Аннотация: Прекрасной Дженнифер Уинвуд предстоит сделать нелегкий выбор между двумя мужчинами – равно великолепными, но такими разными!..
 Один – благородный, безупречный светский джентльмен, мечта ее детства и отрочества – обещает счастье супружества… Другой – самый таинственный, самый скандальный из лондонских денди – предлагает не руку и сердце, но пламя «незаконной» обжигающей страсти.
 Кого же предпочтет юная красавица – ангела-избавителя или коварного искусителя? Только любящее сердце может дать ответ…


---------------------------------------------


 Мэри БЭЛОУ
 ЛЮБЯЩЕЕ СЕРДЦЕ



 Глава 1


 В Лондон пришла настоящая весна. К концу апреля улицы и парки города оделись нежно-зеленой листвой, принарядились. Это означало начало светского сезона, В столицу, как птицы из дальних стран, слетались девицы на выданье. В числе прочих в Лондон впервые отправились из деревни две юные леди. И вот наконец сельский пейзаж сменился видом городских окраин. Онемев от изумления, девушки смотрели из окна экипажа на город, о котором до сих пор знали лишь понаслышке. В недоумении взирали они на обшарпанные дома, на грязные улицы с нищими и оборванными людьми. Но город менял облик с ловкостью опытного фокусника, и через минуту они уже видели широкие проспекты и роскошные особняки, утопавшие в зелени садов. Это, конечно, вполне соответствовало их ожиданиям. От таких резких перепадов у юных леди закружились головы. Слишком много впечатлений за один день. Обе устали донельзя.
 – Ну вот, – со вздохом облегчения сказала одна из девушек, когда экипаж въехал в Мэйфер, один из фешенебельных районов Лондона, – мы почти на месте, Дженни. Знаешь, я чувствую себя такой маленькой, ничтожной и очень…
 – Испуганной? – подсказала вторая девушка, продолжая смотреть в окно.
 – О, Дженни, ты такая молодец, никогда не теряешь голову. Само спокойствие и уверенность. Верно, с чего бы тебе волноваться! У тебя есть лорд Керзи. На него можно положиться. А ты представь, каково одной. Что, если я никому не понравлюсь? И мне придется подпирать стену весь вечер во время первого в жизни бала? Что, если…
 Саманта Ньюмен обиженно замолчала, так как Дженни от души рассмеялась. Затем, чуть поразмыслив, засмеялась тоже, правда, не столь заразительно, как подруга.
 – Но ведь такое не исключено? Ведь всякое может случиться! – причитала Саманта.
 – И поросята могут отправиться на юг вместе с птицами, – все еще смеясь, ответила мисс Дженнифер Уинвуд. – Что-то не припомню, чтобы ты хоть раз простояла у стенки. Стоило тебе политься в зале, джентльмены наперегонки неслись к тебе, расталкивая друг друга, лишь бы быть поближе к предмету их восхищения.
 Саманта наморщила носик.
 – Но ведь сейчас мы не дома, в Глостершире, а в Лондоне. Тут другие нравы.
 – Вот ты и принесешь моду наступать друг другу на пятки, чтобы пробиться к даме. Люди везде одинаковы.
 Дженнифер с чуть завистливым восхищением любовалась прелестным личиком кузины. Короткие золотистые кудряшки, синие глаза, опушенные темными ресницами, изумительная кожа – гладкая, как фарфор, сливочно-белая, в нужный момент нежно розовевшая на щеках. К тому же Саманта была небольшого роста, но имела женственную фигуру с пышной грудью и тонкой талией – довольно-таки редкое сочетание.
 Дженнифер не раз жалела о том, что природа сотворила ее другой, мало подходящей под определение «настоящая леди». Свои темно-рыжие кудри она так и не решилась отрезать, когда в моду вошли стрижки, а роскошная фигура и длинные ноги создавали у Дженни неприятное ощущение, что ее принимают за куртизанку или актрису, хотя, по правде сказать, она имела весьма смутное представление о том, что это такое, поскольку в жизни не видела ни тех ни других. Она интуитивно чувствовала, что мужчины смотрят на нее как на женщину, но не как на леди. А Дженни очень хотелось не только выглядеть, но и быть настоящей леди. Поэтому она всегда старалась относиться с приличествующей холодностью к проявлениям мужского внимания. И по крайней мере внешне ей это удавалось.
 Со всеми. Кроме лорда Керзи, Лайонела. Его внимания она жаждала всем сердцем. Дженни ни разу не назвала его по имени, разговаривая с кем бы то ни было, но зато про себя повторяла постоянно, иногда даже шептала вслух. Все ее помыслы были отданы ему – Лайонелу. Скоро он станет ее мужем. Скоро. Еще до конца сезона. Дженни ждала решающего события – официального предложения. День свадьбы будет объявлен после того, как она предстанет перед двором на традиционном балу. Венчание должно состояться в соборе Святого Георгия на Ганновер-сквер. А потом она появится в свете уже в качестве замужней дамы.
 Скоро. Очень скоро. Ведь Дженни так долго ждала. Целых пять лет.
 – О, Дженни, кажется, мы приехали! – воскликнула Саманта, когда коляска, свернув на красивую площадь, остановилась возле одного из особняков. – Судя по всему, это и есть Беркли-сквер.
 Путешественницы и в самом деле прибыли к месту назначения. Двойные двери парадного входа распахнулись, и из них высыпали слуги в ливреях. Одновременно с ними из экипажа с багажом тоже выскочили слуги. Они помогли спуститься горничным, а кучер открыл дверцу перед девушками и помог им сойти по ступеням на землю. Столько суеты ради приезда двух не особенно важных персон! Для двадцатилетней Дженнифер, всю жизнь прожившей в усадебном доме и привыкшей к простоте отношений, весь этот парад казался слишком напыщенным и ненужным.
 Впрочем, подумала она, пора отвыкать от деревенской вольности. Дженни искренне жаждала научиться жить по столичным меркам. Скоро она будет замужней дамой, виконтессой Керзи, у нее будет собственный дом в Лондоне и поместье в пригороде. Стоило ей подумать об этом, как голова начинала приятно кружиться. Признаться честно, не все девицы, приезжающие в столицу к началу сезона, могли радоваться столь радужным перспективам. Но большинство девушек впервые выходят в свет лет в шестнадцать. Самое позднее – в восемнадцать. Дженнифер в свои двадцать уже не считала себя юной. Она могла бы появиться в свете еще два года назад, когда, тремя годами ранее, ее отец и граф Рашфорд, отец виконта Керзи, заключили соглашение о том, что их дети вступят в брак, как только Дженнифер исполнится восемнадцать. Увы, тяжелая болезнь дяди, брата графа Рашфорда, заставила Керзи уехать на север страны, где он и пробыл почти безвыездно два летних месяца – самый разгар сезона. Немало слез пролила тогда Дженнифер, и не столько из-за того, что была лишена развлечений, а из-за задержки свадьбы. Потом в январе умерла бабушка Дженнифер, и ни о каком отъезде в столицу весной и тем более о свадьбе речь уже не шла.
 И вот наконец она приезжает в Лондон. В двадцать лет. Утешением ей служило лишь то, что она не одна. Шестнадцатилетняя кузина Саманта, переехавшая жить к ним четыре года назад после смерти своих родителей, теперь тоже могла ездить на балы. Девушки были очень дружны, и Дженни собиралась попросить Саманту стать подружкой невесты на свадьбе.
 Господи, сколько же прошло времени с их последнего свидания с Лайонелом, думала Дженни, с любопытством разглядывая лондонский дом отца. Они не виделись больше года. Да и та встреча на Рождество была официальной: ничего, кроме формальных слов приветствия и поздравлений. Но не проходило и дня, чтобы Дженни не вспоминала своего жениха, не мечтала бы о том, о чем мечтают все влюбленные девушки. Пять лет она любила его страстно и безоглядно, дожидаясь того дня, когда назовется его женой.
 Дворецкий, поклонившись, пропустил гостей в дом, затем проводил девушек в библиотеку, где отец Дженнифер, виконт Нордал, уже ждал их, стоя у письменного стола в несколько нарочитой позе, сомкнув за спиной руки. Несомненно, он знал о приезде дочери и племянницы, но не в характере отца было показывать свои чувства. В том, что он не вышел встречать девушек, не было ровным счетом ничего удивительного.
 Но веселая Саманта подлетела к нему, и Нордалу ничего не оставалось, как протянуть руки ей навстречу и обнять девушку.
 – Дядя Джеральд! – воскликнула она. – У нас язык отнялся, когда мы увидели все это великолепие. Правда, Дженни? Как приятно снова увидеть тебя! Как твое здоровье? В порядке?
 – Надеюсь, немота – явление временное.
 Вообще-то Джеральд шутить не любил и обычная речь его не блистала остроумием. С этими словами он повернулся к дочери, чтобы обнять и ее.
 – Да не жалуюсь, благодарю, Саманта. Я рад, что вы доехали благополучно, а то все места себе не находил, думал, не лучше ли было бы отправиться за вами самому. Не пристало юным леди ездить одним, без сопровождения.
 – Это ты называешь «без сопровождения»? Да у нас была целая армия сопровождающих! Самый отчаянный разбойник сразу понял бы всю безнадежность нападения при одном взгляде на наш поезд. Впрочем, мне даже отчасти жаль. Я всегда мечтала о том, чтобы меня украл какой-нибудь красавчик разбойник.
 Саманта рассмеялась, давая понять нахмурившемуся было дяде, что мечта о разбойнике не более чем шутка.
 – Ну что же, – сказал виконт Джеральд, переводя взгляд с одной девушки на другую, – выглядите вы вполне прилично. Немного провинциально, конечно, но это поправимо. Завтра утром к вам придет модистка – Агата об этом позаботилась. Да, забыл сказать: Агата приехала побыть с вами во время сезона и присмотреть за тем, чтобы представления и все прочее прошли гладко. Вам следует слушаться ее во всем. Она знает, что к чему, так что даст вам верный старт, а там вы и сами разберетесь, как поступать дальше.
 Дженнифер и Саманта переглянулись с кислым видом.
 – Ну что же, – давая понять, что аудиенция окончена, сказал лорд Нордал, – вы устали после долгой дороги и должны отдохнуть.
 Чуть позже, когда старшая горничная провела сестер в гостиную, соединяющую две их спальни, Саманта, всплеснув руками, в отчаянии воскликнула:
 – Тетя Агата! Этот цербер! Никогда не могла понять, как они с мамой могли быть сестрами. Удастся ли нам хоть отчасти получить удовольствие от сезона с такой надзирательницей, Дженни?
 – С ней нам будет куда лучше, чем без нее, – заметила Дженнифер. – Кто возьмет на себя труд нас представлять, если не тетя? Кто, как не Агата, сможет ввести нас в общество? Кто подскажет нам, как принять приглашения от нужных людей и надлежащим образом выразить благодарность? И наконец, кто позаботится о том, чтобы у нас были кавалеры на балах, кто будет сопровождать в театр? Неужели ты думаешь, что папа возьмет на себя такую ответственность?
 Саманта чуть было не расхохоталась, представив, как ее неулыбчивый и вечно надутый дядя играет роль свахи.
 – Думаю, ты права, – ответила она. – Пожалуй, тетя позаботится о кавалерах для нас, и самый жуткий из моих кошмаров не превратится в явь. Тебе-то хорошо, Дженни. Тебе можно не волноваться. С тобой будет лорд Керзи.
 При одном упоминании о Керзи сердце Дженнифер едва не выпрыгнуло из груди. Танцевать с Лайонелом. Сидеть с ним в театральной ложе, прогуливаться в фойе во время антракта. И, быть может, улучив несколько минут наедине, обменяться поцелуями. Поцелуи, Боже мои! У Дженни едва не подкосились ноги, когда он поцеловал ей руку во время их последней встречи на Рождество. Что же будет, если – нет, когда – он поцелует ее в губы?
 – Но не постоянно же, – возразила Дженнифер. – Неприлично танцевать с одним партнером два танца подряд, не говоря уже о том, чтобы только с ним и танцевать, даже если вы помолвлены.
 – А может быть, так даже лучше, – откликнулась Саманта. – Возможно, ты встретишь кого-то более симпатичного и не такого холодного.
 Дженнифер начинали раздражать суждения Саманты относительно лорда Керзи. Да, волосы его были совсем светлые, а глаза голубые-голубые. Точеный профиль так и просился быть запечатленным в мраморе, полностью соответствуя совершенству и холоду камня.
 Но Лайонел не заслуживал упреков Саманты. Он вовсе не был холоден. Подруга не знала, как Керзи умел улыбаться, поскольку самые теплые его улыбки всегда адресовались Дженни. Улыбаясь, он становился потрясающе неотразим. Он мог бы превратить Дженни в свою рабыню уже тогда, когда ей едва исполнилось пятнадцать, в тот самый день, когда она впервые увидела того, кого выбрал для нее в мужья отец. Она никогда не имела ничего против выбора родителей. Она влюбилась в будущего мужа с первого взгляда и с тех пор продолжала любить его без памяти.
 – Если я и встречу кого-нибудь более симпатичного, – ответила она Саманте, – то передам его в твое распоряжение. Увидев тебя, он сразу поймет, что ты его судьба.
 – Чудесная мысль, – хихикнула Саманта.
 – Если, конечно, возможно встретить кого-то красивее, чем лорд Керзи, – как бы невзначай добавила Дженнифер.
 – Тебе судить, – дипломатично ответила Саманта. – Но может быть, в этом огромном городе отыщется джентльмен, равный лорду Керзи по привлекательности и которому нравились бы светлые волосы и голубые глаза, маленький рост и фигура, как у меня.
 Дженнифер улыбнулась.
 – И еще, Саманта, – сказала она, перед тем как удалиться в спальню, – не смей называть тетю Агату «тетушка Агги». Помнишь, с ней чуть не случился удар, когда ты обратилась к ней так на похоронах бабушки?
 Саманта вновь рассмеялась и скорчила рожицу.


* * *

 – Однажды упрямство погубит тебя, Гейб, – заметил сэр Альберт Бойл.
 Друзья пустили коней шагом. В этот погожий апрельский день прокатиться верхом в зеленом и нарядном Гайд-парке было особенно приятно.
 – И все же должен сказать, что я рад твоему возвращению. Без тебя эти два года здесь было довольно уныло, – продолжал Бойл.
 – Но при этом нетрудно заметить, что у меня так и не хватило смелости явиться к пяти часам на Роттен-роу, хотя в тот первый день в Лондоне я и умирал со скуки, – сдержанно ответил Габриэль Фишер, граф Торнхилл. – Может, завтра? Да, скорее всего завтра. Черт, как не хочется проходить через это снова. Так и вижу, Берти, как мамаши прячут за спины своих хорошеньких дочерей, дабы я не повлиял на них дурно. Жаль, кринолины вышли из моды лет тридцать назад – они бы пригодились нашим блюстителям нравственности: легче было бы скрывать своих ненаглядных дочек от меня, развратника.
 – Возможно, тебе все представляется в слишком мрачном свете, а на самом деле тебя встретят вовсе не агрессивно. К тому же ты всегда можешь сказать правду.
 – Правду? – с горьким смехом переспросил Гейб. – Откуда тебе знать, что есть правда, что я не тот законченный негодяй, которым меня здесь выставили?
 – Я знаю тебя, – просто ответил Альберт. – Или ты забыл?
 – Знаешь, это верно, – ответил граф Торнхилл, сосредоточенно глядя на две приближающиеся женские фигурки. Несомненно, это были две юные леди. Они шли неспешно, прикрываясь зонтиками от солнца, а на почтительном расстоянии от них следовали две служанки. – Люди верят в то, во что им хочется верить, Берти. К чертям этот свет с его вечными сплетнями и скандалами! Впрочем, оно и к лучшему. В этом сезоне я, возможно, буду пользоваться большим спросом, чем когда бы то ни было прежде.
 – Скандал часто идет на пользу, если речь идет о мужской популярности, – согласился Альберт. – К тому же если два года назад ты был всего лишь бароном, то сейчас ты – граф. Да еще и богат как Крез. Кто любил повторять, что у его отца денег куры не клюют?!
 Но граф Торнхилл уже не слушал друга. Его вниманием целиком завладели леди под зонтиками.
 – Ты не представляешь себе, Берти, – заговорил Гейб, не спуская глаз с девушек, – как мне не хватало на континенте наших английских красоток. Ни в Италии, ни во Франции, ни в Швейцарии не встретишь ничего подобного. Тот тип красоты, который можно встретить у нас, не найдешь нигде в мире. Его даже трудно описать. Она может быть высокой или маленькой, темной или светловолосой, может быть довольно пышной и не слишком, но при этом у них у всех есть особый английский шарм. Посмотри-ка на этих крошек. Чем тебе не пример? Как ты думаешь, они нарочно опустили ресницы или в самом деле нас не замечают? Так поднимут они глаза или нет? Порозовеют ли от смущения? Улыбнутся или…
 – Или нахмурятся, – закончил сэр Альберт со смехом, но при этом посмотрел в ту сторону, куда указал ему друг. – Да, весьма изысканные создания. К тому же незнакомки. Но ничего удивительного для Лондона в эту пору. А вот не пройдет и нескольких недель, как начнешь уставать от мелькания одних и тех же лиц. После того как встретишь их в дюжине разных мест – в театре, у общих знакомых и прочее, – начинает казаться, что знал их всю жизнь и не слишком этим счастлив.
 – Нахмурятся, говоришь? Сомневаюсь, – продолжал граф, понижая голос, ибо к этому времени их кони успели подъехать почти вплотную к дамам. Надо сказать, что эти милые особы заслуживали того, чтобы на них засмотреться. Гейб церемонно снял шляпу и поклонился, заставив их поднять глаза на всадников.
 Маленькая голубоглазая блондинка очень мило порозовела. Она являла собой настоящее воплощение типично английской красоты, символ чистоты и невинности. Та, что повыше, нисколько не смутилась или не подала вида. Волосы ее, не без интереса заметил Гейб, были не темно-каштановыми, как казалось издали, а цвета красной меди. Когда она подняла голову и солнечный луч, проникнув под поля шляпки, коснулся ее волос, прядь вспыхнула червонным золотом. Глаза ее были темными и большими, а фигура… Что ж, если при взгляде на блондинку даже у дорожившего своей свободой холостяка возникала мысль о браке, то вторая направляла мысли совершенно в противоположную от семьи сторону. Такая женщина могла бы заставить позабыть о долге. Такую женщину представляешь себе обнаженной в постели, страстной любовницей, способной удовлетворить любые прихоти. Именно о такой красоте и грезил Торнхилл.
 – Добрый день.
 Гейб улыбнулся, глядя прямо в глаза высокой леди, уже не замечая блондинки, первой остановившейся, чтобы ответить на приветствие. Та, на которую он смотрел, почти никак не отреагировала на его слова, если не считать ясного взгляда без тени кокетства. Она даже не улыбнулась и лишь замедлила шаг. Гейб с грустью отметил, что девушка, так ему понравившаяся, оказалась леди до мозга костей. Учитывая характер проявленного к ней интереса, это было совсем некстати.
 – Добрый день, – сказал Альберт и, пока блондинка приседала в реверансе, ее подруга просто стояла и ждала, когда можно будет продолжить прогулку.
 Служанки уже подходили к ним, и джентльменам ничего не оставалось, как ехать своей дорогой.
 – С такой не замерзнешь в постели, – пробормотал граф. – Такая роскошная женщина, просто слюнки текут. Знаешь, Берти, я собираюсь завести любовницу. С тех пор как я уехал из Англии, у меня не было женщины. Поверишь ли, ни одной, если не считать шлюхи, после которой я места себе не находил, боясь, что она наградила меня какой-нибудь гадостью. Решив, что страх не стоит весьма сомнительного удовольствия одноразовой любви, я больше не экспериментировал. Надо будет повнимательнее поискать по театрам и операм, чтобы подобрать себе подходящую из тех актрис, что свободны. Не исходить же всякий раз слюной при встрече с барышней в парке, верно?
 – Волосы цвета солнечного луча, – бормотал Альберт, расчувствовавшись до того, что заговорил стихами, – и глаза как васильки. У нее будет море поклонников после первого же выхода в свет. Особенно при условии, что приданое соответствует ее красоте.
 – А… – протянул граф, – так ты размечтался о блондинке. А меня вот на мысль о том, что пора завести любовницу, навела другая – с длинными красивыми ногами. О, представь, что это такое, когда такие ножки переплетаются с твоими, Берти! Должен сказать, что я рад возвращению в Англию. И не имеет значения, будет скандал или нет.
 Гейб понимал, что ему следовало бы провести весну в Челкотте, не затягивая приезда до лета. Отец его умер год назад. Это случилось немногим позже их с Кэтрин, второй женой отца, отъезда на континент. Он должен был бы поспешить домой, как только ему стало известно о серьезном ухудшении здоровья старого графа, но он не мог оставить Кэтрин в одиночестве, а о поездке ее в Англию и речи не могло быть. И он остался с мачехой, посчитав это более насущным, чем присутствие на похоронах отца.
 Теперь он понимал, что лучше бы ему тогда было вернуться домой. Но Берти был прав: Гейб действительно отличался редким упрямством. Приезд в Лондон в разгар сезона большинство нормальных людей сочли бы сумасшествием, поскольку в это время года в столице собирался весь свет, то есть те самые люди, которые не сомневались в том, что он, Гейб, увез на континент собственную мачеху в интересном положении. А сейчас, разумеется, он вернулся, поскольку Кэтрин ему надоела. Он не просто соблазнил собственную мачеху и сделал ей ребенка, а еще и бросил свою любовницу одну с плодом своей неуемной похоти.
 В действительности же Кэтрин с дочерью вполне неплохо устроились в Швейцарии. Гейб оставался с ней во время беременности и почти год после рождения ребенка. Теперь, посчитав свой долг в отношении Кэтрин выполненным, он вернулся на родину, по которой тосковал безмерно.
 Наверное, куда разумнее было бы сразу ехать к себе домой, в Челкотт. В Лондоне следовало бы показаться, когда скандал будет забыт. Впрочем, наивно полагать, что такое возможно. Покажись Гейб в столице хоть через десять лет после произошедшего, он все равно стал бы объектом сплетен. Так что чем раньше, тем лучше.
 Граф был не из тех, кто стремится обойти острые углы. И он не слишком переживал из-за того, что о нем говорят и думают окружающие. Гейб был слишком горд, чтобы показать, что он чувствует на самом деле. Ни разу он не сделал попытки разуверить общество в его мнении. Да и едва ли стоило оправдываться и объяснять, что он не имел любовной связи с собственной мачехой и уж тем более не он отец ее ребенка. Он просто увез Кэтрин, с которой был дружен, подальше от гнева отца, после того как она призналась, что беременна. Гейб опасался, что отец нанесет какой-нибудь вред Кэтрин и ее еще не родившемуся ребенку или открыто откажется от отцовства и тем самым разрушит жизнь женщине. Старый граф не сделал ни того ни другого, но слухи поползли по Лондону и, когда Гейб с мачехой отправились на континент, расцвели пышным цветом, тем более что состояние Кэтрин стало для всех очевидным.
 Гейб посчитал за лучшее оставить публику при своем мнении. Кэтрин призналась, кто отец ребенка, лишь когда он устроил ее в Швейцарии и все мнимые и действительные опасности остались позади.
 Наверное, стоило вернуться в Англию и убить негодяя. Гейб не раз думал об этом с тех пор, как узнал правду. Но Кэтрин винила во всем только себя. Она влюбилась в человека, который оказался на редкость беззаботным или, вернее, безразличным к судьбе своей возлюбленной. Как иначе объяснить, что он был так беспечен по отношению к замужней женщине, зная о том, что муж не спит с ней? Может, он полюбил Кэтрин и решил связать с ней жизнь? Но нет, как только любовница сообщила ему о готовящемся событии, он стал появляться у нее все реже, пока не исчез совсем, опасаясь быть изобличенным.
 Итак, граф Торнхилл вернулся на родину. Вернулся через пятнадцать месяцев после смерти отца, когда ребенку Кэтрин почти исполнился год. Малышке дали фамилию отца Гейба, несмотря на то что ни у кого не оставалось сомнений в том, что старый граф не имел к ее рождению никакого отношения.
 Гейб вернулся, сунув голову прямо в пасть льва, для того чтобы поглазеть на британских красоток, свезенных в Лондон со всех концов страны. И среди родителей этих красавиц нашлось бы немало готовых затоптать беднягу Гейба лишь за то, что он улыбнулся или кивнул их драгоценной дочке, не говоря уже о том, что он представляет какую-либо из них обнаженной в своей постели и видит ее длинные стройные ножки, переплетенные с его ногами в порыве страсти. Гейб невесело усмехнулся.
 – Завтра, Берти, если погода не подведет, мы отправимся на прогулку в парк. И завтра, Берти, я собираюсь уведомить некоторых из тех, кто прислал мне приглашения, о своем непременном присутствии. Да-да, Берти, не удивляйся. Я получил удивительно большое, учитывая обстоятельства, количество приглашений. Полагаю, мой новый статус, как ты заметил, и, что еще более важно, мое новое финансовое положение заставило многих закрыть глаза на мой моральный облик.
 – Ты будешь гвоздем программы, – весело заметил сэр Альберт. – Народ слетится поглазеть на тебя уже ради того, чтобы воочию убедиться, что у тебя не растут рожки и под шелковыми носками и бальными туфлями не прячутся раздвоенные копыта. Вот уж, действительно, ирония судьбы: Габриэль – раздвоенное копыто  [1] .
 Альберт рассмеялся собственной шутке.
 «Интересно, как эти рыжие кудри будут смотреться без шляпки, – размышлял между тем Гейб, – к тому же при свете тысяч ярких свечей? Удастся ли это выяснить? Удастся ли подойти к ней поближе, чтобы разглядеть получше?»
 Гейб обернулся, но рыжеволосая красавица и блондинка уже скрылись из виду.


* * *

 – Ну вот, – удовлетворенно заметила Саманта, кокетливо поигрывая зонтиком, – на нас, кажется, уже обращают внимание, Дженни. Ты знаешь, мне показалось, что мы им понравились, и даже весьма. Интересно, кто они такие? Нам ведь скоро предстоит это выяснить, не так ли?
 – Скорее всего, – ответила Дженнифер, – они принадлежат к нашему кругу. Да и как можно тобой не восхищаться? Все джентльмены дома, насколько я помню, были от тебя в восторге. Отчего же лондонским господам иметь другое мнение?
 Саманта вздохнула.
 – Хотела бы я, чтобы мы выглядели не так провинциально. Было бы хорошо, если бы кое-что из нарядов, для пошива которых с нас вчера сняли мерки, было готово уже сегодня. Тетя Агги все-таки душка, какой бы чопорной и несносной она ни выглядела, если настояла на том, чтобы нам заказали столько новых платьев! Правда же? Я бы ее обняла и расцеловала, да только она этого все равно не поймет. Интересно, дядя Перси хоть раз ее… Впрочем, не важно. – Саманта рассмеялась, добавив:
 – К следующей неделе, надеюсь, прогулочные платья, из той голубой ткани, такой красивой – помнишь? – будут готовы.
 – Не знаю, – с сомнением проговорила Дженнифер, – прилично ли этим господам было с нами заговаривать. По-моему, было бы более вежливо с их стороны только приподнять шляпы и проехать мимо.
 Саманта снова засмеялась.
 – Тот темненький был очень ничего. Пожалуй, не хуже лорда Керзи, хотя и совсем на другой манер. Но мне больше по душе пришелся его компаньон. Он так сладко улыбался и не был похож на черта, как тот, смуглый.
 Дженнифер не стала бы утверждать, что темноволосый господин был так же красив, как Лайонел. Слишком уж он был черен и смугл, да и вел себя чересчур дерзко. Его глаза буквально пронзали ее насквозь. Казалось, он не только раздел ее взглядом, но и добрался до самой души. К тому же он смотрел только на нее все время разговора, даже не пытаясь делать вид, что делит свое внимание поровну между ней и Самантой, что, с точки зрения Дженнифер, было проявлением если не бесстыдства, то невежливости. Наверное, они встретили одного из тех беспутников, о которых в городе ходили самые неприличные слухи.
 – Да уж, – медленно проговорила Дженнифер, – он и впрямь похож на черта. В той же мере, в какой лорд Керзи напоминает ангела. Ты совершенно верно отметила, Саманта, что они – полная противоположность друг другу. Этот господин имеет внешность Люцифера, тогда как Керзи – ангела.
 – Ангел Гавриил, – со смехом заключила Саманта, – и дьявол Люцифер. – Затем, поиграв зонтиком, продолжила:
 – Знаешь, эта прогулка оказалась на редкость удачной, несмотря на требования тети Агги, чтобы мы до следующей недели и носу не показывали там, где можно встретить кого-нибудь из высшего общества. Два господина пожелали нам доброго дня, и я готова взлететь от счастья, несмотря на то что один из них похож на черта. Красивого черта, должна заметить. Тебе-то, конечно, не придется ждать до следующей недели. Завтра утром к нам пожалует лорд Керзи.
 – Да, – словно очнувшись от сна, встрепенулась Дженнифер.
 Действительно, сегодня утром стало известно о том, что лорд Керзи приехал в Лондон и намеревается нанести визит ее отцу и ей самой.
 Иногда так трудно заставить себя помнить о том, что тебе двадцать лет и ты дама из общества. Трудно уследить за тем, чтобы пальцы сами радостно не вращали ручку зонта, а ноги не начинали приплясывать. Завтра она увидит Лайонела. Завтра, возможно, помолвка будет объявлена официально.
 Завтра. Когда же оно наступит?




 Глава 2


 Леди Брилл, приходящаяся Дженнифер и Саманте теткой – тетя Агата, – была всего лишь вдовой баронета и сестрой виконта, но при этом умела выглядеть величественной и неприступной настолько, что ей могла бы позавидовать герцогиня. За долгие годы жизни в столице она досконально узнала все правила игры в свете и на практике изучила его законы. Использовав тонкую лесть и мягкую вкрадчивую настойчивость, леди Брилл добилась, что уже к раннему утру, всего лишь спустя ночь после того, как мадам Софи сняла мерки с мисс Дженнифер Уинвуд и мисс Саманты Ньюмен, для первой из них было готово бледно-зеленое утреннее платье, которое доставила в дом помощница мадам Софи. Портниха настояла на примерке, желая быть уверенной в том, что платье сидит великолепно и не требуется никаких переделок.
 Дженнифер необходимо было выглядеть наилучшим образом во время первого официального визита к ней виконта Керзи.
 Она должна быть скромной и сдержанной, такой, как положено быть леди. Это внушала себе Дженнифер, перебирая дрожащими от волнения руками несуществующие морщинки и складки. Сердце ее трепетало. Она дышала так, будто только что пробежала милю вверх по склону холма. Саманта заглянула в гардеробную, чтобы сообщить, что граф и графиня Рашфорд и виконт Керзи уже приехали.
 – Ты отлично выглядишь, – сказала она, глядя на кузину со смешанным чувством восхищения и зависти. – Дженни, скажи, каково это? Что ты чувствуешь, зная, что вот-вот должна встретиться с будущим мужем?
 Что она чувствовала? Будто ноги ее налились свинцом. Если бы она утром в состоянии была что-то съесть, то ее, наверное, стошнило бы. Впрочем, тошнота и так подступала к горлу.
 – Ты думаешь, надо было отрезать волосы? – спросила Дженнифер, не зная, что сказать. Из зеркала на нее смотрела уверенная в себе леди, способная говорить вполне внятно; она с трудом верила тому, что видит. – На мой взгляд, они и впрямь слишком длинные, хотя тетя Агги говорит, что короткие волосы в моде на сезон, не больше.
 – По-моему, у тебя очень даже элегантная прическа, – сказала Саманта, – а эти две свободные прядки – просто прелесть. Знаешь, я думала, ты будешь плясать от возбуждения.
 – Как же! Я ног не могу оторвать от пола. Саманта, мы виделись почти год назад, мельком, пробыли вместе минут пять, а наедине вообще никогда не оставались. Что, если он передумал? Что, если он вообще никогда не хотел этого брака? Наши отцы договорились несколько лет назад, не спрашивая нашего согласия. Я никогда не была против, а как Керзи?
 Дженнифер побледнела. Она вся трепетала от волнения.
 Саманта прищелкнула языком и посмотрела на потолок.
 – Мужчин никто не принуждает жениться, Дженни. Женщины – другое дело. У нас вообще редко спрашивают, чего мы хотим. Такова жизнь, и тут уже ничего не поделаешь. Если лорд Керзи против этого брака, он мог бы давно сказать об этом. Не говори глупостей. Это у тебя от волнения. Раньше что-то ты не высказывала никаких сомнений.
 Но это не значит, что у нее их не было. Просто она прятала их глубоко, сама забывая об их существовании. Как часто она боялась, что мечты обернутся ничем. Не сбудутся, и все тут. Дженнифер даже не пыталась представить, что она будет делать, если все так и случится. Жизнь ее сразу потеряет смысл, в сердце появится пустота, болезненная и страшная. Но… Керзи был уже здесь. Сейчас, в эту самую минуту, он ждал ее внизу.
 – Если меня не пригласят в гостиную прямо сию же минуту, я рухну на пол, – проговорила Дженнифер, с силой сжав пальцы в кулак и столь же резко разжав их. – Может, это всего лишь визит вежливости? Как ты думаешь? Наверное, они должны нанести нам несколько визитов, прежде чем подойти к существу дела, не так ли? Представляю, какой дурой я буду выглядеть в их глазах: разодетая в пух и прах ради обычного утреннего приема… Скорее всего леди и лорд Рашфорд и Лай… их сын будут надо мной смеяться, когда останутся одни. Если бы он пришел ради этого, то не стал бы брать с собой маму и папу, ведь так?
 Саманта опять со скучающим видом посмотрела на потолок, но на этот раз ей не пришлось утешать подругу, поскольку в дверь постучали и дворецкий объявил, что мисс Уинвуд ждут внизу, в гостиной.
 Дженнифер сделала глубокий вдох, обнялась с кузиной и пошла к гостям. Спускаясь по лестнице, она крепко держалась за перила, молясь о том, чтобы ноги не слушались ее и сердце не выпрыгнуло из груди.
 Итак, она вот-вот увидит его. Такой ли он, каким она его помнила? Будет ли он доволен тем, как она выглядит? Сможет ли она вести себя так, как полагается солидной двадцатилетней даме?
 При появлении Дженнифер три джентльмена, находящихся в гостиной, одновременно встали с кресел. Дама осталась сидеть. Дженнифер сделала изящный реверанс, поздоровавшись с отцом, затем,.после того как отец представил ее гостям, поприветствовала графа и графиню Рашфорд. Граф был все таким же крупным, каким она его запомнила. В его облике еще сильнее проступило нечто от хищника, нечто угрожающее. Саманта не раз говорила, что сын его точь-в-точь похож на отца и когда-нибудь станет его копией, но Дженнифер так и не смогла найти между ними хотя бы приблизительное сходство. Лайонел никогда не сможет превратиться в нечто столь… малопривлекательное. Графиня была бесформенной и рыхлой дамой с плоским невыразительным лицом. Удивительно, как у таких ничем не примечательных людей мог родиться столь красивый сын!
 Граф поклонился Дженнифер, оглядывая девушку с головы до пят, и при этом беззвучно шевелил губами, так, словно она была живым товаром, выставленным на продажу, и он приценивался к покупке. Впрочем, во взгляде графа Дженнифер прочла одобрение. Графиня подбадривала девушку улыбкой и даже поднялась с места для того, чтобы обнять и прикоснуться щекой к ее щеке.
 – Дженнифер, дорогая, – проговорила она, – ты все такая же хорошенькая. Какое миленькое платье.
 И только затем отец указал ей на третьего господина, находящегося в комнате. Дженни повернула голову в нужном направлении. Вежливо присев перед виконтом Керзи, она посмотрела ему в глаза. С тех пор как пять лет назад Керзи пообещали ей в женихи, Дженнифер видела его всего лишь несколько раз, и всегда перед очередной встречей ее охватывала тревога: так ли он великолепен, как в последний раз? Но Керзи представал перед ней еще краше и сейчас не обманул ее ожиданий.
 Виконт Керзи был не только красив и элегантен. Он был… совершенен. В лице его не было ни одной черты, которую хотелось бы как-то подправить. По крайней мере Дженнифер видела его таким. Этот серебристый оттенок волос, эти голубые глаза с тем же серебристым отливом, этот чеканный профиль… Фигура лорда Керзи отличалась редкой пропорциональностью. И как всегда, он был изысканно, по последней моде одет.
 Лорд Керзи поклонился, окинув Дженнифер взглядом. Тем самым, который Саманта называла холодным. Сейчас он произвел на девушку двойственное впечатление. Она почувствовала себя неловко. Он не улыбнулся, как и не улыбался потом, роняя ничего не значащие вежливые фразы. Но, думала Дженни, ведь и она не улыбается тоже. Несомненно, и она держится чопорно. При сложившихся обстоятельствах трудно вести себя свободно и раскованно. Она сидела на краешке стула, напряженно выпрямив спину, произнося дежурные реплики и каменея под оценивающими взглядами семьи Рашфорд.
 Через несколько минут Дженни окончательно утвердилась в мысли, что это всего лишь обычный визит вежливости. Глупо было придавать ему такое большое значение. Ее извиняло лишь то, что они слишком давно не виделись. Теперь она хотела одного – чтобы внешний вид и поведение не выдали ее чувств. Иначе ее сочтут жалкой провинциалкой.
 И тут отец неожиданно поднялся с места.
 – Я хочу показать вам новые поступления в моей библиотеке, Рашфорд. Те, о которых я упоминал на прошлой неделе. Это займет всего лишь несколько минут.
 – С удовольствием посмотрю, – ответил граф и направился вслед за отцом к двери. – К несчастью, моя библиотека давно не видела новинок. Надо будет на сей счет серьезно поговорить с моим секретарем.
 Графиня тоже встала со словами:
 – А я несказанно рада увидеть очаровательную леди Брилл. Дженнифер, милая, не могла бы ты ненадолго развлечь разговорами моего сына?
 Улыбнувшись на прощание, графиня вышла из гостиной, оставив молодых наедине.
 Дженнифер в очередной раз расписалась в собственной глупости, убедившись, что все же ошиблась относительно дали визита Рашфордов. Страх подступал к горлу. Но, опустив взгляд на руки, покоящиеся на коленях, Дженни с радостью отметила, что они никак не выдают ее состояния.
 Виконт Керзи встал, как только за родителями закрылась дверь. Дженни впервые осталась с будущим мужем наедине, и это тревожило и даже пугало ее. Она подняла взгляд и увидела, что он смотрит на нее сверху вниз.
 – Вы очень милая, – сказал виконт. – Надеюсь, вам нравится в столице?
 – Спасибо, – ответила Дженнифер, порозовев от удовольствия, хотя тон, каким был сделан комплимент, был весьма сдержан. – Мы приехали два дня назад и всего лишь раз выходили на прогулку – вчера после полудня, в парк. Но я думаю, что мне понравится Лондон, милорд.
 Внезапно Дженнифер осознала, что настал тот самый момент, которого она так долго ждала.
 – Вы воспринимаете брак как обременительное обязательство? – вдруг спросил Керзи. – Он был вам навязан, когда вы были слишком молоды, чтобы отвечать за свои чувства. Хотели бы вы ощутить себя свободной в выборе сейчас, будучи взрослой и находясь здесь, в Лондоне, во время сезона? Хотели бы вы принимать ухаживания других джентльменов? Нет ли у вас ощущения, что вас загнали в ловушку?
 – Нет! – поспешно ответила Дженни и почувствовала, что краснеет. – Я ни на секунду не пожалела об этом, милорд. Помимо того, что я целиком доверяю отцу в устройстве моего будущего, я… – «влюбилась в вас с первого взгляда». Она чуть было не произнесла эти слова вслух, – нахожу, что этот брак отвечает и моим склонностям.
 Керзи слегка поклонился.
 – Я должен был спросить, – сказал он. – Вам ведь тогда было всего пятнадцать лет, а мне уже исполнилось двадцать, так что для меня условия были несколько иными.
 Прежние опасения, сомнения и тревоги вновь нахлынули на Дженни. Не сожалеет ли он о том, на что согласился пять лет назад? Не ждал ли от нее другого ответа на свои вопросы? Не надеялся ли, что она даст ему шанс отказаться от брака, заботясь будто бы о ее чувствах? Он так ни разу и не улыбнулся. В отличие от нее, Дженнифер.
 – Но может быть, – с запинкой начала она, – этот брак будет обузой для вас, милорд?
 На этот раз свинцом налились не ноги, а сердце. Скорее всего так и есть, думала Дженни. Ведь он так хорош собой, так богат и такой… светский. Зачем ему она – далеко не юная провинциальная девица?!
 Какое-то время виконт смотрел поверх ее головы, улыбаясь одними уголками губ. Затем он подошел к Дженни и взял ее правую руку в свою.
 – Я желал этого брака уже тогда, когда о нем только зашла речь. Мне было приятно видеть в вас мою будущую невесту и приятно видеть моей невестой сейчас. Я ждал момента, когда смогу сделать вам официальное предложение. И вот он наступил. Окажете ли вы мне честь, выйдя за меня замуж?
 Все сомнения мгновенно улетучились. Дженнифер смотрела в голубые глаза жениха и думала о том, что вот он, самый счастливый миг в ее жизни: Лайонел стоит рядом с ней, совсем близко, и держит ее за руку. Он смотрит ей в глаза и просит стать его женой. А когда он улыбнулся, обнажив ровные белоснежные зубы, уже ни о какой холодности по отношению к ней, Дженнифер, не могло быть и речи. Она почувствовала приятное тепло в груди. Страх пропал, и на смену ему пришло чувство радостного возбуждения. Дженни любила его.
 – Да, – сказала она. – О да, милорд.
 Она поднялась, сама не зная для чего, повинуясь внутреннему голосу.
 – Тем самым вы делаете мое счастье полным, – ответил Керзи и поднес ее руку к губам.
 Дженнифер вспыхнула, осознав, насколько неуместным был ее порыв. Оставалось надеяться, что Лайонел не догадался, чего она ждала, вставая.
 Он вел себя как истый джентльмен. Осторожно отпустив ее руку, он поклонился и сказал:
 – Вы сделали меня счастливейшим из смертных, мисс Уинвуд.
 Она хотела, чтобы он называл ее Дженнифер, а она его – Лайонелом, как давно уже звала в мечтах. Но вдруг такое предложение покажется ему нескромным и преждевременным? И тут она подумала о том, что скованность и формальность их общения – всего лишь результат смущения! Для мужчины попросить руки женщины куда сложнее, чем женщине принять предложение. Роль женщины пассивна, в то время как мужчине надлежит действовать. Дженнифер мысленно поменялась ролями с Керзи. Она попыталась представить, что испытывала бы утром, если бы ей надлежало проявить инициативу и произнести те самые слова. Дженнифер сочувственно улыбнулась Керзи.
 – Я очень рада этому, милорд, – сказала она, – и готова посвятить свою жизнь тому, чтобы вы были счастливы со мной.
 Беседа прервалась, так как в салон вернулись родители. Никто из них не скрывал выжидательных взглядов. Дженнифер пребывала в эйфории, не думая ни о чем, кроме того, что наконец обрела уверенность в счастливом будущем. Официальное предложение сделано, и их браку с Лайонелом уже ничто не мешает.
 Они поженятся в конце июня. А пока будут вместе ходить в театр, появляться на балах, обедах, концертах, гулять в парке, но все, разумеется, должно быть в рамках приличий. Через месяц состоится официальная помолвка с дарением кольца и всеми прочими атрибутами. В честь помолвки будет дан роскошный бал в особняке графа Рашфорда. И еще через месяц молодые вступят в законный брак.
 Итак, остается два месяца – и Дженнифер станет виконтессой Керзи, женой Керзи. А за два месяца она должна привыкнуть к нему. Подружиться. А затем навеки стать его спутницей, матерью его детей.
 Все это походило на сказку. Дженнифер чувствовала себя на седьмом небе, поглядывая на Лайонела, пока их отцы беседовали о чем-то. Он тоже смотрел на нее. Серьезно, без улыбки. Как раньше, до предложения. Эти два месяца послужат исчезновению неловкости, которая чуть-чуть испортила сегодняшнее утро. Ровно настолько, чтобы счастье нельзя было назвать абсолютным. Впрочем, неловкость – дело обычное и вполне понятное; предложение руки и сердца даже при самых благоприятных обстоятельствах редко обходится без определенной напряженности.
 Теперь все позади. С каждым днем им будет легче и лучше друг с другом, и к концу второго месяца счастье будет полным. И целая жизнь впереди.
 Дженни ликовала: она любила и была любима самым красивым мужчиной в мире. Он вновь поцеловал ей руку при прощании. Граф сделал то же самое, а графиня обняла Дженни и даже смахнула пару слезинок.
 Едва отец с несколькими напутственными словами отпустил Дженнифер, она, перепрыгивая через ступени, бросилась наверх, к Саманте. Ее желание поделиться с кем-то радостью было так естественно.


