Аннотация: Действие романа разворачивается на фоне исторических событий, происходящих в Англии во времена царствования Георга II. Сепфора, главная героиня романа, приезжает в имение к больному дяде и пытается разобраться в странных событиях, происходящих здесь. Но неожиданно вспыхнувшая страсть к французскому дворянину Жерару д\'Обинье заставляет ее забыть не только о супружеской верности, но и изменяет всю жизнь Сепфоры…


---------------------------------------------


 Филиппа Карр
 Изменница



 ПИСЬМО ИЗ ЭВЕРСЛИ


 У меня всегда вызывало удивление, что некоторые люди, ведущие размеренный образ жизни и соблюдающие все правила, установленные обществом, могут неожиданно полностью перемениться и начать совершать поступки, чуждые всему, чему они следовали ранее.
 То, что я, вероятно, отношусь к ним, явилось огромной неожиданностью для меня и было бы ударом для тех, кто меня хорошо знал, — если бы они только об этом услышали, поэтому было абсолютно необходимо сохранить все в тайне. Тому были, конечно, и другие, более веские причины.
 Я часто пыталась понять, как это могло случиться со мной, старалась найти оправдание. Может ли человек стать одержимым? Некоторые богословы прошлого утверждали, что да. Являлось ли это некой внутренней силой? Было ли это духом одного из давно умерших людей, который вселился в меня и заставил действовать так, как я поступала? Есть ли польза от попыток успокоить собственную совесть? Единственное объяснение состоит лишь в том, что я не знала себя до тех пор, пока не столкнулась лицом к лицу с соблазном.
 Все началось весенним днем, ничем не отличавшимся от любого другого в моем десятилетнем браке с Жан-Луи Рэнсом. Жизнь текла гладко и приятно. Жан-Луи и я сходились во взглядах на многие вещи, ведь мы знали друг друга с детства и воспитывались в одной детской. Его воспитывала моя матушка, которой собственная мать Жан-Луи, француженка, оставила сына на попечение, когда тот решительно отказался уехать с ней и ее новым мужем. Незадолго до моего рождения Жан-Луи исполнилось четыре года.
 Наш брак был одним из тех заранее предсказанных союзов, который одобряют все. Вероятно, все произошло слишком легко и поэтому мы превратились в тех самых обыкновенных добропорядочных людей, которыми мы и были на самом деле.
 В тот весенний день я ставила в вазы нарциссы, собранные незадолго до этого в нашем, граничившим с лесом, саду. Сад был немного запущен, но это нравилось и мне, и моему мужу. В это время года нарциссы, казалось, росли везде. Я любила их нежный аромат, их желтизну цвета солнца и то, как гордо держали они свои головки, будто бы провозглашали приход лета. Я всегда украшала этими цветами наш дом. Ведь я принадлежала к тем людям, которые обычно следуют раз заведенным правилам.
 Я наполняла вазы водой, любуясь букетами в сосудах из бледно-зеленого стекла, которые безукоризненно оттеняли желтые цветы, когда услышала цокот лошадиных копыт по гравию, а затем… голоса.
 С небольшим сожалением я подняла глаза. Я любила гостей, но хотела бы, чтобы они повременили до тех пор, пока я не закончу с цветами.
 Сабрина и Дикон шли по направлению к дому. Я вытерла руки и вышла их встретить.
 Сабрина, кузина моей матери, поразительно красивая женщина, была примерно на десять лет старше меня, то есть в описываемое время ей исполнилось около сорока лет. Она не выглядела на свои годы, хотя в глазах ее часто появлялось выражение тревоги и иногда замечали, как она пристально и печально смотрит в пространство, будто вглядываясь назад в прошлое. Сабрина являлась членом нашей семьи, и моя матушка была матерью и для нее. Дикон, сын Сабрины, в котором она души не чаяла и которого чрезмерно баловала, родился уже после смерти ее мужа.
 — Здравствуй, Сепфора! — воскликнула Сабрина. Я часто удивлялась, почему мне дали такое имя. В нашей семье никого и никогда так не звали. Когда я спросила маму, почему она выбрала это имя, то она сказала:
 — Мне хотелось чего-нибудь необычного. Имя мне понравилось, а твой отец, конечно же, не возражал.
 Я обнаружила, что имя заимствовано из Библии, и огорчилась, что жизнь моей библейской тезки была ничуть не более захватывающей, чем моя. Все, что моя тезка, по-видимому, сделала, так это вышла замуж за Моисея и родила ему множество детей. Она была такой же малозаметной, как и я, за исключением, конечно, того, что мой брак — к моему и Жан-Луи сожалению — не был осчастливлен потомками.
 — Сепфора, — продолжала Сабрина, — твоя матушка хочет, чтобы ты отужинала с нами. Можете ли вы с Жан-Луи приехать сегодня вечером? Она хочет о чем-то поговорить с тобой.
 — Думаю, да, — ответила я, обнимая Сабрину. — Здравствуй, Дикон.
 Дикон равнодушно кивнул мне. Моя мама и Сабрина сделали его центром своего существования, и я иногда задумывалась, каким станет Дикон, когда повзрослеет. Сейчас ему исполнилось лишь десять лет, так что, возможно, все изменится, когда он поступит в школу.
 — Заходите же, — сказала я, в мы прошли в открытую дверь.
 — О, я могла бы догадаться, что ты занималась нарциссами, — с улыбкой промолвила Сабрина.
 Была ли я настолько предсказуема? Я полагаю, что да.
 — Надеюсь, что я не помешала тебе, — добавила Сабрина.
 — Нет… нет. Конечно, нет. Так приятно видеть тебя. Вы выехали покататься?
 — Да, и пригласить тебя к нам…
 — Хочешь стакан вина и немного печенья?
 — Думаю, мы не будем задерживаться для этого, — сказала Сабрина. Но ее прервал Дикон.
 — Если можно, — сказал он, — я бы не отказался от печенья.
 Сабрина нежно улыбнулась.
 — Дикон неравнодушен к винному печенью, которое пекут здесь. Мы должны узнать рецепт, Дикон.
 — Повариха очень ревниво относится к своим рецептам, — заметила я.
 — Но ты ведь можешь приказать ей дать его нашему повару, — возразил Дикон.
 — О, я бы не осмелилась, — весело ответила я.
 — Так что, Дикон, тебе придется подождать, пока ты вновь не посетишь Сепфору, чтобы отведать этого печенья, — вставила Сабрина.
 Принесли лакомство. Дикон быстро расправился с печеньем, чем доставил удовольствие кухарке, которая была очень чувствительна к отзывам о своих блюдах и упивалась комплиментами. Похвала приводила ее в хорошее настроение на целый день, тогда как малейшая критика, по словам одной из горничных, могла превратить жизнь на кухне в сущий ад.
 — По-видимому, случилось что-то важное, — промолвила я.
 — Да, может быть. Пришло письмо от старого Карла… Ты ведь знаешь лорда Эверсли.
 — О да, конечно. Чего же он хочет?
 — Он беспокоится о судьбе имения Эверсли. Дело в том, что у него нет сына-наследника. Странно, но это так, у него нет прямого наследника мужчины.
 — Но разве у него не было сына, который умер при рождении?
 — О да, много лет назад… мать ребенка умерла при родах. Для лорда Эверсли это был ужасный удар. Говорят, что он так и не оправился от него. Он больше не женился, хотя, думаю, у него были подруги. Однако все это в прошлом, а сейчас старик встревожен будущим Эверсли и его мысли обратились к тебе.
 — Ко мне! Но почему не к тебе? Ведь ты старше меня.
 — Твоя бабушка Карлотта была старше моей матери Дамарис, поэтому, я полагаю, у тебя больше прав на наследство. Более того, со мной и не будут считаться. Я слышала, как он говорил о моем браке с «этим проклятым якобитом».
 — Думаю, что сторонники Стюартов были храбрецами, — вставил Дикон. — Я бы хотел сражаться рядом с ними.
 — Благодарение небу, сторонников претендента на престол разгромили в тысяча семьсот сорок пятом году. И надеюсь, в стране нет больше смутьянов, — промолвила я и тут же пожалела о своих словах, потому что Сабрина потеряла мужа в сражении под Каллоденом.
 — Мы тоже на это надеемся, — произнесла спокойно Сабрина. — Однако старый Карл хочет видеть тебя, наверное, для того, чтобы сделать своей наследницей. Он написал письмо твоей матери, у которой, конечно, больше прав на поместья, но она — дочь этого ярого якобита Хессенфилда.
 — Как они суетятся вокруг нашей семьи! — пробормотал Дикон.
 — Так что остаешься ты, — продолжала Сабрина. — Дядя Карл весьма уважал твоего отца, следовательно, твое якобитское происхождение почти не в счет, а если вспомнить, что твой батюшка однажды сражался на стороне короля Георга, то лучшей кандидатуры, чем ты, не найти. Поэтому твоя мать и хочет, чтобы ты приехала к нам и мы могли все обсудить и решить, что нужно делать дальше.
 — Этот визит будет слишком неожиданным для Жан-Луи.
 — Это займет всего лишь несколько часов. В любом случае, обдумай все хорошенько и приезжай в течение дня.
 — Мне бы хотелось съездить в Эверсли, — сказал Дикон.
 Сабрина с обожанием улыбнулась ему.
 — Умерь свои желания. Эверсли не для тебя, сын мой.
 — Как знать, — усмехнувшись, сказал он.
 — Расскажи все Жан-Луи, — посоветовала мне Сабрина. — Когда вы приедете, твоя мать покажет вам письмо.
 С этими словами Сабрина простилась со мной. Я проводила их и вернулась назад к своим нарциссам.
 Жан-Луи и я отправились в Клаверинг-холл из дома управляющего, в котором мы жили с тех пор, как поженились. Я рассказала Жан-Луи о желании старого Карла увидеть меня, и, как мне кажется, мой муж немного расстроился. Он был весьма счастлив в небольшом имении Клаверинг, которое содержал в идеальном порядке. Жан-Луи был человеком, не любящим изменений.
 Мы шли по дороге, держась за руки. Жан-Луи говорил, что нам будет трудно покинуть Клаверинг именно сейчас. Хорошо бы поехать попозже, когда в имении будет меньше работы. Я соглашалась с мужем. У нас редко бывали размолвки. Наш брак считали счастливым. Именно это и сделало мои последние поступки такими необъяснимыми.
 Единственным облачком, затмевающим наше счастье, было отсутствие детей. Моя матушка часто заговаривала со мной об этом, поскольку знала, как это огорчает меня.
 — Все это очень печально, — признавала она. — Ведь вы могли бы стать такими хорошими родителями. Возможно, со временем… наберитесь терпения…
 Но время шло, а детей у нас все не было. Иногда я ловила тоскующий взгляд Жан-Луи на Диконе. Жан-Луи тоже был склонен баловать мальчика. Может быть, это происходило из-за того, что Дикон был единственным ребенком в семье.
 Я же не испытывала особой любви к сыну Сабрины. Могла ли я ревновать к нему? Моя мать, которую я любила лишь немного меньше, чем моего блистательного отца, очень любила Дикона… я полагаю, больше, чем меня, своего собственного ребенка. Ходили слухи о давнем романе моей матушки с отцом Дикона, но этот человек был отцом ребенка Сабрины.
 Наши мысли и эмоции сплетались вместе в замысловатую паутину и в это время я не была ими озабочена. Я все еще была прежней Сепфорой — спокойной, незаметной, почти всегда предсказуемой.
 Когда мы добрались до места, матушка уже ждала нас и тепло обняла меня. Она всегда была ласкова ко мне, когда я находилась рядом, но в мое отсутствие редко вспоминала обо мне, так как была уверена в том, что я всегда сделаю то, что от меня ожидается, я узнала, что в нем замешана Сабрина. Однажды я услышала, как она сказала моей матери:
 — О, Кларисса, я заслуживаю наказания за все это.
 Так я узнала, что это Сабрина была в спальне умершего мужчины, хотя все думали, что там была моя мать, и это послужило причиной смерти моего отца.
 Когда я задавала вопросы, то няня Нэнни Керлью, которую я унаследовала от Сабрины, отвечала мне, что маленькие дети должны быть тише воды, ниже травы. Я старалась вести себя хорошо, потому что из страшных рассказов няни Керлью знала, что случается с непослушными детьми. Если они слушают то, что им не позволено, у них вырастают длинные уши, так что каждый знает, что они натворили, а те, кто гримасничают или хмурятся, остаются такими на всю жизнь. Будучи рассудительной девочкой, я сказала Нэнни Керлью, что никогда не видела людей с огромными ушами или высунутым языком.
 — Подожди, — мрачно сказала няня и посмотрела на меня так подозрительно, что я поспешно бросилась к зеркалу, чтобы удостовериться, что мои уши пока не выросли, а язык все еще подвижен.
 Кто-то сказал, что время — великий целитель, и это истина, потому что если оно и не полностью излечивает, то затуманивает память и смягчает боль; через некоторое время я привыкла к тому, что отца нет рядом, втянулась в деревенскую жизнь в Клаве-ринге. Рядом были мать, Сабрина и Жан-Луи, а также и грозная и всемогущая няня Керлью. Я приняла жизнь такой, какая она есть. Я делала то, что от меня ожидалось, и редко задавалась вопросом: «Зачем?» Однажды я слышала, как Сабрина сказала моей матери:
 — По крайней мере, Сепфора никогда не доставляла тебе беспокойства и, я готова поклясться, никогда не доставит.
 Сначала я обрадовалась этим словам, но позже долго размышляла над услышанным.
 Вскоре я достигла совершеннолетия, ездила на приемы, и на одном из вечеров Жан-Луи показал, что способен ревновать: он решил, что я слишком увлеклась одним из сыновей живущего по соседству сквайра. Мы с Жан-Луи решили, что поженимся, но он не хотел спешить с этим, ведь он до сих пор жил под крышей моей матери. Жан-Луи был горд и независим. Он много помогал в имении. Управляющий Том Тейплз говорил, что без Жан-Луи он бы не справился, потом у Тома неожиданно случился инфаркт, и он умер. Должность управляющего имением стала вакантной, и Жан-Луи занял ее. Он управлял имением и жил в доме, который перешел к нему вместе с должностью, и теперь больше не оставалось препятствий для нашего брака.
 Мы поженились более чем десять лет назад в роковом для нашей семьи сорок пятом году. В этом же году произошли драматические события, связанные с возвращением возлюбленного молодости моей матери, который был сослан в Вирджинию тридцатью годами раньше за участие в восстании в 1715 году. Я была настолько погружена в собственное замужество в то время, что не сразу поняла, что возвратившийся Дикон был тем самым возлюбленным. Моя мать мечтала о нем всю свою жизнь, даже тогда, когда вышла замуж за самого желанного мужчину — моего отца. Увы, к несчастью моей матери, мужчина ее мечтаний влюбился в Сабрину, женился на ней, и юный Дикон явился плодом этого брака.
 Моя бедная матушка! Я понимаю ее страдания гораздо больше сейчас, чем тогда. Сабрина вернулась в лоно семьи, когда ее муж погиб в битве при Каллодене. Десять лет назад, когда моя мать и Сабрина жили в Клаверинг-холле, родился Дикон. Только сейчас, после всего пережитого мною, я поняла, что они видели в мальчике того Дикона, которого обе потеряли.
 Возможно, любовь к мальчику принесла им утешение, но, я полагаю, она оказала неблагоприятное влияние на характер Дикона-младшего.
 И вот началась моя семейная жизнь и Жан-Луи стал для меня образцовым мужем; мы вели существование, типичное для деревенских сквайров. События в мире не интересовали нас, в Европе могли идти войны, в которые была вовлечена наша страна, но они касались нас очень мало. Одно время года сменяло другое, на смену Страстной пятнице приходила Пасха, летние церковные праздники справляли на лужайке, если погода была хорошей, или в большом сводчатом зале нашего дома, если она была плохой. К празднику урожая каждый стремился вырастить самые красивые фрукты и овощи для выставки; а потом наступало Рождество. Так шла наша жизнь.
 До того дня, когда мы получили послание из Эверсли-корта.
 Моя мать взяла меня и Жан-Луи под руки:
 — Я подумала о маленьком семейном празднике, на котором мы могли бы обсудить все это. Только Сабрина, я и вы двое. Жан-Луи, дорогой, я очень надеюсь, что ты сможешь управиться с делами, чтобы поехать с Сепфорой.
 Жан-Луи пустился в описание проблем имения. Ему нравилось говорить о них, потому что они имели для него первостепенное значение. Он пылал энтузиазмом, и я знала, что для него будет огромной жертвой хоть на время уехать из Клаверинг-холла.
 Мы вошли в просторный красивый зал, главный в доме. Сам дом был очень велик, ведь предполагалось, что в нем будет жить большая семья. Моя мать хотела, чтобы Сабрина вышла замуж и жила здесь со своими детьми; я уверена, что она хотела бы, чтобы Жан-Луи и я переехали сюда тоже. Матушка желала быть центром большой семьи, а все, что было у нее, — это Сабрина и Дикон.
 Но Сабрина не вышла вновь замуж. Моя мать поступила так же, хотя она была еще очень молода, когда убили моего отца. Обе женщины создали образ, которому поклонялись: Дикон — герой молодости матушки, которого она обожала всю жизнь и который омрачил ее взаимоотношения с моим отцом. По иронии судьбы она продолжала боготворить его даже тогда, когда он ушел к Сабрине. Если бы Дикон не погиб при Каллодене, остался ли бы он на своем пьедестале? Но эти вопросы я начала задавать себе позже… Оглядываясь назад, мне кажется, что я видела жизнь, в которой недоразумения осторожно прятались; я делала то, что от меня хотели люди, и я никогда не пыталась снять покров благопристойности и заглянуть внутрь.
 Юный Дикон был спасением этих двух осиротевших женщин. Они верили, что этот мальчик — сын Дикона — подарил им цель жизни; заботясь о нем, они забыли о своем горе и нашли новый предмет поклонения.
 Этот дом был для меня такой же родной, как и тот, который я делила с Жан-Луи последние десять лет. Здесь, среди элегантной мебели и со вкусом подобранных украшений — результата любви моего отца к красивым вещам — я повзрослела.
 Я стояла в зале и смотрела на две великолепные лестницы, ведущие вверх, — одна к восточному крылу, другая — к западному крылу дома. Столь большой дом для троих! Я знаю, мама часто думала об этом и была благодарна, что рядом живет Сабрина. Я сказала Жан-Луи, что, если когда-нибудь Сабрина выйдет замуж и уедет, мы должны будем переехать в Клаверинг-холл. Жан-Луи согласился, но я знала, что он очень дорожит своей независимостью и любит наш дом, который был ее символом. Мой муж никогда не забывал, что для моей матери он всего лишь подкидыш. Жан-Луи всегда отличался благородством, что делает мое поведение еще более заслуживающим порицания… но я должна продолжать свой рассказ…
 Мы ужинали в столовой. Все вещи в доме оставались на тех же местах, что и при отце. Мать никогда бы добровольно ничего не переставила. Даже самая главная комната в доме, в которой обычно играли в карты, была оставлена такой, какой была при жизни отца, хотя теперь в ней только иногда, когда приезжали соседи и присоединялись к матери и Сабрине, играли в вист, и, конечно, в ней никогда не велись игры на деньги. Моя мать была против этого — по-пуритански, как говорили некоторые, но мы-то понимали, почему.
 Сейчас мы сидели на резных позолоченных стульях, которые за последнюю сотню лет стали семейной реликвией и которыми очень гордился отец, за дубовым столом, отделанным резьбой, имитирующей рисунок на скатерти. Стол этот, как говорил отец, сделали во Франции для кого-то из придворных Людовика XV. Мой отец любил рассказывать о подобных вещах во время легкой, добродушной и поддразнивающей беседы. Может быть, из-за этого я всегда находила его столь очаровательным.
 Дворецкий стоял у буфета, разливая суп, который разносила одна из горничных, когда дверь отворилась и вошел Дикон.
 — Дикон! — сказала мама и Сабрина одновременно.
 Я так хорошо знала их отношение к нему. Иногда Сабрина и мама протестовали против каких-либо его поступков, но в то же время снисходительно восхищались дерзостью мальчика. Казалось, они говорят:
 «Каков шалун, но что бы ни сделал дальше этот ребенок, благословим его!»
 — Я хочу кушать, — произнес Дикон.
 — Дорогой, — ответила матушка, — ты ужинал час назад. Не пора ли ложиться в постель?
 — Нет, — ответил мальчуган.
 — Почему же нет? — спросила Сабрина. — Уже время спать.
 — Потому что, — настойчиво сказал Дикон, — я хочу быть здесь.
 Дворецкий смотрел в суповую миску, как будто в ней лежало что-то крайне интересное для него; горничная все еще стояла, держа в руках тарелку супа, сомневаясь, куда ее поставить.
 Я ожидала, что Сабрина отправит Дикона в постель. Вместо этого она беспомощно посмотрела на мою мать, которая пожала плечами, и Дикон скользнул в кресло. Он знал, что одержал верх, у него не было сомнений, что победа останется за ним. Я полностью осознавала, что эта сцена повторяется каждый день.
 — Может, позволим ему на этот раз, а, Сабрина? — умоляюще произнесла матушка.
 — Но в последний раз, — добавила Сабрина. Дикон обаятельно улыбнулся ей:
 — Конечно, в последний раз, — сказал он. Матушка кивнула дворецкому:
 — Продолжай, Томас.
 — Да, миледи, — ответил тот.
 Дикон бросил на меня взгляд, в котором сквозил триумф. Он знал, что я не одобряю того, что произошло, и получил удовольствие не только потому, что поступил по-своему, но и потому, что показал мне, какую власть он имеет над этими преданными ему женщинами.
 — Ну что же, — сказала моя мать. — Я должна показать тебе письмо Карла. Кроме того, я думаю, — матушка улыбнулась Жан-Луи, — что вы постараетесь, вскоре посетить Эверсли.
 — К сожалению, сейчас не подходящее для этого время года, — произнес, немного нахмурившись, Жан-Луи.
 Он очень не любил расстраивать мою мать, но было совершенно ясно, что ей страстно хотелось, чтобы мы побыстрее поехали в Эверсли.
 — Но ведь молодой Вистон вполне справляется, не так ли? — спросила Сабрина.
 Молодой Вистон был нашим управляющим. Он определенно подавал надежды, но Жан-Луи так пекся об имении, что никогда не бывал полностью счастлив, если не находился во главе дел. Его желание никогда не покидать Клаверинг значительно подкреплялось тем, что никто из нас не хотел жить в Лондоне, как того хотел мой отец, который был в большей степени городским жителем. Он редко охотился, хотя иногда, без большого энтузиазма, рыбачил на реке недалеко от дома. Единственным развлечением, которое отцу действительно нравилось, были игральные вечера. Все имение было оставлено на попечение Тома Стейплза. У нас сменилось несколько управляющих с тех пор, как умер Том, но Жан-Луи никогда не бывал полностью удовлетворен ими.
 — Он вряд ли еще готов к этому, — сказал Жан-Луи.
 Мать дотронулась до руки моего мужа.
 — Я знаю, ты найдешь выход из положения, — сказала она. — И, конечно, так оно и будет. Жан-Луи всегда стремился угодить каждому… Впрочем, я не должна упрекать себя из-за этого.
 Сейчас, когда матушка поняла, что Жан-Луи и я определенно отправимся в Эверсли, она пустилась в воспоминания:
 — Как много времени прошло с тех пор, как я была там в последний раз. Интересно, старый дом все такой же?
 — Я полагаю, Эндерби не сильно изменился, — ответила Сабрина. — Это был странный дом! Говорят, заколдованный. Там случались загадочные вещи.
 Я что-то смутно слышала об Эндерби. Дом стоял рядом с Эверсли-кортом. Моя бабушка Карлотта получила Эндерби в наследство. Перед этим там разыгралась трагедия. Говорили, что там произошло самоубийство.
 Сабрина тяжело вздохнула и продолжила:
 — Я не думаю, что захочу когда-нибудь снова посетить Эндерби.
 — Там, и в самом деле, обитают привидения? — спросил Дикон.
 — Привидений не бывает, — сказала я. — Их выдумали люди.
 — Откуда ты знаешь? — спросил Дикон.
 — Это знают все, — ответила я.
 — А мне нравятся привидения, — возразил мальчик. — Я хочу, чтобы там жили привидения.
 — Ну это легко устроить, — сказал Жан-Луи.
 — А я была счастлива в Эндерби, — промолвила моя мать. — Я до сих пор вспоминаю свое возвращение из Франции домой, то, как замечательно очутиться в любящей семье… Этого я никогда не забуду… я жила там столько лет… с тетей Дамарис и дядей Джереми.
 Я знала, что она вспоминает о страшных днях своей юности во Франции, когда ее родители неожиданно скончались, говорят, что их отравили, и она была оставлена заботам француженки, которая торговала цветами на улицах.
 Мать часто рассказывала об этом и о своей матери, Карлотте, прекрасной, неистовой Карлотте, дух которой позже как бы вселился в меня и которая была моей блистательной предшественницей.
 — Тебе будет интересно побывать у дяди Карла, Сепфора, — промолвила матушка.
 — Наверное, не будет необходимости оставаться там дольше нескольких дней, не так ли? — спросил Жан-Луи.
 — Нет, я бы так не сказала. Я думаю, старик очень одинок. Он будет очень обрадован. Дикон жадно слушал наш разговор.
 — Я тоже поеду, — сказал он.
 — Нет, дорогой, — ответила Сабрина. — Ты не приглашен.
 — Но ведь он и твой родственник тоже, а если твой — значит, и мой.
 — Но он приглашает именно Сепфору.
 — Я мог бы проводить ее… вместо Жан-Луи.
 — Нет, — сказал Жан-Луи. — Я должен быть вместе с женой, чтобы оберегать ее.
 — Сепфора не хочет, чтобы о ней заботились. Она взрослая.
 — Все женщины нуждаются в опеке, когда совершают поездки, — сказала моя мать.
 Дикон был слишком занят поглощением холодной оленины, для того, чтобы ответить.
 Жан-Луи сказал, что, по его мнению, лучшее время для поездки наступит через три недели. Он мог бы тогда сделать необходимые распоряжения, предусматривающие, что мы не останемся больше, чем на две недели.
 Мать улыбнулась ему:
 — Я знала, что ты найдешь выход. Спасибо, Жан-Луи. Я немедленно напишу дяде Карлу. Может, и ты, Сепфора, захочешь послать ему записку?
 Я сказала, что пошлю, и на этом мы закончили трапезу.
 Дикон зевал. Ему давно было пора идти спать, и, когда Сабрина предложила ему отправиться в постель, он не возражал.
 Я пошла вместе с матушкой писать письмо, оставив беседующих Жан-Луи и Сабрину.
 В старой комнате для карточных игр было бюро, и я сказала, что напишу записку там.
 — Может быть, тебе лучше пойти в библиотеку? — спросила мать. — Там более удобно.
 — Нет, мне всегда нравилась эта комната. Я села за бюро. Мать встала рядом и дотронулась до моих волос:
 — Ты ведь обожала своего отца, не так ли? Я кивнула.
 — Ты очень похожа на него, — промолвила моя мать. — Светлые, почти золотые волосы… голубые глаза… поразительно голубые и ты такая же высокая, как и он. Бедный Ланс! Он потратил свою жизнь впустую.
 — Он благородно умер, — ответила я.
 — Твой отец растратил свою жизнь, гоняясь за удачей… Это было никому не нужно… Все могло бы быть по-другому.
 — Это кажется таким давним сейчас.
 — Да, остались лишь воспоминания, ты была всего лишь десяти лет от роду, когда он умер.
 — Достаточно взрослая, чтобы понимать и любить его, — возразила я.
 — Знаю. И здесь ты чувствуешь себя ближе к нему.
 — Я помню его здесь. Отец был счастливее в этой комнате, чем где-либо еще в доме.
 — Здесь он принимал гостей, здесь они играли в карты… это единственное, что делало деревню переносимой для него.
 Матушка нахмурилась, и я вернулась к письму. Оно было кратким. Я поблагодарила своего родственника за приглашение и сообщила, что мы с мужем посетим его примерно через три недели. О дне приезда мы дадим ему знать позже.
 Мама прочитала, что я написала, и одобрительно кивнула.
 Вскоре Жан-Луи и я покинули Клаверинг-холл.
 Мы хотели появиться у дяди Первого июня. Мы решили путешествовать верхом, с двумя грумами-сопровождающими и еще одним — для присмотра за седельными сумками.
 — Поездки в экипаже, — сказала мать, — гораздо более опасны, ведь на большой дороге столько разбойников. Им намного легче напасть на громоздкую карету, а с грумами и Жан-Луи ты будешь в безопасности.
 Немного позже пришло еще одно письмо от лорда Эверсли, в котором он рассыпался в благодарностях. Когда Сабрина прочла его, то сказала:
 — Можно подумать, старик взывает о помощи… Зов о помощи! Даже странно об этом говорить. Я снова прочла послание и не смогла увидеть там ничего, кроме того, что старый человек, живущий в одиночестве, страстно желает увидеть своих родственников.
 Сабрина повела плечами и сказала:
 — Да, он в восторге от того, что вы приедете. Бедный старик, он так одинок!
 За неделю до нашего отъезда случилось несчастье. Я сидела в саду, вышивая квадратный гобелен для каминного экрана, когда услышала шум. Я узнала повелительный голос Дикона и, повинуясь порыву, отложив гобелен, подошла к живой изгороди. Он был с другим мальчиком, Джеком Картером, сыном одного из наших садовников, часто помогавшим своему отцу в работе по саду. Джек был одних лет с Диконом, и их нередко видели вместе. Я полагаю, Дикон бесстыдно третировал сына садовника, и была уверена, что Джек не хотел с ним общаться. К сожалению, Дикон настолько вскружил головы моей матери и Сабрине, что они верили любым его жалобам по поводу слуг, а он всегда высказывал свое недовольство, когда слуги ему в чем-то отказывали.
 Мальчишки были поблизости, и я разглядела в руках Дикона предмет, похожий на ведро, Джек же нес большой сверток. Они шли по направлению к ферме Хассоков, которая граничила с нашими землями. Хассоки были хорошими хозяевами, которых Жан-Луи искренне уважал. Хассок постоянно обсуждал с Жан-Луи методы повышения урожая и содержал свои угодья в идеальном порядке.
 Я вернулась к своему гобелену, а через некоторое время возвратилась в дом и поднялась в кладовку, где стала возиться с банками для клубники, которую хотела собрать и заготовить перед отъездом.
 Должно быть, час спустя одна из служанок вбежала ко мне в кладовку.
 — Ой, миссис Сепфора! — воскликнула она. — У Хассоков пожар. Хозяин только что поскакал туда…
 Я выскочила наружу и тут же увидела, как горит один из амбаров на соседней ферме. Вместе с несколькими в спешке присоединившимися ко мне слугами я направилась через сады и поля к амбару Хассоков.
 Там царила суматоха. Кругом, громко крича, суетились люди, но пламя было уже почти потушено.
 Одна из служанок вскрикнула, и я увидела Жан-Луи. Он лежал на земле, и несколько мужчин пытались положить его на валявшуюся рядом ставню. Я подбежала к ним и опустилась на колени рядом с мужем. Он был бледен, но в сознании. Жан-Луи слабо улыбнулся мне.
 Один из мужчин промолвил:
 — Мы полагаем, хозяин сломал ногу. Мы отнесем его домой… возможно, вам стоит послать за доктором.
 Я находилась в замешательстве. Амбар догорал, почерневший и расцвеченный то здесь, то там пятнами вырывающегося пламени. Едкий запах гари заставлял всех кашлять.
 — Вы правы. Поскорее отнесите хозяина домой, и пусть кто-нибудь сейчас же отправится за доктором, — ответила я.
 Слуга устремился прочь, и я обратила все свое внимание к Жан-Луи.
 — Похоже, кто-то сделал это намеренно, — сказал один из работников фермы Хассока, — Видимо, кто-то разжег костер в амбаре. Ваш муж бросился тушить пожар первым, но рухнувшая крыша сломала ему ногу. Благо, мы работали неподалеку и вытащили его.
 — Давайте перенесем его скорее в дом, — сказала я. — Но удобно ли ему на этих… носилках?
 — Так для него лучше всего, миссис.
 Я заметила, что нога Жан-Луи странно подвернута, и догадалась, что она сломана. Я относилась к тем женщинам, которые сохраняют хладнокровие во время испытаний, подавляя свои эмоции и страх и прикладывая все усилия для того, чтобы сделать то, что необходимо.
 Я знала, что мы должны зафиксировать перелом перед тем, как переносить Жан-Луи, и решила сделать это сама. Я послала одну из служанок в дом за самой длинной прогулочной тростью, которую она могла найти, и за чем-нибудь, что можно было бы использовать в качестве бинтов.
 Слуги бережно уложили Жан-Луи на импровизированные носилки, и я взяла его за руку. Я догадывалась, что мужу больно, но он был озабочен моим волнением больше, чем собственными страданиями.
 — Со мной все в порядке, — прошептал Жан-Луи. — Ничего… страшного.
 Вскоре принесли прогулочную трость, которую я могла использовать как шину, и рваные простыни. Мои помощники бережно держали ногу, когда я очень осторожно привязала ее к трости. После чего Жан-Луи перенесли в постель до прихода доктора.
 — Это перелом ноги, ничего более, — сказал доктор.
 Он похвалил меня за правильные действия: что я вовремя наложила повязку и правильно закрепила кость.
 Я сидела у кровати мужа, пока он не заснул, и вспоминала те мучительные секунды, когда подумала, что он мог умереть, и то ужасное опустошение, которое меня охватило. Дорогой Жан-Луи, что бы я делала без тебя? Я должна быть благодарна тебе за все то счастье, которое у нас было, я не должна роптать на судьбу, которая сделала меня бесплодной.
 Едва Жан-Луи уснул, приехали моя мать, Сабрина и Дикон.
 Женщины были потрясены и хотели услышать все о происшествии.
 — Только подумать, что Жан-Луи мог серьезно пострадать. И все из-за амбара Хассоков.
 — Увидев огонь, он сразу же бросился его тушить.
 — Ему нужно было позвать кого-нибудь на помощь, — промолвила Сабрина.
 — Поверьте, — ответила я, — Жан-Луи сделал все правильно.
 — Но он мог погибнуть!
 — Он не думал об этом, — сказала матушка. — Жан-Луи просто пытался погасить пожар. И если бы он не сделал этого, то огонь распространился бы на поле и Хассок лишился бы урожая.
 — Лучше бы, пусть погибло зерно Хассока, чем Жан-Луи, — сказала Сабрина.
 — Кто-нибудь знает о том, как начался пожар? — спросила мать.
 — Причины выяснятся, — ответила я. Матушка пристально посмотрела на меня:
 — Это происшествие разрушило ваши планы поездки в Эверсли.
 — Ах, из-за этого пожара я и забыла о ней…
 — Бедный старый Карл! Он будет так расстроен!
 — Может быть, Сабрина могла бы поехать вместо меня? — сказала я. — Возьми Дикона.
 — О да! — воскликнул Дикон. — Я хочу поехать в Эверсли.
 — Нет, — ответила Сабрина. — Мы вряд ли будем там желанными гостями. Помни, твой отец — проклятый якобит.
 — Ладно, посмотрим, — сказала мама. — Что нужно сделать сейчас, так это оказать помощь Жан-Луи.
 — На это уйдет время, — заметила я.
 — А если пожар начался из-за чьей-то неосторожности…
 — Но кто мог это сделать? — спросила я.
 — Наверное, это сделали неумышленно, — промолвила Сабрина.
 Во время нашего разговора вошли двое работников Хассока. Они внесли сплавившееся оловянное ведро с несколькими кусками обугленного мяса.
 — Теперь мы знаем, как начался пожар, хозяйка, — сказал один из них. — Кто-то пытался приготовить мясо, разведя костер в этом старом ведре. Он положил мясо на сетку, а сетку пристроил над ведром.
 — О, небо! — воскликнула я. — Надеюсь, это был не бродяга?
 — О нет. Бродяги понимают в этом больше. Тот, кто это сделал, мало в этом смыслил, потому что устроил костер в ведре, а оно, видимо, выпало из рук. Тогда он испугался и убежал.
 — Вы знаете, чье это ведро? Откуда оно появилось?
 — Нет, но попытаемся выяснить, если сможем.
 Мне выдалась нелегкая ночь. Я спала на узкой тахте в гардеробной, оставив дверь в нашу спальню открытой, чтобы можно было услышать, когда Жан-Луи проснется. Мой муж лежал на большой кровати, а я успокаивала себя тем, что ничего серьезного не случилось, всего лишь сломана нога, с которой при правильном уходе все будет в порядке.
 Я удивилась, ощутив острое чувство разочарования из-за того, что мне, по-видимому, придется отложить визит в Эверсли на довольно долгий срок, поскольку сомневалась в том, сможет ли Жан-Луи в скором времени совершить продолжительную и явно утомительную поездку.
 Я позволила себе слишком много думать об Эверсли-корте и страстно желала взглянуть на Эндерби, на дом, который сыграл столь большую роль в истории нашей семьи. Я не сознавала, насколько страстно мечтала о приключениях.
 Я спала беспокойно и в середине ночи, непонятно от чего, проснулась. Я прислушалась, но в спальне было тихо. И тут мне пришла в голову потрясающая мысль: почему бы мне не поехать в Эверсли одной?
 Чем дольше я размышляла об этом, тем более вероятным мне это казалось. Конечно, кто-то укоризненно покачает головой, ведь молодые женщины не должны путешествовать в одиночку. Но я и не собиралась ехать совершенно одна, ведь меня будут сопровождать двое грумов и слуга, который присмотрит за багажом.
 Я слишком разволновалась, чтобы снова уснуть, и лежала в кровати, строя планы поездки в Эверсли, даже если Жан-Луи не сможет сопровождать меня.
 На следующее утро выяснилось, что из нашего сарая пропало ведро, и, без сомнения, именно оно было обнаружено в амбаре Хассоков.
 Все это исключало предположение о бродяге. В пожаре был виновен кто-то из наших работников.
 Фермер Хассок объявил, что, когда найдут негодяя, тому не поздоровится.
 Установив, кому принадлежит ведро, найти виновника было нетрудно. После полудня Нед Картер пришел ко мне, таща за собой своего сына Джека.
 Джек был очень испуган, в его глазах стояли слезы.
 — Это маленький бесенок виноват, хозяйка, — сказал Нед Картер. — Он признался мне во всем. Это он взял ведро, чтобы приготовить немного мяса. Только я не могу добиться от него, где он взял мясо, но я это сделаю. Когда он попробует моего ремня, я узнаю все. Я уже сказал ему, что ему не миновать каторги или виселицы.
 Я почувствовала жалость к Джеку Картеру. Это был всего лишь мальчишка, испуганный ребенок, охваченный ужасом.
 Во мне шевельнулось воспоминание. Конечно, в последний раз, когда я видела Джека, он был не один! Это было за час или около того перед тем, как начался пожар.
 Я знала, что сыну садовника не могла прийти в голову такая мысль.
 — Джек, с тобой был кто-нибудь, когда ты пошел к амбар? — спросила я.
 Джек испугался еще больше.
 — Нет, хозяйка, там был только я, но я не хотел сделать ничего дурного…
 — Где ты взял мясо?
 Мальчик молчал. Но я уже знала правду.
 — Отвечай хозяйке, — приказал Нед, давая мальчику подзатыльник, который заставил того отшатнуться к стене, которая спасла его от падения.
 — Подожди, Нед, — сказала я. — Не спеши. Не бей мальчика, пока я не наведу некоторые справки.
 — Но он же виноват, хозяйка.
 — Подожди немного. Мы должны сходить в Клаверинг-холл.
 Джек выглядел так, будто собирался задать стрекача, и это еще больше убедило меня в правильности моей догадки.
 — Идем, — сказала я. — Идем сейчас же. Матушка очень удивилась, увидев меня входящей с Нед ом Картером и его перепуганным сыном в гостиную.
 — Что случилось? — вскрикнула она.
 — Где Дикон? — спросила я.
 — Я думаю, он уехал кататься верхом с Сабриной. Зачем он тебе?
 — Я срочно хочу видеть его.
 К счастью, в этот момент вошли Дикон и Сабрина, раскрасневшиеся от езды. Это было как нельзя кстати.
 Дикон невольно выдал себя, так как не ожидал увидеть Картеров.
 Он повернулся к двери:
 — Я забыл свою…
 Я преградила Дикону путь.
 — Подожди минутку, — промолвила я. — Джека обвиняют в поджоге амбара Хассока. Но я думаю, он был там не один.
 — А мне кажется, один, — сказал Дикон.
 — Нет, — возразила я. — Там был еще один мальчик, и это был ты.
 — Нет! — закричал Дикон. Он подскочил к съежившемуся Джеку. — Ты лжешь…
 — Он не упоминал о тебе, — сказала я.
 — О, Сепфора, дорогая, — вступилась мать. — Зачем ты тревожишься обо всем этом? Расскажи лучше, как чувствует себя бедный Жан-Луи.
 — Что меня беспокоит, — сказала я с непривычной твердостью, которая охватывала меня при мысли о любой несправедливости, — так это то, что Джека Картера обвиняют в проступке, который его заставил совершить кто-то другой.
 — Нет… нет! — закричал Джек. — Это моя вина. Это я разжег костер в ведре.
 — Я схожу к Весте, — сказал Дикон. — У нее вот-вот родятся щенки. Может, они уже появились на свет.
 — Нет, ты останешься здесь, — сказала я, — до тех пор, пока не скажешь нам, кто украл мясо из кладовой. Кто велел Джеку взять ведро и сопровождать его к амбару, где был устроен этот злополучный костер. Кто затем убежал вместе с Джеком.
 — Почему вы спрашиваете об этом у меня? — спросил надменно Дикон.
 — Потому что я знаю ответ: вместе с Джеком был ты.
 — Ложь! — выкрикнул Дикон. Я взяла его за руку. Меня изумил злобный огонь в его детских глазах.
 — Я видела тебя, — сказала я. — Нет смысла отпираться. Я видела тебя с ведром. Ты нес его, а у Джека был сверток. Я видела, как вы шли по направлению к ферме Хассоков.
 Наступила глубокая тишина.
 Потом Дикон сказал:
 — Все это глупо. Это была всего лишь игра. Мы не хотели поджигать старый амбар.
 — Но он, к сожалению, сгорел, — сказала я, — И ты заставил Джека пойти с тобой, а потом свалил всю вину на него.
 — О, мы заплатим за нанесенный ущерб, — сказала Сабрина.
 — Конечно, — ответила я, — но это не решает вопроса.
 — Решает, — сказал Дикон.
 — Нет. Ты должен сказать Неду Картеру, что его сын не виноват.
 — Ну почему вас волнуют такие пустяки? — сказал Дикон.
 Я твердо посмотрела на него.
 — Я не думаю, что это пустяки, — продолжала я. — А ты, Нед, теперь можешь идти. И запомни: Джек не виноват. Его насильно сделали соучастником. Я суверена, мой муж будет очень расстроен, если услышит, что вы наказали сына. Он совершил только то, к чему его принудили.
 После того как садовник с сыном ушли, в доме воцарилась тишина. Сабрина и мать были очень расстроены, а Дикон повернулся и с ненавистью взглянул на меня и прошептал:
 — Я никогда этого не забуду.
 — Да, — ответила я, — и я тоже. Дикон выбежал, сказав, что идет на конюшню искать Весту.
 — Мальчишки иногда устраивают такие проказы, — сказала Сабрина.
 — Конечно, — признала я. — Но когда их ловят, хорошие мальчики не стоят в стороне и не позволяют кому-то брать вину на себя, особенно если этот человек не может себя защитить.
 Матушка и Сабрина были повергнуты в молчание, поскольку не переносили критики в адрес своего любимого дитя.
 И тут я, сама этому удивившись, спокойно сказала:
 — Я решила ехать в Эверсли, как мы и договорились.
 Матушка и Сабрина были потрясены.
 — Жан-Луи… — начала мать.
 — Конечно, не поедет. За ним здесь хорошо ухаживают. Я подожду неделю, пока его состояние не улучшится, и тогда поеду, как мы и решили. Я уверена, что лорд Эверсли очень расстроится, если я не приеду, кроме того, я буду отсутствовать дома не очень долго.
 Все произошло так, как будто вторая половина моего я готовилась вступить во владение моим телом.
 Мое предложение ехать в Эверсли без Жан-Луи встретило большое сопротивление. Матушка говорила, что будет беспокоиться до тех пор, пока не получит вести о моем благополучном прибытии, а ведь потом предстоит еще дорога обратно домой. Сабрина была солидарна с ней.
 — Сейчас на дорогах очень много разбойников, — сообщила она мне, — и эти страшные негодяи не останавливаются ни перед чем.
 — Они наверняка застрелят вас, если вы не расстанетесь с кошельком, — добавил Дикон.
 Я почувствовала, что он был бы доволен, если бы со мной произошло несчастье. Наши взаимоотношения не улучшились после выяснения причины пожара.
 Реакция Жан-Луи оказалась такой, как я и ожидала. Он принял мое решение смиренно и не перечил ему. Он, прихрамывая, передвигался по дому и путешествовал по имению в некоем подобии коляски. Это приносило ему огромное облегчение, так как он не мог представить себя без хлопот по хозяйству.
 — Понимаешь, — говорила я мужу, — я чувствую, что должна поехать. Это письмо от старика… Сабрина говорит, что это крик о помощи. Это выглядит фантастично, о, я полагаю, в этом действительно что-то есть…
 — Что волнует меня больше всего, так это само путешествие, — сказал Жан-Луи. — Если бы я знал, что ты в безопасности…
 — О, Жан-Луи! — воскликнула я. — Люди путешествуют каждый день, мы просто не слышим о тысячах, которые добираются благополучно. Когда случается несчастье, всегда много об этом говорят.
 — Некоторые участки дороги очень опасны… пользующиеся дурной славой притоны разбойников.
 — Мы будем избегать их, и у меня будет защита.
 — Твоя матушка против поездки.
 — Я знаю. Когда она была ребенком, с ней произошел несчастный случай, и она никогда его не забудет. Со мной все будет в порядке, Жан-Луи.
 Мой муж серьезно посмотрел на меня:
 — Ты очень хочешь поехать, не так ли?
 — Да, — сказала я, — я чувствую, что должна это сделать.
 — Понимаю.
 Он действительно понимал. Жан-Луи был спокойным и задумчивым человеком и часто угадывал мои мысли еще до того, как я произносила их вслух. Сейчас, предполагаю, он думал о том, что жизнь в имении начала мне приедаться и что я стремилась к новым впечатлениям.
 Жан-Луи не хотел видеть меня расстроенной и, будучи человеком созидающим, а не разрушающим, вместо того, чтобы запретить поездку из-за того, что она невероятно опасна, он занялся планированием того, как сделать мое путешествие максимально безопасным.
 — Я думаю, тебе нужно ехать с шестью грумами, — сказал он. — Они могут вернуться сразу после твоего благополучного прибытия, а потом приехать за тобой, когда ты будешь возвращаться. Нужен еще один слуга для присмотра за вещами. Вот тогда ты будешь возглавлять значительный отряд.
 Я поцеловала Жан-Луи и почувствовала себя переполненной любовью к нему.
 — Хорошо? — спросил он.
 — Я думаю, что мой муж — самый лучший в мире мужчина, — ответила я ему.
 Жан-Луи обычно скрывал от меня свои опасения: казалось, он был охвачен приготовлениями, которые я с ним обсуждала, — что мне нужно взять и каким маршрутом следовать.
 Когда наш маленький отряд выехал, стояло прекрасное июньское утро, и вновь вставшее солнце дарило приятную теплоту и обещало замечательную погоду. Все казалось ярче, чем обычно. Белоснежные бабочки на фоне пурпурных цветов, жужжание пчел, трудящихся на ярко-голубом бурачнике и клевере, лунные маргаритки в полях с лютиками и примулой и проблески алого цвета по краям пшеничных полей — все эти привычные вещи превратились в чудо природы.
 Во время поездки мы планировали две остановки на постоялых дворах. Их хозяева были предупреждены заранее, поэтому, когда мы приехали к первому постоялому двору, у нас не возникло трудностей с устройством на ночлег.
 Я спала беспокойно, так как была слишком возбуждена и на следующий день, едва на небе появились первые проблески рассвета, вскочила на ноги в готовности продолжать поездку.
 Следующий день прошел быстро и без неприятных происшествий.
 Мы намеревались добраться до Эверсли-корта примерно к четырем часам дня, но, к несчастью, когда мы около полудня остановились на постоялом дворе, чтобы передохнуть, обнаружилось, что у одной из лошадей отвалилась подкова. Мы раздумывали, оставить ли грума дожидаться, когда лошадь подкуют, и продолжать двигаться без него, или оставаться всем до тех пор, пока лошадь не будет готова для дальнейшего пути.
 Я колебалась, ведь я обещала матушке, что буду путешествовать только в сопровождении всех грумов, и после некоторых размышлений решила, что мы должны подождать, пока подкуют лошадь.
 Это, однако, заняло гораздо больше времени, чем предполагалось, так как кузнеца не было, потому что он получил неотложный заказ от соседнего сквайра. Мы надеялись, что он скоро вернется, но это вылилось в несколько часов, и я начала задаваться вопросом, не было бы разумнее отправиться без грума. В конце концов, нас было бы лишь на одного человека меньше.
 Пробило четыре часа, а мы планировали выехать сразу же после полудня. Я решила двигаться дальше, ведь у нас не было заказано мест на ночлег на постоялом дворе и неизвестно, где мы их сможем найти, когда вернется кузнец.
 Он сказал, что подкует лошадь немедленно, и она будет готова к дороге еще до того, как мы успеем прочесть «Боже, храни короля». Но все произошло не так быстро, как он обещал, поэтому, когда мы достигли Эверсли, уже стемнело.




