Аннотация: В веселом парижском полусвете случилась истинная комедия ошибок. На поверхности — обычнейшая история: легкомысленный граф влюбляется в юную содержанку заезжего повесы-виконта. Только одно «но» — граф в действительности вовсе не граф, а английский герцог Фэйверстоун, состоящий в родстве с британским королевским домом. А виконт и содержанк» в действительности — всего лишь брат и сестра, Кендрик и Тина принц и принцесса маленького княжества Виденштайн бежавшие от суровых родителей. Более того, в мужья Тине отец и мать избрали именно герцога Фэйверстоуна.


---------------------------------------------


 Барбара Картленд
 Крылья экстаза



 Глава 1


 1869
 Эрцгерцог Виденштайн погрузился в чтение свежей газеты, а потому вся остальная семья, завтракавшая рядом, пребывала в совершенном молчании.
 По этой причине каждый завтрак превращался в некую весьма неприятную процедуру, поскольку домочадцы не представляли, в каком именно расположении духа окажется глава семейства после знакомства с новостями.
 Принц Кендрик, намазав тост маслом и джемом на английский манер, быстро проглотил его и поспешил подняться из-за стола. Его мать, эрцгерцогиня, читавшая письмо, мгновенно подняла на сына глаза и значительно вздохнула. Затем ее взгляд упал на газету, завладевшую всем вниманием супруга, но, увы, — безрезультатно.
 — Леопольд, — осторожно сказала она, придав голосу некоторую требовательность.
 Эрцгерцог оторвался от чтения и, всем своим видом показывая раздражение, вызванное столь бестактным вмешательством, поднял на жену глаза:
 — Да-да, конечно!
 Принц Кендрик и его сестра-близнец, принцесса Мария-Терезия, которую в семейном кругу называли не иначе как Тина, встревожено посмотрели на отца и приготовились выслушать нотацию, что, впрочем, было делом весьма обычным.
 Эрцгерцог медленно опустил газету на стол и снял с переносицы очки, которые он никогда не носил на публике, полагая, что они значительно портят его внешность. Он и поныне был еще отменно красивым мужчиной, и свидетельством тому являлись монеты Виденштайна на которых был изображен его чеканный профиль.
 На протяжении всей его жизни женщины уверяли эрцгерцога, что сопротивляться его взгляду невозможно, а сам он безуспешно пытался скрыть этот секрет от собственной супруги.
 — Отец хочет с вами поговорить, — сказала детям эрцгерцогиня, и брат с сестрой поняли, что на этот раз разговор будет серьезным.
 Принц пожалел, что не успел вовремя ретироваться, впрочем тут же сообразив, что мать и не дала бы ему сбежать.
 Эрцгерцог откашлялся:
 — Я получил, — начал он медленно и тяжеловесно, — от ваших наставников заключение, о результатах ваших занятий за последние три месяца. — Тут он умолк, будучи не в силах отвести глаз от дочери, особенно хорошенькой этим утром, что грозило отвлечь герцога от исполнения отцовского долга, но, переведя взгляд на сына, снова воодушевился. Голос его посуровел. — Ты, Кендрик, не оправдываешь моих ожиданий. А между тем учителя утверждают, что заниматься ты можешь, если только захочешь. Не понимаю, почему этого не происходит.
 — А потому, папа, — решительно заявил принц, — что система нашего обучения крайне старомодна и, уж простите, безнадежно скучна. если вас, конечно, интересует мое мнение по этому вопрос.
 Обвинение было неслыханным, и герцогиня-мать даже затаила дыхание, а Тина нервно посмотрела на брата, ведущего столь отчаянные речи.
 — Плох тот мастер, что сетует на свои инструменты, — язвительно изрек эрцгерцог.
 — Вот если бы вы позволили мне отправиться в университет… — начал Кендрик, но это был старый спор, и эрцгерцог остановил сына:
 — Ты пойдешь в армию. И это совершенно естественно, учитывая тот факт, что, заняв мое место, тебе придется командовать нашими войсками. И, видит Бог, полезней дисциплины для тебя не может быть ничего!
 Повисло неловкое молчание, и было видно, что принц едва сдерживает горькие слова, уже рвущиеся с его губ. Отец с сыном непримиримо смотрели друг на друга, и потому эрцгерцогиня сочла за лучшее все-таки вмешаться:
 — Лучше расскажи детям о своих планах, Леопольд. Ведь разговор, собственно говоря, был затеян для этого.
 Эрцгерцог, казалось, внял словам супруги и уже спокойней продолжил:
 — Мы с вашей матерью обсудили все очень подробно, и, увы. Тина, твои успехи не лучше, чем у брата, особенно в немецком.
 — Но немецкая грамматика очень трудна, папа, и к тому же герр Вапьдшутц, как говорит Кендрик, большая зануда. А объясняет все так медленно, что впору заснуть, честное слово!
 — Хорошо, я принимаю это к сведению и поэтому… Поэтому мы решили отправить вас обоих в Эттинген.
 — В Эттинген, папа? — в удивлении воскликнула Тина.
 — Будет вполне разумно, чтобы Кендрик потренировался в немецком перед тем, как он отправится в Дюссельдорф, — пояснил эрцгерцог.
 У принца даже перехватило дыхание, но взяв себя в руки, он поинтересовался:
 — Почему я должен отправляться в Дюссельдорф и зачем?
 — Именно об этом я и хотел поговорить. Дело в том, что это — предложение нашего зятя и, я считаю, блестящее. А заключается оно в том, чтобы ты провел около года в дюссельдорфских казармах и, таким образом, получил ту превосходную выучку, которая так отличает офицеров прусской армии.
 — Провести год с этими кровожадными чудовищами! — воскликнул принц. — Да это хуже, чем пройти все круги ада.
 — Но крайне для тебя полезно, а потому ты туда отправишься без всяких возражений, — сухо подытожил эрцгерцог.
 — Но я отказываюсь! Решительно отказываюсь! — повысил голос Кендрик. Впрочем, кроме возмущения, в голосе этом уже зазвучали и нотки отчаяния.
 — Что же касается тебя. Тина, — обратился эрцгерцог к дочери, — то, поскольку вы столь неразлучны, ты поедешь в Эттинген вместе с Кендриком и попытаешься улучшить там свой немецкий. Ну а потом, когда он будет уже в Дюссельдорфе, мы с матерью намереваемся выдать тебя замуж.
 Теперь настал черед возмущаться Тине.
 — Замуж, папа? — Ив глазах юной принцессы загорелся неподдельный ужас.
 — Что ж, тебе восемнадцать, и уже давно пора подумать о достойном женихе. Я лично надеялся, что им станет какой-нибудь принц правящего дома одной из соседних стран, но, увы, все они либо уже женаты, либо еще слишком молоды. — Тина с облегчением вздохнула, но отец сурово продолжил: — Тогда твоей матери пришла в голову здравая мысль о том, что тебя можно выдать за кого-нибудь из ее соотечественников. Я и сам до сих пор счастлив, имея своей женой подданную английской короны.
 Эрцгерцогиня, услышав такой комплимент, низко опустила голову, а потом, тихо сказала:
 — Увы, дорогая, ты должна понять, что, будучи младшей дочерью, ты вряд ли найдешь супруга из королевского дома, как бы мне этого ни хотелось.
 — Но я не хочу выходить замуж… вообще ни за кого, мама! Эрцгерцогиня нахмурилась.
 — Не будь смешной, — резко одернула она дочь. — Разумеется, ты должна выйти замуж и как можно быстрей. Короче, как только Кендрик отправится в Дюссельдорф, с чем тоже надобно поспешить. Так что тебе будет чем заняться в его отсутствие. Я ведь знаю, как ты будешь скучать без него.
 Это было правдой, и Тина бросила взгляд на брата, который не поднимал глаз от серебряного судка для горчицы и казался полностью погруженным в собственные неприятности.
 — Я уже написала сестре Маргарет, — продолжала эрцгерцогиня. — Как тебе известно, она является первой леди опочивальни королевы Виктории и заслужила полное доверие ее величества. И теперь мы весьма счастливы и рады принять ее совет.
 — И каков же он, мама? — спросила Тина, чувствуя, что слова застревают в пересохшем от волнения горле.
 — Маргарет ответила, что, поскольку подходящей кандидатуры из числа правящих принцев нет, сама королева предложила ей посоветовать тебе выйти замуж за английского герцога. — Эрцгерцогиня сделала паузу, желая насладиться реакцией дочери, но, поскольку таковой не последовало, продолжила: — На данный момент есть два претендента, оба в той или иной степени родства с королевским домом, и потому как королева, так и моя сестра полагают, что брак с одним из них послужит только к пользе обеих стран.
 — Но… я не хочу выходить замуж за англичанина, мама!
 — Какие же возражения ты имеешь против англичан? — возмутилась эрцгерцогиня.
 Тина успела сообразить, что любой ее ответ станет оскорблением для матери, и просто низко наклонила голову, опустив глаза в тарелку.
 — Хорошо, я проигнорирую эту детскую выходку, — насмешливо заметила эрцгерцогиня.
 — И все же вернемся к делу, дорогая, — напомнил ей супруг, — не можем же мы оставаться в столовой весь день.
 — Именно это я и пытаюсь сделать, Леопольд, — холодно остановила его эрцгерцогиня, — но дети постоянно нас прерывают.
 — Теперь они молчат, — вполне резонно заметил эрцгерцог.
 — Так вот, возвращаясь к нашему разговору, замечу, что Маргарет сообщила о двух претендентах на твою руку. Правда, один из них, герцог Гэйтесфорд, несколько староват для тебя и к тому же вдовец. — Герцогиня опять подождала, пока дочь поинтересуется возрастом предполагаемого жениха, но девушка снова промолчала, и герцогине пришлось продолжить: — Его сиятельству за пятьдесят, и потому, несмотря на его вес в обществе и заслуживающий всяческих похвал характер, мы с отцом решили, что он нам не подходит.
 — Выйти замуж за человека старше папы!!!
 — Ты выйдешь за того, кого выберем мы, — отрезала мать. — А выбрали мы, хотя и не без некоторых колебаний, герцога Фэйверстоуна, которому всего тридцать три года. Его матушка приходится кузиной самой королеве и состоит в родстве с ее дядей герцогом Кембриджским.
 — Не предками у него все в порядке, — заметил эрцгерцог.
 — Разумеется, ты прав, Леопольд. Жених идеальный. И все-таки мне бы хотелось для Тины мужа постарше, который не только мог бы удерживать ее от некоторых легкомысленных поступков, которые, как ни печально признать вполне в ее характере, но и внушил бы ей. что она должна вести себя как подобает дочери высокопоставленных родителей.
 — Все это раньше или позже она поймет и сама. — вздохнул эрцгерцог, который был глубоко привязан к своей второй дочери и полагал, что малышка, как никто из детей, похожа на него самого. Поэтому он всегда был склонен защищать ее от критики и обвинений матери.
 Эрцгерцогиня же внешне больше благоволила к старшему сыну, а на деле всю свою любовь отдавала младшему, которому не исполнилось еще и четырнадцати. Во всем облике принца Луи было нечто, что делало его больше всего похожим на англичанина, и это обстоятельство, естественно, являлось настоящей усладой для материнского сердца.
 Эрцгерцогиня была женщиной холодной, воспитанной в пуританской Англии, где любые живые проявления чувств считались вульгарностью, а люди, их обнаруживавшие, — дурно воспитанными.
 Выйдя замуж благодаря своему родству с королевской фамилией за правителя Виденштайна, она влюбилась в своего красавца мужа сразу и навсегда, но никогда не считала возможным проявлять эти чувства. А эрцгерцог в те дни был настоящим донжуаном. Он не пропускал ни одной хорошенькой женской физиономии и потерял счет любовным авантюрам. Он не мог понять сдержанности своей жены, но тем не менее всегда окружал ее почетом и уважением, отдавая должное ее высоким моральным качествам и красоте.
 И теперь, после стольких лет брака, герцог, вероятно, был бы весьма удивлен, узнай он о дикой ревности супруги и о том, как до сих пор страдает она, видя, что ее холодная классическая красота совершенно его не волнует.
 При всем этом они жили очень мирно и являлись родителями замечательно красивых детей.
 Правда, эрцгерцогиня весьма переживала из-за того, что все три дочери унаследовали от отца и романтичную внешность, и страстный темперамент, да и старший сын принц Кендрик тоже скорее походил на Виденштайнов, чем на английскую родню матери. Поэтому она возлагала большие надежды на двух младших детей и особенно на принца Луи, который должен был оправдать наконец все материнские ожидания.
 Тина молча раздумывала над словами родителей, и, несмотря на то, что герцог Фэйверстоун казался ей не таким уж и плохим выбором, желание выходить замуж, да еще за англичанина, так ее и не посетило. С самого детства принцесса Терезия, как ни старалась, не могла найти в характере матери какой-нибудь струнки, затронув которую, можно было бы ее разжалобить или смягчить. Больше того, постоянные нотации эрцгерцогини, ее наказания и некая односторонность суждений утвердили девушку в мысли, что все англичане раздражительны, бессердечны и склонны к диктаторству.
 И поэтому в своих девических мечтах о замужестве она представляла себе в роли возлюбленного только француза.
 Маленькое королевство Виденштайн было расположено рядом с Баварией, с которой в основном и граничило. На севере располагалась провинция Хайдельбург, принадлежавшая Пруссии, а на западе — французский Эльзас.
 Большинство населения Виденштайна составляли французы, перемешавшиеся в результате брачных союзов с баварцами, и, подобно Тине и ее брату, они достаточно свободно говорили на обоих языках. Правда, преподаватель немецкого, будучи пруссаком, постоянно укорял своих учеников в том, что у них слишком мягкое произношение, свойственное выходцам из Южной Германии. Во дворце же говорили в основном на английском — из уважения к родине эрцгерцогини.
 Словом, нельзя было отрицать — да Тина и сама не раз говорила это в отсутствие эрцгерцога — что их народ — это нация каких-то квартеронов, тем более что ее собственная бабка по отцу была наполовину венгеркой.
 — Все знают, — как-то сказал сестре Кендрик, — что в нас течет дикая кровь.
 — Но проявить себя, боюсь, ей не удастся, — задумчиво ответила тогда девушка.
 — Ничего, мы подождем, — не сдавался брат.
 И вот теперь, когда они закончили школу и стали совершенно свободными. если не считать обязанности посещать некоторые уроки, им предстояло разлучиться. Сердечко Тины замирало при этой мысли, ибо она справедливо полагала, что. потеряв Кендрика, она потеряет свою половину.
 Все наконец вышли из столовой, и девушке пришлось с содроганием выслушать сетования брата о тех ужасах, которые ожидали его в прусских казармах.
 — Я слышал, что кадетами командуют, как скотиной, — горячился Кендрик, — а когда у них выдается хоть немного свободного времени, их стравливают в дуэлях. Говорят, что чем больше на лице у кадета шрамов, тем больше он этим гордится!
 Тина даже вскрикнула от страха:
 — О Кендрик. но с тобой этого не должно случиться!
 — Случится, вот увидишь, — мрачно заметил брат. Он был очень красивым молодым человеком и весьма заботился о своей внешности. Для Тины одна мысль о том, что это прекрасное лицо будет изуродовано шрамами, показалась чудовищной.
 Убежав после завтрака в свою собственную маленькую гостиную, брат и сестра теперь сидели и глядели друг на друга в полном отчаянии.
 Казалось, что весь их привычный и уютный мир вдруг разом рухнул и вышвырнул их в беспросветное уныние, от которого нет спасения.
 — Что же делать? — прошептала Тина. — Что же нам предпринять, Кендрик? Я не могу потерять тебя на целый год!
 — Ах, если бы только на год! — поправил ее брат. — На всю жизнь!
 Девушка заплакала.
 — А мне придется выйти за этого мерзкого герцога, и это будет еще хуже, чем у бедной Мелани с Георгом!
 Близнецы замолчали, вспомнив о несчастном замужестве старшей сестры, вышедшей замуж за кронпринца Фюрстенбурга, считавшегося самостоятельным государством на севере Германии, а на деле стонавшего под пятой протектората Пруссии.
 Мелани возненавидела принца с самой первой встречи, но брак был заключен, и теперь в редкие приезды сестры домой близнецы видели, как она страдает и томится.
 — Я ненавижу Георга, — говорила она снова и снова, — он чванлив, упрям и невообразимо глуп.
 — Ах, Мелани, бедняжка, — плакала Тина.
 — Он не слышит никого, кроме себя. — продолжала Мелани, — и в результате при дворе царит такая смертельная скука, что я кажусь себе похороненной заживо.
 Эти слова сестры сейчас пришли Тине на ум, и она не на шутку испугалась, что подобная участь может ожидать и ее. Если все англичане таковы, как ее дражайшая матушка, то она просто задохнется среди них.
 Па самом деле принцесса почти не видела жителей Альбиона, не считая родственников матери, время от времени приезжавших к ним погостить.
 Эрцгерцогиня была младшим ребенком из многочисленных отпрысков в большой семье, и все ее браться и сестры заключили браки с членами царствующих семей и теперь держались крайне недоступно.
 Единственное, что пробуждало в них нечто человеческое, были разговоры о лошадях — но и только. Все сказанное эрцгерцогом о ее будущем женихе наводило Тину на мысль, что и он окажется достойным членом этой компании.
 — Твоя мать намерена, — сказал перед выходом из столовой отец, — пригласить герцога Фэйверстоуна на «Золотой приз» в следующем месяце.
 «Золотой приз» было названием одной из самых значительных скачек года, и владельцы породистых лошадей собирались в Виденштайн со всей Европы.
 Тина никак не среагировала на Это сообщение, и эрцгерцог добавил:
 — Таким образом, мы предстанем перед Фэйверстоуном в самом лучшем виде, и он встретится со всем цветом нации. Мы примем его так, что у него не будет возможности относиться к нам свысока только потому, что он состоит в родстве с английской королевой.
 — Почему ты вообразил, что он будет себя вести именно так, Леопольд? — возмутилась эрцгерцогиня.
 — Я знаю англичан, — спокойно ответил ей супруг, а Тина подумала, что наконец-то отец вслух сказал то, что не решилась произнести она сама.
 — Так что же нам сделать, чтобы избежать тех напастей, что готовы на нас обрушиться? — спросила теперь девушка умолкнувшего брата. Кендрик не ответил. — Ясно, что и в Эттингене нам не придется много быть вместе, да еще и этот проклятый немецкий…
 — Я тоже ненавижу этот язык, а говорят, что этот профессор еще более нудный, чем наши преподаватели.
 — Я не сомневаюсь, — подхватила сестра, — ему, должно быть, никак не меньше ста восьмидесяти лет — иначе нас туда бы не отправили!
 Последнее, что сообщил эрцгерцог своим детям, касалось даты их отъезда. Они должны были отправиться через три дня на маленькую узловую станцию на границе, пересесть здесь на поезд до Эттингена, а прибыв на место назначения, провести там три недели, занимаясь с профессором Шварцем, который был уже слишком стар для того, чтобы самому приехать в резиденцию эрцгерцога.
 — Вас будут сопровождать, — объяснил отец, — барон Кауфлен и графиня Биронкаслер, которые станут следить за вашим поведением и успехами в науках. Если же таковых не будет, то по возвращении вам придется испытать всю силу моего гнева.
 — Вот удовольствие торчать с этими старыми занудами, — заворчал Кендрик.
 — Право, я чувствую, что готова сбежать, — задумчиво протянула Тина. — Единственная трудность в том, что… бежать нам, пожалуй, некуда.
 Наступила тишина, прерванная радостным восклицанием Кендрика:
 — У меня есть идея!
 Тина внимательно посмотрела на брата.
 — Но если твоя идея вовлечет нас в еще более серьезный конфликт с мамой, я, скорее всего, не поддержу ее, — проговорила она. — Ты ведь помнишь, чем уже один раз кончилось твое сумасбродство. — По сказано это было не с укоризной, а скорее с улыбкой.
 Близнецы с самого своего рождения постоянно попадали во всевозможные переделки, в основном, конечно, из-за Кендрика. Он, с его живым воображением, время от времени создавал такие смелые планы, что расплата за них оборачивалась для брата и сестры нешуточными наказаниями. Тина шла на все эти проделки совершенно сознательно, исполняя любую прихоть брата, которого просто-напросто обожала.
 Кендрик вскочил с дивана и зашагал взад-вперед по гостиной, выглядевшей, кстати, весьма захламленной. Слуги уже давно отчаялись превратить царящий здесь хаос хотя бы в какое-то подобие порядка.
 Ружья принца, его хлысты для верховой езды, ракетницы, футбольные мячи и палки для поло соседствовали здесь вперемешку с палитрами и кистями принцессы, ее вышиваниями — которые сама она полагала вещами наискучнейшими, но выполняла по приказанию матери — и любимыми книгами, груды которых росли не по дням, а по часам. Они заполняли полки на стенах, валялись на столах, на креслах и даже на полу.
 Кроме того, гостиная тонула в цветах, собственноручно собираемых Тиной в дворцовом парке и расставленных с таким изяществом и вкусом, какой едва ли можно было найти в других покоях дворца. Кое-где встречались и старые куклы, которые принцесса любила в детстве и не выбросила до сих пор; одетые в роскошные платья, расшитые драгоценностями, они украшали несколько унылую обстановку гостиной.
 Неожиданно девушку поразила мысль, что любой внимательный человек, заглянувший сюда, поймет не только их с братом пристрастия и интересы, но разгадает их характеры.
 В этот момент Кендрик испустил радостный вопль, подпрыгнул и побежал к двери. Открыв ее, он зачем-то высунул голову наружу, внимательно огляделся и снова вернулся в комнату.
 — Я просто удостоверился, — объяснил он, — что там никто не подслушивает. Между прочим, я совершенно точно знаю, что уже несколько раз горничные и лакеи подслушивали наши разговоры, передавали их маминой экономке, а та, в свою очередь, не теряла времени даром и все до слова доносила ее величеству.
 — Ах, так вот откуда мама узнала о твоей хорошенькой маленькой танцовщице!
 — Другого пути и быть не могло! — вздохнул Кенцрик.
 Из-за этого случая разгорелся недавно большой скандал, ибо эрцгерцогиня узнала о том, что сын несколько ночей провел вне дома.
 Каким-то образом ему удалось усыпить бдительность стражи на воротах и ускользнуть в театр, где он не только каждый вечер наслаждался спектаклями превосходной русской балетной труппы, но и приглашал одну маленькую танцовщицу отужинать с ним после.
 Когда же во дворце разразилась буря по поводу его «непристойного поведения", Кендрик решил, что его эскапады стали известны матери только благодаря кое-чьим ушам, незримо присутствовавшим в их гостиной, когда он расписывал сестре прелести маленькой балерины и удовольствия, которые они доставили друг другу.
 Именно поэтому он теперь подстраховался, но даже и в этом случае предпочел понизить голос до шепота и подсесть к Тине как можно ближе.
 — Ну, слушай, у меня есть идея, но ты должна помочь мне разработать ее во всех мелочах.
 — И какова же идея?
 — Ты знаешь, где живет наш профессор?
 — Я знаю только, в каком направлении мы поедем.
 — Так вот, по дороге туда мы должны перепутать поезда.
 Тина удивленно взглянула на брата. Глаза Кендрика горели счастливым огнем, полностью сменившим отчаянное уныние, и это обрадовало девушку. Но, с другой стороны, чем может кончиться для них этот дерзкий план?..
 — Множество экспрессов со всех концов Европы останавливаются на этой станции по пути в Париж. — Кендрик говорил так уверенно и бойко, что Тина замерла, вся превратившись в слух и внимание.
 — Чего же ты хочешь, вернее, что предлагаешь?!
 — Я предлагаю, — медленно отчеканил Кендрик, — сбежать от наших церберов и провести недельку в Париже — самом веселом городе мира.
 — Да ты с ума сошел! — воскликнула девушка. — Если мы сбежим от них, то они сразу же вернутся назад и все доложат папе, а уж он найдет способы нас изловить.
 — А я так не думаю, потому что ничего, кроме самого громкого скандала, из этого не выйдет! А кроме того. Тина, мы с тобой окажемся весьма умными и сделаем так, чтобы эти мрачные старые стервятники побоялись сказать отцу хоть слово, опасаясь неприятностей на свои головы.
 Синие глаза Тины радостно вспыхнули.
 — Так ты говоришь совершено серьезно и действительно считаешь, что мы можем съездить в Париж, вместо того чтобы скучать с этим стариком профессором?
 — Не только можем. Тина, — мы просто сделаем это!
 — Мне кажется, папа с мамой убьют нас…
 — Если узнают…
 — А как же иначе? Нас узнают…
 — Ну, в Париже нас, точно, никто не узнает, ни нас, ни наших титулов.
 — Ты хочешь сказать, мы возьмем себе псевдонимы?
 — Конечно! Уж не думаешь ни ты, что я намерен представляться всем как «кронпринц Кендрик Виденштайнский» и явиться в наше посольство, которое затаскает нас по музеям — и только.
 — Но, Кендрик, все-таки это очень опасно и отчаянно!
 — Видит Бог, я заслужил сделать, хоть раз в жизни настоящий отчаянный поступок. Неужели я обречен звенеть шпорами и подчиняться нелепым приказам долгие-долгие годы! — горько ответил принц.
 — Конечно, со стороны папы слишком жестоко отправлять тебя в такое место, но, я уверена, он сделал это, только уступая настояниям нашего мерзкого зятечка.
 — Почему же? Подобные места Георг находит весьма привлекательными.
 — Так… правда, мы сможем побывать в Париже? — осторожно вернулась Тина к прежней теме, ибо же по опыту знала, что если брат начинает свои тирады против Георга, то впадет в конце концов в настоящую черную меланхолию. Тина и сама не раз заливалась слезами, стоило ей только вспомнить свою старшую сестру.
 Сейчас же мысль о Георге наполнила девушке, что и ей предстоит не менее ужасный брак с англичанином, и потому она воскликнула с неподдельным восторгом:
 — Давай, выкладывай быстрей план нашего побега, весь, с подробностями, вплоть до того, какие имена мы себе возьмем!
 — Мы сбежим от этих старых ворон прямо на вокзале. Как только мы окажемся в поезде, уже никто будет не в силах задержать нас и помешать добраться до Парижа. Разумеется, они смогут телеграфировать о нас на линию, но я думаю, что смогу удержать их от такого шага.
 — Как же?
 — Скажу позже. Я еще не до конца продумал этот момент.
 — Тогда продолжай насчет самого Парижа!
 — С того момента, как принц Кендрик и принцесса Мария-Терезия перестанут существовать…
 — А кем же мы станем? Кендрик посмотрен на сестру несколько озадаченно.
 — Ну, если я прибуду в Париж с сестрой, за которой нужно присматривать, то это будет весьма нас ограничивать…
 — Но если я представлюсь твоей женой, это тоже не очень-то…
 — Естественно! Таким образом, остается единственный выход…
 — Какой?
 — Ты станешь моей… шерами, любовницей. Конечно, будет трудновато, почти так же, как получить приз на празднике урожая, но ведь я мог быть и не настолько добр, чтобы прихватить тебя в Париж сестренка.
 У Тины на глазах навернулись слезы:
 — Да как ты смел так эгоистично, так жестоко, так гадко даже подумать!? Ты возьмешь меня с собой без всяких разговоров!
 Принц положил руку ей на плечо:
 — Мы всегда и все делали вместе, Тина, не расстанемся и в этом, самом рискованном, самом смелом и, может быть, последнем приключении. Пусть даже наша тайна будет раскрыта, мы сделаем все. чтобы провести вместе несколько счастливых дней.
 — Конечно, сделаем, — со вздохом облегчения подхватила Тина.
 — Вот и отлично. К тому же, уверяю тебя, мы будем прекрасной парочкой. В роли моей любовницы ты будешь неподражаема!
 Тина откинула голову и расхохоталась:
 — О Кендрик, и ты думаешь у меня получится? А что скажет мама, если узнает?! Только представь!
 — Давай будем молить Бога, чтобы никто все-таки ничего не узнал, — строго остановил ее брат. — По ты должна хорошенько осознать, что если действительно согласишься играть роль моей демимонденкой —  как теперь называют в Париже такого сорта дам — то будешь вынуждена посещать со мной такие места, куда порядочных женщин не пускают.
 Тина сжала кулачки.
 — Наверное, это будет безумно интересно, только ты расскажи мне, как держаться и как вести себя. — И добавила, хитро улыбаясь: — Ведь я уверена, уж это-то известно тебе в совершенстве.
 — Разумеется, — не моргнул Кендрик и глазом.
 — И ты уже знаешь, куда именно мы отправимся в Париже?
 — У меня множество планов. Как тебе известно, я не был в Париже вот уже два года, но тогда я считался еще мальчиком… А теперь мои друзья по школе, ну, те, которые гораздо старше меня, рассказали мне немало забавного… — Кендрик улыбнулся как-то загадочно и фривольно, вспоминая услышанные рассказы, но взял себя в руки и продолжил: — Филипп, чей отец состоит на дипломатической службе, рассказал мне, в частности, и о тех дамах полусвета, которые находятся под личным покровительством императора, принца Наполеона, и за услуги которых каждый уважающий себя аристократ или государственный деятель платит астрономические суммы.
 Тина несколько удивилась:
 — За какие услуги?
 Принц вовремя сообразил, что откровение завело его слишком далеко, и поспешно пояснил:
 — Знаешь, там принято хвастаться друг перед другом такими женщинами, и потому они должны быть усыпаны драгоценностями, ну и…
 — А, ты имеешь в виду, что существует некое соревнование, как с лошадьми, например?
 — Да-да, вот именно! А потому тебе придется соответствующе одеваться и даже пользоваться косметикой, иначе я просто буду выглядеть дураком, вводя тебя в это общество.
 — Ну, это нетрудно, поскольку мама всегда укоряет меня в том, что внешность у меня «непозволительно театральная».
 Кендрик расхохотался:
 — О да, я слышал это выражение даже слишком часто. Это все из-за твоих волос и глаз — но с ними ведь ничего не поделаешь!
 — Ничего. — согласилась Тина, — но теперь моя внешность может сослужить нам хорошую службу.
 Кендрик вдруг посмотрел на сестру так, словно видел ее впервые.
 — А ты знаешь. Тина, если бы ты не приводилась мне родной сестрой, я, пожалуй, мог влюбиться в тебя по уши.
 — Да неужели, Кендрик?! — заинтересовалась девушка. — Тогда тем более я постараюсь не посрамить тебя в Париже. К тому же у меня есть несколько новых платьев, которые, я думаю, будут к этому случаю весьма кстати.
 — Пет, платья лучше все-таки сделать еще немного роскошней. Все, кто имел дело с дамами полусвета, рассказывают, что эти женщины «одеваются насмерть». Вчера за ужином я слышал, как кто-то говорил отцу, что сама императрица тратит по полторы тысячи франков на платье!
 — Какая роскошь! — расстроилась Тина. — Я, конечно, ей не соперница.
 — Увы. Но если мы сумеем прихватить с собой еще и денег, то, вероятно, сможем купить тебе хотя бы одно платье на выход, которое будет вполне к месту. К тому же у тебя очень хорошие драгоценности.
 — Ты имеешь в виду те, что оставила в наследство бабушка? Их вообще-то держат в сейфе, но я как-нибудь постараюсь…
 — Уж пожалуйста, а то я буду выглядеть донельзя нещедрым. — Кендрик снова с любопытством оглядел сестру и продолжил: — Ты станешь по-настоящему безупречна для этого общества, если только подкрасишь немного ресницы и нанесешь на лицо румяна и пудру. В конце концов, не каждый же мужчина в Париже может потратить на свою любовницу миллион франков!
 — А что, тратят именно такие суммы? — едва не шепотом выдохнула Тина.
 — Я слышал об одной женщине, прозваннной Па Пайва, — Кендрик снова понизил голос, — на которую каждый из ее поклонников тратит не миллион — миллионы франков!
 — Но почему? Неужели она так хороша?
 В уме у Кендрика промелькнула мысль, что если его сестра действительно настолько наивна, то ответить на ее вопросы без некоторых непристойных объяснений будет трудновато. Да и не пристало ему этим заниматься… Но в то же время он понимал, что какие-то объяснения давать придется. Но их принц со свойственным ему легкомыслием оставил на потом, в надежде, что все как-нибудь уладится само собой.
 Если Тина сама догадается, за что платят известной куртизанке такие деньги, то и слава Богу, а если нет — то тоже неплохо. Гораздо больше принц беспокоился за себя.
 За свою восемнадцатилетнюю жизнь он имел всего лишь две маленькие любовные интрижки, одну — с танцовщицей, которую так быстро запретили ему видеть, и вторую — с некой дамой во время учебы в школе.
 Его родители несомненно ужаснулись бы, узнав о том, что их старший сын полагает себя уже мужчиной и что в городе, где он учился, было немало молодых и рискованных женщин.
 По все эти амуры, Кендрик прекрасно понимал, не идут ни в какое сравнение с романами куртизанок, некоронованных королев полусвета, правящих всем Парижем.
 Истории об их безумной экстравагантности и способах обольщения ничего не теряли даже в пересказах, и потому принц Кендрик имел неудержимое желание попасть в Париж. Он надоедал этим отцу весь прошлый год, на что всегда получал одинаковый ответ:
 — Я бы с удовольствием взял тебя туда, сын мой, но ты сам знаешь, какой шум поднимет твоя мать, стоит мне только заикнуться о том. что мы с тобой отправляемся в Париж поразвлечься. Кроме того, мы уже давно не в ладах с французским правительством. Словом, не думаю, чтобы из этой поездки вышел толк. — При этих словах на лице сына появлялось выражение полного разочарования, и эрцгерцог понимающе добавлял: — Но мы с тобой вот о чем договоримся, Кендрик. Подожди еще годик, когда у матери не будет больше официального права распоряжаться тобой, — и тогда мы повеселимся на славу. — Он не скрывал, что и сам не прочь отправиться вместе с наследником.
 В последний раз отец даже вздохнул и добавил:
 — Вот я частенько сижу здесь и думаю, так ли красива еще Ла Кастильон, как говорят? А теперь она любовница императора…
 — Она была и твоей любовью, папа? — смело поинтересовался Кендрик.
 Отец ненадолго задумался, но все же ответил:
 — Очень недолго, к тому же надо признаться, что при всей своей ослепительной красоте она немного скучновата. — И. засмеявшись, закончил: — Впрочем, эти существа и созданы лишь для того, чтобы ими любовались и наслаждались, — можно ли требовать большего?
 — Бот именно, папа, — серьезно подтвердил принц.
 И теперь он надеялся, что, даже если их поймают, отец все поймет и не станет излишне гневаться.
 Однако знал он и то, что, простив эту выходку, ни отец, ни мать не простят ему того, что он втянул в нее Тину, втянул в то, что эрцгерцогиня называла не иначе как «бездной разврата".
 Но Кендрику очень хотелось как-нибудь облегчить сестре ее переживания по поводу предстоящего брака с ужасным англичанином. Он сам глубоко переживал несчастную семейную жизнь старшей сестры, супругом которой оказался человек даже без намека на чувствительность или доброту. Конечно, с социальной точки зрения это был блестящий брак, ибо Фюрстенбург считался куда более значительным государством, чем Виденштайн, и Мелани стала настоящей королевой.
 Но Тина однажды призналась брату:
 — Да кто же, будучи в здравом уме, захочет быть королевой, если только не в карточной колоде?! А мужчине уж лучше стать просто валетом…
 Кендрик тогда рассмеялся и согласился с сестрой чисто формально, но теперь подумал, что действительно ни один молодой человек в здравом уме не захочет отправляться в дюссельдорфские казармы, равно как и ни одна нежная и душевная девушка не согласится выйти замуж за англичанина — и все это исключительно из соображений политики…
 — И все-таки мы оба с тобой заслужили эту поездку в Париж, — решительно подытожил Кендрик, стараясь больше не слушать соображений, что нашептывал ему здравый смысл.