* * *

 Граф Торнхилл взял за правило приезжать в парк в тот час, когда там собиралась светская публика. На этот раз его сопровождали двое – сэр Альберт Бойл и их общий приятель лорд Фрэнсис Неллер.
 В парке было многолюдно, но вопреки собственным, ожиданиям Торнхилл почти не испытывал смущения. Многих мужчин он уже успел повидать накануне в «Уайтсе» и убедился, что никто не придавал большого значения слухам. В их кругу многое прощали виновнику скандала, если тот был одного с ними пола.
 Некоторые из дам, большей частью в возрасте, знали его и всем своим видом показывали, что дадут ему немедленный отпор, предоставь он им такую возможность. Впрочем, все они были слишком хорошо воспитаны, чтобы устраивать сцены. Но большинство дам были ему не знакомы, что совсем неудивительно, ведь прошло немало времени с тех пор, как он в последний раз был в Лондоне.
 Все проходило, в общем, неплохо, и Гейб уже уверился в том, что правильно поступил, решив вначале посетить Лондон и только потом поехать в поместье. Если бы он сделал наоборот, то публика утратила бы к нему всякий интерес и он стал бы для них чем-то вроде заплесневелого сухаря – залежавшиеся новости перестают быть лакомым кусочком, чтобы смаковать его с удовольствием.
 – Как жаль, – сказал сэр Альберт, окидывая взглядом гуляющих, – нигде ее не видно. Вернее, их.
 Знаешь, Фрэнк, она самая аппетитная из блондинок, на которых мне доводилось положить глаз. А ее компаньонка обладает ножками, которые вскружили голову Гейбу. Он представлял, как она обхватит его ногами и… Что-то в этом роде. Но, увы, ни той ни другой здесь нет.
 Лорд Фрэнсис расхохотался.
 – Надеюсь, он ей об этом не сказал. Может, в Швейцарии этот способ ухаживания считается нормой, но англичанка подняла бы такой шум, что ему, бедолаге, пришлось бы целый месяц встречаться на рассвете с дядюшками, братьями и прочими родственниками леди, вызывающими его на дуэль каждый по очереди. Так что избави Бог тебя, Гейб, от такой ошибки.
 – Я попридержу свои мысли при себе, – сказал граф, усмехаясь. – Я и так сглупил, поделившись ими с Берти. В любом случае девушки уже, наверное, приглашены куда-нибудь сегодня. Или, что тоже возможно, они еще не представлены обществу. Чем еще можно объяснить их вчерашнюю уединенную прогулку?
 Но по правде сказать, Гейб тоже надеялся их увидеть, особенно рыженькую. Удивительно, но она ему снилась ночью и во сне говорила ему, что он должен ехать домой, что там его место.
 Улыбка сама собой сползла с лица, и граф даже пропустил какую-то остроумную реплику лорда Фрэнсиса, так рассмешившую Альберта. «Верно, – думал Гейб. – Все верно?»
 Для приезда в Лондон у него была еще одна причина, о которой он даже себе признавался неохотно. Гейб не был суеверен, но тут что-то словно подталкивало его. Он испытывал странное возбуждение и восторг. Будто здесь, в городе, его ждала судьба. И теперь он решил, что предчувствие его не обмануло. Он оказался в нужное время и в нужном месте.
 Граф Торнхилл знал, что однажды он столкнется с бывшим любовником Кэтрин. Конечно, обычаи вызывать обидчика на дуэль, чтобы влепить ему пулю в лоб, давно канул в Лету, и тем не менее Гейб жаждал мести. Отец его умер, он стал главой семьи, которая была обесчещена. Кроме того, ему нравилась Кэтрин, иначе он не стал бы тратить на нее два года из своей жизни. Не будь она женщиной, достойной уважения, ей пришлось бы одной пережить все тяготы случайного романа. Но даже несмотря на поддержку Гейба, в душе Кэтрин осталась глубокая рана. Да, она очень любила свою маленькую дочь и сейчас жила только ради нее, но еще не раз придется ей почувствовать, как нелегко одной воспитывать ребенка, когда вся ответственность ложится на мать.
 Для так называемого отца никаких проблем не существовало: он получил свою долю удовольствия и исчез.
 Самое меньшее, что можно было сделать, как уже давно решил для себя граф Торнхилл, – это известить негодяя о том, что ему, Гейбу, известна правда.
 Вот сейчас он прогуливается верхом по аллеям парка, галантно кланяясь знакомым. Заметив даму в фаэтоне, он снял перед ней шляпу и, сверкнув белозубой улыбкой, поцеловал руку. Сама беззаботность. Каков негодяй! Гейб зажмурился, представив, как эти белые зубы вылетают из кровавого рта, разбиваясь о мощный кулак.
 – Вы перегородили дорогу, Гейб, – заметил лорд Фрэнсис.
 – Что? О, простите.
 Между тем бывший любовник Кэтрин, еще улыбнувшись на прощание леди в фаэтоне, поехал дальше, в менее людную часть парка.
 – Я ненадолго вас оставлю: мне надо кое с кем поговорить.
 Не дожидаясь ответа от спутников, Гейб, лавируя между пешеходами и всадниками, поспешил вслед за ловеласом.
 – Керзи, – окликнул он всадника, когда тот мог его услышать, – какая приятная встреча!
 Виконт Керзи развернулся, недовольно сдвинув брови, но затем красивое лицо его прояснилось и он с улыбкой сказал:
 – А, это вы, Торнхилл. Вернулись в Англию, как вижу. Соболезную по поводу кончины вашего отца. Это тяжелая утрата.
 – Отец болел несколько лет, – ответил граф. – Мы были готовы к его смерти. Ваша дочь, виконт, будет, как вы, блондинкой, хотя на теперешний момент у нее не так много волос. Кстати, вы знали, что у вас родилась дочь, а не сын? Полагаю, это к лучшему, особенно если ребенок не может быть заявлен как наследник.
 Граф с интересом наблюдал, как голубые глаза Керзи подернулись дымкой, так, будто закрылись шторы.
 – О чем это вы? – холодно и одновременно запальчиво спросил виконт.
 – Леди Торнхилл сейчас неплохо устроена в Швейцарии вместе с дочерью, – сказал граф, – и я думаю, там она быстрее сможет оправиться от потрясения и набраться сил, телесных и душевных, чтобы жить дальше. Хотя, как мне кажется, вы не очень-то жаждете узнать о ней что-нибудь.
 – С чего бы мне интересоваться ее судьбой? – хмуро спросил лорд Керзи. – Я видел Кэтрин всего лишь раз или два, когда навещал дядю во время болезни. Полагаю, именно вам, Торнхилл, следует заботиться о благополучии дамы, не так ли?
 Граф усмехнулся.
 – Думаю, нет смысла продолжать обмениваться любезностями. Я не намерен швырять вам в лицо перчатку. Достаточно того, что вы до конца дней будете знать о том, что мне известна ваша тайна. И если мне представится возможность отплатить вам, Керзи, не сомневайтесь, я ею воспользуюсь. Доброго вам дня.
 Граф Торнхилл дотронулся рукой до полей шляпы и, развернув коня, неторопливо поехал прочь.
 Но вопреки ожиданиям он не чувствовал удовлетворения от состоявшегося разговора. Вряд ли этот негодяй будет мучиться угрызениями совести.
 А ведь его отец был обманут этим человеком, мачеха – обесчещена, ребенку предстояло вырасти, не зная имени настоящего отца, и сам он, Гейб, лишился репутации порядочного человека.
 Душа графа жаждала мести.
 Впервые Торнхилл испытал настоятельную потребность унизить Керзи за ту боль, которую тот причинил ему. Пусть помучается. Он того заслужил. Но открыть свету правду о том, кто истинный виновник скандала с Кэтрин, Гейб не считал возможным. Надо было найти иной путь морального уничтожения виконта Керзи.
 И Гейб решил, что он обязательно его найдет и будет тверд до конца.




 Глава 3


 Несмотря на то что он, так сказать, разбил лед отчуждения, появившись перед светом во время прогулок в парке, прошло две недели, прежде чем граф Торнхилл сделал свой первый официальный визит. Он долго размышлял о том, не вернуться ли домой. В конце концов, он доказал самому себе и окружающим, что не боится предстать перед обществом, считавшим его негодяем высшей пробы. Кроме того, он встретил Керзи и сказал ему то, что хотел сказать. Не поставить ли на этом точку? Нет, решил Торнхилл, рано останавливаться на достигнутом: выезжать верхом в «модные часы» не то же самое, что посещать балы и приемы.
 Торнхилл принял решение ехать на бал, тем более что выбор имелся богатый. Создавалось впечатление, что титул и состояние имели для лондонской публики куда больший вес, чем порядочность. Каждая хозяйка дома стремилась заполучить к себе в гости как можно больше неженатых состоятельных мужчин. На то он был и сезон, чтобы юные дочери, племянницы и внучки нашли своих суженых и благополучно вышли замуж. Габриэль Торнхилл, двадцати шести лет от роду, холостой, титулованный и очень богатый, подходил для этого как нельзя лучше.
 Торнхилл выбрал бал, устраиваемый виконтом Нордалом на Беркли-сквер, по той простой причине, что туда же собирались сэр Альберт Бойл и лорд Фрэнсис Неллер. У Нордала были дочь и племянница, которых надлежало вывести в свет. Эту роль взяла на себя сестра виконта леди Брилл. По слухам, она была настоящей фурией. Что с того, думал про себя Гейб, подъезжая в карете к Беркли-сквер. Его пригласил хозяин дома, и если леди Брилл отвернется от него, то он оденется в броню холодной надменности и ответит ей презрительной насмешкой. Для Гейба, с его острым умом и наблюдательностью, это ничего не стоит.
 – Что из себя представляют эти девушки? – спросил он сэра Альберта, когда тот подсел к нему в карету. – Они хорошенькие? Трудно будет Нордалу сбыть их с рук?
 Сэр Альберт пожал плечами.
 – Я их никогда не видел. Должно быть, на этой неделе они были представлены ко двору, а сегодня у них первый бал. Хотя, Гейб, готов поспорить, что они не блещут красотой. Сейчас ведь как? Что ни горничная – то красотка, что ни леди – так схожа с лошадью.
 Граф усмехнулся.
 – Ты несправедлив к дамам, Берти. Может, наша внешность им тоже не по нраву. Да и важнее, наконец, то, что у человека внутри, а не снаружи.
 Сэр Альберт презрительно скривил губы.
 – Важно то, что в кошельке у их папаш. Если он толст, тогда действительно не важно, какова девица на вид.
 – А ты стал законченным циником, мой дорогой, – отметил граф, когда его карета остановилась в конце вереницы экипажей, заполнявших Беркли-сквер.
 Ярко освещенный холл был уже полон гостей. Граф не мог не заметить нескольких наведенных в его сторону лорнетов, злобного шепота и нервного обмахивания веерами, вызванных его появлением. Но открыто никто не посмел выразить враждебность.
 Виконт Нордал, стоявший первым в цепочке встречающих, был весьма любезен, леди Брилл также приветливо поклонилась гостю. Среди собравшихся лорд Торнхилл заметил двух девиц в белом. Это означало, что они не замужем и этот бал для них первый.
 Позже он узнал девушку, стоящую рядом с леди Брилл, ту самую, что олицетворяла собой английский тип красоты. Она буквально искрилась весельем, а ее золотистые кудряшки, казалось, излучали свет. Юная леди была напрочь лишена жеманства и притворства, чем часто грешат девушки ее возраста, стремящиеся выглядеть серьезнее и солиднее. Это была Саманта Ньюмен.
 Граф Торнхилл поклонился ей, пробормотав какие-то банальные слова, тогда как взгляд его нетерпеливо искал вторую девушку. А, вот и она!
 Такая, какой она ему снилась. На сей раз воображение не сыграло с ним злой шутки и он нисколько не приукрасил ее в своих мечтаниях. Гейб был высоким мужчиной, но ее янтарные глаза оказались на уровне его подбородка. И роскошная копна темно-рыжих волос, тогда, в парке, спрятанная под шляпкой, сейчас сияла во всем великолепии: волосы пышными кудрями падали на плечи, вились у висков. И фигура у нее была такой же прекрасной, как во сне, хотя Гейб и не мог оторвать взгляда от ее лица, чтобы полюбоваться ею. А все вместе создавало ощущение праздника жизни; даже белая одежда смотрелась на ней так, будто белый был цветом обольщения!
 Он поцеловал ей руку, пробормотав что-то насчет того, что она обворожительна, еще раз пристально заглянул ей в глаза, чтобы убедиться в том, что она его узнала, и продолжил свой путь в зал. Теперь он знал, что его пассия – дочь виконта Нордала, Дженнифер Уинвуд.
 – Ну что же, Берти, – заметил Гейб, приставив, к глазу лорнет и обводя взглядом публику, – ты должен мне пять фунтов. На этот раз лондонский сезон предлагает нам по крайней мере двух хорошеньких невест.
 – Я уже было совсем убедил себя в том, что эти леди в парке нам привиделись. Признаюсь, Гейб, я сражен наповал.
 – Готов поспорить, что тебя сразила блондинка. Я намерен танцевать с другой. Тут и поглядим, пригласили меня сюда в качестве декорации благородного происхождения или все же мне дозволят приударить за одной из достойных дочерей светского общества.
 – Ставлю пять фунтов на то, что тебе не только дадут познакомиться с ней поближе, но и всячески станут поощрять и подбадривать. Я легко отыграю свои деньги.
 – Смотри, – сказал граф, – Неллер идет сюда. Весь в сиреневом и благоухает, как сирень. Фрэнк, ты ли это? Какой денди! Надеешься очаровать всех присутствующих дам? Смотри не переоцени силы.


* * *

 Две недели перед аудиенцией при дворе прошли не только в приятных хлопотах, но и в весьма ответственных приготовлениях. Поэтому с поставленной задачей Дженнифер справилась блестяще: она не оступилась, кланялась тогда, когда это было необходимо, и с достоинством отвечала на вопросы. Наградой за пройденное испытание девушке виделся бал. Даже сама подготовка к балу доставляла ей огромное удовольствие. Дженни с Самантой участвовали в выборе приглашенных, хотя, по правде сказать, руководила всем этим тетя Агата, а они соглашались с теми именами, которые предлагала она, и отклоняли те, которые, по мнению леди Брилл, не подходили. Что уж говорить о таких приятных моментах, как покупка и шитье новых нарядов, выбор причесок и украшений.
 Не обошлось и без разочарований. Весь цвет общества, истосковавшись за зиму, с головой бросился наслаждаться жизнью. А Дженнифер и Саманта вынуждены были довольствоваться редкими прогулками в парке и ждать, пока не наступит время их первого бала, после которого и им позволено будет вкусить радостей жизни. Саманта все время причитала, что такое положение вещей даже на самую жизнелюбивую девушку способно нагнать тоску.
 Дженнифер тоже было о чем переживать. Виконт Керзи однажды приехал к ним на чай. Всего лишь раз за две недели! Да не один, а с матерью, и те полчаса, что он находился на Беркли-сквер, все они: Керзи и его мать, Саманта, Дженнифер и тетя Агата – сидели в одной комнате и общались. Только перед уходом Керзи улыбнулся ей и поцеловал руку.
 Этот единственный визит ознаменовал ее новое положение официально обрученной с лордом Керзи. Честно говоря, Дженнифер считала, что обрученные могут встречаться чаще и иногда бывать наедине, но, наверное, Керзи поступал согласно требованиям хорошего тона, о которых она, Дженнифер, просто не знала.
 Но вот наступил долгожданный вечер. Дженнифер так волновалась, что боялась, как бы ей не стало плохо. Понимая, что для двадцатилетней особы ведет себя непростительно, Дженнифер ругала себя на все лады и чуть ли не презирала за слабость, но от этого ей становилось только хуже. Наконец, отчаявшись, она решила, что притворяться бессмысленно: если ей не суждено вести себя солидно, пусть все видят, как она волнуется.
 Казалось, на бал съехался весь лондонский свет. Нарядные господа и дамы проходили мимо нее, стоявшей в ряду встречающих. Юные девушки, так же как они с Самантой, были одеты в белое, на дамах высшего света были роскошные платья, дополненные тюрбанами с покачивающимися на них страусовыми перьями. Мужчины постарше любезно улыбались, произнося цветистые комплименты, молодые люди бормотали какие-то ничего не значащие слова и смотрели оценивающе на девушек в белом. Дженнифер теперь поняла, почему эти балы называются ярмарками невест, и не без некоторого превосходства отметила про себя, что она в ней участия не принимает. Ведь лорд Керзи приехал пораньше и уже просил ее о том, чтобы первый танец принадлежал ему, и теперь имел на это полное право.
 Дженнифер почти никого не знала из гостей. Раскланялась с дамами, побывавшими, как и она, в королевской гостиной, с друзьями отца, приходившими к нему в течение тех недель, что она жила в Лондоне, да еще увидела молодых господ, которые встретились им с Самантой в парке на следующий день после приезда.
 Один из них, кажется, ее узнал. Тот самый, которого Саманта назвала дьяволом. Он был смугл, очень высок и даже одеждой отличался от остальных мужчин в зале. На нем были черный сюртук, жилет и бриджи, но его рубашка и шейный платок ослепляли белизной. Если Лайонела представить в образе архангела Гавриила, то этот – воплощенный Люцифер.
 Он представился графом Торнхиллом. Его манеры аристократа, очевидно, титул и состояние позволяли ему чувствовать себя выше остальных. Он дерзко и пронзительно смотрел ей прямо в глаза, как и тогда, в парке. Хорошо, что в зале присутствовал ее Керзи и об их помолвке вскоре будет объявлено. Этот Торнхилл заставлял чувствовать Дженни несколько… неуютно.
 Следом за графом в потоке гостей шел его друг, тот самый, что сопровождал его в парке. Сэр Альберт Бойл приветливо улыбнулся, поклонился и пришел в зал. Но вскоре Дженни забыла о знакомцах, поскольку здесь были и другие джентльмены, в первую очередь виконт Керзи, который, конечно же, затмевал собой всех прочих. Ей казалось, что весь свет бального зала направлен лишь на него одного, тогда как все остальные мужчины остаются в тени.
 Наверное, узнай Керзи о том, каким Дженнифер видит его, он счел бы ее фантазию если не пошлой, то смешной. Наконец виконт подошел к ней и, взяв за руку, первым повел на танец. Вслед за ними двинулись Саманта с лордом Грэмом, одним из молодых друзей отца. Но Дженнифер уже никого не замечала, кроме своего жениха.
 Керзи был весь в льдисто-голубом, серебристом и белом. Даже волосы его чуть отливали платиной. Он был так красив, что у Дженнифер захватывало дух. Как долго она ждала этого момента!
 – Вы сегодня удивительно милы, – сказал он, дожидаясь, пока танцующие займут свои места.
 – Благодарю, милорд.
 Дженнифер вовремя прикусила язык – ей так хотелось вернуть ему комплимент. Как только это могло прийти ей в голову! Они все еще так далеки друг от друга. Не беда, теперь они будут встречаться каждый день, и настанет время, когда она перестанет бояться совершить неловкость.
 А пока Дженнифер испытывала в присутствии жениха благоговейный страх и презирала себя за это. Она чувствовала себя чудовищно провинциальной и неуклюжей. Это, быть может, приличествовало шестнадцатилетней девице со школьной скамьи, но для леди двадцати лет… Она изо всех сил старалась выглядеть солидно и достойно, и, кажется, ей удалось убедить в этом окружающих. Надо жить настоящим, сказала она себе, и радоваться тому, что имеешь, а все, о чем мечтается, еще придет. В свое время.
 Первые па танца, традиционно открывающего бал, они проделали молча. Дженнифер отчасти была даже рада этому обстоятельству. Можно было сосредоточиться на движениях. Дженнифер неплохо танцевала, но сегодня был особенный день: никогда еще ей не доводилось открывать бал, танцуя среди такого количества гостей, да еще таких именитых! К тому же разговаривать было бы затруднительно, потому что им с Керзи то и дело приходилось расходиться, так как в танце постоянно менялись партнеры.
 По мере того как Дженнифер осваивалась в непривычном окружении, она чаще стала отрывать глаза от пола и смелее посматривать на публику. Все эти разодетые господа собрались здесь в ее честь. Стоило подумать об этом – и голова начинала слегка кружиться от восторга. Наконец сбываются ее мечты! Она в Лондоне, танцует со своим женихом. О помолвке официально объявят через две недели, а через шесть она станет женой лорда Керзи.
 Интересно, все ли знают об этом? Наверное, все. В таком городе, как Лондон, никакую тайну долго не скрыть, а из их будущей свадьбы, похоже, никто и не делал секрета.
 Дженнифер робко взглянула на своего кавалера, своего бога, прекрасного в своем совершенстве, и подумала о том, как, должно быть, завидуют ей присутствующие на балу дамы.
 Ее взгляд поверх плеча Керзи скользнул по залу, и тут ей бросилось в глаза некое несоответствие. Что-то, вернее, кто-то выпадал из общей картины, нарушая ее стройность. То был граф Торнхилл. Он не танцевал, а стоял у одной из колонн. Нет, не один, а в компании трех джентльменов. Дженнифер показалось, что он один, так как он резко выделялся из общей массы благодаря своему росту и великолепным, безукоризненно причесанным волосам под стать цвету костюма. Граф не отрываясь смотрел на нее, и Дженнифер поспешила опустить глаза, боясь споткнуться.
 Он был полной противоположностью Лайонелу. Люцифер на балу. На празднике Гавриила. Как странно, что никто не замечает того, что происходит! Ночь в гостях у дня! Дьявол в гостях у ангела! Дженнифер улыбнулась. Если бы она могла поделиться шуткой с лордом Керзи! Ничего, скоро они смогут быть откровенными между собой. И тогда…


* * *

 Керзи! Керзи на балу! Граф Торнхилл оставил свои шуточки по поводу сиреневого наряда Неллера. Острая ненависть к обидчику Кэтрин лишила его дара речи.
 Может, действительно нужно уехать из города? Может, Лондон слишком мал для них обоих? Но, черт побери, не станет же он бежать из города, чтобы доставить удовольствие врагу. Ни за что!
 Торнхилл заставил себя оторвать глаза от Лайонела и вернуться к разговору с друзьями.
 Увы, беседа длилась недолго. Едва заиграла музыка и юные леди, в чью честь давался бал, вышли на первый танец со своими партнерами, Гейб, взглянувший в их сторону, так и остался стоять с повернутой головой.
 – Дьявол! – пробормотал он.
 Альберт что-то сказал ему, но Торнхилл не слышал.
 – Так больше не может продолжаться, – громче и настойчивее повторил Бойл. – Грэм отбил у меня девушку и заставляет страдать, но ведь тебе это все равно, да? То же самое сделал с тобой Керзи. Может, нам по этому поводу вернуться домой и пустить себе пулю в лоб?
 Гейба поразило то, что виконт Керзи вел в танце ту самую рыжеволосую красотку, мисс Дженнифер Уинвуд. Этот дьявол во плоти в своем серебристом великолепии выглядел точь-в-точь как ангел небесный. Вот оборотень склонился к уху невинной девушки и стал нашептывать что-то, очевидно, приятное. Гейб заскрежетал зубами. Интересно, как бы повел себя отец девушки, если бы знал? Да скорее всего никак. В конце концов, это всего лишь танец, даже если виконт Hopдал и выбрал Керзи партнером дочери для самого важного в ее жизни танца. Да и среди присутствующих найдется не так уж много людей, готовых осудить мужчину за то, что он позабавился с женой другого. Единственное, что все бы сочли в этой истории непростительным, – это то, что адюльтер был завязан с женщиной, не успевшей родить законному супругу наследника мужского пола.
 – Смотрятся, словно на картинке модного журнала, верно? – заметил сэр Фрэнсис Неллер, полуобернувшись к Торнхиллу, но продолжая наблюдать за первой нарой в ряду танцующих. – Нам, смертным, ничего не остается, как довольствоваться тем, что осталось. Хотя должен признать, старина, ты тоже не совсем обычный человек; один твой наряд уже интригует. Кто надоумил тебя выбрать черно-белый цвет? Дамы находят в этом нечто сатанинское, на них подобный изыск действует возбуждающе.
 – Интересно знать, – сквозь зубы проговорил граф, следя за парой, о которой с таким восхищением говорил его приятель, – чем это взял Керзи, чтобы старик отдал ему на первый танец дочь? Если не считать, конечно, его неземной красоты.
 Торнхилл старался не выдать своего истинного отношения к виконту. Он не был настолько глуп, чтобы не понимать, отчего Кэтрин, будучи замужем за пожилым и не совсем здоровым графом, так безоглядно влюбилась в белокурого красавца.
 – Ты не слышал? – со смехом ответил сэр Фрэнсис. – Чертовски жаль, ведь она тут чуть ли не первая красавица! Мне-то точно обидно до слез!
 – О чем это ты? – со вздохом переспросил Гейб. – Не хочешь ли ты сказать, что у мисс оспа? Это было бы несправедливо.
 – Хуже, чем оспа! Она обручена с Керзи, – уже мрачно ответил Фрэнсис. – Свадьба состоится в июле, к концу сезона. Не сомневаюсь, что венчание пройдет в соборе Святого Георгия, в присутствии самых знатных особ. Впрочем, еще не все потеряно. У мисс Уинвуд есть не менее очаровательная сестрица. Я бы сказал, даже еще более очаровательная. К тому же с весьма недурным приданым.
 – Это вы о блондинке? – задумчиво проговорил сэр Альберт, не отрывая глаз от Саманты и ненавистного Грэма. – Я влюбился в нее уже две недели назад, когда впервые увидел в парке. Может, дождаться конца танца и бросить Грэму перчатку в лицо?
 – Зачем дожидаться конца танца? – в свою очередь спросил сэр Фрэнсис, и оба от души расхохотались.
 Граф Торнхилл их не слушал. Помолвлена! Бедная девочка! Ему было от души ее жаль. Она заслуживает большего. А может, и нет. В конце концов, он почти не знает ее, а во время их двух мимолетных встреч она смотрела на него с высокомерием, вполне под стать холодной надменности ее жениха. Возможно, от брака она не ждет ничего, кроме титула, богатства и презентабельного супруга, способного вызвать зависть подруг. Хотя, вероятно, она его все же любит. Что-то в ее взгляде, обращенном на партнера, выдавало это чувство.
 Может, и Керзи любит ее, не без цинизма подумал Гейб. Или ее приданое – говорят, Нордал не беден. А Керзи мог уже и остепениться для скучной семейной жизни. Впрочем, имея длинноногую красотку, не так уж трудно превратиться в примерного семьянина.
 И тут он случайно встретился взглядом с рыжеволосой красавицей. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу, но этого оказалось достаточно, чтобы Гейб осознал полное несоответствие ее внешности, белого платья – символа чистоты и невинности – и того, что он увидел в ее глазах. Видит Бог, он желал ее. Мисс Дженнифер Уинвуд нисколько не походила на девственницу. Такая женщина не могла быть холодной. Впрочем, тут же подумал Гейб, ей не так долго остается быть невинной. Очень скоро она раскинет свои роскошные волосы по подушке, обнажит грудь и обовьет ногами тело… Керзи. Гейб был не из любителей подсматривать в замочную скважину, и словно наяву увиденная сцена показалась ему неприличной, а собственные размышления – постыдными и пошлыми. Если мисс Уинвуд обручена с другим, остается лишь пожелать ей счастья.
 Но граф Торнхилл ничего не мог с собой поделать. Ненависть, которую он всячески стремился подавить в себе, темной волной поднималась в груди. Гейб лишь для вида принимал участие в разговоре, улыбался одними губами остроумным шуткам друзей и отвечал односложно, если обращались к нему.
 На самом деле он желал лишь одного: чтобы Керзи страдал так же сильно, как страдала из-за него Кэтрин. Пусть рыжеволосая красотка разобьет сердце Керзи и сделает его предметом насмешек. Не важно, каким образом. Хотя едва ли она на такое способна. Гейб ее совсем не знал и понимал, что разумный человек не станет судить по внешности о том, что у женщины внутри, но перед такой красотой он просто не мог устоять. Керзи не заслуживал счастья обладать таким сокровищем.
 Граф, прищурившись, смотрел на девушку. Как бы там ни было, он сам намерен танцевать с ней сегодня. В голове у него зрел план.
 Месть будет сладкой, подумал Гейб. Оставалось только осуществить намеченное.


* * *

 – Ну разве сегодня не лучший вечер в нашей жизни? – восторженно щебетала Саманта.
 Музыканты настраивали инструменты, и у девушек появилась возможность перемолвиться парой слов наедине.
 – Четыре танца – и четыре разных партнера. Мистер Максвелл еще собирается со мной танцевать. Он тут самый симпатичный, Дженни, но знаешь, он меня все время смешит. Рассказывает про всех такое, что можно со смеху умереть.
 Саманта вся светилась радостью и выглядела еще лучше, чем обычно, если такое вообще возможно. Только природная скромность заставила ее беспокоиться из-за кавалеров. На балу ей не было равных, она имела головокружительный успех.
 – И лорд Керзи тоже намерен меня пригласить еще раз, – со вздохом сказала Дженнифер. – И кто только придумал такие дурацкие правила – не больше двух танцев с одной дамой! Я так нервничала во время первого танца, боясь сделать не то, что толком и не почувствовала, кто мой партнер.
 В своих мечтах Дженнифер представляла, как они танцуют с ним всю ночь, смотрят в глаза друг другу и не замечают никого и ничего вокруг. Какой волшебной представлялась ей эта ночь!
 Может быть, им удастся остаться наедине? Пусть ненадолго, лишь для того, чтобы улыбнуться друг другу. И… и обменяться поцелуями. Волшебные мечтания… но, увы, слишком глупые.
 А все же вдруг это случится сегодня? Керзи должен пригласить ее на танец перед ужином, и его вот-вот объявят. Может, он сумеет увести ее из зала чуть раньше других.
 Во время танца она смотрела на его губы, и при одной мысли, что они могут коснуться ее губ, ее бросало в жар. Как странно. Только к двадцати годам ей суждено было познать мужской поцелуи.
 И вот как раз в этот волнующий момент ее сон наяву был прерван джентльменом, пригласившим ее на танец. Последний перед ужином. Перед Дженни стоял высокий господин в черном костюме и ослепительно белой рубашке. Граф Торнхилл. Девушка испуганно огляделась. Партнеров для нее выбирала тетя, но сейчас она была далеко и ее вниманием полностью завладела дама в лиловом.
 Где же Лайонел? Ведь она так надеялась на этот танец. Но его нигде не видно. Какой ужас!
 – Благодарю, милорд, – вежливо присев, ответила Дженнифер, – с удовольствием.
 Если бы она могла отказать под каким-нибудь благовидным предлогом! Но ее не учили этому.
 Дженнифер не нравилось с ним танцевать. Он был слишком высокий и какой-то… угрожающий. Нет, скорее тревожащий, внушающий беспокойство. Не отрываясь он смотрел на нее, немыслимым образом заставляя и ее глядеть ему в глаза. И в них Дженнифер видела такое, чему не могла дать имени.
 – Я начинаю верить, – сказал он, – что я вас придумал.
 Дженнифер не поняла его слов. Может, он имеет в виду встречу в парке?
 – До сегодняшнего дня, – ответила она, – я не посещала вечеров.
 – Надо полагать, что после этого бала вас можно будет видеть везде. Можете быть уверены: куда бы вы ни пошли, я тоже там буду.
 Дженнифер решила, что его слова – просто дань вежливости. Если бы она приняла их всерьез и стала читать ему нотацию, это выглядело бы смешным.
 – Буду рада вас видеть, – просто ответила она. Он улыбнулся, и его мрачное лицо стало вдруг удивительно привлекательным.
 – Если бы на моем месте был зубодер, то в вашем голосе было бы столько же искренней радости.
 Сравнение показалось Дженнифер столь смешным и нелепым, что, не удержавшись, она засмеялась.
 – Я был не прав, – тихо сказал граф. – Я думал, вы не знаете, что такое улыбка, а оказывается, вы и смеяться умеете.
 Дженнифер сразу же замолчала. Нет, ей не показалось. Граф Торнхилл явно с ней заигрывал. И было еще что-то необъяснимое, пугающее в его поведении. Может, все дело в том, что она, простая деревенская девушка, не знает, как вести себя с благородным джентльменом?
 И вдруг Дженнифер увидела лорда Керзи, входящего в бальный зал. Глаза их встретились. Что это было в его взгляде? Раздражение? Досада? Ей показалось, что Керзи даже разгневан. Но для этого нет никакой причины. Он не пригласил ее на этот танец, хотя не мог не знать, как ей хотелось с ним танцевать. О, конечно же, он знал! Дженнифер попыталась сказать ему об этом глазами, но он отвел взгляд.
 Через минуту Дженни увидела его среди танцующих. Его партнершей вновь была Саманта. Ей хотелось расплакаться от обиды. Но совершенно непонятно почему, негодование за испытанное разочарование обратилось не на лорда Керзи, а на ее партнера. Она готова была возненавидеть графа Торнхилла, понимая при этом, что он никак не мог знать, что именно этот танец предназначался ее жениху.
 Граф Торнхилл повел ее в зал для ужина, когда закончилась первая часть бала. Дженнифер все еще тешила себя надеждой, что он под каким-либо предлогом оставит ее, а его место займет лорд Керзи. Но Лайонел, разумеется, должен был вести Саманту, раз он с ней танцевал. Дженнифер была готова затопать ногами, как капризная девчонка, но стоило ей представить себе эту сцену среди полного знатных гостей зала, как ей вдруг стало смешно. Это умение видеть себя со стороны часто выручало Дженни.
 Граф Торнхилл отыскал для них место за столиком в углу, столь обильно украшенном цветами, что там едва ли нашлось бы место для кого-то третьего. Тетя Агата намеревалась усадить Дженнифер за центральный стол с лордом Керзи, Самантой и ее последним партнером, но план этот оказался разрушен. И теперь тетя Агата смотрела на нее насупившись, да только что могла изменить Дженнифер? Не надо было упускать ситуацию из-под контроля до того, как начался последний танец, и все было бы в порядке. Саманта и лорд Керзи сели за центральный стол вдвоем.
 – Как мне кажется, презентация у королевы явилась непростым испытанием для юной леди. Или я ошибаюсь? Расскажите мне о своих впечатлениях, – попросил граф Торнхилл.
 Дженнифер вздохнула.
 – О, этот смехотворный наряд, – стала рассказывать она, – в котором чувствуешь себя глупой разряженной куклой. Неужели нельзя позволить надеть что-то не столь вычурное. А все эти безумные траты денег ради нескольких минут сомнительного удовольствия? Сколько сил ушло на достижение совершенства в поклонах и реверансах! Хуже этого в моей жизни ничего не было, милорд! Все это показалось мне дешевым театральным фарсом.
 Граф был приятно удавлен ее наблюдениями и умом.
 – Не стоит быть столь откровенной с первым встречным. Так недолго угодить в Тауэр к палачу на прием, – заметил он.
 Дженнифер почувствовала, что краснеет. С чего это она так разговорилась?
 – Мне всегда было любопытно знать, что происходит в королевской гостиной, но как мужчина я лишен почетного права аудиенции ее величества, хотя, по правде сказать, мне никогда не приходило в голову пожалеть о том, что я родился мужчиной.
 Граф стал рассказывать Дженни о своих странствиях по свету: где был, что повидал, о странах и городах. По словам Гейба, в мире едва ли найдется место живописнее, чем Альпы, и она, слушая его, настолько живо представляла все, будто сама там побывала.
 Дженни почти не чувствовала вкуса еды, машинально отправляя в рот то, что лежало на тарелках, и не замечала, сколько времени прошло с начала их беседы, пока гости за соседними столиками не стали вставать с мест, направляясь в бальный зал.
 Граф Торнхилл, проводив ее, учтиво поклонился и ушел, покинув и ее, и бал. И Дженни вновь посетовала на то, что упущена великолепная возможность побыть вдвоем с Лайонелом. Насколько было бы лучше, если бы этот разговор состоялся не между ней и графом, чужим для нее человеком, а с лордом Керзи, будущим супругом, которого она так мало знала и так хотела узнать получше. Но все же она призналась себе в том, что с графом ей было легко и приятно и беседа получилась на славу. И все равно с Лайонелом все было бы во сто крат чудеснее. Она так долго мечтала об этом. Лорд Керзи, конечно, еще будет с ней танцевать, но побыть с ним вдвоем вряд ли удастся.
 Вечер казался испорченным. Граф Торнхилл испортил его, как бы несправедливо ни звучало обвинение в его адрес. Не его вина, что тетю Агату задержала дама в лиловом и что лорд Керзи запоздал к танцу. Граф Торнхилл старался скрасить ей этот вечер. При иных обстоятельствах она могла бы почувствовать себя даже польщенной его вниманием, поскольку, вне сомнений, он был красив, хотя красота его была совсем иного рода, чем у Лайонела.
 Дьявол и ангел. Как все странно.
 Но в этот момент лорд Керзи подошел к ней, и сердце Дженнифер затрепетало от восторга.




 Глава 4


 Как можно чувствовать себя угнетенной и несчастной после первого бала, на котором имела несомненный успех? «Все идет наилучшим образом, и я счастлива как никогда!» Дженнифер старательно внушала себе эту мысль наутро, едва проснувшись. Плохое настроение – всего лишь следствие вчерашней усталости. Комната внизу благоухала: столько цветов Дженни в жизни не видела. Половина этих букетов предназначалась ей, другая – Саманте.
 – Как много джентльменов прислали нам цветы, Дженни! – радостно напевала Саманта, кружась по комнате. Со стороны казалось, что она танцует в саду. – Все так чудесно! Я знаю, что принято посылать девушкам цветы после первого бала, но, может быть, кое-кто сделал просто из восхищения?
 – Возможно.
 Дженнифер дотронулась до самого роскошного из букетов. Ей хотелось плакать, и она себя совсем не понимала. У нее были все основания чувствовать себя счастливой: вечер был замечательный, успех у мужчин огромный. Они с Самантой были нарасхват – суток не хватило бы, чтобы перетанцевать со всеми желающими.
 – Взять, к примеру, этот букет, – со смехом сказала Саманта. – Лорд Керзи, должно быть, заказал самый большой из тех, что были в магазине. Ты, наверное, на седьмом небе от счастья. Вы такая красивая пара, Дженни. Каждый тебе это скажет. И все знают, что вы обручены, словно об этом в газетах написано!
 – Он так ослепительно прекрасен, правда? – задумчиво проговорила Дженнифер. Но даже Саманте она ни за что не решилась бы рассказать о том, что чувствует не счастье, а только разочарование. Керзи танцевал с ней после ужина, но поговорить у них возможности не было, так как это был не вальс, который Дженни и Саманте пока танцевать запрещалось.
 – Он и мне отправил бутоньерку, – сказала Саманта, поднеся к лицу ароматный букетик. – Ну разве это не мило с его стороны? Мне стыдно, что я называла его холодным. Никогда больше не скажу этого! – Девушка задорно рассмеялась.
 Дженнифер дотронулась до небольшого букета, но брать его в руки не стала. Розы. Красные розы. Не так легко найти их в это время года.
 Граф Торнхилл не вернулся в зал после ужина. Должно быть, отправился домой или провел остаток вечера за картами. Дженни все еще жалела, что провела с ним драгоценные минуты, предназначенные для Лайонела. Хотя за главным столом, в фокусе всеобщего внимания, они едва смогли бы общаться столь же непринужденно, как это случилось в укромном уголке зала, среди букетов цветов. Кроме того, она не знала, путешествовал ли по миру Керзи и мог ли развлечь ее рассказами о местах, где она сама мечтала побывать.
 Когда бал подошел к концу, тетя Агата выразила Дженни свое неудовольствие тем, что ей не следовало танцевать с Торнхиллом и уж совсем не следовало допускать, чтобы он повел ее ужинать в дальний угол, где к ним было не подобраться.
 – Я не понимаю, почему мой брат его пригласил, – сказала леди Брилл. – Граф, конечно, владелец огромного состояния и одного из самых процветающих в стране поместий, но при всем этом я не считаю, что он уместен в качестве гостя на балу, где присутствует столько молодых девушек. Я бы тут же поставила его на место, если бы он при мне осмелился пригласить тебя или Саманту.
 – Я не знала об этом, тетя, – сказала Дженнифер. – К тому же было бы невежливо отказывать ему.
 – У него дурная репутация, – отрезала леди Брилл. – Ты больше не должна с ним общаться. При встрече вежливо кивни ему, но так, чтобы он понял – больше ты его знать не желаешь. Если он будет излишне настойчив, дадим ему отповедь.
 Дженнифер попыталась узнать, что именно испортило графу репутацию, но тетя Агата изобразила на лице такой ужас, что девушка решила больше никогда не задавать подобных вопросов, чтобы не довести бедняжку до сердечного приступа.
 Дженнифер решила делать то, что требует от нее леди Брилл. Меньше чем через две недели о помолвке будет объявлено, и тогда она почувствует себя в полной безопасности от джентльменов как с плохой репутацией, так и с самой безупречной.
 – Чудный денек, – сказала Саманта, посмотрев в окно, – хотя и солнца нет. Как ты думаешь, Дженни, нас пригласят покататься в парке? Ах как я надеюсь! Тебе-то, конечно, можно не беспокоиться. Лорд Керзи обязан прийти и пригласить тебя на прогулку. А вот я должна жить в тревоге ожидания.
 – Прежде чем жаловаться, Сэм, вспомни, что было с тобой всего год или месяц назад. Самым волнующим приключением был для нас поход в деревню за цветами, чтобы освежить убранство алтаря.
 – О да, – согласилась Саманта. – В конце концов если сегодня гостей не будет и прогулки тоже, то завтра мы танцуем на балу у Числи. Может, там нам повезет.
 «И Лайонел тогда уж точно придет», – подумала Дженнифер.


* * *

 Он послал ей букет наутро после бала. Ничего роскошного, самый обычный букет из тех, что принято присылать девушкам в этом случае. Его подарок выгодно отличало лишь то, что это были розы, для которых время еще не настало и поэтому цена была чрезвычайно высока. И еще одно: он словно забыл отправить букет маленькой блондинке, хотя по правилам этикета должен был сделать это.
 Он не отправился с визитом на Беркли-сквер. Не стал рисковать, понимая, что явиться на бал в числе сотни приглашенных – одно, а прийти в дом, где ожидается не более десяти человек, – совсем другое. Кому хочется чувствовать себя нежеланным гостем? При таких обстоятельствах хозяева вполне могли не постесняться в проявлении своих чувств. Особенно это касалось мегеры леди Брилл. Она ему не простит, что он улучил момент, когда ее не было рядом с племянницей.
 Нет, он не поедет на Беркли-сквер, он отправится в парк к часу прогулок и увидится с ней там. Ведь Керзи во всем следует неписаным правилам света и непременно явится в парк со своей невестой.
 Не стоит торопить события. Граф Торнхилл уже понял, что дама, за которой он решил приударить, отнюдь не глупа, воспитана и совсем не легкомысленна. Откровенно говоря, он был приятно удивлен ее остроумием и наблюдательностью. Он догадался, что мисс Уинвуд была старше, чем он подумал вначале, зная, что вчерашний бал был первым ее выходом в свет. Она и выглядела старше других девиц, привезенных в Лондон на ярмарку невест. И это создавало проблемы. Значит, ее не так легко будет соблазнить и увести у Керзи из-под носа. Даже искушенные дамы не всегда могли противостоять чарам Керзи. Кэтрин, к примеру, всегда производила впечатление неглупой женщины, но ведь влюбилась без памяти!
 И все же он добьется своего! Уведет длинноногую, роскошную девушку с волосами цвета червонного золота. Трудности только разжигали Торнхилла. Да, она обручена, хотя о помолвке еще не объявляли официально. Скорее всего это и сделают в ближайшее время. Если верить Неллеру, свадьба должна состояться в конце сезона. Было бы лучше, если бы помолвка уже была объявлена. Тогда разразился бы скандал. Скандал в разгар сезона – несказанное унижение для Керзи! Вот это была бы месть! Впрочем, одним скандалом Керзи все равно не отделается.
 Желание уничтожить обидчика не оставляло Гейба.


