Аннотация: Дочь талантливого, но беспутного художника Фенела Прентис привыкла, что отец постоянно приводит домой то новую жену, то новую любовницу. Ей как старшей из детей приходится все заботы о семье взвалить на свои плечи. И когда очередная любовница отца навлекает позор на их семью да еще оказывается женой человека, в которого влюблена сама Фенела, ей не остается иного выхода, кроме как выйти замуж за нелюбимого, но благородного человека, единственного, кто может ей помочь. И лишь спустя некоторое время Фенела обнаруживает, насколько благосклонной оказалась к ней судьба.


---------------------------------------------


 Барбара Картленд
 Я люблю другого



 Примечание автора


 Эта книга была написана в 1944 году. Почти все герои взяты из реальной жизни, а сходные с описываемыми события действительно имели место во время войны. Я знавала многих художников, живших в Челси в двадцатых-тридцатых годах, чье поведение шокировало и интриговало окружающих.
 В наши дни колоритные личности вроде Саймона Прентиса — обычное явление и не привлекают особого внимания. Другое дело — в те времена: тогда они были настоящей сенсацией!



   Стремнину страсти закружил водоворот,
   И ширится поток, преображаясь
   В безумный океан.
   И нарастает страсть, все поглощая,
   Темна и глубока — умом не побороть.
   Но чистый солнца луч зажечь сумеет
   Ответный блеск:
   Он золотой стрелой пронзает гребни волн
   До сумрачных глубин.
   Любовь!
   Мы все обречены спешить на зов любви -
   Священный зов!







 Глава первая


 Из коридора донесся оглушительный трезвон старомодного дверного колокольчика.
 «Одна чашка муки… одна унция масла…» — твердила про себя Фенела.
 Колокольчик затрезвонил опять.
 — О господи!
 Девушка шагнула к выходу из кухни и, по пути обтерев руки висящим возле косяка полотенцем, отправилась открывать входную дверь. Не успела Фенела пересечь холл, как на самом верху лестницы появилась Нэнни.
 — Ах, это ты, дорогая! — воскликнула та. — А я-то уж думала, никто не слышит.
 — Нет-нет, Нэнни, не волнуйся, — ответила Фенела. — Не спускайся, я сама.
 — Доброе утро! Могу я поговорить с хозяином дома?
 Солнце ударило в глаза Фенеле и на мгновение ослепило, поэтому ей не сразу удалось разглядеть стоящего за порогом. Голос гостя был низким, довольно приятным, и в нем проскальзывали холодноватые, властные нотки.
 Девушка прищурилась и рассмотрела высокого мужчину в военной форме; позади него на дорожке выжидающе застыл автомобиль, весь покрытый камуфляжем. Водитель, тоже в форме, копошился у колеса.
 — Входите, пожалуйста, — пригласила Фенела после минутного колебания.
 — Благодарю.
 Офицер прошел мимо нее внутрь и замер в сумраке холла, несколько нетерпеливо (как подметила Фенела) выжидая, когда она проводит его к хозяевам. Девушка улыбнулась и по выражению лица вошедшего поняла, что тот по ошибке принимает ее за служанку.
 «И неудивительно!» — промелькнуло в голове у Фенелы: все утро напролет она готовит на кухне, закатав рукава до локтей и облачившись в большой белый закрытый фартук, сейчас уже слегка испачканный и помятый.
 — Вот сюда, — сдержанно пригласила она.
 Фенела провела офицера в небольшую гостиную, где только что растопленный камин еще не успел разгореться в полную силу и наполнить комнату светом и уютом.
 — Я сообщу мисс Прентис о вашем приходе, — заявила Фенела голосом, каким, по ее представлениям, должны говорить благовоспитанные слуги.
 С этими словами она захлопнула дверь комнаты, оставив гостя внутри.
 «Интересно, что это ему понадобилось? — гадала Фенела. — Все равно, пусть немного потомится в ожидании, охладится, пока я приведу себя в порядок».
 В спальне Фенела припудрила носик, пригладила на висках темные кудри, расправила рукава своей желтой блузки и натянула салатовый джемпер в тон клетчатой юбке.
 «Вот теперь я больше похожа на хозяйку», — думала она, медленно и не без достоинства шествуя по лестнице вниз, к гостиной.
 Фенела отворила дверь и увидела, что гость, повернувшись к ней спиной, оперся ладонями о каминную полку и смотрит на огонь. Китель и фуражка незнакомца были аккуратно пристроены на стуле возле окна. Девушка мимоходом заметила, что офицер в чине майора.
 «А фигура статная… — оценила про себя Фенела и, когда гость обернулся, закончила: — И выглядит неплохо, — впрочем, тут же добавила: — Но какое жесткое выражение лица, жесткое и непреклонное!»
 — Как поживаете? — громко произнесла она. — Я — Фенела Прентис. Кажется, вы хотели меня видеть.
 Он с минуту разглядывал ее, прежде чем улыбнуться — медленной, пленительной улыбкой, преобразившей все его лицо.
 — О, приношу свои извинения! — произнес он, подходя с вытянутой для пожатия рукой. — Меня совершенно сбил с толку этот ваш фартук.
 — Вполне понятно, — подхватила Фенела, — что вы приняли меня за служанку, и, кстати, были правы: в этом доме я занимаюсь хозяйством.
 — Надеюсь, вы простите меня? — спросил он, выпуская пальцы девушки из своей ладони. — А теперь позвольте представиться: меня зовут Рекс Рэнсом, и я хотел узнать, нельзя ли разместить у вас в доме несколько моих офицеров.
 Фенела в отчаянии взглянула на гостя.
 — Но это невозможно! — воскликнула она. — За ними некому присмотреть, обслужить!
 — Вот я и собирался попросить вас взять на себя эти обязанности, — отвечал Рэнсом. — Тем более что я очень надеюсь, долго они тут не задержатся. Ведь вы, наверное, уже слышали, что по ту сторону деревни строится военный лагерь? Мы думали, что все будет готово уже к нашему приезду, но, к сожалению, обманулись в своих ожиданиях. Большинство людей можно разместить в деревне, в крестьянских амбарах, но для всех офицеров вряд ли найдется подходящее жилье.
 — Да, домов там немного, это правда, — кивнула Фенела. — Ну а Уэтерби-Корт?
 Дом сэра Николаса Коулби? — уточнил майор Рэнсом. — Боюсь, он расположен слишком далеко отсюда. Понимаете, нам всегда надо быть наготове, под рукой; а в данный момент, как назло, еще и бензина не хватает…
 — Но я совершенно не представляю, как можно поселить здесь кого-нибудь, — сказала Фенела. — Видите ли, дом просто крохотный, да и папа довольно часто наведывается сюда в отпуск или на увольнительные, поэтому я не могу предложить его комнату.
 — Ваш отец сейчас в армии? — переспросил майор Рэнсом.
 Фенела утвердительно кивнула:
 — Да, в авиации, хотя и не в строевой службе: заведует маскировочной частью в министерстве.
 — Прентис… — задумчиво повторил майор Рэнсом. — Послушайте, а ваш отец — это случайно не Саймон Прентис?
 Фенела улыбнулась:
 — Он самый.
 — Потрясающе! Ведь это весьма знаменитая личность! Кто бы мог подумать, что Саймон Прентис обитает в таком скромном уголке?! Я почему-то был убежден, что у него своя мастерская в Лондоне.
 О, он давным-давно забросил ее, уже несколько лет назад, — объяснила Фенела. — Не выносил уличного шума, толпы и тесноты, вот и купил этот домик: вначале всего лишь ферму, а пристройку уже потом приспособил под мастерскую. Снаружи здание может показаться довольно большим, но это обманчивое впечатление, именно из-за пристройки. На самом деле жилая часть дома крайне мала. Если хотите, я вам все покажу.
 — Будьте добры, если можно! — сказал майор Рэнсом. — Вы должны понять, мисс Прентис, что больше всего на свете мне претит вторгаться в дома людей против их воли. Но разве это от меня зависит?! Надо же нам где-то спать…
 — Разумеется.
 Фенела вывела его из гостиной в маленький холл, где дубовые балки тянулись под потолком, и открыла дверь, ведущую направо.
 Строение, служившее мастерской Саймону Прентису, оказалось амбаром позапрошлого века, волшебным образом преображенным; где только возможно, обитым дубовыми досками. Окна, расположенные по обеим сторонам помещения, умудрялись пропускать максимум света, оставаясь при этом совершенно незаметными на пространстве стен. Покрытый лаком пол был устлан ковриками нежной расцветки. По соседству с широким сводом камина располагалось множество больших и уютных кресел, а на мягкие диваны так и манило прилечь… Как и следовало ожидать, здесь же находился и подиум [1] для моделей и мольберт, но во всем остальном место мало напоминало мастерскую художника.
 — Здесь просто отлично! — невольно вырвалось у майора Рэнсома.
 — Мой папа совсем не похож на других художников, — сказала Фенела. — Он любит работать, когда все домашние толпятся рядом.
 — Ей-богу, удивительно приятное место! — не переставал восхищаться майор. — Надеюсь, мне посчастливится познакомиться с вашим отцом. Для меня это большая удача — ведь я его давний поклонник и горжусь, что одна из его работ находится у меня.
 — Которая? — с любопытством осведомилась Фенела.
 — «Смеющаяся девушка». В тридцать шестом считалась лучшей работой года.
 — О, помню, помню, — ответила Фенела. — Айниз позировала для этой картины. Сразу после этого папа женился на Айниз.
 Фенела говорила спокойно и бесстрастно, но майор Рэнсом искоса смерил девушку быстрым, внимательным взглядом, прежде чем заявить:
 — А она действительно очень красива; никогда раньше не случалось видеть волосы такого удивительного цвета.
 — Да, папа всегда выбирает рыжеволосых натурщиц. Впрочем, скорее всего, вы и сами знаете.
 — Да, это общеизвестно, — отвечал майор Рэнсом. — Но я думал, может, просто слухи?
 — О нет-нет, чистая правда! — заверила его Фенела. — Папу всегда восхищают именно рыжеволосые женщины. Я и My в этом смысле оказались для него страшным разочарованием.
 — My? — не понял майор.
 — Моя сестра. Она сейчас в школе, вернется к чаю.
 — Я и понятия не имел, что у Саймона Прентиса есть семья, оттого и любопытствую.
 — Да, и в некотором смысле немалая. Ну а теперь вы, наверное, хотите взглянуть на спальни?
 Фенела повела его наверх. Как она и говорила, дом оказался маленьким, но при этом просто очаровательным! Все спальни имели скошенные потолки, окошки с частым переплетом открывались наружу под островерхими козырьками мансард, откуда дом и получил свое прозвище Фор-Гейблз, что значит «четыре островерхих козырька».
 — Спальня Саймона Прентиса находилась в передней части дома: самая большая и более роскошная по сравнению со всеми остальными комнатами, она вдобавок имела смежную ванную. А в остальных двух спальнях — поменьше, с недорогой мебелью — обитали Фенела и ее сестра. В задней части дома располагались две детские комнаты и небольшая спальня, увешанная фотографиями футбольных и крикетных команд.
 Здесь живет мой брат Реймонд, — объявил. Фенела. — Сейчас он в море, так что если уж вы непременно хотите подселить к нам кого-нибудь, то им всем придется спать здесь.
 — Интересно, а если я лично займу его комнату, Реймонд сильно обидится?
 — Значит, вы сами собираетесь поселиться у нас?
 — Ну, только если вы не возражаете…
 — Что ж, жизнь у нас не очень-то комфортная. Вы уже, наверное, поняли, что слуг сейчас нет, все хозяйство ведем мы с Нэнни.
 — Неужели некого нанять?
 Фенела отрицательно покачала головой с самым суровым видом.
 — Поблизости — некого. Сказать по правде, нас не очень-то жалуют в Криперсе. И если уж совсем начистоту, — добавила она, — то останавливаться в нашем доме просто небезопасно для вашей репутации.
 — Надеюсь, моя репутация такова, что ей ничто не повредит, — заявил в ответ на это майор, и тон его был не менее серьезен, чем тон Фенелы. — Но за заботу о ней — спасибо. Я этого не забуду.
 — Я всего лишь хотела заранее предупредить. Ведь вы, по-моему, здесь чужой и с местными нравами не знакомы.
 Близко — нет, но подозреваю, что они не сильно отличаются от нравов во всех остальных сельских местностях Англии: предрассудков хоть отбавляй.
 Фенела засмеялась.
 — О да! Не мешало бы убавить хоть самую малость. Саймону Прентису с семейством пришлось от них порядочно натерпеться…
 — А я-то думал, что художникам позволено больше, чем остальным смертным…
 — О, только не в деревушке Криперс!
 Они пожали друг другу руки, и Рекс Рэнсом пообещал вернуться попозже.
 — Бесполезно, Нэнни, — устало заметила Фенела, — если военным заблагорассудится, они все равно смогут распоряжаться всем в доме, а майор Рэнсом хотя бы производит впечатление порядочного человека. Он будет здесь только завтракать и обедать и сказал, что пришлет своего денщика убирать его комнату.
 — Когда-то мы жили в свободной стране… — буркнула Нэнни.
 — Во время войны свободных стран не бывает, — в ответ на это резонно заметила Фенела.
 — Что верно, то верно! — фыркнула Нэнни, снимая с плитки горячие тарелки и направляясь с ними в столовую!
 Фенела вернулась к печи и, вытаскивая оттуда наконец-то подрумянившуюся картофельную запеканку с мясом, улыбалась сама себе слегка горестной улыбкой.
 Мало кто знал, что детей у Саймона Прентиса насчитывалось целых шестеро. По правде сказать, только Кей — его старшая дочь, единственный ребенок от первого брака с некой Флавией — действительно пошла в отца: она посвятила себя ремеслу театральной, а позже — киноактрисы.
 Брак с Эрлайн — Саймон женился на ней в 1920 году — был менее импозантен, что, впрочем, и неудивительно: Эрлайн ненавидела самодовольных людей, из суетного тщеславия собирающих вырезки из газет и фоторепортажи из журналов, посвященные их выдающимся персонам.
 Дочь уважаемого и зажиточного шотландского семейства, она тем не менее в возрасте всего лишь девятнадцати лет открыто пренебрегла запретом родителей на брак с человеком, уже успевшим прославиться своим богемным, вызывающим образом жизни.
 И как это ни странно, но супруги прожили на удивление счастливо! Эрлайн, несмотря на молодость и неискушенность в жизни, на деле оказалась чрезвычайно здравомыслящей и самостоятельной женщиной.
 Она сумела принять Саймона таким, каков он есть, не пытаясь ни перевоспитать его, ни заставить вести общепринятый образ жизни. И если он когда и был ей неверен за двенадцать лет супружества, то она ни разу ни словом, ни жестом не дала понять, что догадывается об его изменах.
 Эрлайн мало с кем дружила, а уж не откровенничала вообще ни с кем, однако самые проницательные из знакомых порой с изумлением догадывались, что львиной долей своего успеха Саймон обязан собственной жене.
 После смерти Эрлайн бесконечно много женщин в той или иной роли появлялись в жизни Прентиса и уходили; так что одной больше, одной меньше — какая разница? Пускай даже отцу и вздумалось надеть на ее безымянный палец золотое колечко…
 Разумеется, в округе ходили слегка скандальные слухи о Саймоне Прентисе, но человеку с его именем заранее прощалось все: ведь он имел репутацию гения.
 Однако трогательному дружелюбию жителей графства пришел конец, стоило самому Саймону Прентису поселиться в Фор-Гейблз. Сразу же по его прибытии возникла масса сплетен, одна невероятнее, фантастичнее и злее другой.
 На самом деле большинство из них не имело под собой ни малейших оснований, но некоторые, к сожалению, были правдой.
 Одна из таких историй, от которой у каждого нового слушателя неизменно захватывало дух, произошла с местной видной церковной деятельницей, леди Коулби. Эта престарелая дама, владелица ближайшего поместья и одна из влиятельнейших персон в округе, однажды решила навестить соседа.
 Ее встретила служанка и по неопытности провела прямо в мастерскую, где в это время работал Саймон.
 Он писал, как обычно, в окружении большинства своих домочадцев. В углу просторного помещения Реймонд и Фенела играли в настольный теннис. My укачивала кукол и, как могла, аккомпанировала себе на игрушечном пианино.
 В момент появления гостьи Саймон как раз только что оторвался от мольберта и немного отступил назад. Служанка что-то пробурчала, стоя в дверях, да так, что толком никто ничего и не понял.
 Прентис вполоборота взглянул на посетительницу, и, без сомнения, при виде такого красавца мужчины та не могла сдержать возгласа восхищения. Может быть, полузабытое кокетство даже заставило чаще вздыматься ее увядшую грудь.
 Тем не менее, когда она шагнула для приветствия вперед, на ее тонких губах играла более сладкая, чем обычно, улыбка. Но не успела дама протянуть руку и поздороваться, как случилось нечто непредсказуемое.
 Саймон устремился навстречу гостье, крепко схватил ее за руку и оттащил на несколько шагов вправо.
 — Скажите мне, — заорал он, — скажите, как по-вашему?! Вон та тень, под левой грудью, зеленая или малиновая?! Я сделал ее зеленой, но если я не прав — так прямо и скажите!
 Ошеломленная дама, с трудом осознавая, что ее поспешно увлекают куда-то вбок по скользкому полу, пришла в смятение — впрочем, отчетливо при этом ощущая восхитительную близость, почти объятия этого гигантского Адониса.
 Округлившимися глазами гостья смотрела в дальний угол комнаты, где на подиуме раскинулась Айниз.
 Леди Коулби не могла знать, что натурщица приходится Саймону законной супругой, хотя, если бы и знала, вряд ли это что-нибудь изменило…
 Короче, единственное, что почтенная дама успела сообразить в этот ужасающий, убийственный момент: ее глазам предстало лежащее абсолютно обнаженное молодое женское тело, расслабленно откинувшееся на спинку малинового плюшевого дивана.
 Впоследствии знатокам искусства оставалось лишь изумляться дерзости художника: немыслимому буйству красок, на которое не отважился бы ни один другой живописец, рискнувший взять рыжеволосую натурщицу.
 Да, в будущем картине суждено было навлечь массу критических замечаний, однако отнюдь не с той точки зрения, какую имела в виду местная деревенская общественность, а с совершенно иной! Ибо вопросы морали сводят на нет остальные проблемы и уже становится неважно, допустимо ли сочетание малинового плюша и алых цветочных узоров с красноватыми переливами рыжих женских волос.
 Само собой разумеется, что вышеописанный эпизод отбил охоту у большинства деревенских жителей навещать обитателей Фор-Гейблз, а те немногие, что время от времени все же решались наведываться туда из чистого любопытства, вскоре обнаружили, что Саймону глубоко наплевать на великодушную самоотверженность их поступка и что с этим смириться гораздо труднее, чем даже с самим фактом оскорбления общественной морали.
 Но если в конечном счете население могло худо-бедно притерпеться к Саймону, то этого никогда, ни за что (как заметил однажды Реймонд, «ни в жизнь!») не произошло бы по отношению к Айниз.
 Конечно, Айниз была восхитительна, и никто этого не отрицал, но стоило этой красавице открыть рот, как акцент сразу же выдавал ее происхождение, а пустая банальность суждений разочаровывала даже тех, кто действительно ожидал услышать нечто пустое и забавное.
 Причина официальной женитьбы Саймона на подобной женщине оставалась загадкой, пока спустя пять месяцев после свадебной церемонии не родился Тимоти, в результате чего многие деревенские начали жалеть Саймона, поскольку он «поступил по совести».
 Брак этот с самого начала был обречен на провал; в сущности, после рождения Тимоти супруги жили врозь, и только война и возникшая следом угроза воздушных налетов заставили Айниз покинуть Лондон и вернуться на жительство в Фор-Гейблз.
 Желание Саймона попасть в армию и внести свой посильный вклад в общее дело сблизило их и привело к мимолетному, довольно непрочному воссоединению.
 Сьюзен родилась в 1940 году, и сразу же после ее появления на свет Айниз объявила, что получила приглашение сниматься в Голливуде.
 Год спустя она письмом известила Саймона о разводе, который оформила в Рено, и о своем горячем желании за кого-то выйти замуж. Конечно, такой развод в Англии признают недействительным, но вряд ли она когда-нибудь вернется в Великобританию…
 Айниз желала ему удачи и передавала самые горячие приветы детям.
 Впрочем, Фенела вовсе не думала о Саймоне, когда несла горячую картофельную запеканку из кухни в столовую.
 Дети ждали, и у всех вокруг шеи были подвязаны салфетки. Сьюзен восседала на своем высоком детском стульчике рядом с Нэнни, которая расположилась на одном конце стола, в то время как Фенеле предназначался стул напротив.
 Девушка опустила блюдо с запеканкой на стол и собралась уже занять свое место, когда раздался звон колокольчика у входной двери.
 Колокольчик дребезжал громко и настойчиво, как будто кто-то с необыкновенной силой дергал за длинную цепочку, свисавшую с дверного косяка вдоль теплой старой красной кирпичной стены.
 — Кто бы это мог быть? — заметила Фенела и взглянула на Нэнни.
 — Я открою, дорогая, — откликнулась Нэнни, привстав со стула.
 Вот тут-то Фенела и услышала голос Саймона, выкрикивающего ее имя так, что оно эхом катилось по коридору, заполняя столовую с ее низким потолком.
 — Фенела! Фенела!! Да где же ты?!!
 Все в маленьком холле, от пола до невысокого дубового потолка, казалось карликовым по сравнению с личностью Саймона Прентиса.
 В голубом мундире Военно-воздушных сил он выглядел настоящим великаном, а яркие краски лица еще больше разгорелись от возбуждения, так что вся его фигура выступала с чисто плакатной живостью на фоне скромной домашней обстановки.
 Фенела поспешно бросилась целовать отца, но, заметив, что он не один, с упавшим сердцем приняла у Саймона вещи незнакомки.
 «Все как обычно! — подумала про себя девушка, оглядывая его спутницу. — Немного постарше, чем обычно».
 — Как поживаешь, моя милая? — осведомился Саймон.
 Свой приветственный поцелуй дочери он сопроводил смачным шлепком чуть пониже спины, после чего стащил с головы фуражку и снял тяжелый китель. Бросив все на первый же попавшийся стул, громогласно вопросил:
 — Ну, а как насчет ленча?!
 — Но папа! — в отчаянии воскликнула Фенела. — Ты же никогда не предупреждаешь заранее о своем приезде!
 — Не предупреждаю заранее! Как это — не предупреждаю?! — возразил Саймон. — Я же телеграмму послал… Во всяком случае, оставил на этот счет указания секретарше. И не говори, что она этого не сделала!
 — Папа, ты как ей эти указания оставил, а? — поинтересовалась Фенела. — Может, просто подумал это сделать…
 Саймон взъерошил свои волосы.
 — Черт возьми, а ведь верно! Это я забыл…
 — Ты безнадежен, — заключила Фенела с видом человека, который вовсе не обвиняет, а скорее просто констатирует общеизвестный факт. И обернулась к незнакомке:
 — Боюсь, мы не очень-то любезно вас встретили.
 — Илейн, это моя дочь Фенела, — без особых церемоний представил Саймон.
 Фенела, пожимая мягкую, слегка безвольную ладонь гостьи, подумала: «Она мне совсем не нравится — интересно, с чего бы это?»
 Кем бы ни была Илейн, одно бросалось в глаза сразу же — ее внешняя привлекательность. Цвет густых рыжих волос, стриженных а-ля паж, резко выделялся на фоне изящного черного бархатного беретика.
 Худая по нынешней моде, она еще больше подчеркивала стройную фигуру при помощи туго обтягивающих жакета и юбки. Помимо этого лицо ее, как не преминула заметить Фенела, относилось к тому типу, какими обычно восхищаются большинство художников, — резко выраженные черты с выразительными глазами и слегка припухлым ртом.
 — Лучше приготовь-ка пока коктейль, папа, — предложила Фенела, — а я пойду посмотрю, что там еще осталось для ленча. Дети едят запеканку, но тебе, я думаю, она не понравится.
 — Упаси бог! — с благочестивой гримасой изрек Саймон.
 — Что ж, тогда я пойду в кладовую, но ничего особенного не обещаю — учти! Даже и не надейтесь.
 — А я бы хотела сначала помыться, — сказала Илейн.
 — Пойдемте, я покажу вам ванную, — предложила Фенела. — Наверх, пожалуйста.
 Девушка пошла впереди, Илейн следовала за ней в гнетущей, как показалось Фенеле, тишине.
 «Интересно, кто она? — гадала девушка. — Надеюсь, Саймон будет ее писать, а то денег уже совсем нет!»
 — Боюсь, ночевать вам придется в моей комнате, — произнесла она вслух при приближении к двери в спальню. — Сразу после ленча я вынесу свои вещи. Мы живем здесь довольно тесно, и хотя снаружи дом кажется большим, на самом деле он страшно мал.
 Илейн с пренебрежительной гримаской шагнула к зеркалу на простом дубовом туалетном столике.
 — Вы что же, здесь все время живете? — осведомилась она. — Наверное, тоска ужасная, да?
 — Я привыкла, — ответила Фенела. — А вот вам, пожалуй, здесь действительно покажется слишком уж спокойно.
 Девушка вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.
 «Она — одна из худших, — молча решила Фенела, спускаясь по лестнице. — Надеюсь, на этот раз папа в отпуск ненадолго. Такие вещи очень плохо влияют на My».
 Фенела поспешила в кухню к буфету и достала с верхней полки заветную баночку дорогих мясных консервов из языка, припрятанную на такой случай. Приготовление салата заняло у нее не более пяти минут.
 К счастью, Нэнни уже начистила немного моркови детям, и Фенела воспользовалась ею, добавив свекловицы и шинкованной капусты, пока блюдо не приобрело весьма аппетитный вид.
 Весьма кстати под рукой оказались три яйца, собранные ею сегодня рано утром из-под несушек, — получился прелестный омлет, к которому оставалось добавить немного сыра и зелени, причем именно так, как больше всего — уж она-то знала! — любил ее отец.
 Фенела пробежала через коридор к мастерской. Саймон и Илейн потягивали коктейль перед только что разожженным камином.
 — Ленч готов, вот, пожалуйста, — весело объявила Фенела, — и поспешите, потому что омлет испортится, если его держать слишком долго…
 «Саймон в хорошем настроении», — подумала Фенела, наблюдая, как отец направляется к столовой, мурлыча себе под нос какую-то мелодию, и в походке его чувствуется особенный, свойственный ему одному жизнерадостный ритм.
 Пока вновь прибывшие ели, девушка поставила вариться кофе и убрала наверх чемоданы, оставленные в холле. Она обратила внимание на саквояж Илейн — из дорогой кожи, с золотыми тиснеными инициалами.
 Когда кофе сварился, она отнесла его в мастерскую и сервировала на маленьком подносе возле камина. Как она и ожидала, после первой же выпитой чашечки ее отец объявил, что пойдет наверх переодеться.
 Фенела выждала минут пять, а потом поднялась следом и постучала в дверь спальни.
 — Войдите! — раздалось изнутри.
 При появлении дочери Саймон проронил: «Ах это ты…» — с легким разочарованием в голосе, как будто ожидал увидеть кого-то другого.
 — Ты способен хоть минутку посвятить делам? — поинтересовалась Фенела.
 — Нет, не способен, — категорически отрезал Саймон. — И если ты собираешься просить денег, моя девочка, то лучше не старайся понапрасну.
 — Но папа, мне же нужно!
 Саймон наморщил брови и смерил ее взглядом.
 — Ну что ты все заладила: «папа» да «папа»? — ни с того ни с сего заявил он. — Это заставляет меня чувствовать себя стовосьмидесятилетним стариком. Нельзя ли как-нибудь посовременнее, что ли, — «Саймон», например? Это и к My относится.
 — Но это так неестественно! — возразила Фенела. — Мы же всегда звали тебя папой…
 — Да знаю я, знаю! Но при этом чувствую себя чертовски старым. Неприятно, понимаешь?
 По-моему, тебе нечего беспокоиться из-за своего возраста, — с улыбкой заметила Фенела. — Тем более что для мужчины он не имеет большого значения.
 — А вот и имеет! — упрямился Саймон.
 — Ну ладно, пусть будет… Саймон, но если я уступаю тебе, то надеюсь на ответные уступки и с твоей стороны, а именно: прямо сейчас же выпиши мне чек.
 — Но я не могу, Фенела! И не надо на меня давить…
 — Но послушай, — настаивала Фенела, — мы что, должны одним воздухом питаться? Ты же не посылал денег уже почти целых четыре месяца! Больше того, не ответил ни на одно мое письмо, где я просила об этом!
 — Да знаю я, знаю, — раздраженно твердил Саймон, — но денег у меня нет!
 Последние слова он просто выкрикнул в лицо дочери.
 Фенела прошла через комнату к окну и выглянула наружу. Ее всегда расстраивали крики отца. Причем с ее стороны обижаться было просто глупо, потому что она прекрасно знала, что Саймон не придает своим воплям никакого значения.
 Однако она также знала, что обязана во что бы то ни стало стоять на своем, поэтому, когда спустя минуту девушка обернулась к отцу, решение было ясно написано на ее лице.
 — Очень жаль, — спокойно произнесла она, — но тебе придется выслушать. Мы по соседству одолжили двести фунтов. Окрестные жители нас не любят, и тебе известно об этом лучше, чем кому-либо. Более того, они никогда не доверяли и не будут доверять художникам; люди считают вас транжирами, и они недалеки от истины. В школе за My не заплачено; что касается Нэнни, то она уж и не помню, когда в последний раз получала жалованье. Детям нужна новая одежда, я не могу ничего заказать в кредит, потому что у нас нет открытых счетов в лондонских магазинах. Вот так обстоят дела, Саймон, и ты обязан взглянуть правде в глаза!
 Саймон посмотрел через всю комнату на дочь, уже открыл было рот, готовый разораться, но потом вдруг передумал и промолчал.
 Фенела, переполненная радостной благодарностью за его сдержанность, и понятия не имела, чему этим обязана: просто в этот миг она как две капли воды походила на свою мать, и почти невыносимая боль утраты пронзила Саймона.
 Ведь в точности так говорила и Эрлайн, если всерьез хотела чего-то добиться, спокойно, доходчиво и с чисто шотландской рассудительностью, помогавшей ей непоколебимо держаться затронутой темы, как бы ее супруг ни старался уклониться или замять разговор.
 — Остается одно, — решил Прентис, поднимаясь с места, — я должен немедленно взяться за работу. Богис уже давным-давно пристает ко мне с просьбой написать что-нибудь. Что ж, он получит желаемое, а мы сможем немного поправить наше финансовое положение.
 — Ну, раз ты готов начать хоть сейчас, — подхватила Фенела, — я позвоню мистеру Богису и получу у него аванс: он даст, можно не сомневаться.
 — Он даст аванс тебе?! — вскипел Саймон. — А писать-то картину кто будет, спрашивается?!
 — Ты, — спокойно парировала дочь, — и если ты не поспешишь, то семья Прентиса будет выпрашивать милостыню под дверями соседей. Не думаю, чтобы это пошло на пользу твоей репутации.
 — Черт бы тебя побрал, ты хуже надсмотрщика на галере! — разорался-таки Саймон, однако при этом сгреб свою дочь за плечи и сжал в медвежьих объятиях. — Ей-богу, я самый паршивый отец на свете! Нэнни тысячу раз права, когда ругает меня, но я готов немедленно исправиться, хотя, боюсь, мое духовное преображение долго не продлится…
 И, посмеявшись над своим же собственным непостоянством, он с бодрым свистом отправился вниз, предоставив Фенеле собирать его одежду, небрежно разбросанную по полу и кровати, и аккуратно развешивать ее в шкафу.
 А внизу Илейн капризно надула губки в ответ на заявление Саймона, что тот избрал ее моделью для своей новой картины.
 Вместе с тем она втайне была польщена: с самого начала короткого, но страстного романа с красавцем художником она надеялась, что тот предложит написать ее портрет, и была слегка уязвлена, что предложение запоздало.
 Слава и популярность, всегда сопутствовавшие моделям Саймона, уже сами по себе были достаточной платой за скуку и тяготы позирования.
 — Самое лучшее для этих целей платье у меня наверху в коробке, — заметила Илейн. — Оно из белого шифона. Саймон, почему бы тебе не написать совсем белую картину, всю в белых тонах? Это было бы оригинально!
 — Оригинально! — передразнил Саймон. — Вот именно этим так называемые портретисты и занимаются на втором году обучения в художественной школе! Ради бога, женщина, не суди о том, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия, — об искусстве, а рассуждай только на близкие тебе темы! Теперь дай-ка я прикину…
 Он принялся ходить взад-вперед по мастерской, потирая руки и ероша пальцами волосы.
 — Ты слишком худа для обнаженной натуры, разве что я соберусь дать публике урок анатомии.
 — Не говори глупостей, Саймон! — рассвирепела Илейн. — У меня великолепная фигура, все говорят!
 — Дорогая, у тебя модная фигура. А это совсем другое дело. По мне, так ты можешь служить аллегорическим изображением жизни в оккупированных странах.
 — Если ты будешь продолжать в том же духе, — недовольно надулась Илейн, — я вообще не стану тебе позировать.
 — Конечно, станешь! — отвечал Саймон. — Куда ты денешься? Ведь это лестно, уж мне ли не знать! Говорю же тебе, далеко не каждая подружка Саймона Прентиса удостаивается чести послужить ему натурщицей.
 — По-моему, ты невыносим, до омерзения нагл и самонадеян!
 — А почему бы и нет? — пожал плечами Саймон. — Кого из художников можно сейчас поставить вровень со мной? Сама знаешь — никого. И никто, моя милая глупышка, не сможет так прославить тебя, как я, ты и это прекрасно знаешь! Так что давай садись вон на тот стул, и посмотрим, что из тебя получится.
 Прентис усаживал Илейн то так, то эдак — все никак не находил удовлетворительного ракурса, и в результате окончательно вывел ее из себя.
 — Ладно уж, иди надевай свое белое платье! — согласился он под конец. — Чувствую, что оно премерзкое, но будь я проклят, если сумею писать эти юбку и жакет! Всегда терпеть не мог рыжих в черном — уж больно откровенный контраст!
 Илейн поднялась наверх, а Саймон начал готовить свои краски и кисти, счастливый, что его наконец-то принудили взяться за работу.
 До возвращения Илейн прошло минут двадцать. Она изрядно потрудилась над своей внешностью, словно приготовилась идти к фотографу.
 Белое платье (как и было обещано Саймону) оказалось просто восхитительным, шифон окутывал ее тело легкой дымкой, а мастерство кроя свидетельствовало о руке истинно французского модельера!
 Темно-рыжие волосы, гладко расчесанные и ровным блеском напоминающие полированную медь, оттеняли белизну обнаженных плеч; на запястьях искрились бриллиантовые браслеты.
 — Ага, прямо хоть на королевский бал, — прокомментировал Саймон, отвешивая насмешливый поклон.
 — Ну, теперь ты видишь, что я была права? — торжествующе спросила Илейн. — Белый фон лишь подчеркивает цвет моих волос. О, Саймон, выйдет просто божественно!
 — Ага, — угрюмо кивнул Саймон. — Авторские права обязательно купят в Вулворте, и на каждом углу станут продаваться шестипенсовые копии под названием «Белоснежка».
 — Ну и скотина же ты! Никогда больше не поделюсь с тобой ни одной своей идеей!
 Она изящно пересекла комнату, задержалась у маленького зеркала, висящего на стене, и уставилась в него.
 — Нашел! — завопил Саймон.
 — Что нашел? — не поняла Илейн.
 Саймону было не до объяснений: он уже сбрасывал прочь с подиума стулья и остальные предметы, приготовленные для постановки.
 Затем подтащил стол и стул, в свое время весьма стильные вещи, и, направляясь к дверям, принялся что было мочи звать дочь:
 — Фенела! Фенела!!!
 Раскаты его голоса проникали в самые потаенные уголки дома.
 Фенела стремглав сбежала с лестницы. Она помогала Нэнни одевать детей на прогулку и по настойчивому призыву, звучавшему в отцовском голосе, пыталась угадать, что же стряслось на этот раз.
 — В чем дело, па… я хотела сказать, Саймон?
 — Мне нужно трехстворчатое зеркало из твоей комнаты, — заявил он. — Ну ты понимаешь какое?
 — Но оно как раз понадобится Илейн, — предупредила Фенела.
 Девушка хорошо знала, что если уж отец решил использовать что-нибудь, то эту вещь нельзя будет трогать до окончания работы.
 — Ну и какая, к черту, разница? — удивился Прентис. — Иди и неси что сказано.
 Она отправилась выполнять его требование, гадая, где же им с My теперь взять зеркало, если их собственные пойдут на нужды Саймона и Илейн.
 Фенела спускалась по ступенькам, шатаясь под тяжестью ноши. Трельяж, вставленный в золоченую деревянную раму, был дешевым, но милым, центральная створка увенчивалась резными фигурками двух амурчиков.
 — Ага, вот оно-то мне и нужно, — удовлетворенно сказал Саймон.
 Он разместил трельяж на заранее приготовленном столе, затем усадил Илейн на стул и приказал ей опереться одним локтем о столешницу и смотреться в зеркало.
 — Тебе обязательно понравится, — заметил он. — У тебя будет возможность разглядывать себя в зеркале все это время.
 — Вынуждена признаться, что это зрелище, которое раздражает меня меньше всего во всем твоем доме, — отпарировала Илейн.
 Саймону потребовалось какое-то время, чтобы усадить ее; наконец он достиг желаемого ракурса и с удовлетворением взялся за мольберт.
 — Не уходи, — бросил он Фенеле, наблюдавшей за действиями отца. — Мне требуется твой совет. Поняла, что я задумал?
 Девушка взглянула на Илейн с места Саймона и поняла, что тот очень правильно разместил модель.
 Илейн виднелась почти анфас в центре зеркала, а в боковых створках возникало ее профильное отражение.
 — Не слишком ли она у тебя сутулится? — осведомилась Фенела.
 — Я так и хотел, — пояснил отец. — И знаешь что? Спусти-ка у нее с левого плеча бретельку!
 Фенела прошла через комнату, но почему-то по мере приближения к Илейн ей становилось все противнее прикасаться к этой женщине. Девушка не отдавала себе отчета, отчего это, но, выполняя распоряжение отца, испытала внезапную дрожь гадливости, когда ощутила под пальцами прохладную белую плоть.
 И, покидая мастерскую, она еще подумала, что постановка может показаться несколько небрежной, однако уж кому-кому, а Фенеле-то было прекрасно известно, что у Саймона были свои мотивы скомпоновать картину именно так, а не иначе. Он всегда выбирал для своих картин скорее сюжетную, чем чисто портретную композицию.
 Фенела все еще тревожно обдумывала свое плачевное финансовое положение, когда в парадную дверь опять позвонили. Она торопливо пошла открывать.
 На крыльце стоял симпатичный молодой человек лет двадцати пяти. Фенела сразу же узнала его: сэр Николас Коулби, их ближайший сосед из Уэтер-би-Корт.
 — Простите за беспокойство, — сказал сэр Николас, — но майор Рэнсом находится здесь?
 В речи его проскальзывало легкое заикание, а в руках его Фенела заметила трость: впервые за два года сэр Николас передвигался без костылей, самостоятельно.
 Он был ранен в битве за Британию, и по всей стране заказывались молебны за его выздоровление. Ему вообще удалось поправиться, пожалуй, только благодаря молодости и потрясающим достижениям в области медицины со времен последней войны.
 Юноша был очень бледен, под глазами залегли темные круги, но тем не менее он разительно отличался от той жалкой человекоподобной развалины, какую (после шестимесячного лечения в госпитале) доставила домой карета «Скорой помощи».
 — К сожалению, сейчас майора Рэнсома нет…
 Раньше Фенеле ни разу не доводилось лично беседовать с сэром Николасом Коулби, и сейчас она обратила внимание на его низкий голос и по-мальчишески смущенную манеру говорить, как будто ему очень неловко, что приходится беспокоить людей в чужом доме.
 «Должно быть, это далось ему с трудом, — подумала она, — особенно если учесть, какого мнения о нас его матушка…»
 — Но мне в лагере сказали, что я смогу застать его у вас, — настаивал сэр Николас.
 — Да, он заходил перед ленчем, — ответила Фенела, — и собирался ненадолго вернуться к обеду. Боюсь, больше мне о его планах ничего не известно.
 Сэр Николас стоял в нерешительности.
 — Но мне крайне важно увидеться с ним, — после минутного замешательства выдавил он из себя. — Скажите, будет удобно, если я загляну на пару минут после обеда? Я бы позвонил, но что-то случилось с нашим телефоном; наверное, из-за вчерашней бури, в общем, он сломался.
 — Будет совершенно нормально, если вы зайдете попозже, — пригласила Фенела.
 — Большое спасибо.
 Юноша приподнял шляпу, развернулся, прихрамывая, спустился по ступенькам к стоящему внизу автомобилю и с трудом забрался в него.
 С опасливой осторожностью разместившись в конце концов на сиденье водителя, он поднял глаза, посмотрел на Фенелу, все еще стоящую на пороге, приподнял еще раз шляпу, прежде чем тронуться с места.
 «А он очень даже мил, — подумала Фенела, возвращаясь в дом. — Интересно, знает ли об этом визите его мамаша? Вот уж, верно, не обрадуется!»
 Ни для кого не секрет, что леди Коулби держала своего сына, впрочем, как и всех без исключения домашних, в ежовых рукавицах.
 И раз уж она заклеймила семейство Прентис званием аморального и непорядочного, то теперь мало кто мог отважиться нарушить ее проклятие и знаться с ними.
 Даже простые крестьяне старались подражать влиятельной леди. Фенела знала, что когда в лавках Криперса с ней обращались небрежно (если не откровенно грубо), то это лишь из-за резких заявлений леди Коулби, не стеснявшейся открыто выражать свою неприязнь и недоверие к обитателям Фор-Гейблз.




