Аннотация: Прелестная, богатая героиня повести «Эгоист» должна выйти замуж за брата своего опекуна – человека ей совершенно не известного. Могли ли знать молодые люди, которым был навязан брак, к чему приведет их знакомство, как холодный расчет с одной стороны и равнодушие – с другой, обернутся пылким взаимным чувством.


---------------------------------------------


 Эльза Вернер
 Эгоист



 ГЛАВА I


 Был ясный и солнечный весенний полдень. Воскресный покой, обычно не замечаемый в сумятице большого города, особенно ощущался на вилле, расположившейся рядом с многочисленными городскими домами. Огромный ее сад, вернее, парк, тянулся до самого побережья. Это была одна из тех великолепных вилл, на которых любят жить именитые горожане, стремящиеся укрыться от городского шума и при этом не тратить слишком много времени на поездки в город.
 В гостиной виллы, стеклянные двери которой выходили на садовую террасу, мужчина и молодая девушка вели оживленную и, по-видимому, серьезную беседу. Щеки девушки раскраснелись от волнения, и, казалось, она с трудом удерживала набегавшие на глаза слезы. Мужчина же выглядел абсолютно спокойным. Средних лет, но уже совершенно седой, с холодным лицом, он явно производил впечатление делового человека. Сдержанность не покидала его ни на мгновение даже при самом возбужденном разговоре; вся его манера говорить, без сколько-нибудь теплого выражения, была чисто деловой.
 – Действительно, Джесси, – произнес он, – мне уже надоело постоянно слышать от тебя одни и те же возражения. Еще бы! В качестве опекуна и родственника я принял на себя заботу о твоем будущем и думал, что то, которое я рассчитываю создать тебе, должно тебя вполне устраивать. Увы, ты другого мнения! Ну, скажи мне, пожалуйста, почему твоя глупенькая, романтичная девичья головка никак не хочет понять, что необходимо для твоего счастья.
 Обладательница этой «глупенькой, романтичной головки» была довольно хорошенькой. Не наделенная классической красотой, молодая девушка – блондинка с нежными, но очень выразительными чертами и голубыми, слегка мечтательными глазами – таила в себе бездну очарования. Но в этот момент на ее юном личике отражалось страстное волнение, отчетливо проявившееся в ее дрожащем голосе, когда она ответила:
 – Моему счастью? Нет, дядя, то, что ты называешь этим словом, слишком далеко от всего того, что я раньше называла своим счастьем!
 – Не можешь ли ты по крайней мере сказать мне, какое же именно туманное и фантастическое понятие связываешь ты с этим словом? – саркастически спросил Зандов. – Счастье – это блестящее положение в большом свете, это надежная рука мужа, который в любых обстоятельствах сможет стать опорой. И все это ты можешь найти в человеке…
 – Которого я даже не знаю! – перебила Джесси.
 – Но узнаешь в самое ближайшее время. Да, собственно, мой брат вовсе и не чужой тебе, хотя ты его никогда не видела. Если судить по портрету, лучшей внешности нечего и желать, а кроме того, ты сама призналась мне, что не испытываешь никакой другой сердечной привязанности. Почему же ты так упорно противишься браку, на который Густав тотчас же согласился?
 – Вот именно потому, что он согласился столь быстро! Я не могу и не хочу доверить свое будущее человеку, который, ни на мгновение не задумываясь, готов бросить избранную самим же профессию, блестяще начатую карьеру и отказаться от своего отечества и родного народа лишь потому, что перед ним открывается возможность сделать выгодную партию.
 – Ну, опять эти экстравагантные взгляды, внушенные тебе современным воспитанием! – пожал плечами Зандов. – Ты и без того довольно склонна к сентиментальности! «Любовь! Избранная профессия! Блестящая карьера!» Ты, кажется, слишком высокого мнения о карьере журналиста. Знаешь, милая, произведения Густава будут пользоваться большим успехом, а газеты добиваться его сотрудничества лишь до тех пор, пока продержатся интерес к ним публики и нынешняя политическая обстановка. Но как только, рано или поздно, все это кончится, так и конец его карьере. Здесь же, в Америке, ему выпадает возможность стать независимым, богатым, обрести завидное положение хозяина и главы большого торгового дома. Он был бы более чем глуп, если бы отказался от этого ради своих передовиц в газетах.
 – Ну, это – дело вкуса! Впрочем, уверяю тебя, дядя, мне было бы совершенно безразлично, кого бы ты ни выбрал себе в компаньоны, если бы ты не пожелал вовлечь меня в круг своих деловых интересов.
 – Да ведь я же это делаю ради тебя! Ты, конечно, знаешь, что твой покойный отец больше всего хотел, чтобы твое состояние осталось в нашем торговом доме. Он всегда надеялся на то, что когда-нибудь его место займет зять – твой муж. К сожалению, он не дожил до этого.
 – Да, не дожил, – тихо сказала Джесси, – но ведь он не хотел принуждать меня к выбору мужа, как это делаешь теперь ты!
 – Господи, как ты преувеличиваешь! Да я вовсе и не думаю принуждать тебя, а лишь настаиваю на том, чтобы ты прислушалась к голосу рассудка и не отказывалась от этого брака лишь потому, что он не соответствует твоим романтическим идеалам. Тебе уже девятнадцать лет и пора подумать о замужестве. Идеальных браков – таких, о котором ты мечтаешь, попросту не существует. Для каждого, кто добивается твоей руки, главную роль играет твое состояние. Время идеальной, лишенной материальных интересов любви давно прошло, и если тот или иной мужчина разыгрывает перед тобой подобную комедию, то с одной целью – получше распорядиться в дальнейшем твоим состоянием. Тебе необходимо заранее усвоить это, чтобы неизбежное разочарование не слишком сильно ранило тебя впоследствии.
 Невероятное бессердечие заключалось в том железном спокойствии, с каким Зандов изложил все это своей племяннице, разрушив ее иллюзии, обнажив чисто меркантильную сторону того, что, как ей казалось, должно совершаться на небесах.
 Губы Джесси болезненно дрогнули при этом жестоком заявлении. Непреложная уверенность Зандова в своей правоте не оставляла сомнения в его искренности. Ведь она уже испытала, что значит представлять собой так называемую выгодную партию, когда все мужчины, с которыми ей приходилось сталкиваться, откровенно проявляли корысть и расчет. И этот опекун ее видел и ценил в ней лишь богатую наследницу, а это было горчайшей мыслью для молодого существа с сердцем, страстно жаждущим счастья и любви!
 – Здесь же тебе нечего опасаться, – продолжал Зандов, принявший молчание девушки за знак согласия. – Этот брак одинаково выгоден обоим. Густав вместе с тобой приобретает состояние и высокое положение в здешнем торговом мире, ты же останешься участницей в деле своего отца, а также обретаешь уверенность в том, что твой капитал, находясь в распоряжении мужа, будет расти. Все дело настолько ясно и просто, что я решительно не понимаю твоего сопротивления, тем более, что ты всегда интересовалась Густавом, с восторгом читала его статьи.
 – Да, потому что я верила тому, кто писал их, потому что не представляла, что весь его пылкий патриотизм, его восхищение прекрасным, великим – всего лишь фразы, которые со спокойной совестью отбрасываются, как только на сцену выступают расчет и выгода.
 – Ах, литераторам самой судьбой предначертано сыпать красивыми фразами, – небрежно заметил Зандов. – Это уже нечто профессиональное. Было бы неплохо, если бы они каждое свое слово подкрепляли делом. Густав писал так, как этого требовали его положение и общественное мнение, а теперь действует так, как требует разум. Если бы он поступал иначе, то вообще не подходил бы мне в компаньоны. Ну, а теперь покончим с этим спором. Я не настаиваю на том, чтобы ты приняла решение сегодня или завтра, но все-таки надеюсь на твое согласие.
 – Никогда! – вспыхнув, воскликнула Джесси. – Принадлежать человеку, который видит во мне лишь один из пунктов делового договора! Стать женой эгоиста, который ради своих материальных интересов приносит в жертву все то, что дорого другому? Нет, нет, никогда!
 Зандов не обратил никакого внимания на ее страстный протест. Будь это его дочь, он просто-напросто заставил бы ее подчиниться своей воле, но он слишком хорошо знал силу своей опекунской власти, чтобы прибегнуть и здесь к принуждению. Однако он знал и то, что его авторитет, непререкаемый для Джесси и вызывавший в ней даже какой-то страх, был своего рода средством принуждения, и решил использовать его.
 – Пока мы подождем с этим, – сказал он, вставая. – Я еду на вокзал и собираюсь через час представить тебе своего брата. Ты прежде всего познакомишься с ним, а остальное само уладится. До свидания!
 Он вышел из комнаты, и тотчас же вслед за этим послышались звуки отъезжающего экипажа.
 Джесси осталась одна. Теперь, когда она чувствовала себя вне власти холодных, строгих глаз дяди, у нее вырвались долго сдерживаемые слезы. Девушка не принадлежала к энергичным натурам, способным противопоставить свою волю чужой. В ее слезах проявилась вся мягкость характера, привыкшего подчиняться чужому авторитету и почувствовавшего свое бессилие при первой же попытке противостоять ему. А это действительно была первая в жизни Джесси попытка. Она жила в идеальных условиях, под нежной охраной родителей, первое горе пришло к ней, когда умерла ее мать, а через два года после этого – и отец. Согласно завещанию, опекуном осиротевшей Джесси был назначен Зандов, давнишний друг и компаньон почившего.
 Трудно было бы найти другого человека, который лучше бы распорядился состоянием девушки, но она так и не смогла сердечно привязаться к дяде, хотя и знала его с детства. Близкий родственник ее матери, он так же, как и она, был родом из Германии. Более двадцати лет тому назад он почти без всяких средств прибыл в Америку и поступил на службу в компанию, принадлежавшую отцу Джесси. Рассказывали, что несчастья и горькие разочарования заставили его покинуть Европу, но как обстояло все в действительности, Джесси так и не узнала, тем более, что и ее родители были, по-видимому, мало осведомлены об этом, а сам Франц Зандов никогда не затрагивал этой темы.
 Вначале – и то лишь благодаря родственным отношениям – ему дали маленькое место в конторе, но он развернул такую кипучую деятельность, проявил такую широту взглядов и энергию, что весьма скоро его повысили по службе. Когда же угрожавший делам скандал был избегнут исключительно благодаря его своевременному умелому вмешательству, он был сделан участником торгового предприятия, и под его руководством оно стало развиваться совсем иначе. Целый ряд смелых и удачных операций превратил скромную прежде фирму в первую в городе, и Зандов сумел так использовать завоеванное этими успехами положение, что стал почти единственным распорядителем, собственно, хозяином дела, к голосу которого прислушивались в первую очередь.
 Так в сравнительно короткое время Зандов стал богатым человеком. Поскольку он оставался холостяком, то, как и прежде, продолжал жить в доме своих родственников; но, несмотря на эту долголетнюю совместную жизнь и общность интересов, между ними не сложилось сердечных отношений. Холодный, резкий характер Франца Зандова исключал настоящее сближение. Он вообще не признавал ничего, кроме деловых интересов, кроме неустанной работы ради них, никогда не давал себе покоя, не отдыхал в кругу семьи, да, по-видимому, и не нуждался в этом. Отец Джесси ничего не имел против того, что его компаньон принял на себя основную часть забот и работы; сам он был более склонен к наслаждению жизнью, к приятному пребыванию в семейном кругу. Благодаря такой негласной договоренности, между компаньонами сложились наилучшие отношения, хотя, правда, они больше основывались на взаимной необходимости, чем на дружбе.
 Со смертью отца Джесси руководство делом и распоряжение состоянием юной наследницы сосредоточились в руках одного Зандова, но скоро он настолько расширил свои опекунские права на Джесси, что решил распоряжаться всем ее будущим. С тем же беззастенчивым эгоизмом, какой проявлялся во всех его предприятиях, Зандов создал план брака между Джесси и своим братом и был не только поражен, но даже возмущен, когда этот план, полностью поддержанный братом, натолкнулся на резкое сопротивление девушки. Однако Зандов не придавал никакого значения ее протесту и был твердо убежден, что Джесси, до сих пор никогда не проявлявшая склонности к самостоятельным действиям, и тут подчинится его воле.




 ГЛАВА II


 Час, необходимый для поездки на вокзал и обратно, еще не истек, а к вилле уже возвратился экипаж, и тотчас вслед за тем в гостиную, где находилась Джесси, вошел ее дядя с гостем.
 Зандов, видимо, нисколько не был взволнован свиданием с братом, с которым не виделся в течение долгих лет: черты его лица были так же неподвижны, а тон так же холоден, как обычно, когда он представил друг другу «господина Густава Зандова» и «мисс Джесси Клиффорд».
 Гость приблизился с вежливым поклоном к юной хозяйке дома:
 – Могу ли я надеяться на дружественный прием у вас, мисс Клиффорд? Правда, я здесь совсем чужой, но привез вам привет из той страны, где родилась ваша матушка. Пусть же это будет моей рекомендацией.
 Все это произносилось не только вежливо, но и тепло, почти сердечно. Джесси удивленно взглянула на гостя, но его испытующий, пронизывающий взгляд тотчас же охладил ее, напомнив об истинной причине этого знакомства. И она с холодной учтивостью ответила:
 – Надеюсь, мистер Зандов, ваш переезд по океану был благополучен?
 – Великолепен! Океан удивительно спокоен, поездка чрезвычайно приятна, да и во время всего пути по суше до здешнего города стояла прекраснейшая погода.
 – Вероятно, поэтому-то ты и добирался сюда так долго? – вмешался в разговор Франц Зандов. – Ты исколесил Америку вдоль и поперек, как настоящий турист; мы ожидали тебя уже две недели тому назад.
 – Но ведь нужно же узнать страну и народ! – возразил Густав. – А разве мне следовало приехать раньше?
 – Вовсе нет! Я совершенно не против того, что ты останавливался в крупных городах. Всегда полезно завязать личные отношения с теми, с кем мы ведем дела. У меня, к сожалению, не хватает времени на это, но ведь я снабдил тебя достаточными рекомендациями… Что там? Депеша?
 Последние слова были обращены к лакею, который вошел в комнату с только что полученной телеграммой в руках.
 Пока Густав и Джесси обменивались обычными светскими любезностями, Зандов-старший прочел депешу, а затем обратился к ним обоим:
 – Я должен покинуть вас на полчаса. Нужно срочно решить один деловой вопрос.
 – Сегодня? В воскресенье? – удивился Густав. – Разве ты и в такой день не даешь себе отдыха?
 – Да на что он мне? Ведь так можно упустить что-нибудь важное. По воскресеньям, когда наши конторы закрыты, я обычно приказываю направлять сюда дела, не терпящие отлагательства. Ты ведь, Густав, кажется, посетил фирму «Дженкинс и Компания» в Нью-Йорке? Эта телеграмма от них. Потом я еще поговорю с тобой об этом, а пока оставлю тебя в обществе Джесси. До свидания!
 Зандов сложил депешу и вышел. Брат посмотрел ему вслед с крайним изумлением.
 – Однако здесь не балуют родственной любовью! – сухо заметил он, обращаясь к Джесси.
 – Но ведь вы же должны хоть немного знать своего брата! – возразила она, так как уже давно привыкла к тому, что у ее опекуна дело всегда стояло на первом месте.
 – Да, это верно, но все же в Европе он был несколько внимательнее. Мне казалось, я вправе рассчитывать на то, что хотя бы первый час нашей встречи мы проведем вместе.
 – Вы, наверное, устали от путешествия? – сменила тему Джесси, стремясь избежать этой и неожиданной, и нежелательной беседы с глазу на глаз. – Ваши комнаты приготовлены; если вы, может быть, желаете…
 – Благодарю вас! Я нисколько не устал и, в сущности, имею полное основание быть благодарным господам «Дженкинс и Компания» за то, что они своей депешей доставили мне удовольствие побыть с вами, – Густав, пододвинув себе кресло, сел против Джесси.
 Однако ни веселый, непринужденный тон гостя, ни его привлекательная внешность не могли победить холодную сдержанность девушки. Ее не удивило то обстоятельство, что гость оказался значительно моложе ее опекуна, – она знала, что Густав родился от второго брака своего отца. Действительно, старший Зандов начал уже вторую половину жизни, тогда как его брат едва лишь разменял третий десяток. Его внешность вполне соответствовала тому портрету, который висел в комнате Зандова-старшего. У него была сильная, мужественная фигура, приятное, интеллигентное лицо, темные волосы и блестящие карие глаза, красивые и выразительные. Но именно эти глаза не понравились Джесси, так как она инстинктивно чувствовала, что должна подвергнуться их оценке. Внимательный взгляд Густава, так поразивший ее в первый момент знакомства, не отрывался от ее лица. Очевидно, Зандов-младший решил исследовать теперь «первый пункт делового разговора», олицетворяемый Джесси, и этого было вполне достаточно для того, чтобы возбудить в ней неприязнь к нему.
 – К сожалению, я совершенно не знаком с вашей родиной, – начал беседу Густав. – Я неопытный европеец, словно с неба свалился в Новый Свет и позволяю себе надеяться на то, что вы любезно поможете мне хотя бы немного ориентироваться в этой новой для меня стране.
 – Вы рассчитываете на мою помощь? Мне кажется, ваш брат и лучше, и более точно сориентирует вас, чем я.
 – Без сомнения, если речь пойдет о делах, но во всем остальном Франц кажется мне неприступным человеком. А ведь есть и множество других обстоятельств, с которыми я хотел бы между делом познакомиться.
 «Между делом»! Ну да, конечно, так же «между делом» должен состояться и брак, союз на всю жизнь, который другим людям обычно представляется как нечто высшее и самое святое! «Неопытный европеец», видимо, вполне разделяет точку зрения своего американского брата и подобные вопросы относит к «другим» обстоятельствам.
 – По всей вероятности, вас привели сюда исключительно дела? – не без иронии спросила Джесси. – Насколько я знаю, вы предполагаете начать работать в нашей фирме?
 – Совершенно верно! Мой брат поставил мне это обязательным условием.
 – Условием? Разве вы не были абсолютно независимым, мистер Зандов? Ах да, я и забыла! По всей вероятности, дело касается наследства моего опекуна?
 Укол не остался незамеченным – это стало видно по внезапной вспышке темных глаз Густава, однако он ничем не выдал себя, а спокойно и непринужденно ответил:
 – Совершенно верно, дело идет о наследстве. Я действительно рисковал бы им в случае отказа. Мой брат мог бы завещать все свое имущество какому-либо благотворительному учреждению, если бы я не подчинился его воле.
 Джесси не знала, изумляться ей или возмущаться той откровенности, с которой этот человек признался, что прибыл сюда исключительно ради денег. И это он говорил ей, девушке, рука и состояние которой тоже предназначались ему! Возмущение взяло верх в Джесси, и она воскликнула:
 – А я и не знала до сих пор, что в Германии люди так расчетливы!
 – Да, слава Богу, наконец-то и мы стали практичны! – невозмутимо заметил Густав. – Для этого понадобилось немало времени, но теперь мы делаем большие успехи. А вы, кажется, осуждаете это, мисс Клиффорд?
 – Нет, но я знала с совершенно другой стороны ту страну, где родилась моя мать, страну, которую она научила меня любить как свое второе отечество.
 – Конечно, с идеальной стороны. Не стану отрицать, что и эта сторона еще существует. Но в общем у нас решительно рвут с идеалами. Осталось совсем немного тех, кто еще продолжает быть их поклонниками.
 – Вот именно поэтому-то эти немногие и должны были бы крепче сплотиться вокруг знамени, которому грозит опасность, и пожертвовать своей кровью и жизнью для его спасения.
 Эта фраза прозвучала несколько необычно из уст юной девушки, но, очевидно, была понята Густавом. Его глаза вновь вспыхнули, но на сей раз с нескрываемым удивлением.
 – Ах, какая любезность! Цитата из моей статьи! Значит, вы знакомы с моими произведениями?
 – Ведь вы сотрудничаете в одной из крупнейших газет, – холодно промолвила Джесси, – а ее всегда читали в моем родном доме. Но вот именно потому, что я знала вашу статью, меня поражает то обстоятельство, что вы так скоро и так решительно могли порвать все связи с родиной.
 – Вы имеете в виду мой контракт с газетой? – произнес Густав. – Да, правда, он доставил мне немало затруднений, но в конце концов там подчинились моему желанию. Будет ли одним журналистом в Германии больше или меньше – отнюдь неважно, и мое перо уже давно замещено другим, быть может, лучшим.
 Джесси сжала губы. Ее необыкновенно раздражала эта нарочитая непонятливость гостя, а еще более возмущало его непрестанно продолжавшееся наблюдение за ней. Последнее, правда, не имело в себе ничего навязчивого и прикрывалось оживленной беседой. Тем не менее у Джесси было такое ощущение, словно Густав Зандов буквально-таки исследовал ее характер, и, теряя обычную сдержанность, она начинала все более горячиться.
 – А я, находясь на родине, не предполагал, что имею по ту сторону океана такую внимательную читательницу, – продолжал Густав со светской любезностью, – но так как на мою долю выпало столь лестное отличие, то я желал бы выслушать и вашу критику. Ранее вы заметили, что любите мою родину как свое второе отечество, и это позволяет мне надеяться на то, что я встречу у вас симпатию ко всему, что защищаю своим пером.
 – Но ведь вы отказались от профессии журналиста ради другой, более выгодной! – кинула ему Джесси.
 – Да, я уступил силе обстоятельств. Об этом судят не совсем одобрительно, но, быть может, писатель найдет в ваших глазах больше милости, чем участник торгового дома «Клиффорд и Компания».
 – Во всяком случае я удивляюсь той легкости, с которой один превращается в другого! – возразила девушка, окинув своего собеседника уничтожающим взглядом.
 Однако Густав, по-видимому, не собирался так легко сдаваться. Он спокойно выдержал этот взгляд, и в его ответе даже прозвучал легкий юмор, что еще больше взорвало Джесси.
 – Как я вижу, критическая оценка не в мою пользу, – произнес он, – но при таких условиях я тем более должен знать ее. Будьте любезны, мисс Клиффорд, не скрывайте своего мнения обо мне! Я настаиваю на том, чтобы услышать свой приговор.
 – Самый откровенный?
 – Да, без всяких стеснений!
 – Ну так слушайте, мистер Зандов! Сознаюсь вам, что все выходившее из-под вашего пера я читала с полнейшей симпатией до того момента, когда вы приняли предложение своего брата. Я не допускала такого! Я думала, что человек, столь ярко выступающий на защиту своего отечества, как это делали вы, столь энергично борющийся за его права, столь громко зовущий других к познанию своего долга, должен оставаться у своего знамени, в верности которому он раз присягнул, и не смел покинуть его лишь ради выгоды. Я не могла предположить, что перо, начертавшее столь восторженные фразы, в будущем станет записывать лишь цифры да цифры, что бесстрашный борец добровольно сложит оружие и сойдет со своего почетного пути, чтобы занять место за конторским столом! Я сомневалась в этом до момента вашего прибытия сюда, и тот факт, что я вынуждена была поверить этому, является горчайшим разочарованием моей жизни!
 Как ни была возбуждена Джесси, она все же чувствовала, что оскорбляет сидящего перед ней человека, но это ее сейчас вовсе не волновало. Она видела в Густаве Зандове лишь своего противника, навязанного ей искателя ее руки, которого она во что бы то ни стало хотела устранить. Пусть он с первого же часа почувствует, как глубоко презирает она и его лично, и его эгоизм! По крайней мере тогда не останется никакого сомнения в том, как она расценивает его брачные планы, и таким образом она оградит себя от этого сватовства.
 Однако Густав, похоже, был очень нечувствительным к оскорблениям; он оставался по-прежнему спокойным и свободным в обращении.
 – Мисс Клиффорд, вы – дочь купца и одного из владельцев большого торгового дома, а между тем, по-видимому, испытываете не особенное почтение к цифрам и конторскому столу, – заметил он, как ни в чем не бывало. – Мой брат был бы возмущен этим, я же… я чувствую себя бесконечно польщенным тем, что мое скромное перо сумело завоевать такой интерес у вас. Что касается огорчения, то я не теряю надежды на то, что мне в конце концов удастся изменить ваше мнение о моей деятельности за конторским столом в лучшую сторону.
 Джесси ничего не ответила, она совсем растерялась от такого умения превратить оскорбление в комплимент и от той спокойной улыбки, с какой это было сказано. К счастью, отворилась дверь и вошел ее дядя-опекун.
 – Я отправил телеграммы и теперь снова в вашем распоряжении, – сказал он. – Мы скоро пойдем обедать?
 Девушка быстро поднялась.
 – Я еще не распорядилась относительно обеда, но сейчас скажу, – сказала она и поспешно, словно обращаясь в бегство от нового члена семьи, вышла, впрочем, кинув на него перед этим полный возмущения взгляд.




