Аннотация: Каждая из четырех героинь романа обладает талантом, который приводит ее к вершине успеха. Их судьбы стали воплощением фантазий любой женщины, но за роскошью, блеском, безумной экстравагантностью кроются неосуществленные желания.


---------------------------------------------


 Элизабет Адлер
 Летучие образы


 ЛИЗ, ПИТЕРУ И ДЖОАН АДЛЕР С БОЛЬШОЙ ЛЮБОВЬЮ.



 ПРОЛОГ


 В сгустившихся сумерках в комнате Лоринды ярко светился экран телевизора, на котором Джесси-Энн Паркер с копной волос цвета спелой ржи, длиннющими ногами шла вдоль подиума, демонстрируя последние французские модели. Вот она на мгновение остановилась и открыто улыбнулась в телевизионную камеру, а затем продолжила свой путь.
 Никто бы никогда не догадался, что скрывалось за улыбкой этой «Мисс Америки», думала Лоринда, жадно вглядываясь в свою жертву; никто бы не поверил, что этот символ наивности и успеха был воплощением зла. Но она, Лоринда, знала это, потому что страдала от испорченности Джесси-Энн еще тогда, когда они были детьми и учились в школе.
 – Это просто здорово, – говорил комментатор местного телевидения Спринг-Фоллса, – видеть, что наша землячка добилась такого успеха на Олимпе международной моды. Джесси-Энн держит первенство уже несколько лет, а мы до сих пор не смогли взять у нее интервью. Думаю, что она получает огромное удовольствие, путешествуя по всему миру, демонстрируя эту роскошную одежду, о которой и я и вы можем только мечтать. Никто лучше нашей Джесси-Энн не может носить ее, именно так считают Ив Сен-Лоран, Карл Лагерфельд и Унгаро. Джесси-Энн будет выглядеть сексуально, даже если наденет на себя рогожу. Но ее родители, которые до сих пор живут здесь, в Спринг-Фоллсе, утверждают, что Джесси-Энн остается все той же скромной девушкой из Монтаны, какой была раньше.
 Лоринда Мендоза выключила телевизор и погрузилась в свой молчаливый и бесцветный мир. Ее комната была голой, как лаборатория. Покрытый линолеумом пол был чисто вымыт и натерт мастикой. Пахло каким-то дезинфицирующим средством. На дешевом деревянном столе стояла старинная пишущая машинка и стеклянный стакан, полный шариковых авторучек. Стопка бумаг с дотошной точностью была положена в самом центре стола. На прямом коричневом деревянном стуле не было подушечки, как не было и мягкого коврика для босых ног Лоринды, когда она вставала с кровати, с той же старой двухъярусной кровати, которая была у нее с детства. Когда она получила эту кровать, она надеялась, что сможет приглашать других детей оставаться у нее ночевать. Но ни один ребенок никогда не оставался на ночь в доме Мендозов.
 Лоринда откинулась на подушки, закрыла глаза и стала думать о Джесси-Энн. Она могла выхватить из памяти целые сцены прошлого, как будто просматривала отрывки какого-то фильма… Джесси-Энн была самой видной девочкой как в средних, так и в старших классах. Конечно, у Джесси-Энн все время собирались ее друзья и оставались ночевать, но Лоринду никогда не приглашали в этот невысокий, полный солнечного света дом на углу квартала, где две собаки Паркеров радостно лаяли, резвясь на газонах соседей. Лоринда до сих пор помнила трех старших братьев Джесси-Энн, которые относились к своей сестре как к маленькой принцессе, помнила и ее всегда улыбающуюся маму, которая пекла огромные пироги и следила за тем, чтобы вовремя исправить зубы Джесси-Энн, надев на них скобы и чтобы у ее дочери всегда была красивая одежда, включая самые модные джинсы, которые каким-то образом всегда сидели на Джесси-Энн как вторая кожа. А еще у Джесси-Энн был замечательный отец, высокий светловолосый гигант, который любил свою дочь так, как отец должен любить свою дочь.
 Глаза Лоринды открылись, когда она уловила едва заметный шум, нарушивший тишину. Она зло взглянула на запертую дверь своей комнаты, когда шаркающие шаги матери стали ближе.
 – Лоринда?
 Через дверь было слышно громкое дыхание женщины. Она сердито подергала за дверную ручку.
 – Лоринда? Я знаю, что ты там. Почему ты не отвечаешь? – Ее голос стал на октаву выше, но слова звучали четко.
 Лоринда улыбнулась. Она оставила на кухонном столе ставший ежедневным коричневый пакет для матери, и если существовали чудеса, то они уже начали происходить. Миссис Мендоза была на пути к ночному забытью.
 Сердито ворча, мать поплелась по коридору, и Лоринда услышала, как та чертыхнулась, споткнувшись о ступеньки. Когда-нибудь она свалится вниз головой с этой лестницы и забудется навечно – Лоринда не могла дождаться, когда это случится.
 Она никогда не впускала мать в свою комнату. Никто не входил в нее уже многие годы. Иногда ей казалось, что комната всегда была такой – серой, безмолвной и пустой, но воспоминания возвращались и снова начинали ее терзать. Она надеялась, что давно смогла найти способ избавиться от них. Старая пишущая машинка, стоящая на столе, пока помогала ей в этом. Но в последнее время прошлое постоянно вертелось в ее голове, даже когда она работала, вторгаясь в то единственное, что она действительно любила и умела делать. Немногие считали, что быть бухгалтером очень интересно, но после того как «болезнь» матери заставила ее отказаться от колледжа, эта работа показалась ей ближе всего к ее заветной мечте. Ее манила холодная логика математики, которая отсутствовала в ее повседневном существовании. Кроме того, она была уверена, что стала бы одним из всемирно известных математиков, если бы смогла продолжить учебу. Но не получилось. И во всем была виновата Джесси-Энн.
 Последний год Лоринда тщательно вынашивала свои планы, готовя почву. Нельзя сказать, что она была полностью уверена в успехе, но, по крайней мере, начала с того, что устроилась на работу к отцу Джесси-Энн в редакцию «Гэзетт» Спринг-Фоллса. Она старалась стать незаменимой на своем месте – ведь она действительно умела работать. А когда ее пригласила на кофе миссис Паркер, она напустила на себя страдальческий вид, говоривший, что бедняжка Лоринда борется за жизнь, жертвуя всем, чтобы содержать инвалида-мать. Ее притворство помогло завоевать симпатию миссис Паркер, и теперь та всегда готова была помочь и посочувствовать девушке и чаще стала приглашать ее забегать к ней на чашечку кофе. Лоринда считала миссис Паркер ангелом и часто задумывалась над тем, что ее жизнь могла быть совсем другой, если бы у нее были родители, похожие на Паркеров. Но у нее не было таких родителей, а у этой дряни Джесси-Энн были! Именно она, эта Джесси-Энн, была виновата в том, что вся жизнь Лоринды вдребезги разбита и ее окружали лишь кошмары прошлого.
 Она села на кровать и обвела взглядом свою серую, залитую лунным светом комнату. Это была комната без единого уютного уголка, где можно было бы успокоить боль и найти утешение своим душевным ранам.
 Старый охотничий нож отца с блестящим острым лезвием ждал своего часа на полке, напоминая о ее намерении, и сейчас только он мог утолить жажду мести.
 Лоринда улыбнулась, воображая, как диктор местного телевидения будет снова рассказывать о Джесси-Энн, только на этот раз она сама будет «героиней дня», она станет знаменитой. О Лоринде узнают все в Спринг-Фоллсе. А Джесси-Энн будет мертва, и все жуткие воспоминания исчезнут, как по мановению волшебной палочки.




 ГЛАВА 1


 Джесси-Энн на мгновение задержалась, проходя по зеркальному вестибюлю дома, в котором жила, в последний раз окидывая себя взглядом, прежде чем отправиться на Мэдисон-авеню, в рекламное агентство Николса Маршалла. Ей было важно выглядеть очень хорошо, поскольку работа в фирме «Ройл» была лакомым кусочком, который только изредка достается манекенщицам, а ей отчаянно хотелось получить эту работу.
 Накануне звонил ее агент и сообщил, что Харрисон Ройл, владелец и президент целой сети универмагов по всей стране, убежден, что единственной возможностью проникнуть на огромный рынок молодежной одежды было устроить демонстрацию одежды именно для этой возрастной группы и, таким образом, привлечь внимание к их компании. Они решили преодолеть все препятствия на своем пути и прорваться во что бы то ни стало. Кандидатуру Джесси-Энн предложил сам Харрисон, посчитав, что она идеально подходит для этой работы. Ее знали и ею восхищались. Если Джесси-Энн наденет эту одежду на себя, ее примеру с радостью последует вся страна!
 Выдернув яркую желтую маргаритку из букета, стоявшего в вестибюле, она прикрепила ее серебряной декоративной булавкой к вороту шерстяной кофточки цвета охры и улыбнулась своему отражению, подумав при этом, что желтый цвет ей к лицу.
 Джесси-Энн было двадцать четыре года, рост шесть футов и один дюйм, огромная копна шелковых золотистых волос струилась по плечам. На ней была светло-голубая юбка от Ральфа Лорена с дорогим поясом от Барри Кайсельштейн-Корда с кожаными и серебряными кисточками, бордовые ковбойские сапоги и большая шуба из стриженой ондатры, выкрашенная в темно-синий цвет.
 Довольная, что она соответствовала нужному образу, Джесси-Энн быстро прошла через холл, забрав по пути письма на ее имя. Пока швейцар искал ей такси, она просмотрела почту, которая состояла из обычных счетов. Боже! Неужели она истратила в «Блумингдейле» столько денег за прошлый месяц? Было еще письмо от мамы и папы из Спринг-Фоллса. Прекрасно! Она прочтет его в такси. И еще знакомый квадратный белый конверт с ее именем и фамилией, аккуратно напечатанными маленькими красными буквами.
 Сердце Джесси-Энн упало, когда она взглянула на него. Прошло уже несколько месяцев с того дня, как она получила последнее анонимное письмо. Она надеялась, что их автор уже забыл о ней или по истечении восьми лет устал от нее и нашел другую знаменитость для своих злых шуток. Не было необходимости вскрывать письмо, ей слишком хорошо было известно его содержание…
 Но она расстроилась, что это мерзкое письмо пришло именно сегодня. Если вспомнить, то выходило, что получение писем всегда совпадало с ключевыми моментами в ее жизни, как будто человек, писавший их, знал, что с ней происходит. Она до сих пор хорошо помнила первое. Оно пришло сразу после того, как Джесси-Энн победила на конкурсе манекенщиц и ее лицо появилось в газетах и на телевидении. Местные газеты писали, что она близка к славе и богатству. Естественно, на фотографиях она была в купальнике, но все было в рамках приличия, думала она, но, видимо, не для этого извращенного негодяя. Скотт Паркер был возмущен этим, как он выразился, «трусливым, невежественным, извращенным сумасшедшим, который осмеливался угрожать его дочери-школьнице». Он позвонил в полицию, но там не усмотрели в этом ничего необычного и посоветовали просто "забыть об этом, полагая, что это больше не повторится.
 Но все повторилось – пришло еще три письма, причем с каждым письмом угрозы становились все страшнее, а язык письма – грязнее. В течение нескольких недель Джесси-Энн никуда не ходила одна. Ее братья провожали ее в школу, а из школы она возвращалась или со своими друзьями, или братья забирали ее. В школе вокруг нее крутились девочки, с которыми она не была близка, из тех, которых она и ее друзья называли «пришлыми». Некоторые специально подходили к ней, чтобы сказать, что считают все это ужасным, и предложить ей свою компанию, если ей нужно задержаться в школе, чтобы закончить уроки.
 – Они просто хотят погреться в лучах твоей славы, – сказал ей приятель, звезда футбольной команды старших классов Эйс Маккларен, и хотя Джесси-Энн не отнеслась к его словам серьезно, в душе она чувствовала, что Эйс прав. Случалось, что некоторые люди получали удовольствие от внимания, которого она удостаивалась, больше, чем она сама. Им нравилась таинственность писем с угрозами, незаметное присутствие полицейских машин и нескольких полицейских, круживших около школы, чтобы присматривать за происходящим вокруг. Все это казалось им интересным. Но она так не считала.
 Джесси-Энн оставалась в центре внимания в течение нескольких месяцев, затем письма перестали приходить, и все посчитали, что кризис миновал. Она выбросила письма из головы до тех пор, пока не получила первую серьезную работу в Нью-Йорке год спустя. В то время ее фотографии появились в апрельском номере «Глэмора». Везде и всюду она появлялась в окружении репортеров, знаменитых актеров кино и звезд эстрады. Она кружилась в вихре известности, как в танце.
 Письмо, отпечатанное красными буквами, было переполнено самыми грязными ругательствами, и на этот раз было следующим:
 «Ты развратница. Я слежу за тобой и вижу, как ты, надев маску невинности, под которой скрывается твоя грязная душа, используешь секс, чтобы манипулировать мужчинами, а других заставляешь страдать ради собственного удовольствия, сея вокруг себя зло…»
 Остальное она читала, заливаясь слезами.
 Еще там был нарисован половой акт, где изображалась она с каким-то неизвестным мужчиной, пронзавшим ее. Слова, сопровождающие рисунок, были мерзкими, непристойными и такими ужасными, что она почувствовала тошноту. Письмо было подписано – «Друг».
 На этот раз отец нанял частных детективов, но все закончилось неудачно, а через несколько месяцев письма прекратились. В последующие годы они приходили нерегулярно, иногда по три, по четыре в неделю, потом их могло не быть по нескольку месяцев, и Джесси-Энн жила в постоянном страхе снова увидеть в своем почтовом ящике белый конверт, в котором приходили эти письма.
 По мнению детективов и полиции, письма писал какой-то душевнобольной. «Такое часто случается со знаменитостями, – говорили они. – Какой-то чокнутый парень зациклится на ком-то и начинает выливать на него свою извращенность, которую прячет от других. Это может быть какой-нибудь добропорядочный семьянин, работающий в приличном месте, который выбрал вас для своих фантазий. Ему рано или поздно надоест этим заниматься». Однако, думала взволнованная Джесси-Энн, это ему не надоело.
 Нет, черт возьми! Она не позволит, чтобы эти письма выбили ее из колеи. Работа в фирме «Ройл» значила для нее слишком много. В ней она видела воплощение всех своих надежд.
 Выбросив нераспечатанное письмо в урну, она вышла на улицу, сжавшись под ледяным ветром, гулявшим по Центральному парку, и стала смотреть, как первые снежинки ранней зимы, которые напоминали цветы апельсинового дерева, падают на серую мостовую.
 Джесси-Энн почувствовала тоску по уютным, снежным зимам ее детства, которые бывали только на Среднем Западе, по светловолосым братьям, по дому, всегда полному друзей, по тыквам в День Всех Святых и индейке со сладким картофелем на День благодарения, которую умела готовить только ее мама. Она вспомнила, как рождественским утром прокатилась на новых лыжах со снежной горки за домом, как отец вынул припасенную специально на Рождество бутылку отличного портвейна и подержал ее у свечи, чтобы она полюбовалась его рубиновым цветом, а потом, когда вся семья собралась за столом в темный рождественский вечер, дал ей сделать маленький глоточек. Эта церемония, которая повторялась из года в год, много значила для отца, но она предполагала, что такие, как Харрисон Ройл, не усмотрели бы в этом ничего удивительного, поскольку привыкли только к самому лучшему.
 – Извините, мисс Паркер, – обратился к ней швейцар. – Но как только начался снег, такси в Нью-Йорке как сквозь землю провалились.
 – Ничего страшного, Майкл. Я пойду пешком. Поймаю такси по дороге.
 Прогулка пойдет ей на пользу – цвет лица будет лучше, и хватит времени подумать о работе в фирме «Ройл» и о том, что эта работа для нее значит.
 До сих пор она считалась «самой молодой моделью года» и «лицом сезона»: она позировала для глянцевых обложек «Глэмора» и «Мадемуазель», колесила по свету в поисках идеального ландшафта, на фоне которого можно было продемонстрировать молодежную моду Америки. Но все это время Джесси-Энн скучала по двум вещам: приземистому дому в краю голубой травы, где она могла отдохнуть от суеты города, вдыхать полной грудью свежий воздух и кормить арабских скакунов; и еще она мечтала о собственном доме моделей, где кипела бы деловая жизнь, а на ее банковский счет капали бы деньги, и главное – ей не надо было бы всегда улыбаться, черт возьми!
 У светофора она вытянула руку и попыталась остановить машину. Но такси летели мимо, и она провожала их сердитым взглядом.
 Надо отдать должное, она заработала много денег, демонстрируя одежду для тинейджеров. [1] Все прошлые годы были удачными, она сумела по-умному вложить свои деньги. Но ничто не вечно, и ее молодость тоже, да и работа была не из легких, не говоря уже о необходимости постоянно выглядеть наилучшим образом. Она устала от этого постоянного напряжения, тем более что от природы была довольно ленива. Может быть, все сложилось бы по-другому, будь у нее иной стиль, например как у манекенщиц, позирующих для журнала мод «Вог», – они были высокими, узкоплечими, с каким-то отстраненным взглядом. А она была «Мисс молодость Америки» – с густыми, светлыми волосами, которые тяжело падали на плечи и очаровательно покачивались за спиной при ходьбе. У нее были длинные, стройные ноги, широкие плечи и маленькая грудь, как у спортсменки, проводившей много времени на воздухе. Она была всегда загорелой, с широкой и открытой улыбкой. Ну и конечно, с веснушками! Джесси-Энн улыбалась Америке с тысяч рекламных стендов и продавала им косметику, глядя с миллиона реклам.
 Но всему когда-нибудь приходит конец. У манекенщицы молодежной моды, которой исполнилось двадцать четыре года, впереди не было ничего хорошего. Она чувствовала, как шестнадцатилетние наступают ей на пятки.
 Увидев остановившееся такси, она оттолкнула попавшегося на ее пути мужчину в черном двубортном пальто с зонтиком и быстро села в машину, улыбаясь, когда такси тронулось.
 – Угол Мэдисон и Пятьдесят седьмой, – сказала она адрес таксисту и откинулась на спинку потрескавшегося сиденья, поморщившись от застарелого запаха дыма в салоне.
 Работа манекенщицы у Ройла даст ей возможность показать все, чему она научилась с тех пор, как пятнадцатилетней девчонкой-заводилой в Монтане победила на конкурсе манекенщиц, устроенном журналом мод, и она наконец сможет заработать те деньги, которых у нее не хватало на ранчо с лошадьми и свое собственное агентство. Если выбор остановится на ней, то, как сказал ее агент, Ройл заплатит большие деньги, и не только за участие в рекламе, но и за то, что использует ее имя в рекламе одежды. Она получит гонорар, комиссионные, деньги от рекламы и оплаченные по высшей категории рекламные поездки. Джесси-Энн станет индустрией! А потом, через пару лет, когда эта работа закончится, она откроет дом моделей «Имиджис». [2] 
 Джесси-Энн хотела добиться успеха в области, где знала все ходы и выходы, и получить признание не только за хорошенькое личико. Она мечтала о собственном доме моделей и о том, чтобы о нем заговорил мир моды в Нью-Йорке. В конце концов, разве она не была знакома со всеми манекенщицами, фотографами, гримерами, стилистами, модельерами, работающими в сфере моды? Если она получит работу у Ройла, тогда все ее мечты смогут осуществиться.
 Расплатившись с таксистом, она прошла через стеклянные двери внутрь красивого административного здания и на лифте поднялась на тринадцатый этаж. Веселая темноволосая секретарша, улыбнувшись, поздоровалась с ней и проводила туда, где ее ожидали мистер Ройл и служащие компании. Выпрямив спину и став еще выше, подняв подбородок, Джесси-Энн сделала глубокий вдох и вошла.
 Харрисон Ройл сидел за огромным полированным столом, а по бокам восседали представители высшего эшелона рекламного агентства Николса Маршалла. Около Харрисона стоял поднос с нетронутым кофе. Когда Джесси-Энн шла к столу, он продолжал разговаривать по телефону, бросив лишь мимолетный взгляд в ее сторону. Ответственный за финансы фирмы «Ройл» Стью Стэнсфилд приветствовал ее и предложил стул, напоминавший трон, слева от стола, где свет от высоких зданий, образующих каньон Мэдисон-авеню, падал прямо ей в лицо.
 Харрисон повесил трубку и встал из-за стола. Подойдя к ней, он протянул руку.
 – Мисс Паркер, – сказал он без улыбки. – Я счастлив, что вы смогли уделить нам время. Я знаю, что вы очень заняты.
 Харрисону Ройлу был сорок один год. Это был высокий человек, с проседью на висках, одетый в безукоризненный деловой костюм, который выдавал тот факт, что его обладатель очень богат. У него были темные выразительные глаза, которые, как показалось Джесси-Энн, заглядывали в самую душу. Она тоже смотрела ему в глаза, причем сердце так сильно билось в груди, что она боялась, что это услышат находившиеся в комнате люди. Она не испытывала такого волнения с тех самых пор, когда в шестнадцать лет Эйс Маккларен впервые расстегнул ей блузку не заднем сиденье «форда-мустанга» после футбольного матча старшеклассников, где он трижды добился успеха, вернее, четыре раза, считая и ее тоже… Так думал он, хотя, конечно, это не соответствовало действительности.
 Харрисон вернулся к столу.
 – Пожалуйста, принесите кофе для мисс Паркер, – распорядился он. – Или, может быть, вы хотите чаю?
 Секретарша поспешила выполнить его указание.
 – Пожалуй, я выпью кофе без кофеина. Спасибо, – ответила она, когда его глаза вернулись к бумагам, что лежали перед ним на блестящей поверхности стола.
 Джесси-Энн продолжала скромно сидеть на своем месте, в то время как в течение получаса Стью Стэнсфилд и его финансисты обсуждали ее фотографии, ее достоинства, ее внешность, ее стиль – как будто ее не было в комнате.
 Харрисон Ройл, сидя на большом стуле во главе стола, слушал, как ей показалось, совершенно безучастно.
 Потом, взглянув на часы, он поднялся:
 – Благодарю вас, джентльмены. Думаю, что услышал от вас достаточно.
 Шурша бумагами и фотографиями, присутствующие выжидательно смотрели на него, предвкушая его решение.
 – Джесси-Энн, – обратился он к ней, неожиданно нежно произнося ее имя. – Джесси-Энн, кажется, все высказались относительно вашей работы и таланта. Согласитесь ли вы пообедать со мной? Может быть, таким образом я узнаю вас поближе?
 Она радостно улыбнулась ему и через секунду была уже на ногах, с сумочкой под мышкой. Она быстро расправила юбку на красивых бедрах и в сопровождении Харрисона Ройла вышла из кабинета, оставив самых влиятельных людей рекламного дела в Нью-Йорке сидеть с открытыми от удивления ртами.
 Они обедали в ресторане «Двадцать один». Он ни на минуту не спускал с нее глаз, угощая ее диетическим обедом, состоящим из салата и курицы. Она никогда не страдала отсутствием аппетита и сейчас, под пристальным взглядом карих глаз Харрисона, с удовольствием поглощала пищу. А его вопросы совсем не касались работы Джесси-Энн в его компании – он хотел узнать о ней самой: откуда она родом, как она справлялась с ролью молодежной модели, со своей популярностью, о ее жизни вдали от семьи.
 Она впервые поняла, что лишь немногие хотели знать что-либо о ней, – всех всегда интересовало, как она выглядела. Даже ее любовников. Джесси-Энн подозревала, что появление с ней на людях имело большее значение для них, чем удовольствие, которое они получали, лежа с ней в постели. А ведь именно тогда она бывала самой собой, просто Джесси-Энн, жаждущей любви.
 После обеда они бродили по холодным серым улицам Манхэттена, которые неожиданно показались ей золотыми и яркими.
 Недалеко от отеля «Плаза» Харрисон остановился около выстроившихся в ряд экипажей. Похлопав черную лошадь, он протянул руку Джесси-Энн.
 – Прокатимся? – спросил он, смеясь.
 Завернувшись в теплый меховой плед, они совершили традиционную прогулку вокруг Центрального парка, которую обычно совершали влюбленные, с той лишь разницей, что они не были любовниками. Но он все-таки держал ее за руку. Джесси-Энн не могла понять, было ли его поведение выражением обычного дружеского расположения, или он вел себя, как полагалось ее боссу, если, конечно, он действительно собирался взять ее на роль модели «Ройл». Но что-то мешало ей именно сейчас заговорить с ним на эту тему.
 Вечером они вместе пошли в театр, а потом поужинали в изысканном французском ресторане, и на этот раз задавать вопросы стала Джесси-Энн. Оказалось, что, подобно ей, Харрисон не привык говорить о себе, но тем не менее он рассказал ей, что является внуком основателя компании «Ройл». Сейчас они имели тридцать магазинов по всей стране, а также выпускали каталог, по которому заказы можно сделать по почте. Именно он давал больше прибыли, чем все магазины, вместе взятые.
 – Я хорошо помню, как однажды моя мама заказала по вашему каталогу занавески на кухню, – с улыбкой сказала Джесси-Энн Харрисону. – Они назывались занавесками для кафе и были в красно-белую клетку. Они надевались на специальные медные кольца, а сверху был волан. Моя мама очень хорошо готовит, – добавила она. – Я до сих пор вспоминаю, как хорошо пахло у нее на кухне, когда мы возвращались домой из школы, – домашним печеньем и хлебом, а на плите обязательно готовилось что-нибудь вкусное на ужин. А на окнах висели ваши занавески.
 В темно-карих глазах Харрисона промелькнуло что-то похожее на грусть.
 – Наша кухня была совсем другой. Очень большая, вся в кафеле и всегда чистая. На ней хозяйничал повар из Франции, который готовил прекрасные обеды для гостей моих родителей, но у него никогда не хватало времени испечь печенье для маленьких мальчиков.
 Джесси-Энн попробовала представить холодного, влиятельного мистера Ройла маленьким мальчиком, но ей это не удалось.
 – Да это и не было нужно, – признался он, когда заметил ее сочувственную улыбку. – Я находился все время в школе, а на лето мы уезжали на Кейп-Код, [3] позднее стали ездить за границу.
 Образование он получил вначале в школе, потом в Принстоне, позднее закончил Гарвард. [4] 
 Он рассказал, что по национальности еврей, что был однажды женат, но его жена умерла совсем молодой, у него остался сын, который практически был ровесником Джесси-Энн (на самом деле Маркусу было восемнадцать лет). За это время у него было несколько знакомых женщин, но ни одна из них не смогла заменить ему Мишель, его возлюбленную с детских лет и мать его сына. Сейчас он живет со своей матерью в огромном пентхаусе [5] на Парк-авеню, а когда Маркус приезжает на каникулы, то останавливается у них.
 – Вот, – закончил он, – вы все и узнали.
 – Все? – переспросила удивленная Джесси-Энн.
 – Все, что касается меня – моего прошлого и настоящего.
 – О нет! Я не думаю, что вы рассказали мне все, – задумчиво произнесла она. – Но, может быть, остальное я узнаю сама?
 Смакуя маленькими глотками чудесное шампанское, которое он заказал, она ругала себя за то, что с каждой минутой он нравился ей все больше и больше. Он по-настоящему богат, еврей – и живет с матерью! Какие вообще шансы у нее? Она должна была бы думать сейчас о том, чтобы получить работу, а не любоваться карими с поволокой глазами Харрисона и его гладко выбритыми щеками с едва заметной синевой, надменным изгибом губ.
 – Мистер Ройл, – смело начала она, хотя называла его по имени незадолго до этого. – Нам следует поговорить о деле. Ведь я пришла в агентство с целью получить работу модели «Ройл». Я полагаю, что должна спросить вас: могу я рассчитывать на эту работу или нет? Для меня это очень важно, понимаете? Очень важно.
 – Джесси-Энн, – спокойно сказал Харрисон, беря ее за руку. – А что вы думаете о том, чтобы выйти за меня замуж?
 Шампанское выплеснулось из ее бокала на юбку. Наклонившись, он с улыбкой протянул ей салфетку.
 – Естественно, спешить с ответом не надо, – успокоил он. – У вас будет много времени подумать над моим предложением и ближе узнать меня.
 Его рука сжала ее руку, и она почувствовала, что краснеет, встретившись с ним взглядом.
 – И знаете, Джесси-Энн, – продолжал он, – вы получите работу модели, даже если откажетесь стать миссис Ройл.
 – А если соглашусь? – завороженно спросила она.
 – Тогда никакой работы манекенщицей, никаких моделей «Ройл»… Вы будете только моей женой.
 В течение двух недель они встречались каждый вечер. Стоило ему лишь дотронуться до ее руки, или просто молча сесть рядом в машине, или искоса взглянуть на нее в темном зале театра, ноги у нее становились ватными. А от легкого прощального поцелуя с пожеланиями спокойной ночи у порога ее дома – поцелуя, в котором чувствовалась сдерживаемая страсть, – у нее захватывало дыхание и кружилась голова от мыслей, что будет, если он поцелует ее по-настоящему, если он не остановится на этом… если он будет ласкать ее как любовник.
 Харрисон Ройл не был человеком, который действовал необдуманно, но в тот пасмурный полдень, когда Джесси-Энн вошла в дверь его кабинета, а ее светлые волосы осветили комнату солнечным светом, он почувствовал, что произошло что-то необыкновенное в его привычной серой жизни. Очарование молодости вошло в его сердце и осталось там. Он смотрел на нее, был рядом, слушал, как она говорила, и чувствовал, что снова становится молодым: таким, каким был, когда была жива Мишель. Последние десять лет он целиком посвятил себя работе. Джесси-Энн была сама жизнь. Он сказал ей, что, несмотря на ее холеную внешность и лоск, она кажется ему такой же свежей и молодой, как если бы никогда не уезжала из Монтаны, – и он любил ее за это.
 Харрисон посвятил ее во все подробности своей жизни, рассказал ей о своей работе, о домах на Парк-авеню, Кейп-Коде и Багамских островах. Он рассказал ей о матери и сыне, но ни одного раза ни словом не обмолвился о своей покойной жене Мишель. Он объяснился ей в любви, обещая боготворить ее и что ей никогда не нужно будет работать, потому что он сам будет заботиться о ней. И конечно, у них будут дети.
 Каждое утро из агентства, где работала Джесси-Энн, раздавались звонки, а на ее автоответчике скопилось несколько сообщений, на которые она и не думала отвечать, и впервые в жизни она забыла о своей работе. В конце третьей недели, когда она должна была бы находиться в Париже на демонстрации мод, они вылетели во Флориду на его личном самолете, сделав остановку, во время которой зарегистрировали свой брак у местного судьи небольшого городка, где их не знала ни единая душа и они никого не интересовали, не считая одного очень приятного человека и его секретарши, выступивших в роли свидетелей. Затем они отправились в дом Харрисона на Эльютеру, [6] чтобы провести там медовый месяц.
 Большая белая вилла на берегу океана была самым подходящим местом для двух влюбленных – это был длинный низкий белый дом на мягком, как шелк, песчаном берегу, откуда открывался вид на бесконечное зелено-голубое море и чистое, без единого облачка, небо. В саду цвели олеандры, гибискусы, бугенвиллеи и жасмин со сладковатым ароматом, а над ними возвышались пальмы ярко-изумрудного цвета. Имелся катер, чтобы добраться через бухту в клуб «Виндмер айленд», где на обед можно было полакомиться лангустами и терпким белым вином, или просто покататься на водных лыжах и исследовать другие небольшие необитаемые бухточки. Была еще пятидесятифутовая яхта, оснащенная всем необходимым для подводного плавания, на которой Харрисон провел немало времени, потягивая виски и ожидая, когда же большая рыба проглотит наживку.
 В клетчатой рубашке Харрисона и белой бейсболке, которая защищала ее от солнца, Джесси-Энн училась забрасывать удочку и удерживать добычу на крючке. Она умудрилась даже поймать небольшого тунца, правда, одного, но все равно это был улов.
 Тут же находилась и яхта поменьше, в сорок футов, на которой Харрисон демонстрировал Джесси-Энн основы мореходства, крепко прижимая ее к себе в ужасе от того, что ее может задеть парус, который поворачивал на ветру в разные стороны, и читая ей нотации о необходимости быть осторожной. В гараже стояли три автомобиля – белый «астон-мартин» с мягкими голубыми сиденьями, ярко-красный «порш-928 С» и длинный серебристый грузовик «мерседес». Блестящий желтый вертолет стоял на площадке перед домом, а личный восьмиместный самолет ждал команд Харрисона в аэропорту Гавернорз-Харбор.
 – Игрушки богачей, – прокомментировал он с детской улыбкой на лице.
 Вечера на Эльютере были теплыми и мягкими, и они садились на веранде, наслаждаясь ветерком, дувшим от вентиляторов на потолке, и потягивая прохладительные напитки в рубиновом свете садившегося солнца. Слуга в белой куртке подавал им ужин, а потом они босыми прогуливались по серебристому от лунного света берегу. Они бросали камешки в тихую темную воду океана и останавливались каждые два метра, чтобы поцеловаться.
 Позже, лежа обнаженными на широкой, с большим количеством подушек кровати, они утоляли свою страсть друг к другу. Джесси-Энн пришла к выводу, что Харрисон был чудесным любовником, нежным и страстным, с сильным, упругим телом. Он умел сдерживать свои чувства до того самого момента, когда она жаждала взрыва его страсти больше всего на свете. Она молила его об этом, а потом было несколько блаженных мгновений, когда они сливались в одно целое.
 Продолжая обнимать друг друга, они засыпали, и прохладный предрассветный воздух проникал в спальню через открытое окно.
 Харрисону хотелось узнать о ней все, что только можно, и она рассказывала ему о своем детстве и юношеских годах, о школе и друзьях, но она так и не рассказала о злобных, полных ненависти письмах, которые приходили ей все эти годы. Объяснялось это тем, что, поглощенная счастьем, которое обрушилось на нее, она просто не вспоминала о них. Зато она рассказала ему о своих возлюбленных.
 Джесси-Энн, по-своему легкомысленно, ничего не скрывала от него и откровенно рассказала ему о своей детской влюбленности в Эйса Маккларена, а также о более серьезных романах, которые заканчивались или дружбой, или слезами. Она очень удивилась, когда Харрисон отвернулся с потемневшим от гнева лицом.
 – Но я тогда не знала тебя! – воскликнула она вдогонку, когда он устремился по дорожке, ведущей к океану.
 Она никак не ожидала, что он может ее ревновать. В конце концов, он сам просил ее рассказать ему об этом. Она с беспокойством следила с террасы, как он ходил взад и вперед по кромке белого песка у воды. Он смотрел прямо перед собой, не замечая красоты вокруг, и когда он наконец повернул к дому, она бросилась по песчаной тропинке ему навстречу, страшась, что он больше не любит ее. Он сгреб ее в объятия и с волнением взглянул на нее.
 – Я люблю тебя, Джесси-Энн, – страстно проговорил он. – Мне все равно, что было раньше. Я просто очень люблю тебя.
 – И я люблю тебя! – закричала она, чувствуя, как тяжесть свалилась с ее сердца. – Именно поэтому я вышла замуж за тебя, а не за другого.
 Харрисон поднял ее на руки и понес через веранду в спальню, где осторожно опустил на их большую кровать. Его стройное, загорелое тело трепетало страстью, когда он ласкал ее, подавляя свои желания, стараясь удовлетворить ее. От его прикосновений ее маленькие коралловые соски стали твердыми, а его губы медленно двигались по ее телу, вниз, к ее животу и дальше, по длинным нежным бедрам, пока не коснулись пальцев ее ног, покрытых розовым лаком. Она вскрикивала, желая его, в ожидании, когда же он проникнет в нее. Она изогнулась, чтобы встретить его, а Харрисон наконец вошел в нее и закричал от переполнявшей его страсти, которая выплеснулась в нее.
 – Ты моя, Джесси-Энн, – шептал он, когда они лежали в объятиях друг друга, – теперь ты принадлежишь только мне.
 О своей первой жене он рассказывал совсем немного, и это тревожило ее, казалось, что связанное с Мишель было каким-то темным секретом.
 Не в состоянии сдержать накопившиеся вопросы она попросила его:
 – Пожалуйста, расскажи мне о Мишель.
 До сих пор Харрисон никому не рассказывал, что случилось тогда, даже своему сыну, пряча свои воспоминания глубоко в душе, поскольку они причиняли ему слишком много боли. Поначалу он думал о Мишель днем и ночью каждую минуту, и несмотря на то что прошло восемнадцать лет, она до сих пор оставалась для него эталоном женщины. Но неожиданно для себя начав рассказывать о ней, он уже не мог остановиться, чувствуя при этом огромное облегчение.
 Джесси-Энн завороженно слушала рассказ Харрисона о том, что Мишель была его подружкой с детства. Ее родители жили рядом и дружили с его семьей. Он обожал ее с того самого момента, когда увидел ее, новорожденную, на руках матери. Тогда ему было четыре года. В школе Мишель превратилась в очаровательную, улыбчивую, застенчивую девочку, и получилось так, что Харрисон всегда опекал ее. Именно он приходил ей на помощь в ее детских драках, он помогал делать ей уроки, он приходил к ней на день рождения, и она приходила на день рождения к нему; вдобавок их семьи часто отдыхали вместе. Харрисон отчаянно скучал по ней, когда впервые уехал надолго, сначала в школу, потом в колледж, хотя все это время они переписывались.
 Летом, когда ему исполнилось девятнадцать лет и он приехал домой из Принстона на каникулы, он обнаружил, что у Мишель появился мальчик. От ревности он не находил себе места. Хотя сама она училась еще в средних классах, парень был старше – ему было семнадцать и, как догадывался Харрисон, был «не промах». Он играл в бейсбольной команде, занимался бегом, был чемпионом по плаванию – легче было перечислить, чем этот парень не занимался, причем везде он был на высоте.
 Единственное, чем мог взять Харрисон, – он был старше его на два года и уже учился в Принстоне. Он срочно пригласил Мишель на футбольной матч в колледж, опередив ее дружка-атлета из старших классов. На вечеринке по случаю Рождества в Принстоне он нашел в своем подарке-сюрпризе маленькое колечко с искусственным изумрудиком и двумя крошечными «бриллиантами». Когда он надел его на палец Мишель, она торжественно посмотрела на него своими темными, как у него, глазами.
 – Я навсегда сохраню его, – пообещала она.
 Позже Харрисон заказал у Тиффани золотое кольцо с настоящими камнями, которое было точной копией его первого подарка, и с нетерпением стал ждать, когда ей исполнится семнадцать лет, чтобы сделать официальное предложение и подарить уже это кольцо.
 – Теперь я буду носить оба, – смеясь, сказала тогда Мишель, – по одному на каждой руке.
 Родители с обеих сторон были в восторге – ничего лучшего для своих детей они не могли желать – и с радостью дали согласие на свадьбу, которая состоялась в день восемнадцатилетия Мишель. Харрисону исполнилось уже двадцать два года, он был выпускником Принстона и собирался поступать на курсы бизнесменов в Гарварде. Они сняли небольшую квартирку, окна которой выходили на реку Чарлз, и были бесконечно счастливы. Она стала для него всем, о чем он мог только мечтать: его другом, его любовью, его спутницей, а скоро и матерью его ребенка.
 Беременность придала Мишель какую-то неземную красоту. По-девичьи хрупкая, она гордо носила в себе их ребенка. На ее обычно бледном лице появился нежный румянец, а глаза светились счастьем. Их сын Маркус оказался крупным ребенком, весившим девять фунтов и две унции. Но вдруг оказалось, что все силы Мишель как будто перешли в него. Она была счастлива, став матерью, но быстро уставала и становилась безучастной ко всему. Они переехали в дом за городом, с большими газонами, чтобы их ребенку было где резвиться, с тенистыми деревьями вокруг, чтобы защищать его от солнца. Взяли для ребенка и няню, чтобы она делала все необходимое, потому что Мишель продолжала жаловаться на усталость.
 – Мне кажется, я просто разленилась, – успокаивала она Харрисона, когда тот стал настаивать на том, чтобы она обратилась к доктору. Но оказалось, что состояние Мишель объяснялось не ленью. Это была лейкемия. Мишель умерла меньше чем через год. Ее похоронили с его двумя кольцами на руках, одним – из коробки с сюрпризом, а другим – от Тиффани.
 Сначала Харрисон во всем винил только себя. Он должен был больше заботиться о ней, не допустить беременности, ведь она была еще такой маленькой, такой хрупкой… Затем стал винить Маркуса за то, что тот вытянул из нее все силы так, как он высасывал из нее молоко. Но в конце концов он осознал, что дело было ни в том и ни в другом. Просто Мишель заболела и умерла. Такое случалось с людьми каждый день… Но почему с Мишель? Почему с Мишель – и с ним?
 Оставив сына у своей матери, Рашель Ройл, он уехал в Европу в надежде убежать от своего горя. Сначала он без дела шатался по Лондону и Парижу, но через несколько месяцев обнаружил тихий французский замок в лесу, где, к его великому удивлению, читали лекции по европейскому и международному бизнесу. Мирное окружение и занятия вернули его на землю, и он смог вновь начать жить. Вернувшись домой, он погрузился с головой в работу, почувствовав, что сможет забыть прошлое в холодной логике фактов и цифр. А затем он заново обрел своего сына.
 Харрисон пренебрегал Маркусом, когда тот был совсем маленьким. Он не хотел его видеть, сын напоминал ему о болезни Мишель и ее смерти. Какое-то время, уже после возвращения Харрисона из Европы, он едва мог выносить его присутствие. В три года Маркус был крупным ребенком с внимательным взглядом и копной светлых волос – хотя почему они были светлыми, так и осталось загадкой, ведь Харрисон и Мишель были темноволосыми. С деловым видом он часто крутился около Харрисона, когда тот работал за письменным столом, сначала около окна, потом осторожно подходил все ближе, пока Харрисон вдруг не поднимал головы и не обнаруживал его рядом с собой. Его сын смотрел на него доверчивыми черными глазами и широко, по-взрослому улыбался, как своему закадычному другу, которому он хотел помочь и в чьей жизни хотел принимать участие. И заледеневшее сердце Харрисона оттаяло. Они стали друзьями, почувствовав наконец себя отцом и сыном.
 Джесси-Энн показалось, что рука Харрисона, которую она держала, стала совсем холодной в этот теплый, соленый вечер. Встав с постели, она добежала до гостиной и налила ему в стакан немного бренди. Согрев бокал в руках, она протянула его ему. Черные глаза Харрисона были все еще затуманены воспоминаниями. Он взглянул на нее.
 – Я никому не рассказывал о Мишель, – признался он, – того, что рассказал тебе. Всю горькую правду.
 – Хорошо, что ты рассказал мне об этом, – прошептала она, почувствовав к нему столько нежности, сколько не чувствовала, даже занимаясь с ним любовью. Она как бы увидела его с другой стороны, он открыл ей душу раненого человека, прятавшегося за бесстрастной маской преуспевающего администратора. Имевший все на свете, он тем не менее знал, что значит потерять дорогого человека. Харрисон испытал горе, которое ей никогда не приходилось испытывать, и ее сердце обливалось кровью от сострадания к нему.
 Стоя на коленях у кровати и продолжая держать его за руку, она поцеловала его пальцы, а он, улыбнувшись, взъерошил ей волосы на голове.
 – Все это было много лет назад. Мы с Мишель были просто детьми. Сейчас все по-другому. Мы вместе, ты и я, Джесси-Энн. И я хочу, чтобы ты знала, что никогда в жизни я не был так счастлив, как сейчас.
 Наутро, когда они, обнаженные, плавали на своем уединенном пляже, Харрисон прижал ее к своему упругому телу, вспенив воду вокруг них, и поцеловал в мокрое, смеющееся лицо.
 – Ты такая красивая, – сказал он. – Не могу не любоваться тобой, изгибом твоей шеи, твоей улыбкой, движениями… Ты – как ожившая сказка в моей жизни.
 – Если бы ты видел меня в детстве! – рассмеялась она. – До четырнадцати лет я была длиннющим худым ребенком со скобками на зубах. Мне и в голову не могло прийти, что я могу стать красивой. Да я особенно и не думала об этом. Красивыми были мои подружки. Они были маленькими и привлекательными. У них были хорошие фигурки, а у меня кожа да кости. Их зубы не нуждались в скобках, и их волосы были послушными и пышными. Господи! Как нам было весело, несмотря ни на что! Мальчишки звали нас заводилами, хотя я не очень соответствовала этому прозвищу. Думаю, что у нас была просто отличная компания. Мы были вдохновителями и организаторами танцулек и всяких вечеров. Мы решали, кого приглашать на них, а кого нет, хотя для нас это не имело значения, ведь у нас был свой узкий круг избранных, и мы признавали только своих. Мы все делали вместе – оставались ночевать в гостях друг у друга, вместе делали уроки, бегали по субботам на свидания, причем только с самыми симпатичными ребятами. Но знаешь что? Мне всегда было чуточку жаль других – тех детей, у которых, казалось, не было друзей, их никуда не приглашали. В общем, они были изгоями.
 – Как я, – сказал он. – Тебе бы стало меня жалко, потому что я был бы в стороне от вашей чудесной компании.
 – Все это было провинциальными штучками, – призналась она, с иронией оглядываясь назад. – Даже в семнадцать лет ты был более искушенным в жизни, чем те ребята, которых я знала.
 Она взглянула на него:
 – Не могу тебя представить изгоем, Харрисон. Ты прирожденный лидер, всегда знаешь, как управлять ситуацией…
 – Это не так, – прошептал он, снова целуя ее мокрую щеку, – не так, моя дорогая Джесс. Мне нравятся твои воспоминания о провинциальной жизни. Мне хотелось бы познакомиться с твоей семьей, твоими друзьями… Я завидую твоему детству.
 – Завидуешь? Но у тебя всегда было все на свете! – воскликнула она.
 – У моей семьи были деньги, но это далеко не все на свете, Джесс. У меня никогда не было того, что имела ты.
 – Ну конечно, мы съездим с тобой ко мне домой, – пообещала она. – Но знаешь, каждый раз, когда я приезжаю туда, мне кажется, что я немного отдалилась от дома. Все теперь как-то по-другому.
 Она нахмурилась, вспомнив свои ощущения в последний приезд домой. Разве ей не показалось трудным приноровиться к ритму жизни ее семьи и друзей? Может быть, она стала жить в другом, более стремительном ритме? Полагаться только на себя в жизни, полной острых углов? Но сейчас она была замужем, и все должно было измениться. Она постарается быть именно такой женой, какой Харрисон хотел бы ее видеть.
 Два месяца спустя Джесси-Энн стояла в безупречной гостиной трехэтажного пентхауса на Манхэттене из двадцати восьми комнат, который с этого момента был ее домом, – с десятью действующими каминами, стенами, отделанными дубом и шелком от Фортуни, спортивным залом и плавательным бассейном, с замечательной коллекцией картин старых мастеров. С волнением она спрашивала себя: неужели они так много разговаривали первые месяцы, что сказали все, что им нужно было высказать друг другу?
 Харрисон теперь был на ногах уже в шесть часов утра и допивал кофе, когда она едва успевала открыть глаза. Он торопливо целовал ее в лоб и в черном тренировочном костюме отправлялся на утреннюю пробежку, потом возвращался на разминку в спортивный зал и оттуда уходил на работу. Он звонил ей один раз утром, один раз днем и уже совсем поздно он звонил из своей машины, чтобы сообщить ей, что направляется домой.
 Сначала ей нравилось, что он думает о ней, но потом звонки стали ее раздражать. Уж не проверяет ли он ее, спрашивала она себя. Хочет убедиться, что она там, где должна быть, а не занимается тем, чем не следовало. Чем, например? – думала она. Ходила на демонстрацию мод? Принимала любовников? Но ей не нужны были любовники, Харрисон мог быть в этом абсолютно уверен. Их ночи по-прежнему были полны страсти. Просто ее дни проходили впустую, и она не знала, чем себя занять. Теперь ей стало ясно, что имел в виду Харрисон, когда сказал: «У нас были деньги, но это еще не все…»
 С тоской она представляла, какой бы могла быть ее жизнь, если бы она стала моделью «Ройл». Она была бы наполнена работой, путешествиями, появлениями в обществе, новыми лицами. Люди! Черт возьми, вот в чем дело! Харрисон считал ее друзей слишком легкомысленными. Она же нашла скучными его друзей. Когда усталый он возвращался поздно с работы, ему хотелось отдохнуть, тихо и спокойно поужинать с ней вместе. А ей хотелось выйти в город, поэтому почти всегда они принимали компромиссное решение и шли ужинать в какой-нибудь хороший ресторан.
 В ее душу закралось подозрение, что Харрисон представлял ее жизнь несколько иначе, чем она свою. Конечно, она была миссис Харрисон Ройл, но одевалась она, как Джесси-Энн, в те вещи, которые ей нравились, игнорируя жемчуг и роскошные меха, которые он купил для нее. Ей казалось, что это забавляло Харрисона, но он был смущен, когда на вечере, устроенном им для директоров магазинов компании «Ройл», она вышла к гостям в белом свободном пиджаке с широкими плечами и красных атласных брюках, с огромной красной брошью на груди. Она выглядела потрясающе и знала это, но все другие жены были в натуральных мехах и дорогих платьях, и, конечно, на них был жемчуг.
 Она давно не встречала интересных людей. Они с Харрисоном редко приглашали к себе гостей, потому что Харрисон предпочитал быть с ней наедине, – это было замечательно, не считая того, что его дни были заполнены делами и встречами с людьми, а ее – были пусты и одиноки. Они часто ходили в театр, но только вдвоем. Изредка они ужинали с его матерью.
 Рашель Ройл была маленькой, похожей на птичку, женщиной, хотя Джесси-Энн считала, что она напоминала, скорее, ворона, чем воробья. У Рашели были иссиня-черные волосы с двумя седыми прядями на висках, которые она собирала в пучок, обычно украшенный шелковым или бархатным бантом от Шанель. Вокруг ее красивых черных глаз, так напоминавших глаза Харрисона, были заметны морщины, которые выдавали ее шестьдесят пять лет, однако лицо у нее было такое же гладкое, как у молоденькой девушки. Благодаря этому странному сочетанию она производила впечатление необыкновенно мудрого человека. Джесси-Энн была уверена, что гладкая кожа Рашели была ее собственной и скальпель хирурга к ней не прикасался, но контраст между глазами женщины, умудренной опытом, и молодым лицом пугал ее.
 Рашель Ройл носила одежду от Шанель, как вторую кожу. Ее маленькой фигуре шли костюмы в строгом стиле. Она до сих пор могла носить те костюмы, которые купила еще в пору, когда ей было тридцать лет. За эти годы она приняла «новую внешность» Шанель, предложенную Лагерфельдом, привыкнув к большим плечам и новым приталенным жакетам. Она, вне всякого сомнения, была самая подтянутая и организованная женщина, которую когда-либо видела Джесси-Энн. Она точно знала, что если бы кто-нибудь попытался застать ее врасплох и неожиданно зашел к ней домой, то не увидел бы ее, дремлющую у камина в старом свитере, жующую шоколад и читающую журнал. Рашель была всегда одета в строгую твидовую юбку и шелковую блузку, а на ногах носила двухцветные туфли фирмы «Шанель», которые очень любила. В немолодой Рашели Ройл не было абсолютно никакой небрежности, и после их первой, довольно прохладной встречи Джесси-Энн мрачно сказала Харрисону:
 – Спорю, что если бы был пожар и мы стали выбегать из дома, она все равно бы надела свой жемчуг, бант и эти ее знаменитые туфли, а ее жакет был бы застегнут на все пуговицы.
 Харрисон только посмеялся.
 – Не позволяй ей обижать себя, – ответил он. – Моя мать всегда была такой. Она необыкновенный организатор – работает в полдюжине благотворительных обществ и заставляет их там плясать под свою дудку.
 – Могу представить, – вздохнула Джесси-Энн, не забыв, как больно жалили ее слова Рашели.
 Их первая встреча прошла внешне вполне прилично. Рашель была вежлива – она просто не могла быть груба с кем-либо, но за ее приятными манерами чувствовалось недовольство.
 – Итак… – сказала она, протянув руку Джесси-Энн. (Никакого поцелуя новобрачной, подумала Джесси-Энн). – Итак, вот на ком женился Харрисон! (На ком он женился? Не сказала даже «на девушке…» или даже «прелестной девушке» он женился.)
 Джесси-Энн сразу поняла, что очутилась на враждебной территории. Рука Рашели была прохладной и твердой, а ее пронизывающие черные глаза осматривали невестку с ног до головы. Загорелая и светящаяся любовью и солнцем после месячного пребывания на море, в черных льняных брюках, которые помялись на коленях, и в длинной свободной майке Джесси-Энн неожиданно почувствовала, что одета совершенно неподобающим для этой встречи образом.
 – Так, вас действительно много, – прокомментировала Рашель с ледяной улыбкой. – Вы очень высокая, моя дорогая. – Отвернувшись от нее, она поцеловала своего сына. – Какой сюрприз ты приготовил своей старой матери, Харрисон!
 Харрисон усмехнулся:
 – С каких пор ты стала старой?
 – Сюрпризы, как этот, иногда способствуют старению, – ответила она, усаживаясь на диван, обитый голубым шелком, и разливая чай из большого серебряного чайника. – С лимоном или с молоком? – спросила она, протягивая Джесси-Энн изящную чашку с голубым рисунком.
 Не смея объяснить, что она не пьет ничего, содержащего кофеин, Джесси-Энн взяла чашку и кусочек лимона.
 – Ну а теперь, Джесси-Энн, расскажите мне о себе. Загипнотизированная ястребиным взглядом Рашели, она неосторожно пролила чай на блюдце, почувствовав себя провинциалкой из Монтаны в гостях у королевы. «Черт возьми, – выругалась она про себя, быстро взглянув на Харрисона. – Мне двадцать четыре года, я объездила весь свет и добилась настоящего успеха в своем деле. Я даже встречалась с настоящей королевой на одном приеме в Лондоне несколько лет назад. Так какого дьявола я позволяю, чтобы меня унижала эта женщина? Чего такого добилась в жизни Рашель, кроме того, что вышла замуж за отца Харрисона?» Поставив чашку на стол, она сказала:
 – Я думаю, что нам следует поставить точки над «i», потому что я понимаю, о чем вы думаете, миссис Ройл. Я вышла замуж за вашего сына не из-за денег. Я сама немало зарабатывала, и Харрисон не первый богатый человек, просивший моей руки. Мне не нужны деньги, даже столько, сколько имеет все семейство Ройл. Кроме того, – добавила она, улыбнувшись Харрисону, – я не собираюсь становиться игрушкой для богатого мужа.
 Харрисон расхохотался, и она с благодарностью улыбнулась ему.
 Щеки миссис Ройл немного порозовели – единственное, что выдало ее гнев.
 – Ах так! – воскликнула она. – Вы очень откровенны, ничего не скажешь, однако нужно еще доказать, что вы говорите правду. Я хочу вас уверить, что за Харрисоном бегало много девушек с тех пор, как умерла несравненная Мишель, но он всегда был верен ее памяти. Мне остается только надеяться, что вы смиритесь с этим.
 – Глупости, мама, – возразил Харрисон. – Я люблю Джесс, и она любит меня – все очень просто. Уже пора отбросить свои предрассудки и тревоги. Когда ты узнаешь ее ближе, ты поймешь, почему я на ней женился. – Он взглянул на свою жену, которая возвышалась над маленькой Рашелью на диване. – А главное, я не могу без нее жить, – добавил он просто.
 Рашель поняла, что проиграла – на время.
 – Ну, тогда я рада, что все прояснилось, – улыбнулась она. – Джесси-Энн, дорогая. Идите и сядьте около меня и расскажите мне о своей работе. Должно быть, это ужасно интересно.
 Джесси-Энн не могла бы похвастаться, что их отношения улучшились с того самого момента. Рашель Ройл сохранила за собой право остаться при своем мнении относительно женитьбы сына и выражала его вежливым недовольством. Однако когда Харрисон попросил ее, она немедленно перебралась в отдельную квартиру на нижнем этаже этого же дома, которая тоже принадлежала Харрисону.
 Но с Маркусом все было по-другому.
 – Мамой я вас, конечно, называть не смогу, – сказал он, когда они впервые увиделись, весело улыбаясь ей. – Я вам сознаюсь, что знаменитый плакат, на котором вы в теннисных шортах, висел у меня в шкафу, когда я учился в школе. Просто здорово! – воскликнул он, обнимая ее и радостно улыбаясь. – Не могу передать, как приятно наконец видеть папу таким счастливым. Я всегда переживал, что он одинок. Знаете, иногда я думаю, что богатые люди чаще других бывают одиноки.
 Для девятнадцати лет, думала Джесси-Энн, Маркус оказался на редкость тонким и душевным мальчиком. Он был одного роста с ней, с копной густых, прямых, светлых волос, надменными, как у отца, носом и ртом и темными глазами, которыми отличались все члены семьи Ройлов, но у Маркуса они были немного светлее. На нем была клетчатая рубашка, джинсы «Леви 501», а на ногах кроссовки «Рибок». Он был чемпионом по гребле, отчего его тело было мускулистым, как у настоящего атлета. А его откровенное дружелюбие сразу обезоружило и очаровало ее.
 После их знакомства Маркус часто звонил ей из колледжа, просто чтобы узнать, как она поживает и не наладила ли отношения со «старой грымзой» – его бабушкой. Его звонки скрашивали ее одинокие часы. Он советовался с ней относительно своих знакомых девушек, рассказывал ей о школе и о том, как трудно успевать хорошо учиться и находить достаточно времени для тренировок по гребле и занятиями легкой атлетикой, которая ему очень нравилась. Ему одинаково нравились футбол, вечеринки, недолговечные романы с девушками. Ей казалось, что они были друзьями многие годы, а иногда потому, что он был ближе ей по возрасту, ей было легче общаться с Маркусом, чем с Харрисоном.
 Великолепная квартира с бесчисленным множеством комнат, наполненных произведениями искусства и цветами, все больше и больше казалась ей похожей на роскошную клетку, где в бархате и шелке томились ее молодость и желание жить. Джесси-Энн тихо сходила с ума, все позднее и позднее вставая по утрам, стараясь убить несколько лишних часов во сне и дреме. Она попросила горничную приносить чай с тостами ей в постель и после оставалась лежать, читая газеты и журналы. Она подолгу плескалась в ванне, а затем медленно одевалась. Потом она или шла в парикмахерскую, или встречалась с подругами за обедом в ресторане, но все они работали и должны были возвращаться на службу, а она оставалась сидеть за столиком, заказав еще одну чашку кофе без кофеина, грустно раздумывая, чем занять себя в оставшуюся часть дня.
 День озарялся светом только тогда, когда она наконец слышала шаги Харрисона по мраморному полу холла. Она слышала, как он говорил «Добрый вечер» Уоррену, их дворецкому, протягивая ему свой портфель, а потом, как он легко поднимается по лестнице. Она широко распахивала дверь и кидалась встречать его. Они обнимались, и жизнь снова казалась ей прекрасной и радостной.
 Именно Маркус посоветовал ей рассказать Харрисону, что ей тяжело так жить и что она хочет работать. У нее были мозги и талант, и ей просто необходимо было найти им применение.
 – Отец – очень ревнивый человек, – предупредил он ее. – Он хочет, чтобы вы принадлежали только ему. Не могу винить его, но это нечестно. Вы не та женщина, которая может проводить все дни напролет у парикмахера или в магазинах.
 Наконец она собралась с духом и сказала Харрисону, что хочет работать.
 – Но ты обещала мне – никакой демонстрации мод! – воскликнул он с беспокойством. – Кроме того, моделью «Ройл» стала Мередит Макколл.
 Джесси-Энн почувствовала укол ревности. Мерри Макколл была моложе ее, высокой и длинноногой девушкой с блестящими каштановыми волосами.
 – Хороший выбор, – вынуждена была признать она, стараясь оставаться спокойной и не думать об удовольствии, которое Мерри испытывала, получив это место. – Но я имею в виду, что хотела бы открыть маленький дом моделей – только несколько действительно хороших манекенщиц… Я знаю каждого в этом бизнесе, я работала для всех домов моделей!
 Ее голубые глаза горели таким желанием работать, что сердце Харрисона упало, когда он взглянул на нее.
 – И я дружила со всеми лучшими моделями – они всегда ворчали, что их агенты не понимают их. Ты видишь, что я одна из них. Я знаю, что они имели в виду, выражая неудовольствие. Все будет по-другому, если они будут работать со мной. Как ты этого не понимаешь? Я разбираюсь в их проблемах, смогу помочь им, потому что понимаю, что им нужно! Естественно, я отдаю отчет, что журналам мод и фотографам нужно что-то новенькое, и я собираюсь найти и новые лица тоже.
 Глядя на ее взволнованное лицо, Харрисон уже знал, что не сможет отказать ей.
 – Думаю, было бы глупо рассчитывать, что смогу удержать тебя около себя, – сказал он с грустью. – Давай поужинаем и поговорим обо всем.
 Джесси-Энн схватила пальто и устремилась к двери.
 – Я готова! – воскликнула она.
 – Подожди, подожди, ты куда собралась? – остановил он ее.
 – Ужинать. Я заказала столик в ресторане «Двадцать один»…
 – Но, Джесс, я думал, что мы могли бы поужинать дома. Кроме того, на улице дождь. А в кабинете горит камин. Разве мы не можем поесть дома – ты и я, вдвоем?
 Она виновато взглянула на него. Какая она эгоистка, думает только о себе… Харрисон целый день работал, а она забыла обо всем на свете, кроме своих планов…
 За ужином она детально объяснила ему, что ей будет нужно.
 – Я собираюсь назвать свой дом моделей «Имиджис», – сказала она под конец, – потому что все дело именно в них.
 – А ты готова начать дело с нуля, Джесс? – спросил он. – Или ты все-таки предпочитаешь начать его сразу же из пентхауса на Мэдисон-авеню?
 Она поняла, что если скажет, что действительно хотела бы иметь пентхаус, Харрисон подарит ей его.
 – Я всегда умела трудиться, – гордо ответила она. – «Имиджису» не нужен пентхаус, чтобы получить признание. Мне нужны лица. Но ты самый щедрый человек на свете! – воскликнула она, вскакивая, чтобы обнять его. – Не говоря уже о том, что ты самый красивый и сексуальный муж на всем свете!
 В ту ночь, вспоминала она потом, их любовь обрела какую-то новую страсть и нежность. Казалось, Джесси-Энн не могла насытиться им, хотела ласкать его, раствориться в нем; она целовала его тело сверху донизу, открывала ему себя и свои губы и не хотела отпускать от себя.
 Через два дня она спешно уехала с Харрисоном в деловую поездку по Дальнему Востоку, и когда они вернулись, она поняла, что беременна. «Имиджис» должен был подождать.




 ГЛАВА 2


 Самолет, который должен был вылететь из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк в девять утра, в девять двадцать все еще находился на взлетной полосе. Даная Лоренс нервно кусала ногти, удивляясь, почему случается так много задержек. Места в первом классе были все заняты, и ей пришлось согласиться на место в той части салона, где разрешено курить. Она сразу поняла, что ее сосед закурит, как только они поднимутся в воздух и погаснет табличка «Не курить». Она мрачно думала о том, что сама виновата во всем, откладывая полет до последнего момента. Даже сейчас она все еще не была уверена, готова ли вернуться в Нью-Йорк. Но если она не сделает этого, она потеряет то, ради чего работала, все, чему научилась… Или сейчас, или никогда.
 Когда наконец самолет стал выруливать на взлет, она взглянула на пачку журналов у себя на коленях – «Харперс базар», «Вог» и «Таун энд кантри», только что появившиеся в продаже. Фотография Джесси-Энн Паркер украшала обложку журнала «Таун энд кантри», только теперь она, конечно, была «очаровательная миссис Харрисон Ройл, сфотографированная в своей роскошной квартире на Парк-авеню…».
 Даная внимательно вгляделась в фотографию. Определенно снимал не Брахман. Тогда кто же? Точно, что не американский фотограф, они не умеют добиваться такой мягкости и трогательности. Должно быть, снимал Сноуден! Она всегда умела разглядеть те маленькие детали, которые определяли индивидуальный стиль каждого большого фотографа. На обложке «Вог» красовалась новая манекенщица с азиатской внешностью, и в этот раз Даная знала совершенно точно, что это снимок Брахмана, потому что сама была там, когда он его делал. Она помнила, какую сцену он устроил из-за того, что стилист потерял туфли манекенщицы по дороге на съемку. Брахман весь изошел гневом, взлохмачивая руками свои и без того лохматые волосы и выкрикивая оскорбления в адрес стилиста, манекенщицы и Данаи. В итоге же все кончилось тем, что туфли не понадобились вообще, потому что он сфотографировал девушку лежащей с приподнятыми ногами в элегантном шезлонге, шелковое платье слегка открывало колени, и она производила впечатление уставшей на балу красавицы. Но только Даная знала, что глаза манекенщицы горели не желанием нравиться, а гневом.
 Но Данаю больше всего интересовало, что было внутри «Вог». В журнале была опубликована новая коллекция одежды, и если Брахман показал издателям ее лондонские фотографии, если ей повезло и им они понравились, тогда ее фотографии должны были появиться в этом номере.
 И если они действительно были в нем напечатаны, то вся ее жизнь могла перемениться самым решительным образом. Она смотрела на журнал, не желая открывать его, боясь разочарования, если не увидит фотографии, сделанные ею, вспоминая Брахмана и то, как все это началось – и чем закончилось.
 Превращение Данаи из девушки на побегушках, разносившей почту, чай и исполняющей роль Пятницы при Брахмане – знаменитом фотографе международного класса, в Данаю Лоренс, второго помощника Брахмана, произошло совершенно неожиданно, хотя она работала с ним уже девять месяцев. Это можно было сравнить, думала она, с ее вторым рождением.
 Через студию Брахмана, в отлично отреставрированном доме из красного кирпича на Двадцать шестой улице, проходила нескончаемая вереница всемирных знаменитостей – известных и которым предстояло еще вкусить славу. Там бывали гонщики, рок-звезды, титулованные члены королевских семей, дизайнеры и художники. Даная знала их всех, хотя они, естественно, встретив на улице, не узнали бы эту высокую худенькую девушку с рыжими волосами. Но сама она знала их хорошо. Она готовила для них бесчисленное количество чашек «Эрл Грей», [7] который обожал Брахман, она выручала их расческой или блеском для губ, бегала за пачками салфеток, которыми они поправляли свой грим или вытирали нечаянно пролитый чай. Она открывала бесконечные бутылки дешевого белого вина, которое, по словам Брахмана, было привезено с родины его предков Венгрии и которое, как утверждали многие, напоминало уксус и разъедало эмаль на зубах. Даная занимала его знаменитым клиентам мелочь для телефонных звонков и доллары на такси, но категорически отказывалась принимать от них чеки (так приказал Брахман). После съемок именно Даная убирала в студии, выбрасывая оставшиеся салфетки со следами косметики и забытые пудреницы и тени, аккуратно развешивая на металлические плечики красивую одежду, которую потом забирал стилист из журнала или из дома моделей. А в конце ее длинного рабочего дня она не торопилась уходить, любуясь дорогостоящим фотооборудованием. Она убирала отполированные линзы в кожаные чехлы с бархатной прокладкой, возвращала на место великолепный «Хассельблад», сверхчувствительный «Никон», «Роллей» и «Лейку» [8] – дань мастера самой лучшей технике, из которой она не могла позволить себе ни единой вещи.
 Прошло всего каких-то два месяца с тех пор, как Брахман стал замечать ее присутствие. Венгерские жгуче-черные глаза, которые, казалось, постоянно горели от гневного возбуждения, заставляя посетителей покорно выполнять его приказания, однажды на секунду задержались на ней, когда она протягивала ему чашку с блюдцем из белого фаянса. Тонкий кружок лимона плавал на янтарной поверхности ароматного чая. Сделав глоток, Брахман одобрительно кивнул и на этот раз посмотрел на нее с интересом.
 – Еще раз напомните ваше имя, – попросил он, хотя видел ее каждый день в течение многих месяцев.
 Он еще раз кивнул, когда она сказала, как ее зовут.
 – Даная, – повторил он. – Красивое имя.
 Она не сводила глаз со знаменитого фотографа, двигавшегося по сводчатой студии с белыми стенами. Брахман был высоким и худым, с независимым видом голодающего художника, однако ничто не было более далеко от действительности. У него было бледное лицо с глубокими морщинами от носа до рта, а его глубоко посаженные черные глаза беспокойно бегали в постоянных поисках перспективы, освещения, игры теней, даже когда он не работал. Копна густых черных волос была всегда в беспорядке, потому что он имел привычку лохматить свою шевелюру, заставляя клиентов или помощников сделать именно то, что хотел он. Брахман был отъявленным эгоистом с большим самомнением. Как испорченный ребенок, он закатывал в студии настоящие истерики, но ему все всегда прощали, потому что работал он блестяще. Фотографии знаменитостей, сделанные им, были то нежными, то жестокими, а несколько лет назад его оригинальные снимки для журналов совершили переворот в фотографии, настолько резко отличались они от того, к чему все привыкли: манекенщицы фотографировались в определенных застывших позах, а он стал фотографировать их в движении, заставив одежду заиграть на фигурах совершенно по-новому. Брахман часто путешествовал, он знал каждого, кто был хоть немного знаменит, и имел репутацию сногсшибательного любовника, которая не могла не вызывать восхищения у его друзей.
 Даная его боготворила.
 Как только он заметил ее существование, он начал позволять ей все больше помогать ему в работе.
 – Где Даная? – требовательно вопрошал он. – Она сможет найти это, она единственная, кто знает, где это лежит…
 Или:
 – Это сделает Даная.
 А однажды пришел замечательный день, когда он нетерпеливо воскликнул:
 – Пусть свет держит Даная, она единственная, кому я могу здесь доверять!
 Неожиданно она оказалась незаменимой.
 Даная всегда первой приходила в студию утром и последняя покидала ее. Она с удовольствием расставляла софиты по студии, следуя указаниям Брахмана, улыбаясь его удивлению, когда он вдруг обнаружил, что она понимает, о чем он говорил, и больше того – понимала, что говорит она сама! И она всегда держала его чашку с чаем, когда тот возился с камерой.
 Поздно вечером после съемок, когда они остались в студии одни, он пригласил ее в ближайший ресторан. Он славился своей скупостью, и за пиццей на двоих она призналась ему, что была счастлива работать с ним, однако у нее хватило ума не упоминать о своих амбициях.
 Черные глаза Брахмана с интересом сверкнули, заставив Данаю почувствовать себя единственной женщиной на всей планете, отчего по спине у нее пробежал холодок. Щедрой рукой он налил ей красного вина, сочувственно погладив ее руку, слушая ее рассказ.
 – Такая белая кожа, – с одобрением пробормотал он, – не то, что этот глупый загар, от которого тело девушки кажется плоским. Самые лучшие в истории любовницы были такими же белокожими, как и вы, Даная.
 Глядя в его черные глаза, она чувствовала себя кроликом, выскочившим на дорогу и загипнотизированным автомобильными фарами.
 – Я… белая кожа обычно у рыжих, – прошептала она, краснея.
 – Расскажите мне еще немного о себе, – потребовал он, – позвольте вместе с вами почувствовать себя снова молодым… Ведь моя юность была грустной, даже трагичной…
 Брахман имел несколько версий своей юности в Венгрии, которые варьировались от «незаконного сына сосланного графа и принцессы из рода Габсбургов» до «отец был человеком от сохи, который в поте лица трудился, чтобы дать образование своему сыну». Все зависело от собеседника, с которым он разговаривал, и его настроения. Но чувства, которые он при этом испытывал, всегда были одинаковыми.
 Вот и тогда на его глаза навернулись слезы, а Даная нервно стала оглядывать ресторан. Что будет, если Брахман вдруг заплачет?
 – Продолжайте, Даная, – попросил он, разрезая пиццу «quattro stagione» [9]  (ему она больше нравилась) и откусывая большой кусок, совершенно позабыв о своем трагическом детстве.
 – Мне двадцать два года… – начала она.
 – Двадцать два! О Господи! – громко воскликнул он, закатывая глаза. – Почему все такие молодые сейчас! А сколько, вы думаете, мне лет? – спросил он требовательно, устремив на нее пронизывающий взгляд.
 Даная прекрасно знала, что ему был пятьдесят один год.
 – Думаю, где-то около сорока, – осторожно ответила она, глядя в свою тарелку.
 – Гм-м-м… около этого, – пробормотал он удовлетворенно. – Ну хорошо, а дальше?
 Выпив немного красного вина, она рассказала ему, что ребенком хотела стать художницей, но первые же годы обучения, когда она пыталась найти линии и форму, повергли ее в отчаяние. Она поняла, что навсегда останется только любителем. Позже, в пятнадцать лет, отец подарил ей тридцатипятимиллиметровую фотокамеру, чтобы она могла ловить те цвета, линии и движения, которые не могла поймать с помощью кисти или карандаша.
 Дом Данаи находился в Сан-Фернандо Вэлли, около Лос-Анджелеса. Ее отец работал в шоу-бизнесе Лос-Анджелеса, выполняя бухгалтерскую работу в телекомпании Си-Би-Эс, а мать целыми днями занималась макраме и училась на курсах начинающих писателей.
 – Мама всегда была занята, – с горечью сказала она, делая еще один глоток красного вина. – Она устраивала для моего брата и меня большие праздники в дни рождений, но приглашала только детей, на родителей которых она хотела произвести впечатление. На Пасху она организовала игру в крашеные яички только ради того, чтобы возвыситься в обществе, а на День Всех Святых она устраивала все так, чтобы мы не могли ходить с другими ребятами по соседним домам. Вместо этого мы ходили с ней! Она стучалась в двери только тех людей, с которыми хотела встретиться.
 Когда Брахман принялся за второй кусок пиццы, она рассказала ему, что миссис Лоренс приходила последней, чтобы забрать их из школы. Мать Данаи славилась тем, что всегда опаздывала, а однажды она вообще не пришла за ними. Тогда чья-то мама привела их домой.
 Пальцы Брахмана сочувственно сжали ее руку, лежащую на столе, когда она призналась, что именно тогда научилась плакать и сдерживать свои слезы, ожидая мать в пустом школьном дворе.
 – Я всегда ужасно боялась, что она не придет, потому что бросила нас навсегда, – говорила она, и голос у нее дрожал от воспоминаний. – А задерживалась она просто потому, что или примеряла меха, которые не могла себе позволить, в самом дорогом магазине, или покупала платье для торжественных случаев, которые никогда не происходили. Жизнь моей матери казалась мне цепочкой, состоящей из постоянных хождений по магазинам, бесконечных уроков тенниса и бесчисленных обедов…
 Из средней школы она пошла в киношколу, где впитала в себя все, чему ее смогли там научить, рассказывая об искусстве кинематографии и технике съемок фильма. Но больше всего ей нравилась фотография – умение запечатлеть единственное ускользающее мгновение на маленьком кусочке пленки, а потом в темной комнате придавать ему новые акценты, уменьшая или увеличивая выдержку, соединяя одно мгновение с другим. Она очень любила с фотокамерой в руках подглядывать за жизнью людей, открывая их чувства.
 Брахман продолжал одобрительно смотреть на нее, попутно отмечая нежность ее бледной кожи на фоне копны рыжих волос, блестевших, как медь на солнце, ее бледно-серые глаза с темно-бронзовыми ресницами. Он заметил, что она была стройной, а ее крупные руки с длинными пальцами выражали уверенность и умение, даже когда спокойно лежали на столе. Он отметил и ее старый серый свитер, и застиранные джинсы, и старые кожаные кроссовки, и отсутствие косметики на лице.
 – Ваше лицо открыто, как и ваша душа, – улыбаясь, сказал он. – Вы сознались во всех своих грехах, юная Даная.
 Потом, отвернувшись от нее, он попросил счет, а Даная почувствовала себя виноватой, потому что на самом деле рассказала Брахману далеко не все.
 Она не рассказала ему, что хотела стать лучше – более знаменитым, более великим фотографом, чем он. Она не призналась ему, что ее снедали честолюбивые мечты, что она во что бы то ни стало решила «прорваться».
 Еще она не рассказала ему, что, глядя на удачный снимок, в котором ей удалось поймать что-то сокровенное в глазах ее объекта, будь то выражение беззащитности или страх перед фотокамерой, которая могла обнажить то, что могло погубить их собственное представление о себе, она всегда испытывала чувство власти над людьми. И она наслаждалась этим чувством.
 Брахман дружески обнял ее за плечи, когда они шли к студии прохладной ночью.
 – А что случилось, когда вы окончили киношколу? – спросил он. – Как вы нашли меня?
 Засунув руки в карманы старых джинсов, Даная старалась приноровиться к его большим шагам, ощущая себя, как во сне. Брахман обнимал ее… Он действительно хочет знать о ней… Брахман, который знал всех на свете и бывал везде, где хотел, предпочел провести вечер с нею! Она чувствовала себя наверху блаженства, как будто ее поношенные кожаные кроссовки парили в воздухе, а не ступали по грязной улице Манхэттена. Но в то же время ей неожиданно захотелось выглядеть более привлекательной для Брахмана.
 Она пожалела, что у нее не было времени переодеться, волновалась, что ее волосы могут превратиться в мелкие кудряшки на влажном ночном воздухе. Но она продолжала свой рассказ, заставляя его смеяться над описанием стареющего, когда-то известного фотографа из Голливуда, у которого она работала помощником.
 Он специализировался на фотографиях восемь на десять будущих кинозвезд, потому что настоящие звезды Голливуда давно забыли думать о нем и снимались теперь у Брахмана, Аведона и подобных корифеев мира фотографии. Месяцами Даная расставляла тяжелое оборудование, боясь, что ее босс слишком хрупок, чтобы поднимать даже фотокамеру. Иногда ей доверяли сделать пробный снимок, а в обед она бегала в «Май-Линг», чтобы купить что-нибудь из китайской кухни и взять с собой на работу. Она держала зеркало перед голливудскими красотками, накладывающими еще один слой губной помады на пухлые губы. Она без конца варила кофе и по нескольку раз в день бегала с различными поручениями в лабораторию. Она выписывала сотни квитанций и ходила на почту, чтобы их отослать. И чему она научилась?
 Через год такой работы она пришла к выводу, что у нее нет никакого будущего и что она не сможет найти в Голливуде то, к чему стремилась. И она решила уехать в Нью-Йорк.
 – Найти работу у знаменитого фотографа совсем непросто, – призналась она Брахману с улыбкой. – Я же хотела найти самого лучшего фотографа, а это значило – работать только у вас. Я знала каждую вашу фотографию. Но ваши фотографии. Джесси-Энн Паркер решили все – не те, на которых она самая знаменитая манекенщица Америки, а те, где она на лошади около своего дома в Монтане. Именно они заставили меня мечтать о работе с вами. Вы каким-то образом уловили чистый, ясный взгляд настоящей Джесси-Энн Паркер – провинциальной девочки, которая добилась успеха в большом городе, но которая счастлива вернуться домой на выходные к своим родным. На самом же деле ее открытый взгляд, который вы схватили, рассказал миру, что «нельзя войти в одну воду дважды», что уже никогда ей не будет так хорошо дома, как было раньше. Вы придали этой блондинке, известной всей Америке, пафос, Брахман. Именно тогда я и решила, что лучше буду на самых последних ролях в вашей студии, чем помощником в любой другой. Вот так я попала к вам и стала готовить вам ваш любимый «Эрл Грей». Как видите, – добавила она, – я стала в этом деле большим мастером. У меня большой опыт.
 Откинув голову назад, он расхохотался, не скрывая удовлетворения от ее слов.
 – Вам до сих пор нет равных, – сказал он, сжимая ее худенькое плечо. – Вы всегда кладете в чай именно такой кусочек лимона, какой нужен. Вы понимаете меня.
 Он остановился у высокого кирпичного дома, где находилась его студия, и застонал, распрямившись.
 – Черт возьми! У меня снова болит спина, а завтра лететь в Лондон, а потом в Париж. Мне необходимо выспаться и надеяться, что все пройдет само собой… Спокойной ночи, Даная.
 Легко поцеловав ее в рыжие завитушки на лбу, он с трудом поднялся по ступенькам и исчез в больших двойных дверях дома.
 Даная неуверенно потопталась на тротуаре. Она и сама толком не знала, чего ожидала, но только не этого…
 У них был такой откровенный разговор, они провели вечер вдвоем, разговаривали о жизни… или, скорее, о ее жизни. И вдруг он вот так ушел, даже ничего не сказал на прощание…
 Остановив такси, она в унынии села в него. Брахман просто использовал ее, чтобы убить пару вечерних часов… Он улетает на неделю и, надо думать, к своему возвращению забудет об этом вечере.
 Но она ошибалась.
 Когда Брахман вернулся, он приказал, чтобы наняли новую девушку для роли Пятницы вместо Данаи, а ей стал доверять более ответственную работу. Он даже разрешал ей стоять рядом с ним, чтобы она могла наблюдать, как он делает свои снимки, но он никогда не вспоминал тот вечер, который они провели вместе.
 Когда первый и второй помощники Брахмана, ссорясь в очередной раз, разругались окончательно и второй помощник уволился, Даная заняла его место. Именно тогда она решила, что настало время заняться своей внешностью.
 Критически разглядывая себя в зеркале, она увидела перед собой усталую двадцатидвухлетнюю девушку, слишком худую для роста пять футов семь дюймов, с бледной, почти прозрачной кожей, которая объяснялась ее рыжими волосами. Однако абсолютно рыжими их нельзя было назвать. Может быть, они были медными? Но цвет был какой-то не такой, и волосы слишком вились. После мытья каштановым шампунем ее длинные волосы заблестели приглушенными оттенками меди, а во время работы она стала носить на лбу ленту, как теннисистка, чтобы они не лезли в глаза. Она недаром два года крутилась рядом со всеми этими манекенщицами и начинающими кинозвездами и научилась некоторым хитростям, свойственным этим профессиям. Теперь, вспомнив о них, она накладывала желтые и янтарные тени на веки и прятала темные круги под глазами светлым тоном крем-пудры. Она умеренно пользовалась терракотовыми румянами, а губы стала покрывать блеском.
 До сих пор она всегда носила джинсы и свитер, но понимала, что с одеждой будет сложнее всего на фоне всех этих моделей и знаменитостей, в их шикарных и дорогих нарядах. Она неделями бегала по маленьким магазинчикам Манхэттена, пока наконец не решила, что ей нужен строгий стиль. У нее будет что-то вроде униформы – черные брюки, белая блузка, черный свитер и широкий мягкий черный кожаный пиджак на холодную погоду, когда ей придется отправляться по делам. Она позволила себе лишь одну уступку – ее белые блузки будут всегда шелковые.
 С удовлетворением она оглядела свой новый образ в зеркале. На этот раз перед ней стояла очень высокая девушка, но выглядевшая пропорционально благодаря своей необыкновенной стройности и длинным ногам. Блестящая белая блузка оттеняла ее бледную кожу, и ее глаза с тенями казались дымчато-серого цвета. На крупном прямом носу были едва заметные веснушки.
 Довольная собой, она улыбнулась своему отражению. Она почувствовала в этот момент, что добилась своего. Это была Даная Лоренс – фотограф. Именно этого она хотела.
 Хотя Брахман никак не отреагировал на ее новый облик, Даная знала, что он заметил. В последующие месяцы он все больше и больше занимал ее в студии; его клиенты начали узнавать ее и дружески приветствовали, приходя в студию.
 Рик Валмонт, первый ассистент Брахмана, ревниво следил за Данаей, как коршун, готовый каждую секунду вцепиться в нее. Его раздражали успехи Данаи и частые похвалы Брахмана. Он делал все, чтобы осложнить ее жизнь. Он первым кидался приветствовать клиентов, входящих в студию, оттесняя их от Данаи, в чьи обязанности входило встретить их и провести к Брахману. Он сам отводил их в костюмерную и звал к ним гримера и парикмахера. Валмонт делал все, чтобы она и близко не подходила к их клиентам, надеясь, что, покинув студию, они будут помнить его. Валмонт делал это в расчете на будущее. И когда придет подходящий момент, он попытается испортить ее отношения с Брахманом.
 В тот день, когда он должен был отправиться в Европу, чтобы фотографировать с Брахманом коллекцию одежды, Валмонт попал в аварию. Он возвращался из магазина фототоваров, когда его такси врезалось в другое на пересечении Пятой авеню с Четырнадцатой улицей. Новые лампы с двойной спиралью были разбиты, равно как и нос и правая рука Валмонта. Даная толком не смогла понять, какая потеря больше огорчила Брахмана, хотя она и подозревала, что это были лампы. И она была с ним совершенно согласна, потому что Брахман был мастером своего дела и достигал вершин своего мастерства благодаря последнему слову техники.
 Отослав новую девушку, которая теперь готовила чай вместо Данаи, с различными поручениями в город, Брахман носился по студии, выкрикивая указания Данае. Она звонила, не переставая, в магазины, чтобы прислали замену разбитым лампам, взяла на себя все обязанности, которых были вагон и маленькая тележка, входивших в компетенцию Валмонта.
 Брахман был просто невозможен!
 – Звоните в Париж, – приказывал он. – Договоритесь, чтобы я занял свой обычный номер в «Криллоне». И пусть они закажут билеты на шесть часов в четверг на Вольтера. И пока вы будете это делать, проверьте, забронирована ли гостиница в Милане, – не доверяю этим агентам из бюро путешествий с тех пор, как один из них забыл о разнице во времени и забронировал мне номер на ту ночь, когда я еще не приехал, и оставил меня, Брахмана, без номера на всю неделю в городе, переполненном потенциальными клиентами и журналистами! Да, еще одно! Даная, свяжитесь с моим портным в Париже – он шьет для меня рубашки, номер в телефонной книге, скажите ему, что я смогу заехать к нему и выбрать материал десятого числа… Да, позвоните уж и Лоббсу в Лондон относительно туфель для меня… Еще позвоните моему врачу и попросите, чтобы он меня срочно принял. Я должен видеть его немедленно. У меня снова болит спина…
 К половине пятого ухо Данаи горело от долгих телефонных разговоров, а сама она была измучена попытками объясниться на французском и итальянском с нетерпеливыми операторами и иностранными консьержками. В этот момент она услышала крик Брахмана из студии:
 – Где мой чай, Даная?.. Уже давно пора…
 И ни слова о том, что ей пришлось столько работать. Ни слова благодарности за то, что она выполнила все его поручения…
 Кипя от гнева, она приготовила чай и осторожно понесла поднос в студию на верхнем этаже.
 – Ну наконец-то! – нетерпеливо воскликнул он. – Чем вы занимались все это время?
 Даная со злостью взглянула на него, с трудом сдерживая желание выплеснуть чай ему в лицо. Она лишь поставила поднос и направилась к двери.
 – А сейчас куда вы идете? – требовательно спросил он.
 – А сейчас я иду что-нибудь перекусить, – сердито ответила Даная. – Дело в том, что у меня не было ни минуты, чтобы пообедать, поскольку на меня свалились еще и все обязанности Валмонта, да еще вы заставили меня сделать столько телефонных звонков.
 Он тоже ответил ей сердитым взглядом, и вдруг совершенно неожиданно его худое, симпатичное лицо расплылось в улыбке.
 – А может, подождете еще немного, – предложил он, – выпейте пока чаю, расслабьтесь. А потом мы вместе сходим съесть пиццу – я тоже голоден.
 Она так устала, что не знала, смеяться ей или плакать…
 Брахман действительно был невозможен! Он издевался над ней и относился, как к рабыне, а потом вдруг делался мягким и снисходил до нее, относясь к ней, как к другу. Если бы он не был таким чертовским гением, она бы ни на минуту не стала его терпеть… Но она должна признать, что просто боготворила его.
 Брахман сидел, развалившись в большом кожаном кресле, чай стоял нетронутым, а его широкие брови были задумчиво нахмурены.
 – Позвоните в «Бритиш Эаруэйз», [10] – бросил он ей. – Скажите, чтобы они поменяли билет Валмонта на вашу фамилию.
 От неожиданности горячий чай обжег горло Данаи, когда она услышала это.
 – На мою? Но как я… Я имею в виду, что ведь завтра… И почему я?
 – А кто еще знает, как работать со мной? Вы можете сделать все, что нужно, разве нет? Лучше скажите мне сейчас, если вы действительно думаете, что не справитесь, Даная. Там дел будет по горло. Я думаю, вам придется бегать, толкаться, пробиваться через толпы, чтобы достать то, что мне может понадобиться, и может случиться так, что, пока соберутся все манекенщицы, пока прибудет одежда от модельеров, могут пройти сутки, снимать будем ночью. Это тяжелая работа, сплошное сумасшествие… Я надеюсь, что именно вы поможете мне.
 Его темные глаза с вызовом смотрели на нее, в то время как он ждал ее ответа, а она уже волновалась о паспортах и успеет ли она уложить вещи. Это был шанс всей ее жизни – поехать в Европу на показ моделей самого высокого уровня в качестве первого помощника Брахмана. Это значило, что она окажется с ним наедине в самом романтическом городе мира – Париже. Она сама не знала, что больше привлекало ее в этой поездке.
 – Ну так как же? – спросил он. – Какой ваш ответ: да или нет?
 – О, да, – прошептала она. – Конечно, да!
 Она мечтала о том, что они вместе полетят на самолете до Милана и, пролетая над Атлантикой, будут пить шампанское и вести содержательную беседу. На деле Брахман просто разлегся на двух сиденьях первого класса и тут же заснул. Она выпила два бокала шампанского, не спуская глаз с его неподвижного, бледного лица, гипнотизируя его своим взглядом, надеясь, что он проснется. Но он не проснулся, и шампанское потеряло свой вкус и показалось ей водой.
 Когда самолет приземлился в миланском аэропорту Мальпенза и остановился, Брахман руками пригладил свои взъерошенные волосы, снял черную повязку с глаз и сказал:
 – Я сразу еду в отель. Позаботьтесь здесь обо всем, и как можно скорее.
 У нее ушло не меньше часа, в течение которого она нашла их оборудование, которое каким-то образом «затерялось», когда его выгрузили из самолета, и еще не менее суматошный час на горячие, с размахиванием руками разговоры с итальянскими таможенниками, пока наконец не смогла получить его.
 – Черт возьми, Даная! Где вы пропадаете? – обрушился он на нее сердито, сверкая черными глазами, когда она наконец появилась в отеле «Принципе и Савой».
 Усталая, она объяснила, что произошло в аэропорту.
 – Вы глупая девчонка, нужно было дать им несколько лир, – продолжал бушевать он. – И получили бы оборудование через десять минут.
 Даная с сомнением посмотрела на него, а слезы копились у нее в глазах. Она была совершенно уверена, что если бы она сделала, как он говорил, то просто оказалась бы в итальянской тюрьме.
 – Давайте трогаться! – скомандовал он, беря в руки «Никон» и направляясь к двери.
 Все ее романтические мечты исчезали слишком быстро. Ей едва удавалось перевести дыхание, не говоря уже о том, чтобы остаться одной в комнате и вымыть руки.
 – А куда мы идем? – спросила она.
 Он уже летел по коридору, устланному красным ковром, направляясь к лифту.
 – Не забудьте «Полароид», – бросил он через плечо. – Мы идем на репетицию к Армани.
 Джорджио Армани был одним из самых знаменитых итальянских модельеров, и одной его фамилии оказалось достаточно, чтобы Даная забыла и думать о таких мелочах, как нервы, усталость, желание принять ванну и лечь спать.
 Схватив камеру, она бросилась догонять его, забыв от волнения про усталость. Какой чудак выберет отдых, если можно пойти на репетицию показа мод Армани?
 Всю неделю она носилась за Брахманом, таская камеры и экспонометры, оставаясь всегда на заднем плане суматохи, связанной с предстоящим показом мод, и являясь свидетелем бурных вспышек южного темперамента. Вместе с длинноногими, изысканными манекенщицами они ездили от одного модельера к другому, снимая каждое представление. Она заряжала камеры, проверяла экспонометры и часами сидела на телефоне в своем великолепном, отделанном пурпуром и позолотой гостиничном номере, обеспечивая студии и автомобили, а также заказывая столики в уже до отказа переполненных ресторанах, потому что в этот древний город съехалось огромное количество самых известных в мире владельцев магазинов, самых важных издателей журналов мод, не говоря уже о журналистах и популярных фотографах. Милан просто трещал по швам.
 Сон стал недосягаемой мечтой, и она успевала лишь посидеть немного в кафе в галерее или на виа Монтенаполеоне рано утром или поздно вечером, быстро глотая густой черный кофе с тремя ложками сахара, чтобы как-то поддержать свой усталый организм, а заодно впитывая в себя все разговоры, сплетни, доносившиеся с соседних столиков. Она допоздна работала в нагретых софитами студиях, стараясь успокоить Брахмана, когда он метался по студии, ероша руками свои волосы и неистовствуя по поводу платьев, которые модельер обещал прислать ему первому и которые в итоге оказались у их конкурентов, или одежды, которая доставлялась или слишком поздно, или ее вообще не привозили. Усталые манекенщицы томились в ожидании и курили в укромных уголках, вымученные предыдущей работой, понимая, что и завтра будет то же самое.
 Даная и здесь была тем незаменимым человеком, который успокаивал разгулявшиеся нервы манекенщиц, когда они прохладным утром дрожали в вечерних шифоновых платьях. Она вытирала им слезы, делая это очень аккуратно, чтобы не размазать макияж, на который были потрачены часы, когда они вывихивали лодыжки, позируя для Брахмана на предательски неустойчивых высоких каблуках и прогуливаясь на них по мощеным мостовым, скользким после дождя. Но макияж все равно портился от слез, и их красивые лица снова гримировал усталый художник по гриму, который уже знал, что не успеет к началу демонстрации мод.
 Но Данае удалось заглянуть в тот мир, о котором она даже не догадывалась. Она увидела, какими невидимыми нитями связаны модельер и его манекенщицы во время очередного показа мод. Она с удивлением обнаружила, что таинственный подиум и зал, переполненный искушенными издателями журналов мод и сверхкритически настроенными владельцами магазинов одежды, готовых бурно приветствовать модельера с его удивительным успехом или остаться равнодушными к коллекции одежды, сочтя ее «не внесшей ничего нового» или «слишком умеренной», музыка и избранная публика, вспышки света, напряженная атмосфера, темперамент – все вместе было ей гораздо интереснее, чем любые съемки в студии.
 Она навсегда запомнила тот день, когда Брахман протянул ей фотокамеру и сказал:
 – О'кей, теперь она твоя. Посмотрим, что ты сможешь с ней сделать, Даная.
 И она тут же стала фотографировать показ моделей Криция, стараясь уловить ритм, движение и динамику происходящего на пленку. Когда поздно вечером они получили негативы из лаборатории – по городу их развозил курьер на мотоцикле, – Даная внимательно просмотрела снимки Брахмана, а потом свои собственные и поймала себя на мысли, что никто бы не увидел между ними разницы. Именно ее снимок появился в последнем журнале «Повседневная женская одежда», но, конечно же, с фамилией Брахмана под ней. Но все равно она очень радовалась этому.
 Они прилетели в Рим, где должен был состояться прием по случаю всеобщего праздника моды, на котором собирались модельеры Италии, а также более пятисот знаменитостей со всего мира.
 Даная прошмыгнула в свой номер, чувствуя себя Золушкой, мечтавшей о бале, всей душой надеясь, вопреки здравому смыслу, что Брахман возьмет ее с собой. Впервые она никуда не спешила: не надо было сломя голову кидаться к такси, чтобы привезти забытые где-то туфли, не надо воевать с итальянцами о неправильно забронированных студиях, и ей показалось, что она осталась забытой, в стороне от происходящего вокруг. Завтра они вылетают в Париж, и все начнется снова, а сейчас она сидела одна в своем гостиничном номере, а весь Рим готовился к приему.
 – Даная! – раздался крик Брахмана, стучавшего в ее дверь. – Даная, ты готова?
 Ее сердце екнуло, она подбежала к двери.
 Брахман очень красиво выглядел в белом фраке. У него был вид усталого от светских развлечений человека. Он широко улыбнулся ей, проходя мимо нее в комнату.
 – Ты решила, что я оставлю мою бедненькую, трудолюбивую, маленькую Данаю дома, не так ли? – сказал он, протягивая ей белую карточку. – Сегодня вечером в одной комнате соберется больше знаменитостей, чем ты и я, вместе взятые, когда-либо увидим еще. Вот пропуск для прессы. Захвати камеру, Даная, и отправляйся туда…
 – Но, Брахман… У меня нет подходящей одежды… – слабо возразила она.
 – Надень то, что ты обычно носишь, – бросил он через плечо, выходя из комнаты в коридор. – Ты для меня всегда красивая.
 От такого неожиданного комплимента у Данаи закружилась голова. Счастливая, она бросилась к гардеробу. Она наденет новую, чистого шелка белую блузку, которую купила в божественно маленьком магазинчике на виа Монтенаполеоне и стоившую три ее недельные зарплаты, а также черные бархатные брюки, которые она купила за удивительно низкую цену и которые сидели на ней, как вторая кожа.
 Через час Даная была готова. Она гладко причесала недавно вымытые волосы назад, но они все равно уже начали завиваться. Атласная блуза была без воротника, и Даная решила украсить открытую шею массивной золотой цепочкой, а изящные уши – такими же клипсами. Просунув ноги в черные замшевые туфли без каблуков, она взяла кожаный жакет и камеру и направилась к выходу. Даная Лоренс, фотожурналист, шла на бал.
 Потолки Палаццо [11] Венеция высотой в сорок футов затмевали даже такое количество международных знаменитостей, доставленных на самолетах с берегов Сардинии, с пологих склонов Гштада; постоянно путешествующих из Рима в Париж, Лондон и Нью-Йорк, – туда, куда их манило воображение и куда имелись приглашения.
 С фотокамерой на шее Даная рассматривала сквозь дымку от горящих факелов десятки украшенных цветами столиков, сервированных хрусталем и серебром, и гирлянды из цветов, обвивавшие величественные колонны и широкие лестницы. В зале было полно изящных, красивых дам и загорелых симпатичных мужчин, а официанты в голубых ливреях, не переставая, разливали розовое шампанское. Даная подумала, что зал был похож на съемочную площадку какого-то итальянского фильма. Она узнала очаровательных сестер Фенди, прекрасно смотревшихся в алых платьях и разговаривающих с Карлом Лагерфельдом. А это неужели та самая Палома Пикассо, такая элегантная в синем платье? А вот это точно – Катрин Денев, в платье от Сен-Лорана… Американцы тоже были здесь… Диана фон Фюрштенберг была в черном и выглядела очень сексуально, а Линн Вейт в романтичном вечернем платье желтого цвета смотрелась просто прекрасно.
 Сжимая в руках камеру, Даная пробивалась сквозь толпу, фотографируя, как сумасшедшая… Но интересно, где Брахман?
 Томазо Альери стоял, прислонившись к колонне и сложив руки на груди, кашляя от дыма горящих факелов и не прислушиваясь к беседе, которая велась рядом с ним. В тридцать лет Томазо был одним из самых знаменитых и популярных модельеров Италии. Он сумел создать себе имя и за рубежом, открыв свой собственный стиль, который одновременно сочетал в себе молодость и шик. Его беспокойные серо-карие глаза лениво следили за Данаей, вертевшейся вокруг с камерой наготове… Он обратил внимание на очертания ее груди под мягкой шелковой блузкой, на румянец от волнения на щеках, на ее пышные кудрявые рыжие волосы…
 Проталкиваясь сквозь толпу, Даная наконец заметила Брахмана. Девушке, с которой он стоял, было около девятнадцати лет, и она была необыкновенно красива, с длинными черными волосами и такими же черными, как у него, глазами. На ней были красный бархатный топик без бретелек и юбка с оборками, которая, как определила Даная, была от Валентино. На шее, в ушах, на изящных руках у нее было столько рубинов, сколько можно было увидеть разве только в витрине ювелирного магазина «Булгари».
 Когда Брахман положил руку на хрупкое плечо девушки, Даная направила на них камеру и быстро сделала несколько снимков. Умирая от ревности, она нырнула в толпу, жалея, что увидела их, но не в силах уйти совсем. Она сердито упрекала себя за то, что не имеет никакого права испытывать подобные чувства… Она явилась сюда не как любовница Брахмана, она была просто его помощником. И ни разу за то время, что они находились в Италии, он не дал ей повода думать по-другому. Она, конечно, надеялась, что объяснялось это тем, что они были очень заняты – просто не оставалось времени на маленькие знаки внимания и задушевные беседы, на романы времени не хватало.
 Но будь проклят этот Брахман, будь он проклят!
 Она снова направилась к его столику и, затаившись в тени лестницы, продолжала снимать Брахмана и его спутницу. – Perdone, carina, [12] но после такой работы вам следует выпить бокал шампанского.
 Она взглянула на стройного, смуглого молодого человека, который улыбался ей.
 – Томазо Альери, – представился он. Его яркие карие глаза улыбались ей из-под густых бровей.
 Она машинально протянула руку и взяла бокал, который он предложил ей. С привычкой фотографа подмечать все детали она заметила широкий лоб, крупный нос и полные чувственные губы, волевой подбородок и гладкие черные волосы. Даная мгновенно вспомнила его лицо, часто мелькавшее на страницах «Огги», «Пари-матч» и «Пипл», журналов, печатающих сплетни о знаменитостях мирового масштаба.
 – Вы отличаетесь от других, – прошептал Томазо, не обращая внимания на шумную толпу вокруг. – Редкая птичка в неярком оперении среди пышных попугаев и какаду… Ах да, конечно! Сейчас я понял, кто вы, – о вас говорят, что вы маленький птенчик Брахмана. – Он оперся одной рукой о стену позади нее и наклонил к ней голову. – Скажите мне, carina, – шепнул он, – это правда?
 Маленький птенчик Брахмана? Она пришла в ужас. Что он такое говорит о ней?
 – Я ассистент Брахмана. Работаю с ним уже почти два года, – холодно ответила она. – Меня зовут Даная Лоренс.
 – Понятно. Ну тогда, если то, что говорят о вас, неправда, мне повезло. Скажите, мне, carina, – продолжал он, беря ее под руку и двигаясь к большим двойным дверям, которые вели в отделанный мрамором холл. – Вы когда-нибудь чувствовали одиночество среди толпы людей?
 Она удивленно взглянула на него – неужели он следил, как она подглядывала за Брахманом? Неужели он читал ее мысли? А может быть, ее чувства были написаны на ее лице?
 – Вы когда-нибудь вдруг уставали от всего этого? Уставали от помпезности и сплетен, уставали от шампанского и обильной пищи?
 Краем глаза Даная видела Брахмана с девушкой в красном. Он обернулся и злобно сверкнул на нее глазами, она ответила таким же взглядом. «Пусть эти двое развлекаются, – подумала она, – и если ему не нравится, что она беседует с симпатичным молодым итальянским модельером, чья романтическая репутация была такой же яркой, как и его таланты художника, тогда пусть пеняет на себя! Черт с тобой, Брахман, – думала она, – я не твоя собственность».
 – Вам когда-нибудь хотелось обычных макарон и холодного вина, – продолжал Томазо, – в какой-нибудь простой забегаловке, где женщина на кухне понимает, что пища нужна, чтобы вы не чувствовали голода, а не просто для рекламы?
 Он умолк на минутку, завладев ее обеими руками. Она удивленно смотрела на него, не зная, что он скажет дальше.
 – Если вы все это испытали, моя маленькая птичка-невеличка по имени Даная, тогда вы сжалитесь надо мной и покинете со мной этот душный, прокуренный зал и этих чересчур деловых людей, покинете этот мир моды и фальши. Мы вернемся с вами туда, где мои корни – в тот квартал, который я хорошо знаю. Я могу пообещать вам ужин, который вы никогда не забудете.
 Победно повернувшись спиной к Брахману, сердито смотревшему на нее, Даная взяла под руку Томазо.
 – О, да, – выдохнула она. – Да, с удовольствием. Мне кажется, это будет замечательно.
 – Но почему? – спросила она недоуменно, когда они ехали на его белом «феррари» по залитому огнями Риму с его многочисленными фонтанами. – Почему вам так захотелось уйти с приема? И почему со мной?
 – Я просто понял, что умираю от голода, – признался Томазо, искоса взглянув на нее с улыбкой. – Не помню, чтобы я нормально поел хоть раз за всю эту неделю, кроме как на приемах, а потом еда… Я был жутко занят. А я, птичка-невеличка, обожаю хорошую северную итальянскую еду. Кроме того, я ненавижу есть в одиночку. Хорошая еда располагает к беседе. Еду нужно тщательно выбирать, нужно обсудить вкусы собравшихся поесть людей… Хорошая еда – это как любовь, для нее нужны двое. К тому же, кого еще я бы смог убедить покинуть прием и пойти со мной в соседний ресторан? На всех женщинах платья по десять тысяч долларов, а бриллиантов – вообще не счесть.
 Несмотря на свое испорченное настроение из-за Брахмана, Даная рассмеялась.
 – Если бы я не выполнила свою работу сегодня вечером, я бы не смогла пойти с вами, – сказала она ему прямо.
 – Работу?
 – Мои фотографии.
 Взяв камеру в руки, она быстро сфотографировала его за рулем.
 – Да уж, птичка-невеличка, вы сделали достаточно снимков Брахмана.
 Даная откинулась на кожаную спинку сиденья машины, пытаясь скрыть румянец, проступивший на щеках. Значит, он все-таки следил за ней.
 – Так, значит, вы действительно работаете на Брахмана? – спросил он.
 – Я работаю с Брахманом, – поправила она Томазо, – в настоящий момент. Но предупреждаю вас, Томазо Альери, что не за горами то время, когда я стану одной из тех женщин, которые не соглашаются ужинать в ваших маленьких ресторанчиках – и не из-за своих бриллиантов, а потому, что у меня будет слишком много работы в качестве фотографа. И очень может быть, я буду носить вашу чудесную одежду, – добавила она, почувствовав, что настроение у нее улучшается. Она уловила какое-то облегчение от того, что оказалась вдали от Брахмана и его сердитых глаз и постоянных придирок.
 – Что ж, в таком случае, Даная, давайте наслаждаться сегодняшним вечером. Будем считать, что мы прогульщики и сбежали с приема, на котором обязательно должны были быть.
 Подняв с земли фонтан гравия, Томазо припарковал «феррари» и повел Данаю через старинный дворик к небольшому ресторанчику. В большом кирпичном камине горели длинные поленья, а с кухни доносились приятные аппетитные запахи. Когда они сели за столик, к ним поспешил улыбающийся хозяин, держа в руках любимое вино Томазо.
 – Вы должны сесть здесь, – сказал Томазо, пододвигая стул Данаи поближе к себе, – чтобы на ваши волосы падал свет. У вас такие красивые волосы… темно-медные, с оттенком терракоты.
 Смущенная его оценивающим взглядом, она отвела глаза.
 – А вы знаете, почему я заметил вас на приеме? Потому что вы отличаетесь от других. Нет, не только одеждой, мое внимание привлекли ваши глаза. Вы совсем не завидовали этим женщинам в бриллиантах, когда делали фотографии; вы не завидовали ни их дорогим мехам, ни их богатым мужьям. Подозреваю, что больше всего вас интересовало одно – их успех. И в ваших глазах я прочел желание тоже добиться успеха, carina. Скажите мне, я прав? Еще я вас хочу предупредить, – добавил он, сжимая своей смуглой рукой ее пальцы. – Никогда не открывайте Брахману своих амбиций. Этот человек – эгоманьяк. – Он нахмурился, стараясь подобрать нужное выражение в английском. – Иначе он тут же схватит вас за ухо и выставит за дверь.
 Они весело посмеялись вместе, как будто образ Данаи, которую Брахман держит за ухо, был самым смешным в мире, но она знала, что он был абсолютно прав.
 – Тем не менее, – продолжал он, – вы не должны терять время даром.
 Даная хихикнула, подавившись вином рубинового цвета.
 – Вам надо начинать прямо сейчас, если вы хотите добиться успеха на следующий год. Вытаскивайте-ка ваш фотоаппарат и начинайте делать мои фотографии… Томазо Альери ест, Томазо пьет, Томазо разговаривает с хозяином своего любимого ресторанчика. Томазо рядом с молодым фотографом Данаей Лоренс – не пахнет ли здесь новым романом?
 Продолжая посмеиваться, он стал придумывать заголовки к ее фотографиям.
 – Говорю вам, Даная, вы смогли бы завтра же продать эти фотографии в «Огги», «Пипл» или «Пари-матч» и тогда сразу бы стали знамениты.
 – Вы хотите сказать, – у нее перехватило дыхание, – вы действительно позволили бы мне сделать ваши фотографии и продать их?
 – Итальянцы делают это все время, – пожал он плечами. – А почему не поступить точно так же и вам, мой новый друг?
 Закрыв глаза, он застонал от удовольствия, когда хозяин ресторана поставил перед ним дымящееся блюдо с трюфелями, и Даная, еще не веря, что ей могло так повезти, схватилась за камеру.
 – Позже мы можем поехать ко мне домой, – сказал он. – Вы будете первым фотографом, который сделает снимки молодого талантливого модельера в его квартире, в домашней обстановке, так сказать. Вот это уж точно обеспечит вам успех, и ваши фотографии купит любой итальянский журнал.
 Она разочарованно опустила камеру. Так вот чего он добивался с самого начала!
 – К вам домой? – спросила она тихо.
 – А почему бы и нет, carina? – Он улыбнулся ей, как если бы предлагал ей самую обычную вещь на свете.
 Во время еды Даная обдумывала свои дальнейшие действия. Если Томазо будет вести себя прилично, может случиться, что она и не откажет ему… хотя об этом она Брахману не расскажет. А если будет вести себя неприлично? Тогда ей придется как-то выходить из положения, но и в этом случае она ничего не собиралась рассказывать Брахману.
 Апартаменты Томазо занимали два верхних этажа старого палаццо, стоявшего на холме и обращенного на огни Рима. Как только Даная вернулась с бокалом шампанского с террасы, где любовалась видом, она незаметно оказалась на большом бархатном диване в его объятиях. Когда его губы приблизились к ее губам, Даная подумала, целуется ли сейчас Брахман со своей девушкой в драгоценных камнях и красной блузке и происходит ли это на широкой двуспальной кровати его огромного номера в «Хасслере»?
 – Я не хотел заманивать вас сюда обманом, птичка-невеличка, – прошептал Томазо. – Вы должны сделать сначала свои фотографии.
 Собрав свои чувства в кулак, она схватила фотоаппарат. Обойдя его квартиру, Даная усадила Томазо напротив настенной фрески в стиле Помпеи, которую, как он с гордостью сообщил ей, создал сам, и сфотографировала его высокомерный профиль. Потом она сделала снимок его узкой железной кровати, которая по-военному была застелена одним одеялом, правда, одеяло было из кашемира терракотового цвета.
 – Оно подходит к цвету ваших волос, – шепнул Томазо, целуя ее шею, когда она наклонилась к нему с фотоаппаратом. – Вы прямо созданы для этой комнаты, она вам подходит по цвету, особенно кровать.
 Не замечая соблазна в глазах Томазо, она пересадила его на кухню, нашпигованную самым новейшим оборудованием и выдержанную в черных тонах, потом в его библиотеку с отделанными деревом стенами. Она сфотографировала его кабинет, где стоял его рабочий стол, заваленный кусками материи, эскизами и записями. Его ателье и демонстрационный зал находились в городе, но он рассказал ей, что самые лучшие идеи приходили ему в голову по ночам и он часто работал здесь один, пока, как и сейчас, рассвет не освещал красивые крыши домов Рима.
 Они постояли на террасе, наблюдая, как небо из бледно-розового превращалось в золотистое и как первые лучи солнца озаряли шпили домов и переливались всеми цветами радуги на куполах соборов.
 – Итак, carina, – сказал он, целуя ей руку, – вы сделали достаточно снимков.
 – Вы оказались очень щедрым и потратили на меня столько времени, – пробормотала Даная, спрашивая себя, как ей выйти из этого положения достойно. Его поцелуи, которые ночью казались замечательными, в свете приближающегося дня уже не были заманчивыми. – У меня самолет на Париж в восемь часов утра… Я должна ехать и уложить вещи…
 – Да, конечно, – со вздохом согласился он. – Птички-невелички всегда возвращаются в свои гнезда, не так ли? – Он нежно поцеловал ее в губы и добавил: – Было очень приятно, великий фотограф Даная Лоренс, провести с вами время. Гораздо приятнее, чем прием… правда, могло быть еще лучше. – Он пожал плечами. – Но, может быть, в следующий раз?
 Его белый «феррари» быстро ехал по утренним улицам Рима. Поцеловав ее на прощание, он высадил Данаю около отеля и уехал. Она смотрела, как его машина завернула за угол, не веря, что все это ей не приснилось. Но потом вспомнила, что у нее есть фотографии Томазо, которые доказывают, что все было наяву.
 Когда самолет французской авиакомпании уже подлетал к Парижу, Даная пыталась пробиться через ватную пелену усталости. Брахман обращался к ней, и она, открыв глаза, посмотрела на него пустым взглядом.
 – Только посмотрите на нее! – воскликнул он. – Вы так устали, что не соображаете, где находитесь. Вот что получается, когда всю ночь гуляешь, да еще с Томазо Альери!
 – С кем я гуляла – это мое личное дело, – фыркнула она, сердито оглянувшись на пассажиров по соседству, которые смотрели на них. Как смеет Брахман кричать на нее при людях – ведь ее личная жизнь никого не касается. – Кроме того, – добавила она, пожав плечами в накинутом на них кожаном жакете, – вы сами, кажется, не сидели один дома.
 – Хватит! – холодно ответил Брахман. – Мы будем очень заняты эти дни, и я хотел, чтобы все свое внимание вы направили бы на работу.
 Самолет тем временем совершал посадку.
 Даная впервые попала в Париж, и благодаря любви Брахмана к ранним съемкам на натуре она познакомилась с городом, который был еще тихим и спокойным, только просыпавшимся после ночного сна и снимавшим с себя вчерашний слой грима после веселья прошедшей ночи. В четыре часа утра они были у Сены и ждали первых лучей серого рассвета, которые так любил Брахман; они проводили по-утреннему туманные часы на площади Согласия, где еще не было движения, и Брахман умудрялся расставлять манекенщиц так, чтобы остатки тумана попадали точно в кадр, витая на лицах девушек, как вуаль. Они делали снимки у Музея изобразительных искусств, на террасе кафе «Флор», в Булонском лесу и на Северном вокзале, не говоря уже о том, что посещали все демонстрации мод.
 Даная вставала до рассвета и выезжала на натуру, а когда они кончали съемки, пора была собираться на очередной показ мод, а их иногда было по два в день. Брахман никогда не мог ограничиться только съемками в студии – он рвался на натуру, которая, как он утверждал, вдохновляла его. К тому времени, когда Даная кончала все свои дела, наступала полночь, и, зная, что ей снова придется вставать ни свет ни заря, она находила еще открытое кафе и быстро ела что-то, а потом заваливалась поспать хоть пару часов. Запал энтузиазма поддерживал ее всю неделю, и даже Брахман в объятиях своего любимого города был более покладист.
 – Послушайте, Даная, – любезно обратился он к ней как-то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. – Давайте пойдем куда-нибудь перекусить. Я умираю от голода.
 За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.
 – Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.
 – Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, – ответила она с удивлением.
 Откинув голову, он расхохотался:
 – Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.
 Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.
 – Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.
 – Еще лучше, – ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», – потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, – он передернул плечами, – они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть! Я создаю им новый облик, именно такой, какой им нравится. Но вы-то должны знать, каким трудом мне это удается, – вы же видите, сколько сил я на это трачу. А в конце дня у меня нет сил, я выжат, как лимон!
 Это не совсем соответствовало действительности, но она сочувственно улыбнулась Брахману, потому что он действительно был большой мастер.
 – Мы будем есть устриц, фирменное блюдо, – сделал он заказ, потягивая шампанское, – и немного лангустов, а потом тюрбо. [13] Нужно немного поддержать ваши силы, – добавил он серьезно. – На следующей неделе нам предстоит завоевать Лондон.
 Устрицы оказались солеными и очень вкусными, а лангусты – твердыми и сладкими, и Брахман заказал вторую бутылку шампанского.
 Даная не спускала с него удивленных глаз, вспоминая жалкую пиццу на двоих в Нью-Йорке, пока до нее наконец не дошло: возможно, стоимость ужина входила в его расходы и оплачивалась его клиентом.
 – Мне нравится, – сказал он, рукой с бокалом шампанского показывая на ее шелковую блузку.
 – Виа Монтенаполеоне, Милан, – ответила она. – Она обошлась мне в месячный оклад.
 – Она стоит того. Кстати, напомните мне повысить вам зарплату, когда мы вернемся. Вы этого заслуживаете. Вы нисколько не хуже Валмонта. – Он перегнулся к ней через стол и провел рукой по ее лицу, задержав ладонь на скулах. – Свет падает на ваше лицо вот сюда… и сюда, и ваша кожа кажется необыкновенной, почти прозрачной.
 Она завороженно смотрела на него, не смея дышать, а его чувственные пальцы тем временем водили по овалу ее лица. То, о чем она так долго мечтала, сейчас наконец становилось явью… Брахман увидел в ней женщину, а не просто Данаю Лоренс, своего ассистента, существующую только для того, чтобы выполнять его распоряжения.
 – Мы должны идти, – вдруг сказал он, поставив бокал на стол и подзывая официанта, чтобы расплатиться.
 В такси Брахман забился в угол и не прикасался к ней, глядя в окно, глубоко задумавшись о чем-то. Испуганная, она не понимала, что произошло. Только что они беззаботно наслаждались вместе прекрасным обедом, а теперь Брахман впал в меланхолию.
 Но оказалось, что он совсем не чувствовал меланхолии, он лишь обдумывал завтрашние съемки.
 – Вы вдохновляете меня, Даная, – сказал он, когда они оказались в его номере. – Я хочу кое-что попробовать с вами. Сегодня вечером вы – моя модель!
 Но по другую сторону объектива она чувствовала себя неловкой и зажатой, и он кричал ей, чтобы она расслабилась.
 – Вы поправились! – укоризненно вскричал он, рассматривая снимки, сделанные «Полароидом».
 – Теперь я могу позволить себе питаться каждый день, – усмехнулась она, – поскольку вы сделали меня своим ассистентом.
 Но от усталости голова у нее падала на грудь, и она не могла скрыть зевоту.
 – Черт бы вас побрал, Даная, – пожаловался он. – Как я могу вас фотографировать, когда у вас все время открыт рот! Неужели вы не можете контролировать себя немного?
 – Брахман! Уже полпятого утра, – взмолилась она. – Мы на ногах двадцать четыре часа, а днем у вас опять съемки.
 Бросив снимки, сделанные «Полароидом», на стол, он засунул руки в карманы и гневно смотрел, как она собирается уходить.
 – Валмонт никогда бы не ушел! – закричал он ей вслед, когда она закрыла за собой дверь. – Он бы работал до тех пор, пока был бы мне нужен.
 Снова открыв дверь, она сверкнула на него глазами, горевшими злостью.
 – Тогда в следующий раз снимайте своего Валмонта в белой шелковой блузке, – выкрикнула она. – Посмотрим, как это вам поможет! Ненавижу вас, Брахман!
 Идя по коридору, она слышала его довольный смех у себя за спиной. Она дождалась лифта, добрела до своего номера и провалилась в небытие – на несколько часов.
 Когда на следующее утро она пришла в студию для последних съемок, она от удивления открыла рот при виде ярдов белого шелка, которым были задрапированы стены. Брахман крутился рядом, укладывая дорогой материал в складки.
 – Ваша идея, – объяснил он. – Белый шелк создает необходимый холодный фон для вечерних платьев от Шанель, которые мы снимаем сегодня… Напоминает тридцатые годы. – Он отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться делом своих рук. – Прекрасно, – пробормотал он со счастливым видом, – просто прекрасно! И заметьте, Даная, что я все сделал сам. Я не стал будить вас и прерывать ваш драгоценный сон, чтобы помочь мне выполнить эту физическую работу. Но как сын крестьянина, человека земли, который в поте лица трудился всю свою жизнь, чтобы дать образование своим сыновьям, я понимаю, что такое тяжелая работа.
 Обедать они отправились в «Брассери Липп», чтобы отметить последние съемки в Париже. Их усадили на самые почетные места, потому что все знали и уважали фотографа, который годами бывал здесь. Брахман ни на шаг не отпускал от себя Данаю, не переставая, говорил ей о том, как он доволен работой и что она была его вдохновением. Время от времени он брал ее за руку и шептал что-то ей на ухо.
 Оставшись позже одни, они отправились к Сене и любовались Нотр-Дам де Пари в лунном сиянии, гуляли по маленькому мостику Мари и, наконец, оказались в уютном баре, где снова пили шампанское, а Брахман рассказывал ей о том, как начинал свою карьеру в Париже, когда был никому не известным молодым фотографом. Она слушала, загипнотизированная его историями о художниках и писателях, манекенщицах и модельерах, которые, как и он, все старались «выбиться в люди» в городе огней, любви и вдохновения. И неожиданно Брахман поцеловал ее в щеку, и Даная тоже поцеловала его, потом они взяли такси и поехали в гостиницу, крепко держась за руки.
 Просторный номер Брахмана в «Георге Пятом» был не убран, что соответствовало его характеру. Он запрещал горничным дотрагиваться до разбросанных где попало снимков, пленок и аккуратно подписанных негативов. Только его дорогая аппаратура, сложенная Данаей в углу, выбивалась из общего беспорядка.
 Сбросив стопку холодных лиц манекенщиц со своей огромной кровати, он обнял ее и сказал, что это могло случиться только в Париже. И она поверила ему. Разве не говорят, что Париж просто создан для любви?
 Целуя ее, Брахман все крепче и крепче прижимал ее к себе, и она едва дышала.
 – Сними свою одежду, – скомандовал он, внезапно отпустив ее и расстегивая свою рубашку.
 Даная с удивлением взглянула на него. Разве не полагалось, чтобы он помог ей? Разве так это делается в начале романа?
 Брахман успел уже снять брюки, и, бросив их на пол, нахмурился при виде ее, стоящей в неуверенности.
 – Поторопись, Даная! – воскликнул он. – Чего ты ждешь?
 Расстегнув блузку, Даная взглянула на него искоса, удивленно отметив про себя, что тело Брахмана было худым, а кожа белой. Его тело, кажется, не видело солнца лет десять. Сейчас она вспомнила, что он как-то говорил ей, что ненавидит влажный климат и никогда не берет отпуска – только деловые поездки.
 Брахман лежал в кровати, заложив руки за голову и закрыв глаза. Даже в такой момент его брови были нахмурены, а рот и подбородок выражали недовольное нетерпение. Раздевшись, она нервно приблизилась к кровати.
 – Господи, Даная, да ложись ты скорее! – закричал он на нее. Потом, улыбнувшись, с удовольствием оглядел ее. – Ты красивая, – пробормотал он, – очень красивая, Даная, хрупкая, как балерина, а кожа у тебя, как перламутр. Иди ко мне, моя красавица.
 Он протянул ей руку, и она скользнула в кровать рядом с ним, почувствовав тепло его тела, когда он притянул ее ближе. Брахман целовал ее, и Даная закрыла глаза, до сих пор с трудом веря, что все это происходит с ней. Проводя пальцами по его спине, она могла пересчитать его ребра. Боже мой, какой он худой… Но худоба не портила его: тело было стройным и крепким, как у голодной пантеры…
 – Красавица, – шептал Брахман между поцелуями. – Теперь ты скажи мне, что я красивый, Даная…
 Даная хихикнула. Сначала у нее вырвался просто смешок, но потом она не могла остановиться.
 – Ты красивый, Брахман, – удалось выговорить ей.
 – Ради Бога, – ошарашенно проговорил Брахман, – что смешного?
 – О, хо-о… ха-а… – визжала Даная. – Ой, Брахман, ничего смешного, просто у меня дурацкое чувство юмора, ой, Господи, ха-ха-ха…
 – Да замолчи ты, ради Бога! – рассердился Брахман. – Ты сейчас должна думать о любви, а не хохотать как сумасшедшая.
 Он лег на нее и закрыл ей рот рукой, но от этого она захохотала еще громче. Разочарованный, он смотрел на нее, чувствуя неловкость.
 – Что с тобой? – спросил он, недоумевая. – Что тебя так рассмешило, Даная?
 – Просто… когда ты попросил меня сказать тебе, что ты красивый, – пыталась говорить она, – больше ничего, Брахман…
 – А разве я некрасивый? – озадаченно спросил он. – Другие женщины говорили мне, что да. И никто никогда не смеялся над Брахманом.
 – Я не над тобой смеюсь, – ответила она. – Просто ты сказал это таким тоном, что мне стало смешно.
 – Ну тогда скажи мне, что я красивый, Даная. Мне приятно будет услышать это от тебя.
 Он наклонился к ней ближе, когда она торжественно повторила эти слова за ним, потом, довольный, он сжал ее в объятиях.
 – А-а-а-а! – вскрикнул он вдруг. – А-а-а-а!.. Боже… Зажатая его телом, Даная напряженно ждала, спрашивая себя, являлись ли эти тарзаньи крики проявлением новой формы венгерской страсти.
 – А-а-а-а!.. – продолжал кричать Брахман. – Помоги мне, Даная, помоги же!..
 – В чем дело? – вскрикнула она. – Что случилось?
 – Спина! Опять сдвинулся позвонок, он защемил нерв! Господи, Даная, встань ты наконец. Сделай что-нибудь! Позови доктора!
 С трудом выбравшись из-под него, она испуганно взглянула на него. Лицо Брахмана было бледнее, чем обычно. Его глаза блестели, на лбу выступил пот. Было очевидно, что ему больно.
 – Доктора! – простонал он. – Вызови доктора!
 Подбежав к телефону, Даная попросила немедленно прислать доктора в номер Брахмана. Вернувшись к нему, она вытерла влажный лоб краем простыни.
 – Это ты виновата, – пробормотал он, блеснув глазами. – Если бы ты не смеялась, этого бы не случилось! Ну? Где же доктор?
 – Он будет здесь через пятнадцать минут, Брахман.
 – Через пятнадцать минут? Мне крупно повезет, если я до тех пор не умру от боли! – Он закрыл глаза, а она неуверенно топталась около кровати. – Ну? Что ты еще ждешь? Не стой тут просто так, – неожиданно добавил он. – Собирай вещи и силы. Тебе надо вылететь ранним рейсом, в шесть тридцать. Тебе придется ехать в Лондон без меня. Теперь ты будешь фотографировать.
 – Я? – Ее голос от волнения стал тонким.
 – Давай не будем опять устраивать сцены, – устало проворчал Брахман. – Разве ты не мой ассистент? Ну, давай, отправляйся немедленно в Лондон.
 Даная готова была расплакаться. Только что он обвинял ее в том, что она причинила ему боль, а сейчас он предлагает ей то, о чем она и мечтать не смела. Она, Даная Лоренс, должна фотографировать лондонскую коллекцию одежды! Жаль только, что ее роман с Брахманом оказался таким коротким, но будет еще время для этого. Если он, конечно, когда-нибудь простит ей, что она смеялась над ним! Только когда она направилась к двери и заметила свою одежду, валявшуюся на полу, она вспомнила, что была совершенно голой.
 – И вот еще что, Даная, – позвал ее Брахман с постели, – у тебя хорошенькая фигура.
 В Лондоне все было по-другому – одежда, цвета, манекенщицы, модельеры. В воздухе витали молодость и безрассудство. Здесь ничего не напоминало прилизанный стиль Милана и элегантность Парижа. Здешняя мода была для молодых и дерзких, для тех, кто хотел произвести впечатление совершенно другим образом. Это была одежда для звезд эстрады, для путан с Кингс-роуд, [14] для молодых душой и телом, и Даная легко и быстро освоилась на новом месте, как будто все было знакомо ей с детства.
 Она пришла к выводу, что ей нужен ассистент, кто-то, кто знал бы город и ориентировался в обстановке, поскольку в Лондоне она была новенькой и ей предстояла очень ответственная работа впервые в жизни. Она не могла позволить себе не справиться с ней. Брахман снабдил ее необходимыми телефонами, и ее первый звонок Дино Марлею, одному из ведущих фотографов, оказался удачным, так как Дино отдал ей своего помощника Камерона Мейса на всю неделю.
 Камерон оказался очень энергичным человеком, и Даная облегченно вздохнула и с удовольствием взяла на себя роль Брахмана. Ей очень нравилось, что теперь отдавала распоряжения она сама, а кто-то другой кидался их выполнять. Но она ни на секунду не забывала об огромной ответственности – Брахману нужен был только успех.
 Они буквально разрывались на части между показами одежды в большом, похожем на барак зале в «Олимпии» и демонстрациями мод самых знаменитых модельеров, которые предпочитали узкий круг в таких ресторанах, как «Ландганз», или роскошные отели, как «Ритц».
 Она выбирала молодых манекенщиц, чтобы уравновесить экстравагантную одежду, которую они демонстрировали, фотографируя их на лошадях в льняных шортах на фоне величественного здания; она делала снимки в парной сауны с обнаженными манекенщицами, не считая некоторых деталей одежды фирмы «Боди Мэп», таких, как обтягивающие топы, леггинсы и мини-юбки. Она фотографировала сногсшибательные вечерние туалеты на сексуальных девушках в лондонских такси – в объятиях симпатичных юношей, гораздо моложе их по возрасту, набранных из старших классов британских школ.
 Даная улетала в Нью-Йорк, увозя с собой драгоценные пленки и негативы в большом коричневом конверте, который боялась выпустить из рук. Когда Брахман просматривал их на свету, изучая ее работу, она нервно заглядывала ему через плечо.
 – М-м-м, – безучастно бурчал он себе под нос, – м-м-м, да, вот этот совсем неплох…
 Нервно кусая губы, Даная не знала, о каком снимке идет речь. Лично она считала, что они все были отличными, но, может быть, на самом деле они оказались ужасными. Нет, черт возьми, они действительно хороши, она точно знала это. И Брахман тоже. Он просто трепал ей нервы.
 Брахман поморщился, распрямившись, от боли, которую до сих пор причинял ему защемленный нерв.
 – Я подумаю, что сделать с ними, – сказал он. – Может быть, нам подойдут снимки с «Боди Мэп» и «Хэмнетт». Посмотрим, что скажут в «Вог». Ты хорошо поработала, Даная. Я рад, что именно ты, а не я поехала туда. Я уже испытал все эти революционные настроения молодежи в шестидесятых годах, с меня и этого достаточно. Несомненно хорошая работа, Даная, очень хорошая.
 Даная перевела дыхание со вздохом облегчения.
 – Правда?! – радостно воскликнула она. – Тебе они действительно нравятся, Брахман?
 – Да, они то, что нужно, – осторожно признался он, ероша рукой волосы, – но давай не будем зацикливаться на них. У нас много работы!
 – Рабовладелец! – пошутила она, чувствуя себя счастливой. Она схватила негативы и отдала их в печать. Только тогда она вспомнила о своих фотографиях Томазо Альери и решила, что обязательно должна их тоже отпечатать.
 Через несколько дней в студии раздался звонок из Калифорнии.
 – Даная, – услышала она голос матери, – это ты?
 Голос Джулии Лоренс звучал приглушенно, как будто она плакала, и Даная нахмурилась; мать никогда не звонила ей на работу.
 – Мама? В чем дело? Что случилось?
 – Даная… твой отец… у него был сердечный приступ, когда он совершал утреннюю прогулку. Ой, Даная, сколько раз я говорила ему, что он перегружает себя, но он не слушал…
 – Мама! – испуганно воскликнула Даная. – Как он себя чувствует? С ним все в порядке?
 – В порядке? – Голос матери звучал озадаченно. – О, нет, Даная, нет. Твой отец умер.
 Похороны солнечным, жарким калифорнийским днем прошли для Данаи мучительно, а ее мать была убита горем. Позже Даная и ее брат Рик, который стал теперь невропатологом с большой практикой в Медицинском центре Вэлли, принялись приводить отцовские дела в порядок. К их облегчению, они обнаружили, что отец был состоятельным человеком и что с деньгами проблем не будет. Даная с Риком надеялись, что как только Джулия Лоренс справится с потрясением, она снова займется, не забывая про траур в одежде, своими благотворительными комитетами и с головой уйдет в свою благородную деятельность. А Фрэнк Лоренс оставил Данае и ее брату по двадцать пять тысяч долларов.
 Глядя с болью на чек, который протягивал ей адвокат в строгом сером костюме и ярком желтом галстуке, она всей душой хотела, чтобы отец был жив. Ей были не нужны эти деньги. Она хотела, чтобы отец не умирал. Когда она приехала в родной дом в Энсино с гостиной, выдержанной в желто-розовых и зеленых тонах, с хромированными этажерками из стекла и симпатичными коврами, ее ждало письмо от Брахмана. Он видел ее фотографии Томазо Альери в журнале «Пипл» на этой неделе, сообщал он, и в «Огги» тоже, и, видимо, другие журналы их напечатали, раз ей удалось сделать их так много, да еще разослать чуть ли не по всему миру! Он обращал ее внимание, что она занималась этим в то время, когда работала на него. И он не намерен терпеть предательства и не прощает ей ее поведения. Поэтому он более не нуждается в ней в качестве своего ассистента.
 Даная изумленно смотрела на письмо, не веря своим глазам. Брахман ее уволил! Как он смеет? Как он мог так поступить с ней?
 – Забудь о нем, – посоветовал ей Рик. – Ты многому у него научилась, верно? Тогда почему бы тебе не работать самостоятельно? «Даная Лоренс – знаменитый фотограф!» Разве это не то, к чему ты всегда стремилась?
 Он был прав, она многому научилась у него, – иначе как бы она смогла сделать те самые фотографии в Лондоне? Она многим была ему обязана, это он научил ее технике и тонкостям этой профессии, но joie de vivre, [15] манекенщицы и особый колорит молодости принадлежали ей, потому что она сама была молодой и ей была близка сумасшедшая лондонская мода, и именно она смогла отлично передать все, что увидела.
 – Возьми пятьдесят тысяч отца, – продолжал Рик. – Купи себе собственный «Никон» или «Роллей» и «Хассельблад». Воспользуйся этой возможностью, Даная. Вперед!
 Она не могла себе представить, что будет дальше и как она сможет работать уже не в качестве ассистента Брахмана. Ведь она проработала у него ни много ни мало два года. Но Даная понимала, что брат прав: пришло время сделать шаг вперед.
 – О'кей, – наконец сказала она, глубоко вздохнув, – пусть будет так. Даная Лоренс – большой ас в фотографии – готова к борьбе.
 Таким образом она очутилась в самолете, летевшем в Нью-Йорк, куда она возвращалась после всех этих событий. И если ее фотографии действительно оказались в «Вог», это дает ей в руки золотой ключ, который откроет перед ней все двери. Взяв журнал в руки, она пролистала страницы в поисках знакомых фотографий. У нее перехватило дыхание, когда она увидела их. Да, о да… они были там! Ее девушки были на целых четырех страницах журнала – они смеялись, выходя из такси, парились в сауне, катались на чистокровных лошадях… Снимки выглядели замечательно, лучше, чем она ожидала… а сверху фотографий крупными белыми буквами шла надпись: «Брахман фотографирует новый молодой Лондон». Не веря своим глазам, Даная просмотрела предыдущие страницы журнала. На всех них были похожие надписи: «Брахман очарован Миланом», «Брахман понял душу Рима», «Париж Брахмана»… Журнал описывал новые достижения Брахмана в Лондоне, вознося до небес его замечательные фотографии в сауне, его остроумие в преподнесении британской элегантности, его способность настраиваться на ритм каждого города. «Вог» расхваливал талант Брахмана, а Брахман присвоил ее фотографии!
 Уронив журнал, Даная пробралась мимо мужчины, сидевшего в соседнем кресле, и почти побежала вдоль прохода в туалет. Запершись в крошечном душном пространстве, она разрыдалась от боли и разочарования. Наконец, когда злость заняла место боли, она сполоснула лицо, подержала смоченную в холодной воде салфетку у своих опухших глаз и поклялась, что не позволит такому когда-либо случиться с ней еще раз.
 Она была уверена, что имеет основания стать знаменитой – ее фотографии в «Вог» доказали это, хотя никто никогда не узнает, что это были ее снимки. Но теперь она знала, что должна стать такой же безжалостной, как все Брахманы мира. Глядя на свое заплаканное лицо в маленьком зеркальце, она дала зарок – она, Даная Лоренс, будет руками и ногами пробиваться наверх – несмотря ни на что и ни на кого. Она готова к жертвам.




