Аннотация: У графа Пойнтона, как любят говорить в Англии, было в жизни две привязанности скачки — и еще раз скачки! Мог ли он устоять перед мольбой юной и невинной Кледры, умолявшей графа спасти бесценную призовую лошадь от жестокости безжалостного дяди девушки?!
 Так начинается эта история. История страстной любви не просто мужчины и женщины, но — двух равно независимых душою людей, способных обрести счастье лишь в объятиях друг друга…


---------------------------------------------


 Барбара Картленд
 Крылатая победа



 От автора


 Есть сведения, что впервые скачки состоялись на пустоши Ньюмаркета в 1622 году, но только после Реставрации Ньюмаркет стал одним из главных мест проведения скачек в Англии.
 Карл II проводил в Ньюмаркете много времени, и от его дворца тоннель (разрушенный в царствование королевы Виктории) вел к дому Нелл Гуин .
 В 1664 году король устроил в городе ипподром, но после его смерти скачки пришли в упадок. Однако владельцы скаковых лошадей при Уильяме и Марии, королеве Анне, Георге I и Георге II правили Ньюмаркетом железным кнутом.
 Жокейский клуб образовали в Ньюмаркете в 1752 году хорошо известные патроны компании Стар и Картер в Пэлл-Мэлл и постепенно он стал завладевать пустошью и управлять скачками.




 Глава 1


 1803 год
 Обед у графа Пойнтона был сервирован с обычным великолепием. Золотой орнамент украшал стол и посуду, на хрустальных бокалах красовался герб графа, на блюдах севрского фарфора лежали фрукты.
 Не было в высшем свете человека, не исключая самого принца Уэльского, кто бы окружал себя такой роскошью, как граф.
 Во всех его домах, казалось, все стремилось к такому же совершенству, какое представлял собой этот человек. Он не только продолжал то, что получил в наследство от отца, но настолько улучшил состояние своих поместий, что о них заговорили как о примере для каждого землевладельца.
 Разумеется, его лошади были превосходны, так как он лично особо заботился о них.
 Хотя граф возбуждал некоторую ревнивую зависть, большинство спортсменов признавали, что все победы, одержанные Пойнтоном на скачках, были завоеваны честно.
 Сидя во главе стола, красивый и представительный, с выражением легкого скепсиса на лице, аристократ до кончиков ногтей, граф казался олицетворением спокойной уверенности, и это придавало ему определенно величественный вид.
 «Черт возьми! — подумал его друг Эдди Лаутер, — он и выглядит, и держится с поистине королевским достоинством!»
 На обед к графу в его дом в Ньюмаркете были приглашены самые богатые и известные любители конного спорта.
 Поводом к столь блестящему собранию послужили не только скачки, которые должны были состояться через два дня, но и исключительный аукцион, который ожидался на следующий после скачек день.
 — Не могу понять, почему Мелфорд распродает своих лошадей, — с недоумением заметил один из гостей графа. — Бог свидетель, он достаточно богат, чтобы содержать конюшню, и последние два года ему везло. Почему он решил все бросить?
 — Возможно, дело в том, — заговорил один из пожилых гостей, — что в последнее время он не слишком здоров. Поэтому, как я слышал, он решил заняться исключительно разведением лошадей. А это он сможет с успехом делать и в своем поместье в Сассексе, вместо того чтобы сражаться с лютыми ветрами, которые всем нам знакомы, в Ньюмаркете, или с еще более жестокой погодой на северных ипподромах.
 Все, кто сидел вокруг стола, закивали в знак согласия.
 — Я могу только сказать, что рад возможности расширить свою конюшню. У Мелфорда есть несколько хороших коней, особенно Раскэл и Мандрейк, — заметил граф.
 — Черт побери, Пойнтон! — воскликнул один из гостей. — Я собирался приобрести именно этих жеребцов, но если мы с вами окажемся соперниками, у меня не будет никаких шансов.
 — Я не собираюсь переплачивать за них, — возразил граф. — Думаю, нам всем надо иметь ясную голову завтра.
 Мелфорд известен своей цепкой хваткой, когда дело касается денег.
 — Это верно! — согласился Эдди Лаутер. — Лично мне этот тип никогда не нравился. Однажды он сыграл довольно подлую шутку с одним моим другом!
 За столом послышался ропот, который свидетельствовал, что сэр Уолтер Мелфорд не пользовался симпатиями присутствующих.
 — Каков бы он ни был, — произнес граф, — давайте оценивать только его лошадей. Но пусть не рассчитывает: наша цена будет справедливой. Если он запросит слишком много, — выходим из игры.
 Это прозвучало почти как приказ, и гости вспомнили, что граф известен именно тем, что он суров, но справедлив.
 Не раз Пойнтон проявлял исключительную щедрость к тем, от кого отвернулась удача. Но он никогда не обсуждал это, а даже самые близкие друзья побаивались его, поэтому никогда не задавали вопросов, на которые все равно не получили бы ответа.
 Эдди Лаутер, который был ближе графу, чем кто-либо еще, и тот не раз спрашивал себя, почему сэр Уолтер Мелфорд, несмотря на его интерес к скачкам, несмотря на великолепных лошадей, не был принят спортивной аристократией, которую граф Пойнтон бесспорно возглавлял.
 Сейчас Эдди подумал, что его не удивило бы, если именно это повлияло на решение сэра Уолтера распродать свои конюшни.
 Несмотря на все его усилия, он так и не был избран членом Жокейского клуба, так же как и членом Уайт-клуба.
 Возможно, сэр Уолтер решил, что лучше быть большой рыбой в маленьком пруду. На такое положение он, безусловно, мог рассчитывать в не столь представительных спортивных кругах, где ему не будут противостоять граф и его соратники.
 Гости оживленно заговорили о других лошадях, которых стоило бы приобрести, раз уж Раскэл и Мандрейк исключались, поскольку на них претендовал граф.
 — Проблема в том, Пойнтон, — сказал один из приглашенных, — что, если вы не будете делать ставки, мы все заподозрим, что вам известно что-то сомнительное об этом животном, о чем мы понятия не имеем.
 — Это верно, — поддержал его другой гость. — Мысль о том, что вы считаете какую-нибудь лошадь не заслуживающей той цены, которую за нее просят, способна даже меня удержать от желания потратить свои деньги.
 Граф рассмеялся:
 — Послушать вас, так я просто всемогущ!
 — Но это так и есть, черт побери! Вы же знаете, что никто из нас не решится спорить с вами, если дело касается лошадей!
 — Но мы будем продолжать пытаться! — воскликнул кто-то.
 — Конечно, будете, — медленно проговорил граф, — и я полагаю, что до сих пор мне просто везло.
 Но тон у него был такой, что никто не усомнился в некоторой неискренности последних слов.
 Граф всегда очень тщательно следил за состоянием своих лошадей, за спариванием кобыл, сам тренировал лошадей и знал о скачках несравненно больше, чем любой другой владелец конюшен в стране.
 Эдди засмеялся и поднял бокал.
 — Ваше везение, Леннокс! — произнес он. — Царствуйте вечно, даже если иногда у нас и возникает желание восстать против вас!
 В ответ на этот тост раздался взрыв смеха, и граф собрался было ответить, но в этот момент к нему приблизился слуга.
 — Прошу прощения, милорд, — тихо сказал он, — но здесь молодая леди, которая утверждает, что ей необходимо поговорить с вашей светлостью.
 — Молодая леди? — переспросил граф. — Она одна?
 — Она верхом, милорд.
 — Скажите ей, что, если она желает видеть меня, пусть зайдет завтра утром.
 — Я уже осмелился предложить ей это, милорд, но она настаивает на том, что должна увидеться с вашей светлостью немедленно и что это вопрос жизни и смерти!
 Граф приподнял бровь, будто слуга сказал что-то остроумное, затем, поскольку этот дворецкий служил ему уже многие годы, уточнил:
 — Она леди, Паркер?
 Дворецкий отлично понял его:
 — Без сомнения, милорд.
 Зная, что Паркер не мог обмануться в отношении социального статуса, будь то мужчина или женщина, граф сказал:
 — Ну что ж, проводите ее в утреннюю гостиную и попросите подождать.
 — Прошу прощения, ваше сиятельство, но молодая леди убедительно просила вас выйти к ней. Мне кажется, она желает, милорд, показать вам своего коня.
 Граф недовольно нахмурился, ощутив давление на свою персону, но затем неожиданно решил, что ситуация по крайней мере необычная.
 — Ну хорошо, Паркер. Но мне не нравится, что меня беспокоят во время обеда.
 — Я прекрасно понимаю, ваше сиятельство, но молодая леди была очень настойчива.
 Граф отодвинул стул и обратился к своему соседу:
 — Я вынужден покинуть вас на несколько минут. Прошу вас поддерживать беседу.
 — Можете быть в этом уверены! — ответил его друг.
 Не торопясь, все еще хмурясь, граф вышел из столовой в роскошно отделанный коридор и направился к холлу.
 Его особняк был одним из самых впечатляющих в Ньюмаркете, и, хотя граф всегда считал его лишь приютом на время скачек, его дом, несомненно, выдержал бы сравнение со старинными особняками в любых частях страны.
 Сад был ухожен, деревья искусно подрезаны и защищали от жестоких ветров, которые дули, казалось, не переставая в этих местах.
 Хотя день был теплый, к вечеру похолодало, и граф подумал, что, возможно, этим объясняется бледность лица с огромными глазами, которое повернулось к нему, когда он спускался по лестнице от парадной двери.
 Девушка, так настойчиво желавшая говорить с ним, была маленькая и хрупкая, а из-под шляпы для верховой езды с огромными полями выбивались такие светлые волосы, что на мгновение в сумерках они показались графу седыми.
 Потом он понял, что на самом деле девушка очень молода, почти дитя, но, Паркер не ошибся, она, без всяких сомнений, была леди. Удивительно, что в такой час ее не сопровождал хотя бы грум.
 — Насколько я понимаю, вы хотели незамедлительно поговорить со мной, — обратился к ней граф.
 — Со стороны вашего сиятельство очень любезно откликнуться на мою просьбу. Мне действительно было необходимо увидеться с вами!
 Голос у девушки был низкий и музыкальный, но в нем звучало отчаяние, которое не ускользнуло от внимания графа.
 Он стоял, пристально рассматривая ее. Она, казалось, ждала, что он заговорит, но, не дождавшись, с усилием продолжила:
 — Не могли бы вы посмотреть моего коня с тем, чтобы купить его?
 — Он ваш?
 — Да, мой. Клянусь вам… он — мой… но я хочу, чтобы вы владели им.
 — Почему же? — рассеянно поинтересовался граф.
 Девушка оглянулась через плечо, будто опасаясь, что их могут подслушать.
 — Может быть, вы посмотрите Звездного, и, если вы согласитесь купить его, на что я очень надеюсь, тогда я смогу объяснить вам, почему это так необходимо. Но я не хотела бы, чтобы кто-нибудь еще слышал это.
 Действительно, рядом с лестницей стоял грум, готовый отвести лошадь в конюшню, если это понадобится, а два лакея вышли вместе с графом и теперь стояли по обе стороны от двери в ожидании приказаний.
 Граф молча внимательно осмотрел жеребца, отметив про себя, что животное представляет собой прекрасный экземпляр своей породы с красивой отлично посаженной головой.
 Черный как смоль, с белой звездочкой на носу, жеребец, несомненно, мог украсить конюшни графа и, похоже, обещал оказаться незаменимым для охоты верхом.
 Верный своей манере делать хорошо все, за что бы он ни брался, граф еще раз тщательно осмотрел коня спереди и с боков, затем, похлопав его по шее, произнес:
 — Кажется, вашему коню четыре года.
 — И три месяца, ваше сиятельство.
 — У вас есть его родословная?
 — Да, ваше сиятельство.
 — Очень хорошо, — сказал граф. — Я отправлю его в конюшни, а мы зайдем в дом, и вы сообщите мне вашу великую тайну, которую можно поведать только наедине.
 Его голос звучал язвительно, ибо он считал, что ее вторжению в такой час в его дом не может быть оправдания.
 Девушка протянула руку и коснулась коня, словно стараясь успокоить его, а тот повернул к ней голову, глядя на хозяйку умными глазами, и потерся об нее носом. Затем, по знаку графа, подошел грум и повел коня по направлению к конюшням, а девушка поднялась по ступенькам вслед за графом.
 Они вошли в холл, и он повел ее в свой кабинет, где обычно принимал посетителей.
 Лакей отворил перед ними дверь, и граф со своей спутницей вошли в комнату, по стенам которой висели изображения лошадей, исполненные величайшими художниками последних двух столетий.
 Пойнтон привык к тому, что все, кто впервые входил в его кабинет, начинали восхищаться сначала картинами, а затем убранством комнаты с темно-красными кожаными диванами и креслами.
 Стол и другая мебель в комнате тоже являли собой выдающиеся примеры гения Роберта Адама .
 Но на этот раз посетитель, вернее, посетительница графа остановилась в дверях, глядя на него молящим взглядом.
 — Присаживайтесь, — предложил он, — и кратко, так как меня ожидают гости, расскажите в чем дело.
 — Я очень… признательна вам за то, что вы… приняли меня, ваше сиятельство.
 С этими словами девушка села на краешек кресла. Она сняла перчатки для верховой езды, и по тому, как она сжала руки, граф увидел, что она нервничает.
 — Прежде чем вы начнете, — сказал он, — назовите свое имя.
 — Кледра, ваше сиятельство. Кледра Мелфорд.
 Граф посмотрел на нее с удивлением:
 — Мелфорд? Вы не родственница сэра Уолтера Мелфорда, который устраивает завтра аукцион?
 — Он мой дядя.
 — Ваш дядя? А вы просите меня купить вашего коня сегодня, не дожидаясь аукциона?
 — Звездный не выставляется завтра на аукционе, ваше сиятельство. Он будет продан… тайно… одному человеку, который… будет плохо с ним обращаться.
 Видя, что граф смотрит на нее скептически, девушка с жаром воскликнула:
 — Это правда! Клянусь вам, мой дядя собирается продать Звездного человеку по имени Баубранк, который известен… своей жестокостью.
 Она с отчаянием посмотрела на графа:
 — Я скорее… убью Звездного сама, чем допущу, чтобы он страдал.
 Ей показалось, что граф оглядел ее весьма скептически, явно подозревая, что она просто истеричка, но все-таки девушка продолжала:
 — Г-н Баубранк так жестоко обращается со своими лошадьми, что трое из них умерли в прошлом году от истощения. И их бьют во время каждой поездки, потому что он считает, что только так их можно заставить бежать быстрее.
 — Баубранк! Вы имеете в виду человека, который владеет постоялым двором и поставляет лошадей для почтовых карет и других экипажей в Ньюмаркете?
 — Да, ваше сиятельство, я так и думала, что вы слышали о нем.
 — И вы говорите, он жестоко обращается со своими животными? Но это же невыгодно для него.
 — Он не только бесчувственный, но и много пьет, милорд.
 И снова Кледра подумала, что ее слова не произвели никакого впечатления на графа.
 — Пожалуйста… пожалуйста, поверьте мне, — взмолилась она. — Дядя Уолтер продает Звездного этому человеку, просто чтобы причинить мне боль. Он знает, что, если я буду думать, что Звездный… так страдает, я захочу умереть.
 — С чего бы вашему дяде желать, чтобы вы были несчастливы? — удивился граф.
 — Потому что он ненавидит меня, так же, как ненавидел моего отца.
 — Вы хотите сказать, что ваш отец умер?
 — Да, он скончался четыре месяца назад. Он и мама погибли при несчастном случае. Мне пришлось поселиться у дяди, так как больше некуда было идти.
 Граф молчал, и через мгновение девушка заговорила снова:
 — У папы не было денег… Одни долги. Но Звездный принадлежит мне. Он был зарегистрирован на мое имя, и поэтому дядя Уолтер не смог заявить на него права. Сейчас он говорит, что лошадь следует продать, чтобы оплатить мое проживание в его доме. А так как он мой опекун, я не могу противиться его воле.
 — Поэтому вы хотите, чтобы я купил вашего жеребца раньше, чем он попадет в руки этого Баубранка.
 — Да, милорд.
 — И передал вам деньги, полагаю?
 — О нет, это как раз то, о чем я еще хотела попросить вас. Когда приехал дядя Уолтер и забрал меня из дома, где я жила с мамой и папой в Эссексе, он отказался назначить пенсию старой служанке, которая заботилась обо мне с самого детства, и конюху, который ухаживал за папиными лошадьми и который был почти членом семьи для нас. Он оставил их без единого пенни, милорд, — с надрывом проговорила девушка, — кроме тех крох, которые я смогла им дать, продав мамины драгоценности втайне от дяди Уолтера.
 Граф внимательно посмотрел на Кледру, будто не мог поверить в то, что она говорила.
 Но тот же инстинкт, на который он полагался, оценивая лошадей, подсказывал ему сейчас, что все в рассказе девушки — правда.
 И он видел, как она напряжена, как страстно хочет убедить его сделать то, о чем она просит.
 — Это, безусловно, очень странная просьба, мисс Мелфорд, — медленно заговорил граф. — А почему, несмотря на то, что мы никогда раньше не встречались, вы решили обратиться ко мне, а не к друзьям своего отца?
 — Все папины друзья в Эссексе, а я только вчера случайно подслушала разговор, из которого поняла, что дядя Уолтер собирается сделать. — Кледра глубоко вздохнула, будто стараясь превозмочь боль. — Когда я заговорила с ним, он сказал мне, что Звездный недостаточно хорош, чтобы его выставили на торги вместе с остальными лошадьми. Но я-то знаю, что на самом деле он просто хочет причинить боль мне, потому что я дочь своего отца.
 — Согласитесь, это очень странная причина, — заметил граф.
 — Папа всегда был таким, каким никогда не был дядя Уолтер! — воскликнула Кледра. — Он был настоящий спортсмен, добрый, благородный и всегда готовый помочь другим людям. Он служил в армии, пока у него хватало средств для этого, а потом они с мамой переехали в деревню. Но и там все, кто встречался с папой, любили его, и это злило дядю Уолтера.