 ГЛАВА III


 – Ну, как тебе нравится Джесси? – спросил Зандов старший брата, когда они остались одни. – Чего ты добился?
 – Чего я добился? Но помилуй, Франк, не можешь же ты требовать, чтобы я в первый же день знакомства сделал ей предложение руки и сердца!
 – Но, по крайней мере, ты мог начать это дело!
 – О, начато оно превосходно, – уверенно произнес Густав. – Мы уже успели поссориться.
 Зандов, усевшийся возле брата, удивленно взглянул на него; он явно не верил услышанному.
 – Поссориться? Что это значит? Неужели это и есть начало твоего сватовства?
 – Отчего бы и нет? Во всяком случае это далеко не равнодушие, его-то мне нечего опасаться со стороны мисс Клиффорд. Она резко настроена против меня и прямо мне в лицо назвала изменой родине то обстоятельство, что я последовал твоему приглашению.
 – Да, у девочки голова полна романтических бредней, – раздраженно сказал Зандов-старший, – и в этом виновато мечтательно-сентиментальное воспитание, которое дала ей мать. Клиффорда невозможно было заставить противостоять этому, несмотря на то, что он всегда обладал достаточной долей здравого смысла. Он боготворил свою единственную дочь и находил все в ней красивым и положительным. Тебе еще придется побороться с ее экспансивностью, когда Джесси станет твоей женой.
 Густав с полуиронической улыбкой заметил:
 – Неужели ты твердо уверен в том, что так именно случится? Пока, похоже, у меня самые блестящие надежды на полный отказ.
 – Глупые девичьи фантазии, и больше ничего! Джесси просто вбила себе в голову, что браку обязательно должен предшествовать любовный роман. Однако, несмотря на все, тебе, – при этом Зандов окинул взором видную фигуру брата, – не будет слишком трудно завоевать ее симпатию, а в остальном поможет мой авторитет. Джесси слишком несамостоятельна для того, чтобы в конце концов не покориться.
 – Ну, я вовсе не почувствовал этой несамостоятельности, – сухо возразил Густав. – Мисс Клиффорд достаточно энергично сделала мне лестное признание в том, что знакомство со мной является тягчайшим огорчением в ее жизни.
 – Это она сказала тебе? – нахмурив лоб, спросил его Зандов.
 – Дословно и притом с возмущением и презрением. В ней так своеобразно сочетаются девичья сдержанность и чисто американская самостоятельность. У нас на родине молодая девушка вряд ли прочла бы такую нотацию постороннему человеку в первый же час знакомства!
 – О, нет, нет! Джесси – вся насквозь истая немка! Она точная копия своей матери и не унаследовала ни одной черточки отца. Но оставим пока это и перейдем к главному. Я не сомневался в том, что ты примешь мое предложение, но мне приятно, что это случилось так быстро и без отговорок: это доказывает, что, несмотря на все свои идеалистические статьи, ты сохранил ясный, хладнокровный ум, умеющий считать, а это – как раз то, что здесь необходимо. Джесси во всех отношениях блестящая партия, такая, какую при других обстоятельствах ты вряд ли сделал бы. Для меня здесь важнее всего, чтобы весьма значительное состояние Клиффорда осталось в деле. Таким образом, наши интересы совпадают и, надеюсь, мы останемся довольны друг другом.
 – Я тоже надеюсь на это, – спокойно ответил Густав.
 Вероятно, сугубо деловое отношение его брата к предполагаемому союзу так же мало удивляло его, как и оскорбительный отзыв о его статьях.
 – Значит, все остается так, как мы договорились в письме, – продолжал Зандов-старший. – Пока ты вступишь в дело в качестве волонтера, то есть ученика, чтобы хоть немножко ознакомиться со своей новой профессией. Это вовсе несложно для человека, такого образованного и интеллигентного, как ты. Все остальное – дело опыта и времени. Как только будет официально объявлена твоя помолвка с Джесси, ты станешь компаньоном фирмы. Поэтому не тяни слишком долго со своим объяснением. Джесси – богатая наследница, лакомый кусочек, за ней увиваются многие, а уже в следующем году она станет совершеннолетней. Кроме того, я как раз теперь подумываю о новом большом предприятии и должен быть уверен в том, что могу неограниченно располагать всем оборотным капиталом.
 – И ради этого я и мисс Клиффорд должны вступить в брак друг с другом? – добавил Густав. – Видно, ты привык пользоваться обстоятельствами независимо от того, идет ли речь о долларах или людях!
 В его словах чувствовалась скрытая насмешка. Однако Франц Зандов не обратил на это внимания, и в его ответе прозвучало то самое холодное равнодушие, которое он выказал ранее в беседе с Джесси:
 – С людьми нужно считаться так же, как с цифрами, в этом тайна успеха. Во всяком случае у тебя есть полное основание быть благодарным сложившимся обстоятельствам – ведь, кроме всех выгод этого брака, они создают тебе еще виды на мое состояние. Ты ведь знаешь, что у меня, кроме тебя, нет никаких наследников или родственников.
 – Никаких? Это – правда? – спросил Густав с особенным подчеркиванием, пристально взглянув на брата.
 – Нет! – удивительно сухо ответил тот.
 – Так, значит, у тебя изменились взгляды? А я думал, что теперь, после стольких лет, у тебя найдется местечко для другой точки зрения и что наконец твоя…
 – Молчи, – вспыхнул Франц Зандов, – не называй этого слова! Прошлое для меня не существует… не должно существовать. Я похоронил его в тот момент, когда покинул Европу.
 – И всякое воспоминание о нем!
 – Да, и воспоминание! И я не желаю, чтобы другие когда-либо напоминали мне о прошлом! Ты не раз делал попытки к этому в своих письмах, и я думаю, что моего уклонения от ответа было достаточно. К чему же ты опять возвращаешься к этому? Неужели ты хочешь помучить меня! Или, – тут Франц окинул брата угрожающим, пронизывающим взглядом, – здесь кроется какая-то иная причина?
 – Почему бы и нет? – слегка пожал плечами Густав. – Я спросил лишь из собственного интереса и думаю, что тебе он понятен, раз мы коснулись вопроса о наследстве.
 – Конечно! Я вижу ты стал удивительно практичен! Тем лучше для тебя, по крайней мере, не придется учиться этому, как пришлось мне. Немало денег стоило мне учение.
 Густав вдруг стал серьезен и, положив руку на плечо брата, произнес:
 – Да, видимо, это учение стоило тебе немало! Ведь оно сделало тебя совсем другим человеком! Я не нахожу теперь в тебе ни одной черточки того, каким ты был в Европе.
 – Ну, и слава Богу! – горько засмеялся Франц. – Теперь не осталось ничего от того мягкосердечного глупца, который желал добра всему миру, верил всем и каждому и в конце концов вынужден был расплачиваться за это, как за преступление. Кому, как мне, слепое доверие к людям стоило чести, счастья и всего благополучия, тот стремится распорядиться жизнью по-иному. Но теперь ни слова о прошлом! Оставим его в покое!
 – Мисс Клиффорд просит, – доложил лакей, открывая дверь с соседнюю комнату.
 Братья поднялись. Этот перерыв при этом направлении, который принял разговор, видимо, пришелся обоим как нельзя более кстати.
 Они вошли в соседнюю столовую, где Джесси уже ожидала их.
 Густав в следующую же минуту вернул себе прежнее расположение духа; он подошел к девушке и протянул ей руку, как будто между ними решительно ничего не произошло.
 – Мисс Клиффорд, – произнес он, – имею честь представиться вам в качестве волонтера торгового дома «Клиффорд и Компания». С настоящего момента я позволю себе смотреть на вас как на моего второго патрона и почтительно поручаю себя вашему благоволению.
 Нисколько не смущаясь суровой миной своего «второго патрона», он взял руку, в которой Джесси не могла отказать ему, и повел ее к столу.




 ГЛАВА IV


 Торговый дом «Клиффорд и Компания» принадлежал к числу крупнейших в городе. Многочисленный персонал служащих контор и других отделений, просторные помещения, а также царившее там деловое оживление – все это свидетельствовало о большом значении этого предприятия, хозяин которого занимал очень высокое положение в местном деловом мире.
 Густав Зандов, который в будущем должен был разделять это положение, а пока довольствоваться скромным местом волонтера-ученика, приступил к своей новой работе, но не проявлял особого восхищения ею. Брат с неудовольствием заметил, что он смотрит на все, как на какое-то развлечение, забаву, где его привлекали новизна и необычность. Густав все еще не проявлял серьезности и солидности будущего хозяина, наоборот, он вовсю пользовался той свободой, которую позволяло ему положение волонтера. Достопримечательности города, его окрестности и развлечения, вероятно, больше интересовали его, нежели контора брата. Последний со своей обычной резкостью намекал на это и требовал большего внимания к делам. Густав признавал его правоту во всем, но регулярно делал лишь то, что ему нравилось, противопоставляя всем упрекам настойчивое утверждение, что он – пока лишь гость и должен освоиться с новыми условиями.
 Между ним и мисс Клиффорд установились своеобразные полувраждебные-полудоверительные отношения. По существу они были воинственно настроены друг к другу, и Джесси делала все возможное, чтобы удержать эти отношения в таком состоянии. Но это доставляло ей немало трудностей, так как противник проявлял такое повиновение и любезность, что нельзя было хоть что-либо возразить против них. Очевидно, его отнюдь не испугала та, по правде сказать, не особенно лестная оценка его характера, которую услышал от Джесси при первом же знакомстве. Напротив, он был сама внимательность с ноткой учтивости члена семьи, и Джесси с ужасом заметила, что по-настоящему началось развитие сватовства, которого она решила во что бы то ни стало избежать.
 Прошла почти неделя со времени приезда Густава на виллу Клиффордов. Было еще утро, только что покончили с завтраком. Густав описывал Джесси какое-то приключение, случившееся с ним во время путешествия, и делал это с такой живостью и в таких блестящих красках, что Джесси, против своей воли, вся была захвачена рассказом. В отличие от нее, Франц Зандов, просматривая какие-то деловые заметки в своей записной книжке, слушал лишь вполуха и, когда брат закончил, насмешливо сказал:
 – Право, можно подумать, что все путешествие ты предпринял лишь ради того, чтобы собрать материал для своих милых статей по вопросам политики и искусства. Ландшафты, здания, жизнь народа – все ты изучил, а о деловых отношениях, которые должен был завязать, нет почти ни слова. Правда, побывал ты везде, куда я направил тебя, снабдив рекомендациями, но, по-видимому, ты занимался с нашими деловыми партнерами лишь обедами да разговорами о политике.
 – Да не говорить же за едой о делах! – воскликнул Густав. – Это удовольствие доставляешь своим гостям только ты! Я думаю, ты признал бы замечательным изобретением полную отмену сна и еды. Сколько деловых часов выиграло бы от этого несчастное человечество!
 Джесси с некоторым испугом взглянула на своего опекуна. Она знала, что тот слишком чувствителен к подобного рода вещам.
 Густаву это тоже было известно, но тем не менее он ежедневно говорил подобное в лицо брату. Он вообще великолепно умел парировать властное и подчас оскорбительное обращение Франца, так что никогда не казалось, что именно он лично получал выговор и нагоняй. Зандов, который не был силен в словесных боях, обычно быстро скрывался от его насмешек. Так вот и теперь он встал и, захлопывая записную книжку, саркастически произнес:
 – Ты, Густав, во всяком случае, не принадлежишь к категории «многострадальных», ты делаешь себе свою новую профессию очень легкой. Ах да, кстати, перед тем как ты возвратишься в контору, я хотел бы сперва поговорить с тобой в моем кабинете. Вопрос идет о деловых связях в Нью-Йорке.
 – Я сейчас приду, – заговорил Густав, однако после того, как его брат ушел из комнаты, остался сидеть и обратился к Джесси: – Мисс Клиффорд, видели ли вы когда-либо такую одержимость, какую проявляет мой брат? За завтраком он вносит деловые заметки в свою записную книжку, за обедом изучает биржевые курсы. И я убежден, что он даже во сне обдумывает сделки.
 – Да, он неустанно работает, – ответила Джесси, – и требует того же от других. Не заставляйте его ждать вас, очевидно, речь идет о чем-то очень важном.
 Однако Густав не обратил решительно никакого внимания на этот достаточно прозрачный намек на то, чтобы он удалился, и спокойно произнес:
 – Речь идет о фирме «Дженкинс и Компания» в Нью-Йорке. Эта милая фирма буквально-таки осаждает нас письмами и телеграммами по поводу одной совместной сделки, которую она предлагает нам. Для меня обсуждение этого вопроса неспешно, а мой брат очень терпелив, раз знает, что я нахожусь в вашем обществе.
 Это была правда. Франц Зандов всеми способами поощрял общение Густава с Джесси, прощая ему даже неаккуратность. Однако это замечание было принято девушкой весьма неблагосклонно, и она сочла за лучшее в ответ промолчать.
 – Кроме того, я так желал бы хоть раз поговорить с вами наедине, – продолжал Густав. – Все последние дни мне не удавалось для этого найти случай.
 Единственным возражением, сорвавшимся с уст Джесси, было холодное, протяжное «Да-а?» Значит, все-таки! Едва прошла неделя с момента появления здесь этого человека, как он уже осмеливается выступить со своим предложением, несмотря на ее отрицательное отношение к нему и достаточно ясно выраженное нежелание продолжать разговор. Невзирая на все это он хочет попытаться реализовать тот «деловой договор», который обещает ему ее руку богатой наследницы, и делает это с таким невозмутимым спокойствием, как будто имеет на то полное право! Джесси возмутилась.
 Между тем Густав снова заговорил:
 – Я хочу обратиться к вам с просьбой, выполнив которую, вы бесконечно обяжете меня!
 Джесси сидела неподвижно, словно высеченная из камня, и весь ее вид не оставлял никакого сомнения в том, что она вовсе не расположена «бесконечно обязать» просителя. Она собрала всю свою энергию, чтобы с необходимой решительностью парировать предложение, которое неминуемо должно было последовать. Однако Густав, словно не обращая на это внимания, произнес с самой любезной улыбкой:
 – Речь идет об одной молодой соотечественнице.
 – О… соотечественнице? – повторила Джесси, до крайности пораженная этим неожиданным оборотом разговора.
 – Да, об одной молодой немке, с которой я познакомился во время переезда через океан. Мы путешествовали на одном и том же пароходе. Она совершенно одна ехала в Нью-Йорк к своему родственнику, пригласившего ее, сироту, пожить у него. На берегу же выяснилось, что этот ее родственник неделю тому назад скончался и бедняжка осталась одинокой, без помощи и защиты в чужой ей части света.
 – И вы приняли в ней участие? – с некоторой резкостью спросила Джесси.
 – Конечно! Я отвез ее в одну немецкую семью, где она на первое время нашла себе приют. Но долго оставаться там она не может; ей необходимо позаботиться о средствах к существованию. Однако девушке, едва достигшей шестнадцати лет, да к тому же не имеющей никаких рекомендаций, крайне трудно, вернее сказать, невозможно в переполненном безработными Нью-Йорке найти место воспитательницы или компаньонки. В вашем городе много легче добиться этого, в особенности, если рекомендацию даст ей такой уважаемый дом, как Клиффордов. Вот я и прошу вас оказать этой молодой девушке гостеприимство на несколько недель, пока она найдет себе место.
 Джесси обычно всегда была готова по мере своих сил оказывать помощь нуждающимся, и каждая соотечественница ее матери могла заранее рассчитывать на ее содействие, но обращение к ней Густава Зандова с подобной просьбой вызвало в ней недоверие. По ее мнению, он вовсе не был человеком, способным бескорыстно принимать участие в ближнем. Без сомнения, этот эгоист руководствовался еще и другими мотивами, а потому она сдержанно ответила ему:
 – Меня это очень поражает. Я должна принять в свой дом совершенно постороннюю особу, которая к тому же, как вы сами говорите, не имеет никаких рекомендаций?
 – Я беру на себя полную ответственность за нее… какой бы вы ни потребовали, – оживленно заговорил Густав.
 – Ах, вот как? – воскликнула Джесси. У нее мелькнула смутная надежда: столь страшное для нее предложение можно было бы оттянуть на неопределенное время; внезапно появился выход, которого она никак не предполагала. Поэтому она промолвила: – Кажется, вы очень хорошо знаете свою протеже и весьма интересуетесь ею?
 – Совершенно верно! По отношению к сироте это – долг христианина.
 – А я и не подозревала, что вы думаете столь по-христиански, мистер Зандов! – с иронией заметила Джесси.
 – Значит, вы опять ошибались во мне, мисс Клиффорд, как и во многих иных случаях, – торжественно заявил Густав. – Там, где речь идет о гуманности, я мыслю и поступаю в высшей степени по-христиански.
 При слове «гуманность» губы Джесси насмешливо дрогнули, но все же дело заинтересовало ее, а потому она спросила:
 – Так вы, значит, желаете, чтобы я пригласила в наш дом…
 – Мисс Фриду Пальм, так зовут эту девушку.
 – Хорошо, я поговорю с дядей, и если он будет согласен…
 – Нет, нет! Именно этого-то я и хотел бы избежать, – перебил ее Густав. – Я не желаю, чтобы брат узнал что-либо о моем участии в этом деле. Нельзя ли выдать мисс Фриду Пальм за вашу протеже, которую вам рекомендовала какая-нибудь нью-йоркская знакомая и которой именно вы оказываете приют? По вашему лицу я вижу, что подобное предложение довольно странно, но полагаюсь в данном случае на вашу благосклонность или немилость.
 По лицу Джесси было действительно заметно, как сильно она поражена. Она смерила Густава долгим, испытующим взглядом:
 – Конечно, это – крайне странное предложение! Вы открыто требуете, чтобы я перед своим опекуном разыграла настоящую комедию. Ради какой цели?
 – Во всяком случае не ради худой, хотя до поры до времени она должна оставаться тайной!
 – Вашу тайну нетрудно разгадать, – сказала Джесси насмешливо, но вместе с тем с чувством бесконечного облегчения от такого оборота дела. – Признайтесь откровенно, ваш интерес к этой барышне глубже и серьезнее, чем вы хотите это показать, и со вступлением ее в наш дом вы связываете совершенно определенные цели.
 Густав, видимо, в совершенном отчаянии поник головой и со вздохом произнес:
 – Сознаюсь в этом!
 – И вы, конечно, имеете основания опасаться, что ваш брат враждебно отнесется к этому интересу?
 – И в этом сознаюсь!
 – По всей вероятности, мисс Пальм должна инкогнито войти в наш дом, чтобы попытаться завоевать симпатию дяди, пока вы не рискуете открыть ему правду?
 – Мисс Клиффорд, вы удивительно прозорливы! – с чувством глубочайшего восхищения произнес Густав. – От вас невозможно ничего скрыть! Но раз вы настолько проницательны, что разгадали меня, смею ли я надеяться на вашу помощь?
 Джесси приняла полный достоинства вид.
 – Я никогда не снисходила до какой-либо лжи и ни теперь, ни когда-либо вообще не пошла бы на нее, если бы не…
 Тут она замолкла, и лицо ее залилось легкой краской.
 – Если бы не было известных планов моего брата, – докончил за нее Густав. – Вы с ним не согласны, это я заметил уже в первый день своего приезда сюда. Но именно поэтому вам нечего бояться того, что я заблуждаюсь относительно мотивов вашей помощи в этом деле. Правда, они не особенно лестны для меня, но в данном случае чрезвычайно выгодны.
 – «Выгодны»! – презрительно повторила Джесси. – Совершенно верно! Именно это и важно для вас. Вы опасаетесь разрыва с братом, если без его согласия остановите на ком-либо свой выбор, а в нынешней ситуации, насколько я знаю, это как раз и случится, так как ваша избранница – бедная, не имеющая никакого состояния сирота. Конечно, для вас предпочтительнее попытаться добиться своей цели окольными путями. Конечно, было бы мужественнее открыто выступить перед братом и, невзирая ни на какую «выгоду», признаться в своей любви к бедной сироте. Но на сей счет у нас совершенно различные точки зрения. Известите мисс Пальм, что я жду ее, она может выехать из Нью-Йорка сразу же после получения вашего письма.
 – Да это вовсе и не нужно, – спокойно заявил Густав, – я уже написал ей, она едет и прибудет сюда сегодня после полудня с курьерским поездом.
 Для Джесси это было уже чересчур. Она с ног до головы оглядела смельчака и воскликнула:
 – Так, значит, это было решено заранее? Однако вы слишком самоуверенны, мистер Зандов!
 – Я рассчитывал на ваше доброе сердце, – возразил он с низким поклоном.
 – Нет, скорее вы рассчитывали на тот план своего брата, который делает меня, почти вопреки моей воле, вашей соучастницей. Ну, хорошо, пусть так и будет! Я сделаю все возможное, чтобы сохранить для вас все выгоды вашего договора с братом. Как только ваша невеста приедет, проводите ее ко мне, до поры до времени она здесь, в доме, будет под моей защитой!
 Холодно кивнув ему головой, Джесси поднялась и вышла из комнаты.
 Зандов поглядел ей вслед.
 – В каждой частице ее существа презрение! Действительно, во всей этой истории я играю довольно жалкую роль, но ничего, главное – чтобы Фрида укрепилась в этом доме!