 ГЛАВА 3


 Стоило Каролине Кортни взглянуть на себя в зеркало, она сразу же замечала множество недостатков в своем лице – курносый нос, придававший ей задиристый вид, густые каштановые волосы, тогда как она всегда хотела быть яркой блондинкой с нежной, розовой кожей. Правду сказать, ее собственная кожа имела все же одно преимущество: от солнца она становилась приятного золотистого оттенка, и для этого Каролине вовсе не требовалось жариться часами. Конечно, хорошо было бы быть высокой и иметь решительный характер, думала она, вздыхая, и уж во всяком случае, не быть, как говорится, метр с кепкой. Однако желтый костюм, который сшила Соня Райкил, был скроен таким образом, что делал ее стройную и не очень длинноногую фигуру на несколько сантиметров выше, а цвет гармонировал с ее темными волосами и зеленоватыми глазами. Она не была уверена, что ей не следовало придать своим глазам более трагическое выражение, учитывая, что ее только что бросил любовник. Но почему-то трагический вид не вязался с ее характером.
 Уныло отвернувшись от небольшого зеркала в туалете на борту самолета «Бритиш Эаруэйз», летевшего из Лондона в Нью-Йорк, она вернулась на свое место. Надо отдать должное Периклу, он не стал мелочиться и отправил ее первым классом, хотя, конечно, мог бы сделать совсем широкий жест и оплатить ей салон «люкс». Но Перикл был человеком, привыкшим считать свои деньги, особенно если дело касалось отставных возлюбленных.
 Нужно смотреть правде в глаза, думала она мрачно. Внезапная идея послать ее в Нью-Йорк по делам галереи была лишь предлогом, чтобы избавиться от нее и наладить отношения с Эвитой. Сейчас, когда она уже была в состоянии трезво смотреть на вещи, а не искать оправданий для Перикла и не успокаивать себя мыслями, что все еще может быть хорошо, Каролина вынуждена была признать, что ее роман был обречен с самого начала, это было ясно как Божий день.
 Глядя на бесконечную голубизну неба над Атлантическим океаном с высоты тридцати пяти тысяч футов, Каролина размышляла о том, что если кто и был виноват во всем, то это ее тетка Катриона.
 Тот день, когда тетка позвонила ей, был очень дождливым. Прячась от первых капель дождя, который грозил перейти в ливень, Каролина спешила в «Моди» вдоль Саус Молтон-стрит. Тряхнув мокрыми кудряшками, как промокший пудель, она закрыла за собой полированную стальную дверь.
 – Опять с опозданием, Каролина! – раздался голос Яцинсии Майклз, которая с улыбкой смотрела на нее. Каролина постоянно опаздывала, но была в магазине настолько незаменима, что миссис Майклз прощала ей практически все, не говоря уже о том, что сделала Каролине тридцатипятипроцентную скидку на одежду из своего магазина. Каролина хоть и не была такой высокой, как настоящая манекенщица, но у нее был свой стиль. Она умела носить все самое модное с таким шиком, что заставляла верить клиентов магазина, что и они тоже смогут выглядеть отлично в этой одежде. Каролина умудрялась убеждать клиентов примерить платья, которые при других обстоятельствах они бы немедленно отвергли как «трудные» в носке. Она показывала им, как именно они должны носить такие платья, подбирая к ним подходящий пояс, бусы, серьги и туфли… Каролина настолько меняла их представления об одежде и сводила на нет их опасения, что, уходя из «Моди», они лучились обретенной уверенностью в себе, чувствуя полнейшую гармонию с окружающим миром.
 – Извините, миссис Майклз, этого больше не повторится, – ответила Каролина, тоже улыбаясь, поскольку они обе знали, что она обязательно опоздает снова, и, может быть, не позже, чем завтра.
 Каролина с самого начала влюбилась в «Моди». Ей нравилась суета в магазине, она получала удовольствие от общения с покупателями, многие из которых стали ее друзьями. Она любила шикарную, немного театральную обстановку магазина, оборудованного по самому последнему слову техники, с металлическими полками и прожекторами, которые подсвечивали разноцветные туфли, свитера и украшения, как если бы они были экспонатами постоянно меняющейся выставки. На длинных металлических палках висела одежда от Азадины Алаи, яркие очаровательные платья от Унгаро и Сопрани и совершенно необыкновенная коллекция одежды самых модных модельеров Японии – одежда, дожидающаяся Золушки, чтобы превратить ее по мановению волшебной палочки в модно одетую даму. Но у Каролины была очень хорошая деловая хватка, и ее иногда беспокоило, что, несмотря на успех «Моди», магазин не приносил дохода. Он работал на «холостом ходу», не в убытке, но и без прибыли, что совершенно устраивало миссис Майклз. Этот магазин был для нее хобби – маленькой слабостью, небольшой собственностью, совершенно не имеющей ничего общего с ее богатым мужем и его международными деловыми связями. Благодаря магазину миссис Майклз чувствовала себя нужной и счастливой, а престиж был просто огромным. И уж конечно, она была знакома со всем Лондоном. Миссис Майклз ездила по всему миру, посещая демонстрации мод, от Парижа до Милана, от Токио до Нью-Йорка, где ее встречали с распростертыми объятиями и угощали лучшим шампанским. Она не желала ничего большего, и это мучило Каролину. Бизнес должен приносить деньги, иначе это просто трата времени. Имея нюх в бизнесе, Каролина видела множество возможностей расширить «Моди», сделать магазину международное имя и добиться всеобщего признания. Но ее идеи никого не интересовали, для большинства людей она была еще одной хорошо воспитанной, привлекательной девушкой, которая коротала время, работая в магазине, до тех пор пока не встретит «подходящую партию» и не выйдет замуж.
 Ее отец, конечно же, был прав – она не могла оставаться в «Моди». Нельзя было винить его за то, что он постоянно ворчал, резонно полагая, что потратил все эти деньги на ее образование не для того, чтобы она работала простой продавщицей. А получилось, что она в свои двадцать четыре года, закончив хорошую английскую школу и имея степень бакалавра Кембриджа по истории искусств, а также отучившись на курсах по бизнесу, теряла время, как выразился ее отец, в каком-то легкомысленном магазине на Саус Молтон-стрит. Но дело было в том, что все ее знания, которые она получила, не смогли дать ей то, что она действительно хотела делать, хотя сама не слишком ясно представляла себе, что хотела.
 Итак, ей было двадцать четыре года, она являлась единственной дочерью в шотландской семье, с хорошими связями, но не очень богатой, владевшей небольшим замком с готическими башнями, расположенным на незащищенном от ветра озере в Хайлендзе, и еще – поскольку ее дед был настолько глуп, что продал большой двухэтажный дом в отличном районе Лондона Белгрейве пятьдесят лет назад, чтобы расплатиться по своим карточным долгам, – небольшой квартирой рядом со Слоан-сквер. Ее отец постоянно жаловался на то, что, если бы его папаша не продал дом в Белгрейве, сейчас его можно было бы продать не меньше, чем за миллион, и они смогли бы жить в роскоши до конца своих дней. Но Каролине не было дела до его жалоб, и она уверенно смотрела в будущее, ожидая, что ждет ее впереди или, во всяком случае, чего она сама сможет добиться в этой жизни. И уж конечно, никто не придет и не скажет: «Вот, пожалуйста, все, о чем ты мечтала, находится здесь, на блюдечке с золотой каемочкой. Бери, Каролина».
 В школе она выделялась неординарными способностями и желанием усердно выполнять любую работу, лишь бы она ее интересовала. Например, драмкружок. Она знала, что у нее нет актерского таланта, она не умела ни петь, ни танцевать, равно как не могла шить костюмы и рисовать декорации, хотя ей нравилось возиться с краской, но она всегда забывала вымыть кисточки и убрать за собой.
 Но у нее было одно поразительное качество – она могла любой хаос превратить в порядок. Каролина была прирожденным организатором.
 Только Каролина могла провести первые собрания школьного драмкружка, только она принимала окончательное решение, какую пьесу они будут ставить. Только Каролина искала сценарии и добивалась разрешения автора, только она могла разнять ссорящихся претендентов на ведущие роли и только Каролина могла добиться, чтобы спектакль состоялся. Она составляла графики репетиций, уговаривала девочек оставить уютное тепло гостиной и телевизионную передачу «Лучшие песни недели», заставляя их вместо этого красить, шить или играть на пианино для крупных, неуклюжих хористок, учившихся танцевать.
 Иногда она с тоской думала, что ей стоило пойти учиться в Королевскую академию драматического искусства или Драматическую школу Гайлдхолл, но разве можно было выучиться на продюсера для бродвейских театров – а именно им она и хотела стать. В конце концов она поступила в Кембридж на факультет истории искусств.
 Годы, проведенные в Кембридже, были веселыми, но и наполненными учебой и общественной работой. Она была в числе многих, желающих помочь в спектаклях, которые ежегодно ставились драмкружком колледжа, не говоря уже о том, что была среди самых первых активистов в организации и проведении самого большого праздника – Майского бала.
 Не успели закончиться выпускные экзамены, как Каролина полностью отключилась от занятий и с головой окунулась в празднества. На многовековых зеленых лужайках появились яркие полосатые палатки, строгие серые монастырские своды всю ночь содрогались от звуков рок-н-ролла и хлопков открывающихся бутылок шампанского. А при первых лучах солнца над университетским городком, утопающим в красивой зелени, сотни студентов высыпали на улицу и отправились к реке. Каролина, в платье из тафты с длинной широкой юбкой цвета морской волны, который оттенял ее зеленоватые в крапинку глаза, устало положила голову на подушки в лодке, безвольно опустив руку в прохладную воду и чувствуя себя сошедшей с картины Сюра, где молодой красивый юноша в лодке вез свою возлюбленную по заросшей камышом реке. В Кембридже она несколько раз влюблялась, но романы получались все несерьезные и быстротечные.
 Думая о тех годах, Каролина вспоминала себя всегда чем-то занятой. Она разрывалась между Лондоном и Кембриджем, стараясь втиснуть все, что только можно, в свою и без того бурную жизнь, везде имея кучу друзей, массу двоюродных братьев и сестер и любящих ее близких родственников. Семья Каролины была многочисленная и очень дружная. Летом по выходным в доме часто устраивались вечеринки, а зимой лыжные вылазки. И вдобавок ко всему она умудрялась еще выкраивать время для занятий.
 Ей было трудно и страшно оставлять академический мир, в котором она жила с пяти лет, и в двадцать два года встретиться лицом к лицу с реальной жизнью, полную труда и каждодневных забот. Ее старший брат Ангус сделал блестящую карьеру, став адвокатом, и, возможно, на следующих выборах будет выставлена его кандидатура. А младший брат Каролины, которого звали Патрик, колесил по всему миру, участвуя в международных автогонках в качестве механика команды, надеясь в один прекрасный день сесть за руль «ягуара» или «лотоса». А вот сообразительная, симпатичная девушка со степенью бакалавра истории искусств, хорошо говорящая по-французски и немного по-немецки, никому не была нужна. Где же, задавалась тогда вопросам Каролина, ее судьба, в чем заключалось ее предназначение? Разве, наконец, не настал момент, когда стоило только пошевелить пальцем, чтобы вся ее жизнь полностью изменилась?
 Когда же, наконец, это случилось, все пошло не так. Работа на аукционе произведений искусств, которую она долго добивалась, прошла мимо, и ей пришлось поддаться на уговоры родителей и пойти на курсы бизнеса.
 После их окончания Каролина разослала заявления на работу, которая на самом деле не очень ей нравилась, и отказалась от поступивших приглашений, так как ее страшила мысль, что она окажется запертой в каком-то ужасном учреждении или вынуждена будет посещать производственные собрания, на которых будет умирать от скуки. Она слонялась по дому, чувствуя себя все более несчастной и подавленной, надеясь найти работу секретарши в театре или место помощника по сцене – что угодно, только бы проникнуть в этот волнующий мир театра. Но оказалось, что почти каждая молодая девушка мечтала о том же.
 В конце концов, когда стали подходить к концу деньги, а она так ничего и не решила, что делать дальше, неуловимая судьба протянула ей руку, и Каролина пошла работать в магазин на Саус Молтон-стрит, попав в современный, изысканный мир моды, где для золотой молодежи Лондона продавалась необыкновенная одежда молодых французских и японских модельеров. И незаметно для нее самой «Моди» поглотил ее целиком. Это было как удобная кровать: не хотелось вставать, но можно было проспать всю жизнь!
 Тот понедельник, когда ее судьба переменилась, был спокойным, казалось, что никому не хотелось высовываться под дождь. Каролина лениво листала журнал мод, останавливаясь, чтобы полюбоваться фотографиями Джесси-Энн Паркер, идущей по подиуму в Париже, блистательно выглядя в узком кашемировом вечернем платье от Лагерфельда с разрезом на юбке. С завистью она думала, что манекенщица выглядела просто восхитительно, это и понятно, такая девушка и в рогоже будет выглядеть точно так же. А какие длинные у нее ноги! И как, должно быть, здорово быть такой известной, как Джесси-Энн Паркер! Они были почти ровесницы, но подумать только, как много добилась Джесси-Энн в жизни – должно быть, стала работать с пятнадцати лет! Но не только в этом дело, думала она. Джесси-Энн сразу стала знаменитой. Любимице Америки мисс Паркер было чему поучить Каролину, дать ей несколько уроков, как добиться успеха… Да, Джесси-Энн сама прошла через это…
 – Каролина! – позвала ее миссис Майклз. – Тебя к телефону. Твоя тетя Катриона.
 Каролина застонала. Если ее тетка звонила в магазин, это означало только одно – приключилось что-то «чрезвычайное», как, впрочем, бывало уже не раз.
 Голос тети Катрионы по телефону всегда был громким и высоким. Она, видимо, так и не поняла, что совсем необязательно кричать, чтобы быть услышанной на расстоянии.
 – Каролина, дорогуша! Не сможешь ли ты меня выручить? – пронзительно закричала она в трубку. – Завтра вечером я устраиваю вечеринку, и глупая старая Мэри Андерсон меня подвела, сказала, что не сможет прийти, так как у нее грипп, но я-то знаю, что снова хватила лишку джина накануне… а печень у нее уже не та…
 – Ой, тетя Катриона! Там ведь соберутся одни старики, – жалобно сказала Каролина. – Неужели ты не можешь найти кого-нибудь ближе им по возрасту?
 – Не говори глупостей, дорогая, мои друзья вовсе не все старые маразматики. И знаешь, в этот раз я пригласила таких замечательных людей… Жду тебя в восемь часов, и пожалуйста, постарайся нормально выглядеть, Каролина, детка…
 – Что значит нормально? – спросила она, держа трубку подальше от своего уха.
 – Ну, знаешь… Надень что-нибудь хотя бы относительно напоминающее платье, а то в прошлый раз на тебе был какой-то японский мешок из-под картофеля…
 Она услышала, как тетка захихикала над своей шуткой, вешая трубку. Естественно, ей совсем не хотелось идти на этот ужин. Она была уверена, что там не будет ни одного человека моложе пятидесяти, а тетя будет следить, сколько она пьет, потому что до сих пор считает Каролину «маленькой». Но тетя Катриона была ее крестной, причем очень преданной и любящей. Она регулярно писала Каролине письма в школу, время от времени вкладывая в них пятифунтовую бумажку, которая была совсем нелишней в набегах Каролины по субботам в местный городок для пополнения запасов еды, чтобы продержаться всю неделю на школьном полуголодном пайке. Каролина раздраженно вздохнула. Совершенно очевидно, что ей все-таки придется пойти на этот вечер.
 Позже, вспоминая тот день, Каролина думала, что сама судьба ласково и благосклонно вмешалась в ее жизнь. Она заметила Перикла, как только переступила порог комнаты. Он стоял, прислонившись к стене бутылочного цвета, который тетя Катриона считала «своим» в доме, совершенно не замечая, что ее просторная гостиная, выходящая на Кадоган-сквер, походила на аквариум с прохладной водой. С Периклом разговаривали две жизнерадостные женщины преклонного возраста, а его глаза, полные безнадежности, поймали ее взгляд.
 Бегло осмотревшись вокруг, Каролина решила, что он, по всей вероятности, пришел с той высокой, гибкой блондинкой с широкими скулами и огромными, скучающими глазами. Уж она точно не была в числе постоянных гостей ее тетки. С ней пытался флиртовать полноватый, но очень приятный мужчина невысокого роста, в котором Каролина узнала одного из приятелей своей тетушки по охоте. Тетя Катриона шефствовала над школой верховой езды за городом и школой театрального искусства в городе, и единственной ее ошибкой было то, что она пыталась подружить представителей обеих школ у себя на обеде.
 Прежде чем Каролина успела откликнуться на призыв темно-синих глаз Перикла, появилась тетя Катриона, поцеловала ее и подвела, не дав взять в руки бокал с вином, к Банти Сотвеллу, которого Каролина знала с четырехлетнего возраста, а может быть, и раньше… В любом случае по возрасту он годился ей в отцы. Она не могла не смотреть в сторону голубоглазого незнакомца и той блондинки, не зная, кто он… и кто она… и как ей с ним познакомиться, прежде чем ее тетка позовет своих гостей за стол, где ее усадят на весь остаток вечера между Банти и еще одним, точно таким же кавалером…
 Проходя мимо, она схватила тетю за руку.
 – Я хочу сидеть рядом вон с тем человеком, за столом, – решительно шепнула она тетке на ухо, не сводя глаз с незнакомца.
 – Ты имеешь в виду Перикла Джейго… Ну хорошо. Я уверена, что любая женщина была бы не прочь сесть рядом с ним… Он эксперт по современному искусству, ты знаешь?
 – Тетя Катриона! Мне просто необходимо сесть рядом с ним! Если ты этого не сделаешь, больше я к тебе не приду.
 – Детка! Тебе не следует мне угрожать. Конечно, твое место рядом с ним. – Она ослепительно улыбнулась Каролине. – Видишь, как твоя старая тетка тебя любит? – добавила она, направившись в сторону своих друзей и оставив Каролину со счастливой улыбкой на лице.
 Перикл Джейго был владельцем известного художественного салона-галереи на Мейфэар. Он был высоким человеком, с благородным выражением лица, которое недоброжелатели объясняли его редеющей шевелюрой. Ему можно было дать около тридцати пяти лет. Но когда он занял место рядом с Каролиной, она видела перед собой только его красивые синие глаза. Некоторое время он молча изучал ее взглядом знатока, устанавливающего подлинность и стоимость картины, приписываемой Караваджо, и не очень уверенного в ее происхождении. Наконец, улыбнувшись ей, он сказал:
 – Я хотел с вами познакомиться, как только вы вошли в комнату. Скажите мне, вы знаете ранний портрет Гойи, на котором изображена женщина с маленькой черной собакой на коленях? Ваши темные глаза и волосы напомнили мне ее… Наверняка в вас течет испанская кровь.
 Каролина застенчиво улыбнулась и ответила, что предки ее были из Шотландии, но эту картину она знает.
 Они заговорили об искусстве, и она нашла, что его взгляды были не менее интересны, чем его глаза. Потом они обсудили Венецию, его любимый город, который тут же стал и ее любимым тоже. Он похвалил ее платье, самую последнюю модель от Алаис, продававшееся в «Моди» и которое, как она опасалась, останется неоцененным старомодными приятелями ее тети. Но сейчас она была очень рада, что надела именно его. А что собственно, поинтересовался Перикл, она делает в «Моди», если знает об искусстве так много? Он как раз ищет кого-то, кто мог бы помогать ему в его галерее… Может быть, Каролину заинтересует его предложение?
 Перикл уехал сразу после ужина, чтобы проводить свою красавицу домой, но бросив напоследок выразительный взгляд через плечо на Каролину. В такси, возвращаясь домой, Каролина внимательно изучила его визитную карточку… Галерея Джейго, Хилл-стрит, Лондон, W. I ПЕРИКЛ ДЖЕЙГО – буквы были четкие, жирные и крупные. Очевидно, он был немногословным человеком, но с большим вкусом. Она жаждала увидеть его снова.
 Через несколько дней она появилась у него в салоне, желая выяснить все детали своей будущей работы, и нервно дожидаясь его в тесном кабинете позади салона. По этому случаю она оделась очень тщательно, перемерив три платья, прежде чем остановилась на ярком желтом ворсистом пальто от Лагерфельда с широкими плечами и черными галунами спереди. Под него она надела простой черный кашемировый свитер и юбку. Она чуть не умерла от разочарования, когда из смежной комнаты появился совершенно другой человек, который сообщил ей, что Перикл слишком занят с клиентом, чтобы лично побеседовать с ней, но просит ее приступить к работе как можно раньше и что получать она будет столько, сколько в «Моди» плюс двести фунтов ежемесячно. Для Каролины это было целое состояние. Окрыленная, переполненная большими надеждами, она вернулась в «Моди» и сообщила новость миссис Майклз.
 Первую неделю галерея показалась ей просто тюрьмой. Перикл почти все время отсутствовал – во вторник он улетел на «Конкорде» в Нью-Йорк и вернулся в среду, а потом улетел в пятницу на все выходные в Париж. Каролина же была полностью предоставлена самой себе. Но картины были интересными, особенно неизвестных молодых художников, к которым Перикл стал проявлять интерес в последнее время. Галерея Джейго была известна во многих странах, и в ней всегда было много посетителей – коллекционеров, просто зевак и покупателей. Она же могла наконец найти применение своему таланту организатора тем, что начала собирать данные для следующего каталога и проверять сертификаты на подлинность картин.
 В следующую пятницу Перикл пригласил ее на обед, и они долго сидели в «Каприсе», укрывшись в уголке и не замечая остальных посетителей. Она рассказала ему о школе и Кембридже, о том, что очень любила театр, а он в это время сидел, откинувшись, на стуле и внимательно смотрел на нее своими пронизывающими насквозь синими глазами, отчего ее бросало в жар. Ей казалось, что, слушая ее, он думал совсем о других вещах.
 А через несколько дней он пригласил ее уже поужинать в удивительный японский ресторан с изумительно вкусной едой. Они сидели на циновках, сняв обувь, и их обслуживала настоящая японка в кимоно. Саке была теплой, еда изысканной; и от того, что они сидели босые на циновке, скрытые традиционными японскими ширмами, Перикл настолько освоился, что расстегнул жилет и ослабил галстук. Он нежно поцеловал ее в щеку, когда такси остановилось у дверей ее дома, и она, едва очутившись в постели и закрыв глаза, стала мечтать о нем – таком сдержанном и воспитанном, таком далеком и таком красивом. На следующей неделе Перикл спросил ее, не хочет ли она побывать с ним на аукционе Сотби, и, естественно, она с радостью согласилась, надеясь прогуляться с ним по Бонд-стрит. Но она подпрыгнула от удивления, когда он попросил ее зайти за билетами в «Свиссэр», [16] потому что аукцион должен был состояться в Женеве, куда они отправляются на следующий день в одиннадцать часов.
 На аукционе Перикл пришел в бешенство, когда небольшая картина, которую он планировал купить для своего клиента, была продана в американский музей за неожиданно астрономическую сумму, которая, по его мнению, была на пару нулей завышена. Раздраженный, он величаво покинул зал, а Каролина, торопливо последовав за ним, взволнованно наблюдала, как он остановился перед большим венецианским зеркалом, чтобы пригладить волосы. У нее промелькнула мысль, что он, вероятно, расстраивался не только из-за картины, но еще и потому, что у него редели волосы. Не знала она лишь того, что на самом деле он был очень сердит на Эвиту, которая уехала в Мустик и оставила его на произвол судьбы.
 Поймав ее глаза в зеркале, он неожиданно улыбнулся.
 – Знаете что, – произнес он с мальчишеским задором, – в Базеле проходит чудесная выставка молодых художников. Мне очень хочется туда попасть. Хотите присоединиться?
 Встревоженное лицо Каролины просияло, и Перикл рассмеялся, нежно чмокнув ее в щеку. Оглядев фойе и удостоверившись, что никто их не видит, он поцеловал ее снова, уже по-настоящему, в губы.
 Даже сейчас в темном салоне самолета, летевшего в Нью-Йорк, где на экране мелькали кадры фильма, а рядом с ней сидел бизнесмен и делал пометки в блокноте, потягивая виски, Каролина ощущала тот поцелуй. Она чувствовала прикосновение его губ, его кожу… «Дурочка! – сказала она себе сердито и вернула сиденье в вертикальное положение. – Ты не должна об этом думать…»
 Они решили взять напрокат машину и отправиться на ней в Базель, чтобы иметь возможность сделать пару остановок и полюбоваться природой. Каролина уже закрывала свои сумки, когда он постучался в дверь.
 – Уже готовы? – спросил он, ослабив галстук на шее. Вдруг он схватил ее в объятия, застав Каролину врасплох, отчего она потеряла равновесие и упала спиной на кровать и оказалась прижатой к подушкам, а Перикл сверху. У нее горели губы, а сердце готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Все произошло несколько внезапно, подумала она про себя, когда он страстно осыпал ее поцелуями. Не то чтобы она этого не хотела, но предпочла бы, чтобы это случилось после интимного ужина при свечах или после романтичной прогулки у озера, а не в промежутке между аукционом и пакованием вещей. Наверное, она была похожа на глупую героиню викторианских романов, когда пыталась объяснить ему свои чувства, но он понял и извинился.
 – Боюсь, я потерял голову, – сказал он, поправляя галстук и приглаживая волосы. – Но вы такая привлекательная, Каролина, я не мог устоять. – При этом он был так хорош собой и улыбался так нежно, что она сама не знала, почему оттолкнула его.
 Солнце было уже высоко на ясном синем небе, освещая покрытые снегом вершины гор, когда они ехали вдоль озера холодного голубого цвета во взятом напрокат белом «мерседесе». Перикл открыл окно на крыше, и в машину ворвался свежий, прохладный воздух. Каролине показалось, что в нем было гораздо больше кислорода, чем в воздухе Лондона. Радостная, она стала подпевать мелодии, передаваемой по радио. Неожиданно Перикл выключил радио и включил магнитофон, до них донеслись звуки Эльгара.
 – Я не в обиде, что вам не нравится мой голос, но Эльгар!
 – Эльгар воплотил в музыке все самое лучшее, что есть в Британии, – быстро ответил он, и, взглянув на него с удивлением, она поняла, что он не шутит. Не слишком ли Перикл важничает?
 Они нашли небольшую гостиницу, точно такой же сельский домик в швейцарском стиле, какие изображались на почтовых открытках, стоящий на берегу озера. Домик был почти пуст в межсезонье, а небольшие лодки, привязанные к берегу веревками, приготовились уже к зимней спячке. Их встретил улыбающийся, жизнерадостный хозяин, а его жена подготовила для них прекрасный кофе и угостила таким вкусным домашним печеньем, которого Каролина никогда не ела.
 Перикл ушел звонить, а она принялась распаковывать свои вещи, первым делом аккуратно разложив черную кружевную ночную рубашку на большой мягкой кровати.
 Понежась в ванне, она облачилась в мягкое серое кашемировое платье, вставив крупные сверкающие «бриллианты» от «Батлер энд Вильсон» в свои красивые уши. Немного духов «Живанши», и она готова. Перикл пил в базе.
 – А вот и вы, – довольно сердито произнес он, когда Каролина подошла к нему, заставив ее испугаться, что она сделала что-то не то. Каролина сразу же сообразила, что настроение ему испортил тот продолжительный телефонный разговор.
 Небольшой зал ресторанчика с резными стенами из сосны выглядел очень уютным в розовом свете горящих в камине поленьев. Других посетителей не было, и их столик был украшен цветами и свечами, и все было романтично, именно так, как хотелось Каролине. Хозяин взял на себя роль официанта, пока хозяйка готовила для них еду; потом они ели необыкновенно вкусную форель из озера с хрустящим картофелем и пили белое вино без названия из собственного погребка хозяина, от которого голова Каролины приятно кружилась.
 Она помнила, что с обожанием глядела в синие глаза Перикла, когда он рассказывал ей о скачке цен на мировом рынке произведений искусств за последние несколько лет; он мог объяснять ей устройство дизельного двигателя или ирригационной системы в верховьях Нила, и она слушала бы его с таким же блаженством. Она была по уши влюблена в него.
 Все были в восторге, когда жена хозяина, гордо улыбаясь, принесла им дымящееся сливовое суфле, а Каролина с Периклом захлопали в ладоши. Потом они пили за здоровье хозяйки, потом за здоровье ее мужа, потом хозяева пили за них, и в конце концов они допили всю бутылку до конца.
 В их комнате горел камин. Его теплое красное пламя отбрасывало отсвет на деревянные стены и открытые ставни, а в окне виднелась серебристая луна над озером. Они бросились на кровать, Перикл сжимал ее в своих объятиях, целуя ее страстно, настойчиво…
 Именно о такой романтической обстановке мечтала Каролина, однако она упустила момент, чтобы надеть на себя черную кружевную рубашку, – Перикл был таким настойчивым и страстным.
 Она с трудом выбралась из платья, а он смотрел на нее, оставшуюся в привлекательном черном нижнем белье, в черных чулках и туфлях на высоких каблуках – чувственное воплощение всех его эротических фантазий. Потом, отвернувшись, он стал раздеваться сам.
 Укрывшись мягким невесомым пуховым стеганым одеялом, Каролина наблюдала, как Перикл аккуратно сложил брюки и повесил их в шкаф, потом пригладил свои волосы перед тем, как лечь в кровать. Как странно, думала она, как меняется мужчина, когда он раздет. Без одежды Перикл потерял все опознавательные знаки, которые указывали на его социальное положение в реальной жизни. Вне своего строгого, в крапинку костюма, рубашки в голубую полоску с белым воротничком, красного галстука и красных запонок Перикл перестал быть тем загадочным владельцем галереи и холеным светским львом. Когда он подошел ближе, она на секунду подумала, что одетым он нравился ей больше, чем сейчас, оставшись в одних голубых кашемировых носках и готовый к любви… Но когда он яростно схватил ее в свои объятия, подмяв под себя, для нее перестало существовать все вокруг, кроме этого момента и большой мягкой кровати – и их двоих. Губы Перикла искали ее губы, а его тело слилось с ее телом, и она потонула в его поцелуях, проваливаясь под его тяжестью в перину, чувствуя только силу его страсти.
 Жаль только, подумала она с грустью несколько минут спустя, что вспышка его страсти оказалась такой короткой! Но ведь он выпил столько вина и это была их первая близость. Перикл сразу уснул, и она нежно убрала волосы с его лба, заставив себя не думать о своих претензиях, сочтя их недостойными ее. Она любила Перикла, а он любил ее, и дальше у них все будет хорошо.
 Наутро он загорелся желанием поскорей попасть в Базель и на выставку, где, по его словам, у него было много друзей, и за разговорами они как-то забыли о том, что хотели найти маленький уединенный отель, где могли бы спрятаться от всех и наслаждаться друг другом. Когда они приехали в Базель, он снова стал куда-то звонить, а потом объявил, что на следующий день они едут в Париж.
 В Париже он всегда останавливался в красивом, богато отделанном отеле «Криллон», но на этот раз вместо номера на двоих он занял апартаменты на пятом этаже, а Каролина – одноместный номер на втором.
 – Я здесь по делу, – объяснил он, когда она непонимающе взглянула на него, – и мы должны подумать о твоей репутации, юная Каролина, не так ли?
 Каролине вовсе не хотелось думать о своей репутации, лишь бы она поселилась вместе с Периклом, и, разочарованная, она часами ждала, когда он отсутствовал, как говорил ей, по делу. Каролине очень хотелось сопровождать его, но он ее не приглашал, поэтому она коротала одиночество, обследуя магазины на рю Сан-Оноре и заходя выпить чашку чаю в «Ангелину» на рю Де Риволи, где съедала изумительные кексы, беспокоясь, что поправится и Перикл перестанет любить ее, хотя, если быть до конца честной, она не помнила, чтобы он ей говорил, что любит ее.
 Именно в «Ангелине» она случайно встретила Полетт Вильер, старинную школьную подругу, а теперь журналистку в области моды, приехавшую в Париж на демонстрацию модной одежды.
 Полетт была высокой и совсем некрасивой, с короткими жесткими волосами и крупным носом в каком-то черном с серым одеянии от Рея Кавакубо, отчего была похожа на молодого сильного ястреба. Кроме того, Полетт знала всех и вся, все слухи и сплетни.
 – Перикл Джейго! – воскликнула она, прожевав ореховое пирожное. – А я считала, что он уже занят.
 – Ты имеешь в виду блондинкой? – спросила Каролина, затаив дыхание.
 – Не могу вспомнить, как ее зовут. Но она жутко красива, хотя, кажется, никто не знает, откуда она взялась. Тем не менее ее всюду приглашают. Я могу ошибаться, Каролина, – добавила она, мельком взглянув на свою подругу. – Но мне казалось, что у них давние отношения… А ты что, влюбилась в Перикла? Или это просто маленькое приключение в Париже?
 – О Господи, – прошептала Каролина, не в силах сдержать слезы. – Боюсь, что влюбилась…
 – Боже мой! Извини меня! – воскликнула Полетт удрученно. – У меня действительно длинный язык! Но тебе лучше все знать сейчас, Каролина. По крайней мере, ты что-то сможешь сделать.
 – Что, например?
 У Каролины был такой несчастный вид, вся ее обычная жизнерадостность пропала, и Полетт очень пожалела, что вообще начала этот разговор.
 – Послушай! Я совершенно уверена, что ошиблась, – пыталась она успокоить подругу. – Может, у них все кончилось несколько месяцев назад, вот почему он теперь с тобой. В конце концов, как он мог не влюбиться в тебя? Половина ребят в Кембридже были влюблены в тебя… Ты не представляешь, как мы завидовали твоему успеху у мужчин, Каролина!
 – Но я-то его люблю, Полетт! – плакала Каролина, с трагическим видом откусывая шоколадный кекс.
 Полетт пожала плечами.
 – Я наполовину француженка, – сказала она. – Может быть, от этого я философски отношусь к любви. Кроме эмоций, у тебя есть еще голова на плечах, Каролина. Никогда не теряй головы в любви – вот единственный рецепт на случай катастрофы. Ты должна держать себя в руках. Обещаешь, что постараешься?
 – Обещаю, – ответила Каролина обреченно.
 – Отлично. Теперь послушай. У меня есть лишний билет на завтрашний показ мод Сен-Лорана. Хочешь пойти?
 Каролина продолжала любить моду, даже не работая больше в «Моди», и она встрепенулась.
 – С большим удовольствием, – ответила она, – но, может, Перикл захочет, чтобы я пошла куда-нибудь с ним?
 Вздохнув, Полетт вынула приглашение из своей просторной черной кожаной сумки.
 – Послушайся моего совета, – решительно убеждала она Каролину, – пусть Перикл подождет… Скажи ему, что у тебя есть свои дела и ты не можешь встретиться с ним… Пусть поволнуется, что у тебя на уме. Это только пойдет ему на пользу! Увидимся завтра. – Перекинув черную сумку через плечо, она поцеловала Каролину в обе щеки и добавила: – И помни, что я сказала тебе о любви!
 На улице похолодало, и Каролина бесцельно бродила по магазинам, чувствуя себя одинокой и стараясь успокоиться и забыть свои страхи. Перикл ни разу не упоминал при ней ту блондинку, она даже не знала ее имени. И если бы у него были серьезные намерения относительно блондинки, тогда почему он был в Париже с ней? Нельзя было ошибиться в его взгляде, полном сожаления, в тот первый вечер у тети Катрионы… хотя он и пошел провожать блондинку; он нашел ее потом, пригласил работать к себе, водил обедать и ужинать, пригласил поехать с ним на аукцион в Швейцарию. Ну конечно, Полетт ошибалась. Между ними все было чудесно; сегодня вечером они вместе отправятся ужинать, – ну и что с того, что в компании кучи народа, ведь у Перикла так много друзей в Париже, но зато потом они останутся одни в ее тихой комнате, только он и она, и только это имело для нее значение.
 Перикл развлекал компанию друзей и деловых партнеров в своем любимом ресторане «Архистрат».
 – В истории Древней Греции, – сказал он, обращаясь к Каролине, сидя в такси по дороге в ресторан, – откуда произошли мое имя и некоторые мои предки, Перикл был не только известным государственным деятелем, но и человеком, сильно повлиявшим на культуру той эпохи. Мне нравится думать, что я унаследовал некоторые его достоинства. Правда, Архистрат был поваром Перикла, но я чувствую некий родственный интерес к этому ресторану. Я как-то рассказал повару об этом, и он был удивлен и польщен. И конечно, кормят там великолепно.
 Каролина уже заметила, что Перикл предпочитает ходить в те места, где швейцары и бармены приветствовали его по имени, и он щедро вознаграждал их за службу.
 Не было сомнений, подумала она позже, сидя в красивом ресторане и угрюмо поедая дорогие шоколадные конфеты под конец еще одного великолепного ужина, что Перикл и она совершенно разные люди. Она бы с удовольствием провела вечер с какими-нибудь молодыми художниками, о которых он рассказывал ей, а не с этими напыщенными гостями, которых он сегодня пригласил. Но она навострила уши, когда Клод д'Амбои спросил Перикла, где сейчас «прекрасная Эвита». Сначала Каролина подумала, что он имел в виду мюзикл, но когда Перикл ответил, что на этой неделе Эвита очень занята, она поняла, что он говорил о той красавице 6лондинке!
 – Эвита больше, чем друг, – сказал он ей потом, расхаживая по голубому ковру в «Криллоне», облаченный в шелковую пижаму с большим бокалом бренди в руке, и выглядя, как мстительно подумала Каролина, несколько смехотворно.
 – Эвита была моей любовницей три года, – продолжал он. – Она наполовину бразилийка, наполовину француженка. И воспитывалась здесь, в Париже. – Он глотнул бренди. – Вот почему мои друзья спрашивают о ней. Эвита всех знает.
 – А как же я?! – воскликнула Каролина. – Если ты любишь Эвиту, почему я здесь? – Неожиданно ей стало страшно услышать, что он скажет ей в ответ…
 – Нет же, я не люблю Эвиту, – пытался он успокоить ее. – И я здесь с тобой, потому что ты молода, красива и очаровательна и мне с тобой очень хорошо. Я даже немного влюблен в тебя…
 Лицо Каролины просветлело от облегчения, когда он поднял ее на руки и понес к кровати, сдергивая с нее бретельки ее новой атласной ночной рубашки персикового цвета и целуя ее грудь. Она забыла все вопросы, которые хотела задать ему об Эвите и которые совсем недавно готовы были сорваться у нее с языка.
 Спустя некоторое время она выскользнула из-под уже сонного Перикла и уныло вошла в белоснежную ванную, зажмурившись от яркого света. Она сама уже начала верить, что их всегда быстрая близость была еще одним проявлением скорости, с которой Перикл воспринимал жизнь. Он все делал галопом, торопясь туда, сюда, успевая везде, не останавливаясь ни на минуту. Но намыливая себя под струями теплого душа, она всем сердцем желала, чтобы он не засыпал сразу после любви, думая о том, как было бы хорошо, если бы они еще понежились в объятиях друг друга так, как это делали настоящие возлюбленные.
 Вспомнив на следующий день совет Полетт, Каролина на предложение Перикла пообедать вместе решительно объявила, что у нее другие планы. Сидя на хрупком кресле среди толпы разноликих женщин-журналисток и заказчиков одежды в ожидании начала демонстрации мод Сен-Лорана, Каролина почувствовала, что ее настроение неожиданно улучшилось. Роскошный салон был наполнен напряженным ожиданием и волнением, и она с интересом наблюдала, как фотохудожники сновали взад и вперед в поисках удобного положения около подиума. Наверняка тот темноволосый, симпатичный мужчина был знаменитый Брахман, а рыжая девушка, должно быть, его ассистентка, хотя бедняжке нужны стальные нервы, чтобы выдержать его грубые команды. Всем была известна первоклассная репутация Брахмана.
 – Привет! – В сером тюрбане, пастельном макияже и с ярко-красными губами, Полетт помахала ей рукой, проталкиваясь вдоль кресел в направлении Каролины, извиняясь, когда наступала на чьи-то ноги или спотыкалась о ножки стульев. – Извини, я опоздала, но там такой хаос за кулисами. Джесси-Энн еще не приехала, и никто не знает, где она! Если бы это была не Джесси-Энн, тогда понятно, но она – профессионал, которая не опаздывает никогда. Ее агентство не имеет от нее вестей уже три недели; говорят, что она сбежала и вышла замуж, но никто не знает, кто этот счастливчик. – Итак, как у тебя дела с Периклом?
 – Я поговорила с ним начистоту об Эвите. Он ее не любит, Полетт. Он считает, что влюблен в меня…
 Полетт внимательно посмотрела на сияющее лицо подруги, не желая разочаровывать счастливую Каролину… это случится и так довольно скоро. Она была в этом уверена.
 – Я сделала так, как ты советовала. Сказала ему, что у меня другие планы… – Она рассмеялась. – Просто с ума сойти можно, Полетт! Вот уж не думала, что когда-нибудь мужчина будет значить для меня так много!
 – Так всегда с нами и случается, дорогая, – поддакнула Полетт. В это время свет стал гаснуть и заиграла музыка.
 Раздвинулся занавес, и с ударами гонга в проходе появились почти обнаженные пожиратели огня, подбрасывающие горящие факелы в воздух и остановившиеся вокруг подиума, когда па него вышли первые манекенщицы в весенней одежде Сен-Лорана, от которой захватывало дух.
 Все было как в сказке, думала Каролина в то время, как одна манекенщица за другой бесстрастно проходили мимо в вечерних платьях. Они лениво плыли по подиуму в элегантных дневных платьях, в которых можно было появиться в Эскоте [17] или украсить самую богатую свадьбу. Они кокетливо позировали в черных кружевах и перьях, предназначенных для коктейля…
 Это было лучше, чем на Бродвее, вдруг поняла Каролина. Шесть месяцев адской работы, и гениальный мастер устраивает один-единственный показ своей одежды и покоряет зрителей, среди которых лучшие профессионалы мира! В проходах крутились фотографы, щелкая камерами, снимая манекенщиц, порхающих у них над головами. Каролина заметила Брахмана, который, прежде чем сделать снимок, выбирал манекенщицу и платье. Если фотограф знаменит, как он, то ему не нужно суетиться и снимать все подряд, чтобы потом выбрать один-два удачных снимка. Брахман точно знал, чего он хотел.
 Представление завершилось выходом невесты в восхитительном свадебном наряде, украшенном гардениями. Каролина с завистью смотрела, как остальные манекенщицы выстроились на подиуме, окружив своего маэстро – стройного, в очках Ив Сен-Лорана, – ему аплодировали, осыпали поцелуями. Каролине очень хотелось, чтобы и она могла разделить с ними их радость и волнение.
 Она возвращалась в «Криллон» воодушевленная, все еще под впечатлением красивой одежды, великолепия и атмосферы восторга. Очутившись у себя в номере, она прочитала маленькую записку, которую оставил для нее Перикл. Сердце у нее упало. «Мне очень жаль, Каролина, – говорилось в ней, – но меня вызвали по срочному делу моего клиента из Америки. Я уезжаю в Лондон. К сожалению, я не знал, где тебя найти, поэтому не смог сказать это сам. Твой номер оплачен, поэтому можешь остаться здесь еще на несколько дней, если захочешь. Все было чудесно. Перикл».
 Каролина перечитала записку, не веря своим глазам. Перикл уехал! Должно быть, он уже в Лондоне. Действительно ли его вызвали по делу? А может быть, Эвита? Она могла позвонить ему и заставить его?
 Слезы катились у нее по щекам. Она без сил опустилась на стул, все еще сжимая записку в руке. Неужели он не мог дождаться, когда она вернется в отель? В Лондон самолеты летали через каждый час. Час раньше, час позже – какая разница? А может быть, разница была? Перикл мог не застать своего клиента, и она знала, что дела были всегда у него на первом месте. Она с грустью смотрела на записку, изучая его крупные, круглые буквы, как будто в них хотела найти отгадку его намерениям. Он не написал в конце «люблю», удрученно подумала она, а ведь совсем нетрудно было написать в конце – «Люблю, Перикл», даже если он и не имел этого в виду. Несмотря на все его слова прошлой ночью, она абсолютно не была уверена, что Перикл действительно любил ее, но она была твердо уверена в другом: она его любила.
 На следующее утро она купила билет на девятичасовой рейс в Лондон. Занеся вещи к себе домой, она сразу направилась в галерею Джейго. Служащие с любопытством провожали ее взглядом, прекращая разговоры, когда она проходила мимо.
 На ее столе лежал большой конверт кремового цвета. «Дорогая Каролина, – писал Перикл. – Неожиданно на меня свалилось много работы и встреч с клиентами, и я буду отсутствовать в галерее несколько недель. На следующей неделе я собирался в Нью-Йорк, но у меня изменились планы. Поэтому хочу попросить тебя поехать туда самой и побывать в нескольких новых художественных салонах, чтобы составить представление о положении вещей на сегодняшний момент. Я знаю, что могу доверять твоему вкусу. Мой секретарь все устроит. Не торопись возвращаться, побудь там три-четыре недели, если захочешь. Мы чудесно провели время вместе. Спасибо за все. Перикл».
 На борту самолета, летевшего в Нью-Йорк, кино закончилось. В салоне зажегся свет, и Каролина смахнула непрошеную слезу, напомнив себе, что была жутко зла на Перикла и на себя тоже за свою глупую наивность. Прочитав тогда записку Перикла, она вышла из галереи, не обращая внимания на любопытные взгляды сотрудников. Она мечтала только добраться до своей квартиры, чтобы спрятаться там, как раненый зверь. Целую неделю она пыталась поймать Перикла по телефону, оставляя бесчисленные сообщения на его автоответчик. Но он так и не позвонил ей. Когда несколько дней спустя в газетах появились фотографии его свадьбы с восхитительной блондинкой Эвитой, она почувствовала себя последней дурочкой. Каролина не могла простить себе, что поверила Периклу. Потом она разозлилась и на него тоже. Проплакав два дня, она неожиданно почувствовала облегчение. Сидя в кровати и глядя на утреннее солнце за окном, она неожиданно подумала: наплевать на все! Она примет предложение Перикла, прекрасно понимая, что оно было сделано специально, чтобы избавиться от нее. В конце концов, она всегда хотела попасть в Нью-Йорк.
 – Дамы и господа! Самолет скоро приземлится в нью-йоркском аэропорту имени Джона Кеннеди. Будьте любезны, не забудьте пристегнуть свои ремни…
 Каролина потуже затянула свой ремень и стала глядеть в окно, пытаясь рассмотреть сказочные небоскребы Манхэттена… Перикл остался позади, впереди была неизвестность, и, может быть, Бродвей…