 Кледра замолчала, и граф увидел, что, заговорив о недавно погибшем отце, она отчаянно борется со слезами, которые наворачиваются ей на глаза и которым она старается не дать пролиться.
 — Кроме того, — продолжала она, — папу и маму приглашали в гости многие люди, которые никогда не послали бы приглашения дяде Уолтеру, потому что он не нравился им. Родители бывали на балах, на домашних обедах, на приемах по случаю скачек. А один папин друг рекомендовал его в члены Уайт-клуба, потому что папа был очень интересным собеседником.
 Граф подумал, что уж это-то точно было словно нож в сердце сэра Уолтера, которого не принимали в этот самый аристократический клуб в Сент-Джеймсе.
 После всего, что говорилось за обедом, Пойнтон был готов поверить в историю Кледры. Хотя допускал, что она, как все женщины, преувеличивает.
 Но она казалась такой юной, жалкой и одинокой в этом враждебном мире, в котором единственный родной по крови человек не любил ее.
 Помолчав немного, граф медленно проговорил:
 — Вы просите меня купить у вас Звездного и послать деньги тем людям, которым, как вам кажется, ваш дядя должен был назначить пенсию после смерти вашего отца.
 — А вы… вы ведь сделаете это? Правда?
 В голосе Кледры затеплилась надежда, глаза заблестели.
 — Полагаю, что вполне могу сделать это, — подтвердил граф, — хотя и думаю, что ваш дядя посчитает это довольно странным поступком с моей стороны.
 Кледра вскрикнула, и эхо ее голоса отразилось от стен комнаты.
 — Дядя Уолтер ни в коем случае не должен узнать, что вы купили Звездного.
 — Вы думаете, он сможет отомстить мне? — насмешливо поинтересовался граф.
 — О нет… не вам… Звездному. В прошлом году уже был случай, когда лошадь… умерла и… — Неожиданно Кледра замолчала. — О, простите… я не должна была… говорить это.
 — Раз уж вы начали говорить что-то столь серьезное, вы должны закончить.
 — Вам лучше… не знать об этом.
 — Тем не менее я настаиваю!
 Граф говорил таким тоном, которому не смог бы не подчиниться и мужчина, не говоря уж о женщине, тем более, — столь юной. И, помолчав с минуту, Кледра неохотно, словно сожалея, что заговорила об этом, произнесла:
 — Вы помните весенние скачки, Кубок Крейвена?
 — Да, — ответил граф.
 — Его выиграл… если вы помните… лорд Ладлоу со своим жеребцом по кличке… Джессоп.
 Граф кивнул.
 — Он обошел лошадь дяди Уолтера всего на полкорпуса.
 — Припоминаю.
 — Дядя Уолтер очень рассердился. Наверное, потому что у лорда Ладлоу всего, несколько лошадей, а у дяди Уолтера — очень много, и все же лорд Ладлоу восторжествовал.
 — И что произошло?
 — На следующий день… Джессопа нашли… мертвым в его деннике.
 Граф посмотрел на девушку, потом с сомнением в голосе спросил:
 — Вы серьезно полагаете, что ваш дядя ответственен за смерть этого жеребца?
 Он говорил почти сурово и бледные щеки Кледры запылали. Она отвела глаза.
 — В… возможно, я не должна была… говорить вам… но я случайно подслушала то, что он… сказал одному из своих людей… И я знала, где он хранит… яд, который… бросили в воду Джессопу.
 Все это казалось совершенно невероятным, но граф чувствовал, что Кледра говорит с искренностью, которая не оставляла сомнений.
 Прежде чем он смог выговорить хоть слово, она добавила:
 — То же произойдет со Звездным… Я знаю… поэтому я очень прошу вас… если вы купите его у меня, уведите его отсюда как можно… быстрее и… зарегистрируйте под… другим именем.
 — Мне очень тяжело поверить во все, что вы мне здесь рассказали, — сказал граф. — Может быть, вы так привязаны к Звездному, что немного преувеличиваете опасность, которая ему грозит?
 — Я клянусь, что ничего не преувеличила и ни в чем не солгала. Я точно знаю, что, если дядя Уолтер узнает, кому я продала Звездного, мой конь умрет или будет страдать… так жестоко, что я не переживу этого.
 — Это просто невероятно! — заметил граф как бы про себя.
 — Были и еще несчастные случаи с тех пор, как я живу у дяди в Ньюмаркете, но я не хочу говорить о них, — сказала Кледра. — Я хочу только спасти Звездного и получить деньги для двух стариков, которым доверяли мои родители и которые работали на нас, сколько я себя помню.
 «Если даже оставить в покое историю гибели Джессопа, — подумал про себя граф, — тот факт, что Мелфорд оставил старых слуг умирать с голоду, подтверждает все худшее, что говорили о нем». Это оправдывало инстинктивную неприязнь, которую граф всегда к нему испытывал.
 Пока он обдумывал все это, Кледра напряженно следила за его лицом. Ее глаза, казалось, молили поверить ей и сделать так, как она просит.
 — Как вы думаете, — спросил наконец граф, — 600 гиней — справедливая цена за вашего жеребца?
 — Вы правда дадите за него так много? О, благодарю… благодарю вас! И еще за то, что вы согласны… принять его!
 Я знаю, он будет… в безопасности с вами!
 — Почему вы так в этом уверены?
 — Папа всегда безмерно восхищался вами. Он следил за вашими успехами на скачках и повторял: «Пойнтон опять выиграл! Я рад! Он настоящий спортсмен и прекрасно знает лошадей».
 — Благодарю вас, — сказал граф с едва заметным удовольствием. — Такой комплимент мне приятно слышать.
 — Папа говорил это не вам. Он действительно так думал.
 Граф улыбнулся, показав, что чувствует разницу. Кледра заговорила снова:
 — Я знала, что вы единственный человек, которому я могу доверить Звездного. Он такой нежный, такой умный!
 Он сделает все, что я попрошу его. И папа, и я учили его не кнутом… а любовью.
 Ее голос звучал очень трогательно. Ее слова шли из самой глубины сердца.
 — Вы будете скучать по нему, — заметил граф.
 Лицо девушки исказилось от боли.
 — Я буду счастлива, потому что он будет с… вами, — тихо проговорила она.
 Граф подошел к столу.
 — Если вы назовете мне имена людей, которые должны получить по 300 гиней, — сказал он, — я поручу моему секретарю отправить их завтра утром.
 Кледра опустила руку в карман жакета.
 — Я записала их вместе с родословной Звездного. Но я не знаю, как бы объяснить Марте и Джексону, что эти деньги нужно положить в банк, иначе их могут украсть.
 — Думаю, будет гораздо проще, если я внесу их в список тех, кому выплачиваю пенсию. Тогда они будут получать свои деньги каждую неделю.
 — Вы… правда это… сделаете?
 — Это совсем нетрудно. Я вполне разделяю ваше беспокойство: старый человек, который живет один, не должен иметь при себе много денег, чтобы не искушать воров.
 — Вы такой… умный.
 — Я поручу одному из моих служащих навещать их время от времени. Возможно, их дома нуждаются в ремонте.
 Кледра со слезами на глазах произнесла:
 — Что я могу сказать?.. Как я могу… отблагодарить вас?
 Я лежала без сна ночь за ночью… мучаясь, что Марта… которую любила моя мать, болеет, а Джексон, возможно, умирает с голоду, потому что он слишком стар, чтобы найти работу.
 — Теперь вы можете перестать волноваться. Доверьте все мне и попытайтесь развлечься.
 Кледра не ответила, но подумала, что ей это вряд ли удастся, пока она живет с дядей.
 Пойнтон не хотел погрязнуть в этом деле больше, чем это уже произошло, поэтому он поднялся из-за стола со словами:
 — Теперь все решено к вашему удовольствию, но как вы собираетесь вернуться в дом вашего дяди?
 — Я пройдусь пешком. Это не более двух миль отсюда.
 — Я отправлю вас в моем экипаже.
 Кледра покачала головой.
 — Кто-нибудь может увидеть меня, а дядя Уолтер не должен узнать, куда делся Звездный.
 — Он будет со мной в безопасности, — заверил ее граф. — Как вы просили меня, я изменю его имя, и завтра он поедет в мое поместье в Хартфордшире, где за ним, обещаю вам, будут хорошо присматривать.
 — Я не сомневаюсь и благодарю вас… благодарю за то, что вы такой… необыкновенный!
 В ее тоне звучало такое благоговение и такая глубокая благодарность, что на мгновение жесткий взгляд графа смягчился.
 Он протянул руку.
 — Прощайте, мисс Мелфорд, гости ждут меня, поэтому, надеюсь, вы простите, что я не провожаю вас. Вы можете пройти в конюшни и попрощаться со своим конем.
 Взяв ее руку в свою, граф обнаружил, что она очень холодна и дрожит.
 Он повернулся, уже готовый покинуть ее, когда девушка склонила голову, и ее губы прижались к его руке.
 Выйдя из конюшен, где Звездного уже устроили в удобном деннике, Кледра чувствовала, что она покидает единственное существо, которое могла любить.
 Рыдая, девушка поцеловала Звездного на прощание, и конь нежно потерся об нее головой.
 Она знала, что и он будет скучать по ней, но для нее в будущем не оставалось ничего, кроме холодной пустоты.
 Без Звездного она лишилась даже тех немногих счастливых часов, которые они проводили вместе, не сомневаясь в любви друг друга.
 С тех пор, как погибли отец и мать и ей пришлось жить с дядей в Ньюмаркете, ее окружали равнодушие, а то и ненависть.
 Это разъедало ее душу, временами девушке казалось, что она теряет свое лицо и никогда больше не будет самой собой.
 Дядя не хотел показывать ее своим друзьям, не хотел даже, чтобы они знали о ее существовании, и поэтому никогда не брал ее с собой в Лондон, где у него был огромный дом.
 Переехав из Эссекса в Ньюмаркет, она обнаружила, что все слуги раболепствовали перед своим хозяином и боялись его, но при этом были заносчивы и неприветливы, когда его не было поблизости.
 Им не нравилось ее вторжение, и они старались по отношению к ней ограничиться минимумом услуг. А когда почувствовали, что дядя презирает ее, стали относиться к ней с едва ли не большим презрением.
 Из этого дома, куда, как ей казалось, никогда не проникал солнечный свет, она могла выбраться только во время поездок верхом на собственном коне.
 Ее дядя продал все, что было у ее родителей. Он не позволил ей оставить себе даже драгоценности. Единственное, что осталось у нее, кроме одежды, был Звездный.
 Она приехала с ним в Ньюмаркет, и по крайней мере ему было удобно в дядиной конюшне, хотя Кледре никогда не нравились конюхи, которые ухаживали за лошадьми.
 Очень скоро она узнала причину, по которой ее дядя был готов расстаться со своими скаковыми жеребцами.
 Как и предполагал Эдди, дело было в том, что его не принимали в члены Жокейского клуба. Поэтому он всегда чувствовал себя незваным гостем на скачках.
 Множество владельцев лошадей были бы рады завести с ним дружбу из-за его богатства, но амбиции сэра Уолтера простирались дальше.
 Он ожидал, что огромное богатство откроет ему двери самых значительных клубов.
 Обнаружив, что это не так, Уолтер Мелфорд пришел в ярость.
 Он сколотил свое состояние разными сомнительными способами. Отец Кледры однажды заметил, что он обманом выманил у нескольких глупых и доверчивых юнцов их наследство, прежде чем они повзрослели настолько, чтобы понять, что делают.
 Он был причастен и к некоторым гнусным сделкам на бирже, и играл он только тогда, когда был абсолютно уверен в выигрыше.
 Но хотя сэр Уолтер был богат, а его брат беден, Джордж и его жена дружили с людьми, которым даже в голову не могло прийти заговорить с Уолтером Мелфордом. И они гостили в домах, в которые Уолтера не впустили бы даже с черного хода.
 Кледра часто слышала, как ее отец, смеясь, говорил матери:
 — Мы, конечно, бедны, дорогая, но зато богаты дружбой и… любовью.
 При этом он целовал жену, а она отвечала:
 — Если считать любовь, тогда я богаче царицы Савской и гораздо счастливее!
 Ее отец смеялся, и Кледре казалось, что их дом всегда наполнен солнечным светом, и их счастье делает счастливыми всех вокруг.
 Только после смерти своих родителей она поняла, как бешено ненавидел сэр Уолтер младшего брата просто потому, что завидовал ему.
 Зато долгие годы разочарования он мог теперь возместить, заставляя страдать ее. Таким образом он словно через нее мстил тому, чьей дочерью она была.
 Поначалу он только издевался над ней, насмехался над бедностью ее отца и порочил мать.
 Когда она попыталась вступиться за честь родителей, он впервые ударил ее, а потом избил. Кледра поняла, что ему это понравилось, и была уверена, что повторение не заставит себя ждать.
 Так и случилось. По любому поводу он стал хвататься за хлыст, который до того служил ему, чтобы управляться с лошадьми и собаками. И Кледра неизменно приходила в ужас при мысли, что он изобьет Звездного.
 Дядя скоро понял, что любое физическое наказание менее мучительно для девушки, чем его обращение с ее конем.
 Раз или два, когда по его распоряжению ее жеребца не кормили, он радовался, видя ее страдания, и с издевкой твердил ей, что голодание полезно и для людей, и для зверей.
 — Но животные не… понимают, почему с ними… так обращаются, дядя Уолтер, — тихо говорила Кледра дрожащим голосом.
 — Ничего, поймет! И, без сомнений, будет признателен, когда завтра, а может, через день его опять станут кормить.
 Ночью, надеясь, что дядя уже заснул, Кледра попыталась спуститься вниз, намереваясь проскользнуть в конюшни и накормить Звездного.
 Но сэр Уолтер ждал этого и, избив, запер в ее комнате.
 Девушка слышала, как он смеялся, спускаясь по лестнице.
 Кледра ненавидела его, но догадывалась, что он безумен.
 Однако не знала, что предпринять или как сбежать от него.
 В мире не было никого, к кому девушка могла бы обратиться за помощью. Даже если бы она сбежала к друзьям своих родителей в Эссекс, ее дядя как официальный опекун имел право вернуть ее.
 Но услышав о намерении дяди продать Звездного владельцу постоялого двора, чье имя в Ньюмаркете было хорошо известно из-за его дурного обращения с лошадьми, Кледра решила, что должна любым способом спасти своего любимца.
 Как ей жить, зная, что его бьют и держат в черном теле?
 Сначала она подумала, что единственный способ — это убить коня, но знала, что, когда придет время, она просто не сможет опустить курок.
 И тогда, будто луч света в темноте, в ее голове возникла мысль о графе.
 Он был хорошо известен среди любителей скачек, поэтому Кледра подумала, что он должен понять, почему она не может допустить, чтобы ее конь страдал.
 Дядя случайно упомянул при ней, что граф будет на аукционе.
 — Этот щенок Пойнтон, — говорил он скорее себе, чем ей, — который знать меня не хотел, когда мы встречались на скачках, теперь появится на моем аукционе — можешь не сомневаться!
 Кледра замерла.
 — Вы думаете, он специально для этого приедет в Ньюмаркет?
 — Он приедет в Ньюмаркет на скачки, идиотка! — прорычал сэр Уолтер. — И именно к этому времени я собираюсь приурочить свои торги. Я не дурак! Я знаю, что все эти высокородные владельцы лошадей в Ньюмаркете не смогут устоять перед искушением побывать на распродаже самых прекрасных коней, которых они когда-либо видели.
 Кледре хотелось возразить, что лошади графа должно быть лучше, раз он всегда выигрывает, но она не сомневалась, что за подобное замечание дядя снова изобьет ее, поэтому промолчала.
 — Я позабочусь, чтобы было море шампанского. Оно всегда поднимает ставки, — продолжал сэр Уолтер, — и я подам лучшее угощение, которое сможет приготовить мой повар. Будь уверена, уж если мне приходится бросать скачки, я сделаю это с шиком!
 — А что вынуждает вас бросить скачки?
 — Если хочешь знать, я сыт по горло этим Пойнтоном, который всегда приходит к финишу прямо у меня перед носом. Будь он проклят! Он явно продал душу дьяволу! Я не собираюсь смотреть, как мои деньги вылетают в трубу, да еще эти снобы, которые не пожелали сделать меня членом Жокейского клуба, постоянно задирают передо мной нос. — Он уже кричал:
 — К черту их! Я верну свои деньги!
 Помяни мое слово, — я верну свое!
 Последние три дня он то и дело возобновлял подобный разговор, и Кледра, хотя и не осмеливалась произнести это вслух, чувствовала, что он становится все более и более одержимым.
 Временами он бывал очень прижимист и считал каждое пенни, когда дело касалось траты денег на то, что его не интересовало.
 Он хорошо платил конюхам, но был очень скуп в отношении жалования старым слугам в доме, которые уже не могли бы найти себе другого места, если бы сэр Уолтер уволил их.
 Те, кто принес ему сотни фунтов, выигрывая для него в свое время призы, были обречены на голод и нищету.
 Когда Кледра оставалась одна в Ньюмаркете, она иногда навещала этих стариков.
 Они часто голодали, но не осмеливались жаловаться, боясь услышать, что они могут убираться вон.
 Девушка представляла, в какой ужас пришел бы ее отец, узнав о поведении брата, и как глубоко это огорчило бы ее мать. Но она ничего не могла поделать. Только приносила несчастным беднякам фрукты, если удавалось сорвать их в саду, пока садовники не видели, и молиться о чуде, которое помогло бы им.
 Иногда по ночам она разговаривала вслух с отцом и рассказывала ему, как она несчастна.
 — Помоги мне, папа, помоги мне! Защити от побоев дяди Уолтера, научи, как помочь бедным старикам.
 А когда Кледра узнала о дьявольском плане продажи Звездного, она в отчаянии воззвала к отцу в надежде, что он услышит ее и каким-то чудом спасет коня, которого любил так же сильно, как она сама.
 — Звездный никогда не поймет, почему я бросила его и почему его бьют, папа. О папа, скажи же мне, что делать!
 Ты должен помочь мне… ты должен!
 И вдруг, словно и вправду кто-то услышал ее мольбы, она поняла, что должна предпринять.
 Ей казалось, она слышит голос отца:
 — Иди к графу Пойнтону. Он купит у тебя Звездного, а деньги ты можешь передать Марте и Джексону.
 Это казалось так просто, что Кледра удивилась, почему она сама не догадалась об этом. И, возвращаясь домой при свете звезд, она снова и снова повторяла про себя:
 — Благодарю тебя, Боже… за то, что ты дал мне услышать папу… Спасибо тебе! Спасибо!