 Глава вторая


 Весь день после обеда Рекс Рэнсом не мог отделаться от навязчивых мыслей, снова и снова упорно возвращавших его к семье Прентиса, и к Фенеле в особенности.
 Ему пришлось проехать почти двадцать миль до своего подразделения, расположившегося в соседнем графстве, и все это время по дороге туда и обратно перед мысленным взором майора стояло милое маленькое личико с большими темными глазами.
 «Саймон Прентис… Саймон Прентис…»
 Словно заклинание твердил Рэнсом это имя, пытаясь поподробнее припомнить все слухи и сплетни, ходившие в прошлом. В памяти сохранилась масса каких-то обрывков разговоров, случайных событий и сцен, но в целом образ Саймона Прентиса так и не прояснился.
 Само собой разумеется, живопись Саймона Прентиса он помнил прекрасно. Его картины оставляли неизгладимое впечатление и были слишком известны, чтобы их можно было забыть.
 С точки зрения бульварной прессы Саймон ловко состряпал себе имя на смелых и довольно откровенных портретах рыжих женщин; однако знатоки искусства считали его, что называется, художником «от бога», способным воплотить в своих работах все стороны жизни.
 Взять хоть, к примеру, рабочие натюрморты — Рекс Рэнсом припомнил один такой: накрытый закусочный столик перед окошком в Париже, а сквозь стекло виднеется дом напротив, весь в первых бледных проблесках весеннего солнца. Эффект от игры света и теней был просто удивительным.
 А вот еще одна работа, тоже пришедшая Рэнсому на ум: ворота монастыря в полдень. Ослепительный солнечный свет на серых камнях, которые, казалось, даже купаясь в горячих лучах, сохраняют суровость и холодную неприступность векового уединения, — это было очень символично!
 Нет сомнений, Саймон Прентис — выдающийся талант своего времени, и майор надеялся, что сможет познакомиться с ним.
 Кроме того, Рэнсому хотелось узнать историю принадлежащего ему портрета. Что же все-таки заставило женщину на картине смеяться?
 Но, как ни спешил майор покинуть лагерь и вернуться в Фор-Гейблз, ему пришлось задержаться дольше обычного. Нашлась куча дел, за всем надо было проследить лично, а вдобавок места, предназначенные для размещения его людей, оказались пока еще не очень-то подходящими для жилья.
 Замученный всей чередой этих работ, он не сразу осознал, что уже рулит по длинному, неухоженному проселку, ведущему в Фор-Гейблз.
 Сам дом стоял на вершине холма, с которого открывался вид на всю деревню. Задняя часть постройки пряталась под сенью густых деревьев — окраины обширного лесного массива, тянувшегося на целые мили и почти со всех сторон окружавшего Уэтерби-Корт, усадьбу сэра Николаса Коулби.
 Майор заглушил мотор и взялся за чемоданы.
 Он собирался приехать вместе с денщиком, но время совпало с солдатским ужином, поэтому пришлось договориться, чтобы тот подъехал позже на велосипеде и занялся распаковкой вещей и прочим обустройством своего начальника.
 — Дел там для тебя невпроворот, — объявил Рекс денщику. — У них в доме нет прислуги, да и вообще мое вынужденное вторжение весьма в тягость для леди.
 Майору показалось, что в глазах подчиненного явственно промелькнуло слабо подавляемое недовольство; впрочем, судить наверняка было трудно.
 «Черт ленивый! — выругался про себя майор. — Ничего с ним не станет, поработает немного сверх положенного. Все равно они живут здесь слишком легко и вольготно…»
 Рэнсом знал, что начальство ждет от него жесткой дисциплины и строгости по отношению к подчиненным, но майор был к ним требователен ровно настолько же, насколько и к себе самому; в сущности, по сравнению с ними ему иногда приходилось даже покруче.
 Порой его приятели-офицеры удивлялись, где же скрыт источник неутомимой активности Рекса Рэнсома: молодой майор буквально оживал в работе и весь так и сиял, если удавалось найти себе еще какое-нибудь занятие, на первый взгляд даже и не очень-то нужное.
 Более того, Рекс редко брал увольнительные, причем на отпуска другим, как правило, не скупился.
 «Странный парень! — таков был общий приговор среди сослуживцев. — Безусловно, отличный малый, но ни с кем близко не сходится, вот уже шесть месяцев службы позади, а он все такой же замкнутый, как и в первые шесть дней!»
 Если Рэнсом и был осведомлен о том, что говорят о нем за глаза, тем не менее все равно не проявлял ни малейшего желания завести близких друзей или завоевать дешевую популярность в своем кругу.
 Действительно, он вел себя крайне сдержанно и несколько отстраненно с подчиненными ему офицерами, так что они относились к нему уважительно, но с прохладцей. В присутствии майора они редко позволяли себе шутить или заводили беседы на более или менее интимные темы.
 Характерно, что он и сам избегал вечеринок и старался отклонять приглашения под любым предлогом. Было общеизвестно, что если представлялся благовидный предлог не идти в гости, никого при этом не обидев, то майор непременно воспользуется им.
 Войдя в холл Фор-Гейблз, Рекс с неожиданным неудовольствием услышал шум голосов и смех, доносящийся из большого помещения, которое Фенела отрекомендовала ему как мастерскую отца.
 В глубине души он надеялся вновь застать Фенелу одну и насладиться мирной вечерней беседой, чтобы получше познакомиться с девушкой. И пока он стоял в нерешительности в сумраке холла, дверь мастерской распахнулась и оттуда выпорхнула прелестнейшая из девочек, когда-либо виденных им. Малышка чуть не сбила майора с ног, в темноте сразу не заметив присутствия постороннего.
 — Ох, извините! — воскликнула она.
 И тут же удивление исчезло с ее лица, она приветливо протянула ладошку.
 — А вы, наверно, майор Рэнсом, верно? — прощебетала она. — Фенела предупреждала о вашем приезде. А я — My.
 Улыбка ее излучала приветливость и дружелюбие, но Рекс в ответ только стоял и глазел на девочку, машинально пожимая протянутую ему руку.
 Вот уж вовсе не ожидал он встретить здесь нечто столь исключительно прелестное, каким было представшее перед ним личико! Конечно, она еще всего лишь ребенок, да и слишком — чисто по-детски — пухленькая: этакая сытая, пушистая маленькая собачка.
 В свое время, подумалось ему, эта девочка превратится в сногсшибательную красавицу и определенно с хорошими манерами.
 — Проходите, пожалуйста, — пригласила My. — Я сейчас как раз иду за стаканами, папа делает свой коронный коктейль!
 — Твой папа дома?! — переспросил Рекс.
 — Да, как раз к ленчу приехал, очень неожиданно. Пойдемте я вас познакомлю.
 Она ввела его в мастерскую под очередной взрыв смеха, раскатистый, самозабвенный, обрушившийся на вошедших, словно штормовая волна.
 Саймон стоял перед камином, широко расставив ноги, с бутылкой джина в одной руке и ручным миксером для коктейлей в другой.
 На нем был идеального покроя темно-фиолетовый смокинг, подчеркивавший и без того широкий разворот плеч, а атласные лацканы составляли приятный контраст с золотистой кожей.
 Что-то развеселило его, и он, закинув голову, заливисто хохотал.
 Не успел Рекс войти в комнату, как сразу же ощутил, что Фенела тоже тут. Она сидела на ручке кресла, поближе к огню, и смотрела на отца снизу вверх с непроницаемым выражением лица, которое Рекс никак не мог разгадать.
 И только когда майор уже вплотную приблизился к Саймону, приготовившему руку для дружеского рукопожатия, то заметил женщину, все это время сидевшую спиной к двери. Она уставилась на Прентиса, полуоткрыв рот с ярко накрашенными губами. Тонкие руки женщины, словно в приступе экстаза, обхватывали колени.
 — Как поживаете, майор? — приветствовал гостя Саймон. — Дочь уже успела сообщить мне, что вы оказали нам честь, удостоив своим посещением наше скромное жилище! К сожалению, мы счастливы предложить лишь то, что сами имеем, — а это, увы, совсем немного!
 — Рекс, вот так сюрприз!
 Рэнсом с трудом заставил себя обернуться на знакомый, растягивавший слова голос.
 — Как поживаешь, Илейн?
 Интересно, заметил ли кто-нибудь из присутствовавших в комнате, что он даже не сделал попытки подать ей руку в знак приветствия?
 — О чем разговор! Как всегда — отлично, живу себе в свое удовольствие!
 В голосе женщины звучали свирепые нотки, как будто она бросала гостю вызов.
 — Так вы знакомы?! — изумился Саймон.
 — О да!
 Рекс ответил довольно угрюмо, а Илейн подошла к Прентису и взяла его под руку.
 — Саймон, милый, — заявила она, — кто же это только додумался когда-то сказать, что наш мир на удивление тесен? Этот мудрец был тысячу раз прав! И если раньше я сомневалась в подобной истине, то сейчас мои сомнения развеялись окончательно, потому что мы с Рексом старинные друзья… и еще более давние враги, должна признаться, поскольку во время последней нашей встречи он высказал страстное пожелание вновь никогда больше не видеть меня!
 — Что ж, видно, его молитва не была услышана, — заметил Саймон. — Хотя, с другой стороны, зная тебя, я глубоко убежден, что его желание имело под собой весьма веские основания!
 Илейн рассмеялась, но весьма невеселым смехом.
 — И он так думал, — сказала она с ударением на глаголе. — Видишь ли, он просто-напросто проинформировал меня о своем намерении развестись со мной.
 Если Рекс Рэнсом и почувствовал некоторую неловкость, то не подал виду.
 — Не думаю, Илейн, чтобы наши личные дела представляли какой-либо интерес для окружающих, — произнес он. — Кроме того, все это давным-давно отошло в прошлое. Если вы позволите, сэр, то перед обедом я хотел бы помыться.
 — Конечно! — откликнулся Саймон. — Дорогу знаете? Наверх подниматься не надо, сразу сбоку от входной двери есть туалетная комната.
 — Спасибо.
 Рэнсом удалился, ступая неторопливо и уверенно. Выходя, он услышал визгливый, с истерическими нотками смех Илейн.
 — Боже правый, Илейн! — обратился к ней художник. — Неужели стоило тащиться в такую даль, чтобы нос к носу столкнуться с частичкой своего прошлого?
 — Выходит, так, — отвечала Илейн. — Ей-богу, Саймон, уж где-где, но в этой глухой дыре я меньше всего ожидала встретить Рекса! Думала, он все еще за границей. У него когда-то была ферма в Кении.
 — Что ж, значит, он вернулся, — подытожил Саймон, — и гостит в моем доме. Видишь, Фенела, что бывает, когда пытаешься верой и правдой служить королю и отечеству!
 — Пойду приготовлю обед, — сказала Фенела. — Мне коктейля не надо, не хочется.
 И она тоже ушла, а Илейн проводила ее долгим взглядом, после чего обернулась к Саймону с какой-то подозрительной усмешкой.
 — Кажется, твоя дочь, Саймон, не очень-то меня жалует.
 — Ну и хорошо, — пожал плечами Саймон. — Я не для того тебя сюда привез, чтобы ты с ней дружбу водила.
 Что-то в его голосе подсказало Илейн, что разговор лучше не продолжать.
 Прентис слегка потрепал ее по щеке и отвернулся. Илейн почувствовала себя неловко, в этот момент менее, чем когда-либо, понимая его состояние. Но прежде чем она успела что-нибудь выяснить, в дверь вошла My со стаканами в руках, а следом показался и Рекс.
 — А вот и мы, — объявила My. — Прости, что задержалась, но удалось найти всего три.
 — Рэнсом, хотите коктейль? — предложил Прентис.
 — Спасибо.
 Майор взял протянутый Саймоном стакан и понес его к камину, где сидела Илейн.
 — Разрешите угостить? — сказал он с оттенком насмешливой вежливости.
 На миг в ее взгляде вспыхнула застарелая вражда, впрочем, тут же сменившаяся любезной улыбкой.
 — Спасибо, Рекс. Как в добрые старые времена, когда ты ухаживал за мной.
 — Да уж, ты любишь, чтобы за тобой ухаживали, Илейн, — ответил он.
 Она заметила, что в тоне мужа нет и следа былой горечи, только спокойное удивление, и это взбесило ее больше, чем любые злобные выпады с его стороны.
 Нет, после стольких лет положительно невыносимо видеть Рекса вот таким — столь неприступным, столь уверенным в себе, столь… ох, она никак не могла подобрать подходящего определения!
 Интересно, что у него на уме?
 Помнит ли он ту дикую, безумную сцену, которую закатил ей, обнаружив измену? Она тогда думала, что настал ее последний час, верила, что Рекс готов на убийство. Потом, после ухода мужа, поняла, что живет под гнетом постоянного физического страха — боязни быть убитой, убитой человеком, который слишком сильно любил ее.
 Каким же странным все это представляется сейчас, и как же глупо было с ее стороны позволить ему узнать правду. Потеряв мужа, она потеряла многое, очень многое… слишком многое.
 Прежде всего Рэнсом был богат, а за годы, последовавшие после разрыва с ним, ей не раз приходилось страдать от нищеты, отчего в душе постоянно разрастался страх перед будущим, когда красота увянет окончательно…
 — О, сэр Николас — просто прелесть, он мне так понравился!
 My сидела в постели, наблюдая, как раздевается Фенела, и взирая на мир, словно девчушка с обложки американского журнала, рекламирующего новую модель матрасов или постельных принадлежностей.
 Белые подушки служили прекрасным фоном для живых красок ее личика, а нежная голубизна ночной рубашки (пускай и старенькой, застиранной) оттеняла белизну кожи и нежные, мягкие очертания тела подростка.
 — Он ведет себя очень робко, — продолжала Фенела, — но его смущение вполне понятно; еще бы, против своей воли оказаться вдруг среди такой семейки, как наша, — более тяжкого испытания для порядочного мальчика и не придумаешь!
 My засмеялась.
 — А мне — честное слово! — было его страшно жаль, когда майор Рэнсом сказал: «Ну разумеется, здесь все — ваши хорошие знакомые», а он вынужден был признаться, что вообще никого из нас не знает!
 — Бедный сэр Николас! — вздохнула Фенела. — Я уверена, что он незаслуженно обойден судьбой. Говорят, бедняга и пикнуть не смеет в присутствии своей матушки.
 — Интересно, а он ей признался, что был у нас?
 — Думаю, что нет.
 Фенела поднялась из-за туалетного столика, потушила свет, широко распахнула окна и в темноте ощупью пробралась к своей постели.
 — Ужасно поздно, — заметила она. — My, ты завтра не выспишься.
 — Ерунда, — откликнулась My. — Мне давно уже не было так здорово… и вообще — ох! — я хотела о многом расспросить тебя.
 — Давай отложим до завтра, — предложила Фенела. — Я спать хочу. Спокойной ночи, моя хорошая.
 — Спокойной ночи, Фенела.
 My минуту-другую поворочалась с боку на бок, и вскоре до Фенелы донеслось ее ровное дыхание: сестра заснула так крепко и безмятежно, как спят утомившиеся подростки.
 Но, несмотря на благие намерения, самой Фенеле не спалось. Она лежала, думала, вспоминала многочисленные события прошедшего дня.
 Невольно перебрала в памяти весь разговор, слово за словом восстанавливая тот момент, когда заметила в дверях майора Рэнсома и услышала голос отца, обращающегося к постояльцу.
 А еще тот момент, когда она впервые увидела Илейн, такую красивую, утонченную и тем не менее откровенно холодную и враждебную. Просто не верится, что когда-то они с Рексом Рэнсомом могли быть мужем и женой!
 И что это за странная игра случая — такая неожиданная и драматичная встреча!
 Не в обиде ли Рекс Рэнсом на Саймона? Но Фенела знала ответ на этот вопрос уже прежде, чем задала его: трудно себе представить, чтобы человек вел себя более спокойно, раскованно и непринужденно-доброжелательно, чем майор Рэнсом на протяжении всего сегодняшнего вечера.
 Сначала Фенела ожидала, что он будет отмалчиваться; вид у майора сначала был очень отчужденный, даже какой-то подавленный. Но за обедом майора как подменили.
 Он смешил всех без передышки, даже Илейн не могла удержаться, хотя порой пыталась поддеть его кое-какими колкими замечаниями, скрытое значение которых было понятно лишь им двоим.
 Но инстинктивно Фенела чувствовала, что Илейн так и не удалось уязвить человека, бывшего когда-то ее мужем.
 Девушка обдумывала прошлое Саймона — вереницу юных, пылких, чувственных рыжеволосых женщин, которые приходили и уходили одна за другой.
 «Забавно, насколько они были ничем не примечательны!» — подумала Фенела.
 Трудно было вспомнить какие-нибудь подробности, даже их имена: настоящий калейдоскоп рыжих голов, ловко подкрашенных темных теней или пунцовых губ на белых лицах, которые оказывались гораздо более выразительными на холсте, чем в реальной жизни.
 Критики утверждали, что Саймон всегда приукрашивает свои модели; верно в этом было то, что он придавал им черты индивидуальности, которых на самом деле они были начисто лишены.
 Но Илейн чем-то отличалась от них — Фенела инстинктивно почувствовала это даже после столь короткого знакомства. Впрочем, девушка все-таки не была уверена твердо, что выделила бы и ее из череды прочих, не окажись вдруг в доме дополнительного фактора в лице Рекса Рэнсома…
 «Он мне нравится», — призналась она самой себе.
 И внезапно приятная теплота разлилась по ее телу при воспоминании, как он улыбался ей, что говорил, весь вечер обращаясь, в сущности, к ней одной.
 Мелочи, совсем пустяковые мелочи, настолько ничтожные, что удивительно, как это она с такой ясностью запомнила каждую из них! Каждое слово, каждую интонацию, с которой оно произносилось…
 А еще она припомнила — вернее, все еще чувствовала — прикосновение его руки, уверенной, сильной, тяжелой, когда он желал ей спокойной ночи.
 «И еще он добрый», — подумала Фенела.
 Она вспомнила, как Рэнсом помог освоиться за столом юному сэру Николасу Коулби.
 Ведь в самом деле, вот так неожиданно очутиться в их доме — это довольно неловкая ситуация для молодого человека.
 Он пришел в точности, как и обещал, в обед, но из-за гвалта, стоявшего в мастерской, никто не услышал дверного колокольчика.
 Вот и пришлось сэру Николасу дожидаться под дверью, пока Нэнни, недовольная, что ее побеспокоили, не спустилась медленно из дальней половины вниз и не впустила гостя.
 Она пригласила сэра Николаса войти и оставила стоять в холле, а сама в своей обычной резковатой манере рывком распахнула двери мастерской и обрывисто бросила: «Тут майора Рэнсома спрашивают».
 Только Фенела сразу же догадалась, кто пришел.
 — Простите, майор, — сказала она, — я совсем забыла: сегодня днем заходил сэр Николас Коулби. Он очень хотел поговорить с вами и обещал вернуться вечером.
 — А! Я знаю, в чем дело, — сказал Рэнсом, вставая. — Жаль, что заставил его дважды совершить нелегкую поездку.
 Майор встал и подошел к двери.
 — Обязательно проводите его в маленькую гостиную! — крикнула вслед Фенела.
 Он ее уже не слышал и через минуту-другую ввел сэра Николаса в мастерскую.
 Фенела терялась в догадках, как юноша воспримет свое появление в комнате, из которой его мать в ужасе бежала много лет назад, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.
 «Да уж… думаю, он не обманулся в своих ожиданиях!» — подумала Фенела, смерив взглядом Илейн, все еще наряженную в белое платье с глубочайшим декольте, в котором она позировала Саймону. В ладонях Илейн сжимала, согревая, огромный фужер с бренди.
 Саймон в этот момент вел спор на какую-то анатомическую тему, и несколько набросков обнаженных женщин валялось на софе рядом с ним, а он, полусидя-полулежа, лениво посасывал сигару.
 «Должно быть, со стороны мы кажемся страшно богемной компанией», — рассуждала Фенела, но вдруг до нее дошло, что сэр Николас действительно смотрит во все глаза… но только вовсе не на Илейн или Саймона, а на My!
 «Еще бы, при первом же взгляде на нее просто дух захватывает!» — мысленно усмехнулась Фенела, хорошо зная, что сегодня My особенно принарядилась ради гостя — майора Рэнсома.
 Посторонний за обедом — это же из ряда вон выходящее событие для Фор-Гейблз! По этому случаю на My красовалось модное зеленое бархатное платье; Фенела сшила его для сестры из каких-то портьер, в незапамятные времена служивших Саймону драпировками для картин.
 Платье делало девочку взрослее, выше, стройнее, скрывая полноту, так что малышка My выглядела просто очаровательно.
 После церемонии первого знакомства и заикающихся извинений сэра Николаса атмосфера всеобщей неловкости постепенно развеялась, и вскоре все уже дружно болтали, усевшись у камина.
 Саймон, у которого наступила одна из тех светлых минут, когда он имел возможность говорить при публике, неважно какой, лишь бы слушали, тем не менее ни разу не попытался спровоцировать собеседников на спор, как это обычно с ним случалось в разговорах с местными жителями.
 «Ах, если бы так было всегда!» — поймала себя на заветной мысли Фенела.
 Она взглянула на My, целиком увлеченную бурным разговором, и, услышав ее смех — такой звонкий и такой счастливо-заливистый, — внезапно ощутила острый укол жалости и тревоги. Бедняжка My! Она всегда так болезненно воспринимала враждебное отношение окружающих.
 Ах, как была бы счастлива My, будь она дочерью какого-нибудь всеми уважаемого сельского жителя!
 Приглашения на вечеринки, девичьи посиделки, местные соревнования по теннису!
 Она бы могла копить понемножку и потом к охотничьему балу сшить себе новое платье, а потом целый год томиться страстным ожиданием очередных каникул, которые можно будет провести на море или еще в каком-нибудь изумительном местечке, где всегда собирается молодежь из порядочных семей…
 О, My сумела бы насладиться в полной мере каждой секундой такой жизни, не прося у судьбы большего, чем хороший юмор, доброта и внимание окружающих (ведь она так молода и отнюдь не лишена привлекательности!); а чего еще, спрашивается, желать девушке, как не прочного положения в узком дружеском кругу?
 В самом деле, как мало нужно для счастья, и вот именно этого-то, как назло, My никогда и не видать!
 Фенела невольно вздохнула в лад своим мыслям и немедленно услышала обращенный к ней вопрос Рекса Рэнсома:
 — Что вас так беспокоит? Поделитесь со мной, пожалуйста. Знаете, говорят: «Ум хорошо, а два лучше».
 Фенела улыбнулась в ответ.
 — Я представляла себе будущее.
 — О, не слишком-то мудро, согласитесь!
 — Вы вправду так думаете? — недоверчиво переспросила Фенела. — А я-то думала, что вы чрезвычайно практичный человек, из тех, что всегда все планируют заранее и уж непременно страхуют свою жизнь.
 — Неужели я действительно кажусь таким занудой?! — воскликнул он и заставил девушку взять свои слова обратно.
 Первым засобирался домой сэр Николас Коулби, разбив так славно засидевшуюся у огня компанию.
 — Пожалуйста, прошу меня простить, — в своей обычно смущенной, запинающейся манере заговорил он, — но… но, кажется, мне пора домой.
 — О, мой мальчик, заходите еще, если будете рядом, — великодушно пригласил Саймон. — Мы всегда будем рады вас видеть!
 — Как это любезно с вашей стороны, сэр.
 — О, добро пожаловать, я очень люблю гостей, тем более что здесь, в этой глуши, главная беда — жуткая скука.
 — Рада, что ты отважился признать это, — не преминула вставить Илейн.
 — Брось, тебе ли жаловаться! — оборвал ее Саймон. — Не успела ты приехать, как в первый же вечер в Фор-Гейблз пожаловали два чудесных молодых человека, — радуйся.
 — Боюсь только, что Рекс не подходит ни под категорию «молодой», ни «чудесный», — опять не утерпела Илейн. — А вот сэр Николас, напротив, очень даже подходит.
 И она протянула юноше руку, ослепив пленительной улыбкой и не менее чарующим взором.
 Коулби распрощался за руку со всеми по очереди, заикаясь, пробормотал слова благодарности Фенеле, после чего Рекс Рэнсом проводил его до входной двери.
 — А теперь пора спать, — заявила Фенела, полагая, что строгость нужна ради блага самой My.
 Не стоит ребенку засиживаться допоздна… однако как тут уйдешь? Кажется, Саймон не шутил, когда протестующе завопил:
 — Глупости! Не так уж часто я приезжаю. Можно разок нарушить все правила и режим!
 — Ладно, если только утром ты обещаешь успокоить Нэнни, — согласилась Фенела, — и не раздражаться, когда твой завтрак будет готов не раньше полудня.
 — Я сам о себе позабочусь, — пообещал Саймон, сделав вид, что обиделся на грубоватый смех присутствующих.
 — Ага, только дом не спали! — веселилась My. — Помнишь, как ты оставил всю ночь кипятиться свои кисти, и как рассердилась Нэнни, обнаружив, что ты воспользовался ее кастрюлькой для молока?
 В комнату вернулся Рэкс Рэнсом и сел у огня.
 — Весьма достойный молодой человек, — заметил он. — Он сделал все, что было в его силах, чтобы помочь мне, и даже больше, чем я просил.
 — А я бы так хотела побывать в Уэтерби-Корт! — неожиданно заявила My. — Наверно, это удивительный дом, ужасно старинный!
 — Разве вы никогда там не были? — удивился Рэнсом.
 — Вряд ли нас когда-нибудь пригласят, — тоскливо ответила девочка.
 — Но почему же? — опрометчиво вырвалось у Рэкса.
 Помявшись с минуту, My сказала-таки правду.
 — Неужели не понятно? Здесь с нами никто не знается. Вот почему мои одноклассницы скорее умрут, чем пригласят меня в гости. Меня бы и из школы давно выгнали, да уж недолго учиться осталось. И, поверьте, для всех будет настоящий праздник, когда они наконец со мной распрощаются.
 My говорила с неожиданной горечью, от которой щемило сердце. Повисло тяжелое молчание, потом Саймон, встав с софы и замерев перед огнем, сказал:
 — Милое мое дитя, если ты собираешься огорчаться из-за любого слова, сказанного каждым придурком, то будешь крайне несчастна всю свою жизнь. Тебе выпала честь — да-да, именно честь! — родиться в образованной, интеллигентной семье! Чего же тебе еще?
 — Много чего! — с жаром откликнулась My.
 Тут Фенела подалась вперед и успокаивающе накрыла ладонью ручку My, стараясь остановить слова, готовые сорваться с губ сестры.
 — Бесполезно, My, — сказала девушка. — Папа все равно нам ничем не поможет, ты только взбесишь его еще больше.
 — Что ты мелешь чепуху! — сказал Саймон. — С чего это мне вдруг беситься, а? Пусть ребенок говорит что вздумается!
 Он был в самом лучшем расположении духа, но Фенела хорошо знала, как мало требуется, чтобы вывести его из себя и превратить спокойное добродушие в бешеную ярость. Фенела сплела свои пальцы с пальчиками My и многозначительно сжала их.
 — Все нормально, Саймон, — сказала она. — Не обращай внимания, просто жизнь здесь у нас скучная и порой приедается. Лучше пойди скорее закончи свою новую картину. Может быть, тогда мы с My сможем прокатиться в Лондон.
 Лежа в темноте, Фенела думала об Илейн. Несомненно, та была влюблена в Саймона, однако, поскольку ситуация такая случалась не впервые, девушка надеялась, что Саймон не испытывает к своей подруге подлинного интереса.
 Тем не менее за вечер случилось кое-что, заставившее Фенелу не на шутку задуматься.
 Когда Илейн разгуливала по мастерской, один из браслетов с ее запястья свалился на пол. Она подняла его с возгласом досады.
 — Опять эта застежка, Саймон! — раздраженно сказала Илейн. — Я же говорила тебе, что она слабая, а ты не захотел дожидаться, пока заменят!
 Браслет был изумительный, Фенела заметила бриллианты и пару-другую маленьких, но отличных изумрудов, оправленных в платину. Некоторое время Фенела просто не находила себе места от гнева и забилась в дальний угол комнаты, чтобы унять свои чувства.
 Так вот почему в последнее время Саймон прекратил посылать им деньги! Вот почему они были вынуждены унижаться все больше и больше, выпрашивая кредиты в окрестных лавчонках… вот почему Нэнни сидит без жалованья и всем им приходится обходиться без приличной новой одежды, даже обувь купить они себе позволить не могут, даже чулки — а ведь это уж для них с My просто вещи первой необходимости!
 Какое-то мгновение Фенела дрожала, готовая, как и My, разразиться яростной речью.
 Но потом нечто тяжелое и решительное родилось в ее сознании и вытеснило последние крохи детского обожания и восторга перед отцом. Он перестал быть для нее чем-то вроде бога, окруженного боязливым почитанием, а превратился в обычного человека.
 «Я заставлю его закончить картину! — сказала себе Фенела. — И заберу все деньги для детей, все, до последнего пенни!»
 — Слушай, там скандал назревает, — выпалила My, врываясь в комнату, где Фенела гладила белье.
 — Скандал? — удивилась Фенела.
 — Да, между Илейн и папой… Ох, прошу прощения, надо говорить Саймон! Правда смешно звать его по имени? Мне все время кажется, что за такую наглость Нэнни меня непременно в угол поставит или спать раньше времени отправит.
 Фенела отставила утюг.
 — Что значит — скандал? — переспросила она.
 — Ну, только я хотела войти в мастерскую, как их услышала, — отвечала My. — Знаешь, по-моему, и тебе было слышно, как они сцепились. Ругаются на чем свет стоит!
 В голосе My звучало откровенное облегчение, но Фенела ответила как можно более укоризненно:
 — Надеюсь, ты ошиблась.
 — Нет, нет, не ошиблась, и ты это сама знаешь. — заупрямилась My, усаживаясь на низкую скамеечку возле окна и поджимая под себя ноги. — Слушай, Фенела, что я решила!
 — Ну, что?
 Тон My сменился на крайне серьезный, но Фенела уже давно привыкла к внезапным переменам в настроении сестры.
 — Когда я вырасту, — заявила My, — то выйду замуж за очень важного и всеми-всеми уважаемого человека, за кого-нибудь вроде сэра Николаса Коулби. И никогда не допущу, чтобы мои дети знали в жизни подлости и унижения.
 Фенела улыбнулась — она просто не смогла сдержать улыбки! У My была привычка изрекать самые избитые истины таким тоном, словно она лично только что открыла их.
 — Что ж, намерения у тебя просто великолепные.
 My быстро обернулась и впилась взглядом в сестру.
 — Но это еще не все! — свирепо провозгласила она. — Я никогда не позову папу в гости — никогда, никогда! Я позабуду всех своих родных, кроме тебя, Фенела; тебя я всегда буду любить, честное слово!
 — Спасибо тебе огромное, но к тому времени ты и во мне, может быть, разочаруешься.
 — Нет-нет, не разочаруюсь никогда! — с обожанием воскликнула My. — Но знаешь что, Фенела? Я боюсь…
 — Чего?
 — Что ты будешь смеяться надо мной.
 — Не буду, обещаю, — сказала Фенела. — Истинный крест!
 Это старинное словечко, когда-то впервые занесенное в дом Реймондом, прижилось и до сих пор бытовало среди них.
 — Честное слово?
 — Честное слово, — торжественно подтвердила Фенела.
 — Ну, понимаешь, — пролепетала My, — я боюсь, что я вырасту человеком… ну-у… дурного тона.
 Только с большим трудом Фенеле удалось сдержать свое обещание и не расхохотаться. My говорила с убийственной серьезностью, но как же трудно было представить ее кем-то, кроме самой что ни на есть раскрасавицы! Однако с неожиданной болью душевной Фенела почувствовала, что именно имеет в виду My.
 Многие ли женщины из виденных ею за последние годы в их же собственном доме были существами не дурного тона? А в школе девочка научилась понимать разницу между ними и матерями и сестрами своих одноклассниц.
 — Но, по-моему, тебе не о чем беспокоиться, — произнесла Фенела.
 — Слушай, но ведь наша мама не была… — My замялась, — такой, как Илейн и все остальные, с которыми водится теперь Саймон?
 — Точно знаю, что не была. Ты только взгляни на ее фотографии и на портреты, сделанные Саймоном!
 С минуту сестры помолчали, вспоминая картину, которую любили больше всего, но которую Саймон просто не мог видеть.
 Однажды они уже совсем было испугались, что Саймон ее продаст, да и Айниз ненавидела это полотно со страшной силой, впрочем, по совсем иной, чем их отец, причине. Вот Нэнни и забрала портрет, повесила в своей собственной комнате — крохотной комнатушке наверху, в мансарде.
 Она больше не спала там, проводя ночи у детей в спальне, но хранила в мансарде все свои личные вещи и «сокровища», собранные за долгие годы службы.
 Дверь туда всегда была на замке, и хотя об этом вслух никогда не говорилось, но дети знали, что запирается она от их отца на случай, если в припадке безумия он захочет забрать и уничтожить картину.
 Полотно висело на единственной вертикальной стене комнатушки, отчего та казалась еще теснее, потому что по размерам картина явно не соответствовала помещению: рама всего на несколько дюймов не доставала до пола. И каждый раз, когда дети заходили в комнату, у них возникало ощущение, что они вступают в святилище.
 Саймон написал Эрлайн очень просто и — по сравнению с его обычной манерой — очень традиционно. В этой картине не было никаких тайн, никаких находок, кроме его собственной души художника, ибо он писал женщину, которую любил.
 Эрлайн сидела на лужайке на фоне довольно-таки символически изображенного дерева. Синева неба была едва намечена, потому что пространство картины заполнял солнечный свет, превращая все вокруг в ожившее золото.
 Эрлайн слегка улыбалась, и в улыбке ее читались глубокий покой и счастье.
 Детям всегда казалось, что она смотрит прямо на них, одаривая их материнской лаской и теплом, любовью и заботой, которой им всегда так не хватало за годы сиротства. Эрлайн была, несомненно, красива, но и Фенела, и My чувствовали, что дело не только в красоте, проступало в ее облике еще нечто — достоинство и благородство породы. Она в избытке обладала всеми свойствами, которые ее дети мечтали видеть в своих родителях и которые, к их глубокому прискорбию, начисто отсутствовали в кругу, где вращался их отец.
 Как будто прочитав мысли сестры, My вдруг сказала:
 — Как ты думаешь, Фенела, когда кто-нибудь видит нас впервые и не знает о нас ничего, примет ли он нас за настоящих леди или нет?
 — Примет, конечно, — и сомневаться нечего! — уверенно ответила Фенела.
 Вопрос сестры ее встревожил. Что за мысли побудили My задать его?
 Сама Фенела тоже не раз в душе восставала против их отверженного положения среди людей, против отношения окружающих, но вслух выражать свой протест дано было только маленькой My, открыто высказывающей чувства, от которых страдала и Фенела, но о которых никогда не решалась говорить.
 — Вот и хорошо! — просто отреагировала My.
 — Тем более что происхождение — это еще не все, — продолжала старшая сестра. — Очень важно, что ты сама из себя сделаешь.
 — Ну да, вот Илейн, например, — проявив неожиданную догадливость, подхватила My.
 — Допустим.
 — Ох, я так надеюсь, что она у нас долго не задержится! — вырвалось у My.
 Серьезность вдруг слетела с нее, и проказливая улыбка заплясала на губах девочки.
 — А я слышала, как она ругалась на папу самыми последними словами! Кажется, она его жутко ненавидит.
 — Ну, тогда я надеюсь, что Саймон уже ушел закончить свою картину, — заметила Фенела, теперь уже не на шутку обеспокоенная.
 Накануне заезжал мистер Боггис, трепещущий от волнения при одной мысли, что наконец-то после столь долгого и томительного перерыва в руки ему плывет картина работы самого Саймона Прентиса!
 — Ох, как же вы напоминаете вашу матушку! — воскликнул он, глядя на Фенелу перед тем, как встретить у парадного крыльца такси, которое должно было увезти его обратно на станцию.
 — Вы не представляете, как я рада это слышать! Для меня ничего не может быть приятнее ваших слов, — ответила Фенела. — Но чем же я так похожа?
 — Вы унаследовали ее деловые качества, — признался мистер Боггис. — Она всегда брала на себя финансовую сторону… Ну, скажем, деятельности вашего отца.
 — Как только картина будет окончена, я вам позвоню, — пообещала Фенела.
 Не позволяйте никому прикасаться к ней или передвигать с места, пока не приедет мой человек и не упакует ее, — распорядился мистер Боггис.
 — Не волнуйтесь, глаз с нее не спущу! — заверила Фенела. — И еще одно, мистер Боггис… остальную сумму вы ведь вышлете на мое имя, хорошо?
 — Похоже, ваш отец будет не против, — с легким сомнением сказал мистер Боггис, — хотя так не принято, честно говоря. Вот если вы сумеете получить от него письменное распоряжение на этот счет, то я был бы просто счастлив исполнить вашу просьбу!
 — О, сделайте милость, мистер Боггис! Вы же знаете моего отца!
 — Да уж, знаю — что верно, то верно!
 Фенеле почудилось, что мистер Боггис бросил на нее взгляд, исполненный искренней симпатии, прежде чем приподнял над седеющей головой старомодную фетровую шляпу и исчез в темной утробе старомодного такси.
 Девушка, все еще в душе опасавшаяся, что основную сумму за картину ей получить не удастся, тем не менее уже стала обладательницей аванса в пятьсот фунтов.
 — Если только сумеем забрать и остальные деньги, — внезапно сказала Фенела, — то мы с тобой, My, съездим отдохнуть. Ну и что, что война? Какая разница!
 Голос Фенелы звучал оптимистично, однако в душе ее затаился страх: а что, если картина вообще не будет завершена?
 Волнение повлекло Фенелу к двери и заставило распахнуть ее. Девушка выглянула в коридор, прислушалась, но ничего не услышала.
 — Сейчас они вроде успокоились, — сообщила она. — Боюсь, ты все преувеличила.
 — Да нет же, говорю тебе! — возмутилась My. — Илейн ругалась, как матрос! Сказать, что она говорила?
 — Нет, лучше не надо, — решительно отказалась Фенела. — На твоем месте я бы немедленно забыла услышанное.
 — Ничему новому для себя я от нее не научилась, не бойся! Ну не будь такой строгой, Фенела; порой слушаешь тебя — ну будто тетка престарелая какая-нибудь, лет шестидесяти трех, не меньше!
 — Да откуда тебе знать, глупышка, как ведут себя престарелые тетушки?
 — Как — откуда? Достаточно на других посмотреть, то есть на чужих теток! Слушай, Фенела, а ты когда-нибудь думала, как выглядят наши собственные родственники?
 — Да, частенько, — чистосердечно призналась Фенела. — Но так ни до чего определенного и не додумалась.
 — А я, знаешь, твердо решила: напишу им и попрошусь в гости, — заявила My.
 Ox, My, ни в коем случае! — всполошилась Фенела, цепенея от ужаса при одной мысли о подобном поступке. — Уж не говорю, что это будет страшно некрасиво по отношению к папе! Кроме того, если бы они действительно интересовались нами, то давным-давно сами бы сделали первый шаг к знакомству.
 — Ага, вот потому-то я до сих пор и не писала им, — подхватила My. — По-моему, это жуткое свинство с их стороны — ни разу даже не попытаться хотя бы взглянуть на нас! Они, пожалуй, хотят, чтобы мы пожинали то, что посеяла наша мамочка!
 Фенела расхохоталась.
 — А не кажется ли тебе, что мы сами делаем из себя посмешище? Знаешь, мы и не заметили, как у нас с тобой развился настоящий комплекс на этой почве.
 — Ну, не знаю… — пожала плечами My. — Мы же все равно не похожи на других людей. А как бы я хотела стать самой рядовой девчонкой, как все в нашей школе.
 Ох, видела бы ты нашу директрису, когда чьи-нибудь мамаши являются в школу! Пускай они тупые уродины, но она прямо готова наизнанку вывернуться, чтобы им угодить, особенно знатным всяким, с титулом…
 — Милая моя, тебе ничего не остается, как выйти замуж за герцога, тогда все будут суетиться вокруг твоей особы, а ты только знай себе командуй!
 — О, как бы это было здорово! Ой, Фенела, открыть тебе один секрет?
 Однако что там собиралась поведать сестре My, навеки осталось тайной, ибо в этот момент снизу, из холла, раздался свирепый вопль Саймона:
 — Фенела! Фенела!!!
 — Что такое? — всполошилась Фенела, распахнув дверь и сбегая к нему.
 — Дай бинт, йод или что-нибудь!
 Он вытянул вперед руку, и дочь увидела на запястье глубокий порез, обильно кровоточащий.
 — Что ты с собой сделал?! — изумилась она.
 И, не дожидаясь ответа, бросилась наверх, в детскую, где в аптечке над раковиной Нэнни хранила все необходимое для первой медицинской помощи.
 В один миг девушка схватила йод, ножницы, бинт и вату. Саймон внизу, в холле, ожидал ее возвращения.
 — Пойдем лучше в туалет, — предложила дочь. — Вдруг рана грязная — я промою.
 — Чистая она, не надо.
 — Ну как это тебя только угораздило?!
 — Это не меня. Это дьявол Илейн… Еле-еле удалось перехватить ее руку, а то всадила бы лезвие мне в самую грудь!
 — Боже мой! — вскричала Фенела. — Да что с ней творится такое?! С чего бы это вдруг?!
 Так, рассердилась на меня малость, — отвечал Саймон с обезоруживающей улыбкой. — Портретик ей не понравился…
 — А что там такого плохого?
 — Ничего там такого плохого нет. Просто не понравился, и все. Хотела исполосовать холст на куски, да я не дал — вот и повернула оружие против меня.
 — Картина окончена?
 — Практически да. Еще парочку часов — платье кое-где отделать, — и хватит.
 — Что ж, я никому не позволю испортить картину, — с мрачной решимостью объявила Фенела. — Она моя, Саймон. Ведь ты же обещал, правда?
 — Ну, тебе придется изрядно попотеть, чтобы заполучить ее: Илейн пойдет на все ради ее уничтожения, ни перед чем не остановится, даже если придется весь дом спалить…
 — Да что ты там такое нарисовал?! — не выдержала Фенела.
 Она закончила бинтовать его запястье и уже собралась было отнести все вещи наверх.
 — Хочу посмотреть на нее.
 — Тогда пошли.
 Девушка догадывалась, что отец отколол какую-то шутку, немало его позабавившую, и скорее поспешила в мастерскую. Илейн нигде не было видно, зато картина стояла на мольберте — целая и невредимая. Фенела подошла к ней и буквально остолбенела… Это было жестоко, почти зверски жестоко, хотя так тонко и умно написать портрет мог только Саймон Прентис.
 Чем больше она смотрела, тем яснее понимала, что Саймон это задумал с самого начала: и дочь задавалась (в который уже раз!) мучительнейшим вопросом: что же за человек такой ее отец?!
 — Ну, что скажешь? — спросил через плечо дочери Саймон.
 Фенела перевела дух:
 — Восхитительно… но, Саймон, как только тебе пришло в голову?!.
 — Да так вот, ни с того ни с сего, вдруг и пришло, — невозмутимо ответил художник.
 Фенела вдруг заметила, что отец ее счастлив до умопомрачения и крайне доволен собой: вылитый мальчишка, которому удалось ловко провести кого-нибудь!
 Фенела подумала, что и в самом деле уж Илейн-то досталось не на шутку! И если Саймон хотел одержать над ней верх, то это ему несомненно удалось. Женщина сидела на картине почти спиной к зрителю, глядясь в створку трельяжа. Потрясающей красоты волосы рассыпались по плечам, червонное золото локонов особенно искусно перекликалось с золоченой рамой зеркал и купидонами, приподнимающими завитки резных лент над центральной частью.
 Мягкий свет лился откуда-то из глубины картины, оттеняя стул и столик, высекая блики на округлостях ножек и старинной резьбе. Но что это все значило по сравнению с изображением лица женщины, смотрящейся в зеркало.
 Она была красива, никто не стал бы этого отрицать, но увядающей, обреченной красотой…
 Саймону, с его удивительным чутьем художника, удалось одновременно превознести красоту Илейн и — уничтожить ее!
 Прентис написал свою подругу гораздо более привлекательной, чем она была на самом деле, а потом все испортил всего несколькими мазками кисти, после чего в выражении лица женщины явственно проступили страх и отчаяние.
 Стоило только взглянуть на картину — и вы почти физически ощущали то же самое, что приходилось переживать Илейн, наблюдая, как исчезает ее красота, как старость, подобно тяжкому недугу, посягает на прелесть ее женской плоти.
 Замечалось что-то глубоко усталое, пожилое в ссутулившемся, погрузневшем теле.
 Никаких слов не хватит, чтобы описать, как Саймону удалось схватить и отразить на холсте в одном-единственном портрете целую трагедию уходящей юности, уходящей от женщины, для которой молодость и красота значили слишком много; тем не менее Саймону это блестяще удалось!
 Казалось, еще чуть-чуть — и различишь крошечные морщинки, начинающие образовываться в уголках глаз, загрубевшую линию подбородка и шею, потерявшую свою упругую округлость. Да, это была картина, при виде которой не одна женщина вздрогнет от ужаса, однако в то же время это была картина, которая не могла не привлечь, не приковать внимания зрителя!
 Впервые за все время пребывания Илейн в их доме Фенела испытала к ней искренний душевный порыв. Девушка жалела гостью, жалела со всей силой чувств, на какие только была способна. Она понимала, как прискорбно много значит для Илейн случившееся.
 Ведь с этой минуты не только сама Илейн не сможет спокойно смотреться в зеркало, не вызывая у себя горьких воспоминаний о картине, но и друзья ее запомнят этот портрет навсегда. Такие вещи ничем не загладить, не искупить; никому не дано забыть — вот он, портрет умирающей юности, созданный рукой Саймона Прентиса!
 И неудивительно, что Илейн пыталась уничтожить вещь, ранившую ее и уязвившую больше, чем что-либо на свете.
 — Где она? — спросила у отца Фенела.
 — Наверху. Вещи пакует, наверное. Фенела внимательно взглянула на него.
 — И тебе все равно? — спокойным голосом осведомилась она.
 Саймон пожал плечами:
 — А какая мне, собственно, разница?
 — По-моему, она в тебя влюблена…
 — О, эта особа из того разряда людей, которые за всю жизнь были влюблены исключительно в одну персону, — ответствовал Саймон, — то есть в себя саму! Знаешь, не забивай себе голову пустяками, особенно по поводу такой женщины, как Илейн. Ей подобные всегда выходят сухими из воды, поверь!
 — Но если она так мало для тебя значит, — не удержалась Фенела, — то отчего тогда?..
 Она не стала продолжать отчасти потому, что не смогла выразить в словах то, что хотелось сказать и о чем обычно не упоминается в беседах между отцом и дочерью.
 Саймон на секунду смутился, и Фенела уже приготовилась: вот сейчас отец накричит на нее за дерзкие вопросы… но вдруг, к ее изумлению, совершенно несвойственным ему кротким голосом, с обезоруживающей откровенностью Саймон сказал:
 — Я одинок, Фенела. Неужели не понимаешь?
 — Но, по-моему, мы тут все одиноки, — отвечала дочь, — а одиночество твое отнюдь не уменьшится в обществе Илейн и ей подобных.
 Саймон тяжело вздохнул.
 — Вполне допускаю, что ты права. Но я тем не менее не теряю надежды, и, боюсь, так будет продолжаться до тех пор, пока не почувствую себя дряхлым стариком.
 Последние слова он выговорил очень медленно и отчетливо. Фенела взглянула на отца и, повинуясь внезапному порыву, бросилась к нему и взяла под руку.
 — Ну почему бы тебе не наведываться домой почаще? — с укоризной взмолилась она. — Зачем проводишь увольнительные в Лондоне? Только последнего покоя себя лишаешь. Если хочешь, мы сюда друзей назовем целую кучу, тебе будет интересно и весело!
 — Ну и где же они, эти твои восхитительные, таинственные друзья? — саркастически осведомился Саймон.
 Он резко выдернул свою руку из руки дочери и заметался по комнате. Через мгновение застыл, воздев ладони над головой.
 — Надоело!!! — заорал он. — Все надоело, слышишь?! Свихнуться можно с тоски, да будь оно трижды все проклято! Надоело!
 — Что надоело? — озадаченно спросила Фенела.
 — Жить и умирать! — вопил Саймон. — Зачем это все? К чему? Чего мы достигли?! Я спрашиваю себя, спрашиваю вновь и вновь — и не нахожу ответа!
 Паника на мгновение охватила его, затем, словно подавив в себе дальнейшие вопли отчаяния, Саймон рухнул в кресло перед камином и вытянул ноги.
 — Хватит, — буркнул он. — Все. Сыт. Сыт по горло!
 Он принялся растирать глаза, яростно прижимая их перепачканными краской пальцами.
 — У меня голова разболелась… и глаза тоже.
 — Хочешь, кофе приготовлю? — предложила Фенела. — Если у тебя что-то с глазами, почему окулисту не покажешься?
 — Упаси бог! Ни за что! — Саймон дернулся в кресле, словно дочь хлестнула его плетью. — Не настолько же я еще стар! Ага, ты будешь поправлять мне на носу очки, подавать слуховой рожок, а отсюда уже рукой подать и до сидячей ванны с инвалидным креслом! Ради бога, готовь свой кофе и прекрати городить вздор!
 В голосе отца звучала неподдельная досада, так что Фенела без дальнейших разговоров отправилась на кухню.