 Глава 2


 Тина сидела в поезде, уносящем их в маленькое местечко, где пересекались пути всей Европы, и сердце ее стучало так отчаянно, что она была совершенно не в состоянии читать книгу, купленную ей графиней Бернкаслер для пополнения образования в пути.
 От столицы Виденштайна до Эттингена было всего два часа езды, и потому эрцгерцог даже не побеспокоился о том, чтобы его детей отвезли в королевской карете.
 Вместо кареты принца с принцессой препроводили в поезд, где они были встречены придворными, начальником станции и множеством других железнодорожных чиновников.
 Фактически они путешествовали инкогнито. Эрцгерцог сделал уступку, не отправив с ними военный эскорт и не расставив на всем пути следования наследника, вплоть до самого дома профессора в Эттингене, стражу.
 Как только они покинули столицу, принц превратился в графа де Кастельно, а Тина соответственно в графиню. На самом деле эти титулы принадлежали самому эрцгерцогу, но редко употреблялись в официальном обращении.
 С отправлением поезда Кендрик стал поглядывать на сестру столь многозначительно, что ей постоянно приходилось думать о том, как бы поточней выполнять все указания брата. Впрочем, весь успех предприятия зависел в большей мере не от них, а от везения и удачи.
 Если экспресс на Париж будет поздно, то их еле тащившийся поезд отправится с узловой станции раньше и унесет их прямо в объятия старого профессора — и к трехнедельной чудовищной скуке.
 Все последние дни перед отъездом, стоило им остаться наедине, Кендрик только и говорил что о побеге. Он старался чаще видеться со своим школьным приятелем Филиппом, который, по его уверениям, был настоящим кладезем информации.
 Поезд мягко покачивало, и оба сопровождающие, барон и графиня, будучи людьми пожилыми, уютно устроились в креслах, прикрыв глаза и даже не пытаясь поддерживать беседу.
 Тина и Кендрик не могли позволить себе такой роскоши, как поверить в то, что их стражи действительно спят, и потому молчали всю дорогу, и без слов понимая друг друга.
 Наконец через час с четвертью поезд запыхтел и остановился на узловой станции, до этого еще раза три остановившись на каких-то полустанках, где садились другие пассажиры, преимущественно фермеры с женами и студенты. На последней из таких остановок Кендрик вдруг сказал:
 — Я хочу немного размяться. Барон Кауфлен открыл глаза.
 — Вы желаете, чтобы я вас сопровождал, ваше королевское высочество?
 — Нет-нет, разумеется, нет, я просто быстро пройдусь до конца платформы и вернусь обратно. Вы можете не волноваться, барон.
 Барон издал вздох успокоения, а Кендрик поспешил на платформу.
 Тина знала, что брат должен разузнать, как можно забрать их вещи из багажного вагона в хвосте поезда и переместить их в парижский экспресс.
 Багаж был еще одной проблемой, с которой она справилась, следуя руководству Кендрика, казавшемуся Тине крайне мудрым.
 — Вряд ли тебе позволят взять в Эттинген твои лучшие бальные платья, — заявил он. — Значит, тебе надо приготовить еще один чемодан, который ты уложишь сама, а я, как только мы станем подъезжать к узловой, сорву с него ярлык и прилеплю новый, который уже будет у меня в кармане.
 — О Кендрик, но дело становится запутанней и запутанней с каждым мгновением! Не покажется ли моей горничной странным тот факт, что я сама пакую чемодан?
 — Ты должна придумать какую-нибудь отговорку, — отрезал брат. — В конце концов, Мария все-таки чрезвычайно тебе предана, и если ты доверишься ей под большим секретом, не думаю, чтобы она побежала и донесла матери.
 И это был почти верный ход; дело кончилось тем, что Тина просто призналась горничной, будто хочет взять с собой несколько самых элегантных платьев, так как надеется на многочисленные приглашения как на маленькие вечеринки, так и на балы.
 — Но, пожалуйста, Мария, никому не говори об этом, потому что, как я тебе уже не раз жаловалась, мы с его королевским высочеством отправляемся в Эттинген исключительно для занятий. А три недели… это слишком большой срок, чтобы ни разу не выпустить из рук книгу.
 Горничная, и без того преданно любившая девушку, растрогалась.
 — Моя матушка всегда говорила мне, что юность бывает лишь раз в жизни — а уж вашу-то юность я никому обеспокоить не дам, ваше королевское высочество!
 — Я верю тебе, милая Мария. И, дабы подкрепить свои слова, Тина подарила горничной одно из своих платьев, которым та давно восхищалась, — и договор был окончательно закреплен, результатом чего явилось то, что Мария, конечно, уложила секретный чемодан гораздо более аккуратно и тщательно, чем это сделала бы сама принцесса. Кроме того, горничная настояла, чтобы ее хозяйка взяла с собой и две шляпные коробки, в одной из которых уместились все самые изысканные шляпки, которые Тина носила только по торжественным случаям.
 Вернувшись со своей фальшивой прогулки в купе, Кендрик осторожно
 подмигнул сестре, из чего она заключила, что предприятие увенчалось успехом и брат сменил не только ярлыки на багаже, но и дал охраняющему вагон служащему такую сумму, что тот без промедления согласился перенести их вещи на парижский экспресс.
 Увы, когда их поезд остановился на узловой, никаких признаков парижского поезда не было и в помине. По перрону разгуливало множество народа, и Кендрик даже открыл окно, чтобы высунуться подальше и как следует разглядеть их всех.
 Тина же уже начинала побаиваться, что весь так хорошо продуманный план рухнет в последний момент из-за какой-нибудь мелочи.
 Но еще через минуту она увидела, как тревожно Кендрик подался вперед всем телом, и объяснять, что он увидел, девушке уже не понадобилось.
 К узловой подходил парижский экспресс.
 Носильщики забегали по платформе, занимая места, ибо поезд останавливался здесь всего лишь на пару минут.
 Неожиданно для всех Кендрик широко и явно зевнул.
 — Как меня утомило это ожидание! — обратился он, словно сам к себе. — Не пойти ли мне в книжный киоск да не купить ли каких-нибудь газет посвежей?
 — Могу ли для вашего высочества это сделать я? — вновь осведомился барон.
 — Нет, благодарю, я лучше выберу газеты сам, — равнодушным и вялым голосом ответил принц и, открыв дверь купе, вышел на платформу, не забыв, однако, оставить дверь приоткрытой.
 К этому моменту должна была собраться и Тина.
 Через пару секунд она тоже встала и точно так же, как брат, подошла к окну для того, чтобы якобы поинтересоваться гуляющей публикой.
 Еще через несколько мгновений девушка увидела брата, делающего ей знак рукой, и сообщила сопровождающим как можно безразличней:
 — Его высочество хочет, чтобы я тоже вышла. Я вернусь буквально через минуту. — Говоря это, девушка незаметным движением положила письмо, уже давно зажатое в руке, на свое пустое сиденье — и выпрыгнула на платформу.
 Вслед ей раздалось какое-то напутствие графини, но, уже не разбирая слов. Тина метнулась к брату и, взявшись за руки, они побежали к экспрессу.
 Проводники уже закрывали двери, а кондуктор приготовился дать последний свисток.
 Кендрик рванул дверь купе первого класса и втолкнул туда Тину. Сам он вскочил на подножку уже на ходу, сопровождаемый бормотанием проводника о том, что в экспрессы в последний момент не садятся.
 Брат и сестра рухнули на сиденья, едва переводя дыхание, и некоторое время молчали. Затем, когда поезд пошел уже на полной скорости, они наконец-то осознали, что план их практически выполнен — они сбежали, и на настоящий момент их сопровождающие сделать ничего не в силах.
 Купе оказалось пустым, и только теперь Тина поняла, что брат немного задержался лишь из-за того, что подыскивал подходящее место.
 Они поглядели друг на друга и одновременно разразились бурным хохотом.
 — Теперь попробуй скажи мне, что я не гений! — веселился Кендрик. — Все было сделано — комар носа не подточит! Багаж перенесен, я сам видел, как его укладывали, и мы тоже здесь! Наше великое приключение, о котором мы станем рассказывать внукам, начинается!
 — Ну, насчет внуков — не знаю, но папе и маме…
 — Об этом не беспокойся, — успокоил брат, — когда барон прочитает написанное мной письмо, он не осмелится и словом заикнуться отцу. Будет слишком бояться потерять свое место.
 — Что же такого ты написал? — полюбопытствовала Тина.
 — Я написал, что мы решили погостить у одного из моих друзей недельку перед началом занятий. Находиться мы будем в полной безопасности, и потому ни ему, ни графине нет причин беспокоиться.
 — И ты думаешь, это их остановит.
 — Кроме того, , я пояснил, что ежели они расскажут все это отцу, то его гнев обрушится не только на нас, но и в первую очередь на них за то, что не сумели доставить нас в целости и сохранности туда, куда им было приказано.
 — Бедняги! У них действительно нет выхода.
 — Вот именно. Уж мы то знаем, как отреагирует на это отец, не говоря уже о маме! Словом, я совершенно уверен, что они будут молчать, как рыбы.
 — Честно говоря, я тоже, — все-таки немного нервничая, согласилась и Тина.
 — Ну а кроме всего прочего, даже вернись они во дворец и сообщи все родителям, — нас-то им уже никак не достать! Барону придется отыскивать нас в Париже, а это напоминает поиски иголки в стоге сена, — победно закончил Кендрик.
 — А теперь больше всего на свете я хочу узнать, кто мы отныне такие и как нас зовут. — С этими словами девушка вынула из ридикюля маленькую баночку. — Наверное, стоит начать изменять наружность прямо сейчас, как ты полагаешь?
 — Давай, — разрешил брат.
 — Кстати, мама весьма удивилась, когда увидела, в каком парадном платье я собираюсь ехать в поезде, — вздохнула Тина и рассмеялась. — Она в очередной раз упрекнула меня в экстравагантности и заявила, что это платье и накидка предназначались для визита герцога Фэйверстоунского. — Конец фразы прозвучал в устах девушки уже печально и горько.
 — Забудь о нем, по крайней мере на неделю, — поспешил ободрить ее брат. — Помни, теперь ты моя возлюбленная и помышлять не можешь о браке ни с кем иным!
 — Ах, как я завидую твоим настоящим возлюбленным, — пробормотала Тина себе под нос и повернулась к маленькому зеркалу, висевшему в простенке между сиденьями. Глядя в него, она осторожно развязала под подбородком ленты изящной шляпки. Волосы под ней оказались уложены немного модней, чем это делалось обычно; локоны падали назад, можно сказать, по самой последней моде.
 Виденштайн всегда гордился тем, что находится недалеко от Парижа, и благодаря тому, что большинство его жителей предпочитали французские моды, местные модистки всегда слепо копировали последние парижские костюмы, а парикмахеры всегда причесывали своих клиенток в лучшем столичном вкусе.
 Старый парикмахер двора, занимавшийся прическами всех его дам не менее двадцати лет. недавно умер, и место занял его сын, который со всем пылом молодости решил, что именно прически принцессы Марии-Терезии и создадут ему мировую славу.
 Эрцгерцогиня поначалу весьма протестовала против тех причесок, что делал он ее дочери, считая, что цвет ее волос и без всяких украшательств является слишком вызывающим, а потому причесывать Тину следует только в самом строгом стиле.
 Но неожиданно дочь поддержал эрцгерцог, особенно когда услышал ее слова, обращенные к матери:
 — Я не намерена выглядеть дурнушкой, мама, и, надеюсь, вы тоже не хотите, чтобы наш двор прослыл таким же унылым и безжизненным, как у бедной Мелани.
 Говоря это. Тина прекрасно знала, что даже ее строгие родители находят свои и без того нечастые визиты ко двору старшей дочери чрезвычайно утомительными и скучными, а эрцгерцог даже как-то раз высказался в своей откровенной манере:
 — Боже правый, да если бы я мог только подумать, что наш двор походит на эту могилу, я бы просто отрекся от престола!
 Эрцгерцогиня, всегда относившаяся к вольному языку мужа весьма негативно, на этот раз промолчала, и вскоре вопрос о прическах принцессы был закрыт раз и навсегда.
 И теперь, глядя на сестру, Кендрик думал, что в ее шелковом платье. собранном сзади пышными сборками и турнюром, украшенным оборками и плиссе, она вполне подходит для избранной себе роли.
 Словно догадываясь о чем он думает. Тина обернулась, и брат увидел, что губы ее расцвели алой помадой, а и без того жемчужно-белая кожа густо припудрена.
 — Ну, как я выгляжу?
 — Сенсационно! — искренне ответил Кендрик. — На самом деле, ты выглядишь не то что соответственно роли, но просто бесподобно!
 — Спасибо, — пропела девушка. — А когда мы доберемся до Парижа, я еще подкрашу и ресницы. В поезде это сделать просто невозможно, потому что рука может сорваться и тушь попадет в глаза. — Она уселась напротив брата. — А теперь расскажи мне подробно, куда мы направимся в Париже и что будем там делать.
 — Первым делом, — с пафосом начал Кендрик, — позволь мне представить тебе виконта Вийерни…
 Девушка удивленно посмотрела на брата.
 — Но ведь… он реально существующий человек!
 — Знаю. И тем умней с моей стороны будет представиться именно им.
 — Ах да, настоящий виконт сейчас пребывает где-то на Востоке, — вспомнила Тина. — Но вдруг кто-нибудь в Париже знает, как он выглядит?
 — Вряд ли. К тому же, как нам известно, французы — страшные снобы и даже спят с «Готским альманахом» под подушкой, а потому, возьми я фальшивое имя, как намеревался сначала, меня быстро разоблачат как самозванца.
 — Понимаю, — согласилась Тина. Старый же виконт де Вийерни являлся другом их отца и был человеком крайне утонченным, впрочем на свой лад, и занимался собиранием всевозможных раковин, о которых писал книги, читаемые, разумеется, только моллюсковедами. Коллекция его была всемирно известна, и детям герцога позволялось приходить для ее осмотра.
 По обстоятельство, радовавшее наследников куда больше, чем сами раковины, заключалось в том, что виконт был еще и страстный гурман, подававший на стол нежнейшие пирожные. Он даже настаивал на том, чтобы им, несмотря на юный возраст, наливали по бокалу отличного вина. И когда два года назад виконт умер. Тина была опечалена совершенно искренне.
 Сын его унаследовал и титул, и коллекцию, но предпочитал жить не на родине, а на Востоке, где, как шепотом передавали друг другу в Виденштайне, у него были весьма странные и туманные интересы.
 Вспомнив все эти обстоятельства, Тина поняла, что Кендрик абсолютно прав, присваивая себе титул, который не вызовет никаких вопросов, и что действительно вряд ли в Париже им встретится человек, знающий последнего виконта де Вийерни.
 — А кто же я? — поинтересовалась она.
 — Ты, конечно, не имеешь в реальности никакого двойника, — заявил брат. — Хотя, без сомнения, очень много мужчин хотели бы лицезреть такого двойника снова и снова. — Па ярких губах сестры мелькнула быстрая улыбка, и Кендрик продолжил уже более конкретно: — Теперь слишком многое зависит только от тебя. Тина. Мы оба прекрасно знаем, что у меня не было ни малейшего права вовлекать тебя в эту авантюру, а если ты попадешь из-за нее в какую-нибудь неприятность, то одному Богу известно, что сделает за это со мной отец.
 — Но с какой стати мне попадать в неприятные истории? Я буду вести себя совершенно так, как нужно. А хочу я совсем немногого — посмотреть Париж и чуть-чуть поразвлечься.
 Представив возможные последствия этих развлечений, Кендрик вздрогнул, но мосты были уже сожжены, да и ему самому никак не хотелось бросать сестру в скучном Эттингене, наслаждаясь в это время всеми удовольствиями парижской жизни.
 — Я подумал о твоем имени и решил, что оно должно звучать немного театрально…
 — Б таком случае я просто могу воспользоваться своим домашним именем.
 — Отлично! Тина — звучит очень соблазнительно, и, по крайней мере, я могу не опасаться, что когда я позову тебя, ты не ответишь.
 — Хорошо. А как быть с фамилией?
 — Я подумывал о Бошамп, — ответил Кендрик.
 Тина склонила голову набок, словно взвешивая эту новость.
 — Мило, мило, — протянула она наконец, — звучит вполне вдохновенно, но я предпочла бы что-нибудь вроде Бельфлер.
 — Разумеется, ты права!
 Девушка откашлялась, прежде чем шутливо представиться по-французски:
 — Мадмуазель Тина Бельфлер к вашим услугам, мсье.
 Она выглядела настолько хорошенькой и невинной, что Кендрик в очередной раз устыдился той роли, которую отвел ей в своем путешествии по Парижу. По затем, вспомнив, что там живут самые блестящие, знаменитые и роскошные куртизанки мира, подумал, что в таком обществе Тина вполне может остаться практически незамеченной.
 Экспресс шел до Парижа всего два часа, и, вступая под крытый навес огромного вокзала. Тина почувствовала, что начинается новая жизнь. Возбуждение, испытанное ею при этом, крайне понравилось девушке; она в жизни не знала ничего подобного.
 Они забрали свой багаж, на котором четко было выведено СОБСТВЕННОСТЬ ВИКОНТА ДЕ ВИЙЕРНИ, а носильщик быстро погрузил его на тележку.
 Выйдя на мощенную булыжником мостовую. Тина увидела множество огромных серых домов с деревянными ставнями и кафе на бульварах, с их завсегдатаями, сидящими за столиками прямо на тротуарах, — ей показалась, что поднялся занавес и она присутствует при начале упоительного спектакля.
 Через минуту она узнала, что ее изобретательный братец уже приготовил для них и квартиру.
 — У Филиппа есть приятель, который живет в очень удобных апартаментах на улице Сент-Оноре. В настоящий момент он в Италии, но разрешил Филиппу пользоваться его квартирой в любое время.
 — То есть фактически нам? — уточнила Тина.
 — Больше того, он даже написал консьержу, что мы его желанные гости, которым надо предоставить в распоряжение все, что только возможно.
 — Как мило! Ты настоящий везунчик, Кендрик, — имеешь таких друзей!
 — Я всегда считал, что дружба приносит пользу, — признался брат.
 — Надо будет как-нибудь отблагодарить его, когда мы вернемся домой, — предложила Тина, но умолкла, заметив по лицу Кендрика, что он не надеется на встречу с друзьями раньше, чем пройдет год, который он вынужден будет провести в проклятых казармах.
 Она решительно не хотела расстраивать брата и потому быстро сменила тему разговора, обратив его внимание на новое здание Оперы, бывшее еще недостроенным в их последний приезд в Париж. Вскоре они уже шли по знаменитой Рю-де-ла-Пэ, где были сосредоточены все самые модные ателье, включая и ателье самого Фредерика Уорта.
 — Вот где бы я хотела заказывать платья! — задохнувшись от восторга, прошептала Тина.
 — Нам надо сначала прикинуть самые необходимые траты, — хозяйственным тоном заявил Кендрик, — несмотря на то, что я взял с собой немало денег, Париж все-таки очень дорогой город.
 — Но ведь нам даже не надо платить за квартиру, — напомнила Тина.
 — Да, но на развлечения уходит очень много денег. Филипп, кстати, уже написал о нас кое-кому из своих друзей здесь.
 — Надеюсь, он не сообщил им, кто мы? — в ужасе спросила девушка.
 — Разумеется, не сообщил! Он просто пояснил, что я его друг виконт де Вийерни, который собрался посетить Париж со своей очаровательной подружкой.
 Тина рассмеялась.
 — Ах, Кендрик, какая ты все-таки прелесть! Никто на свете не мог бы спланировать все лучше — или, я бы сказала, головокружительней!
 — Это еще надо проверить, — осторожно приостановил ее восторги брат, но глаза его заблестели от удовольствия.
 Квартира действительно оказалась очаровательной и располагалась на втором этаже большого дома, местоположение которого Кендрик определил как «правый конец улицы Сент-Оноре».
 В квартире имелась просторная гостиная, три спальни и, к удивлению Тины, крошечная кухня.
 — Но зачем хозяину кухня? — недоумевала она. — Он что, иногда питается дома?
 — Думаю, что порой бывает удобней обедать дома, — пояснил Кендрик, — и если еду не готовит повар, то какая-нибудь хорошенькая шерами с радостью берет это дело в свои ручки.
 Глаза его при этом странно вспыхнули, и Тина постаралась побыстрей осадить брата:
 — Ты прекрасно знаешь, что готовлю я бесподобно, но заниматься этим здесь, в Париже, я не намерена! Наоборот, я хочу посетить все рестораны, несмотря на слова мамы, что особам из королевских семей появляться там запрещено.
 — Конечно, мы обойдем все самые известные, — пообещал Кендрик. — У меня даже есть список.
 — Тогда чего же мы ждем?!
 — Тебя. Переодевайся скорей, но не спеши. Рано в Париже никто не ест, так что наши провинциальные замашки придется оставить.
 Тина скорчила гримаску и отправилась в выбранную для себя спальню, светлую и со вкусом убранную. Там она обнаружила молодую девушку, разбиравшую ее чемоданы и представившуюся дочерью консьержа.
 — Какие красивые у мамзель платья! — прощебетала девушка. — Мамзель собирается сегодня на Бал художников?
 — А он будет ночью?
 — Конечно! Мамзель, как и весь Париж, сможет сегодня насладиться самым шумным балом года. Там будет весь свет, за исключением, может быть, императрицы. — Девушка замолчала, с интересом посматривая на реакцию приезжей, и с достоинством продолжила: — Но император обещал быть. Он получает удовольствие, наблюдая за хорошенькими женщинами, которые делают каждый новый был еще лучше. чем прежний.
 Тина бросилась обратно в гостиную, но брата там уже не было
 — Кендрик, Кендрик! — закричала она, вбегая в его спальню. — Да знаешь ли ты, что сегодня ночью будет Бал художников?! Пожалуйста, пожалуйста, поедем!
 — Конечно, поедем. Я молчал о нем, потому что просто хотел сделать тебе сюрприз.
 Тина бросилась на шею брату, который уже снял сюртук и развязал галстук.
 — Ох, Кендрик, милый ты мой! Ну, у кого есть брат лучше!
 Принц улыбнулся, но, увидев приоткрытую дверь, тут же зашипел:
 — Тсс, ты разве забыла, что отныне я тебе не брат? Надо быть осторожными даже наедине.
 — Прости, я совсем потеряла голову.
 — Ничего страшного пока не произошло, — примирительно сказал Кендрик, — но надо быть начеку. Мы не должны возбуждать ни малейшего подозрения, а глядя на тебя, я уверен, слишком многие мужчины начнут любопытствовать.
 Тина поцеловала брата в щеку и пробормотала:
 — Могу ответить тем же: ты так красив, что не одна женщина станет на тебя заглядываться!
 — Ничего другого и не ожидал от тебя услышать.
 — Мерзкий зазнайка! — рассмеялась Тина и поспешила обратно к себе.
 Времени, как и сказал Кендрик, было действительно достаточно, но пока Тина распаковала вещи, приняла ванну, сделала прическу и накрасила лицо, прошло по крайней мере часа три. Девушка казалась себе неотразимой и соблазнительной чрезвычайно.
 Она выбрала платье, за покупку которого ее особенно ругала мать, полагая, что такие платья носить молодой девушке никак не пристало. И действительно, оно представляло собой точную копию модели, созданной мистером Уортом. Одна из модисток Виденштайна побывавшая в Париже, увидела там это платье и купила для него точно такой же материал.
 Платье было синее с серебром, и подобное сочетание цветов выгодно подчеркивало огненно-золотые волосы Тины, а синие глаза делало еще больше и выразительней.
 Синие глаза были у всех в семье эрцгерцога — и не только у него, но и у его супруги.