 ГЛАВА V


 Войдя в свою комнату, Джесси в сильном волнении начала шагать по ней взад и вперед. В сущности, она была очень рада: нежданный соискатель ее руки обезвредил себя таким способом, что сам предложил свою помощь для того, чтобы помешать исполниться ненавистному ей брачному плану, однако это не остудило ее горячего возмущения эгоизмом и алчностью этого человека, проявившимися опять во всей своей низости. Значит, он любит и, по-видимому, искренне! Как раз в то время, когда он был на пути к богатой, нелюбимой невесте, заботливо приготовленной ему братом, молодой и покинутой беспомощной девушке удалось вызвать в нем настоящее глубокое чувство. Но что же тогда мешает ему открыто ввести свою избранницу в дом и, если действительно его брат Франц выразит резкое несогласие на этот брак, вместе с невестой снова вернуться в Германию? Ведь он может там вернуть себе прежнее независимое положение и жениться на ней без чьего-либо согласия! Правда, в таком случае он рискует состоянием, наследством, а его он во что бы то ни стало хочет сохранить за собой. Ради этого-то его невеста должна довольствоваться ролью незнакомки, ради этого изобретены уловки и инсценируется настоящая интрига, чтобы только вынудить согласие богатого братца! А если, несмотря на все, Франц Зандов скажет свое суровое «нет»? (Джесси знала, что ее опекун, ценивший людей только по их состоянию, никогда не встретит благосклонно бедную свояченицу), то смелый защитник идеализма, без сомнения, отдаст предпочтение наследству и бросит свою невесту так же, как расстался со своей литературной профессией.
 Прямой, открытый характер Джесси протестовал против навязанной ей комедии, но все же она сознавала, что по мере своих сил должна способствовать этому браку Густава. Она во что бы то ни стало хотела избежать серьезной борьбы с опекуном и, соглашаясь на то, что предложил ей Густав, прибегла к своего рода самообороне. Ведь если действительно удастся таким образом переиграть Франца Зандова, ее лично буря может обойти стороной.
 Но странно – Джесси как раз больше всего не желала видеть того единственного, что говорило в пользу Густава, того, что он все же был способен к искренней любви. Она резко упрекала его за то, что он совершенно безвольно подчинялся материальным расчетам своего брата, а теперь, когда он нарушил их, она была настроена к нему еще более враждебно, убедив себя в том, что этот человек достоин лишь презрения, и решила во что бы то ни стало добиться своего.
 Между тем Густав поднялся на верхний этаж дома, где находились комнаты брата. Тот ждал его с нетерпением и бросил крайне резким тоном:
 – Я уже и не думал, что ты вообще соблаговолишь прийти ко мне!
 – Я разговаривал с мисс Клиффорд, – стал защищаться Густав, – я никак не мог прервать нашу интересную беседу на половине.
 Такое оправдание возымело действие. Предполагаемый брак был для Франца Зандова слишком выгоден, а негативное отношение Джесси к нему настолько хорошо известно, что он не мог не предоставить полной свободы мнимому сватовству Густава. Поэтому он несколько смягчился:
 – По всей вероятности, у вас опять был ваш любимый словесный турнир? Вам, очевидно, нравятся подобные постоянные стычки, но я все же не замечаю, что ты добился какого-нибудь успеха у Джесси. Она очень сдержанна по отношению к тебе.
 – Франц, не тебе судить о моих успехах, – оскорбленно ответил Густав. – Говорю тебе, они очень значительны!
 – Будем надеяться на это! А теперь перейдем к делу. Речь идет о предприятии, которое я хочу начать вместе с одним своим нью-йоркским деловым знакомым. Судя по его письму, он уже говорил с тобой, и я вчера встретил тебя с корреспонденцией, касающейся данного вопроса, таким образом, ты уже немного знаком с ним.
 – Совершенно верно!
 Густав вдруг стал серьезен, и тон его ответа ничем не напоминал тот веселый, беззаботный, которого он придерживался до сих пор. Однако его брат, не обратив на это внимания, продолжал:
 – Ты знаешь, что мы владеем на западе большими участками земли, до сих пор не обработанными. Учитывая огромное протяжение земель, Дженкинс не мог взяться за дело, располагая только своими средствами. Поэтому он обратился ко мне и сумел заинтересовать меня своим планом. Нам удалось по дешевой цене приобрести эти земли, а теперь речь идет о том, чтобы использовать их с максимальной выгодой. Это может произойти лишь в том случае, если открыть их для переселенцев – специально для переселенцев из Германии. Мы подготовили все необходимое и думаем теперь же приступить к делу.
 – Один вопрос, – прервал Густав сухое деловое разъяснение брата. – Ты сам видел эти свои владения?
 – Ну конечно, не стал бы я начинать подобное большое дело без предварительного личного осмотра. Само собой разумеется, я знаю эти земли.
 – Я тоже! – лаконично произнес Густав.
 Зандов с изумлением отступил на шаг.
 – Ты? Откуда? Как это возможно?
 – Очень просто! Мистер Дженкинс, которого я навестил по твоему настойчивому желанию, во время беседы заявил мне, что вы рассчитываете здесь главным образом на меня – вернее сказать, на мое перо. Поэтому я счел необходимым поближе ознакомиться со всем этим делом. Вот это-то и явилось настоящей причиной запоздания моего приезда сюда, или моего путешествия в качестве туриста по стране, как ты выразился. Прежде всего я хотел лично посмотреть, куда намереваются направить моих соотечественников.
 Франц Зандов мрачно нахмурил лоб.
 – Ты предпринял совершенно излишний труд! Мы здесь не привыкли обставлять дела большими церемониями. Кстати сказать, я нахожу очень странным, что ты лишь теперь, спустя целую неделю после приезда, сообщаешь мне об этом. Но все равно! Мы действительно в первую очередь рассчитываем на тебя и твои связи в журналистике. Безусловно, наши агенты делают все возможное, но этого недостаточно. Теперь стали очень недоверчиво относиться к переселенцам, да и конкуренция чересчур возросла. Главное – чтобы нашими интересами прониклась какая-нибудь влиятельная газета с безупречной репутацией. Хотя ты уже больше не состоишь сотрудником «Кельнской газеты», она лишилась тебя с крайней неохотой, а потому, несомненно, с большим удовольствием примет твои корреспонденции из Америки. Несколько твоих блестящих статей, написанных с присущей тебе убедительностью, гарантируют нам успех, а если ты еще искусно используешь свои связи в журналистике, чтобы придать широкую известность нашему предприятию, то, без сомнения, уже в следующем году на наши земли хлынет волна переселенцев.
 Густав слушал молча, ни одним звуком не прерывая брата, но теперь, внимательно поглядев в его глаза, твердо произнес:
 – Ты забываешь лишь один пустяк: ваши земли совершенно не пригодны для переселения. Они расположены столь неблагоприятно, что хуже быть не может; климат там крайне нездоровый, в некоторые месяцы даже губителен. Почва не пригодна для земледелия, так что колоссальнейший труд увенчается самыми жалкими результатами. Орудий для возделывания земли вовсе нет, а редкие переселившиеся туда поодиночке жители погибают от лишений и болезней. Они брошены на произвол судьбы и вынуждены самостоятельно бороться за свое существование; всех, кто последует за ними из Европы, постигнет та же участь.
 Франц Зандов слушал брата со все возрастающим удивлением, не находя поначалу слов, чтобы возразить ему, но тут гневно крикнул:
 – Что за невероятное преувеличение! Кто вбил тебе эту бессмыслицу в голову, и как ты, человек здесь совершенно новый, можешь судить обо всех обстоятельствах и знать об этом?
 – Я на месте получил самые точные сведения. Все эти данные неопровержимы.
 – Глупости! А если бы и так, то что тебе за дело до того? Уж не хочешь ли ты, без году неделю просидев в конторе, давать мне указания относительно того, как я должен вести свои дела?
 – Конечно, нет! Но если подобные «дела» стоят здоровья и жизни тысячам людей, то у нас, на родине, имеется другое название им.
 – Какое же именно? – подходя к брату, грозно спросил Франц Зандов.
 Тот, не дрогнув, твердым голосом произнес:
 – Подлость!
 – Густав! – вскрикнул Зандов-старший. – Ты осмеливаешься…
 – Конечно, это относится лишь к мистеру Дженкинсу, – непринужденно заявил Густав. – Исключительная любезность, с которой меня принял этот «честный» господин, а также его постоянное стремление наводить разговор на блестящие успехи моего литературного таланта, который и тут сможет творить чудеса, вызвали у меня подозрительное отношение ко всему этому делу, и я решил лично съездить на место. Ты не знаешь этих земель, Франц; наверное, при покупке ты ознакомился с ними лишь поверхностно. Но теперь, когда я открыл тебе глаза, ты, конечно, прикажешь предоставить тебе доказательства моих слов и откажешься от намеченной спекуляции.
 Зандов, по-видимому, был мало склонен следовать тому, что предложил ему брат.
 – Кто говорит тебе это? – сурово спросил он. – Неужели ты думаешь, что сотни тысяч, затраченные мною на эти земли, я брошу так, попусту, лишь потому, что у тебя явились кое-какие сентиментальные сомнения? Мои земли так же хороши и столь же плохи, как в сотнях иных мест; переселенцам всюду приходится бороться с отвратительным климатом и пытаться возделывать бесплодную почву, и при известном упорстве они справляются с этим. В конце концов, это будет не первая колония, развившаяся при самых неблагоприятных условиях!
 – Да, после того, как погибнут десятки тысяч человеческих жизней! Ну, извини, слишком дорого удобрять чужую землю нашими соотечественниками!
 Франц Зандов закусил губу: видимо, он с трудом сдерживался, и в его голосе чувствовался сдавленный гнев, когда он ответил:
 – Но кто заставлял тебя вообще ехать туда? Здесь, в Америке, чрезмерная добросовестность неуместна, да и не приносит пользы. Если бы я не согласился с предложением Дженкинса, нашлись бы десятки других, которые сделали бы это. От него исходила идея, и я должен признаться, что он обратился ко мне первому.
 – Именно к тебе, немцу! Ну, конечно, это явилось для тебя знаком особого почтения со стороны американца! – воскликнул Густав.
 Удивительно, что он, лишь четверть часа перед тем думавший о том, как скрыть от Франца свою сердечную страсть, чтобы не вызывать его недовольства, теперь так резко и безбоязненно выступил против старшего брата в деле, которое лично его, Густава, вовсе не касалось. Франц Зандов, ничего не знавший о разговоре брата с Джесси, был неприятно поражен неожиданным выступлением Густава и насмешливо произнес:
 – Однако каким высоконравственным героем ты представился вдруг! Кажется, это не совсем вяжется с теми прагматическими побуждениями, которые привели тебя сюда! Хорошо бы тебе заранее выяснить для себя все! Если ты хочешь быть участником моих предприятий, то обязан выше всего ставить интересы дела, и поэтому я требую, чтобы ты написал необходимые статьи и позаботился о том, чтобы они появились в должных местах. Ты слышишь, Густав? Ты обязан сделать это во что бы то ни стало!
 – Чтобы погубить своих соотечественников в тех ужасных болотах, где свирепствует лихорадка? Нет, этого не будет.
 – Обдумай сперва все, прежде чем произносить такое решительное «нет»! – посоветовал Франц Зандов с холодностью, за которой, однако, скрывалось достаточно ясная угроза. – Это еще одно требование, которое я предъявляю тебе. Если ты теперь же откажешь мне в исполнении его, наша совместная деятельность вообще станет невозможной. Ведь от меня зависит признать недействительным то, о чем мы договорились. Подумай об этом!
 – Франц, но не хочешь же ты заставить меня…
 – Я тебя ни к чему не принуждаю, я лишь заявляю тебе, что мы должны будем разойтись, если ты станешь настаивать на своем отказе. Если хочешь испытать последствия этого, то поступай, как знаешь, я же остаюсь при своем условии.
 Он наклонился над письменным столом и, взяв несколько бумаг, положил их в бумажник. Густав молчал, устремив взор в пол; на его лицо набежала мрачная тень.
 – И как раз теперь, когда сюда едет Фрида, – пробормотал он. – Нет, нет, этим я не могу пожертвовать.
 – Ну, что же? – нетерпеливо обернулся к нему брат.
 – Дай мне, по крайней мере, подумать. Это условие явилось для меня столь неожиданным… мне надо поразмыслить…
 Франц Зандов был, видимо, очень доволен этой небольшой уступкой, хотя, правда, и не сомневался в том, что его нешуточная угроза возымеет свое действие. Поэтому он произнес:
 – Хорошо! Неделей раньше или позже – не имеет большого значения. Надеюсь, ты возьмешься за ум и признаешься себе в том, что необходимо считаться с обстоятельствами. Ну, а теперь пойдем, нам уже давно пора ехать в контору. Да вот еще что, Густав, предоставь наши дела исключительно моему руководству и не действуй впредь по собственному усмотрению, не наделай новых глупостей.


* * *

 К вечеру перед виллой остановился наемный экипаж, из которого вышла девушка в скромном дорожном платье и в сопровождении Густава направилась к дому. Фрида Пальм была юное создание со стройной хрупкой фигуркой и бледным, несколько испуганным лицом, которое скорее можно было бы назвать заурядным, если бы не живые темные глаза, светящиеся каким-то потаенным светом. У входа они неожиданно почти лицом к лицу столкнулись с Зандовым-старшим. Тот удивленно поднял брови, и Густав счел необходимым предупредить его вопрос.
 – Мисс Пальм, – коротко представил он брату свою спутницу. – Она приехала по приглашению мисс Клиффорд. Я собираюсь проводить ее в отведенную ей комнату.
 Вернувшись через пару минут назад, Густав нашел брата на прежнем месте.
 – Я вижу, ты стал галантным кавалером? – с иронией заметил Франц Зандов.
 – О, вовсе нет! Просто по желанию мисс Клиффорд я встретил на вокзале эту девушку, которой она интересуется, и проводил сюда, – объяснил он. – Тебе ведь известно, что я должен был освободиться сегодня раньше от занятий?
 – Вот как? Значит, ты уже настолько завоевал доверие Джесси, что она дает тебе подобные поручения? – спросил Франц Зандов, видимо, очень довольный таким успехом своего брата.
 В это время они уже поднялись по лестнице. Войдя в гостиную, Густав энергично принялся за дело.
 – Мой брат уже видел вашу протеже, – обратился он к Джесси, – мы встретились с ним внизу у входа.
 – Что это за новое знакомство, Джесси? – спросил Франц Зандов с необычайным для него интересом. – Я ничего не слышал ранее о нем.
 Только теперь, когда дело подошло к первой лжи, Джесси почувствовала всю тяжесть взятой на себя обязанности; однако делать было нечего, она была вынуждена продолжать раз начатое и поэтому с некоторым смущением ответила:
 – Это одна молодая немка, которую мне горячо рекомендовали в Нью-Йорке. Она приехала сюда поискать места компаньонки, и вот я захотела… я думала…
 – Да, в своей чрезмерной доброте вы пошли далеко, – вмешался Густав. – Эта мисс Пальм, кажется, поистине молниеносно завоевала вашу симпатию. Представь себе, Франц, мисс Клиффорд оказала ей гостеприимство в своем доме и вполне серьезно намерена сделать ее членом нашего общества.
 Джесси кинула на него возмущенный взгляд, но не могла отказаться от предложенной помощи.
 – Совершенно верно, – сказала она. – Я пригласила к себе мисс Пальм на несколько недель, конечно, если ты ничего не имеешь против, дядя.
 – Я? – рассеянно протянул Франц, ища глазами вечерние газеты. – Да ведь ты знаешь, что я никогда не вмешиваюсь в твои домашние дела. Тебе, конечно, будет приятно иметь около себя нового человека, в особенности, если у него достаточно хорошие рекомендации, поэтому устраивайся так, как тебе угодно.
 С этими словами он вышел на террасу.
 – Я видел, что должен прийти вам на помощь, – тихо произнес Густав, обращаясь к Джесси. – Вы совсем еще неопытны во лжи.
 – Что это? Вы, кажется, еще упрекаете меня? – возразила ему Джесси, тоже понизив голос, который дрожал от гнева. – Впрочем, совершенно верно: я еще не обладаю такой виртуозностью во лжи, как вы.
 – О, вы научитесь этому с течением времени, – совершенно спокойно произнес Густав. – В случае затруднений прошу всегда обращаться ко мне, тут уж я не упаду лицом в грязь.
 В этот момент с террасы раздался голос Франца Зандова:
 – Густав, ты уже читал сегодняшние вечерние газеты? На немецких биржах очень оживленно, курс значительно поднимается. Здесь, в твоей бывшей газете, ты найдешь подробный отчет об этом.
 – Ах, вот как? Курс действительно поднимается, – подхватил Густав, тоже выходя на террасу и беря от брата газету.
 Тот углубился уже в другую газету, а потому не заметил, с каким презрением Густав перевернул страницу с биржевым отчетом, не удостоив его даже взгляда и обратив все свое внимание на передовую статью, обсуждавшую политическое положение.
 Джесси следила за ним глазами и, видя, как он склонился над газетой, презрительно сжала губы.
 – Бедное, бедное дитя! Какова-то будет твоя участь возле такого эгоиста! – произнесла она.