* * *

 Виконт Керзи, приехав с визитом на Беркли-сквер, оказался в неожиданно большой компании золотой молодежи. Большое количество гостей льстило самолюбию девушек, в особенности Саманты, которая все еще не осознала, что ее красота и непосредственность действуют на мужчин безотказно, как яркий цветок на пчел. Дженнифер же не столько радовалась, сколько была смущена и растерянна. Немало джентльменов норовили подвинуться ближе к ней, жаждая общения, но Лайонел не входил в их число – держался в стороне и не мешал другим мужчинам изъявлять ей свои чувства.
 Один раз он все же подошел к ней спросить, не поедет ли она вечером покататься в его экипаже, тем самым сразу подняв Дженни настроение. Мысль о том, что вскоре им предстоит выезд вдвоем, что они будут наслаждаться обществом друг друга в нарядном и ухоженном Гайд-парке, согревала ей душу.
 Она напрасно надеялась. Парк в пять часов пополудни оказался самым неподходящим местом для тех, кто мечтал побыть наедине с любимым или насладиться задушевной беседой с другом. На центральной аллее было многолюднее, чем вчера на балу. Здесь собрались все франты – кто-то прогуливался, кто-то катался в экипажах, поражавших разнообразием форм и роскошью.
 И тем не менее Дженнифер была счастлива уже тем, что сидела с Лайонелом плечо к плечу и все окружающие видели их вместе и знали о том, что их связывает.
 – Как удивительно, – сказала она, любуясь видом из окна кареты, – всего две недели назад мы гуляли здесь с Самантой и никого не было видно. Кроме двух джентльменов верхом.
 – Вы, видимо, были здесь утром. Пустая трата времени. Только в этот час люди нашего круга приходят сюда погулять. В другое время здесь невозможно никого застать. К чему тогда приходить?
 – Разве что ради свежего воздуха и приятной прохлады, – с улыбкой заметила Дженнифер, вертя в руках складной зонтик от солнца.
 Всегда чувствуешь себя глупо, если собеседник не понял твоей шутки. Но наверное, ее замечание и вправду оказалось не слишком удачным.
 – Вам когда-нибудь приходилось к концу сезона испытывать тоску по деревенским пейзажам? Не хотелось ли вам как можно скорее уехать из города, чтобы насладиться природой сполна? – спросила она.
 – Я предпочитаю пользоваться благами цивилизации, – ответил виконт Керзи.
 Собственно, на этом их разговор закончился. Дженнифер поняла, что в Гайд-парк приезжают не для того, чтобы погулять или покататься, а ради того, чтобы кланяться, кивать и улыбаться знакомым, ради обмена последними слухами и сплетнями. Удивительно, как быстро ее приняли в общество, сколько знакомых останавливались, чтобы обменяться любезностями с ней и ее спутником.
 Лорд Керзи пользовался большим успехом у дам. Проезжавшие или проходившие представительницы прекрасного пола смотрели в основном на Керзи, останавливаясь побеседовать о светских пустяках. Однако это не вызывало у Дженнифер раздражения, скорее наоборот. Приятно было сознавать, что дамы зеленеют от зависти к ней, Дженни, невесте такого красавца.
 Однако и самой Дженнифер хватало любезностей и комплиментов со стороны противоположного пола. Даже зная о ее помолвке, мужчины не оставляли ее своим вниманием. В отличие от Саманты Дженнифер никогда не задавалась вопросом, нравится ли она мужчинам. Она всегда была в этом уверена. Но сейчас для нее было важно лишь благорасположение Керзи.
 Граф Торнхилл на прогулке в парке больше не напоминал черта и выглядел великолепно даже среди такого изысканного общества. Увидев его, Дженнифер больше всего желала, чтобы он не подъехал к их экипажу. Она не хотела вновь встретиться с его ледяным взглядом.
 Но тут внимание Дженнифер отвлек лорд Грэм, первый партнер Саманты, остановившийся, чтобы выразить свое почтение. Когда приветствия закончились, Дженнифер увидела, что граф Торнхилл стоит неподалеку и смотрит на нее – смотрит так, как он это делал обычно. Она слегка поклонилась ему, надеясь, что он проедет мимо.
 Но он остановился, прикоснувшись к шляпе.
 – Добрый день, мисс Уинвуд. И вам, Керзи.
 – Здравствуйте, Торнхилл, – не без заминки произнес виконт и хотел было пустить лошадей, но граф как бы невзначай положил руку на задник коляски с той стороны, где сидела Дженнифер.
 – Надеюсь, вы хорошо отдохнули после столь успешного выхода в свет? – сказал он, глядя на нее так, словно виконта не существовало рядом.
 – Благодарю, хорошо.
 «Как можно напустить на себя холод, когда эти глаза способны растопить даже глыбу льда?» – подумал граф.
 – Спасибо за букет, – добавила Дженни. – Должно быть, розы пришлось поискать. Но они чудесные.
 – В самом деле?
 Его глаза смеялись, в то время как граф оставался совершенно серьезен. Этот контраст пугал Дженни.
 – Да, – запинаясь, пролепетала она, надеясь, что не покраснела, хотя щеки пылали вовсю.
 – Не более чудесные, чем та, которой они предназначались, – сказал Торнхилл таким голосом, словно они с Дженнифер были наедине. Прикоснувшись к шляпе, он поклонился Дженнифер, не удостоив Керзи даже беглого взгляда, и поехал прочь.
 Этот странный разговор занял всего несколько секунд. Но у Дженнифер осталось ощущение, будто ее вовлекли во что-то недостойное и у нее появились от Лайонела секреты.
 – Не думаю, что вы поступаете разумно, – проговорил лорд Керзи с плохо скрытым раздражением. – Напрасно позволяете графу Торнхиллу вести себя с вами накоротке, мисс Уинвуд.
 – Что вы говорите, милорд? – резко повернувшись к своему спутнику, спросила Дженнифер. – Я позволяю ему вольности?
 – Я был весьма удивлен, когда ваш отец пригласил его на ваш первый бал, – ответил Керзи. – И еще менее я доволен тем, что ваша тетя позволила вам танцевать с ним и не воспротивилась, когда он повел вас к ужину.
 – Тетя Агата тут ни при чем. Она была занята разговором, когда граф пригласил меня. У меня не было причин отказать ему – он был в числе приглашенных в дом отца.
 – Вы должны были знать, что я приду и приглашу вас на танец.
 – Как я могла догадаться? Вы никак не упомянули об этом. Вас не было в зале, когда танец вот-вот должны были объявить. Было бы неприлично отказать графу Торнхиллу или кому бы то ни было другому в этот момент.
 – Теперь, когда вы знаете, что он не относится к категории порядочных людей, вы будете избегать встреч с ним. Я не хотел бы видеть его в обществе моей невесты. По-моему, в свете его вообще не должны принимать.
 Обида девушки растаяла мгновенно. Он ее ревнует! Значит, он ею дорожит, считает своей. Он не хотел, чтобы ей оказывал внимание джентльмен приятной наружности. Дженнифер смотрела на Лайонела и больше всего на свете хотела, чтобы он взял ее за руку, сказал ей те слова, которое она так ждала от него.
 И тут Керзи сделал то, чего от него ждали. Он улыбнулся.
 – Вы так невинны, – сказал он. Теперь они свернули с Роттен-роу и ехали по боковой безлюдной аллее.
 – Что граф Торнхилл сделал такого сверхпредосудительного? – спросила Дженнифер.
 Нет, она не была столь наивна, чтобы не знать, что молодые неженатые господа, а иногда и женатые, вступают в связь с женщинами определенного сорта. Возможно, даже Лайонел… Хотя нет, к нему это не относится. Она не могла себе позволить думать о нем дурно. Но она не могла поверить и в то, что граф Торнхилл замешан в такого рода интрижках.
 Керзи посмотрел на нее и нахмурился.
 – Вам такое знать не надо, – сказал он. – Достаточно сказать, что он повинен в одном из самых страшных грехов, на который способен человек. Ему бы следовало подольше задержаться на континенте, вместо того чтобы позорить своим возвращением Англию.
 Изгнание? Так значит, граф был два года в изгнании! Вот почему он все это время путешествовал по Европе. И что там сказал Керзи о причине? Грех, вот какое слово он употребил. Грех, а не преступление. Так что же он сделал? Как бы ей хотелось об этом узнать!
 На Беркли-сквер виконт помог ей выйти из коляски, придерживая за талию. На мгновение ей показалось, что ладони его задержались чуть дольше положенного, и, встретившись с ним глазами, она подумала, что он ее поцелует. Но нет, он опустил ее на землю и поцеловал руку.
 – До завтрашнего вечера, – сказал Керзи. – Вы не оставите за мной первый танец на балу у Числи?
 – Конечно, – ответила Дженни.
 – А последний танец перед ужином? – Его улыбка, как всегда, вызвала у нее легкое головокружение.
 – С удовольствием, милорд, – сказала Дженнифер, поклонившись.
 Со счастливой улыбкой взлетела она к себе в комнату. Завтра вечером. Завтра он ее поцелует. Его взгляд обещал это. Скорее бы прошла ночь!


* * *

 Утром следующего дня граф Торнхилл, зайдя в библиотеку по своим делам, увидел Дженнифер с ее кузиной и служанкой. Он поспешил вслед за дамами. Такую хорошую возможность грех было упустить.
 В читальном зале царили тишина и спокойствие. Кто-то просматривал газеты и журналы, кто-то искал нужное на книжных полках. Мисс Уинвуд была в их числе.
 Граф решил подождать, пока Дженнифер отойдет от шкафа, чтобы поздороваться с ней.
 – Доброе утро, милорд, – ответила Дженнифер на его приветствие. – Я пришла взять книгу.
 По ее вымученной улыбке он догадался, что девушку настроили против него. Она выглядела виноватой и несчастной. Он спрашивал себя, что ей о нем рассказали. В особенности – как постарался Керзи.
 Он взял книгу у нее из рук и удивленно поднял брови.
 – Поп? Вы любите его стихи?
 – Пока не знаю. Как раз собираюсь это выяснить.
 – Вам нравится поэзия? Вы читали Вордсворта или Колриджа?
 – Обоих. И мне оба нравятся. Но как я слышала, мистер Поп пишет по-другому. Может, мне и он понравится. Ведь одни пристрастия не исключают возможности иметь и другие, не так ли? Если человек читает книги только одного автора, он сознательно сужает круг своих интересов. Вы так не думаете?
 – Совершенно с вами согласен. Вы любите романы? Ричардсона, например?
 Дженнифер вновь улыбнулась.
 – Мне нравилась «Памела», пока я не прочла книгу Филдинга о Джозефе Эндрюсе, – ответила она, – и не поняла, как замечательно он пишет. Мне стало стыдно, что я не заметила лицемерия Памелы.
 – Но затем и пишутся книги, чтобы дать нам возможность по-новому взглянуть на мир, заметив то, чего мы раньше не замечали, расширить горизонты мышления. Думать более критично и более свободно.
 – Да, – согласилась она, – вы правы.
 И тут же испуганно огляделась и облизнула губы, пересохшие от волнения быть застигнутой за разговором с тем, с кем ей запретили общаться.
 – Я не нападаю на юных дам в залах библиотек, – все поняв, сказал Гейб, – знаю, что вам пора.
 – Да, – ответила она потупившись.
 Но Гейб уходить не торопился. Он стоял ровно посередине узкого коридора. Чтобы пройти, ей пришлось бы оттолкнуть его.
 – Вы будете у Числи сегодня вечером? – спросил он. – Может, второй танец? Не сомневаюсь, что первый уже за вашим женихом.
 – Вам известно о помолвке? – спросила она.
 – Видите ли, в Лондоне любая новость очень быстро перестает быть новостью. К тому же не думаю, что вы делаете из этого тайну, не так ли?
 – Нет, – тихо ответила она.
 – Так вы будете танцевать со мной второй танец?
 Дженнифер помедлила с ответом, затем, опустив глаза, сказала:
 – Благодарю за приглашение. Мне будет приятно.
 – Уверен, что будет. Только мне бы хотелось, чтобы, говоря эти слова, вы не смотрели на меня, как жертва на палача, уже успевшего занести топор.
 Он не сводил с нее глаз до тех пор, пока она не улыбнулась.
 – До вечера, – сказал он, наконец отступая. – Каждая минута до него мне будет казаться часом, а каждый час – днем.
 Дженнифер хотела проскочить мимо, но Гейб вновь остановил ее.
 – Ваша книга, – сказал он.
 Покраснев от смущения, она протянула руку. Он вложил ей книгу в ладонь, сделав так, что их пальцы соприкоснулись. Чуть задержав ее руку в своей, он отпустил ее.
 Какая удачная встреча, подумал он. Фортуна на его стороне. Можно представить, каково будет Керзи видеть его, Гейба, танцующим с мисс Уинвуд на званом вечере.
 Когда дверь библиотеки закрылась за юными дамами, Торнхилл почувствовал некую неловкость, внезапно осознав, что за красивым и соблазнительным телом мисс Уинвуд скрывается довольно неглупая личность. Та, с кем бы при иных обстоятельствах он бы захотел подружиться.
 Но от укора совести можно отгородиться. Он не хотел отступать от намеченной цели. Слишком уж искушала идея сделать из Керзи посмешище.




 Глава 5


 День выдался не по сезону теплым. Поэтому застекленная веранда в доме Числи осталась открытой для доступа воздуха и для гостей, пожелавших прогуливаться и танцевать на ней.
 Бал давался по весьма торжественному поводу – первому выходу в свет Горации, средней дочери Числи. Граф Торнхилл учтиво поклонился девушке и ее матери. Однако хозяйка дома, хотя и кивнула в ответ, одарила гостя таким взглядом, что иной на месте Гейба превратился бы в ледяную глыбу. Этим самым ему дали понять, что танцевать с Горацией сегодня ему не придется.
 – Что касается меня, то танцы мне по сердцу, – сказал Фрэнсис Неллер, окидывая взглядом зал. – Правда, я обещал сестре, что поведу на первый танец Розали Огден. Ты знаешь, о ком я говорю. Девушка едва ли может рассчитывать на мужское внимание. Приданое так себе, да и красотой не блещет.
 – Как приятно видеть в человеке столь развитое чувство долга, Фрэнк, – ответил граф, поднося к глазам лорнет. Его ожидания оправдались. Кузины и леди Брилл уже прибыли. Интересно, удастся ли утащить Дженнифер из-под носа у этого цербера в юбке? И вспомнит ли она об обещании, данном утром в библиотеке?
 – А какие у тебя планы, Берти? Собираешься танцевать всю ночь? – спросил он у друга, отводя глаза от Дженнифер.
 – Нет ничего зазорного в том, чтобы попастись среди сочной зелени на так называемой ярмарке невест, Гейб, – ответил сэр Альберт. – Да только боюсь быть неверно понятым: ты хочешь только присмотреться, а за тебя решат, что ты серьезный покупатель. Уже одно это заставляет меня нервничать. Но я хотел бы потанцевать с мисс Ньюмен. Она обещала мне танец, когда я приезжал вчера на Беркли-сквер. Но похоже, к ней сегодня трудно будет подступиться.
 – А ты, Гейб? – спросил лорд Фрэнсис, когда их приятель отошел, чтобы присоединиться к довольно многочисленной группе поклонников маленькой блондинки.
 – Нет уж, увольте, – ответил граф.
 Бал должен был вот-вот начаться. Мисс Горация Числи уже шла в центр зала. Молодой джентльмен, ведущий юную леди на ее первый танец, так старательно смотрел под ноги, опасаясь, очевидно, поскользнуться на натертом полу, что игольчатое, туго накрахмаленное кружево его рубашки грозило выколоть ему глаза. Вслед за первой парой и другие гости спешили выстроиться в два ряда до начала танца.
 – Хочу постоять и присмотреться к дамам, – добавил Гейб, помолчав.
 Лорд Фрэнсис со смешком отошел.
 Дженнифер вновь была в белом. Ничего удивительного. Всю весну она будет носить белое. Сегодняшний наряд был куда смелее предыдущего: глубже декольте, пышнее юбка, богаче кружево. Она танцевала с Керзи, на котором было нечто невообразимое из серебристой и розовой ткани. Граф поморщился. Эдакая безвкусица! Розовый цвет у него всегда ассоциировался с чем-то поросячьим. Но видимо, Торнхилл ошибался, поскольку женщины по-прежнему смотрели на Керзи с обожанием.
 Вот и Дженнифер не видела никого и ничего, кроме Керзи. Она улыбалась ему тепло и преданно, рискуя показаться провинциальной на этом собрании, где все держались с холодноватой сдержанностью и искренность отнюдь не приветствовалась. Несмотря на весь свой ум и сообразительность, которые отметил в девушке Торнхилл, она все же влюбилась в Керзи, поддавшись его притягательной силе. Граф надеялся, что этого не произойдет. Не потому, что пришлось бы расстаться с затеей опозорить Керзи. Нет, просто по-человечески ему было жаль, что эта достойная леди полюбила негодяя.
 И еще, решив отомстить Керзи, Гейб не хотел бы, чтобы при этом пострадала третья сторона. Тем более столь невинная.
 Впрочем, именно для нее было бы во всех смыслах полезнее узнать правду о будущем супруге. Любить Керзи для нее равносильно саморазрушению. Гейб не поленился и навел кое-какие справки о своем недруге. Выяснилось, что Керзи содержит двух любовниц; одну из них, актрису, он завел недавно, другая, бывшая белошвейка, уже успела родить ему двоих детей.
 Он также был известен как завсегдатай борделей, что было довольно странно для человека, содержащего двух женщин для удовлетворения сексуальных аппетитов.
 Едва ли он сможет когда-либо превратиться в примерного мужа. Но если мисс Уинвуд его любит, тогда суровая правда станет для нее убийственной.
 Хотя это никак не его, Торнхилла, дело, думал Гейб, снова наводя на Дженнифер лорнет. Но Боже мой, как может мужчина, обрученный с такой девушкой, зная, что свадьба не за горами, вести такую разгульную жизнь?!
 Граф Торнхилл с некоторым нетерпением и даже волнением ждал окончания тура. Возможно, он так и не сумел бы воспользоваться данным Дженнифер обещанием, не случись маленькая заминка. Во время быстрого и достаточно сложного танца какой-то неуклюжий кавалер наступил на подол платья мисс Ньюмен, оторвав кружевной волан. Мисс Ньюмен ничего не оставалось делать, как, едва стихла музыка, удалиться в сопровождении леди Брилл в комнату для дам, где горничные могли бы быстро помочь беде.
 Это было на руку графу. Особенно то, что Керзи в отсутствие леди Брилл остался со своей невестой. Все складывалось как нельзя лучше.


* * *

 Дженнифер не получила от первого танца ожидаемого удовольствия, хотя и танцевала его с лордом Керзи и он улыбался ей, делал комплименты по поводу ее внешности и даже напомнил, что она обещала танец перед ужином.
 Дженнифер не могла не думать об обещании, данном в библиотеке. Ведь она уже знала о том, что ей не следует общаться с графом Торнхиллом. Об этом предупреждали и тетя Агата, и сам Лайонел Керзи. Лайонел даже сообщил ей, что граф повинен в некоем смертном грехе. Да и собственная интуиция подсказывала Дженнифер, что следует держаться от него подальше. Ее пугала его дерзкая манера смотреть прямо в глаза. Ей не нравилась его внешность, хотя он и был, несомненно, красив. Он был так не похож на Лайонела. И кроме того, Дженнифер искренне не желала внимания других мужчин. Ее интересовал только жених.
 И тем не менее она позволила графу вовлечь себя в разговор и даже смеялась вместе с ним. В этом смехе было нечто интимное, что непозволительно девушке, ожидающей свадьбы.
 Сознание вины тяжким бременем лежало у нее на душе. Мысленно она постоянно возвращалась к встрече в библиотеке. Глупо было пообещать ему танец, но еще глупее было держать это обещание в секрете, ни с кем не поделиться. Даже с Самантой. Уж с ней-то сам Бог велел поговорить – они были вместе в то утро, и она первой заметила там графа, обратив на него внимание Дженни.
 Перед вторым танцем Дженнифер испытывала физический страх сродни тому, как боятся боли или наказания. Если тетя Агата попытается поставить его на место, ей придется рассказать о встрече в библиотеке, которая в подобных обстоятельствах будет сильно смахивать на тайное свидание.
 Почему, ну почему она не пришла домой и не рассказала честно о том, как ее уговорили принять приглашение, как она не могла отказать, боясь выглядеть невоспитанной и грубой?! И о том, что она намерена во время танца дать ему ясно понять, что дальнейшее продолжение их знакомства считает невозможным? Ну почему она этого не сделала. Но сейчас уже слишком поздно.
 Первый танец был очень быстрым и живым. Разгоряченная, она шла под руку с Керзи через зал к тому месту, где ее должна была ждать тетя Агата. Пытаясь остыть, Дженнифер обмахивалась веером. Кто-то сообщил ей, что леди Брилл вышла в дамскую комнату с Самантой, у которой случилась неприятность с платьем. Что ж, хоть какое-то облегчение. Однако Керзи не торопился оставлять ее одну.
 – Моя мать тоже куда-то отлучилась, – сказал он. – Окажите мне честь побыть рядом с вами.
 Дженнифер знала, что отсрочки исполнения приговора не будет. Граф Торнхилл был в зале. Он был здесь с самого начала. Он не танцевал, а стоял у колонны, держа в руке лорнет. Даже и не глядя в его сторону, она знала, что почти весь танец он пристально наблюдал за ней. Всей кожей она чувствовала его взгляд и презирала себя за это.
 Она должна забыть провинциальные манеры и освоить науку светского общения, чтобы не позволять собой командовать.
 Граф Торнхилл подошел к началу танца, но виконт все еще стоял рядом с Дженнифер. Он тут же взял ее под локоть и с видом собственника прижал к себе.
 – Мисс Уинвуд уже приглашена на танец, – ледяным тоном сообщил виконт.
 – В самом деле?
 Граф Торнхилл вскинул брови. Выражение его лица было не менее надменным, чем у соперника.
 – Насколько я помню, этот танец обещан мне, – заявил граф. Он поймал взгляд Дженнифер. – В конце приятной, но, увы, весьма непродолжительной беседы относительно литературных пристрастий в библиотеке не далее как сегодня утром.
 У Дженнифер, которая стояла ни жива ни мертва, создалось впечатление, что он получает удовольствие от ее смущения.
 – Ах да, – сказала она, делая вид, что только сейчас об этом вспомнила, – все так и было, милорд. Благодарю вас.
 Виконт Керзи отпустил ее локоть и, сдержанно поклонившись, отошел, не сказав ни слова.
 – Я его не виню, – с невозмутимым видом заметил граф Торнхилл. – Будь вы моей или должны были бы ею стать, мне бы совсем не понравилось, чтобы другой мужчина уводил вас. Но он должен понимать, что не может удерживать вас подле себя весь вечер.
 – Виконт Керзи прекрасно знает, что является приличным, а что нет, – резко заметила Дженнифер, продолжая обмахиваться веером и поглядывая по сторонам. Скорей бы уж заиграла музыка. Она надеялась, что танец начнется до того, как вернется тетя Агата.
 – Вам жарко, как я вижу. Сегодня действительно душновато. Давайте прогуляемся на террасе до начала танца. Там все же прохладнее.
 Он протянул ей руку. В шитом золотом бежевом камзоле он выглядел потрясающе. Возможно, дело было в росте, из-за которого он выделялся среди общей массы, или в цвете волос и глаз, в темных изогнутых бровях и черных длинных ресницах.
 – Благодарю вас.
 Дженнифер положила свою руку поверх его руки. Перспектива немного побыть на свежем воздухе манила, к тому же так можно было избежать встречи с тетей. Разумеется, она могла бы задаться вопросом, как объяснит позднее свое исчезновение из зала. Конечно, без выговора ей не обойтись. А как насчет Лайонела? Что он ей скажет? Не было, конечно, ничего предосудительного в том, чтобы танцевать на балу с другими джентльменами. Но только не с этим. А теперь Керзи к тому же знает, что они встречались утром в библиотеке.
 – Позвольте спросить, – как ни в чем не бывало начал Торнхилл, когда они оказались на террасе, окруженные приятной вечерней прохладой, – вам понравился Поп?
 – О, – ответила Дженнифер, – я еще даже не открывала книгу. Была слишком занята.
 – Подготовкой к балу, – понял Гейб. – И результат стоил трудов.
 Он окинул ее взглядом, полным искреннего восхищения, и Дженнифер вдруг очень остро почувствовала, насколько глубок вырез ее платья. Во время примерок она просила о более скромном варианте, но тетя Агата посчитала, что декольте должно быть модным, а следовательно, глубоким. Для первого бала, разумеется, был сшит наряд поскромнее. Но сегодня девушка невольно обратила внимание на то, что бюст у нее намного пышнее, чем у прочих дам, и от этого ей стало неловко.
 – Спасибо, – скромно потупившись, ответила она.
 – Я думаю, что у вас нет ни минуты покоя. Все время занимает светская суета. Вам нравится в Лондоне? Вы получаете удовольствие от вашего первого сезона?
 – Он еще только-только успел начаться. Но да, конечно. Я так долго ждала. Два года назад, когда отец собирался вывести меня в свет, нам пришлось изменить планы в связи с тем, что лорд Керзи уехал на север Англии к больному дяде. А в прошлом году я не могла принять участие в увеселениях, потому что умерла моя бабушка.
 – Сочувствую. Вы были близки?
 – Да, – сказала она. – Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой. Бабушка ее заменила. Она просила прощение, когда умирала, так как знала, что ее смерть исключит мой выход и задержит обручение еще на год.
 – И все же наконец ваша мечта сбылась. Вы в Лондоне, наслаждаетесь светским обществом.
 – Да. Сбылась. И мечта моей кузины Саманты.
 Но про себя Дженни знала, что не балы и развлечения ее привлекают, а официальная помолвка и свадьба с Лайонелом. Она никогда не была легкомысленной особой.
 Некоторые пары, так же как и они, прогуливавшиеся по веранде, ушли в зал. Заиграла музыка. Но граф Торнхилл сделал вид, что не замечает ни музыки, ни того, что им пора возвращаться. Дженнифер, откровенно говоря, тоже не стремилась в душный зал. Здесь, на воздухе, было куда приятнее.
 – Вот как, – сказал он, – значит, вы от природы серьезны. Как собираетесь жить в замужестве?
 – Надеюсь, за городом, в имении. Это я называю настоящей жизнью. С тех пор как бабушка слегла и не могла больше вести хозяйство, я стала заниматься им сама. Мне нравилось бывать у людей, работающих в нашем поместье, и по возможности облегчать им жизнь. Я рождена богатой и знатной, но ответственность и чувство полезности – неотъемлемая часть родовитости. Я с радостью жду того часа, когда смогу вести дом моего мужа, чтобы использовать приобретенный опыт.
 Они вновь прошлись туда и обратно вдоль террасы. Дженнифер ничего не имела против того, чтобы поболтать немного, но опасалась, что ее отсутствие будет замечено. Впрочем, они не были одиноки в желании отдохнуть от танцев. Другие пары тоже предпочли ночную прохладу духоте и тесноте бального зала.
 Какое-то время они молчали, слушая музыку. Сквозь открытые двери веранды доносились обрывки разговоров.
 – Чем вы занимаетесь, – спросила Дженнифер, – когда уезжаете из Лондона? Например, на континенте?
 И тут же пожалела о своем вопросе. Она боялась услышать какие-нибудь шокирующие откровения.
 – Несколько лет кряду отдавался всем доступным удовольствиям, – сказал он. – Мне казалось, что тот, кто не берет от жизни все, достоин лишь сожаления. Но это были увлечения молодости. Однажды жизнь моя довольно круто изменилась. Мой отец умер, и я унаследовал титул и все, что с этим связано. Поместье мое находится на севере Англии. С тех пор как я вернулся с континента, я там еще не был. Но я знаю, что там меня ждет достаточно обязанностей, чтобы сделать мою жизнь наполненной и полезной до конца дней.
 «Увлечения и забавы молодости… – думала про себя Дженни. – Одна из таких забав оказалась гораздо хуже того, что обычно прощается молодым господам, если верить Лайонелу. Но ведь он изменился, не так ли? Смерть отца и чувство долга заставили его начать жизнь заново».
 – Почему вы приехали сюда, а не в поместье, где так долго отсутствовали? – спросила она. – И где вас ждет столько дел?
 – Мне здесь надо кое-что доказать, – резковато ответил он. – Я не могу позволить, чтобы пошел слух, будто я боюсь здесь появиться.
 Вот как. Тогда в самом деле он совершил нечто из ряда вон выходящее. Дженнифер опустила взгляд.
 – Но, учитывая нынешние обстоятельства, я очень рад тому, что оказался здесь.
 Его голос зазвучал нежнее. Он не стал больше ничего объяснять. Все и так было ясно по тому, как он произнес эту фразу, и по наступившей затем тишине. Но она помолвлена, и он знает это. Возможно, он просто хотел быть галантным или подумал, что ей нравится лесть. И в самом деле ей было приятно, хотя она находила испытанное удовольствие запретным, словно совершала предательство.
 – Какая громкая музыка.
 Дженнифер сказала первое, что ей пришло в голову, лишь бы нарушить молчание. Он снова предложил ей руку.
 – Верно.
 Беря его под руку, девушка подумала, что граф предлагает ей пройтись еще немного. Но он повел ее к ступеням, ведущим в сад. Она не возразила, хотя поняла, что вновь позволила собой командовать.
 Она послушно шла туда, куда он вел ее. Очень трудно противостоять чему-то, когда совсем не понимаешь, почему надлежит упорствовать. В саду, освещенном фонарями, находилось немало гуляющей публики. На одной из кованых чугунных скамеек сидела молодая пара. Граф повел ее к противоположному концу скамьи.
 – Что-то есть особенное в английских садах, – сказал он, – не поддающееся описанию. В Италии краски ярче, цветы крупнее, веселее, в Швейцарии – изысканнее, но таких, как в Англии, нигде нет.
 – Вы ведь не по собственному выбору оставались за границей так долго? – спросила она, понимая, что проявляет неуместную настойчивость, и отчасти боясь, что он ответит на ее незаданный вопрос.
 – Напротив, по собственному желанию, – улыбаясь, ответил граф. – Я вернулся, как только исчез повод находиться вне дома.
 – Понимаю, – ответила она, сосредоточенно изучая узор теней от листвы на дорожке.
 – В самом деле? – Граф рассмеялся негромко. – Как я догадываюсь, ваши близкие не стали нагружать девичьи уши леденящими подробностями, но создали мой портрет, используя в основном мрачные тона, – портрет отступника и изгнанника. Я прав?
 Дженнифер готова была сгореть со стыда. Конечно, он прав. Но она чувствовала себя глупой и вульгарной. Ей казалось, будто ее застигли роющейся в его вещах, или читающей его письма, или делающей еще что-то более постыдное.
 – Ваша жизнь меня не касается, милорд, – сконфуженно ответила она. Он вновь рассмеялся.
 – Но ведь вас настроили против меня. Ваша тетя и отец будут бранить вас за то, что вы пообещали мне этот танец. Еще больше их разозлит наша небольшая прогулка. Керзи тоже будет злиться, не так ли? У вас будут серьезные проблемы, если вы не внемлете их советам.
 Он произнес вслух то, о чем она думала. Ей следовало бы согласиться с ним, сказав, что да, ей приятно его общество, однако она и в самом деле не должна ни разговаривать с ним, ни танцевать больше. Но самолюбие ее было уязвлено. Его слова прозвучали так, будто были обращены не к женщине двадцати лет, а к неразумному ребенку. Так, словно ей нельзя было доверять, словно она не могла действовать по своему усмотрению. Он совершил что-то ужасное, но у каждого человека должен быть шанс, чтобы измениться. А она достаточно взрослая для того, чтобы самой принимать решения, а не слепо подчиняться запретам, ограничивающим ее свободу и выбор.
 – Мне двадцать лет, милорд, – гордо сказала она. – Нет ничего неприличного в том, чтобы я танцевала с вами или даже прогуливалась в тихом месте.
 Хотя про себя она думала, что другие с ней не согласятся. Тетя Агата и Лайонел, например.
 – Вы добрая.
 Граф легко коснулся ее руки.
 Дженнифер заметила, что у него длинные тонкие пальцы, но рука казалась сильной. Она поборола инстинктивное желание отдернуть руку. Зачем представлять себя забитым существом?
 – Вы когда-нибудь завидовали кому-то так, чтобы испытывать почти физическую боль?
 – Нет, – подумав, ответила она. – Иногда я завидую чьей-то внешности или умению себя вести, но не слишком сильно. Я вполне довольна собой и жизнью.
 Она не кривила душой. Тем более что ее счастье вот-вот будет полным. Осталось несколько недель, в течение которых ей предстоит получше узнать Лайонела. А потом будет свадьба. А дальше – вместе до конца дней. Но тут Дженнифер почувствовала неожиданную тревогу. Жизнь не может состоять из одних радостей. Не может пройти без сучка и задоринки…
 – Ну что ж, – сказал граф, – а я знаю, что такое черная зависть. Я завидую Керзи сильнее, чем кому бы то ни было до него.
 – Нет, – быстро сказала она и подняла вверх глаза. Скорее одними губами, чем голосом, она произнесла:
 – Нет, это абсурд.
 – Так ли? – спросил он и сжал ее руку.
 Но тут Дженнифер допустила ошибку. Вырвав руку и резко повернув голову, она оказалась лицом к лицу с графом Торнхиллом. И посмотрела ему в глаза. И помедлила. И заметила что-то нежное и щемящее в его глазах, что-то похожее на боль.
 Он поцеловал ее.
 Едва коснувшись губами ее губ. Он не держал ее. Легче легкого было бы убежать. Но она стояла неподвижно, завороженная новым чувством. Впервые мужские губы коснулись ее губ. Чуть раздвинутые. Теплые. Слегка влажные.
 Но весь ужас был в том, что мужчина, поцеловавший ее, был не Лайонел!
 Им оказался граф Торнхилл.
 И она не остановила его и даже не отвернула головы.
 И не ударила его по лицу.
 – Пойдемте, – тихо сказал граф. – Танец, должно быть, подходит к концу. Я провожу вас в зал.
 Дженни взяла его под руку и пошла рядом с ним с таким видом, будто ничего не произошло. Она не возмущалась и не упрекала его. Он же не стал ни оправдываться, ни извиняться. Так, словно поцелуй был равноценной заменой танцу.
 Может, так оно и было. Может, она была еще наивнее, чем думала о себе.
 Но нет, поцелуй – это то, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они намерены пожениться.
 Она собиралась замуж за лорда Керзи. Она так ждала, когда ее поцелует впервые в жизни тот единственный мужчина, которому надлежит сделать это, и вообще – единственный, кому можно ее целовать.
 И теперь все было разрушено.
 Граф очень хорошо все рассчитал. Музыка как раз затихала, когда он подвел ее к стеклянным дверям веранды, а затем к тете Агате. Он поклонился и ушел, а Дженнифер осталась стоять, чувствуя себя падшей женщиной, словно все только и смотрели в ее сторону, зная, что произошло.
 Все было разрушено.


* * *

 Виконт Керзи отыскал графа Торнхилла на лестнице. Тот, очевидно, собирался покинуть бал в самом разгаре.
 – Торнхилл, – окликнул его виконт. – Минуту подождите.
 Мимоходом Керзи улыбнулся своей очаровательной улыбкой проходящей мимо леди Кумбс, идущей под руку со своим братом, и догнал Торнхилла.
 – В чем дело? – спросил граф, сжимая в руке лорнет.
 Лорд Керзи сдерживался, понимая, что они не одни. Он всегда умел держать себя на публике.
 – Ты не должен так поступать, – сказал он. – Тебе известно, что моя невеста, моя в скором времени жена, не должна появляться в твоем обществе. И уж конечно, ее не должны видеть выходящей с тобой из зала.
 – В самом деле? – удивленно спросил граф. – Может, тебе бы следовало поговорить на эту тему с мисс Уинвуд? Вероятно, ты имеешь на нее влияние.
 – Она невинна.
 Ноздри виконта раздувались, но он не забывал о том, что они на виду у всех.
 – Я знаю, Торнхилл, что за игру ты ведешь. Вижу тебя насквозь. Советую тебе оставить свои происки, или ты об этом пожалеешь.
 – Интересно. – Граф вставил в глаз монокль и, покачиваясь небрежно с пяток на носки, смерил своего недруга тяжелым взглядом. – Ты бросаешь мне вызов, Керзи? Выбор оружия будет за мной, не так ли? Я немного владею и шпагой, и пистолетом. А может, ты просто испортишь мою репутацию? Но ведь это невозможно, приятель. Она и так ничего не стоит. Как тебе известно, я слыву соблазнителем собственной мачехи. Говорят, я сделал ей ребенка и сбежал с ней, оставив отца умирать с разбитым сердцем. Но и этого мало. Оказывается, я настолько испорчен, что бросил мачеху на чужбине, а сам вернулся сюда. И тем не менее меня продолжают принимать в лондонском свете. Нет, Керзи, не думаю, что ты можешь причинить моей репутации больший ущерб, чем уже причинил.
 – Посмотрим, – сказал виконт и пошел наверх. Обернувшись, он прошипел:
 – В эту игру можно играть и вдвоем, Торнхилл. Интересно посмотреть, который из нас сыграет с большим мастерством.
 – Заманчиво, – ответил граф. – Мне начинает все больше нравиться сезон этого года.
 Сдержанно поклонившись, Торнхилл продолжил свой путь к выходу.




 Глава 6


 Она не могла избавиться от ощущения, что все испорчено. Испорчено лишь по причине того, что граф Торнхилл ее поцеловал. Дженнифер старательно убеждала себя в том, что ничего страшного не случилось. Он лишь коснулся губами ее губ, что в этом трагичного?
 Но в действительности все обстояло куда хуже, чем она пыталась себе внушить. Разрушенным оказалось все, что готовилось в течение пяти лет. Все то, что она создавала сама и что для нее готовили близкие.
 Тетя Агата выбранила Дженнифер. Прямо в бальном зале. Очень тихо, не меняя выражения лица, так, чтобы даже те, кто находился всего лишь в двух шагах от них, не догадались, что она ее отчитывает. Леди Брилл ясно дала понять, что в публике с большим неодобрением заметили ее исчезновение с графом Торнхиллом. Наконец, она добавила, что Дженнифер должна радоваться, если это неодобрение не выскажут вслух.
 Напрасно Дженнифер оправдывалась, что и в саду, и на террасе прогуливались люди, что они с Торнхиллом не оставались ни минуты наедине. Тетя Агата лишь ответила, что ни то ни другое не предназначено для прогулок юной девицы с джентльменом, который не приходится ей ни женихом, ни братом, без присмотра старшей родственницы. Особенно если этот господин с весьма дурной репутацией.
 Теперь Дженнифер и сама верила в то, что граф Торнхилл – распутник. Порядочный человек не стал бы украдкой срывать поцелуй с губ девушки, предназначенной в жены другому. А для нее непростительно было позволить ему сделать это, а потом не выразить ни возмущения, ни гнева. Она чувствовала себя ужасно виноватой.
 Виконт Керзи танцевал с ней последний перед ужином танец и повел в обеденный зал, но при этом был подчеркнуто холоден. Ни во время танца, ни после он не произнес ни слова, и это было хуже всего. Дженнифер невольно вспомнила слова Саманты, назвавшей Лайонела холодным и бесчувственным. Наверное, было бы лучше, если бы он отвел ее в сторону и отругал как следует. Да, она чувствовала, что поступила по отношению к нему нечестно и была недостойна своего жениха после того, как посмела целоваться с другим.
 А ведь Лайонел был единственным мужчиной, с которым ей бы по-настоящему хотелось целоваться. Она так ждала этого танца, так хотела поскорее приблизить время, когда они могли бы провести вместе хотя бы полчаса. А теперь все ее надежды обратились в прах. И случилось это по ее вине.
 После ужина лорд Керзи подвел Дженнифер к леди Брилл и пригласил Саманту на танец. Проводив девушку на террасу, он оставался с ней там до конца бала. Скорее всего он хотел таким образом наказать свою невесту. Дженнифер понимала это, но тем не менее прием сработал. Лайонел заставил ее страдать, хотя партнершей Керзи была всего лишь ее кузина. Сама она танцевала с Генри Числи, улыбалась и болтала с ним, все время чувствуя, что Керзи не здесь.
 Да, он выбрал достойное наказание. Если она заставила его испытать то же, что сейчас испытывала она, то наказание было вполне заслуженным.
 Дженнифер приехала домой и тут же легла спать, измотанная донельзя. Но уснуть не могла. Она пыталась утешить себя мыслью, что через неделю в доме графа Рашфорда состоится бал, на котором объявят об их с Керзи помолвке. После все пойдет хорошо. Она будет проводить больше времени с Лайонелом, чтобы быть ближе к нему. А потом начнутся приготовления к свадьбе, все эти праздничные хлопоты и милая суета. Она вспоминала, каким он был сегодня на балу – таким красивым, что от одного взгляда на него сердце трепетало. И этот мужчина предназначен ей в мужья.
 И все же нет-нет да и приходил ей на память другой, черноволосый, с гипнотизирующим взглядом темных глаз и тонкими аристократическими пальцами. А ее ощущения, когда он дотронулся до ее губ губами и они оказались чуть приоткрытыми, так, что она почувствовала влагу его рта? Голова ее вдруг стала удивительно легкой, но в груди возникла тяжесть и как-то странно заныло внизу живота.
 Дженни помнила, как они разговаривали, с каким неподдельным интересом слушал ее граф. Она была с ним такой откровенной, какой никогда не была с Лайонелом. Случилось так, что этот мужчина, непрошеным ворвавшись в ее жизнь, узнал ее куда лучше, чем будущий муж. После разговора с графом она убедилась, что, несмотря на свое прошлое, теперь он стал другим – серьезным и надежным. А потом этот неожиданный поцелуй.
 Она считала себя грешной и испорченной. В плену совершенно неуместных воспоминаний.
 Утро вопреки поговорке оказалось не мудренее вечера. Уставшая, измученная, не отдохнувшая ни телом, ни душой, Дженнифер побрела к Саманте. Та сидела у окна, и глаза ее были красными и опухшими от слез.
 – Ты что, плачешь? – испуганно воскликнула Дженнифер: она ни разу не видела, чтобы кузина плакала.
 – Нет, – поспешно ответила Саманта, стараясь улыбнуться. – Я просто устала. Говорили, что сезон оставит нас без сил, и тогда нам казалось, что это замечательно, не так ли? А сейчас, когда все едва началось, оказалось, что эти развлечения просто выматывают, не так уж много давая взамен.
 Дженнифер присела рядом с кузиной.
 – Тебе понравилось на вчерашнем балу? – осторожно спросила она. – Кажется, недостатка в кавалерах у тебя не было. С некоторыми ты танцевала дважды.
 «С Лайонелом, например», – добавила про себя она.
 – Понравилось, – односложно ответила Саманта. – Пойдем завтракать, Дженни, а потом… Почему бы нам не пойти в парк немного проветриться?
 Саманта была сама на себя не похожа. Куда пропали ее восторженность и откровенность? Дженнифер-то надеялась, что подруга с ее жизнелюбием развеет ее печаль. Но кузина совсем не желала болтать о своих кавалерах, о том, кто из них ей понравился больше других. Дженнифер стало еще более тошно, чем накануне ночью.
 – Сэм, – сказала Дженнифер, решив не ходить вокруг да около, – ты же знаешь, что вчера я попала в историю. Ты осуждаешь меня заодно с тетей Агатой, отцом и лордом Керзи?
 – Да, – прикусив губу, ответила Саманта. – Я думаю, ты ему нравишься, Дженни. Он ни разу не пригласил танцевать меня, а с тобой даже прогуливался на веранде. Он и в самом деле дьявол – ведь знает, что ты помолвлена. Лайонел был расстроен.
 – Лайонел? – нахмурившись, переспросила Дженнифер.
 Саманта покраснела.
 – Лорд Керзи. Ты расстроила его, Дженни. Не стоило тебе так долго быть с лордом Торнхиллом.
 – Итак, ты тоже решила меня отчитать? – тихо спросила Дженнифер.
 – Послушай, ты ведь должна признать, что поступила нехорошо. У тебя есть мужчина, Дженни, и ты сама говорила, что любишь его и готова любить вечно. Кто знает, чем вы могли заниматься в уединении с Торнхиллом?
 Саманта, остановившись, посмотрела на Дженни с осуждением. Но, не выдержав ответного взгляда сестры, в котором были и страх, и обида, и смятение, она, ни слова не говоря, повернулась к Дженни спиной и быстро сбежала по ступенькам вниз.
 – Саманта, постой! – закричала ей вслед Дженнифер, но та даже не оглянулась.
 Дженнифер стало совсем плохо, и она лучше бы прыгнула в яму со львами, чем заставила себя проглотить хоть кусочек. Какой там завтрак!
 Вчера, на балу, все представлялось ей совсем в ином свете. Дженнифер не видела ничего дурного в том, что происходило. Да и произошло ли что-нибудь ужасное на самом деле? Зачем было открывать двери на веранду и освещать фонарями сад, если гостям не полагалось там гулять?
 Проснувшееся ночью чувство вины не давало места раздражению против тех, кто осуждал ее. Потому что, хотя они этого и не знали, все действительно обернулось непростительной ошибкой. Они были правы, а она – нет. Она позволила мужчине, чужому человеку, поцеловать себя в саду.


