколько недель никуда не сможет выйти.
 Эмерелд, которой и так уделяли не слишком много внимания, стала получать его еще меньше с тех пор, как за Джеком тоже пришлось ухаживать. Есть ей совсем не хотелось, что оказалось весьма кстати, потому что у миссис Томас совсем не оставалось времени для стряпни. И, покинутая всеми, Эмерелд осталась наедине со своими мыслями.
 Страх перед неведомым будущим был невыносимым, поэтому она упрямо думала только о настоящем, уговаривая себя, что нечего размышлять о завтрашнем дне, пока он не наступил. Молодая женщина отдавала себе отчет, что перед ней открыты только два пути — либо позволить панике лишить себя здравого смысла, душевного здоровья, либо постараться справиться с ситуацией, насколько это в ее силах.
 Сколько веков женщины рожают! Эмерелд понимала, что, будь у нее даже дюжина слуг, переносить боль придется только ей. Никто вместо нее этого не сделает. Она напоминала себе, что всю беременность чувствовала себя отлично. Тошнота по утрам оказалась временным неудобством, с которым удалось быстро справиться. Эмерелд знала, что обладает отменным здоровьем и сильным духом, и была уверена, что после рождения детей быстро восстановит жизненные силы. Нога больше не изнуряла ее острой пульсирующей болью, и она рассудила, что та заживает, как и положено.
 Эмерелд разговаривала сама с собой и много молилась. Она просила о помощи, умоляла ниспослать ей силы и простить все ее грехи. Но больше всего она разговаривала со своими еще не родившимися малышами. Эмерелд уверяла их, что все будет хорошо, успокаивала воспоминаниями о счастливом времени в Ирландии и нашептывала об их отце, Шоне Фитцжеральде О'Туле, графе Килдэрском.
 Шон О'Тул ходил взад-вперед по комнате, словно зверь в клетке. Раздражение из-за того, что приходится ждать команду, убивало его.
 — Как только они приедут, мы сразу отплываем. Не важно, в котором часу. — Чтобы занять руки, Шон начал укладывать свой сундучок.
 — Ты отплываешь, — спокойно поправил его Джонни. — Я не могу вернуться назад. Я сжег за собой все мосты. Отец уже узнал о моей роли в его разорении. Прежде чем уехать, я набросился на Джека Реймонда и намеренно сломал ему ногу.
 — Я бы с удовольствием сам это сделал, — яростно сказал Шон.
 — У тебя и так дела найдутся. Ты обязан исполнить свой долг по отношению к Эмерелд… А я — по отношению к Нэн.
 — Нэн Фитцжеральд? — Темные глаза Килдэра впились в него.
 — Нэн моя жена. Она носит моего ребенка. Я пренебрегал ею достаточно долго.
 — Твоя жена? — Глаза Шона гневно сверкнули. — Когда, черт побери, все это случилось?
 — Ты был так занят своим мщением и не замечал, что творится у тебя под носом. Нас поженил отец Фитц здесь, в Грейстоунсе.
 — Как ты посмел замышлять что-то у меня за спиной? И я единственный, кто ничего не знает? — О'Тул пересек комнату в два огромных шага и вцепился Джонни в глотку.
 Джонни прохрипел:
 — Я не мог оставить ее с незаконным ребенком. И я люблю ее.
 Слова Джонни нанесли удар сильнее, чем его кулаки. Плечи Шона опустились, и он ослабил свою смертельную хватку. Они оба обернулись на стук в дверь. Пришел мистер Берк:
 — Прибыли Рори Фитцжеральд и команда.
 — Слава Богу! — Впервые за пять прошедших лет Его имя сорвалось с губ Шона. — Скажи им, что мы отплываем сегодня ночью.
 Пэдди Берн откашлялся:
 — Мы с Кейт готовы ехать с вами. Мы знаем, что вы едете за ней.
 Шон удивленно уставился на него. Он неделю никого не видел, а они знали о каждом его шаге, о каждой мысли. Их верность и поддержка ошеломили его. И вдруг ему в голову пришла смиренная мысль: они делают это не ради него, они поступают так ради Эмерелд.
 Перед рассветом у Эмерелд начались схватки, и боль застала ее врасплох. Миссис Томас побежала за доктором Слоуном, но вернулась одна, сообщив Эмерелд, что, поскольку первые роды бывают обычно затяжными, врач появится в нужный момент.
 Этот момент наступил через долгих двенадцать часов, и все это время Эмерелд плакала, молилась, ругалась, кричала и теряла сознание. Потом она приходила в чувство от боли, грозившей разорвать ее пополам, и все начиналось сначала.
 Не помня себя от боли, Эмерелд проклинала отца, мужа, мать, Шона О'Тула, Господа Бога и саму себя. Миссис Томас не отходила от нее ни на шаг, говорила с ней, успокаивала, утешала, хотя сама не находила себе места из-за предстоящего рождения двойни.
 В пять часов появился доктор Слоун с таким видом, словно зашел выпить чаю. Увидев, как мечется Эмерелд, он приказал миссис Томас привязать ее ногу к кровати, чтобы она не смогла причинить вред ни себе, ни врачу.
 Все произошло очень быстро. Эмерелд напряглась от острой боли, вскрикнула и потеряла сознание, а доктор Слоун принял крошечную девочку. Он удостоил лишь взглядом бледную новорожденную малютку, едва подававшую признаки жизни, и передал ее на руки миссис Томас, не отдав никаких распоряжений.
 У доброй женщины были наготове горячая вода и чистая материя. Она обмыла крохотное тельце, ласково приговаривая:
 — Бедная маленькая крошечка.
 У новорожденной не было сил протестовать, она едва могла бороться за каждый вдох и дышала очень поверхностно. Доктор Слоун вымыл и вытер руки.
 — Я поднимусь наверх и осмотрю второго пациента, — объявил он.
 — Вы не можете оставить ее, доктор, она без памяти! — запротестовала возмущенная миссис Томас.
 — Могут пройти часы, прежде чем эта женщина будет готова родить второго. Она сразу очнется, как только начнутся схватки.
 Уильям Монтегью прибыл на Портмен-сквер в мерзком настроении. Последние несколько дней он провел в конторе своей компании, пытаясь спасти хоть что-нибудь, жалкие крохи от разоренной «Монтегью Лайн». У него остался только один корабль, «Чайка», и единственным грузом, который он договорился перевезти, оказался уголь из Ньюкасла. Сегодня после обеда к нему пожаловал поверенный, представляющий «Ливерпульскую судовую компанию». Банковский чек, полученный ими от фирмы «Барклай и Бедфорд» за два корабля, купленных Монтегью, оказался бесполезным куском бумаги. Поверенный сообщил Уильяму, что корабли, уже ушедшие в плавание, будут востребованы в тот самый момент, когда прибудут в Лондон, и весьма недвусмысленно добавил, что «Ливерпульская судовая компания» собирается принять меры и потребовать возмещения убытков.
 Уильям Монтегью, страшно злой на Джона за то, что тот сломал ногу Джеку Реймонду, начал подозревать, что его сын нанес ему куда более серьезный удар. Эта молодая свинья испарилась как дым, и, судя по всему, у Джона были веские причины так поступить. Когда тебя предает враг, к этому надо быть готовым, но предательство собственной плоти и крови — это преступление против природы. Последние несколько месяцев состарили Хитрого Уилли на десяток лет. Он чувствовал себя стариком и, что еще хуже, ощущал, что его просто использовали.
 Белтон сообщил хозяину дома, что врач наверху.
 — Я не чувствую никаких приятных запахов с кухни, — с угрозой произнес Уильям.
 — Да, сэр, миссис Томас провела весь день с мисс Эммой. Ее время пришло.
 Монтегью почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Последнюю неделю офис оставался его единственным убежищем от того бедлама, что царил на Портмен-сквер, но после сегодняшнего разговора он не может там появляться. Считается, что дом человека — это его крепость, но его собственное жилище переполнили больные, принесшие ему только тревоги, унижение и неоплаченные счета.
 Монтегью нетерпеливо взглянул вверх, потом вытащил часы из кармана. Бормоча непристойности, он вскарабкался по лестнице и пошел в комнату Джека Реймонда. Пока он шел по коридору, до него доносились жалобы и стенания. Уильям переступил порог и выругался:
 — Ты, кровопийца! Живешь здесь в роскоши, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы предотвратить предательство! — Он взглянул на Слоуна и рявкнул: — Господи, парень, дай ему успокоительное, и посильнее. Я не могу выносить все это вытье, причитания и зубовный скрежет!
 Вдруг все трое услышали женский крик.
 Джек прошипел:
 — Пусть помучается.
 — Я должен спуститься к ней, — заметил доктор Слоун.
 Реймонд взвился:
 — Ради всего святого, доктор, она просто рожает, а я умираю!
 — Каждый несет свой крест, — посочувствовал Слоун, глядя на Уильяма.
 Они вместе спустились по лестнице.
 — Сколько времени это займет? — поинтересовался Уильям, уже жалея, что приехал домой.
 — Это не должно тянуться очень долго. Первый ребенок родился перед вашим приходом. Со вторым я постараюсь справиться так же быстро, если смогу. Не только вам хочется пообедать, Монтегью.
 Молодая женщина на кровати мучилась в родах. Она покрылась потом, и у нее не осталось сил после пытки, длившейся целый день. Ее глаза потускнели, она побелела, как те испачканные простыни, на которых она лежала, тяжело дыша.
 Слоун отвесил ей оплеуху:
 — Давай, женщина, тебе еще надо как следует потрудиться.
 Эмерелд открыла глаза, они расширились от острой боли, охватившей ее. Она открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. «Дайте мне умереть, дайте мне умереть», — молила она.
 — Тужься, женщина, тужься, — приказал Слоун, и каким-то образом Эмерелд выполнила то, что он от нее требовал. За дикой болью последовало ощущение хлынувшего потока, словно все жизненные соки покидали ее.
 Громкий возмущенный крик наполнил комнату, и Слоун пробормотал:
 — Что ж, этот достаточно крепкий.
 — Ох, это мальчик, хвала Господу, — произнесла миссис Томас, торопливо беря покрытого кровью новорожденного из рук доктора.
 Пока Слоун мыл руки, он смотрел на девочку, вымытую и спеленутую миссис Томас. Кухарка положила ее в ногах кровати. К несчастью, она все еще дышала. Доктор Слоун собрал свою сумку и вышел из комнаты. Монтегью, возвращавшийся с пустой кухни, оказался как раз за дверью.
 — Монтегью, вам должно стать легче. С этим мерзким делом покончено.
 — Вы нашли место для этого отродья?
 — Да. К счастью, выживет только один. Я зайду утром, чтобы подписать свидетельство о смерти и забрать у вас другого.
 — Отлично, Слоун. Я выйду с вами. Здесь мне сегодня пообедать не удастся.
 В комнате роженицы миссис Томас взглянула на Эмерелд, чтобы узнать, слышала ли та ужасные слова, произнесенные мужчинами. Но измученная молодая женщина, казалось, не осознавала, что происходит вокруг нее. Кухарка давно знала, что Уильям Монтегью — отвратительная старая свинья, но теперь она поняла, что у него кровь холоднее змеиной. Да и доктор Слоун не лучше, бессердечный старый боров. Она пожалела, что не привела к Эмерелд повитуху. Возможно, девочке это бы и не помогло, если крошка недостаточно сильна, чтобы выжить, но матери требовалось внимание.
 Новорожденный мальчик, вымытый и спеленутый кухаркой, так сильно кричал, что та не стала тратить время и мыть Эмерелд. Вместо этого она отогнула в сторону ее ночную рубашку и приложила ребенка к груди. Он тут же шумно засосал, торопясь насытиться. Казалось, Эмерелд впала в забытье. По мнению миссис Томас, молодая женщина выглядела смертельно больной.
 Кухарка выпрямилась и положила пухлую руку на разболевшуюся спину. Она оставалась на ногах почти с рассвета и чувствовала, что вот-вот свалится. Подвинув кресло к кровати и устроив поудобнее усталые кости, она обеспокоенно взглянула на крохотный сверток на постели, потом перевела взгляд на мать.
 Все это было слишком для миссис Томас. Она понимала, нужно что-то сделать, но не знала, что именно. Служанка смотрела на закрытые глаза Эмерелд и молилась, чтобы та уснула. Миссис Томас решила, что здесь она бессильна. Все в руках Господа.




 Глава 33


 Если Шон О'Тул не стоял у штурвала «Серы-1», то он мерил шагами палубу. К тому времени когда корабль подошел к лондонским докам, Килдэр проделал пешком половину пути до Англии. Он понимал, что состязается со временем, хотя нет никакой надежды, что ему удастся успеть до того, как у Эмерелд начнутся роды. Ему хотелось забрать ее из мавзолея на Портмен-сквер и отвезти в красивый дом на Олд-Парк-лейн, где они провели такие счастливые часы. Более того, ему хотелось присутствовать при рождении своих детей. Шон понимал, что обязан как-то исправить то, что сделал с ней. В жизни каждого мужчины есть свой решающий, поворотный момент, и теперь настал его час.
 В два часа ночи «Сера-1» бросила якорь. В три часа огромный черный экипаж отвез троих пассажиров к дому Монтегью на Портмен-сквер. Шон выпрыгнул из кареты, взлетел вверх по ступеням, и его кулак обрушился на дверь. Белтон, заснувший в холле в ожидании Уильяма, вскочил на ноги так быстро, что налетел на медную стойку для зонтов. Ругаясь на чем свет стоит, дворецкий открыл дверь и, к своему ужасу, увидел перед собой не хозяина, мистера Монтегью, а его врага, горой нависшего над ним. И, что еще хуже, этот мужчина явно намеревался снова ворваться в дом, как он это уже проделал однажды.
 — Вы не можете войти. Сейчас глубокая ночь!
 О'Тул подавил рвавшееся наружу желание применить силу.
 — Отойди в сторону, — спокойно произнес он. — У меня закладная на этот дом. Он принадлежит мне.
 Белтон потерял дар речи и отступил, давая возможность войти не только О'Тулу, но и сопровождавшим его мужчине и женщине.
 — Немедленно отведи меня к ней. — В приказании, отданном так спокойно, таилась смертельная угроза.
 — Прошу вас сюда, милорд. — Лицо Белтона залила краска, потому что дочь хозяина дома находилась в помещении для прислуги.
 Когда Шон вошел в крохотную комнату, его сердце упало. Он опоздал к рождению детей и, судя по всему, вообще опоздал. Его появление разбудило спящую служанку, но молодая женщина, привязанная к кровати, — ребенок дремал у ее груди — даже не шевельнулась. Почти сгоревшие свечи практически не давали света.
 — Зажгите лампы, — приказал Шон служанке, а сам встал на колени рядом с кроватью и взял Эмерелд за руку. Вспыхнула лампа, и он увидел то, чего так страшился. Эмерелд больна. Она выглядела мертвенно-бледной. Шон отвел волосы с ее лба и почувствовал, как он горит в лихорадке под его пальцами.
 Он пришел в ужас от того, что его любимая лежит на грязных простынях. Шон услышал, как у него за спиной Пэдди Берк воскликнул:
 — Пресвятая матерь Божия!
 В душе О'Тула росло желание убить, прикончить ее отца и мужа за то, что они совершили, как пренебрегли ею. Усилием воли Шон подавил ярость. Сейчас он обязан думать только об Эмерелд и их новорожденных детях.
 Килдэр услышал, как судорожно выдохнула Кейт Кеннеди:
 — Нам нужен священник. Эта малютка только что испустила последний вздох.
 Ее слова заставили Шона действовать. Он выхватил маленький сверток из рук Кейт и посмотрел в крошечное посиневшее личико. Быстро прижавшись губами к ротику дочки, он с силой вдохнул в ее легкие воздух.
 — Нам не требуется священник. Сегодня ночью никто не умрет!
 Когда малютка снова начала борьбу за каждый вдох, Шон протянул ее обратно Кейт. Он развязал тряпки, привязывавшие Эмерелд к кровати, и торопливо произнес:
 — Мы должны срочно увезти их отсюда.
 Новорожденный мальчик, уснувший рядом с матерью, закричал. Шон вынул его из теплого кокона и передал Пэдди Берку.
 — Очистите мне путь, — приказал он, поднимая Эмерелд на руки. Он снес ее вниз по лестнице и вышел через парадную дверь. Шон чувствовал себя так, словно обрел нечто очень дорогое, что потерял, а вернее, сам отшвырнул прочь. Он бережно устроил Эмерелд внутри экипажа.
 Эмерелд открыла глаза, потом снова закрыла и прошептала:
 — Больше не могу.
 Эти слова обожгли Шону сердце. Он понимал, что молодая женщина уже не в силах бороться. Но его беспокоила не ее нога, он боялся за ее жизнь. О'Тул понимал, что Эмерелд расплачивается за совершенный им грех, и ему хотелось проклясть небеса за такую несправедливость.