 ГЛАВА VI


 План Густава, начавший так счастливо осуществляться, был приведен в исполнение. Молодую иностранку приняли в доме так просто и свободно, что у Зандова не возникло ни малейшего подозрения. Однако Фрида, несмотря на все свои старания казаться благодарной, оставалась посторонней в этом чужом для нее доме. Быть может, ее подавлял непривычный комфорт, резко контрастировавший с непритязательной обстановкой ее предшествующей жизни. Она оставалась молчаливой, замкнутой, и даже любезность и дружелюбие Джесси не могли растопить лед ее сдержанности.
 Мисс Клиффорд тщетно старалась разузнать подробности происхождения или прежней жизни Фриды. Последняя, видимо, намеренно избегала подобных разговоров, и даже сердечное участие Джесси не способствовало ее откровенности. Само собой разумеется, это представлялось Джесси странным, особенно с того момента, когда она открыла, что юная девушка вовсе не принадлежала к тем мягким натурам, кто боязливо отступает перед трудными обстоятельствами. Наоборот, по некоторым невольно вырвавшимся у Фриды выражениям можно было судить о ее недюжинной воле и глубокой, хотя и подавляемой, силе чувств. И при всем этом налицо были рабская покорность и готовность подчиниться чужой воле. Такое поведение было непонятно Джесси.
 Густав играл свою роль превосходно. В присутствии брата он держался в высшей степени вежливо, но вместе с тем вполне холодно по отношению к Фриде. Ни одним словом, ни одним знаком не обнаруживал он того, что они близко знакомы, ни на одно мгновение не терял он самообладания. При этом он был любезен и весел, как никогда до того, и всем попыткам Джесси заставить его почувствовать ее презрение противопоставлял такое остроумие и иронию, что она поневоле смирялась.
 Франц Зандов почти не обращал внимания на молоденькую гостью. Он вообще очень мало интересовался домашними делами, проводя большую часть дня в городе, в своей конторе, а в утренние и вечерние часы, которые каждый человек обычно посвящает отдыху, удалялся в свой кабинет и там продолжал работать. Он видел Фриду только за едой и относился к ней с равнодушной вежливостью. Со своей стороны, она не делала ни одного шага к сближению, хотя именно ради этого и прибыла в этот дом. Либо она не обладала для того достаточной ловкостью, либо ее послушание отказывалось служить ей именно тогда, когда дело касалось выполнения ее задачи, – во всяком случае, Фрида и человек, в доме которого она жила, даже по истечении целой недели оставались так же чужды друг другу, как и при первой встрече.
 Братья Зандовы только что вернулись из города, и все сидели за столом. Густав, по обыкновению являвшийся центром беседы, удивительно весело рассказывал девушкам об одном случае, происшедшем в то утро в конторе. Франц Зандов, не любивший, когда что-либо, касавшееся дела, представлялось в смешном виде, сделал несколько недовольных замечаний, но его брат не обратил на это абсолютно никакого внимания и продолжал забавлять слушательниц рассказом о действительно комичном недоразумении.
 – Уверяю вас, этот сверхусердный агент фирмы «Дженкинс и Компания», стремглав прилетевший из Нью-Йорка и думавший открыть во мне жаждущего поселиться на их землях фермера, был бесподобен! – воскликнул он. – Этот субъект во что бы то ни стало хотел навязать мне хоть какой-нибудь земельный участок на краю света и страшно разочаровался, когда в конце концов появился мой брат и недоразумение выяснилось!
 – Но ведь ты сам довел до этого, – раздраженно бросил Франц Зандов. – Ты сам своими бесчисленными вопросами и справками загнал беднягу в такой тупик, что он безусловно мог ошибиться.
 – Да неужели же меня можно действительно принять за фермера? – воскликнул Густав. – Впервые в жизни вижу, что мне можно приписать интерес к сельскохозяйственной работе. Это явилось бы, по крайней мере, совершенно новым поприщем, на котором я должен был бы испытать свои силы. Боюсь только, что здесь я оказался бы еще менее полезен, чем в твоей конторе.
 – Ну, это вряд ли возможно, – сухо отрезал Франц Зандов.
 Однако Густав только засмеялся в ответ и стал говорить Джесси о том, что не понимает, почему это его конторская деятельность решительно нигде не встречает одобрения.
 При последних словах Фрида вдруг стала внимательна. Обычно она никогда по собственной инициативе не включалась в разговор, на этот же раз слушала с напряженным интересом и внезапно обратилась к Густаву:
 – «Дженкинс и Компания»? Крупная нью-йоркская фирма, которая всюду печатает объявления и рассылает агентов для организации немецкой эмиграции в Америку?
 – Совершенно верно, мисс Пальм, – ответил тот. – А разве вам знакома эта фирма?
 – Мне нет – ведь я провела лишь несколько недель в Нью-Йорке, но в немецкой семье, где я жила, о ней часто шла речь. Говорили с большим опасением и считали несчастьем, что этот Дженкинс в сферу своих спекуляций включил также и переселение.
 – Как так? Разве этот господин не пользуется хорошей репутацией? – спросил будто бы невзначай Густав.
 – По-видимому, так. Говорили, что он – один из самых бессовестных спекулянтов, что разбогател при помощи самых дурных приемов и ни на мгновение не задумается принести в жертву своей алчности благосостояние тех, кто доверяется ему.
 Джесси испытывала неловкость, услышав это откровенное замечание. Как ни далека она была от деятельности своего опекуна, все же из случайных разговоров знала о его деловых связях с фирмой Дженкинса. Франц Зандов закусил губу и намеревался изменить тему разговора, но в этот момент Густав с нажимом произнес:
 – Очевидно, вы обладаете совершенно неправильными сведениями, мисс Пальм. Фирма «Дженкинс и Компания» принадлежит к числу наших самых близких деловых партнеров; мы уже долгие годы сотрудничаем с ней.
 Фрида побледнела, но не от смущения – ее лицо выражало глубокий испуг, как будто она не хотела и не могла верить только что услышанному.
 Вдруг резким тоном заговорил Франц Зандов:
 – Вы видите, мисс Пальм, в какую иногда можно попасть неприятную ситуацию, если веришь подобным злонамеренным слухам и повторяешь их. Мой брат прав: мистер Дженкинс уже давно мой близкий деловой партнер.
 – Тогда простите меня! Я не имела об этом никакого понятия, – тихо промолвила Фрида.
 Она еще больше побледнела, и вдруг ее глаза расширились и она прямо взглянула на человека, перед которым обычно робко опускала взор. В ее темных глазах появилось какое-то странное выражение, нечто вроде смущенного сомнения или боязливого вопроса.
 Франц Зандов – гордый, упрямый делец, не выносивший никакого противоречия и властно разбивавший доводы своего брата, видимо, почувствовал это; он явно не мог вынести взгляд Фриды. Раздраженно отвернувшись, он схватил стоявший перед ним бокал вина и одним глотком осушил его.
 Наступило тяжелое молчание, длившееся несколько минут. Наконец Джесси попыталась начать разговор на новую тему, Густав всеми силами поддерживал ее, но говорили они почти одни. Франц Зандов, видимо, никак не мог побороть свое дурное расположение духа, а Фрида сидела молча и смотрела на террасу. Все почувствовали видимое облегчение, когда обед кончился.
 Девушки ушли из столовой; Густав тоже намеревался последовать за ними, но брат остановил его вопросом:
 – Какого ты, собственно, мнения об этой мисс Пальм?
 – Трудно сказать. Я еще недостаточно говорил с ней; она кажется очень робкой и сдержанной.
 – Да, внешне, но я не верю этому. Во всяком случае в ее глазах видно нечто иное, нежели робость. Удивительные, редкие глаза! Сегодня я в первый раз как следует разглядел их и тщетно стараюсь вспомнить, где я уже встречался с ними. Что, эта девушка в Америке недавно?
 – Около месяца, как я слышал от мисс Клиффорд.
 – Да, да, припоминаю, Джесси говорила мне об этом. И все-таки в ее чертах я вижу что-то знакомое, хотя и не могу разгадать, что именно.
 Густав долгим, испытующим взглядом посмотрел в лицо брата и как-то равнодушно произнес:
 – Может быть, это просто какое-нибудь легкое, беглое сходство, бросившееся тебе в глаза.
 – Сходство? С кем? – рассеянно спросил Франц Зандов. Он оперся головой об руку и в глубокой задумчивости смотрел перед собой отсутствующим взором. Вдруг он выпрямился и, видимо, не желая продолжать навязанный ему предмет разговора, с раздражением произнес:
 – Ее замечание за столом было в высшей степени бестактно.
 – Но ведь в этом она решительно не виновата, – возразил Густав. – Очевидно, она не имела никакого понятия о твоих связях с Дженкинсом, иначе, наверное, промолчала бы. Девушка просто повторила то, что слышала. Видишь, какой репутацией пользуется твой «деловой друг»!
 Франц Зандов презрительно пожал плечами.
 – У кого именно? У некоторых сентиментальных немцев, притащивших сюда из Европы свои ограниченные мещанские понятия и решительно не желающих понять, что вся деловая жизнь здесь у нас основана на совершенно иных принципах. Тот, кто хочет здесь преуспеть, должен рисковать, и притом совершенно иначе, чем там, в Европе, рисковать, не стесняя себя мелочными соображениями. Клиффорд тоже принадлежал к числу боязливых, долго раздумывающих. Мне часто приходилось затрачивать немало усилий, чтобы подталкивать его вперед. Поэтому-то до моего приезда он и жил в довольно скромных условиях и лишь после того, как управление его делом перешло в мои руки, сделался богатым человеком, а наша фирма стала первоклассной. Кстати, раз мы говорим о Дженкинсе… У тебя было достаточно времени обдумать мои требования, теперь я ожидаю твоего определенного согласия написать ту статью, о которой мы говорили.
 – Так ты все еще остаешься при своем решении предпринять дело совместно с Дженкинсом?
 – Ну, конечно! Неужели ты думаешь, что я с каждым новым днем меняю свои деловые интересы? Или ты полагаешь, что детская болтовня, которую мы незадолго перед этим слышали, в состоянии сбить меня?
 – Этого я не думаю, но именно потому был удивлен, увидев, что ты потупил взор при этой «детской болтовне».
 – Густав, берегись! – воскликнул Франц Зандов, с трудом сдерживая раздражение. – Я позволяю тебе больше, чем кому-либо иному, но теперь мы можем всерьез поссориться. Я отлично видел, что ты намеренно допустил недоразумение с агентом Дженкинса, чтобы разузнать, как далеко идут его инструкции, точно так же я знаю, к кому относилось замечание, которое ты сделал мисс Пальм. Но таким путем ты ничего не добьешься у меня. Что я однажды решил, то непременно исполню, и я еще раз предоставляю тебе выбор: «да» или «нет»! Если ты откажешь мне в своем содействии…
 – Ты ошибаешься! – прервал его Густав. – Я уже несколько дней тому назад написал в «Кельнскую газету» и попросил место для длинной статьи, которую, конечно, как вышедшую из-под моего пера, примут очень охотно. По всей вероятности, она появится в следующем месяце.
 Зандов изумился. Неожиданная покорность брата удивила его:
 – Ты, разумеется, покажешь мне свою статью, перед тем как отослать ее?
 – Несомненно! Ты должен прочесть ее от слова до слова.
 Омрачившееся лицо Франца Зандова стало проясняться.
 – Это мне очень приятно, очень приятно! Мне было бы крайне тяжело, если бы твой отказ привел к разрыву между нами.
 – Из-за меня лично или из-за клиффордского состояния, которое ты хочешь закрепить за собой? – спросил Густав с внезапно вырвавшейся горечью.
 – Состояние Джесси вовсе не причастно к моему предприятию, – коротко и решительно заявил Франц Зандов. – Оно в основном обращено в надежные ценности, да, кроме того, Клиффорд в своем завещании запретил вкладывать в спекуляции долю наследства Джесси до ее совершеннолетия или замужества. Таким образом, если это успокаивает твою щепетильную совесть, я могу заверить тебя, что твоя будущая супруга ни одним долларом не причастна к затеянному мной делу. Я предпринял его на собственные деньги и на свой риск, а следовательно, и выигрыш, и потери касаются лишь меня одного.
 Он встал, чтобы уйти, Густав тоже поднялся:
 – Еще один вопрос, Франц: ты участвуешь в этом деле очень большими суммами?
 – Половиной своего состояния. Следовательно, тебе должно быть ясно, что успех крайне необходим мне, поэтому меня радует, что в главном вопросе мы согласны друг с другом. Повторяю тебе еще раз: мещанские понятия не пригодны для здешних условий, ну, да ты и сам, наверное, скоро уяснишь себе это и согласишься со мной.
 – Половиной своего состояния, – пробормотал Густав, следуя за уходящим братом, – это скверно, очень скверно! Значит, нужно действовать с величайшей осторожностью!
 В гостиной никого не оказалось, когда братья вошли туда, но на террасе стояла Фрида. Она, очевидно, не заметила вошедших, по крайней мере, когда Франц Зандов направился к ней и она обернулась, можно было ясно заметить, что она только что плакала. Как ни быстро провела она платком по лицу, все-таки ей не удалось скрыть слезы.
 В общем не в обычаях Франца Зандова было проявлять большую деликатность, однако в данном случае он, по-видимому, приписал слезы девушки неприятному эпизоду, разыгравшемуся за столом, и в приливе участия попытался успокоить ее.
 – Вам незачем так смущаться своих слез, мисс Пальм, – произнес он. – Вы, наверное, здесь, на чужбине, скучаете по своей родине?
 По-видимому, вопреки ожиданию, он угадал истину; во всяком случае полной искренностью прозвучали слова Фриды, произнесенные ею дрожащим голосом:
 – Да, я испытываю невыносимую тоску по родине.
 – Ну, это вполне естественно: ведь вы лишь несколько недель находитесь здесь, – равнодушно сказал делец. – То же самое испытывают все ваши соотечественники, но это скоро проходит. Если только человеку выпадет на долю счастье в Новом Свете, он охотно забывает Старый и в конце концов даже радуется тому, что покинул его. Не смотрите на меня с таким изумлением, словно я сообщил вам нечто невероятное! Я говорю по собственному опыту.
 Фрида действительно взглянула на него с изумлением. В ее глазах, еще влажных от слез, засверкали гнев и неудовольствие, когда она горячо воскликнула:
 – Неужели вы говорите это всерьез, мистер Зандов? Я должна забыть свою родину, отказаться от нее даже в воспоминаниях? Никогда! Никогда!
 Франц Зандов, очевидно, был несколько удивлен этим страстным возгласом девушки, обычно тихой и робкой, однако на его губах заиграла полупрезрительная-полусострадательная усмешка, когда он произнес:
 – Я вполне благожелательно советую вам научиться этому. Несчастье большинства немцев здесь состоит именно в том, что они упрямо держатся за прошлое и в результате часто упускают и настоящее, и будущее. Кроме того, тоска по родине – одно из тех болезненных, искусственно вызываемых чувств, которые считаются очень поэтичными и высокими, но в сущности являются обузой в жизни, бесполезным грузом. Тот, кто хочет здесь добиться успеха, должен иметь ясную голову и зоркие глаза, чтобы не упустить ни одного подвернувшегося благоприятного случая, тотчас же использовать его. Вы сами тоже поставлены перед необходимостью подыскать себе средства к существованию, а в таких обстоятельствах совершенно непригодны подобные расслабляющие рассуждения.
 Как ни жестко и бессердечно звучали эти слова, все же в них чувствовалось искренность. Неосторожное выражение Фриды о «деловом друге», которое скорее должно было бы раздражить дельца Зандова, по-видимому, возбудило в нем интерес к девушке.
 Фрида ни словом не ответила на его поучение, своей холодностью поразившее ее до глубины сердца. Да и что могла бы она возразить на это? Но серьезный, вопрошающий, полный упрека взгляд ее темных глаз говорил красноречивее слов и, похоже, оказывал странное воздействие на этого обычно неприступного человека. Теперь он не отвел глаз и, смело посмотрев в лицо девушки, внезапно произнес, невольно смягчив тон:
 – Вы еще очень молоды, мисс Пальм, да, очень молоды, чтобы выйти в мир совершенно одинокой. Разве там, на родине, у вас не было никого, кто мог бы дать вам приют?
 – Нет, никого, – тихо, почти неслышно, слетело с губ девушки.
 – Ах, правда, ведь вы – сирота. А родственник, вызвавший вас в Нью-Йорк, умер, пока вы еще совершали путешествие? Так я, по крайней мере, слышал от племянницы.
 Легкий наклон головы Фриды, очевидно, должен был служить утвердительным ответом, но при этом лицо девушки густо покраснело и она потупила свой взор.
 – Это действительно очень печально, – продолжал Зандов. – Но как же вам вообще удалось найти в Нью-Йорке подходящее убежище, раз вы были совсем одиноки там?
 Краска на лице молодой девушки стала еще гуще и она, запинаясь, ответила:
 – Мои спутники по путешествию приняли участие во мне. Меня отвезли к землякам, к пастору одной немецкой общины, где я встретила самый сердечный прием.
 – И этот пастор рекомендовал вас моей племяннице? Да, да, я знаю, у ее матери были большие связи и знакомства в Нью-Йорке, и Джесси еще продолжает поддерживать переписку с некоторыми из них. Впрочем, она проявила к вам такое участие, что вам нечего беспокоиться за свое будущее. Располагая рекомендациями дома Клиффордов, вы легко найдете в нашем городе какое-нибудь подходящее место.
 Фрида, видимо, была еще менее опытна во лжи, нежели Джесси. Правда, перед последней ей не было нужды притворяться, так как они обе с самого начала заключили негласное соглашение, но перед хозяином дома она должна была как следует провести свою роль, тем более теперь, когда он, очевидно, заинтересовался ею. Однако весь внешний вид девушки показывал, насколько тяжело дается ей эта роль. Она не могла произнести ни слова.
 Франц Зандов, правда, знал, что она робка и молчалива, но теперешнее ее упорное молчание, похоже, раздражало его. Не дождавшись ответа, он резко повернулся и спустился в сад.
 Фрида облегченно вздохнула, словно избавившись от тяжкого страдания, и быстро возвратилась в гостиную. Но здесь она наткнулась на Густава, который, делая вид, что не проявляет никакого интереса к разговору, не упустил из него ни одного слова.
 – Послушай, Фрида, я решительно недоволен тобой, – с укором произнес он. – Собственно, ради чего ты приехала сюда? Как понимать, что ты избегаешь малейшей встречи с моим братом, прямо-таки бежишь от него? Ты не делаешь никакой попытки к сближению с ним, никак не используешь редкие моменты такого настроения в нем, когда он становится хоть сколько-нибудь доступным, и упорно молчишь, когда он заговаривает с тобой. Я проторил тебе путь, и теперь пора сделать хотя бы шаг по нему.
 Фрида, молча выслушав этот выговор, помедлила и коротко произнесла:
 – Я не могу!
 – Чего ты не можешь?
 – Сдержать обещание, которое дала тебе. Ты знаешь, это произошло почти по принуждению. Я с сопротивлением последовала за тобой, с неохотой приняла на себя роль, которую ты заставил меня разыграть. Но я не в состоянии продолжать ее, это выше моих сил. Отпусти меня назад, на родину, здесь я все равно ничего не добьюсь.
 – Вот как? – раздраженно воскликнул Густав. – Однако, великолепная история! Так, значит, ради этого я переплыл с тобой океан и насмерть рассорился с издателем и редактором, которые решительно не желали отпускать меня? Так, значит, ради этого я терпеливо просиживаю здесь, в конторе, и позволяю мисс Клиффорд выражать мне величайшее презрение, третировать меня, как человека без совести, чтобы мисс Фрида, не долго думая, коротко заявила мне: «Я не желаю продолжать начатое!» Ну, нет, из этого ничего не выйдет! Нет, ты останешься здесь и доведешь до конца то, что мы задумали.
 Темные глаза девушки печально и серьезно взглянули на говорившего, и в них можно было прочесть нечто вроде упрека легкому тону, избранному Густавом.
 – Не называй меня неблагодарной! – воскликнула она. – Я знаю, что ты сделал для меня, но не представляла себе, что задача будет столь трудна! Я не чувствую абсолютно никакого расположения к этому суровому, холодному человеку и никогда не почувствую его – я предвижу это с неоспоримой точностью. Если бы я хоть раз заметила теплый огонек в его глазах, хоть раз услышала от него сердечное слово, то попыталась бы сблизиться с ним, но эта ледяная холодность всего его существа, которую ничто не может согреть и нарушить, каждый раз безгранично отвращает меня от него.
 Вместо ответа Густав взял Фриду за руку и, посадив рядом с собой на диван, сказал:
 – Да разве я говорил тебе, что твоя задача из легких? Она достаточно тяжела, тяжелее, чем я сам думал, но все же она исполнима. Конечно, робко избегая Франца, ты ничего не добьешься. Ты должна совершить нападение на врага, он достаточно прочно окопался, значит, нужно брать крепость штурмом.
 – Я не могу этого! – страстно воскликнула Фрида. – Повторяю тебе, он не задевает ни одной струнки в моей душе, а если я не в состоянии проявить и принять любовь, то зачем же мне тогда оставаться здесь? Тайком, хитростью создать себе родной дом и состояние? Я уверена, ты не можешь желать этого, а если бы и желал, то я отказываюсь и от того, и от другого, если твой брат предложит их мне с таким же бессердечным равнодушием, с каким дал мне приют в своем доме.
 При последних словах Фрида вскочила, но Густав спокойно усадил ее на прежнее место, сказав:
 – Ух, как ты опять взбушевалась, а в результате вновь упрямое «нет». Если бы я не знал, от кого унаследовала ты свое непоколебимое упрямство, свою глубокую страстность при внешней замкнутости, я прочел бы тебе совсем иную мораль. Но это у тебя наследственные недостатки, и против них ничего не поделаешь.
 Взволнованная девушка обеими руками схватила руку Густава и почти с мольбой обратилась к нему:
 – Отпусти меня назад, на родину, прошу тебя! Ничего, что я бедна! Ты ведь не покинешь меня! Да и я молода, могу работать! Тысячи людей находятся в таком же положении, как я, и вынуждены бороться за свое место в жизни. Я в десять раз охотнее сделаю это, нежели стану, как нищая, выклянчивать здесь то признание, в котором мне отказывают. Я лишь подчинилась твоей воле, когда ты повез меня к своему брату, я не нуждаюсь ни в нем, ни в его богатстве!
 – Но ему нужна ты! – с нажимом заметил Густав. – Ведь ему недостает твоей любви более, чем ты думаешь.
 Губы юной девушки дрогнули в горькой усмешке.
 – Ну, ты ошибаешься в этом! Я еще очень мало знаю свет Божий и людей, но все же чувствую, что мистер Зандов не нуждается в любви и не требует ее. Он вообще ничего в мире не любит – ни Джесси, которая ведь выросла на его глазах почти как дочь, ни тебя, своего единственного брата. Я слишком хорошо увидела, как чужды вы и как далеки друг от друга. Твой брат одержим лишь жаждой стяжания, выгоды, а ведь он уже достаточно богат! Правда ли, что он состоит в деловых связях с этим Дженкинсом, что субъект с подобной репутацией принадлежит к числу его друзей?
 – Дитя, ты этого не понимаешь, – уклончиво ответил Густав. – Человек, который, подобно моему брату, стал свидетелем крушения всех своих жизненных надежд, у которого счастье превратилось в горе, а благословение – в проклятие, либо гибнет в подобной катастрофе, либо оставляет в ней свое «я» и выходит из нее совершенно другим существом. Я знаю, каким был мой брат двенадцать лет тому назад, и то, что жило тогда в нем, не может совершенно умереть. Ты должна воскресить его, ради этого я и привез тебя сюда, по крайней мере ты должна попытаться сделать это.
 Слова, сказанные Густавом с неподдельным чувством, не могли оставить Фриду безучастной, но она тихо покачала головой и возразила:
 – Ведь я – чужая для него и останусь ею. Ты ведь сам запретил мне хоть словом намекнуть ему о наших отношениях.
 – Ну да, я запретил! Ведь если бы он уже теперь узнал правду, то, по всей вероятности, холодно оттолкнул тебя, да и ты, упрямица, не выдержала бы здесь более ни минуты, и тогда все было бы потеряно. Но ты должна по крайней мере приблизиться к нему. Вы ведь почти не разговаривали друг с другом. Ты утверждаешь, что в тебе не задета ни одна струнка; нет, она должна зазвучать как в тебе, так и в моем брате, и она зазвучит, если вы только научитесь смотреть друг другу в глаза.
 – Я попытаюсь, – глубоко вздохнув, промолвила Фрида. – Но если я ничего не добьюсь, если я встречу лишь суровость и недоверие…
 – Тогда ты подумаешь, – прервал ее Густав, – что, значит, немало зла сделано против этого человека – столько, что он, очевидно, имеет право отстраниться с недоверием и ожесточением там, где другой с полной любовью открыл бы свои объятия. Ты в этом неповинна, ты страдаешь за чужую вину, и она всей тяжестью падает на тебя.
 Девушка ничего не ответила, лишь прислонилась головой к плечу Густава, а из ее глаз выкатилось несколько горячих слезинок.
 Густав, успокаивая, стал тихо гладить ее по голове, говоря:
 – Бедное дитя! Да, в твоем нежном возрасте, когда все еще должно видеться светлым и радостным, тяжко так глубоко погружаться в темные стороны человеческой жизни. В свое время мне было достаточно трудно открыть тебе все, но горькие обстоятельства с такой силой ворвались в твою жизнь, что ты должна была узнать правду. Ну, а ведь ты, Фридочка, не из разряда слабых и робких, у тебя есть кое-какая воля и даже, к сожалению, некоторая доля суровости чьего-то известного тебе характера. Поэтому смело вперед! Мы еще добьемся своего.
 Фрида отерла слезы и заставила себя улыбнуться.
 – Ты прав! Я так неблагодарна и так упорствую против тебя, столь много сделавшего мне. Ты…
 – Лучший и благороднейший человек в мире, – прервал ее Густав. – Конечно, я – таков и чувствую себя глубоко оскорбленным, что мисс Клиффорд все еще не желает признать это, хотя ты уже трогательно уверяла ее в том. Но тебе не мешает выйти немного на свежий воздух. Ты очень раскраснелась и заплаканна, нужно стереть следы слез. Тем временем я подожду здесь Джесси. Сегодня мы еще ни разу не побранились, а это стало для меня такой сердечной необходимостью, которой я не могу лишиться.




 ГЛАВА VII


 Фрида повиновалась, покинув гостиную, она через террасу спустилась в парк. Медленно шла она по красивому, ухоженному заботливыми руками садовников парку, тянувшемуся до самого берега океана. Место, к которому она направлялась, находилось в самой отдаленной части парка. Там, в тени двух громадных деревьев стояла простая скамья и открывался прекрасный вид на безбрежный океан. Это местечко сделалось для девушки любимым с первого же дня ее приезда в дом Клиффордов.
 Свежий ветер охладил разгоряченные щеки Фриды и уничтожил следы слез на ее лице, но не мог стереть тень, лежавшую на ее челе. Она стала даже как будто гуще и отчетливее, когда девушка, словно унесясь в мечтах, следила глазами за игрой волн, набегавших на берег.
 Парк не был таким пустынным, каким казался на первый взгляд: невдалеке слышались голоса. Там, у железной решетчатой ограды, окружавшей владения виллы, стоял, беседуя с садовником, Франц Зандов и рассматривал новые клумбы, законченные в последние дни. Садовник с гордостью показывал результаты своего труда, – клумбы действительно были выполнены с большим вкусом, но хозяин дома, видимо, мало интересовался этим. Он окинул все лишь беглым взглядом, в нескольких холодных словах высказал свое одобрение, а затем направился обратно домой. При этом ему пришлось пройти мимо скамейки, на которой сидела Фрида.
 – Ах, вот вы где, мисс Пальм! – воскликнул он. – Вы выбрали самый дальний и уединенный уголок парка!
 – Но зато и самый красивый! Вид отсюда восхитителен.
 – Ну, это дело вкуса, – возразил Зандов. – Мне эта вечная картина набегающих и убегающих волн кажется чересчур однообразной. Я не в силах долго созерцать ее.
 Он произнес свою фразу мимоходом и уже намеревался удалиться. Вероятно, Фрида оставила бы без ответа его замечание и таким образом разговор был бы окончен, однако на этот раз совет Густава был воспринят ею. Она не осталась, как всегда, молчаливой, но ответила таким тоном, который заставил Зандова обратить на него внимание:
 – А вот я очень люблю океан и, хотя вы посмеетесь над этим, мистер Зандов, не в состоянии забыть, что там, за этими волнами, лежит моя родина.
 Судя по всему, Зандов не был расположен к насмешке. Он остановился; его взор непроизвольно устремился туда, куда показывала Фрида, а затем задержался на лице молодой девушки, словно искал в нем что-то.
 Был хмурый, довольно неприветливый вечер. Облака, насыщенные влагой, тяжело плыли по небу, а обычно безграничный в ясную погоду горизонт заволокло туманом. Можно было видеть лишь на какую-то сотню метров, дальше же над водой висел густой туман, а беспокойно волнующаяся поверхность океана этим пасмурным днем выглядела совершенно темной и производила неприятное, даже жуткое впечатление. Волны беспокойно набегали на берег и, шипя, расползались белой пеной по песку. Издали из тумана доносился грозный шум океана; две чайки медленно скользнули по волнам и скрылись в непроглядном тумане.
 Взор Фриды мечтательно последовал за ними, она даже вздрогнула, когда Зандов внезапно обратился к ней с вопросом:
 – А как звали того священника, у которого вы жили в Нью-Йорке?
 – Пастор Гаген.
 – И именно там вы слышали столь нелестную характеристику фирмы «Дженкинс и Компания»?
 – Да, мистер Зандов.
 Фрида, видимо, хотела еще что-то прибавить, но резкость, с какой Зандов задал свой последний вопрос, сомкнула ей уста.
 – Ну, я и сам мог бы догадаться об этом, – продолжал он. – У этих духовных лиц с их изумительными взглядами на мораль всегда под рукой уничтожающие приговоры, если что-либо не подходит под их шаблон. С церковной кафедры очень удобно взирать на грешный мир, но ведь мы-то все должны жить именно в нем. Лучше, если бы господа проповедники хоть раз погрузились в эту жизнь, где каждый должен вести борьбу за то, чтобы оставаться на поверхности, наверное, тогда они лишились бы значительной доли своего созерцательного покоя и христианской безупречности, но по крайней мере научились бы сдержаннее судить о делах, о которых не имеют решительно никакого понятия.
 Беспощадный сарказм этих слов, безусловно, испугал бы любую другую девушку, но не Фриду. Быстро поднявшись, она, с внезапно вспыхнувшим упрямством, воскликнула:
 – Пастор Гаген – воплощенное смирение и мягкость и не способен несправедливо осудить кого-либо. Это было в первый и последний раз, что я услышала из его уст подобное бескомпромиссное суждение, и я знаю, что оно вырвалось у него лишь вследствие беспокойства за своих пострадавших земляков.
 – Так, значит, он прав? – резко спросил Зандов.
 – Не знаю, ведь я совершенно в стороне от всего. Но вы-то, мистер Зандов, находитесь в деловых отношениях с тем человеком и должны быть осведомлены.
 Фрида не решилась докончить свою речь, так как чувствовала, что каждое дальнейшее слово могло быть принято за оскорбление. Зандов, по-видимому, так и воспринял сказанное. Его смягченный тон, которым он начал разговор, сменился обычным холодным и строгим, когда он ответил:
 – Во всяком случае, мне чрезвычайно странно слышать, как в некоторых кругах грязнят репутацию большой фирмы. Вы, мисс Пальм, – еще почти дитя и, само собой разумеется, ничего не понимаете в подобных делах. Вы не можете знать, каким весом пользуется имя Дженкинса в коммерческом мире. Но те, кто делают себя распространителем подобной клеветы, должны были бы подумать об этом и поостеречься.
 Замечание Зандова прозвучало довольно жестко, но вовсе не убедительно. Ведь никто еще не высказывал сомнения в силе и влиянии Дженкинса, но находили лишь, что это влияние зловредно. Фрида, конечно, не имела представления о том, какого рода деловые отношения связывали Дженкинса с домом Клиффордов, но уже одно то, что эти имена были поставлены рядом, глубоко испугало ее.
 – Вы сердитесь на меня за неосторожно высказанные слова о вашем деловом друге, – тихо сказала она. – Я без всякой задней мысли лишь повторила то, что слышала, и то выражение пастора Гагена касалось лишь опасности, грозящей нашим переселенцам. Пастор ежедневно собственными глазами видит в Нью-Йорке горе и страдания подобных людей. Конечно, вы не можете знать всего – ведь интересы вашего торгового дома далеки от таких спекуляций.
 – Ну, а откуда же вы можете так точно знать? – спросил Зандов с насмешкой.
 Впрочем, прозвучала она несколько принужденно. Разговор становился Зандову неприятен, однако он не делал попыток покончить с ним; было в нем нечто, что, вопреки его воле, возбуждало и влекло к себе.
 Фрида все более и более освобождалась от своей сдержанности, видимо, тема разговора чрезвычайно интересовала ее, и ее голос зазвучал глубоким волнением, когда она ответила:
 – Я только раз, один-единственный раз видела картину такого бедствия, но она неизгладимо запечатлелась в моей памяти. Во время моего пребывания в Нью-Йорке нас посетила группа переселенцев. Это были немцы, за несколько лет перед тем направившиеся на Дальний Запад Америки и теперь возвратившиеся оттуда. Они слишком легкомысленно поверили разглагольствованиям бессовестных агентов и в результате оставили все, что имели, в лесах Запада – большую часть родных, которые погибли, не вынеся сурового климата, все свое состояние, свои надежды, здоровье – словом, все! И вот теперь они, желая возвратиться на родину, обратились за советом и помощью к тому самому немецкому священнику, который предостерегал их когда-то и которому они тогда – увы! – не поверили. Было страшно видеть полную надломленность и совершенное отчаяние этих еще недавно сильных и мужественных людей, слышать их жалобы! Я никогда не забуду этого.
 Девушка, подавленная своими воспоминаниями, прикрыла глаза рукой.
 Зандов не произнес ни слова; он отвернулся и лишь неотрывно смотрел в туман. Неподвижно, словно пораженный заклятием, слушал он все более страстные и горячие слова, срывавшиеся с юных уст:
 – Да и на пароходе, наблюдая сотни переселенцев, я видела, сколько тревог и страха, сколько мечтаний и надежд везет он! Ведь почти никогда не бывает, чтобы счастье заставляло переселенцев покинуть свою родину! У большинства переселение является последней надеждой, крайней попыткой найти спасение здесь, в новой жизни за океаном. И подумать только, что все эти надежды разбиваются, что бедняки обречены на бесполезную борьбу с природой и бесплодный неустанный труд, что они должны погибнуть из-за того, что какой-то субъект хочет разбогатеть, из-за того, что есть люди, намеренно, вполне сознательно посылающие своих братьев на гибель, чтобы извлечь из этого барыши! Я никогда не сочла бы такое возможным, если бы не видела всего своими глазами, не слышала бы от тех, кто возвратился с мест своего переселения.
 Фрида остановилась, с испугом заметив мертвенную бледность, покрывавшую лицо словно окаменевшего Зандова. Оно было по-прежнему точно выковано из стали, неподвижным и без малейшего выражения чувств, вся кровь будто отлила от этого лица, и его застывшее выражение производило жуткое впечатление. Зандов не заметил вопрошающего, озабоченного взгляда молодой девушки, только ее внезапное молчание привело его в себя. Он резко выпрямился, провел рукой по лицу и произнес:
 – Вы смело заступаетесь за своих земляков, нужно отдать вам справедливость!
 Его голос звучал глухо, сдавленно, как будто каждое слово стоило ему громадного напряжения.
 – Это сделали бы и вы, если бы вам представилась возможность, – вполне искренне ответила ему Фрида. – Бесспорно, вы, используя весь свой авторитет и положение, выступили бы против подобных предприятий и, конечно, могли бы добиться значительно большего, нежели неизвестный священник, которому напряженная духовная деятельность оставляет очень мало свободного времени и на долю которого слишком часто выпадает утешать в горе и нужде и смягчать души членов своей собственной общины. Мистер Зандов, – и Фрида подошла к нему, охваченная внезапно вспыхнувшим доверием, – я, право, не желала оскорблять вас теми неосторожными словами. Слухи приписывают нехорошие планы Дженкинсу. Возможно, что люди не правы, что пастор Гаген был введен в заблуждение. Вы лично не верите этому, я вижу по вашему волнению, хотя вы и хотите скрыть его, а вы, конечно, лучше всех должны знать своего делового друга.
 Действительно, Зандов был взволнован. Его рука так судорожно сдавила резную спинку скамьи, что казалось она вот-вот разломится под его пальцами. Да, он был так взволнован, что потребовалось несколько секунд, чтобы овладеть своим голосом.
 – Наша беседа свелась к очень нерадостной теме, – отрывисто произнес он. – Но я никогда не поверил бы, что робкое, тихое дитя, едва поднимавшее глаза и открывавшее уста в течение целой недели пребывания в моем доме, может так страстно вспыхнуть, когда дело коснется защиты чужих интересов. Почему вы никогда не показали себя с этой стороны?
 – Я не осмеливалась… я так боялась…
 Фрида не сказала ничего больше, но ее взор, с робкой доверчивостью направленный на Зандова, досказал то, о чем умалчивали уста. И этот взор был понят.
 – Кого вы боялись? Уж не меня ли? – спросил Зандов.
 – Да, – с глубоким вздохом ответила девушка. – Я очень… очень боялась вас… до настоящей минуты.
 – Вы не должны больше бояться! – В голосе Зандова зазвучала непривычная, уже долгие годы совершенно чуждая ему нотка; в нем чувствовались нарождающаяся теплота и мягкость. – Я, видимо, казался вам очень строгим и холодным – таков я, пожалуй, и есть в деловых отношениях, но с молоденькой гостьей, ищущей в моем доме покровительства и приюта, я таким не буду. Не отстраняйтесь от меня впредь столь боязливо, как до сих пор! Вы можете свободно подходить ко мне.
 Он протянул девушке руку, но Фрида медлила принять ее. На ее лице бледность сменялась румянцем, и казалось, что какое-то бурное, с трудом сдерживаемое чувство готово вот-вот вырваться наружу. В этот момент с террасы донесся голос Джесси, обеспокоенной долгим отсутствием Фриды. Девушка встрепенулась.
 – Меня зовет мисс Клиффорд, мне нужно пойти к ней. Благодарю вас, мистер Зандов, я… я больше не стану бояться вас! – Она быстро, прежде чем он мог воспрепятствовать, прижала губы к его все еще протянутой руке и скрылась среди кустарников.