 ДЖЕССИ


 В детстве я провела в Эверсли-корте немало рождественских праздников, но после смерти дедушки с бабушкой мы перестали бывать в старом доме, и поэтому я помнила его смутно. Моя мать после гибели отца перебралась в провинцию. Генерал Эверсли, который симпатизировал моей матери и познакомил ее с моим отцом, управлял в течение какого-то времени имением, хотя на самом деле Карл, сын лорда Эверсли, был действительным наследником и дома, и титула. После смерти генерала Карл, лорд Эверсли, не знаю, как уж это случилось, счел своим долгом вернуться и поселиться в Эверсли.
 Меня обуревали противоречивые чувства. В течение всего путешествия я пыталась вспомнить все, что я слышала о семье, жившей в этом доме в период его процветания. Я припомнила массу разговоров об Эндерби, мрачном строении, окутанном сверхъестественными тайнами. Я решила при первой возможности взглянуть на него, однако сейчас перед нами вставал Эверсли.
 Прямо перед нами возвышалась стена. Ворота были открыты, как я решила, приветствуя нас. Мы въехали. Было слишком темно, чтобы ясно рассмотреть дом, но нахлынувшие воспоминания далекого прошлого воссоздали смутный образ семейного уюта.
 Из дома не доносилось ни звука. Затем я заметила отблеск света, мелькнувший в одном из окон верхнего этажа. Там лежала густая тень. Должно быть, кто-то стоял там, держа подсвечник и выглядывая в окно, возможно, поджидая нашего приезда.
 Удивительно, но огромные двери оставались закрытыми, хотя нас не могли не заметить — стук лошадиных копыт по гравию дорожки был отчетливо слышен.
 Я подождала несколько минут, но никто не вышел. Дом оставался погруженным в темноту.
 — Может быть, мы слишком припозднились и они решили, что сегодня мы уже не приедем. Позвоните в колокол, это даст им понять, что мы уже здесь, — промолвила я.
 Один из грумов спешился и выполнил мой приказ. Я вспомнила звон этого колокола. В детстве он совершенно очаровал меня, и я не могла удержаться, чтобы не позвонить в колокол и не послушать разносившийся по всему дому звук.
 Я сидела на лошади, глядя на двор и дожидаясь того момента, когда двери распахнутся и кто-то появится и поприветствует нас.
 Но когда замолк колокол, снова воцарилась тишина. Я начала слегка беспокоиться. Это было не то гостеприимство, которого я ожидала, читая письма лорда Эверсли.
 Наконец, дверь открылась. На пороге стояла молодая женщина. Я не могла рассмотреть ее лица, но сразу бросилось в глаза, что она очень неряшлива.
 — Чего вам угодно? — вопросила она.
 — Я миссис Сепфора Рэнсом, — ответила я, — лорд Эверсли ожидает меня.
 Женщина выглядела удивленной, и я решила, что она полупомешана. Мне хотелось получше рассмотреть ее, но зал не был освещен, не считая слабого огонька одной свечи, которую она отставила, открывая дверь.
 Один из грумов придержал мою лошадь, пока я спешивалась. Я подошла к двери.
 — Лорд Эверсли ожидает меня, — повторила я, — проводите меня к нему. Где ваша экономка?
 — Должно быть, вы имеете в виду мисс Джесси, — ответила женщина.
 — Тогда не будете ли вы так любезны позвать ее. Где у вас конюшни? Мои слуги устали и голодны.
 Есть здесь кто-нибудь, кто поможет позаботиться о лошадях?
 — Это Джефро… Я позову мисс Джесси.
 — Пожалуйста, и поскорее, — добавила я, — Мы устали после долгого пути.
 Женщина уже была готова захлопнуть дверь, но я придержала ее открытой и, как только она торопливо удалилась, вошла в зал.
 Оставленная свеча стояла на длинном дубовом столе и отбрасывала вокруг зловещие отблески.
 Я поняла, что в доме происходит что-то неладное. Я раздумывала о том, что Сабрина определила как «крик о помощи», и сейчас это уже не казалось невероятным.
 Я была напугана появившейся неожиданно, как привидение, женской фигурой наверху лестницы. Высоко в руке женщина держала канделябр, что подчеркивало всю драматичность ее позы, как бы сошедшей с подмосток. В колеблющемся свете свечей она выглядела весьма эффектно. Женщина была высокая, полная, но хорошо сложенная. Вокруг ее шеи обвивалось ожерелье, должно быть, бриллиантовое. Камни сверкали на ее пальцах, запястьях — их было так много, что блеск ослеплял даже в свете единственной свечи.
 Женщина величаво двинулась вниз по лестнице.
 На ней был великолепный золотистый парик. Одна прядь спускалась по ее левому плечу. Ее юбка из темно-синего бархата была туго подпоясана и стояла вокруг нее колоколом. Разрез спереди позволял видеть нижнюю юбку — лилово-розовую, расшитую белыми цветами. Было ясно, что это весьма знатная дама, и я не могла представить, какое положение она занимает в доме. Когда она подошла ближе, я увидела, что тот великолепный эффект, который производило ее лицо, достигнут не без помощи косметики.
 Она носила маленькую черную мушку в уголке ярко накрашенного рта, другая была наклеена прямо под глазом — у нее были огромные голубые глаза. Я представилась:
 — Сепфора Рэнсом. Лорд Эверсли выразил желание, чтобы я приехала навестить его. Он знает, что я должна прибыть сегодня. Мы слегка опоздали, по пути пришлось перековывать одну из лошадей.
 Глаза женщины расширились, она выглядела озадаченной, и я торопливо прибавила:
 — Я уверена, меня ждут.
 — Я ничего не знаю об этом, — сказала женщина. Ее произношение было достаточно грубым, и, несмотря на одежду, я подумала, что, должно быть, это и есть экономка.
 — Мне кажется, что я не расслышала ваше имя, — сказала я, — не могли бы вы…
 — Я мисс Стирлинг. Все называют меня мисс Джесси. Последние два года я присматриваю за лордом Эверсли.
 — Присматриваете за ним… Женщина вызывающе улыбнулась:
 — Можно считать меня экономкой.
 — Да, я понимаю. Но разве он не сказал вам, что пригласил меня приехать?
 — Я ничего не знаю об этом. — Ее голос слегка утратил усвоенную элегантность. Было ясно, что она была обеспокоена возникшей неувязкой и не вполне доверяет мне.
 — Чтобы разрешить возникшее недоразумение, — сказала я, — может, мне стоит немедленно повидать его?
 — Так вы говорите, ваше имя миссис Рэнсом? — переспросила Джесси.
 — Да, и я его ближайшая родственница, ну., вернее, моя мать. Лорд Эверсли — сын моей прапрабабушки. По-моему, так. Все это было так давно.
 — Вы говорите, он писал вам?
 — Да… он послал несколько писем и просил меня приехать повидать его. Причем очень настойчиво. Поэтому я уверена, что меня сегодня должны ожидать. Не проводите ли вы меня к дяде?
 — Я уже уложила его спать. Вы понимаете, это очень, очень старый человек, — ответила Джесси.
 — Да, конечно, я знаю. Но если он ждет меня, то станет беспокоиться, почему меня все еще нет. Она покачала головой:
 — Должна вас подготовить. Наверное он забыл, что пригласил вас, так как ничего не сказал мне об этом. У него не все в порядке с головой, понимаете.
 — Да, я, конечно, знаю, что он глубокий старик. О, Боже… может, мне не стоило приезжать?
 Джесси бесцеремонным движением положила руку мне на плечо, так, как мог бы сделать друг, но не так, как я ожидала бы от экономки, и меня осенило: этим жестом она показывает, что является не просто экономкой.
 — Не говорите так, — лукаво возразила она, — а послушайте меня: я приготовлю комнату для вас, и, осмелюсь предположить, вы не откажетесь, от ужина.
 — Конечно, — сказала я. — Не забудьте о моих слугах, у меня их шестеро, нет, семеро, вместе с тем, который присматривает за вьючными лошадьми.
 — У меня нет слов — это настоящее нашествие. Джесси взяла себя в руки. Чувствовалось, что, хотя происходящее представляет для нее немалую проблему, она уже решила, как действовать.
 — Хорошо, я отдам распоряжения… вас разместят, а утром вы увидитесь с его светлостью.
 — Но почему бы не сказать ему сейчас, что я приехала?
 — Я полагаю, что сейчас он спит, как дитя, ведь я вам уже говорила об этом. Я пойду и посмотрю… взгляну тихонько, и, если он бодрствует, я скажу ему.
 А если он спит, ему не понравилось бы, разбуди я его. Я уверена в этом. Иногда он с таким трудом засыпает.
 Ее повадки полностью изменились: первоначальные испуг и изумление сменились фамильярностью и покровительственным тоном. Джесси держалась так, будто была госпожой в этом доме, и в то же время так, как ни одна истинная хозяйка и не подумала бы вести себя. Я встрепенулась от тихого шороха и, быстро обернувшись, заметила движение наверху лестницы. Разглядеть что-либо было нелегко, так как свеча давала только неясные отблески. Нас кто-то рассматривал. Я недоумевала, кто бы это мог быть. С того момента, как мы вступили в этот дом, я была готова ко всему.
 — Итак, прежде всего еда, — провозгласила Джесси, — боюсь только, что на кухне уже все подчистили. Надо вам было бы успеть к ужину. Ну конечно, что-нибудь да найдется. А потом я приготовлю вам комнату. А сейчас проходите сюда и дайте мне лишь пару минут — я накормлю и вас, и грумов, а потом покажу ваши комнаты. Идет?
 — Спасибо, я пойду и прикажу грумам ставить лошадей в конюшни, — сказала я.
 — Нет, вам лучше оставаться здесь. Я сама позабочусь обо всем. — И она начала звать:
 — Дженни! Молл! Где вы? Немедленно подите сюда, маленькие грязнули! Джесси улыбнулась.
 — Надо самой смотреть за всем, — объяснила она. — Если бы не я, тут все бы мхом заросло. Все пришло бы в упадок. Так, как и было, когда я появилась здесь.
 Она говорила легко и естественно, в той манере, которая, как я предполагала, и была присуща ей.
 Вбежали две девочки.
 — Ну вы, двое, — приказала Джесси, — приготовьте-ка комнату для госпожи. Она приехала навестить его светлость, который не счел нужным предупредить нас, без сомнения, он просто забыл об этом, бедный старикашка. Но сначала, Молл, сбегай к конюшням. Позови Джефро и скажи, чтобы он поставил лошадей, разместил и накормил грумов. Утром мы разберемся со всем. А сейчас, миссис… как вы сказали, ваше имя?
 — Миссис Рэнсом, — ответила я.
 — А сейчас, миссис Рэнсом, если вы пройдете сюда, в зимнюю гостиную, я пришлю вам что-нибудь поесть, пока готовят вашу комнату.
 Меня провели в комнату, в которой, как я помнила, мы собирались за трапезой, когда вся семья жила в этом доме. Да, действительно, ее называли зимней гостиной.
 Мне было немного не по себе. Все так отличалось от того, что я надеялась увидеть.
 «Конечно, — говорила я себе, — если бы эта лошадь не потеряла подкову, мы бы приехали в более подходящее время. Лорд Эверсли еще не был бы в постели. Он встретил бы меня так, как я и ожидала. В конце концов, это же он пригласил меня сюда. Задержки в дороге не редкость. Любое незначительное происшествие может привести к опозданию. Я подозреваю, он думал, что мы приедем завтра. Хотя это не объясняет, почему он не подготовился к встрече».
 Я сидела, когда вошла одна из служанок.
 — Давно ли ты работаешь здесь? — обратилась я к ней.
 — Около двух лет, госпожа.
 — Так же, как мисс… Стирлинг.
 — Да, меня наняли вскоре после того, как она стала экономкой. Тогда сменилось большинство слуг в доме.
 Девушка смущенно посмотрела на меня и поторопилась уйти.
 Все изменилось после прихода мисс Стирлинг. Это выглядело довольно странным.
 Другая служанка принесла поднос с холодной олениной и куском пирога, мисс Стирлинг взяла его и поставила на стол.
 Я была очень голодна, но еще больше заинтригована. Когда служанка вышла, Джесси уселась напротив меня, положив руки на стол, и внимательно рассматривала все время, пока я ела.
 — Когда его светлость направил вам письмо? — спросила она.
 — Несколько недель назад. Собственно говоря, он писал моей матери.
 — Писал вашей матери и просил вас приехать, — она нервно усмехнулась, — а он не писал, зачем?
 — Ну… мы же одна семья. Я подозреваю, он сожалел, что мы не видимся чаще.
 Кто-то заглянул в дверь.
 — Вы хотели видеть меня, мисс Джесси?
 — О, Джефро, — сказала та, — эта леди приехала навестить его светлость. Миссис утверждает, что она — его родственница.
 — Да, я одна из его ближайших родственников, — сказала я. — Мое имя Сепфора Рэнсом. Прошу вас это запомнить.
 — Будь я проклят, — воскликнул старик, — если это не миссис Сепфора! Я хорошо вас помню еще с тех пор, как вы ребенком нередко приезжали в Эверсли на Рождество, иногда летом, а как-то и зимой, не так ли? Конечно, я помню вас, миссис… Вы были очаровательным ребенком.
 Эти слова воодушевили меня. Я тоже вспомнила старого слугу. Это был тот самый Джефро, который ухаживал за лошадьми и командовал всеми грумами. Он всегда нравился мне, потому что я любила лошадей.
 — Здравствуй, Джефро! — воскликнула я, вскакивая и протягивая ему руки.
 — О, как замечательно снова увидеть вас здесь, миссис Сепфора! Прошло уже много лет… и вы уже замужняя дама. Да, время летит быстро, но не узнать вас невозможно. Так вы приехали увидеть его светлость?
 — Джефро, — вмешалась Джесси, — мне кажется, тебе следует пойти и убедиться, что все грумы размещены. Накормил ли ты их?
 — Ну, в это время ничего не найти, кроме хлеба, сыра и эля. А этим они смогли поживиться на кухне.
 — А сумел ты найти им место на ночь? Джефро кивнул.
 — Надеюсь, увижу вас завтра, миссис Сепфора. Он пристально взглянул на меня, и я каким-то шестым чувством поняла, что ему есть, что мне рассказать.
 Джефро вышел.
 — Он много себе позволяет, потому что очень давно служит здесь, — заметила Джесси. — Старый чудак! Думает, что без него здесь не обойтись. Тем более, что его светлость по какой-то причине очень привязан к нему.
 — Да, вспоминаю, в семье все очень любили Джефро. Многое начинает оживать в памяти.
 — Ну что же, желаю вам хорошо отдохнуть. Я заглядывала к его светлости, но он спит. Если его разбудить, он уже больше не заснет и весь следующий день будет раздраженным, уж могу вас заверить.
 — Но он действительно совсем беспомощен?
 — Слава Богу, нет. Скорее, просто слабый. Нуждается в постоянной поддержке и опеке. Без меня ему не обойтись. Ну, как вам понравился пирог? Правда, он вкуснее, если его есть с пылу с жару.
 Я ответила, что пирог был замечательным.
 — Мне и самой нравится моя стряпня, — поделилась Джесси. — Ну, если вы закончили… Я прикажу принести вам горячей воды, умоетесь и сможете, наконец, поспать. Должно быть, вы очень устали.
 Я согласилась, что неплохо бы хорошо отдохнуть ночью.
 — Ну, вот у вас и будет такая возможность.
 Джесси добродушно улыбалась, но это добродушие каким-то образом искажало ее черты, а может, причиной тому был острый блеск в ее глазах, который привел меня в немалое замешательство. Я мечтала, чтобы поскорее настало утро, потому что надеялась, что тогда я сумею пролить свет на некоторые непонятные мне вещи.
 Джесси сама отвела меня в комнату. Во мне оживали воспоминания о доме. Я смутно припоминала его в дни расцвета. У меня появилось чувство, что все здесь сильно переменилось.
 Джесси рывком открыла дверь.
 — Ну, вот мы и пришли. Вам приготовили постель. — Она подошла и откинула покрывала. — Так, грелка на месте. Девчонки должны были приготовить все. Ну и поплясали бы они у меня, окажись что не так! Я стала зоркая, как ястреб, присматривая тут за всеми. Его светлость так говорит мне: «Не знаю, что бы мы без тебя делали, Джесси». Хочу сказать, он не из тех, кто допустит, чтобы все пришло в полный упадок. Он в курсе всего того, что я делаю. — Джесси становилась все более и более фамильярной. Я заметила, что у нее была привычка во время разговора слегка прикасаться к собеседнику рукой. Мне показалось это отталкивающим, и я хотела просить ее не делать этого, но, с другой стороны, мне хотелось еще немного задержать Джесси, чтобы побольше узнать из ее откровений.
 Комната была хорошо обставлена: кровать под пологом, комод и туалетный столик, на котором лежало зеркало.
 — Вот и горячая вода. Нет нужды отсылать ее вниз, когда вы помоетесь. Ее уберут утром.
 — Благодарю вас.
 — Надеюсь, что все в порядке. Увидимся утром. Доброй ночи.
 — Благодарю вас.
 Джесси одарила меня еще одним дружеским прикосновением и вышла.
 Оставшись одна в комнате, я снова вернулась в мыслях ко всем замеченным странностям. Подойдя к двери, я не обнаружила в замочной скважине ключа, что сильно озадачило меня. Смогу ли я спокойно спать в этой непривычной обстановке, где многое было непонятно. Я решила, что мне следует быть готовой ко всему, даже самому необычному.
 Почему лорд Эверсли нанял такую женщину, как Джесси? Как мне показалось, она имеет определенную власть в доме. Ведет она себя как хозяйка. И, безусловно, ей-то должно быть известно, что я приезжаю.
 Я была очень утомлена, но мой ум был так занят всеми этими загадками, что я понимала, уснуть будет очень трудно.
 Я подошла к окну. Снаружи стояла непроглядная темнота. Как бы мне хотелось, чтобы быстрее настало утро! Казалось, что все, что бы ни случилось, станет тогда понятнее.
 Я увидела в комнате свой багаж и от души пожелала, чтобы грумы чувствовали себя спокойнее, чем я.
 Я распаковала одну из сумок и достала все, что могло бы мне пригодиться, решив отправиться в постель и постараться уснуть, тем более что до утра я все равно не могла ничего поделать.
 Я умылась и разделась. Отодвинув грелку, я забралась в постель. Нырнув в роскошную пуховую перину, я, несмотря ни на что, почувствовала сонливость. Но в тот момент, когда я уже начинала дремать, я вдруг в испуге проснулась и села в кровати, прислушиваясь. Я поняла, что мне предстоит беспокойная ночь. Ну что ж, я была готова к этому.
 Через какое-то время я услышала звук приближающихся шагов. Я уставилась на дверь. Без сомнений, за ней кто-то стоял. В комнате теперь было немного светлее — небо за окном уже не было затянуто облаками. Да и мои глаза привыкли к темноте. Я увидела, как ручка двери медленно поворачивается.
 — Войдите, — сказала я.
 Ручка перестала двигаться. Стало тихо. Я села в постели. Мое сердце так билось, что я могла его слышать. Потом я услышала звук «удаляющихся шагов. Открыв дверь, я выглянула, но ничего не смогла увидеть.
 « Случившееся явно не располагало ко сну. Я лежала, внимательно прислушиваясь.
 Должно быть, прошло не менее получаса, прежде чем я снова услышала шаги. На этот раз я выскользнула из постели и встала в ожидании у двери.
 Шаги затихли за моей дверью, и ручка начала медленно поворачиваться. В этот раз я молчала, прижавшись в ожидании у стены. Дверь медленно отворилась.
 Я ожидала увидеть Джесси, но, к моему изумлению, на пороге стояла девочка лет десяти, не более. Она вошла, направилась к кровати и была весьма изумлена, обнаружив, что та пуста. В этот момент я захлопнула дверь и появилась перед ней со словами:
 — Здравствуй, что тебе надо? Девочка развернулась и уставилась на меня расширившимися ясными глазами. Думаю, что, если бы я не преградила ей дорогу, она попыталась бы выскользнуть из комнаты.
 Все мои страхи развеялись. В конце концов, я поняла, что, несмотря на довольно странное появление, я имею дело всего-навсего с любопытной маленькой девочкой.
 — Ну, — сказала я, — и что же заставило тебя нанести мне визит в такое время? Ты ведь знаешь, сейчас уже очень поздно.
 Ответом было молчание. Девчушка пялилась на свои босые ноги, на ней была только ночная рубашка. Я приблизилась к ней. Девочка смотрела на меня с ужасом, и было заметно, что она готовится рвануться к двери.
 — Раз ты здесь, — промолвила я, — должна тебе заметить, что это весьма бесцеремонное вторжение. Думаю, ты должна дать мне объяснение.
 — Я… я только хотела взглянуть на вас.
 — Ты кто?
 — Меня зовут Эвелина.
 — А что ты делаешь здесь, в этом доме, Кто твои родители?
 — Мы живем здесь. Ведь это дом моей мамы… Теперь я поняла. Я уловила некоторое сходство.
 — Так ты, должно быть, дочка Джесси? Она кивнула.
 — Понятно, и вы живете здесь, в доме твоей матери?
 — Ну, вообще-то, это дом «хозяйчика».
 — Чей?
 — Старика. Его настоящее имя лорд Эверсли. Но мы обычно называем его «хозяйчиком».
 — Мы?
 — Это прозвище дала ему моя мама.
 — Я понимаю. По-видимому, он ваш большой друг, если позволяет жить в своем доме и называть себя «хозяйчиком».
 — Он не может обойтись без нас.
 — Он сам так говорит? Девочка кивнула.
 — Почему ты прокралась в мою спальню?
 — Я увидела вас, когда вы приехали.
 — Я тоже тебя заметила. Это ты стояла наверху лестницы?
 — Вы видели меня?
 — Да. Тебе следовало бы быть поосторожнее. А ты допустила, чтобы тебя поймали. Что ты на это скажешь?
 — Что вы собираетесь делать со мной?
 — Еще не знаю, посмотрю, когда закончу расследование.
 — Закончите что? — Девчушка испугалась так, будто услышала о предстоящей пытке.
 — Я собираюсь задать тебе несколько вопросов. И многое будет зависеть от того, что ты ответишь мне.
 — Моя мама очень рассердится. Иногда она становится очень злой. Она предупредила, чтобы я была осторожна и не входила, не убедившись, что вы спите.
 — Значит, ей бы не хотелось, чтобы тебя поймали? Она взглянула на меня с удивлением:
 — Конечно.
 — Странно, — заметила я.
 — Вы так смешно разговариваете. А зачем вы приехали к нам? Вы хотите накликать беду на нашего «хозяйчика»?
 — Я приехала потому, что «хозяйчик», как вы его называете, пригласил меня.
 — Моя мама очень злится из-за этого. Она не может понять, как он мог пригласить вас, не предупредив ее. Она засыпала его вопросами… через кого он передал приглашение… и все такое. Я так поняла, что у них произошла ужасная ссора.
 — А почему, собственно, лорд Эверсли не может пригласить в свой дом, кого он пожелает?
 — Ну, сперва он должен попросить разрешения у мамы, не так ли?
 — Но ведь твоя мать здесь простая экономка?
 — Ну, это совсем не так, вы же понимаете.
 — В каком смысле?
 Девочка хихикнула. Ее личико, казавшееся абсолютно невинным, тотчас преобразилось и стало хитрым и лукавым. Хотя она и была очень юна, но явно знала обо всем происходящем в доме и наверняка понимала, что значат те отношения между лордом Эверсли и ее матерью, о которых я могла только догадываться и только теперь узнала точно.
 Этот ребенок был совсем не так невинен, как мне сперва показалось. Это было дитя, которое подслушивало, подсматривало и шпионило за всеми, чье любопытство было столь велико, что привело ее ночью сюда, чтобы взглянуть на новую гостью, которая доставила столько беспокойства ее матери.
 Мне не хотелось продолжать разговор. Понимающий смешок дал мне ответ на многие вопросы, и, конечно, у меня не возникало желания обсуждать сомнительные отношения между ее матерью и лордом Эверсли.
 — Ну, я пойду, — сказала девочка. — Спокойной ночи. Вам тоже надо поспать.
 — Сперва я хочу окончательно выяснить твои намерения. Скажи мне, ты хотела осмотреть мои вещи?
 — Только взглянуть.
 — Ну, раз уж ты здесь, ответь-ка мне еще на несколько вопросов. Давно ли вы живете здесь?
 — Что-то около двух лет.
 — Тебе здесь нравится?
 — Да, здесь довольно мило. Не так, как…
 — Не так, как там, где вы жили раньше? Где же?
 — В Лондоне.
 — Ты жила с матерью. А где твой отец?
 Девочка пожала плечами:
 — Он никогда не жил с нами… хотя… с нами жили разные дяди… Но они никогда не задерживались надолго.
 Я почувствовала отвращение. Из слов ребенка вырисовывалось именно то, что я и заподозрила.
 Джесси была падшая женщина, которой каким-то образом удалось прибрать к рукам лорда Эверсли. Как ей это удалось? Я не могла и представить, что кто-то из моих родственников может увлечься подобной женщиной. Никто из них и часу бы не потерпел такое создание под своей крышей.
 — Как вы сюда попали?
 Дочка Джесси замялась. Я догадалась, что она просто не знает. По ее словам, раньше они жили недалеко от Ковент-Гардена и ее мать пускала жильцов. «Людей из театра», как сказала девочка.
 — Ведь моя мама однажды выступала на сцене, — добавила она и слегка погрустнела. Я сказала:
 — Тебе нравилась жизнь в Лондоне больше, чем здесь?
 — Здесь мы едим такие вкусные вещи… и маме здесь хорошо… и «хозяйчик» ничего не может без нас, — возразила девочка.
 — Это он так говорит?
 — Он обычно так говорит маме. Она часто спрашивает об этом.
 — Где твоя спальня? Она ткнула куда-то вверх.
 — А твоей матери?
 — Естественно, рядом с «хозяйчиком». Меня затрясло от ярости. Это-то я и подозревала.
 Оставалось только гадать, какие еще неожиданности готовит завтрашний день.
 — Я замерзла, — пожаловалась девочка.
 Я тоже замерзла, но чувствовала, что многое выведала от Эвелины.
 — Будет лучше, если ты теперь поднимешься к себе в комнату, — сказала я ей.
 Девчушка живо метнулась к двери.
 — Если я решу пожить здесь, мне бы хотелось получить ключ от моей двери.
 — Я верну его.
 — Так он у тебя.
 Эвелина улыбнулась и кивнула, передернув плечами. Выглядела девочка в этот момент озорно и ребячливо.
 — Ты хочешь сказать, что утащила ключ, чтобы иметь возможность в любой момент, когда тебе этого захочется, пробраться сюда и осмотреть мою комнату?
 Девочка потупилась, по-прежнему улыбаясь.
 — Он сейчас у тебя в комнате? Она кивнула.
 — Тогда ступай и немедленно принеси мне ключ. Эвелина колебалась.
 — Если я это сделаю, вы никому не расскажете про то, что произошло здесь?
 Теперь колебалась я. На лице девочки была отчетливая печать алчности. Она была удивительно похожа на мать.
 — Ну хорошо, — произнесла я. — Это удачная сделка. Отдай ключ мне, и мы будем держать твое посещение в тайне, и советую тебе не делать больше этого.
 Девочка кивнула и выскользнула из комнаты. Вскоре Эвелина вернулась с ключом. Она хитро улыбалась мне.
 По-прежнему недоумевая, какие еще открытия сулит мне завтрашний день, я заперла дверь, вернулась в свою кровать, где после всех треволнений спокойно проспала до утра.
 Меня разбудило появление горничной, принесшей мне горячую воду. Солнце заливало комнату, высвечивая ветхость, не замеченную мной вечером.
 — Доброе утро, — сказала я. — Как тебя зовут?
 — Молл, — ответила девушка. — Мисс Джесси просила передать вам, чтобы вы спускались вниз, когда будете готовы.
 Я поблагодарила служанку, и она, одарив меня любопытным взглядом, вышла.
 Не успела я подняться с постели, как на меня нахлынули воспоминания о прошедшей ночи. Сегодня я постараюсь разузнать все об истинном положении дел. Я очень многого ждала от встречи со своим родичем. «Хозяйчик»! И эта женщина! Все это совсем не весело. Я спустилась в столовую, не зная, чего ожидать еще.
 Джесси находилась уже там в утреннем, богато украшенном наряде из лилового батиста. Драгоценностей на ней было лишь немногим меньше, чем вечером. Солнце гораздо резче, чем мягкое пламя свечи, высвечивало весьма заметный макияж.
 Она горячо приветствовала меня.
 — О, это вы! Надеюсь, хорошо выспались? Мой Бог, вы были так измотаны!
 Джесси оставила попытку выглядеть светски, которую она так отчаянно предпринимала при нашей первой встрече. Я поняла, что ее сегодняшняя манера поведения нравится мне гораздо больше. Она была гораздо естественнее.
 — Удобна ли ваша постель? Я боюсь, все делалось так поспешно, да вы и сами знаете, что такое эти горничные. Это нелегкая работенка — присматривать за всеми ними.
 Я ответила, что постель была вполне удобна и я под утро крепко заснула.
 — Всегда немного трудно заснуть в незнакомом месте.
 — Да, это так, — Джесси визгливо хихикнула и, находясь достаточно близко, сумела наградить меня игривым тычком, от которого я не успела увернуться. — Ну, что у нас сегодня на завтрак? Мы не ожидали гостей, вы застали нас врасплох. Но я позаботилась о провизии, и, надеюсь, они там, на кухне, не испортят ее.
 И вправду, еда была отменная. На стол подали рыбу и пирог с мясом. Я не была голодна и отведала лишь немного рыбы — все, что я была способна съесть. Джесси тем временем уселась напротив меня, так же, как и минувшей ночью.
 — Боже, вы едите, как птичка, — сказала она. — Я подозревала, что Джесси уже успела позавтракать, но она не удержалась от куска пирога и съела его, выказывая величайшее наслаждение, облизываясь и обсасывая пальцы.
 Я поинтересовалась, когда же смогу, наконец, повидать лорда Эверсли.
 — Ну, это как раз то, о чем я бы хотела поговорить с вами. Он, бедняжка, неважно себя чувствует с утра. Нужно некоторое время, чтобы он пришел в себя. Вы же понимаете, нельзя сказать, что он крепкий, как огурчик, хотя для своего возраста и неплохо сохранился. — Глаза Джесси блестели весьма выразительно, и я не сомневалась, что она не преминула бы ущипнуть меня, не разделяй нас стол.
 — Не сомневаюсь, что он захочет меня увидеть, если только узнает, что я уже здесь.
 — Да, безусловно, вы правы. Через часик-другой… хорошо… Ну, скажем, около одиннадцати.
 — Ну что же, подождем до одиннадцати, — сказала я.
 Джесси встала.
 — Сейчас вы, наверное, будете распаковывать багаж. Вам ведь понадобятся ваши платья. А потом погуляйте по саду. Там очень красиво. Только не уходите слишком уж далеко и возвращайтесь к одиннадцати. Надеюсь, к этому времени он будет в порядке.
 Я, вернувшись в свою комнату, достала самые необходимые вещи и, следуя совету Джесси, отправилась в сад. Я заметила, что за ним не слишком хорошо ухаживают. Та атмосфера запущенности, которая пронизывала дом, царила и в саду.
 В одиннадцать я вернулась. Джесси уже ждала меня в зале.
 — Его светлость очень взволнован. Он хочет как можно скорее видеть вас.
 Я поспешила вслед за ней вверх по лестнице. Воспоминания детства опять нахлынули на меня. Я знала, что мы идем к главной спальне. Я вспомнила, как мы приходили сюда с моей матерью навестить прабабушку, когда та болела.
 Джесси бесцеремонно распахнула дверь в спальню. Я последовала за ней.
 В комнате стояла большая кровать под пологом, на которой сидел старик. Лицо его было изжелта-бледное, он выглядел настолько худым, что могло показаться, будто это труп, если бы не большие живые карие глаза.
 — Ну, вот и она, «хозяйчик». Вот наша маленькая леди.
 Яркие глаза старика обратились ко мне. Выпростав худую руку, он сжал мою ладонь.
 — Сепфора! Ведь это ты, дочка Клариссы. Ты приехала, наконец.
 Я бережно взяла руку старика. Его глаза слегка увлажнились. Ну, вот и долгожданное гостеприимство. Я видела, что он очень рад моему появлению.
 — Она приехала по твоей просьбе, голубчик, — сказала Джесси. — А меня ты не предупредил. Не очень-то это хорошо с твоей стороны, дорогуша. Ведь она приехала так поздно… ночью… и не нашла ожидаемого восторга по поводу своего появления. Да если бы ты мне сказал, в ее честь звонили бы все колокола. Старик смущенно улыбнулся мне:
 — Джесси хорошо ухаживает за мной.
 — Ну, еще бы, — заявила Джесси, — хотя порой ты не очень-то ценишь это, непослушный «хозяйчик».
 Он улыбался мне. Пытался ли он что-то мне сообщить? Так или иначе, было ясно, что это невозможно в присутствии Джесси.
 — Я так рада видеть вас, — сказала я.
 — А где твой муж?
 — Он не смог приехать со мной. Неподалеку от нашего дома случился пожар, и он сломал ногу, помогая тушить его.
 — Так ты приехала одна?
 — В сопровождении семи слуг. Старик кивнул:
 — Хорошо, хорошо.
 Его темные блестящие глаза смотрели очень выразительно. Теперь я была уверена, что он пытается что-то сообщить мне.
 — Расскажи мне, — продолжал он, — расскажи мне, как там твоя мать, моя дорогая девочка. А твой отец… какая трагедия! Я знал его. Истинный джентльмен. А Сабрина… о…
 — У них все в порядке.
 — Как жаль, что Сабрина вышла замуж за этого проклятого якобита. Мы… мы… вынуждены все расплачиваться за это. Все они предатели.
 Джесси уселась на кровать. Вблизи на столе стояла коробочка с конфетами. Она взяла одну и стала сосать. Я догадалась, что сласти стоят здесь для нее, и поняла, что Джесси делит спальню с этим несчастным скелетоподобным стариком. Если бы все это не выглядело так трагично, представить их вместе в постели было бы весьма забавно. Джесси уселась в кресло, благодушно улыбаясь, но за этой милой улыбкой угадывалась настороженность цепной собаки, ведь ее переполняли подозрения и злоба из-за того, что старику удалось пригласить меня, не поставив ее в известность. Я раздумывала, насколько полно сумела она прибрать к рукам старика. Судя по всему, еще не до конца, но, тем не менее, я поняла, что хозяйка в доме — она.
 — «Хозяйчик» до сих пор приходит в ярость от якобитов, — заметила Джесси.
 Я взглянула на него, слегка нахмурившись. Почему он не отошлет прочь эту ужасную женщину?
 Он уловил мой взгляд и посмотрел на меня, как бы извиняясь, но в то же время и желая что-то сообщить. Я поняла: ему надо поговорить со мною наедине. Почему он не может приказать ей оставить нас?
 Возможно ли, чтобы он боялся ее? Бесстыдная, властная женщина, лично отобравшая прислугу для дома, и с другой стороны слабый, больной старик, проводящий большую часть времени в постели.
 Ситуация слегка прояснялась, но я не могла понять причину его послушания.
 — Я слышала, что мисс Джесси — отличная экономка, — произнесла я.
 Джесси издала хриплый смешок.
 — Больше, гораздо больше, не правда ли, дорогуша?
 Он рассмеялся вместе с нею, и по выражению его лица я поняла, что она действительно дорога ему.
 — Вы когда-нибудь выходите погулять? — спросила я.
 — Нет, я уже не был на воздухе… не помню сколько, Джесси? Несколько месяцев? Она кивнула.
 — Беда в том, что мне не преодолеть ступенек. А жаль. Я всегда любил подышать свежим воздухом.
 — Он отдыхает днем, так ведь, дорогуша? Я укладываю его после обеда. И где-то около часа он прекрасно дремлет… он отдыхает.
 Открытая коробочка со сластями стояла перед Джесси.
 — Но здесь нет марципанов, — заметила она. — Я же велела служанкам следить, чтобы коробка была полная.
 Ее лицо исказилось от гнева. Невинное происшествие вызвало на лице Джесси выражение ярости, которое почти немедленно сменилось улыбкой. Если это произошло из-за каких-то конфет, то как же она будет реагировать, когда по-настоящему глубоко затронуть ее интересы? Ситуация, которая поначалу представлялась непонятной и опасной, понемногу прояснялась.
 Она подошла к двери и закричала:
 — Молл!
 Это был наш шанс. Худая старческая ладонь порывисто сжала мою.
 — Повидай Джефро, — прошептал старик, — Он расскажет тебе, что делать.
 И это все. Джесси воротилась в комнату. Только ее слабость к конфетам позволила нам остаться наедине хотя бы на мгновение.
 — Ох уж эти девчонки, — заявила она, — право, не знаю, за что им платят деньги.
 Я быстро сказала, как бы продолжая разговор:
 — Так что я вас спрашивала? Ведь наше родство действительно достаточно близкое…
 — Давай посмотрим, — отозвался старик. — Итак, мои родители — Эдвин и Джейн, а Эдвин был сыном Арабеллы и Эдвина. Потом Арабелла вступила в новый брак с кузеном моего отца. Его звали Карлтон, так же, как и меня. Это традиционное имя в нашей семье. У них родились Присцилла и Карл, который стал генералом. У Присциллы была внебрачная дочь Карлотта, а после замужества еще одна дочь — Дамарис. У Карлотты родилась дочь… и снова незаконная. Джесси расхохоталась:
 — Ну, теперь ясно, откуда идет твоя испорченность, «хозяйчик».
 Казалось, он не услышал ее и продолжал:
 — А Кларисса, дочь Карлотты, это и есть твоя мать. Так, ну, и в каком же родстве мы после этого? Я думаю, тебе лучше называть меня дядя Карл, не так ли? Несчастного генерала больше нет с нами, поэтому нет и опасности перепутать нас.
 — Хорошо, — сказала я. — Итак, вы мой дядя Карл.
 Очень скоро возвратилась Молл г коробкой сластей. Джесси вскочила и с жадностью выхватила конфеты. Это дало нам еще одну возможность, и дядя Карл не упустил ее.
 Он ничего не сказал, но его губы прошептали имя:
 «Джефро».
 Мы еще немного поболтали, и я собралась уходить. Джесси ухмылялась. Она и не догадывалась, что мне кое-что удалось узнать.
 Было около полудня, когда я покинула своего родича, о котором отныне думала как о дяде Карле. Джесси сказала, что обед подадут в четверть первого. Тогда-то я ее и увижу. Как я успела заметить, Джесси любит поесть.
 Это ведь благодаря ее любви к сластям я смогла перекинуться несколькими словами с дядей Карлом. Мне надо быть благодарной этому обстоятельству. Я уже знала, чем займусь после обеда. Я собиралась найти Джефро.
 Обед сервировали в столовой. Состоял он из нескольких блюд: суп, рыба, мясо трех видов и пироги.
 Кажется, Джесси обожала пироги. Когда я появилась в столовой, Джесси находилась уже там с девочкой, которую я видела прошлой ночью.
 — Моя дочь Эвелина, — представила мне девочку Джесси.
 Эвелина сделала реверанс. Она старалась выглядеть скромницей, и я догадалась, что дерзкая девчонка очень боится своей матери.
 — Она старается быть полезной по дому, не так ли, малышка?
 Эвелина смотрела на меня наполовину со страхом, наполовину с мольбой. Я догадалась, что она боится упоминаний о прошлой ночи.
 — Наверное, ты отличная помощница, — сказала я.
 Девочка, видимо, успокоилась и наградила меня улыбкой, полной благодарности. Она принесла мне ключ, многое рассказала, а я в знак благодарности должна была молчать.
 Мы уселись за стол, и я была довольна тем, что Джесси настолько увлечена едой, что разговор стал весьма отрывочным.
 — Я возьму поднос для «хозяйчика» наверх. Всегда даю ему то, что не повредит желудку. Вы же понимаете, с этим надо быть осторожной. Я считаю, что кусок холодного жаркого не слишком хорош для него. Он может есть только жидкую пищу. Теперь вы понимаете, почему он ест в полдень: я слежу, чтобы он пообедал первым. А потом его укладывают, он спит примерно до пяти. Я и сама люблю немного подремать после обеда. Я слышала, что это полезно… Ваш отъезд задерживается до следующего утра, не так ли, миссис Рэнсом?
 — Я не сплю после обеда и уеду, когда сочту нужным.
 Джесси рассмеялась.
 Эвелина украдкой разглядывала меня и пыталась участвовать в беседе. Я была довольна, когда обед закончился. Меня очень обрадовало, что Джесси собирается поспать. Единственное, что меня удивляло: неужели она будет спать с дядей Карлом?
 Я отправилась в свою комнату. Когда в доме все, наконец, затихло, я не стала терять времени. Я вышла и направилась через сад к конюшням. Скорей всего именно там я могла найти Джефро. Я оглядела лужайку, на краю ее стояли два домика, на воротах одного из них катался маленький мальчик. Он с любопытством взглянул на меня, и я сказала:
 — Привет.
 Он снова посмотрел на меня, и я продолжала:
 — Ты знаешь Джефро? Он кивнул.
 — А где он живет?
 Мальчик показал на второй дом.
 Я поблагодарила его и направилась в указанном направлении.
 Должно быть, Джефро ждал моего прихода, потому что не успела я сделать нескольких шагов по дорожке, как услышала его голос:
 — Входите, миссис Сепфора. Я жду вас. Я зашла в темную комнату, заставленную мебелью. Над дверью была прибита подкова.
 — Лорд Эверсли попросил меня повидать тебя.
 — Что же, правильно. Я единственный, кто может что-то вам рассказать.
 — Что ты имеешь в виду?
 — Ну, все теперь в ее власти. Что Джесси хочет, то и будет. Вот как у нас теперь.
 — Но это же ужасно. Я не знаю, что делать. Эта женщина…
 — Не такая уж необычная ситуация. Такой человек, как его светлость… Прошу прощения, мисс Сепфоpa, но такие вещи происходили и будут происходить.
 — А нельзя ли ее отослать? Может, ее просто уволить?
 — Его светлость никогда не согласится на это. Он влюблен в нее до безумия. Это его последняя страсть… если вы мне простите такие слова.
 — Ты хочешь сказать, что она прибрала его к рукам?
 — Она заполучила его, миссис. Он не хочет, чтобы она уехала, а Джесси желает этого меньше всего. Лорд Эверсли знает, что она обустраивает свое гнездышко, и ему нравится дарить ей перышки.
 — Это весьма необычная экономка, — заметила я.
 — Да, вы ведь уже поняли, эта женщина всегда рядом с ним, и не думаю, чтобы он в его-то годы захотел менять образ жизни.
 — Но что-то случилось. Он прошептал мне, чтобы я непременно поговорила с тобой.
 — О да, да… Он просил меня сообщить, что хотел бы видеть вас лично… без Джесси. Он хочет привести в порядок свои дела.
 — Я могу пойти к нему, и он может приказать, чтобы нас оставили наедине. Почему он не велел экономке уйти?
 — Джесси не такая женщина. Она никогда не допустит подобного обращения, а он не будет ей перечить. Нет, единственное, что вы можете сделать, это попробовать навестить его, когда Джесси нет дома. У нее есть привычка в определенное время отлучаться из дома…
 — Но откуда ты знаешь?
 — Она точна, как часы.
 — Она сказала, что до пяти лорд Эверсли отдыхает после обеда и она делает то же.
 — Она отдыхает! Может быть, она и в постели, но не отдыхает… простите мне эту грубость.
 — После обеда, — продолжал Джефро, — она укладывает его светлость спать. Затем, в половине второго, она отправляется к Эймосу Керью. Она без ума от него. Видите ли, это он привез ее сюда. Я догадываюсь, чем эти двое занимаются…
 — Ты полагаешь, что Эймос Керью ее любовник? А кто он?
 Джефро пожал плечами:
 — Кто он? Он здешний управляющий. Его светлость тоже не может обойтись без него. Эймос привез сюда Джесси и устроил ее экономкой; очень скоро она прибрала в свои руки не только весь дом, но и лорда Эверсли. Это уж такой сорт женщин. Она выгнала всех старых слуг, кроме меня и еще одного-двоих, кто живет в собственных домах. Она не сумела выселить нас. Затем она набрала новых. Но я хочу еще сказать… по всей видимости, и его светлость, и Эймос Керью очень довольны друг другом. Каждый из них считает, что Джесси существует только для него.
 — Все это ужасно, — сказала я.
 — Да, конечно, такую леди, как вы, это шокирует, но его светлость хотел видеть вас, и, пока Джесси проводит время с Эймосом Керью, у вас есть возможность встретиться с ним. Идите сейчас прямо в его комнату. Может, он и задремал, но вы его разбудите, и он расскажет, что ему нужно, зачем он вызвал вас… но я не думаю, что он хочет избавиться от Джесси… просто он не может при ней рассказать вам о своих намерениях.
 — Я возвращаюсь в дом и иду к нему.
 — Еще рановато. Подождите, пока Джесси не пойдет в дом Керью. Ее можно будет увидеть через чердачное окно. Мой дом стоит на пригорке, из него можно видеть дом Керью. Она приходит туда обычно в одно и то же время — в два часа. Мы можем понаблюдать. Давайте поднимемся.
 Короткая лестница вела наверх — в спальню Джефро, которая занимала всю верхнюю часть дома. Там были маленькие окошки, одно из которых выходило на огород Джефро, через другое можно было видеть дома за лугом.
 Джефро приставил к окну два стула.
 — Смотрите на правый дом. Там живет управляющий. Всегда именно в этом доме, сколько я помню, да и при моем отце и дяде тоже. Теперь там живет Эймос Керью. Он веселый малый и нравится людям. Особенно девчонкам. Я думаю, кое-кто из них не прочь поселиться в его доме, но он не расположен жениться. А вскоре после своего приезда он притащил сюда и Джесси. Она проникла в дом и обольстила его светлость. Она сделала так, что он не может обойтись без нее. Он дарит ей украшения, наряды, дал ей власть над всем домом. Он же уже старик… ну, Джесси с Эймосом и завладели всем домом. Вот так обстоят дела.
 — Это самое грязное дело, о каком я когда-либо слышала.
 — Только потому, что вы леди по рождению я воспитанию, но такие вещи случаются сплошь и рядом. Жаль, что это произошло с его светлостью. Вот. Смотрите во все глаза. Сейчас, сейчас…
 — Как только мы ее увидим, я побегу в дом и пойду прямо в комнату лорда Эверсли.
 — Да, именно так. Узнайте, чего он хочет. И если понадобится моя помощь, вы знаете, где меня найти. Что-то она сегодня припозднилась.
 — А что это за строение, там, подальше?
 — О, это Эндерби.
 — Да, да, я помню Эндерби.
 — Этот дом всегда считался таинственным местом.
 — А кто там сейчас живет?
 — Я не знаю его новых владельцев. По-моему, что-то неладно с этим домом. В нем происходят странные вещи. И жильцы там долго не задерживаются.
 — Все-таки странно, что дом приобрел такую славу.
 — Говорят, это дом с привидениями. Там произошло какое-то несчастье. Некоторые считают, что и земля там проклята. По преданиям, там похоронили жертву преступления.
 — Это место всегда выглядело очень мрачно, насколько я знаю.
 — О да. Эндерби это не то место, которое легко забыть. Смотрите. Вот она. Сейчас и вы увидите. Смотрите, она старается держаться ближе к деревьям. Но ей придется выйти на открытое пространство у дома. А уж ее ни с кем не спутаешь. — Он хмыкнул. — Думаю, сегодня ей есть что порассказать Эймосу.
 Джесси зашла в дом без стука. Значит, ее ждали.
 — Я потороплюсь назад, — сказала я. — И спасибо тебе за все, Джефро. Мы скоро увидимся.
 — Конечно. А сейчас идите. Ступайте прямо к нему в комнату. Ничего страшного, если он спит. Будите его. Он очень хотел вас видеть.
 Я тихо вошла в дом и прокралась наверх. Когда я вошла в комнату дяди Карла, он приподнялся на постели, видимо, ожидая меня.
 Его глаза радостно засветились, когда он увидел меня.
 — Ты видела Джефро.
 — Да, и он сказал, что в это время мы сможем поговорить наедине.
 — Джесси спит. Она любит подремать в этот час. В его глазах я заметила грусть и поняла, что он знает о визитах Джесси к управляющему имением и о том, что эти посещения означают. Возможно, я вообразила это, будучи захвачена врасплох положением дел, которое сочла бы невообразимым до своего приезда сюда.
 — Моя дорогая, как мило с твоей стороны приехать сюда.
 — Я рада, что поступила так.
 — И тем более я рад, что ты одна. Твой муж, возможно, не сумел бы во всем разобраться.
 — О, я уверена, смог бы. Скажите мне, как я могу помочь вам?
 — Подойди и сядь рядом со мной на кровать так, чтобы я мог тебя видеть. О, как ты похожа на Клариссу! Дорогая, милая девочка… Я думаю, что основу нашей семьи составляют женщины. Мужчины… у них свои слабости, но женщины всегда сильны. Но давай ближе к делу, не так ли? Нам многое нужно сделать за это время, которое отпущено. Моя дорогая, я хочу, чтобы ты помогла мне составить завещание.
 — О!
 — Да. Конечно, это формальность. Надо будет учесть все, должны будут прийти стряпчие. Это довольно сложно… при таких обстоятельствах.
 Я решила говорить без обиняков.
 — Вы имеете в виду, из-за Джесси?
 — Да, — ответил он. — Из-за Джесси. — Он поднял руку. — Я знаю, что ты хочешь предложить. Избавиться от Джесси.
 Я кивнула.
 — Это то, чего тебе не понять. Ты всегда жила размеренной жизнью, у тебя отличные родители, а теперь хороший муж. Но не все столь удачливы. Не у каждого жизнь течет гладко. Далеко не у всех все всегда столь благополучно.
 — Вы хотите сказать, что Джесси занимает особое место в доме и поэтому от нее нелегко избавиться.
 — Ну конечно, она уедет, если я прикажу ей. Это можно устроить.
 — И вы хотите, чтобы я с помощью вашего адвоката устроила это?
 — Нет! О, Боже мой, нет! Я не хочу потерять Джесси. Я не знаю, что бы я без нее делал… Это невозможно.
 — Но тогда…
 — Я же предупреждал тебя, что понять будет нелегко, не так ли? Я всегда увлекался женщинами. Где-то до сорока лет я не мог без них представить жизни. Меня всегда окружали женщины. Я вел необузданную жизнь. У меня с двадцати лет перебывало с десяток любовниц. Мне очень жаль. Я понимаю, что ужасаю тебя, но ты должна понять. Мои… удобства зависят от нее. Но я не хочу довести дело до беды, да она и не может стать владелицей Эверсли, ведь так? Ты можешь представить, как все разгневанные предки ополчатся на меня? Я буду уничтожен прежде, чем поднесу перо к бумаге. Ну, к тому же у меня тоже есть фамильная гордость. Нет… Эверсли — для семейства Эверсли. Преемственность не должна прерываться.
 — Мне кажется, я начинаю понимать вас, дядя Карл.
 — Это хорошо. Наверное, ты слышала про Феличе — мою жену. Мне было сорок, когда мы встретились. Я безумно любил ее. Ей было двадцать два. Пять лет мы были вместе. Я не был образцом идеального супруга, я не отказывался от своих удовольствий. Потом мы надеялись иметь ребенка. Это стало бы вершиной счастья. Но она умерла, и ребенок тоже. Такого горя я никогда больше не испытывал.
 — Мне очень жаль, дядя Карл. Я слышала о вашем несчастье.
 — Что же, такое случается нередко. А что, по-твоему, я стал делать? Я заставил себя забыть о своем горе и вновь окунулся в ту разгульную жизнь, которой жил до встречи с Феличе. Женщины… они должны были быть рядом, я не мог без них. Все время были женщины. Мой тезка — твой друг дядя Карл, генерал, не одобрял меня. После смерти Ли я должен был унаследовать имение, но это сделал он, потому что я не собирался оставлять Лондон. Он был военным и не чувствовал особой привязанности к родовому гнезду. А когда он умер, я снова переменился. Я понял, в чем мой долг. И внезапно я пришел в себя… и вот я вернулся. Я наслаждался этими местами. Ты это понимаешь. Все эти портреты предков, развешанные вокруг, становятся частью тебя самого. Я стал гордиться славой Эверсли и понял, как это замечательно, что уже долгие годы в этом доме живут потомки одной семьи, значит, мы прочнее камня. У меня был отличный управляющий — Эймос Керью. А потом появилась Джесси. Я нашел в ней то, что меня всегда привлекало в женщинах, какую-то готовность, искру понимания, возникшую между нами. Вы хотите одного и того же и одинакового мнения обо всем. Тебе это не понять, милое дитя. Ты совершенно не такая. Джесси и я с самого начала чувствовали себя как старые добрые друзья. Она дарит мне много радости.
 — Она завладела всем домом.
 — Ты же знаешь, она экономка.
 — Но, мне кажется, она управляет всеми.
 — Ты хочешь сказать, мною.
 — Ну, я должна приходить к вам только, когда она спит.
 — Это лишь потому, что я не хочу расстраивать ее. Я не хочу, чтобы она узнала об этом завещании.
 — Но, возможно, она и не надеется унаследовать этот дом?
 — Она может думать, что ей удастся достичь этого. Это невозможно, конечно. Но мне бы не хотелось расстраивать ее. Поэтому я и хочу, чтобы ты нашла способ привести сюда законников. Я напишу свою последнюю волю, и ты возьмешь завещание. Они могут прийти со свидетелями, которые его подпишут… после полудня.
 — Я думаю, мы сможем это провернуть.
 — Но Джесси не должна узнать. Это привело бы ее в ярость.
 Я молчала, тогда он положил свою ладонь поверх моей.
 — Не думай плохо о Джесси. Она такая, какая есть, да и я такой… а может, и все мы такие. Она согрела мою старость, и я не могу жить без нее. Я многое о ней знаю… понимаю, как она выглядит в глазах людей, как ты. Но мне бы хотелось, чтобы ты оставила это на моей совести. Я завещаю этот дом тебе. Я хочу, чтобы он был твоим, потому что ты внучка Карлотты. Карлотта была самым очаровательным созданием, какое я когда-либо видел. Вообще-то, твоя мать была дочерью этого плута Хессенфилда, одного из якобитских главарей того времени. Но Карлотта была изумительным созданием. Красивая, свободная, страстная. Я видел ее лишь ребенком, но понял все это. Я ее никогда не смогу забыть. Между прочим, ты напоминаешь мне ее. Это ее глаза — такие темно-синие, почти фиолетовые. Я помню, они были такого же цвета. Она хотела выйти замуж за одного распутника, который соблазнил ее. Они встречались в Эндерби… О, это целая история. Потом он исчез. Очень загадочно… Позже об этом ходила масса слухов. Говорили, что он убит, а его тело закопано где-то в Эндерби. Да, о ней рассказывали массу всего. Я часто думаю о ней сейчас, когда я так много времени провожу в постели. Карлотта была полна жизни и так красива. И она умерла такой молодой, немногим старше двадцати. Я часто думаю об этом. Я стар, уже готов для того света, можно сказать. Я прожил свою жизнь. Но что чувствуют те, кто уходит в расцвете красоты и молодости… Перед ними вся жизнь, и вдруг… ничего. Я иногда думаю, что кто-то, вроде нее, должен вернуться, чтобы прожить жизнь до конца… Ты думаешь, я старый чудак. Да, я и сам подозреваю, что это так, но у меня есть время подумать, пока я лежу здесь.
 — Я рада, что приехала, — сказала я.
 — Я не могу передать, как я рад. Ну, так ты сделаешь это для меня? Ты сможешь сделать все осмотрительно, я хочу сказать?
 — Я сделаю все, что смогу. Вы напишите все, что считаете нужным и дайте мне. Я отнесу это адвокату, и он все подготовит. Дело останется только за подписями. А это, как я понимаю, должно быть сделано здесь. Есть ли кто-нибудь, кто подпишет? Джефро…
 — Нет, не Джефро. Я кое-что оставляю ему, а, насколько я знаю, это против закона, чтобы подпись ставил один из наследников. Должна быть незаинтересованная сторона. Ты должна найти кого-нибудь из стряпчих.
 — Хорошо, — сказала я, — тогда, во-первых, вы должны записать все ваши пожелания и я доставлю их адвокату, чтобы тот составил документ. А потом мы подумаем и о подписях.
 — Я вижу, ты практичная молодая особа.
 — Где я могу найти ручку и бумагу?
 — В столе.
 Я достала их, и старик начал писать.
 Я уселась у окна. Меня страшило, что Джесси может вернуться раньше, чем обычно, потому что ее могло обеспокоить мое присутствие в доме. А еще тут была и Эвелина. Я не сомневалась, что девчонка — опытный шпион.
 Я размышляла о том, в какую странную историю — я оказалась втянута, и представляла, как поступил бы Жан-Луи, окажись он со мной. Я не сомневалась, что он прекрасно справился бы с подобной ситуацией.
 Дядя Карл прилежно писал. Все было тихо. Я прислушивалась, а часы на стене отсчитывали минуты. У меня появилось ощущение нереальности происходящего.
 Я оглянулась на кровать. Дядя Карл улыбнулся мне.
 — Вот, возьми это, моя дорогая. Если ты отнесешь это в адвокатскую контору «Розен, Стид и Розен»и объяснишь им, что я хочу, они все уладят. «Розен, Стид и Розен», — повторил он. — Это в городе. Ты не перепутаешь? Главная улица, дом номер восемьдесят девять.
 Я взяла бумаги.
 — Посиди со мной, — попросил он. — Расскажи мне о своем муже. Я знаю, он управляет Клаверингом.
 — Да, с тех пор, как умер прежний управляющий. Это было, когда мы поженились, десять лет назад.
 — У тебя очень большое имение. У меня тоже, а Керью — хороший человек. Я доверяю ему. Но всегда лучше, если сам владелец принимает активное участие в управлении. Это означает причастность к семейным делам, если ты понимаешь, что это означает. Такие поместья в Англии всегда принадлежали родовитым семьям, которые гордились своими работниками. Хорошие хозяева всегда заинтересованы в них. Я пришел к пониманию этого. Но слишком поздно. Я знаю, что многие жалели о смерти моего предшественника. Старики много говорили о нем. Я пренебрегал своими обязанностями. Теперь я это понимаю.
 — Но как же, у вас такой хороший управляющий, а привести в порядок дела пытаетесь вы? Он вздохнул.
 — Я старый негодяй… старый грешник. Грехи привели в запустение этот дом, Сепфора. Но, в конце концов, я прожил долгую жизнь, не как бедняжка Карлотта.
 Я сказала, что Джесси, очевидно, скоро проснется. Было уже четверть четвертого.
 Я поднялась с кровати и поцеловала дядю Карла в лоб. Я не хотела, чтобы Джесси застала меня с бумагами в руках. Я взмахнула ими.
 — Сделаю все, что необходимо, и мы увидимся позже.
 Старик улыбнулся мне, и я удалилась.
 Сперва надо было спрятать бумаги. Я поразмыслила немного и, в конце концов, решила положить их в карман довольной широкой юбки, которая висела в шкафу. Они побудут там недолго, я выберу первый же удобный момент, чтобы доставить их по назначению.
 Я уселась к окну и увидела Джесси, возвращающуюся в дом. Она выглядела возбужденной и довольной, наверное, свидание прошло успешно. Я представила, как она рассказывает своему любовнику о моем приезде и что он высказывает по этому поводу. У меня уже складывалась ясная картина происходящего. Джесси, как сказал Джефро, обустраивала свое гнездышко. «Хозяйчик» снабжал ее перышками. Для Джесси огромную роль в жизни играло услаждение плоти, а это ей обеспечивали дядя Карл и Эймос. Я думаю, эта женщина была очень хитрой и прекрасно понимала шаткость своего положения; без сомнения, она прилагала всяческие усилия, чтобы продлить эту безмятежную жизнь.
 Мои размышления прервал стук в дверь, и появилась Джесси собственной персоной. Она была тщательно принаряжена, и я решила, что час, прошедший с момента ее возвращения, она провела, прихорашиваясь.
 Джесси улыбалась и, я думаю, не подозревала о том, что произошло в ее отсутствие.
 — Ужин подают в четверть седьмого, — сказала она. — Я наведываюсь к «хозяйчику»в шесть, чтобы убедиться, что он в порядке, прежде чем самой поесть. Сейчас я пойду будить его, так что не опаздывайте к столу. Сегодня у нас молочный поросенок. — Ее глаза масляно заблестели при упоминании о еде. — Это блюдо вкуснее сразу с огня.
 Я сказала, что буду вовремя, и она слегка ущипнула меня.
 — Да, да, — заметила она, — я поняла, что вы весьма пунктуальная особа. Многие не понимают, сколько теряет пища, если дать ей остыть, а это случается, когда опаздывают к столу. Ну, как вы провели день? Нашли, чем занять себя?
 Ее глаза хитро заблестели, и она с нетерпением ждала ответа. Я ощутила неприятный холодок. Без сомнения, эта женщина не станет молчать о своих подозрениях. Я с трудом удерживалась, чтобы не смотреть на шкаф.
 — Благодарю вас, — холодно сказала я, — я прекрасно провела время, надеюсь, что и вы тоже.
 — Конечно. Ничего нет лучше, чем полежать в постели после обеда.
 Я кивнула и отвернулась.
 — Ну хорошо, — сказала Джесси, — увидимся за ужином.
 И она вышла.
 Я недоумевала, как мог дядя Карл выносить эту женщину. Но, случается, у людей бывают странные вкусы, и ничего с этим не поделаешь.
 Я пришла в зимнюю гостиную ровно в четверть седьмого. Джесси была там с Эвелиной.
 — Он в восторге от молочного поросенка, — сказала Джесси, — замечательно видеть, что старик еще проявляет интерес к еде.
 Мы уселись за стол. К счастью, Джееси была настолько увлечена процессом поглощения пищи, что болтала значительно меньше, чем обычно.
 — Вам нравятся ярмарки, миссис Рэнсом? — спросила Эвелина.
 — Ярмарки? Да, конечно.
 — У нас они бывают дважды в год. Одна начнется как раз на следующей неделе.
 — О, это очень интересно.
 — А сколько от них беспорядка! — возразила Джесси. — Фермер Брэди вынужден потом в течение нескольких недель разгребать мусор. Все это происходит на общественной земле рядом с полями Брэди. Он очень не любит ярмарки. На них собирается народ со всей округи.
 — А мне ярмарка очень нравится, — заявила Эвелина, — там бывают гадалки. Вы ведь верите гадалкам, миссис Рэнсом?
 — Я верю, только когда мне предсказывают хорошее, — сказала я, — но предпочитаю не обращать внимания, если сулят что-то плохое.
 — Это не очень-то умно. Если вам предсказывают плохое, надо остерегаться.
 — Но что же хорошего может быть написано в звездах? — весело спросила я.
 Эвелина уставилась на меня округлившимися глазами.
 — Так вы не верите в предначертания?
 — Я этого не говорила Но если гадалка предсказывает тебе будущее, как же можно изменить его? Джесси на минуту прекратила жевать и сказала:
 — Народу здесь будет полный дом. Вот увидите.
 — Вы останетесь посмотреть, миссис Рэнсом? — спросила Эвелина.
 — Когда это будет?
 — В конце следующей недели. Все приезжают в четверг и остаются до позднего вечера в субботу.
 Я заметила, что обе они пристально смотрят на меня.
 — Ну, все зависит от обстоятельств, — сказала я, — мне нельзя здесь слишком долго задерживаться. Вы же знаете, я хотела приехать с мужем, но он сломал ногу. Мне надо возвращаться назад. Вы ведь понимаете…
 — Ну конечно, я все понимаю, дорогуша, — ответила Джесси. — Вы хотели навестить своего старого дядюшку. И, Боже мой, какую же радость вы ему доставили, и в то же время вы беспокоитесь о муже. Я понимаю.
 — Я рада этому. Наверное, мне надо уже возвращаться.
 Джесси улыбалась мне все шире.
 — Как же вы приглянулись мне! Но я так виновата, что не знала о вашем приезде и не оказала вам должного гостеприимства. Что вы могли обо мне подумать!
 — Ну, теперь-то я все понимаю, — сказала я.
 — Значит, все в порядке, — продолжала Джесси. — Тогда я съем еще кусочек поросенка. Не хотите ли и вы?
 Когда мы закончили трапезу, я поднялась и сказала, что перед сном пройдусь по саду.
 — Я считаю, что вы еще не вполне отдохнули после путешествия, — заботливо сказала Джесси.
 Наверное, это действительно было так, но мой мозг был слишком переполнен разнообразными впечатлениями, чтобы заснуть.
 Я поднялась к себе и присела к окну. В моей голове теснились разные образы. Я чувствовала себя так, будто меня выбросило из привычного мира в иной — причудливо-эксцентричный.
 Я припомнила слова Сабрины о том, что в письме дяди Карла ей почудился крик о помощи. Это действительно в каком-то смысле была мольба о помощи, хотя речь шла и не о физической опасности. С другой стороны, у меня появилось ощущение, что Джесси в значительной мере была способна на обман и плутовство для того, чтобы дядя Карл составил завещание в ее пользу. Но даже она должна понимать, что для него было бы немыслимо так распорядиться имением, поэтому в ее интересах было заботиться о его здоровье, так как лишь при его жизни Джесси имела возможность наслаждаться столь шикарным времяпрепровождением. Но то, что дядя Карл был вынужден прибегать к таким ухищрениям, чтобы составление завещания оставалось втайне, представлялось мне чудовищным. Бояться собственной экономки! Немыслимо, до чего могут доводить людей их пристрастия!
 Я должна постараться уладить это дело с завещанием как можно скорее. Потом я поеду домой и потолкую обо всем с Жан-Луи. Возможно, мне удастся уговорить его приехать в Эверсли и самому оценить ситуацию. В конце концов, если я стану наследницей, наша жизнь круто изменится, а это значит, что для нас Эверсли станет важнее Клаверинга. Нам надо будет переехать сюда и жить здесь. Я была уверена, что это именно то, чего хотел дядя Карл, когда завещал мне Эверсли-холл.
 Это действительно перевернет всю нашу жизнь и может прийтись не по вкусу Жан-Луи.
 В то же время я чувствовала, что необходимо уберечь моего дядю от этой гарпии. Но как спасать того, кто не желает быть спасенным?
 Может быть, лучше всего оставить все на своих места? Вернуться домой и надеяться, что дядя Карл проживет еще много лет.
 Я взглянула на часы и вышла из дома. Сад был великолепен, хотя и неухожен. Я оглянулась на дом и вздрогнула от мысли, что меня можно увидеть из его окон. Да, как я была бы рада поскорее завершить здесь все дела и отправиться домой. Возможно, издалека все станет проще и понятнее. В конце-то концов, что здесь есть, кроме старика, молодость которого прошла в распутстве и который до сих пор старается так жить, да еще чувственной экономки, которая старается выжать из него побольше, пользуясь ситуацией? Она удовлетворяет свои физические потребности, которые, как я полагала, у нее немалые, да еще имеет любовника.
 Грязное дельце, без сомнения, но ничего выходящего из ряда вон здесь нет.
 И уж, конечно, ничего, что могло бы внушить практичной женщине, а таковой я себя считала, чувство ужаса.
 Мне хотелось скрыться подальше от этих окон, которые казались мне следящими глазами. Я прошла в конец сада и пробралась мимо живой изгороди.
 Стоял чудный вечер. Солнце только клонилось к закату — огромный красный шар на западе. Облака окрасились розовым, переходящим в ярко-красный цвет.
 Я припомнила старую считалку:
 Небо в красном —
 Будто кровь.
 Хороший денек
 Будет вновь.
 Это было действительно так. Красное небо — несомненный признак того, что завтра будет жарко. Но почему небо в крови? Чью смерть это означает?
 Смерть! Карлотта умерла совсем юной. Как дядя оплакивал ее! Какое впечатление она произвела на него! Карлотта была легендой в семье. Все восхищались ее красотой. Ни одна девушка не могла с ней сравниться. Карлотта оставалась неповторимой. Она жила здесь, хотя умерла в Париже.
 Странно… Здесь, по этим местам бродила когда-то совсем юная Карлотта. Она частенько ходила в Эндерби, где встречалась со своим любовником. Там они предавались неистовой страсти… а потом он был убит…; и по заслугам, а его тело похоронено где-то поблизости.
 Тут я обнаружила, что ноги сами привели меня прямо к Эндерби. Это было совсем недалеко. Не более десяти минут ходьбы. Я могу прогуляться к этому дому, а потом пойду обратно. Подышав свежим воздухом, я лучше засну, а вернуться я всяко успею до темноты.
 Я находилась уже совсем рядом, когда увидела дом. Мрачное здание в неясном свете: солнце уже исчезало за горизонтом, и облака теряли розовый отсвет.
 Я подошла к полоске земли у самого дома, здесь когда-то цвели розы. Несколько кустов еще оставались. Разросшись ввысь, они еще цвели. В прежние времена здесь бывало не так уж много людей. Считалось, что здесь обитает привидение. Где-то неподалеку лежат останки убитого любовника Карлотты. Когда-то вокруг цветника была ограда, но теперь в некоторых местах ее до основания разрушили. Я не знаю, что меня заставило переступить через сломанную ограду, но я сделала это.
 Воздух был необыкновенно спокоен — ни малейшего ветерка, только тишина, настолько глубокая, что я мгновенно ощутила ее. Я нагнулась под сень деревьев, и затем я увидела то, что сочла привидением.
 Я испугалась и в ужасе застыла, почувствовав, как холодею и покрываюсь мурашками. В нескольких ярдах от меня стоял человек. Я заметила его неожиданно, будто он появился из-под земли.
 Он был очень красив. Мне приходилось встречать в провинции не так уж много элегантно одетых мужчин, но мой отец всегда уделял особое внимание своей одежде. Итак, я тут же поняла, что это привидение одето по последней моде.
 Его закрытая куртка, насколько я могла видеть в слабом свете, была цвета шелковицы, а широкие манжеты завернуты почти до локтей. Под курткой богато изукрашенный бахромой и кружевом жилет открывал белоснежную сорочку с массой оборок. Его парик с пышными светлыми локонами был увенчан модной шляпой.
 Незнакомец шагнул в мою сторону. Первым моим побуждением было бежать прочь, но ноги не слушались, и я осталась на месте.
 Затем он заговорил:
 — Вы живая? Или это одно из привидений, населяющих эти места?
 Мужчина снял шляпу и отвесил мне грациозный поклон. Его манеры немного отличались от тех, к которым я привыкла. Я заметила, что он говорит по-английски с легким акцентом.
 Я, как будто со стороны, услышала собственный запинающийся голос:
 — Я тоже подумала о вас. Мне показалось, что вы появились из-под земли. Он расхохотался:
 — Я ползал на коленях и искал цепочку, которую обронил. Вот, смотрите, мой лорнет прикреплен к ней. — Он покачал им передо мной. — Было бы весьма неприятно остаться без лорнета, а я сомневаюсь, что здесь можно раздобыть новый. Я стоял на коленях, и тут внезапно появились вы… я решил, что это призрак.
 Опьяняющий запах сандалового дерева достиг моих ноздрей. Я не в силах была объяснить происходящего, но с того момента, как я встретила незнакомца, мною овладело неведомое доселе чувство Действительно, создавалось впечатление, что я в один момент стала кем-то другим, а не прежней спокойной и практичной Сепфорой.
 — Боюсь, что время уже позднее, — сказал мужчина, взглянув на небо.
 — Да, скоро стемнеет, — согласилась я.
 — Чистое небо, и полная луна. Но, как вы сказали, слишком темно, чтобы искать что-то в траве. Мы помолчали, и я добавила:
 — Доброй ночи. Мне пора домой. Удачи вам, возможно, утром…
 Незнакомец обошел вокруг меня, как бы отрезая мне дорогу.
 — Домой? — спросил он. — А где вы живете?
 — Я приглашена в Эверсли, где я пока и остаюсь. Лорд Эверсли — мой родственник. Я приехала навестить его.
 — Мы оба здесь в гостях. Я здесь… проездом.
 — Да? И где же вы остановились? Он взмахнул рукой:
 — Здесь, рядом. Этот дом называется Эндерби.
 — О… в Эндерби!
 — Говорят, что это дом с привидениями. Мои друзья — хозяева Эндерби — не очень-то верят во все эти легенды о привидениях. А вы?
 — Я тоже…
 — Но вам еще предстоит путь до дома.
 — Это всего лишь короткая прогулка.
 — Но все равно, одна… так поздно. Я засмеялась слегка принужденно. Что-то было в этой встрече, что заставляло меня думать о ее большом для меня значении.
 — Я не маленькая девочка, — произнесла я, — а замужняя женщина.
 — И ваш муж допускает…
 — Мой муж в данный момент очень далеко отсюда. Я приехала лишь с коротким визитом и, думаю, очень скоро вернусь домой.
 — Но, я надеюсь, вы позволите, чтобы я сопровождал вас до Эверсли-холла.
 — Благодарю вас, — сказала я.
 Мужчина подал мне руку, чтобы помочь перебраться через разрушенную изгородь, и мягко сжал мою ладонь.
 — В темноте может таиться опасность, — произнес он.
 — Мало кто осмеливается приходить сюда в темноте.
 — Значит, мы оба очень смелые, да?
 — Когда я увидела, как вы появились так внезапно, у меня душа ушла в пятки.
 — А когда я вас заметил, то испугался, что все, рассказанное об этом месте, — правда. «Ну, вот и привидение», — подумал я. Но я хочу сказать: когда я, наконец, понял, что вы из плоти и крови, то решил, что это гораздо привлекательнее, согласитесь, чем то, из чего сделаны привидения.
 Я согласилась.
 — Итак, вы гостите у владельцев Эндерби, — продолжала я. — Я не знаю, кто они. Я слышала, что это место переходит из рук в руки.
 — Моих друзей здесь сейчас нет. Они позволили мне остановиться у них и распоряжаться слугами во время моего пребывания в Англии.
 — Вы сказали, что ненадолго здесь?
 — Возможно, на несколько недель. Я нашел удобным на время воспользоваться этим домом.
 — Вы здесь… по делам?
 — Да, по делам.
 — А не находите ли вы, что Эндерби расположено слишком уединенно… для занятий делами?
 — Этот дом вполне в моем вкусе.
 — Говорят, что он очень мрачный. С привидениями…
 — О, но зато каких прекрасных соседей я здесь обнаружил.
 — Да? И кого же?
 Незнакомец остановился и, положив руку мне на плечо, улыбнулся. Я увидела полоску белых зубов и вновь почувствовала неясное волнение.
 — Восхитительную леди, о которой я отныне буду думать как о чудесном видении.
 — Вы имеете в виду меня. О… ну, мы соседи совсем ненадолго. Можно сказать, мы перелетные птицы.
 — Иногда это интересно.
 — Итак, вы не знаете никого в Эверсли? Лорда Эверсли? Его экономку?
 — Нет, никого. Я чужой в этих местах.
 — А сколько вы уже пробыли здесь?
 — Неделю.
 — Мне до вас далеко. Я провела здесь всего один день и ночь.
 — Какая удача, что мы так скоро встретились! Его слова насторожили меня, но я решила, что сделаю вид, будто не заметила их.
 Я почувствовала легкое облегчение и вместе с тем разочарование, когда мы дошли до границы сада в Эверсли-холле.
 — Ну, вот я и дома, — произнесла я, пройдя через живую изгородь, а потом по лужайке к дому. Спасибо, что проводили. Я даже не знаю вашего имени.
 — Меня зовут Жерар д'Обинье.
 — О! Вы… француз? Мужчина поклонился.
 — Вы считаете, что из-за отношений между нашими странами я не должен бы находиться в Англии? Я пожала плечами:
 — Я мало интересуюсь политикой.
 — Я рад. Можете ли вы назвать свое имя?
 — Сепфора Рэнсом.
 — Сепфора! Какое красивое имя!
 — Оно знаменито тем, что его носила жена Моисея.
 — Сепфора, — повторил он.
 — Доброй ночи.
 — О, я должен провести вас через кустарник.
 — Здесь уже абсолютно безопасно.
 — Это доставит мне удовольствие. Я молчала, пока мы шли между деревьями к лужайке, потом, решительно повернувшись, повторила:
 — Доброй ночи.
 Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, как я иду с незнакомым мужчиной через лужайку к дому.
 — До свидания, — ответил он и, взяв мою руку, поцеловал ее.
 Я выдернула ее и бегом бросилась через лужайку. Я находилась в таком смятении, что забыла даже про завещание дяди Карла. Лишь через некоторое время после возвращения в комнату я вспомнила о бумагах. Я немедленно подошла к шкафу, чтобы проверить их сохранность. Они были на месте.
 Что за человек провожал меня! Я не переставала думать о нем. Француз. Возможно, этим объясняются его элегантность и некоторая странность поведения, а может, это и из-за потерянного лорнета. Что бы это ни было, он произвел на меня неизгладимое впечатление, чего, казалось, не должно бы произойти из-за какой-то случайной встречи.
 Все еще погруженная в свои мысли, я разделась. Я чувствовала себя бодрой. Моя прогулка разогнала сон. Все вокруг меня стало каким-то нереальным. Я с трудом могла поверить, что еще и двух ночей не провела в этом месте, и почувствовала внезапное желание оказаться дома, где все спокойно, привычно и не случаются непонятные вещи.
 Я заперла дверь и подошла к окну отдернуть занавески. Я любила просыпаться в ярко освещенной комнате. Жерар д'Обинье стоял на лужайке и смотрел на дом. Сразу заметив меня в окне, он поклонился. У меня ноги приросли к полу. Несколько минут я стояла, не в силах пошевелиться, и разглядывала его. Он приложил пальцы к губам и послал мне воздушный поцелуй.
 Еще несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом я резко повернулась и пошла прочь от окна.
 Я вся дрожала. Глупо, но этот мужчина имел надо мной какую-то непонятную власть.
 Это потому, твердила я себе, что я не могу забыть то, как он возник передо мной. Мне он показался нереальным, потому что это случилось в том месте, где водятся привидения.
 Я задула свечу и легла в постель. Но сон не шел ко мне. Я вновь и вновь перебирала события дня. Я думала о дяде Карле и о его поручении и внушала себе, что необходимо завтра же поехать к адвокату. Но мое вечернее приключение затмевало все остальные происшествия. Я поймала себя на том, что вновь и вновь вспоминаю его во всех деталях.
 В результате я снова поднялась и подошла к окну. Не знаю, неужели я была настолько глупа, что надеялась увидеть его на том же месте. Там, конечно, никого не было.
 Я вернулась в постель, но заснуть мне удалось лишь на рассвете.