 Глава третья


 «И какая муха его укусила? — думала она. — Что же это с ним творится — никогда прежде ничего подобного не случалось…»
 Пронизывающий насквозь внезапный водяной шквал обрушился на свертки, которые Фенеле пришлось тащить прямо в руках, и на ее тоненькое пальтишко, немедленно промокшее насквозь. Она пробиралась сквозь ливень, полуослепнув от безжалостных струй и проклиная все на свете, а в особенности предстоящую ей долгую дорогу вверх по холму, когда рядом с ней неожиданно притормозил автомобиль.
 Она обернулась с радостной улыбкой, в надежде, что это Рекс, но, к ее удивлению, в машине сидел сэр Николас Коулби. Прежде чем заговорить с девушкой, ему пришлось опустить оконное стекло, и у Фенелы было достаточно времени, чтобы опомниться от изумления после столь неожиданного поступка со стороны сэра Николаса.
 — Вас подвезти? — предложил он.
 Фенела, немного поколебавшись, согласилась:
 — Огромное вам спасибо, я промокла вся, до последней ниточки.
 Он распахнул перед ней дверцу, впустил внутрь. Фенела разложила влажные свертки на полу салона: рыбу, запах которой уже начинал просачиваться сквозь газетную обертку, помидоры, выпиравшие из бумажного, на глазах расползающегося кулька, и прочие продуктовые богатства, небрежно рассованные по пакетикам и кое-как завернутые в бумагу.
 — Как глупо с моей стороны, даже корзину утром не захватила» — пояснила Фенела. — Так устала, прямо руки отнимаются…
 — Рад наняться к вам носильщиком, — ответил сэр Николас.
 Фенела улыбнулась в ответ, толком так и не разобрав, шутит он или говорит серьезно.
 Сэр Николас тронулся с места и некоторое время вел машину молча, после чего заговорил в своей обычной смущенной, запинающейся манере:
 — Ваш отец был так любезен, что пригласил меня зайти как-нибудь в гости. Могу я воспользоваться его приглашением сегодня вечером? Мне нужно повидать майора Рэнсома, а застать его в лагере очень сложно.
 — Ну разумеется! — ответила Фенела.
 Она почувствовала, что пожелание увидеть Рекса Рэнсома было высказано всего лишь как благовидный предлог для визита, и терялась в догадках, что же могло послужить истинной причиной?
 «Он явно не решается зайти просто так, по-дружески, — рассуждала она. — Не решается открыто идти поперек матушкиной воли».
 — Как новая картина? — осведомился сэр Николас.
 Было заметно, что он изо всех сил старается казаться разговорчивым и непринужденным, но Фенела почувствовала, с каким усилием дается ему каждый вопрос, и мысленно упрекнула себя за необщительность.
 На самом же деле ее просто угнетали усталость и беспокойство, трудно объяснимые для постороннего.
 — Картина окончена, — ответила Фенела, — и до деревни я добралась как раз на том самом такси, на котором ее отвозили на станцию. Иначе поехала бы на своем велосипеде…
 Ну разве можно объяснить сэру Николасу все обстоятельства, предшествовавшие короткой поездке на станцию с плодом последних живописных усилий Саймона на заднем сиденье?
 Не объяснить ему, как она полночи не могла сомкнуть глаз и как в течение долгих часов портрет стоял в темноте, в их с сестрой спальне, отчего и она, и My ощущали себя часовыми, собственной головой отвечающими за его сохранность, так что даже и уснуть не смели: как бы какой беды не приключилось с драгоценным для них полотном.
 Но какими же смешными и надуманными казались теперь, при ясном свете дня, все их страхи… Однако вчера вечером, когда Саймон наконец полностью завершил работу, которую собирался назвать «Завтра», Фенела была твердо уверена, что Илейн ни перед чем не остановится, лишь бы не выпустить картину на суд публики.
 Честно говоря, девушка даже сочувствовала Илейн, однако она не менее твердо знала, что, несмотря на, в общем-то, непростительную дерзость, допущенную Саймоном, портрет этот должен быть продан во что бы то ни стало — ради детей.
 А просить Саймона переделать картину — дело абсолютно бесполезное: раз уж он задумывал что-нибудь, то никакая в мире сила не могла заставить его свернуть с намеченного пути.
 И уж тем более для Саймона и речи быть не могло об исправлении уже законченной работы — уж скорее он смоет всю живопись до основания! В последнем же случае, как хорошо знала Фенела, пришлось бы ждать еще долгие месяцы, прежде чем отец вновь возьмется за кисть.
 В конце концов опять-таки Фенеле пришлось выносить окончательное решение: она позвонила мэтру Боггису и постаралась, особо не впадая в панику, но все же весьма настойчиво, убедить его забрать картину немедленно.
 К счастью, мистер Боггис привык иметь дело с художниками, и непостоянство их нрава было ему прекрасно известно, поэтому он сообразил наконец, в чем дело, и пообещал в самое ближайшее время прислать за картиной парочку своих ребят.
 — Мисс Фенела, в мирное время я сразу же прислал бы машину, — пояснил он, — но теперь — сами понимаете! — это невозможно. Моим людям придется ехать поездом до Криперса, и я очень надеюсь, что удастся поймать такси до Фор-Гейблз.
 — Но вы отправите их первым же поездом?! — умоляюще воскликнула Фенела, и мистер Боггис не только пообещал ей сделать это, но и сдержал свое обещание.
 И все же не раньше, чем надежно упакованная картина очутилась на заднем сиденье такси, Фенела позволила себе наконец вздохнуть с облегчением.
 Однако полного покоя все равно не наступило, пока девушка не проводила свой драгоценный груз на станцию и не услышала, уже по дороге в деревню, прощального свиста лондонского поезда, скрывшегося за поворотом. Вот только тогда она разрешила себе окончательно расслабиться и подумать об Илейн.
 Разговаривала ли Илейн с Саймоном прошедшей ночью или нет — Фенела и понятия не имела. Но вечером к столу гостья так и не вышла, отчего все почувствовали себя неловко и держались за обедом немного стесненно. Рекс еще до того, как ему сообщили о случившемся, ощутил всеобщее замешательство и не предпринимал никаких попыток вернуть былую непринужденную атмосферу, царившую накануне.
 Сама Фенела находилась в подавленном состоянии, и, по всей видимости, отец разделял ее чувство. Только для My, самой юной и впечатлительной из всех, ситуация представлялась в крайне волнующем свете.
 — Слушай, как ты думаешь, когда мы уснем, она проберется сюда с коварными намерениями, да? — спросила она у Фенелы, когда сестры добрались наконец до своих постелей, втащив предварительно портрет наверх, в спальню, и прислонив его к стене прямо напротив кроватей, лицом к ним.
 — Надеюсь, нет, — отвечала Фенела. Она бросила взгляд на картину, маячившую у противоположной стены комнаты, и ощутила в душе почти такую же ненависть к портрету, как и к живому оригиналу.
 «Омерзительная картина», — подумала девушка, — написана с жестокой горечью, которая прежде не отмечалась в работах Саймона!»
 Зрелище Илейн, отраженной в зеркале, могло привести в уныние — если не испугать! — любого. Мышцы лица зрителя сами собой беспомощно обвисали в предчувствии старческого бессилия, словно подражая героине картины.
 — Ох, я бы и сама с удовольствием ее уничтожила! — неожиданно вслух призналась Фенела.
 My в изумлении уставилась на сестру.
 — А я-то думала, ты недолюбливаешь Илейн!
 — Нет, я не из-за нее… — пояснила Фенела.
 — А-а, кажется, понимаю… — My уселась на краешек кровати, подперев руками подбородок. — То есть ты считаешь, что папа оскорбил своей картиной всех женщин вообще? Получилось, он лишает нас права обладать внутренней, духовной красотой… Разумеется, нам-то известно, что это всего лишь портрет Илейн и только Илейн, а мы — совсем другое дело, но, по-моему, большинство людей в определенной степени отождествляют себя с изображением, особенно если оно сделано достаточно искусно.
 Тут настал черед Фенелы удивляться:
 — Боже мой, My, ты говоришь потрясающие вещи! В твоем возрасте — и такая проницательность! И как только тебе удается?!
 My, как обычно в ответ на комплимент, засияла, польщенная.
 — Удается как-то… сама не знаю как. Просто я в последнее время все старалась продумать хорошенько. Взрослею, наверное?
 — Да уж это точно… — согласилась старшая сестра.
 Она глубоко вздохнула, потому что последнее замечание вернуло ее в привычное состояние тревоги за будущее My.
 Это Саймону легко — писать жестокие, почти издевательские портреты Илейн и называть их «Завтра»… А вот что ожидает завтра их — ее саму и бедных My, Сьюзен и Тимоти?
 А ведь это «завтра» грозит каждому из них, и самое страшное, что, каково бы ни было будущее, оно зависит исключительно от Саймона!
 — Да, картина окончена, — еще раз повторила Фенела сэру Николасу, изо всех сил пытаясь вспомнить, не сказал ли тот что-нибудь в ответ на ее предыдущие слова.
 Дело в том, что мысли ее все это время витали слишком далеко и она вряд ли была в состоянии расслышать его слова.
 — А с вас отец писал когда-нибудь портреты? — поинтересовался сэр Николас.
 В детстве — великое множество, — ответила Фенела, — но с тех пор — никогда. Если вам доведется побывать в галерее Тейт, то вы увидите там сделанный с меня набросок. Я ужасно его стесняюсь: девчушка лежит голышом и размахивает в воздухе игрушками.
 — Но взрослые фотографии-то, наверное, у вас есть? — спросил сэр Николас. — Будет очень жаль, если вдруг в вашей жизни произойдет какое-нибудь знаменательное событие — богатое наследство получите или замуж выйдете, — и вдруг картина из галереи Тейт окажется единственной, которую смогут напечатать газеты?
 Фенела рассмеялась. Она не ожидала найти в лице сэра Николаса Коулби человека с чувством юмора.
 — Слушайте, вы меня не на шутку перепугали! Я сейчас же пойду и сфотографируюсь.
 Они подъехали к повороту на Фор-Гейблз.
 — Если торопитесь, не сворачивайте, — предложила Фенела, — здесь недалеко, я и пешком спокойно дойду.
 — Нет, я довезу вас до самых дверей. Не забывайте, что я подрядился доставить вам продукты!
 — Спасибо, — поблагодарила Фенела и вдруг неожиданно для самой себя добавила: — Приходите к нам обедать.
 Не успела она выговорить слова приглашения, как уже пожалела о сказанном. Она увидела выражение лица сэра Николаса и со свойственной ей болезненной чувствительностью немедленно истолковала его как осуждение своей напористости.
 — Но, конечно, вам не захочется… — начала она виноватым тоном.
 Но тут сэр Николас подъехал к входной двери и, выжимая тормоз, оглянулся на девушку.
 — Очень рад, мисс Прентис, — сказал он. — С удовольствием приму ваше предложение, если вы не передумаете.
 Фенеле ничего иного не оставалось, как назначить точное время, после чего она поблагодарила его за помощь и быстренько выбралась из машины.
 — Пожалуйста, не беспокойтесь, я сама справлюсь.
 Она распахнула входную дверь и занесла покупки внутрь. Обернувшись, чтобы закрыть за собой дверь, девушка вдруг заметила, что сэр Николас все еще смотрит ей вслед, вовсе не собираясь уходить.
 В первый момент Фенела подумала, не ожидает ли он приглашения войти, но тут же оборвала себя: пустая фантазия, не более!
 «Да, возможно, он и одинок, — подумала девушка, — но ведь не больше, чем все остальные».
 Она несколько смущенно помахала ему рукой на прощание и захлопнула дверь.
 Как это ни странно, но все время, пока Фенела готовила обед, мысли ее целиком занимал сэр Николас Коулби. Он вызывал какое-то странное сострадание, хотя, как казалось Фенеле, кроме полученных на войне ран, не было особых причин для жалости ни к нему, ни к кому другому в его положении.
 «У меня и так забот по горло, лучше саму себя пожалей! — решила в конце концов Фенела. — Хоть бы эта Илейн поскорее убиралась отсюда, и кончено».
 Когда обед был готов, Фенела поднялась наверх и постучалась в дверь к Илейн. Никакого ответа. Девушка постучалась опять.
 — Это я, Фенела! — позвала она. — Вы спуститесь к ленчу?
 Дверь рывком распахнулась — на пороге стояла Илейн. Фенела с облегчением отметила более или менее нормальную гримасу на ее лице.
 Вне всякого сомнения, Илейн все еще злилась: глаза сверкали под набрякшими веками, а плотно поджатые губы придавали ей какой-то монгольский вид. Она рванулась мимо Фенелы не вымолвив ни слова, и стала спускаться по ступенькам. Только очутившись в холле, Илейн соизволила наконец заговорить, пренебрежительно роняя слова через плечо, словно обращалась к служанке.
 — Саймон где?
 — Понятие не имею. Но мы не будем ждать его к обеду, ведь дети должны питаться вовремя.
 Но Саймон в конце концов появился. Когда он входил, Илейн метнула на него быстрый взгляд и поспешно отвела глаза, тем не менее Фенела успела заметить выражение ее лица.
 «Она действительно его любит», — подумала девушка.
 — А я гулял, — объявил Саймон.
 Он словно привнес вместе с собой в небольшую столовую шумное дуновение ветра. Подойдя к раздаточному столику, Саймон изучающе обвел глазами расставленные там блюда.
 — Поедем в Лондон! — просительно произнесла Илейн.
 — И не подумаю, — неторопливо откликнулся Саймон.
 Фенела увидела, как кровь бросилась в лицо Илейн.
 «Ну, что-то теперь будет?» — гадала девушка.
 Однако Илейн смолчала, хотя само молчание ее было более зловещим, чем бурный протест.
 Радуясь, что обед наконец-то завершился, Фенела убрала со стола и помыла посуду, а потом поднялась наверх заканчивать дела по дому, брошенные на середине из-за утренней поездки на станцию.
 А напоследок она решила помочь Нэнни и занялась с детьми.
 Она как раз ползала на четвереньках по комнате — игра была в самом разгаре, — когда дверь внезапно распахнулась и перед ней предстал Рекс Рэнсом.
 — Что-то случилось? — спросила она, чувствуя, что безнадежно краснеет и волосы ее до неприличия растрепаны.
 — Нет, — ответил Рекс, качая головой. — Я вернулся, чтобы захватить кое-какие бумаги, оставил их по ошибке. Ну и слышу вдруг — здесь у вас царит веселье, вот и решил присоединиться. Хочешь, прокачу на спине? — предложил он Тимоти.
 Но ребятишки застеснялись, смущенно попятились, и веселые голоса их замерли.
 — Я тут собираю детей на улицу, — пояснила Фенела, поднимаясь и ощущая на себе очень странный взгляд Рэнсома.
 — Ох, я в таком виде… — пролепетала она растерянно.
 — Вы прекрасно выглядите, — сказал Рекс.
 Неожиданно девушка почувствовала, как краснеют ее щеки, и отвернулась в смятении, делая вид, что ищет пальто Сьюзен.
 — Что вы делаете сегодня вечером? — спросил Рэнсом.
 — А вечера-то, собственно, для меня и не остается — вожусь с детьми и еле успеваю все сделать по дому.
 — А не хотите ли со мной проехаться?
 — Куда?
 — Собираюсь наведаться к себе домой.
 — К вам домой? — удивленно повторила Фенела.
 Всего лишь около тридцати миль отсюда. Там у меня мебель кое-какая да игры — пригодится здесь, раз уж мы поселились в сарае у сэра Николаса: казарму оборудуем. Вот я и собрался сегодня съездить и привезти все вещи. У меня своя машина, вы же знаете, так что я вполне могу захватить с собой гражданское лицо.
 Фенела никак не решалась. Конечно, было бы весьма заманчиво немного отвлечься от Илейн и прочих домашних проблем.
 — А мы вернемся не очень поздно?
 — Даю слово — нет, — пообещал Рэнсом, и она явственно различила мольбу в его голосе.
 — Что ж, было бы неплохо проветриться, — согласилась Фенела и побежала в свою комнату за шляпкой и пальто.
 Когда несколько мгновений спустя они выруливали на шоссе, девушка издала короткий счастливый смешок.
 — У меня такое ощущение, как будто я прогуливаю уроки…
 — Совсем напротив, вы, можно сказать, заняты благородным делом, — возразил Рекс. — Ведь я не хотел ехать один, более того, у меня была веская причина пригласить вас поехать вместе.
 — Какая же?
 — Хотел поговорить с вами. Вряд ли это удалось бы сделать в доме. Скажите, вы всегда так сдержанны и деловиты?
 — Нам всем приходится сдерживаться: когда Саймон дома, ничего другого не остается, — Фенела усмехнулась. — Он кого хочешь подавит.
 — О, только не вас! Думаю, что вас никому подавить не удастся. Но я соскучился по звукам вашего голоса. Вы знаете, Фенела, у вас удивительно красивый голос.
 Фенела испугалась той радостной дрожи, которая неожиданно охватила ее при этих словах. Она замерла, а потом с почти детской неловкостью сменила тему разговора:
 — Ах, мне так нравится ваша машина!
 Рекс расхохотался.
 — Да. вы сущее дитя! — нежно сказал он. — Вы всегда так пугливы? Ничего, через несколько лет будете смело рушить преграды, которые вы же сами себе и расставили. Со временем поймете, что они не так уж страшны, как вам казалось.
 — Не понимаю, о чем вы! — в отчаянии воскликнула девушка.
 — О вас.
 — Не очень-то интересная тема для беседы. Мне немного не по себе. Видите ли, я нигде не бывала, ничего не видела, просто просидела всю жизнь дома, занимаясь хозяйством и детьми. Порой я думала, что могла бы лет в восемнадцать поступить куда-нибудь, но жизнь распорядилась иначе. Нэнни стареет, и я не могу взвалить на нее одну все заботы о малышах и My.
 — По-моему, вы делаете великое дело, и делаете его прекрасно! — сказал Рекс.
 — Не знаю, чего уж здесь особо прекрасного, но вот везет мне — это верно. Просто я удачливее других.
 — Но счастливы ли вы?
 Фенела на мгновение задумалась.
 — Думаю, люди особо не задаются подобными вопросами, — выговорила она наконец, — ну разве что с ними случится что-нибудь из ряда вон выходящее… А когда жизнь течет как обычно, трудно быть особо счастливым или несчастным.
 — Это вы верно заметили. И, возможно, вопрос этот задают, только если любят кого-нибудь… или кто-нибудь любит тебя.
 Слова Рекса словно дрожали в воздухе, в тесном пространстве между ним и Фенелой. Оба они внезапно умолкли, и каждый напряженно уставился прямо перед собой, с мучительной остротой ощущая присутствие другого.
 «А сейчас я счастлива!» — внезапно подумала Фенела.
 И она знала, что это чистая правда: сердце ее буквально пело от радости и все существо, казалось, только что заново возродилось к жизни.
 В библиотеке было сумрачно и прохладно, витал аромат кедрового дерева, пчелиного воска и лаванды.
 Фенела замешкалась на пороге, пока Рекс почти ощупью пробирался к окну. Он отдернул шторы, и солнце хлынуло в комнату, высветив стены, которые все сплошь оказались уставленными книгами, и мебель, закутанную в чехлы от пыли.
 — Всегда есть что-то глубоко печальное в атмосфере нежилой комнаты, — оглядываясь по сторонам, заметила Фенела. — Хочется представить, как же она выглядела прежде — с цветами на столе и с жарким огнем, потрескивающим вон в том большом камине.
 Рекс нежно улыбнулся в ответ на слова Фенелы: видимо, фантазии девушки тронули его до глубины души.
 — Эту комнату я всегда любил сильнее всего, — признался он, — ведь она больше напоминает мне о матери, чем, скажем, гостиная. Мать моя была страстной читательницей, кроме того, я подозреваю, что библиотека вызывала у мамы воспоминания об отце, почти священные для нее.
 Рэнсом пересек комнату и, взяв Фенелу за руку, подвел ее к камину.
 — Вот портрет моей матери, написанный Сарже.
 Фенела, следуя жесту его руки, послушно подняла глаза на висящую на стене над камином картину с изображением женщины редкой красоты.
 С первого же взгляда бросалось в глаза разительное сходство с сыном, кроме того, портрет был настоящим произведением искусства, поскольку кисти мастера удалось отобразить и личность, и характер.
 У Фенелы захватило дух. Она инстинктивно почувствовала, что смогла бы искренне полюбить мать Рекса Рэнсома.
 В лице этой женщины читались сострадание и нежность — свойства, по которым она так стосковалась за время общения с теми женщинами, которые время от времени появлялись в ее доме.
 Помимо этого миссис Рэнсом, несомненно, обладала характером сдержанным и решительным одновременно, и все эти свойства лишь сильнее оттеняли друг друга, подобно пурпурным складкам ее платья, на фоне которых драгоценности еще ярче сияли и переливались чудесным блеском.
 — Она очень хороша собой, — сказала Фенела, чувствуя, что Рекс жаждет услышать ее мнение. — Как жаль, что я не могу с ней познакомиться.
 — И мне очень жаль, — откликнулся Рэнсом; и тут, как только Фенела отвела взгляд от портрета, он неожиданно взял ее руку в свою. — Как бы я хотел вновь наполнить этот дом жизнью!
 Фенела смотрела на него, смущенная и озадаченная прикосновением его ладони, а потом, когда глаза их встретились, ее взгляд замер, и, казалось, какой-то странный, словно бы электрический ток пробежал между ними.
 Она заметила, что дрожит, но взгляд отвести была не в силах… и знала, что во что бы то ни стало должна стоять вот так, словно зачарованная, прислушиваясь к нарастающему властному гулу неведомого прежде чувства, волной поднимающегося в ней. И вдруг она оказалась в объятиях Рэнсома.
 — Фенела! Фенела! — смятенно бормотал он. — Все так быстро, так неожиданно… я знаю… но — ох, моя дорогая! — я ничего не могу с собой поделать… я слишком люблю тебя!
 Всего лишь одно, едва заметное движение девушки — слабая попытка к бегству, и голова ее упала на плечо майору, а губы оказались во власти его губ.
 Она была беспомощной, покорной пленницей их неистового, всепоглощающего натиска; сумасшедшее волнение, по силе граничившее со страданием, застало ее врасплох.
 Она уступила и ответила на его поцелуй, понимая, что охвачена чем-то удивительным, о чем ни думать, ни мечтать не смела…
 — Фенела! О, моя радость… ты прекрасна… я не смел надеяться…
 Рекс лепетал, запинаясь, а потом вновь и вновь покрывал поцелуями ее лицо; губы его скользили от ее рта к векам, а оттуда перебирались на нежную шею.
 — Рекс, пожалуйста… ну пожалуйста!
 Ее ладони протестующе уперлись Рэнсому в грудь, с трепетной неловкостью пытаясь оттолкнуть его, дыхание стало частым и прерывистым, а глаза молили о милосердии!
 — О, моя милая, прости меня! Просто я не смел и мечтать о взаимности…
 — Я тоже… до последней минуты…
 Нежность, прозвучавшая в голосе девушки, привела его в восторг, теплая волна захлестнула его от шеи до самых корней волос: он покраснел, как ребенок.
 — Счастье мое, я не верю, что все это правда!..
 Он увлек ее через всю комнату к широкому диванчику у окна, усадил рядом с собой — и солнце позолотило их сияющим ореолом света.
 Он одарил девушку долгим-долгим взглядом, потом взял ее кисти, развернул ладонями вверх и медленным-медленным, томительным поцелуем припал к каждой по очереди, словно самую душу свою отдавал в ее руки.
 — Ну, скажи же, скажи, что все это мне не снится! — взмолился он наконец.
 — Ах, я-то уж точно как во сне! — откликнулась Фенела. — Но, Рекс, этого просто не может быть! Сколько раз я клялась, что никого не полюблю. Поверь, я всякого насмотрелась…
 Оттенок горечи, прозвучавший в этих последних словах, настолько не вязался с такой недавней безмятежностью ее тона! Пальцы Рекса с силой сжались, почти до боли стиснув ее ладони.
 — Не надо! — сказал он. — Прочь эти тяжелые мысли. Какое нам дело до других! Твоя, и только твоя жизнь сейчас важна для нас… твоя и, возможно, моя.
 — Но почему — возможно? — встрепенулась Фенела почти испуганно.
 — Что ты, милая! Просто я постеснялся выразиться более решительно, — спохватился Рекс. — Нас ничто не разлучит, ничто не нарушит нашей любви! Если только ты любишь меня, Фенела, и если доверишься моим заботам, то знай: я скорее умру, чем обижу тебя!
 Фенела взглянула на него, и лицо ее было по-детски открытым и доверчивым.
 — А ты точно уверен, что любишь меня?
 — Да я с первого же взгляда тебя полюбил!
 И опять между ними пробежала какая-то волшебная дрожь, от которой захватило дух, но Фенела рассмеялась и на секунду разбила колдовские чары, сковавшие обоих.
 — А вот и врешь! — шаловливо воскликнула она. — Ты же сначала принял меня за служанку!
 — Ох, прошу прощения, — ответил Рекс, — мне следовало бы сказать: «Когда я впервые увидел мисс Фенелу Прентис, я сразу же полюбил ее».
 — Но, Рекс, все это так странно — мы и знакомы-то совсем недавно…
 Для настоящей любви время не имеет значения, — очень серьезно заявил Рекс с таким видом, как будто миллионы мужчин до него никогда не произносили подобных слов. — Любовь или есть, или ее нет; сердцу не прикажешь — и бог знает, что же это такое на самом деле!
 — Может быть, это просто желание отдать себя другому человеку полностью и до конца?
 Рекс сжал ее в объятиях.
 — А ты отдашь себя мне?
 — Я уже твоя.
 Губы их встретились, и для обоих время остановилось…
 Уже гораздо позже они наконец выглянули в окно, но хотя их ослепленному взору и предстал прекрасный сад, сознавали оба только горячую близость друг друга и ощущали странное электричество, пронизывавшее их тела и заставлявшее трепетать в восхитительной гармонии.
 — Я хочу, чтобы ты осмотрела весь дом, — объявил в конце концов Рекс таким тоном, словно усилием воли возвращал себя к действительности.
 Но Фенела прошла по коридорам, лестницам и необитаемым комнатам, ничего не соображая.
 Комнаты, картины, мебель и антикварные вещицы перемешивались у девушки в голове и совершенно отступали на второй план из-за постоянной близости мужчины, державшего ее за руку.
 — Как только кончится война, мы с тобой славно заживем здесь — ты и я! — сказал Рекс.
 Он продемонстрировал ей просторную, увешанную гобеленами парадную спальню, где все невесты дома Рэнсомов проводили свою первую брачную ночь.
 Спальня была действительно великолепна, и пышность ее ошеломила Фенелу и повергла в безмолвное изумление; но тут девушку пронзила непрошеная мысль: Рекс входил сюда с Илейн!
 До этого момента Фенеле и в голову не приходило вспоминать об Илейн, она совсем забыла, какое отношение имеет эта женщина к любимому ею человеку.
 Илейн появилась в Фор-Гейблз исключительно в качестве подруги Саймона, и только с трудом можно было представить, что между ней и Рэнсомом существовала интимная связь, еще труднее представить, что они много значили в свое время друг для друга.
 Однако теперь подобные мысли буквально захлестнули Фенелу, отравляя ее сознание своей наглядностью: казалось, Илейн встала рядом с ними и уставилась своими огненными глазами, медленно ухмыляясь коварной, издевательской улыбкой.
 — Мне эта комната не нравится, — резко сказала Фенела. — Пойдем отсюда, я не хочу здесь оставаться.
 По-детски порывисто она метнулась к двери, и Рекс поймал ее уже только посередине коридора.
 — Милая, что с тобой? — спросил он.
 Не выпуская плеч девушки из своих рук, Рекс развернул ее лицом к себе, заглянул глубоко в глаза, увидел навернувшиеся горькие слезы — и обо всем догадался.
 — Ох, моя радость, да забудь ты об этом! — попросил он. — Я совершил когда-то ошибку и — господь свидетель! — сполна за нее расплатился. Неужели я наказан на всю жизнь? Это было бы слишком жестоко. Помилосердствуй, помоги же мне, Фенела! Ты должна, потому что с самого детства никто не дарил мне такого счастья, как ты!
 Голос его слегка сорвался, но тут же руки Фенелы обвились вокруг его шеи, а мягкая щека девушки прижалась к его щеке.
 — Господи, ну и сглупила же я!
 В ответ он крепче сжал ее в своих объятиях.
 — Я хочу, чтобы ты поняла: это нечто совсем другое, Фенела, я люблю тебя по-настоящему!
 Они на секунду прижались друг к другу почти спокойно и затем в молчании начали спускаться по широкой лестнице.
 Рекс собрал все нужные вещи и погрузил в машину. Войдя в сумрак холла с полузадернутыми шторами, он обернулся к Фенеле.
 — Поцелуй меня еще раз, прежде чем мы покинем наш будущий дом, — потребовал он.
 Голос его гулким эхом разнесся вдоль высоких стен, и внезапная дрожь пробежала по телу Фенелы — подобие страха перед царившей вокруг полутьмой и неожиданным смутным ощущением собственного ничтожества. Она поцеловала Рэнсома, но губы ее оставались холодны.
 — Ты устала, — заметил он. — Вернемся домой как можно быстрее: к чаю ты не опоздаешь.
 Фенела ничего не ответила. Восторженная радость первого поцелуя покинула ее. Тогда они словно перенеслись в волшебный мир, а теперь должны возвращаться в привычную повседневность.
 Рекс оставил ключи сторожу, который одновременно выполнял обязанности управляющего, и повел машину по направлению к дому. В пути оба хранили молчание, только однажды Рекс наклонился и накрыл ладонью руку девушки.
 — Ты счастлива? — спросил он и довольствовался ее улыбкой и мягким ответным пожатием.
 Когда они приблизились к деревне, Рекс свернул в безлюдный проселок, скрытый за шеренгой деревьев, остановил машину и, повернувшись на сиденье, протянул руки к Фенеле.
 — Я хочу тебя поцеловать, — сказал он.
 Он властным движением привлек ее к себе и принялся целовать со страстью, в которой теперь уже было больше требовательности, чем мольбы и покорности.
 — Я люблю тебя, Фенела, и ты — моя! — воскликнул он и снова повторил: — Ты моя, — как будто бросал вызов самим небесам на тот случай, если им вздумается отнять ее у него.
 Фенела попыталась мягко высвободиться из объятий и пальцами коснулась его щеки.
 — Пожалуйста, Рекс, выслушай меня, всего одну минуту.
 Но он вовсе не собирался выпускать ее из рук и держал крепко и уверенно, настолько приблизив свои губы к ее лицу, что говорить девушке было трудновато.
 — Ну, в чем дело?
 — Давай сохраним все пока в тайне, а? — взмолилась она. — Пусть никто не знает, никто, ладно?
 — Но я хочу объявить тебя своей невестой, чтобы, не дай бог, не потерять тебя!
 — Ты меня не потеряешь, — успокоила его Фенела, — но мне невыносима мысль, что кто-нибудь узнает, по крайней мере пока…
 Оба знали, о чем она предпочла умолчать: «…пока Илейн в доме».
 — Но я хотел бы поставить в известность твоего отца, — в замешательстве произнес Рэнсом; но когда при этих словах Фенела невольно издала сдавленный возглас, он сдался: — Хорошо, милая, пусть будет по-твоему, однако…
 — Что?
 — …однако я хочу жениться на тебе как можно быстрее; хочу увидеть тебя своей женой. Я хочу уверенности! — На это она ничего не ответила, и он продолжал: — Меня, возможно, отправят за границу, и я хотел бы знать, что ты мне принадлежишь.
 До отъезда мне хотелось бы испытать хоть немного подлинного счастья. Ты понимаешь?
 — Да, Рекс.
 — И согласна?
 Фенела заколебалась. Что-то удерживало ее от окончательного и бесповоротного решения; но тут она взглянула ему в глаза, ощутила, как взволнованно напряглись обвивающие ее руки, заметила, как в его объятиях заколотилось ее сердце, и выкрикнула почти невольно:
 — Я выйду за тебя, Рекс, когда тебе будет угодно!
 — О, дорогая моя!
 Они прильнули друг к другу, и ничто в мире, как показалось Фенеле, не могло сравниться с этим счастливым мгновением. Словно рухнули последние защитные укрепления, возведенные ею, последние сомнения улетучились. Господи, ну при чем здесь Илейн, разве что-нибудь имеет теперь значение, кроме их с Рексом любви — настоящей любви?!
 «Как бы я хотела, чтобы этот миг длился вечно! — подумала девушка. — Эх, умереть бы прямо теперь, чтобы ничто дальнейшее никогда не заслонило эту радость, это счастье, это чудо, эту красоту, которые живут сейчас во мне, сейчас — и навеки!»
 Показавшийся на дороге автомобиль заставил их отпрянуть друг от друга. Рекс выхватил сигарету, а Фенела тем временем нервно поправила волосы.
 Автомобиль промчался мимо, и они вновь обернулись друг к другу, но грубое вторжение обыденных образов повседневности разрушило волшебный островок уединения.
 — Домой пора, — сказала Фенела. — Наверное, уже очень поздно.
 Рекс зажег сигарету и тронулся с места.
 — Когда у твоего отца кончается отпуск?
 — Точно не знаю, но, должно быть, уже скоро. Как обычно.
 — Что ж, тогда после его отъезда… — отважился предположить Рекс.
 — …мы все и обдумаем! — закончила за него Фенела.
 Девушка положила ладонь к нему на колено.
 — Я так счастлива! — нежно шепнула она. — Ах, если бы поделиться этим счастьем с целым миром!
 — А я, напротив, чрезвычайно рад, что это все-таки невозможно, — заметил он.
 И оба расхохотались: не столько из-за сказанного, сколько просто от избытка счастья.
 Не успели они свернуть к Фор-Гейблз, как Фенела испуганно охнула.
 — Ах, я совсем забыла! Ведь сэр Николас Коулби собирался сегодня вечером к нам на обед! Он с тобой хотел повидаться.
 — Этот парень меня просто утомляет.
 — А мне жаль беднягу…
 — Господи! Да с чего бы это? — удивился Рэнсом и тут же спохватился: — Ах да! Его ранения… я и забыл о них совсем.
 И хотя Фенела вовсе не имела в виду раны сэра Николаса, но как-то предпочла не вдаваться в утомительные объяснения и оставила все как есть. Подъезжая к парадному крыльцу, они увидели, что на ступеньках поджидает их My.
 — И где это только вы пропадали?! — закричала она. — Прихожу домой — полная пустота, все куда-то подевались… С ума сойти!
 — Рекс свозил меня его дом посмотреть… — объяснила Фенела.
 Она тут же увидела гримасу крайнего изумления на лице сестры, так как назвала майора по имени!
 — А где Нэнни и детишки? — торопливо увела разговор в сторону Фенела, стараясь замять оговорку, невольно слетевшую с языка.
 — Гуляют… где же им еще быть?
 — Ну а все остальные? — Девушка не смогла заставить себя выговорить имя Илейн.
 — По-моему, они тоже отправились на прогулку, — ответила My. — Вроде в мастерской никого не видно, но я все-таки с трудом могу представить себе: Илейн — и вдруг гуляет по лесу! А ты?
 Но Фенела уже поспешила на кухню готовить чай. My — следом, треща без умолку и буквально сгорая от нетерпения поскорее разузнать все подробности их с Рексом Рэнсомом неожиданной поездки.
 — Что у него за дом? — поинтересовалась она.
 — Отличный!
 — А чего это он вдруг повез тебя туда, а? — не унималась My.
 Фенела ничего не ответила, a My внезапно застыла как вкопанная посреди комнаты с чашкой в одной руке и блюдцем в другой.
 — Фенела! — укоризненно провозгласила она. — По-моему, он в тебя влюблен!
 Несмотря на отчаянные усилия воли, Фенела почувствовала, как стыдливый румянец заливает ее лицо.
 — С чего ты взяла? — уклончиво пробормотала она.
 — Ой, точно! — заявила My. — Ну, Фенела, уж мне-то могла бы все рассказать, слышишь?
 — Не стоит делать поспешных выводов, — произнесла старшая сестра голосом, которому всячески старалась придать строгость. Но разве My проведешь!
 — Фенела, Фенела, ну говори же! — нетерпеливо требовала младшая. — Ведь он влюблен, ведь правда? Да я и сама уже наполовину догадалась, когда увидела, как вы на пару подъезжаете к дому. Вы были похожи на…
 — Ну-ну, так на кого же я была похожа?! — уже вконец отчаялась Фенела.
 — …знаешь, вы… вы оба были словно в свежей утренней росе.
 — Что-о? Какой кошмар! — рассмеялась Фенела.
 Ну, если тебе не нравится, можно по-другому, — надулась My. — Вы выглядели… ну в точности как два котенка, забравшиеся в миску со сливками.
 — Господи, час от часу не легче! — только и воскликнула Фенела. — Ах ты маленькая шалунья, которая вечно сует свой нос куда не следует! Ничего я тебе больше не скажу, вот так!
 — Ну-у, Фенела, ну-у, пожалуйста, ну-у, скажи, скажи! — заныла Му.
 — Да и рассказывать-то нечего, — пожала плечами Фенела. — Ты сама уже обо всем догадалась.
 — Что он в тебя влюблен, а ты — в него?! — оживилась Му. — Так это правда, Фенела? О, потрясающе, просто потрясающе!
 И вдруг девчушка замерла на месте, выражение ее лица резко изменилось, и она выкрикнула тоном, который — не выражай он совершенно искренне ее самые настоящие чувства — показался бы до смешного патетическим:
 — Но, Фенела, этого никак нельзя!
 — Нельзя чего? — опешила от неожиданности Фенела.
 — Замуж за него нельзя.
 — Но почему же? — Фенела произнесла свой вопрос сухо и отрывисто.
 — Я и позабыла совсем… ну, об Илейн забыла. Знаешь, Фенела, ничего не получится, нельзя!
 — Не понимаю, о чем ты? — сказала Фенела.
 Но руки девушки уже дрожали, и блюдце выскользнуло из них, чтобы разлететься вдребезги на кухонном полу на тысячи крохотных осколков.
 — Ну вот! Только взгляни, что ты натворила! Все из-за тебя… — сердито проворчала Фенела, нагибаясь за осколками.
 Но My не обратила ни малейшего внимания на ее упреки, а вместо этого стояла, по-прежнему уставившись на старшую сестру как на фамильное привидение.
 — Фенела, но послушай же, ты только пойми! — умоляла My. — Ведь Илейн и папа — а тут еще ты и ее муж… Ты просто не сможешь так поступить, это было бы слишком чудовищно, слишком!
 — Ох, да выбрось ты из головы все эти глупости! — взвилась Фенела. — Хочешь быть умницей — подай-ка мне лучше щетку и миску. Сейчас не время для дискуссий, ясно? Особенно по личным вопросам…
 My молча отвернулась, и, когда она возвращалась от буфета с миской и щеткой в руках, у Фенелы вдруг сжалось сердце: губки девочки отчаянно дрожали, а в огромных детских глазах стояли слезы.
 Фенела отложила в сторону собранные фарфоровые осколки и обняла сестру.
 — My, миленькая моя, ну, не надо, моя хорошая, — сказала она. — Ничего страшного, честное слово: разве что-нибудь решено окончательно? Вовсе нет! Да и, наверное, вообще не будет… слышишь?
 My тут же всхлипнула с облегчением.
 — Ой, я знала, ты так никогда не поступишь, — пролепетала она. — Кто угодно, только не ты!
 Малышка чмокнула сестру в щеку, и Фенела почувствовала, что девчушка вся дрожит.
 — Ну-ну, не волнуйся, милая, — успокоила ее девушка.
 Фенела старалась говорить как можно увереннее, но замечала, что и ее собственный голос невольно дрожит и срывается от волнения. В мозгу ее неумолимым вопросом билась и билась одна и та же мысль:
 «Как мне быть?!»
 My, успокоившаяся так же быстро, как успокаивается дитя, испугавшееся вдруг темноты, вновь повеселела, и на личике ее заиграла прежняя безмятежная улыбка. Она взялась за поднос, сервированный для вечернего чая, чтобы отнести его в мастерскую, и, уже в дверях, обернувшись и стыдливо потупившись, сказала:
 — Я вела себя как дурочка. Просто слишком близко принимаю к сердцу все, что касается тебя, Фенела. В конце концов, ничего удивительного, что любой мужчина — стоит ему появиться у нас — сразу же влюбляется в тебя. Только маловато их тут бывает — вот беда!
 — Господи, да что за чепуху ты несешь! — уже вслед ей крикнула Фенела.
 Но как только девушка осталась одна, улыбка мгновенно исчезла с ее губ, и Фенела в отчаянии спрятала лицо в ладони.
 — Как же мне быть?! — прошептала она.
 Да, вот таких осложнений она никак не ожидала: My выросла слишком ранимой в отношении амурных делишек их злополучного родителя!
 Разумеется, My воспримет ее поступок не иначе как предательство, если она, Фенела, хоть каким-либо образом впутается в омерзительные дела, запятнавшие жизнь их семейства и постоянно травмирующие сердечко бедной My.
 Рекс и Илейн — между ними существовала связь, и нельзя было не посочувствовать девочке и, собственно говоря, не согласиться с ее точкой зрения…
 «И почему только все так получилось?» — спрашивала себя Фенела, подходя к окну.
 Постояла, невидящими глазами уставившись в сад и вспоминая сцену в библиотеке, когда она, захваченная властной силой притяжения мужских глаз, впервые испытала этот дикий, непреодолимый порыв страсти.
 «Я люблю его! — сказала она себе. — Я не в силах его бросить… не в силах!»
 Фенела судорожно сцепила пальцы и твердо знала, что отныне власть Рекса над ней безгранична. Ничего она не жаждала теперь так страстно, как прикосновения его губ и сильных рук, сжимающих ее в своих объятиях; она томилась по звукам его голоса — низкого и срывающегося, когда он зовет ее по имени…
 Девушка легонько вздохнула, и тут только до нее дошло, что чайник закипает.
 Пока Фенела готовила чай, она не раз ловила себя на том, что губы ее невольно шепчут вслух:
 — Рекс! Рекс!
 Только вчера еще она хлопотала по дому, беспокоилась о разных разностях и вряд ли сознавала, что в душе у нее подспудно творятся вещи чрезвычайной важности. Но теперь-то стало ясно, что любовь крепла и зрела в сердце все время, даже когда Фенела и не подозревала о ней.
 А ведь вовсе не трудно было догадаться об истинном положении вещей: хотя бы по постоянным взглядам, которые она бросала на часы, когда дело шло к вечеру, то есть близился час возвращения Рекса Рэнсома из лагеря. И разве сложно было понять, отчего мгновенно и судорожно замирает сердце, когда из холла доносится его голос?
 И, наконец, самая верная примета — она теперь частенько убегала наверх, чтобы получше привести себя в порядок, чего раньше за ней никогда не замечалось.
 — О, Рекс!
 Весь вечер Фенела наблюдала, как My беседует с сэром Николасом Коулби.
 Девушка ощущала, что ее буквально раздирают на части два противоположных чувства: ее любовь к Рексу, вспыхнувшая нежданно-негаданно и заполонившая собой все вокруг, и любовь к младшей сестренке, укоренившаяся с годами и ставшая главным смыслом жизни для них обеих.
 Фенела вздернула подбородок и расправила плечи, как будто бросала вызов целому свету, но глаза ее блуждали по комнате, все время невольно возвращаясь к My, и девушка наконец в отчаянии обратилась к Рексу:
 — Скажи же мне что-нибудь!
 Он полулежал, лениво раскинувшись в большом кресле и вытянув длинные ноги к огню.
 — Лучше ты мне скажи, — возразил он. — Скажи, о чем ты думаешь? Весь вечер я наблюдаю за тобой, страшно серьезной, почти суровой. Что тебя мучит, Фенела?
 — Ничего, — отвечала Фенела, чувствуя, как внезапная паника охватывает ее. — Во всяком случае, ничего конкретного, о чем можно рассказать.
 Рекс понизил голос:
 — Неужели есть что-нибудь, о чем бы мы не смогли сказать друг другу?
 Фенела затеребила в пальцах платочек.
 — Я догадываюсь, что ответ должен быть «нет», — призналась она, — но на самом деле это не так. Есть еще кое-что, чем я не могу поделиться с тобой… пока.
 Ох, будь же благословенна за это последнее слово! — с нежным воодушевлением выговорил он. — Конечно, я понимаю тебя, моя любимая, и помни только, что я всегда с тобой, только позови!
 Последние слова он произнес с такой пылкой страстью, что Фенела испуганно отпрянула. К счастью, Илейн в комнате не было: после обеда она поднялась к себе наверх.
 Сэр Николас и My, расположившись в уголке, начали партию в греческий бильярд: Рекс нынче днем захватил игру с собой из дома, а в лагерь отвезти еще не успел.
 Саймон углубился в просмотр накопившихся к тому времени писем, до которых лишь теперь дошли руки.
 Никто не обращал внимания на влюбленную пару, и Фенела, протянув ладонь, на секунду с молчаливой нежностью накрыла ею руку Рэнсома, а потом сразу же поднялась и подошла к огню.
 Интимное уединение с Рексом представляло слишком большую опасность: девушка боялась выдать себя, но и натягивать маску полного безразличия, пусть на секунду, казалось ей невыносимым, когда он находился здесь, рядом, в комнате.
 Она опустилась на колени, чтобы подбросить дров в камин, потом присела на корточки: темный бархат вечернего платья волнами лег вокруг по полу.
 — Я хочу, чтобы вы вот именно так и написали портрет Фенелы, — сказал вдруг Рекс, обращаясь к Саймону.
 Саймон отложил письма и через всю комнату воззрился на собственную дочь.
 — Портрет Фенелы? — переспросил он. — С чего это вдруг? Вы разве забыли: я пишу только рыжеволосых?
 — Да нет, с памятью у меня все в порядке, — отвечал Рекс с оттенком легкой иронии в голосе, — но все равно, я хотел бы, чтобы вы написали Фенелу.
 — Вы как, просто высказываете свои пожелания или делаете конкретный заказ? — с усмешкой осведомился Саймон.
 Фенела обернулась с протестующим видом, но ответ Рекса Рэнсома уже опередил ее.
 — Заказ, разумеется.
 Саймон посмотрел на Рекса так, словно заподозрил какую-то странную подоплеку всего происходящего, но потом, запрокинув голову, расхохотался от души.
 — Забавная история получается, — заявил он. — Не успел я закончить портрет вашей супруги, а картина — уйти за максимальную цену, как вы уже спешите заказать мне портрет моей же родной дочери. В каком странном мире мы живем, господа!
 Фенела заметила, как из-под загара Рекса проступили красные пятна; мгновение спустя он, подавшись вперед, чтобы выхватить новую сигарету из пачки, медленно, с расстановкой произнес:
 — Конечно, если вы слишком заняты, найдутся и другие художники.
 Больше он ничего сказать не успел, потому что Фенела вскочила как ужаленная.
 — Стойте! Дайте же мне кое-что объяснить! — потребовала она. — Так вот, я не собираюсь позировать ни для каких портретов. Мне некогда — это во-первых: придется ждать до конца войны, когда мы сможем нанять хоть какую-нибудь служанку в помощь по дому., .
 — Может, тебе лучше взять, да и сфотографироваться для молодого человека, а? — предложил Саймон. — Наверняка он останется доволен не меньше.
 Саймон откровенно грубил, но Рекс сделал вид, что не замечает этого.
 — Я хотел бы приобрести ваш портрет, Фенела.
 — Нет, вы его не получите!
 В голосе Фенелы звенели почти истерические нотки.
 — Мне надоели все, все без исключения картины на свете, кого бы они ни изображали и кем бы ни были написаны, ясно? И никто никогда не напишет с меня еще одну! Понятно?
 Не дожидаясь ответа, она бросилась вон из комнаты и взбежала наверх.
 Очутившись в спальне, Фенела захлопнула за собой дверь, и прежде чем пробежать через комнату и сесть за туалетный столик, с замиранием сердца секунду постояла на пороге, изо всех сил прижимая ладони к пылающим щекам.
 «Дурочка! — думала она. — Веду себя по-глупому. Господи, если я не стану осторожней, то все сразу обо всем догадаются!»
 До девушки донесся скрип закрывающейся двери — это Илейн вышла из своей комнаты; раздались шаги вниз по лестнице, и только тут до Фенелы дошло, что она тоже должна возвращаться в мастерскую, и поскорее.
 Собственно говоря, что толку впадать в истерику? Фенела знала, что надо держать себя в руках и каким-то образом (каким — толком пока не понимала и она сама) попытаться самостоятельно справиться со своими трудностями и самостоятельно найти выход из создавшегося положения.
 Она припудрила носик и стала медленно спускаться вниз. В мастерской Фенела застала Илейн, восседавшую на подлокотнике кресла, которое занимал Саймон: рука женщины обвивала его шею.
 Илейн каким-то странным голосом проговаривала слова, и в первую минуту Фенеле показалось, что та пьяна. Но стоило взглянуть на неестественно расширенные глаза женщины, как немедленно стала ясна истинная причина: Илейн принимает какие-то наркотики. Ошибиться Фенела никак не могла, она и раньше уже достаточно насмотрелась на дамочек, подогревающих себя разными милыми средствами, и прекрасно знала симптомы: побелевшее лицо, бездонные расширенные зрачки и слегка витиеватая речь.
 «Как же глупо с моей стороны, что я раньше не догадалась!» — подумала Фенела.
 Девушке припомнилась пара случаев, когда Илейн мрачнела или вела себя странно; теперь-то понятно, что причина перемен в ее поведении и настроении была скорее физиологического, чем психического характера.
 Однако, казалось, никто из находившихся в комнате (за исключением самой Фенелы) даже не догадывался о несколько необычной ситуации, разворачивающейся в мастерской.
 Через пару минут, не более, Саймона начала раздражать рука Илейн, обвивающая его назойливым кольцом; он резко поднялся с кресла, отчего его подруга навзничь повалилась на сиденье, а игривые взвизги ее призваны были» по всей видимости, изображать испуг. Женщина распростерлась в кресле с развязностью, вызвавшей у Фенелы глубокое чувство гадливости.
 И девушка была далеко не одинока в своей реакции на позорное зрелище. Оглядевшись по сторонам, Фенела наткнулась взглядом на лицо My и поняла, как трепещет девочка при мысли: что же подумает теперь сэр Николас о ее семье?
 Повинуясь стремительному порыву, Фенела рванулась к Илейн.
 — Позвольте, я помогу вам, — предложила она, буквально силой вытаскивая женщину из кресла.
 Холодные пальцы Илейн вцепились в пальцы девушки, и Фенелу пронизала дрожь отвращения и неприязни. Илейн поправила на плечах свалившиеся бретельки вечернего платья и пригладила волосы, вяло пытаясь убедиться, что с прической все в порядке.
 Затем она двинулась по направлению к Саймону, складывая свои пухлые губки в причудливую гримаску, к какой она прибегала всегда, когда особенно желала привлечь внимание окружающих.
 — Саймон, дорогой, — с вкрадчивой настойчивостью заворковала она, — ты так неласков со мной вообще, уже давно так неласков! Ты, надеюсь, не забыл свое сегодняшнее обещание переделать портрет, а? Может, прямо сейчас и займешься?
 Фенела так и застыла на месте… Девушке показалось, что отец метнул в ее сторону быстрый, умоляющий взгляд.
 — Переделать портрет! — эхом откликнулся он. — Ручаюсь, ничего подобного я не говорил!
 — Да нет же, ты сам обещал мне, — настаивала Илейн. — Душечка, Саймон, займись этим прямо сейчас!
 Саймон просительно взглянул на свою старшую дочь, и Фенеле пришлось отвечать за него.
 — Боюсь, теперь уже слишком поздно менять что-нибудь, — сказала она. — Эта картина уже покинула дом.
 Голос Илейн почти сорвался на пронзительный вопль.
 — Значит, ее уже отправили в Лондон — торговцам?!!
 — Сегодня рано утром, — подтвердила Фенела.
 — Но ведь она еще не совсем высохла… ты говорил… ты обещал…
 Илейн злобно шипела и брызгала в гневе слюной, ее тело с необычайной силой била дрожь, которую далее просто видеть было невыносимо тяжело.
 — А теперь слушай, ты, женщина! — рявкнул Саймон. — Уймись-ка, поняла? Портрет закончен, а готовые работы я никогда не правлю. Если я наговорил тебе три короба всяких обещаний, так это чтоб ты попусту не возникала, ясно? Я и сейчас, если хочешь, могу наплести что угодно, но факт остается фактом: картина завершена и изменена не будет, что бы ты там ни говорила или ни делала.
 Илейн разинула рот, и Фенела уже приготовилась услышать пронзительный вопль. Девушка затаила дыхание, замерла в ожидании… секунду… другую… но ничего подобного не последовало.
 Вместо этого Илейн, словно отчаянным усилием воли, овладела собой и сузившимися от бешенства глазами взглянула на Саймона; безграничная злоба звучала в ее голосе, когда она произнесла:
 — Ты еще горько пожалеешь об этом. — И она повернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с Фенелой. — Что касается тебя, тебя…
 Что она там собиралась высказать дальше, было подавлено прежде, чем слова сорвались у нее с языка. Рекс с удивительным проворством преодолел расстояние, отделявшее его от бывшей жены, плотно зажал ей рот широкой ладонью и яростно поволок вон из комнаты.
 Все произошло столь быстро, что никто не успел произнести ни слова, даже пошевелиться. Дверь с грохотом захлопнулась за супругами, донесся голос Илейн, выкрикивавшей нечто невразумительное, после чего наступила полнейшая тишина.
 Фенела почувствовала, как бешено колотится ее сердце, потом увидела лицо My, белое, подавленное, и выражение сострадания на лице сэра Николаса, который никак не мог опомниться от изумления. И на фоне всего этого — абсолютное безразличие ее отца по отношению ко всему вокруг происходящему… Причем он не играл, не притворялся: подобные сцены, давно привычные, его вообще никогда особо не трогали.
 Вот и сейчас он лишь лениво ухмыльнулся себе под нос, как будто вся история лишь позабавила его — не более! — и, вытащив из кармана портсигар, тщательно и аккуратно отщипнул кончик сигары, прежде чем хорошо рассчитанным движением сунуть ее себе в рот.
 — Фенела! — В голосе My звучала мольба.
 — Вечер сегодня выдался довольно теплый, — произнесла Фенела голосом, в котором, несмотря на попытки придать ему беззаботность, все еще чувствовалась дрожь. — Почему бы не одеться и немного не прогуляться, а? По-моему, глоток свежего воздуха пойдет нам на пользу.
 Только без меня! — воскликнул Саймон, поудобнее усаживаясь в кресло, где только что сидел Рекс. — Сегодня я уже нагулялся по горло… С меня хватит.
 — А ты что скажешь, My? — Фенела вымученно улыбнулась.
 — По-моему, мысль неплохая, — поддержала My.
 Голос девочки тоже дрожал, и Фенела знала, скольких усилий ей стоит говорить более или менее непринужденно.
 — И наверх нам подниматься незачем, — поспешно проговорила Фенела, — в гардеробной найдутся кое-какие старые пальто.
 Девушка с опаской приоткрыла дверь в холл: ни Рекса, ни Илейн не было видно. Фенела поняла, что Рэнсому каким-то образом удалось увести Илейн наверх, в ее комнату, подальше от My, и девушка благословила в душе его расторопность и сообразительность.
 «Так дальше жить нельзя», — про себя решила она.
 Она почувствовала ладошку My в своей и в ответ ободряюще пожала ее.
 Когда с помощью сэра Николаса они оделись, вся компания зашагала по проселку.
 Фенела была права: ночь стояла просто замечательная. Прошедший с утра дождь освежил землю, и та благоухала ароматами, которых ей так не хватало в течение нескольких последних недель, когда солнце иссушило все вокруг.
 Народился молодой месяц, а звезды таинственно мерцали сквозь ветви деревьев, окаймлявших дорогу.
 — Я люблю такие вечера, — внезапно произнес сэр Николас.
 — И я, — откликнулась Фенела.
 — После госпиталя, — продолжал сэр Николас, — я начал страдать бессонницей, а вдобавок мне казалось, что я задыхаюсь. Поэтому я просил сиделку загородить лампу, чтобы можно было смотреть на улицу, в ночь и думать. За эти томительные часы мне многое пришлось передумать, много странных мыслей приходило в голову, пока все остальные спали.
 В темноте голос юноши окреп, и обычная застенчивость покинула его.
 Фенела шла рядом с сэром Николасом и вела под руку My. Неожиданные откровения молодого человека заинтересовали и даже заинтриговали ее, несмотря на то, что ей нынче вполне хватало и собственных забот.
 — Ну и о чем же вы думали? — спросила она.
 О жизни и смерти… вообще, — ответил сэр Николас. — Оно и неудивительно: близость настоящей смерти кого угодно вышибет из привычной колеи. Ведь до ранения я особо не заботился ни о чем и предпочитал принимать жизнь так, как она есть, в целом находя окружающий мир довольно-таки забавным. Но мысль, что никогда больше не смогу ходить, вынудила меня пересмотреть все свои прежние взгляды и ценности, что было не так-то легко сделать по многим причинам…
 На последних словах голос его неожиданно упал, и Фенела подумала, не входит ли в число этих «многих причин» и его мать, и незыблемые традиции его рода.
 — Нельзя забывать, что и всем остальным тоже приходится несладко. — Это My вмешалась в разговор, и голос ее прозвучал в ночной тишине молодо и звонко.
 — Конечно, у всех свои беды, — согласился сэр Николас, — у кого-то одни, у кого-то другие, но никто еще, кажется, не избежал сужденного ему бремени проблем, и все их людям приходится так или иначе разрешать и преодолевать.
 Наступило минутное молчание, после чего заговорила Фенела:
 — Не хочу показаться грубой, но, честно говоря, я не ожидала от вас таких мыслей и речей.
 — А что же вы от меня ожидали? — осведомился сэр Николас. — Непрерывную светскую болтовню молодого шалопая?
 — О нет, что вы! — неискренне ответила Фенела.
 — Главная беда большинства людей, — продолжал юноша, — это предвзятое мнение об окружающих.
 — Ну, тут уж ничего не поделаешь, ведь правда? — вставила My.
 В голосе девочки прозвучало что-то очень напоминающее горькие всхлипывания.
 — Но тем не менее мы все должны бороться с нашими предубеждениями; кроме того, я все-таки не считаю, что предрассудки играют такую уж большую роль, потому что стоит вам познакомиться с человеком поближе и понравиться друг другу, как все, кроме личных впечатлений, теряет значение.
 «Он пытается сказать нам, что мы ему понравились», — догадалась Фенела.
 Сердце девушки смягчилось, и в нем затеплилось какое-то очень хорошее чувство к юноше, который решил открыть им свою душу, пока темнота скрывала его лицо, ибо при беспощадном свете дня он едва ли отважился бы на это.
 — Вы простите меня, если я осмелюсь сказать кое-что? — спросил сэр Николас.
 — Как же мы можем простить, еще не зная, что вы скажете? — отвечала Фенела.
 — Ну-у… с моей стороны довольно нахально, может быть, — смутился он, — но, по-моему, у вас тут нехорошие дела творятся. До меня, разумеется, доходят разные слухи… а как же иначе, когда живешь по соседству? Да и My тоже рассказала мне, каково ей выносить все эти сплетни… В общем, одно сплошное безобразие, и я просто хотел сказать: если вам когда-нибудь понадобится помощь друга, то я буду очень рад, если вы вспомните обо мне.
 Юноша говорил настолько открыто и вместе с тем настолько серьезно, что Фенела ощутила, как слезы наворачиваются ей на глаза.
 Теперь уже наступил черед девушки робеть, заикаться, смущаться и не находить слов, чтобы выразить переполнявшие ее чувства. С трудом ей удалось с запинкой пробормотать несколько благодарных фраз. My выпустила локоть Фенелы и, обойдя кругом, взяла под руку сэра Николаса.
 — По-моему, вы просто замечательный человек, — услышала Фенела голосок сестры. И тут в голове девушки возникла четкая мысль: как бы все упростилось само собой, будь My всего лишь несколькими годами постарше!
 Если бы только My вдруг вышла замуж за кого-нибудь вроде сэра Николаса, и Фенела оказалась бы избавленной от всех забот о ребенке! Однако в любом случае придется подождать не менее трех лет, прежде чем вообще можно будет строить какие-либо планы о замужестве My.
 — Спасибо вам, сэр Николас, — еще раз поблагодарила юношу Фенела.
 — Может быть, я… — начал он и замялся.
 — Да-да? — подбодрила его Фенела.
 — Ничего, если я попрошу вас называть меня просто Ник? Ведь никто не зовет меня сэром Николасом — кроме, правда, наших поверенных, — и при этом имени я кажусь себе пугающе старым и надутым каким-то.
 — Ох, разумеется, мы с радостью!.. — отвечала Фенела. — Думаю, излишне говорить вам, как зовут нас, вы уже достаточно наслушались, как к нам обращаются по-домашнему.
 — А я хочу, чтобы вы называли меня Мирандой! — заявила вдруг My. — По-моему, My — просто насмешка, а не имя, недостойное какое-то!
 Фенела рассмеялась от души.
 — Знаешь, от перемены имени достоинства в тебе не прибавится, а Миранда звучит даже более напыщенно, чем сэр Николас. Придется тебе еще немножечко побыть просто My… Ну а как только подрастешь, мы во всех газетах поместим объявление: мол, «мисс My Прентис желает отныне и навсегда именоваться мисс Миранда, и вся корреспонденция, адресованная любым иным образом, действительной признаваться не будет».
 Все трое еще предавались безудержному хохоту, когда к ним присоединился Рекс, тихо подошедший по проселку и, темным, неожиданно высоким силуэтом отделившись от общей тени деревьев, выросший перед веселой компанией, словно из-под земли.
 Первой узнала его Фенела и почувствовала, как рванулось в груди сердце — ему навстречу. Спустя мгновение Рекс уже шагал в ногу со всеми, взяв Фенелу под руку и нащупывая пальцы девушки в уютной теплоте ее кармана.
 — Кажется, вы решили улизнуть под благовидным предлогом? — заметил он.
 — Просто подумали, что обидно пропускать такую чудную ночь, — отозвалась Фенела.
 — Что ж, вы совершенно правы, — поддержал он. — Что может быть прекраснее тихого английского вечера, когда луна только что взошла, блещут звездные россыпи и сочный, густой аромат поднимается от земли?
 — Меня всегда интересовало, чем же все-таки пахнет земля? — сказал сэр Николас.
 В его голосе вновь послышалось легкое заикание, и Фенела догадалась, что с появлением Рекса уверенность покинула молодого человека.
 — Трудно найти точное определение действительно значимым вещам, — увлеченно продолжал Рекс, — так же как, например, нет точных слов для выражения любви или ненависти, счастья или скорби. Подобные явления просто ощущаются человеком.
 Фенела почувствовала, как пальцы Рэнсома сильнее стиснули ее собственные, и тут же — она и сама толком не поняла, как это получилось, — Николас и My брели уже где-то далеко впереди, а спустя еще несколько мгновений они с Рексом оказались наедине.
 — Иди сюда, — позвал он. — Я так хочу.
 Он потянул ее прочь с дорожки прямо на траву и там, скрытая в тени огромного дуба, она очутилась в его объятиях.
 — Это безумие! — запротестовала девушка. — Они хватятся, а нас нет…
 — Какая разница? — удивился он. — И вообще, какое нам дело до всех остальных?
 Он целовал Фенелу, и она чувствовала, как постепенно ее охватывает ответное пламя. Она задрожала, потому что была не в силах противиться мужчине, сжимающему ее в своих объятиях, и лишь теснее прижималась к нему.
 Он обвивал ее своими руками, стискивал все крепче и крепче, пока она не почувствовала, что последнее дыхание покидает ее тело, оставляя его безвольным, послушным безумию чувств, полуобмороком охвативших ее.
 — О, любовь моя! — шептал он. — Я сгораю от желания прикоснуться к тебе! Кажется, уже столетия прошли с тех пор, как мы были вместе и я целовал тебя в последний раз, в последний раз чувствовал тебя вот здесь, близко, рядом с собой! Я хочу прикасаться к тебе, я хочу сказать тебе, что ты моя, ты принадлежишь только мне!
 И в этот момент восторга и несказанного счастья в сознании Фенелы вдруг всплыла тошнотворная мысль: ведь всего лишь несколько минут назад он прикасался к Илейн!
 Да, для него эти прикосновения не значили ровным счетом ничего — уж ей ли не знать! — и тем не менее Фенела очень живо представила себе, как эта ладонь — ладонь, обнимающая ее сейчас с такой любовью, с такой жаждой, яростно зажимала разинутый рот Илейн; девушка почти наяву представляла себе, как Рекс силой волочит Илейн к двери, обращаясь с этим тонким, извивающимся телом с грубостью, граничащей с насилием.
 «Ох, нет, не думать об этом!» — твердила себе Фенела.
 Однако ей все не удавалось стряхнуть навязчивые образы, они роились перед глазами, тянулись костлявыми пальцами к ее новому счастью и мучили, и теребили его, пока оно не начало съеживаться, угасать — беспомощное, дрожащее, беззащитное.
 — Рекс, мне страшно.
 Девушка выдохнула эти слова почти беззвучно, но он услышал.
 — Я знаю, милая, — сказал он. — Но не позволяй страху овладеть тобой. Я заберу тебя прочь от всего этого. Завтра же утром повидаюсь с твоим отцом.
 Фенела издала протестующий возглас.
 — Нет-нет, я решил, — настаивал он. — Я должен позаботиться о тебе прямо сейчас, ты же сама дала мне на это право, а так больше продолжаться не может. Эта жизнь не для тебя, да и мое терпение уже истощилось!
 — О, дай же мне время… не предпринимай ничего, пока… ну ты же обещал!
 — Твое благополучие для меня важнее, чем любые обещания, — решительно отрезал Рекс.
 И он еще плотнее прижал ее к своей груди.
 — До сих пор некому было о тебе позаботиться. Теперь я собираюсь этим заняться. Просто предоставь все мне, Фенела, нежная моя, и обещаю: либо я сделаю тебя счастливой, либо погибну в борьбе за твое благополучие!
 Он вновь покрыл лицо девушки поцелуями, и у нее недоставало больше сил хоть как-то выразить свой протест. Ее губы, захваченные его губами, попытались было что-то произнести, но он заглушил все попытки поцелуем.
 «Ах, отчего не дать Рексу полную волю? — пронеслось в голове у Фенелы. — К чему сопротивляться?»
 Течение жизни уносило ее, оно уже вышло из-под контроля. Все, чего сейчас хотелось Фенеле, — это объятий Рекса, его рук, его жадных губ на своем лице!
 — Я люблю тебя!
 Она услышала свой собственный голос как бы со стороны — горячий, дрожащий от неведомой ей прежде страсти: ведь она сама не знала, что способна на такое безумие!