 Однако у младшей дочери они имели яркий оттенок горной горечавки, которая в изобилии росла на швейцарских склонах. В сочетании с белоснежной кожей и рыжими волосами это придавало внешности девушки весьма необычный, или, как говорила эрцгерцогиня, «непристойно театральный» вид.
 Тина подкрасила ресницы и губы. Проделав все эти нехитрые операции, девушка вдруг ощутила, что принцесса Мария-Терезия умерла, а на нее из зеркала смотрит настоящая дама полусвета — слово, которое никогда не посмело бы сорваться с губ ее матери.
 И все же Тина до сих пор как следует не понимала, в чем заключается столь притягательная и властная сила такого рода парижских женщин. Она считала их чем-то похожими на актрис, особенно вспоминая слова эрцгерцогини о том, что никогда и никакая порядочная женщина не станет демонстрировать себя публично, да еще за деньги.
 Но, когда они с Кендриком перешагнули порог «Кафе Англэ", которое, по утверждению брата, слыло самым модным и самым признанным рестораном Парижа, девушка почувствовала, что выходит на сцену.
 Ресторан оказался огромным, гораздо более просторным, чем она ожидала, и, кроме того, состоял из множества маленьких кабинетов, назначения которых она не могла понять.
 Ресторан «Людовик Шестнадцатый», в котором они решили отобедать и который находился в полуподвальном помещении, поначалу почти пустой, к концу трапезы наполнился прибывающей с каждой минутой публикой. Вскоре в зале не осталось ни одного свободного столика.
 Тина вовсю старалась выполнять указания Кендрика и держаться так, как полагалось девице ее положения, но то и дело отвлекалась на входящих женщин. Никогда не могла она представить себе, что можно было одеваться с такой роскошью и носить на себе такое количество драгоценностей!
 Она смотрела на них, едва ли не раскрыв рот, а они, величественно раздевшись в вестибюле, проплывали мимо, и их турнюры покачивались, как корабли на неспокойном море. Их длинные завитые локоны падали сзади на лебединые шеи, а до предела обнаженные бюсты и руки были буквально усыпаны дорогими камнями и геммами.
 Кендрик щедро заказал множество блюд, которыми славился этот ресторан, но наслаждаться изысками французской кухни оказалось в такой ситуации трудно: Тина не могла оторвать взгляда от обедающих рядом.
 — Я надеюсь, скоро мы узнаем, кто все эти люди, — пробормотала она невозмутимому брату.
 — Нам скоро сообщат об этом, — поправил он. — В нашей квартире я уже нашел множество приглашений — друзья Филиппа любезно зовут нас на ленчи, обеды и, разумеется, ужины.
 Последнее слово было произнесено Кендриком как-то необычно, и Тина вопросительно подняла на него глаза:
 — Ужин считается здесь чем-то особенным?
 — Именно так. Именно там мы увидим весь бомонд парижского общества и, более того, посетим места, куда порядочные девушки не допускаются.
 — Звучит захватывающе, — призналась Тина, — но сегодня ночью мы все-таки отправимся на бал.
 — Непременно. Но сначала мы встретимся с друзьями Филиппа в ложе и… Предупреждаю тебя: там может быть несколько вольная атмосфера, так что приготовься.
 Все это звучало так возбуждающе, что бедная девушка не знала, что и делать: то ли оставаться в ресторане и смотреть на удивительных разодетых женщин, то ли скорей поспешить на заманчивый бал.
 Наконец ей показалось, что уже очень поздно — над чем откровенно посмеялся брат, — и она все же решилась отправиться на бал. Тине казалось, что нет сейчас на земле человека счастливей ее, и даже предстоящая свадьба с утомительным и скучным герцогом не представлялась ей настолько ужасной. Когда они прибыли на бал, огни, музыка и сотни танцующих уже сливались в какой-то бешеной карусели.
 Друзей Филиппа они действительно скоро нашли в одной из лож. Молодые люди встретили их с таким энтузиазмом, что Тина чрезвычайно удивилась, но, к счастью, быстро нашла объяснение такой пылкости в бесчисленных бутылках шампанского на столике прямо у двери.
 — Заходите, заходите! — кричали они. — Филипп просил нас присмотреть за вами на первых порах, и мы с радостью беремся за это дело!
 Кендрик поздоровался с каждым за руку и в свою очередь был представлен четырем молодым дамам, сидевшим в глубине ложи. Затем он познакомил со всеми Тину.
 Несколько робевшая девушка все же заметила, что дамы были чересчур накрашены и чересчур раздеты. Она не на шутку смутилась от вида их слишком откровенных декольте и от тех поз, в которых они сидели, выставляя на обозрение всем желающим свои затянутые в шелк ноги чуть не до середины икр.
 Больше того, две из них при представлении горячо поцеловали Кендрика, а третья немедленно, как он только сел рядом, обвила рукой его шею.
 — Какой ты хорошенький, мон шер, — проворковала она, — обожаю красивых мужчин!
 Такое поведение показалось Тине весьма странным, но она вовремя одернула себя и решила отказаться от любой критики. Перед ней был тот мир, который она так стремилась увидеть, и надо приготовиться к вещам еще более странным.
 Один из молодых людей сунул ей и руки бокал шампанского, а затем налип и всем остальным, причем до краев.
 Тина увидела, что в внизу в танцевальном зале большинство гостей одеты в маскарадные костюмы, и догадалась, что это студенты различных художественных школ, которые потом, как было заявлено в программке, дадут некое представление.
 Девушка не раз читала о подобных балах в газетах и журналах, но сколько ни пыталась представить себе их в действительности, ничего у нее из-за слабого знания реальной жизни так и не получалось.
 На самом деле все оказалось очень весело, с каждой минутой бал разгорался, оркестр играл громче, пары кружились в вальсе быстрей, и у Тины от этого безумия почти закружилась голова.
 Один из присутствующих в ложе мужчин, которого, кажется, звали Поль, предложил спуститься потанцевать, все с восторгом согласились и тут же вознамерились присоединиться к всеобщей суматохе внизу.
 Кендрик хотел было остаться, но девица, уже давно весьма откровенно прижимавшаяся к нему, заявила, что танцевать намерена только с ним.
 — Обними меня, — — твердила она, — что может быть лучшим оправданием, чем вальс?
 — Уверяю вас, я не нуждаюсь в таковых, — заявил брат, и они оба исчезли из ложи вместе с остальной компанией, оставив Тину наедине с молодым человеком, который выглядел несколько больным.
 — С вами все в порядке? — обеспокоилась девушка, увидев, как он сел на самый краешек стула, рискуя в любой момент свалиться.
 — Все… будет… в порядке, — пробормотал он заплетающимся языком. — Надо только пойти…. глотнуть свежего воздуха… Здесь слишком… жарко… — С этими словами он тоже удалился.
 Тина осталась одна.
 Она решила спокойно облокотиться на барьер и продолжить свои наблюдения за танцорами внизу. Ей хорошо был виден Кендрик, танцевавший с повисшей у него на шее партнершей, и другие из их новой компании.
 Толпа танцующих представляла собой великолепное зрелище: одни были одеты в костюмы старинных рыцарей, другие в шкуры диких зверей, женщины щеголяли просвечивающими греческими туниками, а множество Пьеро и фальшивых монашек так и шныряли по всему залу.
 Все это было совершенно обворожительно, и Тина боялась упустить малейшую подробность, включая небольшие скандалы, когда один мужчина пытался увести у другого его партнершу.
 Какой-то господин, особенно назойливый, даже получил в результате таких действий сильный удар в подбородок, заставивший его растянуться на натертом до блеска паркете. Тина едва удержалась от легкого вскрика.
 Неожиданно сзади нее раздался спокойный и насмешливый голос:
 — Я вижу, вы поражены увиденным, мадемуазель. Я сам всегда полагал, что спектакля, увлекательней этого, нет.
 Тина повернула голову и обнаружила, что к ней обращается мужчина из соседней ложи, которую отделяла от ее ложи лишь тонкая перегородка, крытая алым бархатом.
 Мужчина был смугл и, судя по широким плечам, весьма высок. Кроме того, как заметила Тина, он отличался удивительной красотой, ничем не напоминавшей, однако, внешность ее отца и брата. Мужчина обратился к ней по-французски, но выговор его решительно отличался от речей филипповских приятелей. Девушка приписала это обстоятельство его более старшему возрасту и несомненно лучшему воспитанию.
 — Я просто вижу такой бал впервые, — пояснила она, догадавшись, что незнакомец ждет ответа на свое замечание. — Поэтому все мне в диковинку и все крайне занимательно.
 — Вы впервые и в Париже? Девушка совсем уже была готова ответить, что не была во французской столице со времен детства, но вдруг подумала, что весь этот разговор весьма странен. Она ответила ему на чистом французском — почему же он решил, что она приехала Бог знает откуда? Но затем Тина вспомнила не раз повторенные слова брата: «Если ты путешествуешь под чужим именем, всегда лучше говорить настолько честно, насколько это возможно». «Что ты имеешь в виду?» — уточнила тогда она. «А то, что если тебя когда-нибудь спросят о твоей родине, то говори, что ты из Виденштайна и приехала в Париж к приятелю-французу». "Но зачем? Не будет ли это опасно?» — упорствовала Тина. "Едва ли. А на француженку ты все равно не похожа. Слишком много в тебе отцовского. Но и на баварку ты не похожа тоже… А такие женщины встречаются где? Правильно — только в Виденштайне». Тина тогда рассмеялась. «Уговорил. И поскольку я очень боюсь разоблачения, поскольку сразу буду признаваться, что я из Виденштайна».
 Пауза слишком затянулась, и Тина поспешила ответить незнакомцу:
 — Чувствую, что мне следовало бы оскорбиться тем фактом, что вы нашли меня недостаточно равнодушной для француженки.
 Господин улыбнулся:
 — Поверьте, я не имел ни малейшего намерения оскорбить вас. А если вы жаждете комплимента, то извольте: вы очаровательны, больше того, сегодня вы самая очаровательная женщина на всем балу.
 — Благодарю. — Тина склонила голову и стала горячо уверять себя, что смущаться не стоит, что надо вести себя так, будто подобные комплименты она слышит изо дня в день,
 — Кроме того, разрешите мне сказать вам, — продолжал господин, — что цвет ваших волос превышает по своей необычности и яркости все, что только может представиться богатому воображению. Как удалось вам быть столь оригинальной в нашем Городе Оригинальность?
 Тина улыбнулась:
 — Боюсь, что вы наносите мне новое оскорбление, предполагая, что цвет моих вопос подобран искусственно.
 — О нет, я понимаю, что это невозможно. Такой оттенок мог создать только великий художник — а кто является таковым, кроме самого Господа Бога? — Девушка посмотрела на говорящего широко раскрытыми от удивления глазами. — Сказать откровенно, я в восторге и от ваших волос, и от вашего маленького прямого носика, и от ваших невыразимо прелестных синих глаз, — продолжал мужчина.
 Тина залилась краской, но быстро заставила себя вспомнить, что в качестве чужой любовницы ей не следует ожидать уважения и почтительных речей от кого бы то ни было. Она немного успокоилась, но, снова посмотрев в глаза незнакомому господину, вдруг почувствовала стыд, причин которого уже окончательно понять не могла. Ей захотелось немедленно убежать и в то же время остаться в этой ложе навсегда.
 — Не пора ли нам уже представиться друг другу? И, возможно сделав это, мы найдем более удобным соединиться или в моей ложе — или в вашей.
 Предложение также показалось девушке странным, хотя на первый взгляд ничего нарушающего обычные светские нормы в нем не было. Кроме того, она хорошо помнила, что художнические балы отличаются свободой поведения, весельем и непринужденностью. А представить ее незнакомому мужчине сейчас было все равно некому.
 — Возможно… По лучше все-таки, чтобы вы зашли в… эту ложу, несмотря на то, что мы с моим… другом всего лишь гости здесь и у меня нет никакого права… приглашать сюда еще кого-либо.
 — В таком случае, поскольку моя ложа принадлежит исключительно мне и нахожусь я в ней в полном одиночестве, не могу ли я предложить вам все же перебраться сюда?
 Полагаю, что здесь будет спокойней и удобней.
 В таком предложении действительно был резон, тем более что Тина боялась возвращения пьяного молодого человека, которой еще, не дай Бог, пригласит ее танцевать. Танцевать с пьяным ей еще ни разу не приходилось, и желания такого она отнюдь не испытывала.
 — Когда ваш друг вернется, — продолжал господин, — вы сразу увидите его через перегородку, и искать вас ему не придется.
 — Да-да, конечно. — Тина встала с кресла и пошла к выходу, старательно обходя не только кое-как расставленные стулья, но и многочисленные бутылки из-под шампанского, валяющиеся под ногами.
 Не успела она протянуть руку, как дверь перед ней распахнулась сама, а за ней возникла фигура высокого господина.
 Тина оказалась права: незнакомец был очень высок, широкоплеч, и глаза его горели черным огнем. Впрочем, последнее обстоятельство девушку весьма и весьма смущало. С другой стороны, трудно было не порадоваться такому взгляду, в котором светилось явное восхищение.
 До соседней ложи оказалось всего несколько шагов, и, войдя в нее, девушка немного справилась со своей растерянностью, убедившись, что ложа действительно уютна и пуста.
 Господин предложил ей кресло, и Тина отметила, что это действие было весьма тактичным с его стороны — кресло оказалось рядом с перегородкой и поставлено так, чтобы она сразу могла увидеть вошедшего Кендрика.
 — Спасибо, — просто ответила она.
 Он подвинул свое кресло поближе.
 — Ну а теперь расскажите мне о себе. До того момента, как я увидел вас здесь, признаюсь, я скучал, но теперь вечер заиграл для меня всеми цветами радуги, и я даже могу наслаждаться музыкой Оффенбаха, на которую не обращал внимания прежде.
 — Я слышала, кто-то утверждал, что она, как никакая иная, отражает настоящий парижский дух.
 — Я бы сказал, что парижский дух отражаете вы, несмотря на ваше нефранцузское происхождение. Впрочем, выговор у вас безукоризненный.
 Улыбаясь, Тина подумала, что последнее замечание наверняка порадовало бы ее отца, который всегда настаивал, чтобы она говорила именно с парижским акцентом.
 — Так вы приготовились угадывать мою родину? — спросила она.
 — Увы, — покачал головой смуглый господин, — я пытался сделать это с того самого мгновения, как вас заметил, но полностью провалился.
 — Может быть, стоит так и оставить вас в неведении? Загадка хороша только до тех пор, пока она не разгадана.
 Девушке казалось, что говорит она очень умно, но господин наклонился к ней поближе и почти прошептал:
 — Но загадка не кончается на открытии тайны вашего рождения. Я хочу знать гораздо больше, ибо нахожу в вас слишком много загадочного и, признаюсь, возбуждающего.
 Что-то в этом бархатном голосе снова заставило Тину покраснеть; ей показалось, что именно таким тоном разговаривали мужчины с полуодетыми дамами в "Кафе Англэ». Она снова почувствовала себя на сцене, участницей некоего представления и решила вести свою роль до конца, чтобы, не дай Бог, незнакомый господин не счел ее за неопытную и глупую школьницу.
 — Думаю, что прежде всего вам все же следует представиться, мсье, ибо здесь пет никого, кто бы мог это сделать за вас.
 — Отлично. Меня зовут Жан, ну а если говорить о полном титуле, то я граф де Грамон.
 — Рада познакомиться с вами, мсье, — официальным тоном ответила девушка. — Я же — Тина Бельфлер.
 — Превосходно, мадемуазель! Какое еще имя подошло бы к вам более! — Граф поднял ее руку к своим губам.
 Тина, заглядевшись из своей ложи на танцующих, машинально сняла перчатки и теперь смело протянула руку для поцелуя, который, как она ожидала, мало чем будет отличаться от тех уважительных касаний губами, что не раз приходилось ей испытывать на дворцовых приемах.
 Однако вместо этого ее руку обжег огонь — и она вздрогнула. Все это было слишком странно. Смущаясь в который раз, девушка отняла руку и снова стала смотреть на танцующие пары внизу.
 — Что ж, я подожду, — услышала она за своей спиной.
 — Чего? — удивилась Тина.
 — Того, что вы все-таки расскажете мне, откуда здесь появились, если, конечно, не спустились с Венеры или другой планеты, которые, по моему разумению, и населены именно такими соблазнительными богинями.
 Тина даже поперхнулась.
 — Что ж, тогда я признаюсь вам, что прилетела на крыльях прямо с Млечного Пути. Признайтесь, это будет более интригующе, чем сообщить о моем приезде откуда-нибудь из Европы.
 — Согласен, если кто и мог слететь с высот Млечного Пути, то это только вы, — согласился граф.
 И снова девушка почувствовала себя актрисой в какой-то неведомой пьесе. У них во дворце тоже имелся собственный театр, и, несмотря на строгие предписания эрцгерцогини ставить там только классические драмы и прочие вещи, не слишком возбуждающие воображение, принцесса Мария-Терезия всегда получала от волшебного мира рампы неизъяснимое наслаждение.
 — Чему вы улыбаетесь? — поинтересовался граф.
 И Тина сказала ему правду:
 — Я улыбалась тому, что представила нас обоих играющими какую-то пьесу, а я — поскольку мне просто очень нравится сегодняшний вечер — играю в ней главную роль.
 — Совершенно с вами согласен и добавлю больше: играете блестяще. Смею также признаться, что крайне польщен тем, что могу играть с вами, вернее, только вам подыгрывать. — Голос графа с каждой фразой начинал звучать все интимней — или это девушке просто казалось из-за его блестевших глаз и близко склоненного к ней лица. Она решила, что игре все-таки пора положить конец, и призналась:
 — Я приехала из Виденштайна. Брови графа медленно поползли вверх.
 — Вы в этом уверены?
 — Разумеется, уверена. Мне ли не знать своей родины!
 — Приятно удивлен, ибо всегда полагал, что жители Виденштайна очень похожи на французов. Наши же женщины обычно темноволосы, и кожа у них смуглая… Словом, несмотря на всю их подвижность и изобретательность, вас они никак не напоминают.
 — В Виденштайне меня тоже никто не напоминает, — улыбнулась Тина.
 — Охотно верю. Б противном случае все известные мне мужчины устроили бы в Виденштайн настоящее паломничество, и ваша родина стала бы полна алчущих донжуанов.
 Девушка звонко рассмеялась.
 — Идея недурна!
 — По боюсь, что вы все же создание уникальное, и вряд ли тысячи виденштайнских дам хотя бы отдаленно похожи на вас. — Голос графа упал до шепота. — И вряд ли тысячи виденштайнских мужчин не говорили вам подобного уже много-много раз!
 Подобный комплимент потряс Тину, и на мгновение она даже забыла, кого представляет в настоящее время. Девушка подняла на собеседника глаза, потом опустила их и, запинаясь, пробормотала:
 — Я не.. думаю… что вам… позволительно говорить со мной… в таком тоне…
 — А почему нет, когда это чистая правда? — Тина промолчала. и граф продолжил: — Но понимаете ли вы, что такой своей фразой вы даете мне понять, что ваш парижский друг будет мной недоволен и даже, возможно, вызовет меня на дуэль?
 — О нет! — едва не вскрикнула Тина. — Нет-нет, этого он не сделает!
 — Тогда я не понимаю, почему же он ушел, оставив вас одну. Ведь должен же он понимать, что мужчине, оставившему без надзора сокровище, грозит похищение этого сокровища — и в самом скором времени!
 Тине стало смешно.
 — Не думаю, чтобы Кендрик был очень обеспокоен этим, хотя мне и приятно считать себя сокровищем.
 — Я мог бы описать вас в куда более сильных выражениях, но, к сожалению, бальная ложа — не лучшее для этого место…
 Но в это время за перегородкой раздался шум и послышались голоса, и девушка увидела брата, вернувшегося с той девицей, с которой он отправился танцевать. К их компании присоединилось еще несколько новых, незнакомых Тине молодых, людей.
 Все снова принялись за шампанское, а Кендрик, увидев ее в соседней ложе, решительно туда направился.
 — С тобой все в порядке. Тина?
 — Конечно, — обрадовалась она. — Так я возвращаюсь?
 До Кендрика словно только что дошел тот факт, что сестра сидит теперь совсем не там, где он ее оставил, — и он вознамерился было высказаться, но в разговор немедленно вмешался граф:
 — Могу я представиться? Жан де Грамон. Это я пригласил мадемуазель к себе в ложу, ибо она сидела в полном одиночестве.
 Щеки Кендрика залила краска стыда.
 — Я думал, с тобой кто-нибудь остался, — пробормотал он.
 — Остался, но ему стало дурно, и он вышел на свежий воздух.
 — Прошу прощения, но я посчитал, что смогу позаботиться о мадемуазель в ваше отсутствие. — снова вступил в беседу брата и сестры граф.
 — Это было очень мило с вашей стороны, — поблагодарил его Кендрик. — Я — де Вийерни.
 — Вы хотите сказать — виконт Вийерни? — воскликнул граф. — Я слышал, ваш отец не так давно умер?
 — Вы знали его? — насторожился Кендрик, и Тина услышала в голосе брата тревогу.
 — Мой отец чрезвычайно интересовался раковинами и потому так много говорил о коллекции вашего покойного батюшки, что у меня сложилось впечатление, будто я знаю ее с детства. Хотя на самом деле я никогда не был в Виденштайне.
 — В таком случае я надеюсь, что покажу ее вам наяву при первой же возможности. — Кендрик уже взял себя в руки, и Тина порадовалась такому самообладанию брата.
 — Благодарю. Возможно, в один прекрасный день я и смогу воспользоваться вашим искренним приглашением.
 Наступила неловкая пауза, а затем Кендрик все-таки заставил себя сказать то, что, как ему казалось, он сказать был должен:
 — Не хочешь ли потанцевать со мной. Тина?
 — Спасибо, но я предпочла бы смотреть на танцы отсюда. Мне кажется, внизу все-таки слишком шумно.
 — Увы, — вынужден был признаться Кендрик. Он намеревался сказать что-то еще, но в это время девица, с которой он танцевал до этого, подошла ближе и обняла его за талию.
 — Ты совсем забыл меня, противный, — надула она губки. — Это совсем нехорошо с твоей стороны! Принеси мне лучше бокал шампанского, и мы посмотрим шоу, которое уже начинается, а уж потом поедем куда-нибудь еще.
 — К сожалению, это невозможно, — твердо ответил Кендрик. — Я не один.
 — Тогда прихватим и ее, — согласилась девица. — Хотя, трое — это, конечно, несколько многовато…
 Кендрик совсем смутился, и тут ему на помощь снова пришел граф:
 — Может быть, поскольку я в одиночестве и совершенно свободен, вы позволите составить вам компанию?
 И не успел Кендрик ничего ответить, как девица, уже откровенно висевшая у него на шее, радостно воскликнула:
 — Прекрасно! Так мы повеселимся еще лучше! Только я хочу потанцевать где-нибудь в другом месте, где не так многолюдно — и непременно с тобой, милашка! — И с этими словами она чмокнула Кендрика в щеку, обняв его еще крепче.
 Тина почувствовала, что не может оторвать от подобного невиданного зрелища глаз, но все же, чтобы еще больше не смущать брата, заставила себя отвернуться.
 Но тут взгляд ее упал на графа, в свою очередь, взиравшего на нее с удивлением, и чтобы окончательно не запутаться, девушка сочла за лучшее смотреть только вниз, на танцующий вовсю зал.
 — Шоу уже вот-вот начнется, — прошептала она, чувствуя, несмотря на неловкость положения и некоторый стыд за свое поведение, бьющую через край молодую радость.
 Правда, она предпочла бы не думать о том, что ее мать, узнай она правду о своей дочери, постиг бы сердечный удар.