 ЛЮБОВНИКИ


 Проснувшись следующим утром, я начала обдумывать свои планы. Я увижу дядю в одиннадцать и должна действовать так, чтобы не возбудить подозрений у Джесси. Поэтому я решила, что в город поеду только после обеда и найду там адвокатскую контору «Розен, Стид и Розен». Таким образом, у меня останется масса времени, и, придя к дяде, смогу ему намекнуть, когда отправлюсь по его поручению.
 Когда я спустилась, Джесси и Эвелина уже завтракали. Это, однако, не помешало Джесси без конца что-то говорить мне, пока я ела.
 — Я полагаю, вы собираетесь навестить «хозяйчика»в одиннадцать, — сказала она. Я кивнула.
 — Он так обрадуется, бедняжка. Он так возбужден из-за вашего приезда. Я делала все возможное, чтобы успокоить его. — Джесси попыталась дружески подтолкнуть меня, что, к счастью, было невозможно, так как нас разделял стол. — Ну, вы знаете, как это бывает… Он иногда так устает, начинает немного бредить.
 Я вовсе не была в этом уверена и сочла, что для Джесси это, скорее, способ самозащиты.
 Так или иначе, в одиннадцать я сидела на краешке постели дяди Карла и старалась дать ему понять, зачем я собираюсь в город днем.
 — Туда идти добрых полтора часа, — заметила Джесси. — Не желаете ли, чтобы вас отвезли в коляске?
 — Нет, — быстро ответила я. Мне не хотелось, чтобы кто-то из грумов потом доложил, где я была. — Я с удовольствием прогуляюсь одна. Для меня это в своем роде путешествие-воспоминания. Я как бы снова возвращаюсь в детство.
 — Ладно, мы же хотим, чтобы вы проводили время так, как вам нравится, так ведь, «хозяйчик»?
 Дядя Карл пожал мне руку, поняв, что сегодня днем я нанесу визит законникам.
 Я чувствовала, что нет необходимости дожидаться, пока Джесси отправится на свое ежедневное свидание в дом управляющего. Вскоре после часа я пошла в город.
 Дорога проходила рядом с Эндерби, и я не слишком удивилась, столкнувшись лицом к лицу с Жераром д'Обинье. Более того, я подумала, что он высматривал меня.
 При свете дня он выглядел так же элегантно, как и в сумерках. Одет он был почти так же, если не считать, что на этот раз куртка его была из коричневого бархата, но такого же свободного покроя, создающего впечатление неотразимой, обаятельной дерзости.
 Он поклонился и произнес:
 — Я надеюсь, вы простите, что я поджидаю вас.
 — О… почему?
 — У меня возникло нестерпимое желание увидеть мой очаровательный призрак при свете дня. Я не мог избавиться от ужасного наваждения, что лишь вообразил эту встречу.
 — Даже после того, как вторглись на наш двор? — спросила я.
 — Но что, в конце-то концов, значит это небольшое вторжение? Зато я убедился, что вы благополучно добрались до дома. А куда вы сейчас направляетесь?
 — У меня есть поручение от моего дяди, и поэтому я иду в город.
 — Но это так далеко.
 — Ничего страшного, всего лишь полуторачасовая прогулка.
 — У меня есть предложение. Мои хозяева были так добры ко мне. У них есть очень элегантная маленькая коляска, подходящая для двоих, максимум троих, включая кучера. А две лошади везут ее очень резво. Я мог бы отвезти вас в город.
 — Это очень мило с вашей стороны, но в этом, действительно, нет никакой необходимости.
 — Но мне будет приятно оказать вам эту услугу. Я буду разочарован, если вы откажетесь. Я воспользовался этой коляской всего раз или два. Это очаровательная маленькая повозка. Пройдемте к конюшням, и я быстро подготовлю ее. Мы доберемся до города меньше, чем за половину того времени, какое заняла бы у вас прогулка. Вы совсем не устанете и сможете заняться вашим поручением.
 Я колебалась, но он, подхватив меня под руку, повлек к дому.
 Меня охватило волнение из-за приближения к таинственному Эндерби, или это было связано с присутствием Жерара д'Обинье'? Я никогда не ощущала такого прежде… такое возбуждение… такое чувство, что со мной происходит что-то необыкновенное.
 Эндерби выглядел довольно мрачно даже при свете полуденного солнца. В конюшнях никого не было, и я поразилась, с какой легкостью Жерар д'Обинье приготовил повозку.
 Две гнедые кобылы рыли копытами землю, выказывая свою горячность. Он запряг одну, затем вторую.
 — Ну что, старушки, — сказал Жерар, — вы же понимаете, что это особый случай, так ведь?
 Повернувшись ко мне, он помог подняться в коляску, а сам занял место кучера.
 Лошади быстро несли нас по дороге. Мы сидели бок о бок, и я ощущала себя как во сне, слушая цоканье конских копыт и из осторожности держа руку на кармане с бумагами.
 Мы въехали на постоялый двор и вышли из коляски. Он спросил меня, куда я пойду. Я ответила, и тогда он сказал, что будет ждать здесь моего возвращения, а когда я закончу свои дела он, отвезет меня назад в Эверсли.
 Я согласилась и, выйдя с постоялого двора, пошла вдоль главной улицы, пока не увидела контору господ Розена, Стида и Розена.
 Старший клерк поднялся, приветствуя меня. Когда я объяснила, что приехала по поручению лорда Эверсли и хочу видеть мистера Розена, он немедленно провел меня в приемную.
 — К сожалению, — сказал он, — мистера Розена-старшего не будет несколько дней, он отлучился по неотложным делам, но он уверен, что мистер Стид или мистер Розен-младший будет в состоянии оказать мне необходимую помощь.
 Мистер Розен-младший не показался мне особенно молодым, будучи человеком уже далеко за сорок. Войдя, он поприветствовал меня. Когда я объяснила ему причину своего появления, он провел меня в свой кабинет и просмотрел записи, сделанные дядей Карлом.
 — Понимаю, — кивнул он. — Мой отец огорчится, что вы не застали его. Он ведет все дела лорда Эверсли. Но с этим завещанием все предельно ясно, так что, думаю, проблем не возникнет. Я сам займусь этим, — продолжал он, — и могу привести одного из клерков в качестве свидетеля. Когда вам будет это удобно?
 Я почувствовала неловкость и сказала:
 — Но… вы не можете появиться в поместье. Это было бы не лучшим выходом.
 Розена-младшего весьма озадачили мои слова, и я поторопилась продолжить:
 — Лорд Эверсли не хочет, чтобы… чтобы в доме узнали про завещание. Именно из этих соображений он пригласил меня приехать в Эверсли и… заняться всем этим… Вы представляете себе состояние дел в Эверсли?
 Настал его черед смутиться.
 — Я считаю, что в имении есть надежный управляющий. Еще там есть экономка.
 Я решила, что время намеков закончилось, и спросила:
 — Знаете ли вы об отношениях между лордом Эверсли и его экономкой?
 Мистер Розен-младший кашлянул:
 — Ну…
 — Дело в том, — продолжала я, — что между ними сложились особо дружеские отношения. Я не знаю, действительно ли экономка рассчитывает, что имение может достаться ей в наследство, но лорд Эверсли хочет, чтобы оно осталось в семье.
 — Но это естественно. Было бы немыслимо…
 — В то же время он не хочет обидеть свою экономку. В чем-то он зависит от нее.
 — Понимаю… понимаю. Так он хочет, чтобы завещание осталось в тайне.
 — Именно так.
 — И очевидно, он не способен сам приехать в город, чтобы подписать его.
 — Я боюсь, нет. Это надо сделать в доме. Я еще не обдумала, как это проделать. Мы должны это сделать в отсутствие экономки, так хочет лорд Эверсли.
 — Если бы вы указали время…
 — Я должна подумать над этим. Возможно, в час пополудни. Тем временем, если вы составите завещание, я поговорю с лордом Эверсли и мы посмотрим, что можно предпринять. Боюсь, вы находите ситуацию весьма затруднительной.
 — Достопочтенная госпожа, в моей профессии мне постоянно приходится сталкиваться с запутанными ситуациями.
 Он улыбнулся мне и продолжал:
 — Мне бы хотелось, чтобы с происходящим разобрался мой отец. Он всегда вел дела лорда Эверсли и знает о событиях в имении больше, чем я.
 — Но его нет.
 — Нет, но я ожидаю его возвращения уже завтра, Он сумеет наилучшим образом устроить все дела.
 — Благодарю вас.
 — Не смогли бы вы заглянуть к нам послезавтра? Я уверен, что к тому времени мой отец завершит свои дела и вы сможете увидеть его.
 Я согласилась прийти еще.
 Прощаясь, Розен-младший спросил, как я добралась до города.
 — Для пешей прогулки это ведь далековато, — добавил он.
 Я объяснила, что меня подвез сосед и что он же доставит меня обратно. Это успокоило адвоката, и я, выйдя из конторы, направилась к постоялому двору.
 Жерар д'Обинье ждал меня и встретил сообщением, что у нас есть замечательная возможность выпить по кружке сидра.
 — Здесь есть отличные кексы, прямо из печи, как меня заверила хозяйка. Я думаю, вы не откажетесь отдохнуть немного перед обратной дорогой.
 — Очень мило с вашей стороны, — сказала я, и он провел меня в гостиную, где на столе уже стояли горячие кексы и две кружки сидра.
 — Как ваши дела? — поинтересовался Жерар д'Обинье.
 — Так удачно, как только можно было надеяться.
 — Вы говорите это так, словно не были уверены в результате.
 — Конечно, еще не все завершено. Сидр был холодный и, как я решила, немного крепковатый, а возможно, на меня повлияло и приятное общество. Так или иначе, я с удивлением обнаружила, что рассказываю всю историю.
 — Это все звучит так абсурдно, когда рассказываешь при свете дня.
 — Ничего абсурдного. Разумеется, лорд Эверсли не может оставить это имение своей Джесси. И, конечно, он не хочет, чтобы она знала, что оно завещано кому-то другому. Все как раз очень понятно.
 — Но это выглядит так нелепо. Он, наследный пэр, состоятельный человек… и боится своей экономки.
 — Боится потерять ее. Это совсем не то, что бояться ее. Я боюсь, что вы можете исчезнуть так же неожиданно, как и появились, но я, конечно, не боюсь вас.
 — О, я думала, что вы уже поняли, что я обычная смертная.
 — Далеко не обычная, — промолвил он. — А теперь расскажите мне о своей жизни с мужем, которым вы так восторгались, радуясь, что он рядом.
 И снова я с удивлением поняла, что рассказываю ему все.
 Жерар д'Обинье слушал очень внимательно. И я, всегда такая сдержанная, поведала ему о своем замечательном отце, убитом на дуэли, как с тех пор мы безмятежно живем в провинции, как я вышла замуж за друга детства, сделав то, чего все окружающие от меня ждали.
 — А вы всегда поступаете так, как того от вас ожидают? — спросил он.
 — Да… наверное.
 — Это должно очень устраивать всех окружающих, но главное, это и вас вполне устраивает, ведь так?
 — Ну, пока все складывалось очень хорошо и удачно для меня, — ответила я.
 Жерар, подняв брови» улыбнулся мне со значением, которого я не уловила, но смутно почувствовала, что это и к лучшему.
 — А вы? — спросила я. — Вы-то сами?
 — О, как и вы, я, без сомнения, делаю именно то, чего от меня ожидают. Увы, от меня не всегда ожидают хороших поступков.
 — А где ваш дом? В какой части Франции?
 — Я живу в провинции. Небольшое местечко недалеко от Парижа. Но большую часть времени я провожу в Париже, главным образом при дворе.
 — Вы служите королю?
 — Мы, французские придворные, не столько служим королю, сколько его любовнице. Эта дама — госпожа для всех нас… Этим я хочу подчеркнуть, что мы должны потакать всем ее прихотям, если хотим сохранить свое положение, конечно, это не значит, что нам приходится удовлетворять ее как женщину. Короля ей достаточно, хотя она, без сомнения, так же похотлива, как и ваша Джесси.
 — Кто эта дама?
 — Жанна Антуанетта Пуасон, более известная как маркиза де Помпадур, — ответил Жерар д'Обинье с заметной горечью, которую я тотчас уловила.
 — Я вижу, вы не очень-то любите эту даму.
 — Она никому не нравится, но против нее не так просто идти.
 — Я поражена. Мне не показалось, что вы настолько покорны, чтобы кому-то повиноваться, тому, кого вы не любите.
 — Мне приходится прилагать значительные усилия, чтобы удержать свое положение при дворе. Мне бы не хотелось, чтобы мне мешали жить той жизнью, которая мне наиболее приятна.
 — Жизнью придворного, вы хотите сказать.
 — Делами страны, — с улыбкой ответил он.
 — Вы так осторожны.
 — Да, когда это необходимо. Но по натуре я люблю рисковать.
 — Я надеюсь, вы не азартный игрок, — сказала я и вдруг представила себе отца, когда его, смертельно раненного, внесли в дом.
 Жерар д'Обинье накрыл мою руку своей.
 — А вы, кажется, всерьез заинтересовались моей личностью? — произнес он.
 — Нет, конечно, нет. Это не мое дело, — сказала я. — А вы здесь с дипломатической миссией?
 — Я в Англии, — сказал он, — потому что, возможно, пройдет немало времени, прежде чем мне представится возможность побывать здесь вновь. Если между нашими странами начнется война…
 — Война!
 — Вы же знаете, она уже разгорается. Обстановка очень напряженная.
 — Какая война?
 — Возможно, этого и не произойдет. Но Фридрих Прусский настроен очень агрессивно, а Мария Терезия Австрийская мечтает отобрать у него Силезию.
 — Но как это касается нас… вашу страну и мою?
 — Мы, французы, дружественно настроены к Марии Терезии, а ваш король Георг — он больше немец, нежели англичанин. Не сомневайтесь, он выступит на стороне Фридриха. Таким образом, мы вступим в войну и наши страны станут врагами.
 — Я думаю, вы здесь с каким-то секретным поручением, — сказала я.
 — О, наконец-то я пробудил ваш интерес.
 — Но вы ведь… здесь с секретной миссией?
 — Мне хочется сказать «да», чтобы вы думали, какой я загадочный, какой интересный.
 — Но это не так.
 — Как вы считаете, сказал бы я вам, если бы это было так? — Жерар резко переменил тему. — Вам надо будет приехать сюда послезавтра. Я привезу вас.
 — О, благодарю вас.
 — Мы должны вместе подумать, как лучше уладить дело с подписями.
 — Уж не думаете ли вы, что мои дела так же сложны, как и ваши?
 — Именно так. Теперь вы видите, что мы оба втянуты в это дело. Одного поля ягоды… кажется, так говорят?
 Так мы беседовали до тех пор, пока я не поняла, что прошло уже довольно много времени, и сказала, что нам пора ехать. Я хотела успеть домой до возвращения Джесси.
 Я уселась рядом с ним, и мы поехали назад. Слушая стук копыт и сидя так близко к нему, что его бархатная куртка касалась моей руки, я поняла вдруг, что охвачена такими чувствами, каких никогда раньше не испытывала.
 Мы условились, что послезавтра поедем в город и возьмем оформленное завещание. Оставалось решить проблему: необходимы подписи свидетелей. Я должна была обдумать и это.
 — Не волнуйтесь, — сказал он, — я проберусь в дом с моим слугой. Было бы неразумно просить об этом кого-нибудь из прислуги в Эверсли-холле. Кто знает, ведь можно нарваться на шпиона Джесси.
 Мы весело рассмеялись. В целом все это выглядело как забавная шутка. Жерар д'Обинье говорил заговорщицким тоном о конспирации, состряпал целую историю, полную интриг, злодейских замыслов со стороны Джесси и управляющего, которого он именовал ее возлюбленным. Так что мы от души веселились, делая самые дикие предположения подчеркнуто серьезным тоном. И очень быстро мы доехали до Эверсли.
 — Послезавтра мы встретимся, чтобы ускользнуть в город за бумагами, — прошептал Жерар.
 Я кивнула.
 — Я вновь увижу вас, а может, вы будете гулять около Эндерби или мне случится побывать завтра у Эверсли?
 Я колебалась.
 — Мне надо повидаться с дядей. Давайте увидимся завтра. Мы должны быть осторожны. Он приложил палец к губам и прошептал:
 — Будьте осторожны. Враг может находиться рядом.
 Мы оба расхохотались, и я почувствовала себя до нелепости счастливой, такого никогда раньше со мной не случалось.
 Все мое поведение разительно отличалось от привычного, все стало иным. Мне надо было быть осторожной, но я только еще начинала познавать самое себя.
 Мы не увиделись на следующий день. После того как мы расстались, это необычное чувство подъема улетучилось, и все происходящее с моим дядей уже не выглядело шуткой, такой, как мы рисовали по пути из города. В общем, это была довольно банальная история о старом человеке, увлекающемся женщиной гораздо моложе себя и попавшем в такую зависимость от нее, что он вынужден подкупами уговаривать ее остаться рядом.
 Мне пришло в голову, что, наверное, я поступила крайне неосторожно, рассказывая так много человеку, которого я едва знаю. Но когда Жерар находился рядом, создавалось ощущение, что мы давным-давно знакомы. Я чувствовала такую общность… близость.
 Оглядываясь назад, я понимаю, насколько неискушенной была, не сумев сразу разобраться в том, что случилось со мной.
 На следующий день, хотя я и чувствовала себя слегка неловко, я не пошла на прогулку в сторону Эндерби, а приходил ли Жерар д'Обинье к Эверсли-холлу, я не видела, так как весь день не выходила со двора.
 Утром я виделась с дядей, конечно, в присутствии Джесси, которая сосала свои конфеты и выглядела, как мне показалось, еще более довольной, чем обычно. Во время этой встречи к нам зашел посетитель. Это был не кто иной, как Эймос Керью, и у меня появилась возможность рассмотреть его.
 У него были яркие темные глаза, курчавая борода и шапка вьющихся темных волос. Волосатик. Вот как я опишу его Жерару во время нашей встречи. Я улыбнулась про себя.
 Было ясно, что мой дядя весьма, высокого мнения об Эймосе Керью.
 — Вот и ты, Эймос. А это моя… ну, в нашем родстве не так уж просто разобраться, но ее мать, как я знаю, моя ближайшая родственница, и поэтому мы зовем друг друга племянница и дядя. Это, в принципе, может означать разную степень родства, даже если не является вполне точным.
 — Отлично, я рад познакомиться с вами, мадам, — сказал Эймос Керью. Он взял мою руку и сжал ее до боли. Мне показалось, что он собирается переломать мне кости.
 — Я слышала о вас, — сказала я, — и теперь рада увидеть.
 Он расхохотался. Эймос Керью, как я вскоре заметила, вообще часто смеялся. Его смех мог иметь разные оттенки: подчеркнуто сердечный, язвительный, добродушный. Это могло бы быть нервной реакцией, но нет. Я не думаю, чтобы он когда-нибудь нервничал. Но, несомненно, он был осторожен…
 — Его светлости нравится, чтобы я время от времени заходил и докладывал ему о положении вещей.
 — Да, конечно, — отозвалась я. — Я уверена, что его очень интересует, как идут дела в имении.
 — Для его светлости это тяжело.
 У Эймоса Керью вырвался смешок.
 — Сочувственный на этот раз, как я подумала.
 — Можно сказать, что он сидит в клетке, — продолжал Эймос, — а он так всегда любил вольную жизнь, ведь так, ваша светлость?
 — О да, мне нравилось бывать на свежем воздухе. Гулять, ловить рыбу.
 — Тебя можно было назвать разносторонним спортсменом, правда, лапочка?
 Джесси посмотрела на Эймоса, и они обменялись многозначительными взглядами. Эймос вновь рассмеялся. В этот раз в его смехе было и уважение к спортсмену, и сочувствие к его нынешней беспомощности.
 — Мне бы хотелось, чтобы ты показал моей племяннице как-нибудь имение, Эймос.
 — С радостью, милорд.
 — Прекрасно, тогда покажи ей всю округу. Тебе ведь нравится эта идея, Сепфора?
 — Да, очень, — поблагодарила я.
 — Ты получишь представление о размерах Эверсли-корта. Ты увидишь, насколько оно больше вашего Клаверинга. — Дядя повернулся к Эймосу. — Муж моей племянницы хотел приехать вместе с ней, — продолжал дядя Карл, — но не смог из-за несчастного случая. В следующий раз они прибудут вместе.
 — Это будет и правильно, и прилично, милорд.
 — Да.
 Я слушала их разговор о делах в имении. Дядя Карл явно намеревался поговорить обо всем подробно. Мне тоже было интересно, так как Жан-Луи часто рассказывал мне о трудностях в Клаверинге, так что я прекрасно понимала, о чем идет речь.
 Когда Эймос Керью собрался уходить, Джесси проводила его до двери. Я наблюдала в зеркале за ними и видела, как она что-то шептала.
 «И тут конспирация», — подумала я и засмеялась про себя. Жерар с его подчеркнутой серьезностью и шуточками заставил меня увидеть в сложившейся ситуации просто-напросто одураченного мужчину и хваткую женщину, которая, играя роль дядиной любовницы, на деле крутила роман с его управляющим.
 За обедом Джесси по-прежнему выглядела весьма довольной и гораздо раньше, чем обычно, отправилась на свидание к Эймосу.
 Я же пошла в комнату дяди, мне было что рассказать ему.
 Он с нетерпением поджидал меня, выглядел очень оживленно, его карие глаза светились лукавством.
 Когда я подошла поцеловать его, он взял меня за руку.
 — Посиди со мной, дорогая, и расскажи, что ты сумела сделать, а потом у меня тоже есть, что рассказать тебе.
 Я немедленно описала, как, добравшись до города, я повидала молодого мистера Розена, который и занялся оформлением завещания.
 Дядя кивал:
 — Это все отлично. Теперь его надо будет подписать и отослать в контору Розена. Ха-ха. Бедная Джесси! Боюсь, это будет ударом для нее. Но это единственно правильное решение.
 — Но, дядя, — заметила я, — не может же она рассчитывать унаследовать огромное фамильное имение? Он рассмеялся.
 — Ты плохо знаешь Джесси, — любовно сказал дядя. — У Джесси грандиозные планы. Бедная Джесс… но я одурачил ее. Я… ха… кое-что подписал… вчера. Я должен был осчастливить ее.
 — Вы что-то подписали!
 Он улыбнулся мне и коснулся губ. Я подумала, что он сам не может утихнуть из-за распирающих его чувств.
 Он сказал:
 — Ты уже здесь… и повидала Розена… Ну, я и решил, что вполне безопасно подписать что-нибудь в пользу Джесси.
 — Вы имеете в виду… завещание?
 — Да, некоторым образом. Конечно, оно не будет действительным. Но Джесси не понимает разницы. Я подписал бумагу, датированную вчерашним днем. Там говорится, что все отойдет ей: дом, имение, все, за исключением одного-двух пустяков, о которых я должен буду позаботиться потом.
 Я окаменела. Мне действительно казалось, что я попала в сумасшедший дом.
 — Дядя Карл! — воскликнула я в волнении.
 — Не волнуйся. Мне просто хотелось видеть ее счастливой. Эта бумажка удовлетворит ее и остановит поток ее бесконечных приставаний ко мне. Но она будет аннулирована, когда я подпишу настоящее завещание, потому что в нем я откажусь от всего, подписанного ранее. Это надо сообщить Розену.
 Я упала на свой стул, с удивлением разглядывая дядю. Он с беспокойством посмотрел на меня и объяснил:
 — Мне всегда нравилось жить в мире, и я буду очень доволен, если этого удастся достичь, дав какие» то обещания. Я подписал бумаги в пользу Джесси. Она счастлива. Я счастлив. Все мы счастливы. Она, конечно, получит удар, но только тогда, когда я уже этого не увижу.
 Я молчала. Ситуация становилась просто абсурдной.
 На следующий день Жерар д'Обинье отвез меня в город, и в этот раз я увиделась с мистером Розеном-старшим. Он тепло приветствовал меня и предложил бокал вина, но, так как я перед этим выпила кружку сидра на постоялом дворе, я отказалась. Он оформил завещание, сочувственно покачивая головой по поводу того, что называл «сложившимся положением в имении». Но когда я рассказала, что дядя Карл уже подписал, как он говорит, «кое-что»в пользу Джесси, адвокат пришел в ужас.
 — Мы будем оспаривать любую бумагу, которую попытается представить эта женщина, но все-таки самый надежный способ выпутаться из этой ситуации — это иметь здесь, в сейфе, подписанное и заверенное подлинное завещание. Ввиду того что вы мне поведали, я считаю, что должен поехать с вами, прихватив моего помощника в качестве свидетеля.
 — Я уверена, что он будет очень огорчен, поступи вы таким образом. Я понимаю, что это звучит странно, но, появившись в доме, вы нанесете ему такой удар, что я боюсь думать о последствиях. Дядя Карл действительно очень сильно привязан к этой женщине, и я уверена, что только врожденное чувство долга по отношению к своей семье удерживает его от того, чтобы и в самом деле не завещать все ей. Он без ума от нее. Это абсолютно неуместно, и, не взглянув на все это своими глазами, я не поверила бы. Лорд Эверсли умолял меня помочь ему, и я должна выполнить его желание.
 Мистер Розен выглядел озадаченным.
 — Как скоро вы сумеете дать ему завещание на подпись, а потом вернуть мне?
 — Меня привез в город мой сосед. Если я смогу провести к лорду Эверсли его со слугой и в их присутствии будет подписано завещание, я привезу его завтра же.
 — Вы сможете так сделать?
 — Я постараюсь.
 — Очень хорошо, хотя и не совсем по правилам. Мне все это не нравится. Вы говорите, он подписал что-то в пользу этой женщины. Это очень неосторожно. Лорд Эверсли может оказаться в опасности.
 — Вы хотите сказать, что она… Я в ужасе посмотрела на адвоката, и он серьезно добавил:
 — Я не думаю, что она будет угрожать его жизни. Но при таких обстоятельствах, если что-то произойдет, вы же знаете, что о высокой морали тут речи не идет, все это может стать опасным. — Розен-старший вопрошающе посмотрел на меня. — Это довольно странно. До меня доходили слухи о том, что творится в Эверсли-корте. В старые времена такого не могло случиться. Все было в полном порядке. Вы как представительница своей семьи должны это знать. Вы понимаете, что завещание должны заверить два свидетеля, которые не являются наследниками. А вы указаны в завещании, думаю, вы в курсе.
 — Да. Лорд Эверсли говорил мне.
 — Как дочь леди Клаверинг вы прямая наследница. Я полагаю, что лорд Эверсли хочет, чтобы имение перешло к вам. Это естественно, иначе и быть не может. Ваши предки перевернутся в могилах, если оно отойдет к этой вульгарной особе.
 — Этого не случится, — пообещала я. — Я верну вам завтра завещание подписанным.
 Мистер Розен-старший с сомнением покачал головой. С его точки зрения все это было весьма неэтичным. Даже сейчас он предпочел бы вернуться со мной, чтобы своими глазами убедиться в том, что с завещанием все в порядке.
 Однако я постаралась внушить ему, что должна сделать все в соответствии с пожеланиями дяди. Выйдя из конторы, я отправилась на постоялый двор. Там я рассказала Жерару о происшедшем, и он согласился со мной, что надо отправляться немедленно, а не задерживаться перекусить. Он прихватит своего лакея или кого-то из доверенных слуг, и Мы до прихода Джесси постараемся уладить дело с подписями.
 Мы как раз все успеем, если поторопимся и если нам повезет.
 Было замечательно путешествовать в коляске и слушать, как Жерар оживленно говорит про то, как быстро мы закончим дела с завещанием и доставим его обратно стряпчему. Как чудесно, что он принимал мои дела так близко к сердцу!
 Я считала, что Жерар чрезмерно драматизирует ситуацию, чтобы позабавить меня, но он стал убеждать, что это далеко не шутка: неразборчивая в средствах женщина и ее любовник против беспомощного старика, находящегося в их власти, и который к тому же готов заплатить слишком дорого за мир и спокойствие своих последних дней.
 Жерар достал часы из кармана:
 — Мы вернемся в Эндерби около половины четвертого. Я позову кого-нибудь из своих людей, и мы поедем прямо к вам. Мы незаметно проскользнем в комнату, заверим подписи, а потом, если вы доверяете мне, я немедленно отвезу завещание стряпчему.
 — Но я могу доставить его и завтра.
 — Да, мы можем сделать это и завтра. Но, зная людей в этом доме… Я хочу сказать, что такие, как они… завещание должно как можно скорее попасть в руки стряпчего, и мне не нравится сама идея, что оно находится в доме.
 — Уж не думаете ли вы, что меня могут убить, чтобы завладеть им?
 — Ну, это слишком чудовищно. Я не допущу этого. Случись такое — мне не дожить счастливым остаток моих дней.
 Я рассмеялась:
 — Ну, это слишком сильно сказано!
 Помолчав, он ответил:
 — Я беспокоюсь. Давайте сделаем, как предлагаю я.
 Он подстегнул лошадей, и вот мы уже подъехали к Эндерби. Потом все происходило чрезвычайно быстро, на одном дыхании. Это было непохоже на все, случавшееся со мною ранее. Я восхищалась тем, с какой скоростью и точностью Жерар выполняет любое поручение.
 — Вы действуете так, как будто выполняете дипломатическую миссию, — заметила я.
 — Конечно, ведь помимо всего прочего я — дипломат. И, уверяю вас… это наилучший способ уладить дело.
 Часы пробили четверть пятого, когда мы прошли в спальню дяди. Он слегка удивился, когда я представила ему мужчин и объяснила, зачем они пришли. Я достала завещание, и необходимые подписи были, наконец-то, поставлены. Жерар свернул бумагу и сунул ее под мышку.
 Дядя Карл сжал мою ладонь и сказал:
 — Умница, девочка.
 — А теперь, — сказал Жерар, — наше дело поста» вить это в город.
 — Вам надо поторопиться, — добавила я.
 — Да, — сказал дядя Карл, — пока Джесси не проснулась.
 Он улыбался, и его глаза лучились восторгом. В них, безусловно, таилось лукавство. В какой-то момент мне подумалось, что он осознает всю нелепость ситуации. Сейчас я уже не верила, что у Джесси может сохраниться надежда унаследовать Эверсли.
 Создавалось впечатление, что мы играем заученные роли в фарсе, которым старик пытается оживить свою скучную жизнь.
 Так или иначе, завершив дело, мы спускались вниз, стараясь ступать тихо.
 Как только мы вошли в холл, я приметила какое-то движение на лестнице и, быстро обернувшись, заметила Эвелину.
 — О! — воскликнула та. — У нас гости.
 — Это дочь экономки, — объяснила я Жерару. Эвелина уже подбежала к нам и невинно улыбнулась Жерару. Он поклонился и, повернувшись, направился к выходу.
 Я проводила мужчин до коляски и вернулась в дом. Эвелина все еще находилась в зале.
 — Я и не знала, что эти люди приглашены к нам, — заявила она. — Я знаю их, они живут в Эндерби.
 Я прошла мимо девочки, которая с любопытством глядела на меня, явно ожидая объяснений, которые я была совершенно не настроена давать. Со стороны дочери экономки было слишком нахально выспрашивать о моих посетителях.
 Я вошла в свою комнату и подошла к окну. Я увидела, что Джесси уже возвращается в дом. Эвелина обязательно расскажет ей о гостях, и та наверняка заподозрит неладное. Но в это время Жерар уже будет на пути к городу.
 Этим вечером за ужином я почувствовала атмосферу смутной подозрительности. Джесси, как обычно, с жадностью поглощала пищу, потом натянуто улыбнулась мне и произнесла:
 — Эвелина сказала мне, что сегодня у нас были гости из Эндерби.
 — Обычный визит соседей, — ответила я.
 — Но раньше они никогда к нам не заходили.
 — Да?
 — Я считаю, они прознали, что здесь гостите вы. К «хозяйчику» они никогда не приходили.
 Я пожала плечами, — Один из них настоящий красавец, — заметила Эвелина.
 Я смутилась.
 Джесси вела себя очень осторожно и отличалась хорошей наблюдательностью, я видела, что она озадачена и ей не нравится сама мысль о посетителях в доме.
 Как только трапеза завершилась, я немедленно исчезла в своей комнате, где предалась размышлениям, доставил ли Жерар завещание по назначении» господам Розену, Стиду и Розену. Если он это сделал, то моя задача выполнена. Было отрадно думать, что документ находится в полной сохранности у стряпчих, а я могу снять с себя всякую ответственность.
 Но я не могла расслабиться. У меня появилось тягостное ощущение, что затевается нечто преступное, что дядя Карл находится в опасности, которую навлек на себя сам. Жизнь казалась ему слишком скучной, и ему хотелось разнообразия.
 У меня разыгралось воображение, и я почувствовала непреодолимое желание выйти из дома. Ноги сами привели меня к Эндерби. Я хотела снова увидеть Жерара и убедиться, что он отвез завещание стряпчему. Если я буду уверена в этом, то буду спать гораздо спокойнее.
 Я замешкалась, подходя к месту, где встретила «привидение» около разрушенной ограды. Потом я подошла к дому. Вокруг него царила зловещая тишина. Это показалось мне настолько пугающим, что я чуть не повернула вспять. Создавалось впечатление, что ветки, колышащиеся на ветру, хотят что-то сказать. Прислушавшись и дав волю воображению, готова была поверить, что они говорят: «Иди прочь». Я почувствовала, что должна тотчас уйти, но решила завтра утром обязательно сходить в город и повидать мистера Розена. Я должна убедиться, что завещание у него, и, если это так, начать готовиться к возвращению домой — моя миссия выполнена. Тревожилась ли я за дядю Карла? Думаю, нет. В конце концов, он сам все это придумал и хочет, чтобы все шло своим чередом.
 Если бы он захотел, он выгнал бы и Джесси, и Эймоса Керью. Управляющего можно заменить, а что касается Джесси, я была уверена, что нетрудно найти хорошую работящую экономку, которая следила бы за домом и слугами, как это всегда было при жизни моих предков.
 В то время, когда я размышляла над этим, дверь отворилась, и на пороге появился человек.
 Он удивленно посмотрел на меня, и я поторопилась спросить:
 — Дома ли монсеньор Жерар д'Обинье?
 Он сказал, что узнает, и, проведя меня в зал, удалился.
 Эндерби отличался тем, что называют особой атмосферой. Любой мог почувствовать это, едва шагнув в дом. Огромный зал со сводчатым потолком, галереей менестрелей в одном конце и загородками, отделяющими кухню, — другой был, казалось, наполнен тенями. Он всегда был таким. Над этим домом довлел какой-то рок. Говорят, счастье никогда не задерживалось здесь. Я знаю, что детские годы моей матери никак нельзя назвать несчастливыми, но, по-моему, это был единственный период, когда люди нормально жили в этих стенах.
 За воспоминаниями я не заметила, как появился Жерар. Завидев меня, он поспешил ко мне, протягивая руки. Взяв мои ладони, он поцеловал сперва одну, потом другую.
 — Я ждал вас, — сказал он.
 — Ждали меня?
 — Да, вы же хотите убедиться, что все в порядке, ведь так? Вас раздирают сомнения. Правильно ли вы поступили, доверившись мне? Сепфора, неужели я недостаточно ясно показал, что готов служить вам, и, если понадобится, моя жизнь в вашем распоряжении.
 — Зачем вы все излишне драматизируете? Вы доставили завещание?
 — Лично в руки мистеру Розену-старшему. Он изучил его, заверил и положил в сейф.
 — О, благодарю вас.
 Он ободряюще улыбнулся:
 — Вы же знаете, мне можно доверять.
 — Да, я знаю это. Я немного беспокоилась, зная о вашей привычке все высмеивать, но это слишком серьезное дело.
 — У вас появились какие-то основания для этого?
 — Нет. Просто за ужином Джесси держалась немного странно. А теперь мне пора идти.
 — О, останьтесь ненадолго. Он взял меня за руку и потянул за собой. Я чувствовала, как дом влечет меня, он как будто давно поджидал меня. Мне стало страшно. Все рассказы об Эндерби ожили в памяти. Было ли это предчувствием? Возможно.
 — Нет, — твердо ответила я. — Я просто хотела убедиться, что ничего дурного не произошло. Он выглядел разочарованным, но подчинился.
 — Я прогуляюсь с вами, — сказал он. Мы вместе вышли из дома, и я почувствовала облегчение, когда мы стали удаляться от него.
 Уже смеркалось. Это напомнило мне о нашей первой встрече. Мы вышли на тропинку, и он сжал мою руку.
 — Чудное мгновенье, — прошептал он, — это место нашей первой встречи.
 — Я не знаю как благодарить вас за все, что вы сделали для меня.
 — Нет никакой необходимости в благодарностях. Я буду счастлив сделать все, что вы попросите.
 — Вам не кажется, что это слишком неосторожно. Вы же не знаете, чего я могу попросить?
 — Чем труднее будет поручение, тем большую радость доставит мне выполнение его.
 — Я вижу, что при французском дворе вы наловчились вести галантные разговоры.
 — Возможно. Но вам я говорю то, что действительно думаю.
 — Хорошо, я польщена. Но думаю, раз я выполнила свое дело, то должна возвращаться домой.
 — О, прошу вас, не говорите так.
 — Но мне действительно пора уезжать.
 — Не так скоро. Я чувствую, что это дело не вполне улажено.
 — Не думаете ли вы, что мой дядя в опасности?
 — Это приходило мне в голову. Джесси — хваткая женщина, она рассчитывает унаследовать огромное имение. Единственное, что ей мешает, — это беспомощный старик. Разве Джесси относится к тем женщинам, которые могут устоять перед искушением?
 — Я не знаю. Кажется, она очень предана дяде Карлу.
 — У нее есть любовник. Вы думаете, они не рассчитывают поделить между собой Эверсли?
 — Я чувствовала бы себя гораздо спокойнее, если бы Джесси знала о завещании и о том, что бумага, подписанная в ее пользу, ничего ей не дает. Если бы она все это знала, у нее не появилось бы желания «сократить» его жизнь, как сказал мистер Розен. Она бы старалась, чтобы дядя Карл как можно дольше прожил, потому что только при этом условии она продолжала бы вести столь роскошную жизнь.
 — Это звучит вполне резонно. Я считаю, что лорд Эверсли находится в безопасности, пока вы живете в его доме. Она ничего не сможет предпринять без вашего ведома. Вот почему вы должны здесь оставаться. Ваша миссия еще не завершена.
 — Как вы думаете, стоит ли мне убедить дядю Карла обмолвиться о завещании?
 — Я думаю, да, в свое время. Но не сейчас. Дайте ему прочувствовать новое положение дел. Согласны?
 — Возможно, вы и правы.
 — Мне жаль, что вы оказались втянуты в это дело.
 — Я уверяю вас, это делает мое пребывание здесь все более интересным.
 Мы подошли к зарослям кустарника.
 — Спокойной ночи, — произнесла я.
 Жерар взял мою руку и долго не отпускал. Он улыбался мне так, что я почувствовала огромное искушение остаться с ним. Но я должна была быть осторожнее.
 Войдя в дом, я увидела Эвелину. Она промчалась мимо меня и взбежала по лестнице. Наверху она оглянулась и злобно посмотрела на меня.
 «Эта девчонка вездесуща», — подумала я.
 Зайдя к себе в комнату, я заметила, что многие вещи лежат не на своих местах.
 Я повернула ключ в замке и в задумчивости стала готовиться ко сну.
 Эвелина доложила о том, что видела, и, конечно же, появились определенные подозрения. Я была благодарна Жерару, что он отвез завещание Розену. Если бы я оставила его у себя, оно неминуемо было бы обнаружено теми, кто обыскивал мою комнату.
 Этой ночью мне снились кошмары. Я была в Эндерби, и внезапно передо мной возникли призраки. Я простирала руки, чтобы остановить их, но они подходили все ближе и ближе. Среди них был Жерар, одежда которого была запачкана землей, лицо мертвенно бледно. Он один из них… один из призраков.
 У него в руках были бумаги — завещание дяди Карла.
 Он начал жутко смеяться, и все это время его глаза были прикованы ко мне.
 И мне послышался голос: «Опасность.. Скорее уходи, пока еще есть время».
 Я проснулась в холодном поту. Все казалось столь реальным.
 Я лежала, вглядываясь в темноту. «Кто такой Жерар? — спрашивала я себя. — Что я знаю о нем?» Когда я оглядывалась на прошедшие дни, собственное поведение казалось мне необъяснимым. Я завела тесную дружбу с незнакомцем и, зная его всего лишь несколько часов, разболтала ему все секреты нашей семьи, а потом доверила завещание.
 Должно быть, я совсем потеряла разум. Прежняя Сепфора с укоризной глядела на мое новое я, которое призвало постороннего человека на помощь. Как поступила бы я? Я могла написать домой, обрисовать положение и попросить совета. Если Жан-Луи не в состоянии был поехать, приехала бы Сабрина.
 Да, так поступила бы прежняя Сепфора, а новая появилась на свет в ту ночь, когда я встретила Жерара д'Обинье, появившегося словно из-под земли.
 Я задумалась. Завтра мне надо самой сходить в контору мистера Розена, Стида и Розена, дабы убедиться, что завещание доставлено по назначению.
 Эти разумные соображения не оставили меня и поутру. У меня не было возможности поговорить с дядей, когда я увидела его в одиннадцать часов. Джесси ни на минуту не спускала с нас глаз, но после обеда я отправилась в город.
 Мистер Розен радостно приветствовал меня, и я немедленно поинтересовалась, доставил ли монсеньор Жерар д'Обинье завещание.
 — Конечно, — ответил тот, — очаровательный джентльмен, готовый помочь. Теперь у вас нет причин для беспокойства. Все в полном порядке.
 Мне стало стыдно, что я не совсем доверяла Жерару. Это чувство еще усилилось, когда, проходя мимо постоялого двора, я заметила там его коляску.
 Я поторопилась отойти подальше, но услышала сзади стук копыт.
 Жерар д'Обинье притормозил и очень лукаво улыбнулся мне:
 — Должно быть, вы проверяли меня. Я решила, что могу быть с ним абсолютно откровенной и нет никакой нужды притворяться, что я оказалась здесь по каким-то другим делам.
 — Я должна была убедиться.
 — Разумеется.
 Он помог мне подняться в коляску.
 — Ну, а теперь, — добавил он, — вы удовлетворены.
 — Да, и все благодаря вашей помощи. Жерар улыбнулся, и мы покатили к дому.
 Подошел день ярмарки. Мы ежедневно виделись с Жераром. Я чувствовала, что должна как-то искупить проявление недоверия, и с тех пор наша дружба все крепла. Я думаю, он понимал, что я чувствую некоторую неловкость сложившейся ситуации. Удобно ли замужней женщине так часто видеться с мужчиной, который не является ее супругом? Он подчеркивал, что оба мы здесь ненадолго, подразумевая, что наши отношения — лишь эпизод в жизни. Очень скоро нам придется разойтись в разные стороны, и нет причин, по которым нам нельзя оставить приятные воспоминания об этих встречах.
 Я думаю, это послужило некоторым оправданием для меня, когда мне вдруг пришла в голову мысль, что моя дружба с этим мужчиной стала намного глубже, ближе и отличается от всего, что происходило со мной когда-либо прежде.
 Итак, настал день ярмарки.
 Думаю, там собрались все люди, живущие неподалеку. Джесси, по настоянию дяди Карла, который сказал, что очень устал и хочет отдохнуть, тоже ушла на ярмарку вместе с Эймосом Керью. В полдень, после обеда, на праздник ушли и слуги.
 Как Джесси объяснила мне, это было важное событие, так как ярмарка проходила дважды в год.
 — Я надеюсь, что и вы будете там, — сказала мне Джесси.
 Я подтвердила, что обязательно посещу ярмарку, и направилась на встречу с Жераром. Он ничего не говорил насчет ярмарки, но я не сомневалась, что и он не откажется побывать там.
 Он встретил меня прямо за живой изгородью, и мы направились в сторону Эндерби.
 — Мне кажется, что все обитатели дома ушли на ярмарку, — сказал Жерар. — Эндерби выглядит совершенно иначе без людей. Мне бы хотелось показать вам дом. Вам уже приходилось видеть его?
 — Нет. Я, конечно, много слышала о нем, но его продали, когда меня еще и на свете не было. Моя мать жила здесь, будучи еще ребенком, но тетя, которая воспитывала ее, умерла. Ее муж был убит горем. Вскоре он утонул, и, я думаю, никто не возьмется утверждать, было ли это несчастным случаем или он сделал это преднамеренно. Ни моя мать, ни ее кузина Сабрина не охотно говорят об этом.
 — Давайте зайдем и осмотрим дом, — предложил Жерар.
 — Я думала, что неплохо было бы сходить на ярмарку.
 — Лучшее покажу вам дом. Вы хотели посмотреть его, и сейчас предоставляется такая возможность. Кроме того, он действительно по-другому выглядит, когда пустой. Тут большую роль играет сама его атмосфера.
 Жерар д'Обинье взял меня за руку и ввел в дом. Я вспомнила свой сон и прозвучавшее в нем предостережение. Я знаю, что, когда спала, только вообразила, что нахожусь в доме, а сейчас меня влекло туда какое-то необъяснимое чувство и вновь какая-то часть моего существа предостерегала меня.
 Жерар открыл дверь, и мы остановились в зале. Сводчатые потолки, красивые панели. Мне приходилось видеть много подобных залов, но этот был полон теней. В царившей здесь тишине я почувствовала, как мое сердце бьется все сильнее и сильнее, так, что, казалось, я слышала его. Жерар обнял меня. Я выскользнула.
 — Вы выглядите такой уязвимой, будто нуждаетесь в защите, — промолвил он.
 Я засмеялась, но смех прозвучал неискренне.
 — Я вполне способна постоять за себя.
 — Я знаю. — Жерар внимательно смотрел на меня. — Вы никогда не станете делать то, чего не хотите.
 Я посмотрела на галерею менестрелей.
 — Да! — воскликнул он. — Это место очень любят привидения. Там их достаточно. Я обнаружил, что слуги никогда не заходят туда поодиночке. Пойдемте, Сепфора, может, мы вызовем духов.
 Он взял меня за руку, и мы поднялись по ступеням.
 На галерею вела резная деревянная дверь, заскрипевшая, когда Жерар открыл ее.
 — Проходите, — шепнул он. Я шагнула на галерею:
 — Здесь гораздо холоднее.
 — Это из-за духов, — ответил Жерар. — Привидения приходят с того света.
 Он взял мое лицо ладонями и заглянул в глаза.
 — А вы не на шутку испуганы, — сказал он. — Да, да, это так, моя практичная разумная Сепфора. Признайтесь, Эндерби произвел на вас впечатление.
 — А на вас? — спросила я.
 — Сказать правду, — ответил он, — мне здесь очень нравится. Это необычный дом. А кто хочет жить в обычном? Когда я здесь, то спрашиваю себя: «Неужели это правда? Неужели духи давно умерших иногда возвращаются на места своих грехов или побед? Кто может сказать с уверенностью? Никто. Здесь все окутано тайной». Вы не находите это привлекательным?
 — Конечно.
 Мы стояли у перил, глядя на зал.
 — Он полон теней, — сказал Жерар. — Почему?
 — Из-за деревьев и кустов, которые слишком разрослись здесь. Спилите их, чтобы вокруг дома была лужайка, и сюда будет проникать свет.
 — Возможно, духам это не понравилось бы. Идемте, я покажу вам остальную часть дома.
 — Но где же те люди, что живут здесь?
 — Они уехали. И, надо сказать, их отсутствие очень устраивает меня.
 — Это удобно для вас.
 — Да, очень. Я не мог бы найти более приятного места.
 — Но это так далеко от Лондона.
 — Да, но зато вблизи небольшого городка, где есть такая замечательная фирма: «Розен, Стид и Розен».
 — Но для делового человека…
 — Для моих дел она очень подходит. Здесь рядом море, и это прекрасно. Но самое лучшее, что здесь рядом — Эверсли, благодаря чему я встретил вас, Сепфора.
 — Думаю, мне надо будет скоро возвращаться домой, в Клаверинг, — быстро произнесла я. — Там уже заждались меня, а все то, зачем я приехала сюда, уже сделано.
 — Не говорите об этом. Живите настоящим. Это так прекрасно — жить настоящим. Прошлое зачастую полно сожалений. Никогда не жалейте ни о чем, Сепфора. Это ничего не изменит. Что касается будущего, оно неизвестно. Нам дано настоящее, чтобы жить в нем, и жизнь — это единственный смысл существования.
 — Общие слова никогда не соответствуют истине, — ответила я.
 Я уже начинала ощущать очарование этого дома, а может, причиной тому было присутствие Жерара. Я чувствовала себя другим человеком. Пытаясь позднее проанализировать случившееся, я говорила себе, что, вступив в этот дом, была уже не в силах владеть собой.
 Мы поднялись наверх. Наши шаги эхом отзывались меж пустых деревянных стен. Жерар открыл дверь, и мы вышли в коридор.
 — Как здесь тихо, — произнесла я, — возникает странное чувство, что я уже жила здесь, может, потому…
 — Потому, что духи вышли к нам сегодня. Мне кажется, им не очень-то нравится суетня слуг. Они предпочитают затихший дом.
 — Но мы же здесь, — сказала я.
 — Только, чтобы осмотреть дом. Я уверен, что призраки хотят сохранить его зловещую репутацию. Это не слишком большой дом, — продолжал Жерар. — На этом этаже всего пять комнат. Помещения прислуги — выше. Как здесь все спокойно!
 Он отворил дверь. В этой комнате стояла большая кровать с пологом. Парчовая драпировка — белая и золотая. В комнате стояла и другая мебель, но главенствовала огромная кровать.
 У меня появилось смутное чувство, что я прежде бывала здесь. Или я просто вообразила это? Все мои чувства были крайне обострены, я знала, что неминуемо приближается развязка. Меня раздирали противоречия.
 — Эту комнату предоставили мне, когда я приехал, — услышала я голос Жерара. — Я счел это за особую честь, так как эта комната для новобрачных.
 — Но вы же не привезли с собой невесту, — сказала я.
 Он держал мои руки в своих и пристально смотрел на меня. Я попыталась освободиться, но не смогла, потому что мои собственные желания удерживали меня возле него.
 Где-то в глубине моего сознания промелькнуло воспоминание, связанное с этой комнатой, но тогда над кроватью висели занавески из кроваво-красного бархата, а сейчас — бело-золотые.
 Казалось, прошлое вплотную приблизилось ко мне. Оно окружало меня, я стала его частью. Мне хотелось ускользнуть из прошлого и жить в настоящем так, как я никогда не жила прежде.
 Жерар обнял меня и прижал к себе. Я чувствовала, как его сердце бьется рядом с моим. Я была влюблена в него, и это чувство отличалось от моей любви к Жан-Луи. Такого со мной прежде не случалось, я даже не думала, что такое может быть, разве что в старинных романах. Тристан и Изольда, Абеляр и Элоиза — ошеломляющая страсть, ради которой можно пожертвовать даже самым дорогим.
 — Сепфора!
 Он произнес мое имя так, как никто и никогда его не произносил. Казалось, я растворяюсь в его объятиях. Мы покинули этот мир, перед нами расстилалась бесконечная дорога. Мы были вместе, мы принадлежали друг другу, и ничего уже не могло сдержать поток страсти, захлестнувшей нас.
 Как со стороны, я слышала свой голос:
 — Нет… нет… мне надо идти.
 Жерар тихо рассмеялся, снимая с меня платье. Я все еще протестовала, тщетно пытаясь убедить себя, что я счастлива в браке с Жан-Луи.
 Все было бесполезно. Я уже не принадлежала семье. Я находилась в этом доме со своим любовником.
 Да, мой любовник. Я с самого начала сознавала, как неумолимо влечет нас друг к другу. Это случилось в тот миг, когда мы первый раз встретились.
 Бороться было бесполезно. Чувства переполняли меня. Я уже не пыталась сдерживаться. Я всецело принадлежала ему.
 После мы бок о бок лежали на кровати. Было так тихо, что вдали отчетливо слышался шум ярмарки.
 Я осознала, что эти звуки навсегда останутся у меня в памяти неразрывно с моей исступленной страстью и с моим позором.
 Я прижала ладони к лицу. По щекам текли слезы. Как же я дошла до этого? Что будет теперь? Это были слезы счастья, которыми прорвалось огромное возбуждение, охватившее меня, и слезы стыда — все вместе.
 Жерар обнял меня и привлек к себе:
 — Я люблю тебя.
 — И я люблю тебя, — ответила я.
 — Сепфора, дорогая, ты должна быть счастлива.
 — Я то счастлива, то нет.
 — Это должно было случиться.
 — Этого никогда не должно было быть.
 — Но это произошло.
 — О, Боже! — произнесла я и разрыдалась. Я хотела повернуть все вспять. Как я могла допустить все это? Если бы вернуть сегодняшнее утро… если бы я пошла в другую сторону, подальше от Эндерби.
 Жерар гладил мое лицо.
 — Любимая, — сказал он, — то, что случилось сегодня, было предопределено с нашей первой встречи. Всегда так бывает — сначала предвкушение, потом сожаление. Так уж случилось, что мы встретились, и небольшое происшествие с завещанием не могло стать завершающим штрихом в наших отношениях. Есть люди, рожденные для любви, для страсти. Они не могут иначе, потому что это их судьба. Не кори себя за то, что ты, наконец, проснулась для новой жизни и открыла себя заново, моя ненаглядная Сепфора.
 — Но что же мне делать? — простонала я. — Мой муж…
 Жерар сжимал меня в объятиях.
 — Уедем со мной. Ты никогда больше не встретишься с ним.
 — Покинуть дом, мужа, семью…
 — Ради меня.
 — Я никогда не смогу сделать этого. Это мое окончательное решение.
 — Но ты рождена любить и быть любимой. Это и произошло с нами, и мы будем счастливы.
 — Нет, — ответила я, — нам надо расстаться. Мы больше не должны встречаться. То, что случилось сегодня, необходимо забыть, как будто ничего не было. Мне нужно вернуться домой к мужу, к семье. Мы должны забыть… забыть…
 — Неужели ты думаешь, я смогу когда-нибудь забыть? А ты сама?
 — Это останется в моей памяти до конца жизни. Моя душа никогда не успокоится. Мне бы хотелось проснуться и обнаружить, что в действительности ничего и не было.
 — Не было самых восторженных впечатлений в твоей жизни! Ты хочешь этого?
 — Я не знаю. Но мне надо уйти. Что будет, если кто-нибудь вернется и застанет меня здесь в таком виде?
 Я приподнялась, но Жерар удержал меня. Он крепко обнимал меня и смеялся с ноткой торжества в голосе.
 Затем мы снова занялись любовью, и все мои благие намерения испарились. Я погрузилась в море блаженства. Все остальное уже не имело значения. Я была бессильна перед охватившей меня страстью.
 Я лежала, обуреваемая чувствами, прислушиваясь к шуму ярмарки вдали, и понимала, что пропала окончательно.
 Занавеси над кроватью были наполовину отдернуты, и солнце, проникающее из окна, окрашивало их в розовые тона. Временами, сквозь прикрытые веки, мне казалось, что они сделаны из красного бархата.
 Со мной случилось что-то непонятное, сверхъестественное, и я стала искать этому оправдание.
 Я не вставала, продолжая лежать рядом с Жераром, слушая, как он настойчиво уговаривает меня уехать вместе. Он предлагал отправиться во Францию в конце недели. Он говорил, что сумеет дать мне такое счастье, о каком я и не мечтала, откроет для меня неизвестный мир, покажет те стороны моего естества, о которых я и не подозревала. Да, я была счастлива с Жан-Луи; наша жизнь, как я тогда считала, удовлетворяла меня. Но впредь такого не будет, ведь я знаю, что со своим мужем никогда не познаю тех тонкостей эротического наслаждения, которые открыл мне Жерар. Я буду вечно жаждать этих ощущений. Да, это было так, Жерар открыл потайную дверь, ведущую к тайникам моего естества, о существовании которых я и не подозревала, и те новые ощущения, которые я познала, теперь обратились против меня. Я уже никогда не смогу быть удовлетворенной в своем супружестве.
 Я потеряла чувство времени. Я забыла обо всем, кроме охватившей меня страсти. Я намеренно не думала ни о чем другом, и это не требовало от меня больших усилий. Но время бежало, и даже Жерар, каким бы безрассудным ни был, понимал это. В любой момент могли вернуться слуги. Как смогла бы я объяснить свое присутствие в доме?
 Итак, ему пришлось согласиться, что нам надо уходить. Я оделась. Я не могла разобраться в своих чувствах: наполовину подавленная, наполовину торжествующая. Возможно ли повернуть все вспять, смогу ли я? Нет, это невозможно. Я не желала ничего менять и лишь хотела пребывать в этом волшебном опьянении.
 Жерар повернулся и обнял меня, нежно целуя брови. Поглаживая волосы, он говорил, как любит меня.
 — Мы очень скоро увидимся вновь, — произнес он. — Я должен многое тебе сказать. Нам надо все обдумать.
 — Я скоро должна возвращаться домой.
 — Я не отпущу тебя. Когда мы сможем увидеться? Нынче вечером выходи за ограду.
 Я пообещала, что приду.
 Мы спустились вниз, миновали галерею с привидениями. Дом выглядел сейчас совершенно иначе: спокойным, удовлетворенным, почти смеющимся. Это казалось удивительным. Все окружающее словно помогало мне найти объяснение собственному поступку — стечение обстоятельств, а, возможно, судьба.
 На улице шум ярмарки стал громче.
 Вместе мы дошли до Эверсли. У ограды Жерар страстно поцеловал меня.
 — Мы принадлежим друг другу, — сказал он, — никогда не забывай это.
 Я с трудом оторвалась от него и побежала в дом. Направляясь к себе, я проходила мимо комнаты дяди Карла. Повинуясь какому-то неясному чувству, я заглянула в нее. Дядя сидел в кресле, и мне показалось, что его лицо с длинным носом, впалыми щеками, пергаментной кожей и очень живыми темными глазами выражало недовольство.
 — О, — произнес он. — Ты была на ярмарке, Карлотта?
 — Карлотта! — воскликнула я. — Карлотта давно умерла. Я Сепфора.
 — Конечно, конечно. Но сегодня ты так похожа на нее… в какой-то момент я забыл, что она умерла.
 Меня затрясло. Я подумала, что по мне все видно. Что же я делаю? Я сама выдаю себя. Он все понял, вот почему он назвал меня Карлоттой.
 — А Джесси дома? — спросил дядя Карл.
 — Должно быть, она еще на ярмарке.
 — Она скоро вернется. Уже почти время ужина. Я торопливо ушла. Мне не под силу было выносить этот пытливый взгляд. Я была уверена, что дядя Карл заметил, как я изменилась.
 Придя к себе в комнату, я посмотрелась в зеркало. Он назвал меня Карлоттой. Но я выгляжу совсем иначе. Что же случилось со мной, я сияю. Мои глаза, которые всегда были темно-голубыми, стали темнее, они почти фиолетовые. Я изменилась.
 — Я стала изменницей, — пробормотала я.
 Я больше не искала себе оправдания. Действительно, это были ни к чему. На следующий день я вновь оказалась в постели с моим любовником. Я хитрила, говоря себе: «Ты уже согрешила против Жан-Луи, собственной чести, своих принципов. Ничего не изменить… Повторить это вновь, быть с ним, что с того? Ты уже изменница, и ею останешься, сколько бы ни давала волю чувствам.
 При новой встрече с Жераром мои ощущения были еще более упоительными, чем прежде. Возможно, я смогла заглушить голос совести, перешагнуть тот барьер, который всегда казался для меня непреодолимым.
 Я влюбилась в Жерара, практически не зная его, тем не менее физическое влечение, охватившее меня, было поистине непреодолимым. Все это отличалось от наших отношений с Жан-Луи, который был так добр, нежен и внимателен, словно он был таким мужем, о котором можно только мечтать.
 Преодолев внутренний страх, я открыла в себе такую чувственность, какой не подозревала в себе раньше. Позабыв угрызения совести, я смогла отдаться страсти и предавалась ей всецело и неистово.
 Мне казалось, что даже дом радуется, узнав, что я предала мужа.
 Наедине с Жераром я не могла думать ни о чем другом, кроме как о любовных наслаждениях и восторгах. Я не узнавала в себе ту женщину, в которую превратилась, но она была я.
 Для меня началась новая жизнь, отличающаяся от тихой и спокойной, которую я вела так много лет.
 Мы виделись регулярно все последующие дни. Нам не удавалось уединиться в доме, но на территории находился небольшой коттедж, в котором никто не жил. Садовник, занимавший его ранее, внезапно умер, и сейчас дом ремонтировали. Мы использовали коттедж для свиданий, где встречались ежедневно после ужина, и возвращалась я в Эверсли очень поздно.
 Я понимала, насколько это опасно. Но остановиться уже не могла. Я чувствовала на себе удивленные взгляды дяди Карла и Джесси. Уверена, они оба знали толк в любовных делах, поэтому для них не составило труда понять все.
 Дядя Карл называл меня Карлоттой с того самого момента, как только заметил перемену, произошедшую с прежней Сепфорой. Что касается Джесси, то она, кажется, втайне изумлялась. Интересно, с кем она обсуждала меня — с дядей Карлом или с Эймосом Керью?
 От этих мыслей меня слегка передергивало, но моя радость от предстоящего свидания с любовником ничуть не умалялась.
 Я понимала, что долго продолжаться так не может. Мне надо было возвращаться домой. Время летело быстро, но это только предавало особую глубину нашей страсти.
 Иногда он увозил меня в своей коляске. Мы удалялись на несколько миль от дома и предавалась любви там, где могли укрыться от посторонних глаз: под сенью деревьев, в зарослях папоротника, и каждый раз был упоительнее предыдущего. Я повторяла себе:» Нет смысла сдерживать чувства, ты уже согрешила, изменила мужу «.
 Жерар умолял меня уехать с ним. Он служил дипломатом при французском дворе и прибыл в Англию по делам своей страны. Я допускала, что он мог быть шпионом, и выбрал Эндерби именно из-за его уединенности, он мог ездить отсюда с тайными поручениями на побережье.
 Я понимала, что измена мужу усугубляется еще и тем, что я провожу время с врагом страны, но между нами существовало такое непреодолимое влечение, что самым моим большим желанием было перечеркнуть мою прежнюю жизнь и начать новую с Жераром д'Обинье.
 Мы обсуждали с Жераром случай с завещанием дяди, и он сказал мне:
 — Не исключено, что твой дядюшка находится в серьезной опасности. Если эта женщина заполучила бумагу, по которой, как она считает, имение отойдет к ней, она может возыметь желание прибрать дом к рукам побыстрее.
 — Я понимаю, но что я могу сделать?
 — Она должна узнать, что существует настоящее завещание, подписанное и заверенное у адвоката.
 — Дядя никогда не скажет ей.
 — Значит, это должна сделать ты. Мне кажется, что он в безопасности, только пока ты здесь. Ты его охранная грамота, но если тебе придется уехать, я не дам за его жизнь и ломаного гроша. Нет, она обязательно должна знать о завещании.
 — Но она может заставить его подписать другую бумагу.
 — Ты должна объяснить ей, что она все равно будет недействительна, так как завещание должно быть подписано влиятельными людьми, только тогда Розен оформит и заверит его.
 — Но ведь это не совсем правда?
 — Я точно не знаю. Мне незнакомы английские законы. Но сказать нужно, иначе будет небезопасно оставить твоего дядюшку на ее» нежное» попечение.
 Слова Жерара глубоко запали в мою душу. Я почувствовала себя неловко. Я ведь почти позабыла о царившей в доме дяди Карла напряженной атмосфере.
 Прошла неделя после памятного дня начала ярмарки, когда приехали посыльные из Клаверинга с письмом от матери. Она писала:
 «Дорогая Сепфора!
 Я рада, что ты сумела помочь дяде Карлу. Должно быть, он был рад повидать тебя. К сожалению, я должна сообщить тебе неприятное известие. Думаю, тебе следует поскорее вернуться. Мы все по тебе очень скучаем, а бедный Жан-Луи просто места себе не находит, и врачи беспокоятся о его здоровье. К несчастью, он не отделался только переломом ноги. Кажется, у него что-то с позвоночником. Он не может ходить, как раньше, и передвигается с палкой. Ты знаешь, какой он всегда был подвижный, поэтому нынешнее состояние очень угнетает его. Я считаю, что тебе надо быть с ним в этот трудный момент».
 Я выронила письмо. Повреждение позвоночника. Это ужасно Жан-Луи всегда был человеком действия, проводил много времени вне дома, а сейчас ходит с палкой. Насколько он плох? Я знала, что это в духе моей матери, — тактично преподносить новости.
 Я должна немедленно возвращаться домой к мужу. Мне придется посвятить ему всю жизнь, чтобы искупить свою вину.
 Я подняла письмо.
 — «Ты знаешь, как он любит тебя. Ты для него — все. Он так скучает по тебе, да и все мы тоже. Но ты нужна Жан-Луи, особенно сейчас…»
 Я немедленно возвращаюсь. Мною овладело подавленное настроение. Неужели я действительно могла подумать, что смогу избавиться от своих привязанностей и обязательств и спокойно уехать с Жераром во Францию? Письмо матери неумолимо воскресило в памяти все: доброту, бесконечную привязанность и любовь, которую питал ко мне Жан-Луи, мой законный муж.
 Да, я порочна и безнравственна. Да, я действительно изменница. Я отправилась в Эндерби, где меня ожидал Жерар.
 — Мне надо готовиться к отъезду домой, немедленно, — сказала я ему. — Я получила письмо. Случившееся с Жан-Луи серьезнее, чем просто сломанная нога. Он повредил позвоночник, и боюсь, как бы он не стал инвалидом.
 Жерар недоверчиво посмотрел на меня.
 — Мать сообщила мне это, — продолжала я. — Я не могу медлить.
 Жерар обнял меня, и я ощутила, как загорается во мне желание. Я чувствовала, что теряю голову и не в силах покинуть его. Вся будущая жизнь, долгие безрадостные годы без него представлялись такими беспросветными.
 — Мне тоже пора уезжать, — произнес Жерар.
 — Ну вот и пришел конец всему.
 — Совсем необязательно, — возразил он, — все зависит от твоего решения.
 — Это убило бы Жан-Луи.
 — А что будет со мной? Что будет с нами?
 — Он — мой муж. Я поклялась любить его в горе и в радости. О, если бы я никогда и не приезжала сюда.
 — Не жалей ни о чем. Ты любила, ты жила.
 — Нет, всю оставшуюся жизнь меня будут мучить сожаления.
 — Когда ты собираешься ехать? — удрученно спросил Жерар.
 — Еще до конца недели.
 Он склонил голову, потом схватил мои руки и стал целовать их:
 — Сепфора, если бы ты только передумала!
 — Ты хочешь сказать, что будешь ждать меня? Жерар кивнул.
 — Но ты еще не уехала, и у меня есть еще время, чтобы уговорить тебя. Я покачала головой.
 — Я знаю, что проявила слабость, была безнравственной, но есть вещи, через которые даже я не могу переступить.
 Я не думаю, что Жерар поверил мне. Все это время я была столь страстная и пылкая, что он уверился, придет время, и я пожертвую всем для него.
 Я знала, что этого не случится. Несмотря ни на что я должна вернуться к Жан-Луи.
 — Я решила, что перед отъездом следует предостеречь дядю Карла. Я не упоминала Джесси о своем предстоящем возвращении домой потому, что хотела сначала поговорить с дядей. Я пришла к нему после обеда, рассчитывая поговорить с ним наедине.
 Дядя Карл обрадовался, увидев меня. В его глазах таился веселый огонек, причину которого я не понимала. Меня поражало, что дядя живет только прошлым и упорно отождествляет меня с давно умершей Карлоттой, которая когда-то произвела на него столь неизгладимое впечатление.
 К сожалению, события в доме дяди Карла почти не трогали меня. Здесь я впервые встретила Жерара и увлеклась им. Лишь сейчас я задумалась о происходящем, да и то только потому, что собралась уезжать.
 «Крик о помощи», как выразилась Сабрина, и, наверное, она была права. Правда, дядя Карл не просил о помощи, хотя, уверена, он прекрасно осознавал опасность своего положения. Он выглядел, скорее, как сторонний наблюдатель, с восторгом изучающий особенности человеческой природы, являясь в то же время одним из основных действующих лиц в разворачивавшейся драме. Иногда мне казалось, что дядя слишком стар, чтобы волноваться о происходящем.
 Все происходящее с момента моего появления в Эверсли-корте выглядело странным.
 Тем не менее, я решила поговорить с дядей Карлом и предупредить о возможной опасности.
 Разговор я начала с письма моей матери.
 — Дела моего мужа вовсе не так хороши, как я думала. Сперва казалось, что единственное несчастье — сломанная нога, и мы считали, что вскоре он поправится. Но, видимо, возникли осложнения, поэтому мне необходимо вернуться.
 Дядя кивнул:
 — Значит, ты покидаешь нас. Очень жаль.
 — Я еще приеду, возможно, с Жан-Луи, матушкой или Сабриной.
 — Это было бы замечательно. Уверен, тебе здесь понравилось.
 — О да, да, Старик улыбался, но что скрывалось за этой улыбкой?
 — Вынужден согласиться с твоим решением, Карлотта.
 Я внимательно взглянула на него и сказала:
 — Я — Сепфора.
 — Конечно, это все моя память. Я живу далеким прошлым. Ведь я называю тебя этим именем не впервые? Думаю, это потому, что ты стала походить на нее. Я давно замечаю это сходство.
 — Дядя Карл, мне надо поговорить с вами о том, что может вам и не понравиться. Но вы поймите, я думаю только о вашем благополучии.
 — Милое дитя, — произнес он, — ты была так добра ко мне, заботилась о моем благополучии. Ты могла столкнуться с серьезными неприятностями, выполняя мою просьбу. Мне кажется, твой французский джентльмен очарователен, бесподобен. — Яркие глаза дядюшки испытующе взглянули на меня. — Ведь так?
 Я чувствовала, как кровь приливает к щекам, и подумала: «Он знает. Но как он узнал? Неужели Джесси шпионила за мной? Неужели они обсуждали меня?»
 — С его стороны было очень любезно отвезти меня в город и помочь с завещанием, — быстро сказала я. — Это как раз то, о чем я и хотела с вами поговорить, дядя Карл.
 — Все уже благополучно сделано. Я выполнил свой долг. Эверсли останется тебе и твоим наследникам. Думаю, духи предков одобряют это. Карл был старым греховодником, говорят они, но под конец все осознал. Теперь духи могут вернуться в свои могилы и спать спокойно. Я представлю им полный отчет, оказавшись на том свете.
 Он продолжал улыбаться мне все с той же веселостью, и я решительно продолжила:
 — Дядя Карл, я должна кое-что сказать вам. Было крайне неосторожно подписывать что-то еще, вроде той бумаги.
 Старик кивнул, и я продолжила:
 — Вы же понимаете, если человек надеется что-то унаследовать, он может приложить все усилия, чтобы поскорее овладеть имуществом.
 Дядя Карл рассмеялся высоким, скрипучим смехом, хитро посмотрел на меня, и я в очередной раз подумала о том, что он, наверное, в курсе всего происходящего, а вся забывчивость и напускная старческая немощь, которые он порой выказывал, — лишь неотъемлемая часть той роли, которую он играет.
 — Ты имеешь в виду Джесси? — спросил он.
 — Это огромное искушение для человека, у которого нет состояния и который беспокоится о будущем.
 — Джесс всегда сумеет пристроиться.
 — Не сомневаюсь, но вряд ли у нее будут такие возможности, как здесь. Я буду предельно откровенна, дядя Карл.
 — О, меня всегда пугает, когда люди собираются говорить предельно откровенно. Я никогда не встречал человека, который был бы полностью откровенен. Небольшая доля правды — да, но абсолютная откровенность..
 — Я надеюсь, вы не обидитесь, но я буду беспокоиться, зная о вашем положении.
 — Все в порядке. Завещание у старого Розена.
 — Джесси об этом не знает.
 — Бедная Джесс, какой удар для нее!
 — Она считает, что та бумага, которую вы подписали, дает ей право наследования вашего имущества. Не слишком-то мудро с вашей стороны, дядя Карл.
 — Нет, — согласился он, — но вся моя жизнь соткана из не слишком-то мудрых поступков.
 — Видите ли…
 Старик посмотрел на меня одобряюще:
 — Скажи точнее, что ты имеешь в виду, моя дорогая.
 — Очень хорошо. Я беспокоюсь о вас. Я не могу спокойно вернуться домой, думая, что вы можете оказаться жертвой…
 — Преступления?
 — Несчастного случая, — смягчила я. — Дядя Карл, Джесси должна узнать о том, что вы подписали завещание и что…
 — И что она мало выгадает с моей смертью, — закончил он.
 Кажется, дядя Карл читал мои мысли. Я подумала, что он играет свою роль так же хорошо, как и все остальные.
 — Да, — подтвердила я, — да. Он кивнул:
 — Ты хорошая девочка, и я рад, что когда-нибудь все это станет твоим. Ты распорядишься всем правильно, и твои дети будут управлять этим имением в соответствии с желанием предков, которые наблюдают за нами с небес или из ада, что мне кажется более вероятным для большинства из них.
 — Вы все шутите, дядя Карл.
 — Жизнь — неплохая штука. Она вроде спектакля. Жизнь — это игра, а люди в ней актеры, так ведь? Вот о чем я частенько задумываюсь. Мне нравится играть. Я хотел бы стать актером. В нашем роду не было актеров. Нашим предкам уж точно не понравилось бы. Поэтому только и остается, что сидеть в ложе и смотреть на происходящее. Мне всегда нравилось это, Карлотта, прошу прощения, Сепфора. Я всегда любил наблюдать за людьми, как они собираются действовать, какую роль они хотят сыграть.
 — То есть, дядя Карл, вы сами создаете ситуацию и смотрите, кто и как из нее выпутывается?
 — Нет, нет, не так. События идут своим чередом, а я наблюдаю. Мне, конечно, нравится и самому приложить руку.
 Старик снова засмеялся. Смех был какой-то странный, и я подумала: «Он считает жизнь пьесой, наблюдает, как мы действуем: он, сидя в своей ложе, ждет, что же люди будут делать дальше».
 — Дядя Карл, — повторила я. — Я хочу, чтобы Джесси знала, что подписанное завещание хранится в конторе адвоката.
 Он кивнул.
 — Тогда она будет всячески угождать вам, так как сможет наслаждаться таким положением в доме, которое она, без сомнения, ценит, только пока вы живы.
 — Умница, — ответил он, — и ты так добра ко мне.
 — Ну так вы разрешаете мне все ей рассказать?
 — Милое дитя, я никогда не указываю людям, что им следует делать. Это же испортит все представление, не так ли? Каждый должен действовать по-своему. А мне нравится за этим наблюдать.
 Дядя Карл был явно со странностями… Я представила его себе несколькими годами раньше. Должно быть, дядя был абсолютно неугомонным человеком. Я уверена, что до женитьбы он жил весьма невоздержанно. А сейчас, когда состарился и практически был лишен подвижности, он создал свой собственный театр теней.
 Конечно, дядя Карл многое знал про всех нас и про то, что Джесси ищет только собственную выгоду, а Эймос Керью — ее любовник. Возможно он даже догадывался о наших с Жераром отношениях. И все это представляло чрезвычайный интерес для него. Мы все разыгрывали перед ним пьесу. Страсти, разворачивающиеся перед ним, доставляли ему удовольствие, так как старость лишила его своих.
 Дядя не настаивал на моем разговоре с Джесси потому, что его интересовал естественный ход вещей. Он хорошо понимал, что окажется в опасности, если Джесси поверит, что унаследует имение после его смерти. Но из интереса к пьесе он был готов на риск.
 После того спокойного и заурядного существования, какое я вела прежде, жизнь в Эверсли казалась мне непредсказуемой. Я почувствовала, что вступила в мир фантазий и мелодрамы, в циничный мир, где греховность была в порядке вещей.
 Кругом царили аморальность, отсутствие понятий о долге и чести, словом, не было всего того, что прежде направляло мою жизнь. Но имела ли я право порицать этот мир? Ведь я сама оказалась замешанной в интриги, как только приехала сюда.
 Тем не менее, я решила поставить Джесси в известность, что в ее же интересах охранять жизнь дядюшки Карла, так как с его смертью она утратит всю ту роскошь, в которой нынче купается.
 Следующим утром после завтрака я сказала Джесси, что хочу поговорить с ней. Она, весьма заинтересовавшись, провела меня в зимнюю гостиную.
 — Я получила письмо от матери, — сообщила я ей. — Мой муж не вполне здоров. Я в конце недели возвращаюсь домой.
 — Мне очень жаль! — воскликнула Джесси. — Вы, бедняжка, должно быть, очень расстроены.
 — Мне надо возвращаться, вы же понимаете.
 — А вы уже сказали об этом «хозяйчику»?
 — Да, конечно.
 Она покивала головой.
 — Но я бы хотела еще кое-что сказать вам.
 — Говорите, моя дорогая.
 — Мы хотим всей семьей, чтобы лорд Эверсли пребывал в добром здравии.
 — О, он отличается крепким здоровьем, моя дорогая.
 — Я хочу знать мнение врача. Вы понимаете, этого ждет моя семья, и поэтому я хочу просить его пройти обследование.
 — «Хозяйчику» это не понравится.
 — Но я попрошу дядю Карла сделать это в любом случае.
 — Для своих лет он вполне здоров.
 — Неплохо бы иметь официальное подтверждение.
 — Ну хорошо, как знаете.
 — Я это сделаю. Теперь о другом. Вы, наверное, догадались, что лорд Эверсли пригласил меня не просто так.
 — Ну, Господи, вы же все-таки родственники. Он просто хотел повидаться с вами.
 — Да, но кое-что еще. Он составил завещание. И сейчас оно у стряпчих в конторе «Розен, Стид и Розен».
 Я внимательно следила за ней. Ее глаза сузились, я видела, что она старается не показать мне свою злость.
 — Ну вот, — продолжала я, — вы здесь живете с удобствами, и я не вижу причин, почему это не может продолжаться еще долгие годы, пока лорд Эверсли живет и здравствует. Вы понимаете…
 Она все прекрасно поняла. Даже сквозь румяна было заметно, как вспыхнули ее щеки и краска распространилась вплоть до шеи. Я ей прозрачно намекнула, что считаю ее способной даже на убийство.
 Джесси очень быстро удалось взять себя в руки. Все-таки она была превосходная актриса. Я была уверена, что теперь она по многим причинам будет беречь дядю Карла как зеницу ока.
 — О, конечно, я позабочусь о нем. Не волнуйтесь на этот счет. Под моей опекой он в целости и сохранности доживет до ста лет.
 — Я уверена, что вы приложите все старания. Думаю, и он в глубине души доволен, что завещание готово и находится в надежных руках. Я постаралась, чтобы оно должным образом было оформлено. Ведь вы знаете, что в противном случае возник бы ряд трудностей… Стряпчие знают массу лазеек.
 Как же Джесси меня ненавидела в этот момент! Я видела это по ее фальшивой улыбочке. К тому же я собиралась позвать врача, чтобы получить заключение о состоянии здоровья дяди. Я знаю, все случившееся потрясло Джесси.
 Я радовалась тому, что эти проблемы хоть на время отвлекли меня от собственных невеселых дел.
 Время неумолимо летело. Скоро я уже буду на пути к дому. А Жерар все еще ждал чуда, он и вправду верил, что я пожертвую всем ради него и уеду с ним.
 Пришел доктор и провел около часа с дядей Карлом. Его вердикт гласил, что здоровье дяди находится в приличном состоянии. Причиной его вынужденной малоподвижности был ревматизм. Доктор с уверенностью обещал старику еще долгие годы жизни.
 Я сообщила эти новости Джесси. Она уже оправилась от удара, нанесенного ей нашей беседой, и была почти что расположена ко мне.
 — Это хорошие известия, — сказала она. — Вы можете быть совершенно спокойны, дорогуша, он будет обеспечен всем, что ему необходимо. Ручаюсь, о нем будут хорошо заботиться.
 Джесси действительно выполнит свое обещание, я уверена в этом, ибо ей хочется как можно дольше жить в комфорте. Боюсь, что перышки для ее гнездышка будут обходиться моему родственнику дороже, но это уже личные проблемы дяди Карла.
 Не знаю, должно быть, она порядком пилила дядю за то, что он составил завещание, подписав сперва «кое-что»в ее пользу. Но теперь Джесси будет настороже, ибо случись что с дядей Карлом, ей придется держать строгий ответ.
 Я сочла, что неплохо справилась со своей задачей, и, не принимая во внимание предосудительное поведение, могла гордиться собой.
 Да, я абсолютно изменилась. То, как я сумела поставить на место Джесси, лишний раз подтверждало мою уверенность в себе. Я четко определила ее положение в Эверсли. Но, конечно, я не могла осуждать отношения моего дядюшки с экономкой, ведь я уходила из его дома, чтобы заниматься любовью с человеком, которого знала от силы несколько недель.
 Но я уезжала из Эверсли-корта. Вопрос был решен. Лишь лежа в объятиях Жерара, я могла мечтать о чем-то ином, но даже тогда я знала, что не смогу перечеркнуть прошлое. Я должна возвратиться домой и постараться забыть все. Я видела перед собой безрадостную жизнь, посвященную искуплению моих грехов. Они всегда будут преследовать меня, и я уже никогда не смогу быть счастлива.
 Жерар неистовствовал. Время летело. До моего отъезда оставалось два дня. Грумы, которые должны были сопровождать меня, уже приехали в Эверсли и готовились к дороге домой.
 Мы по-прежнему встречались с Жераром исступленно предаваясь любви. Безнадежность отношений заставляла нас быть особенно нежными и страстными.
 За два дня до моего отъезда мы договорились встретиться в коттедже, который сделался местом наших свиданий. Я подъехала первая, и, как только приблизилась к домику, меня окликнули.
 Но это был не Жерар.
 Молодая женщина вышла ко мне из коттеджа.
 — О, — сказала она, — так это вы госпожа из Эверсли.
 Она сделала книксен и посмотрела на меня с уважением.
 В первый момент я остолбенела, но быстро разобралась в ситуации. В домик въехали новые жильцы.
 — Я увидела, что дверь открыта, — произнесла я.
 — Да, как любезно с вашей стороны, что заметили это. Мы с Тедом очень рады, что получили место. После смерти старого Барнаби мы не могли и надеяться на это, но все так удачно получилось…
 — Да, замечательно, — ответила я.
 — Как же мы счастливы! А тут еще многое осталось. На прежнем месте мы жили весьма стесненно, а теперь мы будем сами себе хозяева. Не желаете ли взглянуть на верхние комнаты?
 Она была так горда, что горела желанием все мне Показать. Я сказала, что зайду посмотреть.
 Я прошла вслед за ней наверх. Теперь на окнах висели ситцевые нарядные занавески.
 Она, проследив за моим взглядом, пояснила:
 — Я повесила их сегодня утром. Они изменили всю комнату. А эта кровать здесь уже была. Правда, замечательно?
 Я смотрела на кровать, на которой познала часы блаженства.
 Снизу послышался шум. Я поняла, что это Жерар. Я поспешила к лестнице. Мне надо было первой заговорить с ним, чтобы он неосторожными словами не выдал нас.
 — Кто здесь? — крикнула я. — Мне просто показывают коттедж.
 Жерар стоял в маленькой комнате.
 — О, это же монсеньор д'Обинье из Эндерби, — произнесла я. — Должно быть, вы, как и я, заинтересовались открытой дверью. Я беседую с новыми жильцами.
 Он поклонился молоденькой женщине, которая вся зарделась от такого внимания.
 — Прошу прощения за вторжение. Я увидел, что дверь открыта, и вспомнил, что в течение некоторого времени этот дом стоял пустым.
 — Теперь его сдали нам, сэр.
 — И она, и ее муж очень рады, что у них теперь есть собственный домик. Спасибо, что все показали мне.
 Она снова сделала книксен и произнесла:
 — Мое почтение.
 Жерар поклонился мне, сказав:
 — Прекрасная погода, не правда ли? — И мы разошлись в разные стороны.
 Я поражалась его спокойствию, с которым он так легко вышел из положения. Я надеялась, что и у меня это получилось не хуже.
 Мы оба едва не выдали себя. Но хорошенькая обитательница домика ничего не заподозрила. Она была так упоена собственным счастьем, что не обратила на нас особого внимания.
 Отойдя не слишком далеко, Жерар развернулся и догнал меня.
 — Итак, — сказал он, — мы лишились места для наших свиданий. А я уже привязался к этому дому.
 — Было очень рискованно приходить сюда. Нас могли заметить в любой момент.
 — Где же мы теперь будем встречаться? — спросил он. — Если ты действительно решилась покинуть меня в пятницу…
 — Да, Жерар. Я должна.
 — Завтра настанет наш последний день. Не знаю, как я смогу дальше жить без тебя?
 — А как я буду без тебя?
 — У тебя есть еще время передумать.
 — Нет, это невозможно.
 — Нет ничего невозможного.
 — Слишком велика цена.
 — Возможно…
 — Нет, — сказала я. — Пожалуйста, Жерар, пойми. Я была твоей любовницей… Я нарушила супружеский долг… Я вела себя так, как никогда не представляла себе возможным, но теперь все кончено. Я вернусь и постараюсь быть хорошей женой Жан-Луи.
 — Ты измучила меня, — произнес Жерар.
 — Я измучила себя.
 Этим и закончился наш разговор. И хотя я была охвачена сомнениями, одно оставалось ясным. Я не смогу бросить Жан-Луи.
 Подошла наша последняя ночь. Жерар хотел провести ее со мной. Если бы коттедж оставался пустым, то, возможно, я могла бы там остаться с ним и поутру как-нибудь пробраться в Эверсли-корт.
 Хотя я знала, что Жерар не остановится ни перед каким риском, я не могла предположить того, что произошло.
 Мы отправлялись в дорогу рано утром. Грумы предупредили, что выезжать придется на рассвете, чтобы успеть за день доехать до постоялого двора, где мы останавливались на пути сюда.
 Я пообещала, что поднимусь пораньше. Я распрощалась с дядей Карлом — мне не хотелось будить его поутру. Джесси сказала, что они с Эвелиной встанут, чтобы проводить меня.
 Вещи были уже упакованы. Все было готово.
 С Жераром мы попрощались накануне. Он уже не пытался переубедить меня и, казалось, понял неизбежность разлуки.
 Я уже собиралась ложиться в постель, когда услышала, как кто-то скребется в окно.
 Я подошла к нему и, к моему изумлению и восторгу, увидела Жерара. Он забрался ко мне, цепляясь за росший по стене вьюнок, и умолял впустить его.
 Я открыла окно и через мгновение оказалась в объятиях Жерара.
 — Ты и не мечтала, что я приду и буду рядом с тобой, ведь так? — спросил он.
 Эта ночь была для меня полна сладострастия. Неожиданное счастье находиться рядом с Жераром, разрывающее сердце, осознание того, что все происходит в последний раз, — все делало эту встречу поистине неповторимой.
 Мы достигли вершины страсти. Счастье наперекор всему, смешанное с острым сожалением.
 Мы лежали рядом и прислушивались к шуму ветерка в ветвях деревьев. Комнату освещал месяц. Я хотела сохранить каждый миг этой ночи, как дома я сохраняла лепестки роз, засушивая их в Библии, чтобы потом вспоминать день, когда сорвала их.
 — Ты не сможешь покинуть меня.
 И вновь он целовал меня, мы сливались в одно целое в порыве страсти.
 Мы лежали, держась за руки, и разговаривали шепотом.
 Жерар все повторял мне:
 — Когда ты вернешься, если ты вернешься, ты поймешь, как одинока и несчастна без меня. Ты поймешь, мы должны быть вместе.
 — Я буду несчастна. Мне останется только безнадежно мечтать о встрече с тобой… Но я должна быть рядом с мужем.
 — Ты не знаешь, что готовит нам будущее. Ты не знаешь, что может случиться. Я скажу тебе, как найти меня во Франции. У меня всегда будет надежда, — продолжил Жерар. — Каждый день я буду вспоминать тебя и ждать от тебя известий.
 — Я должна находиться рядом с мужем, пока необходима ему, — ответила я. — Но кто знает…
 Тут мне почудился какой-то шорох, скрип половицы. Я села на кровати, прислушиваясь.
 — Что случилось? — спросил Жерар. Я приложила палец к губам и подкралась к двери.
 К счастью, я заперла ее. Я знала, что кто-то стоит за дверью и подслушивает. Мне показалось, что я слышу дыхание.
 Теперь я знала точно. Вновь послышался скрип половицы.
 Кто-то, крадучись, шел по коридору. Жерар вопросительно посмотрел на меня. Вернувшись в постель, я сказала:
 — Кто-то стоял за дверью. Возможно, наш разговор подслушивали.
 — Но мы же говорили шепотом.
 — Несмотря на это, кто-то в доме узнал, что я не одна.
 — Любвеобильная экономка? Она не расскажет.
 — Не знаю.
 Но случившееся обеспокоило меня.
 Рассвет настал слишком быстро. Утро, надо вставать и отправляться в дорогу. Жерар крепко обнимал меня, пытаясь в последний раз уговорить остаться с ним, но зная, как его найти во Франции, я чувствовала себя значительно лучше.
 Жерар неохотно покинул меня, несколько раз он возвращался и крепко сжимал в объятиях, словно не решаясь отпустить.
 В конце концов, промчались и эти мгновения; он вылез из окна. Я наблюдала, как Жерар спускается вниз, держась за выступающие части фасада и за вьюнок.
 И вот, наконец, Жерар стоял внизу, а я не могла отвести от него глаз. Мне хотелось, чтобы его образ навсегда запечатлелся в моей памяти.
 Небо просветлело. Грумы уже ждали. Джесси и Эвелина вышли проводить меня. Они обе смотрели, как мне показалось, очень лукаво. Я догадалась, что одна из них подслушивала у меня под дверью сегодня ночью. Одна из них знала, что у меня был любовник.
 Обратное путешествие прошло без происшествий. Я едва замечала места, где мы проезжали. Все мои мысли были только о Жераре, на сердце было тяжело. Впереди я видела лишь жизнь, полную сожалений.
 Меня встретили очень радушно, а когда Жан-Луи направился ко мне, опираясь на палку, я почувствовала такие угрызения совести, что чуть не разрыдалась. Жан-Луи отнес эти эмоции на счет нашего воссоединения, и я увидела, что он полон счастливого торжества.
 — Время тянулось бесконечно! — воскликнул он. — О, как я рад, что ты вернулась!
 — Ну как ты, Жан-Луи? — спросила я. — Я очень беспокоюсь. Что с твоим позвоночником?
 — Ничего страшного. Мне кажется, много шума из ничего. У меня просто какое-то растяжение мышц спины. Это чувствуется, если я хожу слишком быстро.
 Я смотрела на доброе лицо Жан-Луи и прекрасно понимала, что он старается не расстраивать меня. Он хотел уберечь меня от излишнего беспокойства, а я чувствовала себя грязной и развратной.
 Моя мать с Сабриной и Диконом тоже ждали меня. Они кинулись обнимать меня, а Дикон плясал вокруг.
 — Ну, на что похож дом? — кричал он. — Расскажи нам про Эверсли. Когда ты получишь его в наследство?
 — Надеюсь, через долгие-долгие годы, — ответила я. — Дядя Карл, я называю его дядюшкой, потому что трудно точно определить наше родство, собирается еще пожить долго.
 — Откуда вы знаете, — вытаращился на меня Дикон.
 — Оттуда, Дикон: я приглашала доктора, и он вынес очень хорошее заключение.
 — Врача? — переспросила Сабрина. — Он болен?
 — Нет, нет, но я решила, что это будет неплохо в сложившихся обстоятельствах. Моя мать рассмеялась:
 — Одно ясно, ты интересно провела время.
 — Да, да, очень.
 — Ты должна рассказать нам все.
 «О нет, не все», — подумала я.
 Итак, я вернулась домой. Все произошло так, словно я шагнула в реальный мир, посетив какую-то фантастическую планету.
 Я слушала рассказы о событиях, которые произошли за время моего отсутствия. Все казалось таким, простым и обыденным.
 Моей матери захотелось поговорить со мной наедине.
 — Да, печально, что тебя не было с нами, когда обнаружилось, что твой муж болен. Бедный Жан-Луи, он так мужественно все переносит… делает вид, что ничего особенного не произошло, но я уверена, что он страдает. Не смотри так печально, дорогая. Ему станет лучше теперь, когда ты снова дома. Он скучал по тебе и очень беспокоился. Жан-Луи вбил себе в голову, что может потерять тебя. Все эти разговоры о разбойниках… Я думаю, они сильно преувеличены.
 — Кругом только и говорят о столкновениях с грабителями.
 — Я говорила ему об этом. Но он боялся, что может произойти несчастье. Подозреваю, поэтому Жан-Луи еще хуже себя чувствовал. Теперь, когда ты здесь, дорогая, все пойдет на лад.
 Как я смогла бросить их! В глубине сердца я всегда знала, что это невозможно.
 Итак, я вернулась в привычную колею тихой жизни.
 Несчастье, которое постигло Жан-Луи, гораздо серьезнее, нежели он пытается нам его представить. И, конечно, он часто страдает от болей, хотя никогда об этом не упоминает. Но, несмотря на свое состояние, Жан-Луи доволен, что я снова дома, и ничего больше не разлучит нас В наших отношениях произошли изменения. Я стала гораздо нежнее, внимательнее. Он заметил это и отнес на счет своего болезненного состояния. Я пыталась скрыть от мужа мучившие меня страшные угрызения совести, которые не покидали меня.
 Иногда по ночам я думала о Жераре, мечтала о нем. Бедный Жан-Луи был нежным любовником, всегда внимательным и заботливым, но теперь меня переполняли эротические фантазии.
 Оказалось, я способна зачать ребенка. Причина моего бесплодия, вероятно, таилась в Жан-Луи. После того как я так самозабвенно и неосторожно занималась любовью с Жераром, было бы странно не оказаться в подобном положении.
 Именно так все и произошло.
 Спустя несколько недель по приезде я убедилась, что беременна. Сомнений в том, кто отец ребенка, у меня не возникало.
 Я оказалась в затруднительном положении. Прежде мне и в голову не приходило, что такое может произойти. Я всегда считала себя бесплодной.
 Оставался только один путь сохранить спокойствие и счастье. Жан-Луи должен поверить, что ребенок его. Это являлось самым разумным решением. Моя семья никогда не должна узнать, что я нарушила обет верности.
 Воплотить свое решение не представляло особого труда. Меня не было дома всего три недели. Возможно, я забеременела незадолго до отъезда. Никто не сумеет точно определить момент зачатия ребенка.
 У меня будет ребенок. Я стану матерью. Эта мысль вывела меня из состояния глубокой подавленности, вызванного разлукой с Жераром. Я знала, что Жан-Луи придет в восторг. А для моей матери и Сабрины это известие будет огромной радостью. По их мнению, единственным недостатком в нашем браке являлось только отсутствие детей.
 Дитя запретного союза. Я все больше увязала во лжи. И хотя вся семья будет бурно радоваться прибавлению семейства, для меня ребенок будет постоянным напоминанием о тех трех неделях восторга, когда я поступилась теми принципами, в духе которых воспитывалась.
 Раскаиваться я не собиралась, потому что это принесло бы лишь горе для всех.
 Когда я сообщила о беременности Жан-Луи, он был потрясен.
 — Это то, чего ты всегда хотел, — сказала я, — чего мы оба всегда желали.
 — Ты — чудо! — воскликнул он. — Я думал, мое счастье зависит от тебя одной… А теперь и это…
 Моя мать и Сабрина пришли в восторг. Ничего не могло порадовать их больше, чем известие о ребенке в семье.
 Дикон передернул плечами и притворился безразличным.
 — Дети очень шумные, — объявил он. — Они плачут и требуют присмотра.
 — О, Дикон, дорогой! — воскликнула Сабрина. — Ты тоже был когда-то младенцем!
 — Ну и что, я уже вырос.
 — Так же, как и мы все, — заметила Сабрина.
 — Случается, дети рождаются мертвыми, — сказал Дикон. — Некоторые народы сбрасывают младенцев со скалы, чтобы улучшить породу. Слабые погибали, а сильнейшие выживали. Так поступали римляне, или стоики, или кто-то в этом роде.
 — Моего ребенка никто со скалы не сбросит, — заявила я. — Он благополучно будет расти, окруженный заботой.
 Дикон надулся. Он так и не простил мне то, что я уличила его в поджоге амбара. Я прекрасно помнила, что явилось причиной несчастья, случившегося с Жан-Луи. В семье же старались не упоминать об этом. Сабрина и моя мать были бы счастливы забыть о происшествии.
 Необходимость готовиться к появлению ребенка помогла мне и избавила от тягостных размышлений, которые, я уверена, замучили бы меня.
 Конечно, я часто думала о Жераре и наших свиданиях.
 Вспоминала дядю Карла, проницательно разглядывающего меня и называющего Карлоттой. Действительно ли это были причуды его памяти? Почему он видел во мне давно умершую женщину?
 Иногда у меня разыгрывалось воображение и я допускала, что Карлотта воплотилась во мне, ведь дядюшка Карл говорил: «Она ушла совсем молодой, так толком и не пожила, а была так полна жизни».
 Что за фантазии! Предположить, будто Карлотта воплотилась во мне… и что Жерар — воплощение ее любовника, с которым она встречалась в Эндерби!
 Я нашла себе оправдание. Я пыталась убедить себя:
 «Да, я встретила его, полюбила, ступила на путь распутства, но это была не разумная Сепфора, а давно умершая страстная Карлотта».
 Эти шаткие доводы не могли служить достойным оправданием. Я наслаждалась своим любовником. Я была той самой чувственной и страстной женщиной, которая по-настоящему узнала себя. Теперь я поняла, что всегда испытывала смутную неудовлетворенность и всегда хотела такой любви, какую давал мне Жерар.
 «Будь разумной, — предостерегала я себя. — Ты — безнравственная изменница, носишь дитя греховного союза и выдаешь его за плод супружества».
 У меня родилась крошечная девочка. Она была сильной и здоровой, и, повинуясь внезапному побуждению, я решила назвать ее Шарлоттой.
 «Шарлотта, — думала я, — это не совсем Карлотта, но что-то очень близкое». Живое свидетельство того времени, когда я стала другим человеком и вела себя так, как поступила бы на моем месте моя давно умершая предшественница «.
 Итак, моя дочка появилась на свет. А имя Шарлотта, по мнению моей матери, звучало слишком сурово, мы стали называть это очаровательное создание Лотти.