 Глава четвертая


 Фенела быстрым шагом пересекала лес, пока не вышла на маленькую полянку, где стояла старая, разломанная простая деревенская скамейка.
 Молодая поросль наполовину скрывала ее, а сверху нависали огромные ветви каштанов. Когда-то это место служило излюбленным убежищем для маленьких Фенелы, Реймонда и My — чуть ли не с самого их младенчества.
 Когда бывало плохо, они прятались здесь, чтобы втайне облегчить душевные раны, или поверять друг другу свои беды, или вместе составить план, как им одолеть общего врага…
 Сегодня Фенела пришла сюда одна, но с местом этим было связано столько воспоминаний, что само присутствие здесь уже действовало на девушку успокаивающе и хотя бы отчасти смягчало охватившую ее безысходную скорбь.
 Фенела опустилась на скамью и спрятала лицо в ладони. Нет, она не плакала, слезы казались ей теперь слишком большой роскошью, как будто она уже переступила грань человеческого отчаяния и чувствовала себя совершенно потерянной, как бы уже и несуществующей — и даже не было сил позвать на помощь.
 Предыдущая ночь и последовавший за ней день, похоже, лишили ее всего в жизни, оставив лишь возможность поддерживать свое физическое существование, и кровь теперь вяло, как бы по инерции струилась в ее венах.
 «Этого не может быть», — тупо думала она. Случившееся представлялось теперь, задним числом, каким-то зловещим ночным кошмаром, от которого ей никак не удавалось пробудиться.
 Она была слишком несчастна, чтобы хоть просто спросить себя: что же делать дальше? Оставалось лишь сидеть, тупо уставившись в пространство, и вяло благодарить судьбу за царящую вокруг тишину леса, за счастье находиться вдали от людей, не слышать больше их голосов и постоянного, непрекращающегося, почти невыносимого плача My.
 Бедняжка My! Фенела понимала ее состояние и сочувствовала сестре, даже несмотря на то, что ее собственное положение граничило с катастрофой. Но главные заботы — о My! Девочка в полной истерике, на пороге нервного срыва…
 Всю ночь Фенела буквально баюкала ее на руках, не смея заснуть из-за приступов безумного детского отчаяния, вспыхивавших с новой силой каждый раз, когда Фенела уже надеялась, что сестренка наконец-то забылась тревожным сном.
 — Это невыносимо, Фенела! — твердила девочка вновь и вновь. — Я не вынесу. Я не смогу вернуться в школу, никогда, никогда. Обещай, что я не пойду туда больше!
 — Обещаю, — говорила Фенела и повторяла свое обещание опять и опять, терпеливо и ласково.
 — Но что же со мной будет?
 — Пойдешь в другую школу.
 — Но меня не примут! Здесь же все всем известно! Ведь мне придется назвать свою фамилию, ведь так?! И когда они узнают, кто я, они откажутся меня брать! Вот увидишь, так и будет!
 — Уверена, они не пойдут на такую несправедливость, — возражала Фенела.
 — Ну а даже если они и возьмут меня, — упорствовала My, — ты только представь себе, что начнется, когда девочки разузнают обо всем?! Они станут перемигиваться и хихикать за моей спиной и перешептываться друг с другом, Фенела, я не могу, я не вынесу!
 Фенела и сама чувствовала, что еще немного — и она тоже не вынесет, но что же поделаешь, что?! Они загнаны в узкий тоннель — и выхода нет, только вперед.
 Они должны идти вперед, должны жить, молясь и надеясь, что вдалеке блеснет свет — свет спасения из кромешного мрака, окружающего их.
 И даже останься Илейн в живых, ситуация ненамного бы улучшилась.
 В глубине сознания Фенела все время вновь и вновь возвращалась к мучившей их проблеме, гадая, не окажутся ли они все в еще худшем положении, если оправдается слабая надежда на выживание Илейн, чем в случае, если она в конце концов все-таки умрет?
 Как бы то ни было, при любом исходе скандала не миновать. Никуда не деться от кошмаров полицейского дознания и ужасов публичного позора.
 Никогда не забыть тот ужасный момент, когда доктор Вуд заявил, что обязан сообщить в полицию о случившемся.
 До тех пор они были слишком взволнованы, чтобы беспокоиться о чем-нибудь, кроме спасения самой Илейн. Но тут Фенела поняла, что было бы разумнее уничтожить оставленную Илейн записку, где та сообщала, что приняла смертельную дозу имевшегося у нее наркотика, и подробно объясняла, почему именно она это сделала.
 «Ах, если бы у меня сразу хватило сообразительности, — думала теперь Фенела, — забрала бы я эту записку у Саймона — и сожгла…»
 Однако с обреченным чувством она тут же подумала, что ее поступок, несомненно, обнаружился бы рано или поздно и лишь навлек бы на них еще больше неприятностей.
 Увы, если бы черным по белому не излила Илейн в этой злополучной записке свои пылкие упреки Саймону, возможно, тогда бы…
 Фенела резко выпрямилась, тряхнула головой. Что толку в пустых рассуждениях?
 Факт остается фактом: Илейн лежит сейчас при смерти, а в руках полиции находится письмо, где говорится, что она готова была покончить с собой из-за Саймона Прентиса.
 Кровь стынет в жилах при воспоминании о зрелище, открывшемся их глазам, когда они обнаружили Илейн лежащей на полу спальни, и память об этом настолько врезалась в сознание Фенелы, что девушке казалось: это видение будет преследовать ее всегда.
 Первой нашла самоубийцу My. «Ox, как назло, — тоскливо думала Фенела, — но именно так обычно и происходит в нашей жизни…»
 После завтрака Саймон небрежно бросил:
 — Сбегай-ка скажи Илейн: я подумываю отправиться в Лондон сегодняшним поездом. Так что, если хочет, пусть присоединяется.
 — Ты сегодня уезжаешь? — осведомилась Фенела с противоположного конца стола.
 Он улыбнулся дочери, однако в улыбке его проглядывало (как с любопытством заметила Фенела) нечто стыдливое и даже слегка виноватое, а в голосе прозвучали извиняющиеся нотки:
 — Наконец-то я избавлю тебя от моего присутствия, хотя бы на некоторое время.
 — Ты же знаешь, в глубине души мне не хочется, чтобы ты уезжал, — сказала Фенела, — но…
 — Ну же, ну же, продолжай! — поддразнил ее отец.
 Что ж, и продолжу, — отважилась Фенела. — По моему глубокому убеждению, сцены, подобные вчерашней, сказываются на My далеко не лучшим образом.
 Она сама испугалась своей смелости — такая откровенность да еще прямо в глаза отцу… Саймон не очень-то покорно сносит попреки. Вот и сейчас он резко вскочил из-за стола и отошел к окну.
 — Это я для таких страстей староват становлюсь, — буркнул он. — A My что сделается? Она ребенок еще…
 — Ей уже пятнадцать! — воскликнула Фенела. — И у нее обостренное восприятие подростка! Саймон, ну неужели нельзя…
 Слова просьбы замерли у нее на губах, потому что в этот миг до них донесся отчаянный вопль My: она выкрикивала их имена и звала на помощь.
 — Папа! Фенела!!! Скорее… ой, скорее сюда!
 Фенела стрелой взлетела по ступенькам и оказалась наверху несколькими секундами раньше Саймона. И она уже успела ощупать Илейн, почти убедиться, что та мертва, когда отец наконец показался в дверях спальни.
 Написав в приступе бешеной ярости, в минуту отчаяния письмо, исполненное страдальческой горечи, боли и злобы, Илейн приняла смертельную дозу наркотика, а потом, как заподозрила Фенела, пожалела о содеянном.
 Как только сознание несчастной самоубийцы начало погружаться в пугающее забытье, Илейн с трудом сползла с кровати и с видимыми усилиями попыталась добраться до камина, где болтался шнурок от звонка.
 «Бедная женщина не могла знать, — вздохнула про себя Фенела, что этот звонок не работает, как, впрочем, и вообще почти все звонки в доме…»
 Илейн рухнула на пол, широко раскинув руки, а слегка скрюченные пальцы делали ладони похожими на хищные лапы ведьмы. Выражение лица ее было просто ужасно: выпученные глаза, оскаленные зубы… Неудивительно, что My с криками вцепилась в Фенелу и билась в приступе неописуемого страха.
 Послали за доктором. По всей видимости, в личности врача в очередной раз проявился злосчастный рок, постоянно преследующий семью Прентисов. Вот когда Фенеле пришлось по-настоящему пожалеть о смерти старого доктора Хендерсона, посещавшего их чуть ли не с самого раннего детства!
 Новый доктор, по фамилии Вуд, был молод, образован и — бесчеловечен. Обитателей деревни последнее обстоятельство, правда, не особенно заботило: болезнь есть болезнь, ее надо лечить, а остальное — вопрос второстепенный. Старый доктор Хендерсон говорил перед смертью: «За свою жизнь мне удалось исцелить столько же душ, сколько и тел, и, надеюсь, я немало преуспел в этом деле!»
 Доктора же Вуда чужие души вообще не волновали, хуже того, с первой же секунды его появления в доме Фенела инстинктивно почувствовала, что молодой врач заранее предубежден как против самого Саймона Прентиса, так и против членов его семьи.
 В самой манере говорить доктора Вуда слышалась откровенная неприязнь, так что Фенела ничуть не удивилась бы, если бы он с ходу обвинил их в убийстве Илейн.
 Доктор сразу же весьма недвусмысленно дал понять, что считает прямым виновником случившегося Саймона, а уверенная в себе чопорная медсестра прибывшей за Илейн «Скорой помощи» подражала ему во всем.
 Саймона же подобное отношение, казалось, ничуть не обескуражило: он оставался спокоен и невозмутим. Просто взял да и уселся как ни в чем не бывало в мастерской работать.
 Никакое специально рассчитанное поведение не могло сильнее укрепить доктора Вуда в его мнении, что он имеет дело не с человеком, а поистине с бесчувственным чудовищем.
 Ну, положим, гнев Саймона врач хоть как-то мог бы понять и даже извинить. Стыд? О, это было бы как раз то, что ожидается от любого нормального человека в данной ситуации! Но откровенное, наглое, очевидное безразличие, проявленное Прентисом, вызвало в докторе раздражение и жажду возмездия.
 И только Фенела понимала, что творится с ее отцом.
 В состоянии крайнего душевного расстройства Саймон всегда прибегал к единственному в его жизни средству, где он неизменно оказывался на высоте: он начинал писать картины, как музыкант хватается за любимый инструмент, чтобы смягчить душевные муки; он писал красками, как заядлый библиофил искал бы в чтении утешения и бегства от всех житейских невзгод.
 Кто-то входил и выходил из мастерской, обращался к нему, спрашивал указаний, чего-то требовал, а Саймон все сидел и работал, работал…
 Он лишь отступал на шаг-другой от холста, рассматривая написанное то под одним, то под другим углом, бросал через плечо невразумительные ответы донимавшим его людям и вновь продолжал писать. Похоже, он не собирался прерываться даже на обед.
 В конце концов все руководство взял на себя Рекс.
 Он уже успел покинуть дом к тому моменту, когда обнаружили тело Илейн, а Фенела вспомнила, что он имеет самое непосредственное отношение к потерпевшей, только после придирчивых расспросов доктора, и тут же рассудила, что в данной ситуации самое мудрое — послать за ним.
 Доктор Вуд выказал явное удивление, когда Фенела изъявила желание позвать майора Рэнсома.
 Фенеле сразу стал ясен ход его мыслей: в первую минуту доктор понадеялся, что все дела обстоят не так уж плохо, как кажется. У жертвы есть муж — вот пусть он ее и выгораживает, и случившееся предстанет во вполне приличном свете…
 Однако Фенела прекрасно понимала, что факт развода непременно выплывет наружу; выяснится, что Рекс квартирует в Фор-Гейблз, и всем станет ясно, что он отнюдь не предполагал встретить здесь свою бывшую жену.
 Девушка ощутила полную беспомощность, как будто на ее глазах курьерский поезд на полной скорости летит навстречу неизбежному крушению и нет сил, чтобы предотвратить его. А самое страшное, что катастрофа увлечет за собой в бездну и их с My судьбы.
 Фенела издала протяжный полувздох-полустон, шедший из самых глубин ее существа, и заключенное в нем напряжение вот-вот грозило разорвать ей грудь. Боже мой, что за отвратительная, кошмарная до омерзения история!
 — Боже, боже, — взмолилась Фенела, — помилуй и спаси нас от этой напасти!
 Это, собственно, была уже не молитва, а мольба — жалкий лепет, окончательное признание своей полной беспомощности; и вот тут-то наконец слезы хлынули по щекам девушки, словно прорвалась последняя преграда, сдерживавшая поток ее скорби, стремительно нараставший все время, пока Фенела изо всех сил пыталась успокоить My.
 Теперь вплотную подступила мысль, которую Фенела всячески старалась избегать со вчерашнего утра: Рекс… Рекс и ее любовь к нему. Эта любовь теперь была обречена, растоптана, убита даже более надежно и бесповоротно, чем если бы Илейн прежде собственного самоубийства отважилась бы на самое настоящее убийство.
 Фенела увидела ужас в глазах Рекса в ответ на известие о несчастье и сразу поняла, что в ужасе этом заключается вся безнадежность отчаяния…
 Она слушала свой собственный голое — глухой, безжизненный, монотонно пересказывающий факты… Рекс ничего не ответил, у него даже не возникло ни малейшего порыва прикоснуться к ней… он просто прошел мимо нее, как мимо пустого места, и скрылся в доме в поисках доктора, чтобы взять на себя все обязанности по отправке Илейн в больницу.
 В течение всего вчерашнего дня и последовавшего затем вечера им так и не удалось хотя бы на секунду остаться наедине; больше того, ни один из них и не искал уединения, они избегали друг друга словно по какому-то обоюдному молчаливому согласию.
 И вот только теперь наступил момент, когда Фенела смогла признаться самой себе, что ее все время гнетет страх, перерастающий в твердое убеждение: Рекс больше ей не принадлежит… и не будет принадлежать никогда.
 «Ах, если бы мы уехали…» — жалобно простонала она про себя, уже заранее понимая абсолютную тщетность своих надежд.
 Мертвая или живая, Илейн все равно теперь с позором предстанет перед всем миром как любовница ее отца.
 Фенела отняла от лица мокрые ладони и так и сидела, всматриваясь невидящим взором в прохладную зеленую глубину леса.
 В будущем помимо всех прочих — прежде бывших, а также недавно свалившихся на нее бед — Фенелу ожидало одиночество. Одиночество более беспощадное, более страшное и более полное, чем раньше, оттого что она уже успела однажды вкусить любви, уже познала восторг первого поцелуя, всю сладость воплощенной наяву мечты.
 Фенела закрыла глаза, вызывая в памяти минутный образ Рекса — объятие его сильных рук, смыкающихся вокруг нее, их сближающиеся губы… А когда открыла глаза, то из гущи деревьев за спиной донесся какой-то шорох.
 В первое мгновение в ней вспыхнула надежда: «Это Рекс!» — и, несмотря на всю бездну отчаяния, сердце девушки радостно забилось. Но затем она увидела трость в руках приближающейся мужской фигуры и догадалась, что это сэр Николас Коулби.
 Он подошел и присел рядом. Фенела молча смотрела на него, и тогда сэр Николас так же молча протянул руку. И она в ответ вложила свою ладонь в его.
 — Мне очень жаль, Фенела, — мягко заговорил он, и легкое заикание выдало крайнюю степень его волнения.
 Фенела вдруг сообразила, что лицо ее уродуют потоки слез. Она торопливо выхватила носовой платочек и тщательно вытерла щеки.
 — Как вы меня нашли?
 — Да Нэнни сказала, что вы, скорее всего, здесь.
 — Спасибо, что пришли, — безжизненно выговорила Фенела, а потом добавила: — Вы, конечно, уже все знаете?
 Ник кивнул.
 — Потому и пришел.
 — Знаете, а ведь лучше держаться подальше от всего этого. Еще не хватало вас впутывать в грязные истории! Кроме того, и матушка ваша вряд ли особо обрадуется…
 — Но я пришел узнать, не смогу ли чем-нибудь помочь вам.
 В голосе его прозвучал упрек, и Фенела почувствовала себя неблагодарной.
 — Благодарю вас, но никто… никто не в силах помочь нам.
 Минута молчания, последовавшая за этим возгласом, казалось, затянулась надолго, пока Ник не пробормотал наконец:
 — Но я хочу помочь, Фенела. Неужели мне нельзя?
 Фенела обернулась, чтобы взглянуть на него, и увидела, что тот настроен крайне серьезно.
 «Он желает добра, — подумала девушка. — Действительно трогательно… Имей мы достаточно времени, чтобы познакомиться с ним поближе, наверняка стали бы настоящими друзьями, но теперь…»
 Она мысленно как бы пожала с сожалением плечами и заговорила уже более мягким тоном:
 — Так мило с вашей стороны, Ник… Не думайте, что я не испытываю к вам благодарности, если веду себя нелюбезно, просто… Просто что уж тут поделаешь?
 — Черт возьми! Я же о вас, о вас думаю!
 — Но плохо нам всем, и My особенно. Она особенно чувствительна ко всему… и вообще…
 Девушка слабо махнула рукой.
 — Ах, не могли бы вы увезти ее прочь отсюда? Не могли бы вы уехать — обе?
 — Разумеется, могли бы, но какой смысл? Это ни к чему хорошему не приведет. Кроме того, неужели вы не понимаете, какие сплетни это вызовет? Уж пренепременно, будьте спокойны… да и Саймон привык вечно создавать страшную шумиху вокруг себя… Уверяю вас, даже в военное время газеты едва ли пропустят такой соблазнительный скандальчик.
 — Однако действительно надо хоть что-то предпринять!
 — Но что?!
 — Вот-вот, Рэнсом ответил мне то же самое…
 Фенела судорожно вцепилась пальцами в свои колени.
 — Значит, вы с ним виделись?
 — Да. Собственно говоря, он же мне все и рассказал. Конечно, из деревни до меня сразу же стали доходить кое-какие слухи, вот я и отправился к майору, чтобы все уточнить. Нашел его в лагере, выслушал всю печальную историю от начала и до конца… И единственное мое желание, Фенела, — это помочь вам.
 — Спасибо еще раз, Ник, это так хорошо с вашей стороны, но… но нам лишь остается терпеть и надеяться на лучшее, вот и все.
 Ник откашлялся.
 — Я тут думал кое о чем, но вы, конечно, можете счесть мое предложение за страшную наглость…
 — Что вы, я с радостью приму любое предложение, если оно может хоть чем-то помочь! — устало отвечала Фенела. — Понимаете, Ник, я словно сплю и вижу кошмары: знаешь, что это всего лишь дурной сон, а проснуться никак не получается; знаешь, что все случившееся слишком нелепо, абсурдно, ужасно, чтобы быть правдой, но проснуться-то все равно никак не можешь!
 Она уперлась локтями в колени, уткнулась подбородком в ладони и обреченно уставилась в пространство прямо перед собой.
 — И еще My… — доверительно сообщила она. — Больше всего я о ней беспокоюсь. Малыши-то еще совсем глупенькие, слава богу! A My просто с ума сходит от отчаяния. Прямо не знаю, как с ней быть… Вот сейчас она уснула — наконец-то! — иначе мне не удалось бы сюда вырваться.
 — А вы ведь еще и предложения-то моего толком не выслушали…
 — Ох, простите, говорите, пожалуйста!
 Девушка обернулась к собеседнику и, к своему великому изумлению, увидела, что тот страшно краснеет.
 — Ник, что с вами?! — воскликнула она.
 И тогда, волнуясь и заикаясь настолько отчаянно, что девушка лишь с трудом смогла разобрать сказанное, он выговорил:
 — Фенела, мне очень хотелось бы знать, не улучшится ли хоть ненамного положение дел, если вы согласитесь выйти за меня замуж?
 На какое-то шальное мгновение Фенела решила, что он просто шутит, и только потом ощутила, как горячая волна стыда заливает румянцем ее щеки.
 — Но, Ник! — только и могла вымолвить она.
 Конечно, это страшно неуместно, я понимаю, — заторопился Ник, выпаливая слова одно за другим, словно боялся не успеть высказаться до конца, — но, Фенела… Я совершенно уверен, что если стану вашим мужем, то все уладится! Ведь я смог бы тогда пустить в ход нужные связи, чтобы если и не замять скандал полностью, то хотя бы умерить страсти. Ну вы же знаете, что за народ обитает вокруг! У меня близкие знакомые в полиции. Сам следователь по уголовным делам, например. Он славный старик, большой приятель моего покойного отца, но пока… пока мое положение не позволяет мне принять нужные меры! Ну что будет, если я прямо сейчас отправлюсь в полицию? Мне просто вежливо, но твердо предложат не вмешиваться. Кроме того, вы же знаете мою матушку: они скорее ее послушаются, чем меня, когда дело касается обстановки в деревне.
 — Однако вы просите меня… — Фенела почувствовала, что не может выговорить нужные слова.
 — …быть моей женой, — твердо закончил за нее Ник. — Да, Фенела, я действительно прошу именно этого. И знаю, что в случае вашего согласия все сразу же изменится к лучшему.
 Но, Ник, — возразила Фенела. — Я не могу выйти за вас замуж вот таким вот образом… просто ради собственного — или пускай даже общего — спасения! Это будет жестоко по отношению к вам. Конечно, предложение ваше на удивление великодушно и невероятно самоотверженно, но… но ведь у вас впереди целая жизнь! Вы занимаете высокое общественное положение, носите всеми уважаемое имя, вы не имеете права портить свои шансы на будущее даже из самых что ни на есть благородных побуждений! Если вы свяжете свою судьбу с членом семейства Прентис, то потом горько пожалеете об этом. Спасибо вам огромное, Ник, я просто и не знаю, как вас благодарить! И навсегда запомню, что нашелся все-таки один-единственный друг, который пытался помочь мне.
 Николас судорожно сжал рукоятку трости, и Фенела увидела, как побелели от напряжения костяшки его пальцев.
 — Я кое о чем еще не договорил, — сдавленно произнес он. — Я кое о чем еще не успел сказать вам.
 — О чем же?
 — Что я вас люблю, — выговорил Ник.
 Он повернулся лицом к Фенеле, а трость его со стуком упала в траву.
 — Я люблю вас, Фенела, и это настоящая и единственная причина, по которой я прошу вашей руки.
 — Могу я воспользоваться случаем первым поздравить вас, леди Коулби?
 Фенела автоматически пробормотала слова благодарности. Какой-то боковой частью сознания, словно со стороны наблюдающей за всей процедурой, она отметила плохо подогнанные вставные зубы регистратора и заученное безразличие как тона, каким он произносил слова поздравления, так и сопровождающей их улыбки — видимо, навык многолетней регулярной службы.
 На улице стоял пасмурный серый день, намечался дождь, облака сгущались, и комната тонула в тусклых сумерках: в общем, «обстановка подходящая», как неожиданно пронеслось в голове у исполненной тревоги и отчаяния Фенелы.
 Девушка услышала звон монет, увидела, как Николас взялся за свою трость, и поняла: церемония окончена.
 Свидетели — престарелый конторский служащий в потертом костюме и неряшливая женщина, на вид — уборщица — оттарабанили им свои наилучшие пожелания с той же заученной бойкостью, какой отличалась и речь регистратора. Для них все это было всего лишь повседневным приработком — и вновь деньги перешли из рук в руки.
 И вот Фенела с Николасом уже за порогом: оба одновременно вздохнули с облегчением.
 Снаружи их ждала машина. Они усаживались в полном молчании, и Фенела не сделала ни малейшей попытки помочь Николасу, с трудом забравшемуся на водительское место: она чувствовала, что он предпочитает всегда справляться сам.
 Сразу трогаться Ник не стал, сначала порылся в карманах, нашел портсигар, открыл и предложил Фенеле. Та отрицательно качнула головой:
 — Спасибо, не курю.
 — Ох, мне бы следовало это знать…
 Они переглянулись и неожиданно разразились дружным хохотом, причем несколько секунд не могли перестать.
 Получилось так, что звук их смеха разрушил оковы отчуждения, пробил брешь во всеобъемлющей непроницаемой скорби, которая томила сердце Фенелы в течение последних четырех дней.
 — И что нас так рассмешило? Сама не знаю! — произнесла наконец Фенела.
 — Регистратор, наверное? — предположил Ник.
 — Зубы у него вставные, — подхватила Фенела, — и свидетели эти, жутко развязные!
 — Меньше всего на свете мне хотелось бы тащить тебя в эту дыру, — сказал Ник, причем вновь со всей своей обычной серьезностью.
 — Ах, что ты! Ничего страшного, — отвечала Фенела, — в конце концов, нам здорово повезло: никаких репортеров нет и в помине!
 — Боже мой! А я и забыл о них совсем! — всполошился Ник. — Ну-ка давайте уносить отсюда ноги, пока не поздно. Вдруг один из них шныряет где-нибудь поблизости, случайные сенсации вынюхивает?!
 Он рванул автомобиль с места и помчался по улице небольшого провинциального городка, пока не достиг предместья, где притормозил перед старинной дорожной гостиницей.
 — Что вы задумали? — удивленно спросила Фенела.
 — Я задумал выпить за здоровье моей жены, — отвечал Ник.
 При неожиданно произнесенном вслух новом для девушки названии горячая краска стыда прилила к ее щекам.
 Она ничего не сказала в ответ, только вышла из машины и впереди Ника вошла в дверь. Их встретило причудливое помещение в старинном вкусе, с тяжелым переплетом дубовых балок и широкими, открытыми очагами. В гостиной никого не было, и Фенела присела в низкое кресло, пока Николас отправился на поиски хозяев.
 Оставшись одна, Фенела прикрыла глаза, словно хотела отгородиться не только от настоящего, но и от будущего. Внутри ее все словно оцепенело, она с трудом отдавала себе отчет в происходящем вокруг.
 Три дня прошло с того момента, как сэр Николас предложил выйти за него замуж, и за это время ей ни разу так и не удалось хотя бы на секунду сосредоточиться и связно подумать о чем-нибудь.
 События столь быстро сменяли друг друга, что даже когда она еще выкрикивала слова своего отказа от брачного предложения, то уже понимала, что с неизбежностью должна будет принять его; а что, спрашивается, лучшее можно было придумать — для My, для детей, для всех вообще?
 Это был выход — спасительный выход из кошмарного мрака, поглотившего Фор-Гейблз, бегство от ужасных последствий, от неуклонно ухудшающейся ситуации, на которую обрекла их Илейн своей выходкой.
 Илейн, кстати, была еще жива — без сознания, безнадежно больная, но все еще жива.
 «Все равно что висеть на краю пропасти, — думала Фенела, — и ждать ее неминуемой смерти и заведомо неотвратимого скандала, который разразится следом над их бедными головами».
 Ну а в случае выздоровления Илейн все обернулось бы еще худшим образом, ибо полиция немедленно возбудит судебный процесс по обвинению Илейн в попытке самоубийства. В любом случае перед Фенелой неизбежно вставал только один путь к хотя бы частичному спасению — выйти замуж за Ника.
 И пока Фенела в скорбном одиночестве брела домой после знаменательного разговора с Ником в лесу, она уже в глубине души твердо знала, каков должен быть ее ответ.
 Она пообещала дать его вечером, но, прежде чем добраться до дома, прежде чем сказать My о неожиданном предложении и увидеть проблеск надежды и бьющее через край радостное оживление, загоревшееся при этом известии в глазенках младшей сестренки, она уже понимала, что на самом деле иного выхода ей не дано.
 Тем не менее каждая клеточка ее крови кричала, вопила, билась у нее в жилах, протестуя против непосильной жертвы. Свадьба с Николасом, в то время как любящая душа всеми силами рвется к Рексу и только к Рексу, определенно означала полный крах жизненных целей, всего, ради чего и стоит жить…
 Она мысленно отшвыривала прочь всякую мысль о Рексе. Она боялась упоминать о нем даже втайне.
 Но, к стыду своему, Фенела в то же время сознавала, что Николас ей просто необходим, потому что он единственный, кто в трудную минуту протянул спасительную соломинку и буквально вернул ее, Фенелу, к жизни. И она обязана принимать свое замужество так, как оно сложилось, даже если все-таки и есть некая доля унижения в этой спешке, в этом желании сохранить все в тайне. Ибо Николас со своей стороны весьма заботился о полной секретности предпринимаемых им шагов (как стало ясно Фенеле в первый же вечер).
 — Итак, сначала мы поженимся, а потом уже обо всем и поговорим, — распорядился Ник, и Фенела поняла, что именно осталось недосказанным.
 Встречу они назначили неподалеку от дома. О, как же она ненавидела себя, когда под благовидным предлогом оставляла отца с Рексом за обеденным столом, надевала поверх вечернего платья теплое пальто и, выскользнув сквозь заднюю дверь, спешила к зарослям кустарника, где — она твердо знала — уже поджидал ее Николас.
 Он предусмотрительно оставил машину у самого поворота на Фор-Гейблз, а все оставшееся расстояние прошел пешком по узенькой тропинке, петлявшей между кустиков рододендронов и приведшей его прямо к старому заброшенному летнему домику, выстроенному на границе участка, прилегающего к Фор-Гейблз, и обширных владений семейства Коулби.
 «Еще немного — и я не вынесу больше!» — не раз думала Фенела в течение долгих, мучительно медленно тянущихся дневных часов.
 И не успела она вступить в заросли кустарника, как слова эти сами собой вырвались у нее вместо приветствия.
 — Совсем немножко осталось, — откликнулся Николас. — Я уже разузнал насчет специального разрешения. Нам придется устроить все как можно осторожнее, чтобы избежать малейшей огласки. Я уверен, вы сами хотите, чтобы все прошло незаметно.
 — Ах, конечно! — вздохнула Фенела, и в ту же секунду до нее дошло, что она ведет себя так, словно для них обоих их брак — уже давно решенное дело.
 Как и предполагал Николас, понадобилась немалая изворотливость, чтобы уладить формальности быстро и втайне, но в конце концов им повезло… ну и щедрые чаевые, которые Николас совал направо и налево, разумеется, возымели нужное действие.
 «Во всяком случае, пока все идет хорошо», — думала Фенела десять минут спустя после своего превращения в жену сэра Николаса и впервые с интересом смотрела в будущее: что-то оно ей готовит?
 Она открыла глаза. Николас входил в комнату в сопровождении говорливой хозяйки гостиницы, в руках у которой поблескивал поднос со стаканами.
 — Как вы думаете, что я нашел? — торжествующе спросил Николас с ребячливой улыбкой. — Шампанское! У них там в подвале одна бутылка завалялась, представляешь? Я готов разрыдаться, если вино испорчено — отдает на вкус пробкой или еще что-нибудь…
 — Поберегите ваши слезы для более подходящего случая, молодой человек, — вмешалась хозяйка. — Вино первоклассное, вам понравится. У вас такой вид, словно вы собрались отпраздновать что-нибудь?
 — Да, — удовлетворил любопытство хозяйки Николас.
 — О, я сразу же догадалась! А что — помолвку или свадьбу?
 — Ну разве можно задавать так много лишних вопросов? — осадил ее Ник.
 — Ладно, ладно, что бы вы там ни отмечали — желаю удачи! Я сама вот уже сорок лет как замужем и жалела-то об этом всего лишь дюжину раз, не больше. Кто может похвастаться, что прожил удачнее? И знаете что? Ежели уж ссориться начнете — ну а кто из порядочных людей не скандалит порой? — то помните, что всегда стоит пойти на мировую.
 Она подмигнула новобрачным, протерла стаканы краем своего передника и вскрыла бутылку.
 — Ого! Видали, как закупорено?! Лучше не сыщете! — заявила она, вручая пробку Нику.
 Хозяйка разлила вино и оставила их одних.
 Николас протянул один стакан Фенеле и приподнял свой собственный. Он заколебался, прежде чем пригубить его, и странное смущение внезапно овладело обоими.
 — Что полагается говорить в подобных случаях? — спросил Ник.
 — Не знаю, — ответила Фенела, — я еще ни разу не выходила замуж.
 Слова прозвучали непринужденно, но горькая мысль пронзила ее мозг: будь она с Рексом, она бы этого не сказала. Потому что Рекс и сам знал бы, что говорить и как действовать.
 О, вместо этой ужасной неловкости она вся лучилась бы счастьем, целиком поглощенная своей любовью, сверх всякой меры довольная тем, что принадлежит наконец милому возлюбленному и знает, что столь же бесконечно любима.
 — Но я обязательно должен кое-что сказать, — настаивал Ник. — Традиции того требуют. Хотя слова в подобных случаях абсолютно бессильны. — И он вновь приподнял стакан. — За Фенелу, мою любимую, — произнес он глухим от смущения голосом.
 Фенела почувствовала, что дрожит, и заставила себя смело взглянуть ему прямо в глаза, говоря при этом срывающимся голосом:
 — Я хотела бы выпить за ваше счастье, Ник.
 — А я счастлив, — откликнулся он. — И хочу, чтобы вы знали: я уже и так несказанно счастлив!
 Фенела поставила стакан на место.
 — Как бы мне хотелось, Ник — ради вас же самого! — чтобы все было по-другому… по я уже объясняла, в чем дело, и вы сказали, что поняли.
 — Да-да, я понял… по крайней мере пытаюсь понять, но, Фенела, это никак не мешает мне любить вас!
 «Ох, не следовало мне так поступать с ним, — подумала Фенела. — Это ошибка, преступление — ведь он еще очень юн!»
 Впрочем, она с самого начала не лукавила и была с ним совершенно откровенна. Тогда вечером, во время объяснения в кустарнике, она призналась ему, что любит другого. В разговоре не упоминалось никаких конкретных имен, тем не менее Фенела считала, что Ник не мог не знать: имелся в виду именно Рекс.
 Она слышала свой голос — тихий, дрожащий, запинающийся на каждом слове — и все-таки с решимостью продолжающий изливать ее потаенные чувства.
 — Я люблю другого. Вы обязательно должны узнать об этом прежде, чем мы решим, как нам быть дальше. Я люблю его так сильно, как уже никого и никогда полюбить не смогу… и, чтобы быть до конца честной, я обязана сообщить вам об этом.
 Закончив свое признание, Фенела подумала, какой же сумасшедшей надо быть, чтобы вот так, как сейчас она, разрушить не только свое будущее, но и лишить My ее единственного шанса на счастье.
 И еще Фенеле казалось, что это признание ее вынудил сделать Ник своей порядочностью, добротой и прежде всего той любовью, которую он испытывал к ней, Фенеле.
 Не было никакой возможности забыть о том, что он любит ее. Даже в таком состоянии, когда все мысли Фенелы были поглощены ее собственными неприятностями, она заметила это в страстном тоне его голоса, в пожатии руки; казалось, что она — любовь Николаса — витает в окружающем воздухе, а Фенела могла предложить в ответ лишь благодарность и сострадание.
 Когда она в конце концов закончила свое признание и воцарилась тишина, оставалось только в тревоге ждать, что он ответит.
 «После того что я наговорила ему сейчас, — рассуждала про себя она, — Николас ни за что не захочет остаться со мной».
 Но Ник недрогнувшим голосом задал ей всего один вопрос:
 — Тот человек может жениться на вас?
 — Нет.
 — Ну тогда мы можем не думать о нем. Если вы позволите, мне хотелось бы позаботиться о вас, Фенела.
 Позаботиться о ней.
 И теперь у Фенелы мелькнула мысль: а осознает ли он, какие тяготы в те минуты взвалил па свои плечи? Ведь речь идет не только о ней самой; если он только понимает это, ему придется заботиться теперь не об одной Фенеле, которая сегодня стала его женой, но обо всей семье Прентис с ее бесконечными неурядицами и сваливающимися на нее постоянными невзгодами.
 Все эти хлопоты Николасу придется взять на себя, и да поможет ему бог! Он еще, наверное, не представляет, что потребуется от него в будущем.
 Фенела подняла глаза на Николаса: он стоял перед ней и держал бокал с шампанским в руке, которая заметно дрожала от волнения, вызванного переполнявшими его чувствами.
 Она импульсивно протянула ему руку.
 — Спасибо вам, Ник.
 Он взял ее руку немного неуклюже, теряясь от смущения перед этим жестом Фенелы.
 — За что?
 — За вашу доброту. Думаю, мне еще никогда не приходилось встречать столь доброго человека, как вы.
 Он нахмурил брови, как будто силясь правильно понять ее слова, затем внезапно выпустил руку девушки из своей, отошел от камина и сел на стул, стоявший напротив Фенелы.
 — Давайте-ка внесем ясность в наши дальнейшие планы, — проговорил он. — Куда мы с вами отправимся дальше?
 — Я еще как-то и не думала об этом. Николас бросил быстрый взгляд на часы, которые стояли на каминной полке.
 — Уже почти одиннадцать.
 — Тогда я считаю, что еще слишком ранний час для шампанского. Может быть, мне предложат чашку чая или кофе?
 — Какой же я глупец! — воскликнул Николас. — Наверное, вы даже не успели утром позавтракать.
 — Я почему-то не могла даже смотреть на еду, — призналась Фенела.
 — Я тоже голоден, но вспомнил об этом только сейчас. Понимаете ли, испытывал чувство слабости, но думал, что это от потребности выпить глоток вина, хотя на самом деле это было вызвано самым обычным голодом.
 Он поднялся со стула.
 — Пойду посмотрю, что можно здесь достать.
 — Вам помочь?
 — Нет, предоставьте это мне.
 Спустя двадцать минут они уже принялись за завтрак — кофе, тосты с медом и вареные яйца, которые им подали как величайшее одолжение, так как эти яйца только-только доставили из курятника хозяйки, расположенного на заднем дворе.
 Бутылка шампанского, еще полная на три четверти, так и стояла, забытая, в стороне.
 — Так будет все-таки более по-домашнему, — проговорил Ник, бросив взгляд сначала на бутылку, а затем на завтрак на столе.
 — Никогда еще не получала столько удовольствия от еды, — ответила Фенела, — и больше всего меня радует то, что не придется самой мыть после завтрака посуду.
 Николас протянул Фенеле свою чашку, чтобы она налила ему еще кофе.
 — Фенела, — обратился он к девушке, — вы думали о том, что мы будем делать дальше?
 Фенела отрицательно покачала головой.
 — Я пока еще вообще ни о чем не думала, — ответила она; затем честно добавила: — Ну, может быть, я все-таки пыталась что-то предположить.
 Николас поставил свою чашку на стол и теперь сидел, устремив взгляд на эту чашку.
 — Я беспокоюсь за вас, Фенела, — проговорил он. — Уверен, что мы поступили правильно, когда решили пожениться без какой-либо суеты и шумихи, без огласки, без всех этих пересудов, которые, как правило, являются неотъемлемой частью каждого обряда бракосочетания; но дело в том, что нам придется вернуться и выслушать всю эту музыку, которая вряд ли окажется приятной для нашего слуха.
 — Я знаю это.
 Моя мать, — продолжал Николас, — прекрасная женщина, но у нее очень трудный характер. Ей это не понравится, Фенела, но все равно я считаю, что все приняло бы гораздо худший оборот, если бы мы сообщили ей о нашей женитьбе до того, как она свершилась.
 — А что мы будем делать, если она откажется даже взглянуть на меня? — взволнованно спросила Фенела.
 — Она не посмеет сделать этого, — ответил Ник, — просто не сможет. Видите ли, дом принадлежит мне, и все деньги тоже. Я совершенно не имею представления, почему мой отец составил именно такое завещание, по которому он оставил мать в полной зависимости от меня, хотя я лично, разумеется, никогда бы не воспользовался этим преимуществом своего положения. Но проблема заключается в том, что в нынешнее военное время мне трудно будет попросить мать переехать жить в другое место. Хотя, конечно, после того как война закончится, ситуация будет совершенно иной.
 — Ах, Ник, мне бы хотелось теперь же…
 — Нет, не продолжайте, — быстро прервал он ее. — У вас нет никакой необходимости просить о чем-либо подобном. Все будет хорошо, и я никогда не допущу, чтобы вы волновались, независимо от того, что случится.
 — Спасибо, Ник.
 Фенела сделала жалкую попытку улыбнуться, но эта попытка оказалась не особо успешной. «Он напуган», — мелькнула у нее мысль.
 И все-таки, несмотря ни на что, она верила, что Ник сдержит все свои обещания, которые он дал Фенеле относительно Илейн, — обещания позаботиться о My до тех пор, пока по крайней мере она не сможет выйти замуж за человека, который обеспечит ей защиту и средства к существованию.
 Фенела глубоко вздохнула.
 — Не лучше ли нам вернуться? — обратилась она к Нику.
 Он согласно кивнул.
 Они встали из-за стола, и Фенела пересекла комнату, направляясь к тому месту, где над распятием висело старинное зеркало. Она посмотрела на свое отражение, поправила волосы и повернулась к Нику. Он стоял в центре комнаты и, затаив дыхание, наблюдал за Фенелой.
 — Ну, я готова, — проговорила она.
 Какое-то мгновение он колебался, а затем взял ее руку.
 — Вы разрешите поцеловать вас, Фенела?
 Какую-то долю секунды она хранила молчание, а затем сказала:
 — Конечно же.
 Она подставила ему свою щеку, и он, наклонившись, коснулся ее своими губами, потом медленно обнял, привлекая девушку к себе. Фенела оставалась сначала неподвижной. Но затем внезапно встрепенулась, как бы в паническом страхе, когда почувствовала, что его губы ищут ее уста, и освободилась из его объятий.
 Затем она отвернулась и отошла к окну.
 — Фенела!
 В том, как Ник произнес ее имя, слышалась мольба.
 Фенела повернулась к нему.
 — Ник, я сейчас же должна вам все объяснить. Я уже говорила, когда вы предложили мне стать вашей женой, что люблю другого. Мне казалось, что вы тогда поняли, что я имела в виду — как раз сейчас я не могу… я никем не могу стать для вас… Ник, вы должны понять меня.
 Ник подошел к ней.
 — Я все действительно понимаю, Фенела. И я прошу простить меня, если расстроил вас чем-нибудь. Я люблю вас, но, полагаю, во всем, что касается женщин, я полнейший простак. К сожалению, у меня нет в этом достаточного опыта.
 Фенела тихо вскрикнула.
 — Никогда не говорите так, Ник; это заставляет меня думать о себе как об ужасной эгоистке. Это потому, как мне кажется, что вы не понимаете, почему я не могу… ну почему я не могу позволить вам прикасаться к себе. Пока.
 — Я понимаю.
 Я не должна была ни в коем случае выходить за вас замуж. На самом деле я поступила просто чудовищно; это было так эгоистично и так пренебрежительно по отношению к вам с моей стороны, но, Ник, вы ведь брали меня в жены, прекрасно зная все это.
 — И я не сказал, что раскаиваюсь в этом, ведь так? — возразил ей Ник.
 — Нет, разумеется, нет, но мне сейчас показалось…
 — Забудьте об этом. То, о чем я говорил вам сейчас, было ошибкой, всего лишь глупостью, которую я сболтнул после бокала шампанского, выпитого в столь ранний час. Пойдемте, Фенела.
 Ник говорил решительно. И Фенела осознала, что их беседа на этом заканчивается. Ник направился к двери. Она последовала за ним, испытывая неловкость и неудовлетворенность своим поведением, и эти два чувства подавляли в ее душе все остальные.
 — Ник, вы не сердитесь?
 Фенела почувствовала себя одинокой, как будто он оставил ее, и поэтому испытала облегчение, когда Николас повернулся к ней, ласково улыбаясь.
 — С чего бы это? — сказал он, и Фенела вполне удовлетворилась этим его ответом.
 Когда они вышли, сквозь дождевые облака уже пробивались слабые лучи солнца. Фенела подняла голову и посмотрела на небо.
 — Облака развеиваются, — проговорила она.
 А про себя по-детски подумала: «Вдруг это пред знаменование?»
 Когда они уселись в автомобиль и тронулись в путь, Фенела вдруг осознала, что, сама того не замечая, непрерывно крутит у себя на пальце обручальное кольцо. Это кольцо представляло собой тонкий платиновый обруч, и она порадовалась тому, что у Ника столь тонкий вкус и он выбрал для нее такую изящную вещицу.
 Они ехали молча, пока наконец не оказались рядом с Криперсом и Ник, повернувшись к ней, не спросил:
 — Ну как вы?
 Она поняла, что его прежде всего интересует ее психическое состояние, а не какие-либо физические неудобства.
 — Немного волнуюсь.
 — Не стоит. Все неприятности я беру на себя.
 — Охотно позволяю вам это, — ответила она беспечно.
 Еще когда они мчались по дороге в Фор-Гейблз, Фенела уже знала, что существует одна проблема, от которой защитить ее никто не сможет, — проблема, тяжесть решения которой ложится только на ее плечи.
 Они подъехали к парадному крыльцу дома. Прямо перед парадной дверью стоял какой-то автомобиль. У Фенелы тревожно замерло сердце. Случилось то, чего она меньше всего ожидала, — что Рекс именно в такой момент окажется здесь.
 Ее охватило чувство панического ужаса, настолько сильное, что она почти лишилась сознания, но затем осознала, что это был вовсе не автомобиль Рекса. На самом деле у крыльца стояла совсем другая, совершенно ей незнакомая машина. Облегчение было таким же внезапным, как и испытанный перед этим шок.
 — Интересно, кто бы это мог быть? — произнесла она вслух, а про себя подумала: — «Возможно, это приехал доктор. Наверное, Илейн все-таки умерла».
 Она почувствовала, что руки у нее стали холодными, а в висках застучала кровь.
 Они отогнали свой автомобиль на стоянку. Фенела была в таком состоянии, что сомневалась, хватит ли у нее сил самостоятельно выбраться из машины. Вдруг она заметила, что кто-то вышел из двери дома и остановился на лестнице.
 Это был мужчина. Какое-то время она всматривалась в него, не узнавая, но потом заметила на незнакомце морской мундир и тихо вскрикнула от радости и облегчения.
 — Реймонд! — окликнула она его и, быстро выбравшись из автомобиля, бросилась к нему.
 Фенела не торопясь рассказала Реймонду, что произошло, и он страшно рассердился на нее и счел, что она поступила глупо.
 Реймонд закурил, затем присел на подоконник.
 — Фенела, на самом деле я не настолько груб, — проговорил он через какое-то время. — Я чертовски беспокоюсь о тебе, если хочешь знать.
 — Я и сама начинаю немного бояться за себя, — ответила ему Фенела, робко улыбаясь.
 — Из всего, что произошло, один вывод можно сделать совершенно определенно: что бы ни произошло в дальнейшем — это конец Фор-Гейблз.
 — Думаешь, Саймон согласится с этим?
 — Уж с ним-то мне надо увидеться непременно. Считаю, что лучше всего мне спуститься к нему прямо сейчас и послушать, что он мне скажет. У меня увольнительная только на сорок восемь часов, и я должен поторапливаться, если собираюсь пообщаться со всеми.
 Фенела посмотрела на Реймонда и поняла, что под его напускным легкомыслием скрывается беспокойство и он страшно переживает за сестру. Она внезапно поднялась на цыпочки и поцеловала его.
 — Может быть, это звучит глупо, — проговорила она, — но теперь, когда ты находишься здесь, мне кажется, что ничего страшного уже не случится. Думаю, ты прав: мы все здесь заражены предрассудками и комплексами.
 — Конечно, именно так, — ответил ей Реймонд. — Беда в том, что мне уже несколько лет назад следовало сказать отцу, чтобы он не таскал сюда своих женщин. Наверное, я побоялся тогда это сделать.
 Да и не такой он человек, с которым можно легко говорить на эту тему.
 — Как будто я не знаю этого! — воскликнула Фенела.
 Они оба рассмеялись, вспомнив несчетное число примеров из своего детства, когда пытались сражаться с Саймоном и всякий раз терпели поражение.
 — Ну, сейчас как раз подходящий момент, — вздохнул Реймонд, вставая с подоконника. — Тебе лучше пойти со мной и приготовиться к бою: в отсутствие публики я не смогу сказать ему всего того, что собираюсь.
 — А я думаю, что мне сейчас не стоит вступать с ним в перепалку, — предостерегла брата Фенела. — Полагаю, если ему станет известна вся правда, он будет сильно переживать за все, что произошло.
 — Ничего, зато сейчас самое время строить планы на будущее. А между прочим, хоть мне и ненавистно говорить об этом, где я буду спать сегодня ночью?
 — Я не знаю, где мне самой придется спать, — ответила ему Фенела.
 Ни с того ни с сего они вновь расхохотались, но со стороны Фенелы это был, пожалуй, смех сквозь слезы.
 И все-таки как это было чудесно, что Реймонд снова дома! Теперь Фенела поняла, как отчаянно ей не хватало его присутствия здесь в течение этих последних трех военных лет. За эти годы он побывал дома всего два раза — в 1939 году и весной 1940-го, перед тем как был направлен на Средиземное море.
 Теперь, когда он вернулся домой, Фенела почувствовала, что та тяжелая ноша, которая неимоверным грузом легла на ее хрупкие плечи в течение последних месяцев, переместилась к Реймонду.
 Даже неудовлетворенность от опрометчивого тайного замужества бледнела и казалась пустяком по сравнению с мыслью о том, что Реймонд был снова рядом с ней.
 Спустившись в мастерскую, они обнаружили там Саймона и Николаса.
 Саймон в тот момент уже прекратил рисовать, но все еще был одет в свою заляпанную красками блузу, а его палитра и кисть были, казалось, отложены в сторону лишь на короткое время, пока он не осушит бокал виски с содовой.
 Фенеле показалось, что Саймон выглядел больным, и в это мгновение она осознала, что отец ее стареет.
 Теперь он уже был не способен противостоять тем невзгодам, которые обрушились на них в течение последних дней, так, как он умел преодолевать в прошлом все трудности, неприятности и эмоциональные потрясения. Но испытывать к Саймону сострадание и жалость было трудно.
 Когда Фенела и Реймонд вошли в мастерскую, он поднял навстречу им свой бокал.
 — За невесту.
 Николас повернулся к ней, и Фенела почувствовала, что краснеет от стыда.
 — Реймонд, как насчет того, чтобы выпить, старина? — спросил Саймон. — Надеюсь, у тебя в запасе есть немного времени, чтобы пообщаться со своим бедным старым отцом. Ты уже около трех часов как приехал и не нашел пока времени переговорить со мной, если не считать твоего «здравствуй».
 — Как раз это я и хочу сделать сейчас, — ответил ему Реймонд.
 Он со значением посмотрел на Фенелу, которая, в свою очередь, проговорила:
 — Пойдемте, Николас, давайте оставим их одних.
 Они вместе вышли в зал, и Николас притворил за собой дверь.
 — Ваш отец ужасно любит шутить по всякому поводу, — сказал он. — Думаю, он остался доволен.
 — Уверена, что так оно и есть, — язвительно заметила на это Фенела. — Люди всегда рады, когда удается сбыть с рук своих дочерей.
 Ник быстро взглянул на нее.
 — Что вас расстроило? — тихо спросил он.
 — Ничего в отдельности, — ответила Фенела. — На самом деле я вовсе и не расстроена, а радуюсь тому, что Реймонд опять дома.
 Николас на это ничего не ответил, но Фенела почувствовала, что он все отлично понимает. Она удивилась: неужели он так чрезвычайно восприимчив ко всему, что касается ее, или, может быть, все ее чувства просто совершенно очевидны для окружающих?
 — Давайте пойдем наверх и поищем детей, — предложила она.
 Но только она повернулась, чтобы направиться к лестнице, как через зал из кухни стрелой промчалась My.
 — Ах, Фенела, дорогая! — воскликнула она, бросаясь на шею своей сестре и покрывая ее лицо поцелуями. — Николас рассказал мне. Я как раз отправилась посмотреть, не найдется ли чего-нибудь подходящего, из чего можно было бы испечь торт. Я так взволнована… так рада!
 Она снова и снова целовала Фенелу.
 — Но я никогда не прощу вас обоих — вы слышите? — никогда, за то, что не взяли меня на обряд бракосочетания. Ты должна была позволить мне поехать вместе с вами, Фенела.
 — А я рада, что тебя там не было, — ответила ей Фенела. — Все проходило до ужаса неромантично, а у регистратора к тому же были вставные зубы.
 — Все равно для меня это было бы как сказка, — настаивала на своем My.
 — Да нет же, нет, — рассмеялась Фенела. — Ты, наверное, ожидала белого шелка, апельсиновых цветов и подружек невесты, несущих дельфинов. Ничего подобного там не было и в помине, понимаешь?
 Она украдкой взглянула на Николаса, надеясь, что он поймет: она сейчас говорит о бракосочетании столь небрежно и легкомысленно потому, что в голосе My явственно звучали почти истерические нотки и необходимо было как-то снять колоссальное возбуждение и напряжение, охватившее девочку. Николас понял.
 — Это был какой-то одноминутный фарс при рваных декорациях, — проговорил он, отчаянно пытаясь пошутить, но вышло довольно сухо.
 — А что должно произойти теперь? — спросила My. — Расскажите мне.
 — Ах, дорогая, если бы мы знали сами, — ответила ей Фенела.
 — А я уверена, что ты все скрываешь от меня, — стояла на своем My. — И как неожиданно вернулся домой Реймонд! Когда он вошел, я даже не узнала его, на самом деле не узнала. Он стал таким высоким и выглядит таким взрослым; но Фенела, дорогая, я так сейчас волнуюсь за тебя, что не могу больше думать ни о чем другом.
 My на мгновение замолчала, переводя дыхание, а затем тихим голосом, что должно было показать обоим собеседникам, какое большое значение придается их ответу, она проговорила:
 — И когда вы собираетесь уехать отсюда?
 — Мы еще не думали об этом и даже не обсуждали эту возможность, — ответила Фенела.
 Она предостерегающе посмотрела на Николаса, когда My повернулась к своему новому родственнику и прильнула к его руке.
 — Николас, вы ведь возьмете меня с собой, не правда ли? Вы не оставите меня здесь? Фенела обещала мне — да, да, на самом деле, и вы выполните это обещание, правда?
 Николас положил свободную руку на плечо девочки.
 — Я обещаю вам это, My, — проговорил от тихо. — И как бы мы ни хотели поступить в будущем, мы обязательно скажем вам и посоветуемся.
 — Ах, спасибо вам!
 В голосе My послышался вздох облегчения, а потом она поднялась на носки и поцеловала Николаса в щеку.
 — Я рада, что вы женились на Фенеле, так рада.
 — И я тоже очень рад, что это случилось, — ответил Николас, и My рассмеялась весело.
 — Конечно, вы будете рады. Но я очень хочу, чтобы у вас было настоящее бракосочетание — такая свадьба, какая была у вас, кажется какой-то ненастоящей, да и Фенела была одета в то простенькое голубое платье, которое она носит уже несколько лет.
 — Она все равно выглядела в нем просто очаровательно.
 Встретившись глазами с Фенелой, Ник запнулся, поняв, что его слова показались ей дерзкими. Фенела стала подниматься по лестнице.
 — Пойдемте отыщем Нэнни. Если мы в ближайшее же время не сообщим ей эту новость, она почувствует себя обиженной, и тогда нам будут напоминать о нашей вине до скончания века.
 Фенела оставила Николаса с Нэнни, которая очень обрадовалась им обоим и собралась показать Нику семейный альбом.
 Она быстро спускалась по лестнице. Заслышав по пути голоса, доносящиеся из мастерской, Фенела хотела было послушать разговор между Саймоном и Реймондом, но потом решила не тратить время на то, чтобы останавливаться и прислушиваться. Она быстро пронеслась в кухню и открыла дверь кладовой.
 Фенела услышала чьи-то шаги и подумала, что это, верно, Джордж, денщик Рекса, который обычно примерно в это время приносил овощи и различные вещи, доставляемые по необходимости из деревни.
 Это стало его обязанностью и самым любимым занятием с тех пор, как Илейн попала в больницу, так как Фенела чувствовала, что не сможет посещать магазины, в которых будет постоянно сталкиваться с любопытными взглядами окрестных жителей.
 — Джордж, это вы? — окликнула она его, а затем услышала, как шаги замерли у двери и повернули назад.
 Тот, кто тащил свертки и корзины с овощами, оказался вовсе не Джорджем, а Рексом. В первое мгновение Фенела застыла на месте совершенно недвижимая, но затем, побледнев, но исполненная решимости, двинулась вперед, ему навстречу.
 — Джордж должен для разнообразия выполнить одну нелегкую работенку, — весело проговорил Рекс, — поэтому я вызвался выполнить обязанности посыльного. Мне показалось, что у правительства окажется в запасе хоть капля бензина для того, чтобы я смог использовать ее по такому прекрасному поводу.
 Фенела забрала у него пакеты.
 — Благодарю.
 Она положила пакеты на стол, стараясь собраться с мыслями, чтобы отыскать нужные слова и сообщить Рексу, что же произошло с тех пор, как они разговаривали в последний раз.
 Пока она молчала, колеблясь, он смотрел на нее, склонив голову, а затем спросил тихо и душевно:
 — Фенела, что-то должно случиться, имеющее отношение к нам с тобой?
 — Это уже произошло.
 — Что же?
 — Я должна сообщить тебе что-то! — Фенела сделала глубокий вдох. — Рекс, этим утром я вышла замуж.
 И как будто стремясь предоставить ему доказательства сказанному, она протянула вперед руку и показала безымянный палец, на котором блистало обручальное кольцо.
 Рекс замер на месте, он стоял неподвижно, уставившись немигающим взором на ее руку.
 — Я вышла замуж за Николаса Коулби.
 Фенела почувствовала, что те усилия, которые она прилагала, чтобы заставить двигаться свои губы, произносящие эти слова, были самыми неимоверными из когда-либо сделанных в ее жизни.
 Затем наступила долгая, мучительная тишина — такая долгая, что Фенела даже испугалась и двинулась вокруг стола.
 — Я подумала, что это был единственный выход для моей семьи, — проговорила она беспомощно; ее голос звучал слабо, и произносимые слова были едва различимы даже для нее самой.
 — Как ты могла! — Эти слова Рекса прозвучали словно взрыв — сказанные глубоким и тихим голосом, они тем не менее свидетельствовали о страшной боли того, кто в данное мгновение их произносил.
 — Ты должен понять, — взмолилась Фенела, — ты обязательно должен понять меня, Рекс.
 — А если я не смогу?
 Он произнес эти слова резко, но затем внезапно его руки протянулись к ней, он взял ее за плечи и крепко прижал к себе.
 — Я любил тебя, — проговорил он. — Я любил тебя сильнее, чем только мог вообразить себе когда-либо, и тут случилось такое. Это не твоя вина и не моя, но рок оказался сильнее нас. Это сделал злой человек… — продолжал Рекс. — Да, Фенела, дорогая моя, теперь мы можем видеть и ощущать на себе, что может сотворить женская злоба.
 — Не надо, Рекс, прошу тебя, не надо! — Фенела уже рыдала.
 Его наполненный горькой безысходностью голос, казалось, разрывал на части ее сердце.
 — Но ты могла бы по крайней мере обсудить свои затруднения со мной, — проговорил вдруг Рекс бесстрастно. — Ведь наверняка был не один только способ избежать грядущих неприятностей и не поступать так, как ты.
 Он убрал руки с ее плеч, отстранился от Фенелы и поднес к своему лицу ее правую руку. Так он и стоял перед девушкой, уставившись на обручальное кольцо на ее пальце, а Фенела вспоминала, как он целовал ее руки, когда они были вместе в библиотеке у него в доме, целовал так, что, казалось, этим своим жестом вручал ей свою судьбу.
 — Рекс! Рекс! — шептала она.
 В порыве переполнявших ее чувств она ближе придвинулась к нему, но он твердо и решительно вновь отстранил ее от себя, а затем направился к двери.
 — Бесполезно, Фенела, — проговорил он жестко, — теперь всему конец.
 Фенела тихо вскрикнула и закрыла лицо руками.
 Она слышала его шаги — медленные и тяжелые, казавшиеся поступью старика, когда он проходил по коридору, потом хлопнула входная дверь, и Фенела осталась в полном одиночестве.




