Аннотация: Действие романа Дж. Блейк происходит в 60-е годы XIX века. Только что закончилась Гражданская война между северными и южными штатами, приведшая к отмене рабства. В некогда цветущее поместье Сплендору приезжает молодая девушка Петиция Мейсон и сталкивается с загадочным благородным мстителем Шипом, который оказывается племянником хозяйки поместья Рэнсомом Тайлером.


---------------------------------------------


 Дженнифер Блейк
 Южная страсть



 ГЛАВА 1


 Лай собак, идущих по еще теплому следу, был слабо различим. С их приближением к дому он стал громче, перешел в глухой, беспрерывный вой, в котором слышалась такая злобная угроза, что кровь стыла в жилах. С ним сливались смутное звучание голосов и стук подков.
 Услышав эти звуки, Летиция Маргарет Мейсон оторвалась от письма, которое писала. В ее темных карих глазах появилось удивление, на смену которому пришли отвращение и душевная боль. Вне всякого сомнения, за собаками следовали люди в белых одеждах, люди, преследующие какого-то бедного чернокожего, который бежал сломя голову в теплой летней ночи, охваченный паникой. Ей говорили, что именно сейчас Луизиана, подвергнутая карающему процессу Реконструкции, является опасным и жестоким местом. Но она не ожидала получить подтверждение этих слов в первый же вечер по приезде.
 Ее также предупреждали, что этот штат — не подходящее место для женщины, путешествующей в одиночестве, особенно для женщины с Севера. Ее могли здесь унизить, оскорбить. Случались и вещи пострашнее. Покровительство джентльменов Юга не всегда распространялось на дам, прибывших из районов к северу от линии Мейсона — Диксона, и, конечно же, не на тех из них, кто отличался упорством и независимостью;
 Ее старшая сестра, и особенно муж сестры, были поражены, даже напуганы, когда узнали, что Летиция решила ехать на Юг. Они сочли сумасшествием уже то, что после окончания войны она настояла на получении диплома учителя. В этом не было необходимости — они не нуждались. А этот ее новый порыв был вообще непостижим. И только мать поддержала ее.
 — Оставьте Летти в покое, — сказала она им. — Она лишь делает то, что должна делать.
 Летти уже начала думать, что все рассказы и предостережения слишком преувеличены. За время своей долгой поездки в поезде и пребывания здесь, в Накитоше, она сталкивалась лишь с благожелательностью и учтивостью. Когда по прибытии она справилась о жилье, начальник станции рассказал ей о большом двухэтажном доме с колоннами. Дом этот находился в трех милях от города и назывался Сплендора. Именно там она сейчас и находилась. Начальник станции даже нашел для нее место в повозке фермера, который ехал в том же направлении.
 Миссис Эмили Тайлер, хозяйка дома, именно в то утро решила взять постояльца. Это была пожилая женщина, полная и дружелюбная, с седеющими волосами и яркими голубыми глазами. Летти ей сразу же понравилась. Она очень боялась, что придется сдать комнату грубому, прокуренному проходимцу. Раньше она никогда не сдавала жилье и просила Летти сказать, если что-то будет не так. Миссис Тайлер решила, что надо как-то добывать деньги, чтобы дом, который сильно обветшал за время войны между Севером и Югом, не рухнул вдруг на нее и ее племянника. Она очень надеялась, что Летти понравится спальня в передней части дома. Квартирантка должна чувствовать себя как дома, в ее распоряжении и веранда, и гостиная. А если ей будет чего-либо не хватать для полного комфорта, пусть она без колебаний скажет об этом.
 Гостеприимство тетушки Эм было таким радушным, а ее щебетание столь приветливым, что через пять минут Летти почувствовала, что она — желанный гость, «подружка», а не квартирантка. Пожилая женщина настояла на том, чтобы ее звали тетушка Эм, поскольку все ее так называли, а Летиция скоро стала Летти. Хотя она и привыкла к более формальным отношениям с малознакомыми людьми, Летти не нашла в себе сил отказаться от столь дружеского отношения. Она воспринимала свое новое окружение с чувством приятной расслабленности, пока не услышала лай собак.
 Лай гончих приблизился. Казалось, он доносился с дороги, которая проходила перед домом. Желание увидеть, что происходит, заставило Летти подняться. Она быстро оглядела себя в зеркале. Уже готовая ко сну, она была одета в розовую фланелевую ночную рубашку. Расчесанные волосы ниспадали золотисто-каштановыми волнами по спине. Ночная рубашка с высоким воротником и длинными рукавами была слишком теплой для здешнего климата и такой плотной, что у Летти не могло возникнуть и мысли о том, чтобы надеть халат. К тому же, поскольку, она была полностью закрыта от чужих взоров, риск быть замеченной в таком неглиже совсем не беспокоил ее. Ее пуританские предки, как один, встали бы из своих могил в порицании такого вызывающего небрежения благопристойностью. Проблема, однако, была легко разрешена. Склонившись к лампе, стоявшей на столе, за которым она сидела, Летти накрыла ладонью ламповое стекло и задула огонь.
 Летти быстро подошла к раскрытому окну. Оно выходило на длинную веранду, шедшую вдоль верхнего этажа со стороны фасада. Отперев задвижку, открыв небольшие дверцы, образующие подоконник, и подняв затем оконную раму вверх до упора, можно было выйти на веранду как бы через дверь. Отодвинув в сторону кисейную занавеску, Летти отважилась ступить на веранду. Темнота ночи скрывала ее. Она подошла к перилам и перегнулась через них.
 С веранды открывался прекрасный вид на обнесенный частоколом передний двор Сплендоры и проходящую перед ним дорогу. Собаки уже миновали дом и были едва видны — их длинные, вытянутые тени удалялись от дома влево по дороге. Почти прямо перед домом находился отряд всадников. Двое из них несли факелы из смолистой сосны, которые ярко вспыхивали от встречного ветра и оставляли позади всадников шлейф искр.
 В их оранжевом отблеске можно было увидеть не белизну одеяний, сшитых из простыней, а темно-синий цвет военной формы. Люди, следовавшие за собаками, были солдатами армии Севера, оккупировавшей эти места. Они шумно проскакали мимо, устремленные вперед, за намеченной жертвой. Самой же жертвы нигде не было видно.
 Летти в недоумении смотрела солдатам вслед. После всего того, что было сказано до войны и во время нее о жестокости охоты с собаками на людей, после гневных обличений в газетах и речах, звучавших на собраниях аболиционистов 1 , называвших южан, которые этим занимались, чудовищами, казалось невозможным, что войска Севера используют собак в тех же самых целях. Вряд ли их жертвой был негр. Однако если это белый, появление собак можно было, очевидно, объяснить желанием дать почувствовать местным жителям вкус их же собственных лекарств. Или это было лицемерием. Оба объяснения в равной мере портили настроение.
 Шум погони затих. Вновь воцарилась тишина. Опять слышались кваканье лягушек, стрекотание сверчков и кузнечиков. Ночь была наполнена благоуханием, воздух был мягок и шелковист. Луна еще не взошла. Звезды ярко сияли и казались такими близкими, что можно было набрать целую горсть их одним взмахом руки. Густые тени деревьев слегка колебались от дуновения легкого, переменчивого ветерка. Ночной ветер приносил то ясно различимый, то еле уловимый терпкий запах цветов магнолии, которыми было усыпано большое дерево с темными листьями с левой стороны, сразу же за верандой.
 Постепенно Летти снова расслабилась, успокоенная теплотой, благоуханием и ласкающей мягкостью воздуха. Забыв о солдатах, она смотрела вокруг на южную ночь, ощущая, как она обволакивает и чарует. Ночь завораживала и завлекала, обещала тайные радости с легким оттенком тревоги. И Летти невольно почувствовала сильный прилив тягучего, сладостного томления.
 От этого ощущения ей стало не совсем уютно. Резко повернувшись, она вернулась в спальню. Закрыла дверцы и расправила кисейные занавески, оставив окно открытым для ночного воздуха. Некоторое время она колебалась, раздумывая о незаконченном письме к матери. Письмо подождет до утра; ее голова слишком затуманена усталостью и непривычным ночным теплом, чтобы сосредоточиться. Она повернулась к темнеющей кровати с балдахином, свернутым для удобства.
 Снаружи, с веранды, донесся звук шагов. Шаги были тихими, не крадущимися, но и не совсем решительными. Летти повернулась, мгновенно охваченная тревогой. В окне возникло неясное очертание мужской фигуры, темный силуэт на фоне бледного света звезд. Одним быстрым движением человек перенес ногу через подоконник раскрытого окна, отбросил в сторону занавеску и оказался в комнате. У Летти перехватило дыхание. В один миг мужчина был рядом с ней. Он зажал ей ладонью рот и так сильно прижал к себе, что ей показалось, будто хрустнули кости. Бедро пронзила острая боль от удара о кобуру с револьвером на его поясе. Она оказалась придавленной к нему, слившейся с его длинным, жестким телом.
 Это было потрясением, неожиданностью для них обоих. Мужчина ощутил в своих руках стройное, упругое тело, вдохнул теплый женственный запах. Такого он не испытывал уже давно. Первой мыслью, пришедшей ему в голову, было — кто же это может быть; второй, яростной, — какого черта она делает в этой комнате и  в это время.
 — Тихо! — прошептал он. Его голос был грубым, хотя в угрозе чувствовалась мягкость. — Ни звука, и я отпущу вас.
 Летти с трудом удалось сдержать крик. Сердце билось так, словно собиралось выскочить из груди. Однако она кивнула. Медленно, постепенно давление руки, зажимавшей рот, ослабло. Она заставляла себя стоять тихо, хотя всем своим существом, каждой своей клеточкой чувствовала, как крепкая грудь незваного гостя давит на ее грудь, как его длинные мускулистые ноги касаются ее бедер, ощущала его громадный рост и жизненную силу. Летти была среднего роста, даже, может быть, несколько выше среднего, однако ее подавляла огромная сила воли сжимавшего ее человека. Такого чувства она не испытывала никогда.
 В тот самый миг, как она ощутила, что объятия ослабли, что его рука перестала зажимать ей рот, она рванулась от него, а из груди вырвался крик.
 Тут же она опять оказалась прижатой к крепкому телу. Его губы закрыли ей рот, заглушая рвущийся наружу крик. Она боролась, извивалась в его руках, отталкивала его, пыталась отвернуть лицо. Но безуспешно. Объятие было крепким. Его рука двинулась вверх, и пальцы запутались в длинном шелке ее волос, не давая повернуть голову, в то время как он наслаждался сладостью вынужденного поцелуя. Его поцелуй был обжигающим, безжалостным, и в то же время в нем было какое-то невольное любопытство. Давление ослабло. Она ощутила прикосновение его усов, а губы его, теплые, ласковые и уверенные, скользили по ее губам сладостно и успокаивающе. Он провел губами по полным, мягко очерченным изгибам ее рта от одного уголка до другого, пробуждая их чувственность, ощущая их гладкую упругость.
 Летти билась уже не так яростно, потом затихла. Внезапно незнакомые чувства переполнили ее, голова пошла кругом, она была сбита с толку. В ней проснулась какая-то первобытная истома, в которой,. как казалось, мог быть ответ на ее прежнее томление. Она покачнулась, испытывая жгучее желание крепче прижаться к мужчине, который обнимал ее, хотя она и противилась этому порыву, старалась подавить его. Желание и отвращение боролись в ней, в голове все смешалось, потом ее охватила неудержимая дрожь, и она затряслась от возбуждения.
 Мужчина отпустил ее, пробормотав проклятие. Какое-то время был слышен лишь звук их дыхания. Внезапно он схватил ее за руку, потянул к столу, за которым она писала, и усадил на стоявший у стола стул. Раньше, чем она собралась с силами запротестовать или хотя бы издать звук, он сдернул со своей шей что-то воде шарфа и уже завязывал ей рот. Летти приподнялась, пытаясь схватить его за руки. Он перехватил ее запястья, завел их за спину, усадив ее на стул, затем привязал ее руки к спинке стула витой веревкой, которую достал из кармана. Еще несколько секунд — и он опустился перед ней на колени, обернул веревку вокруг щиколоток и привязал ее к передним ножкам стула.
 Летти попыталась говорить, обозвала его собакой, мелким воришкой, бесчестным негодяем. Слова были приглушены, но смысл их был понятен по ее тону.
 Мужчина засмеялся. Этот тихий звук неподдельного веселья вызвал у нее непонятную -нервную дрожь. Он поднялся и склонился над ней. Хотя она попыталась отстраниться как можно дальше, он быстро поцеловал ее в лоб, в то время как рука легким движением скользнула по ее груди. Летти напряглась и издала протестующий звук. Он еще раз тихо усмехнулся, затем выпрямился и удалился. Его шаги прошелестели по турецкому ковру, в окне мелькнула тень, и он исчез.
 На мгновение Летти расслабилась от облегчения, потом внутри ее всколыхнулась и бросилась в голову волна неистовой ярости. Ее охватил жар, из глаз брызнули слезы. Какая наглость! Настоящий нахал! Никогда еще с ней не обращались так. Никогда! Как он осмелился насмехаться над ней, напасть на нее, связать ее, как овцу на бойне?! Кто это был? Кто был это?
 Ее гнев был так велик, что не потребовалось больших усилий толкнуть стулом стол так, чтобы он стукнулся о стену. Затем немного вперед и опять, и опять — равномерный глухой стук.
 Все крепко спали. Никто не приходил. Она уже была готова сидеть на стуле до утра или даже дольше, если никто не догадается искать ее, когда она не спустится к завтраку. Веревки натирали кожу, больно врезались в нее, когда Летти двигалась, но завязаны были крепко. Освободиться без посторонней помощи надежды было мало.
 В комнате возник неясный свет. Он исходил из-под двери спальни. Мерцание становилось ярче, затем послышались шаркающие шаги. В дверь тихо постучали:
 — Летти? С вами все в порядке?
 Летти застучала столом еще сильнее, издавая через кляп негодующие звуки. Дверь открылась, показалась голова тетушки Эм.
 — О Боже! — воскликнула она, глаза ее расширились. — О небо!
 Миссис Тайлер бросилась в комнату. Полы ее мягкого батистового халата развевались, выцветшие ленточки ночного колпака трепетали, седые косицы, обрамлявшие лицо, тряслись. Тетушка Эм поставила принесенную керосиновую лампу на стол и энергично принялась развязывать шарф, который закрывал Летти рот.
 — Что случилось, деточка? Кто это с вами сделал? Я не могу в это поверить. Чтобы такое случилось в моем доме, когда я нахожусь через комнату! Уму непостижимо!
 Кляпа не стало. Пока тетушка Эм развязывала узлы, которыми были стянуты руки, Летти пыталась, как могла, все рассказать пожилой женщине.
 — Вошел через окно? Не может быть! Должно быть, вы с ума сошли от страха. Дорогая, мне, наверно, потребуется нож — нет, это скользящий узел. Как мило с его стороны.
 Руки Летти были свободны. Тетушка Эм обошла ее, плюхнулась на колени и стала развязывать ноги.
 — Я бы так не сказала, — заметила Летти несколько резко. — Это был гнусный, совершенно подлый человек. Он собирался ограбить вас. Я уверена.
 — Много бы он не украл. Но какими бы ни были его намерения, вы, кажется, заставили его изменить свои планы. И я благодарна за это.
 Пожилая женщина развязала последнюю веревку и посмотрела вверх. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но не издала ни звука. Она сидела раскрыв рот и смотрела на розовую ночную рубашку, в которой была Летти.
 Растирая натертые запястья, Летти посмотрела вниз. На фланели, над мягкой округлостью ее правой груди было что-то прицеплено. Это что-то, светло-золотистое и хрупкое на вид, оказалось пустым панцирем какого-то насекомого. Оно висело на своих засохших коготках, которые уцелели. Панцирь тоже был почти целым, за исключением трещины на спинной части, через которую насекомое вылезло из него. В эту трещину был воткнут так, что выходил из нижней части, крохотный черный конусообразный шип, отполированный до блеска.
 — Что это? — спросила она, отцепив панцирь и поворачивая его то одной, то другой стороной в свете лампы.
 — Панцирь саранчи и колючка.
 Кровь отхлынула от лица Летти. Она уронила панцирь на стол, как будто это был скорпион. Саранча и шип остались на ней в том месте, к которому напоследок перед уходом прикоснулся проникший в комнату человек. Это были знаки человека по кличке «Шип», жестокого убийцы ее брата. Она приехала на Юг именно затем, чтобы разыскать этого человека.
 Непроизвольно тихим шепотом ее губы произнесли это имя.
 — Должно быть, это его преследовали собаки, — согласилась тетушка Эм.
 — Да. — Почему-то Летти не связала появление этого человека и солдат-северян с собаками. Теперь это казалось очевидным. С помощью какой-то уловки он ускользнул от преследователей, вернулся по собственным следам и искал место, чтобы спрятаться. Должно быть, он думал, что нашел это место, пока не обнаружил ее. Она была близко, так близко к нему. Он обнимал ее, целовал ее. Она поднесла руку к лицу и с внезапным отвращением вытерла губы тыльной ее стороной.
 — Он мог бы убить меня, — сказала она с напряжением в голосе, — или… или еще хуже.
 — О нет, дорогая! Даже и не думайте об этом!
 — Но я слышала о таких случаях! Тетушка Эм покачала головой:
 — Я не знаю, что вы слышали или где такие вещи случались. Но Шип сделал в этих местах столько же хорошего, сколько и плохого. Я не могу поверить, чтобы он обидел женщину.
 — Вы можете и не знать, — запротестовала Летти. — За ним гнались солдаты. Это должно кое-что значить.
 — Хм. Может, это означает, что офицерам потребовалось занять их чем-нибудь.
 В дверь спальни, которую тетушка Эм оставила приоткрытой, тихо постучали. В дверях появились двое, мужчина и чернокожий мальчик. Летти, нервы ее еще не успокоились, быстро подняла голову, когда мужчина заговорил:
 — Что случилось, тетушка Эм? Что-нибудь не так? Пожилая женщина обернулась. Она оперлась о стол и выпрямилась, тяжело дыша. Вместо того чтобы ответить на заданный вопрос, она сказала:
 — Рэнни, что ты делаешь здесь, наверху? Будь хорошим мальчиком, иди отсюда сейчас же.
 Мужчина вошел в комнату. Он был высок, широк в плечах и так хорош собой, что его можно назвать красивым. Он был похож на вооруженных мечами архангелов с картин старых мастеров. На вид ему около тридцати лет. Широкий лоб. Над голубыми глазами с густыми ресницами золотисто-каштановые прямые и густые брови. Нос крупный и прямой. На одной щеке виднелась небольшая впадина, которая, должно быть, превращалась в ямочку, когда он улыбался. Сильная челюсть и твердый подбородок, четко очерченный крупный рот говорили о сдерживаемых силе и чувственности. Мягкие светлые волосы с выгоревшими на солнце прядями были зачесаны назад пологими волнами и почти закрывали у левого виска единственный недостаток его внешности — неровную отметину старого шрама, выделявшуюся серебристо-серым пятном на бронзовом загаре лица. Одежда его была старой и выцветшей: орехово-серые брюки и легкая рубашка из мягкой синей ткани с закатанными по локоть рукавами.
 Летти поднялась и поспешно направилась к халату, который лежал на кровати, в ногах. Нагнувшись за ним, она отчетливо представила, как тяжелая ткань ночной рубашки прилегает к ней, обрисовывая ее талию и бедра. Прижав халат к груди, как щит, она повернулась. 0 на высоко держала голову, но щеки ее разгорелись, а в руках появилась странная дрожь, которая, конечно, могла быть лишь реакцией на только что случившееся.
 — Я услышал шум, — сказал человек, которого тетушка Эм назвала Рэнни, перед тем как повторить свой первый вопрос. — Что случилось?
 — Эта леди испугалась, к ней приходил Шип, если тебе так хочется знать.
 Рэнни посмотрел на Летти:
 — Шип? Но почему?
 — Без причины, — сказала тетушка Эм, — по ошибке.
 — Говорят, он плохой человек. Он не обидел вас? — Прямой взгляд Рэнни был все еще направлен на лицо Летти.
 — Нет. Не совсем, — ответила она, опуская ресницы и отводя глаза.
 — У вас на руках красные следы.
 — Они скоро исчезнут. Я в полном порядке.
 — Я рад. — Блондин повернулся к своей тетушке: — Кто эта женщина?
 Тетушка Эм цокнула языком:
 — Это мисс Летти Мейсон, Рэнни. Летти, мой племянник Рэнсом Тайлер.
 Мужчина слегка поклонился, еще раз оглядывая Летти. Он спросил свою тетушку:
 — Почему она здесь?
 — В самом деле, Рэнни, где твое воспитание! Она живет у нас, она — наша первая постоялица. Ты встретишься с ней за завтраком, а сейчас она не желает видеть ни тебя, ни кого-либо другого. Иди спать.
 Слова тетушки Эм при всей их строгости звучали ласково.
 — Да, мэм. Она красивая леди.
 Тетушка Эм посмотрела на стоявшего за ее племянником негритянского мальчика, который пришел вместе с ним.
 — Лайонел, я попрошу тебя…
 Мальчику было примерно двенадцать лет. Его черные волосы густо завивались, с заостренного книзу лица смотрели огромные карие глаза. Он вышел вперед и приблизился к симпатичному молодому человеку, поймал его крупную, крепкую руку своими маленькими руками и сказал:
 — Пойдемте, мастер Рэнни.
 Рэнсом не обратил на него внимания. Он разглядывал стоявшую, перед ним молодую женщину, копну ее блестящих волос, матовую гладь кожи, правильный овал лица, темно-карие, почти языческие, глаза с оттенком цвета терпкого вина вокруг зрачков. Она была стройна и пропорционально сложена, ее формы, даже скрытые под ночной рубашкой, были великолепны. Каждое движение говорило о грациозности и уверенности.
 У нее был лишь один недостаток. Ей недоставало теплоты. Ее рот, так красиво очерченный, был сжат в уголках, как у убежденной старой девы, а выражение лица говорило о сдержанности и подозрительности. И все же в глубине ее темных глаз был намек на скрытый огонь, почти, но не совсем погасший. Она была действительно очень хороша собой. Здорово, что он поцеловал ее до того, как увидел, иначе мог бы не решиться.
 Лайонел тянул его за руку.
 — Мастер Рэнни, пойдемте, вы заставляете леди краснеть.
 Рэнни взглянул на мальчика. Он улыбнулся.
 — Я не должен этого делать, не правда ли? — Он позволил увести себя. У двери остановился.
 — Спокойной ночи, — сказал он.
 Не дожидаясь ответа, оба, белокурый мужчина и чернокожий мальчик, вышли в темный холл Сплендоры и исчезли из вида. Их шаги постепенно затихли.
 — О Боже, — сказала тетушка Эм. — Простите меня, пожалуйста. Мне следовало рассказать вам о Рэнни раньше, но я совсем не ожидала… Я думала, у меня будет полно времени, чтобы все объяснить вам утром. Сегодня у него в очередной раз сильно болела голова. Обычно он ни с кем не разговаривает, почти ничего не делает, только лежит в темной комнате, пока боли не пройдут.
 — Когда вы упомянули о племяннике, я почему-то подумала, что это маленький мальчик. — Летти предприняла попытку собрать свое самообладание и прояснить этот вопрос.
 Тетушка Эм успокоилась,
 — Ах» на самом деле вы не так уж и ошиблись, но Рэнни — владелец Сплендоры, и дома, и земель, всего. Я лишь только приглядываю за ним.
 Летти в свою очередь пристально посмотрела на пожилую женщину и сказала с известной деликатностью:
 — Я полагаю, это потому… потому, что он сам не может позаботиться о себе.
 — Он как ребенок, он все такой же, каким был в одиннадцать или двенадцать лет. Это все еще разбивает мне сердце, после всех прошедших лет, но от этого никуда не деться.
 — Я понимаю.
 Пожилая женщина распрямила плечи.
 — Он хороший, милый мальчик, который и мухи не обидит. Но я не осужу вас, если вы сочтете невозможным больше оставаться в этом доме, особенно после сегодняшнего случая. Если вы захотите уехать, я распоряжусь, чтобы утром вас отвезли в город. Конечно, деньги я верну.
 Летти и в самом деле хотелось сбежать, но из простого человеческого упрямства решила остаться, как только ей предложили уехать. Хотя этот мужчина, Рэнни, и беспокоил ее, она его не боялась. И если Шип уже однажды появлялся в доме, он может сделать это еще раз. Она промолвила твердым голосом:
 — Я и не думала уезжать.
 — Я знала это! — воскликнула тетушка Эм с удовлетворением, ее лицо сияло. — Я поняла, что вы смелая, как только увидела вас.
 Летти улыбнулась в ответ. Легкое изменение очертания губ придало лицу классическую, захватывающую дух красоту.
 — Спасибо, но, может, мне лучше было чуть больше знать о… о том, что здесь происходит.
 — Вы имеете в виду Рэнни? Но тут действительно особенно нечего рассказывать. — Пожилая женщина довольно тяжело опустилась на стул, к которому раньше была привязана Летти.
 — Вы заметили шрам у него на голове, сбоку? Как и многие другие, он был ранен на этой войне. Рэнни был офицером артиллерии, в армии южан, разумеется. — Пожилая женщина бросила на Летти быстрый взгляд, и извиняющийся, и дерзкий. — Это случилось во время стычки в последние месяцы войны. Большая пушка взорвалась, и осколок ствола попал ему в голову.
 — Чудо, что он не погиб. Тетушка Эм кивнула:
 — Солдаты сочли его мертвым. Его нашел дозор северян. Так он попал в полевой госпиталь. Несколько недель он был без сознания и наверняка бы умер, если бы не Брэдли, его слуга с детских лет, который прошел с ним всю войну. Брэдли поехал с ним, когда его перевели в госпиталь около Вашингтона. Когда наступил мир, Брэдли же привез его домой.
 — И ваш племянник был… чувствовал себя так же, как сейчас?
 — Нет, тогда еще нет. По словам Брэдли, он пришел в себя в Вашингтоне и был почти в порядке, если не считать, что многого не помнил. Но дорога домой была слишком тяжела для него. Весь долгий путь у него были ужасные головные боли. Где-то в Миссисипи он даже потерял сознание. Когда они добрались до Сплендоры, Рэнни был еле жив. Он оставался без сознания, полностью бесчувственным, почти шесть месяцев. И когда наконец очнулся, он стал… он стал таким, каким вы его видели.
 — Должно быть, это так мучительно. Он, если вы мне позволите сказать, такой привлекательный мужчина.
 — О, вам надо было видеть его до войны, когда он был полон буйного веселья, всегда смеющийся и легкомысленный, затевающий шутки или вытворяющий что-нибудь еще. В те дни в доме было полно людей, мальчики и девочки приезжали и уезжали, каждую субботу была вечеринка. Мальчишки — точнее, молодые люди — дурачились, девушки, все вполне невинно, засматривались на Рэнсома, а он никогда не замечал этих взглядов. Они все время танцевали и пели, разыгрывали шарады, устраивали любительские спектакли. На чердаке все еще лежат три чемодана, полные диковинных костюмов, которые они использовали. Я закармливала их воздушной кукурузой, печеньем и конфетами, мне все это нравилось так же, как и всем остальным.
 — Мальчик, Лайонел, он действительно нужен, чтобы водить повсюду вашего племянника?
 — Не совсем. Лайонел — сын Брэдли. Его воспитала бабушка, Мама Тэсс, наш повар здесь, в Сплендоре, вот уже тридцать лет. Не только отец Лайонела, но и его дедушка, и прадедушка были в прошлом слугами у Тайлеров. Мальчик всегда здесь, рядом. Даже когда Брэдли оставил нас и пошел искать свободу. Раньше, когда Рэнни еще только поправлялся, он часто забывал, где он, что делает, и у Лайонела вошло в привычку отводить его домой, помогать одеваться и раздеваться, заботиться о нем. Этот мальчик мне очень помогает.
 — Да, конечно, — пробормотала Летти. Тетушка Эм поднялась.
 — Ну вот, что-нибудь еще вам принести? Стакан молока или, может быть, немножко моей смородиновой наливки? Как жаль, что я не могу предложить вам чего-нибудь покрепче. Вот уже много лет в доме нет спиртного. Бог свидетель, цены на него взлетели до небес.
 Когда Летти отказалась; тетушка Эм предложила приготовить другую комнату или даже отдать свою собственную спальню, если ей не хочется оставаться в этой. Летти поблагодарила за заботу и в конце концов убедила пожилую женщину, что она не собирается провести остаток ночи не смыкая глаз и разглядывая тени.
 После, когда тетушка Эм ушла, забрав с собою лампу, Летти лежала с широко раскрытыми глазами посреди огромной кровати с балдахином. Она не ,была уверена, что ей следовало проявлять такую отвагу. От дуновения ночного воздуха, проникающего через раскрытое окно, занавески двигались, как бледные призраки. Дом был полон скрипов и звуков, а на улице, в кустах и зарослях палисадника время от времени слышалось тихое шуршание какого-то крадущегося ночного животного. Летти подумывала встать и закрыть окно, но ночь была слишком теплой. Кроме того, ей не хотелось даже приближаться к окну. Она совсем не думала, что Шип притаился за окном, чтобы снова схватить ее, но рациональность ее мышления, казалось, была не в ладах с чувствами.
 Никогда еще за всю свою жизнь она не ощущала себя такой беспомощной, как в тот момент, когда Шип обнял ее. Никогда еще ее так не целовали, так настойчиво и в то же время так сладостно. Это переживание она была бы не прочь повторить.
 В действительности, если не считать целомудренных поцелуев в лоб ее отца, когда она была маленькой, ее целовал только один мужчина — ее жених, Чарльз Смоллвуд. Несколько раз он обнимал ее в укромных уголках и даже однажды весной возил за город, правда, дальше этого мысли его не шли. Его ласки никогда не были особенно приятными. Его губы были твердыми и сжатыми, а возбуждение так велико, что поцелуи приносили боль и оставляли чувство подавленности и протеста…
 Летти резко повернулась на подушке и закрыла рукой глаза. Чарльз был мертв, убит при Манассасе. Ее брат, Генри, тоже был мертв, мертв и похоронен здесь, на Юге, куда он отправился как офицер войск Севера проводить в жизнь политику Реконструкции. Мысль, что ее женственность могла быть взволнована человеком, который прострелил Генри голову, когда тот нагнулся, чтобы напиться из ручья, наполнила ее болью и стыдом. Она, однако, никогда не лгала самой себе и не стала бы отрицать, что испытала некое порочное желание. Если бы у нее были такие чувства, когда ее целовал Чарльз, она бы, наверное, не устояла перед его мольбами выйти за него замуж до ухода на войну, могла бы покориться безумной потребности в физической близости, на которой он настаивал.
 Напротив, она была холодна и благоразумна. Когда он терял самообладание и рыдал, умоляя ее о взаимности, она напускала на себя высокомерие, надевала маску возвышенного целомудрия. Сейчас она морщилась, когда вспоминала об этом. Такая холодность ей удавалась, потому что ее мало волновали прикосновения жениха. Странно, но сейчас она и понять не могла, почему все-таки согласилась выйти за него замуж. Может быть, потому, что ей было семнадцать лет, а Чарльз выглядел таким солидным в военной форме, и все ее друзья собирались праздновать помолвку или свадьбу.
 Занавески у окна колыхнулись, и она повернула голову на это легкое движение. Шип. Ей трудно было поверить, что он приходил сюда, в ее комнату. Все случилось так, будто она все это придумала, вызвала его образ из-за жгучей потребности в справедливой каре убийцы ее брата. Она попыталась думать о том, как он выглядел, но не могла представить себе ничего реального. Он был невысокого роста, с усами. Ей казалось, что он темноволосый, но свет в комнате был таким тусклым, что у нее не было в этом уверенности. Что ей запомнилось больше всего, так это бесшумность его движений, сила, молниеносная реакция и ощущение его тела, сухого и твердого, как выдержанная на солнце кожа.
 По крайней мере, она знала, что не ошиблась, приехав сюда, в это место. Если бы она верила в судьбу, то подумала, что именно судьба привела ее в Сплендору, к тетушке Эм.
 Тетушка Эм была замечательная, такая добрая и заботливая. Она не вписывалась в представление Летти о даме с Юга, изнеженной и оберегаемой особе, привыкшей к исполнению всех ее капризов, отгороженной от житейских проблем. Той жизни, в которой существовали такие женщины, уже нет. Она ушла в прошлое девять лет назад, когда началась война. Так много мужчин погибло. Она ехала через южные штаты, и в каждом городе на ее пути ей казалось, что почти все женщины там одеты в черное. Должно быть, среди них было много таких, кто, как тетушка Эм, учился жить новой жизнью, стремясь наилучшим образом использовать то, что им осталось.
 Тетушке Эм приходилось не только следить за домом и думать о пропитании, ей надо было еще заботиться о племяннике. Какая трагедия — это ранение, сделавшее его инвалидом. Глядя на Рэнни, в это трудно было поверить. Черты его гладко выбритого, покрытого золотистым загаром лица выражали ум и деликатность, а в глазах была непостижимая глубина. Она с удивлением почувствовала, что ее влечет к нему, что она ощущает его. Это было очень странно.
 А еще это смущало ее. В их семье никогда не было большой теплоты и явной любви. Хладнокровие при любых обстоятельствах весьма приветствовалось, проявление чувств вызывало нахмуренный взгляд. Все они любили и уважали друг друга, а Генри и она были особенно близки. Но Летти выросла с твердым убеждением, что по своему складу, унаследованному от родителей, она холодна и сдержанна. Было странно, что двое разных мужчин так, подействовали на нее в одну и ту же ночь. Возможно, как-то сказался приезд в Луизиану. Говорят, что влажная жара южных штатов влияет на кровь и воспламеняет чувства, что она повышает страстность и женщины здесь рано созревают, расцветают весенними цветами, как растения, помещенные в оранжерею.
 Действительно, было очень тепло. Если бы это не было таким немыслимым, таким абсолютно невозможным, она бы сняла свою тяжелую ночную рубашку, швырнула ее на пол и спала на высокой постели нагой.
 А что, если бы она поступила так, а Шип вернулся? Боже правый, страшно подумать, что бы могло с ней случиться!
 Как глупо! Ее чувства к человеку, известному как Шип, и к Рэнсому Тайлеру легко было объяснить происшедшим здесь с. ней событием, непривычностью ее положения среди незнакомых людей. К этому нужно еще добавить и ее ужасную усталость от трехдневного путешествия.
 Потянувшись, Летти вытащила, густой шелковистый сноп волос из-под спины и расположила его сбоку на подушке для большей прохлады. Она закатала длинные рукава ночной рубашки и расстегнула две пуговицы у шеи. Некоторое время она тихо лежала, закрыв глаза и вытянув руки по бокам. Легкий ветерок, влетавший в окно, касался ее лица. Он приносил с собой сладкий запах магнолий и какой-то другой аромат. Ей показалось, что так пахнет жимолость.
 Летти нахмурилась, повернулась на бок, поджала ноги. Проходили минуты, они превратились в час, затем в два. Где-то в доме пробили часы, распространяя в тишине еле слышный перезвон. Длинные ресницы Летти дрогнули. Она вздохнула. Медленно ее рука потянулась вниз и нашла фланелевый подол ночной рубашки. Она подняла его на несколько дюймов, открывая щиколотки свежему воздуху. Еще несколько дюймов, и открылись ее колени. Еще выше. Чудесно. Но жар и тяжесть, сковывавшие грудь, были невыносимы. Прошло еще несколько минут. Часы отбили полчаса.
 Летти села. Быстрым, еле уловимым движением она стянула ночную рубашку. Аккуратно, нащупывая швы в темноте, она вывернула рубашку на лицевую сторону. Затем расправила ее и положила рядом с собой, чтобы быть готовой надеть ее в любую минуту. Снова опустилась на гладкое полотно простыни и вытянулась во весь рост. Еще раз откинула волосы с шеи и закрыла глаза. Она облегченно вздохнула, тихо и сладостно. И заснула.




 ГЛАВА 2


 Завтрак в Сплендоре не был обусловлен формальностями и подавался, когда обитатели дома вставали или когда у них пробуждался аппетит. Так сложилось потому, что, как сказала тетушка Эм, питались они без ладу и складу. Часто они с племянником садились по утрам за стол в летней кухне, чтобы не тратить зря времени и поесть без лишних хлопот. Летти может поступать так же. Или же она может сходить на кухню и сказать поварихе, чего ей хочется. Мама Тэсс подаст ей в столовой все, что она пожелает.
 Чтобы добраться до кухни, надо было пройти через длинный вестибюль, который делил дом на части, а летом использовался как гостиная, и выйти через двойные двери на заднюю веранду. Затем надо было пересечь веранду и спуститься по лестнице на один пролет, во двор. Дорожка с двумя полосками травы по бокам, сложенная «елочкой» из кирпичей, между которыми рос темно-зеленый мох, вела к небольшому кирпичному домику, где размещались кухня и прачечная. Кухня была построена отдельно, чтобы жар при готовке, а также запахи, дым и опасность пожара оставались подальше от дома.
 Когда Летти шла по дорожке в золотистом утреннем свете, ей навстречу вышел пестрый кот и стал тереться о ее ноги. Теплый воздух был наполнен запахами жарящегося бекона, готовящегося кофе и чего-то пекущегося в духовке. Еще вокруг чувствовался тягучий запах смолы, а невдалеке слышен был равномерный стук топора — кто-то рубил дрова.
 У двери кухни Летти остановилась, чтобы заглянуть внутрь. Крупная черная женщина в белом платке, повязанном вокруг головы, белоснежном фартуке поверх выцветшего голубого платья сновала между чугунной плитой, кирпичной печью и массивным деревянным столом с изрезанным верхом, который скребли так усердно и так часто, что дерево было белым. С одной стороны располагался огромный, почерневший от дыма открытый очаг с набором вертелов и решеток. Он выглядел так, как будто его при необходимости можно использовать, когда плита занята, хотя сейчас в нем была только зола. У другой стены находился посудный шкаф с открытыми полками, на которых расположились огромные блюда, чаши, супницы, фарфоровая и стеклянная посуда, которой было достаточно, чтобы обслужить целую армию гостей.
 Негритянка обернулась:
 — Не смей входить в мою кухню! Летти моргнула и отступила на шаг.
 — Простите.
 — Господи, мэм, я же это не вам! Я это коту. Этот плут пытается пробраться сюда десять раз на день, а я гоняю его метлой, пока не дохожу до полного изнеможения.
 — Надеюсь, я не слишком опоздала на завтрак?
 — Нет, мэм. Булочки уже пора вынимать из печки, и подливка почти готова. Вы будете есть на кухне, с мастером Рэнни?
 — Я… Да, если вы не против. — И решение, и учтивая фраза вырвались инстинктивно.
 — Против? Почему я должна быть против?
 Летти хлопнула ладонями, чтобы отогнать кота, перед тем как войти.
 — Могу я чем-нибудь помочь?
 Повариха, это, должно быть, была Мама Тэсс, о которой говорила ей хозяйка, удивленно нахмурилась:
 — Что вы! Нет, мэм, вы же на пансионе. С улыбкой Летти покачала головой:
 — Я не люблю бездельничать, когда другие работают.
 Рука Мамы Тэсс с ложкой застыла в воздухе. Она оглядела Летти с головы до ног. На ее круглом лице появилось неодобрение.
 — Вы странно говорите. Может, вы из этих радикальных аболиционистов с Севера?
 — Нет, — сказала Летти осторожно. Она никогда не одобряла рабства в любой его форме, но сейчас был неподходящий момент, чтобы говорить это.
 — Хорошо. А то я не выношу этих людей. Они тут мутят воду. Если вы действительно хотите помочь, сходите на кухню, к поленнице, и скажите мастеру Рэнни, что завтрак почти готов.
 Понимая, что, с одной стороны, ей была оказана честь, а с другой, что это был подходящий предлог уйти, Летти сделала так, как ее просили.
 Рэнсом Тайлер колол дрова для кухни. Он ставил дубовые чурбаки на колоду и раскалывал их пополам одним мощным ударом топора. Он снял рубашку и отбросил ее в сторону. С каждым могучим ударом мышцы его плеч и спины сходились узлами, а потом растягивались под бронзовым загаром кожи. Когда он нагибался за очередным чурбаком, брюки обтягивали его длинные, сильные ноги и бедра, обрисовывая то сжимающиеся, то расправляющиеся мускулы. Штабель годных для топки поленьев рос, а рядом с ним была куча сосновой щепы, отколотой от пня, истекающего смолой.
 Колыхнув юбками, Летти резко остановилась у угла кухни, когда увидела, что мужчина по имени Рэнни гол по пояс. Поколебавшись, то ли вернуться, то ли сделать вид, что не замечает, будто он не совсем одет, она не сделала ни того, ни другого. Летти стояла и наблюдала, как лучи солнца отсвечивают на его мягких волосах, ниспадающих на лоб, как блестит пот на коже, подчеркивая скульптурные узлы мышц его корпуса, сверкая в узком треугольнике золотистых волос на груди и вдоль крепких мускулистых рук.
 Было что-то зачаровывающее в той легкости, с которой он работал, — в точности, сосредоточенности и грациозности движений тела. Это странным образом действовало на Летти, вызывало тянущее, стягивающее ощущение в нижней части живота. Наблюдая за ним, трудно было поверить, что его рассудок помутнен, что смертоносное орудие в его руках может быть опасным.
 Рэнсом заметил Летицию Мейсон с момента, когда она обогнула угол кухни. Что ей нужно, он не мог и представить. Она выглядела такой взволнованной, такой добропорядочной в своем сером утреннем платье с наглухо застегнутым высоким воротничком и дополнительной застежкой, в виде брошки с камеей, что он решил выждать момент и все прояснить. Ждать было нетрудно. На нее было приятно посмотреть — розовый румянец на щеках от жары, волосы, уложенные венцом тяжелых кос вокруг головы, грудь, вздымающаяся от дыхания и натягивающая материю корсажа. Ее появление в Сплендоре было для него серьезной помехой, но это могло быть отчасти компенсировано.
 Летти все ждала, что владелец Сплендоры поднимет глаза и. признает ее. Она готова была поклясться: он знает, что она здесь стоит. Но проходило время, а он ничем не проявлял этого. Ей стало неловко от мысли, что она стоит и глазеет на Рэнни. Уйти, не сказав ни слова, показалось ей слишком заносчивым, если не проявлением нелюбезности. Она откашлялась. Как обратиться к нему? Если ей и суждено ошибиться, то пусть это будет, по крайней мере, в рамках приличий.
 — Мистер Тайлер?
 Он выпрямился и слегка улыбнулся, склонив голову в кивке, который напоминал короткий галантный поклон.
 — Доброе утро, мэм.
 — Меня послали сказать вам, что завтрак уже готов.
 — Я уже закончил, — он отложил в сторону топор, неспешно стряхнул щепки с плеч и потянулся за рубашкой, наброшенной на бревно. Он подавил усмешку, когда она отвернулась, пока он влезал в рубашку. Возможно, дразнить ее было и несправедливо, но соблазн слишком велик — она так чопорна. С усилием он согнал веселье с лица и нагнулся за охапкой поленьев. Разогнувшись одним быстрым движением, уже с дровами в руках, он кратким жестом показал ей идти впереди.
 Летти шла перед ним и всем своим существом ощущала его, идущего сзади. Она искала, что сказать.
 — Прекрасное утро, но уже жарко.
 — Да, мэм.
 Слова звучали вполне серьезно, но в самой этой серьезности слышалась насмешка. Летти быстро повернула голову и посмотрела на Рэнни. Он не отвел глаз. Они были ясны и простодушны. Может быть, он только имел в виду, что ему намного жарче, чем ей, так как он нарубил целую кучу дров?
 Рэнсом беззвучно вздохнул с облегчением, когда Легация Мейсон снова пошла вперед. Да, она — проницательная леди. Ему придется обращаться с ней более осторожно, чем он предполагал.
 Завтрак стоял на столе. Булочки были легки и воздушны, как облака, подливка ароматна, бекон свернулся в коричневые хрустящие колечки. Мама Тэсс пожарила яичницу из трех яиц для Рэнни и предложила Летти тоже приготовить для нее что-нибудь из свежайших яиц от своих кур — сколько она пожелает и в каком угодно виде. Одно жареное яйцо — это все, что Летти была в состоянии съесть, хотя приготовлено оно было прекрасно и имело восхитительный мягкий вкус. Почти настоящий маленький омлет.
 Повариха стояла у рабочего стола, мыла посуду и рассказывала Рэнни о всяких разностях, которые надо сделать для кухни. Его ответы, уложенные в короткие, простые предложения, были вполне понятны. Некоторые из просьб показались Летти не совсем уместными для обращения к хозяину. Например, вынести недоеденное свиньям. Однако хозяин не возражал, и Летти решила, что просьба не является необычной.
 Мама Тэсс прошла к двери выплеснуть воду, в которой мыла посуду, и вышла на минуту на улицу. Ненадолго наступила тишина. Пауза затянулась, а повариха не возвращалась. И Летти спросила:
 — А почему сегодня не видно вашей тетушки?
 Рэнни взглянул на нее, затем снова опустил глаза к тарелке.
 — Она отправилась в гости.
 — Правда? — Вопросительная интонация была не случайна. Не то чтобы Летти было интересно, куда отправилась хозяйка, ей просто хотелось, чтобы Рэнсом Таил ер продолжал говорить.
 — Она отправилась в Элм Гроув. Пешком. Они там все разболелись, и тетушка понесла им немного куриного бульона.
 — Понятно. Она очень заботлива.
 Сидевший через стол от Летти высокий мужчина спокойно посмотрел на нее, и по этому взгляду она почувствовала, что слова ее были для него такими же пустыми, какими они прозвучали в ее собственных ушах. Она поспешно продолжила:
 — Элм Гроув — это какое-то местечко, городок?
 — Это дом. Дом моего дяди Сэмюэла. Это сразу же вниз по дороге.
 — Ясно. А мальчик, Лайонел? Где он?
 Рэнни улыбнулся, и на щеке его появилась резкая черта, не совсем похожая на ямочку.
 — Лайонел спит. Если он рано встает, Мама Тэсс находит для него работу.
 — Я думала, от него и требуется… я хотела сказать, что думала, его работа — сопровождать вас.
 Конечно, если этот мужчина так не в себе, как говорила тетушка Эм, он мог и не понять, о чем она начала говорить, но на щеках Летти невольно проступил румянец.
 Рэнсом, наблюдая, как розовеет ее светлая кожа, и недоумевая, то ли причиной этого была ее чувствительность, то ли раздражение от его предполагаемой медлительности, коротко ответил:
 — Иногда.
 Летти отодвинула тарелку. Через секунду она спросила:
 — Не могли бы вы мне сказать, как лучше всего добраться до города?
 — У нас есть лошадь и коляска.
 — А как вы думаете, не будет ли ваша тетушка возражать, если я воспользуюсь коляской? Я охотно заплачу.
 — Она не будет возражать, — ответил он, улыбаясь. — Я мог бы отвезти вас.
 — Я умею править лошадью и сама, но мне хотелось бы заплатить за коляску.
 — В этом нет необходимости. И мне будет приятно отвезти вас. Я был бы рад.
 В его словах была утонченная обходительность, внезапный отзвук того, кем он, должно быть, был когда-то. Летти, все понимая, покусывала нижнюю губу. Она не знала, может ли он сделать то, что предлагает, а спросить не у кого. Конечно, чтобы управлять лошадью и коляской, нужна скорее сила, чем умение. Но на дороге действуют определенные правила, и для соблюдения их нужна какая-то ответственность.
 — Я не переверну вас. Обещаю. — Рэнни ждал. Казалось, он думает о поездке, как об удовольствии.
 А Летти надо было в город по нескольким причинам. Она хотела сделать несколько мелких, но необходимых покупок. Однако главной целью поездки было найти штаб оккупационных войск северян и начать расследование обстоятельств смерти брата. Тем не менее это могло немного подождать, по крайней мере, до возвращения хозяйки. Она изобразила улыбку.
 — Может быть, позже.
 Мама Тэсс вернулась и принесла с огорода пучок зеленого лука. Она стала его чистить, и острый запах заполнил кухню. Наблюдая за быстрыми, уверенными движениями негритянки, снимавшей верхние листья и обрезавшей корешки, Летти подумала, что, может быть, это какое-нибудь неизвестное южное утреннее блюдо или повариха уже готовит обед.
 Негритянка не была так поглощена работой, как это казалось. Как только Рэнсом Таил ер поставил чашку с кофе на стол, она оглянулась через плечо:
 — Если вы закончили, мистер Рэнни, может, вы все покажете здесь молодой леди? Ей же нужно знать, где все находится, и, я готова спорить, она хочет посмотреть на цветы мисс Эмили.
 — Что вы, в этом нет никакой необходимости, — запротестовала Летти. — Наверняка мистеру Тайлеру есть чем заняться.
 Но владелец Сплендоры был уже на ногах и протягивал руки к стулу, чтобы помочь ей выйти из-за стола.
 — Эта работа мне больше по душе. А вы можете называть меня Рэнни, если хотите.
 Похоже, выбора не было: нужно осматривать Сплендору. Она сказала сухо:
 — Спасибо, Рэнни.
 Сплендора была выстроена в стиле, известном как «дом плантатора». В действительности он не был двухэтажным. Скорее, один, главный этаж был построен на так называемом высоком цоколе, кирпичном вспомогательном помещении; приподнятом над землей из-за высокого уровня воды в этой местности. В его высокой, ломаной крыше были проделаны три окна, через которые освещалась огромная мансарда, комната, у которой до войны было самое разное предназначение — от танцевального зала зимой до гостевой спальни. Верхние и нижние веранды с фасадной и задней части защищали дом от солнца и летнего зноя. Колонны нижних веранд были из кирпича, как и стены цоколя. Колонны верхних веранд были, прямоугольной формы, из сердцевины кипариса и гармонировали с кипарисовой обшивкой стен.
 К главному входу можно было попасть по широкой и высокой лестнице с перилами. Лестница вела также к огороженной перилами веранде на уровне основного этажа. Через тяжелые двойные парадные входные двери со светильниками по бокам и фрамугой над ними можно было попасть в большой холл. Из него двери вели в шесть больших комнат. Слева от парадного входа была гостиная — комната, обставленная мебелью из розового дерева, обтянутой потертым жаккардом. Чтобы избежать дальнейшей порчи мебели, здесь всегда были закрыты ставни и царил полумрак. За гостиной была столовая с массивной мебелью из красного дерева. За ней спальня Рэнни, из которой через доходящее до пола двустворчатое окно можно было попасть на заднюю веранду. Через холл от нее была комната тетушки Эм. Дальше, в середине правой стороны, была незанятая комната, а за ней — комната, где поселили Летти и которая выходила на переднюю веранду.
 В так называемом высоком цоколе, нижнем этаже, тоже был центральный холл. Из него двери вели в разные кладовые и в комнату, которая много лет служила спальней для Мамы Тэсс, верной домашней прислуги. Но сейчас у Нее был собственный домик, и теперь там спал только Лайонел, чтобы всегда быть поблизости от Рэнни, если ночью возникнет в нем потребность.
 От дороги к дому вела покрытая выбоинами дорожка, посыпанная песком кирпичного цвета. Перед домом она поворачивала влево, огибала его и вела к конюшне и каретному сараю. Дальше по дорожке была кузница и несколько других надворных построек, за которыми двумя рядами тянулись прежние хижины рабов.
 Везде были видны опустошительные следы войны и почти девяти лет запустения. Побелка дома выцвела, мягкий серебристо-серый цвет открытой ветрам и дождям древесины создавал впечатление упадка. Дощатые изгороди, окружавшие поля, исчезли, сожженные в кострах двух армий. Металлические инструменты из кузницы были реквизированы, так же как мулы, большинство лошадей и столько кур, уток, коров и свиней, сколько можно было поймать. Хлопковый амбар все еще чернел обгоревшей кладкой с тех пор, как конфедераты сожгли его, чтобы «белое золото» не попало в руки врагу. Поля, прилегающие к дому, были засеяны. Там виднелась мягкая зелень рядов нового хлопчатника. Другие поля, дальше, лежали нераспаханные и зарастали молодыми побегами эвкалипта и сосны, затягивались сорной травой и плетьми дикого вьюна. Из четырех или пяти хижин, где жили негры-издольщики, поднимались дымки. Но у большинства хижин обвалилось крыльцо, были сорваны двери и разрушены ступеньки, а стены увиты гирляндами жимолости и дикого винограда.
 Один из заборов вокруг дома был восстановлен. Этот забор из кольев защищал цветы тетушки Эм от цыплят и другой живности. Поголовье коров и роющих землю свиней начало восстанавливаться. Им позволялось свободно бродить по окрестностям, питаясь подножным кормом из-за нехватки другого. За забором двор был очищен от травы, а песчаная почва разровнена граблями на геометрические фигуры. Но по краям и с каждой стороны парадной лестницы теснились клумбы нежных вербен, маргариток, голубого цикория, а также ряды ирисов и жонкилий, которые уже отцвели. По углам располагались кусты сладких олив, а еще глянцевые камелии, белые цветы калины, таволги, цветущие каждый месяц розы. У ворот росла плетистая роза с буйными побегами, покрытыми глянцевой зеленой листвой. Ее бледно-розовые цветы в изобилии рассыпались по возвышавшемуся над розовым кустом дереву и издавали такой сладостный аромат на утреннем солнце, что кружилась голова.
 Рэнни остановился у покрытого розовыми цветами дерева. Летти встала рядом с ним и закрыла глаза, глубоко вдыхая невообразимый запах. Было так тихо, что она могла слышать жужжание пчел среди цветов и мягкий шелест ветерка в блестящих листьях розы.
 Как тихо было здесь по сравнению с городом, из которого она уехала, с его стуком колес, руганью извозчиков и криками уличных торговцев. Трудно было думать о смерти и мести, трудно было помнить, что эта прекрасная земля истерзана войной и все еще бывает ужасной от ночной жестокости. Но она должна думать и помнить.
 У ее плеча раздался тихий щелкающий звук. Летти открыла глаза и увидела, как Рэнни отламывает изящный розовый цветок от изогнувшегося побега. Его лицо было поглощено работой, он сорвал нижние листья, бросил их на землю и твердым большим пальцем один за другим сбил шипы. Некоторое время он стоял с цветком в руках, потом, склонив голову в легком поклоне, преподнес ей тугой, наполовину раскрытый бутон.
 — Это вам, мисс Летти.
 — Мне? — В голосе ее звучало недоверие. Она не привыкла к подаркам от мужчин. Подношение розы и упоминание ее имени, даже вместе с уважительным «мисс», вызвали у нее неспокойное чувство нежелательной близости.
 — Он похож на вас.
 Она пристально смотрела ему в лицо, все чувства напряжены в поисках какой-нибудь неуловимой двусмысленности. Наконец, она спросила:
 — С шипами или без шипов?
 — Что?
 В его жесте были искренность и изящество рыцаря. Было нетактично с ее стороны подвергать сомнению знак внимания и отказываться от подарка, так заботливо приготовленного для нее. Она не могла отказаться, не обидев его. Летти приняла розу, поднесла ее к лицу, чтобы вдохнуть аромат, в то же время она была настороже и думала о причине такого подарка. Если какая-то причина помимо мгновенного порыва или какого-нибудь полузабытого приема из искусства флиртовать и имела место, она не была очевидна.
 Рэнсом Таил ер был хорошим гидом. Он объяснял коротко, простыми фразами предназначение комнат и строений, которые показывал. Отвечал на вопросы точно, без ненужных подробностей. Он хорошо знал дом и окрестности, что было неудивительно, ведь Сплендора была его домом. Интересно, сможет ли он так же легко разговаривать в другом месте?
 Что-то в этом мужчине-ребенке завораживало. Она не могла не смотреть на него, на настоящую мужскую красоту его лица и тела. В том, как он держался, была такая уверенность, такая гордость, несомненно наследие прошлых лет, потому что сейчас в нем была заметна усталость, а на блуждающие в глазах огоньки было больно смотреть. Голос его был низким и мягким, а легкие улыбки, при которых у глаз появлялись морщинки, вызывали в груди странное чувство. Признание того, что ей интересно его слушать, должно было заставить ее чувствовать себя глупо, и она почувствовала бы себя глупо, если бы не понимала, что он для нее — пример обучаемости, способности мыслить при умственных отклонениях. Ее любопытство было естественным любопытством учительницы.
 — Рэнни, а вы читаете… я имею в виду после ранения?
 — Немного.
 — Но вы узнаете слова, буквы? Он легко кивнул.
 — Вы можете писать?
 На его лицо набежала тень, он повторил:
 — Немного.
 — Вы хотели бы научиться большему?
 — Нет.
 — Но почему?
 — Я не смогу!
 — Вы, может быть, в состоянии сделать больше, чем думаете.
 — Не смейтесь надо мной. — Он отшатнулся от нее, его голос звучал глухо.
 Летти протянула ладонь и дотронулась до его руки:
 — Да нет, я серьезно. Я хотела бы помочь.
 Рэнсом затих, повернул голову и посмотрел на правильный овал ее лица, спокойный свет в глазах. Внезапно его охватила дрожь так, что ему пришлось напрячь мускулы, чтобы побороть ее. Уже давно он не видел в глазах женщин нечто большее, чем смущение и жалость.
 — Вы не сможете, — сказал он тихо.
 — Я могу попробовать.
 Летти почувствовала, как его рука напряглась под ее пальцами. Это было поразительно, но она испытала почти не поддающийся контролю порыв потянуться вверх, отбросить мягкую прядь волос, ниспадающих на его шрам на виске, ощупать старую рану кончиками пальцев, как будто она надеялась, что ее прикосновение исцелит его. Она подавила этот порыв, но так и не смогла отвести взгляда от его глаз. Медленно шли секунды. Над ними кружила пчела. Плавно пропорхала мимо бабочка с крыльями кремового цвета.
 На них осыпалась роза. С тихим шепотом падали вниз лепестки и опускались на широкие плечи Рэнни, где они лежали, мягкие и тонкие, на грубом полотне синей рубашки. Один лепесток упал Летти на ладонь, которой она касалась его руки, она восприняла это нагретое солнцем ласковое прикосновение как благословение.
 — Эй вы, двое! Что вы задумали?
 Летти вздрогнула, напуганная криком. Это была тетушка Эм. Пожилая женщина приближалась к ним по дороге. Лицо ее прикрывала от солнца широкополая шляпа, а на руке раскачивалась пустая корзинка.
 Вопрос тетушки Эм, как оказалось, был чисто риторическим. Она и не ждала ответа, но как только поровнялась с ними, поинтересовалась у Летти, как она провела ночь, спросила, завтракала ли она, и с живым интересом без какого-либо намека на навязчивое любопытство пожелала узнать, какие у Летти на сегодня планы. Услышав о намерении поехать в город, она, казалось, совсем не колебалась, разрешая Рэнни отвезти ее туда. Пока Летти будет, занята в городе своими делами, он мог бы сделать для нее две вещи. Ей нужно купить пакетик булавок и получить на почте номер журнала «Деморестс иллюстрейтед манфли». Сейчас, по крайней мере она это слышала, там печатают хорошие статьи по садоводству. Эти редакторы-янки не очень-то понимают в южных садах. Они совсем зациклились на двух цветках, которые тут же вянут на жаре, — тюльпанах и пионах, но в этом номере что-то есть о пушнице, она хотела бы это почитать.
 Пока Рэнни запрягал лошадь в коляску, Летти приколола шпилькой маленькую соломенную шляпку с лентой, чуть сдвинула ее вперед на заплетенных волосах, надела перчатки, нашла свой зонтик и поджидала на ступеньках. Они отправились по дороге в направлении Накитоша.
 Брат Летти, Генри, до того, как погиб, писал ей прекрасные письма. Он обладал острым умом и живо интересовался местностью, куда его направили служить. Он находил эти края приятными, а их историю, уходящую корнями во французское колониальное прошлое, захватывающей. Он часто писал о желании купить здесь землю и самому стать плантатором, когда служба закончится. Из его писем Летти узнала многое о крае, где он был убит.
 Сплендора располагалась в каких-то трех-четырех милях к северу от города Накитош, вблизи еще одного маленького городка, который звался Гранд-Экор. Гранд-Экор, процветающий порт на берегу Ред-Ривера, был сожжен войсками северян под командованием генерала Бэнкса во время злосчастной Ред-Риверской кампании весной 1864 года. Накитош, менее важный для судоходства, уцелел.
 Считалось, что слово «Накитош», писал Генри, означало «пожиратели каштанов». Так звалось индейское племя, которое когда-то считало эту территорию своей. Действительно, это было старейшее поселение на приобретенных у французов землях Луизианы. На четыре года старше Нового Орлеана. Город был основан как военный аванпост в 1714 году и предназначался для защиты западной границы колонии Луизиана от испанского вторжения. В то время он располагался на Ред-Ривере. Однако в начале девятнадцатого века река начала менять русло и загнулась петлей на север. Примерно в тридцатимильном рукаве, на котором стоял Накитош, уровень воды постепенно падал. До тех пор, пока не стало очевидным, что река превратилась всего лишь в свой приток, известный теперь как Кейн-Ривер.
 Старый город сам по себе был очень живописен. В оштукатуренных стенах домов, широких верандах, закрывавших дома от солнца, в украшениях из кованого чугуна было заметно французское и испанское влияние. Многие дома были окутаны создаваемой прикрытыми ставнями атмосферой таинственности. Здания располагались в тени огромных старых дубов, за многими из них скрывались почти незаметные прохладные садики. Было вполне обычным делом услышать на улицах французскую речь или увидеть газеты, книги, рекламные плакаты на этом языке.
 Выложенная брусчаткой и выходящая к водному пути, который когда-то был артерией, поддерживавшей ее жизнь, главная улица называлась Фронт-стрит. Вывески с чужеземно звучавшими именами торговцев отражали историю города. Многие торговые дома были двухэтажными, с выступающими над улицей балконами, которые служили местом отдыха и любования открывавшимися на реку видами для обитателей верхних квартир, а внизу укрывали пешеходов от солнца и дождя. Под защитой балконов разгуливали дамы, всегда парами, как того требовали приличия. Они были одеты в пышные юбки, украшенные модными турнюрами. Обычно в трауре черных, серых или фиолетовых тонов. На руках их были перчатки, а цвет лица они предохраняли от солнца вуалями. Джентльмены шли по делам, одни одетые скромно и с серьезными лицами, на других же были яркие охотничьи куртки в клетку с еще более яркими жилетами. За некоторыми тянулись клубы дыма из зажатых между зубами манильских сигар.
 Один пожилой человек привлек внимание Летти. Он был сед, с гладкой белой бородой. Выхаживал он с гордостью и достоинством состоятельного мужчины, хотя сюртук его был поношен, а воротник рубашки истрепан. На лице его было такое отчаяние, что сердце сжималось болью.
 Тут и там бегали оборванные дети, вместе и белые и черные. Они сновали между группами чернокожих мужчин, сидевших или лежавших на солнце, хохотавших или. беседовавших на перекрестках, прятались за дородной монашкой, которая спешила по улице с клацающими у пояса четками. Негритянки с белозубыми улыбками на темных лицах несли на головах корзины, окликали друг друга или нараспев предлагали свои товары — пироги с ягодами, запеченные в тесте сосиски, пучки трав, букеты цветов или мешочки со специями.
 За зданиями, над верхушками деревьев возвышалась колокольня собора Накитошского прихода — церковь святой Марии. Когда Летти и Рэнсом ехали через город, церковный колокол звонил, разнося звучный, но скорбный перезвон. Колокол возвещал о похоронах. Хоронили, как сказал Рэнни, вольного человека, цветного плантатора из Иль-Бревилля, ниже по реке или где-то там. Его несомненно хоронили на кладбище, хотя он и покончил с собой. Он это сделал от горя, не выдержав ударов судьбы — гибели двоих сыновей на войне и потери состояния. Вдобавок ко всему недавно за неуплату налогов он лишился дома и земель, таких же обширных, как и у любого белого плантатора. Летти хотелось расспросить Рэнни об этом подробнее, но не было времени. Они как раз подъехали к магазину тканей, и он спустился, чтобы помочь ей выбраться из коляски.
 Покупки Летти и выполнение поручений тетушки Эм не заняли много времени. Со всем можно было покончить еще быстрее, если бы их с Рэнни не задержали на почте. Человек за окошечком развлекал, очевидно, троих своих друзей рассказом о случившемся утром происшествии.
 — Я клянусь, вы ничего страшнее в жизни не видели! Это был «саквояжник» 1  , этот сборщик налогов О'Коннор, самый подлый стяжатель в штате — а это звание кое о чем говорит. Его привязали к фонарному столбу на Фронт-стрите в одних подштанниках. Он отплясывал джигу, пытаясь спрятать за столбом свои две с половиной сотни фунтов свиного сала и одновременно избавиться от таблички на груди.
 — Таблички? А что это была за табличка? — Вопрос был задан одним из слушавших, бородатым, скороговоркой говорившим человеком с загрубевшими руками фермера и въевшейся в кожу обуви грязью.
 — Всего лишь листок бумаги с двумя словами на нем: хрю-хрю! Да Бог мой, этот Шип — штучка!
 Приятели понизили голоса, заметив женщину, и Летти отошла и повернулась к ним спиной, сделав вид, что ее заинтересовала находившаяся в витрине пожелтевшая и засиженная мухами реклама дамских шляпок. При упоминании о Шипе она стала слушать внимательнее.
 — Откуда ты знаешь, что это был Шип? — спросил другой собеседник.
 — А кто же еще? — Рассказчик пошарил под прилавком, вытащил журнал и пачку писем, бросил их на прилавок перед Рэнни, даже не глядя на него.
 — Кроме всего, он оставил свою визитную карточку — саранчу и шип, а на окраине города его заметил синемундирник 2 . Наверное, доблестная армия Севера полночи гонялась за ним то по одному берегу Ред-Ривера, то по другому.
 — Правда? Он ограбил О'Коннора?
 — Еще бы! Самое главное то, что армия так бросилась ловить Шипа, чтобы положить конец его славным деяниям, что до утра они и не знали об ограблении. Они вообще не видели сборщика налогов. Его обнаружил доктор, который возвращался домой на рассвете после принятия родов.
 Раздался общий хохот. Фермер, улыбку которого не могла скрыть борода, покачал головой:
 — Господи, только подумайте о комарах! А почему же О'Коннор не звал на помощь?
 — Я думаю, надеялся освободиться, пока никто его не увидел.
 — Ну, и по заслугам ему. Этот О'Коннор, он собирался меня ограбить, когда он был здесь последний раз. Хотел забрать мою свиноматку-рекордистку за то, что квитанция об уплате налогов была на один день просрочена. Я сказал, пусть выходит из экипажа и забирает. Конечно же, в руках у меня в этот момент была двустволка. Если бы я дал деньги, они никогда и не появились бы ни в какой ведомости, наверняка.
 — Думаю, деньги, которые отнял Шип, опять объ-1вятся на очередной распродаже конфискованного за неуплату налогов имущества.
 — Через два дня будет распродаваться на аукционе поместье вдовы Клементс. Спорим, она появится там как раз с нужной суммой, чтобы выкупить все назад?
 — Это будет одно из всех этих чудес, разрази меня гром, если этого не произойдет.
 Почтмейстер сплюнул табачную жвачку в стоявшую в углу урну.
 — Да, вот тут и приходит на ум, что Шип этот здесь слишком много уж чудес творит. Возьмите, например, как он все сорвал, когда собирались вешать в прошлую пятницу. Или побег Черного Тоби? Ребят просто выбили из колеи.
 Внезапно разговор оборвался. Посматривая через плечо, Летти увидела, как мужчины глядят друг на друга мрачно и подозрительно. Перемена была непонятна. Она подумала, что это могло быть связано с делами ночных всадников, одетых в простыни, — жителей этих мест, известных в штате как Рыцари Белой Камелии. Скорее всего, именно они имелись в виду, когда в разговоре упоминалось о повешении.
 Рэнни подошел с почтой тетушки Эм в руке и тронул Летти за локоть:
 — Готовы?
 Летти вышла с почты вместе с ним. Когда она уходила, брови ее сосредоточенно хмурились. Рэнни помог Летти подняться в коляску, обогнул ее, забрался на свое место, и они тронулись. Не проехали они и нескольких метров, как Летти повернулась.
 — Вы слышали, что они говорили о сборщике налогов, мистере О'Конноре?
 — Да, мэм.
 — И что вы думаете?
 — Думаю о чем?
 — О том, что с ним сделали.
 — Я не знаю.
 Рэнсом понимал, что ему надо было предвидеть эти вопросы. Если бы он подумал об этом, то поторопил бы ее уйти с почты. Но все это показалось ему хорошей возможностью познакомить ее с другим мнением о Шипе, отличным от того, которое у нее сложилось, если судить по ее словам, произнесенным прошлой ночью. Однако он ничего не собирался добавлять к тому, что уже было сказано, даже если бы мог.
 — Вы должны знать! — настаивала она. — На человека напали и публично унизили его. Я понимаю… то есть я слышала, что налоги высоки и что люди, их собирающие, далеко не всегда справедливы. Но заслужил ли мистер О'Коннор то, что с ним сделали?
 — Что означает это слово — уни… унизили? — спросил он.
 Летти посмотрела на него, встретилась с ясным взглядом, затем отвернулась. Она забыла: у человека, сидевшего рядом с ней, был свой собственный потолок, и ей не следовало упорствовать. Странно, ей так хотелось узнать, что он думает.
 Тихим голосом она произнесла:
 — Извините, Рэнни. Это не так уж и важно. Мы сейчас поедем в Бюро по делам освобожденных невольников.
 Бюро было образовано, чтобы помочь неграм приспособиться к жизни на воле и привыкнуть к только что обретенным ими гражданским правам. На самом же деле Бюро обвиняли в том, что оно превратилось в нового господина, принуждало бывших рабов впасть в зависимость от государства и склоняло их к поддержке радикальной республиканской партии и ее программных целей. Было дано очень много обещаний, таких, например, как предоставить каждому мужчине-негру сорок акров земли и мула. Никто не мог сказать, откуда возникло такое обещание, но было также сущей правдой, что оно породило надежды, которые не могли оправдаться. Однако работники Бюро, а многие его отделения были заполнены бывшими солдатами армии Севера, которые собирались поселиться на Юге, в целом трудились добросовестно. Наибольшим достижением Бюро, почти все соглашались с этим, была, по-видимому, организация образования для негров.
 Появление Летти в Бюро было встречено с радостью. Она заранее написала, и ее ждали. К сожалению, как ей сказали, к работе она сможет приступить не ранее, чем через месяц. В разгаре посевная страда, и лишь немногие ученики смогут оторваться от работы, пока все не будет посажено, то есть до окончательной вспашки посевов с наступлением лета. Пока же ей надо потерпеть. Ей сообщат, когда потребуются ее услуги.
 Из Бюро Летти попросила отвезти ее в штаб войск. Здание, где он размещался, в прошлом жилой дом, по своему стилю очень напоминало Сплендору, те же высокий цоколь и широкие веранды. Рэнни флегматично помог ей сойти с коляски и остался ждать.
 Командующим в районе Накитоша был полковник Томас Уорд. Это был высокий мужчина с солдатской выправкой, может быть, чуть старше тридцати, привлекательный в своей военной прямоте. Его длинные и завивающиеся на затылке волосы были орехового цвета, а в каштановых кавалерийских усах проступал оттенок рыжины. Зеленоватые глаза были в тот день слегка покрасневшими от усталости, как будто почти всю ночь он провел на ногах. Когда Летти вошла, полковник встал, довольно радушно поприветствовал ее и пригласил сесть.
 — Мисс Мейсон, чем могут помочь вам армия Соединенных Штатов и я лично?
 Летти тщательно готовилась к тому, что скажет. К несчастью, сейчас она не могла точно припомнить, как ей хотелось начать разговор. Она облизала губы, внезапно в первый раз усомнившись в разумности своего расследования.
 — Я… я думаю, вы знали моего брата Генри. Вы написали моей матери письмо с соболезнованиями.
 — Да, ваш брат и в самом деле был прекрасным офицером. Как я понимаю, ваш приезд связан с его гибелью?
 — Да, — сказала Летти с облегчением и начала рассказывать, как для нее важно найти убийцу брата и что она собирается делать в ближайшее время, о ее договоре с Бюро по делам освобожденных невольников относительно места учительницы. Полковник выслушал ее, время от времени лишь слегка кивая, между тем взгляд его, пока она говорила, по очереди коснулся контуров ее губ, округлости груди и изящного изгиба талии.
 — Вы знаете, — спросил он, когда она наконец замолчала, — что армия уже провела свое расследование?
 — Да, я все понимаю. Но оно не показалось мне убедительным.
 — Просто не было никаких улик. Мне тяжело разочаровывать вас, мисс Мейсон, но я сомневаюсь, что вам сейчас удастся найти какие-либо свидетельства того, кто убил вашего брата, а еще менее вероятно, достаточные, чтобы повесить его.
 — Я знаю, что это будет не легко. Я думала, можно было бы начать с осмотра того места у лесного ручья, где он был убит, если вы сможете показать мне его.
 Полковник нахмурился, откинулся в кресле и потрогал указательным пальцем свои усы.
 — Это довольно далеко, совсем в глуши. Вряд ли это место подходит для выезда на пикник.
 — В самом деле? — Голос Летти звучал холодно. Ее всегда удивляло, с какой легкостью мужчины приходят к выводу, что женщины ничего не смыслят в расстояниях.
 Полковник улыбнулся:
 — Я понимаю, это может звучать странно, если принять во внимание, что вы проехали полстраны, но вы, наверно, не осознаете, что этот район, так сказать, прибежище преступников. Не только человека, которого вы ищите, нашего местного Робин Гуда, Шипа, но и сборища других сомнительных типов. Это головорезы, многие из них, в прошлом — партизаны Конфедерации или же дезертиры из армии Юга. Их называют здесь джейхокеры. Сейчас мы уже склонны полагать, что размеры этой организации внушительны. Это что-то вроде своего рода банды разбойников, которые захлестнули юго-западные штаты, как эпидемия. Одно мы знаем про них наверняка — то, что они абсолютно безжалостны.
 Летти пропустила мимо ушей последние слова, но ухватилась за одну фразу, вызвавшую ее интерес.
 — Робин Гуд? Действительно, странное имя для ужасного преступника!
 — Так местный люд зовет этого человека хотя, с моей точки зрения, а я тут занимаю такое же положение, как шериф Ноттингемский, сравнение это не совсем уместно.
 — Я тоже так думаю, — сказала Летти, немного смягчившись и оценив его тонкую иронию.
 — По крайней мере, вам кое-что известно об этом человеке, и вы осознаете опасность. Не могу сказать, что он причинит вред женщине, но не могу утверждать и обратного. У нас есть много описаний его внешности, где цвет волос и глаз меняется, как цвета радуги, и такой список преступлений на его совести, совершенных якобы в одну и ту же ночь в местах, между которыми многие мили, что он, кажется, способен на все, что угодно.
 В словах полковника звучало глубокое разочарование. Тот тон, которым он все это сказал, напомнил Летти, что ей надо ему кое-что сообщить.
 — Как я понимаю, прошлой ночью вы преследовали этого человека. Так я видела его.
 Склонившись вперед, она рассказала о происшествии,
 — Удивительно, что он натолкнулся на вас, — отреагировал полковник. — Не могу сказать, что удивлен его появлением в этом районе. Он уходил от нас там и раньше. Наверное, он пользуется расположенным поблизости водоемом, прудом Динка, чтобы запутать собак.
 — Но если вы это знаете наверняка, то можете устроить ему ловушку, подождать его там?
 — Это не единственное такое место у него. Здесь с десяток прудов и ручьев, не говоря уже о двух реках, где он может сбить собак со следа. А что касается ловушки, у него на них какое-то особое чутье. Умная сво… — он замолчал и откашлялся. — Я хотел сказать, что он чертовски умен.
 — Умен — не то слово, которое я бы выбрала. — Летти как будто не заметила секундного замешательства полковника, увлекшись его рассказом о цели своего долгого путешествия на Юг.
 Полковник вопросительно поднял брови.
 — Я бы сказала, подлый, самонадеянный, даже самодовольный, — произнесла она с презрением. — Возьмите хотя бы знак, который он оставляет после себя.
 — Да, конечно, я признаю, что это не приносит нам большой радости, но он не первый, кто намекает, что армия и радикальные республиканцы, которых мы поддерживаем, — это нашествие чумы.
 Она смотрела, не понимая, затем с ее губ сорвался возглас, в котором звучали и раздражение, и восхищение.
 — Нашествие саранчи и шип, чтобы пронзить ее.
 — Именно так.
 — Но я слышала, это символизирует еще кое-что.
 — Возрождение Юга, как самовосстанавливается саранча? Можно услышать и такое. Но будьте уверены, мисс Мейсон, мы рассмотрим ваше сообщение, как и все другие.
 Говоря это, он указал на довольно объемистую стопку бумаг на своем столе. Летти поняла жест как намек и поднялась.
 — Спасибо, полковник. Не буду больше отрывать вас от работы. Благодарю за время, которое вы мне уделили. Не могли бы вы только сообщить мне, как добраться до того ручья?
 Полковник У орд тоже встал:
 — Я распоряжусь, чтобы подготовили карту и прислали ее к вам в Сплендору.
 — О, это не стоит таких хлопот. Достаточно лишь простого плана, где будут обозначены дороги.
 Он тепло улыбнулся, кончики усов приподнялись.
 — Это не доставит нам никаких хлопот, мисс Мейсон, абсолютно никаких.