* * *

 Саманта упала ничком на кровать и зарыдала в подушку, судорожно сжимая ее. Хотя утром она достаточно потрудилась, чтобы скрыть следы ночных слез, сейчас все повторялось вновь. Ей так хочется выплакаться всласть.
 Она чувствовала себя по уши виноватой в том, чему не могла найти определения.
 У нее уже было немало поклонников и не меньше трех явных обожателей. Саманта перестала всхлипывать и принялась мысленно перечислять их, представляя каждого по очереди. Первым в списке шел Альберт Бойл. Но он казался ей весьма заурядным. Дальше был лорд Грэм, хотя и слишком юный, но достаточно напористый. Третий – мистер Максвелл, всегда умеющий ее развеселить; затем сэр Ричард и мистер Числи, оба весьма достойные джентльмены. Возможно, некоторые из них станут ее постоянными поклонниками. А кто-то из этих поклонников превратится в жениха с определенными и честными намерениями. Она может скоро узнать, что такое настоящее ухаживание, и Дженни не будет единственной, кто выйдет замуж в этом сезоне.
 Не стоило вспоминать кузину. Саманте опять захотелось плакать.
 Керзи действительно был очень расстроен и очень зол. Саманта почувствовала это, когда в конце ужина он пригласил ее еще на один танец, чему она вовсе не была рада. Ей вовсе не улыбалось провести целых полчаса в обществе человека с холодными глазами и поджатыми губами, тогда как вокруг столько любезных джентльменов, с которыми она могла бы танцевать, наслаждаясь их восхищением и комплиментами в свой адрес.
 Саманта еще больше разозлилась, когда Керзи ясно дал ей понять, что не желает с ней танцевать, но требует, чтобы она вместе с ним вышла на веранду.
 – Я не уверена, милорд, – сказала она, – что в моем положении было бы правильно покинуть зал у всех на глазах.
 Саманта подозревала, что он делает это только для того, чтобы наказать Дженнифер. Меньше всего ей хотелось оказаться между двумя поссорившимися влюбленными, если, конечно, имела место любовная ссора.
 – Для вас в этом нет ничего особенного, – ответил он. – Вы кузина моей невесты.
 И она позволила увести себя из зала в сад, где Керзи усадил ее на скамью, которую не было видно ни из зала, ни с террасы.
 – Что за чертовщина, – сказал он тогда. – Как все паршиво складывается.
 Сказать, что Саманта была обескуражена его выражениями, значит ничего не сказать. Но она была еще более поражена тем, что лорд Керзи неожиданно сжал ее руку в своей. Саманта оказалась в скверном положении: ее настойчиво вовлекали в то, что ее совершенно не касалось.
 – Она любит меня? – вдруг спросил он. – Вы знаете? Она с вами делилась?
 – Конечно же, – удивленно ответила девушка, – она вас любит. А как же еще? Она же ваша невеста.
 – Да, – ехидно согласился он, – невеста. Ей навязали этот брак пять лет назад, когда она была почти ребенком. Но и я был всего лишь мальчишкой. Мне кажется, она весьма серьезно заинтересовалась Торнхиллом.
 – Она один раз танцевала с ним у нас на балу и один раз здесь, – ответила Саманта.
 Тут-то она и допустила ошибку, позволив вовлечь себя в эту ссору между лордом Керзи и ее кузиной, так как в бальном зале она могла бы найти этому времени куда лучшее применение.
 – Все верно, за тем исключением, что здесь они не танцевали, – сказал он.
 – Да, они вышли в сад. В этом нет большого греха. Мы ведь здесь. И ничего дурного не совершаем.
 – Нет, – сказал он. – Нет ничего даже отдаленно напоминающего грех в том, что двое молодых людей побудут на воздухе, вне поля зрения близких. Не так ли?
 Произнеся последние слова с ядовитым сарказмом, Керзи закинул руку на спинку скамьи, обняв Саманту за плечо, а другой взял ее за подбородок и поцеловал.
 Саманта испытала настолько сильное потрясение, что вначале даже пошевельнуться не смогла. Оцепенев, она словно приросла к месту. Но, очнувшись, принялась бороться, стараясь вырваться. Она пыталась оттолкнуть Керзи, упираясь в его плечо, и дать ему пощечину. Девушка была в ярости.
 Разумеется, он был гораздо сильнее и воспользовался этим: прижал ее к себе обеими руками и впился губами в ее губы.
 И она не только перестала бороться, но вдруг неожиданно для себя самой стала целовать его в ответ. Рука ее высвободилась и легла ему на шею. И Саманта потеряла счет времени, отдавшись на волю чувств.
 Керзи не сказал ни слова, когда она наконец посмела поднять взгляд. Через несколько мгновений она поняла, что произошло, с кем она разделила свой первый поцелуй. На самом деле он никогда ей не нравился, она всегда считала его слишком заносчивым и холодным.
 – Милорд, – попыталась она отчитать его, вызывая в себе гнев и злость. Но как изображать праведный гнев после столь пылких поцелуев…
 – Лайонел, – шепотом подсказал он.
 – Лайонел, – повторила она и замолчала, не зная, о чем теперь можно говорить.
 – Вы видите, – сказал он, – почему тетушки вроде леди Брилл являются столь необходимым злом?
 Саманта окаменела. Неужели он всего лишь продемонстрировал ей, что могло происходить между Дженнифер и графом Торнхиллом? Во все глаза она смотрела на Керзи, отказываясь понимать очевидное.
 – Саманта, – ласково проговорил он, нежно коснувшись ее щеки. – Хотел бы я, чтобы вы приехали жить к дяде года на два раньше. Возможно, тогда мой отец выбрал бы мне другую невесту. Более отвечающую моим вкусам.
 – Я думаю, вам следует проводить меня в зал, – сказала она, уже понимая, что он играет с ней в кошки-мышки.
 – О да, разумеется, я провожу вас к тете, – согласился Керзи.
 Но он не сразу поднялся. Он наклонил голову и вновь поцеловал ее. И к стыду своему, она и сейчас позволила ему это сделать, хотя уже не могла оправдаться тем, что все произошло внезапно.
 Они поднялись на террасу и молча прогуливались там, пока музыка не начала стихать. Но рука его все это время лежала на ее руке и она не делала попыток убрать ее.
 Всю ночь Саманта думала, как объяснить произошедшее. Какой вывод сделать из поведения Керзи. Но все, до чего она додумалась, – это то, что Лайонел не любит Дженни и сожалеет о своем давнем обещании, которое через несколько дней приведет к объявлению помолвки, а затем и к свадьбе. Но она так и не поняла, какие чувства он испытывает к ней, Саманте, и были ли они вообще, эти чувства.
 Всю ночь ее терзали угрызения совести. Она позволила себя целовать, позволила делать это жениху Дженнифер, которого та любила до беспамятства вот уже пять лет кряду. А Дженни, двоюродная сестра, была еще, кроме того, ее лучшей подругой.
 Может, для Керзи эти поцелуи вообще ничего не значат? Скорее всего так и есть.
 Хотела бы Саманта то же сказать и про себя. Тогда она с легкостью представила бы, будто ничего и не было. Остался бы лишь гнев по поводу того, что лорд Керзи не питает никаких чувств к влюбленной в него невесте.
 Но все гораздо сложнее и запутаннее. Поцелуи в саду пробудили в Саманте нечто, о чем она доселе не подозревала. И это нечто заставляло ее плакать. Плакать из страха влюбиться в Керзи или – о ужас! – из-за того, что она уже в него влюблена? Влюблена в Керзи, нет… в Лайонела. Так может быть, эта запретная страсть давно дремала в ней и она отгораживалась от нее, стараясь видеть в Керзи одни недостатки?
 Но возможно, все не так. Может, она просто глупая, неопытная деревенская девчонка и влюбилась в первого мужчину, который ее поцеловал. Будто поцелуй и любовь – одно и то же. Так, все так, конечно, Что она чувствовала вначале, когда он только пригласил ее танцевать? Злость, раздражение. И сейчас она на него злится. Только злится, и все. То, что он сделал с ней, не заслуживает прощения.
 – Лайонел, – прошептала она, закрыв глаза и вновь прижимая к груди подушку. – Лайонел, видит Бог, как я тебя ненавижу!


* * *

 На следующий день после бала граф Торнхилл чувствовал то ли раскаяние, то ли сожаление. Лучше бы он не выходил на веранду с этой мисс Дженнифер Уинвуд, лучше бы не было у них той доверительной беседы. Да, она действительно весьма красива и соблазнительна. Но об этом он мог узнать и не разговаривая с ней. Для его целей вполне было достаточно того, что он видел. Ни к чему было стремиться узнать о ней больше.
 До сих пор Гейб никогда не испытывал раскаяния, расставаясь с женщинами, с которыми его сводила судьба ради единственной интимной встречи или для более длительных отношении того же плана. Мужчина заводит любовницу для удовольствия, а не для пытки; ему и в голову не придет испытывать к ней что-то, выходящее за рамки простого физического влечения.
 Но он и не собирался делать мисс Уинвуд своей любовницей. До такого цинизма он пока не дошел. Даже острое желание отомстить Керзи не заставило бы его опуститься так низко. Он всего лишь намеревался увести невесту от Керзи, заставить ее разорвать помолвку или, если не выйдет, принудить Керзи сделать это. В любом случае тот окажется в центре скандала, причем в весьма унизительной для мужчины роли. В унижении Керзи граф Торнхилл видел мрачное удовлетворение.
 Во всех отношениях разумнее продолжать смотреть на нее как на длинноногую красотку, которую хочется уложить в постель. Не стоит задумываться о том, что составляет ее личность, что скрывается за роскошным телом имиловидным лицом в обрамлении рыжих волос.
 Но как она смогла завладеть его мыслями, не связанными с естественным инстинктом? Она благодарна судьбе за то, что принадлежит привилегированному сословию. Несмотря на молодость, Дженнифер понимает, что, давая человеку богатство и титул, Господь наделяет его ответственностью за судьбу тех, кто создает для него блага. Она считает себя обязанной быть милосердной по отношению к тем, кому повезло меньше, кто потом и кровью должен добывать свой хлеб. Ей нравится заниматься хозяйством. Она приняла на себя заботу о домочадцах после смерти бабушки и считала, что полученный опыт даст ей возможность быть надежной помощницей мужу. Она предпочитает деревню городу, полагая, что настоящая жизнь – там. Она не завистлива и называет себя счастливым человеком.
 Господи! Он же не велел себе думать о ней как о личности! Разве только для того, чтобы успокоить нечистую совесть. Он мог бы убедить себя, что делает ей одолжение. Она заслуживала лучшей доли, чем быть женой Керзи. Но после скандала может случиться и так, что она вообще не найдет себе мужа.
 Его поразила ее реакция на поцелуй, хотя то, что произошло между ними, едва ли можно так назвать. Он едва дотронулся губами до ее губ, намеренно не касаясь руками ее тела. Удивительно, но она не отшатнулась, не бросилась прочь, не разрыдалась, чего можно было вполне ожидать. Она приняла его ласку и даже на краткий миг сама теснее прижалась. И потом вела себя так, будто между ними ровным счетом ничего не было.
 Впрочем, надо радоваться этому обстоятельству. До сих пор все давалось ему весьма легко.
 Но чтобы успокоить ее тревогу и страх и скорее достичь своей цели, ему следовало изменить тактику. Он не станет больше навязывать ей свое общество.
 На следующий после бала день он увидел ее вечером в театре. Он поклонился, когда взгляды их встретились, но она не ответила на его приветствие. Граф Торнхилл не сделал попытки зайти в ложу Рашфорда, в которой сидели она и ее близкие.
 На другой день он встретил ее в парке, где она каталась в ландо с Керзи, мисс Ньюмен и Генри Числи. Приподняв шляпу, он проехал мимо, не останавливаясь для того, чтобы обменяться любезностями, и не смотрел ни на кого, кроме Дженнифер. В тот же вечер он вновь увидел ее на концерте. Он сидел в противоположном от мисс Уинвуд углу зала и смотрел на нее все время, словно не замечая находящихся с ней Керзи, графа и графини Рашфорд, однако не подошел к ней ни во время антракта, ни после.
 Но на следующий день, когда Ричмонды устраивали прием в саду, граф Торнхилл решил, что пора перейти в наступление – он и так дал ей возможность побыть одной достаточно долго. Граф должен был бы поздравить себя с тем, что ему прислали приглашение на праздник для столь избранного общества, хотя этому нашлось весьма простое объяснение: леди Бромли приходилась бабушкой Кэтрин и знала, что Торнхилл не является отцом ее правнучки. Однако она не знала точно, кто отец, иначе не пригласила бы Керзи, которого граф заметил среди гостей.
 Леди Бромли взяла Гейба под руку и повела его по тропинке вниз к реке, ограничивающей территорию ее роскошного сада. Она шла очень медленно, но Гейб и не настроен был торопиться. Солнце светило, на небе ни облачка, и внутреннее чувство подсказывало Гейбу, что ему удастся перехватить мисс Дженнифер Уинвуд, когда та будет одна. Для того чтобы выиграть игру, по словам Керзи, необходимо сделать несколько ходов, и сегодняшний ход должен стать решающим.
 – Я вчера получила письмо от Кэтрин, – сказала леди Бромли. – Ребенок здоров, и она тоже. Климат, впрочем, как и общество, ей вполне подходит. Она пишет правду, Торнхилл?
 – Мне казалось, что Кэтрин вполне освоилась. Именно поэтому я и решился уехать, – вполне искренне заверил ее Гейб. – Я бы взял на себя смелость сказать, что она нашла свое место в этом мире.
 – В другой стране, – протянула почтенная дама, неодобрительно покачав головой. – Мне это не совсем по душе. Но я рада. Здесь она никогда не была счастлива. Простите мне мою откровенность, но мой зять, этот напыщенный болван, не должен был выдавать ее замуж за мужчину, который ей в отцы годился.
 Все так, думал Гейб. Кэтрин всего лишь на полгода моложе его. И перед своим бегством на континент она была замужем за отцом целых шесть лет. Да, отец Кэтрин совершил преступление, выдав свою дочь за человека, чье здоровье оставляло желать лучшего уже ко времени свадьбы, как, впрочем, и характер.
 – А кто этот швейцарский кавалер? – вдруг спросила леди Бромли.
 Граф удивленно вскинул брови. Леди Бромли продолжила:
 – В письме она дважды упоминает его труднопроизносимое имя.
 – Не думаю, что я с ним встречался, – с улыбкой сказал граф. – Впрочем, рано или поздно Кэтрин должна была найти себе сердечного друга. Это был лишь вопрос времени, как вы понимаете. Она всегда вызывала интерес у противоположного пола.
 – Это потому, – хмыкнув, ответила дама, – что ее муж, ваш отец, оставил порядочное наследство.
 – Потому что она умна и привлекательна, – возразил Торнхилл.
 Леди Бромли казалась довольной, хотя больше ничего и не сказала. По тропинке они спустились к реке, где одна за другой плыли три лодки. Джентльмены гребли, а дамы любовались пейзажем. Дженнифер Уинвуд была в лодке с Керзи. В одной руке она держала зонтик от солнца, другой касалась воды.
 – Красивая пара, – заметила леди Бромли, – проследив за направлением взгляда своего спутника. – Насколько мне известно, они помолвлены и свадьба состоится в соборе Святого Георгия в конце сезона.
 – Да, – ответил граф. – Я слышал. В самом деле, пара впечатляющая.
 Несколькими минутами позже Керзи причалил к берегу и, вытащив лодку на песок, предложил даме руку. Сегодня Дженнифер выглядела совсем девочкой в своем муслиновом платье в нежный цветочек, соломенной шляпке и с голубым зонтиком, отделанным кружевными рюшами.
 – Мисс Ньюмен! – Виконт улыбался, глядя на кузину своей невесты, маленькую блондинку, стоявшую в окружении нескольких молодых людей. – Ваша очередь. Можно мне?
 Судя по взгляду молодой леди, ей вовсе не хотелось кататься в обществе Керзи. Но она шагнула ему навстречу, послушно взяв его под руку. В это же время полковник Моррис обратился с каким-то вопросом к леди Бромли, вовлекая ее в разговор, и Торнхилл понял, что вот она, та чудесная возможность, о которой он мечтал все утро.
 – Мисс Уинвуд, – обратился он к ней до того, как Дженнифер успела присоединиться к группе молодежи. – Могу я проводить вас до террасы? По-моему, там как раз сейчас подадут лимонад.
 Лучшего момента и выбрать было нельзя. Он предложил ей пройтись на глазах у всего общества, в том числе и Керзи, который беспомощно взирал на происходящее.
 Дженнифер колебалась совсем чуть-чуть, прежде чем опереться на предложенную руку. Разумеется, она не могла поступить иначе. У нее как у воспитанной девушки из хорошей семьи не было выбора.
 – Благодарю вас, милорд – сказала она. – Стакан лимонада был бы весьма кстати.
 Граф Торнхилл, искренне любуясь красотой своей спутницы, вдруг подумал о том, не играет ли он в одиночестве. Неужели Керзи не видел его на берегу беседующим с леди Бромли? Если так, то почему он оставил мисс Уинвуд в столь опасный момент?
 Создавалось впечатление, что Керзи решил сдать эту партию без боя. Или… Или он играет в поддавки? Ведет свою игру, в которой Торнхиллу отводится пассивная роль?
 Как занимательно! В самом деле занимательно.
 И все же в чем именно состояла игра?




 Глава 7


 Дженнифер давно заметила его. Она от всей души надеялась, что он либо уйдет к тому моменту, как Керзи причалит к берегу, либо продолжит разговор с леди Бромли, не делая никаких попыток к общению с ней. Но как назло, возник полковник Моррис, явно желающий подойти к леди Бромли. Наблюдая за перемещениями полковника, она вдруг вспомнила, что перед тем, как покатать в лодке ее, Дженнифер, Керзи любезно предложил Саманте стать следующей. К удивлению Дженнифер, кузина решительно воспротивилась, заявив, что не любит воду. Странно, но дома Саманта слыла заядлой пловчихой, не вылезала из реки все лето и плавала гораздо искуснее, чем Дженнифер.
 У нее возникло неприятное чувство, будто она играет роль в кем-то написанной пьесе. Она не в силах была ничего изменить. Оставалось уповать лишь на чудо. Может быть, если она не станет смотреть в сторону Торнхилла, он не решится подойти к ней? Или ей поторопиться присоединиться к пестрой группе молодежи, едва сойдя на берег?
 Но как она и предчувствовала, надежде ее не суждено было сбыться. Леди Бромли оставила графа. Керзи помог ей сойти на берег и, не мешкая ни минуты, направился к Саманте. Дженнифер смогла бы затеряться среди молодежи, если бы пустилась бежать следом за Керзи. Торнхилл повел себя именно так, как и чувствовала Дженнифер, – направился прямо к ней.
 – Мисс Уинвуд, – сказал он. – Могу я проводить вас до террасы? По-моему, там как раз сейчас подадут лимонад.
 Едва ли она могла отказать ему, не привлекая внимания присутствующих гостей. Тон его был вполне благовоспитанным. К своему удивлению, она вдруг поняла, что ей совершенно не хочется ему отказывать. С того злополучного бала она каждый день каким-то шестым чувством угадывала, где находится Торнхилл, ощущая на себе его неотступный взгляд.
 Знать о его присутствии, знать, где он и что делает, даже не поворачивая в его сторону головы, – все это казалось ей странным и необычным. Дженнифер искренне желала сосредоточить все свои помыслы на Лайонеле. До свадьбы оставались какие-то недели, и ей хотелось думать только о своем женихе. К несчастью, то, что рисовалось ей в мечтах сплошной чередой счастливых мгновений, оказалось грустным и тревожным. Несмотря на то что они с Лайонелом проводили вместе все больше и больше времени, напряженность в их отношениях не спадала; они не могли освоиться в обществе друг друга настолько, чтобы общаться свободно. Дженнифер говорила себе, что это происходит от двусмысленности их положения: все вокруг знали, что они с Керзи помолвлены, но официального объявления все еще не было. Поэтому она так ждала бала у Рашфордов, который намечался на следующей неделе, где и произойдет официальное оглашение их помолвки.
 Дженнифер не нуждалась во внимании к ней графа Торнхилла, воспринимая его навязчивые ухаживания как помеху своему счастью. И она глубоко сожалела о том, что Торнхилл поцеловал ее, а жених – нет. И в то же время ее словно магнитом тянуло к Торнхиллу. Рассудок противился этому, но чувства она пока не научилась сдерживать. Когда он был рядом, ощущение его присутствия мешало ей сосредоточиться на Лайонеле. Когда его не было, она ругала себя за то, что поддается влиянию Торнхилла. Получалось, что она думает о нем постоянно.
 Сейчас, когда он, по сути дела, принудил ее составить ему компанию, Дженнифер чувствовала почти облегчение. Возможно, если она возьмет его под руку и прогуляется с ним до террасы и выпьет там стакан лимонада, это неосознанное и неуместное… влечение, возникшее на балу у Числи, пройдет. Итак, она нашла определение тому, что испытывала. И в этом слове заключалась правда. Ее влекло к графу Торнхиллу.
 – Благодарю вас, милорд, – ответила она холодным тоном, которым ее учили разговаривать с теми, кого надо держать подальше от себя. – Стакан лимонада был бы весьма кстати.
 Но вновь все получилось не так, как Дженнифер рассчитала. Его близость, прикосновение руки пробудили в ней волнующие воспоминания о том злополучном поцелуе. Она пыталась, но не могла справиться с собой. Противоядие этой сладкой отраве было ей неведомо.
 День выдался чудесный, парк манил прохладной тенью деревьев и ароматом цветов. По пути Дженнифер вспомнила, что даже не оглянулась на Лайонела, который был так ослепительно красив там, на реке, в лодке.
 Она сосредоточилась на своем чувстве к нему, повторяя про себя, что беззаветно любит своего будущего мужа.
 – Я должен перед вами извиниться? – спросил Торнхилл.
 – Извиниться? – переспросила Дженнифер, отвлекшись от мыслей о Лайонеле.
 Торнхилл смотрел ей прямо в глаза, прожигая взглядом.
 – Извиниться за то, что поцеловал вас, – продолжил он. – Не говорите мне, что для вас это был сущий пустяк, о котором вы тут же забыли.
 Дженнифер чувствовала, что мучительно краснеет. И хоть убей, не знает, что сказать.
 – Я не простил себе то, что осмелился вас поцеловать, – возобновил разговор граф. – Я мог бы привести в качестве оправдания лунный свет или тишину, но ведь я сам привел вас в сад и мог оценить рискованность своего поступка. Я глубоко сожалею о беспокойстве, которое я вам, должно быть, причинил.
 Значит, она в нем не ошиблась. Она говорила с настоящим джентльменом. Дженнифер была рада. Ее почти убедили в том, что она ошиблась в Торнхилле. Его поцелуй был подтверждением того, что свет прав, считая его проходимцем. Но он оказался порядочным человеком, ибо искренне просил у нее прощения за дерзость. И тут же у нее возникло двойственное чувство. Получалось, что ей было бы проще противостоять натиску беспринципного волокиты, чем порядочного человека. С повесой она смогла бы разобраться без лишних церемоний.
 – Благодарю вас, – сказала она. – Мне действительно было не по себе. Я помолвлена, и только мой будущий муж имеет право…
 – Да, конечно, – перебил ее Торнхилл, легко коснувшись пальцами тыльной стороны ее ладони. – Если мои извинения приняты, давайте сменим тему. Вы не против? Скажите, что вы думаете о поэзии Попа?
 – Я получила истинное удовольствие. Отточенный и изящный стиль.
 Торнхилл усмехнулся.
 – Если бы на моем месте сейчас оказался Поп, то, услышав вас, он пошел бы и не долго думая застрелился.
 Дженнифер в ответ засмеялась, весело поигрывая зонтиком.
 – Я сказала именно то, что думаю. Поэзия Попа не нашла в моей душе большого эмоционального отклика, как, например, стихи мистера Вордсворта. Но это не значит, что стихи Попа мне понравились меньше. Просто они другие.
 – Вы читали «Похищение локона»? – спросил он.
 – Мне понравилось, – ответила она. – Занимательно и умно.
 – Согласитесь, порой становится неловко от того, что приходится делать, повинуясь требованиям общества, которые зачастую бывают довольно глупыми. Не так ли? Вам нравится сатира в литературе или вы предпочитаете мягкий юмор?
 – И то и другое. Мне нравится «Молль Флендерс» за тонкий и дружелюбный юмор и «Путешествие Гулливера» за острую и иногда злую сатиру. И еще, должна признаться, мне нравятся сентиментальные романы. Они трогают мои чувства. Да-да, романы, хотя джентльмены всегда напускают на себя важный вид и раздуваются от превосходства, когда женщина в этом признается.
 Граф Торнхилл откинул голову и весело рассмеялся.
 – Теперь я уже никогда не осмелюсь так реагировать на подобные признания, – сказал он. – Особенно в разговоре с вами. По вашему тону я мог бы подумать, что вы сейчас бросите мне перчатку, вызывая на поединок. Кроме того, должен признаться, что чуть не плакал, читая «Ромео и Джульетту», хотя, – заговорщицким шепотом сообщил Торнхилл, – я скорее соглашусь, чтобы меня приковали к скале и пустили орла клевать мою печень, чем признаюсь в этом публично.
 – Но ведь вы уже признались! – со смехом возразила Дженнифер.
 Потом они прогуливались по зеленому газону, расстилавшемуся перед террасой. Потом, потягивая прохладный лимонад, заговорили о друзьях меньших. Оба считали, что более преданного друга, чем собака, у человека не было и не будет. Дженнифер сама не заметила, как стала рассказывать графу о своем колли, который любит печенье, и она, зная об этой его страсти, таскала из кухни печенье для своего любимца, а тот бегал вокруг нее кругами и скулил, всячески изъявляя свои чувства, лишь бы заполучить лакомый кусочек.
 – Мне не хватает моей собаки, – призналась она, – но в городе ему было бы плохо. Он не привык ходить на поводке.
 – Не лучше ли нам пройти в сад? – осведомился Торнхилл, забирая у Дженнифер пустой стакан и предлагая ей руку. – В это время года для фруктов еще рановато, а для цветов поздно, но зато мы сможем укрыться от солнца в ожидании чая.
 Дженнифер не знала, сколько времени прошло с тех пор, как они покинули берег. Десять минут или час? Только сейчас она заметила, что здесь много гостей, которые прогуливались парами и небольшими группами. Несколько человек играли в крокет, другие наблюдали за игрой. Но Лайонела и Саманты нигде не было видно. Скорее всего они все еще катались на лодке.
 Дженнифер вдруг пришло в голову, что она совершенно забыла о близких, увлекшись беседой с графом. Ей следовало бы находиться рядом с Лайонелом, и этот долг полностью согласовывался с ее желанием. Она с нетерпением ждала этого праздника и, проснувшись утром и выглянув в окно, не могла сдержать радости. Погода была прекрасной. Возможно, сегодня им представится случай погулять вдали от людей, побыть вдвоем, мечтала Дженнифер. Тем более что Лайонел один сопровождал их с Самантой. Тетя Агата и графиня Рашфорд были заняты другими делами.
 – Наверное, – ответила Дженнифер, – вам следует проводить меня назад, к реке. Думаю, моя кузина и лорд Керзи все еще там.
 – Как хотите, – с улыбкой согласился Торнхилл, – хотя, признайтесь, прохлада и тишина пусть всего на несколько минут – заманчивая идея, не так ли?
 Все так. Заманчивым показалось ей прежде всего продлить их уединение хотя бы на несколько минут. Ведь рядом с Лайонелом она чувствовала себя далеко не так комфортно, как сейчас. Скорее всего пристальное внимание общества к их помолвке делало их общение слишком натянутым. В скором времени им будет хорошо и уютно вдвоем, но это время пока не наступило.
 – Вы меня искушаете, милорд, – с улыбкой призналась Дженнифер. – Зонтики от солнца выглядят, конечно, очень мило, но пользы от них почти нет.
 – Я всегда подозревал, что это так, – подыгрывая ей, ответил Торнхилл, – но не дай Бог, женщины признают этот факт и станут более прагматичными, отказавшись от такой очаровательной декорации. Не хотел бы я дожить до этих ужасных времен.
 Дженнифер легко оперлась на его руку, и они направились в сад.
 – Значит, вы считаете, что женщины призваны только украшать жизнь мужчины и ничего больше? – спросила она.
 – Я бы убрал слово «только», – ответил граф. – И мужчины, и женщины любят жить в окружении красивых вещей. Это делает земное существование более приятным и более утонченным. Но жизнь была бы смертельно скучна, если бы в ней ничего, кроме этого, не существовало. Тогда и красота утратила бы свою привлекательность. Так красивая ваза становится объектом для вымещения гнева. Женщина не исключение. Она теряет свою притягательность для мужчины, не важно, какой бы прекрасной ни сотворил ее Господь, если ей нечего больше предложить, кроме своей миловидности.
 – И тогда она становится объектом для вымещения раздражения собственного мужа, – сказала Дженнифер.
 Торнхилл усмехнулся.
 – В этом причина краха многих браков. Сколько пар оказываются в ловушке пожизненной скуки или даже настоящего страдания. Вы этого не замечали? И очень часто все происходит оттого, что мужчины, реже – женщины, верят, будто то, что приятно глазу, способно удовлетворить чувства и ум до конца жизни.
 – Вы не прочите себе в жены красавицу, надо понимать? – спросила Дженнифер. И вновь Торнхилл рассмеялся.
 – Я еще не знаю, чего ищу. Но вы исказили смысл, на свой лад переиначив мои слова. Красота – важная составляющая жизни. Для того чтобы ощутить ее полноту, необходимо испытывать эстетическое удовольствие. Но кроме этого, должно быть много всего другого.
 Женщина, которую граф Торнхилл решит выбрать себе в жены, должна быть весьма одаренной судьбой. Его требования очень высоки. Хотелось бы посмотреть на его избранницу, подумала Дженнифер.
 В саду среди деревьев было божественно хорошо. Солнечный свет проникал сквозь кроны, создавая совершенно особую атмосферу уединения, тишины и блаженства, и это несмотря на то что вокруг находилось немало гостей праздника. А Дженнифер вдруг охватила тоска и грусть по дому в имении, по той жизни, которую она оставила ради лондонского сезона.
 – А что думаете по этому поводу вы? – спросил граф. – Насколько я знаю, ваш брак был обговорен заранее. Вам оставили право выбора?
 – Нет, – ответила она. – Папа и граф Рашфорд – давние друзья, и они решили, что брак между их детьми будет весьма благосостоятелен.
 – И вы не стали бороться против такой дискриминации? Рвать и метать? Требовать справедливости? – с улыбкой спросил Торнхилл.
 – Нет, – просто ответила Дженнифер. – Зачем бы я стала бороться? Я доверяю мудрости отца.
 – И по-прежнему относитесь к его выбору одобрительно?
 – Да.
 – Потому что ваш жених красив? – спросил граф. – Вне сомнений, он будет прекрасным украшением, на которое вы сможете любоваться всю жизнь.
 Дженнифер чувствовала, что должна была бы оскорбиться. Каким-то образом Торнхиллу удалось унизить Керзи. В его глазах поблескивала насмешка. Он словно дразнил ее, вызывал на спор. И Дженнифер показалось, что в этом споре она потерпит поражение. Торнхилл уже успел поведать ей о своих убеждениях относительно брака. С точки зрения графа, для счастливого супружества необходимо нечто большее, чем красота. Да, Лайонел был красив, и она влюбилась в него именно по этой причине. Но помимо внешности, ей нравилась в нем холодноватая вежливость, светский лоск и безошибочное чутье, позволяющее вести себя так, как надо. В нем было… О, в течение нескольких предстоящих недель она откроет для себя многое и многое, что составляет его характер, его личность. Да, они будут безгранично счастливы. Пять долгих лет она ждала того счастья, которое скоро должно на нее снизойти.
 – Вы любите его? – тихо спросил Торнхилл.
 Но их разговор зашел слишком далеко. Дженнифер еще не успела сказать Лайонелу, что любит его. И Лайонел пока не говорил ей о своих чувствах. И уж конечно, она не собирается обсуждать их взаимоотношения с посторонним.
 – Я думаю, – сказала она, – что нам следует вновь вернуться к поэзии.
 Торнхилл усмехнулся и похлопал ее по руке.
 – Да, – согласился он. – Я задал весьма неуместный вопрос. Простите меня. После непродолжительного знакомства я вообразил себя вашим другом. А друзья, знаете ли, говорят на любые темы, в том числе интимные. Но ведь друзья обычно бывают одного пола. В ином случае всегда возникает преграда. За исключением тех ситуаций, когда отношения между мужчиной и женщиной становятся интимными. Лично я не привык к тому, чтобы иметь другом женщину.
 – У меня тоже никогда не было друзей среди джентльменов, – сказала она. – И я не верю в то, что такая дружба возможна, милорд. Я имею в виду – между вами и мной.
 К собственному удивлению, она испытала некую горечь оттого, что произнесла эти слова вслух. Горечь и печаль. И еще она обнаружила, что они не прогуливаются, как раньше, по тропинке, а стоят в стороне, под раскидистой яблоней, что она прислонилась спиной к дереву, а он стоит перед ней, опираясь рукой на ствол слева от ее головы.
 – Я скоро выйду замуж.
 – Я знаю, – сказал он и грустно улыбнулся. – Глупо и наивно с моей стороны рассчитывать на вашу дружбу, не так ли? В будущем, я хочу сказать. Но сегодня, сейчас, разве мы не друзья? Возразите мне, если я не прав.
 Дженнифер покачала головой. Потом подумала, что стоило кивнуть. Ее позиция оставалась неясной.
 – Итак, – сказал Торнхилл, – я могу считать себя прощенным за допущенную на балу вольность?
 Дженнифер кивнула.
 – Я виновата в том, что произошло, в той же мере, что и вы, – почти шепотом пробормотала она.
 Глядя в его смеющиеся глаза, она не понимала, как могла согласиться с Самантой, назвавшей его дьяволом в человеческом обличье. И как вообще про него можно такое сказать? Разве что из-за необычной, несколько мистической внешности. Теперь, узнав Торнхилла лучше, она нашла, что он ей даже нравится. Дженнифер было искренне жаль, что между ними не могло быть настоящей дружбы.
 – Нет, – ответил он. – Я в этих делах поопытнее вас. Я должен был бы знать, куда нас это приведет, Дженнифер.
 Только через пару секунд она поняла, что в их отношениях произошли существенные изменения, словно повеяло теплым ветерком и они вдруг стали гораздо ближе друг другу. Словно случилось что-то очень интимное, почти такое же, как тот поцелуй во время бала. Она поняла, что он назвал ее по имени. Он сказал ей «Дженнифер», в то время как Лайонел все еще продолжал называть ее «мисс Уинвуд». Она открыла было рот, чтобы отчитать его, но закрыла вновь. Он был ее другом. Пусть только на сегодняшний день.
 – Ах, – быстро нашелся он, – простите меня. Еще одна невольная ошибка. Да, я был прав. Невозможно людям противоположного пола быть друзьями – обязательно примешиваются чувства иного плана. Увы. Я никогда не смог бы стать вам другом, Дженнифер Уинвуд. При сложившихся обстоятельствах – никогда.
 Она смотрела на свою руку, словно на чужую. И эта рука по собственной, независимой от сознания Дженнифер воле поднялась к его лицу и дотронулась до щеки. Затем она торопливо спрятала руку за спину и закусила губу.
 Даже если умом она понимала, к чему все клонится, то тело отказывалось прогнать наваждение. А может, ей просто не хотелось ничего предпринимать? Она испытывала неодолимую потребность почувствовать прикосновение его губ. Она хотела, чтобы он обнял ее, прижал к себе.
 – Вы только что простили меня, – сказал он тихо, почти вплотную приблизив к ней свое лицо, так, что губы его оказались в двух дюймах от ее губ, – за грех, который мне страшно хочется повторить. И я знаю, что не избежал бы искушения, окажись мы наедине еще раз. Нет, между вами и мной нет никакой возможности завязать дружбу. И никаких иных отношений между нами быть не может. Вы обручены… с человеком, которого любите. Нам надо было встретиться на пять лет раньше, Дженнифер Уинвуд.
 Торнхилл сделал шаг назад и отпустил руку, которой опирался о ствол.
 – Вы можете выбрать кого захотите, – сказала Дженнифер, не отрывая взгляда от графа.
 Он был красив и высок, отлично сложен и обладал каким-то чарующим обаянием. Любая женщина, стоило ей чуть-чуть узнать его, влюбилась бы безоглядно. Если, конечно, она уже не отдала свое сердце другому, как это случилось с ней.
 Торнхилл усмехнулся. Казалось, ее предложение его здорово позабавило,
 – О нет, вот тут я с вами не согласен. Есть по крайней мере одна особа, до которой мне не добраться. А сейчас позвольте мне проводить вас на террасу. Чай скорее всего уже подан, и все, кто был на реке, вернулись в парк.
 – Да, конечно.
 Внезапно Дженнифер стало грустно и плохо. Она упала духом, вместо того чтобы почувствовать благодарность и облегчение. У графа оказалось больше здравого смысла, чем у нее. Хорошо, что он так умеет владеть собой. Но ей было грустно. Он, кажется, проявлял к ней интерес, а она ничего не могла предложить ему взамен, поскольку была помолвлена с другим. И плохо оттого, что она мечтала о таком свидании, но только не с Торнхиллом, а с Лайонелом. Каким совершенным было бы ее счастье, если бы поцелуи во время бала, этот волнующий разговор в саду – все это произошло бы с Керзи. Если бы с Лайонелом, а не с Торнхиллом они стали друзьями.
 Она так сильно, так крепко любила Лайонела. Но теперь она уже начинала понимать, что их любовь не похожа на сказку. Ни ее жениху, ни ей самой отношения не давались просто. Они оба согласились с тем, что хотят этого брака, и оба верили, что любят.
 И все же было бы лучше, если бы они больше подходили друг другу по характеру. Теперь Дженнифер знала, что в обществе мужчины можно чувствовать себя более уверенно, беседовать непринужденно на разные темы. Но, увы, Лайонел не был тем мужчиной, с которым ей было легко разговаривать.
 Она любила его, но он так и не стал ей другом. Возможно, ей придется поставить перед собой цель стать его другом и добиваться этого уже после того, как они станут мужем и женой. В этом нет ничего плохого. Чтобы жизнь имела смысл, нужно стремиться к осуществлению задуманного.
 Виконт Керзи уже был на террасе. Он стоял с Самантой и еще несколькими молодыми людьми. Дженнифер показалось, что все они обернулись и смотрят на них с Торнхиллом, идущих через газон к накрытым столам. И тут – слишком поздно, разумеется, – Дженнифер пришло в голову, что они поступили неразумно, направившись к террасе прямо из сада.
 Граф Торнхилл не стал задерживаться, проходя мимо Керзи. Прощаясь, он, казалось бы, сделал все, чтобы поставить ее в самое неловкое положение, хотя, как хотелось верить Дженнифер, он сделал это не нарочно. Он взял ее правую руку в свои ладони, посмотрел на нее так, как в саду, и тихо, но достаточно слышно во внезапно наступившей тишине, ознаменовавший их приход, сказал:
 – Благодарю вас, мисс Уинвуд, за то удовольствие, которое вы доставили мне своим обществом.
 Слова в таких случаях вообще ничего не значат. Именно это должен сказать каждый воспитанный джентльмен даме, с которой он танцевал или прогуливался. Но у Торнхилла они прозвучали так, будто он благодарил ее за нечто весьма личного свойства. А может, она сама все придумала? Дженнифер не могла избавиться от чувства вины за то, что едва не произошло. Нет, все-таки не показалось. Он произнес слова прощания особым тоном, так, что каждому из присутствующих стало ясно, что они провели немало времени вместе и остались довольны друг другом. Дженнифер подавила в себе желание пуститься в объяснения, растолковывая окружающим, что граф ничего такого не имел в виду.
 А затем последовало нечто еще более вызывающее. Торнхилл поднес ее руку к губам и поцеловал. В этом тоже не было бы ничего особенного, если бы он при этом не продолжал смотреть ей в глаза. Так, как это умел делать только он. И еще если бы он не держал ее кисть у своих губ несколько долгих секунд. Конечно, и в благодарственных словах, и в поцелуе не было ничего плохого, если бы это было так же очевидно для собравшихся на чаепитие, как для самой Дженнифер. И особенно если бы это было столь же понятно Лайонелу!
 Граф пошел прочь, не обмолвившись с Керзи ни словом. Как и с Самантой, и с прочими. Грубость была почти демонстративной, и Дженнифер стало неловко за Торнхилла. Она не стала провожать графа взглядом. Она улыбалась Лайонелу, чувствуя себя ужасно неловко.
 – Вы очень храбрая, если решились гулять с графом Торнхиллом, мисс Уинвуд, – расширив глаза, сказала мисс Симонс. – Моя горничная из самых достоверных источников узнала, что ему пришлось сбежать на континент с собственной мачехой, когда его отец застал их при весьма компрометирующих обстоятельствах.
 – Клодия!
 Голос брата мисс Симонс разорвал тишину, словно свист бича, и девушка покраснела от стыда, хотя продолжала хихикать.
 – Но ведь это правда, – словно оправдываясь, пробормотала она.
 – Кажется, чай уже разлили, – весело сказала Саманта, – и я ужасно проголодалась. Пойдем скорей, Дженни! Я не стесняюсь добраться до угощения первой.
 Со смехом подхватив кузину под руку, Саманта потащила ее к столам, где уже были расставлены блюда с лакомствами.




 Глава 8


 – Что имела в виду мисс Симонс, – спросила Дженнифер, понизив голос и глядя себе под ноги, – когда сказала, что граф Торнхилл убежал на континент, после того как был застигнут при компрометирующих обстоятельствах со своей мачехой?
 Дженнифер покраснела, удивляясь тому, как вообще смогла повторить подобное, но на этот разговор Лайонел вынудил ее сам, настояв на том, что им надо прогуляться наедине, не дав ей даже начать чаепитие. Чуть только они отошли подальше от столов, он стал ледяным тоном отчитывать ее за недопустимость ее поведения.
 – Весьма странно слышать такой вопрос из уст девушки из приличной семьи, которая, как меня заверяли, получила хорошее и правильное воспитание. Хотя, я думаю, слова мисс Симонс говорят сами за себя.
 Дженнифер помолчала, взвешивая его слова. Противоречивые чувства терзали ее. Гнев и раскаяние. Как смел он отчитывать ее в таком тоне, будто она неразумный ребенок! И как он смел усомниться в том, что она получила хорошее воспитание! Но ведь один раз она все-таки позволила графу Торнхиллу себя поцеловать – и позволила бы во второй, прояви он больше настойчивости. Дженнифер чувствовала себя беспомощной и несчастной. Это лето столько обещало ей, но пока ничего не исполнило.
 – Но ведь он взял ее с собой на континент?
 Дженнифер никак не могла отойти от темы. Она должна знать правду – может, тогда она освободится от влечения, которое испытывала к графу. А вдруг она не разобралась в своих чувствах? Разве может она испытывать что-то к Торнхиллу, когда сердце ее целиком отдано Лайонелу?
 – Так он уехал с мачехой? Без отца? Или это случилось после смерти его отца?
 – Это случилось до того, как его отец умер, – сказал Керзи, чеканя слова. – И его побег с Кэтрин явился вероятной причиной смерти старого графа. Он убежал с мачехой, потому что она находилась в состоянии, не позволяющем ей и носу показать в порядочном обществе. По крайней мере в нашей стране. Вот так. Теперь вы довольны?
 В голове у Дженнифер гудело точно в улье. К горлу подступала тошнота. Нет, она не могла в это поверить. Должно быть, она что-то не поняла в словах Лайонела. Он сделал это с… собственной мачехой? Он сделал ей ребенка? И увез в чужие края, далеко от родины, обрекая на полное одиночество? И… что потом?
 – Где она сейчас? – дрожащим шепотом спросила Дженнифер.
 Он, должно быть, рассмеялся, но, когда Дженнифер подняла взгляд, она увидела, что он презрительно фыркнул, и эти поджатые губы сильно портили его красивое лицо.
 – Разумеется, он ее бросил, – ответил Керзи. – Она ему надоела, и он поехал домой один.
 – Боже!
 Они гуляли по берегу почти в полном одиночестве. Только еще одна пара каталась в лодке, явно наслаждаясь представившейся возможностью побыть вдвоем, пока все пили чай.
 – Теперь вы понимаете, – наставительно заметил виконт Керзи, – почему для девушки показываться в обществе такого мужчины означает наносить непоправимый вред репутации. И почему я запрещаю вам когда бы то ни было еще говорить с ним.
 Дженнифер смотрела на воду, на влюбленных в лодке и, медленно прокрутив зонтик, тихо сказала:
 – Милорд, мне двадцать лет. Почему все продолжают обращаться со мной как с младенцем, указывая мне, что я должна делать и чего не должна?
 – Вы юная леди, – сказал он, – невинная девушка.
 – Через месяц с небольшим я перестану быть невинной девушкой, – ответила она, повернувшись к Керзи.
 – Вы будете моей женой.
 Под скулами Керзи заходили желваки.
 О да, разумеется! Она обязана будет подчиняться ему, как сейчас подчиняется отцу и тете Агате, выступавшей от имени ее отца, сопровождая на балах. Такова участь женщины. Подсластить пилюлю могла бы только любовь. И они с Лайонелом любили друг друга, разве нет?
 – Но вы могли бы по крайней мере вразумительно объяснить мне, почему вы хотите, чтобы я поступала так, а не иначе? – спросила Дженнифер. – Если вы должны отдавать мне распоряжения, то почему я не должна знать, что заставляет вас требовать от меня тех или иных действий? Куда приятнее делать что-то по собственному выбору, а не из-за слепого повиновения. Несколько раз меня предупреждали о том, чтобы я не показывалась в обществе графа, но до сих пор мне никто не мог объяснить, почему я не должна с ним видеться. Оттого, что я женщина, я не перестаю быть разумным существом, способным мыслить.
 Он смотрел на нее, но взгляд его оставался непроницаемым.
 «Он не понимает! – вдруг догадалась она. В сердце ее прокралась тревога; будущее с человеком, не способным понять таких очевидных вещей, внезапно перестало казаться желанным. – Он не понимает, что я – личность, что у женщин, как и у мужчин, есть свои взгляды и свои представления», – стучало у нее в голове.
 Она любила его беззаветно и преданно пять лет. Но впервые ей пришла в голову мысль, способная разрушить все, вызвать панику: может, этой слепой, беззаветной любви не хватит для счастья?
 – Конечно, вы имеете рассудок, – сказал он. – И именно здравый смысл должен вам подсказать, что мудрость состоит в том, чтобы положиться на жизненный опыт, которым в большей мере обладают мужчины, заботящиеся о вас, и женщины значительно вас старше. Надеюсь, вы не станете создавать проблемы?
 Лучше бы он дал ей пощечину. По крайней мере эффект от его слов был такой же.
 – Проблемы? – переспросила она. – Так вы желали бы видеть меня покорной и послушной?
 – Разумеется, я ожидал получить жену, которая будет знать свое место. И мое. Из того, что я знаю о вашем воспитании, а также из того факта, что вы всегда жили в деревне, я мог бы сделать вывод, что вы мне подходите. То же полагали мои отец и мать.
 Получается, что она ему не подходит? Из-за того, что она танцевала с графом Торнхиллом и согласилась погулять с ним? Но ведь она не отказала Торнхиллу лишь потому, что никто не счел нужным объяснить ей, отчего она не должна этого делать! Внезапно пришедшая в голову мысль одновременно и поразила, и озадачила Дженнифер: не она ему, а виконт Керзи ей не подходит!
 Дженнифер смотрела на своего суженого. На своего красавца Лайонела. На человека, о котором мечтала денно и нощно пять лет. Что же пошло не так в этом злополучном сезоне?
 – Кажется, вы готовы взбунтоваться, – сказал он. – Может быть, вы сожалеете о том, что приняли мое предложение три недели назад? Возможно, вы хотели бы сказать об этом сейчас, до официального оглашения?
 – Нет!
 Слово это вырвалось у Дженнифер инстинктивно. Страх его потерять мгновенно рассеял все появившиеся сомнения.
 – Нет, Лайонел! Я люблю вас!
 И тут Дженнифер оцепенела от ужаса. Ошеломленная, испуганная, она смотрела в его голубые глаза. Она назвала его по имени, не дожидаясь приглашения. Она сказала ему, что любит, не дожидаясь, пока он произнесет заветные слова. Ей было стыдно, мучительно стыдно, и все же она сказала правду (или то, что на данный момент казалось ей правдой) и решила не опускать глаз.
 – Понятно, – ответил он. – Значит, мы больше не в ссоре?
 Так вот, оказывается, как ему все представлялось! Ссорились ли они? Наверное, да. Она уцепилась за эту спасительную мысль. Для влюбленных так естественно ссориться. Не то чтобы она могла назвать их с Лайонелом влюбленными, но в любом случае они были помолвлены. Он ревновал ее и был раздражен – она пыталась защищаться, оправдываясь. А теперь все разъяснилось. За ссорой следует примирение. Наверное, это не последняя ссора в их жизни. Сейчас она сталкивалась с реалиями настоящей жизни, а не той, что рисовалась в мечтах. Но волноваться решительно не о чем.
 – Мне он вовсе не нравится, – сказала она. – Он дерзкий и… невоспитанный. Я танцевала с ним на балу только потому, что не могла подыскать причину, чтобы отказать ему. Сегодня я бы предпочла погулять с вами, но вы обещали Саманте покатать ее в лодке. Мне не нравится этот человек, а после того, что я о нем узнала, я с ним никогда больше не заговорю.
 – Рад это слышать.
 Дженнифер вращала зонтик. На душе у нее стало неожиданно легко. Так всегда бывает, когда разрешается недоразумение.
 – Не смотрите на меня так, будто все еще на меня сердитесь, – сказала она. – Лучше улыбнитесь мне. Вокруг так красиво, и я так мечтала разделить всю эту красоту с вами.
 Дженнифер порозовела от собственной дерзости, но душа ее опять была полна любви к нему. Он ревновал ее, и она была этим тронута, хотя никогда больше не даст ему ни малейшего повода для ревности.
 – А я – с вами, – несколько неуверенно проговорил Керзи.
 Но Дженнифер уже вся была во власти своей вновь обретенной любви. Сердце ее заходилось от счастья. Она протянула ему руку и поняла, что сделала, только когда он поднес ее к губам. Она хотела бы, чтобы они оказались в укромном уголке сада, к примеру, чтобы он мог поцеловать ее в губы. Сейчас выдался чудесный момент для их первого поцелуя. Такой теплоты и непринужденности еще никогда не возникало между ними.
 – Завтра вечер в «Олмаке», потом костюмированный бал, а через два вечера после маскарада бал в доме вашего отца, – щебетала Дженнифер, продолжая улыбаться ему.
 – Не знаю, как дождаться, – сказал он и поцеловал ее руку.
 Дженнифер от кого-то слышала, что ссоры между влюбленными бывают полезны. После примирения отношения становятся даже лучше, чем до ссоры. Теперь она знала, что это так. Она чувствовала тепло его руки сквозь ткань рукава. Они шли по лужайке к дому, и она была так счастлива, что выражение «сердце готово лопнуть от радости» не казалось ей преувеличением. Все плохое осталось позади: неловкое, мучительное начало их с Лайонелом общения, мысли, которые вдруг явились к ней сегодня, эти сомнения – с ними тоже было покончено.
 Она станет намеренно избегать графа Торнхилла до конца сезона. Сейчас Дженнифер уже не могла без стыда вспоминать то, с какой граничащей с развязностью непринужденностью общалась с ним. Как она могла решить, что Торнхилл – ее друг?! Если бы тогда она знала о нем то, что знает сейчас, ей бы не составило никакого труда публично дать ему отповедь. Со своей мачехой! Подумать только! Он сделал это с женой родного отца!
 Дженнифер напрочь запретила себе думать о том, что любой грех достоин прощения, если человек искренне раскаивается в содеянном. Нельзя сказать, что она не замечала некоторой предвзятости в своем отношении к Торнхиллу. Если бы речь шла о постороннем человеке, она, со свойственным ей чувством справедливости, могла бы заметить, что он остепенился и готов искупить вину. Но к Торнхиллу это не относится. Если бы он действительно стал другим, не оставил бы мать своего ребенка вместе с собственным отпрыском за границей одних. Нет, он вовсе не собирался искупать грехи. Торнхилл достоин лишь презрения.