 Мистер Берк протянул Кейт ребенка, которого нес, и уселся рядом с кучером. Шон пристроился на полу кареты, пытаясь поддержать Эмерелд, охраняя ее от толчков. Недолгая дорога от Портмен-сквер заняла всего несколько минут, но для Шона, бросившего вызов времени, они показались часами.
 Их приезд на Олд-Парк-лейн заставил всю челядь шевелиться очень быстро. Созвали абсолютно всех, и каждый получил свое задание. Одну из горничных послали за доктором, в каждой комнате зажгли камин, согрели воду, приготовили постели.
 Шон положил свою драгоценную ношу на белоснежную льняную простыню. Он хрипло бормотал:
 — Все будет хорошо, любовь моя. Поверь мне! — Как только он увидел Эмерелд и детей, то сразу понял, что надо делать в первую очередь. Тревожный взгляд его глаз обратился к Кейт и Пэдди. — Присмотрите за ними вместо меня. — У него разрывалось сердце от необходимости уступить уход за Эмерелд кому-то другому, но у него не оставалось выбора. Его силы нужны были в другом месте. — Мне нужно виски, — сказал он Берку.
 Шон отнес безмолвный сверток к камину в гостиной и развернул его. Ледяное сердце О'Тула растаяло, стоило ему увидеть крошечное тельце дочери. Когда Берк принес бутылку ирландского виски, Шон налил немного себе в ладонь, согрел жидкость у огня и начал осторожно растирать ребенка.
 Его осторожные пальцы массировали крохотную грудку и спинку, ручки и ножки его дочурки, крошечные ягодицы и снова возвращались к грудной клетке. Шон стимулировал кровообращение.
 Спустя час ужасная синева начала исчезать. Через два часа кожа малютки стала пугающе красной. Шон обругал себя неуклюжим идиотом. Он явно перестарался. Положив ребенка на согнутую руку, О'Тул отправился на кухню.
 — У нас есть молоко? — спросил он помощника повара.
 — Молочница приносит молоко каждый день, милорд.
 — Мне нужна чистая тряпочка. Лучше всего льняная.
 Служанка, помогающая на кухне, поставила воду на огонь и достала льняную салфетку. Пока материя кипятилась, она сказала:
 — С двумя малышами, милорд, вам понадобится кормилица.
 — Как же я об этом не подумал! Вы сможете ее найти? — жадно спросил он.
 Прислуга улыбнулась, радуясь тому, с какой готовностью он принял ее совет.
 — Агентство, присылающее дворецких и домашних слуг, оказывает такую услугу. Английские дамы не кормят грудью своих детей, милорд.
 Шон отнес чашку молока и льняную салфетку обратно в гостиную к огню. Он капнул немного дымчатого виски в молоко, потом смочил в нем уголок салфетки. Открыв ротик ребенка пальцами, он начал кормить дочку по одной капле в минуту.
 Вдруг девочка начала задыхаться, и Шон тут же похолодел, ужаснувшись тому, что он наделал. Перевернув малышку, О'Тул пошлепал ее узкую спинку. И сразу же кусок слизи вылетел из горла новорожденной. Как только Шон удалил его из ротика девочки, она глубоко вздохнула и издала тонкий, трогательный писк.
 — Хорошая девочка, папина девочка. Давай-ка, пора позавтракать.
 Пэдди Берк подошел к двери в гостиную:
 — Господь всемогущий, какой приятный звук. Если бы я только мог заставить помолчать паренька.
 — На кухне есть молоко, а утром придет кормилица. Этот чертов доктор уже пришел?
 — Он появится, когда рассветет. У врачей для богатых свои правила.
 Пристальный взгляд Шона встретился с глазами Пэдди.
 — Как она?
 — Кейт говорит, что она потеряла много крови. Наша малышка слаба и измучена, но наконец-то она в чистоте. — Пэдди не сказал графу, что у Эмерелд жар и она начала бредить.
 Только после того как Шон, капля за каплей, старательно скормил дочке четверть чашки молока, до него дошло, что второй ребенок — мальчик. Итак, у него и мальчик, и девочка! Во всяком случае, так оно было сегодня вечером.
 Все его принципы резко переменились. Когда Шон смотрел на маленький сверток на сгибе своей руки, он понимал, что Бог есть — это высшее существо, управляющее небом и землей. Он покачал головой, удивляясь собственному высокомерному безумию. Когда ты держишь на руках свое дитя и его жизнь висит на волоске, ты быстро признаешь существование Бога. Шон не только начал молиться, он делал это с жаром, умоляя о прощении, открывая свое сердце для любви Всевышнего.
 Какой самоуверенной свиньей он был, когда утверждал, что в его душе нет места для любви. В это мгновение его сердце переполняла любовь, переливаясь через край. Он любил эту женщину и этих детей больше всего на свете, всеми своими помыслами, всем своим сердцем и всей душой. У него больше любви, чем они могут израсходовать за всю свою жизнь. Его любовь вечна, она никогда не кончится.
 Когда его крошечная дочка заснула, Шон уютно запеленал ее. Он не обманывался насчет ее шансов на выживание. Она слишком маленькая и слишком хрупкая. Ей потребуются постоянная забота, любовь и внимание. И даже тогда ее шансы выжить останутся очень незначительными. Его собственная мать была одной из близнецов. Ее брат умер.
 Шон отнес спящего младенца в спальню и уложил на широкой кровати. Его рука легла на плечо Кейт.
 — Я хочу, чтобы вы немного отдохнули. Я здесь побуду.
 Экономка тут же запротестовала.
 — Кейт, я настаиваю. Вы не сможете ничем ей помочь, если будете валиться с ног от усталости.
 — Пойду отдохну пару часов, — снизошла Кейт. — Рядом гора чистого постельного белья, и я велела одной из горничных разорвать фланелевые простыни на пеленки для малюток.
 — Спасибо, Кейт.
 — Ах да, я еще попросила вашего капризного шеф-повара приготовить немного ячменного отвара. Ничто так не помогает больным, как ячменный отвар. Вы не поверите, он не знает рецепта. Черт бы побрал этого парня! Я сама пойду и прослежу, чтобы он все сделал правильно.
 Шон с тревогой посмотрел на Эмерелд. Ее лицо из бледного стало огненно-красным. Веки отяжелели и не поднимались. Она все время бормотала что-то нечленораздельное, а ее голова металась по подушке. Он приложил ладонь к ее щеке и убедился, что его любимая все еще горит в лихорадке. Хотя Кейт и вымыла ее, температура у Эмерелд не упала. Шон решил повторить процедуру.
 Он поставил теплую воду у ее изголовья и взял губку. Обмывая горячее тело, граф разговаривал с Эмерелд:
 — Кейт, вероятно, с трудом одела тебя в эту древнюю ночную рубашку, но долой ее, моя красавица. Тебе будет прохладнее, и только я знаю, что ты предпочитаешь спать голой. Вот, так-то лучше. — Он состроил гримасу, увидев испачканные повязки у нее на ноге. Если врач не придет к тому времени, когда он закончит с обтиранием, он сам снимет повязки.
 С бесконечным терпением Шон снова и снова обтирал ее лицо и шею, пока ему не показалось, что кожа стала немного прохладнее. Тогда он протер ей плечи и руки. Шон заметил, что, когда он говорит с ней, Эмерелд успокаивается. Проводя губкой по ее грудям, он увидел, что материнство только подчеркнуло их естественную красоту. Большие, упругие и гладкие, как атлас, а соски порозовели и увлажнились.
 — Ты редкая красавица, Эмерелд, любовь моя. Настоящая ирландская красотка! Я отвезу тебя домой сразу же, как только ты достаточно окрепнешь для путешествия. Ты отлично поработала, ирландка. Ты как-то сказала, что подаришь мне сына, но ты превзошла самое себя! Ты подарила мне не только парнишку, но и крохотную девочку.
 Он нежно омыл ее живот, все еще большой и обвисший после беременности.
 — Никаких растяжек я не вижу, спасибо волшебному маслу Тары.
 Шон обтер ее здоровую ногу и насухо вытер льняным полотенцем. Теперь, когда он прикасался к ней, ему казалось, что жар немного спал. Шон оглядел грязные повязки и принял решение:
 — Я постараюсь не причинить тебе боли, любимая. Я постараюсь больше никогда не причинять тебе боли.
 Во время плавания он имел дело со сломанными костями, так что О'Тул не был новичком в этом деле. Он разбинтовал ногу и пристально изучил ее всю. Пальцами он промял бедро. Эмерелд не дрогнула, и Шон решил, что бедренные кости не пострадали и лубки не нужны.
 Но ее голень рассказала ему совсем другую историю. Она распухла от колена до лодыжки. Совершенно ясно, что Эмерелд сломала большую берцовую кость, и Шон надеялся и молился, чтобы перелом оказался чистым. Медленно, осторожно он протер и обсушил ногу. Потом разорвал льняную простыню на полосы. Все время проверяя, чтобы не сдавить слишком сильно, крепко забинтовал голень льняными тряпками, пока не зафиксировал кость в безопасном положении, чтобы она не смогла сдвинуться. Когда спадет отек, повязку можно будет сделать туже.
 Пэдди Берк впустил врача и провел его в спальню, где лежала больная. Доктор Брукфилд представился, бегло осмотрел ногу и пришел к выводу, что о ней как следует позаботились.
 — Кость либо срастется, либо нет. — Врач видел, что граф Килдэрский не примет полуправды. — Если она не будет наступать на ногу в течение шести недель, все будет в порядке.
 — У нее жар, доктор. Что я могу сделать, чтобы с этим справиться?
 Брукфилд пощупал пульс Эмерелд.
 — Родовая горячка — довольно частое явление. Обычно, если за женщинами хорошо ухаживают и содержат в чистоте, у них больше шансов выздороветь. Если же ими не заниматься, то они умирают. Но иногда случается прямо противоположное.
 Шону пришлось побороть желание схватить доктора за горло и вытрясти из него все эти банальные глупости. Брукфилд явно не собирался ничего предпринимать, он пришел просто высказать свое мнение. Врач продолжал, говоря Шону то, что тот уже знал:
 — Роды оказались трудными, потому что это двойня. У нее было кровотечение. Если она не поправится…
 Килдэр прервал его:
 — Она поправится, Брукфилд. Скажите мне, что надо делать, чтобы ускорить выздоровление.
 — Вы можете попробовать попоить ее, и я оставлю успокоительное. И раз уж я здесь, я могу взглянуть и на новорожденных.
 И вдруг Шону не захотелось выслушивать его напыщенное мнение о своих детях.
 — С ними все будет в порядке, доктор. Сколько я вам должен?
 Врач взглянул на маленький жалкий сверток на широкой кровати.
 — В порядке? Мне так не кажется. Килдэр, вы образованный человек. Один из тех, я уверен, кто смотрит фактам в лицо. Когда рождается двойня, один обычно выкарабкивается, а другому это не удается. Смертность среди новорожденных высока, даже среди здоровых, нормальных детей. Вы должны быть готовы к неизбежному. Эта крошка не выживет. Иногда смерть — это благо в другом обличье.
 — Убирайтесь, — коротко приказал Шон. Он закрыл глаза. «Господи, смогу ли я пережить эту ночь и обойтись без насилия?» — подумалось ему. — Пэдди! — проревел он. Мистер Берк немедленно появился и уложил уснувшего младенца на кровать. — Проводи доктора к выходу, пока он еще цел, — спокойно велел Шон.
 Он молился, чтобы слова Брукфилда не проникли в забытье Эмерелд. Со слухом у нее все было в порядке, она реагировала на его голос. Шон присел рядок и стал успокаивать ее уверенным голосом, хотя никакой уверенности он не чувствовал:
 — Наши дети здесь, с нами. Они поели и теперь спят. Я пойду и принесу тебе попить, у тебя губы совсем пересохли.
 Он начнет с холодной воды. Если Эмерелд это удержит, тогда придет очередь ячменного отвара. О'Тул принес по чашке того и другого, поставил рядом с кроватью и задумался, как ему напоить ее, чтобы она не поперхнулась жидкостью. Убрав подушку у нее из-под головы, он сел, прислонившись к спинке кровати, бережно приподнял ее за плечи и прижал к своей груди.
 Голова Эмерелд удобно покоилась на его плече. Шон поднес чашку к ее губам и заставил сделать глоток, приговаривая:
 — Вот славно, вот хорошо! Ты так хочешь пить, и никто тебе не дал. Отдохни теперь, переведи дух.
 С бесконечным терпением и уговорами ему удалось скормить Эмерелд полчашки ячменного отвара. Когда он почувствовал, что она не может проглотить больше ни капли, Шон отставил чашку и нежно обнял молодую женщину. Она по-прежнему горела в жару, но, казалось, успокоилась в его объятиях.
 Шон надеялся, что Эмерелд чувствует его близость, понимает, что он вернулся к ней. Его любимая должна осознавать, что это именно он прижимает ее к своему сердцу. О'Тул осторожно вложил свой изуродованный палец в ее ладонь. Прикоснувшись к его изувеченной руке, она будет знать, что это Шон О'Тул, и никто другой.
 Может быть, его тело сможет принять на себя часть ее жара и вдохнуть в нее свою силу. Он готов был на любую жертву и яростно повторял про себя, что, если любовь может исцелить, он окружит, наполнит ее любовью. Шон не знал, явь это или только плод его воображения, но ему показалось, что пальцы Эмерелд сжали его руку.
 Долгие часы Шон просидел, обнимая ее. На смену ночи пришел рассвет, а утреннюю зарю сменил яркий свет дня. Его сын проснулся и закричал. Губы Шона дрогнули в улыбке, пока он наблюдал, как маленький бесенок выходил из себя, требуя еды и внимания.
 Появилась Кейт и забрала его.
 — Наконец-то пришла кормилица. Этот ребенок — ваша живая копия. Да поможет нам всем Господь!
 — Может быть, нам следует пригласить кормилицу для каждого из них. — Он не смог подавить свой страх за жизнь Эмерелд. — Как вы думаете, Кейт?
 — Сегодня у Эмерелд появится молоко. Она будет ужасно мучиться, если не станет кормить хотя бы одного из них. Возможно, сегодня к вечеру она уже почувствует себя достаточно хорошо.
 Слова миссис Кеннеди подбодрили его и заставили действовать. Он должен напоить ее и обтирать водой каждый час. Если в человеческих силах остановить ее горячку, то Шон О'Тул преисполнился решимости сделать это.
 Усилия всего дома были сосредоточены только на одном — чтобы мать и дети выжили. Мистер Берк ушел и вернулся с колыбелью. Двух горничных отправили по магазинам за детской одеждой, одеяльцами, пеленками, бутылочками и сосками. Кейт сидела с Эмерелд, пока Шон принимал ванну, переодевался и глотал какую-то еду. Потом он вернулся, чтобы снова обнять ее, поговорить с ней, протереть ее губкой и заставить попить.
 День потускнел, наступили сумерки, и еще одна ночь вступила в свои права. Шон тихо сидел, прислонившись к спинке кровати, обняв Эмерелд. Его терзал страх, потому что она все еще не пришла в себя. И вдруг он почувствовал влагу на своем теле. Боясь ошибиться, он пощупал лоб Эмерелд, коснулся щеки, провел пальцами по шее. Молодая женщина была совершенно мокрой от пота. Ее лихорадка прошла!




 Глава 34


 Шон снова обтер Эмерелд мокрой губкой и на этот раз сам надел ей ночную рубашку, потом поднял молодую женщину, чтобы застелить свежие простыни. Он нежно говорил с ней, рассказывал, где она находится, объяснял, что рядом Кейт и Пэдди, готовые прийти ей на помощь.
 — Не пытайся говорить, любимая, это только утомит тебя. Твое дело поправляться, а мы сделаем все остальное.
 Хотя Эмерелд не отвечала ему, Шон знал, что она понимает его слова. Он часто улыбался, чтобы ободрить ее, но в его душе царила паника. Шон понимал, что только дети смогут по-настоящему успокоить Эмерелд. Но если она увидит дочку, то сойдет с ума от тревоги. Лихорадка прошла, но до полного выздоровления еще очень далеко, и Шон подозревал, что поправляться Эмерелд будет очень медленно.
 О'Тул присел на край кровати и взял женщину за руку.
 — Знаешь ли ты, что у тебя теперь сын и дочка? — Его сердце сжалось, когда ее губы тронула слабая улыбка, казалось, что даже это малейшее усилие подорвало ее силы. — Я их принесу по одному, и ты сама увидишь это чудо. — Шон подмигнул ей. — Не уходи, я сейчас вернусь.
 Он отправился в одну из спален, превращенную в детскую, и обсудил все с Кейт Кеннеди. Та предложила свое решение:
 — Чтобы она не волновалась, вы можете показать ей одного и того же младенца дважды.