 РАСКРЫТАЯ ТАЙНА


 Прошло два года после появления Лотти. Я обожала ее. Она была больше, чем просто долгожданное дитя. Лотти дала мне силы вынести тяжесть разлуки с Жераром.
 Конечно, случались моменты глубокого уныния, когда я чувствовала себя раздавленной бременем обмана. Но та радость, которую испытывал Жан-Луи в связи с предстоящим событием, утешала меня. Правда, ребенок не даст мне забыть про свою огромную вину, а совесть будет мучить меня всегда.
 Мне не хотелось снова наносить визит в Эверсли, но в будущем я твердо пообещала, что сделаю это. Я получала письма от дяди Карла, из которых узнавала, что после моего отъезда все идет, как должно.» Джесси хорошо заботится обо мне, — писал дядюшка, и я словно слышала его хихиканье, когда он писал эти строчки. Он хорошо помнил, что именно я настояла, что для его же безопасности необходимо поставить Джесси в известность по поводу завещания. Уверена, что, в конце концов, я сделала лучше для него же.
 Жан-Луи весьма заботило положение дел на континенте, да и я теперь обращала на это значительно больше внимания, чем прежде. Вероятно, из-за Жерара. В те дни многие события связывали с именем мадам де Помпадур, которая, находясь рядом с французским троном, сосредоточила в своих руках власть.
 Жан-Луи нанял молодого человека по имени Джеймс Фентон, чтобы тот помогал ему в управлении имением. Это означало, что сам он уже не в состоянии работать, как прежде. Джеймс Фентон оказался хорошим помощником. Он некоторое время прослужил в армии и, видимо, разбирался в военных делах. Он заинтересовал этим и Жан-Луи, уверяя, что война затронет всех нас. Англия пока держалась нейтралитета, потому что военные действия велись за пределами страны. Все мы помнили опыт гражданской войны, насколько она была опустошительной, и теперь не хотели брать ответственность за происходящее на континенте.
 Мне хотелось узнать что-нибудь о Жераре. Я догадывалась, что причиной его давешнего визита являлась тогдашняя политическая ситуация. Без сомнения, он выяснял, какой будет в Англии реакция на события на континенте, а возможно, и разведывал, какие силы сосредоточены вдоль побережья, и посылал донесения через море. Я жадно слушала Джеймса Фентона, который, заметив мой интерес, был немало польщен. И мы втроем увлеченно обсуждали возможные последствия конфликта.
 — Францией управляет мадам де Помпадур, — говорил Джеймс. — Король Людовик слишком ленив, и ему нравится, что его любовница держит управление страной в своих руках. Но, возможно, это не так уж и хорошо для Франции. Правда, говорят, что она очень умная женщина и оказывает влияние на короля благодаря тому, что в курсе всех его дел, абсолютно всех. Кроме того, она поставляет ему молоденьких девочек для развлечений в постели. Говорят, он питает особую слабость к совсем юным девушкам. Существует даже так называемый «Олений парк»— место, где сводники обучают молоденьких девиц из всех слоев общества, от которых требуются лишь красота и некоторая чувственность для удовлетворения короля.
 Жан-Луи выглядел недовольным. Ему не нравилось, что такие темы обсуждаются в моем присутствии.
 — Прошу прощения, что завел разговор о столь неприятных вещах, — сказал Джеймс, — но, чтобы правильно оценить ситуацию, вы должны знать как можно больше о короле Людовике и мадам де Помпадур и почему она оказывает на него такое влияние.
 Я потупилась. Конечно, Джеймс не мог догадываться, что я далека от осуждения радостей чувственной любви.
 Вскоре на континенте подписали договор, названный «Альянс тройного котильона»— альянс «трех юбок», соглашение между мадам де Помпадур, Марией Терезией Австрийской и Елизаветой, императрицей России. Это было важно и для нас, потому что вскоре ожидалось объявление Англией войны Франции.
 Родина Жерара давно враждовала с моей страной, и теперь они находились в состоянии войны. Я размышляла, не приведет ли такая ситуация Жерара снова в Англию с секретной миссией. Иногда мне казалось, что Жерар может внезапно появиться. Но ничего не происходило, и я вопрошала себя, не может ли быть так, что подобные любовные приключения являются обыденными для Жерара? Не может ли быть так, что он любит женщину самозабвенно, страстно, а потом меняет на другую?
 Думать об этом было свыше моих сил. Любовь к Жерару не была для меня мимолетным увлечением, проходящим с течением времени.
 Итак, время бежало.
 Мы наняли отличную няню для Лотти. Это была внучатая племянница давно умершей Керлью. Но, как сказала моя матушка, весьма дальновидно сохранять семейные традиции у прислуги. Мы ожидали, что родственница Керлью в силу своего воспитания будет преданной и честной няней.
 Наши надежды полностью оправдались. С той поры, как она появилась в нашем доме, мы убедились, что в лице нянюшки Доринг нашли настоящее сокровище.
 Дикон в свое время презрительно отказался от опеки нянь, и, так как переубедить его не представлялось возможным, прислуге, выполнявшей эту роль, подыскали другое место, а сам Дикон теперь ходил на уроки в дом викария, где и занимался с его сыном Томом. Уроки им давал местный священник. Впоследствии Дикона должны были отправить в настоящую школу.
 Лотти с каждым днем становилась все красивее. Она росла очень хорошенькой, с замечательными темно-синими глазами, окаймленными необыкновенно длинными, темными ресницами.
 — Ее глаза темнее, чем твои в этом же возрасте, — заметила как-то моя мать. — У нее они фиолетовые. Говорят, у моей матери Карлотты тоже были фиолетовые глаза.
 Мне бы не хотелось, чтобы моя мать заметила это, но подобные высказывания всегда нервировали меня.
 Кроме того, у Лотти были темные волосы. Почти черные.
 — Она выглядит, точь-в-точь как французская куколка, — как-то сказала Сабрина.
 — Ну почему французская?! — воскликнула я.
 — Но ведь Жан-Луи все-таки отец ей, — заметила Сабрина. — Порой мне кажется, ты считаешь дочь всецело своей.
 Мне надо было вести себя осторожнее. Любой пустяк мог выдать меня. Разумеется, у Лотти имелись все основания быть похожей на француженку. В конце Концов, человек, которого считали ее отцом, был родом из Франции.
 Жан-Луи обожал девочку, и она отвечала ему тем же. Меня глубоко трогало, когда я видела, как он катает Лотти на плечах. Для него это было очень болезненно, потому что вынуждало расстаться с палкой, но девочке это нравилось. Она уже начинала разговаривать и развлекалась, лепеча что-то самой себе про Лотти, — это имя она часто повторяла. Кажется, она считала, что вое вокруг принадлежит Лотти; она проявляла интерес ко всему на свете, любила, чтобы ей пели или рассказывали сказки. У нее вошло в привычку неотрывно наблюдать за движением губ во время разговора и пытаться потом повторить слова взрослых. Она, безусловно, стала центром жизни нашей семьи. Жан-Луи, наблюдая за Лотти, сказал мне:
 — Я до сих пор не могу до конца поверить, что у нас действительно есть ребенок. Иногда мне кажется, что это всего лишь сон, и я просыпаюсь с болью в сердце, но все меняется, когда я снова вижу ее.
 Я делала все возможное, чтобы успокоить совесть, но порой у меня появлялись пугающие предчувствия.
 Вокруг много говорили о войне, впрочем, не очень серьезно. Войны случались всегда, но нашу страну они обычно обходили стороной. Когда они заканчивались к нашей выгоде, о них много говорили, а когда приводили к бедствиям, их умело замалчивали. Впрочем, мы слышали о казни адмирала Бинта. Он отдал французам остров Минорку, и его заклеймили как предателя и труса. Все были поражены случившимся и некоторое время ни о чем другом не говорили. Первый министр Питт пытался просить короля о помиловании, но безуспешно. Адмирала расстреляли на палубе его собственного корабля в Портсмутской гавани.
 Жан-Луи негодовал:
 — Это грубо и несправедливо, — говорил он. — Бинт потерпел поражение из-за своей негодной тактики, но он не заслужил смертной казни.
 Джеймс Фентон говорил, что наказание имело иную цель, нежели справедливая кара. Франция была потрясена происшедшим. Вольтер считал, что Бинта просто убили «в назидание другим». Ходили слухи, что Бинт испугался слишком большой ответственности, и его расстреляли, дабы показать всему его окружению, что человек, не умеющий принимать на войне быстрых решений, бесполезен для своей страны.
 В любом случае, случившееся со всей очевидностью показало многим, что идет война.
 — Как это повлияет на ход событий? — спросила я Джеймса.
 — Очевидно, захват Минорки склонит чашу весов в пользу Франции.
 Подобные разговоры заставляли меня вспомнить о Жераре. Казалось странным, что мы, бывшие столь близкими, разделены сейчас и не знаем друг о друге. Я размышляла, что бы сказал Жерар, узнав о ребенке.
 Когда Лотти исполнилось два года, я почувствовала непреодолимое желание съездить в Эверсли. Я поговорила с матерью и Сабриной.
 — Я много размышляю о дядюшке Карле и его имении. В свое время я обещала, что как-нибудь навещу его. Как вы считаете, стоит мне сделать это?
 — Но Лотти слишком мала для путешествия, — возразили они мне.
 — Думаю, я могла бы оставить ее здесь. Нянюшка прекрасно о ней позаботится. Жан-Луи, по правде говоря, недостаточно крепок для долгого путешествия, поэтому я подумываю…
 — Одна ты не поедешь! — воскликнула моя матушка.
 — Но… ведь я уже ездила раньше.
 Во время нашего разговора в комнату зашел Дикон. Ему уже исполнилось тринадцать, и он был очень высокий для своих лет. Его переполняли чувство собственной важности, надменность и безжалостность. Хотя он и вырос, характер его не улучшился.
 — Я поеду с тобой, — заявил он.
 — Я считаю, что будет вполне достаточно грумов. Я поеду одна, как и в тот раз.
 Но Дикон настаивал, а так как моя мать и Сабрина привыкли всегда потакать всем его желаниям, они пришли к мысли, что меня будут сопровождать Сабрина с Диконом. Дикон оказался так захвачен идеей поездки, что уже не оставалось ни малейших сомнений, что мы отправимся вместе.
 Я написала дяде Карлу и получила от него воодушевленный ответ. Он будет счастлив видеть всех нас и просит приезжать как можно скорее.
 Стояла весна — лучшее время для путешествий; дни становились светлее и длиннее, а погода была как на заказ.
 Дикон и Сабрина были в приподнятом настроении. Дикон все время требовал, чтобы мы ехали быстрее, но грумы указали ему, что вьючные лошади не смогут бежать так резво.
 — Пусть они приедут позже, — сказал Дикон.
 — Но ты же знаешь, нам надо держаться вместе, — возразила я.
 — Разбойники. Все боятся разбойников. А я вот нет.
 — Нет, потому что ты с ними никогда не сталкивался.
 — Ну уж я бы справился с ними.
 — Дикон! — воскликнула Сабрина, наполовину осуждая, наполовину восхищаясь сыном.
 Я же просто презирала его.
 Поездка прошла без происшествий, и мы прибыли в Эверсли-корт днем, еще засветло.
 Сабрина, хорошо помнившая эти места, оживилась. Я догадывалась, сколько воспоминаний, в том числе и не очень приятных, ожили в ее памяти, ведь ее раннее детство прошло в Эндерби.
 Джесси вышла, чтобы встретить нас. На ней было голубое муслиновое платье с массой белых оборок и кружев. На ее лице было мало косметики и крошечная мушка под левым глазом.
 Эвелина стояла рядом с матерью и выглядела уже совсем взрослой. Должно быть, ей уже исполнилось пятнадцать.
 — Его светлость с нетерпением ожидает вашего прибытия, — сказала нам Джесси. — Он приказал, чтобы вас немедленно провели к нему сразу по приезде.
 О да, теперь создавалось впечатление, что домом распоряжается его светлость; в прошлый раз было ясно, что все управление сосредоточено в руках Джесси.
 Эвелина и Дикон с интересом разглядывали друг друга, но все-таки в первую очередь внимание Дикона привлек дом; Он очень внимательно, что вовсе не было для него характерным, рассматривал здание. Я заметила, что все окружающее произвело на него огромное впечатление.
 — Ваши комнаты готовы, — объявила Джесси. — Но не хотите ли вы сначала перекусить или дождетесь ужина?
 Я смотрела на Сабрину, которая думала, что Дикон, конечно же, голоден. Однако впервые Дикон не проявлял никакого интереса к еде. Он был захвачен созерцанием окружающего.
 Я сказала, что подожду ужина. Сабрина согласилась со мной.
 — Ну, тогда не желаете ли пройти прямо к его светлости, — Джесси посмотрела на меня. — Это его просьба.
 Итак, пока заносили наш багаж, мы прошли в комнату дяди Карла. Он сидел в кресле у окна. Выглядел он в точности так, каким я запомнила его: морщинистая пергаментная кожа и яркие живые темные глаза.
 Он обернулся и восторженно воскликнул:
 — О, вы уже здесь! Входите. Входите. Какое счастье! Так… ты — Сабрина. Ну конечно, дочка Дамарис. Дамарис была хорошей девочкой. Ну и, конечно, моя дорогая Сепфора. — Дядюшка взял меня за руку. — А это?
 — Это Ричард, мы зовем его Диконом, мой сын, — объяснила Сабрина.
 — Да, да, замечательно. Очень, очень рад вас видеть. Джесси, ты предложила им поесть?
 — Но они только сию минуту приехали, по вашему желанию, я тотчас провела их прямо к вам. Они сказали, что дождутся ужина.
 — Хорошо, хорошо. Принеси им стулья, Джесси. Она, улыбаясь нам, принесла стулья. Но глаза ее при этом холодно поблескивали.
 — Желаете еще что-нибудь, прежде чем я уйду и дам вам поболтать по-семейному? Когда понадоблюсь, позвоните в колокольчик. Я пошлю вам в комнаты горячую воду. Думаю, вы захотите помыться и переодеться. — Джесси повернулась к дяде Карлу и, подняв палец, произнесла:
 — Не забывайте, они проделали долгий путь.
 — Нет, я не забуду. Как мило, что вы сразу зашли навестить меня. Хотите пройти в ваши комнаты?
 — Немного погодя, — ответила я. — Но как я рада видеть вас в добром здравии!
 Яркие глаза дяди Карла, казалось, видят меня насквозь.
 — Джесси хорошо заботится обо мне… благодаря тебе.
 Мне показалось, что дядюшка подмигнул мне. Мы немного поговорили, вспоминая прошлое. Сабрина была более осведомлена, будучи старше и застав прежние времена. Дикон поднялся и кругами ходил по комнате, разглядывая панели и чудесный, старой работы, камин, украшенный изображением сцен из войны Алой и Белой розы.
 Я еще никогда не видела его столь тихим. Дядя Карл пытливо выспрашивал меня о Жан-Луи и благодарил за мои письма ему. Шел достаточно банальный разговор, и я начала уже думать, что все хорошо. Наконец Дикон дернул шнурок звонка, и появилась Джесси, которая отвела нас в апартаменты. Ее поведение соответствовало выбранной ею роли экономки, и только случайно, забываясь, она показывала, что в действительности она хозяйка дома.
 Я оказалась в комнате, в которой остановилась в свой первый приезд, и почувствовала, как во мне воскресают мучительные воспоминания. Я подошла к окну, через которое проник ко мне Жерар. Подошла к кровати, где я провела последнюю ночь, полную восторга и тоски.
 Воспоминания захлестнули меня, и я пожалела, что приехала.
 Вошла Сабрина и уселась на кровать, улыбаясь мне.
 — Я не думала, что все будет так… обычно.
 — И я… Что ты думаешь о Джесси? — спросила я.
 — Очень размалевана. Слишком много краски и белил.
 — По сравнению с прошлым разом она накрашена умеренно. Тебе не кажется, что она очень важничает?
 — Возможно. Но она ведет все домашнее хозяйство и, насколько я успела заметить, делает это хорошо.
 — Да, — подтвердила я, — этим она и отличается.
 — Думаю, в прошлый твой приезд она просто хотела доказать, насколько она важная персона в доме, но сейчас ей нет необходимости лишний раз утверждать свои права. Она расцвела. Возможно, она когда-то выступала на сцене, но наконец нашла безопасное теплое местечко, где можно осесть.
 — Но ты же знаешь, она заставила дядю Карла подписать бумагу…
 — Я помню, ты рассказывала нам. Ну, что с того, это произошло так давно. Я подозреваю, что она не идеальная экономка, нужно присмотреть за ней, пока мы здесь. Дикон, между прочим, абсолютно очарован этими местами. Ему все кажется таким интересным. Он сказал, что завтра здесь все исследует.
 — Я заметила, как он заинтересован.
 — Он всегда с увлечением относится к старине. Мне нравится видеть его таким оживленным. Дикон может быть очень серьезным. Я знаю, ты не можешь простить ему тот пожар у Хассока, но, прошу тебя, не надо постоянно давать ему понять, что он должен чувствовать вину за несчастье, которое произошло с Жан-Луи. Не надо, Сепфора. Я знаю, как тяжелое обвинение может подействовать на впечатлительного ребенка. Я сама пострадала.
 — Не думаю, чтобы Дикон особо страдал и вообще задумывался на этот счет.
 — Какие-то вещи, связанные с Диконом, тебе не понять. Ты считаешь, что мы с твоей матерью балуем его.
 — Я понимаю твои чувства. Он же твой сын.
 — Я так горжусь им! — сказала Сабрина. — Он становится так похож на отца.
 Милая Сабрина! Ей в жизни выпало столько страданий. Я подошла к ней и поцеловала.
 — Как замечательно очутиться здесь, в этом старом поместье, которое я так хорошо знала.
 — Не думаю, что мы пробудем здесь больше двух недель.
 — Но, Сепфора, мы же только что приехали. Не хочешь же ты немедленно возвратиться домой?
 Я подумала: «Да, хочу. Я буду несчастна здесь. Слишком много воспоминаний».
 — Я знаю, что ты не любишь оставлять Лотти.
 — Да, — ответила я, — я хочу быть с ней.
 — Ну, мы здесь пробудем не так уж долго и снова в путь.
 Я кивнула, запоздало желая, чтобы эта поездка не состоялась.
 Я провела бессонную ночь. Меня мучили воспоминания. Однажды я вскочила с постели, мне показалось, что кто-то стучался. Я подошла к окну, глупейшим образом надеясь увидеть Жерара. О нет, больше я никогда не приеду в Эверсли-корт. Слишком многое связано с ним.
 Хотя обстановка в доме изменилась к лучшему, все-таки случились происшествия, напомнившие мне о прошлом.
 У меня оказалась возможность побыть наедине с дядей Карлом. Он понимающе улыбнулся мне, давая понять, что между нами существует какая-то тайна.
 — Это хорошо, — сказал он, — что ты приехала и тогда, и сейчас. Сепфора, приезжай почаще. Ты должна все здесь хорошо узнать, ведь так? В один прекрасный день ты станешь здесь хозяйкой. Ты же помнишь о моем завещании.
 — Помню, — ответила я.
 — Ты и твои наследники когда-нибудь поселятся здесь. И постепенно наши предки упокоятся с миром. О, мне здесь очень хорошо живется. Ты умница. Ты сумела все устроить. Ты в прошлый раз что-то сказала Джесси, так?
 — Я указала, что удобства в ее жизни зависят от вашей спокойной жизни, — ответила я.
 Старик издал хриплый смешок и никак не мог остановиться. Мне даже показалось, что ему стало плохо.
 — Вот как. О, меня совсем избаловали, Сепфора. Можешь не сомневаться… прилагаются все усилия, чтобы поддержать мою жизнь как можно дольше.
 — Они здесь именно для того, чтобы присматривать за вами. А вы ничего больше не подписывали?
 Дядя Карл отрицательно потряс головой и хитро посмотрел на меня.
 — Ничего. Да меня и не просили. Должно быть, ты предельно ясно все объяснила. Умница, Сепфора. Ты станешь очень хорошей хозяйкой Эверсли. Я не ошибся в тебе.
 — У вас по-прежнему тот же управляющий?
 — Да, конечно, Эймос Керью все еще здесь, без него было бы трудно.
 — Я знаю. Ну что же, кажется, все обошлось благополучно.
 — Благодаря тебе, Сепфора!
 Я была поражена, что дядя может спокойно принимать услуги экономки, которая, возможно, хотела избавиться от него. Джесси могла бы стать убийцей, будь ставки достаточно высоки.
 Как дядя Карл мог выносить такую женщину? Конечно, здесь не обошлось без сексуального влечения. Уверена, что дело было именно в этом. Это было оружие Джесси, и, видит Бог, она использовала его с большой выгодой.
 Больше я не беспокоилась. За дядюшкой Карлом до самой смерти будет надлежащий уход, ведь это в интересах самой Джесси.
 Дикон, судя по его словам, исследовал весь дом вдоль и поперек. Джесси предложила помощь Эвелины, и она показывала ему все. Дикон был совершенно захвачен новыми впечатлениями я попросил разрешения сопровождать Эймоса Керью, когда управляющий будет объезжать имение. Ему позволили, и он вернулся с сияющими глазами.
 — Клаверинг ни в какое сравнение не идет с Эверсли, — заявил он.
 Дикон много общался с Эймосом Керью, и, кажется, они по-настоящему подружились. Эймос сказал Сабрине, что мальчик не просто любопытствующий наблюдатель, а проявляет явные способности. Пару раз он даже давал Эймосу вполне дельные советы по поводу ведения хозяйства. Он действительно интересовался этим.
 — Он схватывает все на лету, — говорил Эймос Сабрине. — Из него со временем получится очень толковый управляющий.
 Сабрина очень гордилась сыном. Впервые Дикон выказал интерес к чему-либо. Наш викарий говорил, что Дикон не проявляет рвения к учебе в отличие от Тома Сандерса, сына священника, вместе с которым ходил на занятия.
 Частенько мы с Сабриной катались верхом. Я думаю, она испытывала, как и я, смешанные чувства по поводу этих прогулок. Воспоминания Сабрины были не столь мучительными, как мои, скорее, это были печальные размышления. Она ненавидела проезжать вблизи озера рядом с Эндерби, потому что там с ней произошел несчастный случай, когда она каталась на коньках. Сабрину спасла ее мать, чью смерть это происшествие только ускорило. Тем не менее, мне казалось, что лошадь Сабрины сама стремится к Эндерби. У Сабрины была совершенно непонятная тяга к месту, где она стала так несчастна. Я все прекрасно понимала, потому что подобное творилось и со мной. Я почувствовала, что не могу держаться вдалеке от этого дома. Когда мы подъезжали близко, я никогда не решалась переступить через сломанную ограду и пройти к лужайке. Я боялась, что передо мной вдруг возникнет Жерар, как это случилось в тот раз, когда я впервые его увидела.
 — Эндерби очень мрачное место, — промолвила Сабрина, — не понимаю, зачем мы приезжаем сюда.
 — В нем есть что-то притягательное.
 — Притягательное, но и отпугивающее, — согласилась Сабрина.
 — Я устала, — сказала я. — Давай отдохнем.
 — Здесь? Среди призраков старого Эндерби?
 — Почему бы и нет? Я чувствую, что сегодня мы здесь в безопасности.
 Мы уселись, расположившись напротив ограды.
 — Интересно, почему не отремонтируют ограду, — сказала Сабрина, — когда-то на этом месте был цветник с розами.
 — Возможно, никто не хочет этого делать.
 — Сидя здесь, я словно снова возвращаюсь в свое детство, — произнесла Сабрина.
 Я кивнула. Я тоже словно вернулась в тот вечер, когда перешагнула ограду и встретила Жерара.
 — Однажды ты станешь хозяйкой Эверсли, Сепфора, — сказала Сабрина.
 — Если дядя Карл не изменит свое завещание.
 — Он не сделает этого.
 — Но Джесси может упросить его.
 — Ей придется иметь дело со стряпчими. Я считаю, что они примут в штыки любую попытку такого рода. Да и дядя Карл еще в здравом уме.
 Я согласилась, вспомнив, как вошла в его комнату, возбужденная свиданием с Жераром, а дядя, взглянув на меня, назвал Карлоттой.
 — Мы с твоей матерью много говорили о… Диконе. — Я улыбнулась, и Сабрина продолжала:
 — Я знаю, ты считаешь, что у нас вообще нет другой темы.
 — Вы обе посвятили себя мальчику.
 — Ты понимаешь это, Сепфора.
 — Да, понимаю.
 — Ну вот, и мы обе немного беспокоимся за него, что с ним будет, когда он вырастет. Если Эверсли станет твоим, Жан-Луи переедет сюда с тобой. Он будет не в состоянии, как раньше, управлять Клаверингом. Клаверинг принадлежал твоему отцу, а теперь ты его наследница. Да, ты очень счастливая молодая женщина, Сепфора, ведь тебе принадлежат два имения.
 — Клаверинг принадлежит моей матери, — быстро возразила я, — а она еще достаточно молода.
 — Да, я знаю… но мы говорили с ней и об этом. Надо привести все дела в порядок. Неразумно откладывать разговор из-за того, что ты пытаешься обмануть себя, думая, что люди, которых ты любишь, бессмертны.
 — Это захотела обсудить моя мать, не так ли?
 — Да. Мы подумали, что когда Эверсли станет твоим, то ты смогла бы, если, конечно, согласна, передать Клаверинг Дикону.
 — Понимаю, — медленно произнесла я.
 — Ты знаешь, — горячо продолжала Сабрина, — Дикон не получит ничего в наследство, кроме того, что у меня осталось от отца. А он был небогат, и времена были трудные. Деньги с тех пор потеряли свою ценность. Дома и земля вряд ли обесценятся. Но, конечно, весь этот разговор имеет смысл, если Эверсли станет твоим. Ты же не сможешь жить одновременно в двух местах.
 — Нет… А как насчет Жан-Луи?
 — Мы решили, что ты должна сама поговорить с ним.
 — Он вложил много труда в Клаверинг.
 — Я знаю.
 — Он любит это место. Он вырос там, как и я… Ты же помнишь, что в Лондоне я жила как раз перед…
 Сабрина резко отвернулась. Она не выносила разговоров о смерти моего отца.
 Я быстро продолжила:
 — Я уверена, Жан-Луи понимает, что, если вопрос с наследством решится положительно, мы должны будем переехать в Эверсли. В этом-то все и дело. Уже на протяжении многих поколений наша семья живет здесь. Ну и, конечно, он не захочет остаться в Клаверинге. Хорошо, я поговорю с ним.
 — Спасибо, Сепфора. Если Дикон всерьез заинтересовался проблемами управления имением, то это именно то, что нужно… а уж в своем собственном поместье…
 — Понимаю, — ответила я. — Думаю, это единственное верное решение… если… Но я не очень рассчитываю на это. Я знаю, ты считаешь моего дядю стариком, за которым хорошо ухаживают. Здесь прекрасно поставленное хозяйство, ведет его экономка, позволяющая себе некоторые вольности, на что мы вынуждены смотреть сквозь пальцы, так как она действительно выполняет всю необходимую работу и дядя Карл доволен тем, как она все это делает. Но в прошлый мой приезд все выглядело по-другому.
 — Но зато сейчас здесь все в порядке. Джесси понимает, с какой стороны хлеб маслом намазан, и хочет как можно дольше наслаждаться такой жизнью.
 Когда мы уже собирались возвращаться в Эверсли-корт, к нам подошла женщина.
 Она была миловидная, средних лет, и приветливо улыбалась нам.
 — Добрый день, — сказала она. Мы обменялись приветствиями, и женщина продолжила:
 — Я вас уже видела. Вы гостите в Эверсли, не так ли?
 Мы объяснили, кто мы.
 — А я живу в Эндерби.
 Я почувствовала, как сильно забилось мое сердце. Друзьями Жерара были владельцы Эндерби, они разрешали ему пожить в доме, пока они отсутствовали. Возможно, я смогу что-нибудь разузнать про него.
 В этот момент Сабрина сказала:
 — Мои родители жили в Эндерби до самой смерти.
 — О, тогда, должно быть, вам хорошо знаком этот дом.
 — Мы бы не отказались зайти, посмотреть его снова.
 — Ну тогда идемте, вы посмотрите, как мы там живем.
 Сабрина была в таком же восторге, как и я.
 — Это очень мило с вашей стороны, — сказала она.
 — Ну что вы. У нас прекрасный дом, только мы собираемся вырубить несколько деревьев, чтобы в нем стало светлее.
 — Это уже однажды сделали, — заметила Сабрина. — Моя мать проделала это сразу же, как только приехала сюда.
 — Да, деревья здесь растут очень быстро. Иногда я чувствую, что в одно прекрасное утро проснусь, окруженная ими со всех сторон.
 «Что же, может быть, она действительно чувствует это, — подумала я. — Чувствует сверхъестественную силу дома».
 С другой стороны, хозяйка Эндерби выглядела счастливой, когда, отворив дверь, впустила нас в дом.
 Мною вновь овладели воспоминания. Мне казалось, что я снова слышу звуки ярмарки на ближнем лугу. Мне захотелось еще раз очутиться рядом с Жераром… повернуть время вспять, взойти вместе с ним по лестнице в спальню с бело-золотыми занавесями, которые в свете полуденного солнца выглядели красными.
 Сабрина посмотрела на галерею менестрелей.
 Хозяйка рассмеялась:
 — Это место особенно любят привидения. Нас предупреждали, когда мы покупали этот дом. Я сказала, что не боюсь призраков и, приди они навестить меня, предложу им стакан вина.
 — Вы по-прежнему придерживаетесь своего мнения, пожив здесь? — спросила Сабрина.
 — Я ни разу ничего не видела. Может, привидениям просто не нравится приходить ко мне в гости.
 — Думаю, многое зависит от вашего отношения к духам, — сказала я. — Когда я была здесь в последний раз, я встретила того, кто жил здесь…
 В этот момент на лестнице появился мужчина.
 — У нас гости, Дерек, — сказала хозяйка. — Они хорошо знают Эндерби. Правда, интересно. Спускайся, поздоровайся с дамами. Это мой муж Дерек Форстер. А меня зовут Изабелла.
 Хозяин был так же приветлив, как и его жена.
 — Выпьем по стакану вина, — предложила она. — Я уже за ним послала. Его принесут буквально через минутку. Дерек, проводи пока дам в зимнюю гостиную.
 Пока хозяин вел нас по дому, Сабрина сказала:
 — Я Сабрина Френшоу, а это дочь моей кузины Сепфора Рэнсом.
 — Приятно познакомиться, — произнес он. Мы оказались в зимней гостиной. Вскоре к нам присоединилась жена хозяина.
 — Сейчас нам принесут что-нибудь подкрепиться, — объявила она. — Присаживайтесь, госпожа…
 Она вопросительно посмотрела на Сабрину, которая сказала:
 — Френшоу.
 — Госпожа Френшоу провела детство в этом доме, — Тогда вы, должно быть…
 — Сабрина Грэнтхорн, дочь Джереми Грэнтхорна, бывшего владельца этого дома.
 — Да, да, мы слышали. Как замечательно! Итак, ваше детство прошло здесь.
 — Да, так же как и у матушки Сепфоры, которую воспитывала моя мать.
 — Я думаю, вам знаком здесь каждый уголок. Меня мучило желание разузнать что-нибудь о Жераре, и я сказала:
 — Когда я приезжала сюда в прошлый раз навестить дядюшку, я встретила вашего друга, который останавливался здесь.
 Хозяева озадаченно посмотрели друг на друга.
 — Жерара д'Обинье, — пояснила я. Они непонимающе взглянули на меня.
 — Вы позволили ему пожить здесь во время вашего отъезда, — продолжала я.
 — Мы ни разу не уезжали. И ни разу не оставляли кого-то жить в доме… — Тут Дерек Форстер внезапно улыбнулся. — Да, но мы живем здесь не более двух лет. Когда вы приезжали?
 Я почувствовала огромное облегчение. Я уже начала верить, что со мной случилось что-то сверхъестественное и Жерар действительно выходец с того света.
 — Это было три года назад.
 — Ну вот, — сказал Дерек. — Это все объясняет. Вы говорите, Жерар д'Обинье? Француз?
 — Да, — ответила я, — он француз.
 — До нас тут жили, как мне показалось, очень странные люди. Я никогда их не видел. Они бросили дом в страшной спешке. Сделку заключали через свое доверенное лицо. Все выглядело довольно таинственно. Говорили, что они шпионят на Францию и должны как можно быстрее покинуть нашу страну.
 — Я сама не видела старых хозяев, — сказала я, — я поняла так, что они сдали ему дом на короткое время.
 — Думаю, они были шпионами. Ну что ж, мы не имеем к ним ни малейшего отношения, правда, Дерек?
 — Нет, боюсь, мы довольно скучные люди.
 — Нравится ли вам дом? — спросила я.
 — Да, жить в нем довольно занятно, — ответил Дерек.
 — Ты только сейчас заметил это, — сказала Изабелла. — Иногда мне кажется, он не такой, как другие дома.
 — Он достался нам по вполне разумной цене, — добавил Дерек, — Она была невелика, и мы не захотели упустить такой шанс. Мой брат сказал, что мы будем глупцами, если не купим его. Он тоже в этом заинтересован, потому что собирается начать практиковать в городе. Видите ли, он врач.
 — Дом изменился, — сказала Сабрина. — Думаю, что атмосфера в нем зависит от людей, которые живут здесь.
 — Конечно, это неизбежно.
 Вино было превосходным, как и поданное к нему печенье, и нам с Сабриной не хотелось уходить отсюда.
 — Вы приехали надолго? — спросила Изабелла.
 — Нет. Возможно, недели на две.
 — Лорд Эверсли так постарел, — заметила Сабрина. — Думаю, ему приятно посещения родственников Я размышляла, ходят ли в деревне слухи про Эверсли. Если да, то такая женщина, как Изабелла Форстер, не могла не слышать их.
 — Кажется, у его светлости есть экономка, которая все цепко держит в своих руках.
 Да, так и есть. Слухи дошли и до хозяев Эндерби.
 Распрощавшись с хозяевами и получив приглашение зайти еще, если сумеем выкроить время, мы вернулись в Эверсли, чувствуя, что прекрасно провели утро. Я решила, что неплохо бы поговорить с Джефро наедине. Уж если здесь и есть кто-то, кто всецело на стороне дяди Карла, так это Джефро. К тому же в прошлый раз дядюшка доверился именно ему.
 Во время полуденной трапезы Джесси была более разговорчива. Мне все время казалось, что она осторожничает из-за Сабрины, которую слегка побаивается. Джесси ела вместе с нами, как это было в мой прошлый приезд, а суетилась вокруг стола, чтобы, как и говорила, убедиться, что все нам по вкусу.
 — На этих нынешних горничных ни в чем нельзя положиться, — нравилось повторять Джесси.
 Мы встали из-за стола. Сабрина собиралась сегодня воспользоваться приглашением Форстеров. Я прекрасно знала Сабрину и понимала, что ей хочется вспомнить прошлое еще раз, даже если оно не особенно приятно. Я же решила, что больше не пойду в Эндерби, потому что там ничего не знают о Жераре, а бередить старые раны, которые причинили мне немало страданий, я не желала.
 Джесси лукаво взглянула на меня, когда я проходила мимо.
 — Вижу, вам очень не хватает вашей маленькой дочурки, миссис Рэнсом, — сказала она. Я кивнула.
 — Конечно, ребенок для вас все… Лотти ведь родилась месяцев через девять после отъезда отсюда… Видите, я помню, — и Джесси игриво подтолкнула меня локтем.
 Я почувствовала, как краска заливает лицо. Я посмотрела на Сабрину. Она ничего не понимала. Обернувшись к Джесси, я произнесла:
 — Должно быть, я вскоре приеду вместе с дочкой.
 И вышла. Слова Джесси были ударом для меня. Что она хотела сказать? Когда я повернулась к ней, ее лицо выражало полнейшую невинность.
 Была ли я сверхчувствительной? Ведь я замужняя женщина. Вполне логично, что у меня родился ребенок, а если он появился на свет после того, как я побывала в Эверсли и Джесси сумела заметить некоторое несоответствие по времени, то это еще ни о чем не говорит.
 Я отправилась искать Джефро. Он находился у себя дома.
 — О, — сказал он. — Я так и думал, что» возможно, вы захотите поговорить со мной, госпожа Сепфора.
 — Джефро, расскажи мне, как обстоят дела в Эверсли.
 — Кажется, все идет как надо. Его светлость счастлив. Джесси утвердилась в роли хозяйки и по-прежнему ведет себя соответственно, но делает это таким образом, что хозяйки как будто и нет… официально, но всем заправляет она, оставаясь как бы в тени.
 — Как мне показалось, она стала немного тактичнее.
 — Да, это так. И она очень заботится об его светлости.
 — Я заметила. Не думаю, что она устроила представление ради нашего приезда. Джесси действительно заинтересована в том, чтобы его светлость жил подольше.
 — Она изменилась после вашего отъезда, госпожа Сепфора. Я не знаю, как вы это сделали, но вам это удалось.
 — Я просто указала Джесси, что эта сытая жизнь продлится, лишь пока жив лорд Эверсли.
 Постаревшее темное лицо Джефро расплылось в улыбке.
 — Да, сделано чудо, и все, кажется, счастливы.
 — Относительно Джесси я сомневаюсь. Она вынашивала поистине грандиозные планы наложить лапу на все имение.
 — А ее ежедневные визиты к Эймосу Керью? — спросила я. — Они продолжаются?
 — Конечно.
 — Джефро, — сказала я, — я скоро уеду, но постарайся держать меня в курсе всех дел в имении.
 Джефро выглядел смущенным, и я поняла, что допустила бестактность. Конечно, он не умел ни читать, ни писать.
 Я продолжала:
 — Может, ты сможешь отправить посыльного ко мне. Есть здесь кто-нибудь, кому ты доверяешь? Джефро явно сомневался, и я пояснила:
 — Конечно, лишь в случае крайней необходимости.
 — Я сделаю все, что могу, госпожа Сепфора. Но все идет хорошо и так продолжается с того времени, как вы побывали здесь.
 С этим я и ушла.
 От дома Джефро я шла в глубокой задумчивости. Так как мне не хотелось сразу возвращаться в Эверсли, я пошла в противоположном направлении.
 Я представила, как мы будем жить здесь с Жан-Луи, а тем временем Дикон станет управляющим в Клаверинге. Я поскорее избавлюсь от Джесси. Интересно, как она прореагирует на это? Мне совсем не понравилось ее замечание относительно рождения Лотти.
 Я так глубоко задумалась, что не заметила, как потемнело небо; невдалеке послышались раскаты грома. Мне нужно поторопиться, чтобы успеть домой до того, как разразится гроза.
 Я находилась в четверти мили от Эверсли, недалеко от одной фермы, когда упали первые капли дождя. На горизонте виднелся клочок голубого неба, поэтому, вероятно, ливень зарядил ненадолго. Я бегом пустилась к амбару, открыла дверь и вошла. «Несколько минут пережду дождь», — подумала я.
 В амбаре было темно; после яркого света мои глаза несколько секунд ничего не видели.
 Потом я заметила, что не одна.
 Они лежали на сене… их было двое. Их одежда валялась тут же, а они прижались так тесно друг к другу, что в первый момент я даже подумала, что это один человек. Я старалась не смотреть в их сторону и почувствовала, как забилось мое сердце, когда я узнала… Дикона и Эвелину.
 Мне хотелось повернуться и убежать, но мои ноги словно приросли к земле.
 — Дикон… Эвелина… — запинаясь, пробормотала я.
 Дикон взглянул на меня, продолжая сжимать Эвелину в объятиях, которая резко обернулась ко мне.
 — Не смотрите на меня так! — взвизгнула она. — Сама-то хороша! Люди не должны осуждать других за то, в чем сами грешны.
 Я растерялась и выбежала под хлещущий дождь.
 Когда я вернулась в Эверсли, то представляла собой жалкое зрелище: в туфлях у меня хлюпало, одежда промокла насквозь, а мокрые волосы облепили лицо.
 Джесси разговаривала с Сабриной.
 — Боже мой! — воскликнула Джесси. — Вы же вымокли до нитки!
 — Но, Сепфора, — сказала Сабрина, — тебе не следовало ходить под таким ливнем.
 — Надо было укрыться и переждать, — произнесла Джесси. — А сейчас скорее снимайте все мокрое. Разотритесь полотенцем. Не хотите ли горячего супа?
 — Ничего не хочу, — ответила я. — Я знаю, что поступила глупо.
 Поднимаясь по лестнице, я поняла, что хочу лишь как можно скорее убраться из этого дома.
 Я сбросила с себя мокрую одежду и переоделась, после чего пошла в комнату Сабрины.
 — Я хочу немедленно уехать домой! — заявила я.
 — Ладно, — согласилась Сабрина. — Но Дикону это не понравится. Он так счастлив здесь.
 «Дикон, — подумала я, — только не надо говорить мне про Дикона». Я не могла забыть его наглый взгляд, когда он лежал там, в амбаре…
 Эвелина расскажет ему все. Дикон узнает мою тайну, ведь это наверняка Эвелина подслушивала тогда под дверью.
 Что может она знать? Что может она рассказать Дикону? Более чем вероятно, она поведает ему все свои подозрения.
 Я испугалась так, как никогда раньше.
 Я столкнулась с Эвелиной в зале несколькими часами позже, где она стояла с матерью. Она вызывающе глядела на меня, как будто говоря: «Если расскажешь про меня, то и я все расскажу». Настоящий шантаж.
 Я помнила, как когда-то она купила мое молчание, отдав ключ от двери.
 Мне хотелось бежать из Эверсли. Я знала, что не могу здесь ждать ничего хорошего.
 Эвелина кротко улыбалась мне.
 — Вы так промокли, госпожа Рэнсом, — сказала она. — Мама говорит, что вас можно было выжимать. Вы переоделись? Это необходимо, ведь вы не хотите простудиться, не правда ли?
 — Спасибо за заботу, — промолвила я. Эвелина одарила меня невинной улыбочкой. Спустя два дня мы уезжали из Эверсли. Сабрина, как мне кажется, была рада вернуться домой, а Дикон выглядел очень угрюмо.
 — Я вижу, ты действительно полюбил эти места, — ласково сказала ему мать.
 — Мне понравилось в Эверсли, — ответил Дикон, — мне там очень понравилось.
 Всю дорогу домой я размышляла над тем, что рассказала Дикону Эвелина. ПРАЗДНИК УРОЖАЯ
 С тех пор как мы вернулись из Эверсли, минул год. За то время в стране произошло много событий. Умер Георг II, а на престол взошел его внук Георг III, юноша двадцати двух лет. Он находился под огромным влиянием своей матери и лорда Бьюта, ее любовника, и многие утверждали, что это не предвещало Англии ничего хорошего.
 Но я была слишком поглощена своими личными делами, чтобы много думать о том, какой Георг правит нами, — второй или третий. Смена монарха показалась мне событием незначительным.
 Целый год я не была в Эверсли, но заставить себя туда съездить я не могла. Мысль о том, что вновь нужно встречаться с Джесси и Эвелиной, была мне настолько отвратительна, что я каждый раз придумывала разные отговорки. «В этом нет нужны, — говорила я себе. — Ведь дядя Карл за год прислал четыре письма, в которых пишет, что чувствует себя хорошо, вполне счастлив, за ним хорошо ухаживают». Эти слова он подчеркнул. Его жизнь можно назвать хорошей условно, ведь дядя мог только сидеть в кресле или лежать и вспоминать дни былой славы или безрассудства, как посмотреть на это.
 Время летело быстро, и я уже не надеялась когда-нибудь опять увидеть Жерара. Я уже не думала о нем так часто, как прежде, все происшедшее со мной казалось мне нереальным. Иногда я даже верила, что Лотти — дочь Жан-Луи. Ей исполнилось уже четыре года, и она стала очень красивой. Все матери считают своих детей самыми красивыми и самыми умными. Но я не преувеличивала красоту Лотти. Ее фиалковые глаза под густыми темными ресницами и темные вьющиеся волосы превращали ее в красавицу.
 Девочка не была пухленькой, как некоторые дети, лицо ее было овальным, подбородок чуть заострен. Лотти выглядела старше своих лет и была, как эльф, шаловлива, любила веселье, но не капризна. Конечно, все обожали ее.
 Моя матушка, которая смутно помнила свою мать, легендарную Карлотту, говорила, что между ними было большое сходство.
 Дикон никогда не выдал ни взглядом, ни словом, что знает обо мне что-нибудь предосудительное. Я даже начала думать, что Эвелина ничего ему не рассказала.
 Его отношение ко мне никогда не было дружеским. Он всегда чувствовал мой отказ восхищаться им, как это делали Сабрина и моя мать.
 Но наше пребывание в Эверсли изменило его. Он стал задумчивым и серьезным, ему нужно было отправляться в школу, но он убедил Сабрину и мою мать, что ему нужно остаться.
 Он хотел получше узнать хозяйство.
 — Дорогой, ты же знаешь, тебе надо получить образование, — сказала Сабрина.
 — Я получу его. Меня будет продолжать учить старый Фолкнер. Но я хочу быть с тобой, дорогая матушка, и с тобой, тетя Кларисса.
 Меня поражало, как ему удавалось вертеть ими. По натуре Дикон был сдержан и неласков, поэтому его слова привели Сабрину и мою мать в неожиданный восторг.
 Они обменялись радостными взглядами, и моя матушка сказала, что обучение в школе можно отложить еще на год.
 Дикону пошел пятнадцатый год, но выглядел он на все восемнадцать. Он вымахал почти шести футов ростом и продолжал расти. Очаровательный блондин с густыми, вьющимися волосами, с великолепными зубами и пронзительными голубыми глазами, Дикон мог бы служить моделью для художника. Он напоминал мне Давида работы Микеланджело. Но я была единственная, кто видел в Диконе и другие черты: хитрость, жестокость и расчетливость. Он пытался свалить вину за пожар на сына садовника. Я всегда помнила об этом, потому что данное событие послужило толчком к болезни Жан-Луи.
 Физически Дикон уже вполне созрел, судя по тем взглядам, которые он бросал на симпатичных служанок. В такие моменты он напоминал мне лису, готовую прыгнуть на цыпленка. Я предполагала, что он вырастет жестоким, честолюбивым человеком с ненасытным сексуальным аппетитом. Может быть, эти качества у него врожденные? Хотя я не понимала, почему, ведь его отец был добрым идеалистом, а Сабрина воплощала саму доброту. К сожалению, потворство двух женщин, не чаявших души в Диконе, не способствовало искоренению его менее привлекательных качеств.
 Но теперь, несомненно, Дикон собрался заняться делом. Он постоянно был рядом с Джеймсом Фентоном, объезжал с ним имение, внимательно прислушиваясь и присматриваясь ко всему, что происходило между Джеймсом и фермерами.
 — Этот мальчик сможет управлять поместьем, — говорил Жан-Луи. — Он напоминает меня в его возрасте. Я всегда хотел управлять хозяйством.
 — Он так внезапно изменился, — сказала я. — Кажется, раньше он совсем не интересовался этим.
 Моя матушка и Сабрина были в восторге. Они считали Дикона идеальным.
 Мне было приятно вести дела с Джеймсом Фентоном. Он очень любил поговорить. Некоторое время Джеймс жил во Франции и считал, что знает эту страну. Именно это и вызвало мой интерес к нему.
 Жан-Луи говорил, что Джеймс хороший помощник и что он рад иметь человека, на которого можно положиться, ибо сейчас очень быстро устает и вообще уже не может ходить без палки.
 Я беспокоилась о здоровье Жан-Луи, не ухудшалось ли оно, но он всегда отмахивался от моих вопросов. Он очень не любил говорить о своей болезни, и я старалась об этом не заговаривать. Временами у меня появлялось ощущение уверенности в будущем. Моя жизнь с Жан-Луи протекала спокойной. Я была очень внимательна к мужу, а он платил мне бесконечной благодарностью и всегда старался показать свою любовь. Мне повезло с супругом. Иногда я думала о том, какой бы была моя жизнь с Жераром: безумная, страстная, бурная, в которой, наверное, были бы и ревность и непонимание, ссоры и примирения. Она бы не походила на мое существование в Клаверинг-холле, но выдержала бы ее наша любовь? Смогла бы долго продолжаться такая бурная страсть? Мне даже казалось, что я испытывала всепоглощающую страсть лишь потому, что она была незаконна. Но сейчас чудесным образом мне удалось избавиться от этого наваждения.
 Моя Лотти росла — мой чудесный эльф. По словам моей матушки, она не походила на меня, когда я была в ее возрасте.
 Итак, жизнь продолжалась. Дядя Карл, благодаря нашей умной стратегии, был вполне удовлетворен заботами о нем. Я — счастливая жена и мать, которой удалось забыть о своей уже давней ошибке. Моя матушка и Сабрина радовались и восхищались своим любимцем Диконом, который с головой ушел в дела.
 Джеймс Фентон как-то сказал мне:
 — Весьма неплохо, что Дикон так интересуется всем. Будет очень полезным, если он сможет помогать нам и дальше, когда станет старше. Ведь Жан-Луи становится тяжело управляться одному, хоть он и старается этого не показывать, а Дикон начал уже приносить пользу.
 Я знала, что у Дикона на уме. Он надеялся на то, что когда-нибудь мы с Жан-Луи уедем в Эверсли, а он унаследует Клаверинг. Все, что может принадлежать ему, приобретало в его глазах очень большое значение. Так было и с Клаверингом. Теперь Дикон смотрел на него по-другому.
 Длинные летние вечера, когда Лотти ложилась спать, Жан-Луи, Джеймс Фентон и я проводили за беседами. Иногда к нам присоединялся Дикон, в таком случае главной темой разговора было имение.
 Однажды Джеймса навестил его кузен, служивший в армии. Он возвратился из Франции и на несколько дней остановился у Джеймса, прежде чем ехать к своей семье. Джеймс пришел с ним на ужин, и мы узнали много нового о событиях на континенте.
 Война все еще продолжалась, но, как сказал Альберт, кузен Джеймса, обе стороны уже устали от нее, а так как у правительств не было лишних денег на армии, борьба была бесцельной. Казалось, стороны только тянули время, то отступая, то наступая.
 — Сплошная неразбериха, как и в большинстве войн. Война не может дальше продолжаться, а конца ей не видно, но, говорят, начали переговоры о мире.
 Я задумалась. Если заключат мир, то вернется ли Жерар?
 — В Англии людям все равно, — сказал Джеймс. — Они считают, что военные действия идут очень далеко и поэтому не имеют к ним никакого отношения.
 — Но война увеличила налоги, которые они платят, — напомнил ему кузен.
 — Ну, налоги всегда будут.
 Кузен Альберт задумался. Потом произнес:
 — Что-то происходит во Франции.
 — Что? — мгновенно отреагировала я. Он, нахмурясь, повернулся ко мне.
 — Среди людей появились определенные настроения. Народ так возмущается королем, что тот не смеет появиться в Париже. Монарх специально приказал построить дорогу между Версалем и Компьеном, чтобы не проезжать по Парижу.
 — Вы хотите сказать, что он боится своего народа?
 — Король Людовик слишком равнодушен к нему, чтобы бояться. Он презирает его. Проблемы подданных его не интересуют.
 — Но ведь, чтобы сохранить трон, он нуждается в поддержке своего народа?
 — Устройство французской монархии отличается от нашей… да и народ там другой. Он старается исполнять все законы, но его гнев может быть ужасен. Французы более возбудимы и импульсивнее, чем мы. Хотя, я думаю, если у англичан будет очень плохой король, восстания не миновать.
 — Но что же происходит во Франции? — спросила я, думая о Жераре д'Обинье, которого не могла забыть.
 — Какие-то едва уловимые перемены. Король ведет распутный образ жизни. Его интересуют только его кутежи и собственные удовольствия. Страной заправляет мадам де Помпадур, которую все ненавидят. У всех на устах пользующийся дурной славой «Олений парк». Дофина король ненавидит. Говорят, он не хочет его видеть, потому что дофин его наследник, а сама мысль о смерти королю Людовику невыносима. Даже знать меняется. Богатей покупают титул за деньги. И мне это не нравится.
 — И многих во Франции охватили такие настроения? — спросил Жан-Луи.
 — Многих там интересуют только собственные удовольствия. Я слышал, что, когда Людовику сказали о недовольстве его подданных, он ответил: «После меня хоть потоп».
 — Но это же ужасно! — воскликнула я.
 — Да, бывает, что страна приходит в упадок, — сказал Жан-Луи. — Кажется, все уже безнадежно, и вдруг все меняется… наступает процветание, а о плохих днях забывают.
 — Надеюсь, что так и будет, — ответил кузен Джеймса.
 В это время сообщили о посетителе. Пришла Хэтти Хассок, узнать, не зайдет ли Джеймс к ее отцу завтра утром, когда будет объезжать имение.
 Джеймс, улыбаясь Хэтти, поднялся.
 — Конечно, я приду. Когда удобнее всего для вашего отца? Скажем, часов в одиннадцать подойдет?
 — Конечно, — ответила Хэтти. Это была очень симпатичная девушка, лет семнадцати, недавно приехавшая на ферму из Лондона, где она воспитывалась у тетки.
 Хэтти извинилась за вторжение и хотела уже уходить, но Жан-Луи, уверив ее, что она не сделала ничего плохого, добавил:
 — Посидите с нами немного, Хэтти. Девушка покраснела и подошла к столу. Джеймс казался очень довольным.
 — Могу я предложить вас немного мальвазии? Это вино — наша гордость.
 Хэтти вежливо отказалась, но к столу присела.
 — Как вам нравится на ферме? — спросила я. — Ведь жизнь на ферме так отличается от жизни в Лондоне.
 — О да, я скучаю по городу… но здесь все так интересно, и потом здесь живет моя семья.
 У Хассоков родились четыре девочки и три мальчика. Хэтти сильно отличалась от остальных. Думаю, фермер Хассок очень гордился ею. На днях я слышала, как он говорил: «Наша Хэтти воспитывалась, как леди».
 Пока она, сидя за столом, поддерживала разговор, меня поразило выражение лица Джеймса Фентона. Он с явным удовольствием смотрел на девушку. Я подумала, что где-то в глубине его сердца зарождается любовь.
 В тот вечер я сказала об этом Жан-Луи и он ответил, что тоже заметил это.
 — Джеймсу неплохо бы жениться, — сказал он, — и, я думаю, Хэтти будет ему хорошей женой. Она умна, симпатична и очень отличается от других девушек. Да и Джеймс отличный парень. Я был бы рад его женитьбе. Он будет чувствовать себя более обосновавшимся здесь. Будем надеяться, что из этого что-нибудь получится.
 Дело, по которому Хассок хотел видеть Джеймса, оказалось тяжбой о полоске земли между его фермой и фермой Бероуза. Спор по поводу этого места тянулся уже давно, и обе стороны никак не могли решить, кому принадлежит эта земля. Мой отец, будучи миролюбивым человеком, интересующимся более игрой, чем имением, решил проблему, сказав, что ее не получит никто. Поэтому участок отгородили забором, и он так и пустовал уже несколько лет.
 Теперь Хассок захотел немного расширить свои посевы пшеницы в уверенности, что Бероуз забыл уже обо всех противоречиях, существовавших во времена его отца. Он надеялся убрать забор и присоединить к своим владениям эту полоску земли.
 Жан-Луи и Джеймс обсудили эту проблему и решили, что глупо было бы позволять пропадать земле без толку, когда Хассок, который как фермер значительно превосходил Бероуза, мог извлечь из нее пользу.
 — Пусть участок достанется Хассоку, — сказал Джеймс. — Я скажу ему, чтобы он обработал его. Пусть займется этим побыстрее, после стольких лет к земле надо приложить руку.
 Джеймс поехал на ферму сообщить Хассоку о решении и, не сомневаюсь, перемолвился словечком о Хэтти.
 Спустя несколько дней к нам приехал Дикон. Как обычно после обеда, мы сидели за столом и болтали о разных хозяйственных делах и политическом положении в стране.
 Дикон выглядел очень возбужденным, и я вновь поразилась, как он был красив. Каждый раз, когда я видела его, он казался еще более повзрослевшим.
 Он бесцеремонно плюхнулся на стул и сказал:
 — Вы знаете, что сейчас делает Хассок? Он сносит забор на заброшенном участке между фермами.
 — Все правильно, — ответил Джеймс. — Хассок собирается расширить свои посевы пшеницы.
 — Но это не его земля.
 — Он получил разрешение, — сказал Джеймс.
 — Кто разрешил ему?
 — Я, — ответил Джеймс, — Но кто дал вам право? — Тон Дикона был холоден и высокомерен.
 — Я, — быстро сказал Жан-Луи. — Мы с Джеймсом обсуждали этот вопрос и решили, что нельзя, чтобы земля пустовала, если можно воспользоваться ею наилучшим образом.
 — Я не согласен, — сказал Дикон.
 — Ты не согласен! — воскликнул Джеймс. Он не был так невозмутим, как Жан-Луи, а поведение Дикона, было, конечно, провоцирующим.
 — Нет, — резко ответил Дикон. — Не согласен. Бероуз имеет такое же право на эту землю, как и Хассок. И я сказал ему об этом.
 — Дикон, — промолвил Жан-Луи, — я знаю, что ты очень интересуешься делами имения, и это прекрасно, но такие вопросы решаем мы с Джеймсом, наша обязанность — как можно лучше вести хозяйство.
 — Хассока надо остановить, Джеймс, прежде чем он зайдет слишком далеко.
 — Вопрос уже решен, — ответил Джеймс. — Если Бероуз неудовлетворен, лучше пусть приедет сюда и обсудит это с Жан-Луи или со мной. В прошлом было достаточно неприятностей по поводу этой земли. В любом случае, этот участок не стоит стольких разговоров.
 — Я сказал Бероузу, что эта земля будет его, потому что Хассоку пришло в голову украсть ее.
 — Украсть! — Я видела, как Джеймс терял терпение. — Это абсурд. Ты помогал нам по ферме в течение нескольких месяцев и уже думаешь, что готов управлять ею… через наши головы. В этих делах у нас многолетний опыт.
 Дикон поднялся.
 — Посмотрим, — сказал он.
 Когда он ушел, мы в изумлении посмотрели друг на друга.
 — Он подошел к моей матери, — сказала я.
 — Леди Клаверинг знает, что имением управляем мы, — сказал Джеймс.
 — Я надеюсь. Но она склонна потворствовать Дикону.
 Джеймс покачал головой:
 — Она будет благоразумна.
 — Может быть, мне следовало бы увидеться с ней сегодня? — спросила я.
 — Конечно, а я поеду с тобой, — ответил Жан-Луи.
 Матушка, как всегда, была рада видеть нас и стала расспрашивать о Лотти, которую она не видела целых два дня, — срок очень большой для нее.
 — Мы приехали поговорить о деле, — сказала я ей. — Джеймс вне себя.
 — О да, Дикон как раз говорил о споре по поводу той земли. Он отдал ее Бероузу.
 — Нет, — вставила я. — Жан-Луи и Джеймс решили отдать ее Хассоку.
 — И он уже получил разрешение взять ее, — добавил Жан-Луи.
 — О, Боже, — устало сказала матушка, — как трудно с этими людьми! Сепфора, твой отец всегда говорил, что эта земля бесполезна.
 — Но Хассок извлечет из нее пользу, — сказал Жан-Луи.
 — К тому же ему уже разрешили взять эту землю, — добавила я.
 — Но Дикон уже пообещал ее Бероузу.
 — Мама, — сказала я. — Дикон не имеет права ничего обещать. Только потому, что ему позволили немного заняться делами фермы, он уже решил, что она принадлежит ему. Эта ферма твоя, а Жан-Луи и Джеймс управляют ею. Как могут они успешно справляться со своими обязанностями, если этот мальчик приходит и говорит им, что они должны делать?
 — Не нужно, чтобы он слышал, как ты называешь его мальчиком, — сказала матушка.
 — А кто же он? Пожалуйста, будь благоразумна. Я знаю, что ты в нем души не чаешь, но…
 Похоже было, что моя мать вот-вот разрыдается, Я думаю, она почувствовала в моих словах упрек в том, что на первом месте у нее был сын человека, которого она когда-то любила, а не собственная дочь.
 Я быстро подошла к ней и обняла.
 — Мама, дорогая, ты же понимаешь, что Жан-Луи и Джеймс должны иметь право принимать решения. Я знаю, имение принадлежит тебе, но ты мало в этом понимаешь. Ты не должна подрывать авторитет управляющего, иначе наступит хаос. И только потому, что этот избалованный мальчишка вдруг чем-то заинтересовался и думает, что может поступать, как захочет, ты не можешь ему уступить. Я думаю, нам придется уволить Джеймса, если ты будешь потворствовать Дикону.
 — Мы не можем позволить себе отказаться от Джеймса, — сказал Жан-Луи. — Мне он нужен сейчас.
 Жан-Луи выглядел печальным, и новая волна гнева к Дикону захлестнула меня, потому что он создал эту абсурдную ситуацию.
 Моя мать с виноватым видом посмотрела на нас и сказала:
 — Было так чудесно видеть Дикона, переполненного энтузиазмом, заботящимся обо всем.
 — Но это не значит, что он может управлять фермой, мама, — ответила я. — Не можешь же ты ему позволить поступать по-своему.
 Матушка замерла в нерешительности, и я крикнула:
 — И ты еще думаешь! Тогда передай управление Дикону, избавься от Джеймса и от Жан-Луи.
 — Сепфора! Как ты можешь говорить так! Ты и Жан-Луи — мои дети…
 — У тебя останется Дикон, — сердито сказала я.
 Теперь я понимала, что ненавидела Дикона. К моей ненависти примешивались не то страх, не то тревога, поэтому я была необычно резка.
 Моя матушка была очень разумная женщина, но, когда ею овладевали чувства, она теряла здравый смысл. В этот момент она увидела всю абсурдность ситуации и, наверное, осознала, что восхищение Диконом затмило любовь к собственной дочери.
 Она спокойно сказала:
 — Конечно, конечно… Жан-Луи и Джеймс знают лучше. Бедный Дикон, он будет так разочаровав.
 Жаль, что это случилось как раз в то время, когда он так заинтересовался фермой.
 Мы выиграли сражение. Хассоку перейдет этот участок земли, а Бероуз должен будет смириться с этим и понять, что Дикон не имел права давать обещание, выполнить которое не в его власти.
 На следующий же день приехал Дикон. Мы сидели за столом. Я догадалась, что он только что услышал о решении, ибо матушка моя, наверное, как можно дольше откладывала этот неприятный момент.
 Он вошел, холодно глядя на нас в упор, но в глубине души весь кипел от злости.
 — Итак, ты был у леди Клаверинг, — сказал он, глядя на Джеймса.
 — Джеймс не был, — ответила я. — Я и Жан-Луи были у нее.
 — И вы убедили ее пойти против меня.
 — Не против тебя, Дикон, — сказал Жан-Луи. — Мы считаем, что так будет лучше для хозяйства.
 — Что? Эта земля? Она не обрабатывается столько лет, и как это влияет на хозяйство?
 — Хассок попросил этот участок, — сказал Жан-Луи, — Джеймс и я решили отдать его ему. Решение не может быть отменено.
 — А почему? Бероуз имеет на него такое же право.
 — Мы решили, что земля будет принадлежать Хассоку. Он попросил первым, — ответил Жан-Луи.
 — Хассок! Да, конечно. — Дикон с яростью посмотрел на Джеймса. — Ты питаешь симпатию к Хассоку. Девица…
 Джеймс вскочил:
 — Что ты имеешь в виду?
 — Я имею в виду, что ты не можешь ни в чем отказать маленькой Хэтти, ведь так? И если она говорит, что ее папочка хочет этот кусок земли, папочка его получит.
 — Хэтти Хассок не имеет к этому никакого отношения, — сказал Джеймс. — Пожалуйста, не впутывай ее.
 — А мне кажется, она здесь замешана, что бы ты не говорил. Я не слепой. Жан-Луи прервал Дикона:
 — Веди себя прилично в этом доме, Дикон, иначе я попрошу тебя уйти.
 Дикон с иронией поклонился:
 — У меня нет особого желания оставаться, — сказал он. — Но вот что я скажу тебе, Джеймс Фентон, этого оскорбления я не забуду.
 — Не будь смешным, Дикон, — не выдержала я. — Тебя никто не оскорблял. Конечно, ты симпатизируешь Бероузу, но он должен понять, что такой мальчишка, как ты, не может принимать важных решений в управлении имением.
 Взгляд Дикона скользнул по нам и задержался на Джеймсе. Холодная, неукротимая ненависть в глазах юноши вызвала во мне тревогу.
 Дикон повернулся и вышел.
 Жан-Луи покачал головой.
 — Этого мальчика надо отослать в школу, — сказал он.
 После сенокоса няня Лотти серьезно простудилась. Простуда перешла в бронхит. Нам сейчас, как никогда, нужна была ее помощь. Я не хотела оставлять Лотти со служанками и стала сама присматривать за ней.
 Джеймс посоветовал мне взять на время помощницу. Вскоре я поняла, почему.
 — Хэтти Хассок выразила желание помочь вам с Лотти, — сказал он. — Я думаю, она сможет оказаться полезной.
 Меня это позабавило, ибо теперь я уже знала, что Джеймс интересуется Хэтти. Я и Жан-Луи часто говорили об этом. Мы оба очень любили Джеймса, потому что он не был обычным управляющим: не только отлично вел хозяйство, но и был интересным собеседником, все наши трапезы благодаря его разговорам были оживленны, более того, я заметила, что он брал на себя большую часть работы, чтобы Жан-Луи не очень уставал.
 Хэтти мне очень понравилась, правда, она была немного замкнутая, но это не помешало нам стать добрыми друзьями.
 Девушка рассказывала мне, как нелегко она привыкала к жизни на ферме.
 — Конечно, — объясняла она, — я приезжала сюда летом и всегда радовалась сенокосам и празднику урожая, но понимала, что у меня мало общего с братьями и сестрами.
 Том Хассок был очень хорошим фермером, но у него на руках оказалась большая семья. И всех нужно было кормить, поэтому он очень обрадовался, когда сестра его жены взяла Хэтти к себе. Она воспитала девочку, дала ей образование, именно поэтому Хэтти так отличалась от своих родных.
 Хэтти рассказала, что тетя Эмили удачно вышла замуж за торговца, владельца лавки тканей на Чип-Сайде. Их комнаты располагались над магазином. У них не было детей, поэтому, как только родилась Хэтти, они попросили разрешения взять ее на воспитание, тем самым облегчив бремя и без того нуждающейся семьи. Фермер с женой поняли, что это возможность, которую нельзя упускать. Итак, в возрасте двух лет Хэтти уехала в Лондон.
 В Лондоне она ходила в школу. Ее кормили и одевали так, как, по мнению Хассоков, было принято в богатых семьях.
 — Иногда даже неудобно было приезжать домой, — призналась Хэтти. — Я жила в большем достатке, чем мои родители. Это казалось несправедливым. Но они всегда так восхищались мной, особенно отец. Он всегда говорил: «Хэтти — это леди в нашей семье».
 — Но ты можешь гордиться этим. Тебе нечего стыдиться, ведь тебе повезло и ты должна была этим воспользоваться, — сказала я.
 — О, я не стыжусь. Но иногда я думаю, они слишком многого ждут от меня. Когда тетя и дядя умерли, их племянник взял дело в свои руки, а у него жена и четверо детей. Для меня уже не было там места, и я вернулась домой.
 — Я понимаю. Теперь ты должна привыкать к тому, что ты — дочь фермера.
 — Это трудно, и я рада ненадолго покинуть дом отца.
 — Ты привыкнешь. Может быть, выйдешь замуж. Девушка опустила глаза. Я не сомневалась в том, что она скоро выйдет замуж, ведь у Джеймса были серьезные намерения по отношению к ней.
 Лето подходило к концу, и в воздухе чувствовались первые признаки осени. В этом году собрали хороший урожай, и все были довольны. Приготовления к празднику урожая, который наметили на субботу, проходили с большим энтузиазмом. Церковь была украшена цветами.
 Гулянье должно было состояться в Клаверинг-холле, чтобы все фермеры и их семьи, жившие на землях имения, могли праздновать вместе. В Клаверинг-холле царила суета, Дикон с энтузиазмом готовился к торжествам, из-за чего моя мать и Сабрина проявляли к ним особый интерес.
 Размолвка из-за участка земли не умалила интереса Дикона к хозяйству, он продолжал совершать объезды с Жан-Луи или Джеймсом Фентоном и посещать контору, чтобы пополнить знания о внутреннем управлении поместьем.
 Джеймс, довольный этим, дал понять, что перестал даже и думать о происшедшем, и я думаю, что Дикон тоже забыл обо всем. Он варил в большом чане пунш, повара готовили угощение. Все говорили только о празднике урожая, каждый фермер украшал свой дом снопами пшеницы и чучелами, сделанными из кукурузных початков, чтобы они принесли удачу. По окончании праздника всем селянам раздадут фрукты, овощи и большие караваи хлеба.
 Наняли скрипачей. Если погода будет плохой, танцы будут в большом зале поместья, если хорошей, на что все надеялись, — то на улице.
 Выставили большие столы, уставленные закусками.
 — Наверное, это будет один из лучших праздников урожая, — сказала моя мать Сабрине, и они улыбнулись друг другу. И все, конечно, потому, что Дикон принимал в нем участие.
 Няня Лотти уже поправилась, но я посоветовала ей сначала набраться сил после болезни, ведь за моей дочуркой присматривала Хэтти. Так как никто не возражал, дело уладили.
 За два дня до праздника пришло письмо для Джеймса. Его кузен Альберт, который приезжал к нам, писал, что его отец серьезно боле, и хочет увидеть Джеймса, пока жив.
 — Ты должен ехать, Джеймс, — сказал Жан-Луи. — Ты никогда не простишь себе, если не поедешь. Мы постараемся обойтись без тебя, ведь у нас достаточно помощников. Кроме того, все уже почти готово к празднику, урожай убран и сейчас самое время использовать отпуск.
 Джеймс уехал за день до торжеств.
 Праздник удался на славу. Было очень весело. Погода выдалась хорошая, и все веселились на улице, так что молодежь танцевала на лужайках, а те, кто постарше, сидели под крышей и отдавали должное пуншу, пирогам и всякой всячине, приготовленной искусными поварами.
 Дикон взял руководство праздника на себя. Я полагаю, он был очень доволен, что Джеймсу пришлось уехать. Я видела, с каким восхищением моя мать и Сабрина смотрели на Дикона. Он был невероятно красив, со всеми приветлив, а танцевал с такой грацией, что им любовались все.
 Он перетанцевал почти со всеми женами фермеров, что обязательно проделал бы Джеймс, если бы присутствовал, поскольку Жан-Луи не мог этого сделать.
 В десять вечера к фермерам обратился Жан-Луи, поблагодарив за хорошую работу, а потом все вместе спели гимн урожаю.
 Песня получилась трогательной, особенно потому, что этот год было, за что благодарить.
 После гимна Жан-Луи и я отправились домой.
 — Замечательный получился праздник, — сказал мой муж. — Один из лучших, что я помню. Жаль, Джеймс не видел его, а ведь мы многим обязаны его хорошему управлению — — Дикон был в ударе, — сказала я.
 — Да, кажется, он забыл эту неприятную историю с землей. Понял урок, можно сказать.
 — Надеюсь, — ответила я.
 Летели дни. Настал конец октября. В осенних туманах уже различались грозные признаки зимы. Джеймс приехал через три недели. Его дядя умер, и он остался на похороны. Хэтти все еще присматривала за Лотти, хотя ее няня поправилась уже окончательно. Я думала, нянюшке не понравится присутствие в детской другой женщины, но Хэтти пришлась ей по душе, а так как обе они обожали Лотти, они быстро поладили.
 Я была довольна, потому что сама все больше привязывалась к Хэтти, понимая, что ей лучше с нами, чем на ферме своего отца.
 К сожалению, я заметила, что она погрустнела, и ее здоровый цвет лица исчез. Однажды я спросила Хэтти, что случилось, но она поспешно ответила, что все хорошо. Но я чувствовала, что-то произошло. Иногда у Хэтти был отсутствующий взгляд, будто она о чем-то раздумывает. В такие моменты мне казалось, что она в отчаянии.
 Хэтти обладала чувством собственного достоинства, которое делало невозможным вмешательство с расспросами. Я стала замечать, что она избегает меня, и всерьез обеспокоилась, решив последить за ней.
 Сначала я хотела поговорить о Хэтти с Джеймсом Фентоном, но потом решила, что это ей может не понравиться. Неужели между ними произошла размолвка? Я рассказала о своих тревогах Жан-Луи.
 — Милые бранятся — только тешатся, — ответил он. — Лучше не вмешиваться.
 — Но я беспокоюсь, поэтому хочу помочь ей.
 Мое решение не спускать с Хэтти глаз оказалось верным.
 Стоял теплый сырой ноябрьский день. Я стояла у окна, когда увидела, как Хэтти выходит из дома. Было ли у меня какое-то предчувствие или я почувствовала в девушке подавленность и угрюмую решимость, не знаю. Но я поняла, что должна последовать за ней и узнать, куда она направляется.
 Я набросила на плечи накидку и выбежала на улицу. И вовремя. Хэтти как раз скрывалась за поворотом тропинки.
 Теперь я догадалась, что она направлялась к реке. Я держалась от нее на расстоянии, чтобы она не почувствовала, что я иду следом. Куда же шла Хэтти? Может быть, на свидание с Джеймсом? Если так, я незаметно скроюсь и оставлю их вместе. Но почему девушке нужно уходить так далеко, чтобы увидеться с Джеймсом, когда они могли увидеться у нас в доме или возле него?
 Хэтти вышла на берег. В этом месте река была широкой и стремительной. Мы находились примерно в четверти мили от быстрины, где несколько лет тому назад утонул ребенок.
 Меня охватило дурное предчувствие. И вдруг я поняла. Хэтти скинула накидку и бросилась к воде.
 — Хэтти! — закричала я. — Хэтти!
 Девушка остановилась и оглянулась. Я подбежала к ней, схватила ее за руку и взглянула в побледневшее лицо. Глаза Хэтти были полны слез.
 — Что ты хочешь сделать? — строго спросила я.
 — Все в порядке, я просто смотрела в воду, — неуверенно ответила девушка.
 — Нет, Хэтти. Это не правда. Ты что-то задумала. Ты должна рассказать мне все, я хочу помочь тебе.
 — У меня нет другого выхода, — просто ответила Хатти. — Отпустите меня.
 — Ты хотела покончить с собой?
 — Я много думала об этом, — ответила она. — Мне страшно… но я смогу это сделать.
 — В чем дело, Хэтти? Мне ты можешь сказать. Ведь должен же быть какой-то выход. Мы найдем его, обещаю тебе. Ты не должна так поступать, это не правильно и глупо. Из любого положения есть выход.
 — Из этого — нет. Я не смогу смотреть людям в глаза, госпожа Сепфора. Для меня это единственный выход.
 — Сядь и расскажи мне все.
 — Я порочна, — сказала Хэтти. — Вы не можете представить, насколько порочна.
 — Все мы иногда совершаем проступки и поддаемся искушениям. Пожалуйста, расскажи мне, Хэтти.
 — У меня будет ребенок, — сказала она.
 — Ну что ж, Джеймс любит тебя. Он поймет… Хэтти покачала головой и уставилась вдаль невидящими глазами.
 — Отец ребенка не Джеймс, — сказала она.
 — Хэтти!
 — Вы понимаете? Это ужасно, но другого выхода у меня нет. Мне стыдно перед людьми. Я не знаю, как это случилось… Я не могу понять. И все же у меня нет оправдания… Это моя вина.
 — Я думала, ты любишь Джеймса.
 — Я люблю.
 — Тогда…
 — Вы не поймете. Да и как вам понять? Меня сможет понять лишь такой же порочный человек, как я.
 — Я не настолько безупречна, Хэтти, чтобы не понять, как случаются подобные вещи.
 Мы сели на берегу. Она повернулась ко мне.
 — Это произошло в ночь праздника урожая. Я слишком много выпила пунша. Теперь я знаю это, но тогда не понимала. О, я не оправдываюсь.
 — Продолжай, пожалуйста, — сказала я. — Кто? Но ей не нужно было называть имя. Я знала. Я вспомнила тот взгляд неприкрытой ненависти. Вот кто злодей. Это была его месть Джеймсу.
 — Дикон? — спросила я.
 Хэтти задрожала, и я поняла, что угадала.
 — Был праздник урожая… пунш… танцы… Он танцевал со мной… и мы пошли в сад… в аллею. Я не знаю, как это произошло. Но я оказалась на траве… Я не понимала, что происходит, пока не стало слишком поздно.
 Я отвернулась, так как не могла спокойно смотреть на ее несчастное лицо. Так вот как отомстил Дикон. Бедняжка Хэтти была в отчаянии. Мне нужно успокоить ее, увести отсюда. Я поговорю с Жан-Луи, он поймет и попытается помочь. Я сказала:
 — Выход есть.
 — Нет выхода, — ответила Хэтти. — Я никого не хочу видеть. Моя семья… и Джеймс. Как я посмотрю им в глаза? Нет. Я долго думала, это единственное решение.
 — Ты не должна так говорить. Это просто слабость. В худшем случае ты можешь уехать отсюда и родить ребенка. Мы с мужем поможем тебе.
 — Вы самые добрые люди.
 — Такое может случиться с каждой… с каждой, — добавила я горячо. — Я помогу тебе, Хэтти.
 — Никто мне не поможет. Я хочу умереть.
 — Не думала я, что ты так малодушна.
 — Может быть, я малодушна, но мне стыдно перед родителями. Они такого высокого мнения обо мне. Она придут в ужас…
 — Дорогая моя, так уж случилось. Ты не могла знать…
 — Но я была вынуждена уступить ему еще… — сказала она.
 — Хэтти! Но почему?
 — Он пригрозил, что расскажет о моем позоре всем, если я не соглашусь.
 — Шантаж! — ахнула я.
 Красивое, жестокое лицо Дикона встало передо мною. Какое опустошение он внес в наши жизни!
 — Когда он узнал, что я беременна, он оставил меня. Он казался удовлетворенным.
 — Он — чудовище, Хэтти. Его ненависть холодна и расчетлива, а это самый худший вид ненависти. Но мы перехитрим его и не позволим одержать верх.
 — Как? — спросила она.
 — Спокойно отнесясь к этому событию, обдумав все и решив, как действовать.
 — Я не смогу.
 — Сможешь, потому что я помогу тебе. Ты позволишь мне?
 Хэтти кинулась мне на грудь и горько разрыдалась. Слезы принесли ей облегчение. Она уже не была одинока, доверившись мне. Наверное, мой собственный опыт помог мне понять ее, найти нужные слова и дать Хэтти поддержку, в которой она нуждалась.
 Мы вернулись домой, я уложила Хэтти в постель, сказав домашним, что девушка простудилась и никто не должен ее беспокоить.
 Я сразу пошла к Жан-Луи. Он отдыхал» как часто делал в последнее время.
 — Случилось ужасное. Я должна поговорить с тобой. Это касается Хэтти, — сказала я.
 — Наверное, это касается и Джеймса? Девушка в последнее время выглядит утомленной.
 — Мы должны помочь ей. Если мы этого не сделаем, Хэтти наложит на себя руки. У нее будет ребенок.
 — Ну, я думаю, они с Джеймсом поженятся. Они не первые, кто не дождался свадьбы.
 — Все не так просто. Отец ребенка не Джеймс.
 — Боже правый!
 — Ты удивишься еще больше, узнав, что она только что собиралась утопиться. Хорошо, что я остановила ее вовремя. Последнее время я приглядывала за ней, предчувствуя что-то дурное. Это случилось в ночь праздника урожая. Она выпила слишком много пунша, и он… этот…
 — Ты знаешь, кто он?
 Я посмотрела в упор на мужа. Я знала, что Жан-Луи — спокойный и практичный человек, добрый и не склонный к поспешным решениям.
 — Это Дикон, — сказала я.
 — Боже мой! — ужаснулся он. — Ведь Дикон еще мальчик…
 — Нужно перестать относиться к нему как к ребенку. Дикон молод годами, но для греха он уже созрел. В нем слишком много зла. Мне нужен твой совет, Жан-Луи, как поступить. Хэтти в отчаянии.
 — Не могла бы она выйти замуж за Дикона?
 — Замуж за Дикона! Это невозможно. К тому же она ненавидит его.
 — Тогда почему?
 — Разве ты не понимаешь? Это месть. Дикон знает, что Джеймс Фентон влюблен в Хэтти. Дикон разозлился из-за спора о земле, что была отдана Хассоку. Это и есть месть Дикона.
 — Не может быть.
 — Я знаю мальчишку. Из-за него ты… ты повредил ногу. Я думаю, что Хэтти предпочла бы утопиться, чем выйти за него замуж.
 — Мы могли бы отослать ее куда-нибудь, где она родила бы ребенка.
 — Я думала об этом. Не знаю, захочет ли она этого. Видишь ли, ей кажется, что ее жизнь разбита. Ее семья так гордилась ею… и вдруг это несчастье. И, конечно, Джеймс… Она просто не сможет вынести этого удара судьбы, бедняжка.
 — Постепенно она смирится.
 — Жан-Луи, а что если Джеймс… ведь Джеймс любит ее. Если он действительно любит ее по-настоящему.
 — Да, если это так, он не оставит ее, что бы она ни сделала.
 Я посмотрела на мужа и сказала:
 — Если… если бы я сделала что-нибудь подобное… ты не разлюбил и не оставил бы меня?
 Я не могла больше смотреть на Жан-Луи. Заметил ли он, как сильно забилось мое сердце?
 Он взял мою руку и поцеловал.
 — Что бы ни случилось, дорогая, — сказал он, — я всегда буду любить тебя и защищать, насколько хватит моих сил.
 — Немногие любят так, Жан-Луи, я всегда буду благодарна тебе.
 — Моя жизнь без тебя будет пуста, — сказал он. Я мысленно перенеслась в то время, когда хотела убежать с Жераром.
 — Интересно, любовь Джеймса к Хэтти так же сильна, как твоя ко мне? — спросила я.
 Мне не хотелось продолжать разговор о себе, я слишком разволновалась и поэтому решила перейти к проблемам Хэтти.
 — Ты думаешь, нам следует поговорить с Джеймсом? — продолжила я.
 Жан-Луи задумался, потом сказал:
 — Одобрила бы это сама Хэтти?
 — Нет. Не думаю, что он делал ей предложение. Я подозреваю, что после праздника урожая ее отношение к нему изменилось. Но, Жан-Луи, мы все же должны поговорить с Джеймсом. В мире происходит так много трагедий только потому, что люди не хотят смотреть правде в лицо. Если мы отошлем ее из Клаверинг-холла, Джеймс имеет право знать, почему. Мы должны дать ему шанс доказать ей свою любовь.
 — Ты права, — ответил Жан-Луи.
 Мы обсудили наше решение, а потом Жан-Луи послал слугу найти Джеймса и просить его как можно скорее прийти к нам.
 Когда Джеймс Фентон вошел, Жан-Луи сказал:
 — Мы хотим поговорить с тобой, Джеймс. Сепфора сегодня узнала… о Хэтти.
 — Джеймс, она хотела покончить с собой, — добавила я. — Джеймс Фентон, не веря, уставился на меня. — Это правда, — продолжила я. — Я вовремя остановила ее, и тогда она рассказала мне все.
 Джеймс все еще молчал. Лицо его побелело, он сжимал и разжимал кулаки.
 — У нее будет ребенок, — сказала я. — Бедная, бедная Хэтти. То, что случилось с ней, ужасно.
 Джеймс отвернулся к окну. Он не хотел, чтобы мы видели его лицо. Сдавленным голосом он произнес:
 — Вы хотите сказать мне, что Хэтти выходит замуж?
 — Нет, Джеймс.
 — Кто он? — Теперь Джеймс повернулся к нам, глаза его сверкали. — Кто этот человек?
 Я не посмела назвать ему имя Дикона, потому что Джеймс может убить его. Я посмотрела на Жун-Луи, он понимающе кивнул.
 Я сказала:
 — Это случилось в ночь праздника урожая. Тебя не было, Джеймс… Она выпила слишком много пунша, и какой-то негодяй воспользовался этим.
 — Кто был этот негодяй? Скажите мне.
 — Джеймс, — сказала я. — Хэтти потрясена случившимся. Она нуждается сейчас в заботе. Давай подумаем о ней, хорошо? Я уложила ее в постель. Она здесь, в доме. Я дала ей снотворное. Она в отчаянии от горя. Я и Жан-Луи любим ее, и, что бы ни случилось, мы хотим помочь ей.
 — Что говорит она сама?
 — Бедное дитя, она слишком убита горем, чтобы рассказать что-нибудь.
 — Она спрашивала обо мне?
 — Да. Она любит тебя. Я думаю, это из-за тебя ей так горько и страшно. О, Джеймс, что мы можем сделать для нее? Если бы ты видел Хэтти, когда я нашла ее у реки…
 На лице Джеймса Фентона отразились все его мысли. Теперь он думал только о Хэтти и на какой-то момент забыл о виновнике ее несчастья. Джеймс был человеком сильных страстей. Обычно он сдерживал их, но я была уверена, что он найдет виновного в позоре Хэтти.
 Наступило напряженное молчание. Я не могла этого вынести и спросила:
 — Что ты собираешься делать, Джеймс? Он покачал головой.
 — Джеймс, — продолжала я. — Только ты можешь помочь ей… только ты. Всякое может случиться, ведь она так молода. Ты не можешь обвинять ее. Пожалуйста, Джеймс, попытайся понять. Так много поставлено на карту. Боюсь, она что-то замышляет.
 Но Джеймс молчал. Потом он повернулся и пошел к двери. Я подбежала к нему и схватила за руку. Я видела, что его разрывают противоречивые чувства — замешательство, испуг, ярость, разочарование… но, я думаю, среди них была и любовь к Хэтти.
 Джеймс Фентон посмотрел на меня и произнес:
 — Благодарю, Сепфора, за вашу доброту. Спасибо, но мне нужно побыть одному.
 Я кивнула, и он вышел.
 Некоторое время мы с Жан-Луи сидели молча. Затем я спросила супруга:
 — Что будет, когда Джеймс узнает, что это Дикон?
 Жан-Луи только покачал головой.
 — Дикону нельзя оставаться здесь, — сказала я. — Он должен уехать. Бог знает, что может натворить Джеймс, когда узнает правду.
 — Правду не скроешь, ведь все равно он все узнает.
 — Но не сейчас, Жан-Луи. Поэтому Дикону на время нужно уехать.
 — Дикон не уедет. Он останется здесь и будет наслаждаться той бурей, которую вызвал.
 — Вижу, ты знаешь Дикона так же хорошо, как и я. А я уже начала думать, что все смотрят на него глазами матери и Сабрины. Он должен уехать, Жан-Луи. Я должна уговорить матушку и Сабрину помочь нам.
 — Да, понимаю, — медленно проговорил Жан-Луи.
 — Нельзя терять время. Я сейчас же к ним еду.
 — Сепфора, дорогая, а не торопимся ли мы?
 — Нет, надо действовать немедленно. Если Джеймс узнает, кто соблазнил Хэтти, он найдет способ отомстить. Я еду к ним сейчас же.
 — Может быть, ты права, — сказал Жан-Луи.
 — Поедем со мной. Твое мнение добавит вес моим словам. Они могут подумать, что я действую слишком импульсивно, но тебя они выслушают.
 К счастью, когда мы приехали в Клаверинг-холл, моя мать и Сабрина были дома. Их как громом поразило, когда я рассказала им о происшедшем.
 — Я не верю этому, — сказала Сабрина.
 — Хэтти все выдумала, — добавила матушка.
 — Она говорит правду, — сказала я. — Разве вы не знаете, каков Дикон, как он ведет себя со служанками? — Перед моим взором промелькнула сцена в амбаре, где я застала Дикона с Эвелиной, и я продолжала:
 — Поймите, Дикону грозит опасность. Они были поражены.
 — Ты хочешь сказать, Дикон может попасть в беду?
 — Да. Джеймс любит Хэтти и собирался жениться на ней. Нетрудно понять его состояние сейчас. Если он узнает, что Дикон виновен… и встретится с ним…
 Моя матушка побледнела.
 — Это ужасно, — сказала она. — Во-первых, я не верю…
 — Нет времени доказывать невиновность Дикона. Я не хочу, чтобы он узнал об обвинениях в его адрес, иначе он не захочет уехать.
 — Но это доказывает его невиновность, — быстро заметила Сабрина.
 — Нет, это продемонстрирует его желание навлечь беду.
 — И рисковать собой?
 — Рисковать всем и всеми. Пожалуйста, не допустите трагедии. Я пришла попросить вас отослать Дикона… пока Джеймс не успокоится. Я не хочу, чтобы случилось непоправимое.
 — Хэтти наговаривает на Дикона.
 — Нет. Зачем ей это? Вы так очарованы Диконом, что не видите его истинное лицо. Так он отомстил за то, что Хассок получил тот участок земли.
 В глубине души они, конечно, знали, что я говорю правду.
 Мне удалось заставить их задуматься.
 — Сабрина, — сказала я. — Ты как-то говорила, что хотела съездить в Бат посмотреть открытые там источники.
 — Да.
 — Поезжайте вместе с Диконом. Пожалуйста! Его не нужно будет уговаривать, ведь он любит путешествовать.
 — Сепфора права, — сказал Жан-Луи. — Она позаботится о Хэтти. Бедняжка хотела покончить с собой.
 — О нет, — прошептала матушка.
 — Джеймс знает? — спросила Сабрина.
 — Да, но он не знает, кто соблазнил, а лучше сказать, изнасиловал ее.
 — Нет!
 — Ах, матушка, не время выбирать слова поблагозвучнее. Жан-Луи знает, что случилось. Дикон в опасности, ему срочно надо уехать.
 Матушка задрожала.
 — Сабрина, мы должны сделать это, — сказала она. — Я знаю, все это не правда, но если Дикона подозревают…
 — Мы могли бы уехать через два дня. Я знаю, Дикон согласится поехать со мной, — сказала Сабрина.
 — Два дня, — сказала я. — Но, пожалуйста, не дольше. Джеймс не должен узнать о Диконе, пока вы не уедете.
 Мы с Жан-Луи возвратились домой опустошенные.
 Хэтти мирно спала. Когда она проснется, я буду возле нее. Я намеревалась некоторое время не спускать с нее глаз.
 Джеймс не появлялся. Я представляла его терзания и надеялась, что Дикон уедет к тому времени, как правда выплывет наружу.
 Через два дня я приехала в Клаверинг-холл. Сабрина с Диконом отправились в Бат, где планировали пробыть две недели.
 Я почувствовала огромное облегчение, Жан-Луи — тоже.
 Бедная Хэтти выглядела, как привидение. Сказав слугам, что девушка очень больна, я держала ее одну в комнате, никого не пуская к ней. Я старалась как можно больше времени проводить с Хэтти. Иногда она подолгу молчала, но бывали моменты, когда она становилась откровенной. Дикон приводил ее в ужас. Еще до праздника урожая она видела, как он оценивающе смотрит на нее. Хэтти не понимала, как это могло произойти. Она очень веселилась на празднике, но ей было жаль, что рядом не было Джеймса. В это время к ней подошел Дикон и предложил выпить пунша. Когда он принес еще, она пыталась отказаться, но Дикон сказал: «Не будь простушкой-деревенщиной», — и она выпила еще. Когда она опьянела, Дикон предложил пройтись, сказав, что ей поможет свежий воздух. Потом они очутились в аллее, но она была настолько пьяна, что еле держалась на ногах. Тогда это и произошло.
 — Ну какая же я дура, — говорила Хэтти. — Я должна была догадаться, чего добивается Дикон. Я думала, что умнее сельских девушек, а оказалось… Потом Дикон сказал, что расскажет леди Клаверинг, как я соблазнила его… и она поверит. Он припугнул, что расскажет обо всем… если я не буду приходить к нему. И только когда я сказала, что жду ребенка, он оставил меня в покое.
 — Дикон сеет зло, — сказала я. — Но теперь все кончено. Сделанного не поправить, но жизнь продолжается.
 — Что мне делать?
 — Мы с мужем придумаем что-нибудь. Мы отправим тебя подальше от этих мест, где ты бы могла родить ребенка…
 — Не знаю, что бы я делала без вас.
 — Тебе надо думать о ребенке, — сказала я. — Все эти переживания вредны в твоем положении. Когда он появится на свет, ты полюбишь его. Так всегда бывает.
 — Это дитя, зачатое в грехе, — сказала Хэтти. — Его ребенок.
 — Ребенок не виноват, ты не должна так переживать. Мы позаботимся о тебе.
 Хэтти опять заплакала и вновь стала благодарить меня. Она ни за что не хотела верить, что я не такая уж святая, и этим заставила ощутить всю глубину моего обмана.
 Приехал Джеймс. Я выбежала к нему навстречу.
 — Я хочу видеть Хэтти, — сказал он. — Где она?
 — Она здесь. Бедняжка так опечалена. Я очень беспокоюсь за нее.
 — Спасибо за заботу о ней вам и Жан-Луи.
 — Конечно, мы позаботимся о ней.
 — Вы же знаете, кто он? Я кивнула.
 — Пожалуйста, скажите мне, Сепфора.
 — Джеймс, мы тебя очень любим. И Хэтти тоже. Случившееся так повлияло на Хэтти, и она так нуждается в заботе и ласке. Это было тяжелым ударом для нее. Ты понимаешь?
 — Понимаю и тоже хочу заботиться о ней.
 — О, Джеймс, я так счастлива слышать это.
 — Благослови вас Господь, Сепфора. Я ведь хотел жениться на Хэтти…
 — Знаю. Вы любите друг друга.
 — Как же тогда она могла…
 — Она слишком много выпила, Джеймс, и не могла с ним бороться. Он сильнее ее.
 — Кто? Кто? И я сказала:
 — Дикон.
 Джеймс скрипнул зубами, лицо его побледнело. Я была рада, что Дикон уже далеко.
 Джеймс Фентон повернулся, словно хотел убежать.
 — Ты не найдешь его, — сказала я. — Дикон с матерью уехали на несколько недель.
 — Значит, он бежал, потому что…
 — Нет. Он не знает, что Хэтти хотела убить себя. Джеймс поморщился:
 — Почему она не пришла ко мне?
 — А как она могла прийти к тебе? Она думала, что ты ее и видеть никогда больше не захочешь. Он стоял печальный, а я продолжала:
 — О, Джеймс, ты хочешь видеть ее, правда? Ты хочешь?
 Он молча кивнул. Я обняла его и прижала к себе.
 — О, Джеймс, — сказала я, — пожалуйста, помоги мне вылечить это бедное дитя.
 — Я люблю ее, Сепфора, я так люблю ее… — промолвил он.
 — Я знаю, Джеймс. А насколько сильна эта любовь? Ты поговоришь с ней? Ты скажешь, что любишь ее и будешь заботиться о ней… Это так важно для нее. Если бы ты был рядом, ничего бы не случилось…
 — Где она?
 — В своей комнате, наверху.
 — Я пойду к ней. Большое спасибо, Сепфора.
 Джеймс и Хэтти решили пожениться. Мы с Жан-Луи были рады, но…
 Мы понимали, что они не смогут оставаться в Клаверинге. Зная, что Дикон близко, Джеймс не мог ручаться за себя, да и Хэтти не хотела видеть своего соблазнителя. Кузену Альберту требовалась помощь на ферме, полученной в наследство от дяди.
 Но как же мы управимся без Джеймса? Конечно, нам придется нанять другого управляющего, но, учитывая слабое здоровье Жан-Луи, нам был нужен очень хороший помощник.
 Со временем мы нашли Тима Паркера, человека делового и сообразительного, но с Джеймсом никто не мог сравниться. Утешением являлось только то, что Джеймс с Хэтти прекрасно устроились на ферме кузена Альберта.
 Через три месяца после их отъезда мы узнали, что у Хэтти был выкидыш, а еще через три месяца после этого она вновь забеременела.
 Я подумала, что, в конце концов, смерть ребенка Дикона не была такой уж трагедией, потому что дитя все время напоминало бы Хэтти и Джеймсу о прошлом. А теперь у них появилась счастливая возможность начать все сначала. Я верила, что Джеймс, будучи разумным молодым человеком, радовался этому, а Хэтти была благодарна ему за все, что он для нее сделал.
 Когда Дикон и Сабрина вернулись из Бата, от которого Дикон пришел в восторг, юноша стал особенно внимательно относиться к своей одежде и превратился в настоящего щеголя.
 Я ненавидела его, и в моей ненависти не было страха. Я была уверена, что Дикон оказывал дурное влияние на наши жизни. Моя мать и Сабрина, казалось, еще больше тряслись над ним. Дикон продолжал проявлять большой интерес к управлению имением и очень скоро подружился с Тимом Паркером. Дикон радовался, что убрал Джеймса. Конечно, он знал, почему тот уехал, и втайне посмеялся, когда узнал, что Джеймс и Хэтти поженились. Я думаю, Дикон решил, что проучил Джеймса, показав тому, что никто не мог безнаказанно вызвать его неудовольствие.
 У Хэтти родился сын. Дни шли за днями. Тим Паркер вполне нас устраивал. И вот однажды, когда я была в кладовой, прибежала служанка и сказала, что внизу меня дожидается какой-то молодой человек.
 Я велела провести его в зал, в который я немедленно спустилась.
 Это был юноша, почти мальчик, и мне показалось, что я где-то его видела..
 Он неуверенно дернул себя за вихор и сказал:
 — Меня послал дедушка. Я скакал всю дорогу от Эверсли.
 — Твой дедушка?
 — Старый Джефро, госпожа. Он велел передать, госпожа, что вам лучше приехать. В Эверсли что-то происходит, и нужна ваша помощь.