 Глава 2


 Расставшись с Кледрой, граф вернулся в столовую и занял свое место. Один из гостей заметил:
 — Должно быть, она хорошенькая, Пойнтон, раз так задержала тебя!
 Граф не ответил, но Эдди заметил, как сжались его губы.
 Пойнтон никогда сам не говорил о женщинах, с которыми его связывали близкие отношения, и не позволял никому делать это. Это правило он соблюдал неукоснительно.
 А таких женщин было множество, и Эдди часто замечал, что их привлекало не только положение и богатство, но — в не меньшей степени — загадочность и непредсказуемость графа.
 — Есть ли на свете женщина, которая не думала бы, что сможет взобраться на вершину горы, с которой падали все другие? — однажды спросил кто-то.
 Что касалось графа, это было именно так.
 Однако он не давал пищи для слухов, будучи столь же разборчив в отношении женщин, как и во всем остальном.
 Для своих любовных приключений он всегда выбирал женщин осторожных, сдержанных и, без сомнения, исключительно красивых.
 И только Эдди, близкий друг графа, знал, сколько разбитых сердец тот оставил позади себя!
 Самые прелестные женщины высшего света безутешно рыдали в подушку, когда бывали вынуждены признать, что он устал от них и что теперь они смогут увидеть его разве что в переполненных бальных залах и на пышных приемах.
 Как раз сейчас у графа заканчивался забавный бурный захватывающий роман с женой весьма честолюбивого политика.
 Наполовину венгерка, она была очень красива, настоящий огонь. Даже волосы у нее были огненно-рыжие.
 Пока ее муж произносил речи в палате общин, граф мог проводить с ней больше времени, чем обычно.
 И только после переезда из Лондона в Ньюмаркет он подумал, что не стоило им видеться так часто.
 Он уже заранее знал, что и когда она скажет, и нередко, когда они бывали вместе, он ловил себя на том, что его мысли бродят где-то далеко.
 Более того, если быть честным, он стал находить ее вечные старания возбудить в нем желание чрезвычайно скучными.
 На пути в Ньюмаркет, в экипаже, запряженном четверкой его любимых гнедых, чья масть напомнила ему ее волосы, граф решил, что пора кончать и этот роман. Он пошлет ей дорогой подарок и опустит занавес над тем, что было приятным эпизодом, но не более того.
 К подарку он приложит записку, в которой будет сказано, что этот сувенир, как он надеется, будет напоминать ей о тех счастливых часах, которые они провели вместе.
 Эта фраза почти неизменно повторялась в его прощальных письмах, и женщины, получая их, знали, что никакие их слезы или мольбы не возымеют действия.
 Как ни странно, при всем том графу в отличие от большинства мужчин никогда не приходилось испытывать на себе гнев оставленных им и мечтающих отомстить женщин.
 Те, кого он удостаивал своим вниманием, бывали неизменно так благодарны, что лишь проливали слезы в одиночестве.
 Они чувствовали, что, хотя врата рая закрылись для них, наслаждение, которое граф дарил им, стоило тех страданий, которые они теперь переживали.
 Итак, сев в свое кресло с высокой спинкой, граф поднес к губам бокал, оставив без внимания замечание своего гостя, которое, в глазах Пойнтона, было признаком дурного тона.
 — Не желаете ли сыграть в экарте после ужина, Лайонел, — обратился он к своему соседу по столу, — или вы предпочитаете фаро?
 Возник спор о том, какая игра более занимательна, и, когда все встали из-за стола, чтобы перейти в гостиную, вопрос о том, почему граф покинул гостей во время ужина, больше не поднимался.
 Только через несколько часов, оставшись один и лежа в своей огромной удобной кровати с гербом Пойнтонов на спинке, граф задумался о Кледре и той странной истории, которую она рассказала ему о сэре Уолтере Мелфорде.
 Он размышлял об этом, пока не заснул, а наутро, когда камердинер помогал ему одеваться, распорядился:
 — Пока я буду сегодня на аукционе, Йетс, узнайте что сможете о человеке по имени Баубранк, хозяине постоялого двора в Ньюмаркете. Кажется, он называется «Корона и Якорь».
 — Так точно, милорд.
 — Вы слышали о нем?
 — Да, милорд, и ее хозяин — отвратительный тип. О нем рассказывают такие вещи, которые не понравятся вашему сиятельству.
 — Что означает, как я полагаю, — медленно произнес граф, — что он жестоко обращается с лошадьми, которых сдает внаем.
 — И с лошадьми, и с конюхами, которые ухаживают за ними, милорд.
 Слова Йетса подтверждали рассказ Кледры, а граф знал, что на его камердинера всегда можно положиться.
 Худой, жилистый, невысокий человек, всего на два года старше, чем сам граф, Йетс служил у него камердинером со времени поступления Пойнтона в Оксфорд.
 Все студенты-аристократы имели во время учебы собственных камердинеров и грумов. И, конечно, у виконта Пойна были самые быстрые лошади, а его фаэтон — самым примечательным в городе.
 Доля славы хозяина доставалась и Йетсу. Почтение к нему со стороны других слуг было неизменным благодаря выдающимся спортивным достижениям виконта и его победам в каждом стипль-чезе .
 После Оксфорда Пойн отправился на военную службу и взял Йетса с собой. И снова виконт нашел повод отличиться.
 Когда французская революция и последовавший за ней террор потрясли весь цивилизованный мир, виконт Пойн и его камердинер помогли многим аристократам бежать из Франции в Англию, где они оказывались в безопасности.
 Ни граф, ни Йетс никогда не говорили об этих подвигах, но те, кого они спасли, не жалели благодарных и искренних слов, описывая, с каким блеском виконт спас их от гильотины. Так что тот оказался снова увенчан лаврами в глазах английского высшего общества.
 Унаследовав графский титул после смерти отца, Пойн откупился от армии и занялся управлением поместья и своими лошадьми Он прекрасно понимал, что Йетс с его склонностью к приключениям, часто сожалел о тех днях, когда опасности постоянно подстерегали их, и сейчас граф не слишком удивился тому, что его камердинер охотно предложил:
 — Я буду держать нос по ветру, милорд. Посмотрим, что мне еще удастся разузнать об этом Баубранке.
 — Так и сделайте, Йетс, и еще, если сможете, поговорите с конюхами лорда Ладлоу. Он наверняка выступит в одном из заездов. Может быть, они что-нибудь расскажут вам о смерти Джессопа после прошлых скачек.
 По выражению лица Йетса граф понял, что тот не только внимательно выслушал все, что он сказал ему, но и заранее предвкушает восторг от того, что в прошлом называл «разведка на местности».
 Без подобной разведки граф никогда не начинал свои дерзкие операции по спасению французских аристократов.
 — Неосторожность унесла больше жизней, чем пули, — часто повторял он.
 И Йетс, который был рядом с ним все это время, знал, что граф прав.
 Когда граф спустился к завтраку, а потом уселся в фаэтон, который ожидал его, он уже начисто забыл и о Кледре, и о таинственной смерти Джессопа. Теперь его голова была целиком занята покупкой жеребцов на аукционе.
 Эдди Лаутер, который не раз ездил вместе с графом, в очередной раз подумал, что его выезд — весьма яркое и впечатляющее зрелище.
 На кучере — высокая шляпа с кокардой, упряжь украшена серебром с гербом Пойнтонов.
 Остальные гости следовали за ними в собственных или любезно предоставленных им графом экипажах.
 До конюшен сэра Уолтера Мелфорда было недалеко.
 Они располагались позади угрюмого серого каменного дома, который Мелфорд приобрел пятнадцать лет назад, когда начал участвовать в скачках в Ньюмаркете.
 Легкая улыбка тронула губы графа, когда его и Эдди радушно встретил сам хозяин и тут же предложил им выпить шампанского, бренди или еще чего-нибудь, прежде чем они приступят к осмотру лошадей, которые выставлены на аукцион.
 В зале были накрыты столы, ломившиеся от деликатесов. Здесь были устрицы, паштеты, головы кабана и молочные поросята.
 Граф сразу поверг сэра Уолтера в замешательство, отказавшись пить что-либо, а Эдди медленно потягивал из фужера шампанское, помня вчерашнее предупреждение графа о необходимости сохранять ясность мысли.
 Граф и большинство его друзей впервые оказались в доме сэра Уолтера и несколько скептически посматривали на роскошную обстановку, которая, впрочем, включала и несколько прекрасных картин на стенах.
 Постепенно собрались почти все владельцы скаковых лошадей, которые находились в тот момент в Ньюмаркете. Граф тем временем поймал себя на том, что он думает о Кледре.
 Пойнтон прекрасно понимал: при встрече он не должен подавать виду, что они встречались раньше. Но так как дамы вообще не присутствовали, он предположил, что ей было ведено оставаться у себя, так что ему вряд ли придется снова увидеть ее огромные глаза, которые смотрели на него сначала с мольбой, а потом с такой трогательной благодарностью, которую трудно было забыть.
 Когда время приблизилось к полудню и было поглощено уже немало вина и прочего угощения, сэр Уолтер повел собравшихся на задний двор, где был устроен манеж и сиденья вокруг него.
 Аукционист, которого граф хорошо знал по прошлым торгам, взобрался на трибуну, и, как только ввели первую лошадь, начались бойкие ставки.
 Гостям графа не удалось удержать их на том уровне, который они считали разумным. Аукцион был хорошо разрекламирован, и множество других участников съехались на него со всей страны.
 Ставки поднимались все выше и выше, и граф цинично подумал, что деньги, которые сэр Уолтер потратил на угощение, безусловно, оправдаются.
 Во дворе был устроен бар, где наливали шампанское всем желающим, и не приходилось сомневаться в том, что столь щедрое гостеприимство, довольно необычное, оценили многие присутствующие.
 Эдди, сидевший рядом с графом, сказал:
 — Если ставки на этого жеребца превысят 1000 гиней, мой кошелек с этим не справится. — Оставь его, — посоветовал граф. — Если хочешь заполучить Раскэла или Мандрейка, они твои.
 — Ты не собираешься участвовать в торгах?
 Граф кивнул.
 — Почему?
 — Я не хочу, чтобы мои славные гинеи перекочевали в карман этого человека.
 Эдди удивленно взглянул на графа, но тот не собирался развивать эту тему.
 Встав с места, он прошел через двор в конюшню, из которой лошадей еще не выводили.
 Конюшни располагались по обе стороны двора, и аукцион начался с лошадей из левой конюшни.
 Был как раз перерыв, перед тем как предполагалось начать выводить на манеж коней из конюшни справа.
 До начала торгов в конюшнях толпилось столько людей, что граф даже не пытался посмотреть на лошадей.
 Сейчас потенциальные покупатели были заняты объявлением ставок или выпивкой, так что конюшни опустели.
 Граф одного за другим осмотрел лошадей и убедился, что все они были хорошо тренированы и большинство из них находилось в отличном состоянии.
 И все-таки под впечатлением рассказа Кледры у него не исчезало чувство, что многие животные кажутся беспокойными и боязливыми.
 Трудно было поверить, что сэр Уолтер настолько глуп, что плохо обращается со своими лошадьми, но если человек мог намеренно заставить жеребца голодать, он сможет, думал граф, и обращаться с ними с ненужной жестокостью.
 Он переходил от стойла к стойлу. Услышал, как снова начались торги, и понял, что на манеж выводят лошадей, которых уже осмотрели.
 Конюшня была длинная, построенная на манер его собственной: с деревянными перегородками между денниками и металлическими решетками сверху.
 Граф не пытался открыть дверь ни в одно стойло. Сквозь решетки он смотрел на коней, утверждаясь в своем решение не присоединять ни одного из них к своей конюшне.
 Пойнтон дошел до конца прохода и увидел, что последний денник из тридцати занавешен попоной, так, что невозможно заглянуть внутрь.
 Он удивился, но, отвернувшись и собираясь уйти, увидел надпись на двери денника с именем лошади.
 Попона почти закрывала ее, но все же граф смог прочитать: «Звездный».
 Граф остановился, пораженный, и тут сзади него раздался почтительный голос:
 — Это стойло пусто, милорд, но, может быть, ваше сиятельство захочет посмотреть на других коней, прежде чем их выведут на манеж?
 — Нет! — ответил граф. — Меня это не интересует.
 Он пошел к выходу, а конюх поспешил задать тот же вопрос другому посетителю, очевидно, ожидая награды за труды.
 По дороге домой граф был молчалив, а Эдди без умолку болтал об аукционе и о тех астрономических суммах, которые получил за своих лошадей сэр Уолтер.
 — Он, конечно, постарался, чтобы покупатели были в соответствующем настроении. А угощение было едва ли не лучше, чем у Уайта или в любом другом клубе Лондона.
 Граф не отвечал, и Эдди спросил:
 — А ведь ты ничего не ел и не пил, Леннокс. Почему?
 — Можешь считать меня старомодным, но я не хочу пользоваться гостеприимством человека, который мне не нравится.
 — Откуда у тебя такая внезапная неприязнь к сэру Уолтеру?
 Он заметил, что в голосе графа нет обычного равнодушия, с которым обычно тот говорил о тех, с кем не хотел знаться.
 Граф снова промолчал, и Эдди насмешливо поинтересовался:
 — Снова полагаешься на свою интуицию, Леннокс?
 Он часто подшучивал над графом, когда они вместе служили в армии и три года сражались в Индии, под командованием полковника Артура Уэлсли , интуиция его друга была признана не только в войсках, но и среди офицеров.
 Не раз граф (тогда еще виконт) предупреждал их о засаде, а однажды он заранее почувствовал опасность перед нападением мародеров из местных жителей.
 — Может, и так, — уклончиво ответил граф, — но сейчас я не могу это объяснить.
 — Я думаю, мы в последний раз видели Мелфорда, — сказал Эдди. — Он только что закрыл для себя возможность прославиться как владелец скаковых лошадей. А когда он отбудет в Сассекс, мы о нем больше не услышим.
 — Надеюсь, что ты прав.
 Эдди посмотрел на графа, и у него возникло чувство, что тот что-то скрывает от него.
 — Что ты узнал о Мелфорде, чего не знал еще вчера, когда мы разговаривали о нем за ужином?
 Но графа трудно было застать врасплох.
 — Я не говорю, что знаю о нем что-то, просто у меня нет никакого желания иметь в своих конюшнях лошадей, которые принадлежали ему, или принимать его гостеприимство, на которое не намерен отвечать.
 — Да, если Мелфорд и раньше был богат, он, черт побери, стал еще богаче сегодня! — заметил Эдди.
 Гости графа, вернувшись в дом, повторяли то же самое.
 — Я заплатил чересчур много! — жаловался один из пэров. — Лучше бы я вовремя отступил.
 — Предупреждал я вас, что надо сохранять головы ясными, — напомнил граф.
 — Я так и хотел, — начал оправдываться пэр, — но бренди был так хорош, что, как ни стыдно мне это признать, я утратил волю. Черт бы побрал этого человека! Лучше бы я послушался вас, Пойнтон.
 — Вряд ли можно винить Мелфорда за то, что он получил за своих лошадей хорошую цену, — заметил другой гость. — Что касается меня, так я очень доволен своей покупкой. Когда я выиграю на этой лошади Золотой кубок в Аскоте , вы все будете мне завидовать.
 — Так же как и Мелфорд! — воскликнул кто-то, и все рассмеялись.
 После роскошного, как всегда в доме графа, обеда гости перешли в гостиную, где уже были готовы столы для игр.
 Гостей было больше, чем обычно, так как граф пригласил многих своих соседей.
 Однако на следующий день всем предстояло участвовать в скачках, поэтому около полуночи гости разошлись, поблагодарив хозяина за приятный вечер.
 — Полагаю, Пойнтон, вы завтра завладеете всеми призами, как обычно, — философски заметил на прощание один из гостей.
 — Надеюсь, — ответил граф, — но аутсайдер нередко побеждает тогда, когда меньше всего этого ждешь.
 — Молюсь, чтобы это была моя лошадь, — вставил кто-то, — но мои молитвы имеют ужасную привычку теряться где-то по пути к финишному столбу.
 — Вам следует лучше молиться, — ответил граф.
 — Ну, я пошел спать, — сказал один из более старших гостей. — День был долгий и очень приятный. Нет нужды говорить, Пойнтон, что вы, как всегда, проявили себя прекрасным хозяином.
 Граф улыбнулся, и Эдди заметил, что он не сел после того, как попрощался с гостями, явно надеясь на то, что те, кто оставался у него в доме, последуют его примеру и отправятся спать.
 Конечно, его безмолвный намек был понят всеми без исключения.
 Десятью минутами позже граф вошел в свою спальню, где его ждал Йетс.
 — Все готово? — спросил Пойнтон.
 — Экипаж у боковой двери, милорд, где никто не мог заметить его.
 — Отлично! А правит им Харт?
 — Да, милорд.
 Граф снял свой великолепный вечерний костюм и белый шейный платок, замысловато завязанный по последней моде.
 Взамен Йетс протянул ему черный шелковый шарф, который граф обмотал вокруг шеи. Поверх белой рубашки и темного костюма камердинер накинул ему на плечи легкий плащ. Теперь граф был весь в черном.
 — У вас есть фонарь? — спросил он.
 — Да, милорд, тот маленький, который служил нам раньше.
 — Хорошо!
 Йетс открыл дверь спальни и проверил, нет ли кого на лестнице. Затем отступил в сторону, пропуская графа.
 Молча они спустились к выходной двери, которой редко пользовались.
 Она находилась с той стороны дома, куда не выходили окна спален.
 Экипаж ждал их с закрытыми дверцами, на которых не было герба графа. Вообще этот экипаж вряд ли мог привлечь чье-либо внимание.
 Он был таким старым, что граф не мог припомнить, когда в последний раз видел, чтобы им пользовались.
 В экипаж была впряжена пара лошадей, и на кучере не было ни шляпы с кокардой, ни ливреи. Он казался таким же неприметным, как и его повозка.
 Граф устроился внутри, Йетс — рядом с кучером, и они тронулись.
 Очень скоро экипаж остановился, высадив графа и Йетса.
 Ночь была теплая и звездная, луна медленно плыла по небу. Но было не настолько светло, чтобы смутить того, кто не желал быть увиденным.
 Экипаж остановился в тени деревьев, рядом с железным забором, который огораживал паддок.
 В конце его виднелись крыша и трубы особняка сэра Уолтера Мелфорда.
 Не говоря ни слова, граф перелез через забор и двинулся по паддоку, держась в тени деревьев. Йетс следовал за ним.
 Они быстро пересекли открытое пространство и замерли на секунду, проверяя, не увидел ли их кто. Затем продолжили свой путь.
 К паддоку примыкала задняя стена конюшен. Граф шел вдоль нее, пока не достиг задней двери.
 Здесь он остановился и подождал, пока Йетс с осторожностью зажег маленькую свечу в своем фонаре.
 С трех сторон стенки этого фонаря не пропускали света, поэтому его можно было направлять так, чтобы освещать только то, что требовалось в данный момент.
 Когда фонарь был зажжен, Йетс посветил им на дверь конюшни.
 Граф медленно и осторожно, без единого звука приподнял щеколду и обнаружил, что дверь не заперта.
 Он открыл ее. Перед ним был узкий проход, который вел туда, где был денник, на котором еще днем он заметил надпись «Звездный».
 Железную решетку по-прежнему прикрывала лошадиная попона.
 Шагая совершенно бесшумно, граф двинулся вдоль узкого прохода к этому деннику.
 Было очень тихо. Лишь изредка раздавался слабый шорох из тех денников, из которых еще не забрали лошадей их новые владельцы.
 Никого из конюхов не было видно.
 Как надеялся граф, они, вероятно, крепко спали после выпитого эля, которым отпраздновали успех аукциона и полученные от покупателей чаевые.
 Конюхи помоложе спали на чердаке, а те, что постарше, вероятно, имели комнаты в другом здании.
 Граф вынул из кармана специальный инструмент, который не раз служил ему в прошлом.
 Замок не доставил ему хлопот. Пойнтон аккуратно снял его и положил на землю, прежде чем открыть дверь в денник.
 Мгновение он ничего не видел в темноте, только чувствовал запах сена и лошадиного пота. Потом появился Йетс с фонарем.
 Он направил его на сено, затем луч света скользнул по стенам, потом снова спустился…
 Теперь стало видно тело, лежавшее на полу, и граф, не обнаруживая признаков волнения, прошел вперед, словно увидел именно то, что ожидал.
 Йетс двинулся за ним. Теперь свет падал на обнаженную женскую спину, покрытую кровавыми рубцами.
 Женщина лежала лицом вниз на стоге сена, а от ее связанных рук веревка тянулась к нижней перекладине.
 Ее лодыжки тоже были связаны. Опустившись на колени, граф узнал Кледру и увидел кляп у нее во рту, прочно завязанный на затылке.
 Достав нож из кармана, он перерезал веревку, которая удерживала ее руки, и по тому, как безвольно они упали, Пойнтон понял, что девушка без сознания.
 Он поднял ее на руки и понес к двери, сопровождаемый Йетсом.
 Выйдя, граф остановился, и верный Йетс, не ожидая приказаний, запер дверь и вернул замок в прежнее положение.
 Это заняло всего несколько секунд, а потом Йетс пошел впереди, чтобы открыть дверь в паддок, а граф медленно шел за ним, стараясь не задевать ногами Кледры стены денников и прохода.
 Оказавшись снаружи и ощутив прохладный ночной воздух, граф впервые заговорил:
 — Мой плащ!
 Йетс снял плащ с плеч графа и очень осторожно прикрыл им Кледру. Затем граф и Йетс быстро двинулись к забору.
 Если бы кто-то и наблюдал за ними, он не догадался бы, что мужчина несет на руках полуобнаженную женщину, прикрытую темным плащом.
 С помощью Йетса граф без труда перенес Кледру через забор.
 Когда он положил ее на заднее сиденье экипажа, Йетс вскарабкался на козлы, Харт хлестнул лошадей, и они стали быстро удаляться от этого места в том же направлении, откуда приехали.
 На пустынной дороге им никто не встретился. Экипаж повернул к дому графа, где в окнах не видно было огней.
 Гости и слуги мирно спали после долгого, насыщенного событиями дня.
 Йетс и граф с Кледрой на руках снова прошли через боковую дверь, поднялись по лестнице. На площадке, где располагалась графская спальня, никого не было.
 Граф внес девушку в свою комнату, пересек ее и подошел к двери, которая вела в небольшую гардеробную, заставленную шкафами с одеждой.
 В дальнем конце этой комнаты имелась кровать, которой редко пользовались, разве что Йетс раскладывал на ней костюмы графа.
 Очень осторожно граф положил Кледру на эту кровать.
 Кляп у нее изо рта он вынул, еще пока они ехали в карете, а также перерезал веревки, которые стягивали ноги девушки.
 Она пошевелилась, и граф с беспокойством посмотрел на нее при свете свечей, которые внес в комнату Йетс.
 Ее лицо было землисто-серым, казалось, она не дышала, и у графа мелькнула ужасная мысль, что ее забили до смерти или она умерла от шока, не выдержав страшной боли.
 Он осторожно снял с девушки свой плащ, понимая, что ткань в некоторых местах прилипла к ранам и, если бы она была в сознании, это причинило бы ей нестерпимые страдания, так как при малейшем движении рубцы снова начинали кровоточить.
 Кледра лежала абсолютно неподвижно, и граф с беспокойством следил за Йетсом, который наклонился к ней, пытаясь прощупать пульс.
 У его камердинера был большой опыт лечения болезней и врачевания ран.
 Он спас жизнь многим солдатам во время войны, предупреждая нагноение ран, нанесенных отравленным мечом или штыком. Еще Йетс умел справляться с укусами скорпионов и змей и с лихорадками, которые без его вмешательства могли бы кончиться смертью.
 — Она жива? — спросил граф.
 В его голосе звучала хорошо знакомая Йетсу нотка.
 Он знал лучше, чем кто-либо, в какую ярость приходил граф, когда кто-нибудь из его подчиненных бывал ранен неприятелем или подвергался надругательствам после смерти, что часто случалось в Индии.
 — Она жива, милорд, — ответил Йетс, — но ей потребуется тщательный уход, а ее спина доставит ей невыносимые страдания, когда она придет в себя.
 Граф посмотрел на Кледру и задумался.
 — Надо увезти ее отсюда. Когда она будет в состоянии перенести путешествие?
 — Никто не знает, что она здесь, милорд. Мы сможем увезти ее завтра вечером, но лучше подождать до следующего дня.
 Граф кивнул.
 — Я уеду послезавтра после второго заезда. Никто не сочтет это странным. Позже мы обсудим, как лучше вынести ее из дома, чтобы никто этого не заметил. А теперь нужно заняться ее спиной.
 — Предоставьте это мне, милорд. У меня есть целебная мазь, которую я наложу сегодня же, а завтра, пока ваше сиятельство будет на скачках, я придумаю что-нибудь еще.
 С этими словами Йетс снял с Кледры туфли и добавил:
 — Я принесу мазь и бинты из своей комнаты, милорд, — а затем устрою ей постель.
 Граф снова кивнул, и Йетс поспешил к себе. По дороге он задержался, чтобы зажечь еще несколько свечей. Граф стоял неподвижно, глядя на Кледру.
 При свете свечей раны на ее спине производили еще более ужасное впечатление, чем когда он увидел их впервые.
 Ее дядя наверняка действовал тонким, гибким кнутом для верховой езды, который врезается в тело, как нож.
 Глубокие рубцы пересекали друг друга и сочились кровью.
 Сэр Уолтер разорвал на девушке муслиновое платье от шеи до талии, прежде чем швырнул ее на солому в стойле, чтобы побои были более мучительны для нее.
 Скорее всего, подумал граф, он сначала заткнул ей рот, лишив возможности даже кричать от боли.
 Сколько же времени прошло, прежде чем она впала в беспамятство? Граф надеялся, что забвение поглотило ее прежде, чем страдания стали невыносимыми.
 Если графа ужасала жестокость по отношению к животным, он и представить себе не мог, чтобы кто-нибудь, претендующий на звание человека, мог так зверски избить такое маленькое и хрупкое существо, как девушка, что лежала перед ним.
 Вероятно, сэр Уолтер, обнаружив исчезновение Звездного, притащил Кледру в его стойло, чтобы расправиться с преступницей.
 Чисто случайно граф понял, что она там, и на этот раз не его интуиция подсказала ему, когда он стоял около стойла Звездного, что происходит нечто странное.
 Его удивило, что попоны закрывали металлическую решетку, а сам денник был заперт на замок.
 Пока он молча стоял перед ним, ему показалось, что он слышит слабый, приглушенный всхлип. Это было похоже на писк какого-то мелкого зверька, который попал в ловушку, и в другом случае он не обратил бы на это внимания.
 Но на этот раз он никак не мог избавиться от чувства, что этот звук издал кто-то, кто испытывал боль, и он уже намеревался отдернуть попону и посмотреть, что они скрывают, когда с ним заговорил конюх, уверяя что денник пуст.
 Уверенный, что это ложь, граф еще больше укрепился в своих подозрениях, и, когда он уходил, этот жалобный звук продолжал преследовать его.
 По дороге домой он твердил себе, что это не его дело.
 Даже если Кледра права и сэр Уолтер жестоко обращался со своими животными, граф не мог помешать этому.
 Но этот звук не выходил у него из головы, и, когда он поднялся наверх, чтобы переодеться к ужину, Пойнтон уже знал, что не сможет уснуть, пока не выяснит, что же стало его причиной.
 Но он не представлял себе, что в запертом деннике найдет избитую племянницу сэра Уолтера.
 Скорее он предполагал после разговора с Кледрой, что в стойле могли запереть собаку, которую, возможно, и побили за какой-нибудь проступок.
 Это могла быть и какая-нибудь другая лошадь, которую Мелфорд вознамерился отравить, как, по словам Кледры, отравил жеребца лорда Ладлоу.
 Ясно было одно: сэр Уолтер не хотел, чтобы кто-нибудь видел или знал, что спрятано в запертом стойле Звездного.
 И этого было достаточно, чтобы возбудить любопытство графа до такой степени, что он решил освободить того, кто страдал там, кто бы это ни был.
 Поэтому перед тем, как уехать с аукциона сэра Уолтера, он намеренно прошелся несколько раз по конюшне до самого конца и заметил дверь и паддок, который примыкал к конюшням и мимо которого пролегла проезжая дорога.
 Но у него еще не было точного плана, и он продолжал твердить себе, что ему не стоит вмешиваться в дела сэра Уолтера.
 Он уже сделал достаточно, купив жеребца у его племянницы.
 Но здесь снова заговорила его интуиция, подталкивая его к каким-то действиям, ибо эти попоны скрывали существо, которое испытывало боль, а пройти равнодушно мимо жертвы чей-то жестокости граф Пойнтон не мог.
 Сейчас, глядя на исполосованную кнутом спину Кледры, он знал, что, каковы бы ни были последствия для него лично, он должен защитить ее от человека, который так жестоко обошелся с ней.