 Шон нахмурился. Это был выход. Правда огорчит и испугает ее, и все-таки он понимал, что больше никогда не должен обманывать Эмерелд, как бы велико ни было искушение.
 — Нет, Кейт. — Он повернулся к молодой кормилице, явившейся Божьим даром в их ситуации. — Элис, моя дочь может сосать?
 — Не очень хорошо, сэр. У нее едва хватает сил. Она глотнет пару раз и засыпает.
 — Не давайте ей спать. Пусть бодрствует, пока не поест как следует. Кейт, помогите расшевелить ее, щекочите ей ножку или еще что-нибудь.
 Мистера Берка Шон нашел в гостиной.
 — Пэдди, вы протрете ковры, прогуливая их милость.
 Управляющий улыбнулся:
 — Это напоминает мне ваше детство. Бывало, Шеймус носил вас на руках ночами напролет.
 — Дайте его мне, я отнесу мальчика матери.
 Когда Эмерелд увидела сына, ее прекрасные зеленые глаза наполнились слезами.
 — Он хорошенький, это правда, но характер у него редкостный. Когда он плачет, то производит столько шума, что нам повысят арендную плату.
 Эмерелд улыбнулась сквозь слезы.
 — У тебя появилось молоко. Хочешь покормить его, любовь моя?
 Молодая женщина кивнула, он устроил ребенка рядом с ней и распахнул ворот ночной рубашки. Маленькому ротику не пришлось указывать дорогу к набухшему материнскому соску. Лицо Эмерелд, смотрящей на сына, засияло, и Шон ощутил, какое это счастье — быть свидетелем такой благословенной сцены.
 Через некоторое время Шон переложил малыша на другую сторону кровати.
 — Как мы назовем этого бесенка?
 Эмерелд оторвала взгляд от сына и посмотрела в стальные глаза О'Тула.
 — Джозеф, — прошептала она.
 У Шона в горле встал ком, не позволивший ему сразу же ответить. Она по-прежнему оставалась самой щедрой женщиной на свете. Черт побери, что же он такого сделал, чтобы заслужить ее? Когда Джозеф начал дремать, Шон распеленал его теплый кокон, положил сына на свое широкое плечо и потер ему спинку, как учила его Кейт.
 — У тебя осталось еще немножко сил, чтобы поздороваться с дочкой? — На самом деле Шону хотелось, чтобы Эмерелд заснула и еще один день не узнала правды. — Тогда подержись еще немного, я сейчас вернусь.
 Когда Шон вышел из комнаты с сыном на руках, Эмерелд в отчаянии закрыла глаза. С того момента как у нее начались схватки, она все слышала. Она слышала разговор отца с доктором Слоуном и узнала, какую судьбу уготовили ее только что родившимся детям. Осознав, что один умирает, а второго неизвестно куда забирают, Эмерелд сдалась. Рождение близнецов отняло у нее все силы. Когда исчезла последняя надежда, молодая женщина замкнулась в себе и стала ждать смерти.
 То, что произошло потом, напоминало сон. С небес спустился Ангел Смерти и унес ее. Значительно позже она поняла, что все происходит наяву и это Шон О'Тул появился на Портмен-сквер в облике ангела-мстителя. Его воля была так сильна, он не позволил ей умереть. Он заставил смерть отступить от ее дочери. Но Эмерелд не слишком надеялась. Она слышала, как два врача сказали, что ее девочка слишком слаба, чтобы выжить.
 Ради нее Шон старался держаться бодро. Благодарность за все, что он сделал, переполняла Эмерелд. Он без устали боролся от зари до зари, вливая в них собственную силу, не желая даже думать о поражении. Эмерелд закрыла глаза и попросила Бога ниспослать ей силы, чтобы стойко встретить свое будущее.
 Когда Шон вошел в спальню, он так бережно нес крошечный сверток, что у Эмерелд дрогнуло сердце.
 — Она очень маленькая, Эмерелд. Я не хочу, чтобы ты тревожилась. Кормилица ее уже накормила, и малышка только что уснула. — Он положил девочку рядом с матерью, но не выпустил ребенка из рук.
 И Эмерелд поняла, что не может разбить его надежды. Когда она опустила глаза, ее лицо озарилось нежностью, и она постаралась сдержать слезы, грозившие затопить ее печалью.
 — Мы назовем ее Кэтлин, — тихо произнесла она.
 Это так глубоко тронуло Шона, что ему захотелось плакать. И тогда он ясно увидел, как его любимая сдерживает слезы ради него. Он опустился на колени, чтобы приблизиться к ней. Когда их глаза встретились, притворяться уже не было нужды.
 — Эмерелд, я на коленях клянусь тебе, что, если есть способ спасти нашу дочь, я сделаю все. Кэтлин — отличное имя. Может быть, моя мать станет ее ангелом-хранителем. — Он прикоснулся к малютке, уснувшей рядом с матерью, а потом оставил их одних на несколько минут.
 Вернулся он с большой деревянной колыбелью и поставил ее рядом с кроватью. Потом он принес спящего Джозефа и уложил его туда. Шон приглушил свет и лег рядом с Эмерелд на широкой постели. Его рука, защищая, обняла посапывающего между ними крошечного ребенка. Они лежали, касаясь друг друга, и ощущали себя частью единого целого. Вновь обретя друг друга в эти темные ночные часы, они не могли расстаться.
 Следующие две недели Шон не отходил от них. Джозеф прекрасно себя чувствовал. Его кормили и мать и Элис, он стал заметно прибавлять в весе.
 Но малышка Кэтлин не росла. У нее почти совсем не было аппетита, иногда она и вовсе отказывалась от пищи. Порой она начинала задыхаться, и ее розовая кожа становилась восковой. Когда бы это ни происходило, днем ли, ночью ли, Шон терпеливо массировал ее, пока у малютки не восстанавливалось кровообращение. У нее едва хватало сил кричать, и плакала она тихо и жалобно. Шон и Эмерелд, сменяя друг друга, держали ее на руках. Оба были убеждены в волшебной силе прикосновения.
 Сама Эмерелд немного окрепла, но Шон понимал, что до прежнего здоровья ей еще очень далеко. Когда она выглядела неважно, Шон излучал нежность. Он вышел из дома на Олд-Парк-лейн только на третьей педеле. Яркие лучи февральского солнца заливали комнаты золотистым светом. Казалось, все лица в доме просветлели. Дела шли на поправку, и в воздухе витал дух оптимизма, они верили, что все кончится хорошо.
 Шон вернулся с охапкой бледно-желтых нарциссов и раскидал их в ногах кровати. Он улыбнулся при виде прекрасной картины: Эмерелд, облокотившись на подушки, укачивает их маленькую дочку.
 — Я знаю, что ты обожаешь цветы и охотно принимаешь их от меня… В отличие от драгоценностей, — мягко добавил он. Шон сел на кровать. — Есть кое-что еще, и я хочу, чтобы ты это тоже приняла. — Взяв ребенка, он протянул Эмерелд длинный конверт.
 Открыв его и обнаружив купчую на дом на Олд-Парк-лейн, она подняла глаза от хрустящего документа:
 — Ты купил его?
 Шон кивнул:
 — Я знаю, как ты любишь этот дом. Я купил его на твое имя, не на свое. Мне давно следовало это сделать.
 — Спасибо. Это такой красивый, благородный жест.
 — Я люблю тебя, Эмерелд.
 — Не говори так, — спокойно отозвалась она.
 «Значит, ты так и не простила меня», — подумал Шон. Он отлично ее понимал. Не ожидая прощения, О'Тул все-таки питал некоторую надежду. Он улыбнулся ей, показывая, что все понимает. Прошло слишком мало времени. Он будет ждать столько, сколько потребуется, а пока покажет ей своими поступками, своей преданностью и самоотверженностью, что любит ее всем сердцем.
 Все четверо спали в одной спальне, и Эмерелд не возражала против этого, более того, он был уверен, что это ее успокаивает. Эмерелд позволяла ему купать и кормить себя, пока не окрепла настолько, чтобы есть самой, так что Шон не сомневался, что ее не раздражают его прикосновения. Он благодарил Бога за это, хотя Эмерелд и отвергла словесное выражение его любви.
 О'Тул осторожно подбирал слова:
 — Я не хочу торопить тебя, ты еще не готова, но пора подумать о возвращении домой, в Грейстоунс. — У него отлегло от сердца, когда он увидел, что Эмерелд не возражает.
 — Если ты считаешь, что путешествие не причинит вреда Кэтлин, я готова отправиться в любое время, Шон.
 Он сжал пальцы Эмерелд:
 — Я никогда больше не стану лгать тебе… Дорогая, я не могу гарантировать, что она это выдержит.
 — Я знаю об этом, — последовал негромкий ответ.
 — Я буду держать ее на руках весь путь до Ирландии.
 Ее губы дрогнули.
 — А как же Джозеф?
 — Черт, он достаточно взрослый, чтобы управлять кораблем!
 Как приятно было видеть ее смеющейся! Шон не знал, что Эмерелд отчаянно стремилась уехать как можно дальше от Монтегью. Каждый день она думала о том, когда же граф Килдэрский снова возобновит свою вендетту. Он отлично держал себя в руках, не давая воли гневу и ненависти, но она понимала, что долго это не продлится. Пока она и дети для него главное, но Эмерелд понимала, что это не может продолжаться вечно и месть его будет ужасной.
 Когда в очередной раз Шон обтирал Эмерелд губкой, он не стал скрывать своего беспокойства:
 — Постельный режим не придаст тебе сил. Я не хочу, чтобы твои мускулы ослабели. Я думаю, что хороший ежедневный массаж пойдет тебе на пользу. Пройдет не менее трех недель, прежде чем ты сможешь встать на ноги.
 — Меня это тоже беспокоит. Я все время лежу, но не чувствую себя крепче.
 — Если мускулы не работают, они начинают атрофироваться. Я покажу тебе несколько упражнений в постели.
 — Ах, Боже мой, мне известно, как ты изобретателен в смысле постельных упражнений, — поддразнила она.
 — Ну, если твои мысли двинулись в этом направлении, это очень хороший знак.
 Эмерелд отдала себя во власть его рук. После того как Шон обтер ее губкой, он смазал руки душистым маслом и размял каждый мускул ее тела. Она прикрыла глаза от блаженства.
 — Это та-а-ак приятно, — пробормотала Эмерелд, потягиваясь, словно ленивая кошка. Она любовалась им сквозь полуопущенные ресницы, не в силах отвести глаза.
 Ее взгляд заинтересованно скользнул вниз по его телу, и она осталась довольна увиденным.
 — Хорошие знаки повсюду, — распутно произнесла она.
 — Отлично. Говорят, что ожидание — это самое лучшее, а воздержание полезно для души.
 Стараясь сохранить на лице такое же серьезное выражение, как у Шона, Эмерелд спросила:
 — Это очень тяжело?
 — Ирландка, ты даже представить себе не можешь.
 Эмерелд потянулась и охватила рукой его напряженную плоть.
 — Ты дразнишь моего петушка, — беззаботно произнес Шон.
 — Просто проверяю. Мускулы, которыми не пользуются, начинают атрофироваться. — Она призывно взглянула на него. — Как насчет небольшой оральной стимуляции?
 Шон убрал руку с ее бедра, толкнул ее обратно на подушки и пристально взглянул в веселые зеленые глаза:
 — Ты отлично наслаждаешься этой игрой за мой счет. Под оральной стимуляцией, я подозреваю, имеются в виду поцелуи, хотя ты и заставляешь меня думать иначе.
 Она слегка шлепнула Шона по щеке:
 — Прекрати читать мои мысли, ты, дьявол.
 — Когда ты выполнишь свои упражнения, я тебя поцелую, но не раньше.
 Так, поддразнивая друг друга, они проделали весь гимнастический комплекс упражнений, призванный вернуть силы ослабевшим мышцам Эмерелд. Вошла Кейт с ребенком на руках:
 — А вот и мы, уже выкупаны и готовы к объятиям.
 Шон подмигнул ей:
 — Я готов, Кейт, если вы не против.
 — Осторожно, — засмеялась Эмерелд, — у него игривое настроение.
 — Ха! Что-то, наверное, есть в весеннем воздухе. У Пэдди Берка кровь играет и все остальное тоже.
 Они оба уставились на экономку, не веря своим ушам, но как только она вышла, разразились неудержимым хохотом.
 — Нам действительно пора возвращаться домой. Эти двое слишком много времени проводят вместе.
 В эту последнюю ночь в доме на Олд-Парк-лейн Шон выбрался из кровати, чтобы осторожно положить Кэтлин в колыбель рядом с ее спящим братом.
 — Что ты делаешь? — шепнула Эмерелд.
 — Я хочу ненадолго обнять тебя. Она вернется к тебе через час.
 Он нырнул обратно в кровать и лег, почти касаясь ее. Потом Шон привстал, опершись на локоть, и взглянул на Эмерелд. Вечером он вымыл ей голову, и удовольствие от этой процедуры все еще жило в нем.
 — Твои волосы хороши как никогда. Они стали еще шелковистее и пышнее, чем раньше. — Его пальцы подняли одну прядку, и Шон потерся о нее щекой.
 — Это, наверное, связано с рождением детей.
 Его рука скользнула к ее грудям. Подушечки пальцев нежно очертили их контуры, потом нырнули в глубокую ложбинку.
 — Ты такая налитая и зрелая.
 Уголки ее губ приподнялись.
 — Как запретный плод.
 — Действительно запретный. Мне кажется, что прошла вечность с тех пор, как мы занимались любовью. Я понимаю, что ты еще недостаточно окрепла, чтобы развлекаться на полную катушку, но как насчет того, чтобы немного пошалить?
 — Разве у меня есть выбор? Я твоя пленница. Я даже не могу убежать от тебя, — пошутила Эмерелд. — Во всяком случае, пока.
 — Не поиграть ли нам в похитителя и его пленницу? — хрипло спросил он, его возбужденный член скользнул по ее бедру.
 — Это очень актуально, во всяком случае, до тех пор пока моя нога не заживет.
 Его губы прижались к ее губам, ему необходимо было ощутить ее вкус, хотя он наслаждался их словесной прелюдией к любви.
 — А что потом?
 — Потом я сбегу с твоими деньгами, — поклялась она. — Я исчезну так быстро, что ты даже не узнаешь, кто нанес тебе удар.
 — Я догоню тебя, охваченный страстью, пылающий и неутомимый.
 — Пылающий и неутомимый? — Ее прохладная рука скользнула между его бедрами. — Очень правдивое описание. Ммм, ты очень соблазнителен, но я все-таки сбегу.
 — Но только не сегодня ночью, моя маленькая пленница, только не сегодня ночью. — Его рот завладел ее устами и наглядно продемонстрировал ей, как действует похититель, когда жертва оказывается у него в руках. И Эмерелд, его добровольная пленница, придумала, как удовлетворить все его желания.
 Впервые Шон уснул раньше нее. А она по обыкновению, появившемуся у нее за долгие дни и ночи вынужденного бездействия, вновь задумалась о прошлом и будущем. Она вспоминала, как беспечно отнеслась к скрытым предостережениям Шона. Он научил ее жить настоящим и никогда не думать о будущем, потому что знал, что им предстоит расстаться. Прежде чем впервые овладеть ею, он предупредил: «Моя душа черна, ее не спасти. Уходи от меня, пока еще не слишком поздно». Он настаивал, чтобы она сохранила драгоценности. «У тебя нет собственных средств, и ожерелье обеспечит тебе некоторую финансовую поддержку».
 Эмерелд лежала в темноте, думала о своих планах, а взгляд ее скользил по смуглому лицу Шона. Честность и только честность — она ясно предупредила Килдэра, что сбежит от него.
 Когда «Сера-1» вошла в грейстоунскую гавань, Шон с удивлением увидел, что Шеймус размахивает старым золотисто-зеленым флагом Ирландии из бойницы надвратной башни.
 Кейт собрала всю челядь и спросила, кто хочет пройти обучение и стать няней для близнецов. Вызвались восемь молодых женщин, и миссис Кеннеди выбрала двух из них — чистеньких, работящих, родом из многодетных семей.
 Эллин и Джейн, молоденькие, энергичные и послушные, немедленно приступили к работе — стирали пеленки малышей, стерилизовали и наполняли бутылочки. Кейт сурово объявила им, что как только они овладеют этими элементарными навыками, их допустят к укачиванию близнецов в колыбели и даже к их купанию.
 Как только весть о возвращении Эмерелд и близнецов долетела до Мэйнута, половина клана Фитцжеральд собралась в Грейстоунсе. Мэг, которая в это время жила у О'Тулов и помогала Таре в отсутствие мистера Берка, не отпустила свою дочку Нэн обратно в Мэйнут, потому что близилось время родов. Это оказалось мудрым решением. Ближе к вечеру у Нэн начались схватки, и она подарила Джонни Монтегью сына. Муж был вне себя от счастья, он носил малыша на руках и показывал всем и каждому.