 ГЛАВА 4


 Гала махала рукой из окна поезда, дожидаясь, пока стройная фигура Дебби не скрылась полностью из вида. Она покидала Лидз, оставляя позади мрачные серые склады и фабрики, которые вскоре уступили место зеленым просторам Западного Йоркшира. Отойдя от окна, Гала села и глубоко вздохнула. Наконец-то она была в пути. Впереди ее ждал Лондон и маленькая однокомнатная квартирка в неизвестном районе под названием Эрл Корт. С волнением она думала о том, что будет делать, когда поезд остановится на вокзале Кингс-Кросс… Ах, да, нужно следить за багажом, она слышала, что, если отвернешься на секунду, вещи уведут из-под носа; сумочку нужно крепко держать в руках, даже если денег в ней едва хватит на такси и на сандвич в поезде; остальные деньги она спрятала в специально сшитом поясе, который надела под пояс юбки и который доставлял ей неудобства, а ее новая чековая книжка – первая в жизни – лежала в кошельке.
 Нервно покусывая губы, Гала осторожно оглядела своих попутчиков. Ей казалось, что в поезде было слишком много усталых бизнесменов, читающих «Таймс». Похоже, что поездка в Лондон утром в понедельник была для них привычным делом. Студентов ехало тоже много, за спиной у них висели рюкзаки, они бесстрастно жевали яблоки и читали «Сан» или «Гардиан». Никто и не посмотрел в ее сторону, и она с тревогой взглянула на себя в зеркальце убедиться, что выглядит нормально. Она выбирала одежду, в которой была сейчас, очень долго. Как-никак это было первое появление Галы-Розы в Лондоне, и ей хотелось произвести благоприятное впечатление. На ней была серая юбка в складку, свободный серый свитер и красные туфли без каблука. Серый жакет в тон юбки был аккуратно сложен и лежал на полке у нее над головой. Вокруг шеи она повязала яркий платок, так, чтобы концы его свободно болтались спереди, как учили ее в школе манекенщиц. Ее длинные светлые волосы были зачесаны назад и собраны в хвост большой красной заколкой, а лицо было тщательно, но очень умеренно подкрашено. Но оказалось, что все ее усилия были напрасны, никто не обращал на нее никакого внимания, никто не смотрел в ее сторону. Никому не было дела до нее. Ее как бы не существовало, как это случалось с ней и раньше.
 Гала подавила в себе внезапный страх, который угрожал полностью овладеть ею. Она не станет отчаиваться, она не будет обращать на них внимания, точно так же, как это делают они. Ведь она была Гала-Роза, будущая знаменитость. Она станет такой же всемирно известной манекенщицей, как Джесси-Энн. Для этого она ехала в Лондон и надеялась на успех.
 Фотографии Джесси-Энн, вырезанные из журналов, были наклеены по всей стене ее просторной спальни, и каждую ночь, прежде чем заснуть, Гала подолгу смотрела на высокую красивую блондинку, которая была прекрасна и в простых шортах с майкой, и в черном бархатном платье и бриллиантах. Восхитительная – слово, которым пользовалась Гала при описании Джесси-Энн, которая находилась так далеко от родного города Галы Гартвейта, что, казалось, жила на другой планете. В своих мечтах она представляла себя знаменитой фотомоделью, путешествующей по свету, как Джесси-Энн, всеми обожаемой, и не заметить которую было уже нельзя.
 Гала, конечно же, не было ее настоящим именем. Этим именем она всегда называла себя в тех детских фантазиях, в которых могла быть всем, чем хотела, а не просто пухленькой обычной девочкой, да еще с таким именем, как Хильда Мерфилд. Хильда! У других девочек были красивые имена, например, Трейси, Анджела или Шарон. Но фантазировала она не только в детстве. Хотя ей было уже семнадцать, она до сих пор любила помечтать. Разница состояла только в том, что, будучи ребенком, она ничего не могла сделать для того, чтобы воплотить свои мечты в жизнь. Это имя, Хильда, давило на нее, как давил мрачный дом на задворках города, состоящий из двух комнат внизу и двух наверху, с серой бетонной пристройкой, в которой разместилась небольшая холодная ванная.
 Она всегда чувствовала, что небольшой дом с террасой в маленьком шахтерском городке Йоркшира был неподходящим местом для такой, как она. Она знала, что отличалась от остальных хотя бы потому, что другие всегда смеялись над ней. И не только из-за имени, хотя ей много пришлось вытерпеть обидного по этому поводу, и все благодаря ее мамочке, которая вдруг впала в сентиментальность и назвала ее так в честь своей сестры, которая умерла в молодости. Мать Галы была постоянно занята, целыми днями просиживая в пивных городка, поэтому их дом никогда не отличался присущими Йоркширу теплотой и гостеприимством. Другие дети все время ходили в гости друг к другу, прыгали через веревочку, катались на роликах по дорогам, обгоняя машины, и громко смеялись или шептались между собой, бросая косые взгляды через плечо и хихикая. Хильда была застенчива и молчалива. Чувство неуверенности в себе мешало ей присоединиться к играм других девочек, и постепенно она начала уходить в свой собственный, вымышленный мир, находя вдохновение для своих фантазий в журналах и американских «мыльных операх», показываемых по телевидению. Только так она могла попасть в богатый мир, который, как ни странно, считала своим.
 Она претерпела множество неприятностей в школе и из-за постоянных романов своей матери. Ее все время дразнили мальчишки в школьном дворе, окруженном чугунной решеткой с острыми пиками наверху, чтобы дети через нее не лазили. Но дети продолжали лазить, и однажды на нее вскарабкался Вейн Брейсуэлл. Обычно Гала никогда не вспоминала, что случилось потом, испытывая при этом ужас и страх. Но сегодня она была готова вспомнить все до конца.
 После того как это случилось, она долго смотрелась в зеркало, желая увидеть слезы вины на своем лице, вспоминая распростертое на земле маленькое тельце Вейна. Она помнила, как другие дети собрались вокруг него и в молчаливом изумлении смотрели на окровавленное бледное лицо девятилетнего мальчика. Она даже помнила его удивленное лицо, когда он падал, и изумление, что он даже не вскрикнул, соскальзывая с крыши школьного здания для младших классов… и падая на эту жуткую острую ограду. Но она закричала. Она кричала и кричала, продолжая сидеть на крыше, но никто не обращал на нее внимания, они продолжали смотреть на Вейна, пока не прибежали учителя. Но и тогда никто не заметил ее, будто ее не существовало… Она была незримым привидением на месте преступления.
 Самое странное было то, что она до сих пор не могла вспомнить во всех подробностях, как это произошло, а через несколько месяцев после несчастного случая у нее начались кошмары. Чаще всего они посещали ее, когда мама не приходила ночью домой и она оставалась одна. Ей казалось, что красная пелена застилала глаза, во сне она вдруг понимала, что это не туман, а настоящая кровь – алая, мокрая и густая. Ее ноздри чувствовали запах крови – темной и теплой, а она стояла совсем одна на краю пропасти. Она видела лицо Вейна далеко внизу и молча смотрела на него со своей вершины. Глаза Вейна были открыты, а вокруг было столько крови… А она продолжала, покачиваясь, стоять наверху… Страх пронзал ее так же, как острая чугунная ограда пронзила тело Вейна, и она понимала, что кричит, долго… но ее никто не слышит, никто не останавливает кровь, никто не может изменить взгляд остановившихся глаз Вейна… Она просыпалась в своей маленькой комнатушке, стены которой были в фотографиях Джесси-Энн и сырых подтеках, разбуженная собственными криками, ее сердце гулко стучало в груди, а тело было мокрым от липучего холодного пота.
 Если люди и не обращали внимания на Хильду, этого нельзя было сказать о ее матери. В школе постоянно хихикали у нее за спиной, когда название местной пивной «Петушок и бык» упоминалось вкупе с именем ее матери.
 Сандре Мерфилд еще не было тридцати, и она любила, как она выражалась, «развеяться». Вейн Брейсуэлл больше всех донимал Хильду – уже в девять лет он разбирался в тонкостях отношений между полами. Он знал, что почем, очевидно, набравшись от своих троих старших братьев. Но не им было дразнить ее, их отец напивался до смерти каждую пятницу. Ну и что, в конце концов, из того, что ее мама любила бывать в пивной? А когда ее отец погиб в шахте, в школе ее вообще задразнили, и ей приходилось туго. Особенно в понедельник утром, когда всем было уже известно, с кем была ее мама. В таком маленьком городке, как Гартвейт, было всего полдюжины пивных, и большинство завсегдатаев за выходные успевали побывать во всех, и ее мать имела богатый выбор. Иногда, правда, для разнообразия Сандра садилась в автобус и ехала за двадцать миль в Лидз, где гуляла вовсю. Домой ночью она не появлялась.
 Гала до сих пор помнила, как ужасно было остаться одной ночью первый раз в жизни. Когда за окном стало темно, дома наступила такая тишина, что она включила телевизор на полную громкость, чтобы заполнить комнату музыкой и голосами. Поздно вечером, когда все программы закончились, тишина в доме показалась ей еще более зловещей. Она то и дело с нетерпением поглядывала в окно, не идет ли по улице мать, прислушиваясь к желанному постукиванию ее босоножек на высоких каблуках по мощеной мостовой. Она устроилась в большом кресле; положив подбородок на колени, смотрела на огонь, пока он не погас, а угли не истлели. Только когда прохладный серый рассвет забрезжил над уродливыми улицами Гартвейта, Хильда тяжело задремала и тут же пробудилась, услышав резкий голос матери, возмущавшейся тем, что Хильда заснула, не выключив света, а огонь полностью угас. В тот момент, когда Сандра Мерфилд сердито выключила свет, не удосужившись объяснить, где была, и не поинтересовавшись, как ее восьмилетняя дочь провела ночь одна, Хильда Мерфилд, проживавшая на Балаклава Терейс в доме номер 27, перестала быть той, кем была в жизни, и стала Галой.
 Она выбрала себе новое имя после того, как по телевизору посмотрела гала-концерт из театра «Конвент гарден», в котором участвовали лучшие балерины и танцоры. Для нее это были сказочные минуты. Она смогла окунуться в прекрасный мир, где хрупкие миниатюрные балерины появлялись на сцене в сопровождении красивых танцоров с романтической внешностью. Бедной Хильде, толстой и заурядной, очень хотелось быть одной из тех балерин, стать частью яркой, полной жизни, которая, она была уверена в этом, существовала вдали от Гартвейта и его захудалых окрестностей. Она нашла слово «гала» в словаре Коллинза, и, к ее удивлению, это было то слово, которое она всегда произносила на йоркширский манер, как «гейла». Однако ей понравилось звучание слова «гала», и это решило дело. Слово же означало «празднество, особо торжественный случай…».
 Гала было тем, чем она хотела стать. Она добавила еще второе имя Роза через черточку, чтобы новое имя напоминало по звучанию имя Джесси-Энн.
 В восемь лет Хильда была просто пухленькой, испуганной девочкой, со спутанными волосами мышиного цвета и круглыми голубыми глазами, широко расставленными под тонкими, вздернутыми бровями. У Хильды был прямой нос с широкими ноздрями и рот, который казался слишком маленьким на ее круглом, с румяными щеками лице. Хильда любила все жареное, ненавидела школу и говорила с йоркширским акцентом. Но, взрослея, Гала внутри ее взяла верх. Когда Гала стала тринадцатилетним подростком, она сообразила, что, если она хочет чего-то добиться в жизни, она должна сбросить лишний вес и исправить голос и акцент.
 Ее мать не догадывалась, что происходило с дочерью, в школе тоже. Но в качестве Галы-Розы (имя Роза было выбрано потому, что белая роза считалась символом Йоркшира) она собиралась штурмом взять Лондон. Для начала она убедила мать разрешить ей ездить к мисс Глэдис Форстер в Лидз на уроки дикции. Хотя она не научилась говорить совсем как мисс Форстер, но очень старалась. В конце концов, она научилась не проглатывать окончания и гласные: «троллейбус», а не «тролебус», «пожалуйста» вместо «пжалуста» и так далее. В четырнадцать Гала умела произносить правильно все слова. Гала должна была проучиться еще один год, а потом она отправится в Лондон. Она была уверена, что мать не будет по ней скучать. Она скучала бы по сигаретам, которые курила без остановки, по джину с тоником в «Петушке и быке» в субботний вечер, но не по своей дочери.
 Гала перестала есть жареную пищу, шоколад и, к ее удивлению, стала худеть. Она неожиданно рванула вверх и доросла до пяти футов десяти дюймов, так что теперь возвышалась над другими девочками. Припухлость и лишняя плоть на бедрах исчезли, ноги стали стройными и длинными, бедра узкими, грудь маленькой. Ее лицо, однако, так и осталось округлым.
 Каждую неделю она откладывала деньги, заработанные ею в супермаркете, подрабатывая там кассиршей по выходным, а также гардеробщицей по пятницам в дискотеке, расположенной в Лидзе, плюс деньги, заработанные ею в «Вулворте» на Рождество. Деньги на школьные завтраки она тоже не тратила, что было еще одной причиной ее худения, поскольку она ничего не ела с семи утра, когда завтракала, и до пяти часов вечера, когда пила чай дома, вернувшись из школы. А иногда, действуя по принципу, что ее мать не обращала внимания ни на что, кроме стакана джина с тоником, она таскала мелкие деньги из ее кошелька. На хорошее дело – пыталась оправдаться она перед самой собой, кроме того, нельзя сказать, что она воровала, ведь это была ее мама.
 Но когда ей исполнилось пятнадцать лет и она закончила школу, заболела ее мать. Сандра Мерфилд стала жаловаться на слабость и головокружение и попала в госпиталь… И естественно, Гала вынуждена была остаться и ухаживать за ней. Она очень испугалась, осознав, что, если с ее матерью что-нибудь случится, она останется совершенно одна. С сожалением отложив свои планы уехать в Лондон, она вместо этого, когда мать поправилась, нашла работу секретарши в новом салоне, который назывался «Хорошая фигура». Пользуясь своим более утонченным языком, она отвечала на телефонные звонки и записывала на прием полных дам, желающих сбросить лишний вес и размять суставы. После работы ей разрешали присутствовать на вечерних занятиях, проводимых специально для работающих женщин, которые не могли посещать занятия днем. Она занималась аэробикой, поднимала гантели, с удовольствием занималась на тренажерах. Эти занятия сделали упругим ее уже стройное тело, и вскоре оно стало гибким, как у кошки, а на щеках заиграл здоровый румянец. Но ее хорошее настроение улетучивалось, когда в десять часов огни в салоне гасли, а ей предстояло успеть на последний автобус в Гартвейт.
 Она почти забыла и думать о Лондоне и о мечтах, которые лелеяла, став Галой. Она осветлила волосы в салоне красоты в Лидзе и, подстригшись, стала носить волосы немного взъерошенными, а с помощью геля они казались светлым нимбом вокруг ее головы. Она же надеялась, что ее прическа была современной и привлекательной. Но несмотря на все ее старания, молодые парни, казалось, не замечали ее. Им нравились крупные, плотные йоркширские девушки с соблазнительными большими грудями под пушистыми свитерами. Гала убеждала себя, что ей все равно, но тем не менее этот факт некоторым образом подрывал и без того хрупкую уверенность в себе, и она перестала появляться в дискотеке.
 На Рождество мать преподнесла ей сюрприз, сообщив, что выходит замуж снова и собирается жить со своим новым мужем в Лидзе и что в его однокомнатной муниципальной квартире нет места для Галы.
 – Тебе придется снять себе комнату, – сказала она безжалостно, – или снимать комнату на двоих с какой-нибудь другой девушкой. Тебе уже шестнадцать лет, ты достаточно взрослая.
 Всю ночь Гала просидела одна в старой качалке, уставившись на догорающие угольки и пытаясь разобраться в своей жизни. Теперешняя работа нравилась ей, коллектив был тоже очень хорошим – там она впервые в жизни почувствовала себя нужной, люди звонили и говорили: «Привет, Гала!», а приходя или уходя, улыбались ей и махали рукой. Работа была тем местом, где впервые она перестала быть незаметной. Разрываясь между спокойной жизнью, которую она знала, и мечтами о будущем, Гала внимательно изучила себя в зеркале, созерцая свой новый образ стройной блондинки. Она думала о Джесси-Энн и о своих мечтах. Она понимала, что это должно было произойти сейчас или никогда!
 В конце концов она рассказала все Дебби Блекер, которая владела и управляла салоном. Дебби было тридцать девять лет, она была худой и безвкусно одетой, но обладала йоркширской сообразительностью. Ей нравилась Гала, застенчивость и скрытость которой отличали ее от нахальных и требовательных клиентов. Кроме того, девушка была трудолюбивой, не говоря уже о ее обаянии, вежливости и хороших манерах.
 – В Лондоне я была только один раз в жизни, – призналась Гала. – Мы с отцом поехали туда на экскурсию, когда мне было шесть лет. Все, что я помню – это автобус, на котором мы ехали.
 – Но что ты будешь делать в Лондоне? – спросила Дебби, поправляя физкультурные маты.
 Гала глубоко вздохнула; она никому еще не признавалась в этом.
 – Я хочу стать манекенщицей, – выдавила она в ответ. Стараясь не реагировать на вопросительные глаза Дебби, она быстро добавила: – Я следила за теми девушками из магазина «Скофилд», когда ходила туда обедать. Вы знаете, кого я имею в виду. Они ходят по ресторану с ценником на платье, когда пьешь кофе. Боюсь, вы думаете, что я сошла с ума, – добавила она, заломив руки и с тревогой ожидая, что скажет Дебби.
 Дебби окинула ее долгим, оценивающим взглядом.
 – Не вижу причин, по которым ты не можешь стать манекенщицей, Гала, – наконец ответила она. – Но зачем ехать в Лондон? Тебе придется поучиться на курсах для манекенщиц в Лидзе, что будет гораздо дешевле, они здесь прекрасно поработают с тобой. Ты и дома останешься, и сможешь сэкономить деньги. – Вспомнив, что мать Галы недавно вышла замуж и не взяла жить с собой Галу, видно забыв, что та приходится ей дочерью, Дебби успокоила Галу: – Не беспокойся, я уверена, мы сможем найти приличную комнату для тебя недалеко отсюда.
 – Значит, вы думаете, из меня может получиться толк? Что я действительно стану манекенщицей?! – с волнением воскликнула Гала.
 Дебби вовсе не хотелось слишком обнадеживать Галу, а то и вправду уедет в Лондон в поисках «синей птицы». Она была слишком наивна и доверчива, чтобы жить в таком большом городе, и, если говорить начистоту, Дебби не была полностью уверена, что из Галы действительно получится хорошая манекенщица.
 – Мне правда кажется, что из тебя выйдет идеальная модель, Гала, – добавила она, – но ты не такая, как все. Поэтому не вижу причин, по которым ты не сможешь стать, как те манекенщицы из «Скофилда».
 Перед глазами Галы возникла она сама в совершенно новом образе, идущая по подиуму и позирующая перед фотохудожниками около фонтанов в Париже.
 – Сегодня же днем поеду туда и запишусь в школу манекенщиц в Харрогейте, – решительно заявила она, чувствуя себя счастливой.
 Учеба оказалась гораздо труднее, чем она себе представляла. Ей пришлось учиться правильно ходить и с присущей манекенщицам манерой немного сутулиться, покачивая плечами и выбрасывая свои длинные ноги вперед от бедра. Гала занималась гимнастикой, бесчисленное количество раз садилась и вставала, стараясь делать это грациозно, часами с восторгом искала свой новый образ, запоминая, как накладывать румяна на свои слишком круглые щеки, как подчеркнуть мягкие, припухлые губы и как подкрасить широко расставленные серые глаза так, чтобы они казались больше, а взгляд глубже и таинственнее. Она научилась разбираться в украшениях и как улыбаться из-под шляпы с широкими полями, как сдергивать с небрежным видом перчатку и накинуть шарф на плечо, успевая при этом бросить взгляд в зал. Когда же Гала наконец прошла полный курс, она почувствовала, что готова ехать в Лондон.
 Мать сунула ей в руку двадцатифунтовую бумажку и поцеловала на прощание, а ее новый муж вообще к ней не подошел. Когда дверь за ней закрылась, Гала буквально услышала их вздох облегчения. Они наконец освободились от нее.
 Мать даже не пришла на вокзал, чтобы проводить ее, но пришла Дебби Блекер.
 – Вот, Гала, – сказала она, протягивая ей маленький белый горшок с цветущей африканской фиалкой, затем сунула ей в руки таинственный сверток в веселой обертке. – Цветы – для твоей комнаты, – объяснила она, – чтобы она не казалась тебе совсем чужой. А подарок посмотришь позже, когда приедешь. – Она дала Гале список с именами и телефонами.
 – Я переговорила с несколькими людьми, которые, как и я, продают модную одежду, – сказала она. – Это названия торговых домов, где могут понадобиться манекенщицы. Ты все равно не можешь рассчитывать на то, чтобы начать с самых известных домов моделей, ты согласна?
 Когда поезд замедлил движение, проезжая по мрачным окраинам Лондона, от страха и волнения сердце Галы готово было выскочить из груди. Прижимая одной рукой горшок с цветком и решительно держа чемодан в другой руке, она вышла из поезда, вспоминая слова Дебби, которые все еще звучали у нее в ушах. Она на мгновение задержалась, чтобы осмотреться по сторонам – толпы спешащих людей, шум поездов, запах машинного масла и выхлопных газов, гамбургеров и чипсов, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь мрачную крышу вокзала из стекла и стали. Это был Лондон, город, где все становилось возможным и все мечты сбывались. Несмотря на слова Дебби Блекер, она точно знала, что ей самой судьбой предназначено начать свою карьеру сразу с успеха, так, как это было с Джесси-Энн.
 Спустя неделю Гала сидела в приемной агентства Клайна по найму моделей, отделанной хромированной сталью и стеклом в стиле тридцатых годов и расположенной на Олд Бромптон-роуд, сдерживая желание встать из глубокого кресла и убежать прочь. Вместо этого она выпрямила спину, напрягая позвоночник, и высоко подняла голову. Прошло уже сорок пять минут после того, как она назвала секретарше свое имя, и ее попросили подождать, пока секретарша выяснит, сможет ли Барри ее принять. Барри Клайн возглавлял агентство. Это был большой любитель вечеринок, плейбой и обладатель черного автомобиля «ламборджини».
 Агентство «Клайн моделз» было лучшим в Лондоне. Оно имело филиалы в Париже и Нью-Йорке. Одни только названия этих далеких городов заставляли Галу мысленно представить известных французских кутюрье в элегантных серо-голубых салонах на Правом берегу и в небоскребах Манхэттена, олицетворявших собой успех.
 У нее ушла целая неделя только на то, чтобы набраться мужества и прийти сюда. Каждый день она находила какой-нибудь предлог, чтобы не делать этого. То у нее вскочил прыщик на щеке, то она простудилась и у нее болела голова и покраснели глаза, то она потеряла сережки с жемчужинами, единственные, которые подходили к ее новому костюму. Но сейчас, когда она наконец пришла сюда, она вновь почувствовала себя незаметной.
 Сдерживая нетерпение и продолжая сидеть в мягком кресле, обитом черной кожей, Гала смотрела, как входили и выходили манекенщицы с большими сумками в руках, бросая «привет» занятой секретарше и проходя внутрь помещения, где, как понимала Гала, и находился Барри. Время от времени, когда дверь открывалась, она слышала его голос, разговаривающий по телефону, или его смех, когда очередная манекенщица весело приветствовала его, отпуская при этом шутки. Гала нервно кусала губы, чувствуя себя неловко, почти жалея, что пришла сюда. Но как иначе она могла начать свою карьеру? Она снова взглянула на часы. Прошел час с четвертью.
 Сделав глубокий вдох, она освободилась от кресла и подошла к столу секретарши.
 – Извините, пожалуйста, – начала она. – Мистер Клайн еще не освободился?
 Красивая негритянка, которая могла бы с успехом работать моделью у Сен-Лорана, подняла на нее удивленные глаза:
 – О, вы еще здесь? Извините, я совсем забыла. Мистер Клайн сказал, что сегодня очень занят и никого не принимает. Не могли бы вы оставить для него свои фотографии?
 – Фотографии?
 – Ну да, ваш альбом и карту манекенщицы… Вы работали где-нибудь раньше?
 – Нет, нет! Я новенькая. Я только что приехала из Йоркшира…
 – Таких много, – вздохнула секретарша. – Хорошо. Запомните, что вы никуда не попадете без фотографий. Вы должны их сделать. – Она с любопытством взглянула на Галу. – Разрешите дать вам один совет: не надевайте этот костюм.
 Гала наклонила голову и посмотрела на свой новый наряд, купленный после отчаянных хождений по магазинам Лидза за большие деньги, спрашивая себя, чем он был плох. Он показался ей таким красивым в магазине, а на высоких каблуках и в светлой соломенной шляпке с широкими полями и перчатках в цвет она чувствовала себя просто элегантной.
 – Поинтересуйтесь у других манекенщиц, где можно сняться, – посоветовала красивая секретарша, поворачиваясь к телефону. – Они вам скажут, куда обратиться.
 Беда была в том, что Гала не знала ни одной манекенщицы. Ее однокомнатная квартирка с голыми стенами и маленьким горшочком с фиалкой, а также с розовой атласной подушкой с вышитым на ней лиловыми нитками ее именем, подарком Дебби, стала для нее и пристанищем, и тюрьмой. Несколько недель она засиживалась по ночам одна, чувствуя странное одиночество, когда снаружи била ключом кипучая жизнь Лондона, тревожась из-за своей одежды, прически и фотографий. Она не знала, откуда взять достаточно сил, чтобы обратиться в очередное агентство. Она могла заставить себя посетить только одно агентство в день. Это был ее предел. Но Гала продолжала свои обходы и просматривала все объявления в газетах и таких журналах, как «Досуг» и «Культурная жизнь Лондона». Она одиноко бродила по улицам в своей серой юбке и свитере, чувствуя себя безликой. Иногда она позволяла себе роскошь перекусить в «Макдоналдсе», но в основном экономила деньги, питаясь зеленым салатом с помидорами и тунцом или фасолью с поджаренными хлебцами.
 Она подолгу просиживала в приемных агентств, дрожа под недружелюбными взглядами манекенщиц, которые без макияжа с взъерошенными волосами казались ей очень длинноногими в своих широких брюках, сапогах и мешковатых свитерах. Создавалось впечатление, что они всех знали по имени и, останавливаясь около стола секретарши, чтобы позвонить, важно набирали номера телефонов и перекидывались между собой только им понятными шуточками. В нарядном костюме и тщательно подобранной в тон шелковой блузке, в новеньких туфлях на низком каблуке она вполне могла бы участвовать в демонстрации одежды в каком-нибудь провинциальном универмаге. Здесь же Гала чувствовала себя не к месту, как будто только что прилетела с другой планеты. Гартвейт оказался гораздо более захолустным городишкой, чем она думала.
 После того как прошел месяц и она обошла с десяток агентств, Гала сняла наконец свой красивый дорогой костюм, отказалась от макияжа и купила себе свободный свитер и широкие брюки-плиссе в магазине на Кингс-роуд. Она приобрела ботинки со шнурками, которые были дешевой копией ботинок, которые она видела в витринах дорогих магазинов на Бонд-стрит. Когда она делала покупки на Эрл Корт-роуд, какая-то девушка сунула ей в руку рекламный проспект с прическами, и Гала заметила, что у молоденьких манекенщиц, которых она достаточно насмотрелась в разных агентствах, были именно такие стрижки.
 Набравшись мужества и захватив деньги, Гала отправилась в парикмахерскую, где все время звучал джаз и где под оживленную беседу и такты музыки ее быстро подстригли под мальчика.
 – Ну вот, взгляните, дорогуша, – сказал Нико, молодой мастер по модельной стрижке, стряхивая полотенце, которым была обвязана ее шея, и держа зеркало так, чтобы она могла увидеть свой затылок. – Неплохо получилось, как вы думаете?
 Гала подавленно смотрела на себя. С короткими волосами ее челюсть казалась широкой, глаза стали больше, а ее аккуратные уши, которые, как ей казалось, всегда были прижаты, сейчас стояли торчком. Она стала похожей на худенького, молоденького мальчугана и совершенно себя не узнавала. Нико озабоченно взглянул на нее:
 – Сейчас уже немного поздно, дорогая, решать, нравится вам стрижка или нет. Вы сами этого хотели, ведь правда? Кроме того, это самая модная стрижка… Просто нужно время, чтобы к ней привыкнуть, особенно если до этого вы носили длинные волосы.
 Он отошел назад, чтобы взглянуть на Галу со стороны.
 – Вот что я вам скажу, дорогая, вы просто могли бы стать моделью с такой прической. Она изменила весь ваш облик.
 Лицо Галы просветлело, когда она встретилась в зеркале со взглядом Нико.
 – Но я и есть манекенщица, во всяком случае, училась на нее, но работать еще не пришлось.
 – Училась? – Нико откинул назад голову и рассмеялся. – Ни одна из манекенщиц, которых я знаю, не училась. Они просто получали приглашения на эту работу – где-нибудь на автобусной остановке на Кингс-роуд или в магазинах на Хайпер-Хайпер. Если говорить серьезно, дорогая, у вас совсем другая внешность, но именно это может сыграть роль в вашем успехе.
 Он помог ей встать и подвел к большому зеркалу.
 – В вас есть что-то мальчишеское. Это должно понравиться, если, конечно, вы удачно сфотографируетесь. Вы должны сделать новые фотографии и разнести их по всем агентствам. Готов поспорить, вас сразу же возьмут на работу.
 Гала вздохнула. Все опять упиралось в фотографии.
 Подавив в себе страх и застенчивость, она снова отправилась в агентства, обнаружив на этот раз, что манекенщицы, которых она считала такими недоступными, оказались совсем другими – просто жизнь у них была до отказа заполнена работой и им было не до нее. Однако одна из манекенщиц все-таки снизошла, чтобы дать ей пару советов.
 – Конечно, фотографии тебе очень нужны, если ты действительно хочешь попасть куда-то, – сказала она. – Но будь осторожна. Не ходи в те места, которые рекламируются. Они там обдерут тебя как липку, и ты никогда больше не увидишь ни фотографий, ни денег.
 Она рассказала Гале, что иногда фотографы разрешают своим ассистентам практиковать в студии после работы. Надо было только найти такого парня, который бы мог воспользоваться студией вечером. Гала могла бы бесплатно позировать для него, а взамен получила бы от него несколько фотографий.
 – Тебе придется заплатить только за пленку и проявку, но… – она подмигнула Гале, – всегда есть способы избежать даже этих расходов…
 Гала с открытым ртом смотрела на нее – она-то думала, что такими вещами могут заниматься только начинающие артистки в Голливуде! Однако натянув на себя широкие плиссированные брюки и свитер, без грима, похудевшая еще больше, она отправилась искать фотографа. После долгих скитаний в «Марлее» Гала встретила Кэма.
 Камерон Мейс работал ассистентом у Дино Марлея уже год и быстро делал успехи. Ему было двадцать два года. Это был сообразительный, с хорошим глазом парень, умевший заговорить людей до смерти. Кэм мог предугадать желания Дино, прежде чем тот сам об этом догадывался. Сейчас он уже делал за Дино все предварительные снимки, чтобы проверить освещение, расстояние и угол съемки, а Дино позволял ему оставаться в студии по вечерам и заниматься фотографией, когда студия была пуста. Время, когда появилась эта девушка с необычной внешностью, было выбрано удачно.
 Подружка Кэма, художница по гриму, которая иногда позировала ему, позвонила днем и сказала, что надолго задержится на работе. Он был ужасно расстроен, потому что студия была в его распоряжении на всю ночь. Он надеялся, что сначала они сделают несколько фотографий, а потом у них останется немного времени, чтобы приятно провести остаток вечера с бутылочкой вина из запасов Дино.
 Кэм молча обошел Галу, стоявшую у двери со сжатым в руке списком фотостудий. «Марлей» была пятой по счету, в которые она заходила в тот день, и она с волнением следила за Кэмом. Он был очень симпатичным и похожим на грубоватого сельского парня – загорелый и с сильными мускулистыми руками; она совсем не так представляла фотографов. Хорошо, что он был молод, уже немного легче, но все равно чувствовать на себе такие взгляды было неприятно.
 – Повторите ваше имя, – попросил Кэм, закуривая и глядя на нее прищуренными глазами. Определенно в ней что-то было. Это лицо с широкими скулами и волосами под ежик… Глаза очень красивые, а шея длинная и нежная… Что же, хоть будет чем заняться вечером.
 – Гала-Роза? Необычное имя, как, впрочем, и вы сами. О'кей, давайте начнем, Гала.
 – Вы имеете в виду, прямо сейчас? – Она изумленно взглянула не него.
 – Ну конечно. Когда же еще? – С сигаретой во рту он начал расставлять софиты по местам.
 – А как же грим… И я ничего с собой не захватила… одежду, в которой…
 – Забудь об этом! Гала-Роза, подойдет то, в чем ты сейчас. Иди и садись там, за рамой, и немного расслабься, пока я готовлюсь.
 Усевшись позади белой рамы из пенопласта, через которую были видны ее голова и плечи, Гала зажмурилась под ослепительным светом, почувствовав себя лежащей на операционном столе, а не претенденткой на модель номер один. Сквозь яркий свет софитов она пыталась разглядеть Кэма, занятого светом, жалея, что не догадалась захватить с собой косметику. Наконец-то она получит свои драгоценные фото, но то, чему она научилась в школе манекенщиц, сейчас ей не пригодится. Пошарив в сумочке рукой, она вытащила черную тушь и розовый блеск для губ. Она нанесла немного блеска на веки, немного на щеки, куда будет падать свет и подкрасила ресницы.
 – О'кей, Гала-Роза, смотри в камеру, пожалуйста. – Гала серьезно уставилась на него, когда он делал снимок. Встряхнув снимок, сделанный «Полароидом», чтобы он поскорее высох, Кэм критически изучил его. Девушка была похожа на испуганного зайца с красными глазами и бледными ушами. – Господи Иисусе! Вот что я скажу, Гала-Роза, – улыбнувшись, обратился он к ней, стараясь ободрить. – Давай попробуем снова, но на этот раз помни о губах. Расслабь их немного. Подумай о том, что тебе нравится… О щенке, например, о друге или о холодном шоколадном мороженом…
 Гала рассмеялась, думая о мороженом, и Кэм быстро сделал снимок. На этот раз он получился лучше, во всяком случае, ее лицо было оживленным, а не застывшим пятном.
 – Идем дальше, – сказал он. – Помни о мороженом, как приятно оно тает у тебя во рту.
 Поправив свет, чтобы появилось больше теней на лице Галы, он взял фотокамеру и начал снимать.
 Опустив плечи и подняв голову, Гала с волнением смотрела в объектив, отчаянно пытаясь думать о щенках и мороженом, но от щелканья фотоаппарата разволновалась еще больше, беспокоясь, как она выглядит, отчего слегка нахмурила брови.
 Через десять минут, израсходовав две черно-белые пленки, Кэм понял, что у него ничего не выходит. Девушка была напряжена, как пружина, но, черт возьми, должен же он воспользоваться тем, что в его распоряжении студия. Гала-Роза как бы бросала вызов ему, его мастерству. У нее была необычная внешность, и если бы он только смог заставить ее расслабиться, он бы поймал в ней то, что ему хотелось.
 – Отлично, Гала, – подбодрил он ее, улыбаясь. – Просто отлично! Ты очень фотогенична. Иди сюда и отдохни немного, пока я подумаю, что мы будем делать дальше.
 Она покраснела от удовольствия, услышав комплимент. Выйдя из-за рамы, она села на диван, а Кэм тем временем открыл бутылку белого вина и наполнил два бокала.
 – Вот, детка, – ласково сказал он, – ты заработала глоток вина. Наверное, трудновато пришлось на первый раз?
 Гала с опаской взяла бокал в руки. До сих пор она никогда не пила ни вина, ни других алкогольных напитков, но светлая жидкость казалась освежающей и безобидной, как лимонад, и, кроме того, ей не хотелось показаться простушкой.
 – Расскажи мне о себе, Гала, – попросил Кэм, усаживаясь на стул напротив нее и потягивая вино. «Какая она необычная, – думал он. – И вот сейчас, повернув голову, ее шея такая грациозная… а овал лица просто прекрасен…»
 – Я из Гартвейта, шахтерского городишки около Лидза. Работала там в спортивном салоне.
 – Вот откуда у тебя такая хорошая фигура, – подбодрил он ее.
 Улыбнувшись ему, она сделала глоток вина и через минуту уже рассказывала ему о своей матери и ее новом муже, детских мечтах, о Джесси-Энн Паркер и как в Лондоне все ее попытки стать моделью не увенчались успехом.
 – Если ты добьешься хотя бы половины того, чего добилась Джесси-Энн, это будет прекрасно, – сказал Кэм, беря камеру в руки и наводя фокус на ее глаза – они были чисто-серого цвета и такие большие, что доминировали на лице, создавая какой-то неуловимый дисбаланс. Он добавил: – Особенно сейчас, когда она вышла замуж за одного из самых богатых людей Америки.
 Образ прекрасной Джесси-Энн в соболях и бриллиантах, а все вокруг поворачивают головы в ее направлении, когда она выходит из шикарного ресторана под руку с ее красивым мужем, возник перед глазами Галы в то время, как Кэм деловито работал с фотокамерой. «Счастливая, ой, какая счастливая Джесси-Энн! Как хорошо никогда не смущаться и не нервничать, как хорошо быть такой красивой и уверенной в себе, как чудесно быть такой знаменитой. И как хорошо еще и встретить настоящую любовь и выйти замуж за богатого, красивого человека». Гала ни на минуту не сомневалась, что муж Джесси-Энн был очень красивым. Она сделала еще один глоток вина, продолжая думать о Джесси-Энн.
 Отложив камеру, Кэм снова наполнил бокалы и закурил. «В ней какой-то секрет, в этой маленькой чаровнице из Йоркшира». Она казалась то красивой, а то вдруг выглядела некормленым ребенком-переростком. «Если бы только мне удалось поймать мгновения, когда она не думала о том, что делала, когда ее напряжение и скованность исчезают. Тогда я чего-то добьюсь».
 – А как ты устроилась в Лондоне, Гала? – спросил он, усаживаясь рядом с ней на диване и обнимая ее за плечи. – У тебя есть друзья?
 – Еще нет, – откровенно ответила она. – Но как только я начну работать, думаю, что познакомлюсь со многими людьми.
 Одиночество промелькнуло в ее глазах, когда она взглянула на него поверх бокала с вином. Кэм сжал ей плечо с сочувствием.
 – Такая красивая девушка, как ты, должна иметь много друзей. Я имею в виду, что ты здесь сейчас и мы уже друзья, верно?
 «Правда ли это? Действительно ли он стал другом? – подумала она. – Наверное, так и есть. Он ведь старается помочь, фотографирует меня, говорит, что я красивая… Никто до него не говорил мне этого. Может, Кэм с его наметанным глазом художника и камерой в руках увидел во мне то, что я сама не замечала в себе, смотрясь в зеркало?..»
 – Гала, послушай! Я знаю многих, у нас часто бывают вечеринки. Я тебе позвоню, когда устрою небольшую вечеринку для нескольких друзей. Тебе понравится. Будет немного вина, еды, музыки, будем танцевать… Уверен, что ты отлично танцуешь, у тебя фигура создана для танцев.
 Она снова улыбнулась Кэму, польщенная его словами. Он был очень привлекательным, настоящий мужчина… Она не помнила слова, чтобы поточнее выразить его мужское начало. У него были густые темные волосы и карие глаза, а на щеках проступала щетина, которую нужно было бы сбрить…
 Кэм нагнулся к ней и чмокнул в щеку.
 – Ну, что скажешь? Попытаемся еще раз?
 На этот раз дело пошло. Она смотрела в объектив, потягивая вино, меняя положение по его просьбе и улыбаясь ему. Однако она помнила, что нельзя опускать подбородок, держала спину прямо и оглядывалась через плечо так, как ее учили в школе манекенщиц…
 «Господи, не получается, – думал Кэм. – Я так и не могу добиться того, что хочу. Но я совершенно уверен, что в ней была эта изюминка, – он знал это. – Если бы только она не была такой скованной, такой зажатой. Если бы она перестала улыбаться так жеманно…» Он хотел от Галы-Розы одного – выразить ее внутренний мир, ее невинность, которая таилась где-то глубоко в ее широко раскрытых ясных глазах…
 – Иди сюда, Гала, – позвал он. – Сделаем еще один перерыв, а потом снова займемся делом.
 Гала спустилась со, своей высокой табуретки, моргая от яркого света и поводя плечами, распрямляя затекшее тело. Спина болела от долгого напряженного сидения, а ноги чуть-чуть дрожали. Голова у нее немного кружилась, и она была слегка пьяна.
 Кэм выключил большие лампы, оставив одну над столом. Налив вина, он протянул ей бокал и сел рядом с ней на бархатный диван.
 – Возьми, детка. – Она покорно взяла бокал. – Как ты себя чувствуешь сейчас?
 – О, гораздо лучше, гораздо лучше, спасибо. У меня получается?
 – Отлично! – Его рука незаметно оказалась на ее плечах, и Гала прижалась к нему, отдыхая. Неожиданно она почувствовала себя просто прекрасно, она была свободна и полна уверенности в себе. Кэм просто какой-то гений… Она удивленно взглянула на него, когда он осторожно взял бокал с вином у нее из руки и поставил его на стол рядом. А потом его губы прикоснулись к ее губам, и он стал целовать ее. Это было чудесно, просто замечательно, ласково и нежно, как если бы происходящее было самым естественным в мире делом.
 Ее губы раскрылись, и она чувствовала его поцелуи с винным привкусом, а его рука ласкала ее короткостриженый затылок, а потом он стал целовать ее шею. Гала едва не задохнулась, когда он медленно начал целовать ее грудь, соски, вызвав в ней целое море неизвестных эмоций. Она не двигалась, с дрожью ожидая, что он будет делать дальше, желая продолжения и боясь, что он… Она испытывала томление от его сильных мужских рук, ласкающих ее под юбкой, его нежных поцелуев, которые обжигали ей губы. Голова у нее пошла кругом от вина и эротических чувств, когда Кэм неожиданно отодвинулся от нее.
 – Все хорошо, Гала, давай сделаем несколько снимков такой красивой девочки, прекрасной, чудесной Галы…
 Фотографии? Она совсем о них забыла, потеряв голову от его волшебных ласк…
 Гала оцепенело смотрела, как Кэм медленно расстегнул ее голубую трикотажную блузку. Руки и ноги у нее были тяжелыми и непослушными, как будто она оказалась под водой. Она не могла остановить его, даже если бы очень захотела…
 – Так, – шепнул он, снимая блузку с ее плеч, – вот что нам надо от тебя, Гала. Вот такая ты настоящая. И ты очень, очень красивая.
 Кэм с восхищением смотрел на ее обнаженные груди, и, как в замедленном фильме, она наблюдала, как его голова наклоняется к ней, и чувствуя необыкновенное блаженство, когда его губы касаются ее маленьких розовых сосков, а его сильная рука ласкает ее.
 С сожалением Кэм поднял голову:
 – Прекрасная Гала, ты прекрасна. А сейчас – за работу! Обняв ее, он помог ей сесть на табурет напротив камеры.
 – Так, оберни блузку вокруг себя, – сказал он. – Я хочу, чтобы у тебя были открыты шея и плечи. Вот так, Гала, отлично.
 Гала спокойно сидела и наблюдала за его действиями. Ее шея немного ослабла, рот был слегка приоткрыт, глаза ленивы и полны томления. Вот какое выражение ее глаз он хотел поймать. Это и хрупкие, стройные плечи, короткостриженую голову и длинную, беззащитную шею… Гала была сейчас похожа на молоденькую невесту, страждущую узнать тайну… Ева, перед тем как вкусить запретный плод…
 Резкий телефонный звонок порвал связь между ее взглядом и объективом фотокамеры, и, чертыхаясь, Кэм прошел по студии, чтобы взять трубку.
 – Привет, Кэм. Это я, Линди. Я освободилась раньше, чем думала. Сейчас поймаю такси и буду у тебя через пятнадцать минут.
 Кэм положил трубку, чувствуя Сожаление. Но, подумал он, на сегодня с него хватит. Сейчас нужно поскорее отправить девушку домой, прежде чем приедет Линди. Хватит и секунды, чтобы она поняла, что происходит.
 – Извини, Гала, – окликнул он ее, спеша к ней через студию. – Я должен идти… срочный звонок от… моей матери. Я… э-э-э… нужен дома.
 Избегая смотреть в ее испуганные глаза, он накинул голубую блузку ей на плечи, заталкивая ее худые руки в рукава, как будто одевал ребенка.
 – Все великолепно, детка, – сказал он. – Ты была неотразима. – Протянув ей пальто, он торопливо повел ее к двери. – Я поймаю тебе такси, – добавил он, обгоняя ее и выходя на оживленную улицу.
 – Такси? А как же… я хочу сказать… когда я снова увижу вас? – спросила Гала, следуя за ним и прижимая свое пальто к внезапно замерзшей груди.
 – Позвони мне, детка, и мы подумаем о предстоящей вечеринке.
 Такси, заметив настойчивые сигналы Кэма, остановилось. Открыв дверцу, он втолкнул ее в машину.
 – А как же мои фотографии?.. – вскрикнула Гала, когда он захлопнул дверцу. – Мои фотографии…
 – Позвони мне, – крикнул он вслед, – через пару дней… Гала ошеломленно смотрела в заднее окошко, как он удалялся по аллее.
 – Куда вас везти, мисс? – спросил шофер.
 Куда? Куда она ехала? Она не могла сразу сосредоточиться…
 От выпитого вина у нее кружилась голова, она дрожала от переполнявших ее чувств и волнения… Очевидно, она ехала домой… Но ее домом была лишь одна комната в Эрл Корт. Одинокая, пустая комната. С грустью она назвала свой адрес шоферу, и снова ушла в себя, вспоминая поцелуи Кэма, прикосновение его рук к своей груди, свои собственные чувства, когда он фотографировал ее. Глядя в объектив, она как бы смотрела в его глаза, казавшиеся ей хорошо знакомыми и притягивающими… Поежившись, она поплотнее закуталась в пальто, улыбаясь своим мыслям.
 Через несколько дней она увидит его снова. И через несколько дней у нее будут наконец свои фотографии. Чувствуя себя уже опытной манекенщицей, Гала откинулась на ободранное кожаное сиденье черного лондонского такси, направляясь домой и мечтая о Кэме.
 Дино Марлей наблюдал за тем, что происходило у стола его секретарши, где девушка с необычной внешностью, одетая в выходное платье и пиджак, с короткострижеными волосами, разговаривала с секретаршей. Манекенщица, с которой он сейчас работал, никак не могла закончить гримироваться, и ему нечего было делать. Нервно затягиваясь сигаретой, он прислушивался к их беседе, лениво интересуясь, что хотела эта девушка. Она показалась ему знакомой…
 – Кэм оставил для вас это, – Талия, секретарша агентства, протянула девушке большой коричневый конверт. – Он просил передать вам, чтобы вы оставили свой номер телефона и что он сам с вами свяжется.
 «Ах, да, – подумал Дино, – это пассия Кэма, та, которая заявилась к нему прямо с улицы». Когда Кэм показывал ему снимки, он еще подумал, что у нее хорошие глаза, особенно на тех снимках, где она лениво глядела в объектив, а ее тонкая, длинная шея, казалось, едва удерживала круглое детское лицо. В изгибе ее губ легко угадывалась чувственность, в широко раскрытых глазах было необыкновенное очарование… Может, ему нужно присмотреться к ней, попробовать ее в том новом каталоге женского белья?
 – Я готова, Дино, – позвала его манекенщица.
 – Отлично. – Он вернулся в студию. «Талия сейчас записывает телефон девушки. Я смогу связаться с ней тоже».
 Секретарша старательно записала телефон Галы.
 – Пока все, мисс Роза, телефон я записала. Я передам Кэму, что вы заходили. Он будет очень расстроен, что не увиделся с вами, но он действительно занят на этой неделе.
 – Я не мисс Роза, – машинально поправила ее Гала. – Мое имя Гала-Роза… как Джесси-Энн.
 Талия взглянула на нее, пряча улыбку. «Кэм мог здорово влипнуть с этой штучкой. Ничего удивительного, что он больше не хотел с ней встречаться».
 Забрав коричневый конверт, Гала пошла к выходу, понуро опустив плечи. Всю неделю она пыталась дозвониться до Кэма, и каждый раз он оказывался то на съемках, то его просто не было на месте. Она могла бы даже подумать, что он избегает ее нарочно, но когда она вспоминала теплую атмосферу проведенных вместе часов и как он говорил ей, что она очень красивая, его поцелуи, прикосновение его рук… она чувствовала уверенность, что он не мог так поступить. В то утро она первым делом снова позвонила ему, и секретарша снова ответила, что Кэм будет занят весь день, но если она хочет зайти, ее фотографии уже готовы. Гала надеялась, что застанет Кэма там, она надеялась, что он снова поцелует ее, она ждала, что он пригласит ее на одну из вечеринок, о которых рассказывал. Как было бы здорово пойти на вечеринку под руку с Кэмом Мейсом, как его девушка.
 Сухо улыбнувшись наивности девушки, которую она проводила глазами, Талия скомкала клочок бумаги с телефоном Талы в маленький шарик и бросила его в корзину для мусора вместе с остальными ненужными бумагами, накопившимися за день.
 Вернувшись в свою комнату, Гала стала внимательно просматривать фотографии, подолгу разглядывая каждую и потом складывая их лицом вниз в аккуратную стопочку. Когда она закончила, она встала и посмотрела на себя в зеркало. Неужели это она была на этих фотографиях? Вот та Гала, чье отображение в зеркале она видит каждый день. А лицо на фотографиях было совсем непохожим на холодное, изящное лицо манекенщицы, которое она ожидала увидеть. Это была не Гала-Роза. Эта девушка, с тяжелыми веками и вялой шеей, с влажным ртом и неподвижным взглядом, была ей совершенно незнакома. Она была другой, вызывающей и чужой.
 Ей не нужны были такие фотографии. Она никогда бы не смогла показать их агенту. Они были неприличными и ужасными. Эта девушка выглядела так, как будто хотела, чтобы ее поцеловали, занялись с ней любовью… Они были хуже, чем если бы она снялась обнаженной. На этих фотографиях было заметно, что она потеряла невинность, и неважно, сделала она последний к этому шаг или нет.
 Сгорая от стыда, Гала взяла в руки снимки и разорвала их пополам, а потом стала рвать их на мелкие кусочки, чтобы от этой Галы-Розы не осталось и следа.
 Демонстрационный зал фирмы по производству одежды для отдыха «Фокс и Мартин Баунси» находился на нижнем этаже и в подвальном помещении полуразрушенного викторианского здания на Гантон-стрит, облупленный фасад и грязные забрызганные окна которого лишь подтверждали посредственность выставленных на витрине новинок сезона – ярко-розовых и лимонно-зеленых костюмов из полиэстера. Дела у мистера Мартина и мистера Фокса пошли плохо после того, как им изменил успех на Карнаби-стрит в шестидесятые годы, а с ним исчезли и все сопутствующие творческие начинания. Теперь их изделия были самыми дешевыми, крикливыми, рассчитанными на ту часть молодежи, которая стремилась пощеголять в чем-то необычном, пусть недолго, но за небольшие деньги. В их моделях более чем неудачного зимнего сезона присутствовало много люрекса и позолоты, и сейчас, когда весна была не за горами, новая «праздничная» линия стала доставлять им неприятности.
 В зеленом лифчике-топе с узкими бретельками, завязывающимися на шее, и розовых шортах Гала расхаживала перед тремя мужчинами, которые сидели на треснувших пластмассовых стульях в конце комнаты. На всех были пальто и шляпы, так как в сыром подвале, где находилась демонстрационная комната, было очень холодно. Повернувшись к ним спиной, Гала подумала, что мужчины наверняка заметили, что ее ноги покрылись гусиной кожей. Она была похожа сейчас на рождественскую индейку, с горечью подумала Гала, только она была далеко не жирная и совсем не аппетитная.
 – Подожди, Гала, – обратился к ней мистер Мартин. – Мистер Файнберг хочет поближе взглянуть на материал.
 Уставившись в пространство над их головами, Гала ждала, пока мистер Маршалл и покупатели рассматривали лифчик-топ и шорты, а мистер Мартин объяснял, что ткань была на семьдесят процентов из нейлона и на двадцать – из спандекса. Зажав кончик ее шорт между большим и средним пальцами, мистер Мартин передвинул толстую сигару, которую он курил, с одного края губ на другой и заулыбался своим клиентам.
 – Хорошее качество, да? – Он подмигнул. – Мягкая, не мнется, ни одной морщинки не увидите.
 Довольно смеясь, мужчины вернулись на свои места, а Гала, не обращая на них внимания, вернулась в раздевалку. Задернув за собой пыльную занавеску, она расстегнула застежку топа и сняла шорты, собираясь надеть следующий наряд – желтый, с широкой юбкой сарафан, единственная вещь из всей коллекции Фокса и Мартина, в которой она чувствовала себя более или менее прилично.
 – Гала! – Занавеска распахнулась, и водянистые глаза мистера Мартина жадно пожирали ее, когда она схватила платье и пыталась прикрыть им свое обнаженное тело. Покраснев от злости, Гала взорвалась:
 – Я вам уже говорила, мистер Мартин, нужно стучаться, если я вам нужна, – сказала она сквозь зубы.
 – Да, конечно. Но ты – манекенщица, и я уже всего этого навидался, – ответил он, продолжая смотреть на нее. – Но разреши мне дать тебе совет, Гала, – не надо говорить мне, что делать. Поняла? И еще одно – постарайся улыбаться иногда, будь так добра. Покупателям это понравится.
 – Улыбаться нет причин, – ответила Гала, поворачиваясь к нему спиной и влезая в платье.
 – Ах, так? Ну, тогда постарайся улыбаться моим шуткам, детка. Никогда не знаешь, что можно выиграть, лишний раз улыбнувшись.
 Гале не хотелось даже думать об этом. Вместо этого она застегнула «молнию» платья и молча еще раз подкрасила губы помадой оранжевого цвета, которая совсем не шла ей, но была единственной, которую не убивали крикливые цвета одежды, которую ей приходилось демонстрировать. Она работала здесь уже пять месяцев, и каждую неделю она спрашивала себя, сколько еще сможет здесь выдержать. Сколько еще она сможет выносить эту убогую обстановку, облезлые стены с толстым слоем грязи, прокуренные насквозь за последние пятьдесят лет, мрачную маленькую ванную комнату с разбитым унитазом и старой раковиной, в которой она должна была мыть кофейные чашки, что входило в ее обязанности, о чем мистер Фокс предупредил ее, когда брал на работу в качестве манекенщицы. Расчесывая свои светлые волосы, которые были немного желтее, чем нужно, потому что она больше не могла посещать хороший салон и довольствовалась дешевой, но веселой парикмахерской в Сохо. Гала облегченно вздохнула, заметив, что, похоже, ее волосы наконец стали отрастать. Несколько месяцев казалось, что с ними ничего не происходило, ее волосы, как и она сама, не могли оправиться от той внезапной экзекуции. Кроме того, стояла очень холодная погода, и без длинных волос, которые бы прятали ее замерзшие уши, она чувствовала себя стриженой овцой. Шерстяная шапочка была единственным спасением, но в ней она была похожа на лыжницу в поисках крутого склона или на беженку из какой-нибудь страны за железным занавесом. Однако это уже не имело значения, единственное, что ее заботило – это пережить зиму.
 Каждое утро просыпаясь в четырех стенах своей голой однокомнатной квартиры, первым, о чем думала Гала, был ее быстро убывающий счет в банке. Как только она не старалась экономить! Она перестала даже ездить на метро и автобусе, везде ходила пешком, но ее сапоги – дешевая копия красивых сапог фирмы Розетта, которые она видела на Бонд-стрит, – быстро сносились, и сапожник не взялся их чинить, поскольку они были из кожезаменителя. Ее экономия обернулась боком, и она вынуждена была купить другую пару обуви, после чего снова стала ездить на автобусе. Но зато она полностью отказалась от гамбургеров в «Макдоналдсе», чашечек кофе в дешевых кафе, где она любила посидеть немного, от кино, что было еще хуже всего, от телевизора. Даже ее любимые журналы тоже были принесены в жертву. Гала ограничивалась только «Ивнинг стандард», и то исключительно из-за печатавшихся там объявлений о приеме на работу.
 Она так и не завела друзей в Лондоне. Гала, конечно, знала людей, с которыми встречалась на лестничной клетке или выходя из общей ванной комнаты, с которыми она здоровалась, но почему-то они всегда отворачивались от нее, не замечая ее приветливого взгляда и застенчивой улыбки, спеша мимо, занятые своими собственными делами.
 Когда Гала в конце концов нашла работу в «Фоксе и Мартине», она, прежде всего, почувствовала облегчение, и не только оттого, что каждую неделю могла теперь получать деньги, а потому, что наконец могла по праву считать себя действительно манекенщицей. Лучше было работать здесь, чем раздавать рекламные проспекты на Эрл Корт-роуд для того самого парикмахера, который обкорнал ее волосы, не говоря уже о работе официантки в каком-нибудь грязном кафе за мизерную плату и грошовые чаевые.
 Мистер Фокс, который беседовал с ней, был приятным маленьким человечком, для которого вся жизнь сосредоточилась в его большой семье. Ему было шестьдесят три года, и для него взлеты и падения «Фокса и Мартина» в мире дешевой моды уже давно не имели значения. С мистером Мартином, более молодым партнером, с самого начала возникли проблемы. Ему было сорок семь лет, он был низкого роста, крупный и лысый, всегда с потным лицом и бледными водянистыми глазами. Как только она оказывалась к нему спиной, Гала чувствовала на себе его глаза, шарящие по ее телу, как будто она была голой. Но стоило ей повернуться к нему лицом, он делал вид, что просто стоит рядом с вечной сигарой, торчащей во рту, роняя пепел на свою синтетическую рубашку и ухмыляясь ей в лицо.
 По мнению Галы, мистер Мартин был дешевкой, такой же, как и одежда, которую он изготовлял, и она испытывала жалость к миссис Мартин, которую никогда ни видела, но о существовании которой знала из его постоянных телефонных разговоров с домом, находящимся где-то на окраине, когда он с извинениями объяснял ей, что задержался в городе по делу.
 Но Гала знала, где он «задерживался». Она как-то видела мистера Мартина выходящим из одного из секс-театров в Сохо на Руперт-стрит. Это был домик розового цвета, где усталые «модели» лежали обнаженными на кроватях со скользкими нейлоновыми простынями, выставляя напоказ за пару фунтов «все, что имели», чтобы потом, накинув пальто, поспешить в соседний секс-театр, где повторяли свой спектакль, и так бесконечно кочуя по ночному Сохо, залитому неоновым светом.
 Все было бы ничего, если бы мистер Мартин ограничивался посещениями секс-шопов, где утолял свои потребности, но с самого начала он давал волю своим похотливым рукам. Примеривая на ней платье, ему всегда удавалось провести рукой по ее груди; щупая материал, он высоко задирал ей юбку; проверяя, как на ней сидели шорты, он дотрагивался своими влажными руками до ее зада. И никогда не стучался, когда она находилась в костюмерной, дожидаясь того момента, когда она, как он знал, успевала раздеться, чтобы застать ее в лифчике и трусах.
 С пунцовыми щеками и возмущенная его последней выходкой, Гала ходила в желтом платье по демонстрационной комнате, потом быстро развернулась и направилась в костюмерную.
 – Эй! Подожди минутку, Гала, – раздался гнусавый голос мистера Мартина, в котором слышался сильный акцент Ист-Энда и от которого у Галы по спине пробегали мурашки. Не обращая внимания, она продолжала идти в направлении костюмерной комнаты.
 – Гала! Я сказал, подожди! Вернись! Мистер Файнберг и мистер Джеймс не успели рассмотреть юбку.
 Гала на мгновение остановилась, потом неохотно вернулась. В белых туфлях на высоких каблуках, носить которые заставлял свою манекенщицу мистер Мартин («От этого кажется, что ноги растут от шеи, детка», – любил повторять он), Гала остановилась, выставив вперед одну ногу в позе, которой ее учили в школе манекенщиц.
 – М-м-м, – промычал мистер Файнберг, – очень, очень хорошо… – Повернись Гала, покажи нашим гостям платье сзади.
 Гала послушно повернулась.
 – Пощупайте материал, Морри, – сказал мистер Мартин, – сорок пять процентов хлопка. Класс? Точно такое же платье на распродаже в «Харроуз» стоит сейчас девяносто пять фунтов.
 Схватив конец ее юбки, он резко взмахнул рукой, отчего юбка поднялась и стали видны ее трусики. Он рассмеялся, видя попытки Галы опустить юбку и вырваться.
 – А как вам нравится эта деталь, Морри, а? Очень ничего, не правда ли? Готов спорить, что за несколько лишних фунтов она тоже будет ваша.
 Мистер Файнберг неловко отвел глаза, в то время как Гале наконец удалось освободить юбку из рук мистера Мартина. Руки в боки Гала угрожающе двинулась на него, выплескивая наружу всю накопившуюся в ней ярость. Забыв про правильную речь, которой ее учили миссис Форстер, и вернувшись к йоркширскому диалекту, Гала высказала ему все, что о нем думала.
 Ее оскорбленное тело дрожало от гнева, а ее холодные серые глаза сузились и потемнели, когда она выпалила все, что думала о нем, ему в лицо.
 – Вы – отвратительный, ничтожный человек. Вы платите мне за то, чтобы я показывала вашу одежду, а не за то, чтобы лапать меня своими липкими руками или подглядывать за мной, когда я переодеваюсь. Отправляйтесь домой и задирайте юбку своей жене, хотя бы чтобы немного отвлечься от размалеванных проституток из Сексарамы. Да, да! Я видела, как вы оттуда выходили… Вам там проще, не так ли? На них нет ни юбок, ни брюк, и вы можете любоваться ими столько, сколько хотите, вы же заплатили за все. Какой же вы мерзавец!
 Мистер Файнберг и мистер Джеймс попятились к двери, когда Гала схватила мистера Мартина за галстук и подняла его со стула.
 – Вы знаете, кто вы такой? Вы – извращенец, – закричала она, – только вы пытаетесь скрывать это, но я-то знаю, что означают ваши похлопывания и пощипывания. Со мной это не пройдет, мистер Мартин. Никогда! Вы взяли себе не ту манекенщицу!
 Она отпустила его галстук, и он снова упал на стул, оглушенный ее негодованием.
 Она гордо прошествовала в костюмерную, где сорвала с себя одежду и стала быстро засовывать свои вещи в сумку, потом со странным спокойствием надела пальто. До Галы донесся голос мистера Мартина, он кричал, что увольняет ее, но Гала решила считать, что уходит сама.
 Единственным осложнением в этой ситуации было то, что найти другую работу оказалось очень трудно. Везде было полно молодежи, и даже работу официантки найти было непросто.
 После двух месяцев без работы и денег, а также с кошмарами по ночам, которые становились все чаще, она переехала с насиженного места в Эрл Корте и сняла крошечную комнатку в переулке рядом с вокзалом Паддингтон, откуда началось ее падение. Она обошла все агентства по найму манекенщиц, все демонстрационные залы. Она снова побывала в домах моделей, но нигде ее не приняли. Да и кто мог обратить на нее внимания, с ее желтыми волосами, корни которых были заметно темнее самих волос, а во всем ее облике отсутствовал стиль. Гала вынуждена была признаться самой себе, что она не производила впечатления свеженькой, невинной девушки, какой была год назад, когда уехала из Йоркшира. Сейчас она выглядела усталой и худой, с постоянной складкой озабоченности между бровями и выражением неудачницы на лице.
 Когда она просыпалась по утрам, фотографии Джесси-Энн, которыми были оклеены грязные, сырые стены ее комнаты, бросали ей вызов своей чистотой и успехом, который сумела завоевать эта девушка, покорив всю Америку. Джесси-Энн никогда не приходилось переживать то, что выпало на долю Галы. Джесси-Энн всегда была звездой.
 Гала всегда считала свою семью в Гартвейте бедной, но теперь она так не думала. Она ничего не знала о своей матери, и через несколько месяцев тоже перестала ей писать, пристыженная тем, что не сумела ничего добиться, и обиженная, что ее мать совершенно о ней забыла ради своего мужа и новой жизни. Мать Галы. не хотела больше считать себя ответственной за дочь. Те двадцать фунтов, которые она сунула в руку дочери, говорили сами за себя. Оглядывая грязную, давно не ремонтированную комнату, свидетельницу сотен разных судеб, Гала поняла, что это был предел, дальше которого только самое дно. Это уже серьезно. И все ее мечты ей не помогли. Она была Хильда Мерфилд, она была одинока и испугана. И в отчаянном положении.
 Через несколько дней, просматривая вечером «Ивнинг стандард», она увидела объявление. Сжимая в холодной руке кружку с кофе, она пробежала глазами перечень свободных мест. Одно объявление было следующим: «Приглашаю молодую, обаятельную девушку, стройную, спортивную, в хорошей форме, для работы секретаршей в «Ла Резерв». Гала знала, что «Ла Резерв» был самым модным и шикарным клубом здоровья и красоты. Глотая задумчиво кофе, она вспомнила, как была счастлива, работая в таком же салоне в Лидзе и как хорошо все у нее получалось с клиентами, даже Дебби это заметила. Эта работа могла бы решить все проблемы, но, естественно, нужно было хорошо выглядеть, гораздо лучше самих клиентов, чтобы они могли видеть, что можно получить в их клубе.
 Подойдя к окну с маленьким зеркальцем в руках, она посмотрела на себя, с расстроенным видом поправив свои неухоженные волосы. Может быть, попробовать прополоскать волосы оттеночным шампунем? Кроме того, у нее сохранился трикотажный костюм, который она одевала, работая в Лидзе.
 Джинсы у нее были приличные, она погладит свой желтый свитер и почистит туфли. Может, она и не состоялась как манекенщица, но тут она была уверена, что с работой справится. Там наверняка будут рады человеку с ее опытом. Все, что ей нужно – шанс показать это всем.
 Но вышло все по-другому. Менеджер в «Ла Резерв» держалась очень холодно. Она побеседовала уже, наверное, с двадцатью девушками, когда там появилась Гала.
 – Извините, – сказала менеджер, не побеспокоившись даже смягчить свои слова улыбкой, – но вы не тот тип, который нам нужен.
 Взглянув со стороны на свою слишком белую кожу и слишком худое тело, облаченное в блестящий синий трикотажный костюм для аэробики, и сравнив себя с загорелыми, румяными и упитанными девушками, которые проходили по устланным коврами коридорам «Ла Резерв», Гала слишком хорошо поняла, что имела в виду та женщина.
 Пройдя Флорал-стрит, она стала бесцельно бродить по шумным этажам универмага Ковент-гардена, размышляя, что делать дальше. Почти все деньги подошли к концу, и работа была ей просто необходима.
 Неожиданно у нее закружилась голова, и она схватилась за перила лестницы, ведущей на нижний этаж магазина. Она не ела с утра, потому что очень нервничала, и сейчас желудок требовал пищи. «Наплевать на все, – устало решила Гала, – куплю себе чашку кофе, а подумать обо всем успею и позже».
 Она едва не плакала, усаживаясь за столик, но сердито сжала губы и стала изучать замусоленное меню.
 – Только чашку кофе, пожалуйста, и кусок яблочного пирога, – сделала она заказ официантке.
 Талия Уэстон сидела от нее через два столика.
 – Я где-то видела эту девушку, – сказала она своей приятельнице, – но не могу вспомнить где.
 – М-м-м, – пробормотала ее подруга, тоже взглянув на Галу. – Кто бы она ни была, она какая-то странная.
 – Вспомнила! – воскликнула Талия. – Кэм делал ее фотографии, а потом попросил меня избавиться от нее, когда она стала его разыскивать. Он сказал, что она немного не в себе и ему не хотелось, чтобы она начала его преследовать. – Талия преувеличенно вздохнула. – Знаешь, жизнь секретарши довольно тяжелая. Но я вот что хочу сказать. Он сделал какие-то странные снимки, и на них никто не обратил внимания, пока Дино их не увидел. Он сказал, что мог бы использовать ее в своей работе над серией фотографий. Ты представляешь? Ну, мне пришлось признаться, что я выбросила адрес девушки, и он здорово рассердился. Конечно, с тех пор прошло много времени, и он уже забыл и думать про нее, но кто знает, – она задумчиво рассматривала Галу. – Думаю, я должна взять у этой девушки адрес еще раз, на всякий случай.
 – Я бы не стала беспокоиться, – небрежно заметила ее подруга. – Она какая-то бесцветная.
 – О вкусах не спорят, – улыбнулась Талия, направляясь через занятые столики к Гале.
 – Привет, – весело поздоровалась она. – Помните меня? – Гала удивленно глядела на нее. – Меня зовут Талия, я секретарша в агентстве «Марлей».
 – О, да, конечно.
 – Послушайте, кажется, мы потеряли ваш адрес, но в нашей картотеке все еще есть ваши фотографии, которые сделал Кэм. Дино думал, что мог бы вас использовать, и Кэм пытался найти вас, но оказалось, что никто не знает, где вы живете. – Она рассмеялась. – И даже кто вы такая. Думаю, что знал только Кэм, – она понимающе подмигнула Гале, позванивая позолоченными браслетами, когда вынимала из сумки карандаш и бумагу. – На всякий случай скажите мне еще раз ваш адрес.
 Гала потрясенно смотрела на Талию… Кэм сделал те ужасные фотографии… Дино хотел использовать ее…
 – Так как? – нетерпеливо спросила Талия. – Мне надо возвращаться на работу, знаете ли.
 Гала быстро продиктовала ей свой адрес.
 – У меня нет телефона, – добавила она виновато.
 – Ничего. Я беру адрес на всякий случай. Может быть, второго случая не будет. Но все равно, удачи вам, Гала-Роза.
 Шурша складками юбки и звеня браслетами, она вернулась к своей подруге, и Гала видела, как они стали подниматься по лестнице, покидая кафе и ее жизнь. Наверняка Дино Марлей больше не вспомнит о ней; смешно было мечтать об этом. Ведь она даже не смогла получить ту работу, которую имела у Дебби в Лидзе.
 Из Ковент-гардена она дошла до Сохо, и в одном из лабиринтов переулков заметила коричневую дверь магазина с выцветшей надписью на окнах винного бара «Линди», а рядом маленькое объявление «Требуются бармен и официантка». Гала зажмурилась, не желая видеть это объявление. Но потом вспомнила, что в пятницу ей нужно платить за комнату, и в следующую пятницу тоже, и еще она представила неулыбчивое лицо хозяйки с ледяными глазами. К тому же она была голодна. Скрепя зубами, она толкнула дверь и вошла внутрь.
 В первые жуткие месяцы работы в винном баре «Линди» она плакала каждую ночь, вернувшись домой, выливая ведра слез, снимая таким образом напряжение, которое чувствовала, прислуживая в грязном, полутемном баре.
 Посетителями «Линди» были временные обитатели Сохо, мелкие хулиганы и опустившиеся футбольные болельщики, торопящиеся поскорее напиться до такого состояния, чтобы плашмя упасть лицом на стол или затеять драку, и тогда их выбрасывал на улицу вышибала бара по имени Джейк.
 Если бы не Джейк, Гала ушла бы из бара через неделю, слишком напуганная клиентурой и наполненная презрением к хозяину бара, у которого была внешность подлеца. Но рядом с Джейком она чувствовала себя в безопасности. У него был рост шесть футов и три дюйма, широкие плечи бывшего форварда-регбиста и самые большие руки, которые когда-либо видела Гала. Джейк мог разбить лицо человеку одним быстрым, неуловимым движением руки. Гала знала это, потому что видела собственными глазами, как это происходило. И тем не менее глаза у него были добрейшие. Иногда ей даже казалось, что такие глаза могут быть только у невинного маленького ребенка. Джейк был единственным человеком, которого знала Гала, кому было даже хуже, чем ей. Не потому, что он имел меньше, чем она, а потому, что он гораздо больше потерял.
 Семье Джейка принадлежал большой загородный дом в Уилпшире, которым владели много поколений, а также дорогая квартира на Итон-сквер; они также имели прекрасную виллу в горах около Ниццы на юге Франции. Когда-то он заработал сомнительную честь быть исключенным из одной из лучших школ Англии за то, что играл в азартные игры, – как он сам сказал ей, зарабатывая на этом довольно много денег. Потом его исключили из дорогой, со строгими правилами школы в Шотландии, где формировали характер тем, что заставляли учащихся совершать пятимильные пробеги по пересеченной местности на рассвете в любую погоду, а погода в Шотландии, да еще зимой, могла быть очень мрачной. И Джейк отказался бегать, он также отказался карабкаться по ледяным горам; он отказался натягивать паруса в штормовую погоду на море, находясь на небольшом суденышке вместе с остальными учащимися, объясняя это тем, что никто в здравом уме не будет делать такие смехотворные вещи. Если бы он не был лучшим игроком в регби, они бы давно избавились от него. Но ради школьной команды и его безутешных родителей они продолжали терпеть Джейка, пока его не уличили в том, что он пил алкогольные напитки в местном баре и общался с местными проститутками. Тогда-то его все-таки исключили, и священные врата лучших школ Британии закрылись для него навсегда.
 Джейк продолжал вести бурную жизнь и стал играть в регби за «Кардифф», а потом попал в сборную Уэльса, пьянствуя и гуляя, к радости бульварной прессы и к ужасу своего тренера, пока однажды в солнечный день на международных соревнованиях между Уэльсом и Францией после очередной свалки на поле у него не закружилась голова. Сделав подачу, он на мгновение взглянул на кричащую толпу зрителей и камнем рухнул на землю.
 Удар, сказали врачи, в двадцать два года! Его родители ни разу не навестили его в больнице, они давно умыли руки. Ведь по его вине их известная и свято оберегаемая фамилия попала в дешевые газеты, склонявшие ее самым ужасным образом, и им ничего не оставалось делать, как забыть о его существовании. Из семейного фонда ежемесячно в банк Хеймаркета переводилась небольшая сумма, гарантирующая, что он не умрет с голоду. Но для общества Джейк Мейбрук перестал существовать вообще.
 – Мне еще повезло, что после удара у меня осталась парализованной только эта сторона лица, остальное функционирует на пять, – сказал он Гале за чашкой кофе в кондитерской «Валери» на Олд Комптон-стрит недели две после того, как она начала работать в баре «Линди». – После этого я вроде как вернулся в свою естественную среду. А теперь расскажи о себе, Гала. Тебе не место в «Линди», ты девушка другого сорта. В «Линди» нужны такие, как официантка Рита, наглая и грубая и не против того, чтобы время от времени переспать с клиентом за десятку. Ты совсем другая. – Улыбаясь своей особенной, кривоватой ухмылкой, поскольку двигалась только половина его лица, он протянул руку и провел ладонью по ее щеке. Его огромные пальцы были нежными, как у котенка. – Ты еще ребенок, – добавил он. – Тебе надо вернуться домой, к маме, ходить на вечеринки и искать хорошего мужа.
 – Никогда! Я никогда не сделаю этого! – с пылом воскликнула Гала. Откусив от миндального пирожного, она мрачно жевала, а Джейк смотрел на нее, допивая кофе и улыбаясь. Проглотив последний кусочек – пирожное было восхитительным, такой вкуснятины она не пробовала уже очень давно, она запила его горячим кофе. Потом, глядя в добрые карие глаза Джейка, она поведала ему свою историю во всех подробностях, начиная с детских фантазий и постыдных турне по пивным ее матери, о своих глупых амбициях стать известной манекенщицей, как Джесси-Энн Паркер. Она открыла Джейку даже свое настоящее имя.
 – Да… Хильда Мерфилд, – сказал он после трех чашек кофе и четырех пирожных. – Нет, оно действительно тебе не подходит. И только потому, что его дали тебе твои родители, не имеющие никакого воображения, ты должна жить с ним всю жизнь? Нет. Для меня, – добавил он, – ты будешь только Гала-Роза. – Его речь была образованная, принадлежащая человеку высшего сословия, и совсем не вязалась с его грубой внешностью. – Ну, тебя можно назвать еще Гала-Розовый бутончик, но ты своего добьешься, увидишь. Ты только не сдавайся, Гала.
 – Но ты посмотри на меня! – горестно воскликнула она, забыв о любопытных взглядах публики, состоящей из смеси артистов, газетчиков и владельцев магазинов в Сохо, отдыхающих за кофе в «Валери» среди облаков сигаретного дыма. – Я слишком худая, мои волосы не ухожены, я обносилась и выбилась из моды. Со мной все кончено, Джейк. Я не могу позволить себе жить так, как должна жить манекенщица. Вот почему я пошла работать в «Линди»; им все равно, как я выгляжу, если только я быстро работаю и успеваю убирать столики и правильно даю сдачу. И я собираюсь экономить каждый пенни, чтобы когда-нибудь, пусть на следующий год, я смогла начать с начала. В конце концов, мне всего восемнадцать лет.
 – Конечно, все так и будет, – ответил он, ободряюще пожав ей руку. – Ты должна держаться своей мечты, Гала-Роза. Ты знаешь, – добавил он, наклонив набок голову и критически оглядывая ее, – я немного разбираюсь в женщинах, и у тебя есть все, что нужно… У тебя хорошая фигура, только ты немного худовата. У тебя длинные ноги под этими джинсами. Тебе действительно нужно навести лоск…
 – Мне нужна волшебная палочка, – горько вздохнула она. Но с этого дня она стала считать Джейка своим лучшим другом. Своим единственным другом.
 Всю длинную зиму она продолжала работать в «Линди», съедая за день бесплатный обед, который ей полагался. Это была еда из меню «Линди», приготовленная в засаленной микроволновой печи, но очень скоро от нее начал болеть желудок, и она благоразумно вернулась к сандвичам с салатом, которые она готовила себе, покупая большой пшеничный батон на целую неделю. Иногда, когда она была уже не в силах справиться с собой, Гала позволяла себе отправиться в «Макдоналдс», где покупала гамбургер или брала маленькую порцию цыпленка домой. Время от времени они с Джейком после работы заходили в «Валери» или еще куда-нибудь, чтобы посидеть немного за чашкой кофе. Когда все оказывалось закрытым, Джейк вел ее в маленький клуб-кафе, полутемное, прокуренное место, где можно было найти что выпить и поздно ночью и где он кормил ее огромным бифштексом, который она никогда не могла доесть с ее желудком, не привыкшим к обильной пище. Дело кончалось тем, что она заворачивала остатки мяса в салфетку и в пластиковый пакет и брала его домой, чтобы доесть позже с хлебом.
 За исключением тех дней, когда Джейк проигрывал свою машину, он всегда настаивал на том, чтобы отвезти ее вечером домой в своем потрепанном маленьком автомобильчике «метро», сгибаясь в три погибели, чтобы уместиться за рулем, чуть ли не касаясь коленями подбородка. Он низко пригибался к рулю, отчего становился похожим на пулеметчика в хвосте военного бомбардировщика из фильма военных лет, когда они ехали по тихой ночной Оксфорд-стрит в направлении к ее потрепанному дому, где комнаты сдавались внаем, и находившемуся на мрачной, замусоренной улице за железнодорожным вокзалом Паддингтон.
 Гала никогда не приглашала Джейка зайти к ней на чашечку кофе потому, что ей было стыдно за безликую обстановку ее комнаты. В ней не было ничего, что указывало бы на ее личность или чувства, – вещи, которые ей нравились, цветы, запахи, музыка… Комната была такой же, как в тот день, когда она въехала в нее. Не было истрачено ни одного пенни, чтобы попытаться хоть немного сделать ее уютней, вероятно, это объяснялось тем, что в душе Гала понимала, что эта комната никогда не станет ей домом. И если она будет к этому так относиться, то есть чувствовать себя здесь временно и не обживаться, тогда будет жива ее мечта, что однажды она переедет отсюда в свой собственный дом, в какую-нибудь небольшую квартиру со спальней и гостиной, с собственной маленькой кухонькой и ослепительно чистой ванной комнатой. Вот эту квартиру она наполнит цветами и любимыми вещами…
 В один из ее выходных Джейк пригласил Галу к себе домой.
 – Один из моих многочисленных талантов – умение отлично готовить, – сказал он. – Кроме того, у меня сегодня зарплата, и я могу немного раскошелиться – сегодня для нас только самое лучшее, Гала.
 Он угостил ее молодой зеленой спаржей, которую она ела впервые в жизни. Было еще рано для спаржи, и она продавалась только в дорогих магазинах. Гала от изумления широко раскрыла глаза, распробовав ее необыкновенный вкус. Вспомнив то, что произошло с ней у Кэма в студии, она сделала только два-три глотка из своего бокала с шампанским, которое он ей налил. Но и без вина она почувствовала себя уютно, наблюдая, как Джейк яростно носится по небольшой кухне своей квартиры в Челси, поджаривая свежую семгу и готовя к рыбе соус из огурцов с укропом. С Кэмом было все по-другому. Она покраснела, глядя на шампанское в мелких пузырьках, вспоминая поцелуи Кэма, его руки…
 На десерт была клубника, а еще Джейк купил очень вкусный черный шоколад с экзотической начинкой, как он выразился, «чтобы добавить несколько лишних граммов на ее косточки».
 Они сидели рядышком на скользком кожаном диване Джейка и держались за руки. Гала смеялась, каким-то образом соскальзывая с него. Джейк подтрунивал над ней, а потом нежно поцеловал ее в кончик ее носа.
 – Если бы я был нормальным человеком, а я им не являюсь, я бы попросил тебя выйти за меня замуж, Гала-Роза, – торжественно сказал он ей. Он отвернулся от нее, чтобы она не видела горькое выражение его лица, с одной стороны, казавшимся старым, а с другой – молодым. – Впервые в жизни я жалею о том, кто я, – прошептал он.
 Гала ошеломленно смотрела на него некоторое время, потом сказала:
 – Но ты не можешь жениться на мне. Ведь я никто… Я хочу сказать, ты из семьи Мейбруков, у вас не принято жениться на таких девушках, как я.
 – Не говори так, Гала-Роза, – сердито ответил он. – Ты – это ты! Я же вижу, что ты хорошо воспитана, чиста и по-своему очень красива. И когда-нибудь это заметит кто-то еще… Для меня ты слишком хороша. Я непутевый, Гала, я всегда делал то, что хотел и когда хотел, как какой-то испорченный ребенок, с той только разницей, что и испорченные дети когда-то становятся мужчинами.
 Вздохнув, он взял ее руку в свою и поцеловал каждый палец Галы в отдельности. Его нетронутая параличом сторона лица резко высветилась, и на мгновение Гала успела подумать, что он был очень красив до своей болезни. Больше она ничего подумать не успела, потому что его губы приблизились к ее губам и он нежно поцеловал ее.
 – Ну вот, – отрывисто сказал Джейк. – Давай с этим покончим раз и навсегда. А теперь, напоив и накормив и даже поцеловав тебя, я думаю, что пришло время проводить тебя домой. У меня встреча в казино, и сегодня я, кажется, в ударе…
 Гала знала, что, возможно, он проиграет все до последнего пенни из своего ежемесячного пособия, а может и больше, в казино. А после он, вероятно, напьется, и, как это случалось и раньше, его поймают полицейские за то, что он мочился у дерева на Мейфэар или ввязался в драку на Беркли-сквер, потому что его не пускали в ночной клуб, и он окажется в конце концов в полицейском участке на Бик-стрит по обвинению в пьянстве и дебоширстве.
 – Не делай этого, Джейк, пожалуйста, – прошептала она просительно. – Не играй на все деньги, не напивайся… пожалуйста. Ради меня…
 Джейк улыбнулся своей обычной жизнерадостной, кривоватой ухмылкой и потянулся за пиджаком.
 – Мне очень жаль, дорогая, – ответил он, – но я не могу тебе этого обещать, даже ради тебя.
 Когда он оставил ее у порога дома, Гала смотрела на удаляющиеся огоньки его автомобиля, жалея, что может любить его не как мужчину, а как брата. Может быть, тогда она смогла бы найти в себе силы изменить его.
 С того момента пьянство Джейка становилось все сильнее. Она все чаще замечала, что, приезжая на работу в «Линди», он сильно пах виски, и хотя он никогда не пил в «Линди», поскольку этого не разрешал менеджер бара Леонард Линзен, он регулярно исчезал в близлежащие пивные и бары, возвращаясь оттуда с покрасневшим лицом и злым. Гала встречалась несколько раз с ним за утренним кофе в «Валери» и пыталась поговорить с ним об этом, но в большинстве случаев Джейк был таким мрачным и подавленным, что молча пил кофе и не поднимал глаз от столика, пока она не прекращала своих попыток воспитывать его и просто держала его за руку.
 – Бесполезно, пойми ты, – сказал он ей как-то утром, стоя перед ней на мрачной Олд Комптон-стрит. – Ты только взгляни сюда, Гала-Роза. – Он вытянул перед ней дрожащие руки, и она с ужасом смотрела на них. – Я не могу ничего с этим сделать, – сказал Джейк. – Видит Бог, я старался… Не такой уж я плохой, понимаешь? А хорошее виски успокаивает боль в голове, но от него трясутся руки. Это замкнутый круг, Гала, и я не могу разорвать его.
 Она взглянула на его небритое лицо и заметила загнанное выражение на нем, потом он отвернулся и пошел прочь, прокладывая себе путь в толпе с ловкостью бывшего регбиста-форварда.
 Гала пришла в тот вечер на работу расстроенная и какая-то взвинченная, механически выполняя свои обязанности, не вкладывая ни капли души, думая о Джейке, который понуро сидел в баре за кружкой пива. Пиво стояло перед ним с десяти часов, когда он приступил к работе, и она была еще не тронута в одиннадцать тридцать. Он выглядел особенно плохо с трехдневной щетиной на щеках и в помятом темно-синем костюме в полоску. Он был полной противоположностью, как подумала с тяжелым сердцем Гала, молодого английского денди.
 – Вот ваша зарплата, Гала, – обратился к ней Леонард, ее босс, протягивая ей запечатанный конверт, как обычно по пятницам. Гала засунула его себе в карман и поспешила обслужить двоих мужчин, стоящих у бара. На них были полосатые шарфы болельщиков регби, намотанные на шеи, и они требовали «плеснуть им чего-нибудь крепенького».
 – И две картофелины в мундире, детка, с сыром, – крикнули они, усаживаясь за столик с рюмками. Направившись на кухню, Гала сунула картофель в микроволновку, продолжая думать о Джейке. Его машина снова исчезла, значит, Джейк снова ее проиграл, но сегодня он не пил. Это могло означать только одно – у него совсем не было денег и ему больше не давали в долг, поэтому он и не играл и даже не напился. Достав из кармана коричневый конверт с зарплатой, она внимательно посмотрела на него. В нем было ровно шестьдесят пять фунтов, которые остались за вычетом налогов и выплаты на медицинское страхование. После того как она заплатит тридцать пять фунтов за комнату плюс тот минимум, который ей нужен на проезд и уплату по газовому счетчику, еще по фунту в день на еду, у нее должно было остаться фунтов двадцать. Она здорово экономила и копила как последняя скряга в течение последних месяцев, стремясь к своей заветной цели – вернуться к работе манекенщицей на следующий год, и уже на ее счету в банке лежало двести сорок фунтов. Но если Джейку нужны были деньги, она готова отдать ему их, он бы тоже с радостью помог ей, она была в этом уверена. Кроме того, она горячо любила его.
 Вытащив готовые картофелины из печки, она поспешила обратно через бар и выложила их на стол перед уже подвыпившими любителями регби. Их собралось сегодня великое множество, видимо, должна была состояться важная игра на Уэмбли… Все были из Уэльса, задиристые, но еще недостаточно пьяные, чтобы затеять драку. Джейку нужно быть готовым сегодня ко всему…
 Подойдя к краю бара, она локтями облокотилась на стойку.
 – Все в порядке? – спросила она, тревожно улыбаясь Джейку.
 – Со мной все в порядке, Гала-Роза. Просто я не пьян, вот и все.
 – Из-за того, что ты все проиграл, верно?
 – Частично. Но это не все. Есть другие причины. Уэльс играл против Англии на Уэмбли сегодня. Я ходил туда посмотреть на свою старую команду, и они выиграли. Без вашего покорного слуги, Джейка Мейбрука. – Его глаза были полны горечи, когда он взглянул на свое нетронутое пиво. – Регби было единственным хорошим делом в моей жизни, – прошептал он, – до того, как я узнал тебя, конечно, – добавил он с присущей ему галантной иронией. – Но будь я проклят, если я чуть от этого не умер!
 Пошарив в кармане, Гала вынула коричневый конверт.
 – Возьми это, Джейк, – решительно сказала она, – положи это в свой карман и отправляйся домой, выпей сегодня шампанского, а не виски. Если тебе надо напиться, сделай это красиво, но напейся дома. Ты почувствуешь себя гораздо лучше наутро.
 Джейк удивленно смотрел на нее.
 – Что это такое, детка? Любовное письмо для меня? – Его хохот разнесся по бару и заставил всех обернуться, чтобы узнать, что смешного он нашел. Вскрыв конверт, он вынул содержимое. – Ты предлагаешь мне деньги? – прошептал он. – Твои заработанные тяжким трудом деньги? О, Гала-Роза! Моя дорогая, детка, я не заслуживаю такого отношения. Ты хочешь заплатить, чтобы я красиво напился, чтобы я мог утопить свое горе. Нет, спасибо тебе, дорогая, но нет. Я не могу этого принять. – Он сунул деньги ей в руку. – Пусть они останутся у тебя. Поверь, тебе они нужны больше, чем мне.
 Когда она попыталась отдать их ему обратно, деньги рассыпались по стойке и намокли от пролитого пива.
 – Здесь пятьдесят пять фунтов, – строго сказал он. – Этого слишком много, чтобы пускаться в загул. Не успеешь обернуться, как тебе набьют морду!
 – Пятьдесят пять? – Гала озадаченно взглянула на него. Джейк быстро пересчитал деньги:
 – Да, точно. Пятьдесят пять.
 – Но должно быть шестьдесят пять. Столько обычно я получаю.
 Джейк посмотрел на нее, потом проговорил:
 – Скажи-ка, ты всегда открываешь конверт с зарплатой здесь?
 – О, нет! Я всегда жду, пока приду домой. А затем утром отношу в банк.
 – О'кей, я скажу, что ты должна сделать. Иди сразу к своему дорогому боссу, покажи ему твои пятьдесят пять фунтов и посмотрим, что он скажет.
 Гала неуверенно посмотрела на него:
 – Зачем? Неужели ты думаешь, что он обманывает меня нарочно?
 Джейк кивнул:
 – Я готов биться об заклад. Это старый фокус… Оставить себе лишние десять фунтов… Иди же, Гала, спроси его.
 Гала медленно направилась в противоположный конец бара, где Леонард Линзен пил кофе и читал результаты сегодняшних скачек.
 – Да? – спросил он, недовольно глядя на нее, когда она обратилась к нему.
 – Мистер Линзен. В моей зарплате не хватает десяти фунтов. Здесь только пятьдесят пять, – сказала она.
 – Глупости! – равнодушно бросил Линзен. – Вы получили столько, сколько и всегда; если вы потеряли деньги, то это ваша проблема.
 – Но я открыла конверт здесь, вот только что… Я никак не могла потерять десять фунтов, – возразила Гала.
 – Нет? Но как вы это докажете? Откуда я знаю, что вы не засунули деньги себе в сумочку или карман? Такое постоянно случается среди служащих бара. Нет, извините, но не сваливайте на меня…
 – Мистер Линзен, – протестующе сказала Гала, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. – Должно быть, вы сами в этот раз ошиблись. Я не могу себе позволить терять десять фунтов. Мне нужны все деньги, которые я заработала.
 – Да? Ну тогда работайте немного получше, тогда, может, будете получать чаевые. Вам надо брать пример с Риты… Оставаться на сверхурочные часы…
 Красная и злая, Гала вернулась к Джейку.
 – Я так и знал, – сказал Джейк. – Я уже не раз замечал, как он проделывает это то с одним, то с другим. Оставайся здесь, Гала. Я сам с ним поговорю…
 Соскользнув с высокой табуретки, он прошел через бар.
 – Посмотрите! – вскричал мужчина небольшого роста в полосатом шарфе и с уэльским акцентом. – Не сам ли это старина Мейбрук!
 Полдюжины голов повернулись в их сторону, когда Джейк остановился рядом с ними.
 – И что из этого? – спокойно спросил он.
 – Ничего, ничего, – пробормотал тот, оценив размеры Джейка.
 – Тогда все в порядке, – произнес Джейк, продолжая свой путь в направлении Линзена.
 – Обладатель трех кубков Уэльса, звезда команды, только посмотрите на него, – пробормотал коротышка. – Разгуливает по бару как заправский громила.
 Гала с опаской глядела на пьяных болельщиков из Уэльса, когда Джейк, не обращая на них внимания, подошел к Линзену. Переполненный бар неожиданно стих, и все взгляды устремились на Джейка.
 – Отдайте десятку Гале, мистер Линзен, – тихо сказал он.
 – Что ты имеешь в виду – отдать ей десятку? Она получила свою зарплату, точно такую же, как и раньше. Рита вот не жалуется. Рита, ты получила свою зарплату, не так ли?
 – Конечно, получила. – Рита вынула деньги из низкого выреза своей блузки. – И надеюсь заработать еще немного! – добавила она, нахально подмигивая хохочущим посетителям.
 – Если Тала куда-то их дела и думает, что вытащит из меня еще одну десятку, то она сильно ошибается.
 – Нет, никуда она их не девала, Линзен. Я открыл этот конверт и пересчитал деньги. Так что не надо. Отдайте ей десять фунтов, и не будем больше возвращаться к этому вопросу.
 Культурная речь Джейка, когда он обращался к Линзену, слышалась в каждом уголке притихшего бара.
 – Похоже, назревает драка, – предположил один из болельщиков в предвкушении, отставляя кружку и поводя крепкими плечами.
 – Да нет, – ответил коротышка. – Этот громила драться не будет. Ему когда-то здорово досталось от французов, выбили весь дух вон.
 Тем временем Джейк схватил Линзена за ворот.
 – Десятку, Линзен, и немедленно, – сказал он сквозь зубы.
 – Твою мать, ты уволен, – прорычал Линзен.
 Джейк ударил его прямо в нос. Послышался хруст, и из носа брызнула кровь. Линзен соскользнул на пол, из его горла вырвался сдавленный булькающий звук. Засунув руку в карман Линзена, Джейк вынул из бумажника десять фунтов. Он осторожно отнес их Гале и отдал ей в руки.
 – А сейчас иди и возьми свое пальто. Я отведу тебя домой. Пора тебе найти другую работу.
 Гала с ужасом смотрела на него. Голубая рубашка Джейка была вся в крови, а костяшки его руки вспухли и были оцарапаны.
 – Джейк, я не хотела, чтобы это делал… Я хотела только помочь тебе…
 – Не обращай внимания, Гала-Роза. Просто возьми пальто, и мы уходим, – терпеливо повторил он, потирая глаза поцарапанной рукой.
 – Все в порядке, Джейк? – встревоженно спросила она.
 – Только обычная головная боль, только и всего. Но сегодня что-то болит сильнее… Думаю, это из-за игры, – добавил он тоскливо. – Если бы ты могла это видеть, Гала…
 Его речь стала неожиданно неразборчивой, и он прошептал:
 – Все было, как в старые времена…
 – Ты сломал ему нос, негодяй! – раздался крик Риты, склонившейся над Линзеном в дальнем конце бара. – Тебе положено бить пьяных посетителей, а не хозяина! Гала, вызови «скорую помощь»!
 – Бить посетителей? – закричал крепкий мускулистый болельщик, выходя вперед. – Нам бы хотелось посмотреть на этого бывшего, правда, ребята? И как это тебе разрешили только играть за Уэльс, парень? Ну, скажи мне. – Сжав кулаки, он с вызовом ждал, остановившись в центре комнаты.
 – Я сейчас вернусь, детка, – спокойно сказал Джейк Гале. – Мне придется еще кое-что сделать.
 Когда он приблизился, все болельщики вскочили на ноги, сжав стаканы и пивные бутылки в руках, готовые броситься в драку.
 Они ошарашенно глядели, как Джейк вдруг споткнулся и вцепился в стойку, чтобы не упасть.
 – Он что, пьяный? – рассмеялся кто-то. – Эти громилы никогда не умели пить, это точно…
 Пытаясь выпрямиться, Джейк сделал еще два шага в их сторону и, шатаясь, встал перед ними.
 – Джейк, Джейк! – завизжала Гала, когда он шагнул вперед. А потом он упал всем своим весом на залитый пивом и усеянный окурками пол бара «Линди».
 В госпиталь Джейка и Леонарда Линзена увозила одна «неотложка», и полиция любезно разрешила Гале поехать с ними. Но в этом не было необходимости. Джейк умер еще до того, как упал на пол.
 В колонке сплетен «Дейли мейл», которую вел Нигель Демпстер, появилось маленькое сообщение и краткий диагноз – обширное кровоизлияние мозга. Затем тело Джейка, по распоряжению его семьи, было отправлено обратно в Уилпшир. Гала подумала, что теперь, когда Джейк умер, он стал наконец достоин уважения и чести вернуться домой. Она пыталась дозвониться до его отца, объяснив, что была другом Джейка и хотела бы присутствовать на похоронах, но его секретарь холодно ответил, что похороны будут происходить только в узком семейном кругу.
 В день похорон Гала в ужасном состоянии сидела у себя в постели и оплакивала Джейка и свою потерянную любовь. Джейк был ей братом, ее защитником, которого у нее никогда раньше не было. Он вел себя с ней как настоящий английский джентльмен, несмотря на то что его семья считала его недостойным своей фамилии и неудачником. При других обстоятельствах она бы точно влюбилась в него, но, с грустью подумала она, если бы все было по-другому, вряд ли Джейк тогда бы в нее влюбился. Он бы никогда и не познакомился с ней, занятый своей жизнью, посещая все эти знатные ужины и приемы, встречаясь с теми красивыми девушками, о которых она читала в газетах. Бедный, дорогой Джейк! Задернув тонкие занавески на окне, за которым было холодно и темно, она разрыдалась, поняв, что жизнь без Джейка опустела, и чувствуя жалость и к себе самой.




 ГЛАВА 5


 Джонатан Морис Ройл был воплощением сплошного очарования. Джесси-Энн лежала, откинувшись на белоснежные подушки больничной постели, в то время как молоденькая и хорошенькая медсестра аккуратно расчесывала ее слипшиеся от пота волосы, убирая их с бледного лица, а рядом в плетеной колыбельке лежал ее малыш. Лицо Харрисона осветилось радостью, когда он взял ребенка на руки. Разглядывая новорожденного сына, он не смог сдержать возгласа удивления, когда обнаружил, что у его мальчика темные волосы (он-то думал, что будут светлые), и пришел в восторг от голубизны его глаз. И хотя Джесси-Энн предупреждала, что глаза ребенка с возрастом обычно меняются, по правде говоря, с Джоном этого так и не произошло. Даже бабушка, Рашель Ройл, и та смягчилась, попав под обаяние по-матерински широкой, хотя и беззубой улыбки внука. А Маркус прилетел из Принстона, держа в руках целую охапку желтых роз, предназначенных Джесси-Энн, и здоровенного шестифутового плюшевого мишку в подарок своему новорожденному братцу.
 – Какой он маленький! – сказал он, осторожно потрогав ручку малыша.
 – Не бойся, – усмехнулась в ответ Джесси-Энн, – он не кусается. По крайней мере, пока.
 Когда тем же вечером Харрисон снова появился у нее, он принес с собой плоскую, обтянутую темно-желтой замшей шкатулку.
 – Я знаю, что тебе никогда ничего не нужно и что ты – девочка, которой чрезвычайно трудно угодить с подарком, – сказал он, открывая шкатулку. – Но голубой цвет – это цвет твоих глаз… и глаз твоего сына тоже.
 Когда он надел ей на шею ожерелье из сапфиров и бриллиантов и показал изысканные, дополняющие гарнитур серьги, у нее от волнения перехватило дыхание. Уязвленная холодным отношением к ней со стороны Рашели Ройл и прекрасно отдавая себе отчет в том, что практически весь остальной мир считал, что она вышла замуж за Харрисона наверняка из-за денег, Джесси-Энн твердо стояла на своем, не разрешая ему вообще что-либо ей покупать.
 – Я, конечно, носила такие вещи, когда работала моделью, но у меня и в мыслях не было, чтобы купить себе что-нибудь подобное! – воскликнула она, поворачивая голову из стороны в сторону так, чтобы большие, продолговатой формы сапфиры, окруженные бриллиантами, вспыхивали на свету искорками. – Но, Харрисон, я вообще-то не могу их принять.
 – Нет, ты их возьмешь, – твердо возразил он, – это тебе подарок в честь рождения нашего сына. И я вот еще о чем подумал: тебе непременно нужно будет купить новое платье под стать камням. Так что через несколько недель, как только ты будешь в состоянии выдержать такую нагрузку, мы с тобой могли бы слетать в Париж и выбрать там несколько подходящих тебе вещей.
 Месяцы беременности не были для Джесси-Энн легкими, хотя с медицинской точки зрения протекала она нормально, без каких-либо существенных отклонений как для нее самой, так и для малыша. Просто ее почти все время тошнило, и поэтому она не могла толком есть, и одно тянуло за собой другое. Она могла бы с полным правом сказать, что Харрисон беспокоился о ней (быть может, даже больше, чем делал в обычных обстоятельствах – и все из-за Мишель), но теперь все волнения были позади. Она возвращалась в свое всегдашнее состояние постоянного голода, счастья и готовности ко всему.
 В Париж, однако, они так и не выбрались, поскольку она ни на минуту не могла оставить малыша. Вот домой она все-таки вырвалась, чтобы познакомить свою семью и друзей с Харрисоном и Джоном.
 Скотт и Мэри Паркер однажды уже приезжали к ним в Нью-Йорк, как раз в то время, когда Джесси-Энн узнала, что беременна, и, удрученная своими ежеутренними недомоганиями, она никому на свете не была так рада, как им.
 У Джесси-Энн всегда были близкие отношения с отцом – даже ближе, чем с мамой, которую целиком поглощала забота о трех подрастающих мальчишках. И они с отцом как-то всегда были настроены на одну волну; даже внешне они были похожи (он был светловолосым и голубоглазым гигантом), и думали они одинаково, и подчас она даже знала наперед, что он сейчас скажет. Каждый раз, когда в раннем детстве отец сажал ее себе на широкие и такие надежные плечи, он ласково называл свою дочь «моя маленькая девочка», а потом, когда она стала подростком и начала расти как на дрожжах, он, подтрунивая над ней, говорил «моя большая девочка». Когда Джесси-Энн позвонила им с Эльютеры, дабы сообщить, что она вышла замуж, вот уж кто нисколько не огорчился по поводу утраченной радости поиска и покупки длинного белого подвенечного платья для своей единственной дочери и связанных с этим хлопот – ее мать. Наоборот, она очень обрадовалась тому, что та «наконец нашла человека, который бы о ней позаботился», и что она счастлива. А вот отец ей тогда сказал:
 – Знаешь, Джесси-Энн, я почему-то всегда себе представлял, что сам отведу тебя к венцу, – она уловила в его голосе дрожь от переполняющих его эмоций, и из ее глаз ручьем полились слезы.
 Приезд ее родителей в Нью-Йорк не стал, как она ожидала, счастливым событием в ее жизни, хотя она хорошо отдохнула, позволив матери заботиться о себе. Только мама знала, как и что нужно сделать, чтобы ее дочери было хорошо, и ей не было необходимости просить ее сделать теплое питье или положить на разрывающуюся от боли голову смоченное холодной водой полотенце. По понятным причинам Джесси-Энн не могла ни сводить родителей в ресторан, ни даже показать город, а ведь для них это был всего второй приезд в Нью-Йорк за всю жизнь. Харрисон предоставил в их распоряжение лимузин с шофером, купил билеты в театр, сделал необходимые распоряжения и заказы к торжественному семейному обеду – в общем, вел себя по отношению к ним, как примерный зять, и она надеялась, что им это понравится, хотя и подозревала, что громадная квартира с ее бесценной обстановкой и многочисленные произведения искусства несколько подавляли их… А Рашель Ройл и пальцем не пошевелила, чтобы выказать им хотя бы некоторое гостеприимство.
 Отец на протяжении всего долгого обеда держался прекрасно, обсуждая с Харрисоном вина и рассказывая ему о своих любимых сортах, на протяжении многих лет покупаемых им к Рождеству, и она знала, что Харрисон потом послал ему ящик, в котором было по бутылке каждой из перечисленных им марок. А вот ее бедная мама совсем стушевалась под оценивающим взглядом Рашели, которая, задав ей несколько хитрых вопросов, напала на столь интересующую ее тему – историю семьи Паркеров.
 Скотт Паркер был провинциалом, почти всю свою жизнь прожившим в небольшом городке. Сын владельца типографии, он поступил в Мичиганский университет, который и успешно окончил, пройдя с отличием курс английского языка. Уйдя в журналистику, занимался освещением местных скандалов, и в конце концов, он удовлетворил свое скромное тщеславие, став редактором спринг-фоллсовской «Гэзетт». Между ним и Мэри Алисон вспыхнула любовь с первого взгляда, и сразу по окончании школы она вышла за него замуж. Мэри, конечно, была женщиной развитой и начитанной, наслаждавшейся жизнью и маленькими радостями, выпадавшими на ее долю, но она и в подметки не годилась Рашель, шикарной и высокомерно-едкой, неотразимой в своем черном шанелевском костюме и атласной блузке цвета красного вина.
 Во время очередной неловкой паузы, возникшей в разговоре, Джесси-Энн сжала под столом руку матери, бросавшей на нее тревожные взгляды.
 – Ты выглядишь сегодня просто великолепно, мама, – сказала она, чтобы как-то подбодрить Мэри Паркер. – Мне очень нравится твое розовое платье.
 – Твой отец сказал, что оно слишком молодежное, но я все-таки подумала, что оно мне идет, – сказала она, польщенная похвалой дочери.
 – С розовым цветом надо быть осторожней, как вы думаете? – прокомментировала эти слова Рашель. – Особенно это касается женщин старше тридцати.
 Джесси-Энн окинула свекровь уничтожающим взглядом.
 – Ярко-розовый цвет был одним из любимых у Шиапарелли, – парировала она, – и Шанель его тоже любила. А Лагерфельд вообще использует его где только можно… Он очень моден.
 – Да не хочу я ничего знать о том, что модно, а что нет! – Рашель взяла жареный хлебец и намазала на него крохотный кусочек масла. Все как завороженные следили за ее отточенными движениями. – Я выработала свой стиль к двадцати пяти годам и с тех пор его придерживаюсь, не оглядываясь ни на какие так называемые моды.
 После этой стычки Джесси-Энн старалась держать родителей подальше от Рашели, оберегая их от колкостей своей свекрови так тщательно, как если бы они были ее детьми.
 – Судя по всему, она очень славная женщина, – сказала ей мать с тенью сомнения в голосе, – и такая элегантная. Но вообще-то с такими деньгами, я думаю, просто нельзя не быть элегантной.
 – Не забивай ты себе всем этим голову, – посоветовал ей отец на прощание, – и помни, Джесси-Энн, ты можешь в любой момент вернуться домой.
 Но может ли она воспользоваться добротой своих родителей? Мысль эта сверлила ей мозг, пока их собственный реактивный самолет, за штурвалом которого сидел Харрисон, летел со скоростью более пятисот миль в час на запад, приближаясь к Спринг-Фоллс, штат Монтана.
 Построенный в двух уровнях и стилизованный под ферму дом, стоявший на большом участке земли на углу тенистой Биллингз-авеню, выглядел точно так же, как и всегда. Он был обшит деревом и выкрашен в белый цвет, сзади его огораживал штакетник, а спереди, между ним и тротуаром, простиралась зеленая лужайка. Ребята в свитерах по-прежнему гоняли на велосипедах по тротуарам или оттачивали баскетбольное мастерство, толпясь возле колец, укрепленных над дверями гаражей. Стоял теплый весенний вечер, и из распахнутых настежь окон доносились время от времени обрывки рок-н-ролльных ритмов, нескончаемо передаваемых подростковой телестанцией Эм-Ти-Ви. Смешиваясь с пением птиц и лаем собак, звуки эти образовывали своеобразный фон.
 «Вот типичная картина маленького городка», – усмехнулась Джесси-Энн, вылезая с Джоном на руках из взятого напрокат «мерседеса». Желая некоторое время побыть наедине с малышом, Харрисоном и родными, она отпустила на неделю няню Джона, памятуя среди прочего еще и о том, что они едут к его бабушке и в случае чего она, конечно же, окажет им всякое содействие, а стало быть, отпадает необходимость в какой-либо дополнительной помощи. Все должно пройти просто и тихо, по-домашнему. Она вовсе не намеревалась предстать перед жителями родного городка в роли эдакой праздной знаменитости, окруженной всеми атрибутами богатства. Чего она в действительности хотела, так это чтобы все шло так, как было всегда.
 Тут она увидела лучащееся радостью встречи лицо мамы и ее протянутые к ней руки, и Джесси-Энн бережно переложила на эти руки свой драгоценный сверток, откинув одеяльце так, чтобы всем было видно личико спящего мальчика.
 – Какой чудесный мальчик! – радостно воскликнула она. – Такой хорошенький… и вылитый Харрисон!
 – Вот уж кто точно знает путь к сердцу мужчины, так это вы, Мэри Паркер, – сказал, усмехнувшись, Харрисон и поставил на землю причиндалы Джона, без которых новорожденный не может путешествовать.
 – Добро пожаловать, Харрисон! – Скотт Паркер утихомирил двух здоровенных светло-серых веймаранеров. [18] – Сез, Джейред, лежать! – Он увлек всех в дом и закрыл за собой дверь. – Джесси-Энн! – Руки отца обхватили ее за плечи, и она наконец-то почувствовала, что вернулась домой.
 – Это твой внук, – гордо сказала она. Малыш открыл свои синие глаза, обвел взглядом окружающие его незнакомые лица и неуверенно улыбнулся.
 – А у него совсем твоя улыбка, – удовлетворенно отметил Скотт. – Я ее помню еще с тех пор, как ты была в его возрасте. Только жаль, что здесь нет твоих братьев; они, наверное, тоже ее помнят.
 Старший брат Джесси-Энн, пошедший по стопам отца, получил место профессора английской филологии в Беркли, ее средний брат проходил интернатуру в чикагской больнице «Кук Каунти», а младший, всегда любивший вольную жизнь и природу, стал лесником в Йелоустоунском национальном парке.
 – В следующий раз, – пробормотала она, также очень хотевшая увидеть их дома, – надо будет с ними лучше договориться.
 Окна гостиной, выходившие на деревянную веранду, были открыты, и Джесси-Энн застыла в изумлении, увидев стоящую там пухленькую темноволосую девушку. Девушку эту она несомненно знала, они определенно где-то встречались, вот только где и когда…
 – Привет, – сказала девушка, застенчиво улыбаясь. – Я вижу, ты меня не узнаешь. Я – Лоринда Мендоза… Мы вместе учились в одном классе, в Спринг-Фоллс хай… [19] 
 – Как же, помню! – улыбнувшись, воскликнула Джесси-Энн. – Ты же лучше всех разбиралась в математике… Ты всегда давала нам сто очков вперед! Разве ты не пошла учиться дальше – в Оклахомский университет, например? Думаю, ты сейчас уже ас в компьютерной науке или в чем-нибудь в этом роде, ведь так?
 Лоринда в замешательстве помотала головой:
 – Я… нет, мне пришлось оставить все это. Мама была больна, и я нужна была дома. Я сейчас работаю бухгалтером в «Гэзетт», – она робко улыбнулась Джесси-Энн. – Твой папа помогает мне держать форму.
 – Ценю ее на вес золота, – прогудел Скотт Паркер. – Лоринда удерживает нас на плаву. Я думаю, без нее старушка «Гэзетт» просто бы обанкротилась.
 – Звучит здорово, – сказала Джесси-Энн, спрашивая себя, что же Лоринда делает у них дома. – Лоринда, это мой муж, Харрисон Ройл.
 – Приятно познакомиться, мистер Ройл, – сказала Лоринда, протягивая Харрисону руку с пухленькими пальчиками, причем он заметил, что ногти на них были обгрызены до мяса, воспалены и кровоточили.
 – Пять лет назад мы переехали с Девятой улицы на Биллингз-авеню, – Лоринда обратилась к Джесси-Энн. – И миссис Паркер, просто душечка, нашла человека, который ухаживает за мамой днем и вообще приглядывает за домом, пока я работаю.
 Джесси-Энн смутно вспомнила, что у девушки мать чем-то серьезно болела, но в целом ей было сложно отыскать у себя в памяти что-либо еще, касающееся Лоринды, – за исключением, пожалуй, ее удивительных математических способностей.
 – Ну же, Лоринда, ты ведь знаешь, что я всегда очень рада, когда кому-то оказываюсь нужна, – отозвалась миссис Паркер, направляясь на кухню. – Мне нужно сварить кофе. Почему бы тебе не остаться с нами выпить чашечку?
 – Спасибо, миссис Паркер, но я лучше пойду. Мама одна, она всегда начинает волноваться, если я надолго задерживаюсь. Приятно было с вами познакомиться, мистер Ройл, – добавила она, находясь явно не в своей тарелке, – и приятно снова встретиться с тобой, Джесси-Энн. Много воды утекло со времен Спринг-Фоллс хай…
 – Да, конечно.
 – Какой у тебя прелестный ребеночек! – сказала вдруг Лоринда. – Я была бы рада посидеть с ним в любой из вечеров, когда вы все надумаете пойти куда-нибудь поужинать.
 – Отличная идея! – воскликнула Джесси-Энн. – Я бы хотела сводить маму с папой в «Олд милл» поужинать… Тебе понравится, Харрисон, – заверила она его, – там подают хорошо приготовленную домашнюю еду – как раз то, что ты любишь. А яблочный пирог получается у них вообще почти как у мамы.
 – Только не как у моей мамы, – уточнил он с усмешкой.
 – Спасибо, Лоринда, – сказала Джесси-Энн, провожая ее до двери. – Я воспользуюсь твоим предложением.
 – В любое время, Джесси-Энн, – робко ответила та. – Я тебе уже говорила, что твоя мама так добра ко мне. Я была бы рада хоть чем-то тоже быть вам полезной.
 – Вот! – воскликнула Джесси-Энн, возвращаясь в дом и широко раскинув руки. – Здесь все, Харрисон. Дом… корни… откуда я родом. И где по-настоящему мое место!
 Харрисон удобно расположился на старой, широкой, обитой шотландской тканью тахте, а дремавший под тахтой рыжий кот вылез оттуда и, вспрыгнув к нему на колени, замурлыкал.
 – Что же, кажется, в твоей семье меня признали, – с улыбкой отметил он.
 Со вздохом облегчения Джесси-Энн плюхнулась с ним рядом, сбрасывая с себя теннисные туфли и расстегивая верхнюю пуговицу джинсов.
 – Гляди, что ты со мной сделал, – пожаловалась она своему сыну, спящему в коляске рядом с ними. – Разнесло в талии, по крайней мере, на дюйм.
 … – По моему образу мышления, ты по-прежнему слишком худенькая, – сказал Скотт Паркер, появляясь с ведерком со льдом, из которого торчала бутылка шампанского. – Я подумал, что это будет более кстати, чем кофе: в конце концов, у нас же праздник, не так ли? Теперь хорошо бы найти фужеры.
 – Мам, что на ужин? – спросила Джесси-Энн, в поисках фужеров заглядывая на кухню.
 – Конечно, твое любимое жаркое с овощами, зеленый салат и клубничное песочное печенье.
 – Я только дома жаркое и ем, нигде больше, – воскликнула Джесси-Энн, крепко обнимая мать за плечи, – потому что никто не готовит его так, как ты! – И совершенно не имело значения, что вечер был слишком теплым для жаркого. Она просто изливала накопившиеся у нее чувства.
 Хотя на протяжении всего ужина она встревоженно следила за Харрисоном, ей решительно не о чем было беспокоиться.
 Одетый в джинсы и голубую оксфордскую рубашку с закатанными рукавами, он выглядел настолько раскованным, что ей даже казалось – таким она его видит впервые, и наслаждался жарким и рассказами ее отца о шишках, постоянно сыплющихся на голову шеф-редактора местной газеты. Глядя на мужа, Джесси-Энн испытывала чувство гордости: вот он, такой интересный, сидит и совершенно на равных общается с членами ее семьи; ведь в конце-то концов между ними и тем миром, в котором он обычно вращается, лежала глубокая пропасть. Пока мужчины в компании собак отправились проветриться вокруг квартала, а Мэри давала малышу бутылочку, Джесси-Энн чистила и приводила в порядок посудомоечную машину.
 – Он, правда, очень славный человек, Джесси-Энн, тебе повезло, что ты нашла такого хорошего мужа, – заметила Мэри Паркер.
 – Да, – в ее глазах зажигались звездочки, едва она начинала думать о нем. – Да, я знаю…
 Позже она откуда-то вытащила один из своих старых школьных альбомов, которые они делали каждый год, и они с Харрисоном пролистали его, а она еще и поясняла ему, кто есть кто, указывая на близких своих друзей.
 – Вот это Джоан Лоренс, моя самая лучшая подруга. Думаю, в течение пяти лет мы практически жили вместе – либо она была здесь, у меня дома, либо я у нее. Правда, она красивая: такие чудесные темные вьющиеся волосы? Она замужем за дантистом, завтра мы их навестим. А это – Кип Джонсон – все девчонки втюривались в него по уши. А вот это Эйс! – Она крепко сжала руку Харрисона, пока тот пристально всматривался в лицо своего соперника.
 – У Эйса дела идут хорошо, – встрял в разговор Скотт. – Он сейчас играет в «Грин Бэй Пакерс» и показывает очень неплохой футбол.
 – А вот это Аймоджин Рейкс, – продолжала меж тем перечислять Джесси-Энн, – и Марли Джерзински… а это… ой, смотри, это же Лоринда! – Поднеся альбом ближе к глазам, она внимательно стала рассматривать круглое, одутловатое и угрюмое лицо девушки. – Теперь я вспомнила! – вскричала она. – Мама Лоринды была замужем за мексиканцем, очень смуглым, жгучим брюнетом; волосы у него были волнистые, он их вечно напомаживал, и они постоянно блестели. Был он настоящим пошляком: всякий раз забирая Лоринду из школы, он буквально ел девчонок глазами и никогда не позволял ей приводить домой других детей. По правде говоря, как я теперь понимаю, Лоринда всегда была очень одинока.
 – Бедняжка, – сказала миссис Паркер. – Ее отец сбежал с официанткой из закусочной на Биллингз-авеню, оставил свою жену и дочь, даже не попрощавшись, не говоря уж о чем-то большем. С тех пор они о нем ничего не слышали. По мне, так миссис Мендозе без него даже лучше, но, как известно, любовь зла… Конечно, она всегда была слаба здоровьем, но после его ухода она слегла. Как бы это сказать… зациклилась на этом, если вы меня правильно поняли. Словом, это ее подкосило. Никто не может точно сказать, что же с ней такое, но она превратилась в совершенного инвалида. Ну, а бедной Лоринде пришлось бросить колледж, чтобы за ней ухаживать. Назовем вещи своими именами, – добавила она, наливая себе еще кофе, – Лоринда не красавица, а с миссис Мендозой на шее ей вообще вряд ли удастся найти себе мужа. Жалко, конечно, что она пожертвовала ради матери своей будущей карьерой, очень жалко. По мне, так ей лучше всего было бы уехать подальше отсюда, от своей матери. Лоринда очень добросовестная и могла бы заработать гораздо больше того, что твой отец платит ей за работу в «Гэзетт».
 – Это несомненно, – согласился с ней Скотт, развалившись в своем любимом кресле у окна. – Лоринда не просто бухгалтер, ей, черт побери, рукой подать до гения математики. Что же до миссис Мендозы, то ее действительно жаль, однако это, видимо, нервы, хотя, на мой взгляд, ничего серьезного у нее нет, за исключением, может быть, пристрастия к бутылке.
 – Ну-у, Скотт, ты ведь не можешь знать наверняка, правда ли это…
 Джесси-Энн вспомнила, что ей, Джоан и Ким Бэссетт, жившим на Биллингз-авеню, приходилось по дороге из школы домой каждый раз проходить мимо дома Лоринды, и вот чтобы не сталкиваться с мистером Мендозой, когда тот вел свою дочь домой, и тем самым избежать его сальных взглядов, они преднамеренно убивали время, задерживаясь в школе после уроков. Стоило ей представить себе этот безмолвный и словно вымерший дом с плотно захлопнутыми дверями и ставнями и задернутыми шторами, чтобы ни один лучик солнца, ни один сосед не проникли внутрь, как у нее по спине пробежали мурашки. Она подумала о том, как, должно быть, одиноко бедной Лоринде было все это время, и тут же почувствовала угрызения совести: ведь тогда-то особого сочувствия к ней она не испытывала. Лоринда была одной из тех девочек, которые находились вне ее блестящего круга, к тому же сама Джесси-Энн так упивалась собственной полной и счастливой жизнью, чтобы еще скорбеть обо всех Лориндах мира сего. А помимо всего прочего, ей крайне не нравилось, как мистер Мендоза смотрел на нее. Даже стоя к нему спиной, она ощущала на себе его хищный, ощупывающий и одновременно пронизывающий ее насквозь взгляд. Однако теперь она испытывала чувство раскаивания за то, что вела себя тогда столь эгоистично. Бедная Лоринда, думала Джесси-Энн, ради матери ей пришлось пожертвовать всем, даже единственным своим талантом – недюжинными математическими способностями. А ведь это так несправедливо!..
 На следующий день она повела Харрисона к своей школе. Увидев ее, она с удивлением и разочарованием отметила, что по сравнению с тем, что сохранилось в ее памяти, место это как-то ужалось в размерах и стало более обыденным. В аптеке (она же закусочная) они заказали себе по стаканчику содовой и, сидя в тех же красных пластиковых кабинках, которые она помнила с детства, наблюдали, как с улицы врывается ребятня, прямиком с уроков, с шумом и возней рассаживается вокруг свободных столов, причем между мальчишками разыгрывались всегдашние бои за места по соседству с самыми красивыми девочками. Те, кто был с ней знаком, кричали «Привет!». Остальные задерживались у их столика, чтобы поглазеть на знаменитую Джесси-Энн, и, если она улыбалась, просили автограф.
 – А этот мужик кто? – спросила ее двенадцатилетняя нахалка с прямыми льняными волосами и широко посаженными голубыми глазами. – Он что, тоже знаменит?
 – На ее месте могла быть ты – пятнадцать лет назад, – рассмеялся Харрисон в ответ на негодование Джесси-Энн, прорвавшееся наружу, как только девчонка ушла.
 В тот же вечер они с Харрисоном и малышом отправились к Джоан на ужин, после чего Харрисон с Питом, мужем Джоан, уселись к телевизору смотреть футбольный матч, а женщины тем временем укладывали в постель двух пышущих энергией отпрысков Стивенсов. Позже пришла Ким со своим мужем, Тэдом Крамером, преуспевающим бизнесменом, владельцем сети маленьких закусочных быстрого обслуживания. Тэд сразу же ушел в гостиную, присоединившись к остальным мужчинам, а женщины уединились в чистенькой спальне Джоан с разрисованными маргаритками шторами и таким же в тон им покрывалом.
 – Расскажи нам, как ты живешь, – потребовали они от нее отчета. – На что это вообще, Джесси-Энн, похоже: быть женой миллионера?
 Глядя на своих подруг детства, которые, удобно расположившись на широкой постели и распахнув насколько можно было глаза в предвкушении чего-то небывалого, нетерпеливо ждали ее рассказа, Джесси-Энн не знала, что и сказать.
 – Да это точно так же, как быть замужем за любым другим парнем, – пожала наконец она плечами. – Ну, конечно, за исключением того, что Харрисон не такой, как все.
 – Да, конечно, он особенный: красавец, как Мэтт Диллон, и у него больше денег, чем у Рокфеллера, – рассмеялась Джоан. – Но расскажи, как ты-то сама живешь? У тебя хоть есть возможность покупать все, что захочешь, в магазинах Ройла?
 – Нет, не приходилось… Но Харрисон и впрямь предлагал мне поехать в Париж за покупками, – со смехом призналась Джесси-Энн.
 – Париж! – взвизгнули они хором. – Покупки! Господи, да мы уже за счастье считаем, когда удается в «Биллингз» выбраться! Расскажи еще что-нибудь…
 И Джесси-Энн поведала им о чудесной двадцативосьмикомнатной квартире. Она описала сокровища искусства и персидские шелковые ковры, отдельные для него и для нее ванные комнаты, отделанные ониксом, плавательный бассейн и гимнастический зал. Она рассказала им о дворецком, и о поваре, и о горничных, а еще она им сказала, что ей никогда не приходится даже пальцем пошевелить для того, чтобы ее воля была немедленно исполнена… Практически у нее никогда не было даже шанса пошевелить пальцем, поскольку у Джона есть няня, которая ухаживает за ним, выполняя за нее всю ее работу.
 – Так чем же ты занимаешься весь день? – спросила Ким, сверкая круглыми от потрясения глазами.
 Джесси-Энн пристально посмотрела на своих подруг и печально покачала головой:
 – Да в том-то все, видишь ли, и дело, что впервые в своей жизни я ничего не делаю!
 – Это для меня как сказка, – зевнула Ким. – Кажется, что я уже целую вечность встаю каждый день в пять утра к орущим детям.
 – Но это не сказка, Ким. Я вышла замуж за Харрисона, а не за его деньги. Управление делами семьи Ройлов немножко напоминает потакание капризам ревнивой любовницы. Харрисон просто ненавидит все эти приемы и прочую суету. Он много работает, а вечера любит проводить дома со мной и Джоном. Говоря откровенно, если бы не рождение Джона, я бы, наверное, сошла с ума. Я хотела снова начать работать и открыть дом моделей, но не думаю, что Харрисон правильно бы меня понял, – она вздохнула, переживая вновь свои тогдашние мысли. – Видите, брак с богатым человеком отнюдь не усыпан сплошь розами. – Она поймала на себе их скептические взгляды и, защищаясь, сказала: – Вот вы думаете, что я совсем заелась, а я не жалуюсь… Ради того, чтобы быть замужем за Харрисоном, я бы, пожалуй, даже отказалась от возможности быть самой преуспевающей женщиной в мире… Но даже сейчас сочетание этих двух сторон моей жизни доставляет мне некоторое удовольствие, – задумчиво добавила она.
 Лежа той ночью без сна, Джесси-Энн внимательно осматривала свою старую комнату. Она увидела свой туалетный столик с забытыми на нем девчоночьими гофрированными кружевными манжетами и кровать под белым пологом, украшенным оборочками. В поле ее зрения попали семейные фотографии, развешанные по стенам, старые книги и чучела животных, теснящиеся на полках, которые когда-то сделал ее отец и которые она в один прекрасный летний уик-энд выкрасила в ярко-красный цвет.
 Это было ее прошлым, и именно это любил в ней Харрисон. Но для того чтобы оставаться той, которую любил Харрисон и на ком женился, она должна была иметь стимул, возможность встречать новых людей, болтать, и сплетничать, и звонить по телефону. Она должна была иметь что-то свое, чтобы рассказывать Харрисону, когда он возвращался вечером домой. Она должна была быть самой собой. Короче говоря, она очень хотела работать.
 Она долго смотрела на спящее лицо Харрисона, на твердую складку рта, который так страстно целовал ее, на закрытые глаза, широкие брови, ненахмуренные и спокойные во сне. Она осторожно провела пальцем по его подбородку, где проступала темная щетина, дотронулась до его черных волос, погладив рукой его шею и крепкую, сильную грудь…
 Харрисон открыл глаза и встретился с ней взглядом в лунном свете.
 – До сих пор не спишь? – прошептал он, прижимая ее к себе. – Иди сюда, дорогая…
 Джесси-Энн довольно зевнула; теперь, когда она решила свои проблемы, она могла заснуть. Она еще раз заведет разговор об «Имиджисе», когда они вернутся в Нью-Йорк.




 ГЛАВА 6


 Лоринда Мендоза сидела на клетчатом старом диване в уютной небольшой комнате Паркеров и смотрела телевизор. На экране выступал певец. Он был смуглым, с черными, блестящими волосами и пел на испанском языке. Он напомнил ей отца, и Лоринда нажала на кнопку пульта, чтобы быстро переключить на другой канал. Ей меньше всего сегодня хотелось думать о своем отце… Она не будет о нем думать! Она была в доме Паркеров и сидела с ребенком Джесси-Энн, но не потому, что очень хотела ей помочь, а потому, что ей хотелось понравиться миссис Паркер. Мэри Паркер была хорошей женщиной. Она всегда держала свой дом в чистоте и порядке. Это был гостеприимный дом, старый, но приятный. В нем всегда был народ, друзья Паркеров, соседи, просто зашедшие случайно на огонек, даже без предварительного звонка. А если это было время ужина, на плите всегда готовилось что-то вкусное, и очень часто миссис Паркер варила кофе и пекла шоколадный кекс, у нее это получалось превосходно. А еще она была чудесной матерью, о такой матери мечтала Лоринда, но это только лишний раз доказывало то, что жизнь была такая несправедливая. Ей досталась пьянчужка вместо матери, а миссис Паркер досталась в дочери эта дрянь, Джесси-Энн!
 Лоринда закрыла глаза, грязные слова вертелись у нее в голове, они жгли ее, как будто были написаны огнем… вот почему она всегда печатала свои письма красными буквами.
 Джесси-Энн, шлюха… Джесси-Энн, злая соблазнительница… Джесси-Энн, бесстыдница… выставляешь свое тело напоказ всему миру… дразнишь… соблазняешь… заставляешь мужчин делать то, что они никогда не должны были делать…
 – Привет, Лоринда! – Джесси-Энн вошла в комнату и стала что-то искать в подушках на диване. – Ты не видела музыкальной утки Джона? Он отказывается засыпать без музыки над ухом, а мы не можем нигде ее найти…
 – Вот она, – ответила Лоринда неуверенно и протянула пушистую желтую утку с ярким оранжевым клювом. – Я нашла ее на полу.
 – А, ладно, – сказала Джесси-Энн, отряхивая утку от пыли. – Надеюсь, несколько микробов из дома Паркеров не принесут ему никакого вреда. Мне они никогда не мешали!
 Лоринда заметила, что на Джесси-Энн была узкая голубая юбка из шелка и простая, в тон юбки, майка, а длинный шарф в синих, темно-красных и желтых тонах был повязан вокруг ее талии. Юбка была немного выше колен, а на ногах были голубые босоножки на высоких каблуках и темные чулки со швом, отчего ноги казались очень длинными. Лоринда завороженно смотрела на швы. Они были как стрелы, заставляющие поднимать глаза все выше и выше. Вот почему их носила Джесси-Энн; на этот раз что-то новенькое, чтобы снова заводить мужчин. Ей мало быть замужем за таким богатым человеком…
 – Она снова вошли в моду, – сказала Джесси-Энн, заметив взгляд Лоринды. – Ты разве не помнишь: когда нам было пятнадцать лет, все с ума по ним сходили. Черт, как давно это было. Я скоро вернусь, Лоринда, пойду только отдам Джону его «ночную музыку».
 Лоринда всегда ненавидела то, как смотрел ее отец на девочек в школе, особенно на Джесси-Энн. Он выжидал около школы, просто околачивался там, наблюдая, с неприметной улыбкой на грубом лице, всегда с деревянной зубочисткой, торчащей из уголка его рта, держа руки в карманах… Она знала, что он трогал себя, глядя на девочек, а ее щеки горели от унижения и страха. Она всегда старалась первой выйти из класса и бежала по коридору, чтобы обогнать других, но он говорил ей:
 – Эй, ребенок, зачем торопиться… Давай притормозим немного… – И прислонившись к стене, ждал, продолжая ковырять в зубах…
 Уже в двенадцать лет у подружки Джесси-Энн по имени Ким были груди; Лоринда слышала, как другие девочки хихикали по этому поводу в раздевалке, – она даже убедилась в этом сама, когда Ким выходила из душа. Они были у нее большие и круглые, а когда она надевала розовый шерстяной свитер, было заметно, как они прыгали под ним. Ким, конечно, была не виновата в этом, от человека не зависит, какое у него тело… Но ее отец не мог отвести от нее глаз. И Джоан тоже была пухленькой и очень симпатичной; но вожделялся отец только от Джесси-Энн.
 Джесси-Энн была худенькой, но фигурка у нее была хорошая, с высокими небольшими грудями, которые были заметны под ее трикотажной майкой. Отец Лоринды обычно дожидался, пока эта троица не появлялась на лестнице, и тогда лениво направлялся по дороге, ни разу не взглянув на Лоринду, идя все медленней и медленней, пока девочки не догоняли их и проходили мимо. Хихикая между собой, они, конечно, даже не замечали ее. Она как бы не существовала. Она была толстой, с грубой, как у отца, кожей, и на ее ногах было слишком много волос – она брила их с одиннадцати лет.
 В школе Лоринда стыдилась всех и ни с кем не разговаривала. Единственным успокоением была для нее холодная логика высшей математики, она захватывала ее как интересный кроссворд или трудная головоломка. Но она не принадлежала к «избранным», ее не приглашали в гости, на пикники и танцы; ее никогда не приглашали переночевать у себя и поделиться секретами… она понятия не имела, над чем они хихикают… может быть, над ней… и ее чокнутым отцом и матерью-пьяницей.
 Потом ее отец прибавлял шагу, чтобы поравняться с девочками. Он не сводил глаз с зада Джесси-Энн, обтянутого джинсами, следя за каждым ее движением, как будто он видел ее обнаженной. Когда девочки сворачивали за угол, он загонял Лоринду в дом, толкая ее впереди себя через холл в спальню. И затем он проделывал с ней такие вещи, о которых она не хотела даже вспоминать, а ее мамочка в это время гремела кастрюлями и сковородками на кухне, делая вид, что очень занята, притворяясь, что не знает, что происходит, заглушая свои чувства еще одной бутылкой вина.
 Лоринда была настолько запугана, что не знала, что делать. Ее отец был очень грубым человеком. Она видела, как иногда доставалось от его кулаков ее матери, когда он отшвыривал ее со своего пути словно собаку. Даже тогда, когда Лоринда была маленькой и едва доставала ему до колен, он бил ее за то, что она была «распущенная». Он не говорил «непослушная», как это принято говорить о детях, а именно «распущенная». Она уже не могла вспомнить, когда впервые поняла, что ее отец получает от этого удовольствие… Она помнила, как, дрожа, стояла там и в ужасе смотрела, как он вынимал широкий коричневый кожаный пояс из петлиц своих серых вельветовых брюк, понимая, что за этим последует.
 – Ты опять была распущенной, Лоринда, – говорил он, прижимая ее к колену. – Ты распущенная девчонка… ты большая грешница, Лоринда…
 Она не могла никуда скрыться, и никто не мог ее спасти. Кто бы поверил в ее жуткую историю? Ее собственная мать будет все отрицать, Лоринда была в этом уверена. Ее отец был уважаемым человеком – он работал садовником в больших домах на Ройл-Маунт, и все дамы были очень довольны его работой. Он бросал свои развратные взгляды на сверстниц Лоринды, а не на этих «божьих одуванчиков», как он называл их.
 Лоринда убегала каждый день в школу, страшась того момента, когда ей придется снова возвращаться домой, страшась снова идти за Джесси-Энн, ненавидя ее за те косые взгляды, которые бросала Джесси-Энн, как будто понимая, что происходит. Она ненавидела спокойную, женственную походку этой девочки, ее невинные голубые глаза, ненавидела ее дерзкую стройную фигурку в этих узких, слишком узких джинсах… Ненавидела Джесси-Энн за то, что та делала с ней…
 А еще она завидовала, завидовала Джесси-Энн, потому что у той был теплый счастливый дом, за то, что у нее был сильный отец со светлыми волосами и такая нежная, заботливая мать. Она завидовала, что у нее три брата, которые были старше, всегда защищали ее и заботились о своей младшей сестре, подобно средневековым рыцарям, заботившимся о своих дамах…
 Каждый день, когда Лоринда переступала порог своего молчаливого, закрытого от мира дома, который сверкал чистотой, потому что, если мать не была пьяной, она убирала дом с маниакальным упорством, покрывая мебель пленкой и заставляя их снимать грязную обувь, сердце Лоринды, казалось, становилось больше и грозило задушить ее, в то время как она шла впереди отца к себе в спальню…
 Рыдая и горя от стыда, разбитая телом, она пыталась все рассказать матери, но мать не дала ей и рта раскрыть, объявив ей, что у нее чересчур разыгралось воображение и что ее отец просто помогал ей с уроками… А рука тянулась под кухонную стойку, и вот она уже стоит, запрокинув голову, вливая в себя вино из бутылки.
 Через некоторое время девочки раскусили ее отца; они нарочно старались отстать, заставляя его идти еще медленней, чем они, хихикая и перешептываясь. Тогда отец хватал ее за руку и сердито тащил по улице, что-то бормоча по-испански себе под нос. Но самое худшее случилось позже, когда они стали старше.
 Джесси-Энн было пятнадцать лет, когда она победила на конкурсе моделей. Тогда же появилась ее фотография в вызывающем белом купальнике, который был таким открытым внизу и на спине, что практически ничего не скрывал. Ее отец сидел и читал вечернюю газету, долго рассматривая фотографию Джесси-Энн. А потом, сняв пояс с брюк, он встал и кивком головы велел ей идти в свою комнату. Он угрожающе шагнул в ее сторону, когда она осталась сидеть, пригвожденная страхом. В этот раз все было по-другому. На этот раз он не просто трогал ее… На этот раз, положив фотографию Джесси-Энн рядом с головой Лоринды, он оседлал ее, придавив своим весом, и вонзил в нее эту ужасную свою штуку, раня ее тело и обжигая стыдом, заклеймив на всю жизнь…
 Именно тогда она написала первое письмо, вылив всю свою ненависть… Она высказала Джесси-Энн все, что думала о ней, повторив слова, которые слышала от отца, когда он снова и снова вонзался в нее, пока у нее не появилась кровь. После того как она написала это письмо и опустила его в почтовый ящик около школы, она почувствовала такое облегчение, как будто сняла с себя огромную тяжесть. Теперь она могла вычеркнуть из памяти своего отца, его ищущие руки и его тяжелое дыхание…
 Лоринда была полностью удовлетворена тем, какое волнение вызвало ее письмо. Она и представить себе не могла такого исхода – было ужасно интересно наблюдать, что происходило, и знать, что это она – причина всех волнений. Она и ее отец. Полицейские караулили около школы, всех проверяли. В те дни ее отец вдруг оказался очень занят в своих красивых садах на Ройл-Маунт и перестал приходить в школу. Но через некоторое время все утихло и стало, как прежде…
 Через год, когда ее отец сбежал с шестнадцатилетней официанткой из «Биллингза», Лоринде стало жалко девушку. Но ее мучениям пришел конец. Может быть, теперь она сможет забыться, отдавшись чистой красоте математики….
 Миссис Паркер торопливо вошла в комнату, поправляя свои короткие, уложенные седые волосы и улыбаясь.
 – Этот ребенок наконец уснул, – сказала она Лоринде. – Надеюсь, что у тебя не будет с ним проблем вечером. Он самый примерный ребенок, каких я встречала, – в этом отношении он не пошел в свою мать. Господи, какая же она была проказница! Я всегда говорила, что отец и старшие братья избаловали ее.
 «Проказница, – подумала Лоринда… – Не «распущенная»… как она…»
 – Вы сегодня очень красивая, миссис Паркер, – сказала Лоринда. – Мне нравится ваше розовое платье.
 – Правда? Спасибо, Лоринда. Я его купила, когда ездила в Нью-Йорк навестить Джесси-Энн и Харрисона. – Она с беспокойством взглянула на платье. – Почему-то в Спринг-Фоллсе я себя в нем чувствую гораздо лучше.
 – Все готовы? У нас столик заказан на полвосьмого, – Скотт Паркер ненавидел, если опаздывал хоть на минуту, и сейчас нетерпеливо крутил в руках ключи от машины, пока наконец не появились Джесси-Энн и Харрисон.
 Порывшись в сумочке, Джесси-Энн вынула из нее свои серьги с настоящими сапфирами и, откинув волосы, аккуратно вставила их в уши и затем потрясла головой, чтобы убедиться, что они прочно держатся в ушах.
 – Как тебе кажется, Лоринда? – спросила она. – Правда, они красивые? Они такие дорогие, что все думают, что это подделка! А вообще-то, Харрисон, – добавила она шутливо, – клянусь, на днях я видела точно такие же в «Блуминдейле».
 «Серьги были с настоящими сапфирами и настоящими бриллиантами, – думала потрясенная Лоринда, – а Джесси-Энн едва взглянула на себя в зеркало, когда надевала их. Она лишь потрясла головой, демонстрируя свои трофеи, да еще умудрилась сказать своему мужу, что они похожи на подделку».
 Снова пошарив рукой в сумочке, Джесси-Энн извлекла замшевую коробочку и, открыв ее, вынула колье, которое было таким же, как и серьги, и показала его своим родителям.
 – Это мне подарил Харрисон, когда родился Джон, – с гордостью сказала она. – Но я считаю, что под это колье нужно более шикарное платье и более важный повод, чем простой ужин в «Олд милл».
 Паркеры поохали, выражая восхищение красотой этих вещей и наблюдая, как Джесси-Энн кладет колье обратно в коробочку и засовывает в сумочку.
 – Поторопитесь, девочки! – окликнул их Скотт, направляясь к выходу. – Пора выходить.
 – Бутылочка Джона на кухне, Лоринда, а сок в холодильнике, – сказала ей Джесси-Энн. – У тебя есть телефон «Олд милла», если вдруг я понадоблюсь. Но думаю, что все будет хорошо.
 – Налейте себе кофе, – добавила миссис Паркер, – попробуйте мой мраморный кекс, сегодня пекла. Мы вернемся около одиннадцати.
 Лоринда смотрела, как они уезжают в белом «бьюике» Скотта Паркера, затем закрыла плотно дверь и заперла ее на замок. Прислонившись к ней, она оглядела дом Паркеров, обратив внимание, что светлый ковер в прихожей уже выносился, а цветастые занавески выгорели от солнца. Она вдохнула запах свежесваренного кофе, смешанного с ароматом недавно испеченного кекса, и сухих лепестков, которые миссис Паркер хранила в маленьких фарфоровых вазочках, разбросанных по всему дому. Это был настоящий дом, думала она.
 Она прошла на кухню, ее лицо смягчилось, когда она налила себе в кружку кофе и отрезала большой кусок кекса. Улыбаясь, она отнесла все в комнату и снова уселась перед телевизором. Слава Богу, мексиканского певца уже не было, показывали комедийный спектакль об одной американской семье, где все было, как полагается: отец, всегда умудренный жизнью, понимающий, терпеливый, несмотря на то что его дети-подростки сводили его с ума. Жена была энергичной и красивой, все шутили, всем было весело, и в конце спектакля всем было совершенно ясно, что они очень любят друг друга. Лоринда угрюмо жевала кекс, понимая, что это была известная американская мечта. Это была сказка. Она вернулась на кухню еще за одним куском кекса, хотя выбивалась из своей последней диеты, которую соблюдала всего два дня, и решила, что завтра усиленно займется спортом. Но миссис Паркер действительно умела печь.
 Возвращаясь с кухни, ей показалось, что она услышала плач из комнаты Джесси-Энн. Взглянув на лестницу, она нерешительно остановилась… Вот опять. Вот вам и хороший ребенок. Она подумала, что эта ночь будет другой. Может быть, ребенок знал, что именно она осталась с ним? Лоринда безразлично передернула плечами. Пусть поплачет, это ему пойдет только на пользу, этому испорченному и избалованному отродью. Черт, теперь она пролила кофе на ковер миссис Паркер! Поставив чашку со свежим кофе и кекс на стол в комнате, она бросилась на кухню за тряпкой и, волнуясь, вытерла пятна. Ну вот, ничего не заметно. Облегченно вздохнув, она на всякий случай протерла ковер еще раз. Все в порядке, и миссис Паркер никогда не узнает, что она была такой неосторожной. Господи, этот ребенок устроил целый скандал! Закрыв дверь в комнату, она удобно расположилась на диване, положив ноги на журнальный столик и сделав погромче звук телевизора. Как раз передавали новости; она всегда любила смотреть, что происходило в мире. Ей тогда казалось, что она не в Спринг-Фоллсе.
 Когда через полчаса она понесла чашку на кухню, ребенок все еще плакал, но теперь это уже был громкий плач. Господи, все соседи скоро будут здесь, если она не заткнет ему немедленно рот! Вздохнув, Лоринда медленно стала подниматься по лестнице в комнату Джесси-Энн. Склонившись над белой кроваткой, она взглянула на ребенка. Внезапно замолчав, он тоже смотрел на нее своими голубыми глазами, которые были точь-в-точь как у Джесси-Энн. Лицо у него было красным и заплаканным, он тяжело дышал, сдерживая рыдания. Лоринда не ожидала, что он окажется таким милым и беззащитным, и даже пожалела, что оставила его так долго плакать, но детей надо приучать, что они не могут мешать взрослым, они должны знать свое место.
 Взяв его на руки, она поняла, что он был мокрым. Положив его на столик, она перепеленала малыша, стараясь не смотреть на его мужские атрибуты, потом завернула в одеяло и понесла вниз.
 Лоринда неловко держала Джона на коленях, пока он довольный сосал бутылочку, и размышляла о том, что Джесси-Энн была недостойна иметь такого ребенка и вообще детей. Джон ведь не виноват, что Джесси-Энн его мать, верно? Точно так, как она сама не могла ничего поделать, что у нее были такие родители. Она вытерла молоко с подбородка ребенка и улыбнулась ему. Он внимательно смотрел на нее, и она спросила себя, о чем, интересно, он думал, жалея, что он так сильно похож на Джесси-Энн. Ребенок довольно вздохнул, и его глазки медленно стали слипаться. Вскоре он ровно дышал, крепко заснув у нее на руках.
 Лоринда с удивлением рассматривала его невинное личико. Она держала ребенка впервые в жизни. Ее уж точно никто не укачивал так, как этого ребенка. И наверняка уже не будут, потому что она стала взрослой. Откинув голову назад на подушки, Лоринда закрыла глаза, чувствуя какое-то непонятное счастье, прижимая ребенка к груди.
 – Ну вы только посмотрите на это! Разве не прелестно? – воскликнула миссис Паркер. – Оба спят вместе.
 Вздрогнув, Лоринда проснулась.
 – Ой, извините меня, миссис Паркер. Я не хотела засыпать… Просто Джон заплакал, а потом мы вместе так удобно устроились на диване, что, когда он заснул, мне не хотелось его беспокоить.
 – Ты балуешь его, Лоринда, – сказала Джесси-Энн, беря ребенка и прижимая его к себе. – Идем, маленький шалун, почему ты мешал Лоринде?
 Лоринда с завистью подумала, надевая жакет, что семья у них была очень дружная. Сразу видно, что провели время чудесно.
 – Спасибо тебе, Лоринда, – сказал Харрисон, засовывая пятидесятидолларовую бумажку ей в карман.
 – Мистер Ройл, я не могу взять это! – протестующе воскликнула она, протягивая ему деньги. – Правда, я сделала это не за деньги, и кроме того, этого слишком много.
 – Я всегда считаю, что надо платить столько, сколько стоит работа, – решительно ответил Харрисон, – а ваши услуги были для нас сегодня вечером просто бесценны.
 Лоринда сдержанно улыбнулась.
 – Хорошо, тогда спасибо большое, мистер Ройл. – Когда он открыл для нее дверь, она неуверенно остановилась на секунду. – Ничего, если я завтра зайду взглянуть на малыша? – вдруг спросила она.
 – Ну почему же? Конечно, мы будем рады видеть вас. Он проводил Лоринду взглядом. Она торопливо пошла по дорожке, стараясь спрятаться от дождя, потом пошла медленнее до самого конца Биллингз-авеню в сторону старого небольшого здания, которое называла своим домом.
 На следующий день Лоринда сидела на полу в комнате Джесси-Энн, наблюдая, как маленький Джон болтал в воздухе ножками, а Джесси-Энн укладывала вещи. Она потрясла желтой уткой над кроваткой, довольно рассмеявшись, когда он потянулся за ней.
 Джесси-Энн взглянула на нее с удивлением. Она никогда не слышала раньше, чтобы эта девушка смеялась. «Бедняжка, жаль, что у нее такая семья». Но в самой Лоринде было что-то, что отталкивало ее…
 Лоринда подчеркнуто вздохнула.
 – Мне будет очень жаль, когда вы все уедете, – тихо сказала она.
 – Мы скоро опять приедем, – ответила Джесси-Энн, сворачивая шелковое голубое платье и убирая его в большую кожаную сумку. – Хитрости манекенщицы, – объяснила она, заметив удивленный взгляд Лоринды. – Если завернуть платье, оно не мнется и можно уложить гораздо больше вещей.
 Лоринда вспомнила, что уезжала куда-то всего один раз в колледж, где пробыла всего несколько недель, прежде чем получила приказ возвращаться назад. Она тоже собирала вещи, но складывала их между белой материей, отглаженные и аккуратно свернутые…
 – Если бы и я могла уехать отсюда, – тихо сказала она. – Я не могу передать тебе, что это такое, Джесси-Энн. О, я знаю, что миссис Паркер считает мою мать инвалидом, но правда в том, что она пьет вино. «Южный покой» – вот что держит меня в Спринг-Фоллсе. – Она горько усмехнулась. – Если бы не твой отец, который дал мне работу и не возражает, что я иногда беру выходные, – хотя, конечно, я всегда отрабатываю их. Потом, я очень обязательный человек, так вот, думаю, я сошла бы с ума. – Потупив взор, она добавила тихо: – Просто не знаю, что бы я тогда с собой сделала.
 Джесси-Энн уронила одежду, которую собиралась положить в сумку, и с ужасом взглянула на нее.
 – Лоринда! – воскликнула она потрясенно. – Неужели все так плохо?
 – Да, именно так, – голос Лоринды дрожал, и по ее пухлой щеке побежала слеза. Она продолжала: – Я никогда раньше не говорила этого… даже миссис Паркер. Моей маме все равно, где жить, и даже, буду я с ней или нет. Ей важно, чтобы кто-то был рядом и приносил выпивку.
 Поймав изумленный взгляд Джесси-Энн, она спокойно добавила:
 – Поверь, лучше купить ей вина, чем терпеть то, что она делает без него. Она становится просто сумасшедшей! Она готова убить, лишь бы достать вина. Иногда я мечтаю уехать – даже в Нью-Йорк – и найти там приличную работу. Может, я смогла бы ходить в школу вечером и изучать бухгалтерское дело. Я бы смогла освоить налоговые правила и корпоративные законы… я надеюсь, что еще не поздно… может, когда-нибудь я смогу стать кем-то… – Ее голос сорвался. Шмыгнув носом, она добавила с несчастным видом: – Если бы я могла получить работу в Нью-Йорке!
 Засунув платье, которое она все еще держала в руках, в сумку, Джесси-Энн присела на постель и с беспокойством взглянула на Лоринду. Господи, у этой девочки было столько тяжелых ситуаций… Если бы она знала об этом раньше, тогда бы она, вероятно, проявляла к ней больше интереса в школе, постаралась бы немного помочь, а не фыркать вместе с другими на ее ужасного отца… Но Лоринда всегда казалась отстраненной и немного странной… Даже сейчас ей было очень трудно почувствовать к ней симпатию.
 Встав с постели, Джесси-Энн подошла к сыну и взяла его маленькую ладошку в свою. Джон радостно залепетал, зажав в маленьком кулачке желтую утку, а потом стал размахивать ею. «У меня есть все, – думала Джесси-Энн, испытывая чувство вины, – все, о чем можно было бы мечтать…»
 – Спасибо, Лоринда, что ты поделилась со мной, – мягко сказала она. – Мне, правда, очень жаль, что ты так несчастлива. Если хочешь, я попрошу Харрисона узнать, есть ли место бухгалтера у него в офисе в Нью-Йорке. Я не знаю, сколько там платят, но ты наверняка сможешь ходить в колледж по вечерам.
 Маленькие, тусклые глаза Лоринды оживились, когда она посмотрела на Джесси-Энн.
 – Неужели ты действительно сделаешь это? Для меня? Правда, Джесси-Энн? – Потом ее лицо снова приняло плаксивое выражение. – Но я не могу оставить свою мать, она беспомощная. Мне не по карману содержать ее и жить в Нью-Йорке. – Расплакавшись, она добавила: – О Господи! Ничего из этого не выйдет!
 Джесси-Энн не смогла заставить себя обнять и успокоить эту серенькую девушку с посредственной внешностью. Это было выше ее сил. Но она сказала:
 – Не беспокойся, мы поговорим с моими родителями и решим, что нужно сделать, чтобы положить твою маму в больницу. Должны же быть места, где твоя мама сможет пройти лечение…
 – Лечение? – Горький смех Лоринды был сквозь слезы. – Для моей матери нет никакого лечения. Нет, Джесси-Энн. Ее нужно поместить в лечебницу для душевнобольных. Ее нужно держать взаперти!
 Джесси-Энн вздрогнула, придя в ужас от слов Лоринды, произнесенных с ненавистью.
 – Вы не знаете ее, – забормотала Лоринда, заметив изумленный взгляд Джесси-Энн. – Вы не знаете и половины всего, что было. Она вполне может устроить ночью пожар, потому что совсем пьяна и курит в постели. Она просто погубит себя, и меня тоже!
 – Не беспокойся, Лоринда, – сказала Джесси-Энн, приняв решение. – Я попрошу папу, чтобы он помог. Он разберется, что нужно сделать.
 – А Харрисон? Ты не забудешь попросить его? – Лоринда не могла скрыть своего нетерпения.
 – Обещаю тебе, – сказала Джесси-Энн. – Ты будешь жить в Нью-Йорке, и у тебя начнется новая жизнь. Не успеешь оглянуться! – добавила она, выдавливая на лице улыбку.
 Лоринда рывком поднялась с пола и разгладила помявшуюся хлопчатобумажную юбку.
 – Спасибо, Джесси-Энн. И передай спасибо Харрисону. Я не знаю, что бы делала без вашей семьи. Просто не верится, что все скоро кончится и я выберусь из этого кошмара. Ну… тогда до свидания.
 Лоринда неловко протянула руку, и когда Джесси-Энн взяла ее, то подумала, что рука у нее была холодной и липкой, несмотря на то что в комнате было тепло.
 – До свидания, Лоринда, – сказала она. – И удачи тебе.