 Глава 3


 «Должно быть, уже слишком поздно или, наоборот, слишком рано», — смутно подумала Тина.
 Как ни странно, девушка даже не была утомлена бессонной ночью, скорее, возбуждение так и не оставляло ее.
 Представление, устроенное студентами, тянулось достаточно долго, но оказалось вполне интересным и веселым. Они представили на обозрение публики каких-то странных существ, изготовленных в своих студиях, а под конец некое доисторическое чудовище с десятками студентов на спине просто рухнуло на паркет бального зала под визг и аплодисменты зрителей. Тине все это очень понравилось.
 Она звонко смеялась над происходящей внизу возней, как вдруг заметила, что граф смотрит на нее куда внимательней, чем на заканчивающееся представление.
 — Смотрите же! — почти приказала она ему. — Такого вы, наверное, никогда не видели!
 — Я предпочитаю смотреть на вас, — прошептал он в ответ таким сладостным голосом, что Тина понадеялась, что никто более его не услышал.
 Однако вернувшаяся после танцев веселая компания не только привела с собой еще несколько шумных женщин, но и продолжала усиленно напиваться шампанским. Галдеж стоял невообразимый.
 Знакомство Тины с графом, казалось, совсем не удивило Кендрика, который теперь полностью попал в ловкие ручки Нанетты, как звали беспардонную девицу. Тина же, с приходом брата посчитавшая нужным все-таки вернуться в свою ложу, теперь почти сожалела об этом.
 В ложе началась настоящая толчея, каждый рвался вперед, к барьеру, чтобы посмотреть на происходящее внизу, но будучи в состоянии абсолютно нетрезвом, молодые люди и девицы были готовы едва ли не свалиться туда. Тина уже начала поглядывать на них с опасением.
 Наконец Кендрик решил, что пришла пора сменить развлечения. Однако несмотря на предыдущие уверения, что они поедут в другое место только вчетвером, компания их к моменту появления в «Черной кошке» на Монмартре отнюдь не уменьшилась, а, наоборот, пополнилась несколькими незнакомцами, назвавшимися приятелями приятелей Филиппа.
 «Черная кошка» оказалась заведением интересным, но крайне шумным, и вскоре компания отправилась искать места потише и попросторней, чтобы можно было потанцевать вволю.
 В третьем месте действительно имелось много пространства для танцев, но там главную роль играли профессиональные танцовщицы, смело поднимающие свои пышные нижние юбки и показывающие всему свету упругие полные ноги.
 — У меня такое впечатление, — шепнул Тине граф, — что вы несколько шокированы всеми этими картинами…
 И девушка была уже почти готова признаться в справедливости его слов, как вдруг вспомнила, что она всего лишь дама полусвета — или, иными словами, чужая любовница — и потому стыдиться ей здесь нечего.
 — Отнюдь, — улыбнулась она, — просто несколько шумновато.
 Тогда граф предложил поехать еще куда-нибудь, и Тина готова была согласиться, ибо уже слишком много молодых людей, едва державшихся на ногах, подходило к ней с приглашениями на танец. Танцевать же с подобными субъектами у девушки не было ни малейшего желания, тем более что они во время танцев постоянно что-то кричали друг другу или, того хуже, просто обменивались своими партнершами.
 Один из приглашающих оказался весьма настойчив и, несмотря на ее отказ, все же продолжал топтаться рядом. Тине опять помог граф:
 — Мадемуазель танцует только со мной, — каким-то многозначительным тоном осадил он нахала.
 — Пардон, — немедленно отстал тот, — я и не знал, что она ваша подружка.
 По-французски последнее звучало как «курочка», и Тина долго соображала, что бы это такое могло означать. Ее познания французского так далеко не простирались.
 Но слово подействовало моментально, и больше ни один мужчина из компании к Тине не подходил.
 Когда же наконец они покинули и это место, девушка с большим удивлением обнаружила, что ее брат идет в обнимку уже не с Нанеттой, а с другой, более привлекательной француженкой по имени Ивонна.
 Он, безусловно, был очень ею увлечен, ибо Тина слышала, каким нежным приглушенным голосом воркует брат и как порывисто подносит к губам ручки этой тоже весьма странной девицы.
 На этот раз, вероятно, по настоянию графа, они очутились в танцевальном зале на Елисейских полях, где оркестр наяривал вдохновенную польку прямо на открытом воздухе, что приводило танцующих в полный восторг.
 В саду, где происходили основные танцы, прыгало множество народу, причем не только господ в смокингах, подобных графу и компании, но и мужчин в каких-то бархатных сюртуках с развевающимися галстуками, похожих на вольных художников, аккуратных клерков и хорошеньких мидинеток в шляпках с цветами и хлопающих по ногам юбках.
 Все кругом веселилось, и музыка оказалась действительно заразительной. Граф даже впервые за весь вечер предложил Тине потанцевать:
 — Как вы смотрите на небольшой тур?
 Улыбкой она дала ему понять, что согласна, и они вышли в круг в тот момент, когда полька уже закончилась, а оркестр заиграл один из сказочно-романтических вальсов Оффенбаха.
 Тина знала, что танцует отлично, но одно дело танцевать на дворцовом балу с вышколенными придворными, а совсем другое — в Париже с незнакомым графом.
 Едва он положил руку ей на талию, девушка почувствовала, что держит он ее непозволительно близко и властно, но… нынешнее положение обязывало вынести и это.
 Через несколько секунд Тина поняла, что граф тоже прекрасный танцор и ведет свою партнершу легко и уверенно. Танцевали они молча, и, глядя на ночные звезды и вспыхивающие я огни газовых фонарей. Тина подумала, что это и есть тот самый Париж, о котором она так много мечтала. «Я должна наслаждаться каждым дарованным мне мигом, — твердила она сама себе, — чтобы потом, когда окажусь в унылом доме своего мужа, иметь возможность вспомнить все до малейшей детали».
 При мысли о холодной туманной Англии она невольно вздрогнула, и граф тут же поинтересовался:
 — Вас что-то беспокоит? Но я хочу, чтобы вы были всецело счастливы в этот вечер.
 — Я действительно счастлива.
 — По только что вы думали о чем-то очень малоприятном.
 — Откуда вам это известно?
 — О, ваши глаза очень выразительны — или же… мне просто дано читать ваши мысли.
 — Наверное, вам все же… не следовало бы это делать.
 — Почему?
 — Потому что это вмешательство в мои личные дела, а этого я не могу позволить никому.
 — Тогда и вы скажите мне, о чем я думаю, — и будем квиты, — предложил граф.
 Тина внимательно посмотрела ему в глаза и поняла, что если она даже осмелится найти слова для того, о чем он сейчас думает, то произнести их все равно будет невозможно по причине абсолютной неприличности.
 Именно это она и высказала графу.
 — Верно, — обрадовался он. — Нам даже не надо ни о чем говорить друг с другом, ибо все меж нами ясно и так.
 Тина смешалась окончательно и даже сбилась с темпа.
 — Вы совсем расстроили меня, — прошептала она обвиняюще.
 — Не имел ни малейшего желания. Наоборот, с каждой минутой моего пребывания с вами я восторгаюсь вами все больше и все больше заинтригован. Впрочем, стоит ли об этом даже говорить!
 — Это смешно и неправда. Вы просто проводите время и развлекаетесь.
 — Да, верно и это: я развлекаюсь, но таким удивительным образом, о котором никогда не смел и мечтать. — Он слегка улыбнулся. — Я вернулся в Париж только сегодня к вечеру, но пребывал в такой меланхолии, что намеревался, отказав всем друзьям, отправиться прямо в постель и отложить все светские визиты на завтра. — Рука его на мгновение сжала талию Тины еще крепче. — Но по какому-то наитию я все-таки отправился на этот бал — и с той минуты все изменилось.
 Ничего уточнять Тина не стала — все было ей уже ясно — но из приличия она заметила:
 — Я рада, что вы немного развеяли свою меланхолию — тем проще будет для вас завтра начать светскую жизнь.
 — Увы, завтра я буду стремиться только к одному — увидеть вас снова. Может быть, позавтракаем вместе?
 Эта мысль, несмотря на свою дерзость. Тине пришлась очень по душе, но вслух она довольно сухо ответила:
 — Сперва я должна узнать о наших планах у Кендрика. Мы с ним еще не обсуждали завтрашний день.
 — По, может быть, в планы виконта вы совсем не входите, — осторожно высказал предположение граф.
 При этих словах он покосился куда-то в сторону, и, проследив за его взглядом. Тина в ужасе увидела совершенно непристойную картину: ее брат сидел за столом, держал на коленях Ивонну и целовал ее так, будто вокруг никого не было.
 Тем же весь вечер занималась почти вся компания, однако Тина считала это крайне неприличным и никак не думала, что и Кендрик может опуститься до такой невоспитанности в общественном месте.
 Девушка быстро отвела глаза, а граф поспешил продолжить:
 — Мне хотелось бы показать вам Париж, ибо я уверен, что в нашем городе есть множество вещей, которыми можно насладиться только вдвоем.
 Тина ничего не ответила, а через еще один круг граф вдруг оставил ее и решительно направился в сторону Кендрика. Проговорив с ним несколько минут, он вернулся и сообщил девушке следующее:
 — Виконт согласился, чтобы домой вас отвез именно я. Вы, я вижу, устали, а он намерен повеселиться еще немного.
 — А вы уверены в этом? — испугалась Тина.
 Граф снова загадочно усмехнулся:
 — В сущности, он просто благодарен мне за предложение присмотреть за вами.
 И Тине не оставалось ничего, кроме как согласиться, тем более что она действительно начинала уставать, ибо не спала уже вторую ночь.
 К тому же ей хотелось выспаться, чтобы никоим образом не упустить те немногие часы, что были в их распоряжении в Париже.
 Граф накинул ей на плечи плащ, и девушка совсем уже было собралась подойти к Кендрику, чтобы сказать «спокойной ночи», как вдруг увидела, что брат тоже встал и, никому не говоря ни слова, вышел через другой конец сада, обращенный к Елисейским полям. Онемев от удивления, она увидела, как брат с Ивонной вскочили в один из фиакров, во множестве поджидавших посетителей, и укатили.
 Тина замерла и почти плача прошептала:
 — Куда же он уехал? Ведь здесь было так весело и хорошо, гораздо лучше, чем во всех остальных местах, где мы были.
 Граф посмотрен на нее как-то очень странно, но вспух сказал, что Кендрик просил его передать ей «спокойной ночи", вот и все.
 Потрясенная девушка молчала, и вскоре они оба уже сидели в фиакре с опущенным верхом. Подняв лицо к звездам. Тина неожиданно призналась:
 — Я всегда считала, что в Париже есть некая магия, но теперь знаю: красивей и волшебней города на свете нет.
 — Но ведь я уже спрашивал вас раньше, первый ли это ваш визит сюда?..
 — Первый — с тех пор, как я выросла.
 — То есть совсем недавно.
 Замечание графа насторожило девушку, она опустила лицо и сказала:
 — Вы пытаетесь угадать мой возраст? Но я всегда считала, что это невоспитанно и дурно.
 — Только тогда, когда женщина хочет скрыть его. А вам скрывать нечего, я и без вашего ответа знаю, что вы очень молоды, как годами, так и жизненным опытом.
 — Это вы угадали.
 — Вот видите, значит, я и впрямь читаю ваши мысли.
 — И все же я попросила бы вас не совершать ничего подобного.
 И хотя граф не сделал ни одного движения, девушке показалось, что он стал какого к ней ближе и, более того, получил над ней некую необъяснимую власть.
 К счастью, до квартиры на улице Сент-Оноре было недалеко, и вскоре лошади остановились перед их высоким домом.
 — Поскольку это частное владение, надо предполагать, вы с виконтом остановились у друзей?
 — Да, нам разрешили воспользоваться этими апартаментами.
 Но вместо того чтобы открыть дверцы фиакра и помочь девушке выйти, граф посмотрел в окно и сказал:
 — Поскольку вы, конечно, собираетесь сейчас же лечь в постель, я не стану беспокоить вас своим предложением проводить до дверей вашего дома, но… вам так же, как и мне, хорошо известно, что нам надо слишком многое сказать друг другу — сказать гораздо больше, чем мы сумели сделать это сегодня ночью, — поэтому я приглашаю вас завтра в половине первого позавтракать со мной в одном из тихих уютных ресторанов, где разговору нашему никто не помешает.
 Именно этого и хотелось Тине больше всего, и она почти уже согласилась, как вновь вспомнила о брате.
 — Но сначала… я должна спросить… — начала она.
 — Виконт, разумеется, в курсе моего предложения и может в любую минуту к нам присоединиться, но, боюсь, он предпочтет иное времяпрепровождение.
 Перед глазами девушки снова встала недавняя картинка — Кендрик с Ивонной — и она вынуждена была признать, что граф, скорей всего, прав. Оставаться же целый день одной совсем не входило в ее намерения.
 — Тогда я согласна. Благодарю за приглашение.
 Она протянула руку, и граф взял ее в свои ладони. Оба замолчали, как будто не зная, что еще можно сказать друг другу и что сделать.
 Затем, словно решившись, граф снова, как и в ложе, поднес ее руку к губам и поцеловал.
 — Спокойной ночи. Тина. Я счастлив, что стал пусть небольшой, но частью вашего первого вечера в Париже, и надеюсь, что вечер этот для нас был не последним.
 Его губы еще раз, но уже более горячо и настойчиво, коснулись ее руки.
 Затем, как ни в чем не бывало, он открыл дверцу фиакра, помог девушке выйти и даже разбудил привратника, уже спавшего глубоким сном.
 Так окончательно и не проснувшись, тот вручил Тине ключ от ее квартиры, а сам тотчас вернулся в свою каморку и мгновенно уснул снова.
 Девушка стояла в темном дверном проеме, и волосы ее в свете единственного газового рожка отливали крошечными язычками пламени.
 Было видно, что граф не в сипах отвести от нее глаз.
 — Спокойной ночи, — еще раз повторил он своим низким бархатным голосом.
 — Спокойной ночи и… благодарю вас, — отозвалась Тина и стала подниматься наверх.
 Но, даже не оборачиваясь, она знала, что граф по-прежнему стоит внизу, всей душой желая, чтобы вечер этот не кончался никогда. Самое странное, что именно этого желала и она сама.
 Тина проснулась и по тому, как ярко заливало солнце ее спальню, поняла, что на дворе уже позднее утро.
 Посмотрев на часы, стоявшие на камине, она в ужасе убедилась, что время уже подходит к одиннадцати. Девушка и забыла, когда вставала столь поздно.
 Потом она припомнила, что вчера консьерж сказал, что в случае, если она захочет немного подкрепиться утром, стоит только позвонить в колокольчик, как он или его дочь тотчас подадут ей завтрак прямо в апартаменты.
 Тина уже потянулась к колокольчику, но тут ей в голову пришла здравая мысль, что Кендрик, должно быть, завтрак уже давно заказал, и она решительно направилась в гостиную.
 Ей было очень интересно узнать, когда же он вчера вернулся и почему не разбудил ее утром пораньше. Она прошла пустую гостиную и постучалась в спальню брата. Ответа не последовало, и она приоткрыла дверь.
 Первым делом в глаза ей бросилась одежда Кендрика, в беспорядке раскиданная по стульям, а то и по полу. Сам же он спал в постели беспробудным сном.
 Поначалу Тина решила, что, пожалуй. лучше его разбудить, но потом посчитала это ошибкой.
 Она тихо вышла из комнаты, прикрыла дверь и заказала завтрак только для себя, впрочем попросив побольше кофе, на случай, если Кендрик все-таки скоро проснется.
 Прошло довольно много времени, прежде чем дочь консьержа Рене принесла ей поднос. На нем дымился кофе в открытом кофейнике, лежали теплые, только что из печи, круассаны, масло и клубничный джем.
 — Бонжур , мамзель, — пропела Рене. — Хорошо ли провели вчера время?
 — Отлично, спасибо.
 — Я слышала, вы вернулись около четырех утра, — болтала Рене, ставя поднос на столик у окна. — А мсье и того позднее. Кажется, он появился не раньше семи и наверняка еще спит.
 — Не раньше семи?! Никогда не думала, что в Париже танцуют до самого утра!
 Тут ей показалось, что Рене тоже весьма странно на нее посмотрела, и взгляд ее чем-то напоминал взгляд графа, когда Кендрик с Ивонной уехали вчера в фиакре.
 Но граф тогда не сказал ничего, а девушка прямодушно заявила, расхохотавшись:
 — Но я не думаю, что мсье танцевал, мамзель!
 И с этими словами Рене покинула комнату, оставив Тину в совершенном замешательстве.
 Если Кендрик не танцевал, то где же он в таком случае был?
 Затем она пришла ко вполне правдоподобному выводу, что, скорее всего, он отправился к веселой француженке домой и там они болтали и, может быть, даже пили до самого утра.
 Подробностей прошлой авантюры брата с русской танцовщицей Тина, конечно, не знала, за исключением того, что родители были крайне возмущены тем обстоятельством, что Кендрик не ночевал дома. Кроме того, танцовщица была расценена эрцгерцогиней как компания, совершенно не подходящая для наследного принца. По если Кендрик и с русской балериной вел себя так же, как вчера с этой Ивонной, то возмущение матери стало Тине совершенно понятным.
 — Ах, если мама когда-нибудь узнает о том, как Кендрик вел себя здесь, — пробормотала Тина, — то гневу ее не будет предела!
 Но тут девушка сообразила, что гнев этот в равной степени будет обращен и на нее, на нее, танцевавшую всю ночь напролет с человеком, никем ей не представленным, и теперь даже намеревавшуюся отправиться с ним завтракать наедине, потому что Кендрик, конечно, вряд ли теперь составит ей компанию.
 Мысль о возмущении родителей была очень неприятной, и Тина постаралась побыстрей успокоить себя тем, что поведение их вряд ли будет раскрыто, если только барон и графиня в этот самый момент не докладывают об их исчезновении во Дворце.
 «Но, полагаю, Кендрик прав, и они не рискнут потерять свои места, признавшись в такой беспомощности и ротозействе», — решила она, потому что думать о том, что произойдет, если все обернется не так, было просто страшно.
 Тина доела завтрак и направилась к себе, чтобы одеться. Но затянуть корсет, пусть даже маленький, без горничной оказалось делом весьма сложным, а застегнуть сзади ряд пуговиц на платье — и совсем невыполнимым.
 Поэтому Тина прекратила любые попытки, все еще надеясь, что Кендрик скоро встанет и поможет ей в этом.
 Правда, надежда была слабая, ибо девушка понимала, что пяти часов сна после бессонной ночи все-таки маловато.
 А пока она причесала волосы как можно лучше, но решила сегодня вечером перед выездом на очередной бал все же попросить консьержа пригласить парикмахера.
 Затем Тина выбрала свое самое изысканное платье, предназначавшееся вовсе не для завтраков с незнакомцами, а для праздника королевского сада, который устраивали в Виденштайне каждый август.
 Кроме того, эрцгерцогиня заявила, что платье будет хорошо и для «Золотого приза», на который будут выставлены лошади герцога Фэйверстоуна.
 «Вот он удивился бы, скажи ему кто, что я в этом самом платье завтракала наедине с французским графом, с которым познакомилась сама на балу художников!» — развеселилась Тина.
 Неожиданно ей пришла в голову мысль, что, произойди это, герцог может и вовсе отказаться жениться на ней. Какой прекрасный способ отделаться от ненавистного жениха! Но в таком случае его место может занять какой-нибудь из ужасных немецких принцев типа Георга, и тогда ее судьба окажется еще более плачевной.
 «Впрочем, что сейчас об этом думать? По крайней мере на несколько дней я просто Тина Бельфлер, и на мне не лежит никаких государственно-матримониальных обязанностей — так что, я могу вести себя, как мне заблагорассудиться!"
 Но тут перед ней встал вопрос, должна ли она, будучи такой же попрыгуньей, как эта Ивонна, и вести себя точно так же, как она?
 Неужели и ей надо так же обнимать мужчину, целовать его на глазах у всех и танцевать столь неподобающим девушке образом?!
 Как может она так же открыто флиртовать с кем ни попадя, как делали это многие дамы прошлой ночью? А ведь так вели себя даже те дамы, которых она видела вчера в «Кафе Англэ», а уж они то явно рангом выше, чем девицы с бала…
 Впрочем, кроме флирта, дамы из кафе не позволяли себе ничего неприличного. и Тина подумала, что им дарят драгоценности и осыпают комплиментами только за их яркую красоту.
 Мелькнула у нее какая-то смутная мысль, что здесь должно быть что-то еще, но поскольку она совершенно не знала что — то и мысль эта быстро ускользнула.
 Часы на камине уже пробили полдень, и Тина поняла, что брата будить все же придется, если она действительно хочет успеть на ленч с графом. Но тут, слава Богу, Кендрик встал сам.
 В открытую дверь спальни Тина увидела, как он вошел в столовую, и, подпрыгнув от счастья, бросилась к нему.
 — Наконец ты проснулся, Кендрик! Ах, как хорошо! А я уж думала, что ты заснул навеки!
 Брат хмуро потер глаза.
 — И с удовольствием бы, — зевнул он. — Который час?
 — Уже первый. Давай я закажу тебе завтрак, или ты подождешь до ленча?
 — Лучше просто кофе. Вчера я выпил столько шампанского, что голова раскалывается.
 — Ах, бедняжка! По, знаешь, у меня с собой есть немного одеколона. Мы намочим платок, ты приложишь его к вискам, и, может быть, станет легче.
 Кендрик простонал нечто утвердительное и рухнул в первое подвернувшееся кресло. Со своими густыми взъерошенными волосами он казался совсем юным, почти школьником.
 Тина заказала кофе и сбегала к себе за флаконом одеколона.
 Кендрик полулежал в кресле, совершенно расслабившись, пока сестра накладывала ему на лоб пахучую повязку.
 — Послушай, Кендрик, — осторожно начала она, — граф пригласил нас сегодня на ленч и скоро уже будет здесь, но… если ты не хочешь идти, то ладно, отпусти меня одну.
 Кендрик приоткрыл один глаз.
 — Ах да, ведь я сам обещал Ивонне позавтракать с ней!
 — Значит, мы завтракаем по отдельности!
 Брат довольно заулыбался.
 — Сказать по правде, это было бы самым лучшим решением вопроса.
 — Тогда все в порядке! Я позавтракаю в компании графа и, слава Богу, больше не буду видеть твоих развлечений.
 — Вот-вот… — пробурчал Кендрик и сел в кресле. Теперь он стал немного больше походить сам на себя. — Я не собирался тебе говорить. Тина, но я буквально покорен ею…
 — Конечно, она куда приятней, чем та твоя первая, Нанетта.
 — Ты права, и к тому же она не из того сброда, что вился вчера рядом с нами в ложе.
 Тина с ним согласилась, а потом решила сделать еще один маленький шажок в направлении уточнения истины:
 — А эта Ивонна… Она актриса? Кендрик как-то сник и неуверенно ответил:
 — Я верю, что когда-то она действительно играла на сцене…
 — А теперь?
 На этот раз повисло долгое молчание.
 — Честно говоря, у меня не было времени о многом ее расспрашивать.
 — Да-да, конечно, — поспешно согласилась Тина, — сделать это минувшим вечером было очень трудно не только для тебя. Оркестр играл так громко, особенно в том заведении на Монмартре…
 — Прости меня, это заведение оказалось совсем для тебя неподходящим, и мне не следовало тебя водить туда…
 — По зато последние танцы на Елисейских полях оказались очаровательны! Одно только странно: как это ты не сказал мне «спокойной ночи»?
 Кендрик откровенно покраснел.
 — Если признаваться до конца, сестренка, то я просто забыл. — Он снял со лба намоченный платок. — Вся беда в том, что мне вообще не следовало впутывать тебя в эту мою авантюру — да теперь поздно!
 — Честное слово, ничего страшного не произошло! — запротестовала девушка. — Мне было весело, и граф оказался весьма любезен. — Тине показалось, что при последних словах брат посмотрел на нее как-то подозрительно.
 — Вел ли он себя достойно по отношению к тебе? — вдруг резко повысив тон, потребовал отчета Кендрик. — Не пытался ли поцеловать или еще что-нибудь в таком духе?
 — Конечно, нет! Он два раза поцеловал мне руку, но в этом ничего неприличного нет.
 — Нет-то оно нет, — с сомнением в голосе протянул брат, — но держись от него подальше. Ты же знаешь, каковы все французы.
 Тина улыбнулась.
 — Пусть я пока и не знаю, каковы они, но тем интересней будет это узнать!
 Кендрик буквально застонал:
 — Вот что. Тина, предупреждаю тебя сразу: если только ты выкинешь что-нибудь этакое, то я тут же отправлю тебя прямиком в Эттинген!
 — О, только не это, Кендрик! Да и как это еще у тебя получится? Впрочем, я дала тебе обещание вести себя смирно и намерена его выполнять. Но как все-таки жаль, что я не взяла подобного обещания с тебя, мой братец!
 — Ха, — рассмеялся Кендрик, — должен же я в этих распроклятых казармах иметь хоть какие-нибудь оживляющие душу воспоминания!
 — То же самое я могу сказать и о себе.
 И оба близнеца, довольные друг другом, радостно улыбнулись.
 Тут как раз появился и заказанный кофе.
 Тина тотчас же обратилась к принесшей его Рене:
 — Не окажете ли вы мне любезность зашнуровать мой корсет и застегнуть платье?
 — С удовольствием, мамзель. Девушка сразу направилась к спальне, а двинувшуюся вслед сестру Кендрик остановил коротким тихим свистом. Она тут же остановилась.
 — Ты должна дать ей на чай, — прошептал он.
 Тина искренне удивилась, но быстро сообразила, что это следовало бы сделать уже давно.
 — Конечно. По сколько же? Брат пожал плечами.
 — Два-три франка, я думаю. Тина кивнула и скрылась в спальне. Рене умело и ловко помогла ей справиться со всеми трудностями, и девушка немедленно протянула ей три франка.
 — Благодарю за помощь. Тина даже немного покраснела, отдавая эти несчастные деньги, ибо никогда в жизни ей не приходилось давать чаевых — обычно за нее это делали сопровождающие. Рене же невозмутимо приняла деньги и весело прощебетала:
 — Мерси, боку, мамзель.
 После ее ухода Тина высунула голову в гостиную и прошептала брату:
 — Ты не должен забывать подсказывать мне вещи, которых я не знаю! Я же никогда не давала никому на чай.
 — Так запомни: на чай надо давать за любую услугу, даже самую Мелкую. А если ты забудешь про это, то французы быстро тебе об этом напомнят.
 — Так сколько же стоила тебе наша прошлая ночь?
 — Я платил везде и со всеми на равных — и потратил таким образом куда больше, чем рассчитывал. Словом, к Уорту ты вряд ли попадешь.
 — Тогда я с удовольствием стану посещать рестораны и балы. К тому же не забывай, у меня есть немного и своих денег, а кроме того драгоценности.
 — По ты, должно быть, не в своем уме, если думаешь продавать их. Ведь если что-то исчезнет, то мама заметит это тотчас. Начнется расследование! И в конце концов придется признаться во всем, чем мы здесь занимались.
 Тина вскрикнула от ужаса и скрылась за дверью.
 Там она быстро надела капор, удивительно шедший к ее платью и, посмотрев на себя в зеркало, пришла к выводу, что в таком виде, да еще с подкрашенными губами и ресницами, в родном Виденштайне ее не узнал бы никто.
 — Никто и не узнает, — весело пропела она своему отражению и в тот же миг услышала, как двери в гостиную хлопнули и голос Рене сообщил:
 — К вам господин, мсье! Сердце Тины радостно подпрыгнуло, ибо она и до объяснений Рене поняла, кто это. Действительно, через несколько секунд раздался голос графа:
 — Доброе утро, Вийерни. Вижу, вы поднялись совсем недавно.
 — Увы, увы… Кстати, благодарю вас за то, что отвезли домой мою… — Тут Кендрик немного замялся, и Тина затаила дыхание. Непроспавшийся Кендрик был вполне готов назвать вещи своими именами. По, к счастью, брат кое-как все-таки выговорил «мою Тину», и инцидент был исчерпан.
 Облегченно вздохнув, девушка решилась выйти в гостиную.
 Граф, высокий и импозантный еще более, чем вчера, стоял у окна рядом с Кендриком, и свет, лившийся сзади, окружал его фигуру призрачным золотым ореолом.
 — Бонжур , мсье, — учтиво поздоровалась девушка.
 Граф обернулся, и мгновенно по его вспыхнувшим глазам Тина поняла, что он в восторге и от ее нового платья, и от шляпки, и от умело подкрашенного лица.
 — Доброе утро. Тина, — поздоровался он. — Не спрашиваю о том, как вы выспались, — ибо выглядите, как сама Весна!
 — Именно так я себя и чувствую. Зато у бедняги Кендрика ужасно болит голова и потому… Словом, он, вероятно, не сможет составить нам компанию.
 — Приношу свои соболезнования вашей голове, но ничего удивительного в этом не нахожу. Если вы пили шампанское в этом чудовищном дансинг-холле на Монмартре, то еще удивляюсь, как вы вообще живы.
 — Увы, я оказался настолько глуп, что умудрился выпить там не меньше двух стаканов. К несчастью, меня мучила жажда.
 Граф улыбнулся несколько покровительственно, и Тина поспешила на помощь брату:
 — Кендрик только что уверял меня, что отныне в подобные места мы не ездим.
 — Вам то уж действительно не стоит повторять столь печальный опыт, — улыбнулся граф, подчеркивая голосом местоимение «вам».
 — Простите, — вмешался Кендрик, — но я должен тотчас вас покинуть — в противном случае я опоздаю на свой собственный ленч. — Он поднялся и пошел к себе, но был остановлен тревожным вопросом Тины:
 — Но когда ты вернешься? Когда мы сегодня увидимся опять?
 — Я вернусь к обеду, — беспечно пообещал Кендрик. — Правда, мы еще не решили, где будем обедать на этот раз, но приглашений
 у нас множество, так что есть из чего выбрать.
 — Я надеюсь, — неожиданно сказал граф, — что вы с Тиной сегодня отобедаете со мной.
 Кендрик так и подскочил.
 — Могу ли я оставить ваше приглашение под вопросом до сегодняшнего вечера? — И не дожидаясь ответа, скрылся в своей спальне.
 Тина посмотрела на графа и обнаружила, что тот несколько удивлен, и, чтобы не отвечать на вопросы, которые, как ей казалось, должны были неминуемо последовать, девушка поторопилась спросить сама:
 — Так мы отправляемся? Жалко сидеть дома, когда солнце светит уже вовсю.
 Она подхватила сумочку, также удачно дополнявшую ее наряд, натянула длинные, по локоть, перчатки и впереди графа направилась к выходу.
 Он поспешил открыть перед ней двери и заметить при этом:
 — Надо ли мне говорить вам, как прекрасно вы выглядите сегодня, или мне подождать выражать свои эмоции до тех пор, пока мы окажемся в том месте, которое я выбрал для завтрака?
 — Я вполне могу и подождать. Но поскольку ваши комплименты всегда так откровенны, я попросила бы вас не произносить их вовсе.
 Выйдя на улицу, граф возобновил разговор:
 — Если ваша оценка моих комплиментов действительно искренна, то, надо вам сказать, вы решительно отличаетесь от женщин всего Парижа!
 — О, я всегда слышала, что комплименты французских мужчин слишком красноречивы, чтобы быть искренними, — и с каждым часом это утверждение начинает казаться мне все более правдоподобным.
 Граф ничего не ответил на это обвинение, зато Тина ахнула от удивления, увидев возле дома не обычный фиакр, но крайне изысканную частную карету с кучером на высоких козлах и лакеем на запятках.
 Тина с удовольствием поднялась в карету и почти утонула в мягких подушках сиденья.
 — Это по-настоящему роскошно! — вырвалось у нее.
 — Я посчитал, что такой способ передвижения будет гораздо более  л подходящим для вас, в отличие от той развалины, на которой мы ехали вчера ночью.
 Тине безумно захотелось узнать, принадлежит ли эта карета лично графу, или он где-то ее нанял, но посчитала подобные расспросы неприличными. Граф же, словно действительно читая ее мысли, улыбнулся и объяснил:
 — Я позаимствовал ее у одного из моих приятелей и рад, что она пришлась вам по вкусу.
 Тине показалось обидным, что граф, принимая ее за существо низшего класса, видимо, считает, что ей никогда не приходилось ездить в столь роскошных экипажах, и у нее возникло непреодолимое желание опровергнуть это мнение. Можно было рассказать, что она раскатывала и в королевских каретах и что конюшни ее отца лучшие в Виденштайне… Но она вовремя сообразила, что если у графа появятся хотя бы малейшие подозрения в отношении ее истинного происхождения, то вся прелесть общения с мужчиной, считающим ее обыкновенной демимонденкой, пропадет совершенно.
 А после вышколенной учтивости придворных и государственных деятелей было неизъяснимо возбуждающе слушать обращенные к ней смелые речи графа и думать, что, наверное, именно так обращается к своей Ивонне ее брат.
 Поэтому Тина только улыбнулась и как можно мелодичней сказала:
 — Да, быть в Париже и с вами — восхитительно! Расскажите же мне, куда мы едем.
 — В один маленький ресторанчик в Буа, который только что открылся и еще не успел стать модным. А те огромные дворцы, где можно любоваться всеми известными лицами с их супругами, — не для нас. По крайней мере, сегодня. — Девушка с любопытством посмотрела на фафа, и он вынужден был объясниться: — Я повел бы вас, конечно, и туда, но, боюсь, там нам встретится множество моих друзей, которые захотят поговорить о том о сем, а я сегодня мечтаю побыть с вами тет-а-тет, которое никто, кроме поющих птиц, прервать не сможет.
 — Звучит очень романтично, — бездумно согласилась Тина.
 — Именно этого я и добиваюсь, — прошептал граф едва ли не ей на ухо.