 С тремя малышами жизнь в Грейстоунсе нельзя было назвать скучной. Даже Шеймус сдался, покинул свою надвратную башню и вернулся в красивый георгианский особняк. Так он снова стал частью семьи и делил с нею все радости.
 Все уже разошлись, а молодые отцы сидели и спокойно потягивали виски.
 — Джон, я просто вовремя приехал. Когда я попал на Портмен-сквер, моя дочурка стояла на пороге смерти, а Эмерелд была тяжело больна. Спасибо тебе. У тебя хватило храбрости приехать и заставить меня вернуться к ним.
 — Ты бы все равно вернулся к ней и без понуканий с моей стороны.
 — Верно, но прошло бы какое-то время. Если бы ты не подтолкнул меня к действию, я бы опоздал.
 — Эмерелд замечательно выглядит по сравнению с нашей последней встречей.
 — Да, твоя сестра с каждым днем набирается сил. Еще недельку, и она у нас снова пойдет.
 — Кэтлин такая крошечная. Ты считаешь, что она вне опасности?
 — Не знаю, Джонни, я только надеюсь. Она никогда не будет крепышкой. Нам придется нянчиться с ней, кутать в шерсть и никогда не выпускать из вида.
 — Быть хорошим отцом — это такая ответственность. Я тут подумал… Если одна из коневодческих ферм, которые Мэйнут сдает в аренду, освободится, мне бы хотелось стать ее арендатором и самому попытаться разводить лошадей.
 — У меня на уме более серьезное дело. Как насчет того, чтобы управлять Мэйнутом для меня? Конюшни, выгоны, пастбища огромны. Из Фитцжеральдов выходят отличные грумы и рабочие на конюшне, но никто из них не может заниматься бизнесом. В старые времена мой дед разводил самых лучших чистокровных скакунов в Килдэре. Я считаю тебя человеком, кто сможет вернуть конюшням Мэйнута былую славу.
 Джонни Монтегью не мог поверить, что Шон предлагает ему такое.
 — А в чем тут твоя выгода? — медленно спросил он.
 — Я твой должник, Джон. Ты делал все, о чем я тебя просил, а я требовал совершать низкие поступки. Когда я разорил финансовую империю твоего отца, я оставил тебя без гроша. Когда ты разделил мою судьбу, я поклялся, что ты никогда об этом не пожалеешь. — Шон протянул ему конверт. — Это закладная на дом на Портмен-сквер. Он твой, а не мой. Ты это заработал. — Губы Шона иронически дрогнули. — Я, правда, думал, что другой наградой станет Нэн Фитцжеральд.
 — Я не смог удержаться, — объяснил Джонни.
 — Ну что же, ты отлично помог самому себе! — И мужчины рассмеялись.
 Шон понял, что, прежде чем подняться наверх, он должен сделать нечто такое, что нельзя больше откладывать. Завернувшись в свой черный плащ, он прошел в домовую церковь. О'Тул не стал просить прощения за то, что сделал. Он бы не стал заказывать музыку, если бы не собирался за нее платить. Но он должен поблагодарить Господа за своих детей. Шон готов был умереть за них и смиренно просил, ради Эмерелд, сохранить жизнь Кэтлин.




 Глава 35


 Всю следующую неделю каждый день после полудня Шон выносил Эмерелд на каменную террасу, чтобы та могла погреться на весеннем солнышке. Малыши лежали в старомодной детской колыбели, стоявшей прямо за высокими французскими окнами, так что Кейт и две молодые няньки услышали бы даже легкое хныканье.
 Уже вставшая на ноги Нэн выносила своего сына на улицу и присоединялась к ним. У нее было много молока, и иногда она кормила не только своего малыша, но и сына Эмерелд.
 — Нэн, я так тебе благодарна.
 — Ерунда. У меня столько молока, что даже грудь болит.
 — Нет, нет, я говорю о Джонни. Я никогда не видела его таким счастливым. Он кажется совсем другим сейчас, и все это благодаря тебе.
 — Он любит всех Фитцжеральдов, и они платят ему тем же. Джонни, кажется, действительно нравится быть частью большой семьи.
 — Мой брат всегда нуждался в семье, которую он мог бы любить. Теперь она у него есть.
 — Шон тоже совершенно переменился. Я и подумать не могла, что он станет таким преданным отцом, — заметила Нэн. — Вчера вечером он укачивал их обоих, по одному на каждой руке.
 — Он принадлежит к тому типу мужчин, которые ценят только то, что рискуют потерять, — спокойно отозвалась Эмерелд.
 — Шон очень тебя любит, Эмерелд.
 — Да, я знаю об этом. — «Но иногда одной любви недостаточно», — закончила она про себя.
 День начал склоняться к вечеру, когда на террасе появился Шон.
 — Ты отправил письмо моей матери?
 — Да, любовь моя. Я пригласил ее провести у нас месяц, если Эмбер смирится с тем, что ее станут называть бабушкой.
 — Я должна уже нормально ходить к тому времени, как она сюда доберется.
 — Что ж, сегодня как раз тот день, которого ты ждала. Ты уверена, что готова? — Поднимая Эмерелд с кресла, Шон нежно коснулся губами ее лба.
 — Никогда не чувствовала себя такой уверенной.
 — Я буду скучать о тех днях, когда носил тебя на руках, — прошептал О'Тул.
 — Ну я дам тебе возможность носить меня на руках, во всяком случае, еще какое-то время.
 Шон отнес Эмерелд наверх, понимая, что ей захочется сделать первый шаг без посторонних глаз. Сердце билось у него в горле, тревога за ее здоровье граничила со страхом. О'Тул не привык к этому чувству, но последнее время страх за Эмерелд и детей не оставлял его ни на минуту.
 Шон усадил молодую женщину на постель, поднял ее юбки до бедер и снял тяжелые бинты с голени.
 — О какое восхитительное ощущение! — выдохнула Эмерелд.
 Руки Шона скользнули по ее ногам вверх, к бедрам.
 — Ммм, ты совершенно права, — пошутил он.
 Эмерелд улыбнулась, понимая, что Шон пытается скрыть тревогу. Она подвинулась к краю кровати, опустила ступни на ковер и взглянула на свои ноги. Пострадавшая нога выглядела гораздо тоньше здоровой, но Эмерелд надеялась, что физические упражнения все исправят.
 Шон протянул ей руку, но молодая женщина покачала головой:
 — Я должна научиться обходиться без тебя.
 Если эти слова и ранили его, то вида он не подал.
 Эмерелд медленно встала, стараясь, чтобы вес тела пришелся на обе ноги. Минуту она простояла неподвижно, ожидая, когда придет боль. Но этого не произошло, и она ощутила в себе достаточно решимости сделать первый шаг. Вдруг в обеих ногах возникло странное ощущение, словно они подгибаются под ней. Колени задрожали, она увидела, как Шон приготовился подхватить ее, но тут чудесным образом ей удалось выпрямить ноги и сделать три неверных шага. Эмерелд схватилась за спинку кресла, чтобы перевести дух.
 — Тебе больно? — спросил Шон.
 Она задумчиво покачала головой.
 — Попробуй еще раз, — подбодрил ее О'Тул, окрыленный надеждой.
 Эмерелд повернулась к нему лицом и медленно двинулась ему навстречу.
 О'Тул, ликуя, подхватил ее и закружил по комнате.
 — Ты сделала это! — Шон звонко чмокнул Эмерелд.
 — Ну, разве это не чудесно? Я буду тренироваться каждый день. Мне хочется, чтобы мои ноги стали крепче, чем прежде. Ты возьмешь меня завтра на прогулку верхом?
 — Полегче, Эмерелд, — предупредил Шон.
 — Не хочу я полегче. Я буду ездить верхом, плавать и делать тысячу разных дел! Как ты думаешь, сколько потребуется времени, чтобы нога совсем окрепла?
 Ее сияющее лицо доставило ему неизъяснимое удовольствие.
 — С ежедневными тренировками и вечерним массажем больше месяца это не займет.
 — Я сделаю это быстрее! — поклялась Эмерелд. — Я хочу, чтобы ты научил меня танцевать джигу на бочонке зля.
 — Какое самомнение, ирландка! — рассмеялся Шон.
 — Да, я хочу уметь все! — Она вызывающе придвинулась к нему и заговорила нарочито хриплым голосом: — Я хочу, чтобы мои ноги стали очень крепкими. Я собираюсь с их помощью сделать нечто невероятное.
 Шон прижал Эмерелд к себе, представляя, как ее длинные ноги обхватят его ягодицы.
 — Поведай мне, что ты собираешься сделать.
 — Шон О'Тул, я хочу гнать тебя пинками всю дорогу до Дублина за твою жестокость.
 Шон так громко расхохотался, что упал на кровать и потянул Эмерелд за собой.
 — Аллилуйя! Я уже отчаялся. Боялся, что ты уже не станешь такой задорной и своевольной. Я так люблю твою страстность и твой гнев! И как долго ты собираешься наказывать меня?
 — Разумеется, до конца твоих дней. — Хотя эти слова прозвучали шутливо, он заметил, как в ее глазах полыхнуло зеленое пламя, и к нему неожиданно вернулась тревога. Он становился очень уязвимым, когда дело касалось Эмерелд. Если ей захочется отомстить, у нее в руках есть средство, чтобы смертельно его ранить.
 Она потянулась почесать ногу:
 — Ох, Господи, вдруг так зачесалось, я могу расчесать ее до крови.
 — Я прописываю ванну, — заявил Шон, целуя ее в нос.
 — Ванна. Какое божественное удовольствие! Я не наслаждалась купанием почти два месяца.
 — Есть еще кое-что, чем ты не наслаждалась почти два месяца.
 Эмерелд запустила пальцы в его густую черную шевелюру и кончиком языка провела по верхней губе Шона.
 — Тогда я, пожалуй, позволю тебе начать с ванны и посмотрю, куда это нас приведет…
 Шон поднял ее на руки, и ему показалось, что Эмерелд закрыла от него часть своей души. Он решил, что она дает ему попробовать его же собственное лекарство, и понял, что ему придется много потрудиться, прежде чем он получит ее целиком. А Шон О'Тул хотел иметь все!
 В доме на Портмен-сквер Джек Реймонд тоже заново учился ходить, но ему далеко не так повезло, как его жене. Перелом ноги оказался куда более серьезным, чем у Эмерелд, да за ним никто и не ухаживал с такой нежностью и любовью.
 За долгие недели, проведенные в постели, Джек возненавидел Уильяма Монтегью, и его ненависть росла с каждым днем, пока не стала такой же острой, как и у дочери старика. Он проклинал тот час, когда вообще появился на свет в этой выгребной яме, называемой семейством Монтегью.
 А Уильям продолжал обращаться с зятем, как с другом и доверенным лицом, совершенно не подозревая о той ненависти, что скрывалась в глубине души Реймонда. Когда он увидел хромающего Джека, то принес ему свою любимую прогулочную трость, которой пользовался, когда его донимала подагра.
 — Вот, парень, держи, пользуйся, пока твоя хромота не пройдет.
 Джеку очень хотелось обломать подарок о голову старой свиньи. Неужели он не понимает, что хромота не исчезнет никогда?
 — Я рад, что ты снова на ногах. Теперь мы можем заняться серьезным бизнесом.
 «Единственное дело, которым я хотел бы сейчас заняться, это убийство. Убить тебя и твоего гребаного сына, мою неверную жену и ее долбаного любовничка!»
 — У нас остался один вшивый корабль. Он перевозил уголь, и я заработал несколько вонючих фунтов. Но хватит терпеть унижения! Пора нам дать сдачи!
 — Я слушаю, — прорычал Джек.
 — О'Тулы владеют всем, что когда-то принадлежало мне. Они украли мои суда, мою дочь и мою красавицу жену. Они даже настроили против меня моего собственного сына, так что теперь он стал одним из них!
 «Значит, этот жалкий трус сбежал в Ирландию», — сообразил Джек.
 — Я говорю, мы пойдем и отберем все назад! — прогремел Уильям.
 «Ты спятил, старик? Я не хочу ничего возвращать, я хочу все уничтожить!»
 — В чем состоит ваш план? — поинтересовался Джек, гадая, сможет ли он использовать замысел Монтегью к своей выгоде.
 — Итак, у нас всего одно судно, но в нашем распоряжении есть две команды, которые сидят без дела. С тех пор как Адмиралтейство конфисковало наши корабли, матросы не получили ни пенни. С таким количеством мужчин мы можем напасть и вернуть наши корабли. Мы доплывем до Англси и используем остров в качестве своей базы. Оттуда до Замка Лжи всего несколько часов ходу. Мы будем все время наблюдать за ними и выберем момент, когда О'Тулы наиболее уязвимы.
 — Наши матросы просто головорезы. Нам придется показать им денежки.
 — Ты соберешь матросов, а я достану деньги. — Уильям преисполнился решимости привести этот замысел в исполнение, даже если для этого придется продать последний стул.
 Эмбер приехала в собственной карете. Пара упряжных лошадей была отлично подобрана, а ливрея кучера выглядела достаточно элегантно даже для выезда герцогини. В карете высилась гора подарков для ее троих внуков, для Эмерелд и для Нэн, жены ее сына.
 Когда Джонни вошел в комнату, гордо неся на руках сына, Эмбер расцеловала обоих и вдруг расплакалась.
 — Не плачь, мама, сегодня счастливый день.
 — Я так долго его ждала, — беспомощно прошептала она.
 Джонни передал малыша Нэн и обнял мать.
 — Я знаю, что ты будешь самым лучшим отцом на свете. — Эмбер засмеялась сквозь слезы.
 — Ничего подобного, — заявил Шон О'Тул, отталкивая локтем Джонни в сторону, чтобы показать Эмбер собственного сына. — Я самый лучший отец, только посмотрите на меня.
 Слезы Эмбер моментально высохли, стоило ей взглянуть на эту парочку. У малыша были такие же черные как смоль волосы и большие круглые стальные глаза.
 — Он же просто ваша копия!
 — Да поможет Господь этому бесенку, — отозвался Шеймус из своего кресла, стоящего у огня. — Это требуется отметить. Пэдди, поищи-ка что-нибудь хорошее в погребах!
 — Вы не будете ничего пить, пока не поедите, — твердо объявила Тара. — Я помогу Мэри Мелоун приготовить подходящую случаю закуску.
 — Ты мне больше нравилась, когда была сумасшедшей, — заметил Шеймус.
 Посыпались шутки, и никто не остался в стороне. Шон объявил:
 — А вот наконец и первая красавица нашей семьи.
 — Эмерелд подумает, что ты говоришь о ней, — поддел Джонни.
 — Она всегда была тщеславной маленькой ведьмой, — подмигнула Эмбер.
 — Я учусь у моей мамочки, — не отстала Эмерелд.
 — Красота моей дочери затмевает очарование ее матери, — объяснил Шон Эмбер.
 Эмерелд встала рядом с матерью на колени, чтобы показать ей Кэтлин. Крохотные кудряшки вились вокруг личика сердечком, рот малютки напоминал бутон розы, а глаза казались настоящими изумрудами.
 — Но она же точная твоя копия, — объявила Эмбер и засмеялась, сообразив, что повторила свои же слова.
 — Мы так волновались из-за нее, но мне кажется, что она наконец начала поправляться, — объяснила Эмерелд.
 — Дай мне подержать ее. Я думаю, что с ней все будет отлично. Ты всегда была очень маленькой. Не больше фартинга.
 — Она восполняла это нахальством, — поддразнил сестру Джонни.
 Праздник продолжался до темноты. Давно уже в Грейстоунсе не слышали столько смеха. Кейт, Тара, Мэг и Эмбер заспорили — кому купать малышей.
 — Господи, да здесь же нет никакого порядка. Я считаю, этим должна заняться бабушка, — заявила Эмбер.
 — Что ж, раз уж так вышло, что бабушка я, то я с тобой согласна, — торжествовала Мэг.
 — Да ты напилась, — обвинила ее Тара.
 — Так это все ваше чертово вино, — вступила Кейт, считая, что ее обвинение бьет прямо в цель.
 — А вы даже не Фитцжеральд, — наступала Мэг.
 — За одну Кеннеди дадут трех Фитцжеральд в любой день недели! — парировала Кейт с боевым блеском в глазах.
 И тут они все разразились хохотом и все вместе отправились наверх. Молодые няньки Эллин и Джейн отчаялись — когда-то им теперь удастся подержать малышей на руках.
 — Я собираюсь отнести тебя в постель, — заявил Шон, поднимая Эмерелд на руки. — Ты все такая же — не больше фартинга.