 ЗАГОВОР


 Отослав обратно внука Джефро с посланием, я решила, что еще до конца недели отправлюсь в Эверсли, чтобы повидать дядюшку.
 Жан-Луи хотел поехать со мной, но, к сожалению, Тим Паркер не был столь сведущ в делах управления имением, чтобы его можно было оставить одного. Кроме того, мы оба знали, что для Жан-Луи это путешествие слишком утомительно.
 — Пусть Сабрина или твоя матушка сопровождает тебя, — предложил Жан-Луи.
 Но со времени несчастья с Хэтти мои отношения с ними изменились. Они не могли забыть моей неприязни к Дикону, которую воспринимали как личную обиду. Хотя, быть может, истинной причиной моего нежелания ехать с ними была боязнь, что Джесси и Эвелина станут сплетничать обо мне. Но, в любом случае, мне было необходимо поехать в Эверсли, и я хотела это сделать в одиночку.
 После спора с Жан-Луи, который переживал, что я путешествую одна, мы решили, что мне следует, как и в прошлый раз, взять с собой шестерых сопровождающих и слугу, который бы присматривал за вьючной лошадью.
 Вновь наступила весна. Дни стали длиннее, и вот после недолгого путешествия ранним утром мы прибыли в Эверсли. Джесси ждала нас. Она была радушна, но немного волновалась. Ее бледно-серое платье выглядело скромно и лишь слегка подчеркивало фигуру.
 — Я так рада, что вы приехали. Я в растерянности и уже много раз говорила вашему дядюшке, что вам следует сообщить о происходящем, но он и слушать об этом не желает. Он не хочет вас беспокоить, я же не знаю, что делать, и, когда вы прислали письмо, что приедете, я очень обрадовалась. Ваш дядя не смог бы прочесть его сам, он не здоров, вы увидите. Должно быть, вы устали с дороги? Не желаете ли отдохнуть?
 — Нет, — ответила я. — Сначала я хочу увидеть дядюшку.
 — Я не уверена, что вы сможете сразу пройти к нему, это зависит от врача.
 — В доме живет врач?
 — Его светлость не доверял местному доктору и поэтому послал за собственным врачом. К счастью для нас, доктор Кэйбл и его светлость дружны уже много лет. Доктор приехал, когда у вашего дядюшки случился припадок, и остался у нас, опасаясь осложнений. Так он и живет в Эверсли, с того самого дня.
 — Я бы хотела повидать дядю.
 — Его нельзя беспокоить. Видите ли, он спит большую часть суток и его нельзя волновать. Может быть, вы подождете, пока не вернется врач? Сейчас он ненадолго отлучился. Как только он вернется, я скажу, что вы уже приехали. А сейчас я провожу вас в вашу комнату, чтобы вы смогли привести себя в порядок. Позже, я думаю, доктор Кэйбл позволит вам навестить дядю.
 — Я чувствую, что дядя Карл очень плох.
 — Моя дорогая, я думала, это конец, и очень испугалась. Но позвольте проводить вас в комнату. Это та же комната, в которой вы жили раньше, и когда вы смоете дорожную пыль и перекусите, то почувствуете себя лучше.
 Слова Джесси звучали достаточно логично, но послание Джефро содержало намек на некие странные происшествия, поэтому я решила повидать дядю как можно раньше.
 Я удалилась в свою комнату, умылась, переоделась в темно-синее платье, затем спустилась в зимнюю гостиную, где для меня подали вино и пирожные.
 — Я не знала, насколько вы голодны, — сказала Джесси, — но думала, что неплохо бы вам перекусить до ужина.
 — Я не голодна. Мне хотелось бы узнать о самочувствии лорда Эверсли.
 — Вы увидите его, как только появится доктор Кэйбл. Он сможет рассказать вам больше меня.
 — Как давно болен лорд Эверсли?
 — Прошло почти два месяца со дня припадка.
 — Столько времени! Вам следовало бы известить меня.
 — Я собиралась сообщить вам об этом. — Джесси отвела глаза, и мне захотелось крикнуть ей: «Тогда отчего же не сообщили?», — но я сдержалась.
 Глаза Джесси остановились на пирожных, машинально она взяла одно и начала есть.
 — На вас лежит очень большая ответственность, — сказала я.
 Джесси оставила пирожное и возвела глаза к потолку:
 — Боже мой, как вы правы! Я ведь так люблю его и хочу устроить его жизнь наилучшим образом. Он был так добр ко мне! Заботиться о нем — моя святая обязанность!
 Как всегда в компании этой женщины, я почувствовала отвращение. Но более всего тревожило то, что внешне все выглядело нормально.
 — Прогуляюсь по саду, — сказала я. — Я постараюсь увидеть доктора Кэйбла, как только он вернется.
 — Он тоже захочет увидеться с вами. Я вышла в сад, обошла его, а затем скользнула в кустарник.
 Джефро знал о моем приезде. Я думала, что он будет искать меня, и оказалась права.
 — Наконец-то вы здесь, госпожа Сепфора! — воскликнул он. — Как я рад видеть вас!
 — Благодарю за то, что ты прислал внука. Что происходит в Эверсли?
 — Это как раз то, что мне тоже хотелось бы знать. Все выглядит несколько странно… простите за такие слова.
 — Что ты имеешь в виду, говоря «странно»?
 — Я не видел его светлости с тех пор, как он заболел, то есть почти два месяца.
 — Но ведь ты мог пробраться к нему в дом, не правда ли?
 — К сожалению, не мог. Там теперь почти постоянно находится Эймос Керью.
 — Что? Ты хочешь сказать, что он переехал?
 — Нет. Он все еще занимает дом управляющего, но бывает там редко, чаще его можно увидеть в доме Эверсли.
 — Значит, он и ночует там?
 — Да, госпожа Сепфора. Я видел, как он выходил оттуда утром.
 — И это началось после припадка лорда Эверсли?
 — Именно так. И они никогда не вызывали доктора Форстера.
 — Доктора Форстера? — повторила я, так как это имя показалось мне смутно знакомым.
 — Это новый здешний доктор, — уточнил Джефро. — Он лечит местных жителей год или два. Всем он пришелся по душе, говорят, что он хороший врач. Но в поместье его не приглашали, его светлость посылал за своим приятелем.
 — За доктором Кэйблом, — уточнила я. — Но появлялся ли этот врач в Эверсли раньше?
 — По-видимому, нет, но я слышал от служанок в имении, что доктор Кэйбл старый друг его светлости, и поэтому он послал именно за ним. Говорят, лорд Эверсли больше никому не доверяет.
 — Это как раз то, о чем мне рассказывала Джесси Стирлинг. Но что же в этом странного, Джефро? У лорда Эверсли был удар, как и у многих людей его возраста, и он послал за своим доктором.
 — Я не знаю, как сказать это, госпожа Сепфора, но нечто странное в этом есть. Например, с тех пор мне никогда не дозволяли увидеть его светлость.
 — Мне сказали, что ему необходимы покой и тишина.
 — Но я бы не побеспокоил его. Мне кажется, он с удовольствием бы повидал меня, он всегда любил поболтать со мной. Он ведь часто спал днем, но никогда не беспокоился, если его разбудят. Он, бывало, говорил: «Приходи, когда можешь, Джефро, и, если я дремлю, разбуди меня». Я старался повидаться с ним, пробовал пробраться в дом, когда знал, что Джесси и доктора Кэйбла не было, но так и не смог войти в его комнату и увидеть его светлость, хотя и пытался.
 — Ты хочешь сказать, что добирался даже до его комнаты?
 Джефро кивнул:
 — Дверь была заперта. Думаю, это очень странно, госпожа Сепфора. А одна из горничных, подружка моего внука, сказала мне, что Джесси сама убирает в комнате его светлости и никому не разрешает входить туда.
 — Может, он так болен, что она не хочет, чтобы его беспокоили?
 — Может, и так, но Джесси не тот человек, который станет пачкать руки, я сомневаюсь, что она «дружит»с метлой. — Джефро нахмурился. — Теперь, когда я рассказываю вам об этом, госпожа Сепфора, мне самому кажется, что во всем этом нет ничего необычного. Но, когда я размышлял об этом, мне казалось, что здесь скрыто что-то дурное. Но я надеюсь, что не нарушил ваших планов, пригласив вас сюда?
 — Ты поступил правильно, Джефро. Очень хорошо, что я приехала и смогу расспросить доктора Кэйбла, каково в действительности состояние дяди.
 Джефро повеселел. Я стала расспрашивать, что еще произошло за последнее время. Кажется, дела в имении идут нормально, за исключением серьезной болезни лорда Эверсли и того, что в доме теперь постоянно живет врач. Кроме того, в поместье зачастил Эймос Керью.
 — А про Эвелину вы знаете?
 — А что с ней случилось? Разве ее здесь нет?
 — Она вышла замуж.
 — И уехала?
 — Недалеко. Вы, конечно, помните Грассленд?
 — Конечно, это довольно большой дом близ Эндерби.
 — Верно. Видите ли, она устроилась экономкой к старине Эндрю Мэйферу и спустя несколько месяцев вышла за него замуж.
 — Так Эвелина теперь хозяйка Грассленда! — воскликнула я.
 — Она теперь настоящая маленькая леди. Разъезжает в собственном экипаже. Говорят, Эвелина задурила голову старикашке, согрела его постель и теперь вертит им, как хочет. Она научилась этому от своей матери.
 — А как дела в Эндерби?
 — Там живут Форстеры.
 — О, я припоминаю. Я встречалась с ними однажды, когда была здесь в прошлый раз.
 — Доктор Форстер, практикующий в этом городе, их родственник. Он подолгу живет в Эндерби, хотя и имеет дом в городе.
 — Действительно, так много произошло с тех пор, как я гостила здесь в последний раз. Я буду держать с тобой связь, и, если ты обнаружишь что-нибудь, достойное моего интереса, пожалуйста, сообщи мне. Но прежде всего я должна повидать доктора Кэйбла. Я рассталась с Джефро и, вернувшись в дом, прошла в свою комнату. Вскоре раздался стук в дверь. Это была Джесси.
 — Доктор Кэйбл уже здесь. Он весьма рад вашему приезду. Не спуститесь ли вы к нему?
 Я поспешно последовала за Джесси в одну из гостиных, где ждал нас доктор Кэйбл. Когда мы вошли, он поднялся и поклонился. Это был высокий властный мужчина. Он был отнюдь не молод, но для своих лет хорошо сохранился. Мне показалось, что он на пять — десять лет моложе моего дяди.
 — Госпожа Рэнсом, — сказал он, взяв меня за руку, — как я рад, что вы приехали! Я не раз говорил, что необходимо пригласить родственников.
 — Как здоровье дяди? Он действительно так серьезно болен?
 Доктор Кэйбл развел руками:
 — И да, и нет. Если вы имеете в виду, может ли он в любой момент умереть, я отвечу да, но это относится и ко всем нам. Если вы спрашиваете, проживет ли он еще полгода, год, два, даже три года — так и это возможно. У него был, вы знаете, удар. Он не молод. Но он выжил, и есть шанс, что он еще поживет.
 — Но, мне кажется, вы не слишком уверены в этом.
 Доктор Кэйбл покачал головой.
 — Запомните, — сказал он, — вы увидите, что ваш дядя очень изменился. Я надеюсь, что вы готовы к этому, моя дорогая. Одна сторона у него парализована, что часто случается при ударах. Левая рука не действует. Он не может сделать даже несколько шагов. Речь его прерывиста, и вы обнаружите изменения в его внешности. Я боюсь, вы будете потрясены при виде больного. Скройте это, его бы это расстроило. Временами его сознание проясняется, порой он бредит. Ему нужен заботливый уход, к счастью, у него есть миссис Стирлинг.
 — Я просто исполняю свой долг, — ответила Джесси, потупив взор. — Он так изменился… — Ее голос дрогнул. — Он привык быть таким…
 — У него большая воля к жизни, — быстро сказал доктор, — он доказал это тем, что прошел через такие тяготы. Мы должны быть осторожны и не волновать его. Если вы позволите, я первым войду в его комнату и, если все будет в порядке, дам вам знать.
 Доктор Кэйбл поднялся и вышел.
 — Он хороший человек, — сказала Джесси. — Но помните, что ему нравится командовать. Иногда он не пускает даже меня в комнату вашего дяди. Но ведь он врач. Мне кажется, мы должны выполнять его предписания.
 Я молчала. Доктор Кэйбл дал мне почувствовать, что мой дядя находится в хороших руках.
 Он вернулся, качая головой.
 — Ваш дядя спит, — сообщил он, — он обычно спит в это время. Я зайду к нему еще раз минут через десять. Я хочу, чтобы он сам проснулся.
 Сумерки вползали в комнату. Некоторое время мы сидели молча, затем доктор спросил:
 — Как долго вы намерены оставаться здесь, госпожа Рэнсом?
 — Не знаю. Мой муж неважно себя чувствует, и мы недавно поменяли управляющего. Кроме того, моя маленькая дочь…
 — Конечно, конечно. Я понимаю, у вас масса обязанностей. Я буду информировать вас о состоянии здоровья лорда Эверсли. Он может находиться в таком состоянии очень долго.
 — Я понимаю, кроме того, я вижу, что мало чем могу помочь.
 — О, я уверена, что вашему дядюшке доставит удовольствие увидеть вас, — сказала Джесси, улыбаясь мне.
 — Конечно, если он узнает вас, — сказал доктор Кэйбл.
 — Вы думаете, он может и не узнать меня? Доктор опять развел руками:
 — Ну, мы ведь знаем, каково его состояние, не так ли, госпожа Стирлинг? Я думаю, бывают помрачения, когда он не узнает даже вас?
 — Это правда, — ответила Джесси. — А я, глупая, иногда даже обижаюсь на это.
 Доктор Кэйбл склонил голову к плечу и вопросительно посмотрел на меня. Он зачастую выражал свое отношение жестикуляцией, и, хотя я была поглощена мыслями о здоровье дяди, я все же заметила это. Доктор Кэйбл излучал комфорт и покой. Он сказал, что снова зайдет к дяде. Было уже темно, и он захватил подсвечник, чтобы освещать ступеньки лестницы.
 — Он заставляет нас придерживаться определенного распорядка, — сказала Джесси, когда доктор вышел. — Временами начинает казаться, что он — владелец имения. Но я закрываю на это глаза, так как понимаю, что он делает это во благо лорда Эверсли.
 Доктор Кэйбл спустился и кивнул мне.
 — Пойдемте, — сказал он.
 Я последовала за ним по лестнице, Джесси шла следом. Перед дверью дядиной комнаты доктор Кэйбл повернулся ко мне:
 — Вам не стоит оставаться там, я дам вам знак, когда увижу, что больному лучше остаться одному. Тогда вам нужно будет потихоньку выйти.
 Он тихо открыл дверь, и мы на цыпочках вошли. На полке камина горели два канделябра, занавеси вокруг большой кровати были наполовину задернуты, заслоняя свет. Доктор Кэйбл мягко отдернул одну из занавесок и кивнул мне. Я подошла к кровати. Дядя Карл лежал с закрытыми глазами, на нем был ночной колпак, надвинутый на лоб. Кожа его была пергаментного цвета, сухой и морщинистой. Хотя меня и предупреждали, я была потрясена. Я вспомнила, как он выглядел раньше, особенно его живые карие глаза.
 Рука его лежала поверх покрывала, и я узнала тяжелое с печаткой кольцо, которое он всегда носил.
 — Возьмите его за руку, — прошептал доктор Кэйбл. Я взяла руку и почувствовала легкое пожатие.
 — Дядя, — прошептала я. Его губы шевельнулись, и раздался шепот, мне показалось, что он произнес:
 «Карлотта».
 — Он пытается говорить с вами, — сказал доктор Кэйбл.
 — Он принимает меня за прабабушку, с ним такое случалось.
 — Скажите, что вы пришли повидать его, что вспоминали о нем.
 — Дядя Карл, — сказала я, — я приехала повидать вас. Надеюсь, пока я здесь, мы сможем поговорить.
 Я подняла его руку и поцеловала ее. Я заметила коричневое пятно у большого пальца, однажды он обратил мое внимание на него и назвал его цветком смерти: «Когда у стариков появляются такие пятна, — говорил он, — это значит, что их молодость прошла».
 Чувства захлестнули меня. Доктор Кэйбл слегка тронул мою руку и многозначительно кивнул. Он имел в виду, что я должна уйти.
 Я повернулась и вышла из комнаты. За дверью доктор Кэйбл поднял свечу так, чтобы свет упал на мое лицо.
 — У него был удар, — прошептал он, — я говорил вам, что нужно быть готовой к худшему. Джесси похлопала меня по руке:
 — Надеюсь, завтра ему будет лучше, — успокаивающе сказала она. — А что вы думаете об этом, доктор?
 — Может быть. Ему сказали, что вы здесь. Завтра он может вспомнить об этом. Мне кажется, ему приятно видеть вас, ваше присутствие благотворно влияет на него.
 — Он сжал мою руку, — сказала я.
 — И он пытался говорить. Это — хороший признак, в самом деле, даже если он ошибочно принял вас за другую. Он мысленно возвращался в прошлое, это хорошо, очень хорошо.
 — Я рада, что увидела его, — ответила я, — пойду к себе отдохну, я очень устала.
 — Конечно, — сказала Джесси. — Я провожу вас, чтобы посмотреть, как вы устроились.
 В разных местах дома были расставлены свечи на случай, если они понадобятся. Слуги расставляли их за час до сумерек и убирали по утрам. Мы нашли две свечи на сундуке в коридоре, и, пожелав спокойной ночи доктору Кэйблу, мы с Джесси прошли в мою комнату.
 Джесси зажгла четыре свечи, поставленные в моей комнате, и оглядела ее.
 — Выспитесь хорошенько, — сказала она. — Вы ведь изрядно устали за день, не говоря уже об утомительном путешествии. А что вы думаете о дяде? Ожидали ли вы увидеть его в таком состоянии?
 — Вы ведь предупредили меня, — ответила я.
 — Когда я вспоминаю о том, каким он был, и каким он стал теперь… Это трагедия. — Джесси заморгала, стараясь скрыть слезы, и я подумала: «Как же ей нелегко! Если бы он умер, ее комфорту пришел бы конец».
 — Может, вы желаете что-нибудь? — спросила Джесси.
 — Спасибо.
 Она пожелала мне спокойной ночи и вышла. Я взглянула на дверь и увидела в ней ключ. Я распаковала некоторые из вещей. Комната, казалось, была полна жуткими, даже угрожающими, тенями. Мне живо вспомнился первый приезд сюда, ночь, проведенная здесь с Жераром…
 Я заперла дверь, разделась и попыталась заснуть, но мне это не удалось. Слишком много образов прошлого теснились рядом, волновалась душа, и я не могла отогнать мысль о том, что неподалеку лежит бедный старик, о произнесенном им имени Карлотта.
 Когда я проснулась, солнце было уже высоко. Почти сразу же вошла горничная с горячей водой. Она сказала:
 — Миссис Стирлинг велела дать вам выспаться. Она считает, что вы очень устали прошлым днем.
 — Который час?
 — Восемь часов.
 Обычно я вставала в семь. Я оделась и спустилась по лестнице. В холле Джесси беседовала с доктором Кэйблом.
 — Как самочувствие лорда Эверсли? — тихо спросила я.
 — Оставляет желать лучшего, — ответил доктор. — Думаю, он был слишком взволнован вашим приездом.
 — Мне очень жаль…
 — Вы не должны извиняться. Он обрадовался, но всякое волнение вредно для него. Проявим осторожность, не будем беспокоить его сегодня. Теперь он спит. Я дал ему успокоительное.
 — Я, наверное, даже не стану убирать в его комнате, — сказала Джесси, обращаясь ко мне, — ведь я прибираю там сама: не хочу, чтобы кто-то другой тревожил его.
 — Не нужно этого делать сегодня, — сказал доктор.
 — Может быть, позавтракаем вместе? — предложила мне Джесси, и я последовала за ней в зимнюю гостиную. Там нас ждали овсяный хлеб, пиво и холодный бекон.
 — Вы, должно быть, проголодались? Вам нужно хорошенько подкрепиться, я знаю, что значит путешествовать. Никто, кроме вас самой, не позаботится о еде в таверне.
 Я съела немного бекона с хлебом.
 — Что вы собираетесь делать сегодня? — спросила Джесси.
 — Думаю сходить на прогулку. Днем, может быть, проедусь верхом, моей лошади следует размяться, но я не собираюсь уезжать далеко, хочу быть поблизости на случай, если дядя проснется и захочет видеть меня.
 — Прекрасная идея. Хотя он может вспомнить о последнем вечере, а может и нет.
 — Тем более мне нужно прогуляться. Заодно навещу несколько памятных для меня мест.
 Я нашла Джефро, и он очень обрадовался, когда я рассказала, что видела дядю.
 — Почему ты так радуешься? — спросила я. — Ты что, думал, что дядю таинственно похитили?
 — Я ведь так долго не мог повидать его, госпожа Сепфора.
 — Но он очень болен. Мне кажется, доктор Кэйбл — весьма знающий специалист. Мне ненадолго позволили повидать дядю. Надеюсь, сегодня мне удастся побыть с ним подольше. Может быть, я смогу немного побеседовать с ним. Он пытается говорить.
 — Я очень рад этому, госпожа Сепфора. Надеюсь, я правильно поступил, пригласив вас сюда.
 — Да, Джефро, и хочу сказать тебе, мне спокойнее, зная, что ты здесь.
 Он был очень польщен. Он рассказал, что дела в имении идут обычным ходом. Эймос Керью отлично руководит хозяйством, поэтому лорду Эверсли не о чем беспокоиться.
 Я попрощалась с Джефро и вернулась в дом. Пообедав, мы с доктором направились в конюшню.
 — Лорд Эверсли, вероятно, захочет повидать вас позднее. Он еще спит, и я хочу дать ему поспать, пока он не проснется сам. Я рад вашему приезду, миссис Рэнсом. Присутствие члена семьи служит мне поддержкой.
 Он взглянул на меня, как бы прося о помощи:
 — Понимаете, всем здесь заправляет Джесси Стирлинг, — продолжал доктор Кэйбл, — положение которой довольно двусмысленно, хотя боюсь, что именно лорд Эверсли способствовал этому. Мне кажется, что его светлость очень привязан к ней и она хорошо справляется с делами. Она благотворно влияет на него, а это потому, что Карла нельзя беспокоить. Ему необходим покой. Знаете, я чувствую, что при правильном уходе он может прожить еще долго.
 — К тому же поблизости всегда есть вы…
 — Да, он рад этому… но я лишь выполняю врачебные обязанности. Говорят, в городе есть очень хороший доктор. Я не могу делать больше, чем он, но я нахожусь здесь, потому что я старый друг…
 — Спасибо вам, доктор Кэйбл.
 — А которая из лошадей ваша?
 — Вот эта гнедая кобыла. Она хорошо слушается меня.
 — Вам много приходится ездить верхом, миссис Рэнсом?
 — Да.
 — Что же, удачной прогулки. Подошел один из моих грумов, который собирался возвращаться в Клаверинг.
 — Хозяин не найдет себе места, пока я не вернусь и не расскажу о вашем благополучном прибытии в Эверсли-корт, — сказал он.
 Я улыбнулась:
 — Оседлай мне лошадь, Джим. Я собираюсь прогуляться. Когда ты отправляешься домой?
 — Выезжаем меньше чем через час.
 — Вам очень скоро придется сопровождать меня обратно.
 — Я передам это хозяину и обрадую его. Доктор, стоявший у ворот, с улыбкой наблюдал, как я вскочила на лошадь и выехала из конюшни. Моя лошадка как будто сама знала дорогу, и очень скоро я увидела башни Эндерби. Я ехала знакомой дорогой, вспоминая день, когда встретила Жерара. Я знала, что люди, с которыми я познакомилась в Эндерби, все еще живут там и решила навестить их. Я спрыгнула с лошади и в этот миг увидела мужчину. Сердце мое учащенно забилось, показалось, что это Жерар, но, приглядевшись, я поняла, что это не он.
 Мужчина был так же высок, как Жерар, но более тонок в кости и далеко не так элегантен. Он носил парик — волосы, связанные на затылке черной лентой. Его широкий сюртук доходил почти до колен, под которым были надеты жилет и белый галстук. На ногах — темно-коричневые чулки и ботинки с пряжками. У него было приятное лицо, чуть суровое. Эта серьезность и отличала его от Жерара.
 — Добрый день, — поздоровался незнакомец. Я кивнула в ответ.
 — Вы направляетесь в этот дом? — спросил он.
 — Да, я собираюсь посетить его.
 — Вы дружны с кем-то из Форстеров?
 — Я соседка… Я на некоторое время остановилась в Эверсли-корте.
 — В самом деле? — Мужчина заметно заинтересовался.
 — Лорд Эверсли — мой дядя, — объяснила я.
 — Кажется, он очень болен?
 — Да, — ответила я.
 — Я тоже направляюсь в Эндерби, — сказал незнакомец.
 Я привязала свою лошадь к забору, и мы вместе пошли к дому.
 — Надеюсь, хозяева вспомнят меня, — сказала я.
 — Уверен, что вспомнят. Они часто говорили о вас.
 — Вам?
 — Да, — ответил он. — Я часто бываю здесь, я — брат Дерека Форстера.
 — О, так вы…
 — Его брат — доктор.
 Я улыбнулась:
 — Я слышала о вас.
 — Надеюсь, только хорошее?
 — Ничего, что могло бы повредить вашей репутации.
 — Это как раз то, о чем так всегда печется врач.
 — Когда я раньше бывала здесь, мне рассказывали о вас. Но вас тогда не было в Эндерби.
 — Конечно, ведь я обосновался здесь всего пару лет назад.
 Эндерби заметно изменился. На месте срубленных деревьев расстилалась лужайка, что делало дом менее сумрачным. Я подумала, что, видимо, так выглядело имение, когда хозяйкой его была Дамарис, тетка моей матери. Дом не выглядел больше мрачно-угрожающим, как прежде.
 Дверь распахнулась, и женщина, уже знакомая мне, удивленно воскликнула:
 — Чарльз! И…
 — Я привел гостью, — сказал он.
 — Вы меня, наверное, не помните, — поспешно вмешалась я. — Я — Сепфора Рэнсом.
 — Конечно, я помню вас. Вы навещали нас прежде… О, это было так давно! Вы — родственница лорда Эверсли. Дерек будет очень рад видеть вас. Ну, а ты, Чарльз, как дела у тебя?
 Она чмокнула родственника в щеку, искоса поглядывая на меня. Мы вошли в холл. Да, конечно, дом выглядел менее мрачным.
 — Дерек! — позвала хозяйка. Увидев ее мужа, сбегающего по лестнице, я вспомнила его. Они были такой гостеприимной парой.
 — Вы помните, конечно, помните друг друга, — сказала хозяйка.
 Дерек Форстер вгляделся в мое лицо, и я сказала:
 — Сепфора Рэнсом.
 Его лицо расплылось в улыбке, он протянул руку.
 — Какой приятный сюрприз! Входите. Уверен, вас мучит жажда.
 — Вовсе нет, — ответила я.
 — О, вы должны доставить Изабелле удовольствие и отведать ее вино из бузины, — сказал Дерек. — Она очень расстроится, если вы не сделаете этого.
 — В самом деле, попробуйте, — попросила Изабелла с невинным видом, и я вспомнила наш с Сабриной предыдущий визит в Эндерби и то, как мне понравилась его молодая хозяйка.
 — Не откажусь, — ответила я.
 — Так я прикажу принести вина? — спросил доктор Форстер.
 — Дорогой Чарльз! — воскликнул Дерек. — В этом нет необходимости. Когда приходят гости, им всегда предлагают бузиновку, вино из одуванчиков или терновый джин.
 — Он преувеличивает, — заметила Изабелла. — А как вы находите наш дом, госпожа Рэнсом? Заметили ли вы изменения?
 — Он стал светлее и… счастливее. Изабелла тепло улыбнулась мне:
 — Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду.
 Вскоре мы сидели в маленькой гостиной, так хорошо запомнившейся мне, пили вино и лакомились пирожными, которые, я полагаю, тоже всегда подавали гостям.
 — А как дела в Эверсли-корте? — спросил Дерек.
 — Я приехала только вчера.
 — И ваш первый визит — к нам. Мы тронуты этим, — сказала Изабелла.
 — Я помню ваше гостеприимство.
 — Нам нравится принимать гостей. К сожалению, у живущих по соседству эта традиция потеряна, не так ли, Дерек?
 — Согласен с тобой, дорогая, — ответил он. — Было бы совсем иначе, если бы в Эверсли, Эндерби и Грассленде, как прежде, из поколения в поколение жили большие семьи. Кстати, как дела у лорда Эверсли?
 — У него был удар. К сожалению, я видела его не долго.
 Доктор Форстер кивнул:
 — Я слышал, в имении есть врач.
 — Да, доктор Кэйбл, его старый друг. Дядя попросил приехать его, когда почувствовал себя плохо. А потом случился удар.
 — Мне кажется, ваш дядя очень стар, — заметил Дерек.
 — Да. Он не покидал своей комнаты уже очень давно.
 — Мы изредка встречаем его управляющего, и, мне кажется, он — деловой человек.
 — Да, вы правы, — ответила я.
 — Должно быть, приятно сознавать, что имение в надежных руках, — сказала Изабелла, а потом добавила:
 — Говорят, дочь экономки из Эверсли вышла замуж за Эндрю Мэйфера.
 — Да, очень хитрая семейка, — продолжил Дерек.
 — И тебе не стыдно так говорить? — спросила Изабелла.
 — А что, все знают, экономка в Эверсли фактически хозяйка, а ее дочь юридически хозяйка Грассленда.
 — Дерек! — возмутилась его словам Изабелла. Она повернулась ко мне:
 — Вы должны простить его. Он часто говорит, не подумав.
 — Понимаю, — ответила я. — Просто дядя Карл очень привязан к Джесси Стирлинг, ведь она ухаживает за ним. Я надеюсь, что и Эвелина ведет себя так же по отношению к своему супругу.
 — Ему, должно быть, все семьдесят, — сказал Дерек. — А ей? Всего шестнадцать?
 — Я думаю, чуть больше. Я видела ее, когда бывала здесь прежде.
 — Эндрю Мэйфер пребывает в добром здравии и рассудке. Могу поручиться за это, — сказал доктор Форстер.
 — Тогда зачем нам судачить об этом? — спросила Изабелла. — Давайте поговорим о приятных вещах. Разве не славно, что у короля с королевой родился сын? Мне кажется справедливым, что первенцем монарха стал сын. Говорят, что маленький принц Уэльский — здоровенький крепыш и мать бережет его как зеницу ока.
 — Если уж говорить о приятных вещах, — подхватил доктор Форстер, — то нужно упомянуть и мирный договор, подписанный в ноябре в Фонтенбло. Должен сказать, что мы заключили его на выгодных условиях.
 — В самом деле, — согласился Дерек. — Мы получили Канаду от Франции и Флориду от Испании.
 — Да, но уступили наши владения в Вест-Индии.
 — Зато мы удержали Сенегал и ряд островов.
 — Я огорчена, что в наши дни люди не слишком ценят мистера Питта, первого министра, — сказала Изабелла, — а как его любили раньше! Люди всегда полагались на него, а теперь столько недовольства из-за того, что он принял эти деньги… Но ведь ему надо на что-то жить…
 В этой семье знали обо всем, что происходило в мире. Я поняла, что они периодически бывают в Лондоне, и почувствовала, что слишком уединилась в деревне. Я многое почерпнула из разговоров с ними, они обсуждали все, даже стоимость королевской кареты — семь фунтов четыре шиллинга и три пенса. Изабелла ужасалась этой цене и говорила, что такие деньги можно было бы потратить разумнее.
 Я узнала о волнениях в театрах Друри Лейн и Ковент-Гарден из-за того, что их директора отказались впускать людей в конце третьего акта за полцены, и что лорд Бьют ушел в отставку, а мистер Фоке стал лордом Холлээдом, и что Джон Уилкс посажен в Тауэр.
 Мне очень понравились Форстеры, и особенно привлекало их добродушие.
 — Вы должны бывать у нас и впредь, — сказала Изабелла, когда я поднялась, собираясь уходить. Я поблагодарила за приглашение.
 — Ты тоже уходишь, Чарльз? — продолжила хозяйка. — Я думала, ты останешься поужинать.
 — Я провожу госпожу Рэнсом до Эверсли-корта и вернусь.
 — Это очень любезно с вашей стороны, — сказала я, — но в этом нет необходимости.
 — Дело не в необходимости, а… в удовольствии, — ответил доктор, улыбаясь мне.
 Его лошадь стояла в конюшне, и он вывел ее к тому месту, где была привязана моя.
 — Вы придете снова повидать нас, не так ли? — спросил он.
 — Вы имеете в виду, приду ли я в Эндерби? Да, конечно. Я получила большое удовольствие сегодня. Ваш брат и его жена просто очаровательны.
 — Прекрасный пример идеального супружества, — заметил Чарльз как бы случайно.
 Я быстро взглянула на него и, как мне показалось, заметила циничную улыбку. Мне стало любопытно узнать о нем больше. Есть ли у него жена? Он был немолод, должно быть, лет сорока с небольшим… на несколько лет больше, чем мне.
 — Но ведь это очень хорошо, — заметила я.
 — Да, Дереку повезло, Изабелла — милая женщина.
 — Вы правы. Удивительно, как они преобразили Эндерби. Он был запущен и угрюм. Теперь совсем другое дело.
 — Да, у него была дурная репутация, и сначала они даже не могли нанять слуг, но Изабелла вскоре сказала всем, что Эндерби — прекрасное место.
 — Вы любите ее?
 — А разве можно не любить Изабеллу?
 — А у вас есть дом в городе?
 — Да, с врачебным кабинетом.
 — Нравится ли вам здесь? Чарльз колебался с ответом.
 — По правде сказать, это не лучшее место для практикующего врача. Местность слишком неравномерно заселена, но есть и преимущества — рядом госпиталь да и Дерек с Изабеллой живут поблизости.
 — И мне кажется, что вы большую часть времени живете в Эндерби.
 — Вы правы, я провожу там много времени. Меня всегда хорошо принимают, и, если я не появляюсь у родственников несколько дней, мне делают выговор.
 — Но это доставляет вам удовольствие.
 — Конечно, — подтвердил он.
 Так за беседой мы подъехали к Эверсли-корту. Я попрощалась с доктором Форстером, и он выразил надежду, что мы вскоре встретимся вновь.
 Направляясь к конюшне, я увидела Джесси и догадалась, что она возвращается со свидания с Эймосом Керью. Она проследила взглядом за доктором Форстером, который возвращался в Эндерби, потом последовала за мной. Лицо ее раскраснелось, возможно, от быстрой ходьбы.
 — Я видела, как вы ехали с… вашим другом?
 — С моим другом? О, вы имеете в виду доктора Форстера?
 — Я и не догадывалась, что вы с ним знакомы.
 — До сегодняшнего дня я не встречала его. Я заметила, что руки Джесси слегка дрожат, казалось, у нее сбилось дыхание.
 — О! — воскликнула она. — Так вы встретились с ним впервые?
 Мне не понравился этот допрос с пристрастием. Я спрыгнула с лошади, отдала поводья слуге и, холодно улыбнувшись Джесси, быстро направилась к дому, чтобы она не смогла догнать меня.
 Когда я входила в холл, одна из горничных поспешно спускалась по лестнице.
 — У нас гость! — воскликнула она.
 — Кто именно? — спросила я. Подоспела запыхавшаяся Джесси, и горничная повторила свои слова для нее.
 — Он прибыл к нам ненадолго, — добавила она.
 — Да кто же он? — спросила Джесси. Я никогда не видела ее такой взволнованной. В этот момент на верхней площадке лестницы появился Дикон и, крикнув: «Привет!»— бегом спустился к нам.
 Я уставилась на него, не менее ошеломленная, чем Джесси.
 — Ваша матушка и тетя настаивали, чтобы я приехал, — ухмыльнувшись, сообщил он, — кажется, они думают, что за вами необходим присмотр.
 Я была потрясена и раздосадована, моя неприязнь к Дикону была велика, как никогда. Джесси пришла в себя:
 — Я должна пойти распорядиться приготовить комнату для вас. Вы голодны?
 — Очень, — ответил Дикон, ухмыляясь. Он понимал мои чувства и наслаждался ситуацией. За ужином, поданным в шесть часов, Дикон был чрезвычайно разговорчив. К нам присоединились доктор Кэйбл и Джесси. Она оправилась от смущения и была очень любезна с Диконом. Казалось, и доктор был рад видеть его.
 — Меня просто заставили приехать, — сказал Дикон. — Мать Сепфоры беспокоилась за свое единственное сокровище, странствующее в одиночку.
 — Едва ли возможно путешествие в одиночестве с семью грумами.
 — Но она считает одиночеством, если с вами нет никого из членов семьи. Она говорила, что у нее не будет ни минуты покоя до тех пор, пока она не будет уверена, что я нахожусь в Эверсли и присматриваю за ее дочуркой.
 — Дикон, ты говоришь сущую чепуху.
 — Я только передаю ее слова, — сказал он. — Поэтому мне ничего не оставалось, как собрать багаж и отправиться в путь. Но, вы знаете, ее желания совпадали с моими. Мне так хотелось снова побывать здесь. Я жажду осмотреть окрестности. Как звали здешнего управляющего?
 — Эймос Керью, — ответила я.
 — Ах да, старина Эймос. Надеюсь, он еще здесь?
 — Да, — ответила Джесси, — он еще здесь.
 — В прошлый раз мы с ним очень подружились, — продолжал Дикон. — Завтра я схожу повидать его, чтобы вместе пройтись вокруг Эверсли.
 — Он будет польщен этим, — сказала Джесси.
 — А бедняга лорд Эверсли сильно болен?
 — Он чувствует себя, как всякий человек после удара, — ответил доктор Кэйбл.
 — И ему очень повезло, что вы здесь, доктор Кэйбл, — Я рад сделать все, что в моих силах, для старого друга.
 — Вы, в самом деле, старые друзья? Кстати, я не вижу вашей дочери. — Дикон повернулся, улыбаясь, к Джесси.
 Она зарделась, как мне показалось, от удовольствия.
 — О, у Эвелины все в порядке. Она теперь замужняя дама.
 — В самом деле?
 — Да, это так. Она теперь хозяйка Грассленда.
 — Это один из тех трех больших домов в нашей округе?
 — Да, — ответила я. — Эверсли, Эндерби и Грассленд.
 — Два последних не столь известны, как Эверсли, — заметил Дикон, — но, тем не менее, вполне достойны упоминания. Так ваша очаровательная дочь теперь хозяйка Грассленда?
 — Да, хозяйка, и славно там устроилась.
 — Интересно узнать, приятно ей было бы мое посещение?
 — Уверена, что да.
 Я почувствовала отвращение, увидя улыбку на его губах, и мне сразу вспомнилась сцена в сарае. Дикон взглянул на меня и понял все. Достигнув зрелости, он стад весьма неприятным человеком.
 Начинало смеркаться. Мы уже встали из-за стола, когда доктор Кэйбл подошел ко мне и сказал:
 — Лорд Эверсли проснулся. Не хотите ли повидать его?
 — Да. В прошлый раз я нанесла ему визит в этот же час, — заметила я.
 — Да, — подтвердил доктор Кэйбл, — можно проследить определенную периодичность. Все это может продолжаться день-два, а затем цикл может измениться, и его лучше будет навещать по утрам. Итак, вы готовы?
 Доктор зажег свечу, поскольку уже было очень темно.
 На лестнице мы встретили Дикона.
 — Мы идем к лорду Эверсли, — сказал доктор. Дикон кивнул и посторонился. Мы вошли в комнату. Доктор поставил свечу на камин. Джесси уже стояла у изголовья постели. Она приложила палец к губам.
 — Он спит? — спросил доктор Кэйбл.
 — Нет. Дремлет.
 — Не будет вреда, если вы скажете ему пару слов, — сказал мне доктор. — Думаю, он помнит ваш визит прошлой ночью.
 Я подошла к кровати. Голова дяди была повернута от меня, и, как и прошлой ночью, его ночной колпак был надет криво, а рука с надетой на палец печаткой лежала на покрывале. Я наклонилась, чтобы взять его за руку, но в этот момент кто-то подошел к изголовью кровати.
 Это был Дикон.
 Джесси и доктор резко повернулись к нему. Доктор подошел к Дикону и что-то прошептал.
 Джесси сказала мне:
 — Ваш дядя хочет, чтобы вы взяли его за руку. Он знает, что вы здесь.
 Я взяла руку дяди и поцеловала ее. Я думала о дерзости Дикона, решившегося войти в комнату дяди, хотя было ясно, что он здесь лишний.
 Я почувствовала, как пальцы дяди Карла обхватили мою руку, хотя он и не изменил своего положения, так что я по-прежнему не видела его лица, его губы шевелились, и мне показалось, что он произнес:
 — Сепфора.
 Я наклонилась к нему.
 — Я здесь, дядя Карл. Вам, наверное, лучше. Нам нужно о многом поговорить.
 Его глаза были закрыты. Доктор снова подошел к кровати, он убедил Дикона выйти.
 Врач казался немного возбужденным. Он поднял брови и кивнул мне:
 — Теперь лучше идите. — Он сказал это подчеркнуто громко.
 Я вышла следом за ним из комнаты. Джесси присоединилась к нам.
 — Он очень разволновался, — сказал доктор Кэйбл.
 — Вы имеете в виду, что это из-за появления Дикона?
 — Да, мы должны быть предельно осторожны.
 — Но мой дядя не мог узнать об этом.
 — Он что-то понял. Я почувствовал в нем перемену. Мы должны быть осторожны. Поэтому я хочу, чтобы вы поговорили с ним в другой раз, когда он будет чувствовать себя получше.
 — Все произошло так быстро… и тихо, как он мог узнать?
 Доктор Кэйбл улыбнулся мне, как будто не ожидал, что я пойму его объяснения. Затем сказал Джесси:
 — Пожалуй, я пойду к нему. Возможно, нужно будет дать ему что-нибудь успокоительное.
 Я попрощалась с доктором и пошла к себе в комнату. Я решила немного почитать.
 Я считала, что Джесси и доктор Кэйбл напрасно так беспокоятся, хотя мне тоже не понравилось, что Дикон так бесцеремонно вошел в комнату больного, когда ему ясно дали понять, что его там не ждут. С другой стороны, я не могла поверить, что дядя Карл, который, по-видимому, еле узнал меня, мог бы узнать о появлении Дикона.
 Я пошла к себе в комнату, но читать не могла. Я была взволнована. Прежде всего, появлением Дикона. Я вспоминала о милом вечере, который я провела в Эндерби, но теперь тревожные мысли перебивали эти воспоминания. Сегодня вечером все в комнате больного внезапно показалось мне странным, хотя он лежал почти в той же позе. Единственной его реакцией было то, что он сжал мои пальцы и пытался произнести мое имя. Жаль, что я не встретилась с ним наедине. Хотя, возможно, произошло бы то же самое. Но сегодня в комнате было что-то странное, что беспокоило меня.
 Нужно пойти спать. Может быть, завтра я снова нанесу визит в Эндерби. Они так приглашали меня.
 Мне очень нравилась Изабелла Форстер. Она была, из тех женщин, кому можно довериться. Странно, но моя судьба, похоже, связана с Эндерби. Одновременно он манил меня и пугал. Находясь в Эндерби, я не могла не вспоминать тот день, когда Жерар предложил показать мне этот дом. Интересно, сохранились ли еще в комнате, где кровать с балдахином, парчовые занавеси или Изабелла Форстер также изменила все и внутри дома? Я чувствовала, что если засну, то мне приснится тот самый день в Эндерби, когда, лежа рядом со своим возлюбленным, я прислушивалась к звукам ярмарки. Мне захотелось вернуться в то незабываемое время.
 Так я лежала, думая о давних делах, о моей милой дочурке, в которой временами мне виделось сходство с Жераром. О, все это было так давно. Я пыталась не думать о Жераре. Мне захотелось домой, ведь я мало чем могла помочь здесь. Дядя Карл был в надежных руках доктора Кэйбла, и, если дяде станет хуже, доктор даст знать мне. Дядюшка может еще очень долгое время пробыть в таком состоянии, я не сомневалась, что Джесси сделает для этого все возможное.
 Я задремала, затем проснулась. Интересно, что сейчас делает Дикон? Вряд ли он спит. Наверняка он попытается встретиться с Эвелиной. Могу себе представить, что тогда будет. Меня раздражало, что он посмел приехать за мной сюда не по своей воле. Как будто Дикона можно было заставить делать то, чего он не хотел.
 Нет, его интересовало Эверсли, а возможно, он хотел снова увидеться с Эвелиной. Но я была уверена, что ее замужество мало отразится на его планах.
 Я снова задремала и с криком проснулась.
 Во сне я видела все как наяву. Я находилась в комнате больного ранним утром. Джесси и доктор Кэйбл стояли у изголовья кровати. Я смотрела на своего дядю.
 Я внимательно разглядывала его руку, на пальце которой была печатка с изображением герба Эверсли. Но не кольцо, а рука дяди, бледная, бесцветная приковала мое внимание. Но теперь на ней не было следов смерти, а лишь чистая белая кожа.
 Я села на кровати.
 Сон был настолько реален, что в первые минуты я не понимала, где нахожусь. Я была уверена, что эту руку видела не только во сне, но и наяву.
 Нет, это только мои фантазии.
 Я легла и снова попыталась уснуть, но мне это удалось не сразу.
 Когда я проснулась, все мои ночные видения показались мне не заслуживающими даже минутного раздумья. С Диконом мне видеться не хотелось. Я совершила прогулку до моря и обратно, надеясь увидеть кого-нибудь из Эндерби.
 За полдником Дикон был в превосходном настроении. Он рассказал, что во время конной прогулки он и Эймос Керью объехали поместье, от которого Дикон был в восторге.
 — Эверсли! — восклицал он. — Это просто сокровищница! Но, к своему сожалению, я не обнаружил кое-каких вещей. Я подозреваю вас, госпожа Джесси. — Дикон указал на нее пальцем. Джесси побледнела, и я увидела, как ее рука сжала край скатерти. — Да, — продолжал Дикон. — Я подозреваю вас в этой женской привычке все вокруг изменять.
 Джесси немного расслабилась.
 — Ну, я люблю это делать время от времени.
 — Да, мы все это любим, — сказал Дикон. — Это вносит разнообразие в нашу скучную жизнь. Когда я был здесь в последний раз, меня очаровала коллекция нефритов. Дядя Карл много путешествовал, и кое-что ему удалось сохранить. Я считаю, его нефриты немало стоят.
 — Перед тем как его хватил удар, ваш дядя вел себя странно, — заметила Джесси.
 — Да, да… — вмешался доктор. — Мне кажется, вы говорили, что у него возникла навязчивая идея продать свои вещи, поскольку ему, якобы, не хватало денег…
 — Ну да, — сказала Джесси. — Он приглашал в дом гостей, а потом, бывало, пропадала какая-нибудь вещь. Просто вы замечали, что ее нет. К тому же его светлость имел привычку прятать вещи.
 — Очень жаль, — сказал Дикон. — Я попытаюсь найти некоторые вещи из нефрита, которые не обнаружил. Вероятно, дядя Карл куда-то их спрятал. Я очень надеюсь, что он не продал курительницу фимиама. Это была необычная вещь, одна из моих самых любимых.
 — Вполне возможно, что она спрятана, — сказала Джесси. — Вы должны мне ее описать, и я велю горничным поискать. Вероятно, она спрятана в таком месте, которое вам и в голову не придет.
 — Это будет наша новая игра, — сказал Дикон. — Кстати, я надеюсь, что больной не очень расстроился вчера вечером?
 — Он был немного взволнован, — заметил доктор.
 — Тем, что я появился, вы хотите сказать? Но он даже не взглянул на меня. Он не смог бы меня увидеть из-под этого колпака, надвинутого прямо на глаза.
 — Я не думаю, что он действительно знал о вашем присутствии, — сказал доктор. — Но, ощутив что-то необычное, он мог почувствовать неудобство. Поверьте мне, его состояние настолько опасно, что я не могу допустить этого. Я полагаю, будет лучше, если я установлю контроль за посещениями, чтобы он чувствовал себя спокойно.
 — Не слишком ли много посетителей сразу, а?
 — Я думаю, это можно понять.
 — Здесь был старый сундук, который меня весьма интересовал, — сменил тему разговора Дикон. — Не очень хороший, но с изумительными медными вставками. Правда, дерево местами подгнило, а кое-где поедено жучком. Думаю, он изготовлен во времена Тюдоров. Я ведь всегда интересовался мебелью, правда, Сепфора? Мой недостаток в том, что я всегда интересуюсь не тем, чем надо, но это неважно. Как любят говорить в моей семье, я до сих пор еще ребенок.
 — Так что с этим сундуком? — спросила я.
 — О, я только пытался найти его, вот и все. Я думал, он в зимней гостиной, но, очевидно, ошибся, потому что на его месте увидел сундук гораздо более позднего времени. Возможно, я видел его не здесь. Сепфора, что вы собираетесь делать сегодня после обеда? Наверное, вы не собираетесь навещать дядю Карла?
 Мы оба посмотрели на доктора Кэйбла.
 — Не о чем говорить, — произнес он. — Я вообще не уверен, что вы сможете сегодня его увидеть. Он сейчас не в состоянии кого-либо принимать.
 — Слишком много посторонних в доме, — заметил Дикон.
 — Откуда бы он мог это узнать? — спросила я.
 — Загадка, — сказал Дикон, ухмыляясь.
 Мне было приятно выйти из-за стола. Я хотела покинуть этот дом, чтобы не видеть Дикона. Мой сон стал беспокоить меня. Я совершила длительную прогулку верхом, на этот раз не к морю. И, когда я решила, что пора возвращаться, был уже пятый час. Я повернула на дорогу, ведущую к Грассленду, — симпатичному поместью, окруженному лужайками с высокой травой, от которых, я думаю, оно и получило свое название.
 Около ограды я увидела привязанную лошадь. Я узнала ее — это была лошадь Дикона.
 «Дикон не теряет времени даром», — подумала я. Моим первым желанием было уехать прочь как можно скорее. Я не хотела видеть Эвелину, но потом подумала, что, может быть, мне следует наставить Дикона на путь истинный. В конце концов, он член нашей семьи, хотя совсем еще ребенок. Одно дело развлекаться с незамужней девушкой, но, если у нее есть муж, Дикон может навлечь на себя серьезные неприятности.
 Хотя, я думаю, он просто по-дружески зашел в гости и мои обвинения напрасны.
 Я привязала лошадь, быстро подошла к входной двери и позвонила.
 Дверь открыла горничная и вопросительно взглянула на меня.
 — Госпожа Мэйфер дома? — спросила я.
 — Да.
 — Пожалуйста, передайте ей, что здесь госпожа Рэнсом.
 — Прошу вас войти, — сказала горничная. Я прошла в зал, немного меньший, чем в Эндерби, и без галереи менестрелей.
 — У госпожи сейчас гость, — сказала горничная, — но я доложу о вас.
 Вскоре она вернулась:
 — Прошу вас, следуйте за мной.
 Я поднялась за служанкой по широкой лестнице и» прошла в гостиную.
 Эвелина пошла мне навстречу, раскрыв объятия. На ней было модное розовое платье, ее лицо было искусно подкрашено, волосы аккуратно убраны в прическу. Она вся светилась от удовольствия. Безусловно, ей нравилось играть роль хозяйки дома. Увидев мужчину, расположившегося в одном из кресел, я догадалась, что это Эндрю Мэйфер, а в кресле напротив, вытянув ноги, развалился Дикон.
 — Какая радость! — возбужденно проговорила Эвелина. — Пожалуйста, проходите и познакомьтесь с моим мужем. Я очень много говорила Эндрю о вас.
 Мне показалось, что я уловила скрытый смысл в ее словах, но сделала вид, что ничего не заметила. Эндрю Мэйфер поднялся и, опираясь на трость, подошел ко мне.
 — Очень рад познакомиться с вами, — сказал он. Я смотрела в его добрые голубые глаза. Его улыбка была приятной и действительно доброжелательной.
 — Моего второго гостя вы знаете, — продолжала Эвелина.
 Дикон встал и отвесил мне шутовской поклон.
 — Да, я заметила его лошадь и…
 — Какое разоблачение! — пробормотал Дикон, подняв глаза к потолку. — Вы знаете, меня послали сюда, чтобы присмотреть за ней, но, кажется, это она присматривает за мной.
 — Но всюду успеть за тобой совершенно невозможно, — сказала я.
 Эвелина усмехнулась. Затем обратилась к мужу.
 — Ах, Эндрю, милый, садись, — сказала она. — Ведь тебе тяжело стоять.
 Она взяла его за руку и бережно подвела к креслу.
 — Она слишком беспокоится обо мне, — сказал Эндрю Мэйфер.
 — Не больше, чем ты заслуживаешь. Эвелина насильно заставила мужа сесть, поцеловав его в лоб.
 Он выглядел очень счастливым.
 — Пожалуйста, садитесь, госпожа Рэнсом. Я мечтаю услышать ваш рассказ о поместье. Я слышал, лорд Эверсли серьезно болен, — сказал Эндрю.
 — Моя мама хорошо заботится о нем.
 — Просто изумительно, — пробормотал Дикон, взглянув на Эвелину.
 — Она всегда о нем заботилась, как я о моем Эндрю.
 Эвелина улыбнулась своему мужу, и он тоже ответил ей улыбкой.
 «Она переигрывает, — подумала я. — Поэтому поневоле заподозришь, что тут что-то неладно. Как она похожа на свою мать».
 — Держу пари, вы удивились, когда узнали о моей свадьбе.
 — Не знаю, почему я должна удивляться.
 — Ну, нашему счастливому супружеству, — сказала Эвелина, с обожанием взглянув на мужа.
 — Мне приятно видеть, что вы так счастливы, и, кстати, вам должно быть удобно жить так близко от своей матери, — сказала я.
 — Ну да, это тоже, — сказала она. — Не хотите ли лимонада?
 — Нет, спасибо. Я зашла только поздравить вас.
 — Очень мило с вашей стороны, — сказал Эндрю Мэйфер.
 Он казался очень счастливым, и я подумала, что и дядя Карл был доволен жизнью с Джесси. Я не знала, что делает избранников этих женщин счастливыми, даже сознавая, что они платят очень высокую цену за свой комфорт. Хотя, может быть, я несправедлива к Эвелине и она действительно предана мужу. Но потом я вспомнила Джесси. Она проявляла заботу и внимание к дяде Карлу, но исчезала, чтобы провести время с Эймосом Керью.
 Хотя, возможно, я настраивала себя против Эвелины. Может быть, она изменилась и это уже не та девушка, которая шантажировала меня и развлекалась с Диконом в амбаре.
 — У вас прекрасный дом, — сказала я.
 — Мы очень любим его, правда, Эвелина? — сказал Эндрю. Он повернулся к Дикону:
 — Вы тоже хвалили его.
 — Я сказал то, что чувствую, — заявил Дикон, — а именно: этот дом очаровывает. Ваша супруга показала мне все… Это было очень интересное путешествие, полное открытий…
 Дикон с усмешкой взглянул на Эвелину, и я все поняла. Немолодой, любящий муж, молодая жена, свободная от морали, и беспутный донжуан, ищущий удовлетворения своим низменным потребностям.
 — Я просил вашего кузена… — продолжил Эндрю Мэйфер. — Он ведь вам кузен?
 — В нашей семье очень сложные родственные связи, — сказала я. — Мать Дикона — двоюродная сестра моей матери.
 — Так вот, я говорил вашему кузену, что хочу показать ему сундук в спальне западного крыла. Я уверен, он изготовлен в тринадцатом столетии, очень простой, украшенный резными ронделями. Настоящая готика.
 — Мне было бы очень интересно, — подтвердил Дикон.
 — Эндрю увлекается старинными вещами, — объяснила Эвелина, слегка надув губки. — Думаю, он и меня любил бы больше, будь я старой.
 Муж с обожанием улыбнулся ей.
 Дикон вздохнул:
 — Увы, люди не становятся красивее с возрастом.
 — Они могут становиться интереснее, — предположила я.
 — Госпожа Рэнсом! — воскликнула Эвелина. — Вы хотите сказать, что я — маленькая дурочка. Я думаю, что вы, возможно, правы, но Эндрю любит меня именно такой.
 Я почувствовала, что меня все это раздражает, и быстро спросила:
 — Вас интересует только старая мебель, господин Мэйфер?
 — В основном, — ответил он. — Я вообще интересуюсь искусством: картинами, скульптурой… предметами старины.
 — Думаю, у вас прекрасная коллекция, — заметил Дикон.
 — Ну, не такая обширная, как мне бы хотелось. Вижу, что вы хорошо разбираетесь в этом, поэтому взгляните все-таки на сундук.
 Эвелина вскочила.
 — Я сейчас отведу нашего гостя, — сказала она. — Тогда он сможет сразу высказать свое мнение. Вы извините нас, — продолжала она. — Это ненадолго, правда?
 Она игриво взглянула на Дикона.
 — Мы быстро, — сказал он.
 Я оказалась наедине с Эндрю Мэйфером. Я представляла себе ушедшую парочку и думала, о чем они будут говорить, осматривая сундук. Я была уверена, что Дикон без зазрения совести будет предлагать Эвелине встретиться и что она это предложение примет.
 — Удивлена, — сказала я, — что вы считаете Дикона специалистом по старинной мебели. Не могу представить, где бы он мог получить эти знания.
 — У него есть чутье на это. Я это ощущаю по тому, как он говорит. Конечно, он очень молод и ему не хватает опыта, но у него есть интуиция. Я хотел бы узнать его мнение по поводу этой вещи.
 — Видно, вас это очень интересует.
 — Да, очень. Когда ты — калека, хорошо иметь увлечение, не требующее слишком больших физических усилий. Я всегда любил искусство. В молодости я некоторое время провел в Италии. Там я и встретил лорда Эверсли.
 — О, я и не знала, что вы знакомы.
 — Мы жили там несколько месяцев. Мы оба интересовались искусством, а Флоренция — Мекка для таких людей, как мы. Он то и рассказал мне об имениях близ Эверсли, и я захотел купить одно из них. Эндерби было уже занято, поэтому я купил Грассленд.
 — Вы приобрели его очень давно?
 — Задолго до болезни лорда Эверсли.
 — Вы видели его после удара?
 — Нет. Его доктор не любит посетителей. Раньше я иногда заходил к нему, но при нашем состоянии здоровья это было нелегко. Он не мог из-за болезни выйти из дома, а я мучился ревматизмом. Я гуляю с тростью, но меня не тянет уходить далеко отсюда. Доктор говорит, что мне нужна небольшая разминка, но нельзя слишком напрягаться.
 — Вы знаете давнего друга моего дяди доктора Кэйбла?
 — Нет, я никогда его не встречал. Я слышал, что сейчас он не практикует и поэтому может уделять так много внимания лорду Эверсли. Но у меня очень хороший врач. Доктор Форстер.
 — Доктор Форстер! — воскликнула я, — Я знакома с ним.
 — Я считаю, он превосходный человек. Честно говоря, я хотел бы, чтобы он осмотрел лорда Эверсли.
 — Не будет ли это неэтично?
 — Видимо, да, раз у него есть собственный врач. С другой стороны, доктор Кэйбл на пенсии, а доктор Форстер сравнительно молод. Может быть, он лучше знаком с современной медициной.
 — Я… я бы этого очень хотела, но не знаю, как лучше это сделать.
 — Да, я понимаю. Доктор Форстер мне очень помог. Специальные таблетки, знаете, и потом он проявляет большое участие ко мне. Он внушает мне доверие.
 — Лорд Эверсли почти не приходит в сознание. Мне кажется, он узнает меня, но в последний раз он сумел произнести только мое имя.
 — Ну, я думаю, ему повезло, что он еще жив. Многие люди умирают от приступа. Но я доверяю доктору Форстеру. Вы знаете, он хороший человек. Я только несколько недель назад узнал, что он содержит приют для брошенных детей.
 — О, неужели, я и не знала. Я с ним так мало общалась. Кажется, он говорил еще о какой-то больнице. Я часто проезжаю мимо Эндерби, где живет его брат. Я познакомилась с доктором Форстером во время одного из моих визитов.
 — Да, доктор Форстер вкладывает много сил в этот госпиталь, и это очень приятно. А к детям у него особое отношение.
 — А свои дети у него есть?
 — Не думаю. Кажется, он был женат, но что-то случилось. То ли жена умерла, то ли еще что-то… и тогда он оказался здесь. По-моему, он проводит часть времени в Эндерби, потому что у него мало практики.
 — Это все очень интересно, — сказала я. — Доктор Форстер показался мне необычным человеком, хотя, как я уже сказала, наша встреча была короткой.
 Появились Эвелина с Диконом. Ее лицо пылало, и я заметила, что одна из пуговиц на ее платье была расстегнута. Дикон, как всегда, вел себя спокойно и уверенно. Я догадалась, что между ними произошло, и, чувствуя симпатию к Эндрю Мэйферу, мое отвращение к этой парочке еще больше усилилось.
 — Как вам понравился сундук? — спросил Эндрю.
 — Замечательный, — заявил Дикон. — Просто замечательный. Сделан довольно грубо, и потому это наверняка тринадцатый век. Резные детали показались мне великолепными. Кстати, эта прелестная вещица, которая в нем лежит, почему вы убрали ее в сундук да еще завернули? Вы боитесь, что ее украдут?
 — Какая вещица? — спросил Эндрю.
 — О, ничего особенного, — сказала Эвелина. — Просто одна из тех вещей, которые обычно держат в сундуках.
 — Я и не знал, что там что-то лежит.
 — Ну как же, это ведь настоящее сокровище. Эндрю озадаченно посмотрел на Дикона, и тот произнес:
 — Я пойду принесу ее. Я хотел расспросить вас о ней.
 — Может быть, лучше в другой раз? — воскликнула Эвелина. — Я так устала от этих разговоров о старых вещах.
 Но Дикон улыбнулся ей и вышел из комнаты. Эвелина нахмурилась, потом довольно резко сказала:
 — О, как мне надоели все эти пустые беседы, как бы мне хотелось участвовать в чем-то более значительном!
 — В чем? — ласково спросил Эндрю.
 — Ну, устроить бал или банкет.
 — Посмотрим…
 — Пожалуй, мне пора, — сказала я.
 — Очень мило, что вы зашли, — сказал Эндрю.
 — Да, было приятно вас снова повидать, — промолвила Эвелина. — Я помню нашу последнюю встречу…
 В глазах Эвелины сквозили злорадство и вызов.
 — Кажется, это было так давно… Вернулся Дикон. Он держал в руках бронзовую статуэтку, которую и протянул Эндрю.
 — Где вы нашли это? — вскрикнул Эндрю.
 — В сундуке.
 Эндрю осторожно взял статуэтку и, осмотрев ее, пробормотал:
 — Клянусь, это она. Я уже видел ее раньше во Флоренции много лет назад. Как она прекрасна! Говорят, это работа ученика Микеланджело.
 — Вполне возможно, — ответил Дикон. — Обратите внимание, какое изящество линий.
 — И она находилась в моем сундуке? Невероятно! Как она туда попала? Эта вещь принадлежит лорду Эверсли. По крайней мере, принадлежала, когда я видел ее в последний раз… если это она. Мы оба хотели ее приобрести, но он предложил за нее больше, чем я… и она досталась ему. Я не понимаю…
 Эвелина села на скамеечку и положила голову на колени мужа.
 — Я признаюсь лучше, — сказала она. — Хотя я поклялась маме, что никому не скажу. Это ее вещь. Я храню ее по просьбе мамы.
 — Здесь? — спросил Эндрю. — Но это один из тех предметов, которые лорд Эверсли ценит больше всего.
 — Я знаю, — сказала Эвелина. — Поэтому он и отдал ее маме. Он хотел подарить ей что-нибудь ценное. Я думаю, он считал, что она сможет дорого продать эту статуэтку после его смерти. Мама считает, что, если статуэтка останется в доме, а лорд Эверсли умрет, маме не позволят взять ее. Я извиняюсь. Я что-то сделала не правильно?
 Эндрю нежно погладил жену по голове.
 — Конечно, нет. Я думаю, что ты, наверное, права. Джесси пришлось бы доказывать, что его светлость подарил ей эту вещь.
 — Как она сможет это доказать? Мама же не может попросить его написать дарственную на нее. Он отдал ей пару вещей, которые она попросила припрятать здесь. Ведь в этом нет ничего плохого, правда?
 — Конечно, ничего плохого. Но это очень ценная вещь. Я не думаю, что твоя мать понимает, насколько ценная.
 — О, она понимает, что лорд Эверсли никогда не предложил бы ей безделушку. Но не все вещи она отдает мне, некоторые она оставляет в Эверсли.
 Эндрю любовался статуэткой.
 — Изумительно! — промолвил он. — Мне приятно, что эта вещь находится в моем доме, пусть даже ненадолго.
 Эвелина отобрала у него статуэтку.
 — Я думаю, эту вещицу лучше завернуть и убрать, — сказала она. — Я обещала маме присмотреть за ней.
 Все время, пока длился этот разговор, я чувствовала явное напряжение. Эвелина бросила на Дикона неприязненный взгляд. Ей не понравилось, что он нашел бронзовую статуэтку, а затем показал ее мужу, но лицо Дикона оставалось непроницаемым.
 Я сказала, что мне действительно пора, и поблагодарила хозяев за гостеприимство.
 Дикон сказал, что пока останется. Он хотел поговорить о сундуке и получше рассмотреть бронзовую статуэтку.
 Я вышла из дома и медленно поехала в Эверсли.
 Вечером за ужином Дикон вел себя гораздо тише, чем обычно. Когда стемнело, меня снова допустили в комнату дяди. Повторился все тот же ритуал: Джесси и доктор — у изголовья, легкое пожатие руки, и через короткое время просьба покинуть комнату.
 Интересно, удастся ли мне когда-нибудь поговорить с дядей?
 Я рано пошла к себе, но спать не хотелось. Я долго сидела, глядя в окно и размышляя о событиях дня — о браке Эвелины и Эндрю Мэйфера, об обнаруженной Диконом ценной статуэтке, принадлежавшей моему дяде.
 Действительно ли дядя подарил эту статуэтку Джесси? Хотела бы я это знать. Ведь Джесси легко могла сама взять ценные вещи и спрятать их вне Эверсли.
 Конечно, эти вещи ей могли быть подарены дядей Карлом, и их, возможно, могли не отдать Джесси после смерти дяди. Что тогда? Я думаю, что Розену, Стиду и Розену были даны четкие указания на этот счет. Появятся ли они в Эверсли после смерти дяди Карла, чтобы оценить его состояние? Узнают ли они о пропаже, ведь дядя имел полное право дарить свои вещи? Джесси будет трудно доказать, что эти вещи — подарок дяди Карла, поэтому она старается вынести их из дома, пока есть такая возможность.
 Ситуация была необычной. Мне нужно было что-то предпринять, но я не знала, что. Поэтому я решила посетить контору Розена, Стида и Розена, чтобы посоветоваться с ними.
 Тут же я вспомнила Форстеров. Но я сочла, что вряд ли будет удобно обсуждать личные проблемы с людьми, которых я плохо знала.
 Моя матушка всегда советовала: «Не торопись, обдумай все хорошенько. Утро вечера мудренее».
 Мне всегда плохо спалось в этом доме. Вот и сейчас я не могла уснуть, меня мучили тревожные мысли.
 Я проснулась от шума, который доносился с лужайки перед домом, и села в кровати. Было два часа ночи.
 Я встала с кровати, подошла к окну и успела увидеть, как кто-то вошел в дом.
 Кто бы это мог быть в такое время? Я подумала, что это может быть Эймос Керью, так как старый Джефро говорил, что Эймос иногда по ночам приходит к Джесси. Но это мог быть и Дикон, который допоздна задержался у Эвелины. Я ясно представила себе, как он занимается любовью с Эвелиной, а за стенкой спит ничего не подозревающий Эндрю. Это было приключение в духе Бокаччио, которое, я уверена, позабавило Дикона.
 Слишком многое нуждалось в объяснении. Если это возвращается Дикон, то он должен пройти мимо моей двери, чтобы попасть в свою комнату.
 Я ждала. Тишина. Вдруг я услышала, как кто-то открыл и тихо затворил дверь.
 Похоже, что это не Дикон.
 Я заперла дверь и вернулась в постель, уверенная, что это Эймос Керью.
 На следующее утро, когда я спустилась вниз, одетая для утренней прогулки, Джесси уже ждала меня в холле.
 — Доброе утро, — сказала она. — На прогулку?
 — Да, — сказала я, а потом, чуть колеблясь, добавила:
 — Не знаю, какая от меня здесь польза. Я уверена, лорд Эверсли не знает, что я здесь.
 — Он прекрасно все это знает. Просто у него нет сил это сказать. Но я понимаю, что вы имеете в виду.
 — Все без изменений, — сказала я. — И это продолжается уже несколько недель. Джесси кивнула.
 — Я думала, — сказала я, — что можно чем-нибудь помочь.
 — Мы делаем все, что можем.
 — Да, я знаю, но в последнее время в медицине столько открытий, которые творят чудеса.
 — Потому-то я так рада, что доктор Кэйбл живет в Эверсли.
 — Я думала об этом. Ведь они старые друзья, и дядюшке приятно, что в такой момент доктор рядом. Но после того как он отошел от дел, медицина могла продвинуться вперед. Я не знаю, использует ли доктор новые открытия.
 Джесси молча отвернулась от меня. Когда она заговорила, мне показалось, что ее голос слегка дрожит:
 — Вы не можете себе представить, как я переживаю, — сказала она, — ведь ваш дядя так много значит для меня. Я знаю, вы думаете, что я держусь за него только ради его денег. Конечно, отчасти это так, но я люблю его… и не представляю, что будет, когда он умрет. Я знаю, вы думаете: «Конечно, Джесси Стирлинг, без него ты окажешься на улице!» Хотя это не совсем так. Я позаботилась о будущем.
 «О да, — подумала я, — бронзовая статуэтка припрятана на черный день!»
 — Я беспокоюсь за него. Я предлагала ему найти другого доктора, но он говорит, что старый Кэйбл лучше всех, кого он когда-нибудь знал. Он никогда не доверится этим современным шарлатанам. Он так и сказал… шарлатаны.
 — Когда он это сказал? — быстро спросила я.
 — О, это было до удара. Когда он почувствовал себя хуже, я сказала, что мы должны позвать другого доктора. Но он и слышать об этом не хотел.
 — Понятно, — сказала я, — Но теперь он вряд ли поймет, не правда ли? Он даже меня не узнает. Если бы мы позвали доктора Форстера…
 — Доктора Форстера! Вы хотите сказать, здешнего доктора?
 — Да. Я встречала его в Эндерби. Он очень милый человек, и я не вижу причин, почему бы нам не воспользоваться его услугами.
 — Я думаю, что доктор Кэйбл уедет, если мы это сделаем. Доктора любят, когда им доверяют.
 — Но ведь это в интересах пациента.
 — Ну… я не знаю. Хотя не делайте пока ничего. Может быть, мне удастся уговорить доктора Кэйбла и лорда Эверсли.
 — Вы хотите сказать, что вы спросите лорда Эверсли? Он не поймет.
 — Я надеюсь, что поймет. Вы ведь так же хотите этого, как и я. Вы мечтаете, чтобы дядя поправился. Доктор Кэйбл считает чудом, что лорд Эверсли до сих пор жив.
 — Я хотела бы видеть дядю почаще, — сказала я. — Эти короткие вечерние визиты, когда он уже утомлен…
 — Это его желание — видеть людей после наступления сумерек. Он тщеславный человек и очень гордился своей внешностью, но сейчас он так изменился. Он никогда не снимает этот ночной колпак и носит его так, чтобы скрыть свое лицо. Я даже убрала зеркало.
 — Все равно, я хотела бы увидеть его при свете дня.
 — Вы его почти не узнаете. Это жалкое зрелище.
 — Мне кажется, что у доктора Форстера хорошая репутация, — сказала я.
 — Вас это тревожит, как и меня. Я понимаю и молю Бога, чтобы ваш дядя поправился.
 Джесси перекрестилась и подняла глаза к небу. Мне никогда не приходило в голову, что Джесси религиозна, я всегда считала, что золотой крест, который она носит на шее, больше украшение, чем символ.
 Я сказала:
 — Пойду на прогулку.
 — Вы много гуляете, — сказала Джесси.
 — Да, я люблю свежий воздух. Он помогает думать.
 Она кивнула, и я направилась к двери. Я обернулась: Джесси смотрела на меня, вертя в руках крест.
 Я быстро зашагала прочь от дома. Я долго гуляла, вспоминая, как мы с Жераром ездили в город оформлять завещание дяди Карла. Сегодня я решила не ходить к адвокатам. Более того, я сомневалась в правильности своего решения. Я подумала, что мистер Розен, возможно, сможет воздействовать на Джесси и доктора Кэйбла, но я боялась, что это повредит дяде Карлу.
 Мне необходимо было с кем-нибудь посоветоваться. Но с кем? Форстеров я не достаточно хорошо знала, а Дикону не доверяла.
 Кажется, мне оставалось только ждать. Я старалась рассмотреть вопрос с нескольких сторон, но всегда при этом колебалась, потому что никогда не знаешь точно, как действовать, чтобы получить наилучший результат. Когда у людей есть определенная цель, они не колеблются. Они уверены, что правы, даже если на самом деле ошибаются. Но я никогда не могла быть абсолютно уверенной.
 Джесси представлялась мне совершенно бессовестной особой: она была одновременно любовницей дяди Карла и его управляющего. Но, с другой стороны, она обеспечила дяде такой комфорт, какого он желал. Все трое были счастливы. Если бы она поступила честно и оставила дядю Карла, он бы очень страдал. Такая же ситуация сложилась и с Эвелиной. Нет сомнения, что Эндрю Мэйфер счастлив с ней, но он еще не знает, что у Эвелины есть роман на стороне…
 Так и не приняв никакого решения, я вернулась в поместье. За обедом доктор Кэйбл был как никогда любезен по отношению ко мне, из чего я заключила, что Джесси ничего не сказала ему о моем предложении вызвать другого врача. Дикон был оживлен и сказал, что после обеда собирается посетить Грассленд.
 — Эндрю нравится, когда я восхищаюсь его сокровищами, — сказал Дикон, иронически взглянув на меня.
 После обеда я отправилась по направлению к Эндерби в надежде встретить кого-нибудь из Форстеров. Но мне не повезло. Я некоторое время простояла у ограды, уставясь в землю, и пыталась найти какое-нибудь решение.
 После ужина меня снова пригласили к дяде Карлу.
 — Ему сегодня немного лучше, — сказал доктор Кэйбл, когда мы поднимались в дядюшкину комнату. — Я думаю, ваш приезд благотворно подействовал на него. Полагаю, что вы можете побыть с ним немного подольше. Посмотрим, что из этого выйдет, хорошо?
 Дядя Карл лежал в кровати, его руки были вытянуты поверх одеяла, и, когда я села рядом, пальцы на его руках слегка зашевелились. Мне показалось, он хочет, чтобы я взяла его за руку, и я нежно сжала его ладонь.
 — Дядя Карл, — сказала я, — это я, Сепфора. Его глаза были полузакрыты. Я заметила, что его рот перекошен на одну сторону, нос казался острее, а темные живые глаза закрывали припухшие веки.
 Это делало его непохожим на того человека, которого я знала раньше.
 — Сепфора… — прошептал он.
 — Дорогой дядя Карл! Когда я узнала, что вы больны, я тут же приехала. Теперь вам лучше и вы можете видеться со мной.
 Он сжал мою руку и кивнул.
 — Хорошо… — сказал он, — добрые люди…
 — Да, — сказала я. — За тобой хорошо ухаживают.
 — Хороший доктор… друг… Руки дядюшки дрожали.
 — Не уходи… Дорогой Ральф… не нужно… — Он попытался поднять голову с подушки.
 Похоже, дядюшке кто-то намекнул о моем предложении вызвать другого врача, и я поспешно сказала:
 — Нет, нет! Все, кого вы хотите видеть, будут здесь. Все в порядке.
 Мне очень хотелось успокоить дядю.
 — Отдыхайте, — сказала я.
 Передо мной появился доктор Кэйбл.
 — Все в порядке, дружище, — сказал он. — Твой старый друг здесь. Ральф все время с тобой. Я не собираюсь покидать тебя. Все хорошо. Держись! Ты ведь мне доверяешь, правда?
 Доктор кивнул мне. И я встала.
 — Возьмите его за руку, — прошептал доктор. Я взяла руку дяди Карла и поцеловала ее.
 — Спокойно ночи, дядя Карл, — сказала я. — Мы завтра увидимся.
 Дядюшка снова лежал с закрытыми глазами. Я пошла в свою комнату, но, поднявшись на свой этаж, я услышала, как доктор и Джесси вышли из комнаты. Я услышала, как доктор раздраженно говорит:
 — Что вы ему наговорили? Вы сказали, что я собираюсь уезжать? Вам следовало бы быть умнее.
 Джесси ответила, чуть не плача:
 — Я только сказала, что мы могли бы позвать еще одного доктора… две головы лучше, чем одна. Я не думала, что он понял.
 — Вы очень хорошо знаете, что он много понимает. Я бы завтра же упаковал свой чемодан, если бы был уверен, что могу спокойно оставить его — О, доктор Кэйбл, пожалуйста… пожалуйста, не надо. Я только обсуждала это с госпожой Рэнсом. Мне показалось, что это — хорошая идея.
 — Очень хорошая идея — не беспокоить его. Я думал, что ему будет гораздо лучше сегодня вечером, и поэтому хотел, чтобы госпожа Рэнсом немного побеседовала с ним. И я прошу вас, госпожа Стирлинг, ради Бога, будьте осторожны, когда что-то говорите в его присутствии.
 — Я буду… буду.
 Войдя в свою комнату, я закрыла дверь.
 Я чувствовала себя виноватой.
 На следующее утро я отправилась в город в адвокатскую контору Розена, Стида и Розена. Меня сразу же провели к мистеру Розену-старшему, который приветствовал меня с такой теплотой, на какую, я уверена, только был способен, и предложил мне сесть.
 — Очень приятно снова видеть вас, госпожа Рэнсом, — сказал он. — Расскажите мне, как лорд Эверсли?
 — Мои визиты к нему очень кратки. Вы знаете, он серьезно болен.
 — Я знаю это, но в доме живет доктор, это очень удобно.
 — Да, он старый друг лорда Эверсли. Сейчас он удалился от дел и поэтому может посвятить все свое время тому, чтобы заботиться о моем дяде.
 — Замечательно! Конечно, я очень сомневаюсь, что это может долго продолжаться. Человек в таком состоянии… Ведь он уже не молод.
 — Я хотела кое-что узнать. Вы посещали Эверсли?
 — Мой племянник ездил туда… вскоре после того, как у лорда Эверсли случился удар. Племянник говорил с доктором. Так как лорд Эверсли не может вести дела, мы сошлись на том, что будем придерживаться ранее установленного порядка. Лорд Эверсли доверил нам некоторые права, поэтому счета приходят в контору и мы ответственны за их оплату. Дела на сегодняшний день находятся в порядке.
 — Вы удовлетворены тем, как ведется хозяйство? Я имею в виду, нет ли перерасходов? — спросила я.
 — Безусловно, нет. Эта, э-э-э… экономка, видимо, очень разумная женщина, и ей вполне умело удается вести хозяйство. Доктор совсем отказывается от оплаты. Мне кажется, он состоятельный человек. Он сказал моему племяннику, что знает лорда Эверсли много лет.
 — Да, это так. Я только хотела убедиться в том, что вы удовлетворены и не видите ничего… необычного в том, что случилось.
 — Это не идеальная ситуация, но я думаю, что в данных обстоятельствах ничего не улучшишь. У меня нет причин сомневаться в честности экономки, ведь счета такие же, как и тогда, когда лорд Эверсли был бодр и весел, как говорится.
 — Понимаю.
 — Рад, что вы приехали навестить лорда Эверсли. Вы — его наследница, и я рад, что вы удовлетворены состоянием дел в Эверсли.
 — Меня смущает, что я не могла перемолвиться словом с лордом Эверсли.
 — Я думаю, что удар вызвал паралич и частично повлиял на его речь. Такое часто случается.
 — Я хотела узнать ваше мнение о ведении дел в поместье.
 — Я был бы больше удовлетворен, если бы кто-нибудь из членов семьи контролировал это. Я уверен, что доктор проследит за ведением дел в Эверсли, да и экономка производит впечатление очень разумной женщины. Она вполне справляется со своими обязанностями. Было бы идеально, если бы вы пожили в поместье, пока все не разрешится. Но я понимаю, что это невозможно, у вас есть семья.
 Я согласилась с ним.
 Мы немного поговорили, а потом я встала, собираясь уходить.
 Розен-старший взял меня за руку и крепко пожал ее.
 — Будьте уверены, моя дорогая, если что-нибудь случится, вас немедленно известят.
 Я поблагодарила его и ушла, чувствуя некоторое облегчение.
 Я изрядно опоздала к обеду. Джесси обедала с нами, как это она иногда делала, за столом были доктор и Дикон.
 Я объяснила, что немного заблудилась, но заметила это только на обратном пути.
 — Сегодня такой прекрасный день! — неуклюже закончила я.
 — Жареную свинину нужно есть только горячей, — сказала Джесси, как мне показалось, чересчур сурово. Она так благоговейно относилась к еде, что считала недостаточный энтузиазм в этом вопросе чем-то вроде государственного преступления.
 Дикон был необычайно любезен и разговорчив со всеми. Я подумала, не связано ли это с его возвращением к Эвелине или, может быть, он нашел новую любовь. В любом случае, его обуревала радость. Глаза Дикона сверкали. Он напоминал одновременно и красавца Аполлона светлыми вьющимися волосами, и озорного Пана поразительными голубыми глазами, живыми и искрящимися от скрытой усмешки.
 Я спросила, как чувствует себя лорд Эверсли, и доктор ответил, что ночью ему опять стало немного хуже.
 — Я очень сожалею, госпожа Рэнсом. Я было уже подумал, что наступило некоторое улучшение.
 Он весьма сурово взглянул на Джесси, которая опустила глаза и с еще большим вниманием, чем обычно, занялась едой.
 — Но будем надеяться на лучшее, — продолжал доктор. — Утром больной казался более спокойным.
 — Сегодня я замечательно провел утро, — сказал Дикон. — Я заехал довольно далеко, где никогда не был раньше, обнаружил совершенно изумительный старый постоялый двор и перекусил там. К сожалению, я забыл его название.
 — Ну, и что там подавали? — спросила Джесси, всегда интересовавшаяся этим вопросом.
 — Выдержанный сыр с горячим хлебом, видимо, ржаным, — он был темный и крошился.
 — Его нужно обильно смазать маслом, — сказала Джесси. — Дать маслу впитаться, а потом положить сверху хороший ломоть сыра.
 — Именно так и было сделано, а запивал я еду местным сортом сидра. Восхитительно!
 — И вы явились прямо сюда к хорошему обеду. Я не заметила, чтобы у вас испортился аппетит, господин Френшоу.
 — Вы же всегда восхищаетесь им. В этом мы с вами очень похожи, Джесси.
 — Рада за вас. Я никогда не выносила людей, которые ковыряются в тарелке.
 — На постоялом дворе собрались завсегдатаи, — продолжил рассказ Дикон. — Пришли старый кузнец и еще несколько человек. Над кузнецом немного посмеивались, уж больно он был угрюм. Говорили, что на кузнеца Гарри каждый год бьются об заклад. Если кто-нибудь заставит его улыбнуться между Рождеством и Двенадцатой ночью, то получит шесть шиллингов. Но никому еще не повезло. Кузнец — всеобщий любимец, и я понял, почему. У него настоящий дар рассказчика.
 — Он рассказал что-нибудь? — спросила я.
 — Да так, одну историю.
 — Интересную?
 — Интересно было слушать. Мастерство рассказчика проверяется тем, что из его уст ты готов слушать даже старую, уже много раз слышанную историю. А кузнеца Гарри все заслушались.
 — Ну так что же он рассказал?
 — О, я испорчу эту историю. Я — человек действия, а не рассказчик.
 — Поразительно слышать, Дикон, как ты признаешься, что чего-то не умеешь, — сказала я.
 — Вы, в самом деле, раздразнили наше любопытство, — добавил доктор.
 — Ну хорошо, попробую. Но вам бы послушать кузнеца! Так вот. В одной деревне жил вдовый человек с дочерью. Старик был скряга с ужасным характером, и дочке было с ним непросто. Отец выгнал человека, который хотел на ней жениться. Свою бедную жену он еще раньше свел в могилу.
 — Действительно, — сказала я, — весьма неприятный человек.
 — Точно, — сказал Дикон. — И вот однажды он исчез. Уехал навестить своего брата в Шотландии, как сказала его дочь. Дочка сменила все в доме, повесила новые занавески. Повеселела, вернулся ее возлюбленный. Теперь ничто не могло помешать их свадьбе. Они могли сыграть ее только в отсутствие отца. Итак, подготовка к свадебному торжеству была закончена, и все радовались, что старик поехал навестить брата в Шотландию. Дочка в эти дни была довольна собой. Но потом все изменилось, да так, что вы и не поверите.
 — Старик вернулся, — предположила я.
 — Да, в некотором смысле.
 — О, Дикон, продолжай! — воскликнула я. — Не тяни!
 — Он вернулся, но не в человеческом облике.
 — Призрак! — воскликнула Джесси, побледнев. Дикон понизил голос:
 — Вскоре привидение старика стало появляться у колодца. Сначала никто не верил в это, но потом призрак увидела дочь. Она завопила и, по словам кузнеца, упала, а потом забилась в истерике. Ее едва успокоили. Короче говоря, старик вовсе не ездил в Шотландию. Он упал в колодец, а дочка не помогла ему выбраться. Она призналась во всем: отец кричал, но она ничего не сделала. Она просто оставила его там…
 Джесси побледнела и вцепилась в крест на шее.
 — Тело старика нашли в колодце, — продолжал Дикон. — Все знали, что у дочки были причины убить отца, но ведь не доказано, что она столкнула его в колодец. Она просто ничего не сделала, чтобы его спасти. Старика по всем правилам похоронили, и больше его призрак никогда не появлялся в деревне. Кузнец считает, что старик понимал, что превратил жизнь своей дочери в ад. Он не хотел ей мстить, все, что ему было нужно, — достойные похороны. Так что тело положили в гроб и прочли над ним заупокойную. И с того дня его призрак больше никогда не видели. — Дикон откинулся на стуле. — Вы бы слышали, как это рассказывал кузнец.
 Два дня прошли без происшествий. Я только один раз была у дяди Карла. В первый день доктор Кэйбл сказал, что дядя Карл недостаточно хорошо себя чувствует, на второй день я его видела, и он держал меня за руку и сказал несколько слов.
 — Ему лучше, — сияя, сказал доктор Кэйбл. — Я не могу вам передать, как я счастлив, когда в нем проскальзывает что-то от того человека, каким он был раньше.
 Я отправилась в Эндерби и испытала разочарование, услышав, что Дерек и Изабелла уехали на несколько дней в Лондон.
 На второй день я наткнулась на Джесси, сидевшую в зимней гостиной с поварихой Дейзи Баттон. Это была пухлая женщина без талии, похожая больше всего на бочку, добродушная, обидчивая, увлеченная своими поварскими обязанностями. Я знала, что Джесси иногда бранится с ней, но, тем не менее, они дружили, и, какой бы недовольный вид ни принимала повариха, она всегда прощала человека, который так ценил ее кулинарные шедевры.
 Про Дейзи Баттон говорили, что она могла сказать про женщину, беременна ли та, чуть ли не до того, как сама девушка об этом узнает; что Дейзи даже может правильно предсказать пол ребенка. Ее бабушка была ведьмой, и Дейзи Баттон тоже обладала магической силой.
 Когда я подошла, Дейзи Баттон встала, довольно неохотно присела в реверансе и сказала, что обсуждает с госпожой Стирлинг сегодняшний ужин и надеется, что сумеет выполнить все пожелания. Дейзи посетовала на то, что большой кусок ее красивого пижмового пудинга после обеда отослали обратно на кухню.
 Я сказала, что пижмовый пудинг был совершенно бесподобен, и если он не был съеден с такой жадностью, как того заслуживал, то это только потому, что перед этим все объелись великолепным ростбифом.
 Увидев карты в кармане передника Дейзи, я догадалась, что повариха давала Джесси сеанс того, что называла «чтением».
 — Я вижу у вас карты, вы предсказывали будущее? — спросила я.
 — Да, — ответила Дейзи, — госпожа Стирлинг просила меня раскинуть карты.
 — Ну и как, у Джесси все хорошо?
 — Лучше и не бывает, — сказала Дейзи. — Прекрасное будущее с деньгами и любовью. Она отправится в путешествие.
 — Вы собираетесь нас покинуть, Джесси?
 — Пока я нужна, я никуда не уеду, — взволнованно сказала Джесси.
 — Нет, это в будущем, — заметила Дейзи. — Она встретит богатого мужчину и найдет мир и счастье с ним.
 — Как интересно! — сказала я, отвернувшись. Джесси меня удивила. Когда я впервые ее встретила, я подумала, что она — расчетливая интриганка. Возможно, так оно и есть, но, кроме того, Джесси оказалась религиозна и очень суеверна. Она действительно вся дрожала от ужаса, когда Дикон рассказывал историю про человека, упавшего в колодец. А теперь обещанное ей Дейзи хорошее будущее сделало Джесси совершенно счастливой.
 Как же не правильно поспешно судить о характере людей! Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что у человеческой натуры больше граней, чем у хорошо отшлифованного алмаза.
 Стемнело. Доктор Кэйбл, Джесси и я собирались идти к лорду Эверсли, но задержались из-за переполоха на кухне.
 На кухню прибежала горничная и обратилась к стоящей около доктора Джесси:
 — Это Мэй, она что-то видела.
 — Что? — спросила Джесси.
 — Мы не можем слова из нее вытянуть. С ней истерика.
 Джесси взглянула на доктора, и тот сказал:
 — Пожалуй, я пойду и взгляну на нее. Мы прошли на кухню. Мэй, одна из служанок, сидела на стуле, уставившись в пространство. Повариха держала стакан бренди и пыталась заставить Мэй выпить его.
 — Так что случилось? — спросил доктор Кэйбл, взяв стакан и поставив его на стол.
 — Я видела призрак, сэр, — сказала Мэй, стуча зубами.
 — Что за чушь?! — резко сказал доктор.
 — Я его видела, сэр. Так же ясно, как вас. Он стоял здесь, на лестнице. Я посмотрела на него, и он растворился в воздухе.
 — Ну, ну, Мэй, расскажи же нам в точности, что произошло. Должно быть, ты видела кого-то из слуг.
 — В шляпе и плаще его светлости.
 — Его светлости?
 — О да, это точно, на нем были плащ и шляпа лорда Эверсли.
 — И призрак исчез?
 — Ну да, как и все привидения, сэр.
 — Плохой знак, — сказала Дейзи Баттон. — Смерть уже в доме. Я давно это чувствую. Я думаю, это был его светлость. Его дух уже ушел и в своем старом обличьи смотрит, что происходит после его смерти. Так бывает. Помяните мое слово, недолго нам осталось жить с нашим добрым господином.
 — Прекратите молоть чепуху, — сказал доктор Кэйбл. — Мэй видела кого-то из слуг, или ей показалось, что она видела. Все в порядке, Май. Тебе необходимо выпить что-нибудь успокаивающее и пойти отдохнуть.
 — Вы бы тоже испугались, сэр. Я не хочу его снова увидеть.
 — Ты ничего не видела. Это было только твое воображение. — Он наклонился над Мэй. — Святые угодники, ты пьяна?
 — Я дала ей стакан тернового джина, — сказала Дейзи Баттон. — Но мы все немного выпили.
 — Вполне может быть, что ваш джин крепче, чем вы думаете, миссис Баттон.
 — Ну да, наверное, в нем есть кое-какие градусы. Доктор улыбнулся:
 — В следующий раз готовьте его маленькими порциями, хорошо?
 — Мы всегда готовим его одинаково, сэр.
 — Но каждый год напиток получается немного разный, не правда ли?
 — Возможно, сэр. Ведь вы знаете, что такое терн…
 — Может быть, мы проводим Мэй в ее комнату и доктор даст ей снотворное? — спросила я.
 — Пошли, Мэй, — сказала Джесси, и они направились к комнате девушки.
 Я заметила, что Джесси очень подавлена. Она сильно испугалась и вела себя совсем не так, как можно было бы от нее ожидать.
 Дикон очень заинтересовался случившимся с Мэй. Он был дружен с некоторыми горничными. Мне приходилось замечать, как его взгляд задумчиво останавливался на некоторых из них. Представляю, как он подстерегал их где-нибудь и позволял себе некоторые вольности.
 За обедом Дикон долго обсуждал происшедшее с Мэй.
 — Служанки очень суеверны, — сказала он. — Я не сомневаюсь, что Мэй все это привиделось.
 — Да, — сказала Джесси, — наверняка. Она просто увидела чью-то тень, а остальное подсказало ей воображение.
 — Она вся дрожала, — заметила я.
 — Конечно, еще бы, — ответил Дикон. — Что видела бедняжка? Прошу прощения, что ей привиделось?
 — Мы услышали какую-то путаную историю о человеке в плаще, — сказал доктор Кэйбл.
 — И в шляпе.
 — Явно пришлый, если он был в шляпе, — сказал Дикон.
 — Она говорила, что он походил на лорда Эверсли, — добавила я.
 — Возможно, она когда-то видела его светлость в шляпе и в плаще, — вставил доктор.
 — Повариха подлила масла в огонь, сказав, что это — что-то вроде ангела смерти, — сказала я.
 — Который пришел, чтобы возвестить о каком-то несчастье? — спросил Дикон.
 — Дейзи Баттон вся полна разных историй, она всегда такой была, — сказала Джесси. — Наверняка считает себя очень умной. Если бы она не умела так хорошо готовить…
 — Хорошим поварам нужно прощать их маленькие слабости, — заметил Дикон. — Расскажите мне еще что-нибудь про ангела смерти.
 — Дейзи Баттон считает, — заметила я, — что это дух, который вышел из тела, приняв обличье, в котором он был раньше.
 — Это очень сложно, — вздохнул Дикон. — Я не знал, что повариха примешивает к своему кулинарному искусству сверхъестественные познания.
 — Все это обыкновенная женская чепуха. Я думаю, мы хорошо сделаем, если забудем все это, — весьма нетерпеливо заявил доктор.
 — Вы безусловно правы, доктор, — согласился Дикон. — Но разве не странно, что мы все-таки интересуемся сверхъестественными явлениями, даже те из нас кто должен понимать, что их не существует?
 — Девушка пришла в себя. Я дал ей глоток вина, а остальное сделает крепкий ночной сон. Теперь я надеюсь, что мы больше не услышим про эту чушь.
 Но надежды доктора не оправдались, поскольку в тот самый вечер призрак появился еще раз.
 На этот раз его увидела сама Джесси.
 Мы услышали дикий вопль, и все побежали смотреть, что случилось. Когда я появилась, Джесси находилась в обмороке. Перед этим я выходила из дома подышать свежим воздухом, так как только что совершила очередной краткий визит к дяде Карлу.
 Джесси лежала на полу. Кровь отлила от ее лица, и румяна неестественно выделялись на нем, что делало Джесси похожей на раскрашенную куклу.
 Доктор Кэйбл стоял на коленях возле нее.
 — Воздуха! — прокричал он нескольким слугам, столпившимся вокруг.
 — Что случилось? — спросила я.
 — Госпоже Стирлинг стало плохо, — заявил доктор. — Все будет в порядке. Ничего страшного. Я думаю, это от жары.
 На самом деле не было особенно жарко. В этом доме с толстыми кирпичными стенами никогда не было жарко, даже в середине лета.
 Джесси уже приходила в себя.
 — Где он? Я его видела! — вскрикнула она.
 — Все хорошо, — сказал доктор Кэйбл. — С вами все в порядке, вы просто перегрелись.
 — Я видела, он был на лестнице… Такой, как всегда… до того… до того, как…
 — Я думаю, — сказал доктор Кэйбл, — что мы отведем ее в кровать. Ей нужно лечь. — Он сделал знак одному из слуг, и они с доктором подняли Джесси.
 — Теперь, — сказал доктор успокаивающим голосом, — мы отведем вас в кровать. Я дам вам чего-нибудь выпить… это поможет вам заснуть.
 — Это было ужасно, — бормотала Джесси.
 — Не волнуйтесь, — сказал доктор. На лестнице появился Дикон. На лице Дикона было написано изумление.
 — Что случилось? — спросил он, сбежав вниз.
 — Джесси стало плохо.
 — О, Боже! Она что, больна, или что-то еще? Доктор Кэйбл молча смерил его взглядом. Тогда Дикон мягко отстранил слугу и сам взял Джесси за Руку.
 — Давайте лучше я помогу вам, — сказал он.
 — Я его видела, — бормотала Джесси. — Я видела его собственными глазами. Я его видела… Я могу поклясться.
 — Вы слишком много работаете, — сказал доктор.
 — Со мной никогда такого не случалось, — ответила Джесси.
 — Пойдемте в вашу комнату.
 Я последовала вслед за процессией. В комнате Джесси я увидела распятие, висевшее на стене. Еще один знак, указывающий на ее религиозность. Джесси положили на кровать. Глаза ее были широко открыты, и в них отражался испуг. Было ясно, что Джесси испытала сильное потрясение.
 — Теперь, — сказал доктор Кэйбл, — отдыхайте и постарайтесь заснуть после приема снотворного.
 — Я боюсь оставаться одна.
 — Я останусь с вами, — сказала я, — пока не вернется доктор.
 Дикон тоже остался с нами. Он уселся на кровать Джесси и внимательно смотрел на нее.
 — Я так ясно видела его, — сказала Джесси. — Это точно был лорд Эверсли. Такой, каким он был раньше.
 — Я не представляю, что вы могли видеть, — сказала я, — но свет иногда вытворяет забавные шутки.
 — В холле почти не было света.
 — Вот почему вы и подумали, что увидели это. При дневном свете вы бы поняли, что там ничего нет.
 — Я видела его. Что он здесь делает? Почему? Почему?
 Дикон склонился над кроватью и сказал:
 — Повариха верит, что кто-то скоро умрет и ангел приходил предупредить нас.
 — Это он! Это «хозяйчик»! — воскликнула Джесси.
 — Он тяжело болен. Я думаю, доктор Кэйбл боится, что дядя может умереть в любую минуту, — сказала я.
 — Кузнец рассказывал, что призрак требует, чтобы тело похоронили. — Джесси начала дрожать.
 — Хорошо бы доктор побыстрее пришел со своим усыпляющим напитком, — сказала я.
 Дикон взял Джесси за руку и крепко сжал ее:
 — Вы не должны так волноваться. Вы же знаете, что вы не сможете следить за всем хозяйством. Ведь вы можете заболеть. Вы должны беречь себя, Джесси.
 — Я постараюсь, — ответила Джесси, улыбнувшись.
 — Без вас все бы здесь пропали. Она кивнула.
 — А вот и доктор со своим снотворным. Выпейте его, Джесси, и отдохните. Утром вам будет лучше. Вы уже будете знать, как со всем этим справиться.
 Джесси молчала. Похоже было, что Дикон нашел правильные слова для ее успокоения.
 Залпом выпив снотворное, Джесси попросила меня не уходить, пока она не заснет. Ее била дрожь, и я понимала, что она боится возвращения призрака.
 Джесси быстро оправилась от испуга и через день-два снова стала самой собой. Я поняла, что мне самое время возвращаться. Поместье действовало на меня угнетающе, и мои посещения дяди Карла не казались мне необходимыми. Я ничуть не продвинулась в общении с ним и не могла поверить, что мое присутствие было для него важным.
 Я скучала без Лотти и Жан-Луи и мечтала о милой и спокойной жизни в Клаверинг-холле.
 Пару раз я проходила мимо Эндерби, надеясь увидеть Форстеров, но, очевидно, они еще не вернулись. Я полагала, что доктора Форстера нет в Эндерби, поскольку его брат с женой в отъезде. Тем не менее, воспоминания тянули меня туда, и я продолжала гулять в этих местах.
 Однажды я проезжала мимо Грассленда и увидела привязанную лошадь Дикона. Я надеялась, что он не причинит зла симпатичному Эндрю Мэйферу. Я бы с удовольствием снова зашла к нему, но это бы, конечно, повлекло встречу с Эвелиной, а видеть ее у меня не было большого желания.
 Часто я замечала на себе недобрый взгляд Дикона. Мне пришло в голову, что он замышляет что-то против меня. Когда я смотрела на него, он насмешливо улыбался, но иногда в его глазах мелькало что-то такое, от чего меня охватывало тревожное чувство, Я никогда не любила его и не доверяла ему, потому что знала, какой он бессовестный человек.
 Я решила рассказать доктору Кэйблу о своем желании вернуться домой. Почему бы и нет? Я была в конторе Розена, Стида и Розена, которые, по-видимому, полностью удовлетворены состоянием дел поместья. Только вот происшествие со статуэткой. Возможно ли, что Джесси выносит дорогие вещи, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь после того, как ей придется покинуть этот дом? Но, бесспорно, дядя Карл был очень щедр к ней. Когда я впервые увидела Джесси, на ней было много драгоценностей. Я думаю, это были подарки дяди, если она носила их в его присутствии.
 «Наверное, — думала я, — нам следует сделать опись всех вещей в доме». Я могла бы попросить об этом Розена-старшего. Джесси может оскорбиться и уехать, и, если мой дядя действительно понимает, что происходит вокруг, это его очень расстроит.
 Мне нужно было, как следует все обдумать. Но я твердо решила готовиться к отъезду.
 Ноги снова привели меня к Эндерби. Я все еще надеялась, что появится кто-нибудь из Форстеров. Но в доме было тихо. Я отправилась к тому месту, где появлялись призраки. При дневном свете оно выглядело совсем не страшно. Ограда вся развалилась, потому что ее никто не чинил, а жерди просто растащили. Я перешагнула через остаток изгороди и рассеянно пошла по траве. Мои мысли снова вернулись к тому вечеру, когда я стояла здесь в сумерках и внезапно как будто из-под земли появился Жерар.
 Я почти явственно слышала, как он говорил: «Я ищу свой брелок».
 И вдруг я увидела, что на земле что-то блестит, и сразу подумала: «Это брелок Жерара». Подбежав к этому месту, я увидела что это не брелок, а распятие, воткнутое в землю.
 Я опустилась на колени и дотронулась до креста. Он был вкопан в землю и выглядел так, как будто появился здесь недавно: вокруг него не росла трава.
 Странно! Интересно, кто поставил его здесь? Я озадаченно стояла перед распятием. Было ли оно здесь, когда мы встретились с Жераром? Едва ли. Конечно, крест могла закрывать трава. Но на этом месте ее как раз росло мало. Может быть, здесь заброшенная могила?
 Я почувствовала себя весьма неуютно, и у меня возникло огромное желание поскорее уйти отсюда.
 Я пересекла участок, заросший травой, перешагнула через изгородь и прислушалась. Мне показалось, что в кустах что-то шевелится. У меня возникло неприятное ощущение, что за мной следят.
 До Эверсли было недалеко, около пятнадцати минут пешком, но я всегда ходила более короткой дорогой через лес. А сейчас, выбрав эту дорогу, я пожалела об этом и подумала, что лучше было пойти в обход. Вид распятия встревожил меня.
 Внезапно я почувствовала, что да мной кто-то идет. Зачем? Я испугалась, мурашки побежали у меня по телу. Услышав позади себя шаги, я бросилась бежать.
 «Слава Богу, — думала я, — лес невелик и скоро я окажусь на открытом месте». Я бежала изо всех сил и, миновав лес, обернулась.
 Из леса появился человек. Моим преследователем был Дикон!
 Он не спеша подошел и поздоровался со мной.
 — Ты только что был в лесу? — спросила я. Диком кивнул, улыбаясь, и мне показалось, что в его глазах мелькнула странная искорка.
 — Ты видел там кого-нибудь? Он удивленно поднял брови.
 — Я думала… Люди часто ходят через этот лес, — пробормотала я, запинаясь.
 — Может быть, там кто-нибудь и был, — сказал Дикон. — А вы направляетесь в поместье?
 — Да, — ответила я.
 — Я провожу вас.
 Я всем телом ощущала его присутствие и все еще немного дрожала от испуга. Я удержалась от искушения рассказать ему о своем приключении, подумав:
 «Быть может, это он преследовал меня? Зачем он меня пугал? Неужели только из озорства?»
 Тут я заметила, что внутренний карман его куртки слегка оттопыривается. Дикон в последнее время стал щеголем, и, наверное, поэтому я обратила на это внимание.
 Внезапный порыв ветра распахнул полы куртки, и я увидела в кармане его куртки пистолет.
 Я вздрогнула. Что Дикон здесь делает с пистолетом? И почему он не подошел ко мне в лесу? В последнее время я заметила в нем перемену, но связывала ее с возобновлением отношений Дикона с Эвелиной или интрижкой с какой-нибудь из служанок из Эверсли. Я знала, что Дикон не отличается постоянством в любовных делах.
 Но теперь я ни в чем не была уверена в отношении Дикона. Любовные свидания — его вторая натура. Но мне представлялось, что сейчас он занят чем-то другим.
 Зачем он носит пистолет? Чтобы стрелять? В кого? Он получает удовольствие от убийства? Но Дикон человек, который, скорее, предпочтет охотиться дома, чем в лесу.
 Где он достал пистолет? Конечно, в Эверсли есть оружейная комната. Возможно, он взял его там или захватил пистолет из дома на случай, если оружие понадобится ему во время путешествия.
 Может быть, не было ничего необычного в том, что у Дикона есть пистолет. Возможно, все мои страхи надуманны. Мне пора было возвращаться в Эверсли: мои нервы стали сдавать.
 Когда я возвратилась, в дверь моей комнаты постучалась Джесси.
 — Надеюсь, я не потревожила вас, госпожа Рэнсом, — сказала она, войдя, — но Эймос Керью спрашивает, не могли бы вы зайти к нему завтра после полудня. Он хочет вам кое-что показать. Эймос будет У себя между тремя и четырьмя часами, но если вам это неудобно, то он просит вас предложить Другое время.
 — Разумеется, зайду, — ответила я.
 — Значит, решено, — улыбнулась Джесси.
 — Мне кажется, что вам уже лучше и вы отошли от того небольшого испуга, — сказала я.
 — Я и сама не знаю, что со мной случилось. Очевидно, это была какая-то игра света да еще меня взволновало происшествие с Мэй. Мне очень стыдно. Правда. Это совсем на меня непохоже.
 — Все мы иногда удивляемся, — поддакнула я. Джесси кивнула:
 — Я передам Эймосу, что вы придете. Ночью я снова ощутила тревогу. Кто-то совершал ночные визиты в поместье. Мне не спалось. Я посмотрела на часы — было два часа.
 Я услышала скрип двери и звук крадущихся шагов. «Это Дикон или Эймос, — сказала я себе. — Но их любовные приключения меня совершенно не касаются». Я повернулась на другой бок и попыталась заснуть.
 На следующий день я отправилась к Эймосу Керью. Я хорошо знала, где его дом, поскольку в свой первый приезд Джефро показал его мне. Перед домом была лужайка, на крыльце стояли горшки с цветами.
 Не успела я постучать, как Эймос Керью открыл дверь.
 Он провел меня в гостиную, уютную, но не очень большую, и предложил мне сесть.
 — Как приятно, что вы зашли, госпожа Рэнсом! — сказал он.
 — Ну что вы! Мне просто любопытно, из-за чего вы хотели видеть меня.
 Эймос Керью посмотрел на меня довольно смущенно и произнес:
 — Это не так просто объяснить.
 — Тем не менее, я уверена, что вы справитесь.
 — Это касается дел в поместье.
 — Да? Каких же?
 — Так не может продолжаться долго. Я хочу сказать, что его светлость становится все слабее, что бы ни говорил доктор.
 — Да, мне тоже кажется, что дядя очень слаб.
 — Так вот, меня беспокоит, что будет, если его не станет. Прощу прощения за прямоту… Но я думал о своем положении здесь. Оно меня немного беспокоит. Человек должен думать о своем будущем.
 — Я понимаю вас.
 — Ведь верно, что после смерти лорда Эверсли поместье перейдет к вам?
 — Откуда вы это знаете?
 — Его светлость рассказал об этом Джесси. Он почти ничего не скрывал от нее, когда был здоров, конечно. Должен сказать, что она тоже не знает, что делать. Это будет тяжело и для нее.
 — Понимаю. Но мне кажется, что этот вопрос нужно будет решать позже. Дядя мог и передумать.
 — Джесси сказала, что его светлость все завещал вам. И вот поэтому я хочу попросить вас насчет себя…
 — Если все будет так, как вы говорите, то я уверена, что мы с мужем не прогоним хороших людей. Но пока я не могу ничего обещать относительно того, что мне еще не принадлежит. Никогда не знаешь, что будет дальше.
 Эймос Керью мрачно кивнул.
 — Я хочу показать вам, в каком порядке я здесь все содержу и внутри, и снаружи. А в своем саду я просто чудеса творю. Я даже посылал овощи в поместье. Надеюсь, что вы взглянете.
 — Я абсолютно уверена, что все в идеальном порядке.
 — Но вы посмотрите, не так ли?
 Я согласилась.
 — Тогда я покажу вам сад.
 Мы прошли в сад, и Эймос провел меня к фруктовым деревьям. Меня поразила тишина вокруг.
 — Это место кажется очень уединенным, несмотря на то, что оно недалеко от поместья, — сказала я.
 Эймос Керью не ответил. Его глаза странно блестели. Внезапно меня пронзила мысль, что он позвал меня сюда не для того, чтобы говорить о своем будущем, и мной овладел безрассудный страх. Этот человек был любовником Джесси, он расчетливо привез ее сюда, чтобы она обольстила дядю Карла и вымогала у него все, что можно. Это непорядочные люди. Меня охватило желание поскорее проститься с ним и вернуться в поместье, а там уложить все вещи и уехать домой к Жан-Луи, Лотти, матушке и Сабрине.
 — Пойдемте посмотрим деревья, — сказал Эймос. — Я думаю в этом году получить неплохой урожай. Его голос звучал как-то напряженно. Я колебалась. Что-то подсказывало мне, что надо уходить. Вдруг я услышала какой-то шум. Кто-то постучал в дверь, потом послышался голос Дикона, а через минуту появился и он сам.
 — Я постучал, но дверь оказалась не заперта. О, здравствуйте, Сепфора. Эймос, я пришел поговорить с вами.
 — Я занят, — сказал Эймос.
 — Я подожду. Осматриваете сад? Эймос очень гордится своим садом, Сепфора.
 Я заметила, что карман куртки Дикона по-прежнему оттопыривается. Значит, он так и ходит с пистолетом.
 — Я хотел задать Эймосу несколько вопросов об арендаторах, — сказал Дикон.
 — Ну, тогда побеседуйте, а я пойду домой, — промолвила я.
 — Я надеюсь, вы не из-за меня уходите? — ухмыльнулся Дикон.
 — Нет, нет, — заверила я его. — Я уже собиралась уходить.
 Эймос принял вид человека смирившегося, и было непонятно, был ли он возмущен или, наоборот, чувствовал облегчение. Мне казалось, что Дикон раздражает его.
 По пути в поместье я думала о том, как часто Дикон оказывается там же, где и я. Я почти верила в то, что он меня преследует. Тем не менее, в данном случае я была рада его вмешательству. Я сильно испугалась, хотя видимых причин для этого не было. Очевидно, положение дел в Эверсли слишком сильно расстроило мои нервы.
 Когда я пришла в поместье, Джесси была в холле. Увидев меня, она вздрогнула и побледнела.
 — Вы хорошо себя чувствуете? — спросила я.
 — Да. Вы были у Эймоса?
 — Да, была.
 — И… все в порядке?
 Я подняла брови. Уже не в первый раз меня возмущали допросы Джесси, и я с трудом удержалась от того, чтобы поставить ее на место.
 — Да, мы все обсудили, — сказала я и прошла мимо.
 Мне казалось, что Джесси смотрит мне вслед.
 Я шла в свою комнату, думая об Эймосе Керью. Естественно, что он беспокоится о своем положении, ведь ясно, что дядя Карл не проживет долго. Очевидно, я стала слишком мнительной.
 Мне нужно было кое-что зашить. Я могла бы поручить это горничной, но предпочла сделать все сама. Я порвала юбку о куст ежевики — не очень сильно, но ее нужно было срочно починить, пуговица на халате тоже могла скоро оторваться, да и нижняя юбка разошлась по шву. Сегодня вечером я все зашью. Швейные принадлежности находились в комнате Джесси.
 Я постучала в дверь ее комнаты, но не получила ответа и вошла. Мой взгляд сразу упал на пустое место на стене. Раньше там висело распятие. Теперь его не было. Конечно, сейчас оно в том месте, где появляются призраки, и это Джесси вкопала его там в землю.
 Я забыла про швейные принадлежности и вернулась в свою комнату.
 «Что это значит? — спрашивала я себя. — Зачем Джесси сняла распятие и вкопала его на заброшенном клочке земли? Может быть, там все-таки есть могила? Чья?»
 Одна безумная мысль в моей голове сменяла другую. Одно было ясно: я оказалась втянутой в интригу. Как мне недоставало помощи! Как мне хотелось, чтобы рядом были Форстеры! Может, мне обратиться к ним? Нет! Куда я должна пойти, так это в контору «Розен, Стид и Розен». Мистер Розен уже знает о довольно необычном положении дел в поместье Эверсли.
 Но что я ему расскажу? Что экономка вкопала свое распятие на заброшенном участке?
 Мне придется найти более веские доказательства и хорошенько все обдумать.
 Подходило время ужина, мне придется встретиться со всеми домочадцами. Потом я зайду в комнату дяди. За мной могут следить. Мне не нужно быть такой доверчивой, потому что я нахожусь среди непорядочных людей, интриганов. А какую роль играет Дикон в этом спектакле? Он — хитрец, и я его враг. Я должна выяснить все и только после этого идти к мистеру Розену.
 Что касается распятия, то оно может послужить ключом к разгадке. Необходимо раскопать тот участок, где стоит крест.
 Я точно помнила место на стене, где торчал гвоздь и где раньше висело распятие, но я должна была проверить, посмотреть еще раз. Я решила прокрасться в комнату Джесси, когда ее там не будет.
 Такая возможность представилась мне за полчаса до ужина, поскольку Джесси в это время уже была на кухне и следила за последними приготовлениями к трапезе.
 Я проскользнула в ее комнату, быстро и бесшумно открыла дверь и обомлела. Распятие висело на привычном месте.
 В это невозможно было поверить. Я была уверена, что несколько часов назад распятия здесь не было.
 Могу ли я доверять сама себе? Или меня обманывает собственное воображение? Я была в полной растерянности.
 «Завтра, — обещала я себе, — я пойду на заброшенный участок. Если распятие там, значит, его поставила не Джесси и я, очевидно, вообразила, что видела пустую стену в ее комнате. Как это могло случиться? Что со мной происходит? Почему мне показалось, что меня кто-то преследовал в лесу? Почему я вижу что-то порочное в поведении Дикона из-за того, что он в последнее время оказывался там же, где и я? Почему я ощущаю все возрастающее чувство опасности только потому, что Дикон носит с собой пистолет?»
 Была ночь — тревожная, бессонная ночь. Вечер прошел без особых происшествий. Хотя доктор Кэйбл заметил за ужином:
 — Вы сегодня очень задумчивы, госпожа Рэнсом. Я ответила, что немного устала и рано лягу спать. В этот вечер мне не удалось навестить дядю Карла. Доктор Кэйбл сказал, что ему не хуже, но он очень устал и так глубоко спит, что было бы неразумно будить его, даже ради того, чтобы повидаться со мной.
 — Должно быть, что-то в воздухе, — сказал доктор. — Вы оба сегодня устали. Это погода. Она может оказать такое сильное воздействие.
 Я извинилась и удалилась.
 В половине второго ночи я еще не спала и снова услышала шаги в доме. Встав с кровати, я подошла к окну и стала ждать. Вскоре из дома вышел человек. Это был мужчина в длинном плаще, но не Эймос и не Дикон. Тогда кто?
 Я смотрела, как он идет по лужайке. Вдруг меня осенило. Надев халат, я открыла дверь и секунду постояла, прислушиваясь. Затем я спустилась по лестнице и прошла в тот коридор, где была комната дяди Карла.
 Я поспешно подошла к ней, повернула ручку двери и вошла. Луна светила достаточно ярко, чтобы можно было рассмотреть мебель и кровать под балдахином с полуопущенными занавесками.
 Я подошла к кровати. Я была почти уверена в том, что увижу. Кровать была пуста!
 Все мои подозрения оказались справедливыми. Человек в кровати не был моим дядей.
 Я осмотрела комнату, открыла один из комодов. Там лежала одежда. На одной из полок стояли различные баночки, грим, кисточки — все то, что используют актеры.
 Актеры! Они разыгрывали здесь драму… комедию… фарс, и Джесси это знала. Она была одной из них.
 Теперь у меня были доказательства, которых мне не хватало. Я могу завтра пойти с этим свидетельством к мистеру Розену.
 В другом комоде лежали игральные карты. Я мрачно усмехнулась. Так вот как они убивали время в ожидании того момента, когда им нужно будет сыграть свою маленькую сценку для меня.
 Но пока я не встречусь с мистером Розеном, они не должны знать, что я открыла их маленький заговор. Это очень изобретательные люди, и, они пойдут на все.
 Скоро фальшивый лорд Эверсли вернется. Я поняла, почему он выходил по ночам, ведь он не мог выйти из дома днем.
 Если кто-нибудь обнаружит меня здесь, я окажусь в большой опасности. Если у них хватило дерзости придумать столь хитрый план, то как далеко они могут зайти в его осуществлении?
 Меня охватила паника, я тихо подошла к двери и выглянула в коридор. Все было тихо.
 Я прошла через коридор и подумала, что занавеси на нем достаточно большие, чтобы я могла за ними спрятаться.
 Я попыталась сделать это. Теперь я могла быть спокойна, что меня не увидят. Нужно было подождать возвращения актера, играющего в пьесе роль дяди Карла.
 Мне было холодно и тесно в моем укрытии, но я была вознаграждена за эти неудобства.
 Вскоре после двух часов ночи я услышала знакомый скрип двери, за которым последовали звуки шагов по лестнице.
 Напряженно всматриваясь в темноту, я увидела, как какой-то человек открыл дверь в комнату и исчез внутри.
 Я прокралась в свою комнату.
 «Какое колоссальное мошенничество! — подумала я. — И что случилось с дядей Карлом?» Теперь я была уверена, что он умер и похоронен на том самом месте, где обитают призраки.
 Я знала точное место погребения. Там было установлено распятие.
 Мной овладело такое неудержимое желание все выяснить, что я чуть было не взяла лопату, чтобы раскопать могилу.
 Но это было бы неразумно. Я не смогу сделать это сама. Мне необходим помощник.
 Как бы я хотела, чтобы здесь был кто-нибудь, у кого можно было бы спросить совета. Я хотела сходить к доктору Форстеру. Но могу ли я втянуть его в это дело? Я сама не понимала, почему так много думаю о нем. Наверное, из-за того, что он связан с Эндерби, и еще потому, что я впервые увидела его на том же месте, что и Жерара.
 Нет. Мне нужно встретиться с доктором Розеном, хотя я не могла себе представить его реакции на ту фантастическую историю, которую мне придется рассказать ему.
 Я не могла уснуть и лежала в кровати, с нетерпением ожидая приближения утра.
 Поднявшись на рассвете и взяв халат, я увидела, что пуговица, которую вчера собиралась пришить, оторвалась.
 Ужасная мысль пронзила меня. Что если я потеряла ее в том месте, которое называют комнатой больного? Мошенники поймут, что я была там, и тогда я определенно окажусь в опасности.
 Не подавая вида, что мне что-либо известно, я спустилась к завтраку. Дикон уже был за столом. Он снисходительно улыбнулся мне, и я подумала, что если бы он был другим человеком и ему можно было бы довериться, то я рассказала бы ему все.
 К сожалению, я не могла этого сделать. Иногда мне приходило в голову, что Дикон тоже участвует в заговоре.
 — Вы сегодня куда-нибудь спешите? — спросил он.
 — Нет.
 — И как будто озабочены чем-то… Я пожала плечами.
 — Готов поклясться, что вы обдумываете планы на день.
 Дикон говорил так, как будто что-то знал.
 — Не думаю, что мои дела могут быть такими же интересными, как твои. Дикон рассмеялся.
 — Сепфора, — сказал он, — иногда мне хочется хоть немного нравиться вам. И вашу, и мою маму огорчает, что вы меня не любите.
 — Уважение нужно заслужить.
 — Знаю, — сказал он насмешливо. — Увы! Я встала.
 — Так быстро? — спросил Дикон. — Вы почти ничего не ели.
 — Мне достаточно.
 — До встречи.
 Я не ответила и вышла из комнаты.
 Поскольку я собиралась отправиться в город к мистеру Розену, мне нужна была лошадь. Я решила, что по пути заеду к предполагаемой могиле, чтобы взглянуть, есть ли там распятие.
 Теперь, начав действовать, я почувствовала себя спокойнее и стала обдумывать известные мне факты.
 Мой дядя умер. Помогли ли ему умереть? Наверное, нет, ведь Джесси понимала, что дядюшка полезнее для нее живой, чем мертвый. Поэтому она и пригласила своих дружков-актеров. Но зачем им это нужно? Чтобы пожить с удобствами в Эверсли и украсть из поместья все, что можно. Я подумала о статуэтке в Грассленде.
 Надеюсь, мистер Розен сумеет разобраться во всем.
 Подъехав к месту погребения и спешившись, я привязала лошадь к кусту и, перешагнув через изгородь, пошла вперед. Но что это?! Крест исчез!
 Теперь все встало на свои места. По-настоящему испугавшись призрака, Джесси поставила распятие, но потом, решив, что поступила глупо, убрала его.
 Я должна немедленно ехать к мистеру Розену.
 Я вскочила на лошадь. Все тихо. Между Эндерби и Эверсли очень глухие леса. Вот и короткая дорога через чащобу. Я придержала лошадь.
 Внезапно я услышала шорох. Я не поняла, что это было, — может быть, упал камешек, но меня это испугало, и я почувствовала, что дрожу. Мне показалось, что кто-то прячется среди деревьев. Я ощутила, как меня охватывает ужас. Инстинктивно я почувствовала опасность. Я заколебалась, ехать ли мне в город или вернуться. Но не успела сделать ни того ни другого, потому что передо мной возник человек, ружье которого было направлено прямо на меня. Сквозь прорези в маске блестели глаза, на лоб была надвинута треуголка.
 — У меня с собой мало денег, — прошептала я. Разбойник не ответил, он поднял ружье, и я поняла, что смотрю в лицо смерти. Бандиту не нужны были деньги, ему нужна была моя жизнь. Это конец.
 Я услышала выстрел и сползла с лошади. В ушах стоял гул, и я видела кровь, забрызгавшую деревья. Постепенно я приходила в сознание. Я была жива. Рядом на траве лежало тело. Появился еще кто-то. «Этого не может быть», — подумала я, потому что передо мной стоял Дикон с пистолетом в руке.
 — Все в порядке. Я вмешался как раз вовремя. В первый раз в жизни мне пришлось застрелить человека. Либо он, либо вы, Сепфора.
 — Ты… — начала я.
 Дикон склонился над мертвецом, лежащим на траве.
 — Отличный выстрел. Прямо в сердце. И вовремя, — сказал он.
 — Кто?.. Почему?..
 — Разве вы не заметили, что происходит? Наверное, нет, — ответил он. — Но пойдемте. Мне нужно многое вам объяснить.
 Итак, Дикон спас мне жизнь.
 Первое, что мы сделали, это поехали в город в адвокатскую контору «Розен, Стид и Розен». Мистер Розен-старший внимательно выслушал историю, которую рассказал ему Дикон.
 — Я застрелил Эймоса Керью, — сказал Дикон. — Он был переодет разбойником… у меня не было другого выхода.
 Мистер Розен вздернул брови, и по мере рассказа Дикона брови его поднимались все выше и выше.
 — Вы защищались, — сказал он, — Вполне понятно, что вам не может быть предъявлено никаких обвинений.
 — Я почувствовал что-то неладное с того момента, как приехал в Эверсли, — продолжал Дикон. — Все эти тщательные приготовления перед посещением старика. Когда я случайно вошел в его комнату, они пришли в дикую панику. Так, что я стал поглядывать по сторонам. Экономка держала в своих руках слишком многое, чтобы по своей воле расстаться с этим. Потому она разыграла спектакль, но лорд Эверсли не умер. Ее дружок согласился играть роль хозяина. Я догадался об этом.
 — Очень хитро, — сказал мистер Розен.
 — Все это довольно очевидно, ведь она не просто экономка. Она была любовницей лорда Эверсли.
 — Я слышал об этом, — сказал мистер Розен.
 — Потом я обнаружил, что из дома исчезли дорогие вещи. Я думаю, это главное. Преступники хотели, чтобы экономка оставалась в Эверсли до тех пор, пока они не вынесут из дома все ценное, пока не сколотят себе состояние.
 — Вы говорите, они…
 — Джесси, управляющий имением, который был ее любовником, и еще два человека, игравших роли доктора и больного.
 — Теплая компания.
 — Конечно, ровно столько, сколько нужно для осуществления их замысла. Я знал, что Сепфора постепенно приближается к разгадке, хотя это и заняло у нее много времени. Я думаю, что главарем был Керью. Он — отчаянный человек. Рискну предположить, что экономка хотела только пожить некоторое время в комфорте. Но она — его любовница и делала все, что он ей прикажет. Преступники поняли, что Сепфора приближается к разгадке, но они забыли обо мне. У меня репутация человека… не очень серьезного, и я ее поддерживал. Это мне и помогло. Я узнал кое-что от дочери экономки. Она оказалась не столь осторожной, как хотелось бы негодяям. В доме Эймоса Керью немало вещей из Эверсли-корта. Я обнаружил это, когда зашел к нему. Думаю, у них были трудности, потому что они не знали, как сбыть награбленное. Я не имею представления об их планах на будущее, но преступники должны были сознавать, что так не может продолжаться вечно. Но, когда они узнали об истинной ценности украденного, им захотелось получить еще больше. А Сепфора была близка к разгадке, так что они решили сыграть финальный акт пьесы, решив избавиться от нее. Я это понял. Меня послали присмотреть за ней, и я выполнил свой долг.
 — Похоже, — сказал мистер Розен, — что она обязана вам жизнью.
 Дикон ехидно ухмыльнулся:
 — Полагаю, что да. Я спас ее дважды. Первый раз они хотели убить Сепфору, когда она зашла в дом Керью. Он решил инсценировать все так, будто ее убил разбойник. Они здорово умеют морочить всем головы… Но появился я и спас ее. Но во второй раз я уже был наготове… я ждал. Они узнали, что ночью она была в комнате «больного», и решили, что откладывать больше нельзя. Они говорили еще о какой-то пуговице…
 — Да, — сказала я. — Ночью я ходила в комнату дяди, но там никого не было. «Больной» совершал прогулки по саду. С моего халата оторвалась пуговица.
 Мистер Розен прочистил горло:
 — Это необычайная история. Что мы должны теперь сделать, так это найти тело лорда Эверсли. Если это убийство… — Он пожал плечами.
 — Я не думаю, что Джесси решилась бы на это, — сказала я. — Нет, это только обман… не убийство, я уверена.
 — Вы сделали правильно, придя ко мне. Теперь мы посмотрим, что можно сделать.
 Тело дяди Карла было похоронено на том самом месте, где Джесси поставила крест. Оно было в сундуке, исчезновение которого из зимней гостиной заметил Дикон. План негодяев был очень прост, это так и продолжалось бы, пока они не вынесли бы все ценное из Эверсли, если бы не Джефро, который заметил что-то неладное в поместье.
 Врачи сошлись на том, что дядя Карл умер от естественных причин, и это было не убийство. Но жизни могла бы лишиться я, если бы Эймос Керью преуспел в своем намерении избавиться от меня. Мне повезло, что Дикон сорвал его планы. Эймос Керью был очень жаден до денег и решил прибрать к рукам богатства дяди Карла и для этой цели он привез Джесси в Эверсли. Джесси была, конечно, хищница, но все же не убийца, и я думаю, что она страшно испугалась, когда поняла, в какую историю ее впутал Эймос Керью. Она-то считала, что все, что ей придется делать, — это угождать старику, который будет баловать ее подарками.
 Профессией Джесси было обирать своих обожателей, но это никогда еще не приводило к преступлениям.
 Джесси напугал призрак, которым был, конечно, Дикон. Он нашел одежду дяди Карла и использовал ее, думая, что это может принести пользу. Так и случилось, именно поэтому Джесси и поставила распятие на могилу дяди Карла.
 Эймос был мертв, а Джесси скрылась со своими друзьями — фальшивыми доктором Кэйблом и лордом Эверсли. Мы нашли много ценностей в доме Керью, а кое-что отдала Эвелина, уверявшая нас, что это было подарено ее матери.
 Розен, Стид и Розен взяли все в свои руки; дядя Карл был достойно погребен в усыпальнице Эверсли, а я стала новым владельцем поместья.
 Мы с Диконом вернулись в Клаверинг. Дикон был очень доволен собой, и все единодушно признали, что он герой. Правда, он убил человека, но этот человек был разбойником. Более того, Дикон оказался очень проницательным, и его быстрые действия сорвали планы преступников и одновременно спасли мою жизнь.
 Когда мы приехали домой, моя мама и Сабрина ликовали. Они снова и снова хотели слушать историю о наших приключениях.
 — Это необыкновенная история, — говорила моя матушка.
 — Что было бы, если бы не Дикон! — воскликнула Сабрина.
 — Мы так гордимся тобой, Дикон, дорогой, — сказали они хором.
 Дикон наслаждался их восхищением, поглядывая на меня вопрошающим взглядом.
 — Вам придется полюбить меня, Сепфора, — сказал он. — Вы не должны забывать, что я спас вам жизнь.
 — Иногда я удивляюсь, почему ты это сделал?
 — Хотите, объясню? — спросил он шепотом, подойдя вплотную ко мне. — Если бы вы погибли, Бог знает, кто получил бы Эверсли. Поместье не досталось бы ни Сабрине, ни вашей матушке, и тогда оно досталось бы какой-нибудь дальней родне. Но нам нужно Эверсли для семьи… И потом, если вы получите Эверсли, я получу Клаверинг. Вы видите, все продумано. Но есть еще одна причина.
 — Какая?
 — Можете не верить, но вы мне симпатичны, Сепфора. Вы не такая, какой стараетесь казаться… не так ли? Мне это нравится… да, определенно нравится.
 Я мрачно взглянула на него, уголки его губ насмешливо приподнялись.
 Я поняла, он хочет сказать, что знает о моем романе с Жераром.
 Мне следовало быть благодарной ему, но я не могла, потому что испытывала к нему неприязнь даже большую, чем раньше.