 ГЛАВА 7


 Засунув руки в карманы, Харрисон задумчиво смотрел из окна расположенного на пятидесятом этаже уединенного офиса. На его рабочем столе лежала кипа брошюр с проспектами по недвижимости в блестящих обложках и упакованных в виде подарка в золотую фольгу и перевязанных лентой с ярким бантом.
 Завтра день рождения Джесси-Энн, и ему очень хотелось сделать ей сюрприз, преподнеся в подарок дивное ранчо, о котором она мечтала с детских лет. Джесси-Энн предстояло сделать окончательный выбор из представленного ей агентами по недвижимости огромного числа имений, которые были не только изумительно красивы, но и чрезвычайно дороги. Здесь будут находиться самые современные в Штатах конюшни с арабскими скакунами в стойлах, которых он обязательно ей подарит. Независимо от погоды, она будет обучать их выездке в манеже, а конкуру – в специальном конноспортивном центре. Одетая в голубые джинсы, без всякого макияжа, она дни напролет будет скакать по собственным угодьям, наслаждаясь стремительной ездой по огромному пространству, которое наконец стало ее собственным. Харрисон думал о том, что, когда подрастет маленький Джон, она тоже обучит его скакать на лошади, и тогда он заведет собственного пони и пару собак. А по вечерам, когда Джони уже уснет в своей постельке, Харрисон, уютно устроившись вместе с Джесси-Энн возле потрескивающего сухими дровами камина, с бокалом своего любимого шотландского виски, а она с обожаемым ею калифорнийским «Шардонне» в руках, поджав ноги и облокотившись ему на грудь, будет сидеть рядом, тихо слушая пластинку с великолепной музыкой Второго концерта Брамса, а в ногах, на ковре, вытянувшись, будут лежать их собаки.
 И все-таки приготовленный Харрисоном подарок вызывал у него беспокойство, поскольку, воплощая в реальность мечту Джесси-Энн, он одновременно достигал и собственные цели. Ведь говоря по правде, Джесси-Энн хотела заслужить право владеть этим ранчо, где она мечтала открыть собственный дом моделей, доказав не только всему миру, но прежде всего себе, что она нечто большее, чем просто модель. Но, к сожалению, у него отсутствовала какая-либо уверенность в том, что она справится с этим делом, потому что Джесси-Энн совершенно не обладала качествами деловой женщины; он знал, что она будет пасовать перед любым стоящим предложением и ни за что не сможет дать от ворот поворот тем, кто этого действительно заслуживает. А она считала, что исправное ведение дел уже гарантирует ей неизменный успех. Она мечтала о доме моделей и хотела, чтобы Харрисон поддержал ее в этом начинании.
 Ступая по бухарскому ковру кремовато-розового цвета, Харрисон размышлял о том, как сильно изменилась Джесси-Энн после замужества. Она уже не была той девочкой, которую он знал раньше: более спокойная, менее улыбчивая, она уже не развлекала его по вечерам услышанными за день забавными историями и новостями, даже маленькому Джону уделяя лишь небольшую часть своего времени.
 «Если уж быть до конца откровенным, – грустно думал он, – покупая ей ранчо, я фактически добиваюсь поставленной перед собой цели: моя прекрасная хозяйка ранчо станет совсем домашней и не захочет общаться ни с кем, кроме меня и Джона». Но ведь эта мечта была так далека от реальности. Мечту не купишь, можно лишь помочь ее реализовать и тем самым достичь собственной цели.
 Позвонив своему секретарю, Харрисон попросил соединить его с брокером манхэттенского отдела по недвижимости, передав, что для него есть работа, которую он может получить уже через восемнадцать часов.
 Выйдя из дверей лифта на пятнадцатом этаже здания под номером 61 по Мэдисон-авеню, Рашель, гордо шествуя по огромному холлу секретарской приемной фирмы «Ройл», раздавая налево и направо свою царственную улыбку, время от времени замедляла шаг, чтобы поинтересоваться здоровьем старых служащих или поприветствовать по пути к месту назначения вице-президента фирмы. Никто не сплетничал, сидя за чашкой кофе, и ей доставляло безмерное удовольствие видеть эту деловую, напоминавшую людской муравейник обстановку. Служащие фирмы имели отличные условия труда; занимаемое ими помещение было весьма уютным, с хорошим освещением и кондиционерами. Все виды работ, начиная от машинописных и копировальных и кончая разработкой сложнейших компьютерных программ, выполнялись с помощью новейшего оборудования. Столовая, обслуживавшая тысячу двести человек, кормила свой персонал исключительно здоровой пищей. Медицинский страховой полис, план пенсионного обеспечения и график отпусков, а также принцип распределения денежных премий – все было продумано и ориентировано на то, чтобы довольные условиями труда сотрудники, не думая ни о чем, спокойно могли работать.
 Все эти удобства были созданы руками мужа Рашели, Мориса Ройла, и все это предприятие было живым памятником его благих дел. Ей было вдвойне приятно осознавать то, что Харрисон успешно справился с задачей, расширив фирму «Ройл» до масштабов гигантской корпорации. Это являлось убедительным свидетельством того, что они вместе с Морисом задали правильный тон, так необходимый их сыну для хорошего ведения дел. Когда умер Морис, ища поддержку, чтобы как-то пережить свалившееся на нее горе, Рашель обратилась к Харрисону, который проявил столь много внимания и сыновней любви, что ей трудно было даже представить, что бы она делала без его помощи и участия. Конечно же, Морис вручил ей бразды правления фирмой с 36 1/3 процента от общего дохода компании, в то время как Харрисону оставалось 30 1/3 от дохода, а оставшиеся 33 1/3 получали другие вкладчики. И хотя на Харрисона были возложены довольно обширные обязанности по руководству фирмой, Рашель ни за что не хотела отказаться от права решающего голоса, считая, что это необходимо делать в память о Морисе и для поддержания престижа фирмы. Поэтому она до сих пор проявляла повышенный интерес ко всему, что происходило на фирме, регулярно присутствуя на заседаниях правления и проводимых в конце года общих собраниях, где она постоянно появлялась на трибуне, готовая ответить на любой вопрос, не боясь при этом попасть впросак, будучи в курсе абсолютно всех дел фирмы, равно как и жизни сына.
 Перед уходом она остановилась около стола Дженни Мартин, стоявшего на выходе из офиса. Дженни была личной секретаршей Харрисона, которая сама имела собственную секретаршу и еще двух помощниц. Она уже двенадцать лет работала бок о бок с Харрисоном на этой ответственной и важной работе. Дженни, так же как и Рашель, знала, что происходит в фирме и в семье Ройлов.
 – Доброе утро, Дженни, – сказала Рашель, одновременным кивком головы приветствуя ее помощниц и неряшливо одетую черноволосую девушку, которой, по мнению Рашель, было не место в административном офисе фирмы; и она сразу же решила разобраться в том, как эта девчонка оказалась в таком респектабельном отделе.
 Лоринда, нервно перебирая пачку с бухгалтерскими отчетами расположенных в восточном округе магазинов за несколько предыдущих месяцев, краешком глаза посматривала на миссис Ройл, стараясь угадать, что за дама к ним пожаловала. «Да, – подумала она, – одета с иголочки в темно-синий костюм с желтой шелковой блузкой, и эти прелестные туфельки…» Именно так ей хотелось принарядиться, если б ей позволил ее кошелек.
 – Доброе утро, миссис Ройл, – улыбаясь, ответила Дженни. – Надеюсь у вас все хорошо?
 «Оказывается, это сама миссис Ройл, – подумала про себя Лоринда. – По-видимому, она и есть мать Харрисона». Делая вид, что она ждет, когда закончит телефонный разговор помощница секретаря, Лоринда, украдкой наблюдая за Дженни и миссис Ройл, внимательно прислушивалась к их разговору. Она вызвалась принести сюда официальные отчеты, когда вовремя не появился занимавшийся доставкой документов служащий, которого она, так страстно желавшая увидеться с Харрисоном, намеренно не стала вызывать и отнесла бумаги сама. Она часто пускалась на всевозможные хитрости, чтобы хоть на минутку увидеться с Харрисоном, вечно находя причину для того, чтобы подняться с десятого на пятнадцатый этаж, где были расположены бухгалтерские офисы, надеясь столкнуться с Харрисоном где-нибудь в коридоре или лифте. Однажды ей повезло: это случилось, когда Харрисон, столкнувшись с нею в дверях лифта и вежливо поприветствовав ее, даже поинтересовался тем, как у нее идут дела. Но так как он был уже на выходе из лифта, она лишь успела ответить:
 – Спасибо, хорошо, мистер Ройл.
 Только теперь, получив работу в бухгалтерском отделе, она поняла, насколько важной персоной был мистер Харрисон. Именно от него зависело, получит ли она работу в этой огромной компании, коренным образом изменив свою жизнь. А он был такой красивый, добрый и такой… как Бог, величественный. И чем только сумела покорить его эта Джесси-Энн? Этой чертовке всего-то и требовалось, как сучке, вильнуть хвостом – и все мужчины сразу были у ее ног. Бедный Харрисон тоже не стал исключением и попался ей на крючок. Он не виноват, никто не мог устоять против ее чар…
 – У тебя что, день рождения, Дженни? – спросила миссис Ройл, устремив свой взгляд на лежавший на столе завернутый в фольгу сверток.
 – О нет, миссис Ройл. Это подарок мистера Ройла ко дню рождения Джесси-Энн. Во всяком случае, был подарком до того, как он изменил свое решение?
 – Изменил свое решение? – спросила она, нахмурившись и пристально глядя на сверток. – А что в этом свертке, книги?
 – Нет, здесь нечто более ценное: проспекты земельных угодий, – ведь мистер Ройл хотел купить ей в подарок великолепное ранчо, а Джесси-Энн должна была лишь сделать выбор из представленных ей брошюр. А сейчас он говорит, что ей нужно что-то другое, что-то более для нее значимое.
 – Интересно, что бы это могло стать? – осведомилась она, нетерпеливо постукивая пальцами по столу.
 – Насколько я поняла, ей нужно здание с земельным участком для того, чтобы она могла открыть собственный дом моделей, – ответила Дженни и, улыбнувшись, добавила, что ей это кажется неадекватной заменой и что будь у нее право выбора, она бы предпочла купить роскошное ранчо.
 – По-моему, ты абсолютно права, Дженни, – сказала Рашель, направляясь к кабинету Харрисона. Она впервые услышала о доме моделей, и ее бледные щеки вспыхнули неожиданно охватившей ее злостью. Ей очень хотелось выяснить, что же еще ей неизвестно на данный момент.
 Изумленным взглядом провожала Лоринда покидавшую помещение миссис Ройл. Она думала о том, что теперь, когда Джесси-Энн замужем за таким прекрасным человеком, как Харрисон, ей следовало вести себя совсем по-другому: вернувшись домой, следить за Джоном и своим мужем. Но, по-видимому, Джесси-Энн было мало любви одного мужчины. Ее опять тянуло туда, откуда начался ее жизненный путь; ей нужно опять позировать перед камерами, вышагивая на подиуме перед вожделенными взглядами глазеющих на нее мужчин. Лоринда со злостью сжимала кулаки, комкая при этом лежавшие под руками деловые бумаги.
 – А это что такое? – довольно резко поинтересовалась помощница секретарши, изумленно глядя на Лоринду.
 – Ой, это же… отчеты, которые просил принести мистер Ройл, – Лоринда потянула к себе принесенные бумаги, с ужасом обнаружив, насколько сильно они были помяты.
 – О Боже мой, я сейчас же вернусь и принесу вам свежие копии, – смущенно бормотала она.
 – Не надо. Могла бы просто оставить эти бумаги у меня на столе; совершенно необязательно было стоять тут и терять время.
 – Извините, извините, – лепетала она, торопливой походкой направляясь к двери.
 С любопытством рассматривая Лоринду, девушка, как бы задавая вопрос сама себе, сказала: «Откуда взялась эта чудачка?» Затем, отвернувшись, она стала изучать принесенные бумаги, с головой погрузившись в цифры.
 – Здравствуй, мама! – поприветствовал Харрисон Рашель, поцеловав ее в гладкую, густо напудренную щеку. От нее, как всегда, пахло знакомыми ему с детских лет духами «Шанель № 5».
 – Харрисон, я пришла сказать тебе о том, что завтра я собираюсь устроить небольшой вечер в честь дня рождения Джесси-Энн. Я пригласила некоторых своих и ваших друзей. Маркус приедет из Принстона…
 – Как мило с твоей стороны, мама, – поблагодарил ее Харрисон, удивляясь про себя, почему она позабыла пригласить друзей Джесси-Энн, ведь это был ее день рождения. Но он лишь произнес в ответ: – А я планировал завтра отметить этот праздник ужином в ресторане вдвоем.
 – Вы и так много времени проводите вдвоем, – холодно оборвала его Рашель. – Джесси-Энн давно пора познакомиться с действительно стоящими людьми; я имею в виду отнюдь не тот круг, в котором она вращалась, будучи моделью. У меня есть несколько задумок, которые помогут твоей жене сделать имя. В конце концов она не очень популярна, и ее сотрудничество с многочисленными благотворительными детскими фондами может принести обоюдную пользу. Тебе, наверное, известно, как высок спрос на такой вид деятельности, – сказала она, подняв на него свои длинные ресницы. – Конечно же, эта деятельность никоим образом не должна мешать ее семейной жизни и воспитанию ребенка.
 Харрисон изумленно смотрел на нее. Он слишком хорошо знал свою мать, чтобы не догадаться, куда она клонит.
 – Извини, мама, – обратился он сдержанно, – но мне кажется, что Джесси-Энн будет долгое время занята, поскольку она собирается открыть свой собственный дом моделей.
 – А ты собираешься купить под него землю и помещение? Встретившись с пристальным взглядом ее черных глаз, он ответил:
 – Совершенно верно, мама. Именно это я хочу сделать. Как ужаленная, Рашель вскочила со стула:
 – А тебе не кажется, что место твоей жены в доме? Ведь она вышла замуж не за какого-то мелкого торговца или бухгалтера. Теперь она носит имя миссис Харрисон Ройл. И что ты скажешь о своем сыне? Неужели у него нет права иметь под рукой собственную мать, готовую в любую минуту прийти к нему на помощь? Ребенку всего четыре месяца от роду, а она уже собралась махнуть на него рукой… Хороша же мамаша!..
 – У Джона есть очень заботливая няня, а что касается Джесси-Энн, то она не собирается отмахиваться от сына, – спокойным голосом принялся объяснять Харрисон. – Ведь тебе, мама, хорошо известно, что Джесси-Энн обожает нашего сына… Даже речи не идет о том, чтобы как-то обделить вниманием ребенка.
 Поправляя волосы, Рашель старалась подсунуть под шиньон выбившиеся пряди серебристых волос.
 – Тебе, Харрисон, не хуже, чем мне, известно, что Джесси-Энн ничего не смыслит в бизнесе. Ты постоянно будешь выполнять ее работу, решать ее проблемы. Управляя такой огромной корпорацией, как наша, ты будешь вынужден заниматься всякой мелочевкой. Неужели она не понимает, на что она тебя толкает?
 – Она видит меня лишь по вечерам, когда я, уставший, возвращаюсь с работы домой и когда мне уже ничего не надо, кроме спокойного ужина за бокалом вина в компании своей жены.
 – Должна предупредить тебя, что если ты будешь потворствовать ее сумасбродным идеям, то эти ваши мирные, семейные ужины очень быстро закончатся. Еще раз хорошенько подумай над тем, что я тебе сказала, Харрисон. Это необходимо для твоего же собственного благополучия.
 – Я уже подумал о том, какое место занимает моя персона, а теперь, на мой взгляд, и мне, да и всем нам пора подумать о Джесси-Энн. Ты права в том, что моя жена далеко не деловая женщина. Но имеет же она право хотя бы попробовать свои силы. – Затем, пожимая плечами, Харрисон продолжил: – Если в конце концов она потерпит неудачу, мы всегда имеем возможность продать приобретенную собственность. – Но на самом деле вместо слов «если она потерпит неудачу» он побоялся произнести вертевшуюся у него на языке фразу «когда она потерпит неудачу», так как он понимал, что мать абсолютно права. Он так же, как его мать, знал, что если дела у жены вдруг пойдут успешно, дни их мирного уединения будут сочтены.
 – Только не говори потом, что я тебя не предупреждала, – холодно кинула Рашель, величавой походкой направляясь к двери. – Я жду вас завтра в восемь вечера.
 – Мы обязательно придем, – уныло улыбаясь, пообещал он. Придется объяснить Джесси-Энн, что его мать, вопреки их планам поужинать вдвоем в тихой, уютной атмосфере, приглашает их на собственный ужин.
 В двадцать лет, высокий, с атлетической фигурой и крепкими мускулами Маркус Ройл был точной копией своего отца в молодости, отличавшийся от него лишь светлыми волосами. Маркус прекрасно играл в теннис и был более чем отличным пловцом. А сейчас, наслаждаясь прелестями жизни, он начал учебу в Принстонском университете.
 На вечер, который устраивала Рашель в честь дня рождения Джесси-Энн, Маркус приехал вместе со своей однокурсницей Дженни, заранее предупредив свою подружку, что сразу после знакомства с его бабушкой она станет объектом ее пристального изучения.
 Все произошло именно так, как предполагал Маркус; бабушка осталась верной себе: изо всех сил она старалась вытянуть сведения о происхождении гостьи, окольным путем, как бы между прочим, задавая всевозможные невинные вопросы, чтобы можно было безошибочно определить ее классовую принадлежность. У Рашели был собственный принцип деления людей по классовой принадлежности, на который Маркусу было абсолютно наплевать. Случилось так, что Дженни была из такой же богатой семьи, как и семья Ройлов, с одной лишь разницей, что их капитал имел более древние корни, поскольку сменилось уже больше двух поколений с тех пор, как начали функционировать железнодорожные компании.
 Взяв Дженни под руку, Маркус провел свою гостью через толпу приглашенных для того, чтобы представить ее своему отцу и Джесси-Энн. Как всегда, его мачеха выглядела изумительно: на ней было платье из белого шелка, так выгодно оттенявшее золотой отлив ее мягкой и нежной кожи и волосы цвета вызревшей пшеницы. По всему было видно, насколько счастлив его отец: ведь Джесси-Энн была не только ослепительно хороша собой, она, ко всему, была еще и душкой. Ее глаза сияли неизмеримой любовью к его отцу.
 – Поздравляю с днем рождения, Джесси-Энн, – Маркус поцеловал именинницу в щеку.
 – Маркус! Как я рада видеть тебя здесь. Надеюсь, тебе не пришлось пропустить много занятий в университете? Но как бы там ни было, я счастлива, что ты приехал. Без тебя бы и день рождения не был бы настоящим праздником.
 – А это Дженни Картер-Путмэн, – представил он свою спутницу.
 Джесси-Энн улыбнулась при виде прелестной, черноволосой девушки.
 – Мне так приятно видеть вас здесь, Дженни, – сказала она. – Маркусу просто необходимо иметь рядом человека, который бы не дал ему отбиться от рук.
 – За это, – притворно грозным голосом начал он, – я могу оставить тебя без подарка.
 – Ну тогда я вынуждена взять свои слова обратно, – засмеялась Джесси-Энн. – Поверь, мне бы этого вовсе не хотелось.
 – Такими заявлениями ты можешь запросто подорвать репутацию молодого парня, – с улыбкой протягивая ей маленькую коробочку, заявил Маркус.
 Сорвав с коробки серебряную ленточку, Джесси-Энн изумленно уставилась на лежавший в коробке подарок.
 – О, Маркус, как это мило, как замечательно!.. Посмотри, Харрисон.
 В коробке находился ее миниатюрный портрет, выполненный каким-то неизвестным художником с тонким вкусом и изяществом на овале из слоновой кости, обрамленном узенькой золотой оправой.
 – Замечательный подарок ты преподнес моей жене, Маркус, – сказал Харрисон, порадовавшись тому, что сын с чувством и пониманием отнесся к выбору такого изысканного и так нелегко доставшегося ему подарка.
 – Я срисовал этот портрет с одной моей самой любимой фотографии, – сказал Маркус. – Ведь только они служат напоминанием о тебе.
 – Я так приятно удивлена, Маркус, – проникновенно-благодарным голосом сказала Джесси-Энн. – Нет, правильнее было б сказать, что я необычайно тронута.
 – Ты заслуживаешь гораздо большего, – с легкостью ответил он. – Ну, а что подарил тебе мой отец? Наверное, что-нибудь такое же потрясающее, как Париж.
 Харрисон засмеялся:
 – Мой подарок куда скромнее.
 – Твой отец купил мне в подарок здание, в котором я наконец открою собственный дом моделей, Маркус.
 Ему был хорошо известен предмет мечтаний Джесси-Энн, но ведь ему было не хуже известно отношение к этой проблеме отца. Быстрым взглядом пробежав по лицу своего родителя, Маркус на минуту приободрился: казалось, Харрисон был бесконечно счастлив предоставить своей жене самостоятельность в новом начинании. Но в этот момент ему, как никогда ясно, стал очевиден назревающий между ними конфликт.
 Держа Дженни под руку, Маркус обошел весь зал, приветствуя толпу друзей и знакомых семьи, не заметив здесь ни единого человека, которого бы с радостью пригласила Джесси-Энн.
 – Это вечер-сюрприз, Маркус, – укоризненно глядя на внука, говорила бабушка, когда он задал ей волновавший его вопрос. – Не могла же я спросить у Джесси-Энн номера телефонов ее близких друзей. Ведь тогда бы не получилось никакого сюрприза.
 С изумлением он смотрел на то, как она, плавно двигаясь между приглашенными, заговаривала то с одним, то с другим из гостей, дивясь ее способности организовать дело таким образом, чтобы любое задуманное ею дело проходило именно так, как она считала нужным.
 Взяв Дженни под руку и пробираясь сквозь толпу, он провел ее через холл прямо к лифту.
 – Здесь слишком много гостей преклонного возраста, – объяснил он, улыбнувшись. – Давай где-нибудь перекусим, а затем отправимся в «Палладиум».
 Харрисон, взглянув сначала на свои часы, перевел взгляд на часы Джесси-Энн: у них был заказан столик на двоих в маленьком итальянском ресторанчике на девять тридцать вечера.
 – Уходим? – спросил он, обнимая ее теплые шелковистые плечи, одержимый страстным желанием поскорее остаться с нею наедине. – Им и без нас не будет скучно.
 Она охотно согласилась с ним и двинулась сквозь толпу. Уже находясь в салоне оббитого серой замшей лифта, Харрисон, виновато улыбаясь, говорил Джесси-Энн:
 – Мать никогда мне не простит этого поступка.
 – Зато я прощу, – засмеялась она, целуя его.
 До замужества Джесси-Энн часто посещала этот уютный итальянский ресторанчик, находившийся рядом со старым Центральным парком, прямо за углом того дома, где она жила раньше. Ей показалось весьма необычным то, что она вместе с Харрисоном, вопреки заведенной традиции посещать роскошные, респектабельные рестораны, пришла именно сюда. Унылым взглядом она смотрела на тарелки со свежеприготовленным густым красным соусом.
 – И все же здесь намного лучше, чем на вечере у Рашель, – утешительным тоном сказал Харрисон, и они оба засмеялись.
 Они уплетали сдобные лепешки, запивая их деревенским вином, и Джесси-Энн призналась, что она никогда так здорово не отмечала свой день рождения и не чувствовала себя такой счастливой.
 За рулем «ролл-ройса» ждал шофер, который довез их до дому. Уже в лифте Харрисон, смахивая с лица Джесси-Энн пряди длинных белых волос, внимательно смотрел на нее, пронзая взглядом черных и очень выразительных глаз, которые так сильно поразили ее с самого первого дня их знакомства.
 – Я люблю тебя, Джесси-Энн Ройл, – прошептал он, как только остановился лифт, открыв двери прямо в их квартиру.
 Обнявшись, они прошли через просторные, оббитые шелком коридоры; войдя в комнату и нетерпеливо срывая с себя одежду, охваченные страстным порывом, они отдались друг другу на своей новой зелено-белой постели, которая лишь отдаленно напоминала ее старую комнату в Монтане.
 – Я люблю тебя, Харрисон, – прошептала она некоторое время спустя. – Мое счастье – это ты и Джон.
 – Ну зачем же тогда тебе этот дом моделей, если нам и без него так хорошо? – спросил Харрисон весьма озадаченным голосом.
 Но Джесси-Энн и сама не знала ответа на этот вопрос, поэтому промолчала.




 ГЛАВА 8


 Вздрогнув во сне, Каролина внезапно проснулась среди ночи. Задумчиво глядя на разрисованный проглядывающими сквозь многочисленные облака небесными светилами и звездами потолок, она только через несколько минут вспомнила, что лишь вчера въехала в эту преобразованную в жилое помещение и расположенную в самом отдаленном уголке восточной части Нью-Йорка квартиру своего друга-художника. Она согласилась пожить в квартире Тиммо, пока тот путешествовал по Италии в поисках сюжетов, которые могли бы вдохновить его на картины для открывающейся в мае новой манхэттенской выставки. Счастливчик Тиммо! Ей и самой хотелось получить хоть капельку вдохновения! Она была так уверена, что именно Нью-Йорк откроет ей путь в новую и большую жизнь. – Но пока она не наблюдала каких бы то ни было ощутимых перемен.
 Бродвей оказался еще более крепким орешком по сравнению с Шафтсбери-авеню, и несмотря на ее диплом об окончании курсов машинописи, никто не проявлял ни малейшего интереса к ее персоне. Казалось, ни одному режиссеру не нужен был ассистент. Тогда Каролина стала работать помощницей продавца в расположенном на Парк-авеню респектабельном и маленьком магазинчике. Но после работы в «Моди» она сочла это слишком скучным занятием. Богатые клиенты, невзирая на свой маленький рост и тучную фигуру, хотели выглядеть точно так же, как манекенщицы на картинках последнего журнала мод «Вог». Уставшая превращать образцы модной одежды в какую-то униформу, Каролина нашла себе работу в службе приема гостей в небольшой, расположенной в восточной части Нью-Йорка галерее, где она и познакомилась с Тиммо.
 Небольшого роста и хрупкого телосложения, Тиммо был наполовину японец. С подстриженными под «Битлз» блестящими черными волосами и спрятанными под толстой оправой близорукими черными глазами, он в отличие от других людей видел мир совершенно по-другому. Его манера написания неровных, многогранных перспективных объемов и плоскостей, выполненных с использованием довольно необычных художественных приемов в черно-белой цветовой гамме, снискала ему популярность не только дома, но и за рубежом. Хотя Каролина подружилась с Тиммо и другими выставлявшимися в галерее художниками, она все равно никак не могла угомониться. Ухватившись за обещание предоставить ей работу в одном из художественных отделов филиала Сотби в Манхэттене, она бросила прежнюю работу в галерее. Но когда эта затея провалилась, она с радостью приняла предложение Тиммо бесплатно поселиться у него в квартире, поддерживая взамен безупречный порядок. Теперь, когда ее финансовое положение опять весьма пошатнулось, это предложение можно было считать как нельзя кстати. Она имела крышу над головой и, экономя деньги на квартплате, можно было обеспечить себе пропитание до тех пор, пока опять что-нибудь не подвернется под руку.
 Каролина смотрела на нарисованные Тиммо звезды, думая, что рука судьбы указующим перстом направляет ее на путь истинный, коим она считала работу в галерее Макконелл, которая во что бы то ни стало должна изменить ее участь. Всю жизнь она верила в судьбу, не считая тех двух исключительных случаев, связанных с появлением в ее жизни Перикла Джейго. Она была твердо уверена в том, что поймать удачу – значит появиться в нужном месте и в нужное время.
 Обернув свое хрупкое тело доставшейся ей от Перикла шелковой яркой пижамой, она, трясясь мелкой дрожью, включила свет, внимательно уставившись на ряд подвешенных на выступающую часть стены латунных подвесок, беспокойно думая о своем будущем. Она все еще никак не могла расстаться с этой навязчивой идеей – получить работу в театре. Она была готова начать с самых черновых обязанностей: готовить чай, бегать за бутербродами, даже мыть полы, делать все, чтобы только как-нибудь переступить порог театра. Только бы найти верный путь, чтобы добиться поставленной перед собой цели.
 Бродя по комнате, она с любопытством рассматривала работы Тиммо. Эти массивные, цвета серого антрацита и белые полотна еще больше подчеркивали ее одиночество, снова возвращая ее память к тем дням, когда она была с Периклом. Ощущая холод, будто исходивший от этих грустных полотен, и не менее веселых мыслей, она взглянула в окно. С неба падали тяжелые снежные хлопья, и этот мрачный пейзаж был созвучен с обозреваемым ею видом Нью-Йорка, ветхие здания и крыши которого громоздились над грязными, серо-коричневыми водами реки Гудзон. Ведь еще прошлой ночью эти окна казались ей вратами в сказочное королевство, открывавшее панораму многочисленных извилистых манхэттенских мостов, залитых морем светящихся огней, обещавших бездну радости и наслаждений.
 «Хватит хандрить, – приказала себе Каролина. – Это Нью-Йорк, который только и ждет появления именно таких людей, как я». Включив радио и настроив его, она энергично двигалась по комнате в такт исполняемой хором песни Фрэнка Синатры «Мой путь», стараясь поднять себе настроение музыкой и чашкой кофе. Приглаживая завитки коротких шатеновых волос, она, чтобы немного размяться, стала быстро танцевать джигу. Затем, положив под голову подушку и сложив руки треугольником, она по-йоговски сделала стойку на голове. Увидев свое отражение в зеркале комода, она усмехнулась и начала громко распевать слова песни: «Я делал все по-своему, чувствуя себя при этом в тысячу раз лучше». У нее снова появилась уверенность в том, что фортуна начинает улыбаться ей. Где-нибудь здесь, в великолепном, залитом огнями Манхэттене, ее ждала работа, а может быть, даже мужчина ее мечты.
 Стоя у окна расположенного на пятидесятом этаже офиса, Харрисон наблюдал за медленно падающими хлопьями белого снега, думая при этом о проблемах Джесси-Энн. Два месяца назад она открыла дом моделей, и с этого времени она из веселой, смеющейся и беззаботной девушки превратилась в озабоченную и постоянно занятую женщину. Всякий раз осторожно интересуясь тем, как идут дела в доме моделей, вместо вертящегося на языке вопроса: «Может, что-то случилось?» он всякий раз в ответ получал ее ослепительную улыбку и очень оптимистичный ответ: «Великолепно. Все идет замечательно», вызывая у него хоть и редкое со стороны Джесси-Энн, но все же чувство неискренности.
 Повернувшись, он кинул взгляд на стол из розового дерева, где стояла в серебряной рамке фотография Джесси-Энн, как бы еще раз убеждаясь в том, как разительно изменился ее облик с тех пор, как открылся дом моделей. Хмурый взгляд и отсутствие желания обсуждать с ним возникшие проблемы говорили об одном: она не получила ожидаемого ею успеха. Бедняжка Джесси-Энн, всем своим сердцем он стремился разделить ее трудности, ведь она попала в дебри мира бизнеса, который, показав свои острые когти, совсем не спешил раскрывать объятия ей, так непривыкшей быть кем-то отвергнутой.
 Волнуясь, Харрисон расхаживал по комнате. Несмотря на то что его вовсе не радовала новость об открытии дома моделей, он не мог спокойно видеть ее страдания. Положив руку на телефон, Харрисон сидел, размышляя о том, как он позвонит ей и скажет: «Давай встретимся, как в былые времена, в девять вечера и поужинаем вместе…» Но он знал, что она отклонит это предложение, объясняя свой отказ огромной занятостью и снова притворяясь, что дела идут замечательно.
 – Джесси-Энн! Джесси-Энн! – шептал он, снова принимаясь ходить по комнате. – Все, что мне надо от тебя, это чтобы ты встречала меня с работы по вечерам в нашем доме – ты и Джон… и тебе совершенно не надо что-либо доказывать мне.
 Он признавался себе в том, что ревновал ее к новому, независимому образу жизни, но даже это обстоятельство не могло заставить его отказаться помогать ей. Никогда раньше он не предлагал ей свою помощь, зная, что она все равно поступит, как Джесси Паркер, а не миссис Харрисон Ройл, но тогда ему еще легче было бы направить ее бизнес в нужное ей русло. А сейчас он чувствовал необходимость позвонить жене.
 Молча Харрисон созерцал ряд многочисленных телефонов на своем столе. Его звонок мог бы принеси дому моделей необычайный успех, но его одолевали опасения, что его помощь может обернуться для него потерей Джесси-Энн. Видеть ее несчастной и не постараться помочь ей было выше его сил.
 Черт возьми, ведь все, что ему нужно, это вернуть ту прежнюю, жизнерадостную девочку по имени Джесси-Энн, неизменно встречавшую ослепительной улыбкой и искренним «Привет!» возвращающегося домой мужа. Харрисона покорила не столько красота, сколько душа Джесси-Энн. И если он намеревается вернуть ей душу, то что же он оставит себе взамен? Вздохнув, он позвонил своей секретарше и попросил соединить с агентством.
 Дом моделей находился на Третьей авеню. Втиснутый между двумя невзрачными строениями, он не представлял собой ничего особенного, а выглядел как заурядная, пустая, занятая под магазин квартира в доме без лифта, с одной только разницей, что здесь были высокие потолки и большая жилая площадь, создававшие впечатление масштабности и пространства. А над блестящей, ярко-синего цвета дверью горела освещенная светом неоновых ламп круглая табличка «Имиджис», которая и открывала двери в новую жизнь Джесси-Энн.
 На белой кирпичной стене офиса висела ярко-красная доска с объявлениями, приглашавшими девушек с экзотической внешностью на работу в новый дом моделей. В офисе находился ультрасовременный кожаный диван с голубой металлической окантовкой и два удобных с белой твидовой обивкой стула. Ярко-синего цвета рабочий стол фирмы «Люсит» был заставлен целой батареей красных телефонов, с которых она намеревалась звонить за рубеж, договариваясь о съемках своих моделей для журнала «Вог» и для других рекламных журналов.
 Сидя за блестящим синим столом, она внимательно рассматривала кипу квадратных белых конвертов с надписанным на них именем получателя – Джесси-Энн и с аккуратно напечатанным на них красным шрифтом адресом дома моделей. У нее накопилось уже шестнадцать таких посланий. Распечатав два конверта, ей уже незачем было вскрывать остальные письма, поскольку все они были абсолютно одного и того же содержания. Тон писем был скучным, грубым и довольно пугающим.
 Этому анонимщику было абсолютно все известно о новом доме моделей еще задолго до его открытия. В первый же день, не успев перешагнуть порог нового дома моделей, она обнаружила одно такое послание. Сначала она подумала, что это поздравление от Харрисона с пожеланием удачи и процветания. Но это была все та же напечатанная красным шрифтом мерзость, которая и на этот раз немногим отличалась от предыдущих посланий своим содержанием. Однако анонимный корреспондент не ограничился угрозами только лишь в ее адрес, теперь он взялся за Джона! «Ты не достойна быть матерью. Твой ребенок может вырасти непорочным человеком только при условии, что ты умрешь… И я почти у цели… Ты даже не узнаешь о том, когда я появлюсь рядом… Пришло время возмездия. И я уверенно держу нож в своей руке».
 Бросив испуганный взгляд на зашторенные окна, она вдруг поняла, что находится совершенно одна. В панике она схватила телефонную трубку и набрала номер Харрисона. Но, не дождавшись ответа, бросила трубку. Ведь это был ее первый рабочий день в новом качестве, а она уже обращается к Харрисону за помощью. Она сразу представила себе, как торжествующая Рашель скажет:
 – Ну, что я тебе говорила? Всего один день самостоятельной работы, и уже какая-то неприятность… Если бы Джесси-Энн сидела дома с ребенком, этого бы никогда не случилось!
 «К черту Рашель», – думала она, изо всех сил стараясь подавить слезы. Ей казалось, что она целую вечность прожила с этими письмами и теперь сама разберется с этой бедой. Снова потянувшись к телефонной трубке, она набрала номер телефона сыскного агентства «Мэнко».
 – Вы имеете дело с человеком, обуреваемым какой-то навязчивой идеей, – сообщил ей следователь этого агентства Джек Халоран. – Однако вызывает беспокойство тот факт, что тон писем разительно отличается от предыдущих. Здесь пахнет не просто запугиванием, а жаждой жестокого насилия, и это не может не вызывать у нас тревогу. Может быть, вам, миссис Ройл, все-таки следует хорошенько подумать и сообщить об этом вашему мужу.
 – Нет, – с горячностью возразила она. – Я не собираюсь беспокоить Харрисона. В конце концов, я получала эти письма еще до знакомства с ним. Это мои трудности, и мне вовсе не хотелось бы беспокоить мужа.
 Вздохнув, Халоран взял в руки письмо и начал вслух читать те отрывки, которые привлекли его внимание. «Тебя следует пронзить острым ножом точно так же, как ты когда-то заставила это делать других, – зловещим тоном цитировал он. – Ты не достойна быть матерью. Твой ребенок может вырасти непорочным человеком только при условии, что ты умрешь… И я почти у цели… Пришло время возмездия. И я уверенно держу нож в своей руке».
 Голос его становился все тише, и она внимательно смотрела на него расширившимися от страха глазами.
 – Вы вольны поступать, как считаете нужным, но учтите, что вы замужем за достаточно известным бизнесменом, и это могло послужить причиной того, что письма стали звучать более угрожающе. В первых письмах автор хотя и в отвратительной манере, но все-таки называл вас по имени.
 Я убедительно прошу вас, миссис Ройл, пересмотреть свое решение и рассказать обо всем своему мужу.
 – Я не хочу впутывать во все это Харрисона, – упрямо повторила она. – С этим делом я как-нибудь справлюсь и без его помощи.
 – Ну, как хотите, – глубоко вздохнув, сердито сказал он. – Только давайте договоримся о том, что вы не будете предпринимать какие-либо самостоятельные действия, хорошо?
 На следующий день Джесси-Энн находилась в своем офисе под бдительным оком молодого дородного парня в джинсах и клетчатом тяжелом пиджаке, безобидный вид которого напоминал простого работягу. Время от времени он патрулировал по расположенной перед домом моделей заснеженной дороге, после чего усаживался у выхода из офиса, где, вытянув ноги на столе и с неизменной чашкой кофе в руке, шелестел газетными страницами, нервничая каждый раз, когда добирался до сводки криминальных происшествий. Но даже появление в офисе агента сыскной полиции не остановило поток омерзительных писем с угрозами.
 Халоран наконец пришел к выводу, что они так и будут пребывать в бездействии до тех пор, пока этот анонимный сумасшедший не предпримет какие-либо действия. И поэтому Джесси-Энн просто решила не обращать на эти письма никакого внимания, оставив на всякий случай полицейского Эда Замурски на своем прежнем посту, у выхода из офиса. Рядом с ним было все-таки безопаснее, но, несмотря на его присутствие, она все равно избегала вскрывать письма, заранее зная о том, что их содержание еще больше запугивает ее.
 Испытывая тягостное чувство от той гнетущей тишины, которая воцарилась в ее великолепном офисе, Джесси-Энн, отодвинув в сторону конверты, задумчиво уставилась на телефон, страстно желая, чтобы он зазвонил.
 Первую неделю своего нового бизнеса она провела, уверенно сидя за рабочим столом, где она, придвинув поближе красный телефон, названивала всем главным редакторам известных рекламных агентств; она связывалась с первоклассными и средними фотографами, договаривалась с редакторами журналов мод, каталогов и сборников, со знакомыми ей моделями.
 – Вам звонит Джесси-Энн, – счастливым голосом приветствовала она своих коллег. – Я хочу поговорить с вами по поводу открытого мною нового дома моделей.
 Конечно же, все были обрадованы этой новостью и им было очень приятно пообщаться и немного посудачить с ней, но ни одна из них не позвонила ей со своим предложением. Ни одна манекенщица не переступила порог ее дома моделей, предлагая себя для съемок в журнале мод, ни один фотограф или редактор журнала мод не позвонил ей с просьбой заснять своих или работающих у нее манекенщиц в своих журналах, несмотря на ее обещания предоставить именно тот тип моделей, который им нужен. Ей не позвонили ни из журналов, ни из рекламных агентств, чтобы сделать заявку на новые, неизбитые типы моделей, которыми она обещала их обеспечить. Но здесь она покривила душой. Ее просто охватила боязнь, свойственная и бывалым, и начинающим бизнесменам. Она не могла заниматься поисками новых моделей с неординарной внешностью до тех пор, пока редакторы модных журналов и рекламные агентства не гарантировали ей объем работ.
 Вздохнув и зарядив магнитофон, она села, закрыв глаза. В углу комнаты, хрипло кашляя и шелестя газетами, сидел Замурски, который, услышав звуки «Реквиема» Моцарта, на некоторое время прекратил свое занятие. Эта музыка как нельзя более кстати подходила к ее теперешнему настроению и невеселым мыслям о мрачных перспективах ее нового дома моделей. Может, ей стоит перезвонить в третий и четвертый раз и стать одним из тех телефонных просителей, на звонки которых секретарши обычно отвечают безликой фразой: «Извините, но он уже закончил сегодняшнюю работу, что ему передать?» Джесси-Энн очень хорошо знала этот заведенный обычай, ведь ей и самой пару раз в прошлом приходилось отделываться от людей подобными отговорками.
 Незнакомый ей, пронзительный телефонный звонок отвлек ее от тяжких размышлений, вторгшись в ту атмосферу торжественной грусти, называемой музыкой Моцарта. Сердце ее заколотилось от неожиданности, и она, потянувшись к телефону одной рукой, постаралась побыстрее выключить магнитофон другой рукой.
 – Добрый день, дом моделей «Имиджис», – сказала она, замирая.
 – Здравствуй, Джесси-Энн. Это говорит Стью Стэнсфилд.
 – Как дела, Стью?
 В Нью-Йорке находилось одно из крупнейших рекламных агентств Николса Маршалла, с филиалами в Лондоне, Париже, Манхэттене, главным распорядителем которого являлся Стэнсфилд, интервью которому Джесси-Энн давала, снимаясь для модели «Ройл». Такой человек мог позвонить только с деловым предложением.
 – До нас дошли слухи, что вы открыли собственный дом моделей. Как вам, наверное, известно, мы всегда находимся в процессе поиска новых моделей со свежими, новыми лицами.
 – Да, это так, – ответила она, с ужасом подумав о том, где она найдет эти новые, свежие лица.
 – Конечно же, невозможно использовать новые лица для сотрудничества с ведущими рекламными компаниями, – продолжал Стью, – но у нас есть каталог с перечнем имеющихся у нас работ, которые мы можем предложить, а это, как тебе известно, является большим стимулом для модели. Если ты, Джесси-Энн, сможешь обеспечить нам отвечающие нашим требованиям модели, мы наверняка согласимся на ваши условия.
 Внезапно ее сердце осенила догадка, о каком каталоге идет речь, и сердце ее упало.
 – Ты имеешь в виду каталог «Ройл»? – тихо спросила она.
 – Ну, конечно же, Джесси-Энн. По-моему, это самый удачный вариант семейного каталога, – весело ответил Стью, – и ты лучше кого бы то ни было справишься с этой задачей. Твоя интуиция и способности очень помогут нашей компании «Николс Маршалл» создать поистине замечательный каталог. Мне кажется, нет нужды рассказывать о том, какие расходы повлечет его создание. Ведь объем его превысит четыреста или даже пятьсот страниц.
 – Я знаю, Стью. Я помню каталоги такого типа, – тихо ответила она.
 – Речь идет о том, чтобы найти человека, с которым можно будет надежно сотрудничать, и все убеждены, что таким человеком являешься именно ты.
 – Спасибо, Стью, я очень ценю твое предложение, – вежливо ответила она, делая пометки на чистом листе лежащего перед ней календаря, в то время как Стью знакомил ее с деталями предстоящей работы. – Еще раз благодарю, – тихо сказала она, когда он закончил свою речь. – Я свяжусь с вами на следующей неделе и сообщу о том, что мы можем предложить.
 Вот оно как! Харрисон понял, что ей одной не справиться с домом моделей, и решил помочь ей. Щеки Джесси-Энн полыхали от стыда. Она так уверилась в том, что одна справится со своей работой. Проклятье, ей снова придется испытывать зависимость от семьи Ройлов!
 При одном только воспоминании о звонке Стью Стэнсфилда на глазах ее заблестели слезы унижения и злости. Даже несмотря на то, что речь шла о довольно солидном заказе, она не могла принять это предложение. Ей не хотелось подниматься на пьедестал успеха с помощью Харрисона, и помимо всего, чувствуя поражение, ей пришлось признать тот факт, что она была абсолютно не готова предложить какие-либо новые модели для создания целого каталога.
 «Похоже, что Рашель, в конце концов, оказалась совершенно права», – подумала она, стараясь подавить душившие ее слезы. Рашель так самодовольно и с усмешкой смотрела на Джесси-Энн во время своих последних посещений Джона, как будто заранее предвидела это поражение. «Что же мне делать? – думала Джесси-Энн, вытирая слезы салфеткой. – Может быть, все-таки взяться исключительно за раздел мод и проделать всю работу самостоятельно? Миссис Ройл выступает в роли модели для каталога «Ройл». Это будет слишком для пожилой миссис Рашель!»
 – Извините, мисс, – сказал шофер нью-йоркского такси, заставляя очнуться размечтавшуюся о своем будущем небывалом успехе на Бродвее Каролину, – здесь нет проезда на Третью авеню, вы быстрее доберетесь до нее пешком…
 Кутаясь в большое желтое обновленное пальто, Каролина, подгоняемая ледяным ветром, быстрым шагом двигалась по Третьей авеню, разыскивая галерею Макконелла. В телефонном справочном бюро ей в качестве ориентира назвали маленькую, напоминавшую аллею улицу, пролегавшую между вьетнамским ресторанчиком и итальянской бакалейной лавкой. Пронзительный ветер слепил ей глаза хлопьями колючего снега, значительно затрудняя поиски. Три раза обойдя один и тот же квартал, она наконец поняла, что находится рядом с интересующим ее объектом.
 С облегчением свернув на боковую улицу, не так сильно продуваемую ветром, и из стороны в сторону бросая взгляды в поисках галереи Макконелла, она так и не нашла ни одного здания, хотя бы отдаленно напоминавшего художественную галерею. Улица была уныло-серой и замызганной. Единственным более или менее привлекательным объектом здесь было белоснежное здание с выкрашенной в ярко-синий цвет дверью, над которой висела залитая неоновым голубым светом табличка с коротким названием «Имиджис». Отсутствие какой-либо дополнительной информации, касающейся данного заведения, немного смутило Каролину, и она озадаченно рассматривала вывеску. Ей показалось, что она находится перед дверью высококлассного борделя. Ну а если и так, все равно ведь в нем находятся люди, которые подскажут ей, где находится галерея Макконелла. Тихонечко постучав в дверь, она вошла и с удивлением уставилась на знакомое лицо Джесси-Энн.
 – Боже мой! – воскликнула Каролина. – Вот уж кого не ожидала тут встретить.
 – А мы разве знакомы? – поинтересовалась Джесси-Энн, безучастно глядя опухшими от слез глазами на промокшее пальто посетительницы.
 – Нет, мы не знакомы, – сказала Каролина, мило улыбаясь. – Вообще-то я ищу галерею Макконелла, но, как всегда, заблудилась и попала в совершенно другое место. Я очень сожалею об этом, – смущенно добавила она. – Я, пожалуй пойду, не буду вам мешать разбираться с вашими недоразумениями.
 Джесси-Энн улыбнулась заблестевшими от слез глазами.
 – Пожалуйста, не уходите, – попросила она, вспомнив, что улыбнулась впервые за целую неделю. – Я не могу больше оставаться один на один со своими страданиями.
 – Плохо идут дела? – участливо спросила Каролина. Кивком головы Джесси-Энн подтвердила:
 – Хуже не бывает.
 – Вот что я вам скажу. Здесь так безлюдно. Если вы подскажете мне, как пройти к галерее Макконелла, я обещаю выпить в вашей компании белого вина, минеральной или диетической водички.
 Джесси-Энн снова засмеялась, вылезая из-за стола и протягивая Каролине руку.
 – Меня зовут Джесси-Энн Паркер, – сказала она.
 – Ваше имя известно всему миру! – воскликнула Каролина. – Я должна обязательно рассказать вам о том, что, когда мы учились в школе, ребята, с которыми я встречалась, всегда приклеивали ваш портрет на стену. Сейчас мне понятно, почему они это делали. Даже с заплаканными глазами вы просто великолепны. Не то чтобы я имела что-то против вашей прекрасной внешности, мне просто никогда не нравились высокие девушки.
 В расположенном между офисами дверном проеме появилась громадная фигура Замурски, на которого удивленно уставилась Каролина. На фоне модного городского офиса он смотрелся, как ковбой, случайно попавший в сад к священнику.
 – Все в порядке, Джесси-Энн? – спросил он, пожимая огромными плечами, одетыми в выцветшую красную клетку пиджак.
 – Все нормально. Эд, я хочу проводить к галерее Макконелла…
 – Каролину, – подсказала гостья свое имя, расплываясь в лучезарной улыбке, – Каролина Кортни.
 Эд Замурски прошел несколько ярдов позади спешащих по ледяной улице в направлении галереи Макконелла двух женщин.
 Слегка поворачивая голову назад, Каролина думала, что за ними следовал телохранитель Джесси-Энн… Только зачем он ей? Может быть, Харрисон Ройл боялся, что его жену украдут?
 Джесси-Энн поняла, что подружится с Каролиной, потому что за последние несколько месяцев ей не пришлось пообщаться с более живым человеком. Проводив Каролину в галерею, она улыбнулась при виде растерянно блуждающего по завешенным темными полотнами с абстрактной живописью стенам обитателя. Обратившись к владельцу этих картин, Каролина сказала твердо, что она абсолютно не понимает такого рода произведения искусства. Затем она потащила Джесси-Энн в пивной зал ресторана «Плаза», чтобы немного выпить.
 – В Нью-Йорке надо вести себя так, как будто ты турист, – жизнерадостным голосом посоветовала она. – Так намного веселее. Скажите мне, пожалуйста, вам часто раньше приходилось посещать пивные залы? Конечно же, редко. Но, моя дорогая, вы только поглядите на всех этих мужчин!
 Ее глаза округлились от удовольствия при виде такого количества праздных мужчин, обсуждающих за кружкой пива важные деловые вопросы, еще более рассмешив этим Джесси-Энн. Через сравнительно небольшой промежуток времени она допивала уже третий коктейль, испытывая острое желание излить свою душу Каролине.
 – Похоже, я так и не начну свою деятельность, – призналась она наконец. – Я ожидала, что мой телефон дни напролет будет разрываться от предложений сотрудничать со мной и что модели выстроятся в очередь около моей двери, желая, чтобы я подписала с ними контракт. Я проработала со всей этой публикой в течение очень долгого времени, Каролина, – четыре года!
 Сидя в пивном зале и потягивая коктейль, Каролина бесстрастным взглядом осматривала окружающих, в то время как Джесси-Энн кидала на нее смущенные взгляды. Ну вот она и проболталась… Конечно же, этой незнакомке было абсолютно наплевать на ее тоскливые излияния.
 – Извините, – пробормотала она, отодвигая свой стул, – мне не следовало беспокоить вас своими проблемами…
 – Сидите! – скомандовала Каролина. – Разве вы не видите, что я размышляю! – Держа пригоршню орешков, она с хмурым видом разгрызала их. А онемевшей от удивления Джесси-Энн ничего не оставалось, как снова усесться на стул. – Мне кажется, – наконец произнесла Каролина, – у вас просто не хватает полета фантазии. Сама по себе это очень неплохая идея, создать собственный дом моделей, но надо смотреть на нее более общо. Я хочу сказать, Джесси-Энн, что совсем необязательно заниматься исключительно показом моделей. Скажите, у кого выше дневная зарплата: у высококлассной модели или у фотографа? Вы по опыту знаете, что больше денег получает тот, у кого богаче опыт работы в данной области. Ведь если вдуматься, то стоящий с фотоаппаратом человек является истинной звездой. И даже после двадцатилетнего стажа работы по специальности ты только повышаешь свой профессиональный уровень. Это похоже на театр, Джесси-Энн. Вы только подумайте о той громадной армии людей, помогающей популярной личности стать настоящей звездой, – гримерах, парикмахерах, модельерах, манекенщицах и фотографах. Конечно, вы знаете работу их всех. Почему бы вам не сделать шаг вперед и не открыть собственную студию? Тогда вы сами сможете обеспечить клиента всем необходимым. Предъявите им целый набор услуг, Джесси-Энн, – торжественно заключила она, и лицо ее озарилось радостной улыбкой.
 Джесси-Энн, пристально глядя на свою собеседницу, размышляла над сказанным. Конечно же, даже речи не могло быть о том, чтобы к ним пошли работать известные фотографы и модельеры. Но разве она сама не хотела с самого начала подобрать для работы совершенно новых манекенщиц? Может быть, сегодняшние начинающие фотографы и провинциальные красотки являются завтрашними звездами…
 – Любой подписавший с вами контракт фотограф будет использовать студию за довольно умеренную плату, – решила Каролина. – Дом моделей купит фотокамеры, которые будут давать в аренду работающим у вас фотографам, потому что начинающие фотографы не могут приобрести себе первоклассное оборудование, но зато у них будет замечательная возможность самим выбрать вашу модель, ваших гримеров и стилистов. Конечно же, – добавила она с впервые закравшимися в ее голос нотками сомнения, – вам нужно будет найти студию, а это стоит немалых денег. Для того чтобы сдвинуть с мертвой точки и сделать экономически выгодным ваше предприятие, необходимо обладать весьма солидным капиталом или на худой конец получить очень крупный заказ.
 – Вы вряд ли мне поверите, – оживилась Джесси-Энн, – но причиной того, что я проплакала целое утро, было именно то, что мне предложили действительно крупный заказ.
 – И это послужило причиной ваших слез?
 – Причиной стало вмешательство семьи Ройлов, – призналась Джесси-Энн. – Я догадываюсь, что это Харрисон попросил рекламное агентство занять меня работой по созданию каталога. Дом моделей был моей собственной затеей, и мне совсем не хотелось, чтобы семья Ройл протягивала мне руку помощи.
 Каролина недоуменно трясла своей кудрявой головой, дивясь на несообразительность Джесси-Энн.
 – Вам надо соглашаться на этот заказ, – посоветовала она. – Вы думаете, что все остальные добиваются своей цели каким-то другим способом, игнорируя старые, надежные связи? Каталог «Ройл» непременно приведет вас к успеху.
 Джесси-Энн вдруг почувствовала неожиданный прилив бодрости.
 – Вот что я скажу! – воскликнула она. – Старое складское помещение в торце моего офиса, предназначенное для продажи. Оно прекрасно подойдет для студии. У меня достаточно денег приобрести это помещение, не спрашивая Харрисона.
 – Знаете, что еще? – спросила Каролина. – В Лондоне полно молодых манекенщиц, которые за счастье почтут сняться в нью-йоркском журнале мод. Нам надо поискать здесь и в. Европе молодых фотографов-энтузиастов, можно даже проверить, кто из них подает большие надежды. Мы разместим рекламу в журнале «Повседневная женская одежда», затем снова позвоним в рекламные агентства и расскажем о своих услугах. Нам понадобится очень талантливый рекламный агент, который сумеет преподнести такое событие, как открытие нового дома моделей, как самое необычайное и интригующее событие, произошедшее за последние годы в мире моды…
 – Ты просто чудо, Каролина! – счастливо воскликнула Джесси-Энн. – Именно тогда, когда я уже собиралась плюнуть на начатое дело, ты нежданно-негаданно появляешься у меня на пороге и даешь ответы на все интересующие меня вопросы.
 – Хорошо, – ответила Каролина. – Я сама искала ответы на свои вопросы. Мне нужна работа.
 Сквозь приглушенные голоса и звон бокалов пивного зала прокатился свободный и жизнерадостный смех Джесси-Энн.
 – Надо же, а я как раз собиралась сказать, мне не обойтись без тебя. Дому моделей «Имиджис» нужна ты, Каролина Кортни.




 ГЛАВА 9


 Новенький, ни разу не использованный фотоаппарат фирмы «Роллей» лежал в уголке крохотной комнаты Данаи вместе с бывшими в употреблении «Хассельбладом», «Никоном» и «Полароидом», специальными объективами и штативом. Время от времени она выходила на улицы Манхэттена или выезжала на окраину города, чтобы заснять на пленку огромные небоскребы или качающиеся деревья, проявляя ее потом в приспособленной под лабораторию крошечной ванной комнате. Все стены маленькой комнаты были увешаны фотографиями. На все необходимые для ее работы вещи – пленки, проявители, фотобумагу – она тратила огромные деньги, нехватку которых стала ощущать очень остро. Большую часть полученных от отца денег она потратила на приобретение оборудования, а остальные пошли на оплату жилья. Ей необходимо было найти подходящую работу. Но пока что все ее поиски предложений в бюллетенях по трудоустройству не увенчались успехом. Она неохотно признавалась себе в том, что для превращения Данаи Лоренс из помощницы Брахмана в известного всему миру фотомастера недостаточно просто дать объявление в рекламе с предложением своих рабочих рук.
 Шесть месяцев прошло, пока она, наконец, не поняла, что ей необходимо заняться поисками работы в другом месте, но предложения на должность ассистента попадались весьма редко. В процессе хождений по фотоагентствам она обнаружила, что все книги с записями предложений на вакантную должность ассистента были исписаны всевозможными фамилиями – Аведон, Бейлей, Тери О'Нейл, считавших себя, как и она, очень талантливыми фотографами.
 Питая огромную надежду на возможное трудоустройство, Даная после беседы с представителем фотоагентства недоуменно уставилась на него, когда он довольно откровенно намекнул, что ей снова нужно готовиться к работе ассистента.
 – Но ведь я уже работала ассистентом! Я два года ассистировала Брахману! – крикнула она, разбрасывая в запальчивости сделанные ею цветные слайды на белый кафельный пол.
 Стряхивая сигаретный пепел, агент с возмущением наблюдал за ползающей по скользкому полу и собирающей слайды Данаей.
 – Либо куры, либо яйца, – промолвил он. – Фотографии Альери были очень неплохими, но вы же не стали продолжать работать в этой манере. Надо понимать, что все это время вы специализировались на такого рода незатейливых снимках. Может быть, вам опять следует обратиться за помощью к Брахману. Он может предоставить вам какие-нибудь сюжеты, познакомит вас с какой-нибудь известной личностью… Для вас – это очень важно. Ну а что касается этого… – пренебрежительно показывая рукой с зажатым между пальцами окурком в сторону папки с лежащими в ней фотографиями, – все это ерунда. Конечно, нельзя сказать, что они совсем негодные, – быстро добавил он, встретившись глазами с совершенно убитой горем Данаей, – но у вас же нет ни хорошей репутации, ни громкого имени. Следовательно, – сказал он, двусмысленно пожимая плечами, – вам нельзя рассчитывать на какую-либо протекцию.
 С горечью вспомнила Даная о фотографиях лондонского цикла и о своей возможной славе, которую украл у нее Брахман. Похоже, что и фотографии Томазо Альери тоже не имели никакого решающего значения. «Черт бы их всех побрал, – подумала она, еле сдерживая душившие ее слезы. – Проклятье, я никогда… никогда раньше не плакала, даже когда была маленькой и мать забывала забрать меня из школы…».
 – Послушайте, что я скажу, – сказал представитель рекламного агентства, записывая ее имя в лежащем перед ним блокноте. – Я буду вас иметь в виду, если вдруг появится что-то подходящее.
 – Спасибо, – ответила она, вытирая платком слезы, убежденная в том, что он вряд ли о ней когда-либо вспомнит.
 – Господи Боже мой! – воскликнул он, злобно поглядывая на ее припухшие от слез глаза, когда величавой походкой подошел к двери и широко открыл ее, намереваясь побыстрее отделаться от посетительницы. – Я всего-навсего простой агент, а не Господь Бог! Я не могу предлагать рабочие места совершенно неизвестным личностям. Ведь мне тоже приходится зарабатывать на жизнь, а пятнадцать процентов за устройство на работу никому не известной Данаи Лоуренс не смогут увеличить мой доход.
 Он уже захлопнул дверь, чтобы подойти к непрерывно звонившему телефону, а до нее все еще доносилось его злое ворчание, что много тут ходит всякой молодежи, которая сразу же хочет стать знаменитостью.
 Вернувшись поздно вечером домой и открыв входную дверь, Даная услышала звонивший в ее комнате телефон. Бросив кожаную куртку и папку на стул, она сломя голову помчалась к телефону.
 – Здравствуй, Даная! – приветствовал ее знакомый голос. – Это Рик Валмонт.
 – Валмонт! – воскликнула она, стараясь догадаться о причине его звонка. Она не разговаривала с ним с тех пор, как Брахман уволил ее с работы. – Ну, здравствуй… как ты поживаешь?
 – Послушай, Даная, я ушел от Брахмана и сейчас работаю самостоятельно. У меня есть немного заказов на выполнение кое-какой работенки, и мне в скором времени может понадобиться помощник. Я помню, у тебя неплохо шли дела, когда ты работала у Брахмана, а сейчас, как я слышал, ты ищешь работу.
 Валмонт предлагает работу? Но ведь она ненавидит Валмонта, а он, в свою очередь, презирает или, по крайней мере, презирал ее, когда они соперничали друг с другом, деля пальму первенства в студии у Брахмана. Валмонт знал, что она является добросовестнейшим работником, поэтому не было никаких сомнений в том, что он предложит ей то же, что и Брахман: подай то, принеси это, словом, быть вечной девочкой на побегушках. Как все-таки это несправедливо! Это ей следовало нанимать его на работу, так как она была в тысячи раз талантливее его. Она всегда замечала, как бездарно он использует светоэффекты, как часто приходилось Брахману исправлять его работу. Полученные в результате снимки были какими-то застывшими и лишенными изящества и какой-либо идеи. И тем не менее он открывал свой бизнес, а на нее даже никто не обратил внимания.
 – Ну так как, Даная? – нетерпеливо спросил Валмонт. – Да или нет? Я буду платить тебе столько же, сколько платил Брахман, и если ты согласна, то можно сразу же приступать к работе.
 – Сразу же? – Прижав к груди телефонную трубку, она стояла и размышляла. «Если я приму его предложение, то впервые за шесть месяцев у меня появятся деньги. Но ведь он предлагает мне то же самое жалованье, что и Брахман, хотя этому негодяю было хорошо известно, что Брахман недоплачивал ей только потому, что это был Брахман, который мог себе позволить все что угодно. Валмонт тоже решил сэкономить на мне… Проклятье… Проклятье… В этом поганом мире условия диктуют только мужчины». – Я должна подумать, Валмонт, – ответила она, стараясь сохранить самообладание. – Я завтра перезвоню и сообщу тебе о своем решении.
 – Только позвони, пожалуйста, утром, – приказным тоном скомандовал он. – А то мне придется подыскивать кого-нибудь еще.
 Он закончил свой разговор, даже не попрощавшись, и Даная со злостью швырнула телефонную трубку. Тяжело опустившись на стул, она смотрела на испачканные снегом замшевые сапоги, которые уже начинали терять свой вид. Журнал «Повседневная женская одежда», который она купила в газетном киоске, лежал рядом с папкой на полу. Подняв его, она полистала страницы, внимательно изучая помещенные там фотографии с фамилиями авторов под ними. Переворачивая страницы журнала, она вдруг набрела на рекламное объявление об открытии нового дома моделей с собственной студией, приглашавшей на работу молодых талантливых фотографов…
 С трудом пробираясь по заснеженной Третьей авеню, Даная, наконец, оказалась на ступеньках, ведущих к блестящей, яркой двери, над которой висела освещаемая неоновым светом вывеска «Имиджис». Она молила Бога, чтобы эта дверь открыла ей дорогу в будущее.
 Спустя некоторое время Даная, пристроившись у краешка синего стола, за которым сидела Джесси-Энн, пытливо наблюдала за реакцией перебиравших ее фотографии двух женщин. Она облегченно вздохнула, только когда увидела улыбку Каролины, внимательно и неторопливо рассматривавшей сделанные ею фотографии с видами Нью-Йорка. Раз она смеется, значит, ей нравится ее работа… Первый барьер взят! Сжав кулачки, она сидела, силясь не смотреть в сторону Джесси-Энн, с любопытством изучающей через диаскоп лондонский цикл фотографий Данаи. Боясь оттолкнуть их своим откровенным волнением, она сидела развалившись, с напускным безразличием. Сначала она не догадалась, что хозяйкой дома моделей является Джесси-Энн, но затем поняла это преимущество, потому что ей почудилось сходство их вкусов. «Только бы им понравились фотографии… Только бы она им понравилась… Только бы… Ну, пожалуйста, скажите «да», – молила она, украдкой поглядывая на них и стараясь угадать по выражению их лиц реакцию.
 «Это не девчонка, а просто гений, – возбужденно подумала Каролина. – Эти фотографии могут стать украшением любой престижной выставки». Даная запечатлела отражение холодного, пасмурного неба в зеркальных верхушках манхэттенских небоскребов, делая их похожими на какие-то фантастические межпланетные объекты или накренившиеся башни с рисунков художников-футуристов. Каролина своим метким, артистическим взглядом ухватила необычайный полет фантазии художника при подборе композиции, удачное использование шероховатой поверхности бумаги в контрасте с ровной, драматической игрой света и теней…
 – Вот это – просто чудо! – сказала она, с восхищением изучая одну фотографию на расстоянии вытянутой руки. – Ты только взгляни, Джесси-Энн, что за прелесть!
 – И эти тоже замечательные, – согласилась Джесси-Энн, глядя на Данаю. – Такое впечатление, что я уже видела эти фотографии в журнале «Вог», только под фамилией Брахмана.
 Под пристальным взглядом обеих женщин лицо Данаи залилось краской.
 – Конечно же, видели, потому что Брахман опубликовал мои фотографии под собственной фамилией. Прошлой осенью, когда мы были в Париже, где фотографировали новую коллекцию моделей, он внезапно заболел и отослал меня в Лондон. Вы видите плоды моего собственного труда – я делала подборку интересных, на мой взгляд, манекенщиц, интерьера, моделей одежды. Конечно, вы можете мне не верить, – вызывающим тоном сказала она. – И как бы странно это ни звучало, все-таки это правда! Брахман просто украл мою работу, потому что этот человек страдает манией величия. Мне это хорошо известно, ведь я проработала с ним бок о бок целых два года!
 Джесси-Энн было очень интересно, чьи работы Брахман выдавал за собственные; имя этого фотографа ей было хорошо известно, как и его репутация, которую он заслужил среди женского пола.
 – Конечно же, я верю вам, – ответила Джесси-Энн, – этот возомнивший себя гением человек способен на многое; для него никогда не существовало никаких норм человеческой морали. И как он только посмел присвоить ваши работы? Я совершенно согласна с Каролиной, ваши работы просто изумительны. Я просто потрясена! – воскликнула она, торопливо пересекая комнату, чтобы обнять Данаю. – Не хотите ли вы работать у нас, Даная? В нашем доме моделей вы будете самым первым фотографом. Да и вообще, вы у нас самый первый гость. Но я обязана предупредить, что для вас существует определенная доля риска, потому что наше предприятие совершенно новое.
 – Я буду у вас работать, – ответила она, облегченно вздохнув, не зная, плакать ей или смеяться от радости. – Скажите, что от меня требуется, и я непременно выполню ваше задание.
 – Даная, – улыбаясь, обратилась к ней Каролина. – Вы можете начать с оформления каталога «Ройл». Где бы вы хотели начать работу?
 Глаза Данаи расширились от удивления.
 – Я вас правильно поняла, речь идет о целом каталоге «Ройл»?
 – Совершенно верно, оформление каталога «Ройл» – наш первый заказ, и вы можете взять себе тот объем работы, который вас устраивает, – громко предложила Джесси-Энн. – Это будет всего лишь каталог, а не десять развернутых страниц журнала «Вог», но ведь и нам когда-нибудь поручат подобный заказ, я просто уверена в этом.
 Она возбужденно провела рукой по копне медно-рыжих волос.
 – Конечно же, я с вами. Это, как в «Трех мушкетерах», – один за всех и все за одного, как сказал д'Артаньян… и я обещаю вам это, Джесси-Энн и Каролина, – улыбнулась она каждой по очереди. – У вас будет самый лучший за последние пятьдесят лет каталог «Ройл».
 Послышался стук в дверь, и на пороге появилась молодая пара. Парню было на вид лет девятнадцать. Он носил модную в тридцатые годы прическу с прилизанными волосами и был одет в допотопное пальто тех же лет. Девушка была на голову выше его и тоненькая, как тростинка, с вытянутыми чертами лица и пухлыми алыми губами. Ее густые черные асимметрично подстриженные волосы равномерно спадали на хрупкие плечи. Она великолепно выглядела в вязаном костюме из ниток алого, серого и черного цветов.
 – Здравствуйте, – уверенно начал он. – Меня зовут Гектор. Я мастер по прическам, а это моя модель Анабель. Я специально привел ее сюда, чтобы вы взглянули на ее прическу. Я бы мог принести вам фотографии, но мне кажется, что нет ничего лучше, чем увидеть модель живьем.
 – Изумительная девушка! – восхищенно воскликнула Джесси-Энн. – И прическа тоже замечательная. – Глядя на Каролину сияющими от радости глазами, Джесси-Энн как бы хотела сказать: «Кажется, задуманное мною дело закрутилось. Дом моделей будет работать!»
 Вскоре в ее офис стало прибывать все больше и больше народу: будущих модельеров, манекенщиц и фотографов. Джесси-Энн даже пришлось перебраться в дальнее крыло офиса, туда, где постоянно находился Эд Замурски. Здесь она беседовала со всеми надеявшимися на получение работы кандидатами, в то время как сидевшая у входа Каролина отвечала на телефонные звонки. Иногда ей казалось, что телефон никогда не смолкнет. Но наконец настало шесть часов. Закрыв за собой дверь дома моделей, они осознали, что теперь-то и началась настоящая работа.
 Располагавшееся в тыльной части офиса складское помещение было преобразовано в белоснежную студию с находившейся в одном конце галереей, куда Даная тут же перевезла свое оборудование. Одежда для съемок моделей каталога «Ройл» уже лежала в полной боеготовности, а Джесси-Энн тщательно отбирала нужные образцы, обсуждая, какой лучше выбрать размер и фасон. Обсуждения затягивались до поздней ночи, пока наконец Каролина не брала на карандаш действительно хорошие модели, которые потом обсуждали совместно с молодыми и талантливыми модельерами, среди которых Даная все-таки отыскала подходящую им девушку-модельера, с ходу сообразившую, что от нее требуется.
 По прошествии шести недель для оформления каталога уже были готовы почти десять моделей, еще один фотограф, полдюжины модельеров, парикмахеров и гримеров. Даная с головой погрузилась в работу над каталогом «Ройл», придавая обычным классическим фасонам изысканный и совершенно новый вид, размещая их на фоне роскошных выставочных витрин и на обширном пространстве цветочных веранд. В студии дома моделей для экспозиции новой коллекции спортивной одежды для тенниса Даная воссоздала интерьер Уимблдона, [20] усадив манекенщиц прямо на краю плавательного бассейна, используя такую яркую цветовую палитру, что казалось, все они утонули в ярких солнечных лучах. Но Мерри Макколл и девушки из каталога «Ройл» должны были сниматься на Западном побережье специально прилетевшим для этой цели из Лондона Дино Марлеем. Хотя это немного расстроило Данаю, но зато она была абсолютно уверена в том, что работа будет сделана на высочайшем профессиональном уровне. Наконец-то она вышла на верный путь. Она будет трудиться не покладая рук до тех пор, пока не завоюет всеобщее признание. Первые семена славы, которые сделают ее сильнее всех этих Брахманов, она держала в своих руках. Именно власть и слава помогут Данае справиться со своими соперниками и завоевать гораздо большую славу, чем у демонстрирующих модели манекенщиц.




 ГЛАВА 10


 Лоринда стояла на десятом этаже и ждала лифт, уверенная в том, что точно вычислила время его прихода. Утром за чашкой кофе она подслушала разговор сослуживцев о том, что Харрисон собирается улететь в Сан-Франциско и, значит, покинет офис не позже половины двенадцатого. Снова нажав кнопку лифта, она, волнуясь, посмотрела на часы, думая, не проглядела ли она его случайно. Стрелки часов показывали одиннадцать двадцать пять, а она уже более десяти минут находилась здесь, проверяя каждый спустившийся на этаж лифт. Она давно покинула бухгалтерию, чтобы причесаться в туалете, подкрасить губы светло-вишневой помадой и обильно полить себя духами, которые она специально купила на случай какого-нибудь торжества. Ведь для нее встреча с Харрисоном была настоящим праздником.
 Ни один мужчина, кроме Скотта Паркера, не стал предметом восхищения Лоринды. Она презирала весь мужской пол. Лишь Харрисон был исключением. Он обращался с ней очень вежливо, как будто с ровней, приложив столько стараний, чтобы забрать ее в Нью-Йорк, предоставить ей работу, освободив от материнского ярма. Все это, вместе взятое, делало его в глазах Лоринды богоподобным созданием.
 Хоть бы ей повезло и лифт спустился на этаж без попутчиков. Тогда бы они остались в нем совершенно одни…
 Приехавшая в Нью-Йорк Лоринда рассчитывала на более дружелюбное к себе отношение со стороны Джесси-Энн, которое помогло бы ей проникнуть в тайники ее личной жизни. Но прошли месяцы, а ее так и не пригласили в роскошные апартаменты семьи Ройл поужинать или просто повидаться с маленьким Джоном, пока Джесси-Энн будет принимать участие в очередном показе моделей одежды. Даже когда Лоринда под всевозможными предлогами снова появлялась на пятидесятом этаже здания фирмы, ей все равно очень редко удавалось застать его одного. Это продолжалось до тех пор, пока секретарь довольно резко не отчитала ее за эту пустую трату времени и бесполезные хождения, указав на то, что для этого в штате имеется специальный посыльный. Именно Харрисон позаботился о том, чтобы ей нашли маленькую квартирку для студии, а Паркеры – чтобы за ее матерью приглядели государственные органы опеки. Это была великолепная возможность избавиться от матери: она останется там на все время, чего как раз и было нужно Лоринде, и тогда уже ей не придется ездить и навещать мать. Вот бы еще и от отца отделаться! Конечно же, речь шла не о физическом его устранении, потому что именно в этом смысле он для нее уже давно не существовал. Но его образ оказался настолько живуч, что даже когда она силилась забыть его навсегда, он все равно, подобно неожиданно появляющимся на экране телевизора рекламным вставкам, вдруг нежданно-негаданно всплывал в ее подсознании.
 Снова, как на широком экране, перед ней стал вырисовываться смутный силуэт отца, его грубая, в оспинах кожа, потный запах и шероховатость которой она ощущала так остро, как будто бы только что дотронулась до него. Опять она почувствовала спертый запах пота и нашатыря. Лоринда вспомнила его надменный вид, важную походку, свисающие на глаза гладкие сальные черные волосы и его наваливающееся потное тело. Единственное, чего она никак не могла вспомнить – это его голос… Хотя она четко помнила каждое сказанное им слово, когда они оставались в комнате одни. Это были те же слова, которыми изобиловали ее письма к Джесси-Энн, ведь эта женщина заслуживала такого обращения…
 Двери прибывшего лифта со стуком открылись, и Лоринда, очнувшись от своих мыслей, в изумлении застыла, увидев перед собой лицо Харрисона Ройла.
 – Ты едешь вниз, Лоринда? – вежливо поинтересовался он.
 – Да, конечно, мистер Ройл.
 Она быстро вошла в лифт, в котором не было никого, кроме Харрисона. Сердце ее замерло от наслаждения их полным уединением, когда хотя бы в течение нескольких минут он всецело принадлежал ей.
 – Как дела? – спросил Харрисон, натянуто улыбаясь, находясь мыслями далеко от этого места, где-то на Третьей авеню, в доме моделей. Он попросил Джесси-Энн съездить с ним в Сан-Франциско на предварительную встречу с девушками каталога «Ройл», представляющими новую коллекцию костюмов для путешествий. Несмотря на его предупреждение, что эта встреча может оказаться очень полезной для ее нового бизнеса, Джесси-Энн все равно отказалась с ним поехать, сославшись на занятость. С появлением в доме моделей этого вечного двигателя Каролины Кортни Джесси-Энн оказалась вовлеченной в бурную деятельность. Несомненно, что предложенная им работа над каталогом «Ройл» явилась очень важным для них финансовым подспорьем, ведь сейчас они готовили новую студию и искали нужные им для работы одаренные художественные натуры. Все это лишний раз убеждало Харрисона в том, что теперь у Джесси-Энн не будет ни минуты свободного времени, чтобы провести с ним недельку в Сан-Франциско. Несмотря на ее милые извинения, он все равно был обижен.
 – У вас очень усталый вид, мистер Ройл, – сказала Лоринда, заискивающе улыбаясь.
 – Что? Правда, Лоринда? Это от чрезмерной работы. В такой фирме, как «Ройл», отдыхать не приходится, – ответил он, с удивлением отметив про себя то, как нелепо смотрелась на ней эта губная помада, а от перенасыщенного мускусного запаха ее духов у него буквально сперло в горле. – Как у тебя идут дела на работе? – спросил он, выдавив из себя улыбку, по-прежнему держась в том же углу лифта. – Наверное, не оставляют тебя без работы?
 Вздохнув, Лоринда сказала:
 – Дело в том, мистер Ройл, что они как раз не очень загружают меня работой. Но я считаю, что это не их упущение, – быстро добавила она, – я просто по натуре очень энергичный человек и, между прочим, со своими способностями могла бы рассчитывать на большее, чем выполнение какой-то детской работы. Конечно же, здесь меня все принимают за новичка, но, по правде говоря, я гораздо способнее многих работающих в офисе сослуживцев.
 – Мне очень жаль слышать это, – ответил Харрисон, выходя через открывшиеся двери лифта. – Но боюсь, что я вряд ли смогу тебе чем-то помочь. В любом деле нужно наработать опыт. Только не думай, пожалуйста, Лоринда, что ты обязана испытывать какие-то верноподданнические чувства по отношению к фирме «Ройл» только из-за того, что ты попала сюда. В нашей компании никто не станет тебя удерживать от новых прекрасных возможностей проявить свои замечательные способности на другом поприще.
 – О, мистер Ройл, – сказала она изумленно. – Я даже мысли не допускаю, чтобы покинуть вашу компанию. Только вот… ну… я просто хотела поинтересоваться… ой, ну ладно… это неважно… вы же торопитесь, и я не смею вас задерживать и просить еще об одной услуге…
 Личный шофер Харрисона уже ждал его, открыв дверцу «роллс-ройса». Но Харрисон не посмел бы вот так запросто бросить ее одну наедине с горестными мыслями и совершенно разбитую, ведь Лоринда была протеже Джесси-Энн.
 – О чем ты хочешь попросить меня, Лоринда? – спросил он, немного сторонясь и пропуская в лифт входивших пассажиров. – Может, ты волнуешься насчет своей матери? Ты же знаешь, что и я и Джесси-Энн сделаем все возможное, чтобы помочь ей.
 – Да, это именно то, о чем я хотела попросить, мистер Ройл. Может быть, Джесси-Энн мне поможет. Мне очень неловко просить ее об этом, ведь она так занята… Понимаете, ведь я выросла в провинциальном городке, поэтому чувствую себя потерянной, работая в такой огромной компании, как ваша. Я просто подумала, что Джесси-Энн нужна помощница для дома моделей, меня бы устроила даже временная работа. Я чувствую, что могла бы действительно быть полезной дому моделей – я умею работать… Я знаю, что все каталоги и журналы мод должны оформляться на высокохудожественном уровне. Но этот процесс занимает у их создателей уйму времени, и я бы могла оказать помощь какого-нибудь другого рода, ну, например, так, как я помогала ее отцу.
 В уголках темных глаз Лоринды блеснули слезинки, и Харрисон бросил на нее взволнованный взгляд.
 – Понимаю, – сказал он тихо. – Ты чувствуешь себя маленьким винтиком в огромном механизме фирмы «Ройл». Я поговорю на эту тему с Джесси-Энн, и мы посмотрим, что можно для тебя сделать.
 Лоринда видела, как Харрисон, выйдя из стеклянных дверей помещения, поспешил к ожидающей его машине. От взгляда Лоринды не ускользнуло, что в то время, как шофер выруливал машину в потоке полуденного транспортного движения, Харрисон потянулся за телефонной трубкой и набрал чей-то номер. А вдруг он уже звонит Джесси-Энн, чтобы сказать ей об этом разговоре? Разработанный ею план должен сработать. Скоро она будет проводить много времени в компании Джесси-Энн и сможет убедиться еще раз в том, что выбрала правильный путь. Она спасет Джесси-Энн от собственного греха, и Бог простит ее, если она не раскается.




 ГЛАВА 11


 Стью Стэнсфилду пришелся по вкусу предложенный ему материал. Сделанные Данаей для каталога «Ройл» фотографии были выполнены на светлой жесткой фотобумаге и выглядели очень современно. При этом Данае удалось сделать основной акцент именно на моделях одежды, а не на манекенщицах, которые все равно сумели сохранить свою индивидуальность. Внешность молодых людей не пугала своей юношеской напористостью, а модели, демонстрировавшие дамские наряды, располагали к себе и выглядели весьма привлекательно. Даже смотревшие с фотографий дети казались очень послушными и не вызывали желания слегка отшлепать их. И хотя абсолютно все фотографии были сняты в студии дома моделей, Данае удалось наполнить мизансцены солнечным светом и теплом так, что невозможно было догадаться, что модели были засняты на искусственном фоне. На некоторых других снимках она использовала другой прием, сгруппировав одетых в купальные костюмы манекенщиц перед явно искусственной декорацией, где модели, заливаясь радостным смехом, прыгали и резвились, держа в руках резиновых надувных уток. А на фоне дорогостоящей, обитой дубом библиотеки даже коллекция одежды из недорогого искусственного меха заиграла так, что стала вполне достойной плеч королевы.
 Развалившись в кожаном кресле со скрещенными сзади головы руками, Стью счастливо улыбался. В этом выпуске каталога будут присутствовать романтические мотивы Лауры Ашлей. Перелистывая глянцевые страницы каталога, читатель как бы пустится в путешествие по живописным местам, сидя в кресле на борту трансатлантического лайнера и созерцая раскинутые среди великолепного ландшафта роскошные загородные коттеджи. Хватит уже этих журналов, в которых страница за страницей следует бесконечная вереница фотографий… Даная Лоренс и Джесси-Энн совершенно по-новому подошли к решению проблемы, нарушив традиционные каноны Николса Маршалла.
 Хорошо, что Рашель Ройл отправилась в круиз, уж она-то наверняка не одобрила бы эти новые начинания: в ее понимании сводился на нет весь многолетний опыт работы каталога. Именно Рашель настаивала на том, чтобы каталог был выдержан в духе той идеи, которую заложил в него ее муж, поэтому за многие годы мало что изменилось в содержании каталога. Если подумать, размышлял Стью, то Рашель вела правильную политику. Заказы на каталоги «Ройл» не иссякали, но и не увеличивались тоже. Он предполагал, какой семейный скандал может произойти после знакомства Рашель с макетом нового каталога. Но ведь Харрисон лично распорядился не ограничивать творческую активность Джесси-Энн никакими рамками, предоставив ей полную свободу действий, и в случае какой-либо неувязки именно ему предстояло объясняться со своей матерью. Боже, дай мне сил преодолеть все эти трудности! Стью вовсе не хотелось заводить тяжбу с упрямой миссис Ройл.
 Настойчиво замигала красная лампочка телефона, и Стью машинально взял трубку, все еще сосредоточенно разглядывая серию разложенных на его столе фотографий.
 – Мистер Стэнсфилд, звонят из дома моделей, – обратилась к нему секретарша.
 Подождав, когда его соединят, он сказал:
 – Привет, Джесси-Энн, как идут дела?
 – Мистер Стэнсфилд, это не Джесси-Энн. С вами говорит Лоринда Мендоза, бухгалтер дома моделей. Извините за беспокойство, но я подумала, что лучше мне сначала поговорить с вами, а вы уж сами свяжитесь со своим бухгалтерским отделом. – Не дождавшись какого-либо ответа, Лоринда, немного помолчав, продолжила: – Вам, конечно, хорошо известно, что дом моделей – совершенно новая компания, и если бы ваш бухгалтерский отдел немного оперативнее отправлял платежи по каталогу «Ройл», то приток денежных средств смог бы намного улучшить финансовое положение нашей фирмы. Все платежные документы запаздывают на месяц, а некоторые даже на шесть недель, и вам, очевидно, очень хорошо известно, как трудно начинающей маленькой фирме воздействовать на финансовые органы.
 – Я совершенно не в курсе этих дел, – удивившись, ответил Стью.
 – Люди, занимающие такую должность, как вы, редко интересуются подобными проблемами, мистер Стэнсфилд, ведь речь идет всего лишь об обычных денежных расчетах. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы проследили за тем, чтобы этого больше не повторилось. К чему нам сердить Харрисона?
 Он взглянул на телефонную трубку, онемев от удивления. «Эта девчонка смеет мне угрожать! И как понимать, что бухгалтер дома моделей называет мистера Харрисона Ройла просто Харрисоном?»
 – Я поговорю с главным бухгалтером, мисс Мендоза, – ответил он, резко швырнув телефонную трубку.
 С легкой усмешкой на губах Лоринда снова уселась на стул. Когда вернется Каролина, она скажет ей, что теперь Николс Маршалл будет вовремя оплачивать счета. Она знала, как беспокоилась по этому поводу Каролина.
 Теперь, когда она работала в доме моделей, ей захотелось сделать более надежным будущее место своей работы, а себя – жизненно необходимой для всех личностью. Старому, надежному другу Лоринде можно доверить любую работу, на которую не у каждого найдется время. О, да, совсем скоро они будут удивляться тому, как раньше обходились без ее помощи. Она уже поставила на место этого заискивающего ублюдка Стэнсфилда. Теперь он будет знать, с кем имеет дело, имя «Харрисон» на него очень хорошо подействует.
 В прошлый раз, когда Стэнсфилд был здесь, он так и крутился вокруг Джесси-Энн, стараясь пожать ей руку и поцеловать ее только потому, что Джесси-Энн была женой Харрисона. Он также охаживал Данаю и болтал с Каролиной о Лондоне и об искусстве, не обращая внимания на Лоринду. Для него она была просто служащей, но как же он жестоко ошибался. Ему было неведомо, что она находится в дружеских отношениях с Харрисоном, который заботился о ней и помогал… И еще он не знал, что она была его ангелом-хранителем, которому надлежит в скором времени взять на себя заботу о нем. Она была очень нужна Харрисону и маленькому Джону. Однажды они будут благодарить судьбу за то, что именно Лоринда оказалась рядом с ними вместо Джесси-Энн.
 Открыв верхний ящик стола, она достала коробку из-под салфеток, щупая через мягкую ткань завернутую в несколько слоев тупую ручку спрятанного садового ножа. За годы многолетнего пользования его лезвие совершенно истончилось, а кончик отломился в тот момент, когда отец в порыве ярости однажды засадил им в кухонную дверь. Он пользовался этим ножом для подрезания розовых кустов и лилий и поэтому часами затачивал его о старый, упругий кожаный ремень до тех пор, пока края лезвия не заострялись до такой степени, что им можно было без всяких усилий, одним ударом, насквозь проткнуть жесткую арбузную корку. Лоринда представляла лежащий на столе арбуз, с хрустом развалившийся под ударом ножа на две спелые ярко-красные половинки, с рассыпавшимися вокруг семечками, капли сока которого оставляли грязные разводы на чисто вымытом линолеуме.
 «Но сейчас еще не время, – думала про себя Лоринда. – Нужно проделать много другой работы». Основная ее задача на текущий момент – насколько возможно приблизиться к Харрисону. Она ведь до сих пор не была у них дома. Но теперь, когда Джесси-Энн проводит все свое время в доме моделей, Лоринде ничего не стоит справиться с этой задачей. Единственный и самый верный способ сблизиться с Харрисоном – через малыша Джона, которому исполнился год и он научился ходить. Днем специальная нянька приносила в дом моделей малыша, потому что Джесси-Энн была настолько занята работой, что у нее не хватало времени на свидания с собственным сыном. А все эти глупые манекенщицы и мастера модных причесок обращались с ним, как со щенком, по очереди тиская его на руках, балуя новыми игрушками и целуя его личико густонапомаженными губами. Они уже сейчас стремились отнять у этого младенца чистоту и невинность. Как будто ему мало было одной порочной матери. Лоринда, аккуратно запрятав нож в коробку из-под салфеток, закрыла ящик стола. Теперь время решало многое; она должна действовать более решительно ради спасения маленького Джона. Необходимо тщательно продумать план действий, которые должны быть полностью оправданны. И тогда она освободит Харрисона и Джона от испорченной Джесси-Энн, а когда с ней будет покончено, совершенно естественно, что она займет ее место. Она защитит Харрисона от сил зла, и крошка Джонатан заменит ей собственного сына.
 После встречи с новым рекламным агентом дома моделей Каролина появилась весьма удовлетворенная результатами завершенной работы. Теперь, когда деятельность дома моделей была поставлена на рельсы настоящего бизнеса, она мечтала о том, чтобы название их детища «Имиджис» как можно быстрее превратилось в символ семейного очага и домашнего уюта. О новом доме моделей заговорили коммерческие журналы, а также на Седьмой и Мэдисон-авеню. Для рекламы была заключена сделка с коммерческой фирмой «Авлон».
 Именно Джесси-Энн пришла в голову идея сотрудничества с «Авлоном», но воплотить в жизнь эту идею удалось лишь благодаря усилиям Каролины. Рекламные агенты фирмы «Авлон» подвергли скрупулезному анализу работы Данаи. В исполнении Данаи фотографии Джесси-Энн приобрели совершенно иное звучание. На них вместо прежней жизнерадостной девушки она выглядела более мягкой, зрелой и женственной, что-то среднее между Грейс Келли и Катрин Денев. Даная получила новый заказ от косметической фирмы «Авлон», а дом моделей – самый выгодный рекламный контракт года.
 Главной задачей оставалось найти подходящую манекенщицу. Джесси-Энн отказалась от демонстрации одежды, несмотря на то что эта работа сулила ей огромные барыши. Получение большой прибыли не являлось для нее самоцелью, но зато для дома моделей солидное финансовое подспорье было нелишним, ведь в перспективе они намеревались расшириться. Каролина стала вспоминать имеющиеся у них в наличии заказы. Безусловно, у них был заказ фирмы «Ройл», международной туристической компании, заинтересованной в получении свежих брошюр к началу нового сезона, и заказ новой группы, заказавшей для своего музыкального альбома обложку с короткими рекламными вставками, плюс мелкие, но очень престижные заказы. А теперь еще «Авлон».
 Энергичной походкой шагая по Мэдисон-авеню, обогнув Пятьдесят первую улицу, она стала спускаться вниз в направлении Третьей авеню. Среди серого октябрьского ненастья вдруг засиял яркий солнечный луч, осветивший ей путь к расположенной рядом с Центром Линкольна в западной части Центрального парка собственной небольшой квартирке. Все идет, как надо… Или почти все.
 Несмотря на целенаправленную экскурсию по галерее, ей так и не удалось что-либо узнать о Перикле Джейго.
 Подобно истинному жителю Нью-Йорка, Каролина, ловко лавируя между проезжающими машинами, думала о Перикле. Нельзя сказать, чтобы она особенно сильно переживала его женитьбу на Эвите, но ей просто очень не хотелось, чтобы из нее делали дуру. Да, она сильно ошиблась в нем. Очень сильно. Теперь я буду осмотрительней, думала она, сворачивая на углу узкой улицы, ведущей к дому моделей. Теперь она никому не раскроет своего сердца и будет свободной, как вольная пташка. За работой у Каролины совершенно не оставалось времени на сердечные переживания, и это только облегчило ее жизнь. Вот она – правда, с улыбкой на устах думала Каролина, открывая дверь дома моделей, полгода не прошло, как дом моделей стал на ноги, и она никогда не чувствовала себя такой счастливой.
 Никто не думал, что «Имиджис» так быстро пойдет в гору. Даная продолжала восхищать мир фотографии и рекламы своими новаторскими приемами, делая черно-белые снимки в самых необычайных местах и преподнося по-новому всевозможные модели одежды, начиная от нарядной и кончая повседневной. По существу, в доме моделей было уже две студии, поэтому возник вопрос, как распределить финансы для дальнейшего расширения и приобретения рядом стоящего здания.
 В воображении Каролины дом моделей был Бродвеем в миниатюре, где каждая студия готовила собственное шоу, и иногда даже не одно, а три в день.
 В утреннем, дневном и вечернем представлениях были задействованы совершенно разные исполнительские группы, декорации и сценарии. Занятие этим ремеслом доставляло Каролине истинное наслаждение, и она, как Даная и Джесси-Энн, с головой погрузилась в работу. И все-таки никуда нельзя было уйти от проблем. Если для Каролины загруженность в течение всего рабочего дня была приемлема, то Джесси-Энн необходимо было уделить время своему мужу и ребенку. По правде говоря, Джесси-Энн совершенно забросила семью.
 Скинув пальто, Каролина вздохнула и принялась разбирать ворох лежавших на столе писем. По мнению Каролины, эта проблема, напоминавшая маленькое, появившееся на чистом небосклоне облачко, могла перерасти в настоящую грозовую тучу.
 – Каролина, можно тебя отвлечь на минуту? – спросила Лоринда.
 На ней была белая шелковая с глухой застежкой блузка и черная широкая юбка в сборку, которая еще больше полнила ее. Непослушные пряди вьющихся темных, зачесанных назад волос придерживали такие мощные заколки, на которые без труда можно было насадить целую индейку. Увидев безвкусно накрашенные губы Лоринды, Каролина огорченно вздохнула.
 Светло-вишневая помада приобрела какой-то синеватый оттенок на ее желтоватом лице. Почувствовав крепкий мускусный запах духов, Каролина отпрянула подальше от Лоринды. Ей очень хотелось проникнуться симпатией к этой девушке, которой, к сожалению, были совершенно незнакомы правила хорошего тона, столь необходимые для завязывания дружеских отношений. Она никогда никого не приветствовала радостной улыбкой, не принимала участия в обсуждениях и разговорах и была начисто лишена того обаяния, которым так и веяло от каждой модели и посетителя. Каролина ни за что бы не взяла на работу Лоринду; она просто не годилась для нее. Но Каролине не пришлось выбирать. Лоринда очень ловко втерлась в их общество. Даже такая добрая женщина, как Джесси-Энн, которая сначала сама помогала Лоринде, заартачилась, когда Харрисон предложил взять ее на работу. Но хочешь ты этого или нет, работу она уже получила, и надо отдать должное, очень неплохо с ней справлялась.
 – Лоринда, – приветливым тоном начала Каролина. – Тебе никогда не хотелось обратиться к Гектору по поводу своей прически? Он ведь настоящий гений. Ты только посмотри, что он сотворил с непослушной копной моих волос! – И как бы в подтверждение сказанного, она, смеясь, энергично тряхнула головой, отчего ее волосы улеглись в прежнюю очаровательную прическу.
 – Спасибо за совет, – холодным тоном ответила Лоринда. – Но мне нравится моя прическа. Мне не нужны те причудливые фасоны…
 И хотя она резко замолчала, Каролина догадалась об окончании фразы, которая должна звучать так: «…которые носите вы с Джесси-Энн». Пожав плечами, Каролина ответила:
 – Как знаешь. – А затем, снова переходя на деловой тон, спросила: – Ну ладно, Лоринда, что ты хотела мне сообщить?
 – Я просто хотела сказать тебе, что позвонила Стью Стэнсфилду, попросив его о своевременной отправке платежей за работу над каталогом «Ройл».
 Каролина внимательно смотрела на озаренное торжествующей улыбкой лицо Лоринды, удивляясь тому, как этот мышонок посмел вступить в переговоры с самим Стэнсфилдом. Для того чтобы поговорить по телефону с директором крупнейшего в Манхэттене рекламного агентства, требовалось особое искусство. Скорее можно было добиться разговора с самим Господом Богом, а вот на тебе – ей это удалось!
 – Я просто подумала, что давно пора поставить их на место, – продолжала Лоринда. – И еще я объяснила мистеру Стэнсфилду, что для такого нового предприятия, как наше, необходим бесперебойный поток денежных средств.
 – И что тебе на это ответил мистер Стэнсфилд? Приглаживая свои волосы и снова улыбнувшись, она ответила:
 – О, да он сразу смекнул, в чем дело, особенно когда я дала ему понять, что вряд ли Харрисон одобрит известие о задержке платежей.
 Сложив губы трубочкой, Каролина многозначительно присвистнула:
 – Боже, неужели ты так и сказала?
 – Конечно, и главное, что не зря. Все счета попадают в новую компьютерную систему, и совсем скоро за одну минуту мы сможем подсчитать свои финансовые возможности. Вот тогда-то я прослежу за аккуратностью отправления платежей.
 – Спасибо, Лоринда.
 Наблюдая за направляющейся вперевалку к выходу Лориндой, Каролина все еще не могла прийти в себя, ошарашенная тем, что Лоринда шантажировала самого Стэнсфилда. Это вряд ли понравится Джесси-Энн, если не сказать больше. Поразмыслив, Каролина предусмотрительно решила, что лучше будет утаить от Джесси-Энн этот маленький инцидент. Она придет в неописуемую ярость, узнав, что имя Харрисона прозвучало в связи с домом моделей, несмотря на то что «Имиджис» финансировался фирмой «Ройл». Хорошо, что во время разговора они находились на почтительном расстоянии от Данаи. Теперь никто не узнает о состоявшейся беседе.
 К трем часам Каролина разобрала большую часть лежавшей на столе корреспонденции. Она сидела за чашкой кофе, и ей вовсе не хотелось пить в одиночестве, гораздо веселее было присоединиться к какой-нибудь компании. Но в этот день в студии было безлюдно. Первые работы должны были начаться не ранее шести часов. Даже Эд Замурски навсегда покинул свой пост.
 Прочитав некоторые адресованные Джесси-Энн письма с угрозами, Каролина с ужасом отшатнулась, прочитав эту дегенеративную, отвратительную мерзость… Это было похлеще обычной порнографии, прямо-таки сумасшедшие бредни опустившегося сексуального маньяка. Но Джесси-Энн решила, что ей больше не понадобятся услуги Эда: теперь в студии было полно народу, она практически не оставалась одна и ей нечего было бояться. Но самое странное заключалось в том, что уже несколько месяцев она не получала этих отвратительных писем.
 – Привет! Я правильно попал? Мне нужен дом моделей! Сердце Каролины слегка екнуло, а губы пересохли при виде стоявшего в дверях до боли знакомого силуэта. Перед ней стоял Келвин Дженсен, густые, слегка вьющиеся и зачесанные с широкого лба назад светло-русые волосы которого волнистой гривой спадали ему на плечи. У него был узкий разрез глаз с зеленоватым оттенком, сильный и развитый торс, упрямый подбородок и бронзовый загар вечно путешествующего и широко известного демонстратора одежды.
 – Меня зовут Келвин Дженсен, – представился он с характерным для жителей западной части США протяжным произношением. – Это и есть дом моделей? Я не ошибся?
 – Конечно, дом моделей, – онемев от изумления, ответила Каролина. – Не хотите ли присесть, мистер Дженсен?
 Келвин улыбнулся, сверкнув белыми, неиспорченными коронками, ровными зубами. Он был воплощением физического совершенства. И хотя на широких плечах был пиджак из мягкой черной кожи фирмы «Армани», конусообразные бедра и сильные ноги были обтянуты брюками из твида фирмы «Версейс», а загорелую грудь прикрывала белая хлопчатобумажная рубашка фирмы «Фер», острый глаз Каролины четко подметил, что скрывалось под этой одеждой. Келвин прямо бросался в глаза своей сексапильностью, и Каролина чувствовала себя бессильной против такого натиска необузданной и дикой энергии.
 – Ты англичанка, – сказал он, изящно опускаясь на стул с белой твидовой обивкой. – Мне приходилось бывать в Лондоне по работе. В хорошем городе и люди хорошие. Но мне ни разу не пришлось встретить там кого-либо, кто разговаривал так, как ты. У тебя такое произношение, как в телепередаче «Брайдзхед ревизитед».
 В ответ Каролина рассмеялась:
 – Ну, извините, если у меня действительно такое произношение.
 – Нечего извиняться. Мне оно очень нравится. – Облокотившись о стол Каролины, Келвин смотрел ей прямо в глаза. – Знаешь, у меня замечательное чутье на людей, – прошептал он. – Я инстинктивно чувствую тех, которым стоит доверять, и знаю, что ты одна из них. Как тебя зовут?
 – Меня зовут… Каролина… Каролина Кортни.
 – Прелестно, дорогая, просто прелестно. Да, мне действительно нравится это сочетание. Каролина Кортни, да? Благородное имя для благородной девушки. А чем ты занимаешься здесь, в доме моделей?
 – Я здесь работаю, – призналась она, покраснев до кончиков волос. – Я компаньон Джесси-Энн. Занимаюсь решением организаторских вопросов, договариваюсь с новыми служащими, утрясаю график работы студии, а Джесси-Энн занимается непосредственно моделями и творческой работой при тесном сотрудничестве с Данаей, которая скоро станет нашим третьим компаньоном.
 – Я слышал о ней, – протянул Келвин, не спуская с Каролины пристального взгляда, не выдержав который она смущенно отвернулась. – Именно по этой причине я нахожусь здесь. Мы тут как-то поскандалили с моим бывшим рекламным агентом Хиллари Гауф из «Модельмании».
 Каролина затаила дыхание… Бывший рекламный агент?.. Неужели Келвину понадобились услуги нового рекламного агентства? Бог мой, да кто в Нью-Йорке, да и во всем мире, откажется работать с Келвином? Он постоянно снимался, имел очень хорошие гонорары.
 – Я также работал с Брахманом, – продолжал Келвин, снова усаживаясь на стул и вытягивая на стол свои ноги, обутые в мягкие кожаные, стоимостью не менее шестисот долларов итальянские сапожки, вид которых просто очаровал Каролину.
 – Ну-ка, скажи мне, что ты думаешь об этом? – спросил он, доставая из перекинутой через плечо коричневой сумки кипу снятых «Полароидом» фотографий. – Только, пожалуйста, Каролина, мне бы хотелось услышать искренний ответ.
 Вытерев неожиданно повлажневшую ладонь о желтую хлопчатобумажную юбку, Каролина аккуратно взяла фотографии Келвина. На снимках великолепно сложенный и загорелый Келвин позировал. С серьезным видом Каролина рассматривала эти снимки. На одних снимках он стоял в трусах, на других – в майке и кальсонах… Но традиционная поза, выработанная в течение многих лет рекламирования такого безобидного товара, как нижнее белье, свела на нет всю его сексапильность.
 – Никуда не годные фотографии, – презрительным тоном сказала Каролина. – И как только Брахману не стыдно за такую работу?
 Еще ниже нагнувшись к столу, он разоткровенничался:
 – Я сам в толк не могу взять. Может, его ревность одолевает? Ну, понимаешь, стареет или какая-то другая причина. Похоже, он принял меня за педика, а может быть, он сам гомосексуалист?
 Рассмеявшись, Каролина посоветовала ему:
 – Вы можете выяснить его сексуальную ориентацию у Данаи, она вам даст точный ответ, ведь не зря же она проработала с ним более двух лет.
 – Неужели? Это действительно правда? Понимаешь, Каролина, я не хотел, чтобы вся моя карьера полетела к черту из-за этих фиговых снимков. Вот об этом я и сказал Брахману. Ну а что случилось после этого, нетрудно себе представить: парень пришел в ярость, наговорил мне всякой гадости, проехали по моему характеру. В ответ я посоветовал ему не переходить на личности, а просто обратить внимание на безобразное качество сделанных им снимков. Что тут особенного? – Сверкая зелеными глазами из-под светлых бровей, он продолжал: – Тогда Брахман позвал Хиллари Гауф, которая с криком набросилась на меня… На меня! «Леди, – сказал я ей, – вы забываетесь. Я всего лишь навсего ваш клиент, а не этот бывший фотограф. Если хотите, можете его прямо сейчас снимать вместо меня, а я ухожу». Сказав это, я повернулся и ушел, предварительно показав эти фотографии Броди Флитту.
 Каролина увлеченно слушала рассказ, нервно облизывая губы. Броди Флитт, урожденный Бродерик Фенштейн, был грубым, жестким парнем из Бронкса, который попал в мир моды прямо с уличных задворок. Теперь он был одним из известнейших модельеров, а торговый оборот созданной им готовой продукции, включая выкройки, составлял более миллиарда долларов. Она даже где-то читала, что он разрабатывал серию подходящего для обоих полов и пользующегося большим спросом нижнего белья для того, чтобы еще больше преумножить миллиардный доход.
 – И что же на это сказал Броди Флитт? – сгорая от любопытства, спросила она.
 – Броди – мой старый приятель. Я познакомился с ним в самом начале его карьеры. Тогда я был активным участником устраиваемых им шоу. Он, так же как и ты, только раз взглянул на эти фотографии и тут же спросил: «Что за осел делал эти дерьмовые карточки?». – При виде вытянувшегося от изумления лица Каролины Келвин рассмеялся: – Да, у Броди именно такой жаргончик. У него только модели такие изысканные.
 Улыбнувшись, она спросила:
 – А что же было дальше?
 – Я рассказал ему о том, что ушел от Хиллари из «Модельмании», а он мне в ответ: «Почему бы тебе не поработать с другой фирмой? Я слышал много хвалебных отзывов об «Имиджисе». Джесси-Энн Паркер подобрала для своей фирмы прекрасных работников, и у них есть великолепная девушка-фотограф! Итак, – облокотившись на стул и довольно улыбаясь, сказал Келвин, – я к вашим услугам. Если эта новая девушка-фотограф действительно так талантлива, как ее преподносят, то мы с Броди с удовольствием поручим ей рекламу нижнего белья.
 Каролина открыла рот от изумления. Новая коллекция нижнего белья Броди Флитта станет началом грандиозного расцвета дома моделей – либо его крахом. Большая ответственность ложится на плечи их нового предприятия, призванного придать моделям совершенно иной вид и показать всем, что майки с глубоким вырезом могут делать не только женщин, но и мужчин более сексуально привлекательными.
 – Вот рекламные агенты: Монахан, Корнелан и Маркс, – сказал Келвин. – У них можно узнать подробную, интересующую вас информацию. А мое дело – позировать перед фотокамерой. – Снова белозубо улыбнувшись, Келвин встал, перекинув через плечо кожаную сумку. – Я ухожу, – предупредил он, не отрывая от Каролины обворожительных глаз. – Сначала забегу в гимнастический зал, затем поплаваю часок в бассейне, а потом полчасика проведу в «Наутилусе». А что ты будешь делать вечером?
 – Пока не знаю, – застенчиво пролепетала она, любуясь его прекрасным торсом. Про себя она подумала, что, доведись ей совершить такой марш-бросок, к вечеру она едва бы доползла до кровати.
 – Отлично. Почему бы тебе не пригласить меня к себе в гости на ужин? В восемь часов подойдет? Напиши свой адрес.
 Каролина, достав из стола визитную карточку, нацарапала на обратной стороне свой адрес.
 – Замечательно, – сказал Келвин, засовывая карточку в карман своей рубашки.
 Подперев рукою подбородок, Каролина сидела, чуть наклонив голову и боясь шелохнуться, видя так близко от себя его гладкое, с бронзовым загаром тело, выгоревшие на солнце, блестевшие золотом пряди волос и чувственные губы.
 – Ты изумительная девушка, мисс Каролина Карстэз, – произнес он наконец, внезапно повернувшись и отправившись к двери.
 – Котни! – крикнула она ему вслед. – Моя фамилия не Карстэз, а Котни.
 – Увидимся вечером, в восемь, Котни. – Помахав рукою, он скрылся в дверях.
 Каролина опустилась на стул. Сердце ее было готово вырваться из груди, а в горле пересохло от волнения. Сейчас ей было не до дома моделей и Броди Флитта… Ведь к ней на ужин собирается Келвин Дженсен!