 — Но я компенсирую это нахальством. — Она взъерошила ему волосы.
 Шон понимал, что Эмерелд радуется этому дню, но она устала и должна отдохнуть, если собирается не отставать от остальных. О'Тул отнес ее в спальню и спустился вниз, зная, что Эмбер станет искать его там, когда вся семья разойдется отдыхать.
 Шон налил им обоим по стаканчику французского коньяка.
 — Больше тостов не будет? — беззаботно спросила Эмбер.
 — Почему нет? Я пыо за вас, Эмбер. Вы продали свой бизнес.
 Она не стала спрашивать, откуда ему это известно. Шон О'Тул обладал таинственным даром знать о многом.
 — Вряд ли я стала бы уважаемой бабушкой, если бы по-прежнему владела борделем. Так что я поступила достойно.
 — Если это выпад в мою сторону, то я первым признаю, что заслужил это.
 — Я не понимаю, о чем вы говорите, — честно призналась Эмбер.
 — Разве Эмерелд не рассказала вам, как недостойно я себя повел? — недоверчиво спросил он. — Мне кажется, что больше всего в ней я люблю ее… великодушие и щедрость. — Шон подошел к камину, согревая рюмку с коньяком в ладони, потом неторопливо рассказал Эмбер всю историю от начала до конца. — И после всего этого она проявила столько великодушия, что назвала близнецов Джозефом и Кэтлин.
 — Но ведь моя дочь не простила вас, верно?
 О'Тул покачал головой:
 — Нет. Я и не жду прощения. Мой поступок нельзя простить.
 — Но он не был для нее полной неожиданностью. Я предупреждала Эмерелд об этом. Я говорила ей, что вы используете ее как орудие мести.
 — И что она вам ответила?
 — Эмерелд сказала, что понимает вашу жажду мести. Сказала, что вы научили ее жить одним днем и что, если все это завтра кончится, она не станет жалеть ни об одной минуте, проведенной вместе с вами.
 — Эмерелд говорила так, потому что верила мне. Я обманул ее доверие. — Шону не удалось скрыть боль, промелькнувшую в его глазах. — Я подозреваю, что она хочет оставить меня.
 — И как вы поступите?
 — Привезу ее обратно, разумеется. Я никогда не отпущу ее!
 Словно пришпоренный дьяволом, не отпускающим его ни на минуту, Шон на следующий день подарил Эмерелд корабль.
 — Пойдем посмотрим. А то команда с «Серы-1» красила его целыми днями.
 Все обитатели Грейстоунса отправились на мол, чтобы посмотреть на «Ласточку» с новыми парусами, переименованную в «Изумрудный остров». Словно бросая вызов, Шон сказал Эмерелд:
 — Я дарю тебе и команду, чтобы ты стала капитаном своей судьбы.
 — Это для развлечения или для того, чтобы начать собственное дело по перевозке грузов?
 — Эмерелд, поступай с ним как хочешь. Я просто хотел показать тебе, что все принадлежащее мне — твое.
 Молодая женщина задумалась. Готов ли О'Тул поделиться с ней своим подлинным «я», ведь он всегда оставлял нераскрытой часть своей души. А теперь получается, что и она сама поступает так же. Однажды Эмерелд уже отдала ему все — свое сердце, любовь, доверие. А теперь ее сокровенная сущность скрыта от него. Казалось, все ее чувства ушли в глубину, а сердце застыло и не хочет оттаять. Эмерелд просияла улыбкой:
 — Завтра устроим вечеринку под парусами. Кто поедет?
 — Только не я, — засмеялся Джонни. — С этого момента я собираюсь никогда больше не покидать сушу.
 — Тогда приглашаются только дамы, — объявила новая владелица судна. — Нам необязательно отплывать далеко. Может, пройдем до Дублинской гавани и обратно?
 Эмбер, Нэн, Тара, Мэг и Кейт немедленно согласились.
 — Раз с этим решено, — заговорила Эмбер, — тогда чем мы займемся сегодня?
 — Мы с Джонни хотели бы окрестить малыша, пока вы здесь, — смущенно заговорила Нэн. — Мы решили назвать его Эдвардом в честь моего деда.
 — Какое прекрасное имя, — согласилась Эмбер. — Я не думаю, что бабушка не может стать ему крестной матерью, верно?
 Когда все отправились обратно к дому, Эмерелд задержалась, осматривая гавань Грейстоунса, где стояло на якоре около полудюжины кораблей. Шон подошел к ней:
 — Мне жаль, что мы не окрестили близнецов. Это тебя огорчает?
 — Немного, — согласилась она.
 Им не хотелось, чтобы дети носили фамилию Монтегью, но так как невозможно было дать им фамилию О'Тул, они не стали их крестить.
 — У меня есть идея. Давай дадим им фамилию Фитцжеральд, раз мы оба ее носим. Ты же знаешь, как говорит Шеймус: всегда делай то, что выгодно, и никогда не ошибешься.
 — Отец Фитц откажется. — Она вспыхнула при воспоминании о том, что священник говорил ей.
 У Шона окаменело лицо.
 — Фитц исполнит мой приказ, Эмерелд, не сомневайся.
 Позже, когда все собрались в церкви для церемонии, Эмерелд поняла, что Шон, должно быть, переговорил наедине с отцом Фитцем, чтобы тот подчинился закону. Его закону. Ни словом, ни взглядом священник не выразил сомнений по поводу крещения всех троих младенцев.
 Джонни и Шон гордо держали на руках своих сыновей, а Эмерелд с тяжелым сердцем думала о том, что собиралась сделать. Неправильно лишать отца сына. Она взглянула на крошечную девочку на своих руках и поняла, что не вынесла бы разлуки с ней. Она снова вспомнила слова Шеймуса о выгоде. Именно так она и поступила, позволив Шону О'Тулу спасти их и окружить заботой, пока они не окрепли. А теперь она собирается уйти от него.
 Эмерелд знала, что вечно будет благодарна ему за то, что он сделал, и понимала, как велика ее любовь. Но для него месть стала важнее любви, важнее его собственной плоти и крови. И Шон поступит так снова, если подвернется случай. Протягивая ребенка отцу Фитцу и слушая, как тот бормочет: «Нарекаю это дитя Кэтлин Фитцжеральд», — Эмерелд уже не сомневалась, что поступает правильно.
 На следующий день Эмерелд и Эмбер стояли на носу «Изумрудного острова», сочтя это место самым лучшим, чтобы наслаждаться плаванием. Остальные дамы выбрали более укромное местечко, оберегая свои прически, но мать и дочь любили, когда ветер бросает волосы им в лицо.
 Пока небольшое судно огибало Дублинскую бухту, Эмбер не решилась заговорить о том, что больше всего занимало их мысли.
 — Шон рассказал мне, как он поступил с тобой.
 Эмерелд сначала удивилась, потом рассердилась. Как он посмел первым рассказать свою версию Эмбер?
 — Черт бы его побрал!
 — Дорогая, он не пытался защищаться.
 — Потому что не в его характере занимать оборону. Он всегда нападает! Что ж, Шон меня оскорбил, и я от него ухожу.
 — Когда ты находилась в смертельной опасности, ты послала за ним, и он пришел.
 — Нет, я за ним не посылала! Я послала Джонни к тебе. Я не собиралась больше возвращаться в Замок Лжи после того, как Шон бросил меня в Англии. Мы же договорились с тобой, что, если О'Тул когда-нибудь обидит меня, я приду к тебе. Когда ты соберешься уезжать, я отправлюсь с тобой.
 — Напрасные усилия, Эмерелд. Он придет за тобой.
 — Мама, граф Килдэрский может быть воплощением власти, но я сама выберу, оставаться мне или уезжать. Это мой свободный выбор, а не его. И иначе не будет.
 На другом краю бухты похожая на тень фигура застыла на месте, разглядывая двух женщин, поглощенных разговором. Уильям Монтегью с трудом мог поверить своим глазам, его словно пригвоздили к палубе «Чайки». Здесь, посреди Дублинской бухты, его красавица жена на борту его любимого корабля — «Ласточки». Он облизал ставшие вдруг сухими губы. Скоро, поклялся Уильям самому себе, он вернет их обеих, даже если ему придется уничтожить Замок Лжи вместе со всеми его обитателями.




 Глава 36


 Стоило одному из братьев Мерфи бросить якорь в родном порту Грейстоунса, и не оставалось сомнений, что через день появится второй. Фитцжеральды шутили, что у братцев Мерфи магнит в заднице. Поэтому, когда прибыл Пэт Мерфи, ставший теперь капитаном «Серы-2», Шон О'Тул ждал, что скоро объявится и Тим.
 И точно, на следующий день «Цапля», переименованная в «Дельфина», вошла в родную гавань. Шон и Пэдди провели большую часть дня с братьями Мерфи, проверяя грузы, декларации и коносаменты [21] на товары, импортируемые ими из Испании и Марокко.
 Когда они завершили работу, Тим Мерфи отозвал Шона в сторону, чтобы сказать ему пару слов наедине.
 — Боуэрс говорит, что заметил корабль Монтегью сегодня утром, когда мы выходили из Дублинской бухты. Сам-то я не видел, но Боуэрс клянется, что это он.
 Лоб Шона между черными бровями прорезала складка, как только он услышал неприятные новости.
 — Отправляйся на кухню, Тим. Мы поговорим с Шеймусом.
 Эмбер, собравшаяся уезжать на следующий день, уже упаковала свои вещи, и Джонни относил сундуки вниз. Шон с посуровевшим лицом ворвался в дом и оторвал Джонни от его занятия. Когда мистер Берк по просьбе Шона привез Шеймуса на кухню, Эмерелд встревожилась, почувствовав, что в воздухе витает опасность.
 — Господи, как же я ненавижу, когда они что-то затевают, — рассердилась она.
 Мать постаралась успокоить ее раздражение и страхи:
 — Мужчины просто говорят о делах. Шон не хотел ничего скрывать.
 — Ты плохо его знаешь. Как только что-то случается, они смыкают ряды, чтобы женщины оставались в неведении.
 — Эмерелд, ты делаешь слишком поспешные выводы.
 — Да неужели? Мне достаточно только взглянуть Шону в лицо, и оно скажет мне все, что нужно. То, что он позвал Джонни, только подтверждает это. О'Тул снова жаждет мести! У него словно мания в крови. Он просто пристрастился к мести! Не пройдет и часа, как граф Килдэрский отправит корабль в одному Богу известном направлении и отделается от меня какой-нибудь ложью.
 — Мне кажется, что у тебя слишком разыгралось воображение.
 Через несколько минут Шон О'Тул заглянул в гостиную в передней части дома и небрежно сказал:
 — Эмерелд, я отправляюсь в плавание на «Сере-1». Не жди меня, любимая, дела займут некоторое время.
 Молодая женщина взглянула ему в глаза:
 — Куда ты отправляешься?
 — В таможню в Дублине. Нужно заполнить кое-какие бумажки, чтобы заниматься импортом.
 — Это не должно занять много времени, — заупрямилась Эмерелд.
 — Ну, у меня есть и другие дела, — последовал неопределенный ответ.
 — Это не может подождать? Мама гостит у нас последний день, да и Джонни с Нэн завтра уезжают в Мэйнут. Мне бы хотелось, чтобы этот день мы провели все вместе.
 — Тим Мерфи хочет, чтобы я взглянул на корабль. Джонни едет со мной, так что они останутся еще на пару дней. — На лице Шона появилось отрешенное выражение, так хорошо знакомое Эмерелд.
 «Если ты сейчас выйдешь в эту дверь, то когда вернешься, меня здесь уже не будет». Она сделала последнюю попытку. Подойдя поближе, Эмерелд подняла к Шону лицо:
 — Шон, пожалуйста, не уезжай!
 Он обнял ее и наклонил голову так, чтобы заглянуть ей в глаза.
 — Дорогая моя, ты капризничаешь. Я постараюсь вернуться сегодня к обеду, если это поможет тебе перестать волноваться. — Шон наскоро чмокнул ее и вышел, не оглянувшись.
 Джонни тоже заглянул, возвращаясь из кухни:
 — А где Нэн?
 — Она наверху с ребенком. Какую сказочку ты собираешься сочинить для нее? — резко поинтересовалась сестра.
 — Эмерелд, держись подальше от мужских дел, — предупредил Джонни.
 У нее сразу же опустились плечи, как только на смену гневу пришла бесконечная печаль. Наконец она посмотрела на мать:
 — Я иду собирать вещи, мы уезжаем сегодня.
 Эмерелд переговорила с Эллин и Джейи:
 — Я уезжаю вместе с близнецами в Уиклоу, чтобы немного побыть с матерью. Я бы хотела взять с собой вас обеих. Вы поедете со мной?
 Когда обе няньки охотно закивали головами, Эмерелд почувствовала легкий укол совести, что она их обманывает, но пообещала себе, что сразу же отпустит девушек, если те почувствуют себя несчастными.
 — Спасибо вам обеим. Я бы не смогла совершить это путешествие без вас. Идите и соберите вещи, мы уезжаем сегодня.
 Когда гора багажа у парадной двери начала расти, к Эмерелд подошла экономка:
 — Судя по всему, вы собираетесь уехать.
 — Да, я еду вместе с матерью.
 — Вы же не возьмете с собой детей? — возмущенно поинтересовалась миссис Кеннеди.
 — Со мной поедут Эллин и Джейн. Мы отлично справимся, Кейт. Я хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали. Мне будет ужасно вас не хватать.
 Экономка проглотила слезы:
 — На сколько вы уезжаете?
 Эмерелд не хотелось причинять этой доброй женщине боль.
 — У меня нет определенных планов, — мягко ответила она.
 — Гм, мне они кажутся вполне определенными. — Кейт вылетела из комнаты.
 — Я ее расстроила, — вздохнула Эмерелд.
 — Дорогая, тебе следует беспокоиться совсем не о Кейт.
 — Я оставила ему записку, — едва слышно ответила Эмерелд.
 — Ну да, конечно, это ему очень поможет, — с насмешливым облегчением произнесла Эмбер.
 Чтобы все уложить, потребовалось немало времени, и на этот раз Эмерелд, ни минуты не сомневаясь, взяла драгоценности и купчую на дом в Лондоне.
 Когда карета Эмбер выехала из Грейстоунса, на ней высилась такая пирамида багажа, что он грозил рухнуть вниз. Эллин и Джейн держали на руках посапывающих во сне младенцев. Эмерелд покормила их в самый последний момент, надеясь, что малыши проспят большую часть путешествия в Уиклоу.
 «Сера-1», управляемая Рори Фитцжеральдом, под парусами покинула естественную гавань Грейстоунса. Джонни и Боуэрс, бывший капитан с корабля Монтегью, стояли на носу, оглядывая побережье и горизонт в поисках «Чайки». Шон О'Тул устроился высоко на мачте, вооружившись подзорной трубой.
 Они дважды проплыли по Дублинской бухте, осматривая каждое судно, попадавшееся па пути, но не заметили ничего, похожего на корабль Монтегью. Тогда «Сера-1» обогнула Ирландский Глаз, отгораживающий Дублинскую бухту от моря. Не найдя своего врага, они обыскали побережье в обоих направлениях от Брея до острова Лэмбей.
 Удовлетворенный тем, что корабля Монтегью не оказалось в радиусе тридцати миль от Грейстоунса, Шон отдал приказ отправляться домой. Он спустился со своего наблюдательного поста и спросил Джонни, отведя его подальше от посторонних ушей:
 — Что ты думаешь?
 — Боуэрс, вероятно, ошибся, — заявил Джонни.
 Шон медленно покачал головой:
 — Я чую его нутром.
 — В последний раз, когда я виделся с отцом, он выглядел жалким. Он плакал, как сломленный человек, и я уверен, что Джек Реймонд еще долго не сможет ходить. Не думаю, что нам следует особо волноваться.
 — Я рад, что ты их больше не боишься, Джонни. Но до тех пор, пока в их дьявольских телах сохранится хоть искра жизни, они будут представлять угрозу.
 — Что ж, если Монтегью здесь и были, то теперь их уже нет.
 «И где же они?» — спросил Шон самого себя.
 — Англси, — произнес он вслух. — Завтра мы осмотрим Англси, просто чтобы убедиться. — «Сера-1» взяла курс домой в Грейстоунс, а О'Тул не мог избавиться от ощущения, что что-то случилось.
 Предчувствие не покидало его, пока он поднимался к дому от мола. Грейстоунс выглядел странно притихшим, никого из слуг не было видно. Неожиданно колдовскую тишину нарушил крик ребенка, но мрачное выражение не сошло с лица О'Тула. Он знал, что это плачет сын Джонни, а не его сын или дочка. Он бы отличил их крик от сотни других младенческих голосов.