 ГЛАВА 3


 Летти услышала песенку еще до того, как увидела коляску. Пели мальчишки, дрожащими от волнения голосами, с присущей только детям торжествующей жестокостью.
 — Беги, Рэнни, беги, — пели они. — Да свой ум побереги, Рэнни ум потерял, потом бегал — покупал. Беги, Рэнни, беги!
 Рэнни поставил коляску в тени, через дорогу от штаба. Между колесами высокой коляски Летти видны были босые ноги и короткие штаны ребят. Рэнни был прижат к распоркам коляски. Летти пришла в негодование. Подхватив юбки, она бросилась вперед.
 Обойдя лошадь, которая беспокойно натягивала привязь, Летти увидела то, что и ожидала увидеть. Загнанный в угол, Рэнни стоял прямо и твердо, широко расставив ноги, на лице — полное безразличие. Вокруг него прыгали пять или шесть мальчишек в возрасте от девяти до тринадцати лет. Они пели свою жуткую песенку, и их лица сияли диким ликованием. Один из них, побольше других, очевидно вожак, подскакивал перед высоким светловолосым молодым человеком и чередовал обманные движения с настоящими ударами кулаками, Рэнни отражал удары предплечьями, но не делал ни малейшей попытки ударить в ответ.
 Летти была учительницей уже почти три года и знала кое-что о том, как нужно справляться с мальчишками-подростками. С горящими от гнева глазами она громко и властно крикнула:
 — Это что такое? Немедленно прекратить!
 Прыжки тут же прекратились. Все мальчики, за исключением их вожака, с удивлением повернулись к ней. Вожак же бросил в ее сторону один-единственный взгляд и продолжил бокс.
 Летти прошла вперед и схватила мальчишку за плечо:
 — Как вас зовут, молодой человек? Кто ваш отец?
 Мальчик, он был с ней почти одного роста, замахнулся на нее. Волосы у него растрепались, лицо исказилось злобой. На миг ей показалось, что он хочет ударить ее, но тут вдруг неуловимым движением рука Рэнни неожиданно распрямилась, и он схватил мальчишку за запястье, сильно сжав его. Мальчик вскрикнул, лицо его стало белым, колени подкосились.
 Летти положила руку на жилистую кисть Рэнни и тихо сказала:
 — Отпустите его.
 Рэнни подчинился и резко разжал пальцы — так собака отпускает пойманную крысу. Парень, заметно притихший, стоял, потирая руку.
 Летти отвела взгляд от заводилы и посмотрела на остальных.
 — Думаю, вам всем лучше пойти по домам. И в следующий раз подумайте, как развлекаться.
 Мальчишки побрели прочь, злобно оглядываясь. Летти понаблюдала за ними какое-то время, затем повернулась к Рэнни. Похоже, они ничего ему не сделали. Вообще-то он выглядел таким большим и невозмутимым, что ей показалось смешным, как она бросилась на его защиту. На мгновение их взгляды встретились. Летти отвернулась первой. Еле слышно она сказала:
 — Возвращаемся в Сплендору?
 — Да, мэм.
 Рэнсом помог ей сесть в коляску и, затаив дыхание, смотрел, как она расправляла юбки и поправляла соломенную шляпку. Его взгляд на минуту задержался на ее ресницах, темным веером отбрасывавших тень на нежную кожу щек, на тонких, но сильных руках, которые сначала разгладили серую юбку, а потом легли на колени. Кто бы подумал, что за этой спокойной и сдержанной внешностью скрываются огонь и гнев, готовые в любую минуту взорваться, чтобы защитить бедного Рэнни. Он был заинтригован, а это никуда не годилось. Это было совсем ни к чему.
 Полковник Томас Уорд привез карту ближе к вечеру. Он нашел Летти на веранде. Она чистила к ужину фасоль из огорода тетушки Эм. Вместе с Летти вечерней прохладой наслаждались сама тетушка, Рэнни, а также приехавшие из Элм Гроува племянница тетушки Эм, молодая вдова по имени Салли Энн и ее сынишка Питер.
 Мать Салли Энн и ее младшая замужняя сестра с двумя детьми заболели. Их-то и навещала тетушка Эм этим утром. Питер, серьезный худенький мальчик лет пяти-шести, не отличался крепким здоровьем, и тетушка Эм пригласила их с Салли погостить у нее несколько дней, а может, и больше, пока их домашние не переболеют. Они приехали примерно на час раньше полковника Уорда.
 Салли Энн была красавица. Светлые волосы с серебристым оттенком, нежная прозрачная кожа, спокойные голубые глаза фарфоровой куколки. Она одевалась в черное, скорбя по мужу, убитому в битве при Мэнсфилде, как она объясняла своим нежным голосом. Однако основной причиной было отсутствие денег на другую одежду, как и на все остальное. Салли Энн чувствовала угрызения совести оттого, что бросила дома больную мать и остальных, но там за ними ухаживала старая няня, а ей нужно было позаботиться о Питере. Он был все, что она имела и, скорее всего, будет иметь.
 — Вздор! — ответила ей тетушка Эм, когда миловидный полковник привязал лошадь к частоколу и, пройдя под увитым розами деревом, подошел к дому. Тетушка представила его Салли Энн, лукаво улыбаясь.
 Салли Энн этого не заметила. Белокурая вдова, несколько отпрянув при виде синего мундира, тем не менее вежливо поприветствовала полковника, а затем снова замолчала. Свои улыбки она оставила для Рэнни, который сидел на ступеньках и то чистил фасоль, то играл с Питером и его товарищем Лайонелом в «корзиночку».
 Полковник был в тот вечер не единственным гостем. Следом за ним приехал элегантно одетый джентльмен в желтовато-коричневом сюртуке, такого же цвета брюках, кремовом жилете, желтом галстуке и широкополой шляпе. Сняв шляпу, он поздоровался с дамами и поцеловал руку тетушке Эм, что заставило ее одновременно и возмутиться, и жеманно улыбнуться. Повернувшись к Салли Энн, он изобразил такой глубокий поклон, что поля шляпы задели пол веранды.
 — Мисс Салли Энн, вы очаровательны. Клянусь, каждый раз, когда я вас вижу, думаю, что вы слишком молоды, чтобы уже быть матерью, тем более матерью такого взрослого сына.
 — Не будьте смешным! — кокетливо пожурила его южанка. — Вы прекрасно знаете…
 — О, знать и верить — это не одно и то же.
 Затем гость, он был среднего роста, с волнистыми черными волосами, маленькими, аккуратно подстриженными усиками и глазами, столь же веселыми, как и темными, обратился к Летти:
 — А эта дама, рядом с вами, должно быть, и есть та самая амазонка, о которой я слышал в городе. Слух о ее смелости и красоте распространяется так быстро, что мне пришлось поспешить приехать сюда, чтобы быть представленным.
 — Летти, — сказала тетушка Эм, — этого повесу зовут Мартин Идеи. Он дружит с Рэнни с детских лет, и он у нас большой любитель пофлиртовать.
 — Тетя Эм! — запротестовал Мартин, изображая укор и обиду.
 — Любитель пофлиртовать! — настаивала пожилая Женщина.
 Летти была только рада, что ей не дали возможности ответить на столь разлюбезные комплименты в ее адрес. Да и что нужно было сказать? Она с облегчением почувствовала, что ответа от нее и не ждали.
 — А что там говорят о мисс Мейсон? — поинтересовалась Салли Энн.
 — Да, действительно? — повторила вопрос тетушка Эм. — Что о ней говорят?
 Мартин с очаровательной улыбкой повернулся к хозяйке дома:
 — Ну, как же! Она в одиночку разогнала банду хулиганов, которые издевались над Рэнни. И это после того, как она отбрила самого вредного офицера оккупационных властей в штате прямо в его логове.
 — Я протестую! — сказал полковник, но не очень настойчиво.
 — Уверяю вас, и то и другое — неправда, — сказала Летти несколько резко.
 Мартин повернулся к Рэнни:
 — Дружище! Я обращаюсь за помощью к тебе. Правда или нет?
 Рэнни слегка улыбнулся ему, не отрывая взгляда от Летти.
 — Правда.
 У тетушки Эм глаза расширились от удивления.
 — Подумать только! А прошлой ночью она напугала Шипа.
 Последнее сообщение пришлось разъяснить Салли Энн и Мартину. Летти предоставила это тетушке Эм. Однако после этого последовало столько вопросов о ее визите в штаб армии, что ей пришлось рассказать о гибели брата и своем решении найти его убийцу.
 — Какая вы храбрая, — сказала Салли Энн. — Я бы не смогла так.
 Летти, смущенная оттого, что оказалась в центре внимания, отрицательно покачала головой.
 — Думаю, что это только мое упрямство.
 — Мисс Мейсон вообще очень героическая женщина, — сказал Мартин Идеи. — Она еще будет преподавать в Бюро по делам освобожденных невольников.
 Он повернулся к ней:
 — Я страшно огорчен, что меня не было на месте, когда вы приходили в Бюро. Я приехал сюда, бросив все дела, чтобы сказать вам: добро пожаловать в Накитош и предложить любую помощь в ваших начинаниях, все, что в моих силах.
 — Вы работаете в Бюро? — Она не могла скрыть удивления.
 Там трудились не только бывшие солдаты армии северян, но и те, кто был связан с аболиционистами еще в предвоенные годы. Однако было непохоже, чтобы Мартин Идеи, с его галантностью и несколько манерной медлительной речью, принадлежал к тем или к другим. Конечно, возможно, что он и раньше, и сейчас сочувствовал федералистам. Таких на Юге много.
 К счастью, внимание присутствовавших на веранде было в этот момент отвлечено прибывшим гостем. Он прискакал, поднимая за собой облако пыли, и спрыгнул с лошади быстрее, чем того требовала элегантность.
 С шумом он захлопнул за собой ворота и пошел по дорожке, стряхивая с одежды пыль. С топотом поднявшись по ступенькам, он дружелюбно похлопал Рэнни по плечу и пожал ему руку, взъерошил волосы Питеру, сделал вид, что хочет схватить Лайонела за нос, затем склонился к тетушке Эм, чтобы обнять ее.
 По сопровождавшим его приезд восклицаниям и улыбкам было ясно, что это всеобщий любимец. Его звали Джонни Риден. На голове его ярко-рыжая копна непокорных волос. Кожа была покрыта веснушками, глаза — карие, а улыбка — заразительная. С Салли Энн он говорил несколько скованно, но когда повернулся к Мартину, то хлопнул его по плечу с фамильярностью старого приятеля.
 — А, Мартин, старый прислужник северян, одет, как всегда, с иголочки! Как тебе удается быть всегда таким отглаженным? Раскрой секрет, мне и правда очень нужно это знать.
 Мартин Иден улыбнулся, хотя и несколько натянуто.
 — Я посвящу тебя в эту тайну, но не думаю, что это поможет. И я уже просил тебя не называть меня так.
 — Мне тоже никогда не нравилось, что меня зовут «рыжей морковкой», но цвет волос от этого у меня не изменился, — сказал Джонни с шутливой гримасой.
 Прислужник северян. Вот против чего возражал Иден. Так называли южан, сотрудничавших с федеральными властями, проводившими в жизнь политику Реконструкции. Часто их ставили на одну доску с нажившимися на войне и продолжавшими разграблять поверженную Конфедерацию «саквояжниками». Ужасно, что человеку приходилось выносить оскорбления только потому, что его взгляды не совпадали со взглядами соседей.
 — Я уже сто лет не называл тебя так прямо в лицо, — сказал Мартин неторопливо.
 — А ты предпочел бы, чтобы я называл тебя прислужником за твоей спиной?
 — Я предпочел бы, чтобы ты вообще не употреблял это слово по отношению ко мне.
 Прежде чем Джонни смог ответить, заговорила тетушка Эм:
 — Ну, ну, ничего такого в моем доме. Этих боев мне хватит до конца моих дней. Думаю, и вам тоже.
 Последовало короткое неловкое молчание. Его прервала Летти:
 — Мистер Иден, вы воевали?
 — Мы все воевали — Джонни, Рэнсом и я. — Когда он говорил это, напряжение с его лица ушло.
 — Мы начинали воевать в одной роте, но к концу войны нас разбросало.
 — В роте войск Конфедерации?
 — Разумеется.
 — И тем не менее сейчас…
 — Сейчас я работаю с янки, а вы, мисс Мейсон, находитесь среди врагов. Странно все оборачивается, не правда ли?
 — Она тоже повоевала, — сказал Джонни. — Во всяком случае, так говорят. Так что там по поводу «разгона толпы»?
 Летти пришлось рассказать еще раз о том, что произошло утром. Опять она оказалась в центре внимания, и это ей нравилось все меньше.
 Рэнни был единственным, кто не участвовал в расспросах. Однако по тому, как он наблюдал за ними, Летти видела, что он следит за разговором, хотя и с некоторым затруднением. Если не принимать во внимание его покорности, вежливого послушания, неспособности понимать длинные слова и сложные фразы, он был вполне нормальным. Ей не совсем было ясно, что же имела в виду тетушка Эм, когда говорила, что у него ум двенадцатилетнего мальчика. Мальчишки в этом возрасте отличались сообразительностью. Доказательством тому был хотя бы Лайонел.
 Рэнни отложил веревочку, в которую он и ребята играли. Питер достал из кармана горсть ярко окрашенных стеклянных шариков и показывал их Рэнни и Лайонелу. Последовало обсуждение шепотом. Похоже, они пришли к какому-то соглашению. Летти видела, как Рэнни отставил в сторону чашку с фасолью, встал и повел мальчишек на двор. Там, на площадке между цветочными клумбами, очищенной от травы и посыпанной песком, он нарисовал круг, и все трое стали на коленях играть в шарики.
 Это было странное зрелище: высокий красивый блондин и два мальчика, один худенький и бледный, другой — крепко сбитый, с кожей цвета кофе, сидели в пыли и сосредоточенно наблюдали за полетом шариков, которыми они вели огонь, стреляя большим и указательным пальцами. Летти улыбнулась. Это было забавно, но она испытывала странное удовольствие от этого зрелища.
 Рэнни поднял глаза и заметил легкое движение ее губ. Он снова опустил голову. Через несколько минут он склонился к Питеру и что-то сказал ему. Мальчик обернулся и закричал:
 — Мама, пойди сюда, покажи, как ты умеешь стрелять!
 — Ах, нет, Питер, — отозвалась Салли Энн. — Я не умею.
 — Я знаю, что умеешь. Ты рассказывала, что Рэнни учил тебя, когда вы были маленькими.
 — Но, дорогой, мне бы не хотелось…
 — Пожалуйста!
 — Пожалуйста, — эхом отозвался Рэнни.
 Салли Энн медленно и неохотно поднялась. Она отставила чашку с фасолью и спустилась по лестнице, подметая юбками деревянные ступеньки.
 — Хорошо. Но ты будешь жалеть об этом, когда я проиграю твои драгоценные шарики.
 Веснушчатое лицо Джонни расплылось в улыбке. Он оторвался от перил, на которые опирался.
 — На это стоит посмотреть.
 — В самом деле, — согласился полковник Уорд и неспешно спустился по ступенькам. Мартин, насвистывая и держа руки в карманах, последовали ним.
 Тетушка Эм взяла у Летти чашку:
 — Ты тоже можешь идти. Я вижу, тебе хочется. Летти уныло улыбнулась. Она никогда не играла в шарики, но когда была маленькой, часто наблюдала, как это делают мальчишки. Тогда ей очень хотелось научиться управляться с гладкими стеклянными шариками. Сбросив цветки и стручки фасоли, приставшие к юбкам, она поднялась и отправилась за остальными.
 Очень скоро все они были на коленях. Они вдавливали костяшки пальцев в землю, разыскивали шарики в клумбах и пререкались из-за шариков понравившихся им цветов и рисунков. Перед юбки у Летти, там, где она стояла на коленях, был безнадежно испачкан. Но то же было и у Салли Энн. О брюках мужчин нечего и говорить. Питер, совершенно счастливый, бегал за шариками, которые аж до изгороди выстреливала его мать, и серьезно объяснял Летти лучшие приемы стрельбы. Лайонел говорил мало, однако кучка выигранных шариков была у него больше всех. У Джонни дела шли не очень хорошо. Зато он все время смешил их своими выходками: то он стрелял, стоя чуть ли не на голове, когда надо было сделать выстрел из сложного положения, то совершал такой неловкий выстрел, что всем приходилось пригибаться, уворачиваясь от летящих шаров. Вздрогнув несколько раз после мощных, звучных щелчков Мартина и полковника Уорда, Летти заявила, что ей нужно дать фору, и заставила их играть левой рукой. Она поискала глазами Рэнни, желая оценить его искусство, но обнаружила, что его нет.
 Ушел он недалеко. Он сидел на высоких ступеньках дома и, подперев руками подбородок, наблюдал за ними. На лице у него была недоверчивая улыбка, брови вопросительно подняты, а глаза сияли весельем.
 Это была шутка. Он их разыграл. Рэнни нарочно использовал Питера, чтобы заставить их всех спуститься во двор и барахтаться в пыли, как дети, в то время как они считали, что он был как ребенок. Открытие было таким неожиданным, что Летти затаила дыхание. Тогда Рэнни заметил ее осуждающий взгляд. Веселье исчезло с его лица, на смену ему пришло выражение безутешной, хотя и смиренной боли.
 Летти понимала: то, что она увидела, было всего лишь переменой в настроении. Наверно, Рэнни забавляло смотреть на играющих взрослых. Но он был вне игры.
 Летти поднялась с колен и стряхнула пыль с юбок. Она двинулась к сидевшему на лестнице рослому блондину, как будто ее что-то притягивало. Она не знала, что ей сказать или сделать. В этот момент тетушка Эм позвала их всех отведать кофе и торт, испеченный Мамой Тэсс.
 После кофе командующий федеральными войсками долго не задержался. Когда он прощался, Летти еще раз поблагодарила за карту и прошла с ним к ограде, где была привязана его лошадь.
 Во время войны Летти, как и большинство девушек ее возраста, следила за ходом сражений и просматривала списки убитых и раненых в поисках родных и друзей. Она твердо знала, какие цели преследует эта война: предотвратить распад Соединенных Штатов на два слабых государства и уничтожить рабство. После капитуляции Юга она решила, что цели, ради которых погибло столько людей, достигнуты и жизнь может вновь вернуться в нормальное русло. Политическая возня, последовавшая за окончанием войны, не имела для нее никакого значения и не могла сравниться с ее тоской по погибшим, сначала жениху, потом брату, или с необходимостью искать себе место учительницы. Убийство Линкольна потрясло ее, но потом она перестала следить за развитием событий, разве что имела о них лишь очень смутное представление.
 Все это было до того, как она отправилась на Юг. Слушая разговоры людей в поезде и в почтовой карете по дороге сюда, она пыталась понять, что же еще, кроме естественной горечи в отношениях между бывшими противниками, разделяло страну. Похоже, это была борьба за власть.
 Республиканское большинство в Конгрессе, чтобы предотвратить какое-либо возрождение южан-демократов, в то время как потерпевшие поражение конфедераты возвращались домой и занимали там руководящее положение, отвергли примирительную политику Линкольна и его преемника Эндрю Джексона. Они отказались признать полномочия делегаций южных штатов в Конгрессе на том основании, что вышедшие из союза штаты рассматривались теперь как завоеванные территории. Это было неожиданным поворотом событий, ведь целью прошедшей войны как раз и было не допустить выхода южных штатов из союза. Конечно, поскольку Север победил, попытка отделиться от федерации должна была рассматриваться как не имевшая успеха. Таким образом, можно было считать, что Юг никогда не был чем-то единым. В конце концов, это уже не имело особого значения. По традиции, право определять условия будущих отношений принадлежало победителю.
 Условия республиканского большинства в Конгрессе были простыми. Чтобы быть вновь принятыми в федерацию, южные штаты должны гарантировать своими законами отмену рабства в пределах своих границ. Кроме того они должны ратифицировать Четырнадцатую поправку к Конституции, дававшую неграм право на гражданство, и Пятнадцатую, которая наделяла их правом голоса. Бывшим чиновникам Конфедерации запрещалось занимать государственные должности. Те, кто служил в армии Конфедерации, равно как и все мужское население южных штатов, должны принести присягу на верность, одним из пунктов которой была просьба о помиловании за преступления, — только после этого их право голоса восстанавливалось. Бывшие рабовладельческие штаты были разделены на пять военных округов, командование которых наделено правом вести официальный подсчет голосов во время выборов.
 Целью так называемых «Железных законов», законодательных актов Реконструкции 1867 года, было не допустить прихода к власти на Юге прирожденных лидеров и лишить права голоса тех многих белых, кто из принципа отказался приносить присягу и таким образом признать себя преступником. Практически на всех последних выборах в Луизиане радикальная республиканская партия получила подавляющее большинство, обеспечив себе ведущее положение в законодательном собрании, где почти пятьдесят процентов Палаты представителей и двадцать процентов Сената составляли негры.
 Летти воспринимала все это как естественные последствия войны и не задавалась вопросами. Однако в последние несколько дней она слишком часто встречала людей, таких, как тот пожилой джентльмен на улице этим утром или собеседники на почте, с печатью поражения и безнадежности на лицах, людей, которые цепко держались за старые представления о справедливости, олицетворяемые ночными всадниками или даже Шипом. Эти люди ее беспокоили.
 Полковник отвязал поводья и держал их в руке. Он повернулся к Летти:
 — Было приятно услышать опять твердый голос янки. Хотя мне и нравится южный говор, я иногда скучаю по чему-то более близкому.
 Летти сухо кивнула:
 — Здесь как за границей, правда? Все то же самое, но все же совершенно другое. Я ловлю себя на том, что слежу за каждым своим словом. Боюсь обидеть кого-нибудь.
 — Это совсем просто. Они очень ранимы.
 — Положим, это естественно.
 — Да, — согласился полковник.
 — Вы не будете возражать… вы не сочтете меня навязчивой, если я спрошу, что вы обо всем этом думаете? Что происходит с Реконструкцией, с попытками улучшить положение негров, а что за люди те, кого они называют «саквояжниками» или Рыцарями Белой Камелии?
 В зеленоватых глазах полковника промелькнула улыбка, обозначив морщинки на обветренной коже лица.
 — Вы многого хотите.
 — Больше некого спросить, никого нет, кто был бы непредубежден. Однако если вы предпочтете не отвечать из-за вашего положения…
 — Дело не в этом. Это очень серьезная проблема.
 Официально я здесь для того, чтобы поддерживать порядок и гарантировать, чтобы выборы проводились должным образом и справедливо. Лично я думаю, что дело зашло слишком далеко. Из негров, с которыми мне приходилось сталкиваться, может быть, треть имеет достаточное образование и понимание, чтобы разумно голосовать и занимать государственные должности. Еще треть можно научить. Они, безусловно, хотят научиться быть хорошими гражданами. Но последняя треть — это настоящие воры и безнравственные негодяи, которые считают, что свобода означает то, что они навсегда освобождены от работы.
 — Я думаю, то же можно сказать о большинстве только что освобожденных от рабства народов.
 Он кивнул:
 — К сожалению, складывается впечатление, что радикальные республиканцы привлекают для работы в учреждениях скорее последнюю, чем первую группу. Эти негодяи слишком уж с готовностью принимают приманку в виде взяток и награбленного добра, тогда как образованные негры — я не говорю о свободных цветных — это в основном те, кто при старом режиме прислуживал в домах белых и до сих пор разделяет убеждения и представления своих бывших хозяев. Единственное исключение, которое приходит на ум, — это бывший слуга Тайлера, Брэдли Линкольн. Если бы можно было привлечь побольше таких, как он, мы бы чего-нибудь достигли.
 — Вы хотите сказать, что нынешнее правительство штата действительно такое плохое… каким его представляют нам редакторы газет Нового Орлеана? — Она не могла скрыть своего потрясения.
 — Хуже не бывает. Дать неграм право голосовать, сделать их настоящими гражданами — само по себе это достойное стремление. Но то, как это делают республиканцы, превратило законодательное собрание в форум, цель которого — ничего, кроме мелкой мести и мародерства. Если бы армия Севера занималась таким грабежом, ее нужно было бы перевешать до последнего солдата. Иногда я чувствую себя так, как если бы победил противника в честном бою, нанес ему ужасные раны, а теперь мне приказано не давать ему подняться, пока пируют стервятники.
 — Это тяжкое обвинение, полковник, разве нет?
 — Как вам будет угодно, — он пожал плечами.
 — Вы оправдываете действия людей, скрывающихся за белыми простынями и терроризирующих окрестности?
 — Я так вам скажу. Положить конец вылазкам ночных всадников — это моя работа, но я не могу сказать, что удивлен тем, что эти вылазки происходят. Эта так называемая Реконструкция навязывается людям, у которых годами кипела кровь во время самой длинной и жестокой войны, какую когда-либо знала эта страна. Удивительно не то, что они сопротивляются, а то, что это еще не вылилось в новую гражданскую войну. Поверьте мне, если Юг когда-нибудь встанет на ноги, станет кормить себя и кое-что откладывать, все начнется снова. В конце концов, чего им терять?
 — А их жизни, их дома?
 — Прежде мы убивали их тысячами, а остановили их только голод и нехватка оружия. Мы сжигали их дома, опустошали их поля, а они все равно сражались. Глупо втаптывать таких людей в грязь. Так их не покорить, так мы превращаем их в смертельных врагов. А что до домов, которые 4 мы им оставили, то сборщики налогов отбирают их налево и направо.
 — Большие усадьбы, как Сплендора? — усмехнулась Летти.
 — А что здесь такого? Дом и земля. Большинство плантаторов, таких, как Тайлеры, и здесь, и в Элм Гроув, — бедняки при доме и земле. Они не могут съесть их или потратить. Они могли бы продать несколько акров, но никто не хочет покупать, потому что ни у кого нет денег платить вольным работникам за обработку этой земли. А законодатели почти каждый месяц повышают налоги, пока дело не дойдет до конфискации имущества. А откуда взяться деньгам?
 — Неужели я слышу нотки измены в вашем голосе, полковник? — мягко спросила Летти.
 — Наверное, это звучит именно так, — грустно улыбнувшись, согласился полковник. — Но эти политики сначала затевают войны, а потом спешат удрать в безопасное место, а такие, как я, воюют. Сказать по правде, мисс Мейсон, как и тетушка Эм, я уже навоевался.
 Слова полковника звучали тревожно не в последней степени потому, что за ними не стояло ничего, кроме собственной убежденности. В задумчивости Летти смотрела ему вслед, затем повернула назад, к дому.
 Летти поднималась по ступенькам, когда тетушка Эм наконец оторвалась от чашки с очищенной фасолью. Она пересыпала фасоль из всех мисок в одну свою, большую, поломала длинные хрустящие стручки и теперь разбирала их в поисках шелухи.
 — Исключительно милый человек полковник, — заметила пожилая женщина.
 — Да, — согласилась Летти.
 Рэнсом хмуро смотрел вслед удаляющемуся офицеру, синяя форма которого скоро слилась с опускающейся темнотой.
 Когда вновь наступило утро, Летти не собиралась ничего скрывать. Она сказала тетушке Эм, что хочет взять коляску и съездить в Кампти, небольшой городок на другой стороне Ред-Ривера, куда ее направили учительницей. Она хотела осмотреть здание, прикинуть, какое расстояние ей придется ежедневно преодолевать и проверить, с какими трудностями связан переезд через реку. Разговор происходил за завтраком. Рэнни оторвался от тарелки, что-то разыскивая на столе.
 — Я мог бы отвезти вас, — предложил он как бы между прочим.
 Летти ответила быстрой улыбкой:
 — Это очень мило с вашей стороны, но я не знаю, как долго там буду.
 — Ну и что? Я могу подождать.
 — Нет, это вам и в самом деле не понравится. К тому же, если тетушка Эм доверит мне лошадь и коляску, я бы лучше попробовала управлять ими сама, чтобы привыкнуть.
 Рэнни кивнул, показывая, что он все понял, и опять уткнулся в тарелку. В порыве благодарности и чтобы извиниться за доставленное разочарование и успокоить, Летти дотронулась до его руки. В тот же миг, ощутив тепло его кожи, она убрала руку. Она вдруг подумала, что впервые сама дотронулась до мужчины, брат Генри и ее отец, который умер, когда она была еще ребенком, не в счет. Этот порыв смутил ее, привел в замешательство. Ее утешало только то, что Рэнни вроде бы ничего не заметил.
 Рэнсом взглянул на нее и улыбнулся одной из самых бессмысленных улыбок. Он равнодушно взялся за чашку с кофе, хотя рука его в том месте, где она прикоснулась, горела, как будто на ней выжгли клеймо.
 Проблемы, как добраться до места ее назначения и от него, не были неразрешимыми. Но они были. Прежде всего, если она будет жить, где сейчас, Летти придется дважды в день переезжать на пароме через Ред-Ривер. И кроме того, ехать несколько миль по другому берегу. В Бюро по делам освобожденных невольников ей обещали лошадь и повозку, так что не придется одалживаться у тетушки Эм. И все же, возможно, будет лучше, если она поменяет место жительства.
 Однако осмотрев Кампти и увидев там лишь несколько небольших домиков, оставшихся после того, как федеральные войска сожгли городок во время кампании на Ред-Ривере, простирающиеся хлопковые поля и местных жителей, которые наблюдали за ней из-за занавесок, но не выходили, Летти подумала, что это не самое разумное решение.
 Школа оказалась такой, какой она и ожидала ее увидеть. Это было бревенчатое строение всего из одной комнаты. На входной двери вместо замка висел кожаный ремень. Внутри — стены, обшитые нестругаными и некрашеными досками разной ширины. У торцовой стены был обмазанный глиной камин со следами мха и камыша, которые использовали, чтобы удержать глину на каркасе. Обстановка тоже была небогатой: несколько скамеек, несколько книг, стол для учителя и засиженный мухами портрет президента Вашингтона на стене.
 Несколько минут Летти посидела за столом, пытаясь представить своих учеников и их радость от учения. Это было нелегко. Она подумала о чистеньком кирпичном здании школы, где работала, с веселым звонком, чистыми оштукатуренными стенами, небольшой железной печкой, и ее сердце дрогнуло.
 Ради всего святого! Что она делает здесь?
 Она сжала губы и поднялась. Ничего. Все будет хорошо. Она сделает так, чтобы все было хорошо.
 Никто не проявил любопытства по поводу недолгих изысканий Летти, и, казалось, никто не заметил, как она вышла из школы. Она забралась в коляску и долго сидела с поводьями в руках.
 Ручей, где был убит ее брат, находился в этом направлении. Утро только начиналось. Мама Тэсс завернула для нее обед: жареный цыпленок, булочки, соленья, кусок шоколадного торта, не забыла и кувшин с водой. Карта, которую привез полковник, лежала рядом на сиденье, она пользовалась ей, чтобы найти дорогу к школе. День был солнечный, тихий, такой мирный, что невозможно было представить, что где-то дальше ее может поджидать опасность. А если она и заметит что-нибудь, вызывающее опасения, всегда можно будет повернуть обратно. Возможно, она приедет несколько позже, чем ее ожидают в Сплендоре, но она была хозяйкой своего времени и не должна ни перед кем отчитываться. Мысль съездить к тому месту не покидала ее со времени завтрака, хотя она и не принимала никакого решения. До этого момента. Она сказала себе, что никого не обманывает. Никого.
 Дорога была лишь чуть шире колеи коляски с придорожными столбами вместо указателей. Глубокие колеи и многочисленные рытвины, по крайней мере, свидетельствовали о том, что по ней все время ездили. Это отличало ее от множества проселочных дорог, уходящих к небольшим поселкам, церквам, мельницам, лесопилкам и фермам. Эти дороги не были отмечены на карте.
 Это был древний путь, когда-то тропа индейцев, которую в свое время использовали войска из старого французского форта Сен-Жан-де-ля-Баптист-де-Накитош, когда они добирались до другого поселения на реке Уачита примерно в девяноста милях к северу, где теперь был город Монро. Обозначенная более ста лет назад как военная дорога, она использовалась испанцами, конфедератами и теперь армией Соединенных Штатов.
 По дороге, которой сейчас ехала Летти, перевозили денежное содержание для федеральных войск, расквартированных в Монро и восточных гарнизонах, после того как оно прибывало в Накитош по Миссисипи и по Ред-Риверу. Офицеры, перевозившие деньги, могли потребовать, что обычно и делалось, сопровождение в интересах безопасности. Раньше, однако, считалось, что сопровождение только привлекает внимание к золоту. Считалось безопасней, если всадник везет золото один в седельных сумках, как будто он простой посыльный. Этот способ годился при условии, что никто не знал о перевозимом грузе.
 В день, когда убили брата Летти, с формированием эскорта, который должен был его сопровождать, произошла какая-то задержка. Генри Мейсон не стал ждать и отправился один. Может быть, кто-то заметил, как он выезжал из города и как объемны и тяжелы его сумки. А может быть, имела место утечка информации о передвижении золота. Дело кончилось тем, что кто-то, поджидавший Генри у ручья, застрелил его.
 Не кто-то, а Шип. Генри Мейсон проявлял интерес к его действиям и даже описывал некоторые из них Летти. Ему было поручено расследовать преступления Шипа, и Генри был озадачен его поступками. Многое вызывало восхищение, хотя кое-что он считал предосудительным. Со временем он составил словесный портрет этого человека, хотя и допускал, что может ошибаться. Генри считал его бесстрашным, дерзким и временами дьявольски хитрым. Он писал, что Шип знает окрестности, как их может знать только лесной обитатель, и отмечал, что он чертовски удачлив. Более того, Генри обнаружил в нем плутовское чувство юмора в самых невероятных ситуациях. Когда же того требовали обстоятельства, Шип проявлял самую бессовестную жестокость. Заинтригованный и одновременно испытывающий отвращение, Генри искал в окрестностях Накитоша людей, которые походили бы на составленный им портрет.
 Потом он напал на какой-то многообещающий след. Он написал об этом Летти. Генри надеялся не только распознать Шипа в его обычном обличий, но и добиться ответственности того перед законом за совершенные преступления. Он не сообщил имени, потому что еще не был до конца уверен, но обещал в следующем письме раскрыть личность этого человека. Через два дня после того, как было отправлено последнее письмо, Генри убили.
 Не нужно быть гением, чтобы понять, что это Шип убил Генри. У него было два мотива — кража денег и устранение угрозы раскрытия.
 Солнце нещадно жгло Летти. Дорожный песок, казалось, впитывал и накапливал жару. Он со свистом опадал с колес и вздымался за коляской белым облаком. Жужжали мухи, они кружили вокруг взмыленной лошади и мелькали перед лицом Летти. Ближе к полудню тени почти не стало. Даже в полосках леса тени отступили к самым стволам деревьев. Воздух стал густым и душным, дыхание затруднилось.
 Но, несмотря на эти неудобства, Летти начинала нравиться ее прогулка. Вокруг, вдоль дороги и прямо на ней между колеями колес, было множество диких цветов: желтые ромашки, розовые и белые маки, пышные шарики багровых и белых соцветий на длинных и выгнутых стебельках ежевики. То и дело она переезжала через ручей или речку по узкому бревенчатому мосту без перил, а то и вброд, поднимая веера прохладных брызг. Несколько раз, ожидая, пока лошадь напьется и передохнет, прежде чем снова отправиться в путь, Летти сидела в коляске прямо посреди воды и наслаждалась тенью деревьев. Птицы пели на разные голоса. Слышались трели, замысловатые мелодии, а то и скрежет и скрип. Им вторили сверчки и лягушки. Напуганные зайцы перебегали перед ней дорогу, а один раз она увидела большую олениху. Та молча смотрела, как Летти проехала мимо. Вблизи ферм Летти иногда приходилось останавливать коляску и ждать, пока не уйдут с дороги жующие тут же траву коровы или выводки поросят, катающихся в грязных рытвинах, не соизволят освободить путь.
 Единственными людьми, которые ей встретились, были два офицера федеральной армии — проезжая, они отсалютовали ей, а затем повернулись в седлах и смотрели вслед; направлявшиеся в город муж, жена и пятеро лохматых мальчишек с двумя собаками, все в одной повозке; и еще белобородый старик со стадом в два десятка довольно грязных овец.
 Мили убегали под колеса. Летти не считала себя большим знатоком лошадей, но животное между двумя оглоблями, рыжая кобыла, казалось ей необыкновенным и замечательным, доброго нрава, готовое откликнуться на малейшее движение поводьев. В специальном гнезде рядом с ней кнут, но он был не нужен. Она чувствовала на себе ответственность вернуть лошадь в хорошем состоянии, понимая, какую ценность та представляет для тетушки Эм.
 Летти чувствовала себя свободной. Странно, но никогда раньше она не испытывала такого ощущения. Возможно, потому, что находилась одна, вдали от семьи, друзей, в чужом краю. Женщин так оберегали, они были связаны столькими ограничениями, запретами, предостережениями, что редко имели возможность испытать это чувство — быть самой по себе. Из того, что она слышала, на Юге женщины были стеснены еще больше, чем в ее родных местах, где, видит Бог, положение было не лучшим. Возможно, поэтому полковник Уорд, воспитанный в духе ответственности мужчин за все, что делают дамы, счел своим долгом отговорить ее от поездки к ручью. Больше никому не пришло в голову отговаривать ее от этого путешествия. Правда, она никому и не говорила о своих планах.
 Тем не менее хорошо, что наконец она предпринимает что-то, чтобы раскрыть обстоятельства смерти Генри. Она так долго думала об этом, столько мучилась, что, казалось, этот день никогда не наступит. Не то что бы она рассчитывала узнать что-либо важное, лишь глядя на место, где он был убит. Но это место, с которого нужно начать. Это поможет ей лучше представить, что же произошло. Тогда она сможет строить предположения.
 Летти сделала остановку у дома фермера. Это было грубое строение из бревен, состоящее из двух домиков, соединенных между собой открытым коридором. В сооружениях такого типа, как этот коридор, обычно держат собак. Собак вокруг дома было действительно много. Когда Летти подъехала ко двору, они стаей выскочили наружу, не скрывая своих агрессивных намерений. На их лай из дома вышла, вытирая руки о фартук, жена фермера. Она прикрикнула на собак, и те успокоились.
 Женщина внимательно посмотрела на Летти. От ее взгляда не ушли ни добротный дорожный костюм из поплина желтовато-коричневого цвета с отдельным корсажем, отороченным тесьмой из коричневого бархата, и юбкой по последней моде, с турнюром и без кринолина, ни широкополая соломенная шляпка, украшенная маргаритками с серединками, тоже из коричневого бархата. По-видимому, ей понравилось то, что она увидела. Подозрительность на ее лице уступила место дружелюбной улыбке.
 — Доброе утро. Не хотите спуститься и передохнуть?
 — Нет, спасибо, — сказала Летти и тут же пожалела, что не может воспользоваться предложенным гостеприимством. Женщина была явно разочарована.
 — Я ищу ручей в этих местах. Может быть, вы мне поможете?
 — Ручей? Здесь только один ручей — в нескольких милях отсюда, на другом берегу Соленой речки. Там погиб солдат-янки.
 Летти почувствовала комок в горле.
 — Мне нужен именно этот. Так, значит, я на верном пути?
 — Вернее не бывает. — В усталых глазах женщины мелькнуло любопытство. Но хотя ода подошла поближе к коляске, чтобы лучше видеть и слышать, не было задано ни одного вопроса — в этих местах спрашивать считалось неучтивым.
 — У меня на плите готовятся овощи, а в духовке прекрасный пудинг. Может быть, попробуете?
 Летти взялась за поводья, лицо ее светилось от теплой улыбки.
 — Это так любезно с вашей стороны, но мне непременно нужно ехать.
 Женщина слегка кивнула.
 — Будьте осторожны, — сказала она подчеркнуто и отошла. Прикрывая глаза ладонью, женщина смотрела вслед Летти, пока та не исчезла из виду.
 За фермой дорога пошла по девственному лесу. Огромные башни дубовых и сосновых стволов, серые и черные эвкалипты закрывали небо. Под ними был еще один этаж из деревьев поменьше — кизил, шелковица. Вдоль дороги, где больше света, они были увиты вьюнами, переходящими от дерева к дереву, сплетающимися с кустами и другими вьющимися растениями, создавая непроходимую стену.
 Ориентир, который должен привести ее к ручью, открылся неожиданно. Это была открытая площадка у изгиба дороги. Виднелись следы нескольких костров. Здесь останавливались на ночлег или устраивали привал, варили кофе и готовили пищу, используя находившуюся поблизости родниковую воду. Вода в ручье считалась лучшей в этих местах, великое благо для путников, следующих по военной дороге, многие из которых направлялись на запад, в Техас.
 Летти остановила коляску в тени и спустилась на землю. Она привязала лошадь, взяла свой обед, завернутый в салфетку, и направилась к едва различимой тропинке между деревьями, которая, похоже, могла привести ее к ручью.
 Под пологом деревьев стояла прохлада. Тропинка вилась меж невысоких кустов и была покрыта толстым ковром из листьев и хвои. Она довольно круто спускалась к небольшому ручейку с берегами, поросшими мхом. Воздух пахнул сырой землей и увядшей зеленью. У бегущей вдоль подножия холма воды виднелась полянка, заросшая папоротником мягко-зеленого, словно райского цвета. В чистую гладь ручейка вливались ручейки поменьше, бегущие из маленьких блестящих лужиц по высоким берегам, которые, как лесные зеркала, отражали зелень сходившейся над ними листвы.
 Некоторые усилия были предприняты, чтобы самый большой из ключей, пробивающийся меж корней деревьев, стало удобней использовать. В него, наподобие бездонной бочки, был опущен кусок ствола кипариса без сердцевины, чтобы укрепить песчаные берега. На склоненном над ключом побеге кизила на кожаном ремне, продернутом через ручку, висел черпак, сделанный из тыквы. В воде плавали два зеленых листа. На одном из них сидела оранжево-черная бабочка. Больше ничто не нарушало безупречную чистоту воды.
 Летти отогнула листки и наполнила водой чашку, которую ей дала Мама Тэсс, и стала жадно пить. Зачерпнув воды еще раз, она намочила носовой платок и стерла дорожную пыль с рук и лица. Затем, отойдя на несколько шагов, расположила среди папоротников свой обед и начала есть.
 Она не помнила, чтобы была такой голодной. Было уже далеко за полдень, но она не хотела останавливаться, не добравшись до места. Свежий воздух, возбуждение от предстоящего осуществления давно задуманного, привкус возможной опасности вызвали у нее страшный аппетит. Летти ела так, словно боялась, что вот-вот кто-то вырвет у нее из рук ее хлеб, курицу и торт. Когда был съеден последний кусочек, она облизала пальцы и, торопливо оглядевшись, вытерла их о вафельную салфетку.
 Улыбаясь самой себе, она сняла шляпку и отбросила ее в сторону, затем, откинувшись назад, легла среди папоротников. Луч солнечного света, пробивающийся через свод зеленого храма над ее головой, слепил ей глаза. Она закрыла их и тут же почувствовала, что это один из тех редких и мимолетных моментов, когда все чувства обострены, и это было прекрасно. Летти долго лежала без движения, наслаждаясь своими ощущениями.
 Солнце скрылось за облаками, и в лесу потемнело. Летти очнулась, почувствовав на шее щекочущее прикосновение травинки. Она села и потянулась за чашкой. Хотелось еще пить. Вода была такая вкусная, лучше самого изысканного шампанского.
 Летти стояла у ручья, пила воду и осматривалась вокруг, когда заметила крест. Это было грубое сооружение из двух сучковатых почерневших сосновых палок, сколоченных вместе. Крест стоял на высоком гребне за ручьем, на противоположной стороне от того места, где она оставила коляску. Место вокруг него было расчищено, как будто кто-то попытался придать могиле подобающий вид.
 Могила Генри. Летти знала, что она где-то рядом, но не ожидала, что так близко. Ей рассказывали, как какой-то парень, разыскивающий пропавших коров, увидел кружащих над ручьем канюков и пошел посмотреть. Он обнаружил тело Генри почти в воде, как будто кто-то застрелил его, когда он наклонился, чтобы напиться. Убийца Генри забрал его документы, снял верхнюю одежду и оставил его на растерзание диким зверям. Тело похоронили, не опознав. Только потом выяснилось, что это был курьер, который вез денежное содержание солдат из Накитоша.
 Летти осторожно поставила чашку. Подхватив юбки, она двинулась вверх по гребню между деревьями и кустами. Она не остановилась ни разу, пока не дошла до креста. Если когда на могиле и существовал холмик, сейчас она была почти плоской, покрытой пучками травы, молодыми побегами сосны и эвкалипта, старыми прошлогодними листьями. В молчаливом одиночестве она нависала над ручьем и поросшей папоротником полянкой.
 Летти нежно прикоснулась к грубой поверхности креста. Она смотрела на него сквозь слезы и видела Генри таким, как в их последнюю встречу — смеющимся и немного взволнованным от предстоящего назначения в Луизиану. Когда она провожала его на поезд, он обнял ее. Такое проявление глубокой привязанности между ними было редкостью. А когда поезд тронулся, он высунулся из окна и махал ей, пока не скрылся из виду. Он любил яблочный пирог и клены, старинные книги и грозы. А сейчас он был мертв. Убит. Оставлен лежать в одиночестве в этом забытом Богом месте.
 Она ничего не услышала. Она почувствовала спиной. Внезапное первобытное напряжение нервов предупредило ее. Летти подняла голову, смахнув слезы быстрым, почти неуловимым движением руки. Внутренняя тревога нарастала, кровь застыла в жилах. Она всматривалась в деревья по обе стороны от нее.
 Потом она увидела его, мужчину в потертом черном костюме. Высокий и неподвижный, он стоял в тени большой сосны, почти сливаясь с ней. На ремне вокруг тонкой талии был револьвер. Черная шляпа низко надвинута на глаза. Его лицо скрыто тенью, но когда он отошел от дерева, стала заметна темная полоска усов.
 — Я не убивал его, — сказал он.




 ГЛАВА 4


 — Вы!
 Шип. Летти узнала бы этот хрипловатый голос где угодно, и хотя прежде она видела только его высокий силуэт на фоне звездного неба, очертания фигуры были ей знакомы.
 — Кого вы думали увидеть, разъезжая так, в одиночестве? Надо ли мне ждать человека, с которым вы должны были встретиться?
 — Я ни с кем не встречаюсь. — Отвечая на вопрос, она позволила в своем тоне оттенок пренебрежения, хотя понимала, что было бы лучше сказать, что ждет свидания, чтобы он подумал, будто где-то поблизости у нее есть защитник.
 — Совсем одна? Не говорите мне, будто вас не предупреждали, как это опасно для женщины. Или вы и приехали из-за опасности? Может быть, мне считать ваш приезд приглашением?
 Его охватил гнев. Рэнсом не удивился этому открытию. Гнев был вызван тем, что она была так чертовски беззащитна и, казалось, не осознавала этого. Тем, что она стояла здесь, такая красивая, и ветерок развевал завитки ее волос у висков, тем, что она не понимала, какое впечатление она производила на мужчин, с которыми он вел битву. Как легко было бы овладеть ей здесь, среди папоротников, как легко было стать таким, за кого она его принимала.
 Глаза Летти сузились.
 — Приглашением? К чему?
 — Как к чему? К еще большей порции прелестей, которых я вкусил, когда мы встречались последний раз.
 — Вы, должно быть, сошли с ума! — Румянец, вспыхнувший на ее щеках, был вызван не только возмущением. — Я приехала к могиле моего брата, и ничего больше!
 — Жаль. Это могло бы оживить такой скучный день. Легкость, с которой он воспринял ее отказ, была не очень лестна. При воспоминании о прикосновении его усов и гладкости его губ по телу Летти пробежала дрожь. Она заметила язвительно:
 — Вы всегда можете нарядиться и попугать местных жителей.
 — Но не вас? — В таких словах звучала опасность.
 — А я кажусь напуганной?
 — Этого я сказать не могу. Может, вы хорошая актриса, а может — глупы.
 — Глупа? — Ярость ее была так велика, что она едва могла говорить.
 — Давайте назовем это недостаточной предусмотрительностью, если точные слова вам обидны. Во-первых, вы не чувствуете грозящей вам опасности. Во-вторых, вы усиливаете ее, бросая вызов.
 Оттого, что он был прав, переносить его замечания было совсем не легче.
 — Вы хотите сказать, что, если бы я сжалась перед вами от ужаса, мне бы ничто не угрожало, в то время как вызов позволяет вам поступить так, как вам нравится?
 — Если одним словом, то да. Она исказила губы в презрении.
 — Я не верю в это. Вы все равно сделаете так, как хотите.
 — Не означает ли это, — поинтересовался он, и слова его полоснули, как нож, — что вы покорились?
 — Конечно, нет!
 — Это, должно быть, говорит о том, что вы не допускаете дурных намерений с моей стороны. Я и не знал, что вы думаете обо мне так хорошо.
 — Нет! Я знаю, что вы способны на все, что угодно.
 — Вы и еще полсвета. Вы и не представляете, как это лестно, когда тебе приписывают всякое преступление, произошедшее в радиусе сто миль — от ограбления пьяного сенатора, нарядившись в завитой парик и сатиновые юбки, до приставаний к шестидесятилетней вдове, обрядившись в погонщика мулов, весом в три сотни фунтов. Лестно, но вряд ли полезно.
 — Интересно, и откуда же у людей возникла сама мысль, что такое возможно? — спросила она с насмешливой наивностью.
 — А мне интересно, почему же вы все еще не замужем с таким языком без костей?
 Она холодно посмотрела на него:
 — Тогда еще вопрос. А вас почему до сих пор не повесили, если вы открыто ходите среди бела дня?
 — Удачливость и трусость. Я показываюсь только перед безоружными жертвами.
 Станет ли она все же очередной жертвой? По правде говоря, у нее и мысли не было о том, что он собирается делать. В ее нынешнем душевном состоянии это Летти не очень беспокоило. В голове у нее только одна мысль, поразительная по своей ярости, — как можно сильнее обидеть его.
 — Очень остроумно, — протараторила она. Он не обратил внимания на выпад.
 — В день, когда был убит ваш брат, он вообще меня не видел.
 — Конечно, он ведь был вооружен.
 — Мисс Мейсон, я пытаюсь объяснить вам так откровенно, как могу, что не имею никакого отношения к смерти вашего брата.
 Выражение ее лица ничуть не изменилось.
 — Откуда вы знаете мое имя?
 — У меня есть источники информации.
 — Я в этом не сомневаюсь.
 — Вы не поверили ни одному моему слову.
 — Интересно, а почему вы думаете, я должна была поверить?
 — От избытка оптимизма, я полагаю.
 Летти услышала в его голосе горечь и удивилась. Она отвела взгляд, опустила глаза. Эта беседа на могиле Генри внезапно показалась ей циничной. Она отвернулась и отошла на несколько шагов. Она знала, что Шип идет за ней, слышала шелест травы под ногами. Однако он не приближался. Летти бросила через плечо:
 — Если не вы, то кто?
 — Если наугад, то джейхокеры этих мест. Последнее время они не на шутку разошлись.
 — Я полагаю, с вашей точки зрения, это именно так. Она резко повернулась к нему, ее темно-карие глаза сверкали.
 — Брат писал мне, что вы доставляете армии больше хлопот, чем разбойники и Рыцари Белой Камелии, вместе взятые. Он был уверен, что вы являлись организатором, если не непосредственным участником, ограбления почты за два месяца до его смерти, а также виновником гибели, по меньшей мере, трех фургонов переселенцев, которые направлялись на запад и везли среди прочих вещей золото. Он рассказывал, что вы — наполовину дьявол, а наполовину ангел мести, что вы строите из себя этакого благородного рыцаря и действительно могли бы служить добру и справедливости, силы для этого у вас есть. Но вы направили свой разум на убийство и грабеж и, что хуже всего, сделали из этого игру.
 — Я никогда не изображал из себя закованного в латы рыцаря или какого-то крестоносца. Все, что я делал, все, что я пытаюсь делать, — чтобы как можно меньше людей пострадали, пока продолжается это сумасшествие, называемое Реконструкцией, и стараюсь все делать так, чтобы, когда она закончится, люди смогли уважать себя и смотреть друг другу в глаза.
 Она едва позволила ему закончить:
 — Генри сообщил мне кое-что еще. Он писал, он думает, что знает, кто вы на самом деле. Я считаю, именно поэтому он погиб. Не из-за золота, хотя вы взяли его, раз уж оно было, а потому, что он знал, кто вы.
 Рэнсом не ответил, однако глаза его под широкополой шляпой превратились в узкие щели. В натянутой тишине звук от упавшей на землю с вершины дерева ветки показался громом. Поднимался ветер, становилось прохладнее. Наверху сгущались тучи, темнело.
 Наконец Рэнсом заговорил, его слова звучали тихо, но резко:
 — А вы, мисс Мейсон? Что вы знаете? Раскрыл ли вам ваш брат свои подозрения?
 — Вы действительно полагаете, что были бы сейчас на свободе, если бы он это сделал?
 Летти с огромным трудом выдержала направленный на нее тяжелый взгляд, отчасти из гордости, отчасти сознавая, что отвести глаза значило бы вызвать сомнение в правдивости своих слов, а следовательно, и смерть. Все говорило о том, что он не позволит ей уйти, даже если поверит в то, что она сказала. Однако шанс есть всегда.
 О, если бы у нее был пистолет! Генри научил ее стрелять еще много лет назад. Тяжелый армейский кольт изменил бы соотношение сил в ее пользу. Это позволило бы привезти Шипа назад, в Накитош, и сдать его властям. Он не ждал от нее никакой угрозы, это он оставлял за собой.
 Такие мысли до добра не доводят. Вместо этого она сосредоточилась на внешности собеседника, пытаясь запечатлеть ее в своей памяти. Это было затруднительно, так как он сохранял дистанцию. Глаза его в тени, отбрасываемой шляпой, но казалось, что они могут быть неопределенного цвета, например светло-карими. Это отчасти объясняет тот факт, что очевидцы приписывали ему разный цвет глаз. Его волосы, насколько она могла видеть, были тусклого темного цвета, а кожа — довольно смуглой. Черты лица скрывали свисающие усы, которые дугами уходили на впалые щеки. Однако они представлялись довольно правильными, хотя жесткими и циничными. Когда-то он, видимо, был привлекателен, хоть и несколько вульгарен, до тех пор пока избранная им жизнь не наложила на внешность свою печать.
 Встревоженный ощупывающей настойчивостью ее взгляда, Рэнсом отступил на шаг назад и в то же время поспешно махнул рукой, отпуская ее.
 — Я советую вам отправляться домой, пока вы еще можете это сделать. Не туда, где вы только что остановились, а домой — на Север, где вы хоть будете понимать, что делаете, и вмешиваться во все, не подвергая себя опасности.
 Мгновенно резкий свет мелькнул у нее в голове, но она подавила порыв и сказала тихо, но сухо:
 — Ваша забота безгранична. Могу ли я это понимать так, что вы меня отпускаете? — спросила она.
 — А я вас и не держал, — ответил он так же тихо. — Иначе вы бы сразу заметили, что я вас отпустил.
 Летти смотрела на него, ее сердце начало трепетать, а по жилам пошла какая-то слабость. Она почувствовала, как в ней поднимается жар, доходящий до корней волос. За этим скрывалось что-то, что она осознавала лишь смутно и что, однако, повергало ее в ужас. Это была вполне отчетливая реакция самого ее существа на сдерживаемую мощь и настоящую мужскую силу, которые она ощутила в стоявшем перед ней человеке. Это была измена самой себе, за что она себя презирала, хотя и не могла бороться.
 Оторвав свой взгляд от его глаз только усилием воли, она развернулась, махнув жесткими юбками, и пустилась прочь.
 Путь назад, вверх по склону к тому месту, где она оставила коляску, показался Летти самым длинным из тех, что ей приходилось проделывать за свою жизнь. Она чувствовала на себе взгляд Шипа и его удовлетворение от происшедшего между ними разговора. Она была почти уверена, что он двинется за ней следом, протянет к ней руки и скажет, что передумал и она не может уйти. В его последних словах звучала угроза, что делало такой поворот вполне вероятным.
 Добравшись до коляски, Летти сидела, обхватив руками колени, а всю ее, от головы до носков высоких ботинок, сотрясала сильная дрожь. Она никак не могла осознать, что с ней только что произошло, не могла поверить, что она так говорила с убийцей своего брата. Слова, которые она произнесла, возвращались и звенели в ее ушах. Она была поражена тем, что еще жива. Но ни одно из этих слов она бы не взяла назад. Удовольствие сказать Шипу в лицо все, что она о нем думает, стоило того, стоило того и осознание своих сил.
 Она оставила у ручья салфетку, в которую был завернут обед, и свою шляпу. Ничего страшного, она не собирается возвращаться за ними. Натянув поводья и стегнув ими по крупу кобылы, Летти развернула коляску и пустилась в направлении Накитоша.
 Ветер раскачивал верх коляски, он закручивал песок, вылетавший из-под подков, и швырял его Летти в лицо. Небо становилось темнее. Время от времени доносился рокот далекого грома, но дождь не начинался.
 Дорога изгибалась и казалась бесконечной. Сейчас, на пути домой, она будто стала еще длинней. Летти мчалась, как будто по пятам за ней гнались злые фурии, а однажды ей показалось, что она услышала преследовавший стук подков. Это воображение, успокоила она себя, или даже эхо от подков собственной лошади. Зачем Шипу гнаться за ней? Тем не менее она подстегнула лошадь и несколько раз в волнении оглядывалась и посматривала на сгущающиеся темные тучи.
 Странно, как похожи изрытые дороги в этих местах. Это все меньше походило на главный военный путь. Несколько раз Летти притормаживала у развилок в неуверенности, куда повернуть. Она всегда выбирала самую укатанную дорогу, но время шло, а ничего знакомого на пути не попадалось, примеченные ранее ориентиры не появлялись. Страх, что она заблудилась, нарастал. Летти поискала карту, но без возможности сориентироваться по солнцу или какого-либо намека на то, куда она заехала, карта была бесполезна. Она уже собиралась спросить, куда ехать, первого встречного, но в этих местах на мили не было ни домов, ни поселков, ни других путников.
 С непривычки к езде руки и ноги болели от напряжения. Она заметила, что сжимает зубы, и заставила себя расслабиться. Впереди был брод через речушку, которой не должно было быть на дороге, по которой она ехала. Нахмурившись и сжав губы, она пустилась вниз, к речке, по дороге с нависающими над ней ветвями кипарисов, корни которых утопали во мху.
 Два человека с длинными, нечесаными волосами под потерявшими форму шляпами, в выцветшей грязной одежде, верхом на низкорослых лошадях возникли по обеим сторонам коляски. Она была так измотана, что даже не задумалась об их намерениях, однако схватила кнут. И когда они приблизились и потянулись к поводьям, хлестнула их изо всех сил.
 Двое взвыли и приотстали. Она погнала рыжую кобылу вперед, в воду, на илистое, затягивающее колеса мелководье, потом вверх, на другой берег. Летти слышала сзади крики и проклятья, плеск воды под копытами лошадей, пришпоренных рванувшимися за ней всадниками.
 Затем прогремел выстрел, с завыванием пропела пуля, и над ее головой в гладкой коже верха коляски появилась дыра. С непреклонностью на лице она снова хлестнула кобылу.
 Потом откуда-то издалека донесся стук копыт стремительно скачущей лошади. Снова раздались выстрелы, пуля пропела в ветвях деревьев. Один из нападавших вскрикнул и издал проклятие. Оба всадника пришпорили коней и с грохотом пролетели мимо коляски, прижимаясь к гривам, в фонтанах выбрасываемой из-под копыт грязи. Они взлетели вверх по крутому берегу и унеслись прочь по дороге.
 Летти натянула поводья и, успокаивая, остановила лошадь. Как и она, лошадь нуждалась в отдыхе. Было бы также любезным поблагодарить того, кто отпугнул двух грабителей. Он следом за ней переезжал через брод, приближаясь к повозке.
 Шип слегка притронулся пальцами к шляпе и едва склонился в седле. Он кратко бросил:
 — С вами все в порядке?
 Невероятность происшедшего и остатки страха, который она так и не успела ощутить, сдавили Летти горло.
 — Да, конечно.
 — Вы не там повернули. Держитесь на следующей развилке правее и попадете на паром, к переправе. Вы переправитесь не у Гранд-Экора, а ниже Накитоша по течению. Чтобы попасть в город, на том берегу тоже поверните направо.
 Не успела Летти и рта раскрыть, как он пришпорил коня и умчался.
 Никогда, никогда еще в своей жизни не была она так унижена или так разгневана. Ни один человек не был в силах так всколыхнуть ее чувства, как этот. Это непостижимо. Всегда в своих поступках она была спокойна и рассудительна, даже степенна. Виной всему Шип, его слова и поступки, обычное для него полное отсутствие внимания к чувствам других людей.
 Но чего она ожидала? Он — не обычный человек. Он — ночной всадник, вор и убийца. В том, что она выбита из душевного равновесия, нет ничего удивительного. Но она должна взять себя в руки. Она сделает именно это. Она поедет назад, в Сплендору, очень осторожно. И если провидение будет милостиво, в следующий раз она встретится с Шипом в зале суда, где его будут судить за убийство.
 Летти снова тронула поводья и старалась не смотреть вверх, откуда доносились гулкие раскаты грома.
 Когда она добралась до реки, небо было так черно, как будто уже опустилась ночь. Беспрерывные раскаты грома звучали, как отдаленная канонада, а над головой белыми факелами вспыхивали молнии. Пошел дождь, вода покрылась рябью. Противоположный берег был почти не виден, скрытый серой, мрачной завесой. Канат, по которому перемещалась огороженная перилами деревянная платформа парома, тянулся к другому берегу. Там виднелся смутным пятном и сам паром с перилами и стойками. Около покрытого грязью Пастила, служившего пристанью, ждал всадник в непромокаемой накидке. Летти знала, кто это, еще до того, как подъехала.
 Долго они стояли молча. Звук бегущей реки и шум дождя заполнили тишину и казались громче обычного.
 Потоки воды стекали с полей шляпы Шипа. Он повел плечами, этот жест мог означать уступку. Он отвернулся от реки и встретился глазами с ее внимательным взглядом.
 — Возникли небольшие трудности. Люди, которые стреляли в вас, переправились здесь перед нами. Когда я подъехал к берегу, они уже проплыли три четверти реки, захватив паром.
 — Захватив паром? Что вы этим хотите сказать?
 — Я хочу сказать, что они не дают паромщику переплыть назад, за нами.
 — Зачем им это? Они думают, что вы гонитесь за ними? — Ее голос звучал резко, но это ее не беспокоило.
 — Они знают это.
 Порыв ветра хлестнул потоком дождя под навес коляски. Летти вздрогнула от холода струй и вытерла лицо рукой. Она осмотрелась в поисках убежища. Направо, вниз по размокшей дороге, рос большой ветвистый дуб. За ним виднелось освещенное окошко и низкие очертания небольшого домика. Она взялась за поводья.
 Осветившая небо молния бросила голубой отблеск на лицо Шипа. Он нагнулся в седле, протянул руку и взял поводья ее лошади.
 — Не туда. Деревья и все, что под ними, — отличная мишень для молний.
 — Тогда в хижину…
 — Там живет паромщик, но вряд ли его жена будет рада гостям и захочет вас приютить. Трое из пяти их детей слегли от скарлатины. Обе их бабушки там же, чтобы помочь.
 Восемь человек в одной комнате, и еще скарлатина.
 Правду ли он говорит? Она не видела причин, зачем ему лгать. Коляску раскачивало ветром. Можно опустить занавеску и немного защититься от дождя. Но она была такой ветхой от старости и ей так долго не пользовались, что, когда Летти попыталась отстегнуть ее одной рукой, занавеска распалась на пыльные куски. Вихрь пронес по дороге ветку с трепещущими зелеными листьями и свисающими остатками коры. Кобыла попятилась и заржала. Шип выпрыгнул из седла и встал перед кобылой, чтобы она не понесла.
 Летти бросила порванную занавеску, чтобы держать поводья обеими руками. Она снова посмотрела на дерево и низкий силуэт хижины. Пересиливая ветер, она прокричала:
 — Может быть, у них есть амбар?
 — Только сарай! — донесся его ответ. Несколько мгновений он смотрел на нее. Пробормотав ругательство, он отвернулся и снова вскочил в седло. С суровым лицом он откликнулся:
 — Поедемте, я покажу вам одно место.
 Глупо верить ему, глупо идти за ним, но у нее не было выбора. Ни она, ни лошадь не могли оставаться под дождем. Было бы разумнее рискнуть и стать мишенью для молний, но Летти ясно ощущала, что дать Шипу понять, что она так думает, опасно. В любом случае слишком поздно возражать. Он уже разворачивал кобылу, чтобы двинуться в обратном направлении.
 Обещанное убежище находилось в конце тропы, в нескольких ярдах от основной дороги. Сложенное из бревен, в ширину примерно в два раза короче, чем в длину, оно было совсем маленьким, но чуть больше, чем хижина. С одной стороны был сделан навес, провисший под тяжестью дикого винограда. Справа — большое пятно черной земли и куски дерева, как будто остатки сгоревшего строения.
 Летти остановилась, и Шип приблизился к повозке. Он потянулся к поводьям.
 — Входите внутрь. Я позабочусь о вашей лошади. Летти с радостью согласилась. Юбка ее дорожного платья промокла до колен. Корсаж был таким влажным и холодным, что любой порыв ветра пробирал до костей. Казалось невероятным, что сейчас ей было так холодно, ведь немного раньше стояла невыносимая жара.
 Руки ее тряслись, когда она спустилась с коляски и поспешно открыла дверь хижины. Ветер вырвал легкую, сделанную из расколотых жердей дверь из ее рук и с силой хлопнул ею о стену. Она потянулась за дверью, с усилием приоткрыла ее, юркнув внутрь и оставив косые струи сдуваемого ветром дождя за спиной. Задвижки не было, но один из перекошенных углов плотно держал дверь на месте.
 Летти стояла почти в полной темноте. В строеньице не было окон, входа или выхода, кроме того, через который она туда попала. Слабые проблески серого света проникали через щели между бревнами стен, но это было единственным освещением.
 Когда ее глаза стали привыкать к темноте, она смогла различить смутные очертания своей руки, но не больше. Еще хуже было то, что густая темнота казалась живой из-за тихих шуршащих звуков. Она решила, что звуки эти возникали, потому что задувавший через щели ветер колыхал то, что показалось ей кучей сухих кукурузных листьев. Однако уверенности в этом не было. Помещение пахло сухой кукурузой, плесенью и мышами.
 Она стояла тихо, прислушиваясь. Снаружи бушевала гроза. Ей показалось, она услышала, как Шип что-то говорит кобыле под навесом, а животное фыркает ему в ответ. А этот скребущий звук — от маленьких коготков? Она не знала. Летти не боялась мышей, никогда не кричала и не вскакивала на стул при их появлении, но все же мысль, что одна из них заберется к ней под юбки и полезет наверх, была неприятна. Либо они отсюда уйдут, либо уйдет она.
 Глубоко вздохнув, она медленно нагнулась, подобрала обеими руками свои вымокшие юбки и подняла их выше колен. Она быстро бросилась к сухой кукурузе, поддала кучу листьев ногой так, что они взмыли вверх и разлетелись вокруг нее по грубым, покоробленным доскам пола. Мышь пискнула, побежала и спряталась в отверстии от сучка. Вторая поспешно бросилась в угол.
 Летти пустилась за ней. Мышь подпрыгнула и скрылась в щели между бревнами. В тот же момент открылась дверь.
 — Что здесь происходит? — спросил Шип. Ворвавшийся ветер взметнул его накидку и закружил по полу кукурузные листья. Облако водяной пыли посыпалось на пол, намочив половину сарая. Через открытую дверь проникал серовато-сиреневый свет.
 — Избавляюсь от мышей, — бросила Летти. — А что же еще? Не закроете ли вы дверь?
 Рэнсом подавил смех, моментально обратив его в кашель. Он ожидал обнаружить ее подавленной и испуганной, даже забившейся в угол. Он мог бы догадаться. Он также мог бы догадаться, какие у нее стройные и совершенно восхитительные ноги. Он двинулся, чтобы исполнить ее просьбу. В голосе его было удивление, которое он и не думал скрывать, когда спросил:
 — Нужна ли помощь?
 Как он смеет смеяться над ней? Запоздало она вспомнила, что надо опустить юбки. Они сползли вниз сырой тяжестью.
 — Спасибо, не надо. А что это за место?
 — Кукурузный сарай. Приходилось когда-нибудь видеть такой раньше?
 — Нет, — сказала она с ледяной вежливостью, — насколько мне известно.
 — Он используется для хранения собранной кукурузы, пока она не будет обмолочена и зерна не отделят от початков, чтобы есть или свезти на мельницу. Люди, жившие здесь, — погорельцы. Но сожгли их не янки, а огонь очага, который перекинулся на амбар. Это все, что осталось.
 Когда он закончил говорить, донесся шуршащий звук стягиваемой одежды. Оказалось, он стащил накидку, снял шляпу, стряхнул воду с ее полей.
 — Что вы делаете? — произнесла она резко. Он помолчал.
 — Устраиваюсь поудобнее.
 — Но я думала… то есть вы же не останетесь?
 — А почему же вы так подумали?
 — Вы хорошо одеты для плохой погоды, вам, должно быть, есть еще чем заняться и куда поехать.
 — Нет, — сказал он, в точности изобразив ее ледяной тон, — насколько мне известно.
 То, что он делал, было опасно, и Рэнсом прекрасно это понимал. Он предпочел думать об этом, как о чем-то предопределенном, хотя и знал, что это не так. Ему следовало оставить ее в этом убежище, каким бы оно ни было убогим, и ехать дальше. Поступив так, он не чувствовал бы за собой никакой вины.
 Он ехал за ней, потому что им было по пути — назад в Накитош. Но он намеренно позволил ей не туда повернуть, хотя мог бы и остановить. Ему было интересно, случайно ли она отклонилась от правильного пути или на это были причины. Рэнсому было любопытно, что она станет делать, когда обнаружит ошибку, если это ошибка. И казалось, что лучше, если ей будет неизвестно, что он следует за ней. Конечно, чем меньше кто-либо знает о его передвижениях, тем лучше. Но ему также не хотелось, чтобы она чувствовала, что он ей угрожает.
 Однако из-за того, что он держался тихо, у брода на нее напали эти два подонка. Ее не следовало оставлять одну. Не просто потому, что это дикое место, а потому, что те двое, на другом берегу реки, могли вернуться. Он отвечает за нее. Он останется самозваным охранником. Хочет она того или нет.
 Летти приняла решение еще до того, как он закончил говорить. Если он останется, она, конечно же, нет. Быстрым и решительным шагом она направилась к двери.
 Он отбросил в сторону шляпу и накидку и стал на ее пути.
 — Куда-то собираетесь?
 — Да. — Она попыталась обойти его. Он преградил ей дорогу.
 — Я не могу позволить этого.
 — Вы не можете меня остановить. — Она сделала шаг вперед.
 — Думаю, что могу.
 Протянув ладонь, он схватил ее за руку. Она вырвалась.
 Он приблизился к ней, его движения были быстры, бесшумны и полны мощи. Она успела только поднять руки вверх, как оказалась прижатой к стене, его твердые пальцы обхватывали ее запястья по бокам от лица.
 Летти взмахнула ногой, твердый носок ее высокого ботинка врезался ему в голень. Он громко охнул, но только слегка пошевельнулся, придвигаясь ближе. Его твердое бедро и колено прижали ее ноги, делая их неподвижными.
 — Поправьте меня, если я ошибаюсь, — сказал он с раздражением и досадой, — но мы, кажется, уже были в этом положении, или каком-то похожем.
 — Отпустите меня. — Она чувствовала, как рукоятка спрятанного в кобуру револьвера давит ей на низ живота. Это было пугающее напоминание.
 — С удовольствием, если вы сядете и будете вести себя тихо. Не надо меня бояться.
 — А откуда я знаю?
 Прошло какое-то время, прежде чем он ответил, его слова были четки и размеренны:
 — Я даю вам слово.
 — Это не слишком веская гарантия, с моей точки зрения, особенно если учесть, в каком я нахожусь положении в данный момент. — Она тяжело вздохнула. В его объятиях была такая неумолимая сила и что-то еще, что она уже однажды ощутила, но не потрудилась как-то назвать. Усилия поддержать свой гнев и упорство были так велики, что дрожь прошла по ней волной, потом еще одной и еще.
 Внезапно он отпустил ее, откинулся назад и отошел, плечи его коснулись противоположной стены.
 — Ну, тогда идите, если вы думаете, что при встрече с теми двумя ваши шансы будут выше.
 — Они… они же на другой стороне реки. — Потеря на мгновение голоса была вызвана только дрожью, ничем иным.
 — Правда? — Его смех был тихим и глухим. — Это же только мои слова.
 Он был прав. Она опустила руки, сжала их и попыталась все обдумать.
 — Я п-полагаю, про паром и скарлатину — это была л-ложь?
 — Неужели? И зачем мне это было нужно? Может быть, вы думаете, я польстился на ваше прекрасное тело? — Это была насмешка над самим собой, так же как и над ней. Он действительно желал ее. Именно по этой причине он так быстро убрал свои руки, именно поэтому сейчас между ними было расстояние.
 У нее перехватило дыхание.
 — Как вы осмеливаетесь такое говорить!
 — Почему бы мне это не сказать, если вы это думаете?
 — Я н-ни о чем таком не думаю!
 — О, вы не— обвиняете меня в желании изнасиловать вас? Теперь давайте посмотрим. Я уже давно мог вас убить, если бы так этого хотел. Так чего же я мог хотеть, кроме как… защитить вас?
 — Как это, несомненно, трогательно, — к ней вернулся ее жгучий сарказм, — такой н-непонятный, один против всех.
 — Вы ничего не понимаете. Получается, я всех обижаю и никому не делаю добра.
 — Может быть, все дело в вашем в-воспитании!
 — Злой выпад. Разрешите исправиться и предложить вам одеяло. Боюсь, вы несколько… окоченели. — Он нагнулся к брошенной на пол накидке и достал из-под нее свернутое одеяло. Выпрямившись, он бросил одеяло Летти.
 В кукурузном сарае стало так темно, что Летти вовремя не заметила летящего одеяла, чтобы поймать его. Оно мягко ударилось ей в грудь и, когда она неловко попыталась схватить его, упало на пол. Летти быстро нагнулась и подняла одеяло. От него сильно пахло лошадью, но оно было сухим, укрытое от дождя под широкой накидкой Шипа.
 Ей надо было отказаться. Она знала это, но смутное напоминание о тепле было так заманчиво, что поступить подобным образом было невозможно. Дрожащими пальцами она расправила одеяло и завернулась в него, стянув у плеч. Тоном, который и для ее собственных ушей звучал нелюбезно, она сказала:
 — С-спасибо.
 — Рад услужить вам. Может быть, сядем, или нас это слишком скомпрометирует?
 Молния сверкнула на улице так ярко, что осветила сарай сверкающим серебристым светом. В тот момент, когда было светло, Летти заметила на его губах ироничную усмешку.
 — Вам все это весело!
 — Мне? А почему бы и нет?
 Что-то в его голосе озадачило Летти. Молча она раздумывала об этом. Некоторое время подождав, как бы ожидая ее ответа, но так и не дождавшись его, он отвернулся и поднял свою непромокаемую накидку. Он стряхнул с нее воду и, хотя в такой темноте было трудно увидеть, что он делает, вывернул ее, как показалось Летти, наизнанку и, нагнувшись, разложил ее на кукурузных листьях.
 — Мадам, — судя по интонации, он сделал приглашающий жест, — ваше ложе.
 Не было никаких признаков, что гроза утихает. Дождь колотил по крыше и сливался с нее журчащими потоками, хлестал по стенам и, врываясь в сарай, просачивался по бревнам мокрыми потеками. Гром грохотал раскатистыми взрывами. Холодный сквозняк дул по полу, поднимая в воздух песок и мусор, забирался под подол мокрой юбки, и от него по уже и так гусиной коже еще больше бежали мурашки.
 Было глупо продолжать стоять и в то же время опрометчиво садиться. Но по правде говоря, было ли это более безрассудным, чем оставаться с Шипом под одной крышей? Она не могла раздумывать, как это получилось и что это означало. Все, что она знала — это то, что она ужасно промокла и замерзла и, если останется стоять, ее будет бить такая безудержная дрожь, что она может упасть.
 Пересиливая себя, на плохо гнущихся ногах Летти приблизилась к накрытой накидкой кипе кукурузных листьев и опустилась на колени, затем, откинувшись назад, села, прижавшись спиной к бревенчатой стене. Она чуть вздрогнула, когда Шип двинулся к ней и опустился на накидку рядом. Она сжала вокруг себя одеяло, каждый мускул застыл в протесте, хотя протестовать казалось напрасной тратой сил. Он, однако, не сделал в ее сторону больше ни одного движения.
 Через некоторое время Летти откашлялась. Перекрикивая шум дождя, она сказала:
 — А что, если паромщика не отпустят утром?
 — Есть другие дороги, другие паромы. Я покажу вам.
 — Моя хозяйка будет беспокоиться. Она может послать людей искать меня.
 — Вы заботитесь обо мне или о себе? — Его голос был твердым, хотя в нем все еще звучала та хрипота, которая так ему шла.
 — Конечно же, не о вас!
 Забочусь о нем! Неужели он действительно думает, будто она хотела предупредить его, что придут люди, которых он может заинтересовать? Она бы с радостью увидела его схваченным и закованным в цепи. С радостью ли? Ангел и дьявол, назвал его Генри. Он убил ее брата, но спас ее от смерти или от того, о чем еще меньше хочется думать. Он обращался с ней с ужасной фамильярностью, но он был и заботлив. Его близость пугала, но в то же время заставляла ощущать, что она — женщина, а он — мужчина.
 — Я уже говорил — вам нечего бояться.
 Она не ответила. Он опасен, об этом нельзя забывать.
 Он подвинулся ближе к ней, подтянул одно колено и положил на него ладонь. Летти резко повернула к нему голову. Тусклый свет на мгновение осветил кожаную кобуру на поясе. Она тихо и глубоко вдохнула воздух, глаза ее сузились, затем она отвернулась.
 А что, если она сама схватит его, заставит ехать с ней в Накитош и потом сдаст его полковнику Уорду? Ее дознание могло бы закончится здесь и сейчас. Писем ее брата достаточно, чтобы власти могли держать его под стражей до тех пор, пока его вина или невиновность, как он утверждает, будет доказана. Все, что ей нужно сделать, — это немного придвинуться к нему и схватить револьвер, который так близко. В любом случае это было бы оправдано.
 От этих мыслей по ней пробежала дрожь, она поежилась в одеяле. Шип повернулся и посмотрел на нее. Когда он заговорил, в его голосе звучала сдержанная осторожность.
 — Вам было бы уютней, если бы вы освободились от мокрой одежды.
 Летти раскрыла рот для резкого отпора, но потом снова закрыла его. Одно-два неловких движения не покажутся странными, если она будет раздеваться. Она и не подумает снять что-нибудь, кроме корсажа и юбки! Но от этого большой беды не будет. Густой сумрак не позволит ему ее рассмотреть, и в любом случае она будет закрываться одеялом, как щитом.
 Она облизала губы.
 — Вы… вы, наверное, правы.
 Рэнсом нахмурил брови. Он никак не ожидал, что она согласится. Напряжение в ее голосе также озадачивало. Потом он увидел, как она склонила голову и начала возиться с пуговицами корсажа. Грудь его сжало, стало трудно дышать, он почти задохнулся. Желание, которое бурлило в нем, было таким сильным, что он вдавил спину в стену и сжал кулаки в страхе, что выдаст себя.
 Одеяло соскользнуло у Летти с плеча, но она отпустила его только на мгновение. Какой легкомысленной она себя чувствовала, готовясь раздеться на глазах у мужчины, невзирая на причину этого. Она была напугана своей безрассудной смелостью, но это не повлияло на ее решимость.
 Когда последняя пуговица вышла из петли, она потянула за края корсажа и стащила его со своих плеч, наклонилась сначала к Шипу, а потом от него, высвобождая руки из рукавов. Стянув верх корсажа и сложив его пополам, она положила его сбоку и потянулась назад расстегнуть застежку юбки. Когда это было сделано, она встала на колени, подняла юбку и, сдвигаясь, чтобы освободить зажатый коленями подол, стащила ее через голову. Последняя операция была проделана с большим эффектом, чем это требовалось. Каскадом юбка упала и легла частью своей тяжести на колени Шипа. Летти пробормотала извинение и потянулась за ней. Под мокрой материей ее пальцы скользнули по бедру Шипа, к кобуре. Она потянула к себе юбку, а рука под юбкой потянулась к револьверу.
 Ее пальцы сомкнулись на его рукоятке. Она откинулась назад, сдвигаясь в сторону и отталкиваясь.
 Рэнсом почувствовал, что револьвер покидает кобуру, но он был так сосредоточен на белеющем отблеске ее гладкой кожи, проступающих во мраке формах ее рубашки и корсета, а также на ищущем прикосновении, что прошло какое-то мгновение прежде, чем он заставил себя поверить в то, что она сделала. Он рванулся вверх, напрягая мощные мускулы, готовясь броситься на нее.
 — Не двигайтесь! — закричала она. — Я буду стрелять! Он замер, как грозная скала, губы его прошептали проклятие. В его раздражении эпитеты сыпались один за другим. При звуке этих слов в Летти поднялась торжествующая волна, а из груди вырвался тихий смех.
 — Северная ведьма, — проговорил он, слова его звучали и как восхищение, и как ругательство. — Я этого не забуду.
 — Надеюсь, что нет. Бросьте мне одеяло. Несколько долгих секунд он был неподвижен, затем медленно Подчинился.
 — Осторожно, — предупредила она.
 Резко брошенное одеяло пролетело к ней, но сейчас она была наготове. Поймав его одной рукой и встряхнув, Летти завернулась в него, не отводя глаз от смутных очертаний человека на кукурузных листьях. Немного сдвинувшись к стене, она опустилась на пол и откинулась назад.
 Он фыркнул насмешливо:
 — И что теперь?
 — А теперь, — сказала она ласково, — мы подождем до утра.