 Глава 4


 Впоследствии Тина всегда думала, что часы, проведенные ею за ленчем с графом в Буа, были одним из самых восхитительных событий ее жизни.
 Ресторан, куда граф привез ее, оказался маленьким одноэтажным домом, окруженным тенистым садом.
 Среди цветов стояла едва ли дюжина столиков, и владелец, одновременно выполнявший и обязанности метрдотеля, принимал заказы лично. Подавали блюда далеко не сразу, тщательнейшим образом готовя каждое.
 Жена хозяина, полногрудая дама в черном, выписывала счета, а два сына служили в качестве официантов.
 Во всем царила приятная доброжелательная атмосфера, что для Тины было действительно в новинку. Как, впрочем, и все остальное.
 Когда заказ был сделан и в ведерке со льдом принесено вино, граф с улыбкой обратился к своей спутнице:
 — Теперь нам остается только наслаждаться завтраком, который, я уверен, будет отменным, — и друг другом.
 Голос его был полон невыразимого обаяния, и девушка поспешила остановить подобные речи:
 — Я и так наслаждаюсь каждой секундой своего пребывания в Париже и еще раз благодарю вас за вчерашнее удовольствие.
 — Удовольствие относительное. Надеюсь, что больше вам не придется бывать в местах, где собираются подонки нашего общества, — ответил граф, и в голосе его прозвучали жесткие нотки. Тина никак на это не отреагировала, и он продолжил: — Я намерен непременно поговорить об этом с виконтом, и надеюсь, вы препятствовать мне в этом не станете.
 Тина чуть не заплакала.
 — Прошу вас, не надо говорить об этом с Кендриком! Он и без того был смущен сегодня утром, не говоря уже о том, что у него болела голова от дурного вина, да и эти женщины, с которыми он общался, наверное, вели себя не очень достойно…
 — И все же — вы слишком хороши для подобных мест.
 — Приятно, что вы так считаете.
 — Но я не могу понять одного: зачем де Вийерни привез вас в Париж, если не намерен проводить здесь время вместе с вами?
 Тина задумчиво посмотрела куда-то в глубь сада. Она давно и справедливо опасалась этого вопроса.
 Действительно, то, что виконт оставляет свою любовницу в дансинг-холле, даже не попрощавшись с ней, и уезжает с другой женщиной, должно было казаться крайне странным.
 И теперь, боясь, что любые объяснения лишь увеличат подозрительность ситуации, девушка быстро пробормотала:
 — Пожалуйста… давайте поговорим об этом позже… А сейчас… есть так много других интересных вещей. Так восхитительно находиться сейчас здесь с вами… Я хочу запомнить этот полдень навсегда. Когда я вернусь домой… Граф насторожился:
 — Вы собираетесь уехать?
 — Да, буквально через несколько дней.
 — То есть вы хотите сказать, что нужно уезжать виконту? Но ведь совсем не обязательно, чтобы за ним последовали и вы?
 — Если он уедет, я буду вынуждена уехать тоже, — твердо ответила Тина. — Но не стоит говорить об этом сейчас. Расскажите мне о себе, теперь ваша очередь. Представляете ли вы, что я даже не имею понятия о вашем местопребывании в этом славном Париже?
 Граф улыбнулся.
 — Мне приятно, что это вас интересует. В славном городе Париже я живу на Елисейских полях в доме герцога Суассонского. Надеюсь, что как-нибудь смогу показать вам его картины. У него самая замечательная коллекция во всей Франции.
 — С большим удовольствием, — обрадовалась Тина. — Кроме того, мне очень хочется посетить и Лувр. Я всегда считала Фрагонара и Буше самыми романтическими художниками на свете.
 — Так вы уже знакомы с их творчеством? — изумился граф. Тут удивилась и Тина:
 — Мы в Виденштайне не настолько варвары!
 Грамон мягко рассмеялся.
 — Вы еще и патриотка! Мне нравятся люди, столь пылко любящие свою родину!
 — Я не только люблю ее, но и горжусь, несмотря на то что она совсем маленькая и не сравнима ни с Францией, ни с Россией.
 — А все же по своему значению ваша родина сейчас не уступает им. И вы знаете, почему?
 — Конечно, знаю. Если Пруссия вторгнется во Францию, чего так опасается большинство, то Виденштайн, подобно Швейцарии, должен остаться нейтральным, что весьма трудно. — Тина говорила об этом весьма серьезно и обстоятельно, ибо не раз слышала, как это обсуждалось ее отцом и другими государственными деятелями Виденштайна. Граф слушал внимательно и даже с интересом. — Я не могу представить себе, чтобы пруссаки маршировали по Франции! Неужели тогда они разрушат и этот прекрасный город?!
 — Эта мысль невыносима и для меня, а потому мне хотелось бы, чтобы вы объяснили это императору так же убедительно, как сейчас мне.
 — Но папа всегда говорил, что император Франции находится под каблуком императрицы, которая большая приятельница министра иностранных дел. А тот, в свою очередь, настолько ненавидит Бисмарка, что просто жаждет схватиться с ним и одержать победу. — Тина болтала весьма бездумно, как о вещах привычных и обыкновенных, но вдруг ее осенило. — О Господи, да ведь министра иностранных дел зовут герцог де Грамон — а это и ваша фамилия!
 — Верно, — спокойно ответил граф, — но Грамоны — род очень большой, и я являюсь весьма далеким родственником герцога.
 Повисла неловкая пауза.
 — Возможно, я была слишком бестактна… Прошу прощения и… забудьте все, что я только что наговорила… — Но извинения были совершенно неуместны для Тины Бельфлер, которая, в отличие от принцессы Марии-Терезии, могла болтать все, что ей приходило в голову.
 — Я надеюсь, мы всегда будем откровенны друг с другом, — ответил граф, — и к тому же при такой красоте вам вовсе не обязательно быть очень умной.
 Тина искренне рассмеялась.
 — То есть вы просто хотели признаться, что предпочитаете женщин хорошеньких и поверхностных, как куклы, которых можно выбросить после того, как ими наигрались.
 Девушке тут же вспомнился брат, который всегда выше всех прочих достоинств ценил в женщинах внешнюю красоту. Однажды, когда она поинтересовалась у Кендрика темой его бесед с русской танцовщицей, он презрительно хмыкнул:
 — Бесед?! Да почему я должен вести с ней какие-то беседы? Все дело только в том, что она чертовски хороша и ее все время хочется целовать.
 И сейчас же граф, словно опять читая ее мысли, живо поинтересовался:
 — А о чем же вы разговариваете с Вийерни, когда амурные дела на время закончены?
 Тина вспыхнула и почувствовала себя глубоко оскорбленной. Как он смеет говорить ей подобные вещи! Но через секунду девушка снова вспомнила, кто она сейчас, — и простила графа.
 — Сейчас мы говорим не о Кендрике, — заметила она после небольшой паузы, — а о вас…
 — Я предпочел бы все-таки говорить не о себе. Так продолжаю? до того, как вы прервали меня, я как раз намеревался сообщить вам, что в жизни не видел никого прелестней и обворожительней…
 Обворожительным оказался и весь завтрак. Они с графом просидели в ресторане до самого закрытия, а потом в экипаже — который, как догадалась Тина, принадлежал самому герцогу Суассонскому, — с опущенным верхом медленно покатили вдоль Сены к собору Парижской Богоматери.
 Осмотрев эту достопримечательность, они маленькими улочками старого Парижа двинулись обратно и вскоре остановились около роскошного бульвара, созданного бароном Оссманом.
 Бульвар выглядел настолько естественным и красивым, что Тина была захвачена его прелестью, захвачена настолько, что поначалу Даже не заметила, что граф осторожно завладел ее рукой.
 Первым ее побуждением было отнять руку, но поскольку жест этот был таким невинным, почти детским, она спокойно позволила графу эту вольность и не убирала руки до самого своего дома.
 — Могу я зайти? — спросил граф. — Если Вийерни уже дома, то я с радостью испрошу у него разрешения и на ваш обед в моем обществе.
 — О, сделайте милость, — обрадовалась девушка. — И я очень надеюсь, что Кендрик ответит согласием.
 — Неужели вы хотите этого так же горячо, как я? — тонко улыбнулся граф.
 Консьерж дал им ключ от квартиры, из чего тут же стало ясно, что Кендрика дома еще нет. Они не спеша стали подниматься на второй этаж.
 Граф открыл перед девушкой двери, и они зашли в уютную гостиную, щедро залитую клонящимся к закату солнцем.
 — Кендрик, увы, еще не вернулся, — откровенно разочарованно протянула Тина, — но вы можете подождать его прихода здесь, со мной.
 — Это самое пламенное мое желание, — отозвался граф.
 Тина сняла перчатки и положила на столик сумочку, затем не торопясь стала развязывать ленты шляпки. Случайно обернувшись к графу, она вдруг увидела, что он снова, как и сегодня утром, залит потоками пьющегося из окна света…
 Так они стояли несколько мгновений, а потом, неизвестно каким образом, но движимые единым порывом, соединились в тесном объятии, и губы графа коснулись пылающих губ юной принцессы. Тина никогда еще в своей короткой жизни ни с кем не целовалась, хотя всегда в мечтах представляла себе сладость этого волнующего момента. Губы же графа давали нечто большее, чем сладость. Они дарили волшебство и наслаждение, будя в ней какую-то неведомую темную силу и являясь естественным продолжением того странного чувства, которое граф вызывал в ней с самой первой минуты знакомства.
 Руки его обнимали ее все сильней, а губы становились все настойчивей, и девушка вынуждена была признаться себе, что именно об этом она и мечтала всю жизнь, хотя никогда бы и никому об этом не сказала. Это было воплощением ее представлений о любви, но не той, которая скована светскими предрассудками и соображениями, а той, в которой сердца и души людей соединяются настолько, что слова им уже не нужны.
 А граф прижимал ее к себе все более властно, и Тина ощутила, как все тело ее задрожало в ответ, охваченное яркой вспышкой страсти, — и губы ее раскрылись, как цветок, под его губами.
 Голова у нее закружилась, комната, покачиваясь, поплыла, словно она стояла теперь не на земной тверди, а на волнах безмерного океана желания, который уносил ее в небесные золотые выси счастья.
 И только когда девушка ощутила, что отныне уже не принадлежит себе, что отныне она вечная раба любви, граф поднял голову.
 Мгновение он смотрел прямо ей в глаза, сиявшие таким блеском, что они казались ослепшими, в лицо, пунцовое от радости, и на сладко разомкнутые губы — и… говорить стало не о чем. Граф прекрасно понял, что отныне сердце маленькой Тины бьется только для него.
 Но он понял и то, что этот поцелуй слишком отличался от всех, которые довелось ему познать в своей богатой любовными связями жизни.
 И тогда он поцеловал ее снова, поцеловал долгим, томительным, горячим поцелуем, заставившим в обоюдном восторге задрожать их обоих, и они улетели в неведомые огненные дали страсти.
 Спустя некоторое время, когда граф ощутил всю неловкость нынешнего их положения, он осторожно разомкнул объятия и усадил девушку на диван.
 Усевшись, она тихо подняла ресницы, и Грамон поспешил сказать:
 — Есть ли на свете кто-нибудь более нежный, более волнующий, чем ты? Но, моя радость, нам нужно серьезно поговорить с тобой.
 Но тут у наружной двери послышались шаги, она распахнулась и вошел Кендрик, что заставило графа отшатнуться от девушки.
 — Прошу прощения за столь позднее возвращение, — извинился Кендрик, бросая на столик высокий цилиндр, — но мне пришлось увидеться с таким количеством приятелей Филиппа, что от приглашения на обед сегодняшним вечером избавиться не удалось.
 — При… Приглашения? — каким-то чужим, непослушным голосом переспросила Тина.
 Граф медленно поднялся.
 — Так я понимаю, вы будете не в состоянии принять мое приглашение?
 — Мои извинения, де Грамон. Может быть, мы отобедаем с вами завтра вечером, но сегодня… Сегодня мы с Тиной идем на обед к принцу Наполеону, который, как вам известно, является членом императорской фамилии, а затем мы разделим с ним и ужин, который дает Ла Пайва у себя на Елисейских полях. Словом, вы понимаете, что такой возможности мы пропустить не можем.
 Граф нахмурился:
 — Не думаю, что вам хорошо известны привычки и традиции принца Наполеона.
 Кендрик беспечно расхохотался:
 — Я встретился с ним сегодня первый раз в жизни благодаря опять же одному из приятелей Филиппа, и он столь любезно пригласил меня на обед к себе домой, будто знал целую вечность. — Кендрик улыбнулся. — Но, конечно, ему уже известно, что я прибуду не один, а с очаровательной подружкой, с которой он весьма пылко уже желает познакомиться. — Брат лукаво глянул на Тину. — Не мог же я сказать принцу, что ты предпочитаешь ему другую компанию!
 — Н-нет, конечно, нет, — согласилась девушка.
 — Но известна ли вам, — вмешался в разговор граф, — репутация принца по отношению к женщинам? Я не думаю, что это тот человек, с которым следовало бы знакомить Тину.
 Кендрик пожал плечами.
 — Я лично присмотрю за ней, — ответил он наконец и почти с неохотой, — и к тому же, приняв приглашение его высочества, теперь невозможно взять слово обратно.
 Тина сидела ни жива ни мертва, опасаясь, что графа рассердят такие вольные и бездумные речи брата, но тот овладел собой и не произнес ни слова на этот счет.
 Девушке даже пришлось взять инициативу в свои руки:
 — Мне очень грустно, что наш сегодняшний обед с вами не состоится, но завтра… Если вы сможете перенести свое приглашение на завтра, мы будем счастливы.
 — По, надеюсь, до обеда мы еще увидимся, ведь я обещал вам завтра утром показать Лувр.
 Глаза Тины радостно вспыхнули.
 — Конечно, конечно, а поскольку Кендрик не любит ни музеев, ни картинных галерей, мы сможем отправиться как можно раньше!
 — Я заеду за вами в одиннадцать, — пообещал граф и поблагодарил девушку за счастливый день.
 С этими словами он попрощался, поцеловал ей руку и вышел, а ей осталось лишь грустно улыбнуться, почувствовав в этом прощальном поцелуе всю тоску расставания и всю радость минувшего дня.
 Как только граф вышел, Кендрик весело воскликнул:
 — Тина! Мне так много надо рассказать тебе! Сегодняшний вечер будет для тебя несравнимо интересней, чем какой-то обед с этим Грамоном! — Он сделал паузу, но сестра промолчала, и Кендрик пустился в пространные и цветистые описания вечеров принца Наполеона, которые тот давать любил и умел. — По, к сожалению, он имеет возможность устраивать их у себя дома только тогда, когда жена его находится где-нибудь в отъезде. Тогда он приглашает к себе всех самых интересных дам Парижа.
 — Дам такого рода, каких мы видели в «Кафе Англэ"?  —  уточнила Тина.
 — Вот именно! И, несмотря на то что я считаю для тебя вредным такое времяпрепровождение, ты увидишь там самых известных куртизанок, тех, которые превратили Париж в настоящее Эльдорадо для мужчин всего мира. Правда, их матери и жены предпочитают совсем обратное название…
 — И к ним, конечно, принадлежит и мама…
 Кендрик воздел руки к потолку.
 — Да она просто убьет меня, если узнает, куда я тебя водил! Но женщины, которых ты увидишь этой ночью, разумеется, хорошо воспитанны и умеют вести себя достойно. Только не надо забывать, что не следует ничему удивляться, и уйти домой все-таки пораньше.
 А во время переодевания к званому обеду Тина вдруг с отчаянием обнаружила, что не хочет идти никуда и что всем балам и обедам мира она предпочла бы тихую беседу с графом — и что она любит его.
 Это слово поначалу испугало девушку, ибо оно означало, что ни своей воли, ни своего свободного сердца у нее больше нет — и что она уже никогда не сможет принадлежать никому другому.
 — Я люблю его, — шептала она и знала, что любовь ее совершенно безнадежна и в конце концов ее сердце будет разбито.
 Но юность легкомысленна: Тина перестала думать о будущем и только наслаждалась воспоминаниями о его поцелуях и надеждой на завтрашнюю встречу.
 Завтра и еще целых пять дней!
 А потом… Что ж! Зато у нее на всю жизнь останется сладостная память о том, что они были счастливы, несмотря на пропасть, которая разделяла их. Эта пропасть была глубже и шире, чем Ла Манш, и через нее никакими силами невозможно навести мосты.
 «Но, возможно, когда-нибудь, уже в Англии, несчастная и одинокая, я вдруг увижу его, — думала она. — Но не сделает ли эта встреча меня еще более несчастной?»
 Но затем Тина решила, что, начиная с завтрашнего утра, она постарается проводить с графом все оставшееся у нее время и скажет Кендрику, чтобы он больше не рассчитывал на ее общество ни при каких обстоятельствах.
 Одевшись в одно из тех платьев, что эрцгерцогиня заказала ей к балу в честь начала скачек. Тина накрасила губы и подчернила ресницы и, глянув в зеркало, пришла к выводу, что не будет уж очень отличаться от прочих женщин, приглашенных в дом принца Наполеона.
 Ей совсем не хотелось возбуждать излишнее внимание ни принца, ни других мужчин, но и позволить кому-нибудь упрекнуть брата в дурном вкусе относительно его любовницы она тоже не могла. Девушка понимала, что сейчас, в этот самый момент, Кендрик сидит в гостиной и нервничает по поводу того, как бы она не оделась порядочной девушкой.
 И действительно, первым делом, когда она вошла, брат пристально рассмотрел ее прическу.
 К счастью, парикмахер прибыл, когда Тина была уже одета, и уложил ее роскошные золотые волосы смелей и оригинальней, чем обычно. Кроме того, он украсил ее замысловатую прическу тремя бриллиантовыми заколками в виде звезд, которые теперь сверкали и переливались при каждом движении девушки. На шее же у Тины сияло алмазное ожерелье, которое мать не велела ей носить до замужества, считая его слишком тяжелым и крупным для молодой девушки.
 Глаза Кендрика задержались на этом украшении, и он улыбнулся:
 — Если тебя спросят, откуда оно у тебя, не забудь сказать, что это мой подарок. Такой ответ несомненно повысит мой престиж, несмотря на то что, узнай об этом кто-нибудь из моих настоящих друзей, он очень удивился бы, откуда у меня такие бешеные деньги!
 Тина хотела спросить, делал ли он на самом деле какие-нибудь подарки Ивонне, но затем подумала, что брат может обидеться за такое неверие в его щедрость, а дарить он этой девице, конечно, ничего не дарил, потому что и знает-то ее всего полтора дня.
 Таким образом, она промолчала и они поспешили вниз, так как Кендрик страшно боялся опоздать.
 К большому своему удивлению, Тина обнаружила, что брат даже нанял экипаж.
 — Ты просто сногсшибателен! — рассмеялась она.
 — Экипаж ужасно дорогой, но того стоит, — ответил Кендрик. — Мне крайне не хочется выглядеть бедным родственником, а некоторые из этих филипповских друзей — я только не хотел тебя расстраивать этим — узнав, что я из Виденштайна, уже начинают разговаривать со мной несколько покровительственно.
 — Хотелось бы мне увидеть их физиономии, когда они узнали бы твое истинное положение!
 Кендрик тоже засмеялся:
 — Я был уже почти готов устроить им такую неприятность!
 — Боже тебя упаси! — испугалась девушка.
 — О, не волнуйся, пьяный или трезвый, этого секрета я не выболтаю никому и никогда. Но ты тоже будь поосторожней со своим Грамоном. Мне кажется, он совсем потерял от тебя голову.
 — Ты так думаешь? — обрадовалась Тина.
 — Больше того, он даже ревнует ко мне и сильно огорчен тем, что я увез тебя к принцу. Знаешь, прощаясь, он смотрел на тебя с обожанием, если не сказать сильней.
 — Но он был весь день очень любезен со мной и вежлив. Честно признаться, мы провели с ним чудесный день за интересной беседой.
 И, говоря это. Тина с тоской подумала, что первый раз в жизни она скрывает что-то от своего брата. Но признаваться Кендрику в том. что граф целовал ее и что она полюбила его всей душой, девушке почему-то не хотелось.
 Никогда Тина не могла себе представить, что женщины бывают столь оспепительно красивы, столь роскошно одеты и имеют столь дорогие украшения. Но — и это маленькое "но» почти перечеркивало все остальное — сколь простонародны были их манеры и речи!
 Несмотря на это, подавляющая часть мужчин на вечере были безукоризнены, они несомненно обладали высокими титулами, и по их разговорам было абсолютно ясно, что они представляют собой сливки французской аристократии, равно как и высший слой государственных чиновников.
 Дамы же были всевозможных национальностей, включая нескольких англичанок и даже одну русскую.
 По той манере, в какой разговаривала эта русская, трудно было определить ее происхождение, но все француженки, без исключения, не имели никакого представления о парижском произношении и, более того, употребляли в речи откровенный жаргон. Англичанки же и вовсе изъяснялись на таком кокни, что эрцгерцогиня Виденштайнская вряд ли взяла бы их к себе даже в кухарки.
 Кендрик сразу же отправился танцевать, а Тина некоторое время сидела одна, размышляя о том, что может связывать этих утонченных благородных мужчин с женщинами, настолько примитивными, что даже смех из их накрашенных губ звучал вульгарно и грубо.
 Потом все сели за стол, но девушка так увлеклась разгадыванием этой загадки, что даже не слышала обращенных к ней речей господина справа.
 Брат же сидел по левую руку от нее, и только тут Тина с удивлением заметила, что все гости сидят за столом такими парами.
 Женщина, восседавшая рядом с принцем, несомненно играла роль хозяйки и была обвешана драгоценностями настолько, что буквально клонилась под их тяжестью. Тине она напомнила примадонну на сцене. решительно настроенную сорвать все аплодисменты.
 — Так не назовете ли вы себя, милая дама? — услышала наконец Тина голос справа.
 Она повернула голову и увидела некоего господина средних лет с интересным, но, как ей показалось, слишком вызывающим лицом.
 Под глазами у него темнели круги, а на высоком лбу под слегка уже седеющими волосами было слишком много преждевременных морщин.
 — Меня зовут Тина, мсье.
 — Но почему же я не встречал вас раньше? — полюбопытствовал господин.
 — Мы приехали в Париж только два дня назад.
 — Тогда понятно. И спешу сообщить вам, что мои вечера — а зовут меня маркиз де Сад — ничуть не хуже, чем у нашего хозяина, и льщу себя надеждой, что вы удостоите их своим посещением.
 — Вы очень любезны, мсье. — Говоря слова благодарности, Тина была уверена, что уже слышала эту фамилию, но вот в связи с чем вспомнить никак не могла.
 Господин подвинулся к ней ближе и посмотрел такими глазами, что девушке мгновенно стало тяжело и неприятно. Какое-то чувство подсказывало ей, что верить этому человеку нельзя.
 — Вы, надо понимать, находитесь сейчас под покровительством Вийерни? — продолжал расспросы неприятный господин, но Тина постаралась проигнорировать этот вопрос, подняв к губам бокал, на котором сверкала монограмма принца Наполеона, — Он слишком молод для вас, а при таких данных — уж поверьте мне! — любой мужчина загорится огнем, не уступающим в яркости вашим кудрям. Ваш же Вийерни, похоже, вами пренебрегает.
 — Я, в свою очередь, попросила бы вас сделать вот что, — решительно сменила она тему разговора. — Назовите мне, пожалуйста, самых выдающихся из присутствующих здесь лиц. Я приехала из провинции, и мне было бы весьма интересно узнать о них немного побольше. — Ей показалось, что она очень ловко ушла от назойливости маркиза, но он в ответ только улыбнулся.
 — Увы, они мне неинтересны, я хочу говорить только о вас и о себе. Как давно вы знаете Вийерни?
 — Очень давно, — отрезала Тина. — К тому же мы очень счастливы друг с другом. — И то, и другое было чистой правдой, и заподозрить девушку в неискренности не смог бы никто.
 — У меня имеется чрезвычайно прелестный домик в Буа, кстати пустующий в данный момент. — не обращая ни на что внимания, продолжал говорить свое маркиз. — Я бы с удовольствием показал его вам. — Девушка снова ничего не ответила. — А завтра мы поехали бы к Оскару Мэссину, и там вы смогли бы выбрать одну из его брошей в виде цветка — это, право, самые лучшие украшения в мире.
 Все эти речи начинали не только вызывать у девушки отвращение, но и пугать ее.
 — Я не понимаю, о чем вы говорите… и зачем… мсье маркиз, если вы будете и дальше продолжать в том же духе, — попыталась дать отпор Тина, — то просто… просто рассердите меня.
 Маркиз громко расхохотался.
 — Вы очень молоды, но, вероятно, не настолько, чтобы не понимать: я всего-навсего предлагаю вам сменить покровителя на того человека, который сделает вас одной из самых известных женщин во Франции, можно сказать, королевой своей профессии.
 Девушке показалось, что она ослышалась, но потом вспомнила объяснения Кендрика о том. что все эти женщины в Париже получают свои драгоценности и одежду от мужчин для того, чтобы потом красоваться в них, подобно скаковым лошадям, возбуждая тем самым зависть других. Таким образом, было естественно, что любая из них с радостью сменит любого дарителя на более богатого.
 «Словом, сердиться здесь не на что, — успокоила она себя. — Надо просто отказать этому маркизу вежливо, но твердо».
 Впрочем, так было проще решить, чем сделать, ибо, как поняла Тина, маркиз вознамерился добиться ее с первого мгновения и любыми способами, и был он из тех мужчин, которые в таких случаях не останавливаются ни перед чем и не принимают во внимание никакие отказы.
 Он не стал слушать никаких возражений Тины, а когда все поднялись из-за стопа, она увидела, что его поведение, которое уже стало к тому времени для нее невыносимым, мало чем отличается от поведения других мужчин, собравшихся в этом доме.
 С каждой минутой разговоры вокруг становились все развязней, все громче и вместе с тем интимней, и лишь единственный человек вел себя более или менее скромно — ее собственный брат, поглощенный соседкой слева.
 Сам принц одновременно болтал с двумя женщинами: той, что изображала из себя хозяйку, и другой, очень ярко одетой актрисой, беспрерывно острившей и тем самым приводившей в восторг как хозяина, так и других находившихся поблизости мужчин.
 Как и положено по французскому обычаю, мужчины и женщины покинули столовую все вместе, и Тина тут же воспользовалась возможностью смешаться с другими женщинами, которые пошли взять свои накидки, ибо вся компания отправлялась на вечер к Па Пайве.
 Вернувшись, Тина обнаружила, что брат стоит все еще один, и тут же со всех ног кинулась к нему.
 — О, ради Бога, только не оставляй меня одну с этим ужасным маркизом де Садом. — стала просить она Кендрика. — Он совершенно невыносим.
 — Я уже наслышан о нем, — ответил брат. — Тебе действительно не следует с ним разговаривать! Ничего, если уж он станет вести себя совсем непристойно, я увезу тебя домой.
 Но только Тина хотела попросить Кендрика исполнить свое намерение немедленно, как появились остальные женщины, и уже через минуту все высыпали к экипажам. Тина с братом оказались рядом еще с какой-то парой, и продолжить разговор стало невозможно.
 К несчастью, парочка была совершенно занята собой и даже на людях продолжала целоваться и вести себя таким образом, что Тине стало просто стыдно. Впрочем, она была избавлена хотя бы от присутствия ужасного маркиза.
 В конце обеда, когда она отказалась подать ему руку, он просто прижался ногой под столом к ее колену — это воспоминание заставило девушку содрогнуться, даже сидя в экипаже рядом с братом.
 До дома Па Пайвы оказалось совсем недалеко. Дом этот считался одним из самых красивых частных зданий в Париже, и на постройку его ушло не менее десяти лет.
 В холле стоял веселый шум и сильный запах дорогих духов, который делал этот дом совсем непохожим на те, что Тине удалось видеть за свою жизнь.
 Наверху в огромном салоне с пятью высокими окнами роспись на потолке представляла собой аллегорию Ночи, сменяющей День, а стены были задрапированы малиновой парчой, что в целом делало зал похожим на какое-то святилище.
 Перед этим Тину и других женщин проводили наверх, чтобы снять накидки в комнате с массивной бронзовой люстрой. Ступени и перила лестницы, ведущей туда, к великому удивлению Тины, были сделаны из чистого оникса.
 Накидки было предложено сложить на просторнейшую кровать, стоящую в алькове, как алтарь, и богато украшенную слоновой костью и резным деревом.
 — Это стоит никак не меньше ста тысяч франков, — услышала Тина голос одной из женщин, явно преисполненный острой зависти.
 Словом, в доме было еще много вещей, которые девушка с любопытством посмотрела бы, но, испугавшись того, что в ее отсутствие соседка Кендрика за обедом снова может целиком поглотить его внимание, поспешила вниз.
 Спустившись, она с ужасом увидела, как ее брат и маркиз слишком горячо о чем-то спорят.
 Она подошла вплотную к брату и услышала следующее:
 — Я уже говорил вам, мсье маркиз, что Тина моя, и у меня нет никакого желания отдавать ее вам, равно как и кому-нибудь другому!
 Сердце девушки бешено забилось, и чтобы поддержать брата, который выглядел перед маркизом совершенным мальчишкой, она взяла его под руку.
 — Я уже говорила ему об этом, Кендрик, — заворковала она. — Говорила, что мы принадлежим только друг другу и что я никогда тебя не покину!
 — Неужели вам мало и этого? — возмущенно обратился к маркизу Кендрик. Брат говорил слишком громко, и Тина поняла, что брат мало того что рассержен поведением маркиза, но еще и изрядно пьян.
 Тут грянул оркестр, и Тина поспешила увести его подальше:
 — Пойдем же, Кендрик, потанцуем немного!
 — Не так быстро, — остановил их маркиз. — Я уже сделал этой птичке заманчивое предложение касательно драгоценностей, но я готов выплатить ей и наличными. Я даже удвою сумму.
 — Но это оскорбление! — воскликнул Кендрик.
 Маркиз мстительно ухмыльнулся.
 — Если это действительно так, то у вас есть прекрасная возможность получить извинения в соответствующей форме.
 Это означало дуэль, и Тина вскрикнула от ужаса.
 Но в тот же момент она увидела, что кто-то идет им на помощь, а еще через секунду с радостью и облегчением поняла, что это не кто иной, как граф де Грамон.
 Не раздумывая больше, она бросилась к нему и зашептала, надеясь, что ее никто больше не слышит:
 — Остановите его! Прошу вас, остановите! Кендрик не может драться на дуэли… с ним. Пожалуйста. пожалуйста, сделайте что-нибудь!
 В голосе ее звучал неподдельный страх, ибо дуэль Кендрика и его возможное ранение неизбежно открыло бы их тайну.
 Граф немедленно подошел к маркизу как можно ближе:
 — Я вынужден потребовать от вас, де Сад, чтобы вы прекратили ваши домогательства по отношению к этим молодым людям, которые являются моими близкими друзьями.
 — Кто вам позволил вмешиваться не в свое дело? — маркиз мгновенно перенес свою ярость на графа. — Какое вам дело?
 — Весьма важное. Ибо я намерен защищать мадемуазель Тину от мужчин, подобным вам. которые видят в ней лишь продающийся товар и ведут себя таким образом, которого любой порядочный человек устыдился бы. — Тон его голоса был еще более угрожающ, чем смысл сказанного, и маркиз, буквально почернев от гнева, прорычал:
 — Как вы посмели оскорбить меня и сунуть свой нос в чужие дела?!
 — Как я уже сказал вам, дел, связанных с мадемуазель Тиной, у меня предостаточно, — хладнокровно ответил граф. — А если вы просто хотите сорвать на ком-нибудь свою неудачу, то более благородным будет выбрать для этого равного соперника, то есть — меня.
 — Я буду драться с вами обоими, — бешено выкрикнул маркиз. — И когда вы оба будете плавать в лужах крови, эта кошечка все равно достанется мне!
 — Этого не будет никогда! — едва не теряя сознание от гнева, громко заявил Кендрик.
 И с его стороны это было еще одной ошибкой. Тина отчаянно вцепилась в рукав графа.
 — Я думаю, самым первым делом надо забрать отсюда Тину, — мягко остановил его дальнейшие выкрики граф. — Я сейчас сам отвезу ее домой, ибо не пристало такой прекрасной женщине, как она, стоять здесь и слушать, как разговаривает джентльмен, не умеющий себя вести.
 — Благодарю вас, — с чувством ответил Кендрик.
 Маркиз заскрежетал зубами от досады.
 — Не думайте, что вы так просто от меня избавитесь, — зашипел он. — Мадемуазель уже обещала мне, что перейдет под мое покровительство, и домой ее повезет не кто иной, как я — Он протянул вперед свою длинную руку и Тина, невольно отшатнувшись, прижалась к графу.
 — Пойдемте, — сказал тот спокойно и повел ее к выходу.
 Но маркиз все-таки успел схватить девушку за запястье и резким жестом положил другую руку ей на талию.
 — Должна же ты понимать, на чьей стороне хлеб намазан маслом погуще, крошка, — пробормотал он. — Так скажи этим идиотам, что ты уже сделала свой выбор.
 — Нет! О нет! — кричала несчастная девушка, пытаясь вырваться из объятий чудовищного маркиза. Страх ее усиливался еще и потому, что она видела, как брат уже сделал решительный шаг к маркизу и стал буквально оттаскивать ее от него.
 — Как вы посмели тронуть ее! — бушевал он. — Неужели вам еще непонятно, что вы ей не нужны?! Если вы сейчас же не отпустите девушку, я вышвырну вас на улицу!
 Маркиз повернул к нему искаженное гневом лицо и замахнулся. Бедная Тина уже решила, что теперь дуэль неминуема, но на сцену снова выступил граф:
 — Разрешите поучить вас хорошим манерам, господин маркиз, — улыбнулся он и дал насильнику звонкую пощечину.
 Лицо последнего залила смертельная бледность.
 — Встречаемся на рассвете, — заявил он спустя несколько мгновений. — В обычном месте. А когда я разделаюсь с вами, настанет черед и этого щенка.
 — Я принимаю ваш вызов, — невозмутимо ответил граф. — А насчет дальнейшего — посмотрим.
 На этом инцидент закончился, но маркиз удалился из зала с такой улыбкой, которая говорила о явной уверенности в своей победе.
 — Тогда в пять, — было все, что процедил он напоследок.
 Тина едва не онемела от ужаса, но все разговоры теперь были совершенно бесполезны, тем более что граф уже провожал ее вниз.
 В холле он приказал лакею найти ее накидку, в ответ на что слуга подобострастно поклонился и попросил у Тины более подробного описания ее вещи.
 Как только он скрылся. Тина обернулась к графу, взяв его за руку обеими ладонями.
 — Все в порядке, — мягко успокоил он ее. — Но молчите до тех пор, пока мы не покинем этот вертеп.
 И Тина молчала до тех пор, пока лакей не принес накидку и она не села в карету рядом с графом.
 Но как только карета тронулась, девушка не выдержала и бросилась к нему на грудь, пряча лицо в складках его плаща.
 — Что я могу… сказать?.. Какими словами… благодарить вас?! — рыдала она. — Кендрик не может… не может драться на дуэли… И в любом случае маркиз… не стал бы жалеть его…
 — Маркиз действительно слывет одним из лучших стрелков во всей стране, — подтвердил граф.
 — О нет! Нет! Тогда и вы не деритесь с ним!
 — Увы, это необходимо.
 — По он… он может… ранить вас.
 — Это неизбежный риск в таких делах, но смею вам признаться, я не боюсь.
 — Я понимаю, но… Я не имела права вовлекать вас в эту историю. Я виновата, что слишком испугалась за Кендрика. — Ах, если бы только она могла объяснить графу, что ее Кендрик — наследный принц Виденштайнский, то все сразу встало бы на свои места.
 — Вы правы, он еще слишком юн, чтобы тягаться с де Садом, у которого мгновенная реакция, благодаря чему он почти всегда выходит победителем в такого рода делах.
 — Но вы?..
 — Остается надеяться, что у меня реакция еще лучше.
 — О, еще раз — простите меня, простите! Я не смела просить вас о помощи… По когда вы появились… именно в тот ужасный момент… мне показалось, что вы посланы самим Богом помочь нам…
 — Может быть, это именно так, — незаметно усмехнулся граф. — Когда я узнал, что этой ночью вы собираетесь к Па Пайве, то немедленно получил приглашение туда и сам. Словом, что бы ни случилось, все к лучшему.
 — Но если… он ранит вас… я никогда не смогу простить себе…
 — Не стоит думать о таких вещах, — остановил ее граф. — Лучше поверьте в то, что, поскольку маркиз действовал из зависти и злобы, добро и правда должны восторжествовать. Иными словами, дуэль эту должен выиграть я.
 — Только об этом я буду молить Бога, молить всей душой, всем сердцем!
 Грамон молча обнял девушку, и так в тишине они просидели всю оставшуюся до дома дорогу.
 Прибыв на улицу Сент-Оноре, граф самолично взял у консьержа ключ и проводил девушку до лестничной площадки. Па ее приглашение зайти он тихо ответил:
 — Идите-ка лучше спать, моя девочка. И попытайтесь ни о чем не думать, кроме того счастья, которым мы станем с вами наслаждаться завтра утром, рассматривая картины Лувра. — Тина молчала. — А я сейчас вернусь обратно, чтобы удостовериться, не ввязался ли ваш Вийерни в какую-нибудь новую историю, а заодно и сообщу все моим секундантам. Потом немного отдохну и…
 — Как могу я выразить вам мою… признательность?
 — Я думаю, что с этим надо повременить до завтра, — улыбнулся граф и медленно поцеловал по очереди обе ее ручки. — Спокойной ночи, моя несравненная любовь. Спи и помяни меня в своих молитвах.
 От этих слов у Тины брызнули слезы, но, не успела она найти подходящих слов, которые выразили бы всю глубину ее чувств, граф растворился в сгустившейся темноте улицы.
 Едва переступая потяжелевшими ногами. Тина поднялась по лестнице, ожидая, что за все ее прегрешения сейчас рухнет крыша и погребет под своими обломками весь сладостный мир ее мечтаний и надежд.