 Шон ворвался в свою спальню с ругательством на устах. Ему не было нужды открывать гардероб, чтобы убедиться, что Эмерелд забрала вещи и сбежала. Стоило ему отлучиться, как она уехала вместе с Эмбер. Эмерелд сделала то, что было выгодно!
 Шон заметил конверт, оставленный ею у него на подушке. Он схватил его и запихнул во внутренний карман своей кожаной куртки. Пусть его дьявол подерет, если он станет это читать! Его не интересуют причины, по которым она так поступила. О'Тул знал только одно: сегодня же вечером Эмерелд и близнецы вернутся в Грейстоунс!
 Шон О'Тул прямиком направился в конюшни и оседлал Люцифера. Он не станет тратить время на пустую болтовню. Не нужны ему ни советы, ни помощь, чтобы вернуть своенравную женщину. Он и понятия не имел, как давно карета выехала из Грейстоунса. Ему все равно. Не важно, сколько миль они проехали, он их нагонит и вернет.
 Первые десять миль Шон не смотрел по сторонам, а только вперед. Потом он взглянул на небо, оценивая, сколько времени осталось до того, когда вечер сменится ночью. До полной темноты осталось не больше часа. Перед ним раскинулся Дублин, и оживленное движение на улицах заставило его замедлить бешеную скачку.
 И тут в центре старой столицы он увидел карету Эмбер, тащившуюся в веренице экипажей, повозок и запряженных в тележки пони. Шон пришпорил Люцифера, пронесся по мосту через Лиффи и настиг карету у противоположного берега.
 — Кучер, стой! — приказал он.
 Вознице хватило одного взгляда на мрачное лицо графа Килдэрского, чтобы немедленно натянуть поводья.
 Эмерелд, уже пришедшая в отчаяние от медленной езды по Дублину, выглянула из кареты, чтобы выяснить, чем вызвана очередная остановка. Увидев вороного жеребца и его затянутого в черное всадника, она чуть не заплакала от досады. Шон догнал ее прежде, чем она успела хотя бы выехать из Дублина!
 Ее защитной реакцией стал гнев. С пылающими щеками она выскочила из кареты, чтобы встретиться с графом.
 Глаза Шона вспыхнули знакомым огнем.
 — Садитесь в карету, мадам, я поговорю с вами дома.
 Эмерелд с вызовом вскинула голову, сознавая, впрочем, что никогда еще не видела Шона таким разгневанным, как в эту минуту.
 — Я еду в Уиклоу. Не пытайся переубедить меня, даром потратишь время!
 — Переубеждать вас? — Его низкий голос предостерегал ее, что Килдэр и не собирался вести дипломатические переговоры. — Единственным средством убеждения, к которому я могу прибегнуть, это отшлепать вас, — спокойно заметил он.
 Еще ни разу за все время, что они провели вместе, Шон не был с ней груб. или жесток. Он никогда не ударил ее в гневе. Возможно, именно поэтому Эмерелд упорствовала в своем вызове.
 — Ты намереваешься устроить сцену прямо посреди улицы? — спросила она.
 — Разумеется, собираюсь. — Он спешился и подошел к ней. Шон возвышался над молодой женщиной, его глаза отливали зловещим серебряным блеском.
 — Я еду в Уиклоу!
 — В Грейстоунс, — неумолимо перебил он.
 Люди начали высовываться из карет, чтобы посмотреть на скандал, в любой момент грозивший перерасти в потасовку. Могучие руки Шона схватили Эмерелд за плечи, в их прикосновении не осталось и капли нежности.
 — Немедленно садитесь в карету, мадам.
 — Заставь меня, — бросила она.
 Не колеблясь ни секунды, Шон поднял свое твердое, как железо, бедро, перекинул через него Эмерелд, задрал ее юбки и три раза звонко шлепнул по заднице. Толпа зааплодировала, а О'Тул открыл дверцу кареты, поднял молодую женщину за талию и усадил на отозвавшиеся болью ягодицы. Он привязал Люцифера к карете, потом прошел вперед.
 — Трогай, — приказал граф кучеру.
 Достоинство Эмерелд разлетелось в клочья. Не обращая внимания на потрясенных нянек, она сквозь слезы взглянула на мать.
 — Дорогая, я же говорила тебе, что это напрасные попытки.
 Когда они возвратились в Грейстоунс, девушки внесли близнецов в дом, Эмерелд вошла следом. Кейт, Тара, Нэн, Джонни, мистер Берк и Шеймус — все собрались в передней гостиной, словно ожидая их возвращения. Эмбер выразительно взглянула на Кейт и Тару, словно пытаясь предупредить о надвигающейся буре.
 Заслышав шаги Шона за спиной — а их невозможно было спутать ни с чьими другими, — Эмерелд обернулась к нему, готовая продолжать битву с того момента, когда ее прервали. Килдэр поднял руку властелина, предупреждая молодую женщину, что ей лучше хранить молчание.
 — Я даю тебе час, чтобы ты поднялась к детям.
 Упрямо вздернув подбородок, Эмерелд вышла из гостиной в холл, оперлась рукой о перила и стала подниматься по лестнице, держась невероятно прямо.
 Шон следовал за ней до подножия лестницы.
 — Через час, на этом же самом месте.
 Эмерелд тряхнула головой и не удостоила его ответом.
 Она смыла явные следы слез, потом покормила малышей. На это и ушел весь отведенный ей час. Эмерелд решила было проигнорировать ультиматум, но поняла, что, если не спустится вниз, Шон немедленно перейдет в наступление и заставит ее подчиниться. Ждать его и позволить вытащить себя из комнаты — значит сразу перейти к обороне, поэтому Эмерелд передумала.
 Она отдала детей молоденьким нянькам.
 — Я буду вам очень признательна, если сегодня вы уложите их спать. — Она расчесывала волосы до тех пор, пока локоны не начали потрескивать, потом расправила плечи и гордо спустилась по лестнице, чтобы встретиться с мужчиной, который напрашивается на драку по большому счету.
 Ступив на последнюю ступеньку, она собралась обрушиться на него с упреками, но его пальцы сомкнулись на ее руке выше запястья, не дав ей возможности атаковать его.
 — Ни слова, мадам.
 Он направился к парадной двери, увлекая се за собой. В зловещем молчании Шон тащил ее по подъездной дорожке к надвратной башне. Он разжал пальцы только у ступеней лестницы.
 Эмерелд пришлось подняться наверх. К ее гневу теперь примешивалось чувство ожидания. Что бы он ни собирался сделать, О'Тул намеревался обойтись без свидетелей. Когда он отпустил ее, Эмерелд уперла руки в бока.
 — Тебе нравится изображать из себя дебошира? — поинтересовалась она.
 — Тебе явно требуется твердая рука. Ты вышла из-под контроля.
 — Я ощутила твою твердую руку в самом центре Дублина, когда все на меня смотрели, разинув рты! — выкрикнула Эмерелд.
 — Я просто положил конец твоему вызывающему поведению, — прорычал он.
 — Временно! — Она вся пылала от ярости, казалось, ее эмоции вспыхивают и потрескивают от страстного безрассудства.
 — Объяснись. Как ты посмела увезти моих детей? — прогремел Шон.
 — Я оставила тебе записку.
 Он достал из-за ворота рубашки конверт и порвал у нее перед носом.
 — Ты даже не прочитал ее! — обвинила его Эмерелд.
 — И не стану этого делать! Если ты хочешь что-то сказать, будь настоящей женщиной и скажи мне прямо в глаза.
 — Как ты смеешь на меня сердиться? Ведь именно ты не прав. Ты заслуживаешь все то, что получил!
 — Именно я спас тебе жизнь. Я избаловал тебя. А ты платишь мне тем, что увозишь моих детей, а потом разыгрываешь из себя оскорбленную, когда это выводит меня из себя.
 Эмерелд налетела на него, колотя кулачками по широкой груди. Ее волосы упали ей на плечи облаком темного дыма.
 — Ты уверенный в своей справедливости боров! Я не делаю вид. Я оскорблена. И ты поймешь это, когда я снова уеду.
 Шон схватил ее за руки, лишив возможности двинуться.
 — Ты хочешь сказать, как только я отвернусь?
 — Да! — с вызовом прошипела Эмерелд.
 — Я никогда не позволю тебе уехать! — пророкотал он.
 — Как ты меня остановишь? — Ее глаза полыхали зеленым пламенем. Она задыхалась от ярости.
 — Если мне придется это сделать, то я запру тебя в этой башне, а ключ выброшу к чертовой матери!
 — Почему бы тебе не побить меня для начала? — вспылила она.
 — Побить? — недоверчиво переспросил Шон. — Ты заслуживаешь чертовски хорошей порки, но я никогда не поднимал на тебя руку… пока! Я предвидел, что ты так безрассудно поступишь, Эмерелд. Не отказывай мне хотя бы в толике ума. Я знаю, что твоя душа не до конца открыта мне. Я понимал, что твой отъезд — это лишь вопрос времени.
 — Ты никогда не открывал мне свою душу и скрывал свои мысли. Теперь ты знаешь, каково это чувствовать.
 — Когда я пытался сказать, что люблю тебя, ты не стала слушать, — обвинил ее Шон.
 Ее гнев превратился в нетерпение:
 — Господи, да знаю я, что ты меня любишь. Я всегда это знала.
 — Я подарил тебе драгоценности, дом, корабль, — продолжал О'Тул уже спокойнее.
 — Речь не о драгоценностях, домах или кораблях! — крикнула Эмерелд.
 — Тогда скажи, что ты меня не любишь, — бросил ей вызов Шон.
 — Разумеется, я тебя люблю. Я всегда любила тебя безмерно. Речь не о любви!
 — Ради всего святого, а о чем же тогда? — спросил Килдэр.
 — О доверии, — негромко сказала Эмерелд.
 Господь Всемогущий, что он мог ответить? Она одним махом разнесла всю его оборону.
 — Шон, ты научил меня жить одним днем, но сам этого не делаешь. Ты весь в дне вчерашнем. Ты живешь ради того, чтобы мстить. Я полностью доверяла тебе, а ты меня предал во имя мщения.
 В его глазах отразилась боль, подсказавшая Эмерелд, что он не может этого отрицать.
 — Значит, ты хочешь от меня уйти. Понимаешь ты это, Эмерелд, или нет, но ты тоже жаждешь мести. Ты не будешь счастлива, пока не добьешься своего. Ты хочешь забрать детей и никогда больше меня не видеть.
 Эмерелд в ужасе уставилась на него, ее глаза наполнились слезами. Господи, она и не думала об этом! Ей хотелось, чтобы Шон обнял ее и поклялся в вечной любви, пообещал сделать все, чтобы удержать ее. Ей нужно было услышать уверения, что отныне и впредь она и дети будут для него на первом месте. Он испытывал жажду мщения, а она мечтала, чтобы он жаждал только ее. Она стремилась быть первой и последней, и навсегда. Ей хотелось уз доверия, которые больше никогда не разорвутся, что бы ни случилось.
 Пока глаза Шона разглядывали прелестное личико сердечком, он понял, что любил Эмерелд с самого начала. Хотя обманывал себя и закрывал свое сердце для этого чувства, любовь к Эмерелд нашла туда тропинку, смеясь над его протестами. Он никогда не осмеливался признаться в этой любви самому себе, потому что считал, что ему не удержать ее.
 Шон прикоснулся к ее покрытому слезами лицу с щемящей нежностью:
 — Моя любовь к тебе и нашим детям абсолютна и ни от чего не зависит. Я соглашусь на все, что ты захочешь.
 «Ты так говоришь, но правда ли это?» Она должна быть в этом уверена. Ненавидя себя за то, что делает, Эмерелд решила испытать его.
 — А что, если… А что, если я оставлю тебе сына?
 Она заметила, как его глаза снова гневно потемнели.
 — Эмерелд, ты что, с ума сошла? Ты ведь знаешь, что мой сын сам способен о себе позаботиться, если понадобится, а именно моей дочурке нужна моя сила. Но я бы никогда не разлучил их. Я хочу либо обоих, либо никого.
 Шон отлично прошел первое испытание, но справится ли он с остальным?
 — А что, если… А что, если я оставлю тебе обоих?
 От этого предложения брови Шона яростно сомкнулись в одну линию.
 — Без тебя? Я отвечаю — нет! Я хочу либо все, либо ничего. Я никогда не думал о том, чтобы разлучить близнецов с их матерью.
 Эмерелд улыбнулась дрожащими губами. Она не желала никогда больше сомневаться в нем. Ей хотелось, чтобы он прогнал угрожающее облако мести с ее горизонта. Ей был необходим кто-то, на кого можно положиться.
 — Шон, твоя жажда мести была так велика, что я стала разменной монетой. Если люди не могут отвлечься от мести своим врагам, то они рискуют посеять семена ненависти в своем сердце. Я знаю, что ты потерял брата и обожаемую мать, но мщение — это не выход. Чтобы смириться с потерей, ты должен радоваться жизни. Недостаточно просто выжить, ты должен жить хорошо. Чтобы так жить, мы должны любить.
 — Черт побери, женщина, я люблю тебя больше жизни!
 — Если это правда, ты будешь доверять мне так, чтобы открыть свою душу. И я поверю, что ты откажешься от мщения. — Эмерелд умоляюще подняла руки.
 Шон взглянул в ее лицо, полное нежной любви, и вдруг понял, что важно не отомстить, а взять на себя обязательство, сутью которого будет его преданность ей и их детям. Медленно О'Тул протянул руки, пока кончики их пальцев не соприкоснулись.
 — Иди сюда. Верь мне.




 Глава 37


 Эмерелд и раньше много раз слышала от него подобные слова, но до этой минуты и представить себе не могла, как отчаянно ей хотелось снова услышать их от него. Она коснулась его ладоней и задрожала, почувствовав их теплую силу.
 Шон крепко обнял ее, и они стояли рядом, не двигаясь. Ее голова покоилась у него на груди, и Эмерелд слышала биение его сердца. Шон поднял руку и провел по ее волосам.
 — Я люблю тебя, Эмерелд.
 Когда О'Тул заговорил, молодая женщина слышала гулкие удары его сердца и знала, что он говорит правду. Она взяла его ладонь и приложила к своей груди.
 — Я люблю тебя, Шон.
 Пока он обнимал ее, ему казалось, что их окружает любовь, и, стоя в этом волшебном круге, он ощущал, как весь его гнев, печаль и ненависть медленно покидают его. А потом, подобно кораблю, чьи паруса вновь наполнил ветер, Килдэр ощутил, как велика и неугасима его любовь. Восхитительное чувство покоя снизошло на него, а вместе с ним пришло и новое понимание собственной значимости, не имеющее ничего общего ни с титулом, ни с богатством.
 О'Тул почувствовал себя бесконечно счастливым. Он поднял Эмерелд на руки и отнес на кровать. Раздевая ее, он воздал должное ее красоте, говоря молодой женщине все, что было у него на сердце. В постели он уложил ее на себя сверху и, осыпая бесконечными поцелуями, шептал ей, каким счастливым она его сделала.
 — Я счастливейший человек на земле. Ты самая великодушная и щедрая из всех женщин. Ты отдаешь все без остатка. Я не удивлен, что ты родила близнецов. Подарить мне одного ребенка было для тебя недостаточно. Ты сразу одарила меня сыном и дочкой. Я хочу, чтобы ты научила меня быть таким же великодушным и щедрым. Позволь мне подарить тебе что-нибудь. Проси все, что захочешь, — настаивал он.
 — Что ж, есть кое-что, — мягко начала Эмерелд. — Первый раз ты соблазнил меня с тайным умыслом. На этот раз я хочу, чтобы ты очаровал меня и завоевал по всем правилам.
 Шон тяжело вздохнул:
 — Ты маленькая шалунья. Я уже почти взял тебя, а ты вдруг хочешь, чтобы я начал ухаживать за тобой, как принято в свете.
 — Доставь мне удовольствие, — шепнула она у самых его губ.
 «Чайка» подняла якорь и отошла от мола на Англси. Прошло два часа после полуночи, и корабль должен был прибыть в Грейстоунс чуть позже четырех утра, как раз перед рассветом. В этот час Замок Лжи и все его обитатели будут покоиться в крепких объятиях Морфея.
 Из дюжины матросов «Чайки» только трое хранили верность О'Тулам, остальные ради собственной выгоды готовы были предать друг друга.
 По плану Уильяма они должны были захватить его собственные корабли «Цаплю» и «Ласточку», а вместе с ними и одно из судов О'Тула, которое он смог бы потом использовать в качестве предмета торга: О'Тулы обменяют его жену Эмбер на свой корабль.
 А Джек хотел уничтожить и потопить все суда, стоящие на якоре в гавани Грейстоунса. При помощи пушек «Чайки», стрелявших четырехфунтовыми ядрами, это все равно что ловить рыбу в бочке. Большая часть команды поддерживала план Джека, потому что они ничем не рисковали. На их стороне был элемент внезапности. Они успеют все уничтожить в бухте, прежде чем О'Тулы смогут нанести ответный удар.