 Глава 3


 Граф увидел, как его лошадь с легкостью выиграла второй заезд, и принял поздравления от своих друзей, которые находились вместе с ним в ложе Жокейского клуба.
 Затем он простился с теми, кто останавливался в его доме во время скачек, и вместе с Эдди прошел туда, где его ожидал фаэтон.
 — Ты уезжаешь необычно рано, Леннокс, — заметил тот.
 — Хочу вернуться домой до темноты. Присмотри вместо меня за гостями, встретимся завтра в Лондоне. Я встану поздно, так как мне нужно проследить кое за чем в поместье.
 Он говорил, как всегда, сухо, скорее безразличным тоном, но Эдди увидел необычное напряжение в его осанке и огонек возбуждения в глазах, чего не видел со времени их участия в военных действиях в Индии.
 — У меня такое чувство, Леннокс, — медленно произнес он, — что ты что-то замышляешь. Не имею ни малейшего понятия, что бы это могло быть, но я знаю тебя слишком хорошо, чтобы меня мог обмануть равнодушный вид, который ты на себя напускаешь.
 При этом он подумал, не замешана ли здесь новая женщина.
 Эдди знал, что граф уже пресытился романом с женой политика, но не знал никого, кто бы мог занять ее место столь быстро.
 Граф, не отвечая, улыбнулся загадочной улыбкой:
 — Встретимся в Лондоне завтра вечером. Если хочешь устроить мне допрос, приглашаю тебя поужинать со мной, но только тебя — и никого больше.
 — Значит, ты признаешь, что есть что-то, о чем тебя можно допрашивать?
 — Я ничего не признаю, кроме того, что я не люблю любопытных людей.
 Это было действительно так, но граф улыбнулся, произнося эти слова, и Эдди понял, что тот не «ставит его на место», как сделал бы с любым другим. Они были близкими друзьями, Эдди волновался за него, и граф давал ему почувствовать, что ценит заботу друга.
 Вокруг нарядного фаэтона графа собралась толпа. Этот фаэтон был здесь прекрасно известен, так же как и скаковые цвета графа.
 Когда граф сам сел на козлы и подхватил вожжи, раздался гул одобрения, на который он ответил, приподняв шляпу.
 Фаэтон тронулся, толпа расступилась, давая ему дорогу, но приветственные крики не смолкали еще долго.
 Эдди смотрел ему вслед, пока фаэтон не скрылся в облаке пыли вдали, затем направился снова к ложе Жокейского клуба. И тут он понял, что этот внезапный отъезд графа был чем-то необычен.
 Минуты две он размышлял, что бы это могло быть, затем пришел к выводу, что, во-первых, графа сопровождал не грум, как обычно, а Йетс, и, во-вторых, не в привычках графа было путешествовать без сопровождения.
 — Возможно, остальные присоединятся к нему, когда он будет выезжать из дома.
 Но ведь граф утром определенно заявил, что поедет прямо со скачек в поместье в Хартфордшире, не заезжая в свой особняк в Ньюмаркете.
 «Странно!»— подумал про себя Эдди и еще больше утвердился во мнении, что «что-то происходит».
 Граф тем временем подгонял лошадей, стремясь поскорее отъехать от ипподрома и оказаться на большой дороге.
 Когда они свернули на нее, он бросил через плечо Йетсу, который сидел сзади него:
 — Где это?
 — Около вон тех деревьев в пятидесяти ярдах отсюда, милорд. Если ваше сиятельство остановится между ними, нас нельзя будет увидеть из проезжающих по дороге повозок.
 Через минуту граф увидел деревья, свернул с дороги и осторожно направил лошадей в центр перелеска.
 Здесь была полянка, расчищенная дровосеками. Йетс спрыгнул с коляски и, переходя от дерева к дереву, принялся искать то, что раньше спрятал между корнями.
 Через минуту он вернул сяк фаэтону с огромной садовой корзиной в руках.
 В таких корзинах садовники во всех домах графа приносили фрукты и овощи на кухню. Так как кормить всегда нужно было множество людей, то и продуктов требовалось немало.
 Но обычно корзины были не такими длинными. Йетс ухитрился скрепить две корзины так, что получилась одна, размером с небольшой гробик.
 Он внес ее в фаэтон, и граф спустился с козел, чтобы помочь ему.
 Они ловко закрепили корзину, чтобы она не сдвинулась с места, как бы быстро ни несли лошади. Потом граф приподнял край легкой вуали из муслина, которая прикрывала лицо Кледры.
 Она все еще была без сознания, но дышала уже ровно.
 Возможно, очень крепко спала благодаря действию трав, которые ей дал Йетс.
 Тот очень много знал о лекарственных травах. Его мать считали белой колдуньей, потому что она умела лечить многие болезни лучше любого врача.
 В первую ночь дыхание Кледры было совсем слабым, едва заметным, и граф, взглянув на нее утром, все еще опасался, что она может умереть от перенесенных побоев.
 Но Йетс изо всех сил старался вернуть ее к жизни.
 Граф настоял, чтобы никто в доме не знал о Кледре.
 — Не волнуйтесь, милорд, — успокоил его Йетс. — Я уже сказал внизу, что пересматриваю гардероб вашего сиятельства, чтобы избавиться от вещей, которыми вы больше не пользуетесь. Поэтому никто не будет удивляться, что я работаю наверху. К тому же я закрою двери и прослежу, чтобы горничные ничего не увидели, когда будут убирать спальню вашего сиятельства. Раз они ничего не услышат и не увидят, они и знать ничего не будут.
 Граф кивнул.
 — Именно этого я хочу, Йетс.
 — Я вот что подумал, милорд, — продолжал Йетс. — Лучше молодой леди не осознавать, что с ней случилось.
 Она будет безмерно страдать от боли, когда очнется, поэтому я постараюсь, чтобы она спала, пока мы не доставим ее в поместье.
 — Отличная идея, — согласился граф.
 Он прекрасно знал, как действуют сонные травы, которые Йетс смешивал с медом, потому что ему и самому случалось пользоваться ими.
 Однажды это было, когда в сильнейшем возбуждении граф метался в лихорадке и никто не мог удержать его в постели. В другой раз рана причиняла ему такую сильную боль, что даже при своей железной выдержке он с трудом заставлял себя не кричать.
 — Ради Бога, Йетс, — попросил он тогда, — дайте же мне что-нибудь, чтобы остановить эту боль. Она сводит меня с ума!
 Травяная настойка Йетса не только успокоила боль, но и позволила ему спокойно проспать почти сутки.
 И хотя граф не любил принимать лекарства, он признавал, что тогда нельзя было придумать ничего лучшего, Тем более что, кроме легкой головной боли, он не ощутил никаких дурных последствий. Да и раны зажили гораздо быстрее, чем все ожидали.
 Всматриваясь сейчас в лицо Кледры, граф заметил, что исчез его землистый оттенок и ее кожа стала казаться полупрозрачной.
 Она была похожа на маленькую фею, которая могла бы жить под теми деревьями, под которыми Йетс прятал ее.
 На ней была его шелковая ночная рубашка, светлые волосы разметались по плечам и по подушке и оказались длиннее, чем думал граф, вспоминая свою встречу с девушкой.
 Чтобы не пришлось делать корзину длиннее, чем это было абсолютно необходимо, Йетс уложил Кледру, согнув ее ноги в коленях, и она лежала будто в колыбели, укутанная одеялом.
 Она могла бы, подумал граф, спать среди цветов на горе Олимп, где не было бы смертных, способных причинить боль столь юному и столь изысканному созданию.
 Йетс прервал его размышления.
 — С ней все будет в порядке, милорд, — ободряюще сказал он, — но вашему сиятельству лучше продолжить путь, чтобы убраться отсюда как можно скорее.
 Это был мудрый совет, и граф снова опустил вуаль на лицо Кледры, а Йетс поправил так, чтобы ветер не трепал ее.
 Потом они уселись в экипаж, граф ловко развернул лошадей и направил фаэтон снова на большую дорогу.
 Он спешил уехать из Ньюмаркета, чтобы сэру Уолтеру не пришло в голову связать его отъезд с исчезновением Кледры.
 После того, что граф узнал от своего камердинера утром накануне, он не сомневался: его лошадям будет грозить смертельная опасность, если сэр Уолтер Мелфорд догадается, какую роль сыграл Пойнтон в исчезновении сначала Звездного, а потом и Кледры.
 Кледра ни в чем не погрешила против истины.
 — Я тут порасспрашивал об этом человеке, Баубранке, милорд, — сообщил Йетс. — Он пропивает все свое состояние. А его обращение с лошадьми вызывает в Ньюмар кете всеобщее возмущение.
 — Как он может при этом хоть как-то вести дело? — удивился граф.
 — Ни один приличный человек не станет иметь дело с «Короной и якорем», милорд. Это место для букмекеров да мошенников, которые скрываются после проигрыша на скачках.
 В голосе Йетса сквозило презрение:
 — Сам постоялый двор дешевый и грязный, но Баубранк торгует понемногу с проезжими и с теми, кто хочет поскорее убраться отсюда, потому что проигрались вчистую.
 — Удалось ли вам переговорить с конюхом лорда Ладлоу?
 — Да, милорд. Я с трудом нашел его, но после пары стаканчиков он разговорился.
 — И что же он рассказал?
 — По его словам, милорд, было что-то подозрительное в смерти Джессопа. После скачек с лошадью случился какой-то припадок, но все они ликовали, что их жеребец выиграл, особенно потому, что он обогнал Воина сэра Уолтера Мелфорда.
 Йетс выдержал паузу, потом продолжил:
 — Он рассказал мне, милорд, что, пока они праздновали победу в конюшнях, они услышали странный шум.
 Йетс снова остановился с таинственным видом, так как всегда любил преподнести свой рассказ с некоторым пафосом.
 Граф не торопил его, надеясь услышать все подробности.
 — Один из парней воскликнул: «Это Джессоп!», и они все вскочили и бросились к стойлу победителя.
 — И что же там произошло?
 — Они подумали, что у коня снова припадок, милорд.
 Он словно взбесился, кидался на все вокруг и кричал, как человек. Неожиданно он рухнул.
 Граф подумал, что это похоже на то, как яд подействовал бы на человека.
 — Они сделали все, что могли, милорд, — продолжал Йетс, — но его дыхание становилось все реже и реже, и конюх сказал, что все мускулы Джессопа были сведены судорогой.
 — Они не подозревают, что же случилось с жеребцом?
 — Лорд Ладлоу, когда его вызвали из дому, решил, что это был припадок. На следующий день приехал ветеринар, чтобы осмотреть мертвое животное, и он повторил то же самое. Но конюх, с которым я разговаривал, другого мнения.
 — И что же он думает?
 — Он сказал, что на следующее утро, когда труп унесли и он чистил стойло, то обнаружил, что Джессоп опрокинул ведро с водой, когда метался по деннику. Вода разлилась по полу, милорд, и все, что прикоснулось к ней, было мертвое.
 — Что он имеет в виду, говоря «все»?
 — Он сказал, что там были три мыши, куча разных насекомых из сена, и все они лежали на спинках, мертвые, как и Джессоп.
 — Отравленный! — прошептал граф.
 — Да, милорд, именно так думает и конюх, и он еще кое-что рассказал мне.
 — Что же?
 — Он сказал, что на следующий день, когда он пришел, чтобы закончить уборку, он обнаружил одного из дворовых котов, и тоже мертвого. Это был совсем молоденький котенок.
 — И все же ветеринар не обнаружил никаких следов яда в теле жеребца?
 — Я не думаю, что он особенно искал, милорд. Лошадь околела, и он ничего не мог с этим поделать.
 Кледра тоже говорила, что яд был добавлен в воду Джессопа. После всего, что он услышал, граф был готов поверить ей.
 Он предупредил своих старшего конюха и тренера, чтобы ведра с водой для коней ни в коем случае не оставляли снаружи денников.
 Более того, он приказал внимательно следить за конюшнями по ночам, чтобы никто не мог пробраться в них незамеченным.
 Приказ графа вызвал удивление его людей, но они оба знали, что обязаны неукоснительно выполнять его.
 Понимая их недоумение, граф счел нужным пояснить:
 — У меня есть основания полагать, что в Ньюмаркете есть кое-кто настолько безумный, что может пожелать причинить вред моим лошадям. Поэтому я настаиваю, чтобы вы приняли меры предосторожности.
 — Я прослежу за этим, милорд, — сказал старший конюх.
 Когда граф вышел из конюшен, тренер последовал за ним.
 — Не посчитает ли ваше сиятельство нужным сообщить мне еще какую-нибудь информацию относительно опасности, которая может грозить вашим лошадям, милорд?
 Граф заколебался, но затем решил, что было бы ошибкой доверять кому-либо.
 — До меня просто дошли слухи о том, как умер Джессоп, жеребец лорда Ладлоу, — ответил он. — Конечно, всегда возникают подозрения, когда лошадь-победитель умирает сразу после скачек. Я полагаю, мы должны сделать все, чтобы оградить своих лошадей от любой опасности.
 При этом граф подумал, что его неизменные успехи действительно могли вызвать ненависть каких-нибудь фанатиков.
 Его тренер помолчал, затем сказал:
 — Я понимаю вас, милорд, но, по правде говоря, мне несколько жаль, что вы ничего не купили вчера на аукционе у сэра Уолтера Мелфорда. Я так надеялся, что вы будете делать ставки хотя бы на Раскэла и Мандрейка.
 — Когда я увидел лошадей вблизи, они не произвели на меня того впечатления, какого я ожидал. Но не расстраивайтесь. Через две недели будет аукцион в Таттерсолле, где, я думаю, будут отличные лошади, и я с удовольствием приобрету некоторых для своих конюшен.
 Тренер улыбнулся.
 — Это хорошие новости, милорд. Очень хорошие.
 Граф ушел, зная, что по-настоящему обрадовал его.
 Еще граф подумал, что гибель Джессопа была тяжелым ударом для лорда Ладлоу, поскольку тот наверняка не мог себе позволить восполнить эту печальную потерю.
 Пойнтон отметил про себя, что необходимо постараться как-то помочь ему, но, конечно, так, чтобы это не выглядело благотворительностью, принять которую лорду Ладлоу было бы унизительно.
 Сейчас, мчась со скоростью, которая вызывала зависть всех встречных экипажей, граф не мог избавиться от чувства, что, освободив сначала Звездного, а потом Кледру от жестокой тирании сэра Уолтера, он ввязался в войну, исход которой пока не представлял себе.
 После того, что он узнал о Мелфорде, он был уверен, что тот не проглотит такое оскорбление.
 Без сомнения, он попытается всеми возможными способами выяснить, кто похитил его племянницу с ее лошадью.
 Граф бесстрастно констатировал, что Мелфорд законным путем может доставить ему массу неприятностей, потому что, в конце концов, он был опекуном Кледры.
 В то же время Мелфорд не мог не понимать, чем грозит ему обращение в суд. Даже если закон не обвинит его в жестокости, в глазах общества он будет безвозвратно погублен.
 Поэтому граф предполагал, что сэр Уолтер будет мстить тайно, используя яд или другое подобное средство, которое легко подскажет его извращенный ум.
 Кледра, лежавшая у его ног, мешала графу забыть о ее окровавленной спине.
 Он повторял себе, что только человек не в полном разуме мог сотворить такое с женщиной, тем более — столь юной и хрупкой, как Кледра.
 Граф снова и снова думал, что, проведи она всю ночь, а возможно, и следующий день привязанной к перекладине, она могла бы умереть. Эта мысль приводила его в такую ярость, что между его бровями легла глубокая морщина. Только Эдди сможет понять, что он чувствует, думал граф Пойнтон, продолжая погонять лошадей.
 Немного времени спустя граф уже въезжал в массивные впечатляющие ворота.
 Огромный дом, который принадлежал семье Пойнтонов более двух столетий, казался особенно величественным, освещенный полуденным солнцем. Он стоял на берегу обширного озера, через которое был перекинут каменный мост.
 Но граф направил фаэтон не к дому, а свернул налево и по узкой аллее, которая вилась среди деревьев, проехал через парк, пугая попадавшихся ему на пути оленей.
 Проехав с полмили, фаэтон графа оказался перед другими воротами, которых не было видно от главного особняка. За ними в прекрасном цветущем саду стоял славный домик из красного кирпича, построенный во времена королевы Анны.
 Граф, натянув вожжи, остановился перед входной дверью. Йетс спрыгнул и постучал в дверь медным молоточком, который висел сбоку.
 Прежде чем дверь открылась, из конюшен, скрытых за деревьями, вышел старый конюх.
 Он подошел к фаэтону и почтительно поклонился.
 — День добрый, ваше сиятельство. Рад вас видеть!
 — Я не задержусь здесь, Кобблер, — ответил граф, — но присмотрите за лошадьми, пока мы с Йетсом внесем в дом то, что привезли для ее светлости.
 — Ага, милорд.
 Граф закрепил вожжи, затем, когда входная дверь открылась, они с Йетсом осторожно подняли корзину с Кледрой и внесли ее в холл.
 Седой глуховатый дворецкий приветствовал графа.
 — Передайте свой жене, Доркинс, что я хочу поговорить с ней в Голубой спальне, — сказал ему граф.
 — Моей жене, милорд?
 — Да, Доркинс, вашей жене! — повторил граф, повышая голос.
 Дворецкий побрел выполнять поручение, а Йетс и граф понесли корзину с Кледрой по резной деревянной лестнице на второй этаж.
 По обе стороны длинного коридора располагались комнаты, но граф и Йетс миновали их.
 Голубая спальня находилась в самом дальнем конце, ее окна выходили в сад за домом.
 Это была очень нарядная комната, и граф подумал, что любой женщине понравились бы голубые занавески на окнах и белые панели, которыми были отделаны стены спальни со времени постройки дома.
 Они поставили Кледру в корзинке рядом с кроватью, и граф наклонился и откинул муслин с ее лица.
 Она не пошевелилась с момента их отъезда из Ньюмаркета и лежала тихо-тихо. Граф подумал, что, возможно, путешествие было слишком тяжело для нее. В этот момент в комнату вошла миссис Доркинс.
 Эта пожилая женщина еще до замужества служила горничной матери графа, поэтому он знал ее с самого детства.
 — Мастер Леннокс! — воскликнула миссис Доркинс и, спохватившись, поспешно присела в реверансе:
 — То есть — ваше сиятельство!
 — Мне нужна ваша помощь, Ханна!
 — Моя помощь, милорд?
 Она заметила корзину на полу и направилась к ней, восклицая:
 — Боже, что это у вас здесь, ваше сиятельство?
 — Кое-кто, кому необходимы ваши уход и забота, — ответил граф.
 На лице Ханны было написано удивление, и он добавил:
 — Йетс останется здесь и объяснит вам, что нужно делать и как сохранить это в тайне. А я пока спущусь поздороваться с бабушкой.
 — Ее сиятельство будет так рада вам, милорд, — ответила миссис Доркинс. — Она только сегодня утром вспоминала, что вы давно не навещали нас.
 — Я знаю, Ханна. И еще знаю, что расскажу ее сиятельству что-то, что будет для нее лучше любого лекарства.
 С этими словами он вышел, оставив дверь открытой.
 До него донеслись слова Йетса. Тот начал подробно объяснять, почему они здесь.
 Граф спустился по лестнице в комнату в центре дома, которая раньше служила салоном, а теперь бабушка превратила ее в свою спальню.
 Старая леди не выходила из комнаты и только иногда покидала кровать, чтобы посидеть в кресле у окна. Но она настояла, чтобы все, что ее окружало, было как можно красивее.
 Ей хотелось, чтобы у тех, кто навещал ее, оставалось чувство, что она окружена красотой, да и сама все еще остается столь же прекрасной, какой была, когда ее провозгласили одной из самых прелестных женщин высшего света.
 Вдовствующей графине было под восемьдесят, но время пощадило классические черты ее лица, и хотя его бороздили морщины, которые причиняли ей много страданий, любой художник согласился бы, что она необыкновенно прекрасна.
 Впрочем, графиня была душой общества не только благодаря своей красоте.
 Она была умна и остроумна, и любой мужчина, встретив ее впервые, желал снова увидеть ее, и не только для того, чтобы осыпать красавицу комплиментами. Разговор с ней вдохновлял и воодушевлял поклонников графини.
 Граф постучал в дверь, и горничная, открыв ему, радостно воскликнула:
 — Это вы, милорд! А ее сиятельство так хотела увидеть вас и все размышляла, почему же вы так давно не навещали ее.
 — Ну, вот я и приехал, — ответил граф. — Рад видеть вас здоровой, Эмма.
 Старая горничная присела в реверансе и вышла из комнаты, оставив графа наедине с бабушкой.
 Окинув взглядом комнату, он увидел, что она сидит в кресле подле окна, ее ноги укрывало горностаевое покрывало, немного пожелтевшее от старости.
 На ней, как обычно, было множество драгоценностей, которые сверкали в солнечных лучах.
 Графиня никогда не допускала к себе никого, пока горничная не причешет ее и не нанесет на лицо румяна и пудру, как полагалось в годы ее молодости. И никогда графиня не забывала о своих сказочно прекрасных драгоценностях.
 Граф направился к ней, и она протянула руки ему навстречу. От этого движения ее бриллианты заиграли всеми цветами радуги.
 — Леннокс! Куда же ты пропал, проказник! Я думала, ты забыл обо мне.
 Граф поцеловал руки бабушки, затем поцеловал ее в щеку и сел в кресло рядом с ней.
 — Вы прекрасно выглядите, бабушка! Ждете какого-нибудь пылкого поклонника?
 — Ну и льстец же ты!
 Но при этом вдовствующая графиня не могла сдержать улыбку удовольствия.
 — Я нарядилась, — продолжала она, — потому что, если нет никого, кто восхищался бы мной, я намерена восхищаться собой сама. В это время года все наслаждаются Лондонским сезоном, кроме меня.
 — А я был в Ньюмаркете.
 — Я так и думала. И сколько заездов ты выиграл?
 Граф засмеялась.
 — Это вы льстите мне, бабушка. Большинство людей спросили бы, выиграл ли я вообще.
 — Брось со мной эту притворную скромность, — сказала графиня почти резко. — Ты знаешь так же хорошо, как и я, что выигрываешь и собираешься выигрывать дальше.
 Читать «Рейсинг ньюс» становится почти скучно.
 При этом она бросила взгляд на газеты, что лежали на стуле рядом с ней, и граф не удивился, заметив среди них и спортивные выпуски, которые обычно читались только джентльменами и которых он никогда не видел в гостиной какой-нибудь другой дамы, кроме своей бабушки.
 — Так как вы, конечно, уже читали, какие забеги я выиграл вчера, могу сказать только, что я выиграл Сефтонский приз с единственной лошадью, которую выставлял сегодня.
 — Хорошо! — удовлетворенно заметила графиня. — Но раз ты уже здесь, ты, должно быть, уехал из Ньюмаркета, не досмотрев последние три заезда.
 — У меня были на то причины.
 То, как он произнес это, слегка понизив голос, заставило графиню бросить на него быстрый внимательный взгляд.
 В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошел дворецкий, следом за которым шел слуга с подносом, на котором в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского, два бокала и блюдо с очень тонкими бутербродами с паштетом.
 Граф и графиня молчали, пока он устанавливал поднос на низком столике, но, когда дворецкий собрался разлить шампанское, граф остановил его:
 — Я сам это сделаю, Доркинс.
 — Да, милорд.
 Слуги вышли, и граф, наполовину наполнив бокалы, передал один бабушке.
 — Ты знаешь, мне не стоит пить, — заметила графиня.
 — Вы согласитесь, что это необходимо, когда услышите то, что я собираюсь рассказать вам.
 — Как только ты вошел в комнату, я поняла, что ты приехал неспроста. По крайней мере я надеюсь, твое сообщение развлечет меня. Не могу передать тебе, Леннокс, как я скучаю, сидя здесь, где мне не с кем поговорить, кроме слуг, и думая обо всех тех замечательных вещах, которые стали для меня недоступны.
 — Думаю, это действительно развлечет вас. Начну с того, что я привез с собой молодую девушку, чье присутствие должно оставаться в строжайшей тайне. Никто, кроме слуг, которые живут в вашем доме и которым мы можем безоглядно доверять, не должен узнать о ней.
 Графиня недоверчиво посмотрела на него:
 — Молодая девушка? Ты хочешь сказать, что покончил с той рыжеволосой венгеркой?
 Граф откинулся в кресле и рассмеялся.
 — Это так похоже на вас, бабушка! Вы говорите мне, что скучаете и что вам не с кем поговорить, и в то же время в Лондоне не может произойти ничего, о чем вам не стало бы известно. В мире нет никого, кто был бы больше в курсе событий, чем вы!
 — Хотя, к сожалению, я не могу поблагодарить за это своего внука, — ядовито заметила графиня. — Ну ладно, расскажи мне все по порядку. Кто эта женщина и почему ты привез ее ко мне?
 — Потому что я похитил ее и, честно говоря, опасаюсь за последствия.
 Его глаза блеснули при этих словах, но если он намеревался поразить и заинтересовать старую графиню, ему это, без сомнения, удалось.
 Ее глаза пристально следили за выражением его лица, будто на мгновение она подумала, что внук разыгрывает ее.
 Затем она воскликнула с живостью, которая сразу сделала ее моложе ее настоящего возраста:
 — Расскажи же мне, что ты натворил, и не упускай ни единой подробности!
 Минут через двадцать граф в сопровождении Йетса покинул домик вдовствующей графини и вернулся на дорогу, по которой они прибыли. Через главные ворота они подъехали к особняку, словно только что вернулись из Ньюмаркета.
 Конечно, не было ничего странного в том, что граф сначала заезжал повидать свою бабушку. Но все же он надеялся, что никто не видел, как фаэтон пробирался по боковой аллее парка, и не обратил внимания на большую корзину, которую они с Йетсом оставили в бабушкином доме.
 Когда они подъехали к большому дому, мажордом встретил их извинениями, поскольку граф приехал раньше, чем ожидалось:
 — Прошу прощения, милорд, что не ждал на крыльце возвращения вашего сиятельства. Но я полагал, ваше сиятельство останется по крайней мере до четвертого заезда и в Ньюмаркет прибудет не ранее, чем через час.
 — В этих заездах не было ни одной интересной лошади, так что я почил на лаврах после победы Ласточки в Сефтонском забеге.
 — О, отличные новости! Просто отличные, милорд! — просиял мажордом.
 Граф был уверен, что вся его прислуга, не только в Пойтон-Парке, но и во всех других поместьях, радовалась и за Ласточку, и за тех двух лошадей, которые выиграли заезды накануне.
 Он прошел в кабинет и послал за управляющим, чтобы тот предоставил ему отчет о делах в поместье. Потом сообщил дворецкому, что будет ужинать один.
 — И, пожалуйста, только легкий ужин, — распорядился он. — Я всегда считал, что на скачках едят и пьют слишком много.
 — Так всегда говорил и покойный отец вашего сиятельства, милорд, — согласился дворецкий. — И он был так же воздержан, как и ваше сиятельство, поэтому сохранил фигуру до самой смерти.
 — Надеюсь, у меня это тоже получится, — ответил граф.
 Оставшись один, он бегло просмотрел газеты, прежде чем подняться наверх, чтобы принять ванну и переодеться к ужину.
 Граф ни о чем не спрашивал Йетса, пока они ехали к дому, но сейчас, надевая вечерний костюм, в котором выглядел еще более величественно, чем днем, он обратился к своему камердинеру:
 — Ты объяснил миссис Доркинс, что необходимо делать?
 — Да, милорд, и она прекрасно знает, как заставить раны зажить поскорее. Она припомнила, как ухаживала за вами, милорд, когда вы упали во время охоты и когда свалились с дерева в куст крыжовника.
 Граф улыбнулся.
 — Никогда не забуду, как впивались эти шипы! Но я был довольно крепким, даже когда был ребенком, а мисс Мелфорд кажется такой нежной.
 — Надеюсь, она сильнее, чем кажется, милорд, и у меня есть особый лечебный бальзам, который я обещал передать миссис Доркинс. А когда ваше сиятельство собирается наведаться в дом вдовствующей графини? Сегодня вечером или завтра утром?
 — Я думаю, лучше будет сделать это завтра утром, перед возвращением в Лондон. Очень важно, Йетс, чтобы никто не связывал ни меня, ни тебя с гостьей ее светлости.
 — Я понимаю, милорд.
 — Надеюсь, ты достаточно хорошо объяснил миссис Доркинс, что никто из посторонних не должен знать, что она там?
 — Это будет затруднительно, милорд. Слуги в деревне гораздо болтливее, чем в Лондоне или даже в Ньюмаркете.
 — Я понимаю. Но слухи могут быть опасны.
 — Да, милорд.
 Пройдет какое-то время, подумал граф, прежде чем сэр Уолтер догадается, что исчезновение Кледры каким-то образом связано с ним.
 И все же никогда нельзя знать наверняка. Слишком много возможностей, что их секрет раскроется прежде, чем они будут готовы к этому.
 Засыпая, граф пытался продумать все последствия и способы борьбы с ними. Проснувшись, он продолжал разрабатывать планы. Его мозг давно уже не работал так интенсивно.
 Он съел очень легкий завтрак и сделал вид, что уезжает один, верхом. Никто не заметил, что, выехав из центральных ворот, он проскакал полями кругом и через противоположную часть парка подъехал к дому бабушки.
 Конюх не ожидал его, и Пойнтон, сам отведя коня в конюшни, вошел в дом через боковую дверь.
 Он прошел сразу наверх, зная, что бабушка вряд ли обрадуется его визиту в такой ранний час.
 По коридору он прошел в Голубую спальню, постучал в дверь и открыл ее, прежде чем Ханна успела это сделать.
 Присев перед ним в реверансе, старая горничная сказала:
 — Рада снова видеть вас, милорд! Я надеялась, что вы навестите нас. Молодая леди проснулась и, как понимает ваша светлость, несколько растеряна из-за того, что произошло с ней.
 Не отвечая, граф подошел к кровати.
 Утреннее солнце, проникая через окно, наполняло комнату золотистым сиянием.
 С маленького, с заострившимися чертами личика на графа смотрели глаза, казавшиеся огромными. Волосы Кледры, освещенные солнцем, обрамляли это личико, как облако, сотканное из солнечных лучей.
 Ханна вышла. Граф протянул девушке руку.
 — Доброе утро, Кледра! Как вы себя чувствуете?
 — Вы… вы здесь? Неужели я… как сказала мне эта славная женщина… я проспала… три дня?
 Граф взял ее руку в свою и сел рядом с кроватью.
 — Помните ли вы, что произошло? — осторожно спросил он.
 — Дядя… Уолтер! Он… он не знает, что я… здесь?
 — Даже не подозревает.
 — А… Звездный… он в безопасности?
 — Со Звездным все хорошо. Но, вы помните, вы просили меня изменить его имя? Теперь нет лошади по имени Звездный. Новый жеребец в моей конюшне зарегистрирован как «Крылатый победитель». К тому же, я думаю, вы не сразу узнаете его, когда увидите.
 Кледра вопросительно посмотрела на него, и граф объяснил:
 — Я подумал, что будет разумно, перед тем как перевозить Крылатого победителя из Ньюмаркета, закрасить белое пятно у него на носу, так что теперь он черный как смоль.
 Он почувствовал, как пальцы Кледры сжали его руку:
 — Это… умно… очень умно с вашей стороны! Так что теперь, вы думаете, он… спасен? — воскликнула девушка.
 — Я уверен в этом! Теперь нужно позаботиться о вашей безопасности.
 Тень набежала на ее личико.
 — Дядя Уолтер был… очень… очень зол.
 — Достаточно ли у вас сил, чтобы рассказать мне, что произошло? — спросил граф.
 Кледра глубоко вздохнула.
 — Когда я… спустилась рано утром к завтраку, это был день… т… торгов… кто-то сказал дяде, что Звездного… нет на месте. Он сразу предположил, что я… виновна в этом… потащил меня в конюшню, в… денник Звездного… и спросил меня, где… он.
 — Вы рассказали ему?
 — Вы же знаете, что… этого я бы… никогда не сделала!
 Не только… чтобы спасти Звездного, но чтобы… защитить и вас… Вы были так… д… добры…
 — И что тогда сделал ваш дядя?
 — Он… ударил меня. Но я отказалась отвечать. Он… снова спрашивал снова и снова… но я все равно молчала.
 Голос Кледры дрогнул, она на минуту умолкла, потом с усилием шепотом продолжала:
 — Когда он понял, что я ничего не расскажу ему… он засунул мне в рот тряпку… и… бил меня… бил… Больше… я… ничего… не помню.
 Граф подумал, что для нее так было лучше.
 Пока он слушал рассказ Кледры, его пальцы, хотя он не сознавал этого, сжимали ее руку все сильнее.
 Только когда она вскрикнула от боли, он спохватился:
 — Простите меня, — сказал он. — Просто мне трудно поверить, что мужчина может так жестоко избить женщину.
 — К… как вы… нашли меня?
 Граф рассказал ей.
 — Я понял, что должен вернуться и посмотреть, — просто сказал он.
 — И вы… унесли меня… оттуда?
 — Я вынес вас так, что, мне кажется, никто не знает об этом. Но нам нельзя рисковать. Сначала вы должны поправиться, а потом мы решим, куда вы можете поехать, чтобы ваш дядя больше не смог найти вас.
 Ее глаза на мгновение расширились от ужаса:
 — Вы… думаете… он не найдет меня здесь?
 — Такая опасность есть. Поэтому вас будут видеть только старые слуги моей бабушки, которые служат у нее уже много лет и знают меня с тех пор, когда я был в вашем возрасте и даже моложе.
 — Вы… добрый… очень, очень добрый! — воскликнула Кледра. — Но я не хотела бы, чтобы вы оказались в затруднительном положении из-за меня.
 — Я могу о себе позаботиться. Вопрос в том, смогу ли я позаботиться о вас.
 — И… Крылатом победителе.
 — И о нем, конечно!
 — Я бы хотела… посмотреть на него, когда… мне станет лучше.
 — Как только вы поправитесь, обещаю, я приеду на нем сюда, — заверил ее граф, — и вы сможете сами спросить его, хорошо ли ему.
 Она хихикнула, и ее смех показался ему очаровательным, как смех ребенка.
 — Когда он прибудет… я заставлю его… поблагодарить вас… как сама хотела бы сделать…
 — Все будет хорошо! — улыбнулся граф, — но сейчас вы должны постараться выздороветь как можно скорее. Я возвращаюсь в Лондон, но скоро снова навещу вас.
 — Вы обещаете это сделать? Все здесь… такие милые… но вы… другой.
 Граф приподнял брови.
 — В каком смысле — другой?
 — Вы были… очень добры к Звездному… и ко мне. Вы наш… друг.
 — Это мне нравится, но вы оба должны меня слушаться, а наша дружба должна остаться в тайне.
 — В… тайне, — прошептала Кледра, — и очень… драгоценной, потому что… вы очень… добрый.
 Граф встал, не выпуская ее рук.
 — Берегите себя, — сказал он, — и скорее поправляйтесь. Ваша жизнь теперь будет совсем другой, не такой, как с вашим дядей.
 Граф почувствовал, как задрожали ее пальцы и ему захотелось успокоить ее и придать уверенности. Он наклонился и поцеловал ее руку.
 Кожа у нее была очень мягкая, как у ребенка, подумал Пойнтон.
 Он улыбнулся ей и, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.