 ГЛАВА 12


 Первоочередное внимание теперь было отдано работе над рекламой нижнего белья Броди Флитта, и у Данаи совершенно не оставалось времени на то, чтобы позлорадствовать над газетными публикациями, освещавшими приступ раздражения, который одолел Брахмана после того, как были признаны весьма посредственными представленные им фотографии, что грозило ему потерей самого выгодного контракта года. А причиной всех его неудач было то, что он лишился помощи ассистировавшей ему девушки-фотографа. Раньше она думала, что долго будет упиваться падением Брахмана, но когда дошло до дела, все обернулось совершенно по-другому, и она, занятая работой над моделями Броди Флитта, просто не находила времени для того, чтобы переключиться на что-то другое.
 После долгих дискуссий с представителями рекламных агентов Монаханом, Корнеланом и Марксом было принято решение предоставить Данае полную свободу творчества. Но в начале они все-таки заупрямились, услышав о ее желании привлечь к съемкам наряду с Келвином еще одну модель. Они будут изображать из себя влюбленную пару, которая пока что еще не ощутила прелести интимной близости друг с другом. Для этой роли Данае требовалось найти девушку, которая бы выглядела, как сама невинность. Поэтому она заверила всех в том, что при предоставлении ей полной инициативы она выставит на суд зрительских симпатий исполненную с высоким вкусом, неординарную и яркую работу.
 – Такую, – добавила она, – над которой можно будет поспорить. Ну а если вы придерживаетесь шаблонных вариантов, то целесообразнее было бы продолжать сотрудничество с Брахманом.
 – Смотри, не перегни палку, Даная, – предупредил Конрад Корнелан. – Мы хотим получить рекламу нижнего белья, которое придется по вкусу различным категориям жителей нашей страны, начиная от живущих на ранчо или в районе Скалистых гор деревенских модников и кончая придирчивыми жителями Нью-Йорка.
 – Вот и хорошо, – оживилась Даная. – Я сделаю именно то, о чем вы мечтаете. Прошу лишь о соблюдении единственного условия – предоставить мне полную свободу действий.
 – Ну что ж, тогда приступай к работе, – поддержал ее Броди Флитт, которому очень импонировал уверенный тон Данаи. – Только сделай всю эту ерунду как следует, иначе я из тебя отбивную сделаю.
 – Мистер Броди! Бизнесмену такого крупного ранга, как вы, не пристало так вульгарно выражаться.
 Вздохнув, Броди ответил:
 – Вы правы, леди. Я столько времени провел в компании этих головорезов с Седьмой авеню, что совсем разучился разговаривать нормальным языком. – Они улыбнулись друг другу. Броди Флитт был в порядке: невысокого роста, темноволосый, с очень темпераментным характером… Даная сразу сообразила, что понравилась Флитту, но она также понимала и то, что отношения могут завязаться, только когда она этого захочет. В данный же момент ее не интересовало ничего, кроме ее карьеры, что было совершенно естественно для такой энергичной женщины, звезда которой начинала свой восходящий путь на небосклоне славы.
 Проблемы начались почти сразу, и первая трещина появилась, когда Даная сообщила Келвину о том, что ему придется сниматься в паре с девушкой.
 – Бог мой, – горестно вздохнул Келвин, глядя на Каролину. – Это же самая настоящая смерть для модели. Я буду светиться на заднем фоне, а крупным планом будет выступать какой-нибудь сексуальный молокосос.
 – Не волнуйся, – успокоила его Даная. – У этого цыпленка будет такой безобидный вид, что зрителя будет мучить один лишь вопрос: как долго она еще сохранит свою невинность. Ну перестань, Келвин. Тебе предоставляют такой шанс отступить от версейских шаблонов. Ты будешь выглядеть великолепно и в шелковых трусиках, и футболках, а вот девушка…
 – Ты что думаешь на этот счет, Кортни? – спросил Келвин, взяв за руку Каролину.
 У него был такой неуверенный вид, что Каролине на мгновение показалось, что ему хотелось, чтобы эту проблему за него решила она.
 – Я верю Данае, – тихо сказала Каролина, – потому что она гений. Ты получишь самые замечательные фотографии из тех, какие тебе когда-либо доводилось видеть. Бьюсь об заклад, смотреться они будут, как произведение искусства.
 – Ну ладно. Раз девушка обещает, надо соглашаться, – улыбаясь, повернулся он к Данае, сердечно пожимая ей руку. – Сделка состоялась. Сообщите мне, когда приступать к работе.
 – Оставь, пожалуйста, свой номер телефона, по которому можно будет тебя найти, – попросила она.
 – Думаю, что скорее всего меня можно будет застать вечером в квартире Кортни, – беспечно предупредил он.
 Даная кинула вопросительный взгляд в сторону Каролины, которая, покраснев до кончиков ушей, тихо пробормотала:
 – Это не совсем так, просто, придя ко мне поужинать на прошлой неделе, Келвин, по-видимому, почувствовал себя, как дома.
 Пожав плечами, Даная улыбнулась:
 – Ну, это еще не самое страшное. Главное, чтоб он никуда не пропал. Я приеду к тебе через пару недель, Келвин. А пока мне надо достать билеты на самолет, который полетит вечерним рейсом в Лондон. Хотя нет. Пожалуй, я отложу эту поездку на завтра. Вечером я займусь фотографией для обложки альбома Фила Эдгара и Хурикана. А сейчас надо пробежаться по магазинам.
 – Неужели? И куда же вы отправитесь за покупками? – полюбопытствовал Келвин.
 – К Сен-Лорану, – небрежно ответила Даная, – куда же еще?
 – А зачем? – спросила Каролина.
 – Затем, что дала себе обещание, что, как только завершу эту сделку, сразу же отправлюсь к Сен-Лорану. И вот этот момент наступил. Ведь Келвин, Броди и наша новая модель принесут мне целое состояние.
 – Да нет… я о другом. Хотела поинтересоваться, зачем ты летишь завтра в Лондон?.. И о какой новой модели идет речь?
 – О той, которую я должна отыскать в Лондоне. Нам нужно, чтоб она выглядела абсолютно по-новому, другое лицо, взгляд невинной девушки, который скрывает потаенную сексуальность. Где еще, кроме Европы, найдешь такое замечательное сочетание? У меня есть хорошие знакомые в Лондоне. Ну а если уж они не помогут, я сама прочешу все улицы, пока не найду нужный мне экземпляр. Так что пожелайте мне удачи, потому что успех и признание рекламируемой нами продукции целиком и полностью зависит от моей поездки.
 Каролина попала в точку, сказав Данае, что Келвин чувствовал себя, как дома, в ее маленькой квартире. Вечером, в первый же день знакомства Келвин с мокрыми от ливня волосами заявился к ней на ужин, зажав в своей мужественной, плотной руке букет желто-кремовых роз. Не зная, что Келвин является довольно известной в мире рекламы моделью, можно было принять его выражение лица за стеснительность.
 – Эти розы напомнили мне об Англии и о тебе, – сказал он, протягивая ей букет и целуя в теплую щеку.
 Поставив цветы в широкую хрустальную вазу, которую она купила в антикварном магазине на Седьмой авеню, она протянула ему выпивку. – У тебя нет «Бадуа»? – спросил он, когда она собиралась налить себе джин с тоником.
 – Извини, нет.
 – Ну что же поделаешь! Зажмурюсь и выпью… А «Бадуа» я тебе все-таки пришлю пару коробочек. Я всегда пью эту обычную газированную воду, тебе тоже лучше употреблять ее.
 Опустившись на старинное бархатное кресло, Келвин потягивал вино, а Каролина тем временем, нервничая, наливала себе джин с тоником. В Келвине было что-то особенное, и речь шла не только о его внешности, хотя Каролина признавалась себе в том, что никогда в жизни не встречала более элегантно-грациозного и скорее всего очень сексуального парня, чем тот, который сидел сейчас напротив нее. Даже обычную воду он пил, изящно держа перед собой стакан. А может быть, его открытость и непосредственность выбили ее из колеи? В нем начисто отсутствовала изощренная уклончивость Перикла. Она ни на минуту не сомневалась в том, что Келвин Дженсен всегда говорил то, что думал, и разговор с Брахманом был очень хорошим тому подтверждением.
 – Что у нас сегодня на ужин? – хлопотливо спросил он. – Так вкусно пахнет.
 Для того чтобы приготовиться к встрече, Каролина сразу после работы помчалась на Третью авеню, где находился магазин Грейса Балдучи. Там она купила ароматные конусообразные израильские дыни, свежую клубнику из Калифорнии, омары из Мэйна, испеченные утром в Париже булочки, нормандское масло, свеженарезанную лапшу из шпината, парниковые помидоры, из которых она приготовила соус, добавив к ним сладкого перца и базилики. Келвин следил за фигурой, но ей все-таки очень хотелось, чтобы он попробовал всего понемногу до тех пор, пока не насытится… Поэтому на всякий случай она купила провизии побольше.
 – А это сюрприз, – улыбнувшись, сказала она. – Открой, пожалуйста, бутылку.
 Не морщась и даже не взглянув на этикетку, он вскрыл бутылку.
 – Отлично, – одобрительным тоном сказал он. – Вот это действительно здорово. – Наполнив вином не в меру большие стаканы, он присел прямо напротив Каролины.
 – Сначала макароны, – сказала Каролина, удивляясь причине своей растерянности при виде глядевших на нее глаз, – затем омары с овощным салатом, а на десерт – фрукты.
 – И отличный свежий хлеб из Франции, – добавил он довольным тоном. – Я ведь могу привыкнуть к такому обхождению, Котни.
 – Расскажи мне о себе, – предложила Каролина, отпивая маленькими глотками вино и игриво нанизывая макароны на вилку.
 – О себе? Я родился в Калифорнии, в городе Сан-Диего, который находится рядом с мексиканской границей. Мой отец работает в области космических исследований, а мать сбежала с каким-то парнем, когда мне едва исполнилось шестнадцать лет, объяснив свой поступок тем, что отца никогда не бывает дома и он все время проводит на работе. Проучившись год в американском колледже Санта-Барбары, я попал на страницы журнала, который описывал студенческую жизнь обитателей этого колледжа. С тех пор я стал сниматься для журналов, рекламируя одежду для тенниса, а затем для купания. Мне двадцать четыре года, я не женат, веду здоровый образ жизни. Ну как, нормальная биография? Засмеявшись, Каролина сказала:
 – Вот бы и моя биография была бы такой незамысловатой!
 Встретившись с ней взглядом, Келвин прищурился.
 – Итак, Кортни, – вкрадчиво начал он, – у тебя есть какие-то трудности? Пожалуйста, расскажи мне о них поподробней.
 Только после ужина, допивая вторую бутылку вина, она решила рассказать ему о себе. Теперь они вместе сидели на софе: положив голову ему на грудь и чувствуя на своем плече его нежную руку, Каролина поведала Келвину горестный рассказ о Перикле и Эвите. Прозвучавшая вслух история показалась ей еще более гадкой.
 – Тебе надо забыть его, дорогая, – запросто сказал Келвин, – это не парень, а подонок. – Затем, зевнув, он второпях вспомнил: – Бог мой, ведь мне утром предстоит работа. Пойду немного вздремну… – С этими словами он направился к двери. – Ой, подожди минутку, – повернулся он, шагая к ней навстречу через всю комнату. – Большое спасибо, мадам, за прекрасный вечер и необыкновенно вкусный ужин. Можно, я приду к тебе в гости завтра?
 Каролина рассмеялась в ответ. Если бы эту фразу произнес кто-то другой, то она бы показалась ей нахальной, но в устах Келвина она прозвучала как невинный и немного смелый вопрос.
 – Приходи, – согласилась она, – но я не могу гарантировать тебе еще один такой банкет. Ведь я же работаю.
 – Нет, можешь, – находчиво возразил он. – Ты же не обычная девушка, а супер. – Сказав это, он крепко обнял ее и медленно, нежно стал целовать ее губы…
 Целую неделю подряд, не пропустив ни одного дня, Келвин приходил к Каролине ужинать. Каролина опять забеспокоилась – ведь она не хотела давать волю чувствам, но сердце ее снова стало брать верх над разумом. Всеми силами она хотела воспрепятствовать этому, невзирая на его сладкие поцелуи и отсутствие намерений затащить ее в постель. После ухода Келвина Каролина, лежа в постели, мучилась одним вопросом: почему он не захотел остаться с ней на ночь? «Может быть, во мне было что-то отталкивающее? Да нет, – отвечала она себе, – просто Келвин Дженсен очень порядочный человек».




 ГЛАВА 13


 Дино Марлей, снова наполнив стакан Данаи шампанским, с любопытством поглядывал на свою гостью. Даже нанесенный на лицо грим и элегантный черный костюм от Сен-Лорана не могли скрыть ее бледного и утомленного вида. Причина крылась не в обычной усталости или снижении работоспособности.
 – Ты сейчас выглядишь совсем по-другому, не так, какой я видел тебя в последний раз, – сказал он. – На тебе как будто бы лежит печать успеха и благополучия.
 – Ты хочешь сказать, что я потеряла свою былую жизнерадостность, – вздохнула Даная, отпивая вино маленькими глоточками.
 – Но я же сказал, что это просто печать. Ну как, не тяжело ли бремя популярности?
 – Не надо плакаться, Дино Марлей, – парировала она. – Ты почивал на лаврах достаточно долго. Надеюсь, что тяжело всем только поначалу, потом будет легче. Я приехала сюда по той же, что и в прошлый раз, причине. Мне нужна твоя помощь. Я ищу новую модель для рекламирования серии нижнего белья компании Броди Флитта. Мне нужно абсолютно новое, не затасканное рекламными агентствами лицо. Лондон – единственное место в мире, где можно обнаружить такой редкий экземпляр. За неделю я должна управиться с этой задачей. У тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?
 – У меня лично нет, – ответил Дино, – но я знаю людей, которые смогут помочь тебе в этом деле. Мой бывший ассистент Камерон Мейс… он встречался и переспал, по крайней мере, с половиной обитающих в этом городе юных дарований. И вероятнее всего, у него сохранились фотографии этих девушек. Только Кэм поможет тебе в этом вопросе.
 Конечно, Кэм! Только сейчас она вспомнила, сколько неоценимых услуг оказал ей этот человек в период работы у Брахмана.
 – Сейчас он открыл собственное дело. Но я попрошу его подъехать сюда часикам к четырем, – пообещал Дино, – вместе с фотографиями.
 «Да, большую работу проделал Кэм», – подумала Даная, сидя днем и просматривая лежащий перед ней ворох фотографий. Одни лица на фотографии были хороши, другие просто очень привлекательны, но среди них не было тех, которые она искала. После целого часа тщательных стараний она удрученно отложила в сторону всю эту кипу фотоснимков. Ей удалось обнаружить пару подходящих моделей, но они не были уж настолько захватывающими… Она искала ту неуловимую застенчивость, которую так и не встретила в глазах этих девушек.
 Талия Уэстон, работавшая в службе приема гостей, красавица, с важным видом вошла в комнату.
 – Извините за беспокойство, мисс Лоренс, – улыбнулась она. – Вот эти фотографии Дино нашел в своих старых подшивках. Не хотите ли взглянуть на них?
 На всех карточках была заснята одна и та же девушка. Она была очень молоденькой, по-видимому, неопытной и непосредственной, как ребенок, с широкими скулами и умными глазами. Несмотря на это, у нее была потрясающе длинная, грациозная шея, такие трогательно-хрупкие плечи, а на некоторых снимках какое-то неуловимое очарование, даже там, где она казалась слегка напуганной. Даная представила себе эту с детским, невинным лицом модель, демонстрирующую одежду, которая разбудит у публики порыв сексуальности. А в предназначенном для обоих полов нижнем белье Броди Флитта она будет просто восхитительна. Да, именно это лицо стало предметом ее вдохновения.
 – Где сейчас Кэм? – поинтересовалась Даная у Талии.
 – Ему пришлось отъехать по работе, мисс Лоренс, так что к вечеру он вряд ли вернется.
 – Я должна найти эту девушку! – воскликнула Даная. – Мне нужно ее немедленно отыскать… – Теперь, когда решение было принято, она с нетерпением ждала той минуты, когда можно будет встретиться с живой моделью, чтобы сравнить ее с фотографиями Кэма. Ей просто невмоготу было ждать до завтра.
 Взглянув на фотографию, Талия улыбнулась:
 – Задача проще простого. У меня записан адрес этой девушки. Зовут ее Гала-Роза.
 – Гала-Роза, – тихонько сказала Даная. – Я сделаю тебя знаменитой… Скоро весь мир узнает твое имя, Гала-Роза.
 Дверной звонок сделал слабое усилие потревожить обитателей квартиры, а затем, обессиленный, смолк, как бы опять подтверждая свою недееспособность, явившуюся результатом многолетней невостребованности. С удивлением Гала смотрела на поцарапанную дверь коричневого цвета: никто никогда не звонил в ее дверь, за исключением тех случаев, когда приходили для получения арендной платы. Каждую пятницу под вечер сборщик налогов обходил все квартиры в доме, и тот, кто не мог ему заплатить, становился претендентом на выселение. Не было смысла скрываться. Он все равно встретит ее у порога квартиры на обратном пути.
 Снова тишину квартиры нарушил кашляющий лай дверного звонка, после чего раздался легкий стук в дверь. Холодок страха пробежал по спине Галы. Ведь сегодня только четверг. Неужели она ошиблась?.. Нет, не может быть. Скорее всего ошибся этот сборщик налогов с иностранным именем, которое она так и не могла запомнить.
 «Не буду открывать дверь», – решила Гала. В этом квартале города нельзя было вот так запросто открывать дверь любому звонившему человеку.
 – Гала-Роза! – послышался из-за двери резкий, с американским акцентом женский голос. – Ты дома? – Она продолжала настойчиво колотить в дверь. – Послушай, Гала-Роза, – просила Даная, – если ты дома, открой, пожалуйста. Я твой друг.
 Гала уставилась на дверь своими серыми, расширившимися от удивления глазами.
 – Но у меня нет друзей. С тех пор как мы с Джейком…
 – Пожалуйста, – умоляла Даная, – Гала-Роза, не бойся, впусти меня в дом.
 Гала молча выжидала, обхватив трясущимися руками свою шею.
 – Черт возьми! – завопила Даная, продолжая колотить в дверь. – Я прилетела сюда из Нью-Йорка для того, чтобы встретиться с тобой. Немедленно открой эту проклятую дверь!
 Приблизившись к двери, Гала отодвинула задвижку и увидела на пороге рассерженную рыжеволосую девушку.
 – Господи! – облегченно вздохнула Даная, пробираясь в квартиру. С минуту обе девушки с любопытством рассматривали друг друга, после чего Даная протянула ей руку. – Меня зовут Даная Лоренс. Я фотограф, – сообщила она. – Я узнала твой адрес у Марлея. – Даная смотрела на Галу с улыбкой, стараясь хоть как-то подавить обуявший страх. Гала-Роза, будущая звезда, которая украсит обложки известных журналов, рекламных щитов, плакатов и даже прославится в видеофильмах, была всего лишь худеньким ребенком с испуганным взором и неровно подстриженными белокурыми волосами, одетая в отрепья неподдающейся описанию серой одежды.
 Даная принялась рассказывать о своей работе фотографа и о том, как она приехала в Лондон в поисках новой модели и увидела ее фотографии у Дино Марлея. Онемевшая от изумления, Гала-Роза не могла вымолвить ни слова. Рассказывая, Даная двигалась по комнате, а Гала-Роза смотрела на нее, как змея, загипнотизированная мангустом.
 – Иди сюда, – попросила Даная, – поближе к окну. Дай я хорошенько посмотрю на твое лицо.
 – Извиняюсь, мисс, – тихо сказала Гала. – Но вы ошиблись. Я никакая не модель и никогда ею не работала. Те фотографии, которые сделал Кэм, единственные в моей жизни. Лучше бы их вообще не было.
 Даная встретилась с ней взглядом, в котором легко было прочесть эмоциональный порыв, захвативший ее в эту минуту.
 – Я знаю, о чем идет речь, Гала-Роза, – с нежностью в голосе сказала Даная. – Я понимаю. Знаешь, сидя вот так рядом и глядя на тебя, я вижу в твоей внешности нечто особенное. – Склонив голову набок и держа Галу за подбородок, Даная то и дело поворачивала лицо девушки, стараясь получше рассмотреть ее профиль рядом с идущим от окна светом. – Просто поразительно, – сказала она наконец. – Ты, наверное, даже не догадываешься, Гала-Роза, что у тебя безукоризненно симметричный профиль. На свете редко встретишь людей, профиль которых превосходно смотрится с обеих сторон. А ты вот являешься таким исключением. Размеры частей твоего лица совершенно пропорциональны… Нельзя сказать, чтобы они были идеальны, но во всем твоем облике есть какая-то особая прелесть. Над тобою надо немного потрудиться, – весело пояснила она. – Если лицо хорошенько отмыть, все будет в порядке.
 Гала со злостью взглянула на шикарную рыжеволосую гостью в дорогом костюме из черно-белой ткани.
 – Быть бедной не значит быть грязнулей, – парировала она.
 – Браво, Гала-Роза, – засмеялась Даная, – ты абсолютно права. Конечно же, ты не грязнуля. Гала, можешь сделать для меня то, о чем я тебя попрошу? Пройдись, пожалуйста, туда и обратно. Может быть, это выглядит глупо… но я говорю абсолютно серьезно… да, да, именно так, повернись, как только дойдешь до двери, затем остановись там, выпрямись, подтянись, да… очень хорошо.
 – Но зачем? – тихо спросила Гала. – Зачем мне все это?
 – Для работы, – ответила Даная. – Для того чтобы получить работу модели в очень серьезной американской рекламной компании. А еще для того, чтобы получать деньги, Гала-Роза, славу и богатство… Хотя вначале придется кое-чему поучиться. Я заявляю тебе это весьма авторитетно и откровенно. – Даная с беспокойством поглядывала на Галу, а та смотрела на нее, открыв рот от изумления. – Подожди минутку, – предупредила она. – Сними с себя эти мешковатые бабьи свитера и дай мне хорошенько посмотреть на твои плечи и на остальные части твоего тела. Тело очень важная деталь в этом деле.
 Краснея, Гала сняла с себя многочисленные вязаные кофты, под которыми показалось застиранное, с сероватым налетом нижнее белье.
 – Ты что, страдаешь потерей аппетита? – спросила Даная, подозрительно косясь на длинные, тонкие, выпирающие из-под прозрачной кожи кости. – Это большая беда, когда пропадает аппетит.
 – Нет у меня никакой потери аппетита! – возразила Гала, едва сдержавшись, чтобы не зарыдать. – Просто у меня нет денег на нормальное питание.
 Она посмотрела на Данаю, которая вспомнила, как в недалеком прошлом Брахман, поставив ее перед объективом своего фотоаппарата во время съемок в Париже, обвинил в том, что она сильно прибавила в весе. «Просто теперь я могу себе позволить питаться регулярно…» – ответила тогда она.
 – Наплевать на все! – крикнула Даная. – Давай-ка лучше поедем пообедаем, Гала-Роза.
 Усадив Галу в такси, Даная дала команду водителю отвезти их в ближайший ресторан, не обязательно высокого класса, но где бы их хорошо накормили.
 – Тогда нужно ехать в индийский ресторан, – решил водитель, выруливая на Квинзвэй. – Самые хорошие закуски и вполне приемлемые цены в Англии.
 Заказав довольно обильный индийский банкет, которого вполне хватило бы на семерых, Даная восхищенным взором наблюдала за тем, как Гала пережевывала цыпленка с пряностями и жареного барашка в винном соусе, запивая все холодным пивом. Каждое ее движение было настолько грациозным, что у Данаи просто дух захватило. Гала-Роза была исключительным, совершенно неопытным, абсолютно свежим и превосходным экземпляром для работы, и именно Данае Лоренс надлежало слепить из нее личность и сделать ей собственное лицо. Это все равно что подарить кому-то жизнь, – подумала она, встретив прозрачный, довольный взгляд Галы, которая, облегченно вздохнув, вытирала салфеткой рот после сытного обеда. Даная улыбнулась ей, вдруг почувствовав себя профессором Хиггинсом, наставлявшим Элизу Дулитл в первом акте «Пигмалиона».
 – Ну как, ты поедешь со мной в Нью-Йорк? – спросила она.
 – Когда? – тихо спросила Гала.
 – Можно завтра.
 – Завтра!
 – Итак, в ближайшие несколько недель нам, Гала-Роза, предстоит проделать с тобой огромную работу, прежде чем ты станешь самым популярным лицом года.
 – Лицом года, – пробормотала Гала, внезапно вспомнив о Джейке. Дорогой, любимый Джейк, ведь он всегда говорил о том, что наступит день и появится тот человек, который увидит в ее лице то, что сумел разглядеть он. Что она в ней увидела: красоту или что-то другое, но главное, ей предлагали работу. Наконец-то она станет моделью. Дорогой, милый Джейк как в воду смотрел.




 ГЛАВА 14


 Няня-англичанка, которая служила у Джесси-Энн, поджав губы, качала головой, наблюдая, как Джонатан, подворачивая одну ногу, быстро полз по студии какими-то скользящими движениями, боком, стараясь всеми силами удержаться на скользких досках пола. Когда он достиг цели – площадки, освещенной яркими огнями и полной народа, – он сел, явно наслаждаясь теплом галлогеновых ламп; голубые глаза горели интересом, а взгляд охватывал все происходящее – он неожиданно решил, что хотел бы быть частью всего этого тоже.
 – Джонатан! – воскликнула няня, решительно направляясь к нему и протягивая руки, готовые выхватить его из этого круга.
 – О, оставь его! – воскликнул Фил Эдгар, гитарист и ведущий солист, а также автор большинства хитов «Хьюрикейна», многие из которых вошли в полудюжину платиновых дисков, которые группа записала за последние пять лет. – С ним все в порядке, он отлично проводит время, – протянул он. – Разве нет, Джонатан? Ну? Что ты еще говоришь, малыш, кроме «о», «а» и «мама»? – Наклонившись своим огромным телом над Джонатаном, Фил торжественно смотрел в широко распахнутые голубые глаза Джонатана, а ребенок отвечал ему таким же вопрошающим серьезным взглядом.
 – Ну уж нет! – с досадой, нетерпеливо воскликнула няня. – Эти огни слишком яркие для ребенка, они вредят его зрению.
 Стоя в проеме двери, Лоринда без улыбки наблюдала за ними. Просто глядела на этот образчик развращенного хулигана в облике рок-звезды. Разве в свое время он не был арестован по обвинению в растлении несовершеннолетней девочки? Позднее скандал утих, но, должно быть, он был виновен, это точно. Вероятно, он заплатил родителям девочки, чтобы они забрали свое заявление… Она знала: такие события становятся семейными тайнами… И он дотрагивался до малыша Джона, подхватывая его на руки, усмехаясь глуповатой усмешкой и подбрасывая его вверх, в то время как другие ребята из группы смеялись над этой сценкой. Лоринда страстно хотела броситься и ударить Фила Эдгара по лицу, ей хотелось бы вцепиться ногтями в его глаза…
 Фил прошелся по площадке с Джоном, который болтался у него под мышкой, и гитарой наперевес через плечо. Он сел на стул, который стоял в центре и напоминал трон, посадил малыша на колени, а затем, улыбаясь, предложил ему поиграть с гитарой, которая обошлась в десять тысяч долларов. Лицо мальчика сияло, когда он смотрел снизу вверх на Фила, а потом опускал глаза на замечательный, незнакомый ему предмет. Его пальчики осторожно, как бы пробуя, дотрагивались до струн, и, перебирая их, извлекали тоненькие звуки.
 – Это музыка, малыш, – усмехнулся Фил, – у тебя есть задатки настоящей рок-звезды.
 – Ну уж, действительно! – ворчала няня, направляясь к двери. – Где миссис Ройл? – требовательно спросила она, решительно минуя Лоринду, лицо у нее было мрачнее тучи.
 – В офисе, – ответила Лоринда и пошла за ней, горя нетерпением узнать, что же будет сказано дальше.
 Няня один раз сильно стукнула в дверь и вошла.
 – Миссис Ройл! – воскликнула она, не обращая внимания на мужчину, который сидел напротив Джесси-Энн. Ее лицо стало багровым от раздражения. – Я действительно должна поговорить с вами. Немедленно!
 Джесси-Энн нахмурилась. Со стороны няни было невежливо прерывать ее встречу с Карло Менаги, вице-президентом «Авлон-косметикс», если только что-то не случилось с Джоном.
 – Что произошло, няня? – нетерпеливо спросила она. – Где Джон?
 – Это как раз то, о чем я собиралась поговорить, миссис Ройл. Маленький Джон там, во второй студии, под этими раскаленными лампами, с этими ужасными рокерами. Он сидит на коленях у этого мужчины…
 – Этого мужчины? – озадаченно спросила Джесси-Энн. – Вы имеете в виду Фила Эдгара?
 – Абсолютно верно, мадам! – Лицо няни выглядело очень грозно, а за ней Джесси-Энн мельком увидела в дверях Лоринду. Глубоко посаженные глаза девушки пристально смотрели на нее, и от их холодного блеска она почувствовала холод в сердце.
 – Одну минуту! – воскликнул Карл Менаги. – Вы имеете в виду, что Фил Эдгар держит ребенка на коленях? Это я хотел бы видеть. Единственно, кого Фил может посадить к себе на колени, это потрясающую девушку… Джесси-Энн, такое происходит впервые!
 – Пошли! – воскликнула она, смеясь. – Пойдем посмотрим!
 Торопливо миновав разъяренную няню, они увидели в студии умиротворяюще-спокойную картину: Даная ходила по студии, производя перегруппировки, вновь и вновь меняя местами подставки и негромко давая указания своим ассистентам. Ее волосы цвета меди уже пришли в беспорядок, несмотря на скалывающий их желтый бант. Рукава белой атласной рубашки закатаны до локтей. Она расхаживала босиком, стараясь расставить пятерых молодых людей, которые составляли группу «Хьюрикейн», в соответствии со своим внутренним видением, добиваясь того эффекта, который желала получить.
 – Гектор, – позвала она, – я хочу, чтобы они были аккуратно причесаны.
 – О, давай, Даная! – добродушно ворчали они. – Это как, причесать?
 – Моника, – она щелчком пальцев подозвала стилиста, не обращая внимания на их жалобы. – Мне нужно пять белых рубашек с жесткими воротничками, тщательно отглаженных. – Моника судорожно сглотнула и направилась к телефону.
 – Боже! – воскликнул Поль. – Вы хотите, чтобы я выглядел, как мой отец?
 – Точно так, – просияла Даная. – Или почти так. Разве название нового альбома не «Воскресный праздник»? Хорошо, мы оставим ваши небритые щеки и длинные волосы, так же как ваши молодые глупые лица – моложавые, – поправилась она, смеясь, – потому что вам, ребята, всем за двадцать пять, но мы собираемся сделать из вас конфетку. Белые рубашки, застегнутые на все пуговицы, аккуратно причесанные волосы – может быть, даже придется чуть-чуть смочить их водой, чтобы не так торчали. Это будет отличная, типично семейная фотография, как из семейного альбома. Фил, а ты будешь сидеть вот здесь, в середине, с Джоном на коленях. Великолепно! – воскликнула она возбужденно. – Просто великолепно…
 Джесси-Энн и Карло, улыбаясь, тихонько вышли из студии. Даная держала все под контролем, волна творческого поиска захватила ее, ребята из группы были счастливы, и маленький Джон тоже был счастлив, забавляясь с гитарой и находясь в центре внимания.
 – Все в порядке, няня, – успокаивающе сказала Джесси-Энн. – Джон нужен Данае, чтобы сделать эти фотографии, поэтому вам придется побыть здесь некоторое время. Просто присматривайте за ним и время от времени проверяйте, сухой ли он. Договорились? – Ослепительная улыбка не удовлетворила няню, и она решительно направилась в студию, а ее белая, прямая спина выражала недовольство.
 Вздохнув, Джесси-Энн опустилась в кресло и вызвала секретаря, чтобы та принесла кофе. Становилось все труднее и труднее совмещать работу и дом, а няня совсем не облегчала ей жизнь. Сейчас казалось, что она все реже и реже встречается с Харрисоном, – каким-то образом всегда получалось так, что его не было, когда ей удавалось вернуться домой пораньше, а когда она бывала очень занята, Харрисон оказывался в Нью-Йорке. Складывалось впечатление, что он отсутствует чаще.
 Конечно, все получалось по ее вине, но она объяснила Харрисону, что эти месяцы – решающие для «Имиджиса», и скоро все заработает, и будет великолепно. Но сейчас это означало тяжелую работу, отнимающую все время. Она очень мучилась и чувствовала себя виноватой оттого, что ей нравилось то, чем она занималась, потому что она действительно любила Харрисона, и когда они были вместе, жизнь становилась прекрасной. И хотя Харрисон всегда говорил, что все понимает, иногда ей хотелось узнать, действительно ли это так. А единственная возможность побыть с Джоном – это брать его с собой, но няня была так несговорчива. Это была исключительно правильная, хладнокровная особа, которая работала у подруги Рашели, и отнюдь не тот человек, которого Джесси-Энн выбрала бы сама. Ей нужна была бы молодая девочка, которая играла бы с ним в те детские глупые игры, в которые она сама играла бы с Джоном, так же как меняла бы ему штанишки и следила, чтобы он не съел того, что не положено, и водила бы на осмотр к педиатру. Все, что ей требовалось, была девочка, которая могла бы легко подстроиться под ее подвижный образ жизни.
 – Тяжкая жизнь, – отметил Карло, глядя на ее озабоченное лицо. Ему было несложно понять и дать оценку тому, что происходит. – Вам приходится выполнять большую работу и к тому же, как фокуснику, справляться со всем остальным.
 Джесси-Энн грустно улыбнулась:
 – Точно, все так и есть, именно, как фокуснику, Карло, – постоянно все улаживать. Но это – мои проблемы. А теперь поговорим о рекламной кампании крема в октябре…
 Харрисон бродил по пустым холлам своей квартиры, останавливаясь время от времени, чтобы рассмотреть картины. Сезанн, которого он особенно любил, внушительный Рубенс, который занимал всю гостиную, загадочные английские сады, написанные Дэвидом Окстоби, украшали библиотеку. Он взял гладкий кусочек горной породы, великолепно обработанный, и рассматривал его, с любовью проводя пальцами по гладкой поверхности. Положив его на место, он продолжил свой путь дальше, то здесь, то там останавливаясь и беря в руки какой-нибудь предмет или книгу в кожаном переплете, восхищаясь и снова возвращая на его место и все время думая, когда же Джесси-Энн вернется домой.
 Он взглянул на простые часы, которые она подарила ему на последний день рождения. Было восемь тридцать, и она обещала быть дома уже час назад. Он мог бы позвонить ей, думал он, но очевидно, она была все еще занята. «Интересно, – размышлял он, – занята ли Мерри в Вашингтоне».
 Вашингтон был местом проведения «Ройл Роуд-шоу», где были заняты в качестве моделей мужчины и женщины, представлявшие новые модные силуэты.
 Мередит Макколл, модель «Ройл», была типичной длинноногой американской девушкой – своего рода вторая Джесси-Энн, подумал Харрисон, с блестящими каштановыми волосами и смеющимися глазами – такая великолепная улыбка! Одежду «Ройл» связывали с образом Мерри Макколл, и она продавалась очень быстро, как только попадала на прилавки, а фотографии Мерри Макколл мелькали по всей стране. Своей необычной красотой Мерри приносила моделям огромный успех. Она перелетала из города в город, чтобы самой, вживую, появляться в каждом магазине, беспрестанно путешествуя, чтобы проводить шоу, появляться на завтраках и поздних вечерних телевизионных встречах, похожей на девушку, которая живет по соседству и о которой мечтает каждый парень.
 Харрисон собирался появиться только на первых шоу в Сан-Франциско, но, к его удивлению, ему очень это понравилось. С тех пор он стал появляться непременно, как бы догоняя шоу, во многих других городах, прилетая на своем самолете и буквально сваливаясь им на голову с голубых небес. Для себя он отметил, что приезжал, чтобы встретиться с Мерри – она была удивительна. Она очень много работала, но всегда была весела и великолепно выглядела. И у нее всегда находилось для него время. В самом деле, все, что ему нужно было сейчас сделать – это снять трубку и сказать: «Через пару часов приеду. Мерри, как ты смотришь на то, если мы поужинаем после шоу?» – и был уверен, что она обрадуется, увидевшись с ним. Более того, думал Харрисон, он знал, что сам будет рад увидеться с ней.
 Как бы то ни было, Мерри Макколл заставляла его чувствовать, что в ее жизни он играет ту роль, которую не мог бы играть в жизни Джесси-Энн. Может быть, это происходило просто потому, что когда они с Мерри встретились, то оба были как бы на нейтральной территории, далеко от ее дома и семьи, да и от его тоже, и все же они были вместе, в одной команде на «Ройл Роуд-шоу» – грандиозном шествии моделей «Ройл».
 Он прошел в детскую, подбирая кубики Джона и рассеянно поглаживая его большую деревянную лошадь-качалку; но без Джона, его радостного голоска и слов, которые пузырились на его губках, когда он радовался его приходу, или легких нежных вздохов во сне там было еще более одиноко.
 Быстро вернувшись в свой кабинет, Харрисон плеснул себе немного виски. Он уже сказал Уоррену, дворецкому, что тот больше не понадобится в этот вечер, и если бы не тиканье часов, огромная квартира была бы абсолютно безмолвной. Он с тоской вспомнил о том, что, когда был ребенком, ему всегда хотелось иметь какое-нибудь домашнее животное, маленькое, подходящее для городской жизни, – он представлял маленькую собачку или, может быть, игривую голубую с пятнышками сиамскую кошку, но его мама никогда не разрешала заводить дома животных, утверждая, что склонна к аллергическим приступам астмы, хотя Харрисон никогда свидетелем таких приступов не был.
 – Очень хорошо, – наконец, согласилась она, – приведи собаку и увидишь, как у меня будет приступ, если это то, чего ты добиваешься. – И разумеется, он этого не сделал, и никогда у него никого не было. Может, стоит подумать об этом сейчас? – размышлял Харрисон. По крайней мере, он не будет так одинок. Он смотрел на телефон с надеждой, что он, может быть, зазвонит, но прекрасно знал, что Джесси-Энн была слишком занята, затерявшись в своем деловом мире.
 Он думал о том, была ли в этом его вина. С самого начала он вознес ее на пьедестал как идеальную американскую девушку, которая всегда великолепна: участвуя ли в церемонии вручения призов в школе или присутствуя на премьере в опере. Девушку, которая не только создавала бы превосходный образ жены, но которая, даже если и не пекла сама яблочный пирог, по крайней мере, следила бы за тем, чтобы его иногда подавали. И в собственном доме, а не в ресторане. И желательно, сидя напротив уютного камина тихим, пасмурным осенним вечером, смотря хорошую телевизионную передачу, а может, под мягкие звуки Вивальди, чтобы малыш или даже двое мило играли на ковре у их ног. Но сейчас она была Джесси-Энн – создатель «Имиджиса»!
 Он женился на ней, чтобы убежать от своего десятилетнего одиночества, как оказалось, только затем, чтобы опять почувствовать себя одиноким! Неожиданно перед ним возникла перспектива отношений с совершенно определенно ожидающей этого Мерри Макколл.
 Еще раз взглянув на часы, он позвонил Мэту Гэблеру, своему пилоту, и договорился с ним о встрече через полчаса в аэропорту Ла Гардиа. Потом созвонился с отелем «Уотергейт» в Вашингтоне и Мерри Макколл.




 ГЛАВА 15


 Келвин, удобно вытянувшись, лежал на софе Каролины, застеленной фланелью цвета морской волны, закинув на спинку длинные, одетые в грубые хлопчатобумажные штаны ноги, а его любимые разношенные белые шлепанцы болтались на кончиках босых смуглых пальцев. На нем был мягкий голубой кашемировый свитер, и заложив руки за голову, он нежился, как спящий кот.
 Каролина сидела напротив него в бархатном викторианском кресле, погруженная в кипы документов, испещренных колонками цифр, – месячный отчет, который передала ей Лоринда, как раз когда она уходила из офиса. Время от времени она отрывала взгляд от бумаг и видела полузакрытые глаза Келвина, или, если он засыпал, как это нередко казалось, она просто смотрела на него, вбирая в себя его мягкую, изысканную красоту, как если бы любовалась прекрасной картиной в одной из художественных галерей.
 Она была знакома с Келвином уже три недели, и кроме тех случаев, когда он уезжал на демонстрацию моделей, он появлялся у нее каждый вечер. Иногда, когда она задерживалась в «Имиджисе» позднее, чем обычно, приехав домой, она заставала его, праздно стоящим у двери со сложенными руками. Он просто ожидал ее, и когда направлялся навстречу ей по коридору, радостно улыбаясь, это трогало и умиляло ее, как никогда не было с Периклом. Но в то же время Келвин не заходил дальше обычного поцелуя при встрече и прощании… Очень милого, нежного, долгого поцелуя. И Каролина раздумывала: не были ли эти поцелуи поцелуями брата, предназначавшиеся сестре? Нет… определенно нет… Эти теплые губы были настолько чувственны… Но по каким-то причинам он не шел дальше.
 Отбросив бумаги в сторону, Каролина взглянула на часы. Было почти десять, а кроме бутылки шампанского, которую принес Келвин, и нескольких тоненьких кусочков сыра, они еще ничего не ели. Насколько она помнила, холодильник был пуст, а за окнами все же был Нью-Йорк, сверкающий огнями, и она чувствовала себя его частью – даже если бы это был маленький ресторанчик, где они могли бы побыть вместе, а потом, может быть, пойти на дискотеку или в клуб… Келвин знал самые модные места.
 Опустившись на колени рядом с софой, она прилегла, опершись на него, и заглянула ему в глаза.
 – Эй! – позвала она.
 Келвин улыбнулся ей, улыбка была настолько обаятельной, что ей захотелось поцеловать его. Но она не сделала этого.
 – Эй! – отозвался Келвин. – Ты закончила?
 – Да, и умираю от голода. А ты?
 Он нежно провел пальцем по контурам ее щеки.
 – Конечно, я мог бы съесть что-нибудь.
 – Давай пойдем куда-нибудь, Келвин! – воскликнула Каролина, ее карие глаза засверкали. – Я хочу есть изысканные блюда и танцевать до рассвета.
 Келвин провел рукой по ее коротким шелковистым завиткам.
 – Как пожелаете, мэм, – согласился он, поднимаясь и покидая уют софы.
 Каролина побежала в спальню, торопливо сбрасывая бежевые льняные брюки и рубашку и облачаясь в туалет из мягкого шелкового джерси от Жана Мюире, купленный, как сейчас уже казалось, десятилетие назад в «Моди», но который оставался ее любимым нарядом.
 Короткая черная юбка, доходя до колен, вовремя останавливалась, а жакет с низким вырезом застегивался на множество крошечных пуговиц, сбегавших вниз, и облегал ее так, как только могла облегать эта нежная, чувственная ткань. Завершив туалет черными гипюровыми чулками и надев черные замшевые туфли на высоких каблуках, в блеске бриллиантово-изумрудной бижутерии – колье и таких же огромных серег – она чуть-чуть прикоснулась к лицу румянами и пудрой, тенями и помадой и закончила обильным количеством духов.
 Лицо Келвина было затенено двухдневной щетиной, потому что эти дни он не работал, он просто надел старые белые ботинки и накинул на плечи помятый черный льняной пиджак. Каролина подумала, что любой другой выглядел бы, по меньшей мере, нелепо, но Келвин смотрелся шикарно.
 – Ну, – нетерпеливо спросила Каролина, – куда мы идем? Он взглянул на нее ленивыми зелеными глазами:
 – Я думал, у тебя есть на примете какое-то место.
 – Но разве у тебя нет любимого места, куда бы ты хотел повести меня? – недоуменно спросила она.
 – Конечно, да, но почему ты не хочешь выбрать что-нибудь, Кортни? Я буду рад следовать за тобой, куда бы ты ни сказала. – Келвин улыбнулся своей обычной улыбкой, и Каролина решила, что неважно, кто определяет, куда им пойти.
 – Есть чудесный новый итальянский ресторан, – предложила она, беря его за руку и увлекая к дверям. – Почему бы не заглянуть туда?
 Даже несмотря на то, что было уже поздно, в ресторане все еще толпилось много народу. Каролина ждала, что Келвин опустит привычно сложенную купюру в несколько долларов в руку метрдотеля, но он рассеянно осматривался вокруг, совершенно забыв об этой корыстной манипуляции. Им пришлось бы ждать вечность, пока для них что-то сделали бы, думала она, стараясь отыскать в кошельке десять долларов. Метрдотель, скромно приняв дань, отблагодарил ее улыбкой.
 – Подождите пять минут, мадам, это вас устроит? Могу я предложить вам пока выпить что-нибудь в баре? Сюда, пожалуйста.
 – Что ты пьешь, Кортни? – спросил Келвин, устраиваясь рядом с ней на высоком стуле. Вечер обещал быть чудесным. И что самое удивительное, в этом переполненном ресторанчике она чувствовала, что они с Келвином вместе и более близки, чем наедине в ее квартире. Может быть, в этот вечер он поцелует ее так, как ей хотелось, чтобы он целовал ее…
 Он помахал кому-то через весь зал, и она с любопытством глянула через плечо.
 – Это Броди Флитт, – пояснил он, – с Мэрис Келл – моделью.
 Каролина никогда не встречала Броди, и теперь с интересом рассматривала его. Потом Мэрис повернулась и, помахав Келвину рукой, послала воздушный поцелуй. Каролина, внезапно почувствовав ревность, опустила глаза и стала рассматривать розовые пузырьки вина в бокале.
 – Мэрис очень красива, – тихо проговорила она, делая вид, что пьет вино.
 – Да, я часто работаю с ней. Мы – старые друзья.
 – А мы всего лишь навсего новые друзья, – прокомментировала Каролина, не в силах скрыть ревность, прозвучавшую в голосе.
 – Новые друзья? – Он чокнулся с ней. – Нет, это нечто большее, Кортни, ты – мой лучший друг.
 Она быстро проглотила вино. Лучший друг – это не совсем то, чего она хотела и ждала…
 Метрдотель подал знак, что их места готовы. Направляясь к столику, он подошел поздороваться с Броди и Мэрис, запечатлев легкий поцелуй на бледной, гладкой щеке модели. Но ее продолжительный ответный поцелуй оставил слабый алый след на его щеке, и Каролине ужасно хотелось стереть этот след, а вместо этого она вежливо улыбалась, пока ее представляли.
 – У тебя помада на лице, – нетерпеливо заметила она, когда они очутились в уюте своего углового столика.
 Келвин потер щеку, но помада осталась. Каролина порывисто наклонилась и потерла это место носовым платком.
 – Спасибо, Кортни, – сказал он, внимательно изучая меню. Спустя мгновение, захлопнув его, он спросил: – Что мы будем есть?
 Она удивленно смотрела на него:
 – О чем ты думаешь? Прекрасное меню, и очень большой выбор.
 – В этом-то все дело, всего слишком много. Выбери что-нибудь для меня, дорогая. – Удобно устроившись в кресле, он нежно улыбался ей, ожидая, пока она выберет.
 Знаком подозвав официанта, Каролина сделала заказ для них обоих:
 – Спагетти с томатным соусом с добавкой базилика, потом карпаччио – тонкие ломтики говядины под чесночно-горчичным соусом.
 – Вино, сэр? – Официант, ожидая ответа, смотрел на Келвина, который просто пожал плечами, и взглянул на Каролину.
 – Красное или белое?
 – Красное, – выбрал Келвин.
 – Отлично сработано! – подметила Каролина, смеясь. – Наконец-то ты принял решение!
 – Просто это то, что у меня не очень хорошо получается, – жалобно признался Келвин, – и я знаю, что бы ты ни выбрала, все будет превосходно.
 И неожиданно, когда Каролина с аппетитом поглощала спагетти, она вдруг поняла, почему Келвин до сих пор не занимался с ней любовью. Он был просто не в состоянии принять какое-нибудь решение. Он был как маленький растерянный мальчик, которому было необходимо, чтобы за ним присматривали, заботились о его еде, организовывали его работу и оберегали покой во сне. Ему нужно было, чтобы она сделала первый шаг.
 – Келвин, – произнесла она, поднимая бокал с вином. – У меня есть тост.
 – За что мы пьем, Кортни? – спросил он, поднимая бокал.
 – Ты после узнаешь об этом, – тихо проговорила она, когда он взял ее руку и сжал ее. – А пока давай выпьем за дружбу.
 Когда они вернулись, он неуверенно топтался у двери, ожидая, что она пригласит его зайти.
 – Но ты же знаешь, Келвин, что всегда можешь прийти ко мне, – заметила она.
 – Кортни, мои родители учили меня всегда быть учтивым с леди, а ты – леди, и самая достойная из тех, кого я когда-либо встречал.
 – И из-за этого ты не занимаешься со мной любовью? – настойчиво спросила она, все еще стоя в дверях. – Ты думаешь, что для этого я слишком леди?
 – Посмотри на это с другой стороны, – мягко ответил он, пристально глядя на нее и сузив глаза. – Секс – это очень просто… Это не то, что я всегда искал, и в большинстве случаев секс – это только то, что он есть. Это полет, нежность, тепло, ощущение партнера, но когда все закончено, заканчивается и это. – Келвин пожал плечами, прислонившись стройным, красивым телом к двери. – А то, что я испытываю по отношению к тебе, Кортни, – это совсем другое.
 Их глаза встретились и слились в желании. Каролина взяла его за руку, и они вошли в квартиру. Сбросив туфли, она прикрыла дверь ногой.
 – Вот что я скажу вам, Келвин Дженсен, – прошептала она, скользнув в его объятия, – почему бы нам просто не выяснить это?
 Поцелуй Келвина был на этот раз совсем иным, дразнящим, раскрывающим ее губы, пробующим ее на вкус. Он крепко прижал ее к своему сильному, стройному телу. Каролина почувствовала, что по его телу пробежала дрожь, когда он оторвал свои губы от ее и смотрел на нее так пристально, что ей казалось, он навсегда запечатлел в своем мозгу ее черты. А потом он неожиданно взял ее на руки и, легко держа, понес в спальню.
 – Позволь мне раздеть тебя, – сказал он, бросая пиджак на пол. Каролина смущенно опустила глаза и посмотрела на свой жакет с длинной вереницей крошечных круглых пуговиц с воздушными петельками, как на дамском корсете. Но Келвин ловко справлялся с ними, и через минуту мягкий маленький жакет уже соскользнул с ее плеч, а потом и тонкий кружевной бюстгальтер…
 Келвин поддерживал ее, когда она, стоя на кровати, выбиралась из темной юбки, снимала чулки, а потом, когда она уже лежала на кровати, он тоже лег, нежно целуя ее – сначала губы, затем закрытые глаза, потом брови, мочки ушей и пульсирующую вену на нежной шее…
 Отстраняя его, Каролина замешкалась с пуговицами на его рубашке.
 – Подожди, – сказала она. – Теперь я тоже хочу раздеть тебя. – Она сняла с него рубашку и провела ладонями по гладкой спине. Затем расстегнула пряжку кожаного ремня, ожидая, когда он выскользнет из своих французских джинсов.
 Келвин встал перед ней на колени, обнял руками бедра, целуя их нежную, упругую внутреннюю сторону, мягкие впадины под коленями, нежные ступни покоились в его руках, как в колыбели, и он целовал кончики пальцев с алыми ноготками, а потом, когда она почувствовала, что не может уже больше выносить эту муку, его пальцы проскользнули в маленькие шелковые трусики, нежно стянули их, и он спрятал лицо в нежную, теплую, благоухающую тайну, целуя и лаская губами до тех пор, пока она, дрожа, не стала умолять его остановиться… Она хотела его…
 – Любимая, о моя любимая, – простонал Келвин, проникая в нее, – о, Кортни, моя любовь, – шептал он, когда она обхватила его ногами. – Ты сделана из шелка и атласа, – выдохнул он ей на ухо. Она стонала, наслаждаясь его ласками. Дрожа от страсти, он пробормотал: – Боже, Кортни! – и погрузился в волны наслаждения.
 Потом, тихонько лежа в его объятиях, она чувствовала себя так, словно ее тело только что вернулось с другой планеты. Каролина знала, что в постели Келвин не был маленьким, растерянным мальчиком.
 Он переезжал в ее квартиру постепенно, сначала приезжая, как на прогулку, с изысканным кожаным ранцем, в котором находились самые важные для него вещи: последние фотографии, старые снимки его собачки Бугси, чистое белье и носки, лосьон после бритья «Соваж», хорошо выношенные джинсы и пара кашемировых свитеров.
 Как-то в воскресенье, тихо войдя в ее квартиру, он объявил:
 – Этому месту недостает кошки! – Следующим вечером он появился, держа тощего серебристо-серого кота, помесь с сиамским, который выскользнул из его рук, как струйка ртути. Кот внимательно осмотрел их ясными желтыми глазами и отправился исследовать квартиру. Наконец-то удовлетворенный, он устроился, уютно свернувшись на софе.
 – Он твой, Кортни, – сказал Келвин. – Он будет присматривать за тобой, когда я буду уезжать работать. Я подобрал его у пруда. Его прозвали «космическая сталь» из-за стального серого цвета. Я сам назвал его, – добавил он гордо.
 Постепенно в квартире Каролины появлялось все больше вещей Келвина, которые перепутались с ее менее экзотическими пожитками: ракетками, брошенными за дверью после игры, журналами из Италии, Франции, Австрии, почтой, принесенной из его собственной квартиры и повсюду разбросанной в беспорядке, в основном не вскрытой, со множеством марок из полудюжины различных стран. Сгорая от любопытства, Каролина изучала почерк на конвертах, пытаясь определить, была ли это корреспонденция от женщин, но она справлялась с искушением вскрыть конверты и выяснить это. Потом он привез одежду, красивые вещи от лучших модельеров, измятые так же, как и его коллекция старых пиджаков, а среди этого – две дюжины одинаковых пар ботинок от Гуччи и, по меньшей мере, три дюжины рубашек из Парижа, Рима и Лондона. Кроме того, тренажеры, пленки, книги…
 Спустя месяц Каролина решила, что на двоих им следует снять квартиру побольше, чтобы там нашлось место и для ее вещей, так же как и для его. И именно она подыскала квартиру, выкраивая время между срочными совещаниями и встречами в офисе. И именно Каролина организовала переезд и нашла время, чтобы обставить квартиру, сделать ее изысканной, благодаря мебели, шторам, лампам и коврам… Это была небольшая английская квартира на двадцать пятом этаже манхэттенского небоскреба, с их огромной, королевских размеров, кровати можно было видеть шпиль здания компании «Крайслер», освещенный, как рождественская елка.
 Келвин никогда в жизни не был счастливее. Быть с Каролиной – это так же хорошо и спокойно, как со старым другом, и в то же время вызывало в нем такие яркие ощущения, которых он никогда не испытывал с другими женщинами. У них возникло новое измерение ощущений, и длинными, тихими воскресными днями – обычно единственно свободными и единственными, когда он тоже точно знал, что будет в городе, – они долго нежились и занимались любовью в своей просторной кровати, с полуопущенными шторами, а Космосталь, свернувшись, лежал в ногах. Время от времени они прерывались, чтобы взять кувшин вина для Келвина и тосты и чай для Каролины, и разбрасывали по полу страницы воскресной «Нью-Йорк таймс», после того как прочитывали их. Когда приближался вечер, лениво вставали. Позднее, освеженные душем, небрежно одетые в джинсы и свитера, они шли прогуляться через квартал в маленький французский ресторанчик, чтобы поужинать.
 Эти воскресные дни были самыми лучшими в жизни Келвина, и впервые в жизни он был абсолютно уверен в одной вещи: он обожал Каролину Кортни. Она придала смысл его путаной, торопливой жизни. Он чувствовал себя намного лучше, когда был с ней, более уверенно… Ему больше не нужно было думать, что делать дальше, потому что Каролина заботилась о нем, такая же мудрая в делах, как и в жизни.
 Когда Келвин находился с Каролиной, он был так же доволен, как кот Космосталь. Только тогда, когда ему приходилось путешествовать, что бывало нередко, он становился беспокойным и неуверенным, и тогда его единственным утешением становился маленький кот, который был с ним.
 Соблазн и чувство отдаленности от остального мира – это как романтическое приключение на корабле… Всегда находились молоденькие девушки-модели, и был одинокий Келвин, который жалел самого себя за то, что разлучен с Каролиной, а они казались такими хорошенькими, и он наслаждался сексом и тем, что мог им дать.




 ГЛАВА 16


 Следуя указаниям Данаи, Гектор обесцветил волосы Галы, придав им оттенок а-ля Монро, очень коротко постриг их на затылке, оголив шею, которая стала выглядеть еще более! длинной и хрупкой. На макушке волосы были немного длиннее, образуя неровное обрамление, которое завершалось несколько продолговатой верхушкой, казавшейся в свете солнца пушистым серебристым облачком. Зато виски были оформлены строгой прямой линией, уложены назад с помощью геля, что придавало прическе взаимоисключающий контраст, и венцом его творения стала Гала в облике денди двадцатых годов с очень светлыми волосами.
 – Надень на нее фрак, и будет очень сложно определить, кто она – юноша или девушка! – сказал он Данае торжествующе.
 – Блестяще, Гектор! – воскликнула Даная, с одобрением осматривая ее. – То самое, что я хотела получить.
 Гала озабоченно смотрела на нее из ореола своей новой прически, радуясь тому, что Даная оказалась довольной. Она бы обрила голову, если бы Даная сказала, что это необходимо, – ей так хотелось угодить ей, сделать все, как положено… Она отдала бы все на свете, чтобы добиться этого успеха для Данаи…
 – Хорошо, Гала, теперь я покажу тебе, что придется демонстрировать, – объявила Даная. – Пройдем-ка туда.
 Упакованное в свертки, на рабочем столе студии лежало нижнее белье Броди Флитта, и Даная развернула некоторые, чтобы показать Гале.
 – Хорошо, – добавила она, – давай посмотрим на тебя в этом. – Она вытащила пару трусиков, точно таких же, как у-образная модель для юношей, только эти были из лилового шелка. Короткая, подходящая по цвету рубашка, напоминающая купальник, с широкой проймой, которая открывала плечи, и Гала с сомнением взяла костюм. Между тем Даная вынула мужскую версию такого костюма, выполненного из белого хлопка, мягкого и тонкого, как шелк. – Это костюм Келвина, – сказала она.
 – Кто это – Келвин? – смущенно спросила Гала.
 – Келвин – парень, с которым ты будешь делать эту работу, – отозвалась Даная, роясь в стопках белья.
 – Келвин Дженсен – лучший манекенщик, Гала. Тебе повезло, что ты начинаешь работать именно с ним, – вмешался Гектор. – Кроме того, он отличный парень.
 Тала одобрительно взглянула на белье, а потом на Данаю.
 – Я не знала, что буду работать с мужчиной, – вспыхнув, сказала она.
 – Ты будешь работать всего лишь с еще одной моделью! – выпалила Даная. – И если он может раздеваться перед камерой, то и ты сможешь.
 – Да, да, конечно… Я пойду надену это, – пробормотала Гала, поспешив в уборную.
 – Она немного застенчива, твоя новая курочка, – заметил Гектор, полируя ногти.
 – Она справится с этим, – спокойно отозвалась Даная, – по крайней мере, я надеюсь, что она справится с этим. Подумай сам, Гектор, ей лучше бы справиться с этим как ради меня, так и ради себя самой.
 Они вместе смеялись, когда из уборной появилась Гала, облаченная в лиловые бриджи и рубашку, и, несмотря на свое намерение забыть глупые предрассудки, под их взглядами отпрянула назад.
 Даная тихонько расхаживала вокруг нее, рассматривая, подобно тренеру, который изучает породистую кобылу перед главным забегом. В течение месяца, что Гала была в Нью-Йорке, она посещала каждый день спортзал для тренировок, занималась на тренажерах, работала в танцклассе, под наблюдением лучших инструкторов набирала вес. Она плавала, занималась по полчаса йогой по утрам и вечерам, а также медитировала перед сном, чтобы расслабиться и сбросить дневную нагрузку. Даная не давала ей спуску (она относилась к ней сурово), ругала ее, подбадривала, повышала ее цену, даже плавала вместе с ней и сопровождала на занятия. Даная создавала звезду, и Гала должна была быть в превосходной форме, прежде чем предстать перед камерой.
 На специальной низкокалорийной и высокоэнергетичной диете Гала уже не выглядела истощенной, ее лицо снова расцвело красками юности, щеки слегка округлились, но на этот раз красиво подчеркивая скулы. На щеках образовались изысканные впадины, веки словно выточены из слоновой кости. У Галы были превосходные длинные ноги, слегка мускулистые, чтобы в зорком прицеле камеры сойти за ноги атлета, бедра, как у мальчика, – с круглыми, плотными ягодицами, длинная талия и маленькие, высокие груди.
 – Гала, – счастливо вздохнула Даная, – ты сможешь ввести новую моду на фигуру – выглядишь потрясающе!
 Тала расслабилась. Даная считает, что она прекрасно выглядит, и в какой-то степени то, что ее будут снимать в одном белье, уже не имеет такого значения. В конце концов, это то же, что демонстрировать купальный костюм, только несколько более откровенный…
 – Примерь другие вещи, – скомандовала Даная, – а потом Изабель хотела бы поработать над макияжем.
 Даная почти не выпускала Галу из виду с тех пор, как привезла ее в Нью-Йорк, девушка жила в ее новой квартире-студии на границе Гринвич-Виллидж, и посещала ли занятия или отправлялась в «Имиджис», все всегда было под контролем. Гала видела только ту часть Манхэттена, которая входила в ее маршрут от Виллиджа до Пятидесятой авеню, где проходили ее занятия, или по дороге на Третью авеню и «Имиджис», и только из окон такси. Если Даная задерживалась на работе, что бывало часто, она проводила вечера одна, ела салат с цыпленком, заправленный низкокалорийным йогуртом, смотрела телевизор, переключая каналы, готовая отдать должное всему, что предлагала блистательная Америка. Она еще не бывала в Центральном парке, не видела «Эмпайр Стейт билдинг», [21] не пробовала хот-дог или пиццу и не бывала ни в одном из шикарных ресторанов Нью-Йорка. Но она была в «Блумингдейле».
 Джесси-Энн возила ее в знаменитый магазин и купила все основные необходимые вещи. Даная оставила указания, чтобы Джесси-Энн выбросила все, что было у Галы, и начала с нуля, поэтому они обошли все отделы, выбирая белье и пижамы, халаты и шлепанцы, рубашки, джинсы и кроссовки «Рибок». Они купили пиджак с широкими подкладными плечами, несколько льняных, обтягивающих брюк, пару юбок, несколько просторных свитеров, а еще ремешки, туфли и огромную, мягкую сумку, которую Гала рассматривала и с удовлетворением, и с сожалением, потому что ей нечего было носить в такой чудесной сумке.
 – Гала, милая, – с симпатией говорила Джесси-Энн, – ты – самый скромный и сдержанный человек, которого я когда-либо встречала. Ты совершенно не корыстна. Я могу себе представить на твоем месте дюжину манекенщиц, которых бы привела сюда и которые требовали бы еще и еще. И самого дорогого.
 – Я думаю, сначала следует заработать деньги, – ответила Гала. – Я нервничаю, когда пользуюсь этими вещами напрокат… Так в Йоркшире называют покупки в кредит, – объяснила она, заметив озадаченное выражение на лице Джесси-Энн.
 Но тем не менее новая одежда принесла ей больше радости, чем она испытала за многие месяцы, и какой простой она бы ни была, она сохраняла тепло и дружелюбие Джесси-Энн. Сейчас Гала чувствовала себя подготовленной для Америки. Теперь уже не нужно было стесняться своей внешности, она была частью «представления».
 За чашкой кофе она доверительно рассказала Джесси-Энн о своем детстве и как ее, Джесси-Энн, фотографии она прикалывала на стену как образ совершенства, блеска и успеха, желая стать похожей на нее. Джесси-Энн смеялась и при этом выглядела точно так же, как на фотографии, и говорила Гале, что та, вероятно, будет гораздо лучшей моделью, чем была она сама когда-то. Конечно, это было не так, но Гала думала о том, как мило со стороны Джесси-Энн говорить это.
 – Хорошо, ребята, – закончила Даная. – Завтра здесь будет Келвин, и мы будем иметь обе наши модели вместе. Мне нужно провести несколько репетиций для Галы. Хорошо, Гала?
 – Хорошо, – просияла Гала. Все было просто прекрасно. Даная точно знала, что делала.




 ГЛАВА 17


 В Блэйер-Холле Маркус занимал ту самую комнату с камином, где жил его отец, когда учился в Принстоне. Внешний вид комнат и отношение студентов к порядку мало изменились с тех пор, когда Харрисон был студентом. Маркус и его товарищ, с которым он делил комнату, между собой решили, что если оставлять одежду, спортивные принадлежности, книги, конспекты и все прочие предметы ежедневного обихода там, где ты их положил, то тогда вещи и все эти предметы скапливаются и образуют слои, которые увеличиваются день ото дня. Если тебе что-нибудь нужно, ты проходишь через все слои с археологической лопатой, пока не добираешься до нужного слоя, вот и все. Их система была очень удобной, но их комната с готическими окнами являла собой картину, способную разбить сердце матери. И когда он искал свой любимый серый свитер и уже дошел до шестого слоя, случайно наткнулся на журнал «Пипл» двухнедельной давности, раскрытый на странице, где помещена была фотография отца и Мерри Макколл. Несмотря на то что он опаздывал на тренировку команды, он задержался, чтобы взглянуть на него более пристально. Они были сфотографированы при свете вспышки, когда покидали ресторан в Сан-Франциско под названием «Фог сити дайнер». Мерри обожающими глазами, улыбаясь, смотрела на отца, он, обняв ее за хрупкие плечи, глядел на нее с нежной снисходительностью. «Привычное сочетание – Мерри Макколл и Харрисон Ройл, как обычно, снова обедают вместе… В то время как божественная Джесси-Энн остается дома и присматривает за своими двумя детьми – „Имиджис" и сыном Джоном…»
 «Привычное сочетание»? Его отец и Мерри Макколл? С тяжелым сердцем Маркус перечитал написанное. Только пару недель назад Харрисон сказал ему, что новая коллекция так великолепно продается благодаря шоу, которое проводится по всей стране, и он был уверен, что отец часто улетает туда, где в тот момент проходит шоу, чтобы проследить за своим любимым детищем. Или, может быть, он просто контролировал Мерри Макколл?
 Положив журнал на письменный стол, единственное место на его половине комнаты, где был порядок, Маркус долго и внимательно смотрел на фотографию, потом решительно повернулся и направился к двери. Резко сдернул с полки велосипед и, яростно крутя педали, проехал через территорию вниз, повернул налево и спустился к озеру Карнеги и лодочной станции.
 При росте шесть с небольшим футов и весе сто семьдесят пять фунтов у Маркуса было стройное, крепкое тело и широкие мускулистые плечи первоклассного гребца – он был членом команды Принстона. Еще с детства у него было две страсти – лодки и архитектура. Во время каникул, которые он проводил с отцом на острове Эльютера, он научился управлять лодкой. Позднее, но все еще очень маленьким, в долгих путешествиях с отцом по Европе он открыл для себя любовь и восхищение архитектурой. И именно Маркус всегда умолял остановиться, чтобы он мог обойти и внимательно осмотреть разрушенное аббатство во Франции, или великолепный византийский христианский храм в Стамбуле, превращенный в мечеть, или оригинальную архитектуру венецианского палаццо XIV века. Архитектурный колледж в Принстоне превратился в его мечтах в трофей, который он хотел бы завоевать. Только там он сможет достичь цели всей своей жизни – научиться возводить такие здания, которые он считает подлинными шедеврами. Он напряженно и целенаправленно работал, чтобы достичь своих целей в архитектуре, и в то же время наслаждался спортом, будучи членом спортивной команды. В промежутках между этими занятиями он вел изнуряюще-активную жизнь. Маркус был так же привлекателен, как и его отец, и при этом он унаследовал от матери то очарование, которое появилось у нее с годами, а ко всему этому присоединялась та нежность, которая была присуща только ему. Он был молодым человеком, уверенным в своем месте в этом мире и знающим, чего он в нем стоит. Он был очень восприимчив, с ним приятно было проводить время, он любил читать сонеты Шекспира и любовную лирику Донна, ему нравилась музыка Соти и Моцарта, и точно так же – Дая Стрейтса и Брюса Спрингстина. Были подруги, с которыми он делил свои мечты и – время от времени – постель, и друзья, с которыми он любил проводить время. Его жизнь была, словно сосуд, переполненный работой и развлечениями.
 Но когда он доехал до площадки и пристроил свой велосипед, его мысли были далеки от тренировки, на которую он приехал на озеро. Даже глядя на двухъярдовый прямой парус и оценивая силу ветра, прежде чем подойти к навесу для лодок, он думал не о предстоящей тренировке, не вспоминал и о вечеринке, которую устраивала Джейн Ардли, – а у него были с ней очень приятные отношения. Маркус думал о Джесси-Энн. Уже когда команда несла легкую гоночную лодку, перевернула ее, подойдя к кромке воды, и опустила на воду, он все еще размышлял о том, видела ли Джесси-Энн этот журнал и появлялись ли еще какие-нибудь сплетни в светских журналах и бульварных газетках. Там была фраза: «Пара, которую привыкли видеть вместе», и это беспокоило его. Подразумевалось, что отец и Мерри часто бывают вместе. Конечно, Мерри была главной моделью фирмы, так называемая «Ройл-модель», и, может быть, все объясняется именно этим, в конце концов, отец глубоко заинтересован в новом проекте «Ройл». Маркус под счет тренера сильнее налег на весло, продолжая думать о том, был ли его отец увлечен Мерри Макколл. Несколько месяцев тому назад он отбросил бы эту мысль как совершенно невозможную, но во время двух своих последних приездов домой ему показалось, что Джесси-Энн и его отец движутся в разных направлениях. Мог ли отец быть настолько очарованным Мерри, что это стало бы угрожать тому, что они создали вместе с Джесси-Энн? Или он просто злился на нее? Не было сомнений в том, что Джесси-Энн сильно увлечена работой в «Имиджисе» и у нее не было для него столько времени, сколько ему хотелось бы.
 Тренер дал команду отдыхать, и он облокотился на свое весло, пот увлажнил его густые светлые волосы, а тело ныло, моля об отдыхе. Если что-то и происходило, то виноваты в этом были оба. Как они могут быть такими глупцами, зло раздумывал он, когда могут потерять так много? Потому что он был уверен, что отец любил Джесси-Энн, точно так же, как был уверен в том, что она любила Харрисона.
 Будь он проклят, если станет просто сидеть сложа руки и позволять им вытворять все это.
 Он полетит в Нью-Йорк этим же вечером, найдет Джесси-Энн в «Имиджисе» и, ничего не объясняя, попытается выяснить, знает ли она обо всех этих слухах. Потом увидится с глазу на глаз с отцом и выяснит, как в действительности обстоит дело. А если слухи и вправду верны, сделает все, что от него зависит, чтобы убедить отца, что он глупец и рискует потерять Джесси-Энн и маленького сына Джона, – все, что составляло смысл его жизни.
 «Имиджис» находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Даная предложила начать кампанию «Силуэт Броди Флитта» в два тридцать этого дня, но пришлось отложить из-за яростного спора с Келвином, который отказывался подстричь свои волосы, чтобы его прическа сочеталась с прической Галы. Ей удалось перенести шоу на четыре часа.
 Каролина, конечно, пришла ей на помощь. Она отвела Келвина в сторону, стараясь убедить его, успокаивающе гладила его волосы, как если бы утешала несчастного ребенка.
 – Помнишь, когда мы впервые встретились? – нежно спрашивала она. – Разве я не говорила тебе, что все следует предоставить на усмотрение Данаи, и тогда у тебя будут лучшие снимки, которые ты когда-либо имел в своей жизни? Доверься ей, Келвин, она знает, что делает.
 – У меня есть приглашения на другую работу, – ответил Келвин, охваченный сомнениями. – Они привыкли, что я выгляжу именно так.
 – Тогда, может быть, настало время, чтобы что-то изменить? – возразила Каролина. – Ты же останешься прежним Келвином, просто в ином, новом образе.
 Каролина наконец-то почти убедила его, когда он увидел Галу-Розу. Пожимая ей руку, Келвин подозрительно смотрел на нее.
 Гала была без макияжа, в халате из бархата. Она выглядела очень застенчивой и неловкой, с платиновыми волосами, гладко уложенными по бокам и зачесанными назад с помощью геля, создающими эффект сверкающей маленькой шапочки, облегающей ее красивой формы голову.
 – Боже, – прошептал он Каролине, отвернувшись. – Этот ребенок похож на говорящий манекен. Это что, шутка Данаи?
 – Доверься ей, Келвин, – настаивала Каролина. Он с сомнением покачал головой.
 – Кортни, ведь это – моя карьера, а ты можешь все испортить, – ответил он, послушно усаживаясь в кресло перед зеркалом, пока Гектор точил ножницы.
 Изабель работала с Галой, создавая тот образ, который они с Данаей продумали в предыдущий вечер. На правую сторону лица она нанесла тон, создающий эффект фарфоровой бледности, мазками розовой лаванды выделила впадины на скулах, аметистовые вспышки подчеркнули выразительную глазницу, глаз окружили аккуратно растушеванные серые тени. Ресницы она подкрасила темно-серым, брови выделила едва заметными штрихами, что придало им вид перышка, лавандовым карандашом придала капризно-фиолетовый цвет ее нежному рту. На левой стороне лица Изабель использовала золотисто-бронзовый тон, оттенив щеку свежим коралловым цветом, добавив солнца на ее бронзовое лицо, веко оформила желтым, с отблеском золотистой пыли, которая прекрасно сочеталась с коралловым сияющим золотистым цветом губ. Правая сторона тела, благодаря пудре, была превращена в безупречно-белую, в то время как левая часть оттенялась бронзовой крем-пудрой. Гала поворачивалась то одной стороной, то другой, внимательно рассматривая два отражения в зеркале и видя двух совершенно разных людей. Одна – дикая лесная маленькая нимфа, которая никогда не появляется на ярком просторе светлых полей из тенистой зелени леса, другая создавала образ стремительного юного атлета с золотистой кожей, словно явившегося из Древней Греции и готового принять участие в самых первых Олимпийских играх.
 – Фантастично! – объявила Даная, критически осмотрев ее. – Отлично, Изабель, теперь займись Келвином. А ты, Гала, нужна мне для пробных снимков.
 Гала послушно последовала за ней, избегая пораженного взгляда Келвина, когда проходила мимо. Боже, он был таким привлекательным и таким… таким… совершенно точно можно было определить, что он из Нью-Йорка! Он делал такую работу, как эта, тысячи раз и точно знал, чего ожидать, но она думала, что он привык работать с опытными моделями. Он ездил по всему миру и, как Джесси-Энн, участвовал в лучших европейских показах мод. Келвин был звездой! Упав духом, Гала присела на краешек узкой кровати, застеленной шелковой простыней, в то время как Даная смотрела, как расположены осветительные лампы, и отдавала приказания своей помощнице Фрости Уайт, которая безропотно занималась тяжелыми галлогеновыми лампами.
 Джесси-Энн беспокойно ходила в стороне, ободряюще улыбаясь, когда испуганные глаза Галы встречались с ее взглядом.
 – Все хорошо, дорогая, – говорила она и спешила к ней, чтобы быстро обнять, – мы все здесь для того, чтобы поддержать тебя. Это будет просто великолепно. Ты хотя бы представляешь, насколько фантастично выглядишь? Я даже не знаю, которая твоя часть более красива… Ты выглядишь сногсшибательно! Гала-Роза, тебе придется в это поверить, потому что это действительно так!
 Келвин, одетый только в короткие шорты из коллекции Броди, бесстрастно вошел в студию. Его тело, тронутое мягким загаром, просто сияло, благодаря колдовству Изабели, светлые волосы по бокам старательно приглажены и зачесаны назад, чтобы идеально соответствовать стилю Галы-Розы.
 Сердце Каролины сильно забилось, когда она смотрела, как он ступил в круг огней, и даже Джесси-Энн, привыкшая к красоте, выдохнула:
 – Каролина, – прошептала она, – наша Даная определенно знает, что делает. Посмотри-ка на эту пару!
 Когда они сидели на широком ложе, к камере был повернут левый профиль Галы. Гибкое тело склонилось к Келвину, в то время как ее обнимали его крепкие руки.
 – Ближе, – скомандовала Даная. – Фрости, пожалуйста, сбей немного простыни на заднем плане, совсем немного… Хорошо. Я хочу, чтобы все выглядело так, будто они только что встали с постели. Гала, ты выглядишь немного скованной и неловкой, что скажешь о стаканчике вина, чтобы немного расслабиться?
 – Нет! – вскрикнула она. Ужасные воспоминания о той ночи в студии Марлея и Кэме неожиданно возникли перед глазами… «Все хорошо, – нервно подбадривала она себя, – это не так, как с Кэмом, это профессионально. Сейчас я – настоящая модель и работаю с лучшей моделью».
 – Все будет прекрасно, – шептал ей на ухо Келвин. – Это только работа, дорогая. Просто наклонись ближе ко мне, чувствуй себя свободно. Даная скажет, что ей нужно от нас. Кто-нибудь говорил тебе, что у тебя фантастические глаза? Да, это так – серые, как небо Англии, могу поспорить. Откуда ты, дорогая?
 – Я из Йоркшира, – прошептала Гала, позволив себе скользнуть немного ближе к нему; так или иначе, но Келвин был таким… таким раздетым. Так же как и она, только этот шелк…
 – Я был там однажды, – сказал Келвин, удивляя ее. – Долины, и овцы, и низкие каменные стены… Как это было все красиво. Необычные постоялые дворы на болотистой местности, поросшей вереском, в Грэссингтоне…
 – Вы были в Грэссингтоне? – спросила Гала, пораженная.
 – Совершенно верно, дорогая, все там объездил, и мне очень понравилось… Разве это не делает нас почти родными? – добавил он с улыбкой.
 – Почти, – согласилась она, улыбаясь в ответ.
 Келвин крепче стиснул руки вокруг нее, пока Фрости заканчивала работать с простынями.
 – Отлично, – сказала Даная, – снимаем!
 Было семь тридцать, и Гала отдыхала, завернувшись в просторный халат, дрожа от усталости. Она думала, что все закончилось, но оказалось, это только часовой перерыв, а потом они начнут сначала, и снимать будут совершенно по-новому. С лица смыли экзотический Макияж, еще раз вымыли голову, и Гектор руками высушил волосы, уложив их в ангельские кудряшки. Глядя на свое отражение в высоком зеркале в обрамлении огоньков, она подумала, что напоминает хорошо промытого, наполовину общипанного цыпленка. Со вздохом она опустила ноющие ноги на подставку и без аппетита откусила от сандвича с цыпленком. Нетронутый бокал с шампанским стоял на подставке у ног, а она жевала и смотрела, как пузырьки стремительно поднимаются вверх и исчезают на поверхности. Гала снова отложила сандвич – она просто не могла есть. Возбуждение все еще не покидало ее. Откинувшись на стуле, она закрыла глаза, вновь переживая все происшедшее за несколько часов… Теплое тело Келвина рядом с ней, смятый шелк простыни, ее полуобнаженная грудь, горячий румянец, окрасивший ее щеки, что заставило его улыбнуться, и ощущение совсем рядом с собой его мужественности. Но все же с Келвином она чувствовала все по-другому, нежели с Кэмом в ту ночь, иначе, чем было с Джейком… Может быть, то, что она чувствовала по отношению к Кэму, было сексом, и она знала, что любила Джейка. Она была благодарна Келвину за то, что он помогал ей, давая возможность чувствовать себя с ним свободно.
 – Это все игра, малыш, – говорил он ей. – Я изображаю, что схожу с ума по тебе, а ты изображаешь, что, может быть, и ты сходишь по мне с ума… А как это будет выглядеть на фотографии – это дело Данаи. И ты и я просто делаем свою работу на этой постели, остальное решать Данае.
 Даная предупредила их, что после перерыва они должны будут оставить свое сексуально-романтическое настроение. Она хотела, чтобы они выглядели живыми, веселыми, радостно встречающими жизнь. Они будут выполнять прыжки в воздухе, делать стойку на руках, прыжки с упором, а на следующей неделе предстоят заключительные съемки на пляже. Казалось, что эта работа с моделями Броди Флитта будет продолжаться вечно…
 Прежде чем заговорить, Маркус ждал целую минуту, просто стоя в дверях и глядя на это дивное, светлое, потерянное дитя с ангельской прической и нежным, мягким ртом. Ее глаза были закрыты, и он рассматривал ее лицо, нежный изгиб алебастровых век, твердый, прямой нос, чудесную округлость щек. Кем она могла быть?
 – Мне очень неприятно беспокоить вас, – извиняясь, проговорил он, в то время как Гала, изумленная, резко открыла глаза, – но здесь больше никого нет.
 – Они все пошли в «Блейкиз», там, за углом, – торопливо ответила она. – Сейчас перерыв, а они все голодны.
 – А вы – нет? – спросил Маркус, глядя на почти нетронутые сандвичи.
 Гала устало посмотрела на него. Они были одни в студии, и раньше она его никогда не видела, и в то же время в его облике было что-то знакомое.
 – Они скоро вернутся, – сказала она, плотнее запахивая халат. – Вернее, уже сейчас.
 – Хорошо. Я подожду. Мне нужна Джесси-Энн, я пришел увидеться с ней.
 «Тогда он, должно быть, здесь по делу», – облегченно подумала она. Кто бы он ни был, у него чудесное лицо, лицо человека, на которого можно положиться. И он очень привлекателен. Ей понравились его темные глаза и копна светло-русых волос – прямых и немного взлохмаченных, падающих на глаза. «Кто он?» – раздумывала она, в то время как они смотрели друг на друга.
 – Вы знакомы с Джесси-Энн? – наконец-то спросила она. Маркус улыбнулся ей:
 – Конечно, знакомы, она моя мачеха.
 Гала резко выпрямилась на стуле с невольным вздохом:
 – Ваша мачеха!
 – Смешно, разве нет? Но Джесси-Энн замужем за моим отцом. Я – Маркус Ройл. – Он крепко пожал ей руку, и Гала смущенно закусила губу. Она была почти груба с сыном мистера Ройла… Как глупо с ее стороны.
 – Извините… – пробормотала она, запинаясь. – Я просто не знала, кто вы.
 – Конечно, нет! – Маркус опустился на стул рядом с ней, их глаза встретились в зеркале. – Итак? – спросил он. – Она озадаченно посмотрела в ответ. – Кто вы? Нет, не говорите. Вы – Титания, вы – Уэнди без Питера, вы – звенящий колокольчик или Пак… Чем вы занимаетесь? Я в растерянности. Не могу подобрать определение такому редкому лицу. Вы – известная модель? Я должен знать вас?
 Гала рассмеялась, и Маркус подумал, что никогда не слышал такого веселого смеха.
 – Я просто Гала-Роза, – ответила она, глубже погружаясь в халат и улыбаясь ему из зеркала. – И я вовсе неизвестна. Но Даная и Джесси-Энн говорят мне, что стану известной, когда кампания «Силуэт Броди Флитта» обрушится на ничего не подозревающий мир.
 – Скажите мне, Гала-Роза, – сказал он, ближе наклоняясь к ней, – что должен сделать простой смертный, чтобы получить согласие пообедать от скоро станущей знаменитой звезды?
 Гала засмеялась. Все ее страхи и волнения, вся нервозность и скованность неожиданно исчезли. Маркус Ройл был теплым и реальным – и он был веселым и забавным. А этого, насколько она могла припомнить, в ее жизни было немного.
 – Пообедать с вами? – повторила она, и проказливая улыбка тронула ее губы. – Хорошо, но сначала вам придется спросить у Данаи.
 – У Данаи! – Смешанное выражение ужаса и удивления на лице Маркуса заставило ее рассмеяться.
 – Даная привезла меня из Лондона. Она как бы управляет моей жизнью и пока не разрешает мне никуда ходить – ни на обеды, ни куда-нибудь еще.
 – Мы исправим это положение сейчас же, – твердо сказал Маркус, беря ее руку в свою. – Вы ужинаете сегодня со мной вечером. Пожалуйста!
 Гала провела пальцем по линии мозолей на его ладони.
 – Гребля, – объяснил он, отвечая на ее вопросительный взгляд. – Но вы не ответили мне.
 Она улыбнулась, серые глаза были так же чисты и прозрачны, как лесные озера.
 – Мне бы очень хотелось, – робко произнесла она. На самом деле на всей огромной земле не нашлось бы ничего, чего она желала бы больше, чем пообедать с Маркусом Ройлом!
 Вместо кровати появилось ослепительно-голубое небо, облака, а лампы освещали сцену, создавая эффект знойного полуденного солнца. Келвин, уже переодетый в яркие голубые шорты и спортивную рубашку, спокойно ожидал дальнейших указаний. Халат Галы скрывал подобный наряд плакатно-яркого красного цвета.
 – Не думаю, что смогу сделать это, – прошептала Гала Маркусу, неожиданно снова начиная нервничать.
 – Конечно, сможешь – когда меня не будет рядом. Как бы там ни было, мне нужно поговорить с Джесси-Энн, – сказал он, тактично направляясь к двери, и чуть не упал на девушку, стоящую в тени.
 – Извините! – воскликнул он, хватая ее за руку. – Надеюсь, я не сделал вам очень больно, так сильно наступив на ногу?
 – Все в порядке, – пробормотала Лоринда.
 – Вы уверены? – засомневался Маркус. Он и в самом деле очень сильно наступил ей на ногу. Ей, должно быть, очень больно, но он не заметил ее в темноте…
 – Вполне, – ответила Лоринда, сбрасывая его руку и отстраняясь. – Со мной все в порядке.
 – Хорошо… тогда… еще раз извините.
 Она наблюдала, как он уходил. В мрачных глазах зажегся огонек интереса. Определенно это сын Харрисона. Что он здесь делает? Что еще задумала Джесси-Энн? И так для одного дня слишком много событий, и без появления на сцене Маркуса Ройла. После этого постыдного представления, когда они заставили эту бедную, молоденькую девочку Галу раздеться почти донага, валяться в постели вместе с Келвином… Не нужно быть экспертом, чтобы догадаться, что чувствовал Келвин, достаточно было взглянуть на знак его мужского достоинства огромного размера, который скрывали шорты… Боже, она начинала дрожать, как только думала об этом… Она не хотела смотреть, это вызывало ужасные воспоминания, словно она лежала в той постели… Но она была не в состоянии отвести глаза от этой сцены. Даная распорядилась, чтобы Келвин лег поверх Галы, как бы отдыхая на руках, отрывая свое тело от нее, и Лоринда видела выражение его глаз, возбужденный, опаляющий взгляд, которым они мимолетно обменялись. На этой неделе к списку своих злодеяний Джесси-Энн прибавит еще и лишение невинности Галы, потому что было очевидно, что девушка уже развращена. И даже просто посмотреть, как она глядела на Маркуса Ройла… теплым, сияющим взглядом. Достаточно, чтобы вызвать приступ рвоты у Лоринды… Это воскрешало все те ужасные воспоминания о том, как ее отец смотрел на Джесси-Энн, обжигая ее желанием…
 – Ну, ребята, – начала Даная, – возьмитесь за руки и, когда я досчитаю до трех, начинайте прыгать!
 Затерявшись в тени около двери, избегая ярких, горячих огней и очаровательного круга красивых людей, Лоринда молча наблюдала.
 Положив телефонную трубку, Джесси-Энн крепко обняла и расцеловала Маркуса.
 – Я так рада видеть тебя! – воскликнула она. – По крайней мере, хоть один член семьи дома! Останешься на ночь? Харрисона нет, и я подумала, может, мы с тобой поужинаем?
 – Отца нет? – небрежно спросил Маркус. Джесси-Энн вздохнула:
 – Мы не очень-то хорошо координируем нашу жизнь с некоторых пор. Я всегда свободна, когда Харрисон в отъезде, а когда я занята, разумеется, это то самое время, когда он бывает дома!
 Когда она думала о Харрисоне, ее голубые глаза сделались печальными, и Маркус понял, что она не слышала сплетен. Он готов был спорить, что если что-то произойдет, то половина Нью-Йорка сразу же заговорит об этом. Как там говорится? Жена всегда узнает последней? О, черт! – мрачно думал он, это и правда беда… Он должен встретиться с отцом и постараться убедить его, пока все не зашло слишком далеко.
 – Я скучаю по отцу, – как бы невзначай сказал он. – Когда он вернется?
 – О, в понедельник или во вторник. У него расписаны встречи на всю следующую неделю.
 – А с ужином, – улыбаясь, сказал Маркус, – тебе нужно было поймать меня раньше, у меня назначено свидание.
 – С Джейн?
 Он покачал головой:
 – Галой-Розой.
 – Галой-Розой?!
 – Почему ты так удивлена? Она всего лишь самая красивая девушка, которую я когда-либо видел, мачеха, конечно, не в счет!
 – Хорошо, – рассмеялась она, – но сначала тебе придется все уладить с Данаей. Но зная тебя, я уверена, ты очаруешь нашу леди-дракона, надсмотрщика рабов. Веселись, Маркус. И будь внимателен к ней, она очень ранима.
 – Да, буду, – обещал он. И он действительно собирался поступить именно так.




 ГЛАВА 18


 Лоринда сидела на полу своей комнаты с маленькими острыми ножницами в руках, окруженная разрозненными номерами журналов и газет. На ней была пара тонких хирургических перчаток, как и тогда, когда она печатала на машинке письма, потому что она была слишком осторожна, чтобы попасться на отпечатках пальцев. Слева лежала аккуратная стопка вырезок, которые она собрала за последние два месяца из разных источников, и на всех были фотографии Харрисона и Мерри. Снимков было немного, но для Лоринды несомненно было одно: Джесси-Энн бросила Харрисона в объятия другой женщины – и это была не та женщина. Той женщиной должна была стать она, Лоринда… Ей было суждено занять место Джесси-Энн, чтобы заботиться о Харрисоне и его сыне. И после всего этого бесстыдства в «Имиджисе» за последние несколько недель она знала, что настало время действовать. Для начала она спасет молодого Джона, а потом позаботится о Джесси-Энн.
 Лоринда осмотрела свою маленькую квартирку. Сюда никто никогда не приходил, она была отделена от жизни, словно жила на ферме в Монтане, но сам дом был населен молодыми людьми, старающимися превратить его в Манхэттен, живущими верой и оптимизмом юности. Ребенок будет здесь так же заметен, как если бы это был слон. Она должна подыскать другую квартиру, подальше, где-нибудь в пригороде, где она сможет затеряться среди женщин с детьми.
 Это будет нелегко. Она должна тщательно подготовить свой план. Главный вопрос заключался в том, обратится ли Джесси-Энн в полицию или будет ждать записки с требованием выкупа от похитителя? И поймет ли она, что это Лоринда? Конечно, риск существовал, но она могла поспорить, что Джесси-Энн побоится обратиться в полицию, чтобы преступник не навредил ребенку. Мысленно Лоринда представляла это письмо, составленное из красных букв, такое же, как и все остальные, чтобы Джесси-Энн знала, что оно предназначается ей. Единственное, что она хотела получить в виде выкупа, были не деньги, а Джесси-Энн. То время, которое она протянет, пока не обратится в полицию, даст Лоринде возможность выполнить остальную часть плана.
 Взяв небольшую стопку вырезок, она подошла к столу и положила их в конверт. Потом достала старую пишущую машинку из потайного места в запирающемся буфете и принялась составлять свои письма, чтобы они были готовы к этому большому событию. И именно сегодня она собирается поехать на метро в Куинз, где подыщет новую квартиру. Ей требовалось что-нибудь подходящее для женщины с ребенком, на такой улице, где было бы много народа и они не бросались бы в глаза. Она обязательно заявит домовладельцу, что одна воспитывает ребенка и что сейчас ребенок с ее родителями в Монтане, но скоро она возьмет его. А потом, когда она наконец-то выполнит свой план, тогда она скажет ей все, что она о ней думала, правду… только правду… ничего, кроме правды…
 Она смотрела, как на листе бумаги появлялись буквы, мечтательно подбирая непристойности, с улыбкой удовлетворения на губах, подобно ребенку в начальной школе, довольному своим первым опытом составления слов.
 Харрисон удивленно поднял глаза, и довольная улыбка тронула его губы, когда он увидел входящего Маркуса. Сын приходил в офис, чтобы увидеться с ним, вовсе не часто.
 – Рад видеть тебя, сын! – воскликнул он. – Но что привело тебя сюда в середине недели? Надеюсь, в колледже все в порядке? – Сказав это, он засмеялся, потому что Маркус был самым прилежным и упорным мальчишкой из всех, кого он знал, он много работал, получал хорошие оценки, занимался греблей в команде. Но что еще мог спросить отец?
 – Я здесь по двум причинам, – начал Маркус, садясь напротив отца и облокачиваясь на гладкую поверхность стола. – Тяжело говорить об этом, но… Хорошо, папа, недавно я прочитал кое-что в колонке сплетен о тебе и Мерри Макколл. Я думаю, все раздуто прессой, но беспокоюсь за Джесси-Энн. Я совсем не хотел бы видеть, как ей больно.
 Избегая взгляда Маркуса, Харрисон откинулся в своем тяжелом кресле, тесно прижав друг к другу кончики пальцев.
 Мальчик спросил его настолько деликатно, насколько мог, он не задал вопроса, было ли что-нибудь между ним и Мерри Макколл, он преподнес это в виде проблемы, которая часто вставала перед Харрисоном – что будет с Джесси-Энн? Конечно, он не хотел бы причинять ей боль… Он любил ее и все еще отчаянно желал. Но Мерри заполнила ту пустоту в его жизни, чего он не ожидал найти в ней.
 – Ты прав, Маркус, – наконец-то ответил он. – Пресса все преподносит в неверном свете. Мы с Мерри часто бываем вместе, когда я приезжаю на «Ройл Роуд-шоу», но тебе и Джесси-Энн не следует беспокоиться.
 Маркус понял, что отец закончил разговор, но он все ему высказал. Что бы ни происходило между Мерри и отцом – это их дело, но он был абсолютно уверен, что не позволит отцу поставить под угрозу жизнь Джесси-Энн.
 – Я знаю, что Джесси-Энн ничего не слышала об этом, – сказал он. – Думаю, она слишком занята в «Имиджисе» и у нее нет времени читать бульварную прессу. Это разобьет ее сердце, отец, если будут… какие-то волнения. И думаю, что это разобьет и твое сердце тоже.
 – Ты уже говорил, что думаешь на этот счет, – холодно ответил Харрисон, – и я ценю, что ты это сказал. Уверяю тебя, что у меня нет намерения причинить боль Джесси-Энн. Теперь, – коротко добавил он, собирая бумаги и укладывая их в черный кожаный портфель, – у меня встреча в центре, и я уже почти опоздал на нее. Может, поужинаем вместе?
 – Извини, у меня свидание. Это важное свидание, – добавил он, серьезно глядя на отца. – Я знаю ее всего несколько недель, но я люблю эту девушку, папа.
 Харрисон вскинул брови:
 – Любовь? Она приходит ко всем в свое время, сын.
 – Это серьезно, папа, – по крайней мере, если бы я мог убедить в этом Галу.
 Харрисон взглянул на часы: он опаздывал уже на пять минут.
 – Извини, Маркус, но я действительно должен уехать. Почему бы тебе не повидать Джесси-Энн? И пусть тебя не тревожит любовь. В твои годы она приходит и уходит.
 – Но не на этот раз, – спокойно ответил Маркус.
 – Могу я подвезти тебя куда-нибудь? – спросил Харрисон в лифте. – Меня внизу ждет машина.
 – Спасибо, я пройдусь.
 – До свидания, сын. Позвони мне, может быть, мы все вместе сможем поужинать в конце недели? Приводи с собой эту новую девушку, по которой ты сходишь с ума. Хотя погоди минутку, в конце недели я должен быть в Чикаго…
 – Ничего, папа, как-нибудь мы встретимся.
 – Отлично. Приятно было повидать тебя, сынок.
 Плохо, думал Маркус грустно, когда большая машина отъезжала от тротуара, что и Джесси-Энн и Харрисон слишком заняты, чтобы выслушать его, когда есть что-то важное, что он должен сказать.




 ГЛАВА 19


 На столе Джесси-Энн в груде утренней почты лежал конверт, где красными буквами был напечатан адрес и ее имя, и как только Джесси-Энн увидела его, пульс бешено забился, сердце гулко застучало. Что собой представляло то, что называли животной реакцией на страх или угрозу? Схватка или испуг – вот что это было. И она хотела убежать от этого. Взяв конверт за уголок, она выбросила его в корзину, но потом глянула на него с тяжелым сердцем. На этот раз конверт был каким-то другим, объемным и тяжелым. Она заставила себя отвести глаза от корзины для бумаг, – что бы там ни находилось, она не хотела этого знать.
 Конверт пролежал там, среди прочего мусора, собравшегося за день, до самого вечера. Студия затихла, секретари разошлись, и не в силах противостоять любопытству она вытащила конверт, пытаясь принять решение – открывать его или нет.
 Лоринда помедлила в дверях, в глазах светился триумф, когда она смотрела на выражение неуверенности, гнева, страха, пробегающие по лицу Джесси-Энн. Лоринда чувствовала жестокое удовольствие от обладания властью над другим человеком, Джесси-Энн была ее, и она могла делать с ней что угодно. Теперь она заказывала музыку и собиралась убедиться, что Джесси-Энн танцует под нее. И она будет танцевать, танцевать и танцевать…
 Лицо горело от возбуждения, и она вошла в комнату:
 – Вот данные по фирме «Авлон», Джесси-Энн. Думаю, вам следует знать, что, не заплатив вовремя, они проделали тот же трюк. Я отправила им обычное уведомление.
 Джесси-Энн невидящими глазами взглянула на нее. Она все еще думала о конверте, о том, что было внутри, что делало его другим.
 – И нам необходимо присматривать за фотографами, которые не работают в «Имиджисе», они снимают в студиях и работают с нашими моделями, – продолжала Лоринда. – Я добивалась ответа от Диксона два месяца, но он всегда утверждал, что ему еще не заплатил его клиент.
 – О?! – удивилась Джесси-Энн, едва слушая.
 – Да, но эту проблему я тоже решила. Я позвонила и спросила, когда они намереваются заплатить Кроссу, потому что он задолжал нам и не может заплатить, пока вы не заплатите ему. Они ответили, что заплатили Кроссу шесть недель назад.
 – В самом деле?
 – Я сразу же позвонила мистеру Диксону Кроссу и сказала, что пока он будет платить таким образом, он будет числиться в черных списках и не сможет пользоваться этой студией. Сегодня утром мы получили оплаченный счет. – Она помахала им перед лицом Джесси-Энн.
 – Великолепно, – устало ответила она.
 – Ты в порядке, Джесси-Энн? – спросила Лоринда, наслаждаясь сценой. – Ты на самом деле выглядишь уставшей или, может быть, чем-то расстроена?
 – Да, ты права, я устала. Я еду домой. Уверена, что утром мне будет лучше.
 Одним быстрым движением она выбросила массивный пакет обратно в корзину. Взяв сумочку, она направилась к двери.
 – Спокойной ночи, Лоринда! – бросила она через плечо. – Спасибо за информацию. Увидимся завтра.
 Лоринда зло посмотрела ей вслед, а потом схватила корзинку, и достала письмо. Джесси-Энн не избежать этого так просто. Она снова найдет это письмо на столе завтра утром и будет находить каждое утро, пока не будет вынуждена вскрыть его.
 Целуя Джона перед сном, Джесси-Энн закрыла глаза, крепко прижав его к себе, словно боясь выпустить. Для своих года и восьми месяцев у Джона было длинное, худенькое тельце, шишечки на коленях и ножки в синяках и царапинах – дань его натуре, ищущей приключений. Копна темных волос и огромные голубые глаза маленького Джона Ройла составляли то очарование, которое брало в плен сердца тех, кто видел его. Он крепко прижался к маме, потом высвободился, побежав к лошадке-качалке, чтобы еще раз покачаться перед сном.
 – Толкни меня, мама, подтолкни, – командовал он, чувствуя особенное настроение Джесси-Энн и используя возможность поиграть лишнюю минуту.
 Джесси-Энн качала его, улыбаясь, глядя на то, как он радуется, что маленькая лошадка раскачивается все сильнее и сильнее.
 – Держись, Джон, – предупредила она, – мы не хотим, чтобы ты опять упал. – Он на самом деле выглядел таким хорошеньким в этих маленьких ковбойских сапогах, с которыми он отказывался расставаться. Няня ставила сапожки в ногах кровати, чтобы он мог видеть их, и о них первым делом спрашивал он по утрам. Маленькие красные ковбойские сапожки, подумала она, ощущая прилив любви, как мало нужно, чтобы сделать его счастливым. Ей хотелось, чтобы Харрисон был здесь и поцеловал его на ночь, но теперь Харрисон вечерами чаще отсутствовал, чем бывал дома. С беспомощным чувством падения в пропасть она думала о том, что же у них не так? Казалось, они встречаются все реже и реже, а когда они бывали вместе, разговаривали ли друг с другом на самом деле? Она любила его. Она была уверена в этом, а он был добр к ней и любил ее. Но куда ушла страсть, которая приковывала их друг к другу с самого начала? И что с ними случилось, что заставило потерять ощущение самого главного в жизни? Она знала, что проблема в основном заключалась в том, что она слишком много времени отдавала работе, но была ли это полностью ее вина? Харрисон так часто уезжал теперь…
 – Еще, мамочка, еще, – просил Джон с сияющим от радости лицом.
 – Нет, молодой человек, – твердо ответила она, – пора спать! Прощайся до завтра со своими сапожками и в постель.
 – Где папа? – спросил он, откидываясь на подушку.
 – Папа работает, – тихо проговорила она, наклоняясь, чтобы поцеловать его. – Завтра он будет дома.
 – Дома, – сонно прошептал Джон с почти уже сомкнутыми веками.
 – Спокойной ночи, любовь моя, – прошептала Джесси-Энн, запечатлев поцелуй на теплом лобике.
 Джон зевнул, и глаза его плотно закрылись. Он уже спал.
 В маленькой гостиной стол был накрыт на одного. Салат, холодный цыпленок, полбутылки охлажденного шампанского – ее любимого напитка – и, как обычно, великолепно тонизирующего в конце длинного дня. Дворецкий поспешил открыть бутылку, наполнить ее бокал и потихоньку вышел, неслышно закрыв за собой дверь.
 Звуки уличного движения проникали в квартиру, а широкие окна обрамляли черно-синее небо, подсвеченное снизу сиянием уличных фонарей, огней машин и миллионом мерцающих окон. Неожиданно она почувствовала себя очень маленькой и очень одинокой.
 – Почему, ну почему же? – вопрошала она манхэттенскую ночь. – Почему их отношения так изменились сейчас, когда все остальное идет так замечательно? Благодаря неистовым эротическим фотографиям Данаи «Имиджис» мелькал на страницах многих газет. Изображение Келвина в очень откровенном белье от Броди Флитта на огромных рекламных щитах пробежало расстояние от бульвара Сансет в Лос-Анджелесе до площади Таймс в Нью-Йорке и повергало в трепет женское население страны. О поразительном двуликом образе Галы-Розы говорил весь Нью-Йорк, на одно мгновение она представала ночным созданием, полуюношей, полунимфой, ее длинные шелковистые ноги сплетены с ногами Келвина, а его губы искали ее бледные, детские, мягкие, бездыханные губы. Даная приобретает славу звезды, снимая тело Келвина, грустно размышляла Джесси-Энн, а Каролина влюбилась в него. Она не могла ее винить – какая женщина устоит против желания подсматривать за Келвином? А сейчас Нью-Йорк, всегда готовый поглощать все новое и незнакомое и моментально забывающий старое, поглотил Талу как персональный дар Англии индустрии мод, а Даная подготовила о ней материал на десяти страницах для журнала «Вог», и это вызвало волну реакции в средствах массовой информации. Гала в голубых джинсах и свитере, воплощение грации и наивности, Гала с волосами, уложенными локонами, облаченная в короткий черный бархатный наряд «от кутюр», и длинные, длинные ноги; на круглом детском личике макияж – похожая на порочную маленькую проститутку, вышедшую на поиски клиента, Гала в бальном платье из органзы ценой в десять тысяч долларов, с короткой стрижкой, похожая на падшего ангела, и Гала в своей одежде – большом пиджаке и мешковатых брюках, перехваченных в талии кожаным ремнем шириной в пять дюймов, с позолоченной пряжкой, сидящая на полу в студии, с фиолетовыми тенями под глазами, в конце рабочего дня. Везде, какую бы газету вы ни открыли, были фотографии Галы, и уже каждый день ее имя мелькало в колонке сплетен. Гала, появляющаяся по вечерам всегда в сопровождении Данаи, делая рекламу белью Броди Флитта, а также поддерживая престиж «Имиджиса».
 И разумеется, успех и слава Данаи росли с каждым днем. Она была перегружена работой, и ей сложно было управляться со всеми делами сразу, а ее время в «Имиджисе» было расписано на десять месяцев вперед. Сейчас она уезжала с Талой на остров. Даная стала полноправным партнером наравне с Джесси-Энн и Каролиной, и «Имиджис» брал на себя больше работы, чем могла выполнить. Джесси-Энн считала, что «Имиджис» мог бы держаться на плаву, работая только на «Ройл», но только выполняя постоянные заказы «Авлон», «Броди» и «Вог» и множества молодых фотографов, что, вместе взятое, давало прекрасный бизнес. Они действительно могли расправить крылья и взлететь.
 «Тогда почему, – думала Джесси-Энн, – достигнув того, чего хотела, всего, ради чего работала, мне стало казаться все бессмысленным?» Она знала ответ на этот вопрос. Потому что рядом не было Харрисона, который хотел бы ее выслушать, не было Харрисона, чтобы поздравить ее и разделить радость успеха, будь все проклято!
 Она расхаживала по комнате, ревниво думая о Мерри Макколл, убеждая себя, что была рада, что самой не пришлось добиваться места модели «Ройл», пребывая в постоянном напряжении, чтобы великолепно выглядеть, и все же признавалась себе, что, как ни странно, она завидовала Мерри. Это она должна была быть во время триумфального шествия вместе с Харрисоном. Это она должна была беззаботно и весело развлекаться, вместо того чтобы быть той вечно спешащей, деловой женщиной, которой она стала. Конечно, ее немного беспокоило, что Харрисон проводил так много времени с командой, которая занималась рекламой моделей «Ройл» и Мерри, летая в Чикаго, или Хьюстон, или Сан-Франциско, чтобы встретиться с ними, но она полностью доверяла Харрисону. И в то же время ее одолевали тяжкие раздумья – когда же это кончится?