 ГЛАВА 5


 Время медленно тянулось. Гроза стихла и сдвинулась к северо-востоку, но дождь продолжался. Доски, на которых сидела Летти, стали жесткими. Глаза болели от пристального всматривания в темноту в ожидании малейшего намека на движение со стороны пленника. Ее мучил вопрос: что делать, когда станет совсем темно и она не сможет больше видеть его или если она заснет. Если бы у нее была веревка, она могла связать Шипа. Конечно, может быть, у него есть та же самая витая веревка, которой он связал ее в Сплендоре. Но для выяснения этого ей пришлось бы обыскать его, а это слишком уж рискованно. Все, на что она была способна, — это стеречь его.
 Шип ничего не предпринимал. Он устроился на куче кукурузных листьев, спустившись вниз и положив голову на нижнее бревно стены. Время от времени он потягивался, менял позу и зевал, как и любой человек, готовящийся ко сну. Она и не ожидала, что он будет охвачен ужасом, но полное отсутствие беспокойства после того, как первое удивление прошло, раздражало. Кроме того, это вызывало подозрения. По этой причине она наблюдала за ним с особым вниманием. Ее рука так сжимала револьвер, что пальцы болели.
 Все, что она заметила, — легкое движение воздуха. Что-то ударилось о пол в углу слева от Шипа и покатилось. Нервы Летти были так напряжены, что она взмахнула вслед револьвером и нажала на курок. Револьвер громыхнул, выбросив пламя и дым. Катившийся предмет разлетелся на кусочки, один из них, вращаясь, отлетел в угол и остановился там. Тут же она перевела револьвер на Шипа.
 Шип не двинулся. С удивлением в голосе он произнес:
 — А вы умеете стрелять.
 — Что вы бросили? — Ее слова звучали жестко. Она поняла, что предмет этот, легкий и круглый, был не чем иным, как кукурузным початком.
 — Я ничего не бросал. Должно быть, это крыса. Насмешливая невинность его слов — это уж слишком, а вдобавок еще это его преувеличенное удивление ее ловкостью. Она навела револьвер на место рядом с его ногой.
 — Ах да! Я вижу! Тут еще одна!
 Было бы лучше, если он остался неподвижным. Она лишь собиралась напугать его, выстрелив в пол рядом с его сапогом в отместку за то, что из-за него сердце ее ушло в пятки. Вместо этого он метнулся от нее и покатился по полу. Пуля попала ему в ногу. Шип шумно выдохнул, хрипя от боли.
 Грохот выстрела затих. В темноте слоился режущий глаза голубоватый дым. Лети отбросила одеяло, опустила револьвер и наклонилась к нему:
 — Вы ранены?
 Он рывком сел и нагнулся над ногой. На подъеме ноги виднелась мокрая красная полоса. Летти потянулась, чтобы разглядеть ее, приподнялась на колени, склонилась вперед.
 Он прыгнул молниеносно и без усилий, пружины мышц разжались, как у охотящейся кошки. Летти заметила это и попыталась вскинуть револьвер, но было слишком поздно. Он врезался в нее и отбросил назад. С глухим ударом она упала на пол. Под тяжестью его тела воздух вырвался из ее легких с мучительной болью. Он потянулся к револьверу. В отчаянии она отбросила оружие. Со стуком подпрыгивая на досках, револьвер откатился к дальней стене. Когда Шип вскинул голову, чтобы проследить полет оружия, она обеими руками оттолкнула его. Он откинулся назад, а она извернулась, нанося ему удары, вырываясь, цепляясь за пол в попытке выбраться из-под него и дотянуться до револьвера.
 Он поймал ее за талию, схватив, как железный обруч охватывает бочку, и прижал к себе. Летти поднялась в воздух, затем описала головокружительную дугу, он перекатился с ней в руках и бросил ее спиной на кучу кукурузных листьев. Ослепленная потрясением и болью, задыхаясь, зажатая корсетом и его руками, Летти затихла.
 Гнев, который руководил Рэнсомом, — гнев в ответ на ее попытку ранить его, на ее уловку и его собственное легковерие, когда он поддался на эту уловку, — улетучился. Вместо гнева в нем вскипело жгучее желание. Кровь ударила ему в голову, а ощущение под собой теплоты ее округлостей стало соблазном, который невозможно преодолеть. Он жаждал вкусить ее уст, как пьяница стремится припасть к бутылке. Это было сумасшествие, но бурная и дождливая ночь проходила, а ее темнота навязывала им близость, которой, казалось, больше никогда не будет.
 Летти почувствовала изменение в его настроении. Ее широко раскрытые глаза смотрели вверх на угрожающе нависающую над ней огромную фигуру. Она хотела закричать, запротестовать, но не могла произнести ни звука. Сердце билось в груди, а дыхание стало глубже и тише. Ее охватило странное чувство утраты воли, паралича от близкой опасности, древнего как мир любопытства и чего-то еще, что было связано с изматывающей нервы близостью человека, который обнимал ее. Она была неподвижна. Ее руки, оказавшиеся между ними, покоились на его твердой груди, под курткой. Летти остро ощущала сухое шуршание кукурузных листьев под ними, стук дождя, чистый крахмальный запах его одежды и его собственный мужской запах. Она также заметила, как он вдруг задержал дыхание, когда принял какое-то решение. Медленно, почти неуверенно его скрытое сумраком лицо опускалось к ее лицу, пока их губы не встретились.
 Он был убийцей, но поцелуй его был страстным и уверенным, чарующим своей сладостью, дразнящий легким щекотанием усов. Он был убийцей, но его руки были убаюкивающими, твердыми, но нежными. Он был разбойник и мятежник, но было в нем что-то такое, что заставило ее двинуться навстречу.
 Летти была совсем не готова к тому, что ее подведут собственные чувства и рефлексы. Это было невероятно. Она презирала этого человека, хотела, чтобы его повесили. Она знала, что ей надо было наброситься на него, бороться, чтобы высвободиться. То, что она не могла этого сделать, повергало ее в смущение и стыд. До тех пор пока она с облегчением не ухватилась за мысль, что сама ее неподвижность может стать оружием. Ее жених приходил в совершенное смятение, когда целовал ее. Может быть, с этим человеком получится так же? Секундная утрата бдительности, она освободится и дотянется до револьвера.
 Его губы нежно ласкали ее губы, легко касаясь их гладкой поверхности, пробуя на вкус влажную линию их соприкосновения, исследуя чувствительные уголки. Ощущение было удивительно ярким. Оно пробудило такой трепет и пылкую чувственность, что губы Летти раскрылись от удивления. Рэнсом немедленно воспользовался этим неосторожным приглашением, углубив свои исследования. Бархатная шершавость его языка коснулась ее языка, обвивая его, надавливая на него, увлекая любовной игрой.
 Его руки раскрылись на ее талии, разгладили плотный сатин и стальные ребра корсета, которые прикрывали эту элегантную впалость, скользнули ниже, к бедрам, притягивая ее ближе, так, что их тела полностью слились. Она ощутила его жаркую твердость, осознала где-то в глухих закоулках своего мозга силу его желания и уверенность, с которой он его контролировал. При мысли о вольностях, которые он вытворяет, по ней пробежала дрожь, и она непроизвольно прижалась еще ближе. Ее руки и ноги налились свинцом, в то время как в нижней части тела нарастала жгучая боль, которая, казалось, питает охватившее ее сладостное оцепенение. В любой момент она может и должна отбросить его и найти револьвер. Скоро. Когда наступит подходящая минута.
 Дорожка его жарких, как капли расплавленного металла, поцелуев прошла по овалу щеки, повернула к подбородку, задержалась у нежной впадинки под ухом, где он вдыхал исходящий от шеи свежий аромат кожи. Его теплое дыхание коснулось своим дуновением мягкого изгиба грудей, приподнятых корсетом, затем он приложил губы к разделяющей их ложбине. Он положил руку на одну из них. скрытую батистовой рубашкой, и полностью на ней сосредоточился, облизывая тонкий материал языком и лаская сосок, пока он не затвердел.
 Прикосновение к груди сдавило ее непреодолимым желанием, это осознала Летти в паническом трепете. То, что с ней обращались так свободно, было для нее слишком новым и слишком уж выходило за границы уже испытанных ею ощущений. Она должна прекратить это! Но как это сделать, не приведя его в ярость и не принуждая к насилию? До того как она смогла что-нибудь придумать, она снова ощутила его руки на талии, почувствовала, как резко сжались ребра, а затем расстегнулись крючки корсета. Тихий протестующий крик был заглушён вырвавшимся из нее вздохом облегчения, когда легкие заполнились воздухом. Секундой позже он снова вернулся к ее губам, в то время как его руки нежно и уверенно ласкали ее.
 Она отодвинет его от себя и будет держать, пока не найдет слов, которые ее защитят. Передвинув руки, Летти расставила пальцы и стала отталкивать его. От этого движения куртка его распахнулась. Кончиками пальцев и всей поверхностью ладоней она ощутила тугие узлы мышц на его груди. Открытие поглотило ее. Не осознавая, что делает, она позволила своему прикосновению задержаться там, исследую твердые ровности и изгибы мышц, плотные и плоские окружности его сосков. Ткань рубашки была для нее преградой. Внезапная потребность убрать ее, чтобы чувствовать прикосновение его кожи к своей, была такой сильной, такой озадачивающей, что ладони ее сжали материю рвущим спазмом, и она почувствовала подъем такого жара, словно тело ее начало светиться.
 Угадав ответ на ее судорожное движение, Рэнсом рванул пуговицы рубашки и сорвал ее вместе с курткой. И только когда он снова притянул ее к себе, Летти поняла, что пуговицы, застегивавшие ее рубашку, выскользнули из петель и что она обнажена до пояса. Ее груди, чрезвычайно чувствительные, касались мягких густых волос на его груди. У нее перехватило дыхание от вызываемого этим наслаждения, которое ударило в голову, отбросив все мысли.
 Она заблудилась, затерялась в невообразимой сладости его губ, волшебной силе чувств, которые он вызвал, в диком и страшном бурлении крови в ее венах. Она никогда не испытывала таких ощущений, она никогда не думала, что это возможно. Это было пугающим, но непреодолимо желанным.
 Он развязал ее нижние юбки. Мягко шурша накрахмаленной материей, стянул их с нее и отбросил в сторону.
 За ними последовали ее панталоны, затем его брюки и нижнее белье. Прикосновение его рук и губ было постоянным, распространяющимся по всему телу и агрессивным. Это возбуждало ее, побуждало к подражанию. Никогда, никогда еще она не была так ни с кем близка. Никогда еще так не вторгались в ее интимность, не нарушали ее скромности, а она ничего не имела против. Никогда еще с ней не обращались с такой уверенностью или с такой терпеливой заботой.
 Она была девственницей, и если он этого не знал, то скоро обнаружил и облегчил ее долю страданий, терпеливо и искусно, используя блаженство как обезболивающее средство. Как лекарство это было бесподобно.
 Горячий, полный сил и жизненной энергии, он вошел в нее. Вот он над ней, вот он притягивает ее к себе, они бьются среди кукурузных листьев. Мужчина и женщина, слившиеся воедино, они двигались в своей чудесной страсти, в вечном и диком ритме. Это напрягло их мышцы и разогрело тела, бег крови отдавался эхом в их сердцах. Это преобразило их на единственный, ослепительный в своей яркости миг. В этот миг их духовные силы слились, подарив им несказанное блаженство. Но это не могло превратить их в одного человека.
 Прошло некоторое время, прежде чем Рэнсом пошевелился. Приподнявшись на одно колено, он сгреб кукурузные листья, из которых была сложена их постель. Расправил на них нижнюю юбку. Нашел и расправил одеяло, потом лег и потянулся к Летти. Его голос звучал подчеркнуто безучастно, он сказал:
 — Идите сюда, здесь вам будет удобнее.
 — Мне удобно и здесь. — То, что она лежала обнаженная на полу, не имело значения. Она отдернула плечо от его руки, отодвинулась на несколько дюймов.
 Его грудь поднялась и опустилась в беззвучном вздохе.
 — Вы ждете извинений? Их не будет.
 Это была неразумная поза, и он знал это. Он очень сожалел, сожалел больше, чем мог сказать. Ему хотелось думать, что то, что она намеренно сняла верхнюю одежду, было провокацией. Дав волю своему гневу, когда она одурачила его и в него выстрелила, он смог убедить себя, что это действительно так, по крайней мере на короткое время. Но в глубине души Рэнсом знал, что это не так. Это было не более чем оправданием того, что ему хотелось сделать еще тогда, когда он первый раз держал ее в объятиях в Сплендоре. Если бы он сейчас предложил ей защиту, раскрыв свое имя, это был единственно возможный честный поступок. Но это невозможно. Что же еще оставалось, кроме как разыгрывать отъявленного негодяя?
 — Все, что я хочу, — сказала она приглушенно, как будто прятала лицо в изгибе руки, лежа на животе, — это чтобы меня оставили в покое.
 Было странно, насколько обидной показалась эта простая фраза. Губы его сурово сжались, когда он потянулся к ней еще раз.
 — Как нехорошо.
 Летти услышала в его голосе насмешку, а также оттенок той уверенности, которая так легко ввела ее в заблуждение. Она рванулась, приподнялась на руки и колени, отползая от него, и стукнулась о что-то металлическое. Револьвер. Он отлетел на несколько дюймов, и она бросилась к нему. Подняв оружие, Летти взвела курок обоими большими пальцами.
 Двойной металлический щелчок гулко отозвался в темноте сарая. Над головой дождь немного поутих, стал слабее, но шел по-прежнему беспрерывно. Дыхание Летти громко отдавалось в ее собственных ушах, ей стоило усилий сдерживать его.
 — Что теперь? — спросил Шип.
 Летти усмехнулась, когда у нее родился ответ.
 — А теперь вы уйдете.
 — Что?
 — Забирайте одежду и убирайтесь.
 В сложившейся ситуации была определенная комичность. На губах Рэнсома появилась усмешка, потом он заговорил:
 — Вы отправите раненого человека под дождь?
 — Я что-то сомневаюсь, что вы тяжело ранены.
 — Вы суровая женщина, Летиция Мейсон.
 — Не такая уж суровая, иначе вы были бы мертвы. Этого нельзя было отрицать.
 — Вы достаточно суровы, чтобы вот так убить человека?
 — А вы проверьте и увидите, — бросила она холодно.
 Соблазн так поступить был почти непреодолим. Однако он уже не раз испытывал ее за день. Лучшее, что сейчас было сделать, — это оставить за ней ее маленькую победу. С восхищением в голосе он тихо произнес:
 — В другой раз.
 Она не верила ему. Даже когда услышала, что он собирает одежду. Все получилось слишком легко. Она ждала, что он заставит ее нажать на курок, и боялась этого. Когда-то она сказала, что сделает это без сожаления. Но это случилось до того, как она пролила кровь, его кровь. От мысли, что она может ранить его еще раз, у нее закружилась голова, хотя, казалось, рана на ноге никак не сказалась на нем. Тем не менее она не собиралась рисковать. С револьвером в руке, наведенным на его передвигающийся смутный силуэт, она отодвинулась к боковой стене сарая и удобно расположилась вдоль этой стены, насколько возможно дальше от него.
 До нее донеслось шуршание ткани — он надел рубашку и брюки, топтание — он взял сапоги и обулся. Он нагнулся еще раз, возможно, чтобы найти свою куртку и непромокаемую накидку, затем послышались шаги по направлению к двери. Он остановился.
 — Вы отсылаете меня вон, туда, где полно врагов, без защиты, без оружия?
 Что-то в его голосе встревожило ее. Она отбросила эту тревогу.
 — А что же мне делать? Отказаться от последней защиты?
 — От меня вам защиты не требуется, клянусь вам. И пока я с вами, вам не нужно какой-либо другой защиты.
 — Если то, что только что произошло, и есть ваша защита…
 — Я и не говорил, что не собираюсь обнимать вас… или целовать ваши сладкие губки… или притрагиваться к двум великолепным вершинам вашей…
 — Вон отсюда!
 Он неприятно хохотнул. Дверь раскрылась и снова закрылась. Его не было.
 Летти с облегчением вздохнула, плечи ее расслабились, она опустила револьвер. Она закрыла глаза и прислонила голову к стене. Слезы подступали к глазам и рвались наружу. Она тяжело вздохнула и смахнула их тыльной стороной ладони.
 О Боже, какой она была дурой! Поделом ей за это беспечное путешествие в одиночку в дикую глушь. Она не могла представить, почему на это решилась, кроме как потому, что она совсем не верила в опасность. На Восточном побережье не много мест, где одинокая женщина не чувствует себя в безопасности. Единственным успокоением для ее гордости было то, что о случившемся никому не обязательно знать. Хоть у нее и есть право заявить об изнасиловании, она не собирается выносить свое унижение на публику.
 Летти сама не была уверена, что же с ней случилось. Она ощущала, что навлекла позор на смерть брата, на свою семью и, прежде всего, на себя саму. Это не должно случиться снова. Она позаботится, чтобы этого не произошло, более того, она постарается, чтобы единственный свидетель этого падения, начавшегося у ручья и закончившегося здесь, в сарае, лишился жизни и не смог рассказать об этом. Шип был не только убийцей, но еще и подлым насильником над женщинами. Его преступления не должны сойти ему с рук.
 Холодный сырой воздух овевал ее с боков, и она сильно дрожала. Слегка запинаясь, она двинулась к охапке кукурузных листьев и опустилась на колени, нащупывая одежду. Она натянула все на себя дрожащими пальцами, застегнулась до последней пуговицы. Одеяло валялось тут же, она плотно завернулась в него и села у бревенчатой стены. Глаза ее горели, она смотрела в темноту в ожидании утра.
 Должно быть, Летти заснула, хотя казалось, она прикрыла глаза только на мгновение. Внезапный шум заставил ее насторожиться так, что каждый нерв натянулся, как струна. Она сжала револьвер и выбралась из одеяла. Поднявшись, двинулась к двери на плохо гнущихся ногах. Ночью дождь прекратился. Через щели в стенах и двери проникал серый предрассветный свет. Она наклонилась и прильнула к расщелине.
 Прямо перед глазами напротив сарая стояла ее коляска. Шум, который она слышала, был стуком повозки, выводимой из-под навеса. На заросшей травой дорожке за повозкой послышалось какое-то движение. Показался силуэт всадника, удалявшегося в утренний туман.
 Когда Шип оставил ее, он не ушел далеко. По крайней мере, так оказалось. Должно быть, он провел остаток ночи под навесом, с лошадьми. Он запряг для нее рыжую кобылу и вывел коляску перед тем, как уехать. Как благородно с его стороны, подумала она с едкой иронией. Как жаль, что он не был столь галантен раньше.
 Уже забравшись в коляску, она обнаружила саранчу. Сухая, колючая, желтовато-коричневая, она лежала на коже сиденья, проткнутая насквозь отвратительным черным шипом. Летти смотрела не нее с таким отвращением и ужасом, как смотрят на змею, свернувшуюся для прыжка. Первым порывом было раздавить ее или уж, по меньшей мере, отбросить. Она протянула руку и робко подняла ее.
 Саранча была легкой, как перышко, и хрупкой. Она цеплялась за ее пальцы крохотными коготками, каждый из них был цел и, казалось, ни за что не отпустит палец. Пронзивший саранчу шип был до блеска отполирован, твердый и черный, безукоризненный. Оба предмета были в своем роде совершенны. Они также превосходно напоминали о глупости, на которую она оказалась способной, и о последствиях этой глупости. Ей хорошенько надо это запомнить. Она достала из кармана платок, завернула в него знак человека, прозванного Шипом, и аккуратно положила на сиденье рядом с собой.
 Когда Летти подъехала к реке, паромщик вышел из дома с чашкой кофе в одной руке и с булочкой в другой. Он был высоким и костлявым, черты его лица скрывали косматые усы и борода, растущая почти до глаз. Он перевозил ее через реку, не замолкая, задавал вопросы и говорил.
 Он ненавидел себя, как бога подземного царства Гадеса 3 , из-за того, что не смог перевезти ее вечером, особенно из-за начавшегося дождя и всего остального; временами ему казалось, что очень повезет, если ему и самому удастся еще раз переправиться через реку. Он бы пригласил ее позавтракать, но в доме больные, и он решил лучше не делать этого. В любом случае он рад, что она нашла сухое место, чтобы переночевать. Нет, он не видел никакого человека, который преследовал тех двоих, что его захватили. Должно быть, поехал другой дорогой. Он очень надеется, что она не так уж испугалась и не уедет из этих мест. Им очень нужны учителя.
 Каким бы болтливым этот человек ни был, его расположение успокаивало. Казалось, не было ничего необычного в том, чтобы остаться здесь на ночь, и ее надо скорее пожалеть, чем осуждать. Было приятно сознавать, что никому не придет в голову вдруг наихудшим образом истолковать ее рискованное приключение, даже если это было вполне заслужено.
 Наконец Накитош остался позади, и она подъехала к Сплендоре.
 Тетушка Эм ворчала и бранилась, но, вглядевшись в бледное лицо Летти, отослала ее к ней в комнату, пообещав поднос с завтраком и ванну и распорядившись, чтобы Летти не беспокоили, пока она не отдохнет. Мама Тэсс взобралась по ступенькам и принесла из кухни завтрак на подносе, а Лайонел притащил в комнату длинную оцинкованную ванну, известную как средство от джулепа. Считалось, что купание в ней эффективно избавляет от мучений похмелья, вызванных джулепом, напитком из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой. Мальчик принес также ведра с горячей водой, чтобы заполнить ванну. У него нет сейчас других поручений, сказал он. Мастер Рэнни все еще спит. У него вчера начались его обычные головные боли, как раз после того, как она уехала, он закрылся в комнате.
 Летти не собиралась спать, не сейчас, в разгар утра, когда солнце уже высоко. Не сейчас, когда она ощущала себя падшей женщиной с измученными телом и совестью. Но постель была мягкой, простыни наглаженными, а ветерок, влетающий через раскрытое окно и тихонько колеблющий кисейные занавески, свежим и приносящим запах магнолий. Усталость и грехи прошлой ночи казались очень далекими. Она вытянулась, почувствовала, как губы без причины сложились в улыбку, пока она рассматривала балдахин над своей головой. Глаза ее закрылись.
 Когда Летти проснулась, день уже повернул к вечеру. В комнате было тихо, душно и очень тепло. За окнами солнце отбрасывало резкие косые тени на пол веранды. До нее донеслись приглушенные голоса. Через дымчатую кисею занавески она разглядела мужской силуэт у перил веранды. Сердце у нее вдруг забилось в груди, потом она узнала тихий, почти робкий голос Рэнни и более звонкие ответы Лайонела.
 Какой же ленивой вдруг она почувствовала себя. Такой жалости к самой себе не могло быть прощения. Она не знала, почему она так легко поддалась этому. Летти же не изнеженная южная красавица голубых кровей, сразу же опускающая руки и уступающая малейшим своим слабостям. По правде говоря, если не считать некоторого тяжелого осадка, она чувствовала себя почти по-прежнему, будто испытания этой ночи никак не сказались на ней. Дело не поправить, если она будет прятаться, зализывать свои раны и жалеть себя саму. Она должна взять себя в руки и продолжить то, ради чего она сюда приехала.
 Она знала, что снаружи в спальне ничего нельзя разглядеть из-за кисейных занавесей. Тем не менее она оделась в углу, хорошо спрятавшись от чьего-либо взгляда с веранды. Она расчесала волосы и уложила их толстым кольцом вокруг темени, чтобы было не жарко, затем умыла лицо и руки у умывальника. Вытирая лицо, она посмотрела в зеркало. Какой раскрасневшейся и разгоряченной она кажется и как тяжело дышать. Она повесила полотняное полотенце и, руководствуясь порывом, расстегнула манжеты и закатала рукава до локтя. Затем она расстегнула две верхние пуговки высокого воротника. Так лучше. Действительно, надо купить хотя бы пару платьев, более подходящих к этому климату.
 Рэнни обернулся, когда Летти вышла на веранду. Легкая улыбка осветила его лицо, зажгла огонь в нежной голубизне глаз. Внезапно его взгляд застыл на белой ямочке на ее горле, не скрываемой открытым воротником. Он усмехнулся уголком рта и склонил голову.
 — Добрый вечер, мисс Летти.
 Летти разделила свою улыбку между молодым человеком и его компаньоном.
 — Добрый вечер, Рэнни. Лайонел сказал мне, что вам было не очень хорошо. Надеюсь, вам лучше?
 — Намного лучше. А… вам?
 Вопрос прозвучал резко, как будто он смущался задать его или же ответ был очень для него важен, что, конечно, вряд ли было так. Она улыбнулась с демонстративной легкостью.
 — Если вы имеете в виду, пришла ли я в себя после поездки, то да.
 — Вам лучше было бы взять меня с собой. Улыбка сошла с ее лица, словно солнце спряталось за облако.
 — Да, возможно.
 Не стоило напоминать ей об этом, подумал Рэнсом. Не надо забывать, что ее улыбки предназначены Рэнни, мужчине с умом ребенка, которым она его считала, а не тому, кем он был на самом деле.
 Чтобы отвлечь ее, он сказал:
 — А я думал о том, что вы мне говорили.
 — О чем?
 — О том, чтобы учить меня. Вы не передумали?
 — Конечно, нет. Я бы с радостью взялась за это, если вы хотите учиться.
 — Если вы будете учить и Лайонела.
 Лайонел, следивший за их разговором с некоторым интересом, широко раскрыл глаза:
 — О, мастер Рэнни! Рэнни улыбнулся ему:
 — Не меня благодари.
 — Это несправедливо!
 — Твоему отцу это понравится. Мальчик повесил голову:
 — Да мне все равно.
 — Нет, ему не все равно, — сказал Рэнни тихо. — Совсем не все равно.
 Летти казалось, что она понимает их, хотя и не была в этом уверена. Отец Лайонела, слуга Рэнни до войны, очевидно, бросил мальчика, предоставив заботиться о нем своей матери, Маме Тэсс, а сам отправился наслаждаться свободой. К чести Рэнни, он пытался создать у мальчика хорошее мнение об его отце, заслуживал тот этого или нет.
 — Я с радостью буду учить Лайонела, — сказала Летти. — Как здорово каждое утро вместе ездить в школу, не говоря уже о том, как приятно видеть в классе два дружеских лица.
 Рэнни коротко взглянул на нее из-под ресниц, потом покачал головой:
 — Нет.
 — Но я думала, вы говорили…
 — Мне бы лучше учиться здесь.
 — О, но вы не будете там единственным взрослым, — сказала она серьезно. — Там будет несколько других мужчин и женщин, раньше они были рабами и провели свою жизнь в такой глуши, что никогда и не учились читать.
 — Здесь, — повторил он. — С Лайонелом. И с другими людьми.
 — Какими другими? — спросила она в растерянности.
 — Из поселка. Моими людьми.
 Он имел в виду обитателей Сплендоры, которые жили в поселке за домом.
 — Они могли бы ходить в школу.
 — Но они не будут. Им приходится трудиться, чтобы заработать на пропитание. А некоторые слишком испугаются.
 Она подняла брови. Он говорит дело, ей необходимо это обсудить с чиновниками из Бюро по делам освобожденных невольников.
 — Я понимаю. Конечно, я смогу учить вас по вечерам.
 — Мы можем начать сейчас, втроем. Здесь?
 Его улыбка была такой бесхитростной и полной ожидания, что ей не хватило духу отказать ему. В любом случае это отвлечет ее мысли от того, что хотелось поскорее забыть.
 Летти привезла с собой несколько букварей и сборников текстов для чтения, так как ей говорили, что этих книг не хватает. У нее была небольшая грифельная доска и коробочка мелков. Она вынесла все это и разложила на столе на веранде. Она и Рэнни с Лайонелом провели веселые полчаса. Склонившись над столом так, что их головы почти касались, они выписывали буквы. Лайонел, очевидно, раньше немного учился — он умел не только писать буквы алфавита, но и составлять простые слова. Рэнни усердно трудился, от усердия высовывал кончик языка, но буквы его так комично заваливались на доске в разные стороны, что Лайонел приглушал смешки ладошкой. Чем старательнее выписывал буквы Рэнни, тем хуже получалось, пока буквы не стали совсем как пьяные.
 Летти хмурилась, осуждающе качала головой, призывая Лайонела к состраданию. Она положила ладонь поверх сильного, загорелого кулака Рэнни, чтобы направлять его. Он позволил ей двигать своей рукой беспрепятственно, а сам повернул голову и посмотрел на нее. Он был так близко, что только дюймы разделяли их лица. Она попала в ловушку ровного света его глаз, но насторожилась, заметив в их глубинах проблеск веселья.
 Она вдруг остановилась на вдохе, затем так толкнула его руку, что мел скрипнул по доске.
 — Вы это делаете нарочно!
 Лайонел взорвался смехом, слетел со своего качающегося стула и стал кататься по полу. Рэнни улыбнулся и покорно кивнул.
 — Почему?
 — Вы хотели учить меня.
 — Вы могли бы сказать, что я понапрасну теряю время!
 — Может быть, я что-нибудь забыл. Кроме того…
 — Кроме того — что? — спросила она с глубоким подозрением, когда он сделал паузу.
 — Вы так милы, когда вы так… так… Слова подобрал Лайонел:
 — Так строги и придирчивы, как школьная учительница.
 — А кто же я еще? — промолвила она, нахмурясь, не совсем уверенная, обиделась она или нет.
 Рэнни склонил голову набок и наблюдал за ней, не отвечая.
 — Очень милы.
 Летти бросила на него свой самый суровый взгляд, хотя и не смогла побороть легкой улыбки в уголках рта.
 — Я вижу, мне надо дать вам обоим контрольную, чтобы выяснить, что вы уже знаете.
 — Завтра, — сказал Рэнни категорично. — А сейчас можете почитать нам?
 — Почитать вам?
 Лайонел сел и обхватил руками колени.
 — Иногда тетушка Эм читает нам рассказы, все о рыцарях и воинах, такие, как «Айвенго».
 — Она читает? — Летти обдумывала предложение. Все, что вдохновляет любого из них к чтению, — на пользу, подумала она. В то же время сейчас она не чувствовала желания что-то выдумывать для составления контрольной.
 — Полагаю, и я могла вам почитать, если бы у меня была книга.
 — Я принесу! — закричал Лайонел. Он вскочил и бросился в дом. Вернулся он через секунду с томом в кожаном переплете, повестью Диккенса. Он вручил книгу Летти и расположился у ее ног. Рэнни откинулся на стуле, вытянув длинные ноги перед собой. Летти отложила доску и мелки в сторону, раскрыла книгу и стала читать.
 Она держала книгу на коленях, переворачивая страницы одной рукой, в то время как другая покоилась на подлокотнике кресла. Она прочитала несколько абзацев, когда Рэнни коснулся ее пальцев. Он погладил тонкую кожу на сгибе суставов, потом обвел ее миндалевидные ногти, повернул руку Летти ладонью вверх, провел пальцем по пересекающим ладонь линиям, затем перешел к изучению голубоватых жилок, пульсирующих на запястье. Наконец переплел свои пальцы с ее пальцами и сжал их легко, но уверенно.
 Летти подняла голову и посмотрела на него, в ее карих глазах был вопрос. Рэнни встретил ее взгляд своим чистым взглядом. Веранда находилась в тени, но послеобеденное солнце отбрасывало на нее яркий золотистый свет. В лучах этого света Рэнни как будто светился. Черты его лица были так удивительно правильны, волосы такими густыми и вьющимися, а кожа — такой бронзовой, что казалось, что он и не человек. Извилистый, резко выделяющийся шрам усиливал это впечатление. Было в нем что-то, что беспокоило ее. Может быть, ощущение несбывшихся надежд, тяжелых утрат. Он был как шедевр, беспричинно разрушенный, навсегда уничтоженный. Это открытие больно поразило ее.
 — Вы хотите, чтобы я убрал руку? — спросил он.
 — Нет, не надо.
 Он тихо улыбнулся ей, и, казалось, эта улыбка зажгла в его глазах свет, похожий на полыхающий костер.
 — Хорошо. Мне так… лучше.
 Ее губы приготовились ответить, но она вновь обратила взгляд к книге. Когда Летти нашла место, где прервалась, и начала читать, медленно и выразительно, она почувствовала, как ласковая сила его пожатия проникает в нее, поддерживает ее.
 Конечно, это было обыкновенное прикосновение двух людей. Но как это ни удивительно, ей от него тоже было лучше.




 ГЛАВА 6


 В следующие два дня в Сплендоре ничего особенного не произошло. Заняться Летти было нечем, а поскольку она органически не выносила безделья, то предложила свою помощь тетушке Эм. Вместе с пожилой женщиной и Салли Энн, племянницей тетушки Эм, все еще гостившей у них, она занялась работой по дому: вытирала пыль, чинила постельное белье, пропалывала цветочные клумбы, чистила бесчисленное количество овощей для кухни.
 Летти научилась копаться в саду и различать молодые побеги таких экзотических растений, как бамия, кабачок, батат, помдамур, более правильно называемый помидором, а также зеленую капусту, коровий горох, который когда-то выращивали для рабов, а теперь считался пригодным для всех. Еще ее научили узнавать молодые листки ноготков и циний, или старых дев, как называла их тетушка Эм, обычных цветков, которые оживляли огород и хорошо смотрелись в вазах дома.
 Среди надворных построек находилась хижина, где были прялка и ткацкий станок. Там тетушка Эм чесала шерсть и хлопок, пряла из них нити, потом красила пряжу самодельной краской — коричневой из скорлупы грецких орехов и синей из индиго, выращенных тут же. Она сама ткала ткань на покрывала и занавески. Тетушка Эм изготовила множество гимнастерок и брюк для солдат армии Конфедерации, и каждый стежок, каждая нитка их были произведены в Сплендоре. Работа пожилой женщины у ткацкого станка была захватывающим зрелищем. Летти даже позволили самой соткать несколько дюймов. Однако Салли Энн предупредила ее с улыбкой, что не надо делать этого слишком хорошо, иначе может оказаться, что ей каждый день придется держать челнок в руках.
 Еще одним увлечением тетушки Эм был птичник. Здесь она выращивала все — от цыплят породы бентамка с небольшими яркими гребешками и нравом яростных уличных бойцов до огромных, глупых и важных индюшек, которые были такого изящного сложения, что их приходилось лелеять и оберегать каждую минуту их жизни; от обычных кур породы леггорн до французских гусей и редких китайских уток. Пожилая женщина держала даже пару павлинов, которые беспрерывно кричали друг на друга, как раздраженные муж и жена, да так, что тетушку Эм, клялась она, так и подмывало проверить, что же вкусного находили персы в павлиньем мясе.
 Считалось, что птицы находятся на своем птичьем дворе, огороженном высоким, наполовину сгнившим и покосившимся, как перебравший пьяница, частоколом. В действительности же за забором они встречались чаще, чем внутри его. Они усаживались на ночь на растущие за кухней персиковые и фиговые деревья и вили гнезда в зарослях шиповника вокруг хижин рабов. Одна умудренная старая курица, более предприимчивая, чем другие, нашла хижину с открытой дверью и устроила гнездо в почерневшем старом очаге.
 Каждый день приходилось устраивать обход различных гнездовий, чтобы собрать яйца, иначе куры откладывали с десяток или около того яиц, переставали нестись и начинали их высиживать. А поскольку гнезда никогда не заполнялись, куры неслись на протяжении всего года, яйца продавали в городе, и это давало тетушке Эм деньги на расходы. Свидетельством того, что куры, а также утки, гуси и индюшки умеют лучше прятать яйца, чем люди искать их, были многочисленные стайки цыплят, утят и гусят, которые сновали там и тут, рылись в цветочных клумбах и искушали дворовых кошек, сов, ястребов и лисиц, подкрадывавшихся по ночам из соседних лесов.
 Еще одной доходной статьей птичника были перья для подушек и перин. На третье утро после поездки Летти к ручью она с тетушкой Эм и Салли Энн набивала подушки на веранде. Они шили новые чехлы из полосатого тика, взбивали старые перья и добавляли горсти новых, набивали чехлы и зашивали их.
 Было приятно работать на веранде свежим утром, когда вдоль веранды дул легкий ветерок, время от времени донося до них запахи цветов. Летти никогда не чувствовала себя женщиной, которой постоянно необходима компания, но с этими двумя напарницами ей было приятно.
 Летти потерла нос, чесавшийся от летающих в воздухе перьев, — она пыталась зашить край пухлой подушки, зажатой у нее под рукой, не выдавив ее содержимое, — и хитро улыбнулась пожилой женщине.
 — Как у вас много дел, тетушка Эм, всегда вы чем-нибудь заняты. Мне почти жаль, что я имею какое-то отношение к тому, что у вас забрали рабов.
 — Что вы говорите, дитя мое? Я делаю сейчас меньше, чем когда-либо до войны.
 До войны. Эти слова Летти слышала снова и снова. Хотя за прошедшие десятилетия были война с семинолами, война за независимость Техаса, война с Мексикой, никогда не возникал вопрос, какая война имеется в виду. Летти прекратила шить и произнесла с интересом:
 — Не может быть!
 — О, это чистая правда. Здесь жили сорок-пятьдесят рабов, за ними надо было присматривать, следить, чтобы они были накормлены и одеты, не говоря уже о том, что надо было заботиться о их здоровье.
 — Но ведь для работы существовали слуги!
 — А я в это время сидела в тени, попивала лимонад и обмахивала себя веером? Скажи-ка мне, дорогая, а у твоей матери есть слуги, у вас дома, в Бостоне?
 — Да, конечно, повар и горничная, а весной еще одна женщина помогает делать уборку.
 — И что, они работают, и никто не стоит у них за спиной, не присматривает, чтобы они все делали, как нужно?
 Салли Энн подняла глаза от комка перьев, который пыталась расправить.
 — И никто все время не показывает им, как все нужно делать?
 — Я понимаю, что вы имеете в виду, — Летти натянуто улыбнулась.
 — В городе, таком, как Новый Орлеан, наверно, немного полегче, — сказала тетушка Эм, рассудительно скривив губы. — Многое из того, что мы делали в Сплендоре сами, там можно было купить в магазине, и недорого, потому что все это не надо везти вверх по реке. Но здесь, в деревне, все совсем не так.
 — Получше, — сказала Салли Энн.
 — Тише, меньше головной боли, сплетен, суеты, — добавила тетушка Эм и засмеялась. — Временами тут совсем тоскливо, но мы всегда могли собраться с соседями, устроить танцы, пойти на речку на пикник и нажарить там рыбы. Родственники приезжали и оставались на несколько дней, а иногда и недель, и конечно, праздновались свадьбы, рождения детей. Нет, я бы не поменялась с этими городскими дамами ни за что на свете. Я любила работать в саду, следить за курами, наблюдать, как приходят и уходят времена года — и до войны, и сейчас люблю.
 — У вас это звучит почти как — нет, не в первобытные времена, скорее, как во времена первых переселенцев.
 — А почему бы и нет? Когда я приехала сюда, еще девочкой, тридцать пять лет назад, так оно и было. Это была граница. Мы приплыли в Новый Орлеан из Джорджии, затем пароходом двинулись вверх по реке. У речной пристани мы сложили все, что у нас было, в фургоны, запряженные быками, включая огромный шкаф моей мамы и кровать с балдахином, которая досталась ей от бабушки, и потащились в самую глушь. Мой отец купил землю к северу отсюда, хороший пойменный чернозем, но он расчистил ее сам и сам сложил сруб из бревен, позднее построил большой деревянный дом. Вокруг были медведи, волки, пантеры, а до ближайшего врача надо было ехать тридцать миль. Когда я вышла замуж за Джеймса Тайлера, мы переехали в Гранд-Экор, и я подумала, что приехала в город. Но большой разницы на самом деле и не было.
 Муж тетушки Эм погиб, когда пытался на коне переправиться через Ред-Ривер в наводнение; это Летти уже знала. Мать Рэнни умерла от туберкулеза, когда он был маленьким. Вместо того чтобы вернуться в родительскую семью после смерти мужа, тетушка Эм приехала, чтобы взять на себя заботу о Рэнни, отказавшись от собственности мужа в пользу двоих его братьев. Потом отца Рэнни сразил удар во время разгоряченного спора о расколе между Севером и Югом. В тот год началась война. Когда Рэнни ушел в армию, а потом стал инвалидом, вся ответственность за управление хозяйством Сплендоры легла на плечи тетушки Эм.
 — Это чудесно, как вы поддерживаете это место, добиваетесь, чтобы оно кормило всех, — сказала Летти.
 — Не говорите этого, пожалуйста, Рэнни. Он помогает, как может, но ужасно себя чувствует оттого, что не может делать больше. Его беспокоит то, как я живу, как выглядит дом, изгороди, поля. Я вижу, он смотрит на все это иногда, как будто все вспоминает, и это разрывает мне сердце.
 — Он много делает. Вчера я видела, как он пахал на муле на одном из дальних полей.
 Салли Энн осторожно сняла перышко, приставшее ей к губе, прежде чем вступить в разговор.
 — Да, а прошлой ночью у него были опять его головные боли.
 — Нельзя ему ничего говорить, — вздохнула тетушка Эм. — Он просто не будет слушать. — Она повернулась к Летти. — Он внимательно слушает вас во время занятий. Я хочу сказать, как я благодарна вам за то, что вы тратите на него время и на Лайонела.
 — И на Питера, — кивнула Салли Энн. Ее сын присоединился к занятиям, как только узнал о них.
 — Это все действительно очень занимательно, хотя я не знаю, запоминает ли что-нибудь хоть кто-то из них. Им бы все шутить.
 — Это очень хорошо для Рэнни, я знаю. Не только учеба, но и то, что вы так естественно разговариваете с ним. Многие не знают, как с ним себя вести, особенно девушки.
 — Они либо проглатывают язык, — заметила Салли Энн, — либо болтают так, будто от этого зависит их жизнь. И то, когда они не могут найти предлог, чтобы не оставаться рядом с ним.
 Пожилая женщина покачала головой:
 — Так было не всегда.
 — Конечно же нет! — Салли Энн улыбнулась, а глаза ее смотрели куда-то вдаль. — Половина красавиц округа сходили с ума по Рэнни до войны. А вы бы видели, как они стаями кружили вокруг, когда Брэдли впервые привез его, а он еще был без сознания. Его постель на метр была завалена затейливо расшитыми подушечками. Лайонела и Питера тошнило от всех этих печений и конфет, которые он был не в состоянии есть. Каждый день в доме приходилось вытирать пыль, потому что экипажи все подкатывали и подкатывали к подъезду, а девушки умоляли позволить только взглянуть на него. Но все это закончилось в ту же минуту, когда стало известно, что он не совсем в порядке.
 — Не надо так говорить, Салли Энн. — В голосе тетушки Эм звучало раздражение. — Он всего лишь несколько медлителен.
 — Да знаю я, знаю, извините, но от того, как с ним обращаются, можно стать полным идиотом.
 — До этого ему далеко. — Летти сделала еще один стежок на подушке перед тем, как быстро глянуть на кузину Рэнни. Гневный румянец на щеках хорошо оттенял цвет лица Салли Энн. Она выглядела очень привлекательно, и ей еще не было тридцати. Странно, почему она снова не вышла замуж. А может, и не странно. Так много мужчин ее возраста не вернулись с войны. Более того, на Юге были склонны, по крайней мере Летти так слышала, рассматривать вдов как женщин, оставивших свои сердца в могилах. И это вдвойне трудно было преодолеть, если муж погиб на войне как герой, пожертвовавший своей жизнью ради обреченного прошлого. Однако нельзя было исключать, что симпатии Салли Энн отданы кузену, которого она так пылко защищала.
 Руки тетушки Эм лежали неподвижно, а взгляд устремился за перила веранды.
 — У меня болит сердце, когда я думаю, что Рэнни никогда не женится, что у него никогда не будет детей. Он так хорошо обходился с младенцами, совсем не боялся, как некоторые мужчины, брать их в руки. А еще Сплендора. Что будет с ней и с ним, когда меня не станет?
 Конечно же, этот вопрос не нуждался в ответе. Салли Энн заметила:
 — Он по-прежнему хорошо ладит с детьми, с Питером, например.
 Опустилась тишина, и они вернулись к своей работе. Летти думала о Рэнни и Питере и еще о Лайонеле, о том, как втроем они чуть раньше прошли по дорожке. В руках у них были удочки и банка с червями, которых они накопали за кухней. Они собирались попытать счастья у пруда Динка, а может, дойти до реки. Мальчишки подскакивали, чтобы не отстать от Рэнни, отмеривавшего широкие шаги, болтали с ним, как будто он их ровесник, а он и был им в каком-то смысле. Было и в самом деле что-то трогательное в том, что он, может быть, никогда не испытает преимуществ и удовольствий обычного мужчины.
 Однако жалость казалась неуместной. Было в нем, несмотря ни на что, какое-то прирожденное достоинство, которое не допускало жалости.
 — Кто-то идет, — сказала Салли Энн.
 Голос молодой женщины звучал ровно, без интереса. Когда Летти подняла глаза, она не удивилась, заметив синюю форму. Было, однако, необычным то, что обладатель ее приехал в аккуратной черной коляске с желтыми колесами и серебряной отделкой. Это был полковник Уорд. Он сошел у парадных ворот, снял форменную шляпу и приближался к дому по дорожке.
 Его приветствие было непринужденным и естественным. Тетушка Эм, словно она хотела компенсировать молчание Салли Энн, была сама любезность и предложила гостю кофе или чай с пирожным.
 — Спасибо, мэм, вы очень добры, но не сейчас. У меня выпало несколько свободных часов, и я решил заглянуть к мисс Мейсон и, может быть, пригласить ее прокатиться.
 Он разговаривал с тетушкой Эм, но слова его и улыбка предназначались Летти. Она тоже ответила улыбкой.
 — Это очень любезно, но вы видите, у нас в самом разгаре эта… тонкая работа.
 — Это совершенно неважно! — заявила тетушка Эм. — Поезжайте. Мы с Салли Энн все доделаем. Вам еще надо посмотреть окрестности. Когда начнется ваша работа, редко представится такая возможность.
 — Нет, в самом деле. Мне не хотелось бы бросать работу на полпути.
 — Ерунда. Отправляйтесь.
 — Ну, ладно. Если вы не возражаете.
 Летти возражала бы и дальше, но ей показалось, что Салли Энн будет чувствовать себя уютней, если полковник удалится. Отложив подушку, Летти отправилась в спальню взять шляпу и перчатки, пригладить волосы и смахнуть приставшие перья. Через несколько минут она и офицер в синей форме катились прочь по дорожке.
 — Очень мило с вашей стороны, — сказала Летти.
 — Весьма рад доставить вам удовольствие. Кроме того, нам, янки, следует держаться вместе на вражеской территории.
 Она быстро взглянула на него снизу вверх.
 — Вы действительно все еще думаете так?
 — Иногда. Как, например, сейчас, когда я увидел эту юную вдову. С женщинами труднее всего. Мужчины Юга могут забыть и простить, женщины Юга — никогда. Хотя если Конгресс не покончит в ближайшее время с этим неприятным делом, нам уже никогда не избавиться от этой горечи. Но не об этом я собирался поговорить, когда просил вас поехать со мной. Я хотел убедиться, что с вами обращаются, как подобает, и что вы довольны своим жильем.
 — Да, и тем и другим, — ответила она на его вопрос и затем перевела разговор на другие темы.
 Он спросил, ездила ли она, как собиралась, к ручью. Она ответила утвердительно, но дала понять, что ничего из этой поездки не вышло. Она всем так отвечала после возвращения, даже не упоминала тех двоих, которые на нее напали. Иначе пришлось бы объяснять, как ей удалось спастись от них, а так как ей не хотелось разыгрывать роль героини или упоминать Шипа в качестве спасителя либо в любом ином качестве, она подумала, что лучше всего помалкивать. Это не помешало ей поинтересоваться у своего спутника, не было ли чего-нибудь слышно о том самом человеке за последние несколько дней.
 Лицо полковника помрачнело.
 — Можно так сказать. Прошлой ночью этот человек остановил отряд моих людей, которые должны были доставить в город арестованного — старика Джима Хэтнелла. Это вздорный старый козел, который за день до этого разрядил двустволку в солдат, приехавших, чтобы привести в исполнение уведомление о конфискации его имущества за неуплату налогов. Шип заявил, что старик почти слеп от катаракты и не мог отличить солдат от грабителей. Он даже осмелился спросить, как же быть с правом человека на защиту своего жилица! Он также был настолько любезен, что посоветовал нам не тратить время на поиски старика, поскольку тот уже на пути в Техас, где он собирается остановиться у своей внучки.
 — А правда этот человек был слеп?
 — Не знаю. Может быть.
 — А вы уверены, что это был Шип?
 — Он оставил свою визитную карточку, хотя солдаты клялись, что он был семи футов ростом, здоров как бык и говорил с немецким акцентом. Конечно, они настаивали на этом, пытаясь объяснить, как одному человеку удалось справиться с шестерыми и не только отбить у них арестованного, но и заставить их без сапог идти пешком до Накитоша тринадцать миль.
 — Невероятно!
 — Это, черт побери, совершенно выводит из себя! Я не могу понять, как он все это придумывает. Все его «подвиги» так непохожи, что теряется всякий смысл. Как будто он идет на все, чтобы запутать нас, или же у него не в порядке с головой. Клянусь, вы думаете, что он в одиночку воюет за то, чтобы исправить все несправедливости на этом свете.
 — Ангел и дьявол, — пробормотала Летти.
 — Именно так.
 Она долго смотрела вдаль, погруженная в воспоминания о темном кукурузном сарае и невозможном волшебстве его ласки. Она закрыла глаза, чтобы отогнать возникшие видения, и коротко сказала:
 — Полагаю, вы послали людей на дороги, ведущие в Техас?
 Он легко кивнул.
 — Не то чтобы я надеялся, что они вернутся с Шипом или хотя бы со стариком Хэтнеллом. Даже если это и не была уловка, чтобы направить погоню не в ту сторону, пока мои люди дошли до города, кто угодно успел бы добраться до границы Техаса. До нее не больше сорока-пятидесяти миль, какой бы дорогой вы ни поехали.
 Поскольку Летти заинтересовалась, когда они проезжали через город, полковник показал дороги, ведущие на юг и на запад, к Техасу. Две из них шли на юго-восток, вдоль реки, через хлопковые поля, тянущиеся зелеными рядами до горизонта, мимо лачуг, где играли негритята, и больших, превращающихся в руины домов. Только иногда попадалось хорошо сохранившееся жилище, похожее на обитель процветающих хозяев. Там, где дорога поворачивала в сторону от реки, они поехали по узкой тропинке, изгибавшейся к воде. В конце ее, на берегу, нависавшем над руслом, они остановились, чтобы дать лошадям отдых.
 — Как жаль, что не хватает времени, — сказал Томас Уорд. — Здесь столько мест, которые я хотел бы вам показать. Всего в нескольких милях вниз по течению находится селение Иль-Бревилль, где живет несколько семей, в основном родственники. Они известны здесь, в штате, как gens de couleur libres, свободные цветные люди. Они представляют собой невероятную смесь французской и африканской крови. Среди их предков был один из самых первых воинов-купцов, которые поселились в Накитоше, когда эти земли принадлежали Франции, — месье Метуайе.
 — Да, Генри писал мне о них.
 — Они считают себя третьей кастой — не белыми, но и определенно не неграми. Когда-то они были богаты, владели сотнями рабов, были высокообразованны — многих из них посылали в Париж для приобретения европейского блеска. Теперь та их жизнь уже позади.
 — Кажется, в начале этой недели кого-то из них хоронили?
 — Верно. Этот человек потерял все, что у него в жизни было ценного, утратил сам образ жизни, в соответствии с которым он только и мог существовать.
 Состояния, нажитые этими свободными цветными людьми, были связаны с рабовладельческим хозяйством и поэтому конфискованы. Освобождение негров также уничтожило социальный барьер между свободными цветными и бывшими рабами, от этого они постепенно утратили то прежнее свое особое положение, которым когда-то пользовались.
 — Это действительно ужасно. Их нельзя не пожалеть. Полковник кивнул.
 — Они очень замкнулись в своем клане, избегая посторонних, не понимающих, кто они и что. Труднее всего молодым, тем, которые достаточно повзрослели для женитьбы. Раньше, насколько мне известно, за дочерьми обычно давали большое приданое, чтобы привлечь белых женихов. Сейчас денег нет, а они считают себя выше свободных людей с чисто африканской кровью в жилах. Поэтому сейчас они женятся только между собой.
 — Как все сложно, — сказала Летти задумчиво, — совсем не так, как я предполагала.
 — Я понимаю, что вы имеете в виду. Генри рассказывал вам о плантации Мак-Альпина?
 — Не помню.
 — Это предполагаемое место действия книги госпожи Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Мак-Альпин был холостяком из Новой Англии. Его называют другом семьи Стоу. Во всяком случае, здесь он пользовался репутацией жестокого рабовладельца и, очевидно, явился прототипом подлого Саймона Легри.
 — Я никогда не читала этой книги. — Это было, как она почувствовала, убийственным признанием.
 — Я как-то пытался, но чтение шло плохо. Из того, что я помню, трудно вообразить, что миссис Стоу вообще когда-либо бывала в Луизиане, по крайней мере в этой части штата. Забавно, когда думаешь о влиянии, оказанном этой книгой.
 — Вы знаете, полковник, — заметила Летти несколько резко, — вы начинаете говорить так, будто вы больше южанин, чем сами южане.
 Громко прозвучал его смех, кожа вокруг зеленоватых глаз собралась в морщинки, кончики усов поднялись.
 — Иногда это бывает с нами, «синебрюхими», правда. Но если вы хотите сделать мне выговор, мисс Мейсон, вам, право, лучше звать меня Томас.
 — Согласна, если вы будете звать меня Летти. Знакомство их было довольно кратким для такого отказа от формальностей, но обстоятельства были необычными, и, казалось, в этом нет ничего плохого. Полковник привлекательный мужчина и интересный собеседник. Он нравился Летти. Не только потому, что оба они были, так сказать, соотечественниками, но и потому, что он изъяснялся просто и без претензий. Ей весьма приятно было сознавать, что он командует в Накитоше, хотя он и не одобрял того, что она пыталась сделать.
 В самых общих чертах он напоминал ей Шипа. Несомненно, из-за усов и одинакового роста. Мужчины с бородами и усами встречались ей везде, куда она ни попадала в эти дни. Украшать лицо растительностью модно. Хотя бороды были не очень в почете, усы считались мужской гордостью — от тончайшей карандашной линии над верхней губой до роскошного, ниспадающего шедевра, который сливался со спускающимися по щекам бакенбардами. Эта мода на усы мешала определить, как же Шип выглядел. Она видела его либо в тени, либо в сумерках. Он действительно представлялся не поддающимся описанию. Высокий, но не более высокий, чем многие из встречавшихся ей в последнее время мужчин. Такой же, как полковник или Мартин Идеи, которого представили ей у тетушки Эм, или даже Рэнни, если уж на то пошло. Конечно, было вполне возможным, что тот образ, который запечатлелся у нее в памяти, выдуман — ведь вполне очевидно, он умело пользуется гримом.
 Полковнику и ей уже пора было возвращаться в Сплендору. Ее спутник развернул коляску, и они двинулись обратно, тем же путем. Долгое время Летти молчала. Наконец она заговорила.
 — Что-то не нравится мне в этой истории в отношении Генри и денег, которые он вез. Мой брат был осторожным человеком, и он подозревал, что у Шипа есть какой-то тайный источник информации, сообщающий ему о перемещениях золота. Не похоже на Генри — отправиться в путь в одиночку с грузом в седельных сумках. Не могу поверить, чтобы он не подождал сопровождения.
 Зеленоватые глаза Томаса Уорда были темными, когда он повернулся к ней.
 — На что вы намекаете?
 — Почему он это сделал? Может быть, он действовал по приказу?
 — Насколько мне известно, Генри действовал по собственной инициативе.
 Человек, который, скорее всего, приказал ее брату рисковать, сидел рядом с ней. Однако у него не было причин отрицать, что он отдавал такой приказ. Или были? Полковник Уорд, кроме всего, один из немногих людей, которым был известен точный маршрут денег: когда деньги прибудут в Накитош, где они будут храниться, когда, как и кем они будут перевезены в Монро.
 Она вела себя глупо. Томас Уорд был кадровым офицером армии Соединенных Штатов. Он никогда бы не опустился до такого предательства.
 И в то же время ему, наверно, было непросто наблюдать, как другие люди обогащаются на ограблении поверженного Юга. Он намекал и раньше, что чувствует, как его используют эти сборщики податей. Кроме того, было очевидно отсутствие у него патриотического пыла в отношении линии Севера на Реконструкцию, чего можно было бы ожидать от человека в форме федеральной армии. Он был не первым из тех, кто готов служить и ваши и нашим в этой войне.
 — Я все же не понимаю, — произнесла она, усилием воли пытаясь сохранить голос ровным, не допустить обвинительных тонов, — много ли людей знало о перевозке денег?
 — Три-четыре человека. Какое это имеет значение? Если велось наблюдение, тяжелых седельных сумок было достаточно, чтобы вызвать подозрение.
 — Тем более были причины дождаться вооруженного сопровождения.
 — По идее да. Я не вижу тому, что произошло, какого-либо удовлетворительного объяснения. Это всего лишь один из тех случаев, которые постоянно происходят. Трудно оградить себя от них, когда люди, такие, как Шип и ему подобные, готовы идти на любой риск, чтобы заполучить желаемое.
 Больше Летти не развивала эту тему, она перевела беседу на более светские разговоры, на книги и от них перешла к рассказу о ее занятиях с Рэнни и двумя мальчишками, потом, совершенно естественно, к воспоминаниям об ее учительстве. Их разговор шел легко, оживляясь смехом, они понимали друг друга. Во многом, может быть, из-за того, что полковник носил форму и смотрел на многие вещи по-военному, этот разговор не мог не напоминать беседы с Генри. К тому времени, когда они добрались до Сплендоры, ее сомнения в отношении полковника показались такими ужасными, что она готова была извиниться. Летти не сделала этого, но когда он спросил, может ли еще заехать, ответ ее был несколько теплее, чем мог бы быть при других обстоятельствах.
 Они стояли у ворот, куда он проводил ее после того, как помог спуститься с коляски. На веранде никого не было, а ароматы, доносившиеся со стороны кухни, говорили о том, что все, наверное, собираются обедать. Полковник взял ее руку, провел большим пальцем по тыльной стороне ладони.
 — Вы необычная девушка, мисс Летти. Поехать одной так далеко и посвятить свою жизнь и свои знания этим краям, Югу.
 Она покачала головой с улыбкой:
 — В семье меня считают своевольной, если не сказать, упрямой, как миссурийский мул.
 — Я думаю, что вы чудо. Но я хотел бы предостеречь вас от поездок, таких, как та, которую вы предприняли к ручью. Я хотел бы оградить вас от соревнования, в котором и сам собираюсь принять участие. Люди узнали, что поблизости живет девушка, которая не только говорит, как они, но и более чем привлекательна. Очень скоро тетушке Эм придется взять палку и сгонять со своей веранды молодых людей в синей форме, как петухов с насеста.
 — У нее это очень хорошо получится.
 — Вы думаете, я шучу, не так ли?
 — Ну, немножко преувеличиваете.
 — Подождите, и вы увидите. И вам лучше повторить ту фразу, которой вас научила мама и которая начинается словами: «Но это так неожиданно!»
 — Если только, — ее глаза блестели, — эта фраза не понадобится мне прямо сейчас.
 — Я не обещаю, — он пожал ей руку и отпустил ее. Но вдруг он потянулся и положил палец ей на подбородок.
 — Постойте немного спокойно, пожалуйста. Я вот уже час собираюсь кое-что сделать.
 — Что? — она отпрянула, сразу насторожившись. Его голос дрожал от смеха:
 — Не то, что вы думаете, хотя и этого мне более чем хочется. У вас перышко застряло между ресниц.
 — Что застряло?
 — Да пух. Стойте спокойно.
 Через секунду она ощутила прикосновение к сомкнутым векам. Когда она открыла глаза, полковник осторожно продемонстрировал ей небольшую белую пушинку.
 — Вот. Доказательство.
 Он сдул пушинку, взял шляпу, которую держал под мышкой, и надел ее.
 — Я скоро снова заеду.
 — Приезжайте, пожалуйста, и привозите своих друзей, — откликнулась она, когда он повернулся и пошел прочь.
 — Не надо так зло смеяться, — бросил он через плечо, но когда забрался в повозку и натянул поводья, на лице его была улыбка.
 Летти помахала на прощание, затем повернулась и пошла в дом.
 Сбоку от дома, от ствола отбрасывающей густую тень магнолии отделился и выпрямился Рэнсом. Он смотрел вслед повозке, взгляд его был обращен внутрь самого себя, хотя в жестких складках рта была покорность. Он не имел никакого права ревновать, никакого.




 ГЛАВА 7


 Свежие яйца на завтрак, только что из-под курицы — это замечательно. Куры начали кудахтать от гордости, что снеслись, уже с восходом солнца. Летти проснулась рано и отправилась собирать яйца по росе. Когда фартук, который она надевала, выполняя разные поручения, наполнился ими, Летти повернула к кухне.
 Услышав возбужденные голоса, она замерла на полпути. Летти различила раздраженный говор Мамы Тэсс, с которым перемешивались более низкие звуки, издаваемые мужчиной. Летти меньше всего хотелось стать свидетелем чужой ссоры, но все же она не могла долго стоять со своей хрупкой ношей.
 Тетушка Эм, принимавшая все близко к сердцу, вне всякого сомнения, найдет способ уладить препирательство. Летти с надеждой оглядывалась на дом, но никаких признаков появления пожилой женщины заметно не было. Даже появление Рэнни помогло бы, так как, когда он был рядом, Мама Тэсс ни на кого больше не обращала внимания. Он проснулся. Выходя из дома, Летти слышала движение в его комнате, но сейчас его нигде не было видно. Единственными живыми существами в поле зрения были пестрый кот, направлявшийся к ней по дорожке, чтобы потереться о ее ноги, да еще полдюжины цыплят, усердно копавшихся в растущей рядом траве.
 Голоса замолкли. Летти подождала несколько секунд. Тишина. Она облегченно вздохнула, двинулась было вперед, но тут же снова остановилась. Мама Тэсс опять заговорила, ее голос дрожал от горечи:
 — Тебя же убьют, вот что случится.
 — Я должен помочь моему народу.
 — Да ведь эти «саквояжники» используют тебя.
 — Если они и используют меня, то я использую их. Наши мотивы различны, но хотим мы одного и того же — помочь освобожденным невольникам.
 — Много ли ты сможешь сделать, если тебя убьют? Если хочешь кому-нибудь помочь, помоги своему сыну, Лайонелу, помоги мне, помоги людям здесь, в Сплендоре. Ты всем нам нужен, это как раз то место, где ты должен быть.
 — Я ничем не обязан Сплендоре!
 — Конечно, ты ничем не обязан! — бросила Мама Тэсс с мрачной иронией. — Разве что своей жизнью, которую мастер Рэнни тебе все время спасал, разве что своей ученостью, благодаря которой ты думаешь, что можешь стать сенатором…
 — Представителем.
 — Не поправляй меня, мальчишка! И не забывай: одежда, что на твоих плечах, куплена тетушкой Эм. Не говоря уже о куске хлеба, который кормит твоего сына и меня.
 — Как же я могу забыть, ты же не даешь мне этого сделать.
 — Я и не дам тебе ничего забыть, потому что еще кое-что помню, что такое благодарность, потому что вся эта свобода на самом деле означает лишь то, что мы сами должны о себе заботиться. И еще я немного знаю белых. Янки и наша черная шваль им все уши прожужжали о том, что они должны делать. И тебе не надо иметь никаких дел с этой сворой. Если ты будешь продолжать все по-прежнему, то однажды ночью придут люди в белых простынях и повесят тебя на первом же дереве.
 — Я не боюсь их.
 — Замечательно, но это не спасет твою шею от веревки, а я не для этого тебя растила!
 Это был ее сын, Брэдли, бывший слуга Рэнни. Именно с ним разговаривала Мама Тэсс. Будет ужасно неловко, если ее застанут за подслушиванием. Летти огляделась; ей не удастся проскочить мимо открытой двери кухни незамеченной, но она может обойти кухню сзади и разгрузить полный яиц фартук в столовой. Она шагнула назад и наступила на пестрого кота. Кот взвыл, вцепился ей когтями в ногу, а потом с шипением бросился прочь. Три куренка, которые рылись в земле и что-то клевали, осторожно поглядывая на кота, кудахтая, взмыли вверх. Летти отпрянула от хлопающих крыльев, потеряла равновесие и плюхнулась на землю. В переднике послышался зловещий хруст.
 С верхней веранды дома донесся звонкий ребячий смех. Летти взглянула вверх и увидела Лайонела, который перевесился через перила и показывал на нее. В это время Рэнни, пытаясь скрыть улыбку, вышел из дома и сбежал вниз по лестнице. Лицо Летти мгновенно запылало, этот жар совсем не могло охладить что-то холодное и липкое, стекающее по подолу. Никогда в жизни на нее не сваливалась целая волна унижений, как здесь, с самого ее приезда в Луизиану. Она отказывалась это понимать. До приезда сюда ее жизнь протекала спокойно и размеренно. Может быть, скучно, но благопристойно и вполне надежно. Она чувствовала, что лишилась этой надежности заодно с уважением к самой себе. Летти не понимала, как это могло случиться. Одно следовало за другим. Она совершала ошибки и расплачивалась за них. И цена расплаты, как она обнаружила, когда сидела на земле и боролась с желанием разрыдаться, была выше, чем она могла предположить. Рэнни остановился перед ней и опустился на колено. Одной рукой он взялся за углы, другой за верх ее фартука.
 — Развяжите тесемки, — сказал он.
 Она сделала, как он просил. Рэнни поднял его левой рукой, как мешок, а правую протянул ей, чтобы помочь встать. Летти подала ему руку и робко улыбнулась. Сила, с которой он оторвал ее от земли, оказалась для нее неожиданной. Она прильнула к нему, не сумев остановиться, и отстранилась только через мгновение.
 Рэнни стоял и держал ее за руку, все еще ощущая прикосновение к руке ее упругой груди, вглядываясь в нежно-розовый цвет ее щек, влагу, которая оживила ее глаза и сделала их огромными и яркими, в ее слегка раскрытые губы. По нему прошла волна желания такой силы, что он чувствовал себя глупым и несмышленым, каким только хотел казаться.
 — Мистер Рэнни? Что происходит? Идите сюда оба, я сделаю вам завтрак, и дело с концом.
 Благослови Бог Маму Тэсс, подумал Рэнни. Она хоть и старая мегера, но мудрая женщина. Он отпустил Летти и отступил, пропуская ее вперед, затем последовал за ней на кухню.
 Сын Мамы Тэсс Брэдли, взявший себе фамилию Линкольн, был среднего роста, крепок и хорошо сложен. Он был очень похож на свою мать, кожа его была темно-коричневой, лицо четко очерченным, а в глазах светился живой ум. Он поприветствовал Рэнни тепло и непринужденно, а Летти встретил несколько настороженно. Он заговорил с ней, демонстрируя довольно грамотную речь и несколько натянутый интерес к ее ответам.
 — Итак, вы новая учительница? Ну, и как вам показался Юг?
 — Трудно сразу сказать, — ответила она, в некотором замешательстве от столь прямого вопроса.
 — Не совсем таким, как вы думали?
 — Да, не совсем таким.
 — Без замков с башнями, позолоченных экипажей и распростертых ниц бывших рабов, поющих хвалу за освобождение от цепей? Для этого вы несколько запоздали. Все, что осталось — руины, да тяжкий труд, да аристократия в лаптях, — если не считать рыцарей в белых простынях вместо лат.
 — Брэдли! — Мама Тэсс посмотрела на сына и покачала головой.
 — Я приехала сюда, чтобы работать. — В словах Летти было спокойное достоинство.
 — А я думал, вы приехали сюда из-за брата, а учительство — это просто так.
 — Брэдли!
 На этот раз предостережение в голосе Мамы Тэсс звучало сильнее. Она стояла у стола, за которым они все сидели. Перед ней были две чаши. В одной находились разбитые яйца, все еще в фартуке с завернутыми углами, другая была приготовлена для неразбившихся яиц. Мама Тэсс выбирала их.
 Летти охватило раздражение. Отчасти оно было вызвано тоном вопросов, отчасти тем, что этот человек прав. Она нахмурила брови.
 — Вы хотите сказать, мистер Линкольн, что вам не нужна помощь?
 — Я хочу сказать, что устал от всех этих людей, которые приезжают и говорят, что хотят помочь, а на самом деле пекутся лишь о своих интересах.
 — Полегче, Брэдли! — прикрикнула Мама Тэсс, но отреагировал на эти слова скорее Рэнни, а не ее сын.
 Летти оставила без внимания их переглядывания.
 — Уверяю вас, я не пекусь ни о каких своих интересах! Но если вы получаете помощь, столь необходимую вам, разве имеют какое-то значение мотивы, с которыми она связана?
 — Они имеют значение потому, что вы, мисс Мейсон, и подобные вам никогда не поймете, что мы, может быть, и были рабами, но у нас есть своя гордость. Но прежде всего потому, что мы — тоже южане.
 Летти некоторое время смотрела на него, потом глаза ее потеплели от появившейся в них улыбки.
 — Да, я, кажется, понимаю. Скажите, когда вы с Рэнни были на войне, вам приходилось стрелять во врага?
 — Этого от меня не требовалось. Но когда вы находитесь среди солдат, а в руках у вас ружье, которое вы перезаряжаете, а на холм, где вы стоите, волной накатываются две тысячи человек в синих мундирах, которые сделают все, лишь бы убить вас, вряд ли вы задумаетесь об истинных целях их появления. Вы будете думать только о том, как остаться в живых.
 Рэнни, сидевший ближе всего к Маме Тэсс, потянулся, взял яйцо из ближней к нему чаши и стал вертеть его в руке.
 Летти опять заговорила:
 — Вы спасли жизнь своему хозяину, когда он был ранен, и, по-моему, были вместе с ним в лагере для военнопленных?
 — Если вы хотите сказать, что я не такой, как все, то вы ошибаетесь. Таких, как я, были тысячи. Если я спас Рэнсома, то он делал то же самое для меня десятки раз. Что же мне было делать, когда его ранили? Бросить? Я был его слугой со времен, когда он еще лежал в колыбели. Мы выросли вместе. Мы были, как Дон-Кихот и Санчо Панса, всегда в поисках подвигов, чем отчаяннее, тем лучше.
 — Брэдли, — промолвил Рэнни тихо и печально, рукой он подбрасывал яйцо и ловил его с исключительной точностью, — ты слишком много говоришь.
 Это прозвучало почти как угроза. Летти, правда, не знала, понял ли Брэдли это именно так или иначе.
 Негр посмотрел на Рэнни и на яйцо, в его хмурых глазах появился отблеск признательности.
 — Мне очень жаль, что из-за некоторых обстоятельств необходимость в моих услугах отпала, вместо этого мне пришлось стать слугой радикальных республиканцев.
 Рэнни положил яйцо назад, в чашу, он посмотрел в глаза человеку, сидевшему через стол.
 — Я все еще твои друг.
 — Да. Все еще.
 Брэдли Линкольн протянул руку. Рэнни сжал ее. Мама Тэсс, тихонько фыркнув, взяла обе чаши и повернулась к плите. Летти посмотрела на обоих мужчин и ощутила в горле комок.
 В то же самое время у нее возникло тревожное чувство, что она чего-то не поняла. Она ощутила это не впервые. Между этими людьми существовали какие-то невидимые связи, и они понимали друг друга чем-то, чего она была лишена. Из-за этого Летти чувствовала себя посторонней. Конечно же, она и была посторонней, но постоянное напоминание об этом раздражало. Они и не думали напоминать ей об этом, а она их не винила. Просто это было реальностью, от которой нельзя отмахнуться. Она не знала, возможно ли, чтобы кто-нибудь, такой, как она, стал здесь своим.
 В тот вечер танцы на веранде Сплендоры затеяли исключительно из-за набитой лимонами седельной сумки. Лимоны только что прибыли с пароходом из Нового Орлеана, их привез полковник Томас Уорд. Он приехал после ужина, с ним прибыли еще три офицера.
 — Это нашествие, — шепнула Салли Энн.
 Один из спутников полковника был из Нью-Йорка, второй — из штата Мэн, третий — из Теннеси. Они поднялись по ступеням, на лицах — настороженность и надежда, шляпы в руках, волосы тщательно причесаны.
 — Да они же еще мальчишки, — сказала тетушка Эм, выбираясь из кресла-качалки, чтобы поприветствовать их.
 То, что она сказала, было так и в то же время не так. Им не так много лет, но это закаленные ветераны. Они говорили тихо и часто улыбались, начиная понемногу расслабляться, но все же за этой тихой благообразностью скрывались уверенность и решимость.
 Летти опасалась, что их встретят с высокомерием, может быть, недружелюбно. Она сразу же поняла, что боялась напрасно. Южное гостеприимство и прирожденная обходительность требовали учтивого приема, если не сказать, теплого. Молодые люди были приняты в доме как друзья полковника У орда. В дальнейшем они могли бы воспользоваться гостеприимством этого дома и самостоятельно. Все зависело от них.
 Гости попытались ответить в той же тональности и преподнесли небольшие подарки, начав с лимонов. Лимоны принесли на веранду и не без труда извлекли из сумок — огромные желтые шары. Один из гостей вытащил бумажный кулек с сахаром, другой достал жестяную коробочку с марципаном, а третий принес скрипку в кожаном футляре. Лимоны и сахар были встречены восклицаниями, с должным пылом и выражением благодарности. Их сразу отправили с Лайонелом и Питером на кухню, сопроводив указанием приготовить лимонад. Скоро все попивали кислый напиток, мечтательно говорили о том, как хорошо бы было охладить его колотым льдом, как в былые времена, и слушали мелодичное и грустное звучание скрипки. Звуки музыки поднимались над верандой и уплывали в густеющие сумерки.
 Следующий всадник, подъехавший к воротам, всегда был здесь желанным гостем. Джонни Риден выпрыгнул из седла и пошел по дорожке, извлекая из кармана губную гармонику. Увидев инструмент, Рэнни издал театральный стон. Стоявший рядом Лайонел повторил его, как эхо.
 Лицо Джонни сияло коварной улыбкой.
 — Я знал, что вы будете в восторге. Я сидел, на меня накатывалась меланхолия. И я спросил себя: кого бы из своих друзей я выбрал, чтобы разделить с ними мою печаль? Я ехал в эту сторону, и до меня донеслись звуки скрипки. Ответ пришел сам собой! Кое в чем нами все-таки руководит Всевышний.
 — Не во многом, — произнес Рэнни.
 — Ты пессимист, — сказал ему Джонни. Изображая обиду, он уселся на ступеньках, спиной ко всем, и поднес к губам гармонику.
 Летти ожидала, что сейчас ударит по ушам. Вместо этого полилась чистая и точная мелодия, которая прекрасно гармонировала со звучанием скрипки, обогащая его. В плавных звуках были такие захватывающие сердце чувства и такое воодушевление, которых она и не ждала от этого смеющегося рыжеволосого молодого человека.
 Джонни и офицер в синей форме из Теннесси сыграли им «Лорену», «Скалу веков», «Стариков дома» и «Качаясь в колыбели бездны». И когда все без исключения были готовы расплакаться от такого печального репертуара, они вдруг заиграли «О, Сюзанна!», да так здорово, что тетушка Эм начала притопывать ногой, а мотыльки вокруг принесенных из дома керосиновых ламп начали, казалось, кружиться в такт музыке.
 В самый разгар этого веселья подъехал Мартин Идеи в легком экипаже. С ним приехала веселая девушка, Мари Вуазен, дочь ближайшего соседа. Ее сопровождали мать, мадам Вуазен, и подруга Анжелика Ла Кур. Они прогуливались и дышали вечерним воздухом, когда заметили свет и услышали музыку. Любопытство заставило их выяснить, в чем тут дело.
 После соответствующих представлений были еще принесены стаканы и разлит лимонад. Марципан передавали по кругу. Возобновилась музыка, и вечеринка разгорелась с новой силой.
 Мари Вуазен, темноволосая и веселая, флиртовала так же естественно, как дышала. Ей хотелось знать про всех и все. Ее быстрые вопросы сыпались один за другим, живые карие глаза искрились интересом. Мадам Вуазен удобно устроилась рядом с тетушкой Эм. Она пощипывала марципан и была снисходительна. Подруга Анжелика вела себя менее оживленно, но довольно легко вступала в разговор, когда Мари обращалась к ней.
 Кто начал танцы, сказать трудно. Сначала все сидели, разговаривали, болтали ногами, иногда прихлопывая случайного комара, потом вдруг все оказались на ногах и уже сдвигали стулья и подставки со светильниками к стене. И никому это не показалось чем-то необычным. Все отнеслись к этому скорее как к естественной возможности, за которую следовало ухватиться.
 Летти кружилась по веранде с Томасом Уордом, затем танцевала то с одним, то с другим молодым человеком в синем мундире, которые менялись так быстро, что скоро она задохнулась и почувствовала тянущую боль в боку. Мари и ее подруга Анжелика пользовались таким же вниманием и так же не могли никому отказать. Даже тетушка Эм проплыла по кругу в ритме кадрили, придерживая юбки и подняв голову. Напротив, Салли Энн сказалась уставшей и отказалась танцевать. Ничто как будто не могло изменить решение молодой вдовы, пока Рэнни не оторвался от стены, где стоял, не подошел и не склонился перед ней в поклоне.
 Музыка была медленной, в темпе вальса. Пара кружилась вдоль веранды плавно, чрезвычайно грациозно. Рэнни склонил свою белокурую голову к Салли Энн, и она смотрела на него с задумчивой и довольной улыбкой. Казалось, они ушли в свой собственный мир, отдалились от окружавших их шума и смеха, в мир, который был тоньше и нежнее раскрашен в мягкие цвета, чем тот, где вынуждены были пребывать простые смертные. Летти, которая кружилась в объятиях полковника, наблюдала за ними и невольно слегка покачала головой.
 — Что такое? — спросил Томас Уорд. — Удивлены? Она улыбнулась ему:
 — Честно говоря, немного. Я скорее думала, что танцевать он будет неловко.
 — Мне кажется, есть вещи, которые не забываются, если, конечно, мышечные рефлексы не нарушены.
 — Да, — согласилась она, — и еще я думаю, ведь они оба — жертвы этой войны, каждый по-своему.
 — Да так ли это? Тайлер — может быть, но если прекрасная вдова — жертва, это ее собственный выбор.
 — Это потому, что она отказывается танцевать с офицерами федеральной армии? — Летти подняла брови, в улыбке ее был вопрос.
 — Потому что она всегда в этих вдовьих одеждах и прячет себя за ними.
 — Может быть, она не может себе позволить чего-либо другого!
 — Может быть, так она чувствует себя в безопасности.
 — Кто же говорит, что она не заслуживает безопасности, такой, какую она себе сама пожелает?
 — Такой, как выйти замуж за Тайлера и разыгрывать для него мать, как и для своего сына. Это было бы ужасной потерей.
 Летти больше ничего не сказала, но продолжала задумчиво и внимательно смотреть на Рэнни и женщину в черном.
 Гости все прибывали. В поисках полковника Уорда приехал мистер Дэниел О'Коннор, сборщик налогов. Ирландскому «саквояжнику» сообщили, что командующий федеральными войсками гостит в доме Тайлеров. Он надеется, что не помешал веселью. Он меньше всего хотел бы этого.
 Его пригласили присоединиться к гостям, хотя, может, и без большого энтузиазма, предложили выпить лимонаду. Он принял приглашение, скривился, попробовав лимонад, очевидно ожидая чего-то покрепче, и отвел полковника на несколько минут в сторонку.
 Покончив с делами, они направились туда, где стояла у перил Летти, обмахивая веером разгоряченное лицо. Полковник шел к Летти, а «саквояжник» — следом за ним. Когда они приблизились, Летти услышала, как О'Коннор, низенький, полный человек, одежда которого была чересчур яркой и тесноватой для его фигуры, обратился к полковнику, как он считал, вполголоса:
 — А кстати, что здесь делает эта высокая мулатка?
 — Кого вы имеете в виду? — спросил офицер, остановившись и посмотрев на него.
 — Вон там. Эта квартеронка из Иль-Бревилля.
 Он показал на Анжелику, которая в этот момент танцевала в объятиях Мартина Идена. Летти уставилась на девушку. Возможно ли это? Кожа ее была густого кремового цвета, волосы иссиня-черные и сильно вьющиеся. Она выглядела несколько экзотично, но Летти сочла это результатом примеси испанской или мексиканской крови, наследия времен правления здесь Франции и Испании, когда прямо напротив Накитоша на границе между Луизианой и Техасом стоял испанский гарнизон. Было вполне очевидно, что Тайлеры хорошо знали Анжелику и принимали ее как дальнюю родственницу семьи Вуазен, их соседей.
 — Вы уверены? — Голос полковника ничего не выражал.
 — Да, могу дать голову на отсечение. Я ее видел у старика не далее как неделю назад. Шикарный дом, в таком доме я не против пожить несколько недель. — Он подтолкнул локтем своего собеседника.
 Томас ничего не ответил. Они подошли к Летти, и сборщик налогов был представлен ей. Не успели они сказать друг другу что-либо, кроме краткого приветствия, как подлетел офицер в синем мундире и увлек Летти прочь. Она не очень сожалела. Летти не выносила таких людей, как О'Коннор, грубых и жадных, претенциозных и свинских. Именно его Шип недавно привязал к фонарному столбу с табличкой на шее. Вполне возможно, в этом случае у Шипа были основания так поступить.
 Где-то через час, сославшись на полное изнеможение, Джонни Риден отложил свою гармонику и, пошатываясь, двинулся к кувшину с лимонадом. Танцоры попадали на стулья, стоявшие вдоль стены, или перевесились через перила, подставляя лица прохладному ветерку. Салли Энн, которая ближе всего была к лимонаду, налила его для Джонни и передала стакан в его, как он это изобразил, трясущиеся руки. Джонни отшатнулся, но не далее чем до стула, находившегося между креслом-качалкой, где сидела Летти, и стулом с прямой спинкой, на котором раскинулся Рэнни, вытянув перед собой длинные ноги.
 — Для человека, погруженного в меланхолию, — сказала Летти Джонни, — вы прекрасно играете.
 — За женщину редкой проницательности, — он поднял в тосте стакан с лимонадом. — Но вы не видите черных как ночь страданий моего сердца.
 — Конечно же, вижу. Мне кажется, они цвета сапожного крема.
 — Вы думаете, я прикидываюсь? О, я пронзен насквозь!
 — Да? Тогда мы скоро увидим страдания вашего сердца.
 — Бессердечная, — он повернулся к Рэнни. — Я взываю к тебе, друг мой, видел ли ты когда-нибудь более бессердечную женщину?
 Рэнни поднял руку, как бы парируя удар.
 — И не спрашивай меня, Джонни.
 — Трус! Презренный трус, покидающий друзей при первом намеке на опасность.
 — Кто, я? — Рэнни изобразил невинность.
 — Конечно, ты, ты, глупый Адонис. Как прекрасно, когда кто-то не может даже оскорбить друга и дать ему понять это.
 — Ты хочешь оскорбить меня? Тогда я оскорблен. Джонни издал стон и уронил свою рыжую голову, закрыв ее руками.
 — Ты не оскорблен.
 — Оскорблен.
 — Нет.
 — Да.
 — Нет.
 — Да.
 — Да, а я — безмозглый идиот.
 О'Коннор, все еще стоявший у перил с полковником, фыркнул.
 — Стало быть, таких двое.
 Наступила тишина. Обмен колкостями между Джонни и Рэнсомом Тайлером был простым подшучиванием, непринужденным и добродушным, между давними друзьями. Это походило на выражение близости, а не на оскорбление.
 То, что о состоянии Рэнсома Тайлера известно всем присутствовавшим, было понятно. Хотя формально они все находились у него в гостях, мало кто, кроме родственников, заговаривал с ним. Либо из смущения, либо из-за безразличия они стремились не обращать на него внимания или относиться к нему снисходительно. Ничем не вызванное оскорбление, произнесенное О'Коннором, показалось Летти одним из самых неучтивых и бессмысленно злобных высказываний, какие она когда-либо слышала. То, что Рэнни все понял, было более чем ясно, хотя лицо его, когда он пристально посмотрел на сборщика налогов, ничего не выражало. В ней все вскипело от гнева.
 — Каких двое, мистер О'Коннор? — подняла она голос, ее слова прозвучали отчетливо и резко и были холодны, так же как и улыбка, с которой она задала этот вопрос.
 — Ну, двое… то есть… — Сборщик налогов испуганно запнулся, лицо его покраснело, он огляделся в поисках поддержки. — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
 — В самом деле? А мне показалось, это вы что-то имеете в виду.
 — Да нет, мэм, совсем ничего. Да я уже и совсем не помню, о чем я говорил.
 Обращенный к ней взгляд низенького толстяка был полон злобы. Летти возвратила его с прохладной улыбкой, потом демонстративно отвернулась. Все вдруг снова заговорили, как бы по интуиции, пытаясь сгладить неловкость момента. Летти откинулась в кресле-качалке и не обращала на разговоры внимания. Она была изумлена самой собой. Летти не могла понять, что нашло на нее, когда она бросилась на защиту владельца Сплендоры. В последнее время она себя совсем не узнавала.
 — Браво, мисс Летти, браво, — тихо сказал Джонни Риден, — вот вам моя рука.
 Она подала ему руку, так как отказаться было бы невежливо. В некотором смятении она сказала:
 — Какие ужасные манеры. Я не могла оставить это так.
 — Нет, я понимаю. Вы защищали Рэнни.
 — Нет, в самом деле… не думайте, что тут что-то личное, просто мне это было неприятно.
 — Разгневанный защитник — лучший защитник.
 — Я не могу этого объяснить…
 — И не надо. Вы сделали это, и этого вполне достаточно. Принципы — прекрасная вещь.
 Он улыбнулся, улыбка коснулась его губ, но не дошла до глаз. Летти встретилась с ним взглядом и вдруг поняла, что меланхолия его неподдельна и разрушительна. Она не видела этому никаких причин, но меланхолия существовала. Летти тревожило и то, что скрывалось внутри у этого смеющегося молодого человека, и то, что она чувствовала это.
 Скрипач взял скрипку и стал наигрывать очередной мотив. Рэнни потянулся, вытащил у Джонни из кармана его губную гармошку и поднес ее к губам. Играл он очень хорошо, хотя и не с таким огоньком, как это удавалось Джонни, а еще ему пришлось отгораживаться от Джонни локтем, так как тот пытался вернуть себе свою собственность.
 Когда Летти пригласил на танец Мартин Идеи, это было облегчением. Она смогла отбросить не совсем приятное копание в себе, так как занялась парированием комплиментов Мартина, которые, если она переставала отвечать, становились слишком уж чрезмерными. Мартин был учтив и приятен, человек веселого и загадочного очарования, которое просто неприлично оставить без внимания. Но хотя ей и было с ним приятно, через некоторое время она перестала обращать на партнера внимание.
 Становилось поздно. Лайонел и Питер, уставшие от беготни вверх и вниз по лестнице, пытались ходить по перилам, как по канату, и умудрялись утягивать по два кусочка марципана вдобавок к каждому, что им давали. Наконец, они утомились и примостились у стены. Младший мальчик почти дремал и смотрел на собравшихся невидящими глазами. Летти заметила, как Рэнни вернул гармонику Джонни и двинулся к Питеру. Он поставил мальчика на ноги и увел его в дом, очевидно, чтобы уложить. Через некоторое время Рэнни вернулся и уселся у стены рядом с Лайонелом, тихо разговаривая с ним.
 Отношения Рэнни с Лайонелом и Питером были занимательны. Иногда он позволял им водить себя повсюду за руку так покорно и безропотно, как большая дружелюбная собака. Но временами он, казалось, превращался в их вожака, использовавшего убеждение и уговоры, а когда это не помогало, и силу, совсем как брат, который немного старше их. Насколько Летти знала, они никогда особенно и не противились ему, хотя ей и приходилось задумываться, что же он будет делать, если они заупрямятся. В этом великолепном теле скрыта сила — она была свидетельницей проявления этой силы, — но есть ли в нем хоть какая-то сила духа? Конечно, это неважно, но все-таки ей хотелось это знать.
 — Как ему это удается?
 Летти снова переключила внимание на партнера по танцу.
 — Извините, что вы сказали?
 — Наш Рэнсом абсолютно ничего не предпринимает, чтобы привлечь внимание, да и раньше этого не делал, но дамы не могут оторвать от него глаз. Даже сейчас они наблюдают за ним.
 — Завидуете, мистер Идеи?
 Он доверительно улыбнулся ей и покачал головой, от этого движения темный локон на его лбу упал еще ниже.
 — Да вряд ли. Но это одно из таких явлений, как полнолуние или падение звезды. Все просто останавливаются и смотрят. Особенно женщины.
 — Вы давно его знаете?
 — Мы все росли вместе мальчишками — Рэнсом, Джонни и я. Мы ходили вместе на рыбалку, ухаживали за девчонками, дрались. Я бы сказал, я знаю его лучше, чем многие.
 — Вы не зовете его Рэнни, как другие.
 — Так зовут его в последние годы, и мне это не очень-то нравится. Он всегда был Рэнсом, пока не вернулся с войны, и я не вижу причин звать его по-другому только потому, что он не совсем такой, как раньше.
 — Он… очень изменился?
 Мартин пожал плечами. Один его ус приподнялся в легкой улыбке.
 — И да и нет. Иногда я ловлю себя на том, что наблюдаю за ним, как и остальные, и пытаюсь понять. Мне кажется, чего больше всего ему недостает, так это его острого языка — когда-то он одним словом мог пригвоздить вас к стене — и это было весело. Боже, но как же мы смеялись! Он мог делать самые невероятные вещи, самые что ни на есть веселые, и никогда ни одной улыбки на его лице. Мне не хватает того Рэнсома.
 — Мне кажется, он восстановил многое из того, что умел, если сравнить, каким он был, когда впервые пришел в сознание здесь, в Сплендоре. Может быть, есть какие-то шансы, что он сможет…
 — После стольких лет? Вряд ли. Но если вы заметите хоть какой-нибудь признак этого, скажите мне. Я одолжил у него двадцать долларов — не этой бумажкой Конфедерации, а золотом — как раз, когда разорвался этот снаряд!
 Летти улыбнулась его шутке. Они пронеслись в танце мимо места, где сидел Рэнни. Юбки Летти скользнули по его сапогам, лежащим на несколько узкой танцевальной площадке. Он подтянул ноги, как будто боялся запачкать платье, но вверх не посмотрел.
 Летти вновь обратила внимание на своего партнера и посмотрела на симпатичного южанина оценивающе. Еще один высокий мужчина с усами. Беспокойная дрожь пробежала по ней волной и исчезла. Конечно, если бы это был Шип, разве она не узнала бы его? Несомненно, он чем-нибудь выдал себя — своим поведением, каким-то намеком на близость, на торжество победы. Ей приходилось думать так, иначе напряжение от пребывания в компании мужчин, когда все мысли были заняты поиском того самого человека, с которым они любили друг друга в темноте сарая, стало невыносимым.
 Может быть, из-за нервного напряжения, вызванного этими мыслями, ей вдруг захотелось пробить стену вежливых и учтивых манер партнера по танцу.
 — Вы сражались на стороне Юга, мистер Идеи, а сейчас вы с теми, кто у власти. Скажите, вы сторонник северян или просто оппортунист?
 Он напрягся, сбился с шага, в карих глазах сверкнул гнев. Но он быстро пришел в себя и пробормотал извинения, несколько покривившись.
 — Вы очень прямолинейны, не правда ли?
 — А что, вас беспокоит слово «оппортунист»?
 — Конечно, и очень!
 — Я, кажется, припоминаю, вам еще не нравится слово «прислужник».
 — Да, но я предпочел бы его, нежели называться сторонником северян. Уж им-то, по крайней мере, я не являюсь.
 — Но в любом случае вы же сотрудничаете с ними.
 — Мы проиграли войну. Это была трудная, грязная и доблестная битва, но мы проиграли, и нам приходится признать этот факт. Я думаю, мы можем упорствовать в гордости, и нас только повергнут в грязь, но мы можем и пойти на сотрудничество и постепенно восстановить наше богатство, вернуть наше будущее. Я лишь хочу сказать, что я разумный человек, хотя многие называют меня «саквояжником» и отказываются подавать руку при встрече. Ну и пусть.
 Тон его был оборонительным, и это не было удивительно. Тем не менее позиция его показалась Летти более чем реалистичной. Так она и сказала ему, и, когда увидела облегчение на его лице, ей стало не так стыдно за свой порыв, за попытку подзадорить его.
 Вечеринка постепенно затихала. Дэниел О'Коннор после танца с Анжеликой распрощался. Если он и сказал девушке что-нибудь неучтивое, она не подавала вида, сев рядом с мадам Вуазен и наблюдая, как танцуют другие, особенно Мартин Идеи, хотя он и не обращал на нее никакого внимания. Сама же мадам Вуазен чуть позже начала зевать, прикрывая рот рукой, и попросила дочь поторопиться и заканчивать развлечения. Джонни и офицер из Теннесси, смирившись с неизбежностью, объявили последний вальс.
 Летти стояла рядом с Салли Энн, беседуя с молодой вдовой и Мартином, а Рэнни сидел рядом и слушал. Когда Летти заметила, что к ней направляется полковник Уорд, она уже было повернулась к нему, готовая улыбнуться и предложить руку для последнего танца. Но командующий склонился перед другой женщиной.
 — Могу ли я пригласить вас? — спросил он. Лицо его было серьезно, а сам он неподвижно застыл, протягивая руку в приглашении.
 Салли Энн сразу же побледнела, но ответила без колебаний:
 — Очень любезно с вашей стороны, но я слишком устала. Извините меня, пожалуйста, но не сейчас.
 — Другого раза может и не быть.
 — Простите, но я не могу. Томас Уорд стоял на своем:
 — Это из-за формы, из-за акцента или из-за меня самого?
 Нахмурившись, Мартин шагнул к полковнику:
 — Вы слышали, что сказала дама?
 — Пожалуйста, Мартин, — тихо промолвила Салли Энн, положив руку на плечо южанина.
 — К сожалению, — произнес Томас, — я не услышал ответа на мой последний вопрос. Я должен попросить вас позволить даме говорить самой за себя.
 — Это частный дом, и вы здесь в гостях. Вы не имеете права навязываться женщине, даже если облечены всей полнотой военных полномочий. — Руки Мартина сжались в кулаки.
 Томас не обратил внимания на это замечание.
 — Миссис Уинстон, все, что я спрашиваю…
 — Вы не слышали, что я сказал? — Мартин толкнул полковника в плечо.
 — Слишком хорошо слышал, — резко бросил тот, поворачиваясь к Мартину всем корпусом.
 — Тогда отстаньте!
 — Черта с два!
 Мартин Идеи снова толкнул полковника. Человек в синей форме отпрянул от толчка, но вдруг быстрым, сильным движением притянул Мартина к себе, поймал его на бедро и швырнул на пол.
 Веранда задрожала от грохота. Салли Энн вскрикнула и закрыла лицо руками. Летти отступила назад, охваченная внезапным дурным предчувствием, схватила Салли Энн за руки и притянула к себе. Мартин приподнялся на локте. Он пошарил в кармане, и в руке его появился небольшой пистолет, серебрящийся в свете лампы.
 Полковник застыл там же, где и был, нагнувшись к припавшему к полу противнику. Другие офицеры, двинувшиеся было к месту ссоры, остановились и замерли. Тетушка Эм и женщины смотрели широко раскрытыми глазами, сжав губы. Лайонел, прислонившийся к стене спиной, казалось, готов был пуститься наутек. Музыка резко оборвалась. Напряжение возросло и стало натянутым, как смычок скрипача.
 Вдруг, как падающий камнем орел, вперед рванулся Рэнсом. Сапогом он ударил Мартина в локоть. Пистолет взлетел вверх, с грохотом разрядился в потолок и стукнулся об пол. Мартин выругался и схватился за руку. Полковник шумно выдохнул воздух. Салли Энн вскрикнула и разрыдалась. Рэнсом нагнулся и поднял пистолет. Он стоял и держал его, как будто не зная, что с ним делать.
 — Слава Богу! — воскликнула тетушка Эм. — Рэнни, положи эту штуку и помоги Мартину подняться. Полковник Уорд, я буду вам очень признательна, если вы ему поможете. А ты, Мартин, помни, кто ты и где находишься. Да тише, Салли Энн, пусть это будет тебе уроком. А вам, всем остальным, лучше вызваться добровольцами ремонтировать мне потолок, а не то я лишу вас всех ваших нашивок гак быстро, что вы и опомниться не успеете!
 Именно это в тот момент и требовалось — властный голос и легкий юмор. Мартин, уже на ногах, потер локоть, изумленно покачал головой и протянул руку полковнику.
 — Не знаю, что нашло на меня, сэр. Примите мои самые искренние извинения.
 — Я, наверное, вел себя неподобающим образом, — Томас Уорд с готовностью пожал руку. Он посмотрел на Салли Энн. — Я действительно не хотел никого обидеть.
 Трагедия была предотвращена с помощью молниеносных действий, здравого смысла и подобающего воспитания. Это Летти было вполне ясно, но чего она совсем не могла понять, так это скорости, свидетельствовавшей о быстром, как молния, движении мысли, с которой сыграл свою роль Рэнни. Снова рефлексы? Отголоски давних тренировок и военного опыта? Каким бы объяснение ни было, то, как он налетел на Мартина, напомнило ей о Шипе. Сила, о которой она размышляла чуть раньше, несомненно проявилась в этом очень кратком эпизоде. Летти обнаружила, что вопреки всякой логике ей это не нравится.
 Вряд ли можно было ожидать, что при таких неловких обстоятельствах гости засидятся. Они уезжали, долго прощаясь и выражая свое удовольствие проведенным вечером, изо всех сил пытаясь сделать вид, что все прошло так, как положено. Тем не менее очень скоро никого уже не было, и пыль спокойно улеглась на дорожке.
 Летти и тетушка Эм собрали липкие стаканы и составили их на поднос. Рэнни и Лайонел тем временем вернули столы и стулья на их обычные места. Мама Тэсс, которая, вне всякого сомнения, следила за происходящим с какого-нибудь передового наблюдательного пункта, поспешила на веранду, чтобы протереть столы мокрой тряпкой и унести поднос со стаканами на кухню.
 Тетушка Эм направилась к открытым дверям, которые вели в центральный холл. Летти двинулась было за ней, но тут пожилая женщина обернулась и посмотрела туда, где стоял Рэнни, — одно плечо его подпирало колонну, руки были в карманах.
 — Рэнни, ты идешь?
 Он был поглощен созерцанием ночи, но прервался и посмотрел на тетушку, потом взглянул на Лайонела, который подошел и положил свою маленькую коричневую ладошку ему на руку. И только тогда он обратил взгляд на Летти. Ему вдруг открылось с неожиданной силой, что временами он ненавидит ту роль, которую сам для себя выбрал. Если бы его не сковывала эта поза пускающего пузыри идиота, он мог бы предстать перед Летти в этот вечер, поклониться ей и закружить ее в танце. Он бы держал ее в руках, вдыхал бы ее аромат, заставлял бы ее смеяться, может быть, он даже уговорил бы ее прогуляться с ним под магнолиями.
 Вместо этого он сидел и смотрел, как она танцует с другими, улыбается им, и делал вид, Что его это нисколько не интересует, в то время как он чувствовал, что внутри разрывается на части. В результате он совершил глупость. Он бросился на Мартина, когда тот вытащил пистолет, вместо того чтобы просто встать между своим другом и полковником Уордом, как, конечно, и следовало сделать. Насколько это было необходимо из-за опасности ситуации, а насколько лишь для того, чтобы показать себя героем перед женщиной — это был вопрос, над которым он не хотел особенно задумываться. Он и не будет об этом думать.
 — Я иду, — ответил он тетушке тихо и подал руку Лайонелу.