 Глава 5


 Тина сняла бальное платье и скинула туфельки — на большее у нее не хватило сил — и прилегла на кровать в ожидании того, что вот сейчас дверь раскроется и вернется наконец Кендрик. Мысль о том, как же они смогли попасть в столь неприятную ситуацию, не давала девушке покоя.
 Ей казалось непростительным и жестоким то обстоятельство, что выпутываться из ужасного положения теперь придется не им самим, а другому, благородному и доброму человеку, к тому же совершенно не понимающему, почему молодой и здоровый Кендрик сам не может за себя постоять.
 Но думать о том, что брат может быть ранен или даже убит на дуэли в Париже, было для Тины столь тягостно, что она предпочла раз и навсегда закрыть для себя эту тему. К тому же она слишком хорошо понимала, что окажись Кендрик даже победителем, вопрос о том, кто он такой, рано или поздно будет поднят в обществе — и придется на этот вопрос отвечать. Причем ответ надо будет держать не только здесь, в Париже, но и перед всем Виденштайнским двором, не говоря уже о родителях.
 Что скажет о роли, которую играла во всей этой некрасивой истории она. Тина, эрцгерцогиня, страшно было даже представить. И теперь девушке оставалось только неподвижно лежать и горячо молиться о том, чтобы все закончилось хорошо, граф не был бы ранен, а брат — узнан.
 По переживания за Грамона, которому предстояло столкнуться с самым метким стрелком Франции, мешали даже молитвам.
 А если он будет убит? А если будет ранен и никогда не простит ей поведения, втянувшего его &столь гнусную и опасную дуэль?
 Правда, через некоторое время Тина вспомнила, что счастья им с графом все равно не суждено, что все равно он должен забыть ее, а она, хоть и будет помнить его до конца дней своих, все равно должна вскоре покинуть Париж.
 Словом, все казалось ужасным, отвратительным и тяжелым, не говоря уже о том, что Тина испытывала горячий стыд за свою беспомощность в деле, которое должно было бы быть разрешено не посторонним человеком, а ею самой.
 Часы медленно шли, но только около четырех утра она услышала наконец стук входной двери, и в гостиную зашел брат.
 Тина спрыгнула с постели и помчалась туда.
 — Почему ты так поздно?! Что случилось?
 Кендрик сбросил цилиндр и плащ и притянул к себе сестру.
 — Все в порядке. Не мучай себя, хотя, признаюсь, сам я чертовски рад, что не мне придется стоять под пистолетами этого маркиза.
 — Да, но это вынужден делать за тебя граф!
 — Знаю, знаю — и весьма признателен.
 — Я умоляла его спасти тебя, только поэтому…
 — Конечно, ведь он от тебя без ума. Что, впрочем, не снимает с меня позора за то, что я послал вместо себя на дуэль другого человека. Но что мне оставалось делать?! — Последний вопрос прозвучал в его устах наивно и жалко, как у нашкодившего мальчишки.
 — Вот и я все время думала об этом, — вздохнула Тина. — Действительно, драться с маркизом тебе категорически невозможно. Ранит ли тебя он или ты его, — скандал неминуем. А если будет скандал, то и папе неизбежно станет все известно.
 — Ты думаешь, я сам всего этого не знаю? — взвился Кендрик. — Но сказать правду нет никакой возможности. Это позор.
 — Тогда нам остается только молиться всей душой, чтобы дуэль закончилась бескровно — тогда вся история скоро забудется. Париж слишком большой город для таких мелочей.
 Кендрик ничего не сказал, но по его лицу девушка видела, что на такой исход поединка он надеется мало.
 В нервной растерянности он принялся ходить по комнате.
 — Дело еще вот в чем, — признался он. — Па этой дуэли я буду секундантом графа, поскольку он не хочет брать никого из своих. Вторым мне пришлось попросить одного из приятелей Филиппа — и я остановил выбор на Энтони.
 — Ты будешь секундантом графа?! — едва слышно прошептала Тина. — Тогда и я поеду с тобой.
 — Ничего подобного! — жестко остановил ее брат. — Дуэли не для женщин.
 — Но это особый случай, — не сдавалась девушка. — Как вы будете туда добираться?
 — В экипаже, нанятом мной на минувшую ночь. Я уже приказал кучеру один раз подождать окончания вечера, а теперь он снова стоит внизу, ожидая дальнейших распоряжений.
 С этими словами Кендрик снял фрак, а Тина в изнеможении опустилась в кресло.
 — Ну, вот что, — наконец заявила она. — Я все-таки поеду с вами, но буду сидеть в экипаже. Таким образом, я смогу увидеть все события, а если, даст Бог, все кончится благополучно, то никто никогда и не узнает о моем пребывании на месте поединка.
 — Но я уж сказал тебе, что ты не поедешь. Ни при каких обстоятельствах, — решительно отрезал брат. Затем немного помолчал и добавил еще более жестко и едва пи не по слогам: — Я полагаю, что произошло самое плохое из всего, что могло случиться, — ты влюбилась в графа.
 «Что ж, — подумала Тина, — при нашей близости с Кендриком он все равно рано или поздно должен был догадаться об этом».
 — Да, я люблю его, — не стала она отпираться.
 — О Боже! Этого еще не хватало чтобы окончательно запутать всю ситуацию!
 — Я ничего не могу с собой сделать.
 — А он? Он тоже влюблен?
 — По крайней мере, утверждает.
 — Тогда поклянись всем, что есть у нас святого, что даже ему ты никогда не раскроешь наше инкогнито. Я знаю, он человек благородный и при любых обстоятельствах таковым останется, но ты должна сама понимать, что, если, пусть даже совершенно случайно, он проболтается о нашем секрете своим друзьям, лакею — да кому угодно! — нас могут начать шантажировать — и причем самым гнусным образом!
 Убитая, Тина молчала, но через некоторое время справилась с собой и тихо сказала:
 — Говорить об этом графу мне нет никакой необходимости, ведь я знаю, что когда мы… покинем Париж… больше мне не видеть — В голосе ее явственно послышались рыдания, и девушка стремглав выбежала из комнаты.
 у себя она судорожно оделась в самое простое из своих платьев и набросила на плечи темно-зеленый бархатный плащ, постаравшись закутаться в него как можно плотней.
 Она вытащила из прически драгоценности и умылась ледяной водой, дабы смыть с лица слезы и последние остатки косметики.
 Когда она вернулась в гостиную, Кендрик был уже готов и ободряюще положил ей на плечо руку.
 — Держись, дорогая, может быть, все не так уж и плохо. А, кроме того, ты сама знаешь, за все удовольствия надо платить. Платить так или иначе.
 Держась за руки, брат и сестра спустились вниз, и Кендрик приказал кучеру гнать в Буа.
 Казалось, кучер сам знает, куда надо ехать, что еще больше расстроило девушку: да, Париж вовсе не то место, где можно сохранить в тайне даже самый маленький секрет.
 Но брату она ничего не сказала, а только прижалась к нему крепче, просунув руку под локоть.
 — С графом тоже все будет хорошо, — словно отвечая на ее немой вопрос, успокоил ее Кендрик.
 — Но что нам делать, если… если его все-таки ранят?
 — Он привезет в Буа своего доктора, что несомненно сделает и другая сторона. Что бы ни случилось, у них обоих будет медицинская помощь.
 «Что проку в этой помощи, если Жан будет убит?» — горько подумала девушка, но постаралась прогнать страшные мысли рассуждениями о том, что дуэли, как часто рассказывал ей отец да и сама она не раз читала в книгах, в наше время стали скорее ритуалом чести, чем способом убийства.
 Даже маленькая царапина теперь считается вполне достаточной сатисфакцией в преобладающем большинстве случаев, а настоящая схватка — неблагородным поведением и дурным даже воспитанием — особенно в кругах высшей аристократии.
 Но Тина чувствовала, что здесь все может обернуться по-другому, что маркиз настроен самым решительным образом и любыми путями будет добиваться намеченной цели.
 «Если граф проиграет этот поединок, — думала со стыдом Тина, — то нам с Кендриком придется срочно покинуть Париж, .чтобы… чтобы избежать назойливости этого подлеца…»
 Страшно было подумать о том, что по собственной глупости и неосторожности она ворует у себя последние дни с возлюбленным, но думать было уже некогда — экипаж стремительно въезжал в лес.
 Прибыв на место, оказавшееся укромной, но ровной площадкой, скрытой в чаще леса. Тина увидела, сквозь утренний туман, что там уже находится несколько человек.
 Рассвет еще только-только занимался, и первые робкие лучи солнца едва освещали лесную лужайку.
 — А теперь еще раз поклянись мне, — потребовал Кендрик, — что ты сделаешь все, дабы тебя никто не увидел. Если ты будешь кем-либо замечена, то, поверь, мы окажемся в ситуации в сто раз худшей, чем нынешняя.
 — Мне не надо объяснять ничего.
 Тогда брат коснулся губами ее лба и, легко выпрыгнув из экипажа, тщательно прикрыл за собой дверцу.
 Тина видела, как он приблизился к присутствующим, среди которых с замиранием сердца она обнаружила и графа, подошедшего с другой стороны леса и поздоровавшегося с Кендриком.
 Рядом с ним появился и другой человек — Энтони, как подозревала Тина, — а затем и третий, судя по типичному саквояжу, доктор.
 Девушке трудно было отвести глаза от возлюбленного, но она заставила себя посмотреть и на другой край площадки, где расположился маркиз со своими секундантами и врачом.
 Небо стремительно светлело, и все участники поединка становились видны девушке с каждой минутой все отчетливей. Она заметила, что маркиз хмур, но настроен, видимо, еще более решительно, чем в доме Па Пайвы. Глаза его горели черным зловещим огнем, а губы скривились в жестокую улыбку, что окончательно убедило Тину в самых худших ее подозрениях.
 Она снова вернулась взглядом к человеку, которого полюбила всем сердцем, и с губ ее сорвалась горячая молитва:
 — Господи, Господи, спаси его! Дай ему победить. Господи! Спаси его от смерти и от раны! Прошу тебя. Боже правый, помоги нам! — Она повторяла эти мольбы снова и снова, буквально ощущая, как они уносятся в серое утреннее небо, и надеясь на то, что Господь, подаривший ей такую любовь, сжалится и не отберет ее, так и не дав насладиться.
 Па полянке по-прежнему ничего не происходило, и Тина начала уже было недоумевать. Но почти в тот же момент на месте дуэли появился еще один человек, и ей стало ясно, что все дело было только за рефери. Им оказался весьма пожилой и весьма утонченный человек, обратившийся к сторонам с какими-то предложениями. Тине показалось, что он пытается примирить их.
 По через минуту были уже открыты ящики с дуэльными пистолетами, и маркиз, как сторона оскорбленная, первым принялся за выбор оружия. Затем, по указанию рефери, противники вышли на середину лужайки и встали спиной к спине в ожидании дальнейших распоряжений.
 Оба они были одеты в изящные дневные костюмы и высокие шляпы, но шляпа графа, как вчера еще успела заметить Тина, была заломлена под каким-то неописуемо смелым углом, что почему-то утвердило девушку в намерении графа победить соперника во что бы то ни стало.
 Она усилила свои жаркие молитвы, зная, что это единственная поддержка, которую сейчас она может оказать попавшему в трудное положение возлюбленному. Она молилась о том, чтобы глаз его был верен и рука не дрожала.
 Затем, не выдержав гнетущей тишины, девушка опустила окно экипажа, чтобы не только видеть, но и слышать происходящее. Рефери как раз начал отсчитывать шаги:
 — Раз… два… три… — Па каждый счет противники делали по шагу и расходились все дальше по сторонам площадки. — Четыре… пять… шесть… семь… восемь… девять… десять!
 При последней цифре граф с маркизом остановились и повернулись лицом друг к другу. Тина не выдержала и закрыла глаза.
 Два выстрела грянули почти одновременно, а когда дым рассеялся, девушка открыла глаза и с ужасом увидела, что граф еле стоит на ногах. Будучи не в состоянии больше держать себя в руках, она рывком распахнула дверцы кареты и помчалась к любимому, зная, что теперь никто и ничто не сможет удержать ее от соединения с человеком, которого она так любит и который в эту минуту, быть может, умирает из-за нее.
 Обнаружив, что граф еще какого держится. Тина подбежала к нему и у всех на глазах крепко обняла, лепеча безумно и жарко:
 — Ты ранен?! О любимый, любимый… Я не вынесу, не переживу…
 Граф удивленно посмотрел на нее и обнял здоровой рукой.
 — Но что вы здесь делаете? Прежде чем Тина смогла что-нибудь ответить, к ним подошел доктор.
 — Позвольте, мсье, посмотреть, не повредила ли пуля руку.
 Тина дико закричала, но чуть отодвинулась от графа, давая возможность доктору произвести осмотр.
 — Выстрел был немного смазан, — улыбнулся граф.
 — Зато вы били без промаха, — ответил доктор, и Тина в первый раз решилась посмотреть в противоположную сторону.
 Она увидела, что на другой стороне поляны трое людей склонились на лежащим маркизом — и задохнулась от страха. Но тут к ней подбежал брат.
 — Я же приказал тебе оставаться в экипаже! — зло прошептал он.
 — Но я думала, что граф… ранен, — слабо оправдывалась Тина, но ее оправданий Кендрик не слушал.
 — Вы были бесподобны, — обратился он к графу. — В жизни не видел такого выстрела!
 — У меня было слишком много практики, — усмехнулся граф. — Впрочем, не на живых людях, а в тире.
 Тем временем врач снял с графа сюртук, и девушка увидела, что пуля маркиза прошила рукав и оставила на предплечье длинную алую царапину. Она сильно кровоточила, но была совершенно безопасной, так что доктор только перевязал ее потуже повязкой.
 — Я полагаю, надо осведомиться и о состоянии господина маркиза, — напомнил граф.
 — Я надеюсь, что вы надолго отбили у него охоту к подлостям! — восторженно предположил Кендрик, а Энтони попросил позволения подойти к сопернику и в точности все разузнать.
 Кендрик перевел глаза на сестру.
 — Тину домой заберу я, — твердо сказал граф, не успел юноша даже раскрыть и рта, — а вы сможете вернуться в своем экипаже.
 Тон его был настолько непререкаем, что Кендрик не посмел возразить и отправился вместе с Энтони.
 Граф поблагодарил врача, дал ему, как показалось Тине, немереное количество денег и обратился к девушке, набрасывая плащ на одно плечо:
 — Идем? Как известно, женщинам на месте поединка находиться запрещено.
 — Простите… Я и сама обещала Кендрику, что не покину экипажа, но когда я увидела, что вы шатаетесь, я решила… и я не могла, не…
 — Слава Богу, что я не знал о вашем присутствии, — рассмеялся граф, — но все-таки это было очень трогательно и мужественно с вашей стороны — явиться сюда.
 Карета графа стояла по другую сторону площадки за деревьями. Они сели, разместившись так, чтобы Тина оказалась по правую руку от графа.
 — Любовь моя, ты выглядишь слишком усталой, — прошептал ей Грамон, как только карета тронулась.
 — Но как я могла спать, зная, что… ты в опасности?
 — Я каждую минуту ощущал силу твоей молитвы!
 — О, как горячо я молилась, и Господь внял моим мольбам… Я не могу даже высказать, как я настрадалась… — Тина тяжело вздохнула, а потом озабоченно спросила: — А у тебя не поднимется из-за этой раны жар?
 — Это не рана, а всего лишь царапина. И она тем более удивительна, что дрался я с человеком, у которого репутация завзятого дуэлянта.
 — Но ты был неподражаем!
 — Возможно, просто у меня было преимущество благодаря твоим молитвам — и моей любви к тебе.
 Тина всхлипнула и уронила голову ему на грудь.
 — Посмотри же на меня, моя радость, — нежно попросил граф.
 Тина послушно подняла лицо, и он долго всматривался в него в призрачном свете раннего утра.
 — Ты сейчас даже красивей, чем обычно, без пудры и румян на твоем личике, — прошептал он.
 Тина вдруг отчаянно вскрикнула. Она вспомнила, как ночью умывалась холодной водой, а потом, не имея привычки к косметике, забыла вновь наложить грим.
 — И вот такой, как сейчас, — продолжал завороженно граф, — ты кажешься мне совсем юной, невинной и нетронутой. — Казалось, он говорит это в большей степени себе, а не ей.
 Затем губы его мягко коснулись ее рта, и он подарил девушке поцелуй, лишенный страсти, но преисполненный нежности и ласки. Поцелуй это длился едва ли не до тех пор, пока лошади не остановились на улице Сент-Оноре, а когда губы его отпустили ее. Тина прошептала слова, вырвавшиеся совершено помимо ее воли:
 — Я люблю тебя! Люблю настолько, что в жизни для меня больше не существует никого и ничего!
 — Так же, как и для меня. А потому, когда сегодня днем я заеду за тобой, чтобы снова позавтракать вместе, нам придется еще немало поговорить с тобой о нашем будущем. Впрочем, одно я знаю уже точно: жить без тебя я не в силах.
 — Нашем… будущем… — эхом повторила Тина, и слова застыли у нее на губах, а ледяная рука мучительно сжала сердце.
 — Мы должны быть вместе, — еще раз сказал граф. — И пусть мы знаем друг друга всего несколько дней, ты заполнила мою душу настолько, что нет теперь для меня иной жизни, как только вместе. — Он снова поцеловал девушку, но лакей открыл дверцы. — Так не беспокойся же ни о чем, моя Радость, и предоставь все хлопоты мне. Ложись спать и спи сладко. Я заеду за тобой в час, и тогда мы обсудим все волнующие тебя вопросы.
 Тина слабо улыбнулась, но отвергла протянутую графом раненую руку, которую тот протянул, чтобы помочь ей выйти из кареты.
 — Прошу тебя, не надо. Ведь ты знаешь, лучше не беспокоить рану, пока кровь не остановилась окончательно…
 — Ты так заботишься обо мне? — счастливо рассмеялся граф.
 — Мне бы хотелось… это делать.
 Глаза их встретились.
 Но Тина быстро выпрыгнула из кареты и, опасаясь того, что граф может последовать за ней, бросилась вверх по лестнице не оглядываясь.
 Тина уже почти заснула, как услышала, что ее зовет брат.
 Трудно было прийти в себя и вернуться к действительности после радужных мечтаний, и потому девушка надеялась, что Кендрик, не услышав ответа, успокоится и оставит ее в покое. Но он настаивал:
 — Тина! Да проснись же. Тина? Проснись!
 — Что? Что случилось? — нехотя спросила она полусонным голосом и с трудом раскрыла сомкнутые веки. Тут она увидела, что Кендрик уже стоит рядом с ее постелью, одетый так же, как и отправляясь на дуэль рано утром.
 — Просыпайся, — теребил он сестру за плечо. — Мы должны немедленно покинуть эту квартиру!
 — Покинуть? Как покинуть? Зачем? И куда мы денемся?
 — Домой!
 Это слово словно окатило девушку ледяной водой с головы до ног, и она резко присела на постели.
 — Что произошло? Что-то плохое?
 — Мы должны немедленно покинуть Париж, и если ты сейчас поспешишь, то мы еще успеем на экспресс, который и довезет нас как раз до той узловой станции,
 где мы сбежали. Он отбывает в одиннадцать.
 — Но мы не можем уехать так вдруг! Да и зачем эта спешка?
 Кендрик обессиленно упал на ее кровать и сбросил с головы шляпу.
 — Сегодня в прессе будет слишком много вопросов, — наконец выдохнул он. — А ты знаешь, до чего могут дойти эти писаки, когда почувствуют, что где-то запахло свеженькой сенсацией!
 — Ты хочешь сказать, что они… намерены сообщить публике какие-нибудь сведения о дуэли?
 — Да, что и удивительно. Я всегда полагал, что дуэли в Париже — дело совершенно обычное, но на сей раз случай вышел неординарный.
 — По чем же? Чем?
 — А тем, надо полагать, что маркиз не только проиграл этот поединок, но и получил тяжелое ранение в руку.
 — Насколько серьезное?
 — Ну, разумеется, ампутировать ее этому господину не станут, но вся соль в том, что дуэль состоялась из-за дамы. И он ее проиграл! Это позабавит весь Париж, особенно когда выяснится, что это за дама! Тина прикусила губы.
 — Конечно, они все сделают для того, чтобы узнать загадочную незнакомку!
 — Вот именно! Тем более что им уже известно о прибытии этой незнакомки со мной, то есть виконтом де Вийерни.
 — Но, Кендрик, как же им удалось это установить?
 — Если бы я знал! Вероятно, проговорился маркиз. После твоего отъезда с вечера Па Пайвы он весьма сильно напился, и я сам слышал, как он орал на весь салон, что будет драться не только с графом, но и со мной, чтобы заполучить тебя окончательно.
 Девушка схватилась за голову и простонала:
 — Это все я, я виновата!
 — Слезами делу не поможешь, — остановил ее брат. — Я тоже хорош: следовало ожидать, что в таком городе мы непременно попадем в какую-нибудь историю.
 — По что мы теперь можем сделать, чтобы прекратить их розыски
 и не дать установить наши подлинные имена? — испуганно пролепетала Тина.
 — Нам остается только одно — исчезнуть. — Кендрик помолчал немного и веско добавил: — Если мы останемся, то очень скоро станет известно, что я никакой не Вийерни, а проведя некоторые расспросы в Виденштайне, они убедятся, что таинственная дама как две капли воды похожа на принцессу Марию-Терезию. — Тина при этих словах заплакала еще отчаянней, и Кендрик прекратил истязание. — Я уже попросил Рене начать укладывать твои вещи и даже заказал экипаж. В нашем распоряжении только час, без пятнадцати одиннадцать мы должны быть на вокзале.
 — Но, Кендрик, а как же мне быть… с графом?
 — Забыть! — последовал лаконичный ответ.
 Совершенно убитая. Тина принялась одеваться, а Рене бойко, но довольно неумело паковала ее чемоданы.
 — Как жаль, что вы покидаете нас так скоро, мамзель, — болтала она. — Мне было так приятно служить вам.
 — Спасибо, — бездумно ответила девушка, но внезапно в голову ей пришла смелая мысль. — Рене, не будете ли вы так любезны оказать мне последнюю услугу?
 — С удовольствием, мамзель.
 — Когда господин граф заедет за мной в одиннадцать, как обещал, передайте ему мое письмо.
 — Разумеется, мамзель.
 И Тина решилась написать письмо, хотя поначалу была уверена, что лучше всего было бы исчезнуть без всяких объяснений.
 Но она слишком любила графа, как и он ее.
 Еще засыпая, она с горечью думала о том, как трудно будет завтра выслушивать планы Грамона об их совместном будущем и не сметь сказать ему правду.
 Неужели Судьба их бегством просто избавляет ее от очередной лжи?
 По, с другой стороны, каждая клеточка ее существа рвалась к любимому и говорила холодному рассудку что он неправ.
 Впрочем, что могла она написать?
 Как посмеет она признаться, что у них нет будущего и что их любовь всего лишь метеор в унылой будничной жизни?
 И все же, уже одевшись и проверив упакованные чемоданы. Тина бросилась в гостиную и, схватив там с секретера несколько листков почтовой бумаги и ручку, метнулась обратно к себе.
 Она чувствовала, что если брат застанет ее пишущей, то непременно начнет возражать и ругаться, а времени и так уже было в обрез.
 Набросав первую строчку за своим туалетным столиком. Тина услышала, как Кендрик уже прощается с консьержем.
 В ее распоряжении оставалось не больше минуты, и она лихорадочно написала всего несколько строк:
  Я люблю тебя, люблю! Но я должна уехать, а для того, чтобы сказать, какой ты прекрасный и удивительный, я напишу еще сразу же по прибытии. Люблю тебя и молюсь. 
  Тина. 
 Едва девушка успела запечатать письмо, как в дверях появился Кендрик.
 — Ты готова. Тина? Нам надо ехать.
 — Все уложено, мсье, — ответила за нее Рене.
 Ловкой девице удалось чем-то отвлечь внимание Кендрика, и в это время Тина сунула ей конверт вместе с десятифранковой купюрой.
 Рене привычным жестом опустила их в карман передника.
 — Мерси, мамзель, — прошептана она, чтобы не услышал Кендрик. — Я выполню все в точности как вы сказали, мамзель.
 Багаж быстро погрузили на крышу экипажа, и беглецы поехали, Кендрик — раздраженно-угрюмый, а Тина — в слезах и страхе.
 Она бездумно смотрела в окно. вспоминая, как целовал ее граф, и зная, что никогда больше не испытать ей того восторга и наслаждения, которые дарили его поцелуи, уносившие ее душу к небесам.
 «Как же я буду жить без этого счастья?» — подумала девушка, и мир покрылся для нее черной пеленой.
 Беглецы добрались до узловой станции часа через два, но там им пришлоь еще долго ждать местного поезда в Эттинген.
 Всю дорогу от Парижа они сидели в купе вдвоем, но большей частью молчали, оба уставшие после бессонной ночи.
 Все мысли Тины были заняты графом и тем, какие чувства вызовет у него поданное Рене письмо с известием, что и Кендрик, и она покинули Париж в неизвестном направлении.
 Она вспоминала все слова любви, которые он говорил ей, и знала, что отныне будет повторять их снова и снова всю жизнь, ибо они останутся для нее единственным утешением.
 На узловой Кендрик, словно для того, чтобы размяться, принялся разгуливать по платформе взад-вперед;
 Тина же уселась на жесткую деревянную скамью, погрузившись в полное безразличие как к их дальнейшему путешествию, так и ко всему окружающему вообще.
 Наконец поезд из столицы Виденштайна прибыл, и они побыстрей отыскали в нем свободное купе.
 Кендрику к тому же пришлось еще дать хорошие чаевые носильщику, который, смущаясь, заявил:
 — Вы уж простите меня, мсье, да только разве никто не говорил вам, как вы похожи на нашего наследного принца?
 Принц натянуто улыбнулся:
 — Да, кажется, что-то такое я слышал.
 — Да вот как Бог свят, вы с ним прямо одно лицо, мсье.
 — Считаю это за комплимент, — усмехнулся Кендрик.
 — Он ведь у нас такой славный молодой человек, — не унимался носильщик, — и мы, право слово, очень им гордимся! Со временем из него выйдет достойный правитель.
 — Надеюсь, он оправдает ваши надежды, — сухо заметил Кендрик.
 Но вот поезд тронулся, и, облегченно вздохнув, брат сказал Тине:
 — Всегда приятно слышать вот такие искренние признания, правда? А ты как думаешь, хороший выйдет из меня эрцгерцог?
 — Да, но только в том случае, если ты не будешь вести себя так, как в Париже.
 Кендрик расхохотался.
 — Мне, наверное, надо извиниться перед тобой, но повеселиться я все-таки повеселился на славу, и мне будет о чем вспомнить, когда я окажусь запертым в Дюссельдорфе.
 И эти слова снова напомнили Тине, с каким ужасом думает брат о том времени, когда ему придется пройти суровую школу воспитания в прусских казармах.
 Она ласково положила руку ему на плечо.
 — Не надо упрекать себя ни в чем и ни о чем сожалеть. Мы просто должны быть счастливы, что хоть раз в жизни нам выпали настоящие приключения.
 На этот раз и Кендрик понял, как страдает сестра.
 — Ах, если бы я был уже на престоле, то сделал бы все, чтобы ты вышла замуж за графа и жила с ним счастливо и без забот!
 — Спасибо, Кендрик, — прошептала девушка, — но, даже зная о том, что с графом мне никогда больше в жизни не увидеться, я все равно счастлива, что полюбила такого… замечательного человека — и что он полюбил меня.
 Брат вздохнул, но сказать ему в ответ было нечего.
 Несколько миль они проехали в полном молчании, а потом он только напомнил сестре:
 — Не забывай, что отныне мы с тобой снова граф и графиня де Кастельно.
 — Ах да, прости, я совсем забыла, — прошептала сестра, желавшая отныне только одного: всегда оставаться Тиной Бельфлер.
 Когда брат с сестрой добрались До жилища их профессора — маленького уродливого домика из красного кирпича на окраине Эттингена, напоминавшего скорее школу, чем жилье, их, конечно, сжигало любопытство: каковы же были шаги, предпринятые бароном и графиней по поводу исчезновения принцессы и принца?
 — Я вот что тебе скажу, — начал Кендрик, пока они катили от станции в наемном экипаже, — наши цепные псы, если только они не помчались с доносом к отцу, непременно поджидают нас здесь, чтобы хорошенько покусать — так что приготовься к весьма суровой встрече.
 Предположения брата оказались верными, и чуть-чуть смягчило прием беглецов только то обстоятельство, что они вернулись раньше, чем было обещано ими в письме.
 Барон и графиня коротали время в гостиной со старичком профессором. Со всех сторон посыпались возмущенные восклицания, и молодые люди не могли даже слова сказать в свое оправдание или хотя бы что-нибудь объяснить.
 Но неожиданно Кендрик властным тоном — о наличии которого у брата Тина никогда не догадывалась — остановил этот шум и гам:
 — Хватит! Мы с сестрой вернулись не для того, чтобы нас тыкали в наши прегрешения носом, как щенков! — Он обернулся к профессору. — Итак, во-первых, майнгерр, прошу простить меня, что не появился у вас вовремя. Но мы с ее королевским высочеством пропустили всего лишь несколько дней, а потому с легкостью наверстаем упущенное. К чему, кстати, мы и сами стремимся.
 Тина увидела, что при этих словах профессор сразу какого помягчел, и подумала о том, как верно сделал брат первый ход. Но выдерживать все дальнейшие объяснения у нее уже не было сил, и поэтому она смиренно попросила:
 — Я очень устала в дороге, и буду очень вам обязана, герр профессор, если вы покажете мне мою спальню. И попрошу, чтобы мне подали немного холодной воды, в поезде было невыносимо жарко.
 Профессор поспешил исполнить последнюю просьбу, а графиня, всем своим видом изображавшая презрение и возмущение, поплыла наверх показывать Тине ее спальню, оказавшуюся вполне милой комнаткой, выходящей окнами в садик за домом.
 — Ваши чемоданы распакованы, мадемуазель графиня, — прошипела статс-дама, — но прежде чем я позову горничную, мне хотелось бы сказать вам несколько слов…
 — Я очень устала, — почти невежливо прервала ее Тина, — а потому не имею желания просидеть с вами весь долгий обед и прошу подать мне еду сюда.
 Графиня задохнулась от возмущения.
 — Ваше королевское… Я имею в виду, мадемуазель графиня, вы, вероятно, больны, если требуете такого!
 — Я всего лишь устала, — уже с раздражением ответила девушка, — и прошу вас выполнять мои приказания! — При этих словах Тина поймала себя на мысли, что Париж сделал взрослым не только Кендрика, но и ее.
 «Что ж, если я была способна полюбить, то, значит, я уже вполне взрослая, — подумала она, — а если я взрослая, то не позволю больше командовать мной тем людям, которыми на самом деле должна командовать я!»
 К тому же она действительно чувствовала себя очень утомленной, и спорить с кем-либо у нее просто не было сил. Кроме того, ею владело еще одно пламенное желание — прежде, чем рухнуть в постель, написать письмо графу, как она и обещала в предыдущем.
 Тина легла в постель, взяла карандаш вместо ручки, которым смело исписала больше трех страниц изливая свои чувства. Под конец она добавила вот что:
  Ты подарил мне нечто настолько бесценное, настолько совершенное, что оно, как путеводная звезда, будет светить мне на протяжении всей жизни. 
  И, несмотря на. то, что мы больше никогда не увидимся и что сердце мое навеки разбито, я стала по-человечески лучше благодаря твоей любви. 
  Я твердо уверена теперь в том, что любовь — настоящая любовь! — заставляет человека стараться быть чище и выше, и видеть такими других. Но не только видеть, но и воодушевлять их, как ты воодушевил. меня своим высоким чувством. 
  Ты — моя звезда, недосягаемая, но безумно близкая, сияющая мне с небес, за которой я буду следовать всегда, как следовали волхвы за звездой Вифлеема. 
  Я всегда буду с тобой в моих снах и мечтах, а моя любовь станет хранить тебя так же, как это было во время поединка с маркизом. 
  Что я могу сказать тебе еще? Увы, только то, что отныне и до гроба и душа, и сердце мое отданы тебе. 
  Тина. 
 Не читая, девушка положила письмо в конверт и поспешно надписала адрес, по которому оно непременно должно было попасть в руки адресата: графу Жану де Грамону в доме герцога Суассонского, Елисейские поля, Париж, Франция.
 Позвонив в колокольчик. Тина вызвала горничную и попросила ее немедленно отнести письмо на почту. Немка-горничная посмотрела на принцессу с некоторым подозрением, что заставило последнюю даже прибегнуть ко лжи:
 — Письмо крайней срочности и важности. За ваши услуги вам будет хорошо заплачено. Подайте мне мой ридикюль, пожалуйста.
 При последних словах глаза немки вспыхнули жадностью, а когда Тина вынула из сумочки вместе с деньгами на приобретение почтовой марки и десятифранковую купюру, она совсем подобрела.
 — Все будет исполнено незамедлительно,  майн фройляйн, —  пробормотала она своим низким голосом, — и ни одна душа на свете об этом не узнает.
 — Спасибо.
 После ухода горничной с письмом девушка наконец положила померк дня нее уже навсегда, оставив ей на долю лишь тьму и страдания.
 Эту ночь она не спала и вовсе а где-то после полуночи не выдержала и пробралась в комнату к брату, чтобы сказать ему, что решилась сбежать снова.
 — Моя жизнь потеряла смысл, Кендрик, — пыталась объяснить она, — я просто не живу без него, я все равно как мертвая!
 — Со временем все станет легче, — философски заметил Кендрик. Он лежал, откинувшись на подушки, читая перед сном книгу, но теперь отложил ее в сторону, видя страдания сестры. Вдруг ему с ужасом показалось, что бедная Тина уже сейчас становится похожей на Мелани, несмотря на то, что между сестрами было очень немного сходства. Кендрик обнял девушку.
 — Прости меня. Тина, — горячо зашептал он, — мне не следовало брать тебя в Париж! Это все моя вина!
 — Что ты! — изумилась девушка. — Да ведь иначе я никогда не встретила бы его! По почему, за что суждено мне так мучиться?! Почему я должна выходить замуж за человека, которого ненавижу?! — На мгновение Тина умолкла, а потом произнесла решительно и медленно. — Итак, я отправляюсь обратно в Париж и нахожу там графа. В противном случае я умру.
 Кендрик стал ласково гладить ее волосы.
 — Но послушай, послушай меня, милая моя сестренка, твой поступок приведет только к еще худшим последствиям. Умрешь в результате не ты, а граф.
 Тина вздрогнула.
 — То есть как?!
 — А так, что теперь отец быстро найдет способ тебя обнаружить, и граф будет просто-напросто заключен в тюрьму по какому-нибудь ложному подлому обвинению. А если они сочтут, что он слишком крупная фигура для этого, то будет устроен так называемый "несчастный случай» — вот и все.
 — Я не верю! — вскричала бедная девушка. — Ты нарочно стараешься запугать меня, чтобы я не поехала в Париж!
 Брат крепко стиснул ее руку.
 — Ты знаешь, я желаю тебе только счастья. Вспомни-ка кузину Гертруду!
 Тина на мгновение задумалась.
 — Ты имеешь в виду ту, которая стала королевой Албании? Кендрик кивнул.
 — Да. Подобно тебе, она восстала, когда ей заявили, что она должна выйти за грубого дикаря, короля албанского, и жить в этой варварской стране.
 — И что же?.. — помертвевшими губами спросила Тина.
 — К тому времени она глубоко полюбила одного дипломата при дворе своего отца. Он был француз, и они любили друг друга так, что забыли про весь окружающий их мир.
 — Да-да, именно так и я люблю Жана…
 — Словом, они решили тайно сбежать, и Гертруда должна была незаметно выйти из дворца, чтобы присоединиться к возлюбленному.
 Оба они надеялись, что им удастся покинуть пределы страны еще до того, как поднимется тревога.
 — Но почему же это… оказалось невозможным? — хрипло спросила Тина и прикусила губу.
 — За день до их предполагаемого побега, когда они были еще совершенно уверены, что никто и понятия не имеет об их планах, дипломат решил покататься верхом, как привык делать каждый день. Но в этот раз он был сброшен лошадью и сломал себе шею. Насмерть.
 Наступило глубокое молчание.
 — Но, может быть, это был действительно несчастный случай?
 — Он был искуснейшим и опытнейшим наездником, а для таких даже самое жестокое падение с коня никогда не заканчивается столь трагически.
 Брат и сестра замолчали снова.
 — И ты думаешь, что-нибудь подобное может произойти и с… графом?
 — Я уверен в этом. Таким образом всегда удается избежать громкого скандала, и все остается в тайне дня всех, за исключением самого узкого круга людей. В твоем случае это будут родители. Тебя водворят обратно во дворец, а граф будет лежать в могиле.
 Тина уронила лицо в сомкнутые руки и, не стесняясь, зарыдала. Кендрик снова обнял ее как можно крепче.
 — Это наказание нам обоим за наше происхождение. Неужели ты думаешь, что, когда придет время, я буду волен сам выбирать себе жену по сердцу? Мне все равно придется жениться на какой-нибудь уже выбранной для меня унылой принцессе, и мне придется прожить с ней всю жизнь, как бы отвратительна она ни была.
 — Но ты, по крайней мере, сможешь иногда… покидать ее, — прорыдала Тина.
 — Надеюсь, — ответил Кендрик и тут же вспомнил слова отца о том, что тот и сам был бы не прочь съездить в Париж, но сделать этого никак не может.
 Тина наконец немного успокоилась и вытерла слезы.
 — Я постараюсь… быть… мужественной, — всхлипнула она. — Но что я буду делать, когда… когда и тебя со мной не будет?!
 — А я?!
 И брат с сестрой проговорили еще долго, но так и не смогли найти никакого выхода. Мрачное будущее неумолимо приближалось к ним с каждым днем, и единственное утешение, которое им еще оставалось, было страдать вдвоем.
 Когда уже под утро Тина вернулась к себе и легла, она снова заплакала — и теперь не только о графе, но и о любимом брате.