 Глава пятая


 — Мой сын сообщил мне, что этим утром вы поженились. Не могу сделать вид, что обрадовалась этой новости, но обещаю, что приложу все свои усилия для того, чтобы смириться с неизбежностью. Вы поймете, что это сообщение буквально повергло меня в шок.
 Леди Коулби говорила ровно, и в ее голосе не было никаких чувств — лишь ледяная холодность.
 Фенеле было как-то не по себе, она чувствовала себя ничтожной и знала, что Реймонд и My испытывали примерно такие же чувства, столкнувшись с великолепием дома Коулби и с гордым, несгибаемым духом его хозяйки.
 Из всей их семьи непринужденно себя чувствовал один лишь Саймон.
 Он только издал возглас восхищения, когда они приблизились к Уэтерби-Корт и обратили внимание на старинную архитектуру самого дома, на лебедей, медленно и грациозно скользящих по серебряной глади рва с водой, окружавшего дом, на геральдические каменные колонны, которые словно исполинские стражи возвышались по бокам подъемного моста, открывавшего доступ к парадной двери.
 Фенела была целиком поглощена своими собственными переживаниями. Она цепко держалась за руку Реймонда, но, даже будучи в таком бедственном состоянии, не забывала о My, которая, молчаливая и напуганная, держалась позади нее.
 Реймонд не испытывал и тени робости, и все происходящее вызывало у него раздражение.
 — Все это глупо, — сказал он Фенеле. — Всякий, кто женится на тебе, должен был бы вводить тебя в свой дом с чувством гордости и с развевающимися знаменами. Это ваше совершенное украдкой бракосочетание вызывает у меня тошноту!
 Однако Фенела понимала, что их приезд сюда был неизбежен. Николас после завтрака отправился к себе домой, чтобы сообщить новость матери, а им после необходимых приготовлений надлежало прибыть в Уэтерби-Корт через час или немного позже.
 — Что бы ни произошло, я очень благодарна тебе, что ты здесь и сможешь поддержать нас, — сказала Фенела Реймонду.
 Когда она говорила это, то не могла удержаться от того, чтобы не посмотреть на Саймона, который вызывал наибольшее раздражение Реймонда тем, что явно демонстрировал беспечную незаинтересованность, полагая, что чувства такой мелюзги, как они, не имеют ничего общего с его переживаниями.
 Как бы то ни было, но когда они вошли в дом Коулби, размеры его не могли не поразить Фенелу.
 Широкие, отделанные дубовыми панелями коридоры, стены которых были увешаны портретами предков, написанными маслом; коридор из главного банкетного зала в гостиные с наборами рыцарских доспехов и оружия на стенах; сами гостиные, окна которых в соответствии с традицией выходили в сад; кабинеты, набитые фарфором; зеркала в тяжелых резных рамах; гобелены мягких красок, при виде которых даже Саймон вскрикнул от восхищения.
 Фенела никак не ожидала увидеть здесь подобного великолепия, поражающего воображение, и когда она в конце концов оказалась лицом к лицу с леди Коулби, почувствовала, что и на самом деле является чужой в этом родовом гнезде с вековыми традициями.
 Николас стоял рядом со своей матерью, и по тому, как он в спешке ринулся вперед, чтобы встретить их сразу после доклада о приходе, по наклону его подбородка, по выражению глаз Фенела поняла, что он расстроен и несчастен.
 Он взял Фенелу под руку и подвел к своей матери.
 — Это моя жена, мама, — представил он Фенелу.
 Леди Коулби, не обратив совершенно никакого внимания на протянутую Фенелой руку, проговорила надлежащие в таких случаях фразы.
 Воцарилось неловкое молчание, нарушенное в конце концов Саймоном, который, по рассеянности не замечая, что Николас ждет его, чтобы представить своей матери, внимательно рассматривал одну из картин на стене.
 — Это подлинный Ван Файсон? — спросил он.
 — Да, — ответила ему леди Коулби.
 — Из всех картин этого художника, которые я когда-либо видел, эта — самая великолепная! — воскликнул Саймон. — Вы только взгляните на кружева на платье — разве можно представить себе что-нибудь более изысканное? А как передан цвет кожи! Это самый настоящий шедевр. Если бы только сохранилось побольше работ этого художника.
 — Мой покойный муж лично приобрел эту замечательную картину, когда мы были в Голландии.
 — Уверен, что он ни разу не пожалел об этом, хотя вызывает сожаление, что она висит рядом с такой мазней.
 Саймон взмахом руки указал на одну из картин, которая висела по соседству с той.
 У Фенелы захватило дух. Она почувствовала, что ее отец выбрал не самый лучший способ начать церемонию знакомства. Она знала, как трудно бывает общаться с Саймоном, когда разговор заходит об искусстве. А люди обычно начинают чрезвычайно раздражаться, если кто-либо в их присутствии называет милую сердцу вещь мазней.
 Однако, к ее удивлению, леди Коулби в ответ даже улыбнулась: правда, улыбка едва угадывалась и была холодной, но тем не менее заметить ее было можно.
 — Ничуть не удивлена вашим замечанием, — проговорила она. — Я и сама никогда не испытывала особой любви к этому ландшафту, но все в этой комнате оставлено в точности в том порядке, какой был здесь еще во времена жизни моего свекра. Вы сами можете заметить, что она обставлена мебелью различных стилей Викторианской эпохи, которую собирали несколько поколений этой семьи. Моему мужу эта обстановка нравилась, и он сохранил комнату в таком виде, какой она имела и до него, в память о своем отце, а я всегда следовала его желаниям.
 — Когда дело касается хорошего вкуса, недопустимо принимать во внимание никаких сантиментов, — строго заметил Саймон.
 Он отправился через всю комнату, заметив другую картину на противоположной стене. Леди Коулби повернулась к Реймонду.
 — Думаю, нам следует сначала познакомиться, — проговорила она, — прежде чем мы начнем что-либо менять в этом доме, хотя, без сомнения, у супруги Николаса уже есть какие-то собственные идеи на сей счет.
 В ее голосе безошибочно угадывалась доля язвительности, но Реймонд целиком проигнорировал этот факт.
 — Ну, вы едва ли можете подозревать нас в отсутствии идей, поскольку мы дети своего отца, — сказал он добродушно, — но в настоящий момент нас всех переполняет чувство восхищения. Вы, должно быть, помните о том, что мы никогда прежде не бывали в Уэтерби-Корт.
 В его тоне ощущалась легкая тень упрека, но затем он улыбнулся и представил My.
 — Моя младшая сестра, — проговорил он. — Ее имя Миранда, но обычно мы называем ее My.
 — Здравствуйте. Полагаю, никто не откажется от чая. Николас, позвони, пожалуйста.
 Николас сделал то, о чем его попросили, и после этого в комнате вновь воцарилась гнетущая тишина, а леди Коулби не делала ни малейшей попытки, чтобы хоть как-то оживить атмосферу. Она искусно дождалась того момента, когда безмолвие продлилось достаточно долго и присутствующие со всей остротой почувствовали неудобство, и лишь после этого живо предложила:
 — Не хотите ли присесть? И предложи гостям сигареты, Николас: они должны лежать в том серебряном ящичке.
 Однако Саймон продолжал расхаживать по комнате, держа руки в карманах и сохраняя на лице сосредоточенное, критическое выражение.
 В своем поведении он был непосредствен, словно ребенок, и поэтому было невозможно не восхищаться тем хладнокровием, с которым ему удавалось каким-то собственным, особенным образом устраняться от всеобщего замешательства, воцарившегося в комнате.
 — Не хотите ли присоединиться к нам и присесть за стол, мистер Прентис? — предложила Саймону леди Коулби таким тоном, каким, наверное, генерал отдает приказы своим войскам. Во всяком случае, так показалось Фенеле.
 Но тут, к ее облегчению, дверь отворилась и в гостиную наконец-то внесли чай.
 Дворецкий — старый и почти уже одряхлевший от прожитых лет — внес огромный поднос, уставленный серебряной посудой с фамильным гербом, в то время как горничная — примерно такая же старая, как и сам дворецкий, — вкатила полированный столик, который накрыла затем тяжелой, украшенной вышивкой скатертью.
 — Боюсь, это достаточно скромное чаепитие, — проговорила леди Коулби. — К счастью, у нас есть собственная приусадебная ферма, иначе не представляю, как бы мы выжили в такое время.
 Фенела, взглянув на пропитанные маслом лепешки, на изящные, не толще вафли, кусочки хлеба и масла, на сандвичи, нарезанные с математической точностью, пришла в ужас: что же должен был подумать Николас о той грубой, приготовленной из полуфабрикатов пище, которую ему предлагали в Фор-Гейблз.
 «Я, наверное, сошла с ума, когда согласилась выйти за него замуж», — подумала она про себя и тут же почувствовала, что готова вот-вот впасть в истерику.
 Ей хотелось одновременно и плакать, и смеяться — смеяться, сознавая всю неуместность их нахождения в этом великолепном доме, да еще под предводительством леди Коулби, и плакать, вспоминая те бедственные события, которые привели к этому и к ее собственному неразумному решению, принятому в панике.
 — Сахару?
 Она услышала, что кто-то обращается к ней, и, оторвавшись от своих мыслей, увидела Николаса, стоящего над ней с чашкой чая.
 Их глаза встретились, и Фенела почувствовала, как внутри у нее растет неожиданное теплое чувство; Николас разделял ее чувства — она была уверена в этом; он тоже считал, что возникшая ситуация была невыносимой.
 — Еще чашку чая, Фенела? — спросила леди Коулби. — Нет? Ну, в таком случае давайте обсудим ваши планы на будущее — ваши и Николаса, разумеется. Я полагаю, вы уже думали об этом?
 Она перевела свой взгляд с сына на Фенелу и, прочитав возможный ответ на их лицах, проговорила быстро:
 — Как? Никаких планов? Очень хорошо, тогда я обязательно должна помочь вам. Боюсь, что вы оба поступили совершенно необдуманно, но теперь уже бесполезно сожалеть об этом. Дело сделано, и нам обязательно нужно в такой ситуации действовать наилучшим образом, причем каждому из нас. Вы согласны со мной, полковник?
 — Простите, — извинился Саймон, — но я прослушал ваш вопрос.
 Говоря это, он улыбнулся леди Коулби, и, к удивлению Фенелы, та, в свою очередь, ответила ему тем же.
 — Ничего, — ответила ему леди Коулби, — вы можете предоставить мне самой решить эти мелочи.
 — Я хочу, чтобы My и двое других малышей — Сьюзан и Тимоти — немедленно переехали сюда вместе с Нэнни, — проговорил Николас.
 — Полагаю, ты имеешь в виду, что уже предложил им это, — сказала леди Коулби. — Ну, думаю, это мы сможем устроить. У меня создается впечатление, что вы собираетесь закрыть Фор-Гейблз.
 Последнее она адресовала уже Саймону.
 — У меня не было никакого намерения сделать что-нибудь подобное, — ответил тот. — Кому пришла в голову эта идея?
 Фенела почувствовала, что ее трясет, — это происходило с ней всякий раз, когда Саймон приходил в раздраженное состояние. Но Реймонд сейчас оказался на высоте положения.
 — Отец, — проговорил он, — твой отпуск заканчивается завтра, так же как и мой. А оставлять Нэнни с детьми одних в Фор-Гейблз, когда там не будет Фенелы, чтобы помогать им, мы не можем. Николас предложил на время оставить их у себя, и, откровенно говоря, я думаю, что это единственный возможный выход из нынешней ситуации.
 Какое-то время Саймон колебался, как будто не зная, как поступить, а затем разразился хохотом.
 — Клянусь Юпитером, Николас, ну вы нашли себе занятие! — проговорил он. — Я думал, что вы взяли себе в жены только Фенелу, но, очевидно, вы женились на всей нашей семье сразу. Отлично, можете считать, что я дал вам свое благословение, но не вините меня, если впоследствии окажется, что они доставляют вам слишком много хлопот.
 Начиная с этого момента Фенеле стало казаться, что все происходящее напоминает приключения Алисы в стране чудес.
 Диктаторские замашки в манере поведения леди Коулби, этот дом с огромными, вычурно отделанными комнатами, замешательство и плохо скрываемое неповиновение Николаса, постоянное ожидание, что Саймон выкинет что-нибудь заумное, — все это смешалось у нее в голове и переполняло ее до тех пор, пока с чувством непередаваемого облегчения она не осознала, что наконец-то едет домой со всей своей семьей.
 Они решились на эту двойную поездку в Уэтер-би-Корт только потому, что, как заметил Реймонд, не могли же они прибыть туда сразу со всеми своими вещами, даже не познакомившись предварительно с хозяйкой.
 — Мы ждем вас приблизительно за час до обеда, — любезно обратилась леди Коулби к Фенеле. — А я тем временем распоряжусь, чтобы для вас к этому часу приготовили комнаты.
 Фенела подумала, что эта леди достаточно ясно показала, кто будет хозяйкой в Уэтерби-Корт, и втайне она не могла не согласиться с My, которая, как только они выехали за ворота усадьбы, закричала:
 — Я не желаю возвращаться сюда! Давайте останемся дома, пожалуйста, давайте останемся.
 — Обратного пути для нас уже нет, — возразил ей Реймонд.
 Он обнял Фенелу одной рукой, как будто понимая, что та должна была чувствовать после оказанного им приема.
 — И не думайте возвращаться туда! — гремел Саймон. — Да вы, должно быть, посходили с ума? Это место не что иное, как музей. Поздравляю тебя, Фенела. И он неплохой малый, — продолжал Саймон. — Разумеется, хочет вернуться к жизни. Я полагаю, если, конечно, тебя интересует мое мнение, что сейчас его голубая кровь слегка застоялась в жилах, но потом у тебя не будет никаких шансов.
 — А я ничего и не желаю, — опрометчиво возразила ему Фенела.
 — Тогда в чем же дело? — возопил Саймон. — Будь все проклято, но ведь это ты вступила в брак с этим парнем, а не мы.
 — Я не хочу возвращаться туда сегодня вечером, — вмешалась My. — Она же ненавидит нас, разве вы не понимаете этого?
 — Чепуха! — ответила ей Фенела. — Совершенно естественно, что мать Николаса расстроилась, потому что это явилось для нее полнейшей неожиданностью; а ты, My, разве не повторяла раз за разом, что не желаешь дольше оставаться в Фор-Гейблз?
 — Я не знаю, не знаю, чего мне хочется, — чуть не плача проговорила My.
 — Сегодня вечером мы больше никуда не поедем, — внезапно проговорила Фенела. — Я позвоню Николасу и все ему объясню. Мы поедем в Уэтерби-Корт завтра, после того как уедут Реймонд и папа. А этот вечер мы проведем вместе.
 — Да, давайте так и сделаем, — охотно согласилась с ней My.
 — Но ведь сегодня — день твоей свадьбы, — мягко напомнил ей Реймонд.
 — Не имеет значения, — беспечно проговорила Фенела. — Сегодня вечером мы останемся дома, в Фор-Гейблз, а завтра отправимся в Уэтерби-Корт. В конце концов, когда я сегодня утром выходила замуж, то не предполагала, что вы завтра собираетесь уехать из дому. Кроме того, если мы все уедем в Уэтерби-Корт, кто позаботится о тебе и папе? Кто приготовит вам завтрак, вы подумали об этом?
 Ну конечно, обо мне вы забыли, — проговорил Саймон. — Я ведь только кормилец — бедный дурачок, который платит за все.
 Он проговорил все это в шутливом тоне, но Фенеле показалось, что в голосе его прозвучали горькие нотки.
 — Мы остаемся дома, — твердо заявила она.
 Фенела направилась к телефону, но, когда она уже собралась звонить, почувствовала на своей руке руку Реймонда.
 — Фенела, — обратился он к ней тихим голосом, чтобы остальные не могли расслышать, что он говорит, — ты ведь сейчас играешь со своей жизнью. У меня, например, создалось бы совершенно однозначное представление о женщине, на которой я бы женился и которая в день свадьбы обошлась со мной подобным образом.
 — Что касается Николаса и меня, то это совсем другое дело, — возразила ему Фенела. — Он знает, что я не люблю его.
 — И все-таки это не причина и не извиняет тебя за то, что ты выставляешь его дураком, — настаивал на своем Реймонд.
 — А разве я это делаю?
 — Тебе прекрасно известно, что делаешь. Если ты остаешься здесь, то обязательно должна попросить его тоже приехать сюда; в противном случае тебе придется отправиться к нему.
 Фенела стояла неподвижно.
 — У нас нет возможности просить его об этом, — возразила она, — потому что в доме не найдется для него свободной комнаты.
 Реймонд на минуту задумался.
 — Наверное, My могла бы поспать одну ночь в детской.
 Фенела отвернулась от брата. Она понимала, что, по мнению Реймонда, Николас должен был разделить комнату с ней.
 — Это невозможно, — ответила она брату, и Реймонд лишь вздохнул.
 — Ну что ж, тебе решать, — проговорил он, — но если б я был на месте Николаса, то никогда не простил бы тебе этого.
 Фенела сняла трубку. Но прошло еще несколько минут, прежде чем она смогла дозвониться до Николаса.
 — Это Фенела, — проговорила она в трубку. — На мой взгляд, вряд ли стоит ночью тащить детей в Уэтерби-Корт. Они уже хотят спать, а у нас еще даже не собраны все вещи.
 — Может быть, тогда перенести переезд на завтра? — спросил Николас.
 — Я как раз думала о том же, — ответила Фенела. — Кроме того, папа и Реймонд тоже останутся здесь до завтра.
 — Тогда все в порядке, — проговорил Николас. — Я заеду за вами в течение этого часа.
 — Но я… — Фенела так и не успела договорить до конца: Николас уже положил трубку.
 Какое-то время она никак не могла решить для себя: не лучше ли было бы перезвонить Николасу еще раз, но потом поняла, что у нее для этого просто не хватит смелости.
 «Все-таки я трусиха», — с гневом подумала она о себе, в то же время понимая, что дело не только в этом, а все гораздо сложнее и запутаннее.
 Фенела отправилась наверх паковать свои вещи и на лестнице столкнулась с Реймондом.
 — Ну как, все уладилось? — спросил тот.
 — Николас заедет за мной, — ответила Фенела, стараясь при этом не смотреть Реймонду в глаза.
 — Отлично, — хмыкнул он. — Я хочу сказать, совсем недурственно с его стороны. Он стоит много большего, чем я думал.
 В этот момент резко зазвонил телефон, и Реймонд подошел к аппарату. Фенела осталась стоять в ожидании на верхней площадке лестницы, думая, что, возможно, спросят ее. Как оказалось, звонил доктор, и как только Фенела поняла, что Реймонд говорит именно с ним, тут же поспешно спустилась вниз.
 К этому времени Илейн находилась без сознания уже в течение многих часов — каждый из них даже в разговорах друг с другом старался не вспоминать о ней. Если она умерла…
 — Илейн все в том же состоянии. Реймонд положил трубку.
 — Так и не пришла в сознание?
 — Нет, в сознание не приходила, но еще жива. На самом деле — и ты должна обязательно это понять — будет лучше всего, если она останется в таком же состоянии.
 — Но это же не может продлиться целую вечность.
 — Дорогая, было бы очень неплохо, если бы она протянула в таком состоянии хотя бы один день.
 Фенела стояла задумавшись. Реймонд закурил сигарету. Бросив спичку в холодный камин, он заявил:
 — Я уже подумал, Фенела, о том, что тебе в данное время совершенно необходимо предпринять.
 — Ты имеешь в виду сегодня? — спросила она.
 — Нет, нет, — нетерпеливо возразил он, — в будущем. Я думаю, ты понимаешь, что, как жена Николаса, больше уже не будешь пользоваться отсрочкой от работы по мобилизации?
 — Я и не думала об этом! — воскликнула Фенела.
 — Ну а я должен был об этом подумать, — ответил Реймонд, — и более того, хоть тебе и не понравится то, что я сейчас скажу, но, думаю, тебе будет лучше знать об этом.
 — О чем именно?
 О том, что тебе лучше всего начать работать. Сейчас ты погрязла в рутине, и чем быстрее ты выберешься из нее, тем лучше будет для тебя. Я вовсе не имею намерения упрекнуть тебя, но, если ты, Фенела, спросишь мое мнение, скажу тебе следующее: обыденность засасывает человека, и если ты не захочешь выбраться из нее самостоятельно, нам придется тащить тебя силой.
 — Вполне верю, что вы можете обойтись со мной так омерзительно.
 Фенела дерзко смотрела ему прямо в лицо, так, как она это делала, когда они оба были еще детьми.
 — Людям всегда не нравится, когда им говорят правду в глаза, но рано или поздно тебе обязательно придется столкнуться с ней, какой бы неприятной она ни оказалась.
 — И как, по твоему мнению, мне следует поступить? — с долей иронии в голосе спросила Фенела. — Может быть, стать военнослужащей женской вспомогательной службы нашего доблестного флота?
 — Ну что ж, это идея в определенном смысле, но, думаю, тебе следует сначала обсудить свои планы с мужем. И все-таки должен заявить тебе раз и навсегда: даже если ты сможешь отвертеться от призыва на работу, твое предназначение вовсе не заключается в том, чтобы сидеть и вязать носки под руководством своей свекрови.
 — Ну, это последнее дело, которым мне хотелось бы заниматься, — пылко возразила ему Фенела. — Реймонд, ты знаешь, леди Коулби вселяет в меня ужас.
 Может быть, но я все-таки не перестаю восхищаться ею. Заверяю тебя, в своей жизни она всегда добьется того, чего хочет, и тебе придется здорово повертеться, чтобы воспрепятствовать ей хоть в чем-то.
 — Что ты имеешь в виду? И что ты думаешь о ее намерениях?
 — К сожалению, я не посвящен в тайные намерения сей дамы, — ответил Реймонд, — но, по самым скромным предположениям, я вынужден констатировать, что она собирается избавиться от тебя.
 Раздался стук в дверь.
 — Разрешите войти?
 Это был голос Николаса. Фенела села на кровать, плотно обернув вокруг себя домашний халат, пребывая в нервозном и каком-то неописуемо застенчивом состоянии духа.
 Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить себя ответить:
 — Да, войдите.
 Николас открыл дверь. Он был одет в измятые, но хорошо пошитые фланелевые брюки и твидовый пиджак, который, казалось, является неотъемлемой частью его туалета.
 Фенела обратила внимание на то, что он сейчас был без своей трости и, войдя в комнату, немедленно оперся на дверной косяк.
 — Хорошо ли вы спали? Я подумал, что после всех треволнений вы заслужили, чтобы сегодня утром завтрак вам был подан в постель.
 Он взглянул на поднос с завтраком, стоящий перед ней, и добавил затем:
 — Но вы почти ничего не ели.
 — Я не голодна, — смущенно ответила Фенела.
 Она боялась, что ее глаза опухли от слез, которые она проливала перед сном. Фенела казалась себе очень маленькой и испытывала неудобство оттого, что приходится говорить с Николасом из глубин этой необъятной двуспальной кровати с бельем персикового цвета.
 Накануне вечером, когда она вошла в комнату, отведенную ей леди Коулби, Фенела испытала благоговейный страх перед обширностью и великолепием этого жилища.
 Теперь же, при дневном свете, когда шторы на окнах раздвинуты и в комнату потоком лились лучи солнца, она почувствовала себя школьницей, вообразившей себя взрослой женщиной.
 Эта женщина никак не могла быть ею, Фенелой Прентис, которую никто и никогда не принимал всерьез, и вдруг — предупредительные слуги, которые обращаются к ней не иначе как «миледи» и приносят завтрак прямо в постель; и вдруг — заботливый муж, который приходит ровно в десять утра.
 Трудно было не почувствовать себя виноватой ей, которой пришлось столько часов провести на кухне, готовя завтраки, трудно было не испугаться всего и всех в этом доме.
 Тем не менее при первом взгляде на Николаса Фенела сразу поняла, что его-то ей можно не бояться. У нее даже мелькнула мысль, что он, наверное, так же смущен, как и она, и Фенела заставила себя улыбнуться ему, когда отвечала на его приветствие:
 — Я не очень голодна, но никак не могла отказать себе в удовольствии позавтракать прямо в постели. Спасибо вам, Николас, что позаботились об этом.
 — Моя мать всегда завтракает у себя наверху, — ответил он, — и, честно говоря, я немного волновался: как-то вы воспримете мой столь ранний визит этим утром. И, как я чувствовал, хуже всего то, что я помешал вашему завтраку.
 Фенела понимала, что он говорит первое, что придет в голову, только для того, чтобы выиграть время для них обоих и стать более непринужденными, более легкими в общении друг с другом. Ее благодарность Николасу за внимание пересилила все остальные чувства.
 — Я буду готова сей же час, — проговорила она. — Скажите, не могли бы вы отвезти меня домой?
 — Я только что разговаривал с вашим братом, — ответил ей Николас. — На самом деле этот разговор и есть та единственная причина, по которой я побеспокоил вас. Он собирается успеть на двенадцатичасовой поезд, но хотел бы повидаться с вами перед отъездом.
 Мы проводим его, — сказала Фенела, — а потом возьмем детей и My и вернемся в Уэтерби-Корт — разумеется, в том случае, если ваша мать все приготовила к их переезду.
 — Я полагаю, что все уже подготовлено. Чтобы не терять времени попусту, пойду и подгоню машину к входу.
 — За мной задержки не будет.
 Он уже направился было к двери, но потом на какое-то мгновение замешкался, глядя на нее.
 — Вы не ответили на мой первый вопрос.
 — А о чем вы спрашивали?
 — Хорошо ли вы спали?
 — И я обязательно должна отвечать?
 — А что, есть причина, по которой вы не можете говорить?
 — Только потому, что ненавижу явную неблагодарность со своей стороны в то время, как вы были столь добры ко мне: то, что произошло, показало — я оказалась неблагодарной.
 — Я так не думаю. Какое-то время я никак не мог заснуть. И уже совсем был готов отправиться к вам и обсудить все, но потом сообразил, что только напугаю вас своим приходом.
 Фенела почувствовала, как кровь прихлынула к ее лицу.
 — Прошлой ночью я была в довольно жалком состоянии. Очень рада, что вы не исполнили своего намерения.
 Все это мы обсудим с вами как-нибудь на досуге. Но когда у вас выдастся следующая такая ночь, вы можете рассчитывать на меня, я буду рядом.
 — Я буду рассчитывать на вас.
 Последние слова Фенелы были едва различимы, но Николас их услышал. Улыбнувшись, он притворил за собой дверь.
 Фенела мгновенно выскочила из постели и по толстому ковру, устилавшему пол, бросилась к туалетному столику.
 — Настоящее чудище! — сказала она своему отражению в зеркале.
 В тот же миг она начала корить себя за то, что позволила Николасу лицезреть себя в таком виде, но потом подивилась своей досаде.
 — Ему лучше привыкать видеть меня такой, как я есть, — сказала она себе строго.
 Когда Фенела плескалась в большой роскошной ванной, в которую был проход прямо из ее спальни, она все думала, как много девушек могли бы позавидовать ее нынешнему положению.
 Подавляющее большинство молодых женщин в обстоятельствах абсолютного безденежья, обладая к тому же сомнительным прошлым, сочли бы такой финал идеальным концом сказки о Золушке, если бы они в итоге стали леди Коулби, хозяйкой поместья Уэтерби-Корт.
 Фенела пыталась убедить и успокоить себя таким образом, в то же время прекрасно сознавая, что теперешняя ситуация не вызывает в ней восторга; к тому же, если подойти к этому критически, она не была удовлетворена своим поведением вплоть до последнего дня.
 Например, эти ее слезы прошлой ночью — теперь ей было стыдно от того, что дала им волю и позволила себе лежать, сотрясаемой бурей эмоций, рыдать так, будто сердце ее в тот момент разрывалось на части. Хотя где-то она была еще способна контролировать себя, так что смогла приглушить звуки, чтобы Николас через дверь ничего не услышал.
 В тот момент она почувствовала, что прошедший вечер измотал ее до самого основания.
 Поездка до Уэтерби-Корт проходила в натянутой обстановке, потому что, когда Николас приехал в Фор-Гейблз, имея намерение забрать ее с собой, Фенела начала настойчиво просить его позволения остаться на предстоящую ночь дома, но получила решительный отказ.
 — Мне казалось, что вы согласились выйти за меня замуж как раз для того, чтобы избежать каких-либо сплетен, — заявил он Фенеле непреклонно. — Если же мы с самой первой ночи после свадьбы будем с вами жить раздельно, можно с уверенностью заявить, что это возбудит ненужные пересуды и всякие домыслы.
 Но ведь в это будет посвящена только ваша мать, Николас, — слабо возразила ему Фенела, понимая, что продолжает упорствовать, хотя сама битва ею уже начисто проиграна.
 — Отнюдь, — холодно проговорил Николас. — Объявление о нашем бракосочетании появится в «Тайме» завтра утром. Кроме того, я уже предупредил слуг в Уэтерби-Корт о вашем переезде, и к настоящему моменту, если я хоть что-то понимаю в наших земляках, радостные вести прокатились уже по всей деревушке.
 — Ах, Николас! — воскликнула Фенела, нервно сжав рукой горло.
 — Мне хотелось бы прояснить до конца одну вещь, — проговорил Николас, — для всех, кого она может коснуться. Я горжусь своей женой, и мне лично нечего скрывать от кого-либо.
 Он был прав, и Фенела понимала это, хотя и была почти возмущена его стремлением решать что-то за нее; ей и в самом деле стало казаться, что собственная судьба выскользнула из ее рук.
 Николас поговорил с My и дал ей указания остаться дома и поухаживать за Реймондом и отцом; затем он сообщил Нэнни, что заберет ее с детьми в Уэтерби-Корт на следующий день, после чего Фенела, не успев осознать, что происходит, очутилась в автомобиле, в котором она мчалась наедине со своим мужем в направлении своего будущего дома.
 Вечер, который они провели в Уэтерби-Корт, выдался далеко не легким. Леди Коулби держалась милостиво, неосознанно выбрав покровительственную манеру щедрой дамы, которая всегда снисходит к нуждам окружающих, простых смертных.
 Слуги выходили по одному вперед, чтобы выразить новобрачным свои наилучшие пожелания и как бы между прочим, но совершенно определенно показать Фенеле, что, по их мнению, ей просто-таки здорово повезло, что она вышла замуж за их «мистера Николаса».
 Тем временем подошел час отправляться спать, а Фенела все страдала от чувства неудовлетворенности и неуверенности в себе.
 Контраст между Фор-Гейблз и Уэтерби-Корт сам по себе был довольно тревожным, и хотя мать Николаса отлично справлялась с ведением хозяйства, Фенела не могла удержаться от того, чтобы не взглянуть на это имение с той точки зрения, что наступит день, когда ей самой придется стать здесь хозяйкой.
 Обязанности по управлению своим домом слишком долго лежали на ее плечах, чтобы она могла легко отрешиться от мыслей о своем новом хозяйстве и в финансовом, и в чисто хозяйственном смысле; поэтому она пришла в ужас, когда представила себе объем обязанностей, которые со временем обрушатся на нее.
 И было еще одно обстоятельство: она никак не могла отделаться от ощущения, что это все — лишь плод ее фантазии. Было просто смешно даже подумать о том, что только неделю назад или около того она не имела ни малейшего представления о Николасе, и вот она уже замужем за ним.
 И еще не раз за прошедший вечер она ловила себя на том, что нащупывает обручальное кольцо у себя на пальце, чтобы удостовериться: оно там, и поэтому все случившееся с ней, начиная с восьми утра сегодняшнего дня — не плод ее больного воображения.
 — Не знаю, как вы, молодые люди, — проговорила леди Коулби после ужина, — а я устала и готова отправиться спать. Боюсь, что это — признак надвигающейся старости. И такие потрясения, которые ты, Николас, обрушил сегодня на мою голову, становятся весьма обременительными.
 — Простите, мама, но больше этого не повторится. — В его ответе явно угадывалась легкая ирония, но леди Коулби это начисто проигнорировала.
 — Надеюсь, что нет, — заявила она. — Хочу заверить тебя, что для меня и одного такого дня вполне достаточно. Я ни в чем не упрекнула тебя, но этот твой поступок был довольно неосмотрительным.
 — Я знаю, мама, и прошу у вас прощения. Единственным оправданием для меня служит то, что это было продиктовано сложившимися обстоятельствами.
 Ну ладно, теперь уж дело сделано, — проговорила леди Коулби с легким вздохом. — Я горжусь тем, что не принадлежу к числу сварливых женщин, и тебе повезло в этом, мой дорогой мальчик. Ведь твоя мать могла бы оказаться дамой совсем иного сорта.
 Тон речи леди Коулби подсказал им, что они и в самом деле должны были от всей души поздравить себя.
 У Фенелы мелькнула мысль, что она, пожалуй, могла бы сказать что-нибудь доброе и ласковое своей свекрови, которая, очевидно, ждала чего-либо в таком роде, но она так и осталась стоять, будто проглотив язык, чувствуя себя бестактной и чрезвычайно погруженной в собственные переживания.
 Они втроем отправились наверх по широкой лестнице.
 — Надеюсь, вам будет удобно, — проговорила леди Коулби, обращаясь к Фенеле, когда они дошли до двери в ее комнату. Вам отведены комнаты, которые я всегда считала самыми любимыми в этом доме. Если вам что-нибудь потребуется, разумеется, звоните.
 Николас проследовал за Фенелой в ее спальню. Он притворил за собой дверь, и какое-то время они стояли, взирая друг на друга; потом он промолвил:
 — Моя дверь следующая — вы, конечно, знаете об этом. Простите, если вы сочтете меня назойливым, но совершенно очевидно, чего от нас все ждут.
 — Ну конечно.
 Фенела отвечала смущенно; ее охватило чувство обиды, когда она уловила в тоне Николаса жесткие и резкие нотки.
 — Если хотите, можете запереть дверь — ключ вставлен в вашу дверь, но изнутри.
 И вновь у Фенелы возникло ощущение, что он ударил ее, и в целях самозащиты она стала говорить с ним таким же равнодушным тоном, как и он.
 — Благодарю, предпочитаю довериться вам.
 — Тогда все в порядке. Спокойной ночи.
 — Спокойной ночи.
 Фенела едва дышала, произнося последние слова, но Николас и не ждал от нее ответа; прихрамывая, он пересек комнату и вышел; дверь ее гардеробной, резко щелкнув, закрылась.
 Она раздевалась медленно, едва осознавая, что делает, настолько была поглощена своими мыслями и чувствами.
 Поступила она правильно или же совершила ошибку, выйдя замуж за Николаса, — вот самый больной вопрос, который она задавала себе снова и снова; и теперь, когда она уже стала его женой, как ей наилучшим образом встретить будущее вместе с ним?
 «Я ведь его совершенно не знаю», — подумала Фенела.
 Она забралась в постель, проскользнув между холодными простынями, а затем лежала, уставившись на закрытую дверь, которая сейчас разделяла их. Так или иначе, но, когда она этим утром отправлялась на свою свадьбу, настроение у Фенелы было совершенно иным.
 В то время она отчаянно нуждалась в защите, хоть в какой-нибудь помощи, которая помогла бы ей унять тревогу и страх. Она надеялась на то, что Николас мог бы со временем стать ее настоящим другом, таким человеком, который встал бы словно непробиваемая стена между ней и остальным миром.
 Теперь же она была не совсем уверена в том, что ей удастся использовать Николаса подобным образом. Этим утром Фенеле показалось, что он как личность не имеет собственного лица, а она нуждалась исключительно в помощи и надежной поддержке Николаса.
 Сейчас она думала о нем уже как о личности. У Николаса тоже есть свои чувства, и Фенела могла судить о них по изменению тона его голоса. Тот воображаемый его образ, который она создала для себя, оказался неверным, и это привело ее в замешательство и даже отчасти напугало.
 «Я совершенно одна», — подумалось ей.
 Потом внезапно у нее по щекам потекли слезы, и все накопленное за последнее время горе и переживания вдруг безудержно выплеснулись наружу.
 В те бесконечные долгие ночные часы Николас казался ей неописуемо грозным, но когда утром она быстро сбежала по лестнице парадного крыльца вниз, к тому месту, где он ожидал ее в своем автомобиле, Фенела удивилась, что ей в голову могла прийти столь абсурдная мысль.
 Николас улыбнулся ей, и Фенеле определенно почудилось что-то мальчишеское и доверительное в его улыбке, в том жесте, каким он протянул ей руку для приветствия.
 — Вот здорово! Вы единственная женщина из тех, которых я когда-либо встречал в своей жизни, способная и в самом деле одеться за каких-нибудь пятнадцать минут. А я уже мысленно подготовил себя к тому, что придется ждать по меньшей мере еще полчаса.
 Фенела рассмеялась.
 — Полагаю, что у тех женщин, с которыми вы прежде были знакомы, проблем было гораздо больше, — ответила она. — А у меня никогда не было в достатке времени для того, чтобы прихорашиваться у зеркала.
 — Думаю, вы просто напрашиваетесь на комплимент, — проговорил Николас, — поэтому я с вами не играю.
 — Вовсе нет, просто так получилось, — ответила ему Фенела, — но я и не жду, что вы мне поверите.
 — Я буду верить вам всегда, — проговорил Николас, внезапно посерьезнев. — До сих пор я знал вас как самого честного человека.
 — Благодарю вас, — ответила Фенела.
 Пока автомобиль выруливал на главную дорогу, Фенела и Николас хранили молчание.
 Стоял теплый солнечный день; порыв ветра разметал волосы Фенелы и сдул их с ее лба. И у нее возникло чувство, будто бы ветер унес заодно и множество страхов и тревог, которые переполняли ее разум.
 «И что я так беспокоюсь? — спросила она себя. — Теперь о нас позаботится Николас; и останется только Саймон, который вполне в состоянии побеспокоиться о себе сам».
 Ей было просто удивительно, что они сначала строили планы о своей будущей жизни, а затем с легким сердцем решили, что пусть все в будущем станет так, как сложится само собой. Не отдавая себе в том отчета, Фенела вдруг стала думать вслух.
 — Вы просто фантастически добры, Николас. И я рада этому, на самом деле очень рада.
 — Что же такого я сейчас сделал? — спросил он.
 Фенела поняла, что ее фраза, произнесенная вслух, для него звучала абсолютно бессмысленно.
 — Все, что вы сделали по отношению ко мне, говорит об этом, — ответила она неопределенно.
 — Я еще даже и не начинал, — проговорил Николас. — Я хочу быть добрым по отношению к вам, но вы, Фенела, обязательно должны помочь мне в этом. Я уже говорил вам о том, что у меня нет совершенно никакого опыта в общении с женщинами.
 — Неужели вы никогда не влюблялись?
 — Влюблялся однажды. Мне было тогда девятнадцать, а той женщине — двадцать восемь.
 — И она не захотела выйти за вас замуж?
 — В то время она уже была замужем. Эта женщина сделала меня очень счастливым и в то же время принесла мне огромное разочарование. Я уверен, что все это было, конечно, очень познавательно, но я бы предпочел, чтобы этот мой опыт больше уже никогда не повторялся.
 — Ни с кем? — спросила Фенела.
 — Ни с кем, — ответил Николас. — Как вы можете сами догадаться, война помешала мне проявлять большую активность в общении с другими людьми.
 — Разумеется, — мягко проговорила Фенела.
 Мысли о ранах, которые причиняли боль Николасу, всегда вызывали в ней чувство глубокого сострадания.
 Внезапно Николас притормозил автомобиль.
 — Там мой агент! — воскликнул он. — Вы не будете против, если я перекинусь с ним парой слов?
 Какой-то мужчина на огромной жилистой лошади во весь опор мчался за ними вдоль дороги.
 — Доброе утро, Николас, — сказал он. — Примите мои поздравления. Ваша мать сообщила мне эту новость сегодня рано утром по телефону.
 — Благодарю вас, Чарлз. Полагаю, вы незнакомы с моей супругой, — ответил ему Николас. — Фенела, это Чарлз Карстерс. Он следит за состоянием дел в имении, поэтому, наверное, оно и находится в таком превосходном состоянии.
 — Спасибо за добрые слова.
 Чарлз Карстерс спешился и поздоровался за руку с Фенелой. Это был мужчина примерно пятидесяти лет, с обветренным лицом и энергичными манерами, чем сразу же понравился Фенеле.
 — Как-нибудь вечером вы, Николас, обязательно должны зайти к нам в гости вместе со своей женой. У меня в укромном месте припасено нечто особенное, что было бы не грех выпить за ваше здоровье.
 — Мы обязательно зайдем, — пообещал ему Николас, — и, кстати, не говорила ли вам моя мать, послала она грузовичок в Фор-Гейблз за вещами?
 — Да, говорила — грузовичок будет в Фор-Гейблз где-то около полудня.
 — Хорошо.
 — Между прочим, леди Коулби, — проговорил Чарлз Карстерс, обращаясь к Фенеле, — если вы захотите сдать Фор-Гейблз в аренду, дайте мне знать — смею заверить вас, что смог бы подыскать вам кого-нибудь, но, как я понимаю, вы закрываете свою усадьбу немедленно?
 — Я думаю, что лучше всего отложить этот разговор до тех пор, пока у нас не появятся совершенно определенные планы на будущее. Но я обязательно сообщу о вашем предложении своему отцу, когда встречусь с ним сегодня утром.
 Я слышал, майор Рэнсом нашел себе помещение для постоя на той стороне деревни, — продолжал Карстерс. — Его пустил к себе фермер по фамилии Скотт. Сочувствую, что вам пришлось на какое-то время пустить его для постоя в свою усадьбу, — добавил он. — Я знаю Рекса Рэнсома еще с тех пор, как он был мальчишкой, и этот парень всегда был форменным прохвостом, особенно когда дело касалось женщин.
 Фенела тихо вздохнула, на мгновение потеряв дар речи, но прежде, чем она собралась с мыслями, она почувствовала, как рука Николаса легла на ее руку. По той силе, с которой он сжал ее пальцы, Фенела поняла, что он предостерегает ее от ответа на реплику Чарлза Карстерса.
 — Мы должны ехать, Чарлз, — проговорил Николас. — Полагаю, мы еще увидимся этим вечером.
 — Я буду в Уэтерби-Корт, — ответил Чарлз Карстерс и поднял свой хлыст, прощаясь с ними, когда автомобиль покатил по дороге.
 Фенела хранила молчание всю оставшуюся дорогу до тех пор, пока они не въехали в ворота Фор-Гейблз. И тут у нее буквально вырвалось:
 — На каком основании он говорил так о Рэнсоме?
 — Боюсь, он выражал мнение лишь части местных обывателей, — ответил ей Николас. Он говорил медленно, по-видимому тщательно подбирая нужные слова.
 — Ну, мы-то знаем истинную цену этому мнению, — презрительно проговорила Фенела.
 — Это точно.
 И по какому такому праву люди могут говорить о других такие вещи, когда они даже не подозревают, не имеют ни малейшего представления о том, какие страдания перенес человек? — произнесла Фенела вслух.
 Николас ничего не ответил, а когда они остановились у парадной двери, она вообразила себе, как он, должно быть, недоволен ее словами.
 В оставшийся час или около того предстояло провернуть такую массу дел, что у Фенелы не было времени подумать над словами агента Николаса или даже о самом Рексе. Для начала она обнаружила, что ее отец внезапно полностью переменил свое отношение на противоположное почти по всем вопросам.
 Как только она прибыла в Фор-Гейблз, он тут же заявил ей, что не даст своего согласия на переезд детей в Уэтерби-Корт, и даже более того, он не собирается закрывать свою усадьбу.
 — Куда же я денусь, когда буду свободен от службы? — спросил он.
 — Но ты же не сможешь возвращаться в Фор-Гейблз, если здесь не будет слуг, — настойчиво убеждал его Реймонд. — Вплоть до сегодняшнего дня всю работу по хозяйству делала Фенела, и тебе едва ли стоит надеяться на то, что My и Нэнни смогли бы содержать дом без посторонней помощи.
 — Ну что ж, тогда надо найти им помощницу! — орал Саймон.
 Мне сказали, что это невозможно, — ответил ему Реймонд. — Ты, кажется, никак не можешь осознать, что в этой части страны вообще никаких слуг нанять просто невозможно. Те из местных жителей, кто не работает на промышленных предприятиях, заняты в сельском хозяйстве.
 — Мы были бы только рады, если вы будете приезжать в Уэтерби-Корт и жить с нами, — предложил Николас.
 — Я ни у кого не желаю останавливаться, — возмущенно проговорил Саймон. — Я хочу, чтобы у меня был собственный дом. В конце концов, разве любой человек не имеет на это право?
 — Ну хватит, папочка, не упрямься, — вступила в разговор Фенела. — Пусть все остается, как оно сложилось на этот момент.
 На железнодорожной станции Фенела прижалась к Реймонду.
 — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — прошептала она.
 — Ну, теперь тебе нечего беспокоиться, — пожурил ее Реймонд, потрепав по плечу. — Все, кажется, отлично устроится; а потом, мне нравится Николас, поэтому будь с ним добрее. Нужно, конечно, быть дураком, чтобы жениться на тебе, но это его дело.
 Реймонд ласково обнял свою сестру, а затем добавил, но уже другим тоном:
 — Если что-нибудь случится, будет лучше, если ты немедленно свяжешься со мной. Я постараюсь тут же приехать, если это будет в моих силах.
 Фенела поняла, что он имеет в виду Илейн, и согласно кивнула, посчитав, что сейчас, когда Реймонд должен вот-вот уехать, говорить о ней совершенно невозможно.
 Когда поезд, увозящий Реймонда, исчезал из виду, ее глаза были полны слез; затем, держа My под руку, она отправилась назад, к автомобилю, в котором ожидал их Николас.
 Всей компанией — Саймон, Нэнни, дети и My — они прибыли в Уэтерби-Корт прямо перед ленчем. Фенела и Николас в конце концов убедили Саймона присоединиться к ним, пообещав все устроить так, чтобы автомобиль подвез его на железнодорожную станцию вовремя и он успел бы на свой поезд.
 — О чем вы думаете сейчас, Фенела? — внезапно спросил ее Николас.
 — Я думаю о том, что такие гении, как мой отец, должны иметь и воспитывать только сыновей, — ответила Фенела.
 — Большинство женщин чертовски надоедливы, — проговорил Саймон. — Но в то же время мы никак не смогли бы обойтись без них. Ведь они вносят в наши жизни столько красок.
 — Иногда даже слишком много, — язвительно заметила леди Коулби.
 Но Саймон, казалось, ничуть не смутился и продолжал как ни в чем не бывало:
 — И все-таки мы — или мне следовало сказать «я»? — не можем обходиться без них.
 Когда Саймон ушел, леди Коулби сказала Фенеле:
 — Думаю, ваш отец весьма интересный человек. Очень жаль, что рядом с ним нет никого, кто мог бы заботиться о нем.
 Фенела поняла, что леди Коулби не имела в виду материальные затруднения, свалившиеся на Саймона.
 — Рядом с ним никого нет с тех пор, как умерла моя мать.
 — Очень жаль, — проговорила леди Коулби, — очень жаль.
 Набравшись храбрости, Фенела выпалила:
 — Было бы лучше, если б вы не осуждали моего отца все эти годы. Тогда это не привело бы к тому, что от него, а также и от всех нас отвернулось множество людей этого графства, которые вполне могли бы отнестись к нам дружелюбнее и сделать его и нашу жизнь разнообразнее.
 Леди Коулби холодно посмотрела на Фенелу.
 — Я и сейчас, дорогая моя, продолжаю относиться к вашему отцу с осуждением, — проговорила она, — но теперь это уже не в моих силах — отказаться от общения с ним.
 Фенела почувствовала себя оскорбленной, но в то же время она никак не могла не согласиться с тем, что обаяние Саймона в очередной раз помогло ему преодолеть даже колебания леди Коулби в отношении его моральных принципов.
 «Нет, все-таки в Саймоне что-то есть такое, — подумала Фенела, — что позволяет ему обезоруживать их всех, когда они вступают с ним в личный контакт».
 Чуть улыбнувшись своим мыслям, она быстро поднялась по лестнице наверх, чтобы проверить, как там устроились малыши в своей новой детской.
 — Фенела, я хочу поговорить с вами.
 Николас вошел в библиотеку, где Фенела заканчивала писать письмо Реймонду. Она оторвала взгляд от письменного стола, но еще в течение какого-то времени казалась погруженной в собственные мысли.
 — Да?
 — Я хочу поговорить с вами, — повторил Николас, — о вашей работе по мобилизации.
 Он опустился на стул рядом с ней, и лишь теперь Фенела отложила в сторону свою ручку и обратила на него все свое внимание.
 — О моей работе по мобилизации? — эхом повторила она его слова.
 — Да. Реймонд говорил со мной об этом перед своим отъездом.
 Он говорил кое-что и мне. Но проблема в том, Николас, что я не представляю, чем могла бы быть полезной.
 — Именно об этом я и думал, — сказал Николас, — и в связи с этим есть одна длинная история, которая касается лично меня.
 — Расскажите-ка мне ее, — потребовала Фенела; затем подалась вперед, оперлась локтями на письменный стол и обхватила лицо ладонями.
 Ну так вот она, — начал Николас, волнуясь и немного запинаясь на каждом слове, как это происходило с ним обычно, когда что-то приводило его в замешательство. — Как раз перед самой войной я страшно увлекся авиацией и после нескончаемо долгих уговоров убедил в конце концов свою мать разрешить мне построить частную взлетно-посадочную полосу в миле от нашего дома. У меня возникла идея, — продолжал он, — создать нечто вроде клуба из числа моих друзей, в результате чего мы могли бы совершать полеты, чтобы навещать друг друга, и, кроме того, создать тут мастерскую по ремонту, в которой имелась бы возможность проводить техническое обслуживание собственных машин достаточно быстро и с минимальными хлопотами. Но до того, как я смог достаточно далеко продвинуться в осуществлении своей цели, началась война, и поскольку я был призван на военную службу, всякая работа в этом направлении прекратилась. Министерство Военно-воздушных сил, испытывая потребность в дополнительных аэродромах, проявило интерес к тому участку земли, на котором я планировал построить взлетно-посадочную полосу, поэтому там выровняли почву и специально подготовили его для строительства. Пока шло освоение того участка, один мой друг, Дик Браун, спросил, не мог бы он занять ангары для своего особого эксперимента, который он как раз в тот момент осуществлял в авиации.
 Для того чтобы сократить свой рассказ, сразу скажу, что тот участок был значительно расширен, а Дик в настоящий момент работает над особым типом ночного истребителя, который, как надеются в министерстве Военно-воздушных сил, обещает стать лучшим из всех, что существуют к настоящему времени в ВВС.
 — И все это происходит здесь? — спросила Фенела. — Как здорово! А я не имела об этом ни малейшего представления.
 — Об этом знал очень небольшой круг лиц, — ответил Николас. — По вполне понятным причинам мы сохраняли этот проект в секрете, хотя в действительности там в мастерских трудится около сотни людей. И приблизительно половина из их числа — местные жители.
 — А мне разрешат пройти на тот аэродром?
 Это как раз то, о чем я собирался поговорить с вами сейчас. Видите ли, Фенела, дело заключается в следующем. Когда я очень серьезно заболел, то для того, чтобы поменьше думать о своих болячках, начал работать над собственным проектом, который, как мне казалось, мог бы внести определенные усовершенствования в конструкцию самолета, необходимые с точки зрения пилота. Ну и Дик объединяет оба эти проекта при создании новой машины.
 — Ник, как это захватывающе интересно!
 — Можете вообразить себе, какие чувства я испытаю, если наш проект завершится успешно, и к тому же, — тут Николас пришел в явное смущение, — Дик был настолько добр ко мне, что придал моим предложениям большое значение, и мы оба даже получили право присвоить будущему самолету имя по своему выбору.
 — И как вы его назвали?
 — «Кобра». Разумеется, это название составлено из начальных слогов наших с ним фамилий.
 — И когда «Кобра» будет закончена?
 — Фактически через несколько недель или даже скорее, а затем будут проведены испытания. Но на самом деле я пришел к вам, чтобы рассказать совсем о другом. Этим утром я виделся с Диком, и он с большой охотой, если, разумеется, вы соблаговолите принять мое предложение, предоставит вам работу в мастерской.
 — То есть вы хотите сказать, что я могу получить место по мобилизации на вашем собственном предприятии, — сказала Фенела.
 Именно это я и хотел сказать, — ответил Николас, — но, разумеется, вы, как и любое другое лицо, пройдете курс обучения, но я боюсь, что работа окажется неквалифицированной и поэтому не особенно увлекательной.
 — Но мне она обязательно должна будет понравиться! Это просто превосходная идея с вашей стороны, и я была бы счастлива выполнять именно такую работу, чем занимать какой-либо ответственный пост. Я боялась, что коль скоро я — ваша жена, то мне будет уготована именно такая участь.
 — Ну, там, где делами заправляет Дик, тот факт, что вы моя жена, не даст вам ни малейшего преимущества, — сказал Николас. — Дик — один из честнейших людей среди тех, с кем мне когда-либо доводилось встречаться, а что еще более существенно, в работе он просто великолепен. Думаю, он понравится вам, Фенела.
 — Когда я могу встретиться с ним?
 — Я все устроил так, чтобы отвезти вас на аэродром сегодня где-нибудь после полудня.
 — Это будет чудесно, — ответила Фенела. — Я только надеюсь, что не подведу вас.
 — Об этом можете не беспокоиться, — уверенно заявил ей Николас.
 Но когда спустя несколько часов Фенела в сопровождении Николаса ходила по мастерским, у нее возникло ощущение, что его уверенность была несколько неоправданной.
 Ей казалось, что все мужчины и женщины работают быстро и со знанием дела; она наблюдала, как их руки безостановочно двигались взад и вперед, как поблескивали при этом инструменты, которые они использовали, ощущала их уверенность в себе и чувствовала, что сама она пока совершенно не обладает всеми теми качествами, которые присущи хорошему рабочему.
 Однако затем она вновь обрела долю уверенности в себе, когда встретилась с Диком Брауном; на ее взгляд, Николас был целиком прав, когда говорил, что статус его жены не даст ей никаких преимуществ там, где всеми делами заправляет его приятель.
 «Если он сочтет, что я недостаточно пригодна для будущей работы, то попросит меня уйти», — подумала она и сразу почувствовала себя свободной.
 Дик Браун ей понравился, хотя она и побаивалась его немного. Он был невысокого роста, но имел плотное сложение, голова у него была круглая, а на носу поблескивали очки в роговой оправе, которые придавали его лицу какое-то совиное выражение.
 Его речь была быстрой, убедительной, поэтому, когда он говорил, немедленно возникало ощущение сильной и динамичной личности. В то же время Дик Браун до определенной степени был способен контролировать свои поступки, когда приходилось отдавать предпочтение чему-то более важному, пренебрегая своими собственными интересами.
 Фенеле он понравился, и у нее возникло такое чувство, что эта симпатия была взаимной.
 Вначале у нее было смутное подозрение, что Дик Браун мог воспользоваться идеями Николаса из каких-то сентиментальных побуждений и желания помочь своему искалеченному другу.
 Ведь для Дика не представляло абсолютно никакого труда помочь восстановлению Николаса, задав какую-нибудь работу его мозгам, да такую, что она целиком заняла бы все мысли последнего.
 Но затем, когда она увидела Николаса на заводе, когда посмотрела, как он разговаривает с Диком Брауном, Фенела с абсолютно исчерпывающей очевидностью поняла, что ни о каком сострадании, ни о каких сантиментах в их взаимных отношениях говорить не приходится. Это было настоящее деловое партнерство.
 Приехав на завод, Николас окунулся в свою стихию, и было очевидно, что здесь он занимал положение, соответствующее его способностям. Фенела вдруг по-новому взглянула на своего мужа, ощутила, что в этой обстановке перед ней совершенно иной человек, весьма далекий от запинающегося, колеблющегося юноши, которого она знала до сегодняшнего дня.
 Она наблюдала, как Николас вместе с Диком Брауном склонялись над синьками чертежей, видела, как они тщательно осматривали какой-то огромный авиационный двигатель, слышала, как Николас разговаривал с рабочими, и понимала, что перед ней и на самом деле совершенно другой Николас Коулби.
 Теперь он представлялся ей хладнокровным и невозмутимым человеком, властным, всегда готовым дать правильный ответ на любой вопрос, не претендующий на первенство, но инстинктивно являющийся лидером среди людей.
 На самом летном поле было множество летчиков и небольшая группа офицеров, которые в тот день прилетели сюда специально для того, чтобы увидеться с Диком. И в общении с ними, как успела заметить Фенела, у Николаса не было и следа застенчивости.
 Ей казалось, что большинство этих людей хорошо знали Николаса и он им нравился. Со своей стороны каждый из персонала наземной службы находил для него дружеское слово, и Фенела несколько раз видела, как Николас неоднократно останавливался, чтобы пообщаться с кем-либо из рабочих, поговорить о его личных или домашних делах.
 «Каким же это явилось для него ударом, когда он был вынужден уйти из авиации!» — такой была ее первая реакция на все, что Фенела успела узнать о Николасе в этот день.
 Она сомневалась, была ли даже эта его новая работа достаточной компенсацией за то, что он был выброшен из жизни, которой ранее, должно быть, так сильно наслаждался.
 На аэродроме они провели почти всю вторую половину дня, а затем Фенеле был вручен пропуск на девять часов утра следующего дня.
 — А как вы думаете, смогу я когда-нибудь делать на должном уровне ту работу, которую мне поручат? — спросила она у Николаса, когда они уже направлялись домой в автомобиле.
 — Совершенно уверен в том, что сможете, — ответил тот. — И не беспокойтесь ни о чем. Мастер научит вас всему.
 — А вы не думаете о том, что мое присутствие может не понравиться другим рабочим? Ведь они могут подумать, что я приставлена шпионить за ними по вашему поручению или по поручению Дика.
 — Я бы счел это маловероятным. Все они любят Дика, но поначалу, как говорится, мне надо быть осмотрительней.
 — Я все буду делать хорошо.
 — На самом деле мне ненавистно то, что вам придется работать, — внезапно сказал ей Николас, когда они ехали по узкой, окруженной деревьями дорожке, которая вела в Уэтерби-Корт.
 — Почему? — удивленно спросила Фенела.
 Я считаю, что любой мужчина был бы не в восторге от того, что его жене приходится работать, — ответил Николас. — Это довольно больно бьет по нашему мужскому самолюбию. Но неизмеримо хуже бывает тогда, когда сам мужчина физически не способен работать в такой ситуации.
 — Но вы ведь работаете, — успокаивала его Фенела. — Вы же слышали, что мне сегодня сказал Дик, и, кроме того, Николас, я думаю, что это просто замечательно — изобрести такую важную машину, как «Кобра»!
 Она говорила взволнованно, немного побаиваясь, что покажется ему слишком сентиментальной, и слегка смущаясь оттого, что должна вслух выражать оценку собственного мужа.
 — Благодарю вас, — тихо проговорил Николас, а затем добавил: — Между прочим, не говорите об этом никому, хорошо? Даже моей матери.
 — Но она, разумеется, знает?
 — Кое-что ей известно, но не так много, как вам. Она знает, что я вожусь здесь кое с чем, но на самом деле ей совершенно ничего не известно о том, что я приложил свою руку к изобретению «Кобры», — да и вообще, она абсолютно ничего не понимает в самолетах.
 И тут Фенела внезапно испытала большую радость. Хоть это и казалось ей недостойным, она не могла не обрадоваться тому, что в одном все-таки одержала верх над своей властной свекровью.
 — Фенела, — обратился к ней Николас через какое-то время, — вы стали хотя бы чуть-чуть счастливее?
 Только большим усилием воли Фенела заставила себя произносить слова, отвечая на его вопрос; хотя сердце ее в этот момент буквально кричало о том, что она говорит неправду.
 — Я очень счастлива, Николас.
 — Хорошо. И вы рады, что вышли за меня замуж?
 В этот раз ответить ему было совершенно невозможно, потому что она никак не могла заставить себя дать ему тот ответ, на который он надеялся.
 Вместо ответа Фенела смотрела прямо перед собой — туда, где забранные частым переплетом окна дома блестели в лучах клонившегося к закату солнца.
 — Нам обязательно говорить об этом?
 — А почему бы и нет? — резким тоном задал вопрос Николас, и Фенеле почудились даже гневные нотки в его голосе. — Разве мы недостаточно современны, чтобы обсуждать все, что угодно? Мне казалось, что искусственные самоограничения вышли из моды уже много лет назад.
 Фенела попыталась было беззаботно рассмеяться, но смех ее прозвучал фальшиво; голос у нее надломился, и, к своему ужасу, она почувствовала, что по щекам ее покатились слезы.
 Николас остановил автомобиль, выключил двигатель и повернулся к Фенеле.
 — Фенела, — проговорил он, — посмотрите мне в лицо.
 Она не подчинилась ему, и тогда он протянул руку и взял ее за плечо, потом повернул к себе так, что она была вынуждена взглянуть прямо ему в глаза.
 — Скажите, ну почему вам обязательно нужно быть такой отвратительно упрямой? — раздраженно произнес он.
 — Упрямой! — словно эхо удивленно повторила Фенела его слова, и в ту же минуту слезы прекратились.
 — Да, упрямой, — повторил Николас. — Вам очень хочется полюбить меня, и я вам уже нравлюсь; если бы вы были честны сами с собой, вам пришлось бы согласиться, что в вашем замужестве есть и интересные, и радостные моменты; но вместо того, чтобы оставаться честной и искренней, вы предпочитаете цепляться за собственные нелепые фантазии. Да и что вы знаете о любви — ведь вы еще совсем ребенок!
 Фенела почувствовала страх, уловив гнев в его голосе, но затем гордо вскинула голову.
 — Моя любовь — это настоящая реальность.
 — Неужели? — спросил Николас. — А разве дело не ограничивалось одними поцелуями под луной, после которых ты потеряла голову из-за своей молодости и чертовской невинности?
 — Вы заставите меня ненавидеть вас, — горячо проговорила Фенела.
 — Ну и хорошо, по крайней мере я пробуждаю в вас хоть какие-то чувства к своей персоне. Да только что толку из этого!
 Внезапно Николас отпустил ее плечо, завел машину и, не говоря ни слова, двинул автомобиль вперед. Фенела ощутила, как ее сердце дрогнуло. В это никак не верилось. Чтобы Николас разговаривал с ней в таком тоне, чтобы в его голосе так явно сквозили горячность, гнев и волнение.
 Вот открылась и еще одна черта характера человека, за которого она вышла замуж, — он оказался способным напугать и взволновать ее, а она ожидала увидеть мальчика, мягко и легко поддающегося чужому влиянию.
 Наконец автомобиль остановился у парадной двери. Фенела придвинулась к своему мужу.
 — Николас, — проговорила она умоляюще.
 Но он даже не взглянул на нее; у него был рассерженный вид, и Фенела была уверена, что глаза его потемнели.
 — Здесь больше нечего сказать, — ответил он сердито, — словами делу не поможешь. Тебе лучше выйти из машины и отправиться домой.
 Она смиренно отодвинулась, подчиняясь ему.
 На следующий день Фенела приступила к работе. Она приехала на завод, сильно волнуясь, но мастер, добродушный мужчина, сообщивший ей, что сам он начал работать еще мальчишкой, когда ему было всего-то двенадцать лет, показал, что нужно будет делать Фенеле, и уверил девушку, что она легко освоит все операции и потребуется на это всего-то день или два.
 Позже, когда Фенела лежала в горячей ванне, млея от наслаждения, она вдруг подумала о тех людях, которые должны были после работы возвращаться в маленькие убогие номера или в свои переполненные дома, в которых им к тому же зачастую приходится делать еще и часть работы по дому.
 «Я ни в коем случае не должна подводить Николаса», — подумала она.
 Фенела удивлялась тому, что Николас занял все ее мысли; и даже все время, в течение которого она была занята на производстве, Фенела ловила себя на том, что постоянно думает о его истребителе — о «Кобре».
 Уже не раз с тех пор, как она поселилась в его доме, некоторые косвенные признаки, говорящие об увечьях Николаса, или наполовину вынужденные сожаления по поводу того, что он не может что-либо сделать, вызывали у Фенелы чувство стыда за то, что ее-то лично война, вплоть до самого последнего дня, коснулась очень незначительно.
 Было трудно смотреть на то, как Николас с огромным трудом пытается встать с сиденья автомобиля или неуклюже поднимается из-за стола, не желая, чтобы ему кто-нибудь помогал.
 В некоторые дни он мог ходить лучше, в другие — хуже, а иногда казалось, что он почти полностью терял контроль над своими ногами, в результате чего они скользили и разъезжались в разные стороны, и Николас вынужден был хвататься за мебель для того, чтобы обрести устойчивость.
 Фенеле, кроме того, было известно, что он часто проводит долгие ночи без сна, когда боль от полученных на войне ран не позволяет ему расслабиться; к тому же она узнала от леди Коулби, что появилась возможность в будущем сделать дополнительную операцию.
 — То есть будет целых пять операций, — сказала Фенеле мать Николаса, а затем добавила: — Бедный мальчик, он очень храбро согласился на них.
 Еще с тех пор, как она была ребенком, Фенела трепетала при одной мысли о физической боли; и теперь, когда она думала о Николасе, видела его мучения, у нее возникало чувство, что его боль, словно эхо, отзывается и в ней самой.
 Особенно остро она испытывала это чувство, когда леди Коулби упоминала об увечьях собственного сына таким спокойным, таким бесстрастным голосом, словно рассказывала о чем-то, что случилось с каким-нибудь посторонним человеком; а однажды Фенела пришла просто в ужас, когда неожиданно вошла в комнату и услышала, как My спрашивала у Николаса, не могла бы она посмотреть на его раны.
 — Да как ты можешь просить о таких вещах! — горячо укоряла она свою младшую сестру.
 Она говорила все это более взволнованно и более гневно, потому что подсознательно упрекала себя за то, что она, жена Николаса, не смогла бы отважиться взглянуть на них.
 — Но мне это интересно, — удивленно возразила ей My. — Николас как раз перед этим рассказывал мне о различных происшествиях, случившихся с ним; а кроме того, если война продлится еще достаточно долго, я обязательно стану медицинской сестрой. Работа на заводе — это не для меня.
 — Ты возненавидишь эту работу, — презрительно сказала Фенела. — Кроме того, из тебя не получится хорошей медсестры.
 Внутри у Фенелы возникла какая-то странная потребность, которая заставляла ее быть жесткой, чуть ли не жестокой по отношению к My.
 — Откуда ты это можешь знать? — парировала My ее колкость. — У меня пока еще не было возможности проявить себя хоть в чем-нибудь.
 — Вот это действительно правда, — вмешался в их спор Николас. — И если ты хочешь испытать себя, то обязательно получишь такой шанс, My, в этом я ручаюсь тебе.
 — Благодарю тебя, Ник, ты очень мил.
 My взяла под руку Николаса и тесно прижалась к нему. Фенела почувствовала, как внутри у нее поднимается волна гнева.
 — My, не будешь ли ты так добра, чтобы подняться наверх и передать, что я хочу видеть детей? Попроси Нэнни привести их вниз.
 My медленно встала со стула.
 — Могу побиться об заклад, что это только повод для того, чтобы избавиться от меня.
 — Будь добра делать то, о чем тебя просят, — скомандовала Фенела.
 My вышла из комнаты и притворила за собой дверь. После ее ухода Фенела повернулась к Николасу.
 — Я не считаю, что это принесет пользу My, если ей обещать все, о чем бы она ни попросила, — проговорила она. — Или это твой способ повышения своей дешевой популярности?
 Когда она произносила эти слова, в голосе ее ощущалась резкость; Николас медленно встал.
 — В чем дело, Фенела?
 — Ни в чем, — быстро ответила Фенела, потому что, даже если бы захотела, она все равно не решилась бы раскрыть ему истинную причину своего поведения.
 Просто на какое-то мгновение она почувствовала себя здесь страшно одинокой, когда увидела, что My держит под руку Николаса, да еще и тесно прижимается к нему.
 При этом они смотрелись так уютно, казались такими счастливыми вместе, что Фенела почувствовала себя лишней рядом с ними, чужой им обоим и оттого совершенно одинокой вместе со всеми своими напастями и неутоленными желаниями.
 Теперь же, устыдившись самой себя и в первую очередь того, что не смогла удержать себя в руках, Фенела отвернулась от Николаса и направилась к двери.
 — Вернись, Фенела, — окликнул ее Николас, но она продолжала поспешно удаляться от него, прекрасно сознавая, что он просто физически не сможет догнать ее и остановить.
 Та маленькая сценка снова и снова вставала перед мысленным взором Фенелы и волновала ее. Она непрестанно воспроизводила этот эпизод в своем уме, когда была на работе. Тот и другие незначительные происшествия продолжали тревожить и будоражить ее.
 «Почему я такая жестокая, такая ужасная?» — спрашивала она себя и никак не могла найти ответа, который мог бы послужить для нее смягчающим обстоятельством, объясняющим ее собственное поведение.
 Было невозможно оправдывать себя целиком на том основании, что она все еще продолжает оставаться в состоянии тревоги и возбуждения; были более сильные чувства, которые залегали под спудом ее беспокойства о состоянии Илейн и о вполне естественных трудностях и неприятностях жизни в Уэтерби-Корт.
 Был Рекс и был Николас, которые вели непримиримую войну друг с другом в мыслях Фенелы, пугающих ее; иногда ей казалось, что единственным желанием у нее было обрести внутри себя покой, когда ни один из них больше не терзал бы ее уставшее сердце.
 Как-то раз ночью, когда она отработала на заводе уже неделю, Фенела бродила в одиночестве по своей спальне и спрашивала себя: а насколько же она дорожит своей теперешней жизнью?
 И ей показалось, что какой-то внутренний голос, который ей не принадлежал и в то же время был ее частью, ответил: «Ты одинока, совершенно одинока — но кто же виноват в этом?»