 Глава 4


 Граф ждал в своей библиотеке, когда дворецкий объявил:
 — Майор Эдвард Лаутер, милорд!
 Граф поднялся из-за стола, приветствуя гостя:
 — Рад видеть тебя, Эдди.
 Его друг, не отвечая, уставился на шейный платок графа.
 — У тебя новый фасон, причем я такого никогда не видел.
 Граф рассмеялся.
 — Не ожидал от тебя такой наблюдательности. Это модификация того, которым Браммел хвастался на прошлой неделе.
 — Этот лучше, чем у него, что, без сомнения, повергнет его в отчаяние.
 — Его гораздо легче завязывать. К тому же, как ты прекрасно знаешь, я не люблю выглядеть, как все.
 — Это у тебя никогда и не получится, — насмешливо заметил Эдди.
 Он принял бокал шампанского, который протянул ему граф.
 — Ну, раз мы одни, я надеюсь, ты наконец расскажешь мне, чем был вызван твой вчерашний поспешный отъезд из Ньюмаркета.
 — Сомневаюсь, что тебе будет интересно, — произнес граф медленно и безразлично. — Не думаю, что по мне там скучали.
 — Кое-кто заметил твое отсутствие.
 Граф отпил шампанского, прежде чем спросить:
 — И кто же это?
 — Мелфорд!
 Последовала долгая пауза, потом граф спросил:
 — Ты хочешь сказать, он заметил, что я уехал так рано?
 — Я встретился с ним у Уайта сегодня вечером, прежде чем отправился домой, чтобы переодеться к ужину.
 — У Уайта? — воскликнул граф.
 — Он был гостем этого молодого болвана Деверо.
 — Деверо столь неумен, что не сообразит, Рождество сейчас или Пасха, — съязвил граф, — но даже он мог бы догадаться не брать с собой к Уайту такого человека, как Мелфорд.
 — Мелфорд, конечно, просто наслаждался тем, что встретился с большинством присутствовавших на его аукционе. Пожалуй, он даже лебезил перед ними.
 — И ты говоришь, он упоминал обо мне?
 — Он подошел ко мне, когда я разговаривал с Чарльзом Хаббартом, — сказал Эдди.
 Граф ждал, но во всем его облике чувствовалось такое напряжение, что Эдди понял: его друг очень заинтересовался.
 — Он сказал: «Добрый вечер, Лаутер! Я заметил, что ваш хозяин Пойнтон не остался на последние три заезда вчера. Интересно, что же заставило его так поспешно уехать и куда он направился?»
 Граф нахмурился:
 — И ты сказал ему?
 — Я было собрался, но подумал, что это, черт побери, не его дело, и ответил уклончиво: «Мой отец, сэр Уолтер, всегда говорил мне, что в мире есть только одна вещь, более интересная, чем лошади. Это женщины!»
 Эдди увидел, что при этих словах напряжение графа ослабло. Он спросил:
 — И что на это ответил Мелфорд?
 — Он ничего не сказал, — ответил Эдди, — а этот идиот Деверо засмеялся, словно курица закудахтала, и воскликнул: «Я знаю, о ком вы говорите, и, на мой взгляд, у Пойнтона великолепный вкус. Айлини Каррингтон, несомненно, самая прекрасная женщина в Лондоне!»
 Граф еще больше нахмурился, и, зная, что он сердится, Эдди торопливо пояснил:
 — Я ожидал, что этот разговор будет тебе неприятен.
 Но у меня было такое чувство, хотя, возможно, ошибаюсь, что Мелфорду не нужно знать, куда именно ты уехал.
 Граф подумал, что Эдди оказался очень проницателен, но он не собирался объяснять, насколько важно было, чтобы сэр Уолтер понятия не имел, куда он отбыл из Ньюмаркета.
 — Ты правильно сделал, что не рассказал ему ничего обо мне, — произнес он. — Впрочем, не представляю, почему он проявил такое любопытство.
 Эдди бросил на друга быстрый взгляд и, пока граф пересекал комнату, чтобы наполнить свой бокал шампанским, сказал:
 — Мы с тобой много пережили вместе, Леннокс. Я помогал тебе в некоторых твоих предприятиях во Франции.
 И все же, как бы искусен ты ни был, есть одно, чего ты никогда не умел скрыть.
 — И что же это? — резко спросил граф.
 — Твои глаза, — ответил Эдди. — В них сейчас такое выражение, которое появляется только тогда, когда ты чувствуешь близость опасности, приключения или любви.
 Граф захохотал.
 — Я и не думал, что ты так наблюдателен.
 — Помни, когда ты затеваешь с кем-нибудь свои разбойничьи игры, прикрывай глаза и напускай на себя надменный и скучающий вид, который в последнее время стал твоей обычной маской.
 Граф снова рассмеялся:
 — Это правда? Неужели у меня действительно скучающий и надменный вид?
 — Добавь к этому еще «циничный»и получишь свой законченный портрет.
 — Черт тебя побери, ты смеешься надо мной, и я нахожу, что это весьма нахально с твоей стороны!
 — А сейчас в твоих глазах появилось новое выражение, — настаивал Эдди, — какая-то настороженность, которой давно в них не было. Поэтому я убежден, что ты забавляешься погоней или приключением, и я нахожу с твоей стороны чрезвычайно нечестным оставлять меня в стороне, Графа спас от ответа дворецкий, объявивший об ужине.
 Только когда они вернулись в кабинет и устроились в креслах, обсудив за ужином массу посторонних вещей, Эдди возобновил наступление.
 — Хотел бы я узнать — поскольку вряд ли кто-нибудь здесь может подслушать нас, — насмешливо начал он, — собираешься ты довериться мне или нет?
 К его удивлению, граф поднялся и отошел к окну, выходившему в сад.
 На Беркли-сквер был только один дом, к которому примыкал собственный сад. Остальные владельцы пользовались одним большим садом в центре площади, к которому у каждого был ключ.
 Сад графа примыкал к высокой стене, которая окружала сад Девоншир-хаус. Он был невелик, но в нем росли и деревья, и кусты, а аромат цветов наполнял воздух.
 Граф, однако, не замечал этого, думая о Кледре. Он гадал, заподозрил ли сэр Уолтер после разговора с Эдди, куда пропали девушка и ее лошадь.
 Затем, словно приняв решение, он отошел от окна и сел напротив друга.
 — Может быть, я не прав, — медленно заговорил Пойнтон, — рассказывая тебе то, что является не моим секретом, но мне кажется, ты сможешь помочь, как это бывало в прошлом.
 — Благодарю! Рад, что, оказывается, могу пригодиться! — язвительно отозвался Эдди.
 Граф, не улыбаясь, продолжал:
 — Это очень серьезно. Так серьезно, что я сильно опасаюсь за жизнь девушки и коня.
 Эдди молча недоверчиво посмотрел на него. Граф заговорил снова:
 — Это правда. Моя интуиция подсказывает мне, что их обоих могут убить!
 Эдди выпрямился в кресле.
 — Расскажи мне все с самого начала, — живо откликнулся он, так же, как незадолго до того бабушка графа.
 — Именно это я и собираюсь сделать. Но не заблуждайся, Эдди: вмешиваясь в это дело, ты, быть может, рискуешь жизнью!
 Следующие два дня граф провел с принцем Уэльским.
 Он знал, что принц не просто одаривал его своей дружбой, но по-настоящему восхищался им.
 Граф и сам был искренне привязан к наследнику трона, и потому делал все возможное, чтобы удержать того от увлечения выпивкой и общения с разными прихлебателями.
 Орды таких прихлебателей и всевозможных шарлатанов всегда вились вокруг принца, стараясь любыми, пусть даже сомнительными способами завоевать королевскую милость.
 Вместе с принцем граф присутствовал на состязании боксеров, а потом дал ему совет относительно покупки двух картин. Советники принца уверяли, что они не стоят тех денег, которые за них запросили, но граф придерживался противоположного мнения.
 Картины были написаны голландскими художниками, которые не были в моде в настоящий момент, но он согласился с принцем, что это настоящие шедевры и было бы обидно упустить возможность пополнить свою коллекцию.
 По вечерам были обычные приемы, которые начинали казаться графу слишком скучными. Гости много ели и пили и, как правило, каждый вечер в салонах собирались одни и те же лица.
 Его к тому же вовсе не радовало, что он оказался рядом с Айлини Каррингтон.
 Она была необыкновенно хороша. В свете свечей ее рыжие волосы полыхали огнем. Она смотрела на него с упреком, поскольку он не навестил ее после возвращения в Лондон.
 Он не успел купить ей прощальный подарок, как намеревался сделать, и написать прощальное письмо, поэтому ее недоумение, вызванное невниманием возлюбленного, было вполне естественно.
 Граф понимал, что принц посадил их рядом, желая доставить ему удовольствие, уверенный, что они по-прежнему интересуются друг другом, как это было последние три месяца.
 Граф же сидел, погруженный в свои мысли, недоумевая, почему такая прекрасная женщина, как Айлини, неожиданно надоела ему без всяких на то причин и как он мог когда-то находить ее необычной, если сейчас именно ее обыкновенность и предсказуемость представлялись ему невыносимыми.
 Она, словно драгоценное украшение или картина, вдруг превратилась в его глазах из подлинника в подделку.
 Он по-прежнему восхищался ее красотой и грацией, он даже отдавал ей должное: в ней все-таки проглядывала индивидуальность, которой были начисто лишены многие светские женщины, но что-то было не так.
 Он не мог не признать, что та сила притяжения, которая бросила их в объятия друг к другу, перестала действовать.
 Его чувства к Айлини больше не отличались от тех, какие он испытывал к любой другой женщине за столом. Большинство из них были либо увлечены принцем, либо мужчиной, который сидел рядом.
 «Что со мной? — спрашивал себя граф. — Почему мои отношения с женщинами не идут дальше короткого романа?»
 Когда он почувствовал влечение к Айлини, ему казалось, что она не похожа на тех красавиц, которых он встречал раньше, но сейчас откровенное желание в ее глазах было ему слишком хорошо знакомо.
 Да, ее легкий акцент придавал известное очарование самым банальным замечаниям, а глаза сулили неизведанное блаженство.
 Но сейчас будто занавес закрылся по окончании пьесы.
 Его интерес к этой женщине угас, и что бы она ни говорила, он слышал обычные светские банальности.
 Ее белая кожа божественно контрастировала с рыжими волосами и с коралловыми губами, но его влечение пропало.
 «Чего я ищу? Чего я хочу?»— этот вопрос граф и раньше задавал себе, но так и не смог найти ответа.
 В его жизни было слишком много женщин. Все они были прекрасны, все в первую их встречу казались ему необыкновенными, как картина, написанная кистью величайшего мастера, как драгоценная чашка из китайского сервиза или греческая статуя.
 Но проходило несколько месяцев, а иногда лишь несколько недель, и граф начинал находить изъяны в том, что казалось ему совершенством.
 Вот и с Айлини произошло то же самое. Она перестала волновать его.
 «В одном я уверен, — мысленно повторял граф, глядя прямо перед собой невидящим взором, — я никогда не женюсь!»
 Но тут он лукавил сам с собой, потому что знал: рано или поздно он будет должен обзавестись наследником.
 Графский титул переходил в их семье от отца к сыну шесть поколений, и было бы преступлением позволить ему перейти к тупому кузену, который жил в Шотландии, интересуясь только утиной охотой и рыбалкой.
 Граф очень серьезно относился к своему представительству в Палате лордов и к той роли, которую играл в графстве Хартфордшир. Он не сомневался, что, когда действующий лорд-лейтенант скончается или уйдет в отставку, именно ему, графу Пойнтону, предстоит стать главой судебной и исполнительной власти в графстве.
 «Мне придется жениться», — с отчаянием подумал он, представив себе долгие годы скуки, ибо граф не сомневался: даже женившись по любви, он неизбежно вскоре охладеет к той, что станет его женой.
 Эдди был прав, утверждая, что жизнь без приключений для него невыносима. Но каждое новое любовное приключение оканчивалось для него столь же банально, как все предыдущие.
 Он пытался искать любовниц среди танцовщиц, певичек и актрис, на короткое время завороженный блеском их успеха у публики.
 Он устраивал для них дорогой изысканный дом, дарил экипаж, лошадей, драгоценности, и они блистали, как сверкает украшенная рождественская елка. А потом случалось неизбежное.
 Однажды ночью он просто уходил из этого дома, зная, что не в силах больше видеть это хорошенькое личико, ощущать эти объятия и слышать тот же голос, зная, что от него не ждут ничего, кроме дорогого подарка.
 На следующий день его секретарь получал приказ выплатить даме немалую сумму, а дом закрыть до лучших времен. И так случалось не раз.
 «Моя беда в том, — думал граф, — что я думаю и чувствую интенсивнее, чем другие. А значит, и мой интерес угасает быстрее. В этом мое несчастье!»
 — Вы так задумчивы, — проворковал голос рядом с ним, — а я жду, что вы скажете мне, когда мы снова увидимся.
 Граф не ответил, и Айлини Каррингтон нежно произнесла:
 — Я буду одна завтра в три часа, пока Ричард выступает в Палате общин.
 Граф хотел было сказать, что завтра он занят, но потом счел за лучшее промолчать.
 Завтра он пойдет к лучшим ювелирам на Бонд-стрит и выберет прощальный подарок, который отправит ей вместе с письмом.
 Граф улыбнулся, оставив Айлини в уверенности, что ее приглашение принято.
 Затем, повысив голос, она принялась развлекать его последними слухами, которые будоражили лондонское общество, пока граф был в Ньюмаркете.
 Когда он прощался с ней, ее пальцы слегка сжали его руку. Она явно не допускала мысли, что его чувства к ней могли измениться.
 Возвращаясь вместе с Эдди на Беркли-сквер, граф злился на себя.
 — Поедешь домой? — спросил его Эдди. — Не хочешь ли заглянуть в Уайт-хаус? Туда залетели премиленькие пташки из Франции, весьма соблазнительные! Впрочем, может нам так кажется, потому что француженки давно не появлялись в наших публичных домах до самого перемирия.
 — Я еду домой, — холодно заявил граф.
 — Тебя так беспокоит Мелфорд? Мне кажется, ты воображаешь его большим чудовищем, чем он есть на самом деле.
 Он заметил, что граф словно застыл, и быстро добавил:
 — Я в ужасе от того, как он обошелся со своей племянницей, и если ты прав, его следует пристрелить за отравление жеребца Ладлоу. Но я не могу поверить, что он будет громоздить преступление на преступление, зная, что рискует рано или поздно быть повешенным за это.
 — Сумасшедшие не думают, — жестко возразил граф.
 — Ты думаешь, он сумасшедший?
 — Я уверен в этом!
 — Тогда, конечно, он опасен, — согласился Эдди, — и мы должны избавиться от него раньше, чем он окончательно взбесится.
 — Это легче сказать, чем сделать, — ответил граф. — У меня нет ни малейшего желания оказаться на виселице из-за Мелфорда!
 — Ты не был так разборчив в средствах во Франции.
 Когда ты чудом вызволил Д'Орси из тюрьмы, ты оставил за собой немало трупов. По крайней мере мне так рассказывали.
 — Я был тогда моложе. С возрастом я стал осторожнее и начал заботиться не только о своей репутации, но и о своей жизни.
 Эдди захохотал.
 — А еще мне показалось, что ты не получил никакого удовольствия от сегодняшнего вечера. Пожалуй, крестовый поход во имя спасения девушки и ее коня просто необходим тебе, чтобы развлечься.
 — Я буду доволен, если он удастся, но последнее, чего я хочу, так это чтобы кто-нибудь заподозрил, что я имею какие-то отношения с Мелфордом, который мне отвратителен и которого я ненавижу.
 Внезапно Эдди понял, что скука графа во время ужина была связана не с тем, что он назвал «крестовым походом», а с охлаждением к Айлини Каррингтон.
 Он еще до отъезда графа в Ньюмаркет подозревал, что его интерес угасает.
 Правда, увидев радость Айлини от встречи этим вечером, Эдди сказал себе, что, вероятно, ошибся.
 Но сейчас он снова вспомнил, что, взглянув на графа во время ужина, отметил его задумчивость и рассеянность.
 Эдди хотел было спросить друга, в каком состоянии его роман, но не решился. Несмотря на близость их отношений, несмотря на то, что они пережили вместе немало опасностей, Эдди не осмелился… затронуть в разговоре сердечные дела своего друга.
 Лошади подъехали к Беркли-сквер, и граф спросил:
 — Зайдешь выпить или хочешь, чтобы мой экипаж отвез тебя домой?
 — Я зайду выпить, — сказал Эдди, — но ты отошли лошадей. Я пройдусь до дома пешком.
 Дом Эдди, принадлежавший его отцу, находился недалеко, на Керзон-стрит, поэтому граф отпустил экипаж. Они вошли в дом.
 В библиотеке их ожидало шампанское и другие напитки, но гостеприимство принца было слишком щедрым. Ни Эдди, ни граф ничего больше не пожелали.
 Граф, будто прочитав мысли друга, спросил:
 — Завтра, в пятницу, я собираюсь отправиться домой.
 Ты поедешь со мной?
 — Конечно, если ты хочешь.
 — Я всегда рад тебя видеть, теперь, когда ты знаешь мою тайну, было бы хорошо, если бы ты познакомился с Кледрой. Возможно, ты посоветуешь мне, что будет можно предпринять в отношении нее, когда она будет в состоянии выдержать путешествие.
 — Ты хочешь отослать ее?
 — Если бы она была моложе, я отправил бы ее в школу, но я не могу на неопределенное время оставить ее в доме бабушки. Что, если Мелфорд догадается, где она скрывается? — Граф, будто рассуждал вслух. — В этом доме только старые слуги. Они будут совершенно беспомощны, если он попытается выкрасть ее оттуда или как-то навредить девушке.
 — Но ты не можешь перевезти ее в Пойнтон-Холл, — заметил Эдди.
 — Я понимаю. Может, стоит найти ей какую-нибудь дуэнью и отправить в мой дом в Корнуолле? Ты был там однажды, помнишь?
 — Конечно, я помню. Славное местечко! Но ей, должно быть, будет страшно одной, и она станет скучать не имея никого, с кем можно поговорить.
 — Мне кажется, будь ее конь с ней, она могла бы быть вполне счастлива. Но если серьезно, такое заточение, действительно может быть скучно, и, что еще хуже, она будет совершенно беззащитна, если дядя узнает, где она.
 Эдди готов был сказать что-нибудь язвительное по поводу заботы графа о молоденькой девушке, которая, по его словам, была почти ребенком и с которой он был знаком так недолго.
 Но он хорошо знал, что его друг был почти фанатичен в своей ненависти к жестокости, в каких бы формах она ни проявлялась.
 Если вся история выглядела так, как рассказал ее граф, в чем Эдди не сомневался, тогда Мелфорду не избежать кары за свое зверство, сколько бы времени графу на это не понадобилось.
 Вслух же он сказал:
 — Так как я не сомневаюсь, Леннокс, что ты настроился поквитаться с Мелфордом рано или поздно и преподать ему урок, который он никогда не забудет, то лучше было бы покончить с этим как можно скорее. Почему бы тебе не придраться к чему-нибудь и не вызвать его на дуэль? Ты отличный стрелок, ему далеко до тебя.
 — Именно поэтому я на это не пойду.
 — Этот несчастный ребенок был совершенно беспомощен, когда он избивал ее, — сухо напомнил Эдди.
 — К тому же, — задумчиво продолжал граф, следуя за ходом своих мыслей, — Кледре будет неприятно, если ста нет известно, как дядя обращался с ней, или если вообще она окажется замешана в этом деле.
 С этим Эдди не мог не согласиться.
 Дуэль графа с сэром Уолтером, бесспорно, станет главной темой разговоров в лондонском высшем свете, и о причине поединка будут толковать во всех клубах и салонах.
 — Ты прав, Леннокс, — воскликнул Эдди, — это предложение неудачно, но как же еще можно проучить этого негодяя? Мы же не можем сунуть его головой в Темзу и держать, пока не захлебнется!
 — Мы придумаем что-нибудь рано или поздно, — ответил граф. — Сейчас главное, чтобы он не натворил новых бед.
 Эдди понял, что граф опять думает о Кледре, и удивился про себя.
 Через полчаса он поднялся:
 — Доброй ночи, Леннокс. Мне пора.
 Выйдя с Беркли-сквер и повернув налево, по направлению к Керзон-стрит, Эдди медленно пошел по улице. Ему было о чем подумать.
 Он никак не ожидал услышать от графа историю, которую тот преподнес ему прошлой ночью. И сейчас ситуация представлялась ему намного более сложной, чем сначала показалось.
 Ясно, что она целиком поглощала мысли графа.
 «Ему это пойдет на пользу, — решил Эдди. — В последнее время он слишком скучал. А теперь словно очнулся и стал самим собой. То есть самым интересным человеком, которого я когда-либо встречал!»
 Эдди и сам с удовольствием ожидал, что принесет ему пребывание в Пойнтон-Холле.
 Уже вернувшись домой, он продолжал думать о графе, пока не заснул.
 Граф сказал, что утром будет занят, имея в виду, хотя он и не сказал об этом Эдди, покупку подарка для Айлини.
 Они выедут около половины двенадцатого и как раз успеют к обеду в Холл.
 Граф заранее распорядился приготовить фаэтон со свежей упряжкой гнедых.
 Это была его недавняя покупка, и ему хотелось испытать ее.
 Двум верховым, которые должны были сопровождать графский выезд, было ведено ехать на лошадях из его лондонских конюшен, которых еще не пробовали в деревне.
 Граф намеревался испытать одного из жеребцов на дорожке для стипль-чеза, которую недавно построил в Холле.
 Он, как обычно, с нетерпением ожидал возвращения домой, ибо именно Холл был для него его истинным домом и всегда значил для Пойнтона гораздо больше, чем все остальное, чем он обладал.
 Он поручил своему секретарю отправить приглашения нескольким соседям, с которыми ему было бы приятно поужинать в субботу вечером и чье общество, как он полагал, развлечет и Эдди.
 Вернувшись с Бонд-стрит с дорогим и изысканным украшением для Айлини, он написал ей записку, которая не оставляла сомнений в значении подарка.
 Теперь посылку должны были доставить Айлини домой на Парк-стрит в три часа, когда, как она предупредила графа, ее муж будет в Палате общин.
 — Все ли готово? — спросил граф у дворецкого, вручая ему пакет.
 — Фаэтон подадут минут через пять, милорд.
 — Отлично, я как раз успею переодеться.
 Граф поднялся наверх, где его ждал Йетс с костюмом, удобным для поездки.
 — Вы смените сапоги, милорд? — спросил Йетс.
 Новые сапоги с завернутым верхом только-только что вошли в моду благодаря Красавчику Браммелу.
 Граф покачал головой:
 — Новые сапоги еще нужно немного разносить.
 — Хорошо, милорд.
 Йетс прекрасно знал, что граф, будучи весьма требователен к своему внешнему виду, не в пример денди все-таки предпочитал одежду в первую очередь удобную, а не бьющую на эффект.
 Именно поэтому всегда казалось, будто одежда — это часть его самого, что отнюдь не умаляло его привлекательности.
 — Вы поедете за мной в повозке, — сказал граф, выходя из комнаты, — а когда доберетесь до Холла, постарайтесь разузнать, но очень осторожно, спрашивал ли кто-нибудь о мисс Мелфорд или ее лошади.
 — Я уже подумал об этом, милорд, — ответил Йетс. — Ваше сиятельство может на меня положиться: я буду очень осторожен.
 — Я доверяю вам, вы же знаете, но не забывайте ни на минуту, Йетс, мы имеем дело с хитрым и ловким злодеем.
 — Я знаю это, милорд, — ответил Йетс, — и я тоже беспокоюсь о молодой леди. Она не выдержит такого обращения еще раз.
 — Да, это верно, — согласился граф, — поэтому мы обязаны сделать все, чтобы другого раза не было.
 — Мы не допустим, милорд!
 Граф спустился вниз и, посмотрев на часы, увидел, что до назначенного времени осталось две минуты.
 Эдди был солдат, и граф не сомневался, что тот не заставит себя ждать.
 Он взял со стула в библиотеке бумаги, которые оставил для него секретарь, и стал их просматривать.
 Они касались разных улучшений, которые граф намеревался сделать в поместье в Хартфордшире, ремонта в охотничьем домике в Лестершире и планов относительно новой богадельни, которую он приказал построить к Рождеству на своей земле в Кенте.
 Пойнтон задумался, с чего начать, но в этот момент отрылась дверь библиотеки, и вошел Эдди.
 Граф улыбнулся.
 — Минута в минуту! — воскликнул он. — А я только собрался обвинить тебя в том, что ты заставляешь меня ждать.
 Увидев выражение лица друга, он встревожился:
 — В чем дело? Что случилось?
 Эдди остановился у стола напротив графа:
 — Даже не знаю, как сказать тебе. Сначала я подумал, что это просто совпадение, но после того, что ты мне рассказал, боюсь, что это не так.
 — О чем ты говоришь? — резко спросил граф.
 Эдди помолчал, потом выговорил изменившимся голосом:
 — Айлини Каррингтон нашли мертвой сегодня утром!
 На мгновение граф подумал, что либо Эдди шутит, либо он не правильно расслышал его.
 Не дождавшись ответа, Эдди продолжал:
 — Это правда, Леннокс. Я только что из клуба. Там больше ни о чем другом не говорят.
 — Что произошло?
 Эдди сел в кресло и не сразу заговорил:
 — Все говорят о том, как необычна ее смерть! По словам ее дяди, за которым послали, так как ее родителей нет в стране, она вернулась накануне с приема и сразу легла.
 — Каррингтон был дома?
 — Нет. Он был на парламентском ужине, который устраивался в честь какого-то иностранного деятеля, который как раз прибыл к нам с визитом.
 — И что же дальше?
 — Он приехал через два часа после возвращения жены и, так как было уже поздно и он не хотел беспокоить ее, лег в другой комнате.
 Граф промолчал, хотя знал, что у Айлини с мужем были отдельные спальни.
 — Она ни на что не жаловалась перед тем, как легла?
 — Ее горничная говорит, что она была в отличном настроении и даже не слишком уставшая, — ответил Эдди.
 Граф молчал, и Эдди заговорил снова:
 — Каррингтон сказал доктору, что проснулся в пять часов утра, его разбудили крики жены. Он вбежал в ее спальню…
 — И что же?
 — Она билась в судорогах, металась по постели, и ее невозможно было удержать.
 — Что он сделал?
 — Он позвонил, чтобы позвать горничную, но подумал, что она может прийти не сразу, и побежал за ней наверх, крикнув лакею в холле, чтобы тот ехал за доктором.
 — Полагаю, это тоже заняло какое-то время, — задумчиво проговорил граф.
 — Когда Каррингтон вернулся в спальню, его жена лежала на полу и казалась мертвой, но все ее мышцы сводило страшной судорогой.
 Граф вспомнил описание смерти Джессопа.
 — Судороги! — тихо проговорил он.
 — Так рассказывал Каррингтон дяде Айлини, — кивнул Эдди. — Это, очевидно, произвело на него сильное впечатление.
 — Но она была мертва.
 — Да, — подтвердил Эдди. — Когда пришел доктор, он уже ничего не мог сделать.
 — И что, по их мнению, послужило причиной смерти?
 — Дядя миссис Каррингтон, когда его спросили об этом у Уайта, ответил, что предполагает какой-то припадок.
 — И никто не заподозрил отравления?
 — Я задавал этот вопрос, — ответил Эдди, — но мне сказали, что не было никаких жалоб со стороны тех, кто присутствовал на приеме.
 Взгляды двух мужчин встретились, и граф сказал:
 — То, о чем мы оба думаем, просто невозможно вообразить!
 — Я тоже так считаю, — ответил Эдди. Но такое странное совпадение… После того, что ты рассказал мне о жеребце Ладлоу, я вчера поспрашивал о ядах одного своего друга, который провел несколько лет на Востоке.
 Граф внимательно слушал.
 — Он сказал, — продолжил Эдди, — что и у индусов, и у китайцев есть яды, которые не оставляют никаких следов, и при вскрытии, как бы искусно оно ни проводилось, невозможно определить, что жертва была отравлена.
 — Но откуда у Мелфорда такой яд?
 — Если бы ты не попросил меня поехать с тобой, я мог бы сегодня разузнать, был ли он когда-нибудь на Востоке или общался ли с кем-нибудь из тех, кто там был. Вряд ли это значительно продвинуло бы нас, но в данных обстоятельствах любая зацепка может пригодиться.
 — Ты прав, — согласился граф.
 — Очень важно, — продолжал Эдди, — выяснить, связывает ли он с тобой исчезновение Кледры или просто мстит за то, что ты ничего не купил на аукционе.
 — Я сам могу без труда ответить на этот вопрос, — резко возразил граф. — Он связывает меня с исчезновением Кледры, и он уверен, что я прячу ее лошадь. Поэтому Айлини умерла. И теперь мы должны действовать быстро, чтобы не дать ему возможности убить кого-нибудь еще.
 Граф и Эдди ехали молча, пока не выбрались за пределы Лондона, и Эдди видел, что граф гнал лошадей быстрее, чем обычно.
 Впрочем, Эдди понимал, что граф снова и снова обдумывает все, что произошло.
 То, что они уже знали об Уолтере Мелфорде, давало основания заподозрить его в новом убийстве.
 Но они ничего не могли сказать ни в суде, ни где-либо еще, не ставя под угрозу Кледру, к тому же у них не было никаких доказательств.
 Жеребец лорда Ладлоу, Джессоп, умер от «припадка».
 Айлини скончалась от «припадка».
 Но как доказать связь между этими двумя смертями?
 Если опекун счел нужным выпороть свою племянницу за плохое поведение, закон лишь подтвердит его право и будет рассматривать наказание как справедливое возмездие.
 Эдди ситуация представлялась безнадежной, но он знал, что граф никогда не отступает и не проигрывает, как бы ничтожны ни были его шансы.
 Он надеялся только, что его друг найдет способ действовать раньше, чем пострадает очередная невинная жертва.
 Они добрались до ворот Пойнтон-Холла, на десять минут превысив предыдущий рекорд графа. У Эдди от бешеной скорости перехватывало дыхание, и он сочувствовал лошадям, взмокшим от пота, и сопровождавшим фаэтон верховым, которым нелегко было держаться вровень с графской упряжкой.
 Граф притормозил коней точно около ворот и кивнул верховым:
 — Езжайте к дому и предупредите, что мы немного задержимся к обеду, так как у меня есть сообщение для ее сиятельства.
 Сопровождающие почтительно прикоснулись к шляпам, и один из них ответил:
 — Да, милорд.
 Граф повернул упряжку на узкую аллею, которая вела к дому вдовствующей графини. Когда они подъехали к парадной двери, навстречу вышел Йетс и придержал лошадей.
 Эдди последовал за графом в холл.
 — Ее сиятельство примет меня? — спросил граф у старого дворецкого.
 — Мне кажется, ее сиятельство догадались, что вы можете сегодня приехать, милорд, — ответил Доркинс. — Она попросила принести ей бутылку шампанского полчаса назад.
 Граф взбежал по лестнице, Эдди за ним, думая, что интуиция графа, которая казалась неотъемлемой чертой его личности, передалась ему, по-видимому, по наследству.
 Граф постучал в дверь комнаты бабушки, и Эмма немедленно открыла, почтительно присев перед ним в реверансе.
 — Доброе утро, бабушка, — сказал граф, входя в комнату. — Я привез с собой Эдди Лаутера. Он один из твоих самых горячих почитателей.
 — Я всегда готова принять красивого молодого человека. Не так уж часто приходится видеть их в последнее время, — сказала графиня, пока граф целовал ее.
 Она протянула руку Эдди, и тот поцеловал ее со словами:
 — Нет нужды, сударыня, говорить, что вы выглядите сегодня еще прекраснее, чем всегда. Вы, кажется, никогда не постареете!
 — Льстец! — рассмеялась графиня. — Но лесть мне доставляет удовольствие.
 Потом она посмотрела на внука:
 — «Мои кости», как говорят слуги, так и чувствовали, что ты сегодня приедешь.
 — Я так и так собирался это сделать сегодня, — ответил граф. — Но перед самым отъездом я узнал кое-что, что заставило меня поторопиться.
 Его тон заставил графиню пристально посмотреть на внука.
 — Что произошло? — спросила она.
 — Айлини Каррингтон умерла сегодня ночью. Как я полагаю, от того же яда, что и жеребец Ладлоу!
 Графиня не вскрикнула, даже не вздрогнула:
 — И что же ты намерен делать?
 — Я думал об этом все время, пока ехал сюда, но мы так гнали лошадей, что я еще не успел обсудить все с Эдди.
 Он знает о нашей тайне.
 — Я думала о том, что его стоит привлечь к этому делу, — улыбнулась графиня, взглянув на Эдди.
 Затем она снова повернулась к внуку.
 — Я знаю, ты беспокоишься, но я уверена, что Кледра, эта прелестная девушка, будет в безопасности здесь со мной.
 — Она будет в безопасности с вами, — ответил граф, — но не здесь.
 Графиня удивленно взглянула на него.
 — Что ты имеешь в виду?
 — Я решил, — ответил граф, — что вас обеих нужно переселить в Холл. Там больше слуг, способных защитить вас, никто не сможет войти в дом незамеченным, и я мог бы быть с вами.
 Он видел, что бабушка удивлена его предложением.
 Но затем она откликнулась с той живостью, которую он и ожидал от нее:
 — Мне всегда было весело, когда я жила в Холле, поэтому не вижу, почему бы мне не сделать это снова. Конечно, дорогой Леннокс, я с радостью принимаю твое приглашение, хотя тебе нелегко будет переселить меня туда.
 — Вас будут хорошо охранять, — сказал граф. — У меня предчувствие, бабушка, что мы должны быть готовы к нападению опасного и очень хитрого человека, не просто невероятно злого, но и сумасшедшего!