 ГЛАВА 8


 Лунный свет беспокоил. Летти некоторое время лежала и смотрела, как он вливается через кисейные занавески, превращая их в облака золотисто-серебряной дымки.
 Воздух в комнате был жарким и душным, слишком плотным, чтобы дышать. Она пыталась заснуть, но сон не приходил. Летти чувствовала себя как-то необычно, раздраженной, хотя ей и не хотелось разбираться, почему это так, или думать о чем-либо другом, кроме самого этого факта.
 Дверь комнаты была открыта, чтобы воздух свободно циркулировал. Летти слышала ровное тиканье часов в гостиной, тихое и спокойное посапывание тетушки Эм, периодическое поскрипывание и потрескивание балок и дощатых перекрытий на чердаке. К этим звукам добавлялся стрекочущий хор ночных насекомых, и получалась негромкая какофония, которая действовала ей на нервы так, что, в конце концов, захотелось сесть в кровати и закричать.
 Это было невыносимо.
 Летти села и нащупала халат. Сдвинув в сторону противомоскитную сетку, она соскользнула с высокой кровати, одновременно всовывая руки в рукава халата. Босиком тихо подошла к окну, открыла нижние створки и вышла на веранду. Летти остановилась. При воспоминании о прошлом таком выходе на веранду по ней прошла легкая дрожь. Резко качнув головой, она двинулась к перилам. Столкновение с Шипом было простым невезением, случайностью, так же как и встреча с ним у ручья. Этого не может произойти вновь.
 Она смотрела на теплую, благоухающую ночь. Руки лежали на перилах, локти плотно прижаты к бокам. Темнота казалась живой. Само ее присутствие приглашало, почти уговаривало Летти войти в мягкие, колышущиеся тени. Растущая луна, почти три четверти которой были еще погружены во мрак, шелковистой дугой выгибалась в небесах. Ее ясный свет, как путеводный огонь маяка, нес добрую надежду.
 Летти приподнялась с перил, потом повернулась к ним спиной. Она закрыла глаза, откинула назад волосы и глубоко вдохнула ночной воздух. Фантастично. Все эти дни фантазии переполняли ее. Здесь, на веранде, воздух был свеж, и ей нравилось чувствовать себя свободной, не стесненной стенами комнаты. Вот и все. Ночь — это ведь всего лишь время суток, когда не светит солнце. И нет в ней ничего особенного.
 Двойные парадные входные двери были распахнуты, словно заманивали случайный ветерок зайти в дом и прогуляться по нему. Летти смотрела на открытые двери и думала, что никогда не сможет привыкнуть к этому, хотя готова согласиться, что при плотно закрытых окнах и дверях в этом климате можно просто задохнуться. И все же это говорило о такой степени доверия, которая казалась в эти неспокойные времена безрассудной храбростью. Летти никак не могла решить, основывается ли это доверие на вере южанина в людей, живущих рядом, или же всего лишь на том, что южанин рассчитывает на свое умение защитить самого себя. Так или иначе это ее беспокоило.
 Иногда она просыпалась среди ночи, когда уже становилось прохладнее, и вставала, чтобы закрыть дверь своей комнаты. Летти заметила, что дверь комнаты Рэнни тоже часто закрыта. Может быть, он тоже ощущал необходимость в этой условной защите.
 Широкий холл был похож на идущий через дом темный туннель. Смутным прямоугольником виднелась открытая дальняя дверь, выходившая на заднюю веранду. То, что все двери были открыты, и в самом деле создавало какой-то сквозняк. Края расшитой кружевами салфетки, которую накинули на небольшой столик, еле заметно двигались в темноте.
 Желание ощутить эту прохладу, какой бы кратковременной она ни была, притягивало. Летти двинулась к двери и вошла в дом. Ее шаги по дощатому полу были беззвучными. Она прошла гостиную слева от себя и свою собственную комнату напротив, мимо находившейся в середине столовой и спальни, которую занимали Салли Энн и Питер, и дальше, к спальням в задней части дома, выходившим на другую веранду. Из одной из них, справа, это была комната тетушки Эм, доносились ритмичные вздохи крепко спящего человека. Тусклый отблеск на полированной панели красного дерева свидетельствовал о том, что дверь в комнату Рэнни закрыта.
 Внезапно Летти остановилась. На полу, перед дверью спальни хозяина дома, лежал какой-то странный сверток. Она приблизилась еще на шаг. Сверток пошевелился и вздохнул.
 Летти чуть не задохнулась от смеха. Это был Лайонел, крепко спавший на коврике. Прямо как в средние века.
 Однако Летти не думала, что мальчик здесь по приказу Рэнни. Рэнни ушел спать вскоре после завершения вечеринки. Может быть, у него опять разболелась голова после пережитого волнения и Лайонел расположился поближе на случай, если ночью его позовут. Он был преданнейшим другом и относился к своему старшему подопечному с неподдельной любовью.
 Ступая легко, чтобы не разбудить мальчика, Летти двинулась дальше. Выйдя на заднюю веранду, она прошла наискосок к правой стороне, где на пол падал широкий клин лунного света. Летти остановилась у боковых перил и прислонилась плечом к угловой колонне. Слева от нее была кухня с тускло отсвечивавшей шиферной крышей, а за ней ряд хижин, вытянувшихся по краю поля. Сбоку, за кухней, был заросший сад, а чуть ближе, так, что сливалась с ним, находилась аллея вьющихся мирт, переплетенных с густыми зарослями плетистых роз.
 Что-то двигалось в зарослях миртовых лиан. Летти, уловив боковым зрением трепетание листьев, замерла. Через секунду с пронзительным криком взлетела разбуженная птица и из зарослей вышел живущий на кухне пестрый кот, подергивая хвостом из-за упущенной добычи и утраченной полночной трапезы.
 Летти отругала себя за нервозность и снова расслабилась. Она подняла голову и посмотрела на луну. Ей казалось, что лунный свет как бы касается ее лица. Это прикосновение создавало ощущение глубокого удовлетворения, и Летти предалась ему на некоторое время. Лучи падающего на нее света придавали жемчужный блеск коже и запутывались в волнах ее волос, как холодное пламя. Лунные лучи окаймили халат серебром и образовали вокруг нее сверкающий нимб, в котором она выглядела неземной и не вполне реальной.
 Рэнсом, потрясенный, стоял в тени раскидистого орехового дерева, куда он поспешно отступил. Чувства захлестнули его, он прижимал руку к стволу укрывшего его дерева, пока неровности коры не врезались в кожу. Долгое время Рэнсом был неподвижен, затем напряжение постепенно ушло. Желание еще раз предстать перед Летти в его ночном обличье было почти непреодолимо, но он не мог позволить себе этого.
 Эта учительница-янки была вовсе не незначительной помехой, она быстро становилась главной угрозой. Уже во второй раз она вставала между ним и его убежищем. Это происходило случайно, в этом он был уверен. И все же решение тетушки Эм взять постоялицу осложнило его деятельность сверх допустимого. Более того, ее присутствие делало странные вещи с его способностью мыслить здраво. Она была опасна. Очень может быть, в отношении нее что-то следует предпринять.
 Но что предпринять — он не мог придумать. Рэнсом надеялся, что после того, что произошло в кукурузном сарае, она сбежит из Луизианы в ужасе и отвращении. То, что она не сделала этого, породило у него сложное чувство смущения, тревоги и странной, изнуряющей нежности. Это чувство совсем уж осложняло то, что он знал наверняка — у него возникла серьезная проблема.
 Сама тетушка Эм, благослови ее Господь, никогда не давала ему поводов беспокоиться. Хотя она и была склонна заявлять, что не может сомкнуть глаз по ночам, она всегда моментально погружалась в сон, такой глубокий, каким могут наслаждаться только люди с добрым сердцем и чистой совестью. При небольшой помощи Лайонела и Мамы Тэсс у него была возможность приходить и уходить когда он хотел.
 Решение не посвящать ни во что тетушку часто беспокоило его, но иначе было нельзя. Она была милой, но абсолютно неспособной что-то долго скрывать. Она наверняка разволнуется, если ей будут задавать вопросы, ли начнет его вслух ругать вместо того, чтобы обращаться с ним с терпением и состраданием, с которыми только и можно относиться к человеку, страдающему таким недугом, который он приписывал себе. Нет, с тетушкой он устроил все как нельзя лучше. Этого нельзя было сказать в отношении Летиции Мейсон, и он хорошо знал, что виноват в этом сам.
 С мрачным лицом Рэнсом отступил на шаг, потом еще на один и стал пробираться к кухне.
 Вдруг до Летти донесся тихий звук плещущейся воды. Она выпрямилась, попыталась определить, откуда он исходит, и наконец повернулась лицом к кухне. По ее жилам молнией пробежала тревога. На смену тревоге постепенно пришло любопытство. Ведь никто и не пытался скрыть этот звук, сделать все незаметно.
 Из двери кухни на дорожку вышел человек. Летти рванулась к двери, но вдруг остановилась. Как глупо. Ведь это всего лишь Рэнни.
 Неспешно, свободным и легким, даже изящным, шагом он шел к ней по дорожке. На нем были лишь брюки, а вокруг шеи переброшено полотенце. Волосы мокро блестели, и он приглаживал их рукой, откидывая назад быстрым движением так, что в воздух взлетали мелкие брызги, как будто шел серебристый дождь. Капли воды были на его обнаженном торсе, они сверкали в золотистых волосах на груди. Направляясь к дому, он что-то напевал.
 Летти подошла к ступенькам. Тихим, но обеспокоенным голосом она спросила:
 — Почему вы не спите?
 Он остановился прямо под ней и посмотрел вверх, песенка затихла. На лице его появилась улыбка.
 — Мисс Летти.
 — Я задала вам вопрос, — напомнила она. Вопрос был вызван не столько подозрением, сколько, скорее, не имеющим под собой оснований представлением, что это было не вполне обычно для него — разгуливать по ночам.
 Он засмеялся:
 — Купался.
 — Один?
 — Было жарко. Лайонел спал.
 По его груди сбегала струйка воды, она была темной от коричневой краски. Рэнсом поспешно вытер ее.
 — Вы часто это делаете?
 — Нет. Только иногда.
 — В реке?
 Рэнсом все просчитал. Нет, не в реке. Тетушка Эм будет расстроена, если услышит об этом полночном заплыве, и будет думать, как он боролся с течением. Оставалось только одно возможное место.
 — В пруду Динка.
 — И вам разрешают?
 — Я им не говорю. Вы ведь тоже не скажете, правда? Вместо ответа Летти вздохнула:
 — Жаль, что я не пошла с вами.
 Это было так неожиданно, что у Рэнсома перехватило дыхание. У него перед глазами ярко промелькнуло, как это могло быть: они вдвоем обнаженные резвятся и плавно скользят в темной воде пруда, лунный свет падает на их мокрые тела. Летти, конечно же, не понимала, что говорит. А может быть, понимала? Только она говорила это Рэнни, которого считала безобидным и не совсем мужчиной. На него нахлынуло раздражение, такое же неподдельное, как и бессмысленное.
 — Пойдемте сейчас, — сказал он тихо. — Я еще пойду. Почему она это сказала, Летти не знала. Мысль так
 поступить была заманчива и в то же время пугала. Она посмотрела на Рэнни. Лунный свет позолотил поверхность его лица и груди, высветил великолепную мускулатуру и вместе с тем оставил в тени глаза. Свет обратил его мокрые и взъерошенные волосы в сияющее золото, а капли воды на коже — в искрящиеся бриллианты. Где-то в глубине у нее появилось странное чувство. Невольно она подняла руку к горлу и стянула там края халата.
 Ей было неловко сознавать, что Рэнни — мужчина. Вряд ли он думал о ней больше, чем о случайном спутнике, вроде Лайонела. Она и не хотела, чтобы было иначе. Й все же Летти чувствовала, как он может смотреть на нее, не понимая, что может оскорбить таким образом ее женственность. Это было нелепо, но ей очень хотелось проверить, может ли он так же реагировать на теплую улыбку, как и другие мужчины. Этот внутренний порыв показался Летти таким ужасным, что она отшатнулась от Рэнни.
 — Не уходите. — Рэнсом раскаялся, как только он увидел, что она изменилась в лице. Он ступил на нижнюю ступеньку и начал подниматься наверх.
 — Уже… уже поздно.
 — Да. Постойте, поговорите со мной.
 — Я не могу.
 Он остановился и печально спросил:
 — Вы что, боитесь?
 Да, Летти боялась, боялась самой себя, боялась новой открывшейся ей чувственной стороны своего существа.
 Прежде чем Летти смогла что-то сказать, сзади нее, в холле, послышались шаркающие шаги. Лайонел, хриплым со сна голосом, в котором ощущалось беспокойство, воскликнул:
 — Мастер Рэнни, с вами все в порядке?
 Я поговорю с вами утром, — скороговоркой промолвила Летти стоявшему на ступенях Рэнни. Она повернулась и исчезла в доме.
 Снова оказавшись в своей комнате, Летти прикрыла дверь, сбросила халат и забралась в постель. Она легла на спину, вытянула руки по бокам и так плотно закрыла глаза, что ресницы сцепились друг с другом.
 Это не помогло. Картины, которые не давали ей покоя уже три дня, снова нахлынули на нее. Шип. Дождь. Кукурузный сарай. Невероятная потеря самоконтроля.
 Что же нашло на нее, как она могла позволить такому отвратительному убийце, как Шип, совершать вольности, в которых она отказывала Чарльзу, человеку, который любил ее и хотел жениться на ней? По правде говоря, Шип и так позволил бы себе вольности, согласилась бы она на них или нет. Но, вспоминая сейчас все, она не думала, что он применил силу, если бы она оказала сопротивление. Больше всего она мысленно осуждала, что она и не сопротивлялась ему, даже ни капельки, и не протестовала.
 Физическое влечение, говорят, всепобеждающая сила. Летти никогда не верила этому. Напротив, она думала, что это не более чем порыв, который можно контролировать силой разума. И не подозревала, что и ее это может коснуться. Летти считала, и не без оснований, что по природе сдержанна, даже несколько холодна. Она не могла понять, что же с ней случилось, она не способна была принять то, что так заблуждалась в отношении себя самой.
 Может быть, причина заключена в том человеке, который ее обнимал? Такое объяснение тоже не устраивало. Она презирала того, кто называл себя Шипом, ненавидела его и все, что он делал. Летти была решительно настроена позаботиться о том, чтобы он предстал перед судом. Если бы случай предоставился, она расправилась бы с ним, как с комаром, который пищит за противомоскитной сеткой.
 Но так ли это? Она могла застрелить его, но не застрелила.
 Правда состояла в том, что что-то было у нее внутри и это что-то отвечало на прикосновения Шипа так, как не реагировало ни на какого другого мужчину. И неважно, что происходило это против ее воли, против ее принципов. Этого нельзя было отрицать. Вопрос заключался в том, а не была ли эта слабость свидетельством других легкомысленных проявлений внутри ее, таких, как желание, чтобы Рэнни увидел в ней женщину. Она молила Бога, чтобы смогла и дальше подавлять эти чувства так, чтобы не было необходимости признаваться в них самой себе.
 Утром пришли вести, что вдова Клементс, чьи дом и земли должны были в тот день пойти с молотка, проснулась ночью от странного шума и обнаружила на столике рядом со своей кроватью мешочек с золотом. Мешочек был завязан желтой лентой, к которой были прицеплены саранча и шип.
 Три дня об этой чудесной истории только и было разговоров на веранде Сплендоры с разными гостями, которые приезжали и уезжали. Сборщик налогов О'Коннор повсюду топал ногами и изрыгал многочисленные угрозы. Он уверял всех, что благодаря двадцати шести тысячам долларов, которые он прибавил к пяти тысячам, уже назначенным за голову преступника, Шип будет схвачен и повешен.
 Вдова сохранила свою собственность. Никак нельзя было доказать, что деньги, с помощью которых она все выкупила на аукционе, имеют хоть какое-нибудь отношение к деньгам, похищенным у О'Коннора. Вдова Клементс имела голову на плечах и уничтожила оставленные при деньгах символы. Она рассказала о них, конечно же, только по большому секрету своим друзьям.
 Полковник У орд философски отнесся к случившемуся. Если какой-то человек желает рисковать своей жизнью, чтобы подонкихотствовать, он и его люди вряд ли могут ему помешать. Однако было бы лучше, если Шип не пытался ограбить сборщика налогов еще раз. О'Коннор обратился с просьбой и получил разрешение брать с собой, когда он разъезжает по штату по делам, отделение солдат, а солдатам приказано стрелять без предупреждения. Армии ничего не оставалось, как согласиться.
 Возможно, недостаточное проявление служебного рвения было характерной чертой полковника, но, может быть, все объяснялось тем, что эти взгляды он излагал Салли Энн, когда они катались в его коляске после обеда. Добившись успеха в кампании, имевшей целью получить возможность находиться в ее обществе, Томас Уорд вряд ли собирался оскорбить ее, проявляя слишком уж рьяное рвение схватить человека, который для ее земляков становился героем.
 Командующий прибыл с коробкой шоколадных конфет и небольшим флаконом розового масла для вдовствующей племянницы тетушки Эм. Он еще раз попросил у Салли Энн извинения за свое поведение накануне вечером и дополнил извинения мольбой поехать прокатиться с ним, как бы в доказательство того, что у нее не осталось недобрых воспоминаний. Салли Энн, это было вполне понятно, не знала куда смотреть, а уж тем более, что говорить, особенно потому, что Питер смотрел на конфеты, редкое лакомство, с жадной тоской в больших голубых глазах.
 Вдохновленный, полковник распространил приглашение и на мальчика. Питер настаивал, чтобы Лайонела тоже взяли. Салли Энн, глаза которой весело засияли при мысли о двух измазанных шоколадом мальчишках на сиденье коляски между ней и полковником-янки, согласилась, оговорив это условием, что шоколад они возьмут с собой.
 — Боже правый, — промолвила тетушка Эм, когда квартет отъехал от дома, — надеюсь, Салли Энн будет помнить о правилах хорошего тона.
 — Вы боитесь, Томас использует свое служебное положение, чтобы отомстить, если Салли Энн оскорбит его? — спросила Летти. — Если так, то вы, по-моему, думаете о нем неверно.
 — Да нет же, Господи, но Салли Энн, хотя она и такая тихоня, вполне способна сделать эту прогулку не совсем приятной для него.
 — Он переживет это.
 — С его стороны очень мило пытаться загладить свою вину, но я все же думаю, ему лучше было взять на прогулку вас, а не Питера.
 Летти не смогла сдержать смешок:
 — Как компаньонку? Я думаю, те двое, которых Салли Энн взяла с собой, более подходят на эту роль.
 — Несомненно, — согласилась тетушка Эм и в свою очередь улыбнулась, — но в первый раз полковник приехал, чтобы увидеть вас.
 — Мне он нравится, но я не собираюсь заявлять на него права!
 — Вы меня не так поняли, Летти. Впрочем, жаль. Полковник — такой милый человек.
 Рэнни, сидевший на ступеньках, ломал палку на мелкие кусочки и бросал их во двор.
 — Жаль, — повторил он простодушно.
 Летти быстро посмотрела на него, но невозможно было сказать, смеется ли он над ней, над своей тетушкой или вообще ни над кем не смеется.
 С приближением лета и удлинением теплых дней все больше путников проезжало через район Накитоша. В городе можно было видеть, как они закупают дорожные припасы, расспрашивают о предстоящих им дорогах, посещают врачей и воскресные церковные службы. Летти делала в городе покупки вместе с тетушкой Эм и видела их на улицах — отчаявшиеся мужчины и женщины с детьми, либо задавленные усталостью, либо обезумевшие от того, что наконец освободились от постоянного шагания по дорогам. Они вызывали интерес склонной к состраданию тетушки Эм, и она часто заговаривала с ними, расспрашивала, откуда они и почему оставили дом, иногда приглашала их к себе отобедать.
 Некоторые из путников продали дома в Арканзасе и Теннесси, в Миссисипи, Алабаме и Джорджии; многие просто бросали свои дома, прибив на дверь табличку «Уехал в Техас». В некоторых случаях земля истощилась, лишившись своих плодородных свойств. Урожаи были скудными, а вырученных от их продажи денег не хватало на жизнь. В других случаях все проглатывал сборщик налогов, аппетиты которого с окончанием войны росли год от года. Для многих решение переехать было вызвано страхом перед ростом насилия, когда люди целыми отрядами восставали против правительства, обманувшего их. Были и такие, кто, в конце концов, решил, что они больше не могут достойно жить в родных краях, и направились в Мексику или Центральную Америку к эмигрировавшим раньше родственникам и друзьям.
 Большинство везли все, что у них было на этом свете, в единственной крытой повозке, запряженной мулами или быками. Снизу к повозке крепились клети с курами, а сзади плелись привязанные корова и собака. Это были характерные представители слоя мелких фермеров-рабовладельцев, у которых в лучшем случае было четыре-пять рабов, — а ведь им, как и раньше, все еще принадлежала большая часть земельных владений к югу от линии Мейсона — Диксона. Тем не менее некоторым семьям требовался целый поезд из повозок, чтобы перевезти свой скарб и мебель. С боков фургона под брезентовым верхом можно было заметить блеск зеркал в позолоченных рамах или полировку красного дерева, а когда колеса повозок проваливались в рытвины, слышно было, как пели фортепьянные струны и позвякивал хрусталь.
 Таких путешественников очень часто сопровождала охрана: мужчины с суровыми лицами и ружьями у луки седла. Одинокие повозки не были так защищены. Время от времени в городе появлялись люди, которые разыскивали свои семьи, путь которых можно было проследить до Ред-Ривера, а потом они исчезали.
 Были подозрения, что тут не обходилось без джейхокеров, но ничего нельзя было доказать. Фургоны запросто можно было сжечь или отогнать через границу в Техас и там продать. И в Арканзасе, так же как и в Техасе, без проблем можно сбыть лошадей, быков и другую живность. Ценные вещи скупали беззастенчивые торговцы. Трупы можно закопать где-нибудь в лесной чаще или сбросить в ближайший колодец, если это удобней. Семьи, живущие вдали от всех в лесной глуши, сами себя всем обеспечивали и замыкались в своих кланах. Они без энтузиазма встречали людей, задающих вопросы, а что-то высматривать среди их амбаров и прочих надворных построек было просто опасно.
 Однако не все эти люди были такими уж необщительными. По линии матери у тетушки Эм было много родственников среди тех, кто жил в лесах по берегам речушек, ручьев и среди болот. Кузен, живший в каких-то восьми-девяти милях от Гранд-Экора на другом берегу Ред-Ривера, выдавал замуж свою дочь, последнюю из пяти, и тетушке Эм необходимо было поехать туда, даже если бы она не хотела, хотя на самом деле она, конечно же, не возражала. Соберутся друзья и родственники со всей округи. За домашним ежевичным и виноградным вином и кукурузным виски там можно узнать все последние новости и сплетни. Салли Энн и Питер тоже собирались ехать, и, конечно, все хотели видеть Рэнни. Летти тоже должна поехать с ними — это будет для нее хорошей возможностью познакомиться с людьми, лучше узнать их.
 Рэнни все-таки не поехал. Утром у него началась такая страшная головная боль, что он почти ничего не видел. Летти съездила по просьбе тетушки Эм в город, чтобы пополнить для него запас настойки опия. Там она встретила Джонни Ридена. Друг Рэнни был свободен и вернулся с ней в Сплендору пообедать. Когда он услышал о свадьбе, то сразу же предложил свои услуги в качестве сопровождающего. Это как раз одно из его любимых развлечений, сказал он, к тому же ему нечем заняться в этот вечер.
 Дом, где праздновали свадьбу, был построен из выдержанного кипариса. К открытому, как вольер для собак, центральному холлу примыкали по бокам по одной большой комнате, спереди и сзади были крыльцо и приподнятый над землей сеновал, где можно спать. В доме не было обычной гостиной. Обе комнаты заставлены кроватями, где обычно спало это большое семейство, и только у камина оставалось место для гостей. Одну комнату полностью освободили для свадебной церемонии и последующих празднеств и танцев. Свободные стулья выставили в открытом центральном холле и на переднем и заднем крыльце на случай избытка гостей.
 Протестантская свадебная церемония была довольно простой. Невеста в платье из голубого батиста, в руках у нее букет из белых и алых роз в серебряной фольге. На женихе его лучший костюм, белый атласный жилет, а к лацкану приколот бант из белого атласа. Священник, объезжавший округу, в черном фраке и пыльных сапогах, произнес подобающие слова. Было немного слез, много объятий и поцелуев. Потом все бросились к праздничному столу.
 Из уважения к сану священника и поскольку многие женщины практиковали воздержанность в стоявшем на столе фруктовом пунше не было ни капли алкоголя. Напитки покрепче — на кухне и на заднем дворе, где мужчины и парни собирались у колясок и фургонов. Были также жареные куры, куриные клецки в соусе, ветчина, кукурузные оладьи, яблочные пироги, кокосовые пироги, лимонные пироги, сладкий заварной крем, горячие булочки и, конечно же, свадебный торт, глазированный кокосом и множеством яичных белков.
 Закуски подавали на тарелках, которые можно унести туда, где было место, чтобы присесть где угодно — от стола в кухонной пристройке до ступенек переднего крыльца. Некоторое время не было слышно ничего, кроме стука ножей и вилок о тарелки. Потом мужчины покончили с едой и поставили тарелки там же, где сидели. Стайка женщин и девушек бросилась собирать их, чтобы унести на кухню и помыть. После еды мужчины и некоторые женщины в возрасте отрезали себе по кусочку жевательного табака или достали нюхательный табак из специальных бутылочек. Тем временем юноши, девушки и молодые женатые пары начали звать скрипачей и тех, кто захватил гармонику или банджо.
 После первого вальса для жениха и невесты началась веселая быстрая музыка, в основном хороводы и кадрили, иногда польки и шотландские пляски. Женщины были в ситцевых и льняных платьях, некоторые в шелковых и атласных, большинство из которых сшиты дома. От дам исходили запахи роз и сирени, яблоневого цвета. Мужчины пахли лавровишневой водой, кукурузным виски и нафталином, который предохранял их костюмы от моли. В теплом вечернем воздухе эти запахи смешивались со стойкими ароматами блюд. Лица раскраснелись, голоса были полны музыки и веселья. Ноги шаркали и топали по неизбежно нанесенному на пол песку. Половые доски ходили ходуном. Стены, казалось, раскачивались вместе с танцорами, отплясывавшими кадрили в открытом холле.
 Привезенных детей уложили на тюфяки на сеновале. С ними были несколько пожилых женщин, присматривающих, чтобы дети не свалились с лестницы. Старики, бородатые старцы, ушли подальше от шума и собрались на заднем крыльце. Там они жевали табак, сплевывали его на двор и разговаривали о видах на урожай, о лошадях, политике и, приглушенными голосами, о ночных всадниках.
 Летти, выскочившая, чтобы вдохнуть воздуха, услышала несколько слов, которых было достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Однако старики сразу же замолчали, как только она появилась. Это не удивило Летти, но все же несколько расстроило.
 Наконец жених и невеста покинули гостей. Они уехали в коляске, украшенной белыми лентами. За коляской, по обычаю, волочилась связка старой обуви. Были разговоры о том, чтобы устроить новобрачным шуточную серенаду, кошачий концерт со звоном в колокольчики, стуком по кастрюлям и другими шумными звуками, так как все знали, что ночевать они будут недалеко, в доме старшей сестры жениха. Однако мать невесты резко отвергла эту идею, и скрипачи начали очередную кадриль.
 Тетушка Эм танцевала с отцом невесты, а Летти кружилась с Джонни Риденом, но они не собирались долго оставаться после отъезда молодых. Головные боли у Рэнни участились в последние дни. Это беспокоило тетушку Эм, и она хотела вернуться. Они уехали одними из первых. Некоторое время до повозки доносился целый хор голосов, слова прощания и приглашения поскорее приехать еще.
 Поскольку в коляску все не уместились, приспособили для поездки фургон, установив в нем кресла. У них был фонарь, чтобы освещать дорогу, но луна стояла полная. Песок в дорожной колее светился белым светом, как атласные ленты невесты. Джонни, управлявший лошадьми, ровно вел фургон. Их лица обдувал встречный ветерок. Расслабленные, наевшиеся всего вкусного и приятно уставшие, они молча ехали вперед. Тетушка Эм, у которой Летти стала замечать повадки свахи, настояла, чтобы Летти села впереди, рядом с Джонни, а они с Салли Энн устроились сзади, рядом с Питером, спавшим на тюфяке между ними. Но внимание Джонни целиком притягивала дорога. Летти позволила себе поразмышлять, подумать о дружелюбности и доброте людей, с которыми она в этот вечер познакомилась, о том, какой трудной жизнью они живут и в то же время вполне рады ей. Очевидно, не очень много нужно для счастья. Почему же, однако, тогда она не может быть счастливой?
 На самом деле все не совсем так, как кажется, подумала Летти, припомнив подслушанный обрывок разговора. Некоторые из мужчин, гостивших на свадьбе, тоже надевают по ночам белые простыни и разъезжают по окрестностям, наводя ужас на освобожденных невольников и чиновников-«саквояжников».
 — Можно я кое-что спрошу? — спросила Летти сидевшего рядом Джонни. — Правда ли, что все, что касается ночных всадников, покрыто завесой таинственности, или же люди сразу прекращают разговоры о них, словно закрывают рты на замок, когда я появляюсь, из-за того, что я женщина?
 Джонни резко повернул голову. Он долго и пристально смотрел на нее, потом пробормотал:
 — Это зависит от того, каких ночных всадников вы имеете в виду.
 — То есть?
 — Кое-кто зовет ночными всадниками Рыцарей Белой Камелии, кто-то называет так джейхокеров.
 — Я говорю о Рыцарях, о тех, кто надевает белые простыни.
 — Джейхокеры тоже надевают простыни, когда им это удобно.
 — Это ведь должно все запутать.
 — Для того это и делается.
 — Да, я понимаю, — задумчиво сказала Летти.
 — А то, что они замолкают при вашем появлении, вполне объяснимо. Вы — женщина, кроме того, человек посторонний.
 — И к тому же янки.
 — И это тоже, хотя и не главное.
 — Спасибо, — сказала она сухо, отреагировав так на звучащую в его голосе шутку. — Вполне понятно, что нужно джейхокерам, но неужели Рыцари не понимают, что их насилие бессмысленно?
 — А что еще вы могли бы предложить?
 — Конечно же, политическую борьбу.
 — Пойти голосовать для них — поступиться своей честью. И даже если они пойдут на это, избирательные урны контролируют радикальные республиканцы, за спиной которых военные. Более того, Конгресс, то есть остальные Соединенные Штаты, отказался признавать демократов — членов Палаты представителей, избранных до того, как начали действовать законы о Реконструкции. Поэтому мало надежды, что сейчас их признают. Что же остается?
 — Митинги! Петиции!
 — Митинги запрещены, на петиции никто не обращает внимания, даже если их удается довезти до Вашингтона.
 — Но какая же польза от того, что негров бьют кнутами и вешают?
 Джонни покачал головой:
 — Эти бедолаги оказались между двух огней. Радикальные республиканцы используют их. Рыцари считают необходимым показать им, что бывает, когда позволяешь себя использовать. А еще негры, это надо признать, стали козлами отпущения, на которых отыгрываются за свое разочарование и удовлетворяют свою страсть к кровопусканию те, кто пять лет подряд убивал и сейчас не может согласиться с тем, что война уже закончилась и мы потерпели поражение.
 — Это ужасно.
 — Согласен. Но по-человечески это понятно.
 — Я содрогаюсь, когда думаю об этом.
 — Люди способны на большое добро, но и на большое зло.
 — Что бы они ни делали, это их выбор, — твердо сказала Летти.
 — Вы думаете? Иногда я в этом сомневаюсь.
 На это как будто бы нечего было ответить. И Летти оставила последнюю фразу без ответа. Она обдумывала его слова. После его объяснений мотивы Рыцарей стали чуть понятнее, хотя она инстинктивно чувствовала, что правда не на их стороне.
 Сзади донеслось тихое посапывание. Обернувшись, Летти увидела, что тетушка Эм кивает во сне. Но Салли Энн еще не спала. Она смотрела на протянувшиеся вдоль дороги леса. Летти обменялась с ней улыбкой и снова повернулась вперед.
 В воздухе сильно запахло дымом, но рядом не было домов, откуда этот запах мог донестись. Потом, когда они взобрались на небольшую горку, за следующим поворотом стал виден оранжевый отблеск костра. Он был скрыт от них за изгибом дороги. Через некоторое время они приблизились к тому месту и повернули. Дорога выпрямилась. Внезапно все оказалось прямо перед ними.
 Летти не совсем ясно разобрала, но ей показалось, что она увидела фургон с разорванным верхом, из которого выпрягли лошадей. Сгорбившийся мужчина, рядом с ним женщина с ребенком на руках. Двое в простынях, колпаки отброшены назад, лица открыты. Неуклюжий, очень толстый священник на ослике, спина которого прогнулась так, что ноги священнослужителя почти касались земли. В руках у священника был револьвер.
 — Что за черт! — прошептал Джонни, натягивая поводья и останавливая фургон.
 При их появлении из-за поворота все как бы замерли, потом один мужчина в белой простыне прыгнул к своей лошади, другой бросился к лежавшему на земле ружью.
 — Стой! — закричал священник. Раздались выстрелы. Первый. Второй.
 Человек, тянувшийся к ружью, упал вперед и затих. Другой согнулся у лошади. Он выкрикивал ругательства, о нога его была в стремени, а лошадь попятилась развернулась, закрывая его от огня. Потом лошадь росилась в ночь с человеком, припавшим к седлу. Женщина кричала и рыдала, прижимая к себе ребенка и пряча его между собой и мужем, тогда как мужчина обхватил их руками, прикрывая своим телом. Осел пронзительно кричал и брыкался. Священник отбросил стремена, перекинул длинную ногу через голову животного и спрыгнул на землю с удивительной для столь тучного человека легкостью.
 Джонни остановил фургон. Он передал поводья Летти и спрыгнул, но остался на месте, рука на сиденье. Сзади проснулась тетушка Эм и сжала подлокотники кресла так, что побелели пальцы. Салли Энн склонилась, обнимая Питера, который испугался шума и заплакал.
 Опустилась тишина, нарушаемая только всхлипываниями ребенка и удаляющимся стуком подков пустившегося наутек грабителя. Священник тяжело приблизился к лежавшему на земле человеку, перевернул его на спину, открыл одно веко, потом благочестиво перекрестил и склонил голову в краткой молитве. Поднявшись на ноги, он подошел к стоящей у фургона семье. Он протянул руку к ребенку, маленькой девочке с вьющимися светлыми волосами, взял ее крошечную ручку и заговорил тихо и хрипловато. Девочка перестала плакать, только раз или два всхлипнула, и с удивлением посмотрела на него.
 Летти вдруг ощутила боль в груди, как будто ее кто-то ударил. Она не могла дышать, не могла говорить, только смотрела на священника так, что глазам было больно. Не может быть! Как же — огромный живот и это крупное лицо? Но голос, голос!
 Священник склонил голову, прощаясь. Подошел к лошади лежавшего на земле человека и вскочил в седло.
 — Простите мне, что я так тороплюсь, — обратился он ко всем присутствующим, — но у меня еще есть срочные дела, которые не терпят отлагательств. Не бойтесь, я сообщу властям об этом прискорбном происшествии. Благослови вас Бог, дети мои! Помните: Bona mors est homini, vitae qui exstinguit mala.
 Он развернул лошадь.
 — Остановите его! — воскликнула Летти. Она посмотрела на Джонни, но он уставился на священника, лицо его побелело, руки, лежавшие на сиденье фургона, невольно и беспомощно тряслись.
 Священник отсалютовал ей, улыбнулся и уехал прочь. Никто не двинулся с места, пока он не скрылся из вида.
 — Бог ты мой, дорогая, что это у тебя в руках, что за ужасный жук? — Страх прошел, и голос женщины звучал звонко и гневно. Она взяла что-то из рук ребенка. На землю упал панцирь саранчи, и его понесло порывом ветра. Шипа не было.
 Тетушка Эм закашлялась. Стоявший у фургона человек дотронулся до панциря носком сапога.
 — Странный священник, — сказал он, — но одному Богу известно, что бы с нами стало, не окажись он на дороге.
 — Мы были бы на том свете — вот где! — промолвила его жена.
 Салли Энн поежилась и спросила:
 — А что это он такое сказал по-латыни?
 — Хороша смерть человека, если она уносит зло из жизни, — ответила ей Летти, слова с трудом выходили из ее горла. Никогда еще ей не приходилось видеть, как умирает человек.
 Звук ее голоса, казалось, вывел из оцепенения Джонни. Он засмеялся глухо и напряженно, вышел вперед и подошел к стоявшей у фургона паре.
 — Так сказал Господь, не правда ли? И, благослови нас, Боже, этот человек сказал то же самое.




 ГЛАВА 9


 Рэнни быстрым шагом вышел из дома с лампой в руках, чтобы осветить им дорогу вверх по ступенькам Сплендоры. Тетушка Эм принесла ему завернутый в салфетку кусок свадебного пирога. Когда они расселись в креслах в холле, Рэнни слушал историю о стрельбе в лесу и отламывал от пирога кусочки, иногда делясь ими с Питером, который прислонился к его коленям. Он не проявлял к рассказу слишком уж большого интереса. Может быть, потому, что только начало ослабевать действие опийной настойки, принятой им ранее, но он зевал, слушая пуганое повествование, когда Салли Энн, Джонни и Летти, каждый понемногу, что-то добавляли к тому, что говорила тетушка Эм. Внимание его было больше обращено на Питера, который все еще выглядел бледным и подавленным и стремился прильнуть к своему старшему товарищу по играм.
 Пока тетушка Эм рассказывала в деталях, как во время этого скоротечного происшествия у нее трепетало сердце, она раз пять перекрестилась. Она была уверена, что загримированный священник собирался связать этих грабителей и доставить их властям, когда их фургон появился из-за поворота, но она не могла совладать с дрожью и испугом при мысли, что он запросто мог бы и сам ограбить путников или пристрелить обоих мужчин, которых застал за грабежом, осуществив правосудие на месте преступления. Ее вера в доброту Шипа, после того как она увидела, как тот, не задумываясь, убил человека, кажется, пошатнулась. Она вслух размышляла, кто бы это мог быть, и называла различные имена. Завязалась оживленная дискуссия о росте, опыте и искусстве обращения с оружием различных кандидатов на роль Шипа, но ни к каким выводам они не пришли. Слишком уж много людей такого роста и такого сложения, к тому же практически любой мужчина в округе с детских лет был охотником, мастерски владел оружием и прекрасно знал местность.
 Время, проведенное в восклицаниях, рассуждениях и описаниях охватившего их ужаса и невероятности происшедшего, было всем необходимо, чтобы успокоиться. После того как тетушка Эм в третий или четвертый раз пожалела, что не уговорила встреченных путников поехать переночевать в Сплендору, она, наконец, замолкла. Однако почти сразу же вспомнила о своих обязанностях хозяйки и предложила сварить кофе за неимением чего-либо покрепче.
 — Мне не надо, — сказал Джонни, поднимаясь со стула, — мне уже пора отправляться.
 — Неужели вы поедете так поздно? — В голосе пожилой женщины звучали нотки удивления. — Почему бы вам не остаться у нас? Раскладушка в комнате Рэнни наготове, как всегда.
 — Мама будет волноваться, куда я пропал.
 — Ну, в этот раз она не будет возражать.
 — Вы не знаете маму.
 — По крайней мере, выпейте кофе, чтобы не заснуть по дороге.
 — Мне не очень-то хочется кофе, но я не отказался бы от стакана воды.
 — Почему же вы не сказали об этом раньше!
 — Не вставайте, — сказал Джонни быстро, жестом усаживая ее назад в кресло, — я схожу на кухню.
 Летти поднялась со своего места.
 — Я принесу, я бы и сама выпила воды.
 — Я пойду с вами, — тут же сказал Джонни. Летти, которая начала постигать характер этих людей,
 не спорила. Она поняла, что предложение Джонни в основном вызвано тем, что на дворе стояла ночь, идти на кухню темно и ей, женщине, полагалась защита, а еще он хотел избавить ее от ухаживания за ним, хотя последнее и не было главным. Учтивость эта была врожденной, она основывалась не просто на хороших манерах, которые можно воспитать, но на заботе о людях, которую прививали только постоянным примером. С этими проявлениями она часто сталкивалась со времени приезда в Сплендору, и Джонни тоже был не лишен этого. Всякий раз, когда такое случалось, она ощущала внутреннюю теплоту. Ей будет не хватать этого, когда придет время уехать.
 — Я и не рассчитываю, — сказал Джонни, поставив принесенную им лампу на кухонный стол, — что здесь найдется немного соды.
 — Наверняка она здесь есть.
 Они нашли соду на открытой полке у стены. Джонни размешал ложку соды в воде и выпил, а потом стоял с рукой на животе, ожидая, пока самое лучшее средство от расстройства желудка начнет действовать. Летти зачерпнула из ведра, стоявшего на скамье, стакан воды для себя, потом взяла еще один стакан и подала его Джонни. Черный дымок и запахи от лампы были неприятны в спертом воздухе, она шагнула к выходу и открыла дверь. Облокотившись на косяк, Летти вдыхала свежий ночной воздух и пила воду, вглядываясь в темноту. Через некоторое время она повернулась к Джонни.
 — Вы знаете, кто Шип, не правда ли?
 Вода выплеснулась через край стакана, который он подносил ко рту, на рубашку и жилет.
 — Помилуй Бог, леди, посмотрите, что я из-за вас наделал!
 — Значит, знаете?
 Смахивая воду с одежды с комичным смятением, он и не смотрел на нее.
 — Что заставляет вас так думать?
 — Вы смотрели на него сегодня так, как будто встретили привидение.
 — Ну и что же я должен был делать? Не обращать внимания, что прямо на глазах у меня убили человека?
 — О, не надо, вы сталкивались с людьми на поле битвы и, может быть, сами убили немало. В этом не было для вас ничего необычного. Это человек, загримированный под священника, так озадачил вас.
 — Вы неправы.
 — Вы думаете? Вполне очевидно, что Шип — в прошлом солдат армии южан. Человек его силы, стойкости и недюжинных способностей наверняка оказался бы в гуще сражений. Еще понятно, что он должен быть примерно одного возраста с вами, Рэнни, Мартином Иденом. Если он наделал такую суматоху сейчас, то и до войны он должен был быть хорошо известен в этих местах. Как же вы можете его не знать?
 — Очень просто. Он может быть кем угодно и откуда угодно. Каким-то случайным путешественником, направляющимся в Техас, северянином, симпатизирующим южанам, дезертиром из федеральной армии, увиливающим от призыва джейхокером, — кем угодно.
 — Если это было так, вы бы не узнали его и это не выбило бы вас из колеи.
 — Вы не понимаете.
 — Разве?
 Джонни пристально посмотрел на нее, потом допил воду и отставил стакан.
 — Это не Шип, это маленькая девочка. Я все время думаю о ней. Она была такая крохотная и милая, такого же возраста, как моя маленькая сестра, которая умерла несколько лет тому назад, перед войной. Если бы священник… Шип… кто бы это ни был… не появился вовремя, что стало с ней? Ее родители были бы убиты. Эти два подонка схватили бы ее… Я не могу об этом думать, но и не думать не могу.
 В его голосе была боль, а в глазах страх. Летти не могла ставить под сомнение правдивость его слов, но объясняли ли они в полной мере то, что она видела? Она не знала, но и не могла больше спрашивать его, когда он так страдал. Забота о других была свойственна не только южанам.
 Причина, по которой Летти требовалось знать, кто такой Шип, оставалась прежней, но к ней добавилось еще кое-что. Ей было необходимо что-то, чтобы соединить в своем разуме человека, хладнокровно убившего ее брата, и того Шипа, который любил ее в кукурузном сарае, спас от джейхокеров и возник в образе священника-мстителя, который предотвратил смерть путников. Как же может быть человек вором и убийцей, борцом за справедливость и защитником попавших в беду в одно и то же время? Это бессмысленно. И все же она не могла подумать, что собранные ее братом факты не верны. Казалось даже, что это два разных человека мчались на конях в ночи.
 Ангел и дьявол.
 Однако объяснение было слишком простым. Должен существовать другой человек. Возможно, Шип хотел все запутать благородными поступками. Возможно, у него есть склонность к рыцарским подвигам или же, как Джонни, он испытывает нежность к маленьким девочкам, а также и к большим, таким, как она. Или, может быть, он возмущен посягательством джейхокеров на эти земли и стремится дать им отпор или уничтожить их. Каковы бы ни были его мотивы, она их выяснит. Она должна это сделать. Раскрыть, кто же на самом деле Шип, решила она после долгих часов глубокого раздумья, — это лучший способ выявить и остановить этого человека. А еще это лучший способ вновь обрести самообладание.
 Шло лето, хотя дни сводящей с ума жары тянулись очень медленно. Полковник и его люди были частыми гостями. Они сидели на веранде, обмахиваясь форменными шляпами, и бились об заклад, кто из них настолько быстр, чтобы поймать двух из жужжавших вокруг мух на счет двадцать. Тетушка Эм устраивала царский прием. Ее скипетром была мухобойка с ручкой в четыре фута. Ею тетушка колотила докучливых насекомых и любого, кто становился слишком дерзким. Мухи были неизбежны, их привлекал лимонад. Доставка компонентов для приготовления освежающего напитка очень скоро стала традицией воинов федеральной армии.
 Салли Энн все еще жила в Сплендоре. Несколько раз она порывалась вернуться в отцовский дом, но поднималась такая буря протестов, что она всякий раз отказывалась от этой мысли. Протестующий голос сына был одним из самых громких. Питеру нравились уроки вместе с Лайонелом и Рэнни. Тетушка Эм запретила племяннице уезжать на том основании, что ее старую тетю тут могут затанцевать до смерти этими импровизированными кадрилями. Летти умоляла ее остаться из-за того, что она не сможет одна вытягивать все партии для сопрано во время их певческих вечеров и развлекать всех остающихся и томящихся без любви ухажеров. Томас Уорд заявил, что без ее улыбки он станет сам не свой, а его офицеры клялись один горячее другого и разными вещами, от звезд до могильных плит, что они умрут от сердечных приступов, если она увезет свое белокурое очарование. Рэнни не приводил никаких доводов. Он просто сказал «не уезжай», и Салли Энн осталась.
 Благодаря ли теплой погоде, легкости душевного состояния под влиянием приятной компании или по каким-то другим причинам, но строгость траура Салли Энн пошла на убыль. Сначала на полях ее темной соломенной шляпки появились шелковые цветы. Потом украшение из волос ее мужа, уложенных в форме сердца, сменил золотой медальон на голубой шелковой ленточке. Со своими черными юбками она стала носить белую льняную кофточку, которую ей подарила тетушка Эм, а на талии появился пояс из голубого шелка, добавив ее наряду цвета. И наконец, настал день, когда молодая вдова попросила тетушку Эм съездить с ней в город и помочь выбрать материал на летнее платье.
 Тетушка Эм настояла, чтобы Летти поехала с ними. Вдвоем они убедили Салли Энн купить не только отрез полутраурного бледно-лилового батиста, но еще и полосатую хлопчатобумажную ткань, расшитую маленькими букетами фиалок. Последний отрез был подарком тетушки Эм, или, как она сказала, подарком ее кур, несущих золотые яйца.
 Перебирая руками легкую, воздушную материю, Летти, как никогда, почувствовала всю тяжесть своей одежды. В порыве энтузиазма она купила и себе отрез такого же легкого материала, только расшитого розами, отрез вуали цвета, называемого французской ванилью, украшенной английской вышивкой в виде морских гребешков, и белую тафту на подкладку, а еще отрез ситца с очаровательными полосками цвета коралла и морской волны.
 Странная вещь, но когда новые наряды были готовы, Летти не только стало не так жарко, но и легче на душе, она почувствовала себя более раскованно. Было очевидным, что и на Салли Энн это подействовало так же. Она стала чаще улыбаться, в теплом воздухе чаще звучал ее легкий звонкий смех. Вряд ли Летти могла забыть, что многочисленные комплименты в ее адрес, когда она появлялась в новых туалетах, были вызваны не только тем, как она в них выглядела, но в равной степени еще и одиночеством и возникшей почти родственной близостью. И все же, несомненно, усилия, предпринятые ею и Салли Энн, были оценены по достоинству.
 Полковник Уорд в особенности рукоплескал преображению облика молодой вдовы. Он преподносил ей цветы, такими же цветистыми были его комплименты, дарил книги и конфеты, а иногда даже стихи, написанные собственной рукой. В результате бедная женщина начинала заикаться от волнения и становилась пунцово-красной. В конце концов, она истощила свой не слишком большой запас извинений за то, что не может еще раз с ним прокатиться вечером, и ей пришлось поехать, хотя бы для того, чтобы прекратить его мольбы. Но через некоторое время прекратились только ее извинения и отговорки.
 Уроки, которые так нравились Питеру, захватывали и Летти. Теперь они проходили не на веранде, а в одной из бывших хижин рабов за домом. Хижину затеняли с одной стороны раскидистый зонтик мелии, а с другой — кривые ветви древнего, но еще полного жизненных сил дуба. Она была маленькой, но вполне пригодной, и, может быть, это было самое прохладное место на всей плантации.
 С помощью Мамы Тэсс и Рэнни Летти выгребла накопившийся там мусор и вымыла ее горячей водой с щелочным мылом и карболкой. Вместе с одним из жителей поселка, а также Питером и Лайонелом, которые больше мешали, чем помогали, Рэнни срезал непомерно разросшиеся побеги ежевики, кустистые заросли французской шелковицы и молодую поросль эвкалиптов. Потом они побелили хижину снаружи и изнутри и изготовили грубые скамьи, приделав доски к перевернутым бочонкам. Грифельные доски и мелки привезли из города. И обучение началось.
 Каждое утро Летти проводила два часа с Рэнни и мальчиками, а вечером еще два часа она посвящала урокам для бывших рабов Сплендоры, которые хотели научиться читать и писать, решать примеры. Это была всепоглощающая, захватывающая работа, полезная, хотя иногда она приносила огорчения.
 Постепенно вечерний класс разрастался. Приходили не только обитатели Сплендоры, но и люди из других мест. В основном это были братья, сестры, племянники и племянницы Мамы Тэсс, но были и их соседи. Еще соорудили скамьи и привезли дополнительные грифельные доски. И все же временами не всем желающим поучиться находилось место. Это были повязанные платками седые старухи, молодые женщины, беременные или с малыми детьми, цеплявшимися за юбку, несколько дерзких мальчишек-подростков и взрослые мужчины, только что от плуга, со сгорбленными спинами, распухшими суставами и землей под ногтями.
 Всем вместе и каждому в отдельности ужасно хотелось стать лучше, сбросить с себя тяжкий груз невежества. Многим из них никогда прежде не приходилось иметь дело с печатным словом, многообразием мыслей и образов, которые содержались под обложками книг. Они никогда даже не пытались изобразить букву, чертить или писать прутиком на земле. Нельзя сказать, что им не хватало понимания или способностей в том, что касалось самой сути грамоты. Одни усваивали все быстрее, другие — медленнее, но тверже. В то же время у некоторых учеников внутри как будто была какая-то стена, препятствовавшая проникновению знаний. Словно все это было настолько вне их понимания, как будто они находились на другой стороне бездонной пропасти. И если при работе с первой группой Летти представала сама в своих глазах в виде прекрасной античной богини, несущей знания, то последние заставляли думать, что она глупа и начисто лишена таланта учителя, как будто в чем-то была и ее вина, что она не может передать им свои знания.
 В обучении Рэнни и мальчиков тоже было много взлетов и падений. Проведенные с ними часы приносили тихое удовлетворение и большую радость, но все же встречались и трудности. Уровень развития Питера вполне соответствовал его возрасту, а знания Рэнни и Лайонела, показанные по результатам подготовленных Летти контрольных, оказались настолько одинаковыми, что она обычно проводила с ними урок по одному плану. Раз или два Летти пыталась убедить их присоединиться к вечерним занятиям, но всякий раз, когда они почти уже соглашались, у Рэнни начинались головные боли. А так как по утрам у него их как будто не было, она в конце концов перестала настаивать.
 Именно Рэнни создавал трудности. Его прогресс был очень неравномерным. Продвижение вперед и откатывание назад как будто зависели от его настроения, состояния здоровья, погоды и даже от того, держит ли Летти его за руку или нет. Иногда казалось, чем больше она тратит на его обучение сил, тем медленнее он все постигает. Бывали случаи, когда он смотрел на нее с такой пустотой в глазах, что это выводило ее из себя и она готова была раскричаться и даже подумать, будто он делает это нарочно, чтобы разозлить ее. Но временами Рэнни демонстрировал такие вспышки острого интеллекта, что Летти чувствовала резкие боли в сердце при мысли о том, что он утратил.
 Один из таких случаев произошел не в классной комнате, а в палисаднике тетушки Эм на закате. Летти рвала цветы, чтобы поставить их в чудесную вазу с изображением старого Парижа на столик у своей кровати. Привлеченная кружащим голову ароматом раскрывшихся цветов душистого табака, она шагнула к клумбе. Ее движение вспугнуло целую стайку бабочек. Они взлетели и кружились вокруг Летти, тихо и изящно помахивая крылышками. Крылья бабочек были густого черно-коричневого цвета с золотистой полоской по краям и голубыми пятнышками. Одна из бабочек уселась ей на грудь, другая на юбки. Завороженная, Летти стояла неподвижно и старалась не дышать.
 Она и не знала, что Рэнни находился здесь же, пока он не вышел из-за ее спины. Он обошел Летти и встал перед ней. Полностью погруженный в созерцание насекомого, он протянул руку к бабочке на ее корсаже. В его движении не было ни угрозы, ни чего-либо настораживающего. Он прикоснулся к груди Летти указательным пальцем, слегка подтолкнул бабочку, и прелестное создание доверчиво взобралось ему на палец.
 — Nymphalis antiopa, — сказал он тихо, в голосе звучало удовлетворенное любопытство, — траурница.
 Так же тихо Летти спросила:
 — Вы собираете бабочек? Он покачал головой:
 — Я никогда не смог бы проколоть их булавкой.
 — Вы назвали ее по-латыни и совершенно правильно. Он поднял голову, глаза ее были ясны и определенно встревожены. Потом они вдруг медленно помутнели, как будто упала занавеска.
 — Правда?
 — Вы знаете какие-нибудь другие названия бабочек? — В ее голосе была настойчивость.
 Но момент был упущен.
 — Нет, — ответил он.
 Позже, ночью, Летти стала размышлять. Бабочки и саранча. Латинские названия и латинские изречения. Ведь в ту ночь, когда они видели Шипа в обличье священника, Рэнни оставался в Сплендоре под присмотром Лайонела, сваленный с ног приступом головной боли. А был ли приступ?
 Она становилась смешной. Конечно же, человек, который сидел через стол от нее за ужином, покорно сносил ее разносы за неаккуратность на занятиях, кормил кур на заднем дворе, иногда он подбирал отбившегося от курицы и пищавшего цыпленка и таскал его по двору в своей рубахе, чтобы спасти от кота и вернуть матери-курице, — он не мог быть тем же самым человеком, который застрелил убийцу-джейхокера, отбил пленника у целого отделения солдат и заставил их возвращаться назад пешком и босиком или сделал посмешище из сборщика налогов О'Коннора. Конечно же, золотоволосый, гладковыбритый Рэнни не мог быть тем безжалостным усатым гигантом, который навалился на нее на кукурузных початках. Если бы это был он, она наверняка узнала его, наверняка почувствовала.
 И все же он был странным человеком, этот Рэнни. И потому что он высок, широк в плечах и силен, потому что он когда-то был другим — проблески того, былого Рэнни, она видела сама и много слышала о нем от других, — она должна разобраться с ним, прежде чем начнет думать, кто же еще может подходить на роль Шипа.
 А предлогом для нее будут его головные боли. После всех дней и недель, что она провела в Сплендоре, после того, как она столько учила Рэнни, не будет ничего удивительного, если она проявит беспокойство о его состоянии. И ведь правда, ее действительно беспокоила частота вновь и вновь возникающих у него приступов. Хоть он и был ранен, такие частые головные боли не нормальны. Возможно, они являются симптомом, что что-то идет не так. Боли могут вызываться давлением на мозг внутричерепной жидкости или какого-то осколка кости черепа, который надо удалить. Кто-то должен уговорить его сходить к врачу. Но, кажется, из-за того, что все это тянется так долго и не сопровождается ухудшением здоровья, все просто перестали обращать внимание.
 А еще она подозревала: просто не было денег на поездки то к одному доктору, то к другому в поисках исцеления. Но это не причина, чтобы не обращать внимания на его состояние. Средства можно найти, если в этом есть необходимость. Черепно-мозговые травмы — не та вещь, к которой можно относиться столь легкомысленно. Они могут привести к параличу, потере рассудка и даже к смерти. Как было бы ужасно, если хоть какая-нибудь из этих бед свалилась на симпатичного и милого Рэнни. Об этом и подумать невозможно.
 Все, что требовалось для проверки, — дождаться очередного вечера, когда она рано уйдет к себе в комнату, предварительно попросив опийной настойки. Летти не пришлось долго ждать. В тот же вечер за ужином Рэнни был молчалив, лишь коротко, одним-двумя словами, отвечал на вопросы. Он не говорил о боли, он никогда этого не делал. Просто в глазах его появился тусклый блеск, и вскорости он пробормотал извинения и оставил их.
 В тот вечер не было гостей. Три дамы и Питер переместились из столовой в гостиную в холле. Тетушка Эм взялась чинить простыню, Салли Энн взяла свои пяльцы с вышиванием, а Питер растянулся на полу, играя волчком и куском бечевки. Летти забралась в уголок канапе, чтобы прочитать еще несколько страниц из найденного ей в книжном шкафу томика Теккерея.
 Пробегали минуты, их бег отмерялся боем часов в гостиной, четверти и половины каждого часа. Слоистый дымок от лампы висел в неподвижном воздухе. С улицы доносилось беспрерывное стрекотание сверчков и кваканье лягушек. Пестрый кот прокрался через открытый черный ход, потерся о ноги тетушки Эм, пока она его не отпихнула, пару раз стукнул лапой по волчку Питера то тут, то там, потом подпрыгнул и устроился на коленях у Салли Энн.
 Летти подняла глаза, зевнула, прочла еще одну страницу и снова зевнула. Тетушка Эм широко зевнула, как бы поддразнивая ее, потом рассмеялась, покачивая головой. Летти улыбнулась в ответ, но через несколько минут снова зевнула. Она отложила книгу в сторону и пожелала всем доброй ночи.
 Как она и ожидала, тетушка Эм вскорости последовала ее примеру. Салли Энн по укоренившейся привычке отправилась спать одновременно с ней. Из соседней комнаты слышались звуки передвигаемой кровати и тихие голоса. Это Питера укладывали на раскладушку. Наконец все стихло.
 Можно было с уверенностью предположить, что если Рэнни и есть Шип, то он вряд ли имеет обыкновение покидать дом раньше, чем через некоторое время после того, как все остальные улягутся. И все же ждать было трудно. Летти сдерживала свое нетерпение, пока не прошел целый час после того, как по дому стало распространяться тихое посапывание тетушки Эм.
 Только тогда она вышла из комнаты. Однако она и не думала красться и несла в руке свечу. Внешне это не было с ее стороны какой-то тайной. Было бы глупо красться по дому на цыпочках. В то же время она не собиралась будить весь дом, так же как и не планировала оповещать всех о своих целях ненужным шумом. Ее шаги не потревожили даже Лайонела, который спал на коврике у двери Рэнни. Все, что ей оставалось сделать, потянуться через него и постучать.
 И тут Лайонел проснулся. Увидев склонившуюся над ним Летти, он сдавленно вздохнул, затем тяжело поднялся на ноги.
 — Мисс Летти, мэм, что вы делаете? Вы же не собираетесь будить мастера Рэнни?
 Она изобразила улыбку:
 — Я только хочу посмотреть, как он.
 — Но он же спит!
 — Да я и не разбужу его.
 — Вам нельзя туда входить! — Глаза Лайонела потемнели и тревожно сверкали, однако он старался говорить тихо.
 — Вы же леди, а мастер Рэнни — джентльмен. Это было бы неправильно.
 — Я только хочу помочь.
 — Мастер Рэнни будет вне себя, если я позволю вам войти.
 Летти не хотелось расстраивать мальчика, но другого выхода не было. Не дожидаясь ответа, она положила руку на дверную ручку, повернула ее и толкнула дверь в спальню. Лайонел протянул руку, чтобы схватить ее за юбки, но отдернул ладонь, не коснувшись ее.
 В большой комнате ее свеча отбрасывала лишь небольшой круг желтоватого света. Круг двинулся вместе с ней по комнате к кровати, осветил колеблющиеся у окон занавески, превратив их в колышащиеся бледно-желтые колонны, а высокую кровать, затянутую противомоскитной сеткой, сделал похожей на задрапированный катафалк. Верхняя простыня была откинута и смята. Под ней никого не было.
 Летти подошла к стойке в ногах кровати, обошла кровать, проведя левой рукой по простыням, и остановилась у подушек.
 Ей не хотелось, чтобы ее подозрения подтвердились. Она и не думала, что это может случиться. В какое-то единственное болезненное мгновение она пожалела, что сделала это открытие, она даже подумала, может быть, есть какой-то способ перечеркнуть его. Думать, что Рэнни с его тонкой чувствительностью и шутливой веселостью — фальшивка, было так больно, что она себе этого и не представляла. Открытие было как яд. Она стояла ошеломленная, оцепеневшая и бесчувственная, глубоко и медленно дышала, пытаясь сдержать рвущиеся к глазам слезы.
 Голос, глубокий и тихий, бесконечно успокаивающий, донесся из окна позади нее:
 — Вы что-то хотели, мисс Летти?
 Она обернулась, взметнув юбками, сердцезабилось, глаза расширились от невозможного.
 — Рэнни! Откуда вы? Я думала…
 — Я не мог заснуть и вышел на веранду. Сердцебиение затихало, хотя колени  все еще дрожали от облегчения. Летти почувствовала сильное желание громко засмеяться. Вместо этого она сложила руки перед собой и глубоко вдохнула. С опозданием она вдруг заметила, что на нем как будто бы только брюки, словно он спит без ночной рубашки и решил, выходя, соблюсти лишь минимальные приличия. Она отвернулась, смутившись.
 — Вы не можете заснуть? Но вы же приняли опийную настойку.
 — Она не всегда действует. Теперь уже не всегда. Не на меня.
 Настойка опийного мака теряет свою силу, если принимать ее долго и не увеличивать дозу. И даже если увеличивать, доза, которую можно принять, ограничена. Очевидно, Рэнни достиг предела, ведь он так долго прибегал к ее помощи.
 — Мне очень жаль, — сказала она, и это действительно было так. — Я… зашла только посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь.
 Если бы Рэнсом не услышал ее голос, когда она говорила с Лайонелом, а он уже наполовину спустился с лестницы, он бы сейчас был уже далеко. Она сделает его еще более сумасшедшим, чем она о нем думает. Из-за нее он уже весьма наловчился скидывать и быстро надевать одежду, хотя, может быть, было бы полезнее и скорее бы укротило ее создающую неудобства заботливость, если бы он появился совсем обнаженным. Но уж раз ему пришлось вернуться, он мог быть как-то вознагражден за это. Он посмотрел на Лайонела, который застрял в дверях и делал гримасы, говорившие о его сожалении и невиновности.
 — Все в порядке, — сказал Рэнсом. — Иди спать.
 Когда мальчик попятился назад и закрыл за собой дверь, он снова повернулся к Летти. В его улыбке была просьба.
 — Поговорите со мной. Это поможет.
 Это было в высшей степени неудобным — находиться одной и в такой час в спальне мужчины. Но конечно же, в этом нет ничего такого.
 — Я могу поговорить несколько минут, — согласилась она осторожно, — но я могла бы прежде что-нибудь принести вам, например стакан воды?
 — Нет, спасибо.
 — Было… было бы, наверно, лучше — не так жарко, — если бы мы вышли на веранду.
 И в самом деле, может, так и лучше. Рэнсом отступил назад и отодвинул занавеску. Когда она приблизилась и ступила в проем окна, он взял у нее из руки свечку и задул ее.
 Летти остановилась.
 — Почему вы это сделали?
 — Привлекает комаров. Свет.
 — А, да, конечно.
 Придерживая занавеску, он потянулся, чтобы поставить подсвечник на стол. Она вышла первой, двигаясь в темноте на ощупь, пока глаза не привыкли.
 Гряда облаков скрывала луну, воздух был душным. Наверное, к утру пойдет дождь. Это было не совсем то, о чем следовало вести разговор, но чтобы сохранить хоть какое-то ощущение обычности, она сказала все это.
 — Может быть, — согласился Рэнсом, голос его был серьезен.
 Летти ухватилась за следующую мысль, пришедшую ей в голову.
 — Может быть, поможет, если я помассирую вам виски и затылок? Я делала это иногда моей матери, когда у нее болела голова.
 — Если вы хотите этого.
 Она может делать все что угодно, если это подразумевает прикосновение к нему, подумал Рэнсом.
 — Если вы сядете, я попробую.
 — А вы будете стоять? Нет. Возьмите стул.
 — Но я не смогу дотянуться…
 — Так вы сможете, — Рэнсом прервал ее, взял за руку и усадил на стул. Когда она уселась, он опустился на пол у ее ног. Рэнни повернулся к ней спиной, обхватил руками колени и ждал.
 Даже в темноте Летти могла видеть, как широка его спина и как рельефно проступают на ней бугры мышц. Она могла ощущать тепло его тела и его тонкий мужской мускусный запах. Она невольно протянула руку, потом отдернула ее. У нее немного кружилась голова. Это был результат шока, который она пережила, несомненно. Все это было так странно.
 Его голова. Его боль. Это то, ради чего она здесь, на веранде, и надо об этом помнить. Подняв руки, она воззвала к своей силе воли и прикоснулась к нему.
 Волосы его были густыми и шелковистыми под ее пальцами, череп правильной формы, симметричный. Шрам на виске ощущался как паутина рубцов вокруг неровной впадины, хотя в самой впадине кость под кожей казалась твердой, неповрежденной.
 Летти сосредоточилась на тех местах, где, как она считала, должна была концентрироваться боль, представляя, где бы она была в ее голове, пытаясь найти движения, которые успокоили бы эту боль.
 Она массировала ему виски медленными, четкими круговыми движениями. Пальцы ее скользили по его волосам и останавливались над ушами.
 Рэнни тихо вздохнул. Она удвоила свои усилия, перешла к затылку. Летти разминала напряженные мышцы и сухожилия задней части шеи. Кожа его была теплой и мягкой под ее руками. Ее ладони, плоско лежавшие на его плечах, в то время как большие пальцы двигались по шее, подрагивали и вибрировали от какой-то жизненной силы.
 Рэнни погрузился в ее прикосновения, впитывая их. На пояснения, которые она хотела было давать, он отвечал все реже. Пробегали минуты. Он откинул голову назад, поворачивая шеей, когда она снова вернулась к его вискам. Когда она подумала, что он почти задремал, он вздохнул, потянулся и поймал ее руку. Перевернув ее, он поцеловал ладонь.
 — Чудодейственные пальцы. Так лучше, намного лучше.
 Плечи Летти болели от непрерывных движений и неудобного положения, которое она приняла, склонившись вперед, чтобы дотянуться до него. Она не обращала на это внимание, пока в этом была польза.
 — Я рада.
 Рэнсом не был таким уж сонным, каким он изображал себя. Просто казалось, лучше всего, если она прекратит свои ухаживания до того, как он будет ими опьянен. Слишком уж сладостны были ее прикосновения. Они вызывали в нем всевозможные порывы, большинство из которых шокировали бы ее и привели в ярость, если бы она когда-нибудь о них узнала. Один из них, однако, казался вполне невинным, чтобы его можно было выслушать. И это также могло бы придать новое направление ее размышлениям, отвести ее очевидные подозрения.
 — Мисс Летти?
 — Да, Рэнни?
 Икра ее ноги была прижата к его боку. Летти ощущала, как вздымается и опускается его грудная клетка при дыхании, чувствовала очертания твердых мышц, покрывавших его ребра. Она могла отодвинуть ногу, но сейчас не способна была заставить себя это сделать.
 — Я вам нравлюсь?
 — Что за вопрос? Конечно.
 — Салли Энн нравится полковник.
 — Я думаю, это вполне возможно.
 Было что-то в его голосе, что заставило ее насторожиться, хотя она и не могла сказать что. Жаль, она не видит его лица и не может высмотреть веселой искорки в его глазах, которая, как она уже заметила, обычно предшествует его шуткам. Но он сидел по-прежнему спиной к ней и смотрел на перила веранды.
 — Я видел, как они целовались.
 — Бросьте это, — сказала она с некоторой строгостью. — Вы не должны шпионить за ними.
 — Я и не шпионил. Я лишь заметил их под магнолией.
 — В любом случае это не ваше дело.
 — Нет. Но тетушка Эм говорит, что нельзя пить из стакана, из которого пьют другие люди. А поцелуи еще хуже.
 Голос Летти дрожал от изумления.
 — Я и не думала, что в этом есть какое-то сходство.
 — А вы когда-нибудь целовались?
 — Ну, я думаю…
 — Целовались?
 — Может быть, раз или два.
 — Вам понравилось?
 Она ответила не сразу. Слова ее звучали ровно и как бы через силу.
 — Это… терпимо.
 Он поморщился в темноту, но не оставил взятого им направления разговора.
 — А мне понравится?
 — Рэнни! Откуда я знаю.
 — А вы поцелуйте меня. И посмотрим.
 Просьба была такой робкой, хоть и несколько настойчивой, что она не могла обидеться. Его интерес, подумала она, скорее академический, чем непристойный. Она же создала ситуацию, в которой стал возможен такой его вопрос, сама и виновата. Больше винить некого.
 Она спросила:
 — Вы уверены, что хотите этого?
 — Я уверен, — ответил он, поворачиваясь и приподнимаясь на одно колено. — А вы не хотите? Вы против?
 В звучании его голоса было бессознательное очарование. Она почувствовала, что по нервам прошла дрожь и вызвала трепет в горле. А что такого, в конце концов?
 — Я думаю, что я не против.
 Короткий прилив настоящего триумфа поднял Рэнсома на ноги. Он не делал резких движений, лишь потянулся, взял ее за руку, поднял и поставил перед собой. Он не отпустил ее, только ее руку положил себе на плечо, а другой рукой обнял ее за талию. Он не чувствовал ни сопротивления, ни страха или напряжения. Он чуть не застонал, когда сравнил это с тем, как было в кукурузном сарае. Того, что было, не вычеркнешь, но все можно поправить, хотя бы отчасти. Но если и нет, приятно было сознавать, что он не полностью разрушил ее доверие. Хорошо также, что бедный Рэнни не вызывает у нее страха или отвращения.
 Он был так близко. Его объятие было легким, но властным. Исходившая от его плеча сила говорила о том, что избежать того, что должно было случиться, теперь уже трудно, даже если бы она и изменила свое решение. Но она не хотела его менять. Внутри у нее вдруг всколыхнулось предвкушение поцелуя. Сердце забилось. Она смотрела на него. Глаза ее были скрыты в темноте, губы раскрылись.
 Он наклонил голову. Уста его коснулись ее уст, нежно прильнули к их мягким очертаниям. Поцелуй был жарким, упоительным в своей сладости. Он чуть-чуть переместил свои губы на ее губах, как будто удивившись их мягкой, но упругой нежности. Прикосновение было осторожным, легким, но уверенным.
 Летти придвинулась ближе. Она ждала, что его поцелуй пойдет вглубь, она хотела этого. Он ничего не предпринимал, хотя и не разрывал объятий. Словно оцепенел от чувств. До нее вдруг дошло, что он не знает, что делать. Она положила руку ему на затылок и запутала пальцы в густых волнах его волос. Набравшись смелости, она провела губами по его губам, прошлась по их теплой поверхности кончиком своего языка. Сначала он как бы застыл от удивления, затем, словно повинуясь какому-то естественному порыву, сделал то же, встретив ее язык своим, то выдвигая его, то втягивая, как бы приглашая ее.
 Чувство, что она направляет и провоцирует его, опьяняло и очаровывало. Оно создавало ощущение удовлетворенности и восхитительной порочности. Быстрое и бурлящее желание неслось по ее венам, заполняло мозг, ее чувства, лишало разума. Тихо воркуя горлом, она прижалась к нему. Ее груди приникли к его груди, соски напряглись, ее язык проник за его губы и поощрял его ответить тем же.
 Его руки сомкнулись вокруг нее. Пальцы запутались в узле волос у ее шеи. Рука скользнула вниз по ее спине, по изящному изгибу талии и легла на округлость бедра, прижимая ее к нижней части его тела. Через ткань своих юбок она ощутила его напряженную твердость.
 И вдруг какой-то толчок привел Летти в себя. Это был Рэнни. Она тихо вскрикнула и оторвала свои губы от его губ. Оттолкнувшись от него, она стояла ошеломленная, прижимая руки к груди. Ее губы тряслись, а в голове бились только три слова. Как она могла? Как она могла?
 — Мисс Летти? — В его шепоте было страдание.
 — Пожалуйста… пожалуйста, не беспокойтесь, — произнесла она, едва овладев со второй попытки своим дрожавшим голосом.
 — Все хорошо, правда. Я думаю, мне лучше сейчас вернуться в дом.
 — Вам надо?
 — Так будет лучше всего.
 Лучше для него, просто необходимо для нее. Она повернулась и пошла прочь, но удалилась только на несколько шагов. Он позвал ее:
 — Мисс Летти?
 Она остановилась, но голову не повернула.
 — Да?
 — Я мог бы пить из вашего стакана.
 Оттенок безразличия в его голосе успокаивал. Он не обижен. Она издала легкий смешок, в котором слышались накатывавшиеся слезы.
 — Спасибо, Рэнни.
 — Нет, мисс Летти, — ответил он. — Вам спасибо.