 ГЛАВА 20


 Теперь, когда Успех с большой буквы наконец-то заслуженно буквально упал ей в руки, Даная решительно настроилась жестко требовать и ждать, пока получит именно то, что ей с самого начала было нужно. Взяв своим девизом странное изречение: «Начни, чтобы продолжить», Даная решила, что ей необходимо все самое лучшее. Это не означало, что с ней будет трудно, хотя, если потребуется, она станет непробиваемо трудной. Инстинктивно она понимала: чтобы оставаться на вершине, надо окружать себя только лучшими людьми. Она работала только с лучшими моделями, и это совсем необязательно были известнейшие модели, но те, которые она считала лучшими. Кроме того, она ввела правило, по которому все места для съемок выбирает она сама. Даная следила за появлением фотографий Галы-Розы, дозируя их, как сахар во время войны, отвергая посредственные и демонстрируя свою протеже в самых выгодных для модели ситуациях, но даже при этих условиях делала это время от времени, потому что слишком хорошо знала, как Нью-Йорк может мгновенно, с жадностью поглотить свежее, непримелькавшееся лицо, а потом выплюнуть его, пресытившись и потеряв к нему интерес спустя шесть месяцев, потому что его слишком часто использовали.
 И конечно, только она фотографировала Галу-Розу.
 Крошечный островок Харбор – место, которое Даная сочла вполне подходящим своей новизной и тем, что он не входил в число избитых мест, а это соответствовало стилю Данаи и могло оживить январский выпуск «Вог» сиянием солнечного света и роскошью пляжа. Итак, Даная со своей свитой, состоящей из четырех моделей, молодого парня, который занимался макияжем, Изабель, которая всегда выполняла макияж Галы-Розы, парикмахера и стилиста Гектора, редактора отдела мод журнала «Вог» и помощника Данаи, а также одежды, шляп, аксессуаров, обуви, украшений и аппаратуры для съемок, летели туда. Через иллюминатор неожиданно накренившегося самолета Даная увидела захватывающую дух картину – море, переливающееся десятью оттенками голубого, обнимающее восхитительно изогнутый, ослепительно-белый пляж, окаймленный пальмами. Внизу лежала аквамариновая лагуна, кристально-прозрачная, а медленные волны контрастировали с выложенным черной плиткой бассейном, принадлежащим единственной на острове гостинице – «Харбор-отелю». Бунгало роскошной гасиенды [22] соблазнительно раскинулось между морем и лагуной, предлагая всем комфорт прохладных, выложенных терракотой холлов.
 Маленький самолет нырнул еще раз, вызвав у всей группы возгласы притворного страха и смех. Неожиданно в иллюминаторе Данаи исчез пляж, и он обрамлял теперь только застывшее, без единого облачка небо, сверкавшее, как голубая эмаль, на ярком дневном солнце. Успех пришел так быстро, думала она, глядя на голубизну, что иногда чувствовалось, что, если она хоть на минуту задумается о нем, этот хрупкий каркас может разрушиться. Ее жизнь была вихрем, состоящим из действия – но созидательного действия. Броди Флитт как бы перенес ее в другую реальность. Это ее концепция, ее фотографии привлекли внимание всей страны. Не все было, конечно, так гладко, – некоторые влиятельные группировки подняли волну критики, возражая против ее эротических произведений, которые украшали шоссе и улицы городов десятиметровыми щитами. Но дурная слава только разжигала интерес к ней в сфере рекламы, одежда Броди Флитта продавалась в несметном количестве.
 Сам Броди пригласил ее поужинать в дорогой ресторан – для Данаи Лоренс, великолепного фотографа, ничего другого, кроме самого лучшего, как он сказал. Весь ужин он держал ее за руку, хотя она жаловалась, что ей трудно так есть, но они выпили много шампанского, много смеялись, и ей было хорошо с ним, как ни с кем другим – кроме Брахмана. Но все же ей не хотелось, чтобы отношения зашли дальше дружеского рукопожатия и прощального поцелуя.
 – Это потому, что я просто грубый панк из Бронкса, – грустно пробормотал Броди, когда она проводила его до дверей своей квартиры и попрощалась, решительно сказав: «Спокойной ночи».
 – Я не знаю, как обращаются с такой девушкой, как вы. Вот в чем дело. Разве не так?
 – Броди, – вздохнула она, – забудь о парне из Бронкса. Ты так же, как и я, прекрасно знаешь, что ты – привлекательный, чувственный мужчина, мужчина, который созидает, мужчина, который прекрасно ладит с самыми изысканными дамами. Если они не жалуются на тебя, почему что-то должно не нравиться мне? Ты обворожителен, Броди Флитт, и ты знаешь об этом!
 – Тогда почему, если я так чертовски обворожителен, ты не разрешаешь мне остаться?
 Выражение оскорбленной невинности на его лице заставило ее рассмеяться, но она стойко придерживалась своего решения, хотя Броди был очарователен, интересен и крайне привлекателен. Но она поклялась вложить всю энергию в работу. И кроме того, знала, что с Броди будет много хлопот, он станет слишком много требовать – слишком много времени, слишком много страсти, слишком много энергии. В любой другой момент своей жизни она сказала бы «да», но теперь это могло быть только «нет».
 – Домой, Броди, – сказала она, выпроваживая его. – У меня много работы завтра.
 – У меня тоже, – пожаловался он.
 – Тогда нам обоим стоит хорошенько выспаться, не так ли? Спасибо за чудесный вечер. Ужин был великолепен, и с тобой было необыкновенно хорошо.
 – Женщина, живущая карьерой! – пожаловался Броди, засовывая руки глубоко в карманы и направляясь к выходу по коридору. – Позвони мне, Даная, когда работы будет поменьше, – бросил он через плечо.
 Иногда после долгого рабочего дня, одна в своей квартире, все еще переполненная энергией и возбуждением, Даная подумывала о том, чтобы позвонить ему, но Броди был не из тех, кто удовлетворился бы одной случайной ночью. Поэтому дело кончилось тем, что она ему так и не позвонила и вместо этого проводила вечера с Галой.
 У Галы была теперь своя квартира в том же доме, что у Данаи, так что она могла все еще присматривать за ней, да и Гала говорила, что более уверенно чувствует себя, зная, что Даная здесь, только двумя этажами выше. Бедная, неуверенная, маленькая Гала! Она так неохотно покидала студию Данаи, опасаясь одиночества, но когда на сцену вышел Маркус, ее взгляды изменились.
 Даная совсем не рассчитывала, что в жизнь Галы-Розы так скоро войдет любовь, как бы там ни было, она всегда думала о Гале как о своей собственности. Она говорила ей, как следует выглядеть, что надевать, как вести себя с журналистами, какие вечера посещать. Даная выбрала ей квартиру и контролировала ее диету. Гала-Роза была ее собственностью – пока не появился Маркус Ройл.
 Было удивительно, как Маркус повлиял на Галу и изменил ее, раздумывала Даная, пока самолет, подпрыгивая, бежал по пыльной белой дорожке. Она даже встречалась с Маркусом пару недель назад, не особенно спрашивая разрешения Данаи, несмотря на то что на следующий день предстояла очень ответственная работа для «Вог». Данае пришлось провести бессонную ночь, слоняясь по квартире, а Гала вернулась в шесть утра, совершенно обессиленная, с тенями под серыми глазами, выглядевшими огромными синяками. Она восторженно рассказывала Данае, что в девять они ужинали, потом танцевали в этих фантастических клубах, которые великолепно знал Маркус, в трех разных клубах! – а потом поехали завтракать в маленькое кафе, которое открыто всю ночь, и говорили, говорили…
 Даная бесстрастно смотрела на нее, сдвинув брови в прямую линию неодобрения, а затем сообщила Гале, что ни с Маркусом Ройлом, ни с кем-либо еще – Данаю не волнует, будь это хоть английский принц, – Гала не будет встречаться вечером накануне работы. Любой работы, не говоря уже о той, которая может перевернуть всю ее жизнь!
 – Это самый важный день в твоей жизни, – сердито говорила она, – а ты испортила все, потому что тебя не было целую ночь. Ты посмотри на себя! – Она потащила Галу к зеркалу, заставляя взглянуть на свое усталое отражение, отмечая все следы утомления, пока у Галы не выступили на глазах слезы.
 – Ради Бога, не плачь! – Даная порывисто обняла ее. – Твои глаза опухнут, и ты будешь выглядеть еще хуже…
 – Что мы можем сделать? – прошептала Гала, прилагая все силы, чтобы подавить слезы раскаяния.
 – Мы сейчас же поедем в клуб, – объявила Даная, ведя ее к двери. – Ты двадцать раз нырнешь в бассейн, потом сходишь в сауну и еще раз в бассейн, чтобы охладиться. Потом тебе сделают самый лучший в твоей жизни массаж тела и косметический массаж лица. Выпьешь сок, съешь немного салата и почувствуешь себя так, словно неделю отдыхала.
 Все сработало отлично, и на одной фотографии Даная даже использовала синяки под глазами, чтобы подчеркнуть ее взгляд. Гала была одета в короткое блестящее маленькое платье и золотые сандалии на высоких каблуках. Даная велела ей одной рукой небрежно волочить за собой пелерину из соболя, устало опустив голову, как маленькой, утомленной богатой девочке, а другой держать длинную развевающуюся ленточку и шарик. И с тех пор Гала стала совершенно послушной. Но Маркус маячил, как угроза, на горизонте Данаи.
 – Мы вернемся к четырнадцатому числу? – спросила Гала на прошлой неделе.
 – А в чем дело? – подозрительно спросила Даная. – Что за спешка?
 – Просто Маркус хочет взять меня на игру Гарвард – Принстон, – ответила та, вспыхнув. – Я хочу сказать, что ничего страшного, если мы не вернемся. Я не имею ничего против.
 – Мы вернемся, – кратко ответила Даная, зная, что для нее это имеет значение. Но ей не нравилось, что ее власть над девушкой постепенно ускользает из рук. Она создала эту девушку. Она должна была пожинать плоды успеха, который принесет новый облик Гале, а не Маркус Ройл! Ей не нужна была влюбленная Гала, она хотела, чтобы Гала работала!
 – Разве здесь не прекрасно?! – воскликнула Гала, когда они проходили через маленький, усыпанный гравием двор в белоснежный ангар. – Я никогда не видела таких сияющих красок за всю свою жизнь. После этого Англия начинает казаться несколько блеклой.
 – Ты и в самом деле так думаешь? В Англии столько оттенков зеленого в ландшафтах, сколько оттенков голубого в океане. Это просто вопрос твоего видения и твоих фильтров. Хорошо, а сейчас начнем! Пойдемте! – окликнула она свою группу, направляя ее, раздавая приказы помощникам.
 – Едем же! Узнайте о машинах, где представитель отеля, нам необходимы карты острова и машины…
 – Даная, – вздохнул редактор отдела мод журнала «Вог», сильно уставший Мэрилин, – расслабься. Ведь с остановкой на Майами, а потом в Барбадосе прошло всего двенадцать часов, как мы вылетели из Нью-Йорка. Давай просто поедем в отель, примем ванну, и, ради Бога! – что-нибудь выпьем. А потом я лично пойду и лягу в постель. Завтра мы подумаем о месте для съемок.
 – Ты будешь думать о месте для работы завтра, – вспылила Даная, – а я собираюсь подумать об этом сегодня.
 Ее маленькая группа мрачно смотрела на нее.
 – Эй, Даная! – жалобно взмолился Гектор. – Не будь погонщиком рабов!
 Она вспыхнула от злости и всю дорогу в «Харбор-отель» молча сидела в машине. Она не считала себя погонщиком рабов; она была здесь, чтобы работать, и собиралась сделать это лучшей работой, самой превосходной работой в фотографии, которая когда-либо существовала. Она будет работать с каждым разом все лучше и лучше, искать пути, как сделать каждый снимок иным, более драматичным, более дерзким. Она точно решила, что никто и никогда не сможет сказать, что работы Данаи Лоренс стали избитыми. И она была готова отдавать всю энергию и время работе, даже если остальные и не собираются этого делать. Кроме, разумеется, Галы-Розы, которая всегда будет делать то, что скажет Даная.
 Бар «Харбор-отеля» представлял собой деревянную террасу с бамбуковой стойкой и высокими стульями, открытую с трех сторон теплой сапфирово-сиреневой ночи. Плетеные столы и глубокие кресла, деревянный вентилятор с широкими лопастями, превращающими теплый тропический воздух в подобие бриза. Вик Ломбарди, принявший душ, побрившийся и наконец-то немного остывший, в белых брюках из хлопка и свободной голубой рубашке, почувствовал, что за последние три месяца он сейчас ближе всего к небесам.
 Напиток с ромом, приготовленный лощеным улыбающимся барменом Джулио, был прекрасно охлажден, а перспектива обеда, который будет накрыт за настоящим столом, с настоящими хрустящими льняными скатертями и такими же салфетками, где будут подавать настоящие блюда официанты в белых перчатках, – все это было нечто такое, что следовало смаковать постепенно, как изысканный напиток. Все это явно призывало заказать еще выпить. Кроме того, думал Вик, это даст ему возможность получше рассмотреть эту странную, экзотически выглядевшую компанию, которая появилась полчаса назад и выглядела настолько же истощенной, каким он ощущал себя.
 Поэтому он разочарованно наблюдал, как очень скоро они, один за другим, потянулись к выходу, пока не остались одна рыжеволосая девушка и другая, похожая на беспризорного ребенка.
 – О, ради Бога, Гала-Роза! – воскликнула Даная, когда девушка еще раз вздохнула. – Ты тоже можешь идти спать. Позвони в службу сервиса и попроси принести сандвич с цыпленком, а потом поспи, а то будешь завтра развалиной.
 – Но я думала, что мы не будем завтра сниматься. Разве не надо сначала подобрать место для съемок?
 – Конечно, надо, – ответила Даная, разозлившись, – но будет великолепно, если у тебя завтра снова будут синяки под глазами. И помни, что завтра тебе следует избегать солнца, я не хочу, чтобы всюду были следы от бретелек, а Изабель сделает тебе загар, какой нужно, из флакона.
 – Но здесь так чудесно, – жалобно заговорила Гала. – Я хочу поплавать и позагорать на солнышке… О, ладно, – поспешно сказала она, поймав раздраженный взгляд Данаи. – Знаю – я здесь, чтобы работать. – Поцеловав Данаю в щеку, она устало побрела по веранде через дышащий сладким ароматом тропический сад обратно, в свое бунгало.
 Взяв свой «Никон», Даная навела его на уходящую девушку, придерживая кнопку спуска, пока не определила нужную выдержку, чтобы сделать моментальный снимок Галы, бледной, со светлыми волосами, на фоне темной тропической зелени. Длинный газовый шарф, развеваясь на легком ветерке, казалось, догонял ее… Девушка-призрак в джунглях…
 Она скользнула на стульчик у стойки бара, сосредоточенно глядя перед собой.
 – Что угодно, мисс? – спросил Джулио, вытирая бокал.
 – О, я не знаю, – прошептала она, – чего-нибудь очень много холодного, свежего, очень холодного.
 – Попробуйте вот это, – указал Вик на высокий стакан со льдом, фруктами и листочками мяты. – Это вариант коктейля плантаторов.
 Зеленые глаза Данаи холодно взглянули на него. Она не была расположена сегодня вечером к болтовне с туристами, единственное, что ей было действительно нужно – это выпить. Хотя этот выглядел несколько иначе, чем обычный загорелый отдыхающий.
 Ему лет тридцать, решила она, он слишком маленького роста и определенно слишком худ. У него были светло-серые глаза и темные, слегка волнистые волосы, и выглядел он так, как ощущала себя и она – холодным и уставшим.
 – Спасибо, – ответила она, – может быть, я и попробую. Вик смотрел, как она достала из сумки чистую пленку и перезарядила камеру. У нее великолепные волосы, подумал он, красивые глаза, несмотря на то что они несколько холодноваты.
 – Это ваше хобби? – спросил он, в то время как Джулио ставил перед ней напиток.
 Даная холодно посмотрела на него:
 – Конечно, нет.
 – Извините, – усмехнувшись, он пожал плечами, – может, если вы поразмыслите немного, то вместо этого напитка закажете горячий кофе – это помогает растопить лед.
 Даная решительно направилась в противоположную сторону бара.
 – Я просто хочу побыть одна.
 – Достаточно ясно. – Осушив свой бокал одним большим глотком и пожелав Джулио спокойной ночи, Вик лениво направился в ресторан. Если даме не нравится его общество, то и он обойдется. Кроме того, единственное, чего ему хотелось – это поужинать. Слишком часто он представлял себе это.
 Столовая была точно такой, как он рисовал себе ее длинными, кишащими всякими насекомыми ночами в диких местах Сальвадора, – уставший, с больными ногами, уши наглухо заперты от дневной суеты, но глаза на всякий случай по-прежнему бодрствуют, а мысли в это время бродят где-то вокруг бутылки хорошего шампанского, красиво поданной в серебряном ведерке, с ледяными капельками, стекающими по стенкам. Мечта о барах, которые он знал, или об изысканных обедах в цивилизованных ресторанах была уловкой, к которой Вик частенько прибегал в своих долгих поездках в качестве странствующего репортера телекомпании Эн-Би-Си. Он пришел к выводу, что это позволяет ему сохранять спокойствие и здравый смысл в самых тяжелых ситуациях. И не всегда это были моменты действий – тогда у него не бывало времени на раздумья, он просто старался пригнуть голову пониже и делать свою работу, которая заключалась в том, чтобы получить достоверную информацию и донести ее до людей, дать им возможность увидеть войну, услышать ее звуки, почувствовать запах, вместо того чтобы просто слушать сообщения, смотреть на карту военных действий и пластиковые модели.
 Вик Ломбарди бывал в самых горячих точках планеты вместе со своей командой – оператором и звукорежиссером, они работали вместе уже шесть лет, и он не мог представить себе более увлекательного образа жизни. Но когда выпадало несколько дней отдыха, он безусловно наслаждался жизнью.
 Из длинного перечня вин он выбрал шампанское «Уинстон Черчилль» 1979 года, с одной стороны, потому, что оно было названо в честь великого стратега, а с другой – потому, что это было великолепное шампанское, которое ожидало его в ведерке со льдом рядом с его столиком и выглядело точно так, как он мечтал все эти недели. Несколько пар спокойно обедали за столами, покрытыми розовыми льняными скатертями, и огромный человек в безупречно белом пиджаке наигрывал на фортепьяно нежные мелодии точно так же, как и тогда, когда Вик был здесь в последний раз. Довольный тем, что в «Харбор-отеле» ничего не изменилось, разве что в лучшую сторону, он занялся меню.
 – Вы позволите? – Рыжеволосая девушка стояла рядом с его столом, поправляя несколько спутанные волосы, с улыбкой, полной раскаяния. – Извините, – сказала Даная. – Я не хотела быть грубой. Я подумала, что вы еще один из отдыхающих, который хочет…
 Вик рассмеялся, запрокинув голову.
 – Что же заставило вас изменить свое мнение обо мне? – спросил он, отодвигая для нее стул.
 – Конечно, потом я узнала вас. Так глупо, что я не узнала вас сразу.
 – А почему вы должны были сразу узнать меня? Кроме того, на экране я обычно выгляжу таким аккуратным, – добавил он, когда она села.
 – Я в самом деле восхищаюсь вашими работами! – воскликнула она, наклоняясь в кресле немного вперед. – Но это, должно быть, ужасно страшно – быть там, когда вокруг рвутся снаряды.
 Вик пожал плечами:
 – Конечно, страшно, но это – моя работа. Я репортер, а это единственный способ донести информацию до людей.
 Даная держала наготове свой «Никон».
 – Мне интересно… Я хочу сказать, вы не возражаете? Дело в том, что у вас очень интересное лицо. Вы не возражаете, если я сделаю несколько снимков?
 Она смотрела на него с такой надеждой, что Вик подумал, что счастье всей ее жизни зависит от того, сделает она эти фотографии или нет. Он пожал плечами:
 – Если это так важно для вас, мисс…
 – Я – Даная Лоренс. И это важно. Я профессиональный фотограф. Может быть, вы видели некоторые из моих работ? – Он выглядел озадаченным, и она поторопилась продолжить – Рекламная кампания «Силуэт»? Фотографии Галы-Розы на десятой странице в сентябрьском номере «Вог»? «Авлон-косметикс»?.. Нет?
 Ее лицо стало разочарованно-грустным, когда он отрицательно покачал головой, улыбаясь ей.
 – Извините, Даная, но я уже так давно за границей, думаю, что я отстал от жизни. Так вот что вы делаете здесь – снимаете коллекцию и делаете подборку?
 – Мы приехали этим вечером, но остальные так устали, что легли спать.
 – А вы нет? – Вик сделал знак официанту, чтобы тот налил шампанского.
 – Я – никогда! Я просто хочу, чтобы стало светло, чтобы я могла поехать и поискать место для съемок. Не могу дождаться, когда же мы начнем! Они называют меня погонщиком рабов, – заметила она со смущением. – Но это только оттого, что я люблю свою работу и хочу того же от них. Особенно от Галы-Розы.
 – Это та соломенная блондинка?
 – Да, это она. Думаю, что слишком многого хочу от людей. Я жду от них моей собственной энергии, моей преданности делу…
 – А я думаю, что они всего-навсего снимают коллекцию одежды.
 Даная испытующе поглядела на него. Была ли в его словах доля сарказма?
 – Послушайте, Даная Лоренс. Я заключаю с вами сделку, – сказал Вик. – Поужинайте со мной и можете делать любые фотографии.
 Даная заглянула в светло-карие глаза, вспоминая, когда в последний раз ей говорил такое мужчина. Томазо Альери в Риме, и как этот вечер закончился.
 – Да это сделка! – согласилась она, смеясь.
 – А что в этом смешного? – удивился он.
 – О, ничего… Ничего, действительно ничего, – ответила она, все еще улыбаясь.
 – Тогда вам стоит попробовать улыбаться чаще, – ласково сказал он. – Это идет вам, мисс Лоренс.
 – Расскажите мне о себе, – попросила она, приступая к воздушному, как пух, муссу из рыбы, пойманной утром. Потягивая изумительное шампанское и слушая его рассказ, она решила, что ей и в самом деле нравится его облик: смуглая кожа, сильное, стройное тело. Нравилось его чувственное лицо с твердым подбородком, мелкими морщинками, лучившимися вокруг глаз – молодых, много видевших глаз, которые она хотела поймать на пленку. И ей хотелось снять бокал из-под шампанского, который был сжат его рукой, как хрупкий цветок.
 Опершись на локти, Даная восхищенно наблюдала, как Вик сосредоточенно поглощает одно блюдо за другим. Она не видела, чтобы кто-нибудь ел с таким аппетитом, с тех пор как Гала-Роза ужинала в индийском ресторане в тот вечер, когда они познакомились.
 – Я рожден и вскормлен Нью-Йорком, – рассказывал он, – хотя, как вы, вероятно, догадываетесь, что я из семьи итальянцев-иммигрантов. Нижний Ист-Сайд, затем Бронкс, потом пригород Лонг-Айленд, – в трех поколениях. Конечно, не шикарная часть Лонг-Айленда, – признался он с усмешкой. – Мой отец водил такси. Он достаточно зарабатывал, чтобы мы с братом смогли окончить колледж, правда, денег у него осталось немного, но они с мамой счастливы в своем домике у дороги. Я думаю, он очень доволен, когда видит меня по телевизору, хотя мама из-за меня больше не смотрит новости. Она сказала, что, единственный раз увидев меня, она до смерти была напугана тем адом, который творился вокруг. Она не может понять, почему я провожу свою жизнь, уклоняясь от несущих смерть снарядов в Бейруте или комментируя груду кровавых трупов в Сальвадоре или Индии. Мама молится за меня каждую ночь, – рассказывал он Данае, пока они потягивали шампанское. – И я хочу думать, что это помогает. Это как талисман удачи.
 – Но почему вы делаете это? – спросила она. – Зачем рисковать своей жизнью, чтобы сделать телевизионный репортаж новостей?
 Вик усмехнулся той самой немного кривой улыбкой, которую она заметила в телевизионных передачах.
 – Кто-то же должен это делать. Как же еще мы сможем узнать, что происходит на самом деле? Вы не можете пройти по жизни с шорами на глазах. По крайней мере, если мы показываем миру эпизоды войны, бессмысленность всего этого, невинных людей, которые попадают на эту бойню, это может сделать нас более зрячими, а может… просто, может быть, мы что-то сумеем изменить.
 – Так это не просто ради приключений? – настаивала она. Вик допил шампанское и заказал еще бутылку.
 – Может быть, и ради этого тоже, – согласился он. – А тем временем я отдыхаю и восстанавливаю силы несколько дней, до очередного круга волнений в Латинской Америке, и мне хотелось бы приятно провести их с вами, Даная Лоренс.
 В его нежных карих глазах стоял вопрос, которого Даная избегала, приблизив к глазам фотоаппарат и заключив лицо Вика в рамку объектива.
 – Вопрос остается, – заметил Вик, удобно откидываясь назад в комфортабельном кресле.
 – Я здесь, чтобы работать, – ответила она глухим голосом.
 – А что же с тем огромным запасом энергии? Мы с вами очень похожи, Даная Лоренс. Вы такая же искательница приключений, что и я, но в другой области. Могу поклясться, что мир журналов мод Нью-Йорка более жесток, чем боевые действия в джунглях! Но и искатели приключений должны знать, что работа делает человека скучным.
 Вопреки себе, Даная рассмеялась, щелкнув «Никоном».
 – Поверните голову немного левее, – скомандовала она, – хорошо… нет, чуть-чуть в эту сторону. Есть! Сделано! Сейчас посмотрите вдаль… Боже, как чудесно вас снимать, у вас такое великолепное лицо, такие рельефные линии…
 – Это так вы разговариваете со своими моделями? – требовательно спросил он, протягивая руку и отстраняя ее фотоаппарат.
 – Они не так интересны, как вы, – ответила она, – кроме Галы-Розы.
 – Конечно. – Он прищурил глаза, поймав ее взгляд. – Хотите потанцевать со мной, Даная?
 – Мне бы очень хотелось, – призналась она. Все ее благие намерения неожиданно куда-то улетучились.
 Он протянул руку и дотронулся до Данаи, слабый электрический разряд пробежал между ними… Волшебная нить связала их взгляды.
 Руки Вика обнимали Данаю, а ее голова покоилась на его плече, когда они танцевали под нежную, чувственную латиноамериканскую музыку, которую исполняла группа из пяти музыкантов, каждый вечер игравшая в ресторане отеля. Совсем не предполагала делать такое, мечтательно думала Даная, ей нужно было в своей комнате планировать работу на следующий день, отдавая делу все свои силы и энергию. Вместо этого она здесь, в объятиях незнакомца, явственно ощущая и осознавая биение его сердца и больше ни о чем другом не думая. Она чувствовала запах его кожи и слабый аромат одеколона, на плече, где лежала ее рука, она пальчиками проследила линию мускулов, а когда подняла глаза, почувствовала, как тонет в новых чувственных эмоциях. Со счастливым вздохом она отвела глаза, положив голову ему на плечо. В ее жизни были и другие мужчины – друзья, любовники, Брахман, – но никогда раньше она не испытывала того, чтобы физическое влечение возникло сразу же. Она чувствовала, что бессильна остановить то, что должно случиться… Более того, ей совсем не хотелось этого делать. На самом деле, если бы ее спросили, чего ей хочется сейчас больше всего на свете, она бы ответила: заниматься любовью с Виком Ломбарди.
 Музыка прекратилась, а они стояли, все еще обнявшись.
 – Взошла луна, – прошептал Вик, его ладони скользнули вниз по ее обнаженным рукам, вызывая у нее дрожь ожидания. – Не хотите ли прогуляться по пляжу?
 Их окутал теплый тропический воздух, держась за руки, они брели по кромке воды. Мелкие, с белой каемкой волны, тихонько шепча, набегали на песок, нежный звук сливался с сухим шелестом пальмовых ветвей и нескончаемым треском цикад. Они замедлили шаг, наслаждаясь красотой пейзажа, красотой, которая – Даная знала – в любой другой момент заставила бы ее потянуться за фотоаппаратом и думать, как использовать эти снимки в своей работе. А сейчас ничто не имело значения – только этот мужчина, и его непринужденность скрадывала напряженность момента и определенность цели. Она повернулась в кольце его рук… а затем Вик Ломбарди уже целовал ее, и ей хотелось, чтобы он никогда не останавливался…
 Бунгало «Харбор-отеля» были разбросаны по тридцати акрам земли и находились на большом расстоянии друг от друга, прячась в роскошной зелени бугенвиллей и олеандров. Экзотический аромат распускающихся ночных цветов наполнял воздух, когда, обнявшись, они поднимались по низким ступеням в его бунгало, держа в руках туфли и стряхивая с ног песок, наступая на прохладные терракотовые плитки.
 – Душ, – шептала Даная между поцелуями, – я вся в песке.
 Вик, целуя ее, расстегивал белую блузку без рукавов, освобождая ее плечи и открывая высокую, с нежными сосками грудь. Он скинул рубашку и прижал ее к себе, и ощущение его плоти на своем теле было нечто большее, чем могла вынести Даная.
 – Прекрасная, чудесная Даная, – шептал он, склоняя голову и прикасаясь губами к маленькому коралловому соску… Она застонала, погрузив пальцы в густые, темные волосы, притягивая его еще ближе к себе. Она жаждала принять его в свое лоно, прикоснуться к нему, ощутить его вкус… Она отчаянно желала его…
 В роскошной ванной Вик включил душ, и они сняли оставшуюся одежду. Обнаженный, он стоял перед ней, а символ его желания притягивал ее взор, руки, губы. Она не могла противостоять этому. Опустившись перед ним на колени, она пробовала его страсть на вкус, пока он, дрожа, не оттолкнул ее.
 – Подожди, подожди, – молил он, подталкивая ее под душ, и настала его очередь опуститься перед ней на колени. С бесконечной нежностью Вик тер губкой ее ноги, смывая песок. Даная, откинув назад голову, стонала от наслаждения, когда он искал, пробовал, изучал ее нежную плоть, лаская ее тело, смывая пыль, влагу и запахи дня.
 – Пожалуйста, – молила Даная, – пожалуйста… – Ее тело содрогнулось от огромной, прорывающейся наружу, приносящей боль волны наслаждения, когда он отдал ей свою восставшую плоть, прижимая ее к себе теснее и теснее, наполняя ее страстью… Все еще дрожа, они слились в объятии, стоя под потоком воды, стекающей с головы, смывающей пот, струящейся вниз, охлаждая их тела.
 – Даная, о, Даная! – шептал он, осыпая ее лицо короткими нежными поцелуями и отводя назад ее влажные, потемневшие волосы, которые от воды стали ярче. – Ты как старинная этрусская статуэтка, – сказал Вик, отстраняясь от нее, чтобы получше рассмотреть. – Как ты красива, неукротимая, влажная нимфа. Афродита, выходящая из моря… или в данном случае из душа.
 Они рассмеялись, разрушив чувственные чары. Вик завернул ее в шикарный огромный белый халат, а на чудесные рыжие волосы накрутил тюрбан из полотенца. Даная, все еще ощущая слабость в коленях, последовала за ним на террасу, глядя на ласково шепчущее, залитое лунным светом море.
 Они смотрели на лунную дорожку, бегущую по гладкой морской поверхности, и она повернула голову, чтобы внимательнее рассмотреть мужчину, разбудившего в ней такую страсть, о которой она в себе не подозревала. Профиль Вика вырисовывался на сине-черном небе, и, не освещенный прямым светом, он выглядел моложе и уязвимее. Темные волосы, высыхая, слегка вились, падая на лоб, и он нетерпеливым движением отбрасывал их назад, оборачиваясь, чтобы поймать ее взгляд. Впервые Даная поняла, что ей угрожает любовь.
 – Так что же, любимая? – спросил он, приковывая ее внимание взглядом. «Ему стоит только взглянуть так, чтобы дрожь пронзила меня всю», – думала Даная.
 – Что? – тихо отозвалась она.
 – Мне интересно, что ты думаешь об этом. Это не простая интрижка, Даная Лоренс, ты понимаешь это?
 Она кивнула, проведя нежным пальчиком по его лицу.
 – Не каждая девушка, которую я встречаю даже после трех месяцев, проведенных в диких местах, вызывает у меня подобные чувства. Это нечто большее, чем естественная реакция тела на милую девушку, это глубокая страсть, нечто, чему я не могу найти объяснения. Единственное, что я знаю – это то, что я не хочу позволить тебе уйти.
 Она знала, что он прав, то, что связало их, было настоящей страстью, той, которую воспевают поэты и из-за которой погибают несчастные влюбленные. Но она знала и то, что не должна терять голову, должна помнить, что ее жизнь подчинена карьере… Даная Лоренс, первоклассный фотограф. Это только страсть, уверяла она себя, просто страсть, и все – это не любовь. Но Вику она сказала:
 – Не отпускай меня, – и повторила, обвив его руками, прижимаясь сильнее: – О, пожалуйста, не отпускай меня сегодня! – А потом его губы искали ее жадно раскрытые губы, а руки ласкали ее, и волшебство повторилось – под этим ночным теплым небом, под звуки цикад, шум моря его тело снова сияло над ней.




 ГЛАВА 21


 Гала и впрямь волновалась за Данаю, когда та не появилась к завтраку в семь утра. Конечно, не только она не появилась вовремя: другие модели просто повернулись на другой бок, пряча голову под простыни, когда Гала зашла к ним в комнату, чтобы разбудить. А Мэрилин повесил табличку «Не беспокоить» на четырех языках и прибавил: «И вы тоже, Даная Лоренс», а это производило впечатление. С другими происходило то же самое. Казалось, никто не был расположен появиться и наслаждаться удивительным, сверкающим утром. Даже Даная, хотя Гала стучала и стучала в дверь. Наконец-то, так как никто не запирал дверей на острове, она вошла в комнату, окликая Данаю, но ее постель была даже не смята.
 Все в порядке, убеждала себя Гала, возвращаясь в бунгало, которое она делила с Джейн, темноволосой моделью. Даная, вероятно, на ногах с пяти утра и еще не вернулась с осмотра местности. Она, должно быть, поняла, что остальные не смогут подняться так рано, и как обычно принялась за дело сама. Горничная уже убрала ее комнату.
 Сидя на террасе и потягивая из стакана апельсиновый сок, она смотрела в даль синего, почти спокойного моря, стараясь найти место, где море сливается с небом. Гала представляла, что в райских садах должно быть точно так же. Роскошные цветущие растения спускались со стен, сочные кроны поражали сиянием глубокого зеленого цвета. Сверкающий ясный солнечный свет превращал ландшафт в пиршество красок, чего никогда не бывало в сером, туманном, промытом дождями пригороде Англии. Но если это и в самом деле райский сад, то Маркус должен быть здесь, с ней.
 Она не думала, что можно так сильно скучать по человеку, которого знала всего несколько недель, но ей казалось, что они знакомы вечность. Данае, конечно, она не скажет, но Маркус звонил ей прошлой ночью, просто чтобы поздороваться и сказать: «Я скучаю по тебе и… я люблю тебя». Иногда, думала Гала, потягивая сок, она чувствовала, что от любви у нее кружится голова. Это было чувство, мягко движущееся по спирали, которое подхватывало, кружило, сначала медленно, а потом так быстро, что захватывало дух, и от счастья и радости кружилась голова. А радость была совсем новым для нее чувством. Вспоминая детство, она не могла припомнить ни одной минуты, когда бы испытывала такую совершенно ликующую радость, как теперь, когда она бывала с Маркусом Ройлом. Иногда, случалось, она была счастлива, как, например, когда работала на Дебби Блекер или когда подружилась с Джейн, – это было счастье, но не радость. Это было чувство, которое украшало ее улыбкой и заставляло искриться смехом, переполняло ее сердце удивительными новыми ощущениями в то время, когда они с Маркусом Ройлом, держась за руки, гуляли по Центральному парку или сидели рядом в обтянутом красным шелком кабинете ресторана, поглощая пиццу и запивая ее красным итальянским вином, или когда танцевали, тесно прижавшись, в какой-то мерцающей темноте дискотеки Манхэттена… Что бы они с Маркусом ни делали, это было совершенно необыкновенно. Но любовью они еще не занимались.
 Она внимательно смотрела на большую желтую пчелку, которая билась в ее стакане. Взяв ложку, она поймала ее, положила на стол, где та распрямила крылышки и вытянула крошечные лапки, чтобы обсохнуть на солнышке.
 Было бы неверно утверждать, что она не хотела заниматься любовью с Маркусом, просто они никогда не заходили так далеко в своих отношениях. Он обнимал ее, они забывались в сладостных поцелуях, пока она не чувствовала себя опьяненной, но Маркус никогда не шел дальше. Он гладил ее короткие гладкие волосы, ласкал лицо, сильные руки касались изгиба спины, а она лежала и ждала той минуты, когда он прикоснется к ее груди, но он никогда не делал этого. И конечно, она не могла прикоснуться к нему первой, просто не могла сделать этого, как бы ни желала.
 «Может быть, нужно время, – волновалась Гала, подбирая ключ к разгадке, перебирая в памяти все, что с ней было раньше. – Может быть, это не приходит так сразу и нужно время, чтобы страсть набрала силу и приобрела форму».
 Если бы Даная не относилась так отрицательно к ее встречам с Маркусом, она посоветовалась бы с ней. Иногда она чувствовала, будто идет по туго натянутому канату, балансируя между Данаей, которая упрекала ее, что Маркус занимает все время Галы, вместо того чтобы сконцентрироваться на работе и не ездить в Принстон каждую свободную минуту, и Маркусом, который, в свою очередь, говорил, что Даная управляет ею и что пора иметь на все свое мнение и свой образ мыслей. Он просто не понимал, что Даная спасла ее. Без Данаи она была бы ничем. Что еще хуже, она была Хильдой Мерфилд и, видимо, вернулась бы в Гартвейт и работала в местной пивной или где-нибудь в этом роде. И только благодаря Данае она в конце концов стала Галой-Розой. И за это она будет любить Данаю всегда. Не было ничего, чего бы она не сделала для Данаи. Единственная проблема заключалась в том, что не было ничего, чего она не сделала бы и для Маркуса тоже.
 Вздыхая, Гала решила, что пойдет на этот красивый пляж, чтобы искупаться, но потом вспомнила указания Данаи и подумала, что лучше намазать тело лосьоном, надеть рубашку и широкополую соломенную шляпу, устроиться в тени и ждать возвращения Данаи.
 Все вместе они сидели в ресторане на пляже, наслаждаясь изысканным завтраком, главным украшением которого был фирменный напиток «Харбор-хаус», поданный в высоких хрустальных кувшинах. Из-за большого количества фруктов и льда этот напиток выглядел совершенно безобидно и на вкус был очень мягким и приятным, но никто не догадывался, что там была огромная доза вина и рома. Все были в очень веселом расположении духа, когда Даная в белом купальном костюме появилась и направилась к ним.
 – Привет, Даная! – поздоровались они, улыбаясь. – Мы здесь с семи часов! Мы ждали тебя. Где твой «Никон», Даная? Искала места для съемок? Все в порядке? Даная, когда мы отправляемся? Мы все здесь в хорошей форме и готовы приступить к работе. Только дай команду!
 Они не могли удержаться от того, чтобы не хихикать, а она, не обращая ни на кого внимания, опустилась в плетеное кресло и заказала большую порцию холодного сока. Отодвинув свой стакан, она вызывающе-стойко выдержала их понимающие улыбки.
 – Как мне нравятся эти темные круги у тебя под глазами, – прошептал Мэрилин, – и черные, и голубые синяки на руках… д-да, на самом деле, ты выглядишь потрясающе, Даная, это большой шаг вперед. Совсем как настоящая женщина! – На другом конце бассейна появился Вик и, весело помахав рукой Данае, нырнул и поплыл, рассекая воду точными, красивыми движениями. – Ну, хорошо, а теперь скажи, может, это и есть причина такой счастливой улыбки на твоем лице?
 Гала заметила новое выражение теплоты и нежности во взгляде Данаи, когда та задумчиво смотрела на мужчину в бассейне, и ту мягкость и расслабленность, с которой Даная расположилась в кресле. Эта Даная была иной, чем та, которую видели вчера, – напряженная, скрученная в тугую пружину, готовая выплеснуть свою энергию, вложить ее в работу, увлекая за собой, вперед, к новым великим делам. Даная выглядела так же, как Гала, когда она бывала с Маркусом.
 Оторвав взгляд от бронзового, крепкого тела Вика, Даная вызывающе улыбнулась:
 – Итак, всем нам нужно немного расслабиться, – сказала она, дотронувшись ледяным стаканом до своей пылающей щеки и наслаждаясь ощущением прохлады. – Сегодня работать будем вечером.
 – О, ура! – развеселились они, подавая знак официанту, чтобы он принес еще кувшин прохладительного напитка. – Выпьем за это!
 – Одну минуту, вы сказали – сегодня вечером? – спросил Мэрилин.
 – Да, конечно, – ответила Даная, думая о пляже в лунном свете, мерцающих волнах и графической четкости пальм на фоне черно-синего неба, представляя Галу-Розу в белом платье, исчезающей в сияющих зеленых сумерках. Она почувствовала знакомый прилив энергии, но на этот раз было и еще что-то – какой-то новый опыт, новое знание, то, чего не было раньше, и это найдет свое место в ее работе. Не было ни единой эмоции, ни единого эпизода, которые она не могла бы трансформировать и использовать в своей работе. То, что она испытала прошлой ночью с Виком, только дополнит и обогатит те образы, которые она создает.
 Нет сомнений, думала Даная, что Вик изменил ее рабочие планы и нарушил ее равновесие. Длинные, чувственные ночи любви заставили ее, к превеликому удовольствию моделей, позднее начинать работу. За исключением Галы-Розы, которая, рано поднимаясь, раздраженно ожидала на террасе, потягивая сок, как послушная девочка, с семи часов утра.
 Даная чувствовала себя виноватой, когда, свежая после душа и объятий Вика, она наконец-то появлялась к завтраку в полдевятого. Конечно, они провели все ночные съемки, сначала засняв закат солнца, потом – сумерки, потом – темно-синюю звездную ночь, сидя вокруг маленького костра, который заботливо организовали служащие отеля, потягивая шампанское и ожидая, когда рассвет мягко коснется горизонта. И она поймала тот самый момент, когда Гала-Роза, словно наяда, в летящем жемчужно-сером шифоновом платье, которое легкий рассветный бриз заворачивал вокруг ее тонкого, стройного тела, поднимала к небу лицо, мягко освещенное золотистым, нежно-персиковым цветом первых лучей солнца, и напоминала само порождение рассвета. После такой работы, Даная знала, успех был у нее в кармане, и что бы она ни сделала потом, это было спуском с вершины, но она продолжала работать, фотографируя на пустынных пляжах и у водопадов в джунглях, делая радостные снимки, искрящиеся солнцем и цветами, которые обещали в подарок сияющий солнцем, блистающий, лучший мир, призванные оживить холодные зимние страницы «Вог» радугой красок и жизни.
 Не обращая внимания на понимающие улыбки и взгляды группы, каждый вечер она обедала с Виком, желая узнать его и понять. Было бы ошибкой не узнать по-настоящему мужчину, который настолько захватил ее, к которому так влекло, – и ей нужно было постичь его во всех измерениях и в качестве единого целого, того, что представлял собой Вик Ломбарди.
 – Расскажи о себе побольше, – просила она настойчиво, когда они, как обычно, потягивали перед ужином шампанское.
 Он лениво глянул на нее.
 – Что еще можно рассказать? – спросил он, думая, как прелестно она выглядит в этом платье желтого шелка со свободно падающими бронзовыми волосами.
 – Каким ты был, когда был маленьким мальчиком? – настаивала она.
 – Думаю, таким же, как и любой другой мальчишка нашего квартала – всюду совал свой нос, – отвечал он с усмешкой.
 – Нет, в самом деле? Я имею в виду, какие у тебя были цели, желания, стремления?
 – Все мои желания сводились к тому, чтобы съесть огромный сандвич от Эмилио Дели – телятина, сосиски и перец, и чтобы это случалось как можно чаще. Хочу сказать вам, дамочка, что это был необыкновенный сандвич!
 – Хорошо, хорошо! – восклицала Даная, смеясь. – Сдаюсь! Больше никаких вопросов.
 – Ну, тогда моя очередь?
 – Что ты хочешь знать? – поинтересовалась Даная, выпрямляясь в кресле и стараясь выглядеть серьезнее.
 – Каковы твои цели и стремления? – прищурив глаза, спрашивал Вик, потягивая шампанское. – Расскажи, – настаивал он, видя, что она колеблется. – Ты никогда не говорила о себе. Приоткрой завесу.
 – Я рассказала тебе о моей семье, моей жизни, – отвечала она, защищаясь.
 – А о целях? Об этом ты тоже могла бы рассказать мне, – сказал он, беря ее за руку, – потому что ты излучаешь это, как огонь маяка. Ты очень целеустремленный, преданный своему делу человек, Даная Лоренс. Просто я хочу знать…
 Затаив дыхание, она ждала, что же он скажет, что он хочет знать, но он не продолжал, просто сидел и потягивал шампанское.
 – Да, я – очень целеустремленный, преданный своему делу человек, – серьезно ответила она, наклоняясь к нему. – И у меня есть для этого данные, Вик. Мне двадцать семь, и в этом суровом бизнесе я дошла до вершины. У тебя есть хоть малейшее представление, чего это стоит, чтобы оставаться там? Хорошо, итак, в этом году – успех, но разве ты не понимаешь, что я все время должна идти вперед, пытаться использовать все хитрости и приемы мастерства, постоянно продумывать новые идеи, каждый раз, сталкивая с пьедестала победителя, чтобы самой занять это место в следующем году.
 – Я понимаю, – серьезно ответил он. – Просто я хочу знать…
 – Да?
 – Стоит ли это того? Фотографии моделей, – пожал он плечами, – развлечение, да. Но это – пустое, поверхностное, сиюминутное, проходящее шоу. В конце концов, Даная, вы всего-навсего лишь продаете платья женщинам, которые с легкостью могут просто пойти в магазин и выбрать их. Я имею в виду, а где же удовлетворение от работы? Что ты получаешь от такой работы? Кроме, конечно, полагаю, хороших денег и собственного имени, напечатанного маленькими буковками на страницах «Вог»?
 – Это большие буквы, – зло парировала Даная, – и мой талант чертовски хорошо оплачивается, Вик Ломбарди.
 – Уверен, что это так, – вздохнул Вик. Взяв ее руку, он перевернул ее ладонью вверх и нежно поцеловал. – Уверен, что это так, дорогая Даная, и ты стоишь этого. Я не умаляю твой несомненный талант или твой ум, но как бы то ни было, мое чтение журналов ограничено «Таймом», «Ньюсуиком», «Экономистом», когда мне удается заполучить его, а время от времени – «Джейнс Дефенс уикли». И позволь сказать тебе, что чаще всего фотографии из «Джейнс» – это сделанные со спутников снимки атомных подводных лодок или последние модели засекреченных самолетов, заснятые скрытой камерой. Но это не из вашей области.
 – Никогда? Никогда не читал «Таун энд кантри», «Харперс базар», «Татлер Хорнерз» и «Куин»?
 Выражение невообразимого удивления на ее лице заставило его рассмеяться, и Вик испытывал сожаление, что поставил ее в неловкое положение, но все же ей следовало знать, что мир намного шире, чем фотографии моделей одежды.
 – Сколько стоит такая маленькая экспедиция, как ваша? – спросил он, подливая себе шампанского.
 – Много. И еще все шампанское, что я могу выпить.
 – За свое шампанское я должен платить сам.
 – Ты играешь не в ту игру, Вик Ломбарди, – возразила она.
 – Забавно, но то же самое я сейчас подумал о тебе. Было больно, что о ее работе он думал, как о банальной и незначительной, но Даная пыталась дать всему объяснение, убеждая себя, что он пришел из серьезной жизни, где снимки означали выхваченные эпизоды жизни и смерти. Как она могла ожидать, что он поймет и оценит ее успех… А она имела успех там, в реальном мире Нью-Йорка, где это кое-чего стоило. Какое-то время они сидели молча, а потом Даная сказала:
 – Мы могли бы просто забыть весь наш разговор?
 – Конечно, – ответил он, – и извини меня, если я тебя немного обидел.
 – Ну, а как насчет ужина? – спросила она, пытаясь восстановить теплоту атмосферы.
 – Это соглашение, которое действует, пока ты обещаешь не говорить о моделях «Вог», а я обещаю не говорить о «Джейнс Дефенс уикли».
 – Я и слышать об этом больше не могу, – сказала она с притворным ужасом, перекрестясь.
 Но на самом деле она имела в виду их отношения. Она хотела сохранить все точно так, как было – страстный роман на острове, обреченный, как роман на корабле, который закончится, как только они вернутся к повседневной жизни. Но как бы то ни было, она хотела насладиться каждым мгновением.
 Было раннее воскресное утро, седьмой день, и как хотел этого Господь, Даная запланировала, что в этот день они отдохнут. Она собиралась провести весь день и всю ночь с Виком, обследовав остров на джипе, который они взяли напрокат, остановившись на одном из маленьких постоялых дворов острова. Они будут только вдвоем, избавившись от всех остальных, постоянно следящих за ними, делающих саркастические замечания и вставляющих шпильки. Все они должны были уехать с острова в четверг, но Даная выкинула это из головы, отказываясь признать этот факт, пока не настанет время.
 Они спали, обнаженные и теплые, она оплела его ногами, он обнимал ее, их тела слились в идеальной гармонии, когда зазвонил телефон.
 – Господи! – воскликнул Вик, преодолевая несколько пластов сна и хватая телефонную трубку. – В чем дело? – взмолился он.
 Даная отвела волосы от глаз, опершись локтем, глядя на него, пока он делал торопливые пометки в блокноте.
 – Хорошо, – сказал он, – хорошо, Билл. Да, понял. – И добавил: – Я буду там, увидимся, дружище.
 Откинувшись снова на подушки, он уставился в потолок.
 – Что случилось, дорогой? – спросила Даная. Но она уже знала, в чем дело.
 – Первым рейсом я улетаю обратно в Барбадос, – бесстрастно ответил Вик, – а оттуда – в Лондон, далее – в Дели. В Амритсаре опять волнения, и они хотят, чтобы я был там.
 – Понятно, – ответила она, стараясь сдержать свои чувства, готовые прорваться наружу. – Да, тогда тебе нужно собрать вещи. Я хочу сказать, что времени у тебя не так много. Я лучше помогу тебе.
 – Все в порядке, – нежно произнес он. – Я привык делать это сам. За многие годы я научился делать это очень хорошо.
 – Разумеется, – пробормотала она, садясь, завернутая в простынь, изо всех сил стараясь не расплакаться… Господи, это смешно… Он был просто парнем, которого она встретила на острове, и он совсем не был ее типом мужчины. Если бы она познакомилась с ним в Нью-Йорке, у них не нашлось бы и нескольких слов, чтобы сказать их Друг другу. Вик был представителем своего мира, а она – своего. Разве прошлой ночью он не объяснил ей этого очень доходчиво?
 – Почему ты должен делать это? – Слова вырвались у нее, прежде чем она успела остановиться. – Почему ты должен уезжать… рисковать своей жизнью?
 – Дорогая, – Вик осторожно обнимал ее, будто она была сделана из тончайшего драгоценного фарфора и он боялся, что она разобьется. – Я журналист. Это моя работа. Это моя жизнь, Даная.
 – Я понимаю, – вспыхнула она, слезы жгли глаза. – У тебя своя жизнь, и наши дороги просто никогда не могут пересечься, кроме как на нейтральной территории, вроде этой.
 – Ты тоже сама выбрала свой путь, дорогая, – сказал он, держа ее за плечи и глядя ей в глаза.
 – И ты презираешь его! – закричала она, позволяя гневу скрыть ее отчаяние перед разлукой с ним.
 – Нет, не презираю, – осторожно ответил он, – просто хочу понять.
 А потом он торопливо собрал вещи, и меньше чем через полчаса она стояла на террасе, наблюдая, как джип увозит его в аэропорт, и дальше – на Восток. И из ее жизни.




 ГЛАВА 22


 Даная решила, что Броди Флитт – замечательный парень. Он был привлекателен в своем стиле уличного бойца, очаровательным был и его дар поддерживать никогда не кончающийся веселый разговор, который вызывал у нее безудержный смех. К тому же он удачлив и очень богат. «Тогда почему, – думала она, ужиная с ним в «Фор сизнз», – я все еще жду какого-то необыкновенного, приподнятого настроения, которое должно было появиться, когда такой парень, как Броди, говорит, что сходит по ней с ума?»
 – Я не могу вынести этого, – жаловался Броди. – Все, что мне было нужно – так это влюбиться в фотографа, который будет представлять одежду других дизайнеров лучше, чем мою. Я справился с этим, Даная, и я проиграл… Я хочу вступить в фотографическое соревнование. Ты будешь моей девушкой, Даная Лоренс?
 – О, – драматично вздохнула она, – какое-то мгновение я думала, что ты собираешься сделать предложение.
 Он обезоруживающе усмехнулся, у него были усталые глаза, а на лице двухдневная щетина, потому что днем и ночью он работал над своей новой коллекцией, но его бледно-голубая рубашка была безупречной, а костюм являл собой совершенство. Он выглядит так, думала Даная, как и должен выглядеть модельер – элегантным, но небрежным, сильным и мужественным… Тогда, черт побери, почему она ничего не чувствует?
 – Главные вещи – в первую очередь, – весело считал он. – Ты хочешь обручальное кольцо, так ведь? Завтра поедем к Хэрри Уинсток, или к Ван Клифс, или Картье? Ты выберешь сама. Единственно, чего я хочу – это дать тебе возможность сначала выяснить, сможешь ли ты жить с таким сумасшедшим парнем, как я. На самом деле, Даная, все это не так, – добавил он неожиданно серьезно. – Я не просил тебя так сразу выйти за меня замуж, потому что боялся, что ты скажешь «нет». Я думал, что так я просто смог бы чуть-чуть подтолкнуть тебя к этому.
 – Броди… – Даная торопливо провела рукой по рыжим волосам, думая, что бы ему ответить. – Послушай, – наконец-то вымолвила она, – разве мы не можем оставить наши отношения такими, как они есть, на какое-то время? Я всегда счастлива, когда я с тобой, Броди… Ты нравишься мне больше почти всех мужчин, которых я знаю…
 – Нравлюсь? – Он насмешливо приподнял брови. – Почти… Не очень-то хорошие слова, детка… Я мог бы прожить с этим «нравишься» какое-то время, по крайней мере, до тех пор, пока я не смог бы убедить тебя переоценить все это, но «почти» – теперь это заставляет меня думать, что есть парень, который нравится тебе больше, чем я. Верно?
 Даная покачала головой, опустив глаза и глядя на великолепные фрукты, поданные на изысканном большом белом блюде. Конечно, Броди был прав, она не могла избавиться от видения стоящего перед глазами Вика Ломбарди, рассекающего мощными рывками бассейн «Харбор-отеля», и не могла стереть из памяти его профиль, будто отпечатанный на фоне роскошной черной ночи, не могла забыть вызов в его глазах, когда он поставил под сомнение ценность того, чему она отдавала свой талант, и огонь, когда он обнимал ее, сливаясь с ней этими душными, страстными ночами…
 – Все в порядке, Даная, – сказал Броди, беря ее руку. – Я просто попытался, вот и все. Мы остаемся друзьями?
 – Если ты все еще хочешь иметь меня другом.
 Ее зелено-карие глаза нетерпеливо-вопрошающе смотрели на него, и Броди Флитт проклинал себя за то, что был таким дураком, но она ему действительно очень нравилась. Она интересовала и волновала его этим странным сочетанием жесткой целеустремленности и уязвимости…
 – Конечно, я хочу, чтобы ты была моим другом, – ответил он, целуя ей руку, – и предложение остается в силе, Даная. Как ты решишь.
 Но когда позднее его лимузин подъехал к дому Данаи, Броди не предложил подняться и выпить чего-нибудь. Он просто наклонился и легонько поцеловал ее в щеку.
 – Позвони мне на следующей неделе, детка, – сказал он. – Пообедаем вместе, хорошо?
 Даная с любовью украсила свою квартиру, выбрав два цвета – белый и черный, которые она использовала, подписывая свои работы, и заполнила это пространство вулканической смесью предметов постмодернистского стиля и высококлассной аппаратуры, добавив вспышки красок выразительных картин, которые как бы разлиновали стены. Но сегодня все выглядело безлико и одиноко… Просто коллекция предметов и идей. Одна стена была занята сверкающими стальными книжными полками, на которых рядами стояли альбомы в кожаных переплетах, заполненные фотографиями – теми, что она выполнила и посчитала достойными своего таланта. Вспоминая квартиру, которую она занимала до того, где каждое свободное место было занято ее работами, она решила никогда не развешивать их дома, сделав исключение для одной-единственной, которую повесила в спальне, – самую первую фотографию Галы, размером три фута, где все пространство занимали и притягивали к себе огромные невинные глаза и нежный, чувственный рот.
 Она сняла с полки альбом, опустилась на колени на блестящие черные лакированные доски пола и открыла его. Переворачивать страницы альбома, чтобы найти то, что она искала, не требовалось – альбом уже привычно открывался на странице, где была фотография Вика Ломбарди, сделанная на Харборе, Она знала его лицо по памяти, каждую напряженную линию: широкие брови, темные волосы, ясные глаза, слегка прищуренные и задорно-вопросительные, когда он глядел на нее; решительная линия подбородка и прямой нос… Лицо, не знающее компромиссов, решила она со вздохом, закрывая альбом и думая, что она делала глупость, позволяя воспоминаниям о преданном своему деле репортеру, такому, как Вик Ломбарди, изменять ее жизнь. С тех пор как они расстались, она получила только одну весточку – яркую открытку храма в Индии, и ее глупое сердце сжалось, когда она прочла: «Скучаю по тебе, Даная Лоренс!» – это все, что там было написано. И он совсем просто подписал ее: «Вик». Не написал «люблю», «обнимаю», «целую», без страстных заверений, что не может жить без нее, когда она и вправду боялась, что не сможет жить без него.
 Но пришлось признать, что ей следует смириться с этим. Вик кометой промчался по ее жизни, и она будет видеть его довольно часто только в телевизионных программах, где он регулярно появлялся с репортажами из отдаленных регионов или таких мест, где не захочет очутиться ни один разумный человек. После нескольких недель она заставила себя прекратить поиски репортажей с новостями, чтобы увидеть его лицо, и с головой ушла в работу, позволяя себе отдых в редких встречах с Броди.
 Сняв трубку, она прослушала, что было записано на автоответчике.
 – Привет, Даная! – говорила девушка. – Звонила Гала-Роза, перезвоню попозже.
 Попозже? – думала Даная. Гала должна быть уже в постели, завтра у них встреча с представителем «Авлон-косметикс», и ей надо быть в наилучшей форме. Даная автоматически прослушала все остальные сообщения, все еще думая о Гале. Еще раз сняв трубку, она набрала ее номер, но никто не ответил, и она задумчиво подошла к окну, глядя на сверкающее небо Манхэттена и ощущая себя все более одинокой. Итак, Галы не было дома, вероятно, она была с Маркусом Ройлом, который, казалось, занимает каждую ее минуту.
 Направляясь в спальню, она сбросила одежду, забралась в постель, дрожа от прикосновения к прохладным простыням. Свернувшись калачиком, она закрыла глаза, обхватив себя руками, думая о том, почему была настолько глупа, что отвергла Броди Флитта ради воспоминаний стирающегося образа Вика Ломбарди.
 Просто невероятно, насколько лучезарной выглядела Гала в этот день, думала Даная, глядя на нее через фотокамеру. Чем бы она ни занималась прошлой ночью, было очевидно, что это не оказало на нее плохого действия, наоборот: девушка совершенно светилась. Глаза ее сияли, кожа напоминала цветок… Гала была похожа на девушку, которая только что вернулась из похода в горы или прогулки на яхте, несмотря на то что они работали весь день! Удивительно, как быстро Гала научилась искусству совершенно по-разному выглядеть перед объективом, казалось, она обрела способность изменять свою личность без особых усилий, когда этого требовали Даная или работа. Она была безупречна для рекламной кампании, направленной на молодежь, потому что основной акцент делался на безупречно чистую, молодую кожу, брызжущее здоровье, а сегодня Гала воплощала в себе и то и другое.
 – Удивительно, Гала-Роза, ты выглядишь фантастически! – отметила Даная, появляясь за камерой. – Мы сделаем несколько снимков «Полароидом», чтобы проверить свет.
 Она наблюдала, как ее помощница Фрости делала снимки, внимательно изучая каждый по мере того, как они высыхали.
 – Гала, мне не в чем упрекнуть тебя, – весело сказала Даная. – Даже не буду пытаться сделать это, ведь ты делаешь за меня всю работу!
 Гала посмотрела в камеру, представляя, что она в каком-то чудесном месте с Маркусом, может быть, идет по тихому пляжу, ветер развевает их волосы, а прохладный песок пристает к ногам… Он возьмет ее за руку и время от времени будет поворачивать, чтобы взглянуть на нее, приковывая ее глаза своим взглядом… А потом, может быть, они поцелуются…
 – Отлично, Гала… Фантастика!.. Просто сохрани этот мечтательный взгляд еще на несколько минут, потом попробуем что-нибудь другое…
 Гала вспомнила, что Маркус ждет ее в своей комнате в Принстоне. Она думала, что успеет на поезд, который отходит в полшестого, и ее взгляд нетерпеливо перебежал на часы на стене студии. Уже четверть пятого, а Даная все еще снимала. Даже если через полчаса она закончит, Гале придется постараться поймать такси, а потом прорываться через Нью-Йорк в час «пик» и в полном макияже, так как не будет времени смыть его, а она ненавидела саму мысль, что Маркус увидит ее в обличье модели. Когда она бывала с ним, ей очень хотелось быть самой собой.
 – Боже, Гала! Что произошло? – удивилась Даная. – Ты потеряла этот одухотворенный взгляд. Ты совершенно неожиданно стала похожа на домохозяйку из пригорода в неудачный день.
 Гала, обиженная, смотрела на нее, пока Даная разговаривала со стилистом.
 – Хорошо, Моника, одень ее в английский костюм от Джозефа, может, это вернет ей настроение.
 – О, но я не думала!.. – вскричала Гала, но, увидев мрачное выражение на лице Данаи, остановилась.
 – Да, Гала? А что ты думала? Что мы на сегодня закончили? О, я видела, как ты смотришь на часы! Кстати, что ты думаешь о том, где находишься, Гала-Роза? На фабрике, где автобус отходит в полпятого, и мы все складываем инструменты и идем домой, а приходит следующая смена?
 Она рассерженно смотрела на Галу, одновременно думая, как великолепно она выглядит. Не было уже трогательной сироты из Лондона – была шикарная, красивая странной красотой молодая девушка из… Откуда? Не из Нью-Йорка, не из Калифорнии… Нет, Гала была европейской женщиной. Она достигла высоты, набрала такую жизненную силу…
 – Я обещала Маркусу, что сяду на поезд, отходящий в полшестого, – сказала Гала. – Я не думала, что мы будем работать так поздно… ведь мы здесь с десяти утра.
 Даная почувствовала, как энергия вытекает из нее по капельке. Она плыла на волнах счастья, зная, что это будет великое событие, а сейчас Гала все разрушила.
 – Всегда Маркус, вот ведь как! – запротестовала она, с силой хлопнув «Никоном» по столу. – Ты только об этом и думаешь! Ты хандришь, когда его нет, а когда он здесь, ты хочешь быть с ним! Никогда не думаешь ни о работе, ни об ответственности.
 – Даная, это не так! – возразила Гала. – Ты знаешь, я задерживаюсь на работе столько, сколько это бывает нужно и когда это бывает нужно… Я никогда не ставлю Маркуса выше работы…
 – А как насчет меня? – спросила Даная. – Я тебя уже не волную? Я привезла тебя сюда, ты помнишь об этом? Я спасла тебя, вытащив из дыры, в которой ты жила в Лондоне… Я, а не Маркус Ройл!
 – Конечно, это сделала ты, и я всегда буду благодарна, – пробормотала Гала, слезы бежали по ее щекам. – Как мне доказать тебе это? Я уже сказала, что буду работать. Я сейчас же позвоню Маркусу и скажу, что не смогу приехать.
 – Не беспокойся, – парировала Даная. Слезы жалости к самой себе бежали по щекам, падая на шелковую белую блузку, и она не могла удержать их. – Я сделала тебя, Гала-Роза, а теперь Маркус хочет украсть тебя. Черт побери, это не честно!
 – Но я буду твоей моделью, Даная, я никогда не буду работать на кого-то еще, – взмолилась, рыдая, Гала. – Я обещаю тебе, что буду работать, когда бы ты ни захотела, как сейчас…
 – Ну да? Я хотела бы посмотреть, когда Маркус скажет: «Эй, Гала, поедем в Принстон», а на этот же вечер была бы запланирована съемка. Или ты понадобишься мне в Европе, а единственное, что ты сможешь делать – это со скучающим видом смотреть в объектив, потому что скучаешь по своему возлюбленному. Любовь! О! Я ненавижу любовь!
 Резко повернувшись на каблуках, она ураганом вылетела из комнаты, оставив безнадежно плачущую Галу. Вытирая слезы рукавом шелковой блузки, Даная поднялась по лестнице, открыла дверь офиса и резко захлопнула ее за собой.
 – Ну и ну! – произнес Вик Ломбарди, улыбаясь ей из черного кожаного кресла, стоящего у окна. – Что все это значит? Война в мире моды? Буря в стакане воды «Вог»?
 – Ты? О, это ты! – вскричала Даная, откидывая с глаз волосы. – Ты, черт, Вик Ломбарди! Почему тебе нужно было появиться именно сейчас?




 ГЛАВА 23


 Даже уютно расположившись на софе, Вик выглядел более живым и динамичным, чем многие люди, которые, спеша, бежали по улицам, решила Даная, потянувшись за камерой, думая о том, возможно ли запечатлеть на пленке эту безграничную, скрученную в спираль энергию. Конечно, на цветной, такое сильное лицо, как его, требовало четкости, фактуры и теней черного и белого. Но это все не годилось, фон совершенно не подходил. Глаза, которые смотрели в ее объектив, видели слишком много горя, знали слишком много, и ее стилизованная, терпимая ко всему комната, столкнувшись с правдой и реальностью Вика, казалась до странностей нереальной…
 – Я думаю, тебе уже лучше, – прокомментировал он, поставив чашку на металлический кофейный столик рядом с остатками еды, которую они взяли в китайском ресторанчике и которая так и осталась в коробках.
 – Что ты имеешь в виду, говоря «тебе уже лучше»? – подозрительно спросила Даная.
 – Ты опять держишь в руках фотоаппарат, поэтому я решил, что ты в порядке. Это благодаря китайской еде? Или это из-за того, что сказал тебе я?
 Даная засмеялась:
 – Извини, Вик, я не хотела быть грубой. И такой… негостеприимной.
 – Значит, ты мне рада?
 – Я не позвала бы тебя сегодня вечером, если бы не была рада, – ответила она, торопливо убирая аппарат и избегая его глаз.
 Вик, опершись на локоть, потягивал кофе и глядел на нее. И не надо было быть гением проницательности, чтобы понять, что Даная расстроена.
 – Ты не хочешь рассказать мне, что произошло сегодня вечером? – спросил он.
 Она осторожно глянула на него, потом снова занялась своей камерой, вставляя новую пленку.
 – Нет.
 – Достаточно ясно, – пожал он плечами, – но если захочешь, я хороший слушатель.
 – Это очень банально для твоего утонченного слуха, – горько парировала она. Потом, положив фотоаппарат, пристально посмотрела на него. – О, прости, Вик, я не хотела этого сказать. Просто… ну, сегодня утром мои планы несколько спутались, и я неожиданно почувствовала себя потерянной, как будто все, над чем я работала последние несколько лет, может неожиданно исчезнуть. Знаю, все думают, что я жестокая и непобедимая. Они не знают, как это было тяжело. Ведь никто не начинает так, правда, Вик? Я хочу сказать, я была обычным ребенком, как и все другие, посещала балетную школу, играла в мяч – и все в таком роде. Женщины, живущие для карьеры, такими не рождаются – ими становятся!
 – Что тебе необходимо, моя юная Даная, это перемена, – ответил Вик со своей прежней задорной усмешкой. – А я как раз тот самый парень, который тебе это предлагает. Завтра я улетаю в Вашингтон. Новое задание – репортаж о переменах в столице. Я ступаю на дипломатическую тропу, Даная, – вечера, приемы, лимузины, шампанское. Почему бы тебе не поехать со мной? Прихвати фотоаппарат и сделай несколько снимков влиятельных девочек и мальчиков за работой и на отдыхе. Я гарантирую тебе, там будет много сюрпризов. И кроме того, я хочу, чтобы ты была со мной. Что скажешь?
 «Почему бы не заглотить тоже кусочек счастья, если это возможно», – думала Даная. Единственно, в чем она была уверена – с этим мужчиной, живущим стремительной, наполненной событиями и путешествиями жизнью, длительной связи быть не может. А в Вашингтоне у нее появится возможность заглянуть в самое сердце власти… Это даст шанс сделать великолепную подборку фотографий. «Черт с этим со всем», – решила она, сбрасывая с себя ответственность за «Имиджис», как слишком тяжелую одежду.
 – Я поеду с тобой, Вик, – ответила она с сияющими глазами.
 – Что тебя убедило? – спросил он со своей кривой усмешкой. – Вашингтон или я?
 – То и другое, – просто ответила она.
 Взяв фотоаппарат из ее рук, он осторожно положил его на стол.
 – Я надеялся, что ты так ответишь, – прошептал он, обнимая ее, – потому что это – единственная причина, по которой я согласился на это задание. Даная или Вашингтон – или никакого Вашингтона.
 Положив голову ему на плечо, Даная счастливо вздохнула. Ей нужен был сегодня вечером Вик, нужна его спокойная уверенность, его сила. Потому что вся ее уверенность маскировала все еще сохраняющуюся нерешительность и иногда возникающий страх. Когда она подняла голову и взглянула на него и его губы прильнули к ее губам, она оставила все сомнения, ушел, испарился гнев на Галу, и все страхи, волнения по поводу карьеры исчезли. Это была просто Даная, захваченная любовью.
 – Вот тут, – сказал Вик, ведя ее наверх по ступенькам отеля «Уотергейт» на третий прием за этот вечер. – Вот где заключаются сделки – на приемах в посольстве, коктейлях, которые устраивают промышленники, и ужинах.
 Решения правительства получают жизнь в гостиничных коридорах, контракты заключаются в уборных для джентльменов. Мы, вероятно, встретили, по крайней мере, полдюжины шпиков, а ты даже не вычислила ни одного!
 – Уверена, что видела такого! – возразила она, смеясь. – Как насчет того толстого мужчины, который курил огромную сигару на приеме прессы только что? Могу поклясться, что в свое время он продал несколько секретов.
 – Это, моя дорогая, не ведающая истины Даная, был один из самых уважаемых в стране сенаторов, – ответил Вик, подталкивая ее впереди себя в уже заполненную народом комнату, где проходил прием в честь балетной труппы с какого-то острова, которая не так давно чуть не привела к падению президента. Схватив пару бокалов с подноса проходящего мимо официанта, он ловко проманеврировал с ними до тихого места у окна и, вздохнув, передал ей шампанское. – Бог знает почему я здесь, – пробормотал он.
 – Я думаю, ты знаешь почему, – ответила она, ее глаза встретили его глубокий, только ей предназначенный взгляд.
 – Ты права, Бог, конечно, знает, почему я здесь. Потому что я люблю тебя.
 Она плеснула шампанским на его рубашку и посмотрела на него.
 – Скажи это еще раз, Вик Ломбарди, – потребовала она, – просто скажи это еще раз… медленно и четко…
 – Я… люблю… тебя… Даная… Лоренс, – повторил он так громко и четко, что люди обернулись, чтобы посмотреть и улыбнуться. – Даже если ты выльешь на меня все шампанское.
 – Извини… извини… о, я хотела сказать, ты уверен?
 – Конечно, я убежден в этом, – удивленно ответил он. – Почему ты об этом спрашиваешь?
 – Дело в том… ну, никто никогда не влюблялся в меня, – призналась она.
 Действительно ли она имела это в виду? – с нежностью думал Вик. Вот она, жесткая манхэттенская девчонка, грустно рассказывающая ему, что никто никогда не любил ее. Боже, он хотел обнять ее здесь и сейчас же, сказать ей, что все в порядке…
 – Давай уйдем отсюда, – сказал он, схватив ее за руку. – Я хочу побыть с тобой наедине. Боже, как я скучаю по нашему острову…
 – И по нашему коттеджу, и лунному свету, бегущему по пляжу, – шептала она, в то время как он тащил ее сквозь толпу.
 – Я так много думал о тебе, так скучал по тебе… Отель «Фор сизнз», – сказал Вик шоферу, – и мы спешим.
 Их апартаменты были роскошны и полны цветов, и их ожидала кровать королевских размеров, а они так сильно хотели друг друга… И снова Даная забылась в его объятиях, утонув в чувствах и ощущениях, о которых она даже не подозревала. Они занимались любовью торопливо, с каким-то отчаянием, будто боялись, что больше никогда не представится возможности побыть вместе… Но они будут вместе, думала она, конечно, они будут вместе. Это слишком сильно, чтобы быть просто приключением, конечно, это не может закончиться после нескольких дней, украденных и проведенных в Вашингтоне, дней, вырванных у обязанностей и повседневной реальной жизни.
 – Я тоже люблю тебя, – шептала она, сплетаясь с его телом. – Не покидай меня.
 Даная перевесила камеру с одного обнаженного плеча на другое, потому что на коже уже появилось красноватое пятно. Вечернее платье от Сен-Лорана с облегающим корсажем из шелка и бархата без бретелек и белая пышная юбка из тафты были, безусловно, блистательны, но не оставляли места, куда можно повесить камеру, чтобы это не выглядело неуместно. На самом деле после четырех дней водоворота социальной и политической жизни Вашингтона она чувствовала себя не в своей тарелке. Она была вне единства звука и изображения, не было той глубины, слишком легковесна она была для серьезного мира.
 – Я здесь никто, у меня нет влияния, – протестующе жаловалась она перед тем, как ехать на этот благотворительный бал в помощь Фонду спасения детей… или это был вечер друзей оперы? Она уже запуталась… – В моей родной стихии я – король.
 – Королева, – поправил он.
 – Женоненавистник, – ответила она. И на самом деле имела это в виду. Она чувствовала себя потерянной в Вашингтоне, словно ее талант не состоялся. Она ничего не замечала в коридорах реальной власти. А для нее власть всегда была реальным соблазном.
 – Вот ты где! – воскликнул Вик. – Я потерял тебя в толпе.
 – Просто сделала несколько снимков лиц, – пробормотала она, поднимая камеру.
 – Те же старые, блестящие лица, – заметил он. – Они все те же, не так ли, Даная? И чтобы удовлетворить этих женщин, ты расшибаешься в лепешку?
 – Это не так, – ответила она, яростно глядя на него. – Индустрия моды – одна из основных отраслей национальной экономики, и я помогаю поддерживать ее. Мои фотографии помогают продавать товары на миллионы долларов.
 – Правильно, хорошо. Если это то, что делает тебя счастливой. Безусловно, в этом ты хороша, Даная. Могу поклясться, что ты продаешь больше моделей, чем кто-либо.
 – Черт побери, – проговорила она сквозь зубы, – почему ты всегда стремишься уколоть меня?
 Взяв ее за руку, он отвел ее в сторону от толпы.
 – Потому что я думаю, что ты слишком талантлива для всего этого. Ты слишком сильная, слишком настоящая, чтобы оставаться в этом мире блеска навсегда. Тебе нужно расти, взрослеть, тебе нужно доказать самой себе, что ты способна на большее. А я знаю, что ты это можешь, Даная. Вот почему я все время пытаюсь уколоть тебя.
 – А что ты предлагаешь мне сделать со всем этим? – спросила она зло. – Ты что думаешь, я откажусь от того, для чего работала, от всего, что зарабатывала? А я скажу тебе, что достаточно, Вик Ломбарди. В дюжину раз больше, чем зарабатываешь ты!
 Вик холодно посмотрел на нее.
 – Ты права, – сказал он наконец-то. – Ведь деньги – мерило настоящего успеха в Америке. Хорошо, извини меня, Даная. Мне нужно работать. В конце концов, я должен зарабатывать себе на хлеб.
 Повернувшись спиной, он исчез в элегантной толпе.
 «Боже, – думала Даная, у нее заболела голова. – Что он хочет, чтобы я делала? Летела в Бейрут? Рисковала жизнью, как это делает он, делая снимки разрушенных домов и старых женщин в черных платьях? Я не примирилась с Брахманом, из кожи вон лезла все эти годы, чтобы добиться всего. Я хороша в том, что делаю, черт побери, все говорят, что я – лучшая в этом. Какого черта я здесь делаю?» С чувством вины она вспомнила съемки, которые отменила… Она рисковала карьерой из-за мужчины. И разве это не то, чего она клялась никогда не допускать?
 Стараясь справиться со слезами, она направилась в дамскую комнату. Наклонившись над раковиной, она подставила руки под струю воды и прикладывала их к лицу. Все было плохо, у них никогда ничего не получится. Даже если она любит его, их разделял на разные миры их образ мыслей…
 Лучше, если она просто исчезнет, думала она, беря сумочку и камеру, она потихоньку уйдет и вернется в Нью-Йорк, где ей и место. Может, Вик будет так занят, что не заметит ее отсутствия.




 ГЛАВА 24


 Идиллический пейзаж территории Принстона с аккуратно подстриженными зелеными лужайками и красивыми зданиями, в которых причудливо сплелись несколько стилей – белый колониальный, готический и модерн, – удивленным глазам Галы показался заполненным хорошенькими, уверенными в себе девушками. Даже чувствуя, что Маркус крепко держит ее за руку, она была не в своей тарелке.
 – Вот, это моя комната, – объявил Маркус, открывая дверь.
 Гала смотрела, совершенно ошарашенная тем беспорядком, который увидела внутри. Ее новая квартирка была маленькой, но она содержала ее в таком порядке, словно только что в нее въехала.
 – Ну, как тебе здесь нравится? – гордо спросил он. – Мой отец жил в этой самой комнате более двадцати лет назад.
 – Тогда здесь было более аккуратно? – спросила она, озадаченная хаосом.
 Освобождая стул, он смел все, что было на нем, на пол, разбросав книги и одежду.
 – Ты считаешь, что здесь беспорядок? Тебе нужно взглянуть, что делается в других комнатах! Тебе следует знать, Гала-Роза, что это – одна из лучших комнат на всей территории. Давай покажу, где я сплю. – Взяв ее за руку, он повел ее в л-образный альков, где были две узкие кровати, которые располагались где-то у потолка на длинных деревянных ходулях.
 Пространство под кроватью представляло собой водоворот из одежды, неустойчивых башен из книг, и несмотря на то что Гала не одобряла подобного, она рассмеялась.
 – А почему ты спишь так высоко? – требовательно спросила она.
 – Если кровати расположены так высоко над полом, то есть дополнительное пространство, как ты можешь заметить, а оно нам необходимо. Ну, теперь ты видела все – посмотрела, где я живу, – когда я не с тобой, конечно. Теперь я собираюсь повести тебя в бар и угостить пиццей.
 Бар был переполнен, и казалось, Маркус знал всех. Гала ревниво изучила всех девушек, с которыми поздоровался Маркус, заметив, как они причесаны – гладкие, блестящие волосы, длинные, иногда забранные назад при помощи эластичных резиночек в пучки или хвостики. На них были джемперы, блузки с аккуратными воротничками и бермуды, которые открывали длинные, загорелые ноги. У некоторых свитера были небрежно завязаны на бедрах или накинуты на плечи, и все были с книгами или ракетками и в глазах Галы имели вид занятых людей.
 Ослепленная их спокойной уверенностью, она внимательно разглядывала их, завидуя, что им доступен тот свободный мир молодости, о существовании которого она даже не подозревала, хотя и была с ними одного возраста. Она все бы отдала, чтобы быть одной из этих умных, свободных девушек, которые прогуливались по заросшей травой территории Принстона и выглядели так, словно принадлежали этому месту.
 Маркус наблюдал смену выражений, которые пробегали по ее лицу, думая о том, что ее волнует. Нежная, обворожительная красота Галы скрывала множество эмоций: неуверенность, страх, сомнения. Было просто удивительно, как девушка, которой пришлось пройти через то, что прошла Гала, выжила и осталась такой неискушенной, не тронутой правдой жизни. Она была самой неуверенной в себе девушкой, которую он когда-либо встречал, и самой ранимой. История ее жизни глубоко тронула его. Он влюбился в нее сразу, как только встретил, но она была такой хрупкой, с таким тонким чувством самооценки, что он боялся задеть его, сделав неверное движение. Он хотел, чтобы она доверяла ему, безгранично верила, что он не обидит и всегда будет любить ее. Потому что, разумеется, он будет любить ее. Она очаровывала его, интриговала, привлекала простотой и отсутствием тщеславия. Гала была знаменита, ее лицо знала вся страна, и в то же время он знал, что она совершенно не осознавала того, что каждая девушка в зале с завистью рассматривала ее, оценивая, как она выглядит, ее стиль, само ее присутствие. Сегодня, так как она не работала, на ней не было макияжа, а ее волосы цвета меда падали прямыми, простыми прядями на широко распахнутые глаза. На ней была простая спортивная юбка и голубая ковбойская рубашка, схваченная у шеи огромной серебряной булавкой с бирюзой, и простые туфли без каблуков.
 Гала выглядела безупречно одетой молоденькой девушкой, ее волосы источали изысканный аромат трав, а ногти покрыты неожиданно ярким лаком цвета фуксии. Дотронувшись до ее прохладной руки, Маркус прервал ее раздумья.
 – Бог с ними, – прошептал он.
 – О… я просто думала… нет, ничего… в самом деле, ничего.
 – Позволь я скажу тебе. Ты думала о том, какие они все хорошенькие. Конечно, они очень хорошенькие. А они думают, как великолепно ты выглядишь. Разве ты не видела, как они рассматривали тебя? Они, вероятно, никогда не видели знаменитой модели и, конечно, такой красивой.
 – Но эти девушки – мои ровесницы, Маркус, – грустно сказала она, – и они здесь, в этом прекрасном колледже, не знают никаких забот, у них великолепное будущее. Я чувствую, насколько далека от этого.
 – Этим девочкам пришлось работать, как проклятым, чтобы попасть сюда, – резко ответил Маркус. – И многие, чтобы оставаться здесь, вынуждены работать. Может быть, тебе кажется, что здесь один большой клуб и все мы только и делаем, что болтаемся и ходим по вечеринкам, но мы – вполне серьезная компания. И все мы считаем, что время, проведенное здесь, это ставка на будущее, фундамент будущего здания. Ты прошла другой путь, вот и все. Это был более жесткий и одинокий путь, но ты как раз в начале долгой и удачной карьеры. Разве ты не понимаешь, что эти девочки завидуют тебе? Что в их глазах ты – самая счастливая, та, которой восхищаются, и та, которой подражают?
 Она смотрела на него с удивлением. Почему они должны завидовать ей, в конце концов, она не была кем-то нереальным, просто тело, на которое вешают одежду, лицо для Данаи, с которого она делает снимки.
 Повернув ее руку ладошкой вверх, он нежно поцеловал ее.
 – Что мне делать с тобой, Гала-Роза? – простонал он.
 – Это поэтому тебе нравится быть со мной? – подозрительно спросила она. – Ты хочешь, чтобы тебя видели со знаменитой моделью?
 Маркус не знал, смеяться ему или сердиться.
 – Я забуду, что ты это сказала, Гала, – спокойно ответил он. Она смутилась. Как могла она сказать такую глупость?
 Маркусу Ройлу не нужна была модель, висящая на его руке, чтобы привлечь к себе внимание. Он был очень привлекателен, богат, очарователен и так мил… Он мог бы выбирать из дюжины моделей, если бы захотел, и любую девушку из сидящих в этом зале.
 – Извини, – прошептала она, – давай не будем ссориться.
 – Хорошо, – согласился он, – но пришло время поговорить о том, что Даная Лоренс отгораживает тебя от жизни узорчатым занавесом. Разве ты не понимаешь, что она управляет твоей жизнью? Если Даная говорит тебе, что ты выглядишь великолепно, ты веришь ей. Ты позволяешь Данае говорить тебе, что есть, а что нет, и держу пари, ты не признаешься ей, что сегодня вечером ела пиццу. Даная говорит тебе, когда ложиться спать, когда вставать, когда и куда приходить – в тренажерный зал, клуб здоровья, студию и на вечер… Черт возьми, я чуть ли не должен согласовать с Данаей, прежде чем назначить тебе свидание!
 – Но, Маркус! – воскликнула она расстроенно. – Ты должен понять, что если бы не Даная, я была бы нигде – и ничем! Даная подобрала меня в дыре, изменила меня, она сделала из меня Галу-Розу…
 – Это все ерунда. Даная не сделала тебя, она только раскрыла то, что было в тебе! Это было не очень сложно – придать тебе блеск, чтобы ты подходила под то, что ей было нужно. Но что ей на самом деле было нужно, так это ты – Гала-Хильда, твоя личность, та, кем ты стала. Это твоя личность, это ты – известная модель, а не кукла из папье-маше Данаи Лоренс. И кроме того, – добавил он, перегибаясь через стол, напряженно глядя в ее глаза, – это тебя, Гала-Хильда-Роза, я люблю.
 Он любил ее, она была уверена в этом сейчас… Ему не нужен был просто образ на рекламном щите или в журнале, ему нужен был человек, нужна она.
 – Я тоже люблю тебя, – прошептала она, не замечая официанта-студента в футболке с красными полосами, который ждал у стола с пиццей гигантских размеров.
 – Хорошо, ребята, – нетерпеливо вскричал он, – прервитесь на этом! Давайте разберемся… Полпорции колбасок, половина грибов, так?
 Их руки неохотно разомкнулись, когда он поставил пиццу на стол между ними.
 – Два пива, – сказал он. – Сейчас принесу.
 – Ты выйдешь за меня замуж, Гала? – спросил Маркус, обращаясь к ней через пиццу.
 – Да, – прошептала она счастливо. – Да, Маркус, я выйду за тебя замуж.
 Скрестив пальцы под столом, Гала надеялась, что он поймет, что сначала ей придется поговорить с Данаей, хотя… И убедиться, что она понимает.




 ГЛАВА 25


 Кругосветный круиз занимал Рашель Ройл так долго, она так часто строила планы этой поездки со своим мужем, но как бы то ни было, когда пришло время заказывать шикарные апартаменты, она выбрала patio [23] на палубе лайнера.
 У Мориса всегда находилась дюжина других дел, которые оказывались важнее. Конечно, это была работа. Она всегда говорила ему, что он слишком много работает и должен поехать в отпуск. Но Морис был по природе исключительно трудолюбив, работа – вот что играло главную роль в его жизни, и, вероятно, это и убило его.
 Жаль, думала Рашель, что Морис не воспользовался этой возможностью, когда был жив, потому что ей в конце концов пришлось отправиться в вояж одной. Кругосветный круиз на лайнере «Королева Елизавета II» был очень приятным.
 Изучая свою внешность в зеркале «роллс-ройса», она пригладила выбившуюся прядь седых волос, восхитившись цветом лица, которое было чуть-чуть тронуто солнцем. Это был более здоровый тон, чем просто загар, и конечно, она была более чем осторожна, пользуясь кремом против загара Эсти Лаудер и всегда надевая шляпу с широкими полями. Она откинулась на мягкие серые подушки, а Уоррен вел большую машину, с толчками и остановками, по всегда заполненной автомобилями Уолл-стрит, домой.
 Круиз был интересен и познавателен. Конечно, там были люди, которых никто и никогда не удостоит приглашения в дом, – шумная, яркая группа молодых людей, – и там было очень много людей, которые считали, что просто достаточное количество денег дает им право быть принятыми в элитный клуб, к которому она принадлежала. Ее узкий круг, как она любила думать, очень быстро определился естественным путем взаимных оценок и исключений. И они прекрасно ладили друг с другом, общаясь в своем замкнутом кругу, вместе ужиная и проводя время на коктейлях, а потом в тишине и покое комнаты для карточных игр сидели за бриджем, совершенно не желая и близко подходить к вечеринке, где собирались любители диско. «Прекрасно провела время», – думала Рашель. Среди ее новых друзей уже шли разговоры о поездке в круиз в следующем году, и разве она не знала, что есть люди, которые ездят в круиз каждый год? Теперь Рашель знала почему, хотя, если бы кто-то предложил ей это раньше, пока она сама не побывала в круизе, она посмеялась бы как над чем-то очень забавным.
 Теперь, когда она возвращалась домой и была на суше, она даже боялась, что будет скучать по жизни на корабле. В самом деле, ее большая квартира будет казаться очень пустынной и одинокой.
 «Но все же, – думала Рашель, глядя из окна на уличное движение Манхэттена, – мне есть чем это заменить». Сегодня она увидится со своим сыном, потому что сегодня был ее день рождения, а он всегда приезжал к ней ужинать в этот вечер. И разумеется, Харрисон придет с Джесси-Энн. Она узнает последние новости: как идут дела в компании, что получилось, а что нет, услышит рассказы о младшем внуке. Узнает о новом каталоге и выборе модели «Ройл». И еще у нее была кипа чудесных приглашений, над которыми стоило подумать. Ее приезда ждали в лучших домах Далласа и Хьюстона, на плантации в Вирджинии и в нескольких солидных домах Англии и Франции… И все они – чудесные люди. На самом деле, она несколько увлеклась развлечениями, и было приятно оказаться опять дома и самой следить за всем.
 Сейчас Гала была одной из самых высокооплачиваемых моделей, и именно Даная настояла на том, чтобы она купила квартиру. Сама мысль иметь собственную квартиру показалась бы неосуществимой мечтой без помощи и поддержки Данаи, но теперь появилась крошечная квартирка. Оставалась еще часть суммы, которую нужно было выплатить, но тем не менее квартира была ее собственной. Она оформила квартиру в белом цвете, чтобы уничтожить безрадостные воспоминания о мрачных, серо-коричневых комнатах, в которых вынуждена была жить в Лондоне. Гала засияла в окружении белого цвета, диванов, ковров, простых белых шелковых штор. Даже ванная комната была выложена белой плиткой, белой была и плита на кухне.
 Она сразу же развешивала одежду, убирала обувь в просторные шкафы и ходила босиком, чтобы не пачкать белый, мягкий ковер. Она часто украшала квартиру огромными букетами белых цветов, расставляя их на стеклянных полках, кофейном столике и совсем маленьком письменном столе – подарке Джесси-Энн на новоселье, который был точной копией голубого стола Джесси-Энн. Марк подарил ей большую, превосходно изогнутую белую раковину, которую он когда-то нашел на пляже Эльютеры, и она лежала рядом с белыми часами, украшенными эмалью (Боже упаси, если она когда-нибудь опоздает на работу), на белом лакированном столике у кровати.
 Маркус растянулся на белой софе с ногами, уютно покоившимися на стеклянном кофейном столике, руки заложены за голову, и выглядел при этом очень довольным. Гала сидела на краешке стула, на переносице – маленькая морщинка недовольства, руки крепко стиснуты. Она думала, что в таком настроении Маркус был точной копией Харрисона, фотография которого стояла на столе Джесси-Энн: тот же подбородок, такой же правильный, прямой нос, твердые губы. Она никогда не встречала Харрисона Ройла, но готова была биться об заклад, что Маркус был его плоть от плоти.
 – Вот что, – предложил Маркус, – я возьму тебя поужинать. Как насчет того маленького французского ресторанчика, в который мы заходили пару недель назад, там, где тебе понравилось? Или всегда есть «Корнеги Дели». – Он усмехнулся. – Я разрешу тебе выбрать.
 – Мне нельзя есть такую еду, – автоматически ответила она.
 – Тогда французский ресторан, мне там нравится.
 – Маркус, пожалуйста. Ты должен сегодня навестить свою бабушку, ты сам говорил мне, что всегда навещаешь ее в день рождения.
 – Ну, ладно. Я пойду. Но ты знаешь мои условия. – Он скрестил ноги на кофейном столике, глубже устраиваясь на софе, и выглядел так, будто был бы крайне доволен, если бы провел вот так несколько часов.
 Гала с отчаянием вздохнула. Он знал, почему она не пойдет с ним в гости к бабушке. С одной стороны, Рашель Ройл не приглашала ее – фактически она даже не знала о ее существовании. И Гала была совсем не уверена, что миссис Ройл одобрит ее отношения с Маркусом. Конечно, это известие такого рода, которое не должно обрушиться так внезапно, без какого-либо предварительного обсуждения и подготовки. Кроме того, то, что она слышала о Рашели Ройл от Джесси-Энн и Маркуса, более чем достаточно, чтобы Гала боялась встречи с ней.
 – Пойдем, Гала, – ласково уговаривал ее Маркус, ободряюще улыбаясь. – Пойдем со мной, пожалуйста! Все будет хорошо, я обещаю. Джесси-Энн обещала прийти, а ты знаешь, она любит тебя, и мой младший брат Джон, а он-то тебя обожает.
 – А твой отец – он не знает меня?
 – Мой отец – не проблема. Он сразу же попадет под твои чары. Он очень любит красивых женщин.
 – Но остается твоя бабушка, – твердо сказала Гала. – Как она будет себя чувствовать, когда ты приведешь на семейное торжество совершенно постороннего человека?
 – Но ты – член семьи, Гала. Ты станешь моей женой. – Встав с софы, он опустился перед ней на колени на белом ковре. Достав из кармана маленькую голубую коробочку ювелирной фирмы «Тиффани», он протянул ее Гале. – Первое кольцо из подарка-сюрприза, которое отец подарил маме, когда им было по семнадцать лет, – рассказал он ей. – Потом, когда они были помолвлены, он сделал точную копию этого кольца у Тиффани с настоящими бриллиантами и изумрудами. Ее похоронили в этих двух кольцах, но у Тиффани сохранился рисунок, и я заказал его для тебя, для нас. Я знаю, моя мама была бы очень рада, если бы ты тоже носила такое.
 Слезы счастья сияли в ее глазах, когда он надевал ей кольцо.
 – Маркус… оно такое красивое… – Она смотрела на кольцо, которое провозглашало всему миру, что Маркус любит ее. – Оно замечательное, – шептала она, когда он заключил ее в объятия. – Я так люблю тебя.
 – Теперь ты – официально будущая Ройл, – прошептал Маркус, нежно целуя ее руки. – Ты пойдешь со мной на ужин в честь дня рождения моей бабушки?
 Гала все еще сомневалась:
 – Я просто не уверена, что это – подходящее время, чтобы рассказать им… Разве мы не можем сохранить это в тайне? Просто на какое-то время?
 Даже сейчас, умоляя его, она думала не только о том, что ответит Маркус Ройл, но как отреагирует Даная на предложение… «О, почему жизнь так сложна?» – думала озадаченно Гала.
 – Никаких условий и сделок, – твердо ответил Маркус. – Я хочу, чтобы ты была моей женой и чтобы весь мир знал об этом. И ты должна хотеть того же.
 Она знала, что он прав, она должна гордиться, что Маркус любит ее, они поженятся и будут жить счастливо, как те девушки в романах Барбары Картленд, которым она завидовала и о которых читала, когда время медленно тянулось за столиком службы размещения. Неожиданно будущее показалось наполненным оптимизмом и счастьем. С Маркусом Ройлом она сможет выйти в мир… Все получится великолепно, она просто знала это…
 Маркус опять целовал ее, и Гала нежно обвила его шею руками, прижимаясь все теснее, проводя руками по густым, волнистым волосам. Она могла слышать гулкие удары его сердца, которое стучалось в ее. Прервав поцелуй, он прошептал:
 – Я так люблю тебя, так люблю, Гала…
 Она откинула голову назад, сияя от его прикосновений, пока он покрывал ее шею нежными поцелуями, а потом почувствовала его руку на груди, и ей захотелось, чтобы он никогда не прекращал ласкать ее, ей просто хотелось, чтобы он занимался с ней любовью, никогда не отпускал ее…
 – Гала, мы не можем… Я не должен… – застонал Маркус, отстраняя ее от себя.
 – Все хорошо, – лепетала она, сознавая, что его руки дрожали, когда касались ее. – Я хочу, чтобы ты…
 – И я хочу. Боже, ты должна знать это!
 Серые глаза Галы были широко раскрыты и полны желания, которым она отвечала на его желание, но она была самой невинной девушкой, которую он когда-либо встречал в жизни. То, как она хотела отдать ему себя, как отвечала на его порыв, заставило его колебаться.
 – Я не хочу брать тебя натиском, – шептал он, крепко держа ее за руки. – Скоро мы поженимся. Я могу подождать.
 Глаза Галы сияли и лучились любовью к нему, и нежность неукротимым фонтаном била в ней. Было ощущение такой чистой любви, что она знала, что ничего плохого не было бы в том, если бы они стали близки с Маркусом… Она только хотела подарить ему свою любовь…
 – Совсем не нужно ждать, дорогой, – прошептала она, нежно прижимаясь к нему щекой. – Мы всегда будем любить друг друга. Почему мы должны ждать?
 Она почувствовала твердые и в то же время нежные руки, она тонула в его глазах, а потом он целовал ее губы, не сдерживая страсть… И тогда Гала узнала, почувствовала, что любовь – это не только, когда ты отдаешь, но и когда берешь сама, требуешь от своего возлюбленного его поцелуев, рук, тела… Она тоже хотела трогать его, пробовать на вкус, брать… Глаза Галы закрыты в изнеможении, как Маркус просил ее, и она не знала, что любовь именно такова. Что все может быть так прекрасно.




 ГЛАВА 26


 Джесси-Энн сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы, и смотрела в серебряное зеркало на отражение Харрисона. Он выглядел усталым и рассеянным, будто слишком многое занимало его. Что-то волновало его в делах «Ройл»? Или, может быть, он неважно себя чувствовал? Она знала, что последнее время он много работал, слишком много – он всегда улетал куда-то: Лос-Анджелес, Дальний Восток, Европа. Расческа скользнула вниз по волосам, она прошла к нему через спальню.
 – Разреши мне помочь тебе, – сказала она, берясь за концы черного шелкового галстука и улыбаясь ему. Харрисон был уже одет к ужину у Рашели, и когда Джесси-Энн умело завязывала ему галстук, она невольно подумала о том, как красив ее муж. Она наклонила голову набок, рассматривая и оценивая новые морщинки на его лице.
 – Эй! – мягко позвала она. – Я когда-нибудь тебе говорила, что люблю тебя?
 – Припоминаю, что ты говорила мне это. – Серьезные темные лаза Харрисона встретились с ее взглядом.
 – Я никогда не говорю того, чего не имею в виду в действительности, – ответила она, и легкая улыбка тронула уголки ее губ.
 – Тогда я могу быть спокоен: ты все еще любишь меня.
 Это было сказано с такой грустью, что сердце Джесси-Энн дрогнуло.
 – Я не изменилась, Харрисон, – прошептала она. – Может быть, я виновата в том, что слишком занята в «Имиджисе», но это не означает, что я не люблю тебя. Это просто… ну, кажется, у нас не все в порядке, последнее время мы почти не разговариваем друг с другом.
 – Ты – занятая женщина, Джесси-Энн, – заметил он, надевая пиджак.
 – А ты – ужасно деловой мужчина! – неожиданно вспыхнула она. В конце концов, во всем была не только ее вина.
 – Это правда.
 – Черт возьми, Харрисон… Извини… просто… в эти дни у меня совсем сдали нервы. Может быть, в конечном итоге ты и прав и мне не нужно было начинать с «Имиджиса». Но сейчас я уже связана обязательствами; это как иметь ребенка, которого очень любишь. Ты хочешь нянчить его, заботиться о нем, наблюдать, как он растет, пока не повзрослеет и не займет полагающееся ему место в мире. И с этим связано столько проблем, – добавила она, думая об отвратительном письме, которое получила сегодня утром.
 – Я могу чем-нибудь помочь? – Харрисон выглядел озабоченным, и она почувствовала себя виноватой.
 – Это мне следует задать тебе такой вопрос. Ты похож на человека, который унаследовал заботы и проблемы всего мира. Мы не отдыхали больше года, – добавила она. – Может быть, это нам и нужно – провести пару недель на Эльютере. Мы даже можем оставить здесь несчастную няню и сами заниматься Джоном.
 – Звучит великолепно! Когда мы сможем уехать? Джесси-Энн погрустнела, когда вспомнила о своих обязательствах.
 – Правда, следующие две недели я буду занята. Мы открываем две новые студии, и я в самом деле должна быть на съемках с компанией «Авлон», и я не могу оставить Данаю одну, чтобы ее не похитили. Она стала немного безрассудной.
 – Дай мне знать, когда, – отрывисто ответил Харрисон. Он взглянул на часы: – Мы опаздываем на праздничный ужин к Рашели. Лучше одевайся, Джесси-Энн.
 – Извини, дорогой, – виновато выговорила она. – Я имею в виду наш отпуск. Я придумаю что-нибудь, обещаю. Я очень хочу побыть с тобой, вдали от всего этого. Я хочу, чтобы мы… чтобы мы вновь нашли друг друга.
 Харрисон выслушал все это без улыбки:
 – Ты не думаешь, что тебе лучше одеться, Джесси-Энн? Помни, что сегодня у Рашели будет возможность просмотреть новый каталог «Ройл». Сегодня вечером может разразиться война, Джесси-Энн.
 Боже! Она совсем забыла, что Рашель еще не видела каталог, ну конечно, она же три месяца была в круизе.
 – Не беспокойся, – добавил он. – Первоначальный объем продаж возрос, хотя нет сомнений в том, что она все еще будет противиться переменам.
 Джесси-Энн скользнула в шифоновый комбинезон, отличавшийся дорогой простотой, и ждала, пока Харрисон застегнет маленькие пуговички на шее. Он нежно прикасался губами к местам, до которых дотрагивались его пальцы, и она обернулась, успокоенная.
 – Я думала, что ты сердишься на меня! – воскликнула она, снова улыбаясь.
 – Как я могу сердиться на тебя, когда ты так выглядишь? – нежно ответил он. – А теперь поторопись.
 – Я готова, я готова, – кричала она, бегая по комнате, надевая серебряные сандалии и взяв сумочку. – Прекрасно! Рашель, мы уже идем!
 Рашель ждала до тех пор, пока не услышала, что Парсонс, ее служанка, проводила первых гостей в гостиную. Бросив взгляд на изысканные голубые с золотом эмалевые часы, стоящие на ее рабочем столе у огромных окон, выходящих на Парк-авеню, она отметила, что они опаздывали на десять минут. Это было особенностью Джесси-Энн, презрительно думала она. Как эта девушка смогла удержаться в бизнесе, где пунктуальность означала деньги, было выше ее понимания. Каталог «Ройл» лежал на ее столе, на блестящей обложке была изображена улыбающаяся семья, как это было заведено с тех пор, как Морис Ройл принял бразды правления у своего отца. Только теперь это выглядело несколько по-другому. Эта семья уже не была солидной, типичной средней американской семьей, которую привыкли видеть покупатели «Ройл». Не производило впечатления, что члены этой семьи коротают длинные зимние вечера у камина: мама вяжет или хлопочет, готовя ужин, отец занят газетами, а мальчик в это время восхищается роликовыми коньками, и девочка примеряет платье. Конечно, фотография была не совсем такой, нетерпеливо думала Рашель, но так или иначе обложка журнала «Ройл» всегда предлагала такую сцену и производила именно такое впечатление. Вы всегда точно знали, что увидите, когда раскроете журнал, – продукцию хорошего качества, ничего слишком модного и авангардного, потому что вы не можете позволить себе попасться в сети быстротечной моды. Солидная мебель, товары для дома, все, что может вам понадобиться, начиная с кухни и заканчивая садом, и все это – на привычно-надежных страницах «Ройл». А каждый член этой современно выглядевшей семьи держал блестящую золотую букву. Папа высоко поднимал большую букву «Л», причем папа был моложе, чем обычно на обложке «Ройл», слишком симпатичный и спортивный, как будто мог сбежать с этой страницы и поиграть в бейсбол, вместо того чтобы смотреть это по телевизору. Мама держала букву «О»; хорошенькое лицо со скромным макияжем и складной фигуркой, очень изысканная в шелковой блузке и льняной юбке, она была самим воплощением современной женщины. Девочка висела в крючке золотой «Y» в коротенькой рубашечке и облегающих брючках, с улыбкой, растянувшейся через все лицо, а мальчик двумя руками держал «L», изо всех сил стараясь сохранить равновесие на роликовых коньках. Пара маленьких хорошеньких желто-розовых ботиночек прислонилась к букве «Е», а апостроф, которым заканчивалось слово, поддерживался огромным ногтем на фоне ярко-голубого неба, и забавный маленький щенок, который, казалось, только что выбрался из пруда, упирался лапками в заключительную «S».
 Все это, раздраженно думала Рашель, выполнено в чрезвычайно дурном вкусе. Фотографии были полной катастрофой. Гарнитуры для дома выглядели слишком дорогими, это оттолкнет покупателей «Ройл». Что касается страниц, где демонстрировались купальные костюмы, – о! – они были вызывающе сексуальны, даже Она видела это! Это катастрофа, и объем продаж за этот квартал непременно подтвердит это.
 Сегодня Харрисону придется ответить на многие вопросы, мрачно думала она. Пусть попробует защищать Джесси-Энн. Теперь Рашель понимала, почему та позаботилась о том, чтобы не показать ей каталог до ее отъезда в круиз. Это больше никогда не повторится, клялась Рашель, она лично проследит! Держа каталог в руке, она прошла в гостиную, но остановилась в удивлении, увидев Маркуса рядом с девушкой.
 – Бабушка Ройл! – воскликнул он, направляясь к ней и обнимая ее. – С днем рождения – и с приездом домой! Боже, бабушка, что они делали – морили тебя голодом во время круиза? Разве вас там не кормили? В тебе ничего не осталось, ты легкая как перышко! – Сильные руки подхватили Рашель и закружили.
 – Маркус, прошу тебя! – вскричала она помимо своей воли. Она находила своего внука неотразимо обаятельным еще с того времени, когда он был мальчиком. Он был очарователен, и с тех пор как Морис умер, только Маркус владел ключом от ее сердца.
 – Я не знала, что ты приведешь с собой гостью, – сказала она, пристально глядя на Галу.
 – Это совершенно особый гость, ба, почетный гость, – ответил Маркус. – Разреши представить тебе мою невесту, Галу-Розу. Гала, это моя бабушка.
 – Ты сказал «невеста»? – спросила Рашель, оглушенная этой новостью.
 – Да, конечно, ба. Я очень горжусь тем, что могу объявить, что Гала-Роза согласилась стать моей женой.
 Рашель закрыла глаза, все еще сжимая в руке каталог. Это было слишком – слишком смешно, – что он думает о женитьбе или даже помолвке. Он слишком молод и еще учится в колледже… И кто эта девушка?
 Она не принадлежала к семье, с которой Рашель была знакома лично, – а она знала всех. Наконец-то открыв глаза, она встретила вызывающий взгляд Маркуса, но впервые в жизни Рашель не нашлась что сказать.
 – Я, да… Твой отец знает об этом? – наконец-то спросила она.
 – Нет, ты узнала об этом первая, бабушка. Мы сами только что это решили, правда? – Он улыбнулся Гале. – Разве ты не хочешь поздравить нас, бабушка? По крайней мере, подойди и познакомься с Галой – она здесь для того, чтобы ты могла узнать ее получше.
 – Конечно, я не собираюсь поздравлять вас с тем, что, думаю, на какое-то мгновение юношеское сумасшествие у тебя и… – она взглянула на Гала, – мисс Роза, так ведь?
 – Гала-Роза, как Джесси-Энн, – пробормотала Гала, застывшая под ледяным взглядом Рашели. Пожилая женщина изучала ее с головы до ног, и инстинктивно Гала выпрямилась, вызывающе подняв голову. «Я – Гала-Роза, знаменитая модель, – твердила она про себя. – У меня есть успех, и я зарабатываю больше, чем предполагала… И Маркус Ройл любит меня, я ношу его кольцо, и мое тело все еще хранит тепло его тела. Я горжусь собой. И Маркусом горжусь тоже. Будь я проклята, если подчинюсь власти этой пожилой дамы».
 – Гала-Роза, – продолжала Рашель ровным голосом. – Да, дорогая, я вижу, вы очень молоды, но сразу должна вам сказать, что если вы думаете, что, выходя замуж за члена семьи Ройл, вы обеспечиваете себе кругленькое состояние при разводе, потому что совершенно очевидно, что развод состоится обязательно или даже запланирован с вашей стороны, разрешите прояснить раз и навсегда, что у Маркуса нет своих денег, пока он не вступит в права наследования в возрасте двадцати семи лет. Если вы планируете пожениться, то должны быть готовы к тому, чтобы поддерживать тот шикарный образ жизни, к которому он привык. Как ты знаешь, Маркус, – добавила она, поворачиваясь к внуку, – я планировала завещать тебе основную часть моего капитала, но если ты будешь продолжать настаивать на этой глупости, я вычеркну тебя из завещания.
 – Бабушка, подожди минуту! – воскликнул Маркус. – Я предложил Гале выйти за меня замуж. За меня, Маркуса, а не за наследство семьи Ройл. Боже мой, бабушка Ройл, ты всегда думала, что мир вращается вокруг семейного бизнеса и наших денег. Позволь сказать тебе, что на этот раз ты поняла все не так.
 – Все в порядке, Маркус, – сказала Гала. Ее голос неожиданно громко прозвучал в тишине комнаты. – Миссис Ройл, нет нужды запугивать меня или Маркуса вашими деньгами. Я зарабатываю много денег в качестве модели, и Маркус может располагать ими, когда захочет.
 – А, еще одна модель! – выпалила Рашель. – Как будто то, что вы зарабатываете, можно сравнить с состоянием!
 Харрисон задержался в дверях, сразу оценив напряженность сцены, которая разыгрывалась в гостиной. Он встретился глазами на мгновение со взглядом Джесси-Энн, а потом возвратился к Маркусу и красивой светловолосой девушке, которая стояла лицом к его матери, и то, что между ними происходило, совершенно очевидно можно было назвать сражением.
 – Что здесь происходит? – шепотом спросил он Джесси-Энн. – И кто эта девушка?
 – Если я правильно поняла, – пробормотала она, затягивая Харрисона обратно в холл, – я бы сказала, что Маркус только что сказал Рашели, что он влюблен в Галу-Розу. Может быть, даже, что он хочет жениться на ней.
 – Влюблен? Жениться? Но кто она? Как получилось, что я ни разу не встречался с ней, если Маркус ею так интересуется? И как бы там ни было, он слишком молод, чтобы жениться.
 – Гала-Роза – английская модель Данаи, она совершенно очаровательна, милая, нежная девушка, которая делает большие успехи, и очень быстро. Ты не встречался с ней, Харрисон, потому что не часто бывал дома в эти дни. И разве ты не помнишь, сколько лет было тебе самому, когда ты впервые влюбился и женился? Каков отец, таков и сын, разве не так говорят?
 – Но, черт возьми, Джесси-Энн, я знал Мишель всю свою жизнь, это совсем другое. Я хочу сказать, сколько Маркус знает эту девушку… несколько недель? Пару месяцев?
 Она посмотрела на него несколько озадаченно:
 – Может быть, это не очень хороший пример, – спокойно ответила она, – но сколько времени мы знали друг друга, прежде чем поженились? Несколько недель? Меньше чем пару месяцев – всего две недели.
 Почему ты считаешь, что Маркус будет вести себя иначе, чем родной отец? И кроме того, я вполне уверена, что он любит Галу. О, Харрисон, это самое прекрасное зрелище на свете – двое красивых молодых людей отчаянно влюблены друг в друга. Это Ромео и Джульетта!
 Темные глаза Харрисона встретились с ее, но она не смогла определить их выражение: слишком много мыслей, слишком много изменений…
 – Ну, теперь, – ответил он задумчиво, – может, нам лучше войти и следить за ситуацией, пока моя мама не покончила с истинной любовью. – Взяв ее за руку, он нежно поцеловал ее. – Я рад, что женился на тебе, Джесси-Энн, – прошептал он, даже после того, как узнал тебя как следует. Но…
 – Но? – спросила она, ее голубые глаза сияли, как звезды.
 – Но… нам лучше поспешить на помощь этим юным созданиям.
 Рука об руку, улыбаясь, они вошли в гостиную.
 – С днем рождения, мама, – сказал Харрисон, – с приездом домой. Похоже, что круиз пошел тебе на пользу, ты прекрасно выглядишь, правда, немного возбуждена. – Глаза блеснули, когда он целовал ее в обе щеки, потом слегка отстранил, рассматривая ледяное лицо матери. – Да, определенно ты хорошо выглядишь, мама. Как жаль, что тебе ни разу не удалось уговорить отца поехать с тобой.
 – Хорошо что сегодня отца нет с нами, – ответила Рашель, протягивая толстый каталог «Ройл». – Это катастрофа, да к тому же еще и это… – Она жестом указала на Маркуса и Галу, стоящих посредине комнаты, держась за руки. – Это фиаско, он, должно быть, переворачивается в гробу!
 – На вас это не похоже, Рашель! – воскликнула Джесси-Энн, целуя, как положено, свою свекровь.
 – Рад видеть тебя, Маркус, – сказал Харрисон, обнимая его. – А это, конечно, Гала-Роза. Я столько слышал о вас от Джесси-Энн. – Взяв обеими руками руку Галы, он добавил: – Я должен сказать, все, что она говорила, было чрезвычайно лестным, но сейчас я убедился, что она права.
 Гала почувствовала прилив облегчения, где-то в желудке отпустило напряжение. По крайней мере, сегодня не придется сражаться сразу со всей семьей Ройлов.
 – Могу сказать вам также прямо сейчас, что мы с Галой помолвлены и поженимся, – произнес Маркус, устало наблюдая за реакцией отца.
 – Помолвлены? Это правда? Хорошо, хотя это несколько неожиданно, думаю, вы оба знаете, что делаете. Несколько минут назад Джесси-Энн напомнила мне, что я сам быстро женился. Поэтому как я могу возражать? Мои поздравления вам обоим. Означает ли это, что я должен поцеловать мою будущую невестку?
 Лицо Галы прояснилось, исчезло напряженное выражение.
 – Да, конечно, – сказала она, порывисто вскидывая руки на плечи Харрисона, – и благодарю вас, мистер Ройл.
 – Только одна маленькая деталь, – сказал он. – Я настаиваю, чтобы Маркус закончил колледж.
 – Ничто не остановит меня, – ответил Маркус, улыбнувшись. – Это будет долгий путь, папа, но однажды у Ройлов появится свой собственный архитектор, который будет проектировать их новые магазины.
 – О, – воскликнула Рашель, – ты знаешь мое мнение, Маркус, и позже я поговорю об этом с твоим отцом. Совершенно очевидно, что ты не только собираешься продолжить это безумие, но, кажется, еще и собираешься покинуть «Ройл». Конечно! Архитектура! А кто будет заниматься семейным бизнесом, когда твой отец отойдет от дел? По крайней мере, если дела будут идти так, как сейчас, маловероятно, что у Ройлов будут новые магазины.
 Швырнув блестящий каталог на черную лакированную поверхность стола, она строго взглянула на Джесси-Энн:
 – Должна спросить: эта пародия – ваших рук дело?
 – Конечно, все я не могу взять на себя, – скромно ответила Джесси-Энн. – Это произведение «Имиджиса».
 – Это позор! – кричала Рашель. Ее ноздри раздувались от гнева. – Как вы осмелились изменить традиции каталога и разочаровать несколько поколений преданных читателей?!
 – Так оно и есть, – Джесси-Энн неожиданно понравилась самой себе. Впервые в жизни Рашель наткнулась на сопротивление, с ее мнением не посчитались, и она вышла из игры. – Каталог «Ройл» стал несовременен, потерял стиль. Мы же снимали людей, которых каждый день можно встретить на городских улицах. Я знаю, что говорю, потому что выросла на одной из этих улиц.
 – Это безобразие! – выпалила Рашель, ткнув безупречно розовым ногтем в обложку. – Только посмотрите на… это животное!
 – Вы знаете, как это обычно бывает с собаками, – просто ответила Джесси-Энн, – они всегда что-нибудь натворят в самый неподходящий момент. Мы думали, это оживит обложку и придаст немного реальности.
 Рашель повернулась к сыну. Она была уверена, что ему, так же как и ей, не нравится каталог, несмотря на лояльное отношение к жене, но пусть попробует отрицать факты.
 – Совершенно очевидно, что цифры продаж за последние два месяца подтвердят, что этот новый образ «Ройл» – катастрофа, Харрисон. Я предлагаю просто переиздать каталог предыдущего года, сделав вставки по сезонной продукции. Мы должны вернуться к старому формату и выпустить новый каталог. Несомненно, что фотографы, которые много лет отработали на фирму, и те, которые лояльны по отношению к нам, сделают вполне приличное издание, в том стиле, который определил твой отец.
 – Дело обстоит не совсем так, мама. – Харрисон не хотел расстраивать мать еще больше, но она должна услышать правду. – Новый каталог имел огромный успех. Объем продаж возрос на тридцать семь процентов по сравнению с теми же месяцами прошлого года. И не только это. Каталог «Ройл» становится чем-то, что привлекает внимание коллекционеров. Это предмет разговоров знатоков, и «Имиджис» тоже у всех на устах. Каталог освещается в газетах, журналах, телевизионных передачах по всей стране. Я думаю, мама, что «Ройл» должна поблагодарить всех лиц, ответственных за выпуск – Джесси-Энн, Данаю Лоренс и Каролину Кортни. Они перенесли «Ройл» из сороковых в восьмидесятые годы, и думаю, это касается и остального персонала, когда я говорю, что мы все удовлетворены результатом.
 Рашель крепко ухватилась за край черного лакированного стола, думая о том, чтобы не упасть в обморок. Но нет, она не из тех, кто легко сдается, у нее всегда были твердые убеждения, и она не собиралась менять свои взгляды сейчас, даже если ей и придется несколько сменить тактику. Ей не хотелось терять Харрисона как союзника, поступая неразумно, и по той же причине ей не хотелось терять и внука.
 – Я не могу спорить с цифрами, – бесцветно выговорила она. – Кажется, я была не права. Думаю, что я просто намного старее, чем считала. Кажется, все, что я наговорила сегодня, было нехорошо и неправильно. – Она устало опустилась на маленький позолоченный стул, обтянутый красивой тканью, рисунок которой она сама разработала, и рассматривала их сквозь полуприкрытые веки.
 – Я думаю, Харрисон, ты должен открыть шампанское, похоже, сегодня нам есть что отметить, помимо моего дня рождения.
 – Бабушка, мы уходим, – сказал Маркус, беря Галу за руку и направляясь к двери.
 – Нет!
 Джесси-Энн с удивлением посмотрела на Рашель. Ее голос немного дрогнул, а глаза влажно блеснули. Может быть, от слез?
 – Подойдите ко мне, мы познакомимся с Галой Маркус, – сказала Рашель, выдавливая из себя улыбку. – Похоже, я вынуждена согласиться с вашим более верным суждением и просто предоставить молодым людям разобраться во всем самим. Мы выпьем за вашу помолвку и за успех каталога «Ройл». А потом все вместе поужинаем. Джесси-Энн, позвони, пожалуйста, Парсон и скажи, что Гала-Роза остается с нами. А потом хочу услышать от тебя, как поживает мой другой внук.
 Наблюдая за Рашелью, как она позволила Гале запечатлеть поцелуй на своей гладкой, прохладной щеке, Джесси-Энн подумала, что она что-то затевает, потому что совсем не в духе Рашели терять контроль за ситуацией. Единственное, в чем она была уверена, что это не последнее ее слово о женитьбе Маркуса и о каталоге.
 Этой ночью Джесси-Энн лежала, свернувшись калачиком в объятиях Харрисона, все еще разгоряченная, после того как они принадлежали друг другу, чувствуя себя более счастливой, чем за все эти месяцы. Она думала о том, что, может быть, то, что они видели счастливых Маркуса и Галу, заставило их обоих понять, что они теряют, и их любовь была актом соединения, подобно соединению судеб, не дав отнять то, что они имели. Неожиданно стало ясно, что самые важные вещи в ее жизни – муж и ребенок. Может быть, теперь, когда Каролина держит «Имиджис» под жестким контролем, она сможет понемногу отойти от бизнеса и больше времени проводить с Харрисоном? Потому что жизнь без «Имиджиса» была вполне возможна и терпима, но жизнь без Харрисона – немыслима.