 ГЛАВА VIII


 Зандов с изумлением и смущением смотрел Фриде вслед. Странная девушка! Что может означать эта внезапная смена страха доверчивостью, странная вспышка после столь долгой замкнутости? Ее поведение оставалось для него загадкой, но Фрида своей неосторожной фразой и полной противоречий сущностью добилась того, что не удалось бы самому продуманному расчету – вызвать и поддержать интерес в этом обычно столь равнодушном человеке. У него было полное основание сердиться на эту «фантастичную девичью головку с экстравагантными идеями», однако рядом с раздражением нет-нет да и давало себя знать то странное чувство, которое овладело им еще ранее, когда он впервые поглядел в темные детские глаза, – чувство, которое он сам не мог определить: было ли оно мучительным или приятным. Зандов забыл – быть может, впервые в жизни, – что его ждут кабинет и рабочий стол с важными письмами. Он медленно опустился на скамью и стал смотреть на беспокойно волнующийся океан.
 Он назвал это волнение «до смерти однообразным». В нем, наряду со многим другим, уже давно умерла способность ощущать красоту природы, но слова Фриды почти бессознательно удерживались в его памяти. Да, действительно, по ту сторону океана – этой водной громады, находилась его родина! Зандов уже долгие-долгие годы не думал о ней. Да и что значила для него родина! Ведь он давно стал чужим ей и всеми корнями своего существования держался теперь за новую страну, которой был обязан отныне всем. Прошлое находилось от него так же далеко, как невидимый родимый берег там, за туманом.
 Теперь он, полный собственного достоинства, богатый делец, чье имя известно во всех крупнейших центрах мира, привыкший иметь дело с сотнями тысяч, с состраданием и презрением глядел с высоты своего величия на то прошлое, на узко ограниченную жизнь мелкого служащего в маленьком немецком провинциальном городишке. Как незначителен и ничтожен был тогда круг его интересов, с каким трудом ему приходилось перебиваться на свое маленькое жалованье, пока после долгого ожидания добился наконец места, которое позволило ему устроить свой, хотя и до крайности скромный, домашний уголок! А все-таки, каким солнечным и счастливым было это бедное существование, какой любовью освещалось оно! Молодая красивая жена, цветущий здоровый ребенок, светлое, радостное настоящее, полное грез и надежд будущее – ничего большего и не требовалось, чтобы сделать счастливым его, тогда еще жизнерадостного человека.
 И вдруг это короткое счастье закончилось так страшно!..
 В родной город вернулся друг юности Зандова, выросший вместе с ним, разделявший его детские игры, а затем и годы учебы в университете. Он был состоятельным и независимым человеком, ему не приходилось, как Зандову, мучиться заботами о более или менее сносном устройстве своей жизни. Тот встретил друга с распростертыми объятиями и ввел в свою только что созданную семью. С этого момента началась одна из семейных трагедий, которые часто в течение долгих лет разыгрываются тайком, пока их внезапно не обнаружит какая-либо катастрофа. Обманутый муж не имел понятия о том, что сердце его жены уже не принадлежит ему, что его дом опутала своими цепями измена. Любовь, непоколебимое, как скала, доверие делали Зандова слепым, когда же наконец у него открылись глаза, оказалось уже поздно: его счастье было разрушено, честь поругана. Доведенный отчаянием почти до безумия, Зандов лишился самообладания и набросился на похитителя своего счастья.
 Судьба хотя бы в одном пощадила его – он не сделался убийцей; его друг-приятель, сильно пострадавший от нападения, постепенно поправился, однако Зандов заплатил за ту свою вспышку долголетним заключением в тюрьме. Конечно, за ним было право, но буква закона осудила его, и это осуждение погубило все его благополучие. Он немедленно потерял свое прежнее положение, со служебной карьерой было покончено. Женщина, некогда называвшаяся его женой, получила развод и отдала свою руку человеку, ради которого изменила мужу, и носила теперь его имя. А то единственное, что осталось у несчастного Зандова, то, что закон присудил ему, – его родное дитя, он сам оттолкнул от себя. Он научился сомневаться во всем, видеть ложь во всем, что до тех пор считал правдивым и чистым; он уже не верил и в свои отцовские права, отказавшись признать своим то существо, которое еще недавно составляло счастье его жизни. Он оставил ребенка матери, даже не взглянув на него.
 О возвращении в родной город при подобных обстоятельствах, конечно, не могло быть и речи. Зандову оставалась только Америка, это прибежище многих неудачников, людей с поломанной судьбой. Разойдясь с самим собой и со всем миром, без средств, с позорным пятном человека, отбывшего в тюрьме наказание, он прибыл в Новый Свет. И это стало поворотным моментом в его жизни. Именно здесь Зандов со ступеней глубочайшего бедствия поднялся по лестнице преуспевания до блестящего положения и богатства.
 С этого времени успех всегда сопутствовал Францу Зандову. Что бы он ни предпринимал, все удавалось ему, и он быстро привык к риску. Он увлек за собой более спокойного, осмотрительного Клиффорда на путь самых смелых, даже отчаянных спекуляций, а когда после смерти Клиффорда в руках Зандова сосредоточилось все управление делом, он уже не знал решительно никакого удержу. В этой погоне за наживой человека одинокого, не имевшего никого, для кого ему требовалось бы копить богатство, было что-то жуткое, тяжелое. Но каждый человек должен иметь нечто, к чему он страстно стремится, что составляет цель и содержание его жизни, и если для него утрачены благородные ценности, то очень часто таким магнитом становится демон золота, который овладевает опустевшим местом. Зандов тоже попал во власть этого демона, который неустанно толкал его к наживе, гнал от одной рискованной операции к другой и очень часто соблазнял ставить все на одну и ту же карту. Этот же демон делал его нечувствительным ко всем радостям жизни. Зандов, ставший главой большого американского банкирского дома, добился в жизни положения, поистине достойного зависти, но на его лице читались лишь следы забот, вечного лихорадочного волнения; ни мира, ни счастья не принесло ему богатство.
 Туман на океане сгустился и распространялся все шире и шире. Мрачными тенями надвигался он на берег, а из них вырывались темные волны океана и устремлялись на песок. Ветер, чрезвычайно усилившийся, все сильнее и сильнее гнал их на берег; они теперь уже не расплывались с легким шипением, а с грозным шумом и пеной низвергались на сушу. Как грозно вздымались эти волны у ног одинокого Зандова, который мрачно, словно углубившись в самого себя, смотрел на них! Казалось, будто каждая волна повторяла ему те самые слова, которые он слышал на этом месте, а там, в тумане, возникали вызываемые ими картины.
 Удивительно! Того, чего не добился Густав своими горячими речами, удалось достигнуть с помощью этой «детской болтовни»… Серьезные предупреждения брата не произвели никакого впечатления на дельца Зандова, он лишь презрительно отмахнулся от них, назвав «сентиментальными бреднями», и в конце концов угрозой заставил брата замолкнуть. Ведь он уже давным-давно в своих предприятиях мало заботился о чьем-либо благе. «С людьми нужно обращаться, как с цифрами», – таковы были его принцип жизни и главная основа богатства. Не представляла исключение и эта спекуляция, предложенная ему Дженкинсом. Зандов обращал свое внимание лишь на цифры, и они обещали ему большую выгоду; ему даже в голову не пришло, что речь может идти о человеческих жизнях. И вдруг неопытное дитя, не имевшее представления о страшном значении своих слов, осмелилось сказать ему подобные вещи! Слова юной девушки продолжали звучать в сознании Франца Зандова, и он не мог избавиться от них.
 «Сколько забот и страха, сколько желаний и надежд вез этот пароход!» – сказала Фрида. Да, Зандов сам испытал похожее: ведь он тоже сошел на берег Америки с разрушенными жизненными планами и последней отчаянной надеждой найти спасение в новой жизни. Ему посчастливилось, друзья и родственники протянули ему руку помощи. Без них он, возможно, тоже погиб бы. Но позже один за другим прибыли еще сотни пароходов, и тысячи прибывших на них в Америку людей, может быть, так же рискнув своим последним имуществом, робко искали здесь дружеской руки, которая должна была протянуться им навстречу. На этом новом для них материке они надеялись попытать счастье, многим из переселенцев он мог казаться более благословенным, нежели их родина. Однако всякий, принявший ту руку, которую ему протягивал Дженкинс со своим «деловым другом», приближался к гибели. А сколько было еще земельных участков, где несчастных, поверивших им людей ждали пустыня и лихорадка. Фирма «Дженкинс и Компания» за бесценок скупила огромное количество земли и во что бы то ни стало должна была привлечь туда переселенцев, чтобы получить тот грандиозный барыш, на который она рассчитывала. Значит, действительно находились люди, ради собственного обогащения вполне сознательно толкавшие своих братьев на гибель.
 Зандов внезапно вскочил с места; он хотел освободиться от этих навязчивых мыслей, носившихся в его голове, словно призраки. Он не мог больше выносить однообразный шум океана, а туман ложился на его грудь гнетущей тяжестью. Его просто так и гнало прочь от берега. Но напрасно заперся он в своем кабинете и углубился в чтение деловых писем и телеграмм. Вне дома бушевал и шумел океан, и внутри самого Зандова тоже свирепствовала буря – из его души рвалось то, что уже долгие годы непробудно спало и наконец проснулось. Это была совесть.




 ГЛАВА IX


 Джесси рисовала в садовой беседке, напротив нее сидел Густав Зандов. Он только что вернулся из города, где успел сделать массу дел, кроме основного, что входило в его обязанности как будущего хозяина банкирского дома Клиффордов – не побывал в конторе.
 Ему нужно было исполнить очень много иных дел! Прежде всего Густав посетил одного из знакомых брата, богатого банкира, пожелавшего услышать его критическое мнение о выписанной из Европы ценной картине. Так как и критик, и коллекционер одинаково серьезно увлекались живописью, они постепенно перешли к осмотру всей картинной галереи банкира, и беседа затянулась на несколько часов. Затем оба отправились на большое собрание, касавшееся городского благоустройства; Густав очень заинтересовался этим вопросом и внимательно слушал все выступления. В заключение он пошел на встречу представителей прессы, где его с распростертыми объятиями приняли бывшие товарищи по перу. Здесь горячо обсуждались условия жизни в Германии и Америке, дело затянулось надолго, и, когда все разошлись, было уже поздно, поэтому Густав решил не заходить в контору к брату, а предпочел отправиться прямо на виллу, составить компанию дамам. Проведя столь полезно весь день, он счел, что вправе удовлетворить и свою «сердечную потребность», что, как известно, достигалось в полной мере лишь в том случае, когда ему удавалось хоть раз в течение дня поспорить с Джесси. С этим намерением он и отправился на поиски ее в парк и наконец нашел в беседке.
 Джесси заметно изменилась в последние недели. Какая-то скрытая печаль, в которой она, вероятно, сама не сознавалась себе, затуманила ее миленькое личико, отчего оно казалось бледнее и серьезнее обычного; возле рта легла никогда не замечавшаяся прежде горькая складочка. Присутствие Густава, видимо, не способно было развеселить ее – она избегала смотреть на него и старательно занималась своим рисованием, коротко и рассеянно отвечая на все замечания молодого человека.
 Однако Густава не так-то легко было отпугнуть. Когда все попытки завести разговор не увенчались успехом, он встал, нагнулся над незаконченным рисунком, осмотрел его критическим взором и произнес:
 – Хорошенький мотив! Рисунок кое-что обещает, но вы должны исправить перспективу, мисс Клиффорд, она совершенно неверна.
 Это замечание наконец произвело желаемое действие. Джесси подняла голову и возмущенным взглядом окинула Незваного советчика.
 – Ведь вы, кажется, сами не рисуете, мистер Зандов? – холодно сказала она.
 – Нет, но критикую.
 – Это я сама вижу. Однако, надеюсь, вы позволите считать мою перспективу правильной до тех пор, пока меня не убедит в противном настоящий художник.
 – Как вам угодно. Я предлагаю пригласить на роль судьи Фриду. У нее незаурядный талант к живописи, – Густав спокойно вернулся на свое место.
 – Фриду? – повторила Джесси, откладывая в сторону карандаш. – Кстати, как раз о ней-то я и хотела поговорить с вами. Она, кажется, уже совсем недалека от своей цели, так как расположение к ней моего опекуна растет изо дня в день. Для меня это совершенно непостижимо, в особенности, когда я думаю о том равнодушии, с каким он относился к Фриде вначале. Но, очевидно, она сумела затронуть в нем какие-то тайные струны, ведь у него внезапно вспыхнул такой глубокий и прочный интерес к ней, какого я никогда не ожидала от такого черствого и холодного человека. Он буквально-таки не может обходиться без Фриды. Каждый раз, когда заходил разговор о ее возможном отъезде отсюда, он проявлял явное неудовольствие, а сегодня утром без всякого побуждения с моей стороны предложил мне удержать нашу молоденькую гостью в доме в качестве компаньонки.
 – Неужели он сказал такое? – живо откликнулся Густав. – Это уже очень много значит, гораздо больше того, на что я вообще осмеливался надеяться. Тогда действительно мы уже недалеки от цели.
 – Я тоже так думаю, и потому пора бы избавить Фриду от мучительного и унизительного положения. Ведь ее считают здесь совершенно посторонней, между тем как она находится в очень близких отношениях с вами; вместе с тем она вынуждена постоянно поддерживать сказанную раз ложь. Я очень часто вижу, как она вспыхивает при самом безобидном вопросе дяди, от ответа на который ей приходится увиливать, как мучает и беспокоит ее отведенная ей роль. Боюсь, что у меня не хватит сил в дальнейшем поддерживать эту игру.
 – Она должна продолжить начатое! – твердо заявил Густав. – Я знаю, как ей тяжело, и порой она пытается возмутиться, но я все-таки умею успокоить эту упрямую головушку.
 Джесси недовольно нахмурилась; между ее темными бровями появилась глубокая складка.
 – Сознаюсь вам, мистер Зандов, что нахожу очень странными ваш тон и все ваше обращение с Фридой, – промолвила она. – Вы обращаетесь с ней совсем как с ребенком, обязанным беспрекословно подчиняться вашему высшему надзору, и, по-видимому, совершенно забываете, что когда-нибудь она должна будет занять свое место рядом с вами.
 – Вот для этого и нужно сначала воспитать ее, – снисходительно заметил Густав. – Ей только шестнадцать лет, а я уже давно начал третий десяток, следовательно, как старший могу требовать от этого ребенка уважения.
 – Да, видимо, это так. Но я желала бы, чтобы мой будущий супруг вызывал во мне еще и кое-какие иные чувства, кроме уважения.
 – Вы, мисс Клиффорд, – совсем другое дело, по отношению к вам никто и не позволил бы себе подобного тона.
 – По всей вероятности, потому, что мое состояние дает мне право на известного рода щепетильность по отношению ко мне, тогда как с бедной, зависимой сиротой, которую поднимают до себя, дозволителен любой тон.
 Это замечание прозвучало столь горько, что Густав насторожился и вопросительно взглянул на Джесси:
 – А вы думаете, что Фрида принадлежит к натурам, позволяющим «поднять» себя?
 – Нет, наоборот, я считаю ее очень гордой и значительно более энергичной, чем это можно было бы допустить для ее возраста. Вот именно поэтому-то мне и непонятна ее безвольная подчиненность.
 – Да, я кое-что понимаю в воспитании, – самоуверенно заявил Густав. – Что касается вашего предложения уже теперь открыть всю правду, то я думаю совершенно иначе. Вы не знаете моего брата, его упрямство еще далеко не преодолено и вспыхнет с удвоенной силой, если откроется вся эта комедия. В тот момент, когда он узнает, что я приблизил к нему Фриду намеренно, с совершенно определенной целью, его гневу не будет предела и он отправит нас обоих обратно за океан.
 – Это было бы, конечно, очень скверно: ведь тогда погибли бы выгоды всей интриги.
 Очевидно, Джесси была очень расстроена, раз употребила некрасивое слово «интрига», но оно сорвалось с ее уст, и вернуть его было невозможно. Однако Густав выразил полное согласие с ней.
 – Совершенно верно, я этого тоже боюсь, и именно потому не хотел бы легкомысленно поставить на карту эти выгоды.
 В его глазах при последних словах вспыхнул странный огонек. Джесси этого не видела, она вновь склонилась над листом бумаги и снова усердно принялась рисовать, но карандаш дрожал в ее руке, движения становились все более поспешными и нетвердыми.
 Густав некоторое время смотрел на нее, а затем опять поднялся и, подойдя к Джесси, произнес:
 – Нет, мисс Клиффорд, как хотите, а нельзя допустить, чтобы вы так искажали перспективу… Пустите-ка меня на минутку!
 С этими словами он взял у нее из рук карандаш и принялся исправлять рисунок. Джесси намеревалась резко запротестовать, но уже в следующую минуту заметила, что ее карандашом водила очень опытная рука и что несколько твердых штрихов совершенно преобразили рисунок.
 – Да ведь вы утверждали, что не умеете рисовать! – воскликнула она, колеблясь между гневом и удивлением.
 – Это всего лишь дилетантство, которое я не осмеливаюсь выдавать за талант, оно должно подкреплять мою критику. Вот пожалуйте, мисс Клиффорд! – И Густав подал девушке рисунок.
 Джесси молча взглянула на лист бумаги, а затем перевела взгляд на своего собеседника.
 – Право, я удивляюсь вашей разносторонности, доказательство которой вы только что дали. У вас масса всевозможных талантов, мистер Зандов!.. Вы – политик, журналист, художник…
 – И купец! – дополнил Густав. – Вы забываете самое главное, чем я более всего выделяюсь. Да, я своего рода универсальный гений, но, к сожалению, разделяю судьбу каждого гения – меня не признают современники.
 Его полуиронический поклон в сторону девушки показывал, что в настоящий момент он и ее признает подобной «современницей».
 Джесси ничего не ответила на его замечание и принялась складывать рисовальные принадлежности.
 – Становится немного свежо, мне лучше будет вернуться домой. Пожалуйста, не беспокойтесь, я пришлю за этими вещами лакея, – сказала она и, легким движением руки отклонив помощь Зандова, взяла со стола рисунок и вышла из беседки.
 Густав смотрел ей вслед, качая головой.
 «Я, кажется, серьезно попал к ней в немилость, – подумал он. – Уже несколько недель она совершенно не похожа на себя. Я предпочел бы вынести самые гневные слова относительно моего эгоизма и бессердечия, нежели эту холодную сдержанность и горечь. Кажется, и для меня наступила крайняя пора прояснить истину. Но нет, я не смею рисковать будущим Фриды. Слишком быстрое развитие событий может привести к катастрофе и погубить все».