 Глава шестая


 My словно вихрь влетела в спальню Фенелы.
 — Тебя просят к телефону!
 — Кто бы это мог быть? — спросила Фенела раздраженно, отрывая взгляд от трюмо, сидя за которым она в тот момент расчесывала волосы. — Я уже опаздываю.
 — Этот человек звонит от имени Саймона, — ответила My. — Слышимость на линии довольно плохая, но они говорят, что им обязательно нужно поговорить с тобой — это очень срочно.
 Неужели он опять едет в отпуск! — воскликнула Фенела, отложив в сторону расческу и вставая со стула. — Приготовь мне пальто и чистый носовой платок, пожалуйста.
 Она поспешно вышла из комнаты и быстро спустилась по лестнице вниз, в маленькую столовую, примыкающую к кухне. Утренние сборы на завод всегда проходили в суматохе, и Фенела страшно сердилась на все, что могло помешать ей и привести к опозданию.
 Она взяла трубку телефонного аппарата, стоявшего на письменном столе.
 — Да?
 — Здравствуйте. Это леди Коулби?
 — Да, это я.
 Ее спрашивал незнакомый мужской голос, и по мере того, как Фенела пыталась настроиться на этот спокойный, невозмутимый тон, вслушиваясь и не веря в то, что он пытался ей сообщить, свободной рукой она старалась пододвинуть себе кресло.
 То, что она услышала, не могло быть правдой — этого не может быть, убеждала она себя, а монотонный голос тем временем продолжал говорить.
 В конце концов, когда она положила трубку на рычаг, Фенела сидела какое-то время неподвижно, уставившись невидящим взором в пространство, а затем поднялась с кресла и огляделась вокруг почти диким взглядом, как бы не сознавая, что делать — как приступить к той задаче, которую ей предстоит решить прямо сейчас.
 — My! Николас! — позвала она их, стоя на нижней площадке лестницы, затем сама бросилась к ним, взбежала наверх, и когда добралась до своей комнаты, уже едва дышала.
 — Что случилось? — спросила My, увидев ее лицо еще до того, как та смогла что-либо сказать, и устремилась к ней через комнату.
 — Николас! Ник, иди сюда, я хочу поговорить с тобой.
 Это был почти крик отчаяния, и Николас одним рывком распахнул дверь, через которую сообщались их спальни. Он был без пиджака и держал в руках расческу.
 — Что случилось?
 — Саймон … — выдохнула Фенела.
 — Что с ним случилось? Ну, расскажи нам, что с ним случилось? — умоляла сестру My.
 — Он… ах! Я не могу говорить.
 Из груди Фенелы вырвалось тихое рыдание, и тут же My обняла ее и крепко прижала к себе.
 — Не надо, Фенела, не надо! — молила она, а тем временем Николас, стараясь держаться за стоящую рядом мебель, чтобы хоть как-то сладить с непослушными ногами, добрался в конце концов до Фенелы и положил ей руку на плечо, стараясь как-то успокоить.
 — Спокойно, Фенела, не волнуйся, — проговорил он ласково.
 Со мной все в порядке, я думаю, это был просто нервный шок, — прошептала Фенела. — Я даже вообразить себе не могу, что такое может случиться с отцом.
 — Но что же случилось? — спросила My.
 Фенела подняла голову и взглянула на сестру широко раскрытыми глазами, затем медленно, голосом, полным ужаса, произнесла:
 — Саймон ослеп.
 — Ослеп! Как? Произошел несчастный случай? Это уже Николас задал свой вопрос, потому что My сейчас была способна только безмолвно взирать на свою сестру.
 — Произошел особый случай отравления, — объяснила Фенела. — По крайней мере доктор думает именно так. Он сказал, что Саймон подхватил очень редкое и практически неизвестное заболевание глаз. Они полагают, хотя и не совсем в этом уверены, что болезнь началась из-за того, что отец использовал в своей работе некоторые особые типы красок.
 — Для молодых людей, — продолжала говорить Фенела, — а также для тех, у кого абсолютно нормальное зрение, это заболевание не так опасно, и у них нет причин опасаться, что исход болезни будет фатальным для зрения, но у Саймона зрение и раньше было в неважном состоянии.
 Я помню, — продолжала она, — что, когда отец был дома, он жаловался на глаза; он говорил, что они болят, но, когда я посоветовала ему обратиться к окулисту, Саймон пришел просто в ярость, а потом сказал, что, если будет носить очки, это заставит его почувствовать себя стариком.
 — Но когда с ним это случилось? — спросил Николас.
 — Очевидно, он находился под наблюдением уже в течение двух недель, — ответила Фенела. — Он просил врачей ничего не сообщать нам — это так похоже на Саймона. Но в настоящий момент врач собирается выписать отца на несколько недель — до тех пор, пока они не решат, что делать дальше, и тот настаивает на том, чтобы вернуться домой.
 — Домой! — как эхо повторила My.
 — Да, домой, в Фор-Гейблз. Очевидно, он больше всего хочет побыть в привычном для него месте. И я вполне могу понять его, разумеется; а приезжает он сегодня.
 — Но он же не сможет оставаться там один.
 — Конечно, нет, — ответила ей Фенела. — Я немедленно должна отправиться в Фор-Гейблз и открыть ему дом. Будет лучше всего, если ты отправившись туда вместе со мной и поможешь мне.
 — А почему бы ему не приехать сюда? — спросил Николас.
 Фенела отрицательно покачала головой.
 — Я предложила такой вариант его врачу, но он сказал, что у Саймона в голове засела единственная навязчивая идея — побыть в знакомой атмосфере. Кроме того, доктор считает, что лучше всего во всем потакать отцу. Вместе с ним они, разумеется, пришлют и сиделку, но, насколько я знаю этот народ, от нее будет мало толку в смысле работы по хозяйству.
 — Тогда тебе лучше взять вместе с собой одну из горничных отсюда, — предложил ей Николас.
 — Это возможно? — Фенела благодарно взглянула на него. — Это бы здорово мне помогло. Да, еще вот что, Ник: не смог бы ты все объяснить на заводе и получить там для меня увольнительную записку на время отсутствия, или как там они это называют?
 — Конечно, я это сделаю; а ты можешь отправиться в Фор-Гейблз прямо сейчас, да? Когда приезжает твой отец?
 — К ленчу, — Фенела поднялась со стула. — Никак не могу сообразить, что же нужно делать в первую очередь. My, дорогая, отправляйся и собери нужные тебе вещи, а потом приходи сюда — поможешь мне.
 — Хорошо. — My направилась к выходу.
 Но подойдя к двери, она обернулась.
 — Фенела, — шепотом обратилась она к сестре, — неужели он навсегда останется слепым?
 Врачи еще ничего не знают, — ответила ей Фенела. — Нам остается только надеяться на то, что все не так плохо, как они предполагают. В конце концов, Саймон чрезвычайно жизнелюбивый человек.
 My все еще колебалась.
 — Мне кажется, что я побоюсь увидеть его в таком состоянии. Просто невозможно представить себе папу беспомощным.
 Фенела на это ничего не сказала, и, постояв еще какое-то мгновение, My вышла из комнаты и притворила за собой дверь.
 Фенела вдруг осознала, что Николас все еще стоит рядом с ней.
 — У меня точно такие же чувства, как и у My, — проговорила она. — Я тоже очень боюсь.
 — Это было бы чудовищно, — согласился с ней Николас, — но, возможно, все не так уж и плохо, как предполагают врачи.
 — То, что сообщил мне доктор, было совершенно определенно. Ах, Ник, из всех людей на свете самой большой трагедией слепота была бы именно для Саймона.
 — Я искренне сожалею о случившемся, — ответил Николас, — и ты знаешь, что хочу помочь.
 Затем он помолчал немного и добавил:
 — Может быть, и мне отправиться в Фор-Гейблз вместе с тобой?
 Это его предложение застало Фенелу врасплох, и какое-то время она испытывала замешательство, не в силах подобрать нужные слова, чтобы ответить Николасу. Затем, не глядя на мужа и бесцельно передвигая с места на место различные предметы на своем трюмо, она ответила:
 — Ты испытывал бы там ужасные неудобства. Думаю, будет лучше, если я и My отправимся в Фор-Гейблз одни. В конце концов, ты можешь приезжать туда, чтобы навестить нас, правда?
 — Да, я могу приезжать и навещать вас, — словно эхо повторил Николас слова Фенелы.
 Ей при этом показалось, что она уловила в том тоне, которым это было сказано, легкую тень сарказма.
 «Может, разрешить ему поехать с нами? И попросить его остаться с нами в Фор-Гейблз?» — вела она мысленно мучительную борьбу с собой, но прежде, чем она успела прийти к какому-либо решению, дверь в гардеробную закрылась и Фенела осталась в спальне одна.
 У нее совсем не было времени, чтобы продолжать многочасовые раздумья о своих переживаниях или чувствах, испытываемых Николасом.
 Ей предстояло еще переделать массу дел; и пока My вместе с горничной, которую они привезли вместе с собой из Уэтерби-Корт, достаточно напряженно трудилась по хозяйству, Фенеле оставалось сделать все необходимые распоряжения и подготовиться в основном для приезда отца.
 Когда настал момент отправляться на железнодорожную станцию встречать Саймона, Фенела почувствовала такую усталость, что не осталось никаких сил для эмоциональных переживаний на предстоящей встрече. Когда поезд стал медленно въезжать на станцию, ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок.
 Пока Фенела следила за поездом, который все ближе и ближе подъезжал к ним, она почувствовала, как рука My проскользнула ей в руку, и поняла, что это дитя просто переполнено страхом и ожиданием.
 Она ободряюще пожала пальцы My, надеясь только на то, что сама она внешне выглядит более уверенно, чем чувствует себя.
 «Я должна быть более разумной», — подумалось ей, и она пожалела о том, что не разрешила Николасу сопровождать их на станцию.
 Вместо этого после приезда в Фор-Гейблз, куда Николас доставил их на своем автомобиле, Фенела внезапно распрощалась с ним.
 «Как кстати сейчас была бы для меня его поддержка», — подумала Фенела с сожалением.
 Да, теперь она жалела о том внезапном порыве, под влиянием которого приняла такое решение, посчитав, что все происходящее является делом лишь их семьи. В конце концов, Николас, хоть и формально, но уже был одним из ее членов.
 Но теперь уже было слишком поздно сожалеть о содеянном. Поезд подошел к станции, и Фенела с My стояли, разглядывая всех пассажиров по мере того, как они выходили из вагона, до тех пор, пока наконец не увидели своего отца.
 Саймон был одет в военную форму, а на лице его поблескивали темные очки; ему помогала выходить из вагона молодая женщина в форме медицинской сестры. Девушки сразу подошли к ним и почувствовали огромное облегчение, когда услышали громкий, с резкими нотками голос своего отца, что свидетельствовало о его вполне нормальном состоянии!
 — Ну вот, теперь вы не сказали мне, насколько высока подножка, на которую я ступил сейчас. Или вы, может быть, не в состоянии правильно определить высоту?
 — Подножка примерно в футе с половиной от платформы, — ответила ему сиделка. — Теперь осторожнее.
 Саймон, опираясь на ее руку, спустился на платформу, но он двигался слишком быстро и чуть не сбил с ног какого-то носильщика.
 — Да здесь полно людей, — проговорил он. Фенела протянула руку, чтобы прикоснуться к нему.
 — Саймон, мы здесь.
 — Это ты, Фенела? — спросил он. — Ты все-таки пришла встретить меня. Кто-нибудь еще есть с тобой?
 — Да, меня My.
 Боже мой, девочка, как ты говоришь? Ты что, неграмотная? Ну ладно, дай мне твою руку, Фенела; я чувствую себя, как какой-нибудь богом забытый инвалид, ощупью находящий дорогу. Правда, надо сказать, у сестры Беннет это получается не лучше. Теперь-то куда запропастилась эта женщина?
 — Я здесь, — ответила сиделка, — прямо возле вашего локтя. Присматриваю за нашим багажом.
 Фенела протянула ей руку.
 — Здравствуйте, я — Фенела Коулби, а это моя сестра.
 Сестра Беннет улыбнулась, и в то же мгновение им стало ясно, что они понравились друг другу.
 — Я много слышала о вас, леди Коулби.
 — Пойдемте же, ну пойдемте, чего мы здесь ждем? — раздраженно торопил их Саймон. — Я хочу отправиться домой.
 Они все вместе повели его к стоянке такси, расположенной у железнодорожной станции. По дороге домой Саймон совсем не разговаривал, поэтому Фенеле и My трудно было естественным образом поддерживать беседу. Непринужденность сохранила одна лишь сестра Беннет, и в то время, как Саймон, казалось, наслаждался наполовину как Юпитер, наполовину как бык, она старалась подладиться под него.
 «Он выглядит больным», — подумала Фенела, обратив внимание на бледность и впалость его щек.
 — Ну а где же твой муж? — внезапно спросил Саймон, когда они свернули в ворота для проезда. — Он не возражает против твоего возвращения домой для ухода за своим бедным старым отцом?
 — Боюсь, я как-то не удосужилась спросить его, против он или нет, — ответила Фенела. — С того момента, как стало известно, что ты возвращаешься в Фор-Гейблз, мы работали все утро не покладая рук, словно волы.
 Саймон повернулся к сестре Беннет.
 — Вам понравится мой зять, — проговорил он. — Правда, он испорчен просто-таки своим огромным состоянием, хотя это скорее преимущество, чем недостаток, когда встает вопрос о женитьбе. Но все равно — богатый или бедный — он нравится мне.
 — У него самый лучший дом в мире, — с энтузиазмом вдруг вмешалась в разговор My. — Мы обязательно должны будем взять с собой сестру Беннет, чтобы показать его ей, правда, папа? Он буквально набит сокровищами, такими чудесными; и еще там есть тайное укрытие католиков, которое было построено еще в пятнадцатом веке.
 — Я слышала об Уэтерби-Корт, — проговорила сестра Беннет. — Говорят, это прекрасное место. Определенно мне очень хотелось бы взглянуть на это имение.
 Но я никак не смогу обойтись без вас, — вмешался в разговор Саймон. — Вы представляете себе, куда вы денете меня на целый день, если вам потребуется вдруг уехать из Фор-Гейблз? Может быть, привяжете меня, как собаку, на все время вашего отсутствия?
 — Вы скоро сможете сами ухаживать за собой, — уверенно проговорила сестра Беннет.
 Возвращение домой прошло гораздо легче, чем предполагала Фенела, и даже после того, как они распаковали вещи Саймона и переодели его в гражданскую одежду, Фенеле все казалось, что он значительно изменился в лучшую сторону. Куда делся тот чванливый и хвастливый Саймон, которого она наблюдала в его последний приезд в отпуск.
 Однако ей не пришлось слишком долго размышлять об этих метаморфозах, так как Рекс, прослышав о ее возвращении в Фор-Гейблз, явился с визитом. Он попытался убедить Фенелу уехать с ним.
 Но, разумеется, он получил решительный отказ. Фенела прекрасно сознавала: она не может допустить того, чтобы ее семья окончательно испортила свою репутацию. А может, она была не права?
 Утомленная Фенела чувствовала, что прежние, до боли знакомые проблемы окружают ее, неотступно преследуют, жалят злыми упреками, на которые она никак не может найти достойного ответа.
 Она услышала, как хлопнула входная дверь, и нетерпеливо обернулась в том направлении, страстно желая убежать от себя и от своих собственных мыслей.
 Фенела подумала, что это, верно, My или сестра Беннет, но оказалось, что это был Николас, — он как раз входил в комнату, опираясь на свою трость.
 — Привет, — поздоровалась с ним Фенела. — Я и не предполагала, что увижу тебя так рано.
 — Вероятно, это и хорошо, что я не пришел сюда чуть-чуть пораньше, — резко ответил он.
 Фенела поняла, что он, должно быть, столкнулся с Рексом, выходящим из ее дома. Она почувствовала, как внутри ее растет гнев в ответ на грубость и категоричность, которые она уловила в его тоне.
 — Если своим тоном ты намереваешься дать мне понять, что встретил Рекса Рэнсома, — проговорила она, — так он приходил попрощаться, так как собирается уезжать на Восток.
 — Он и мне сказал то же самое. А почему это ему вдруг захотелось увидеться именно с тобой?
 — Я уже сказала тебе, — ответила ему Фенела, — что он заходил, чтобы попрощаться.
 Николас прошел к камину и, уперев свою трость в пол, прислонился к каминной доске.
 — Фенела, — обратился он к ней, — мои претензии могут показаться тебе необоснованными, но тебе не следует доверять этому парню. В последнее время я слышал массу историй о всяких его похождениях, и знаешь, все они были не особенно приятны для слуха.
 Только не затрудняй себя пересказом мне этих сплетен, — ответила ему Фенела. — Как ты знаешь, Рекс мне очень нравится, и что бы ты ни сказал плохого о нем, ты все равно не сможешь заставить меня изменить своего отношения к этому человеку.
 Она старалась говорить, не выказывая своих чувств, но щеки ее тем не менее порозовели, а слова слетали с дрожащих губ.
 — Неужели же ты настолько глупа, что не можешь разобраться, к какому типу мужчин он относится? — спросил Николас. — Он же бабник. В течение многих лет Рэнсом бегал за каждой юбкой, которая оказывалась по соседству, а теперь, когда он повстречал такую девушку, молодую и свежую, он начал говорить о том, что ты его любовь, мечта всей жизни. Не напоминает ли это тебе старую историю, в которой каждая деревенская девушка попадается на одну и ту же приманку?
 — Я не буду тебя слушать, не хочу слышать то, что ты говоришь, — топнув ногой, заявила Фенела. — Никогда не думала, что ты можешь быть настолько мелочным и глупым, чтобы так унизительно ревновать.
 Пусть так, хорошо, пусть я ревнивец, — ответил ей Николас. — Я соглашаюсь с этим, но, может, у меня есть причины, чтобы ревновать тебя? С тех пор как ты вышла за меня замуж, ты живешь совершенно бесцельно, с печатью несчастья на челе, и все это потому, что любишь этого человека, Рэнсома; а теперь, в первый же день после того, как ты покинула крышу моего дома, я вдруг вижу, как он выскальзывает отсюда.
 — Он приходил сюда, чтобы попрощаться. Это не было запланированной встречей, — с чувством оскорбленного достоинства заявила ему Фенела.
 — Тебе-то я верю, но не могу верить этому типу и поэтому не позволю ему крутиться возле тебя.
 — Скорее всего, он и не будет этого делать. Да я и сама не собираюсь встречаться с ним вновь.
 Фенела разговаривала с ним спокойно, без гнева в голосе, так как внезапно почувствовала, насколько бесплодным было ее оправдание. Рекс ушел из ее жизни навсегда… А Николас ревнует ее и тем причиняет ей страдания.
 «Я не заслужила этих упреков, этих страданий», — подумала про себя Фенела.
 Она почувствовала, как внутри ее поднимается бурный протест против всего, что ее окружало, против затруднений и злоключений, которые казались ей непреодолимыми, против себя самой и против всех тех противоречий, которые борются в ней и которые она не в силах контролировать.
 Фенела взглянула на Николаса и увидела, что и он тоже был сбит с толку и выглядел несчастным из-за всех тех происшествий, которые случались помимо его воли. Он уже испытал в жизни физические страдания, а теперь она добавила к ним еще и душевные.
 Одинокий Саймон, погруженный теперь во тьму… Илейн, цепляющаяся за жизнь с удивительной силой, которая не отпускает ее измученную душу… а в центре этого множества самых настоящих трагедий ее собственное мелкое, ничтожное несчастье, ее страстное влечение к человеку, которому она не могла принадлежать, ее желание хоть какого-нибудь счастья в жизни вместо тех невзгод, которые неотступно преследовали и не отпускали ее.
 «Как мы несчастны, — подумала про себя Фенела, — такие противоречивые, такие непостоянные. Чему же тут удивляться, что существуют войны, если человеческое бытие никогда не сопровождалось внутренней умиротворенностью отдельных людей?»
 В необъяснимом порыве она повернулась к Николасу:
 — Прости меня, Ник. Я часто очень глупо сужу о многих вещах. Может быть, забудем об этом?
 Николас взглянул на нее, но Фенела не уловила в выражении его лица ни одного проблеска надежды. Оно было таким, как будто он абсолютно не понял того, о чем она сказала.
 — Дело не в том, чтобы забыть, — проговорил он. — Не мешало бы и помнить кое о чем.
 Она уже была готова ответить ему, как вдруг дверь распахнулась и в комнату вошла My. В первый раз за все время Фенела не обрадовалась тому, что кто-то прервал ее разговор с Николасом.
 Обычно она всегда приветствовала каждый случай, когда ее младшая сестра невольно прерывала разговор с глазу на глаз между ней и Николасом, так как Фенела постоянно чувствовала в такие моменты какое-то смущение от общения с мужем, легкую тревогу от того, что им придется погрузиться в эмоциональные глубины, в которых она чувствовала себя неуверенно.
 Теперь же, пока My пересекала комнату, радостно щебеча о своем походе по магазинам, Фенеле в голову пришла мысль, что единственной вещью, которую она ни при каких обстоятельствах не должна потерять, является дружба с Николасом.
 В прошедшие недели Фенела еще цеплялась за свою любовь к Рексу. Теперь же наконец он ушел из ее жизни, и она поняла, что обязательно должна сейчас заставить себя больше не думать об этом человеке, позволить ему уйти из своих мыслей так же безжалостно, как она позволила ему покинуть свой дом.
 Фенела была достаточно сильной девушкой, чтобы сопротивляться его желанию обладать ею, она нашла в себе достаточно сил, чтобы отказаться от счастья, за которое вынуждена была ранее заплатить огромную цену.
 Теперь же ей надлежало найти в себе силы, достаточные для контроля за своим вероломным телом, которое все еще страстно желало Рекса, за своими мыслями, которые неотвратимо возвращались в прошлое.
 — Не могу и описать тебе, как обходительны были все со. мной, — тараторила в это время My. — Каждый спрашивал меня о папе; и — можешь представить себе, Фенела? — даже миссис Хупер предложила оставить немного слив, если нам вдруг потребуются фрукты.
 Фенела только-только собралась ответить ей, когда My, переведя свой взгляд с нее на Николаса, проговорила:
 — Что это с вами обоими случилось? У вас какой-то странный вид. Вы часом не поссорились, а?
 — Разумеется, нет, — ответила Фенела.
 Но ответ ее прозвучал недостаточно убедительно, и My, взяв Николаса под руку, продолжила:
 — Думаю, все это просто нелепо. Вы — два самых лучших человека на свете, и я никак не могу понять, что вы нашли такого, из-за чего можно было бы поссориться.
 Николас наклонился и поцеловал My в щеку.
 — Проблема заключается в том, My, — сказал он, — что я должен ждать, пока ты повзрослеешь. Ты смогла бы оценить меня. К сожалению, Фенела считает, что я не укладываюсь в ее представление об идеальном муже.
 Николас говорил с горечью, и Фенела поняла, как глубоко он был оскорблен, но она также чувствовала, что попытаться найти сейчас подходящие слова для его успокоения было невозможно.
 Она взяла пакеты, которые My перед этим поставила на стол, и направилась к двери.
 — Я отнесу их в кухню, — проговорила она, но ни Николас, ни My ей ничего не ответили.
 Фенела помогла горничной из Уэтерби-Корт сделать чай и, мучимая угрызениями совести, приготовила несколько особенных сандвичей, но когда вернулась в гостиную, там нашла одну только My.
 — А где Николас? — спросила она.
 — Уехал домой, — ответила My.
 Ее сестра в этот момент сидела на подоконнике с открытой книгой на коленях, но, как заметила Фенела, входя в комнату, она не читала. Теперь же My встала с подоконника, и книга с глухим стуком упала на пол.
 Она прошла через всю комнату и подошла к Фенеле, затем заговорила, но так тихо, что та едва разобрала ее шепот:
 — Фенела, он ужасно несчастен.
 — Кто несчастен? — переспросила Фенела, хотя отлично понимала, о ком говорит My.
 — Николас. Ах, ну почему ты так жестока к нему?
 — Не думаю, что мне следует обсуждать этот вопрос с тобой, — в замешательстве проговорила Фенела.
 Она в это время раскладывала на столе чайные ложки и, отвечая сестре, не смотрела на нее.
 — Почему же ты не можешь обсуждать это со мной? — спросила My. — Мы всегда говорили с тобой о многих вещах, ты и я, а теперь ты вдруг закрываешь мне рот, и Николас тоже. Ты ведь несчастна, Фенела, — продолжала говорить My, — и я это знаю; я поняла это еще в тот момент, когда ты выходила замуж; но он-то любит тебя, да и никого лучше Николаса ты все равно ни за что не найдешь. Почему же ты тогда не любишь своего мужа?
 Фенела выпрямилась:
 — Не знаю; наверное, нельзя себя заставить полюбить.
 — Но ведь каждый может влюбиться в другого, — настаивала на своем My. — Можно влюбиться в любого человека. Для этого сначала надо его получше узнать, затем найти в нем все самое наилучшее, и после этого к нему начинаешь сначала испытывать какое-то теплое чувство и нежность… затем появляется влечение к нему… ах, я не могу объяснить, но это уже совершенно определенное чувство любви к этому человеку, разве нет?
 — Не знаю, — устало проговорила Фенела.
 Ты все еще любишь Рекса, да? — продолжала My. — Ведь все произошло так быстро и волнующе, когда вы впервые встретили друг друга. Я заметила это. Но, Фенела, ты ведь ничего не знала о нем, вы не стали с ним настоящими друзьями, такими, какими стали с Николасом. Откуда тогда тебе знать, что то чувство, которое ты испытываешь к Рексу, не такое, как… — Она заколебалась, подбирая нужное слово, но на языке у нее вертелось только грубое: — …как у папы с Илейн?
 — Ты лучше бы помолчала! — оборвала сестру Фенела; теперь она рассердилась уже не на шутку, глаза ее сверкали, дыхание участилось.
 — Да как смеешь ты говорить мне такие вещи! Как ты можешь судить об этом? Девчонка!
 В глазах My тут же появились слезы.
 — Прости меня, Фенела. Я ведь только стараюсь понять. Николас был так несчастен, а в деревне я видела Рекса.
 — Я не могу обсуждать это с тобой, пойми меня, — проговорила Фенела уже более спокойным тоном. — Если ты хочешь в чем-то угодить мне и сделать меня счастливее, прошу тебя, не пытайся больше вмешиваться в наши отношения с Николасом.
 — Ну и хорошо, — резко ответила ей My, — но Николас нравится мне, и я буду любить его всегда, даже если ты его не полюбишь; а ты еще когда-нибудь пожалеешь об этом.
 Слезы хлынули из ее глаз и потекли по щекам. Тихо всхлипнув, My направилась к двери.
 — Я думаю, ты очень груба по отношению к нему, — сказала она напоследок и захлопнула за собой дверь.
 Фенела застыла на месте, потом попыталась пожать плечами. Она чувствовала, как пылали ее щеки, а внутри ее были лишь пустота и какая-то тупая ноющая боль в сердце.
 Теперь уже и My была настроена против нее; и не осталось никого, к кому она могла бы обратиться, никого, кто мог бы указать ей выход из этого клубка осложнений, в которые она позволила себя вовлечь.
 «А ведь была хорошая мысль убежать с Рексом», — подумала Фенела с ожесточением.
 Но она прекрасно понимала, что это были лишь пустые слова, так как она не ощущала внутри себя порыва совершить что-нибудь в подобном роде.
 Не сознавая, что делает, она налила себе чашку чая, затем услышала шаги в зале; потом дверь открылась, и в комнату вошли Саймон и сестра Беннет. Саймон продвигался вперед ощупью, вытянув перед собой руку.
 — Не смейте помогать мне, — командовал он. — Я отлично знаю, где и что стоит в этой комнате, если, конечно, какой-нибудь чертов дурак не переставил здесь всю мебель. Ты здесь, Фенела?
 — Да, здесь, у камина, — ответила Фенела, — и чай тоже накрыт в этой комнате.
 — На обычном месте? — спросил Саймон, продвигаясь вперед.
 — Да, как всегда, — ответила она, поднимая плитку и убирая ее с пути отца.
 Тот без осложнений добрался до края дивана, обошел вокруг него и осторожно опустился на сиденье.
 — По-моему, я хорошо справился, как вы считаете? — спросил он, радуясь своей удаче, как мальчишка.
 — Ваш отец — самый лучший пациент из всех, которые когда-либо были у меня, — проговорила сестра Беннет, обращаясь к Фенеле. — Единственная трудность состоит в том, что он слишком любит рисковать.
 — Это всегда было одной из моих слабостей, — проговорил Саймон с самодовольным видом.
 Резко звякнул телефон. Фенела сняла трубку. Звонила ее свекровь. Фенела выслушала все, что та собиралась сказать, затем, издав возглас удивления, вернулась к столу, на котором был приготовлен чай.
 — Кто это был? — поинтересовался Саймон.
 — Леди Коулби.
 — Что ей нужно? — спросил он опять, впрочем, не выказывая в голосе особо большого любопытства.
 — Ах, ничего важного, — проговорила Фенела. — Я, пожалуй, принесу из кухни еще горячей воды.
 И только сестра Беннет заметила, что это был всего лишь повод, так как чайник на самом деле был полон. Она ничего не сказала, когда Фенела вышла из комнаты.
 — My! — позвала Фенела сестру, когда оказалась в зале.
 My ответила ей с верхней площадки.
 — Уже иду; а чай готов?
 — Иди-ка быстро сюда.
 My быстро сбежала по лестнице вниз; вокруг глаз у нее остались предательские следы слез.
 — Ты представляешь? — обратилась к ней Фенела. — Произошло совершенно невероятное событие. Только что мне позвонила мать Николаса, чтобы сообщить о том, что кто-то приезжал в Уэтерби-Корт и спрашивал меня. Эта женщина представилась леди Коулби как мисс Мак-Клелланд и сказала, что доводится нам с тобой родной теткой. Леди Коулби отослала ее сюда, — продолжала Фенела, — и она будет в Фор-Гейблз с минуты на минуту. Я ничего не сказала папе, потому что, собственно говоря, и не знаю, что могла бы ему сообщить.
 — Это, должно быть, тетя Джулия! — воскликнула My, и Фенела в удивлении повернулась к ней.
 — Что ты хочешь сказать? Что ты знаешь о ней?
 My смутилась.
 — Мне сообщил о ней Реймонд, — ответила она, — но он сказал, чтобы я держала это от тебя в секрете. Но я, разумеется, и не предполагала, что она может приехать так скоро и неожиданно.
 — Что тебе сообщил Реймонд? — спросила Фенела.
 — О тете Джулии. Ты знаешь, она сестра нашей матери, и Реймонд навещал ее неделю назад или около того.
 — Навещал ее! — словно эхо повторила Фенела слова My. — Но почему? Когда он сообщил тебе об этом?
 Ах, Фенела, не сердись, пожалуйста, — взмолилась My, — но после того как ты вышла замуж, я разговаривала с Реймондом перед его отъездом и поделилась с ним своим предположением о том, как бы все хорошо устроилось, если бы родственники нашей матери проявили к нам, ее детям, хоть какой-нибудь интерес. Ты ведь помнишь, как все было ужасно в то время в отношениях папы с Илейн. Ну, я и сказала Реймонду, — продолжала My, — что стала часто подумывать о побеге из дому. «К кому же ты собираешься бежать?» — спросил тогда он. «Должны же быть где-то у нас какие-нибудь родственники», — ответила я ему. «Клянусь Юпитером! А ведь это идея, — заметил Реймонд. — Пожалуй, Николасу будет очень трудно удержать все в своих руках». Ну и примерно десять дней назад, — продолжала свой рассказ My, — он прислал мне письмо, в котором еще раз просил ничего не говорить тебе, и сообщил, что, когда его корабль был в Западной Шотландии, он вдруг сообразил, что находится рядом с домом нашей матери; тогда он сошел с корабля на берег и отправился в то имение, представился, и, судя по всему, наша тетя Джулия ужасно обрадовалась, встретившись с ним. Она сказала Реймонду, — говорила My, — что обязательно приедет навестить нас и что, возможно, после того, как прошло столько времени, мы сможем подружиться. Ах, Фенела, только не злись. Я знаю, что Реймонд боялся, как бы ты не сочла предательством эту встречу по отношению к папе. Конечно же, он тогда не знал, что с папой может случиться такое несчастье, иначе он давно был бы уже здесь. Теперь-то я вижу, как из-за этого все перепутается.
 — Перепутается! — воскликнула в отчаянии Фенела, прикладывая руку ко лбу. — Да я не могу сообразить, не могу даже представить себе, что теперь делать. Она приедет в Фор-Гейблз с минуты на минуту. Послушай! Кажется, машина?
 Это действительно был шум автомобильного двигателя, и мгновение спустя они услышали, что он стих и автомобиль остановился у парадной двери.
 — Что же нам делать? — возбужденно спросила My.
 Фенела через силу улыбнулась.
 — Не беспокойся, — ответила она.
 Фенела взяла My за руку и решительно двинулась в направлении парадной двери. Она распахнула дверь как раз в тот момент, когда женщина, стоявшая снаружи, подняла руку к звонку.
 Первым впечатлением Фенелы от вида вновь прибывшей было то, что та не имеет даже отдаленного сходства с ее матерью. Но она, разумеется, просто упустила из виду, что Эрлайн должна была бы здорово состариться с тех пор, как Саймон написал тот ее памятный портрет, который так сильно ассоциировался у Фенелы с воспоминанием о ее детстве.
 Затем Фенела осознала, что, хотя у дамы, которая стояла сейчас на пороге ее дома, и седые волосы, у нее имелось определенное сходство с их матерью в темной голубизне глаз и изгибе растянутых в улыбке губ.
 — Здравствуйте, — смущенно проговорила приезжая. — Думаю, что леди Коулби успела позвонить вам и сообщить о моем приезде. Мое имя Джулия Мак-Клелланд.
 — Свекровь звонила мне, — ответила Фенела, — я Фенела, а это моя сестра My.
 — Извините меня за столь внезапный визит, — проговорила мисс Мак-Клелланд, — но Реймонд уверил меня, что так приехать будет лучше всего. Но сейчас я уже не уверена, что он был прав.
 — Входите, пожалуйста, — пригласила ее Фенела.
 Она провела Джулию Мак-Клелланд в пустующую мастерскую, надеясь на то, что Саймон не услышит их голоса, когда они будут проходить через зал.
 — Какая чудесная комната! — воскликнула мисс Мак-Клелланд, а затем добавила, заметив мольберт:
 — Полагаю, это место, где работает ваш отец? Леди Коулби говорила что-то о том, что у него неладно с глазами. Простите, но это очень серьезно?
 — Боюсь, что да, — ответила Фенела. — Он ослеп.
 — Ах, какая ужасная трагедия! — воскликнула мисс Мак-Клелланд.
 — Мы все еще надеемся на его исцеление, — сказала Фенела.
 — Я тоже, — тихо проговорила Джулия Мак-Клелланд.
 Воцарилось неловкое молчание, затем мисс Мак-Клелланд, присев на диван, сказала:
 — Наверное, лучше всего мне приступить к своим объяснениям с самого начала. Уверена, что вы так же смущены нашей встречей, как и я, но вся вина за это целиком лежит на Реймонде. Это именно он не дал мне возможности сначала написать вам письмо. Видите ли, когда он был у нас с визитом и просил меня приехать в Фор-Гейблз, чтобы познакомиться с вами, он не был уверен в том, что, получив мое письмо, вы не откажетесь каким-либо образом от встречи со мной.
 — Какая глупость! — порывисто возразила ей Фенела.
 — Не знаю, — ответила мисс Мак-Клелланд. — Понимаете, я всегда была уверена в том, что мы, то есть моя семья, поступили неправильно. Мой отец был человеком с непреклонным характером. Боюсь, что он так никогда и не простил вашу мать за то, что она вышла замуж против его воли. Он был человеком старой закалки — гордым и несгибаемым; в наши дни это, наверное, звучит просто-таки смехотворно, вы не находите?
 — Он умер? — спросила My.
 Да, он умер в прошлом году, а моя мать умерла несколько лет назад. Я осталась совсем одна — единственная ваша близкая родственница по материнской линии.
 — Вы очень удивились, когда увидели Реймонда? — спросила My.
 — Очень, — ответила мисс Мак-Клелланд. — Не зная сначала, кто он, я тут же уловила фамильное сходство, как только Реймонд произнес первое слово. Вы, разумеется, тоже очень похожи на вашу мать.
 Говоря это, она наклонилась, чтобы коснуться руки Фенелы.
 — У меня никогда не было рыжих волос.
 — Может быть, но у вас точно такой же овал лица, и улыбаетесь вы так же, как она. Эрлайн была таким чудесным человеком, и не могу описать вам, как сильно мне не хватало ее все эти годы.
 — Почему же вы никогда не писали ей? — спросила Фенела.
 Если я скажу вам, что боялась, вы сочтете это глупостью, не правда ли? — ответила ей тетка. — И тем не менее это правда. Понимаете, хотя я была на восемь лет старше, чем Эрлайн, отец меня воспитывал очень строго и чересчур сурово. Боюсь, что в своем поведении он в чем-то напоминал тирана. Нам едва было разрешено иметь собственные мысли и чувства, если он относится к ним неодобрительно. Но Эрлайн всегда вела себя независимо, даже тогда, когда она была еще девочкой, и, по-видимому, из-за ее сильного духа отец любил эту дочь больше, чем всех остальных своих детей. У нас были еще два брата, но они погибли на последней войне.
 — Да, но если он так ее любил… — начала было My.
 — Именно поэтому он был так резко настроен против ее побега, — прервала ее мисс Мак-Клелланд. — Вы знаете, если очень любить какого-нибудь человека, этому человеку будет так легко обидеть вас. Он был в одно и то же время оскорблен и зол, и, наверное, именно поэтому для него было невозможно простить вашу мать. Но мне кажется, что вплоть до своей кончины он скучал по ней.
 — Как жаль, что я не знала его, — проговорила My.
 — Я тоже так считаю, — сказала тетя Джулия. — Насколько он почувствовал бы себя счастливее, если бы узнал своих внуков, но понимаете, в его присутствии о вас никто и никогда не говорил, так как нам раз и навсегда категорически запретили упоминать о вас и вашей матери.
 — Это кажется странным, правда? — проговорила My.
 Мисс Мак-Клелланд только вздохнула.
 — Полагаю, что да. Но я слишком долго прожила в той обстановке, чтобы отважиться хоть в какой-то степени изменить тогдашнее положение дел. И я думаю, что вы…
 Она улыбнулась, и эта ее улыбка пробудила в душе Фенелы столько воспоминаний, что она импульсивно протянула к своей тете руки.
 — Мы очень рады познакомиться с вами.
 — Ваши слова делают меня такой счастливой, — ответила тетя Джулия, беря руку Фенелы в свои ладони. — Я думаю, что никогда еще так сильно не волновалась, как в тот момент, когда увидела ваш огромный красивый дом и гадала, какой прием меня там ожидает. Реймонд так боялся, что вы можете прогнать меня. Он говорил, что хоть вы и приятная девушка, но в то же время чрезвычайно преданы своему прошлому и очень горды.
 — Думаю, что только кажусь такой, — сказала Фенела, — а на самом деле я уверена, что мы всегда страстно желали познакомиться с родственниками по материнской линии. Помню, когда я была ребенком, то часто гадала, какие вы, и очень хотела, чтобы у меня оказалось побольше тетушек и дядюшек, которые дарили бы мне подарки к Рождеству и приглашали бы к себе погостить.
 — Вы заставляете меня чувствовать себя очень виноватой, — ответила ей тетя Джулия.
 — А как вы сегодня добрались сюда? — поинтересовалась My.
 — У меня есть друзья в министерстве информации, которые должны были посетить Мелчестер.
 — А, да это ведь всего в пяти милях отсюда, — сказала Фенела.
 Да, я знаю; а там я взяла местное такси, которое и доставило меня сюда. Таксист будет ждать моего возвращения.
 My взглянула на Фенелу, и та сразу поняла, что хотела сказать ее сестра. Она заколебалась на мгновение, а затем решительно произнесла:
 — А может быть, вы останетесь здесь, у нас? Будет не особенно комфортно, но мы что-нибудь придумаем.
 — Вы разрешаете мне остаться? — Лицо Джулии Мак-Клелланд осветилось радостью. — Как я надеялась, что вы предложите мне это! Видите ли, хоть Реймонд и многое рассказал мне о вас, прошло столько лет, что многое предстоит наверстать теперь. Я хочу знать буквально все, и прежде всего мне хотелось бы увидеть Тимоти и Сьюзен.
 — Реймонд и о них вам рассказал? — спросила My.
 — И даже очень и очень много, — проговорила тетя Джулия. — Я уже люблю этих детей.
 Только теперь Фенела поняла, на что так часто намекала ее тетушка. Она все время пыталась дать им понять, что уже подготовлена к тому, чтобы принять их целиком, и все, что их окружает, даже Саймона с его эксцентричными выходками, детей от второго брака, а также все скандалы и неприятности, которые окружали их семейство вот уже много лет.