 ГЛАВА 27


 Был понедельник, десять утра, когда Каролина с чувством радости осматривала свой офис. «Имиджис» быстро рос и состоял уже из четырех студий с настоящим офисом, где молодой и опытный секретарь принимал посетителей.
 Каждый из трех партнеров теперь имел свой просторный офис, а в самой дальней, длинной, просторной комнате, где было много воздуха, Лоринда следила за делопроизводством и платежами, охотясь за теми, кто просрочил платежи, как гончая, которая чует запах лисицы, и в это же время две молоденькие машинистки были поглощены работой за машинками.
 Каролина сама оформила свой офис, используя холодные оттенки серого и белого. В комнате был серый мягкий ковер, в котором утопали ноги, и серо-голубая софа, квадратный белый лакированный стол, и множество высоких густолиственных растений. Такая обстановка производила впечатление простоты и покоя. Она украсила стол букетом любимых роз и желтых маргариток, повесила маленький аккуратный пиджак от Анны Клейн на белый ствол дерева вешалки и остановилась у окна, рассматривая растения в белых цветочницах. На солнце листья отливали глянцем, и Каролина довольно улыбнулась. «Имиджис» единственное место на земле, где ей хотелось быть, после дома, в котором они жили с Келвином.
 Ей на самом деле нужно было больше места, потому что ее кабинет стал прибежищем для огромного количества людей, которые были клиентами «Имиджиса». И именно к Каролине прибегали модели в порыве гнева, чтобы выплеснуть то, что они думали по поводу своей прически или макияжа. И именно Каролина, очаровательная, за чашкой чаю, утешала их, давая им почувствовать, что ее волнует их карьера, их отношения с друзьями. Ее это волновало на самом деле. Все рок-музыканты заходили сюда в поисках поддержки и одобрения, а также договориться о снимках на альбом или рекламу.
 – Кола в холодильнике, – кратко говорила она им.
 Иногда случалось так, что ей не оставалось иного выхода, как закрывать глаза на определенные вещи, но она никогда не потворствовала ни одному случаю, где присутствовали наркотики.
 Не было сомнений в том, что она найдет свою помощницу, деловито просматривающей почту. «Имиджис» был похож на Бродвей: каждая из четырех студий ставила свое собственное шоу – утреннее и вечернее представление, и каждая студия имела свои отличительные черты, почерк и характер. Она руководила «Имиджис» с любовью, уделяя внимание каждому посетителю. А самой последней ее удачей было то, что она наняла повара, чтобы клиентам больше не приходилось в спешке бежать за угол или посылать за едой. И о том, что в «Имиджисе» был изысканный буфет, говорил весь мир моды и рекламы, и эта маленькая находка дополняла хорошо поставленное дело, привлекала новых клиентов.
 Деловитость, вежливость, культура были ключевыми понятиями, которые Каролина ввела в студиях. «Как мило с вашей стороны, что вы выбрали именно «Имиджис», – говорила она новым клиентам. – Уверена, что вы не пожалеете о своем выборе и решении обратиться именно к нам. Не забудьте сообщить нам о своих вкусах в напитках и еде. Наш повар великолепен. – И потом, в конце встречи, прощаясь и лучась улыбкой: – Так мило с вашей стороны…»
 Она всегда писала письма, подводящие итог проделанной работе, не только ответственным лицам из рекламных агентств и редакторам газет, но и не очень уверенным в себе участникам преуспевающих рок-групп, рекламные снимки которых делала Даная.
 «Мы с радостью ожидаем, что вы еще раз обратитесь к нам, – писала она. – Нам так понравились снимки. Спасибо, что пришли в «Имиджис»! – Она всегда следила за тем, чтобы постоянно был запас холодного вина или шампанского, которые подавали гостям, и уделила особое внимание группе с Си-Би-Эс, которая приехала, чтобы сделать десятиминутный репортаж об «Имиджисе», который был показан по всей стране в лучшее время, сразу после новостей, и неожиданно сделал их имена известными во всем мире.
 Больше не было проблемы поиска работы, работа сама шла в руки! Проблема заключалась в том, чтобы получить оплату за работу. Вчера Лоринда сообщила ей о резком сокращении прибылей в «Имиджис», и состояние с наличными деньгами было и в самом деле тревожным. Расширение фирмы стоило очень дорого, несмотря на то что Джесси-Энн была настолько увлечена новым проектом, что купила прилегающие к фирме здания на собственные деньги. Увеличивающиеся расходы плюс новая мебель плюс все необходимое для оборудования студий вытянули все наличные средства «Имиджиса», и их перерасход составлял уже такую цифру, которая заставила Каролину судорожно сглотнуть. Конечно, время от времени будут поступать платежи, думала она, открывая конверт маленьким ножичком с перламутровой ручкой, где оказался еще один счет, и если бы не устоявшееся, налаженное дело «Ройл» и к тому же активное участие в работе над каталогом следующего года, «Имиджис» мог оказаться в сложном положении.
 Отложив счет вместе с остальной корреспонденцией, которую нужно было передать Лоринде, она задумалась о помолвке Галы с Маркусом Ройлом. Она не могла сказать, что это было сюрпризом, потому что они так очевидно были поглощены друг другом, и это должно было быть единственным логическим завершением их отношений для всех, кроме Данаи. А что будет думать об этом Даная – это уже совсем другое дело. Слава Богу, она на несколько дней уехала из города. По крайней мере, это оттянет решение проблемы еще на какое-то непродолжительное время, потому что, совершенно очевидно, это повлечет за собой неприятности, когда Даная обнаружит, что ее протеже занята уже не только работой.
 Думая об этом, она вдруг вспомнила, что не знает, куда уехала Даная. Она просто позвонила и сказала: «Я уезжаю на несколько дней, вернусь на следующей неделе, к началу работы с Марриот. Пока!» И после этого прокола! «О Господи! – думала Каролина. – Остается надеяться, что она не одна и счастлива. Даная слишком одинока и слишком напряжена. Она сконцентрирована на работе, и ничто в ее жизни больше не имеет значения. Все заслуживают перерывов в работе и отдыха время от времени, – думала она, – и больше всех – их прекрасный, опытный фотограф».
 – Каролина? – Джесси-Энн заглянула в комнату. – Ты одна?
 Каролина пристально посмотрела на нее.
 – Ты очень бледна. Что случилось?
 – Просто мне позвонила Рашель Ройл, – объяснила с несчастным видом Джесси-Энн. – Она интересовалась, слышала ли я сплетни о Харрисоне и Мерри Макколл. Харрисон и Мерри Макколл, Каролина! Она сказала, что везде, в каждом журнале есть фотографии, где они вдвоем, в каждом журнале и колонке сплетен…
 – Ну, конечно, везде их фотографии, – перебила Каролина. – Мерри – модель «Ройл», а Харрисон вечно в разъездах, делая рекламу, поддержку и все, что только можно для нового силуэта… – Она взглянула на Джесси-Энн: сразу было заметно, что она испытывает сильную боль, и Каролина очень хотела, чтобы та поверила ее словам.
 – Я ответила, что ничего подобного не читала и у нас с Харрисоном прекрасные отношения…
 – Она просто хочет отомстить тебе за каталог, вот и все! – раздраженно воскликнула Каролина. – Старается все запутать в вашей жизни.
 – Дело в том, Каролина, – грустно сказала Джесси-Энн, – что до прошлых выходных дней у нас действительно все не ладилось. О, я знаю, что во всем виновата сама, мне нужно было больше времени проводить дома и не отдавать столько времени тому, чтобы поставить на ноги «Имиджис». Если бы я не спешила так удовлетворить свои честолюбивые замыслы… Совершенно очевидно, что я была слишком занята, чтобы читать сплетни о своем собственном муже! Он так много времени проводил в обществе Мерри…
 – Я уверена, что это были только деловые отношения, – дипломатично ответила Каролина. – Разве ты сама не сказала мне, как счастливы вы были в прошедшие выходные дни?
 – Это так, – произнесла она, просияв. – Может быть, я просто все придумываю теперь, когда Рашель вздумала раскрыть мне глаза на сплетни.
 – У вас с Харрисоном всегда были такие великолепные отношения! – воскликнула Каролина. – Я всегда завидовала вам.
 – Пока не встретила Келвина, – смеясь, закончила Джесси-Энн.
 – Согласна.
 Они улыбнулись, понимая друг друга.
 – Хорошо, я возвращаюсь на работу, – сказала Джесси-Энн. – У меня встреча с Броди Флиттом через полчаса, хотя, думаю, на самом деле он хотел встретиться с Данаей. Кстати, где она?
 Каролина пожала плечами:
 – Все, что мы о ней знаем – она вернется на следующей неделе.
 Джесси-Энн подняла глаза к небесам:
 – Тайный любовник? Или уехала одна, вдвоем со своей камерой? Держу пари, что верно последнее. Броди Флитту придется пережить нелегкие времена с нашей Данаей. Пока! – Она порхнула по пушистому серому ковру к двери и на пороге обернулась, улыбаясь: – Знаешь что? Думаю, твой офис мне нравится больше, чем мой! Я просто уберу эти красные и голубые тона…
 – Тогда подожди, когда с нами расплатятся! – засмеялась Каролина. Но когда дверь закрылась, улыбка исчезла с ее лица. Не было сомнений, что Джесси-Энн метили в сердце, причем отравленной стрелой. Каролина надеялась, что Харрисон образумится, и благодарила Господа, что Келвин не был таким деятельным, как Харрисон. Она даже представить не могла Келвина, мчащегося через континенты в погоне за девушкой; ему были очень удобны их отношения, ему нравился их дом, чтобы еще утруждать себя погоней за девушкой. Каролина знала, что если бы его вынужденные поездки не были связаны с работой, он всегда поджидал бы ее возвращения с работы. Лежал бы с босыми ногами на софе, со слегка спутанными светлыми волосами, а серебристый кот Космосталь удобно устроился бы у него в ногах. Бутылка их любимого шампанского охлаждается в холодильнике, и может быть, перед обедом они занялись бы любовью, а может быть, после, но может быть, и до и после обеда – все зависело от настроения.
 Она громко рассмеялась от переполнявшего ее счастья. Ей хотелось прямо сейчас обнять Келвина и просто сказать ему, как она благодарна ему, что он сделал ее такой счастливой, такой безгранично счастливой.




 ГЛАВА 28


 Каролина с удивлением наблюдала, как Даная вихрем вылетела из студии, бросив через плечо своей ассистентке Фрости:
 – Ради Бога, согласуйте свои действия.
 С тех пор как месяц назад она вернулась из Вашингтона, казалось, она была на пределе. Больше, чем на пределе, думала Каролина. Она была похожа на одержимую женщину. Гримеры и парикмахеры скучали в безмолвии долгими часами, которые были вынуждены проводить в ожидании, модели тихонько переговаривались, с недоумением глядя на Данаю и за ее спиной делая друг другу знаки, что работать с ней просто невыносимо. Стилист Моника вынуждена была начать жевать бесконечные сладости, чтобы не нервничать, а бедная Фрости, разбросав всюду оборудование, старалась как-то влиять на нее и сдерживать, как готовый извергнуться вулкан.
 В самом деле, со стороны Данаи было совершенно нечестно так обращаться с людьми, думала Каролина. Но фотографии Данаи были фантастичны, самые лучшие журналы хотели с ней сотрудничать, она была дорогим гостем для редакторов журналов мод.
 Если вы работаете с Данаей, на вас падает отражение ее славы, поэтому, конечно, никто не уходил, но атмосфера в «Имиджисе» сильно изменилась. Каролине всегда нравилось думать, что «Имиджис» был чем-то вроде театрального клуба, где все друг друга знали и уважали талант каждой отдельной личности, но сейчас это больше напоминало какое-то провинциальное шоу с трагической развязкой. Даная-деспот – имя, которое прочно пристало к ней, хотя она об этом не знала, но Каролина очень опасалась, что они были правы.
 «Совершенно определенно в этом замешан мужчина, разве не так всегда происходит?» – мрачно думала Каролина, спускаясь по лестнице и направляясь в третью студию, чтобы выяснить, что там было не так на этот раз. Гала рассказала, что все это происходило из-за Вика Ломбарди, телерепортера, с которым Даная познакомилась на съемках на острове Харбор. И конечно, с ним Даная сбежала в Вашингтон, оставив их на растерзание толпам раздраженных клиентов, перед которыми им нечем было оправдываться. Если это был способ Данаи так выражать свои чувства, то, несомненно, их отношения зашли далеко.
 Она помедлила у дверей студии, пытаясь понять, что происходит внутри, но там царила тишина. Не было музыки, громких голосов, всхлипываний, смеха ребят из рок-группы. Больше не было ощущения, что здесь один за всех и все – за одного. Джесси-Энн и Даная были захвачены водоворотом событий собственной жизни и решали личные проблемы за счет «Имиджиса». А во всем виноваты мужчины!
 Открыв дверь, Каролина увидела мрачную молчаливую сцену. Гала в коротком облегающем черном шелковом платье стояла, печально прислонившись к белой стене, сбросив замшевые туфли на каблуках, на лице с безупречно-изысканным макияжем – выражение усталости. Чтобы поддержать ее, Каролина ободряюще улыбнулась и подумала, что Гала обладает некоей магической красотой даже в выражении крайней усталости.
 Фрости с банкой колы небрежно откинулась в кресле и выглядела бледной, но стойкой. Моника доедала какие-то сладости, обертки от двух конфет, съеденных раньше, скатанные в маленькие шарики, валялись под ногами. Гектор тихо курил в углу, хотя в «Имиджисе» курить было строго запрещено, а Изабель, облокотившись на ярко освещенный туалетный столик в уборной, внимательно разглядывала свое отражение в зеркале. Целый кронштейн изысканной одежды «от кутюр» нескольких лучших американских фирм ждал, пока Даная обратит на все это свое внимание, а рядом выстроились раскрытые чемоданы с аксессуарами – обувь, ремни, сумки, ленточки, шарфы.
 – Я думаю, бесполезно спрашивать, что не так, – произнесла Каролина со вздохом.
 – Все как обычно, только и всего, – пробормотала Моника, – обычная нахлобучка Данаи.
 – Не совсем обычная, – поправила Гала устало. – Просто она четыре часа потратила на то, чтобы снять это платье, и ей не нравится ни один из снимков. Она обвинила Монику, что она не могла при помощи аксессуаров добиться того эффекта, который нужен, кричала на Гектора, что мои волосы не так уложены, но мы пробовали причесать их несколько раз, предлагали разные прически, но она всех их ненавидит. Изабель меняла оттенки макияжа, пробовала золотой и бронзовый, потом перешла к пурпурно-розовым тонам, она пробовала изобразить невинный взгляд, потом взгляд умудренного опытом человека, но Данае ничего не понравилось, она ничем не была довольна. А бедная Фрости просто ничего не могла сделать правильно.
 – И во всем этом она винит Галу, – добавил Гектор. – Даная держит этого бедного ребенка под раскаленными лапами с одиннадцати утра, она даже не разрешила ей присесть, потому что платье настолько облегающее, что может расстегнуться… Моника должна стягивать его каждый раз, когда Изабель вынуждена переделывать макияж. Даже для всех нас это невыносимо, но только Бог знает, как терпит все это Гала! Знаешь, девочка, – сказал он, поворачиваясь к Гале, – ты – личико номер один Соединенных Штатов Америки. И ты не должна хлебать это дерьмо, ты можешь выбирать любую работу, какую захочешь, и любого фотографа.
 Гала посмотрела на свои отекшие ноги в туфлях, которые были на полразмера меньше и нещадно впивались.
 – Я уверена, что Даная не хотела нас обидеть, – прошептала она. – Просто глядя в объектив, она не видит того, что хотела бы видеть. И поэтому она расстроена, потеряна. Как вы не можете понять?
 – Если честно, то не могу, – холодно ответила Фрости. – Она так же, как и я, великолепно знает, что и ты и это платье – все выглядит изумительно. Ей действительно не так уж много приходится делать, чтобы покупатели были счастливы: просто выбрать нужный ракурс и хорошее освещение, а у нас определенно все это есть.
 – А ведет себя так, будто она – недоделанный Рембрандт, или некто в этом роде, – добавил Гектор, – и сводит нас всех с ума.
 Стоя в проеме двери, Даная холодно смотрела на них.
 – Это и в самом деле так, Гектор? Хорошо, если я свожу тебя с ума, тогда можешь уйти до того, как я тебя уволю.
 – Это мне подойдет, – выпалил Гектор, глядя на нее.
 – Вы, двое, прекратите, – резко сказала Каролина. – Совершенно ни к чему так далеко заходить. Ладно, у Данаи сегодня выходной день. Мы все имеем на это право, и ты тоже, Гектор. Вы люди, которые творят, и прекрасно знаете, что означает, когда все идет великолепно и все получается, и как тоскливо и безрадостно, когда неважно, что вы делаете, но нет этого полета и блеска. Дайте Данае отдохнуть, хорошо? Она так выкладывается, так старается в своих работах показать что-то совсем особенное.
 – Я старалась, – поправила ее Даная, – но на этом – все, Я просто ухожу.
 Они смотрели на нее, пораженные.
 – Что ты собираешься делать? – требовательно спросила Каролина.
 – Я ухожу. – Даная опустилась в кресло, откинулась на спинку и провела рукой по спутанным волосам, которые выглядели так, словно их разметал ураган.
 – Я позвонила редактору «Вог» и сказала, что к этой одежде нельзя добавить ничего нового, чтобы преподнести ее с другой стороны. У меня лучшая модель, а я – лучший фотограф, и я просто ненавижу то, что мы делаем!
 – Ты позвонила редактору «Вог» и сказала все это?
 – Конечно, сказала. – Даная принялась внимательно рассматривать что-то на потолке, будто там была фреска Микеланджело из Сикстинской капеллы, легкая морщина легла меж бровей. Она была похожа на ребенка, который знал, что вел себя плохо, сердито думала Каролина, но понимал, что держит взрослых в своих руках.
 – А нельзя ли узнать, что на это ответил редактор? – холодно осведомилась она.
 – Конечно. Она согласилась с моими новыми идеями.
 Взгляд Данаи нашел Галу – она все еще стояла, прислонившись к стене и все еще боялась сесть, чтобы не растянуть платье и держалась рукой за ноющую ногу.
 Они молча ждали, что еще скажет Даная, но она молчала.
 – Так, – начала Каролина, – а какая у тебя новая идея?
 – Я просто сказала ей, что эта одежда очень стандартна, очень однообразна, в ней нет ничего нового, и она согласилась со мной. Я сказала ей, что этой одежде нужен настоящий старомодный шик, тот, который можно было увидеть в одежде двадцатых-тридцатых годов. Для того чтобы показать эту одежду, чтобы превратить ее в волшебные одеяния для чувственных женщин, нужна великолепная обстановка и изысканные позы, чтобы женщины в этой одежде превращались в тех женщин, которые бросают вызов мужчинам. Подумай, Гала-Роза, ты готова к этому? – бросила она насмешливо.
 Гала пожала плечами:
 – Я сделаю все, что ты скажешь, Даная. Гектор глянул с отвращением.
 – Почему ты не постоишь за себя? – спросил он. – Что происходит с тобой, Гала-Роза?
 – Гала-Роза очень мила, вот и все, – ответила Даная. – Она знает, что больше никто не сделает ее такой, какая она сейчас. Без меня Галы-Розы не существует.
 Гектор посмотрел на Галу, ожидая, что она ответит, но Гала закусив губы, пунцово-красная, смотрела в пол.
 – Это еще хуже, чем я думал, – неприязненно воскликнул он. – Ты не только воображаешь себя Рембрандтом, Даная, ты изображаешь из себя Господа Бога!
 – А это так и есть в моем маленьком мире, – ответила Даная. – Кому это не нравится, могут уйти прямо сейчас.
 – Значит, это буду я, хорошо! – Не оглянувшись, Гектор пошел в уборную и принялся шумно собирать ножницы, фены, щетки, расчески, шампуни в свой портфель, бубня под нос что-то о зазнавшейся богине.
 – Гектор, пожалуйста, подожди! – Гала стояла в проеме двери, серые глаза умоляли его. – Она просто не знает, что говорит, она очень, очень… расстроена сейчас. Это тот парень. Я думаю, он очень обидел ее и поэтому она выплескивает свою обиду на нас, заставляя страдать. И нам достается то, через что она прошла сама, одна.
 Гектор прекратил лихорадочно собирать вещи.
 – Она сказала тебе это? – спросил он все еще злым голосом.
 – Да… нет. Ну, скажем, она частично рассказала все это. – Гала не хотела пересказывать Гектору подробности, но в ту ночь, когда Даная вернулась из Вашингтона, она позвонила ей и попросила немедленно прийти. Гала пришла и увидела рассерженную, готовую расплакаться Данаю и Вика Ломбарди. Она искала выход среди бутылок шаманского, решив по-своему утолить печали, хотя терпеть не могла вкуса спиртного.
 После второй бутылки сложилась история о том, что сказал ей Вик Ломбарди. Она не просила сочувствия или совета, она только просила, чтобы Гала была рядом, когда она вслух отстаивала свою правоту, настаивая на том, что права она, а он просто недооценивал ее работу, ее талант, ее личность. Потом она перешла к точке зрения Вика, плача и говоря, что, конечно, он прав – ее работа банальна, это просто технически хорошо выполненные снимки и она не научилась, как использовать это умение.
 – Она признает, что у меня есть талант – жаловалась она, – но теперь уже я не так уверена в этом. Я никогда раньше не сомневалась в себе, Гала, и это ужасно, лишает меня покоя, подрывает все, что я знала, на чем строила свою карьеру…
 – Поверь мне, – тихо сказала Гала Гектору, – Даная совсем не думает так, как говорит. Она злится на себя, а вовсе не на тебя, меня или любого из нас. Не уходи от нее, Гектор.
 Он не мог противиться умоляющему выражению глаз Галы и, несмотря на свой гнев, уже немного расслабился.
 – Хорошо, может, я тоже немного погорячился, – признал он. – Но, Боже, Гала, тебе не следует разрешать ей так разговаривать с собой. Это неправильно, и то, что она говорит, неправда!
 – Может быть, – ответила Гала еле слышно, но в глубине души знала, что это правда. Без Данаи Гала-Роза, модель, не существовала.
 – Пожалуйста, – начала Каролина, когда Гектор и Гала появились из уборной, – давайте сохраним все, как есть. Вы все нужны «Имиджису». Взглянем на вещи как они есть. Сама подумай, Даная, ты никогда не найдешь такого парикмахера, работой которого восхищалась бы так же, как работой Гектора, а ты, Гектор, знаешь, что Даная – лучший фотограф Нью-Йорка.
 – Хорошо, извините, ребята, – сказала Даная, и неожиданно ее лицо утратило то стальное выражение. – Признаю, что была сегодня неправа, и покончим с этим. Извините меня. Слушайте, я всех угощаю шампанским. И самого лучшего шампанского для моей команды! Ведь мы все еще одна команда, да? – Она победно улыбнулась, зеленые глаза сверкали. Ее желтый бант сполз на затылок с растрепанных медных волос, рукава белой шелковой блузки засучены по локоть, и Гала подумала, что она напоминает слишком худого игрока в теннис. Но казалось, только она видела напряжение за ослепительной улыбкой Данаи и беспокойным блеском глаз… Даная была более хрупкой и ранимой, чем они могли предположить.
 – Все в порядке, – согласился Гектор, подходя к Данае и целуя ее.
 – О, ради Бога, принесите шампанского, – простонала устало Фрости, в то время как остальные обнимали и целовали Данаю. – И давайте же сделаем это шоу!
 По дороге домой, сидя на заднем сиденье такси, Гала думала, как она скажет Маркусу, что в эти выходные она уезжает на работу… Даная не знала, как долго продлится это путешествие, она просто сказала, что недели на три, четыре, пять.
 – Это не просто фотографирование моделей, это будет фотоэссе моды. «Вог» планирует выпустить его в трех номерах. Это будет триумф, Гала, вершина моей карьеры. Пока.
 И это «пока» беспокоило Галу. Чего еще она хотела достигнуть? Дело в том, что Даная, со всей своей фантастической энергией, опустошала. Она устало откинулась на потертое сиденье такси. Она не обвиняла остальных, которые недоумевали, отчего она терпит от Данаи столько оскорблений. Она знала: они думают, что Даная оплела ее волшебными чарами, а Гала слишком слаба, чтобы бороться с волшебством, и может быть, так оно и было. Она смотрела на ноги в бело-серых туфлях, купленных всего несколько дней назад в роскошном и дорогом магазине на Мэдисон-авеню, вспоминая, как, бывало, она с тоской смотрела на витрины Бонд-стрит и те дешевенькие подделки, которые разваливались через несколько недель хождения по лондонским улицам в поисках работы. Сейчас у нее дюжина пар туфель от Россетти, платья от Валентино, одежда от Ральфа Лоренса, и если бы она захотела носить мех, то могла бы себе позволить купить его. У нее была своя квартира и то количество денег в банке, которое она считала огромным. Куда бы она ни шла, ее всюду узнавали, и она была блестящей моделью с ослепительным будущим. И что лучше всего, у нее была любовь Маркуса. Правда заключалась в том, что, не будь Данаи Лоренс, ничего бы этого у нее не было.
 Расплатившись с таксистом, она проскользнула сквозь хлопающие двери, торопясь миновать элегантно-скромное фойе, которое было больше, чем все комнаты дома в Йоркшире, вместе взятые. Свежие цветы меняли каждые два дня – огромные, великолепные букеты роз, гвоздик и лилий, а лифт, отделанный светлым деревом, был по величине таким же, как ее спальня в Гартвейте. Повернув ключ, она открыла дверь своей квартиры, красивой, белой квартиры. Дом, который принадлежал только ей, где все было новым, ни к чему не прикасались чужие руки. Она сама поддерживала чистоту и порядок, надев джинсы и подвязав волосы шарфом, возясь с пылесосом, стирая пыль, моя раковины и ванну, с особым удовольствием абсолютного владения. Сначала она, правду сказать, боялась жить на двадцатом этаже – она думала, что никогда не сможет привыкнуть к вертикальным зданиям Манхэттена, они возвращали старые кошмары и страхи о Вейне Брейсуэлле, неустойчиво балансирующем на крыше, а земля так далеко под ногами, но постепенно начала привыкать, и ей удалось выбросить это из головы.
 Сбросив изящные туфли, она, босая, прошла по мягкому белому ковру к телефону и включила автоответчик. Но от Маркуса сообщений не было, и, перейдя в спальню, она разделась и аккуратно развесила одежду. Стоя под резкими струями душа, она почувствовала, как усталость покидает ее ноющее тело; подняв голову, она подставила лицо воде, смочив волосы, смывая косметику и лак для волос, и с ними – напряжение рабочего дня.
 То, чего не понимал никто – это то, что она любила Данаю. Даная была ее настоящим другом. Для Галы было настоящим шоком понять, что больше не придется быть бедной и одинокой. А Даная, познавшая успех, была такой же одинокой, как Гала в Лондоне. Все, для чего жила Даная, была работа, и все вечера и шоу, которые посещала Даная, не могли заменить личной жизни. Когда Даная ночью возвращалась в пустую квартиру, ее телефон звонил, чтобы пригласить ее на открытие, или требовал ее присутствия и ее работ на демонстрации моделей, но никто никогда не звонил, чтобы сказать: «Привет, Даная!», а потом посмеяться и посплетничать. Гала знала, что Броди Флитт потихоньку ушел из жизни Данаи, и больше не звонил, потому что какой мужчина захочет ждать случая, чтобы Даная вдруг изменила свое решение? А сейчас такая же катастрофа произошла с Виком Ломбарди, и на этот раз рана была очень глубока.
 Она поможет Данае пережить это сложное время, как та помогла ей, клялась Гала, выходя из-под душа и вытираясь насухо, потому что друзья для этого и созданы. Если она сейчас откажется ехать с Данаей на съемки, то тогда этот крепкий, высокий, неколебимый фасад может треснуть и Даная будет уничтожена. Она просто надеялась, что Маркус поймет, вот и все.




 ГЛАВА 29


 Совершая привычный обход студий «Имиджис», Джесси-Энн печально думала о том, куда подевались радость и подъем. Дела шли прекрасно, слово «Имиджис» было на устах всего города, несмотря на то что они, как на качелях, раскачивались между черной и красной границей неплательщиков банка. Разве она не достигла успеха во всем, чем пыталась заниматься? В своей работе моделью? В «Имиджисе»? В браке и материнстве? Чего еще, спрашивала она себя, может желать женщина? Тогда почему не давало покоя это маленькое, беспокойное сомнение? Почему, когда «Имиджис» нуждался в ней, она стала сомневаться, а нужно ли ей ее детище?
 Она скажет Каролине, что собирается меньше заниматься работой, решила она, когда шла в свой офис. А потом постарается убедить Харрисона сделать то же самое. Сейчас их разделяло огромное расстояние. Он был в Японии две недели, и она скучала по нему, как сумасшедшая.
 Дверь в ее кабинет была открыта, и Лоринда раскладывала огромное количество бумаг на ее столе.
 – Привет, Лоринда! – поздоровалась она. – Еще работа для меня?
 – Несколько счетов. Я бы хотела, чтобы вы отдали распоряжение, прежде чем я оплачу их, – ответила Лоринда, отводя глаза от большого коричневого конверта, который она только что положила на поднос с корреспонденцией Джесси-Энн. Это был конверт с вырезками из газет, который она перепаковала, чтобы Джесси-Энн не узнала его.
 Сев в большое голубое кресло, Джесси-Энн взяла счета и на некоторых проставляла свои инициалы, чтобы Лоринда знала, что их можно оплатить, а некоторые откладывала, чтобы их просмотрела Каролина. Когда она возвращала их Лоринде. она увидела большой коричневый конверт.
 – Что это? – спросила она, улыбаясь. – Надеюсь, не счета?
 – Не знаю, – пробормотала Лоринда, направляясь к двери, – когда я вошла, конверт уже лежал… Хорошо, спасибо, Джесси-Энн.
 «Лоринда сегодня немного резка, – думала она, вскрывая большой конверт, – и ужасно торопится. Может быть, мы слишком загружаем девушку? Лучше потом переговорить об этом с Каролиной». Насколько она недолюбливала ее, настолько девушка хорошо делала свое дело, и ей не хотелось ее терять. Огромное количество вырезок высыпалось из конверта, и она решила, что это от еженедельной службы, которая присылала все, что появлялось в прессе об «Имиджисе». В замешательстве она смотрела на большое фото Харрисона и Мерри, танцующих щека к щеке в Сан-Франциско, потом еще одна фотография – смеющихся во время обеда в ресторане в Вашингтоне, и еще одна – у элегантного бассейна в Палм-Бич во Флориде. Она недоверчиво просмотрела подборку фотографий и колонки сплетен, задержавшись на фотографии Мерри и Харрисона в Японии за традиционным обеденным столом. На Мерри свободно задрапированное платье, она обнимала Харрисона за шею, прижимаясь к нему щекой.
 Поза была настолько интимна, что у Джесси-Энн не осталось сомнений, что Мерри знала ее мужа так же хорошо, как и она сама, а может быть, и лучше…
 Постоянно присутствующее чувство беспокойства, которое было раньше, выплыло на поверхность и обрело черты паники. Итак, Рашель была права в конце концов! И это послала Рашель? Могла ли Рашель быть такой жестокой, такой мстительной? Рассыпав вырезки по столу, она с щемящим сердцем увидела знакомый красный шрифт.
 «Тебе следует вымыть рот с мылом, – шептала она, читая записку. – Ужасный, жестокий, безумный человек». А потом реальность происходящего дошла до нее, и рыдания ключом забили где-то в горле. Горючие слезы полились из прекрасных голубых глаз, и она причитала:
 – Боже, сделай так, чтобы все это оказалось неправдой, пожалуйста… сделай, чтобы этого всего не было. – Но она знала, что это было, но даже не хотелось думать об этом, потому что было слишком больно. Ей не хотелось думать о Мерри – какая она хорошенькая, и очаровательная, и насколько доступна. И не хотелось думать о том, что Харрисон и Мерри вместе в Японии. Боль потерянной любви волной прокатилась по ней, и она смела вырезки в корзинку для бумаги. Через мгновение она уже проходила через голубые двери «Имиджиса» к такси, чтобы ехать домой. Домой? А был ли ее дом настоящим домом? Она помнила пригородный дом в стиле ранчо, чудесное детство – чистый дом, полный книг, журналов, пластинок, звонящий телефон, вкусные запахи, доносящиеся из кухни, друзья, которые постоянно заходили. Он был совсем обычный – маленький, потертый, веселый, настоящий дом…
 Слезы заливали лицо, и она вытерла их уже намокшим платком, а такси прокладывало себе дорогу сквозь потоки машин.
 – Не расстраивайтесь так, Джесси-Энн, – сказал водитель, узнав ее. – Вокруг всегда найдется полно мужчин! – Он узнал меня, думала она.
 Стоя в ожидании лифта, она с гневом думала: «Как Харрисон мог так со мной поступить? Как он посмел? Думал ли он о счастье маленького Джона, когда, чтобы побыть с Мерри Макколл, летел через континенты?» Дрожа от накопившейся ярости, она влетела в квартиру и сразу же прошла в детскую на второй этаж, нетерпеливо зовя няню.
 Джон заканчивал ужин, счастливо запустив пальцы в красное желе, которое стояло на подносе. Няня с удивлением смотрела на лицо Джесси-Энн со следами слез.
 – Упакуйте все, няня, – скомандовала Джесси-Энн, целуя Джона и вытирая желе с его лица. – Мы уезжаем.
 Няня с тревогой смотрела на нее: миссис Ройл выглядела очень расстроенной и совсем не походила на себя… Что-то произошло, она поняла это.
 – Но, миссис Ройл, мы уезжаем в отпуск?
 – Не в отпуск, няня. Просто упакуйте все вещи Джона, его игрушки… все. Мы уезжаем отсюда надолго.
 Няня почти почувствовала, как бледнеет.
 – Но, миссис Ройл, это слишком неожиданно. Я не смогу вот так, сразу, все собрать. И разве нам не нужно подождать мистера Ройла и поговорить с ним?
 – Мы не будем говорить с мистером Ройлом.
 – Мне необходимо время, – протестовала няня, зная, что подтверждаются самые худшие опасения относительно молодой миссис Ройл. Молодая женщина была слишком эксцентрична, металась и разрывалась между домом, работой и маленьким Джоном. Нет, решила няня, в этом не было ничего хорошего…
 – Возьмите прислугу, чтобы они помогли вам, – сказала Джесси-Энн, снимая трубку и набирая номер отеля.
 – Но, мадам, я думаю, что нам все же стоит поговорить сначала с мистером Ройлом. – Голос няни совсем затих, когда Джесси-Энн выразительно взглянула на нее. – Или, по крайней мере, с миссис Рашель Ройл…
 – Через час мы уезжаем отсюда, няня. Будьте готовы, – сказала Джесси-Энн.
 Через полтора часа она и Джон с дюжиной чемоданов и огромным количеством коробок с игрушками и недовольной няней переехали в лучшие апартаменты отеля «Карлайл».
 Джон возбужденно бегал из комнаты в комнату, раскрывая буфеты, шкафы, и крутил кран биде в ванной до тех пор, пока струя не взлетела так высоко, что чуть не достигла потолка. Няня выглядела несчастной, и чтобы успокоить свои английские нервы, ей требовался чай. А Джесси-Энн заперлась в роскошной безликой спальне и плакала.




 ГЛАВА 30


 Рашель Ройл обнаружила, что мир или ее маленькая часть этого мира всегда вращался для нее. Ей не оставляло труда получать от людей то, что она хотела, даже ее муж Морис отступал перед ее желаниями, хотя иногда жаловался, что слишком потакает ей. И Харрисон, казалось, всегда следовал курсу, выбранному ею для него, – хорошо учился в школе и колледже. Он женился на дочери друзей семьи, на девушке, которую она выбрала бы сама, и они родили сына, ее внука Маркуса. Она сделала все, чтобы облегчить ему этот первый ужасный год после смерти Мишель, но, казалось, он предпочитал не говорить о ее смерти. Харрисон пережил смерть жены так же, как и смерть отца. Она поняла, что он просто спокойно принял это, как и известие, что ему предстоит руководить семейным делом. В действительности она никогда не спрашивала его, чем он хочет заниматься, – как ее единственному сыну ему пришлось взять на себя обязанность управлять делами, и, конечно, он доказал, что она была права, особенно первые годы после смерти Мишель, когда он целиком посвятил себя работе, покупая компании и управляя другими компаниями, увеличивая доход «Ройл», пока не достиг уровня ведущих корпораций Америки.
 В самом деле, Харрисон был прекрасным сыном до тех пор, пока неожиданно не поддался очарованию этой глупенькой молодой манекенщицы, чья единственная заслуга была в том, что она подарила Рашели второго внука, наследника имени Ройлов и их империи.
 Когда няня позвонила, чтобы сообщить о переезде Джесси-Энн в гостиницу, Рашель поняла, что пришло время конфронтации. Она будет действовать, пока Харрисон ничего не узнал об этом.
 – Миссис Рашель Ройл здесь, мадам, – сказала няня. Она говорила с явным облегчением. Вероятно, сейчас все решится, думала она, и они смогут вернуться в их замечательную квартиру. Совершенно неразумно забирать мальчика из дома без ведома отца… Боже мой, нет. В Англии люди так не поступают, во всяком случае, в тех семьях, которые она знала. Если даже временами в семье возникают разногласия, об этом никто не знает… Жизнь протекает гладко и спокойно, в гостиной и в детской, и она уверена, что в спальне тоже было все в порядке.
 Рашель! Встав с широкой желтой софы, где она дремала, восстанавливая силы после всех бессонных ночей, Джесси-Энн мгновенно почувствовала себя неопрятной и помятой рядом со своей свекровью в безупречном бежевом, с отделкой цвета морской волны, костюме от Шанель.
 – Не буду напрасно тратить слова и время, Джесси-Энн. Достаточно сказать, что я здесь, чтобы забрать своего внука домой.
 Лицо Джесси-Энн стало пепельно-серого цвета. Она недоверчиво спросила:
 – Что вы сказали?
 – Отель – не место для маленького ребенка. Раз ты решила, причем сама, не думая еще о ком-либо, уехать, я предлагаю забрать Джонатана домой, к отцу. И так как Харрисон настолько занят, я останусь и буду присматривать за ним.
 Глубоко вздохнув, Джесси-Энн старалась сдержать свой гнев.
 – Как вы узнали, что я ушла от Харрисона? – требовательно спросила она. – Я сама решила это только вчера. Я даже не говорила с ним.
 – Точно. Ты просто взяла все в свои руки, ничего не обсудив. Ты разве не считаешь, что следовало бы сначала переговорить с Харрисоном, прежде чем увозить его сына?
 Сняв перчатки, Рашель аккуратно положила их в сумочку, автоматически поправив бриллиантовое кольцо с рубином.
 – Слава Богу, что среди домашней прислуги есть люди, имеющие хоть частицу здравого смысла, которые способны на разумные поступки, – холодно объяснила она.
 – Я поняла, – спокойно ответила Джесси-Энн. – Няня. Она всегда была на вашей стороне, Рашель.
 Стоя перед резным мраморным камином, Рашель бросила вызов Джесси-Энн – осмелится ли та бороться с ней?
 – Я скажу, чтобы няня упаковала вещи Джона и отвезла их вместе со мной домой, – решительно сказала Рашель. – Конечно, ты понимаешь, Джесси-Энн, что все, что я делаю, делаю в интересах этого мальчика. Ведь он – один из Ройлов.
 – Один из Ройлов! – воскликнула Джесси-Энн. – Вы – старая, глупая, назойливая женщина! Только потому, что всю свою жизнь вы прожили, как избалованная кошка, и вам во всем потакали и разрешали властвовать над всеми, вам кажется, что вы имеете право забрать моего сына! И если вы осмелитесь хотя бы попытаться, если вы хоть пальцем дотронетесь до Джона, мои адвокаты, и полиция, и районный прокурор появятся здесь настолько быстро, что вы будете думать, что же сразило вас! А это приобретет огласку, и тогда вы будете спрашивать, что же сразило Ройлов? Я выступлю в новостях в колонке светской хроники, чтобы рассказать, как вы пытались украсть моего сына. Они будут караулить вас у парадного, дожидаясь момента, чтобы сфотографировать вас, когда вы будете выходить из дома… Предупреждаю вас, Рашель, держитесь от нас подальше. То, что произошло, произошло между Харрисоном и мной. Это – наши жизни, и Джон – наш сын.
 Джесси-Энн наступала, как воинственная валькирия, и Рашель попятилась к двери.
 – Не воображайте, что можете отнять моего внука, – угрожала она, – потому что не сможете, и скоро в этом убедитесь.
 Дрожа, Джесси-Энн наблюдала, как дверь за Рашелью закрылась. «Даже сейчас, – думала Джесси-Энн, – эта женщина не хлопнула дверью». – Она направилась в комнату Джона, где, она знала, няня слушала их разговор.
 – Няня, упакуйте свои вещи и уезжайте. Вы уволены!
 Не обращая внимания на возмущенный вздох, она все еще дрожащей рукой сняла трубку. Она колебалась, думая, кому бы она могла позвонить, чтобы попросить о помощи. «Конечно, – неожиданно с облегчением подумала она. – Маркусу! Может, он знает, как обращаться с бабушкой».




 ГЛАВА 31


 Каролина торопливо шагала по солнечной стороне Третьей авеню, потому что неожиданно подул холодный ветер, и в осеннем воздухе почувствовалось дыхание зимы. Не обращая внимания на проезжающие машины, она порывисто шла, опустив голову, и хорошенькое озабоченное лицо пересекала морщинка тревоги.
 Финансовое положение «Имиджиса» неожиданно оказалось настолько тяжелым, а Джесси-Энн так поглощена проблемами личной жизни, что не с кем было обсудить проблему сложившегося кризиса. Даная была где-то в Кицбюэле, или Гренландии, или Вайоминге, делая новую серию фотографий Галы, но как бы там ни было, мрачно думала Каролина, она ничем не смогла бы помочь. Даная парила в небесах творчества и оставляла все деловые решения за ними. Ко всему прочему, последние два дня не выходила на работу Лоринда… Она даже не позвонила, чтобы сказать, когда появится, и Каролина думала, что она слишком больна, чтобы добраться до таксофона. Забавно, но у Лоринды не было телефона на крайний случай, такой, как этот.
 Усмехнувшись, Каролина вступила на полосу движения, когда переключился свет светофора, и ждала, пока проедет грузовик с овощами, который медленно прокладывал себе путь, и не обращала внимание на судорожные сигналы и громкие ругательства, посылаемые ей. Какого черта, пусть они подождут!
 Она размышляла о том, сможет ли Джесси-Энн не счесть ее бесчувственной, если она позвонит ей в отель, чтобы обрисовать финансовое положение «Имиджиса»? В конце концов, Харрисон был главной фигурой в этой ситуации. Дело в том, что счет Ройлов всегда выставлялся и оплачивался мгновенно, но теперь был просрочен уже два месяца. И когда бы она ни звонила спросить об отсрочке, она получала пространные объяснения. Это было не похоже на Харрисона, и в конце концов, он был виновной стороной, поэтому не имел права вымещать свой гнев на «Имиджисе». Она до конца не верила, что он имеет к этому отношение, и теперь, когда размышляла об этом, стала подозревать вездесущую Рашель Ройл в том, что она использует свое влияние на бухгалтерский отдел. Эти старые сотрудники работали еще при ее муже и очень хорошо относились к Рашели. И все же, тревожно думала она, нельзя звонить Харрисону и говорить с ним об этом. Джесси-Энн никогда не простила бы ее.
 Келвин разговаривал по телефону в спальне.
 – Привет! – поздоровалась Каролина, бросая кейс, в котором покоились последние доказательства финансовой катастрофы «Имиджиса». Затем на стул полетели пиджак и сумочка. Сбросив туфли, она прошла в спальню, ласково улыбнувшись Келвину, который, растянувшись на кровати, мягко мурлыкал в трубку.
 – Ладно, дорогая, мне надо идти, – сказал он, когда Каролина направилась в гостиную, наклоняясь, чтобы взять кота, который с мяуканьем шел за ней.
 – Сластена, – прошептала она в его теплый серый мех. – Тебе от меня нужна только еда…
 – Привет, малыш! – Келвин обнял ее, целуя в волосы, и кот, испугавшись, мгновенно подняв уши и выпустив коготки, спрыгнул с ее рук.
 – О! – воскликнула она, вытягивая руку и рассматривая царапину и выступившую кровь. – Ты испугал его, Келвин!
 – Извини… Давай продезинфицируем. – Он быстро провел ее в ванную комнату, и в шкафу среди прочих медикаментов нашел антисептик и замазал царапину.
 Каролина наблюдала за ним, раздумывая, кого это он только что по телефону назвал милой?
 – Все в порядке, Кортни, ты будешь жить. А как насчет бутылки шампанского? Ты выглядишь так, что тебе следует выпить. Что произошло? В «Имиджисе» обвалилась крыша?
 – Можно сказать, что да, или, по крайней мере, я думаю, это скоро произойдет, – вздохнула Каролина.
 Наклонив голову набок, Келвин рассматривал ее печальное лицо.
 – Я могу чем-нибудь помочь?
 – Нет. Спасибо. Но шампанское – это великолепно. – Вернувшись в гостиную, она устроилась на софе, поджав под себя ноги и уютно подперев подбородок рукой.
 – Шампанское сейчас будет, дорогая, – сказал Келвин, направляясь в кухню.
 Резко зазвонил телефон, и она раздраженно посмотрела на него. Ни с кем, ни с кем ей не хотелось говорить по телефону, Кроме Джесси-Энн, конечно.
 – Алло!
 – Здравствуйте, можно Келвина?
 Голос был женский, не знакомый Каролине.
 – Это тебя, – сказала она, бросив трубку на софу. Келвин лениво вернулся в комнату, взял трубку и сел в огромное кресло у окна.
 – Да, – сказал он, а потом: – Это опять ты! Дорогая, разве я не просил тебя не звонить? Да, я знаю… Конечно, я тоже…
 Повесив телефон на плечо, он встал и ходил, измеряя пространство между ковром и окном.
 Каролина наблюдала за его смуглыми босыми ногами, которые шлепали взад и вперед, и уже не притворялась, что не слушает. Чутье подсказало ей, что этот разговор касается и ее, и неожиданно ее надежный мир дрогнул.
 – Конечно, да, дорогая, – говорил Келвин, – но ты знаешь, как обстоят дела… Ну, давай же не будем так… Да, я тоже. Извини, дорогая, ты не обижаешься? Конечно, в любое время. Пока.
 Бросив трубку в углубление телефонного аппарата, он отправился на кухню. Ощущение тисков внизу живота превратилось в боль. Может, она просто глупа и надеялась, что все-таки ошибалась, но для нее разговор звучал так, словно Келвин разговаривал с кем-то, кого он очень хорошо знал. Очень близко было бы правильным словом, чтобы охарактеризовать интонацию. «О Боже!» думала она, крепко прижав руку к животу, она надеялась, что ошибалась…
 – Иди сюда, дорогая, – позвал Келвин, выходя из кухни с наполненными бокалами. – Шампанское – самое лучшее средство, чтобы взбодрить тебя и всех уставших от работы людей.
 – Чашка чая тоже известна тем, что творит чудеса, – отстраненно ответила она, избегая соблазна задать вопросы, которые дрожали у нее на губах.
 – Итак, что нового в «Имиджисе»?
 Он даже не собирался ничего говорить об этих двух телефонных звонках, он вел себя так, будто их просто не было. Каролина молча смотрела в свой бокал.
 – Эй, Кортни, не может же все быть так плохо, – сказал он, беря ее руку и сжимая. – Нет ничего, что нельзя было бы поправить!
 – Похоже, что у меня больше проблем на сегодня, чем я считала, – взорвалась она неожиданно. – Кого, интересно, ты называл «дорогая» по телефону, Келвин Дженсен?
 Он с минуту пристально смотрел на нее, не отвечая, потом сказал:
 – Кортни, это совсем не относится к тебе.
 – О, а почему не относится ко мне? Разве я не живу здесь с тобой? Кортни и Келвин – счастливый дуэт? Тогда кто же «дорогая»?
 – Она не имеет для меня никакого значения, Кортни. Просто девушка, которую я знаю… знал…
 – Тогда, в прошлом? – Луч надежды засветился в ее глазах, но Келвин колебался.
 Это смешно, думала она, что изо всех качеств, которые она ценила в Келвине, больше всего ей нравилась его прямота и откровенность. Келвин всегда говорил то, что думал…
 – Слушай, дорогая, зачем мы начинаем все это? – наконец-то сказал он. – Я же сказал тебе, что она ничего для меня не значит.
 – Ничего? Как это может быть – ничего? Она сегодня уже дважды звонила тебе! Может, она хочет приехать и остаться, как это делают старые друзья? – Каролина смотрела на него, кусая губы, чтобы не расплакаться. Неожиданно ей захотелось очутиться где-нибудь в другом месте, где угодно, только не здесь, говорить эти слова мужчине, которого она любила…
 – Кортни, послушай, она никто, просто девушка, модель… Она была на съемках «Викинга» в Швеции…
 – В Швеции? Но съемки «Викинга» были всего две недели назад, даже меньше – может быть, дней десять.
 – Ничего не было, дорогая, она ничего для меня не значит… Она просто милая девушка, и думаю, что сегодня она чувствовала себя немного одиноко, потому и позвонила мне.
 – Так, как делала это в Швеции? Келвин угрюмо посмотрел на нее:
 – Я уже сказал тебе, что она для меня ничего не значит. Ты знаешь, как это бывает на выездных съемках – теряется ощущение времени, реальности… Всегда так одиноко, Кортни! Между людьми что-то происходит! Но никто не относится к этому серьезно… Это не имеет значения… это просто… развлечение.
 Каролина осторожно поставила полный бокал, высоко вздернув подбородок, чтобы слезы не побежали по лицу. Затем она встала и пошла через комнату, взяв туфли из угла, куда она бросила их.
 – Эй, Кортни… дорогая, прости меня. Но я говорю тебе, что ничего не было. Черт возьми, Кортни, почему тебе понадобилось спрашивать меня! – Келвин рассерженно смотрел на нее, а она тоже смотрела на него, ослепленная слезами, которые теперь безостановочно текли по лицу.
 – Черт возьми, а почему тебе нужно рассказывать мне? – сквозь слезы спрашивала она. – Мог бы притвориться. Мог бы придумать какое-нибудь оправдание… О, ты идиот, Келвин Дженсен! Я ненавижу тебя! – Она со всей силы ударила его ногой, направив тяжелый удар на голень.
 – Боже! – Келвин отпрыгнул, потирая ушибленную до синяка ногу. – Для чего ты это делаешь, Кортни?.. Подожди минуту…
 Когда она направилась к нему, он инстинктивно зашел за софу.
 – Ну же, Кортни, это ничего, уверяю тебя, ничего не значит, дорогая. Я люблю тебя… Теперь посмотри, что ты сделала с нашим чудесным, мирным вечером…
 – Что я сделала? Боже мой! – Охваченная отчаянием, гневом и болью, Каролина посмотрела на него, ища глазами, что можно было бы швырнуть, но единственное, что было под рукой, это хрупкая фарфоровая ваза с превосходными желтыми розам, которые он всегда покупал ей. Она не могла позволить себе швырнуть эту вазу, но, черт возьми, ей хотелось, чтобы ему было так же больно, как и ей… Только посмотрите на него в кашемировом свитере и белых брюках… Подарок Господа одиноким моделям… Неожиданно она поняла, что ей делать. Развернувшись на каблуках, она прошла в спальню. Встроенный шкаф был набит одеждой, спортивным инвентарем, на три четверти принадлежащими Келвину. Дотянувшись, Каролина сняла его кожаный пиджак от Версаччи, дюжину костюмов от Армани, плащ от Джанфранко Ферре, запихивая это в огромный баул, потом сверху швырнула ботинки от Гуччи.
 Одним взмахом руки она очистила полку от небольшого количества кашемировых свитеров, засунув их поверх ботинок, и, сев сверху, с усилием застегнула «молнию». И, щелкнув замками, победно посмотрела на Келвина, который стоял в дверях и удивленно взирал на нее.
 – Кортни? – вопрошал он. – Что происходит? Что ты делаешь с моей одеждой?.. Эй, ты ведь не думаешь выбросить меня на улицу, ведь нет? Потому что, если собираешься это сделать, предупреждаю, что я не уйду…
 Постанывая под тяжестью баула, Каролина потянула его через холл. Она открыла дверь и перетащила баул через порог, а потом обернулась, чтобы взглянуть на Келвина последний раз, прежде чем захлопнуть дверь перед его носом. Гнев придавал ей силы, когда она тащила к лифту тяжелый груз, нетерпеливо нажимала на кнопку вызова, пока дверь не открылась.
 «Я знаю, что собираюсь делать», – зло думала Каролина, втаскивая баул внутрь. Она точно знала, как отомстить Келвину.
 – Кортни, подожди… Эй, что происходит? – Келвин вскочил в лифт, когда двери уже закрывались. – Дорогая, что ты делаешь? Куда ты собралась с моими вещами?
 Каролина смотрела прямо перед собой, не обращая на него внимания, про себя поторапливая лифт. Вместо этого он с легким звоночком остановился, и вошла очень интересная пожилая чета. Они с любопытством смотрели на заплаканное лицо Каролины, а потом их внимание привлек огромный баул, откуда торчали рукава и штанины. Женщина обратила свой взор на Келвина, пристально глядя на его ноги. Он проследил за ее взглядом, соображая, что же было не в порядке, что так заинтересовало ее.
 – Ну, – сказал он, выдавливая из себя кислую улыбку, – боюсь, что я забыл надеть ботинки. Неважно, в этом чемодане полно обуви, но единственно, что мне нужно сделать, это убедить даму выдать мне хотя бы пару.
 – Не похоже, что ты думаешь, что это будет легко, сынок, – заявил мужчина, Подмигивая Каролине, когда лифт остановился и они выходили.
 – Позволь помочь тебе! – воскликнул Келвин, когда Каролина принялась сражаться с тяжелым баулом.
 – Не прикасайся ко мне, уйди! – закричала она. Он отступил назад, пораженный ее гневом.
 – Кортни, это на тебя не похоже! – кричал он, когда она проходила через вращающиеся двери на тротуар. – Это не та спокойная, уравновешенная, логичная, красивая Каролина Кортни, которую я знаю.
 – Да уж, это точно, – огрызнулась она, останавливая такси и затаскивая внутрь баул.
 – Куда мы едем? – требовательно спросил Келвин, держа дверцу открытой.
 – Ты, Келвин, – ответила Каролина, захлопывая дверь, – никуда не едешь.
 – Боже, Кортни, я не успеваю, – взмолился он, перебирая ногами, в то время как прохожие оборачивались, смеясь.
 – Куда, мадам? – Лицо водителя такси было совершенно равнодушным, он не собирался быть вовлеченным в семейный конфликт.
 – Риверсайд-драйв, – сказала она, отворачиваясь от молящего лица Келвина в окне.
 Келвин, не веря своим глазам, смотрел, как отъезжает такси, а потом остановил другое.
 – Поезжайте за этим такси! – закричал он, запрыгивая в машину и захлопывая дверь.
 – Вы серьезно? – Водитель с тревогой посмотрел на него.
 – Конечно, серьезно, черт возьми, там моя девушка со всей моей одеждой!
 – Она могла оставить вам, по крайней мере, хоть пару ботинок, – проговорил водитель, сочувственно глядя на его босые ноги. – Хорошо, приятель, мы сделаем это… Мне всегда этого хотелось. Вы знаете, никто раньше не просил меня догнать машину. Разве не забавно? Никто во всем Манхэттене! Можно подумать, что никто не смотрел такие фильмы…
 – Поезжайте! – взревел Келвин, наклоняясь вперед и стараясь в потоке машин найти ту, в которой ехала Каролина. – Риверсайд-драйв! – радостно вспомнил он.
 – Хорошо, Риверсайд, это просто… Мы приедем туда до того, как они доберутся… – Поставив ногу на педаль газа, водитель прорывался через поток движения. Довольная усмешка блуждала по его лицу.
 Каролина смотрела на поток машин, выбирая место, где удобнее остановиться.
 – Водитель, остановитесь, пожалуйста, здесь, – повелительно произнесла она.
 Водитель затормозил у тротуара и с беспокойством посмотрел на нее.
 – Вы уверены, что хотите сделать это, леди? Бедняга определенно волнуется за вещи.
 – Этот бедняга, как вы называете его, – злобный, двуличный обманщик. Я ненавижу его, – отозвалась Каролина дрожащим голосом.
 – В таком случае, – вздохнул водитель, выбираясь из такси, – разрешите помочь вам с этим баулом. Он слишком велик для такой малышки, как вы.
 – Спасибо. Вы очень добры.
 Он поставил баул рядом с ней на тротуар, и Каролина сунула ему в руку десятидолларовую купюру.
 – Эй, леди, а как же сдача? – закричал тот, когда она, подняв баул, потащила его вниз по улице к месту, которое выбрала еще раньше.
 – Оставьте себе.
 Качая головой, он встревоженно смотрел, как она остановилась у парапета и смотрела на реку… Не собирается же англичанка броситься в реку?
 Машина Келвина заехала на тротуар, завизжали тормоза, и он выскочил из машины.
 – Кортни! – взмолился он. – Дорогая, не делай этого! Наклонившись, Каролина открывала баул.
 – Смотри, Келвин, – позвала Каролина. Схватив охапку дорогой одежды, она швырнула ее через парапет в реку. Затем, прихватив полдюжины пар ботинок от Гуччи, бросила их вслед.
 Келвин остановился на полпути, удивленно глядя на нее. Водители такси наблюдали за ними.
 – Боже, – сказал один из них, закуривая, – я всегда думал, что англичане – спокойные, милые люди… Такие, как ее высочество.
 Каролина запустила кожаный пиджак от Версаччи в реку, за ним последовало полдюжины свитеров.
 – Посмотри-ка на это, – прокомментировал другой водитель. – Она выбрасывает весь гардероб этого бедолаги в реку, даже оставила его разутым, беднягу.
 Келвин бросился вперед и, ступив на камни тротуара, поморщился. Доковыляв до реки, он широко раскрытыми глазами смотрел на Каролину и на реку. Его пиджак плавал по коричневой поверхности с раскинутыми рукавами, как руки у отдыхающего пловца, а костюмы и свитера намокшими комками шерсти плыли вниз по течению. Одинокий ботинок, как маленький эскимосский каяк, качался на волнах, словно готовясь к гонкам.
 Каролина захватила еще одну охапку одежды, стараясь перекинуть ее через парапет.
 – Постой, позволь мне, – вежливо сказал Келвин. Взяв одежду из рук Каролины, он наклонился и бросил ее в воду.
 Каролина взглянула на него, затем на одежду, плывущую по реке.
 – Келвин, ты выбросил свой любимый костюм от Армани!
 Он кивнул, наблюдая, как предметы его гардероба плывут по реке.
 – Я знаю, – он обернулся, чтобы посмотреть на нее. Глаза Каролины покраснели и опухли, каштановые кудри растрепались. Она была самой красивой девушкой, какую он когда-либо видел.
 – Это неважно, – сказал он. – Они ничего для меня не значат, Кортни. Это только одежда. Единственное, что волнует меня в этом мире – это ты, и если ты когда-нибудь покинешь меня, думаю, что захочу последовать за своей одеждой – в реку. Прости меня, Кортни, я не хотел сделать тебе больно. Я люблю тебя. И только тебя.
 – О, Келвин! – Она очутилась в его объятиях, он целовал ее, весь ее гнев пропал, и этот жест, когда он выбросил свои самые дорогие вещи, был как очистительное кровопускание, которое подтверждало, что в конце концов ничто не имело значения. Больше ничто не имело значения – ни модель из Швеции, ни какая-то другая модель – они любили друг друга.
 Водитель такси присвистнул:
 – Вы когда-нибудь видели Лорен Бокалл в этом фильме с Богартом? Или, подождите минутку, или это была Ингрид Бергман? Вы помните, тот, где она садится в самолет и покидает его? Так я хочу сказать, приятель, что это лучше, чем в том фильме! – Усмехаясь, водитель окликнул: – Эй, ребята, вы едете домой, или как?
 – Кортни, мы едем домой? – спросил Келвин, все еще целуя ее.
 – Куда же еще? – прошептала она с закрытыми глазами. Обернувшись еще раз, чтобы взглянуть на одежду, плывущую по реке, Келвин начал смеяться:
 – Только посмотри, что ты наделала, сумасшедшая женщина! – воскликнул он со смехом. – Ты сумасшедшая, и я люблю тебя! Говорю тебе, что мы можем начать сначала!
 В одно мгновение он забросил баул с оставшейся одеждой в реку. Они перегнулись через парапет, корчась от хохота, а поджидающий их водитель в удивлении почесывал голову.
 – Сумасшедшие, – задумчиво определил он. – Кто это был – Ноэль Ковард? – который сказал, что англичане – сумасшедшие?




 ГЛАВА 32


 Маркус Ройл стоял посреди элегантной розовой гостиной, желая того, чтобы ему не пришлось сказать бабушке то, что он скажет. Несмотря на ее высокомерное поведение и стремление к власти, он очень любил ее. Но Рашель Ройл была сильнее многих, она была богата и привыкла следовать своим собственным путем. Она могла быть и очень опасной.
 – Маркус, это сюрприз! – воскликнула Рашель. – Я думаю, ты знаешь последние новости. Да, конечно, поэтому ты здесь, а не в колледже! – Выражение сильного раздражения исказило ее лицо. – Джесси-Энн разрушает наши жизни своим дурацким поведением.
 – Бабушка Ройл, думаю, что ты неправа, пытаясь отнять Джонатана у Джесси-Энн, – сказал Маркус, сразу ввязываясь в битву. – Ты должна позволить отцу и его жене самим решить их собственные проблемы, а не пытаться вмешиваться.
 – То, что делаешь ты, не так ли? – Голос Рашели звучал тяжело и саркастично. – А тем временем мой маленький внук один с этой глупой, эмоциональной особой. Только Бог знает, что она сделает с ним. Верно, увезет его в Монтану, к своей семье, если у нее появится хоть малейшая возможность.
 – А почему бы и нет? Джонатан такой же внук Паркеров, как и твой. Единственная разница между вами, бабушка, в том, что у тебя больше денег.
 – Джонатан – Ройл, – резко ответила она, – так же, как и ты, Маркус. Я удивлена, что ты говоришь подобные вещи. Разве у тебя нет чувства лояльности по отношению к семье?
 – К семье – да, но не к тебе, когда ты так ведешь себя. – Маркус с усилием сдерживал голос. Он не хотел расстраивать бабушку. – Джесси-Энн часть нашей семьи, только ты никогда не признавала этот факт.
 – Чепуха, эта девушка не подходила нам. Она никогда не была подходящей женой для Харрисона. Думаю, она будет вполне счастлива тем щедрым содержанием, которое, без сомнения, он ей назначит, а она, вероятно, вложит его в это глупое агентство моделей, выбрасывая на ветер приличные деньги Ройлов! Но мальчик – мой!
 Ее зоркие, победно сияющие, неизменно бдительные глаза встретились с глазами Маркуса. По мнению Рашели, битва закончилась и была выиграна ею.
 – Бабушка, – медленно выговорил Маркус, – хочу, чтобы ты знала: если ты попытаешься отнять Джонатана у матери, ты потеряешь и своего второго внука.
 Рашель набрала в грудь воздуха и, чтобы удержаться, крепче держалась за край стола.
 – Не следует говорить мне подобные вещи, Маркус, – едва слышно сказала она.
 – Извини, бабушка, что я вынужден говорить тебе это, но в конце концов, ты точно так же угрожаешь Джесси-Энн… Ты хочешь навсегда отнять у нее сына.
 Дрожащей рукой приглаживая свои безупречно гладкие темные волосы, Рашель опустилась в кресло.
 – Ты не должен спорить с бабушкой, Маркус, ты только мальчик… Ты должен уважать решения людей, которые старше и мудрее тебя, людей, у которых больше жизненного опыта…
 – Это ерунда, бабушка, и ты знаешь это!
 – И что же ты тогда предлагаешь?
 – Выждать и позволить отцу и его жене самим все решить.
 – Ждать! – фыркнула Рашель. – Ждать, когда эта особа планирует забрать не только моего внука, но также и деньги семьи.
 Маркус вздохнул. С бабушкой так было всегда, бизнес и деньги стояли на первом месте. Ей никогда не приходило в голову, что Джесси-Энн не волновали деньги семьи Ройл и что она на самом деле любила его отца. Просто их отношения запутались. Джесси-Энн очень хорошая и нравилась ему, он был уверен, что у нее не было неискренних намерений. Она просто не осознавала, что сделала.
 – Ты слишком напорист, Маркус, – сказала Рашель, прячась за привычной холодной маской, – но это не решает проблему.
 – Ты можешь решить одну из проблем, и вот почему я здесь. – Пройдя через комнату к стулу, где сидела Рашель, он взял ее руку. – Я люблю тебя, бабушка, ты знаешь это? Вспомни, когда я был маленьким мальчиком, а отец был в Европе или просто очень занят? Ты была той, с кем я жил и проводил почти все время, несмотря на всех чудесных нянек и гувернанток, которых ты для меня нанимала. Я до сих пор помню, как мы играли в футбол в гостиной твоего огромного дома в Коннектикуте.
 – И разбили китайскую вазу, – сказала в ответ Рашель. – Ты был самый сильный мальчик, хотя выглядел тощим, как палка, малышом.
 – А ты брала меня на прогулки в дальний конец сада, мне казалось, что это путь в много миль, и там был ручей, и вместе мы переходили его…
 – И ты порезал камнем ногу… О, Маркус! Я скучаю по этому времени, скучаю и хочу, чтобы это все было с Джонатаном.
 В ее глазах стояло выражение растерянности, и впервые Маркус подумал, что бабушка выглядит на свой возраст. Он нежно поцеловал ее руку.
 – Все будет хорошо, бабушка, я обещаю, – сказал он. – Только дай им время. И знаешь что? Я могу поспорить, что если ты станешь мягче относиться к Джесси-Энн, она будет больше, чем счастлива, разрешить тебе принимать участие в жизни Джонатана. Ведь в конце концов, для чего нужна бабушка, как не для того, чтобы баловать и портить внуков? Мы же не можем лишать всего этого сейчас маленького Джонатана?
 Его карие глаза, так похожие на глаза его дедушки, молили и требовали сострадания к отцу и Джесси-Энн. Вспоминая милого маленького мальчика, каким он был, Рашель почувствовала, как слезы подступают к глазам, но она не плакала с тех пор, как умер Морис, и конечно, не собиралась плакать сейчас.
 – Давай, бабушка, пообещай мне сейчас! Мы не будем вмешиваться.
 – Ну, хорошо, – сказала она, сдаваясь со вздохом. – Но я, конечно, надеюсь, что ты прав, Маркус. А теперь поцелуй и обними свою бабушку. Неожиданно я почувствовала себя такой одинокой.
 – Совершенно необязательно чувствовать себя одинокой, бабушка, пока ты не вышла из игры, – шептал он, целуя ее мягкую, слегка напудренную щеку. – Ты же знаешь, я обожаю тебя… И ты дашь сто очков вперед любой другой бабушке, которых я знаю…
 – Довольно, довольно, – ответила она, улыбаясь ему. – А теперь не останешься ли, чтобы пообедать со старой женщиной?
 – Жалеешь себя? – спросил он, улыбаясь.
 – Может быть, – ответила Рашель.
 – Самое лучшее лекарство от этого – обед в хорошем ресторане, – решил он. – Давай, бабушка, надевай шляпу… Я не могу дождаться того момента, когда увижу лица посетителей ресторана. Всем будет интересно знать, завела ли Рашель Ройл себе молодого любовника!
 – Маркус! – поразилась Рашель. Но она улыбалась, и в ее глазах он увидел искорку, которой давно уже не подмечал. Может быть, бабушка одинока, с болью подумал Маркус, более одинока, чем он мог представить, потому что она всегда пряталась за фасадом неукротимой силы и целеустремленности. Бабушке Ройл нужно было быть все еще необходимой, выполнять свои обязанности. Во время обеда он уговорил ее поехать еще в один круиз и подумать о вилле на Ривьере этим летом. Может, вся семья сможет поехать, если ему удастся собрать их всех в одно время. Рашель и ее два внука, Гала-Роза, Джесси-Энн и Харрисон. Бабушке нужна семья, как любому из них… А если… Нет, когда все будет улажено, он намерен сделать так, чтобы ей все-таки это оказалось бы нужным.




 ГЛАВА 33


 Взлохмаченная Даная торопливо шла вдоль ангаров по бетонированной площадке аэропорта в Зальцбурге, торопясь пройти паспортный контроль и таможню и добраться до ожидающих лимузинов, которые довезут их до международного лыжного курорта в Кицбюэле. Это была пятая и – даст Бог! – последняя неделя выездных съемок, думала Фрости, проверяя фотоаппараты и остальное снаряжение и наблюдая, как грузят на тележку огромные фибровые чемоданы с чудесными туалетами и мехами, перед тем как их маленькая кавалькада наконец-то сдвинулась с места.
 Серия работ Данаи, состоящая из трех частей, должна была называться «Сюрпризы», и не удивительно, что на них была изображена Гала-Роза.
 За прошедшие две недели они исколесили почти полмира в поисках ослепительно прекрасных мест, которые хотела найти Даная. Она сфотографировала Галу в Исландии в изысканно-причудливом вечернем платье, тяжелых украшениях, на фоне бледного ледяного северного моря, одну, на волнах – экзотическая красавица с потерпевшего аварию судна в изумрудном шифоне и изумрудах. Сняла Галу как шикарного денди во фраке, черном галстуке и огромной величины бриллиантах на отдаленном архипелаге в Финляндии, где обитали только подходящие по цветовой гамме серо-белые кричащие чайки. Она сфотографировала Галу обнаженной, закутанной в соболье манто стоимостью двести тысяч долларов, и огромных сапфирах, на санях с упряжкой лаек в ледяной Норвегии.
 Фрости и остальные были одеты в пуховые куртки с капюшонами, шарфы, теплые сапоги, и очень жалели Галу на этих ледяных съемках. Ей удавалось выглядеть уравновешенной и спокойной, но ее отрешенный взгляд скрывал, что она буквально онемела от холода.
 В поисках тепла они полетели оттуда в Турцию, и хотя солнце было далеко не летним, для них это было небесным блаженством после ледяного холода. Они с сомнением наблюдали, когда Даная с вертолета фотографировала Галу, рискованно балансирующую на носу быстроходной моторной лодки в бронзовом макияже, сделанном Изабель, похожую на античную скульптуру, с прищуренными глазами и волосами, летящими назад на ветру. Тело Галы кричало от напряжения, и после всего этого она обессиленно дрожала от пережитого страха. Но Даная утверждала, что дело стоило того, фотографии были чудесны. И они должны были признать, что снимки действительно прекрасны. Они исколесили Европу в поисках определенного места, вылизанного ветрами, поросшего вереском болота, и наконец-то нашли его в Ирландии. Они укутали Галу в бесценные старинные шали из Кашмира и грубый твидовый костюм – последнюю модель японских дизайнеров, и впервые бедной девочке было тепло. Фрости подумала, что никогда не видела никого более уязвимого и ранимого, чем Гала. Ее тонкие лодыжки, показывающиеся из-под объемных слоев одежды, и вся картина в какой-то степени пробуждали воспоминания о временах, когда вид мгновенно промелькнувшей лодыжки считался очень эротичным.
 Затем Даная обнаружила лес во Франции, где водились дикие кабаны, и она скомандовала, чтобы обнаженное тело Галы было разрисовано так, чтобы сливалось с окружающими деревьями. Боящаяся диких кабанов, Гала изображала дух природы. В кружеве сумерек ее лицо походило на лицо маленького беспризорного ребенка, изумруды на шее и в ушах мерцали загадочным отдаленным сиянием.
 Фрости только один раз видела, как Гала заупрямилась, когда Даная попросила ее встать на самый край скалы и смотреть на море. На ней было надето белое шелковое бальное платье и черная накидка, волной струившаяся за ней. Она подошла к краю, затем остановилась. Лицо стало пепельно-серым. Дрожа от испуга, она моляще обернулась к Данае, которая заставила ее идти вперед.
 – Иди, иди, Гала! – кричала она. – Ничего хорошего – вот так оглядываться назад. Встань на самом краю.
 Фрости заметила, что у Галы побелели костяшки пальцев, когда она вцепилась в ниспадавшую накидку, а потом крепко закрыла глаза, двигаясь чуть-чуть вперед, но все еще недостаточно, чтобы удовлетворить Данаю. Фотографии были катастрофой, заявила она в тот вечер, они не производили никакого впечатления, и все по вине Галы. Она сердито смотрела на Галу, которая всего лишь тихо сказала:
 – Извини, Даная, у меня просто немного кружилась голова, вот и все. Это больше не повторится.
 Фрости надеялась, что это и впрямь не повторится, потому что ей казалось, что поиски Данаи становятся более чем опасными как для Данаи, так и для Галы. С тех пор как она обнаружила, что можно снимать с вертолета, Даная нашла дюжину новых ракурсов для избитых тем и выглядела, как ребенок с новой игрушкой. Держась только на страховочных ремнях, она свешивалась с вертолета, будто была каскадером в фильме о Джеймсе Бонде, и с душой, ушедшей в пятки, они наблюдали, как она летела над местом съемок.
 Всему есть предел, устало решила Фрости, когда лимузины высадили их изрядно запылившуюся команду у отеля, расположенного у подножия покрытого снегом Кицбюлерхорна. Она не могла больше разъезжать с Данаей – та увлекала их вперед, пока они не валились с ног, и кроме того, ей не нравилось то новое, что стало появляться в ее работе во время съемок. Казалось, Даная настолько поглощена погоней за некоей идеей совершенства, что даже не сознавала риска, которому подвергалась. Это была их последняя остановка, и когда они вернутся назад в Нью-Йорк, Фрости решила, что уйдет.
 Гала лежала, благодарно откинувшись на пуховые подушки своей роскошной кровати, чувствуя себя расслабленной и разнеженной после горячей ванны и изысканного супа – единственного, что ей захотелось съесть. Ее уставшему телу впервые было тепло и приятно находиться одной в прекрасных, отделанных деревянными панелями апартаментах, с нарядной, выложенной плиткой печкой, дышащей веселым теплом. Она хотела бы, чтобы Маркус был здесь и разделил ее уютное убежище, которое казалось еще уютнее, когда она смотрела из окна на покрытые снегом горы.
 Остальные надели на себя все, что было, и отправились в отель «Золотой гриф», сгорая от нетерпения немного развлечься, как выразился Гектор, после съемок в отдаленных глухих местах. А Даная отправилась сама по себе, обследуя заснеженные улочки небольшого очаровательного городка, обнесенного крепостными стенами.
 Гала отказалась идти с Данаей на прогулку по городу, утверждая, что ей нужно поспать, но на самом деле единственное, что она хотела – это остаться одной, чтобы поговорить с Маркусом. Сейчас он мог позвонить в любую минуту, и когда он позвонит, она прижмет трубку к уху, закроет глаза, и будет казаться, что она с ним почти рядом.
 Маркус не рассердился, когда она сказала, что уезжает на эту работу с Данаей на неопределенное время. Он просто смотрел на нее задумчиво, когда она торопливо объясняла ему, что просто не может бросить Данаю.
 – Это так важно для меня, Маркус, – закончила она умоляюще.
 – Конечно, это важно. Ты думала, я не пойму этого? – ответил он. – Безусловно, я надеюсь, что Даная найдет, что бы она ни искала там, Гала, но я беспокоюсь о тебе. Она монополизировала все твое рабочее время, и я не думаю, что это полезно для тебя или для нее. Не знаю, понимала ли ты это когда-нибудь, но когда Даная нашла тебя в Лондоне, она нуждалась в тебе так же, как и ты в ней. – Он предупреждающе поднял руку, когда Гала попыталась протестовать. – Даная – тот тип женщины, которая всегда будет идти вперед в поисках своей особенной радуги и никогда не найдет ее в реальной жизни.
 – Это правда. – Гале было грустно сознаться в этом.
 – Обещай мне, что это будет в последний раз, Гала, – сказал он. – Хотя она пока не знает этого, Даная больше не нуждается в тебе, и тебе она тоже больше не нужна. Будь ее другом, Гала, а не ее опорой.
 – А не понял ли ты все наоборот? Разве ты не думаешь, что это она – моя опора?
 – Больше нет, – твердо ответил он. – Я думаю, что ты – Гала-Роза, красивая девушка, отличная модель и моя возлюбленная.
 В уютной комнате Гала слушала, как снег тихонько падает и неслышно касается окон, звон бубенчиков и лошадиное всхрапывание во дворе. Она знала, что Маркус определил ситуацию совершенно правильно. Даная искала то, что она не может предложить. Она была всего-навсего модель – худенькое тело, на которое надевали одежды, хорошенькое личико, которое принимало различные облики и выражения, когда требовалось.
 Сейчас страшные требования Данаи заставляли ее дрожать только при одной мысли об этом. Вертолет всегда подлетал слишком близко, эта страшная моторная лодка и что хуже всего – эта скала. «Я не должна думать об этом, – говорила она себе, успокаивая нараставшую панику, – нужно продержаться только одну неделю – только несколько дней, и все закончится».
 Даная бродила по Хиндерштадту, жадно вдыхая морозный холодный воздух; запах дыма, горячего шоколада, яблочного пирога из кафе и кондитерских смешивался с доносящимися ароматами глазури изысканных пирожных, в воздухе пахло рождественскими елками, которыми торговали у церкви святой Екатерины, пахло лошадьми, чьи колокольчики напоминали рождественскую мелодию и которые стояли, поджидая счастливого седока, чтобы совершить сказочную прогулку по маленькому городку. Даже звуки здесь были совершенно другими, насыщенными тяжестью раннего снегопада, мягким шуршанием лыж, гулом тяжелых ботинок по замерзшей земле, когда извозчики притопывали на месте ногами, чтобы не замерзнуть, и смешение различных языков – французского, английского, немецкого, четкие звуки которого ясно различались в холодном воздухе. С террасы кафе отеля неслись веселые звуки маленького оркестра.
 Держа фотоаппарат наготове, Даная восхищалась домами, построенными еще в XV веке, выкрашенными в розовый цвет и охру, голубой и зеленый. Каждое окно и дверь, ставня и гирлянда цветов – произведение искусства! Город окружали толстые стены, и вход в восхитительные аллеи предварялся чудесными арками. И везде – наверху, вокруг и внизу – были горы, бесконечные, опоясывающие, под сверкающими снежными шапками, освещенные почти полной луной.
 Даная затаила дыхание, глядя на неприступные горы. С одной стороны вершина горы рассекала ночное небо, а с другой выточенные изо льда вершины блестели в лунном свете. Впервые она поняла, что имеют в виду альпинисты, говоря о волшебстве гор, почему их так тянет на вершину покорять холодную, недоступную красоту. Горы, думала она, определенно предполагают высший вызов…
 Труппа инструкторов крепкого сложения, бронзовых от загара, в шикарных красных куртках, пронеслась мимо нее, направляясь в кафе поужинать, и она неожиданно почувствовала, что голодна. Когда она последовала за ними в кафе, неожиданно ей пришла мысль: лыжные инструкторы в красных куртках, их бронзовые лица, и Гала в фантастическом алом вечернем платье от Билли Бласса в горах, в лунном свете… Она уже видела это. Она уже знала, что хотела. Может, понадобится несколько дней, чтобы все уладить, потому что Гала никогда не стояла на лыжах, но пара дней тренировок с одним из этих инструкторов, и она будет мчаться с горы, как профессионал. Нет ничего невозможного, решила Даная, когда заказывала себе горячий ароматный глинтвейн, сдобренный бренди и корицей, – превосходное средство, чтобы прогнать простуду.
 Абсолютно нет ничего невозможного. Даже мысль поставить Галу-Розу на лыжи.
 Тело Галы-Розы ныло, она едва переставляла ноги в тяжелых лыжных ботинках, когда прощалась с тренером. Положив лыжи на плечо, она с трудом шла по тренировочным склонам в конце второго дня тренировок. У нее было всего два дня, как сказала Даная, потому что на третью ночь будет полная луна и тогда они будут снимать.
 – Сделайте, чтобы она только стояла на лыжах и могла на них двигаться, – давала Даная указания лыжному инструктору. – Я не хочу, чтобы она сломала себе ногу, по крайней мере, до конца съемок. – Она рассмеялась над недовольным выражением лица Галы. – Я не хочу этого, – пообещала она. – Я бы не хотела, чтобы ты сломала ногу. Это будет стоить тебе состояния – не так уж много работы для моделей, у которых нога в гипсе.
 Маленькое кафе на полпути в гору Даная выбрала в качестве их базы. Еще с юности опытная лыжница благодаря зимним каникулам в горах, она решила, что стремительный спуск был тем самым вызовом, который нужен ее фотографиям.
 – Но это безрассудство, мадам, ожидать, что новичок одолеет этот спуск, – ответил ей пораженный инструктор.
 – Я и не планирую, что она будет делать этот спуск, – возразила она. – Мне нужно только, чтобы это выглядело так, словно она спускается. Все, что вам нужно сделать, чтобы она достаточно хорошо выглядела на лыжах, чтобы производить такое впечатление.
 – Это рискованно, – предупредил он ее. – Девушка – настоящая спортсменка, через неделю, десять дней она справится с этим, но два дня… Вы слишком многого хотите.
 – Это все, чем мы располагаем, – решительно сказала она, – и разумеется, она вполне хороша. Гала никогда не подводит меня.
 Гала обернулась, чтобы посмотреть на склон горы и далекие маленькие фигурки лыжников, скользящие по печально известному спуску. Гора была очень красива, она ясно понимала, чего хотела Даная, но как только она представила себя на этом спуске, в милях над долиной, эта мысль бросила ее в дрожь. Она наотрез отказалась подниматься на этом ужасном подъемнике, который доставлял лыжников на вершину горы, высоко над долиной, и сегодня инструктор поднимал ее в горы на машине, закрепленной кабелем. Она вцепилась в сиденье, крепко закрыв глаза, чтобы не видеть ужасных горных спусков, и открыла их вновь, только когда машина остановилась. У нее дрожали ноги, когда она вышла из машины, зафиксированной на кабеле, и почувствовала струйку пота на спине от страха. Она полной грудью вдохнула чистый морозный воздух, как ныряльщик, вынырнувший из глубин океана. Потом она оглянулась вокруг и обнаружила себя на вершине мира.
 Долина простиралась далеко внизу, похожая на миниатюрный торт, окруженная шапками гор. У Галы начала кружиться голова от знакомого уже страха. «Все в порядке, – говорила она себе, сжав зубы, – там были дюжины людей. Стоит только посмотреть на них, весело несущихся с горы. Конечно, все будет в порядке… Это только воспоминание о скользкой крыше и испуганных глазах Вейна… – Она уже пережила один день, и была рада, что он закончился. – Даже не думай об этом! – говорила она себе, идя к автобусу, который собирал лыжников. – Завтра ночью все будет в порядке. Инструкторы будут там, и будет темно – ты даже не узнаешь, как высоко ты находишься. И кроме того, Даная не попросит делать что-то особенно рискованное». Все, что ей нужно, чтобы она более или менее прилично смотрелась… Все закончится прежде, чем она узнает об этом. А в настоящий момент она хотела только принять горячую ванну.
 Прогноз погоды сообщал, что в течение ночи усилится облачность и ожидается снег. Даная обеспокоенно смотрела на небо. Оно было черным и звездным, освещенным прекрасной луной. Луна была, как огромный фонарь, думала она, глядя на мерцающие кристаллические горы.
 Завернутая в просторную, длиною до пола, накидку из серебристой лисы, Гала тоже смотрела на луну, желая, чтобы она исчезла, потому что показала бы, как высоко они находятся, и при лунном свете было еще более жутко, чем при солнце. Склоны выглядели зловеще, когда на них не было веселых разодетых лыжников, и только сосны, растущие на низких склонах, мрачно вздыхали на резком ветру.
 – Гала в серебристой лисе и красных лыжных ботинках «Соломон», – сказала Даная, смеясь, когда придумала сюжет. – Все в порядке, давайте начинать. Слишком холодно, чтобы делать снимки «Полароидом», ведь мы не хотим, чтобы Гала замерзла насмерть, не так ли? В нашем распоряжении самое большее пятнадцать минут.
 Гала застегнула крепления, заставляя себя держаться спокойно. Рядом с Руди, своим инструктором, она последовала за остальными на склон горы. Инструкторы зажгли фонарики и светили ими вверх, освещая ледяной спуск, так, как они делали это обычно каждую неделю во время торжественного спуска при свете фонариков. Даная проверила застежку на красном шлеме Галы, а затем сняла с нее мех, передав его Фрости. Холодный ночной воздух при температуре много ниже нуля пронзил Галу, как удар, и она судорожно глотнула воздух, еще крепче вцепившись в лыжные палки.
 Даная спустилась вниз по склону, остановившись в выбранном ею месте.
 – О, прекрасно! – крикнула она. – Начинай!
 Держа «Роллекс» наготове, она наблюдала, как окруженная телохранителями, держащими фонарики, Гала осторожно начала спуск по ледяному склону.
 – Превосходно! – воскликнула Даная, делая снимок за снимком, когда Гала в платье из алой тафты, которое обрисовывало ее ноги, спускалась по ледяному склону! – Это великолепно! – возбужденно кричала Даная. – Продолжай спуск… Мы почти закончили… Пока это самые лучшие снимки.
 Длинная, развевающаяся по ветру юбка Галы обвила ее ноги, и, неожиданно вскрикнув, она резко поехала вперед, лыжи взвились в воздух, и она упала. Даная услышала, как вскрикнули остальные, и, затаив дыхание, увидела, что инструктор с необыкновенной скоростью объехал ее спереди, чтобы не дать Гале соскользнуть вниз по спуску. Помогая ей встать, Руди убедился, что она ударилась не очень сильно, и поднял большой палец вверх, чтобы показать остальным, что с Галой все в порядке. Затем, сняв куртку, обернул ею Галу и помог ей подняться по опасному склону.
 Даная облегченно вздохнула, после того как, затаив от страха дыхание, стояла и наблюдала за происходящим. Боже, какое-то мгновение она думала, что Гала что-то себе повредила. Руди наклонился, чтобы подобрать что-то со снега, а потом подъехал к Данае.
 – Вот, мадам, – произнес он, протягивая очень дорогую сережку: рубин, осыпанный бриллиантами. – Это из-за этого вы рисковали жизнью этой девушки, нет? Скажите, вы намерены убить ее, заморозив, или хотите, чтобы она сломала себе шею? Довольно, мадам, я в этом безумии больше не участвую.
 – Все вовсе не так! – протестовала Даная. – Конечно, я не хотела, чтобы Гала повредила себе что-нибудь.
 Уже сидя в кафе, Гала, завернутая в меха, наблюдала, как Моника массирует ей ноги и руки. Гектор принес ей горячего вина, чтобы поддержать ее, и Даная облегченно улыбалась, видя, как на ее лицо возвращаются краски.
 – Слава тебе, Господи, ты в порядке! – воскликнула она. – Что произошло?
 – Юбка запуталась в лыжах, – вздохнула Гала. – И прежде чем я поняла это, лыжи были уже в воздухе, а я летела вниз, с горы. – Она робко улыбнулась Данае: – Но ведь все в порядке? У тебя получилось то, что ты хотела?
 – Конечно, да! – Даная обняла ее, улыбаясь. – Ты самая лучшая, ты ведь знаешь это, правда? – прошептала она. – Моя неукротимая модель. Со страниц журнала ты будешь бросать всем вызов, ты великолепно выглядишь, Гала.
 – Да, благодаря Господу, все закончилось, – ответила та с улыбкой облегчения.
 Даная улыбнулась в ответ:
 – Как бы тебе сказать, Гала… У меня есть еще одна идея, и я хочу запечатлеть это на пленке, пока мы здесь.
 Гала с болью взглянула на нее, и Даная торопливо добавила:
 – Только еще один раз, Гала, и я обещаю тебе, что это в последний раз.
 Гала куталась в мех, стараясь, чтобы глаза не выдали ее страх. Она уставилась в стакан с глинтвейном, дрожа от напряжения.
 – Только еще раз, Даная, – согласилась она, – но на этом – все. Только один раз.
 – Разве она не могла только изобразить это? – настойчиво спросил Гектор, поднимая глаза на великолепный деревянный домик с резными карнизами и украшенными лепкой балконами, которые на целый фут или больше были укрыты снежным покровом и гирляндами сосулек, похожих на сталактиты. На фоне ясного, чистого голубого неба он смотрелся, как настоящая новогодняя открытка.
 Огромный, красного цвета, отороченный мехом мешок лежал посреди заснеженной крыши, и из него прямо на снег сыпались несметные сокровища. А Гала, дрожа от холода в белом атласном платье стоимостью пять тысяч долларов и в бриллиантах на сумму не менее полумиллиона, стояла, грациозно облокотившись на дымовую трубу со сбившейся назад красной бархатной шапкой Санта-Клауса.
 – Знаешь, ей не очень хочется делать это, – пробормотала Фрости. – Она говорила мне, что страшно боится высоты. Ты же видел, что с ней было, когда Даная попросила ее пройтись в направлении края крыши?
 – Ну, тогда объясни мне, ради Христа, для чего она все это делает? – со злостью в голосе спросил Гектор. – Даная просто спятила, неужели вы сами этого не понимаете? Когда я наблюдаю за тем, на что она толкает Галу, чтобы получить свои чертовы снимки, мне всегда приходит в голову одна мысль: за свое ли дело она взялась? Может, ей лучше снимать фильмы? По крайней мере, она сможет достичь там того, что так страстно добивается здесь. И вообще, никакой она не фотограф, а самый настоящий кинорежиссер!
 – Ну, держитесь теперь! – крикнула Фрости. – Вот она сама…
 В поле зрения появился крошечный желтый вертолет, который завис над долиной, прежде чем развернуться и взять курс на тот участок, где находился загородный домик.
 Скрежеща зубами, Гала изо всех сил старалась не смотреть вниз, потому что, когда она делала это, ей опять представлялось бетонное покрытие расположенной в школьном дворе спортивной площадки с остроконечной, как копья, оградой… Но она дала себе клятву никогда не думать о Вейне Брейсуэлле… Она просто не должна этого делать.
 Когда вертолет взмыл в воздух и направился к ней, Гала припомнила, как прилипла к школьной крыше, а Вейн в это время находился позади нее. Он все-таки отважился на это, конечно же, он будет называть ее тряпкой, но он не переставал подстрекать ее до тех пор, пока она, забыв об осторожности и разозлившись, решила показать себя окружившим ее и насмешливо глумящимся над ней сверстниками.
 – Ну, что же, давай, сделай хотя бы один шаг, – вопили они. – Безвольная, старая Хильда не может даже шагу ступить наверх… – И это было правдой. У нее были совершенно нескоординированные движения, которые делали ее более неуклюжей. Отчаянно стараясь доказать им, что она такая же, как и они, смелая, Гала с нарочито важным видом проследовала за Вейном вплоть до каменного с уклоном выступа, где со страхом припала к кромке окна, вонзив пальцы в высохшую между камнями замазку. Затем, нащупав ступней опору, а рукою держась за выступ, она переползла через край и попала прямо на крышу. Подняв глаза, она целую минуту смотрела на Вейна, который взгромоздился на самый верх черепичной крыши. Его насмешливо-издевательский голос раздавался на весь школьный двор.
 – Спорим, ты ни за что сюда не доберешься? – поддразнивал он.
 Казалось, у нее сейчас сердце разорвется от страха, когда она, дюйм за дюймом, двигалась по высокому и крутому склону крыши, пока наконец не достигла цели. Корчась и гримасничая, Вейн продолжал смеяться:
 – Спорим, ты не сможешь сделать этого, трусливая кошка! – Так он смеялся, балансируя на краю черепичной крыши с вытянутыми, как у канатоходца, руками.
 Страх придал ей сил, и она, копируя его, медленно, шаг за шагом, следовала за ним в направлении расположенной в центре трубы, стараясь не смотреть вниз. Когда она была почти у цели, он начал кружиться возле нее, продолжая по-прежнему зубоскалить:
 – Посмотри вниз, трусливая кошка, сейчас ты упадешь, – подсмеивался он, с самодовольным видом балансируя на крыше, держа руки на бедрах. Охваченная паникой, Гала сперва посмотрела вверх на Вейна, а затем вниз, на собравшихся на школьной площадке и смеющихся над нею детей.
 Вдруг, совершенно неожиданно, небо начало кружиться перед глазами, слившись воедино со школьной площадкой. Затем послышались шум и крик, замелькали чьи-то лица. От страха у нее внутри все онемело, она прижалась к дымовой трубе. Вдруг среди шума голосов откуда-то с неба послышался рокот самолета или вертолета… Как будто в замедленной съемке, она наблюдала за тем, как нога Вейна соскользнула с края черепицы и он начал сползать с крыши с раскинутыми в разные стороны руками, которые как бы на лету старались ухватиться за нее.
 – Хильда, Хильда! – кричал он, не спуская с нее расширившихся от ужаса глаз, а она тем временем пыталась протянуть ему руку.
 – Хильда! – продолжал он кричать даже тогда, когда совершенно исчез из виду. А она стояла, припав к трубе, вытянув руку в направлении того места, где только что находился Вейн. Раздался душераздирающий крик, а затем один общий стон стоявших во дворе ребят. И только после этого она глянула вниз, где увидела распластанного на ограде Вейна, изо рта и тела которого струйками стекала кровь прямо на его побелевшие ноги, которые вдруг показались ей такими маленькими, детскими и беспомощными…
 Желтый вертолет устремился вниз, приблизившись к ней, и в глазах Галы застыл панический страх: она совершенно забыла, где находится, что ей нужно делать… Ей казалось, что внизу та самая школьная площадка, а рядом – Вейн, которому она не смогла протянуть руку и который в результате погиб. Она тогда уже, стоя на крыше и глядя на сползающего вниз Вейна, знала, что если бы ему удалось ухватиться за ее руку, то она точно так же, как и он, закончила бы свою жизнь, повиснув на остроконечной ограде. И сейчас с ней происходило то же самое. Как только желтый вертолет взмыл вверх и приблизился к Гале, ей показалось, что он затмил собой солнце, свет постепенно угасал, а она все скользила и скользила вниз по крыше…
 – Боже мой, Гала! – крикнула Фрости. – Держись!..
 Но у Галы не было больше сил держаться. Тело ее было укутано белым шелковым платьем, напоминавшим дорогой и изысканный саван, и она свалилась с крыши великолепного, словно с картинки, домика.