 Глава 5


 К трем часам пополудни все было организовано, к удовольствию графа. Его приказы были доведены до сведения всех в Пойнтон-Холле.
 Он и Эдди вернулись в дом графини, за ними следовал экипаж, запряженный парой великолепных жеребцов, для самой графини и Кледры и повозка для багажа и слуг.
 Перед отъездом граф распорядился, чтобы миссис Доркинс переехала в Холл для ухода за Кледрой.
 Он не хотел, чтобы его собственные слуги увидели следы побоев, которые перенесла девушка.
 Йетс рассказал графу, как Ханна убедила слуг в доме вдовствующей графини, что Кледра пострадала от несчастного случая, и граф нашел это объяснение ее состояния вполне приемлемым.
 День был солнечный, дул легкий ветерок, который смягчал жару, и граф с удовольствием проехал через парк, пожалев, что путь к дому бабушки оказался таким коротким.
 Когда граф вошел в дом, старый дворецкий произнес:
 — Ее сиятельство будет готова через несколько минут, милорд. А молодая леди спрашивала, не может ли она поговорить с вашим сиятельством в гостиной.
 Граф взглянул на Эдди, и тот, понимая, что Кледре будет легче поговорить с его другом наедине, заметил:
 — Я пойду в кабинет. Позови меня, когда вы будете готовы ехать.
 Граф кивнул и прошел через холл в большую нарядную гостиную, французские окна которой выходили в сад.
 Когда он вошел, Кледра стояла около окна, глядя на цветы в саду. Солнце играло в ее волосах, и от этого казалось, что головка девушки окружена сияющим ореолом.
 Она глубоко задумалась и не замечала его, пока он не прошел полкомнаты.
 Тогда, будто инстинктивно ощутив его присутствие, она повернулась, и он увидел выражение радости в ее огромных глазах.
 Она показалась ему еще тоньше, чем в их первую встречу. На ней было белое платье из муслина, сшитое, вероятно, Ханной. В нем Кледра была похожа на некое эфирное, воздушное создание, возможно, фею, неожиданно оказавшуюся на земле.
 Ее бледные щеки чуть-чуть порозовели, и теперь она выглядела гораздо лучше, чем в их прошлую встречу с графом.
 Она молчала, и, подойдя к ней, Пойнтон спросил:
 — Как вы себя чувствуете, Кледра? Надеюсь, переезд не будет для вас слишком тяжел.
 — Нет, что вы, конечно, нет, милорд.
 Она присела в легком реверансе.
 — Вы хотели увидеться со мной? — спросил граф.
 Кледра вздохнула и отвернулась, будто смущаясь.
 — Что вас беспокоит? — спросил он.
 — Ваша бабушка… сказала мне, что… произошло, — заговорила Кледра, — и я думаю, что Звездный и я… мы должны… уехать… как можно скорее.
 — Уехать куда?
 — Куда угодно. Но… мы не должны больше приносить… вам беспокойство или подвергать вас… о… опасности.
 По тому, как девушка произнесла последнее слово, граф понял, что она понимает, какая угроза нависла над ними.
 — Я сказал, что позабочусь о вас, и не намерен изменять своему слову.
 Кледра сцепила пальцы и подняла на него глаза.
 — Я… если что-нибудь… произойдет с вашей бабушкой, — произнесла она дрожащим голосом, — или с вами… я никогда не прощу этого себе. Пожалуйста… позвольте мне уехать… Только… боюсь, вам придется… дать мне немного д… денег… У меня ничего нет.
 Граф внимательно взглянул на нее. Она говорила искренне. Было невозможно усомниться в этом, глядя в огромные исполненные отчаяния глаза девушки.
 — Предположим, я соглашусь на ваше предложение, — заговорил он мгновение спустя. — Как вы собираетесь справляться одна?
 — Мне все равно придется справляться в будущем, — ответила Кледра. — Я не осмелюсь обратиться ни к кому из друзей или немногих родственников, потому что я боюсь. Дядя Уолтер может… у… убить их, как он… убил вашу… вашу… подругу.
 Ей было трудно произнести эти слова. Граф видел, как дрожат ее руки.
 Он подумал, что немногие женщины вообще и, без сомнения, ни одна из его знакомых могли бы проявить такое бескорыстие и такую готовность к самопожертвованию.
 Вряд ли Кледра представляла себе все опасности, с которыми столкнулась бы, окажись она одна, без всякой поддержки. После того, через что ей, такой хрупкой и чувствительной, пришлось пройти, сейчас остаться одной было бы ужасно.
 Но, стараясь не драматизировать ситуацию, он сказал вслух:
 — Даже если вы готовы уехать, я сомневаюсь, что Крылатый победитель захочет отказаться от удобного стойла и отличной еды, которые ему обеспечены как моему гостю.
 — Я… я могла бы оставить его… с вами и поехать одна.
 — Я снова спрашиваю вас: куда вы намерены отправиться?
 — Я думала… после того как ее сиятельство рассказала мне о том, что… произошло, что, может быть, я могла бы остановиться в какой-нибудь маленькой… деревушке.
 — И чем бы вы занимались?
 — Я могла бы… наверное, учить детей… или… я умею… хорошо готовить.
 Она была такая маленькая и такая изящная, что граф никак не мог представить ее себе, занимающейся черной работой. Эта девушка была просто создана для того, чтобы мужчины окружали ее восхищенным вниманием.
 Но Пойнтон не мог сказать ей это, понимая, что только напугает ее, а она и так достаточно испугана, хотя и старается изо всех сил скрыть свой страх. И тогда он заговорил с ней так, как она, несомненно, не ожидала:
 — Мне очень обидно, Кледра, что вы не доверяете мне.
 — О… но это не так! — воскликнула девушка. — Как я могу не доверять вам, когда вы были так добры… очень… очень добры!
 — И вы говорили, что мы друзья.
 — Да, я знаю. Но когда я пришла к вам… в отчаянии, умоляя спасти Звездного от этого жестокого человека… я не представляла, что я осложню вашу жизнь… что дядя Уолтер способен убить кого-то, кого вы…
 Она остановилась, но граф понял, что она собиралась произнести слово «любили».
 Естественно, его бабушка, рассказывая Кледре о смерти Айлини, дала понять, что та играла особую роль в жизни графа.
 Да если бы она и не говорила этого, Кледра, с ее обострившимся от страданий умом, не могла не догадаться, что причиной убийства Айлини могла быть только уверенность сэра Уолтера в том, что этим он нанесет графу личную обиду и причинит боль.
 — С тем, что случилось, уже ничего не поделаешь, — спокойно сказал граф. — Теперь вы, Кледра, должны помочь мне защитить мою бабушку и моих лошадей, в том числе, конечно, и Крылатого победителя.
 — Может быть, самое… разумное, что я могу сделать… это вернуться… к… дяде Уолтеру!
 Граф посмотрел на нее, не веря своим ушам. Неужели она могла искренне предложить такое решение? Но прежде чем он смог что-то сказать, Кледра тихо добавила:
 — Возможно, если я… попрошу прощения за то, что… сделала… он… простит меня… и не… накажет, как он делал… раньше.
 Голос ее предательски дрогнул, и граф почувствовал, как она напряглась всем телом, заставляя себя смириться с этим чудовищным предложением.
 На мгновение наступила тишина. Затем граф сказал:
 — Посмотрите на меня, Кледра!
 Она послушно подняла глаза, в глубине которых он увидел неприкрытый ужас.
 Но в них не было и следа слез, и он понял, что эта крохотная девушка обладала такой смелостью, которой он не мог не восхищаться, смелостью, почти невероятной.
 — Вы правда думаете, — резко спросил он, — что я могу позволить женщине или мужчине, если у меня есть возможность помешать этому, иметь дело с вашим дядей сейчас, в такой момент? Он не только преступник и убийца. Он сумасшедший!
 Кледра опустила глаза.
 — Я тоже… так думала, когда жила… с ним.
 — Поэтому мы должны помешать ему совершить новые преступления, от которых невинные люди могут пострадать. А так как вы знаете его лучше, чем кто-либо еще, мне нужна ваша помощь, Кледра.
 Она посмотрела на него, будто желая убедиться, что он говорит искренне, а не придумывает способ избавить ее от затруднений.
 — Я полагаю, вы действительно, доверяете мне, о чем я и просил вас. И я буду очень разочарован, если вы откажетесь помочь мне.
 — Вы же знаете, я сделаю… все, что вы пожелаете, — ответила Кледра. — Просто… мне… стыдно, что… я вовлекла вас во все это.
 — Ну, может быть, и лучше, что это произошло со мной, а не с кем-нибудь еще, кто не был бы уверен, что справится с этим.
 — Это верно, — быстро произнесла Кледра. — вы такой… удивительный, такой… необыкновенный, что, я уверена, только вы и сможете… остановить дядю У… Уолтера, не дать ему совершить еще… нечто ужасное и отвратительное.
 — По крайней мере я могу попытаться. А теперь, если вы готовы, думаю, надо перевезти бабушку в Холл и устроить ее там как можно быстрее.
 — Да… конечно.
 Кледра взяла свою шляпку, которая лежала на одном из кресел, и длинный шарф из бледно-голубого атласа.
 Она надела шляпку и завязала ленты под подбородком, бросив небрежный взгляд в зеркало над камином.
 Заметив, что граф наблюдает за ней, она объяснила:
 — Ваша бабушка была так добра, что одолжила мне эту милую шляпку, а Ханна сшила мне платье. Я могу лишь благодарить вас и просить прощения за то, что причиняю вам столько беспокойства.
 — Но должен признать, вы очаровательный источник беспокойства, — сказал граф с улыбкой. — А когда мы доберемся до Холла, вы увидите, что я привез вам из Лондона много платьев.
 Кледра уставилась на него в удивлении.
 — Н… Но как же вы это сделали? — засмущалась она.
 — Я же не мог оставить вас здесь в одной моей ночной рубашке, — снова улыбнулся граф.
 Он увидел, как кровь прилила к ее щекам, и подумал, что давненько ему не приходилось видеть женщину, которая становилась столь очаровательна, когда краснела.
 — Я думаю, — сказала она, — что вы скоро устанете от моих непрерывных благодарностей. Но… все-таки… спасибо… Спасибо вам!
 Улыбаясь, граф направился к двери.
 — Пойдемте, — сказал он. — Новые платья — это еще не все, что я хочу показать вам, когда мы окажемся в моем доме.
 Кледра поспешила за ним. Когда они вошли в холл, графиню в кресле сносили вниз два крепких молодых лакея.
 Драгоценности сверкали на ней, и, как отметил граф, бабушку украшала шляпа с широкими полями и кружевной вуалью — последний крик великосветской моды.
 Он в очередной раз убедился, что, хотя его бабушка уже больше года не покидала свою спальню, это не мешало ей быть в курсе последней моды и приобретать шляпки, зонтики от солнца и прочие модные мелочи просто ради собственного удовольствия.
 Лакеи внесли кресло в холл и опустили на мраморный пол. Граф поцеловал руку графини.
 — Вы так прекрасны, бабушка, — сказал он. — Мне кажется, я должен отвезти вас в Воксхолл , где вы, бесспорно, вызовете всеобщее восхищение.
 — Я хотел сказать то же самое! — воскликнул Эдди, выходя из кабинета, не дожидаясь, когда граф позовет его.
 Он тоже поцеловал руку графини:
 — Смею заметить, ваша шляпка — самая красивая из тех, что я видел. Она совершенно затмевает ту, что была надета на миссис Фитсхерберт в прошлое воскресенье.
 Графиня покачала головой.
 — Я никогда не была особой поклонницей этой женщины!
 Граф рассмеялся.
 — Если вы собираетесь сплетничать, должен обратить ваше внимание на то, что лошади ждут и им очень жарко на солнце.
 — И, конечно, нет ничего важнее этого, — насмешливо заметила графиня.
 Два лакея снова подняли ее кресло и понесли к экипажу.
 Граф и Эдди осторожно посадили бабушку на заднее сиденье, на которое для ее удобства положили дополнительные подушки.
 Еще несколько подушек подложили графине под ноги, прежде чем укрыть их пледом.
 Кледра села рядом с графиней, кучер хлестнул лошадей, и экипаж медленно тронулся.
 В парке граф и Эдди подъехали к нему и дальше двигались по обеим его сторонам как сопровождающие.
 Только граф знал, что и кучер, и лакей на запятках вооружены и что у него самого в кармане плаща лежит пистолет.
 Однако ничто не нарушило торжественность их поездки. Только голуби в парке перепархивали с дерева на дерево, да олени пугались, увидев кавалькаду, которая вторглась в их владения.
 Все казалось прекрасным в солнечном свете. Озеро лежало, как расплавленное золото.
 Кледра смотрела на это чудо широко открытыми глазами и не могла сдержать восторженного восклицания при виде белых и черных лебедей, купающихся под мостом, и флага графа, развевающегося над домом.
 — Какая красота! — обратилась она к графине. Мне кажется, это сон!
 — Так и я чувствовала себя, когда приехала сюда невестой покойного графа.
 — Вы и сами, должно быть, были похожи на сказочную принцессу, сударыня! — воскликнула Кледра.
 — Так казалось моему мужу, — тихо отозвалась графиня. — И я знаю, мне очень повезло: я вышла замуж за очень красивого мужчину, который по-настоящему любил меня.
 Видя, что Кледра слушает ее с широко раскрытыми глазами, графиня продолжала:
 — Мой внук очень похож на него. Неудивительно, что столько женщин теряют из-за него головы.
 — Я могу понять это. Но Ханна говорила, что он еще никому не делал предложения. Возможно, однажды он найдет свою сказочную принцессу, такую же прекрасную, как вы, сударыня!
 Графиня вздохнула.
 — Я надеюсь и молюсь об этом. Но Леннокс, к сожалению, слишком быстро начинает скучать, к тому же красавицы, с которыми он проводит время, уже замужем.
 Кледра чуть заметно вздрогнула.
 Этого Ханна не говорила ей.
 Кледра представляла себе светских красавиц молоденькими девушками, которые хотели, чтобы граф женился на них.
 Сейчас же она подумала: как странно, что мужья этих женщин не ревновали их и не пытались помешать увлечению своих жен.
 И вдруг ей вспомнилось, как мать сказала однажды ее отцу:
 — Как же нам повезло, мой дорогой, что мы нашли друг друга и счастливы вместе, в то время как все вокруг вечно в поиске новых увлечений!
 — И они находят их! — закончил ее отец, поддразнивая жену.
 Он обнял ее и добавил:
 — Просто я никогда не видел никого прекраснее тебя и не встречал никого, с кем мне было бы так же интересно разговаривать.
 Мать протянула руку и погладила мужа по щеке.
 — Это правда… действительно правда?
 — Ты же знаешь, мое сокровище! И ты совершенно права: никто не может быть счастливее нас, и бедность — это небольшая цена за такое счастье!
 Размышляя об этом разговоре, Кледра наблюдала за графом, который ехал по мосту впереди экипажа.
 Она подумала, как великолепно он держится, как красив верхом на своем жеребце. Про себя она отметила, что, если не считать Звездного, это был самый прекрасный конь, которого ей приходилось видеть.
 «Вот какую любовь ему нужно найти, — думала она. — Но он идеалист и никогда не удовлетворится тем, что не будет совершенством».
 Ее мысли прервала старая графиня:
 — Я так волнуюсь, возвращаясь домой. Холл всегда будет для меня домом, потому что я была так счастлива в нем!
 В ее голосе звучала тоска, и Кледра поняла, что она думает о своем муже, которого уже нет с ней. Она взяла графиню за руку.
 — Пожалуйста, позвольте мне попытаться сделать вас снова счастливой, сударыня. Это из-за меня вам приходится терпеть такие неудобства, и я хочу сделать все, что могу, чтобы как-то сгладить это.
 Графиня улыбнулась.
 — Благодарю тебя, дитя. Но позволь мне заметить, что это беспокойство приятно мне, потому что разнообразит мою жизнь.
 Но к тому времени, когда графиню высадили из экипажа и, после приветствия слуг, встретивших ее в Холле, понесли по огромной лестнице наверх в сопровождении мажордома, экономки, графа, Эдди и Кледры, она уже чувствовала, что сильно устала.
 Ее пронесли по коридору, в котором Кледра едва удержалась, чтобы не остановиться перед великолепными картинами и красивейшей мебелью. После того как они проделали, как показалось девушке, длинный путь, граф наконец сказал:
 — Я поместил вас не в ваших обычных покоях, бабушка, потому что хотел, чтобы вы были рядом со мной.
 Старая графиня прекрасно поняла, что скрывалось за этими словами, но она лишь улыбнулась внуку, когда ее вносили в прекрасную комнату, следующую за графскими покоями, которые она и ее муж занимали до смерти старого графа.
 — Спальня королевы Шарлотты! — воскликнула она. — Я всегда думала, что это очень милая комната.
 — Надеюсь, вам в ней будет удобно, бабушка, — заметил граф, — а ваш будуар здесь, за дверью. Комната Кледры напротив по коридору.
 Он не добавил, что ее комната тоже рядом с его, но Кледра, внимательно слушая, прекрасно понимала, почему ее разместили здесь.
 Она не удивилась, услышав, что и комната Эдди тоже рядом.
 — Ты все прекрасно предусмотрел, — услышала Кледра голос графини, и поняла, что и для той не секрет, почему их комнаты так близко друг к другу, хотя в огромном доме можно было бы разместить полк солдат.
 Эмма выпроводила всех, твердя, что графиня должна немедленно лечь и отдохнуть после пережитых волнений.
 Кледра прошла в свою комнату, где ее ждала Ханна.
 Это была очаровательная комната. Не такая большая, как та, что была отведена графине, но больше, чем те спальни, в которых Кледре приходилось спать до сих пор. К тому же роскошно обставленная.
 Не говоря ни слова, Ханна подошла к гардеробу и открыла его. Кледра не смогла сдержать возглас удивления.
 Там висело с полдюжины платьев, сшитых по последней моде и таких красивых, что мгновение она стояла, как зачарованная.
 Потом она спросила:
 — Как его сиятельство смог купить все это для меня, откуда он узнал, что они подойдут мне?
 — Я передала его светлости ваши размеры, — объяснила Ханна.
 — Он так быстро все сделал!
 — У его сиятельство обширный опыт в выборе красивых платьев для красивых женщин!
 Ханна говорила с такой гордостью, словно речь шла о победах графа на скачках или о его охотничьих трофеях.
 Кледра была в недоумении.
 Так как граф не был женат, она не могла понять, как он смог оказаться в положении, которое позволяло ему покупать «красивые платья для красивых женщин».
 Но потом она подумала, что, возможно, он был добр к своим бедным родственникам, которые наверняка больше ценили платье или шляпку в подарок на Рождество, чем шоколад или предметы искусства.
 «Каким бы образом он ни научился этому, — подумала девушка, — я, безусловно, очень благодарна ему».
 Ей очень нравилось муслиновое платье, которое сшила для нее Ханна, но когда она надела одно из платьев, привезенных из Лондона, то увидела, что оно выгодно подчеркивает ее фигуру и идет ей больше, чем все, что она когда либо носила.
 К сожалению, ей все еще было трудно переодеться, потому что каждое движение причиняло ей боль.
 Повязку со спины еще не снимали, хотя шрамы перестали кровоточить и постепенно заживали. Но временами, особенно ночью, боль подолгу не давала ей заснуть.
 И все-таки день ото дня девушка поправлялась.
 — Только не спешите, мисс, — наставляла ее Ханна, словно заботливая нянюшка. — Вы можете спуститься вниз к чаю с его светлостью, но потом вы должны вернуться и отдохнуть перед ужином.
 — Вы… полагаете, его сиятельство пригласит меня поужинать… с ним? — переспросила Кледра.
 — А как же, мисс, вы же его гостья, — ответила Ханна.
 Но Кледра сомневалась. Она не удивилась бы, если бы граф счел, что она слишком молода и ей подали бы ужин в комнату его бабушки, как было, когда она жила в доме вдовствующей графини.
 Она пошла было посмотреть, как устроилась графиня, но Эмма шепнула ей, что ее хозяйка задремала, поэтому лучше ей зайти попозже.
 Спускаясь вниз, Кледра буквально захлебывалась от восторга. Она останавливалась на каждой ступеньке, чтобы взглянуть на картины в большом зале и на флаги по обеим сторонам камина, под которыми, как она предположила, сражались предки графа.
 Дворецкий ожидал ее с сообщением, что граф распорядился подать чай в оранжерею.
 Он провел Кледру через весь дом туда, где к боковой стене лет сто назад была пристроена оранжерея, которая считалась одной из самых прекрасных в стране.
 Окна с обеих сторон, которые зимой закрывались, сейчас были открыты, оранжерею заполняли апельсиновые деревья, которые специально привезли из Испании, и всевозможные цветы. Кледру поразили орхидеи, многие из которых ей не приходилось раньше видеть.
 Чай был накрыт у самого окна, что создавало ощущение, будто они сидят в саду. Серебро, подаренное самой королевой Анной одному из предков графа, сверкало на солнце.
 На фарфоровом блюде к чаю были поданы всевозможные сандвичи и пирожные.
 Граф так органично вписывался в роскошное окружение этого величественного дома, что Кледре показалось, будто он здесь столько же лет, сколько и сам дом.
 Глядя на нее, пока она шла к нему мимо цветов, он заметил:
 — Вы выглядите как раз так, как я надеялся, когда выбирал для вас это платье.
 — Вы… дарите мне… такие восхитительные вещи… Что я… могу сказать?
 — Вам нет нужды что-либо говорить.
 — Не могу поверить, что могу носить все эти восхитительные наряды, что они действительно мои! Мы с мамой часто составляли списки всего того, что купим, если когда-нибудь сможем позволить себе это!
 Она глубоко вздохнула.
 — Иногда я рисовала платье, которое у меня будет, если папа вдруг разбогатеет… но это были только… мечты.
 — Ну а теперь некоторые ваши мечты осуществились, — улыбнулся граф, — и я очень доволен, Кледра, потому что мне хочется, чтобы вы чувствовали именно это.
 — И… вы тоже… можете быть только… в мечтах, — сказала она, — а этот дом — сказочный дворец, который, я боюсь, исчезнет в полночь.
 Граф рассмеялся.
 — Надеюсь, этого не произойдет. Он простоял уже столько лет!
 Однако Пойнтон был глубоко тронут словами девушки и подумал, что немногие женщины сумели бы выразить свою благодарность так мило и так… искренне.
 Он дарил множество подарков в своей жизни, но от него всегда ожидали большего.
 Иногда ему казалось, что, когда женщина видит его, она протягивает к нему губы для поцелуя даже до того, как он изъявит желание поцеловать ее, и в то же время нетерпеливо запускает жадные маленькие ручки в его карманы.
 Граф подумал, что это молодость Кледры делает благодарность девушки такой искренней. И по этой же причине все, что происходит с ней, кажется ей ожившей сказкой.
 «Она очень красива, поэтому скоро, — подумал он, — она станет избалованной, пресыщенной и такой же скучной, как все женщины, которых я знал».
 Услышав шаги, граф понял, что в оранжерее появился Эдди, готовый присоединиться к ним.
 При его приближении Кледра придвинулась ближе к графу, и на секунду он подумал, что она становится такой же собственницей, как другие женщины, ненавидевшие, когда прерывали их разговор тет-а-тет.
 К его удивлению, когда Эдди подошел к ним, граф заметил, что в глазах Кледры застыл страх.
 Сначала он не мог этого понять.
 Затем неожиданно его поразила мысль, что она так настрадалась во власти своего дяди, что теперь мужчины внушали ей ужас.
 На мгновение он подумал, что все это его фантазии, но, когда они сели за столик, граф увидел, что Кледра отодвинулась подальше от Эдди. Он понял, что его интуиция и на этот раз не подвела его.
 Чтобы отвлечь ее, он сказал:
 — Я думаю, раз вы единственная дама среди нас, Кледра, именно вам надлежит разливать чай.
 Она застенчиво подняла на него глаза, но подчинилась без всяких возражений, пересев в кресло перед которым стоял серебряный поднос с большим красивым серебряным чайником на нем.
 Эдди, жуя сандвич, произнес:
 — Ну что ж, пока все идет хорошо! Я уверен, что теперь с твоих плеч упала главная забота, Леннокс. Твоя бабушка и мисс Мелфорд — в безопасности.
 Граф нахмурился.
 — Моя вина, что я забыл предупредить тебя, хотя сказал это всем слугам: молодая леди, которая живет с моей бабушкой, это одна из моих кузин, к которой следует обращаться «мисс Пойн».
 — Да, про меня ты забыл, но, я думаю, это хорошая мысль — забыть фамилию «Мелфорд».
 — Вы не возражаете против того, чтобы принять мое имя? — спросил граф, поворачиваясь к Кледре.
 Она улыбнулась ему.
 — Я очень… очень польщена, но надеюсь, вы расскажете мне что-нибудь из истории моих новых… предков и особенно о флагах в большом зале.
 Прежде чем граф успел ответить, она быстро добавила:
 — Но, может, вам это покажется скучным? Тогда, возможно, в библиотеке найдется какая-нибудь книга, в которой описывается история дома и его обитателей.
 — Вам это действительно интересно, или вы просто соблюдаете вежливость по отношению к хозяину?
 — На мой взгляд, нет ничего увлекательнее истории, — ответила Кледра. — Мы с мамой часто читали исторические книги вместе, а с папой «путешествовали» по всему миру, рассматривая карты, а иногда и картины тех мест, по которым проходил наш маршрут.
 По ее тону граф понял, что все, что она таким образом узнала, было действительно реально для нее.
 Он подумал, как увлекательно было бы повезти человека с таким живым воображением, который никогда не имел возможности путешествовать иначе, в те места, которые он сам имел счастье увидеть и хранил в памяти восторг своих первых впечатлений.
 Когда граф был молод, он много путешествовал, потому что его отец считал это полезным для его образования.
 Интересно, что сказала бы Кледра о Венеции и Афинах, египетских пирамидах, на которые он поднимался со своим наставником, когда ему было всего шестнадцать.
 Однако потом он сказал себе, что Кледра — всего лишь школьница, чей разум еще ничем не занят. Когда для нее откроется светское общество с его балами и приемами, ее горизонт вряд ли будет простираться дальше Мейфера .
 Граф так глубоко задумался, что Кледра, посмотрев на него озабоченно, тихо спросила:
 — Я… я сказала что-нибудь… не то?
 — Почему вы так решили? — удивился граф.
 — У вас… такой презрительный… вид… и, может быть, я ошибаюсь, но… циничный.
 Эдди захохотал.
 — Когда вы лучше узнаете нашего хозяина, мисс Пойн, вы привыкнете к тому, что это его обычное выражение. И, не сомневайтесь, если ему станет скучно, он не станет скрывать это!
 Кледра внимательно посмотрела на графа:
 — Я… мне очень жаль… что я докучаю вам… Мама всегда говорила, что не следует… много говорить о себе… Но вы же спросили…
 — Конечно, и мне совсем не было скучно слушать вас.
 Наоборот — чрезвычайно интересно.
 Он взглянул на Эдди:
 — Я думал о том, как интересно было бы привезти кого-нибудь, кто, как вы, путешествовал лишь в своем воображении, скажем, в Венецию.
 — Мне кажется, — заметила Кледра, словно граф прямо спросил ее, — реальность всегда волнует и захватывает гораздо больше, чем человек мог себе представить.
 — Так вы полагаете, у воображения есть свои пределы?
 — Это зависит от человека и, конечно, от того, насколько живо описание в книгах. Очень важно, какое впечатление это место произвело на того человека, который описывает его.
 Граф улыбнулся.
 Ему понравились доводы Кледры, он предположил, что у нее живой быстрый ум. Она ответила на его вопрос так, как ответил бы Эдди, если бы они ужинали вдвоем.
 Вслух же он заявил:
 — Мне интересно, как вам понравятся конюшни, в которых сейчас находится Крылатый победитель. Мы можем отправиться прямо сейчас. Вот посмотрим, насколько верную картину рисует ваше воображение.
 В глазах Кледры вспыхнул ослепительный свет.
 — Мы правда можем пойти и посмотреть на Зв… Крылатого победителя? — проговорила она, запнувшись, произнося кличку лошади. — Мне так хотелось попросить вас об этом… но я боялась, вы подумаете, что с моей стороны это нескромно.
 — Было бы противоестественно, если бы вы скрывали свои чувства. Так я не ошибся, вы действительно хотите этого?
 Ее улыбка сказала графу больше, чем это могли бы сделать слова. Он поднялся:
 — Пойдемте. Но я боюсь, что Ханна будет недовольна, если вы устанете. Поэтому после осмотра конюшен вы должны полежать и отдохнуть перед ужином.
 — Ханна так мне и сказала, но я не поверила ей, что вы пригласите меня ужинать с вами.
 — Эдди и я будем очень разочарованы, если вы не присоединитесь к нам, но мы можем, конечно, подождать до завтрашнего вечера, если вы устанете.
 — Я отдохну! Пожалуйста, пожалуйста, позвольте мне поужинать с вами. Меня… никогда еще… не приглашали на ужин.
 — Тогда мы с Эдди будем развлекать вас. Надеюсь, вы не будете разочарованы.
 — Ничто, что… касается вас… не может… разочаровать! — пылко возразила Кледра.