 ГЛАВА 10


 Казалось, что холл растянулся на тысячу миль. Когда Летти наконец добралась до спальни и скрылась за ней, она задыхалась от сдерживаемых рыданий. Она подбежала к кровати, бросилась на нее и закрыла голову руками. Горькие слезы лились между ресниц и падали тяжело и беззвучно на покрывало. На Летти накатывали волны стыда за то, что она только что сделала.
 Обниматься с таким человеком, как Рэнни, это все равно что соблазнять маленького мальчика. Воспользоваться его состоянием, разбудить в нем глубинные мужские инстинкты, которых он не мог понять или надежно контролировать, — это поступок бессовестный и распутный. То, что он это начал, не может быть оправданием. Ответственность за все, во что, в конце концов, это вылилось, лежит целиком на ней.
 Распутница. Шлюха. Развратная Иезавель.
 Она заслужила все эти прозвища, даже большего. Как жаль, что нельзя повернуть время назад и по-иному прожить заново этот прошедший час. Она бы больше не повела себя так, если бы ей дали хоть малейший шанс пережить все снова.
 Но, может быть, лучше знать, какая она на самом деле. Уж теперь она будет осторожней.
 Все было так плохо, как она и представить не могла. Летти подумала, что ее развратило яркое ощущение чувственного наслаждения в объятиях вора и убийцы, такого, как Шип. То, что она вплотную приблизилась к тем же самым чувствам в этом мимолетном поцелуе с Рэнни, поставило на ней клеймо, как на окончательно падшей.
 Подумать только, если бы она не уехала из Бостона, она бы и не подозревала ничего такого. Она должна хорошо хранить свою тайну. Никто не должен знать, как легко ее сбить с пути истинного, помоги ей Господь.
 Однако был человек, который знал это, от которого она не могла скрыть своей природной сути. Этим человеком был Шип.
 Шип, человек в разных обличьях, человек, который, возможно, каждый день находится среди них. Человек, который, наверное, сотни раз смотрел на нее и улыбался, вспоминая, как она отвечала на его поцелуи, знавший, какая она есть. При этой мысли в ней все мучительно перевернулось.
 Она должна быть осторожней. Надо исключить саму возможность, чтобы кто-то показывал на нее пальцем. Она будет такой скромной и осмотрительной, какой ее учили быть. Никогда она не должна оставаться наедине с мужчиной. Даже с таким, как Рэнни. В особенности с Рэнни.
 Этот обет, так уж сложилось, было нелегко хранить.
 Сплендора, казалось, всегда полна мужчин. Как войска захватчиков, они продвинулись с веранды в холл и гостиную, потом в столовую, где Мама Тэсс кормила их жареной курятиной, воздушными булочками, копченой ветчиной и коровьим горохом, а также ее фирменным блюдом — лимонным тортом. Количество их возрастало, как численность татаро-монгольских орд, но были и завсегдатаи, такие, как Джонни Риден, Мартин Идеи и, конечно же, Томас Уорд. Мужчин нельзя было избежать, и в любом случае, как Летти сразу обнаружила, такие попытки лишь, наоборот, привлекут внимание. Все, что ей оставалось, быть любезной, но не сближаться с ними, сохраняя дистанцию своей холодностью.
 Наступило воскресенье. Единственными гостями, Салли Энн и Питера можно не относить к этой категории, были завсегдатаи и О'Коннор, который приехал позже. День стоял жаркий и душный. Дождя не было уже почти три недели, ни разу с того ливня, когда Летти ездила к могиле брата. Палящее солнце испарило влагу, которой всегда было в избытке. Листья на деревьях вяло свисали, цветы в саду тетушки Эм поникли, трава и посевы пожелтели. Последние цветы магнолии стали медно-бурыми, а лепестки роз, обвивавших дерево у ворот, опадали, покрывая землю бледно-розовым снегом. От этой их схожести с холодным снегом жара казалась еще невыносимей.
 Они сидели на веранде в надежде, скорее всего напрасной, вдохнуть свежего воздуха. Дамы обмахивались веерами и позволили джентльменам не только снять сюртуки и галстуки, но и расстегнуть воротники рубашек и закатать рукава. Но и после этого им приходилось вытирать пот со лбов и обмахиваться всем, что они только могли найти — от носовых платков до шляп и газет.
 — И часто здесь так жарко? — вздохнув, спросил полковник Уорд.
 Джонни фыркнул:
 — Вы думаете, это жара? Подождите, когда наступит настоящее лето.
 — И что, будет еще хуже?
 — Да если сравнить с августом, то сейчас похолодание.
 Мартин посмотрел на Джонни с усталым раздражением.
 — Как говорил мой старый дедушка, сейчас жарче, чем у чертей на сковороде. Не давайте ему дурачить себя.
 И в самом деле, день был невыносимо жарким. Пол веранды, даже покрытый холстом, так нагрелся с той стороны, где на него падало солнце, что нельзя было ступить босыми ногами. Все это знали, поскольку Лайонел и Питер неоднократно предпринимали такие попытки, подпрыгивая и вскрикивая, пока им не велено было прекратить. Они хотели проверить, правда ли можно поджарить на таком полу яичницу, после того как Джонни, не подумав, пробормотал эту старую поговорку. Но Салли Энн отвергла идею с таким резким из-за жары раздражением, что мальчишки предпочли удалиться в густую тень магнолии, где они, судя по всему, собирались прилечь. Летти жалела, что не может присоединиться к ним, так как там казалось прохладнее. Как и Томас, она хуже переносила жару, чем те, кто привык к ней с рождения.
 Томас Уорд стер скатывающуюся с носа капельку пота.
 — Как же вы все это выдерживаете целых три месяца?
 Тетушка Эм посмотрела на него с состраданием в выцветших голубых глазах, однако брови ее шутливо приподнялись.
 — Все вы?
 Он улыбнулся ей, не понимая.
 — Я не так это сказал?
 — Конечно, нет. Если уж вы пытаетесь говорить, как южанин, то уж говорите «фее вы».
 — Конечно, мэм. И как же фее вы это терпите?
 — Что? А, погоду. Хорошо, тогда скажите мне, как же вы выносите снег и лед три или четыре месяца в году?
 — Мы привыкли к этому.
 — Вот вам и ответ, — она уверенно кивнула. — И вы привыкнете к жаре через несколько лет.
 — Лет? — В голосе его было шутливое отчаяние.
 — Когда ваша кровь перестанет быть такой густой, она побежит быстрее.
 Издалека донесся глухой рокот грома. Разговор тут же оборвался, все замолкли, прислушиваясь. Рокочущий звук долетал раз или два и до этого. Но сейчас он казался громче и как будто бы ближе.
 Тишину наконец нарушил О'Коннор:
 — Да что погода, я слышал, сегодня днем будут хоронить переселенцев.
 — Что еще за переселенцы? — спросила тетушка Эм, в ее голосе звучало раздражение.
 — Вы не слышали? Мальчишки, собиравшие ежевику, нашли вчера вечером пожилых мужчину и женщину. Их ограбили и убили, а потом бросили неподалеку в лесу. На дороге были следы борьбы, а от места преступления уходили следы колес коляски. Кажется, они и не переселенцы в Техас, а просто проезжали через эти места. Может быть, навестить родственников в Накитоше.
 — Какой ужас!
 Салли Энн содрогнулась:
 — Да, ужас. Кто бы это ни совершил, он — изверг. Он перерезал женщине горло, а мужчине забрался на спину и крутил голову, пока не сломал шею.
 — Мистер О'Коннор, я попрошу вас! — воскликнула тетушка Эм.
 — Но ведь не при дамах же, сэр, пожалуйста, — произнес с отвращением Мартин почти одновременно с ней.
 Джонни издал раздраженный возглас. Тонкая кожа его лица сначала побледнела, потом стала ярко-красной. Рэнни, если судить по его лицу, не проявил большого интереса к рассказу, но протянул ладонь и сжал руку друга.
 Прервала последовавшее неловкое молчание Салли Энн:
 — Кто бы ни вытворял эти ужасные вещи, он становится все наглее, по крайней мере, так кажется.
 — Или еще беззастенчивее, — добавил Томас. — Люди, которым их преступления несколько раз сходят с рук, в конце концов, начинают думать, будто им все позволено.
 — Чудовища, — промолвила тетушка Эм. — Неужели с этим ничего нельзя поделать?
 — Все несколько запутанно, — сказал полковник, вытерев лоб еще раз. — Мне поручено предотвращать здесь политические волнения, но не вмешиваться в местные дела. Мой офицер разведки провел определенное расследование преступной деятельности, особенно той, которая затрагивает армию, но у меня нет санкции командования разыскать и уничтожить всех тех, кто бы этим ни занимался. В то же время местный шериф считает, что все это — дело армии, поскольку в основе всего деяния Рыцарей Белой Камелии, но мне кажется, что он просто боится.
 — Вы так думаете? — спросила Летти.
 — Может, это так, может, и нет. Но в результате мы не можем выяснить, кто должен этим заниматься, а нападения продолжаются.
 — Боже мой, — промолвила тетушка Эм задумчиво. — Что же из всего этого выйдет?
 Вдалеке гулко громыхнуло. Порыв ветра потревожил листья, сухо зашелестевшие, и пробежал вдоль веранды. Кузнечики, беспрерывно стрекотавшие среди деревьев, запели еще громче. Некоторое время было тихо, затем гром повторился, контрапунктом ему прозвучало пронзительное кваканье древесной лягушки. Голубиная пара в полях за домом заворковала печально и безнадежно. Рокот донесся снова.
 Разговор отошел на второй план, стал не более чем набором тихих и отрывочных замечаний. Рэнни встал со стула и вытянулся во весь рост на полу между стульями Летти и своей тетушки. Через несколько секунд его лицо, казалось, успокоилось в мирном сне.
 Летти смотрела на него с озабоченностью, а также с неясным, полуосознанным чувством удовольствия. На нем была его очередная выцветшая синяя полотняная рубашка, запас этих рубашек казался неиссякаемым. Мягкий цвет материи подчеркивал бронзовый загар кожи, стремительность и силу тела, а еще делал темнее тени под глазами. Он часто ложился так, среди дня, как будто мог ненадолго вздремнуть где угодно. Ее беспокоило, что все это казалось не совсем нормальным, ведь ложился он обычно рано. Было у Летти опасение, что у этой ненормальной потребности в отдыхе те же причины, что и у головных болей.
 Летняя гроза приближалась, вырастая с юго-запада, как неторопливое волшебство. Темные, сине-черные тучи становились все гуще и гуще. Солнце потускнело, а потом и совсем исчезло из вида. На улице, у забора, запряженная в коляску О'Коннора, лошадь замотала подстриженной гривой, чувствуя перемену в погоде. Тетушка Эм предложила отвести ее на конюшню, как и лошадей других гостей, но О'Коннор отмахнулся, не желая лишних хлопот.
 Молния сверкнула и с треском расколола небо. Потревоженные Питер и Лайонел выбрались из-под магнолии и скакали под теплыми каплями дождя. Они попрыгали, покричали и побежали к веранде. Рэнни пробудился, приглушил рукой зевок и сел, обхватив колени.
 Они увидели приближение настоящего дождя. Плотная движущаяся серая завеса шла над верхушками деревьев. С тихим шелестом она налетела на дом. Капли начали падать тяжелыми теплыми шариками. Постепенно их становилось все больше. Потом они не на шутку застучали, превращаясь в барабанную дробь. Их сыпалось все больше и больше, они колотили по крыше, рассыпались и потоком стекали с карниза.
 Летти была очарована грозой, ее простой и естественной силой и невероятными потоками воды. Грохочущий гром и сверкающие, как кинжалы, молнии были такими яростными, каких она еще никогда не видела. Она не могла уйти от них в дом. Другие тоже остались на открытой веранде.
 Вдруг ярким факелом сверкнула молния, которая, казалось, рассекла небеса огненным мечом, сразу же последовал оглушительный, как взрыв, раскат грома. Салли Энн вскрикнула и закрыла уши руками. Тетушка Эм вскочила.
 — Ну, хватит! Я иду в дом! А вы можете оставаться, здесь и ждать, когда вас превратит в пепел, если хотите.
 Все бросились к дверям. Смеющиеся, смахивающие принесенные ветром дождевые капли с лиц и рук, они наводнили дом.
 Сильный сквозняк, образовавшийся в холле, разнес ветер по всему старому дому, жара, которая висела в комнатах, улетучилась. Тетушка Эм, встревоженная раскачиванием и хлопаньем занавесок, отправила гонцов закрывать окна. Однако двери в холле не закрыли. Ветер вихрем кружил по нему. Стеклянные подвески светильников позвякивали, а свисающие края лежащих на столах расшитых скатертей хлопали от его дуновения.
 Как хорошо было здесь, в этом вытянутом холле. Поскольку дождь и не думал ослабевать, а вместе с грозой опустились серые сумерки, зажгли пару светильников. Все расселись в креслах и на канапе у парадных дверей и наслаждались неожиданной прохладой.
 Впереди был длинный вечер. Появились доска для шашек, карты и домино. Кто с надеждой, а кто и не совсем охотно, они взялись за эти развлечения. Когда игры надоели, Салли Энн предложила шарады. Это заняло их примерно еще на час, пока слова и ключи к их разгадке не стали такими глупыми, что даже Питер катался по полу в раздражении, закрывая руками глаза и уши.
 — Я знаю, — сказала Летти, — мы могли бы поставить пьесу. Вы ведь, кажется, говорили мне, тетушка Эм, что на чердаке есть полные сундуки костюмов? А на прошлой неделе в книжном шкафу мне попался сборник пьес.
 — Отличная идея, — поддержал Джонни. — Готов спорить, это тот же самый сборник, которым мы пользовались.
 — Ив самом деле, — согласилась тетушка Эм. — Рэнни, Джонни, почему бы вам не подняться наверх и…
 — Нет, — сказал Рэнни, не отрывая глаз от шашек, в которые он играл с Лайонелом.
 — Что ты хочешь сказать?
 — Костюмов нет. Ты отдала их Маме Тэсс.
 — Как, я не… по крайней мере, я не помню, чтобы я это делала.
 — Ты ей сказала сделать стеганые одеяла.
 — Да? Какая досада, но я думаю, тогда это было необходимо.
 Костюмы… грим. Летти долго и задумчиво смотрела на Рэнни. Он прошел проверку, и его безразличие к обсуждавшемуся вопросу было абсолютным. Он был поглощен игрой. Она взглянула на полковника Уорда. Он тоже смотрел на хозяина Сплендоры. Жаль, она не могла сообщить полковнику, что его подозрения лишены оснований, но он и так это поймет.
 Началась очередная партия в домино, тетушка Эм и Салли Энн играли против Томаса и О'Коннора. Мартин Идеи стоял возле стула Салли Энн и подсказывал ей, наклоняясь через ее плечо, к большому неудовольствию полковника, он указывал на фишки в ее руке, которые Салли Энн не всегда замечала. Джонни, поглаживая свои морковные кудри, направился к задней двери. Он встал там, прислонившись к косяку, и смотрел на падающие струи дождя. Летти несколько минут понаблюдала за игрой, но потом, поскольку друг Рэнни так и не присоединился ко всем остальным, встала и пошла к нему.
 Джонни обернулся, обеспокоенно улыбнулся ей, но так и не заговорил. Он спал с лица, как будто за прошедший час постарел на десять лет. Летти не могла сказать, что знает его хорошо, однако она так часто видела его в последнее время, что ей казалось, будто она с ним давно знакома. Ведь бывают же люди, которые нравятся с первого взгляда, люди, которых уже через какие-то мгновения считаешь более близкими, чем тех, которых знаешь годами. Джонни был как раз таким человеком.
 — Что-то случилось? — спросила она тихо. Казалось, ему стоило больших усилий овладеть собой.
 — Случилось? А с чего вы это взяли?
 — Мне показалось, что вы расстроены. И сейчас кажется.
 Какое-то время он смотрел на нее. Потом отвел глаза.
 — Я никогда не умел скрывать своих чувств.
 — Я могу вам чем-нибудь помочь?
 — Я ценю вашу любезность, но мне никто не может помочь. Пусть это вас не беспокоит. Я сам запутался и сам выпутаюсь.
 Выражение его глаз совсем не соответствовало беспечности его слов.
 — А эта ваша неприятность как-то связана со смертями обнаруженных мужчины и женщины?
 Кровь отхлынула от его лица, оно стало, как воск.
 — Господи, а Рэнни говорил, что вы умны. Летти не дала увести себя в сторону.
 — Вы знали их?
 Он распрямил плечи.
 — Давайте оставим это. Это… не то, о чем я могу говорить.
 — В таком случае, — сказала она, глаза ее потемнели, когда постепенно она все поняла, — у вас, должно быть, есть какие-то мысли относительно того, кто это сделал.
 Он шагнул в сторону от нее, на веранду, прячась от взглядов из холла. Поколебавшись, она вышла за ним и взяла его за руку. Он выдернул руку, потом задрожал и, с трудом произнося слова, сказал:
 — Я не знаю. Клянусь, я не знаю.
 Летти посмотрела через плечо, потом потянула его подальше от двери, туда, где шум дождя перекрывал их голоса.
 — В чем же дело? Вы связаны с Шипом?
 — С Шипом? О Господи, нет! Если бы только с ним…
 — Тогда с кем?
 Какое-то время ей казалось, что он не собирается отвечать, но слова вдруг полились из него. Он говорил, запинаясь и сбиваясь.
 — С джейхокерами. Только этим милым словом именуются самые обычные убийцы и грабители. Я знал некоторых из них, бывало, охотился с ними до войны. Однажды ночью я ездил с ними позабавиться, просто отогнать коней в Арканзас на продажу. Оказалось, что лошади краденые. Они поделились со мной деньгами. Я взял деньги, потому что они были мне очень нужны — у моей мамы больное сердце, но это неважно. Они грозили, что расскажут все маме. Это убьет ее, я знаю. Я передавал сведения о передвижении людей и перевозке денег, но думал, джейхокеры — просто воры. Я не знал, что они издеваются над людьми, убивают их.
 Его голос перешел на шепот, отягощенный горем и чувством вины. Летти все быстро обдумала. Казалось, был только один ответ.
 — Вам надо пойти к шерифу или к полковнику.
 — Меня арестуют, ведь придется все рассказать. Может даже, меня повесят как сообщника. Мама будет покрыта позором. И даже если не повесят, меня убьют разбойники.
 — Вы же не сможете так дальше жить.
 — Мне придется.
 — Может быть… может быть, вам лучше уехать на время, скажем в Техас, как и многие другие.
 — Разбойники поймают меня прежде, чем я доберусь до границы штата. Они везде, они все видят.
 — Но ведь наверняка можно что-то сделать.
 — Ничего. Я думал до тех пор, пока мозг мой не начал плавиться, но сделать ничего нельзя.
 — Я не верю, что ничего нельзя сделать.
 Он повел плечами, как будто на них лежал тяжкий груз.
 — Я всегда могу застрелиться и покончить с этим.
 — И не говорите так, — промолвила Летти резко, взволнованная полным смирением в его холодных словах. — Мы подумаем над этим вместе.
 Но слова эти были лишь бравадой. Ответа не последовало. Она обдумала все, что он сказал, взвешивая каждое его слово.
 Вдруг она спросила:
 — От кого вы передавали сведения? Он грубо рассмеялся:
 — Вы не захотите этого знать.
 — Почему же?
 — Сказать — значит вполне определенно подписать мой смертный приговор, а может, еще и ваш.
 Она пристально посмотрела на него, потом сказала:
 — Кем бы ни был этот человек, он, судя по вашим словам, безжалостен.
 — Это слово подходит к нему, как и многие другие. Ему нравится его положение, и он не позволит поставить его под угрозу никому. Обычно он передавал сведения сам, но прекратил, когда ему показалось, что его могут раскрыть.
 — Откуда он получает сведения?
 — Собирает и тут и там. Это нетрудно. Только я совсем не знал, что он делает с ней. Я совсем не знал, каким извергом он может быть… Я и сейчас не вполне в это верю. Просто все это кажется невозможным. Я чувствую себя таким глупым, что я не…
 Джонни оборвал фразу, заметив движение в дверях. На пороге появилась Салли Энн.
 — Что это вы тут собираетесь делать, так склонившись друг к другу? — спросила она.
 — Просто смотрим на дождь.
 Ответила ей Летти, голос ее звучал как ни в чем не бывало, непринужденно. Салли Энн выскочила наружу и присоединилась к ним. Сразу же за ней, не спеша, появились Мартин и Томас. Затем последовали остальные, по одному они подходили к перилам, облокачивались на них и вдыхали умытый дождем воздух.
 Гроза пронеслась. Дождь убывал. Бледное солнце уже проглядывало из-за туч. Через несколько минут дождь совсем прекратился. На востоке появилась радуга. День переходил в вечер. Под влиянием заката небо приобрело зеленовато-розовый отлив. На кухонной трубе запел пересмешник, чисто и печально.
 Путь к кухне был снова свободным. Сварили кофе и подали его с большим кексом. Принесли стаканы для спиртного. Желающие выпили очень хорошие виски, привезенные О'Коннором. В каком-то смысле получилась рюмка на посошок, потому что после нее гости засобирались, и Лайонела послали на конюшню привести к дому лошадей.
 О'Коннор, как обычно, коротко распрощался и первым пошел к воротам, пока другие все еще прощались. Рука сборщика налогов уже была на задвижке ворот, как он вдруг обернулся.
 — Да, кстати, миссис Тайлер, кажется, Сэмюэл Тайлер из Элм Гроува, ниже по дороге, ваш родственник?
 — Да. — В голосе тетушки Эм было напряжение. Сборщику налогов, который был допущен к регистрационным документам, а также часто гостил у них, конечно же, было точно известно о родственных связях семьи, включая и Салли Энн.
 — Его дом будет выставлен на аукционе у шерифа. Неуплата налогов.
 — Вот так так! — только и промолвила в изумлении тетушка Эм. Салли Энн закрыла рот рукой, но не произнесла ни звука.
 О'Коннор посмотрел на молодую женщину, как бы выражая ей свое сожаление, хотя на его лице никаких признаков сожаления не было. С коротким кивком, который они, если хотели, могли принять за прощание, он надел шляпу, толкнул ворота так, что они захлопнулись за ним с глухим ударом тяжелой цепи. Забравшись в коляску, он уехал быстрой рысцой.
 Салли Энн повернулась к пожилой женщине. Когда она заговорила, в голосе ее звучало тихое достоинство:
 — Мы очень мило погостили, тетушка Эм, но, кажется, пора возвращаться домой.
 Она посмотрела на остальных.
 — Если вы извините меня, я пойду собираться.
 Она повернулась и пошла в дом. Томас Уорд шагнул было за ней.
 — Салли Энн!
 Белокурая женщина не оглянулась назад и не произнесла слов прощания.
 Летти постучалась в дверь спальни тетушки Эм. Она не думала об этичности того, что собиралась сделать. Она очень хорошо понимала, что Джонни рассчитывал на ее уважительное отношение к своей тайне, но она не давала обещаний хранить молчание.
 А еще из-за признания Джонни ей пришлось бороться со своей совестью. Его поступки повлекли смерть ни в чем не повинных людей, и когда он шел на эти поступки, он, конечно же, знал, что имеет дело с разбойниками. Но они заставили его принять эту роль, и он играл ее против своей воли. Насколько она понимала, он повинен в своей глупости, по которой связался с такими злодеями, но вряд ли больше.
 Друг Рэнни нуждался в помощи. Сама она не знала, что сделать, чтобы помочь ему. Тетушка Эм с ее спокойствием и рассудительностью, хоть она и имела привычку восклицать и охать, была одной из немногих, у кого Летти, как она полагала, могла спросить совета, не вызвав проклятий в адрес Джонни или паники. Могло случиться так, что пожилой женщине показалось бы, будто лучшей помощью Джонни будет, если она обратится к шерифу. Но надо рискнуть. Просто невозможно сидеть и ничего не предпринимать, тогда как он находится в таком состоянии. Если его не поймают с каким-нибудь посланием и не повесят за связь с бандитами, он, вполне очевидно, еще больше погрязнет в их преступлениях. Нет, она должна действовать.
 Пожилая женщина уже оделась ко сну. Она пригласила Летти войти с исключительной сердечностью, закрыла дверь и вернулась к своему месту за туалетным столиком. Сосредоточенно переплетая спадающие ей на плечи седые пряди, она указала Летти на пуфик.
 — Садитесь, дитя, рассказывайте, что я могу для вас сделать.
 Летти не колебалась и в подробностях рассказала о всех делах Джонни с разбойниками, в точности как он поведал ей, а также о возможных вариантах, которые они с Джонни обсудили, но отвергли как неподходящие.
 — Дело в том, — сказала Летти, когда рассказ подошел к концу, — что я не могу придумать, как помочь ему.
 — Храни меня Господь, — промолвила тетушка Эм с болью и смятением. — Подумать ведь, это же происходило у меня под носом! Бедный Джонни.
 — Вы думаете, он прав в отношении своей матери? Что известие о том, что он в тюрьме, убьет ее?
 — Думаю, это так. Она всегда была очень болезненной.
 — Тогда что же мы можем сделать? Тетушка Эм поджала губы.
 — Лишь только один, крайний вариант приходит мне на ум.
 — Что же это? — настаивала Летти.
 — Это тебе не понравится.
 — Почему же, если это сработает?
 Когда тетушка Эм лишь посмотрела на нее, проницательно и задумчиво, страшная догадка осенила Летти. Она не может это иметь в виду… нет, это невозможно.
 — Шип. — Тетушка Эм подняла руку, не давая Летти раскрыть рта, и продолжила: — Сначала выслушай меня, потом будешь говорить. Я знаю, ты думаешь, он — сам сатана, но он помогает людям. Ведь он отбил старика Хэтнелла у солдат и отвез его через границу в Техас. То, что он сделал для Хэтнелла, он может сделать и для Джонни. Это не так далеко, и Джонни сможет послать кого-нибудь за своей матерью, когда все успокоится. Шип не только знает неезженые дороги и потайные тропки через границу, он может изменить внешность Джонни, и все пройдет еще легче.
 — А еще он может перерезать Джонни горло, если он — главарь этих разбойников!
 — Фи! — сказала тетушка Эм решительно. — Как будто кучка преступников может творить все что угодно в нашем беззаконии. Я не слышала ни одного рассказа, где Шип был бы связан с какими-то людьми. Он всегда действует в одиночку.
 — Все это очень хорошо, но как Шип узнает, что Джонни нуждается в помощи?
 — На днях я разговаривала в городе с вдовой Клементс, ты помнишь, той, которая получила от Шипа деньги на уплату налогов. Она рассказала мне одну вещь, всего лишь слух, учти, и то потому, что мы живем рядом с прудом Динка. Как будто там есть дерево с дуплом, где люди могут оставлять письма. Не знаю, как бы ей об этом стало известно, если бы сам Шип не рассказал ей, как его найти, если он потребуется. Но это, видимо, так.
 — Вы предлагаете, чтобы мы лишь… оставили ему записку, что Джонни нуждается в его помощи, и это все?
 — Я не думаю, что нужно упоминать Джонни. Записку может найти кто-нибудь другой, ты ведь понимаешь. Мы можем только лишь сообщить, что встретимся с ним в обусловленном месте в такое-то время.
 — Встретиться с ним!
 — А как же еще мы ему все объясним?
 — Может быть, тогда вы это сделаете?
 — Не думаю, что это будет правильно. Ведь все должно происходить ночью, а я не очень-то хорошо вижу, когда темнеет. Кроме того, место встречи должно быть в некотором отдалении. Там, где ему будет безопаснее.
 — Ему! А что же нам?
 — Я понимаю, это несколько опасно. Поэтому я и говорю, что лучше нам поехать вдвоем.
 — Или втроем. Или вчетвером. А может, целой сотней?
 — По дороге туда мы можем взять Джонни. Обратно — я не знаю.
 — Джонни мог бы поехать один.
 — Мог бы, но поедет ли? Мне кажется, он начнет думать о своей матери, развернется и все бросит. А это делу не поможет.
 — Нет, — сдалась Летти, вздыхая. Она и подумать не могла, что она скажет, когда снова окажется с Шипом с глазу на глаз. Может, от нее и не потребуется ничего говорить. Может быть, она сможет остаться в фургоне и доверить разговор тетушке Эм?
 — Очень хорошо. И что мы напишем в этой записке? Когда все было написано, керосин в лампе тетушки
 Эм почти выгорел, и фитиль шипел. Сообщение было простым. Время и место встречи, указание, что дело не терпит отлагательства. После некоторого обсуждения было решено на тот случай, если кто-нибудь другой прочитает записку, место встречи следует указать так, чтобы только Шип мог понять, где это. Тетушка Эм знала несколько мест, которые были связаны с его подвигами, но беда была в том, что и другие люди их знали. Летти отважилась предложить в качестве места встречи лесной ручей, но это было слишком далеко и слишком трудно было сообщить это намеком, не выдавая себя.
 Когда тетушка Эм предложила кукурузный сарай у сгоревшего дома, что сразу же за паромной переправой ниже Накитоша по течению, тот самый, в котором она провела ночь, Летти ощутила панику. Откуда же пожилой женщине известно, что Шип знает это место, ведь она никому не рассказывала о своей встрече там с ним? Однако оказалось, что это одно из мест, где, по слухам, Шип оставляет запасную лошадь. Тетушка Эм сочла это место самым подходящим и, увлекшись, предложила обозначить его в записке как «место кукурузы». Во всем этом была какая-то неизбежность. Летти чувствовала, что запуталась в щупальцах чудовища, которое она сама произвела на свет. Ей оставалось только согласиться.
 На следующий день, после обеда, в самую жару, когда, скорее всего, никто не будет болтаться поблизости, Летти отправилась к пруду Динка с запиской в кармане фартука. Трудно было предположить, что Шип появился у дерева раньше, чем опустится ночь, если он вообще там появится. Чем меньше записка будет оставаться в тайнике, тем лучше.
 Летти прошла уже, наверное, полпути до пруда. С каждым шагом она все сильнее ощущала жару и все больше сомневалась, правильно ли она поступает. Желание вернуться назад было очень сильным. Только мысли о Джонни, о том, какие у него были глаза, заставляли ее идти вперед. Осведомленность о тайнах других людей предполагает принятие каких-то обязательств, делает человека заложником сострадания.
 Она была так погружена в свои мысли, что ничего не слышала, пока мягкие шаги не зазвучали прямо у нее за спиной. Проглотив крик, она обернулась. Это был Рэнни.
 — Оставьте это! — бросила она, повергнутая более чем в ярость его моментально возникшей радостной улыбкой.
 — Куда вы идете?
 — Прогуляться.
 — Можно мне с вами?
 — Думаю, что нет.
 — Почему?
 Вопрос был вполне логичен, и все же раздражало, как точно он несколькими словами все выразил.
 — Мне лучше пойти одной.
 — Вы с кем-нибудь встречаетесь?
 — Нет!
 — Вы что, боитесь меня?
 — Конечно, нет. Почему вы так подумали?
 — Вы больше со мной не разговариваете. Встаете и уходите.
 Летти и не думала, что он заметит ее стремление отдалиться. Этим он причинил ей внезапную острую боль. Она подумала, не нарочно ли он сделал это, потом отбросила эту мысль как недостойную.
 — Извините.
 Рэнсом смотрел на нее, изучая ее лицо. Она была очень бледна. Характерная для старых дев сжатость лицевых линий, почти исчезнувшая за последние недели, вновь возникла после той ночи, когда Рэнни поцеловал ее на веранде. Он хотел задать ее мыслям новое направление. Это удалось ему слишком уж хорошо. Теперь он не мог решиться. Он чувствовал желание спровоцировать ее, чтобы она еще раз продемонстрировала свою решительность. В то же время нужно было узнать, зачем она столь целеустремленно шагает к пруду Динка с бумажным квадратиком, очень похожим на записку, который проглядывает через материю кармана ее фартука. Любопытство победило.
 — Мы можем поговорить и прогуляться сейчас, — предложил он.
 Она засмеялась этой его настойчивости. Она всегда сможет отослать его с какой-нибудь просьбой, а в это время разыщет дерево с дуплом и сделает то, ради чего пришла.
 Оказалось, именно Рэнни обнаружил это дерево.
 Не представляя точно, чего искать, Летти ходила кругами, высматривая дерево и там и сям. Ей почему-то представлялся засохший ствол, лишенный листьев, какой-то огромный старый часовой, которого невозможно не заметить. Вокруг не было ничего похожего, нигде рядом с прудом ничего, что хоть бы немного походило на это.
 Она посмотрела на Рэнни, размышляя, известно ли ему это дерево, и колеблясь, разумно ли спрашивать. Озарение пришло, когда из леса на другом берегу пруда выскочил кролик.
 — А где кролики живут зимой? Здесь на Юге они впадают в спячку?
 — Впадают в спячку?
 — Ну, ложатся спать на зиму.
 — А! А вы не знаете?
 В его голосе был шутливый оттенок, но Летти подумала, что это вызвано удивлением ее городским невежеством.
 — Я спросила, значит, не знаю.
 — Они и спят, и выходят в солнечные дни. Они устраиваются в зарослях шиповника, в кучах хвороста и во всяких таких местах.
 На Летти нахлынуло раздражение. Она подавила его.
 — В пустых бревнах?
 — Иногда.
 — А здесь где-нибудь есть такие?
 — Есть одно, — ответил он, не задумываясь. — Оно там. Я иногда кое-что туда прячу.
 Летти пристально посмотрела на него.
 — Кое-что?
 — Мух для наживки. Один раз жевательный табак. Потом я заболел. Мартин и Джонни использовали его.
 Рэнни подвел ее к дереву, которое выглядело вполне обычно, с густой кроной. Однако у самых корней находилось дупло, которое очень походило на нору какого-то животного, а в нескольких футах над землей была узкая расщелина, в которую свободно проходила человеческая рука. Летти опустила руку в карман фартука и нащупала записку.
 — А вы не думаете, что здесь может оказаться змея? — Когда он покачал головой, она продолжила: — Мне кажется, это вполне подходящее место для змеи.
 — Да нет. Видите? — Рэнни сунул руку в расщелину и снова ее вытащил.
 — Она глубокая?
 — Вы можете попробовать.
 Осторожно сжимая записку, Летти опустила руку в расщелину и быстро вытащила ее назад, уже без записки.
 — Вы были правы. Спасибо, что показали мне.
 — Да пожалуйста. — Его голос звучал мягко, глаза смотрели непостижимо тепло.
 Летти улыбнулась ему, слегка приподняв уголки рта.
 — Может быть, теперь вернемся в Сплендору?




 ГЛАВА 11


 У Летти было недоброе предчувствие в отношении договоренности с Шипом. Десятки раз она давала себе слово, что не поедет, и всякий раз, когда вспоминала облегчение и надежду, возникшие на лице Джонни, когда они с тетушкой Эм рассказали ему о своих планах, она меняла решение. Летти казалось очень странным, что и Джонни, и тетушка Эм рассчитывают на Шипа после всех историй о нем. Как будто они умышленно закрывали глаза на его самые постыдные поступки. Она же не могла не помнить о них, как не могла забыть ту ночь в кукурузном сарае. То, что она возвращается туда по своей воле, представлялось невероятным. Летти не рассчитывала, что из всего этого выйдет что-нибудь хорошее. Как же может этот неправильно задуманный и обреченный на провал проект закончиться чем-либо, кроме катастрофы? Ее не удивило, когда уже утром накануне выбранного для встречи дня все пошло не так.
 Тетушка Эм отправилась кормить кур и наметила жирную курицу, которая великолепно подходила для супа с клецками. Она подкралась к птице, как только она одна это умела — искусно и скрытно, — нагнулась, чтобы схватить курицу за ноги, но в этот момент, хлопая крыльями, на защиту своей подруги бросился драчливый петух и поддал тетушке Эм шпорами в руку.
 Рана была неглубокая, но сильно кровоточила. Летти промыла рану водой с мылом и перевязала. Тетушка Эм продолжила начатое дело. Курица была поймана и отправлена в котел. Однако к вечеру рука распухла и разболелась. Клецки тетушка Эм ела, вытянув перевязанную руку на столе.
 С наступлением утра тетушка Эм стала вялой, бледнела при виде пищи. У нее поднялась температура, а на руке появились ярко-красные полосы. Послали за доктором, и он порекомендовал для поврежденной руки горячие ванночки с раствором карболки. Тетушка Эм выполнила эти предписания, а еще держала руку в ванночке с горячей соленой водой. Покраснение уменьшилось, опухоль начала спадать, но температура и проникшая инфекция сделали пожилую женщину, как она сама сказала, слабой, как былинка. Было вполне очевидно, что состояние тетушки Эм не позволяло ей путешествовать ночью по окрестностям.
 Итак, Джонни и Летти отправились вдвоем. Они решили ехать верхом, а не в коляске. Это не только позволяло им передвигаться быстрее и незаметнее, но и в случае необходимости не так сковывало бы их. Для Летти нашли дамское седло. Оно было старым, в самом сиденье и упоре для колен почти не осталось набивки. Недостаток этот она ощутит утром, но все же преимущества передвижения верхом перевешивали все связанные с этим неудобства.
 Костюм для верховой езды из шерстяного крепа, который Летти привезла с собой на Юг, был слишком теплым. Вместо него она достала из шкафа простую поплиновую юбку с черным поясом и заправила в нее обычную льняную блузку. Если при езде из-под поплина выглядывал подол нижней юбки или голенища доходивших до колен сапог для верховой езды, то это ничего не значило. Главным в этой вечерней прогулке было то, чтобы их видели как можно меньше людей.
 По этой причине они переправились через реку у Гранд-Экора, отказавшись от более короткого и прямого пути через Накитош. На другом берегу Джонни выехал вперед и повел Летти вдоль проселочных дорог. Она старалась запоминать, где он поворачивает и какие тропинки пересекают их путь, но скоро безнадежно запуталась в сгущающихся сумерках. Единственным выходом для нее будет отправиться в обратный путь через паромную переправу ниже Накитоша по течению, где она переправлялась в прошлый раз. Вне всякого сомнения, это для нее и самый безопасный путь, если она будет возвращаться одна.
 Они шли размеренной рысью, довольно быстрой, но не изнуряющей лошадей и не слишком привлекающей внимание. Мысли же в голове Летти вращались совсем не так размеренно. Она думала о разном: что она скажет Шипу, чтобы убедить его помочь Джонни; придет ли Шип вообще; что Шип подумает, когда увидит ее; почему она не сообщила о встрече Томасу Уорду.
 Одно ее смущало больше всего. Если было известно, как связаться с Шипом, почему же никто не сообщил об этом военным, чтобы те смогли устроить ему западню. Конечно, вполне резонно, что человек с его опытом чрезвычайно осмотрителен и учитывает такую возможность. Он вряд ли пойдет на встречу, предварительно хорошо не осмотревшись. Кем бы он ни был, не стоит думать, что он глуп.
 Кукурузный сарай был таким, каким она его и запомнила, приземистым и темным, заросшим шиповником, побегами сумаха и осокой. Они пробрались через заросли к навесу и привязали лошадей под его укрытием. Они не вошли внутрь, а остались с лошадьми, чтобы животные вели себя тихо, да и Летти так было спокойнее.
 Время от времени они с Джонни перебрасывались несколькими фразами, но скорее лишь, чтобы услышать человеческий голос, чем по необходимости что-то сообщить. Летти в основном была погружена в размышления. Она не позволяла своим мыслям возвращаться к тому, что случилось с ней за стенами этого сарая. Нет нужды ворошить старые угли, она и так сожгла за этим занятием слишком много душевных сил. Ей не было прощения, но нет никакого смысла снова и снова вспоминать случившееся. Джонни тоже был угрюм. Он готов вскочить от любого звука, будь это стук упавшей ветки или уханье филина. Долгое время они вообще молчали, охваченные каждый своими думами. Тем не менее они внимательно смотрели по сторонам.
 Казалось, прошла вечность, когда издалека донесся звук приближающегося фургона. Треск, скрип и глухой стук, которые он издавал, заставляли думать, что фургон развалится на части прежде, чем появится из-за поворота. Эти звуки перекрывались бодрым, хоть и дрожащим голосом старой женщины, которая громко распевала псалом.
 Фургон обогнул поворот. Подвешенный на крюке фонарь освещал его путь, отбрасывал раскачивающиеся и прыгающие тени на деревья. В свете фонаря перед ними предстал такой полуразвалившийся драндулет, какой и не встретишь на дорогах. Бортовые доски ходили ходуном, колеса вихляли на осях, впряженный между оглоблями вислоухий мул с провалившейся спиной с трудом тащился по тропинке, не открывая глаз. И женщина, и экипаж, и скакун являли собой живописную картину.
 Фургон медленно катил по колее к сараю. Внезапно он свернул в сторону. Его остановили таким неумелым рывком, что мул чуть не уселся на свой трясущийся зад. Старуха, все еще напевая, спустилась вниз и, высоко поднимая ноги, широкими шагами стала пробираться через шиповник.
 — Э-ей! О-го-го! Вы здесь?
 — О Боже! — прошептал Джонни.
 — Да, мы здесь, — отозвалась Летти тихо и отрывисто, чтобы прекратить заливистое пение. Показав Джонни знаком оставаться на месте, она вышла из-под навеса на освещаемую фонарем площадку.
 — Кто вы?
 — Меня послали привезти вас к человеку, которого вы хотели увидеть, дорогуша. Давайте садитесь в фургон.
 — А откуда мы знаем, можно ли вам верить?
 — Можете и не верить, можете не ехать со мной, а поискать другой способ найти его. Ради Бога, дорогуша.
 — Пожалуйста, не зовите меня дорогушей. Женщина весело рассмеялась:
 — Как вам угодно, моя милая. Так вы едете? Вы и тот джентльмен, который прячется?
 Джонни вышел вперед. Он сурово посмотрел на старуху, прошел мимо нее и забрался в фургон. С явной неохотой Летти последовала за ним. Только Шип мог послать такую глупую и шумливую женщину. Использовать ее в качестве курьера было либо проявлением гениальности, либо поступком идиота. Единственным способом выяснить было рискнуть и отправиться с ней.
 — В фургоне есть одеяло. Я была бы очень признательна, если вы накроетесь им.
 Они подчинились. Летти думала, что одеяло окажется сырым и дурно пахнущим. Оно же было чистым и свежим, а пахло приставшими к нему травами. Летти устроилась на жестких досках поудобнее, плечом к плечу с Джонни. Фургон сдал назад, потом дернулся вперед и покатил ровными толчками, вытряхивающими душу. Старуха опять раскрыла рот и скрипучим голосом запела псалом. Летти старалась не обращать на пение внимания, приподняла уголок одеяла и посматривала через задний борт фургона на дорогу, по которой они ехали.
 Скоро они подъехали к бревенчатой хижине, стоящей довольно далеко от дороги под двумя огромными раскидистыми дубами. В окошке горела лампа. Когда они приблизились, навстречу с лаем выскочила пара рыжих дворняг. Старуха прикрикнула, и они затихли, по-видимому узнав голос хозяйки. Женщина откинула одеяло.
 — А теперь давайте в дом. Ну, быстрей!
 Через секунду дверь за ними закрылась. Старуха проковыляла к лампе и перенесла ее от окна на обеденный стол в центре комнаты. Она одновременно служила и гостиной, и кухней, и столовой. За дверью была еще одна комнатка, чуть больше, чем чулан. Она, наверное, использовалась как спальня. Обстановка в хижине спартанская, но все было выскоблено до удивительной чистоты.
 В свете лампы лицо старухи оказалось круглым и изрезанным глубокими морщинами. Нос картошкой, на нем очки в золотистой металлической оправе, а брови над ними густые и седые. На подбородке большая черная бородавка. Седые волосы убраны под выцветшую серую панаму, которая все еще была на ней. Женщина была довольно высокой, несмотря на сгорбленную спину. Под серым линялым платьем с провисшим подолом — округлое и бесформенное тело.
 — У меня есть немного кофе. Вам не помешает выпить по чашечке, чтобы не заснуть ночью.
 Кофе был горячим, крепким и черным. Старуха подала его в эмалированных кружках, сама уселась за грубо сколоченный самодельный стол.
 Попивая кофе, Летти размышляла. Хижина находилась в четырех-пяти милях от кукурузного сарая. По дороге они только один раз повернули. Она подумала, что без проблем могла бы вернуться к лошадям или же снова разыскать хижину, если в этом возникнет необходимость. Какая может быть связь между Шипом и этой женщиной? Наверное, Шип использует ее дом как одно из пристанищ, где удобно спрятаться или принять один из его многочисленных обликов. Летти взглянула на женщину. Хозяйка гоже смотрела на нее, не моргая.
 — Как вас зовут, если позволите? — спросила Летти.
 — Вы можете звать меня бабушка. Думаю, этого будет достаточно.
 — Вы живете одна? Вопрос был встречен смехом.
 — В каком-то смысле.
 — А вы родственники с… с человеком, которого мы ищем?
 — Вас прямо разбирает от вопросов, милая моя, не правда ли?
 В голосе старухи было грубоватое удивление. Тон ее вопроса откликнулся эхом в памяти Летти. По ней пробежала волна дрожи. Поднимая кружку с кофе к губам для последнего глотка, она всматривалась в существо, сидевшее через стол от нее.
 Джонни поставил свою кружку на стол.
 — Хватит препираться. Когда придет Шип? Ответила ему Летти:
 — Не думаю, что он придет.
 — Что вы имеете в виду? — спросил Джонни.
 — Кажется, он уже здесь.
 Джонни пробормотал проклятье, его глаза расширились от изумления.
 — Я должен был догадаться.
 — Скажите, мисс Мейсон, что же меня выдало?
 — Точно сказать не могу, — ответила Летти. Ее карие глаза неотрывно смотрели на лицо Шипа, загримированного под старую ведьму. Когда он предстал священником, его нос был острым и узким. Сейчас он широкий. Это, видимо, объясняется применением каучука или еще каких-то фокусов. Таких же фальшивых, как эта отвислая грудь. — Может быть, что-то в вашем голосе. Или из-за того, как вы на меня смотрели.
 — В следующий раз мне придется быть более осторожным.
 — Надеюсь, следующего раза не будет. Я здесь только из-за Джонни.
 Шип едва глянул на него.
 — Вы исходите только из интересов гуманности?
 — Мои интересы вас не касаются, — сказала она бесстрастно. — Мне сказали, вы можете ему помочь, если возьмете на себя такой труд. Я оставляю за собой право в этом сомневаться, но вы можете разуверить меня.
 — Летти! — запротестовал Джонни, в глазах его была тревога. Он все еще был несколько смущен и переводил взгляд с Летти на Шипа в его нелепом обличье.
 — Ваше доверие воодушевляет, — медленно произнес Шип. — В любом случае давайте выслушаем, чем я могу быть полезен и по какой причине должен утруждать себя.
 Летти отставила кружку с кофе в сторону. Было ошибкой позволить себе проявить враждебность и допустить резкие слова. Таким отношением к Шипу она ничуть не поможет Джонни. Летти собралась с мыслями и глубоко вздохнула. Когда она начала говорить и пересказала историю Джонни, ее голос был более миролюбивым.
 Джонни позволил Летти самой все рассказать, лишь раз или два он добавил несколько слов для уточнения. Он сидел, уставившись на свою эмалированную кружку, поигрывал ею, только время от времени поднимая на Шипа глаза, полные смущения.
 Когда Летти закончила, Шип повернулся к Джонни:
 — Вы сами решили ехать в Техас?
 Не совсем. Мне приходится думать о матери, и я не вижу, что еще могу сделать.
 — Вы ей сказали, что уезжаете? Джонни медленно покачал головой:
 — Она бы начала задавать вопросы, а я не могу заставить себя рассказать ей правду.
 — Я склонен согласиться, что Техас — лучший вариант. Вы можете написать вашей матери записку, а я позабочусь, чтобы она дошла.
 — Это очень благородно с вашей стороны.
 Шип поправил очки, съехавшие ему на нос. Что-то беспокоило его.
 — Вы не можете уехать, не придумав для матери какой-нибудь истории. Иначе она не только расстроится больше, чем позволительно в ее состоянии, но и, скорее всего, пойдет к шерифу. А в результате, есть все основания думать именно так, меня обвинят в вашем исчезновении.
 На лице Джонни появилось выражение сконфуженной озабоченности.
 — Об этом я не подумал.
 — В соседней комнате есть перо и бумага. А также еще одно платье и шляпка. Я предлагаю вам воспользоваться ими.
 Джонни отодвинул стул и встал. Потом, когда до него дошел смысл сказанного, он замер.
 — Как? Погодите минутку. Одеться женщиной? Мне?
 — Только сегодня ночью на час или два, пока я не спрячу вас в более надежном месте на время подготовки к переезду.
 — Я думал, мы как можно быстрей и без остановок поскачем к границе.
 Шип спокойно посмотрел на него.
 — По-моему, это лучший способ привлечь к себе внимание, если вы этого хотите.
 — Нет, я уверен, вы лучше знаете, как действовать. — Джонни двинулся к грубо сколоченной двери в соседнюю комнату. Вдруг он остановился и повернулся. Между бровями пролегла глубокая морщина.
 — Вы знаете, когда я смотрю на вас в этом обличье старой женщины, это мне напоминает…
 — Все пожилые женщины чем-то похожи, — быстро сказал Шип.
 — Да, но этот костюм, этот нос…
 — Вы расскажете мне об этом позже.
 — Я могу поклясться…
 — Позже.
 В этом последнем единственном слове прозвучала такая властная нотка, что Джонни инстинктивно подчинился, но все же бросил на собеседника последний взгляд, прежде чем вышел в другую комнату. Шип подождал, пока дверь за Джонни закроется, потом повернулся к Летти.
 — А теперь, — сказал он, и его голос ничуть не смягчился, — скажите, какое вознаграждение мне ждать за мою любезность.
 — Вознаграждение? — Летти повторила это слово так, будто никогда не слышала его раньше.
 — Чего же вы ждали? Что я буду это делать из милосердия или из-за вашей улыбки, которой я, кстати, пока еще и не видел?
 — Да, мне не следовало ожидать от вас чего-либо иного, кроме такого в высшей степени бессердечного отношения.
 На лице ее было такое презрение, что Рэнсом почувствовал настоятельную потребность выяснить, что же нужно, чтобы избавиться от него.
 — Значит, вам следовало ожидать.
 — У меня нет с собой денег. Однако если вы назовете вашу цену…
 — В золоте? Какая вы меркантильная! Типичная дочь лавочника-янки. Я имел в виду более изысканную и сладостную монету.
 Летти уставилась на него и пристально смотрела, пока в глазах потемнело, пока страх и желание истерически расхохотаться из-за нелепости предложения, повисшего в воздухе, не начали душить ее. То, что это было предложено мужчиной, который представал в неестественном обличье старухи, делало ситуацию совсем уж причудливо нереальной.
 Она откашлялась и с усилием проговорила:
 — Какую монету?
 — О, мисс Мейсон, — промолвил он насмешливо, — вы скучный объект для ухаживания.
 — А ваши шутки — жестоки! — прокричала она, поднявшись и склонившись над столом. — Вы действительно хотите выторговать за жизнь человека…
 — Ваши прелести? Да, конечно.
 — Это дико! Это оскорбительно!
 — Оскорбительно? Мне кажется, вы себя переоцениваете.
 — Вы не дождетесь, что я соглашусь! — Она отшатнулась.
 — Не думаю, что вы будете считаться с несколькими минутами своего времени, о которых я прошу, и ценить их выше человеческой жизни.
 Рэнсом стремился использовать страх не только, чтобы потеснить презрение, которое он у нее вызывал, но еще и для того, чтобы сбить Летти с толку. Когда-то вместе с Мартином и Джонни они разыгрывали сцену, изображая трех ведьм из «Макбета». Что-то в наряде старухи, должно быть, напоминало Джонни об этом.
 Еще важнее для него, однако, была потребность узнать, как она отреагирует на его оскорбительное предложение. Ему хотелось понять, что она чувствует, узнать, не тревожат ли ее воспоминания о том, что произошло между ними в кукурузном сарае, так же как они тревожат его. Ему необходимо было знать, приблизится ли она к нему снова, имея в качестве оправдания вынужденность обстоятельств. Невзирая на запрещающие условности, на ее страх, на ужасные рассказы, которые делали из него кровожадного зверя. Короче говоря, он хотел знать, желает ли она его так же, как он ее.
 В охватившей их звенящей тишине Летти пришла в голову идея. Она обдумала ее и отбросила, потом вернулась к ней и медленно прокрутила в уме.
 — Вы же… вы же шутите, вы только… только пытаетесь разозлить меня?
 Он посмотрел на ее поникшие плечи, услышал мольбу в голосе и почти согласился. Но была какая-то неуверенность в ее словах, и это заставило его пульс биться чаще.
 — На самом деле вы так не думаете. Она глубоко вздохнула:
 — Тогда что же мне говорить? Вы сказали, что мой отказ был бы жестокостью.
 Это было согласие по принуждению, обещание, которое она и не собиралась выполнять. Ему будет не так-то просто победить ее. Летти могла ошибаться, но она не думала, что Шип попытается овладеть ею на глазах у Джонни. Он сказал, что перевезет Джонни в другое, более безопасное место. Это даст ей время, чтобы скрыться.
 Ей следовало раньше подумать, что за свою помощь он назначит твердую цену. И по правде говоря, Летти предполагала что-то в этом роде. Конечно, она чувствовала, что будут осложнения. Зная, что это за человек, по-другому и быть не могло.
 — Летти…
 — Для вас — мисс Мейсон.
 Поправка прозвучала слишком чопорно и для ее собственных ушей, но она не могла слышать свое имя из его уст. Ее не удивляло, что он знает его. Он, казалось, знает все. Летти повернулась, чтобы бросить на Шипа дерзкий взгляд, но быстро подняла руку ко рту, чтобы спрятать улыбку. Сдерживаемое желание в его глазах очень уж не соответствовало его наряду.
 Рэнсом посмотрел на себя и в свою очередь усмехнулся.
 — Это нелепо, правда? Мне придется переодеться, прежде чем я вернусь.
 — А когда переоденетесь, вы будете с усами или без? Она разглядела в свете лампы, что глаза его карие, того оттенка, который является как бы смесью всех остальных цветов. В данный момент, однако, они казались скорее серыми из-за его серой одежды.
 — А как вам больше нравится? Летти пожала плечом:
 — Мне совершенно безразлично.
 — Возможно, тогда я удивлю вас.
 — Да вы и сами можете удивиться, — сказала она с самой своей милой улыбкой.
 Бровь его приподнялась, но прежде чем он смог что-нибудь сказать, открылась дверь в другую комнату и появился Джонни. Достаточно было только взглянуть на него в женском одеянии, чтобы понять, каким одаренным актером был Шип. В то время как Джонни широко шагал, хлопая юбками, Шип передвигался семенящей и запинающейся походкой старухи, у которой кости таза слишком разошлись от вынашивания детей, непропорционально распределен жир на теле и больные суставы. Его сутулые плечи и сгорбленная спина, пока он не перестал играть роль, казались вполне естественными. Это было непостижимо, почти жутко, подумала Летти. Это означало, что он мог быть кем угодно, мог наблюдать за ней, смеяться над ней, а она ничего не подозревала. Эта мысль была не новой и вовсе не из приятных, хотя не думать об этом Летти не могла.
 Джонни подошел к Летти и взял ее за руку. Когда он заговорил, его голос был серьезен и печален.
 — Я ненавижу прощания, но не знаю, увижу ли вас снова. Я никогда не забуду вас и того, что вы с тетушкой Эм для меня сделали.
 — Пожалуйста, не надо. Любой бы сделал то же самое.
 — Никто не сделал, — сказал он просто, — только вы.
 — Я… я надеюсь, что вы все это забудете, что вы будете счастливы.
 Он улыбнулся, хотя в глазах его была боль.
 — Я постараюсь. Я обязательно постараюсь. — Он взял ее руку и поднес к губам.
 Шип двинулся к двери и распахнул ее. Джонни шагнул к нему.
 Джонни, рыжеволосый и плотного сложения, совсем не походил на Генри. И все же он почему-то напомнил Летти брата. В горле был тугой комок, когда она окликнула его:
 — Берегите себя!
 Он оглянулся, улыбаясь.
 — Это уж непременно.
 Дверь за ним и Шипом закрылась. Подойдя к окну, Летти наблюдала, как фургон выехал со двора. На переднем сиденье виднелись две сгорбленные фигуры в глубоко надетых шлягйсах, как их носят старухи. Через несколько минут дребезжание оглоблей, скрип колес и перестук подков затихли. Наконец совсем ничего не стало слышно.
 Летти немного приоткрыла дверь, потом пошире, как раз чтобы протиснуться. Она осторожно притворила дверь за собой. Легкими быстрыми шагами спустилась по ступеньками, пересекла двор, выскочила на узкую дорожку. Там она подобрала юбки и побежала.
 Летти бежала, пока не закололо в боку. Она перешла на шаг, а когда боль прошла, снова побежала. Волосы выбились из узла на затылке, рассыпались по плечам, а по следам ее сыпались шпильки. Сапоги были тяжелые, они не предназначались для таких забегов. Скоро Летти натерла мозоль на пятке. Она остановилась, сняла сапоги, взяла их в руки и пошла в одних чулках. Через хлопчатобумажные чулки набивалась пыль. Между пальцев собрался мелкий песок. Летти не обращала на это внимание.
 Но она не могла не вслушиваться в звуки, которые окружали ее, в крики ночных животных, шелест прошлогодних листьев в траве. Несколько раз сердце замирало у Летти в груди, когда казалось, что за спиной слышался стук подков, но это были лишь отзвуки ее собственных шагов.
 Когда донесся настоящий стук подков, она не сразу это поняла. Летти почти уже добралась до поворота на дорогу к кукурузному сараю, она знала, что была недалеко от него. Дорога проходила через густой лес, который словно удерживал звуки. Летти слышала, как пересыпался песок под ее шагами. Потом она осознала, что стук подков приближается быстрее, чем она может бежать.
 Летти бросилась с дороги в заросли сумаха и присела среди его побегов, выглядывая через листву. Группа из пяти всадников проскакала мимо. Промелькнули белые одеяния. Не только она и Джонни с Шипом не сидели дома в эту ночь. Она пригнулась еще ниже, охваченная дрожью. Но всадники не остановились и скоро исчезли из вида.
 Летти смогла двинуться дальше только через некоторое время. Она уже взялась за деревце, готовая подняться, как услышала, что приближается еще один всадник. Летти замерла, у нее свело правую ногу, и она сжала зубы. Легкой рысцой всадник проехал мимо. Его шляпа была низко надвинута на лоб, а голова наклонена, как будто он прислушивался. Было похоже, подумала Летти, словно он старается сохранять безопасное расстояние между собой и первой группой всадников.
 И этот всадник исчез в ночи. Вернулась тишина. Пыль на дороге осела. Летти вернулась на дорогу и снова пустилась бежать, однако теперь она часто оглядывалась через плечо.
 Когда Летти добралась до кукурузного сарая, грудь ее вздымалась, волосы и лицо были мокрыми. Она прислонилась спиной к одной из опор навеса и долго стояла, пытаясь отдышаться.
 Наконец, хотя одышка еще не совсем прошла, она нагнулась и попыталась надеть сапоги. Ноги распухли и болели, а еще они были совсем грязные. На гвозде в стене сарая висела потрепанная веревка, Летти связала ею сапоги и перебросила через луку седла.
 Время шло. Летти проверила подпругу, подтянула ее. Она тихо поговорила с лошадью, переступавшей в темноте. Когда животное успокоилось, она села в седло. Некоторое время она размышляла, что делать с лошадью Джонни, находившейся здесь же под навесом. Шип знает, где она, решила Летти. Пусть он сам обо всем позаботится. Возможно, он доставит ее матери Джонни вместе с запиской. Низко нагнувшись, чтобы не задеть навес, она выехала в ночь.
 Летти никого не увидела на дороге к парому, которую ей пришлось проехать еще раз. Огромное облегчение пришло, когда она заметила блеск воды, спуск к пристани и хижину паромщика среди деревьев. Когда она подъехала ближе, с лаем выскочили собаки. Из-за дома вышел человек с фонарем в руке. Он двинулся к ней, неспешно волоча ноги.
 — Надеюсь, я не разбудила вас, — отозвалась Летти, когда он приблизился, — мне важно переправиться именно сегодня.
 — Нет, не разбудили, мэм. Я был в амбаре, у больной лошади.
 Говорил он хрипло, растягивая слова, и Летти начала подозревать, что посещение заболевшего животного он использовал, чтобы выпить в амбаре. Но это не имело значения, если он достаточно трезв, чтобы переправить ее через реку.
 Летти спустилась на землю и повела лошадь к парому. Паромщик пошел за ней. Он держал фонарь низко, чтобы освещать ей путь. Но фонарь светил еле-еле, это была очень старая поделка из пробитой консервной банки.
 Паром, баржа с перилами, закачался, когда она на него ступила. Летти провела лошадь к дальнему краю парома и привязала ее к перилам. Потом она отошла в противоположный угол, чтобы уравновесить платформу. Паромщик поставил фонарь на берег, отвязал веревку, которой паром был пришвартован, оттолкнулся от берега и вспрыгнул на борт.
 Летти посмотрела на паромщика, когда платформа несколько осела под его весом. Он был не таким худым, каким показался раньше или каким она его запомнила, хотя борода была все такой же густой и неухоженной. Летти подумала: оставил ли он фонарь на берегу нарочно или забыл его. Конечно же, он не обратил на это никакого внимания, лишь взялся за веревку, по которой перемещался паром, и перебирал по ней руками, словно доставал воду из колодца.
 Паром пришел в движение и отошел от берега. Огонек фонаря уменьшился, потом исходящие из него лучи сошлись в одну желтую светящуюся точку. Вокруг них сомкнулась темнота. Журчание и плеск речной воды о паром стали громче. Вода разбегалась от парома в разные стороны, улавливая и отражая тусклый свет звезд, который казался серым под черным покрывалом ночной темноты. Когда они выплыли на середину течения, возникло чувство изолированности от всего остального мира. Как будто на какое-то короткое время они оказались между двух берегов абсолютно одни, вплетенные вдвоем в быстрый бег времени и воды.
 Паром остановился.
 Летти повернулась и посмотрела на паромщика. Он бросил веревку, выпрямился и направился к ней. Остановился он не далее чем в двух футах и заговорил тем самым хриплым голосом, звучание которого, лишь только оно из всех других звуков, какие ей приходилось слышать, могло вызвать холодную и унизительную волну возбуждения, пробежавшую вдоль позвоночника.
 — Удивлены?
 Добродетели не положено вознаграждения, ничего, если ты делаешь правое дело, — она знала это уже много лет. И все же казалось несправедливым — она столько сил потратила, чтобы избежать того, что этот человек от нее требовал. И вот со всего размаха она попадает в его ловушку.
 — Нет, — прошептала она.
 — Вы мне дали слово.
 — Зачем? Зачем вы все это делаете?
 — Потому что я должен.
 Это была правда. Он знал, что, когда вернется в хижину, ее там не будет. И он так же точно знал, где найти ее. Заставить себя не выехать вперед и не перехватить ее он не мог, как не мог перестать дышать. Воспоминания о той ночи, которую они провели вместе, зажигали его кровь, а ее непостижимая красота не давала ему покоя по ночам. Он восхищался ее умом и смелостью. Он хотел бы добиться ее уважения и симпатии. Но так как это было невозможно, ему хотелось прильнуть к ее устам и слушать, как стучит кровь в его ушах, чувствовать, как замирает его сердце. Риск был большим, но он пошел на него, поскольку вознаграждение обещало быть еще большим.
 Его слова вызвали у Летти нервную и болезненную дрожь. В них звучала категоричность, которая ей говорила еще более определенно, чем собственные чувства, что ловушка захлопнулась. Она не могла ждать помощи от паромщика, которому, должно быть, заплатили, чтобы он оставался в постели. В такой поздний час вряд ли кто-нибудь приедет на переправу. Река была широка и глубока, течение ее было коварным, и она не умела плавать.
 Кое-кто сказал бы, что ей следовало броситься в воду и избежать бесчестья, но вряд ли тот, кому приходилось оказываться в подобном положении.
 Ее колебания никак не были связаны с ним самим. Конечно же, нет. Слабость в ногах и сердцебиение были вызваны усталостью и вполне естественным страхом. Он стоял так близко, и она хорошо сознавала его громадность и его силу, его безжалостность и дерзость. Все это вызывало воспоминания, о которых ей лучше было бы забыть.
 С презрением в голосе, которое было адресовано не только ему, она произнесла:
 — Вы и в самом деле изверг.
 — Летти, я напугал вас? Это не входило в мои намерения.
 — А что же тогда входило в ваши намерения? Просто появиться и предоставить мне броситься к вам в объятия?
 — Это было бы прекрасно. Но нет, я отлично понимал, что мне придется поехать и поймать вас.
 По его голосу чувствовалось, что он улыбается, но улыбки не было видно из-за темноты и этой проклятой накладной бороды, которая скрывала черты его лица.
 — О, как это все вас веселит, не правда ли? Вы мне простите, если я не увижу в этом ничего смешного?
 — Летти…
 Он поднял руку, как будто собирался прикоснуться к ней. Она отшатнулась, судорожно пытаясь придумать, что бы сказать, чтобы отвлечь его.
 — Джонни… он в безопасности? Он хорошо спрятан?
 — О, да, — тут же ответил он, снова придвигаясь ближе. — Я держу свое слово.
 — Вы хотите сказать, что я нет? Но это же не сделка, это шантаж.
 — Только обмен любезностями.
 — Если это так мало значит, к чему столько хлопот? Почему бы просто не позволить мне уйти?
 — Потому что вы согласились, — сказал он, а когда продолжил, голос его стал совсем хриплым: — А еще потому, что мысли о вас, воспоминания о вашем теле в моих руках, о вкусе вашей сладости сводят меня с ума. Потому что я желаю вас, как ничего не желал никогда в жизни, и нет другого способа получить вас.
 Он совсем не собирался говорить ничего такого, как и выторговывать ее уступчивость за жизнь Джонни, когда вечером отправлялся на обусловленную встречу. Но так случилось, а за одним потянулось другое, и вот в результате они стояли друг перед другом на пароме, покачивающемся от течения реки. Ему надо прекратить это здесь и сейчас и отвезти ее в Сплендору. Все его чувства, идущие от впитанных с детства законов рыцарского благородства, говорили об этом. Но были и другие чувства, более сильные. Она пообещала. Он сам это слышал и видел в ее глазах. Он не позволит ей отречься от обещания. Он не может этого допустить.
 Он потянулся к ней, его руки, теплые и сильные, сомкнулись у нее на плечах, притянули ее. Летти, захваченная врасплох его неожиданными словами и звучавшим в них отчаянием, чуть не опоздала, но все же успела поднять руки и упереться ему в грудь.
 — Нет!
 — Летти, даже ради безопасности Джонни и моего здравого рассудка?
 Он склонил голову, его губы были у ее губ, их прикосновение было легким, как прикосновение пера, но все же обжигало.
 — Нет.
 Ее голоса почти не было слышно. Силы оставили ее руки. Воля боролась с этой слабостью и уступила ей.
 Его губы опустились на ее губы, борода ласково покалывала их чувствительные уголки. Где-то в глубине она ощутила непонятную, поднимавшуюся волну. Желание, как медленно действующий наркотик, охватило ее. Еще какое-то время чувства страха, гордости и угрызения совести, а также острое беспокойство, что же этот человек будет думать о ней, боролись внутри Летти. Потом с тихой болью она отогнала прочь эти сомнения и прильнула к нему.
 Грудь Рэнсома сжало, его дыхание сдавила яростная и благодарная радость, и он принял ее капитуляцию. Медленно и осторожно он ответил ей.
 Что же было такого в этом человеке, что иссушало ее силы и зажигало чувства? Летти не могла сказать. Она только знала, что его губы обжигали, очаровывали и давали такое невообразимое наслаждение, что у нее не оставалось ни сил, ни воли. Вздрагивая, плотно закрыв глаза, она ощущала, как эти губы коснулись ее век, щек, подбородка и нежного изгиба шеи. Она провела руками по его спине, по буграм мышц. Она знала, что бы она ни говорила, какими бы искренними ни были ее ярость и попытки убежать, она хотела и ждала этого. Боже, прости ее.
 Ждать больше нечего. Он отступил на шаг, взял ее за руку и повернулся вместе с ней к перилам. Рэнсом опустился на помост, прислонился к стойке перил, потянул Летти на себя и уложил на приподнятое колено, как на подушку. Он снял шляпу и отложил ее в сторону. В его движениях была спокойная уверенность. Он не останавливался, но и не спешил, как бы стремясь насладиться каждым движением.
 Летти чувствовала, как сильно бьется его сердце рядом с ее сердцем, ощущала на себе его изучающий взгляд, хотя вряд ли он мог ее видеть, как и она его. Но так было лучше, намного лучше. Когда он сильными пальцами приподнял ее подбородок, ее губы двинулись к его губам без колебаний. Опять заколола его борода. Это и волновало, и отталкивало, но она не могла попросить его снять бороду. И для нее, и для него лучше было оставить эту накрепко приклеенную бороду на месте. Потому что сейчас ей вряд ли хотелось знать, кто же он на самом деле.
 Он расправил ее распущенные волосы на своей руке, погладил их шелковые пряди. Очень осторожно расстегнул ей блузку, потянул ее назад за края, в то же время спуская с плеч бретельки ее рубашки. Он положил руку на ее грудь, обвел ее, нежно прикасаясь пальцами к алебастру кожи, как будто само осязание этой упругости доставляло ему наслаждение. Он провел большим пальцем по соску, вызвав к жизни невероятные ощущения, от которых сосок принял форму ягоды. Он приложил губы к этой ягоде.
 — Восхитительно, — прошептал он, — восхитительно.
 Осторожно, как будто движение было случайным, она прикоснулась пальцами к его сильной шее, провела ими вниз, к расстегнутому воротнику рубашки. Летти погрузила пальцы в выемку у основания его шеи и посчитала ровные удары его пульса. Постепенно она спустила руку ниже, к пуговицам рубашки, медленно и как бы невзначай расстегивая их одну за другой. Он позволил это, обратив все свое внимание на выяснение секрета застежки на поясе ее юбки, расстегнул ее и стянул вниз с бедер плотную материю, а потом и нижние юбки.
 Поглощенные каждый своим занятием и словно не обращая внимания на то, что делает другой, они раздели друг друга. Кончиками пальцев она провела бороздки в волосах на его груди и спустилась по их треугольнику к широкой и твердой плоскости его живота. Он поцеловал ложбинку меж ее грудей, уколов их прикосновением бороды, потом нагнулся и погрузил язык в ее пупок. Она прижала ладонь к его сухому мускулистому боку, медленно и тяжело дыша. Он провел языком по чувствительной коже внутренней стороны ее колен, сначала одного, потом другого, и не позволил ей сдвинуть их. Кончиком пальца она легко провела по гладкой поверхности его похожего на клинок члена. Он проложил обжигающую влажную тропинку вверх по ее бедрам и, не обращая внимания на ее сдавленные протесты, вкусил ее медовой сладости, проникая внутрь, пока она не затихла, подрагивая от удовольствия.
 Сначала это было общим развлечением, полуигривыми ласками. Время тянулось, казалось, оно может растягиваться бесконечно. Удовольствие от всего этого связывало их крепчайшими узами, жаркими и влажными, беспредельными. Но постепенно шутливость улетучилась. Осталось лишь сплетение разгоряченных тел, напряженных мышц и нервов, бьющихся сердец, прерывистого и стесненного дыхания.
 Прижимая Летти к себе, Рэнсом расправил ее юбки и положил ее на них. На мгновение она схватилась за его руки, как бы в панике, но скорее в судороге из-за сдерживаемого желания. В любом случае от этого стало легче. Он снова прижал ее к себе и перевернулся так, что теперь он лежал на спине, а она на его упругом теле.
 — Мой черед, — сказал он, слегка сдвигаясь и прикасаясь к ее нежной коже в подкрепление своих слов.
 Опьянение от свободы и удивительная в своей страстности благодарность охватили Летти, смешались с бившимся в ней болезненно сдерживаемым желанием. Затаив дыхание, она опустилась на него, слегка вскрикнула, когда он проник внутрь. Потом она опускалась все ниже и ниже, до тех пор, пока он не заполнил ее всю, стал ее частью, казалось, неотделимой. Она надвигалась на него, вцепившись в его мускулистые плечи, ее волосы взмывали над ними, как золотисто-каштановое облако. Он помогал ей, прилаживаясь к ее ритму, поддерживая этот бешеный темп. Наслаждение стремительно нарастало, переполняя их переплетенные тела и врываясь прямо в мозг. Летти как бы растворилась, ее тело пылало и превращалось во что-то другое.
 И вдруг все взорвалось. Это было живительное извержение жидкого огня. Задыхаясь, она застонала и затихла. В тот же момент он приподнялся, переворачиваясь и снова погружаясь в нее. Уходящие волны бурной радости унесли с собой остатки напряжения. Она заплакала от болезненного и беспредельного облегчения так неожиданно, что слезы полились из ее глаз горячими дорожками на раскинувшиеся волосы.
 Рэнсом обнимал ее и слегка покачивал в такт колебаниям старого парома, его горящие глаза смотрели в темноту.




 ГЛАВА 12


 Веющий над водой легкий ветерок высушил покрывавшие их капли пота, остудил разгоряченные тела. Вокруг пищали комары. Рэнсом подвинулся, дотянулся до белеющего пятна нижней юбки и потянул ее, чтобы накрыть Летти.
 Юбка не поддавалась. Он еще потянул и обнаружил, что Летти зажала край юбки в своем кулаке. Она сдавленно всхлипнула и быстрым движением стерла с лица слезы. Рэнсом отодвинулся от нее и приподнялся на локте.
 Летти повернулась на бок, спиной к нему. Он прикоснулся к ее плечу, потом убрал руку. Рэнсом открыл было рот, но переполненный болью не мог придумать, как же должен звучать его голос. Его охватила тревога. Тревога, как и всегда, прояснила его разум. Он сказал тихо:
 — Мне очень жаль.
 Горло ее сжалось от звучавшей в его голосе острой боли. Она смогла только покачать головой.
 — Больше этого не повторится, даю вам слово. Пожалуйста…
 Она глубоко вздохнула, несколько сдавленно. Когда она заговорила, ее было еле слышно.
 — Дело не в вас.
 — Нет?.. Тогда в чем же? Я вас обидел?
 — Нет. Все дело… во мне.
 — Я не понимаю вас. Объясните мне. — Он взял ее за плечо и повернул к себе, в голосе его звучала настойчивость.
 — Я чувствую… я чувствую себя такой шлюхой. — Сказать это оказалось не так трудно, как она думала. Этот человек не будет изображать добропорядочность и богобоязненность. Он не осудит ее.
 Его тело застыло рядом с ней. Он издал тихий звук, как будто удар был нанесен в самое сердце.
 — Я не виню вас, — быстро проговорила она, вытирая лицо нижней юбкой, стараясь собраться настолько, чтобы слова ее звучали осмысленно. — Я лишь хочу сказать… Я должна была сопротивляться, но не делала этого. Я должна ненавидеть вас, но не могу. И я не должна… не должна…
 — И вы никогда не должны позволять себе наслаждаться физической близостью, потому что хорошие женщины так не поступают?
 — Да, — сказала она, и ее захлестнули волна отчаяния и новый поток слез.
 Он выдавил из себя слова, которые заставили ее остановиться и посмотреть на него в темноте. Потом он спросил:
 — Кто же вам это сказал?
 — Все говорят…
 — Они не правы! То, что вам приятно, когда я к вам прикасаюсь, объясняется лишь тем, что так устроено женское тело, и мужское тоже. Это самый большой дар, который один человек может преподнести другому. Это единственное вознаграждение нам за то, что мы родились. С вами было бы не все в порядке, если вы не были способны чувствовать.
 — Тогда почему…
 — Почему так говорят? Невежество и глупость. А может быть, это очень удобно для охваченных опасениями отцов и эгоистичных мужей, которые, заметьте, не стесняются, когда это касается их собственных удовольствий.
 — О, но…
 — Вы такая, какой сделал вас Господь Бог. Разве может быть что-то не так?
 Он говорил с такой убежденностью, что казалось, все так, как нужно. Постепенно она успокоилась настолько, что даже начала чувствовать некоторую обиду за то, что ее так уверенно зачислили в число невежественных людей, хоть он и не имел это в виду. Несколько резко она спросила:
 — А вы откуда все это так хорошо знаете?
 — Во время войны я повстречался с одной милой вдовой. Я был в разведке, линия фронта передвинулась, и я застрял на вражеской территории. Три недели эта дама прятала меня в своем амбаре. Когда мы встретились, я был таким зеленым, как арбуз в мае, но когда мы расставались, я был уже довольно зрелым.
 — За три недели?
 — Ну, я был слегка ранен в ногу. Она сказала, что мне необходимы упражнения. Если сейчас подумать, может, она была права.
 В голосе его было, пожалуй, многовато вовсе неуместной веселости.
 — Вы предрасположены к ранениям в ноги… В свою очередь это служит оправданием вашего любвеобилия. Как ваша рана?
 — Какая?
 — На ноге, где я попала в вас.
 — Она давно зажила, — сказал он, потом поспешно добавил: — Хотя временами нога немеет, как сейчас.
 — Я не верю ни одному слову, — Летти бросила на него взгляд, полный недоверия.
 — И что? Вы не предлагаете мне упражнений? — Он потянулся, чтобы взять зажатую у Летти в кулаке нижнюю юбку, потом провел ладонью по округлости ее груди, слегка сжав ее, и прижался к ее бедру.
 Глаза Летти расширились, когда она снова ощутила его возбуждение.
 — Как, опять!
 — Уверяю вас, это возможно.
 — А может, это не так уж необходимо! — В голосе ее не было такой силы, какую она намеревалась ему придать. Очевидно, на нее подействовали его проповеди. Она хотела быть несчастной и преступной, но необходимость в этом пропала.
 — Это вопрос спорный.
 — Ваша нога…
 — С ней все в порядке, но у меня есть и другая часть тела, которой не так хорошо. Неужели вы не чувствуете хоть немного потребность… созреть?
 Летти закусила нижнюю губу, чтобы не дать ей растянуться в улыбке от его льстивого тона. Он склонился, коснулся своими губами ее губ, потом быстро провел языком вдоль впившихся в губу зубов. Она вздохнула и прошептала:
 — Ну… может быть… немного.
 На другом берегу реки Шипа ожидала оседланная лошадь. Летти не спрашивала, откуда она взялась, а он не объяснил. Она предпочла не думать о том, что он заранее спланировал, чем закончатся события этой ночи. Единственным объяснением было то, что он добрался до парома гораздо раньше ее и ему хватило времени переправить лошадь на другой берег.
 Летти не сомневалась, что именно он был тем человеком, который проехал мимо нее по дороге, когда она пряталась в зарослях, сразу же после ночных всадников. И все же подготовиться встретить ее у парома он смог только тогда, если бы точно знал, что она собирается делать и что следует предпринять в ответ на ее действия. Не хотелось думать, что она так предсказуема, а он — так расчетлив. Все же точнее было бы сказать — полный решимости, а не расчетливый, полный решимости получить то, что ему принадлежало. Но ее и не очень беспокоило, как он выглядел с этой точки зрения.
 Скача рядом с ним в ночи, Летти подумывала, что вполне возможно, тетушка Эм была права в отношении Шипа. Ничего из того, что она видела или что он сделал, не давало никакого повода подумать, что он — убийца. Должно быть, Генри ошибся, введенный в заблуждение косвенными уликами. Преступником, которого он искал, разгуливавшим по окрестностям убийцей был, очевидно, один или несколько из разбойников, о которых рассказывал Джонни, — человек, иногда прятавшийся под белой простыней, как Рыцари Белой Камелии, но также готовый броситься на свою жертву и среди бела дня, если добыча, например денежное содержание войск, казалась заслуживавшей того, чтобы рискнуть. Такое объяснение было разумным.
 Оно было разумным, потому что Летти хотела этого. Ведь если Шип не проливал крови ее брата, то, значит, и она все делала правильно. Вот и все.
 Летти взглянула на скакавшего рядом с ней высокого всадника. Если она и правда думает, что ее брат ошибался, ей надо попросить этого человека снять свой грим. Она не могла этого сделать. Была ли на то причина в Шипе либо в ней самой что-то было не так, она не знала. Но это было невозможно. Внутри она вся сгорала от любопытства, и все же… и все же… Раскрытие этой тайны могло привести к ужасной неловкости. Возможно даже, ее совесть потребует поставить в известность власти. А если она не сделает этого, то будет чувствовать ответственность за все, что с этого момента приписывают Шипу. Хотя, конечно, то, что она не решилась спросить, кто он, ничего не меняло.
 Наконец, они подъехали к пруду Динка. Шип осадил лошадь. Летти остановилась рядом с ним.
 — Вы так молчаливы, — проговорил он тихо. — Все еще чувствуете за собой вину?
 Его способность читать ее мысли была поразительна, ведь он едва был с ней знаком.
 — Я так устроена, ничего не могу поделать.
 — Только не надо этим гордиться.
 — Гордиться?
 — Ставить себе в вину то, что творят другие люди, — точно такое же проявление высокомерия, как и заявление о своей высокой репутации.
 — Мы несем ответственность за поступки других.
 — Позвольте мне сказать откровенно, дорогая. Вы не несете никакой ответственности за то, что я сделал или сделаю в будущем.
 — Но… если бы я могла остановить вас?
 — Ради Бога, попробуйте.
 — Ну, и кто высокомерен!
 Он потянулся к ней и поймал за руку.
 — О, конечно, я. Но поможет ли это вам?
 Ее раздражение улетучилось, но она не могла сказать ему неправду.
 — Я не уверена, что поможет.
 Он услышал в ее голосе боль и внезапно пожалел, что не имеет права излечить эту боль. Или, по крайней мере, он должен контролировать себя, чтобы лишний раз не вызвать ее. Его самые надежные инстинкты оставляли его, когда рядом была она. Но понимание этого не могло помочь. Или хотя бы дать ему какую-то уверенность. Сейчас только одно-единственное и было возможно.
 — Здесь я с вами распрощаюсь. Если мы больше не увидимся…
 У Летти вырвался приглушенный вздох. Он был так тих, что Шип не должен был его услышать. Однако он молчал так долго, что она покраснела, опасаясь, что он подыскивает способ распрощаться, не причиняя ей боль. Прилагая все силы, чтобы голос не дрогнул, она спросила:
 — Да, если?..
 — Забудьте, — сказал он резко. — Забудьте то, что произошло между нами. И никогда не думайте об этом. Пусть все будет так, словно ничего не было.
 — А вы так же намерены к этому относиться?
 Он сжал ее руку на мгновение, потом поднес ее к своим губам и прижался к ладони Летти. Осторожно положил ее руку ей на колено. Когда он ответил, за сталью его слов звучал сдерживаемый юмор.
 — Нет, — сказал он, — но у меня же нет совести.
 Это была ложь. Летти знала это, когда, смотрела, как он уезжает. Она была меньше уверена, когда добралась до конюшни Сплендоры, и совсем потеряла уверенность, когда, наконец, оказалась в полной безопасности своей спальни. Забудьте, сказал он, то ли потому, что так для нее будет лучше, то ли для того, чтобы она поменьше вспомнила и рассказала властям?
 Он был в безопасности, да будет это ему известно. Она и подумать не могла подойти с этим к полковнику Уорду или к шерифу. Ведь ей пришлось бы рассказать, как к ней попали эти сведения и почему она может так подробно описать Шипа, его рост, телосложение и все остальное. Было и еще кое-что, что она действительно не хотела и не могла рассказать ни одной живой душе.
 Аукцион, на котором распродавалось поместье Тайлеров, дом Салли Энн, проводился жарким солнечным утром в конце июня. Торги должны были начаться в десять часов. Люди начали собираться с восходом солнца. К девяти часам, когда приехали тетушка Эм, Летти и Рэнсом с Лайонелом, перед домом, на подъездной дорожке и по обочинам дороги на полмили в каждую сторону уже не было места, чтобы поставить фургон. Поэтому им пришлось идти пешком.
 Они присоединились к находившемуся на веранде семейству — Сэмюэлу Тайлеру с женой, Салли Энн с Питером, ее сестре и зятю и их двоим маленьким детям. Все женщины были в черном. Отец Салли Энн, мужчина с копной седых волос и густыми седеющими бровями, был бы похож на льва, если бы не его худоба. Он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, и смотрел перед собой. Он сбросил свое оцепенение ровно настолько, чтобы подняться на ноги, когда появились дамы, и пожать руку Рэнни, обнять его за плечи. Миссис Тайлер, низенькая, полная женщина с сохранившимися в седине белокурыми прядями, тепло обняла тетушку Эм и, улыбаясь через подступающие слезы, вежливо поблагодарила ее за то, что пришла. Их голоса звучали тихо, приглушенно. У большинства женщин в руках были носовые платки. Их появление очень уж походило на визит соболезнования, да и служил той же самой цели — поддержать убитых горем.
 Появилась бутылка хереса.
 — Проклятой саранче это не достанется, — сказал мистер Тайлер, разливая вино и передавая фужеры. Они сидели, пили золотистый напиток, разговаривали о погоде и делали вид, что не замечали людей, шатавшихся по дому у них за спиной или бродивших вдоль дорожки.
 Они налетели как саранча, которой их и прозвали. Это были «саквояжники». Именно у них в эти дни водились деньги. Они стайками входили и выходили вместе со своими женами под руку, достоинства у которых не было И на гран. Они задирали носы, рассматривая не совсем чистокровных лошадей, ухмылялись при виде экипажей с потрескавшейся кожей на сиденьях и потускневшей краской, подшучивали относительно самых разнообразных вариантов использования нескольких сотен мотыг. Они по очереди усаживались в старинные кресла в стиле шератон, высматривали маркировку на днищах ваз, щелкали ногтями по хрусталю, проверяя, зазвенит ли он. Они удивлялись, как же все-таки сохранять тепло в комнатах с такими высокими потолками, в то же время они соглашались, что эти комнаты оказались более удобными, чем можно было ожидать, в нынешнюю жару, но не могли сойтись во мнении о том, сколько будет стоить нанять достаточное количество чернокожих горничных, чтобы в доме всегда была вытерта пыль. Они пренебрежительно высказывались о мебели: о шелковой драпировке — «вытертая, определенно гнилая, она так полиняла, что можно подумать, будто и с самого начала была блеклой»; о столе и стульях начала восемнадцатого века в стиле королевы Анны — «ужасные колченогие вещи, не правда ли». А о чайном сервизе: «даже ни одного завитка, слишком простенький, чтобы чего-то стоить». С блокнотами и зажатыми в пальцах карандашами, сосредоточенно занимаясь подсчетами, они тянулись на улицу к парадной лестнице, где должны были проходить торги.
 Летти, услышав сильный, резкий акцент северо-восточных штатов, была охвачена стыдом не только из-за демонстративного невежества, но и недостатка у них такта. Ведь любому, кто подходил к дому по дорожке, было известно, что семья еще не выехала. Единственным возможным выводом было то, что они действительно это знали, но никого это не волновало. Для них любой такой бедный и такой неловкий, что сумел потерять все свое состояние, вплоть до крыши над головой, и не мог заслуживать внимания.
 — Послушайте, вам не надо ни о чем беспокоиться, — говорила тетушка Эм матери Салли Энн. — В Сплендоре все готово. Вы с Сэмюэлом можете занять среднюю спальню, Салли Энн с Питером могут поселиться со мной, а все остальные могут спать на чердаке. Мы устроимся прекрасно. Только подумайте, как нам будет весело, всем вместе.
 — Вы очень добры, Эм. Это ужасно, что мы доставляем вам столько хлопот.
 — Ерунда! Никаких хлопот!
 Это был обычный обмен любезностями, он уже повторился, по меньшей мере, с десяток раз за последние два дня. Летти почти не обращала на него внимания, поэтому смогла заметить, что Салли Энн, которая смотрела на дорожку, вдруг замерла. Быстро повернув голову в этом направлении, Летти увидела всадника в синей военной форме. Это был Томас Уорд.
 Приближаясь к дому, полковник посмотрел вверх. Он приветственно приподнял шляпу, склонившись в седле в полупоклоне. Салли Энн отвернулась, словно его и не было. Лицо Томаса напряглось. Летти приподняла руку, чтобы махнуть ему. Она понимала, что должна чувствовать Салли Энн, но все же у Летти было желание встряхнуть ее. Если Томас Уорд здесь, то только не затем, чтобы воспользоваться несчастьем семьи Тайлеров.
 Или все-таки именно за этим?
 Аукционист, ударяя молотком и самодовольно покрикивая, начал запланированное на этот день мероприятие точно вовремя. Лот за лотом с молотка пошли различные предметы. Начали с веревок и инструментов из надворных построек. Потом перешли к домашним животным и мебели, а закончили фарфором и книгами. Каждый лот, каждый предмет были куплены полковником Томасом Уордом. Его не беспокоили сердитые взгляды и ехидные замечания окружавших его других торговавшихся. Он не смотрел ни на Салли Энн, ни на ее семейство. Он не обращал также внимания, по крайней мере так казалось, на то, что он покупает и как дорого.
 Он не позволил никому предложить более высокую цену. Некоторые пытались, но только потерпели поражение. Другие, увидев, что происходит, стали постепенно расходиться. К полудню дорожка и передний двор очистились от экипажей, фургонов и лошадей под седлом, опустела лужайка. Аукционист, прихватив своих помощников и солидный банковский чек, выписанный полковником, тоже уехал. Томас Уорд остался во владении имуществом.
 Он поднялся по ступенькам на веранду, где все еще сидело семейство. Полковник снял шляпу и поклонился. Он прижал черную фетровую шляпу рукой к своему боку, а другой рукой обхватил запястье. Полковник посмотрел на Летти, как бы черпая смелость из того факта, что она, по крайней мере, смотрела на него и не делала вида, что его здесь нет.
 — Я приношу извинения, — сказал он, — за эту вульгарную демонстрацию. Я не знал, как это сделать по-другому.
 Отец Салли Энн наконец поднялся. Он стоял прямо, высоко подняв голову.
 — Вы имеете полное право поступать так, как считаете нужным, сэр. Я поздравляю вас с превосходным приобретением и заверяю, что мы оставим дом до захода солнца.
 — Ни в коем случае, прошу вас. Я надеюсь, вы останетесь здесь, все вы, как мои гости.
 Теперь все посмотрели на него.
 — Прошу прощения, — Сэмюэл Тайлер вскинул голову и посмотрел на него сверху вниз, резко нахмурившись.
 — У меня совсем нет намерений выставлять вас из вашего же дома. Я только прошу вас позволить мне заезжать иногда… к вашей дочери.
 Салли Энн встала, ее голубые глаза, обычно такие спокойные, сверкали от ярости.
 — Полковник Уорд, позволю себе заметить, вы купили наш дом, но не купили меня!
 Томас посмотрел на нее смущенно, в глазах его тоже заблестел гнев.
 — Я никогда и не думал об этом.
 — Нет? А мне кажется странным, что я впервые слышу о вашем огромном желании заехать, хотя я не видела вас несколько недель!
 — Нужно было распорядиться в отношении средств, и я не хотел вторгаться или поступать так, чтобы это выглядело, будто я прицениваюсь к вашей собственности.
 — Если вы говорите это обо мне…
 — Я этого не говорил!
 — Вы определенно не желаете обойтись без формальностей и просто въехать в дом? К чему притворяться, если уж вы так уверены в отношении меня?
 — Я не…
 Салли Энн не дала ему сказать, хотя у тех, кто слушал, ее слова отозвались болью.
 — К чему тратить время на ухаживание, когда все могут сделать деньги? Лочему бы всего-навсего не вручить мне пачку банкнот и не отвести меня в спальню? Ведь именно так такие люди, как вы, обычно поступают, когда они чего-то хотят, не правда ли?
 — Что бы я хотел сделать, — начал полковник, положив руки на пояс, — так это отвести вас к дровяному сараю…
 — Хватит!
 Это произнес Рэнни. С этим единственным словом он мягко и быстро встал со стула. Его голос прозвучал не громко, но было что-то в нем, что оборвало начинавшуюся ссору, словно ударом остро отточенного меча. Он смотрел то на Томаса, то на Салли Энн. Ровным голосом он сказал:
 — Это глупо.
 Потом, не оглядываясь, он пошел прочь по веранде и вниз по ступенькам.
 Примерно десять секунд, после того как он ушел, стояла абсолютная тишина. Полковник провел рукой по волосам и сжал ею свою шею. Он взглянул на Салли Энн, потом уставился в пол.
 — Прошу прощения, если в моих словах было что-то оскорбительное. Я только хотел помочь.
 Салли Энн ничего не сказала. Летти, наблюдавшая, как перекатывается комок в изящном горле молодой женщины и как блестят ее глаза, решила, что Салли Энн была просто не в состоянии что-нибудь произнести. Мистер Тайлер тяжело вздохнул.
 — Я уверен, полковник Уорд, — промолвил он, — что моя дочь сожалеет о всех тех неподобающих словах, которые она произнесла. Тем не менее вам должно быть понятно, что вы предлагаете невозможное. Мы не сможем принять вашей милости.
 На лице полковника проступило упрямства Он расправил плечи.„
 — Это не милость.
 — Каким бы словом вы это ни обозначили, мы не сможем этого принять на предложенных вами условиях. Это недостойно. Есть одна вещь, которая принесла много бед этой части света, возможно, принесет еще больше. Но мы будем держаться за нее сейчас как никогда прежде. Эта вещь — наша гордость, сэр.
 В словах его прозвучал намек — Летти была уверена, непреднамеренный, но все же прозвучал, — что гордость — это, очевидно, что-то неизвестное полковнику. Томас Уорд не стал обижаться. Он долго смотрел на отца Салли Энн, и когда заговорил, голос его был напряженным:
 — Как вам угодно, сэр. Но ведь существует альтернатива. Может быть, бы смогли бы поступиться своими принципами настолько, чтобы принять меня в качестве держателя вашей закладной?
 — С теми же условиями, что и раньше? Томас лишь взглянул на Салли Энн.
 — Ни в коем случае.
 — Я понимаю, — в глазах пожилого человека промелькнуло сожаление, потом он сжал губы и погрузился в раздумье.
 — Тем не менее, — сказал Томас, — я очень привязался к этим краям и хотел бы со временем поселиться здесь и приобрести землю. Я почти ничего не знаю о том, как вести хозяйство, и тут мне нужна помощь. Вы бы оказали мне очень большую услугу, сэр, если бы позволили иногда приезжать и согласились показывать мне ваши поля.
 Долго и в напряжении мужчины разглядывали друг друга. Наконец на лице Сэмюэла Тайлера начала проступать улыбка. Он фыркнул и усмехнулся, поднялся из кресла, шагнул к полковнику и хлопнул того по плечу.
 — Я мог бы поднять руку на бутылку виски, если только жена не запаковала ее на самое дно своего сундука. Давайте пройдем в дом, немного выпьем и поговорим.
 Это был мужской разговор. Летти смотрела то на двоих мужчин, то на подозрительно нахмурившуюся Салли Энн и пыталась скрыть одобрительную улыбку. Пойдет дело на лад или нет, сейчас неизвестно. Но, по крайней мере, появился шанс. И шанс этот им дал Рэнни своим простым и решительным вмешательством.
 Он мог дать и Летти ее шанс.
 На следующее утро Летти, Рэнни и Лайонел, как обычно, встретились на уроке. Питера не было, однако если судить по присланной записке, дело было в порезанной ноге, а никак не связано с событиями предшествующего дня. Утро было неспокойным, высокие облака то и дело набегали на солнце. Поскольку освещенность все время менялась, Летти придвинула свое кресло поближе к окну, чтобы легче было читать «Большие ожидания» Диккенса. Рэнни сидел у ее ног, одним плечом он привалился к ножке кресла и держал ее руку, как обычно, перебирая пальцы. Лайонел лежал рядом на полу в своей любимой позе, подложив руки под голову, и смотрел в потолок.
 Летти дочитала до конца главы и закрыла книгу. Она посмотрела на свои карманные часы:
 — Почти полдень. На сегодня хватит.
 Лайонел повернул голову:
 — Ну, еще одну главу. Пожалуйста.
 — Если вам еще не надоело учиться, тут вот есть несколько примеров…
 — Кажется, Мама Тэсс зовет меня обедать! — вдруг энергично воскликнул он, вскочил и бросился к двери.
 Летти не стала его удерживать. Она не могла винить мальчика в нежелании работать. День не располагал к работе. Она откинула голову к спинке кресла и посмотрела вниз, на Рэнни.
 Он смотрел на нее. Он всегда так делал, но в последнее время было что-то раздражающее в той сосредоточенности, с которой он рассматривал ее. На какое-то мгновение она оказалась завороженной бездонной и неподвижной голубизной его взгляда. Дневной свет из находившегося рядом окна падал ему прямо на лицо, покрывая позолотой кожу, вливаясь в глаза.
 Взглянув с близкого расстояния на этот искрящийся блеск, Летти вдруг осознала, что она ошибалась в определении цвета его глаз. На самом деле это была смесь голубого, зеленого и коричневого внутри серого внешнего кольца. Его глаза только казались голубыми, потому что отражали синий цвет полотняной рубашки, каких в его гардеробе было множество. Как странно, что она не замечала этого раньше. Она подумала, что это из-за первого впечатления, когда у нее не было оснований подвергать что-либо сомнению.
 Карие. Карие глаза. Не совсем незнакомый цвет. Не совсем.
 — Мисс Летти, вы выйдете за меня замуж? Мысли ее рассеялись.
 — Что вы сказали?
 — Я спросил…
 — Простите меня, Рэнни. Все в порядке, я слышала ваш вопрос. Он лишь… застал меня врасплох. Я действительно хочу знать, почему вы это спросили? — Она чувствовала, что несет какой-то вздор, но ей необходимо было время подумать, чтобы выяснить, не шутит ли он, как обычно.
 — Я бы хотел жениться на вас.
 — Но почему? Может быть, потому, что полковник хочет жениться на Салли Энн?
 — Нет.
 Ему было трудно говорить. Он посмотрел вниз, прикрыв глаза золотистыми от солнца ресницами, как будто был обижен или оскорблен. Она спросила тихо:
 — Тогда почему же?
 Он снова поднял голову и встретил ее взгляд своим, открытым и абсолютно беззащитным. На виске его, рядом со шрамом, билась жилка.
 — Потому что я хочу заботиться о вас. Потому что я хочу, чтобы вы жили со • мной. Потому что я хочу оставаться с вами всю мою жизнь.
 Горло Летти сдавило. Долго она не могла дышать и чувствовала только безумное желание согласиться. Он был так мил, так трогательно привлекателен в своей ущербности. В нем была такая доброта и какая-то непонятная сила, которая намного превосходила физическую мощь его тела. Было бы так легко согласиться, заботиться о нем, учить его прелестям любви, которые она узнала, позволять ему любить ее. Их дети были бы прекрасны.
 Господи, о чем она думает!
 Рэнсом смотрел на ее лицо, на влажную мягкость ее глаз, на подрагивавшие уголки рта. Сердце замерло у него в груди. Он заметил на ее щеках легкий румянец и ощутил трепет надежды на успех в этой азартной игре, которую он искусно и осторожно вел все эти нескончаемые дни со времени их объятий на пароме. Вдруг кровь отхлынула у нее от лица, глаза потемнели. Он сильнее сжал ее руку.
 — Не смотрите так, — голос его звучал грубо.
 Она вздохнула и изобразила на лице вымученную улыбку.
 — О, Рэнни!
 Ей требовалась его помощь.
 — Не надо ничего говорить. Все в порядке.
 — Как жаль… действительно жаль, но я не могу, — она протянула руку и коснулась его волос, пробежала пальцами по мягким белокурым кудрям. — Вам надо было жениться давным-давно, когда началась война и все женились, когда все девушки бегали за вами по пятам.
 Он сидел очень тихо под ее рукой. Так давно она к нему не прикасалась, так давно.
 — Мне не нужны были эти девушки.
 — И я вам не нужна. Из этого ничего не выйдет.
 — Почему?
 — Я не совсем подхожу вам, — сказала она, голос ее был тих, в нем звучала боль от горьких воспоминаний.
 Он увидел, что он с ней сделал, увидел и почувствовал, как это острым ножом врезается в него, проникая все глубже и глубже. Он хотел объяснить, взять всю вину на себя, как и подобало, как и было бы справедливо. В голове у него билась только одна мысль.
 — Я люблю вас.
 Слезы поднялись к ее глазам, навернулись на ресницы.
 — Ах, Рэнни. Это очень странно, но я думаю, что и я как-то люблю вас.
 — Тогда примите мое имя.
 Его имя, самое ценное, что есть у мужчины. Она могла бы уступить его просьбам накануне, когда еще всю прошлую неделю боялась, что у нее будет ребенок от Шипа. Теперь вероятность этого исчезла. Если она и была так подавлена и склонна к слезам, несомненно, это связано с ее нынешним состоянием. Но никак не с Рэнни. Она изобразила улыбку.
 — Я не могу на это пойти, вы же знаете. Это не понравится вашей тетушке. Люди даже могут сказать, что я согласилась, чтобы завладеть Сплендорой.
 — Вы можете владеть Сплендорой.
 Он был так упрям, но в то же время по-своему хитер. Летти попробовала подойти с другой стороны и позволила себе повысить голос в раздражении:
 — Вы думаете, — я выйду за вас из-за денег скорее, чем Салли Энн выйдет за полковника?
 — А мне все равно из-за чего.
 — Я не могу этого сделать.
 — Вы немного любите меня. Полюбите меня больше.
 Произнести эти слова было для него таким облегчением, что даже не важно, что она ответит. Он уже смирился с фактом, что она не собирается сказать того, что он хотел от нее услышать. Был шанс, очень небольшой, что она скажет именно то, что он хочет. Однако в это утро он увидел темные круги у нее под глазами и испугался, что ей уже не нужно ничего, хотя все еще было нужно ему: Все, что он хотел увидеть сейчас — как она отреагирует на его чистосердечную просьбу, посмотреть на ее лицо и понять, какова она на самом деле, что она на самом деле чувствует. И главное — не выдать себя, не выхватить ее вдруг из кресла и не сжать в объятиях на полу, даже если для этого потребуется каждый грамм его силы воли. В голове у него крутился обрывок стихотворения:
 О, западный ветер, когда ты задуешь
 И дождь долгожданный земле наколдуешь?
 — Может быть, но это не имеет значения.
 — Это имеет значение для меня. Бог мой, моя любовь со мной. И я опять в моей постели! Ну, конечно же, она никогда и не была в его постели. Да и будет ли когда-нибудь?
 — Пожалуйста, — взмолилась она, — не говорите больше ничего.
 Он долго смотрел на нее, размышляя. То, что для него было удовольствием, для нее было пыткой. Он должен был понять это раньше. Он коротко кивнул:
 — Я не буду тогда, пока.
 Он все понял, и это было так неожиданно, что внутри ее поднялась волна благодарности. В порыве она склонилась и коснулась губами его лба. Ее грудь на мгновение прижалась к его плечу, а колено коснулось груди. От этого прикосновения, каким бы коротким оно ни было, ее захлестнуло волной желания. Она отдернулась от него, как от горячей— плиты. Их взгляды встретились. В ее глазах было отчаяние. Она увидела его глаза — два спокойных озера, настороженные, внимательные.
 У порога скрипнула половица.
 — Ну и ну, учительница, — лениво растягивая слова, пошутил Мартин Идеи. — Если вы так проводите занятия, когда мне можно будет приступить к учебе?