 ГЛАВА X


 Перед железной оградой виллы остановился экипаж. Это возвратился домой Франц Зандов. Он прошел прямо в сад и, коротко поздоровавшись с братом, сказал:
 – А, ты уже здесь? А где же дамы?
 – Мисс Клиффорд только что покинула меня.
 – А мисс Пальм?
 – По всей вероятности, она на берегу. С момента своего возвращения я еще не видел ее.
 Франц Зандов нетерпеливо огляделся, ему, видимо, было неприятно, что Фрида, против обыкновения, не вышла встретить его.
 – Я с самого утра не видел тебя, – недовольно обратился он к Густаву. – Ты заявил, что должен уйти по важным делам, но я все же рассчитывал, что ты через несколько часов покажешься в конторе. Что за дела заняли тебя на целый день?
 – Во-первых, я был у банкира Гендерсона.
 – Вот как? Наверное, по поводу нового займа, на который теперь в М. открыта подписка? Мне приятно, что ты сам переговорил с ним об этом.
 – Ну, конечно, по поводу займа, – подтвердил Густав, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что оставлял брата в заблуждении относительно своего делового усердия, хотя при обозрении галереи банкира не обменялся с тем ни одним словом об этом займе. Однако, не испытывая ни малейшего желания подвергаться экзамену о своем дальнейшем «полезном» времяпровождении, быстро добавил:
 – Кроме того, пришлось заняться одним делом частного свойства. При последнем визите к нам миссис Гендерсон познакомилась с мисс Пальм и почувствовала к ней сильнейшую симпатию. Удивительно, как это тихое, робкое дитя всюду успевает одерживать победы! Мисс Клиффорд тоже с первого же момента стала другом этой девушки.
 – О, мисс Пальм вовсе не так тиха и робка, как ты думаешь, – возразил Франц Зандов, взоры которого все еще искали кого-то на берегу. – За ее внешней сдержанностью скрывается натура страстная, далеко не заурядная. Я сам этого не предполагал, пока случай не открыл мне.
 – И с тех пор ты тоже покорен ею. Откровенно говоря, Франц, я совершенно не узнаю тебя. Ты обращаешься с молоденькой, к тому же посторонней тебе девушкой с такой деликатностью, а порой даже нежностью, какую никогда не встречал от тебя твой единственный и притом превосходный брат.
 Франц Зандов сел и в задумчивости оперся головой на руку.
 – В этом юном существе так много свежести, невинности! – произнес он. – Оно невольно напоминает другому его собственную юность. Эта девушка еще так твердо держится своих романтических идей, своих грез о счастье и светлом будущем и не в состоянии понять, что мир-то совсем иной. Ах, эти детские идеи безрассудны и разрушатся сами собой, как только столкнутся с реальной жизнью, но, когда слушаешь их, в памяти постепенно оживает все то, чем когда-то сам владел и что потерял.
 Голос Франца Зандова опять приобрел своеобразное, расслабленно-мягкое звучание, которого близкие никогда прежде не слышали и которое являлось как бы отголоском далекого прошлого. Фрида, очевидно, и в самом деле сумела затронуть потаенные струны его души, которых вообще никто не знал, ведь как раз то, что Франц Зандов отвергал в Джесси, беспощадно определяя как мечтательность и экстравагантность, открыло Фриде путь к сердцу этого обычно сухого и замкнутого в себе человека.
 Густав тоже почувствовал это противоречие и с легкой усмешкой ответил брату:
 – Да ведь все это не должно было бы представляться тебе новостью. Ведь ты всегда был членом семьи Клиффордов. И Джесси выросла на твоих глазах.
 – Джесси всегда была любимицей своих родителей, – холодно возразил Франц Зандов. – Ее буквально боготворили, осыпали ласками, она купалась в любви, и всякого, кто был более сдержан, как, например, я, боялась и избегала. Я всегда оставался чужим для нее – белокурого, мягкосердечного, изнеженного ребенка – и с тех пор, как она выросла, мы совершенно отдалились друг от друга. Но в этой Фриде с ее суровой замкнутостью, которую необходимо сперва преодолеть, чтобы добраться до сущности, нет ничего мягкого и робкого. Когда удастся надломить ее твердую внешнюю оболочку, ты увидишь в ней немалую жизненную силу. Я люблю такие характеры, возможно, потому, что нахожу в них много родственного. Иной раз меня поражает, даже просто устрашает, когда из уст этой девушки я слышу суждения, а главное, вижу выражения чувств точно такие же, какие были у меня в ее возрасте.
 Густав ничего не возразил ему, но взглядом напряженно следил за лицом брата. Тот заметил это и, словно рассердившись на себя за то, что поддался овладевшему им мягкосердечию, тотчас же переменил тему разговора, заговорив холодным, деловым тоном:
 – Но ты все же должен был зайти на несколько часов в контору. Нам предстоят важные дела, я снова получил письмо от Дженкинса. Он теперь серьезно настаивает на исполнении твоего обещания, касающегося «Кельнской газеты», да и самое время для этого. Вероятно, статья уже давно готова?
 – Я вовсе не думал, что дело столь спешно, – возразил Густав, – ведь ты уже в течение нескольких дней ни словом не напоминал о нем.
 – Необходимо было еще многое обсудить и подготовить. По этому поводу я вел очень оживленную переписку с Нью-Йорком.
 – Но не давал мне ее на просмотр, как делал с прежней корреспонденцией.
 – Тогда я хотел ввести тебя в курс дела, теперь же речь идет об одном очень неприятном вопросе, который я должен разрешить лично.
 – Я знаю: ты попытался развязаться со всем этим делом.
 Франц Зандов приподнялся и посмотрел на брата с таким же безмолвным удивлением, как тогда, когда узнал о самовольной поездке Густава на его земли.
 – Я? – воскликнул он. – Кто это сказал тебе?
 – Никто, я сделал такое заключение по различным признакам и вижу теперь, что не ошибся в своих предположениях.
 Франц Зандов мрачно и злобно посмотрел на брата, стоявшего перед ним как ни в чем не бывало, и воскликнул:
 – У тебя прямо-таки опасная наблюдательность, всегда находишься под твоим контролем, не будучи уверенным, что удалось от тебя утаить даже самые сокровенные мысли. Ну, если говорить правду, да, я пожелал отказаться! После внимательного изучения эта операция показалась мне очень сомнительной, по-видимому, она не окажется даже приблизительно столь выгодной, как мы рассчитывали. Я сделал попытку нарушить уже принятые обязательства и предложить вместо себя в дело другого участника, но это оказалось невозможным. Дженкинс настаивает на исполнении договора, я связал себя им полностью. Поэтому все должно остаться на прежних условиях.
 Он высказал все это отрывисто, раздраженно, с нервной поспешностью перелистывая вынутую из кармана записную книжку. Весь его вид доказывал, что он испытывает сильное, с большим трудом сдерживаемое волнение.
 Густав, похоже, не замечал этого, он спокойно и четко произнес:
 – Ну, должно быть, найдется какое-то средство отказаться от подобного договора.
 – Нет! Суммы, уже вложенные мной в предприятие, связывают мне руки. Я могу потерять все деньги, если отступлюсь от дела. Дженкинс вполне способен удержать меня и использовать против меня каждую букву договора с того момента, как его выгода перестанет соответствовать моей. Таким образом, приходится предоставить события их естественному ходу… Ах, мисс Фрида, наконец-то мы видим вас!
 Последние слова, сказанные с истинным облегчением, были обращены к девушке, только что вошедшей в беседку.
 Фрида тоже изменилась в последнее время, но в ней эта перемена выражалась иначе, нежели в Джесси. Ее прежде бледное детское личико приобрело легкий налет румянца, в темных глазах, правда, глядевших еще сурово, уже не было мрачной тени. Они вспыхнули радостью, когда она заметила хозяина дома, и она тотчас же с нескрываемой доверчивостью поспешила к нему.
 – Мистер Зандов, вы уже возвратились? Я и не знала этого, иначе давно пришла бы, – сказала она и вдруг, взглянув на серьезные лица мужчин, сделала легкое движение, словно желая удалиться, заметив: – Но я, кажется, помешала?
 – Нисколько! – быстро заговорил Франц Зандов. – Мы обсуждали здесь деловые вопросы, но я рад отложить их.
 Он отбросил свою записную книжку в сторону и протянул руку Фриде. Этот холодный, строгий человек, суровость которого не смягчалась даже в кругу семьи, казался сейчас совсем другим. Очевидно, последние несколько недель многое изменили и в нем.
 Густав поздоровался с Фридой вежливо, но холодно, как всегда делал это в присутствии брата, а затем произнес:
 – Я должен передать вам, мисс Пальм, привет и приглашение. Миссис Гендерсон ожидает вас у себя в ближайшие дни, чтобы окончательно договориться о деле, о котором она уже вела с вами речь.
 – Какое это дело? – спросил Франц Зандов, внимательно прислушивавшийся к словам брата.
 Фрида в первый момент взглянула на Густава вопросительно и даже как будто испуганно, а затем ответила слегка неуверенно:
 – Миссис Гендерсон отпускает свою компаньонку и предложила мне это место. По всей вероятности, я…
 – Вы не займете его! – прервал ее Франц Зандов голосом, в котором ясно чувствовалось раздражение. – К чему вообще такая поспешность? Ведь наверняка для вас можно найти и другое, к тому же лучшее место?
 – Дом банкира Гендерсона считается одним из лучших в городе, – заметил Густав.
 – А миссис Гендерсон – одна из самых несносных женщин в городе, она мучает всех окружающих своими придирками и капризами, и каждая ее компаньонка является жертвой их. Нет, мисс Фрида, отбросьте всякую мысль об этом, я ни за что не допущу, чтобы вы поступили на работу в подобный дом.
 Почти незаметная, но торжествующая улыбка мелькнула на губах Густава. Фрида стояла безмолвная, с потупленным взором, похоже, этот разговор вернул ей прежнюю застенчивость.
 Однако Франц Зандов, неверно истолковав ее молчание, испытующе посмотрел на девушку и медленно произнес:
 – Конечно, я отнюдь не намерен стеснять вашу свободу. Если вы желаете уйти от нас…
 – Нет, нет! – воскликнула Фрида столь страстно, что Густав счел нужным сделать ей предостерегающий знак, чтобы сдержать ее. И действительно, она быстро овладела собой и продолжала, понизив голос: – Я только очень боюсь быть вам и мисс Клиффорд в тягость.
 – Ну, это совсем напрасный страх, – тоном легкого порицания возразил Франц Зандов. – Вы можете быть нам в тягость? Моя племянница скоро убедит вас в противном. Она сделает вам лучшее предложение, чем миссис Гендерсон. Джесси слишком много времени проводит в одиночестве, и ей нужна подруга; нехорошо, если девушка ее возраста остается без женского общества. Не желаете ли вы стать такой подругой, Фрида? Не желаете ли вы остаться у нас?
 Девушка подняла на него взор, ее увлажненные слезами глаза словно молили о прощении.
 – Если вы согласны на это, мистер Зандов, то я охотно и с благодарностью приму доброе предложение мисс Клиффорд, но, повторяю, если только вы позволите мне остаться здесь.
 По лицу Франца Зандова скользнула улыбка, беглая и почти незаметная, она, как солнечный луч, осветила его черты.
 – Да разве я такая уж величина в доме? Значит, Джесси успела поговорить с вами об этом и вы боялись только моего несогласия? Напрасно, дитя! Я предоставляю своей племяннице полную свободу в этом и сейчас же побеседую с ней, чтобы выяснить дело. Миссис Гендерсон завтра же узнает, что ей следует поискать себе другую компаньонку.
 Франц Зандов быстро встал и, приветливо кивнув, ушел из беседки.
 Едва он отдалился на достаточное расстояние, Густав, подойдя к девушке, произнес:
 – Он опасается, что Гендерсоны завладеют тобой, а потому хочет как можно скорее получить гарантию, что ты остаешься в его доме. Отчего ты тогда так испуганно взглянула на меня? Неужели подумала, что я вознамерился отправить тебя отсюда к миссис Гендерсон, которую так верно охарактеризовал мой брат? Хотя она действительно просила меня сегодня сделать тебе такое предложение. Нет, мне лишь непременно требовалось узнать, как он отнесется к моему сообщению. Ты видела, он был вне себя. Браво, дитя! Ты ведешь свое дело превосходно, и я, в отличие от своего прежнего мнения, должен свидетельствовать, что очень доволен тобой.
 Фрида не слышала этих похвал. Ее глаза следили за Францем Зандовым, который только что скрылся за кустами. Затем она повернулась и с усилием вымолвила:
 – Но я не могу больше обманывать его! Пока он был суров и холоден, у меня еще хватало сил на это, теперь же… ложь сокрушает меня.
 – Тогда свали всю ответственность на меня! – воскликнул Густав. – Я навязал тебе эту ложь, я затеял «интригу», как лестно для меня выражается мисс Клиффорд, ну, я и буду вести игру, пока дело дойдет до разъяснений. Теперь же следует неустанно продвигаться вперед и не отступать ни на шаг. Находясь столь близко от цели, мы не смеем колебаться. Подумай сама об этом и обещай мне еще потерпеть.
 Фрида наклонила голову; она ничего не возразила, но и не дала никакого обещания.
 Тогда Густав продолжал более серьезным тоном:
 – Джесси тоже подталкивала меня сегодня к решительному шагу, и я вижу, что она никак не понимает моей медлительности. Но ведь она не знает всего дела, она думает, что для ее опекуна ты совершенно посторонняя, которую он полюбил и которой без сопротивления открывал свои объятия. Но мы, – тут он крепко сжал руку девушки, – знаем это лучше нее, мое бедное дитя!.. Мы знаем, что тебе приходится бороться с мрачной ненавистью, которая уже отравила целую жизнь и так пропитала ее, что несколько приветливых слов не в состоянии ничего изменить. Я хотел отвоевать тебе твое право, когда мой брат покинул Европу, и позже делал попытки к этому, но понял, как глубоко коренится в нем его злосчастная идея. Для того, чтобы она не возродилась в нем и не разлучила вас опять, вы должны еще больше сблизиться. Или ты думаешь, что я без настоятельной необходимости возлагаю на тебя подобную тяжесть?
 – О, нет, конечно, нет!.. Я безусловно повинуюсь тебе, но только мне становится бесконечно тяжело лгать!
 – А мне так вовсе нет! – заявил Густав. – Я никогда не думал, что иезуитское правило «цель оправдывает средства» является таким прекрасным лекарством против угрызений совести. Я лгу, так сказать, с полным душевным спокойствием, даже с возвышающим меня в своих глазах ощущением. Но тебе совершенно незачем брать с меня пример. Вовсе нет необходимости, чтобы такое дитя, как ты, уже обладало моей бесстрастностью, наоборот, неправда должна быть тяжела для тебя, и я испытываю большое удовлетворение, что это действительно так на самом деле.
 – Но Джесси? – воскликнула Фрида. – Могу ли я наконец довериться ей? Она относится ко мне с такой любовью, она мне, чужой, открыла свои объятия как сестра…
 – Чтобы избавиться от меня! – перебил ее Густав. – Да, только из-за этого она раскрыла тебе свои объятия. Чтобы избавиться от моего сватовства, она позволила бы мне ввести в дом кого угодно, лишь бы только это существо освободило ее от нежелательного жениха. Поэтому ни слова ей! Джесси не исключается из игры! Мне доставляет особое удовольствие позволять ей презирать меня, и я должен еще некоторое время наслаждаться им.
 – Потому что для тебя все – лишь игра, – с упреком сказала Фрида. – Но ведь она-то страдает от этого.
 – Кто? Джесси? Нисколько!.. Она просто-напросто страшно злится на мою так называемую мерзость, и я желаю доставить себе по крайней мере хоть маленькое удовольствие наблюдать эту злость.
 – Ты ошибаешься, ей чрезвычайно горько, что она вынуждена так судить о тебе. Я знаю, она плакала.
 Густав вскочил как ужаленный.
 – Что? Правда ли это? Ты в самом деле видела? Она плакала?
 Фрида с безграничным удивлением взглянула на его просиявшее лицо.
 – И ты этому радуешься? Неужели ты действительно можешь упрекать ее за то, что она заставляет тебя расплачиваться за заблуждение, которое ты сам же вызвал? Неужели можешь быть столь мстительным и мучить ее?
 – Ах ты шестнадцатилетняя мудрость! – воскликнул Густав, заливаясь смехом. – Ты хочешь взять свою подругу под защиту от меня… От меня!.. Правда, ты слишком умна для своих лет, моя маленькая Фрида, но в подобных вещах решительно ничего не понимаешь, да это вовсе и не нужно. Ты можешь спокойно подождать с этим еще пару годков. Но говори же! Когда плакала Джесси? Откуда ты знаешь, что ее слезы были из-за меня? Да говори же! Ты видишь, я сгораю от нетерпения!
 Лицо Густава действительно выражало крайнее напряжение, и он читал слова девушки буквально с ее уст. Фрида, по-видимому, и на самом деле ничего не понимала в «подобных вещах», ибо все еще смотрела на Густава с огромным изумлением. Однако, уступив его настояниям, она начала говорить:
 – Недавно Джесси с укором задала мне вопрос, неужели я действительно рискну доверить свое будущее такому бессердечному эгоисту, как ты? Я стала защищать тебя, правда, достаточно неловко, так как не смела ничего выдать и должна была молчаливо выслушивать каждый упрек тебе.
 – Ну, дальше! – задыхаясь, торопил ее Густав. – Дальше!..
 – И вот во время нашего разговора Джесси внезапно разразилась слезами и воскликнула: «Ты слепа, Фрида, ты хочешь быть слепой, а я имею в виду лишь твое счастье! Ты не знаешь, как мне тяжело так унижать перед тобой этого человека, и Бог весть, сколько бы я дала за то, чтобы он представился и мне таким же чистым и стоял так же высоко, как в твоих глазах!» Сказав это, она убежала и заперлась в своей комнате. Но я знаю, что она там проплакала несколько часов.
 – Это ни с чем не сравнимое, дивное известие! – в восхищении воскликнул Густав. – Дитя, ты даже представить себе не можешь, какая ты умница, что заметила это! Поди сюда, в награду я должен поцеловать тебя! – Обняв девушку, он сердечно поцеловал ее в обе щеки.
 Какая-то тень упала на вход в беседку – там стоял Франц Зандов; он вернулся за своей записной книжкой и стал свидетелем этой сцены. Одно мгновение он стоял неподвижно и молча, но затем подошел ближе и возмущенно воскликнул:
 – Густав!.. Мисс Пальм!..
 Фрида испуганно вздрогнула. Густав тоже побледнел и выпустил ее из объятий. Катастрофа, которую он во что бы то ни стало хотел отдалить, надвинулась, стала неотвратимой, это он сразу почувствовал. Теперь необходимо было с достоинством встретить ее.
 – Что здесь такое? – спросил Франц Зандов, меряя брата гневным взором. – Как ты смеешь так приближаться к юной девушке, находящейся под покровительством моего дома? И вы, мисс Пальм? Как вы могли дозволить подобное обращение? Может быть, оно было для вас желательно? Видимо, между вами установились слишком доверчивые отношения.
 Фрида ничего не ответила на этот брошенный ей несправедливый упрек. Она глядела на Густава, словно ожидая от него защиты. А он уже овладел собой и, подойдя к брату, успокаивающим тоном произнес:
 – Выслушай меня! Ты заблуждаешься… я все объясню тебе…
 – Мне не нужно никаких объяснений, – перебил его Франц Зандов. – Я сам видел то, что ты позволил себе, и, надеюсь, ты не попытаешься оспаривать свидетельство моих собственных глаз. Я всегда считал тебя человеком легкомысленным, но не настолько бесчестным, чтобы здесь, почти на глазах у Джесси, обещанной тебе невесты…
 – Франц, а теперь перестань! – Густав так внезапно и резко вмешался в речь брата, что тот, несмотря на весь свой гнев, сразу замолк. – Я не позволю тебе говорить мне подобные вещи, так далеко не простирается мое самопожертвование. Фрида, поди сюда! Ты видишь, мы обязаны говорить! Он должен узнать правду!
 Фрида повиновалась, она подошла к нему и, словно защищая, положила руку ему на плечо. Франц Зандов, ничего не понимая, переводил взгляд с брата на девушку. Происходившее представлялось ему полной загадкой, он не имел ни малейшего представления об истинном положении вещей.
 – Ты несправедливо упрекаешь меня, – продолжал Густав, – неправ ты также и по отношению к Фриде. Если я поцеловал ее, то она имела на это право. Ведь она с самой ранней юности находится под моим покровительством. Все отталкивали это бедное покинутое дитя – все те, кто должен был оказывать ей и защиту, и любовь. Я был единственным, осуществившим свое родственное право. И теперь я использовал его и думаю, что имею на то право.
 Было поразительно, какой глубокой серьезностью звучал теперь голос этого, казалось, легкомысленного насмешника. Франц Зандов уже при первых словах отступил назад, словно ужаснувшись какого-то предчувствия. Краска сбежала с его лица, оно становилось все бледнее и бледнее, и, устремив пристальный взгляд на Фриду, он беззвучно и почти механически повторил:
 – Твое родственное право? Что… что это значит? Густав поднял голову девушки, прислоненную к его плечу, и, повернув лицом к брату, произнес:
 – Если ты не догадываешься ни о чем, то прочти по этому лицу, может быть, тогда тебе станет ясно, к кому относится то сходство, которое ты искал в нем. Правда, я обманул тебя, должен был обмануть, так как ты отклонял всякую возможность соглашения с тобой. Тогда я ухватился за последнее средство и сам привез Фриду сюда. Я надеялся, что в тебе постепенно разовьется чувство, которое опять согрело бы полузамерзшее сердце; я рассчитывал, что мне удастся в конце концов заронить в тебе мысль, что та посторонняя девушка, к которой тебя так властно влекло, имеет право на твою любовь. Увы! Этого не случилось, все раскрылось внезапно, неожиданно. Но посмотри на эти черты, ведь они – твои! Ты долгие годы страдал от тяжелого, мрачного безумия и заставил ни в чем не повинное дитя искупать прегрешения своей матери. Ну, так пробудись же наконец от своего безумия, открой объятия… своему единственному, своему отвергнутому ребенку!
 За этими словами наступила долгая, тяжелая пауза. Франц Зандов пошатнулся; одно мгновение казалось, что он упадет, но он остался стоять. Его лицо страшно подергивалось, из груди со стоном вылетало порывистое дыхание, но он не сказал ни слова.
 – Фрида! – мягко произнес Густав. – Пойди к своему отцу!.. Видишь, он ждет этого…
 Он подтолкнул ее вперед и намеревался подвести к своему брату, но тот внезапно овладел даром речи. Сделав движение, словно желая оттолкнуть от себя приближавшуюся к нему девушку, он глухо и холодно сказал:
 – Назад! Так легко вам еще не дастся победа. Теперь я насквозь вижу всю комедию.
 Фрида вздрогнула; она высвободилась из рук своего защитника и медленно стала отходить назад, к дальнему краю беседки.
 – Комедию? – оскорбленно произнес Густав. – Франц, как можешь ты так говорить в подобный момент?
 – А что же тут иное? – разразился Зандов-старший. – Как еще назвать ту пошлую скоморошью игру, которую ты инсценировал за моей спиной? Значит, в течение целых недель я окружен был в своем доме ложью и обманом? Наверняка и Джесси вовлекли в обман – ведь без ее согласия все это было бы невозможно! Все вы составили заговор против меня! Ты… – Он обернулся к Фриде, словно желая именно на нее излить весь свой гнев, но в тот же момент встретился с глазами девушки, и слова замерли на его устах. Он помолчал несколько секунд, а затем продолжал с горьким презрением: – Наверное, тебе нарисовали, как соблазнительно иметь отца, который может оставить тебе в наследство богатство и создать блестящее положение? Ради этого ты обманом вторглась в мой дом. Но то, в чем я поклялся, покидая Европу, останется неизменным. У меня нет ребенка, я не желаю иметь его, даже если закон десять раз присудит его мне! Удались назад за океан, туда, откуда ты явилась. Я не хочу быть жертвой лжи.
 – Вот этого-то я и опасался! – тихо произнес Густав и обратился к взволнованной девушке: – Фрида, разбуди же в нем отцовское чувство! Видишь, меня он не слушает, тебя же должен выслушать. Так говори же! Разве ты не чувствуешь, что зависит от настоящей минуты?
 Но Фрида молчала, она даже не пыталась разомкнуть свои судорожно сжатые губы. Тоже мертвенно-бледная, она смотрела с тем же выражением мрачного упорства, которое искажало черты Франца Зандова.
 – Оставь меня, дядя Густав! – наконец произнесла она. – Я не могу теперь просить и не стала бы делать это, даже если бы на карту была поставлена моя жизнь. Я только намерена сказать отцу, что неповинна в том «обмане», в котором он меня упрекает.
 Хрупкая фигура юной девушки выпрямилась, темные глаза вспыхнули, а вслед за тем, не в силах вынести нанесенные оскорбления, она дала волю своим чувствам.
 Подойдя к отцу, Фрида резко и страстно воскликнула:
 – Тебе незачем было так жестоко отталкивать меня, ведь я сама ушла бы в тот момент, когда мне стало бы ясно, что то единственное, что я здесь искала, – отцовское сердце, останется для меня закрытым. Я никогда не ведала родительской любви. Мать была мне чужой, об отце я знала только, что он живет далеко за океаном и отверг меня из ненависти к моей матери. Я прибыла сюда с неохотой, ведь я тебя не знала и не испытывала ничего, кроме страха. Но дядя сказал мне, что ты одинок и озлоблен на весь мир, что ты глубоко несчастен, несмотря на все свое богатство, что ты нуждаешься в любви и только я одна могу дать тебе ее. Этим доводом он заставил меня, несмотря на сопротивление, поехать сюда за ним, этим он укрощал меня каждый раз, когда я выражала желание вернуться на родину. Но теперь он, вероятно, не станет удерживать меня, а если бы и попытался, то я все-таки вырвалась бы отсюда. Владей своими богатствами, отец, которые, по твоему мнению, только и влекли меня. Они не принесли тебе блага – это я давно поняла и убеждаюсь вновь из твоих слов. Если бы ты был беден и покинут, я попыталась бы все-таки полюбить тебя, теперь же я не могу этого. Я уйду отсюда сейчас же.
 В гневной вспышке юной девушки чувствовались одновременно отчаяние и упрямство, и она оказала неизмеримо более сильное действие, чем это могли бы сделать просьбы, именно в этом проявилось сходство дочери с отцом. При обычном течении жизни оно могло затушевываться или обнаруживаться лишь в некоторых признаках; сейчас же, в момент крайнего возбуждения, оно проявилось с такой силой, что разрушилось всякое сомнение в родстве шестнадцатилетней девушки и этого сурового седовласого мужчины.
 Франц Зандов невольно должен был заметить это сходство. Ведь это его глаза горели перед ним, ведь это его голос звучал в его ушах, ведь это его собственное упрямство было теперь направлено против него. Все его черты до единой повторились в дочери. Голос крови и сходство характеров заявили о себе так громко и неопровержимо, что в нем стало постепенно исчезать мрачное чувство, владевшее им так долго.
 Фрида обратилась к дяде:
 – Через час я буду готова в дорогу. Прости, дядя Густав, что так плохо следую твоим указаниям и делаю бесплодным твое самопожертвование, но я не могу поступить иначе, не могу!
 Она порывисто прижалась к груди Густава, но это длилось лишь одно мгновение, затем она вырвалась из его объятий, проскользнула мимо отца и, словно за ней гнались, помчалась через парк к дому.
 Франц Зандов, увидев свою дочь в объятиях брата, сделал было движение, словно хотел вырвать ее из них, но его рука бессильно опустилась, и он сам как подрезанный опустился на стул и закрыл лицо руками.
 Густав же не сделал никакой попытки удержать племянницу. Скрестив на груди руки, он спокойно наблюдал за братом и наконец спросил:
 – Ну, теперь ты веришь?
 Франц Зандов выпрямился, он хотел ответить, но слова застряли у него в горле.
 – Я думал, что эта встреча должна была бы убедить тебя, – продолжал Густав. – Ведь сходство прямо-таки поразительно. Ты видел себя в своем ребенке, как в зеркале. Франц, если ты не веришь и этому свидетельству, тогда, конечно, все погибло.
 Франц Зандов провел рукой по лбу, покрывшемуся холодным потом, а затем поглядел на дом, где исчезла Фрида.
 – Позови ее назад! – тихо сказал он.
 – Это было бы бесполезным трудом; она все равно не послушается меня. Да разве ты сам вернулся бы, если бы тебя так оттолкнули? Фрида – дочь своего отца, она не приблизится к тебе, разве если только ты сам приведешь ее обратно.
 Опять наступило продолжительное молчание, затем Франц Зандов, хотя и медленно, с трудом, поднялся. Густав, положив руку на его плечо, произнес:
 – Еще одно слово, Франц! Фрида знает о прошлом лишь то, что должна была знать в силу крайней необходимости, и ни слова больше. Она и понятия не имеет о том, из-за чего ты отверг ее и вследствие какого страшного подозрения долгие годы держал ее вдали от своего отцовского сердца. Я не нашел в себе сил открыть ей это. Она думает, что ты возненавидел ее мать за то, что та разошлась с тобой после несчастного брака и повенчалась с другим человеком и что ты перенес эту ненависть на нее. Подобной причины для нее достаточно, и она не спрашивает ни о какой другой. Поэтому и оставь ее при этой мысли. Думаю, ты поймешь, что я не позволил твоей дочери хоть сколько-нибудь проникнуть во всю глубину твоего семейного несчастья и умолчал о самом страшном подозрении. Если ты не коснешься этих обстоятельств, то Фрида никогда не узнает о них.
 – Б… благодарю тебя! – И Франц Зандов схватил руку брата.
 Тот крепко пожал ее и, когда Франц повернулся и быстро зашагал к дому, со вздохом произнес:
 – Он пошел к ней. Слава Богу! Ну, пусть они теперь одни заканчивают остальное.