 ВЛАДЕЛИЦА ЭВЕРСЛИ


 Сразу же после Нового года мы отправились в Эверсли. Жан-Луи не хотел туда ехать, потому что вырос в Клаверинге и сроднился с ним; но он понимал, но ехать надо: Эверсли — дом моих предков. Кроме того, Жан-Луи знал, что моя мать и Сабрина были довольны тем, что Клаверинг перейдет теперь во владение Дикону.
 — Это вполне разумное решение, — сказала мать. — Я уверена, что Сепфора согласна с нами.
 Да, это было так. Я с радостью покидала Клаверинг, сознавая, что мне не нужно будет больше видеться с Диконом.
 Эверсли было богатым имением; и хотя Эймос Керью и Джесси обокрали его, все же там осталось много ценного.
 Лотти была в восторге от переезда. Этому прелестному и очень непосредственному существу исполнилось восемь лет. Она могла быть веселой и ласковой, а через секунду впасть в уныние. У нее были глаза цвета фиалки с длинными темными ресницами и густые черные волосы.
 Моя мать как-то сказала:
 — Она во всем повторяет свою прабабушку и не похожа ни на тебя, ни на Жан-Луи. Ты в детстве была девочкой умной и осторожной. Она — вылитая Карлотта. Просто удивительно, как так получилось. Ты следи за ней, Сепфора. Я часто думаю, как ты воспримешь переезд в Эверсли после всего, что случилось там, — сказала она.
 — Не знаю, что тебе ответить. Все считают, что я должна туда ехать.
 Я смотрела на матушку с сочувствием. Ей было неловко передо мной оттого, что она любила Дикона больше, чем меня. В молодости она безумно любила его отца, и тот факт, что Дикона родила не она, а Сабрина, нисколько не умалял ее любви к мальчику. Я часто задумывалась, почему капризных детей родители любят больше, чем послушных?
 — Лотти так недостает братика или сестренки, — сказала мать. — Как жаль!
 — Ничего, — сказала я. — По крайней мере, у нас свой ребенок.
 Эти слова я часто говорила самой себе. Пусть я согрешила, но зато у меня теперь есть Лотти.
 Итак, мы подготовились к отъезду. Дикон настроился перебраться в дом, где жили мы. Мать и Сабрина отговаривали его, им было непонятно, почему он так жаждет поселиться там.
 — Это дом управляющего имением, — объяснил он им. — Управляющий теперь я.
 — Мой мальчик, — сказала Сабрина, — ты остаешься без присмотра, и мы беспокоимся за тебя.
 Дикон взглянул на меня, улыбнулся и ответил:
 — По-моему, я уже доказал, что могу постоять за себя.
 Конечно же, они не могли помешать его решению жить там.
 Я старалась не думать о том, что он переселится в дом, где мы были так счастливы с Жан-Луи. Жан-Луи понимал, что я чувствую. Он сказал:
 — Дом больше не принадлежит нам. Забудем о нем.
 Мы поехали в Эверсли. Лотти сидела в карете между нами. Когда я поглядывала на Жан-Луи, который выглядел усталым и немножко грустным, меня переполняла нежность. Я обманула его самым жестоким образом, поэтому мне хотелось сделать мужу что-нибудь приятное, чтобы заглушить чувство вины.
 Лотти весело подпрыгивала на сиденьи, то и дело заставляя нас выглядывать в окно, когда видела что-нибудь интересное. Жан-Луи улыбался ей. Бедный Жан-Луи! Хорошо, что мы отправились в путь в карете. Он не вынес бы поездки верхом.
 Поместье выглядело совсем по-другому. Наверное, потому, что теперь оно принадлежало мне. Меня переполняла гордость при мысли, что я стала владелицей обители, в которой жили мои предки. Когда мы вышли из кареты, я остановилась, чтобы посмотреть на дом. Построенный двести лет назад, во времена королевы Елизаветы, он имел форму буквы «Е»: главный холл в центре и два флигеля по сторонам.
 Мне было радостно увидеть старого Джефро, который поспешил нам навстречу из конюшни.
 — Я услышал стук колес, — сказал он, — и понял, что вы приехали.
 — Это Джефро, — сказала я Жан-Луи, — старый верный слуга.
 Джефро поклонился. Лотти с любопытством смотрела на него.
 — В доме полный порядок, госпожа Сепфора, — сказал Джефро. — Слуги постарались.
 — Они все те же? — спросила я.
 — Нет, — ответил он. — Прежние разбежались, ведь они были дружками Джесси Стирлинг. Я взял на себя смелость послать миссис Джефро в деревню, чтобы она нашла там девушек, согласных поработать у нас. Это они и навели порядок.
 — Спасибо, Джефро.
 Мы вошли в дом. Я задержалась в холле. Его стены из грубо обработанного камня были увешаны доспехами, принадлежавшими прежним хозяевам Эверсли. Большинство этих доспехов были проверены в бою. Мои предки были воинами.
 — А это что? — полюбопытствовала Лотти, подбегая к камину, над которым висел большой рисунок. Я подошла к ней.
 — Это фамильное древо, — сказала я. — Его начали рисовать больше века назад и с тех пор постоянно дополняют новыми именами.
 — И я тоже буду на нем? — восторженно спросила Лотти.
 — Ну конечно же.
 — Я и мой муж, — добавила Лотти. — Ах, мамочка и папочка, я часто думаю, кто будет моим мужем.
 — Лотти, — сказала я с упреком, — ты оказалась в новом доме, а думаешь о том, какой у тебя будет муж.
 — Это фамильное древо навело меня на такие мысли, — ответила Лотти. — А куда ведет эта лестница?
 — Ты все узнаешь, — сказала я. — Пусть миссис Джефро покажет нам наши комнаты, а потом ты сможешь осмотреть весь дом.
 — Я хочу сделать это сейчас.
 — Мы осмотрим его вместе, — сказала я. — Твой папа немного устал.
 Лотти сочувственно сморщилась.
 — Папочка, это опять твоя нога? Мне так тебя жаль. Тебе нужно было в карете подложить под ногу еще одну подушку.
 — Все нормально, воробушек, — сказал он. — Однако мама права: сначала нам нужно здесь устроиться, а уж потом мы вместе осмотрим дом.
 — Как здорово! — воскликнула Лотти. — Мамочка, весь этот дом — твой?
 — Он наш, — ответила я строго. — Пойдем, нас ждет миссис Джефро.
 Для нас приготовили самую большую спальню в доме. В ней спал когда-то сам лорд Эверсли.
 Жан-Луи сел на кровать с парчовым покрывалом. Я присела рядом и обняла его. Я не могла не думать о том, что вернулась в то место, где когда-то согрешила. Однажды ночью в одну из комнат этого дома проник Жерар и пробыл со мной до утра. Воспоминания, которые я вот уже несколько лет пыталась заглушить в себе, снова нахлынули на меня.
 Я еще крепче обняла Жан-Луи.
 — Ты знаешь, Жан-Луи, — сказала я, — я тебя очень люблю. Я теперь буду заботиться о тебе еще больше.
 Он повернулся и внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, что он догадывается, почему я так расчувствовалась.
 Мне было приятно возобновить знакомство с Форстерами. Изабелла навестила нас в тот же день, когда мы приехали в Эверсли. Она обрадовалась, что мы будем соседями, и хотела узнать, не нужна ли ее помощь.
 Я с радостью приняла ее предложение, так как все мы были очень растеряны и не знали, с чего начинать. Я пригласила ее познакомиться с Жан-Луи и моей девочкой.
 Изабелла была в восторге от них. Жан-Луи к этому времени уже обследовал поместье и считал, что нам понадобится управляющий. Дерек тут же предложил свои услуги. Несколько ферм, которыми он владел, не требовали особых забот, и он согласился помочь нам наладить хозяйство.
 Визит Форстеров ободрил Жан-Луи. Похоже, что до встречи с ними управление имением Эверсли представлялось ему непосильной задачей. Поездка очень утомила его. Я знала это, но избегала высказывать сочувствие, так как всякие упоминания о его болезни вызывали у него депрессию.
 Лотти куда-то исчезла. Мне сказали, что она, вероятно, в паддоке — развлекается с пони. Она любила лошадей.
 Форстеры, конечно же, заговорили о событиях, которые произошли в Эверсли и которые потрясли всех в округе.
 — Мы подозревали, что здесь творится что-то неладное, — сказала Изабелла. — Но мы не думали, что… эта экономка…
 — Ничего странного, — перебила я Изабеллу, — она ведь была любовницей моего дяди, и ей захотелось большего.
 — Возможно, оно и так, — сказал Дерек. — Но, вообще-то, зачинщиком преступной затеи был управляющий, между прочим толковый парень. Я всегда говорил, что господину Эверсли повезло с управляющим.
 — Да, — подтвердила я. — Скорее всего, эту идею подкинул Джесси Эймос Керью. Моему дяди ее претензии всегда казались чрезмерными, поэтому он и составил завещание в мою пользу, а когда дядя неожиданно умер, она осталась с носом.
 — А может быть, — сказал Дерек, — именно они убили его, но опоздали и не получили свой куш.
 — Возможно, — согласилась я.
 — Этот ваш родственник Дикон — умный молодой человек.
 — Да… да…
 — Я бы хотел с ним познакомиться.
 — По всей вероятности, вам скоро представится такая возможность, — сказал Жан-Луи.
 — Вы знаете… — Я собиралась увести разговор в сторону, но передумала.
 — Дикон не может не навестить нас, не так ли, дорогая? — обратился ко мне Жан-Луи. — Он только и говорил об Эверсли после того, как побывал здесь.
 — Теперь он будет занят Клаверингом.
 — Да, пожалуй, — согласился Жан-Луи.
 — Мы, наверное, утомили вас своими семейными делами, — обратилась я к Изабелле и Дереку.
 — Вовсе нет. Это так интересно! Как замечательно, что вы вернулись.
 — Ну, а как дела у вас в Эндерби?
 — О… Похоже, мы изгнали оттуда всех призраков.
 — Должно быть, без них намного лучше?
 — Я лично скучаю иногда без них, — сказал Дерек. — Мы срубили деревья, затенявшие дом. Брат постоянно твердил мне, что очень вредно жить в тени без солнечного света.
 — Ваш брат? — спросила я, — Он, кажется, врач?
 — Да, братец Чарльз. Он доволен, что приехал сюда. Здесь он нашел очень удобное место для устройства больницы.
 — Для устройства больницы? Где же она?
 — Она находится на берегу, примерно в миле отсюда. Он ходит туда каждый день, хотя в этом нет необходимости. Больница — его любимое детище.
 — Должно быть, ему пришлось много потрудиться?
 — Заботиться о больнице ему в удовольствие.
 — А для кого эта больница? — спросил Жан-Луи. — Для престарелых?
 — Совсем наоборот — для молодых женщин, готовящихся стать матерями. По сути дела, это родильный дом.
 — Это его специальность, — сказала Изабелла. — Он очень добрый человек.
 — Не перехвали его, Изабелла, — остановил ее Дерек.
 — А ты меня не слушай, — ответила она и повернулась к нам. — Он делает доброе дело. Он спас много жизней — мамам и детям.
 — Как это благородно! — сказала я.
 — Он говорит, что это его работа. Конечно, он мог бы не работать вообще и жить безбедно.
 Дерек смущенно улыбнулся:
 — Изабелла всегда защищает моего брата. Чарльз унаследовал большие деньги, и это дало ему возможность построить больницу.
 В этот момент в комнату вбежала Лотти, раскрасневшаяся и возбужденная. Увидев, что у нас гости, она застыла на месте.
 — Это наша дочь. Лотти, познакомься с гостями, — сказала я.
 Я видела, что их поразила ее красота, и это наполнило меня гордостью. Она улыбнулась им и своей обворожительной улыбкой живо напомнила мне Жерара. Он умел так же обворожительно улыбаться.
 Ей не терпелось что-то нам сообщить, и, сделав реверанс, она выпалила:
 — Я изучала местность.
 — И что же ты обнаружила интересного? — спросил Жан-Луи.
 — Я видела два больших дома — они не так далеко отсюда.
 — Один из них называется Эндерби, — подсказал Дерек и описал, как он выглядит. Лотти утвердительно кивнула.
 — Да, он именно такой. А около другого дома я увидела ребеночка. Мама, он такой хорошенький. Он лежал в люльке, в саду. Я не смогла сдержаться — открыла калитку и вошла в сад.
 — Лотти, неужели ты вошла без разрешения?
 — Ну да. А что такого? Там были няня и еще госпожа…
 — Должно быть, это Грассленд, — сказала Изабелла.
 — Там перед домом две больших лужайки.
 — Да, без сомнения, это Грассленд.
 — Мне позволили поиграть с малышом. Кажется, я ему понравилась. Мальчика зовут Ричард.
 — Это ребенок Мэйферов, — сказала Изабелла. — Ему шесть месяцев или около того. Я не могла сдержаться и спросила:
 — Это ребенок Эвелины?
 — Да, — сказала Изабелла. — Ребенок Эвелины Стирлинг. Она вышла замуж за Эндрю Мэйфера, вы его знаете, и теперь у них ребенок. Они считают его своим сокровищем.
 — Эвелина очень добрая леди, — сказала Лотти. — Она пригласила меня бывать у них и сказала, что рада нашему возвращению в Эверсли. Она знает тебя, мама.
 — Да, — ответила я, — мы с ней встречались. Я почувствовала полную растерянность. Мне вспомнился случай, когда я увидела ее в амбаре вместе с Диконом. Мне вспомнились ее пристальный взгляд и слова, из которых было понятно, что она знает о моей связи с Жераром.
 В течение нескольких дней после приезда я была очень занята по дому, но миссис Джефро и Изабелла помогли мне. Я была довольна тем, что Джефро уволил прислугу, которую набрала Джесси Стирлинг. Он знал двух-трех девушек в деревне, которые могли быть полезными мне; надо было только проверить их способности. Изабелла и ее служанки мне тоже помогли. У них были подружки, которых они порекомендовали мне в работницы, и в скором времени я обзавелась прислугой в достаточном количестве и почувствовала себя хозяйкой в доме.
 Конечно, были и сложности. Лотти требовалась гувернантка. В Клаверинге она ходила в приходскую школу, но теперь, когда она начала подрастать и быстро развиваться, нужно было подыскать для нее приличную воспитательницу.
 Наведение порядка в доме — пустяк по сравнению с ведением хозяйства в имении. Эймос Керью, хоть и оказался мошенником, был отличным управляющим и знал, как сделать так, чтобы хозяйство давало доход.
 — Кто нам нужен, так это толковый управляющий, — сказала я Жан-Луи. — Кто-нибудь вроде Джеймса Фентона.
 — Да, было бы неплохо найти такого же порядочного человека, как Джеймс, — согласился Жан-Луи.
 — Удивляюсь, как он может заниматься фермерством на пару со своим кузеном, — как бы вскользь заметила я.
 — Рано или поздно, он займется этим в одиночку, я в этом не сомневаюсь, — сказал Жан-Луи.
 — Нам надо непременно нанять управляющего, — , продолжала настаивать я.
 — Ну, а пока я сам попытаюсь справиться с хозяйством, — ответил Жан-Луи.
 Мне стало грустно. До того как с ним произошло несчастье, он был сильным и энергичным. Но сейчас вряд ли ему было под силу следить за порядком в таком большом имении, как Эверсли. Я понимала, что нам все равно придется искать кого-то на должность управляющего, но, памятуя о том, каким мошенником оказался Эймос Керью, я решила быть осторожной.
 Однажды после полудня я обсуждала домашние дела с миссис Джефро. Ко мне подошла служанка и сказала, что к нам пожаловала гостья.
 Я была уверена, что это Изабелла, и потому не поинтересовалась, кто же там.
 — Она ждет вас в зимней гостиной, — добавила служанка.
 Изобразив на лице улыбку, я поспешила к открытой двери и застыла на месте. Женщина, которая поднялась с кресла, была не Изабелла. Я почувствовала легкий испуг. Это была Эвелина.
 Она улыбнулась и шагнула мне навстречу. Я решила, что должна вести себя как добрая соседка.
 Я сухо буркнула:
 — Весьма мило с твоей стороны.
 — Теперь мы будем жить рядом: вы — хозяйка Эверсли, и я — хозяйка Грассленда. Я кивнула.
 — Не хочешь ли перекусить?
 — Нет, нет, — возразила она, — Мне нужно худеть, но так трудно удержаться от соблазнов, не так ли?
 — Да, конечно. Но хотя бы присядь. Мы сели. Мое сердце учащенно билось.
 — Давно мы с вами не виделись, — сказала она. — А может, не так уж давно?
 — Я слышала, у тебя родился сын?
 — Да, мой крошка Ричард. — Она улыбнулась. — Дети — это счастливый дар, ты согласна? Мой Эндрю вне себя от счастья. Можете себе представить. Он никогда не думал, что у него может быть ребенок. Жизнь всегда полна неожиданностей, не так ли?
 — Уверена, что он рад рождению ребенка.
 — Еще бы. Думаю, что и ваш муж не остался равнодушным, когда узнал, что вы скоро должны родить. Ах, эти мужчины! Они тоже любят детей, особенно на той стадии своей жизни, когда расстаются с надеждой их иметь.
 — Ваш мальчик, должно быть, принес вам обоим столько счастья!
 — О да. А ваша девочка — такая красавица! Вы только подождите, когда она подрастет. У нее не будет отбоя от женихов. Такая веселая и обаятельная! Я рассказала о ней Эндрю.
 Я почувствовала, что она завлекает меня в ловушку. Зачем она сюда пришла? Мне вдруг захотелось вернуться в Клаверинг. Но я не могла позволить ей запугать меня. Я спросила:
 — А как твоя мама?
 — Ах! — сказала она. — От нее давно никаких известий. Не знаю, где она. Не удивлюсь, если она за границей. Эймос всегда умел заставить ее делать то, чего он хотел. Бывают же такие мужчины. Но мы то с вами счастливы, у нас дети. Ах, как они понравились друг другу! Мой Ричард просто не мог оторвать глаз от вашей крошки. С ним такое случается редко, поверьте мне. У меня сложилось впечатление, что они сродни друг другу.
 — Сродни? Как это понимать?
 — Ну, видите ли, мой малышка Ричард… и ваша Лотти — между ними как бы чувство родства. Они появились на свет…
 Она с вызовом смотрела на меня. Я подумала, что у них с Диконом была близость. На что она намекает? На то, что она и я — одного поля ягоды?
 Глаза Эвелины торжествующе засветились, и она неторопливо промолвила:
 — Никогда не забуду, как мы с вами встретились впервые. Вы приехали в Эверсли… а в Эндерби проводил время один джентльмен, француз. Он был такой красавчик, не правда ли? — Эвелина засмеялась. — Он уехал. Навсегда. Теперь в Эндерби все по-другому… Вряд ли вы захотите часто приглашать в гости Форстеров. Здесь только один интересный человек — доктор. Вы еще не встретились с ним? Он вам понравится. Он не такой, как тот француз. Мрачноват немного, но всякие перемены всегда интересны, не так ли?
 — О чем ты говоришь? — спросила я.
 — Да так, ни о чем, — сказала она. — Болтаю просто так. Эндрю нравится моя болтовня. Он меня обожает. Мужчине не так-то просто зачать сына в таком возрасте.
 Она снова засмеялась.
 Я встала:
 — Ты меня извини. Мы только приехали, а здесь так много надо сделать.
 Эвелина тоже поднялась и натянула перчатки. Она оделась по последней моде для визита ко мне.
 — Ничего, — сказала она. — Мы ведь соседки, еще успеем наговориться.
 Эвелина коснулась моей руки и улыбнулась. Я проводила ее до двери и посмотрела вслед. Во мне зародилась тревога.
 Идея отпраздновать новоселье пришла мне в голову, когда я как-то утром сидела у Изабеллы. Мы с ней подружились, и я чувствовала себя уютно в ее компании. Она хорошо знала привычки соседей и сохраняла с ними добрые отношения. Было только три больших дома по соседству, но и на фермах жили приятные люди.
 Я предложила Изабелле устроить вечеринку.
 Та очень обрадовалась.
 — В добрые старые времена всегда было так. Раз в год устраивали вечеринку в одном из домов.
 — Убеждена, что мой двоюродный дед, генерал Эверсли, аккуратно соблюдал традицию.
 — Мне это неизвестно. Все кончилось, когда имение перешло к лорду Эверсли.
 — У него было слабое здоровье, — напомнила я. — А Джесси, должно быть, не горела особым желанием видеть в доме толпу соседей.
 — Да, меня удивило то, что, став хозяйкой дома, она ни разу не пригласила гостей, — сказала Изабелла.
 — Кажется, я должна воспользоваться этой привилегией, — ответила я. — Почему бы не вспомнить старое доброе время?
 — О! Я уверена, что все будут этому рады.
 — Ты должна помочь мне составить список приглашенных.
 — Ну конечно.
 Мы приятно провели целый час, занимаясь составлением списка.
 — Ты не забыла про моего шурина? — спросила Изабелла.
 — Про доктора? Нет, конечно, нет. Но придет ли он? Уж очень он занят. Ты пригласишь его?
 — Непременно. А как насчет людей из города — адвокатов, например?
 — Ах да, мистер Розен. То есть оба Розена — старший и младший.
 — Вот видишь, — сказала Изабелла, — какой большой список. Ты знаешь, кажется, у меня отпала необходимость звать к тебе в гости моего шурина. Я слышу у входа его голос. Да, это он. Ты можешь пригласить его сама.
 И вот я снова встретилась с Чарльзом Форстером. Я забыла, какого он роста, но помнила его меланхолический вид. Не в моей привычке считать грустных людей интересными. Меня всегда привлекали живые характеры — такие, как Жерар и моя крошка Лотти. Но Чарльз Форстер заинтересовал меня сразу, как только я увидела его. Мне захотелось узнать, почему от этого человека веет чуть ли не отчаянием. У него было худое лицо с высокими скулами и глубоко посаженными глазами. На нем был седой парик, завязанный в пучок черной лентой на затылке. Его синий сюртук был слишком просторным и настолько длинным, что почти полностью закрывал его бриджи. Бежевые чулки обтягивали длинные мускулистые ноги. Перед тем как войти, он снял шляпу-треуголку и теперь держал ее в руке.
 — Чарльз! — воскликнула Изабелла, и ее лицо просияло. — Приятно тебя видеть. Госпожа Сепфора Рэнсом. Вы, вероятно, уже встречались.
 Он взял мою руку, и мы пристально посмотрели Друг на друга.
 — Вы меня забыли, — сказала я.
 — Отнюдь. Вы гостили в Эверсли.
 — Да, верно… А теперь я там живу.
 — Ваши неприятности уладились, я надеюсь.
 — О да, можно так считать.
 Изабелла уже налила ему вина в бокал.
 — Чарльз, — сказала она, — тебе надо подкрепиться. — Она повернулась ко мне:
 — Он совсем не следит за собой.
 — Изабелла опекает меня, как курица опекает самого слабого из своих цыплят, — сказал он.
 — Никогда бы не подумала сравнить тебя с цыпленком, — парировала Изабелла. — Ну, какие новости?
 Он меланхолически улыбнулся, взглянув на меня.
 — Мои новости всегда одни и те же и потому не заслуживают названия новостей. Возился с больными. Прибавилось пациентов.
 — Я слышала о вашей больнице, — сказала я. — Вы, наверное, испытываете огромное удовлетворение от работы?
 Чарльз слегка нахмурился:
 — Не всегда. Бывают трудные моменты… Но ведь из этого и складывается жизнь, не так ли?
 — Согласна с вами. Она не может быть все время светлой. Нам остается только радоваться, когда все хорошо, и надеяться на лучшее, когда бывает плохо.
 — Вы очень правильно сказали.
 — У тебя, наверное, не хватает времени на пациентов, — вмешалась Изабелла. — Я слышала, что сейчас много людей болеет.
 — Не больше, чем обычно. Я только что был в Грассленде. Поскольку это рядом, то решил заглянуть к тебе.
 — Я бы ужасно обиделась, если бы узнала, что ты шел мимо и не заглянул. Тебя позвали к Эндрю Мэйферу?
 — Да, ослабло у него здоровье. Сердце может отказать в любой момент. Но у него большая жажда жизни. Наверное, молодая жена и ребенок придают ему сил. Он счастливый человек, не из тех, кто быстро сдается. Он будет цепляться за жизнь до конца своих дней.
 — Это и вправду помогает? — спросила я.
 — Безусловно. Многие люди умирают только потому, что им недостает воли к жизни. У Эндрю Мэйфера ее достаточно.
 — Просто удивительно, — сказала Изабелла. — Неужели эта девушка так живительно действует на него?
 — Да, — задумчиво сказал доктор. — Я помню его до того, как он женился. Он был готов тогда смириться с тем, что он — инвалид. И вдруг на горизонте появляется эта девушка и обвораживает его. Мотивы ее поведения вряд ли можно считать альтруистическими, но она вдохнула в него жизнь.
 — Это напоминает мне о старой пословице, которая звучит примерно так: «В самом худшем из нас живет добро, а в самом лучшем из нас существует зло, которое и толкает нас на то, чтобы судить других».
 — Абсолютно верно, — согласился доктор. — Во всяком случае, мне нравится, как держится Эндрю Мэйфер после того, как женился. А теперь, когда у него появился сын, он взбодрился еще больше. Кто знает, он может дотянуть до ста лет.
 — Между прочим, — обратилась я к доктору, — мы собираемся отпраздновать новоселье. Надеюсь, вы придете?
 — Благодарю за приглашение. С удовольствием принимаю его.
 — Мне приятно это слышать.
 — Тогда я включаю его в список, — сказала Изабелла.
 — Я запомню и так, — ответила я и встала, заверив, что у меня дома полно дел, и пообещав Изабелле встретиться с ней на днях.
 — Вы приехали верхом? — спросил доктор.
 — Да, — ответила я.
 — Тогда мы можем поехать обратно вместе. По пути в город я как раз проезжаю мимо Эверсли.
 По дороге обратно мы обсудили много тем: о погоде, о больнице, о его врачебной практике и о моем возвращении в Эверсли.
 На тропинке к дому мы встретили женщину, ведущую лошадь под уздцы. Я узнала в ней Эвелину.
 Подойдя к нам, она остановилась.
 — Добрый день, — громко сказала она и бросила на нас ехидный взгляд. — Не плохая погода для прогулок верхом.
 — Добрый день, — ответила я и повела свою лошадь дальше.
 Доктор Форстер поклонился Эвелине и последовал за мной. Я почувствовала, как меня обдало жаром. Этот взгляд Эвелины вывел меня из равновесия. На что она намекала? Видимо, она принимала меня за такую же потаскушку, как она сама. Она, должно быть, решила, что я могу с легкостью оставить одного мужчину и броситься в объятия другого. Ее взгляд красноречиво говорил: «Да мы же с тобой одинаковые».
 Я тотчас же решила не включать ее в список гостей. Я не смогла бы стерпеть ее присутствия в Эверсли. От нее можно было ожидать всяких скандальных высказываний, и прежде всего — в адрес Жан-Луи.
 Доктор, держа под уздцы лошадь, шел рядом со мной.
 — Кажется, вы расстроены, — сказал он.
 — Да, меня вывела из равновесия эта женщина. Она напоминает мне…
 — Думаю, не следует на нее перекладывать грехи ее матери. Но мне понятно ваше чувство.
 — Я не стану приглашать ее в Эверсли.
 — Вы имеете в виду приглашение на вечеринку по случаю новоселья? У меня есть подозрение, что муж не сможет сопровождать ее. Он чувствует себя сейчас лучше, но… возраст… Такие праздники не для него.
 — Вы полагаете, что мое приглашение ему не понадобится?
 — Уверен в этом.
 — Тогда все становится намного проще.
 Мы остановились. Он пристально посмотрел на меня:
 — Очень надеюсь, что вы как-нибудь выберете время навестить мою больницу.
 — Да, мне интересно побывать у вас. Он раскланялся и, держа лошадь под уздцы, пошел дальше по тропинке.
 Я отвела свою лошадь в конюшню. Это утро было светлое и радостное, если не считать встречи с Эвелиной.
 Начались приготовления к празднику новоселья. Жан-Луи уже несколько раз напомнил мне, что это отличный случай познакомиться с соседями и убедить их, что жизнь в Эверсли будет налажена на манер той, какой была во времена Карлтона, Ли и генерала Карла. Мы решили сделать наш особняк центром общины фермеров. Они были довольны таким решением. Одно дело — обращаться со своими жалобами и бедами к управляющему, и совсем другое — иметь возможность поговорить с самим хозяином. Их поразило до глубины души известие о том, что их бывший управляющий оказался негодяем, а попросту, вором.
 Я узнала от Изабеллы, что у Эндрю Мэйфера ревматические боли и он прикован к постели. Это обстоятельство могло служить мне оправданием в глазах соседей по поводу того, почему я не послала приглашения в Грассленд.
 Наша новая кухарка миссис Бэйнс вовсю орудовала на кухне; слуги с помощью садовников украшали комнаты цветами. Дом наполнился запахами вкусных блюд, готовящихся на кухне.
 Лотти появлялась то там, то здесь; она без конца примеряла свои платья, кружилась в зале для танцев с воображаемыми партнерами, забегала в кухню, чтобы ухватить кусочек кекса и попросить миссис Бэйнс уже в который раз приготовить ей то, что она называла «маленькими вкусными штучками».
 — Я бы хотела, — сказала Лотти, — чтобы каждый день был какой-нибудь праздник.
 — Это было бы слишком утомительно, — заверила я ее.
 — Ну, тогда раз в неделю…
 Мы отложили на несколько дней наши уроки. Я предупредила ее, что как только мы обоснуемся в этом доме, я немедленно подыщу ей гувернантку. Лотти состроила кислую мину она сейчас не могла думать ни о чем другом, кроме как о предстоящем празднике.
 Дня за три до намеченной встречи с соседями я пошла в Эндерби, чтобы поболтать с Изабеллой и рассказать ей, как я готовлюсь к торжественному дню. Возвращаясь обратно, я встретила на дороге Эвелину. Похоже, эта встреча не была случайной.
 — Добрый день, — сказала она. — Вы, наверно, очень заняты — готовитесь к торжественному приему.
 — Добрый день, — ответила я. — Да, я очень занята.
 Я собралась было пройти мимо нее, но она встала на пути и хитро взглянула и на меня.
 — Я слышала, что вы собираетесь пригласить всех соседей. Но, оказывается, сделано исключение.
 — Всех пригласить просто невозможно, — ответила я.
 — Но ведь кто-то может обидеться. Я бы сказала, это — не по-соседски.
 — Я не послала тебе приглашения, — ответила я, — потому что знаю, что твой муж болен и не сможет прийти к нам.
 — Но я-то смогла бы прийти, — сказала она.
 — Я думала, что тебе не захочется идти к нам без него.
 — Мой муж — добрый человек, он не стал бы лишать меня удовольствия немного развлечься. Она выжидающе растянула рот в ехидной улыбке.
 — Видишь ли, — пробормотала я, — все приглашения уже разосланы. Я действительно посчитала, что…
 — Но ведь есть время послать еще одно. Это была уже наглость. Она просила у меня приглашения! Нет, не просила — требовала.
 — Думаю, — сказала она, — это всем покажется странным, если меня не будет на вечеринке. Люди будут спрашивать, почему меня там не было, и я буду вынуждена придумывать какие-то отговорки, не так ли? Мне бы не хотелось…
 «Это шантаж», — подумала я.
 Ее улыбка была жалкой и просительной. У нее был такой вид, будто я вовлекала ее в ситуацию, в которой она будет выглядеть очень некрасиво.
 Мне вдруг стало страшно. Захотелось вернуться в Клаверинг. Я представила, как она что-то нашептывает Жан-Луи, и его доброе лицо возникло перед моим внутренним взором.
 Я любила его и была готова сделать что угодно, лишь бы не причинить ему боль. Я сознавала, что грешна перед ним: я забыла о нем, когда меня закружило в порыве страстной любви к другому человеку. Если бы я могла вернуться в прошлое, я вела бы себя иначе. Я бы никогда не позволила случиться такому… Нет, это не правда. Я вела бы себя точно так же и знала это. Меня непреодолимо влекло к Жерару. Я тосковала по нему. Да, я любила Жан-Луи, но чувство, которое я питала к Жерару, было выше этой любви.
 Лишь одна мысль стучала в моей голове: Жан-Луи никогда не должен узнать об этом.
 Я смотрела на стоявшую передо мной женщину, в улыбке которой таилась угроза, и не знала, как быть.
 — Да, еще не поздно пригласить тебя к нам, если ты действительно хочешь прийти, — сказала я и содрогнулась от презрения к себе самой.
 Ее улыбка тут же стала невинной, как у маленького ребенка.
 — О, я вам так признательна! — воскликнула она с наигранным восторгом. — Значит, вы пришлете мне приглашение? Я не уверена, что Эндрю сможет прийти к вам, но он не захочет лишать меня возможности развлечься.
 Мне было невыносимо смотреть на нее. Я отвернулась и молча пошла прочь, ненавидя ее и себя.
 Праздник, похоже, удался. Был великолепный весенний день, солнце грело, как летом. Гости говорили друг другу комплименты и вспоминали старые добрые времена. Имение Эверсли вновь обрело хозяев. Фермеры и их жены радовались тому, что имением будет управлять семья. Бедный дядя Карл был уже слаб здоровьем, когда завладел имением, и не проявлял интереса к хозяйственным делам. Жан-Луи вел себя иначе. Ему довелось управлять собственным имением до того, как он оказался в Эверсли. Все те, с кем он разговаривал, признали в нем человека, знающего свое дело.
 Многие из наших соседей помнили мою мать, а один из них, совсем уже старик, помнил даже Карлтона Эверсли, который сто лет назад, будучи еще совсем молодым, спас особняк и имение от приспешников Кромвеля.
 Всем гостям было радостно сознавать, что имение вновь принадлежит законным владельцам, а не этому разбойнику Эймосу Керью.
 В общем и целом, обстановка была веселой, пока не появилась Эвелина.
 Было бы наивно думать, что все эти люди не знают, кто она такая. Она была дочерью пресловутой Джесси, которая, будучи любовницей прежнего хозяина имения, состояла в то же время в связи с Эймосом Керью.
 Пожилые гости держались по отношению к ней отчужденно, однако молодые люди находили ее привлекательной. Я не могла удержаться от того, чтобы не последить за ней из страха, что она может заговорить с Жан-Луи. К счастью, он был занят оживленным разговором с фермерами, которые, судя по всему, не хотели отпускать его от себя. Я почувствовала себя в относительной безопасности.
 В большом зале, на возвышении, мы установили новое пианино и там же устроились музыканты. Столы были заставлены самой разнообразной снедью, и гостям было предложено не стесняться. Само собой разумеется, что большинство гостей тут же последовало этому совету-Миссис Бэйнс со своими помощницами с восторгом наблюдала за тем, как быстро опустошаются тарелки, и вовремя успевала наполнять их вновь.
 Зазвучала музыка. Она лилась из окон дома в сад, освещенный фонарями, подвешенными на стены дома. Одни гости прогуливались по дорожкам, другие сидели и разговаривали. Молодые люди танцевали.
 Ко мне подошел Чарльз Форстер.
 — Вас все это хоть немного развлекает? — спросила я. — Простите, что задаю бестактный вопрос.
 — Меня трудно развеселить, — ответил он.
 — Да, я понимаю. Ваша голова занята серьезными вещами, а не весельем, хотя к нему тоже следует относиться всерьез. Я думаю, фермеры рады тому, что мы здесь. Этот праздник был устроен с целью показать им, что мы не собираемся производить здесь больших перемен, а просто хотим жить так, как жили наши предки.
 — Вы все правильно сделали, — сказал он, — и достойны похвалы. А я устроен так, что со мной трудно общаться. Давайте пройдемся немного. Вечерний воздух бодрит после жаркого дня.
 — Да, погода выдалась чудесная. Я так боялась, что будет дождь. Тогда гостям пришлось бы толпиться в холле. Может быть, мы и справились бы с неудобствами, но у гостей могло испортиться настроение.
 — Все получилось просто идеально, — сказал он. — Я рад тому, что вы приехали сюда.
 Мне польстило его замечание, хотя я и не поняла, почему он так сказал.
 Но Чарльз продолжил:
 — Вы составили Изабелле прекрасную компанию. Ей так нужна подруга.
 — Я уверена, что Изабелла не из тех людей, которые легко обзаводятся друзьями. Это я должна быть благодарна ей за дружбу.
 — Изабелла — прекрасная женщина. Я часто говорю Дереку, что ему повезло с женой. Она спокойна, добра и рассудительна.
 — Я вижу, вы любите ее так же, как она вас.
 — Они — моя семья: мой брат и его жена. Они приехали сюда, чтобы быть рядом со мной.
 — Весьма разумно с их стороны. Родственники должны держаться вместе, когда это возможно.
 — Меня здесь держит больница, для нее это идеальное место. Старый дом у моря, который был в довольно ветхом состоянии, когда я приобрел его. Но в этом доме имелось все, что необходимо. Для меня важнее всего было то, что он находится в уединенном месте.
 — Но для чего нужна эта уединенность?
 — Видите ли, она успокаивающе действует на моих пациентов.
 — Они — молодые матери, не так ли?
 — Да, — сказал он, — несчастные молодые матери.
 — Несчастные?
 — Да. Именно поэтому они там. Больница устроена для молодых женщин, которые оказались в бедственном положении. Вот почему они стремятся спрятаться от людей. Уединение лечит.
 — Значит, ваша больница для тех… у кого нет друзей?
 — Да, они часто оказываются без друзей.
 — И без мужа?
 — Некоторые из них без мужа.
 — Я думаю, вы взялись за благородное дело. Изабелла говорит…
 — Ах, Изабелла… Вам не следует верить всему, что она говорит. У вас может появиться ложное представление обо мне.
 — Но ведь вы должны испытывать удовлетворение от того, что делаете.
 — Для этого требуется сопоставить добро и зло и посмотреть, чего больше.
 — Что вы имеете в виду?
 — Я понимаю, что говорю загадками, и меня скучно слушать.
 Я повернулась к нему и коснулась его руки:
 — Ничуть не скучно.
 В этот момент я увидела Эвелину. Она шла под Руку с молодым человеком — сыном одного из фермеров. Проходя мимо, она повернула голову и понимающе улыбнулась мне.
 — Чудесное времяпрепровождение, не так ли? — спросила она.
 У меня сразу же испортилось настроение. Я поняла, что мне ненавистно в ней, — ее улыбка, в которой угадывался намек: «Мы обе играем в одну и ту же игру — я и ты».
 Я сказала:
 — Пожалуй, нам следует вернуться. И мы пошли к дому. Я чувствовала себя расстроенной. Жаль, что мне не удалось побыть с доктором подольше.
 Жан-Луи сидел и разговаривал с гостями. Когда я подошла, он улыбнулся и взял меня за руку.
 — Все идет хорошо, — сказал он. — Я очень доволен. Праздник позволил нам познакомиться с друзьями.
 Да, все было хорошо, пока не появилась Эвелина, как змий в раю.
 Я увидела, как одна из служанок направляется ко мне.
 — Да, Роза? — спросила я.
 — Из Грассленда прислали человека, хозяйка, — сказала она. — Они интересуются, не у нас ли доктор, и просят его срочно приехать к ним. Мистеру Мэйферу стало плохо.
 Эндрю Мэйфер умер той же ночью от сердечного приступа. Чарльз Форстер сказал мне об этом на следующий день, когда пришел к нам поблагодарить меня за прекрасный вечер. Он спросил меня, не хочу ли я проводить его и повидаться с Изабеллой.
 Пока мы шли до Эндерби, он рассказал мне, как это случилось.
 — К тому моменту, когда я приехал в Грассленд, он был уже без сознания. Я знал, что ему остается жить час с небольшим. Его жена была в смятении и казалась убитой горем. Должно быть, она полностью зависела от него материально и надеялась, что он будет заботиться о ней вечно.
 — Я думаю, что Эвелина способна позаботиться о себе сама.
 — Вы так думаете? Она показалась мне такой беззащитной…
 Я улыбнулась ему. Неужели он тоже не устоял перед ее чарами?
 Нельзя не признать того, что в ней было что-то притягательное — быть может, некий налет беспомощности, которую нетрудно принять за женскую слабость. Как бы там ни было, она возбуждала к себе интерес у мужчин всех возрастов. Даже Чарльз Форстер, которого я склонна была считать сухарем, тоже не остался равнодушным к ней.
 — Для меня это не было неожиданностью, — продолжил он. — Я предупреждал их обоих о состоянии его сердца.
 Изабелла тепло встретила меня, и мы заговорили о том, как все было хорошо на празднике, пока не прислали за доктором, и он уехал вместе с Эвелиной.
 — Бедный Эндрю! — сказала Изабелла. — Хорошо, хоть под конец жизни он был счастлив. Он так трогательно выглядел, когда возился со своим чадом.
 — Интересно, что будет дальше? — сказала я. — Грассленд не такое уж большое имение — пара ферм, как мне кажется.
 — Да, всего две фермы. У Эндрю был надежный человек — Джек Трент. Полагаю, он и впредь будет присматривать за хозяйством, если Эвелина останется здесь.
 — А что ей еще делать?
 — Она может продать имение и уехать отсюда.
 Я подумала, что такая развязка была бы самой желательной. Для меня, естественно.
 В течение нескольких дней в имение Грассленд съезжались родственники Эндрю. Мое внимание привлек один из них — человек лет сорока. Он показался мне мрачным и неприятным. Изабелла, которая наведалась к Эвелине, чтобы выразить соболезнования и предложить свою помощь, сказала мне, что это племянник Эндрю, добавив, что его прибытие не очень-то ей нравится.
 Похороны Эндрю состоялись через неделю. Мы с Жан-Луи присутствовали на службе в церкви. Когда мы выходили из церкви после отпевания, к нам подошла Эвелина и пригласила нас на поминки. В черном платье и под вуалью, закрывающей ее лицо, она казалась хрупкой и вызывала сочувствие к себе.
 — Вы должны прийти, — сказала она. Это звучало как приказ, но, возможно, у меня разыгралось воображение.
 Мы не могли отказать в просьбе и пришли к ней. В сумрачном холле был поставлен стол с поминальной выпивкой и закусками. Командовал трапезой племянник Эндрю, что показалось мне вполне естественным, ибо он был его ближайшим родственником, не считая Эвелины и ребенка.
 Я была рада, что нам удалось уйти с поминок сразу после застолья. По всей вероятности, следом за ним должно было зачитываться завещание, но это нас вовсе не интересовало.
 Мы с Жан-Луи медленно шли обратно в Эверсли. Я всегда замедляла шаг, когда мне приходилось ходить с ним пешком, зная, что ему становится больно от быстрой ходьбы, хоть он и старался это скрывать.
 — Бедняжка! — сказал он. — Она так молода!
 — Все жалеют Эвелину, — ответила я слегка раздраженно. — А ведь она — дочь своей матери и знает, как позаботиться о себе.
 — Насколько я знаю, она еще никому не причиняла зла, — возразил Жан-Луи. — Это не ее грех, что у нее такая мать.
 — Ей должно быть известно, что ее мать воровала вещи из Эверсли.
 — Ее мать говорила, что это подарки. Я умолкла. Мужчины оправдывали ее, сначала Чарльз Форстер, теперь Жан-Луи.
 — Ладно, — сказала я. — По-моему, нам не стоит беспокоиться о ней. Она знает, что ей делать.
 Но, похоже, она была не столь самостоятельной, как я о ней думала, ибо на следующий день она прислала одного из своих слуг в Эверсли с запиской для меня. Она хотела со мной встретиться.
 «Вы наверняка знаете то заброшенное место, где был сначала похоронен лорд Эверсли, — писала она. — Там тихо, и нас никто не побеспокоит. Это недалеко от Эндерби. Жду вас сегодня в два часа после полудня».
 Тон записки показался мне слегка заносчивым, и сначала я хотела проигнорировать ее, но затем передумала.
 Должна признаться, что я чувствовала себя неуверенной и побаивалась Эвелины.
 Она ждала меня на лужайке, мерно прохаживаясь туда и обратно.
 — Здесь тихо, — сказала она. — Никто сюда не приходит. Это место и раньше обходили стороной, а после того, как здесь закопали лорда…
 — Ты хотела что-то сказать мне.
 Она кивнула, и я увидела растерянность на ее лице.
 — Это все придумал он, — сказала она, — Джон Мэйфер… племянник. Эндрю никогда бы так не поступил. Он, наверное, уже успел в гробу перевернуться. Эндрю жил ради меня и мальчика…
 — Так что же насчет племянника?
 — Эндрю оставил все, буквально все, в пользу Ричарда. Но племянник собирается опротестовать завещание.
 — А разве сможет он это сделать?
 — Он уверяет, что сможет. Он утверждает, что я одурачила Эндрю и принудила его жениться. Он говорит, что Эндрю был не способен иметь детей и Ричард не его сын.
 — Я думаю, что он просто запугивает тебя.
 — Джон Мэйфер требует отдать всю собственность в его владение, а мне самой довольствоваться частью дохода, который он готов платить, чтобы избежать неприятностей.
 Наступило молчание. Она просительно смотрела на меня.
 — Но… чего ты хочешь от меня? — удивилась я.
 — Посоветуйте, что мне делать? Как я могу помешать ему?
 — Откуда мне знать? Ты — вдова Эндрю, у тебя от него ребенок. Мне кажется, племянник говорит чушь.
 Она посмотрела на меня в упор:
 — А что, если он сможет доказать…
 — Доказать что?
 — Ну то, что Ричард… — Она не отрывала от меня взгляда. — Вы-то ведь знаете, как это случается даже с людьми, которые кажутся такими респектабельными. Вы должны мне помочь. Должны посоветовать, что мне делать.
 — Ты хочешь сказать, что Ричард не сын Эндрю? Она молчала. Неожиданно мне открылась истина.
 — Выходит, что Ричард — сын Дикона…
 Она закрыла лицо руками:
 — Они отнимут у нас все. Эндрю завещал все нам. Он любил Ричарда и говорил, что малыш вдохнул в него жизнь. И не важно, чей Ричард ребенок, если он так много значил для Эндрю.
 — Я знаю, что он был счастлив, — согласилась я.
 — Это я сделала его счастливым. Мне это нравилось. Он был очень добрым, просто баловал меня… И когда все это произошло — ну, когда все узнали, кто была моя мать и все такое… он ни в чем не упрекнул меня, а только сказал: «Моя бедная девочка!» Он понимал, что я не хотела быть такой, как мать. Я желала быть нежной и добропорядочной. — Она сделала паузу и добавила:
 — До того момента, пока вы сюда не приехали.
 Я чувствовала, как во мне закипает злость, и в то же время мне было жаль ее. Я видела, что ей страшно, и подумала: «Вот еще одна жертва Дикона». Он — дьявол. Где бы он ни появлялся, он везде сеет зло. Но смею ли я проклинать его? Эвелина была той девушкой, которая с радостью отправится на сеновал с любым парнем, лишь бы он ее поманил.
 Ее взгляд был почти вызывающим. Она доверилась мне и просила у меня помощи — нет, не просила, а требовала. Я должна была проникнуться ее трудностями, иначе мне самой грозили бы большие неприятности.
 И, как ни странно, мне захотелось помочь ей. Нет, это не объяснялось только страхом перед ней.
 Я сказала:
 — Эндрю считал Ричарда родным сыном, не так ли?
 — Да, именно так. Ему казалось это чудом. Все считали, что он уже не способен иметь детей, и это была правда. Но я-то хотела иметь ребенка. Ты не можешь осудить меня за это. Когда я родила, он не сомневался, что ребенок от него, и я не чувствовала угрызений совести. Он был так счастлив, когда родился Ричард. «Мальчик, — без конца повторял он. — Мой сын. Я теперь другой человек». Я тоже чувствовала себя счастливой, потому что подарила ему сына. Он не знал, как выразить мне свою признательность. Что в этом плохого, а? Скажите мне.
 — Признаюсь, я не могу не видеть в этом добра, — ответила я. — Но из-за чего ты так волнуешься?
 — Из-за его племянника. Он угрожает мне, говорит о всяких там юристах…
 — Как он может? Есть завещание, и его нельзя оспорить.
 — Да, завещание есть, Эндрю позаботился об этом. Он написал его сразу же, как родился Ричард. Он сказал мне: «Если со мной что-то случится, все останется тебе и мальчику».
 — Я уверена, что племянник ничего не добьется.
 — Но, видите ли, если он сможет доказать, что Эндрю не мог иметь детей…
 — Не представляю, как это можно доказать.
 — Думаете, что и он не сможет?
 — Конечно, нет.
 — В таком случае, никто не должен знать, что Ричард не родной сын Эндрю.
 — Согласна, никто не должен знать.
 — Но вы-то знаете.
 Мы пристально посмотрели друг на друга, как в тот момент нашей давней встречи, когда она купила мое молчание ценой ключа от моей спальни.
 Мы поняли друг друга, и мне стало легче.
 И мне действительно захотелось помочь ей. Я видела перед собой жалкое существо, рожденное в этот мир, чтобы постоянно бороться с искушением плоти. Кто я такая, чтобы осуждать ее?
 — Успокойся, — сказала я. — Он ничего не добьется. Эндрю написал завещание. Джон Мэйфер не сможет доказать, что Ричард не родной сын Эндрю.
 Она признательно улыбнулась.
 — Этот племянник запугивает тебя, — продолжила я. — По всей видимости, он только предполагает, что Ричард не ребенок его дяди; а ты, показывая свой страх, играешь ему на руку. Ты должна держаться уверенно и внушить себе самой раз и навсегда, что все права принадлежат тебе и твоему сыну. Я советую тебе обратиться к адвокату, например к мистеру Розену. Я уверена, что от Джона полетят пух и перья.
 — А вы… не могли бы съездить со мной к мистеру Розену? Вы умеете говорить лучше меня.
 Я чуть не рассмеялась. Ситуация показалась мне невероятно комичной. Ведь мы шантажировали друг друга, как бы заключили между собой негласный договор: ты молчишь о моих грешках, а я буду молчать о твоих.
 — Завтра мы поедем с тобой в контору «Розен, Стид и Розен», — предложила я, — изложим обстоятельства дела мистеру Розену-старшему, и, я уверена, тебе не нужно будет ничего опасаться.