 Когда Уильям Монтегью и Джек Реймонд начали отдавать матросам взаимоисключающие приказы, разногласия прорвались наружу.
 — Подойдите ближе, какого черта вы держитесь так далеко? — проревел Уильям, обращаясь к первому помощнику.
 — Нет! Держитесь подальше! С этой позиции мы можем поразить все корабли, — выступил против тестя Джек.
 Когда пушкари побежали к орудиям, Монтегью прогремел:
 — Что, ради всего святого, вы делаете? Никакого орудийного огня. Вы потопите мои корабли!
 Матросы начали спорить, а Джек отвел Уильяма в сторону.
 — Прочь с дороги, старый дурак. Ты слишком долго всем заправлял. Теперь моя очередь!
 Уильям с побагровевшим лицом бросился на Джека, горя желанием сдавить своими бычьими руками горло молодого ублюдка. Защищаясь тростью, Реймонд ударил Уильяма по больной ноге. Пошатнувшись от боли, старик понял, что потерял контроль над всей операцией.
 Охваченный приступом яростного сумасшествия, Уильям добрался до ящика с ружьями и схватил мушкет. Зарядив его пулей и насыпав порох, он вскарабкался на палубу и подошел к Джеку, нацелив ружье прямо ему в голову.
 — Ни один гребаный выродок не будет управлять моими кораблями! — прорычал Монтегью. — Выполняй мои приказы или сдохнешь.
 Джек не строил никаких иллюзий насчет своего тестя. Уильям Монтегью был самым хладнокровным человеком из всех, кого он знал. Коварство стало стилем его жизни. Джек отдал приказ подойти вплотную к «Цапле». Когда корабли оказались достаточно близко, Реймонд передал троим матросам приказ Уильяма перейти на ее борт. Этой троицей оказались те, кому платили О'Тулы.
 Пока «Чайка» скользила по направлению к любимому кораблю Монтегью, «Ласточке», пришвартованной у пристани, Джек Реймонд понял, что ему выпал последний шанс сбежать от сумасшедшего Уильяма. Как только тот отдал приказ идти на абордаж, Джек ринулся вслед за матросами на борт «Ласточки».
 Не колеблясь ни секунды, Монтегью нажал пальцем на курок мушкета. Свинцовые пули вонзились в спину Джека Реймонда, и тот рухнул на палубу. Предсмертный крик вырвался у него из горла.
 Шон О'Тул тотчас проснулся. Инстинкт подсказал ему, что громкий треск, разбудивший его, это выстрел из мушкета. На какую-то долю секунды он растерялся, потом, сообразив, что находится в надвратной башне, О'Тул рванулся к высоко расположенному окну, выходящему на насыпную дорогу и гавань. За окном все еще царила тьма. Шон не увидел ничего, кроме корабельных огней на рейде в Грейстоунской бухте.
 Пока Шон судорожно натягивал на себя одежду, Эмерелд села в постели и потянулась зажечь лампу.
 — Не надо иллюминации, любимая!
 — Что происходит?
 Шон замялся, боясь встревожить ее.
 — Скажи мне! Ты поклялся, что ничего не станешь скрывать!
 Он быстро сел на край кровати и взял молодую женщину за руки.
 — Вчера мне сообщили, что в Дублинской бухте видели корабль твоего отца. Вот почему мы туда отправились. Мы искали его, но не нашли. Я полагаю, что это предрассветная атака.
 — О Господи, дети!
 — Я не думаю, что они могли добраться до дома, не потревожив нас. Вероятно, их целью являются суда.
 Эмерелд начала торопливо одеваться.
 — Я должна идти к детям.
 — Я пойду… Ты здесь будешь в большей безопасности.
 — Нет, Шон, я должна идти в дом. Я не могу оставаться здесь в неведении.
 Шон подавил снедавшее его желание тут же отправиться на пристань. Он не должен дать ей почувствовать, что корабли для него важнее, чем она, потому что это на самом деле не так.
 — Ладно, идем, я провожу тебя в дом. Мы оба сможем убедиться, что дети и все остальные в безопасности.
 Когда они спускались по лестнице, Эмерелд вцепилась в его руку:
 — Все начинается сначала.
 Беспомощность, прозвучавшая в ее голосе, ударила Шона в самое сердце. Пока они торопливо шли от привратницкой, первые проблески зари осветили небо. Он сжал ее пальцы:
 — Нет, Эмерелд. Я клянусь тебе, что не допущу нового насилия.
 Они вошли в большой дом и увидели, что все его обитатели бегают по Замку Лжи полуодетыми. Шон и Эмерелд бросились наверх, чтобы самим убедиться, что их близнецам не причинили никакого вреда. В коридоре их встретили Кейт и Эмбер.
 Миссис Кеннеди требовательно спросила:
 — Это что, Шеймус стрелял из своего ружья и перепугал нас всех до смерти?
 — Нет, у отца нет ружей, они все остались в надвратпой башне.
 Мрачный Джон вышел из спальни:
 — Черт побери, ты был прав! Безвредных врагов просто не существует!
 Шон обнял Эмерелд за плечи:
 — Я хочу, чтобы ты пообещала мне удержать всех женщин в доме. Здесь безопасно. — Он быстро нагнулся и поцеловал ее. — Верь мне, Эмерелд. — И О'Тул ушел, уводя с собой Джонни.
 Эмбер заметила, что дочь побелела от страха.
 — Ведь это твой отец, верно?
 — И мой муж. «Чайку» видели вчера в Дублине.
 — Не волнуйся, дорогая, Шон О'Тул сотрет их в порошок!
 — О Господи, я чувствую себя такой виноватой. Я отправила его навстречу врагам со связанными за спиной руками!
 — Что ты этим хочешь сказать?
 — Я сказала Шону, что уеду, если он не откажется от ненависти и мести. Он пообещал мне это. О'Тул поклялся мне в этом! Мама, а что, если из-за этого он не сможет нанести ответный удар? Они убьют его!
 — У О'Тула достаточно здравого смысла, чтобы отличить месть от самозащиты.
 Заплакали дети, и Кейт взяла на руки Джозефа, а Эмерелд — малютку Кэтлин.
 — Сначала я покормлю ее, — сказала она экономке.
 — Я дам его светлости бутылочку, чтобы его успокоить. Не торопитесь. — Кейт понимала, что если Эмерелд будет занята, то не станет слишком волноваться.
 Эмерелд поцеловала малышку в лобик и села в кресло-качалку. Пока ее крошечная дочка сосала, она думала, что без любви и преданности Шона эта малютка могла бы умереть. Она пригладила кудрявые прядки на ее висках, и у нее на ресницах повисли слезинки. И эта малышка, и она сама чуть было не умерли. А теперь, когда они обе начали поправляться, Шон не может, не должен погибнуть. Эмерелд закрыла глаза и начала молиться.
 Внизу кто-то ругался и орал во всю мощь своих легких.
 — Это Шеймус, — сказала Эмбер. — Я лучше пойду к нему, пока его не хватил еще один удар.
 На борту «Дельфина», бывшего когда-то «Цаплей», обнаженный Тим Мерфи слушал троих матросов, только что поднявшихся на его корабль.
 — Если бы мой отупевший от пьянства матрос, несший ночную вахту, делал свое дело как следует, вы бы сейчас были трупами, — мрачно заметил он.
 — Монтегью хочет, чтобы мы забрали этот корабль, но его зять жаждет утопить все суда! Эти чертовы пушки, направленные на вас, чуть было не выстрелили. Мы все могли уже оказаться в чистилище!
 Тим Мерфи отправился на ют, отдавая приказания. В слабом свете зари он видел, как «Чайка» скользит по направлению к «Ласточке», пришвартованной у пристани Грсйстоунса. Мерфи приказал поднять якорь, а канонирам занять свои позиции.
 — Я отправлю английскую свинью прямиком в ад! — поклялся он.
 Шон, Пэдди Берк и Джонни прибежали на пристань Грейстоунса как раз в тот момент, когда вспыхнули зажженные смоляные факелы. Рори Фитцжеральд, капитан «Серы-1», приготовился вывести свой корабль в гавань, чтобы бросить вызов противнику.
 — Дай сигнал Мерфи не стрелять! — приказал Шон Рори.
 Раздосадованный, Рори подчинился воле О'Тула. Пэдди Берк увидел, как Шон снимает сапоги, и понял, что тот собирается прыгнуть в воду.
 — Погодите, Шон. Рори Фитц, может, и подчиняется приказам, но у Мерфи дьявольский темперамент. Не вздумайте плыть к «Чайке». Это безрассудство. Если вас не пристрелит Монтегью, то Мерфи разнесет вас в клочья. Он знает — кто стреляет первым, тот стреляет и последним. Вы сами научили его!
 — Пэдди, я пообещал Эмерелд, что положу этому конец. Если возможно, без кровопролития.
 — Девчонка не понимает, что единственной защитой от предателя может быть только предательство.
 — Я обязан попытаться, Пэдди, — произнес Шон, ныряя в холодную темную воду.
 Пока он плыл к «Чайке», корабль начал удаляться от него, продвигаясь в глубь бухты. Теперь О'Тул понял, что они просто подбираются поближе к «Ласточке», чтобы взять судно на абордаж. Сейчас корабль Монтегью направлялся к «Месяцу», па борту которого не было ни души. Его капитан, Дэвид Фитцжеральд, и вся команда отдыхали в Мэйнуте.
 Шон выругался про себя. Если Монтегью удастся высадить матросов на это судно, они смогут уничтожить его или отплыть на нем, и ему не успеть остановить их. Здравый смысл подсказывал О'Тулу, что надо подняться на борт «Серы-1» и уничтожить корабль Монтегью вместе с его владельцами, и все-таки в глубине души он радовался, что выбрал бескровный путь.
 Шон упрямо продолжал плыть. Он понимал, что, если бы все эти годы не нырял в Темзу зимой, чтобы чистить дно, ему бы никогда не продержаться так долго в холодном море.
 Наконец его руки коснулись кормы «Чайки». К счастью, эта часть корабля была украшена декоративной резьбой. Шон ухватился за деревянный выступ и зацепился ступней за корпус. Медленно, с трудом он подтягивался на несколько дюймов в минуту, минуя лазарет, кладовую, где хранилась провизия, кормовую каюту, пока наконец его пальцы не коснулись палубы.
 Шон знал, что окажется на борту как раз за рулевым колесом, и кто бы ни управлял судном, он будет стоять к нему спиной. Уже достаточно рассвело, и темнота не укроет его, пока он будет перелезать через поручни на палубу. Шон передохнул несколько минут, чтобы отдышаться, потом чуть приподнял голову, как раз настолько, чтобы осмотреть палубу. Он был потрясен открывшимся перед ним зрелищем.
 Лицом к нему стоял Уильям Монтегью и держал на мушке своего мушкета человека за штурвалом. Еще один мужчина лежал в луже крови на палубе. Он еще не умер, потому что О'Тул слышал, как что-то булькает и свистит у него в горле. Шон понял, что попасть на палубу, не привлекая внимания Монтегью, невозможно. А как только Уильям его увидит, он сразу же выстрелит.
 Шону оставалось рассчитывать только на элемент внезапности. Он сжался, как пружина, и перебросил тело через поручни. Словно в замедленном ритме, О'Тул увидел расширившиеся глаза Монтегью и нацеленное на себя дуло мушкета. Неожиданно на палубе взорвалось пушечное ядро, и осколки врезались в грот-мачту. Она с грохотом рухнула, сея вокруг себя смертоносный шквал щепок. Они еще свистели в воздухе, когда новое ядро ударило в борт судна, оставив в «Чайке» зияющую пробоину.
 — Мой корабль! Мой прекрасный корабль! — завопил Монтегью.
 Команда тут же попрыгала в воду, пока судно не пошло ко дну.
 Шон вырвал из рук старика мушкет и в ужасе смотрел, как тот падает на колени и униженно молит о пощаде.
 — Я не собираюсь тебя убивать. Я не стану пачкать руки, — бросил Килдэр с презрением.
 Шон понимал, что «Чайка» тонет и Монтегью утонет тоже, если он не спасет его. Но был еще один человек, все еще не умерший. И он сомневался, что сможет спасти обоих. О'Тул подошел к раненому, перевернул его на спину и отпрянул, увидев лицо Джека Реймонда. В голове мелькнула мысль, что, если оставить его лежать вот так, он отправится на дно вместе с кораблем и Эмерелд станет вдовой!
 Но когда Джек попросил о помощи, Шон решил, что, несмотря ни на что, поможет ему, если сможет. «Чайка» опасно накренилась. Шон осмотрелся в поисках деревянного обломка, достаточно большого, чтобы послужить плотом. С чувством огромного облегчения он увидел, что его собственное судно «Сера-1» совсем рядом. Через несколько мгновений Фитцжеральды посыпались на тонущий корабль. Они схватили Уильяма Монтегью и перетащили его на «Серу-1».
 — Рори! Помоги мне, — велел Шон.
 Он поднял Джека за плечи, а Рори взял его за ноги. Но пока они поднимали его, изо рта у Реймонда хлынула кровавая пена. Его легкие были переполнены кровью.
 — Шон, он умер! Давай убираться с этого тонущего гроба!
 «Она никогда не поверит, что это не я убил его!» — яростно думал Шон, перепрыгивая на свою шхуну. Он увидел, как Джонни рассматривает своего отца, и направился к ним. Монтегью громко и бессвязно оплакивал свои корабли, свою жену, предательство зятя.
 — Теперь видишь, что я имел в виду, когда говорил, что у него жалкий вид? — спросил Джонни. — Что ты с ним будешь делать?
 — Я не собираюсь заниматься этим. Я передам его властям и надеюсь, что правосудие наконец восторжествует. Я уверен, что он станет отрицать убийство Джека Реймонда, но, возможно, нам удастся вытащить тело и найти свидетелей. Надо выловить команду из воды и держать матросов взаперти до тех пор, пока мы не выясним правду.
 Шеймус О'Тул был вне себя от ярости и теперь, когда у него появилась аудитория, стал ругаться еще отчаяннее:
 — Этот английский сын потаскухи уничтожает там наши суда, а я сижу тут без пользы, у меня нет этих чертовых ног, чтобы встать! Эмбер, знаешь ли ты, как долго я сидел в надвратной башне, ожидая, пока Монтегью ступит на мою землю? И вот в этот проклятый день он появляется, а моя задница отдыхает в Грейстоунсе! Эмбер, ты должна помочь мне добраться до башни!
 — Шеймус, вы не можете ходить, а я не в силах поднять вас. Все мужчины отправились вниз к гавани, здесь нет никого, кто бы мог донести вас.
 — Пойди разыщи Пэдди Берка. Он отнесет меня в мою башню!
 — Шеймус, мистер Берк ушел вместе с Шоном и Джонни. Поверьте мне, если бы это было возможно, я нашла бы способ доставить вас туда. Я желаю этой проклятой свинье смерти еще сильнее, чем вы!
 — Эмбер, девочка, — взмолился О'Тул-старший, — у меня четыре ружья, и ни одного под рукой. Я никогда не переживу такого позора! Я дал священную клятву застрелить его, как только его тень упадет на мою землю!
 — Шеймус, вам не нужно ружье. Они, вероятно, не смогут подойти близко к дому.
 — Мы этого не знаем! Хитрый Вилли не стал бы нападать, не имея больших сил. Я слышал два взрыва. Мы не знаем, сколько наших убито! После кораблей следующей мишенью станет Грейстоунс. Эмбер, будь доброй девочкой, сбегай и принеси мне ружье.
 Несмотря на внешнюю невозмутимость, Эмбер вся горела от возбуждения. А что, если Монтегью и его люди атакуют Грейстоунс? Она знала, что почувствует себя лучше, если у нее в руках будет ружье.
 — Ладно, Шеймус, я иду, но если кто-нибудь обо мне спросит, не говорите, что я ушла из дома. Где мне искать эти ружья?
 — Я всегда хранил их заряженными и готовыми к бою. Они стоят у стены рядом с большим окном. Ты их не пропустишь.
 Эмбер выскользнула через парадную дверь. В воздухе пахло смолой и порохом, но взрывов больше не было слышно.
 Из бухты доносились мужские голоса, но теперь все выглядело намного спокойнее. Она отчаянно надеялась, что опасность уже позади.
 Эмбер подхватила юбки и пустилась бегом по подъездной дорожке к привратницкой, потом вверх по лестнице, ведущей в башню. Она сразу же нашла ружья. Они оказались именно там, где их оставил Шеймус, — рядом с окном. Размышляя, взять ли все четыре или только два — для Шеймуса и для себя, Эмбер выглянула в окно и застыла.