 Заключение мира и в самом деле потребовало чрезвычайных усилий, и Фенела почувствовала, что единственной вещью, которую им осталось сделать, было принять их тетку с распростертыми объятиями. Единственной трудностью в этом вопросе оставался Саймон.
 Фенела как раз размышляла о том, как бы получше подойти с этим к отцу, когда, к своему ужасу, увидела, что дверь открылась и в комнату вошел сам Саймон, поддерживаемый под руку сестрой Беннет.
 — Здесь есть одна картина, которую я хочу показать вам, — говорил он сиделке.
 Тетя Джулия, My и Фенела в замешательстве вскочили с дивана.
 — А, вот вы где, — весело проговорила сестра Беннет. — А мы гадали, куда вы запропастились?
 Фенела вышла вперед.
 — Саймон, — проговорила она, — у нас гостья.
 — Это человек, которого ты знал много-много лет назад, что даже неудобно напоминать об этом, — сказала Джулия Мак-Клелланд.
 Она подошла ближе к тому месту, где стоял Саймон, недалеко от входной двери. Саймон резко повернулся к ней.
 — Кто это? — спросил он. — Кто это говорил? — В его голосе внезапно почувствовалось волнение.
 — Это мисс Мак-Клелланд, — волнуясь, ответила ему Фенела. — Мисс Джулия Мак-Клелланд.
 Саймон, казалось, едва слушал ее. Он повернулся лицом к тому месту, откуда прозвучали последние слова, сказанные Джулией Мак-Клелланд.
 — Говорите, — сказал он. — Скажите еще что-нибудь.
 — Ваша дочь представила меня вам, — проговорила тетя Джулия тихим голосом.
 Фенела поняла, что ее тетка волнуется, так как на ее щеках проступил яркий румянец.
 — Как я уже сообщила вам, с тех пор, когда мы встречались, прошло много лет, но я все-таки осмелюсь напомнить вам о себе. Я — Джулия, сестра Эрлайн.
 — Я помню ваш голос, — сказал Саймон, и его собственный голос дрожал, когда он произносил эти слова.
 И тогда, будто различив что-то в тумане прошлого, Фенела вспомнила и поняла, что истинное фамильное сходство Джулии Мак-Клелланд и ее матери заключалось в том, что у них были совершенно одинаковые голоса.
 — Она мне нравится, — сказала My, присев на край кухонного стола и болтая ногами.
 — Да, она очень славная, — ответила Фенела, раскатывая тесто для пирога, который собралась приготовить к ленчу, — но я надеюсь, что она не задержится у нас слишком долго.
 — Почему это? — спросила My, и в ее голосе ощущалось что-то, напоминающее резкость.
 Ну, во-первых, начиная с завтрашнего дня мы будем жить совершенно без слуг, а я лично считаю, что работать на заводе гораздо легче, чем без конца бегать по этому дому, когда в нем столько людей.
 — Как — без слуг! — словно эхо повторила My ее слова. — А что случилось с той старухой, которую мы привезли из Уэтерби-Корт?
 — Сегодня вечером она возвращается обратно, — ответила Фенела. — Она считает, что работа здесь слишком трудна и ей не справиться с ней. Когда я вспоминаю, как нам с Нэнни приходилось управляться по хозяйству, мне становится просто смешно от ее слов.
 — А нельзя ли нанять кого-нибудь другого на ее место? — спросила My.
 — Думаю, на это нет ни одного шанса. Они все привыкли делать свою работу не торопясь, в удобной обстановке. А кроме того, все они на самом-то деле слуги леди Коулби, а вовсе не мои, и вследствие этого не упускают ни одного случая напомнить мне об этом.
 — Боже мой! — воскликнула My. — А я-то думала, что, когда ты станешь леди, все наши проблемы решатся сами собой.
 — В таком случае ты ошиблась. Насколько я могу понять, наши трудности только еще начинаются.
 — Ах, не думаю, что тебе следует говорить об этом, — проговорила My. — Так вот, тетя Джудия собирается стать нам кем-то вроде крестной матери.
 — Почему? Это она сказала? — спросила Фенела.
 — Ну, она пригласила меня поехать с ней и» погостить в ее доме столько, сколько я сама захочу, а когда ехать, решать тоже должна я; к тому же она обещала дать мне все, о чем я когда-либо мечтала.
 — Одежду, разумеется, без талонов получить будет невозможно, но она собирается восстановить для тебя и меня некоторые драгоценности нашей матери и перешить меха нашей бабушки. Ах, Фенела, я так волнуюсь.
 Фенела взглянула на охваченное экстазом лицо My и подавила в себе легкий укол ревности от того, что любовь ее младшей сестры в настоящий момент переместилась на кого-то другого.
 — Ты уже написала письмо Реймонду с благодарностью за то, что он прислал сюда тетю Джулию?
 — Я написала ему письмо, чтобы сообщить Реймонду все о ней, — сказала My. — Ну разве не было это смелым поступком, когда он отправился с визитом к Мак-Клелландам, не имея даже малейшего представления о том, какой именно прием его там ожидает?
 — Тетя Джулия говорит, если бы был жив наш дедушка, — продолжала My, — он, по ее мнению, наверняка выгнал бы Реймонда из своего дома.
 Мне кажется, что, судя по рассказам, это был ужасный старик, — сказала Фенела. — Я таким всегда и представляла его себе. В противном случае он не питал бы таких ужасных мстительных чувств к Саймону в течение стольких лет.
 — Ну, кажется, Саймон уже забыл теперь об этом. Совершенно очевидно, что тетя Джулия ему понравилась. Он всякий раз спрашивает о ней, когда она отсутствует поблизости, а когда она читала ему что-то прошлым вечером, он, казалось, готов был слушать ее часами.
 — Так это же только из-за того, что у тети Джулии голос точно такой, какой был у нашей матери.
 — А интересно, Фенела! Вот было бы замечательно, если бы Саймон наконец угомонился и женился на тете Джулии.
 — Очевидно, ты начиталась этих женских журналов, которые постоянно приобретает сестра Беннет, — проговорила насмешливо Фенела. — К сожалению, в реальной жизни все происходит совершенно по-другому, а вовсе не так, как описывается в тех журналах.
 — И все-таки они могли бы пожениться, — настаивала на своем My. — В конце концов, ведь происходят сверхъестественные, очень необычные вещи с нами, разве не так? Вспомни хотя бы, например, об Илейн.
 — Да, конечно, с Илейн было именно так, — задумчиво сказала Фенела.
 — И вообще, кто может знать, что готовит нам будущее? — беззаботно проговорила My.
 Фенела отложила скалку в сторону и взглянула на свою младшую сестру.
 — My, — с серьезным видом обратилась она к ней, — ты ведь сейчас счастлива, правда?
 — Счастлива? — словно эхо повторила та ее слова. — Да, счастлива, просто ужасно счастлива, Фенела. Я считаю, что находилась просто в ужасном состоянии, когда это все случилось, — я, разумеется, имею в виду происшествие с Илейн, — но теперь ты вышла замуж за Николаса, который мне кажется самым лучшим человеком на свете; у нас гостит тетя Джулия; да и вообще: теперь столько всего произошло, что позволяет смотреть в будущее с надеждой; и я поэтому никак не могу сейчас не быть счастливой.
 — Очень рада услышать об этом, — ответила ей Фенела.
 При этом она не могла удержаться от легкого вздоха.
 — Есть только одна вещь, которая беспокоит меня, — продолжала My, — и это именно та причина, по которой не можешь быть счастливой и ты тоже. Ах, Фенела, выкинь из своей головы все мысли об этом глупом Рексе.
 — Я и не думаю о нем совсем, — быстро ответила Фенела.
 Нет, ты думаешь о нем, — проговорила My, — и я всегда точно могу определить, когда именно ты этим занимаешься. Лицо твое в этом случае принимает какое-то отстраненное выражение, а взгляд становится тоскливым. Это придает тебе довольно хорошенький, но очень печальный вид: и иногда ты в таком состоянии вызываешь у других раздражение — по крайней мере, если бы я была на месте Николаса, то испытывала бы в такие минуты к тебе именно это чувство.
 — Ну а поскольку ты не Николас, то давай-ка не будем беспокоиться об этом, — иронично проговорила Фенела.
 My отошла от стола и, подойдя к сестре, внезапно обняла ее за шею.
 — Ах, Фенела, полюби его, — прошептала она, — обязательно полюби. Он ведь такой милый, действительно милый.
 — В самом деле, My, не будь такой надоедливой, — сказала Фенела, отстраняя от себя девушку. — Тебе лучше бы не мешать и дать мне закончить этот пирог, потому что в противном случае тебе нечего будет есть за ленчем. Уже, наверное, одиннадцать. Сходи-ка и узнай, не нужно ли чего Саймону и сиделке. Как я полагаю, с тетей Джулией ты уже разговаривала об этом.
 — Да, разговаривала, — ответила My, — и ей ничего не нужно. Она сейчас пишет письма.
 — Тогда беги отсюда и оставь меня одну. Сейчас уже и вправду нет времени, чтобы вести задушевные беседы о наших сердечных тайнах.
 — Хорошо, — ответила My и блуждающей походкой, бормоча что-то про себя, вышла из комнаты.
 «Несколько месяцев назад, — подумала Фенела, — она бы залилась слезами из-за того, что ее так отчитали. За последнее время My определенно приобрела некоторую уверенность в себе».
 Она была рада этим переменам в своей младшей сестре, но в то же время это вызывало в ней странное чувство утраты. My всегда держалась за нее, льнула к ней нервно и отчаянно, вследствие чего у Фенелы было чувство, что ее младшая сестра никогда не сможет обходиться без нее.
 В настоящее время My как раз пыталась стать более самостоятельной, и хотя Фенела была рада этому, она не могла избавиться от сожаления, что в этом случае ее собственное одиночество только усилится.
 Она положила раскатанное тесто поверх слоя фруктов на подготовленном блюде и только собралась нарезать пирог ножом, как вдруг услышала шаги в коридоре. По неловкой походке приближающегося человека, о которой свидетельствовали доносившиеся до нее неритмичные звуки, Фенела сразу поняла, кто через мгновение войдет в эту комнату.
 — Доброе утро, Ник, — приветствовала она своего мужа, появившегося в дверях. — Ты появился неожиданно.
 Вчера я не смог выбраться, — ответил Николас. — Весь день, начиная с самого утра и до поздней ночи, я провел на аэродроме. Вчера где-то около десяти часов пытался дозвониться до тебя, но никто не подходил к аппарату.
 — Кто-то говорил вчера, что ему почудился телефонный звонок, — проговорила Фенела, — но у нас теперь здорово шумит новый радиоприемник. Ты ведь сам привез его Саймону, поэтому винить в происшедшем тебе следует только себя. Между прочим, Саймон прямо-таки в восторге от приемника.
 — Рад слышать это.
 Фенела пронесла блюдо с пирогом через кухню и поставила его затем в духовой шкаф.
 — Ты знаешь, для меня это странно, — проговорила она. — Я никогда бы не поверила в то, что Саймон может с таким спокойствием воспринять случившееся с ним несчастье.
 — Ты имеешь в виду его спокойное отношение к своей слепоте? — уточнил Николас.
 — Спокойствие — это не то слово, — сказала Фенела, с легким стуком закрывая дверцу духовки. — Я полагаю, что к его нынешнему поведению больше подошло бы слово «мужество», а может быть, и что-то большее. Я бы сказала, — продолжала Фенела, — что это особый тип сверхщепетильного мужества, которое заставляет его вести себя сейчас так, чтобы ни единый человек не мог испытывать к нему чувства жалости. Он даже превращает свою беспомощность в предмет для шуток.
 — Ну, твой отец никогда не страдал от недостатка смелости.
 — Нет, правда; все-таки раньше его никогда особо не беспокоило то, что о нем могут подумать люди; он всегда делал исключительно то, что сам считал нужным. А вот теперь я могу легко догадаться, о чем он думает, — он все время боится, что его слепота вызывает у людей замешательство, и поэтому пытается облегчить им общение с собой.
 — У меня есть кое-какие новости о другом члене твоей семьи, — волнуясь, проговорил Ник.
 — О Реймонде? — быстро спросила Фенела; у нее в голове моментально мелькнула мысль о том, что ее брат в опасности или ранен.
 — Да нет, у меня хорошие новости, но не о Реймонде, — ответил Николас. — Вот, взгляни на это.
 Он вытащил из своего кармана номер газеты «Дейли скетч». Заголовок на первой полосе гласил:
  УЦЕЛЕВШИЕ С ТОРПЕДИРОВАННОГО 
  И ЗАТОНУВШЕГО КОРАБЛЯ НАХОДЯТСЯ 
  В БЕЗОПАСНОСТИ В ОДНОМ ИЗ ПОРТОВ 
  НА ВОСТОЧНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ АНГЛИИ. 
 Николас указал пальцем место немного ниже заголовка и затем прочел: «Среди тех, кто уцелел, проведя в море в шлюпке шесть суток, были: Кей Прентис, кинозвезда Голливуда и дочь знаменитого художника Саймона Прентиса».
 — Кей! — воскликнула Фенела. — Так она дома! Ах, как бы нам сейчас же связаться с ней?
 Николас перевернул газетную страницу и показал Фенеле то место на последней странице, где было приведено окончание этой заметки.
 — Вот, смотри, — проговорил он. — «Мисс Кей Прентис, у которой мы прошлым вечером взяли интервью в отеле „Савой“, отметила героизм моряков, которые управляли кораблем, и сказала…»
 Фенела отложила газету в сторону.
 — Так Кей в «Савое». Ах, давай позвоним туда. Правда, не знаю, может быть, она уже вернулась домой. Какой ужас она, наверное, испытала, когда в их корабль попала торпеда!
 — Так я позвоню ей от твоего имени? — спросил Николас.
 — Да, пожалуйста, — ответила Фенела. — А я немедленно сообщу эту новость отцу и My.
 Она взяла газету и выбежала из комнаты, не дожидаясь своего мужа, который не мог передвигаться так быстро.
 Саймон, так же как и My, пришел в волнение, когда Фенела прочитала им заметку в газете; и когда наконец они дозвонились до Кей в отеле «Савой», то всей семьей собрались у телефона, и каждый в нетерпении ждал своей очереди, чтобы поговорить с ней.
 — Почему же ты не дала нам знать, что собираешься вернуться домой? — спросила Фенела.
 — Это длинная история, — ответила Кей, — но когда увижусь с вами, то обязательно обо всем расскажу. Могу я приехать и остановиться у вас?
 — Ну конечно же. А когда ты приедешь, сегодня?
 — Нет, а приеду завтра, — пообещала Кей. — Сначала мне необходимо приобрести хоть что-нибудь из одежды. Я прибыла в Англию в одной ночной сорочке, да еще у меня уцелели пара брюк и шуба. Это все, что мне удалось прихватить до того, как нам пришлось покинуть корабль.
 — Ах, Кей, какой ужас! Ты очень испугалась?
 — Я была повергнута в полнейший шок, хотя следует сказать, что все происходящее тогда с нами казалось совершенно нереальным, эпизодом из очень плохой пьесы, которая будет продолжаться и продолжаться нескончаемо. Но я все расскажу тебе подробнее, дорогая. Я буду у вас завтра, так что встречайте меня на железнодорожной станции.
 — Обязательно встретим, — пообещала Фенела. Она положила трубку на рычаг и повернулась к членам своего семейства:
 — Представляете себе, ведь мы не виделись с Кей уже восемь лет. У нас так много накопилось, что сказать друг другу, что я и не знаю, с чего мы начнем наши воспоминания.
 Тетя Джулия, которая присоединилась ко всей группе, окружавшей телефон, проговорила в сомнении:
 — Если сюда приедет ваша сестра, то, по-видимому, вы попросите меня уехать. Я ведь знаю, как мало комнат в вашем доме.
 Фенела, которая уже успела подумать об этом и решила, что так для них было бы удобнее всего, собралась сердечно поблагодарить тетю Джулию за ее предложение, как вдруг Саймон опередил ее.
 — Безусловно, вы никуда не поедете, — проговорил он. — Вы обязательно должны остаться у нас. Кроме того, это ведь единственный случай для вас увидеть всю нашу семью в сборе.
 — Ну, если вы вполне уверены, что я могу остаться, — проговорила тетя Джулия, очевидно опасаясь, что окажется им в тягость.
 My порывисто бросилась к ней и взяла ее под руку.
 — Мы ни за что не позволим вам уехать, — проговорила она с открытым радушием. — Пожалуйста, не уезжайте, тетя Джулия.
 — Хорошо, тогда я остаюсь, — сказала Джулия Мак-Клелланд.
 Фенела уловила в ее тоне нотки облегчения и радости.
 «Ладно, придумаем что-нибудь, — решила она про себя. — Слава богу, детская сейчас пустует, а сами дети в Уэтерби-Корт».
 И только после того, как они все разбрелись по разным комнатам, обсуждая, как все устроится в будущем, и она осталась наедине с Николасом, Фенела начала обдумывать, как же им расселиться в доме.
 — Я все думаю, нет ли у тебя кого-нибудь на примете, кто мог бы приехать сюда и помочь мне по хозяйству? — обратилась она к своему мужу.
 — Я обязательно подыщу кого-нибудь, — пообещал он ей. — Мне не хотелось бы, чтобы вся работа по хозяйству свалилась на твои плечи. — А затем добавил: — У меня появилась надежда, что ты все-таки вернешься домой.
 — Домой? — удивилась Фенела, в первое мгновение не осознав, что он ведь имеет в виду Уэтерби-Корт. — Ну, пока еще нет никаких признаков, что я смогу это сделать, правда?
 — Ты уже предлагала отцу переехать к нам?
 Фенела отрицательно покачала головой.
 — Прости меня, Николас, я даже не осмелилась заговорить с ним об этом. Видишь ли, ему нравится оставаться тут, потому что здесь ему все знакомо вокруг. Это на самом деле нечто сверхъестественное — то, что он умудряется самостоятельно ходить по комнатам, спускаться и подниматься по лестницам. Он никогда не сможет чувствовать себя так свободно в твоем огромном доме, который к тому же совершенно незнаком ему.
 — В нашем доме, — поправил ее Николас. — Мне не хватает тебя, Фенела.
 — Правда? — улыбнулась ему девушка.
 В первый раз она не позволила себе уклониться от разговора с Николасом, когда в его тоне прозвучали нотки интимности.
 — И особенно сейчас.
 — Почему же?
 — В конце этой недели предстоят испытания «Кобры».
 Фенела тихо вскрикнула:
 — Ах, Ник, как же это дурно с моей стороны! Я ведь и правда совершенно забыла обо всем. Так ни разу за последние дни и не спросила, как же продвигается твоя работа, да?
 — На тебя свалилась такая куча дел, — сказал он.
 Но Фенела была чрезвычайно раздосадована этим.
 — Но ты ведь знаешь, как мне это интересно. Так ты именно поэтому задержался прошлым вечером на аэродроме?
 Николас утвердительно кивнул:
 — Одна-две детали оказались негодными — так, ничего серьезного, — но это заставило нас поволноваться. Нам выделили Невиля Эрлза, знаменитого пилота. Ты слышала о нем?
 — Разумеется, — ответила Фенела. — Скажи, разве это не признание крайней важности твоей работы, если провести испытания было поручено такому искусному пилоту?
 Глаза у Ника заблестели.
 — Еще какое признание. Это показывает еще раз, что они думают о нашей работе. Мы так волнуемся — я и Дик.
 — Конечно, вы будете волноваться. Ах, Ник, а мне можно будет присутствовать на этих испытаниях?
 — Я как раз опасался, что ты попросишь меня об этом, — проговорил Николас. — Но это совершенно невозможно. Я пытался предложить, чтобы тебе разрешили приехать и посмотреть — хотя должен сказать, что смотреть там особо будет нечего, потому что собственно испытания будут проводиться высоко в небе, вне поля зрения наземных наблюдателей, — но оказалось, что правила министерства Военно-воздушных сил очень строги.
 — Ну, тогда мне остается только сидеть дома и молиться, — сказала Фенела. — Я буду молить бога, чтобы ваши испытания прошли успешно; знай это, Ник.
 Николас посмотрел на нее:
 — Фенела, тебе действительно не все равно, что случится со мной?
 Фенела почувствовала, что краснеет.
 — Конечно, нет, — ответила она, заставив себя прямо смотреть ему в глаза, не отворачиваясь. Затем внезапно она протянула ему руку: — Не ругай меня, Ник, за мои фантазии.
 Он взял ее руки в свои и горячо пожал их.
 — Я не буду заставлять тебя делать свой выбор, но знаю, что то время, тот день наступит для меня. Ведь правда, Фенела?
 Фенела не выдержала его взгляда и опустила глаза, но в знак согласия с ним кивнула и тихо прошептала:
 — Да, Ник.
 — Это все, что мне хотелось бы знать. Мне хватит и этого.
 Он отпустил ее руки, и она могла бы уйти, но Фенела не спешила покидать мужа. Вместо этого она проговорила взволнованно:
 — У тебя есть какие-нибудь дела на сегодня? Может быть, останешься здесь? Мы все были бы рады этому.
 Она поняла, что ее предложение порадовало Ника.
 — Я должен быть в полдень на аэродроме, — проговорил Николас, — но к обеду я вернусь, если, конечно, это не прибавит тебе дополнительных хлопот; и кстати, это напомнило мне о моем обещании найти кого-нибудь, кто помог бы тебе здесь по хозяйству.
 — Для меня неважно, кто именно это будет, — лишь бы этот человек имел пару рук для работы, — сказала Фенела.
 — И эти руки у тебя будут, — пообещал ей Николас и направился к парадной двери.
 Фенела, не отрывая глаз, следила за ним; она видела, с каким трудом Ник усаживался в автомобиль, а когда машина тронулась с места, помахала ему на прощание рукой; затем какое-то время она простояла неподвижно, закрыв глаза руками.
 — О боже! Пусть я останусь честной с ним, — молилась она. — Я должна попытаться, обязательно.
 Если бы только у нее была уверенность в том, что Рекс больше не имеет никакой власти над ее сердцем; но положение было таким, как будто она лишь заставляет себя отринуть все чувства и все, от чего она отказалась, однажды может вновь нахлынуть и захватить ее.
 Она думала, что как раз сейчас мысли о Рексе постепенно покидают ее, а также о том, что чувство утраты, вызываемое его потерей, не сильнее того чувства, которое она испытывает от сознания невозможности дать сейчас Николасу то, о чем тот мечтает.
 Фенела вдруг почувствовала такую беспомощность, такое бессилие распоряжаться и управлять собой и собственными чувствами.
 Рекс и Николас — двое мужчин, и она сейчас должна причинять им боль, обоим сразу.
 Как всегда представляла себе Фенела, Кей была неземным существом.
 Она наверняка была созданием, которое может существовать только в воображении сценаристов и романтиков, создающих сенсационные произведения.
 С самого начала, как только она вошла в этот дом, все и вся, казалось, должно было вертеться только вокруг нее и притягиваться тоже исключительно к ее особе.
 По прошествии первого дня Фенела уже не могла бы с определенностью ответить себе, рада она тому, что Кей поселилась в их доме, или нет. Фенеле невозможно было не почувствовать, что она сама как-то отошла на задний план, а ее место заняла Кей.
 С того самого момента, как только Кей приехала сюда, она принялась командовать всем и вся.
 Весь дом, казалось, заполнился ею, каждый только и ждал, чтобы посмеяться ее шуткам, выслушать ее планы и, как решила для себя Фенела, быть в роли благодарной аплодирующей публики.
 Сестра Беннет была прямо-таки в экстазе от Кей, а тетя Джулия все снова и снова повторяла Фенеле без устали:
 — Я никогда и представить себе не могла, что встречу здесь кого-либо, так похожего на героиню книжного романа. Кей — чудесная девушка, дорогая, просто чудесная.
 Фенела понимала, что, говоря добрые слова о Кей, все думают, что делают ей приятное. На самом же деле, когда она оставалась одна, то вынуждена была признаваться себе в том, что где-то глубоко внутри испытывает муки ревности к своей старшей сестре, в которых до сих пор ее было трудно заподозрить.
 Для Фенелы очень трудно было после стольких лет заботы о доме, когда она была единственной из Преитисов, к кому каждый из их семьи обращался в горестях и в счастье, с любыми затруднениями, вдруг почувствовать себя оттесненной на задний план.
 А Кей блистала. Она была звездой как на сцене, так и вне ее; она ослепительно сияла и излучала свет; и каждый, кто встречался с ней, должен был немедленно признать ее власть над собой.
 Николас пришел к обеду и, насколько Фенела могла судить по его виду, был так же пленен Кей, как и все остальные из домашних.
 Очевидно, Кей не ставила себе задачу особенно понравиться именно Николасу, и позже, вечером, когда они уже собирались отправиться спать, она сказала Фенеле:
 — Дорогая моя, больше никогда не жалуйся мне на монотонность жизни в провинции, если ты смогла по соседству найти такого притягательного человека, как Ник.
 — Он понравился тебе? — небрежно спросила Фенела.
 Думаю, он просто прелесть, — ответила Кей, — и если бы не мой Тедди, я обязательно отдала бы свое сердце Николасу. Бедный мальчик! Через что ему только пришлось пройти после такого крушения; но теперь у него есть ты, а это уже кое-что. А почему он не остался ночевать?
 Это было совершенно в духе Кей, решила Фенела, перейти к самой сути дела и задать именно тот вопрос, который Фенела предчувствовала и которого она так опасалась.
 — Нет комнаты, — поспешно ответила Фенела. — Ты же видишь, в какой тесноте мы живем.
 — Ах да! — проговорила Кей.
 С понимающим видом она поцеловала Фенелу, пожелав ей на прощание спокойной ночи.
 Оставшись одна в своей комнате, Фенела медленно раздевалась, думая о событиях прошедшего дня и скорее находясь в легком шоке, чем в удивлении, когда почувствовала в сердце обиду.
 — Я рада ее увидеть — да, рада! — говорила она себе, смотрясь в зеркало, и почувствовала, что слова эти были насквозь фальшивы.
 Следующий день для Фенелы выдался еще более трудным, потому что Кей взялась за составление планов на будущее сразу для всей их семьи.
 — Похоже на то, как если бы в нашем доме появилась динамо-машина, — сказал по этому поводу Саймон. Однако, если по отношению к Кей это звучало как комплимент, то по отношению к Фенеле оно имело как раз противоположный смысл.
 Кей разъяснила им всем, что им надлежит делать, и Фенеле показалось, что все восприняли ее указания как не подлежащие обсуждению.
 — По возвращении в Лондон я собираюсь снять квартиру, — говорила Кей. — Эта квартира должна быть достаточно большой, потому что ты, Саймон, переедешь туда и будешь жить со мной. Тут не о чем и спорить — я хочу отвести тебя к самому лучшему окулисту, какого только можно будет там сыскать. И не говори мне о том, что люди в вашей клинике — хорошие специалисты, — продолжала она, — я уже слышала эти сказки. Мы с тобой начнем с окулистов высшего класса и только в случае необходимости обратимся к другим специалистам рангом пониже; но я не собираюсь воспринимать какой бы ни было приговор относительно твоего зрения как окончательный до тех пор, пока не покажу тебя самым лучшим специалистам в этой области. Я видела, как иногда происходят просто чудеса, — не останавливалась Кей, — и не вижу причин, по которым нам не стоило бы попытаться совершить нечто в том же роде. Что касается тебя, My, то ты также должна поехать в Лондон. Я хочу, чтобы ты была подружкой невесты у меня на свадьбе.
 — Подружкой невесты! — в сильнейшем волнении повторила ее слова My…
 — Да, я хочу, чтобы у меня на свадьбе была подружка, независимо от того, будет проходить обряд бракосочетания в отделе регистрации или нет, и мы обязательно подберем тебе какой-нибудь сногсшибательный наряд, невзирая на то, что по этому поводу скажут в министерстве торговли.
 — Ах, Кей, как это здорово! — проговорила My.
 — А я думала, что ты собиралась остаться с тетей Джулией. — Фенела не могла удержаться от того, чтобы не сделать это замечание, почувствовав на какое-то мгновение себя ущемленной той атмосферой возбуждения и воодушевления, которую создавала вокруг себя Кей.
 — Да, собираюсь, — ответила My, — но ведь сначала мы должны дождаться свадьбы Кей, разве не так?
 — Ну разумеется, — вмешалась в разговор Кей еще до того, как смогла высказать свое мнение Джулия Мак-Клелланд, — и более того, я рассчитываю на то, что и тетя Джулия также приедет ко мне на свадьбу. Вы ведь приедете, да? — сказала она, повернувшись к тетке.
 — Мне бы очень этого хотелось, — ответила та, — а в том случае, если та квартира, которую вы собираетесь снять, окажется недостаточно просторной, My, вероятно, могла бы остановиться со мной в гостинице?!
 — А почему бы и вам не снять себе квартиру в Лондоне? — спросила у тети Джулии Кей.
 — Я никогда не думала об этом.
 Ну так вот, — проговорила Кей, которая уже слышала ее историю, — если вы последуете моему совету, то можно будет закрыть ваш замок на длительное время. Кому захочется похоронить себя заживо где-то в Северной Шотландии? Вы же переедете в Лондон, получите какую-нибудь работу по мобилизации, и тогда уже не останется совершенно никаких препятствий для того, чтобы My поселилась с вами и поступила в обычную школу без пансиона. Она уже возненавидела все школы-пансионы, и если бы имела возможность заниматься днем в школе, а на ночь возвращаться домой, несказанно обрадовалась бы этому, как вы считаете?
 Кей огляделась вокруг себя с выражением полного удовлетворения от своего предложения.
 «Вся ее забота вызвана не искренним участием к нуждам других, — подумала про себя Фенела. — Просто у Кей столько энергии, что она чувствует постоянную потребность заставлять действовать всех остальных независимо от того, хотят они этого или нет».
 Фенела все ждала, когда же очередь дойдет и до нее, и была уверена, что уж о ней-то Кей не забудет.
 — Что касается Фенелы, — говорила тем временем Кей, — то она будет благодарна мне за такой прекрасный оборот дела. В этом случае она получит возможность вернуться в свой чудесный дом к своему очаровательному супругу. Бедняжка Фенела! Только подумать, как скверно вы обращались с ней все эти годы, допустив, чтобы она так изнуряла себя работой, словно какая-нибудь поденщица. Жалею теперь, что не узнала об этом раньше, не то я уже давным-давно примчалась бы сюда и все здесь изменила.
 — Во-первых, никакая я не поденщица, — горячо возразила ей Фенела, — а во-вторых, мне нравились мои обязанности.
 Она как-то сразу забыла то время, когда жаловалась на свою судьбу, те нескончаемые долгие месяцы, когда вся жизнь казалась ей такой одинокой и нестерпимой.
 — Чепуха! — быстро проговорила Кей. — Никому не понравилось бы оставаться бесплатной служанкой, а именно таковым и было твое истинное положение в этом доме. А тебе, папочка, должно быть стыдно за себя. Фенела — очаровательная девушка, и надо было предоставить ей возможность тоже радоваться жизни.
 — Ты, кажется, забыла, — ответил Саймон, — что все эти годы существовала одна незначительная неприятность, которая называется войной; и, строя свои планы относительно переезда в Лондон и веселой жизни там, ты должна всегда помнить о том, что на город могут осуществляться налеты вражеской авиации. А ты еще не знаешь, что такое массированный налет, дорогая!
 — Надеюсь, что уж как-нибудь переживу это, — бодро заявила Кей, — и по правде говоря, я скорее согласилась бы на вражеские налеты, чем терпеть здешнее существование.
 Кажется, я уже слышал нечто подобное и раньше, — язвительно проговорил Саймон, — но это не так. Могу пообещать тебе одну вещь: ты обязательно сбежишь из Лондона куда-нибудь в провинцию, как только хотя бы раз увидишь первый же внушительный налет на город.
 — Ну и что, а я бы рискнула, — с воодушевлением вмешалась в разговор My. — Ах, Кей, если бы ты только знала, как мне хочется поехать в Лондон.
 — Тогда будем считать, что планы на будущее мы построили, — сказала Кей. — Все согласны с этим, да?
 Послышался хор одобрительных возгласов. Воздержалась только Фенела, и пока все остальные продолжали еще что-то обсуждать, она выскользнула из комнаты, стараясь не привлекать к себе внимания.
 Фенела прошла в сад и остановилась в тени орехового дерева, устремив свой взгляд на небольшой пруд с водяными лилиями, который был вырыт давным-давно, а теперь из-за недостатка внимания оказался совсем заброшенным.
 Именно там и нашел ее Николас, когда он своей прихрамывающей походкой пересекал лужайку.
 — А я все гадал, где же застану тебя, — проговорил он. — Заметил, как ты выскользнула из комнаты, но не понял, совсем ты ушла оттуда или потом вернешься?
 — Я возвращаюсь через несколько минут, — ответила Фенела.
 Она старалась говорить естественным голосом, но обмануть Николаса ей не удалось.
 Он протянул руку и коснулся ее плеча.
 — В чем дело, Фенела? — спросил он.
 Сад купался в лунном свете; призрачное сияние падало на заросший кувшинками пруд у их ног, превращало беспорядочно разросшуюся траву, неподстриженные кустарники и чуть различимую тропинку в чудесное и романтическое место. Фенела медленно подняла взор на мужа.
 — Я ужасный человек, Ник, — проговорила она, — потому что злюсь на Кей, которая пытается устроить жизнь всей семьи. Я заботилась о них до последней минуты, и все-таки мне так и не удалось дать им даже сотой доли того счастья и радости, которые они обретают при общении с Кей. Это очень задевает меня, но я не подаю виду, как будто это меня не касается. И по мне все видно.
 Она тихо всхлипнула и вновь отвернулась от Николаса; губы ее задрожали. Рука Николаса осторожно переместилась с ее плеч на руку, и Фенела почувствовала, как ее пальцы оказались в теплой ладони мужа.
 — Я понимаю тебя, — сказал он. — Мне часто приходилось испытывать подобные чувства в своей жизни.
 Это не совсем то, — быстро ответила ему Фенела, испытывая какое-то странное удовольствие от того, что ее рука останется в его ладони. — Не то чтобы я хотела чего-то для себя; наоборот, мне хотелось бы оставаться человеком, который отдает что-то другим. Мне нравилось заботиться о своей семье, когда все в нашем доме шло по-старому.
 Николас на мгновение задумался, а затем сказал:
 — А ты никогда не думала о том, что жизнь каждого человека имеет циклический характер? Кто-то внезапно обнаруживает, что подходит к концу какая-то ее часть, но потом появляется новый стимул, и жизнь начинается как бы сначала.
 Фенела напряглась. Она поняла, что он имел в виду: что ее жизнь отныне будет связана с ним. Испытывая сейчас горечь сама, она попыталась побольнее уколоть и его.
 — Надеюсь, ты не хочешь сказать, что вскоре мне предстоит взвались себе на плечи все заботы еще об одной семье, — заметила она едко.
 Фенела отняла свою руку и отвернулась с видом капризного ребенка.
 — Я не настолько самонадеян, чтобы употребить слово «вскоре», — тихо ответил ей Николас.
 Гнев Фенелы исчез так же быстро, как и возник.
 — Извини меня, Ник, — проговорила она. — Это было мерзко с моей стороны. Ты все время стараешься быть обходительным, но не знаю, что со мной творится в эти последние дни; мне кажется, что я становлюсь ужасно злой и противной. Меня постоянно всё и все выбивают из колеи.
 Я знаю средство против этого, но не осмеливаюсь предложить тебе его, — сказал Ник. — Давай-ка вернемся в дом, не то они забеспокоятся: не случилось ли что с тобой.
 Фенела пожала плечами.
 — Да и бог с ними, — ответила она.
 У Фенелы было такое чувство, что она больше не осмелится даже взглянуть в лицо Кей.
 «Я ревную, — подумала она про себя, — ревную к Кей всех остальных». И ей стало стыдно.
 Кей была такая привлекательная; для нее вся жизнь была легким, волнующим приключением, в котором все разложено по полочкам, а все, что не укладывалось в ее схему, подлежало забвению.
 «У Кей все получается так гладко, — думала Фенела, — потому что на самом деле все происходящее вокруг мало беспокоит ее. А если она все-таки допускает в чем-нибудь ошибку — будь то ее работа или бесчисленные браки, — она просто выбрасывает это из своей памяти и начинает все заново. Предположим, — продолжала размышлять Фенела, — предположим, что попрошу у Николаса развод. А почему бы и нет? Ведь мы даже не осмеливаемся открыто смотреть в глаза друг другу».
 Затем сама мысль потерять Николаса показалась Фенеле пугающе мрачной.
 «Если у меня не будет Ника, то с кем же я останусь?» — спросила она себя и импульсивно опять повернулась к нему.
 — Ник, сегодня вечером не обращай на меня ни малейшего внимания, — взмолилась она. — Со мной сейчас творится нечто такое, что Нэнни называет «проделками чертенка за моей спиной».
 Николас протянул было свою руку к Фенеле, но затем сдержал себя, как будто немного испугавшись того, что этот жест может напугать ее.
 — Сказать тебе, что я думаю по этому поводу? — спросил он.
 — Да, пожалуйста.
 — В нашем мире есть люди, — начал он, — которые обтекают жизни других людей, подобно широкой спокойной реке. А есть иные, которые врываются в жизни других людей, подобно внезапному ливню. Поэтому все замечают таких людей, как всегда обращают внимание на дождь — ведь он все время неожидан, всегда оказывает на человека заметное воздействие; а река — так она все время течет здесь, все вокруг к ней уже давно привыкли. Ты, Фенела, подобна некой реке; тот, кто знает тебя, всегда будет желать остаться рядом, будет нуждаться в тебе, но очень часто все будут реагировать и на ливни.
 Николас говорил все это довольно ровным голосом — волнение едва угадывалось в его тоне, но Фенела понимала, что каждое слово дается ему с неимоверным трудом и идет из самой глубины сердца.
 У нее внезапно промелькнуло чувство нежности к Николасу.
 — Спасибо тебе, Ник; это очень мило с твоей стороны, — проговорила она, — и очень успокаивает меня; хотя, я думаю, Кей нельзя сравнить с ливнем. Она предпочитает быть скорее лучом солнца или чем-то еще, что ослепительно блистает, подобно молнии.
 — А ведь ты можешь быть язвительной и коварной, не так ли? — спросил Николас, и Фенела утвердительно кивнула.
 — Да, и наслаждаюсь этим.
 Они оба рассмеялись.
 — Нам пора возвращаться, — сказала Фенела и взяла мужа под руку. — Хочешь, я скажу сейчас тебе что-то самое главное про тебя, Ник? Что-то очень хорошее?
 — Хотелось бы услышать, — ответил он. — В моей жизни приятные вещи случаются нечасто.
 — Не заставляй меня жалеть тебя, — скомандовала Фенела. — А сказать я хотела вот что: с тобой, Ник, я могу быть честной и правдивой, мне не приходится изображать из себя кого-то другого. И я считаю, что таких людей, с которыми каждый может себя чувствовать естественно, очень мало; я действительно нисколько не притворяюсь с тобой — я предстаю перед тобой в самом худшем виде.
 — Пока я мог видеть только самое лучшее в тебе, — прошептал Ник.
 И уже позже, когда они подошли к боковому входу в дом, он неожиданно остановился.
 — Фенела, ты позволишь мне поцеловать тебя на прощание?
 Первым побуждением Фенелы было отпрянуть от него, но она заставила себя улыбнуться.
 — Конечно, Ник, почему бы и нет?
 Она слегка приблизила свое лицо к нему; луна светила ей прямо в глаза, и поэтому ей пришлось прикрыть веки. Но Ник так и не поцеловал ее. Вместо этого он стоял, рассматривая лицо Фенелы, не прикасаясь к ней.
 — Ты была искренна со мной, — пробормотал он через какое-то время. — И я теперь тоже буду честным с тобой. Я хочу поцеловать тебя — просто чертовски хочу, но я не собираюсь этого делать. И не сделаю до тех пор, пока ты сама этого не захочешь. А попросил я тебя об этом потому, что хотел услышать, что ты мне скажешь в ответ; но, Фенела, я же не круглый дурак, особенно когда дело касается тебя. Спокойной ночи.
 Он отвернулся от Фенелы и вместо того, чтобы войти в дом, пошел по дорожке, посыпанной гравием, которая вела к парадному входу. Фенела осталась стоять, словно окаменев.
 Через короткое время она услышала, как заработал двигатель автомобиля, и Николас уехал. Какое-то время она слышала звуки, доносившиеся с дороги и видела отблеск света фар, пробившийся сквозь листву деревьев, а затем все стихло. Перед ней лежал сад, купающийся в лунном свете, — совершенно пустой и тихий.
 Внезапно из открытого окна мастерской до Фенелы долетел взрыв хохота. Она тихо вздохнула, повернулась и вошла в дом.