 ГЛАВА 34


 Гала спала, напоминая Каролине невинного ребенка. Бледная, усталая и потрясенная, она лежала с закрытыми глазами, под длинными дугообразными ресницами пролегли лилово-серые тени. Мягкий рот слегка приоткрыт, а из него тянулась трубка, помогавшая ей дышать. Напротив сидел Маркус, который нежно гладил ее руку, держа в своей ладони и все время заглядывая ей в лицо, словно беспокоясь, как бы не разбудить ее неосторожным движением. Но ведь Гала так ни разу не приходила в сознание со дня того ужасного падения с крыши. Ей повезло, что сугроб глубиной четыре фута смягчил удар. Спинной мозг не пострадал, но было повреждено одно легкое, сломано ребро, а кости левого бедра раздробились на несколько осколков. После продолжительной операции они были собраны в одно целое и поддерживались с помощью стальных штифтов. И хотя результаты исследования мозга были положительными, Гала никак не могла выйти из состояния комы с того самого дня, когда произошло несчастье.
 Ранним утром Каролину разбудили звонившие из Нью-Йорка Фрости и Гектор, которые истерично принялись обвинять во всем Данаю. Каролина была не в силах поверить тому, что довелось услышать в адрес Данаи, которую называли безрассудной, эгоистичной, пренебрегающим мнением других людей фотографом. Она намеренно заставила сниматься Галу в опасных условиях только для того, чтобы получить красивые фотографии. Еще они сообщили Каролине, что Гала находится сейчас в хирургическом отделении госпиталя и что Даная, как помешанная, мечется по больничным коридорам, требуя отчета о состоянии Галы, которую она, оказывается, любила, как собственную сестру. Она признается в том, что погубила Галу, что беда случилась по ее вине…
 – И это действительно так, – убийственным тоном заключил Гектор.
 Но как такое можно сказать о Данае, которую она так хорошо знала, взволнованно думала Каролина. Она несомненно была увлекающейся натурой; конечно, она помешана на своей работе и, что совершенно очевидно, стала достигнувшим вершины своего мастерства человеком. В то же время ее называют безрассудной, эгоистичной, пренебрегающей мнением других людей. В настоящий момент невозможно было узнать правду, поскольку Даная просто куда-то исчезла. Никто не знал, где она сейчас находилась. Работавшая под ее руководством информационная служба в Нью-Йорке только по телефону получала от нее сообщения, да и туда она целую неделю не звонила и не напоминала о себе ни Джесси-Энн, ни моделям. Каролина связалась по телефону с проживающей в Калифорнии матерью Данаи, но и та не знала, где находится ее дочь. Она просто скрылась из виду.
 Нагнувшись вперед, Маркус дотрагивался кончиками пальцев до прикрытых век Галы. В этом жесте было столько нежности, что на глазах Каролины выступили слезы. «Бедный Маркус, бедная, бедная Гала… Пожалуйста, ну, пожалуйста, – молила она, – пусть Гала останется жива, пусть у нее все будет в порядке…» Но веки ее, словно притянутые магнитом, были опущены вниз, а полумрак больничных покоев нарушало лишь тиканье приборов, контролирующих мозговые функции пострадавшей. На другом мониторе высвечивались частота сердцебиения и пульс, которые были отражением жизненного ритма Галы. «Такая молодая девушка, у которой вся жизнь впереди, так много замечательных перспектив. Ну и Даная, – думала Каролина беспомощно. – Как только она могла такое сделать?»
 Она вздрогнула, как бы очнувшись, после того как тишину нарушил Маркус, обратившись к ней с вопросом:
 – Почему бы тебе не вернуться в отель и отдохнуть там немного? А я посижу здесь с Галой.
 Внезапно ее охватила усталость, которую так долго она старалась не замечать, и она ощутила страстное желание прилечь.
 – Я позвоню тебе… если потребуется, – тихо прошептал Маркус, страшась произнести вслух те слова, которых они боялись.
 Каролина положила руки ему на плечи и с минуту простояла так в полном безмолвии, а затем покинула тихую комнату. Добравшись до отеля, который находился всего лишь в нескольких кварталах от госпиталя, она, оставив на столе записку с просьбой немедленно разбудить ее, если будут звонить из больницы, обессиленная, свалилась в постель. Перед тем как заснуть, последней мыслью, промелькнувшей в ее голове, была та, что если кто и поможет Гале, то только Маркус.
 – Гала? – прошептал Маркус, ближе наклоняясь вперед, чтобы его было лучше слышно. – Гала, любовь моя, я здесь, с тобой… Я держу твою руку… Ты ведь просто уснула, дорогая, а когда проснешься, то все, что с тобой произошло, покажется тебе дурным сном… просто дурным сном, дорогая… И все. Знаешь, что будет потом, когда ты поправишься? Мы поедем отдохнуть, ты и я. Ну, что скажешь, Гала? Мы уедем на Эльютеру; тебе очень понравится там. Домик находится рядом с пляжем, и на ночь мы оставим окна открытыми, чтобы можно было слушать звук морского прибоя. Я буду приносить тебе манго и дыни на завтрак, а омаров к ужину мы станем ловить сами… Будет светить такое горячее солнце, Гала, а море, как шелк, будет окутывать нас своим нежным теплом. А поутру тебя разбудит птичий гомон, который к ночи сменится пением цикад. И это будут такие нежные, теплые ночи, Гала, которых еще никогда не было в твоей жизни…
 Так он разговаривал всю долгую ночь с лежавшей в беспамятстве Галой, нежно поглаживая ее руку, целуя в щеку, напевая любимую ими мелодию, делясь с ней планами на будущее, рассказывая о своих стремлениях, о том, как безумно он любит своего младшего братика Джона, и о том, что и у них будут дети…
 – Очень много детей, – пообещал он…
 – Извините, месье, – деликатно обратилась к нему больничная сестра. – Думаю, вам следует немного отдохнуть, вы сидите здесь целые сутки. Посмотрите в окно: уже светает.
 – Раздвиньте занавески, – вдруг скомандовал Маркус. – Пусть Гала увидит, как восходит солнце.
 Сестра бросила на него нерешительный взгляд: может, молодой человек слегка спятил? Сначала всю ночь напролет беседовал со спящей, а теперь хочет, чтобы эта несчастная девушка еще и увидела что-то?
 Занялась заря, и на окутанном серой дымкой небе взошло красное солнце.
 – Гала, ты должна это увидеть! – закричал Маркус, крепко схватив ее за руку. – Гала, это сияние нового дня. Ну, давай, просыпайся, дорогая, встань вместе со мною и посмотри сюда…
 Пристальным взглядом он смотрел на нее, призывая открыть глаза. Но по-прежнему единственными признаками жизни были едва заметное дыхание и горевшая на мониторе осцилограмма, говорившие о том, что Гала еще жива.
 Совершенно обессиленный, Маркус, опустившись снова на стул, не отрывал от Галы печальных глаз.
 – Давайте я принесу вам немного кофе, месье, – предложила медсестра. – Вам надо что-нибудь поесть. Нельзя же все время быть голодным.
 Согласившись только выпить кофе, Маркус пристальным взглядом рассматривал многочисленные трубки, которые поддерживали жизнь Галы: трубка во рту помогала ей дышать и расширять объем пораженного легкого до таких размеров, которые бы позволили ему возобновить свою нормальную функцию; трубка, которая питала организм нужной дозой антибиотиков; трубка, вводившая в организм необходимое количество жидкости; электроды, обвивавшие голову и грудь Талы… Поставив свою чашку, он снова взял ее руку.
 – Гала, – решительно начал он, – выслушай меня. Я никуда отсюда не уйду, и ты знаешь это. Поэтому лучше уж просыпайся, потому что мы найдем гораздо более подходящие места для нашего времяпрепровождения… Я хочу отвезти тебя домой, Тала… Ну, давай же, крошка, вставай, идем домой…
 Придя утром в больницу, Каролина застала Маркуса спящим, а рука Галы продолжала покоиться в его руке.
 – Он не оставляет ее в покое, – прошептала сестра, по-видимому, очень тронутая преданностью Маркуса. – Он, не переставая, разговаривает с ней так, словно она что-то слышит или отвечает ему… Никогда не приходилось видеть ничего подобного. – Снова сняв показания монитора, она, удивившись, произнесла: – Скорость пульса упала, сейчас у нее совершенно нормальный пульс… И сердце тоже работает в нормальном ритме. Вчера вечером пульс был очень неравномерным.
 Она вызвала врача, который, осмотрев Галу, сообщил, что больная чувствует себя лучше. Гала теперь может дышать сама, без помощи вентиляционной трубки. «Наконец-то появился хоть какой-то лучик надежды, – подумала Каролина, – а ведь вчера еще все казалось совершенно безнадежным». Она сидела на краешке кровати и наблюдала за больной, в то время как Маркус находился в полудреме.
 Вдруг Маркус, резко вздрогнув, проснулся. Глядя на Каролину, он произнес:
 – Клянусь, во сне Гала пожала мне руку.
 – Ты уверен, Маркус? Ты же спал и мог принять желаемое за действительное.
 – Нет! – воскликнул он раздраженно. – Я не спал… Я чувствовал движение ее руки. Говорю тебе, Каролина, Гала двигала рукой! Гала, – прошептал он, нагнувшись к ней для поцелуя, – дорогая Гала, я здесь. Я чувствовал твое рукопожатие. Сожми снова мою руку, и тогда я буду знать точно, что ты меня слышишь. – Рука Галы слегка шевельнулась, и Маркус торжествующе посмотрел на Каролину. – Гала, о, Гала! – смеясь и плача повторял он. – Девочка моя, наконец-то…
 Только ближе к вечеру Тала заговорила, однако глаз она так и не смогла открыть. Сначала беззвучно зашевелились губы, и на бледном лице отразилась такая гамма эмоций, будто она подыскивала подходящий орган, способный воспроизводить функцию речи и подобрать нужное слово из громоздившейся в ее мозгу массы фраз, чтобы сказать ему то, что думала.
 – Маркус, – прошептала она еле слышным, слабым голоском. – Маркус… где солнце… возьми меня туда, где солнце.
 – Я увезу тебя, Гала, – пробормотал он, – сразу, как только ты поправишься. И солнце, и домик на пляже ждут твоего приезда… Все, что тебе сейчас требуется, это поскорее выздороветь, детка…
 Встретившись взглядом с затуманенными слезами глазами Каролины, Маркус эмоционально произнес:
 – Вот это – по-нашему. Моя Гала – настоящий боец, она обязательно победит.
 Гала снова уснула, но, по мнению докторов, это был сон, который сопутствует идущему на поправку человеку. Однако Каролине показалось, что лицо Галы во сне носило печать беспокойства: глаза ее под закрытыми веками беспрестанно вздрагивали, будто ей снились кошмарные сны. И только поздней ночью, почти перед самым рассветом, Гала наконец-то открыла их и посмотрела на присутствующих.
 – Я должна… вам сказать, – прерывистым голосом шептала она… – Даная… ни в чем не виновата… Это все… связано с моим детством… – Глаза ее тревожно смотрели на Каролину. – Это все… моя глупая… ошибка.
 – Не беспокойся, дорогая, – успокоила Каролина, нежно гладя ее волосы. – Наконец-то все кончилось, и тебе не нужно об этом думать.
 Гала печально взглянула на Маркуса.
 – Где… Даная? – прошептала она.
 – Данаи здесь нет, детка, – ответил ей Маркус, стараясь не возвращаться больше к этой теме. – Сразу, как только ты начала выздоравливать, она уехала…
 – Я знала, что она… уедет… но она же не… виновата… Вы должны ее… найти… сказать ей… что все в порядке… Найдите Вика… Вик… поможет ей… Вы должны найти Вика, – настаивала она еле слышным шепотом. – Он сейчас очень нужен Данае… – Глаза ее снова закрылись, а грудь непрерывно вздымалась и опускалась от усилий снова заговорить.
 – Я найду ее, Гала, – пообещала Каролина, тревожно глядя на больную.
 – Вик, – снова прошептала она, – Даная…
 – Я обещаю тебе, мы обязательно ее разыщем, – пообещал Маркус. – Не беспокойся по этому поводу, дорогая, просто лежи и отдыхай.
 – Маркус, не уходи, – тихо попросила Гала. В этот момент выражение ее лица было таким безмятежным, будто она освободилась от тяжкой ноши. – Я люблю… тебя.
 Каролина на цыпочках вышла из комнаты, оставив наедине молодых людей, которые, скрестив ладони на белой простыне, сидели, встречая рассвет нового дня, озарившего комнату золотыми лучами. Возвратившись в гостиницу, Каролина принялась срочно звонить в Нью-Йорк: сначала Джесси-Энн, которая, как на иголках, ждала известий о состоянии здоровья Галы, а затем в телевизионную службу новостей, чтобы узнать, где находится Вик Ломбарди.
 Через трескотню и гул международной линии Вику все-таки удалось поговорить по телефону с Каролиной. После этого разговора он направился в аэропорт Дели, по дороге забежав в телеграфное агентство, где телеграфировал, что о дальнейших своих планах сообщит сразу, как только ему удастся сесть на первый отлетающий в Лондон самолет, который транзитом доставит его в Нью-Йорк.
 Без конца прокручивая в голове историю случившегося несчастья, он с горечью думал, насколько велика доля его личной вины во всем этом деле. Не он ли спровоцировал Данаю, чтобы она продемонстрировала свой талант всему миру? Стараясь сделать это, она решила превзойти себя. «Даная, милая Даная, – говорил он сам себе, – я же совершенно не то имел в виду… Все, что мне было нужно, это расширить горизонты твоих возможностей, открыть тебе глаза на свои потенциальные возможности, освободить тебя от того тесного мирка, в котором ты пребывала до сих пор…»
 С того самого дня, как между ними произошла ссора в Вашингтоне, он несколько раз звонил Данае, но ни разу не застал ее дома; поэтому он клал телефонную трубку, не оставляя для нее никаких сообщений. Какой толк оставлять на автоответчике сообщение, если он в это время находится на расстоянии шесть тысяч миль? Может ли этот звонок как-то примирить их? Единственным выходом из создавшегося положения мог стать разговор с глазу на глаз. Начнутся упреки, вроде «но ты же мне сказал… нет, ты сказал…», затем новые выяснения отношений, которые, возможно, закончатся слезами. И вот тогда он успокоит ее, обняв и прижав к своей груди, потому что Даная Лоренс, сама того не зная, стала частицей его жизни. Если бы он не уехал тогда для выполнения срочного задания в Индию на следующий же день после этой вашингтонской стычки, вряд ли дело приняло такой серьезный оборот. Он полагал, что будет отсутствовать лишь неделю, а затем, вернувшись в Нью-Йорк, во всем разберется. Но ему следовало быть более предусмотрительным, потому что его дела иногда решались за сутки, иногда – за шесть недель, а другой раз на это уходили целые месяцы. Вот такая была у него работа.
 Но на этот раз ничто, даже его работа, не помешает ему выполнить задуманное. Каролина предупредила, что Даная в беде, даже в отчаянии… Она уверена в том, что именно она погубила Галу, и только одному Богу известно, где она сейчас и что делает.
 Вик одиноко сидел за столиком с кружкой пива в руке во время пересадки в лондонском аэропорту Хитроу, когда его внезапно осенило, где он может найти Данаю… Нигде он ее не найдет, только дома.
 Даная дремала, удобно устроившись в своем черном кожаном кресле перед мерцающим, тихо звучащим в ночи телевизором, когда тишину комнаты нарушил пронзительный телефонный звонок. Услышав его, Даная резко выпрямилась: ну что она скажет в ответ на ужасную весть о том, что Галы больше нет в живых? Она не сомневалась в том, что звонить ей могли лишь по этой причине. Когда телефон внезапно прекратил свои непрерывные сигналы, комната вновь погрузилась в тишину, в которой слышно было лишь дыхание Данаи.
 Выключив телевизор, она босиком подошла к окну и раздвинула шторы, как бы приветствуя начало нового дня. Перед ней расстилалась панорама Нью-Йорка. Громоздящиеся башни небоскребов из стекла и стали походили на зубчатые стены крепости, которые хотел преодолеть каждый приезжающий в город новый житель. «Что же случилось, – думала Даная, – с той ясноглазой девочкой, прибывшей сюда из Калифорнии с фотокамерой в руке, одержимой высокими стремлениями и радужными надеждами? Где теперь эта милая, вечно смеющаяся рыжеволосая девочка? „Была, да вся вышла", – отчаянно прошептала она сама себе. – Я теперь лишь очередной кандидат, имя которого пополнит нью-йоркский статистический список жертв несчастных случаев и самоубийств… Мне, как и остальным, вскружил голову успех, и, не устояв перед ним, я собственными руками погубила себя…»
 Она прошла в ванную комнату, где, включив свет над зеркалом, уставилась на свое отражение. Отросшие рыжие волосы беспорядочно падали ей на лицо, а глаза припухли от бесконечных рыданий. Потрогав пальцем потрескавшиеся губы, она включила кран и, набрав пригоршню холодной воды, ополоснула лицо. Вид у нее был ужасный. Но какое это имело значение? Кому до нее было дело? Существует ли на свете человек, который захотел бы теперь с ней общаться?
 Раздался неожиданный звонок в дверь, и Даная осторожно выглянула из ванной, будто оттуда можно было увидеть того, кто в эту минуту находился снаружи. Никто не знал о ее местонахождении. Она не отвечала на звонки и не показывалась на улице со дня своего приезда домой. Еду ей доставляли на дом. Может быть, это звонит разносчик продуктов, который принес молоко и сок из маленького магазинчика напротив? В голове царила невообразимая путаница дат и дней недели.
 Снова послышался звонок в дверь, который на этот раз трезвонил без остановки, так, как будто кто-то просто забыл оторвать свои пальцы от кнопки звонка. Пройдя на цыпочках по комнате, она стала подглядывать в замочную скважину входной двери. Обомлев, она отпрянула. Этого не может быть! Чтобы удостовериться, она снова припала к замочной скважине. Да, это был Вик! Нет, нет! Только не сейчас!.. У нее такой ужасный вид… она такая растрепанная… ей вообще не нужно с ним встречаться… Все равно он будет презирать ее так же, как и другие…
 – Даная, открой дверь! – приказал Вик.
 С минуту поколебавшись, она подчинилась ему, медленно отворив дверь, опустив при этом голову, словно преступник, ожидающий приговора.
 – Милая моя Даная! – воскликнул он, потрясенный ее видом. – Что ты с собою делаешь? Господи Боже, Даная, зачем ты подвергаешь себя таким мучениям?
 Он протянул руку, чтобы обнять ее, но она быстро отстранилась.
 – Ты не захочешь со мной остаться, узнав о том, что случилось, поэтому уж лучше мне рассказать тебе все сейчас.
 – Не стоит, – ответил он, покачав головой. – Мне все известно. Я знаю даже больше того, что мне следует знать. У меня для тебя записка от Галы-Розы.
 Она резко вскинула голову и посмотрела на него испуганными зелеными глазами.
 – Она просила передать тебе, что не считает тебя виноватой. Ты ни в чем не виновата, Даная. Причиной ее испуга был вовсе не вертолет, а какой-то несчастный случай в далеком детстве, который произошел при аналогичных обстоятельствах. Поэтому именно врезавшееся в ее память чувство страха стало причиной падения Галы с крыши. – Вик сделал шаг навстречу Данае, которая смотрела на него недоверчивым взглядом. – Я обещал ей сообщить тебе об этом, – сказал он. – Гала не успокоится до тех пор, пока не будет уверена, что тебе все известно. Даная, можно мне обрадовать Галу сообщением о том, что ты простила ее?
 – Простить Галу? За то, что я чуть не убила ее? О Боже! – простонала Даная, пряча лицо в ладони. – Я думала, ее уже нет в живых…
 – Гала-Роза жива и ожидает твоего звонка. – Приблизившись к Данае, Вик положил ей руки на плечи. – Ты слишком жестока к себе, Даная. И знаешь, ты слишком себя казнишь. Подойди ко мне поближе, моя маленькая, ну, иди же ко мне.
 Позволь тебя обнять, сказать тебе, что все будет хорошо… Я никогда больше не расстанусь с тобой…
 Уткнувшись носом в его грудь, Даная громко зарыдала. Вик не пытался воспрепятствовать вырвавшимся на волю эмоциям, и Даная, вволю наплакавшись, понемногу начала успокаиваться.
 – Ну, а теперь, Даная Лоренс, – с нежностью в голосе сказал он, – иди умой лицо, я же пока попытаюсь сварить кофе в этой твоей чересчур уж чистой кухне, а затем нам с тобой нужно будет немного поговорить начистоту. Хорошо?
 – Хорошо, – ответила она. И в эту минуту она была похожа на грустного, зареванного ребенка. Около двери ванной она снова спросила: – Вик?
 – Да? – послышалось в ответ.
 – Ты точно знаешь, что с Галой все в порядке?
 – У нее дела идут на поправку, – ответил Вик. – Сейчас все беспокойства только по поводу тебя. Твои друзья – Джесси-Энн, Каролина, Гала – помнят о тебе, Даная.
 Лицо Данаи озарилось лучезарной улыбкой надежды.
 – Так, значит, несмотря на мой поступок, у меня по-прежнему есть друзья?
 – Ты не совершала никаких проступков, исключая тот факт, что валяешь дурака, – ответил он. – А сейчас иди умойся и расчеши свои волосы…
 – Вик?
 – Да?
 – А зачем ты приехал?
 – Зачем приехал? А ты как думаешь? Да потому, что я люблю тебя. Возьми себя в руки, Даная Лоренс, нам надо с тобой поговорить.
 Она шла в ванную с таким чувством, словно освободилась от самой тяжелой в мире ноши. Гала-Роза выздоравливает, а Вик рядом с ней. И он любит ее. Лицо, отразившееся в зеркале ванной комнаты, все еще было припухшим и красным, но в глазах появилось совершенно иное выражение. Это были глаза женщины, которая вдруг почувствовала вкус жизни и желание любить.




 ГЛАВА 35


 Джесси-Энн с радостью отправилась в офис, потому что и ее, и Джона слишком пугала тишина заброшенной, будто вымершей гостиницы «Карлайл». Агентство по найму разыскивало новую няню, но на этот раз Джесси-Энн знала, кто именно ей нужен для этой работы и что она не согласится ни на какие другие варианты. Помимо прочего, она должна быть уверена в том, что Рашель Ройл будет держаться подальше от Джона, потому что Джесси-Энн постарается не выпускать своего сына из поля зрения. Сейчас он был рядом с ней и играл с разноцветными кнопками для бумаги, со счастливым видом вырывая листы из блокнота и совершенно не обращая внимания на дорогие новые игрушки, которые она поспешила накупить ему. Конечно же, она понимала, что дом моделей был неподходящим местом для ребенка, но ведь она только забежит сюда.
 Возле дверей офиса Джесси-Энн стояла мило улыбающаяся Лоринда.
 – Входи, – пригласила ее Джесси-Энн, переводя взгляд с висевшего на стене бюллетеня книжных поступлений.
 – Я просто хотела сказать… Может быть, я могла бы что-то сделать для вас, я очень хочу помочь вам, Джесси-Энн. Просите меня о чем угодно. Однажды вы мне очень помогли, а теперь я хочу отплатить вам за эту услугу.
 – Спасибо, Лоринда, – пытаясь выдавить улыбку, ответила Джесси-Энн, в душе желая, чтобы девушка пореже раздражала ее своими просьбами, потому что она ощущала на спине мурашки каждый раз, когда видела улыбку Лоринды.
 – Я могу вам помочь, – повторила Лоринда, уставившись взглядом своих черных глаз на Джона. – Я буду сидеть с ребенком в любое удобное для вас время, как делала это в Спринг-Фоллсе. Понятно же, что вы будете слишком заняты этим… – И она, в смущении отведя глаза, добавила: – Адвокатами и другими вещами, и мне кажется, не стоит таскать за собой ребенка в такие места.
 Джесси-Энн старалась убедить себя в том, что девушка просто хотела оказать ей любезность.
 – Большое спасибо, – ответила она, – но мне бы хотелось, чтобы Джон все время находился со мной.
 Ей не хотелось подробно рассказывать Лоринде о причине такого решения, хотя она не сомневалась в том, что Лоринда уже была в курсе всего, что произошло с ней.
 – Понимаете, – снова заговорила Лоринда, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, – я просто подумала о том, как долго придется ребенку париться в помещении. Мне кажется, в «Имиджисе» ему просто нечем заняться и очень скоро здесь все надоест. Как вы отнесетесь к тому, что я возьму его с собой на прогулку? В парк или, знаете… на ту улицу, где магазин игрушек? Или еще лучше, свожу Джона в зоопарк?
 – Еще раз большое спасибо, – ответила Джесси-Энн. – Я очень ценю твое участие и обязательно подумаю об этом.
 Не успела Лоринда закрыть за собой дверь, как улыбка мгновенно исчезла с ее лица, которое теперь было перекошено злобой и печатью крушения всех надежд. Не заметив выходившую в этот момент из офиса Каролину, Лоринда случайно столкнулась с ней.
 – Извини, – сказала она, отвернувшись.
 Каролина с удивлением посмотрела ей вслед, пытаясь угадать, что произошло? Может, случился какой-то скандал? Но из-за чего? Счета? Неужели у Лоринды существуют какие-то трудности в общении с Джесси-Энн? Она колебалась, глядя на закрытую дверь офиса Джесси-Энн, раздумывая, стоит ли зайти к ней и поинтересоваться тем, что случилось, но, взглянув на часы, поняла, что уже опаздывает на назначенную встречу в агентстве Николса Маршалла. Что бы ни произошло между ними, придется немного повременить с выяснениями.
 Громко хлопнув за собою дверью туалета, Лоринда подошла к ряду раковин. Бросив сумку на стул, она увидела в зеркале перед собой отражение собственного перекошенного злобой лица. Трясущимися пальцами она пыталась разгладить морщинки и низко опущенные уголки губ. А она-то думала, что легко справится с поставленной задачей! Узнав, что няню уволили и Джесси-Энн сама взялась подыскать замену, Лоринда решила, что наконец-то настал долгожданный момент. Все шло по плану, и если она проявит немного смекалки, то Джесси-Энн собственноручно поручит ей присматривать за Джоном. Была готова новая квартира, в уголке которой стояла новая маленькая детская кроватка, в которой будет спать Джон с красивыми игрушками, которые позабавят малыша. Она даже запасла в холодильнике все, что, как ей казалось, очень любят маленькие дети. Нужно сохранить мальчика в целости и сохранности до тех пор, пока она не отомстит Джесси-Энн. А затем, отдав малыша Харрисону, она сама, как и подобает доброму ангелу-хранителю, присоединится к их маленькой компании. Часто имея дело с математическими вычислениями, она была знакома с законом средних чисел, поэтому допускала, что может случиться всякое, что повлечет за собой нарушение симметрии хорошо разработанного ею плана, и тогда нужно будет принести в жертву маленького Джона. Но ей очень не хотелось причинять боль Харрисону такой неприятностью. «Нечего сентиментальничать по этому поводу, – предупредила она себя, не отрывая черных глаз от зеркала, – хотя бы потому, что ты любишь Харрисона Ройла! Помни о том, что Джон является не только частицей Харрисона, но и Джесси-Энн тоже, и согласно все тому же закону средних чисел, он тоже унаследует черты ее дьявольской натуры».
 – Привет, Лоринда! – В дверях показалась Анабель, самая первая модель Гектора, которая стала теперь одной из звезд «Имиджиса». – Господи, – глотая воздух, сказала она, – мне срочно надо покурить, а это единственное укромное место, где Джесси-Энн не сможет меня найти. – Проталкиваясь к раковине и доставая из кармана пачку «Мальборо», она взяла в свои длинные, аккуратно наманикюренные пальцы сигарету и начала пускать струи сигаретного дыма. – С тобой все в порядке, Лоринда? – спросила она, с удивлением глядя на девушку, которая выглядела чрезвычайно бледной и какой-то странной.
 Засунув руки в карманы свитера и отвернувшись от зеркала, Лоринда резко ответила:
 – У меня все в порядке, просто я немного устала, вот и все.
 – Слишком много проводишь бессонных ночей, – поддразнивала ее Анабель. – С этим немедленно надо кончать, Лоринда, потому что это обычное баловство. – Затянувшись, она закашлялась, а потом снова принялась пускать дым. – Бог мой, нужно срочно бросать эту привычку: знаю, что это надо непременно сделать, иначе курение окончательно погубит меня.
 Держа руку в кармане, Лоринда сжимала в ладони холодный металлический ключ – ключ от ее собственной квартиры. До завтра Джесси-Энн может найти новую няню, и тогда слишком поздно будет что-то делать… Больше она не станет ждать. Нужно сегодня же увезти Джона. Не говоря ни слова, она прошла мимо Анабель с маской презрения на лице.
 – Эй, извини! – крикнула ей вслед Анабель. – Я же просто пошутила, я вовсе не думала обижать тебя, Лоринда. – Анабель глядела удивленными глазами на плотно закрывшуюся за ушедшей Лориндой дверь. – Во дает! – нервно бормотала она. – Ведь я же только пошутила.
 «Вот это денек», – подумала Джесси-Энн, устало плюхнувшись в кресло. Уже пять часов вечера, а работа в самом разгаре, в каждой студии толпился народ, и «Имиджис» напоминал пчелиный улей, переполненный манекенщицами, фотографами, посыльными.
 Здесь царила более напряженная, чем в присутствии Данаи, атмосфера, и это во многом объясняло то, как вела себя Даная до случившегося… Она всегда старалась уладить все конфликты между сумасбродной Шейлой и Орсоном Уэллсом, вечно бегающим по студиям и орущим, что все не так и ничто не вселяет в него надежды.
 «Надежды, – повторила про себя Джесси-Энн, – каждый понимает это слово по-своему». На что надеялась она, выходя замуж за Харрисона? Было ли у нее другое, кроме надежды, чувство, гарантирующее долгую и крепкую любовь? Да, было, потому что она все еще до безумия любила Харрисона. Было бы куда лучше, если бы она охладела к нему, по крайней мере, не было бы в сердце такой щемящей тоски. Она ошибалась, думая, что бурный рабочий день поможет ей забыть о собственных печалях и горестях. Даже в моменты приятного времяпрепровождения за заполнением заказов и счетов, а также проверки состояния дел в других студиях она не могла отключиться от своих неприятностей. Каждый раз, когда ее взгляд падал на голубоглазого темноволосого Джона, сердце сжималось от боли.
 Ее сын спал на софе с белой твидовой обивкой, вытянув тонкие, маленькие ножки с острыми коленками и подперев крошечным кулачком щеку. Одному Богу известно, как сильно она любила этого малыша, который с самого рождения не переставал являться для нее источником беспредельной радости. И сейчас, по прошествии двух лет, он был для нее не только ребенком, но и замечательным другом. Джон рос очень умным мальчиком, проявлявшим любознательность к окружающему миру, и быстро схватывал то, что было недоступно пониманию более взрослых детишек. Он всегда чувствовал ее настроение, даже когда она притворялась, надевая маску благополучия и довольства, а когда начинала сердиться и давать волю своим чувствам, он смотрел непонимающим взглядом, а затем, как бы успокаивая ее, протягивал к ней свои маленькие ручки и говорил: «Я люблю тебя, мама». Глядя на Джона грустными глазами, она думала, что в хорошее время он бы играл с другими малышами под няниным присмотром, а вместо этого сидит теперь и играет сам с собой в пустом офисе. Джон быстро привык к произошедшим в его жизни изменениям, неотступно следуя за ней по студиям, восхищаясь видом оборудованных телефонами и компьютерами комнат. Но сегодня утром он спросил свою мать, скоро ли он увидится с папой и можно ли ему написать письмо, после чего, зажав в руке авторучку, он с помощью Джесси-Энн нацарапал аршинными буквами послание следующего содержания: «Дорогой папочка, я скучаю по тебе и люблю тебя. Джонни». С чувством гордости Джон наблюдал за тем, как Джесси-Энн вложила перепачканное чернилами письмо в конверт, запечатав его и даже позволив ему приклеить почтовую марку.
 – Мы опустим это письмо сегодня вечером по дороге домой, – пообещала она ему, хотя, судя по всему, вернуться домой они должны были нескоро. Возникли небольшие проблемы в третьей студии, и по причине отсутствия в дневное время Данаи и Каролины ей самой пришлось решать возникшие проблемы. Бросив беспокойный взгляд на Джона, она подумала, как бы сделать, чтобы не разбудить спящего ребенка и одновременно заняться делами.
 – Джесси-Энн, – обратилась к ней появившаяся в дверях с кипой бумаг Лоринда. – Я хотела бы отдать вам на подпись эти документы до своего ухода с работы. – Грустно-задумчивый взгляд ее холодных глаз остановился на спящем в уголке софы ребенке.
 – О, Лоринда! – с облегчением воскликнула Джесси-Энн. – Можно тебя попросить об одной услуге? Мне нужно отойти в третью студию на пять-десять минут, максимум – пятнадцать. Не хотелось бы тревожить ребенка, который так сладко спит. Побудь с ним вместо меня, я обещаю, что долго не задержусь.
 На мертвенно-бледном лице Лоринды заиграл румянец, и она, положив на стол Джесси-Энн бумаги, присела на софу рядом с Джоном.
 – Можете не волноваться, – сказала она спокойным тоном. – Делайте свои дела, Джесси-Энн.
 – Ты просто ангел, Лоринда! – крикнула Джесси-Энн, собираясь покинуть комнату. – Тогда я пробуду в студии ровно столько времени, сколько понадобится, чтобы разобраться с делами. Сегодня предстоит урегулировать вопрос с моделями, а больше у меня нет никаких планов на сегодня! Спасибо тебе огромное, Лоринда!
 Подождав, когда стихнут в коридоре шаги спускающейся по лестнице Джесси-Энн, Лоринда прошла по коридору, а затем осторожно выглянула вниз, в лестничный пролет. Из открывшейся двери расположенной внизу студии послышались звуки музыки, а когда дверь закрылась, Лоринда, выждав несколько минут, стала прислушиваться, нет ли кого поблизости. Из близлежащих офисов не доносилось ни малейшего звука. Было половина шестого, и работники службы приема гостей а также секретари давно ушли домой. Вернувшись в офис Джесси-Энн, Лоринда с минуту смотрела на спящего ребенка. «Он все такой же милый, безобидный ребенок, – подумала она, – каким был тогда, вечером в Спринг-Фоллсе, когда заплакал, а я, взяв его на руки, баюкала до тех пор, пока мы оба не уснули».
 – Просыпайся, Джон, – прошептала она, склонившись над ним, – нам пора идти.
 Лоринда испуганно вздрогнула, увидев, как быстро он открыл голубые глаза.
 – Домой? – нетерпеливо стал спрашивать он. – К папе?
 – Да, конечно, – ответила Лоринда, – мы едем к твоему папе. Поторапливайся, нам надо идти.
 Недоверчиво глядя на Лоринду, Джон громким голосом заявил:
 – Я хочу к маме.
 – Конечно, мы пойдем к маме, – ответила Лоринда, натягивая свитер через голову и неуклюжие, неохотно протянутые ручки малыша. – Мама ждет нас на улице. Она велела нам поторапливаться.
 – Ну, ладно, – ответил он, повеселев, глядя на то, как Лоринда застегивала пуговки его свитера.
 Держа на руках ребенка, Лоринда, обогнув коридор, устремилась вниз по лестнице. В коридоре было пусто и тихо, и она, открыв одною рукой дверь, вышла на улицу, так же тихо затворив ее за собой. Двигаясь по тротуару, прижимая Джона к бьющемуся, как отбойный молоток, сердцу, она шла таким торопливым шагом, что малыш подпрыгивал у нее на руках. Ей удалось совершить задуманное!
 – Где моя мама? – заплакал Джон, крепко сжимая ее руку. – Где мама?
 – Она дома, – грубо ответила Лоринда. – Дома, с твоим папой.
 – Нет! – закричал он, упираясь в нее резиновой подошвой кроссовок. – Мама, я хочу к маме!
 – Замолчи! – зашипела Лоринда, замечая оглядывающихся на них прохожих. Только здесь, за углом ведущей к Третьей авеню улице, где она намеревалась взять такси, Лоринда вдруг вспомнила, что оставила кошелек на работе. Проклятье! У нее нет ни цента! Лоринду бросило в жар от охватившего ее чувства паники. Поставив Джона на тротуар и крепко держа его за руку, она тщательно стала проверять свои карманы, в которых обнаружила ключи от квартиры да кое-какую мелочь на покупку горячих закусок в торговых автоматах. Хоть раз в жизни ее склонность к вкусненькому сыграла ей на руку. Она наскребла достаточно мелочи, чтобы можно было поехать на метро. Держа Джона за руку, она поволокла его вдоль улицы.
 – Ой, ой, – плакал мальчик, – мне же больно… Стальной хваткой вцепившись в руку ребенка, Лоринда продолжала тащить его по улице.
 – Ну, давай же, иди, – шипела Лоринда, выдавливая из себя зловещую улыбку. – Ты что, не хочешь встретиться со своими мамой и папой?
 Выдался прохладный вечер, а она забыла в офисе пальтишко Джона. И теперь она ощущала неловкость, осознавая, как они бросались в глаза прохожим, особенно после того, как Джон начал плакать.
 Поднимая ребенка на руки, она вытерла рукой его заплаканное лицо.
 – Поторапливайся, сейчас мы поедем на метро, – сообщила она ему. – Ты когда-нибудь раньше ездил на метро?
 Тебе наверняка там понравится, Джон. – Быстро пройдя через турникет, она во избежание возможной истерики в поезде старалась отвлечь Джона разговорами. Но, очутившись в весьма интересном, новом, подземном мире, поглощенный зрелищем мигающих огней поезда, малыш совершенно забыл о маме. Держа на руках Джона, Лоринда чувствовала себя настоящей матерью, которая везет к ужину своего собственного ребенка. При мысли, что все волнения остались позади и она едет к себе домой, Лоринда вдруг начала улыбаться мальчику.
 Войдя в «Имиджис» и с минуту постояв в коридоре, чтобы послушать, в какой комнате еще остался народ, Каролина пришла к выводу, что все комнаты, кроме третьей студии, были пусты. Легко поднимаясь по лестнице, она заглянула в офис Джесси-Энн, но и там не было ни души. Наверное, она уже ушла домой или, с досадой подумала про себя Каролина, в отель. Сказать по правде, она вернулась сюда поздно вечером только из-за Джесси-Энн. В конце концов, она могла бы прямо после деловой встречи направиться домой, ведь там ее ждал Келвин, но Каролина, считавшая Джесси-Энн своим другом, очень беспокоилась за нее. Она хотела пригласить на ужин Джесси-Энн и Джона, но теперь поняла, что опоздала.
 «И все же я позвоню Джесси-Энн, чтобы убедиться в том, что у нее все в порядке», – подумала про себя Каролина, открывая дверь в туалетную комнату. Включив свет в комнате и небрежно бросив на стул свою сумку, которая, к досаде Каролины, упала на пол, девушка повернулась, чтобы поднять ее, но тотчас же наткнулась на чужую сумку, содержимое которой высыпалось прямо на ковер. Собирая разбросанные по ковру вещи и засовывая их в черную кожаную сумку, Каролина с любопытством размышляла над тем, кто мог забыть эту сумку. Запихивая коробочку с пудрой, тюбик туши довольно светлого тона, светло-вишневую блестящую помаду, а также жесткую, с редкими зубьями металлическую расческу, Каролина думала о том, кому бы все это могло принадлежать. Обнаружив маленький флакончик духов, поднеся его к носу, она поморщилась от резкого запаха и вдруг поняла, кто владелец сумки. Несомненно, она принадлежала Лоринде! Наверное, она заработалась допоздна и забыла ее здесь. Подняв с пола конверт, она также поспешила засунуть его в сумку, но неожиданно ее внимание привлекли напечатанные красным шрифтом буквы на его лицевой части. Каролина остановилась в нерешительности: она терпеть не могла совать нос в чужие дела, но ей показался довольно странным и очень знакомым вид найденного конверта. Быстро вытащив его из сумки и повернув лицевой стороной, она увидела написанные прыгающими красными жирными буквами адрес «Имиджиса» и имя получателя. Все точь-в-точь как и на предыдущий отвратительных, непотребных, угрожающих письмах к Джесси-Энн.
 Глядя на конверт, она почувствовала позывы тошноты. Не может быть, чтобы Лоринда, эта угрюмая, провинциальная девчушка, которой так помогла Джесси-Энн, сделала это. Каролина вдруг снова вспомнила чувство неприязни, которое всегда охватывало ее в присутствии Лоринды. Вспомнила она и рассказы Джесси-Энн о тяжелом детстве этой девушки. Теперь ей все стало ясно. Лоринда все время завидовала Джесси-Энн!
 Глядя на это омерзительное письмо, Каролина ни на минуту не сомневалась, что оно написано Лориндой, которая, по-видимому, просто сошла с ума.
 Оставив принадлежавшую Лоринде сумку на столе, Каролина поспешно вышла из туалетной комнаты, испугавшись, что хозяйка может вернуться за оставленной сумкой. Сейчас она поймает такси и, оказавшись дома через пятнадцать минут, свяжется с гостиницей «Карлайл» и поговорит с Джесси-Энн.
 – Пока, ребята! – сказала Джесси-Энн ободряющим тоном. – До скорой встречи. – Весело глядя на удаляющиеся фигуры, она, облегченно вздохнув, закрыла дверь «Имиджиса» и посмотрела на часы. Конечно же, она пробыла в этой студии вдвое, а то и втрое больше времени, чем предполагала, заставив так долго ожидать себя Лоринду.
 Быстро поднявшись по лестнице и пробежав по коридору, она одним махом распахнула дверь со словами:
 – Ну вот и я! – Но, увидев пустую комнату, она остановилась как вкопанная. – Лоринда? – вопрошала она снова и снова, очутившись в коридоре и заглядывая в каждый его уголок. – Лоринда, Джон, я уже закончила работу! – Ответа не последовало, и Джесси-Энн, бесшумно ступая своими кожаными, на плоской подошве ботинками, направилась в кабинет Лоринды. Третья студия решила закончить работу раньше, и поэтому там было совершенно тихо. Она нетерпеливо открыла дверь кабинета Лоринды, решив, что девушка забрала ребенка к себе с тем, чтобы его немного позабавить. – Эй вы, там, – позвала она, но погруженный в темноту офис не отзывался, и, задумчиво стоя у распахнутой настежь двери, Джесси-Энн невидящим взглядом всматривалась в пустоту коридора. Может быть, Джон проголодался и Лоринда решила пойти купить ему что-нибудь поесть? Но кто ей позволил это сделать? Безо всякого разрешения вывести ребенка, чтобы накормить какой-то ерундой! Неужели она не могла оставить записку? Пробежав по коридору, она бросилась к своему рабочему столу, где с беспокойством перебирала лежащие на нем бумаги. Но никакой записки не было!
 Держась за краешек стола, она уговаривала себя не паниковать, – определенно существует какое-то логическое объяснение тому, что могло произойти. Все нормально… Джон находится с другом их семейства, Лориндой, а значит, все должно быть в полном порядке. По-видимому, девчонка по своей халатности забыла оставить записку, а значит, скоро она должна вернуться…
 Зазвонил телефон, и она радостно схватила трубку:
 – Лоринда?
 – Джесси-Энн, это ты?! – воскликнула Каролина. – А я все звоню и звоню в «Карлайл». Я должна с тобой немедленно увидеться. Это очень важно! И очень срочно.
 – Срочно? Важно? – вопрошала Джесси-Энн, лицо которой побледнело, как полотно. – Джон? Что-нибудь с Джоном?! – закричала она не своим голосом.
 – Джон? Да нет же, нет, – ответила Каролина, облегченно вздохнув. – Это по поводу тех мерзких, адресованных тебе писем…
 – Писем? – удивившись, повторила она произнесенное Каролиной слово.
 – Джесси-Энн, ты можешь, конечно, мне не поверить, но именно Лоринда писала эти гадкие письма.
 Услышав это, Джесси-Энн почувствовала слабость в коленях и медленно опустилась в кресло.
 – Лоринда? Ты сказала, Лоринда писала эти письма?
 – Сегодня я нашла одно такое письмо, которое также было адресовано тебе. Не сомневайся, это точно Лоринда. Она, по-видимому, завидовала тебе с самого детства. Она просто сумасшедшая, Джес. Лоринда – сумасшедшая!
 В ушах Джесси-Энн, не переставая, звучала отчетливая английская речь Каролины. Сумасшедшая… Лоринда – сумасшедшая…
 – Каролина, – наконец-то вымолвила Джесси-Энн дрожащим голосом. – Случилось что-то ужасное… Лоринда увела Джона…
 – Что значит «увела Джона»? – настойчиво спрашивала Каролина. – Джесси-Энн, ответь мне… Ну, объясни, что произошло? Боже мой, слушай меня внимательно, дорогая. Никуда не уходи. Оставайся там, где находишься. Мы приедем к тебе через десять минут.
 Джесси-Энн, положив трубку на рычаг так аккуратно, как будто заполнила последнюю клеточку в кроссворде, оцепенело уставилась на нее. Джон был у Лоринды, которая тронулась умом. Это Лоринда посылала ей все эти годы свои гадкие письма, называя ее самыми непристойными именами… И это Лоринда грозилась убить ее! Внезапно ее охватило такое невыразимо сильное чувство страха, что ее стало лихорадочно трясти. Ей хотелось закричать, вырвать из себя этот страх, так чтобы никогда о нем больше не вспоминать, так сильно она боялась того, что Лоринда убьет маленького Джона.
 В кромешной тишине было слышно лишь тиканье часов, и Джесси-Энн, дрожа от страха, сидела, ожидая прихода подруги. Каролина обязательно найдет выход из положения… Она справится с этой бедой и отыщет Лоринду и Джона.
 – Джесси-Энн! – закричала Каролина, вбежав в комнату. Встав на колени перед креслом, в котором сидела Джесси-Энн, она положила ей руки на колени и начала успокаивать свою подругу. – Все в порядке, Джесси-Энн, – бормотала она, – все будет хорошо. Расскажи мне, что произошло, и мы вернем тебе Джона.
 Келвин стоял в сторонке, пока Джесси-Энн рассказывала короткую историю своего несчастья.
 – Понимаешь, – закончила она свой рассказ, – я сама отдала Джона Лоринде. Понимаешь, Каролина, собственноручно. Я виновата в том, что доверила ребенка сумасшедшей женщине. Боже мой, Боже мой!..
 Тихо причитая, она закрыла свое мертвенно-бледное лицо руками, сквозь пальцы которых капали горькие слезы.
 – Нужно позвонить в полицию! – воскликнула Каролина, направляясь к телефону.
 – Не спеши, – тихо остановил ее Келвин. – Если Лоринда действительно украла ребенка, ей вряд ли понравится наше заявление в полицию. Следующим ее актом будет попытка связаться с Джесси-Энн, чтобы назначить выкуп за ребенка. Сейчас необходимо позвонить Харрисону.
 Оторвав руки от лица, Джесси-Энн пристально уставилась на стоящего напротив Келвина.
 – Харрисону? – прошептала она. – О, Бог мой, Каролина, он сойдет с ума, ведь он просто обожает Джона.
 – Где сейчас находится Харрисон? – спросил Келвин уже во второй раз, так и не получив ответа на свой вопрос. – Ну, давай же, Джесси-Энн, говори, ты должна знать, где его можно найти.
 – Я не знаю… Я не виделась с ним. Я вовсе не уверена в том, что он сейчас в Нью-Йорке, ведь он не созванивался со мной. Знаете, я думала, он будет мне звонить. – Затем, виновато глядя на молодых людей, добавила: – Даже несмотря на то, что я ушла от него, я была уверена, что он станет мне звонить.
 – Я сама позвоню, – решила Каролина. – Уоррен всегда в курсе, где может находиться Харрисон. – Набрав номер, она стала нервно стучать пальцами по синему столу, выжидая, когда ей ответят. – С вами говорит Каролина Кортни, – быстро начала она. – Мистер Ройл дома? Его нет? Тогда не могли бы вы дать мне номер телефона, по которому я могла бы застать его?
 С минуту она молча слушала, а затем закричала:
 – Что за чертовщину ты несешь, Уоррен? Хватит нести всякую чушь, которой обычно морочат голову дворецкие и лакеи. Здесь решается вопрос жизни и смерти. Жизни и смерти! – я повторяю. Быстро дай мне номер телефона, по которому я могу связаться с Харрисоном!




 ГЛАВА 36


 Лоринда уже больше часа прохаживалась взад-вперед недалеко от входа в «Карлайл», наблюдая за полицейскими машинами и внимательно рассматривая входящих и выходящих из отеля людей, выискивая переодетых полицейских.
 Она знала, что рисковала, но ей нужно было доставить письмо Джесси-Энн сегодня вечером, а это означало, что ей придется сделать это самой. Она выждала, когда в холле гостиницы стало многолюдно, и быстро вошла, намереваясь просто оставить письмо у стойки регистрации и исчезнуть, но клерк сразу ее заметил.
 – Минуту! – громко окликнул он, когда она попыталась отойти в сторону, потому что на нее уже стали оглядываться. – Что это? – спросил он.
 – Письмо для миссис Ройл, она ждет его, – пробормотала Лоринда.
 Она бросилась к дверям, стремительно сбежала по ступеням и бежала до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание. Она остановилась у дверей какого-то магазина передохнуть. Заметив такси, остановила машину, желая убраться отсюда как можно скорей. Она вышла из такси у торгового центра в Квинзе и прошла два квартала до своей новой квартиры, все убыстряя шаг, пока не дошла до двери.
 Все совершенно неожиданно сработало, даже быстрее, чем она ожидала. Она всегда считала, что самая трудная часть ее плана – забрать Джона у Джесси-Энн, но это оказалось легко. Неприятности начались, как только они вышли из метро. Джон стал громко плакать, и люди оборачивались, и Лоринде пришлось притвориться раздраженной матерью, которая грозила наказать ребенка, если он не будет себя вести как следует. Но его ничто не могло успокоить, и ей пришлось прикрыть ему рот рукой, когда они были в холле дома. Нелегко найти ключ, отпереть дверь, одновременно пытаясь не дать этому чертову ребенку пронзительно визжать.
 Когда наконец она захлопнула за ними дверь, она бросила его на свою новую кровать, а сама тряслась от гнева и страха. Джон плакал не переставая, и Лоринда отчаянно пыталась сообразить, как заставить его замолчать. Снотворное могло помочь. Она была очень осторожна, когда крошила таблетку, и дала ему лишь немного. Она смешала лекарство с растертым бананом и запихнула всю эту смесь в рот ребенку, зажав челюсти руками, пока ему не пришлось проглотить. Это сразу сработало. Через несколько минут Джон уже крепко спал. Вся потная, дрожа, Лоринда опустилась на стул, думая, как заставить его вести себя спокойно в течение этих дней, ведь как только он проснется, он будет плакать и звать маму. Может быть, ему просто не дать проснуться, ну, не совсем. Он будет у нее просто спокойно спать, как в больнице, пока она не сделает все, что нужно. Но это значит, что он не сможет есть, а такой маленький ребенок может умереть без еды через несколько дней.
 Лоринда просидела полчаса, размышляя, как ей быть дальше, и наконец решила. Ей придется рискнуть и ускорить ход событий, например самой доставить письмо, а не посылать по почте. Теперь она не может позволить себе терять ни минуты. Ей придется заняться Джесси-Энн сегодня вечером. При этой мысли у нее замерло сердце. Все, что нужно сделать, это составить письмо, и Джесси-Энн сразу же прибежит, будет просить и умолять. И тогда уж Лоринда не упустит случая.
 Когда она вернулась, доставив письмо, Джон еще спал. Она наклонилась и, нервничая, прощупала у него пульс – жив ли он, хотя она и была уверена, что дала ему лишь чуть-чуть снотворного. Пульс Джона трепетал, как крылышки бабочки, у нее в руках. Она улыбнулась, смотря на его спокойное лицо. Со вздохом облегчения она вынула банку кока-колы и, оторвав кольцо, выбросила его в мусорное ведро. Она жадно выпила и вытерла губы бумажной салфеткой. Взяв тряпку, она насухо вытерла пластиковое покрытие полки, где стояли банки, и с удовольствием огляделась вокруг. Ее кухня блестела от постоянной уборки, а диван и два стула были аккуратно закрыты прозрачной пленкой, так же как и диван и стул в другой комнате. Как и ее мать, Лоринда все держала в чистоте.
 Возвратившись в спальню, она стала энергично рыться в стенном шкафу. Это был особый случай, великая ночь в ее жизни, и она должна выглядеть как можно лучше. Несколько месяцев назад она неожиданно для себя купила платье, которое было совершенно не похоже на что-либо из того, что она носила раньше. Оно было черное, мерцающее черными блестками и переливалось на свету, как шкура ядовитой змеи.
 Это платье было выставлено в витрине небольшого магазинчика на Третьей авеню и как магнит притягивало к себе глаза Лоринды. Большие блестящие чешуйки завлекали, манили ее, когда она проходила мимо, задерживаясь у витрины каждый день, очарованная этим блеском, представляя себя в этом платье. Наконец она сдалась и в одну из пятниц с чеком в кошельке помчалась в магазин. Платье было дорогое и стоило больше, чем составлял ее недельный заработок. Она не стала мерить платье, а просто назвала свой размер и заплатила. То, что у нее не было повода надеть его, для нее ничего не значило. Уже одно обладание им доставляло ей удивительное удовольствие. Но теперь, думала она, доставая платье из упаковки, теперь она поняла, что знала, что наденет это платье в этот вечер. Знала еще тогда, когда покупала платье. Платье, похожее на змею, отлично подходило для того, чтобы отпраздновать смерть Джесси-Энн.
 Срывая с себя юбку и блузку, она искала в ящике шкафа черные колготки. Натягивая их, она сердито хмурилась, когда колготки цеплялись за ее острые ногти. Стоя перед зеркалом, она надела платье через голову. Платье облегало ее рыхлую фигуру, блестя в свете лампы, и Лоринда чувствовала, что сливается с платьем, входит в образ змеи – извилистой и холодной, совсем не похожей на ее простодушную натуру.
 Платье было с высоким воротником-стойкой, длинными рукавами и закрывало ее от шеи до икр. Лоринда – это не проститутка Джесси-Энн, всегда показывающая свои груди в платьях с глубоким вырезом и бедра в разлетающихся юбках, выставляя себя перед мужчинами… Лоринда была чиста и властна, а блестящее черное платье провозглашало ее суть.
 Она расчесала свои жесткие, непослушные волосы, пригладила их и заколола большой металлической заколкой. Затем наложила на без того пылающие щеки ярко-красные румяна и покрасила губы светло-вишневой помадой. Отступив от зеркала, она полюбовалась эффектом и, довольная, улыбнулась. Щедро полив себя любимыми мускусными духами из только что начатого флакона, надев черные туфли на высоких каблуках, подходивших под платье, она была готова.
 Покачиваясь на каблуках, она прошла через комнату, чтобы взять пальто. Конечно, ей следовало бы надеть черную норку с этим платьем, но пока сойдет и пальто из коричневой шерсти. Потом, когда Харрисон поймет, что это она спасла его от вредного влияния Джесси-Энн, тогда и будет норка.
 Лоринда посмотрела на часы. Было почти девять, пора звонить. Джесси-Энн и назначать встречу. Она медленно выдохнула, наслаждаясь моментом, чувствуя себя по-настоящему счастливой первый раз в жизни. Скоро ее прошлое будет перечеркнуто. Только один удар ножом, и она снова будет девочкой, снова переживет свою юность. Она будет, как все. Она будет свободна!
 Ребенок начал беспокойно ворочаться в кровати; нет, он не может сейчас проснуться! Она еще не закончила. Быстро побежав в ванную, она вынула еще одну таблетку из пузырька. В кухне она раздавила таблетку и, взяв немножко, развела в небольшом количестве воды. Подняв голову Джону, она разжала ему рот и влила каплю за каплей, пока в чашке ничего не осталось. Затем она положила голову ребенка на подушку и накрыла мальчика, счастливо улыбаясь. В конце концов, если он и выживет, он скоро будет ее собственным сыном.
 Улицы были тихи и пусты, когда Лоринда проходила по притихшему кварталу. Ее высокие каблуки стучали по подмерзшей мостовой. Оказавшись у входа в метро, она в растерянности остановилась. Возможно, долго придется ждать поезда, а она спешила. Но в метро никто не обратит внимания на обыкновенную девушку, такую, как она. Если, конечно, подумала она, ухмыльнувшись, не снимет пальто и не покажет новую Лоринду!
 Вдруг она поняла, что ей больше не нужно прятаться. Она могла высоко держать голову, и ее прошлое почти ушло. Сегодня вечером она будет свободна, и весь мир увидит это.
 Остановив проезжавшее мимо такси, она села в машину, шурша черными блестками.
 – Третья авеню, дом сорок восемь, – резко сказала она водителю. – И я спешу.




 ГЛАВА 37


 Харрисон вошел в притихшую квартиру и отдал свой кейс Уоррену, который сказал ему, что его ждут в библиотеке. Он распахнул дверь, ища глазами Джесси-Энн. Но женщина, сидящая в зеленом шелковом кресле, была совсем не похожа на жизнерадостную, энергичную молодую женщину. Ее всегда уложенные волосы были не причесаны, а лицо исказилось от страха.
 – Все в порядке, дорогая, – сказал он, успокаивая ее. – Я обещаю тебе. Я уже вызвал самого хорошего частного детектива, он будет здесь в течение часа. Но сначала я хочу поговорить с тобой.
 Каролина и Келвин встали, чтобы выйти.
 – Пожалуйста, не уходите, – сказал он мягко, и только по его глазам можно было судить, в каком напряжении он находится.
 – Вы знаете об этом столько же, сколько Джесси-Энн. Я собираюсь воспользоваться и вашей помощью тоже.
 Разжимая застывшие пальцы Джесси-Энн и отрывая их от подлокотников кресла, он помог ей встать и усадил рядом с собой на большой зеленый шелковый диван.
 – Все в порядке, дорогая, – спокойно сказал он. – Сначала нам нужно выяснить несколько фактов. Тебе будет легче сказать все мне, а я потом передам все детективу.
 Держа Джесси-Энн за руку, он слово за словом вытянул у нее историю о том, как Лоринда предложила побыть с ребенком и она оставила Джо с ней около четверти шестого.
 – Это все моя вина, – с отчаянием говорила Джесси-Энн. – Я отдала Джона сумасшедшей женщине…
 – Ты ни в чем не виновата, – твердо сказал он. – Ты вела себя совершенно разумно. Ты попросила девушку, которую знаешь большую часть своей жизни, побыть некоторое время с твоим ребенком, человека, который был другом твоей семьи, которая работала на тебя. Любой из нас – я, Каролина, твоя мать или отец – сделали бы точно так же.
 – Я не должна была оставлять его, Харрисон… Он всегда должен был быть у себя дома. – Она опустила голову и зарыдала.
 Харрисон ласково поправил ее растрепавшиеся волосы.
 – Постарайся не плакать, – пробормотал он. – Нам нужны все наши силы, чтобы пройти через это тяжелое испытание.
 Он смотрел на нее несколько минут, затем подошел к Каролине и Келвину, которые скромно ждали в другом конце комнаты.
 – Мне нужно знать факты, Каролина, – сказал он. – Я хочу знать, как долго она получала эти письма, и как часто, и что именно там было написано. О Господи! – в отчаянии воскликнул он. – Почему она не сказала мне?
 – Она не хотела беспокоить тебя, она хотела выяснить все сама, – быстро объяснила Каролина. – Джесси-Энн наняла детектива, и некоторое время у нее был телохранитель. Но писем так и не было, и она избавилась от него. Теперь я понимаю! – воскликнула она, и ее глаза неожиданно расширились от ужаса. – Конечно, она не получила ни одного письма с тех пор, как Лоринда начала работать в «Имиджисе».
 – Давайте начнем сначала, – предложил Харрисон, взглянув на часы. – Мэтт Барклей будет здесь через несколько минут, и я хочу уберечь Джесси-Энн от вопросов, насколько это возможно.
 Вынув конверт из сумки, Каролина отдала его Харрисону.
 – Я случайно нашла это письмо сегодня. Оно было у Лоринды в сумке. Вот как я узнала. Теперь, конечно, все сходится. Я не вскрывала его, – добавила она.
 Харрисон быстро прочитал письмо и нахмурился:
 – О Господи! – прошептал он. – Это ужасно!
 – Она получала их все время с тех пор, как победила на конкурсе манекенщиц, – сказала Каролина, рассказывая все подробно, пока Харрисон записывал даты, время, место.
 Внезапно она схватила Харрисона за руку:
 – Пожалуйста, не вини Джесси-Энн. Она не сказала тебе, потому что не знала, как ей быть. Я знаю, что она ненавидела себя за это. Она чувствовала, что ей нужно было остаться и во всем разобраться. Ты знаешь, что происходит, когда превращаешь свой брак в кучу мусора. А теперь еще это. Она никогда не простит себе, Харрисон, но надеюсь, ты можешь простить ее.
 Харрисон знал, что ему нечего было прощать. Он был виноват так же, как и Джесси-Энн.
 – Если мы вернем нашего сына живым, все образуется, – сказал он. – Тогда все образуется.
 – Господин Барклей здесь, сэр, – объявил Уоррен.
 Мэтту Барклею было пятьдесят, невысокого роста, лысеющий мужчина. На нем был симпатичный темно-синий костюм в тонкую полоску, сшитая на заказ шелковая рубашка с монограммой на манжетах, туфли за пятьсот долларов из крокодиловой кожи, на мизинце – кольцо с большим бриллиантом. Морщинистое лицо тщательно выбрито, и Каролина чувствовала запах одеколона на расстоянии.
 Он смотрел сквозь Каролину, как адвокат сомнительной репутации или очень богатый парикмахер, – она не могла решить, на кого он похож больше. Но репутация Мэтта Барклея опережала его: он был просто самый лучший профессионал, возглавляющий весьма преуспевающую компанию по расследованию преступлений, словно это было ранчо в Техасе. Брак или, скорее, развод вместе с прибыльным промышленным шпионажем составляли основы бизнеса Мэтта. Обильные вознаграждения уже сделали его миллионером не один раз. Было чудом, что Харрисон смог так быстро договориться с ним, потому что его фирма находилась в Техасе. Он, должно быть, выследил его в Нью-Йорке.
 Крепко пожав Харрисону руку, он выслушал его рассказ.
 – Так, Джесси-Энн, – сказал он, стоя перед ней и держа руки за спиной. – Соберитесь, нам нужно поговорить. Харрисон сообщил мне факты, и вы мне нужны для заполнения белых пятен. Я хочу знать, где Лоринда жила, и как она жила, и с кем она жила. Вы ее знаете с тех пор, как вместе учились в школе, ваша семья знает ее семью хорошо. Я хочу попросить вас рассказать мне, какой она была, где обычно болталась, где она ела, кто были ее друзья, что она делала дома по вечерам. Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали о Лоринде сейчас, Джесси-Энн, потому что я хочу понять ее душу.
 Голубые глаза Джесси-Энн оценивающее посмотрели на небольшого, необычного, щегольски одетого коротышку.
 – Вы найдете Джона? – наконец спросила она.
 – С вашей помощью да, – пообещал он.
 Она издала легкий вздох облегчения и посмотрела ему в глаза; она знала, что может довериться Мэтту Барклею. С помощью Мэтта Джесси-Энн описала Лоринду, которую знала по школе, которая работала у ее отца и которой помогла ее мать. Она нарисовала картину лишенной родительской любви, одинокой девочки, чья жизнь зависела от матери-алкоголички до того момента, как Лоринда отчаялась и не пошла в колледж и не смогла продолжить свое образование.
 – Где письма? – спросил Мэтт. Она покачала головой:
 – Я всегда уничтожала их.
 – Вот одно, которое Каролина нашла сегодня, – сказал Харрисон, протягивая письмо.
 Брови Мэтта поднялись в удивлении, когда он прочел его.
 – Здесь есть нечто большее, чем ревность и отчаяние, – прокомментировал он, складывая письмо и кладя его в карман. – Нет сомнения в том, что позже мы узнаем точно, что это значит. Хорошо, теперь, Каролина, ты мне скажешь, где живет Лоринда.
 – Боюсь, что не могу… Я имею в виду, что знаю, где она жила, но она сказала, что переезжает, и не сказала куда.
 Мэтт спокойно кивнул; эти люди не облегчали ему работу, но никогда ничего не бывает легким…
 – От нее еще не было никаких известий?
 – Ничего, – заверила Каролина, вспомнив вдруг, что Джесси-Энн несколько дней провела в «Карлайле».
 – Возможно, Лоринда пыталась связаться с Джесси-Энн в «Карлайле»?
 – «Карлайл»? – Его пушистые брови вопросительно поднялись.
 – Джесси-Энн была там с Джоном, – пояснил Харрисон. Мэтт кивнул:
 – Хорошо, тогда, я думаю, нам нужно позвонить в «Карлайл» и узнать, были ли письма.
 – Я позвоню, – сказала Каролина, бросаясь к телефону, сгорая от нетерпения сделать хоть что-то.
 – Это Каролина Кортни, – сказала она, когда ей ответили. – Ройл хотела бы знать, есть ли письма для нее?.. Доставлено?
 Мэтт быстро выхватил у нее трубку:
 – Это Мэтт Барклей. Письмо? Посмотрите и опишите его мне. Хорошо. Да. Когда его принесли? Час назад! Черт! И кто вручил его? Вошла… Я сейчас буду. Парень, держи письмо для меня и госпожи Ройл, хорошо? Для тебя в нем зелененькие, мальчик…
 Бросив трубку, он повернулся к ним с безразличным лицом:
 – Похоже, что мы получили еще одно из писем, напечатанных красным шрифтом. Судя по описанию, Лоринда сама его доставила. Я собираюсь туда, чтобы поговорить с клерком и попытаться узнать, в каком состоянии она была, как себя вела, а потом мы посмотрим письмо.
 – Должно быть, это записка о выкупе! – воскликнул Харрисон. – Мы заплатим сколько угодно, чтобы вернуть мальчика.
 – Я не уверен, – сказал задумчиво Мэтт. – Я не уверен, что девушка хочет только денег. – Он быстро подошел к двери. – Я вас увижу приблизительно через час. У меня такое чувство, что события будут разворачиваться быстро. Тем временем, – предупредил он Харрисона, – пока не надо полиции. Хорошо? И не выпускайте из виду миссис Ройл.




 ГЛАВА 38


 В «Карлайле» Мэтт внимательно осмотрел конверт. Он был точно такой же, как и тот, что лежал у него в кармане, адресован миссис Ройл, гостиница «Карлайл». Адрес был напечатан жирным шрифтом на электрической машинке с новой красной лентой. Записка была короткой, только две строчки: «Джесси-Энн, жди у телефона и не сообщай ни Харрисону, ни полиции, если тебе дорога жизнь твоего ребенка».
 Черт возьми, думал Мэтт, он ожидал большего. Женщина была психопаткой, и он надеялся, что она поддастся эмоциям и выплеснет свои Требования хаотично и многословно, что и могло бы дать ему возможность понять, где она находится и чего действительно хочет, хотя он уже и догадывался; что ей на самом деле нужно было. Месть из-за денег. Именно в эту игру играла Лоринда. Месть не на жизнь, а на смерть! Лоринде нужна была Джесси-Энн. Вопрос был только в том, за что она мстила? Некрасивая девушка и красавица? Счастливая семейная жизнь и несчастная? Успешная карьера и разочарование? Мать и бездетная женщина? Можно только догадываться, но не найти правильного ответа на этот вопрос, так как в этих письмах было нечто большее: секс. Но он все еще не понимал, как секс, Лоринда и Джесси-Энн связаны между собой. Было ясно одно: Джесси-Энн в опасности, и ее сын тоже.
 Засовывая письмо в карман, он бросил пятидесятидолларовую бумажку клерку, пока тот подробно рассказывал ему, как выглядела Лоринда, когда пришла с письмом где-то около половины восьмого.
 Мэтт посмотрел на часы: было девять, и миссис Ройл еще не звонили. Взяв ключ от номера Джесси-Энн, он направился к телефону-автомату и сделал несколько звонков, раздавая приказания. Через пятнадцать минут четверо будут охранять квартиру миссис Ройл: один – в холле, другой – у двери, третий – внутри дома, четвертый – у запасного входа. Телефоны будут прослушиваться, разговоры записываться. Тем временем Мэтт будет ждать в номере звонка, который рано или поздно раздастся. Лоринда очень рисковала, когда сама принесла письмо в гостиницу. Значит, она доведена до отчаяния и жаждет действий.
 Джесси-Энн лежала в затемненной спальне с повязкой на горящем лбу; рядом на тумбочке стоял стакан с нетронутым снотворным. Как она может спать или расслабиться, как они ей велели, когда Джон в опасности? Она беспокойно металась, стараясь не думать, что Джону могут причинить вред или еще хуже… Где-то в глубине души она отчаянно боялась, и страх не уходил. Он ведь такой маленький, в отчаянии повторяла она, ему только два года… Малыш, и никто не хочет причинить ему вреда. Но Лоринда была сумасшедшей, а сумасшедшие делают то, что им нравится. В сознании Лоринды все смешалось – что хорошо, что плохо, и только ее желания диктовали, что ей делать. Лоринда была способна на все!
 Джесси-Энн села в кровати: ее трясло от гнева. Если бы Лоринда была в комнате, она бы набросилась на нее и убила голыми руками. Приступ гнева прошел, остались пустота и озноб. Гнев перешел в успокоение и холодный расчет, как будто компьютер сменил ее эмоции, говоря ей, что делать.
 Держась руками за голову, она попыталась поставить себя на место Лоринды, представляя, что бы она сделала сейчас. Конечно же, она увезла Джона, чтобы спрятать, – это был заранее обдуманный план, а не мгновенное решение. Должно быть, у нее уже было какое-то место, ведь недаром она переехала из своей старой квартиры. Но в то же время, с отчаянием думала Джесси-Энн, Лоринда может быть где угодно в Нью-Йорке. Но все-таки ей придется встретиться с ней, возможно, об этом сказано в письме, которое Лоринда принесла в «Карлайл». Возможно, она даже назначила встречу, где ей можно вручить выкуп и забрать ребенка. Но Мэтт ничего не сказал.
 – Попросите Джесси-Энн успокоиться и ждать, пока она нам будет нужна, – сказал он Харрисону по телефону.
 Затем пришли люди Мэтта и установили подслушивающие устройства, чтобы перехватить звонки Лоринды. Охрана заняла свои места.
 Вдруг Джесси-Энн поняла, что никто не собирается сообщать ей о том, что происходит. Они стараются не беспокоить ее, пока ищут Лоринду и Джона. Они ошибаются!.. Джо – ее сын, и она должна защитить его, найти его, спасти его. Она не может просто сидеть и ждать… Она должна действовать! Но как? Что делать? Куда идти? Вновь обхватив голову руками, Джесси-Энн застонала в отчаянии. Она должна подумать! Должен же быть где-то ответ, ключ к поступкам Лоринды. Если бы она только могла сосредоточиться и вычислить это.
 Она припомнила вопросы Мэтта, на которые не ответила. Насколько ей было известно, у Лоринды не было друзей, она никогда о них не рассказывала, как другие девушки из «Имиджиса», где она была прошлой ночью. Казалось, Лоринда постоянно искала, где можно подработать, и брала работу даже на выходные. Но когда она переехала в Нью-Йорк, она никогда не пыталась удовлетворить свое честолюбие и пойти учиться в колледж по вечерам и подготовиться к экзаменам по бухгалтерскому делу. И тут она поняла, что Лоринда могла выбрать только одно место для встречи. Конечно же, это совершенно ясно. Она знает, где сможет найти Лоринду!
 Неожиданно зазвонил телефон, и Джесси-Энн уставилась на него, едва сдерживаясь, чтобы не взять трубку, – ее предупреждали не делать этого. Это могла быть Лоринда. Она протянула руку – послышался негромкий щелчок – кто-то взял трубку. Застыв, она ждала, когда закончится разговор и повесят трубку. Когда наконец это случилось, она подумала, что кто-то придет и скажет ей, что происходит. Но никто не пришел. Она на цыпочках подошла к двери, открыла ее и выглянула в коридор. Там никого не было. Она сама займется этим делом. Больше она не будет ждать. Она знает, где Лоринда.
 Натянув джинсы и теплый свитер, надев черный шерстяной жакет, она зашнуровала кроссовки дрожащими пальцами, проклиная себя за медлительность. Отодвинув вешалки с костюмами Харрисона в шкафу, она сняла панель, за которой скрывался небольшой сейф. Быстро набрала шифр и подождала, когда щелкнет замок. Внутри находились аккуратно уложенные в ряды замшевые коробки с целым состоянием: сапфиры, бриллианты, жемчуг. Она всегда отказывалась отдавать свои драгоценности на хранение в банк, потому что обожала надевать их. Джесси-Энн охотно отдала бы все вместе с красивым домом, бесценными произведениями искусства, которые украшали оббитые шелком стены ее квартиры, она даже продала бы «Имиджис» и все остальное за то, чтобы знать, что Джон в безопасности и Харрисон все еще любит ее.
 Взяв небольшой, завернутый в замшу сверток, она бережно развернула его. В футляре из мягкой светлой кожи лежал элегантный, сверкающий, кажущийся совсем безобидным, невинным кусочком металла пистолет марки «беретта». Он становился смертельным оружием только в руке, подумала она, проверяя, заряжен ли он. Джесси-Энн не была новичком. Еще девочкой ее учил стрелять отец, и они проводили много часов, стреляя из винтовок в Спринг-Фоллсе, тренируясь до тех пор, пока она не стала метким стрелком. Засунув пистолет в карман, она открыла дверь в коридор, чтобы посмотреть, есть ли там кто-нибудь. Приглушенные голоса доносились из библиотеки, расположенной в дальнем правом крыле дома. Она в нерешительности постояла минуту, закусив губу: будет очень трудно выбраться из дома незамеченной, но, конечно же, если ей хватит ума, она сделает это. Справа от двери в библиотеку находился коридор, который вел в столовую и на кухню. За дверью кухни находилась запасная лестница, которая вела из дома на первый этаж: туда и стремилась добраться Джесси-Энн. Там же был служебный лифт. Но если она спустится на лифте, то рискует быть пойманной. Она бесшумно проскользнула по толстому ковру вдоль коридора, чуть помедлив у полуоткрытой двери в библиотеку. После секундного колебания она бросилась по коридору мимо столовой на кухню. Если Уоррен или кто-нибудь из слуг будет там, ей нужно придумать что-то в оправдание. Но в ярко освещенной кухне никого не было. У слуг своя собственная гостиная, и, как она догадалась, их просили находиться там, где они могли обсуждать несчастье, и приготовились ждать всю ночь вместе с хозяевами. На глаза ей попались две игрушечные машинки сына, забытые им на кухне, и на двери холодильника были приклеены буквы алфавита – лишь несколько дней назад она помогала ему выложить свое имя «Джон Ройл» красными, желтыми, зелеными буквами…
 Не разрешая себе плакать, она посмотрела сквозь прозрачную дверь. Никого. Джесси-Энн ринулась вниз, держась за перила, описывая круги на площадках лестницы. Пролет, еще пролет… Она все бежала и бежала. Через десять пролетов лестницы она остановилась, задыхаясь, и пошла шагом, стараясь дышать ровно, думая о том, можно ли будет ей воспользоваться лифтом здесь. Но сыщики Барклея были и внизу. Они сразу заметят, если лифт остановится. Но если она доедет только до третьего этажа и затем проберется вниз к выходу, все будет в порядке.
 По ночам служебным лифтом не пользовались. Она прижалась к стене, размышляя. Если ее выследят, то она просто убежит, решила она. Приехал лифт, и как только дверь открылась, она заскочила в него. Коридоры были пусты. Один, второй, третий, четвертый, наконец, она внизу.
 Через стекла входной двери она увидела тень – силуэт мужчины. Охранник находился именно там, куда его поставил Мэтт. Черт, вот проклятье!
 Стоя со слезами на глазах, она думала о том, что все это безнадежно и ей не удастся встретиться с Лориндой и спасти своего ребенка. Вдруг в тишине раздался громкий голос мужчины:
 – Эй, Билл…
 Тень развернулась на голос.
 – Да? – ответил он.
 – Амброуз хочет, чтобы ты сейчас же поднялся наверх. Бред отправился в «Карлайл».
 Показались две головы. Джесси-Энн слушала затаив дыхание.
 – Кто останется здесь? – требовательно спросил Билл. – Я не могу просто так уйти и оставить дверь без наблюдения!
 – Ладно, ладно, но я тебе уже сказал, что Мэтт вызывает Бреда и меня немедленно. Ему нужно установить наблюдение в гостинице, а я поеду с Мэттом. Пока не придет подмога, нам не хватает людей. Послушай, мы не успеем завернуть за угол дома, как придет Амброуз и сменит тебя. Он будет здесь, пока мы не найдем ему замену. В течение получаса придут еще два парня. Пока их нет, мы должны сами делать, что можем.
 Ворча и проклиная все, они исчезли из вида. Джесси-Энн помедлила несколько секунд и открыла дверь. Они были в пятидесяти ярдах от нее и громко спорили… Возможно, у нее есть секунд десять. Она осторожно прикрыла за собой большую металлическую дверь и выскользнула на улицу. Молча побежала вдоль стены, прячась от света уличных фонарей, молясь, чтобы охранники не вернулись проверить еще раз.
 Менее чем за минуту она добежала до оживленной, шумной улицы, но ей показалось, что прошла вечность. Морозной ночью на Парк-авеню жизнь продолжалась, как обычно, и Джесси-Энн с удивлением смотрела на нарядно одетых людей, спешащих в рестораны и ночные клубы, в то время как она выполняла смертельно опасное задание.
 Она остановила такси на углу Парк-авеню и Пятьдесят восьмой улицы и села в него, оглядываясь через плечо, не следит ли за ней кто-нибудь.
 Охранников нигде не было видно, и она вздохнула с облегчением. Она не хотела, чтобы кто-нибудь ей помешал, ведь только она может договориться с Лориндой. Если ей не удастся сделать это, то Лоринда убьет ее и Джона.
 – Вам куда, леди? – нетерпеливо спросил таксист.
 – Куда? – повторила она, оторвавшись от своих мыслей. – В «Имиджис», конечно.




 ГЛАВА 39


 Мэтт поднял трубку сразу, как только зазвонил телефон.
 – «Карлайл», – уверенно произнес он.
 – Но… я… я хочу поговорить с миссис Ройл.
 Она наверняка ожидала, что трубку поднимет Джесси-Энн. Она нервно заикалась, и Мэтт понял, что это Лоринда. Да, это была Лоринда Мендоза, затевающая убийство.
 – Миссис Ройл вышла, мэм. Не хотите ли оставить для нее сообщение?
 – Нет… о, нет…
 Ее голос звучал панически. Она была в смятении. Мэтт быстро проговорил:
 – Если это срочно, мэм, то можете позвонить ей домой. Она повесила трубку, не ответив, и Мэтт сразу позвонил своему человеку в квартиру Ройл.
 – Она может позвонить в любую минуту. Ждите! – сказал он Амброузу.
 – Хорошо.
 Телефон быстро отключился, и Мэтт знал, что все готово для записи звонка Лоринды. Ему оставалось только надеяться, что Харрисон сможет заставить ее сказать как можно больше, чтобы люди Мэтта засекли номер. Тем временем Мэтт пытался всеми возможными способами выяснить новый адрес Лоринды. Самая важная находка – это банк, где Лоринда хранила деньги. Тот же самый, услугами которого пользовались в «Имиджисе». Педантичная Лоринда как-то сказала Каролине, что гораздо легче вести дела с одним банком, все под одной крышей. Случилось так, что когда-то Мэтт оказал услугу президенту этого банка, и он подумал о том, что долг платежом красен. Потирая руки и любуясь своим кольцом с бриллиантом, он ждал развития событий. Президент связался с вице-президентом, который в это время находился в банке, и он лично проверил счета. Мэтт представлял, что Лоринда, работая в бухгалтерии «Имиджиса», наверняка хранила все свои документы в этом банке. Он был готов поспорить на свои пятьсотдолларовые ботинки, что она сообщила им ее новый адрес. Он также мог поклясться, что она позвонила на квартиру Ройлов сразу же после разговора с ним.
 – Да?
 – Мэтт, она позвонила, но сразу повесила трубку, услышав голос Харрисона. Поэтому не было возможности засечь номер.
 – О Господи! – с разочарованием воскликнул Мэтт. – Черт возьми, теперь возникнут новые трудности… Я перезвоню, – бросил он, швырнув трубку.
 Мэтт нервно ходил туда-сюда по элегантному номеру, отсчитывая по своим золотым часам «Роллекс» каждую минуту, ожидая звонка. Когда наконец через десять минут зазвонил телефон, он бросился к нему, как пантера к своей жертве.
 – Барклей, – рявкнул он в трубку.
 – О, мистер Барклей, говорит Джеймс Болтхем. Наш президент и общий друг попросил меня передать вам некоторую информацию.
 – Да, да! – нетерпеливо прорычал Мэтт, игнорируя вежливый тон банкира. – У вас есть адрес?
 – Да. У нас есть адрес мисс Лоринды Мендозы. Конечно, строго говоря, мне не следует сообщать вам эту информацию…
 – Вы уже переговорили с президентом? – потребовал Мэтт. – Да? Хорошо. Будьте паинькой и дайте мне ее адрес. Хорошо. Спасибо, – сказал он, быстро записывая адрес в блокнот. – Хорошо. Понял… Спасибо, мистер Болтхем. И не беспокойтесь о конфиденциальности, старик Эд Грин – мой должник! – Бросив трубку, он вырвал листок с адресом из блокнота и набрал номер телефона Харрисона.
 Ройл взял трубку. Он явно нервничал на другом конце провода.
 – Привет, Харрисон! Адрес Лоринды у меня. Я приеду через десять минут. Скажите Джесси-Энн, что она будет нам нужна, если мы собираемся договориться с Лориндой и забрать ребенка. – Бросив трубку, он быстро направился к двери. Шофер ждал его в машине, и они помчались по Манхэттену, ныряя и лавируя в потоке машин, как обычно.
 Они ждали его в дверях. Каролина была в слезах, Харрисон – в смятении.
 – Джесси-Энн исчезла! – сказал Келвин.
 – Ее нет в квартире, – добавила Каролина. – Мы все обыскали.
 – Я думал, что ваши люди охраняют все, что нужно. Как же, черт возьми, она могла исчезнуть?
 – Это я сейчас попытаюсь выяснить! – ответил Мэтт, направляясь к двум охранникам, находящимся в коридоре. Они объяснили, что она могла ускользнуть только в тот момент, когда Билл на несколько минут оставил служебный вход без наблюдения, когда они менялись. В комнате Джесси-Энн не было беспорядка, наверняка она переоделась, прежде чем покинуть квартиру… Харрисон подумал, что она может надеть джинсы и кроссовки.
 – Эй вы, оба! – рявкнул Мэтт. – Вы уволены. Сию же минуту. Сейчас же. – И, повернувшись к ним спиной, возвратился в библиотеку.
 – Вы уверены, что Джесси-Энн знает, где живет Лоринда?
 – Нет, по крайней мере, она мне говорила, что не знает, и у меня нет причин не верить ей, – сказала Каролина.
 Мэтт нахмурился. Он зашел в тупик. Он не мог позволить себе проиграть, особенно тогда, когда речь идет о жизни ребенка.
 – Берите пальто, мы отправляемся к Лоринде. Думаю, Харрисон, я знаю, где ваша жена и ребенок.
 Джесси-Энн закрыла за собой большую блестящую синюю дверь «Имиджиса». Замок громко щелкнул, и этот звук прозвучал, как пистолетный выстрел в пустом холле. С бьющимся сердцем она пошла по ярко освещенному коридору, ожидая, что Лоринда может появиться в любую секунду. Она напряженно прислушивалась, вся настороже, но не было слышно ни звука.
 Она вынула маленький пистолет из кармана, сняла предохранитель. Он как раз подходил по размеру для ее руки. С пальцем на спусковом крючке она бесшумно прошла холл и коридор. В первый раз она пожалела о том, что дом моделей так быстро разросся. Раньше было только две комнаты и студия, а теперь он раскинулся перед ней в зловещем молчании, скрывая Лоринду и опасные неожиданности.
 Прижимаясь к стене, Джесси-Энн поднялась по лестнице, включила свет в кабинете Данаи. Он был пуст. Дальше была комната Каролины, там тоже никого. Она постояла, глубоко дыша, перед дверью в свою комнату. Ей нужно быть осторожней… Ей нужно найти Лоринду, чтобы вернуть Джона. Она толкнула ногой дверь и отскочила обратно в коридор.
 Если бы не эта ситуация, она бы была похожа на даму-детектива из телевизионного фильма. Наконец она нащупала выключатель, и по всей большой комнате разлился свет. Там никого не было.
 Джесси-Энн опустилась в кресло у стола и с бьющимся сердцем размышляла о том, что делать дальше. В этом крыле были и другие комнаты, но она не думала, что Лоринда скрывается в бухгалтерии или в гримерной… И все-таки она была уверена, что Лоринда здесь, она чувствовала это. Она сознавала, что будет иметь дело не со скромной, педантичной бухгалтершей Лориндой, а с безумной Лориндой, которая похитила ее ребенка. Эта сумасшедшая, которая посылала эти злобные письма в течение нескольких лет… Эта Лоринда, конечно же, хочет разыграть финал в подходящем месте. Конечно, она должна быть в студии! Но в какой? Будет глупо обойти все, включая свет; ведь тогда она будет ясной целью для Лоринды. Сама мысль, что Лоринда ждет ее, затаившись в одной из студий, заставила оцепенеть, и Джесси-Энн почувствовала, как на лбу выступил пот. Усилием воли она заставила себя проанализировать ситуацию.
 Первая студия была самой старой и небольшой, вторая – убрана и подготовлена к съемкам. Фотограф, который работал в четвертой студии, оставил там свою дорогую аппаратуру и запер дверь после ухода. Итак, это могла быть третья студия, которая была самая большая, и там еще находились мебель и вещи, которыми пользовались в этот день. Она была обставлена в футуристическом стиле, блестящие металлические стулья, столы, черные и белые подставки – одна из идей Данаи для нового каталога. В глубине одной из стен находилось возвышение типа сцены. Конечно, подумала Джесси-Энн, вот где Лоринда может быть!
 Она подумала о Джоне, который находился где-то один, напуганный. Зажав пистолет в руке, она неторопливо пошла вдоль коридора, вниз по лестнице в холл. Третья студия находилась в самом конце, ее двойные стальные двери были закрыты. Стояла тишина, Джесси-Энн слышала, как бьется ее сердце, когда шла на цыпочках к двери. Если она хочет вернуть Джо, она должна быть храброй. И ей нужно было знать еще кое-что. Она должна узнать, почему Лоринда так ее ненавидит, что хочет убить.
 Она тихо распахнула дверь. Было совершенно темно, и она подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Она думала, что знает эту студию как свои пять пальцев, но теперь, казалось, все изменилось. Она отчаянно искала выключатель и не могла найти. Это было смешно, потому что она знала, что он был там, слева. Она замерла на минуту, затаив дыхание и вслушиваясь в темноту. Пустота всегда тиха по-другому, подумала она, здесь что-то не так. Она могла чувствовать присутствие Лоринды, как если бы она почувствовала присутствие какого-нибудь животного…
 Держа пистолет перед собой, Джесси-Энн проскользнула вдоль стены в студию, поднявшись на несколько ступенек к возвышению. Темнота давила ей на глаза, и вдруг она остановилась, с ужасом понимая, что Лоринда стоит прямо напротив нее… в эту секунду! Ее душили слезы, и единственным утешением была темнота, в которой Лоринда тоже не могла ее увидеть.
 Джесси-Энн совсем забыла, где что стояло днем, и наткнулась на металлический стол, который с грохотом упал. Она замерла от ужаса.
 Недалеко от нее стояла Лоринда, счастливо улыбаясь. Итак, муха залетела в ловушку даже без приглашения. Она быстро включила свет, нажимая на все выключатели, осветив всю студию галлогеновыми лампами, как будто это была операционная, высветив Джесси-Энн. Застыв, она стояла и смотрела на нее. Лоринда подумала с презрением, что ее будет очень легко убить. И только потом она заметила, что в руке она сжимала пистолет!
 Она не ожидала увидеть оружие. Неважно, это лишь добавит остроты к ее мучениям. Посмотрев на Джесси-Энн еще раз, она нахмурилась… Нет, не так была одета Джесси-Энн, как бы хотелось Лоринде. Если бы она дозвонилась до нее, она бы сказала ей, что надеть. Она бы сказала ей надеть наряд проститутки… Красное облегающее платье, обнажающее тело, которое так нравилось ее отцу. Ладно, неважно, думала она. Отец часто видел ее в джинсах. Даже в четырнадцать лет Джесси-Энн не нужно было одевать красное платье, чтобы выглядеть грешницей.
 Лоринда уселась на небольшой столик, на котором стояла ваза с симпатичными бело-голубыми цветочками, и молча рассматривала Джесси-Энн, наслаждаясь моментом власти так, как она всегда мечтала. Небольшой, с коротким лезвием нож лежал, поблескивая, на покрытом белой скатертью столе перед ней.
 Прикрыв глаза рукой от яркого света, Джесси-Энн смотрела в сторону Лоринды, но галлогеновые лампы были направлены на нее, оставляя место, где находилась Лоринда, в тени. Лоринда, должно быть, притащила осветительные лампы из других студий, подумала она. И теперь, когда наступил решительный момент, она чувствовала себя спокойно и не боялась. Чтобы получить Джона, она была готова убить Лоринду. Все было просто, ей нужно просто обхитрить ее… и, конечно, это не будет трудно.
 – Привет! – окликнула она ее. – Это ты, Лоринда?
 Лоринда молча наблюдала за ней с кривой улыбкой на губах, думая о том, что сейчас Джесси-Энн похожа на моль, застигнутую ярким светом.
 – Лоринда, – промолвила Джесси-Энн. – Я знаю, что ты там. Мы должны поговорить. Ты согласна, Лоринда? Я знаю, что мой отец захотел бы тебя выслушать, после того как ты забрала Джона, ничего не сказав мне.
 Глаза Лоринды гневно вспыхнули.
 – Не смей говорить о своем отце! – взвизгнула она. Джесси-Энн все-таки удалось обнаружить ее. Но не нужно упоминать ни мистера Паркера, ни миссис Паркер. Сейчас они не связаны с Джесси-Энн.
 – Хорошо, хорошо, мы не будем говорить о нем, – пообещала Джесси-Энн, пробираясь к лестнице. – Я хочу, чтобы ты знала, Лоринда, как я тебе благодарна за то, что ты сидишь с Джоном. Ведь он тебе очень нравился, ты любила держать его на руках. Помнишь, в Спринг-Фоллсе, когда мы вернулись из ресторана «Олд милл»? Ты не хотела, чтобы он плакал, взяла его на руки и баюкала, пока он не заснул.
 Джесси-Энн не понимала, как ей удается так спокойно разговаривать и вспоминать, когда единственное, что хотелось сделать, – броситься по ступенькам вверх и выстрелить в Лоринду. Больше она ее не боялась. Она здесь для того, чтобы бороться за своего ребенка и за себя.
 – Иди сюда, Лоринда. Давай поговорим, – выдохнула она, пытаясь ускользнуть от яркого света. – Харрисон уже едет сюда; он может быть здесь в любую минуту.
 – Нет, нет! Харрисон не должен сюда ехать! – закричала Лоринда. Это не входило в ее план… Он не должен приезжать, пока она не закончила…
 Джесси-Энн быстро взбежала по ступенькам, добравшись до возвышения, прижимаясь к стене и держа пистолет перед собой.
 Схватив нож, Лоринда бросилась ей навстречу, и наконец их глаза встретились. Только дюжина ступеней разделяла их.
 Джесси-Энн, застыв, смотрела на Лоринду. Девушка выглядела ужасно, гротескно… В невероятном платье с блестками, которое подошло бы для певички из дешевого ночного клуба или потаскушки с Сорок второй улицы… Лицо Лоринды было сильно накрашено, возможно, она использовала все цвета, вплоть до того, что обвела глаза черным. Ярко-красные щеки, рот похож на окровавленную рану. Джесси-Энн направила на нее пистолет.
 – О'кей, Лоринда, – четко выговорила она. – Я хочу, чтобы ты рассказала все, что об этом знаешь. Просто скажи мне, где Джон, и мы все уладим без греха. Ведь мы можем быть друзьями, не так ли? В конце концов, мы с тобой знаем друг друга много лет…
 – Много лет, – пробормотала Лоринда, поднявшись на следующую ступеньку. – Но ты никогда не была мне другом, Джесси-Энн. Ты всегда смеялась надо мной, издевалась…
 – Никогда, – возразила Джесси-Энн. – Я никогда этого не делала. Ты выдумываешь…
 – Ты и твои друзья, тесная маленькая компания, – усмехаясь, сказала Лоринда. – Всегда вместе, насмехаясь над другими за их спинами, а ты всегда была зачинщицей, поддразнивая, задирая; это ты, кто…
 Вдруг она остановилась, и Джесси-Энн увидела сверкающее лезвие ножа в ее руке… Она может броситься на нее в любую минуту, но ей нельзя стрелять, пока она не узнает, где находится Джон…
 – Мне жаль, что ты все не так понимаешь, Лоринда, – быстро сказала она. – Но ты никак не могла подружиться ни с кем из нас. Я имею в виду, что твой отец все время приходил в школу, чтобы забрать тебя и…
 – Проститутка! – взвизгнула Лоринда, бросаясь к Джесси-Энн с ножом, поблескивающим на свету.
 Джесси-Энн сжимала пистолет, но она все еще не могла выстрелить. Казалось, Лоринда не замечала оружия, она потонула в потоке собственных обвинений:
 – …завлекая его, возбуждая. Он видел, как ты виляла задом, идя из школы… О, ты всегда знала, как возбудить мужчину… Я видела, как ты на него смотрела через плечо с такой милой улыбочкой, а затем это была я, которую он… – Ее голос перешел в шепот. – Это была я, кого он затаскивал в спальню, я, кого он ласкал, представляя, что это ты… – Она вдруг вскинула голову, уставившись на Джесси-Энн жутко накрашенными глазами, похожая на ведьму из музыкальной комедии. – Это была ты, кого он мечтал трахать, – смеясь, произнесла она враждебно. – Да, он хотел тебя, Джесси-Энн… когда растлевал мою душу и осквернял мое тело в этой чистенькой загородной спальне каждый день после школы… Он буквально протыкал меня насквозь, пока не начинала идти кровь. И знаешь что? Моя мать даже ни о чем не спрашивала, а просто меняла простыни и шла за новой бутылкой…
 – Господи! – прошептала Джесси-Энн, уставившись на жалкое, искаженное душевной болью лицо Лоринды. – Как он мог… мне ужасно жаль… как он мог… твой отец…
 – Это была не его вина! – опять завизжала Лоринда. – Это была твоя вина, Джесси-Энн… Твоя! Ты заставила его делать это! – Ее голос упал, и она смотрела на Джесси-Энн спокойно. – А теперь я собираюсь убить тебя, – безразличным голосом произнесла она.
 – Но мой отец убил бы твоего, если бы знал! – закричала в отчаянии Джесси-Энн. – Это отвратительно, ужасно… мне так жаль, Лоринда.
 – Твой отец не должен знать! – закричала Лоринда в панике. – Никто не узнает. Только ты. – Она потрогала лезвие ножа с животной улыбкой на лице. – Мой отец срезал таким ножом розы, – сказала она обыкновенным голосом, как будто они пили в саду чай и обсуждали вопросы цветоводства. – Смешно, он был всегда таким нежным с растениями. Он рассказывал, что ему жалко срезать сильные побеги, чтобы дать расти молодым. А потом он бил меня ремнем до крови.
 Она шагнула к Джесси-Энн. Палец Джесси-Энн был на спусковом крючке, но ее гнев испарился после рассказа Лоринды. Она только хотела, чтобы Джон вернулся…
 – Где Джон? – спросила она спокойно. – Пожалуйста, скажи мне. Ведь он такой еще маленький, ему нельзя оставаться одному… Он нуждается в нас, Лоринда. Мы должны поехать к нему…
 Безумная улыбка Лоринды вдруг исчезла.
 – Джон? Джон теперь мой, и когда тебя не будет, я останусь с Харрисоном и буду приглядывать за ним. Я буду заботиться о них обоих.
 – Но где он сейчас, Лоринда? В любую минуту здесь будет Харрисон, – отчаянно солгала Джесси-Энн. – Он захочет знать. Может быть, мы отправимся туда – ты и я… вместе?
 – Ты принимаешь меня за дуру, не так ли? – мягко сказала Лоринда, все еще играя лезвием ножа, водя по нему пальцем туда-сюда, пока не показалась кровь. – Но я не такая. – Она продвинулась к Джесси-Энн, которая, дрожа, затаила дыхание. Но она знала, что не может стрелять в Лоринду, потому что еще не узнала, где был Джон…
 – Послушай, мне так жаль, что твой отец… – сказала она быстро. – Давай мы поможем тебе. Я уверена, что Харрисон заплатит тебе сколько угодно. Подумай, сколько раз он тебе уже помогал.
 – Помогал? – Ее обведенные кругами безумные глаза злобно сверкнули, и она приблизилась к Джесси-Энн еще на два шага. – Мне не нужна твоя помощь, Джесси-Энн… Я просто хочу твоей смерти.
 Ее лицо передернулось от неконтролируемого гнева, и, завизжав, она бросилась на Джесси-Энн. Оружие с шумом упало на пол, и, лишь едва вдохнув удушающий запах духов Лоринды, она почувствовала, что по ее лицу течет кровь. Схватив левой рукой Джесси-Энн за длинные волосы, Лоринда наносила удары ножом один за другим, и Джесси-Энн закричала от боли и ужаса. Она боролась и чувствовала, как нож врезается ей в руку, в плечо… Она кусалась, вырывалась…
 – Нет, нет, Лоринда! – кричала она.
 Борясь друг с другом, они вместе упали на пол. Сжав руку Лоринды с ножом и отводя его от себя, Джесси-Энн со страхом смотрела на сумасшедшую.
 – Теперь! – крикнула Лоринда, занеся нож над Джесси-Энн и наслаждаясь моментом, которого она наконец дождалась, о котором мечтала все эти годы унижения и боли.
 – Теперь я достану тебя, Джесси-Энн… Молись, чтобы Бог простил тебя, потому что я никогда…
 Дверь в студию распахнулась, и Лоринда качнулась с диким воплем, когда Мэтт Барклей и Харрисон ворвались в студию. Схватив ее за руку, Мэтт вывернул руку, и нож выпал.
 – О'кей, детка, – хватая нож и отталкивая ее грубо, сказал Мэтт. – Теперь ты можешь успокоиться и перестать визжать. Все кончено. Мне всегда не нравилось, когда громко шумят, – добавил он.
 Он заломил назад руки Лоринды, и Бред надел на них наручники и щелкнул замком.
 – Эй, кто-нибудь, вызовите «скорую», – сказал он, глядя на Джесси-Энн.
 – Джесси-Энн! О Джесси-Энн, любовь моя… – стонал Харрисон, вытирая кровь носовым платком с ее лица. – Что она с тобой сделала?!
 Джесси-Энн широко раскрыла глаза и смотрела на кровь.
 – Джон, где Джон? – прошептала она. – Лоринда должна нам сказать, где Джон.
 – Джон на улице, в машине с Каролиной. С ним все в порядке, дорогая, все в порядке.
 Со вздохом облегчения Джесси-Энн закрыла глаза. Джон был в безопасности, Харрисон с ней… и он все еще любит ее.
 – Лоринда, – прошептала она, проваливаясь в темноту, – бедная Лоринда.




 ГЛАВА 40


 Джесси-Энн должна была вернуться из клиники, и Харрисон украсил всю квартиру цветами. Персикового цвета розы, полные свежести, смотрели из серебряных ваз, и их аромат наполнял комнаты, великолепные экзотические лилии свешивались над полированной гладью антикварных столов. Фиалки, которые Джон выбрал для мамы, стояли в маленькой хрустальной вазочке на столике около кровати, рядом с его рисунком. Бутылка ее любимого шампанского охлаждалась в серебряном ведерке для льда. Изысканная кружевная ночная рубашка и белье оттенка, который девушка-продавщица назвала устричным, когда Харрисон покупал его, а ему больше напоминал жемчуг, лежали в красивых коробках на кровати.
 Джон взволнованно бегал из комнаты в комнату, и его ловила новая няня, недавняя выпускница школы нянь в Лондоне. Она была молода, умна, практична и полна жизни, что очень устраивало Джона.
 Уоррен стоял у двери и ждал, чтобы распахнуть ее перед своей хозяйкой, миссис Ройл, и выразить от лица всей прислуги свою радость, что она была цела и невредима и наконец дома. Повар-экономка и две другие служанки ждали в укромном уголке, готовые приветствовать. Малюсенький щенок Джек Расселл, собственность Джона, вертелся у всех под ногами.
 – Вот она! – громко сказал Уоррен, и Джон метнулся к двери, как стрела, пущенная из лука, бросаясь в объятия матери еще до того, как кто-нибудь успел что-нибудь сказать.
 Джесси-Энн взяла на руки сына, смеясь, пока Уоррен говорил, как он рад, что она дома. Повар и служанки спешили навстречу ей, и щенок путался у них под ногами, громко лая. Они восклицали, как она хорошо выглядит, как они рады снова видеть ее дома.
 Джон крепко держал Джесси-Энн за шею своими маленькими ручками, и она посмотрела на них всех и затем опять на Харрисона.
 – Знаешь что? – спросила она, улыбаясь. – Это действительно возвращение домой.
 Обнимая ее за плечи и обходя комнаты, Харрисон подумал, что это правда. То, что делало дом домом, наконец произошло. За несколько недель, что Джесси-Энн провела в клинике, их отношения улучшились, как зажили ее раны.
 – Как красиво! – любовалась цветами Джесси-Энн, дотрагиваясь до лепестков роз. – И замечательный букет от Рашели…
 Она прочла маленькую открытку с улыбкой:
 – «Моей дорогой невестке с пожеланиями счастливого возвращения домой. От Рашели с любовью».
 – Она старается! – с улыбкой прокомментировал Харрисон.
 – А у папы для тебя есть подарок! – кричал Джон, дергая ее за длинные волосы, чтобы привлечь внимание.
 – Ах ты, сыщик, Джон Ройл! – воскликнула она. – Мне подарок? Как здорово!
 – Два подарка, – крикнул Джон, изгибаясь у нее под руками.
 Стоя у двери в комнату, Джесси-Энн, смеясь, смотрела на цветы.
 – Это просто сад! – воскликнула она, сияя счастливыми глазами.
 – Сюда, мамочка, посмотри… – Джон показал на ночную рубашку на постели. – Это тоже тебе…
 – Джон, все по очереди, – запротестовал Харрисон, когда малыш придвинул к Джесси-Энн все подарки.
 – Мне открыть коробки сейчас? – улыбаясь, спросила она.
 – Да, да, мамочка! – закричал мальчик. – Сейчас. Джесси-Энн достала плоскую коробку, снимая упаковку:
 – Что это? Книга? – гадала она.
 – Нет! Нет! – пронзительно кричал мальчик, дрожа от волнения. – Это специально для тебя, мамочка…
 Джесси-Энн с удивлением посмотрела на документы, которые выглядели так достоверно, с красной тесьмой и печатями. Документы, подтверждающие право на владение землей под названием «Фармингемская ферма и конный завод». Ее голубые глаза округлились от удивления, она смотрела то на Харрисона, то на документы.
 – Это ранчо, – прошептала она. – В стране голубых грез…
 – То, что тебе всегда хотелось иметь, – ответил он. – Я купил его два года назад тебе на день рождения, но тогда тебе хотелось чего-нибудь другого.
 – Лошади, мамочка, много лошадей! – взволнованно закричал Джон. – И один пони для меня…
 – Конечно, дорогой, – ответила она. Она была счастлива до слез. – Мы скоро поедем туда, дорогой, и все посмотрим.
 – Когда? – спросил он, радостно прыгая с одной ноги на другую, когда в двери показалась няня, искавшая его.
 – Как только мамочка совсем поправится, – заверил его Харрисон, смеясь.
 – А пока мамочке надо отдохнуть, – сказала няня. Взяв ребенка на руки, она направилась к двери. – А как насчет ужина, молодой человек?
 Джон, смеясь, оглянулся и снова спросил:
 – Скоро? Обещаете?
 – Обещаем, – сказала она, смеясь.
 Когда дверь за ними закрылась, Джесси-Энн и Харрисон внимательно посмотрели друг на друга. Он обнял ее, и она прислонилась к его щеке.
 – Я люблю тебя, – прошептала она.
 Харрисон осторожно провел пальцем по тонкому красному шраму, который шел от щеки до рта.
 – Я тоже люблю тебя, – прошептал он. – Я так бы хотел уберечь тебя от этого. – Он думал о всех шрамах, которые остались на ее красивом теле. Память о Лоринде.
 – Ты не виноват, – сказала она негромко. – Может быть, Лоринда тоже. Мне только жаль ее… По крайней мере, теперь о ней заботятся.
 Казалось, что Лоринда после всего, что произошло, полностью выплеснула свой гнев. Она просто послушно ждала, пока ее поместят в камеру, и была совершенно безразлична к своей судьбе. В конце концов Джесси-Энн отказалась от обвинений, а позже психиатры сказали им, что Лоринда впала в детство. В то безмятежное время, когда отец не начал издеваться над ней. Теперь Лоринда жила счастливой жизнью ребенка в красивом саду вокруг старинного уютного дома. Их заверили, что она будет счастлива. Харрисон за все заплатил.
 – Мои шрамы заживут, – сказала Харрисону Джесси-Энн. – Мне повезло.
 И она знала, что это правда.




 ГЛАВА 41


 Гала лежала в шезлонге с подушками на веранде дома Фармингемской фермы. Она вытянула ноги и закрыла глаза, но не спала. Она была так счастлива и не хотела упустить этот прекрасный полдень. Она слышала взволнованный голос Джона, который доносился со стороны конюшни, где Харрисон и Маркус давали ему первый урок верховой езды на его новом пони, и она могла уловить запахи чего-то очень вкусного, готовящегося на кухне.
 Она жила здесь уже два месяца, восстанавливая силы после падения. Наконец сняли гипс, и она начала приходить в себя. Но не совсем – поправила она сама себя. Она чувствовала себя новой Галой.
 Сквозь прикрытые веки она видела бледную картину Гартвейта. Его мрачные серые террасы, груды шлака и сланцев, типичная картина городка, где добывают уголь. Она с печалью подумала о своей матери. Она только теперь поняла, как была привязана еще совсем молодой к такому непоседливому ребенку… Она снова вспомнила этот случай в школе с Вейном Брейсуэллом. Все прошло. Ушло сознание вины, что она не оправдала надежды матери, не поймала Вейна за руку, когда он падал. Все последующие годы юности, когда она плутала в поисках самой себя. Теперь она покончила с этим. Она была сама собой, независимо от того, звали ли ее Хильда, или Гала, или в будущем миссис Маркус Ройл.
 Открыв глаза, она посмотрела на сад, полный цветов, чудесный старый итальянский фонтан, который Харрисон и Джесси-Энн купили в Италии во время второго медового месяца, как они говорили. Это была скульптура переплетенных в объятиях любовников с русалками и морскими раковинами внизу, через которые бежали тонкие струйки воды, как освежающий дождь в жаркий полдень. Недалеко от конюшни она видела, как Маркус седлал элегантную арабскую кобылу, которая была гордостью Джесси-Энн, Джона в плетеном седле на своем пони: шлем, небрежно отброшенный назад, новые кожаные сапоги, настоящие, ковбойские, с которыми он не расставался, надетыми на босые ноги.
 Слава Богу, что Джон не пострадал в этой ужасной пытке с Лориндой. Но она никогда не привыкнет к длинному шраму на красивом лице Джесси-Энн, хотя казалось, что ни она, ни Харрисон не замечают его. Гала знала, что со временем он превратится в белую линию. Конечно же, счастье Джесси-Энн проистекало не от сознания ее собственной красоты, а от любви к Харрисону, к ее собственному сыну и новому ребенку, которого она ждала.
 Да, это ее новая семья, думала Гала с удовольствием. Она любила этих людей, и они любили ее такой, какой она была. Это Джесси-Энн, та, на которую она старалась быть похожа с самого раннего детства, которая всегда вдохновляла ее, Каролина, которая помогла ей оценить саму себя, это была Даная, дорогая, чудесная Даная, которая и создала образ Галы-Розы, модели, чьи фотографии украшали обложки не менее шести основных журналов года… Хотя для Данаи это было не таким уж успехом. Она была всегда впереди, опережая всех в мире, со своим фотоаппаратом и Виком Ломбарди. Открытия Данаи – фотографии Галы, показанные повсюду, – были выдающимся успехом, завоевали похвалу своих собратьев фотографов, а также критиков и публики. Выставка ее фотографий побывала во многих больших городах, привлекая огромные толпы. Но Даная даже не остановилась оглянуться, что происходит. Она навещала Галу вместе с Виком в госпитале, и они поплакали друг у друга на плече, говоря, что это была ее вина, и обвиняя себя в случившемся, пока эта боль не покинула их. А затем Даная исчезла, ища счастье где-то.
 – Привет, соня, – окликнул ее Маркус, тихонько подергивая за русые волосы. – М-м-м, я чувствую запах чего-то вкусного!
 – Я тоже, – поддакнул Харрисон, следуя за ним.
 – Я тоже! – воскликнул Джон, бросаясь за ними на веранду.
 – Мне кажется, что что-то подгорает, – сказал Харрисон появившейся в дверях Джесси-Энн с виноватой улыбкой на губах. Фартук подчеркивал ее округлившийся животик, щеки пылали, и волосы были растрепаны.
 – Это яблочный пирог, – сказала она. Они уже явственно чувствовали запах.
 – Я забыла сказать вам, что раньше никогда не пекла.
 И Гала подумала, что это смех ее семьи – самый приятный звук, который она когда-либо слышала.




 ГЛАВА 42


 – Знаешь что? – спросил Данаю Вик в баре отеля «Раффл» в Сингапуре. – Жизнь – это тебе не кино.
 Она смотрела на симпатичный отель, построенный в стиле старых романтических фильмов, где бушевали страсти всех народов от шпионов и двойных агентов до великолепных, красивых и опасных женщин, целящихся из пистолетов с рукоятками, украшенными жемчугом, и торгующих своей любовью… Это было место, где легко можно повстречать Хэмфри Богарта и Сиднея Гринстрита, Лорен Бейкол и Ингрид Бергман…
 – Разве я не выбираю для тебя самые лучшие места в мире? – ухмыляясь, спросил Вик.
 – Да, – призналась Даная. – Здесь, конечно, получше, чем там, где мы были в последний раз; кажется, это был какой-то бордель, если я не ошибаюсь.
 – Ну, я не то чтобы ошибся, – он пожал плечами. – Хотя, может быть, красный и золотой декор и голые красотки на его фоне могли бы дать нам что-то новое. Но ты должна признать, что кровати там были намного удобнее, чем тот гамак с москитной сеткой, где мы снимали недавно.
 – Да, я за удобства, – с чувством проговорила она. – С кондиционером, уютной кроватью, горячей ванной…
 – С обедом при свечах, с бутылкой хорошего вина или лучше с двумя…
 – Я вся в шелках, надушена, на высоких каблуках… – В тон ему продолжала мечтать Даная, улыбаясь.
 – Ты все еще кажешься мне хорошенькой, – сказал он. – И мне нравится твоя новая стрижка. Вообще-то ты мне нравишься в любом виде, Даная Лоренс, с длинными волосами, с короткой стрижкой, и в шелке, и в сафари… Я люблю тебя всякой…
 Даная довольно хмыкнула, взъерошив свою новую стриженую головку, и сказала:
 – Когда я думаю о том, как легко уговаривала фотомоделей подстричься, тогда как я нервничала целый месяц, прежде чем подстричься самой. Даже когда жара вынуждала сделать это.
 – Пойми, Даная, – сказал Вик, вдруг посерьезнев. – Я никогда не знаю, как долго это может продлиться.
 – Как я со своей прической, – сказала она и взяла его за руку. – Я ношу и длинные и короткие волосы так, как мне идет. А сейчас ты мне очень подходишь.
 Вик серьезно посмотрел на нее:
 – Послушай, Даная, ты уверена, что хочешь быть со мной? Ведь ты нашла свой путь: твои фотографии великолепны. Конечно, ты все равно рискуешь. Но у тебя и в Нью-Йорке все шло успешно.
 Вглядываясь в его пытливые глаза, Даная вздохнула:
 – Сначала ты уговариваешь меня уехать из Нью-Йорка, а потом вернешься туда. Только потому, что я не хочу, чтобы тебе угрожала опасность.
 – Я эгоистичен, Даная.
 – Значит, таким ты мне нравишься, Вик Ломбарди, – сказала она.
 – Давай будем вести себя так, как это было в старых фильмах, – сказала она, чокаясь с ним. – Давай будем наслаждаться жизнью сейчас, а потом как-нибудь все образуется. Мне кажется, однако, что до сих пор я годами обдумывала свое жилье, а теперь хочу жить, как живется, пока я с тобой.
 – Договорились, – произнес Вик, и их глаза встретились над кромкой бокалов.




 ГЛАВА 43


 Последние пачки фотографий Данаи, сделанные в горячих точках – на войне на Среднем Востоке, в Африке, в Индии, – лежали на столе у Каролины. Она раскладывала их снова и снова. Ее ошеломили все эти находки фотокамеры – печальные рассказы о человеческой жизни, разрушенных городах, где когда-то жили цивилизованные люди, взрывы юмора среди суровых будней, портреты людей, покалеченных войной, чья жизнь отражалась на терпеливых, гордых без возраста лицах. Мужчины, женщины, дети – камера Данаи захватила момент их восхитительной храбрости и мужества. Фотографии великолепны, думала Каролина. И на самом деле они были красивы и трогательны. Хотя Даная упрямо искала ошибки и недочеты и иногда находила их. Эти фотографии скоро появятся в газетах и журналах всего мира. Их везде ждали с тех пор, как появились ее первые фотографии этой серии еще месяц назад.
 Каролина медленно собрала все фотографии, аккуратно вставила их в альбом. Было нетрудно вычислить, где была Даная в данный момент. Нужно просто включить телевизор, посмотреть новости с репортажем Вика Ломбарди. Где был он, там и она. Даная наконец нашла, что хотела, хотя это была незнакомая ей и неровная тропа.
 Дверь кабинета Каролины была открыта. Она откинулась на спинку серого кожаного кресла, закрыла глаза и погрузилась в мир «Имиджиса». Она слышала, как недалеко печатали на машинке, как звонил телефон, голос клерка внизу, когда он отвечал на звонок.
 Недалеко хлопнула дверь студии, и она услышала взрыв хохота под музыку симфонии Бетховена – Марк Эллис находился в третьей студии, и он всегда работал под музыку Бетховена, несмотря на то что все его модели хотели слушать только Брюса Спрингстина.
 Громкие голоса послышались из первой студии, где Фрости Уайт пыталась выбрать мужскую одежду для съемок рекламы фирмы «Авлон». Доносился звук металлических вешалок с платьями, которые везли во вторую студию для съемок новой зимней коллекции Броди Флитта для журнала «Вог». Тихо было только в четвертой студии, но это продолжалось недолго… Морт Фриман должен был прийти в шесть часов, чтобы продолжить работу над каталогом «Ройл». Морту было двадцать четыре года, он родился в Нью-Йорке, и, по теории Данаи, это был самый яркий талант за последние двадцать лет, не считая ее самой. Перед тем как она отправилась снимать на Восток, она пообещала Харрисону, что Морт займется новым каталогом «Ройл».
 Кабинет Каролины располагался недалеко от кухни, и она уловила соблазнительные запахи. Шеф-повар готовил ужин на сорок человек, которые будут работать в «Имиджисе» до позднего вечера, но она знала, что он будет превосходным.
 Она осмотрела свой кабинет, наслаждаясь тем, что все у нее было в порядке и по делу. Все убрано, все на своих местах, все по-деловому. Солнце просвечивало сквозь легкомысленные сиреневые шторы с оборочками, которые она не могла не купить, в хрустальной вазе на столе стояли восхитительные махровые розы и бледно-розовые пионы, которые ей прислал Келвин. Их тонкий, обволакивающий запах постоянно напоминал ей о нем, и она улыбнулась.
 Она вытянулась в кресле, заложила руки за голову, рассуждая о том, как прекрасна жизнь. Этим утром она просмотрела все счета «Имиджиса», и все, все было в порядке! Студия была оплачена на много месяцев вперед, и модели, стилисты, парикмахеры, гримеры пользовались постоянным спросом. Ее идея, зародившаяся, когда они с Джесси-Энн пили шампанское в «Плазе», оказалась очень успешной. До такой степени, что многие брали с них пример. Но Каролина думала, что это не так важно, потому что есть только один настоящий дом моделей «Имиджис». Его штат был подобран по ярким индивидуальностям, темпераменту, стилю, поэтому в «Имиджисе» есть и Джесси-Энн, и Даная, и, конечно, она сама. Да, еще Гала-Роза и Келвин. Две ведущие модели Нью-Йорка.
 Келвин, подумала она мечтательно, – ее возлюбленный, любовь всей ее жизни. Келвин всегда будет ждать ее, теперь она была уверена в этом, конечно, когда не будет занят на работе. Да, он любил ее и был очень похож на кота Космосталя, который всегда радостно встречал ее дома, терся о ноги и мурлыкал от удовольствия и любви, в то же время оставляя царапины на ее пальцах. Да, все обычные слова о любви были правдивыми, думала Каролина. Приходится принимать и плохое и хорошее, добрые и тяжелые времена, поцелуи и объятия, а также терпеть и укусы.
 Лепестки прекрасного пиона упали мягко на ее стол, и она потрогала их, улыбаясь. Судьба была добра к ней, и она должна быть благодарной «Имиджису» и Келвину. В конце концов, она никогда не ожидала, что все это ей преподнесут на блюдечке с золотой каемочкой, не так ли?