* * *

 – Так что, как видишь, я оказался в ловушке. Теперь у меня осталось только прошлое. Ни настоящего, ни будущего.
 Альберт Бойл и граф Торнхилл обедали в клубе. Бойл изливал другу душу.
 – Но ты ведь еще не объяснился? – пристально взглянув на приятеля, спросил граф.
 – Слава Богу, нет.
 Бойл с мрачным видом крутил в руках бокал, не поднимая глаз на Торнхилла.
 – Я знал, что так и будет, Гейб. Стоит потанцевать с одной особой чаще, чем с другими, и она уже вобьет себе в голову, что дело в шляпе, что ты уже покупатель. Розали Огден, черт побери!
 – Я думал, что ты если и падешь жертвой, то только к ногам мисс Ньюмен.
 – Мисс Ньюмен, – протянул Бойл, – маленькая блондинка, мечта любого мужчины. – Он насупился и уставился в бокал. – А на ее месте вдруг оказалась мисс Огден. Серая мышка, сама заурядность. Ни лица, ни ума, ни приданого. Мисс Огден, с которой я танцевал и ездил кататься лишь потому, что Фрэнк попросил меня об этом, намекая, что иначе бедняга весь сезон простоит у стенки.
 – А она надеется получить руку и сердце? Мать ее ждет этого от тебя? Ты не обязан на ней жениться, Берти. Ты ведь не скомпрометировал девушку? Я правильно понимаю?
 – Да нет, конечно! Избави Бог. Но Розали не из тех, кого можно свернуть с пути истинного. Знаешь, Гейб, я решил завтра утром поехать к ней и сделать предложение, пока совсем не извелся.
 Граф Торнхилл промокнул салфеткой губы. Что-то в этой истории было ему совершено непонятно. Как это случилось? Когда он перестал понимать своего лучшего друга? Они с Берти были почти неразлучны еще со школьной скамьи.
 – Зачем тебе это? Ты не влюбился, случаем? Не могу поверить, что это так.
 Торнхилл представить себе не мог, как вообще можно полюбить Розали Огден. В ней, казалось бы, напрочь отсутствовали качества, способные сделать женщину привлекательной. Берти же, напротив, был молод и хорош собой, богат и умен и без труда мог добиться благосклонности любой девушки по своему выбору.
 Сэр Альберт надул щеки и с шумом выдохнул.
 – Вот так бывает, Гейб, – сказал он. – Ты танцуешь с девицей потому, что тебе ее жалко. Ты пытаешься представить, каково это – ложиться спать с мыслью, что за весь вечер тебя никто не пригласил. А потом ты приглашаешь ее покататься в парке по той же причине. А затем на лодке. А потом снова приглашаешь танцевать. И вдруг постепенно начинаешь осознавать, что за невзрачной внешностью кроется что-то другое. Что она молчалива не от глупости, а от застенчивости. Что внутри она нежное и кроткое создание. Что она любит котят до беспамятства и готова заплакать, когда видит мальчишку-трубочиста, карабкающегося по крутой крыше. Что она норовит проскользнуть в детскую сестры и с удовольствием играет со своими маленькими племянниками и племянницами, вместо того чтобы сидеть в гостиной и слушать взрослые разговоры. И вот тогда она перестает быть для тебя невзрачной тихоней.
 – Так ты и в самом деле ее любишь! – сказал граф, как завороженный глядя на друга.
 – Ну, не могу сказать, что у меня голова кругом идет от чувств, так что, наверное, это не любовь. Так ведь, Гейб? Скорее я… она мне нравится. Это чувство… наступает постепенно, накатывает, как морской прилив. Ты не замечаешь его и не особенно хочешь замечать. А потом, обнаружив его в себе, не чувствуешь радости. Но оно уже есть. И тогда тебе не остается ничего другого, как только… Нет, выхода всегда два. Я мог бы завтра уехать из Лондона, поехать, например, навестить тетю в Брайтон или что-то вроде этого. Но тогда я всегда буду думать о том, не выдали ли ее замуж за какого-нибудь остолопа, который станет звать в дом мальчишек-трубочистов и гонять из дома котят. И даст ли он ей возможность нянчиться с собственными детьми. Знаешь, Гейб, мне кажется, со мной случился солнечный удар. Ты не замечал, последнее время в Лондоне не слишком жарко? Я знаю ее меньше недели. Я даже не в состоянии дать определение тому, что на меня накатило. Скорее даже окатило: слишком все быстро произошло. Ты не знаешь, Гейб, что это со мной?
 – Ты любишь ее, – сказал Торнхилл.
 – Ну что ж, Гейб. Пусть будет так. Каким именем ни назови то, что со мной случилось, завтра я пойду сдаваться. Бригем – ее дядя и опекун. Сначала я переговорю с ним. А потом и с ее матерью. Я все сделаю как положено. Может, даже опущусь на одно колено в самый решающий момент. ѕ Альберт поморщился, как от боли. – Ты мог представить, что я способен на нечто до такой степени унизительное, Гейб?
 Граф усмехнулся.
 – Кстати, приданого за ней почти никакого, – продолжал Альберт. – По крайней мере Фрэнк так говорит, а он должен знать, поскольку ее сестра дружит с сестрой Фрэнка. Так что меня нельзя обвинить в том, что я хочу жениться на ней ради денег, правда? Кроме того, все, наверное, знают, что я достаточно обеспечен, чтобы не охотиться за богатыми невестами.
 – У вас будет брак по любви, Берти.
 Альберт с несчастным лицом допил вино.
 – Мне пора, – сказал он. – Сегодня мне еще предстоит катать Розали и ее мать. Я обещал отвезти их в Тауэр. Посмотрим, может, после этой прогулки что-то во мне переменится. Может, я передумаю и буду спасен. Ты как считаешь, Гейб?
 Граф в ответ только улыбнулся.
 – Ты идешь? – Сэр Альберт встал.
 – Нет, – ответил граф. – Я думаю остаться выпить еще вина, Берти. Я выпью за твое здоровье и счастье. Иди почисти перышки перед свиданием.
 Сэр Альберт невесело усмехнулся и пошел прочь. Граф Торнхилл не стал заказывать еще вина. Поигрывая пустым бокалом, он смотрел в никуда, и что-то в его взгляде отпугивало потенциальных собеседников и удерживало официанта от того, чтобы подойти и убрать со стола.
 И вдруг постепенно начинаешь осознавать, что за невзрачной внешностью кроется что-то другое… Что там, внутри, она нежное и кроткое создание… Это чувство накатывает, как морской прилив.
 Граф думал о том, что их с Керзи дела на самом деле только их двоих и касаются. Ему, Торнхиллу, действительно пришлось нелегко из-за Керзи. Близкий человек, жена его отца, Кэтрин, страдала куда сильнее, чем он, по вине ненавистного виконта Лайонела. Торнхилл долго мечтал отомстить, и когда такая возможность представилась, жажда мести целиком овладела его сознанием. Керзи в ответ повел свою игру. Их было только двое, и в результате один должен был победить, другой – проиграть.
 Все было бы так, если бы между ними не оказалась Дженнифер Уинвуд. Она была пешкой в игре Торнхилла, заключавшейся в том, чтобы испортить жизнь Керзи. Опорочить и унизить его в глазах общества. Лучшего поля для сражения, чем Лондон в разгар сезона, и придумать нельзя было.
 Итак, Дженнифер Уинвуд была всего лишь пешкой. В конце концов она могла найти кого-то более достойного, чем Керзи. Как Торнхилл уже говорил себе не раз, он делает ей одолжение. Если он сможет расстроить помолвку, он окажет ей великую услугу, даже если она пока не в состоянии этого оценить.
 Если только… не кто-то, кому легко сделать больно. Когда он извинился перед ней за свой поцелуй во время бала, она призналась, что была расстроена.
 …Начинаешь осознавать, что за невзрачной внешностью что-то другое… Что там, внутри, она нежное и кроткое создание… Ей нравятся сентиментальные романы, она понимает и тонкий юмор, и едкую сатиру. Она скучает по своей собаке, оставшейся в деревне. У нее была собака, которой ей недоставало в Лондоне, собака, которая прыгала и веселилась, зная, что ее ведут гулять. У нее никогда не было друга мужского пола. Она дотронулась до его щеки, когда он притворился, будто ее скорая помолвка делает невозможной их дружбу.
 Кто-то, кому легко сделать больно.
 Проклятие! Ему вовсе не хотелось причинять девушке боль. Ни ей, ни кому-либо другому. Он не собирался ее предавать. И в то же время он только то и делал, что предавал ее, изображая дружеские и даже нежные чувства, не испытывал ни тех ни других.
 Если только…
 Это чувство накатывает, как морской прилив. Ты не замечаешь его, а обнаружив, не чувствуешь радости…
 Граф Торнхилл встал так резко, что чуть не опрокинул стул. Надо было срочно подышать свежим воздухом и пройтись быстрым шагом, чтобы проветрить голову.
 До победы осталось совсем чуть-чуть. «Помни о мести!» – повторял про себя граф Торнхилл.


* * *

 – Ты думаешь, сегодня будут играть вальсы? – спросила Дженнифер.
 Несмотря на то что день выдался теплым, Дженнифер предпочла сушить волосы возле камина, усевшись на полу в гостиной. Саманта смотрела на двоюродную сестру и невольно любовалась ею. Дженнифер обладала красотой того типа, которому Саманта всегда завидовала. Такими, наверное, были легендарные амазонки или греческие богини. Сегодня на костюмированном балу Дженнифер должна была появиться в костюме королевы Елизаветы. Саманта же, глядя на себя в зеркало, видела перед собой субтильную барышню, без намека на какую-либо страсть – разбавленное сладкой водицей молоко, и ни искорки огня. На бал Саманта приготовила костюм феи – белый и серебристый были ее цветами.
 – Конечно, будут. Вальсы бывают на всех балах, если это только не бал в честь первого выхода девушки в свет.
 – Надеюсь, – мечтательно проговорила Дженнифер, прижавшись щекой к коленям. – Я так счастлива, что нам вчера позволили танцевать вальс! Это был самый замечательный момент в моей жизни. Ну, скажем, один из самых чудесных.
 – А мне пришлось танцевать с мистером Пайпером, – ворчливо проговорила Саманта. – Сказать, что у него обе ноги левые, – значит, незаслуженно обидеть левые ноги, Дженни.
 Дженнифер засмеялась. Она выглядела сказочно счастливой, и так продолжалось уже несколько дней. Саманта и Дженнифер, казалось, поменялись ролями. Дженни сияла как солнышко, радость переполняла ее. Саманте же, наоборот, все время приходилось притворяться, что у нее прекрасное настроение и ничто не омрачает праздников сезона.
 – Обидно, – посочувствовала Дженнифер. – А с кем бы ты хотела его танцевать? С кем, если бы могла выбирать?
 «С Лайонелом», – подумала Саманта и сразу отругала себя за это. В саду леди Бромли лорд Керзи извинился перед ней за то, что произошло на балу. Он заявил, что не совладал с собой и забыл о том, что он джентльмен. И когда он катал ее в лодке, глаза его то и дело ловили ее взгляд. Когда он помогал ей сойти на берег, он задержал ее руку в своей на пару секунд дольше положенного, а потом пожал так, что Саманте стало больно.
 – Хотел бы я, – сказал он тогда, – хотел бы я вновь забыть о том, что я джентльмен. Как бы я хотел, Саманта… – Голос его сошел на нет, но глаза смотрели с отчаянием безнадежности.
 – Не знаю даже, – пожав плечами, ответила на вопрос сестры Саманта. – Может, я бы выбрала сэра Альберта Бойла? Или мистера Максвелла. Или мистера Симонса. Любого, у которого не обе ноги левые и есть чувство ритма.
 Саманта беззаботно рассмеялась, но Дженнифер смотрела на кузину серьезно, без улыбки.
 – Так значит, ты пока не определилась? Странно. Мне отчего-то казалось, что ты влюбишься без памяти в какого-нибудь необыкновенного красавца с доходом не меньше сорока тысяч фунтов в год после первого же бала. У тебя пруд пруди поклонников. И число их растет день ото дня. Но тебе, кажется, никто из них не пришелся по сердцу.
 – Дай мне время, Дженнифер. Я найду себе жениха не хуже, чем Ла… лорд Керзи.
 – Или граф Торнхилл, – сказала Дженнифер и покраснела. Опустив на колени другую щеку, она, полуотвернувшись от Саманты, добавила:
 – Я имею в виду внешность.
 Если бы только у этого Торнхилла не была такая ужасная репутация, вновь задумалась о своем Саманта. И если бы не было обручения. Кажется, Дженни ему нравится не меньше, чем он ей. Она же была с ним несколько раз наедине. Если бы Лайонел был свободен. Если бы только… Но пора было возвращаться к реальности.
 – Вчера в «Олмаке» его не было. Не знаю, придет ли он на бал сегодня.
 – Надеюсь, нет, – отрезала Дженнифер. – Знаешь ли, то, что о нем сообщила эта дурочка Клодия Симонс, – правда! Он действительно убежал с мачехой. Она была в положении, Сэм. А потом он бросил ее и ребенка в чужой стране. Можешь представить, он вернулся в Англию без них!
 – Он… с женой собственного отца? – В голосе Саманты звучал неподдельный ужас. – О, Дженни, мы с тобой раскусили его тогда. Помнишь, мы назвали его Люцифером? Он и вправду сам дьявол, не так ли?
 – Хотя, когда с ним разговариваешь, ничего дьявольского в нем не заметно, – сказала Дженнифер. – Он кажется приветливым и милым. Но ведь дьявол на то и дьявол, чтобы казаться праведником? Впрочем, я не хочу о нем говорить, Сэм. Сегодня будут вальсы, и я хочу танцевать с лордом Керзи и чувствовать его руку у себя на талии. Я хочу танцевать только с ним, танцевать целый час, без передышки. – Дженнифер закрыла глаза. – Я дождаться не могу вечера.
 Саманте казалось, будто к ногам ее привязали чугунные гири и на спину взвалили мешок неимоверной тяжести. Она чувствовала это физически. «Лайонел, – мечтала она, – как я хочу танцевать с тобой сегодня!»
 Внезапно Саманта возненавидела свою кузину. А затем и себя. А затем Лайонела. Если он испытывал к ней чувства – а Саманта не сомневалась, что так оно и было, – как мог он планировать брак с Дженни? Но он сам стал невинной жертвой уговора, совершенного пять лет назад, когда ему было всего двадцать лет.
 Только Дженни могла разорвать эту помолвку. Но даже для нее этот шаг был бы весьма рискован. Ее отказ, несомненно, вызвал бы скандал, но для него это было бы равносильно подписанию приговора. Ни один порядочный джентльмен не нарушает такого рода обещаний. Но Дженни ни к чему разрывать помолвку. Она никогда не пойдет на это, если только… если только она не почувствует, что любит другого.
 Саманта тряхнула головой, словно разрывая паутину мыслей.
 – Саманта, – задушевно улыбаясь, сказала Дженни, – тебе непременно надо сделать выбор поскорее. Тогда ты узнаешь, что такое счастье.
 Саманта закрыла глаза. Ее мутило, и голова предательски кружилась.




 Глава 9


 Лицо ее частично закрывала золотая маска, но при этом ее невозможно было не узнать. Хотя такой задачи и не ставилось. Маска была лишь условностью костюмированного бала. Дженнифер являла собой королеву Елизавету. Тяжелая белая с золотом парча ее платья ниспадала глубокими складками. Высокий плоеный воротник возвышался до макушки. Ее темно-рыжие волосы были тщательно убраны со лба, подняты наверх и ниспадали мелкими изящными локонами. В таком наряде Дженнифер была полна истинно королевского величия.
 Подле нее стоял придворный елизаветинской поры, чья одежда сочеталась с ее собственной и по цвету, и по великолепию отделки. На фоне светлых волос мужчины золотая маска на его лице отливала платиной. Несомненно, это был виконт Керзи.
 Они были самой красивой парой на балу.
 Граф Торнхилл, наблюдавший за ними с того момента, как придворный подошел к своей королеве, нисколько не сожалел о том, что эти двое привлекают к себе всеобщее внимание в ущерб тем обладателям весьма изобретательных и смелых костюмов, которых на балу у леди Велгард собралось немало. Как не сожалел он и о том, что они были легкоузнаваемы. Все это как нельзя лучше отвечало его устремлениям.
 – Берти сегодня не будет, – сказал лорд Фрэнсис Неллер, обращаясь к Торнхиллу. – И знаешь почему, Гейб?
 Графу казалось, что она излучала сияние. В посадке головы, в движениях Дженнифер было нечто такое, что присуще только очень счастливому человеку. Итак, она счастлива. Счастлива с ним. Любит его. Проклятие!
 – Почему? – спросил Торнхилл.
 – Потому что маменька Розали Огден считает маскарад недостойным развлечением для своей дочери. Представляешь, Гейб: Берти не приехал на бал, потому что не будет Розали Огден!
 – Насколько я знаю, он водил ее сегодня смотреть Тауэр, – равнодушно ответил Торнхилл.
 – Бог мой! Гейб, он что, свихнулся?
 – Мне кажется, Фрэнк, – ровным голосом ответил граф, – это называется любовью.
 – Ну и ну!
 Фрэнк, казалось, на время лишился дара речи.
 – Полагаю, – сказал Торнхилл, – для нас, холостяков, вполне естественно то чувство тревоги, которое мы начинаем испытывать, когда один из наших собратьев обращается мыслями к женитьбе. Это напоминает нам, друг, что мы тоже становимся старше, и о нашей ответственности перед будущим, и о том, что необходимость устраивать в доме детские уже катит в глаза.
 – Черт! – не выдержал Фрэнк. – Нам нет и тридцати, Гейб. Но почему Розали Огден? Он всерьез надумал сделать ей предложение?
 – Я знаю из самого достоверного источника, – сказал граф, – что за невзрачной тихоней скрывается славная девушка.
 – Да уж, что-то вроде этого должно быть. Приданого-то кот наплакал. Ах, вот и вальс. Приятная возможность подержаться за чей-то стройный стан. Кого же пригласить? Фею? Нет, вокруг нее уже толпа, ее уведет кто-то из постоянных кавалеров. Тогда выбираю Клеопатру. Меня представили ей вчера в «Олмаке», так что она мне не откажет.
 Фрэнк пошел приглашать Клеопатру, величественный, но весьма расторопный. Плащ легионера эффектно развевался у него за спиной – не поторопишься, Клеопатру уведут из-под носа.
 Граф Торнхилл остался стоять там, где стоял. К нему подошли несколько его знакомых, изобразив на лице притворный страх по поводу пистолетов, торчащих у него из-за пояса. Но разумеется, оружие не было заряжено, хотя сам вид графа Торнхилла мог вызвать сильный испуг – он был одет разбойником с большой дороги: весь в черном, включая маску. На голове у него был напудренный парик, стянутый на затылке черной шелковой лентой, и треугольная шляпа.
 Вот как, ей позволено танцевать вальс. Она танцевала с Керзи, улыбалась ему и видела одного его. И видит Бог, она была прекрасна.
 Всякий раз, как Торнхилл обращал к ней взгляд, красота ее поворачивалась к нему новыми гранями. Всякий раз он открывал в ней что-то новое. Он был рад ее умению вальсировать. И раз вальс играли уже в самом начале бала, то этот танец точно будет не последним.
 Один из этих вальсов Торнхилл намеревался станцевать с мисс Дженнифер Уинвуд. Возможно, будет нелегко разрушить оборону леди Брилл и Керзи. Сегодня на балу присутствовала даже мать Керзи, графиня Рашфорд. Она тоже играла роль сторожевого пса, судя по взглядам, которые бросала на будущую невестку. Но как-нибудь все должно устроиться. Торнхилл не боялся проиграть.


* * *

 Лайонел был бесподобен и в образе кавалера времен Елизаветы. Его красота была красотой вне времени. Так думала Дженнифер, кружась в вальсе со своим женихом и глядя ему в глаза. Ноги ее едва касались пола. Еще чуть-чуть – и она взлетит. Лайонел притягивал к себе взгляды даже больше, чем всегда, и Дженни таяла при одной мысли о том, что ей выпала удача танцевать с ним вальс, самый чарующий танец из всех изобретенных человечеством. Ей выпало неземное счастье быть помолвленной с мужчиной ее мечты, перед красотой которого не могла устоять ни одна женщина.
 Он тоже был здесь. Граф Торнхилл. Вначале Дженнифер решила, что он не придет. Большинство гостей маскарада можно было легко узнать, но Торнхилл был не из их числа. Его выдавали только рост и телосложение. На голове у него был напудренный парик: длинные волосы стянуты лентой сзади. Он изображал разбойника. Эта роль удивительно подходила ему, так как разбойник из него получился на удивление красивый. Дженнифер заметила, что он не пошел танцевать, когда заиграла музыка. Он стоял у колонны, наблюдая за ней.
 Лучше бы ему не приходить, подумала Дженнифер, спиной чувствуя его взгляд. Теперь, после того, что она узнала о нем, ее отношение к нему изменилось. Влечение, как ни страшно ей было признаваться в этом, не пропало, но к нему добавился ужас. Завести роман с собственной мачехой! Он был отцом ее ребенка, ребенка, оставленного где-то в чужих краях с матерью. Неужели он настолько бессердечен, что оставил их без средств, или все же назначил какое-то содержание?
 Дженнифер старалась не думать о нем хотя бы сейчас, во время танца.
 Избегать его не составило особого труда. Лайонел, несмотря на то что танцевал с ней всего один раз, в перерывах между танцами находился поблизости. Тетя Агата тщательно следила за выбором партнеров своих племянниц, не оставляя ни Дженнифер, ни Саманту ни на минуту. Кроме того, мать Лайонела постоянно вовлекала Дженнифер в разговор. Дженни чувствовала себя в окружении целой армии поклонников, но это не смущало ее, скорее наоборот. Ей совсем не хотелось попадать в затруднительное положение, обижая кого-либо из пригласивших ее отказом.
 Впрочем, граф не делал попыток к сближению.
 Как хорошо, говорила она себе, стараясь не замечать зревшего в душе разочарования.
 И вот когда она почти готова была признаться себе в том, что оскорблена отсутствием внимания со стороны Торнхилла, события приняли какой-то странный оборот. Граф Торнхилл подошел ближе. Она почувствовала его приближение, даже не повернув головы в его сторону. Но Лайонел смотрел туда, откуда шел Торнхилл, и, конечно, догадывался о его намерениях. Ему бы следовало удвоить бдительность, но он вдруг совершенно неожиданно повернулся к матери и тете Агате и с улыбкой предложил им пройти в обеденный зал, чтобы выпить лимонаду, заметив, что в зале стало жарковато. Он сказал, что сам позаботится обо всем в их отсутствие.
 И они ушли.
 Саманту, как всегда, окружала толпа поклонников. Лорд Керзи стоял рядом с Дженнифер. И вдруг, ни слова не говоря, он нежно улыбнулся Саманте и, взяв ее за руку, повел на середину зала. Танец едва успели объявить, и Керзи с мисс Ньюмен оказались в числе первых пар, приготовившихся танцевать вальс.
 Дженнифер оставалась без партнера. Казалось, что все ее недавние собеседники, исполненные досады, смотрели вслед Саманте и Керзи, утащившему ее прямо у них из-под носа. Но вот-вот кто-то из них должен был прийти в себя и предложить руку Дженнифер. Должно быть, Лайонел решил, что ее уже пригласили. Скорее всего он подумал, что оставить Дженнифер на попечение кавалеров Саманты вполне безопасно.
 Но несколько мгновений Дженнифер все же простояла одна, растерянная и немного испуганная.
 И как раз в этот момент некий джентльмен действительно подошел к ней и, поклонившись, предложил руку. Тот самый высокий господин в черной маске разбойника, в парике и треугольной шляпе.
 – Ваше высочество, – сказал граф Торнхилл, – не окажете ли мне честь?
 Так легко сказать себе, что ты, изобразив ледяное презрение, небрежно скажешь «нет», но выполнить – куда сложнее. Дженнифер так и не смогла заставить себя посмотреть ему прямо в глаза и дать столь же прямой ответ.
 – Я… – пробормотала она.
 Он улыбался. Рука его все еще оставалась протянутой. Ей казалось, что все на них смотрят, но оглядеться, чтобы удостовериться в этом, она так и не посмела. Никогда еще она не оказывалась в столь затруднительном положении. Она дала Лайонелу слово. Но это был всего лишь танец. Вальс. Если она откажет графу Торнхиллу, то по правилам не сможет танцевать ни с кем другим.
 – Благодарю, – сказала она.
 Но она твердо решила не выходить с ним из зала. Двери на веранду были распахнуты настежь, и в помещении было жарко, так же как в тот раз, на балу у Числи. Но на этот раз она ногой не ступит на балкон.
 Вальс казался ей весьма интимным, когда она танцевала его с Лайонелом, но с графом это ощущение было еще сильнее. Он такой высокий, думала она, и рука у него такая горячая и такая крепкая. Он прижимал ее к себе чуть сильнее, чем Лайонел, чуть сильнее, чем ее учитель танцев. Чуть-чуть. И во время танца она иногда касалась его, касалась грудью.
 Теперь она уже пожалела о том, что у нее не хватило духу сказать ему «нет». Категорично и холодно. Дженнифер осмелилась поднять на него глаза. Он смотрел прямо в ее зрачки, и глаза его показались ей еще темнее, а взгляд еще более пристальным, чем раньше. Наверное, из-за того, что он смотрел сквозь прорези черной маски.
 – Я думал, мы почти друзья, – сказал он тихо.
 – Нет.
 Дженнифер вдохнула поглубже, чтобы что-то добавить, но так и не смогла придумать ничего подходящего.
 – Вам, должно быть, снова наговорили про меня, – продолжал он. – Наверное, мне не следовало уводить вас в сад, так? Он на вас злится? Поможет ли вам, если я попробую объяснить ему, что ничего предосудительного не было?
 – Это правда, – спросила она, краснея оттого, что приходится говорить такое, – что вы бежали из Англии со своей мачехой?
 – Ах, – ответил он, – они и в самом деле времени зря не теряли. Я бы не стал употреблять слова «бежал». Может сложиться впечатление, что я был движим чувством страха или вины. Да, я действительно сопровождал графиню Торнхилл, вторую жену моего отца, на континент.
 Он очень внимательно смотрел на нее. Она заметила это, когда вновь подняла глаза.
 – У нее ребенок от вас, – сказала она. Дженнифер не знала, как она осмелилась произнести такое.
 – Она родила в Швейцарии дочь, – сказал он.
 – И вы оставили их там.
 Дженнифер внезапно стало трудно дышать. Она… Ей так хотелось, чтобы он сказал «нет». Ну почему Лайонел так беспечно позволил матери и тете уйти, оставив ее в одиночестве?
 – Я оставил их там в их собственном доме, а сам вернулся в свой.
 Мимо них проплыла пара, и он прижал ее к себе сильнее.
 – Есть еще вопросы? – спросил он, когда опасность быть услышанными миновала.
 – Нет.
 Дженнифер была во власти того же чувства, что и тогда, в саду у Числи, когда он поцеловал ее. Совсем некстати это влечение напомнило о себе. Сейчас, когда он почти признал свой позор.
 – Пожалуйста, не держите меня так крепко, это неприлично.
 Она подняла глаза, и он немного отпустил ее. Но она вдруг поняла, что не может смотреть никуда, кроме его глаз.
 – Не надо было вам приглашать меня на танец, – сказала Дженнифер. – Ни в первый раз, ни сегодня. Вы должны оставить меня.
 – Почему? – Он спросил очень тихо, и звук его голоса подействовал на нее как ласка, словно он нежно провел ладонью по ее спине. – Из-за моей непорядочности или потому, что вы не можете сказать мне «нет»?
 Дженнифер прикусила губу.
 – Вы только что признались…
 – Нет, – ответил он. – Я ни в чем не признавался. Я просто сообщил вам факты. Сплетники любят подтасовывать факты, ретушировать их, выпячивая одно и подтирая другое. В конце концов в них уже невозможно увидеть истину.
 – Так вы хотите сказать, что факты не означают того, что должны означать?
 – Ничего подобного я не говорил. Я. просто оставил за вами выбор интерпретировать известные вам события. Как расценить то, что Керзи и прочие ваши знакомые услужливо вам сообщили. Но ведь я вам нравился, не так ли? Мы были почти друзьями на празднике в саду, не так ли?
 Глаза его притягивали ее взгляд, голос завораживал. Она хотела верить в его невиновность. Когда он был рядом, Дженнифер отказывалась видеть в нем негодяя, каким его считали все, кто знал, в чем он замешан. Когда она находилась с ним, он был ее другом. И… чем-то большим. Но тут, испугавшись, что мысли ее опять приняли не то направление, Дженнифер тряхнула головой.
 – Скажите мне, – вдруг сказала она, глядя прямо ему в глаза, – что вы не виноваты в том, что о вас рассказывают.
 – Жена моего отца никогда не была моей любовницей, – сказал Гейб. – Ее ребенок – не от меня. Я оставил их в уютном доме в полном достатке в Швейцарии и уехал, потому что в моем пребывании там более не было необходимости. Вы верите мне, Дженнифер?
 И вновь что-то защемило у нее в душе при звуке ее имени, произнесенного Торнхиллом. И она слегка качнулась к нему. Но, коснувшись грудью лацкана его камзола, она отпрянула назад в испуге. Они были совсем рядом с распахнутой настежь дверью на террасу, и граф, вальсируя, повел ее туда. Дженнифер оказалась там до того, как догадалась оглянуться, не наблюдают ли за ними. У нее пропало ощущение времени и реальности, словно ее погрузили в транс. Она напрочь забыла о том, что вальсирует с Торнхиллом в переполненном зале и что любой их жест или движение не могли остаться незамеченными.
 Она была даже благодарна ему за то, что он вывел ее на свежий воздух.
 – Да, я верю вам, – сказала она. – Я верю.
 – Габриэль, – проговорил он, склонив голову. – Так меня зовут.
 – Габриэль?
 Дженнифер вздрогнула и подняла на него удивленно-встревоженный взгляд.
 «Габриэль…» – повторила она про себя. Как странно. Так значит, вот кто был ангелом, а вовсе не Лайонел, как решили они с Самантой. Не Лайонел, а этот, другой, кого они с кузиной окрестили Люцифером. Дженнифер очнулась и сразу отругала себя за столь глупые мысли.
 – В ваших устах, – сказал он, – мое имя звучит как объяснение в любви.
 Он сократил то крохотное расстояние, которое отделяло его губы от ее, и на краткое мгновение накрыл ее рот своим.
 Едва ли это можно было назвать поцелуем. Это нежное прикосновение еще менее походило на поцелуй, чем то, что было между ними в саду. Но, каковы бы ни были его намерения, он запоздал на долю секунды и то, что должно было произойти в вечернем полумраке, случилось на глазах у сотен гостей – в освещенном проеме распахнутой двери.
 Дженнифер застыла в ужасе, боясь повернуть голову, чтобы не встретиться с кем-нибудь взглядом.
 А он не отводил глаз от ее лица.
 – Если вы сейчас прислушаетесь к своему сердцу, – сказал он, – и убедитесь, что там произошли перемены с тех пор, как вы последний раз его слушали, не оставляйте сей факт без внимания. Еще не поздно. Пока не поздно. Но скоро будет.
 Дженнифер не сразу поняла, о чем он. Но, осознав, в страхе распахнула глаза.
 – Ничего не изменилось, – сказала она. – Совсем ничего. Через месяц я выйду замуж. Я люблю его.
 Глаза его улыбались, но как-то печально.
 – Вы не говорили этого, когда мы беседовали в последний раз. Так значит, вы любите его? Это правда? Мои чувства к вам, то, что я испытываю с момента нашей встречи, – все это нисколько вами не разделено?
 Дженнифер прикусила губу.
 – Вы не должны этого говорить. Прошу вас. Вы сказали, что мы почти друзья, и все же пытаетесь меня расстроить. Вы пытаетесь посеять во мне сомнения, тогда как во мне их нет. Вы пытаетесь заставить меня признать, что я…
 – Нет, – нежно проговорил он. – Нет, если это вас расстраивает. Нет, если это обижает вас, любовь моя.
 Откуда эта ноющая тоска? Это незнакомое, беспокойное чувство и ощущение томительного ожидания чего-то, возникающее, как ни странно, не в груди, где расположено сердце, а где-то внизу живота? Дженнифер на мгновение закрыла глаза. Но музыка затихала. К счастью, этот казавшийся бесконечным танец подходил к концу.
 К счастью.
 Любовь моя. Любовь моя.
 Он поклонился и поцеловал ей руку, подводя к краю танцевального пространства. С левого фланга к ней подступала тетя Агата, с правого – графиня Рашфорд.
 Тетя Агата поджимала губы, одновременно пытаясь улыбаться. Лайонел еще не успел вернуться с Самантой. Графиня с улыбкой взяла Дженнифер под руку.
 – Здесь так жарко, дорогая, – сказала она. – Пойдем погуляем со мной по террасе. Пусть люди посмотрят на нас, как мы улыбаемся друг другу и мило беседуем. Иногда такие вещи случаются, я знаю, и юная девушка, как правило, тут совсем не виновата. Улыбайся, дорогуша. Нам надо многое уладить сейчас.
 Дженнифер тем не менее в полной мере ощутила на собственной коже, что рука графини весьма напряжена. И еще Дженнифер заметила, что ее улыбчивая будущая свекровь в бешенстве, тогда как со стороны никто бы не подумал, что это так.
 Дженнифер улыбалась и видела, что взгляды гостей направлены на нее. Всех гостей. И это не было преувеличением.
 – Немного прохлады не помешает, – любезно, но не без усилий, сказала Дженнифер.
 Любовь моя. Любовь моя.
 Слова эти гулким эхом отдавались у нее в голове.


* * *

 – Ну, моя воздушная фея, – говорил он, и его голубые глаза смеялись сквозь прорези золотой маски, – вы умеете выполнять желания?
 Саманта посмотрела на него с некоторой настороженностью. Какой бы веселой и беззаботной ни казалась она со стороны, как бы кокетливо ни болтала с несколькими воздыхателями сразу, она всегда чувствовала его присутствие. Это потому, что она любила Лайонела. Она видела, как он отсылает свою мать и тетю Агату в обеденный зал, и слышала, что он им говорит. Она понимала, что все это он устроил для того, чтобы пригласить ее на танец. Но для этого вовсе не надо было избавляться от дам. Лайонел и раньше танцевал с ней, и в этом не было ничего предосудительного. Но теперь, когда тети не было в зале, Дженнифер осталась одна. Правда, ненадолго. Уже в следующее мгновение она танцевала с графом Торнхиллом. Неужели Лайонел не увидел опасности? Разве не в его обязанность входило защитить Дженнифер от этого человека?
 – Дженни танцует с графом Торнхиллом, – сказала Саманта. – Она не решилась ему отказать, боясь показаться невежливой.
 – Ну разумеется, – бросив взгляд через плечо, согласился Лайонел.
 В его голосе не было ни удивления, ни раздражения. Можно было подумать, что все развивалось по его плану. Но такое предположение противоречило здравому смыслу. Он предупредил Дженни о том, чтобы она держалась подальше от Торнхилла, и заставил ее пообещать, что она больше никогда с ним не заговорит.
 – Вы, должно быть, дождаться не можете послезавтра, – бодрым тоном сказала Саманта.
 – Вы так считаете?
 Он смотрел на нее и улыбался так, как положено улыбаться даме, с которой танцуешь. И вальсировал он, удерживая свою партнершу на почтительном расстоянии. Никто, глядя на них со стороны, не смог бы заметить особого блеска в его глазах, того самого, что был в них, когда они вместе катались в лодке.
 – Не надо, – сказала Саманта. – Не смотрите на меня так.
 – Как я могу не смотреть на вас? И все же простите, если я вас расстроил.
 Саманта была на седьмом небе. Она влюбилась в него, сама того не желая, но чувство ее было глубоким и сильным. И он, казалось, разделял ее чувство. И все было бы хорошо, если бы… Если бы он не сделал предложение Дженни и не получил согласие. Возможно, это предложение было ему навязано, но так или иначе, он его сделал и теперь, как честный человек, обязан был его выполнить. Он поступал дурно, глядя на нее сейчас вот такими глазами. Он не имел права говорить с ней так, как он говорил. Лайонел поступал плохо как по отношению к Дженнифер, так и по отношению к ней, Саманте.
 За последние две недели она узнала Лайонела с неожиданной стороны. Она поняла, что как человек он не заслуживал доброго слова. Он был слабым и бесчестным. Она была обескуражена и задета своим открытием, но как бы ни было больно осознавать, что ее выбор пал на человека далеко не порядочного, она его любила. Любила таким, какой он был. И собиралась любить тайно всю оставшуюся жизнь, не унижаясь до того, чтобы обмениваться с ним любовными взглядами за спиной Дженни.
 Она не могла на это пойти.
 – Я сделал вас несчастной, – сказал он,
 – Да, – согласилась Саманта, глядя ему прямо в глаза. – Дженни – моя кузина и мой самый близкий друг. Она мне ближе, чем родная сестра. Я хочу видеть ее счастливой.
 – И я хочу того же, – сказал он. – Она мне не безразлична. Иногда… – Он отвернулся, и какое-то время они вальсировали молча. – Иногда нам приходится быть жестокими во благо тех, кто нам дорог. Иногда приходится делать людям больно, чтобы избавить их от другой боли, мучительной и долгой. Длиною в целую жизнь.
 Саманта не понимала, о чем он. Но странное дело, в душе у нее зародилась надежда.
 Он посмотрел ей в глаза по-прежнему с вежливой улыбкой на губах, вальсируя с отточенной элегантностью.
 – Если мы с вами бережем ее от боли сейчас, – сказал он, – значит ли это, что мы сможем прятать от нее правду всю оставшуюся жизнь? Вы искренне полагаете, что в дальнейшем, когда будет слишком поздно что-либо изменить, ей не станет еще больнее?
 Саманта подумала, что вот-вот упадет в обморок.
 – Правду? – переспросила она. – Какую правду?
 Он закружил ее – они миновали угол зала, ни слова не говоря. Но он продолжал смотреть ей в глаза, и ответ был там.
 – Но мы не можем ей сказать, – проговорила Саманта.
 – Я не могу. – Улыбка его поблекла на несколько кратких секунд. Казалось; он заглянул в самую глубину ее души. – Я джентльмен, Саманта. Джентльмен не может сделать такое даже ради того, чтобы предотвратить несчастье длиною в жизнь для троих людей.
 – Вы хотите, чтобы я?..
 Он хотел, чтобы она сказала Дженнифер, что любит Лайонела и он любит ее. Что только Дженни и помолвка, которая должна быть официально оглашена через два дня, стоят между нею, Самантой, и ее счастьем. О нет, только не это.
 – Нет, – сказала Саманта. – Нет, я не могу. Это дурно. Это очень дурно.
 Но часть ее темной стороны души, к ужасу другой, светлой ее половины, готова была поддаться искушению. Другая – вознегодовала. Ее возмущал Лайонел в той же мере, в которой ее саму возмущало ее собственное к нему отношение. Она не должна была любить такого джентльмена. Да он, собственно, и не был им. Джентльмен никогда бы не сделал подобного предложения любимой женщине. Даже если ему предстояло жениться на другой, которую он не любил.
 Дженни, бедная Дженни. Она была преданна Лайонелу до самозабвения! И заслуживала счастья. Она не заслужила предательства и обмана.
 – Я не сделаю этого, – твердо заявила Саманта. – Я не могу. Но ради Дженни, если вы чувствуете, что не можете обещать ей верности, не говоря уже о любви, ради нее вы должны сказать ей сами. Честный человек сделал бы это. Честный человек не стал бы ждать, что для него это сделает кто-то другой.
 – Для нас, – уточнил он. – Но это не важно. Я понимаю, что попросил от вас слишком многого. И вы правы. Мое предложение было бесчестным и недостойным джентльмена. Мне стыдно, что я не устоял перед чувством и, поддавшись ему, попросил вас о невозможном.
 И вдруг Саманта очень остро почувствовала себя ребенком, которого вовлекли в какую-то игру, непостижимую для его детского ума и не по его младенческим силам. Она влюбилась в Лайонела, потому что он был красив и потому что он ее поцеловал. Были ли другие основания для ее вдруг вспыхнувшего чувства, говоря начистоту? Так любил ли он ее? А если полюбил, то за что? Отчего так внезапно? Неужели его чувство к ней настолько серьезно, что он готов принести ему в жертву брак, который планировался в течение пяти лет, и вызвать скандал в обществе?
 Саманта была растеряна и испугана.
 – Мне бы не хотелось, милорд, – тихо сказала она, – об этом говорить.
 – О, разумеется, – с готовностью согласился он. И они начали обмениваться впечатлениями по поводу костюмов гостей маскарада.