 Глава 6


 Новый день начался дождем и ветром, словно вторя печальным чувствам девушки, и солнце проглянуло сквозь тучи лишь к полудню во время ее занятий с профессором. Они сидели в классной, и урок казался Тине еще скучней, чем обычно.
 Профессор был настоящим педантом, он исправляй малейшие ошибки в интонации, пунктуации и орфографии. Девушке казалось, что еще минута таких занятий — и она просто начнет кричать.
 Ситуация усугублялась еще и тем обстоятельством, что после их побега сторожевые псы, барон и графиня, не сводили с них глаз и присутствовали даже на занятиях с профессором. Кендрик держался из последних сил.
 — Мы сами виноваты, — твердила ему постоянно Тина, зная, что теперь новый побег невозможен уже окончательно.
 После тяжелого немецкого обеда, столь невыгодно отличавшегося от изящной французской кухни, профессор наконец удалялся на отдых по крайней мере часа на два.
 Это-то и натолкнуло Тину на некоторые соображения.
 Занятия в Эттингене начинались очень рано, и потому барон с графиней тоже были не прочь отдохнуть после обеда, понуждая к этому и молодых людей.
 Но, опасаясь, что их подопечные сбегут во второй раз, они взяли с них слово чести не покидать дома и не выходить никуда, кроме как в маленький садик при доме.
 — Чтобы хоть на час избавиться от старых пугал, я готов пообещать все, что угодно! — воскликнул Кендрик, когда они с сестрой остались наконец одни.
 — По ведь они всего лишь исполняют свои обязанности, — вздохнула Тина. — Бедные старики и так напуганы до смерти.
 Кендрик промолчал и принялся за свежие газеты, но через минуту заявил:
 — В доме невыносимо жарко. Пойду почитаю в сад, под деревья. Приходи и ты тоже.
 — Сейчас, — откликнулась Тина, — только найду что-нибудь почитать.
 — Не думаю, что тебе удастся обнаружить что-то стоящее в профессорской библиотеке, кроме исторических книг, — заметил брат, фыркнув.
 Но Тина подумала, что сейчас даже исторические книги будут лучше, чем постоянные отчаянные мысли о возлюбленном и о невозможности счастья.
 Кендрик собрал газеты в охапку и вышел в садик, а Тина все же решила отправиться в библиотеку.
 На полках она нашла какие-то книги на французском и поочередно стала их снимать, пытаясь найти что-нибудь интересное. Неожиданно дверь сзади скрипнула, но девушка даже не подняла головы, будучи уверенной, что это пришел брат поторопить ее.
 — Ты был прав, — пробормотала она, — все невероятно скучное!
 — В таком случае, может, будет гораздо интересней поговорить со мной? — прозвучал смеющийся мужской голос.
 Книги выпали у Тины из рук — на пороге профессорской библиотеки стоял граф.
 Он выглядел таким красивым, таким высоким и элегантным, что в первое мгновение девушке показалось, что она грезит и видит перед собой лишь свою мечту. Но видение плотно прикрыло за собой дверь и сделало несколько шагов ей навстречу.
 Тина стояла онемевшая, не в силах сдвинуться с места, а когда она сумела вымолвить первые слова, голос ее прерывался и дрожал:
 — Ч-что случилось? Почему т-ты здесь?
 — Я здесь потому, — улыбнулся граф, — что в жандармерии меня известили о том, что самая красивая женщина в Эттингене. да еще и с золотыми кудрями и синими глазками, есть не кто иной, как графиня де Кастельно.
 — А ты… искал меня? — помертвевшим голосом спросила Тина. Граф подошел к ней вплотную.
 — Ты почти свела меня с ума своим неожиданным исчезновением, не оставив ни адреса, ни какого-нибудь знака, по которому я мог бы отыскать тебя.
 — По я написала, что нам… никогда не суждено больше увидеться.
 — И я был в отчаянии! В таком отчаянии, которого не испытывал никогда в жизни!
 — И вот… ты здесь…
 — Здесь. И только благодаря второму твоему письму.
 — Но я не писала обратного адреса.
 — Это сделала за тебя почта. Когда я увидел на конверте штемпель Эттингена, то первым же экспрессом выехал в Виденштайн.
 Тина безвольно опустила руки.
 — Так вот как ты нашел меня… — Слезы текли у нее по лицу, и она не скрывала их.
 — Да, так я и нашел тебя. — Граф крепко прижал ее к сердцу.
 Что-то перевернулось у Тины в груди, и она подняла к любимому заплаканное лицо, которое он не поцеловал, а лишь ласкал долгим внимательным взглядом.
 — Я нашел тебя и теперь хочу знать только одно: когда же ты согласишься выйти за меня замуж, поскольку жить без тебя, моя радость, я отныне не в состоянии.
 Почти грубо он притянул ее к себе и прижался губами к ждущему рту.
 И на сей раз поцелуй был обжигающ и требователен, и в нем пылал жар, не ответить на который Тина после всех вынесенных страданий просто не смогла.
 На мгновение в мозгу девушки мелькнула мысль, что если бы таков был бы и первый поцелуй графа, то она непременно испугалась бы, но теперь поднявшееся в ней нечто дикое и снимающее все оковы позволяло с равной силой отвечать возлюбленному.
 И снова он вознес ее к солнцу, которое жгло и нежило их своими лучами, — и Тина теперь уже точно знала, что это и есть любовь.
 Граф целовал ее до тех пор, пока не ушли все горести и страдания, а тело не наполнилось могучей всепобеждающей радостью.
 Тине казалось, что она неожиданно восстала из пепла, а сердце графа, бившееся у ее груди, говорило девушке о том, что и возлюбленный испытывает сейчас те же чувства, что и она сама, что отныне они единое целое и что уже ничто на свете не в состоянии их разлучить.
 Когда же он отпустил ее. Тине показалось, что она летит в пропасть, и девушка действительно рухнула бы на пол, если бы граф не поддержал ее заботливой рукой.
 Тогда она спрятала раскрасневшееся лицо у него на груди и едва слышно прошептала:
 — Я люблю тебя… Люблю… Но я думала, что… никогда уже тебя не увижу…
 — И я люблю тебя, родная, — и никогда уже больше не оставлю. Ничто отныне не помешает тебе быть моей.
 Граф говорил уверенно и властно, и только нечеловеческим усилием воли Тина заставила себя вспомнить, что все, о чем он сейчас говорит, — невозможно.
 — Я… я должна признаться тебе… — наконец решилась она.
 Губы графа прижались к ее разгоряченному лбу.
 — В чем? — удивился он. — Я уже знаю, что ты совсем не та, за кого себя выдавала, и что виконт Вийерни на самом деле оказался графом де Кастельно.
 Тина подняла на него искаженное мукой лицо.
 — Так ты знаешь, кто Кендрик на самом деле?
 — В жандармерии мне сказали, что он твой брат-близнец, — улыбнулся граф. — Я был настолько рад этой новости, что отдал бы им несколько тысяч франков, если б только не боялся, что меня обвинят в даче взятки государственным чиновникам!
 Граф, говоря эти слова, действительно выглядел таким счастливым, что у девушки не повернулся язык сказать ему всю правду.
 Он снова настойчиво обнял ее.
 — Но как тебе пришла в голову такая вульгарная мысль — явиться в Париж в обличье дамы полусвета? Мне, вероятно, придется серьезно пожурить твоего братца за такую авантюру. Позволить девушке появиться в обществе, где всякий может ее оскорбить, впутать в историю, которая еще неизвестно чем могла бы закончиться, если бы не мое вмешательство!
 — Но ведь… ты вмешался… Ты спас меня от маркиза…
 — Если бы я не мог тебя спасти, то даже страшно представить, как бы все это обернулось!
 — По мне всегда казалось, что я просто… смогу убежать, — попыталась объяснить девушка.
 — Убежать от маркиза, как ты убежала от меня, тебе вряд ли бы удалось.
 — От тебя… я и не хотела убегать… Но Кендрик сказал, что пресса может начать расследование в отношении нас.
 — Думаю, что ваши родители, если они, конечно, живы, поднимут большой скандал, когда узнают о вашем столь недостойном маскараде, — немного сменил тему граф.
 И тут Тина почувствовала, она все же обязана рассказать любимому всю правду, хотя одновременно с этим ей казалось, что все еще можно устроить, если попросить графа просто увезти ее с собой.
 Ведь найдется же для них где-нибудь укромное местечко, где они спрячутся и где никто и никогда не найдет их… Но тут Тина вспомнила о рассказе Кендрика — и решила не рисковать жизнью возлюбленного, а уж если ему и суждено будет умереть, то лишь вместе с ней.
 Граф осторожно приподнял ее подбородок.
 — Ведь ты так хороша, так изысканна, как же ты не подумала о том, что любой мужчина, увидев тебя в обличье продажной женщины, захочет обладать тобой?! — В голосе графа даже прозвучали жесткие нотки, но Тина понимала, что это вызвано лишь страхом перед тем, что могло бы произойти.
 — Это может показаться тебе… дурным… И, может быть, невоспитанным, но… ведь если бы я не оказалась в Париже, то не встретила бы тебя…
 Граф усмехнулся.
 — Такое объяснение извиняет многое, моя радость, но, с другой стороны, подобное поведение может привести к чрезвычайно нехорошим последствиям в будущем. — И, видя, что девушка не понимает, о чем он говорит, граф пояснил: — Теперь я не смогу взять тебя в Париж до тех пор, пока принц Наполеон не забудет не только о тебе, но и о маркизе де Саде.
 — Но для меня Париж теперь… ничего не значит, если только я смогу быть с тобой. К сожалению, мне все-таки надо кое-что сказать тебе. — Голос ее так сильно дрожал, что граф мгновенно расстроился.
 — Что случилось? Мы любим друг друга, и я хочу теперь только одного — поскорей повести тебя под венец, моя прекрасная виденштайночка!
 — Но именно об этом я и хотела поговорить с тобой, — из последних сил прошептала Тина. — Я не могу выйти за тебя замуж.
 — Почему?! — голос графа зазвенел металлом.
 Тина заплакала и опустила голову, чтобы не видеть его изменившегося лица.
 — Но прежде, чем я признаюсь тебе во всем… поцелуй меня еще раз, как целовал только что…
 — Ты заставляешь меня беспокоиться, — нахмурился граф. — Ведь я нашел тебя только для того, чтобы навеки забыть все минувшие неприятности, чтобы любить и нежить тебя, чтобы не давать снова пускаться в рискованные авантюры… — Он снова улыбнулся. — Знаешь, я с самого первого взгляда на тебя понял, что в этих накрашенных губах и ресницах есть что-то фальшивое, а когда заговорил с тобой, то догадался и о полной твоей невинности, несмотря на то, что ты старалась играть, как настоящая актриса на сцене.
 — Да? — слабо переспросила Тина. — И тебя это не шокировало?
 — Шокировало меня, скорее, то, что ты согласилась не только поехать в тот вертеп на Монмартре, но и позавтракать с незнакомым мужчиной наедине в Буа.
 — Но я вовсе не думала, что ты станешь целовать меня… А это оказалось так удивительно, так сладко, что я никак не могла увидеть в поцелуях нечто дурное…
 — Это был первый поцелуй в твоей жизни? — тихо уточнил граф.
 — Д-да.
 — Так я и знал! Я знал это с того мгновения, как мои губы коснулись твоих! Я понял, что ты невинна и девственна?
 — Слава Богу…
 — И все же такого больше не должно повториться — и не повторится, ибо я всегда и везде буду с тобой.
 Эти последние слова снова вернули Тину на грешную землю, и она задрожала от страха.
 — Что же еще так волнует тебя? Скажи мне, моя радость, и мы покончим с неприятностями, чтобы перейти к обсуждению дел более интересных и веселых.
 Именно это граф уже говорил ей в Париже перед их неожиданным бегством, и, конечно, надо было признаться ему во всем еще тогда… Слезы хлынули у Тины ручьем.
 — Поцелуй же меня, поцелуй. — молила она, — и тогда я скажу тебе все…
 Граф покорно обнял ее и целовал долго и нежно в губы, а затем жадными короткими поцелуями покрыл все лицо девушки.
 Какое-то смятение охватило Тину, и еще неведомое желание неожиданно поднялось в ней и овладело. всем ее телом. Дыхание ее стало учащенным, губы пересохли, и она вся подалась к графу в диком порыве. Он снова припал к ее губам, и девушка почувствовала, что теперь скорее умрет, чем сделает свое признание, после которого они будут должны расстаться навсегда.
 Глаза ее сияли, губы горели, и единственное, что смогла она вымолвить, были четыре жарких слова:
 — Я… люблю… тебя… Жан! Так в первый раз назвала он любимого по имени, что еще больше укрепило ее в сознании их неразлучности, несмотря на титулы и ранги.
 Они были просто мужчиной и женщиной — Жаном и Тиной.
 Граф с высоты своего роста посмотрен на девушку, и на губах его появилась улыбка победителя над сдавшимся неприятелем.
 — А теперь скажи мне все, что хотела.
 И Тина, опасаясь, что власть его близости не даст ей произнести ни слова, отшатнулась от графа и встала у окна, выходившего в сад.
 Но она уже не видела ни сияющего солнца, ни прекрасных цветов, ни зеленой травы, на которой по-прежнему лежал Кендрик, просматривая газеты. Вместо этого ее мысленному взору представлялся тронный зал во дворце, где восседали ее родители по торжественным случаям, а рядом по обеим сторонам невысокие резные стулья, тоже весьма походившие на троны, которые занимали они с Кендриком.
 Так прошло несколько минут.
 — Я жду! — раздался требовательный голос графа.
 — Я… Я… — Губы, казалось, отказывались слушаться свою хозяйку. — Я… не та, за кого ты меня принимаешь, я…
 — Ты не графиня Кастельно?
 — Н-нет…
 — Еще один обман? Тина кивнула.
 — Тогда кто же ты?! Но позволь сказать мне прежде, чем прозвучит твое признание, что кем бы ты ни была. Тиной Бельфлер, графиней де Кастельно или еще Бог знает кем, для меня — ты женщина, которую я люблю и на которой женюсь несмотря ни на что!
 — Ах, если бы только я могла выйти за тебя замуж… я была бы счастливейшим человеком на свете… — Слезы продолжали душить ее.
 — Но почему ты не можешь этого сделать? Уже не можешь?
 — Не совсем так…
 — Но если ты помолвлена, то забудь! — вскричал граф. — Наверное, как это принято в большинстве французских семей, тебя еще девочкой обручили с каким-нибудь юношей из богатой семьи, не спросив вашего согласия? Но все это можно исправить! Ты в любом случае станешь моей женой, а не его!
 И снова у Тины мелькнула спасительная мысль о побеге. Она была уверена, что Кендрик в любом случае помог бы им, из дома можно было бы ускользнуть ночью, перебраться через садовую стену и оказаться на французской территории еще до рассвета… А потом… Потом потребуется еще по крайней мере неделя, чтобы выяснить, кто помог ей совершить побег, а за это время они сумели бы уже обвенчаться совершенно законно и она была бы его женой как перед Богом, так и перед людьми… По история о кузине Гертруде снова пришла ей на память. Не случится ли подобного и с ними? Жизнью графа девушка не могла рисковать и потому решила быть откровенной до конца.
 И, словно читая ее мысли, как случалось уже не раз, граф сказал:
 — В любом случае ты должна сказать мне правду. Тина. Секреты между любящими людьми отравляют любовь и ставят меж ними ненужные преграды.
 Это было правдой.
 И граф должен знать ее, сколь бы убийственной она ни была. Тина решилась пожертвовать собой ради их великой любви.
 Она набрала в легкие побольше воздуха и на одном дыхании, зажмурив глаза, выпалила:
 — Я — принцесса Мария-Терезия Виденштайнская!
 Наступило гробовое молчание. Слезы лились по щекам девушки, и она подняла руки к лицу, чтобы закрыться.
 — Это действительно правда? — медленно и тихо переспросил граф.
 Будучи не в силах говорить, девушка только кивнула.
 — И вы, дочь короля, отправились в Париж изображать распутную женщину, не имея ни малейшего представления об этой стороне жизни?
 — Я… Мы с Кендриком были так несчастны… — уже в голос заплакала Тина. — Папа сказал нам, что его отправит в прусские казармы в Дюссельдорф, чтобы сделать настоящим офицером….
 — О, как я понимаю его чувства! — воскликнул граф. — Но как он посмел взять в Париж вас?!
 — Мы всегда и везде… были вместе… И с его стороны было бы очень жестоко… оставить меня одну…
 — Но ведь он мог бы взять вас ив качестве сестры!
 — Но в таком случае, как он думал, мы не могли бы повеселиться, потому что мне нужна сопровождающая, ну и все прочее… И поэтому мы выбрали вариант… любовницы…
 — Мне понятен ход размышлений вашего брата, но, с другой стороны, вся идея ужасна и безнравственна с самого начала. И где были ваши сопровождающие?
 — Нам удалось убежать, потому что мы ехали как раз сюда, в Эттинген. Парижский экспресс остановился на узловой станции как раз тогда, когда там стоял и наш поезд… Мы просто перешли с одного поезда на другой, а этим двум старикам, что ехали с нами… оставили письмо, в котором написали, что если они… все расскажут папе, то им не миновать неприятностей…
 — Весьма изобретательно. Но день расплаты все же настал. Что же вы намерены предпринять в отношении нас?
 Тина порывисто подалась к графу.
 — Я хочу выйти за вас замуж! Я только об этом и молюсь, чтобы быть с вами всю жизнь и обожать вас… Но это невозможно. Никогда.
 — Отчего же? Неужели роскошь и обстановка королевского дворца для вас дороже нашей любви?
 Тина отошла от окна и положила обе руки графу на плечи.
 Он же продолжал стоять неподвижно, и холодная улыбка блуждала по его окаменевшему лицу.
 — Я люблю, люблю тебя… и клянусь, люблю больше жизни… Если ты женишься на мне, я пойду с тобой на край света, куда угодно…
 — По, будучи принцессой, вы не можете этого сделать.
 — Но я хочу! Если же мы сможем быть вместе, только скрываясь и оставив все, то я согласна и на это!
 — Но, даже несмотря на такие столь пылкие чувства, вы отсылаете меня?
 — Я… вынуждена это сделать.
 — Почему? — В глазах графа теперь стоял холод.
 Тина умоляюще подняла на него глаза.
 — Прошлой ночью я как раз говорила Кендрику, что не могу без тебя жить, что готова бежать в Париж хоть сейчас, чтобы найти тебя…
 — Но Кендрик, конечно, совершенно разумно отговорил вас от этого безумного шага?
 — Он сказал, что если я сделаю это, то… то ты можешь умереть! Граф невольно вздрогнул.
 — Из чего же он сделал такой вывод?
 — Такая история произошла с одной нашей кузиной. Она влюбилась в дипломата, в то время как должна была выйти замуж за короля Албании…
 — И что же произошло?
 — Они с дипломатом решили сбежать, думая, что про их планы никто не знает, но в последний день ее возлюбленный поехал на верховую прогулку и с ним произошел так называемый несчастный случай — он был найден около лошади со сломанной шеей.
 — И вы думаете, подобное может произойти и со мной?
 — Кендрик в этом просто уверен, а если ты персона менее значительная, то тебя просто посадят в тюрьму, обвинив, например, в шпионаже.
 — В случае шпионажа я буду не посажен в тюрьму, а расстрелян, — сухо заметил граф.
 Тина вскрикнула.
 — Так как же я могу позволить это?! Как я могу рисковать твоей жизнью?! Ведь я люблю тебя, люблю столь отчаянно, что, если бы не этот страх, я тотчас собрала бы чемодан и уехала с тобой прямо сейчас! Но если с тобой что-нибудь случится, мне останется тоже только… покончить с собой! — Последние слова Тина произнесла еле слышно, но граф уловил их.
 Он решительно обнял девушку, что вызвало у нее новый поток слез.
 — Я люблю тебя,  —  плакала она, — жить без тебя я не могу, без тебя словно сотни раскаленных ножей вонзаются в мое сердце! Но что же мне делать? Я не могу, чтобы ты ради меня… умер! — Рыдания готовы были перейти уже в истерику. По тут губы графа коснулись ее волос.
 — Не плачь, родная моя, не плачь, наша любовь победит все преграды, и пусть мы встретились при таких странных обстоятельствах, ты никогда не пожалеешь об этом.
 — Я и не жалею! Встреча с тобой — самое счастливое событие в моей жизни! По ведь тебе оно принесло так много горя, тебя мог убить на дуэли маркиз, а теперь мы и вовсе должны расстаться… И все это по моей вине! — продолжала рыдать девушка.
 — Здесь вина не твоя, а, скорее, Судьбы. Это она сделала вас с братом настолько отважными, что вы отправились в Париж, она столкнула нас на Балу художников, она дала мне возможность вновь обрести тебя, когда я уже думал, что потерял тебя навеки.
 — И все же ты должен покинуть меня… — Тина глядела на графа, заплаканная, с покрасневшим носиком, но даже и такой она казалась ему прекрасней всех на свете.
 — Я люблю тебя, — повторил он. — Один Бог знает, как я люблю тебя, но и ты должна быть мужественной, моя девочка.
 — Это не так легко… Ведь я сказала тебе еще не все…
 — Что же?
 — Папа с мамой уже приготовили мою свадьбу.
 — Итак, ты помолвлена, но с кем?
 — С… англичанином.
 — И это ужасает тебя?
 — Конечно! Англичане холодны, бесчувственны и жестоки… Мне придется всю жизнь жить среди таких бессердечных людей, людей, которые никогда не смеются и никого не любят… жить без тебя…
 — Кто же этот суровый англичанин?
 — Герцог Фэйверстоун. Он скоро приедет сюда на «Золотой приз». — Тина подумала, что граф не понял, и пояснила: — Это наши самые знаменитые скачки.
 — Я наслышан о них. Но зачем тебе выходить за английского герцога?
 — Потому что сейчас нет подходящих принцев в царствующих домах, а он родственник королевы Виктории.
 — И ты думаешь, что будешь с ним несчастна?
 — Как же иначе? Тем более после того, как полюбила тебя? — Тина тяжело вздохнула. — Моя сестра Мелани так отчаянно несчастлива со своим мужем, кронпринцем Фюрстенбурга… Так будет и со мной…
 Граф немного помолчал, а затем решительно, но мягко уверил девушку:
 — Итак, поскольку я не в силах буду вынести твое несчастье, моя радость, я спасу тебя.
 — Спасешь? — изумилась Тина, и на мгновение свет надежды блеснул в ее глазах. Правда, он тут же погас, едва она прошептала: — Но ты не можешь ничего сделать. Кендрик не шутил, и папа никогда не простит мне бегства в Париж… Словом, я постоянно буду находиться в страхе и тоске за твою жизнь…
 — Подумай, действительно ли моя любовь тебе дороже того, что может предоставить принцессе Виденштайнской английский герцог? Ведь если мы с тобой удалимся в изгнание, то нас ждет почти бедность, а готова ли ты к ней после столь многолетней привычки к хорошим платьям, драгоценностям, комфорту, слугам? Лишиться всего этого — ради одного мужчины?!
 — Я готова носить лохмотья… мыть полы… просить милостыню — лишь бы быть с тобой! — Что-то новое, решительное и властное, прозвучало теперь в словах девушки, и граф, уже не колеблясь, прижал ее к груди. Когда же для продолжения поцелуя у них не хватило уже дыхания, он сказал:
 — Я найду выход из этого тупика, и, может быть, он будет не таким уж пугающим, как тебе представляется.
 — Значит, я смогу быть с тобой?
 — Быть моей женой, — улыбнулся граф. — В первый раз, поверь мне. Тина, я прошу женщину стать моей женой, ибо в первый раз я встретил существо, с которым, я уверен, буду счастлив до конца дней.
 — А я — с тобой.
 — И никогда ни один мужчина не заинтересует тебя?
 — Никогда. Ни один. — При этом Тина вспомнила о герцоге и вздрогнула от отвращения. — Так что же мы будем делать? Что?
 — Я уже как-то раз просил тебя оставить все хлопоты мне, — напомнил граф. — А поскольку я должен быть уверен в успехе, позволь мне пока ничего об этом не говорить.
 — Но если… у тебя ничего не выйдет?
 — Убедит ли тебя в успехе тот факт, что я всегда добивался в жизни всего, чего бы ни захотел? А тебя. Тина. я хочу так, как ничего никогда в жизни не хотел.
 — Я буду молиться, снова молиться, как перед дуэлью, чтобы… Но все же, я боюсь…
 — Я тоже боюсь потерять тебя, и поэтому теперь, после того, как ты сообщила мне о своем происхождении, мне лучше покинуть Эттинген.
 Тина обвила руками его шею.
 — Но как мне отпустить тебя? А если я никогда не увижу тебя больше? Что со мной тогда будет? Я не могу потерять тебя еще раз, Жан!
 — Как и я. Именно поэтому ты и должна мне верить безоговорочно.
 — Я знаю, что ты самый благородный, самый удивительный человек во всем мире! Но ведь есть еще папа, и двор, и вся страна… Как тебе одолеть их всех?
 — Любовь побеждает все. И надо верить, что и наши чувства способны на многое.
 — Да-да, наши чувства спасут нас! — с жаром подхватила девушка. — Ведь ты для меня весь мир! Теперь нет для меня ни неба, ни моря, ни луны, ни солнца, ни звезд — есть только ты один!
 Граф нежно прижался щекой к ее щеке.
 — Я обожаю тебя! И когда-нибудь докажу это… Когда мы поженимся.
 — Ах, если бы это произошло побыстрей!
 — Главное в деле победы — верить в нее, — улыбнулся граф. — И поэтому, прошу тебя. Тина, верь в меня, верь!
 Девушка задохнулась от счастья.
 — Я верю.
 — Тогда мы выиграем, моя любовь.
 И он снова стал целовать ее до тех пор, пока горячая воина не затопила обоих — и все стало понятно без слов.
 И пусть разум Тины еще сопротивлялся — ее тело, душа, сердце и детская вера в Бога говорили о том, что все будет хорошо.
 Господь подарил ей эту любовь — и она верила, что он воплотит в жизнь все ее радости.