 ГЛАВА 13


 «Поостерегись жары, дорогая. Не только потому, что это вредно для здоровья. Ведь известно, что жаркий климат подрывает и моральные устои».
 Летти бросила письмо матери на стол, оперлась о локоть и потерла лоб кончиками пальцев. В последнее время некоторые пассажи из писем родственников удивляли ее не столько непониманием ее нынешней жизни, сколько нелепостью. Казалось, они думают, что весь штат Луизиана — это малярийное болото, населенное жестокими и вспыльчивыми людьми, которых можно топтать ногами в грязи за их преступления против человечества. Подумать так о Рэнни. Сэмюэле Тайлере, да любом из людей, которых она встречала на улицах Накитоша, было просто смешно. Это люди, для которых феодальные отношения, утвердившиеся на земле сотни лет назад, были образом жизни. Не их вина, что индустриальные сообщества, такие, как в Англии или Новой Англии, не могли больше извлекать пользу из этой системы и поэтому вдруг объявили, что она порождает эксплуатацию и с ней должно быть покончено. Ни один разумный человек не стал бы оспаривать этого утверждения. Но точно так же ни один разумный человек не мог и не должен был ожидать, что люди, которые вложили в утверждение рабства миллионы, все изменят за одну ночь. Война всегда трагедия, но то, что творилось теперь, было грубым произволом. Она видела это так отчетливо, что не могла представить, почему все понималось ею раньше иначе. Это, как она считала, показывало, насколько она изменилась.
 То, что Летти очень сильно изменилась, ей было хорошо известно. Мысли ее матери о климате были когда-то и ее мыслями. Но не теперь. За время своего пребывания здесь она не заметила распущенности нравов. Возможно, жаркий климат поощрял людей к более тесному взаимодействию или позволял им смелее отходить от сковывающих правил. Но что бы ни делалось, за этим стояли люди, а не жара.
 И все же ей следует уехать, вернуться в Бостон, где она была на своем месте. Здесь у нее ничего не получалось, в поисках убийцы Генри нет никакого сдвига. Все то, что она собиралась предпринять, о чем постоянно твердили сестра и зять, например, насесть на шерифа и заставить его работать поактивнее, виделось ей теперь бесполезным. А что надо делать, она не знала. Она ничего и не предпринимала какое-то время, с той самой ночи на пароме. Единственную пользу она приносила своими уроками. Часто она думала, сможет ли кто-нибудь делать это лучше, чем она, терпеливее и усерднее.
 Летти отодвинула письмо в сторону и откинулась в кресле. За последние две недели она получила письма от матери, сестры, два письма от кузин, от лучшей подруги. Но письма, которое обещал написать Джонни, все не было. Тетушка Эм говорила, что не надо беспокоиться, он устраивается, определяется, чем будет заниматься, готовится послать за матерью. Он напишет, когда устроит все свои дела. И все-таки Летти волновалась. Она вспоминала, как быстро Шип перепрятал его, как быстро он избавился от обличья старухи. Не могла она забыть и об опасностях, с которыми была связана попытка Джонни добраться до границы штата. Не то чтобы она сильно сомневалась в Шипе. Просто у нее нелегко на душе, и это будет продолжаться до тех пор, пока она не получит весточку от Джонни, что все в порядке. Она думала, что тетушка Эм, несмотря на весь свой уверенный вид, чувствует то же самое.
 Пожилая женщина уже оправилась от заражения. Рана на руке все еще отливала фиолетовым, но хорошо зажила. Она снова занялась своими обычными делами, а также консервированием смородины и слив, которые дети из поселка таскали ведрами, и изготовлением желе, джемов и наливок из соков. Она сбивала масло и продавала его приезжавшим за ним специально горожанам, а еще продавала остававшуюся после получения масла пахту и свежие яйца, которыми тетушка Эм особенно гордилась. Ее прибыль съедали, как она заявляла, Рэнни и Лайонел, которые каждое утро требовали плотный завтрак из булочек с маслом, яиц и ветчины, молока и свежего джема. Однако жалобы эти были только шуткой, она всегда с удовольствием наблюдала, как они все поедают.
 Запасы, приготовление пищи, планирование блюд и сами трапезы занимали большую часть дневных забот тетушки Эм, поэтому никто, кроме Летти, не удивился, когда она объявила, что четвертое июля будет ознаменовано пикником с жареной рыбой. Однако тетушка Эм указала ей не без ехидства, что многие предки жителей южных штатов тоже воевали за свою свободу от британского господства. У северян, сказала она, совсем нет монополии на празднование Дня независимости.
 Они собрались на берегу реки рано, когда еще не ушла предрассветная прохлада, а солнце только показалось над горизонтом. Столь ранний выход вызывал некоторое недоумение у Летти, пока до нее не дошло, что рыбу для празднества они должны поймать сами. Помимо обитателей Сплендоры, включая Маму Тэсс и Лайонела, были остальные Тайлеры из Элм Гроува. А еще приехали Мартин Идеи, который в этот день как бы сопровождал Салли Энн в качестве кавалера, военный контингент в полном составе, среди него выделялся полковник, и даже сборщик налогов О'Коннор.
 Летти было немножко жалко этого ирландца. Его вроде бы никто не приглашал, никто не желал его компании. Он просто появился, когда они отправлялись. Более чувствительный человек не поехал бы, но, видимо, Сплендора была одним из немногих мест, где его еще терпели, и он влез, невзирая ни на что.
 Он был довольно жалок, когда подходил то к одной группе, то к другой, произносил иногда одну-две фразы, но по-настоящему не вступил ни в одну беседу. Сэмюэл Тайлер относился к нему подчеркнуто пренебрежительно и сразу уходил, если он приближался. А как-то Салли Энн даже отдернула юбки, словно от какой-нибудь заразы, когда он проходил мимо. Военные, однако, обменивались с ним шутками, а Рэнни улыбнулся ему и предложил удочку. Он взял ее с явной признательностью, хотя только пробормотал слова благодарности.
 Ред-Ривер была названа так из-за ржавого цвета воды, чему она была обязана краснозему, смываемому с протянувшихся по берегам полей, и богатым железной рудой холмам дальше на севере, откуда вода сбегала в реку весной и зимой с таянием снегов. Вода всегда была слегка красноватого оттенка, хотя летом он был не так заметен.
 Ловить рыбу на Ред-Ривере было нелегко. Они двинулись вверх по течению от Гранд-Экора, миновали находившиеся поблизости от города высокие утесы, с которых, по преданию, покинутые любимыми индейские девушки бросались вниз, чтобы принять смерть. Однако они решили не останавливаться здесь не из-за дурной славы этого места, а потому, что тут трудно было спуститься к воде. Наконец удалось выбрать участок, где берег был довольно пологим, с песчаными наносами, на которых было удобно стоять. Протянувшиеся по берегу заросли ивы, эвкалипта, кизила и других кустарников, перевитые лианами и мхом, давали какую-то тень, хотя и затрудняли передвижение и были помехой при забрасывании наживки и вытаскивании крючка из воды.
 Мать Салли Энн, единственная из всех, предпочла не забрасывать удочку. Пожилая женщина расстелила одеяло для самых юных участников пикника, двух племянников Салли Энн, которые еще недавно только ползали. Она сидела рядом с ними и отгоняла комаров и мошек веткой. Остальные разбрелись вдоль берега. Большинство из них ходили взад и вперед, выискивая затонувшие бревна, излучины и коряги — «рыбные» места, в которых, скорее всего, и пряталась рыба. Оказалось, что самые лучшие места, как правило, были и самыми недоступными: либо все закрывали кусты, либо там был обрывистый или топкий берег.
 Питер и Лайонел устроились с баночкой червей и с рогулькой, выломанной из подходящего дерева и предназначенной для насаживания их добычи. Они ругались и шикали на всех, кто проходил мимо, беспокоясь, что огромного монстра, которого они собирались поймать, могут вспугнуть.
 Тетушка Эм и Мама Тэсс, ветераны рыбной ловли, принесли деревянные ведерки, чтобы сидеть на них. Они перевернули ведерки вверх дном и устроились на них с деловитой решимостью. Сэмюэл Тайлер ушел ниже по течению, он поглядывал то на солнце, то на деревья, отбрасывавшие тень на воду, и что-то бормотал.
 Люди, одетые в синюю форму или, скорее, частично одетые в форму, отдельные элементы которой сочетались с имевшейся у них гражданской одеждой, притащили к реке деревянную лодку с обрубленными носом и кормой. Трое или четверо из них набились в эту лодку и, отталкиваясь шестами, двигались вниз и вверх по течению, запутывая леску, цепляя крючками друг друга за шляпы, в общем, весело проводя время.
 Летти устроилась у вывернутого из земли дерева, зеленые ветви которого лежали в воде. Рядом с ней ниже по течению расположился Рэнни, а выше по течению — Мартин, О'Коннор и. Салли Энн. Рэнни показал ей, как насаживать наживку, нанизывая извивающегося червяка на зловещее острие без тени сожаления. Вместо лески у нее была черная шелковая нить, а удилище — бамбуковая трость из зарослей в Сплендоре, за кузницей. Примерно в четырех футах от крючка на леске был поплавок из пробки, обточенный так, чтобы он принял более или менее сферическую форму. Его принес полковник Уорд. Это был еще один вклад армии в мероприятие, наряду с лодкой, уже привычными лимонами, парой брезентовых чехлов, которые, когда наступит время трапезы, станут их столами. Не совсем уверенная, что же делать с удочкой, Летти смотрела, как Рэнни мастерски и без усилий забросил свою наживку в воду. Она, как могла, постаралась все сделать так же.
 Солнце поднялось выше. Стало жарче. Вокруг жужжали мухи. Писк комаров раздражал, но еще больше действовало на нервы, когда они затихали. Это означало, что злобные насекомые нашли, куда усесться, чтобы попробовать крови своих жертв.
 Время от времени раздавались крики, когда чей-нибудь поплавок погружался в воду и на берегу появлялся сверкающий на солнце окунь или другая крупная рыба. Салли Энн поймала ильную рыбу длиной в два фута и весом в несколько фунтов. Было очень забавно вытаскивать ее, сказала Салли Энн, но рыбина вряд ли стоила затраченного на нее червя. Это была «сорная» рыба со множеством мелких костей. Мартин и полковник Уорд чуть не подрались, когда спорили, кому снимать ее с крючка. Завоевал эту честь Мартин, хотя вполне возможно, полковник добровольно уступил ему после того, как посмотрел на рыбу, напоминавшую какое-то доисторическое существо, хрюкавшее, обхватившее леску зубами и скрежетавшее, как поперечная пила. Пока Мартин освободил крючок и леску, он взмок, вышел из себя и изругался. Он забросил ильную рыбу, к тому времени уже дохлую, в кусты.
 Через некоторое время из кустов донеслось громкое похрюкивание и повизгивание.
 Летти обернулась и широко раскрытыми глазами посмотрела на Рэнни.
 — Что это?
 — Это не рыба, — он даже не оторвал глаз от поплавка.
 — Что же тогда?
 — Свиньи.
 — Свиньи?
 — Они поедают падаль. Они любят рыбу. Да и все остальное.
 — Тьфу!
 Он пожал плечами и улыбнулся ей:
 — Это лучше, чем если бы она осталась там и воняла. Он был прав. Любая рыба, которую не держали в воде, тут же на жаре портилась.
 Свиньи убежали. Возвратилась тишина. Рэнни поймал рыбу, которая отливала и красным, и голубым, и серым. Летти вытащила крючок и посмотрела на червя. Он был все еще там. Рэнни поймал еще одного окуня.
 Летти нахмурилась:
 — Почему у вас ловится рыба, а у меня нет?
 — Вы утопили своего червяка.
 Это звучало, как обвинение в ужасном преступлении, хотя было непонятно, что же в этом такого, ведь все равно бедолаге предстояло быть съеденным рыбой.
 — Ну и что?
 — Насадите другого.
 — Да и этот пока еще, по-моему, выглядит прилично.
 — Вы же не рыба, — сказал он важно. — Червяк должен извиваться.
 — Это похоже на пытку.
 — Так оно и есть. Вы что, никогда раньше не ловили рыбу?
 — Нет, — ответила она, оправдываясь. Он чуть улыбнулся ей.
 — Почему же вы не сказали? Насаживайте нового червя.
 Летти, сжав губы от отвращения, стянула дохлую наживку и осторожно насадила на крючок нового, отчаянно извивающегося червяка. Удерживая его пальцами, она с мукой в глазах взглянула на своего учителя.
 — Ну, и что теперь?
 — Опускайте его в воду.
 — Сделано. — Она забросила наживку в реку.
 — Давайте ему время от времени немного подышать, подергивайте леску.
 Она выполнила эти указания и другие, которые он давал ей с небольшими перерывами. Но ничего не помогало. Через некоторое время она продвинулась по берегу ближе к Мартину. О'Коннору, похоже, везло так же, как и ей. Он тоже перешел по берегу и забросил крючок между ней и Мартином.
 Тетушка Эм издала торжествующий возглас. Летти вытянула шею в ее направлении. Пожилая женщина поймала огромную гладкую серебристо-серую рыбину, у которой оказались усы.
 — Это сом, — откликнулась тетушка на прозвучавший откуда-то сзади вопрос. Юбка тетушки Эм поднялась почти до колен, когда она согнулась на своем перевернутом ведре. Под юбкой у нее были мужские брюки, а на голове — старая потертая мужская шляпа. Костюм был чрезвычайно практичен и столь же удобен.
 Летти надела свои самые старые юбку и блузку, самые потрепанные туфли и все же чувствовала себя по сравнению с другими разодетой. Даже на Салли Энн было выцветшее и залатанное платье, едва доходившее ей до щиколоток.
 Оглядевшись, не смотрит ли кто, Летти закатала рукава выше локтей и пошире расстегнула воротник для большей прохлады. Она отбросила туфли, стянула чулки, скатала их в клубок и опустила в карман. Потом снова надела туфли.
 Река бежала мимо, солнце отражалось на ее поверхности миллиардами крошечных сверкающих зеркал. Иногда вода с тихим журчанием закручивалась в небольшие водовороты. По ней плыли куски коры, листья, лепестки упавших с деревьев цветов. Стрекоза, красивое насекомое, переливавшееся голубым и зеленым цветом, с темными прозрачными крылышками, уселась на конец удочки Летти. Огромный белый журавль удилища, над которым медленно и чудесно трепетали легкие крылышки. В окружавших их деревьях сновали птицы. Было тихо, спокойно и мирно. Нужно было только сидеть и смотреть на торчавший из воды поплавок.
 Ее поплавок! Он исчез. Она сжала удочку и дернула ее вверх. Леска на мгновение натянулась, потом, когда рыба сорвалась с крючка, взлетела из воды вверх, все выше и выше. Конец лески с крючком обмотался вокруг ветки высоко на дереве и зацепился там.
 То, что крючок зацепился, не показалось Летти чем-то необычным. Но она не видела, чтобы у кого-нибудь, даже у Питера, крючок цеплялся за верхушку дерева. Покраснев от досады и разочарования, Летти дергала удочкой. Ничего не выходило. Она дергала удочку и влево и вправо. Леска щелкала и вибрировала, ветка раскачивалась, как в бурю, но крючок не хотел отцепляться. Обрывки листьев и коры посыпались на О'Коннора. Он посмотрел на запутавшуюся над ним леску и засмеялся.
 — Мы же ловим рыбу, мисс Мейсон, а не птиц.
 Через плечо Летти бросила взгляд на Рэнни, находившегося дальше по берегу. Он был поглощен тем, что снимал с крючка очередную рыбу. Ждать помощи было неоткуда. Развернувшись, она взяла удилище обеими руками и сильно дернула. Неожиданно с громким треском крючок освободился. Что-то длинное, толстое и извивающееся свалилось с дерева, ударилось в плечо О'Коннору, съехало вниз у него по груди и тяжело шлепнулось на землю. Сборщик налогов издал хриплый крик.
 — Змея!
 О'Коннор отскочил назад, спотыкаясь и ругаясь, бросил удочку. Змея распрямилась и с тихим всплеском исчезла в воде. О'Коннор повернулся к Летти.
 Вначале белый как мел, О'Коннор стал красным от злости. Он шагнул к Летти.
 — Какого черта! Вы соображаете, что делаете?
 — Простите меня! Я же не знала, что она там. — В словах Летти звучало искреннее раскаяние.
 — Это же был водяной щитомордник. Я их видел раньше. Я был бы уже мертвым, если бы он укусил меня!
 О'Коннор налетел на нее. Глаза его сверкали, над верхней губой выступили крупные капли пота. Он схватил ее за плечо, и Летти почувствовала, как он трясется от ужаса.
 Неожиданно рядом оказался Рэнни. Он сжал своими крепкими пальцами запястье О'Коннора, оторвал его руку от плеча Летти и отбросил его.
 Мартин тоже подбежал, его симпатичное лицо было нахмурено.
 — Черт побери, О'Коннор, это же произошло случайно. Что вы так распалились?
 О'Коннор посмотрел на них и пробормотал:
 — Я не выношу змей.
 — И я их не выношу, если уж на то пошло, — сказал Мартин жестко и многозначительно.
 — Вы хотите сказать…
 — Я просто говорю, как есть. Не более того. Несмотря на примирительный тон, глаза Мартина
 сузились, он не собирался отступать перед вызовом, если сборщик налогов имел намерение его бросить.
 — Пожалуйста, я прошу прощения, — Летти попыталась замять конфликт, который вспыхнул так неожиданно.
 О'Коннор отвел глаза от Мартина и снова посмотрел на Летти.
 — Мне кажется, мисс Мейсон расположена к малодостойным компаниям. Я слышал, как-то ночью, не так давно, ее видели с человеком, который по описанию очень похож на нашего благородного Робин Гуда, Шипа.
 У Летти перехватило дыхание. Она почувствовала, как двое других мужчин напряглись, внимательно вглядываясь в сборщика налогов.
 — Кто это говорит? — спросил Мартин.
 — Я не скажу, но было бы очень забавно, если это оказалось бы правдой.
 Мартин быстро взглянул на Летти, потом снова повернулся к человеку, произнесшему обвинения в ее адрес.
 — Да Боже мой, ведь Шип убил ее брата. Если я еще услышу эту клевету, кто-то об этом очень пожалеет.
 — Вы мне угрожаете?
 — А что, вы один из тех, кто якобы ее видел?
 — Конечно, нет! — Ответ был скорым и смущенным.
 — Тогда вам нечего беспокоиться. Я все-таки думаю, для вас на сегодня рыбалки уже довольно. Вряд ли ваше общество придется по душе мисс Мейсон.
 Это заявление прозвучало довольно властно. О'Коннор сжался.
 — В любом случае и та и другая потеряли для меня привлекательность.
 Рэнни издал тихий звук и шагнул вперед. О'Коннор поспешно отступил, когда увидел выражение его лица, потом отошел еще на шаг. Он посмотрел на них троих и уродливо скривил толстые губы.
 — Я этого не забуду.
 Мартин сжал кулаки и медленно произнес:
 — Надеюсь, что нет.
 Эти слова были последними. О'Коннор только злобно посмотрел и отвернулся. Он потащился к своей коляске. Когда он скрылся за деревьями, Летти повернулась к Мартину.
 Раньше, чем она смогла заговорить, он произнес:
 — Я приношу извинения за те слова, которые только что прозвучали в присутствии дамы.
 — Уверяю вас, я не обратила на них внимания. Спасибо, что заступились за меня.
 — Не стоит благодарности, но Рэнни был здесь раньше меня.
 — Да, — согласилась Летти, улыбаясь, и повернулась, чтобы обратиться к Рэнни, но увидела только его спину.
 Он уже возвращался на свое место, чтобы опять заняться рыбалкой.
 Инцидент остался незамеченным. Никто, казалось, не увидел ничего, кроме отъезда О'Коннора. Раз или два его окликали, но Мартин все сгладил, крикнув в ответ, что сборщику налогов стало слишком жарко и он решил, что с него хватит. При этом известии никто не выразил сожаления.
 Из-за рывка крючок Летти разогнулся и червяк пропал. В сомнении она посмотрела на крючок, вытерла его об юбку, подражая движению, которое заметила у тетушки Эм. Потом зажала крючок зубами и осторожно прикусила. Получилось отлично. Крючок опять походил на крючок. Летти снова насадила наживку и забросила в воду.
 Усиленное изображение из себя бывалого рыбака не могло отвлечь ее мысли от вдруг возникшей проблемы. Ее видели с Шипом. Конечно, точно никто не мог сказать, но разговоры пошли. В городе ей перемывали кости. Как глупо было думать, что она сможет проехать через Накитош, не важно, что поздно, и уберечься от любопытных взглядов. Она пыталась убедить Шипа не провожать ее, но его беспокоила ее безопасность. Это было бы забавно, если бы не было так печально.
 Она была права. Ей нужно было вернуться домой.
 Из раздумий ее вывел вид вновь уходящего под воду поплавка. Секунду или две она позволила рыбе заглатывать наживку. Рыба пошла к коряге. Если она заплывет под нее, ее никогда не вытащить. Летти шагнула в сторону и резко подсекла. Нога попала на гнилой сук. Она слишком резко подвинулась, и в это время потянула рыба. Вдруг под ногами у нее оказался только скользкий глинистый берег. Летти поскользнулась, взмахнула руками и с приглушенным вскриком съехала в реку.
 Вода около берега едва доходила ей до колен. Летти закачалась, вытянув руки в стороны, но ноги слишком глубоко увязли в илистом дне, чтобы она могла упасть. Пробормотав проклятие, Летти стала поворачиваться к берегу, вытягивая ногу из хлюпающего, затягивающего ила и разворачивая отяжелевшую юбку, промокшую выше колен. С ноги соскочила туфля. Кое-как балансируя, она попыталась ее нащупать.
 — Требуется помощь?
 Это был Рэнни. Его исключительно лаконичные слова прозвучали успокаивающе. Он встал на колени, одной рукой схватился за дерево, а другую протянул ей.
 — Я никогда, — объявила Летти печально, — не стану рыбаком.
 — Рыбачкой.
 — Это все равно.
 Она протянула руку, но он вдруг убрал свою и показал ей на воду.
 — У вас уплывает удочка
 Рыба была все еще на крючке и тащила удочку к середине реки. Летти бросилась за ней, разбрызгивая воду и погружаясь по пояс. Схватив удочку, она закричала, увидев, как на крючке бьется здоровый окунь, подтянула рыбу к себе и взялась за леску у крючка. Обернувшись к Рэнни, она засмеялась:
 — Смотрите! Я поймала рыбу!
 Она раскраснелась и с трудом дышала, на лице грязная вода, шпильки вылетели из волос, и они ниспадали волнами. Но на душе было тепло, она была счастлива и прекрасна, широко улыбалась. Рэнсом ощутил, как сжалось у него сердце, как сидящая в нем боль стала еще глубже. Его охватила такая ревность, когда она благодарила Мартина несколько минут назад, что возникло желание сбросить своего друга в реку. А сейчас он всеми силами сдерживался, чтобы не вытащить Летти из воды и не наброситься на нее с объятиями прямо на илистом берегу. Он теряет контроль над собой, а дела идут и так все хуже и хуже с тех пор, как он ее увидел. Рэнни должен что-то предпринять, но что — он и понятия не имел.
 — Да, вы поймали рыбу, — сказал он, делая усилие, чтобы голос остался равнодушным. Ему захотелось разрыдаться, когда он увидел, как радость уходит с ее лица.
 Пойманную рыбу чистили и готовили здесь же, на берегу. Мама Тэсс развела костер и нажгла углей. Большой чугунный котел подвесили над угольями, положили туда топленый жир, который расплавился и пузырился.
 Первое блюдо, которое предстояло приготовить, называлось «щенячьи заглушки»: в комочки сырого кукурузного теста замешивались рубленые лук и острый перец, а еще немного свежих кукурузных зерен. В котле они вздувались, покрывались хрустящей корочкой, а внутри были сочными и острыми. Потом рыбу посыпали подсоленной кукурузной мукой и бросали сразу по нескольку штук в котел, в разогретый жир. Последней готовили картошку. Нарезанные ломтиками картофелины очень быстро становились золотистыми и нежными на вкус.
 Как раз когда поджаривали картофель, подъехало семейство Вуазен — месье, мадам, их дочь Мари и ее подруга Анжелика Ла Кур. Помимо набора для игры в крокет, для того чтобы легко влиться в компанию, они привезли два арбуза размером с пивные бочки, а полосы были такими темными, что казались почти черными. Однако вступительный взнос и не требовался — им в этом обществе всегда были рады, и еды хватало на всех. Привезенную провизию было просто некуда класть, и арбузы поместили в заполненную водой лохань, чтобы охладить.
 Наконец все было готово. Брезентовые чехлы расстелили в тени раскидистых дубов и ясеней. На чехлы поставили огромные блюда с едой, сложенной горками, наборы жестяных тарелок и вилок, кипу старых салфеток. По краям положили одеяла, чтобы удобно было сидеть и не лезли муравьи. Питеру и Лайонелу поручили раздавать лимонад, который наливали Летти и Салли Энн. Приготовленные тетушкой Эм маринованные огурцы и бутылки с томатной приправой передавались вместе с нарезанным луком.
 Запах дыма, восхитительные ароматы из чугунного котла вместе с утренней разминкой вызвали у всех волчий аппетит. Каждый наложил себе сам всего, чего хотел, и, устроив тарелки на коленях, начали пировать. Большинство отказались от вилок, разламывали рыбу руками, вынимали кости и брали «заглушки» руками. Приходилось часто обращаться к салфеткам, чтобы вытереть жирные пальцы и губы, но никто не жаловался. Наоборот, звучала хвала в адрес Мамы Тэсс, особенно со стороны воинов федеральной армии, которые впадали в крайность, заявляя, будто никогда и не подозревали, что такая вкусная еда существует.
 Наконец была съедена последняя «заглушка» и последняя картошка подхвачена с блюда. На десерт предложили оладьи, но никто уже не хотел есть. Путем голосования было решено сделать перерыв на час, а то и на два-три, прежде чем разрезать арбузы. Спешить было некуда. До темноты оставалось еще много времени.
 Грязная посуда была вымыта в реке с песком, завернута в чехлы и сложена в фургоны, чтобы не собирать мух. Женщины постарше двинулись вдоль дорожки «утрясти обед» и взяли с собой двух самых маленьких детей. Салли Энн, ее сестра, Мари Вуазен, Анжелика, полковник, Мартин и лейтенант из штата Мэн убрали с полянки ветки и листья и подготовили площадку для крокета. Остальные мужчины и дети лежали на одеялах и стонали, жаловались, что они слишком много съели, а кое-кто начал и похрапывать.
 Действительно, было очень трудно не задремать в столь жаркий день, да еще после такой еды. Приятно было в тени. Легкий ветерок шевелил листья над головой, а солнце разбрасывало через листву солнечные зайчики на одеяла и лица отдыхавших на них. Летти села на уголок одеяла и прислонилась спиной к стволу большого ясеня. Прикрыв глаза, она наблюдала через ресницы за остальными, слишком сонными и удовлетворенными, чтобы потрудиться занять более удобную позу.
 Рэнни был тут, же, неподалеку. Он лежал на спине, подложив руки под голову. Рядом с ним лежали Питер и Лайонел, в тех же позах. Улыбка тронула губы Летти, когда она заметила, как мальчишки обезьянничают.
 Ее взгляд вернулся к Рэнни. Спит ли он? Сказать это было невозможно. Его грудь равномерно вздымалась, веки неподвижны. Но когда он так же лежал на веранде, он иногда вдруг открывал глаза и улыбался ей, словно чувствовал, что на него смотрят. Последнее время его головные боли повторялись не очень часто, возможно, он теперь спал лучше.
 На нижнюю часть его лица падало неяркое пятно солнечного света размером с ее ладонь. В этом свете его бронзовая кожа выглядела полупрозрачной, и она могла видеть еле заметную щетину на его чисто выбритом подбородке. Казалось странным, что цвет бород и усов у мужчин часто отличается от цвета их волос, иногда бывает совсем другим.
 Мысленно Летти возвращалась к той ночи на пароме и к фальшивой бороде, которая была на Шипе. Она не могла понять, почему не сорвала с него бороду. Оправдания, которые она для себя придумывала, никуда не годились. Правдой было то, что, как бы она ни пыталась сейчас объяснить это, она струсила. Где-то в глубине души она боялась узнать, кто он, боялась того, что это знание могло означать для нее. Усы — вот о чем она думала.
 У большинства мужчин, которые сейчас лежали у нее перед глазами, усы были, и преимущественно темные. У Мартина Идена была в усах рыжина. Почему раньше она ее не замечала?
 Конечно, когда Шип был в костюме старухи, у него не было бороды. Не было ее и когда он предстал в облике священника. С тех пор у него, наверное, не было времени ее отрастить, к тому же борода растет постепенно, и это было бы заметно. Может, даже сейчас он ходит с приклеенными усами, дожидаясь, пока его настоящие усы отрастут до своего полного блеска? А может быть, у него никогда и не было своих усов, что обеспечивает большую гибкость в принятии новых образов? Наверное, ей следует искать человека, который постоянно гладко выбрит, или человека c приклеенными усами.
 Летти была такой сонной, что в размышлениях ее было мало смысла. Конечно же, ходить все время с приклеенными усами слишком опасно, разве их фальшивость не так уж и очевидна при свете дня? Или же это то, что все как раз и думают? А Шип возьмет и поступит наоборот? Он смел, умен и готов рисковать. Он мог бы так поступить. Боже правый, а он действительно смел. Нет, ей не нужно думать об этом, не нужно. Спать Летти больше не хотелось. Она встала так тихо, как только могла, и пошла подальше от разложенных одеял. Ее привлек блеск речной воды, и она направилась к реке. Голова ее была наклонена, руки сжаты за спиной. Она шла широкими шагами, подбрасывая юбки. На жаре они высохли быстро, но теперь были какими-то негнущимися у щиколоток, словно накрахмаленными. Подняв голову уже рядом с водой, она увидела лодку. Одним концом она была вытянута на песок, вокруг другого плескалась вода. Летти повернула и пошла к лодке.
 Лодка, построенная из не гниющей древесины кипариса, была тяжела и неподъемна на суше, но довольно легко управляема на воде. На дне лежали шест и короткое весло. Летти не знала течений фарватера реки, чтобы самой попробовать прокатиться, поэтому не сделала попытки забраться в лодку. Она только поставила ногу в туфле с засохшей грязью на низкий планшир и покачала суденышко с борта на борт.
 — Забирайтесь внутрь, — произнес Мартин Иден у нее за спиной. — Я буду вашим гребцом.
 Она повернулась и улыбнулась ему:
 — Правда?
 Он слегка поклонился:
 — Сочту за честь.
 Изысканный джентльмен с Юга, всегда готовый оказать услугу даме. Она была очарована, как ей и полагалось. Галантность и ответная кокетливость, обнаружила Летти, походили на игру, на какой-то полушутливый ритуал в отношениях между мужчиной и женщиной. Чем большую признательность выражала дама, тем галантнее становился кавалер, и они разыгрывали эту старинную игру, которая, как Летти также понимала, лишь отчасти была пародией.
 Летти шагнула в лодку и уселась на скамейке на носу. Мартин оттолкнулся и, когда суденышко заскользило по воде, запрыгнул в него. Раскачивание лодки неизбежно напоминало о другом судне, другом дне на реке и о другом человеке. Или, может быть, человек тот же самый? Мартин как будто не заметил, как вдруг она напряглась лицом и телом, широко улыбнулся ей, взял весло и начал грести вверх по реке, против течения.
 — Вы знаете, вы изменились с тех пор, как впервые приехали сюда.
 — Правда? — Она заставила себя расслабиться и опустила пальцы в воду, чтобы был предлог не смотреть на него.
 — Не совсем такая чужая, как прежде, и не совсем такая во всем правильная.
 — Господи, — сказала она, голос ее был насмешлив, — разве это хорошо?
 — Ну, разве вы не понимаете, что я имею в виду? Еще не так давно вы бы замерли, словно аршин проглотили, и промолвили бы что-нибудь леденящее, например, «в самом деле?».
 — Я думаю, вы правы. Наверное, мне и теперь следовало ответить так же.
 — Нет, нет, это слишком угнетает. Мужчину надо ободрять.
 — А надо ли? Да почему же?
 На воде солнце жгло очень сильно и сверкало так, что Летти едва могла смотреть. Она уже обгорела и опасалась, что завтра весь нос ее будет покрыт веснушками. Это Летти не очень беспокоило, но вот без солнечного удара она могла бы обойтись. Голова казалась обожженной, когда она прикладывала к ней руку.
 Оставив флирт, Мартин посетовал:
 — Вам надо было взять шляпу или зонтик.
 — Еще бы!
 — Там под деревом — тень, давайте поплывем туда.
 Это было дерево с подмытыми корнями, оно нависало над водой. Мартин налег на весло, и вскоре они вплывали в тень. Летти засмеялась.
 — Берегитесь змей.
 — И пауков, — согласился Мартин, тормозя веслом, чтобы удержать лодку под нависшим деревом, замедляя ее движение вперед и, наконец, совсем останавливая. Покачиваясь на течении, лодка стукалась о корни.
 — Я думаю, вы понимаете, — сказала Летти, — что сдаете позиции и оставляете Салли Энн полковнику.
 — Уорд допустил перебор на аукционе. Ему следовало бы сначала подумать.
 — Так вы не беспокоитесь? Но он, кажется, собирается отыграться.
 — Ради Бога. Пусть попробует.
 — Вы не будете возражать?
 Но он не собирался ничего рассказывать.
 — С моей стороны было бы в высшей степени нетактично что-то говорить сейчас. Джентльмен не говорит о даме в беседе с другой дамой.
 — Кто вам это сказал, ваша мать?
 — Подруга, — признался он, шутливо засмеявшись, кончики его усов приподнялись.
 — Да, и в любом случае вы знаете Салли Энн всю жизнь, а я человек со стороны. Хороший урок для меня. Поделом.
 — Я что-то сомневаюсь в этом, — сказал Мартин. — В вас раскрываются такие глубины, которых я и не ожидал. Расскажите о своей полночной прогулке с Шипом.
 — Да нечего тут рассказывать, — запротестовала Летти. — Это досадное недоразумение.
 — Недоразумение? Почему же вы тогда покраснели? Изобразить негодование было совсем нетрудно.
 — Я не собираюсь обращать внимание— на намеки мистера О'Коннора. Это просто неприлично!
 — Вы забываете, я видел, как вы целовали Рэнни. Я что-то не помню, чтобы моя учительница когда-нибудь меня целовала, когда я был мальчишкой. А Рэнни, несмотря на все обстоятельства, совсем не мальчишка.
 — Это… это был просто порыв. Он бывает очень мил.
 — И я бываю мил, — сказал он, — если меня соответственно или несоответственно поощряют к этому.
 Он положил весло, поднялся со скамейки, придвинулся к ней, опустился на середине лодки на колено. Потом Мартин взял Летти за руку и притянул к себе. Лодка, которую уже ничего не удерживало, поплыла вниз по течению.
 Летти могла бы запротестовать, сказать что-нибудь раздраженно или шутливо, или даже холодно. Это бы остановило его. Однако взгляд ее устремился на рыжинку в его усах. Мартин был все ближе и ближе. В его глазах читалось явное удовлетворение, они были черными, не карими.
 Усы были настоящими, каждый их волосок рос из кожи. Они были тщательно напомажены, расчесаны и слегка завиты на кончиках. Губы под усами приготовились к поцелую. Они коснулись ее губ.
 Летти уперлась руками в его грудь и с силой оттолкнула. Мартин потерял равновесие, закачался и перевалился за борт, подняв фонтан брызг. Лодка заплясала. Он ушел под воду, потом выплыл, колотя по воде.
 — Зачем вы это сделали? — прокричал он ей вслед, так как ее уносило течение.
 — Спросите у вашей подруги!
 — Вряд ли она среди ваших знакомых! Намек был очевиден.
 — Да, а вы не такой уж и джентльмен!
 Теперь он плыл, медленно взмахивая руками. Ну и пусть поплавает. Она и не подумает предложить ему место в лодке, а доберется до берега и без него. Летти взялась за весло и, снова усевшись, опустила его в воду. Налегая, используя всю силу своего гнева, она направила* лодку к растущим у берега деревьям. Когда она огляделась, то увидела, что лодку отнесло течением почти туда, откуда они отплыли. Рэнни стоял на берегу. Ждал.
 В нескольких футах от песчаной отмели, на которой он стоял, Летти в последний раз с силой налегла на весло. Нос лодки уткнулся в песок. Рэнни потянулся и вытащил тяжелую посудину дальше на берег. Не говоря ни слова, он подержал лодку, чтобы Летти смогла встать, потом взял ее за талию и вытащил из лодки.
 Голос ее был удивительно тих, когда она произнесла:
 — Спасибо.
 Рэнни посмотрел на нее, в глазах был холодный отблеск. Руки лежали на поясе.
 — Скажите мне, — спросил он, — вы целуете всех мужчин?
 Летти чувствовала себя так, словно он дал ей пощечину.
 — Господи милостивый, нет! — крикнула она, заимствуя одно из восклицаний тетушки Эм, но придав ему, однако, ироничную язвительность. — Только симпатичных!
 Она подобрала юбки и зашагала прочь, высоко подняв голову. Рэнсом смотрел ей вслед и понимал с печальной определенностью, что заслужил то, что получил. Слишком уж соблазнительно было использовать то, что Рэнни позволено все, и сказать открыто, что думал. Больше он этого не сделает.
 Повернувшись, он столкнул лодку, запрыгнул в нее и поплыл по реке к тому месту, где, разбрызгивая воду, ругался Мартин.




 ГЛАВА 14


 Петух был молодой, гордый и какой-то сбитый с толку. Он начинал кукарекать вечером после десяти часов, и продолжалось это четыре часа без перерыва, пока он не начинал хрипеть и издавать звуки, напоминающие скрип несмазанной калитки. В пять утра он снова брался за свое. Все это было бы не так уж и плохо, но местом для своего насеста петух выбрал магнолию рядом с окном спальни Летти. Она терпела его одну ночь, потом вторую. На третью ночь она лежала, слушала и вздрагивала, |удивляясь, как же тетушка Эм может спать в таком гвалте. После двух часов «пения» это уже невозможно было вынести.
 Летти встала, надела халат, раздраженно вытянула из-под воротника прядь волос на плечи, затянула пояс на талии и завязала его. Сунув ноги в тапочки, она вышла из комнаты, даже не пытаясь идти потише. Если все в доме еще не проснулись, то она уже никого не разбудит.
 Когда она дошла до середины холла, в ней заговорила совесть, и дальше она двинулась на цыпочках. Лайонела не было видно у двери Рэнни. Это совсем не означало, что у Рэнни нет сегодня головной боли и он спит без опийной настойки. Скорее, это объяснялось тем, что на ужин к Маме Тэсс должен был приехать Брэдли, его отец. Что-то говорили о том, что он останется ночевать, как он поступал уже не раз за прошедшие несколько недель, когда навещал мать и сына.
 Летти выбралась из дома и спустилась по задней лестнице. Она с тоской подумала о хорошей горсти камней, которыми можно было бы прогнать петуха, но ничего такого не было. Однако у двери кухни стояло ведро огурцов. Они были большими и желтыми. Как раз сегодня после обеда Мама Тэсс выбросила их как негодные, порезав остальные для маринования. Лайонелу велели отнести их свиньям, но от выполнения этого поручения его отвлек Питер, которого забросили к ним поиграть, когда Салли Энн и полковник Уорд отправились прокатиться в вечерней прохладе.
 Ярко светила луна. Летти все было отлично видно. Она обошла с ведром огурцов дом и устроилась у боковой калитки огораживавшего передний двор забора, лицом к магнолии. Петух заметил ее приближение, перестал кукарекать и несколько обеспокоенно закудахтал. Летти поставила ведро и выбрала огурец. В тени густой листвы магнолии было темнее. Прикинув по издаваемым звукам, где находится петух, Летти запустила туда огурцом.
 Снаряд пролетел с громким стуком сквозь ветки и гулко шлепнулся на землю. Петух пронзительно закричал и перелетел на другую ветку, но совсем убраться не пожелал. Летти взяла еще один огурец. Петух совершенно затих. Летти показалось, что она видит его силуэт в пробивавшемся через листву лунном свете. Она приготовилась для очередного броска.
 Почему-то ночная тишина, молчание петуха, а может, еле различимый в неподвижном ночном воздухе стук подков заставили ее замереть. Все еще сжимая в руке огурец, она повернулась к проходившей перед домом дороге.
 Сначала Летти заметила свет от факела, он был как огненный глаз. Свет приближался, становился ярче, а зловещий стук подков превратился в приглушенные раскаты грома. Льющийся рекой лунный свет упал на белые простыни, которые надувались и хлопали от ветра, дувшего навстречу ночным всадникам, Рыцарям Белой Камелии. Лунный свет падал и на их капюшоны с прорезями для глаз и придавал им загробный вид посланцев ада. Понимание того, что именно на этот эффект все было рассчитано, не уменьшило ужаса от увиденного.
 Куда же они едут? Зачем?
 Ответа не пришлось ждать долго. Всадники повернули на дорожку, ведущую к Сплендоре. Приближаясь, они сомкнулись и перешли на рысь, а когда проехали через ворота, растянулись цепочкой. Факел отбрасывал снопы искр за их головами. Он освещал весь отряд, и теперь их можно было пересчитать. Получилось шесть. Люди в балахонах не остановились, они двинулись по дорожке вокруг дома к хижинам бывших рабов.
 Летти наблюдала за ними, пока они не скрылись из вида, потом бросила огурец, подобрала полы халата и пустилась к дому. Задыхаясь от страха и странной захватившей ее злости на то, что эти люди осмелились вторгнуться в Сплендору, она добежала до угла дома, проскочила через калитку и бросилась мимо кухни по тропинке, которая тоже вела к хижинам.
 Впереди Летти видела плывущий и пляшущий в воздухе свет факела. Он был ее маяком. Спотыкаясь о траву, натыкаясь лицом на мокрую от росы паутину, Летти следовала за ним.
 Огонь факела остановился у хижины, принадлежавшей Маме Тэсс. Послышался грубый оклик:
 — Брэдли Линкольн! Выходи!
 Всадники рассыпались веером перед хижиной так, чтобы были видны боковые окна. Спрятавшись за фиговым деревом, Летти заметила тень у одного окна. Ей показалось, что это Лайонел. Больше она не ждала, повернулась и побежала к дому.
 Летти бежала по тропинке. Она не боялась, что ее заметят в темноте, но старалась не шуметь. Одной рукой она придерживала подол выше колен, другая была сжата в кулак. Единственной надеждой была тетушка Эм с ее живым и здравым умом. Пожилая женщина придумает, что делать, чтобы предотвратить то, что, как Летти боялась, должно было случиться. Она своим возрастом и авторитетом сможет убедить всадников покинуть ее владения.
 Еле заметная тень мелькнула у кухни. Сердце Летти больно кольнуло. С разбега она врезалась в что-то твердое, крепкое, как железо. Прочные оковы, разорвать которые невозможно, сомкнулись вокруг нее. Рука зажала ей— рот. На нее нахлынули знакомые и страшные ощущения. Она узнала эти оковы. У уха прошептали:
 — Спокойно. Это всего лишь я. Рэнни.
 По ней пробежала дрожь. Она замерла, потом кивнула. Медленно и осторожно рука отодвинулась. Рэнни ослабил объятия и сделал шаг назад.
 Летти вдруг ощутила озноб и смущение. Как будто исчез защитный покров. Она еще раз вздрогнула и сжала руки на груди, сглотнула стоявший в горле комок и голосом, таким тихим, что воздух почти не поколебался, произнесла:
 — Это Брэдли. Рыцари приехали за ним.
 — Я знаю.
 — Надо позвать тетушку Эм.
 — Нет. А вы идите в дом.
 — Что? Нет! Нам же надо что-то сделать.
 — Я сделаю.
 — Вы не сможете!
 — Не говорите глупости. Я смогу. — Он сдвинулся, и в лунном свете блеснули вороненой сталью сдвоенные стволы ружья, которое у него было в руке.
 — Вас подстрелят.
 — Нет. Идите в дом.
 — Я не могу отпустить вас одного. Я пойду с вами. На всем свете не было еще, подумал Рэнсом с печальным восхищением, более назойливой и несносной женщины. Опасно показывать ей, как он будет действовать в облике Рэнни. Но в равной степени опасно заставить ее вернуться в дом, куда ему очень хотелось ее отправить, используя силу мышц и свою волю. Кроме того, на уговоры нет времени, даже если он и смог бы привести веские доводы, используя ограниченный лексикон Рэнни. Никогда еще избранная им роль не создавала для него таких трудностей.
 — Хорошо, — сказал он ничего не выражающим голосом. — Тогда пошли.
 Летти очень хотелось все-таки позвать тетушку Эм. на-то знала, как управиться с Рэнни и со всей этой историей. Но так ли это? Ведь она могла разволноваться потерять свою рассудительность. В любом случае времени у них не было. Если она бросит Рэнни и побежит дом, он попадет в беду раньше, чем она сможет приведи его тетушку.
 Что же он собирается делать? От этого вопроса в голове у Летти стучала кровь, пересыхало во рту, ноги плохо слушались, но она шла за ним. Она не могла припомнить, когда была так напугана или чувствовала себя такой беспомощной. Даже когда она первый раз столкнулась с Шипом, она так не боялась. Тогда опасность касалась только ее. Теперь же было иначе.
 Рэнни двигался уверенно, тихо и удивительно быстро, у него было преимущество — он знал каждый сантиметр пути и он же сказал ей, что знает, что делать. И все же Летти не ожидала от него такой решительности. Поспеть а ним было трудно. Он обошел поселок и вышел с задней стороны к полуразвалившейся хижине через дорожку от хижины Мамы Тэсс. Казалось, он очень хочет, чтобы Летти отстала.
 Они остановились в густой тени переплетения лианистого винограда и жимолости, вросшей в огромный старый куст цветущего жасмина. Его аромат был таким густым, что, смешиваясь с запахом жимолости, просто пьянил. Тетушка Эм не разрешала сажать жасмин у дома. Его запах напоминал ей о похоронах. Жасмин окружал их, тяжелый, колеблющийся, с бледно-желтыми увядающими цветами среди темно-зеленых листьев, распространяющими запах с привкусом смерти.
 Летти отодвинула свисающую виноградную ветку и посмотрела, что происходит там, за дорожкой. Сначала она видела только движущиеся тени, свет факела и совершенно неуместные в данной ситуации цветы луноцвета, вьюнами которого было обвито сбоку крыльцо хижины Мамы Тэсс. Потом глаза ее привыкли к темноте, и дыхание перехватило в горле. Рядом с ней застыл Рэнни.
 Брэдли выволокли из хижины и сорвали с него рубашку. На щеке блестела красная мокрая полоса. Мама Тэсс в длинной белой ночной рубашке стояла на коленях в дверях и умоляла их с отчаянием в голосе. Лайонел замер у нее за спиной, глаза его расширились от ужаса, а руки сжались в кулаки.
 Негра столкнули со ступенек и швырнули к крыльцу, к одному из столбов, которые поддерживали крышу, и связали руки за спиной. Потом привязывавшие его отошли. Главарь всадников неторопливо вылез из седла. Он снял с седельной луки хлыст, длинный и черный, расходящийся на конце, пощелкал им по земле.
 Человек, скрытый капюшоном, повысил голос. Он не был ни грубым, ни хриплым. Напротив, это был голос образованного человека, искаженный ненавистью, но спокойный и показался Летти знакомым.
 — Это что-то вроде предупреждения. Ничего личного, вы понимаете. Нас всего лишь не устраивает, что вы выступаете рупором этих проклятых «саквояжников». Вы больше не захотите быть никаким представителем. Поверьте мне, не захотите.
 Люди в простынях отошли назад. Главарь отвел кнут за спину, опустил руку так, что длинная черная змея хлыста растянулась по земле. Он сделал глубокий вдох, повел плечами, чтобы одежда не мешала, и начал движение вверх и вниз в широком замахе.
 — Довольно!
 Рэнни вышел из укрытия и стоял на дороге. Ружье зажато у него под рукой, но палец был на одном из спусковых крючков, а вторая рука поддерживала, сдвоенные стволы, готовая вскинуть их вверх.
 Главарь быстро повернулся. Голос его звучал раздраженно, но твердо:
 — Не вмешивайся в это, сынок.
 — Этот человек — мой друг. Это моя земля. Оставьте моего друга в покое. Убирайтесь с моей земли.
 Некоторое время стояла полная тишина. Горящими глазами Летти смотрела на Рэнни. Колеблющийся свет факела превратил его волосы в золотисто-красный шелк и придал коже бронзовый отлив. Лунный свет посеребрил его, а отбрасываемую перед ним тень превратил в огромного черного джина. В какой-то момент показалось, что он и не принадлежит этому бренному миру. Он походил на древнего бога войны, величественного и страшного в своем гневе. Не было никаких сомнений в том, что он нажмет на курок находившегося у него в руках ружья. Более того, чувствовалось, что он это сделает без сожаления, совсем не задумываясь о последствиях. Это тревожило и пугало.
 И все же он был так уязвим из-за своих связанных с раной отклонений, один против всех. Его могли обмануть, пересилить, ударить так, что он потеряет сознание, или еще хуже того. От этой мысли Летти стало плохо. Сердце билось так часто, что затрудняло дыхание, земля поплыла перед глазами. Никогда еще в своей жизни она так не боялась за другого человека. Никогда. Даже за Генри.
 Если Рэнни ударят с той стороны, где у него старая рана, он может умереть. Думать, что он, с его мягким характером и легким дразнящим смехом, будет умирать в такую чудесную лунную ночь, было невыносимо. Она превратится в калеку, если его убьют, а она останется в стороне. Как это искалечит ее, она, правда, не совсем понимала.
 Лайонел встал на колени рядом с отцом и возился с веревками, стягивающими ему руки, осторожно поглядывая на мужчин, которые стояли к нему спиной. Мама Тэсс рыдала. В тихом плаче звучала вековая боль.
 Главарь шагнул к Рэнни, кнут волочился в пыли у него за спиной.
 — Это совсем не твое дело, сынок. Ты вмешиваешься в то, чего не понимаешь. Иди ложись спать и оставь это нам. Так будет лучше всего.
 — Я все понимаю. Убирайтесь с моей земли.
 — Речь идет о наших жизнях, наших семьях, домах; землях. Все, о чем мы мечтали и для чего трудились, отнимают у нас. Мы вынуждены сопротивляться.
 Главарь немного дернул кнут за своей спиной, и он опять распрямился. Он собирается воспользоваться кнутом, чтобы оглушить Рэнни или, если он хорошо владеет, выбить из рук у Рэнни ружье. Видит ли это Рэнни? Понимает ли?
 — Это и меня волнует, — сказал Рэнни. Его глаза сосредоточены на прорезях в капюшоне вожака.
 Тот снова шагнул вперед. Он протянул свободную руку:
 — Ты не будешь наводить ружье на своих друзей и соседей. Отдай мне эту штуку.
 Люди в простынях расступились, готовые броситься на Рэнни в подходящий момент. В любую секунду, как только главарь достаточно приблизится, кнут взлетит вперед и вверх.
 Летти шагнула из укрытия. Она вышла на залитую лунным светом дорожку. С высоко поднятой головой и свободно опущенными руками она подошла к Рэнни и встала рядом с ним. Ее голос звучал отчетливо и многозначительно:
 — Я бы на вашем месте подумала. Если он говорит, он совсем не шутит и будет действовать решительно, очень решительно.
 Главарь взглянул на Летти, потом снова на Рэнни. Зло, но уже не так угрожающе, он произнес:
 — Подай мне это ружье!
 Рэнни поднял оружие, навел черные зрачки стволов ему на грудь. Послышался двойной щелчок взводимых курков, от которого по телу пробежали мурашки. Его глаза сверкнули в свете факела. Это можно было принять и за смех, и за приступ ярости или сумасшествия. Он спросил:
 — Каким концом?
 Ни один из людей в простынях не пошевелился. Где-то крикнул козодой. Как будто ему в ответ, кукарекнул безмозглый петух на магнолии. Порыв ветра колыхнул простыни и понес дым факела вверх длинным серым плюмажем. Ночь стала вдруг жаркой и душной.
 — Я полагаю, — сказала Летти, — вам лучше всего сделать то, что вам говорят. И поаккуратней.
 Вожак коротко кивнул. Остальные стали отступать назад. Их взгляды были прикованы к ружью в руках Рэнни. Они взяли свои поводья и факел у человека, державшего лошадей, вскочили в седла. Главарь медленно и осторожно свернул кнут. В его движениях было признание поражения и отказ возглавлять такое стадо. Повесив кнут на руку, он взобрался в седло и посмотрел вниз.
 — Мы этого не забудем.
 — И не забывайте.
 Они уехали. Красный огонек факела становился все меньше и наконец совсем исчез где-то на дороге. Брэдли, освобожденный от веревок, подошел к Рэнни. Его лицо, несмотря на темный цвет кожи, было серым. И все же на нем появилась теплая улыбка.
 — Я тоже не забуду этого.
 Рэнни протянул руку, и они радостно и с облегчением обнялись. Рэнни негромко засмеялся:
 — Опять мы спасли свою шкуру.
 — Опять, — согласился Брэдли, — особенно мою. Рэнни быстро взглянул на Летти.
 — Мисс Летти помогла.
 — Да, очень, — сказал Брэдли, поворачиваясь к ней. — Поверьте, я очень признателен.
 — Не стоит благодарности. — Если ее тон и был неучтивым, она ничего не могла с этим поделать. Она не могла не думать о том, какую опасность этот человек навлек на всех них.
 — Почему, вы думаете, они дожидались, когда вы приедете сюда?
 — Здесь тише, меньше людей, чем в городе, и, как им казалось, вряд ли кто помешал бы им.
 — Вы так легко об этом говорите. Негр покачал головой:
 — Это не было неожиданностью.
 — Тогда почему же у вас нет оружия?
 Вся взъерошенная, подлетела мать Брэдли, ее страх превратился в гнев.
 — Потому что он глуп, вот почему! Глуп, потому что влез во всю эту кашу, глуп, потому что приезжает сюда, глуп, потому что позволил вытащить себя на улицу, не сопротивляясь.
 Брэдли опять покачал головой:
 — Если бы я позволил им преподать мне урок, они бы отпустили меня. Если бы я убил или даже ранил одного из них, я был бы покойником. Покойники не могут заседать в Палате представителей.
 — Представителей кого, сынок? Этих «саквояжников»? Они же враги. Неужели ты этого не понимаешь? Им нет до тебя дела. Они тебя не знают и знать не хотят. Они только хотят тебя использовать, а потом выбросят, как тряпку, которая слишком истрепалась, чтобы ее стирать.
 — Я все же должен попробовать. Я не могу иначе.
 Это был все тот же спор, все те же навязчивые страхи.
 Никого, казалось, не беспокоило, никто даже не обратил внимания, что оказался втянут Рэнни, что он нажил себе врагов, которые могут быть для него опасны, которые могут в любой момент появиться из ночи. Летти подумала о том, как она испугалась, что его могут обмануть или убить. Ее обдало ледяным холодом. Она больше не могла оставаться здесь ни на минуту, сохраняя спокойствие и учтивость.
 — Извините, — сказала она. — Я увижу всех утром.
 В ответ что-то пробормотал только Лайонел, висевший на сюртуке Брэдли и в то же время на руке Рэнни, за которую он схватился, как только подошел. Когда их голоса были уже не слышны, Летти ускорила шаг. Она шла все быстрее и быстрее, потом опустила голову и побежала.
 От чего она убегала, она и не знала. Только не от Рэнни. И не от себя. Что-то было не так, ужасно не так внутри ее. Ей хотелось зарыдать, но она не могла. Хотелось закричать от боли, но крик не получался. Может быть, все эти нелепицы о южном климате не так уж нелепы. Ведь что-то в ее сердце и разуме заставляло чувствовать то, что она не должна была чувствовать, думать то, что она не должна была думать, хотеть того, чего она не должна была хотеть. Ей казалось, что она пересилила все это, но она ошиблась. Теперь это было еще очевиднее.
 Летти уже почти добежала до задней лестницы, когда услышала быстрые и мягкие шаги. Как безумная, она подхватила подол и прыжками бросилась наверх, взлетела по лестнице и пустилась по веранде.
 Он догнал ее только внутри, в темном холле. Рэнни схватил ее за руку и повернул к себе. Летти споткнулась, ноги у нее подкосились, она упала на него, ударив своей длинной косой по обнаженным плечам, как кнутом. Его рука сомкнулась вокруг нее. Летти стояла в его объятиях, грудь ее вздымалась, дыхание было прерывистым. Каждым своим нервом она ощущала, что на ней ничего нет, кроме ночной рубашки и халата, а мягкие округлости ее тела касаются его твердых мышц.
 — Что случилось, мисс Летти?
 Эта нежная заботливость лишила ее контроля над собой. Из груди вырвался мучительный стон, она прильнула к нему, приподнявшись на цыпочки, сплела руки у него на шее. Чувство спокойствия и безопасности, охватившее ее, было ложным, обманчивым, но в данный момент этого было достаточно.
 Рэнсом прижал ее к себе и чувствовал, как Летти сотрясает дрожь, словно натянутую скрипичную струну. В каком отчаянии она сжала руки у него на шее! Он гладил ее спутавшиеся волосы, бормотал неизвестно что и мысленно ругал себя, войны, политиков. Он был близко, так близко, что мог подхватить ее, унести в свою постель, любить ее там. И пусть она гадает, кто он и что он. Но у него не хватило смелости. Не потому, что он боялся, что она догадается. Рэнсом не мог и мысли допустить, что она его возненавидит.
 Она была очень чувствительной, его страстная скромница. И он подумал, что ненависть ее, может быть, вынести легче, чем то сострадательное расположение — он бы не назвал это любовью, — которое она испытывала к Рэнни. Рэнсом почти хотел, чтобы она обо всем догадалась. Было время, когда он решил, что она все раскрыла. Но он был настолько охвачен паникой и не когда думать ни о чем, кроме как запутать следы и выкрутиться. Это случилось слишком рано. Сейчас, если бы она его спросила, если бы, ей захотелось испытать его, он нашел бы в себе силы решиться и раскрыть все.
 Рэнсом склонил голову, коснулся ее лба губами, легко поцеловал ее висок, щеку. Она приподняла подбородок и подставила ему губы. Ее пыл был таким восхитительным и многообещающим, что он невольно сжал руки.
 Поцелуй стал глубже. Их языки сплелись, сталкиваясь и играя. Бесподобно и мучительно для их напряженных чувств. Он повторял ее движения, нажимал там, где ее нажим ослабевал, касался языком ее зубов. Очарованный ее сладостностью и прелестной нежностью подчинения, Рэнсом позабыл, кто он и что он должен делать. Пока не почувствовал солоноватые капли ее слез. Нежно и не спеша он закончил целовать ее, коснувшись уголков рта, лизнув наиболее чувственное место великолепной и щедрой дуги ее губ. Он поискал в своей памяти мягкие повышенные тона голоса Рэнни и нашел их.
 — А можете ли вы научить меня еще чему-нибудь?
 Летти не засмеялась. Она смотрела на него в оцепенении, плохо понимая, что он сказал, и не сознавая, что по лицу ее льются горячие слезы. Его пульсирующее горячее и жесткое возбуждение занимало ее чувства и разум. Это она сделала с ним, заставив его желать то, что он не может получить. Она навлекла на него мучения страсти, которые не так легко контролировать. В этом Летти сама имела возможность убедиться. Как будто она заразила его своим болезненным бесстыдным желанием, наградила тем, что не позволит ему жить дальше таким, какой он есть — невинным и веселым ребенком в облике мужчины. Это было безумно и жестоко, может быть, гораздо опаснее для него, чем любые сборища ночных всадников.
 Она должна сделать хоть что-нибудь, чтобы исправить это. Голос ее был охрипшим, почти срывался от слез:
 — Нет. Нет, Рэнни, больше нечему.
 — Вы рассердились на меня?
 — Как… как я могу? А вы на меня больше не злитесь, как тогда, на пикнике?
 — Пока вы целуете меня, нет.
 — Я поступила неправильно, больше этого не будет.
 — Если это — неправильно, ничего правильного и не существует.
 Иногда его слова звучали так осмысленно, даже если на них нечего было ответить. Она не может думать, размышлять вместе с ним сейчас. Может быть, в другой раз, когда она успокоится и заранее продумает, что нужно говорить.
 — Пустите меня, пожалуйста. Будет лучше, если я оставлю вас и пойду к себе.
 — Почему вы убежали?
 — Я перенервничала.
 — А что это «пере…»?
 — Испугалась. Это означает испугалась. Я и не знала, как боялась, пока все, не кончилось.
 — Боялись за меня?
 Иногда он был слишком проницателен. Летти опустила глаза, положила руки ему на грудь и давила, пока он не отпустил ее. Она отступила назад. Дышать стало легче.
 — За всех нас.
 — За Брэдли, Лайонела, Маму Тэсс…
 — И за себя.
 — Со мной вам не надо будет больше бояться. Было что-то в его голосе, из-за чего опять навернулись слезы. Они мешали ей говорить.
 Прошептав «спокойной ночи», она ушла. Он все стоял на том же месте, темный силуэт на фоне освещенного луной прямоугольного дверного проема, когда Летти вошла в свою комнату и закрыла дверь.




 ГЛАВА 15


 — Я все еще не могу в это поверить! Где же, в конце концов, этот Шип, когда он нужен? Он бы отослал этих Рыцарей в их дурацких простынях по нужному адресу в один момент!
 С досадой тетушка Эм резко потянула горсть стручков гороха, оторвала их от вытянувшихся по пояс плетей и бросила в миску, прицепленную у ее широкого бедра. Летти, собиравшая горох на соседней грядке, не знала, что и сказать, чтобы успокоить пожилую женщину. Однако что-то обязательно нужно было сказать.
 — Рэнни хорошо со всем справился и без него.
 — Благослови его Господь, справился, разве нет?
 Я так им горжусь. Жаль только, он не всадил из своего ружья заряд перца кое-кому в мягкое место. Подумать только, эти великие и могущественные Рыцари и в самом деле осмелились въехать на наши земли и тронуть наших людей. Это меня уже с ума сводит. Хочется вскочить и закричать.
 Наши люди. Так часто называли бывших рабов. В словах было какое-то собственническое звучание и в то же время бережные нотки, почти родственные. Летти начала понимать, что отношения рабов и хозяев были гораздо сложнее, чем она себе когда-либо представляла. Они не исчезли, не совсем исчезли, в результате войны и освобождения. Хорошо это или плохо, но большинство негров Юга все еще во всем жизненно необходимом зависели от своих бывших хозяев. Пока они не научатся сами обеспечивать себя, они не станут действительно свободными. Какое-то время они будут оставаться обузой, которую придется нести, без надежды на благодарность. А когда этого груза не станет, если вообще от него когда-нибудь можно будет освободиться, то обе расы могут потерять не меньше, чем приобретут.
 — По крайней мере, сын Мамы Тэсс не пострадал. Летти передвинула миску у себя на боку и нагнулась, чтобы сорвать свисавшую ветку со стручками у стебля. Было так жарко, что стало трудно дышать. Ослепительное солнце сияло нещадно. Жар отражался от песчаного грунта. Струйки пота стекали по ложбинке между грудей и вдоль лопаток. Над только что раскрывшимися на стеблях гороха цветами жужжали пчелы и кружили осы. Время от времени то тут, то там мелькали ящерицы и хамелеоны, зеленые или с серыми пятнами и голубой шеей. От матерчатой панамы на голове было еще жарче, но она хотя бы защищала от солнечных лучей макушку и нос.
 — Да, — сурово согласилась тетушка Эм. — Я не знаю, чем это кончится, правда, не знаю. Не хочу, чтобы Рыцари преследовали Брэдли, но, с другой стороны, Брэдли совсем ни к чему влезать в дела республиканцев. Он кончит тем, что его убьют ни за что ни про что, и оставит Маму Тэсс и Лайонела горевать о нем. Он думает, эти отбросы в столице штата собираются дать его народу то, что нужно, но не понимает, что на это потребуется время и много напряженного труда. Рыцари считают, что могут запугать таких людей, как Брэдли, но не понимают, что так только заставят их быть настойчивее. Республиканцы рассчитывают, что, придавив нам горло сапогом, смогут удержать нас в поверженном состоянии, но они должны сознавать, что это приведет к тому, что наши люди восстанут в справедливом гневе. И это не секрет. Всего этого достаточно, чтобы люди задумались, если они вообще думают, зачем они существуют.
 — Мне кажется, если все будут заботиться о других людях, их нуждах и потребностях, многого добьешься.
 — Возможно, вы правы, — вздохнула тетушка Эм и повторила, наверное, четвертый раз за это утро: — Но вот чего я действительно не могу понять: как же я проспала такие события. Я не так уж крепко и сплю, правда.
 Летти попыталась успокоить ее:
 — Да ведь шума было не так уж много.
 — Я даже не слышала петуха, который разбудил вас. Его надо поймать и подрезать ему крылья. Это единственный способ заставить его переменить насест— Вот такие они, животные с привязанностями. Как и мы, люди. Но, — продолжила она, неожиданно резко меняя тему разговора, — вам с Рэнни надо было разбудить меня!
 Причин, почему они этого не сделали, было много. Летти не хотела о них рассказывать. Она просто кивнула, что согласна, и продолжала собирать горох, низко наклонив голову, чтобы панама закрывала лицо.
 В огороде их и застал полковник. Они разогнули спины и, прикрывая глаза ладонями от солнца, смотрели, как он объехал угол дома и неспешно направился к ним по дорожке. Они уже были в самом конце грядок, поэтому успели дорвать последние стручки и выйти к нему навстречу.
 — Слишком жарко для такой работы, — поприветствовал он их. — Таким милым дамам лучше лежать в тени с книжкой в одной руке и веером — в другой.
 — Пока горох не засохнет? Это была бы позорная потеря! Но что привело вас в такую погоду?
 — Если мы все пойдем и сядем на веранде, где прохладней, я вам об этом расскажу.
 — Именно туда мы и направляемся, — сказала тетушка Эм. Хотя голос ее звучал весело и даже радушно, глаза смотрели настороженно. У Летти тоже было нелегко на душе. Слова полковника были вполне любезными, но в поведении чувствовалась какая-то официальность.
 Рэнни и Лайонел, которые резали жерди на опушке леса, чтобы починить забор птичника и лучше огородить петухов и цыплят, присоединились к ним на веранде. Они ничего не сказали, но ясно было, что, заметив приезд полковника, пришли узнать, в чем дело.
 Выпив стакан или два прохладной, свежей, только что из колодца воды, чтобы не было так жарко, они сидели, подставляя лица налетающим на веранду случайным ветеркам, и разговаривали о том о сем. Через некоторое время терпение тетушки Эм кончилось, и она повернула разговор на главную тему.
 — Я полагаю, вы слышали, что нам пришлось поволноваться прошлой ночью?
 Полковник вопросительно поднял брови:
 — Не могу сказать, что слышал. А что случилось? Ему все было подробно рассказано, со множеством восклицаний и обращений к Летти и Рэнни за подтверждением. Когда тетушка Эм закончила, офицер долгое время сидел молча. Его зеленоватые глаза были задумчивы. Наконец, он сказал:
 — Я понимаю, это было испытание не из приятных, но такие случаи в последнее время происходят все чаще. Но пока вы не сможете назвать имена людей под простынями, армия вряд ли сможет чем-то помочь.
 — Если бы я знала, кто это был! Я бы прямиком направилась к ним и высказала все, что я по этому поводу думаю. Вот так!
 Томас повернулся к Летти:
 — Вы говорите, они называли себя соседями. Вы узнали чьи-нибудь голоса?
 Летти подумала, что что-то в голосе вожака напомнило ей Сэмюэла Тайлера. Но это казалось таким невероятным, что она не могла об этом сказать. Напустить военных на дядюшку Рэнни из-за такого пустяка было бы непростительным.
 — Нет, боюсь, что нет. Звук был приглушен простынями, вы понимаете, и потом они мало говорили.
 — Полагаю, это так.
 Летти взглянула на Рэнни, сидевшего рядом с ней, и увидела, что он смотрит на нее. Это случалось так часто, что она не удивилась. Летти слегка улыбнулась, но он продолжал смотреть, не реагируя, не меняя выражения лица, как будто мысли его были где-то далеко.
 Это также успокаивало, поскольку показывало, что она и эмоции, которые она вызывала, не занимают его внимания, вытесняя все остальное. Рэнни сидел в кресле, откинувшись, он был расслаблен, но внимателен. Стакан воды покоился на его колене. Рубашка прилипла к широким плечам, по краю волос выступил пот от недавней работы. Шрам на виске в это утро казался темнее и заметнее. Может быть, потому, что кровь была ближе к поверхности кожи из-за жары и физического напряжения.
 Полковник говорил:
 — Конечно, если Брэдли намерен подать жалобу и сообщить нам что-нибудь, с чего можно начать, мы охотно займемся расследованием. Он сейчас здесь?
 — Он уехал в город очень рано, сразу же после завтрака. — Тетушка Эм отставила в сторону стакан с водой и потянулась, чтобы взять эмалированную чашку с горохом. Поставив ее на колени, она выбрала стручок и стала его лущить отработанными движениями, которые ничуть не отвлекали от разговора.
 — Я что-то сомневаюсь, что он сможет рассказать вам ~ больше, чем Летти и Рэнни, даже если бы он захотел. То, чем он занимается, и так довольно рискованно. Опасность возрастет, если он официально обратится с жалобой.
 — Да, мы уже сталкивались с этим.
 — Положение печальное, но от этого никуда не деться.
 Наступила короткая пауза. Томас поднялся со стула, подошел к колонне и прислонился к ней плечом, рука его лежала на перилах у него за спиной. В таком положении он был повернут спиной к яркому свету, который лился из-за козырька крыши. Все остальные сидели к свету лицом. Полковник грустно посмотрел на всех по очереди. Вдруг в его облике появилась официальность.
 — То, что случилось прошлой ночью, — не причина моего приезда. Кроме того, к сожалению, я приехал не в гости.
 Руки тетушки Эм замерли. Рэнни повернулся и посмотрел на полковника нахмурившись. Летти, без всякой причины, вдруг ощутила страх, желание не дать человеку в синей форме продолжить, хотя ей и хотелось услышать, что он скажет.
 — Я должен сообщить вам, что вчера вечером, уже в сумерках, в колодце в нескольких милях отсюда было обнаружено тело мужчины. Сегодня утром покойник был опознан как Джонни Риден.
 Горсть вышелушенных гороховых стручков, которые тетушка Эм собиралась бросить в предназначенное для них ведро, с тихим стуком упала на пол.
 — О Боже, нет!
 — Он был мертв, — продолжил Томас, — по меньшей мере, две недели, возможно, больше. Тело было опознано по одежде и найденным при нем бумагам. — Он вытащил из кармана конверт, открыл его, достал небольшой предмет и протянул им.
 — Это обнаружили под его рубашкой.
 Предмет, который он держал в руке, оказался раздавленным панцирем саранчи, проколотым острым, как игла, шипом. На нем засохло что-то ржаво-красное. Это могло быть только кровью. Кровью Джонни.
 От образов, которые вызвал рассказ Томаса, Летти почувствовала дурноту, физическую боль, горе. В ней поднялась раскаленная добела убийственная ярость. Ничто, ничто из того, что она когда-то испытывала в жизни, не готовило ее к этому разрывающему все внутри ужасу от осознания, что ее использовали и предали, и к тому, почему это имело такое значение. Летти не могла пошевелиться, не могла говорить, не могла дышать.
 — Не надо, — сдержанно произнес Рэнни. Он положил руку на ее пальцы, сжавшие подлокотник кресла. — Не надо так смотреть.
 Губы его побелели, в глазах были ужасное горе и острая боль, а еще какое-то замешательство от известия о смерти друга. Но прежде всего его тревожила она. Пожатие его руки было крепким, предлагающим поддержку и облегчение, если она готова их принять. Летти почувствовала, как что-то вдруг отхлынуло, стало не так больно. Она повернула руку ладонью вверх, взяла руку Рэнни, сжала ее, выражая благодарность и обещая свою поддержку.
 Тетушка Эм закрыла глаза. Она поднесла руку к горлу и сказала прерывисто:
 — Пожалуйста, Томас, уберите это.
 Полковник, ни на кого не глядя, положил панцирь саранчи обратно в конверт.
 — Простите меня за столь печальную весть. Я очень сожалею, что так получилось, но во имя нашей старой дружбы я должен вас предупредить, что это официальное расследование.
 — Официальное, — откликнулась тетушка Эм.
 — По поводу предмета, который я вам только что продемонстрировал, и смерти Джонни имеются вопросы. На них необходимо получить ответы.
 — Я понимаю. — Лицо пожилой женщины вдруг осунулось, она постарела сразу на несколько лет. — Хорошо, спрашивайте все, что должны спросить.
 Полковник Уорд кивнул, потом выпрямился в полный рост. Его осанка стала более военной. Когда он заговорил, голос звучал официально, без обычной для него теплоты.
 — Разумеется, мы побеседовали с матерью погибшего, миссис Риден. Согласно ее заявлению, последней весточкой от сына было письмо. Она получила его примерно три недели назад. В этом письме, оно сейчас находится у нас, Джонни Риден сообщал, что попал в беду и его убедили, что лучший выход для него — уехать в Техас. Он писал, что вы, миссис Тайлер, а также мисс Мейсон собираетесь помочь ему, что вы знаете кого-то, кто может безопасно переправить его через границу штата. Он просил мать не беспокоиться и сообщал, что пошлет за ней, когда устроится:— Томас Уорд повернулся к Летти. — Письмо датировано тем же самым днем, когда вас, мисс Мейсон, якобы видели с Шипом.
 Связь между ними тремя — Джонни, Шипом и ней — была представлена так неожиданно, что Летти оказалась захваченной врасплох. Официальное использование при этом ее имени тревожило вдвойне. Что же ей сказать? Как же ей ответить, не раскрывая того грязного эпизода? И ведь не только она оказалась замешанной в гибели Джонни, еще и тетушка Эм.
 Она вскинула подбородок. Глаза потемнели, но смотрели уверенно.
 — Вы меня в чем-то обвиняете, полковник? Тетушка Эм вмешалась раньше, чем он мог ответить:
 — Я не верю этому! Мне все равно, что вы говорите и как вы толкуете факты. Я не поверю, что Шип убил Джонни. Зачем ему это делать, у него не было причин.
 — Но улики показывают, что это сделал он.
 — Улики? Вы называете уликой саранчу? Любой мог подбросить эту штуку Джонни, когда он был мертв.
 — Любой?
 — Любой, кто хотел, чтобы все выглядело так, как будто это сделал Шип.
 — Не думаете ли вы, что это несколько неразумно?
 — Вовсе нет. Вы не знаете… Именно этих слов и ждал полковник
 — Нет, не знаю, но хочу выяснить.
 Тетушка Эм облизала губы, в ее выцветших голубых глазах была безысходность.
 — Хорошо. Не думаю, что теперь это имеет значение. Все можно рассказать. Это больше не может повредить Джонни.
 Наступила полная тишина. Тетушка Эм, то и дело сбиваясь, рассказала, как Джонни сознался в связях с бандой разбойников, в каком отчаянии он был, когда обнаружил, что причастен к убийству.
 — Летти узнала, как он запутался. Он еще сказал ей, что видит для себя единственный выход — покончить с собой. Как же мы могли не помочь ему?
 — Не думаю, — сказал полковник с иронией, — что вам пришло в голову послать его к шерифу или ко мне?
 — Конечно, пришло. Но то же самое, что в самом начале заставило его стать курьером разбойников, сделало это невозможным. Он не мог допустить, чтобы мать узнала, что он натворил, и пережила публичное унижение.
 Заговорила Летти:
 — Он был также уверен, что, если бы пошел к властям, бандиты или их люди в городе убили бы его.
 — Он не называл имена? Летти покачала головой:
 — Он сказал, что знать их было бы для меня очень опасно.
 — Итак, вы договорились с Шипом переправить Джонни в Техас. А вы подумали, что это было все равно что отдать его в руки палача?
 — Вы говорите ужасные вещи! — с негодованием запротестовала тетушка Эм.
 — Совершено ужасное преступление.
 — Его совершил не Шип. Если Шип сказал, что перевезет его через границу в Техас, то он и перевез его через границу. Все, что я могу предположить — Джонни зачем-то вернулся и столкнулся с разбойниками или даже с тем самым человеком из города. Тот понял, что Джонни собирается сделать, и решил его убить.
 — А под рукой у него оказались саранча с шипом?
 — Может быть, Шип дал их Джонни еще раньше… как своего рода памятный знак! Не знаю. Знаю только, что Шип не мог этого сделать. Это лишено всякого смысла.
 — Если только он не главарь бандитов или не связан с ними. Или если Ридену во время их поездки не стало известно, кто он на самом деле.
 — Я не верю этому, — повторила тетушка Эм, складывая руку и откидываясь в своем кресле-качалке.
 Летти почти не слышала упрямого ответа пожилой женщины. Мысленно она вернулась к той ночи в хижине. Джонни в одежде старухи, Шип в другом старушечьем одеянии. Что же сказал тогда Джонни? «Вы знаете, когда я смотрю на вас в этом обличье старой женщины, это мне напоминает…» Ему не дали закончить. Возможно, он увидел сходство с кем-то или какой-нибудь случай в прошлом содержал намек на то, кем мог быть Шип? Вполне возможно. Очень даже возможно.
 Голос полковника, негромкий и язвительный, прервал ее мысли:
 — Вы, кажется, намерены защищать этого человека, миссис Тайлер? Может быть, вы с ним лично знакомы?
 — К сожалению, нет.
 — И это весь ваш ответ?
 Рэнни следил за разговором сосредоточенно и хмуро. Теперь заговорил он:
 — Полковник, я скажу вам то же, что сказал людям в простынях. Это мой дом. И это моя тетушка Эм.
 Полковник Уорд повернул голову, посмотрел на него, потом коротко кивнул и вернулся к пожилой женщине.
 — Простите, если я вас обидел. Я постараюсь закончить это поскорее. Вполне очевидно, миссис Тайлер, если вы и не знакомы с Шипом, вы, по меньшей мере, знаете, как с ним связаться. Скажите, как вы это делаете?
 Этот вопрос был неизбежным с самого начала, с того момента, когда имя Шипа оказалось связанным с Джонни и с ними двумя. Летти казалось, что от ответа ей не уйти, что тетушке Эм не удастся избежать рассказа о передаче записки через дупло дерева. Это было равнозначно выдаче Шипа федеральным войскам. Но какое это имело значение? Была ли теперь хоть какая-нибудь причина защищать его?
 Однако пока шел спор, к тетушке Эм вновь вернулись самообладание и сообразительность. Она прямо посмотрела на полковника и сказала ложь, за которую ей придется просить у Бога прощения еще до вечерней молитвы.
 — Это была чистая случайность. Неожиданная встреча. Один из тех случаев, когда происходит то, чего ждешь, и как раз в нужный момент. Кто скажет, что так не бывает?
 — Что вы этим хотите сказать?
 — Пути Господни неисповедимы.
 — Вы очень хорошо понимаете, о чем я спрашиваю, — покраснев, сказал полковник. — Если вы думаете, что, защищая этого человека, совершаете героический поступок, то вы глубоко заблуждаетесь. На каждый добрый поступок, который он совершил, приходится один отвратительный. Он перечеркивает все хорошее, и с лихвой.
 — Но это было простое совпадение, я же говорю вам. Правда, Летти?
 Она не могла не откликнуться на этот призыв. Летти не могла в тот момент обвинить тетушку Эм во лжи, даже если потом об этом пришлось сожалеть.
 — Да, это так. Как-то вечером я столкнулась с Шипом, когда возвращалась от пруда Динка. Я не слышала лая собак, но думаю, он тщательно запутывал свои следы. Ведь вы, полковник, кажется, говорили мне, что он иногда использует именно это место?
 — Вторая случайная встреча?
 В какой-то момент она подумала, что полковник знает больше, чем говорит. Потом припомнила. Встреча в ее спальне в ночь, когда она приехала.
 — Странно, правда?
 Ее ровный, лишенный эмоций тон, казалось, на секунду привел полковника в замешательство. Но только на секунду.
 — Я думал, вы убеждены, что этот человек убил вашего брата? Что же изменило ваше мнение?
 В самом деле, что? Ей и самой хотелось это знать.
 — Какое-то время я была убеждена в этом. Теперь вижу, что это, как вы говорите, глубокое заблуждение.
 Летти дрожала. Рэнсом чувствовал это по тому, как она сжимала его руку. Он боялся за нее, боялся как никогда в жизни. Он вынужден сидеть и слушать, почти не вмешиваясь, как решается его судьба. Нельзя было себе позволить проявить больший интерес. Его мучила смерть Джонни, Джонни, которого он благополучно переправил в Техас. Когда они виделись в последний раз, Джонни смеялся. Рэнсом не меньше переживал и за эту женщину, сидящую рядом. Сдержанность Летти и беспокоила, и удивляла. Он ожидал, что она с горечью изобличит Шипа, окажет полную поддержку офицеру федеральной армии, укажет дерево и тайник. То, что она не сделала ни того, ни другого, вызвало у него странную и радостную тревогу. Он отдал бы все, что у него есть, всего себя или даже все то, кем он хотел бы быть, лишь бы узнать, что она Думает, что чувствует, что означает ее дрожь.
 Слаба. Она была слаба нравственно, умственно и физически. Она оказалась распутной, отдала себя в руки убийцы. Не нужно винить климат, обстоятельства или даже Шипа. Виновата она одна, и никто другой. Она опозорена. Надежды на спасение нет. Жалкое существо, порабощенное своей чувственностью.
 Боже! Но как же случилось, что человек, обнимавший ее, слившийся с ней в такой страсти, оказался хладнокровным убийцей? Это невозможно.
 Он явился к ней, а руки его были в крови. Какая это была для него восхитительная погоня, догнать ее на пароме и получить плату за спасение Джонни, зная все это время, что платой-то была жизнь Джонни. Ее возлюбленный убийца.
 Но ведь он был так ласков, так удивительно нежен при всей своей силе, так мил.
 Нежный и жестокий. Ласковый и свирепый. Добрый и злой. Должно быть какое-то объяснение этому. Может быть, их двое? Два ночных всадника, именующих себя Шипом?
 Летти искала оправданий, чтобы успокоить свою совесть. Оправданий не было. Существовал только один Шип.
 Тетушка Эм была так уверена, что он невиновен. Она — чудесная женщина, но ее обманули. Обманули так же, как Летти, когда заставили поверить в благородного борца за справедливость. Все это только легенды, милые старые сказки о рыцарях и чести, о великих подвигах, совершенных при невероятных обстоятельствах. Если это когда-то и было, то не теперь. Люди совершают подвиги, только если вынуждены это делать, чтобы спасти себя, или если они рассчитывают чего-то добиться, например милости женщины.
 «Все, что я делал, все, что пытаюсь делать, — лишь для того, чтобы меньше людей пострадало…»
 Слова. Пустые слова.
 Рэнни сжимал ее руку. Это было ей предупреждением, знаком вернуться от мыслей к действительности. Тетушка Эм стояла. Полковник как будто собирался уходить. Он держал шляпу в руке. Летти постаралась хотя бы внешне изобразить спокойствие и позволила Рэнни помочь ей подняться. Взяв его под руку, она подошла к лестнице, когда командующий федеральными войсками уже спускался.
 Внизу он обернулся.
 — Ах да, я забыл сказать. Похороны состоятся сегодня во второй половине дня. Когда и где, я не знаю. Думаю, примерно через час будет известно, а может, и сейчас уже решено. Уверен, вы захотите приехать.
 Извещения о похоронах были на столбах и деревьях повсюду в Накитоше и кое-где за городом вдоль уходящих из него в обе стороны дорог. Это были листки в черной рамке с напечатанными на них соответствующими соболезнованиями на фоне плакучей ивы. Время и место прощания были вписаны от руки. Когда несколько позже экипаж из Сплендоры проезжал мимо них, листки уже свернулись от жары. Панихида по Джонни должна была состояться в маленькой церкви к югу от города.
 Тетушка Эм, как требовал обычай, отвезла провизию в дом миссис Риден. Она поехала, как только все было готово, задолго до обеда. Довольно скоро она вернулась. Лицо было бледным, глаза — красные от слез. Мать Джонни, сказала она, слегла и никого не хочет видеть.
 Белая дощатая церковь стояла у извилистой проселочной дороги. Узенькая, с покатой крышей, она походила на тысячи таких же церквей от Нью-Гэмпшира до Техаса, хотя кровельная дранка была из кипариса, который мог появиться только из луизианских болот. Приход был методистский. Священник — высокий худой мужчина с руками слишком длинными для его рукавов и выступающим кадыком. Он поприветствовал одного из певцов квартета, исполнявшего уэслианский гимн, и занял место за простенькой кафедрой, у которой стоял покрытый цветами гроб.
 Прихожане обмахивались, терпеливо снося духоту. С этим они ничего не могли поделать из-за жаркого да и большого количества собравшихся в церквушке. Воздух был плотно насыщен запахами перегретых человеческих тел, выходных нарядов, извлеченных из глубины шкафов, церковных книг, покрывавшего стены лака. Все эти запахи подавляли тяжелые ароматы увядающих цветов жасмина и жимолости, собранных вокруг гроба, чтобы заглушить еле уловимый запах, который невозможно было спутать ни с каким другим, — запах смерти.
 Священник, вытиравший лицо платком и иногда подносящий его к носу, был краток в своем надгробном слове. Он закончил речь, глотнул воздух и подал знак тем, кто должен был нести гроб. Они подняли гроб на плечи и вынесли его на церковный двор. Могила была вырыта в ряду других могил, на каждой лежал могильный камень цвета ржавчины, изготовленный из железняка. Гроб поставили рядом с могилой.
 Мать Джонни стонала и едва могла идти. Ее приходилось поддерживать. За матерью к гробу подошли другие родственники. Матери принесли стул, и она рухнула на него. Вокруг собрались люди. Они шаркали ногами и покашливали. Время от времени какая-нибудь женщина всхлипывала и поднимала голову, чтобы не зарыдать. Рядом с Летти, не стесняясь, плакала и размазывала слезы тетушка Эм. Чуть подальше стоял Мартин Идеи с зажатой под рукой шляпой, взгляд устремлен вперед. За ним, ближе к краю стояли полковник Уорд и Салли Энн. Рядом было все ее семейство.
 Принесшие гроб отошли от него и стояли плечом к плечу, склонив головы под палящим солнцем и заложив руки за спину. Подошел священник. Он поправил цветы, съехавшие с гроба, когда его опускали, достал Библию и начал читать.
 — Всему на этом свете есть свой срок, на все время отмерено под небесами…
 Летти позволила себе ослабить внимание и посмотреть по сторонам. Повсюду по кладбищу были разбросаны могилы, отмеченные надгробиями из железняка. Некоторые были даже завалены железняком. Было, однако, и много могил с мраморными плитами и гравировкой на них. В углу находилась могила с высоким памятником и деревянным шатром, окруженная железной оградой, как жилище для усопших. Везде были посажены кедры, росли жасмин, розы и вечнозеленый барвинок. Большинство могил были очищены от травы, но было несколько заросших. Почти у каждой стояла ваза — у одних дорогая, у других дешевая — со срезанными засохшими или почерневшими цветами.
 Летти снова посмотрела на свежевырытую могилу. Одним из тех, кто нес гроб, был Рэнни. Он стоял, опустив глаза в землю. Солнце отбрасывало золотистые отблески на его волосы. Лицо раскраснелось, может быть, из-за того, что в черном костюме было жарко, может, от физического напряжения. Но, скорее всего, причиной были переполнявшие его чувства. Джонни был его другом, возможно, его единственным настоящим другом.
 Священник закончил читать молитву, произнес «Аминь», которое как эхо повторили глухими голосами собравшиеся, и закрыл Библию. Он подошел к лишившейся сына матери, нагнулся, чтобы утешить ее. Короткая и простая церемония закончилась.
 Почти закончилась. Рэнни достал из кармана губную гармошку. Ни на кого не глядя, не спрашивая ни у кого разрешения, да этого и не требовалось, он зажал ее в руках и поднес к губам. Он глубоко вдохнул, выдохнул, потом еще раз вдохнул. И начал играть.
 Чистые, печальные звуки поднялись и поплыли в теплом воздухе. Каждая нота была точна и тщательно выверена. Ясная и простая мелодия рассказывала о дружбе,  ч веселье, боевом братстве, сражениях, долгих кошмарах, одиночестве военных лагерей. Она пела о Джонни, о его рыжих волосах и веснушках, его любви к жизни, широкой и доброй улыбке, беззлобном юморе, такте и готовности понять другого. Эта невообразимо горькая мелодия без слов была данью Джонни, реквиемом, криком боли.
 Слушая, Летти вспоминала Джонни, тревогу на его лице, которую сменили облегчение и доверие. Они подвели его, она и тетушка Эм. Она привела его тс смерти, передала его в руки убийцы. Она одной из последних видела его живым. Джонни сказал ей: «Не знаю, увижу ли я вас снова». Он не увидел.
 Последние чистые звуки гармошки затихли. Мать Джонни плакала. Другие женщины вытирали глаза. Мужчины сморкались и оглядывались по сторонам, не заметил ли кто-нибудь. Один или двое подошли к Рэнни и пожали ему руку. Остальные стали медленно расходиться, останавливаясь группами по три-четыре человека и разговаривая шепотом. Тетушка Эм пошла поговорить с Салли Энн и ее семейством. Они двинулись к церкви, за которой стояла их коляска.
 Взгляд Летти был прикован к заваленному цветами гробу. Джонни был мертв, и она помогла убить его. И словно этого недостаточно, она покрывает своим молчанием человека, его убившего. Ей нет прощения. Можно сказать, что она делает это ради тетушки Эм, но от правды не скроешься. Та же самая слабость духа и плоти позволила ей отдаться Шипу и помешала отдать его в руки правосудия, чего он заслуживал.
 Она падшая женщина. Летти поняла это, когда смотрела на Рэнни и слушала, как он играет для своего друга. Он был таким простым и добрым. То, что она с ним сделала, было преступно. Всем будет лучше, если она уедет.
 Она вернется в Бостон, где будет знать, чего от нее ждут, что разрешено, а за что осудят. Она уедет сейчас, пока еще возможно вернуть осознание того, кто она, для чего живет и что ей делать в оставшиеся годы ее загубленной жизни. Но в первую очередь, если она хочет хотя бы в будущем уважать себя саму, необходимо что-то сделать, что-то, что ей следовало сделать еще несколько недель назад. Тогда это послужило бы благой цели, спасению человеческой жизни.
 К ее стыду, Летти не хотелось этого делать даже сейчас. Слезы хлынули у нее из глаз, просочились сквозь ресницы и потекли по лицу.
 Решение, если оно принято, надо выполнить как можно скорее. Так Летти учили, так она и поступала. Вернувшись вместе со всеми в Сплендору, она пошла в свою комнату, сняла шляпу и перчатки и убрала их. Потом села за стол, за которым писала письма, придвинула к себе бумагу, откупорила чернильницу, обмакнула перо и сразу же начала писать.
 Острие пера громко скрипело в тишине комнаты. Запах чернил помогал собраться с мыслями. Она не собиралась сидеть и раздумывать. Какой в этом прок? Летти продумала все, что должна сказать, по дороге с похорон, в долгие сумеречные часы на веранде, бессонными ночами, засыпая и просыпаясь, снова и снова, в течение нескольких недель.
 Ощущение, что наконец она хоть что-то делает правильно, придавало ей силы. Она не поднялась, пока не написала последнюю строчку. Слеза — и откуда она только взялась? — упала на страницу. Летти быстро взяла промокательную бумагу и прижала ее к слезинке, пока та не высохла. Слово, на которое упала слеза, расплылось. Ну и пусть. Она не может все снова переписывать.
 Летти аккуратно сложила листок и отложила его в сторону. Взяв другой лист бумаги и разложив его перед собой, опять обмакнула перо. Так она и сидела с пером в руке над чистым листом. Слова не приходили. Летти положила перо и убрала бумагу. Будет лучше, если это послание она передаст на словах лично. Она сделает это утром, пораньше.
 Солнце опустилось, и в комнате сгущались тени. Это был тот самый сумеречный час, когда летняя жара начинает сбрасывать свои железные оковы. Через раскрытые окна она слышала звук голосов на веранде. Там сидели Рэнни и тетушка Эм, наслаждаясь дуновением вечернего ветерка. Где-то в полях за домом заворковала пара голубей. Звук был жалобным, почти отчаянным.
 Летти взяла сложенное письмо. Она задвинула стул и направилась к двери, прошла мимо туалетного столика. В зеркале мелькнуло ее отражение. Летти остановилась, пораженная. Бледная, сосредоточенная, со сжатыми губами и сурово зачесанными назад волосами, она была похожа на свою бабушку на портрете, который висел на лестнице в их доме в Бостоне. Отвернувшись, Летти быстро вышла.
 Запах жарившейся курицы с .чесноком, луком и разными травами висел над задним двором и кухней. Было слышно, как Мама Тэсс бренчит серебром и помешивает что-то в кастрюльках на плите. Скоро позовут к ужину. Ей придется поторопиться.
 Небо на западе становилось бледно-лиловым и золотым. Эти цвета окрасили блестящую поверхность пруда Динка. От воды шел легкий запах рыбы и гниющих водорослей. Поверхность казалась неподвижной. Но это было обманчивое впечатление. По водной глади скользили насекомые, другие нависали и беспокойно роились над ней. Время от времени раздавался шлепок и по воде расходились круги от хвоста охотившейся рыбы. Небольшое замутнение у берега было вызвано игрой лягушат и мальков. Похожая на стрелу тень на воде была плывущей змеей. Неподвижный силуэт в тени был голубой цаплей, застывшей на одной ноге в ожидании ужина.
 Где бы ни была жизнь, там же таилась и смерть. Это неизбежно. Но ни один человек не имел права навлекать смерть на другого человека. Ни один.
 Вот и дерево с дуплом. Летти положила письмо и вытащила руку.
 Ее охватила боль, собравшаяся в груди. Шип придет сюда и будет стоять на том же месте, где сейчас стоит она. Он просунет руку внутрь и возьмет письмо, прикоснется к бумаге, которая была в ее руках. Он прочтет то, что там написано, и, может быть, улыбнется.
 Летти протянула руку и коснулась дерева, прислонилась лбом к живой коре. Она знала, что будет трудно, но не ожидала, что так трудно.
 Предательство. Он предал ее. Он взял ее тело и душу и так странно изменил их, что она едва узнавала себя. Он разбудил такие первобытные инстинкты, которые глубоко спят у большинства цивилизованных людей. С помощью влажного и жаркого климата этих мест, где жизнь бьет ключом, даже с помощью Рэнни, он превратил ее в какую-то шлюху. Только такая и может любить убийцу.
 Любить. Это казалось невозможным. Летти почти не знала его. Он появлялся и исчезал в сотне разных обликов, разных настроений. Всегда был чем-то непохож на себя, такого, каким был в предыдущую встречу. Но он прикасался к ней, обнимал ее, укрывал ее от бури. Было что-то в его внешности, что заставляло ум и тело страстно желать. Это было выше, чем просто физическое влечение. Что-то, значение чего не может быть передано никаким словом, кроме слова «любовь».
 Если она не любит его, почему его предательство вызывает такую боль? Почему она чувствует, что, выдавая его, разрушает себя?
 Летти не могла стоять здесь бесконечно. Становилось темно. Ее будут искать. Она не хотела, чтобы тетушка Эм и Рэнни знали, что она сделала. Ведь они могли остановить ее. Они все узнают, разумеется, когда все закончится. Тут ничего не поделаешь. Они тоже подумают, что она их предала. Она очень сожалела об этом, ужасно сожалела.
 Но другого выхода не было. Решение, единственно возможное, было принято. Теперь ей только оставалось пройти через все это, если она сможет.
 Летти выпрямилась и повернулась. Подобрав юбки, она пошла назад, в Сплендору.
 Рэнсом вышел из-за ив у дальнего берега пруда. Он стоял и смотрел вслед Летти сузившимися глазами, руки на поясе. Когда Летти скрылась из вида, он направился к дереву с дуплом.