 Глава 10


 На следующий день после бала сэр Альберт Бойл нашел своего друга графа Торнхилла дома. Вечер еще не наступил, но граф был уже изрядно пьян.
 Лорд Торнхилл никогда не злоупотреблял спиртным и не имел привычки пить днем, в особенности дома. Впрочем, для постороннего взгляда он казался почти трезвым. Единственное, что его выдавало, – это легкий беспорядок в одежде и два пустых графина: один на письменном столе, другой на полу, у камина.
 Но сэра Альберта, который знал своего друга почти как самого себя, обмануть было трудно. Он видел, что друг его крепко пьян.
 – Ну как, – спросил граф, – подвиг совершен? Ты пришел сюда, чтобы отпраздновать событие? Позвони дворецкому, пусть принесут еще графин, дружище. Эти два, похоже, пусты.
 – Она приняла мое предложение, – сказал Альберт. Он не сделал и шагу, чтобы дернуть за шнур звонка. В глазах его читались тревога и недоумение.
 – Разумеется.
 Торнхилл удержался от того, чтобы добавить, что девчонка все-таки в здравом уме, чтобы отказываться от такой партии.
 – Мои поздравления, Берти. Ты, наверное, на седьмом небе от счастья.
 – У нее были слезы на глазах все время, пока я говорил с ней, – сказал Берти, проводя рукой по модно подстриженным волосам. – И она подставила губы для поцелуя, когда я собирался всего лишь поцеловать ей руку. Она здорово целуется, – добавил Берти и покраснел.
 Граф поднял бокал, в котором еще оставалось на дне бренди.
 – Ах, непосредственность любви! Надо понимать, она будет всю жизнь на тебя молиться. Удобно, наверное.
 Сэр Альберт, отвернувшись от Торнхилла, подошел к окну и сказал:
 – Я боюсь, Гейб. Эти слезы. Этот удивленный взгляд, сменившийся надеждой на счастье и обожанием. Одного этого довольно, чтобы голова кругом пошла. Одного этого довольно, чтобы возгордиться до небес.
 – И тем не менее тебе страшно, – усмехнулся граф.
 – Такая громадная ответственность, – тихо ответил сэр Альберт. – Что, если я не смогу сделать ее счастливой? Что, если я буду принимать ее любовь как должное только по той причине, что она так легко мне досталась? Что, если она приняла меня только потому, что не верит, что кто-то еще может предложить ей руку и сердце? Что, если…
 Граф выругался в таких выражениях, что если у Альберта и были сомнения относительно степени его опьянения, то теперь они исчезли.
 – Берти, – сказал Торнхилл, возвращаясь к цензурной речи, – если ты не видишь звезд, зажигающихся над твоей головой, ты просто слепой на оба глаза.
 – Все дело в ответственности, – повторил сэр Альберт. – В той власти, которой мы иногда обладаем над жизнью других людей, Гейб!
 – Ладно, – со смехом сказал граф. – Скажи, Берти, я должен пожелать тебе счастья или посочувствовать?
 – Пожелай мне счастья, если хочешь. А что за повод для возлияния в одиночестве, Гейб? – вдруг спросил Альберт, отвернувшись от окна и посмотрев другу в глаза.
 Граф рассмеялся и поднял бокал.
 – Ты был слишком занят сегодня. Неужели ты не слышал?
 Сэр Альберт нахмурился.
 – Я заходил в клуб. Да, я слышал. Но и ты должен был понимать, что, принимая во внимание то шаткое состояние, в котором находится твоя репутация, наша публика будет рада любому поводу, чтобы наброситься на тебя. Не обращай внимания, Гейб. Я хочу сказать – не обращай внимания на клевету.
 – Одно только хотелось бы знать… – Граф за молчал, чтобы допить бренди. – Хотелось бы знать, может ли закрыть на это глаза мисс Уинвуд.
 – Да, это вопрос по существу.
 Альберт наконец сел на стул. Кажется, им действительно есть о чем поговорить.
 – И еще остается один скользкий момент, – продолжал Альберт, – касающийся ее помолвки с Керзи. Похоже, каждый кучер, не говоря уже о людях из общества, знает о ней. Гейб, ты ведь не целовал ее вчера у Велгардов на маскараде? Признайся, это выдумка?
 – Представь, я ее поцеловал, – усмехнулся граф. – Я поцеловал ее в дверях, ведущих из зала на террасу. Как мне кажется, там нас могли увидеть куда больше людей, чем если бы я поцеловал ее прямо посреди зала.
 – Тогда ты должен перед ней извиниться, не так ли?
 Сэр Альберт явно расстроился. Он защищал своего друга, отстаивая его невиновность перед большой группой джентльменов, каждый из которых утверждал, что своими глазами видел, как они танцевали, глядя только друг на друга, что танцевали они неприлично близко друг к другу. Они вели себя настолько демонстративно, что, когда исчезли на террасе, внимание к ним стало еще пристальнее. На следующий день тот поцелуй в дверях стал новостью дня в клубе. Но мужчины всегда снисходительнее к грехам слабого пола. Один Бог знает, как бедную девочку разбирали по косточкам в дамских гостиных.
 – Должен извиниться?
 Граф, прищурившись, изучал бокал, держа его в вытянутой руке, а потом изо всех сил швырнул в камин, довольно усмехнувшись в тот момент, когда хрусталь со звоном разлетелся на множество осколков.
 – Я вот так не считаю, Берти. На самом деле она не пыталась меня оттолкнуть. Кроме того, то был всего лишь поцелуй. Даже не поцелуй, а так, намек на него. Мгновенная встреча губ.
 – На глазах у всего света, – уточнил Альберт.
 – Жизнь становится скучной, когда сезон перевалит через месяц, – с холодным цинизмом заметил граф. – Свет нуждается в пище для сплетен. Они должны быть благодарны нам с мисс Уинвуд за то, что не даем им скучать.
 – Но последствия для нее и для тебя несоизмеримы. Ей придется куда хуже, чем тебе, Гейб.
 Альберта раздражало нежелание Гейба входить в положение девушки, которую тот скомпрометировал. Но с другой стороны, он понимал всю бессмысленность втолковать что-либо человеку, далеко не трезвому, несмотря на членораздельную речь.
 – Я знаю, что она тебе понравилась с первого взгляда, но она отдана другому. Ты мог бы найти другую красотку, если тебе так хочется флиртовать. Взять, к примеру, мисс Ньюмен, блондинку. Она свободна.
 – Меня устроит только эта рыжая. Сегодня о нас с ней говорят. Сегодня ее помолвка из непременной превращается в возможную. Сегодня Керзи чувствует себя по меньшей мере дураком. Я очень доволен, – со злобной усмешкой проговорил граф.
 – Господи, Гейб, – воскликнул сэр Альберт, вскочив на ноги, – не хочешь ли ты сказать, что стараешься для того, чтобы расстроить помолвку?! Неужели ты так отчаянно этого хочешь? Ты ведь сломаешь девушке жизнь, только и всего. Будешь ли ты этим гордиться?
 – Сядь, Берти. Не мелькай у меня перед глазами. И позвони, чтобы принесли третий графин. Если ты не хочешь промочить горло, то я хочу выпить.
 – Ты уже достаточно выпил.
 – Верно, – согласился Гейб. – Но я еще не так пьян, как мне того хочется. Я все еще в сознании. Будь хорошим мальчиком, пошли еще за бренди.
 – Если бы ты не был пьян, – сказал Альберт, – я бы оттаскал тебя за вихры, клянусь. Но если бы ты не был пьян, ты бы не говорил таких безумных вещей. Тебе она нравится, но ты не можешь ее добиться. И поэтому ты позволил себе некоторую вольность вчера. Ну допустим, не некоторую, а значительную. Но все это можно простить и забыть, как, я надеюсь, и поступят Рашфорды, если у них есть голова на плечах. Извинись перед ними, Гейб, или по крайней мере старайся держаться от них подальше. Уезжай из Лондона. Это самое лучшее, что может сделать порядочный человек на твоем месте.
 – Но, – угрожающе проговорил Гейб, – меня здесь никто и не считает порядочным, Берти. Если я способен был соблазнить собственную мачеху, то для меня нет ничего запретного.
 Сэр Альберт смотрел на друга со смесью жалости и презрения.
 – Сейчас речь идет не о тебе. Будь я на твоем месте, я бы велел слугам принести большой кофейник очень крепкого кофе и большой таз с очень холодной водой, чтобы пару раз окунуть в него голову. Перед уходом я оставлю распоряжения. Всего хорошего, Гейб.
 С этими словами Альберт пошел к двери.
 – Счастливая женщина эта Розали Огден, – пробормотал граф. – Вместе с мужем она приобрела себе настоящую наседку.
 Раздраженно хлопнув дверью, Альберт вышел из комнаты.


* * *

 Граф Торнхилл откинулся на спинку кресла и уставился в стену прямо перед собой. Он закрыл глаза, но лучше ему не стало. Он никак не мог собраться с силами, чтобы встать, подойти к звонку и вызвать слугу. Впрочем, еще один графин бренди вряд ли бы ему помог. Он и так выпил немало. Даже слишком много. Бренди не спасло его от самого себя и от той правды, которая была известна только ему одному. И Керзи.
 Сегодня днем Гейб сделал одно замечательное открытие. Оказывается, нечистая совесть и ее муки являются прекрасным противоядием к опьянению. Сколько бы он ни пил, желанное бесчувствие не наступало. Тело его становилось все пьянее, но сознание оставалось чертовски трезвым.
 Едва ли он захотел бы бросить перчатку в лицо Керзи и удовлетвориться, запустив ему пулю между глаз или проткнув шпагой его лживое сердце. И дело здесь не в страхе быть убитым. Просто убить Керзи для Гейба не представляло труда, а следовательно, не было интересно. К тому же о причине дуэли вскоре стало бы известно (бог знает, каким образом распространяются слухи), и тогда снова вспомнили бы о Кэтрин, а Гейб не желал ей еще большего бесчестья.
 Нет, он выбрал куда более изысканный способ мщения. Для Керзи не может быть ничего страшнее, чем предстать дураком перед светом, чьи законы он так почитал. Выставить красавца Керзи в смешном и жалком виде, показать, что, несмотря на свою незаурядную внешность, безупречные манеры и деньги, он не в состоянии удержать подле себя красивую женщину.
 Да уж, сладкая месть.
 «Да, я верю вам», – сказала она вчера на балу. Она смотрела на него серьезно и доверчиво сквозь прорези золотой маски, когда он, вальсируя, увлек ее на террасу, играя с ней, как кот с мышкой. И затем он вынудил Дженнифер назвать его по имени.
 «Габриэль», – сказала она, и голос ее все еще звучал у него в голове. Как хотелось ему закрыть глаза и не видеть более ее глаз. Но комната вращалась, а ее глаза в золотой маске оставались неподвижными и смотрели ему прямо в душу.
 «Я люблю его, – сказала она. – Я люблю его. Я люблю его».
 Сегодня у нее крупные неприятности. На нее нападают со всех сторон: члены ее семьи и Керзи. Сегодня она стала объектом сплетен в большей части модных гостиных Лондона. Сегодня у нее тяжелый день.
 Да, я верю вам.
 Габриэль.
 Я люблю его.
 Граф покачал головой, потряс ею, но от этого его только сильнее затошнило. Звук ее голоса, нежный и серьезный, не исчезал.
 Он спрашивал себя, сможет ли она выстоять бурю, не слишком ли далеко он вчера зашел и не слишком ли далеко завел ее.
 «Власть, которой мы обладаем над жизнью других людей», – сказал Берти.
 Все шло прекрасно и по плану. Даже лучше, чем он надеялся. Вчера вечером он был близок к полной победе. А завтра можно будет поставить финальную точку, ибо на балу у Рашфордов скорее всего будет объявлено о помолвке. И хотя на ужин перед балом Торнхилла не позвали, он неожиданно для себя получил приглашение на последующий бал.
 Именно там он рассчитывал нанести последний удар по репутации мисс Уинвуд. Все должно пройти превосходно. Бал будет абсолютно испорчен. Для всех, за исключением сплетников. Помолвка Керзи будет объявлена недействительной. Он будет унижен публично. Тот факт, что он при этом разрушит репутацию еще одного человека, разрушит раз и навсегда, не очень его беспокоил. Ему и в самом деле было все равно.
 Если бы только речь шла не о Дженнифер Уинвуд. Дженнифер Уинвуд, которой придется страдать больше всех остальных участников этой истории. Дженнифер Уинвуд, невинная жертва чужих амбиций. Ее было так легко вовлечь в игру, и все потому, что она всегда готова была поверить лучшему в людях. Потому что она хотела поверить в лучшее в нем, Торнхилле. Потому что она хотела быть ему другом.
 Да, я верю вам. Если бы он не был так пьян, он смог бы посильнее прижать ладони к ушам и заглушить ее голос. Но он был слишком пьян.
 Габриэль.
 Она так произнесла его имя, будто призналась в любви. Так он ей и сказал. Нечаянно он сказал правду. Сейчас звуки его имени совсем не походили на признание в любви. Они звучали как проклятие из преисподней.
 Нет, он не мог продолжать. Возможно, теперь было уже слишком поздно для угрызений совести, но ведь лучше поздно, чем никогда. Может быть, то, что сделано вчера, еще можно исправить. Леди Рашфорд сразу же взяла Дженнифер под руку и принялась прогуливаться с будущей невесткой с таким видом, будто беседовать с Дженнифер – ее самое излюбленное занятие. Очевидно, она давала понять окружающим, что не видит в произошедшем ничего особенного. Мудрая женщина! Куда разумнее было поступить так, как поступила она, чем с позором увезти Дженнифер с маскарада.
 Возможно, с такой опытной женщиной, как графиня Рашфорд, с грандиозным торжественным обедом и предстоящим публичным оглашением помолвки хлеб сегодняшнего скандала завтра станет уже черствым.
 Но все будет так, если он, Гейб, уйдет с ее дороги.
 Если он покинет Лондон, не дожидаясь конца сезона. Если вычеркнет себя из ее жизни и жизни светского общества.
 Сегодня же он прикажет слугам упаковывать вещи и отправит весть в имение о своем скором приезде. Он сможет уехать дня через три-четыре, а пока не станет выходить из дома.
 Граф Торнхилл поднялся на ноги. Теперь, приняв решение, он чувствовал удовлетворение. Хорошо, что он заставил себя выйти из игры раньше, чем зло стало бы непоправимым. Но Гейб не смог сделать и шагу. Закачавшись, он присел на четвереньки, и комната закружилась вокруг него.
 Господи, сколько же он выпил?
 Дверь в его комнату тихо отворилась, и вошел слуга с подносом с кофе. Да благословит Бог Берти, эту заботливую наседку.


* * *

 Дженнифер ехала в открытом ландо по аллеям парка. Рядом с ней сидел Керзи, напротив – графиня Рашфорд. Тетя Агата сидела рядом с графиней. На Дженнифер было белое муслиновое платье, модное, но скромное, выбранное специально для этого случая, и соломенная шляпка. Дженнифер ослепительно улыбалась, смотрела в глаза каждому, кто бросал на нее взгляд, и говорила с каждым, кто задерживался подле них, проезжая мимо. Она держала жениха под руку.
 – Это необходимо сделать, – коротко и твердо заявила графиня, когда утром заехала на Беркли-сквер со своим сыном. – Было бы безумием вести себя так, будто произошло нечто, чего можно стыдиться только потому, что граф Торнхилл, опозоривший свое имя и титул, предпочел вести себя с присущей ему вульгарностью. Граф Рашфорд собирается ясно дать понять Торнхиллу, что, несмотря на то что он получил приглашение на бал, его присутствие там будет крайне нежелательно.
 Лайонел стоял позади стула, на котором сидела его мать, пока она все это говорила, и Дженнифер старательно избегала смотреть в его сторону. Но в конце монолога графини она нашла в себе смелость спросить у тети Агаты, может ли она, Дженнифер, переговорить с лордом Керзи наедине.
 Она чувствовала, что такой разговор необходим. Отец отчитал ее по первое число, но если учесть, в какой ярости он был, он поступил с ней еще мягко, по собственным меркам. Отец также предупредил ее, чтобы она приготовилась провести свои дни в деревне, если граф Рашфорд после всего случившегося сочтет ее недостойной руки его сына. Отец уже имел весьма неприятный разговор с графом и скорее откажется от дочери, чем еще раз позволит ей навлечь такой позор на свою голову. Так что лучше бы ей быть осмотрительнее в своих поступках. Тетя Агата ходила с поджатыми губами и не разговаривала с ней весь день. Сэм заперлась у себя и носу не показывала из своей комнаты.
 По поведению домашних Дженнифер могла судить о том, что о ней судачат в гостиных. Она была опозорена. Все пропало. Лайонел больше ей не верит. Ни Лайонел, ни другой респектабельный джентльмен. Но она умрет, если потеряет Лайонела. А если не умрет, то… Уж лучше бы умереть.
 Странно, но Дженнифер не склонна была винить во всем графа Торнхилла. Он утверждал, что невиновен, и она поверила ему. Его поцелуй, если его можно так назвать, был поцелуем дружбы, что бы он там ей ни говорил. Дженнифер провела бессонную ночь, стараясь забыть его слова. Но они вновь и вновь эхом звучали в ее голове.
 Любовь моя, – сказал он ей.
 Да, ей надо было переговорить с Лайонелом. Дженнифер испытала огромное облегчение, увидев, что графиня не переменилась к ней со вчерашнего вечера. Что она все еще преисполнена желания замять скандал и представить все, что произошло, недоразумением. Но все же этого было недостаточно.
 – Очень хорошо, – сказала леди Рашфорд, вставая. – У тебя только пять минут, дорогая. Мы с Керзи должны скоро уйти, чтобы подготовиться к прогулке в парке, когда все будут там. Леди Брилл, вы идете?
 Графиня Рашфорд и тетя Агата вместе вышли из комнаты.
 Виконт Керзи остался стоять где стоял, ни слова не говоря.
 Дженнифер заставила себя поднять взгляд и посмотреть ему прямо в глаза. Он был очень бледен. И очень красив.
 – В том, что произошло, ничего ужасного не было. Он сказал мне, что не делал тех ужасных вещей, которые, как все думают, он сделал, и я ему поверила. Вот и все.
 – Что он вам сказал? – спросил он.
 – Что его мачеха никогда не была его любовницей, – с пылающими щеками повторила Дженнифер слова графа. – Что ребенок не от него.
 Лорд Керзи несколько долгих секунд молча смотрел на нее.
 – И вы ему поверили. Какая наивность!
 – Милорд, – сказала она, бесстрашно переходя из реальности в навязчиво повторяющийся кошмарный сон, – вы все еще хотите этой помолвки? Не предпочтете ли вы, чтобы я изменила свой ответ сейчас, до оглашения?
 И снова во время краткой паузы Дженнифер почувствовала, что проваливается в пропасть.
 – Уже слишком поздно, – сказал он. – Оглашение – простая формальность. Все уже и так знают о нашей помолвке.
 – Но если бы не было слишком поздно, – настаивала Дженнифер, – предпочли бы вы, чтобы я взяла назад свое согласие?
 Дженнифер показалось, что он никогда не ответит. Тишина была нескончаемой.
 – Вопрос риторический, – сказал он. – Мы помолвлены. Если вы откажете мне, я не дам вам возможности представить дело так, будто вы изменили решение по моей просьбе. Моя мать хочет видеть вас своей невесткой. А также мой отец. И ваш тоже.
 – А вы?
 Дженнифер произнесла этот вопрос одними губами, без голоса.
 – И я.
 Дженнифер заглянула в его глаза, но они были пустыми и холодными. Он не любил ее. Он был бы вполне счастлив, если бы помолвка была разорвана. Если бы только он не чувствовал, что дело зашло слишком далеко. И если бы его родители и ее отец не хотели этого брака вот уже пять лет.
 И он тоже хочет этого брака. По крайней мере он так сказал. Но был ли он при этом искренен? Выдержит ли она фальшь? Сможет ли она жить с ним в постоянном сомнении от того, что он женился на ней, не осмелившись нарушить волю родителей? Что он женился на ней лишь ради показного благополучии? Сможет ли жить в страхе, что он ее не любит?
 Но выдержит ли она тяжесть потери? Отказаться от него по собственной воле, пойти против всех, кто заинтересован в их с Керзи союзе? Она сможет научить его любить. Она будет любить его так, что он тоже ее полюбит. Она сможет доказать ему, что способна на верность и преданность, а то, что произошло за последние несколько недель между ней и графом Торнхиллом, ничего не значит. Быть ему верной и надежной подругой – только этого она и хотела от жизни!
 До того, как кто-то из них успел что-то сказать, тетя Агата и графиня Рашфорд вернулись в комнату. Графиня взялась за дело энергично и весьма благоразумно. Им всем четверым предстояло отправиться в парк и показать всему свету, насколько ничтожны и глупы те сплетни, что распространялись в течение дня.
 – Мы разочаруем всех этих кумушек, заставим их прикусить языки, – со смехом сказала графиня. – Мои детки, вы чудесная пара. Завтра будет пик сезона, самый великолепный бал. А я буду самой счастливой матерью на свете.
 И вот после полудня, когда парк наполнился людьми из общества, они выехали на прогулку. Все оказалось легче, чем представлялось вначале. Никто из знакомых не был настолько дурно воспитан, чтобы словом или жестом оказать непочтение. Дженнифер искренне чувствовала себя счастливой. Кризис миновал благодаря мудрости и предусмотрительности ее будущей свекрови. И Лайонел сидел рядом с ней и улыбался. Улыбался окружающим и ей тоже. И касался ее руки, и даже несколько раз поднес к губам. И в его глазах опять был теплый свет.
 Как она была глупа и наивна! Но все же извлекла из случившегося урок. С этого момента и впредь в ее жизни не будет места никому, кроме Лайонела. Если он и разочаровался в ней сейчас, то она сделает все, чтобы впредь он ею гордился. Если он не любит ее сейчас, то полюбит в будущем.
 Она повернула голову и улыбнулась ему искренне и светло. И он улыбнулся в ответ, и глаза его на миг замерли на ее губах. Он чуть наклонился к ней, а затем выпрямился, боясь показаться невоспитанным.
 Его мать, пристально наблюдавшая за ними со своего места, одобрительно кивнула и повернулась в сторону очередного проезжавшего ландо, с улыбкой раскланиваясь со знакомыми.




 Глава 11


 В зале царила атмосфера веселья и радостного ожидания. Все сорок гостей, что были приглашены на обед к Рашфордам, знали, что в конце обеда состоится оглашение, но предсказуемость не умеряла энтузиазма присутствующих. Праздничной атмосферы не испортил и вчерашний скандал, вспыхнувший на пару часов лишь для того, чтобы почить в бозе в тот же день. Таких скандалов за сезон бывает немало, и каждый день предлагает новую сплетню.
 Саманта улыбалась всем и каждому, и все улыбались ей. Беседуя с мистером Эверли, сидевшим слева от нее, она немного флиртовала с его приятелем, сидевшим справа. Саманта быстро обучилась искусству приличного флирта: очаровательно краснеть, опускать глаза, улыбаться остроумным шуткам. Она уже умела заставить мужчину говорить комплименты и выказывать знаки внимания, удерживая его на расстоянии вытянутой руки.
 Правда, ей пришлось отказать мистеру Максвеллу, предложившему ей руку и сердце, и она очень опасалась, что сильно задела отказом его чувства. К тому же тетя Агата была озадачена, а дядя раздражен ее отказом. Оба вполне одобрительно относились к ее поклоннику.
 Саманта продолжала улыбаться. Она удвоила свои усилия, когда настал ответственный момент и граф Рашфорд встал со своего места и сделал объявление, которого все так долго ждали. Саманта не слышала того, что сказал граф, но вокруг вдруг стали раздаваться слова притворного удивления, смех и аплодисменты, а Лайонел встал, помог встать Дженни и поцеловал ее руку. И оба они радостно улыбались, глядя друг другу в глаза, и выглядели так, будто счастливее их нет пары на земле, а их будущее похоже на рай небесный.
 И все же, подумала Саманта, отводя взгляд от обрученных будто бы для того, чтобы поднять бокал, Лайонел не любит Дженни. А Дженни… Дженни его любила. Хотя знакомство с графом Торнхиллом не оставило ее равнодушной. А что же она, Саманта? Впрочем, ее чувства никого не интересовали. Пожалуй, легкое беспокойство у близких вызывал лишь тот факт, что она никак не могла остановить свой выбор на ком-то одном из своих многочисленных обожателей. Да еще тетя Агата замечала, что утром она выглядит ужасно усталой, будто и не спала ночь. Дело осложнялось тем, что Саманта вовсе не была уверена в том, что Дженни будет счастлива. Она могла бы смириться и выдержать эту боль, если бы знала, что эти двое любят друг друга, а то, что чувствует она, несомненно, дурно, и ей следует справиться с собой и забыть Лайонела.
 «Ну что ж, все кончено», – подумала Саманта, когда леди Рашфорд поднялась и дала знак дамам покинуть комнату. – Оставь надежду навсегда".
 И тут ей стало легче. Действительно легче.
 Саманта протиснулась поближе к своей кузине, не обращая внимания на то, что все без исключения дамы пытались сделать то же самое. Дженнифер заметила Саманту и повернулась, чтобы крепко ее обнять.
 – О, Саманта, – сказала она, смеясь, – пожелай мне счастья. Пожелай мне того, чего у меня и так в избытке. Кажется, я сейчас умру от радости!
 Позже Саманта не могла вспомнить, что она говорила Дженнифер, но знала точно, что пожелала ей всего того, что желала себе ее подруга – невеста Лайонела.
 Вечер приближался к концу. Дженнифер раскраснелась от танцев; ноги у нее горели и подкашивались от усталости, но она чувствовала себя счастливее, чем когда-либо. Сегодня наконец свершилось то, о нем она мечтала долгие пять лет, и сегодняшний вечер проходил именно так, как рисовалось ей в мечтах.
 Дженнифер была в центре всеобщего внимания и восхищения. Она понимала, что все это лишь дань традиции, и все же, как любая женщина, была немного тщеславна и любила, когда на нее обращают внимание. Граф Рашфорд танцевал с ней и ясно дал понять, что он ею доволен. Даже отец – вот чудо из чудес! – пригласил ее на танец.
 И Лайонел… Лайонел танцевал с ней два раза вальс и пригласил ее на заключительный танец. Наверное, вполне простительно это маленькое отступление от правил: со своей невестой можно станцевать и три танца в день объявления помолвки. Он говорил об этом с ласковой улыбкой, чуть наклонившись к ней. И еще он сказал, что, если обществу это не понравится, пусть оно идет к черту.
 Дженнифер весело рассмеялась его неожиданному выпаду в сторону света.
 Они были в центре внимания. Нет, Дженнифер это не казалось. Так оно и было. Все видели, что Лайонел смотрел на нее с обожанием. И ей было все равно: пусть видят, что она тоже боготворит его.
 Все сомнения, если таковые имелись относительно чувств обрученных, были разрешены этим праздником. Вчера Лайонел был зол и раздражен. И этому имелось вполне понятное объяснение. Она сама была виновата. Но сегодня, сейчас, он больше не сердился и сумел показать свои истинные чувства – улыбкой, глазами.
 Он не пришел на бал. Неудивительно. Она была уверена, что Лайонел и его отец позаботятся о том, чтобы он не приходил. И все же она испытывала громадное облегчение. Ее страшила перспектива вновь увидеть его. Сегодня она даже перестала слышать его голос у себя в голове. Сегодня она была абсолютно свободна от него.
 Минут тридцать назад графа Рашфорда вызвали из бального зала. Дженнифер не придала этому особого значения, но, когда дворецкий зашел, чтобы пригласить виконта Керзи присоединиться к отцу в библиотеке, Дженнифер стало грустно оттого, что Лайонел, пусть с виноватой улыбкой и ласковым пожатием руки, был вынужден ее покинуть.
 Керзи не было в зале в течение всего следующего танца, который Дженнифер протанцевала с Альбертом Бойлом. У них завязался довольно милый разговор, и Альберт, пожелав ей счастья, сказал, что она должна пожелать ему того же. Недавно он обручился с Розали Огден. Сэр Альберт был ей интересен уже по той причине, что он был одним из тех двух джентльменов, с которыми они с Самантой познакомились на следующий день по прибытии в Лондон. Дженнифер торопливо напомнила себе, что о втором из них вспоминать не должна.
 Но несмотря на то что общество сэра Альберта Дженнифер находила довольно приятным, долгое отсутствие Керзи начинало ее тревожить. Если они не могли весь вечер танцевать друг с другом, то она могла бы по крайней мере смотреть на него. Сегодня он был одет в зеленый костюм – под цвет ее платья. Тетя Агата посчитала, что теперь, когда помолвка объявлена официально, Дженнифер не обязательно появляться только в белом. Бледно-зеленый вполне уместен. Немного нервничая, Дженнифер поглядывала в том направлении, откуда должен был появиться Лайонел, спрашивая себя, будет ли она всегда так беспокоиться, когда Керзи исчезнет из поля ее зрения хотя бы на несколько минут.
 И затем он появился. В дверях. Вместе с отцом. Бледный как смерть, с мрачной решимостью на лице. Что случилось? Очевидно, что-то произошло. Плохие новости? Из-за них граф Рашфорд покинул зал? Он тоже выглядел угрюмым и мрачным. Губы поджаты.
 Танец уже заканчивался, но она не могла подбежать к ним, чтобы узнать, что произошло. Это было бы неприлично. Сэр Бойл проводил ее к тете Агате, где она стала ждать Лайонела. Что же все-таки произошло? Бедный, бедный Лайонел!
 Но как бы там ни было, хорошо, что бал близился к концу. Оставалось не больше двух-трех танцев.
 Между тем граф Рашфорд в сопровождении своего сына, который шел чуть позади, миновал музыкантов и, взойдя на возвышение, развел руками, требуя тишины. В руке у него был лист бумаги. Лайонел с каменным лицом стоял рядом. Глаза его были опущены.
 По залу прокатился шепот. Все повернулись к хозяину дома с напряженным вниманием. Дженнифер хотела было подойти к Керзи и Рашфорду, но, сделав шаг, остановилась.
 – Мне неприятно делать объявление, которое разрушит настроение вечера. Наш праздник больше продолжаться не может. Он закончится раньше, чем планировалось, – сурово и четко произнес граф. – Но случилось нечто из ряда вон выходящее, и после консультации со своим сыном я намерен сообщить об этом публично и без промедления.
 Зал возбужденно зашелестел. Дженнифер почувствовала, как сердце ее забилось часто-часто. Кровь стучала в ушах.
 – Час назад сюда принесли письмо, – сказал граф, чуть выше поднимая лист бумаги, – и один из моих слуг вручил его мне, вместо того чтобы отдать… кое-кому из… гостей. К счастью, мои слуги оказались верными. И письмо, и взятка были переданы мне.
 «Что же это такое? – думала Дженнифер. – Что может быть в письме такого, что столь необходимо предать огласке?»
 В зале перешептывались. Каждый из присутствующих задавал себе тот же вопрос. Она принялась обмахиваться веером, но прекратила, заметив, что все вокруг затихли.
 – Я прочту это письмо, если вы уделите мне несколько минут внимания.
 Граф, держа письмо на вытянутой руке, принялся читать.
 – «Моя любовь, ваши страдания почти подошли к концу, этот фарс, через который вам пришлось пройти. Завтра мне удастся увидеть вас наедине. Мы будем любить друг друга, как любили всегда, когда нам удавалось остаться вдвоем. Я снова буду держать вас в объятиях и целовать. И мы снова станем строить планы о том, как скрыться от посторонних глаз и любить друг друга, как нам того хочется. Простите мне мою неосторожность. Но я вынужден был отправить вам это послание, поскольку не смог прибыть лично. Мне посоветовали держаться от вас подальше, после того как мы допустили определенную вольность. Я позабочусь о том, чтобы мой посыльный передал достаточную сумму для того, чтобы мое письмо попало по назначению – в ваши руки, а после прочтения – в ваше сердце. Знайте, я сейчас мысленно с вами. До завтра, любовь моя. Торнхилл».
 Дженнифер стояла очень тихо. Все, что происходило, было выше ее понимания, она лишилась способности соображать.
 – Мой слуга получил взятку, – торжественно провозгласил граф Рашфорд, – чтобы вручить сие послание мисс Дженнифер Уинвуд.
 Она превратилась в камень. Или в ледяную глыбу. Она слышала возгласы возмущения, но не воспринимала их. К ней это не имело никакого отношения.
 – В течение последних дней мой сын не раз замечал то, что принимал за неприятные, но безобидные ошибки, вызываемые юностью и неопытностью. Как человек чести, он не разрывал договора с мисс Уинвуд и оберегал ее имя от позора и бесчестья. Оказалось, что его грубо предали. Нас предали. Наши семьи связывала многолетняя дружба. Теперь эта дружба поругана. Я хочу заявить о том, что с этого момента мою семью и семью, к которой принадлежит мисс Уинвуд, больше ничто не связывает. Помолвка, объявленная ранее, более не существует. Доброй ночи, дамы и господа.
 Вы простите меня, уверен в этом. Сегодня больше нечего праздновать.
 Лайонел стоял рядом с отцом. Он выглядел неприступно и мрачно. Как всегда, он был ослепительно красив в своей суровой отрешенности. Дженнифер владело ощущение, что она наблюдала за тем, что происходит, откуда-то сверху и видела в этом зале себя, вернее – свою телесную оболочку. Ей казалось, что она по-прежнему не имеет никакого отношения к только что разразившемуся скандалу.
 Граф Рашфорд стоял на возвышении, расставив для прочности ноги, и смотрел на уходящих гостей. Никто из них не подходил к нему. Вероятно, все были слишком смущены для выражения сожалений или сочувствия. Или, что тоже вероятно, спешили выбраться отсюда, чтобы как можно быстрее поделиться сведениями о том, что произошло, со знакомыми. Все уходили. Большинство даже не смотрели в ее сторону. Казалось, всех охватило непреодолимое чувство неловкости.
 Затем кто-то взял ее за кисть мертвой хваткой – это была тетя Агата – и кто-то с другой стороны взял ее за локоть так, что Дженнифер решила: затрещат кости, – это был отец, и они потащили ее быстрее, чем она могла двигаться. Как-то так получилось, что, хотя все уходили одновременно, никто не загораживал им проход. Все отшатывались от них, будто Дженнифер, ее отец и тетя внезапно заболели чумой.
 В одно мгновение они оказались в карете: отец рядом с ней, тетя Агата напротив, Саманта – рядом с тетей Агатой.
 – У меня в конюшне есть плеть, – тихо сказал отец. – Готовьтесь, мисс. Когда мы приедем домой, я попробую ее на вас.
 – О нет, дядя! – взмолилась Саманта.
 – Джеральд, – заступилась за нее тетя Агата.
 – Молчать! – приказал отец. Всю дорогу до дома никто более не проронил ни слова.


* * *

 – Мне жаль, милорд.
 Голос слуги вошел в его сон и стал его участником. Он пытался выехать из Лондона, но, куда бы ни свернул экипаж, везде он попадал в пробки. Впереди люди что-то сердито кричали друг другу, позади был сплошной поток карет шириной во всю проезжую часть. И вот сейчас его слуга, приоткрыв двери, говорил ему извиняющимся тоном:
 – Ничего не могу поделать. Мне жаль, милорд.
 – Ему жаль, черт побери. Прочь с дороги! Вставай, Гейб, не то сейчас я вылью этот кувшин тебе на голову!
 – Мне жаль, милорд, – повторил слуга, – я пытался, но…
 – Вставай, Гейб!
 Берти, в бальном наряде, бесцеремонно оттолкнул слугу, схватил простыню и одним движением выдернул ее из-под Гейба. Граф наконец-то понял, что Альберт в бешенстве. Тряхнув головой, он попытался согнать с себя остатки сна и дал слуге знак уходить.
 – Иди спи, – велел он ему. – Господи, Берти, что принесло тебя в такое время? Кстати, который час? – Гейб опустил ноги на пол и провел рукой по волосам.
 – Вставай! – приказал сэр Альберт. – Я намерен тебя как следует отходить, Гейб. Так, чтобы на всю жизнь запомнил.
 Граф с недоумением взирал на друга.
 – Эй, Берти! Тебе не кажется, что тут места маловато? Да и хлыста я у тебя в руках не вижу. Ты мне можешь хотя бы дать одеться? Мне не нравится разговаривать, когда я голый.
 С этими словами Гейб встал.
 – Ты подонок, – сказал Альберт дрожащим от негодования голосом. – Я всегда тебя защищал от тех, кто распускает сплетни. Но оказывается, правы были они, а не я! Теперь я верю, что у тебя была связь с Кэтрин! Негодяй!
 Граф обернулся от дверей гардеробной.
 – Придержи коней, Берти, – тихо предупредил он. – Ты говоришь о леди. О члене нашей семьи.
 – Ты мне отвратителен! Ты просто грязный подонок!
 Гейб скрылся за дверью и уже через пару минут показался вновь, уже в рубашке и бриджах, обвязывая талию парчовым поясом.
 – Ты повторяешься, Берти. Не будешь ли ты так любезен обосновать свои слова и объяснить причину визита в столь неурочный час?
 – Взятка оказалась недостаточной, – четко и раздельно произнес Альберт, – и письмо попало не в те руки.
 Граф ждал продолжения, но Альберт, кажется, уже закончил.
 – В следующий раз, когда мне надо будет кого-нибудь подкупить, я удвою сумму. Коррупция процветает, и подкуп становится все более дорогим удовольствием. Но о каком письме речь, Берти? За последние несколько дней я написал их четыре или пять.
 – Не валяй дурака, – сказал сэр Альберт. – Она, конечно, тоже не ангел, раз встречалась с тобой наедине и допустила до интима, но она же совершенно неопытна. Я верю, что она была так же невинна, как Розали Огден и прочие девушки, впервые вышедшие в свет этой весной. До встречи с тобой, Гейб, дерьмо! Они, наши девочки, не годятся в напарницы распутникам, получающим удовольствие от совращения девственниц. Если хочешь знать, письмо перехватил сам Рашфорд. Он прочел его перед всем собранием. Ее репутация испорчена навсегда. Надеюсь, ты удовлетворен?
 Граф Торнхилл какое-то время смотрел на друга молча.
 – Я думаю, нам лучше пройти в гостиную, Берти, – сказал он наконец и пошел к выходу, взяв в руки подсвечник с зажженной свечой. Поставив подсвечник на стол в гостиной, Гейб сказал:
 – Расскажи-ка мне подробно и точно, что сегодня произошло.
 – Как ты мог! – воскликнул Альберт. – Как ты мог соблазнить достойную девушку, когда вокруг сколько угодно женщин, которые были бы только счастливы угодить тебе? Зачем так безумно рисковать, выставляя ее на суд всего общества? Неужели ты не мог предвидеть, что письмо попадет в чужие руки?
 – Берти, – тон Гейба вдруг стал решительным и злым, – представь на краткий миг, что я не понимаю, о чем ты говоришь. Или притворись, будто ты рассказываешь эту историю незнакомцу. Скажи мне, что случилось. Каким образом я разрушил репутацию мисс Уинвуд? Полагаю, речь идет о ней?
 Сэр Альберт не стал садиться, но достаточно спокойно дал язвительный отчет о том, что происходило у Рашфордов меньше часа назад.
 – Ты видел письмо? – спросил граф, когда Альберт закончил.
 – Конечно, нет, – ответил Альберт. – Рашфорд держал его в руке. Как я мог его видеть? Да и для чего мне на него смотреть?
 – Хотя бы для того, чтобы узнать мой почерк, Берти. И если бы ты присмотрелся, ты бы понял, что оно написано не моей рукой.
 – Ты хочешь сказать, что не писал этого письма? – недоверчиво переспросил Альберт.
 – Не хочу, а говорю. Господи, неужто ты веришь, что я на такое способен?
 – Ты способен поцеловать девушку на глазах у целого зала, – напомнил Альберт.
 – О да. Праведное возмущение и все такое. – Да, что-то в этом духе он вполне мог сделать. Довольно умный ход и действенный; трудно представить, насколько действенный.
 – Гейб, – нахмурившись, спросил Альберт, – если ты не писал письмо, то кто же его написал? Кому еще могло понадобиться компрометировать мисс Уинвуд?
 – Тому, кто хотел вновь скомпрометировать меня, – сказал граф. – И как ты верно заметил, мисс Уинвуд тоже.
 – Бессмыслица какая-то! – развел руками сэр Альберт.
 – На самом деле, – мрачно усмехнувшись, ответил граф, – во всем этом есть смысл, немало смысла, Берти. Пожалуй, меня только что переиграли в игре, которую, как мне казалось, я вел с полным преимуществом.
 Сэр Альберт недоуменно взирал на собеседника.
 – Пора тебе спать, – сказал Торнхилл. – Не спать ночами очень вредно. Начинает чудиться всякая ерунда, не говоря уже о том, что портится цвет лица.
 – Ты можешь считать меня дураком, но я верю, что ты этого не делал, – сказал Альберт. – Тем не менее факт остается фактом: она ославлена и никогда не сможет предстать перед обществом вновь. Ей никогда не пришлют приглашение на бал. Она никогда не сможет показаться в городе. Я сомневаюсь, что отец найдет ей мужа даже в деревне. Это позор, Гейб, а ведь мне нравится эта девушка, и, если верить тебе, она ни в чем не виновата.
 – Иногда, – сказал Торнхилл, – такие вещи случаются. А сейчас мне нужно немного поспать. Извини, Берти.
 – И ты тоже не сможешь дольше оставаться здесь, – сказал Альберт, направляясь к двери.
 – Ну, это мы еще посмотрим, – пробормотал Торнхилл после ухода друга.
 Он не стал возвращаться в спальню. Все равно до утра ему не заснуть.


* * *

 Когда на следующее утро дворецкий виконта Hopдала открыл дверь библиотеки, чтобы объявить о приезде графа Торнхилла, виконт вначале отказался его принять и даже велел слуге вышвырнуть его вон. Однако дворецкий вернулся вновь через минуту и, заметно нервничая, сообщил, что граф намерен остаться и ждать, пока его не примут. Нордал велел его впустить.
 Он стоял за письменным столом, когда Торнхилл вошел в комнату.
 – Мне нечего сообщить вам, Торнхилл, – сказал виконт. – Возможно, мне следовало бы вызвать вас на дуэль за тот позор, что вы навлекли на меня и мою семью. Но драться с вами означало бы защищать честь моей дочери, а я не считаю, что мне есть что защищать.
 – Сегодня я добьюсь особого разрешения, – без лишних слов сообщил граф, – а завтра на ней женюсь. Вам не надо беспокоиться о приданом. У меня хватит средств содержать ее.
 Виконт усмехнулся.
 – Получилось не совсем то, чего вы ждали, не так ли? К чему идти под венец, если вы и так могли вкушать от древа наслаждений, не будучи связаны церковными узами? Неужели вы настолько озабочены репутацией своих ближних, чтобы поступить как порядочный человек?
 Граф Торнхилл подошел к столу и, опираясь ладонями о столешницу, наклонился вперед, обращаясь к будущему тестю с недвусмысленно угрожающей интонацией.
 – Хочу, чтобы в одном между нами была ясность, – сказал он. – Насколько я знаю, мисс Уинвуд чиста, как в тот день, когда ее родила мать. И если мне суждено на ней жениться, я готов поквитаться со всяким, кто полагает иначе. И вы не исключение.
 – Убирайтесь! – вознегодовал виконт.
 – Вам, похоже, наплевать на доброе имя вашей дочери, – сказал граф, – если только оно не бросает тень на ваше. Ну что ж, очень хорошо. Единственное, чем можно помочь вам в сложившихся обстоятельствах, – это выдать ее замуж незамедлительно. Как только ваша дочь будет достойно выдана замуж, вы снова сможете ходить с гордо поднятой головой. И она, разумеется, тоже.
 Виконт Нордал смотрел на Торнхилла с ненавистью.
 Граф отделился от стола и сделал шаг назад.
 – Сейчас еще достаточно рано. В это время принято отдыхать после бала. Но не думаю, что мисс Уинвуд удалось заснуть сегодня. Я хочу увидеть ее, Нордал, перед тем как отправлюсь заниматься другими делами. Наедине, если вы не возражаете.
 Рука виконта потянулась к звонку.
 – Приведите мою дочь в розовый салон. Одну, – велел он немедленно появившемуся дворецкому. – А пока, Торнхилл, нам надо кое-что обсудить. Садитесь.
 Граф Торнхилл сел с мрачным выражением лица и в столь же мрачном расположении духа.