 Глава 7


 Поезд, направлявшийся в столицу, набрал скорость уже через несколько минут после узловой станции, и Тина, не спускавшая глаз с брата, заметила, что он волнуется не меньше ее.
 Волнение это началось еще вчера, когда в Эттинген прибыл курьер из дворца с требованием немедленно возвращаться. Разгадать причину такой спешки брат с сестрой так и не смогли, а потому сильно беспокоились.
 Как только они остались наедине, Тина спросила:
 — Как ты думаешь, неужели все это потому, что папа узнал о наших похождениях в Париже? По кто мог сообщить ему об этом?
 — Кто угодно, но только, мне кажется, вызывают нас в столицу совсем не по этой причине.
 — К чему же тогда такая спешка?
 — Ума не приложу.
 И тогда Тина рассказала брату секрет о приезде графа, который она скрывала от него целых два дня.
 — Он приезжал сюда?! — недоверчиво воскликнул брат.
 Девушка молча кивнула, а затем поведала Кендрику и то, что рассказала возлюбленному об их происхождении, а он, в свою очередь, пообещал жениться на ней, несмотря ни на какие препятствия и трудности.
 — Ты сумасшедшая, если поверила его обещаниям, — презрительно усмехнулся Кендрик.
 — Он сказал, что я должна только верить ему — и все будет хорошо… Кендрик заботливо обнял сестру.
 — Послушай, Тина, я знаю о твоих чувствах к графу, знаю о твоих страданиях, но я не хочу, чтобы ты поддавалась ложным обольщениям. Они сделают тебя лишь еще более несчастной, чем сейчас.
 — Но я люблю его, — тихо ответила Тина. — Я слишком люблю его, Кендрик!
 — Я знаю, — мягко сказал брат, — но и я люблю тебя, а потому говорю прямо и откровенно: забудь его. Ведь если граф даже осмелится попросить у отца твоей руки, то ничем иным, как крупными неприятностями, дело для него не кончится.
 — Я уже предупредила его об этом.
 — Тогда он должен прислушаться к твоим словам, ибо он умен — и безоговорочно вернуться в Париж. Я бы на его месте поступил именно так.
 — Наверное, и я… тоже, — согласилась Тина и уже в который раз заплакала.
 Поезд прибывал в столицу Виденштайна поздним полуднем, и Тина, как только увидела на платформе статс-секретаря и множество дворцовых слуг, почувствовала, что дверцы золотой клетки готовы за ней захлопнуться.
 Отныне она больше не Тина Бельфлер и даже не графиня де Кастельно, а ее королевское высочество принцесса Мария-Терезия.
 Брат с сестрой проследовали до кареты, окруженные бесчисленным количеством дежурных офицеров, раздвигавших толпу, восторженно приветствовавшую их высочеств.
 При первой же возможности Тина спросила у статс-секретаря:
 — По почему за нами было послано с такой поспешностью? Мы собирались вернуться еще только через десять дней.
 — Полагаю, что его королевское величество объяснит вам все причины возвращения. Я же прошу и вас и его королевское высочество по прибытии во дворец тотчас отправиться в свои покои и срочно переодеться. — Тина в изумлении посмотрела на секретаря. — Его королевское величество пребывает с гостями, и вы найдете его в Красной приемной.
 Услышав о Красной приемной, девушка сразу поняла, что речь идет о каких-то очень важных гостях, и уныло задумалась о цели их очередного визита.
 Большего от статс-секретаря добиться было все равно невозможно, и Тина погрузилась в молчаливое созерцание народа, во множестве собравшегося по сторонам их дороги и махавшего им шляпами и платками.
 — Что же произошло, как ты думаешь? — спросила она брата только под конец, когда они уже поднимались по мраморным дворцовым ступеням.
 — Совершенно ничего не понимаю, — ответил он, — но буду благодарен любой отсрочке, которая хоть немного задержит бурю, уже готовую разразиться над нашими головами.
 Испуганная и тоже ничего не понимающая, девушка переоделась, как могла быстро, даже особо не обратив внимания на платье, которое выбрала для нее камеристка.
 На самом же деле оно было очень милым, пусть не таким роскошным, как те, которые она брала с собой в Париж, но зато его простота делала Тину еще более юной и похожей на весну.
 Через несколько минут к ней в комнату зашел Кендрик, чтобы пойти в приемную вместе, и как школьники, которых уличили в прогуле, брат с сестрой отправились вниз. Лакей немедленно распахнул перед ними двери.
 В приемной, кроме их родителей, оказалось еще всего несколько человек.
 Эрцгерцог даже поднялся им навстречу, и Тина подставила отцу щеку для поцелуя.
 — Вот мы и дома, папа!
 — Рад видеть тебя, моя дорогая! Произнесенные слова и, главное, сам тон отца дали Тине понять, что все их страхи необоснованны, а их срочное возвращение во дворец продиктовано отнюдь не отцовским гневом.
 — А как ты, мой мальчик? — поинтересовался эрцгерцог у Кендрика.
 — Счастлив вернуться домой, сир. Леопольд улыбнулся, понимая, что штудии профессора Шварца сыну надоели изрядно, а затем взял за руку дочь.
 — Я вернул вас домой, — начал он, — потому, что герцог Фэйверстоун прибыл к нам несколько раньше, чем предполагалось. Сейчас он разговаривает с твоей матерью, и я представлю его тебе.
 Тина на мгновение окаменела, но ничего невозможно было сделать, стоя в толпе придворных и политиков, и оставалось только смотреть в ту сторону, где ее мать действительно с кем-то серьезно разговаривала.
 В эту минуту она поняла, что, конечно, ее брат был прав и что даже такой человек, как граф, никогда не добьется, чтобы она стала его женой. И слабый проблеск надежды, который теплился в ее сердце со времени приезда графа в Эттинген, погас, как огонь свечи, потушенный грубой рукой. Отныне уже никто и ничто не спасет ее от брака с ненавистным англичанином.
 Ей захотелось убежать прочь, устроить скандал, все, что угодно, лишь бы не знакомиться с герцогом, но долгие годы дисциплины и дворцовой школы заставили ее отступиться от столь безумного шага, а спокойно подойти вместе с отцом к человеку, из-за которого судьба ее решалась так трагически — и который лишал ее счастья любви.
 Единственное, на что еще можно было надеяться, что пол приемной сейчас разверзнется и поглотит ее — или она умрет еще каким-нибудь способом.
 Тем не менее ничего подобного не произошло, она продолжала стоять рядом с отцом, стараясь только не поднимать глаз на того, кому суждено было стать ее нелюбимым мужем.
 — Ах, вот и ты. Тина, — раздался над ее ухом голос матери. Но отвечать ей даже не пришлось, ибо отец уже представлял ей герцога:
 — Позволь мне представить тебе, Тина, герцога Фэйверстоуна, нашего нежданного, но дорогого гостя!
 Девушка автоматически протянула руку, которая тотчас оказалась в крепком пожатии, и низкий мужской голос произнес:
 — Счастлив познакомиться с ее королевским высочеством.
 Что-то до боли знакомое почудилось Тине в этом голосе и в этом прикосновении, и медленно, словно через силу. Тина подняла на говорившего глаза. На мгновение ей показалось, что она снова грезит — или просто сошла с ума.
 На нее смотрел ее Жан, высокий, темноволосый и прекрасный, с улыбкой на губах и любовью во взгляде.
 Девушке почудилось, что она теряет сознание, и как в бреду она услышала тихие обращенные к ней знакомые слова:
 — Я же говорил, чтобы ты верила мне.
 Платформа была покрыта алым ковром, а королевский поезд отливал белым и малиновым, только что заново покрашенный.
 Аплодисменты толпы, растянувшейся на всю дорогу от дворца до станции, беспрерывно сопровождали молодых к свадебному поезду.
 Наконец в здании вокзала принцесса Мария-Терезия герцогиня Фэйверстоун с мужем начали прощаться с августейшей семьей и многочисленными гостями, пришедшими проводить жениха и невесту в свадебное путешествие.
 Поезд сегодня отправлялся значительно позже, чем обычно, ибо молодые задержались на королевском банкете, который устроили после венчания.
 Банкет, по обычаю, должен был состояться еще вчера, но поскольку лошади герцога выиграли главный приз скачек, то он провел предыдущий вечер в Жокей-клубе за обедом, который всегда дается в честь победителя.
 Свадебная же церемония длилась целый день, но несмотря на это, Тина не устала ни капли.
 Она была так счастлива и так возбуждена, что казалось, все происходящее только удивительный сон, а сама она парит на крыльях экстаза.
 По побыть с графом наедине у нее практически не было никакой возможности.
 А у девушки были к нему тысячи вопросов, которые можно было задать, только оставшись вдвоем да еще и в полной уверенности, что их не подслушивают.
 Через два дня пребывания во дворце Виденштайна граф уехал обратно в Англию, чтобы сообщить королеве и прочим родственникам о принятом решении и совершить необходимые приготовления.
 Их оставили наедине всего лишь на пять минут, чтобы герцог, как и полагается, официально сделал принцессе предложение.
 Но разговора даже в эти короткие мгновения не получилось, ибо влюбленные немедленно бросились друг к другу и соединились в долгом поцелуе, забыв про все вопросы и ответы.
 — Так это правда… что ты герцог Фэйверстоун? — задыхаясь от поцелуев, все-таки спросила напоследок Тина.
 — Я задавал себе точно такой же вопрос, когда Тина де Кастельно утверждала, что она принцесса Мария-Терезия, — улыбнулся герцог, после чего вновь стал целовать невесту, сделав ненужными все дальнейшие расспросы.
 Прощаясь с сестрой, Кендрик весело шепнул ей на ухо:
 — Клянусь, ты теперь вечно должна благодарить меня, что я взял тебя с собой в Париж!
 — О. у меня даже нет слов, чтобы выразить тебе всю благодарность за столь блистательную авантюру! — и близнецы заговорщицки подмигнули друг другу. Теперь они были счастливы оба, ибо в вечер возвращения эрцгерцог вызвал к себе сына и заявил:
 — Кстати, Кендрик, мои планы в отношении тебя изменились. В Дюссельдорф ты не поедешь. — Не веря своему счастью, Кендрик молчал. — Наш министр обороны полагает, что Пруссия рано или поздно все же начнет свое вторжение во Францию, и потому с нашей стороны не стоит никаким образом намекать Бисмарку на нашу поддержку.
 — Совершенно с тобой согласен, папа!
  —  Таким образом, мы решили, что будет гораздо лучше, если мы пошлем военную миссию под командованием генерала Нихаймса сначала в Англию, а потом и в другие страны Европы. А ты станешь адъютантом генерала. — Па лице сына отразился такой восторг, что эрцгерцог не удержался и добавил: — Правда, генерал считает, что первым делом надо все-таки посетить не Лондон, а Париж.
 — Какие прекрасные новости, папа!
 Леопольд положил руку на плечо принца.
 — Я знал, что эта новость обрадует тебя больше всего. Я, пожалуй, и сам поеду с вами.
 — Конечно, это абсолютно верное решение, сир: вы непременно должны увидеть, с каким блеском я справляюсь с возложенной на меня ответственной миссией!
 Эрцгерцог рассмеялся.
 — Вижу, вижу, Кендрик, в тебе уже есть зачатки дипломата. Я подумаю о твоих словах.
 Отец с сыном обменялись многозначительными улыбками, и счастливый принц помчался наверх поделиться радостными новостями с сестрой.
 Первые мгновения он даже не мог ничего сказать, а только пылко обнимал Тину, хлопая ее по спине, как бывало в детстве.
 — Увидишь ли ты в Париже свою Ивонну? — спросила она.
 — Ну, на этот раз я обращу свои взоры на кого-нибудь повыше рангом!
 — Но покупать драгоценности у Массина ты все равно не сможешь. — улыбнулась Тина, и они оба расхохотались.
 И вот теперь наступила пора прощания. Тина поцеловала брата, а потом отца и мать.
 — Желаю тебе всяческого счастья, — ласково напутствовал дочь эрцгерцог.
 — Я уже и так счастливей, чем была когда-нибудь в жизни! — призналась Тина.
 Отец немного удивился, но остался вполне доволен ответом дочери, посчитав, что такая откровенность совершенно излишня, но, с другой стороны, радуясь счастью младшей дочери. Сердце эрцгерцога постоянно грызло раскаяние за судьбу старшей, несчастной Мелани, которую выдали замуж против ее воли за человека нелюбимого и несимпатичного.
 Но на сей раз сияющие глаза дочери и некий свет радости, исходивший от новобрачной, говорили отцу, что его любимая Тина действительно счастлива.
 Поезд тронулся, увозя махавшую платками счастливую пару.
 Когда же вся королевская семья скрылась из виду. Тина наконец повернулась к мужу, мгновенно оказавшись в его объятиях.
 Но через некоторое время герцог ласково отстранил ее, сказав:
 — Сегодня у тебя был долгий-долгий день, моя радость. Ложись-ка в постель, пока я сниму с себя всю эту мишуру.
 Тина улыбнулась:
 — Но ты выглядишь в ней так роскошно!
 На герцоге был надет мундир генерал-полковника королевской конной гвардии, вся грудь которого была увешана галунами и орденами.
 — О том, как выглядишь ты, я предпочту пока умолчать и скажу тебе чуть позже. Впрочем, поскольку я очень хочу это сделать, прошу тебя поторопиться отправиться в постель.
 Тина немного покраснела, но поспешила в спальню, расположенную рядом с салоном. Она очень хорошо знала этот королевский поезд, поскольку ее отец, частенько разъезжавший по всей Европе, брал дочь с собой куда только возможно.
 Правда, в главной спальне, тем более почти заново переделанной к ее свадьбе, она еще никогда не спала.
 Вагон отделывали в спешке, ибо герцог очень торопил со свадьбой, объясняя это тем, что мать его тяжело больна, и случись с ней что, бракосочетание будет отложено на год по случаю траура. Впоследствии, правда, выяснилось, что сын весьма преувеличил опасность, и свекровь
 Тины, находясь под наблюдением врачей, прожила рядом с ними еще долгие годы.
 Но в Виденштайне все это приняли близко к сердцу — и началась бурная подготовка к свадьбе. Все произошло буквально в три дня, и страна ликовала, воздавая должное настойчивости и пылу влюбленного герцога.
 Поначалу отец с матерью возражали против такой, как они выражались, "невиданной поспешности», но потом смирились, и, провожая дочь в собор, эрцгерцог даже признался ей:
 — Сказать честно, я даже доволен тем, что весь Виденштайн восстал от многолетнего сна из-за твоей свадьбы!
 — Что ты имеешь в виду, папа?
 — А то, что будучи вынуждены торопиться с приготовлениями, все оживились, а те толпы, что приехали в нашу столицу поглазеть на свадьбу наследной принцессы, сыграли весьма на руку нашей торговле и промышленности.
 Тина гордо подняла голову.
 «И все это благодаря Жану!" — Или Джону, как ведено было теперь называть его, — хотелось сказать невесте, но она сочла за лучшее промолчать.
 И вот теперь она вошла в королевскую опочивальню со стенами, выкрашенными в бело-золотой цвет и с бирюзовыми занавесками под цвет ее глаз — и застыдилась.
 Кровать, казалось, занимала все пространство купе, а подушки с королевскими коронами были разбросаны буквально повсюду. Горничная сняла с девушки фату и платье, богато украшенное бриллиантами и серебром, а затем поспешила удалиться.
 Оставшись одна. Тина даже порадовалась тому, что свою первую брачную ночь она проведет не в доме герцога Суассонского, который хозяин предоставил им на все время медового месяца, а в купе поезда. В доме им неминуемо предстояла бы долгая церемония встречи, множество слуг, а тут они были практически одни, не считая ее горничной и его лакея. Да и те на ночь переходили в другой вагон, где спали все слуги.
 К тому же поезд, рассчитанный на преодоление очень небольших расстояний, на ночь вообще останавливался, и, таким образом, до рассвета не будет слышно стука колес, который непременно помешал бы ей вслушиваться в нежные признания, нашептываемые ей мужем.
 Переодевшись в ночную рубашку из тончайшего шифона, украшенную драгоценными кружевами, привезенными специально из Парижа, и названную эрцгерцогиней "совершенно неприличной». Тина легла в постель. Постель оказалась мягкой и удобной, а простыни приятно холодили тело после дневной жары. Свет был погашен, лишь небольшая лампа над кроватью давала нежный неяркий свет.
 Сердце Тины отчаянно билось в ожидании мужа — и вот наконец дверь тихонько скрипнула, и он вошел.
 Девушке показалось, что даже и сейчас, несмотря на полумрак, он окутан сияющим светом, как тогда у окна на улице Сент-Оноре. Но теперь она знала, что это не солнечный свет — а свет великой любви, исходящий от них обоих.
 Герцог же, в свою очередь, видя невесту с ее распущенными золотыми кудрями и широко распахнутыми синими глазами, думал, что нет на свете никого соблазнительней и в то же время невинней, чем его возлюбленная. Ему хорошо были видны выпуклости ее грудей под тонкой ночной рубашкой, но даже эти прелести не манили его сейчас настолько, насколько привлекала сама душа этого дивного существа.
 Его жена возбуждала в графе такие высокие и благородные чувства, которых не вызывала в его жизни еще ни одна женщина.
 По объяснять чувства словами — дело всегда бесполезное и бессмысленное, и граф твердо мог сказать только одно: его любовь к этой девушке отныне постоянно будет делать его все лучше и лучше.
 Тина так и подалась к нему, как только он вошел.
 — Знаешь ли ты о том, как красив, мой любимый?
 — Я мог бы задать этот вопрос и тебе. Знаешь ли, насколько я счастлив, став твоим мужем? Но молчи, молчи, позволь мне самому облечь это в слова. Мне кажется, что я, чтобы добиться тебя, сдвинул небо и землю, но на самом деле я не сделал ничего. Все сделала за нас Судьба.
 — Судьба, которая занесла меня в Париж, чтобы нам встретиться? — Тина стиснула руки мужа. — Понимаешь ли ты, что если бы мы не встретились при таких странных обстоятельствах, которые, я знаю, шокировали тебя, я, может быть, и сейчас ненавидела бы тебя из-за того, что ты англичанин… И, кто знает, сколько бы еще времени понадобилось мне, чтобы понять, какой ты… удивительный и необыкновенный!
 Герцог улыбнулся.
 — Но я то уверен, что с первого взгляда влюбился бы в принцессу Марию-Терезию — точно так же, как я влюбился в Тину Бельфлер с неумело накрашенными губами.
 — По ведь признайся, что те чувства, которые ты испытал к девице из соседней ложи, были не любовью! То есть не той любовью, которая связывает нас теперь…
 — Возможно, — согласился герцог. — По надо признаться и в том, что как только я увидел тебя и услышал твой голос что-то повернулось в моем сердце.
 — Правда?!
 — Правда. Но почему же ты не спросишь меня, что я делал тогда в Париже да еще и под чужим именем?
 — У меня еще не было на это времени.
 Герцог даже рассмеялся.
 — Да, когда я увидел, каким утомительным вниманием ты окружена дома, всеми этими статс-дамами, камеристками с их протоколами поведения, я понял причины твоего побега!
 — Никогда бы не подумала, что англичанин способен понять такие вещи, — тоже рассмеялась Тина. — Да, кстати, зачем же англичанину пришлось прикидываться французом?
 — Именно об этом я и не успел еще тебе рассказать. Моя бабка по отцу была, между прочим, чистокровной француженкой, и звали ее, как ты можешь догадаться, де Грамон. И потому я при всех посещениях Франции всегда останавливаюсь у своих многочисленных родственников, называясь графом де Грамоном, что мне в детстве нравилось даже больше, чем мое собственное имя.
 — Итак, и ты выдавал себя за другого!
 — Увы. Но зато это давало мне возможность избежать множества утомительнейших часов в Тюильри с императором и императрицей. Ведь английские герцоги страдают от скуки почти так же, как наследные принцессы!
 — Значит, приехав на Бал художников, ты тоже сбежал от своих обязанностей!
 — Именно так! А знаешь от чего, или, вернее, от кого я сбежал еще?
 — От кого?
 — От некой особы по имени Мария-Терезия Виденштайнская! — Тина смотрена на него во все глаза, ничего не понимая. — Когда мне сообщили, что я должен жениться на какой-то занудной, никому не ведомой европейской принцессе, я пришел в ужас.
 — Ты… не хотел жениться?!
 — Разумеется, не хотел! Я был вполне счастлив, ведя свою свободную холостую жизнь, и среди своих, признаюсь, многочисленных любовных авантюр не находил никого, кто бы мог подвигнуть меня на брак.
 — Но почему ты… не мог отказаться от предложения жениться на мне?
 — Когда мы попадем в Англию, ты сама поймешь, как трудно отказывать нашей королеве в ее желаниях, — скривив губы, пояснил герцог. — Но я был решительно настроен бороться с ее величеством до конца и уехал в Париж, чтобы хорошенько обдумать способы этой борьбы.
 — И только для этого? — ревниво уточнила Тина.
 — Ну, не только, — в глазах графа заблестели лукавые искорки. — Я собирался вдоволь поразвлечься.
 — Развлечениями, которые предоставляет мужчинам… полусвет?
 — Именно.
 Тина едва не заплакала.
 — А если бы я встретила тебя чуть позже, когда ты уже нашел бы себе подружку из числа тех дам, которые обедали у принца Наполеона?!
 — После того, как встретил тебя, я пришел к выводу, что единственным способом избежать женитьбы на ненавистной Марии-Терезии будет принять приглашение твоего отца, но заявить ему, что я прибуду на скачки "Золотого приза» только вместе с женой.
 — О, как я рада, что ты… влюбился в меня!
 — Но как этого могло не произойти, когда ты не только самая прекрасная женщина в мире, но и нечто большее? Может быть, мы уже были когда-то вместе в минувших жизнях или мы те половинки, что вечно ищут друг друга… — Тут голос герцога перешел в страстной шепот, и он снова обнял жену.
 Ее губы покорно раскрылись ему навстречу, а он, ощущая под руками горячее податливое тело, разгорался все больше и больше.
 Ворота рая раскрылись для Тины, и она вступила в страну мечты.
 Волна за волной дрожь счастья пробегала по ее телу, с каждым разом все сильней, причиняя уже почти страдания. Но вдруг герцог отпустил ее. Она вскрикнула от ужаса, теряя его, но обнаружила, что сделано это лишь для того, чтобы ее возлюбленный мог скинуть с себя одежду и лечь к ней под хрустящие простыни.
 Поезд давно остановился, но новобрачные и не заметили этого. Герцог прижимал к себе Тину все плотней, а она жарко шептала:
 — Это… как в том маленьком домике, в котором я мечтала жить с тобой.. если мы убежим… Жить там вдвоем… и только любить… любить тебя…
 — Теперь уже неважно, где мы, родная… Я хочу твоей любви и сам буду дарить ее тебе до конца дней… И никуда никогда ты больше не сбежишь, моя маленькая драгоценная женушка, потому что отныне я буду очень и очень ревнивым мужем…
 — Как и я… ревнивой женой… Вдруг ты после нашей свадьбы попадешь в Париж без меня и встретишь там какую-нибудь из этих женщин… И захочешь сделать ей подарки за то, что она обожает тебя.
 — Если я попаду в Париж, то только с тобой. Терять тебя еще раз — нет, такой трагедии я больше не вынесу.
 — А это была трагедия?
 — О да. Ведь я так хотел тебя, несмотря на то, что ты выглядела невинной даже в этом вульгарном гриме. Мне все время казалось, что ты носишь его просто как щит.
 — О Жан, какие вещи ты мне говоришь! Как я счастлива, что вызываю в тебе такие чувства! — почти сквозь слезы прошептала Тина.
 — Но ведь и ты во мне будишь лишь самое возвышенное, самое светлое, и я буду всегда беречь эти чувства, как и тебя, моя радость, счастье мое!
 — О, как люблю тебя и как хочу принадлежать тебе безраздельно! — Она спрятала лицо у него на груди. — Ведь ты знаешь, я совсем, совсем неопытна и… ты должен сказать мне, что происходит между… мужчиной и женщиной, когда они… любят друг друга… Но я знаю, уже знаю, что как бы это ни происходило, это… прекрасно, потому что… это ты…и твои поцелуи уже, как солнце… божественны и сладостны…
 Тут Тина почувствовала, как все тело герцога напряглось, и он медленно стал целовать ее лицо. Закрыв глаза, она подставила ему губы, но вместо того чтобы коснуться их, он перенес свои поцелуи на ее шею. Девушка задрожала от нового ощущения, а муж тем временем опустил ночную рубашку с ее плеч и припал ртом к округлым плечам.
 Губы его скользили все ниже и наконец добрались до ее груди. Тину охватило такое возбуждение, что тело ее стало двигаться в такт его движениям, как под музыку.
 Он поднял к ней бледное лицо.
 — Я груб и нетерпелив? — спросил герцог каким-то чужим хриплым голосом.
 — Н-нет…
 — Холоден?
 Она вскрикнула и еще крепче обняла его руками за шею.
 — Ты горячий… дивный, .. удивительный… любимый…
 И тогда герцог завладел ее ртом, целуя его требовательно и мучительно, а все тело его застыло в каком-то напряжении, понять причину которого Тина не могла, хотя и чувствовала, что за этим напряжением скрывается нечто еще более волнующее и прекрасное.
 Она ощущала его руки на своем теле, доводившие ее до исступления, доселе неведомого ей, и уносившие ее от расплавленного золота солнца к малиновому зареву огня. Все ее существо горело в этом пламени и рвалось слиться с мужем еще тесней и ближе.
 Пусть она не понимала еще своего желания, но зато твердо чувствовала одно: без этого слияния их любовь останется неполной и незавершенной…
 — Люби меня… Я прошу тебя, люби… — стонала она. — Прошу, прошу тебя… научи меня любви…
 Эти мольбы зажгли в герцоге то божественное пламя страсти, в сполохах которого рождается вершина любви и которое унесло счастливую пару на крыльях экстаза туда, где сливаются не только тела, но и души.