 ГЛАВА 16


 Одни сумерки очень похожи на другие. Солнце село, свет померк, наступила ночь. Так было на протяжении тысячелетий и будет еще тысячелетия. Единственным отличием этого вечера от всех других за прошедшие недели и, конечно, от вечера накануне, когда Летти оставила записку в дупле, было то, что ветер дул с юго-запада. Горячий, сухой и порывистый, он шелестел листьями деревьев, пока они не стали стучать, как маленькие бумажные тарелки, и покрывал все в доме вуалью поднятой с дороги пыли. Именно этот ветер Летти считала причиной своей головной боли.
 Летти и тетушка Эм сидели в Холле после ужина. Летти усиленно делала вид, что читает, а тетушка Эм обметывала наволочку, заменяя кружевную оборку, которая оторвалась во время стирки. Время от времени они переговаривались. Рэнни и Лайонел были на кухне с Мамой Тэсс, которая решила испечь хлеб и пирожные, подслащенные черной патокой, пока было прохладно, если в конце июля может быть прохладно. Когда пирожные будут готовы, они собирались отведать их с молоком, что охлаждалось в ведерке, опущенном в колодец.
 — Утром, когда я была в Элм Гроуве, я разговаривала с Питером. Он, кажется, примирился с тем, что отцом у него будет янки. Томас пообещал ему маленькую тележку и пони. Нехорошо покупать благосклонность мальчика, но я полагаю, в любви и на войне все средства хороши. Кто бы мог подумать, что у солдата окажутся такие средства на все то, что он сделал? Хотя в последние годы я видела много офицеров, которые вытаскивали меч из ножен лишь исключительно для того, чтобы защитить накопленное.
 — Наверняка такие были с обеих сторон, — сказала Летти.
 — Салли Энн все еще прохладно к нему относится, но, по крайней мере, разговаривает с ним. Не уверена, что она держит его на расстоянии из-за того, что не испытывает к нему чувств. Скорее всего, причина в ее упрямой гордости. Представляю, что будет, если после всего сказанного и сделанного она откажет ему. Но он сам в это ввязался. А пока Элм Гроув защищено от сборщика налогов или кого бы то ни было еще, кто задумал бы захватить это поместье. Ужасно смотреть на все с этой точки зрения, но так уж выходит.
 — Довольно практичный подход.
 — Да, нам приходится быть практичными. — Тетушка Эм завязала узлом нитку и подняла наволочку, чтобы рассмотреть ее. — Салли Энн расстроена. Кажется, Анжелика, подруга Мари Вуазен, получила предложение, которое я не могу назвать иначе как непристойным. Какой-то мужчина набрался нахальства и предложил ей поехать с ним в Новый Орлеан и стать его любовницей. Если она захочет быть практичной, то согласится.
 — Потому что она не чистой крови? — Голос Летти прозвучал резче, чем она хотела.
 — А что же ей делать? Среди gens-de-couleur libres для нее нет подходящего мужа. Она слишком хорошо воспитана и образована, чтобы выйти замуж за освобожденного невольника. И больше нет громадного приданого, которое могло бы убедить белого человека взять ее в жены.
 — Но любовницей!..
 — Такие женщины пользуются в Новом Орлеане определенным уважением. У них есть собственные дома, лошади, экипажи. Связь может, а часто так и бывает, длиться годами. Иногда до тех пор, пока мужчина не женится, иногда до конца дней. Если есть дети, отец обеспечивает их и дает им образование. Такое положение ниже, чем положение жены, но гораздо выше положения уличных женщин. И жизнь такая совсем не так плоха.
 — Наверное, нет. Для мужчины.
 — Я все думаю, кто же ей это предложил. Она нравилась О'Коннору. Надеюсь, Анжелика не доверится ему, если это именно он. Возможно, он слышал о таких связях, но будь я проклята, если он понимает, как действуют такие договоренности. Он продержит ее месяц или два, и на этом все кончится. Да я и не слышала, чтобы он собирался переезжать в Новый Орлеан.
 Летти издала звук, который можно было принять за интерес к рассказу. На самом деле ей хотелось, чтобы собеседница помолчала. Все, что ей было нужно, это посидеть тихо и дождаться часа, когда она сможет сказать, что собирается спать, часа, когда она отправится на назначенную встречу.
 Большой бледно-зеленый мотылек влетел, трепеща крылышками. Он покружился, как бы сомневаясь и спрашивая, рады ли его появлению, и прямиком направился к лампе. Летти протянула руку, чтобы отогнать его от стекла и жаркого пламени внутри его. Мотылек зацепился за ее руку и сел, подрагивая хвостиком. Летти смотрела не него завороженная. Ее странно тронула его доверчивость. Он не мог знать, что ей доверять нельзя.
 — Кстати, о переезде. Говорят, миссис Риден будет жить у родственников в Монро. Она не сможет оставаться здесь, где был убит ее сын. Во всяком случае, так рассказывают. Скандала она не вынесет. Но что касается меня, я бы так говорить не стала. У каждого из нас своя тяжелая ноша, и все мы должны нести ее, кто как может.
 — Да, это так. — Испуганный ее голосом, мотылек вспорхнул и улетел. Летти наблюдала, как он описал круг и уселся на золоченую раму картины.
 — Господи! Как же вы бледны, моя милая. Надеюсь, вы не заболеваете? Вы же были такой крепкой. Но новички часто болеют, пока не привыкнут к жаре. Может быть, вам дать лекарственного чая с сассафрасом. Старики говорят, он разжижает и очищает кровь.
 — У меня просто немного болит голова.
 — Может быть, вы выпьете опийной настойки из запасов Рэнни? Я бы вам с удовольствием ее дала. Я знаю, что такое головная боль. У меня голова болит не часто, но когда болит — это страшно.
 — Нет, нет. Все и так пройдет. — От опийной настойки она заснет. Этого ей хотелось меньше всего. — А вот и Рэнни с пирожными. Может, это как раз то, что мне нужно.
 Вечер проходил. Минуты и часы бежали все быстрее и быстрее, пока, наконец, часы в гостиной не пробили одиннадцать. Пора было идти. Летти выскользнула из темного дома через окно на веранду. В одних чулках она бесшумно прошла по веранде и лестнице. Внизу остановилась, надела свои сапоги для верховой езды, вышла за ворота и двинулась по дорожке туда, где ее ждал полковник. Он привел ей лошадь. Летти взобралась в седло с его помощью и подобрала поводья.
 Летти еще могла отказаться от поездки. Не было никакой необходимости ехать ей самой. Вполне достаточно было ее утреннего визита к полковнику. Он и его люди позаботятся об остальном.
 Но она не могла не поехать. Ей было необходимо увидеть все своими глазами. Это ее долг, говорила она себе. Она это начала и должна знать, чем все закончится. Ради Генри и ради всех других погибших она должна увидеть, как схватят Шипа, раз и навсегда.
 Но дело было не только в этом. Ей хотелось знать, необходимо было знать, кто этот человек, который так провел и обманул ее, использовал ее и научил любить. Летти не могла больше выносить неведения, ни дня, ни часа. Любопытство разъедало все внутри, как мучительная болезнь. Она не остановится, не успокоится, пока не узнает его имя, где он живет и как.
 Но и это было еще не все. Как в конце какого-нибудь чудесного сна, Летти чувствовала потребность задержать пробуждение. Несмотря ни на что, она позволила себе какое-то время думать о том, что реально существует человек, который рискует собой ради спасения других, принципы которого непоколебимы, кто борется не потому, что он может что-либо выиграть или потерять, а потому, что это — зло. Кончина героя заслуживала того, чтобы на ней присутствовали один-два плакальщика.
 Но важнее всего было то, что ей необходимо там присутствовать, чтобы посмотреть ему в лицо. Ей нужно увидеть этого человека, просто человека. Летти хотела, чтобы он разозлился и ругался на нее за то, что оказался в оковах. Она хотела, чтобы его принизили до того образа, что сложился у нее в голове. Чтобы она увидела в нем расчетливого убийцу, каким, она знала, он и был на самом деле. Она хотела доказательства, подтверждения, осознания своей правоты, чтобы неотступно преследовавшие ее сомнения развеялись, чтобы она могла заключить мир со своей душой.
 В конце концов, она должна была там быть ради Генри, чтобы остаться верной его памяти. Она хотела знать, что человек, которого она помогла поймать, — убийца ее брата, что она добилась того, ради чего ехала так далеко. Летти хотела убедиться, что она выполнила долг перед памятью Генри и что она может уехать отсюда и больше никогда не возвращаться.
 Оправдания, опять оправдания. Но, в конце концов, она хотела самой малости. Ей просто надо увидеть его. И Летти чувствовала, что должна была встретиться с ним наедине, во имя того, что между ними было.
 Летти и полковник добрались быстро. За полчаса до назначенного времени они были в миле от места встречи.
 Люди полковника заняли свои позиции задолго до темноты на случай, если Шип вздумает осмотреть место до того, как подъехать туда. Не было причин полагать, что он испугается ловушки, но лучше было все предусмотреть. Полковник натянул поводья, Летти остановилась рядом с ним.
 — Вы уверены, что хотите встретиться с ним наедине? — спросил Уорд.
 — Уверена.
 — Я еще раз предупреждаю вас, может быть опасно, если он решит вырываться из окружения.
 — Спасибо за заботу.
 — Дайте мне слово, что при первом же признаке опасности вы ляжете на пол и будете лежать.
 — Я обещаю вам.
 — Мои люди и я будем рядом. Все закончится раньше, чем вы успеете это понять.
 — Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Он выругался:
 — Как же я могу не беспокоиться? Мне не надо было позволять вам этого. Я бы приказал вам остаться в стороне и позволить нам обо всем позаботиться, если бы считал, что так будет лучше. Вы знаете, если что-нибудь с вами случится, Салли Энн никогда мне этого не простит.
 — Это, конечно, меня очень беспокоит, — сказала Летти с тонким юмором.
 — О черт, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду!
 — Я понимаю и обещаю вам, что со мной все будет в порядке.
 — Посмотрим, как вы сдержите свое обещание. Дальше она поехала одна, предоставив полковнику добраться к месту встречи обходным путем.
 Ночь была душной и безлунной. Дыхание ветра с равнин Техаса высушило лицо, кожа натянулась и сжалась. Лошадь из-за погоды вела себя капризно. А может быть, ее собственное напряжение передалось животному. У Летти были какие-то дурные предчувствия. Нервы стянулись в тугие узлы. Однако беспокоила Летти не собственная безопасность, а скорее сильная потребность быть уверенной, что она поступила правильно.
 Летти подумала о полковнике. Он смотрел на нее так, словно подозревал, что она устроила эту ловушку из мести. Но он не мог знать о всех причинах того, почему она это делает. Разве двух смертей, ее брата и Джонни, не достаточно?
 И все же он ошибался. А может, нет? Уже не было желания позлорадствовать над Шипом, и все-таки остатки гнева сохранялись. Больше всего ее выводила из себя собственная слабость. Увидев этого человека поверженным, она, очень может быть, успокоится, но не это ее главная цель. Мотив был гораздо сложнее.
 Был ли?
 Летти говорила себе много всего, расставляла доводы по степени значимости, но все же она думала, что больше всего хотела услышать, что Шип скажет в свое оправдание. Если он что-то может сказать.
 Перед ней был поворот к кукурузному сараю. В лесу вокруг тишина. Люди полковника хорошо укрылись, ничего не было заметно. Дорожка была узкой, за лето она заросла травой. Побеги шиповника цеплялись за поплиновые юбки. С метелок каких-то цветущих трав летел пух и лез в нос.
 Низкий кукурузный сарай проступил черным силуэтом. Он еще больше осел и пришел в запустение »с тех пор, как она в последний раз его видела. Навес как будто опустился и стал более ветхим. Летти высвободила колено из бокового упора седла и скользнула на землю. Потом постояла, держась за стремя и разминая затекшие ноги.
 Она осмотрела окружавшую ее темноту. Здесь Шип провел ночь, когда она с помощью револьвера заставила его выйти из сарая на непогоду. Должно быть, он примостился здесь, у стены, чтобы укрыться от потоков дождя. Удивительно, что он не пробрался в сарай и не разоружил ее, когда она спала. Она никогда не думала об этом.
 И не было никакого смысла думать об этом сейчас. Вытянув перед собой руку, Летти нащупала в темноте столб и привязала лошадь. Животное толкнуло ее своей мордой, как бы спрашивая, где же овес. Некоторое время Летти стояла, натягивая уздечку и почесывая лошади нос. Наконец она двинулась к сараю.
 Дверь заскрипела, когда Летти открыла ее. Знакомый запах сухих кукурузных листьев, мышей и пыли нахлынул на нее и вызвал воспоминания, которые она тут же отбросила. Внезапно ей захотелось хлопнуть дверью и бежать, бежать, не останавливаясь до самого Бостона.
 Так не пойдет. Она должна закончить то, что начала. Она должна это сделать ради Джонни. Ведь именно здесь она стояла, разговаривала и шутила с ним, пока они ждали, что Шип приедет и перевезет его в Техас. Здесь они впервые и увидели эту живую карикатуру старухи. Смертоносной старухи.
 Если она будет думать об этом, то сможет отставить в сторону те, другие воспоминания, которые ей так хотелось вычеркнуть из памяти.
 Это было невозможно.
 Ей следовало устроить эту встречу где-нибудь в другом месте, все равно где. Внутри сарая она прислонилась к стене и закрыла глаза, пытаясь ни о чем не думать. Но воспоминания наплывали на нее. Невероятное, фантастическое желание, которое она разделила с Шипом, этим неизвестным убийцей. Чудо прикосновений. Волшебство слитых воедино тел. Это странное чувство узнавания, не того, кто он, но чего-то внутри него,» что словно сроднило их души. Все это отпечаталось в памяти и сердце, и забыть это невозможно. Разрушить это могла только смерть.
 Время встречи приближалось.
 Летти почти желала, чтобы он не пришел. Она могла бы считать, что выполнила свой долг, и это сняло бы с нее тяжкий груз ответственности.
 Но провести остаток жизни, не зная, кто он? Нет, это было бы невыносимо.
 Стук копыт.
 Это был лишь отдаленный звук, затихавший и становившийся громче с дуновением ветра. По ней пробежала дрожь. Летти сжала руки. Она полагала, что Томас хочет схватить Шипа живым, чтобы допросить его, но не подумала спросить об этом. Ну почему она не спросила?
 Стук копыт.
 Неравномерный ритм ударов подков стал громче. А вдруг они сразу начнут стрелять, как только он появится, до того, как она сможет увидеть его, поговорить с ним?
 Стук копыт. /
 Он быстро приближался. Хочет ли он увидеть ее, или он разгневан тем, что она его снова вызвала? О чем он думает, подъезжая сюда? Заметил ли он тишину, отсутствие ночных звуков?
 Стук копыт.
 Звук стал ровным. Сможет ли она все это остановить, если захочет? Если она выскочит и закричит, повернет ли он прочь и скроется или подъедет выяснить, что случилось?
 Стук копыт.
 Уже скоро. Она была такой дурой, что не понимала себя. Как же можно раскаиваться из-за поимки такого злодея?
 Стук копыт замедлился. Подковы застучали по дорожке. Ближе, еще ближе.
 Летти ничего не хотела знать. Не хотела. Что-то заныло у нее внутри, какая-то непонятная тревога, что-то в глубине сознания.
 Звякнули удила. Скрипнула кожа седла. Лошадь тихо фыркнула, другая лошадь заржала в ответ. Дверь заскрежетала и открылась.
 Высокий силуэт появился на фоне темного неба, широкие плечи, открытая поза, шляпа немного сдвинута на лицо. Он немного постоял, чтобы глаза привыкли к темноте. Потом шагнул вперед. Когда он заговорил, в его тихом голосе звучало любопытство.
 — Мисс Летти?
 Она выпрямилась, кровь в венах застыла от охватившего ее ужаса, словно от яда.
 — Рэнни? Что вы делаете здесь? Убирайтесь! Немедленно!
 Ночь взорвалась. К сараю с криками и проклятьями бросились люди. Дверь взвизгнула на петлях и ударилась о стену. Четыре солдата бросились на Рэнни, еще двое ворвались внутрь, встали у стен и навели на катающийся по полу клубок свои ружья. Донеслись глухие удары, стоны борьбы.
 Летти сбросила охватившее ее оцепенение и рванулась вперед. Она схватила рукав военной формы, вцепилась в него, пытаясь оттащить.
 — Остановитесь! Прекратите! Это не тот человек! Вы схватили не того!
 Она пыталась зайти и с той стороны, и с другой, наступая себе на юбки. Удар из темноты пришелся ей в плечо. Она споткнулась, отлетела в сторону и упала у стены.
 Прозвучала команда. Темнота заполнилась людьми и отблесками ружейных стволов. Зажгли фонарь. Его свет был ослепительным, страшным в своей яркости.
 Схватка закончилась.
 Рэнни был без шляпы, руки скручены за спиной, а ноги широко расставлены. Из уголка рта у него текла кровь. Золотистые волосы упали на глаза. Он стоял, опустив голову и пытаясь отдышаться. Медленно он распрямил плечи и поднял глаза. Его взгляд нашел Летти и задержался на ней. Она приподнялась и села на полу.
 Их взгляды встретились. Он медленно покачал головой:
 — О, мисс Летти, что же вы сделали?
 Солдаты расступились, в сарай вошел Томас Уорд.
 — Летти! — воскликнул он, увидев ее на полу. Он быстро подошел к ней. — С вами все в порядке?
 Она протянула ему руки, и он помог ей встать.
 — Томас, пусть они его отпустят. Это Рэнни. Полковник даже не взглянул на пленника.
 —  Я бы отпустил, если бы мог. Но необходимо провести расследование.
 — О чем вы говорите? Это же Рэнни!
 — Это человек, который нашел письмо, оставленное вами в дупле, Летти.
 Она смотрела на него в замешательстве, возбужденно и недоверчиво. Он, возможно, и прав, но ведь должно быть какое-то другое объяснение, должно быть. Летти повернулась к Рэнни:
 — Скажите Томасу, почему вы приехали сюда. Скажите, как вы узнали об этом.
 — Я приехал, потому что нашел письмо, — сказал Рэнни любезно.
 — Да, но как? Как вы нашли его?
 — Я видел, как вы пошли. Я пошел за вами. Мы же как-то оставляли уже в дупле письмо.
 Летти повернулась к Томасу:
 — Вы видите! Он был со мной, когда я первый раз использовала дупло, чтобы связаться с Шипом. Вот в этом-то все и дело!
 — Я не так в этом уверен. С моей точки зрения, все слишком уж сходится. Мне придется забрать его.
 Летти схватила его за руку:
 — Томас, нет. Пожалуйста!
 Полковник убрал ее руку со своего рукава. Его голос был тверд:
 — Я обязан по долгу службы, Летти, хотя это и неприятно. Мне придется это сделать.
 Рэнсом смотрел на Летти.
 Его поражение почти стоило того, чтобы услышать, как она молит за него. Ему хотелось, чтобы она еще сильнее умоляла, но не Томаса У орда и не из-за Рэнни.
 Однако ее не в чем винить. Он знал, как она была расстроена, знал, что в ней его слабость. Ведь любая женщина сочла бы необходимым потребовать объяснений смерти Джонни, бросила бы в лицо обвинения в неудаче со спасением Джонни и пригрозила раскрыть его. Этого он и ждал сегодня ночью. Но он переоценил силу их взаимного физического влечения и недооценил муки ее совести. Он же хотел покончить с тем фарсом, который перед ней разыгрывал. Он приехал как Рэнни, потому что, как ему казалось, так будет лучше всего. Рэнсом действительно с нетерпением ждал, когда сможет сбросить маску, которая была на нем так много лет, когда он сможет предстать таким, какой он есть. Оказалось, ему придется еще в ней походить столько, сколько она будет служить.
 Полковник дал команду. Рэнни схватили, развернули и вывели за дверь. Охранявшие солдаты четко повернулись и последовали за ним. Томас взял Летти под руку. Подвели лошадей, в том числе и лошадь Летти из-под навеса. Томас подъехал к оставшейся в темноте Летти и притронулся к полям своей шляпы.
 — А сейчас вы уверены, что с вами все в порядке?
 — Да. — Голос ее был холоден.
 — Хорошо, хорошо. Я бы очень не хотел, чтобы вы из-за этого хоть как-нибудь пострадали.
 — Я в полном порядке.
 — Думаю, мне не надо еще раз повторять вам, как высоко армия Соединенных Штатов ценит вашу помощь.
 — Не надо. Мне это хорошо известно. С раздражением он опустил руку к ноге.
 — Черт возьми, Летти, я только выполняю свою работу!
 — Это я понимаю. Чрезвычайно важно не дать такому отчаянному и опасному человеку, такому свирепому убийце свободно разъезжать по округе.
 — Он может оказаться именно таким.
 — Человек, который не способен проткнуть бабочку булавкой?
 — Будьте рассудительны! Я должен во всем этом разобраться.
 — Конечно.
 — Подумайте об этом, Летти. Он был солдатом, сорвиголовой, он играл в спектаклях…
 — «Был» — совершенно точное слово.
 — Пруд Динка находится рядом с его домом. Шип, по меньшей мере, один раз появлялся прямо в Сплендоре. Вы там его видели.
 — Посмотрите на него! — прокричала она. — Его же можно принять за архангела Гавриила.
 — У Гавриила есть меч.
 — У Шипа нет меча, и он — не Шип!
 — Вам, конечно, лучше знать, ведь вы видели этого человека. А может, сейчас, когда вы увидели его без грима, вы передумали?
 — Почему вы так убеждены, что он — Шип? Вам что, обещали повышение, если вы его поймаете?
 Томас выпрямился в седле, подобрал поводья. Когда он заговорил, слова звучали резко:
 — Надеюсь, когда мы будем говорить с вами утром, вы будете вести себя более разумно. А пока я выделю человека проводить вас домой.
 Он уезжал. Вместе со своим пленником. Летти прикоснулась поспешно к его руке:
 — Я прошу прощения за свои слова. Пожалуйста, помните о гостеприимстве, с которым вас и ваших людей встречали в Сплендоре. Помните и не держите зла.
 Отряд уехал. Летти со своим сопровождающим медленно поехали за ними. У переправы через Ред-Ривер у Гранд-Экора им пришлось дожидаться, когда вернется паром, переправлявший последних из всадников отряда. Когда она добралась до другого берега, солдаты и их пленник скрылись из вида в направлении Накитоша.
 Провожатый распрощался с ней у ворот Сплендоры. Летти открыла ворота, прошла по дорожке и поднялась по ступенькам. Она надолго задержалась на веранде, вдыхая ароматный воздух. Нигде, подумала она, не пахло как в Сплендоре.
 Ветер затих. Осталась только звенящая тишина. Летти чувствовала, как ее обволокла со всех сторон эта южная летняя ночь. Но дом, возвышающийся над ней, казался пустым.
  Д у май, Летти. 
 Она не будет думать. Рэнни сдал экзамен. Он был здесь в Сплендоре, когда говорил, что у него болела голова. А другого времени, чтобы сделать все, в чем обвиняют Шипа, у него не было.
  Но он не был в пост  ели. Он был на веранде, как он сказал. Он мог услышать, что она вошла в его комнату раньше, чем успел ухать, и вернуться, чтобы предстать перед ней. 
 Рэнни был ранен задолго до того, как у Шипа возникла потребность бороться с переменами, привнесенными Реконструкцией.
  Н  о он долго был в тюрьме, а когда вернулся домой, долгие месяцы был прикован к постели. Он мог поправиться со временем и принять решение никому не говорить о своем выздоровлении. 
 Летти жила рядом с ним несколько месяцев, разговаривала, учила. И ничто не вызывало сомнений в том, что это человек с пораженным мозгом.
  Возможно он был какое-то время травмирован и п  оэтому знал, как должен выглядеть такой человек. Или, может, в госпитале в Вашингтоне, где его лечили, были другие раненые и он их изучал. 
 Рэнни был так кроток, так нежен. Наверняка все это было неподдельным.
  Он был так  ого же роста и телосложения. 
 Но таких было много, включая Мартина Идена и Томаса Уорда.
  Его глаза были т  ого же цвета. 
 Так ли это? Трудно сказать. В глазах Рэнни все-таки было несколько больше голубого цвета. Кроме того, голоса были разными, а голос не так-то просто изменить.
  А эти любительские спектакли? Может быть, это какая-то актерская уловка? 
 Тетушка Эм была слишком честна, слишком откровенна, даже болтлива, чтобы скрывать этот маскарад так долго. И как можно было сохранить от нее в тайне такое важное событие, как восстановление у Рэнни прежних способностей?
  Ч  еловек, дерзкий настолько, чтобы начать действовать под маской, мог что-нибудь придумать. 
 Они с Шипом занимались любовью. Наверняка внутри ее должно было что-то откликнуться, когда Рэнни прикасался к ней.
  А эт  о чувство желания и греховности? О Господи! 
 Но если Рэнни — это Шип, тогда он убийца. Человек, который может сбросить тело друга в колодец, как какую-то сломанную игрушку, а потом играть нежную и печальную погребальную песнь над его могилой.
 Нет.
 Если Рэнни — Шип, то он не убийца.
 Шип — убийца.
 Тогда Рэнни — не Шип.
  Е  сли только… 
 Если только он не был невменяемым, когда убивал? Если только его травма не носит такой характер, что приводит к какой-то форме сумасшествия?
 Летти ощущала странную реальность такой возможности. Если Рэнни не знал, что совершает преступления, тогда при свете дня это никак не проявлялось бы. Может быть, было что-то, какое-то насилие или опасность, которые вызывали к жизни этот инстинкт убивать. В нем было что-то, что насторожило ее в тот раз, когда он прекратил стычку между Томасам и Мартином. Или еще в ночь, когда приехали Рыцари.
 Но как же в эту картину вписывался Шип-мститель, который отправляется ночью восстанавливать справедливость в округе, который выдает латинские изречения и сводит на нет упорные старания шерифа и военных изловить его? Конечно, человек, занимавшийся этим почти два года, не может быть сумасшедшим.
 Это она сумасшедшая или скоро ей станет, если не покончит с этой неизвестностью.
 Она так устала, не только от напряжения и потрясений этого вечера, но и от недостатка отдыха за последние недели. Сейчас она пойдет прямо в свою комнату, заберется в кровать и накроется с головой простыней. Однако ей не пристало быть такой бесчувственной и трусливой.
 Существовала еще неприятная обязанность, которую она должна была выполнить. Что из этого выйдет, она не знала, но и уйти в сторону было нельзя.
 Летти тяжело и медленно вошла в дом. В гостиной она нащупала спички, чтобы зажечь лампу. Когда лампа загорелась, Летти взяла ее и двинулась вдоль коридора к двери спальни тетушки Эм. Некоторое время она постояла, склонив голову, потом, решительно вскинув подбородок, постучала.




 ГЛАВА 17


 «Нет ничего хуже, чем пригреть на груди змею. А еще хуже, если эта змея — самка, а уж если эта гадина — янки…»
 Это говорила Мама Тэсс, когда принесла на заднюю веранду поднос с кофе и поставила его на стол. Она посмотрела на Летти с ненавистью, а ее нижняя губа была воинственно и угрюмо выпячена.
 — Простите, — сказала Летти уже, наверное, в сотый раз. — Я не хотела, чтобы схватили Рэнни.
 — Вашим «простите» дела не поправишь. Вот что я скажу…
 — Пожалуйста, Мама Тэсс! — попросила тетушка Эм. Повариха сжала губы. С высоко поднятой головой, расправив плечи, полная гнева и оскорбленных чувств, она, качая широкими бедрами, как штормящее море, отправилась на кухню. Оттуда послышались крики и грохот кастрюль и сковородок. Через секунду в открытую дверь пулей влетел пестрый кот с поджатым хвостом, но печеньем в зубах. Ему вслед полетело полено. Крики затихли, на смену им снова пришло ворчание, и слышно было, как что-то беспрерывно и яростно размешивали.
 На задней веранде еще приятно ощущалась прохлада, но по краям уже начало припекать яркое безжалостное солнце. Наступал еще один знойный день.
 — Не обращайте внимания на Маму Тэсс, — сказала тетушка Эм. — В Рэнни она всегда души не чаяла. Иногда мне кажется, что она любит его больше родного сына.
 Летти, откинувшись в кресле, посмотрела на нее.
 — Не имеет значения. Думаю, я этого заслуживаю. Вы не считаете, что будет лучше для всех, если я перееду в гостиницу в город? Только скажите, и я сделаю это. Я все понимаю.
 — Глупости. Вы сделали то, что считали правильным. Просто, на беду, схватили именно Рэнни. Не думаю, что полковник Уорд долго его задержит.
 — Пусть только попробует, — вступила в разговор Салли Энн. Она сидела по другую сторону стола, на котором стоял поднос с кофе. В Элм Гроув известие пришло на рассвете. Салли Энн приехала сразу, как раз вовремя, чтобы успеть в федеральную тюрьму вместе с тетушкой Эм. Отец и мать Салли Энн должны были подъехать позже.
 — Дорогая, он только выполняет свои обязанности. Он очень разумный человек. Ты знаешь, что полковник позволил мне увидеться с Рэнни еще до восхода солнца и не очень усердно обыскивал корзины и свертки, которые я принесла.
 — Он идиот, если серьезно считает, что Рэнни может быть виновен. Я так ему и сказала.
 — Уверена, это очень помогло! — бросила ей тетушка Эм несколько резко.
 Салли Энн мрачно посмотрела в ее сторону:
 — Это помогло мне прийти в себя, только это. Я никогда в жизни не была в такой ярости.
 — Мы должны набраться терпения.
 — Но только подумайте, что скажут люди!
 — Ну, это не имеет никакого значения, — впервые тетушка Эм показала свое раздражение.
 — О, я не имею в виду глупые слухи. Я просто думаю, что придется вынести Рэнни, когда на него станут показывать пальцем и шептаться у него за спиной. И так многие избегают его. Представьте только, если будут думать, что он опасен.
 — Никто из тех, кто его знает, ни на минуту не поверит, что он способен на эти убийства.
 — Люди, — сказала Салли Энн, бросив быстрый взгляд в сторону Летти, — поверят чему угодно.
 Если Летти и допускала мысль, что тетушка Эм и Салли Энн считали возможным то, что Рэнни мог совершить преступления во время приступов безумия, она быстро от нее отказалась. Так горячо обе дамы его защищали и таким деликатным было ее положение, и как человека со стороны, и как бывшего противника в войне, что на это нельзя было и намекнуть. Летти еще ночью, в оставшееся до утра время после разговора с тетушкой Эм пыталась убедить себя, что это невозможно. Эта мысль упрямо не выходила из головы, доводила до исступления. В эту теорию легко вписывались все известные ей факты, и такую возможность нельзя было исключать.
 Тетушка Эм проявила неожиданную терпимость. Летти не удивилась, если бы ей велели собрать вещи и указали на дверь еще до рассвета. Может быть, для нее так было бы и лучше. Чувствовалось, что, хотя ее хозяйка и кузина Рэнни не говорили об этом по причине благовоспитанности и из беспокойства за него, они расценивали попытку Летти заманить Шипа в ловушку как предательство. Может, они и сочувствовали ее стремлениям найти убийцу брата и отдать его в руки закона, но только не тогда, когда это грозило опасностью человеку, которого они считали своим защитником.
 — Они не будут держать Рэнни долго, — повторила тетушка Эм, в глазах ее была боль. — Настоящий Шип обязательно объявится с новой вылазкой. И все увидят, как глупо держать под арестом Рэнни, и все кончится.
 — Надеюсь, он скоро что-нибудь сделает.
 Летти тоже на это надеялась. Ей так хотелось убедиться, что Рэнни был таким, каким она его знала: хорошим, нежным и славным.
 — Полагаю, бесполезно оставлять для него записку в дупле и просить появиться где-нибудь на публике? — В голосе тетушки Эм была надежда.
 Салли Энн взглянула на Летти. Летти подумала: как все-таки странно, обе они считали ее одновременно и вероятной сокрушительницей Шипа и большим знатоком всего, что касалось этого человека. И все же Летти произнесла как можно искренне:
 — Думаю, если он прошлой ночью слышал шум и узнал, что случилось, он будет держаться от пруда Динка подальше.
 Разумеется, если только он не сидел в тюремной камере в городе.
 — Конечно, он узнает об этом, как же я сразу не подумала? Я не могу представить, что он захочет, чтобы Рэнни, страдал за то, что приписывают ему. Через день-два мы услышим о какой-нибудь его новой проделке.
 Летти повернулась, чтобы лучше увидеть пожилую женщину.
 — Вы говорите так, словно уверены, будто он живет среди нас.
 — А ведь похоже на то, разве нет? Это должен быть кто-то, кому известно, что происходит в округе и кто нуждается в помощи. Он должен жить где-то в двух десятках миль или около того вблизи Накитоша и хорошо знать окрестности, чтобы водить за нос солдат. Он должен где-то жить, иметь какое-то убежище здесь же. А иначе как же удается словно сквозь землю проваливаться? А если нет убежища, то должны быть два-три человека, которые разрешают ему прятаться у них, пока не кончится погоня.
 Эти рассуждения были слишком хорошо знакомы Летти.
 — Если уж вы все это знаете, кто, по-вашему, это может быть?
 Воцарилось напряженное молчание. С горечью Летти осознала, что, если они и знали что-то, ни тетушка Эм, ни Салли Энн не собирались произносить имени человека в ее присутствии.
 — Пожалуйста, забудьте, что я об этом спрашивала, — сказала Летти.
 — Ах, Боже мой, какие тяжелые времена! Когда я думаю, какой простой и приятной была наша жизнь раньше, мне хочется плакать.
 — Сейчас происходят страшные вещи, — согласилась, Салли Энн.
 Летти ухватилась за малейшую возможность перевести разговор на волновавший ее вопрос:
 — Действительно страшные. Не думали вы о том, что во всех этих убийствах есть что-то… безумное?
 — Безумное?
 — Ну, например, вспомните, как тому несчастному сломали шею или как варварски спрятали тело Джонни.
 — Это скорее напоминает животных, — заявила тетушка Эм. — Животных, для которых убить человека и прихлопнуть муху — одно и то же. Мне не раз приходилось сворачивать головы курам. Я делаю это потому, что так быстрее, меньше крови и шума, чем если это делать по-другому. Думаю, так было и с человеком, которого убили. Может быть, кто-то подходил или рядом было жилье и люди могли услышать выстрел и прийти на шум. А что касается Джонни, останки животных и другой мусор нередко сбрасывают в заброшенные колодцы. Сейчас, когда люди часто собирают вещи и переезжают с места на место, таких много. Думаю, так просто было удобно. Удивительно, что его вообще нашли.
 — Так, вы полагаете, все это дело рук бандитов?
 — Бандитов, джейхокеров, называйте их как хотите.
 — И вы все же думаете, знак Шипа оставляют на трупах, чтобы свалить вину на него?
 — Другого объяснения нет.
 — А вам не кажется, что это слишком удобное объяснение?
 — Но все другие кажутся мне маловероятными. Чего ради человек, который, рискуя жизнью, спасает других, будет вдруг убивать?
 — Например, чтобы спасти себя, если его разоблачили.
 — Вы не хотите согласиться с этим, потому что это означало бы, что вы неправы, что ваш брат ошибался, — голос пожилой женщины звучал непреклонно.
 — Ну, хорошо, — сказала Летти напряженно, — допустим, между Шипом и бандитами, которых знал Джонни, нет никакой связи. Предположим, кто-то хочет бросить подозрения в содеянном бандитами на Шипа. Но зачем?
 — Думаю, вначале это нужно было, чтобы о существовании бандитов в округе узнали как можно позже. Может быть, впервые этим воспользовались, когда был убит ваш брат. И пока все бросились на поиски Шипа, у бандитов и их осведомителя было достаточно времени, чтобы избавиться от золота. Это сработало один раз, а потом опять и опять.
 Летти слушала пожилую женщину, напряженно размышляя. Это было похоже на правду.
 — А кто этот человек — осведомитель?
 — Я об этом тоже думала. Это наверняка кто-то, кто знает Шипа, догадывается, когда он появляется и исчезает. Поэтому, если что-то делали, прикрываясь именем Шипа, не было случая, чтобы нашлись свидетели, которые видели бы его в это же время совершенно в другом месте.
 — Кто же это?
 Тетушка Эм всплеснула руками:
 — Понятия не имею!
 — Кто-то, кто изменяет внешность так же, как Шип, — ответила на вопрос Салли Энн.
 — Может быть, — сказала тетушка Эм. Именно эта возможность вызывала дурные предчувствия, о которых Летти не хотелось думать. А вдруг человек, с которым она занималась любовью, был не Шип, а этот осведомитель?
 Нет. Какое-то внутреннее чувство не допускало такой мысли.
 А мог ли быть этим осведомителем Рэнни?
 У него в эти прошедшие недели было много возможностей слышать разговоры офицеров федеральной армии, многие из которых дневали и ночевали у них в доме. Кроме того, он часто ездил в город, возил тетушку Эм, Салли Энн, да и ее саму. В его присутствии люди говорили обо всем, не опасаясь, хотя Летти часто казалось, что он слышал и понимал гораздо больше, чем все думали.
 А если осведомителем был сам Шип? Если все его добрые дела были лишь прикрытием для других, более прибыльных преступлений?
 Возможных вариантов было слишком много. Летти очень хотелось просто верить тетушке Эм во все ее объяснения. Их простота была такой соблазнительной. Зло и добро были очевидны, и каждое на своем месте. Шип представлял правое дело, бандиты были слугами дьявола, а Рэнни — несчастной жертвой. Однако, как выяснила Летти, все было гораздо сложнее.
 Добро и зло. Ангел и дьявол.
 Ее преследовали эти слова, как будто в них был тайный смысл, который нужно было расшифровать. И этот смысл все время ускользал от нее.
 По знаку тетушки Эм Салли Энн взяла кофейник, о котором забыли, и стала разливать по чашкам горячий крепкий кофе.
 — Думаю, нам придется подождать. Я просила Томаса, но он намерен задержать Рэнни. Наверное, это связано с тем, что завтра должен прийти еще один груз с золотом для армии. Когда он придет, а потом будет отправлен дальше, в Монро, Томас, возможно, станет более благоразумным.
 — Он сказал вам о грузе? — Летти не могла сдержать удивления.
 — Боюсь, я была слишком настойчива, а он знает, что может доверять мне. Он даже сказал мне, что будет еще один груз: во вторник, в четыре тридцать, в сопровождении двух человек.
 — Если кто-то попытается напасть… — начала тетушка Эм.
 — Тогда Рэнни будет спасен.
 Все это время Питер играл во дворе с Лайонелом.
 Лайонел не подходил близко к веранде и держался подальше от Летти. Она то и дело замечала, как мальчик бросал в ее сторону гневные взгляды. Странно, но отступничество Лайонела ранило больше всего. Летти ожидала, что он, как никто другой, поймет, что она меньше всего хотела причинить вред Рэнни, и очень сожалела, что именно Рэнни попал в ее ловушку. Больше того, она надеялась, что Лайонел немного привязан и к ней тоже.
 Сейчас младший мальчик бежал к ним от другого конца дома и вверх по ступенькам.
 — Посмотрите! — кричал он. — Смотрите, что я нашел!
 — Н е спеши так, а то шею свернешь, — поругала его Салли Энн, не отрывая глаз от чашки., в которую наливала кофе. Когда Питер перешел на быстрый шаг и, прижавшись к спинке ее стула, протянул к ней свой сжатый кулачок, она свободной рукой пригладила его светлые волосы, упавшие на лицо. — Тебе нужно причесаться.
 — Да, ма, но посмотри. Он разжал кулак.
 Салли, Энн вскрикнула. Кофейник с грохотом выпал из ее рук на стол. Тетушка Эм подалась вперед. Летти застыла.
 Питер был так поражен их реакцией, что отпрыгнул. Панцирь саранчи выпал из его ладони, скатился вниз по юбкам Салли Энн, свалился на пол и лежал там как, опавший лист. Он лежал перед ними на освещенной ярким солнцем полоске пола, переливаясь словно золотой.
 Тетушка Эм пришла в себя.
 — Где ты это взял?
 Питер был бледен и озадаченно озирался по сторонам.
 — Там, у магнолии. Я не убивал ее. Панцирь был уже пустой. Рэнни говорит, что они остаются висеть на деревьях, когда больше саранче не нужны.
 — Да, так и бывает каждый год, как раз в это время, — сказала тетушка Эм. — Помню, как я это рассказывала Рэнни, когда он был таким, как ты.
 — Можно я это оставлю у себя?
 — Разумеется, эту и другую такую же ерунду, какую найдешь.
 Питер поднял панцирь, нацепил его себе на нос и вприпрыжку убежал. Салли Энн, прижимая руку к груди, вновь села.
 — Я решила, это… это знак.
 — Я тоже, — сказала тетушка Эм. — Жаль, что это не так.
 Солнце медленно сползло по стене дома, заставив их перейти на переднюю веранду еще до приезда Тайлеров, матери и отца Салли Энн. Миссис Тайлер привезла с собой слоеный торт, покрытый ежевичным желе. Она сама, его испекла. К торту подали еще кофе, и они сидели и разговаривали мягкими негромкими голосами о Рэнни и его проделках в детстве и юности. Они не то чтобы игнорировали Летти, это было бы слишком очевидно, но им нечего было ей сказать. Летти обдумывала подходящий предлог, под которым можно было уйти к себе в комнату, когда приехал Мартин Идеи.
 — Тетушка Эм, — сказал он, поднимаясь по ступенькам, держа шляпу в руке, — не могу выразить, как я сожалею о том, что случилось с Рэнни.
 Тетушка Эм раскрыла руки, чтобы он подошел и обнял ее.
 — Хорошо, что ты приехал, — сказала она.
 — Я уже виделся с ним. Я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить полковника Уорда в том, что он совершает ошибку. Но полковник так настроен найти козла отпущения, каким бы нелепым ни казался выбор, что и слушать меня не захотел.
 — Не думаю, что это подходящее выражение в отношении Рэнни! — заметила ему Салли Энн.
 — Извините, тетушка Эм. Я только хотел сказать, что…
 — Неважно, Мартин, — прервала его пожилая женщина. — Я понимаю, что ты имел в виду.
 — Могу ли я что-нибудь сделать для вас или Рэнни?
 — Спасибо. Ничего не нужно. Не сегодня.
 — Я подумал, с собой ли у него гармоника. Это могло бы его развлечь.
 — Сейчас подумаю. По-моему, нет. Нет, он ее не взял. Я поищу ее, и ты сможешь ему передать.
 — Хорошо. Мне будет легче, если я что-нибудь сделаю для него, пусть самую малость. Ведь меня не будет в городе день-два.
 — Дела, Мартин? — спросила Салли Энн.
 — Да, к сожалению.
 — Федеральные дела, а впрочем, думаю, тебе приходится прыгать всякий раз, когда хозяева щелкают кнутом?
 — Да, именно так, — сухо согласился он. — Жаль.
 — Отчего же? Ты хотела о чем-то меня попросить? — Он склонил голову в исключительно очаровательном поклоне.
 — Я-то думала, ты мог бы сделать что-нибудь, чтобы освободить Рэнни, а не просто передать гармошку, — вызывающе бросила Салли Энн.
 Мартин улыбнулся:
 — Не хочешь ли ты сказать, что сомневаешься в способности своего полковника-янки сохранить объективность?
 — Оставь Томаса в покое. Он только выполняет свои обязанности.
 — И в этом деле тоже?
 — Что ты хочешь этим сказать? — Салли Энн подалась вперед.
 — Ничего, ничего, — Мартин поднял руки, показывая, что сдается.
 — Кроме того, это вовсе не мой полковник, — Салли Энн вновь откинулась к спинке кресла.
 — Рад слышать это. Но какое чудо я должен совершить, чтобы Рэнни освободили?
 — Не знаю. Что-нибудь. Что угодно. Используй свои связи.
 — Сомневаюсь, что это поможет. Дело в руках армии, и шериф не станет вмешиваться. Губернатор тоже вряд ли будет этим заниматься, если здесь для него нет выгоды, — его лицо приняло лукавое выражение. — Конечно, я всегда могу попытаться дать взятку полковнику.
 — Это не смешно!
 — Да, он в любом случае богаче меня, не так ли? Что же остается?
 — Рыцари?
 Летти показалось, что, когда кузина Рэнни говорила это, она тайком бросила взгляд в сторону своего отца. Он стоял у перил и смотрел вдаль, как будто мысли его были далеко отсюда.
 — Они не занимаются освобождением заключенных из тюрьмы.
 — Может быть, и так, — согласилась Салли Энн, не сводя с Мартина глаз, — но это мог бы сделать Шип.
 На веранде воцарилась тишина. В эту минуту все смотрели на Мартина. Он выглядел ошеломленным.
 — Моя дорогая, я не тот, кто тебе нужен.
 — Я и не ждала, что ты согласишься, но если тебе не безразличен Рэнни…
 — Нет, — сказала Летти.
 Мартин не был уже в центре внимания.
 — Что значит «нет»? — спросила Салли Энн. Летти спокойно посмотрела на нее.
 — Из этого ничего не выйдет. Тот, кто попытается освободить его, погубит и Рэнни, и себя.
 — Совсем не обязательно, — попыталась возразить Салли Энн.
 — Но даже если это получится, что будет с ним дальше? Он не сможет вернуться с Сплендору. Он мог бы, конечно, жить в Техасе или еще западнее, но он будет несчастлив вдали от всех вас.
 Мартин Идеи посмотрел на нее сверху вниз.
 — Я не намерен совершать глупости, мисс Мейсон. но мне кажется, вам не пристало решать судьбу Рэнни.
 — Возможно, но я думаю, для него будет лучше положиться на то, что полковник разберется и справедливость восторжествует.
 — Даже после обыска Сплендоры, который он и его люди собираются произвести?
 — Вы намекаете на то, что они могут здесь что-то найти?
 — А вы уверены, что нет? Что полковник не сфабрикует улики, если ничего не найдет?
 Что на самом деле скрывалось за этим улыбающимся фасадом его красивого лица? Понять было невозможно.
 — Я поражена вашими словами, поражена, что вы не хотите понять преимуществ нынешнего положения Рэнни.
 — Вас многое в нас поражает, вы многого не понимаете, не так ли? Взять хотя бы Рэнни или Шипа. Вы вмешались, и посмотрите, что вышло. А теперь вы будете говорить нам, что для него лучше? Возможно, мисс Мейсон, вам лучше всего вернуться на Север, к своим.
 Никто не произнес ни слова. Никто не упрекнул Мартина в плохих манерах, никто не возразил ему. Похоже, он выразил в словах то, что все они чувствовали. Они молча сомкнули ряды, чтобы противостоять ей — предательнице, проникшей в их лагерь.
 Летти встала:
 — Возможно, вы правы, мистер Идеи. Возможно, вы совершенно правы.
 Она пошла в дом. В неподвижной духоте спальни сидеть не хотелось, и она прошла дальше по коридору к заднему выходу. Летти пересекла заднюю веранду и, шурша юбками, спустилась вниз. По тропинке, выложенной кирпичами, миновала грядки с травами и кухню. Чем дальше она удалялась от дома, тем быстрее становились ее шаги. Быстрее, еще быстрее. Когда Летти добралась до хижины, где проходили занятия, она почти бежала. Она влетела внутрь и захлопнула за собой дверь. Опершись о дверную ручку, она закрыла глаза и стояла, прислонившись к двери.
 Мартин прав. Она должна уехать. Оставаться здесь, где все желали ее отъезда, было бы епитимьей, наложенной самой на себя. Ей хотелось, чтобы все закончилось и осталось для нее позади. Но Летти не могла заставить себя всерьез думать о сборах и хлопотах об отъезде, пока судьба Рэнни оставалась неясной.
 Без него Сплендора казалась опустевшей. Как ни странно, присутствие тихого и непритязательного Рэнни ощущалось везде. Все и всё в той или иной степени зависели от него. Он был солнцем, вокруг которого вращалась вся жизнь в доме. Без него все было мрачным и бессмысленным.
 Даже эта классная комната. Летти открыла глаза и огляделась. Все было как прежде — тот же пыльный запах книг, мела, клея и старых кожаных переплетов. Солнечный свет таким же ярким пучком проникал через окно. Пылинки так же медленно кружили в его лучах. И все же комната казалась унылой и покинутой.
 Летти тяжело вздохнула. Она прошла от двери к своему столу и провела пальцами по его поверхности. Подержала руку на спинке стула, затем придвинула его к окну и присела. Именно здесь Рэнни сделал ей предложение. Он был так настойчив, серьезен и сосредоточен. Она и сейчас слышала его голос, простые фразы, которыми он предлагал ей свою любовь, свой дом, самого себя. Если бы она согласилась…
 Что же она с ним сделала? Что она натворила?
 Тетушка Эм, Салли Энн и все остальные не сомневались в его невиновности. Ей тоже отчаянно хотелось в это верить. И какая-то ее часть не могла и мысли допустить, что это не так. Но была и другая Летти, которая все помнила, все взвешивала, сопоставляла. Для этой Летти Рэнни, Рэнсом Тайлер, оставался многосложной загадкой.
 Очень скоро, через день, через два, может быть, через неделю, Шип совершит одну из своих вылазок, благородную или преступную, и будут даны ответы на все вопросы. Когда это время наступит, Летти будет счастлива. Но пока она молилась, чтобы Томас Уорд не позволил причинить Рэнни вреда, чтобы допросы проходили официально, без применения насилия.
 Летти содрогнулась, вспомнив Рэнни в руках солдат, взъерошенного, с волосами на глазах, с разбитым в кровь ртом. Она знала, что существуют способы заставить человека признаться в чем угодно. Болью Рэнни не очень-то запугаешь, но у всякого человека есть предел выдержки. Худшее, что они могли сделать с ним, — это воздействовать на его разум. Здесь он был беззащитен. Достаточно было переиначить его слова, заставить его поверить, что, взяв на себя вину за преступления Шипа, он кого-то защитит, убережет. Бессмысленно было рассчитывать, что Томас Уорд не воспользуется этим: возможно, он так и поступит, даже не желая заманить в ловушку невиновного.
 Так, как она это сделала.
 Все это было бы не так важно, если Шип объявится снова. Но что будет, если этого не произойдет? Что станет с Рэнни, если человек, играющий роль то праведника, то преступника, вдруг решит, что самое время уйти со сцены? Что будет, если в самом деле Рэнни и есть Шип, и нечего и рассчитывать, что его освободят?
 Обвинения, выдвинутые против Рэнни, включали разбойные нападения, грабежи, создание помех для федеральной армии США с целью воспрепятствовать выполнению ею своих обязанностей, а также убийства. Самое малое — он будет приговорен к нескольким годам заключения в каторжной тюрьме; в худшем случае его повесят.
 Повесят Рэнни!
 Эта мысль казалась такой невозможной, что Летти вскочила со стула и стала нервно расхаживать по комнате. Юбки так и колыхались. Этого не может случиться! Это невозможно!
 А если это произойдет, то по ее вине.
 Думать об этом было невыносимо.
 Летти стояла, сложив руки на животе, как будто это могло успокоить боль от вины, страха, от неуместного стремления не признаваться себе самой, что она любит. Ничего не помогало. Возможно, эта боль никогда не исчезнет.
 Единственное, что она должна сейчас сделать, — это увидеться с Рэнни. Узнать, простил ли он ее. Она поедет, как только все разъедутся, как только можно будет свободно покинуть Сплендору без лишних объяснений. Впрочем, у нее их и не было.
 Летти остановила коляску перед большим двухэтажным зданием, где размещался штаб оккупационной армии. Она достала платок и вытерла пот с лица, затем стряхнула с одежды дорожную пыль. День был таким жарким, что небо казалось раскаленным куполом, а листья на деревьях пожухли. Улицы города обезлюдели. Владельцы магазинов стояли в дверях, обмахиваясь. Тут и там, в тени здания или дерева спал какой-нибудь человек. Кошки и собаки попрятались в прохладные убежища под домами и лежали там растянувшись, тяжело дыша, в ожидании вечерней прохлады.
 В штабе, в помещении, которое когда-то было холлом, положив ноги на стол, сидел дежурный. Из-под прикрывавшей лицо газеты доносился мощный храп. Летти откашлялась, но это его не разбудило. В раздражении она направилась к ближайшей двери.
 Офицер оторвался от стола, заваленного бумагами. Судя по прическе, он беспрерывно чесал голову, а пальцы его были испачканы чернилами. Когда он вскочил на ноги, к его руке прилепилась какая-то бумажка. Рукава были закатаны, но руки покрывали капельки пота. Прежде чем подойти к Летти, офицер отлепил и положил бумажку на место.
 — Чем могу служить, мэм, — начал было он, но затем воскликнул: — Мисс Летти, что вы здесь делаете?
 Он был одним из тех, кто этим летом часто бывал в Сплендоре. Родом из Кентукки. Летти знала, что у него была сестра по имени Марси, но как звали его самого, не помнила. Однако она ему дружески улыбнулась.
 — Я ищу полковника Уорда.
 — Конечно. Сюда, пожалуйста.
 Прежде чем выйти с Летти в холл, лейтенант надел китель. Проходя мимо спящего дежурного, он бесцеремонно сбросил его ноги со стола, а затем быстро прошел дальше и открыл дальнюю дверь. В кабинете Томаса Уорда когда-то была столовая. Об этом говорило подвешенное опахало. Когда-то опахало раскачивал, дергая за веревку, сидевший в углу негритенок. В дальнем углу комнаты, у окон, стояли двое. Одним из них был полковник, другим — Сэмюэл Тайлер. Они обернулись, когда Летти вошла.
 — К вам мисс Летти, сэр, — доложил офицер из Кентукки, улыбнулся, подмигнул и вышел. Тайлер произнес несколько последних слов, из которых Летти разобрала только «деньги». Несомненно, они обсуждали детали передачи Элм Гроува под залог.
 — Если я мешаю, — сказала Летти, — я могу подождать за дверью.
 — Вовсе нет. Я как раз собирался уходить, — сказал отец Салли Энн. Он раскланялся с полковником и с Летти. — До свидания, Томас. Мисс Мейсон, всего хорошего.
 Дверь за ним закрылась.
 Томас Уорд подошел к Летти и взял ее за руки:
 — Чем обязан удовольствию видеть вас?
 — Я вас долго не задержу. Это по поводу Рэнни.
 — Вы хотите видеть его? Милая, вы и еще полмира. Другая половина его доброжелателей послали ему еду и всякие разности. Я уже начинаю уставать от осмотра всего этого в поисках напильников, отмычек и других вещей такого рода.
 — Неужели вы еще не убедились, что он не тот человек? — она говорила, владея собой, но в голосе слышалась робкая надежда.
 — Не совсем.
 Летти опустила ресницы, чтобы скрыть разочарование.
 — Думаю, вы его допрашивали?
 — Да, в перерыве между его свиданиями с посетителями.
 — Что он говорит?
 — Говорит? Почти ничего. Сидит, улыбается и выглядит невинным, как мальчик из Церковного хора на Рождество. Но я сам пел в церковном хоре, и меня не проведешь.
 Летти перебирала шнурки сумочки, висевшей у нее на руке.
 — А если он так ничего и не скажет? Что тогда? Вы ведь не… как бы это сказать… вы не допустите, чтобы с ним грубо обращались на допросах, правда, Томас?
 — Вас это беспокоит? Вот какого вы мнения обо мне и об армии США.
 — Но вы же не будете утверждать, что этого не бывает.
 — Вы и Салли Энн. Вы обе, должно быть, считаете меня настоящим подо… подлецом.
 Летти понимала, что у Салли Энн тоже есть право беспокоиться о Рэнни, даже больше прав, чем у нее. Глупо было так раздражаться по этому поводу.
 Летти оставила без внимания оброненную полковником последнюю фразу.
 — Я считаю вас прекрасным офицером, но на вас сейчас давят, чтобы вы положили конец вылазкам Шипа и тем зверствам, которые совершались от его имени.
 — Похоже, вы полагаете, что Шип может быть и не виноват, независимо от того, Рэнни это или нет.
 — Не знаю. Я не знаю, — воскликнула она. Какое-то время он молчал, наблюдая, как краснеют ее щеки.
 — А кто вам этот Тайлер? Я могу понять Салли Энн. Она ему приходится родственницей. Но я не вижу причин расстраиваться вам.
 — Вряд ли это касается вас.
 — Строго говоря, нет. Но я интересуюсь не просто из любопытства. У меня есть чувство, что вы сожалеете о том, что сделали, и я хотел бы знать почему.
 Летти подняла глаза и внимательно рассматривала в открытое окно пустынную, залитую солнцем улицу.
 — Если и так, чего я не признаю, то это из-за Рэнни, потому что его схватили. Он… я таких и не встречала. Он добрый и щедрый, и есть в нем душевность, которая не может оставить равнодушной. Он очень чувствителен. Его душа не защищена, как у большинства из вас. Он смел, галантен и иногда так трагичен, что я не могу…
 — У меня создается впечатление, что, если бы он был нормальным, вы бы в него влюбились.
 Летти изумленно взглянула на него, краснея еще больше.
 — Я не скрываю, что привязалась к нему. Это естественно. Учителю всегда особенно дороги некоторые его ученики.
 — Дороги?
 — Позвольте! — Летти вызывающе вскинула подбородок.
 — Ничего, ничего, если вы так говорите, — сказал полковник, но было видно, что он внимательно обдумывал все это.
 — Позволю себе напомнить, — спокойно промолвила Летти, — что Рэнни однажды вмешался и спас вас, тогда, в Сплендоре, с Мартином Иденом.
 — Я не забыл. Я также не забыл, как он привел меня в чувство в Элм Гроуве, когда я чуть было не разрушил свои отношения с Салли Энн, не оставив никакой надежды на будущее.
 — Ну и?
 — Ну, и я даю вам слово, что буду обращаться с ним мягко. Может, вас это и удивит, но ничего иного я и не собирался делать.
 Ее губы расплылись в улыбке. Улыбка появилась и в глазах.
 — Ничего другого я и не ожидала, и все-таки приятно это слышать от вас.
 — Ну, я бы его, конечно, потрепал немного ради удовольствия, а может быть, и поколотил бы слегка, но у него слишком много друзей. Не хочу показаться трусом, но мне не нравится перспектива быть повешенным как-нибудь темной ночью — от такой судьбы меня только что пытался предостеречь Сэмюэл Таил ер.
 — Ну, это, разумеется, единственная причина.
 — А что же еще? — спросил полковник, направляясь к двери, чтобы открыть ее и придержать для Летти. Лицо его светилось добротой. — Навестим пленника?
 Тюрьма находилась в высоком подвальном помещении под первым этажом того же здания. Эту маленькую комнатку с единственным зарешеченным окном использовали раньше, чтобы держать там опасных и непокорных рабов. Чтобы добраться туда, им пришлось пройти по коридору к заднему выходу и спуститься на нижнюю веранду. Томас открыл ключом двойные двери, ведущие в подвал, и провел Летти по коридору в его дальний конец, где справа и была камера. Там находилось еще несколько помещений, предназначавшихся для хранения запасов. В подвале было сумрачно и пахло пылью и плесенью, но зато гораздо прохладнее, чем наверху.
 Томас остановился перед зарешеченным дверным проемом камеры, через который виднелись крошечное окошко с решеткой, раковина для умывания и узкая лежанка. На ней вытянулся человек. Полковник костяшками пальцев постучал в стену.
 — Тайлер, к тебе тут пришли.
 Он развернулся и пошел по коридору, бросив Летти через плечо:
 — Я вернусь через пять минут.
 Рэнни поднялся. В тусклом свете камеры его высокая фигура была смутно различима. Когда он повернулся к ней, его силуэт проявился на фоне окна — широкие плечи почти закрывали окно, голова была вопросительно наклонена. Он шагнул к ней из темноты своей легкой, скользящей походкой.
 Летти различила его очертания, его голову и шею, узнала походку. Сердце пронзила страшная боль. Оно готово было разорваться. Она уже не могла ни думать, ни говорить. Кровь, казалось, застыла у нее в жилах, и она не могла сдвинуться с места.
 Рэнни подошел ближе. Свет, проникавший через двери в конце коридора, высветил мягкое золото его волос, бронзу кожи, нежный изгиб губ. Большие руки ухватились за решетку на двери. Он тихо сказал:
 — Мисс Летти.
 — О, Рэнни, — прошептала она, голос ее дрогнул.
 — Вы пришли. Я не думал, что вы придете. Жгучие слезы навернулись на глаза, заполнили их.
 Она сделала шаг вперед, еще не зная, что будет делать, и положила на его руку свою.
 — С вами все в порядке?
 — Да, мэм. У меня все хорошо. Но у вас холодные руки. Вы не больны?
 — Нет, нет.
 Его губы были разбиты. Летти протянула руку через решетку и погладила пальцами его теплую кожу, уже обросшую щетиной около рта. Она нежно погладила ссадины, которые он получил по ее вине. Желание прижать губы к его губам было таким сильным, что она с трудом сдерживалась, у нее даже закружилась голова. Рэнни повернул голову, поцеловал ее пальцы, потом взял ее руку и прижал к своей груди.
 — Простите меня, Рэнни, простите.
 Летти не знала, откуда взялись слова, но была рада, что произнесла их. Она шагнула еще ближе, взялась за решетку свободной рукой.
 — Это неважно.
 — Важно. Что мне сделать?
 — Ничего. Вы ничего не сможете сделать, мисс Летти.
 — Но ведь что-то можно сделать?
 — Не думайте об этом. Со мной все будет в порядке. Было ли это предупреждением? Или он просто щадил ее чувства? Она чуть отодвинулась и смотрела на него, пытаясь запечатлеть его черты. Он был все тот же, может быть, несколько напряженный, немного усталый, но тот же. Разница была в ней самой, в том, как она смотрела на него.
 — Рэнсом Тайлер, — произнесла Летти, и каждый слог будил в ней воспоминания, образы, которых ей не забыть.
 — Мисс Летти?
 Его голос звучал озадаченно, но рука сжала ее руку еще крепче. На мгновение она почувствовала непреодолимое желание заставить его сбросить маску и предстать перед ней таким, каким он был на самом деле.
 Но это слишком опасно для него. За окном или в соседних помещениях его могли услышать. В любом случае в этом не было необходимости.
 — Неважно, — сказала она Тихо.
 Никогда Рэнсом не любил ее больше, чем теперь. Она была бледна. Под глазами круги от бессонницы. Сдвинутая на лоб шляпка была такого тусклого цвета, что лишала лицо всяких жизненных красок. И все-таки ее взгляд говорил ему, что барьера между ними не существует.
 Летти знала, что он это чувствует, а она его предала. Но он вручил ей свою жизнь вместе с той розой во время первой встречи и не имел права жаловаться, если бы она выбросила и то и другое. Если бы она спросила, он сказал бы ей все, что она захочет. Она не спросила, и он был рад этому. Это говорило о том, что она понимала гораздо больше, чем он когда-либо мог представить. А возможно, ему просто хотелось верить в это. Это также могло означать, что она и не хотела ничего знать, что тяжесть вины за содеянное была так велика, что все остальное не имело для нее значения. В любом случае он был удовлетворен.
 На лестнице в конце коридора раздались шаги. Полковник возвращался.
 Рэнсом глухо сказал:
 — Поцелуйте меня, мисс Летти.
 Она встала на цыпочки, прижалась к решетке, чувствуя холодный металл на своем разгоряченном лице. Их губы встретились в крепком и уверенном поцелуе. И в этом соприкосновении было и щемящее удовольствие, и молчаливый уговор о самопожертвовании.
 Приближаясь, Томас насвистывал. Звук был резким. Предупреждение. Рэнни отпустил Летти, и она отступила. Когда она заговорила, чтобы ее услышал полковник, щеки ее пылали, а голос дрожал.
 — Вы ни в чем не нуждаетесь?
 — Только в вас. Чтобы вы мне читали, — ответил он, глаза его сверкнули в тусклом свете.
 Летти заставила себя улыбнуться, понимая всю двусмысленность и нарочитую шутливость последней фразы. Рядом с ней уже был полковник.
 — Готовы?
 Она попрощалась и оперлась на руку полковника в синем рукаве. Пытаясь успокоиться и дышать медленно и ровно, она пошла прочь, покидая ее Рэнни, Рэнсома Тайлера, который, и в этом не могло быть больше сомнений, и был Шипом.