 ВИЗИТ В ЛОНДОН


 Все вышло так, как я и предполагала. Мистер Розен-старший выслушал Эвелину и внимательно ознакомился с завещанием, по которому все наследство переходило к Эвелине, в пользу Ричарда.
 — Здесь нет никаких оговорок, — заявил мистер Розен. — Я хотел бы увидеться с джентльменом, который намерен опротестовать завещание.
 Он встретился с племянником, и тот отказался затевать тяжбу.
 — По-моему, ему стало стыдно, — сказал мне мистер Розен. — Он рассчитывал обмануть наивную женщину.
 На прощание он сказал Эвелине:
 — Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Если у вас возникнут трудности, буду рад оказать вам помощь.
 Эвелина была благодарна мне и смотрела на меня с уважением. Но во всем, что она говорила, я легко угадывала скрытый смысл ее слов: «Ну какая же ты умная! Так ловко умеешь улаживать любые дела. У Жан-Луи нет никаких подозрений». Она сама с легкостью обманула своего Эндрю, но спасовала перед его племянником.
 Все закончилось наилучшим для нее образом, потому что мистер Розен-старший вынудил Джона Мэйфера собрать чемоданы и уехать.
 Но, хотя мне стало легче от того, что все так удачно разрешилось, чувство беспокойства не оставляло меня, и я постоянно задавалась вопросом: «Могу ли я доверять Эвелине?»
 Она осталась без Эндрю с ребенком, которого, без всякого сомнения, любила. Ходили слухи, что она вступила в интимную связь с Томом Брентом, который присматривал за ее фермами. Она была молодой вдовой, неравнодушной к мужчинам, которые, в свою очередь, не были равнодушны к ней.
 Мы часто виделись, поскольку были близкими соседями. Она стала посещать церковь и захотела стать членом церковной общины. Я посодействовала ей в этом отчасти потому, что мне было жаль ее, и решила, что это угодно Богу.
 Из Клаверинга приходили письма. Матушка писала нам, что все они живут хорошо и мечтают о встрече с нами, потому что очень скучают без нас. Хозяйство в имении налажено, а Дикон проявил бурный интерес к его ведению и придумывает всякие новшества, которые пошли бы всем на пользу.
 — Они считают его то ребенком, то гениальным изобретателем, — сказала я Жан-Луи.
 — Что же, может быть, он почувствовал себя в своей стихии, — ответил Жан-Луи. — Ему всегда хотелось держать все в своих руках.
 — Да, — согласилась я, — этот молодой человек не упустит своего.
 — Мы должны встретиться на Рождество, — продолжалось письмо матери. — Сепфора, нам нельзя находиться в столь долгой разлуке. Я так хочу увидеть милашку Лотти. Может, мы приедем к вам на Рождество, а может, вы — к нам. Мы побудем вместе. Между прочим, мы получили письмо, адресованное тебе и Жан-Луи. Я вкладываю его в конверт.
 Я посмотрела на письмо и узнала почерк, который был нам обоим хорошо знаком.
 — Это Джеймс! — воскликнула я. — Джеймс Фен-тон.
 Мы вскрыли письмо и стали читать его вместе. Джеймс писал, что собирается пробыть неделю в Лондоне и остановится в гостинице «Черный лебедь».
 Он спрашивал, не можем ли мы приехать в Лондон, чтобы повидаться с ним. Он специально пишет нам об этом загодя, потому что очень хочет увидеть нас. Он мог бы, конечно, приехать к нам в Клаверинг, но не имеет желания появляться там во избежание неприятных встреч.
 Я посмотрела на Жан-Луи.
 — Мы должны поехать в Лондон. Посмотри, еще есть время. Обозначенная им неделя кончается в следующий четверг.
 Казалось, Жан-Луи расстроился. Он не мог позволить себе вот так неожиданно покинуть имение и оставить его без присмотра. Если бы у нас был управляющий, то все было бы иначе, но сейчас все хозяйство было на нем. Я смотрела на него с сочувствием, зная, что дело было не только в этом. Поездка в Лондон была бы для него слишком утомительной.
 — Я напишу ему и сообщу, что мы теперь живем здесь. Почему бы ему не приехать в Эверсли? — предложил он.
 Я ничего не ответила, но про себя решила, что в любом случае я постараюсь съездить в Лондон и встретиться с Джеймсом Фентоном.
 В тот же день я пошла в Эндерби. Сдружившись с Изабеллой Форстер, я чувствовала необходимость делиться с ней своими проблемами.
 Она сказала:
 — Тебе следует поехать в Лондон прямо на днях. На дорогу потребуется два дня. А сейчас ты можешь заказать по почте номер в «Черном лебеде».
 — Да… Но я не могу ехать туда одна, — сказала я.
 Изабелла утешила меня.
 — Мы с Дереком тоже собирались поехать в Лондон, но немного позже, так что можно не откладывать и поехать вместе. Кстати, мы тоже останавливаемся в «Черном лебеде». Мы можем это сделать прямо сейчас, предварительно заказав номера в гостинице.
 — О, Изабелла! — воскликнула я. — Это было бы просто здорово! Жан-Луи не будет беспокоиться за меня, зная, что я с вами.
 Когда пришел Дерек, она рассказала ему о том, что мы надумали.
 Я пояснила ему обстоятельства:
 — Мне очень важно увидеться с Джеймсом. Я надеюсь, что он может порекомендовать мне человека, на которого мог бы положиться Жан-Луи. После всей этой истории с Эймосом Керью он не решается нанять управляющего.
 — Его нерешительность можно понять, — заметил Дерек.
 — Вот я и подумала, что Джеймс может найти нужного человека. Впрочем, не буду лукавить, у меня есть идея уговорить его приехать в Эверсли.
 Жан-Луи очень обрадовался, когда узнал, что Форстеры собираются ехать в Лондон. Он чувствовал, что я настроилась на эту поездку, и ему не хотелось лишать меня удовольствия. Мы нашли прекрасное решение.
 За день до отъезда я наведалась в Эндерби, чтобы обсудить последние детали поездки, и застала там доктора Форстера.
 — А у нас для тебя новость, — сказала Изабелла. — Чарльз, расскажи.
 — Это касается поездки в Лондон, — проронил он. У меня опустилось сердце. Я подумала, что возникло какое-то непредвиденное обстоятельство, которое может сорвать нашу поездку.
 Но, обратившись ко мне, он вежливо спросил:
 — Не будете ли вы возражать, если я присоединюсь к вашей компании?
 Я почувствовала огромное облегчение и радость.
 — Конечно же, мы все будем только рады.
 — Вот видишь, — сказал Дерек. — Я говорил тебе, что Сепфора не будет возражать.
 Мы окончательно договорились о поездке, и, когда я вернулась в Эверсли и рассказала обо всем Жан-Луи, он тоже обрадовался:
 — Еще один мужчина в компании — только к лучшему.
 Ранним июньским утром мы отправились в путь. В воздухе чувствовался холодок, и приятно было ощутить тепло солнечных лучей с наступлением дня.
 — Прекрасная погода для путешествия, — сказал Чарльз. — Как-то мне пришлось ехать в Лондон в августе. Это было нечто невыносимое.
 — Вам часто приходится ездить в Лондон? — спросила я.
 — Не очень. Только когда необходимо пополнить запас лекарств… Вообще-то я теперь редко бываю там.
 — Вы не любите Лондон?
 — Ну что вы… Это прекрасный город, и жизнь в нем бьет ключом. Однако он вызывает во мне мучительные воспоминания.
 — Что-то такое, о чем вы хотели бы забыть, не так ли?
 Я поняла, что зашла слишком далеко, проявляя излишнее любопытство. Он кивнул, и его лицо застыло, словно маска. Было бы невежливо расспрашивать его о том, что же вызвало у него эту болезненную реакцию. Я почувствовала себя неловко и, чтобы сменить тему разговора, спросила его, нет ли у него на примете гостиницы, которую он предпочитает всем остальным. Не помню, что он мне ответил, да и вообще ответил ли.
 Доктор Форстер занимал мои мысли в течение всей поездки, а если говорить откровенно, то не выходил у меня из головы с того момента, когда мы встретились в первый раз. Я подозревала, что в его жизни была какая-то трагедия, которая наложила на него печать меланхолии. Однако было странно, что Изабелла, будучи по натуре своей достаточно болтливой, почти ничего не рассказывала о своем шурине, кроме того, что он прекрасный человек и она им восхищается.
 Путешествие прошло почти без приключений; погода была чудесной, и, поскольку Дерек заблаговременно позаботился о гостинице, нам был предоставлен уютный ночлег.
 К моей великой радости, Джеймс Фентон уже прибыл в «Черный лебедь». Он тоже был рад встрече со мной. Выглядел он хорошо. Его супруга Хэтти и дети были здоровы. Я представила его Форстерам, и мне было приятно видеть, что они сразу же прониклись друг к другу симпатией.
 Утром следующего дня Форстеры рано ушли из гостиницы, дав мне возможность побыть наедине с Джеймсом. Чарльзу было необходимо заказать медикаменты для больницы, а Дерек сослался на какие-то дела и увез с собой Изабеллу. Джеймс был доволен тем, что нас оставили вдвоем. Он полюбопытствовал, как у нас дела.
 Он был очень удивлен, когда я ему сказала, что мы перебрались в Эверсли. Я объяснила ему, что это и послужило причиной того, почему мы не смогли известить его о том, что я прибуду сюда одна. Он наверняка не получил бы мое письмо до отъезда.
 — Хэтти будет интересно узнать, что я виделся с вами, — сказал он, — Ей очень хотелось поехать со мной, но ведь у нас дети, их не с кем оставить.
 Мы поговорили о детях, и он спросил меня о Лотти, привыкла ли она к Эверсли? Я ответила, что мы совсем недавно поселились там.
 — А как Жан-Луи?
 Я с грустью покачала головой:
 — Он сильно пострадал при тушении того пожара и навсегда остался калекой. Он никогда не жалуется, поэтому трудно сказать, как он себя чувствует. Но иногда он выглядит таким усталым. Я думаю, что управлять Эверсли ему не под силу.
 — А что, Эверсли побольше, чем Клаверинг?
 — Намного больше. Нам требуется управляющий… Его взгляд стал задумчивым, а я почувствовала, что мое сердце забилось сильней.
 — Не думаю, что у вас будут трудности с управляющим, — сказал он.
 Я рассказала ему о том, что произошло в Эверсли. Он был крайне удивлен и внимательно выслушал меня.
 — Господи, да ведь вам просто повезло, вы чудом остались живы!
 — Однако человек, которому я обязана своему везению, не кто иной, как Дикон, — сказала я и увидела, как сжались и разжались его кулаки.
 — Ну что же, все обошлось удачно. Если я услышу о толковом человеке, которого я мог бы порекомендовать… — Он умолк, не закончив фразу.
 С каждой минутой мною все более овладевало тоскливое чувство. У меня был план увидеться с Джеймсом, чтобы уговорить его вернуться к нам.
 — Ну, а как ты, справляешься с фермой? — спросила я.
 Он будто ушел в себя и не сразу отозвался на мой вопрос.
 — А… все нормально. — Он вышел из задумчивого состояния. — Я предпочитаю вести хозяйство самостоятельно. Два разных человека редко смотрят на вещи одинаково.
 — Ты имеешь в виду, что все складывается не так, как ты бы хотел? — спросила я.
 Во мне вновь вспыхнула надежда заманить его в Эверсли.
 — Да нет, все нормально, — ответил он. — Просто иногда мне чего-то недостает.
 — Эверсли — прекрасное имение, — сказала я. — Ты должен побывать у нас. Жан-Луи часто вспоминает тебя. Он говорит, что ты был идеальным управляющим, другого такого нам вряд ли удастся найти. — Я решила быть откровенной. — Джеймс, ты не мог бы вернуться к нам? У нас такой дом… Мы не будем мешать тебе поступать так, как ты считаешь нужным.
 Он отрицательно покачал головой:
 — Не буду вводить вас в заблуждение. Я был бы рад вернуться к вам и часто думаю о добрых старых временах. Жан-Луи и я — мы всегда могли договориться, чего мне не добиться от своего кузена. Но, видите ли… Если я поселюсь в Эверсли, то рано или поздно столкнусь с ним… с Диконом.
 — Он к нам еще ни разу не приезжал, и вполне возможно, что не приедет вообще. Мы с ним теперь как чужие.
 — И все же он может появиться в любое время. Не могу поручиться за себя, что сдержусь. Так что лучше я останусь на своей ферме. Я говорю с вами совершенно откровенно. Если бы не он, я бы тотчас примчался к вам. Судите сами: я бы и не ушел от вас, если бы не он.
 — Как бы мне хотелось уговорить тебя!
 — Меня не нужно было бы уговаривать, если бы не это обстоятельство. Хэтти тоже не может видеть его.
 — Но для нее вся эта история — дело прошлое.
 — Не совсем так. Мы его не видим, и это позволяет нам не вспоминать его.
 — Жан-Луи так жалеет о том, что не может увидеть тебя. Мы с ним подумали, не знаешь ли ты кого-нибудь…
 — Это уже другое дело, это я могу устроить. Постараюсь сделать все возможное и, как только найду подходящего человека, сразу пришлю его к вам.
 Я поняла, что это все, чего я от него могу добиться.
 — Мне бы хотелось, чтобы ты повидался с Жан-Луи. Он будет тебе так рад! Почему бы тебе не приехать к нам на несколько дней? Уверяю тебя, ты не столкнешься там с Диконом. Родственники подумывают о том, чтобы приехать к нам на Рождество, но до него еще далеко.
 Кажется, он начал поддаваться на мои уговоры, но попросил разрешения подумать.
 — Поездка займет всего два дня. Не такой уж долгий путь. Подумай над этим всерьез, Джеймс.
 После довольно долгих раздумий он, наконец, решил ехать с нами.
 Я обрадовалась, хотя мой замысел, в общем-то, не удался, ведь я надеялась уговорить его вернуться к нам насовсем.
 Форстеры, которым Джеймс сразу понравился, были очень довольны, когда я им сказала, что он будет сопровождать нас на обратном пути.
 — Мы не должны забывать, однако, — сказала Изабелла, — что мы решили немножко развлечься в этой поездке и не стоит упускать возможности кое-где побывать. Чарльз, ты всегда любил театр. Что если мы все вместе отправимся в Друри Лейн?
 Все приняли эту идею с восторгом, и чуть позже я уже сидела в партере рядом с Чарльзом, наслаждаясь игрой великого Гаррика. Чарльз, который, очевидно, был когда-то заядлым театралом и хорошо разбирался в актерах, сказал мне, что самый лучший спектакль, который ему когда-либо довелось видеть, — это «Изящная уловка»с Пег Уоффингтон и Гарриком.
 — Увы, — сказал он, — ее больше нет, хотя всего лишь несколько лет назад она выходила на сцену, полная жизненной силы. Великая актриса! Она и Гаррик были любовниками. Все думали, что они поженятся. Для нас было полной неожиданностью то, как он поступил. Он бросил Пег и сошелся с этой иностранной танцовщицей — Евой Марией Виолетти.
 Его меланхолии как не бывало. Я заметила это, когда мы ехали по Лондону. Он чуть ли не с гордостью обращал мое внимание на всякие достопримечательности. Я подумала: «Этот город был когда-то его родным городом, и он любил его».
 Меня захватила и сама пьеса, и игра актеров; я чувствовала, что ему приятно видеть мой восторг. Он сказал:
 — Я когда-то хорошо знал актеров… В молодости я был заядлым театралом. Знаете, у них трудная жизнь. Они так радуются, когда их хорошо принимает публика, и вам может показаться, будто, кроме жажды популярности, у них нет никаких других забот. В действительности это не так.
 — Вы тоже выступали на сцене? — обратилась я к нему.
 Он неожиданно рассмеялся.
 — Я? Ну что вы, нет, — сказал он, и тут же его лицо сделалось совсем непроницаемым, как бы закрылось маской. Его настроение изменилось. Мне очень захотелось узнать, что же такое произошло в его жизни, что сделало его таким замкнутым. Я была, уверена, что в ней был какой-то трагический момент. Меня одолевало любопытство. Я уже заметила, что порой он сбрасывает с себя эту меланхолическую маску и на какой-то момент становится другим человеком. Так что же он за человек, этот Чарльз Форстер?
 Мы шли по узкой улице, возвращаясь в гостиницу.
 — С наступлением темноты здесь начинают шастать всякие бродяги, — сказал Дерек. — Но нам нечего их бояться, нас много.
 Чарльз взял меня под руку не только с тем, чтобы я чувствовала себя под его защитой, а чтобы не дать мне ступить в грязь, выброшенную на мостовую из луж колесами карет.
 В тот вечер я была в счастливом настроении. И, хотя мне не удалось уговорить Джеймса вернуться к нам и работать у нас управляющим, я не отчаивалась. Он согласился ехать с нами, чтобы погостить в Эверсли, и это меня радовало.
 Мы сели ужинать. Нам подали пироги с дичью и мускатель. После поездки по городу и посещения театра я чувствовала себя слегка возбужденной. Мне вспомнились детские годы, когда у моих родителей был дом на Альбемарл-стрит, в котором мы жили большую часть года. Мой отец предпочитал городскую жизнь, проводя время со своими друзьями в клубах и игорных домах, но сумел привить мне любовь к столице. И хотя я наведывалась в Лондон и раньше, однако только сейчас поняла, как скучаю по нему.
 Мы стали обсуждать спектакль. Чарльза, казалось, оставило его обычное меланхолическое состояние, и он увлеченно говорил о нем: одно хвалил, другое критиковал.
 — Как вы хорошо во всем этом разбираетесь, — заметила я.
 — О да, — сказала Изабелла, с улыбкой посмотрев на своего шурина. — Я люблю ходить в театр в компании Чарльза.
 — Надеюсь, ты не хочешь сказать, что со мной тебе неинтересно, — буркнул Дерек.
 — Конечно нет, глупый, — ответила Изабелла. — Мне нравится, как Чарльз подмечает некоторые тонкости, это так забавно.
 Я всегда считала, что самое большое удовольствие от спектакля дает его обсуждение, когда как бы вершится суд над спектаклем и актерами.
 — Суд идет, — сказал Дерек. Чарльз усмехнулся.
 — Представь себе, Кромвель запретил театральные зрелища. Как он не понимал, что народу это не понравится?
 — Это был его первый шаг к поражению, — вставил Джеймс. — Слава Богу, наконец-то наступило мирное время.
 — Однако все говорит о том, что мы не пользуемся его преимуществами, — сказал Чарльз. — Нам нужен Питт, но он уходит в отставку, устав от войны, которая была выиграна благодаря его умной политики. Теперь у нас дурное правительство и король, существующий чисто формально.
 — Чарльз становится бешеным, когда речь заходит о колониях, — сказала мне Изабелла.
 Я внимательно слушала его. Мне нравилось, как он говорит. Он снова стал другим человеком. Его глаза светились вдохновением. Он страстно говорил в защиту Питта и клеймил позором политику правительства и короля.
 — А что ты скажешь насчет колоний, Чарльз? — спросил его Дерек.
 — В колониях начинаются беспорядки. Нам грозит война с Америкой, если наше правительство не позаботится о том, чтобы хоть как-то ослабить напряженность.
 — Мне нравится королевская семья, — ни с того ни с сего сказала Изабелла. — Король и королева такие… простые.
 Все прыснули со смеху. Затем мы заговорили о предстоящем отъезде.
 — У нас остался всего один день, — сказал Дерек. — Учтите это. Завтра мне необходимо разобраться с одним делом.
 — А мы должны наведаться к Ченсонам, — напомнила Изабелла Дереку. — Ты не забыл?
 — Конечно, нет, — ответил он. — Чарльз, они не знают, что ты здесь, но будут рады видеть тебя. И тебе, Сепфора, стоит поехать с нами.
 — Не думаю, что они сгорают от нетерпения встретиться со мной, — сказал Чарльз. — А уж Сепфору там и вовсе не ждут. Она проговорилась мне, что еще не была в Рэнли, и я подумал, не предложить ли ей съездить туда.
 Краска прилила к моим щекам. Они все смотрели на меня, и я старалась не показать, что очень рада. Я сказала, что давно мечтала побывать в Рэнли.
 Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Я уже забыла, что такое радость, с тех пор, как лишилась возможности быть рядом с Жераром. И вот мною вновь овладело то же чувство. Я смогла забыть все то, что тревожило мой разум в течение последних лет. Постоянно в глубине моего сознания присутствовала мысль о том, что рано или поздно все узнают о моем грехе. Эта мысль угнетала меня. Оказавшись наедине с Чарльзом Форстером, я забыла обо всем. И это было неслучайно. Со своей стороны я тоже старалась помочь ему избавиться от мрачных мыслей.
 Мы прекрасно провели день. Чарльз становился таким интересным собеседником, когда выходил из состояния меланхолии. Его речь была такой живой. Он пробудил во мне сознание того, что я слишком замкнута. Я вспомнила, как хорошо мне было с отцом в те редкие моменты, когда мы беседовали. Он не был таким серьезным, как Чарльз, и болтал со мной обо всем на свете. Я осознала вдруг, каким ограниченным стал круг моего общения: мать, Сабрина и… Жан-Луи. Да, Жан-Луи.
 Однако эти грустные мысли не помешали мне в этот день быть веселой.
 Чарльз хорошо знал Лондон и мог рассказывать о нем без конца.
 Сначала мы просто ездили по городу. Он сказал, что знакомиться с Рэнли лучше не средь бела дня, а ближе к вечеру, когда наступают сумерки. Это было для меня неожиданностью.
 — Мне казалось, что вы предпочитаете видеть все так, как оно есть.
 — Иногда бывает лучше набросить на окружающую действительность вуаль таинственности, — ответил он.
 — А вы, похоже, романтик?
 — Вот вы уже и определили мне место, — пошутил он. — Какой же я романтик, если постоянно вижу только мрачную сторону жизни.
 — Да, я заметила, что грусть не покидает вас. Но я также заметила, что вы умеете быть и веселым. В ответ он слегка наклонил голову и улыбнулся.
 — Сегодня, — сказал он, — я постараюсь быть веселым.
 — А у вас это получится?
 — С вашей помощью да. Вот увидите.
 — И что вы задумали? — спросила я.
 — Сначала заглянем в один ресторанчик, где готовят вкусные пироги с мясом. Вы их любите? Не торопитесь отказываться, пока не отведали пирога, который подают в «Радуге»— гостинице на Флит-стрит. Там очень вкусно кормят. Вы не возражаете?
 — Полностью в вашем распоряжении, — ответила я.
 Мы медленно ехали по улицам, заполненным прохожими. Мне было интересно все, что я видела. Он показал мне то место, где начался Большой Пожар. А потом он показывал мне прекрасные соборы, построенные по проектам сэра Кристофера Рена на смену сгоревшим.
 — Вот вам мораль, — сказал он. — Из пепла возрождается Феникс.
 Он рассказывал об улицах так, будто это были его старые друзья.
 — Чип-Сайд — здесь торгуют тканями и галантереей. Патерностерроу — здесь предлагают свои услуги ремесленники. Коукросс-стрит — здесь множество мясных лавок. Биллингсгейт… чувствуете, как пахнет рыбой? Флит-стрит — прибежище юристов…
 Это был уже не угрюмый, а жизнерадостный и остроумный человек. И я подумала: «Быть может, этой переменой он обязан мне».
 Потом мы проехали по окраине квартала Уайт Фрайер, который Чарльз называл Эльзасом.
 — Он тянется от Солсбери-корта до Темпла, — сказал он. — Здесь укрываются должники. Сборщики налогов не осмеливаются совать сюда нос.
 — А мы могли бы взглянуть на трущобы? Он отрицательно покачал головой:
 — Это небезопасно, и вам не понравится то, что вы там увидели бы К тому же нам пора ехать к «« Радуге «.
 Добравшись до гостиницы, мы оставили лошадей на привязи во дворе и прошли прямо в гостиную.
 Появилась жена хозяина. Она держалась с явным подобострастием, и мне стало понятно, что она хорошо знает Чарльза.
 — Я привел сюда мою хорошую знакомую, чтобы вы угостили ее вашим знаменитым пирогом с мясом, — сказал Чарльз.
 — А вместе с пирогом и сидром, который делают Уильямсы, не так ли?
 — Именно так, — сказал Чарльз, и мы сели за столик напротив друг друга.
 Он пристально посмотрел на меня.
 — Мне кажется, вам нравится большой город, — сказал он.
 — Я даже не представляла, что получу такое удовольствие. А ведь когда-то мы жили здесь. Отец брал меня иногда погулять по городу.
 — Вы загрустили, — обратился он ко мне. — Вы, наверное, очень любили отца?
 — Мой отец был очень интересный человек, а может, казался мне таким. Он был игрок. Его убили на дуэли. Такая бессмысленная смерть…
 — Забудьте сегодня о всех грустных вещах, — попросил он.
 — Забуду. Но и вы — тоже. Обещаете?
 — Обещаю.
 Принесли пироги и кружки с сидром. Признаюсь, я никогда в жизни не пробовала такой вкуснятины. Я подумала, что сегодня вечером все будет чудесным и приятным.
 Он продолжал говорить о Лондоне — о контрастах, которые можно заметить за время недолгой прогулки по городу. Великолепие и роскошь соседствуют рядом с ужасной нищетой.
 — Как в том квартале, мимо которого мы проезжали.
 — Уайт Фрайер? Да, да.
 — А вы хоть раз отважились побывать там?
 — Да, пришлось побывать однажды, — сказал он и содрогнулся.
 — Что, какие-то неприятные воспоминания?
 — Мне пришлось оказать помощь одной больной. Все происходило, как в дурном сне. Я проходил мимо того квартала и навстречу неожиданно выскочила девочка. Она подбежала ко мне и с плачем сказала, что ее мать умирает. Узнав, что я доктор, она повела меня к их дому. Оказавшись в лабиринте грязных улочек, я услышал звук рожка, сначала я не понял, что это значит. Оказывается, это был сигнал тревоги: в квартал проник чужой. Меня окружили бродяги. Девочка кричала, что я — доктор, она ведет меня к своей маме, которой очень плохо. Я понял, что сделал большую глупость, придя сюда. Они могли убить меня всего лишь затем, чтобы завладеть моими часами. Но я шел к больной, а в такие моменты перестаешь думать о чем-то другом.
 — Вы, должно быть, хороший доктор.
 — Самый заурядный, — ответил он скромно.
 — И что же было дальше? — спросила я.
 — Женщина, к которой привела меня девочка, была при родах. Я принял у нее ребенка, такая у меня работа. Девочке повезло, что она случайно наткнулась на доктора. Она, наверное, думала, что это какое-то чудо. Затем я благополучно бежал из трущоб, сохранив при себе и часы, и монеты в кармане. Вот это уж действительно было чудо.
 — Вы видели, как живут эти люди. Он помолчал и в задумчивости ответил:
 — Какое-то время я постоянно задавался вопросом: могу ли я им хоть как-то помочь? Мне хотелось вытащить их из нищеты. Я был мечтателем и идеалистом, как многие молодые люди, которые еще не осознали той истины, что каждый должен заниматься своим делом. Мое назначение — лечить людей. Дело политиков — заботиться об их существовании.
 — Вы любите свою работу? — спросила я. Чарльз посмотрел на меня и сказал спокойным голосом:
 — Понимаете, это как костыли. Работа не дает мне зачахнуть. Когда мне становится тоскливо и пропадает желание жить, я берусь за работу — она успокаивает меня. Так я и ковыляю по жизни на этих костылях.
 Мне хотелось без конца задавать ему вопросы. Я была уверена, что в его прошлом кроется какая-то трагедия, которую он не может забыть. Однако мы обещали друг другу не предаваться сегодня мрачным воспоминаниям.
 — Как мы будем добираться до Рэнли? — спросила я. — Верхом?
 — Ну что вы, нет. Мы пойдем к реке и найдем лодочника, он отвезет нас до Рэнли. Потом пройдем по берегу через чудесный сад к» Ротонде «, где нас ожидает чудо. Нашу страну ненадолго посетил юный гений. Я решительно настроен послушать его. Ему всего восемь лет, но он уже сочиняет музыку.
 — Но разве такое возможно?
 — Для этого мальчика — да. Он удивлял всех своим талантом уже в шесть лет. Мне очень интересно его послушать, чтобы самому убедиться, что он так гениален, как об этом говорят. Он приехал сюда из Зальцбурга с отцом и сестрой Марианной, похоже, это музыкальная семья. Он сыграет на клавесине несколько своих сочинений.
 — Вы меня заинтриговали.
 — Кроме маэстро Вольфганга Амадея Моцарта мы услышим еще хор из оперы» Альцис и Галатея»и арию «О, счастливая пара» из «Торжества Александра». Предполагаю, что солистом выступит Тендуччи.
 — Я вижу, у нас впереди много интересного. Удивительно, что вы живете в сельской глуши, а не здесь, где можете найти для себя столько всяких развлечений, — сказала я.
 Чарльз спокойно ответил:
 — Тому есть причины.
 И по его голосу я поняла, что мне не следует задавать ему больше никаких вопросов.
 Мы посидели еще немного в гостинице, а когда вышли из нее, то оставили во дворе своих лошадей и направились к реке. Там мы наняли лодочника, который повез нас мимо Вестминстера к Хэмптону.
 Хэмптон-корт, огромный особняк из красного кирпича, превращенный во дворец, выглядел очень величественно.
 — Этот дворец весьма знаменит, — сказал Чарльз. — Он был резиденцией Тюдоров, а последними в нем жили король Вильгельм и королева Мария, которые превратили его в настоящую сокровищницу.
 — Я бы хотела побродить по нему.
 — Говорят, он полон таинственных теней и призраков. Я слышал, будто бы видели призрак Кэтрин Говард на галерее, по которой она бежала за королем, прося о помиловании. Бедная девушка, зная о судьбе своей кузины Анны Болейн, она могла бы догадаться раньше, что ее ждет.
 — Но, быть может, с этим дворцом связаны не только мрачные истории? — спросила я.
 — Это может показаться странным, но только мрачные истории и запоминаются, — ответил Чарльз. — Я слышал утверждение о том, что нынешний наш король Георг не желает поселиться в этом дворце только потому, что однажды его отец, в присутствии своих советников, отодрал его за уши. Это было для него так унизительно, что теперь всякий раз, когда он видит дворец, ему сразу же приходит на ум этот случай.
 — Бедный Георг! Всем как будто доставляет удовольствие насмехаться над ним.
 — Наверно, в нем есть нечто такое, что провоцирует насмешки.
 — А королю они вдвойне обидны.
 — Не стоит его так жалеть, ему это все равно не поможет. Я бы с удовольствием проехал до Виндзорского замка, но у нас не остается времени. Если мы нацелились послушать юного гения, нам надо причалить у Рэнли.
 О, как это было прекрасно — тихим вечером плыть на лодке по реке в компании таких же, как мы, праздногуляющих. Было радостно видеть всех этих людей, которые смеялись и весело перекрикивались между собой.
 Но вот лодка причалила к мостику. Мы вышли на берег, освещенный тысячью золотых фонариков, и направились в сказочно красивый сад. Чарльз взял меня под руку, и мы пошли по дорожке из гравия и песка, по обеим сторонам которой плотной стеной росли деревья и кусты. Где-то недалеко звучала музыка. Красивые дамы в роскошных нарядах неторопливо двигались под руку со своими кавалерами в том же направлении, что и мы.
 — Каждый раз, когда я приезжаю в столицу, я замечаю какие-то изменения. Этот участок земли город купил у лорда Рэнли лет двадцать назад, но за это время так много всего здесь сделано. Нам надо немного поесть до начала концерта.
 Мы шли с ним мимо гротов, подстриженных лужаек, башен, водопадов, колоннад и ротонд. Фонарики над дорожкой были развешаны наподобие созвездий. Вечер был теплый, и столики были расставлены прямо под деревьями. Мы сели за один из них, и Чарльз заказал холодные закуски. Слегка подкрепившись, мы направились к «Ротонде» слушать музыку.
 Музыка меня заворожила. Мне все было внове. Я впервые слышала виолончель. В исполнении самого Паскуалино прозвучала увертюра к «Тому и Салли». Публика была в восторге и громко аплодировала. Но главным событием вечера было выступление чудо-мальчика. Я потом призналась Чарльзу, что сначала была настроена весьма скептически. Мне не верилось, что восьмилетний мальчик может быть таким прекрасным музыкантом, к тому же еще и композитором. Я была не права в своих сомнениях.
 На сцену вышел мальчик, одетый, как взрослый, в синий фрак с позументами. Его грудь украшал белый пышный бант, а из-под рукавов фрака выглядывали кружевные манжеты. На нем были элегантные бриджи, шелковые чулки и черные туфли с серебряными застежками. Завитой парик был завязан на затылке черной ленточкой. Красивый малыш, одетый, как взрослый.
 Очень уверенно он сел за клавесин, и в «Ротонде» воцарилась тишина. Публика настроилась слушать игру одаренного ребенка.
 Я вынуждена признаться еще раз, что мой скептицизм был неоправданным. По мере того как мальчик играл свое сочинение, я все больше утрачивала ощущения окружающего мира. Не знаю, что чувствовали другие, но мне казалось, что я лечу сквозь пространство и музыку — нежную и таинственную.
 Я мельком взглянула на Чарльза. Он сидел совершенно неподвижно, как в трансе.
 Наверное, многие из тех, кто слушал эту волшебную музыку, поняли, что перед ними — гений.
 Мальчик закончил играть, и несколько секунд было тихо, а затем раздались аплодисменты.
 Мальчик холодно поклонился и с достоинством удалился со сцены. Я заметила мужчину, стоящего за кулисами. Наверное, это был его отец.
 Мне не хотелось больше в этот вечер слушать музыку. Надо было сохранить в своей душе то, что подарил всем нам этот мальчик.
 Чарльз сказал тихо:
 — Я вижу, вы потрясены так же, как и я.
 — Это было волшебство. Я не могла поверить, что его может сотворить мальчик, сидящий за клавесином.
 — А что если нам немного прогуляться, прежде чем мы сядем в лодку! — предложил Чарльз.
 Я согласилась, не раздумывая.
 Все еще находясь под впечатлением музыки, мы вышли из «Ротонды», и тут я услышала, как кто-то окликнул Чарльза.
 К нам направлялась изысканно одетая женщина в голубом шелковом платье с глубоким вырезом, который открывал кружевной воротник блузки из белой атласной ткани. Шляпка из белой соломки, украшенная рюшем из голубой шелковой ленты, завязанной сзади в огромный бант, держалась на замысловатой прическе.
 Женщина обернулась и позвала своего кавалера:
 — Ральф! Иди скорей сюда. Посмотри, кого я встретила! Чарльза… Чарльза Форстера.
 За нею следовал модно одетый джентльмен в бархатном расшитом камзоле с большущими манжетами по моде, длинном жилете, атласных бриджах и туфлях с пряжками; свою шляпу-треуголку он держал под мышкой.
 — Чарльз, дружище! — воскликнул он. — Какая приятная неожиданность! Не видел тебя столько лет с тех пор, как… э…
 — Знакомьтесь, — сказал Чарльз. — Это миссис Рэнсом, подруга моей сестры. Доктор Лэнг и миссис Лэнг.
 Мы раскланялись.
 — Вы тоже были в «Ротонде»? — спросила женщина. — Как вам понравился этот чудо-мальчик? Просто не верится, что ему всего восемь лет… Вы не поужинаете с нами?
 — Мы немножко перекусили перед концертом. К тому же мне нужно проводить миссис Рэнсом, ее ждут Друзья.
 — Но, Чарльз, быть может, нет необходимости так спешить? — сказала миссис Лэнг. — На днях мы говорили о тебе, верно, Ральф? Нам кажется, ты напрасно хоронишь себя заживо в деревне. Тебе нужно вернуться. Вся эта история уже забыта. Люди быстро все забывают.
 Я заметила, что Чарльз побледнел. Я почувствовала, что волшебное очарование этого вечера начинает угасать.
 — Сибила права, Чарльз, — сказал Ральф. — Ну да ладно, давайте поговорим о приятном. Ты и твоя знакомая должны поужинать с нами. Мы заняли столик у колоннады.
 — Спасибо, — сказал Чарльз. — Однако нам пора возвращаться. До свидания.
 — Ты в городе надолго? — спросил Ральф.
 — Нет, завтра уезжаю…
 — Жаль, мне хотелось бы поговорить с тобой. Ты и… миссис Рэнсом, может быть, завтра заглянете к нам перед отъездом?
 — До свидания, — сказала Сибила.
 Чарльз взял меня под руку, и я почувствовала, как он весь напрягся.
 На обратном пути он был неразговорчив, и мне стало ясно, что случайная встреча у «Ротонды» испортила ему все впечатление этого дня.
 Он снова стал таким, каким был до этого: им овладела меланхолия. Мне было любопытно узнать, о какой истории заикнулись его друзья. Еще раз я убедилась в своей догадке о том, что в жизни Чарльза Форстера была какая-то трагедия.
 Удивительное чувство дружеского общения, которое возникло между нами вчера, сегодня совсем угасло. Он держался отчужденно, был рассеянным и, казалось, совсем перестал меня замечать.
 Возвращение в Эверсли было удручающим. Большую часть времени я ехала рядом с Изабеллой и Джеймсом. Меня радовало, что Джеймс все-таки решился побывать у нас. Жан-Луи будет доволен. Я не рассталась еще с надеждой уговорить его остаться у нас в имении.
 Когда я прощалась с Форстерами, а они должны были повернуть к себе в Эндерби, на дороге показался всадник. Он подъехал к нам поближе, и я узнала в нем Джефро. У него был озабоченный вид. По всей видимости, меня ждала неприятная новость.
 — Что случилось, Джефро? — спросила я.
 — С господином несчастье, — ответил он. Я похолодела от страха:
 — Что с ним? Ну, говори же.
 — Он упал с лошади…
 — И что же? Джефро, не молчи…
 — Это случилось два дня назад. Сейчас он лежит в постели, и мы стараемся не беспокоить его. К нему приезжал доктор, тот… который вместо доктора Форстера.
 — Мне надо ехать к нему немедленно, — сказала я.
 — Госпожа, — сказал Джефро, — вас может испугать его вид. Понимаете, лошадь сбросила его… Но лошадь не виновата. У господина больная нога, и ему было трудно управлять лошадью.
 Ко мне подошел Чарльз:
 — Я поеду с вами на тот случай, если вы захотите, чтобы я осмотрел его. Дерек, вы с Изабеллой поезжайте в Эндерби. Я приеду, как только освобожусь.
 — Давайте поспешим, — попросила я. — Мне нужно скорей увидеть его.
 Я поднялась в спальню Жан-Луи. Он лежал в постели, бледный и осунувшийся, но при виде меня он оживился.
 Я подошла к постели, поцеловала его и опустилась на колени рядом.
 — Родной мой, что случилось?
 — Это я сам виноват, — сказал он. — Вел себя неосторожно. Эта нога… и боль в позвоночнике… Всего на миг утратил контроль над собой, и Тесса сбросила меня.
 — Что сказал доктор?
 — Сказал, что меня должен осмотреть доктор Форстер. Его прогноз показался мне слишком уж мрачным, хотя он за него и не отвечает.
 — О чем ты говоришь? — спросила я.
 — Видишь ли, он полагает, что я больше не смогу ходить.
 — О, Жан-Луи, стоило мне уехать, и с тобой приключилось такое несчастье… — пролепетала я.
 Как в укор моей совести мне вспомнился тот день: и обед в гостинице «Радуга», и поездка по реке, и сказочный вечер с музыкой. Пока я там развлекалась, Жан-Луи лежал в постели, страдая от боли.
 В душе я поклялась, что буду заботиться о нем, пока он будет нуждаться в моей помощи. Я должна была заплатить за то, что когда-то обманула его…
 — Ты не должна так отчаиваться, дорогая моя, — сказал он. — Все не так уж плохо. Ну что ж, буду пользоваться креслом на колесах…
 Неожиданно его взгляд обратился к двери.
 — Я пришел, чтобы осмотреть тебя, — сказал Чарльз, входя в комнату. — Что случилось?
 Жан-Луи повторил ему то, что рассказал мне.
 — Можно я займусь осмотром? — обратился Чарльз ко мне.
 — Да, конечно, — ответила я. Чарльз попросил оставить их вдвоем. Я вышла из комнаты. Бедный Жан-Луи! Почему с ним случилось такое? Почему? Во всем виноват Дикон. Это из-за него загорелся амбар на ферме Хассоков. Жан-Луи очень хорошо справлялся с лошадьми до того пожара, а после него стал неуклюжим калекой. Я почувствовала, как меня с новой силой охватывает ненависть к Дикону.
 «Глупо, — подумала я. — Глупо и нечестно. Дикон вытворил дурацкую шутку, только и всего».
 Тут я спохватилась, что у меня в доме гость, и поспешила вниз. Я чувствовала себя неловко из-за того, что Джеймс оказался всеми брошенным. Но он понимал обстановку и выразил мне свое сочувствие. Он попросил меня не беспокоиться о нем: ему покажут его комнату, а когда Жан-Луи станет получше, он увидится с ним.
 Служанка принесла мне в комнату воды, и я умылась после дороги, затем спустилась в холл, чтобы подождать Чарльза.
 — Он очень сильно пострадал, — сказал Чарльз, вернувшись от Жан-Луи. — Я не знаю, может ли он когда-нибудь ходить. Похоже, он утратил эту способность. — Он печально посмотрел на меня. — И вот что еще. Возможно, его будут мучить сильные боли.
 — О нет…
 — Боюсь, что это неизбежно, судя по характеру травмы. Но вы не отчаивайтесь. От болей его можно избавить. Я принесу вам настойку опия да и морфий, пожалуй. Только вам нужно быть осторожной с дозировкой, иначе легко вызвать летальный исход. Но я вам напишу подробную инструкцию.
 — Я вам так благодарна, — сказала я, — так благодарна…
 Он печально улыбнулся и положил руку мне на плечо.
 — Какое несчастливое возвращение! — сказал он. — Досадно. — Он уже направился к двери, но остановился. — Такое случается, — сказал он. — Вы не волнуйтесь. Он будет моим постоянным пациентом, и вы можете быть уверены, что я сделаю все возможное… Ради вас обоих.
 Я подбежала к нему, и он взял мои руки в свои. Затем неожиданно наклонился и поцеловал меня в лоб.
 Мне захотелось броситься ему на шею. Я неистово желала, чтобы он обнял меня и дал бы мне хоть мгновение забытья. Это быстро прошло.
 — Не волнуйтесь, — снова сказал он. — Все будет хорошо.
 И он ушел.
 Я поднялась к Жан-Луи. Муж улыбнулся и протянул мне руку.
 — Что сказал доктор?
 — Кажется, он пока не установил точно, что у тебя повреждено. Но он взялся лечить тебя, и я питаю к нему большое доверие.
 — Я тоже.
 — Он сказал, что, возможно, у тебя появятся боли.
 Но у него есть средство против них. И… Жан-Луи, я всегда буду с тобой.
 — Моя Сепфора, — сказал он. — Любовь моя… Не плачь.
 Я не замечала, что плачу, но Жан-Луи почувствовал мои слезы на своей руке.
 — Сепфора, посмотри на меня, — Он встретил мой взгляд и продолжал:
 — Что бы ни случилось со мной, я знаю, что прожил хорошую жизнь. Я многим обязан твоей матери, но еще большим обязан тебе. И я этого никогда не забывал. Ничто не изменит моего чувства к тебе…
 На миг я подумала: «Он все знает и хочет сказать об этом».
 Но нет. В его взгляде не было и намека ни на что подобное. Он не ведал, что его драгоценная Лотти — не его ребенок. Он всегда считал себя ее отцом, и это было для него самой большой радостью в жизни.
 Жан-Луи заговорил о Лотти:
 — Она себя так вела… Постоянно торчала возле меня, присматривала, за мной. Я с большим трудом уговорил ее оставить меня на время. Лотти вот-вот должна вернуться. О, как я счастлив с вами…
 — Все будет хорошо, — заверила я его. Жан-Луи улыбнулся. Глядя на него, я молилась о том, чтобы его миновали боли.
 Говорят, что не бывает худа без добра. Жан-Луи был очень рад увидеть Джеймса. Они долго разговаривали. Лотти, которой Джеймс сразу понравился, повела его знакомиться с имением. Прошло три дня после нашего приезда. И вот Джеймс захотел поговорить со мной:
 — Сепфора, я очень много думал. Жан-Луи недееспособен. Что вы намерены делать?
 — Прежде всего мне нужно попытаться найти человека, который подошел бы на роль управляющего.
 — Я об этом и толкую… Но мне необходимо по — , советоваться с Хэтти.
 — О, Джеймс! — воскликнула я. — Ты надумал?
 — Да, — сказал он. — Ему нужен человек, с которым он мог бы найти общий язык.
 — Есть только один человек, который в состоянии помочь ему.
 — Я вернусь, Сепфора, — сказал Джеймс. — Обещаю. Только нужно уговорить Хэтти. Но она меня поймет, я уверен.
 — О, Джеймс, это просто чудо!
 — Значит, договорились, — сказал он. — А если возникнут трудности, мы с ними как-нибудь справимся.