 Глава седьмая


 Фенела проснулась с каким-то дурным предчувствием. Какое-то время она еще лежала в том неопределенном состоянии полусна-полубодрствования, спрашивая себя, почему же она чувствует себя такой удрученной и обеспокоенной, — и тут же все вспомнила.
 Сегодня должны будут проводить испытания «Кобры».
 Она встала с постели и быстро оделась. Было еще рано — солнце едва-едва поднялось, и туман только начал понемногу рассеиваться в саду. Как только Фенела была готова, она быстро сбежала по лестнице к телефону.
 Она почти не надеялась на то, что застанет Ника, но в трубке зазвучал именно его голос.
 — Я хочу пожелать тебе самой большой удачи, — проговорила Фенела.
 — Спасибо тебе.
 Голос у него был мрачный, и говорил он медленно.
 — Ты встревожен?
 Стараюсь быть спокойным. Дик полностью уверен в успехе, но у меня, боюсь, такое же чувство, какое я испытал, выходя за Итон на крикетный матч на стадионе «Лордз», — очень дрожат колени.
 — А я и не знала, что ты увлекался крикетом.
 — Было дело.
 «Что за абсурдный разговор у нас с ним», — про себя подумала Фенела.
 Тем не менее она понимала, что ни один из них не смог бы найти нежных слов в такой ответственный момент.
 — Ну, я буду думать о тебе, — проговорила она. — Ты позвонишь мне, как появится возможность?
 — Я не знаю, когда смогу это сделать, — ответил ей Николас. — Эрлз приезжает около полудня; ему предстоит осмотреть и проверить несколько узлов перед тем, как он приступит к испытаниям по программе, но в любом случае я найду возможность позвонить тебе — можешь быть уверена в этом.
 — Спасибо. До свидания, Ник.
 — До свидания.
 Было ощущение, что Николас ждет чего-то еще. Фенела также чего-то ждала, но затем, торопливо и смущаясь, добавила:
 — Помилуй боже тебя и «Кобру».
 И прежде чем он успел что-нибудь ответить ей, Фенела положила трубку на рычаг.
 Она вновь поднялась медленно по лестнице наверх, чтобы убрать свою постель и привести в порядок спальню перед тем, как начать готовить завтрак для всех остальных домочадцев.
 «Ведь это так много значит для Ника, — думала про себя Фенела. — Испытания должны пройти успешно — просто обязаны!»
 Фенела сознавала, что ее муж страдал одной из форм комплекса собственной неполноценности.
 Всю свою жизнь он провел под железной пятой матери, а после короткого промежутка полной свободы, когда Николас служил в ВВС, он вернулся домой больным и искалеченным, чтобы быть снова немедленно подавленным энергией леди Коулби, чтобы вновь играть ту же роль, какую он играл с самого своего детства, — сына-тихони при могущественной мамаше.
 Фенела знала, что успех испытаний «Кобры» дал бы ему то, в чем Николас сейчас так сильно нуждался, — чувство полезности и собственной важности.
 Она сознавала, что никогда еще раньше Николасу не было так необходимо обрести уверенность в себе, как теперь, когда она, Фенела, была рядом с ним. Ведь именно его комплекс неполноценности был причиной того, что, женившись, он до сих пор не смог завоевать любовь своей жены, войти полноценно в свои права мужа и утвердить тем свое мужское достоинство.
 «Он знал, на что шел, когда женился на мне», — дерзко ответила она себе, чувствуя тем не менее, что оправданием для нее это не является.
 Деликатность и чувствительность Ника во всем, что касалось ее, Фенелы, не давали ему вести себя грубо и низко по отношению к своей невесте, чтобы добиться от нее покорности.
 Он же на самом деле вел себя с ней как истинный джентльмен, не получая от этого ровным счетом ничего, если не считать горечи от осознания собственной слабости во всем, что касалось ее.
 Фенела устроила себе сильнейшую мозговую встряску. Хоть она и чувствовала, что упрекать себя в такой момент бесполезно, но все-таки подумала о том, что слишком плохо обошлась с Ником. Более того, даже сегодня утром она продолжала упорствовать в прежнем стиле общения с ним.
 Она поймала себя на размышлениях о том, каким бы стало ее отношение к своему мужу, если бы испытания нового самолета проводил именно он, или если бы ему пришлось сейчас сражаться с врагами, как он делал это в прошлом.
 Фенела подумала: а было бы ей сейчас стыдно, если бы она провела ночь с Николасом накануне его отъезда?
 Зная Ника, она была уверена в том, что последняя ночь у него наверняка выдалась бессонной.
 Она могла представить себе, как он расхаживает по комнате, час за часом Прислушивается к бою дедовских часов в зале или пытается заснуть, лежа в темноте с закрытыми глазами, когда у него напряжен каждый мускул, а каждый нерв чувствует полет «Кобры», когда ее серебряные крылья несутся в его воображении по голубому небу.
 Она понимала, что ее разум бессовестно уклоняется от более глубокого осмысления сложившихся между ними отношений.
 Все утро напролет мысли Фенелы непрестанно возвращались к Николасу. Пробило двенадцать часов, затем медленно, минута за минутой, как ей показалось, приближалось время ленча.
 Немного полегче стало только тогда, когда собрались вместе все домочадцы и можно было окунуться в их болтовню, чтобы забыть, хотя бы на короткое время, об испытаниях, которые могли проводиться как раз в тот момент.
 После ленча Фенела и тетя Джулия сидели и разговаривали друг с другом, но девушка никак не могла собраться с мыслями, чтобы внимательнее следить за содержанием их беседы. Она не переставая думала о Николасе и проводившихся на аэродроме испытаниях.
 Она посмотрела на часы, стоявшие на каминной полке, — было уже больше трех часов пополудни. Неужели у него до сих пор не было ни одной возможности, чтобы позвонить ей? Наверняка ведь у него уже были какие-нибудь новости, которые он мог бы сообщить и Фенеле.
 А если предположить, только предположить, не более, что дела пошли плохо и около Николаса нет никого, к кому он мог бы обратиться, кто мог бы поддержать его в этот самый для него черный день?
 Повинуясь какому-то импульсу, Фенела сказала:
 — Мне надо ехать в Уэтерби-Корт. Ник отправится туда, чтобы позвонить мне, и я хочу быть уже там, когда он приедет.
 Если Джулия Мак-Клелланд и сочла ее внезапное решение несколько странным, она была достаточно умна, чтобы не выражать своего удивления вслух; вместо бесплодных догадок она помогла Фенеле переодеться в новое платье и пообещала объяснить остальным домочадцам, куда и зачем та направилась.
 — Если ты не вернешься вовремя, я позабочусь о чае и обеде, — заверила ее тетка, — так что не беспокойся.
 — Я все-таки надеюсь вернуться к обеду, — ответила ей Фенела, но не совсем уверенно.
 В первый раз за всю свою жизнь она принесла интересы собственной семьи в жертву какому-то другому делу. Семье придется в этот раз обойтись без нее, решила Фенела.
 Она поцеловала свою тетку и взяла с собой только сумку.
 Фенела быстро спустилась по лестнице вниз, вытащила из-под навеса у задней двери свой велосипед и покатила на нем по дороге.
 Весь путь до Уэтерби-Корт занял у нее около двадцати минут, и когда Фенела добралась до усадьбы, она была почти уверена в том, что Николас уже ждет ее в зале. Она думала, что если он вдруг позвонил в Фор-Гейблз после ее отъезда, то тетя Джулия сообщит ему, что Фенела отправилась к ним.
 Но Николаса дома не оказалось; по приезде в Уэтерби-Корт она встретила только леди Коулби, одетую в униформу служащих Красного Креста, поскольку та была президентом отделения этого общества в их графстве.
 — Фенела, вот это сюрприз! — воскликнула леди Коулби. — А я и не думала увидеть вас здесь в это время.
 — Признаться, я тоже, — ответила Фенела, — но я хотела бы повидаться с Николасом. Он уже вернулся?
 — Нет, он все еще на аэродроме — по крайней мере сегодня утром он направлялся именно туда. Полагаю, вы останетесь дожидаться его? Скажите Доусон, чтобы принесла вам чаю. Боюсь, что не смогу остаться и составить вам компанию. Я и так уже опаздываю на собрание в Мельчестере.
 — Тогда не смею задерживать вас, — ответила Фенела.
 Она наблюдала за тем, как уезжала ее свекровь, напыщенная и немного смешная в своей униформе; эта женщина, которая всегда, до последнего вздоха, наверное, будет цепляться за власть над собственным сыном.
 Когда Фенела осталась одна, она и не подумала звонить Доусон, как ей наказывала леди Коулби, а вместо этого прошлась по комнатам на нижнем этаже. Дом казался тихим и пустым.
 Она с нетерпением дожидалась возвращения детей, которые, как ей сообщили, отправились вместе с Нэнни на прогулку, как вдруг почувствовала, что больше не может ждать ни секунды.
 Она немедленно должна, просто обязана узнать, что же случилось. И еще она должна найти что-то, что снимет с нее тяжкий груз тревоги.
 У Фенелы было предчувствие — что-то обязательно случилось, хотя она убеждала себя в том, что это ее состояние было всего лишь следствием обострения ее воображения.
 Она отправилась пешком по дороге, которая вела к аэродрому. Каждую секунду она ждала, что вот сейчас увидит приближающийся автомобиль Николаса, но дорога оставалась пустынной.
 Фенела свернула с шоссейной дороги на проселочную и через несколько минут уже добралась до аэродрома. Напротив въездных ворот размещалась небольшая стоянка для автомобилей.
 Она внимательно оглядела стоявшие на ней машины и среди полудюжины автомобилей заметила и маленькую зеленую двухместную машину Николаса.
 Фенела направилась к этому автомобилю, решая про себя, что же ей делать дальше, когда вдруг ее сердце тревожно замерло: она услышала сирену машины «Скорой помощи», которая мчалась по проселочной дороге к аэродрому.
 Она стояла неподвижно, словно окаменев, и прислушивалась к шуму этого автомобиля, который был все ближе и ближе, потом увидела словно во сне, как машина въехала в ворота аэродрома.
 Так, ее предчувствие не было ложным! Что-то случилось, что-то такое, о чем она догадалась необъяснимым образом, каким-то шестым чувством.
 Фенела ждала. Впоследствии она так и не смогла вспомнить, сколько же времени провела в том тревожном ожидании. По всей видимости, она сидела на подножке машины Николаса.
 Должно быть, прошло не меньше двух часов до того момента, когда из ворот аэродрома вышел Ник. Все это время в ворота входили и выходили разные люди, въезжали и выезжали какие-то автомобили, но Фенела ничего вокруг себя совершенно не замечала.
 Она ждала только одного человека — только его и никого другого.
 И вот она увидела Николаса. Единственный взгляд, брошенный на его лицо, рассказал ей то, что она уже и так знала. Прихрамывающей походкой он подходил к автомобилю, на ходу вынимая ключ из кармана.
 Фенела медленно поднялась навстречу ему; при этом она смутно сознавала, что делает; все внутри ее сжалось как в судороге.
 В тот момент ей казалось, что она прождала Ника целую вечность; целую вечность, за которую произошло столько событий внутри ее, после которых и весь мир, и она сама неузнаваемо переменились.
 Фенела ничего не сказала. Ник заметил ее, но тоже не произнес ни слова. Она поняла, что Николас был не рад и не удивлен, увидев ее здесь; он потерял способность испытывать какие-либо чувства, кроме отчаяния.
 Николас открыл дверцу и, нагнувшись, освободил запор другой дверцы, со стороны Фенелы. Она уселась в машину, и, не произнеся ни слова, они тут же тронулись в путь.
 Они ехали бок о бок в полной тишине до тех пор, пока наконец не добрались до поворота на окруженную деревьями шоссейную дорогу и перед ними не открылся Уэтерби-Корт, серый и чудесный в лучах солнца, а у его подножия, словно серебряная чаша, блистало озеро.
 В этот момент Николас свернул машину на траву и выключил двигатель.
 — Хочешь знать, что случилось? — хриплым голосом спросил он у Фенелы.
 И в его голосе настолько ясно читались охватившие Николаса чувства, что Фенела испытала почти физическую боль, услышав его.
 В первый момент она испугалась — ей было страшно говорить, страшно что-либо отвечать ему, но затем наконец она поняла, что надо делать, как ему помочь, как смягчить боль от этой новой раны.
 — Нет, ничего не рассказывай мне, — проговорила она, — вообще ничего не говори об этом. Я знаю, все знаю о том, что случилось на аэродроме. Ах, Николас, как мне жаль!
 Она подняла руки, говоря это, и притянула его голову к себе.
 Фенела не осознавала, что говорила в тот момент, в голове у нее вертелась одна мысль — только бы привлечь его сейчас к себе, осторожно отдать ему хоть что-то от себя.
 Какое-то время казалось, что Николас сопротивляется ее попыткам, но затем вдруг — как будто стальная броня его гордости треснула — он повернулся к ней, голова его стала наклоняться, пока глаза его не спрятались в ее шее; и тут она услышала его голос, тихий и сломленный.
 — Неудача, Фенела, неудача.
 — Я знаю, знаю, — услышала Фенела свой голос, — но это ничего не значит. Ты можешь начать свою работу заново, неудачи не будут вечными; наверное, была какая-то мелочь, о которой ты не подозревал, о существовании которой не догадывался.
 Она почувствовала, что его руки все крепче и крепче сжимают ее в объятиях.
 — То же самое сказал мне и Дик, — ответил Николас, — но, Фенела, ведь я так верил в «Кобру». Она так много значила для меня. Я чувствую, что это был наш самолет — твой и мой.
 Она почувствовала, как Николас глубоко вздохнул, когда произносил последние слова.
 — Возможно, моя часть в этом самолете оказалась недостаточной для успеха, — ответила она.
 Затем слова замерли у нее на устах, когда она почувствовала на своей шее что-то теплое, влажное и поняла, что это слезы Ника.
 Ник плачет! Тот инстинкт, который всегда заставлял ее с охотой заботиться обо всех, кто был с ней рядом, подсказал Фенеле в тот момент, что она должна все время окружать заботой и обхаживать также и своего молодого мужа.
 Она крепко обняла его и прижалась своей щекой к его щеке.
 — Не надо, милый, не надо! — умоляла она Николаса таким голосом, каким обычно обращаются к маленьким детям. — Мы начнем все снова, мы сделаем это вместе — ты и я. Только ты и я, Ник, если ты позволишь мне остаться рядом с тобой.
 Он сделал движение, чтобы выпрямиться на сиденье, и теперь уже смотрел на нее сверху вниз; слезы, стоявшие у него в глазах, текущие по щекам, бессовестно выдавали его чувства.
 Фенела посмотрела на Николаса и была зачарована его глазами, тем выражением внезапной надежды, которой они озарились.
 «Так вот она какая, любовь», — непроизвольно подумала Фенела, а затем почувствовала, как отозвалось на это ее собственное сердце.
 Ей удалось сделать Ника таким, ей удалось удержать его от отчаяния и уныния, удалось превратить горечь его неудачи в радость. Она увидела, что его губы шевелятся.
 — Повтори это еще раз, — просил он, — пожалуйста, скажи это еще раз.
 Николас говорил это почти шепотом, но ответ Фенелы прозвучал ясно и смело:
 — Мы сделаем это вместе, дорогой, — я и ты.
 В большой спальне дома Уэтерби-Корт было очень тихо, и Фенела могла слышать даже биение своего сердца.
 Она ждала; ждала, затаив дыхание, когда откроется дверь.
 Ей казалось, что сейчас наступает тот момент, к которому она готовилась всю свою жизнь. Она двигалась к нему очень медленно, но постоянно и неуклонно.
 Николас как-то сказал Фенеле, что она напоминает ему реку — широкую и спокойную. Она не знала, как в прошлом, но сейчас ей хотелось быть именно такой, чтобы хоть как-то помочь ему!
 У нее было такое ощущение, что все ее чувства и стремления кого-то оберегать, ободрять, поддерживать и утешать, которые она испытывала при общении со своими близкими — My, малышами, Саймоном и Реймондом, — теперь выкристаллизовались в одно — то чувство, которое она испытывает сейчас к Николасу!
 Она желала дать ему гораздо больше того, что давала кому-либо прежде; настолько больше, что раньше это вообще было бы вряд ли возможно.
 Потом ее вдруг сковал ужас от страшной мысли: а не слишком ли поздно пришло к ней это чувство?
 Может быть, из-за того, что она приносила ему так много боли и делала это так часто, теперь он уже больше не верит ей?
 Да нет, она просто пугает себя. Фенела тут же вспомнила надежду в его глазах, хоть в них стояли тогда слезы, и изумление в его голосе.
 Николас все еще любит ее — он должен любить ее. Но страх в ней все-таки остался. А может быть, он не догадывается, что она ждет его?
 Фенела услышала шорох открываемой двери и увидела, как Николас идет по комнате, направляясь к ее постели.
 Она не могла разглядеть выражения его лица, потому что оставила горящей лишь одну свечу. Николас подошел и сел на край ее кровати.
 — Фенела, — нерешительно окликнул он ее.
 Она поняла, что Николас не уверен в том, что после всего случившегося она захочет его, поэтому боялся вновь испытать боль и стыд.
 Фенела протянула ему руку и почувствовала, как он крепко, чуть ли не панически сжал ее пальцы.
 — Я должна… что-то… сказать тебе, — проговорила она, и голос ее был едва слышен.
 — Я слушаю тебя, — ответил Николас.
 Фенела глубоко вздохнула.
 — Но ты… так далеко… от меня… а это — …большая тайна.
 Она почувствовала, как он напрягся.
 Потом очень медленно, как будто все время опасаясь, что его грубо остановят, он лег в постель и обнял Фенелу.
 Внезапно она тесно прижалась к нему своим телом и тоже крепко обняла его.
 — Ах, Николас… Николас, — шептала она. — Я была такой глупой… такой мерзкой… но я не понимала тогда… я поняла только сегодня… как много значишь ты для меня… как ты нужен мне!..
 Ее голос перешел в рыдания.
 — Люби меня… пожалуйста… пожалуйста, люби меня… и помоги мне… я хочу быть… твоей… частью тебя…
 По щекам ее текли слезы.
 — Дорогая моя, милая моя, моя обожаемая женушка, — проговорил Николас, и голос его при этом был таким, какого прежде Фенела никогда не слышала. — Я люблю тебя, я обожаю тебя.
 Он целовал теперь ее глаза, слезы на щеках, ее шею, а затем вдруг отстранился от нее. Фенела поняла почему.
 Она повернулась к нему.
 — Я люблю тебя… Ник… я люблю тебя.
 Затем их уста слились в поцелуе, и она познала восторг и экстаз, которых никогда прежде не испытывала.
 «Вот теперь это любовь… настоящая любовь», — подумала Фенела.
 Затем в ней вдруг возникло пламя навстречу тому огню, который в тот момент пылал в Николасе.
 Это было такое совершенство, было так непередаваемо божественно, что заставляло Фенелу все теснее и теснее прижиматься к Нику.
 И вот уже их стало не двое — они теперь были единым существом.
 Это была любовь!