 ГЛАВА XI


 Фрида вбежала в свою комнату, находившуюся в верхнем этаже виллы. Любая другая на ее месте залилась бы слезами или отвела душу с участливой Джесси, но Фрида не сделала ни того, ни другого, она лишь с нервной поспешностью стала готовиться к отъезду. Безжалостные слова отца терзали ее душу, в голове жила лишь одна мысль: «Прочь из дома, откуда меня так оскорбительно выгнали!.. Прочь, прочь как можно скорее!»
 Фрида раскрыла чемодан, стоявший в углу комнаты, и стала укладывать свои вещи. Она делала это молча, без слез, но с бурной поспешностью, словно хотела избежать какой-то опасности. Стоя на коленях перед чемоданом, она укладывала в него платье, когда за дверью на лестнице послышались шаги. Она подумала, что это, наверное, ее дядя, девушка знала, что он придет к ней и хотела попросить его поехать вместе в какую-нибудь гостиницу. Там он мог бы сделать распоряжения, касающиеся ее отъезда. Она готова была всему подчиниться, лишь бы дядя не пытался удерживать ее здесь. Шаги приблизились, дверь отворилась, и на пороге появился ее отец. Фрида задрожала, платок, который она сжимала в руках, упал на пол, а она, словно парализованная, оставалась в своем прежнем положении. Франц Зандов закрыл дверь и подошел вплотную к дочери, он поглядел на открытый чемодан, разбросанные вещи и спросил:
 – Ты хочешь уехать?
 – Да.
 Вопрос и ответ прозвучали одинаково коротко и жестко. Казалось, пропасть между отцом и дочерью вновь разверзнется. Франц Зандов помолчал несколько секунд, очевидно, борясь с собой, а затем произнес:
 – Подойди ко мне, Фрида!
 Она поднялась, одно мгновение постояла в нерешительности, а затем медленно подошла к отцу. Обняв ее одной рукой, он поднял другой ее голову. Затем, склонившись к дочери, долго всматривался в ее лицо, изучая каждую черточку, его взор пронизывал ее насквозь. Старая злоба на мгновение вспыхнула в нем опять, но это было уже в последний раз.
 По мере того, как отец находил собственные черты в своем ребенке, лицо его приобретало все более и более мягкое выражение.
 Наконец из его груди вырвался глубокий вздох облегчения, а из глаз выскользнула горячая слеза и упала на лоб Фриды.
 – Я тяжело огорчил тебя, – произнес он. – Но неужто ты думаешь, что мне самому было легко оттолкнуть от себя то единственное, что обещает мне еще радость в жизни? Густав прав: то было мрачное безумие, пусть же оно навеки предастся забвению! Дитя мое! Хочешь ли ты полюбить… своего отца? – с трудом выговорил он, так как от глубочайшего потрясения голос отказывался служить ему.
 Радостный крик сорвался с губ Фриды. Перед этим зовом, впервые вышедшим прямо из сердца, замолкло горе последнего часа, исчезло долголетнее отчуждение. Фрида обеими руками обвила шею отца, он же с нежностью прижал ее к своей груди, и оба они почувствовали, что прежняя тень, так долго стоявшая между ними, навеки исчезла.
 Между тем Густав медленно возвратился в дом. В гостиной навстречу ему вышла чрезвычайно взволнованная Джесси.
 – Мистер Зандов, скажите мне ради Бога, что случилось? Десять минут тому назад Фрида вбежала в мою комнату, бросилась на шею и простилась со мной. Она заявила, что должна уехать, что ни одного часа более не может оставаться здесь. Она не пожелала ответить ни на один вопрос и, предложив за разъяснениями обратиться к вам, умчалась. Что происходит?
 Густав, пожав плечами, ответил:
 – То, чего я опасался, из-за чего я хотел на время отдалить раскрытие всей истории. Случай выдал моему брату нашу тайну, и мы должны были сознаться во всем. Пораженный обманом, он со страшной силой беспощадно обрушил на нас свой гнев. Фрида не выдержала этой сцены, заявила о своем намерении уйти отсюда и, наверное, уже готовится к отъезду.
 – И вас нет рядом с ней? – воскликнула Джесси. – Вы не вступились за нее? Да неужели в такие минуты вы можете оставить Фриду одну? Пойдите к ней!
 – Ну, теперь мое присутствие там совершенно лишне, – ответил Густав с полнейшим хладнокровием, что особенно возмутило мисс Клиффорд, признавшую такое поведение высшим проявлением эгоизма. – Пусть Фрида теперь сама досказывает все то, что еще требует разъяснений. Теперь наконец-то я могу подумать и о себе!
 Его взгляд, устремленный на Джесси, вспыхнул тем же огнем, как незадолго перед тем, когда Фрида передала ему свою беседу с мисс Клиффорд. Глядя на Джесси, он совершенно забыл, что его слова, безусловно, будут истолкованы не так, как следует. И это действительно случилось.
 – Вы всегда думали о себе чересчур много, – возразила Джесси, все более волнуясь. – Но если в вашей груди тлеет хотя одна искорка любви, то вы должны чувствовать, что теперь ваше место возле своей невесты.
 Густав улыбнулся, подошел вплотную к разгневанной девушке и с ударением произнес:
 – Фрида – вовсе не моя невеста и никогда не была ею.
 Джесси взглянула на него с изумлением, словно не понимая его слов, и воскликнула:
 – Как? Она – не ваша невеста?
 – Нет! Вспомните, что я представил ее вам исключительно только в качестве своей протеже – девушки, которой покровительствую. Вы, мисс Клиффорд, решили, что между мной и Фридой совершенно иные отношения, и я молчаливо оставил вас в этом заблуждении. Но теперь, когда моя роль защитника выполнена, я, по всей вероятности, смею признаться вам, что мои чувства склонялись к совсем иному лицу.
 Он нагнулся к руке Джесси и запечатлел на ней страстный поцелуй, который был красноречивее всяких слов. Однако та игра, которую он шаловливо вел, оказалась роковой для него же самого. Он слишком долго представлялся бессердечным эгоистом, и теперь ему пришлось пожинать плоды.
 Джесси с чувством глубочайшего возмущения отдернула свою руку, воскликнув:
 – Нет, мистер Зандов, вы заходите слишком далеко!.. Так значит, теперь, когда ваш брат оттолкнул Фриду от себя, когда вы увидели всю невозможность добиться у него согласия на брак, вы осмеливаетесь приблизиться ко мне и даже пытаетесь отречься от своей невесты и выдать все за комедию? Поистине это переходит всякие границы.
 – Но, мисс Клиффорд, помилуйте! – воскликнул Густав, на этот раз испугавшись всерьез.
 Однако девушка, не дав ему говорить, продолжала свою гневную речь:
 – Уже тогда, когда вы назвали Фриду своей протеже и даже подчеркнули это, я поняла, что вы решили таким образом оставить себе путь к отступлению. О, я знаю, что вы думали!.. Если богатство не удастся получить с помощью Фриды, то его можно будет заполучить и без нее. Ведь оставалась еще богатая наследница, с самого начала предназначенная вам в невесты, и вы хотите сохранить за собой эту наследницу теперь, когда покинутая, отвергнутая девушка находится еще в этом доме! Я уже неоднократно имела случай разочароваться в вашем характере, но все же никогда не ожидала подобной низости!
 Тут слезы заглушили голос Джесси. Густав попытался успокоить ее, просить выслушать объяснения, но все было напрасно. Девушка быстро направилась в смежную комнату, а когда Густав попробовал последовать за ней, дверь тут же заперли изнутри на задвижку. Затем Зандов услышал, как Джесси вышла из комнаты через другую дверь, и понял, что ему больше не удастся поговорить с ней.
 Оставшись один, Густав дал волю своему гневу.
 – Ну, это уже слишком!.. Вот что досталось мне в награду за жертву, принесенную ради интересов других!.. Брат, словно бешеный, налетел на меня за то, что я проявил нежность к своей племяннице, а здесь со мной обращаются, как с преступником, оттого что я не проявляю этой нежности. Правда, мне следовало бы раньше посвятить во все Джесси. И все это произошло из-за моей шалости. Меня забавляло создавшееся положение, а она… она плакала в полном отчаянии! Теперь я могу, пожалуй, дожидаться следующего дня, пока Джесси выйдет, а между тем недоразумение ни одного часа не должно оставаться неразъясненным!
 Густав, не находя выхода, в отчаянии топнул ногой, но в этот момент за его спиной внезапно раздалось:
 – Простите… но меня направили сюда.
 Густав вздрогнул и обернулся. У двери в гостиную стоял незнакомец – маленький господин с красным носом.
 Он вежливо поклонился и, заметив гневное выражение лица Густава, несколько робко выговорил:
 – Не имею ли я чести видеть перед собой главу дома Клиффордов? Я только что был в конторе и узнал там, что мистер Зандов уже уехал из города. Но так как мое дело не терпит отлагательства, я и позволил себе приехать сюда на виллу.
 – Мой брат никого не принимает! – возразил Густав раздраженным тоном, так как в данной ситуации каждая помеха была для него до крайности неприятна.
 При слое «брат» маленький господин поклонился еще ниже и, подойдя к Густаву, доверительно произнес:
 – А, так вы, значит, – мистер Густав Зандов, знаменитый немецкий журналист? Я чрезвычайно рад, что на мою долю выпало счастье познакомиться с такой знаменитостью, которую по достоинству ценит и наша фирма.
 – Что же вам, собственно, угодно? – спросил незнакомца Густав, одаривая его взглядом, говорившим об искреннем желании выпихнуть за дверь поклонника своего таланта.
 – Я – агент фирмы «Дженкинс и Компания». Я только что приехал сюда с партией переселенцев, и мне необходимо немедленно же посетить нашего уважаемого делового друга. Но так как мистер Зандов не принимает, возможно, вы разрешите сообщить вам то, что мне нужно?
 Это окончательно лишило Густава последней доли терпения, которой он еще обладал. Принять в такой момент агента фирмы «Дженкинс и Компания» было выше его сил. Поэтому он с величайшей невежливостью накинулся на представителя этой ненавистной ему фирмы:
 – Я не принимаю никаких сообщений, предназначенных для моего брата. Передайте ему завтра свои известия в конторе. – И вдруг, внезапно перейдя с английского языка на немецкий, разразился резким ругательством: – Ах, чтобы черт побрал этих «Дженкинса и Компанию» и всех их агентов и отправил бы всю банду на их проклятые земли на Западе, чтобы их «человеколюбивые» спекуляции пали на их же собственные головы!
 Сказав это, Густав быстро вышел через другую дверь.
 Изумленный агент в полном замешательстве остался глядеть ему вслед. Правда, он не понял части речи, произнесенной по-немецки, но все же ему было достаточно ясно, что слова «знаменитого немецкого журналиста» содержали известную грубость. К своему огорчению, он должен был признать, что не осталось никакой надежды еще сегодня сделать желаемое сообщение. Старшего мистера Зандова нельзя было видеть, а младший… Маленький господинчик покачал головой и, направляясь к выходу, произнес:
 – Эти немецкие журналисты – удивительные люди!.. Они так нервны, так раздражительны!.. Если делаешь им комплименты, они отвечают грубостью. Нет, наши представители печати куда вежливее, когда говоришь им об их большой известности!
 Между тем Джесси действительно заперлась в своей комнате и там залилась слезами. Никогда в своей жизни она не была в таком отчаянии, никогда не чувствовала себя такой несчастной, как в эти часы. Только теперь поняла она, как любит человека, которого во что бы то ни стало хотела оттолкнуть.
 Она уже давно, еще тогда, когда Густав жил в Германии, втайне интересовалась им. Правда, она не знала его лично, но его статьи соткали нить между нею и братом ее опекуна. С каким усердием читала она всегда его статьи, с каким восторгом следила за полетом его мысли!.. Она чувствовала, что вполне разделяет все его взгляды и чувства, и постепенно Густав стал для нее своего рода идеалом. И вот теперь ее идеал явился сюда, чтобы, отказавшись от своего прошлого, отдаться денежным спекуляциям брата. Он трусливо скрыл от него свою сердечную привязанность, стал громоздить одну ложь на другую, лишь бы не потерять обещанного состояния, а когда оно оказалось поставлено на карту, подверглось риску, отрекся от своей невесты и предпочел ей богатую наследницу. Единственным побудительным мотивом всех его поступков был самый жалкий эгоизм, самый низменный расчет. Джесси ненавидела и презирала Густава всеми силами своей души, но сердце ее разрывалось оттого, что она должна была делать это, что она вынуждена презирать именно этого человека.
 Джесси кинулась на диван и, рыдая, зарылась лицом в подушки. Внезапно кто-то позвал ее по имени и, с испугом приподнявшись, она увидела, что в комнате стоит Густав Зандов. Она вскочила с дивана и воскликнула:
 – Мистер Зандов, вы пришли сюда? Ведь я же…
 – Да, вы заперли передо мной дверь гостиной, – перебил ее Густав, – и приказали горничной никого не впускать сюда, но я все же не остановился и невзирая на препятствия проник к вам. Я должен переговорить с вами… это необходимо для нас обоих.
 – Но я не желаю слушать вас! – воскликнула Джесси, тщетно стараясь вернуть себе самообладание.
 – А я желаю быть выслушанным, – возразил Густав. – Сперва у меня было намерение послать к вам Фриду в качестве парламентера, но это показалось мне слишком долгим. Она все еще у своего отца.
 – У кого?
 – У своего отца – моего брата.
 Джесси стояла, словно окаменев. Это открытие явилось для нее столь неожиданным, что в первый момент она не могла понять смысла слов. Только когда Густав спросил: «Так позволите ли вы мне теперь оправдаться?» – у нее в душе вспыхнула радостная надежда. Она позволила Густаву взять ее руку, после чего он подвел ее к дивану и, усадив рядом, заговорил:
 – Я должен покаяться перед вами, мисс Клиффорд, а для того, чтобы все объяснить вам, мне необходимо коснуться далекого прошлого своего брата. Позже я расскажу все подробнее, теперь же вы должны узнать лишь то, что может оправдать меня.
 Густав все еще держал руку Джесси, и девушка вовсе не протестовала против этого. Она начала теперь верить в возможность оправдания.
 – Мой брат перенес тяжелую травму в своей семейной жизни, – начал Густав. – Его брак, который, на первый взгляд, сулил полное счастье, закончился ужасным открытием. Он оказался обманутым своей женой и ближайшим другом, и последствия этой катастрофы были таковы, что вместе с семьей он лишился и внешнего благополучия своей жизни. Он не пожелал, да и не мог далее оставаться на родине и отправился в Америку. Здесь его приняли ваши родители. Но он оставил в Германии дочь, тогда еще очень-очень маленькую, свое единственное дитя. В гневе и озлоблении против всего он не желал признавать и ребенка; его дочь осталась у своей матери, которая, получив развод с моим братом, вступила в брак со своим возлюбленным.
 Густав на мгновение замолк. Все время, пока он говорил, Джесси слушала его с напряженным вниманием, затаив дыхание, затем на ее бледном и мокром от слез лице постепенно стал появляться румянец, который разгорался все более, по мере того, как она слушала рассказ Густава.
 – Тогда я учился еще в университете, – продолжал он, – и не имел возможности вступиться за Фриду; все мои обращения к брату оставались безрезультатными, но я не покидал свою маленькую племянницу. Глубоко печальна была жизнь бедняжки в семье, где она для всех являлась помехой. Отчим едва выносил ее, мать относилась к ней с полнейшим равнодушием, почти с отвращением, своим подрастающим сводным братьям и сестрам она была совершенно чужой и с каждым годом все сильнее и сильнее чувствовала свое одиночество. Как только я скопил достаточно собственных средств, я заявил о своих правах на эту девочку в качестве дяди, их вполне охотно признали за мной, и я вырвал племянницу из той семьи. Я поместил ее в закрытое учебное заведение, и там она оставалась до смерти своей матери. Эта смерть разорвала некую мрачную цепь, и тогда я решил во что бы то ни стало завоевать для дочери своего брата все принадлежащие ей права.
 – И ради этого вы приехали сюда, в Америку? – робко спросила Джесси.
 – Да, только ради этого. Я уже раньше, в письмах, делал кое-какие попытки, но брат всегда отвечал мне суровым отказом. Он грозил прервать всякую переписку со мной, если я еще хоть раз коснусь этой темы. Тогда я возложил всю надежду на личное вмешательство Фриды. Однако выполнение этого плана казалось почти невозможным. Ведь не мог же я отпустить юную девушку одну в далекий путь за океан, а если бы она приехала со мной, то у брата тотчас бы возникли подозрения. В это время умер ваш отец, и у Франца появилась мысль о привлечении к делу нового компаньона, в качестве которого он выбрал меня. При других обстоятельствах я, конечно, решительно отклонил бы предложение ради материальных выгод отказаться от отечества, профессии, независимости – словом, от всего того, что составляло смысл моей жизни. Однако теперь я увидел в том перст Божий. Я сделал вид, что соглашаюсь на предложение брата, и поехал с Фридой в Америку. До поры до времени она оставалась в Нью-Йорке, я же нащупывал здесь почву, а потом под чужим именем ввел ее в отцовский дом. Все дальнейшее вы знаете. Когда истина открылась, пришлось выдержать еще последнее испытание. Разыгралась сцена, грозившая вернуть все на круги своя, но в конце концов в моем брате проснулось родительское чувство, и теперь он вместе со своей дочерью.
 Джесси с опущенными глазами и горящими щеками следила за этим рассказом, вырывавшим один за другим все шипы, ранее коловшие ее душу. Ей казалось, что она сама испытывает освобождение от тяжелого гнета, как только спала мрачная завеса, столь долго скрывавшая «эгоиста».
 – Да, мисс Клиффорд, о наследстве теперь и говорить нечего, – после небольшой паузы, с некоторой резкостью произнес Густав. – Хотя оно было предложено мне, и к его достижению я приложил немало труда, но не для себя, а для настоящей, имеющей на него право наследницы. К сожалению, я также вынужден отказаться от чести стать компаньоном торгового дома Клиффордов. Вся редакция «Кельнской газеты» обязала меня торжественной клятвой вернуться к ним, как только окончится мой отпуск, да и, откровенно говоря, мне вовсе не по душе на долгое время посвятить себя «цифрописанию». Я снова возьмусь за свое старое ремесло, которого я вовсе не покинул так позорно, как вы упрекали меня. Ну-с, так как же: вы все еще считаете мою работу за конторским столом заслуживающей такого презрения, как говорили мне до сих пор?
 Джесси взглянула на него смущенно, пристыженно, но с чувством бесконечного счастья.
 – Я была несправедлива к вам, мистер Зандов, – промолвила она. – Правда, вы сами виноваты в этом, но… я прошу у вас прощения.
 Она не могла протянуть Густаву руку, так как он, раз, завладев ею, уже не выпускал; но теперь он наклонился и поцеловал ее руку. Джесси на этот раз не возражала.
 – Я бесконечно долгие дни с радостью ожидал сегодняшнего объяснения, – сказал он, улыбаясь. – Неужели вы думаете, что я хотя бы час вынес повелительное обращение брата и ваше презрение, если бы не был уверен в том, что в конце концов услышу от вас просьбу о прощении?
 – И Фрида действительно состояла только под вашим покровительством? – спросила Джесси с сильно бьющимся сердцем. – Вы не любите ее?
 – Фрида – моя милая племянница, а я – ее глубокоуважаемый дядя, этим и исчерпываются наши взаимоотношения. Так как она теперь обрела своего отца, то и я становлюсь совершенно лишним в качестве «лица, внушающего уважение», старшего над нею. Но поскольку как раз заговорили о любви, то… мне нужно обратиться к вам еще с одним вопросом.
 Видимо, девушка угадала содержание вопроса – все ее лицо вспыхнуло заревом. Она не осмеливалась поднять глаза, да это и не требовалось. Густав опустился перед ней на колени, и она была вынуждена взглянуть на него, когда он с теплым чувством произнес:
 – Моя любимая, дорогая Джесси, теперь я должен попросить прощения! Я вел интригу, не смею отрицать – я лгал также и тебе, за что горько поплатился, вынужденный услышать от тебя слишком много неприятного. Но со времени моей встречи с тобой во всяком случае одно осталось и правдивым, и твердым – то чувство, которое возникло во мне, когда я впервые взглянул на твои голубые глазки. Так смени же гнев на милость!
 Джесси, очевидно, всецело была расположена к милости – об этом сказали Густаву ее глаза, прежде чем уста произнесли первые слова. Зандов с бурной радостью вскочил с колен, и помилование было дано ему самое полное, не оставлявшее желать ничего большего.
 Через полчаса он и Джесси вошли в комнату Фриды, где Франц Зандов все еще находился со своей дочерью. Густав взял Джесси за руку и, подойдя к брату, торжественно произнес:
 – Франц, во всем моем бессмысленном плане было по крайней мере одно разумное, даже очень разумное обстоятельство. Да, да, моя маленькая Фрида, не гляди на своего дядю и на свою будущую тетю столь удивленно – это как раз те «вещи, в которых ты ничего не понимаешь». Благодаря нашему обоюдному остроумию мы нашли это «разумное» и имеем честь представиться в качестве жениха и невесты.