 С высоты башни ей открывался широкий вид на гавань и насыпную дорогу, ведущую к Грейстоунсу. По меньшей мере дюжина мужчин направлялась к дому, и впереди всех шел Уильям Монтегью!
 Она в ужасе смотрела на него, сжавшись от страха и отвращения. И тут Эмбер заметила, что Монтегью не возглавляет шествие. Он идет шаркающей походкой впереди, потому что его взяли в плен. Ее страх мгновенно исчез, уступив место ненависти.
 Эмбер взяла ружье, положила ствол на подоконник, задержала дыхание и тщательно прицелилась. Когда она нажала на спусковой крючок, ружье выстрелило и больно ударило ее в плечо. «Вот и еще один синяк, который я смогу записать на твой счет, Уильям, но это будет последний». Оконные стекла разлетелись вдребезги, и теперь Эмбер могла слышать, как кричат мужчины, сгрудившиеся вокруг упавшего.
 Шон бросил остальных и бегом пустился к башне. Пока он несся вверх через две ступеньки, он кричал, чтобы Шеймус перестал стрелять. Темная тень О'Тула упала на порог, и он тут же остановился как пораженный громом. Его стальные глаза впились в элегантную женщину с янтарными волосами в сером шелковом платье. Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова, наконец губы Эмбер чуть дрогнули в довольной усмешке:
 — Всегда поступай так, как выгодно, и ты никогда не ошибешься.




 Глава 38


 Когда Эмерелд услышала выстрел, прозвучавший так близко к дому, ее начала бить дрожь. Она протянула дочку няньке:
 — Я должна выяснить, что происходит.
 Кейт перекрестилась:
 — Не выходите на улицу, дитя мое. Вы обещали Шону, что все женщины останутся в особняке, потому что так безопаснее.
 — Кейт, я больше ни секунды не могу здесь оставаться в полном неведении. Шон — смысл всей моей жизни. Если он ранен, я должна быть рядом.
 Эмерелд сбежала по лестнице, распахнула парадную дверь Грейстоунса и понеслась по широким лужайкам по направлению к морю. Молодая женщина сразу же заметила группу мужчин на насыпной дороге, сгрудившихся вокруг человека, лежащего на земле.
 «Пусть это будет не Шон, пусть это будет не Шон!»
 Эмерелд увидела Джонни, и ее сердце почти перестало биться. Потом, подойдя к брату, Эмерелд узнала в лежавшем на земле человеке своего отца. Пуля попала ему в грудь, и Уильям Монтегью распростерся мертвый у их ног.
 — Где Шон? — побелевшими губами прошептала молодая женщина.
 Джонни какое-то мгновение пребывал в замешательстве.
 — Он в башне.
 Его сестра подхватила юбки и побежала к привратницкой. Ее мать ошиблась. Это не самозащита, а мщение! Когда она достигла подножия лестницы, Шон уже собирался спускаться. Эмерелд смотрела на него снизу вверх, ее чувства были в смятении. Она испытывала облегчение, видя О'Тула целым и невредимым, но от сознания, что он только что совершил наивысший акт насилия, ее охватывал ужас.
 — Почему ты пристрелил его, как бешеную собаку? — закричала Эмерелд.
 — Потому что он и был бешеным псом, — ответила ей Эмбер, выходя из комнаты наверху башни и все еще сжимая в руках ружье.
 — Мама! — Эмерелд бросилась вверх по ступенькам, сострадание и тревога за нее пересилили все другие эмоции.
 Шон взял у Эмбер оружие, и дочь отвела ее обратно в комнату.
 — Шеймус послал меня за своим ружьем. Он дал священную клятву убить Монтегью, если тот ступит на его землю. Я держала ружье в руках, когда увидела Уильяма. И я поняла, что должна это сделать.
 На пороге показался Джонни, его глаза сочувственно округлились, когда он понял, что стрелял не Шеймус. Сын сразу же подошел к матери и обнял ее.
 — Все кончено. Он никогда больше не причинит вреда никому из нас. — Джонни поймал взгляд Шона: — А что будет с ней?
 — Ничего. Замок Лжи держит свои секреты при себе.
 — Спасибо! — воскликнула Эмерелд, обнимая Шона и утыкаясь лицом ему в грудь. — Ты же насквозь промок!
 — Этот безрассудный дурак вплавь пустился догонять корабль нашего отца, понимая, что его в любой момент может разорвать в клочья!
 — Ты сделал это ради меня, чтобы не допустить нового насилия. — Теперь Эмерелд плакала, не скрывая слез, потому что Шон сдержал данное ей слово, подвергая огромной опасности свою жизнь.
 — Когда я добрался до «Чайки», твой отец уже пристрелил Джека Реймонда. Так что ты теперь вдова, Эмерелд.
 — Я… Я не могу в это поверить. — Она взглянула на мать, и, поняв, что овдовели в один и тот же день, они не могли скрыть огромного облегчения.
 К тому времени как Фитцжеральды выловили труп Джека Реймонда из моря, по приказу Пэдди Берка уже сделали два крепких гроба.
 Эмбер и Джонни решили перевезти тела в Англию и там похоронить. А пока они будут в столице, мать с сыном выставят на продажу дом на Портмен-сквер, который они всегда ненавидели.
 В то утро, когда они отплывали, Джонни на прощание расцеловал Нэн и сына, а Эмбер предупредила Шона:
 — Не вздумайте без меня сыграть свадьбу!
 Шон засмеялся:
 — Эмерелд хочет, чтобы я за ней поухаживал. Но не задерживайтесь слишком надолго. Я не из терпеливых мужчин!
 Чудесным майским днем, когда вокруг пышных соцветий, усыпавших кусты боярышника, вовсю роились пчелы, в Грейстоунсе устроили двойной праздник. После бракосочетания в красивой домашней церкви, сразу же по окончании церемонии венчания, близнецов окрестят под фамилией их отца.
 Эмерелд сидела перед зеркалом в спальне, расчесывая свои темные волосы, пока локоны не превратились в облако дыма, а потом приколола к ним венок из бутонов кремового цвета.
 Она нежно улыбнулась своему отражению, вспоминая сватовство Шона.
 О'Тул не оставлял ее ни на миг, безудержно льстил и бесстыдно за ней ухаживал. Он окружил ее вниманием, воздавая должное ее красоте, восхваляя ее достоинства, так что, предложив Эмерелд выйти за него замуж, немедленно получил положительный ответ. В то же самое время он, не ведая жалости, искушал ее, пытаясь добиться близости.
 Шон подкарауливал ее в каждой комнате, воровски срывал поцелуи, дразнил, касался, нашептывал, смеялся. Он не оставил ей ни малейшей возможности отвергнуть его, но каким-то чудом Эмерелд удалось удержать его если и не на расстоянии вытянутой руки, то, во всяком случае, в нескольких дюймах от заветной цели!
 Наконец отец Фитц сказал им, что это просто скандал — откладывать так долго священное таинство брака, если их союз уже увенчан двумя детьми. Эмерелд смягчилась и разрешила священнику огласить в церкви имена вступающих в брак.
 Шон тяжело вздохнул:
 — Это значит, еще три воскресенья. Я не могу больше ждать. Ты уже достаточно меня помучила!
 Эмерелд бросила на него взгляд из-под ресниц:
 — Ирландец, я еще и не начинала.
 В последнюю неделю воздержания ее сны стали совершенно непристойными, заставляя с любопытством гадать о том, что же тогда снится ее любовнику. Она краснела от одного взгляда О'Тула и чувствовала возбуждение, стоило ей завидеть его или услышать его низкий голос. Они проводили все дни вместе, расставаясь только у дверей своих спален.
 Шон выезжал с ней верхом, они выходили в море, плавали. Граф возил ее и в Дублин в театр. Где бы они ни были, он, как бы случайно, дотрагивался до нее, а в каждом слове звучали отголоски любовной игры. Шон не мог просто ухаживать, он соблазнял ее, бесстыдно и нагло!
 В зеркале Эмерелд увидела, как открылась дверь и в комнату вошла Эмбер.
 — Дорогая, все уже пошли в церковь. Пора.
 — Мама, ты такая красивая в этом платье цвета лаванды. Ты готова отдать меня?
 — Мне кажется, что Шон О'Тул забрал твое сердечко, когда тебе было шестнадцать.
 — Да, это так.
 Фитцжеральды набились в домовую церковь до отказа. Эмерелд шла по центральному проходу под руку с матерью. Она чувствовала себя ирландкой до мозга костей в своем кремовом льняном платье, украшенном старинными ирландскими кружевами. Ее лицо осветилось любовью, когда она взглянула на своих малышей на руках у нянек. Потом Эмерелд посмотрела на Шона, ожидающего ее у алтаря.
 Он снова стал тем любящим веселье молодым человеком, каким был в дни их знакомства, но очарование юности ушло навсегда. Высокие скулы, темные стальные глаза и скульптурно вылепленные черты лица придавали ему классический кельтский облик. Когда Эмерелд встала рядом с ним у алтаря, он ослепил ее нахальной улыбкой самоуверенного самца. «Мой ирландский принц. Как же я люблю его».
 Аромат свечного воска смешивался с благовониями и благоуханием роз в волосах невесты. Отец Фитц с блаженным, как у архангела, лицом произносил слова обряда, нещадно мешая латинский язык с гэльским.
 Кейт Кеннеди взглянула на высокую фигуру Пэдди Берка, возвышающуюся рядом с ней:
 — Я частенько думаю о постоянных отношениях. А вы не задумывались об этом, Пэдди?
 — Я бы взял Кейт, а вот нас-то кто возьмет? — спросил он, подмигнув. Потом стал серьезным. — Вы полагаете, что можете подумать обо мне?
 Она окинула его бойким взглядом с головы до ног, потом тряхнула головой:
 — Я могла бы, если бы за мной как следует поухаживали.
 В этот день не только Кейт пребывала в озорном настроении. Когда отец Фитц спросил Эмерелд, согласна ли она любить, уважать и почитать Шона, ее голосок нежно и ясно ответил:
 — Да. — А потом, понизив голос так, что ее мог услышать только жених, невеста добавила: — При случае.
 Шон наградил ее суровым взглядом, но его глаза выдали страсть и восхищение ею. Ее чувство юмора ничуть не уступало его собственному. Чего же еще желать мужчине? Его любящие пальцы надели Эмерелд обручальное кольцо, а потом он поцеловал ее самым целомудренным поцелуем в своей жизни.
 — Объявляю вас мужем и женой, и да пребудет с вами благодать Божия, — пылко добавил отец Фитц, а потом приступил к таинству крещения.
 Новобрачные вышли из церкви на сияющий солнечный свет и пошли в Грейстоунс, где на улице накрыли длинные столы для пиршества.
 — Дети улыбались, ты видел это, Шон?
 Он посмотрел на нее, и его длинные пальцы скользнули по ее щеке.
 — Они не улыбались, а вовсю хохотали над своим отцом, совершенно потерявшим голову из-за их матери!
 В течение всего дня, пока гости чествовали молодоженов, на небе не появилось ни облачка. Они ели, пили, пели, танцевали, смеялись, кричали и спорили весь день напролет, наслаждаясь жизнью, как это умеют только ирландцы.
 Когда послеполуденные тени стали длиннее, предвещая наступление вечера, Шон попытался незаметно увести свою невесту, но весельчаки не отпускали его, пока О'Тул не согласился сплясать свою знаменитую джигу на бочке эля.
 Эмерелд попросила, чтобы рядом поставили два бочонка. Потом она подняла юбки и шаг в шаг с мужем исполнила джигу. Аплодисменты обрушились, как гром. О'Тул спрыгнул на землю, протянул руки, и Эмерелд упала в его объятия, задыхаясь и смеясь. Овация сменилась одобрительными криками, когда молодой муж перекинул ее через плечо и пустился бежать. Он не остановился до тех пор, пока они не оказались в большой спальне Грейстоунса. Дверь накрепко закрыли от незваных гостей.
 Шон снял Эмерелд с плеча и позволил ее телу соскользнуть вдоль его туловища.
 — Как твоя нога? — с нежной заботой спросил он.
 — Моя нога в полном порядке, — пробормотала Эмерелд, поднимая лицо для поцелуя.
 Его губы прижались к ее губам.
 — Мне решать, так ли это, — прошептал он, поднимая вверх ее юбку и запустив нетерпеливую руку под кремовые складки.
 — Ух, какая невыносимая боль!
 Его пальцы слегка щипнули ее ягодицу.
 — Маленькая задира, это не та нога.
 — Задира? Я? Ни за что на свете! — поклялась Эмерелд.
 Вторая рука Шона тоже скользнула ей под платье.
 — Ты напрасно заводила меня два последних месяца.
 Она поцеловала его:
 — И наслаждалась каждым восхитительным моментом.
 — Давай снимем с тебя это свадебное платье. Я никогда еще не видел голой графини.
 — А как насчет леди Ньюкасл?
 — Она герцогиня и никогда не забывает надеть корсет, — пошутил он.
 — Ты настоящий дьявол, Шон О'Тул!
 И тут он поцеловал ее, медленно, властно, сильно, не оставляя никаких сомнений, что она единственная желанная для него женщина, отныне и вовеки веков.
 — Мы должны кое-что вспомнить, — шептал он, помогая ей снять платье.
 Эмерелд гордилась своим телом. Ее груди налились, живот снова стал плоским, а кожа отливала перламутром в свете ламп. Ей хотелось показать ему свою красоту во всем великолепии. Она отошла от него и медленно прошлась по спальне. Его стальные глаза ни на секунду не отрывались от нее.
 Эмерелд ощутила, как напряглось ее тело. Ее и так уже разгоряченная кровь превратилась в огнедышащую лаву. Она вернулась к мужу, скидывающему последнюю одежду, не в силах больше ни секунды противостоять его манящей наготе.
 Шон поднял ее на руки, зарываясь лицом в мягкую прелесть надушенной кожи. Пока он нес ее к постели, Эмерелд думала, что никогда бы не смогла уйти из-под власти этого мужчины. Сгорая от желания, ее тело плавилось в его руках. Молодая женщина предвкушала, как их тела вот-вот сольются, сплетутся в любовных объятиях, как он войдет в нее.
 Шон уложил ее на белоснежную пену простыней, расправил пушистые темные волосы, коснулся губами каждой клеточки шелковистой кожи.
 — Мое сердце навсегда принадлежит тебе, красавица, — поклялся он. И его желание, так долго подавляемое, яростно заявило о себе. Он любил ее долго и неистово, как только мужчина может любить женщину.
 Наслаждение переполняло Эмерелд, лежавшую рядом с Шоном. Он прошептал:
 — Ты видела слова, выгравированные внутри твоего кольца?
 Она сняла его с пальца и поднесла к лампе, чтобы прочитать два слова: «Верь мне».
 — Я люблю тебя, Шон О'Тул, — шепнула Эмерелд.
 — Любовь — это путешествие от первой вспышки физического влечения к слиянию душ.
 Копчики ее пальцев скользили по лицу Шона, по горлу, груди, потом сплелись с его пальцами, символизируя единение их рук и сердец.
 И в это мгновение Шон понял, что надо стряхнуть с себя тяжесть прошлого, чтобы смело заглянуть в будущее. Именно об этом и говорила ему Эмерелд. Как может эта маленькая женщина обладать такой мудростью? Он просто обожает ее и больше никогда ничего не станет скрывать.
 Эмерелд задрожала, почувствовав, что пенис Шона снова ожил у ее бедра. Прижавшись губами к ее уху, он прошептал:
 — Ты помнишь, когда тебе было шестнадцать, ты дала мне пощечину?
 — Помню, — сладострастно пробормотала Эмерелд.
 — Я пообещал тебе, что однажды сделаю что-то такое, чтобы эту пощечину заработать.
 Эмерелд опустила руку меж их телами. Когда ее пальцы сомкнулись вокруг горячей плоти, она восхитилась силе его возбуждения, но, отказываясь оставить за ним последнее слово, Эмерелд выдохнула:
 — Я ждала целую вечность. Всегда к вашим услугам, милорд!




 От автора


 Я выбрала остров Англси в графстве Уэльс для места первой встречи героев моего романа из-за его необычайно мягкого океанического климата. Теплое весеннее солнце заливает Англси так рано, что уже в начале года сюда привозят стада новорожденных ягнят, чтобы они могли хорошо развиваться.
 Известно, что иногда дельфины случайно заплывают из Гольфстрима в Минэй-Стрейт, а пещеры сверкающих кристаллов англезита выглядят так, словно их стены инкрустированы бриллиантами.
 Тот факт, что Англси расположен прямо напротив Дублина, оказался просто удачей для моей истории. Но чтобы преодолеть расстояние между этими двумя точками, в восемнадцатом веке требовалось несколько больше времени, чем я предполагала. Я позволила себе пренебречь этим ради того, чтобы рассказать историю любви.