 ГЛАВА 18


 Теперь все будет не так, как прежде. Летти ясно сознавала это, но ей было все равно. Это должно было вызвать у нее потрясение, но не вызывало. Так велико облегчение, которое она почувствовала, когда все сомнения разрешились, что, несмотря на притаившийся внутри страх, ей хотелось петь, кричать от радости. Ничего этого Летти не сделала. Она спокойно ехала назад в Сплендору, но лицо выражало такую сосредоточенность, что она проехала мимо сборщика налогов О'Коннора, не заметив его. Он так и застыл в поклоне со шляпой в руке на одной из улиц Накитоша, с удивлением глядя вслед удалявшейся коляске.
 Летти рассчитывала застать тетушку Эм одну. Но напрасно. Кроме Салли Энн, которая так и не уехала, там еще были и Мари Вуазен с Анжеликой. Похоже, девушки приехали, чтобы Анжелика могла проститься. Они собрались в спальне тетушки Эм. Может, потому, что приехали, когда она собиралась прилечь отдохнуть, а может, хотели, чтобы визит прошел незамеченным для посторонних. Лайонел рассказал Летти, кто приехал и где их найти. Еще несколько часов назад Летти сомневалась бы, стоило ли идти туда, где ей, может быть, были не очень рады. Сейчас же самое важное как можно скорее встретиться с тетушкой Эм и все обсудить.
 Подойдя к двери, Летти услышала их голоса. Все замолчали, как только она постучала. Через секунду ее пригласили входить без церемоний.
 Тетушка Эм сидела на пуфике. По обеим сторонам от нее стояли Салли Энн и Мари Вуазен. Рядом на коленях сидела Анжелика, пряча заплаканное лицо в складках платья пожилой женщины. Когда Летти вошла, Анжелика выпрямилась и начала искать носовой платок.
 — А, это вы, Летти, — произнесла тетушка Эм. — Я думала, это Мама Тэсс идет забрать поднос с кофе.
 — Я могу его унести, если хотите, — искренне предложила Летти. Она понимала, что пришла не вовремя.
 — Мама Тэсс вот-вот будет здесь.
 Летти прикрыла за собой дверь, прошла в комнату и осторожно сказала:
 — Я не хотела помешать.
 Анжелика наконец показалась из-за носового платка:
 — Ах, нет, это все я. Через минуту я успокоюсь.
 — Мы все равно уже собирались уходить, — сказала Мари.
 — Неужели мне нечего сказать, — тетушка Эм взяла Анжелику за руку, — что могло бы убедить тебя — в этом нет необходимости.
 Девушка обреченно пожала плечами:
 — Вы же знаете, как обстоят дела.
 — Но ведь не обязательно делать такой выбор. Многие из ваших уезжают в Калифорнию или Мексику. Там их принимают за…
 — За испанцев. Да, я знаю. Но отец никогда не согласится. Он будет держаться за свою землю до конца. В этом его главная гордость — быть крупным землевладельцем. А мне этого недостаточно.
 — Но ведь это не жизнь. Уже никогда и не будет так, как до войны. Ничего не будет, как прежде.
 — Я буду довольствоваться жизнью с человеком, который меня избрал.
 — Ты можешь ему доверять? Я хочу сказать, по-настоящему доверять?
 — Я должна доверять, — в дрожащей улыбке девушки была печаль всех женщин мира.
 Тетушка Эм вздохнула.
 — Не буду скрывать, не нравится мне все это. Но это твой выбор, и я не могу с уверенностью сказать, что на твоем месте поступила бы по-другому. Когда ты уезжаешь?
 — Завтра ночью.
 — Завтра ночью? Но почему? Анжелика отвела взгляд:
 — Но это же так понятно.
 — Он дурак.
 — Но ему нужно позаботиться о своей репутации. Как вы сказали, теперь все не как прежде. Теперь уже не модно иметь цветную любовницу.
 — Подумать только, не модно! Что же за жизнь тебе уготована, если он даже не хочет показываться с тобой на людях?
 — Другой жизни для меня нет. Но, возможно, я не права и наш отъезд связан с тем, что мы должны успеть в Монро к отплытию парохода.
 — В Монро? — Тетушка Эм нахмурилась, и по всему было видно, что она ждет объяснений.
 — У него там, кажется, какие-то федеральные дела. А возможно, он не хочет рисковать и знакомить меня со своими друзьями, которых наверняка встретит, если мы сядем на поезд в Колифаксе.
 Салли Энн положила руку на плечо девушки:
 — Анжелика, пожалуйста, не уезжай.
 Анжелика улыбнулась. Большие карие глаза опять наполнились слезами.
 — Спасибо за вашу заботу, я этого никогда не забуду, но у меня нет другого выбора.
 — Лучше бы это был человек твоей расы… лучше, чем этот бесчувственный болван, который увозит тебя, — Салли Энн не назвала имени сборщика налогов только из деликатности.
 — Моей расы? Но во мне только четверть негритянской крови, только четверть. Какой же я расы?
 Все пристыженно замолчали. В законе четко говорилось, что даже капля негритянской крови делает из белого цветного. Это и обоснованное, и бессмысленное положение не изменили ни война, ни законы Реконструкции.
 Анжелика выпрямилась, расправила юбки, чтобы встать. Она бы отвернулась, но тетушка Эм остановила ее, взяв за руку.
 — Ты милая, прекрасная женщина и замечательный человек. Никогда не забывай об этом. Если ничего не получится, не будь слишком гордой и возвращайся домой.
 — Я вернусь, — тихо сказала Анжелика. — Я не заливала бы вас слезами, если бы вы не проявили такого понимания, но я рада, что так получилось. Вы мне очень помогли.
 Тетушка Эм покачала головой:
 — Ты знаешь, мы желаем тебе счастья.
 — Я знаю. Ну, мне нужно идти, чтобы успеть собраться.
 Анжелика поискала глазами свою шляпу. Она лежала рядом на столике. Девушка надела ее, закрепила подколотой к шляпе булавкой. Мари опустила вуаль и взяла с кровати свою вязаную сумочку,
 Все вместе они вышли из комнаты и прошли на веранду, где долго прощались. Затем обе гостьи спустились к своей коляске. Летти, Салли Энн и тетушка Эм долго смотрели им вслед и махали, пока они не скрылись из виду.
 Тетушка Эм опустила руку. С мрачным лицом она сказала:
 — Если бы О'Коннор не предложил ей ехать в Новый Орлеан, Анжелика жила бы здесь вполне счастливо. Я бы убила этого человека.
 — У меня есть идея получше, — сказала Летти. Ее глаза светились от воодушевления, которое охватило ее в последние полчаса.
 — О чем вы говорите?
 — Что вы имеете в виду?
 Обе женщины произнесли это одновременно. В голосе тетушки Эм была подозрительность. В словах Салли Энн звучало раздражение, но она была заинтригована и внимательно всматривалась в лицо Летти.
 Летти рассказала им все, что задумала.
 Вечером они двинулись в путь впятером. Салли Энн не захотела отпускать Летти одну: она не могла пропустить такого приключения. Тетушка Эм настояла, что поедет с ними, потому что двум молодым женщинам опасно путешествовать без сопровождения. Лайонел ни за что не хотел оставаться, потому что должен был помочь Рэнни. Ну, а Мама Тэсс не могла отпустить Лайонела одного.
 Летти не возражала против компании. Подкрепление, если они спрячутся, могло даже очень пригодиться в ответственный момент. Очень вероятно, без них и невозможно будет обойтись. То, что она задумала, было в лучшем случае рискованно, а в худшем могло закончиться катастрофой. Если они окажутся рядом, положение можно будет спасти, представив все каким-нибудь чудовищным розыгрышем.
 Они выехали до наступления темноты. Для всех это была семья из Сплендоры, отправившаяся в своем фургоне куда-нибудь в гости. Рядом семенила оседланная лошадь. Летти держала поводья, рядом сидела тетушка Эм. Остальные расположились сзади, на скамье. Их ноги упирались в длинный, завернутый в плед сверток. Улыбаясь, болтая между собой, чтобы у встречных создавалось впечатление беззаботного веселья, они проехали через город и направились на юг, к Иль-Бревиллю.
 К тому времени, когда они были в полумиле от поворота к дому месье Ла Кура, отца Анжелики, уже стемнело. Место выбрала тетушка Эм. Во-первых, потому, что сразу за крутым поворотом были заросли сливовых деревьев и рощица молодых дубков. Во-вторых, недалеко от дороги был брошенный фермерский дом.
 Они въехали во двор фермы и загнали фургон за старый дом с пустыми окнами и покосившейся дверью, чтобы спрятать его получше. Лайонела отправили к дому Ла Кура разведать, не приехал ли тот, кого они ждали. Мама Тэсс достала из корзины холодный ужин. Ожидая Лайонела, они, стоя, поели.
 Заедая цыпленка булочкой, Летти достала из фургона длинный сверток и развернула его. Вынула оттуда оружие и разложила его на сиденье, затем вытряхнула мужскую шляпу, плащ, рубашку и брюки, вытащила подушки, набитые перьями, большой черный платок и револьвер, тот самый, что достался ей от Шипа в кукурузном сарае. Она переоделась.
 Когда Лайонел вернулся, наступила ночь. Он доложил, что Анжелика все еще дома, — он видел в окне, как она ходит взад и вперед по своей комнате.
 Мальчику дали булочку и курицу. Остатки ужина убрали. Тетушка Эм и Салли Энн взяли с сиденья по винтовке. Мама Тэсс выудила из-под него ужасающего вида нож. Лайонел, с булочкой во рту, достал из кармана рогатку и горсть камней. Маме Тэсс поручили остаться с фургоном. В случае необходимости она должна была быстро отправить его назад в Сплендору. Остальные тихо последовали за Летти, которая вела лошадь к дороге.
 Летти прошла заросли сливы, о которых говорила тетушка Эм, и привела лошадь в дубовую рощу. Ее спутники пробрались в заросли сливовых деревьев, чтобы укрыться там. Цепляясь за колючие кусты, кое-кто не смог сдержать вскриков от боли, а то и проклятий.
 В роще Летти поставила лошадь мордой к дороге. Она взглянула на мужское седло с привязанной к нему подушкой, а потом осмотрела себя, свою фигуру, также обложенную подушками. Решительно сжав губы, она вдела ногу в стремя, обхватила обеими руками седло и попыталась в него подняться.
 Она не могла этого сделать. Подушка, привязанная к ее груди, уперлась в край седла, и она упала на землю. Летти попыталась еще раз. Случилось то же.
 Послышался стук копыт. Кто-то подъезжал. Она должна приготовиться. Летти подтянулась повыше и с силой оттолкнулась.
 Она была в седле, высоко сидя на подушке, что должно было создавать впечатление седока-мужчины. Летти успокоила пританцовывавшую лошадь, взволнованную ее непривычной внешностью и предпринятыми усилиями. Одной рукой она поправила подплечники плаща, чтобы выглядеть шире в плечах, затем натянула шляпу пониже, завязала рот и нос черным платком и стала смотреть на дорогу.
 В какой-то момент ей показалось, что она видит привидение. Луна еще не взошла, и все, что виднелось в темноте, сливалось в белую дымку. Летти крепко зажмурила глаза и снова их открыла. Дымка была светлой рубашкой мужчины на темном коне. Он подъехал ближе. Это был чернокожий старик, сгорбившийся в седле на худой и древней кляче, комичной в своей уродливости.
 Одинокий всадник, не человек в коляске. Это был не тот, кто им нужен. Летти сидела неподвижно и не шевелилась. Старик не спеша проехал мимо и исчез в ночи.
 Минуты тянулись. Она расслабилась и спустила пониже платок, чтобы осторожно почесать верхнюю губу. Приклеенные усы безбожно щекотали. Одному Богу известно, как выдерживал это Рэнсом, так часто и так подолгу. Летти сняла шляпу и обмахивалась ей. Жарко, в этих подушках было так жарко. Хорошо бы пошел дождь. Стало бы прохладней и смыло пыль с деревьев. Хорошо хоть, что в эту ночь не было комаров.
 Странные, смешные мысли приходили в голову Летти. А что она, собственно, скажет? «Кошелек или жизнь»?
 Как какой-нибудь разбойник с большой дороги среди покрытых вереском болот Англии? Или достаточно одного «Стой!»? Может быть, ей нужно было соорудить нос побольше? Это бы лучше замаскировало ее внешность на тот случай, если в коляске есть фонарь, и, возможно, изменило голос, потому что ноздри были бы зажаты.
 Что вообще она делала? Сошла с ума?
 Лучше не искать ответы на такие вопросы. Вместо этого она начала думать о том, с какой легкостью Мама Тэсс нашла все необходимые для ее роли вещи. Как будто она делала это не в первый раз. А Лайонел? Как быстро он согласился на роль разведчика!
 Рэнни. Он был невинен. Она так переживала, что с ним покончено. Любовь, которую он предлагал ей так просто и чисто, она отвергла. Она и не знала, как это для нее важно, пока не лишилась ее. Это не то, что она могла бы так легко простить.
 В то же время Летти благодарила Бога, что ее реакция на просьбы Рэнни, не такая уж простая и невинная, не была извращением, как она того боялась. Она снова могла высоко поднять голову и смотреть в глаза себе самой. Ее прегрешения теперь, по крайней мере, были объяснимы, а значит, извинительны. Возможно, со временем она могла бы с этим примириться.
 Летти испытывала огромное облегчение и оттого, что больше не сомневалась: Рэнсом Тайлер — Шип и он — не убийца. Тут еще было много неясного, но похоже, тетушка Эм была права. Во всяком случае она была свободна, наконец, от обязательства найти убийцу брата и Джонни. Сейчас это было дело закона. Пусть они этим занимаются. За ней оставался последний долг, и она должна исполнить его сегодня. Тогда она сможет уехать с чистой совестью и легким сердцем. И если потом ей временами будут сниться мужчины в масках, призрачные любовники, приходящие в темноте, то она с радостью заплатит эту цену. Это будет ее искуплением.
 Издалека донесся шум быстро приближавшейся повозки. Летти надела шляпу, поправила платок и, натянув поводья, выпрямилась в седле. Все ее чувства обострились. Странно, как резко ощущались запахи пыли, опавших дубовых листьев, помятой травы и дикого табака оттуда, где они свернули на заросшую дорогу к ферме. Удивительно мягко и нежно касался воздух ее кожи. Какой дружелюбной казалась скрывавшая ее темнота. Летти слышала, как сердце бьется в груди, как пульсирует кровь в сосудах. Она была бодра и полна жизни. Эту ночь и другие ночи она будет вспоминать, когда станет совсем старой дамой.
 Коляска приближалась. Летти повернула голову и увидела, как она появилась на дороге. Фонаря на ней не было. В свете звезд коляска казалась движущейся тенью, за которой тянулся серый хвост пыли. Летти тронула лошадь шпорами и подъехала к краю дороги. Со стороны зарослей сливы раздался резкий свист — Лайонел. Она улыбнулась, но улыбка быстро исчезла, и Летти замерла в ожидании.
 Ездок, казалось, не собирался замедлять ход перед поворотом. Ага, он притормаживает. Лошадь его наклонилась в сторону поворота, грива ее развевалась. Обе руки мужчины были напряжены, скованы натянутыми вожжами.
 Сейчас!
 Летти пришпорила лошадь и выскочила из-за деревьев на дорогу. Она с такой силой дернула поводья, что лошадь под ней заржала и попятилась, пританцовывая на задних ногах. Запряженная в коляску другая лошадь резко остановилась и забилась в оглоблях. Сидевший в коляске человек выругался и вскочил на ноги. Он натянул вожжи, заставляя рвущееся, храпящее животное успокоиться. Летти осадила свою лошадь и, выпрямившись, вытащила револьвер.
 — Какого черта? — с яростью закричал человек из коляски. — Прочь с дороги!
 Летти почти сутки упражнялась, чтобы говорить хрипящим шепотом, пока горло и в самом деле не охрипло. Она добилась, чего хотела. Но когда она узнала сидевшего в коляске, Летти чуть не забыла свои тренировки. Так вот кто был джентльмен, которого ждала Анжелика! Сомнений не было. Не удивительно, что девушка была так уверена в своем будущем.
 Но на размышления времени не было, как и на изменение плана. Он выпутал одну руку из вожжей и полез в сюртук.
 — Нет, — скрипучим голосом вскрикнула Летти. — Руки вверх! Быстро!
 Он не спеша подчинился.
 — Ты идиот, — сказал он тихо, но резко. — Ты знаешь, кто я?
 — Знаю. Вылезай из коляски.
 — Что?
 — Ты слышал, что я сказал. Вылезай! — Она подняла револьвер, целясь ему в сердце. С этого расстояния она не могла промахнуться.
 — Я тебе за это кишки выпущу!
 — Попробуй, — ответила Летти.
 То, что это ее забавляло, привело его в ярость. Он приподнялся и снова попытался добраться до внутреннего кармана сюртука. Летти прицелилась и нажала на курок без всякой задней мысли или каких-нибудь угрызений совести.
 Оружие выстрелило. Рука занемела от отдачи. Из облака дыма вылетело оранжевое пламя. Мужчина согнулся и упал на сиденье, схватившись за руку. Послышалась его злобная брань.
 Летти не думала причинять ему боль, хотя он и не заслуживал гуманного отношения после того, что собирался сделать с Анжеликой. Во всяком случае, он сам был виноват.
 Теперь ей нужно было спешить. Семья Ла Кур могла услышать выстрел и запереться в своем доме. Но они могли и прийти сюда посмотреть, что случилось. В сливовых зарослях за коляской послышался какой-то шорох, в свете луны блеснул ствол ружья. Через секунду все затихло.
 — Не советую этого повторять, — произнесла Летти жестко. — А теперь вылезай.
 — Черт бы тебя побрал, кого ты из себя изображаешь? Шипа?
 Эту колкость он бросил ей, наматывая вожжи на кнут и медленно, придерживая раненую руку, спускаясь. Летти была поражена. Ведь именно такое впечатление она и хотела произвести. И если ничего не вышло, то какой смысл во всем этом? Его уверенность, что она не была тем, кем хотела казаться, так очевидно прозвучала в его голосе, что уши ее отказывались этому верить. Однако времени рассуждать не было. Ей ничего не оставалось, как завершить начатое. Летти заставила лошадь подойти на шаг и встать чуть левее, сама же не спускала с мужчины глаз.
 — Раздевайся.
 Последовали новые проклятья, но он подчинился. В дорожную грязь полетел сюртук, шелковой лентой туда же прошелестел галстук, затем рубашка. Подтяжки потребовали больше времени, так как он оберегал раненую руку. Тут он остановился.
 — Сапоги и брюки тоже.
 — Иди ты к черту!
 — После тебя, — ответила она. Летти хотела сказать это хрипло и растянуто, но вместо этого слова прозвучали достаточно четко.
 Он долго и внимательно смотрел на нее. И вдруг сказал:
 — Твой голос мне знаком.
 Волна ужаса, отчаяния и ненависти пробежала по ней. Летти медленно, словно идиоту, повторила:
 — Сапоги и брюки.
 — Я вспомню, кто ты, и тогда…
 Угроза повисла в воздухе. Он нагнулся и, прыгая то на одной ноге, то на другой, стянул сапоги. Потом спустил брюки, вылез из них и остался в кальсонах.
 — Туда, к дереву! — Она револьвером показала на дуб, который выбрала еще раньше. На седле у нее было несколько мотков веревки. Летти взяла ее, не сводя глаз с белеющей фигуры стоявшего перед ней мужчины. Вытащив ногу из стремени, она соскользнула на землю и поднырнула под головой лошади.
 — Руки за спину! — бросила она.
 — Я истекаю кровью, будь ты проклят!
 Это было правдой, но ранен он был не серьезно. Пуля только поцарапала его предплечье, отметила Летти с удовольствием, хотя от вида раны ее немного затошнило. Не опуская револьвер и оставаясь на безопасном расстоянии, она обошла дерево.
 Как же привязать его к дереву, не выпуская из вида и контролируя каждое его движение? Эта проблема решилась быстро. Лайонел, словно безмолвная тень, был уже здесь. Летти схватила руку пленника и завела ее назад, а мальчик взял у нее веревку и накинул на руки петлю. Потом Летти завела за дерево вторую руку, а Лайонел туго затянул веревку. Через минуту все было кончено. Привязать к дереву ноги было уже просто. В качестве последней меры предосторожности Летти достала из кармана носовой платок и, встав на цыпочки, завязала ему глаза.
 Все это время пленник сердито и сосредоточенно молчал. Летти тем временем задумалась, а не засунуть ли ему в рот кляп, и решила, что не надо. К тому времени, когда его обнаружат, они будут уже далеко отсюда, и это не имело большого значения. Она подала знак Лайонелу, и он исчез среди дубов в направлении сливовых зарослей. Летти заметила, как зашевелились ветки, когда оттуда двинулись остальные.
 Она отошла от дерева и оценивающе посмотрела на свою работу. Похоже, все было в порядке. Должно было быть в порядке.
 Летти чуть не забыла. Из кармана своего плаща она осторожно достала панцирь саранчи, проколотый шипом. На несколько секунд задержала взгляд на человеке у дерева. Она могла прицепить символ к волосам на его груди, но он там не продержался бы долго и упал. Подходящим местом был нос, но мешал носовой платок на глазах. Ее взгляд остановился на кальсонах. На них было заметное место. Недолго думая, Летти прикрепила символ туда.
 Она спешила. Бросившись к коляске, быстро отвязала вожжи и стегнула ими по крупу лошади, отправляя громыхающую повозку в ночь. Затем направилась к своей лошади и подобрала волочившиеся по земле поводья. Тут только Летти вспомнила про сброшенную в кучу одежду. Она решительно свернула ее и перевязала рукавами сюртука. В одном из карманов что-то приглушенно звякнуло.
 Пленник отчаянно задергался, извергая страшные проклятья и угрозы. Не обращая на них внимания, Летти закинула сверток на свою лошадь и привязала к седлу. Сердце билось так сильно, кровь так бурлила, что на этот раз ей ничего не стоило забраться на лошадь. Она поскакала в сторону фермерского дома.
 Остальные, используя звук удалявшейся коляски как шумовое прикрытие, уже вывели фургон на дорогу и отъехали на некоторое расстояние. Догоняя их, Летти пришпорила лошадь. Они остановились, чтобы она успела забросить в фургон сверток с одеждой и влезть туда сама. Как только лошадь привязали к повозке, а Лайонел закрыл глаза, Летти начала переодеваться. Очень скоро они опять выглядели как компания дам с маленьким мальчиком.
 Спокойно они ехали домой. А там, где их уже не было, привязанный к дубу, ругался и пытался высвободиться не сборщик налогов О'Коннор, а Мартин Идеи.
 Они отметили успешное завершение задуманного ежевичной наливкой. Пили из тонких фужеров венецианского стекла, которые подарили тетушке Эм еще на свадьбу. Даже Лайонелу дали фужер, но он уже через две минуты положил голову на кухонный стол и закрыл глаза.
 Настроение было приподнятым не только от успеха, но и от облегчения, что все позади. Все, кроме Летти, не сомневались, что, когда Мартина найдут с саранчой на кальсонах, это примут за очередную выходку Шипа и Рэнни тут же выпустят. Тетушка Эм без конца говорила о том, как Рэнни вернется домой. Она, конечно, не могла рассчитывать, что он успеет уже завтра к обеду, но и тетушка Эм и Мама Тэсс с упоением обсуждали, что приготовят для праздничного стола. Салли Энн тоже время от времени вносила свои предложения. Летти слушала их, улыбалась, но не могла разделить оптимизм в отношении результатов операции.
 — Летти, дорогая, — сказала тетушка Эм, — давайте я налью вам еще наливки. Вы все еще такая бледная. Сейчас, когда все позади, не будете же вы навевать на нас меланхолию, правда?
 Летти покачала головой. Губы расплылись в легкой улыбке.
 — Я все время думаю о Мартине. А если он освободится сам, до того как его найдут и увидят саранчу? Что, если он не сообщит о случившемся? Тогда все напрасно.
 — Не сообщит? Конечно, он сообщит.
 — Вы уверены? Но ведь это сделает из него посмешище.
 — Во всяком случае, вы не повесили ему на шею табличку, как это сделал Шип с О'Коннором.
 — Да, но меня что-то беспокоит в его поведении. Он так хотел знать, кто я, как будто точно знал, что я не Шип.
 — Ну, естественно. Он же думает, что Шип в тюрьме. Все в этом уверены.
 — Думаю, дело не в этом. Кроме того, он почти узнал мой голос.
 — Боже мой!
 — Это было наше слабое место с самого начала, — заметила Салли Энн.
 Летти согласилась:
 — Я не предполагала, что придется столько говорить. Я бы и не говорила, но он был так подозрителен, так… ну, на него это не произвело нужного впечатления.
 — Вы думаете, он догадается, что это были вы?
 — Не знаю.
 Тетушка Эм заметила с тревогой:
 — Он такой вспыльчивый.
 Салли Энн повертела в руке свой фужер.
 — Я ушам своим не поверила, когда услышала его голос. Я была так уверена, что Анжелику заманил в Новый Орлеан О'Коннор. Она, конечно, этого не говорила, но я сразу так решила. Странно, что Анжелика никогда не упоминала его имени.
 — Ничего странного, — сказала тетушка Эм. — Она знала, что он друг нашей семьи, что когда-то ухаживал за тобой. Она проявила деликатность. Впрочем, такие вещи всегда так делаются.
 — Теперь хотя бы понятно, почему она так хотела с ним ехать, — сухо сказала Салли Энн.
 — Да, конечно, Мартин сумел бы соблюсти правила приличия. Кроме того, он джентльмен и привлекательный мужчина.
 — Я не могу понять, — сказала Летти, — зачем они ехали в Новый Орлеан. Он мог бы устроить ее здесь, поближе к дому.
 — Вот именно, — медленно проговорила тетушка Эм. — Наверное, она не согласилась из-за своей семьи. Но зачем ехать так далеко, чтобы… ну, вы понимаете, что я имею в виду. С другой стороны, я не могу поверить, что Мартин вот так все бросил бы и уехал, не попрощавшись.
 — Если только он не хотел, чтобы кто-нибудь это узнал.
 — Потому что стыдился? Но ведь можно было не говорить нам, с кем он едет.
 Салли Энн нахмурилась:
 — Летти права. Зачем ему уезжать? Ему и здесь неплохо.
 — Ну, есть ведь люди, ты знаешь, которые не разговаривают с ним, потому что он работает с «саквояжниками». Может, он хотел покончить с этим и начать новую жизнь в Новом Орлеане? А возможно, он любит Анжелику и готов сделать это ради нее?
 — Возможно, — сказала Салли Энн.
 Взгляд Летти упал на сверток с одеждой Мартина. Он лежал у двери кухни.
 — Может быть, ответ там?
 — Искать в карманах? — неуверенно спросила тетушка Эм.
 — Я знаю, что это нехорошо.
 — Это может помочь Рэнни, — сказала Салли Энн. Мама Тэсс, сидевшая тут же и слушавшая все это время, в ответ на их колебания закатила глаза к небу. Она встала, взяла сверток и плюхнула его на середину стола. Затем несколькими быстрыми и умелыми движениями развязала его и разложила вещи.
 Тетушка Эм сидела и смотрела на них. Салли Энн приподняла за рукав рубашку и бросила. Летти робко похлопала по складкам сюртука. Мама Тэсс опытной рукой взяла брюки и вывернула карманы.
 Скоро на столе выросла гора из вещей Мартина. Там были золотые карманные часы на цепочке с брелоками, носовой платок, маленький пистолет с перламутровой рукояткой, зубочистка из слоновой кости, свернутый листок бумаги, мелочь, длинный кожаный кошелек, завязанный сверху шнурком. Кошелек был туго набит, и Летти подняла его на ладони, как бы взвешивая. Машинально она открыла кошелек и высыпала содержимое на стол. Золотые монеты, сияя и мелодично позвякивая, образовали высокий холмик.
 Салли Энн удивленно подняла брови:
 — Да здесь несколько сотен долларов!
 — Не меньше.
 — Думаете, для Анжелики? Тетушка Эм с возмущением ответила:
 — Думаю, между ними были иные отношения. Полагаю, он должен был заплатить за проезд по реке и гостиницу или другое жилье, пока не купил бы дом.
 — Похоже, он собирался уехать навсегда, — задумчиво сказала Летти. Она взяла одну из монет, совсем новенькую, а затем начала перебирать остальные. Все они было достоинством в двадцать долларов. Все, как одна, новые.
 В ее голове начали складываться неясные, еще очень туманные подозрения. Она взяла свернутый листок бумаги и расправила его. То, что Летти увидела, не оправдало ее ожиданий. Там была только короткая запись из букв и цифр.
 — ВТ0430Э2, — скороговоркой прочитала она.
 — Что-что? — резко спросила Салли Энн.
 Летти прочла опять, и тут ее осенило. Широко раскрыв глаза, она посмотрела на Салли Энн.
 — Деньги для армии. Отправляют во вторник в четыре тридцать утра, по-военному — 0430, с эскортом из двух сопровождающих.
 — Значит, связной — Мартин.
 — Но если связной он, — промолвила тетушка Эм, — он и…
 — …убил Джонни.
 Карие глаза Летти были полны решимости, когда она закончила фразу. Значит, это Мартин организовал ловушку ее брату у ручья в заросшем мхом лесу. Может быть, эти новые монеты были из его сумки?
 Тетушка Эм оказалась во всем права. И если бы Летти не уверила себя в вине Шипа, она могла бы понять все раньше и тогда многое было бы сейчас по-другому.
 — Слава Богу! — воскликнула Салли Энн, закрывая лицо руками. — Слава Богу!
 — Господи, что ты? — сказала тетушка Эм, дотрагиваясь до ее плеча. — Ты должна радоваться. Ведь это означает, что Рэнни в безопасности.
 Салли Энн всхлипнула и вытерла глаза.
 — Для меня это означает, что Томас невиновен.
 — Томас?
 Салли Энн еле заметно улыбнулась:
 — Он так богат, простой солдат. И у него же в первую очередь был доступ ко всем сведениям. К тому же он — северянин. Он не такой пылкий, как другие мужчины. Я так боялась.
 — Господи, Салли Энн! Если мужчина не затаскивает тебя в угол, чтобы осыпать поцелуями, это еще не значит, что у него не горячая кровь и что он — убийца.
 — Я знаю, знаю. Но вместе со всем другим все как-то очень уж сходилось.
 Летти были понятны опасения Салли Энн, но сейчас нужно думать о другом.
 — Что делать? Мне кажется, мы немедленно должны представить вещественные доказательства Томасу. Иначе Мартин может уйти.
 — Мы можем поехать и привезти самого Мартина, — предложила Салли Энн.
 — Слишком рискованно, — тут же сказала тетушка Эм. — Он ведь и раскричался, когда Летти взяла его одежду, не из-за золота, а из-за этой бумажки. Он мог также слышать шум от нашего фургона, даже если не видел никого из нас. Если мы вернемся, он догадается, для чего, и нам его не взять. Я считаю, пусть этим займется армия.
 — Если они смогут и захотят, — промолвила Салли Энн.
 — Ты все еще не доверяешь Томасу?
 — Я верю ему, но есть еще шериф. Они с Мартином друзья.
 — Боже мой.
 — Может, будет лучше, если бы в это вмешались Рыцари?
 — Да, — задумчиво сказала тетушка Эм.
 — Но почему они? — спросила Летти с раздражением. Она чувствовала, что время уходит, а они все сидят и занимаются обсуждением.
 — Они вершат суд не только из-за политики, — настаивала Салли Энн.
 — Возможно, но раз здесь замешан конвой с деньгами для армии — это дело военных. Я считаю, мы должны поехать к Томасу. Немедленно.
 Салли Энн согласно кивнула:
 — Вы с тетушкой Эм поезжайте, а я должна поговорить с папой… то есть, я хочу сказать, мне нужно домой. Он… он будет беспокоиться.
 Летти в упор посмотрела на нее. Насколько ей было известно, Сэмюэл Тайлер не знал о ночных приключениях дочери и думал, что она ночует у тетки. Однако времени выяснять и спорить не было. Летти поднялась.
 — Как хотите. Мы поедем, тетушка Эм?
 — Вы… вы не передадите Томасу, что я о нем сказала? — спросила Салли Энн.
 Улыбаясь, Летти надела шляпку и заколола булавку.
 — Зачем мне это делать?
 — Незачем, конечно.
 — Потому что я — хладнокровная янки?
 — Вы можете решить, что он имеет право знать. Неужели она и в самом деле производила впечатление такой чопорной и уверенной в своей правоте? Она не будет думать об этом. Тем более что через несколько дней это уже не будет иметь никакого значения. Она промолвила тихо:
 Скажите ему сами, когда придет время, или не говорите вообще. Меня это не касается. Я никому не судья.




 ГЛАВА 19


 — Не понимаю, почему вы не можете дождаться Рэнни. Он будет знать не позже, чем через час.
 Летти положила щетку для волос в чемодан и закрыла крышку.
 — А может, только завтра, тетушка Эм, и вы это знаете. Томас ведь не обещал. Он только сказал, что постарается это сделать сегодня, если успеют заполнить все бумаги.
 — Если бы только Мартину не удалось уйти. Я боюсь, полковник будет держать Рэнни, пока ему не найдется замена в лице другого заключенного.
 — Это все только из-за бюрократических формальностей Реконструкции. Сейчас, похоже, никто не уполномочен принимать решения, все чиновники боятся взять на себя ответственность и поэтому очень осторожны.
 — Но все это не важно. Главное — Рэнни скоро будет дома, и он очень расстроится, когда увидит, что вы уехали, не попрощавшись с ним.
 Летти старалась сохранить терпение.
 — Я сожалею, но как уже говорила, я и так долго злоупотребляла вашим гостеприимством. И к тому же причинила вам много неприятностей. Теперь наконец я все знаю о брате, и душа моя успокоилась. Пора ехать домой.
 Конечно, не все дело было только в этом. Возможно, она трусила, но ей совсем не хотелось встретиться с Рэнсомом Тайлером. Летти любила Рэнни, ей было хорошо с ним. Но Рэнни больше не существовало, его вытеснил Рэнсом. На самом деле Рэнни никогда не было. Его создали богатое воображение и актерское мастерство. Так же было и с Шипом. Настоящий Рэнсом мог оказаться не— таким привлекательным, великодушным и сильным. Да ей и не хотелось знать, какой он на самом деле. Если она его не увидит, воспоминания могут остаться чистыми и приятными.
 — Не понимаю, зачем вообще уезжать, — настаивала тетушка Эм. — У вас есть школа. Вы можете работать. Все было так хорошо. Я думала, вам у нас понравилось.
 — Мне здесь очень нравится.
 Летти недоговаривала. Она полюбила эту землю и этих людей. Ей были дороги прохладные, умытые росой утренние часы и наполненные дремотой, жаркие, спокойные дни, нескончаемые сине-лиловые вечера и черные бархатные ночи, полные пульсирующей жизни. Как будет ей этого недоставать, так же как и сердечности этих людей, тихих звуков их голосов. Она будет скучать по большому старому и гостеприимному дому, где двери всегда открыты и для ночной прохлады, и для одиноких путников. Ей будет не хватать этого смеха и этой музыки, простого и естественного восприятия любви, жизни и смерти. Холодными зимними вечерами в Бостоне Летти будет думать о них, вспоминать ослепительное солнце, щедрость и радость.
 И потому, что она понимала и разделяла их помыслы, эти люди стали и ее частью. Летти теперь уже никогда не будет прежней, никогда не будет так скоро судить и обвинять, никогда не отвернется демонстративно от улыбки, прикосновения, поцелуя. Где-то в глубине души она теперь южанка. Как сказал Томас, на некоторых Юг действует именно так.
 — Но если вам здесь нравится, не уезжайте, — повторила тетушка Эм, логика ее была проста.
 — Мне нужно ехать, действительно необходимо. Летти надела шляпу и перчатки и кивнула юноше, племяннику Мамы Тэсс, который ждал, чтобы отнести вещи в коляску. Она в последний раз оглядела свою комнату. Все здесь выглядело уже чужим и безразличным. Как будто Летти здесь никогда и не жила. Она отвернулась и раскрыла объятия для тетушки Эм.
 — Спасибо за все. Вы были так ко мне добры. У меня нет слов, чтобы выразить, как я благодарна.
 — Фи! — только и могла сказать тетушка Эм, крепко обнимая девушку. — Все, что я хочу услышать — это когда вы приедете.
 — Не знаю. Может быть, когда-нибудь.
 — Как можно скорее. А то, клянусь, пошлю за вами Рэнни и Лайонела.
 Летти улыбнулась. В горле появился комок. Оторвавшись от тетушки Эм и быстро поцеловав ее в щеку, она вышла в коридор. Там ждали Мама Тэсс и Лайонел. Для них были приготовлены подарки — серьги с камеей для поварихи и книжка о средневековых рыцарях для ее внука. Летти пожала руку Маме Тэсс и обняла Лайонела, потрепав его мягкую шевелюру. Он улыбнулся ей во весь рот.
 Коляска ждала. Летти прошла к ней от дома через калитку, подобрала юбки, чтобы забраться на сиденье. Племянник Мамы Тэсс подал ей руку. Он отвезет ее в город, чтобы затем вернуть коляску в Сплендору. Юноша устроился рядом, Летти улыбнулась ему. Прощаясь, Летти помахала всем рукой.
 — Скорее возвращайтесь, слышите? Приезжайте к нам! Возвращайтесь!
 По мере удаления коляски крики становились тише, а потом и вовсе затихли. Летти, откинувшись на сиденье, махала рукой им троим, стоявшим на веранде, пока их фигуры не уменьшились и не растворились вдали из-за шлейфа пыли и слез, заполнивших ей глаза.
 Скорее возвращайтесь.
 Она знала, что не вернется сюда никогда, но было радостно ощущать себя желанной, нужной этим людям. Сердечность прощания облегчила состояние холодной опустошенности в ее душе, но ничто уже не излечит ее полностью. Летти поправила шляпку, нажала несколько раз кончиками пальцев в перчатках на глаза, чтобы не плакать. Она смотрела вперед.
 Скорее возвращайтесь. Крик стоял у Летти в ушах, когда она высадилась у станции, а коляска покатилась назад в сторону Гранд-Экора и когда большой громыхающий и подпрыгивающий на рессорах экипаж выехал из Накитоша в Колфакс, на вокзал. Летти подумала, что никогда его не забудет. Вспоминая этот крик, она чувствовала, как слезы опять наворачиваются на глаза. Какой она стала сентиментальной! Ей нужно быть начеку, чтобы такие люди, как ее сестра и зять, не изумлялись от такого непозволительного проявления чувственности. Впрочем, ей было все равно. Пусть думают, что хотят.
 Попутчиками Летти были коммивояжер, торгующий щетками, и небольшого роста толстый седой священник с большим белым кроликом в клетке. Из них троих кролик единственный представлял интерес. Оба откинулись на сиденьях, надвинули шляпы на лица и заснули еще до того, как колеса успели сделать первый оборот. Несколько минут, чтобы занять себя, Летти чесала кролику за ушами, просунув руку между прутьями клетки, пока и он не закрыл глаза.
 Летти принялась смотреть в окно, не выпуская из рук ременную петлю, чтобы не упасть. Она смотрела на деревья, пейзажи, мимо которых не раз проезжала за последние недели. Она думала и пыталась не думать. Скорей бы в поезд. Может, тогда она почувствует, что все случившееся позади, и все забудется.
 Экипаж трясся и подпрыгивал на дорожных ухабах. Его то заносило в сторону, то он проваливался вниз, и Летти вместе с ним. Он трещал так, что казалось, вот-вот развалится на части. На крыше экипажа с выводящей из себя регулярностью подпрыгивал и брякал какой-то чемодан или коробка. Кучер орал и ругал лошадей. То и дело щелкал кнут. Пыль, поднимавшаяся из-под копыт, заполняла экипаж дымкой, а затем быстро оседала на все тонким слоем песчинок. Встречный ветер трепал вуаль на шляпке Летти, мех кролика и галстук коммивояжера, выбившийся из-под сюртука. Ветер, однако, никак не влиял на жару от бьющего в окна полуденного солнца: Единственной передышкой были те несколько минут, когда они остановились на тенистом дворе фермы, чтобы напоить лошадей. Но когда снова двинулись в путь, жара и пыль стали еще невыносимей. Летти сжала зубы и выносила все с адским терпением. Как бы в награду за это миля за милей оставались позади.
 Сзади появился всадник. Экипаж издавал такой шум, что Летти не слышала стука копыт, пока он не поравнялся с окном. Времени удивиться или испугаться не было. Она увидела очертания мужской головы, широкую спину и тут же поняла, кто это и зачем он здесь. Сердце больно забилось. Она так крепко сжала руки, что лопнул шов на перчатке.
 Летти слышала, что он крикнул что-то кучеру, что-то о срочном известии для одного из пассажиров. Она знала, что по правилам остановки по таким незначительным причинам запрещены. Но многие правила в этих краях легко менялись, уступая соображениям человечности. Экипаж начал замедлять ход. Затем дернулся и остановился. Коммивояжер захрапел и проснулся. Священник открыл глаза и разжал руки на животе.
 Дверь рядом с Летти распахнулась.
 — Летти, дорогая, — сказал Рэнсом, — вы тут кое о чем забыли. Может быть, вы спуститесь, я вам об этом расскажу?
 — Это бессмысленно, — ответила Летти, встречаясь с ним глазами, надеясь, что он все поймет и не придется объясняться под любопытными взглядами священника и раздраженными коммивояжера. Из этого ничего не вышло.
 — Вы, возможно, правы, но я предпочитаю думать, что это не так, — заметил он. Его карие глаза блестели.
 — Вы не имеете права, — напыщенно произнес священник. — Если леди не желает с вами разговаривать, вы не можете…
 — Сэр, вас это не касается, — перебил его Рэнсом. Священник, получив отпор спокойным, но ледяным тоном, отвел глаза и откинулся на сиденье, пряча разгневанное лицо. Рэнсом повернулся к Летти.
 — Будьте благоразумны. Пусть эти люди спокойно продолжают путь, а вы и я поговорим.
 Была ли в этой просьбе угроза? Летти показалось, что если и так, то это относилось к ее попутчикам.
 — Вы самый бессовестный, самый беспринципный…
 — И, благодаря вам, не повешенный. Я могу ознакомить этих джентльменов с целым списком ваших достоинств, но не думаю, что это их развлечет. Я торжественно обещаю вам, что, когда бее выскажу, доставлю вас в Колфакс и вы успеете на поезд. Если вы сейчас поедете со мной, то есть я хочу сказать, если захотите пойти. В противном случае я за себя не ручаюсь.
 Он не шутил. Ей предложили выбор. Она могла пойти с ним по своей воле, или он применит силу и будет отвечать за последствия.
 — Леди, ради Бога… — начал коммивояжер, но умолк под тяжелым взглядом Рэнсома.
 — Хорошо! — воскликнула Летти, в ее голосе были раздражение и отчаяние. Она хотела избежать этого столкновения. Но уж если не получилось, то нужно проявить хотя бы чуточку достоинства.
 Он протянул руку. Летти положила пальцы на его ладонь и спустилась вниз, не глядя на него. Рэнсом отступил, отводя в сторону лошадь, и махнул кучеру. Тот закричал, щелкнул кнутом, и неуклюжий экипаж тронулся.
 — Мой чемодан! — закричала Летти.
 — Он будет ждать вас на станции в Колфаксе.
 Она смотрела вслед экипажу, пока тот не исчез за поворотом. Когда его не стало, Летти сосредоточила внимание на лесе, который в этом месте обступал их со всех сторон: сосны, дубы, ясени, побеги пекана и эвкалипта.
 — Летти, посмотри на меня.
 Ей этого совсем не хотелось. Она вся напряглась, заставляя себя повернуться к нему. Летти подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом, и замерла.
 Он снял шляпу. Перед ней стоял Рэнни. Солнце переливалось в золоте его волос. Лицо было серьезным. Он ждал. Но ведь Рэнни никогда не существовало. Лицо ее, исказилось. Летти отпрянула.
 — Не надо!
 — Что не надо? Это я. Я это.
  — Нет.
 Он поймал ее руку и снова повернул к себе.
 — Но это так! Чего ты боишься?
 — Ничего! Отпусти меня. Это все, что я хочу.
 — Я не могу. Во всяком случае, не так. Я люблю тебя, Летти.
 — Неужели? Который из вас? — спросила она с горечью и болью.
 Он посмотрел на нее, в глазах его было понимание.
 — Так вот в чем дело!
 — А чего ты ждал? Я знала двоих и каждого по-своему любила. Но оба оказались не настоящими.
 Рэнсом уже потянулся, чтобы обнять, ее. Ведь она сделала это признание. Она была так хороша в этой шляпке, сдвинутой чуть вперед на высоко уложенных волосах. На полях — дорожная пыль. Нежная тюлевая вуаль смягчала вызов во взгляде. Но она сказала «любила» так, будто уже не чувствовала этого. Словно все уже в прошлом.
 — Неужели это так невозможно, — сказал он тихим низким голосом, — что я — это они оба.
 Звучание его слов глубоко задело ее, всколыхнув волны чувств, как камешек, брошенный в тихую воду. Летти хотелось верить ему, хотелось броситься к нему в объятия. Но что-то мешало. Ответные слова вылетели неожиданно:
 — Ты не можешь быть и тем и другим.
 — Но почему? — В его груди была такая боль, какую не причиняла ни одна рана. Он не мог убедить ее словами и не смел применить силу, потому что боялся вызвать этим ее презрение. И вполне справедливо. Похоже, ей нельзя было ничего доказать.
 — Невозможно поверить, что два таких разных человека могут уживаться в одном. Кто-то один ненастоящий.
 — Кто?
 — Этого я не знаю, — сказала она, и глаза ее покрылись дымкой. -
 Он все смотрел на нее.
 — Если бы ты могла выбрать, если бы могла сказать, который тебе ближе, кто бы это был?
 — Я не хочу выбирать.
 — Но если бы?
 Она уже открыла рот, чтобы сказать, что предпочитает Рэнни, но остановилась, увидев огонь в его глазах. Этот огонь напомнил ей о ненастной, дождливой ночи, непрошеных удовольствиях, о раскачивавшемся пароме и блаженстве экстаза. Вопрос был нечестным, потому что ответить на него было невозможно. Летти предпочла бы, чтобы он был и тем и другим. Она страстно желала, чтобы он мог быть и тем и другим.
 Слева от Рэнсома в лесу послышался шум. Из тени на солнце вышел какой-то мужчина. Высокий, в грубых рубашке и штанах, в разбитых сапогах. В руке у него был револьвер.
 У Летти перехватило дыхание, и прежде чем она успела издать предупреждающий крик, мужчина заговорил.
 — Советую тебе выбрать Рэнни, — медленно проговорил Мартин Идеи. — Шип слишком дик, способен на любую выходку. Вряд ли из него получится хороший муж.
 Рэнсом, заметив, как у Летти расширились глаза при виде чего-то за его спиной, развернулся еще до того, как Мартин заговорил. Все мышцы напряглись при виде оружия. Он осторожно расслабился и встал перед Летти. Не спуская глаз с Мартина, он произнес:
 — Уверен, она тебе благодарна за совет, Мартин.
 — Я думаю. Так же как я благодарен тебе за то, что ты выманил ее из экипажа для меня. Я боялся, что она может уехать, но полагал, что ты этого не допустишь, и давно следил за тобой. Умно, правда?
 — Блестяще.
 — Я знал, что ты это оценишь. Ты был всегда таким сообразительным, Рэнсом. Я даже удивлялся, что ты не подозреваешь, что я, используя твои символы, перекладывал на тебя вину за то, что творил.
 — Мне приходило это в голову, но ведь ты был Моим другом, моим и Джонни.
 Мартин пожал плечами:
 — Ты и Джонни оба такие доверчивые. Вас было даже неинтересно обманывать.
 — А убивать его было интересно?
 — Совсем нет. Знаешь, что он сделал? После того как ты отправил его в Техас, он вернулся сюда. Он приехал ко мне среди ночи и предупредил, что собирается во всем признаться. Он хотел, чтобы я приготовился к последствиям. И. я приготовился. Мы выехали вместе. А когда на дороге никого не было, я застрелил его. Он выглядел таким удивленным. Даже не знаю, почему у него был такой вид.
 Он говорил так легко, совсем без эмоций, кроме, пожалуй, насмешливого самодовольства. Звук его голоса действовал Летти на нервы.
 — Да потому, что он был человеком чести, который не мог предать друга, которого мучило то, что он предавал других, незнакомых ему людей. Вам этого, конечно, не понять.
 — Честь? У меня ее было предостаточно до войны. Больше, чем достаточно, и чести, и благородства, и гордости. Только все это из меня выбили при Шило и Геттисберге и еще в дюжине других сражений, а потом и в тюрьме у янки, пока я не подкупил охранника и не бежал. Честью не наполнишь желудок, она не прекратит боль и не вернет того, что потеряно. Она не стоит ломаного гроша, ваша честь.
 — Но без нее человек — не более чем животное.
 — Хорошо, в таком случае я — животное, богатое животное.
 — А еще вор и убийца, — Летти разглядывала его узкое лицо, пустые глаза, узкие плечи и поражалась, как ей могло когда-то прийти в голову, что он мог быть Шипом. Наверно, она была слепа, она сама ослепила себя.
 Он безжалостно улыбнулся. Улыбка не сделала его взгляд менее холодным.
 — Забыли еще — «саквояжник». Но им я больше не буду. Я выхожу из игры. Хватит уступать дорогу напыщенным бывшим рабам. Хватит лизать сапоги «саквояжникам», быть у них мальчиком на побегушках. У меня будет больше денег, чем за всю жизнь раньше, и я буду важным господином. И для этого нужны только деньги, не честь.
 — Ты ошибаешься, — сказал Рэнсом.
 — Разве? Посмотрим, когда я возьму этот новый конвой с золотом, когда я буду сидеть в Новом Орлеане с домом в районе Гарден, с аристократической женой-креолкой, когда я буду дефилировать между кофейной и салуном днем, а по вечерам буду ходить в оперу, а ночи проводить у своей любовницы-квартеронки на Рампарт-стрит.
 — Этого не будет.
 Глаза Мартина сузились.
 — О, это будет. Только вы уже этого не увидите, ни ты, ни мисс Летти.
 — Тебе это не сойдет с рук.
  — Неужели? У меня ведь нет чести, и я решил, что ты опять будешь козлом отпущения. Ну, а что касается мисс Летти, у меня с ней кое-какие счеты. Она оставила меня привязанным к дереву в одном нижнем белье на съедение комарам. Больше того, она взяла мои деньги, мои часы. Она подстроила, чтобы меня обнаружил отец Анжелики и запретил ей ехать со мной в Новый Орлеан. Из меня сделали дурака. Да, у меня на нее зуб.
 — Кажется, мы еще не квиты, — бросила Летти, вскинув подбородок. — Из-за вас убили моего брата.
 — А вот это не так.
 — Но ведь наверняка… наверняка вы навели на него грабителей.
 — Нет.
 Летти похолодела и сжалась в комок. Это было страшнее, чем человек, который целился в нее. Она уже поверила в теорию тетушки Эм, захотела поверить. Теперь старые подозрения вернулись, и она почувствовала себя больной и неожиданно старой. Она медленно повернулась, чтобы посмотреть на Рэнсома Тайлера.
 Рэнсом ответил ей взглядом, понимая, что сейчас происходит у нее в голове, сознавая также, что ничего не сможет сказать в оправдание. Он уже сказал ей все у прозрачной, холодной воды ручья, где погиб Генри Мейсон. Или она верит ему, или не верит.
 Летти опять повернулась к Мартину. Подавленным от горя голосом она сказала:
 — Все-таки это вы.
 Он улыбнулся весело, как человек, который пережил триумф и хочет, чтобы кто-то знал об этом.
 — Нет, я не подстраивал его убийство. Я сам его убил.
 От боли Летти потеряла голос. Она прошептала:
 — Вы…
 — Это был почти несчастный случай, почти. Я знал, что он везет золото один. А мне нужно было отвезти в Монро кое-какие документы. Так, ничего секретного и важного. Я нагнал его у ручья. Не помню, что у меня тогда было на уме. Я устал быть бедным, мне надоело наблюдать, как другие — янки, чужаки, жирные дураки вроде О'Коннора — обогащались, хватали все, что плохо лежит. Мы спустились к воде напиться. Он встал на колени, чтобы взять черпак. Это было так легко, так легко. Я не мог отказаться от соблазна.
 Картина, которую он нарисовал, была такой яркой, что Летти все живо представила. Она прикрыла рот руками, потому что боялась, что ее стошнит.
 — Так это все и началось, у ручья. Потому что случайно меня там увидели двое джейхокеров, бандиты по имени Лоуз и Кимбрелл. Они забрали половину золота, будь они прокляты, и пригрозили, что если не буду снабжать их нужными сведениями, они донесут на меня. Но они не знали, с кем имели дело. Ведь игра могла вестись в обои ворота. Я предложил, что буду добывать сведения, но в обмен на половину награбленного. Иначе шериф узнает их имена. Все шло прекрасно, тем более что запас панцирей саранчи и шипов не иссякал.
 — Теперь иссяк. Мартин пожал плечами.
 — Ну, что же. Думаю, нам всем пора прогуляться в лес.
 Летти не двигалась.
 — Не понимаю, чего вы этим добьетесь?
 — Вы разве не слышали? Сатисфакции от вас. Вы лишили меня возможности обладать Анжеликой. Думаю, самое малое, вы должны вернуть отнятое той же монетой. Ну, а Рэнсом… — все будет выглядеть так, если бы вы его убили после того, как он вами… попользовался. Карман, полный саранчи и шипов, записка со сведениями о грузе с золотом, несомненно обнаруженная вами, окончательно все запутают. Все решат, что сведения передавал он, а я… я буду жертвой обмана, несчастным другом, попавшим в ловушку и сообщавшим ему ценные сведения, ничего об этом не зная. Конечно, чтобы это сработало, вам, дорогая Летти, придется умереть от жестокого обращения в руках этого дьявола. Какая жалость, какая трагедия!
 — Вы сумасшедший!
 — Я? Возможно. В такие времена люди сходят с ума, но не я.
 Рэнсом пошевелился. Когда он заговорил, голос его был спокоен и тверд:
 — Сумасшедший или нет, но ты просчитался.
 — Просчитался? Ты, конечно, просветишь меня, в чем именно? Думаешь, меня заподозрит шериф, этот бедный, запутавшийся человек?
 — Полковник У орд видел улики.
 — О, но я же сотрудничал с северянами и нарочно завел много друзей среди радикальных республиканцев. Не думаю, что полковнику позволят тронуть меня хоть пальцем, пока есть какое-то сомнение в мей вине. Ну, а слишком уж скрупулезное разбирательство в среде «саквояжников» стало бы опасным прецедентом.
 Самое ужасное, что это было правдой, подумала Летти. Если они ему позволят уйти, у Мартина все получится, ему все сойдет с рук. А Рэнсом если и беспокоился, то не подавал вида.
 — Есть еще одно обстоятельство. Ты согласишься, что это важно. Доказательства также представлены Рыцарям Белой Камелии.
 Кровь отхлынула от лица Мартина, а усы его уныло и беспомощно повисли.
 — Рыцари, — повторил он, потом лицо его просветлело. — Но они ведь узнали только недавно?
 — Это дело нескольких часов. Мартин мрачно улыбнулся:
 — В таком случае спасибо за предупреждение. Значит, мне нужно поторопиться.
 — Они идут по твоему, следу уже сейчас.
 — Среди бела дня? — Мартин громко рассмеялся. — Не думаешь же ты обратить меня в бегство. Повернитесь, оба, и пошли.
 Револьвер недвусмысленно был направлен на Летти. Рэнсом отдал Мартину должное. Тот знал, что он будет очень осторожен, пока она — мишень. Больше всего Рэнсом боялся, однако, что Летти откажется идти и это неподчинение заставит Мартина причинить ей боль. Но он по опыту знал, какой упрямой и хитрой она может быть. Сейчас, когда Мартин был настороже и ждал ответного шага, их время еще не наступило.
 Рэнсом протянул руку и дотронулся до ее плеча, пытаясь предупредить. Поняла ли она или все еще была в шоке после услышанного, он не знал, но Летти повернулась и пошла рядом с ним к лесу.
 Тень и влажный воздух под высокими деревьями окружили их. После жаркой и пыльной дороги в лесу казалось намного прохладнее. Прошлогодние листья лежали толстым ковром, тут же были сухие ветки, большие и маленькие, упавшие или сорванные ветром с деревьев. Повсюду росли кусты папоротников и вереска, поднимались покрытые мхом кочки, заросли шиповника, череды, паслена и осоки прикрывали заячьи тропки. Воздух был вязким, наполненным ароматами сосновых иголок, сухой листвы и отцветших трав.
 Тихо, было так тихо и покойно. Слышны были только шелест их шагов и шуршание юбок Летти. Треск сухих веток под ногами был приглушенным и как бы сдавленным. Где-то далеко пела птица. Ясная, чистая трель эхом отдавалась в тишине.
 Летти шла с поникшей головой. Со стороны казалось, что она подчинилась и смирилась, но внутри у нее нарастал гнев, и мысли, перегоняя друг друга, проносились с яростной скоростью. Самоуверенность Мартина приводила в бешенство. Ей хотелось опрокинуть эту самоуверенность, смутить, шокировать его. Летти тоже поняла, почему он держит ее на мушке. Она была помехой для Рэнсома, заложницей его— хорошего поведения. И если он не мог действовать из-за боязни за нее, то она должна найти способ уйти от непосредственной опасности. Но как? Как?
 Они вышли на небольшую полянку. Мартин злорадно сказал:
 — Ну, вот мы и пришли.
 Тщеславие. Его поедом съедали любовь к самому себе и тщеславие. Вот почему, он так подробно рассказывал им о своих намерениях. Вот почему то, как она с ним обошлась, вызвало жажду мести. Вот почему его так взбесило отступничество Анжелики. Это было его слабое место. Ну что ж, посмотрим.
 Летти облизала губы, изобразила бесстыжую подобострастную улыбку и повернулась. Низким грудным голосом она сказала:
 — Возьмите меня с собой в Новый Орлеан.
 Брови Мартина взметнулись вверх. У Рэнсома перехватило дыхание в почти беззвучном стоне.
 Летти не обратила внимания ни на то, ни на другое. Так как оба молчали, она продолжила:
 — Я восхищаюсь мужчинами, которые выходят победителями, несмотря на все наши разногласия. Я все равно уезжаю отсюда, а в Новом Орлеане я никогда не была.
 Мартин и в самом деле выглядел потрясенным.
 — Вы готовы уехать с человеком, который убил вашего брата?
 Она склонила голову набок.
 — Альтернатива-то не из приятных. Если уж мне придется заниматься с вами любовью, то я, по крайней мере, могла бы получить от этого удовольствие. Я не из ваших южных красавиц, вы знаете, таких застенчивых, готовых упасть в обморок в любую минуту, так дорожащих своей невинностью.
 — Это я вижу, — ухмыльнулся он.
 В глазах Мартина тем не менее появился интерес. Она завладела его вниманием, пусть в этом и была какая-то ирония.
 — Я предпочитаю смотреть правде в глаза. А правда в том, что вы — победитель. И я уверена, вы тоже считаете, что победитель получает все. Вы хотели иметь женщину в Новом Орлеане. Во мне, может, и нет африканской крови, но у меня зато есть кое-какой опыт и я умею доставить удовольствие мужчине. А возможно, вам понравится поменяться ролями — победа южанина над этой янки.
 — Возможно, — медленно сказал Мартин.
 — Летти, — голос Рэнсома звучал хрипло. Над бровями и верхней губой собрались капельки пота. Руки медленно сжимались в кулаки.
 Летти состроила Мартину хорошенькую гримасу.
 — Слышите? Он не хочет мной делиться. Он думает, я должна хранить ему верность до самой смерти. Не правда ли, мило? К сожалению, а может быть, к счастью, я не из тех, кто жертвует собой. Да таких и не много.
 — Это верно.
 Она бросила ему лукавый взгляд из-под ресниц и придвинулась на шаг ближе.
 — Я знала, что вы согласитесь. Ну, а что касается вашего предложения, вы, конечно, можете воспользоваться… плодами победы прямо здесь, но было бы гораздо удобнее заниматься этим подальше отсюда. Вы так не думаете? В делах такого рода не нужно спешить. Нужно получать наслаждение от каждого прикосновения, медленно и постепенно продвигаясь к тому трепещущему секретному местечку, которое приведет к столь вожделенному вздоху.
 Мартин раскраснелся. Его револьвер был нацелен меж ее грудей, но, казалось, он о нем забыл.
 — Вы говорите разумно.
 — Ну конечно. Вы думали, что северянки холодны, потому что мы сохраняем внешнее впечатление холодности? Как мало вы нас знаете! Но вы узнаете, узнаете, по крайней мере, одну. — Летти приблизилась еще, покачивая бедрами, задерживая дыхание так, чтобы корсет из китового уса поднялся и полные, округлые груди выпятились. В ее глазах было желание, такое сладострастное и живое, какое смогли вызвать те несколько часов на раскачивавшейся палубе парома.
 Мартин облизал губы.
 — Но я мог бы попробовать то, что вы предлагаете, сейчас, чтобы посмотреть, стоит ли это билета да пароход.
 — Конечно, можете, если хотите, — промолвила Летти и рассмеялась похотливо. Она и не знала, что может так. Стараясь изобразить во взгляде нетерпение, она провела пальцами по его свободной руке. Обхватила его кисть, притягивая к себе, как будто чтобы положить его руку к себе на талию. Она сделала еще один шаг и протянула руку, чтобы коснуться его отвисшей челюсти. Летти встала на цыпочки, вытянула губки, прикрыла глаза, но ни на минуту не отвлекалась, ловила каждое его движение. Он нагнул голову. Губы раскрылись. Летти видела его язык. Она продолжала вести пальцем ниже, под подбородок.
 И вдруг внезапным и резким толчком она ударила его нижней частью ладони под подбородок. Было слышно, как его зубы щелкнули и прикусили язык. Летти толкнула его что было сил, отбивая руку с револьвером подальше в сторону. Молниеносно и бесшумно вперед бросился Рэнсом. Он схватил Мартина за рубашку и резким ударом слева размазал его губы по зубам. Револьвер отлетел в сторону и упал в траву.
 Мартин, выругавшись, нанес Рэнсому удар правой в сердце, но тот вывернулся, и кулак скользнул по ребрам. Рэнсом расставил ноги и ударил Мартина кулаком в живот. В этом ударе было все отвращение, которое он испытывал к предателю. Мартин скорчился и застонал. Рэнсом ударил его снова, свалил с ног.
 Мартин вскочил, в руке его был сосновый сук, кусок дерева, покрытый затвердевшей, как сталь, смолой. Он бросился на Рэнсома, взмахнул суком и нанес удар сверху по голове и плечам. У Рэнсома искры посыпались из глаз. Он поднырнул под следующий удар и обрушился на Мартина всем своим весом.
 Мартин покачнулся, отпрянул назад и выронил сук. Рэнсом кинулся к нему в холодной ярости, нанося удар за ударом. Мартин отступил к дереву и, оттолкнувшись от него, бросил правую руку вперед, Рэнсому в сердце. Рэнсом охнул от боли, глотая воздух раскрытым ртом. Они сцепились, нанося друг другу удары.
 Летти кружила вокруг, бросаясь из стороны в сторону, пытаясь пробраться к револьверу. Они дрались так, что рубашки и на том и на другом были разорваны в клочья. Летти с отвращением смотрела, как плоть ударяется о плоть. Их тяжелое дыхание, лица, избитые в кровь, приводили ее в панику. Она должна была это прекратить, должна!
 Рэнсом бросил Мартина через бедро. Тот упал и скользнул по сосновым иголкам. Летти быстро рванулась вперед и была уже почти рядом с револьвером, когда Мартин вскочил на ноги и преградил ей путь.
 Рэнсом встал в стойку и размашисто ударил его в лицо сначала слева, потом справа. Глаза у Мартина остекленели, рот, который говорил Летти такие мерзости, превратился в кровавое месиво. Рэнсом бросился вперед, вкладывая в бросок всю силу своего тела, и плечом ударил Мартина в живот. Мартин сложился пополам, взмахнул руками и упал на спину. Потом по инерции перекатился и остался лежать на животе в высокой траве, почти у ног Летти. Его остекленевший взгляд упал на нее, потом на револьвер рядом с ней, не далее чем в трех футах от него. Он пополз, протягивая к револьверу трясущуюся руку со сбитыми в кровь костяшками пальцев.
 Летти рванулась вперед и опустилась на волны своих юбок. Ее рука сомкнулась на рукоятке револьвера, палец нащупал курок. Она подняла тяжелый ствол. Навела его Мартину между глаз. Не нужно целиться, не нужно размышлять. Промахнуться невозможно. Она крепче сжала револьвер и глубоко вдохнула.




 ГЛАВА 20


 — Летти, нет!
 Это прокричал Рэнсом, одновременно и просьбу, и приказ.
 Сурово донесся другой голос. Его Летти уже слышала как-то ночью, но боялась признаться в этом себе самой. Голос был спокойным, но строгим, не допускавшим возражений. .
 — Правильно, мисс Летти. Не надо.
 Мартин сдавленно вскрикнул. Рэнсом не издал ни звука. Летти посмотрела через плечо. Дыхание ее перехватило, кровь отхлынула от лица. Летти присела, рука с револьвером опустилась. Потом она медленно встала.
 Люди в белых простынях тихо появились из леса, как привидения или как бесшумно ступающие охотники, кем большинство из них и были всю жизнь. Угрожающе безмолвно они взяли их троих — Мартина, Рэнсома и Летти — в кольцо и начали сжимать его. В руках у главаря была свернутая кольцами веревка. Потертая и мягкая, она небрежно раскачивалась, конец ее был завязан палаческой петлей.
 Рэнсом встал рядом с Летти и обнял ее. Одна ее рука была на рукоятке револьвера, другая под стволом, но она и не пыталась поднять оружие или стрелять.
 Стало так тихо, что слышно было легкое потрескивание осоки, сначала примятой ногами, а теперь распрямлявшейся. Летти сдавило грудь, нервы были напряжены, как натянутые струны. Все не могло так закончиться, было бы несправедливо, если бы все завершилось именно так. Рэнсом был Шипом, но не преступником, которого можно вздернуть на ветке. Он наказывал только тех, кто этого заслуживал. Он делал все, что в его силах, чтобы исправить многочисленные несправедливости, с которыми сталкивался, чтобы отладить разболтавшиеся весы Фемиды. Как Рэнни он бросил вызов этим людям, но только защищая свою собственность и своего друга. Ничто из того, что он совершил, не заслуживало такой унизительной и бесславной смерти.
 Она шагнула вперед:
 — Вы не можете этого сделать!
 — Только мы и можем.
 — Но это неправильно! Это несправедливо! — повысила она голос, глаза ее жгли слезы.
 — А что сейчас вообще справедливо? — Вожак взмахнул веревкой, и двое одетых в простыни его помощников вышли вперед и подтащили к его ногам Мартина. Вожак повернулся к Летти и Рэнсому.
 — Вы оба нас обяжете, если уйдете. Теперь мы сами обо всем позаботимся.
 Смысл его слов дошел не сразу. Первым его понял Мартин. Он стал ругаться, перешел на крик, начал молить о пощаде.
 Рэнсом стоял на своем:
 — Мы уйдем, только если Мартин уйдет с нами.
 — Убирайся отсюда, сынок. Мы уступили тебе с Брэдли Линкольном, но сейчас этого не будет. Предоставь это нам.
 — Правосудию веревки? Давайте я его заберу и сдам военным.
 — Чтобы он мог отболтаться? Нет уж. Он подонок. Можешь винить войну, «саквояжников», кого или что угодно, но он все равно подонок.
 — Не важно, кто он и что он сделал, его должен судить суд.
 — Его и судит суд. Мы — судьи и присяжные заседатели.
 — Так вы делаете только хуже для всех. Я не могу этого допустить.
 Все напрасно. Их было слишком много, и они очень решительно настроены. Летти понимала это. Она также видела, что Рэнсом попытается их остановить. Таким уж он был человеком. Осознав все это наконец, она ощутила в груди такой прилив любви и гордости, что это почти вытеснило ее страх.
 — Тебе до этого не должно быть дела. Ты не можешь этому помешать, — сказал вожак и быстро подал знак. Люди в простынях, у которых были винтовки, навели их на Рэнсома. Со сталью в голосе вожак продолжил:
 — Еще раз говорю тебе, убирайся отсюда, пока не случилось того, о чем мы все будем сожалеть.
 — Это неправильно…
 — Пожалуйста, — попросила Летти, взявшись за руку Рэнсома, когда вооруженные Рыцари начали приближаться. — Пожалуйста, увези меня отсюда.
 Она ощутила напряжение от происходившей внутри его борьбы. Летти вдруг подумала, что он откажется и будет драться с ними. Не столько из-за Мартина, сколько из-за того, что он считал справедливым.
 — Пожалуйста, Рэнсом, — прошептала она. Подействовало то, что она его так назвала, подумала Летти. Это и еще его тревога за нее. Она почувствовала, как по его телу пробежала дрожь, когда он решил уступить.
 Еле переставляя ноги, они двинулись прочь. Кольцо людей в белых простынях разомкнулось, и они вышли из него. Потом кольцо снова сомкнулось и сжалось вокруг Мартина Идена. Красавец «саквояжник» опять начал умолять.
 Рэнсом пошел быстрее. Спотыкаясь и наступая на юбки, Летти ковыляла за ним, пригибалась, когда он придерживал ветки. Назад она оглянулась только один раз, когда Мартин начал визжать. Его не было видно, люди в простынях сомкнулись вокруг него. Содрогнувшись, она отвернулась и почти бегом бросилась из леса.
 Они нашли лошадей Рэнсома и Мартина у обочины дороги, где те пощипывали траву, волоча за собой поводья. Мартину его лошадь больше не потребуется. Быстро и умело Рэнсом укоротил стремена. Он взял у Летти револьвер, засунул его себе за пояс и придержал лошадь, встревоженную хриплыми криками Мартина, пока Летти садилась в седло.
 Вдруг крики прекратились. Уперевшись в стремена, Летти припала головой к конской шее и пережидала, когда пройдет дрожь в ногах. Рэнсом подъехал и положил руку ей на плечо.
 — Мы ничего не смогли бы сделать. Ничего.
 — Я знаю, — прошептала она.
 — Он сам во всем виноват.
 — Я знаю это. Но только… — Она сжала кулаки в приступе внезапной и яростной досады.
 — Что такое? Скажи мне. — Несмотря ни на что, она обвиняет его в том, что он не предотвратил эту казнь, подумал Рэнсом. А может, это он винил себя сам.
 Ее горло мучительно сжалось, и слова прозвучали шепотом:
 — Господи милосердный, я думала, это собираются сделать с тобой!
 Он не смог сдержать вздоха. Рука его на мгновение сжала ее плечо. Несколько отрывисто он произнес:
 — Давай уедем отсюда.
 Они быстро поскакали, не оглядываясь. Лица их словно застыли. Солнце палило над головами, но они едва ли ощущали его жар. За ними поднимались клубы пыли, она садилась на листья деревьев и кустов, мимо которых они проносились. Переезжая речку, они остановились и дали лошадям напиться. Потом пустились дальше.
 Летти едва замечала, по каким дорогам они скакали, и не думала о том, куда они едут. А если и думала, то полагала, что они возвращаются в город и в Сплендору.
 Она так и считала, пока они не свернули на проселок и не остановились перед так хорошо знакомой хижиной под раскидистыми дубами.
 Летти пристально посмотрела на Рэнсома, когда поняла, f де они, но ничего не сказала. Он помог ей выбраться из седла, отвел лошадей и занялся ими. Медленно ступая, словно побитая, Летти подошла к крыльцу и села на ступеньки. Она сняла шляпу, вколола в нее заколку, отложила шляпу в сторону и подобрала волосы. Опершись локтями на колени, она закрыла лицо руками и глубоко дышала, ожидая, когда Рэнсом вернется.
 Ее охватил гнев, неудержимый гнев и горечь из-за этой его последней выходки, из-за того, что он привез ее сюда. То, что этот гнев всего лишь скрывал боль, было не важно. Он вполне годился вместо щита.
 — С тобой все в порядке?
 Она и не слышала, как он вернулся. Его умение двигаться беззвучно и заставать ее врасплох так раздражало, что как раз и оказалось той последней каплей, которая переполнила ее. Летти выпрямилась, глаза ее сверкали.
 — Конечно, я в порядке. А что же со мной может случиться? Меня чуть не похитили, чуть не изнасиловали. Я наблюдала, как двое мужчин избивали друг друга почти до смерти, и я оказалась так близко от виселицы, что меня можно считать очевидицей казни. Ну, и что такого? Вполне обычное утро!
 — Мне жаль, что так вышло.
 — Тебе жаль? Это замечательно! Я не знаю, почему ты увез меня. Не знаю я и почему ты притащил меня сюда. Ведь ты должен понимать, что это место совсем не навевает приятных воспоминаний.
 — Я хотел поговорить с тобой. Я должен поговорить с тобой, объяснить…
 — Я слышала все, что хотела услышать, я сказала все, что хотела сказать. Я хочу вернуться домой, в Бостон. Я хочу уехать сейчас. Единственное, что ты можешь для меня сделать, — это позаботиться, чтобы я села на поезд раньше, чем пропадет мой чемодан!
 — Нет.
 Это единственное слово было спокойным и взвешенным.
 Летти смотрела на него, и гнев ее нарастал. Она грозно произнесла:
 — Что значит «нет»?
 — Это значит, — откликнулся он, — что я не собираюсь отпускать тебя, пока всего не скажу.
 Летти поднялась. Она стояла на ступеньках, а он на земле, поэтому их глаза находились на одном уровне.
 — Если ты думаешь, что можешь меня здесь удержать… — начала она.
 — Я не только думаю, я знаю это.
 Он закрывал ей дорогу. Его широкие плечи были очень прочной преградой. Но еще более прочной преградой был твердый, решительный блеск его карих глаз.
 Она выдержала его взгляд, не отворачиваясь. С тихой угрозой в голосе Летти промолвила:
 — Ты об этом пожалеешь.
 — Несомненно. — Он криво улыбнулся, оглядывая ее: щеки раскраснелись, грудь вздымалась, сжатые кулаки уперлись в бока в подражание его воинственной позе. — Но прежде всего я хочу выяснить, почему ты боишься меня.
 Ее длинный язык. Ну почему она не могла помолчать? Летти вскинула голову.
 — Ты же мне не совсем чужой человек. Сдается мне, Шипа скоро настигнет возмездие, справедливое или несправедливое. Я не желаю этого видеть.
 — Не думаю, что дело в этом. По крайней мере, не только в этом. Мне кажется, ты что-то ко мне чувствуешь, хотя и не хочешь в этом признаться.
 — А, ты вот о чем, — согласилась она так демонстративно небрежно, что чуть не задохнулась. — Да, ты чрезвычайно привлекательный мужчина, как тебе, должно быть, известно. А на меня вроде бы легко повлиять, можно даже сказать, меня легко взволновать широкими плечами или усами.
 — Не говори так! — Впервые в его голосе зазвучал неподдельный гнев.
 — Почему же нет? Ты сам видел.
 — Я ничего такого не видел. Чего ты хочешь, наказать себя за использование уловок, которые у тебя от Бога?
 — У меня? О Господи! Просто уловки, правда? И вот я думаю, что разыгрывала прожженную соблазнительницу, по меньшей мере, настоящую Далилу! А ты при виде этого в таком замешательстве, в такой агонии! Мужчины сами превращают женщин в существ, единственная цель которых привлекать мужчин же. И они оскорбляются, когда женщины обращают свою привлекательность в оружие. В этом нет никакой логики, никакой справедливости.
 — Если я и был в агонии, то потому, что боялся, что твои уловки сработают так хорошо, что мне придется стоять и смотреть, как тебя насилуют.
 — Ты подумал, я бросаю тебя, признайся!
 — Если для того, чтобы спасти свою жизнь, то пожалуйста. Но я никогда ничего такого не думал. Я верил тебе, черт возьми, Летти! Я знаю тебя, и не было даже такого момента, когда я усомнился в том, что ты делаешь. Иначе я бы не оказался наготове.
 Наготове вмешаться, когда придет время, наготове помочь. Это было правдой. Внутри нее что-то поднялось, свалилась такая огромная тяжесть, когда она поняла, что он был прав. Она занималась самобичеванием или, во всяком случае, винила себя раньше, чем он смог бы обвинить ее. Летти посмотрела ему через плечо, убрала кулаки с боков и сложила руки.
 Этот признак неуверенности впервые дал Рэнсому Надежду.
 — Дело только в том, — сказал он тихо, — что для меня невыносимо смотреть, как ты дерешься вместо меня, какими бы ни были твои приемы.
 — Мне тоже пришлось стоять и смотреть, как вы дрались. Ты думаешь, легко видеть, как Мартин бьет и терзает тебя, в то время как я ничего не предпринимала.
 — Ты не просто стояла и смотрела. Ты была наготове и ждала.
 Она посмотрела на него каким-то отсутствующим взглядом.
 — Я чуть не убила его. Он был так близко, и этот револьвер. Я ничего не чувствовала. Как если бы это была ядовитая змея, которую необходимо убить. Я хотела его убить, правда.
 — Я знаю.
 — Я никогда не думала, что это может быть так легко, мне, женщине. А тебе?
 — Я научился этому на войне.
 Летти опустила голову и отвернулась. Подобрав юбки, она поднялась еще на две ступеньки, ступила на крыльцо и прислонилась спиной к обструганному кипарисовому столбу. Рэнсом последовал за ней. Но она не смотрела на него, взгляд ее был устремлен во двор.
 — Во мне нет ничего, что должно быть у леди. Ни изысканности, ни утонченности.
 — Мне не нужна никакая леди, мне нужна ты, тебе, должно быть, это известно.
 На губах у нее появилась сухая улыбка, но глаза оставались безрадостными.
 — Конечно, известно. Я не дура, хотя, наверное, и вела себя, как дура. Ты так легко меня проводил, не правда ли? Как ты, наверное, смеялся?
 — Никогда! Клянусь!
 — Ну, не надо. Весь этот спектакль. «Вы поцелуете меня, мисс Летти?» «Вы можете меня еще чему-нибудь научить, мисс Летти?» Когда я думаю об этом, мне хочется…
 — Хочется чего? Кричать? Ударить меня? Ну, давай! Давай, и покончим с этим. Я не могу смотреть на тебя, когда ты такая.
 Голос его был тихим и напряженным. Он стоял перед ней открыто, в глазах его была боль. Она едва взглянула на него.
 — А эта ночь на пароме. Плата за жизнь Джонни. Ты просил ее, и я, как безмозглая идиотка, заплатила. Так легко, все было так легко. — Она опять сжала руки в кулаки и поднесла их к глазам.
 Цепь, на которой он сдерживал свой норов, лопнула. Он схватил ее за запястья и притянул к себе.
 — Прекрати! Не делай этого с собой! Не делай этого с нами.
 Летти билась в его руках, но не могла освободиться. Она сжала губы в тонкую ниточку и яростно посмотрела на него.
 — Я делаю это не с собой и не с нами, ты, подлец. Я делаю это с тобой! Какого справедливого и доблестного рыцаря, воюющего со злом, ты из себя изображал, такого доброго, чистого, утонченного и галантного! Но то, что ты сделал со мной, не было справедливым, и уж конечно, не поступком джентльмена.
 — Нет, не было, — сказал он. Глаза его были спокойны, хотя бронзовое лицо побледнело. — Я стремился делать то, что справедливо, но никогда не изображал из себя святого. Я пытался извиниться, пытался исправить…
 — О, да, — усмехнулась она. — «Выходите за меня замуж, пожалуйста, мисс Летти».
 Он встряхнул ее, шпильки вылетели, и волосы опустились на спину. Внезапно он прижал ее к себе так, что руки ее оказались у него вокруг шеи. Обхватив ее талию стальными объятиями, он запутал пальцы в шелковых локонах ее волос, прильнул к ее устам, наслаждаясь их сладостью. Он прижимал ее к своему мускулистому телу как человек, который боится, что сокровище, которое он так долго разыскивал, вдруг отнимут у него.
 Летти почувствовала прилив нежности и горячее желание. Оно нарастало, давило на нее, захлестывало. Она сцепила пальцы в его мягких волосах и отдалась этому чувству в последний раз. Это не могло повредить.
 Он целовал уголки ее губ, щеки, подбородок, вздрагивавшие веки. Прижавшись подбородком к ее виску, он прошептал:
 — Господи, Летти, ты сводишь меня с ума.
 — Тебе его и без меня не хватало, — сказала она еле слышно. Она попыталась отстраниться, но он не дал ей этого сделать.
 — Нет, пока ты не приехала. С того самого момента, когда я впервые увидел тебя, всего лишь тень в комнате, которая должна была быть пустой, с того самого момента, когда я впервые прикоснулся к тебе, я потерял контроль над собой и самого себя. Ты — мое возмездие, моя справедливая кара за все эти годы, когда я думал, что любовь — это глупости, а мужчины, которые теряют голову из-за женщин и не могут не прикасаться к ним, бесхребетные слабаки. Ты нужна мне так сильно, что нет ничего такого, на что я бы ни пошел, нет такой уловки, даже низкой, коварной и позорной, к которой я ни прибегнул бы, чтобы заполучить тебя.
 — У тебя получается так, будто в том, что между нами произошло, виновата я.
 — Нет, нет! Я, только я виноват, что влюбился в упрямую и своевольную северянку-янки!
 — А я ведь никогда и не изменюсь, — произнесла она куда-то в воротник его рубашки. — Я никогда не впишусь в рамки твоего образа кроткой женщины Юга, как Салли Энн.
 — Салли Энн — прекрасная женщина как кузина. Но я предпочел бы кого-нибудь потемпераментней.
 Летти невольно хмыкнула, почти не замечая, как исчезает еще один слой ее сопротивления и подозрительности.
 — Она бы показала тебе темперамент, если бы услышала эти слова. Она бы выцарапала тебе глаза.
 — Очень может быть.
 — Ну конечно, именно так поступила бы настоящая леди. Она бы не… не допустила при этом неприличий.
 — Я разрешаю тебе, даже призываю к этому — веди себя так неприлично, как только захочешь, — сказал он, голос его был полон веселья. — Кстати, меня очень интересует изучение чувственных потайных уголков и вздохов удовлетворения.
 — О нет! — воскликнула она в смятении, отталкивая его. — Не смейся надо мной.
 Про себя он выругал эту свою манеру поддразнивать. Это было лишь частью растекавшегося у него внутри глубокого чувства любви к Летти. Однако она была в тот момент слишком подозрительна, слишком взвинчена, чтобы понять это.
 — Я никогда не буду этого делать. Никогда. Я только хотел сказать, что ты вольна поступать, как хочешь, быть такой, какой хочешь, не опасаясь осуждения. Я не присваиваю себе права судить тебя или кого-либо другого. Ты мне нравишься такой, какая есть. И мне не надо, чтобы ты хоть как-то менялась ради меня. Я бы не хотел, чтобы ты хоть как-нибудь отличалась от той, какая ты сейчас.
 Летти посмотрела на него, нахмурившись.
 — Ты назвал меня своевольной.
 — А разве не так? А как же мне называть женщину, которая скачет во весь опор в моей одежде, набитой подушками, и в моих усах? Конечно, еще можно сказать, что она храбра, что у нее отважное сердце.
 Лоб Летти разгладился. Уголки рта растянулись и поднялись вверх. Она издала тихий звук, который мог быть смехом.
 — Да, ты действительно самый…
 — Что?
 — Не обращай внимания. Усы кольнули.
 — Я знаю. — Его лицо было серьезно, в то время как глаза — нет.
 Она смотрела на него, поочередно сосредоточивая внимание на разных деталях его лица, словно для того, чтобы они врезались в стены ее памяти. Уступая какому-то внутреннему чувству, она прикоснулась чувствительными кончиками пальцев к его недавно рассеченной губе, к старым ссадинам в углу рта и на подбородке, результату грубого отношения солдат, к припухлости у уголка глаза, темному шраму. Несмотря на все это, он был все же красив.
 — Бедное твое лицо. Болит?
 — Сейчас нет.
 Она вздохнула, пальцы ее соскользнули вниз. Она встретила его взгляд. Ее глаза были серьезны, печальны, но непреклонны.
 — Ничего не выйдет, ты же знаешь. Мы слишком разные. Мы вышли из разных миров и живем в слишком разных мирах. Всегда будет недопонимание, сомнения, страхи, даже если бы у нас не было этого неудачного пролога.
 — Я не считаю его неудачным.
 — Это потому, что ты такой же упрямый, как я, может, еще упрямее. Во всяком случае, этот пролог нормальным не назовешь.
 — А мы и сами ненормальные, оба, — он чувствовал, что последует, и готов был сражаться до конца.
 — Именно поэтому ничего и не выйдет. Кто-то один должен быть нормальным. Думаю, будет лучше, если я уеду. Если я хоть что-нибудь для тебя значу, ты поможешь мне это сделать. Ты проводишь меня в Кол-факс сейчас же, пока мы не сделали того, о чем оба будем сожалеть.
 Она отстранилась от него. Изящно и уверенно двинулась к ступенькам. Он смотрел на нее, восхищался движением ее бедер под юбками, а сердце в его груди готово было взорваться. Она была уже у ступенек, когда он нашел нужные слова.
 — Я отвезу тебя хоть к самому черту, если ты захочешь туда ехать. Но не надо обо мне заботиться, Летти, ни сейчас, ни когда-либо потом. И не надо мне говорить, что для меня лучше. Я не Рэнни. Отныне и навсегда я — Рэнсом Тайлер. И я знаю, чего я хочу. Я хочу спать рядом с тобой все оставшиеся годы моей жизни, хочу обнимать тебя, когда внутри у тебя будет мой ребенок, беспокоиться вместе с тобой из-за маленьких озорников, которых мы произведем на свет, сидеть с тобой на веранде на закате наших дней и потом целую вечность лежать рядом с тобой на кладбище. Я хочу, чтобы все, что у меня есть, имело твой вкус и твой запах. Я хочу, черт побери, дышать с тобой одним воздухом, отдыхать там, где ты отдыхаешь, есть, что ты ешь. Я хочу пить из твоего стакана.
 Как будто что-то раскололось у нее в груди, словно вековые льды покрылись трещинами, расступились и начали таять. Она повернулась и посмотрела на него с изумлением.
 — Ты любишь меня?
 — Так что же еще во имя всего святого по-твоему я тебе говорю?
 — Я думала, это лишь слово, которое… Он застонал и закрыл глаза.
 — Боже, храни нас, милая, ты слишком много думаешь.
 Два шага — и он был рядом с ней. Он прижал ее к себе и медленно закружил, спрятав свое лицо в ниспадавшем водопаде ее волос.
 Прошло немало времени. Рэнсом сидел, прислонившись спиной к столбу крыльца. Летти лежала в объятиях его сильных рук, голова ее покоилась у него на груди. Чтобы было удобнее, он достал из-за пояса револьвер и положил его рядом. Солнце клонилось к западу, но в тени деревьев было прохладно, и залетавший ветерок обдувал крыльцо, шевелил золотисто-каштановые локоны Летти. Вялые и умиротворенные, они сидели и смотрели на яркие пятна, высвеченные пробившимися через листву лучами солнца, на яркую бело-желтую ленту дороги.
 В конце концов, Летти пошевелилась.
 — Скажи, правда или нет, твой дядя Сэмюэл — один из Рыцарей?
 — Ш-ш-ш, — ответил он, целуя ее в макушку.
 — Что, неправда?
 — Правда, но лучше нам об этом не говорить. Она молчала всего несколько секунд.
 — Они снова могут приехать за Брэдли. Что ты будешь делать?
 — Остановлю их, если смогу. А если нет, Брэдли примет свою кару так, как подобает. Это все, что мы можем сделать.
 — А что с Салли Энн и полковником? Ты думаешь, они поженятся?
 — Как только Салли Энн будет готова к этому, думаю, что скоро.
 — Она думала, что он…
 — Я знаю. Это их личное дело, — сказал он твердо. Она немного нахмурилась.
 — Реконструкция не может длиться вечно. Через год или два Юг сможет жить так, как захочет. Он освободится от «саквояжников», таких, как О'Коннор, и сможет наконец возродиться после этой войны. Когда это случится, Сплендора опять расцветет, правда ведь?
 — Я думаю, правда.
 — Ты думаешь? Разве ты не умираешь от нетерпения увидеть это?
 — Нет, — сказал он, взял пальцами длинную, завивающуюся на конце прядь ее волос и провел ими ей по щеке, — сейчас нет.
 Она немного наклонила лицо, наслаждаясь этой лаской, но мысли ее были где-то далеко, устремленные в будущее, их будущее.
 — А что же с Шипом? Продолжать это будет очень опасно. Не думаю, что тетушка Эм когда-нибудь поверит, что Шип и ее Рэнни — один и тот же человек, но люди начнут задумываться.
 Он вздохнул и выпустил завиток ее волос.
 — Я полагаю, он уже сыграл свой последний выход, раз собирается обзавестись семьей.
 — Ты жалеешь об этом?
 Сразу он не ответил, и она быстро взглянула на него снизу вверх. Все его внимание было обращено на изучение локона, который, упав, сеткой обхватил ее грудь, обтянутую блузкой. Заметив ее взгляд, он поспешно покачал головой:
 — Нет, совсем нет.
 — А о Рэнни?
 — А что Рэнни?
 — Ты будешь продолжать разыгрывать роль?
 — А как тебе больше нравится? Она чуть улыбнулась:
 — Мне все равно. Он мне довольно дорог.
 — Я ревную. Но не надо беспокоиться из-за привязанности к нему. Я думаю, он станет гораздо нормальнее после ударов в голову от солдат федеральной армии. И от них бывает какая-то польза.
 — Я и не беспокоилась! По правде говоря, я буду о нем скучать.
 Он провел губами по ее лбу.
 — Если захочешь его увидеть, только позови.
 — Я запомню это. Но я сделаю еще лучше. Я сделаю своего собственного Рэнни. Это может потребовать некоторого времени, скажем, лет десяти-двенадцати…
 — Ведьма, — сказал он, снимая сетку волос с ее груди и обводя ее вершину кончиком пальца. — Может быть, я тебе помогу.
 — Дьявол, — пробормотала она.
 Он приподнял пальцами ее подбородок, заставляя заглянуть себе в глаза, которые горели от веселья и желания.
 — Когда же мы начнем? — спросил он.