 Глава 6


 Они направились к конюшням. Граф шел намеренно медленно, чтобы не утомить Кледру.
 Дорога к конюшням проходила под аркой, на которой был высечен герб Пойнтонов. Кледра отметила прекрасную архитектуру всех зданий.
 Везде царила идеальная чистота. Булыжники двора, казалось, блестели на солнце.
 Граф хотел было провести ее в конюшню Крылатого победителя, но Кледра остановилась и попросила:
 — Можно я покажу вам, что могу позвать… его даже без помощи… голоса?
 — Конечно! Я жду сюрпризов от вашего коня!
 Девушка мило улыбнулась ему:
 — Тогда, пожалуйста, попросите конюха просто открыть его стойло, чтобы он мог сам выйти из него.
 Конюх, который стоял неподалеку, выслушал приказ с явным удивлением, но поспешил исполнить его.
 Они стояли в ожидании. Граф понимал, что Кледра старается сосредоточиться так, чтобы передать жеребцу свои мысли.
 И вот из ворот конюшни показался Крылатый победитель.
 Он двигался с неторопливым достоинством и, не останавливаясь, подошел прямо к Кледре.
 Она сделала несколько шагов к нему, протягивая руки, и жеребец потерся об нее носом.
 Граф промолчал, а Эдди тихо заметил:
 — Их нужно нарисовать вместе! Я никогда не видел более впечатляющего зрелища!
 Граф не ответил, но про себя согласился с Эдди.
 В белом платье, с волосами, в которых словно запутались солнечные лучи, подняв руки к изящной шее лошади, Кледра так и просилась на картину. Только трудно было представить художника, способного запечатлеть все изящество и красоту этой группы.
 Кледра шептала коню:
 — Я так скучала по тебе! Как ты, мое сокровище? Тебе хорошо здесь?
 Не было никаких сомнений, что лошадь была так же рада видеть свою хозяйку.
 Затем, словно вспомнив, что они не одни, Кледра сказала:
 — А теперь я хочу, чтобы он поблагодарил вас, как все время пыталась это сделать я.
 Она отодвинулась от коня и что-то тихо, так, что услышал только он, сказала ему.
 Жеребец трижды склонил голову, затем медленно согнул копыто и опустил голову перед графом. Эта поза была частью обучения в испанской школе верховой езды.
 На мгновение конь застыл, а Кледра присела перед графом в глубоком реверансе.
 — Благодарим вас, — произнесла она.
 Когда девушка и жеребец поднялись, граф подошел и похлопал Крылатого победителя по шее.
 — Меня никогда не благодарили так красноречиво.
 — Мы с папой научили его этому, когда он был совсем молодым, — объяснила Кледра.
 — Я поздравляю вас, — вставил Эдди.
 Кледра повернулась к нему, и снова граф заметил страх в ее глазах.
 Трудно ей будет забыть, как жестоки могут быть мужчины, подумал граф.
 Вот и жеребец еще долго будет нервным и беспокойным.
 Эти размышления вернули его к мысли о том, что же делать с Кледрой, но он постарался пока отодвинуть ее.
 — Я хочу показать вам своих лошадей, — сказал он вслух. — Может, вы попросите Крылатого победителя вернуться в стойло? Тогда я проведу вас по своим конюшням.
 Вы посмотрите, как его разместили.
 — Я уверена, что ему хорошо, — ответила Кледра.
 Она пошла к двери стойла, а за ней двинулся и ее конь, не ожидая, когда его потянут за уздечку.
 В конюшнях графа у каждой лошади был отдельный денник с деревянными переборками и металлическими решетками. Окна конюшни выходили во двор, через все здание сбоку от денников шел проход.
 Кледра сразу заметила, что здесь было больше воздуха и света, чем в конюшнях ее дяди, да и сами денники были больше.
 Войдя в стойло своего жеребца, она вздрогнула от ужаса, вспомнив, как избил ее дядя.
 Но устыдившись, что, как ребенок, пугается того, что, к счастью, миновало, она обняла жеребца и прижалась к нему щекой.
 — Тебе будет хорошо здесь, дорогой… и ты будешь в безопасности.
 Она говорила шепотом, не думая, что граф может услышать ее, но он ответил:
 — Обещаю вам, что его будут охранять и днем и ночью, и я распорядился, чтобы воду для лошадей ни в коем случае не оставляли снаружи их денников.
 Кледра с облегчением вздохнула:
 — Я знала… что вы подумаете… обо всем.
 Будто желая отвлечь ее от мрачных мыслей, граф сказал совершенно другим тоном:
 — Надеюсь, вы не слишком устали. Я хочу показать вам моих лошадей. Надеюсь, вы сочтете их подходящими товарищами для Крылатого победителя.
 Кледра тихонько засмеялась. Этого и хотелось графу.
 — Уверяю вас, он не сноб. Это я, как честолюбивая мать, хочу, чтобы у него были «достойные друзья».
 Граф рассмеялся в ответ. Идя по проходу рядом с ним и рассматривая его великолепных лошадей, девушка думала, что это счастливое место.
 Конюхи улыбались ей, и она инстинктивно чувствовала, что все они заботятся о лошадях не только потому, что им хорошо платят, но и потому, что искренне любят своих подопечных.
 Когда они прошли через всю первую конюшню, граф сказал:
 — У меня еще много коней, и я покажу их вам, но не сегодня. Нам обоим достанется от Ханны, если вы сейчас же не отправитесь отдохнуть, как обещали.
 — Мне очень жаль уходить отсюда, но я так жду своего первого ужина!
 — Тогда вы должны поспать хотя бы час, — предупредил ее граф.
 — Я постараюсь. И благодарю вас за то, что показали мне таких великолепных лошадей… Я знаю, они такие же счастливые, как Крылатый победитель… сейчас.
 С этими словами она повернулась и быстро скрылась за каменной аркой.
 Пока граф и Эдди шли к дому, Эдди сказал:
 — Я постарался устраниться, потому что было очевидно, что твоя протеже претендует на твое внимание. Ты снова победил, Леннокс!
 Граф не ответил, и Эдди продолжал:
 — Полагаю, что это объяснимо, но у меня такое чувство, что она боится меня просто потому, что я мужчина.
 — Я тоже так подумал, — кивнул граф.
 — Бог свидетель, это неудивительно! — заметил Эдди. — Слава Богу, что она не боится тебя.
 — Я спас ее и ее коня! — коротко ответил граф.
 — И сейчас только это и важно, — проговорил Эдди, занятый собственными мыслями, — но что будет потом?
 Ей нужно привыкнуть общаться с другими людьми, и мужчины, бесспорно, сочтут ее чрезвычайно привлекательной.
 Граф еле заметно поморщился, будто ему было неприятно обсуждать то, что касалось Кледры, даже с самым близким другом.
 Но так как Эдди явно ожидал ответа, Пойнтон неохотно проговорил после заметной паузы;
 — Думаю, не стоит принимать какие-то решения, пока неизвестно, что намерен предпринять Мелфорд.
 — Если ты ожидаешь следующего удара, боюсь нам придется ожидать не слишком долго.
 Граф ничего не ответил, но чувствовал то же самое и, поднявшись наверх, чтобы переодеться к ужину, спросил Йетса:
 — Никто не видел чужих вокруг поместья? Или, может быть, кто-то расспрашивал о мисс Кледре?
 Йетс покачал головой.
 — Нет, милорд. Я на страже, как ваше сиятельство и велели мне, но в деревне никто чужой не появлялся. Так что я надеюсь, мы успешно замели следы.
 — Сомневаюсь, — тихо, будто разговаривая сам с собой, проговорил граф.
 Принимая ванну и переодеваясь, он подумал, что пока ему остается только ждать.
 Число ночных дозорных в доме было удвоено, и граф приказал старшему конюху, чтобы ночью в каждой конюшне дежурил помощник конюха.
 Больше он ничего не мог сделать, не возбудив подозрений, а это, по его мнению, было бы ошибкой.
 И все-таки граф не мог освободиться от неприятного чувства, что сэр Уолтер непременно вторгнется в их жизнь и что он не успокоится, пока не отомстит Кледре.
 Он, однако, не собирался выражать свое беспокойство вслух. Ни Йетс, ни Эдди не должны были знать, как сильно он встревожен.
 Спустившись вниз, граф обнаружил, что Эдди уже ждет его в салоне. Ради Кледры в двух больших хрустальных люстрах были зажжены тонкие свечи.
 Через несколько минут девушка вошла в комнату, и, глядя на нее, пока она приближалась к нему, граф думал, что платье, которое он выбрал для нее в Лондоне, было совершенной оправой для этой хрупкой красоты.
 Белое, искусно расшитое жемчугом и бриллиантами, которые сверкали на нем, как капли росы, оно было украшено кружевными оборками на пышных рукавах и вокруг выреза.
 Кледра двигалась с тем же достоинством и грацией, которые отличали Крылатого победителя. Подойдя к графу, она слегка присела перед ним в реверансе, а затем, словно не в состоянии скрыть свои чувства, воскликнула:
 — Как все это необыкновенно! У меня никогда не было такого прекрасного платья!
 — Я рад, что оно нравится вам!
 — Оно так прелестно, что кажется, его соткали феи.
 Его должна бы носить Титания , а не я.
 — Так вы читали «Сон в летнюю ночь!»— улыбнулся граф.
 — Конечно! И именно на это похоже мое пребывание в этом сказочном замке. Надеюсь, что я не проснусь слишком… быстро!
 Граф рассмеялся.
 Пока они беседовали, Эдди принес Кледре бокал шампанского.
 Она приняла его, но при этом постаралась, как заметил граф, не коснуться руки Эдди, не взглянула на него, произнося слова благодарности, и поспешила с бокалом в руке отойти на несколько шагов.
 За ужином граф занял место во главе стола на стуле с высокой спинкой. Кледра села справа от него, а Эдди — слева.
 Чтобы развлечь Кледру, граф начал рассказывать ей о некоторых комичных случаях с ним на скаковой дорожке.
 Она в восторге заливалась веселым смехом и даже рискнула посмотреть на Эдди, когда он присоединился к графу и стал вспоминать истории, которые случались с ним.
 Еда была восхитительна, вина, хотя Кледра почти не пила, — превосходны.
 Когда подали десерт и слуги удалились, она сказала с непосредственностью ребенка:
 — Я хотела бы, чтобы меня почаще приглашали на такие замечательные вечера! — Но тут же испуганно добавила:
 — Ой, это звучит так, будто я… напрашиваюсь, но вы же знаете, я вовсе этого не хотела!
 — Ваши слова — это комплимент, — отозвался граф, — который я с удовольствием принимаю. Ведь вы моя гостья, и мне хотелось бы, чтобы вы приятно проводили время.
 — Вы же знаете, что так оно и есть! Как же может быть иначе, раз я в сказочном дворце, на мне платье феи, и я ужинаю с принцем?
 Она посмотрела на графа при этих словах, и Пойнтон подумал, что из всех комплиментов, которые он когда-либо слышал, этот он вряд ли сможет забыть.
 Но граф понимал, что слова Кледры вызваны не любовью, а благодарностью и восхищением. Он словно воплощал в себе и безопасность, и надежность, и радость жизни, которой после смерти отца она была совершенно лишена.
 Никогда раньше Пойнтон не знал женщины, чьи чувства к нему так отличались от того, что он привык ожидать.
 Женщины всегда стремились всевозможными уловками заполучить его.
 Но он никогда не был в положении защитника, опекуна или спасителя женщины, которая произносила бы самые лестные и восторженные слова без примеси страсти в голосе или блеска желания в глазах.
 И граф видел, что Кледра была умнее и намного образованнее, чем большинство знакомых ему женщин.
 Она так много времени проводила со своим отцом, что разговаривала с ним и с Эдди спокойно и естественно, без всякого жеманства и кокетства.
 — Завтра, — сказал граф, — я покажу вам остальных моих лошадей, а потом, если вы пожелаете, — некоторые достопримечательности моего дома.
 При этих словах глаза Кледры вспыхнули в предчувствии удовольствия.
 — Правда? Ваша бабушка немного рассказывала мне об истории вашей семьи. Я так хочу посмотреть ваши картины и мебель! Она говорила, что кое-что из этого привезли из Франции.
 — Вам это действительно интересно?
 Как часто в прошлом женщины выражали страстное желание посмотреть убранство его домов, но он всегда обнаруживал, что это было всего лишь средством получить приглашение погостить.
 А удобно устроившись в Холле, они теряли интерес ко всему, кроме его персоны.
 — Я уверена, что все окажется намного прекраснее, чем я могу себе вообразить!
 Граф представил, как занимательно будет послушать ее отзывы о картинах, которые собирались его предками из поколения в поколение и к которым он сам добавил несколько прекрасных полотен современных мастеров.
 У него были, например, «Комната Карла II», «Комната королевы Анны»и «Комната Георга II», в которых хранились картины и мебель соответствующего исторического периода. И это собрание было прекраснее, чем все, что можно было бы увидеть где-либо еще в стране.
 Заранее Пойнтон предвкушал удовольствие от неожиданных замечаний Кледры.
 — Я не дам вам забыть ваше обещание! — воскликнула девушка.
 — Я всегда выполняю свои обещания.
 — Да, конечно.
 — Почему вы так в этом уверены?
 Кледра улыбнулась.
 — Было бы глупо с моей стороны не понять, что вы всегда держите слово, и не только потому, что это дело чести, но и потому, что не разбрасываетесь своими обещаниями.
 Граф удивленно посмотрел на нее.
 — Не понимаю, что заставляет вас говорить это?
 — Она просто поняла твой характер, Леннокс, — заметил Эдди, — и поняла абсолютно верно. За все время, что я тебя знаю, я не припомню ни одного случая, когда бы ты дал поспешное обещание или сделал бы что-то, что не хотел сделать.
 — В этом и состоит различие между надежным человеком, — заговорила Кледра, — и тем, кому нельзя по-настоящему доверять.
 — Я, пожалуй, могу и загордиться, — заметил граф, — но я рад, что вы считаете меня достойным доверия.
 — Йетс и ваша бабушка рассказывали мне, сколько людей доверялись вам в прошлом и скольким из них вы спасли жизнь. А теперь вы спасли… жизнь мне.
 Она говорила тихо, и это было так трогательно, что граф, несколько смущенный впечатлением, которое произвели на него ее слова, поспешил предложить:
 — Может быть, мы перейдем в салон? Не вижу никаких причин, почему вы должны покинуть нас.
 Кледра воскликнула:
 — Я должна была предложить это… уже? Я прошу прощения, если совершила… ошибку.
 — Вы не совершили никакой ошибки, — заверил ее граф. — Было бы глупо, если бы вы сидели одна в салоне.
 Эдди и я можем потягивать портвейн и разговаривать с вами.
 Кледра неуверенно взглянула на него, словно стараясь убедиться, не проявляет ли он просто доброту к ней, несмотря на то, что она нарушила светский этикет.
 Но граф ободряюще улыбнулся, и девушка почувствовала, как теплая волна захлестнула ее. Он был так добр, и она знала: пока он рядом, ей ничто не угрожает.
 Граф не позволил Кледре долго оставаться в салоне.
 — Это ваш первый вечер, — сказал он, — и я знаю, Ханна будет недовольна, если я продержу вас допоздна.
 Он увидел разочарование в ее глазах и добавил:
 — Всегда есть завтра.
 — Вы хотите сказать… я смогу поужинать с вами… завтра?
 — Если, конечно, мы не надоели вам!
 Кледра тихо рассмеялась.
 — Вы дразните меня, но вы знаете, что вы не можете мне надоесть. Быть здесь и наслаждаться таким чудесным ужином — это самое удивительное, что когда-либо происходило в моей жизни.
 Когда она, пожелав им спокойной ночи, ушла к себе, Эдди налил себе бокал портвейна и сказал:
 — Она очаровательна! Ты должен поговорить со своей бабушкой о том, как подобрать ей подходящего супруга.
 — Супруга! — повторил граф, словно никогда не слышал, что такие существуют.
 — Ты же понимаешь, если Кледра — никак не могу назвать ее «мисс», — будет замужем, Мелфорд больше не будет иметь над ней власти.
 Граф смотрел на друга с изумлением.
 — Должен признать, я не подумал об этом.
 — Но это же очевидное и самое простое решение. Когда она выйдет замуж, сэр Уолтер не сможет избивать ее, а если он отравит ее или ее мужа, его, несомненно, повесят.
 Эдди помолчал немного, а потом добавил:
 — Трудность, конечно, в том, как представить ее подходящим женихам, чтобы Мелфорд не узнал об этом и не попытался вырвать ее из твоих рук или убить, уж не знаю, что у него там сейчас на уме.
 — Черт побери, я уж постараюсь, чтобы он не смог сделать ни то, ни другое! — резко проговорил граф, вскочил и прошел через всю комнату к окну.
 Приподняв штору, он выглянул в ночь.
 На небе сверкали звезды, над деревьями парка поднимался молодой месяц.
 Ночь была так прекрасна, что казалось невозможным представить, что где-то там сэр Уолтер Мелфорд, сумасшедший и страстно желающий мести, вынашивает свои дьявольские планы.
 На мгновение граф подумал, что ему исключительно повезло, что он оказался замешанным в подобную ситуацию, которая, казалось, не имела к нему никакого отношения.
 Это внесло в его жизнь новый интерес. Он будто воскрес. Уже несколько лет ему не приходилось испытывать ничего подобного.
 Только стоя лицом к лицу с врагом, столь же коварным и непредсказуемым, как сэр Уолтер, Пойнтон чувствовал то же, что чувствовал сейчас. И хотя это было довольно тревожно, это возбуждало и каким-то необъяснимым образом радовало его.
 Эдди, сидя в удобном кресле у камина, молча наблюдал за графом.
 В его глазах застыл вопрос. Он был озадачен поведением друга.
 Но через мгновение он потянулся за своим бокалом портвейна, и на его губах мелькнула едва заметная улыбка.
 Граф отправился спать, но и лежа в постели он думал о Кледре.
 Он снова и снова словно видел ее перед собой во дворе конюшен, когда ее руки обнимали Крылатого победителя или когда девушка и ее конь склонились перед ним в поклоне.
 Наконец он заснул, но вдруг услышал, что ручка двери повернулась. Привыкший к опасности, граф мгновенно пришел в себя.
 Дверь открылась, комната слегка осветилась светом свечи, и граф с удивлением разглядел, что на пороге появилась Кледра.
 — Что случилось? — спросил он, приподнимаясь на локте.
 Она пересекла просторную комнату и приблизилась к нему.
 Огромные глаза, темные и испуганные, смотрели на Пойнтона с бледного личика девушки.
 — Что случилось? — снова спросил он.
 Она помолчала, с трудом подбирая слова:
 — В… вы подумаете, что с моей стороны это очень… г… глупо, — выговорила наконец Кледра, — но я знаю, что…
 Крылатый победитель в… в опасности.
 Опасаясь, что граф сейчас скажет ей, что бы она не говорила глупостей, девушка продолжила:
 — Я… я не могу объяснить… но так же, как я могу позвать его без слов… Я знаю сейчас, что он… зовет меня… и я… д… должна пойти к нему!
 Граф смотрел на нее в недоумении.
 Он заметил, что она одета в амазонку, и подумал, что, возможно, это единственная темная вещь в ее гардеробе.
 Не спрашивая больше ни о чем, граф сказал:
 — Если вы думаете, что ваша лошадь в опасности, мы сейчас же идем туда.
 На лице Кледры отразилось такое облегчение, что он понял, как боялась девушка его отказа.
 — Оставьте мне свечу и подождите в коридоре, — попросил Пойнтон.
 Кледра поставила свечу на столик рядом с его постелью и вышла из комнаты.
 Когда она уже была около двери, граф сказал:
 — Возможно, было бы неплохо разбудить Эдди. Просто постучите к нему и скажите, что он мне нужен.
 Кледра не обернулась, но граф заметил, как напряглось ее тело. Он понял, что ей не хотелось это делать, и добавил:
 — Впрочем, ничего страшного, я сам разбужу его, как только оденусь. Это не займет много времени.
 Дверь закрылась, и граф вскочил с постели.
 Не прошло и двух минут, как он вышел из комнаты.
 Свечи уже догорали. Очевидно, уже близился рассвет.
 Но даже в этом слабом мерцающем свете граф разглядел, что всем своим видом девушка умоляет его поторопиться.
 Молча он прошел по коридору, открыл дверь комнаты Эдди, подошел к кровати и потряс его за плечо.
 — Проснись, Эдди! Кледра думает, что что-то происходит в конюшнях. Мы идем туда немедленно. Присоединяйся к нам, как только сможешь!
 Эдди, не возразив ни словом, начал выбираться из постели, но граф уже снова был в коридоре и вместе с Кледрой направлялся к центральной лестнице.
 Ему не хотелось тревожить ночных дозорных, пока не станет ясно, что Кледра не ошиблась.
 Он старательно внушал Ханне и Йетсу, что никто не должен подозревать об опасности, которая связана с его гостьей. Поднять сейчас слуг и заставить их бежать к конюшням, — это могло причинить больше вреда, чем пользы.
 «Что бы ни происходило сейчас, — уверял он себя, — мы с Эдди наверняка справимся».
 Заметив внизу главной лестницы ночного лакея и дозорного, совершавшего очередной обход, граф направился к боковой лестнице и первым быстро спустился по ней.
 Они оказались около той двери, которая была ближе всего к арке перед конюшнями.
 Сводчатый проход четко виднелся на фоне звездного неба. Тропинка, что вела к арке, шла между кустами, и в темноте граф почувствовал, как ладошка Кледры коснулась его руки.
 Ее пальцы дрожали, и он понял, как она испугана. Но также знал, что она доверяет ему, и ее вера в него еще сильнее утвердила Пойнтона в намерении не обмануть ожиданий этого хрупкого юного существа.
 Хотя он и не хотел поднимать общую тревогу, он не забыл положить в карман пистолет, прежде чем покинул спальню.
 Они подошли к арке и вошли во двор конюшен. Графу показалось, что все спокойно, но внезапно он услышал испуганное ржание, его тут же подхватили все кони, стало слышно, как животные беспокойно двигаются в своих денниках.
 Пальцы Кледры сжали его руку, и она тихо вскрикнула в ужасе:
 — Огонь!
 Он все еще не видел его, но ему показалось, что он чувствует запах гари. Вырвав свою руку, граф побежал к двери конюшни, из которой этим утром появился Крылатый победитель, с криком:
 — Пожар! Пожар!
 Его голос эхом разнесся по двору, Пойнтон подбежал к двери и рванул ее на себя.
 Раздался взрыв, ржание и топот коней буквально оглушили их!
 Денник Крылатого победителя весь был объят пламенем, жеребец метался и ржал от ужаса.
 Граф быстро добрался до двери денника и открыл ее, отметив про себя, что она не была заперта.
 Хотя в огне и в дыму трудно было что-нибудь разглядеть, граф понял, что лошадь не могла повернуться, потому что уздечка была привязана к перекладине.
 Сено в стойле горело, и Крылатый победитель отчаянно бился, пытаясь освободиться.
 Граф попытался протиснуться между беснующимся конем и стеной, но Кледра опередила его.
 Граф протянул было руку, чтобы остановить ее, но было поздно. Девушка уже стояла в деннике, тихо и успокаивающе разговаривая с жеребцом.
 Она подобралась к его голове и освободила уздечку.
 Конь тут же поспешил к открытой двери, в то время как сама Кледра осталась в двух шагах от бушующего пламени.
 Граф подбежал к ней и подхватил на руки, заметив при этом человека, который лежал на полу в дальнем углу денника.
 Трудно было что-либо разглядеть, потому что пламя от горящей соломы поднималось все выше и выше, но когда граф с Кледрой на руках выходил во двор, сзади раздался новый взрыв, и он понял, кто лежал там.
 Тревожно вглядываясь в лицо Кледры и волнуясь лишь о ней, Пойнтон неожиданно почувствовал, что кто-то похлопывает его по плечам, сбивая пламя, которое прожгло плащ.
 Эдди спросил:
 — Как ты?
 Со всех сторон уже спешили конюхи, чтобы освободить остальных лошадей, отрезанных огнем.
 Граф усадил Кледру на скамью и приподнял ее голову, чтобы при свете луны убедиться, что пламя не коснулось лица девушки.
 Крылатый победитель подошел к ним и потерся головой о свою хозяйку. Та с трудом подняла руки, чтобы приласкать его.
 — Вы оба в безопасности, — спокойно и твердо произнес граф и вернулся к конюшням, чтобы помочь освободить оставшихся лошадей.
 Конюхи уже носили ведра с водой, заливая огонь. Лошади испуганные, но невредимые разбрелись по мощеному двору.
 — Направьте их в паддок, — приказал граф, и несколько парней кинулись выполнять этот приказ, пока остальные боролись с огнем.
 Половина здания была в огне. Стойло, с которого начался пожар, напоминало ад, откуда раздавались все новые и новые взрывы.
 И только когда рухнула крыша, подкатили из сарая пожарную машину.
 Это было новое приспособление. Им еще никогда не пользовались, поэтому и старший конюх, и граф забыли о нем, и ведра с водой передавались по цепочке из рук в руки, как это делалось всегда.
 Когда наконец пожарная машина заработала, огонь уже разрушил половину денников, но остальные были сравнительно целы.
 Граф распорядился, чтобы лошадей привели с паддока и разместили в пустых денниках по другую сторону двора.
 Он приказал накрыть их попонами, чтобы они не мерзли остаток ночи, и только когда постепенно все стало успокаиваться, вернулся к Кледре.
 Она так и сидела на скамье, а Крылатый победитель стоял рядом. Конь вел себя довольно спокойно. К счастью, он почти не пострадал, только гриву подпалило кое-где.
 Граф понимал, что это Кледра сумела успокоить его.
 Другие лошади, хоть и пострадали еще меньше, беспокойно метались, и он понимал, что потребуется время, чтобы вернуть их в прежнее состояние.
 Граф наблюдал за Кледрой, пока она сама не заметила его.
 — У меня подготовлен денник. Вы уговорите Крылатого победителя пойти туда?
 — Я уверена, он пойдет, если я пойду с ним, — ответила Кледра.
 Она встала и пошла за графом, а Крылатый победитель следовал за ними.
 Граф намеренно выбрал для него стойло, самое далекое от того места, где начался пожар.
 Конюхи уже постелили на полу свежую солому, наполнили кормушку сеном и овсом.
 Старший конюх ждал в стойле, держа попону.
 Сначала конь не давал постороннему человеку прикоснуться к себе, но когда Кледра заговорила с ним, успокоился, только уши его нервно вздрагивали: в стойле он казался сильно напуганным.
 — Все в порядке, — тихо говорила Кледра. — Обещаю тебе, мое сокровище, все будет хорошо. Ты в безопасности… Теперь… тебе больше не причинят… вреда…
 Старший конюх вышел из стойла, и Кледра сказала графу:
 — Думаю, будет лучше, если я останусь с ним.
 — Уверен, в этом нет необходимости. Только уговорите его поесть. С ним все будет в порядке.
 Кледра положила немного овса на ладонь и в конце концов убедила коня попробовать, а затем и поесть из кормушки.
 — Теперь с ним все будет хорошо, — повторил граф, — а вам надо вернуться в постель.
 Кледра подвинулась ближе к нему и совсем тихо спросила:
 — Ч… что, если… дядя Уолтер в… вернется и… предпримет еще что-нибудь… ужасное?
 — Он этого не сделает.
 — Как вы можете быть в этом уверены?
 — Он мертв!
 Глаза Кледры широко раскрылись, и она уставилась на графа, будто не могла поверить тому, что услышала.
 — Откуда… вы это знаете?
 — Он лежал на полу в деннике Крылатого победителя.
 Я заметил его, когда выносил вас оттуда.
 Девушка смотрела на графа с прежним изумлением, и он пояснил:
 — Думаю, я догадываюсь, что произошло: ваш дядя намеревался поджечь конюшни. И это ему удалось бы, если бы вы не почувствовали опасность. Нашли помощника конюха: его ударили по голове, и он лишился сознания.
 Кледра тихо вскрикнула, но не прервала его.
 — Затем ваш дядя пришел в денник Крылатого победителя, надел на него уздечку и привязал к перекладине. Но Крылатый победитель должно быть, отбрыкивался и ударил вашего дядю. Тот упал и выронил свечу, которой намеревался поджечь конюшню.
 — Как он мог поступить так ужасно? — прошептала Кледра.
 — Солома загорелась, — будто не слыша ее, продолжал граф, — вспыхнули и фейерверки, которые принес ваш дядя.
 Думаю, он собирался бросать их, чтобы напугать до безумия других лошадей.
 Кледра закрыла глаза, а граф сердито закончил:
 — Когда я услышал взрывы, я догадался, что ваш дядя намеревался уничтожить не только Крылатого победителя, но и моих лошадей!
 — Как мог он придумать такое жестокое… такое злое дело? — спросила Кледра, и голос ее дрожал от ужаса.
 Ей пришлось пережить слишком много для такой нежной девушки, силы оставили ее, и она спрятала лицо на плече графа.
 Он обнял ее со словами:
 — Вам через столько пришлось пройти! Я расскажу вам остальное завтра, но я хочу, чтобы вы знали: Крылатый победитель будет сегодня в безопасности, так же, как и вы.
 Он почувствовал, что она плачет, подхватил на руки, вынес из денника и понес через двор к дому.