 Глава 12


 Дженнифер проснулась, с удивлением отметив тот факт, что ей все же удалось заснуть. На самом деле она спала довольно глубоко и без сновидений, но проснулась рано и без приятной надежды на то, что все случившееся накануне было сном. Реальность давала знать о себе довольно грубо: саднящей болью в спине, напомнившей о себе, стоило Дженнифер повернуться. Мольбы Саманты и уговоры тети подействовали на отца. Он не стал посылать на конюшню за плетью. Взял розги и отстегал свою взрослую двадцатилетнюю дочь, как непослушную девчонку. Дженнифер в детстве не раз приходилось испытывать на себе гнев отца, и всякий раз физическая боль соперничала с нравственной, но вчера она была так глубоко потрясена, что перестала чувствовать боль.
 Все было кончено. Все, ради чего стоило жить. Все кончилось для нее в двадцать лет. В самом начале жизни. Странно, но и наутро сохранилось состояние отстраненности от происходящего, как и на балу, когда случилось самое страшное. Чувства словно бы отключились.
 Дженнифер села в кровати и спустила ноги на пол.
 Итак, она еще раз поверила ему и на этот раз поплатилась сполна. Она доверилась ему вопреки расхожему мнению, отказавшись прислушиваться к советам более опытных людей. А ведь ее предупреждали, чем это может для нее кончиться. И вот как он с ней поступил! Лайонел оказался потерян для нее навеки. Никаких больше помолвок, никакой свадьбы, никаких светских сезонов. Ничего.
 Внезапно Дженнифер поняла, что разбудило ее так рано. Через приоткрытую дверь гардеробной доносились голоса. Горничная открывала и закрывала шкафы и ящики комода. Она паковала сундуки. Сегодня ей предстояло уехать в деревню. Сначала домой. Но лишь на короткое время, пока отец не найдет для нее подходящее место где-нибудь в провинции и поселит ее там с компаньонкой. Дженнифер понимала, что на самом деле компаньонка – это всего лишь название. Женщина, которая будет жить вместе с ней, станет ее тюремщицей.
 И в какую бы дыру отец ни определил ее, в ней ей предстоит провести, всю оставшуюся жизнь.
 Горничная приготовила для Дженнифер простое утреннее платье и таз для умывания с кувшином на туалетном столике. Дженнифер встала и умылась самостоятельно. Потом причесалась и закрутила волосы в простой узел на затылке. А потом снова присела на край кровати. Теперь она вспомнила, что не имела права спускаться к завтраку. Она была приговорена к заточению в собственной комнате, пока для нее не подадут экипаж.
 Ей не дали сказать ни слова в свое оправдание. Дженнифер только сегодня об этом вспомнила. Впрочем, не важно. Истина при данных обстоятельствах мало кого интересовала. Оставались голые факты: по каким-то одному ему известным причинам граф Торнхилл написал письмо, в котором не было ни слова правды. Затем по каким-то одному ему ведомым соображениям отец Лайонела прочел его, публично выставив на позор невесту своего сына. Он не просто отказал ей от дома, он обрек ее на изгнание из общества. Почему так жестоко? Дженнифер могла лишь пожать плечами. И главный факт – репутация ее навеки погублена и не подлежит восстановлению. Не было никакого смысла пытаться что-то кому-то доказать, заставить кого-то ее выслушать.
 В дверь постучали. За дверью послышались голоса горничной и дворецкого. Возможно, ей принесли завтрак. Дженнифер готова была к тому, что не найдет на подносе ничего, кроме сухого хлеба и воды. А может, все уже подготовлено к ее отъезду. Отец мечтал избавиться от нее как можно скорее.
 – Вас ждут внизу, мисс, – изрядно нервничая, сообщила служанка. Несомненно, прислуге все уже известно. Так всегда бывает. – В розовом салоне. Просили не задерживаться.
 Значит, это не карета. Порка проводилась в библиотеке. Наверное, ее вызывают все же не для экзекуции. Хотя, возможно, снова будут пороть. Может, отец решил все же послать за плеткой? Вчера ей следовало зарыдать, как только она увидела розги, и плакать не переставая. Отец был взбешен тем, что она не проронила ни слезинки. Не потому, что она ничего не чувствовала. Просто от всего пережитого она словно онемела.
 В розовом салоне было пусто. Дженнифер подошла к окну и взглянула на площадь за оградой. Ей нравился Лондон. Город дышал энергией и приятно возбуждал. Будет жаль проститься с ним навсегда, хотя деревню Дженнифер предпочла бы для спокойного, размеренного семейного быта. Хорошо, что она не успела прикипеть душой к городской жизни. Иначе ее участь была бы еще печальнее.
 Интересно, что сейчас делает Лайонел, вдруг подумала Дженнифер и тут же поправила себя: «Виконт Керзи». Теперь даже в мыслях она не имела права называть его по имени.
 Дженнифер смотрела в окно, когда за ее спиной открылась и закрылась дверь. Она не стала оборачиваться. Дженнифер была твердо намерена сохранять достоинство и не молить о пощаде, даже если увидит плеть, но спина все еще ныла после розог и она боялась не выдержать испытаний.
 – Мисс Уинвуд?
 Спасительное бесчувствие как рукой сняло при первых звуках знакомого голоса.
 – Вы! – в гневе воскликнула она. – Убирайтесь!
 Он стоял, чуть расставив ноги. Руки сомкнуты за спиной. Во взгляде и в позе читалась спокойная уверенность. Она так ненавидела его в эту минуту, что, будь у нее пистолет, не задумываясь прикончила бы.
 – Я пришел спасти вас от бесчестья, – сказал он. – Завтра мы поженимся.
 Дженнифер в немой ярости сжимала кулаки. Ногти вонзились в кожу.
 – Вы пришли глумиться надо мной, поиздеваться всласть. Что ж – любуйтесь, милорд! Сегодня утром я еще не смотрела в зеркало, но и без того знаю, что выгляжу отвратительно. Посмотрите, что вы со мной сделали, получите удовольствие сполна, а затем убирайтесь!
 – Вы неестественно бледны, – сказал он, – и под глазами у вас тени. Выражение ваших глаз самое несчастное, но, если не считать этих мелочей, вы так же красивы, как и тогда, когда я увидел вас впервые. Сегодня я получу специальное разрешение. Завтра мы поженимся.
 Дженнифер рассмеялась каким-то странным смехом.
 – Ну да, конечно! Чем еще можно объяснить то, что произошло? Отчего-то вы решили, что хотите меня, но получить меня вы не могли, поскольку я была помолвлена с другим. Однако это вас не остановило. Вы выследили меня, как охотник выслеживает дичь, и начали преследовать, пользуясь моей неопытностью и доверчивостью, компрометируя меня все больше и больше. И вот, наконец, финал: это лживое письмо! Вы специально устроили так, чтобы оно попало «не в те руки»! Вы дьявольски изобретательны! Мы правы были с Самантой, когда с первого взгляда окрестили вас Люцифером. Какая злая и жестокая ирония в том, что от рождения вам дано имя ангела!
 Вся ее пылкая речь нисколько не поколебала его спокойствия. Он продолжал стоять, слегка покачиваясь на каблуках, и смотрел прямо на нее. У Дженнифер руки чесались вцепиться в его физиономию.
 – Я не писал это письмо и не отправлял его.
 – Неужели? – с горькой усмешкой переспросила она. – Письмо само себя написало и само себя отправило, я полагаю. Все это верно в той же мере, в которой вы не спали со своей мачехой, не сделали ей ребенка и потом не бросили в другой стране, чтобы без проблем заняться поисками новой добычи здесь, на родине.
 – Нет, – кратко ответил он.
 Дженнифер еще сильнее побледнела от ярости.
 – И вы ничего умышленно не делали, чтобы расстроить мою помолвку!
 Гейб открыл было рот, но в этот раз ничего не сказал.
 – Для того чтобы я вышла за вас, – продолжала Дженнифер, презрительно глядя на Торнхилла. – Вам было безразлично, что я должна была выйти замуж по любви! Отчего вы вообразили, что я с удовольствием откажусь от своего жениха ради вас? Почему вы решили, что я могу испытывать к вам какие-то иные чувства, кроме презрения и ненависти?
 – Я не питаю иллюзий.
 – Вам нет дела до моего счастья. Должно быть, милорд Габриэль, ваш образ, что сложился в общественном мнении, точно соответствует действительности.
 Взгляд его медленно скользнул по ее телу вниз и вверх. Дженнифер внезапно ощутила, что домашнее платье почти не скрывает ее соблазнительных форм.
 – Да, – сказал он.
 – Вам не приходило в голову, что после того, как я навсегда потеряла лорда Керзи и собственное доброе имя, я должна отказать вам?
 – Мы поженимся завтра утром, – сказал он, – а вечером отправимся в театр. На следующий день мы поедем кататься в парк, а вечером пойдем на бал к леди Траскотт. Мы уничтожим поводы для сплетен, а затем отправимся в мое поместье на севере.
 – Вы, наверное, сумасшедший, – прошептала Дженнифер. – Я не выйду за вас. Только безумец мог бы подумать, что я за вас выйду.
 – Подумайте о своем будущем, – предложил он.
 У нее не было выбора, кроме полутюремного существования где-то в глуши. Ни семьи, ни детей, ни развлечений. И так до конца жизни. Дженнифер впервые почувствовала страх перед будущим. Даже не страх – почти животный ужас. У отца не дрогнет рука похоронить ее заживо, на этот счет Дженнифер не питала никаких иллюзий. Безжалостный по натуре, отец в жизни не поддастся ни на какие уговоры и не разрешит ей вернуться домой ни через год, ни через пять лет.
 И еще перед ссылкой он собирался отрезать ей волосы. Внезапно Дженнифер вспомнила об этом. Отец сообщил ей о своем намерении, после того как высек. Отчего-то сейчас это обстоятельство больше всего напугало ее.
 – Он собирается остричь меня наголо.
 Дженнифер не сразу поняла, что произнесла эти слова вслух. Просто взгляд его упал на ее волосы.
 – У вас не будет ни друзей, ни красивых нарядов. Никаких вылазок из дома. Ни гостей, ни даже возможности навестить тех, кому повезло меньше, ибо таких людей просто не будет. И детей у вас тоже не будет.
 Дженнифер сжимала кулаки, борясь с подступающей тошнотой. И еще она пыталась обратить панику в ярость. Она готова была его растерзать.
 – Мы поженимся завтра утром.
 Глядя на своего мучителя – высокого, широкоплечего, с тонкими аристократическими чертами лица и проницательными темными глазами, Дженнифер говорила себе, что он виновен во всех тех ужасных вещах, которые про него рассказывали, и, что самое ужасное, виновен в том несчастье, которое обрушилось на нее. Граф Торнхилл заманил ее в ловушку, навязав свою дружбу, а затем разрушил все, что было для нее дорого. Он добился своего. Она понимала, что, ответив согласием, обрекает себя на жизнь с дьяволом в человеческом обличье. И в то же время Дженнифер почти физически ощущала прикосновение холодного металла к голове и безжалостное клацанье ножниц. Она видела, как ее роскошные волосы прядь за прядью падают на пол.
 Она до боли прикусила губу.
 Рука ее, холодная и влажная, внезапно оказалась зажата в его горячих и крепких ладонях. Он стоял перед ней, опустившись на одно колено. Она смотрела на него в ужасе. Опять на нее напало отупение: она потеряла способность чувствовать, понимать и мыслить.
 – Мисс Уинвуд, – сказал он, – не окажете ли вы мне великую честь, став моей женой?
 Он смотрел на нее снизу вверх, и она, глядя в его глаза, не могла поверить, что такой красивый и романтичный мужчина мог быть виновником всех этих злодейств. Но увы! Теперь уже сомневаться не приходилось.
 Однако она снова увидела ножницы и падающие на пол темно-рыжие тяжелые пряди. Потом их сметут в кучу и сожгут. К горлу подступила тошнота.
 – Да.
 Дженнифер закрыла глаза. Она даже не вполне была уверена в том, что произнесла эти слова вслух.
 Но все-таки они были сказаны. Потому что граф опять был на ногах и, крепко пожав ее руки, дрогнувшим голосом произнес:
 – Вы еще будете рады тому, что ответили «да». Я готов посвятить этому жизнь.
 – Не стоит напрасно тратить силы, – ответила она. – Завтра ночью вы будете владеть моим телом, милорд. Кажется, это для вас важно. Но вы никогда не завоюете ни моего сердца, ни моего уважения. Я буду ненавидеть вас всю оставшуюся жизнь.
 – Как знать. – Он по очереди поцеловал ей обе руки, после чего оживленно произнес:
 – Сегодня у меня очень много дел. Вы останетесь дома. Уверен, что это отвечает и вашим желаниям. Вы… – Вдруг он замолчал и, пристально заглянув ей в глаза, спросил:
 – Когда вы вернулись домой вчера, вам пришлось несладко?
 Дженнифер усмехнулась.
 – Мой отец – суровый человек. Вы навлекли на него большой позор.
 Гейб нахмурился.
 – Он вас… трогал?
 – Рукой – нет, – все с той же усмешкой ответила Дженнифер. – Он использовал розги.
 Торнхилл на миг закрыл глаза.
 – Я оставлю распоряжения, – сказал он, – чтобы с вами обращались как подобает до завтрашнего утра. А завтра вы будете уже под моим покровительством.
 – Вы тоже держите дома розги? Или трость? Очень эффективное орудие для поддержания дисциплины, милорд. У меня до сих пор все тело болит.
 – Даю слово чести, то, что с вами случилось, было в последний раз.
 – Вы меня успокоили, – с горьким смехом ответила она. – Как вы сказали, милорд, – слово чести?
 Гейб несколько секунд кряду пристально смотрел на нее, после чего поклонился с подчеркнутой вежливостью.
 – До завтрашнего утра, – сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.
 «Вот так, – повторяла Дженнифер, – вот так». Ни одной мысли в голове. Она продолжала стоять посреди комнаты, тупо уставившись на дверь, когда в комнату вошли тетя Агата, а следом отец.
 – Итак, мисс, – сказал отец, – кажется, всеобщего позора удалось избежать. Хотя как мне сегодня смотреть людям в глаза, я не знаю.
 – Ну, Дженнифер, – довольно натянуто улыбаясь, сказала тетя, – у нас впереди довольно напряженный день. Надо готовиться к свадьбе.
 К свадьбе. Она выходит замуж. Не через месяц, как планировалось, не в соборе Святого Георгия, в присутствии чуть ли hp всего лондонского света. Завтра их обвенчают в какой-нибудь маленькой церквушке. И выходит она не за Лайонела, которому была обещана вот уже пять лет, кого любила пять лет, а за графа Торнхилла.
 Ей предстояло стать графиней Торнхилл.
 Его женой.
 – Да, тетя, – сказала Дженнифер и вслед за леди Брилл вышла из гостиной.


* * *

 Явившись к Рашфордам, граф Торнхилл встретил примерно такой же «дружественный» прием, что и у Нордала, с той лишь разницей, что, получив отказ, тут же последовал за дворецким наверх и вместе со слугой вошел к хозяину.
 – Нет, – решительно заявил Торнхилл, – вам не удастся меня выставить.
 Керзи, которому случилось в это время находиться в доме отца, и граф Рашфорд, онемевшие от такой наглости, взирали на гостя.
 – Я пришел, – как ни в чем не бывало продолжал Торнхилл, – за тем, что принадлежит мисс Уинвуд.
 – За чем вы пришли? – не веря своим ушам, переспросил лорд Рашфорд.
 – По-моему, – протянул Керзи, – он спрашивает о письме. Но с какой стати вы, Торнхилл, предъявляете права на собственность этой, с позволения сказать, шлюхи?
 – Я имею честь являться женихом дамы, – с каменным лицом заявил Торнхилл, – и, как вам, несомненно, известно, Керзи, мне не хотелось бы вызывать вас на дуэль – в противном случае я бы давно это сделал. Но если вы будете продолжать оскорблять мою даму, и так перенесшую из-за вас немало страданий, вы не оставите мне выбора: придется вас убить. А теперь дайте мне письмо.
 – Письмо, – вступил в разговор граф, шипя от ярости, – уже давно превращено в пепел. Даже зола, оставшаяся после эдакой мерзости, способна осквернить мое жилище.
 – Так значит, вы решили на ней жениться, – с усмешкой констатировал Керзи и прищелкнул языком, но, почувствовав на себе суровый взгляд отца, поспешил принять скорбное выражение.
 – Да-а, – разочарованно протянул Торнхилл, опустив протянутую руку, – именно этого я и боялся. Если бы письмо не было уничтожено, нашлось бы немало людей, которые могли бы под присягой подтвердить, что оно было написано не мной.
 – Вы не так глупы, чтобы не догадаться продиктовать его кому-нибудь из слуг, – сказал лорд Керзи. – Как бы там ни было, отрицать вашу причастность бесполезно. Кому еще понадобилось бы писать это письмо и ставить под ним вашу подпись? Вы разрушили мое счастье, Торнхилл, и чуть было не обесчестили мое имя. Только благородный поступок моего отца вызвал сочувствие к моей персоне, и вместо презрения я получил симпатию общества. Но вы могли бы покрыть позором не только меня, но и моего отца. А этого я уже не могу вам простить.
 – Благородный поступок вашего отца обесчестил имя невинной девушки. Он подставил ее, чтобы выгородить вас. Теперь это у нас называется благородством. Вы не просто испортили ей репутацию – вы сделали это так грубо и жестоко, как, наверное, никто до вас не посмел бы поступить. Трудно поверить, что такой способ защиты собственной чести приемлем для того, кто влюблен. Будь я на вашем месте, я бы подольше выдержал скорбную мину. Слишком уж вы быстро оправились после столь тяжелого потрясения. Должен сказать, что для меня – и, наверное, не для одного меня – очевидно, что вы рады вновь обретенной свободе, и это наводит меня на мысль, что вы сами все и подстроили.
 Глаза Керзи засверкали от праведного гнева.
 – Не стоит применять к другим то, что вы считаете приемлемым для себя, Торнхилл. Видимо, вы именно так и поступили бы. Впрочем, к чему эмоции? Я просто предлагаю вам подумать, чье слово имеет для света больший вес: мое или ваше? Ответ, наверное, очевиден.
 – Я должен попросить вас удалиться, Торнхилл, – сказал лорд Рашфорд. – Мой сын перенес из-за вас глубокое потрясение, так как был тяжко оскорблен женщиной, чье имя я не хочу произносить вслух. Моя жена и я оскорблены и разочарованы. Если вы посмеете вернуться сюда, мне придется выставить вас за дверь в буквальном смысле слова. Надеюсь, я понятно изъяснился?
 – Полагаю, вопрос риторический, – с поклоном ответил Торнхилл, – и посему я оставляю его без ответа. Доброго вам дня.
 Надежда с самого начала была весьма хрупкой, Торнхилл полагал, что, раздобыв письмо, он сможет посеять сомнения в правоте Керзи и, таким образом, облегчит для Дженнифер возвращение в свет. Хотя он все равно не смог бы отрицать, что мужчиной, поцеловавшим мисс Уинвуд на глазах у всего бала, был именно он, Торнхилл, а той женщиной, которую он поцеловал, была мисс Уинвуд.
 Да уж, будь он на месте Рашфорда, он тоже сжег бы письмо. А будь он на месте Керзи, то заодно с письмом и весь дом – так, для пущей предосторожности.
 Собственно, он нанес Рашфорду визит по другой причине. Он хотел, чтобы Керзи знал, что Дженнифер Уинвуд будет его, Торнхилла, женой и что ему придется иметь дело с ним, Торнхиллом, если он задумает очередную кампанию, направленную против Дженнифер. И еще он хотел, чтобы Керзи знал: игра еще не закончена.
 Керзи выиграл. Сомнений в этом не было. Вместо того чтобы страдать от потери своей невесты и уязвленного мужского самолюбия, он все устроил так, чтобы освободиться от тягостных обязательств. Более того, вместо него пострадал его соперник. Пострадал от унижения за себя и за нее. У Торнхилла все еще звучало в голове то бранное слово, которым назвал ее Рашфорд. Она была совершенно невинна: она стала жертвой жестокости Керзи, пешкой в игре, которую вел Керзи и… он сам, Торнхилл.
 Когда он сказал Дженнифер, что намерен посвятить свою жизнь тому, чтобы она смогла наконец сказать, что поступила правильно, решив выйти за него, он действительно так думал. Торнхилл намеревался позаботиться о том, чтобы репутация ее была восстановлена и до конца дней она имела бы все, чего ее душа ни пожелает. Возможно, таким образом он сможет хоть отчасти искупить свою вину перед ней.
 Но с Керзи игра не была закончена. Граф должен был отомстить негодяю. И месть теперь уже не должна ограничиться созерцанием унижения Керзи. Торнхилл собирался его уничтожить.
 А тем временем он должен был получить специальное разрешение на брак и сделать все необходимые приготовления.
 «Господи, – вдруг подумал Торнхилл, остановившись посреди тротуара, – завтра в это время я уже буду женатым человеком?»
 Но в этой мысли было нечто пугающее, и он поскорее отогнал ее прочь.


* * *

 Саманта осмелилась постучать к кузине лишь после ленча. Несмотря на то что Дженнифер не ела в столовой со всеми, Саманта была в курсе, что ее кузина избавлена от наказания и одиночное заключение отменено. Более того, ей сказали, что Дженнифер готовится к свадьбе с графом Торнхиллом.
 – Можно мне войти? – боязливо озираясь, спросила Саманта. – Или ты предпочла бы, чтоб я ушла?
 – Заходи, Саманта, – с трудом улыбнувшись, ответила Дженнифер. Она сидела, свернувшись клубочком, в кресле, прижимая к груди подушку.
 Саманта вошла в гостиную сестры и взглянула в сторону полуприкрытой двери в гардеробную. Там работа шла полным ходом.
 – Твои вещи все же решили упаковать?
 – Вещи упаковывают, чтобы завтра отправить на Гросвенор-сквер, – объяснила Дженнифер. – Я должна выйти замуж, Сэм. Большая победа, настоящий триумф, не так ли? Мне предстоит стать первой в этом сезоне представленной ко двору замужней дамой. К тому же я стану ни много ни мало графиней.
 Дженнифер склонила голову, уткнувшись лбом в подушку.
 – О, Дженни, – в некоторой растерянности глядя на сестру, сказала Саманта, – так все же лучше, чем если бы все было сделано по воле отца.
 – Именно это он и подчеркивал, – невесело усмехнувшись, сказала Дженнифер. – Ты знаешь, почему я сказала «да», Сэм? О, у меня была на то весьма существенная причина. Папа собирался наголо остричь меня сегодня, перед тем как отправить домой. Я сказала «да», потому что не захотела, чтобы меня обрили.
 Дженнифер снова зарылась лицом в подушку. Саманта не понимала, плачет она или смеется.
 Саманта не знала, что сказать своей кузине. Едва ли чем-нибудь можно было ее утешить. Сидя на диване и глядя на склоненную голову Дженнифер, Саманта терзалась чувством вины за ту радость, что испытала вчера вечером и продолжала испытывать сегодня. Нет, Саманта не была счастлива в полном смысле этого слова. Конечно, нет. Ей было больно видеть страдания Дженнифер и знать о тех обстоятельствах, которые привели к ним. Дженнифер была так неосторожна… Возможно, была. Саманте не давал покоя один вопрос.
 – Дженни, – кусая губу, сказала Саманта, догадываясь, что Дженнифер меньше всего хочет сейчас говорить на эту тему. – Когда у тебя были с ним все эти тайные свидания? Мы ведь все время были вместе. И тетя Агата с нами.
 Дженнифер вскинула голову.
 – Что?!
 – В письме… – начала было Саманта, но, встретив враждебный взгляд, осеклась.
 – Письмо – это жестокая мистификация. Он одержимый, Саманта. Он бесчестный, лживый негодяй. Все, что он говорил, – ложь. Он все устроил так, чтобы моя помолвка была разорвана самым скандальным образом, репутация навек разрушена и у меня не было бы иного выхода, кроме как выйти за него замуж. Да, завтра я выйду за него. Но я сказала ему, что буду ненавидеть его до конца дней. Хотя для этого человека моя ненависть мало что значит. Он хочет получить мое тело, и он его получит.
 Саманта смотрела на Дженнифер во все глаза.
 – Не могу поверить, что он способен на такую жестокость.
 – Зато я верю.
 Она снова спряталась в подушку.
 – Он отрицал то, что написал это письмо, – возмущенно заговорила Дженнифер. – Ты можешь представить, Сэм? Если не он, то кто же, хотела бы я знать? Кто еще мог бы желать разрушить мое счастье?
 – Никто, – откликнулась Саманта, глядя на склоненную голову кузины, – никто, Дженни.
 Никто, кроме нее, Саманты. Не в том смысле, что она желала Дженнифер страдания, но все же она мечтала о том, чтобы каким-то образом свадьба Дженнифер и Лайонела расстроилась. И Лайонел сказал, что, если бы он вначале встретил Саманту, а не Дженнифер…
 И он тоже мечтал о том, чтобы помолвка была разорвана. Он чувствовал, будто попал в ловушку. Он хотел быть свободным, чтобы ухаживать за Самантой. Но ведь и Лайонел не желал Дженнифер зла. Лайонел был честным человеком. И тут Саманта нахмурилась.
 Дженнифер уныло взглянула на свою подругу.
 – Сегодня со мной совсем не весело, да? Отчего ты не завидуешь мне, Сэм? Завтра в это время я буду уже графиней Торнхилл.
 – Дженни, – горячо заговорила Саманта, – возможно, все будет не так плохо. Он красив и богат. Ты можешь по крайней мере утешаться тем, что он готов был пойти на все, чтобы обладать тобой. Я верю, что он глубоко тебя любит.
 – Если ты кого-нибудь любишь, ты не станешь доставлять страдания предмету своей страсти. Не станешь делать это намеренно.
 – Я и не говорю, что он само совершенство, – с улыбкой сказала Саманта. – Я просто пытаюсь помочь тебе увидеть во всем этом и светлую сторону. Я понимаю, что сейчас ты едва ли можешь разглядеть что-то радостное в перспективе. Но все же подумай об этом. Лайонел, лорд Керзи, был назначен тебе в мужья много лет назад, когда он был совсем молод. Много ли стараний он приложил, чтобы почаще видеться с тобой в течение этих лет? Пытался ли он ускорить вашу помолвку? Проявлял ли он к тебе глубокое чувство сейчас, настаивал ли на том, чтобы свадьба состоялась раньше того срока, о котором условились его родители и твой отец?
 – Что ты хочешь этим сказать?
 Дженнифер была рассержена, и Саманта видела это.
 – Только то, что по-своему граф Торнхилл любит тебя сильнее, чем лорд Керзи, – сказала Саманта. – Только то, что жизнь не обратилась бы в сказку, если бы ты вышла за виконта, и она не обратится в кошмар, когда ты станешь женой графа.
 Дженнифер больше не сердилась.
 – Саманта, – с улыбкой сказала она, – ты так добра. Хотя, согласись, к чему уговоры, когда все и так уже решено? Я все равно никогда не узнаю, какой была бы наша жизнь с лордом Керзи. И лучше мне об этом не думать, иначе я снова начну плакать и не смогу остановиться. Тетя Агата велела мне держаться, чтобы завтра, в день свадьбы, выглядеть как можно лучше.
 Дженнифер попробовала улыбнуться, но сразу же закрыла лицо руками и начала всхлипывать.
 – О, Дженни! – воскликнула Саманта.
 И вдруг у нее мелькнула предательская мысль о том, что теперь Лайонел свободен. Когда, хотелось бы знать, виконт Керзи сочтет приличным начать ухаживать за ней, Самантой?
 И тут же отчитала себя за то, что осмеливается думать о себе, когда самая близкая подруга в таком горе.
 Взрослеть оказалось не просто и не весело, как ей представлялось вначале. Иногда взрослая жизнь оборачивалась своей жуткой, пугающей стороной.




 Глава 13


 Их свадьба была первой в сезоне. Собственно, сезон имел своей изначальной целью знакомство и соединение узами брака детей из строго ограниченного круга, так называемого светского общества. Первая свадьба была целым событием и являла собой настоящий триумф для семьи невесты. Как правило, можно было тешить свое тщеславие до конца сезона, поглядывая на менее удачливых родителей с чувством превосходства.
 Но эта свадьба, хотя и связала пэра королевства с дочерью виконта, проходила скромно. Венчание состоялось не в соборе Святого Георгия или в какой-нибудь другой роскошной церкви города, а в маленькой церквушке в пригороде, где согласились совершить обряд, не будучи извещенными заранее. И гостей было немного: два друга жениха – сэр Альберт Бойл и лорд Фрэнсис Неллер, – отец невесты, ее тетя и кузина.
 Дженнифер, подходя к алтарю в пустой, прохладной церкви, в которой гулким эхом отдавался каждый шаг, старалась просто ни о чем не думать, и в особенности о той свадьбе, которая должна была бы состояться через месяц.
 Она не поднимала глаз на жениха, отметив про себя, что на нем были безупречные туфли. Он был одет так, как одеваются на праздник, на бал к примеру. На ней тоже было нарядное платье. Тетя Агата настояла на белом платье из тонкого шелка, в кружевах и оборках. Так, словно эта свадьба была настоящей.
 Но она и была самой что ни на есть настоящей.
 Рука его, сжимавшая ее руку, была теплой. И еще она была большой и сильной, с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Дженнифер видела тонкое кружево его манжет и синий атласный рукав.
 Он пожал ей руку со значением. Должно быть, то был какой-то символ, часть ритуала, о смысле и значении которого она намеренно не желала задумываться. Она положила свою руку на его ладонь и тем самым дала понять, что навек вручает ему себя. Вручает себя человеку, который соблазнил собственную мачеху, а затем бросил ее одну с ребенком. Человеку, который мог, не испытывая угрызений совести, пойти на все, чтобы заполучить в пожизненную собственность объект своей страсти. И она отдала себя этому человеку в основном потому, что не захотела, чтобы ей отрезали волосы.
 Он произносил какие-то слова, повторяя их за священником. Он говорил, что будет любить ее душой и телом, а Дженнифер хотелось забиться в истерике, и она невольно крепче сжимала его руку.
 И она повторяла сакраментальные фразы. Словно со стороны, Дженнифер слышала свой голос, слышала, как обещала любить его, почитать его и повиноваться ему. Повиноваться ему. Да, это походило на полную капитуляцию. Он заставил ее пойти на это, и за это она будет ненавидеть его до конца дней. И в то же время она поклялась любить его. Поклялась перед лицом Господа.
 Впервые она посмотрела ему в лицо. Перед ней был красивый незнакомец из Гайд-парка, джентльмен, который понравился ей вопреки ее собственному желанию. Первый и единственный мужчина, который ее поцеловал. Темные волосы, темные глаза, пристальный, горячий взгляд, точеные, аристократические черты. Дьявол с именем ангела. Ее муж. Именно это сказал сейчас пастор. Он стал ее мужем.
 Он наклонил голову и поцеловал ее в губы. Легко, чуть коснувшись, как он до этого делал дважды. И сейчас, как и два раза до этого, поцелуй прожег ее до самых ступней. Он улыбался ей одними глазами: нежно и тепло, словно желая ободрить. Несомненно, все это было лишь маской, под которой скрывался триумф. Он победил. Победил натиском, почти молниеносно. Он увидел ее, возжелал и увел от Лайонела.
 Дженнифер вдруг подумала о том, что он станет делать, когда она ему надоест – а в том, что это случится, она не сомневалась. Он не станет терзаться угрызениями совести и вычеркнет ее из своей жизни с той же жестокой бесцеремонностью, с которой заставил ее стать своей женой.
 Тетя Агата поднесла к глазам кружевной платочек. Саманта плакала, не стесняясь слез. Отец явно испытывал облегчение. Все они обнимали ее и пожимали руки графу. Друзья Торнхилла, сердечно улыбаясь, хлопали графа по плечу и целовали Дженнифер руку. Лорд Фрэнсис назвал ее графиней Торнхилл.
 Да она и была графиней Торнхилл. Его графиней, его женой, его собственностью.
 Он посадил ее в свою карету, несколько удивившую Дженнифер роскошью, сочетанием темно-синего бархата и позолоты. Дворецкий закрыл за ними дверцу. Дженнифер надеялась, что Саманта или, на худой конец, его друзья поедут с ними, но нет: все отправились на праздничный завтрак на Беркли-сквер в других экипажах.
 Она уже оставалась с ним наедине, так что ничего особенного в этом не было. Кроме того, она должна привыкать к тому, что отныне это будет происходить часто. Теперь она была его женой.
 Он взял ее под руку и накрыл ее пальцы своей теплой ладонью. Они сидели молча, пока лошади не тронулись с места. Дженнифер оставалась холодной как лед.
 И тогда он отпустил ее руку для того, чтобы, приобняв за плечи, притянуть ближе к себе.
 – Вы совсем замерзли, – сказал он. – В церкви было прохладно, а платье на вас совсем тонкое. Хотя, мне кажется, причина не в том и не в другом.
 Свободной рукой он взял ее за подбородок и вновь накрыл ее губы своими.
 – Все будет совсем не так ужасно, как вы думаете, – прошептал он. – Обещаю.
 Дженнифер положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Она не должна сопротивляться его поцелую. Теперь она его жена. Кроме того, сопротивляться не было сил: она чувствовала себя слишком усталой. Ночью она спала лишь урывками. Лучше бы ей вообще не спать, потому что вместо отдыха она видела лишь кошмары.
 – Дженнифер.
 Голос его был низким и вибрирующим. Дженнифер охватила тревога, как бывало всегда, когда она его слышала. Что-то было в нем от искусителя, и Дженнифер снова подумала, что он и впрямь дьявол во плоти.
 – Мы муж и жена, моя дорогая, и должны извлечь лучшее из этого факта. Если любой из нас желает испытать счастье в жизни, нам придется искать и найти это счастье друг в друге. Может, задача эта покажется нам не такой уж невыполнимой.
 По его словам получалось, что этот брак оказался навязанным ему в той же мере, что и ей. Дженнифер почувствовала, как в ней закипает гнев. Но нет, нельзя позволять себе выходить из того спасительного состояния летаргии, которое одно и может помочь ей пережить сегодняшний день. Ни к чему просыпаться.
 – Вы выглядите очень красивой сегодня. Я горд тем, что вы – моя жена.
 И вновь он накрыл ее рот губами. Они были теплыми, чуть приоткрытыми, но отнюдь не требовательными. Дженнифер подумала: все ли мужчины так целуются, если это и называется поцелуем? И тут она почувствовала, как тепло проникает в ее плоть и кровь, и прижалась сильнее к его губам, чтобы согреться.
 Дженнифер уже наполовину спала, когда карета остановилась на Беркли-сквер. Но когда она открыла глаза, то рядом с ней оказался Габриэль, граф Торнхилл, а не Лайонел, виконт Керзи.
 Остро, так, что боль ощущалась физически, Дженнифер осознала, что является женой именно этого человека. Лайонела больше не будет. Никогда. Никогда, если только не в самом прекрасном – или самом жестоком – из ее снов.


* * *

 Свадебный завтрак прошел на удивление непринужденно. Быть может, потому, что все, включая Дженнифер, старались вести себя раскованно и весело. Может, даже слишком старались, подумал граф Торнхилл. Темы для разговоров выбирались слишком уж общие. Беседа долго крутилась вокруг каждой из скучных тем. Слишком уж много было смеха и жестикуляции, особенно со стороны Фрэнка, Берти и еще мисс Ньюмен. Но уж лучше так, чем наоборот: мрачная серьезность в этой ситуации оказалась бы совершенно невыносимой.


* * *

 Итак, он стал женатым человеком. Не имея времени продумать и оценить последствия такого брака, он вынужденно женился на женщине, которая его ненавидела, и имела для этого все основания. Он верил в то, что со временем скорее всего оправдается в ее глазах, но совершенно чистым остаться не сможет, ибо действительно виноват перед ней.
 Страшно виноват. И если бы она знала всю правду, эта правда показалась бы ей ужаснее, чем то, во что верит она. Сейчас по крайней мере она уверена в том, что он хотел ее и сделал все, чтобы заполучить желаемое. Что же она почувствует, когда узнает, что он и не хотел ее никогда?
 Нет, здесь, пожалуй, он лжет. Он был тронут ее красотой и обаянием юности с первого взгляда. Кроме того, она привлекала его как женщина. Его тянуло к ней, и весьма сильно. Возможно, при иных обстоятельствах он и в самом деле решил бы за ней приударить. Но сейчас у него были совершенно иные мотивы.
 Берти выслушал новость о предстоящем бракосочетании молча, протянув Гейбу руку в знак того, что считает их конфликт исчерпанным. Он даже согласился присутствовать на венчании. Фрэнк все никак не хотел верить в то, что Гейб говорит серьезно. До последней минуты он был уверен в том, что его разыгрывают, но тоже согласился прийти.
 Присутствие близких друзей на бракосочетании придавало Гейбу уверенности. У Торнхилла были родственники, разбросанные по всей Англии, да и дочка Кэтрин официально приводилась ему сводной сестрой. Но времени приглашать их всех не было, даже если бы Гейб и захотел это сделать.
 В середине дня он повез свою невесту домой. Возможно, только тогда он до конца осознал, что случилось. Он вез ее к себе домой, который с втого момента будет и ее домом. Ее вещи были отправлены туда еще утром. Горничные принялись распаковывать их в гардеробной, смежной с его собственной, еще до того, как он отправился в церковь. Слуги по случаю свадьбы своего хозяина оделись в лучшие ливреи и выстроились в холле словно на парад. Весь дом гудел как улей, но стоило ему ступить на порог об руку с хозяйкой, графиней Торнхилл, как все смолкло и, повинуясь неуловимому жесту дворецкого, вся прислуга принялась аплодировать.
 Он улыбнулся и с удовольствием отметил, что и Дженнифер улыбается. Какими бы ни были ее чувства к нему – от нее он не добился ни одной улыбки за весь день, – кажется, она была готова к роли хорошей хозяйки. Гейб шел вдоль шеренги слуг об руку с женой, представляя ей каждого, и она улыбалась одним и останавливалась для того, чтобы перекинуться двумя-тремя словами с другими.
 А затем старшая служанка пригласила их подняться следом за ней наверх.
 – Покажите госпоже Торнхилл ее комнаты, миссис Харрис, – сказал Торнхилл, когда они поднялись на площадку второго этажа.
 Служанка вежливо кивнула и поднялась на несколько ступеней вверх, чтобы дать возможность молодоженам поговорить.
 – Вы устали, – сказал Гейб, целуя руку жены. – Отдохните несколько часов в одиночестве. Я не стану вас беспокоить.
 Она покраснела, опустив глаза.
 – Мы оставим это на ночь. После театра.
 За завтраком было решено, что тетя Агата, Саманта и Фрэнк разделят с ними ложу во время вечернего посещения театра.
 Но Дженнифер восприняла этот разговор как шутку.
 – Не может быть, чтобы вы говорили серьезно, – сказала она, поднимая глаза на мужа. – Я не могу появиться в театре после того, что произошло позавчера. Лучше нам сразу уехать в имение.
 – Нет, – сказал он. – Будет по-моему. Берти и Фрэнк уже заботятся о том, чтобы в обществе узнали о нашем браке. К вечеру об этом будут знать все. Сегодня мы просто обязаны появиться на публике. И мы должны улыбаться и выглядеть счастливыми, моя дорогая. Мы бросим им вызов. Пусть попробует кто-нибудь объявить нам бойкот! Если мы не сделаем этого сегодня, то уже никогда больше не посмеем вернуться в свет.
 – Я не хочу возвращаться в свет, – сказала она.
 – Но вы сделаете это, – сказал он, отпуская ее руку, – уже ради того только, чтобы вывести в свет дочерей, когда придет время.
 Дженнифер прикусила губу.
 – Идите, – сказал он, – и отдыхайте. Мы вместе предстанем перед светом сегодня вечером, и вы увидите, что в этом нет ничего невозможного. В жизни вообще мало вещей, через которые нельзя переступить.
 Она повернулась к нему спиной и, не говоря ни слова, пошла наверх, следом за миссис Харрис. Гейб стоял и смотрел ей вслед. Высокая, элегантная, с точеной фигурой и завитыми в тугие локоны темно-рыжими волосами, поднятыми наверх и ниспадающими на плечи.
 Возможно, будь у него выбор, он не стал бы жениться столь поспешно и, может быть, не выбрал бы в жены эту женщину. Но одно несомненно: она вызывала у него желание. Желание, заявлявшее о себе всякий раз, когда он смотрел на нее. Не так-то легко было отпускать ее, зная, что она ляжет сейчас в постель в соседней комнате, но он, дав ей слово, не сможет разделить с ней ложе. До ночи.
 Он не меньше Дженнифер хотел бы послать к черту этот театр и заняться куда более приятным делом.


* * *

 Дженнифер пришлось вспомнить о клятве, которую давала утром в церкви. Она обещала повиноваться ему до конца жизни.
 Сидя рядом с ним за длинным столом в столовой, она изо всех сил поддерживала разговор. Все-таки воспитание – вещь неплохая, думала она, вспоминая те уроки, когда ее учили искусству вести беседу на темы, которые не только ее совершенно не интересовали, но и казались настолько избитыми, что и сказать нечего.
 Но одна из тем волновала ее по-настоящему. Она откладывала разговор до тех пор, пока не почувствовала, что больше затягивать уже нельзя.
 – Милорд, – сказала она, глядя ему в глаза, хотя обычно избегала это делать, – вы не могли бы избавить меня от посещения театра нынче вечером? Сегодня очень хлопотный день, а я почти не спала. У меня головная боль. Я плохо себя чувствую.
 Она говорила так жалобно, что, казалось, могла растрогать самого бессердечного людоеда.
 – Габриэль, – поправил он, привстав, чтобы, потянувшись через стол, взять ее руку в свои. – Жена не должна называть меня «милорд».
 – Габриэль, – послушно повторила она это самое неподходящее к нему имя.
 – Я не верю вам, дорогая, а если бы и верил, все равно потребовал бы от вас приехать в театр, улыбаться и гордо держать голову. Вы не совершили ничего постыдного. Ровным счетом ничего.
 – Кроме одного, – тихо сказала она. – Я была достаточно наивна, чтобы попасть в вашу ловушку.
 Торнхилл убрал руку.
 – Завтра вечером мы едем на бал к леди Траскотт. Вам будет гораздо проще поехать туда завтра, если сегодня вы наберетесь храбрости отправиться в театр.
 – Если? Не могу поверить своим ушам. У меня есть выбор?
 – Нет, – сказал он. – У вас нет выбора, Дженнифер.
 Она едва ли могла заставить себя помыслить о том, чтобы показаться на глаза тем самым людям, которые на балу у графа Рашфорда слушали то злосчастное письмо и потом шарахались от нее как от чумы. Одно воспоминание наводило ужас. Но краем сознания Дженнифер понимала, что если она заставит себя появиться в театре, то, как бы там ни сложилось, рано или поздно все кончится. После спектакля она окажется в спасительном уединении спальни, где ее будет ждать уютная постель и целая ночь крепкого сна.
 Но спасительного уединения не будет. Сегодня день ее свадьбы. Сегодняшняя ночь будет ее первой брачной ночью. До того как она сможет отдохнуть в одиночестве, ей предстоит пережить то, что обычно происходит в спальне в первую брачную ночь. Дженнифер неохотно подняла глаза на мужа и поежилась. Как это будет? Будет ли боль сильнее, чем унижение? Она знала, что должно произойти в спальне. Она знала об этом уже давно, и тетя Агата, наставница и опекунша, описала процесс подробно и откровенно, без всяких там романтических сантиментов.
 Она обязана подчиняться ему. Она должна позволить этому случиться. И она должна надеяться на то, что сознание ее окажется столь же спасительно смутным, как и утром, во время церемонии в церкви.
 – Время ехать, – сказал он, положив салфетку на стол. Он встал и подал руку Дженнифер. – Карета скоро будет здесь. Вы, я думаю, не захотите привлекать еще больше внимания опозданием?
 Дженнифер торопливо вскочила на ноги.


* * *

 Казалось, что каждый привратник в театре смотрит только на них. Казалось, что все – и в дверях, и на лестнице, и в зале – торопливо расступаются, давая им возможность пройти. Их окружала тишина. Голоса смолкали при их приближении. Казалось, что все монокли и лорнеты направлены только в сторону их ложи. И обладатели этих лорнетов и моноклей обсуждают что-то возбужденным, нервным шепотом.
 Казалось? Нет, именно так все и происходило. Дженнифер вцепилась в руку мужа и, то и дело поднимая к нему лицо, улыбалась, и он улыбался ей. Он что-то говорил ей, и она отвечала. Она и представления не имела, что он говорил и что она отвечала. Главное, не опускать голову, все время держать подбородок.
 Лорд Фрэнсис, тетя Агата и Саманта уже были в ложе. Лорд Фрэнсис встал, взял руку Дженнифер, поцеловал и провел ее к креслу, которое отодвинул для нее муж. Дженнифер села.
 – Браво, мадам, – сказал Фрэнк, подмигнув ей, прежде чем сел рядом с Самантой.
 Граф Торнхилл поднял ее руку на подлокотник, чтобы она лежала рядом с его рукой. Наклонив голову, он тихо шепнул ей на ухо, в то время как она смотрела прямо на пустую еще сцену:
 – Вы чудесно выглядите, и у вас королевская осанка. Поворачивайте голову и улыбайтесь, а если встретитесь глазами с кем-нибудь из знакомых, улыбайтесь еще шире.
 Труднее задачу сложно придумать. Никогда ей не приходилось так туго. Впрочем, никто так и не посмел встретиться с ней глазами. Ни у кого не хватило храбрости. Она оказалась самой мужественной из присутствующих. Эта мысль прибавила ей уверенности, и она горделиво подняла голову. Дженнифер заметила Альберта Бойла с Розали Огден в ложе напротив и тепло улыбнулась им. В ответ он улыбнулся и поклонился ей.
 Тактика, предложенная Торнхиллом, приносила плоды. Дженнифер заметила это уже спустя несколько минут после появления в ложе. Разумеется, их приход явился некой сенсацией. Но большинство не решались смотреть на них, чувствуя, что могут встретиться с Дженнифер взглядами; никто не посмел выразить свое отношение в вызывающей форме. На них не шикали. Никто не вскочил с места и не покинул театр, не желая иметь соседями эту скандальную пару. Некоторые поздоровались с ней наклоном головы. Были и те, которые улыбнулись.
 Все, как заверил ее Торнхилл, будут знать, что они поженились. Сэр Альберт и лорд Фрэнсис сегодня были в парке и, делясь новостью со знакомыми, сделали их свадьбу предметом всеобщего обсуждения.
 Два вечера назад, примерно в это время, было объявлено о ее помолвке с лордом Керзи. Сегодня вечером она уже была женой другого.
 Но не успел начаться спектакль, как Дженнифер почувствовала новый взрыв интереса публики. В ложах и партере зашевелились и зашептались. Вскоре она поняла, в чем дело. Ложа рядом с ними, которая до сих пор пустовала, принимала зрителей. Там появились граф и графиня Рашфорд, пожилая пара, не знакомая Дженнифер, и виконт Керзи в компании Горации Числи.
 Это был самый болезненный момент. У Дженнифер защемило сердце, как будто его схватили железными тисками. Рука мужа легла на ее руку. Он прижал ее к подлокотнику так, будто хотел удержать на месте. Она и впрямь готова была вскочить и бежать бог знает куда.
 – Улыбайтесь! – приказал ей Торнхилл. – Смотрите на меня, когда я к вам обращаюсь.
 Она улыбалась и смотрела, не имея представления, о чем он говорил. Но взгляд его согревал и давал ей силы улыбаться дальше.
 – Храбрая девочка, – словно издалека донеслось до нее. – Скоро будет легче, любовь моя. Пока ты так не думаешь, но увидишь, так и будет.
 Он поднес ее руку к губам.
 Она его ненавидела. Боже, как сильно она его ненавидела! Он виноват во всем. Она могла бы быть в соседней ложе со своим женихом. Она могла быть счастлива. Она могла думать о свадьбе и радоваться. Но он разбил ее счастье. Чтобы заменить собой того, кого она любила.
 Саманта придвинулась ближе, чтобы что-то сказать ей. Щеки ее пылали, и в глазах стояли слезы. Саманта выглядела очень несчастной. Бедная девочка! Он и ей испортил первый сезон.
 И потом, когда спектакль начался и внимание зала обратилось к тому, что происходит на сцене, Дженнифер услышала отголоски смеха Лайонела. Может быть, он тоже прятал боль под маской смеха?
 О, Лайонел, Лайонел!