 СЕКРЕТНЫЙ ЯЩИЧЕК


 Приближалось Рождество. Время, которое прошло после той поездки в Лондон, было для меня довольно трудным. Прогноз оказался верным. Жан-Луи мучили боли, и мне было невыносимо видеть, как он страдает. Я была благодарна Чарльзу за настойки, которыми он меня снабдил. Он очень заботился о Жан-Луи, и приезжал к нам тотчас же, как только я посылала за ним. Казалось, одно его присутствие успокаивало Жан-Луи.
 Жан-Луи держался стойко, и мне было трогательно до слез видеть, как он скрывает от меня свои страдания. Чарльз предупредил меня, что у него может возникнуть искушение принимать опиум свыше той нормы, которую он прописал. Чарльз сказал, что наркотик должен находиться под моим контролем и я должна внимательно следить за тем, какую дозу принимает муж.
 — Держите бутылочки под замком, — сказал он.
 — Жан-Луи никогда не лишит себя жизни, каким бы ни было искушение, — сказала я.
 — Дорогая моя Сепфора, — ответил Чарльз, — откуда вам знать, каким может быть искушение?
 Все это было бы невыносимым, если бы не случались такие моменты, когда боли оставляли Жан-Луи на неделю-на две, давая ему и мне какую-то передышку. Такая вот сложилась жизнь.
 Я наняла Лотти гувернантку, что вовсе не было ей в радость. Ей нравилось заниматься со мной, но наши занятия стали нерегулярными. С появлением Мадлен Картер Лотти была обязана приходить в комнату для занятий точно в одно и то же время каждое утро. Лотти была не очень-то склонна к учебе: у нее, как выразилась мисс Картер, ум был, как у бабочки. Она не умела сосредоточиться на чем-то одном и порхала от одной темы к другой.
 — Если бы она была хоть чуточку собранней… — вздыхала мисс Картер.
 Мадлен Картер в свои тридцать с небольшим лет все еще оставалась девицей. Она приходилась сестрой викарию и содержала его дом. Но викарий умер довольно молодым и у Мадлен возникли жизненные трудности, поэтому она охотно согласилась работать у нас. Это была женщина строгая и деловая; я не сомневалась, что сделала правильный выбор. Лотти следовало держать в большой строгости, иначе она могла разбаловаться.
 Большим счастьем для нас было то, что Джеймс Фентон стал работать у нас управляющим. Сразу же после того, как мы вернулись из поездки в Лондон, он поехал домой, поделился с Хэтти новостями и тут же вернулся к нам, предоставив ей возможность «спокойно собрать вещи».
 Она приехала через пару недель с двумя детьми.
 Она была рада, что вернулась к нам, но опасалась встречи с Диконом. Поскольку он намеревался появиться у нас на Рождество, мы договорились, что она, Джеймс и дети уедут на время праздников на ферму двоюродного брата Джеймса и поживут там, пока моя матушка, Сабрина и Дикон не уедут в Клаверинг.
 Так прошли эти месяцы. Джеймс был нашим спасителем. Он много времени проводил с Жан-Луи, обсуждая хозяйственные дела и планы на будущее. Он не давал ему упасть духом.
 Я еще больше сдружилась с Форстерами, и мы часто навещали друг друга. Их семья стала занимать большое место в моей жизни.
 Еще нужно упомянуть о Эвелине. Она по-дружески Держалась со мной после той истории с завещанием. Она напоминала мне кошку, которая нашла себе уютное место. Ей достался в наследство Грассленд, у нее был ребенок, которого она, без сомнения, любила, у нее был Том Брент — управляющий поместьем, который, по всей вероятности, исполнял обязанности не только управляющего.
 Гости приехали к нам за день до Рождества. Мы с Лотти сделали все, чтобы создать праздничную обстановку в доме. Жан-Луи — благодарение Фортуне — вдруг оживился и мог перемещаться по комнате, опираясь на трость. Я давно договорилась со слугами, чтобы они помогли ему передвигаться. В душе я молилась о том, чтобы его хотя бы короткое время не мучила боль.
 Преданность Лотти Жан-Луи была поразительной. Каждый раз, когда она приходила к нему в комнату, его глаза светились радостью. Она всегда приносила ему что-нибудь с долгих прогулок по полям и лесу. Однажды она принесла ему ветку остролиста с ягодами такими же красными, как ее щеки.
 — На ней было больше ягод, чем на всех других, — сказала она. — Папа, я сберегла ее для тебя.
 Я видела, что она дарит ему счастье. Но я сознавала, что он обречен.
 — А это, папа, клематис. Мисс Картер учит меня запоминать названия. Мисс Картер знает абсолютно все, но, к сожалению, дорогой папочка, твоя дочь — невежда. Тебе это известно?
 Он нежно взял ее за руку, и в его глазах задрожали слезы. Он стал очень чувствительным в последнее время.
 — Моя дочь — лучшая девочка на свете, — сказал он.
 Лотти наклонила голову набок:
 — Как сказала бы мисс Картер, все зависит от того, что считать «лучшим». Лучшая в прыжках и беготне — да. Лучшая в лазаний по деревьям — да. Лучшая в арифметике… о нет, нет! Папочка, я бываю иногда очень вредной. Какая же я «лучшая»?
 Ее болтовня забавляла его, и она это знала. Лотти могла быть капризной и вредной, но у нее было доброе сердце.
 Слуги принесли в дом рождественское полено. Мы сели составлять праздничное меню. У Лотти от удовольствия загорелись глаза.
 — Нам нужно позвать на праздник всех знакомых. Форстеры должны прийти обязательно. А как насчет Эвелины Мэйфер?
 Я сказала ей, что на Рождество наш дом будет открыт для всех.
 — Нам нужно пригласить музыкантов. Мама, как ты думаешь, придут к нам музыканты?
 — А как же. У нас будут для них угощение и пунш. Мы заплатим им за игру.
 Лотти от возбуждения захлопала в ладоши. Неожиданно она закрыла ладонью рот.
 — Что такое? — спросила я.
 — Мне бы хотелось увидеть, как танцует мисс Картер.
 — Я не сомневаюсь, что она танцует прекрасно, — ответила я. — В каждом человеке столько неожиданного.
 — Я бы хотела увидеть эту неожиданность.
 — Тебе придется немного потерпеть, — сказала я, и мы снова вернулись к составлению меню.
 Я была рада снова увидеть матушку. Она обняла меня и сказала, что нам нельзя быть в разлуке так долго. В ее взгляде были сострадание и печаль, когда она разговаривала с Жан-Луи. Должно быть, он очень изменился с тех пор, как покинул Клаверинг.
 Сабрина выглядела такой же красоткой, как всегда.
 Дикон возмужал. Теперь ему, должно быть, было лет девятнадцать. Он стоял передо мной и улыбался во весь рот.
 — Как я рад вас видеть, Сепфора! — весело сказал он. — А эта красавица, должно быть, Лотти. Ну как же ты выросла! — Он взял ее на руки и поднял над головой.
 Лотти засмеялась.
 — Отпусти меня, — потребовала она.
 — Не отпущу, — возразил он, — пока ты меня не поцелуешь.
 — Ах вот как! Ну ладно, — Лотти быстро поцеловала его в лоб.
 — Так нечестно, — сказал Дикон. — Кузины так не целуют.
 — Я сказала — отпусти меня, — запищала Лотти. Меня как-то смутило, что он держал ее на весу. Женщины пошли в дом. Обернувшись, я увидела, что Лотти опять целует Дикона.
 — А теперь, — сказала она, — ты должен познакомиться с мисс Картер.
 — Всегда рад познакомиться с леди, — сказал Дикон.
 — Мисс Картер — моя гувернантка.
 — Разве это мешает быть ей леди?
 — Ничуть не мешает, — сказала Лотти. — Она постоянно напоминает мне, что я — тоже леди. Она очень заботится об этом. Мисс Картер — замечательная учительница.
 — У которой очень нехорошая ученица. Чтобы не слышать их болтовню, я заговорила с матерью и сказала, что мне было бы интересно узнать, как дела в Клаверинге.
 После того как я показала им их комнаты, мы сели поговорить. Мать и Сабрина чуть ли не в один голос заявили, что дела в имении обстоят великолепно с тех пор, как Дикон взялся управлять им.
 — Конечно, он расстроил нас, когда бросил учебу, — добавила Сабрина. — Но Дикон поступил по-своему.
 — Как всегда, — заметила я.
 — Дикон часто вспоминает вас. Ему будет так интересно поговорить с Жан-Луи и вашим управляющим, — сказала мать.
 — Нашего управляющего сейчас здесь нет. Он и его жена на время уехали. И это хорошо, что его нет.
 — Хорошо? — удивилась мать. — Я полагаю, Жан-Луи очень слаб, чтобы следить за поместьем.
 — Наш управляющий, мама, Джеймс Фентон. Я не думаю, что он или его жена захотели бы встретиться здесь с Диконом.
 Моя матушка смутилась, а Сабрина заметила:
 — Ах, значит, так… Но ведь это случилось очень давно.
 — И поскольку героем этой истории был Дикон, — добавила я, — то теперь все это можно считать своего рода семейной шуткой.
 — Я никогда не считала это шуткой, — возразила мать. — Но об этом уже забыли. Такое может случиться в любой семье.
 Я поняла, что это бесполезные разговоры, потому что для них Дикон был совершенством во всех отношениях. Я могла только испортить им настроение накануне праздника.
 Гостям представилась Мадлен Картер.
 Моя мать отнеслась к ней весьма доброжелательно.
 — Умная, милая женщина, — отозвалась мать о ней.
 — Только такая воспитательница способна держать Лотти в руках, — добавила Сабрина.
 Дикон обозвал ее святой девственницей и спросил У Лотти, не наблюдала ли она нимбы вокруг ее головы.
 Лотти рассмеялась.
 — Не чадо так шутить, кузен Дикон. Она очень добрая — И ты ее любишь?
 — Конечно — О., я в отчаянии. Это значит, что ты не любишь меня Лотти поджала губы и вытаращила глаза. Дикон покатился со смеху Было ясно, что он заигрывает с Лотти Он задался целью очаровать всех, включая Мадлен Картер.
 Дикона переполняла радость к жизни. Ему было интересно в Эверсли. Он повзрослел и теперь мог сравнить состояние дел в имении с тем, как велось хозяйство в Клаверинге. Меня порадовало и то, что он с вдохновением обсуждал разные темы с Жан-Луи, которого это ободрило. За это я была очень благодарна Дикону Наблюдая за Жан-Луи, я опасалась увидеть по выражению его лица, что боли опять одолевают его.
 Рождественское утро выдалось ясным. На дорогах и на крышах домов искрился иней, но днем он растаял на солнце. Стояла безветренная и в меру прохладная погода. Лотти и мисс Картер уехали на прогулку, к ним присоединился Дикон.
 Меня успокаивало то, что в их компании находится мисс Картер, которая при случае поставит на место моего племянника. Накануне вечером он отправился с визитом в Грассленд, и я была уверена, что он задержится там допоздна, но, к моему величайшему удивлению, он вернулся в Эверсли буквально через час «Интересно, в чем дело? — задумалась я. — Может быть, Эвелины не было дома?» Мне это было не совсем безразлично. Я рассчитывала на то, что его прежняя связь с Эвелиной возобновится и тогда мы пореже будем видеть его дома.»
 Пришли музыканты. К тому времени вернулась с прогулки и молодежь. Я знала, что Лотти устроила бы скандал, если бы они опоздали к началу концерта.
 Мы все собрались в холле, и Лотти помогала разносить кружки с пуншем и кексы.
 Жан-Луи, кажется, чувствовал себя довольно сносно; ему помогли спуститься в холл. Я не переставала наблюдать за ним и решила, что при первых признаках боли дам ему дозу опия и прикажу слугам проводить его наверх. Но он сидел и улыбался, глядя на Лотти, лишь изредка посматривая на меня. Он догадывался, что я слежу за ним.
 — Не беспокойся, Сепфора, — сказал он. — Если мне понадобится обезболивающее, я попрошу. А теперь забудем об этом.
 Я согласно кивнула и взяла из рук Лотти бокал с пуншем.
 — Папа, ты тоже должен выпить пунша, — заявила она. — Это тебя подбодрит.
 Лотти принесла ему бокал. Но прежде чем отдать его, улыбнулась и отпила из него чуть-чуть.
 Я услышала, как Жан-Луи тихо произнес:
 — Благословенное дитя…
 Мы поели, и празднество началось. Большой зал был переполнен. Пришли наши фермеры со своими семьями и сразу же присоединились к танцам, как только заиграли скрипачи. Я знала, что они не откажутся прийти потанцевать и выпить пунша.
 Пришли Форстеры вместе с Чарльзом и со своими фермерами, а также пожаловали двое фермеров из Грассленда. Эверсли было большой усадьбой, и долгие годы было принято собираться всей округой здесь на Рождество.
 Пришла и Эвелина в сопровождении Тома Брента. Она казалась веселой, но старалась держаться скромно. Я увидела, что Дикон наблюдает за ней, но Эвелина делала вид, что не замечает его.
 Я танцевала с Чарльзом Форстером. Он был хорошим танцором, во всяком случае, танцевал не так, как Дикон, который покорял публику своими выкрутасами. Он не смог отдать предпочтения какой-то одной партнерше, а весь вечер танцевал то с одной, то с другой. Он вел себя как хозяин дома, взяв на себя эту роль по праву члена семьи, ибо Жан-Луи был не способен ее исполнить.
 Чарльз заговорил о Жан-Луи и выразил радость по поводу его присутствия на празднике.
 — Вы считаете, что я поступила правильно, распорядившись привести его сюда? — обратилась я к Чарльзу.
 — Конечно. Чем больше он будет придерживаться обычного уклада жизни, тем для него лучше, — ответил он.
 — Я бы не простила себе, если бы ему этим вечером стало плохо.
 — У него сейчас наступил спокойный период, я вижу это.
 — Как бы я хотела, чтобы он продлился подольше.
 — Такое возможно. Всякий раз, когда боль оставляет его, появляется шанс к выздоровлению.
 — Это такое утешение, что вы рядом. Чарльз слегка сжал мне руку:
 — А мое утешение — быть вам полезным. Мы улыбнулись друг другу. Краем глаза я заметила, что мимо нас пронеслись в танце Дикон и Эвелина.
 Чарльз подвел меня к Жан-Луи и остался поболтать с нами. Жан-Луи заверил его, что чувствует себя лучше.
 — Опий как будто придает мне сил, — сказал он.
 — Он дает тебе на время передышку от боли, — сказал Чарльз, — и это помогает тебе сопротивляться.
 — Значит, это для меня полезно?
 — В предписанных дозах да. Я уверен, что Сепфора не позволяет тебе превышать дозу.
 — Она охраняет пузырек, как огнедышащий дракон.
 — Так и должно быть, — сказал Чарльз. Ко мне подошла Эвелина:
 — У меня к тебе просьба.
 Чарльз покинул нас, и она продолжила:
 — Я знаю, что должна была сделать это у себя в доме. Но, поскольку сегодня здесь все собрались, я хотела бы объявить новость. Я знаю, что кто-то скажет, будто я действую слишком поспешно… однако какой смысл ждать?
 — Не хочешь ли ты сказать… — начала я. Эвелина широко улыбнулась мне:
 — Ну да. Том и я решили… Почему бы и нет? Он управляет имением, а имение мое. Ну и что? По сути, мы владеем им вдвоем. Так почему бы это не узаконить? Вы не возражаете против моего объявления?
 Я посмотрела на Жан-Луи, и он улыбнулся мне. В этот момент мимо нас в танце пролетели Дикон со своей партнершей. Теперь это была мисс Картер. Ее было не узнать. Она двигалась очень грациозно. Локон выбился из ее прически и упал на лицо.
 К нам подбежала Лотти. Она задыхалась от смеха и еле выговорила:
 — Вы… вы видели мисс Картер? Я засмеялась в ответ:
 — А я что говорила? Но помолчи. Эвелина хочет сделать объявление.
 Лотти захлопала в ладоши:
 — Как здорово! Это насчет того, что она собирается выйти замуж за Тома Брента?
 Я не думала, что Лотти знает о таких вещах. Видимо, мне пора было осознать тот факт, что моя Дочь подрастает и становится умней.
 Я встала и громко хлопнула в ладоши, привлекая внимание присутствующих. В зале воцарилась тишина.
 — Слушайте все. Госпожа Мэйфер хочет сообщить всем нечто важное.
 Эвелина вышла на середину зала, держа за руку Тома Брента.
 — Я знаю, что про нас ходят всякие сплетни, — сказала она. — Я намерена положить им конец. Мы с Томом решили пожениться.
 Сначала стало очень тихо, а потом раздались аплодисменты.
 Дикон выкрикнул:
 — Это надо отметить! Мы все должны выпить за их здоровье.
 Началось оживление, все торопились наполнить свои бокалы.
 Дикон стоял почти рядом с Эвелиной. Он поднял бокал и посмотрел на нее. Я заметила, что Эвелина ответила ему вызывающим взглядом, в ответ на который Дикон хитро поднял брови и улыбнулся.
 Музыканты принялись играть» Сердце дуба «, и это показалось мне не совсем уместным для такого случая ***
 Мать, Сабрина и Дикон готовились к отъезду домой. Лотти уговаривала их погостить еще.
 — Моя милая кузина, — сказал Дикон. — Я отвечаю за имение и не могу оставить его надолго без присмотра.
 Мать обняла Лотти и сказала:
 — Мы должны видеться чаще. Мне не вынести такой долгой разлуки.
 Я почувствовала себя спокойней, когда они уехали.
 Мы вернулись к прежнему распорядку жизни. Через несколько дней после их отъезда в Эверсли вернулись Джеймс и Хэтти. Лотти очень привязалась к их детям и была теперь занята только ими.
 Зима выдалась суровой, и боли все чаще мучили Жан-Луи. Чарльз часто наведывался к нам, и наши дружеские отношения стали еще более тесными. Я испытывала радость, общаясь с ним. Была какая-то мрачная ирония в том, что он приходил к нам потому, что страдал Жан-Луи. Иногда в город за лекарствами ездила я. Чарльз не доверял их получение никому, кроме меня. Я ознакомилась с его домом, где была оборудована операционная. Обстановка не вызывала жизнерадостного чувства. За порядком в доме следила пожилая женщина — аккуратная и заботливая. Именно такая и была нужна Чарльзу, который не очень-то заботился о себе.
 Эвелина и Брент поженились на Пасху. В воздухе чувствовалось дыхание весны. И мне это придавало бодрости. Я испытывала жуткую тоску, видя, что здоровье Жан-Луи ухудшается. Теперь я спала в гардеробной, и часто вставала по ночам, чтобы дать ему дозу обезболивающего. Этот шкаф, ключ от которого я держала в секретном ящичке стоящего у окна столика, постоянно снился мне. Мне снилось, что я потеряла ключ и лихорадочно ищу его. Иногда я ехала сквозь темень ночи к Чарльзу и кричала:» Я потеряла ключ!»— и просыпалась от звука собственного голоса. Сны были настолько реалистичными, что я вскакивала с постели, зажигала свечу и открывала секретный ящичек. Ключ был на месте.» Это было всего лишь сон «, — говорила я себе невесть сколько раз за ту долгую зиму.
 Я убеждала себя, что с наступлением весны Жан-Луи будет лучше, но в душе жила уверенность, что состояние его здоровья не зависит от погоды.
 Однажды ночью я услышала шорох в спальне. Теперь я вела себя, как мать, у которой грудной ребенок. Стоило ему шевельнуться, и я тут же просыпалась.
 Жан-Луи перебрался из постели в кресло… это было что-то необычное. Он сидел, закрыв лицо руками, его плечи вздрагивали.
 — Жан-Луи! — Я подбежала к нему, — Что с тобой?
 — Ах… я разбудил тебя. Я старался вести себя тихо.
 — Я слышу каждое твое движение.
 — Так эгоистично с моей стороны…
 — О чем ты говоришь? — возразила я. — Я хочу быть с тобой, когда нужна тебе. Что с тобой? Тебя мучает боль?
 Жан-Луи отрицательно покачал головой.
 — Нет, меня мучает другое — моя бесполезность, — сказал он.
 — О чем ты?
 — Это же так ясно, разве нет? Я лежу в постели или сижу в этом кресле и думаю. Какая от меня польза? Без меня всем будет лучше.
 — Не смей говорить такое! — воскликнула я.
 — Но разве это не так? Ведь я для тебя стал обузой. Ты же только что сказала, что не можешь спокойно спать. Ты вынуждена постоянно находиться рядом со мной… От меня нет никакого толку.
 — Жан-Луи, — сказала я, — мне больно слышать это.
 Я опустилась на колени и уткнулась лицом в его халат. И вновь ужасная мысль о том, что я обманула его, пронзила мое сознание.
 — Жан-Луи, я хочу помочь тебе, — с жаром сказала я. — Ты это понимаешь? Это моя жизнь. Я этого хочу.
 — Ах, Сепфора, — тихо проговорил он, — моя Сепфора…
 — Пожалуйста, пойми меня, Жан-Луи.
 — Я всегда понимал тебя, — сказал он. — Как бы ни складывалась жизнь, я всегда понимал тебя.
 Что он имел в виду? Неужели он знал о моей любовной связи с Жераром и догадывался, что Лотти не его дочь? Неожиданно я почувствовала побуждение открыться ему, рассказать о том, что было, но вовремя сдержалась. А что если у него не было никаких подозрений? И как бы мое признание могло отразиться на его состоянии?
 — Я вижу по твоим глазам, что ты мучаешься, когда мне бывает плохо, — сказал он. — О, Сепфора, я страдаю от этого больше, чем от физической боли.
 — Дорогой, конечно же, я сочувствую тебе. Как бы я хотела разделить с тобой твою боль…
 — Господь с тобой, — сказал Жан-Луи, — что ты говоришь? Ты дала мне все. Ты, Сепфора, и твоя мать. Я часто думал, что бы случилось со мной, если бы она не приютила меня. Моя родная мать меня не любила. Я привык относиться к тебе как к своей попечительнице. Мы были счастливы с тобой, Сепфора, не правда ли?
 — О да, — сказала я, — конечно.
 — Спасибо, родная. Я хотел бы, чтобы у тебя были радостные воспоминания обо мне, и поэтому боюсь…
 — Чего ты боишься?
 — Боюсь, что ты будешь переживать, если все это будет так продолжаться. Я иногда думаю, а что если удвоить дозу или утроить? Что будет? Я усну. Усну блаженным сном, который навсегда разлучит меня с болью.
 — Жан-Луи, ты не должен так говорить. Ты собирался покинуть нас?
 Он нежно погладил меня по голове.
 — Только потому, что я не могу видеть, как ты страдаешь, драгоценная моя.
 — Ты думаешь, что мои страдания кончатся, если ты… погрузишься в глубокий-глубокий сон?
 — Погрустишь недолго, а потом забудешь. Я молча покачала головой.
 — Так будет, — сказал Жан-Луи.
 — Я не хочу этого слышать.
 — Ты хочешь внушить мне мысль, будто я вам нужен?
 — А как же иначе?
 — О, Сепфора, я чувствую себя таким должником. Я окружен заботой и любовью, но почему ты должна дарить ее мне? От меня никому нет пользы. Как не прикидывай, я только в тягость вам.
 — Прошу тебя, давай прекратим этот разговор. Я не хочу это слышать. Ты должен поправиться. Разве ты не веришь доктору Форстеру?
 — Ты права, Сепфора. Но если все обернется безнадежностью… Ты поможешь мне, если боли станут невыносимыми?
 — Прошу тебя, не говори так.
 — Да чего уж там. Мое избавление от мук — в той бутылочке. Если я не смогу выносить боль, ты поможешь мне?
 — Давай-ка я лучше помогу тебе лечь в постель, И позволь мне полежать рядом с тобой.
 Мы лежали рядом, и я держала его руку в своей весь остаток ночи, пока под утро он не заснул.
 Пришло письмо от матери. Последнее время мы переписывались часто, потому что она хотела знать, как чувствует себя Жан-Луи.
 « Я понимаю, что ты, не можешь приехать к нам из-за мужа, — писала она. — И мы к вам — тоже. Это нарушило бы ваш уклад. Но почему бы тебе не разрешить Лотти пожить у нас? Ее воспитательница, милая и разумная мисс Картер, может приехать вместе с ней. Мы очень соскучились по Лотти «:
 Лотти пришла в восторг, когда узнала об этом.» Бедная девочка, — подумала я, — она ведь тоже устала от болезни Жан-Луи. Неплохая идея — отправить ее на время куда-нибудь «.
 В конце июня я проводила ее в Клаверинг. Она уезжала вместе с мисс Картер в сопровождении шести слуг, которым я наказала по приезде туда сразу же возвращаться обратно, чтобы я могла знать, что они благополучно добрались до места.
 Когда я вошла в спальню Жан-Луи, он лежал в постели. Увидев меня, он улыбнулся.
 — Я рад, что Лотти уехала, — сказал он.
 — Ты шутишь, — ответила я. — Ты же не можешь без нее.
 — Да, я очень скучаю без нее. Однако для нее будет лучше не видеть меня.
 — Жан-Луи, не говори так, — попросила я.
 — Но это правда, — сказал он с некоторым раздражением. Это раздражение в голосе было предвестником приступа боли. — Мы должны смотреть правде в лицо, — сказал он. — Я утомляю вас всех.
 — Глупости. Хочешь, сыграем в шахматы?
 — А ты… — не успокаивался он, — ты должна была ехать с ними.
 — Я предпочитаю Эверсли. У меня нет никакого желания ехать в Клаверинг. Ты же знаешь, что я не выношу Дикона. А матушка и Сабрина только и делают, что болтают о нем.
 — Хотелось бы надеяться, что они не будут утомлять этими разговорами Лотти.
 — Она будет занята своими делами. Мадлен Картер не позволит ей увиливать от уроков.
 — Да, Мадлен Картер — строгая воспитательница.
 — Мне хотелось бы, чтобы она не была такой строгой. Подозреваю, что она устраивает время от времени бедной Лотти выволочки по пустякам. Наша девочка не должна думать, будто ее бессмертной душе грозит ад только потому, что она позволила себе какую-то шалость.
 — Неужели Мадлен такая зануда?
 — Ты хорошо ее назвал. Она живет по правилам, почерпнутым из Библии. Это так просто.
 — Быть может, у нее ни разу не было искушения изменить добродетели?
 — Как знать? Почему бы не считать ее просто порядочной женщиной? Я не думаю, чтобы Лотти был вред от того, что Мадлен Картер с ней строго обходится. Пойду принесу шахматы.
 Мы разменяли уже половину фигур, когда у Жан-Луи начался приступ боли. Я поспешила в гардеробную, достала бутылку с опием, накапала в чашку нужную дозу и дала ему выпить. У меня тряслись руки, его слова расстроили меня. Я поставила бутылку на стол и заставила Жан-Луи прилечь. Эффект был поразительным. Он открыл глаза и улыбнулся мне и тут же перевел взгляд на бутылку.
 — Попробуй заснуть, — сказала я. — Я посижу рядом.
 Вскоре он заснул — опий возымел свое действие.
 Я взяла бутылку со стола и, увидев, что настойки осталось почти на донышке, решила тотчас отправиться к Чарльзу, чтобы привезти еще. Жан-Луи не мог обходиться без опия.
 Я поставила бутылку в шкафчик, закрыла его и положила ключ в секретный ящичек. Одевшись для поездки верхом, я пошла в конюшню и, оседлав лошадь, поехала к Чарльзу.
 Мне повезло, я застала Чарльза дома. Он пригласил меня в приемную, и я изложила ему свою просьбу.
 — Жан-Луи сейчас крепко спит, я дала ему нужную дозу, — закончила я.
 — Он проспит до утра. — Чарльз внимательно посмотрел на меня. — У вас усталый вид.
 Я встретила его сочувственный взгляд и, не выдержав, отвернулась. Но он подошел ко мне, взял меня за плечи и повернул к себе.
 — О, Сепфора… — Он обнял меня и стал целовать мне волосы.
 — Я больше этого не выдержу, — сказала я. — Ему все хуже и хуже.
 — Это можно было предвидеть с самого начала, — ответил Чарльз.
 — Но неужели нельзя ничего изменить?
 — Мы делали все, что могли. У него нет явных физических нарушений, у него сильный организм.
 — Он не сможет вынести этих приступов боли.
 — Да, это ужасно. Я готов сделать все, чтобы помочь ему…
 — Я знаю, — сказала я, — знаю…
 — А вы знаете, что я люблю вас? — неожиданно выпалил он.
 Я умолкла в растерянности. Да, я догадывалась об этом. Я уже давно чувствовала это.
 Я произнесла, заикаясь:
 — Вы были так добры…
 — Ах, если бы я хоть что-то мог сделать…
 — Чарльз, вы так заботились о нем. Вы были мне поддержкой. Но как долго все это будет продолжаться?
 Он помолчал и сказал:
 — Присядьте, пожалуйста. Сепфора, мы сейчас одни. Миссис Эллис ушла.
 Я почувствовала, как застучало мое сердце. Мне признался в любви человек, которым я восхищалась и ставила выше других. Радость переполняла меня.
 Но мысль о том, что мой верный Жан-Луи совсем один, быстро отрезвила меня.
 — Мне надо идти. Дайте мне настойку, и я пойду, — попросила я.
 — Но прежде надо было бы поговорить, — ответил Чарльз. — Зачем закрывать глаза на то, что очевидно? Я люблю вас, а вы — меня. Уверен, что это так.
 — Даже если это и так, мы не должны говорить об этом.
 — Почему? Ведь это правда.
 — А что мы можем сделать? Он сжал мою руку:
 — Мы можем быть вместе…
 — И сознавать, что кроме нас, есть еще один человек, который думает обо мне….
 — И ждет… — добавил он.
 — Да, ждет.
 — Но наступит день, Сепфора, когда мы сможем быть вместе. Так будет.
 Я замолчала. Мне было невыносимо говорить о Жан-Луи и о том дне, когда его больше не станет. Мы говорили об этом так, будто ждали такого исхода.
 — Вряд ли когда-нибудь впредь я смогу почувствовать себя счастливой. Если Жан-Луи умрет, угрызения совести не позволят мне забыть его. Я была неверна ему.
 — Все проходит, — сказал он.
 — Вы хотите сказать, что все забывается?
 — Нет, не это. Нам иногда удается забыть о своих прегрешениях, но в какой-то момент они напоминают о себе, и тогда мы сознаем, как они нас ранят.
 — Пожалуйста, дайте мне настойку, мне пора возвращаться домой.
 Он не двинулся с места.
 — Почему бы вам не задержаться у меня? Жан-Луи спит. Он не узнает, когда вы вернетесь. Побудьте со мной, Сепфора.
 Чарльз сделал попытку приблизиться ко мне, но я отстранилась от него. Я испугалась, ибо вновь ощутила в себе то непреодолимое желание, которое впервые познала, встретившись с Жераром д'Обинье. Я боялась потерять контроль над собой.
 Наверно, трудно найти двух мужчин, таких несхожих, как Жерар и Чарльз; и, однако, тот и другой пробуждали во мне ту жгучую страсть, которой я ни разу не испытывала по отношению к Жан-Луи. Жерар был человеком веселым и ветреным, он не относился к жизни всерьез. Чарльз, напротив, казался мне человеком рассудительным и сдержанным; тем опаснее было разбудить в нем ту же страсть.
 Мне следовало разобраться в себе. Я очень привязалась к Чарльзу. Я любила Жерара, но и Жан-Луи любила тоже. Мне оставалось только признать, что я слишком легкомысленна, и постараться быть осторожной.
 — Мне хотелось поговорить с вами, — продолжил Чарльз. — Я еще никогда ни к кому не питал такого чувства, которым проникся к вам. Я был женат. Вам, наверно, известно это?
 Я отрицательно покачала головой.
 — Я думал, может, Изабелла говорила вам…
 — Она много рассказывала о вас, но, похоже, о многом умалчивала.
 — Сепфора, я давно собирался объяснить вам, почему у меня бывает гнетущее состояние. Мне не избавиться от сознания вины. Что бы я ни делал, оно не покидает меня. Сепфора, я хочу, чтобы вы знали обо мне все. Вы должны знать, кто я такой на самом деле. Я не хочу ничего скрывать от вас.
 Я села рядом с ним.
 — Это случилось давно, — начал Чарльз, — а если быть точным, десять лет назад. Я был тогда молодым и честолюбивым. Не таким, как сейчас. Вероятно, события изменяют нас больше, чем время. Я жил в центре Лондона и занимался врачебной практикой. Моими пациентами были люди богатые, моя репутация росла. И тут я встретил Доринду. Это случилось в театре.
 Она была заядлым театралом, так же, как я. Я постоянно посещал Хэймаркет, Друри-Лейн и Ковент-Гарден. Однажды я смотрел» Короля Лира»с блистательным Гарриком в главной роли. Во время перерыва меня познакомили с Дориндой. Она была очень красива, полна энергии и задора. Я сразу же был очарован ею. Она любила общаться с актерами и, как я узнал позже, помогала многим из них деньгами. Ее мать умерла вскоре после появления Доринды на свет. Отец обожал ее, и после его смерти она унаследовала огромное состояние.
 Можете представить, что случилось. Наверняка серьезный и честолюбивый доктор казался ей чудаком. Она ведь проводила жизнь среди актеров и тех, кто никогда не трудился, а лишь предавался удовольствиям. До сих пор не пойму, почему она приняла предложение выйти за меня замуж, но она это сделала. Думаю, это была одна из ее экстравагантных выходок. Я узнал лишь после свадьбы, что моя жена — одна из богатейших наследниц в стране. Данное ей воспитание делало ее крайне не подходящей на роль жены доктора. Она не могла понять моего желания работать. «В работе нет никакой необходимости», — заявила она. Она никогда не думала о деньгах, так как для нее они были чем-то таким же доступным и неиссякаемым, как воздух или вода. Что касается моей работы, то она сказала, что все мои пациенты — симулянты: они притворяются больными, чтобы привлечь к себе внимание других. Моя увлеченность работой раздражала ее.
 Через месяц с небольшим после женитьбы я понял, что совершил большую ошибку. Я привык по вечерам совершать долгие прогулки по бедным районам города. Так однажды я оказался в квартале Уайт Фрайер. Я уже рассказывал вам об этом. Мне расхотелось служить богатому Лондону, и появилось желание заняться чем-нибудь более достойным.
 Я попытался поделиться своими размышлениями с Дориндой, но она отнеслась к этому скептически. Я начал замечать странности в ее поведении. Однажды вечером мне пришлось идти для оказания помощи к одной бедной женщине, работавшей служанкой в богатой семье. Она прислала ко мне мальчишку. Женщина страдала неизлечимой болезнью, и я так долго пробыл у нее, что опоздал на спектакль, на который мы с Дориндой собирались пойти вместе.
 Доринда вернулась домой после спектакля в дурном настроении, и впервые в ней проявилась настоящая жестокость. Она грубо обругала меня и бросила в меня статуэтку. Статуэтка попала в зеркало. И до сих пор у меня в ушах слышится звон падающих на ковер осколков. Затем она схватила нож для бумаги и пошла на меня. Я не боялся оружия, но ее безумный взгляд испугал меня. Она могла убить меня. Но мне удалось отобрать у нее нож. Неожиданно она как подкошенная осела на пол. Я прислонил ее к стене и дал ей успокоительного.
 Меня все это так обеспокоило, что я поехал к ее кузену, ближайшему родственнику Доринды, который сказал мне, что следует быть с ней осторожным. Он рассказал, что ее мать пришлось упрятать в сумасшедший дом. Ее бабушка совершила убийство. В крови ее рода существовал вирус безумия, который, судя по всему, передавался по наследству. Родственники Доринды надеялись, что ее миновала эта участь, ибо склонность к потере разума никак не проявлялась в ней лет до восемнадцати, да и потом припадки безумия случались не часто. Родственники считали, что, выйдя замуж, она со временем излечится.
 Я спросил ее кузена, почему никто не предупредил меня об этом? Он молчал. Я думаю, они хотели, чтобы кто-то избавил их от ответственности за Доринду. Она владела богатым наследством, и родственники считали, что это послужит компенсацией ее мужу.
 Можете представить мои чувства. Я только начал осознавать, что моя женитьба явилась большой ошибкой. И теперь я узнаю, что оказался женатым на душевнобольной. Это было для меня настоящим ударом.
 — Вы — доктор, — сказал кузен. — Мы думали, что ваш брак — самое большое счастье, которое могло ей выпасть. Мы надеялись, что, оказавшись под вашим присмотром, она излечится от болезни.
 Я не могу описать вам, в какой депрессии я тогда находился. Я казался себе узником, до конца своей жизни прикованным к этой женщине. Затем передо мной возникла ужасная дилемма. Доринда забеременела. Я не спал ночами, думая, что мне делать. Если Доринде суждено родить девочку, наша дочка будет обречена на безумие, ведь ей не избежать наследственности.
 Я должен был прервать беременность Доринды, но не мог решиться на это. В каком-то смысле это было бы убийством. Конечно, было бы намного разумнее совершить это, чем позволить появиться на свет заведомо обреченному существу. Я знал, что в моем распоряжении находились необходимые средства. Известная доза определенного снадобья с большой вероятностью могла вызвать выкидыш.
 Я принял решение и прервал беременность, но допустил просчет, ибо, убив неродившееся дитя, я прервал жизнь Доринды.
 Я рассказал вам все, Сепфора. Я не мог позволить родиться этому ребенку. Но имел ли я право отбирать у него жизнь? Я думал тогда, что поступаю самым разумным образом, ведь я не знал, что Доринде нельзя рожать детей. Поэтому убеждал себя, что, если бы дело дошло до родов, Доринда бы не выдержала. Не могу утверждать это наверняка. Все кончилось тем, что умер и ребенок, и Доринда. Ее смерть вызвала скандал.
 — О, Чарльз! — воскликнула я. — Вам пришлось столько пережить! Но вы поступили разумно. Я уверена в правильности вашего решения.
 — Вы понимаете, моя покойная жена владела огромным наследством, и оно перешло ко мне. Многие знали, что Доринда не совсем нормальна, но никто не подавал вида, все выражали соболезнования… Хотя ее смерть оставила в душе у многих мутный осадок. Женившись на Доринде, я превратился из трудяги-холостяка в настоящего богача. Я стал богатым вдовцом.
 Он замолчал. Я могла представить, сколько грязных слухов пришлось ему претерпеть.
 — Мои близкие друзья знали, что деньги никогда чрезмерно не интересовали меня, тем более, я узнал о ее богатстве только после женитьбы. Но это не помешало возникнуть всяким слухам. Мне угрожало судебное расследование, но ее кузен не допустил этого. Его заботило лишь одно: как бы не получил огласки тот факт, что его родственники подвержены наследственному умопомешательству. Поэтому он принял все меры, чтобы замять скандал. Можете представить, в какое невыносимое положение я попал. Случались моменты, когда мне хотелось, чтобы расследование все-таки началось. Я хотел признаться, что пытался убить еще не рожденного ребенка, чтобы не обрекать его на неизбежную наследственную болезнь. Я не знал, что Доринда не способна рожать. Я хотел строить оправдание на том утверждении, что, если бы ей все-таки пришлось рожать, она умерла бы.
 Я покинул Лондон, а на деньги, которые мне достались, построил больницу, которую и содержу теперь.
 — Рада, что вы мне это рассказали. Думаю, вы напрасно вините себя. Возможно, вы поступили единственно правильным образом. Вы должны были принять решение, и вы сделали это.
 — Я отнял у человеческого существа жизнь, — сказал Чарльз. — Точнее, у двоих.
 — Возможно, не следовало допускать, чтобы тот ребенок появился на свет?
 — Кому судить об этом?
 — Однако случается поступать именно так…
 — Мне жаль тех, кому приходится идти на это, Жизнь священна, и не нам решать, можно ли кого-либо лишать ее.
 — Но ведь мы уничтожаем вредных насекомых и животных. Это ведь тоже жизнь.
 — Я говорю о человеческой жизни.
 — Мне кажется, вы поступили верно, — сказала я. — Вы не преследовали личной выгоды и не знали, что Доринда может умереть. Вы только хотели предотвратить рождение ребенка, почти наверняка обреченного на слабоумие…
 — Это убийство.
 — Законом предписано лишать жизни людей, которые представляют собой угрозу для общества. Вы поступили законно. Вы должны это понимать.
 — Я не смогу убедить себя в этом. Я могу только искупить свой грех, стараясь забыть о нем.
 — Сколько жизней спасли вы в своей больнице? Чарльз улыбнулся:
 — Вы пытаетесь утешить меня. Я знал, что найду в вас сострадание. Я постоянно думаю о вас и верю, что когда-нибудь…
 — Не надо об этом. — Я не дала ему договорить. — Я не позволю себе обмануть Жан-Луи… во второй раз.
 И я рассказала Чарльзу о том, что когда-то у меня был любовник.
 Теперь настала очередь Чарльза утешать меня. Его не потрясла моя исповедь, он просто сказал:
 — Это вполне естественно. В ваших жилах течет горячая кровь. Думаете, я не догадываюсь об этом? Вы просто дали выход своему темпераменту…
 — Но я обманула своего мужа.
 — А после этого вы полюбили его еще сильнее. Вы стали еще более нежной и терпеливой по отношению к нему. Жан-Луи не найти лучшей сиделки. Он знает это и благодарен вам.
 — Вы стараетесь оправдать меня, — сказала я. — Разве вы не догадываетесь, что Лотти не ребенок Жан-Луи?
 — Вы в этом уверены?
 — Настолько, насколько женщина может быть уверена в этом. Жан-Луи не способен иметь детей. Лотти — ребенок Жерара. Я не вынесу, если Жан-Луи узнает об этом. Он обожает и гордится Лотти. Он всегда хотел иметь детей…
 Чарльз взял мои руки и поцеловал их.
 — Мы оба с вами небезгрешны. Не это ли влечет нас друг к другу? Ваш грех обернулся счастьем для Жан-Луи.
 — Я уверена, что вы поступили правильно. А я — нет. «Не прелюбодействуй». Сколько раз я писала в детстве эту заповедь на школьной доске и не имела понятия, что она означает. Для меня это была просто седьмая заповедь.
 — «… и не убий», — сказал Чарльз.
 — Чарльз, вы не совершали убийства, вы должны перестать говорить об этом.
 — Как хорошо забыть о прошлом…
 — Вы считаете, что это возможно?
 — Да, — ответил он. — Я буду учить этому вас, а вы — меня. Мы нужны друг другу, и наступит день, когда мы будем вместе.
 Чарльз крепко обнял меня, и я прижалась к нему. Мы услышали шаги в холле. Это вернулась домоправительница.
 Этого невозможно было избежать. Мы оба знали. Противиться было бесполезно. Нас отчаянно тянуло друг к другу, и мы хотели хотя бы на короткий миг почувствовать себя счастливыми, уверенными в том, что можем подарить друг другу радость.
 Необходимо было только дождаться возможности остаться наедине, и я знала, что такая возможность рано или поздно появится.
 Домоправительница ушла навестить свою сестру и собиралась отсутствовать весь день. Чарльз не сказал мне об этом. Однако эти визиты были регулярными, примерно раз в две недели, и поэтому неизбежно случилось так, что мой очередной приход к нему за опием совпал с ее отсутствием.
 В доме было тихо, и я, как только вошла, сразу поняла, что мы одни.
 Чарльз встретил меня с восторженным и даже несколько игривым видом. Казалось, все его заботы отошли на задний план. Я почувствовала, что со мной происходит то же самое. Где-то там, за стенами его дома, остались мои обязанности, страхи, печаль и та ужасная жалость, которую я испытывала, сидя у постели мужа. Здесь, в этом небольшом доме, я могла испытать радость.
 — Сепфора, мы не можем долго сопротивляться, тому, что должно случиться, — сказал Чарльз. Я покачала головой:
 — Мне надо вернуться домой.
 Но Чарльз снял с меня накидку и прижал к себе.
 — Пусть это произойдет сейчас, — сказал он.
 — Но я должна идти, — повторила я, однако это прозвучало не так уверенно.
 Я позволила ему увести меня наверх и раздеть. Мы отдались друг другу, и я разделила с ним то жгучее желание, которое тщетно пыталась заглушить в себе.
 Чарльз оказался нежным и страстным любовником, и я покорилась неизбежному.
 Во второй раз я нарушила супружескую верность.
 Потом мы молча лежали рядом, и я мысленно перенеслась на несколько лет назад и вспомнила Жерара. Он был легкомысленным и стремился только к удовольствию. Чарльз не позволил бы себе сблизиться со мной, если бы не питал ко мне глубоких чувств. Он был человеком серьезным.
 — Настанет день, когда нам не нужно будет ни от кого скрываться, — сказал Чарльз. — Не так ли?
 Он признался в том, что отношения между нами обрели новый смысл. Мы ни словом не обмолвились о Жан-Луи, ибо только его смерть могла позволить нам стать мужем и женой. Но мы знали: то, что произошло между нами, связывало нас до конца наших дней.
 Теперь, когда мы стали любовниками, наше страстное влечение друг к другу воспылало жарким пламенем. Мы не ждали возможности быть вместе, а искали ее. Бывали дни, когда его домоправительница уезжала навестить свою сестру. Но мы не ограничивались только этой возможностью для встреч. Мы встречались в лесу подальше от любопытных глаз. Мы лежали на траве и разговаривали, а иногда занимались любовью.
 Чарльз заметно изменился. В нем появился оптимизм и исчезла меланхолия. Он стал другим человеком. Я задавалась вопросом, не изменилась ли я сама?
 Встречаясь с Изабеллой, я стала замечать, что в ее взгляде сквозит любопытство.
 — Ты стала лучше выглядеть, Сепфора, — как-то сказала она. — Я рада за тебя. В последнее время ты совсем было скуксилась.
 — Просто начинаю привыкать к своему положению, — ответила я, стараясь держаться уверенно и спокойно.
 Я сознавала, что веду себя непорядочно. Но теперь в моей жизни появились мгновения счастья, хоть я и расплачивалась за них душевной болью. Часто, сидя у постели Жан-Луи, я испытывала острое чувство греха. Однажды муж открыл глаза и пристально посмотрел на меня.
 — Ты так добра ко мне, Сепфора, — наконец, сказал он, — в тебе столько терпения. А я, наверное, стал совсем несносным. Я постоянно жду приступа боли, которая, как зверь, готова прыгнуть на меня из засады. Но достаточно мне увидеть тебя, и я чувствую себя таким счастливым. Как хорошо, что у меня есть ты…
 — Ах, не надо, — сказала я, не сдержав слез. — То, что я делаю для тебя, мне в радость. Я хочу быть с тобой и сделать тебя счастливым…
 Жан-Луи закрыл глаза и улыбнулся, а я подумала про себя: «Ты — лгунья и изменница!»
 Однажды, выходя из леса, мы столкнулись нос к носу с Эвелиной. Она появилась неожиданно в тот момент, когда мы отряхивали прилипшие к одежде сухие листья и траву. Я содрогнулась от ужаса при мысли о том, что мы могли встретиться чуть раньше. Я заметила, что она пополнела.
 — Скоро здесь созреет много ежевики, — сказала она, обращаясь к нам. — Взгляните на эти кусты. Мы взглянули на кусты.
 — Прогуливаетесь по лесу? Я — тоже. Прекрасное время года для прогулок, не правда ли?
 Было ли коварство в ее словах? Мне казалось, что она изменилась, или все же это была прежняя Эвелина?
 — А как ваш муж? — спросила она. Я ответила, что не могу похвастаться улучшением его состояния. Если боли не беспокоят его четыре дня подряд, мы считаем, что это уже какое-то улучшение. Эвелина кивнула. Затем неожиданно улыбнулась:
 — Как мило с вашей стороны, что вы устроили ту вечеринку. Всем нам она была так кстати… Между прочим, я снова жду…
 — Поздравляю, — сказала я.
 — Спасибо. Ну что ж, до свидания, доктор… до свидания, госпожа Рэнсом.
 — Что-то не так? — спросил Чарльз, когда она удалилась.
 — Похоже, она шпионит за нами.
 — Ну что ты, она просто прогуливалась.
 — Я помню, как она вела себя у нас в Эверсли.
 — Она наверняка с тех пор изменилась. Она стала хозяйкой дома. У нее есть сын, которого она нежно любит. У нее есть Брент…
 — Она видела нас вместе.
 — Почему бы нам не прогуляться по лесу?
 — Я все же чувствую себя неуютно.
 — Сепфора, милая, перестань. Ты даришь мне столько счастья!
 — Прекрасно, — сказала я. — Но, наверно, я глуповата. Мне тоже хочется быть счастливой. Ты ведь знаешь, я думаю, у меня хватает сил на всю эту тяжкую жизнь только потому, что время от времени я бываю счастлива. Это как опий: я получаю передышку и снова готова сражаться с трудностями.
 Чарльз с пониманием сжал мою руку.
 Из Клаверинга вернулась Лотти, бодрая и жизнерадостная. Она прекрасно провела там время. Она рассказывала Жан-Луи о Сабрине, Клариссе и Диконе, и он улыбался, слушая ее болтовню. Одним своим присутствием она прибавила ему сил.
 Я старалась сделать так, чтобы Лотти не появлялась у Жан-Луи в те моменты, когда ему становилось плохо. Это могло травмировать ее юную душу.
 Было отрадно, что Лотти снова дома. Она обежала двор, чтобы убедиться, что ее лошадка и собачка чувствуют себя хорошо. Она наведалась к Хэтти Фентон и ее детям, которым привезла от моей матушки небольшие подарки: варенье — для Хэтти, шоколадную мышку, мячик и кегли — для ее детей.
 Лотти поиграла с детьми, и ее пригласили заглядывать почаще.
 Мисс Картер показалась мне еще более строгой, чем раньше.
 — Мисс Картер такая благонравная потому, — объяснила мне Лотти, — что страшится адова огня.
 — Бедная мисс Картер! — сказала я.
 — Почему бедная? После смерти ее душа вознесется прямо на небеса. Это всем другим суждено гореть в аду.
 — Моя девочка, — сказала я. — Никто не горит в аду.
 — Никто, даже злодеи? Мисс Картер говорит, что она лишь повторяет Слово Божье.
 — Дочка, я уверена, что это ее толкование В Библии говорится: «Покайтесь, и вам простятся грехи паши».
 — Я думаю, если мисс Картер сказать, что никто не горит в аду, она очень расстроится.
 — Послушай, детка, выкинь все это из своей головки. Будь доброй и разумной, и тебе не будет грозить никакой адов огонь.
 Лотти засмеялась вместе со мной, но я подумала, что мисс Картер слишком уж фанатична в своей вере, чтобы ей доверять воспитание девочки.
 Я хотела поговорить об этом с Жан-Луи, но передумала, решив, что не стоит беспокоить его по таким пустякам. Должна сознаться, что я сама забывала об этом, как только оказывалась наедине с Чарльзом.
 Хэтти часто приходила помочь мне по дому. Я полюбила ее, потому что она оказалась очень деликатной женщиной и рядом с ней я чувствовала себя совершенно свободно.
 Однажды я собиралась пойти к Чарльзу под предлогом того, что мне нужно пополнить запас опия, но, когда я открыла буфет, то увидела, что там стоит полная бутылка.
 — Я решила избавить вас от необходимости идти в город, — сказала Хэтти. — Я знаю, где вы держите ключ от буфета, и, заметив, когда вы в последний раз пользовались им, решила, что вам скоро понадобится пополнить запас лекарства.
 Я представила, как изумился Чарльз, увидев Хэтти вместо меня. Она лишила меня возможности побывать У него, и я ужасно на нее разозлилась. Но разве можно было ставить это ей в вину?
 Однажды ей случилось присутствовать, когда я давала Жан-Луи выпить настойки опия, и она, должно быть, уловила мои тоску и отчаяние.
 После того как он забылся сном, мы перешли в гардеробную и сидели там, разговаривая полушепотом.
 — Иногда жизнь кажется мне такой мрачной, — сказала она. — Кто мог знать, что такое случится? Я помню, каким раньше был Жан-Луи. Тогда все было по-другому.
 — Ну, а сейчас? — спросила я ее. Хэтти помедлила с ответом:
 — Мне не дают покоя воспоминания.
 — Но ведь все кануло в прошлое.
 — Нет, это не так. Все, что случается, навсегда остается в памяти.
 — Но, Хэтти, для тебя все обернулось счастливо: у тебя есть Джеймс, дети…
 — Да, конечно… Однако воспоминания преследуют меня. Я думаю иногда… может, я сама хотела, чтобы так случилось…
 — О чем ты? — спросила я. Хэтти посмотрела перед собой рассеянным взглядом, и я поняла, что она вспоминает Клаверинг и ту вечеринку…
 — Я ушла с ним в сад… Я часто думаю о нем…
 — Ты говоришь о Диконе? — спросила я. — Он — носитель зла. Где бы он ни появился, там случается какое-нибудь несчастье… Впрочем, он спас мне жизнь, и я не забываю об этом.
 — Вот, вот… Ничто не бывает сплошь белым или сплошь черным. Ничто не бывает только злом или только добром. Я иногда думаю, а не заворожил ли он чем-то меня? Чем он меня привлек? Я возненавидела его. Да, возненавидела. Я чуть не умерла от стыда. И однако…
 Я оборвала ее:
 — Ты должна выкинуть его из головы.
 — Да, иногда мне удается надолго забыть о нем. Но я часто задаюсь вопросом: не добавляем ли мы домысла к тому, что с нами случается, не приписываем ли событиям то, чего не было?
 — Хэтти, ты слишком углубляешься в себя, — сказала я. — Жить надо проще.
 «Жить надо проще… Какая же я притворщица!»— подумала я.
 Интересно, что сказала бы Хэтти, если бы узнала, что у меня роман с доктором? А что если она узнает? Что если нам не удалось этого скрыть? Чарльз временами так выразительно смотрит на меня, даже в присутствии других. Что если и другие догадываются? Быть может, она взялась поехать к доктору за опием именно потому, что хотела помешать моему визиту к нему?
 Когда человек чувствует за собой какой-нибудь грех, он становится подозрительным. Я подумала о том, что и наша встреча с Эвелиной в лесу, и поездка Хэтти к доктору — события, отнюдь не случайные.
 Шли недели, похожие одна на другую. Ничто не менялось. Вот только боли, которые приходилось терпеть Жан-Луи, стали случаться все чаще. Любовь захватила нас с Чарльзом целиком. С каждой неделей мы все больше испытывали потребность друг в друге. Мы не могли подолгу находиться в разлуке и пользовались любой возможностью встретиться. Наша любовь была отчаянной до безумия.
 Наступила осень.
 К нам приходили письма из Клаверинга. Матушка и Сабрина хотели увидеться со мной, но, зная о том, как болен Жан-Луи, не могли позволить себе приехать к нам. Они приглашали Лотти в гости, вместе с ее милой гувернанткой. Ни к чему ребенку проводить Рождество в доме, где лежит больной.
 Лотти и мисс Картер уехали в Клаверинг. В Эверсли Рождество прошло тихо. У нас собрались на праздник Хэтти, Джеймс, Изабелла, Дерек и Чарльз.
 Жан-Луи чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы его можно было проводить в холл, но мы провели много времени в его комнате, и я радовалась тому, что в тот день боли не беспокоили его.
 Эвелина прислала праздничное поздравление. Она была на сносях и не могла явиться к нам, но Том Брент пришел вместе с маленьким Ричардом. Сын Эвелины оказался умным мальчиком и позабавил нас своей болтовней, но мне казалось, что он очень похож на Дикона, и эта мысль угнетала меня. Так мы встретили Новый год.
 Установилась холодная погода, и появились трудности с обогревом комнат. Старинные дома славятся сквозняками, а Эверсли не исключение. Как бы ни были прекрасны высокие сводчатые потолки, у них существует недостаток: комнаты постоянно нужно отапливать камином, но и при длительной протопке часть тепла уходила вверх и не приносила особой пользы.
 Холод был вреден Жан-Луи. Однажды февральским вечером я сидела с ним в его комнате. Он плохо спал накануне, и я слегка увеличила дозу опия, потому что прежняя показалась мне недостаточной.
 Когда он разговаривал со мной, голос его был очень слабым.
 — Кажется, я начинаю засыпать, — тихо сказал Жан-Луи. — Благотворный сон! Первейшее лекарство для души — как говорил Шекспир.
 — Отдыхай, — сказала я. — Не утомляй себя разговорами.
 — Я ощущаю полный покой, — сказал он. — Ты сидишь рядом, и я вижу на твоем лице отсветы огня в камине. Я не чувствую боли. Как бы мне хотелось, чтобы это длилось вечно…
 Я ничего не ответила, и он закрыл глаза. Потом неожиданно сказал:
 — Ты держишь ключ в том секретном ящичке, не так ли?
 Я растерялась и сидела молча. Он тихо засмеялся:
 — Это так, я знаю. Тебе нравится тот столик именно из-за ящичка.
 — Кто тебе сказал, что я держу там ключ?
 — Милая Сепфора, я не ребенок, чтобы не догадаться. Это самое надежное место.
 — Доктор велел мне спрятать ключ в такое место, о котором знала бы только я и никто другой.
 — Доктора относятся к своим пациентам, как к детям. Ключ лежит в ящичке. Сколько раз у меня было искушение выпить такую дозу зелья, чтобы забыться вечным сном.
 — Прошу тебя, не говори так, Жан-Луи.
 — Но ведь так было бы лучше для всех…
 — О нет, нет!
 — Хорошо, Сепфора, я больше не заикнусь об этом. Но я сделал бы тебя счастливой»и ты не сидела бы постоянно возле инвалида.
 — Я счастлива. Ты — мой муж, Жан-Луи. Мы принадлежим друг другу. Я хочу быть с тобой, ты понимаешь это?
 — Да, родная. Ты так добра ко мне.
 — Не волнуйся, тебе нужно отдохнуть. Он закрыл глаза, и улыбка не сходила с его губ. Я помолилась в душе, чтобы он спокойно проспал эту ночь.
 Я не могла уснуть. Я прислушивалась, лежа на узкой кровати в гардеробной. Ни звука. Должно быть, Жан-Луи крепко спал.
 Я думала о том, что он сказал, о его нежности и доверии ко мне; и я проклинала себя за измену. Таких, как я, в прежнее время клеймили на лбу буквой «А».
 Жан-Луи любил меня всем сердцем, но я была не достойна его любви. Да, я ухаживала за ним, потому что никто не смог бы делать это лучше меня, но, как только предоставлялась такая возможность, я сразу же устремлялась в постель к другому мужчине.
 Жизнь — сложная вещь. И люди — существа сложные В жизни нет ни черного, ни белого. Я была добра и терпелива к мужу, старалась приободрить и успокоить его Но все это я делала лишь для того, чтобы меня меньше мучила совесть.
 Я лежала в темноте и думала обо всем этом, как вдруг услышала в соседней комнате знакомые шорохи Жан-Луи пытался встать с постели. Неужели у него снова начались боли? Нет, это исключено.
 На время стало тихо, а затем я услышала постукивание палки Жан-Луи двигался по направлению к гардеробной.
 Я продолжала лежать не двигаясь Мой внутренний голос нашептывал: «Не трогай его, так будет лучше для него, для тебя… для Чарльза… для всех»
 Жан-Луи вошел в гардеробную. Я знала, зачем он пришел сюда Я затаила дыхание Он осторожно пробирался по комнате, видимый благодаря свету луны, проникавшему через небольшое окошко комнаты.
 Он добрался до стола, нащупал ящичек, вынул из него ключ и открыл дверцу буфета.
 Я знала, что он взял.
 Я должна была встать, отобрать у него ключ и сказать ему, чтобы он больше так не делал.
 Я представила его искаженное от боли лицо и подумала о том, что в будущем его ждут только муки, которые станут еще невыносимей. Не было ли то, что он задумал, самым разумным решением?
 Я услышала, как он вернулся к себе в комнату, Сердце хотело выскочить из моей груди, но я продолжала лежать и прислушиваться.
 Ни звука. Только слабый свет струился сквозь окно и падал на открытую дверцу буфета, свидетельствующую о том, что все это произошло на самом деле.
 Послышался громкий хрип.
 Я встала и направилась в комнату Жан-Луи.
 Все звуки смолкли.
 Трясущимися руками я зажгла две свечи и поднесла одну к постели мужа.
 Казалось, он улыбается мне. Гримаса боли исчезла с его лица, и он выглядел таким же молодым, каким был в день нашей свадьбы.
 Бедный Жан-Луи… ради меня ты пожертвовал собой.




 ШАНТАЖ


 Не знаю, как долго я стояла у постели мужа. Я совершенно оцепенела. Мною овладела щемящая печаль. Жан-Луи был так добр ко мне. И чем же я отплатила ему?
 Я опустилась на колени и зарылась лицом в простыню. В моем мозгу одна другую сменяли картины из прошлого. Я увидела его мальчишкой, который согласился играть со мной; я увидела его юношей. Мы любили друг друга, поженились, и, казалось, все было хорошо. Но, встретив Жерара, я поняла, что еще не знала страстной и чувственной любви, которой невозможно противиться.
 Когда я наконец поднялась с коленей, совсем закоченевшая, то ощутила по свету из окна, что уже около четырех часов утра.
 Я тронула руку Жан-Луи. Она закоченела. Блаженная улыбка застыла на его лице.
 Мне следовало послать кого-нибудь за Чарльзом, хоть он и не мог уже ничего сделать для Жан-Луи.
 Однако я не могла заставить себя пошевелиться. Мне хотелось побыть с Жан-Луи в последний раз. Ах, если бы у меня была какая-нибудь возможность поведать ему о том, какую признательность я испытывала к нему за его доброту. Мне хотелось надеяться, что он никогда не подозревал меня в неверности, но у меня возникло ужасное предположение, что он все-таки о ней догадывался. Я сама знала, что заметно изменилась, когда вернулась после той поездки в Эверсли, беременная ребенком, которого он не мог зачать. А Чарльз? Подозревал ли Жан-Луи, что Чарльз и я не просто друзья?
 Ах, Жан-Луи! В одном я уверена: «Если ты и догадывался о чем-то, то у тебя хватало благородства простить меня»
 Я сидела у его постели до утра. Затем позвонила в колокольчик. Его звук означал, что мне нужна помощь.
 Первой на сигнал тревоги явилась Мадлен Картер. С волосами, заплетенными в две косички и завязанными розовыми бантиками, она выглядела бледнее, чем обычно.
 — Мой муж ночью скончался, — сказала я. Мадлен взглянула на Жан-Луи и побледнела еще больше. Закрыв глаза, она шевелила губами, будто молилась.
 — Пойду и постараюсь найти кого-нибудь, чтобы вам помогли, — сказала она.
 — Наверное, стоит прежде всего позвать доктора, — ответила я.
 Мадлен поспешно удалилась, и мой взгляд остановился на бутылке с опием, которую Жан-Луи оставил на столе. Я взяла ее, унесла в гардеробную и спрятала в буфет.
 Мне стало намного легче, когда я увидела Чарльза.
 Он вбежал в комнату и, задержавшись на миг у двери, подошел к постели. Постоял мгновение, глядя на Жан-Луи. Затем взял его руку, подержал немного в своей и закрыл ему веки.
 — Он мертв уже несколько часов, — сказал он.
 — Да, — ответила я.
 Чарльз близко наклонился к его лицу и потянул носом воздух.
 — Чарльз, — сказала я, — он сделал это сам. Он достал бутылку из шкафа.
 — Я так и подумал…
 — Я держала ключ в секретном ящичке, но он знал об этом. Это нетрудно было вычислить. Ночью он пришел в комнату, нашел ключ и достал бутылку… Накануне он разговаривал со мной и сказал, что это самый лучший выход. Я просила его не говорить так, но, видимо, идея засела в его мозгу.
 — А где бутылка?
 — Я убрала ее в шкаф.
 — Принеси-ка мне ее.
 Я принесла ему бутылку, и он посмотрел, сколько в ней лекарства.
 — Когда ты получила ее от меня? Два дня назад? О, Боже, такой дозы хватило бы на то, чтобы убить трех человек…
 — Чарльз, он этого хотел. Он больше не мог терпеть боли.
 — Сепфора, — Чарльз казался очень спокойным, — запомни, об этом никто не должен знать. Нам нельзя допустить разговоров о том, что он принял слишком большую дозу опия…
 — Которую дала ему я… Чарльз, ты не думаешь, что это я убила его?
 — Конечно, нет. Мне понятно, как это случилось.
 — И все же можно сказать, что это сделала я. Он хотел покончить с собой, а я не помешала ему. Разве это не убийство? Мало того, что я неверная жена, я еще и убийца.
 — Прошу тебя, замолчи. — Чарльз быстро осмотрелся по сторонам. — Ради Бога, будь осторожна. Может случиться так… Нет, лучше не думай об этом. Жан-Луи мертв. Жизнь превратилась для него в сплошную муку. Он страдал от ужасной боли, и это ослабило его сердце. Он умер от сердечной недостаточности. Этого следовало ожидать.
 Мне хотелось, чтобы Чарльз обнял и успокоил меня.
 Он печально посмотрел на меня:
 — Нам нужно быть осторожными на некоторое время…
 Жан-Луи похоронили в Эверсли, в каменном склепе. На похороны пришло много народу. Его любили.
 — Бедняга, — говорили селяне, — он так страдал! Но Бог дал ему легкую смерть.
 Легкая смерть. Можно было думать и так.
 Теперь я почти не видела Чарльза. У меня теперь не было необходимости ездить к нему за снадобьем. Иногда я встречала его в Эндерби, и мы разговаривали урывками. Об интимных свиданиях не могло быть и речи. Казалось, мы утратили вкус к любви.
 И все же мы договорились о встрече в лесу.
 — Мы обязательно поженимся, — сказал мне Чарльз. — Я всегда хотел этого, но придется ждать не меньше года. И никто не должен знать о том, что было между нами.
 Сейчас меня беспокоила Лотти. Она ужасно тосковала по Жан-Луи. Я еще никогда не видела ее такой унылой. Хэтти призналась мне, что она перестала навещать се детей. Я поговорила с Изабеллой, и та сказала:
 — Ты знаешь, Лотти нужно чем-то заинтересовать. Почему бы не позволить ей потрудиться в больнице? Чарльз говорит, что у них не хватает работников. Дело-то несложное: застилать постели, разносить еду, ну и все такое. Если хочешь, я поговорю с Чарльзом.
 — Пожалуй, это хорошая мысль, — согласилась я.
 Вскоре Лотти и мисс Картер начали через день посещать больницу.
 Мне показалось, что это пошло Лотти на пользу. Ей понравилась работа в больнице, и она без конца рассказывала мне о молодых мамочках и об их крошках.
 Приходили письма из Клаверинга. Моя мать и Сабрина грозились приехать в Эверсли, как только улучшится погода, и приглашали меня побывать у них.
 И каждый раз было отдельное письмо для Лотти. Она хватала его и убегала в свою комнату, а когда выходила из нее, глаза ее странно блестели. Она выглядела старше своих лет, но все равно ей было еще рано получать какие бы то ни было письма.
 Медленно тянулись дни. Я существовала в каком-то полузабытье. Я заполняла жизнь мелкими заботами, твердя себе, что время все лечит.
 «Через год мы с Чарльзом поженимся», — уговаривала я себя. Он правильно сказал, что нам следует попытаться забыть прошлое и начать новую жизнь.
 В один дождливый мартовский день я сидела в холле, и неожиданно появилась Лотти вместе с Мадлен Картер. Они вернулись из больницы, сильно промокнув по дороге.
 — Ну-ка снимайте с себя мокрую одежду, — сказала я.
 — Погоди, мама, успеется, — возразила Лотти.
 — Что значит — успеется? — удивилась я.
 Мы поднялись вместе в ее комнату, и, пока она стаскивала с себя куртку для верховой езды и юбку, я открыла ящик комода, чтобы найти ей сухое белье.
 Она стояла передо мной обнаженная, с золотой цепочкой на шее. Я хорошо знала эту цепочку, это был мой подарок. К цепочке было прикреплено кольцо. Это меня поразило. Кольцо, да еще какое: с большим сапфиром в форме квадрата в обрамлении маленьких бриллиантов.
 Я взяла кольцо в руку, чтобы рассмотреть получше.
 Лотти слегка покраснела.
 — Я помолвлена, мама. Это мое обручальное кольцо, — сказала она.
 — Помолвлена? Девочка ты моя, вспомни, сколько тебе лет.
 — Мама, я взрослею с каждым днем, и, как только мне исполнится шестнадцать, я выйду замуж.
 — Лотти, что ты такое говоришь? Кто подарил тебе это кольцо?
 — Красивое, не правда ли? — спросила она. — Мы ездили в Лондон и выбрали его вместе.
 — Вместе с кем? — спросила я. — Да кто же он? Она вызывающе посмотрела на меня:
 — Ты удивишься.
 — Ну, говори же, — сказала я. — Это Дикон.
 — Дикон?!
 У меня голова пошла кругом.
 — Я знала, что ты удивишься. Он велел мне никому не говорить. Поэтому я и ношу это кольцо на цепочке, а не на пальце.
 — Дикон? — повторила я. — Бред какой-то…
 — Это почему же? — резко спросила Лотти.
 — Так он ведь взрослый человек…
 — Но еще не старик. Терпеть не могу глупых мальчишек. Дикон всегда будет молодым. Он всего на десять лет старше меня. Это пустяк.
 — Ты должна вернуть это кольцо обратно, — потребовала я.
 — Ну уж нет.
 — Прекрати эти глупости.
 — Ну как же, мамочка? Если двое любят друг друга, разве можно считать это глупостью?
 — Как ты не понимаешь?
 — Я все понимаю, мамочка. Ты считаешь меня ребенком. Тебе хотелось бы, чтобы я так и оставалась маленькой девочкой. Это позволяет тебе чувствовать себя молодой. Матери все такие.
 — Нет, Лотти, нет, — сказала я. — Кто угодно, только не Дикон.
 — Но почему? Почему ты не любишь его? Все Другие любят. Бабушка и тетя Сабрина считают, что это будет так здорово, если мы поженимся. Они сказали, что я счастливая девочка. Мы даже устроили по этому поводу небольшой праздник. Мамочка, ну что ты так расстраиваешься? Рано или поздно это должно было случиться. Люди женятся. Это не изменит наших отношений. Они будут такими же, как и были.
 Я онемела, меня охватил ужас.
 Лотти переоделась в сухое белье, сняла кольцо с цепочки и надела его на палец.
 — Теперь нет смысла прятать его, — объяснила она. Мне нечего было сказать ей. Я обняла ее и прижала к себе. Она восприняла это так, будто я даю согласие на их брак.
 Вернувшись в свою комнату, я написала Дикону письмо:
 «Это нужно прекратить. Я никогда не дам согласия на брак между тобой и Лотти. Я знаю, что ты сделаешь ее несчастной. Я понимаю, что тобой движет. Ты хочешь завладеть Эверсли и решил добиться этого вот таким способом. Я никогда не дам согласия на вашу женитьбу. А если Лотти все-таки пойдет за тебя замуж без моего согласия, она лишится всяких наследственных прав на Эверсли. Я требую, чтобы ты немедленно прекратил все эти глупости.
 Сепфора».
 Я тут же отправила письмо с посыльным и стала думать, как мне решать эту новую проблему.
 Не прошло и недели, как Дикон приехал в Эверсли. Обстоятельства сложились так, что мне первой удалось встретить его. Я сидела в холле, когда он вошел в дом.
 — Кажется, вы удивлены моим появлением, — сказал Дикон с нахальной улыбкой. — В вашей записке были весьма категоричные заявления.
 — Ты приехал, чтобы увидеться со мной?
 — С вами, и, конечно же, с моей обожаемой Лотти. Но сначала я хотел бы поговорить с вами. У меня есть, что вам сказать. Думаю, ни вы, ни я не заинтересованы в том, чтобы откладывать решение этих дел на потом. Мы не могли бы где-нибудь уединиться?
 — Можем пройти в мою гостиную, — предложила я, — только постарайся без шума. Я не хочу, чтобы кто-нибудь заметил тебя.
 — Вы имеете в виду Лотти?
 — Я имею в виду всех, кто здесь живет. У меня, как всегда, возникло такое ощущение, что он заполнил собой всю комнату. Он плюхнулся в кресло, закинул ногу на ногу, сбил пальцем пылинку со своих бриджей и уставился на меня насмешливым взглядом.
 Я сказала, что была потрясена, когда узнала о его помолвке с Лотти.
 — Сепфора, никогда не поверю, что такую женщину, как вы, можно чем-то шокировать, — нахально заявил Дикон.
 Я почувствовала, что в его словах содержится скрытый намек.
 — Ладно, — сказала я. — Давай поговорим о деле. Ни о какой помолвке между тобой и Лотти не может быть и речи.
 — Ну что вы, Сепфора. — Голос Дикона стал нежным. — Мы ведь уже помолвлены. Мы поклялись в верности друг другу. Ничто не может помешать нам пожениться.
 — Этому помешаю я.
 — Не думаю, что вы так поступите. Сепфора, вы очень разумная женщина. Я всегда восхищался вами. Сначала вы казались мне немного занудной, но потом я изменил свое мнение. Вы женщина, которая не боится рисковать. Да, Сепфора, я всегда восхищался вами.
 — Побереги комплименты для другого случая. Я не смогу ответить взаимностью.
 — А вы неблагодарны. Разве вы забыли, что я спас вам жизнь?
 — Зато ты об этом не забываешь. Я уверена, что ты преследовал какой-то интерес, спасая меня.
 — Вы не ошиблись. Я думал об Эверсли. Вы должны были его унаследовать. Кто знает, кому этот придурковатый дядя Карл смог бы завещать его, если бы вас не стало?
 — Какой же ты негодяй!
 — Я стараюсь быть искренним. Бывают же у человека моменты откровения.
 — Дикон, — сказала я, — довольно шуток. Я хочу, чтобы ты сказал Лотти, что все это несерьезно. Она ведь еще ребенок. Только постарайся сделать это осторожно, иначе это может травмировать ее. Объясни ей, что это была всего лишь игра.
 — Это не игра, — возразил Дикон. — Да, она еще малышка. Мне придется подождать еще лет пять-шесть. Что поделать? Взять хотя бы вас с Жан-Луи. Разве вы поженились не потому, что так было задумано? Вот так и я надумал жениться на Лотти. Я не перестану ухаживать за пей, и, когда ей исполнится шестнадцать, она поймет, что не может существовать без меня.
 — Ты вознамерился завладеть Эверсли. А ты уверен, что именно она унаследует его?
 — Конечно.
 — Ошибаешься. Если вы поженитесь, она лишится всяких прав на наследство.
 — Почему это? Не лишится. Если только вы решили выйти замуж за доктора и родить от него ребенка. Вы ведь еще достаточно молоды. Я верно угадал?
 — Нет, — ответила я, — это не так.
 — В таком случае, Сепфора, вам придется дать согласие на наш брак. У вас пет выбора. Во-первых, вы должны подумать о своей репутации, а, во-вторых, и это, наверное, важнее — не забывать о репутации доктора.
 — Ну хватит болтать глупости, говори по делу.
 — Давно бы так. Здравый смысл заставляет меня напомнить вам кое-какие факты. Прежде всего: я знаю о вашей связи с тем французом. А что скажет Лотти, когда узнает, что ее отец не Жан-Луи, а неизвестный джентльмен? Да, он такой обаятельный. Не буду против этого возражать. Но наша милая Лотти была зачата во грехе и обязана своим появлением на свет прелюбодеянию своей матери. Разве не так?
 — Замолчи!
 — Хорошо, понимаю, — сказал Дикон. — Вам неприятно это слышать. Вы все удачно устроили. Я восхищаюсь вами, Сепфора. Но я-то обо всем знаю. Я всегда был наблюдательным. Больше того, у меня были шпионы.
 Я сразу подумала об Эвелине. Ну конечно же! Наверняка она подсмотрела, как Жерар влезал тогда через окно в мою спальню.
 — Но это не все, дорогая Сепфора, — продолжал Дикон. — Вы такая же грешница, как я. Поэтому я вам сочувствую. Вы не та женщина, которая может покориться судьбе. Вы сами делаете свою жизнь, и это меня восхищает. Но мы должны расплачиваться за наши милые приключения, не так ли? Я знаю, например, о ваших отношениях с доктором. Я не поленился навести справки об этом докторе и о его ненормальной жене. Он удачно отделался от неприятностей. Но он такой же, как и мы с вами. Такой уважаемый человек, содержит прибежище для падших женщин. Филантроп! Взял и влюбился в вас. Бедный Жан-Луи был ему помехой. Но Жан-Луи тяжело болел и нуждался в постоянном присмотре. Спасти его не удалось, он умер. Ах, бедный Жан-Луи! Умер от сердечной недостаточности! — констатировал доктор. У меня сильное подозрение, что он умер от слишком большой дозы опия.
 Должно быть, я побледнела.
 — Это нелепая выдумка, — пролепетала я.
 — Осмелюсь высказать предположение, что это можно проверить, не так ли? Врачам несложно это установить…
 — Не хочешь ли ты сказать…
 — Я очень решительный человек, Сепфора. Я хочу жениться на Лотти и завладеть Эверсли. Вы можете мне препятствовать, но у вас ничего не получится. Это шантаж, — сказала я.
 — Я хочу получить то, что задумал.
 Я отвернулась и сидела молча, не решаясь что-либо сказать.
 Жан-Луи покончил с собой. Я не помешала ему, он так хотел. Быть может, я должна была предотвратить самоубийство? Но разве не попытался бы он снова сделать это?
 Да, я не пыталась предотвратить смерть мужа, ибо у него было право распорядиться собой. Впереди его ждали месяцы, быть может, годы, заполненные болью, и он решил оборвать свою жизнь.
 Без всяких сомнений, я не могла заглушить в себе чувство вины перед ним. В душе я называла себя убийцей и изменницей.
 Дикон не скрывал своих намерений. Он открыл карты, и они все оказались козырными. «В этой игре он погубит и меня, и Чарльза», — подумала я.
 Нельзя было допустить, чтобы Чарльза вовлекли в скандал, иначе его карьере придет конец.
 Ну а я? Как я могу доказать, что Жан-Луи сам принял смертельную дозу?
 Дикон встал и положил руку мне на запястье. — Подумайте об этом, Сепфора, — сказал он. — Я буду вам хорошим зятем. Вы даже удивитесь, каким я буду хорошим. Я всегда вас уважал. Вам не следует нам мешать. А сейчас я пойду и обрадую Лотти своим приездом.
 Я не знала, как мне поступить. Рассказать о случившемся Чарльзу? Я не знала, как он себя поведет. Он ведь мог сказать: «Да пусть делает, что хочет. Расскажем обо всем Лотти, и пусть она подумает, кого избрала себе в мужья».
 Лотти еще ребенок. Вряд ли она может испытывать глубокие чувства. И все же что делать?
 У меня возникла идея. А что если увезти ее отсюда и показать ей совершенно другой мир? Быть может, это отвлечет ее от Дикона?
 У меня в комоде была шкатулка из черного дерева. Я достала ее, открыла замок и вынула из нее небольшой листок бумаги, на которой было написано: Жерар д'Обинье, Шато д'Обинье, Юрэ, Франция.
 Я повертела бумажку в руках. Интересно, помнит ли он обо мне? Я надеялась, что помнит Жерар обещал, что никогда не забудет меня.
 Сев за стол, я взяла перо и начала писать:
 «У тебя есть дочь — прелестное существо. Ей грозит опасность. Может, ты пригласишь ее на время к себе? Я уверена, что она будет рада увидеть своего отца».
 Запечатав письмо, я послала за внуком Джефро.
 Это был хороший парень, которому я могла доверять. Я хотела, чтобы он отправился во Францию и передал письмо Жерару д'Обинье. В случае, если он не найдет его или узнает, что Жерар уехал из Франции или скончался, ему следует немедленно вернуться обратно вместе с письмом. Я сказала ему, что это секретное поручение и он никому не должен говорить, куда едет.
 Предвкушая приключение, глаза парня засверкали от восторга.
 Дикон продолжал жить в моем доме. Наши судьбы были в его руках. Быть может, я отважилась бы побороться с ним, но мне нельзя было забывать о Чарльзе. А что если действительно будет установлено, что Жан-Луи скончался от приема слишком большой дозы наркотика? Ведь Чарльз констатировал, что он скончался от сердечной недостаточности. Что же будет с Чарльзом? Всплывет его собственный скандал, связанный со смертью его жены и ребенка.
 Мне было необходимо увидеться с Чарльзом.
 Я поехала в город и обрадовалась, когда застала его дома.
 Он молчал и слушал меня с растерянным видом.
 — Значит, этому негодяю все известно.
 — Да, он даже признался, что у него есть шпионы. Кто-то видел нас вместе и доложил ему об этом. Это наверняка Эвелина. Помнишь тот день в лесу? Я также подозреваю Хэтти. Похоже, он и ее околдовал. Он наделен злой силой. Он погубит Лотти, если она выйдет за него замуж. Ему нужно Эверсли во что бы то ни стало. Чарльз, он погубит ее. Скажи мне, что можно сделать?
 — Мы должны открыто выступить против него и принять на себя удар.
 — Нас обвинят в том, что мы убили Жан-Луи. Мы не сможем доказать, что это не так. Твоя карьера на этом закончится. Тебе не разрешат больше быть практикующим врачом.
 — Да, это будет конец для нас обоих, — сказал он. — Они обвинят нас в убийстве.
 — Это я виновата во всем, — сказала я, — Я не должна была позволить ему сделать это.
 — Ты же знаешь, как он страдал.
 — Но я не помешала ему покончить с собой.
 — Потому что ты знала: он этого хотел.
 — Чарльз, что нам делать?
 — Не знаю. Надо подумать. Нельзя действовать опрометчиво.
 — Ты знаешь, Чарльз, я уже кое о чем позаботилась. Я послала письмо отцу Лотти. Попросила его пригласить дочь к себе. Теперь я жду от него ответа. Я отправлю к нему девочку на какое-то время…
 — Да, наверное, это лучшее, что можно сделать. Чарльз поцеловал меня.
 — Быть может, все образуется, как ты думаешь?
 — Думаю, что сейчас нам нужно о многом забыть.
 — Это не так просто, — ответил он. — Я никогда не найду покоя. Доринда так хотела жить. А Жан-Луи, наоборот, хотел умереть.
 Чарльз обнял меня, и я прижалась к нему. Нам было страшно думать о будущем.
 Я вернулась домой. В доме никого не было. Какое-то странное затишье царило в нем. Я пошла к себе в комнату и увидела в окне страшное зарево.
 Где-то далеко полыхал пожар.
 Я спустилась в холл. Там находилась одна из служанок.
 — Похоже, где-то пожар? — спросила я ее.
 — Да, — ответила она. — Это горит больница. Все сейчас там.
 Я побежала в конюшню.
 Уже через пару минут я неслась на лошади в направлении зарева.




 РЕШЕНИЕ


 Трудно было поверить, что такое может случиться. Чарльз спас столько жизней матерям и детям, а сам погиб. Форстеры увезли меня в Эндерби. Мы вместе оплакивали смерть Чарльза. Они, по всей вероятности, догадывались, какие отношения связывали меня с Чарльзом, и были признательны за то, что я привнесла в его жизнь толику счастья.
 Спасенных женщин и малышей перевезли в другую больницу, потому что больница Чарльза сгорела дотла.
 Жизнь иронична. Дикон проявил себя героем. Он организовал пожарную команду, и сам бросался в огонь, спасая детей и женщин. О его героизме ходило много разговоров.
 Несколько дней подряд я думала только об утрате любимого мужчины. Видно, не суждено было состояться той жизни, о который мы с ним мечтали. Хотя она вряд ли была бы безмятежной, ибо мы оба были обременены тяжкими воспоминаниями.
 Я возвращалась в Эверсли и думала, что же мне теперь делать?
 Я потеряла любимого и осталась одна. Чарльзу теперь ничто не грозило, но Дикон по-прежнему имел возможность шантажировать меня обвинением в убийстве. У меня ослабла воля, и мне стало безразлично, как он себя поведет. Мне хотелось только оберечь Лотти. Но как я могла это сделать? Если меня обвинят в убийстве, не отвернется ли она от меня?
 Случилось еще одно несчастье. Наутро после пожара мы обнаружили, что Мадлен Картер нет в доме. Ее видели в больнице во время пожара, а потом она как в воду канула. Вероятно, она оказалась в числе жертв. Лотти была в подавленном состоянии. Она любила мисс Картер, хоть и подшучивала иногда над ней.
 Надо было думать о том, как жить дальше. Дикон должен встретиться с Джеймсом Фентоном. Что за этим последует? Наверно, Джеймс захочет уехать из Эверсли. Ну что ж… Сейчас это не самое важное.
 Как быть с Лотти? Как уберечь ее от Дикона? Он попросил меня о встрече и, как всегда, держался развязно.
 — Какое несчастье этот пожар! — сказал он. — Детище доктора превратилось в пепел.
 — Ты собирался испортить ему карьеру, — напомнила я.
 — Только в том случае, если бы он повел себя неразумно, — ответил Дикон. — У него был шанс подумать.
 — Дикон, жизнь так жестока. Дай нам хоть немного пожить спокойно, — взмолилась я.
 — Дорогая моя кузина, — с улыбкой отозвался он, — я желаю этого больше, чем кто бы то ни было. Здесь, в Эверсли, мы все будем счастливы.
 — Дикон, ты так хочешь им владеть?
 — Я настроен владеть им полноправно. Эверсли будет моим, Сепфора. Я тоже член этой семьи, да к тому же я — мужчина. До чего же неразумно поступил дядя Карл, завещая имение вам. Он мог бы оставить его мне. Я знаю, что мой отец был якобитом, но таким же героем был и ваш дед. Но это все неважно. Эверсли принадлежит мне, и я намереваюсь управлять им.
 — Использовав Лотти как средство для достижения цели.
 — Я буду ей хорошим мужем.
 — Неверным мужем.
 Дикон вопросительно поднял бровь и взглянул на меня:
 — Неверность — что это такое, если о ней никому не известно?
 Дикон заставил меня замолчать.
 — Но как можно жениться по расчету? — возмутилась я.
 — В важных делах всегда должен быть расчет. Я не смогу добиться своего, не женившись на Лотти.
 — Ты воспользовался тем, что она еще несмышленая, и постарался предстать перед ней в роли героя.
 — Я и есть герой. Я пират по натуре. Лотти для меня своего рода вызов. А перед вызовом я не могу устоять. Мне жаль, что вы потеряли своего доктора.
 — Его смерть помешала тебе продолжать свой шантаж. Теперь я могу думать только о себе, и мне безразлично, что со мной будет. Я расскажу Лотти абсолютно все. Расскажу ей о том, что ты шантажируешь меня, и о твоем намерении жениться на ней исключительно потому, что она является наследницей Эверсли. Так вот, в своем завещании я откажу ей в этом праве.
 — Тогда кому же вы оставите Эверсли? Ведь вы же не допустите того, чтобы имение перестало быть собственностью нашей семьи. Нет уж. Я — законный наследник. Можете считать меня негодяем, но ведь все мы грешники, включая тех, кто кажется очень добродетельным. Хотите, расскажу кое о чем? Это мисс Картер устроила пожар в больнице.
 — Этого не может быть!
 — Но это так. Я мог бы спасти ее, но она не захотела. Она казалась такой неприступной. Строгая и добродетельная старая дева. Я был не прав, но я не мог устоять…
 — Ты хочешь сказать, что…
 — Да, вы угадали. В Клаверинге Мадлен Картер потеряла свою девственность. У меня есть тяга к совращению девственниц.
 — Ты просто дьявол, Дикон!
 — Да, я такой. Мне потом было очень неловко. Но, видите ли, она была такой набожной, и мне стало любопытно, поможет ли это ей устоять. Не помогло. Она твердила потом, что ей суждено гореть в огне ада. Ты знаешь, она была с придурью. Однажды в Клаверинге садовники жгли мусор и сухие ветки. Она попыталась прыгнуть в огонь. Я удержал ее и уговорил не делать этого больше. Но у нес появилась тяга к самоуничтожению. Ей не нужно было забирать с собой столько жизней, но в ее глазах все эти молодые матери были такими же грешницами, падшими женщинами. А доктор, разве он не вкусил от Божьей благодати? Я велел ей шпионить за вами. Она знала, что вы и доктор — любовники. Мадлен знала и о настойке опия, бутылку которого видела на столике усопшего. Все это она мне и рассказала. Она становилась очень красноречивой, когда говорила о грехопадении. Для нее все вокруг были падшими грешниками. Я думаю, она радовалась прегрешениям других потому, что сама была такой. Она была фанатичкой. Я видел, как она стояла на карнизе и размахивала горящей головней, как факелом, призывая Бога засвидетельствовать ее раскаяние. «Дай мне руку! — крикнул я. — Я вытащу тебя из огня». И она ответила:
 — Оставь меня. Может, мне удастся спасти душу. Я искуплю свой грех, сгорев в огне не одна, а со всеми другими грешницами.
 — Какая ужасная история!
 — Какая правдивая история! Что касается вашего Чарльза, то и его я мог бы спасти. Но он был подобен капитану, который не имеет права покинуть тонущий корабль. Очень благородный поступок. Но он такой же грешник, как и все мы. Разве нет? Как и бедная Мадлен, он, вероятно, надеялся искупить свои грехи. Дорогая Сепфора, все мы грешники и не имеем права осуждать кого-то лишь за то, что его вина перед Богом кажется большей, чем наша собственная.
 — Дикон, я устала от тебя, — сказала я. — Пожалуйста, оставь в покое меня и мою дочь.
 — Будьте благоразумны, Сепфора, — ответил он, — и в скором времени мы заживем счастливо.
 Мне с трудом вспоминаются те дни. Кажется, это было так давно. Каждое утро, просыпаясь, я думала:
 «Чарльза больше нет, теперь я одна».
 Дикон уехал в Клаверинг. Прощаясь со мной, он взял мои руки в свои и сказал:
 — Не забывайте, что держите в этих руках доброе имя доктора и свое — тоже. Я желаю вам только счастья.
 — Ты можешь сделать меня счастливой, если уедешь и никогда не вернешься, — ответила я.
 — Когда-нибудь вы измените свое отношение ко мне, — ответил Дикон. — А сейчас я пойду разыщу мою милую Лотти. Я попрощаюсь с ней и заверю в своей неугасимой любви.
 С каким чувством облегчения я глядела ему вслед!
 Дни казались долгими и бессмысленными. Я почувствовала, что мои визиты к Изабелле и Дереку только расстраивают их, потому что я напоминала им о Чарльзе.
 Ко мне пришла повидаться Эвелина с малышом, которым она очень гордилась.
 — Вылитая копия отца, — сказала она и посмотрела на меня с сочувствием во взгляде. — Мне жаль доктора. Он был таким добрым и милым человеком… Но я всегда считала его слишком серьезным для вас. Вам нужен такой человек, который мог бы вас развеселить. Ведь вы и сами серьезная, вам нужен кто-нибудь, вроде того француза. Вы помните его?
 Мне хотелось закричать, чтобы она убиралась, но я знала, что Эвелина всего лишь пытается ободрить меня.
 Джеймс Фентон стал грустным и задумчивым. Я поинтересовалась у Хэтти, что с ним, и она призналась, что он подумывает о приобретении своей собственной фермы. Он всегда стремился к самостоятельности.
 Я спросила:
 — Он хочет уехать?
 — Нет, мы никуда не уедем, если нужны здесь, — заявила Хэтти.
 Я поняла, что должна отпустить их. Они хотели обзавестись своей фермой. Но как я обойдусь без Джеймса?
 Все круто изменилось. Я осталась одна, потеряв Жан-Луи и Чарльза. Даже Лотти предпочла меня Дикону. Она всерьез думала о том дне, когда сможет выйти за него замуж, хотя ждать этого дня ей предстояло долго.
 Я чувствовала себя такой одинокой, потому что любящие люди покинули меня.
 Я попыталась представить будущее. Что мне следует делать? Стоит ли мне держаться от всего в стороне и позволить Лотти связать спою жизнь с Диконом? Или я должна отказать ей в согласии на брак, вычеркнуть ее из завещания и тем самым потерять ее навсегда? Впрочем, без Эверсли она не будет столь привлекательна для Дикона.
 Передо мной стояла дилемма, и не было никого, кто бы мог мне что-нибудь посоветовать.
 Однажды, когда я сидела в своей спальне, в дверь постучали, и вошла одна из служанок, чтобы сообщить мне, что внизу меня ждет посетитель.
 Когда я увидела его, стоящего в холле, мое сердце застучало быстрей, и я почувствовала такое волнение, какого давно не испытывала.
 Жерар мало изменился. Конечно, он выглядел старше. На нем был седой парик, из-за чего его глаза казались темнее и ярче, чем они помнились мне. Он держал в руке шляпу с пером, из-под полы его свободного камзола торчала шпага.
 Я сбежала к нему по лестнице. Он взял мои руки в свои и поцеловал — сначала одну, потом другую. Я вновь почувствовала себя юной, глупой и отчаянной.
 — Наконец-то ты позвала меня, — сказал он.
 — И ты пришел ко мне, Жерар, — тихо ответила я.
 — А ты думала, что я не появлюсь? — спросил ОН. — У нас есть дочь.
 — Жерар, мы должны поговорить с тобой спокойно, чтобы нам никто не мешал. Ты приехал один?
 — Со мной еще двое слуг.
 — Где они? Я распоряжусь, чтобы о них позаботились, а сейчас пойдем.
 Я провела его в зимнюю гостиную и закрыла дверь.
 — У нас есть ребенок, — сказал он. — Почему ты молчала?
 — Я не могла известить тебя об этом. Мой муж думал, что это его дочь. Она была ему таким утешением — Где она?
 — Она здесь.
 — Я так хочу увидеть ее.
 — Ты ее увидишь. Я хочу, чтобы ты спас меня от беды.
 — А что случилось?
 — Сейчас я все объясню. Пожалуйста, Жерар, выслушай меня.
 Я рассказала ему кратко, как могла, о том, что произошло. О том, как страдал Жан-Луи, как я и доктор стали любовниками, как Дикон задумал воспользоваться нашей дочерью для того, чтобы осуществить свои планы.
 Я видела по лицу Жерара, что ему трудно понять, почему я считаю Дикона таким уж злодеем. Однако он внимательно выслушал меня и обещал помочь.
 Я сказала:
 — Я намерена сообщить Лотти, что ты — ее отец. Но сначала я хочу, чтобы она познакомилась с тобой и прониклась к тебе симпатией, в чем я не сомневаюсь. Ты меня понимаешь?
 — Прекрасно понимаю.
 — Я хочу, чтобы ты увез ее с собой. Ты можешь сказать, что хочешь показать ей свою страну и свой дом. Ее должно увлечь то, что она увидит. Она должна перестать думать, будто жизнь в замужестве с Диконом будет для нее верхом блаженства. Я хочу, чтобы она взглянула на мир, познакомилась с новыми людьми и какое-то время пожила вдали от лома.
 — Я сделаю так, как ты хочешь, — пообещал Жерар.
 — А теперь я пойду и распоряжусь, чтобы тебе приготовили комнату. Я скажу Лотти, что у нас гость из Франции. Мне не терпится вас познакомить. Ну как?
 Жерар бросил на меня озорной взгляд, который был мне так знаком.
 — Мне тоже не терпится увидеть ее, — сказал он.
 Конечно же, Жерар сразу очаровал Лотти. В нем сохранились изящество и шарм, которыми он заворожил меня, когда я была молода. Он мало изменился за эти годы, если не считать того, что выглядел более зрелым.
 Я почувствовала, что начинаю оживать. Прошло меньше недели с момента приезда Жерара, но я решила, что пора поговорить с Лотти. Когда я открыла ей всю правду, она изумленно уставилась на меня. Она не могла поверить, что этот удивительный человек — ее отец. Он рассказывал ей о своем родовом замке, о французском королевском дворе, к которому был приближен, о Париже и о стране вообще. Казалось, у него была только одна цель — вызвать у нее желание увидеть все это собственным глазами. И ему это с успехом удалось.
 Я увидела, как восторженное удивление на лице Лотти сменилось растерянностью. Мне было ясно, что она чувствовала себя предательницей по отношению к Жан-Луи. Она смотрела на меня так, словно увидела меня другими глазами. Перед ней приоткрылась та истина, что не следует делить все на хорошо и плохо. Люди не всегда такие, какими кажутся.
 У Лотти был задумчивый вид, но я почувствовала, что она восхищена тем, что у нее такой отец.
 — Ты могла бы поехать во Францию погостить у него. Как ты на это смотришь? — спросила я. Лотти была в восторге от такой перспективы.
 — Но, мама, — сказала она, — как я могу оставить тебя в такой момент?
 — Ты ведь вернешься ко мне.
 — Конечно, — ответила она. — Я должна вернуться и обручиться с Диконом.
 Она впервые за много дней вспомнила о нем. Когда Жерар и Лотти собрались в дорогу, я вышла их проводить.
 — Я буду писать тебе, мамочка, — сказала Лотти. — Буду рассказывать о всех интересных вещах, которые увидела.
 — Я тоже буду писать, — сказал Жерар, — чтобы ты не забывала о том, что мы скучаем без тебя.
 Они уехали, и я снова почувствовала себя покинутой. Появление Жерара вызвало во мне столько воспоминаний. Я знала, что не смогу забыть его, ничто не могло во мне стереть память о нем, даже то, что было у меня с Чарльзом. Я любила Чарльза и Жан-Луи. Но я не питала ни к тому ни к другому тех чувств, которые вызывал во мне Жерар. Он был восхитительным любовником.
 В нем была какая-то загадочность. Что я знала о нем? Он заботился об интересах своей страны, выполняя в Англии какую-то секретную миссию.
 Он вошел в мою жизнь, полностью изменив ее. Я мало знала о нем, зато много узнала о себе.
 До конца моих дней я буду думать о нем. Своим появлением он вдохнул в меня жизнь. Увижу ли я его когда-нибудь снова?
 Дни казались бесконечно долгими. Я грустила по Лотти.
 Прошло две недели, прежде чем я получила от нее письмо.
 Лотти восторгалась жизнью в Париже. Она посетила Версаль, ее представили стареющему королю, который мило с ней побеседовал, она встретилась с юным дофином. Я могла представить, какое платье купил ей отец, в котором Лотти могла предстать перед царственными особами.
 Я снова перечитала письмо. Никаких упоминаний о Диконе.
 Пришло письмо и от Жерара. Оно было кратким, но очень важным для меня, и мне пришлось прочесть его три раза, чтобы поверить написанному. В нем говорилось, что Жерар думал обо мне все эти годы. Он не раз собирался приехать в Англию, чтобы повидаться со мной, но были большие трудности. Когда мы встретились, он был женат. Он женился совсем молодым, но это не было браком по любви. Он не скрывал, что любил многих женщин, но то, что произошло у нас с ним, не идет ни в какое сравнение с его многочисленными романами. Его жена умерла пять лет назад, и теперь он свободен. Ему пришло в голову, что родители такой дочери как Лотти, должны быть вместе. Он спрашивал меня, не хочу ли я покинуть свое имение, Англию и обрести статус графини д'Обинье.
 «Дорогая Сепфора, — писал Жерар, — я предлагаю тебе сделать это не только ради Лотти, хотя я ее очень люблю. Мы были с тобой так близки и понимали друг друга. Такое не забывается. Если ты еще живешь памятью о том, что было между нами, значит, нам нужно быть вместе. Я жду твоего ответам.
 Меня переполняла радость.
 Я не колебалась ни минуты, как мне поступить. Однако я помнила об Эверсли.
 Я послала Дикону письмо с предложением срочно встретиться, поскольку нашла решение нашей проблемы. Я была уверена, что он приедет.
 Затем пошла повидаться с Джеймсом и Хэтти.
 — Джеймс, я знаю, что ты хочешь обзавестись собственной фермой, не так ли? — спросила я.
 — Мы вас не покинем, — сказала Хэтти.
 — Допустим, что у вас появилась такая возможность.
 — Вы хотите сказать, что вы нашли нам замену?
 Они смотрели на меня с удивлением:
 — Джеймс так хорошо освоился с хозяйством…
 — Но ведь всегда случаются какие-то перемены. Прошу вас ответить на один простой вопрос. Если бы дела в Эверсли шли хорошо, не предпочли бы вы обзавестись собственной фермой? Мне кажется, что Джеймс решительно на это настроился.
 — Да, — ответил Джеймс, — любой человек хочет быть самостоятельным.
 — Это я и хотела услышать, — сказала я. Я подошла к ним и расцеловала обоих.
 — Вы были мне хорошими друзьями, — сказала я.
 — А что такое случилось? — спросила Хэтти. — Вы выглядите так, будто свершилось чудо.
 — Так оно и есть, — сказала я, — и вы скоро об этом узнаете.
 Приехал Дикон, уверенный в себе и в том, что я все-таки поумнела за последнее время.
 — Что бы ты сказал, Дикон, если бы я передала Эверсли тебе во владение? — спросила я его.
 Никогда в жизни не видела его таким растерянным. Он смотрел на меня с подозрением.
 — Да, да, я говорю это совершенно серьезно, — сказала я. — Ведь ты стремишься завладеть Эверсли, не так ли? А что если я предложу тебе сделку: ты станешь владельцем Эверсли, но оставишь в покое Лотти?
 — Сепфора, — сказал Дикон, — Вы, наверное, шутите? У меня не то настроение, чтобы шутить.
 — Лотти уехала во Францию к своему отцу, — сказала я.
 Лицо Дикона омрачилось:
 — Я не понимаю сути сделки, Сепфора.
 — Все очень просто. Ты хотел жениться на Лотти, чтобы завладеть Эверсли. Я знаю, ты прекрасно справишься с имением. Предки поднимутся из могилы и запоют в твою честь аллилуйю. Им было так тяжко сознавать, что их родовое поместье оказалось в руках женщины. Скажи, ты бы отступился от Лотти, если бы прямо сейчас стал владельцем Эверсли?
 — Пожалуйста, объясните, что все это значит, — попросил Дикон.
 — Что ж, пожалуйста! Джеймс Фентон покупает ферму. Он не останется здесь, если сюда пожалуешь ты. Надо решить много дел. Отец Лотти сделал мне предложение выйти за него замуж. Я дала согласие и уезжаю во Францию. Навсегда. А потому намерена передать Эверсли в твое полное владение. Ты — наследник.
 Дикон удивленно уставился на меня. Затем его губы растянулись в улыбке.
 — Эверсли! — вожделенно промолвил он.
 Я сказала:
 — Тебе нужно будет найти управляющего для Клаверинга и переехать сюда с Сабриной и Клариссой. Владей имением, ты ведь этого так хотел. — Я рассмеялась. — Это тебе мой безвозмездный дар.
 Дикон с восхищением посмотрел на меня и медленно произнес:
 — Я обожаю вас, Сепфора!