 ГЛАВА XII


 На следующее утро после кофе оба брата уединились в кабинете Зандова-старшего. Франц Зандов сидел за письменным столом с тем счастливым выражением лица, которое бывало у него в прошлой жизни и которого уже долгие годы никто не видел. Но его чело все же слегка омрачилось, когда он обратился к сидевшему против него брату со следующими словами:
 – Так ты действительно хочешь покинуть меня и увезти Джесси в Германию? Я надеялся, что теперь, когда дочь Клиффорда сделается твоей женой, ты исполнишь горячее желание ее отца и станешь его преемником в деле. Тебе вовсе нет нужды совершенно отказываться от своей журналистской деятельности – ведь все дела, как и прежде, лежали бы на моих плечах. Печать тут, в Америке, более сильна и влиятельна, чем в Германии, ты найдешь здесь более свободное и широкое приложение своим способностям, нежели на родине. Подумай об этом!
 – Это не требует никаких размышлений, – решительно произнес Густав. – Весь свой интерес и всю свою работоспособность я могу посвятить лишь одному делу, быть же купцом и журналистом одновременно… нет, это невозможно. Как ни велики здесь возможности для духовной деятельности, я все же всем своим существом принадлежу родине и только там могу работать, как нужно. Что же касается нашего сотрудничества, то вряд ли мы могли бы ужиться друг с другом. Я был в силах терпеть в течение нескольких недель свое подчиненное положение и не реагировать ни на что, так как ради Фриды не хотел доводить дело до разрыва. Но теперь, Франц, я считаю себя обязанным сказать тебе откровенно, что вся твоя деловая практика, весь образ твоей коммерческой деятельности никогда не позволили бы мне работать совместно с тобой. Ведь твоя близкая связь с Дженкинсом красноречиво говорит о том, какого рода коммерцию ты ведешь.
 Франц Зандов не вспыхнул гневом, как непременно сделал бы раньше при подобном заявлении, но на его лбу появились еще более глубокие морщины.
 – Ты смотришь на вещи и обстоятельства со своей точки зрения, а я – со своей. Правда, твоя профессия предоставляет тебе полную свободу действий и взглядов, я же вынужден считаться с самыми разными, порой взаимоисключающими интересами и не всегда могу выбирать. Человек редко бывает господином обстоятельств. Я хотел бы, чтобы между мной и Дженкинсом не существовало общего дела, но это уже произошло, и я не могу ничего изменить.
 – Ты действительно не можешь? Неужели нет никакого выхода?
 – Да ведь я уже говорил тебе, что ради этой коммерции рискнул сотнями тысяч и могу потерять их, если дело не удастся или если отступлюсь от него.
 – Даже рискуя понести подобные потери, ты должен был бы отказаться!
 Франц Зандов взглянул на брата, словно не веря своим ушам, и воскликнул:
 – Понести подобные потери? Ты говоришь это серьезно? Да представляешь ли ты себе, какие это деньги? Я сделал все, что мог, попытался добром разойтись с Дженкинсом – увы! – это лишь повредило мне: Дженкинс упорно стоит на своем. В последнем письме он с нескрываемым недоверием спросил меня, действительно ли я настолько нуждаюсь в средствах, что так настойчиво, во что бы то ни стало, требую обратно свой капитал? Он, кажется, думает, что я понес потери, быть может, сомневается в моей кредитоспособности, а это самое опасное, что только может выпасть на долю коммерсанта. Чтобы исправить свою неосторожность, я обязан со всей энергией приняться за то дело.
 – Вчера я привел к тебе твое дитя, – серьезно произнес Густав, – думаю, ты от этого выиграл много больше, чем можешь потерять тут. Я надеялся, что ради Фриды ты откажешься от сомнительного дела, которое не даст тебе прямо глядеть в глаза своей дочери. Франц Зандов резко отвернулся, но его голос был по-прежнему тверд, когда он ответил:
 – Вот именно из-за Фриды! Неужели я должен обездолить своего только что найденного ребенка? Неужели я смею лишить свою дочь половины состояния?
 – Ей хватит и другой половины, думаю, что и целое состояние не принесет ей блага, если будет сохранено такой ценой.
 – Молчи, в этом ты ничего не смыслишь! Отступить от начатого, соглашаясь на любые потери, невозможно, а потому не будем говорить об этом. Само собой разумеется, я освобождаю тебя от твоего обещания, так как, насколько понимаю, ты никогда не напишешь нужных мне статей.
 – Первая уже готова, – холодно возразил Густав, – Правда, она будет и последней – для моей цели достаточно и одной. Я как раз хотел сегодня утром предложить ее твоему вниманию. Вот она! – Вынув из кармана несколько исписанных листков, он подал их брату.
 Франц медленно взял их, вопросительно глядя на Густава.
 – Прочти! – просто сказал тот.
 Франц принялся читать сперва медленно, а затем все поспешнее, дрожащей рукой переворачивая страницы. Его лицо густо покраснело и наконец, оборвав чтение на середине, он бросил рукопись на стол и почти крикнул:
 – Да ты в своем уме? Ты хочешь это напечатать? Да ведь то, что ты открываешь людям, прямо-таки ужасно!
 Густав выпрямился и, подойдя вплотную к брату, ответил:
 – Ужасно? Да, это очень точное слово. И главный ужас заключается в том, что все это – правда. Я сам был в тех местах и беру на себя ответственность за каждое написанное мной слово. Отступись от этого дела, Франц, пока еще не поздно! Эта статья, появившись в «Кельнской газете» и будучи перепечатана во всех германских органах печати, не останется незамеченной. На нее обратят внимание консульства, министерства. Дженкинсу не дадут продолжать свою, с позволения сказать, деятельность или по крайней мере позаботятся о том, чтобы ни один неосведомленный простак не попал в его лапы.
 – Ты, кажется, слишком гордишься предполагаемым успехом своего творчества! – крикнул Франц Зандов вне себя. – Только ты не учел, что и я являюсь совладельцем этих земель, которые ты изобразил так возмутительно, забыл, что каждое твое слово направлено против благополучия и чести твоего брата! Ты не только разоришь меня, но и выставишь перед всем светом подлецом.
 – Нет, такого я не сделаю, так как ты освободишься от этой компании негодяев. Я могу прибавить в своей статье, что мой брат, по незнанию вовлеченный в махинации, добровольно и с материальными потерями вышел из дела, как только ему стала известна вся истина. Скажи это прямо Дженкинсу, если боишься, что иные предлоги вредны для твоего кредита. Правда здесь лучше всего.
 – И ты думаешь, что Дженкинс поверит, что я, коммерсант, глава торгового дома Клиффордов, действительно способен на подобную выходку? Да он просто-напросто сочтет меня сумасшедшим.
 – Возможно! Ведь раз эти «честные» люди сами не имеют совести, то для них всегда будет непонятно, что она может заговорить в другом человеке. Но, как бы то ни было, ты должен прибегнуть к крайним средствам.
 Франц Зандов несколько раз тревожно прошелся по комнате, наконец он произнес, почти задыхаясь:
 – Ах, ты понятия не имеешь, что значит разворошить осиное гнездо. Конечно, находясь в Европе, ты будешь в безопасности от их жала, мне же достанется в полной мере. Дженкинс никогда не простит мне, если мое имя окажется причастным к подобным разоблачениям. Он достаточно влиятелен, чтобы поднять против меня всех, кого затрагивают эти разоблачения, а таковых сотни. Ты не знаешь железного кольца интересов, сковывающих нас здесь. Одно связано с другим, одно поддерживает другое. Горе тому, кто самовольно вырвется из круга и вступит в борьбу со своими союзниками. Они все объединятся, чтобы погубить отступника. Его кредит будет подорван, все его планы разрушены, сам он оклеветан и затравлен до полной гибели. Так сложилось, что именно теперь я не в силах вынести подобную расправу. Наша фирма лишается состояния Джесси ввиду ее замужества, а мои личные средства истощены до крайности спекуляцией с Дженкинсом; если она не удастся, это послужит началом моего разорения. Я говорю столь же откровенно, как ты говорил со мной. Ну, а теперь иди и разошли по всему свету свои разоблачения.
 Франц Зандов умолк, подавленный волнением. Густав мрачно и озабоченно смотрел перед собой; на его лбу тоже появились глубокие морщины.
 – Я не думаю, что тебя могли бы так обойти. Впрочем, это вытекает из вашей здешней деловой практики. Ну, тогда, – и он положил руку на свою статью, – я разорву эту рукопись. Я буду молчать, раз ты заявляешь, что мои слова явятся причиной твоего разорения. Но бери на себя последствия! На тебя падет ответственность за каждую человеческую жизнь, которая погибнет в ваших болотах.
 – Густав, ты губишь меня! – простонал Франц Зандов, падая в кресло.
 В этот момент тихо отворилась дверь и лакей доложил, что подан экипаж, обычно отвозивший господ в такое время в город. Густав приказал слуге удалиться, а сам наклонился к брату:
 – Ты теперь не в состоянии принять какое-либо решение, пока не успокоишься. Позволь мне сегодня одному отправиться в контору и заменить тебя там. Ты чересчур взволнован и потрясен, со вчерашнего дня слишком многое свалилось на тебя.
 Франц Зандов молча выразил свое согласие, очевидно, он сам чувствовал, что не в состоянии предстать перед своими служащими в привычном виде спокойного и уверенного дельца. Однако, когда его брат очутился уже у двери, он внезапно сказал:
 – Еще одно: ни слова Фриде! Не вовлекай ее в борьбу со мной, иначе ты доведешь меня до крайности!
 – Не беспокойся, на подобное я не рискнул бы! – с ударением произнес Густав. – Это отвратило бы от тебя только что завоеванное тобой сердце дочери и, возможно, навсегда… До свидания, Франц!




 ГЛАВА XIII


 Приблизительно через час в кабинет отца вошла Фрида. Он все еще беспокойно ходил взад и вперед. Взглянув на него, девушка испугалась: его лицо все еще отражало следы той внутренней борьбы, которую ему пришлось только что вынести. Правда, он пытался скрыть свое волнение и в ответ на обеспокоенный вопрос дочери сослался на нездоровье, но она все же не могла не заметить мучившего его лихорадочного беспокойства. Однако девушка не была еще настолько близка отцу, чтобы просьбами и настояниями вызвать на откровенность, а сам он не проявлял ее. Она со скрытым страхом глядела на его мрачный вид, когда все должно было бы дышать лишь радостью и умиротворением.
 В этот момент вошел Густав под руку с невестой. Он был в шляпе и перчатках – видимо, только что вернулся из города, в сущности, он отсутствовал не более часа.
 – Я прихватил с собой Джесси, – сказал он своим обычным беспечным тоном, – а поскольку Фрида как раз у тебя, мы можем устроить небольшое семейное заседание. Ты удивлен тем, что я уже вернулся, Франц? Я действительно хотел избавить тебя на сегодня от дел, но вынужден обратиться к тебе за решением. В конторе я встретил нескольких переселенцев, во что бы то ни стало желавших видеть тебя, а так как сегодня ты не поедешь в город, то я привел сюда этих людей.
 – Да, Густав привез их в своем экипаже, – подтвердила Джесси, еще не оправившаяся от изумления, после того как увидела, что ее жених подъехал к дому в своем элегантном экипаже вместе с простыми крестьянами.
 – Это немцы, даже земляки, как раз из наших мест, – быстро произнес Густав. – Возможно, они не нашли бы дороги сюда на виллу, и я счел нужным захватить их с собой.
 – Это было совершенно излишне, – сказал Франц Зандов беспокойно и с неудовольствием. – Наверное, их дело могло бы потерпеть до завтра. Да и о чем мне вообще говорить с переселенцами? Ведь они могут получить любую справку в конторе. Так ты действительно привез их всех сюда?
 – Да, кроме агента фирмы «Дженкинс и Компания». Он уже вчера был здесь и выразил желание поговорить с тобой. Я предложил ему явиться сегодня утром в контору и приехал как раз вовремя, чтобы избавить от него переселенцев, которых он ни за что не хотел допускать к тебе прежде чем сам должным образом не «информирует» тебя, как он выразился. Ты, конечно, примешь их? Я им определенно обещал, что ты переговоришь с ними.
 Не дав брату времени что-то возразить, Густав открыл дверь соседней комнаты и предложил находившимся там мужчинам войти в кабинет.
 Девушки выразили намерение удалиться, услышав, что речь пойдет о деловых вопросах, однако Густав крепко схватил Джесси за руку и тихо, но с ударением, сказал ей и племяннице:
 – Останьтесь, и главным образом ты, Фрида! Вы обе мне нужны.
 Между тем незнакомцы уже вошли в кабинет. Это были трое коренастых крестьян с загоревшими лицами и огрубевшими от тяжелой работы руками. Старший из них, человек средних лет, внешне выглядел довольно представительно. Двое других были моложе и одеты победнее. Они в смущении остались стоять у двери, тогда как их старший сделал несколько шагов вперед.
 – Вот мой брат, – сказал Густав, указывая на Франца Зандова. – Говорите с ним без стеснения. Он один может дать вам в вашем деле настоящий совет.
 – Здравствуйте, господин Зандов, – заговорил крестьянин на одном из немецких диалектов. – Мы рады тому, что здесь наши земляки, с которыми можно потолковать по совести. В конторе, где мы думали найти вас, мы встретили полный отказ, нас даже хотели задержать, да, к счастью, в это время как раз появился господин Густав. Он тотчас же оказал нам содействие и был чрезвычайно резок с агентом, не желавшим пропускать нас. Ваш брат поступил вполне правильно – мы уже давно не верим всей банде.
 Франц Зандов поднялся; он видел, что надвигается буря и кинул на брата грозный, полный упрека взгляд. Но вместе с тем он не хотел пасовать перед этими переселенцами и, стараясь сохранить спокойствие, спросил их деловым тоном:
 – Что вам угодно от меня, и какой совет должен я дать вам?
 Крестьянин поглядел на своих товарищей, словно ожидая, что они заговорят, но так как те только молча закивали ему головой, он сам начал говорить:
 – Мы попали в серьезное затруднение и не знаем, как выбраться из него. Еще при отъезде из Германии нам поставили условие, что мы должны обратиться к фирме «Дженкинс и Компания», и когда мы высадились в Нью-Йорке, нас встретили агенты этой фирмы. Они наобещали нам золотые горы, а в конторе господина Дженкинса нам сказали, что Дальний Запад – это настоящий рай. Но по дороге сюда мы случайно встретили нескольких немцев, уже долгие годы живущих в Америке, и те спели нам совсем другую песню. Они предупредили нас, чтобы мы с большой осторожностью относились к этому Дженкинсу и его раю, сказали, что он – настоящий головорез, кровопийца, сделавший уже многих несчастными, и что мы сами со всем своим скарбом пропадем в его лесах и много другого в этом же роде. Ну, и вот мы заколебались. Агент, ехавший вместе с нами, но в другом купе, страшно разозлился, когда мы прямо передали ему все услышанное. Однако, как я уже сказал, мы не доверяем ему и решили основательно все обдумать, прежде чем уехать на пару сотен миль на Запад.
 Густав, стоявший рядом с невестой, слушал внешне невозмутимо. Джесси казалась несколько испуганной; не понимая всего дела, она все же догадывалась, что речь идет о чем-то большем, чем простая деловая информация. Фрида же, затаив дыхание, прислушивалась к словам, так страшно совпадавшими с теми, которые она несколько недель тому назад говорила своему отцу. Она не могла понять только одного: что, собственно, связывало отца с этими переселенцами.
 – Нам указали на ваш банк, мистер Зандов, – продолжал крестьянин, – куда мы должны были обратиться, чтобы подписать договор и внести плату за землю. И вот в гостинице, где мы остановились, узнаем, что вы – немец, да к тому же еще из наших же родных мест. Тогда я обратился к своим товарищам: «Друзья мои, нам нечего беспокоиться! Пойдем к земляку и расскажем все, как есть. Ведь он – немец, у него, наверное, есть совесть, и он, конечно, не направит своих земляков на верную гибель».
 Если Франц Зандов до сих пор еще до конца не сознавал зловещего смысла своей спекуляции, то понял это сейчас, а искренние, полные доверия слова земляка обожгли его душу сильнее самых тяжких упреков. Он чувствовал себя, как на пытке. И вдруг случилось нечто непредвиденное, усугубившее его положение – Фрида тихо скользнула к нему и взяла за руку. Он старался не глядеть на дочь, не в силах поднять на нее глаз, но чувствовал на себе испуганный вопросительный взгляд девушки, ощущал, как дрожала ее рука.
 – Да говорите же и вы! – обратился крестьянин уже почти сердито к своим спутникам, предоставившим ему одному излагать дело. – Ведь у вас тоже есть жены и дети, вы затратили свои последние средства на это путешествие. Да, господин Зандов, среди нас в основном бедняки, которые не имеют ничего, кроме забот, и не могут заплатить за землю ничем, кроме своего труда. Правда, некоторые из нас в лучшем положении и, мы думаем, они помогут другим в новой колонии. Нас всего восемнадцать, не считая дюжины малышей, которые просто не вынесут, если там, на нашей новой родине, все обстоит так скверно. Так вот дайте нам совет, земляк! Если вы скажете нам, что следует ехать туда, то мы с Божьей помощью отправимся завтра утром дальше и, думаем, все наладится. Видно, сам Господь Бог привел нас к вам, и мы от всего сердца благодарим его.
 Франц Зандов грузно оперся о стол, у которого стоял. Напряжением воли ему удалось сохранить внешнее самообладание. Какая буря бушевала у него в груди, знал один лишь Густав. И он решил вмешаться в разговор, чтобы прервать длинную паузу, наступившую за последними словами крестьянина.
 – Не бойтесь! – сказал он, возвысив голос. – Вы видите, у моего брата тоже есть дочь, и притом единственная, он знает, что значат для вас жизнь и здоровье ваших детей. Его совету вы можете последовать безусловно. Ну, Франц, что ты посоветуешь делать нашим землякам-немцам?
 Франц Зандов взглянул на доверившихся ему крестьян, робко ждущих его совета, затем поглядел на свою дочь и, внезапно выпрямившись, произнес:
 – Не ездите туда!
 Крестьяне изумленно переглянулись, а затем поглядели на Зандова, давшего им такой странный совет.
 – Но ведь вы – один из владельцев этой компании, – воскликнул старший, и его поддержали остальные. – Да, да, это так!
 – Я сам был обманут, – заявил Франц Зандов. – Только теперь я более подробно ознакомился с землями, совладельцем которых действительно являюсь, и знаю, что они не пригодны для колонизации. Поэтому я не стану заключать с вами никаких договоров, так как намерен развязаться со своими обязательствами и отступиться от всего этого предприятия.
 Крестьяне и не представляли себе, какую жертву приносил им их «земляк», какой дорогой ценой было куплено их спасение. Они беспомощно и с отчаянием смотрели на него, пока наконец старший не произнес совершенно потерянно:
 – Ну и историйка! Мы потратились на такое далекое путешествие и теперь застряли на полпути. Назад возвратиться не можем, вперед двинуться не должны, нас предали и бросили в совершенно чужой стране. Господин Зандов, дайте нам совет! Мы видим, вы желаете нам добра, иначе не поступились бы своей выгодой! Скажите же, что нам делать?
 Тяжелый, мучительный вздох вырвался из груди Франца Зандова. Ему предстояло еще многое вынести, но он зашел уже слишком далеко и обязан был довести начатое до конца.
 – Отправляйтесь в германское консульство, что в здешнем городе, – произнес он, – и изложите там свое дело. Насколько я знаю, в Нью-Йорке организовалось одно немецкое общество, которое тоже желает колонизировать Запад и находится под особым покровительством наших консульств. Земли этого общества расположены не слишком далеко от той местности, куда вы намеревались отправиться; путь туда тот же. Остальные подробности вы узнаете от консула, ему можете безоговорочно довериться, и он примет в вас живое участие.
 Крестьяне просияли.
 – Слава Богу, по крайней мере это хоть какой-то выход! – воскликнул старший, вздохнув с облегчением. – Мы сейчас же, не теряя ни минуты, отправимся туда. Сердечно благодарны вам, земляк, и вашему брату. Очень хорошо, что вы намерены отступиться от этого мошенничества, ведь хотя вы и не говорите нам прямо, мы видим, как обстоят дела… Да вознаградит вас Господь Бог за то, что вы сделали для нас, наших жен и детей!
 Он протянул руку Францу Зандову. Тот пожал ее почти не глядя и машинально произнес какие-то короткие прощальные слова. Зато Густав энергично пожал руки всем троим крестьянам, а затем поднял бешеный трезвон, призывая слугу. Когда тот явился, он приказал проводить немцев в консульство и расстался с ними лишь на пороге дома.
 После ухода крестьян Франц Зандов кинулся в кресло, дав волю своим чувствам, он был почти в обмороке.
 – Господи, папа, да что с тобой? – тревожно воскликнула Фрида, обнимая его, в этот момент вернулся Густав с сияющим лицом и остановил ее:
 – Оставь его, Фрида, это пройдет! Ты теперь по праву можешь гордиться своим отцом! Франц, с того самого момента, когда здесь, перед тобой, появились наши земляки, я знал, что в конце концов ты предостережешь их от своей махинации. Но я никак не мог ожидать, что ты порекомендуешь им обратиться к конкурирующей с Дженкинсом фирме, против которой он еще на днях поместил в некоторых продажных нью-йоркских газетах статьи, полные злобы. За это позволь обнять тебя.
 Однако Франц Зандов отстранился от объятий брата и прижал к груди свою дочь. С бесконечной печалью в голосе он сказал Фриде:
 – Ты не знаешь, дитя, что Густав сделал для тебя и каких жертв стоил твоему отцу последний час! Отныне Дженкинс станет моим непримиримым врагом и постарается уничтожить меня. Я слишком отдался ему в руки.
 – Так расстанься здесь со всем и поедем вместе в Германию! – воскликнул Густав. – Что за охота тебе подвергаться нападкам этой мерзкой нью-йоркской шайки, выносить их подлости, когда ты можешь спокойно и счастливо жить на своей настоящей родине? Со вступлением Джесси в брак со мной фамилия Клиффорд исчезнет, так пусть же прекратит существование и эта фирма. Правда, при ее ликвидации тебе придется понести значительные потери, но для Германии ты будешь все же достаточно богат, а работы там нам хватит с избытком.
 – Да что ты мне предлагаешь? – с неудовольствием воскликнул Зандов.
 – То же самое, что предложил мне ты, вызвав сюда. Посмотри-ка, как просияло лицо Фриды при одной мысли о родине! Конечно, она не покинет своего отца, где бы он ни жил, но здесь она, пожалуй, скончается от тоски по родине.
 Густав очень разумно нажал на самую чувствительную клавишу: Франц Зандов испуганно взглянул на Фриду, глаза которой действительно засияли, как только речь зашла о возвращении на родину, и которая теперь грустно поникла головой.
 – Пойдем, Джесси, – сказал Густав, беря под руку невесту. – Оставим их наедине друг с другом! Я должен рассказать тебе все подробно, так как вижу, что ты многого не понимаешь. Кроме того, я чувствую живую потребность заставить тебя поудивляться мне. Вчера мне это чрезвычайно понравилось.
 Он увлек Джесси за собой, а отец и дочь остались одни.
 Фрида не нуждалась ни в каком объяснении, как Джесси, она уже давно догадалась обо всем и, прижавшись к отцу, тихо сказала:
 – Уже тогда, когда мы вместе стояли на берегу океана, я знала, что ты никого не пошлешь сознательно на гибель.
 Франц Зандов долго с любовью посмотрел в темные глаза дочери, сиявшие теперь нежным обожанием. Он впервые вынес ее взгляд без страха и упрека и почувствовал значительное облегчение.
 – Нет, дитя мое, – тихо сказал он, – я не мог этого сделать и теперь, будь что будет!
 Между тем Густав и Джесси рука об руку ходили по саду, и их разговор вначале был очень серьезным. Густав рассказал невесте всю историю с махинациями Дженкинса, насколько возможно пощадив своего брата и изобразив его жертвой заблуждения, которое лишь теперь стало для него ясно. Когда он кончил, Джесси быстро сказала:
 – Густав, если и мое состояние вложено в то предприятие, само собой разумеется, мы передадим его твоему брату в неограниченное распоряжение до тех пор, пока он будет считать это нужным.
 – Твое состояние здесь совершенно не при чем, – объяснил Густав. – Каков бы ни был Франц в качестве коммерсанта, в роли твоего опекуна он абсолютно безупречен – это сама добросовестность. Он с полным уважением отнесся к завещанию твоего отца. Ты была и останешься богатой наследницей, Джесси. К сожалению, этот недостаток нельзя изменить, но тем не менее я твердо решил жениться на тебе, и не далее как через месяц.
 – Это невозможно! – возразила Джесси. – Надо еще много кое-чего привести в порядок и подготовить. Ты сам должен признать, что времени осталось слишком мало.
 – Я ничего не признаю, – заявил Густав. – Всю деловую сторону возьмет на себя мой брат, а остальное можно вполне успеть сделать. Ведь у вас здесь, в Америке, все совершается с быстротой молнии, все – и спекуляции, и обогащение, и даже жизнь и смерть. Я ничего не имею против подобного образа действия, поскольку его можно распространить и на брак и, как твой будущий тиран, требую, чтобы ты через месяц стала моей женой.
 Джесси, видимо, не казалось слишком трудным подчиниться такой тирании, во всяком случае, слегка помедлив, она, улыбаясь и краснея, почти тут же выразила свое согласие.
 Тогда ее жених произнес:
 – По крайней мере я смогу находиться рядом с братом, когда разразится первая буря, тем более, что ждать ее недолго. Конечно, в консульстве узнают об этой махинации, и сегодня же вечером весть распространится по всему городу. Любезный агент Дженкинса, поклонник моего литературного таланта, сначала станет рвать на себе волосы, а затем начнет посылать одну телеграмму за другой в Нью-Йорк. Ах, хотелось бы мне видеть, как господа «Дженкинс и Компания» будут извергать пламя своего гнева и посылать меня на самое дно преисподней. Ну да я надеюсь с Божьей помощью еще раз представить им такой случай, как только появятся мои статьи. Пусть узнают, на что способно перо, которое они намеревались подкупить!
 – Так ты действительно думаешь, что мой опекун откажется от тех своих обязательств? – спросила Джесси.
 – Он должен сделать это во что бы то ни стало! После того, что случилось сегодня, для него вообще не остается выбора. Вместе с тем он достаточно хороший коммерсант и сумеет спасти то, что еще можно. Конечно, Дженкинс постарается причинить ему как можно больше неприятностей, ну что ж, тем лучше! Это по крайней мере заставит Франца обратить взор на Германию, и мы снова окажемся вместе. К своим прежним лихорадочным спекуляциям он не может и не смеет вернуться, здесь же слишком велико искушение начать все сначала. Лед теперь наконец-то сломан, а Фрида – это своего рода очищающий весенний вихрь, который воскресит его к новой жизни, и мы можем довериться ей. Даю тебе слово: через несколько лет она привезет отца обратно на его родину.
 Постепенно Густав и Джесси дошли до берега и остановились у скамейки, на которой в тот памятный пасмурный вечер сидела Фрида. Перед ними лежал океан, сверкающий под солнечными лучами.
 Густав, указав на него рукой, обнял невесту.
 – Там находится мое отечество, Джесси! – произнес он. – Через несколько недель оно станет также и твоим, и ты полюбишь его: ведь это – родина твоей матери. Возможно, что прав мой брат, утверждавший сегодня утром, что здесь больше свободы и простора для интеллектуальной деятельности, чем у нас в Германии, что здесь скорее можно выдвинуться, достичь заметного успеха даже на литературном поприще. Но именно сейчас наступило время, когда от нас, немцев, требуется собрать все жизненные силы на борьбу за честь и достоинство нации. И я с радостью готов сделать это и не требую никакой иной награды, кроме той, чтобы Джесси, моя любимая женушка, была довольна своим «эгоистом».