 Глава 7


 Кледра очнулась с таким чувством, что она проспала сотню лет.
 Она слышала, как Ханна мягко ступает по комнате, и подумала, что она и раньше слышала звук этих тихих шагов. Как в тумане, ей вспомнилось, что ее напоили чем-то сладким, и она, видимо, погрузилась в глубокий сон без сновидений.
 С большим трудом открыв глаза, Кледра увидела, что в окно светит солнце.
 — Вы проснулись, мисс? — спросила Ханна, подходя к кровати.
 При этих словах ужас всего, что произошло ночью, вновь охватил Кледру, и она закричала:
 — Лошади! Крылатый победитель! Что с ним?
 — Все отлично, мисс! Мне даже кажется, что именно на вашем коне я видела сегодня его сиятельство. Он промчался галопом через парк не более часа назад.
 — Его сиятельство… на Крылатом победителе? — медленно проговорила Кледра, будто сама себе.
 — Да, да! А когда его сиятельство вернется, он будет счастлив услышать, что вы проснулись. Он спрашиваем о вас каждый день.
 — Каждый… день?
 Ханна улыбнулась.
 — Да, мисс, вы спали три дня, но для вас это было самое лучшее после всего, что вы пережили.
 — Три дня? — повторила Кледра.
 — Да, три, мисс. А сейчас конюшни убирают, и его светлость устраивает тренировочные пожарные тревоги в доме и во дворе. — Ханна поправила подушку под головой Кледры:
 — Я иду вниз, чтобы принести вам поесть, мисс. Вы наверняка проголодались.
 — Как я… могла… проспать… три дня?
 — Этот вопрос вам нужно задать Йетсу. Но его сонные травы, как он их называет, не причинят вам вреда.
 Кледра глубоко вздохнула, вспомнив, как испугалась, услышав от графа, что ее дядя мертв.
 Ханна вышла из комнаты, и, глядя в окно, через которое в комнату вливался солнечный свет, девушка почувствовала, что теперь все в ее жизни будет таким же светлым и солнечным и не вернутся темные страхи прошлых дней.
 Однако внезапно к ней пришло сознание того, что теперь, когда дядя больше не угрожает ей, у нее нет причин оставаться в доме графа.
 Эта мысль повергла ее в ужас.
 — Куда мне идти?
 — Что я буду делать?
 — Кому я нужна?
 Она была не готова ответить на эти вопросы и только представила себе, как скачет на Крылатом победителе прочь от этого величественного дома, за парадными воротами которого лежит холодный чужой мир, где никому не будет дела до нее.
 Страх перед будущим проснулся в ее груди. Она понимала, что, уехав, больше никогда не увидит графа, потеряет единственного человека, который мог защитить ее.
 — Что я могу сделать?
 Из-за нее он покинул Лондон в разгар сезона и оставался в своем поместье, чтобы защищать ее и своих лошадей от безумной злобы сэра Уолтера.
 Теперь он может вернуться к балам, к прекрасным женщинам, которые обожали его.
 Ее дядя был мертв, и Кледра не испытывала по этому поводу ничего, кроме радости. Он был для нее олицетворением зла.
 Она столько выстрадала, завися от него, что имела право не сожалеть о его кончине. Но теперь она осталась одна в целом свете, где только граф давал ей ощущение покоя и безопасности.
 Кледра приподнялась в постели.
 — Я не должна… навязываться ему. Теперь, когда он может больше не опасаться злобных выходок дяди Уолтера, он, конечно же, не захочет, чтобы я была рядом.
 Но от этой мысли ей стало так больно, что, снова упав лицом в подушки, девушка горько зарыдала.
 Когда граф вернулся с верховой прогулки, ему сообщили, что в кабинете его ожидает некий джентльмен.
 — Это мистер Харриман, милорд.
 Граф вручил дворецкому шляпу, перчатки и хлыст:
 — Я ожидал его.
 Человек с седыми волосами, в очках поспешно поднялся ему навстречу, как только граф вошел в кабинет.
 — Я получил ваше сообщение, милорд, — сказал он, — и немедленно приехал из Лондона.
 Граф указал гостю кресло напротив.
 — Узнав, что вы являетесь поверенным, занимающимся делами сэра Уолтера Мелфорда, — заговорил он, — я хотел бы обсудить кое-что с вами, прежде чем вы обратитесь к мисс Мелфорд.
 — Мы разыскивали мисс Мелфорд, — ответил поверенный, а когда секретарь вашей светлости уведомил нас, что она находится в вашем доме, это избавило нас от потери времени и от лишних хлопот.
 Мистер Харриман говорил медленно и четко, что отличало людей его профессии, зато голос графа звучал необычно тревожно:
 — Мисс Мелфорд еще не поправилась, и я хотел бы избавить ее от ненужных юридических сложностей, поэтому предлагаю вам сообщить сначала мне о ее нынешнем положении, поскольку сэр Уолтер Мелфорд, ее опекун, умер.
 Мистер Харриман открыл саквояж, который держал на коленях.
 — Мои партнеры и я подумали, что ваше сиятельство захочет получить четкое описание дел сэра Уолтера Мелфорда. Полагаю, милорд, вы не будете удивлены, узнав, что она очень богатая наследница.
 Последовала долгая пауза, прежде чем граф проговорил:
 — Для меня это большая неожиданность! Я скорее ожидал, что сэр Уолтер вообще не включит мисс Мелфорд в свое завещание.
 — Сэр Уолтер составил свое завещание пятнадцать лет назад, когда женился, — объяснил поверенный.
 — Сэр Уолтер был женат? Я и понятия не имел об этом! — воскликнул граф.
 Тонкие губы мистера Харримана дрогнули в неком подобии улыбки.
 — Лишь несколько человек знали об этом, милорд, потому что его женитьба держалась в секрете даже от его родственников. После медового месяца за границей леди Мелфорд оставила его.
 Граф подумал про себя, что это его не удивляет.
 — Она вернулась в свою семью, и, как мы полагаем, они с сэром Уолтером больше не общались друг с другом иначе, чем через нашу фирму.
 — Но завещание не менялось?
 — Нет, милорд. Хотя сэр Уолтер и говорил об этом, ничего не было сделано. По этому завещанию было выделено содержание для его жены, которая в настоящее время умерла, а все остальное, чем он владел, завещалось его ближайшим наследникам. Он ожидал, что это будут его дети. — Граф промолчал, и после паузы мистер Харриман продолжил:
 — Как ваше сиятельство наверняка знает, брат сэра Уолтера полковник Мелфорд и его жена умерли два года назад. Единственная наследница сэра Уолтера, следовательно, мисс Кледра.
 Граф откинулся в кресле.
 Итак, финансовое положение Кледры оказывалось обеспеченным.
 Но, размышлял граф, как она, такая юная, сможет справиться с неожиданно свалившимся на нее богатством и огромным поместьем?
 Будто прочитав его мысли, мистер Харриман заметил:
 — Ваше сиятельство, конечно же, знает дом сэра Уолтера, и конюшни находятся в Ньюмаркете, но фамильное поместье в Сассексе намного больше. Там две тысячи акров плодородной земли. Имеется еще дом на Парк-стрит в Лондоне.
 — И вы утверждаете, что нет никого, кроме мисс Мелфорд, кто наследует эту собственность и деньги сэра Уолтера?
 При этом граф имел в виду значительную сумму, которую сэр Уолтер получил от аукциона незадолго до смерти.
 Поверенный сверился со своими бумагами:
 — Мои партнеры и я, милорд, установили, что у сэра Уолтера и мисс Кледры есть дальние родственники, но большинство из них стары и сравнительно неплохо обеспечены. — Он посмотрел документы и продолжал:
 — Хоть это и странно, но, судя по всему, в семье не осталось молодых людей мужского пола, так что очень печально, что у сэра Уолтера не было детей, у его брата, всем известного милейшего полковника Мелфорда, осталась только дочь.
 — Согласен с вами, — ответил граф. — Молодой женщине нелегко оказаться богатой наследницей.
 — Вы абсолютно правы, милорд. В Лондоне полно охотников за приданым. Я и мои партнеры слишком часто сталкиваемся с подобными трудными и сомнительными делами.
 Граф поднялся:
 — Уверен, мистер Харриман, — сказал он, — вы не откажетесь что-нибудь выпить и отдохнуть, прежде чем вернетесь в Лондон. Сожалею, что мисс Мелфорд еще слишком слаба, чтобы увидеться с вами, но я передам ей все бумаги, которые вы пожелаете оставить для нее.
 Он немного помолчал и добавил:
 — Как только ей станет лучше, я либо привезу ее в Лондон, где вы сможете встретиться с ней в моем доме, либо буду просить вас еще раз совершить путешествие сюда.
 — Я чрезвычайно признателен вашей светлости, — заверил его мистер Харриман. — К тому же в этом деле нет никакой спешки, кроме инвестирования довольно внушительной суммы денег, которые в настоящее время находятся в банке.
 Граф позвонил в золотой колокольчик, стоявший на столе, и, как только дверь открылась, протянул руку поверенному:
 — Благодарю вас еще раз, мистер Харриман, за то, что вы приехали повидаться со мной, и за то, что вы так четко описали мне ситуацию. Я передам мисс Мелфорд все, что вы рассказали мне, как только это будет возможно.
 Мистер Харриман поклонился:
 — Могу только еще раз поблагодарить ваше сиятельство, — почтительно произнес он.
 Оставшись один, граф подошел к окну и остановил невидящий взгляд на цветущей сирени, бабочках, порхающих над цветами, на белых голубях, которыми так восторгалась его бабушка.
 Но перед ним стояли глаза Кледры, исполненные страха, когда она смотрела на Эдди. Он вспоминал, как она инстинктивно придвигалась к нему, словно ища защиты.
 — Как, черт побери, она справится с двумя поместьями и огромной кучей денег?
 Он не знал ответа и поэтому поднялся к бабушке.
 Графиня сидела около окна в гостиной, смежной с ее спальней, и солнце играло на ее драгоценностях.
 Когда граф подошел к ней, ее глаза блеснули едва ли не ярче ее бриллиантов.
 — Я ждала тебя, Леннокс, — сказала она, когда граф подошел поцеловать ее руку. — Эдди сообщил мне, что к тебе приезжал поверенный. Уверена, он должен был сообщить тебе, оставил ли этот ужасный Мелфорд что-нибудь бедняжке Кледре.
 Граф рассмеялся, усаживаясь рядом с графиней.
 — Происходит ли что-нибудь в этом доме, о чем бы вы не узнали тут же? — поинтересовался он.
 — Пожалуй, нет. Иначе мне было бы слишком скучно жить, привязанной к этому креслу, чувствуя постоянно, что я не способна участвовать в драмах, которыми столь богата твоя жизнь.
 — Без которых я вполне мог бы обойтись!
 — Чепуха! — воскликнула графиня. — Ты прекрасно знаешь, что пожар, который устроил этот сумасшедший, ты воспринимал как опасное, но безмерно увлекательное приключение.
 Граф ничего не возразил, зная, что в словах старушки было зерно истины.
 Тем не менее он искренне надеялся, что ему больше не придется пройти через те муки, которые он испытал, представляя, что Крылатый победитель и Кледра могли погибнуть в огне.
 Но ему было приятно сознавать, что, если не считать смерть самого безумного злодея, никто серьезно не пострадал.
 Будто читая его мысли, графиня взглянула на след ожога на его лбу и сказала:
 — Для большинства красивых мужчин эта рана стала бы настоящим несчастьем, но твоему лицу она придает оттенок озорной лихости, что даже идет тебе.
 — Благодарю вас, бабушка, — ответил граф довольно сухо, — но должен сказать, что она ужасно болела первые дня два, а ожоги левой руки болят и до сих пор!
 — Ну, это неизбежно, раз уж ты решил играть в героя! — без тени сочувствия ответила бабушка. — Я слышала, что ты вынес Кледру из огня, и, конечно, только потому, что ты пошел в конюшни по ее просьбе, ее конь да и твои лошади уцелели.
 — Готов получить часть заслуженной награды за это, но безошибочный инстинкт, предупреждающий об опасности, оказался у Кледры.
 — Непременно передам ей это, когда увижу, — ответила графиня. — Я слышала, она уже проснулась.
 — Мне кажется, Йетс был прав. Ей был необходим сон.
 И я рад, что она не присутствовала, когда я отправлял то, что осталось от ее дяди, в Сассекс, чтобы его останки похоронили в фамильном склепе.
 Граф улыбнулся:
 — К тому же ее конь беспокоился весь следующий день, а это наверняка заставило бы ее страдать еще сильнее.
 — Конь сейчас в порядке? — строго спросила графиня.
 — В полном! Я ездил на нем верхом сегодня утром. С ним все хорошо. Только должна отрасти грива и зажить окончательно ожоги на носу и на шее.
 — А что с твоими собственными лошадьми?
 — Постепенно успокаиваются, хотя, Бог знает, что бы с ними стало, если бы Мелфорд успел раскидать среди них фейерверки, как намеревался сделать.
 — Хорошо, что больше нет нужды бояться его выходок, — сказала графиня, — но я все думаю, что же ты намерен предпринять в отношении Кледры.
 — Это беспокоит и меня, бабушка, потому что поверенный ее дяди сообщил мне, что она наследует все, что осталось после него. А он был очень богатым человеком.
 — Учитывая, как он обращался с ней, можно только сказать: есть все-таки на свете справедливость, — резко сказала графиня.
 — Согласен. Но как сможет этот ребенок справиться с таким состоянием самостоятельно? Полагаю, в первую очередь надо подыскать ей компаньонку.
 — Или супруга!
 Граф не ответил, и графиня заметила, что он нахмурился.
 После долгого молчания она спросила:
 — Тебе не нравится эта идея?
 — Должен признать, это возможный вариант. Но я уверен, что в настоящий момент Кледра будет чувствовать себя неуютно в обществе незнакомых мужчин. Обращение ее дяди оставило шрамы в ее душе, не только на теле.
 — Но тогда решение просто очевидно!
 — И какое же?
 — Ты должен сам присматривать за ней, пока не найдешь человека, которого она примет, которого не будет бояться.
 — Я не могу больше спать! — воскликнула Кледра.
 — Ну конечно же, мисс, — согласилась Ханна. — Его сиятельство оставил для вас сообщение.
 — Какое?
 — Он сказал, что, когда вы достаточно окрепнете, он хотел бы увидеться с вами.
 — О, Ханна! Почему ты не сказала мне этого раньше?
 Я сейчас же спущусь к нему!
 — Его светлость вышел, мисс. Он просил вас, если для вас это не слишком тяжело, спуститься к чаю в оранжерею.
 — Конечно, это совсем не тяжело для меня!
 Девушка так взволновалась, что машинально, без возражений съела весь свой обед, а потом позволила Ханне уложить себя, чтобы отдохнуть перед чаем. Добрая женщина занавесила окна, чтобы сон Кледры не тревожил солнечный свет.
 Но Кледре не хотелось спать. Ей хотелось думать о графе, о том, как приятно будет снова увидеться с ним.
 «Я хочу, чтобы он поговорил со мной, — думала она, — хочу, чтобы он рассказал мне про Крылатого победителя и про остальных лошадей».
 Когда Ханна наконец открыла занавески и помогла ей одеться, Кледра чувствовала, что готова летать от радости.
 Однако ноги у нее слегка подкашивались после нескольких дней, проведенных в постели.
 Она надела одно из платьев, что привез ей из Лондона граф, и, взглянув в зеркало, призналась сама себе, что выглядит очень мило.
 Она заметно похудела, и от этого глаза казались еще больше. На щеках играл легкий румянец, а волосы легким светящимся нимбом окружали маленькую головку.
 — Будьте осторожны, мисс, и не переутомляйтесь, — наставляла ее Ханна. — Если устанете, сразу же возвращайтесь в постель. У меня все будет готово для вас.
 — Надеюсь, его сиятельство пригласит меня на ужин.
 — Ну, это уже слишком. Вам, мисс, лучше спокойно поужинать здесь.
 — Но это так скучно! Если его сиятельство пригласит меня на ужин, я, конечно, соглашусь!
 Не дожидаясь ответа Ханны, Кледра поспешила по коридору к главной лестнице.
 Лакей в холле приветливо улыбнулся ей, и она улыбнулась ему в ответ, подумав, что весь дом будто приветствует ее после возвращения откуда-то издалека.
 Она спешила в оранжерею, ловя себя на мысли, что надеется, даже молится, чтобы не застать там Эдди Лаутера.
 «Я хочу быть с графом наедине, — думала Кледра. — если там будет кто-нибудь еще, это все испортит!»
 Она подошла к оранжерее, очарованная ароматом цветов и солнечным светом, который лился в открытые окна.
 Сердце подпрыгнуло у нее в груди, когда она увидела графа. Он стоял у окна и ждал ее.
 Не в силах сдержаться, Кледра бросилась к нему, протягивая руки, охваченная всепоглощающей радостью от того, что снова видит его.
 Но вдруг она вскрикнула от ужаса.
 — Вы ранены! Почему никто не сказал мне этого?
 Она смотрела на шрам у него на лбу, заметив, что его левая рука перевязана, воскликнула, прежде чем он успел заговорить:
 — Вы так сильно… обожглись! Вам, должно быть, очень больно! О, мне так жаль… так жаль… простите меня!
 — Мои раны заживают, — ответил граф, улыбаясь, — и я клянусь вам, что они уже не причиняют мне никакого беспокойства.
 — Это все моя вина… вы могли серьезно пострадать.
 В ее голосе слышались еле сдерживаемые рыдания, и граф поспешил заметить:
 — Я категорически отказываюсь поднимать суматоху из-за таких пустяков. Лучше позвольте мне рассказать вам, что Крылатый победитель вел себя очень храбро.
 — С ним все в порядке?
 — Абсолютно!
 — Ханна говорила мне, что сегодня вы ездили на нем на прогулку.
 — А Крылатый победитель сказал мне, — улыбнулся граф, — что он с нетерпением ждет того момента, когда снова почувствует вас на своей спине!
 — Можно мне покататься на нем завтра?
 — Надеюсь, вы будете в состоянии это сделать.
 Лицо Кледры просияло. Неожиданно она осознала, что до сих пор не отпускает руку графа. Убрав руки, девушка смущенно произнесла:
 — Можно налить вам… чаю?
 — Жду не дождусь, когда вы сделаете это.
 Кледра взглянула на стол и с восторгом заметила, что на нем только две чашки.
 Она села и разлила чай из большого серебряного чайника. Граф наблюдал за ней.
 Взяв чашку из ее рук, он сказал:
 — Мне многое нужно рассказать вам, Кледра. Поверенный вашего дяди приезжал ко мне сегодня утром.
 Кледра не ответила, просто взглянула на него, и в ее глазах граф заметил невысказанное беспокойство.
 — Для меня это стало сюрпризом, — продолжил он, — и, полагаю, таким же сюрпризом станет для вас. Дело в том, что все, чем владел ваш дядя, теперь принадлежит вам.
 Кледра посмотрела на него, не веря своим ушам.
 Затем она воскликнула:
 — Но я не хочу его… денег! Я не… возьму их!
 Граф промолчал, и она добавила:
 — Дядя Уолтер всегда издевался надо мной, повторяя, что оставит меня умирать с голоду, потому что сам он намерен жениться и у него будет сын.
 — Но он не сделал этого, — спокойно возразил граф.
 — Я ненавижу его деньги, я не прикоснусь ни к ним, ни к чему другому, чем он владел! — Немного помолчав, она сказала уже спокойнее:
 — Разве что… не могли бы мы послать немного денег… старикам в Ньюмаркет?
 Граф улыбнулся.
 — Я был прав!
 — Правы?
 — Я знал, что об этом вы подумаете в первую очередь и уже послал письмо моему управляющему в Ньюмаркете с распоряжением снабдить их едой и деньгами, пока мы не оформим все это юридически.
 Кледра почти благоговейно воскликнула:
 — О, благодарю вас! Только… вы могли быть таким… чудесным… таким… понимающим! Спасибо! Мне было бы невыносимо думать, что они… продолжают страдать от жестокости дяди Уолтера.
 — Еще я думаю, — сказал граф, — что, когда вы обеспечите всех тех, кто полагается на вас, вы захотите продать дом в Ньюмаркете. Но дом вашего дедушки, в котором жил ваш отец, тоже принадлежит вам.
 — Он был мне… домом, пока нам с мамой не пришлось… жить в крошечном домике, — едва слышно прошептала Кледра.
 — Ваш дядя был злым человеком и заставил страдать многих невинных людей. Вам придется исправлять зло, которое он причинил.
 — Он мог… убить Крылатого победителя, — тихо сказала Кледра.
 — Ваш конь стойко сражался за свою жизнь. И он избавил меня от необходимости совершить убийство!
 Кледра протянула к нему руку:
 — Если бы вы… убили дядю Уолтера, вы оказались бы в ужасном положении… а я бы никогда не простила себя, потому что это была бы моя вина… Ведь я пришла именно к вам.
 — Но Крылатый победитель спас меня от этого, а ваша интуиция спасла его и моих коней от ужасной смерти.
 — Это сам Крылатый победитель позвал меня, — сказала Кледра, — но, когда я вспоминала об этом сегодня утром, я подумала: как чудесно, что вы… поверили мне. Большинство людей, я уверена, сочли бы меня просто… истеричкой.
 — Нет, этого о вас невозможно сказать, несмотря на весь ваш трагический опыт. Уверяю вас, Кледра, что считаю вас очень храброй и совершенно исключительной девушкой.
 Выражение удивления, мелькнувшее на личике Кледры, сказало графу, что она ни на мгновение не ожидала от него такой похвалы.
 Ее щеки запылали:
 — Вы правда так думаете?
 — Я всегда говорю только то, что думаю. И я уверен, что ваш отец, будь он жив, гордился бы вами.
 — Папа тоже все мог понять, как вы.
 Затем она добавила изменившимся голосом:
 — Теперь, когда его нет на свете, я думаю, найдется кто-нибудь, такой же, как он или дедушка, кто будет жить в том огромном доме. Он принадлежал Мелфордам более века.
 — Теперь он ваш, — ответил граф. — Вы поселитесь там, когда выйдете замуж, и вы будете хранить семейные традиции.
 Мгновение Кледра смотрела на него, затем отвела взгляд и взглянула в окно.
 — Я… никогда… не выйду замуж!
 Граф ожидал этих слов:
 — Вы думаете сейчас так потому, что ваш дядя был так жесток с вами. Но вы молоды, Кледра. Поверьте, вы сможете забыть ужас этих двух последних лет.
 Она молчала. Граф добавил:
 — Когда вы почувствуете себя достаточно окрепшей, мы с бабушкой подумаем о том, как ввести вас в лондонский высший свет и представить королю и королеве в Букингемском дворце.
 Граф говорил спокойно, ласково, но Кледра вскочила со своего кресла:
 — Нет! Нет! Я не… хочу, не буду… и я знаю, почему вы… предлагаете мне это! Чтобы я встретила мужчин, которые захотят жениться на мне.
 Она содрогнулась от ужаса при этих словах.
 Граф тоже поднялся.
 — Попытайтесь рассуждать здраво, Кледра. Но не надо спешить. Мы поговорим об этом, когда вы совсем поправитесь.
 Кледра вскрикнула, как животное, которое попало в капкан.
 — Я… я все понимаю. Я знаю, что теперь, когда дядя Уолтер… мертв, мне нужно уехать и оставить вас в покое.
 Но я боюсь… я не умею заботиться о себе… я не знаю, что мне делать, когда… останусь… одна.
 Ее голос надломился на последнем слове, и, не думая ни о чем, она кинулась к графу и спрятала лицо у него на груди.
 — К… как я могу… оставить вас?
 Она захлебнулась рыданиями, по ее щекам струились слезы.
 — Я… в безопасности… только с вами.
 Медленно руки графа обняли ее.
 Он чувствовал, что девушка рыдает все отчаяннее, все ее тело сотрясалось от плача.
 — Вы не должны плакать, — нежно сказал Пойнтон. — Помните, вы очень храбрая!
 — Я… не х-храбрая. Я… трусиха… Я хотела бы умереть! Тогда, по крайней мере, я снова была бы с папой и мамой.
 Руки графа еще крепче обняли ее.
 — Вы не должны так говорить.
 — Что еще я могу сказать, если должна уехать и… остаться… совсем одна… без вас!
 Ее слова были едва слышны, но все же граф услышал их.
 — Вам так не хочется покидать меня? — очень спокойно спросил он.
 — Я… я… люблю вас! Я… люблю вас… потому что вы такой… чудесный… такой… в… великолепный… а когда я уеду, вы забудете обо мне… как забывали… других женщин, которые… любили вас… Но я никогда… никогда… никогда не забуду вас!
 Граф слегка отодвинулся и приподнял заплаканное лицо девушки.
 Она не сопротивлялась, только закрыла глаза, а слезы все катились градом по ее щекам, и губы дрожали.
 Граф посмотрел на нее долгим взглядом:
 — Вы уверены, что любите меня?
 — К… как же иначе? В целом мире нет больше ничего… только вы.
 Ее голос снова дрогнул. Граф наклонил голову, и его губы нашли ее.
 Мгновение Кледра не могла поверить, что это происходит с ней, но его губы были такими сильными и требовательными, что она почувствовала, будто поток солнечного света охватил все ее существо, унося все несчастья.
 Это было так чудесно! Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Ей хотелось умереть прямо сейчас, пока она ощущает этот несказанный восторг, раньше, чем он отпустит ее, и счастье исчезнет.
 Казалось, наплыв чувств был так велик, что сам воздух вокруг них стал живым. Кледра поняла, что полюбила графа с самого первого мгновения, как только увидела его. Она говорила правду: он заполнил всю ее жизнь, больше для нее не существовало ничего.
 Сначала губы графа были очень нежными, но потом, ощутив податливость и сладость губ Кледры, восторг, который он пробудил в ней, он почувствовал тот же восторг.
 Его поцелуи стали настойчивее, и он все крепче прижимал ее к себе, пока не услышал, как бьется ее сердце в унисон с его.
 Тогда он поднял голову, чтобы увидеть сияние ее глаз, Кледра сказала прерывающимся голосом:
 — Я… люблю вас! Я люблю… вас! Я знала, если вы поцелуете… меня, вы вознесете меня на н… небеса.
 Граф, не отвечая, целовал ее снова и снова со страстью, которая заставила Кледру почувствовать, что он дарит ей солнце, лучи которого прожгли путь к ее сердцу.
 Она знала, что теперь, захочет он ее или нет, но она принадлежит ему. Сейчас и навеки. И если он покинет ее, он заберет с собой ее сердце и душу, оставив от нее лишь тень, покинутую и одинокую.
 Но сейчас она ощущала лишь восторг от его близости, от чуда его поцелуев и чувства безопасности и надежности.
 Это было так прекрасно, так совершенно, словно вдруг страсть сделала их единым целым.
 «Как я могу потерять его?»— отчаянно спрашивала она себя.
 Но он прижимал ее к себе, и было невозможно думать ни о чем, кроме того, что он рядом, что она принадлежит ему и что он заполнил собой не только весь мир, но и небеса.
 Чувства, которые он разбудил в ней, стали такими сильными, что причиняли ей почти физическую боль, и она прижалась лицом к графу.
 — Я… я люблю вас! — прошептала она, — но я не знала, что… любовь может быть такой.
 — Какой? — хриплым прерывающимся голосом спросил граф.
 — Будто я лечу высоко-высоко над землей, и я невероятно счастлива, мне кажется, что я умерла.
 — Но вы живы, моя дорогая.
 Удивленная его словами и тем, как он произнес их, Кледра подняла голову и вгляделась в лицо графа.
 — П… пожалуйста, повторите это, — прошептала она, — хотя бы раз… просто я хочу быть уверена, что я действительно слышала это.
 Граф рассмеялся.
 — Я мог бы многое сказать вам, кроме «моя дорогая», но вы, с вашей интуицией, должны были понять, что я люблю вас так же сильно, как вы меня.
 — Это не может быть правдой!
 Он улыбнулся:
 — Именно это я сказал себе, когда понял, что не могу даже подумать о том, чтобы потерять вас. Вы останетесь со мной, чтобы я мог заботиться о вас, и я не позволю вам выйти замуж ни за кого, кроме меня!
 — Вы правда хотите жениться на мне?
 — Я думаю, это вполне разумно, если двое людей любят друг друга так, как любим мы.
 — Вы… любите меня? Правда любите?
 — Я люблю вас, и я сумею заставить вас поверить мне, но на это потребуется время.
 — Я никогда не думала, что вы можете почувствовать что-то ко мне, когда есть столько… других женщин в вашей жизни… но я молилась, чтобы мне можно было остаться с вами, хоть ненадолго!
 — Со мной вы всегда будете в безопасности, обещаю.
 И в одном вы можете быть уверены: мы не расстанемся никогда.
 — Но что, если я… наскучу вам?
 — Мне было скучно раньше, потому что в моей жизни не было вас. Но теперь мы нашли друг друга, мое сокровище, и нам только нужно беречь нашу любовь.
 — Я хотела бы заниматься этим всю свою жизнь! И я постараюсь сделать все… возможное, чтобы вы были… счастливы.
 — Я счастлив, если так можно назвать то необыкновенное чувство, которое я испытываю сейчас. И я клянусь вам, мое сокровище, что это не похоже на то, что я испытывал ранее.
 Кледра тянулась к нему.
 — Поцелуйте меня… пожалуйста, еще раз, — попросила она. — Я так… боюсь, что все это лишь прекрасный сон… И этот сказочный дворец, и сказочные платья. И вы… Вдруг вы исчезнет, когда я… проснусь.
 — Что же из этого самое важное?
 — Вы! Пока вы со мной… все остальное не важно! Я хочу только… вас!
 В голосе Кледры звучала какая-то новая, неведомая ей ранее страсть. Граф понял, как глубоки ее чувства, и знал, что чувствует то же самое.
 С самого начала, когда Кледра пришла к нему за помощью, он знал, что она стала частью его самого.
 В ней сосредоточилось все то, что он искал всю свою жизнь, хотя не сознавал это.
 Она была такой беспомощной и в то же время такой смелой, она отдала ему свое сердце, не прося ничего взамен, и поэтому захватила его так, как не удавалось никому раньше и никогда не удастся.
 И причиной была не только ее детская вера в него — между ними возникла какая-то особая внутренняя связь, чего не было с другими женщинами.
 Он был готов поверить, что их души нашли друг друга вновь после миллиона других жизней, чтобы уйти в вечность вместе.
 Ему хотелось так многое объяснить Кледре.
 Но он смотрел в ее глаза, сияющие от счастья, на ее ресницы, еще влажные от слез, на губы, зовущие и манящие, лицо, которое, казалось, светилось неземным светом, и понимал, что он счастливейший из людей на Земле.
 — Что ты сделала со мной, мое сокровище? — спросил граф. — Я был готов биться об заклад, что никогда не буду таким безнадежно влюбленным!
 — Ты такой замечательный, — прошептала Кледра. — Я люблю тебя, и во всем мире не осталось ничего, только моя любовь… и я хочу вручить ее тебе… и отдавать, отдавать, пока не стану… совсем твоей.
 Граф понял, что разбудил в этой девушке-полуребенке первое страстное желание.
 Оно было еще таким невинным, что он чувствовал: ее нужно защищать не только от других мужчин, но и от самого себя.
 Нужно быть очень нежным с ней, такой молодой и неопытной.
 От него потребуется вся сила его интуиции, глубина чувства и любовь, которой он никогда не знал раньше. Но он верил, что эта девушка наставит его на нужный путь и придаст ему силы.
 Он прижал ее к себе:
 — Мы так многое можем дать друг другу, дорогая, и сейчас, и в будущем. Я думаю, любовь, которая соединила нас, это наша победа над жестокостью и злом.
 — Крылатая победа, — воскликнула Кледра, — потому что, когда ты целуешь меня, когда… прикасаешься ко мне… ты возносишь меня на небеса, и это чудеснее всего, что когда-либо описывали люди.
 — Мне хочется, чтобы ты чувствовала именно так, — сказал граф, — и ты права, моя драгоценная крошка, наша любовь — это крылатая победа. Мы выиграли битву, в которой любовь была самым сильным оружием!
 И он снова поцеловал ее, и остались в мире лишь его руки, его губы и он сам, возносивший ее все выше и выше, туда, где не было страха, а только ЛЮБОВЬ.