* * *

 – Вот видите, – говорил ей муж, когда они возвращались в карете домой (лорд Фрэнсис провожал тетю Агату и Саманту), – все закончилось благополучно. Вы удивительно стойко держались.
 Дженнифер откинулась на подушку сиденья и закрыла глаза.
 – Габриэль, – тихо спросила она, – почему вы это сделали? Разве вы не могли просто спросить меня и в случае отказа принять поражение? Я была в зале, когда Рашфорд читал это письмо в окружении доброй половины общества. Вы представить не можете, какое унижение я пережила, какой ужас. Как вы могли так со мной поступить?
 Он молчал. И не касался ее.
 – Я ничего не знаю о письме, – сказал он наконец. – Я не писал его, не заказывал написать и не отправлял. Кто-то другой сделал это, зная, что написанному поверят с легкостью в свете того, что случилось между нами.
 – Полагаю, – утомленно вздохнула она, – что это вы поцеловали меня на глазах у всех на костюмированном балу?
 Он не отвечал.
 – Но это не важно, ведь так? – продолжала она. – Теперь мы женаты, я уже почти вернула себе положение порядочной женщины, и нет смысла хныкать над тем, чего не вернешь.
 – Это вы о Керзи? – спросил он. – Придет время, когда вы поймете, что счастливо избежали участи стать его женой, Дженнифер.
 Какое-то время она не могла говорить. Не могла унять дрожь. Зубы стучали.
 – Я не всегда способна сдерживаться, как видите. Поэтому, Габриэль, прошу вас никогда, никогда больше не произносить при мне его имени. Если в вас осталась хоть капля порядочности, сделайте это для меня.
 Оставшийся путь они проделали в молчании. Молча вошли в дом. Молча поднялись наверх. Он остановился на пороге ее гардеробной. Дверь была приоткрыта. Внутри горел свет. Горничная ждала ее там.
 – Я скоро присоединюсь к вам, – сказал он, склонившись над ее рукой.
 – О да, я в этом не сомневаюсь, – сказала она с горечью, понимая, что лучше бы ей промолчать. – Вы ведь ждали этого момента, не так ли? Но долго ждать вам не пришлось. Вы все устроили удивительно быстро.
 Торнхилл сцепил руки за спиной и молча смотрел на нее, а Дженнифер на краткий миг усомнилась в том, что он сможет выполнить данное вчера обещание никогда не бить ее. Он мог бы дать ей пощечину или даже устроить порку. И она ничего не сможет сделать. Ведь она его собственность. И она сама его провоцировала.
 – Да, – сказал он тихо. – Этого я хотел и хочу. Я скоро присоединюсь к вам, Дженнифер, чтобы заняться с вами любовью.
 Вот так. Дженнифер непроизвольно откинула голову, как от толчка, словно он и впрямь дал ей пощечину.
 Но он ограничился словами. Словами, которые вселяли в нее ужас.
 Горничная, готовя для нее самую нарядную ночную рубашку, понимающе улыбалась.




 Глава 14


 Легким этот день никак не назовешь. Торнхилл все еще не мог взять в толк тот факт, что стал женатым мужчиной. Вечер вылился в мучительное испытание. Уже во второй раз он бросил свету открытый вызов. Но на сей раз все осложнялось тем, что в скандал оказалась вовлечена невинная женщина, а для женщины приговор света всегда бывает более суровым, чем для мужчины. Для слабого пола потеря репутации равносильна смерти.
 Керзи в театре выглядел вдвойне великолепно. Еще бы, фигура трагическая и героическая одновременно. С убийственной серьезностью он оказывал знаки внимания Числи. Он засмеялся только один раз, в самом начале вечера, но, очевидно осознав, что смех не соответствует выбранной роли, больше не смеялся. Керзи выбрал мудрую тактику: нисколько не проявляя смущения по поводу разрыва помолвки, завоевал симпатию света.
 С какой бы радостью Торнхилл убил его!
 Но сегодня была его первая брачная ночь, напомнил себе граф. И как бы ни желал он того, что неминуемо должно было произойти вскоре, смотреть в глаза правде было нелегко. Правда состояла в том, что Дженнифер его ненавидела (она нисколько не скрывала этого) и скорее всего воспримет первый опыт физической любви как акт насилия и жестокости. И все же эта ночь должна стать ночью любви, ибо в противном случае их брак грозит превратиться в жалкий фарс, мучительный для обеих сторон.
 Ее гардеробная была пуста. Он прошел через темную комнату и осторожно постучал в дверь спальни. Не дожидаясь ответа, открыл ее. Комната его жены. Довольно странное чувство – знать, что в давно пустующей комнате дома теперь живет самый близкий человек, его жена.
 Она была не в постели. Стояла лицом к камину, хотя огня в нем не было. На ней была белая, отделанная кружевом ночная рубашка. Распущенные волосы тяжелыми волнами падали на плечи, покрывали спину. Она не могла не слышать, что он вошел, и тем не менее даже не повернула головы. Плечи ее были чуть приподняты, выдавая напряжение.
 Боже, как он хотел ее! Но сознание того, что он хочет ее, вселяло чувство вины, несмотря на то что Дженнифер была его женой и он намерен был спать с ней. Он знал, что для нее сейчас наступает самый трудный момент из цепи несчастий, выпавших на ее долю за последние два дня. Разве что одна деталь внушала ему оптимизм: он знал, что небезразличен ей как мужчина. Возможно, она и сама не хочет себе в этом признаться, но Гейба трудно обмануть: в карете она отвечала на его поцелуи.
 – Дженнифер.
 Торнхилл подошел к ней со спины, но отчего-то не посмел к ней прикоснуться.
 Она повернулась к нему лицом: бледная, с выражением непреклонной решимости.
 – Да, – сказала она, – я здесь, и я ваша. Я знаю, в чем состоит мой долг, и исполню его без протеста.
 – И без удовольствия, – сказал он.
 – Удовольствия?
 Он видел, как краска залила ее лицо, понимая, что причиной тому был скорее гнев, чем стыд.
 – Вы не тот человек, чтобы дарить мне удовольствие, – тихо и раздельно произнесла она. – Вы не тот, милорд Габриэль.
 Он положил руки ей на плечи и почувствовал, как они трепещут.
 – Так не пойдет, – сказал он. – Я понимаю ваш гнев и вашу горечь, хотя виноват не в той степени, как вам это кажется. Но, Дженнифер, горечь и гнев только усугубят ваше несчастье, а может, даже сломят вас.
 – Вы уже и так сломали мою жизнь.
 – Возможно. – Торнхилл принялся массировать напряженные мышцы ее спины. – Но я женился на вас и намерен позаботиться о вашем положении в свете. Мы принадлежим обществу и не можем жить вне его, не страдая. Я намерен обращаться с вами, как это принято среди цивилизованных людей – с нежностью и любовью. Пойдите мне навстречу. Я не тот человек, которого бы вы выбрали. Вы верите, что я навязал вам этот брак, и отчасти вы правы. Но нравится вам это или нет, вы замужем за мной. Замужем на всю оставшуюся жизнь. Поймите, я не смогу сделать вас счастливой, если вы не захотите принять моей любви. Не вычеркивайте меня из своей жизни лишь из желания наказать.
 – Я знаю, что должно произойти на этой кровати, – сказала Дженнифер.
 Она стояла перед ним бледная, с упрямо поджатыми губами. Она не намерена была уступать ни на дюйм. Гейб, разминая ей плечи, пальцами чувствовал, как отчаянно она сопротивляется.
 – Я знаю, как это происходит, хотя у меня еще этого не было. Делайте, что вам надлежит, и оставьте меня в покое: я хочу спать. Я устала.
 Довольно вульгарная реплика. Трудно было ждать подобных слов от девушки, получившей хорошее воспитание. Еще два дня назад она не была способна на такую грубость. Но события последних двух суток сильно ее изменили.
 Гейб опустил голову и накрыл своим ртом ее рот.
 Он чувствовал, как подрагивали ее губы. Не от страсти, а от обиды и страха. Он все понимал и тем не менее не отступал. Одной рукой обняв ее за плечи, другой за талию, он притянул ее к себе. И в первый раз ощутил прикосновение ее стройного тела. Те самые длинные ноги, о которых он мечтал, прижимались к его ногам. Ее полная грудь касалась его груди. Сделать это скорее… Тело его изнемогало от желания поддаться и сделать все так, как она хотела: быстро и обыденно. Но он обязан был контролировать ситуацию.
 Он нежно поцеловал ее, лаская губами ее губы до тех пор, пока они слегка не раскрылись. Гейб проник кончиком языка внутрь, лизнул ее зубы, ощущая нежный вкус ее рта.
 Он почувствовал, как руки ее схватили атласный воротник его халата.
 Он пробежал языком по ее зубам, принуждая их раскрыться, и коснулся ее неба. Он целовал ее глаза, виски, подбородок, шею. Нежное кружево ее рубашки касалось его лица. Он чувствовал, что она дрожит, и когда он вновь поцеловал ее в губы, они оказались полураскрытыми.
 Руки ее продолжали лежать у него на плечах.
 Целуя ее, он стал расстегивать ночную рубашку. Просунув руки под ткань, обнял ее за плечи и почувствовал, что она обмякла. Он провел ладонями вдоль ее тела и ощутил слабость в коленях.
 Но она судорожно втянула в себя воздух, откинула голову и посмотрела на него широко распахнутыми глазами.
 – Красивая, – прошептал он, глядя на нее, – моя жена красивая. Поцелуй меня.
 Едва дыша, она послушно прикоснулась губами к его губам. Пальцы ее продолжали сжимать его плечи и воротник халата.
 Он гладил ее грудь, нежно, едва касаясь, в то время как язык его обвился вокруг ее языка. Большими пальцами он прикоснулся к ее соскам и обнаружил, что они затвердели. Она вскрикнула. «Господи, – подумал он, – я больше не могу ждать». Он хотел взять ее немедленно, но сегодня не мог себе этого позволить. Даже если это стоило неимоверных усилий. Стоило взять ее сейчас, напористо, грубо, – и он убьет в ней женщину. И тогда они лишатся последнего шанса сделать их брак хоть сколько-нибудь приемлемым для них обоих.
 – Пойдем, – шепнул он. – Я думаю, нам лучше лечь.
 – Да, – сказала она, глядя на кровать так, будто это была пыточная скамья.
 Но он не отпускал ее, продолжая обнимать за талию, и когда задул свечи на прикроватном столике. Затем, в темноте, спустил ее рубашку с плеч, уронив ее на пол. Дженнифер издала звук, похожий на тихий стон, и вновь стало тихо.
 – Ложись, – прошептал он, опуская ее на кровать.
 Сбросив свой халат, он не стал поднимать его с пола, когда тот упал рядом с рубашкой Дженнифер.
 И вновь тело ее лишилось податливости. Все надо было начинать сначала.
 – Я буду любить тебя, Дженнифер, – обнимая ее за плечи, чтобы развернуть на бок, к себе лицом, говорил Торнхилл. – Я не хочу ни унижать тебя, ни наказывать. Любовь в своем физическом воплощении может быть прекрасна.
 Он вновь поцеловал ее в губы. Так ли? До сих пор он исполнял любовный акт лишь для того, чтобы получить разрядку. И это чувство действительно было весьма приятным.
 Она была необыкновенно красива. Он ласкал ее тело свободной рукой, знакомясь с его формами, наслаждаясь шелковистостью кожи. И впереди у него была не только одна эта ночь, но и бесчисленное множество ночей. Он сможет познавать ее до конца дней. Эта женщина была его женой. Она будет носить его детей. Они вместе состарятся. Странно, но в этой мысли не было ничего пугающего.
 – Любовь моя, – прошептал он, целуя ее в губы, – моя любовь.
 Он не стал дотрагиваться до нее рукой в том месте, в котором ему этого хотелось больше всего. Он понимал, что еще не время. Она начинала расслабляться вновь, привыкая к мысли, что исполнение супружеского долга, по крайней мере для него, включает созерцание и ласку ее обнаженного тела, всех тех мест, которые скромность, и стыд не позволяли открывать никому всю ее жизнь.
 Гейб повернул ее на спину и приподнялся над ней. Он чуть раздвинул ее ноги коленом, и она открылась навстречу ему, не жеманясь. Она была податливой, покорной и горячей. Он обнял ее, просунув руки ей под спину, и вошел в нее медленно, но уверенно, не останавливаясь и тогда, когда почувствовал незнакомый прежде барьер девственной плевы, хотя и заметил, как она сжалась от боли и страха, и продолжал движение, пока не вошел в нее до конца. Затем он остановился, давая ей пережить шок.
 Господи! Как желал он продолжить то, что началось! Он думал, что сойдет с ума. Сжав зубы, он уткнулся лицом в ее волосы. Она приподняла колени и скользнула ногами по его ногам. Тело ее было нежным и удивительно женственным.
 Он несколько раз глубоко вздохнул и приподнялся на локтях. Глаза его привыкли к темноте, и он смог увидеть, что она лежит с закрытыми глазами, голова ее откинута назад и рот слегка приоткрыт.
 Господи, подумал он, глядя ей в лицо, ей нравится! Он смотрел на нее, погружаясь в нее ритмичными уверенными толчками. Он решил продолжать тот же сдержанный ритм, хотя тело его молило о разрядке. Он чувствовал, как бархатное кольцо ее сжимается вокруг него. Он знал, что будет продолжать, пока она не достигнет вершины, даже если это займет еще полчаса.
 И тут она открыла глаза. На краткий миг, так, что он мог бы решить, что это ему показалось. Ее взгляд был тяжелым от страсти. Но вдруг глаза ее широко распахнулись, и он увидел слезы. И эти слезы покатились из глаз. Он почувствовал, как она заплакала, еще до того, как раздался первый звук. Он знал, что она борется с собой, пытаясь сдержать слезы и всхлипывание. Но у нее ничего не вышло.
 И тогда он закрыл глаза и сделал то, с чем боролся так долго, казалось, целую вечность. Он дал себе волю, и скоро, очень скоро оказался наверху блаженства.
 Он опустился на нее всем телом и вновь зарылся лицом в ее волосы. Она разрыдалась.
 Он перекатился на бок и обнял ее. Может, надо было уйти и оставить ее в покое. Может, именно этого ей сейчас и хотелось больше всего на свете. Но инстинкт защитника оказался сильнее. Он не мог бросить ее здесь в слезах. Он должен был ее успокоить, хотя, возможно, как раз в его утешении она меньше всего нуждалась. Он обнимал ее и баюкал, как младенца, пока она плакала, шептал ей на ухо милую чепуху, гладил по голове.
 Когда она наконец успокоилась, он кончиком простыни промокнул ей глаза и свою грудь, залитую ее слезами. Она не пыталась отстраниться. Когда он укрыл ее простыней, даже подвинулась к нему поближе.
 Габриэль обнимал ее, не пытаясь разобраться ни в своих чувствах, ни в мыслях. Надо было уйти. Надо было дать ей возможность побыть одной. Но Боже, как сможет он вновь войти в эту спальню, чтобы все повторилось вновь? И как сможет он не входить к ней? В какой кошмар грозит превратиться их брак?
 Завтра утром он скажет ей все. Но то, что он собирается ей рассказать, не послужит ему оправданием. Если она узнает обо всем, то поймет, что была лишь простой пешкой в чужой игре. Что до нее не было дела ни одному из игроков – ни Керзи, ни ему самому. Как сможет он убедить ее после этого, что действительно собирается любить и почитать ее до конца жизни?
 И если он все же убедит ее, то будет ли этого достаточно для того, чтобы они жили вместе, не страдая?
 Он лежал без мыслей, без чувств. Но, увы, спасительное состояние бесчувствия не может длиться так долго, как этого хочется. Надо было уходить. Он понимал это.
 Но в тот момент, когда он собрался встать, он, к изумлению своему, понял, что Дженни спит. Сильнейшее напряжение двух последних дней не прошло бесследно. Она спала, прижавшись к нему всем телом, как доверчивое дитя.
 У него запершило в горле. Он так долго не плакал, что забыл, как это делается. Он судорожно сглотнул и заморгал, чтобы пропал влажный туман перед глазами.


* * *

 Ей было хорошо и приятно. На какой-то краткий миг она даже забыла, где она. Но когда это случилось, первая пришедшая ей в голову мысль оказалась предательской, подлой. Она была рада, что он все еще обнимал ее. Она была рада, что он не ушел к себе, как должно было случиться, если верить словам тети Агаты. Он лежал рядом с ней, теплый и сильный, и она слышала его тихое, размеренное дыхание. Ею овладело странное и совершенно непонятное, учитывая обстоятельства, чувство: с ним она ощущала себя защищенной. Ей казалось, что, если бы он ушел, мир развалился бы на кусочки.
 Она лежала с закрытыми глазами. Ей было грустно. Грустно вновь. Грустно лишь потому, что наступила ее первая брачная ночь, но рядом был все же не Лайонел. Когда она открыла глаза и он… он делал это с ней, она… Что она? Ожидала увидеть Лайонела? Может, она держала глаза закрытыми лишь для того, чтобы представить на его месте Лайонела? Нет, это не совсем так. Даже совсем не так. Она раз и навсегда вычеркнула Лайонела из своей жизни и уж ни за что не пустила бы воспоминания о нем в супружескую постель. И все же…
 В тот момент реальность показалась ей мучительной. Она лежала на кровати, обнаженная, распростертая, и телом ее пользовался кто-то чужой. Ее телом, до сих пор принадлежавшим ей одной. Теперь она принадлежала ему. Он будет использовать ее тело когда и как захочет. С этого момента она перестала себе принадлежать. И это ей показалось страшнее, чем что-либо еще.
 И все же ей было приятно. Удивительными оказались его поцелуи, прикосновения его рук к ее телу, особенно к груди, к той самой, по поводу которой последние годы она так сильно переживала, поскольку ее бюст был пышнее, чем у всех ее ровесниц. Ей понравился запах его обнаженного тела. И когда он… когда он вошел в нее, причиняя ей боль и страх, поскольку она испугалась, что для него там не хватит места, и когда он начал двигаться в ней, она испытала странное, ни на что не похожее наслаждение.
 Нет, она не представляла, что он – это Лайонел. Просто когда она открыла глаза и увидела, что это Габриэль, а не Лайонел, на нее накатила тоска. Она чувствовала себя глубоко несчастной потому, что не понимала себя. Потеряв возлюбленного при таких душераздирающих обстоятельствах, как могла она наслаждаться, лежа в постели с человеком, который отнял у нее любимого и заставил ее стать своей женой? И все же ей было хорошо с Габриэлем. Значило ли это, что она никогда по-настоящему не любила Лайонела? Но если она его не любила, значит, все, чем она жила последние пять лет, было всего лишь иллюзией? И еще: если ей было так хорошо с этим человеком, как могла она презирать его или осуждать за аморальность?
 И она оплакивала свою слабость, предательскую слабость плоти и сердечное непостоянство. Она испытала всю полноту унижения и стыда, плача у него на глазах, в то время как он продолжал делать с ней это. Но она не могла остановиться. Сил не было сдерживать себя.
 Она плакала, потому что он не стоил ее привязанности и ее уважения. Она плакала, потому что он напрочь был лишен чести. Потому что он жестоко разрушил ее жизнь и отнял у нее человека, которого она любила не таясь (или вовсе не любила?) целых пять долгих лет. И потому, что она дважды не без удовольствия целовалась с ним, когда была все еще помолвлена с Лайонелом, и оттого, что с ним, а не с Лайонелом испытала то, что зовется актом любви.
 Она плакала оттого, что тело ее хотело любить его, а ум и сердце – нет. Ни за что!
 И все же она его жена. Она будет жить с ним день за днем бок о бок. Если, конечно, он не решит поселить ее отдельно. Она узнает его привычки. Узнает, что он любит и чего не любит. Будет знать о его вкусах, предпочтениях и даже мыслях столько же, сколько знает об отце и Саманте. И она будет носить его детей. Уже сейчас в ней живет его семя. И он будет продолжать оставлять в ней его до тех пор, пока оно не прорастет в ней.
 Теперь она была замужней дамой. Не девственницей. А этот мужчина, что спит рядом с ней, – тот, которому она отныне принадлежит. Не Лайонел. Габриэль. Дженнифер с удовольствием вдохнула его запах. Терпкий, мужской. И вскинула голову, заметив, что ритм дыхания его изменился. Его темные глаза смотрели прямо на нее.
 Он приподнял руку и погладил ее по виску.
 – Мне очень жаль, дорогая, – сказал он нежно. – Правда, эти слова мало что выражают, но лучших я не знаю. Я втянул тебя в неприятную историю, но выбраться можно только одним способом: мы оба должны смотреть вперед и пытаться сделать что-то стоящее из того, что сегодня нам кажется совершенно негодным.
 Она смотрела на него, вспоминая бал у Числи и фруктовый сад леди Бромли. Вспоминала, что он ей нравился тогда.
 – Ты сможешь попытаться? – спросил он. – Ты попытаешься?
 У нее и в самом деле не было выхода.
 – Не могу. – Дженнифер закрыла глаза. – Габриэль, мне невыносима сама мысль о том, что ты трогал жену своего отца, а после этого то же самое делал со мной. Для меня невыносимо сознавать, что где-то в Европе растет девочка, приходящаяся тебе одновременно дочерью и сводной сестрой. Это настолько порочно и жутко, что мне хочется умереть.
 Она захотела отодвинуться, но он только крепче обнял ее. Внезапно она ощутила себя порочной и грязной: ведь ей нравилось то, что он делал с ней ночью.
 – Послушай меня, – сквозь зубы проговорил он. – Из того, что я виновен в одном преступлении, отнюдь не вытекает, что я виновен во всем, в чем меня обвиняют. Однажды ты поверила мне, Дженнифер. Я ни разу не дотрагивался до своей мачехи в том смысле, в котором ты говоришь об этом. Я не отец ее ребенка. Я не бросал ее. Я увез ее, потому что она чувствовала себя несчастной, жалкой и неприкаянной. Я увез ее, потому что мой отец мог причинить ей вред, и еще потому, что тот негодяй, от которого она забеременела, исчез немедленно, как только понял, что его забавы могут иметь далеко идущие последствия, и отрекся от нее. Я отвез ее туда, где она смогла выносить своего, ребенка в покое и комфорте, а потом я уехал, так как понял, что там она сможет начать свою жизнь заново и, быть может, найти свое счастье.
 Она прижалась лицом к его груди. Она была так наивна. Она всегда верила всему, что он говорил ей, несмотря на непреложные свидетельства противного. Она и сейчас ему верила.
 – Завтра, – сказал он, – мы напишем ей письмо, Дженнифер. Вместе напишем. Ты попросишь ее рассказать тебе правду, и я присоединюсь к твоей просьбе. Ты прочтешь мое письмо, прежде чем я его отправлю, а если и это тебя не удовлетворит, я могу отвезти тебя в Швейцарию, после того как восстановлю твои права в глазах света. Ты поверишь мне, когда увидишь ее светловолосую голубоглазую дочку. Кэтрин такая же брюнетка, как и я.
 – Тебе не надо никуда меня везти, не надо писать. Мне достаточно твоего слова.
 Она говорила буднично, без патетики, но это была чистая правда. Если он так говорит, да поможет ему Бог, она должна ему верить. Ей очень-очень сильно хотелось ему верить. Она поняла это и даже испугалась силы своего желания.
 – Нет, – сказал он тихо. – Мы напишем письмо, чтобы в тебе не было и тени сомнения. Я не виноват в кровосмесительстве, как не виноват в написании того злополучного письма. В остальном – да, вину признаю, к стыду своему. Я хотел, чтобы твоя помолвка была расторгнута. Я зашел так далеко, что решил скомпрометировать тебя тем поцелуем в дверях веранды. Но я не настолько жесток, чтобы написать такого рода лживое послание и тем самым причинить тебе столько горя. Так я никогда бы не поступил.
 Ей очень хотелось поверить ему. Но если не он, то кто? Никого другого и быть не могло. Никому другому не было смысла делать это.
 – Я думаю, ты прав, – сказала она, глядя в черноту его зрачков. – Мы должны жить с надеждой, что время все поправит. Ну не все, так хоть часть. Я так устала от ненависти.
 – Через неделю-другую, – сказал он, продолжая ласково поглаживать ее по волосам, – я заберу тебя в Челкотт, в имение. Там, я уверен, тебе понравится. Нам с тобой будет там лучше и уютнее, чем здесь.
 – Челкотт, – переспросила она, – это не рядом с Хаймур-Хаус?
 – Да. – Рука его на миг замерла в воздухе. – Всего в двух милях.
 – Это там…
 Дженнифер осеклась. Там жил дядя Лайонела. Там Лайонел провел несколько месяцев – всю весну – два года назад, когда планировался ее выход в свет и помолвка.
 – Да, – словно прочитав ее мысли, сказал Габриэль. – Два года назад. Как раз перед тем, как я приехал в имение, чтобы провести лето с отцом. Но все получилось не так, как я планировал. Пробыв всего лишь месяц, я уехал в Швейцарию. С Кэтрин.
 Дженнифер закрыла глаза.
 – Челкотт, – сказала она. – Я хочу туда. Может, там я смогу все забыть. И из нашего брака что-то получится, Габриэль.
 И опять она отдалась на милость врага. По всей видимости, решила Дженнифер, она была полностью лишена воли. Но в конце концов выяснилось, что ее муж не виновен в кровосмесительстве. Он также настаивал на своей непричастности к письму, и хотя логики в том не было, Дженнифер не понимала, почему она не может поверить ему и в этом, если с такой легкостью принимала на веру все остальное.
 Какая-то догадка стучалась в ее сознании. Что-то такое, чего она, наверное, не хотела пускать.
 – Дженнифер, – сказал он, – хочешь ты этого или нет, но я буду заявлять на тебя свое право каждую ночь. Я намерен делать это уже потому, что в противном случае наш брак лишится будущего. Но только один раз каждую ночь. Если я возжелаю тебя чаще, ты можешь мне отказать.
 Она опустила голову ему на грудь.
 – Я хочу тебя сейчас, – сказал он.
 Она могла бы сказать «нет». Он дал ей свободу выбора. Она не знала, как долго они спали, но за окном все еще было темно. Если бы она захотела, то могла бы провести остаток ночи одна и хотя бы до утра принадлежать самой себе и никому больше.
 Дженнифер подняла на него глаза.
 – Тогда возьми меня. Я твоя жена.
 Он был готов овладеть ею, когда прижал ее к себе и поцеловал. И она почувствовала пульсацию там, где еще побаливало. Она знала, что тоже хочет его.
 Она запретила себе думать о том, что он не тот мужчина, что у него отсутствуют какие бы то ни было моральные устои, забыла о том, что решила бороться с этим мощным, поглотившим ее целиком физическим влечением, которое она всегда к нему испытывала.
 – Моя любовь, – прошептал он, и она спросила себя, считает ли он ее и самом деле своей любовью.




 Глава 15


 К завтраку он спустился один. Сегодня он встал значительно позже, чем обычно. Несмотря на то что слуги сохраняли привычно бесстрастное выражение лица, он знал, что за его спиной они переглядываются. Торнхиллу даже было немного неловко.
 Когда он проснулся, Дженнифер крепко спала. Тела их тесно переплелись. Чтобы не разбудить ее, ему пришлось очень осторожно высвободиться из ее объятий, и это отняло у него немало времени.
 Торнхилл укрыл жену до подбородка, прежде чем вышел из ее спальни в свою гардеробную. Он боялся, что утренняя прохлада и отсутствие теплого тела рядом разбудят ее. А может, не отдавая себе отчета, он укрыл ее из стыдливости: чтобы горничная не заметила, что она спала раздетой. Впрочем, рано или поздно служанка все равно узнает, что жена хозяина дома спит голая.
 Утреннюю почту уже принесли. Небольшая стопка писем лежала на подносе на низком столике рядом со столом, на котором ему сервировали завтрак. Среди корреспонденции было несколько приглашений. Гейб удивился, так как был уверен в том, что он и его жена смогут посетить только те вечера, на которые он уже успел получить приглашения до скандала, и такие места, как парк и театр, куда приглашения не требовались.
 Просматривая конверты, Торнхилл вдруг наткнулся на письмо, заинтересовавшее его. Ему писала Кэтрин, и это послание было первым, которое он получил с того дня, как вернулся в Лондон. Он с жадностью стал читать его, надеясь увидеть какие-либо доказательства его непричастности к истории с мачехой. Дженнифер сказала, что верит ему, но он чувствовал, что сомнения ее не оставляют, как и страх оказаться обманутой в своих надеждах.
 Внимательно прочитав письмо, Торнхилл улыбнулся, в приподнятом настроении позавтракал и закончил просмотр почты.
 Часом позже он поднялся наверх, хотя обычно в это время дня он отправлялся в клуб и, казалось бы, ничто не мешало ему следовать своему обычному распорядку. Более того, не пойди он сегодня в «Уайте», не избежать ему шуток и подковырок от друзей и знакомых.
 Он прошел к себе, тихо открыл дверь на половину жены. Обнаружил гардеробную пустой и еще более осторожно приоткрыл дверь в спальню.
 Она все еще спала. Простыня сбилась, и Дженнифер лежала обнаженная до пояса. Лицо ее наполовину скрылось в той подушке, на которой спал он. Волосы роскошным покрывалом лежали на плечах, и все же они не настолько плотно укутывали ее, чтобы не заметить белизны кожи красивой, полной груди.
 Торнхилл с сожалением заметил, что горничная уже побывала здесь. На ночном столике стояла чашка шоколада, который, наверное, давно остыл. Ну что ж, пусть слуги порадуются: теперь они точно знают, что брак их хозяина не фиктивный.
 Он был рад тому, что она спит так долго и безмятежно. Должно быть, события двух последних дней совершенно измотали ее. Он же сегодня проснулся с надеждой. С надеждой на то, что их с Дженнифер брак может оказаться не столь уж безнадежным, как это виделось им обоим. Она сказала, что устала от ненависти, хотя два дня назад поклялась ненавидеть его всю оставшуюся жизнь. И хотя она плакала ночью, несомненно, по той причине, что он не Керзи, она позволила ему любить себя во второй раз за ночь. Он дал ей право выбора, и она воспользовалась им, чтобы сказать «да».
 Он любил ее неторопливо и глубоко, и тело ее отвечало – вначале робко, затем страстно. Она ничего не говорила и держала глаза закрытыми. Она лежала совсем тихо, и руки ее покоились на кровати – левая с левой стороны, правая – с правой. Но он безошибочно узнавал признаки растущего возбуждения: частое дыхание, мышечный спазм, а за ним опять расслабление и стон, похожий на вздох. Это случилось как раз за мгновение до того, как он впустил в нее свое семя.
 Итак, им вдвоем было хорошо в постели. Конечно, этого недостаточно для счастливого союза, если учесть, что в постели им все же придется проводить меньшую часть суток, и все же это немало. Возможно, со временем физическое влечение перерастет в духовную близость.
 Она пошевелилась, и он подумал, не выйти ли ему из комнаты до того, как она проснется окончательно, но при этом остался стоять где стоял, наблюдая за ней. Он не раз называл ее своей любовью сегодня ночью. Но действительно ли он любил ее? До сих пор он никогда не говорил ничего подобного ни одной из женщин, с которыми был близок.
 Любил ли он ее?
 Но вот его женщина, его жена, перевернулась на спину, потянулась и открыла глаза.
 Боже, как она была великолепна! Сейчас, в свете дня, взгляд его мог пировать, наслаждаясь тем, что оставалось скрыто от него ночью. Неожиданно он представил ребенка, сосущего ее белую грудь.
 – Доброе утро, дорогая, – сказал он.
 Он уловил тот момент, когда она вдруг осознала, что лежит нагая. Она торопливо подтянула покрывало к подбородку и порозовела от смущения. Этот жест скромности показался ему чертовски возбуждающим.
 – Доброе утро, мило… Габриэль. Который теперь час?
 – Около полудня, – сказал он и улыбнулся.
 – Я никогда не сплю допоздна! – воскликнула она удивленно.
 – Но первая брачная ночь бывает не каждый день, – сказал он, заметив, что она покраснела еще сильнее. – Я кое-что хочу тебе показать. Не будешь ли ты любезна спуститься к завтраку через полчаса и составить мне компанию?
 – А разве я могу сказать «нет»?
 Выходит, что интимная близость не сблизила их ни на дюйм?
 – Можете. Вы можете есть одна, если хотите, моя дорогая. Днем вы можете располагать собой, как считаете нужным, как, впрочем, и ночью, кроме того единственного раза, на который я заявляю свои права. Вы не моя пленница, Дженнифер. Вы моя жена.
 – Через полчаса? – переспросила она.
 – Я позвоню вашей горничной, когда пойду к себе.
 С этими словами он подошел к ней и поцеловал крепко и довольно жадно в губы.
 – Спасибо за тот подарок, что вы сделали мне этой ночью. Для меня он дороже всего.
 Руками он опирался по обе стороны ее головы.
 – Я ваша жена, – сказала она.
 – Да, это так. – Он смотрел ей в глаза. – Вам не больно? С моей стороны довольно эгоистично даже с вашего разрешения быть таким навязчивым в первую брачную ночь.
 Он и сам не знал, зачем сказал это. Может, для того, чтобы стать ей ближе. Он испытывал странную потребность говорить с ней на самые интимные темы. Он хотел… хотел чувствовать себя женатым на ней.
 – Габриэль… – Кончиками пальцев она дотронулась до его щеки, а затем закрыла глаза и прикусила губу. – Ничего, это не важно. Мне не больно. – Она тихонько засмеялась, но не открыла глаз. – Я полагаю, что могла бы использовать это как отговорку, чтобы отказать принять вас сегодня, а может, и завтра? Я не хочу иллюзии свободы. Я хочу знать, что такова моя жизнь сегодня и такой она будет завтра – всегда. Я хочу привыкнуть к этой новой роли. Заставьте меня почувствовать себя вашей женой. Берите меня так часто, как вы этого хотите: ночью и днем. Я хочу забыть, как и почему мы стали близки и то, что я оставила в прошлом. Заставьте меня забыть. Вы можете, я знаю.
 Ее слова могли охладить его пыл навеки, но могли и воспламенить на столь же длительный срок. Он встал, и она открыла глаза.
 – Да, – сказал он. – Мы полюбим друг друга, Дженнифер. Мы будем счастливы вопреки всему. Я обещаю.
 Он повернулся и пошел к себе, по пути дернув шнур звонка. На сердце у него было тяжело, но в нем продолжала зреть надежда.


* * *

 Дженнифер надела рубашку, прежде чем прошла в гардеробную, но она знала, что горничная видела ее нагой в постели. Дженнифер была страшно смущена и едва заставила себя взглянуть в лицо девушке, зашедшей в комнату с кувшином горячей воды.
 Полчаса спустя Дженнифер уже шла вниз. Волосы ее были аккуратно причесаны, утренний наряд – сама скромность. Как-то не верилось, что все происходящее ночью было на самом деле. По правде сказать, то, что она знала об отношениях мужчины и женщины раньше, не соответствовало тому богатству ощущений, что ей довелось пережить. Но свидетельство произошедшего она чувствовала в себе. Ей до сих пор было немного непривычно там. Она слукавила, сказав ему, что это не так. Однако, странное дело, если то, что она испытывала, и можно было назвать болью, то ощущение все же не было совершенно неприятным.
 Она была замужней дамой. Она была замужем за Габриэлем, графом Торнхиллом. Дженнифер глубоко вздохнула, прежде чем улыбнуться слуге, открывшему ей дверь в комнату, в которой, вероятно, принято было в этом доме завтракать. Что должны думать о ней слуги, если она спускается к завтраку за полдень? Они подумают, что она трудилась под своим мужем без устали ночь напролет и уснула лишь на рассвете, и будут недалеки от истины.
 Вновь она остановила на нем взгляд. Этот мужчина, казалось, действительно был самим дьяволом или в крайнем случае могущественным волшебником. Когда она не видела его, еще могла частично сохранять рассудок, могла отдавать себе отчет в том, что он собой представляет. Но когда он был перед ней, и особенно когда был близко… На самом деле Дженнифер очень боялась, что ее тело сыграет с ней злую шутку и она перестанет думать головой и пойдет на поводу у своих инстинктов.
 Завидев ее, он поднялся навстречу и поспешил к ней, чтобы поцеловать ей руку. Что-то в глубине ее, примерно там, где еще ощущалась боль, сжалось и радостно взлетело, призывая забыть все обиды и любить его целиком, и душой и телом. Тело ее уже любило его. Она это чувствовала, но боялась себе в этом признаться. Ум отказывался понимать, что такое возможно после того, как она целых пять лет любила другого.
 Нет, не так уж плохо то, что он ей нравится. Она должна извлечь лучшее из той жизни, которую ей навязали – он навязал. В конце концов другой жизни ей все равно не дано.
 – Располагайтесь, – сказал он, усаживая ее во главе стола, рядом с собой, и приказал дворецкому подать ей завтрак. – Приятно ли вам узнать, что на сегодня мы получили приглашения на бал, на концерт и на светский раут? И все приглашения адресованы графу и графине Торнхилл. Во время сезона новости в Лондоне распространяются со скоростью света.
 – Я бы предпочла поехать домой, в Челкотт, – сказала она, намеренно называя усадьбу домом, приучая себя к мысли, что это и ее дом, раз она его жена.
 – Скоро поедем, – заверил ее Торнхилл, накрыв ее руку своей. – Но вначале в течение недели мы должны показаться во всех нужных местах. Я намерен добиться того, чтобы все мужчины в Лондоне сгорели от ревности, зная, что вы – моя и они вас никогда не получат.
 Он улыбнулся, и улыбка его показалась ей удивительно светлой и мальчишески задорной. Но он сделал ошибку, напомнив ей о тех обстоятельствах, которые привели ее к этому браку. Можно ли совместить навязчивые мысли такого рода с любовью? Возможно ли, чтобы он любил ее? Он пообещал, когда был у нее в спальне, что они полюбят друг друга. Не она, а они. Так значит, он еще ее не любил? Тогда совсем непонятно, почему он так поступил.
 – Нет, не надо снова ершиться, – сказал он, отпустив дворецкого. – Я просто не так выразился, верно? У меня есть для вас письмо. Завтракайте, а потом я вам его покажу. Надеюсь, после того как вы его прочтете, жизнь представится вам в более ярких красках.
 Дженнифер не хотелось есть. Она хотела было отодвинуть тарелку, но Торнхилл сказал строго:
 – Вы должны съесть все до последней крошки, и мы не выйдем отсюда, пока все не будет съедено. Вы могли согласиться завтракать без меня, но, раз уж вы решили составить мне компанию, придется вам потерпеть мое тиранство. Я не дам вам зачахнуть от голода.
 Она взяла нож и вилку и методично принялась отправлять в рот все то, что лежало на тарелке. Пожалуй, он прав. Ни к чему доводить себя до худобы, отказываясь от пищи. К тому же если ей предстоит родить ребенка, то там, внутри у нее, ему должно быть тепло, уютно и, уж конечно, сытно. В конце концов, это будет и ее ребенок тоже.
 – Ну вот, – несколько запальчиво сказала она, – я все съела. Вы удовлетворены?
 Он улыбался и смотрел на нее с чувством приятного удивления.
 – Вы намерены все время быть такой послушной? Жизнь с вами будет просто раем, моя любовь. Я хочу, чтобы вы прочли письмо. Если желаете, вслух. Его принесли сегодня утром.
 С этими словами он протянул ей лист бумаги.
 Лист был исписан плотным мелким почерком, довольно красивым и скорее всего женским.
  «Мой милый Габриэль, – без выражения начала Дженнифер, – время так быстро летит. Я действительно собиралась написать вскоре после твоего отъезда, но так и не собралась. Прости за долгое молчание. Я хотела – я хочу – отблагодарить тебя чем-то более существенным, чем просто слово. Я уже говорила тебе, как благодарна, что ты не отвернулся от меня, как на твоем месте мог бы поступить другой. Спасибо, что ты отдал нам с Элизой больше года своей жизни. Я никогда не забуду твою жертву, дорогой Габриэль». 
 Дженнифер подняла глаза от письма. Торнхилл смотрел на нее так, будто хотел прожечь ее насквозь.
  "Мне страшно подумать, что могло бы случиться со мной, если бы не твоя доброта и поддержка. Я знаю, что не заслуживаю того счастья, что имею в этом чудесном доме, в этой красивой стране, счастья воспитывать дочь и, о да, Габриэль, счастья в любви, в новой любви, которая нашла меня здесь. И эта новая любовь оставила в глубокой тени и почти заставила меня забыть любовь старую. Ты сказал, что со мной это еще будет, и так оно и случилось. Его зовут граф Эрнст Мориц. Я не думаю, что ты с ним встречался, хотя я познакомилась с ним еще до твоего отъезда. Он очень близок к тому, чтобы сделать мне предложение. Моя женская интуиция мне это подсказывает. Но об этом в следующем письме. 
  Габриэль, я была такой глупой, такой неблагодарной. Я обязана была хранить верность твоему отцу. Мне не в чем его упрекнуть – он никогда не был со мной ни жесток, ни груб. Но меня ввели в соблазн молодость и очарование – очарование, которое на деле оказалось лишь маской, скрывающей бессердечие и эгоизм. Но все это уже не важно: у меня есть Элиза, да и прошлого не изменишь. У нее светлые волосы и чудные голубые глаза. Возможно, это и плохо, что она так сильно похожа на отца, но меня утешает то, что она непременно вырастет красавицей. 
  Габриэль, меня мучает вопрос: был ли ты принят в обществе? Наверное, мне следовало бы настоять на том, чтобы ты позволил мне объявить имя отца ребенка. Мне остается лишь надеяться на то, что его нет в городе. Но если он все же в Лондоне, прошу тебя, не надо мстить. Он подарил мне Элизу, и в конечном счете я больше приобрела, чем потеряла. Желаю тебе найти свою любовь. Едва ли найдется человек, который заслуживал бы ее больше, чем ты. 
  Я становлюсь слишком сентиментальной. К тому же у меня кончается бумага! Пиши мне. Мне недостает твоего благоразумия и веселости. 
  Любящая тебя Кэтрин". 
 Дженнифер сложила письмо, положила его на стол и, не поднимая взгляда, подвинула Торнхиллу.
 – Ну как? – спросил он. В голосе его звучала тревога.
 – Я сказала ночью, что верю вам, – ответила она тихо.
 – Но у вас были сомнения, – нервно постукивая по столу пальцами, полуутвердительно-полувопросительно произнес он. – Сейчас они развеялись?
 Дженнифер молча кивнула.
 – Он в городе? – спросила она. – Отец ребенка?
 Торнхилл замер. Интересно, заметила ли она его смятение, подумал Габриэль. Затем он покачал головой. Но она не поняла, что это означало: что его нет в городе или отказ обсуждать этот предмет. Он по-прежнему молчал.
 – Я рада, – сказала Дженнифер, – что она счастлива, что она оказалась в выигрыше, попав в такой переплет.
 Его мачеха, должно быть, думала, что для нее настал конец света, когда обнаружила, что беременна от любовника. Как ей, наверное, было тяжело, когда отец ее будущего ребенка, которого она продолжала любить, оставил ее! Скорее всего ей хотелось умереть. В Челкотте. Два года назад. Но у всякой медали есть две стороны, и зло обернулось добром. У нее родился здоровый и красивый ребенок – девочка, голубоглазая блондинка, и она назвала ее Элизабет. Чужая страна стала ей домом. Новым домом, уютным и надежным. Возможно, и у нее, Дженнифер, все сложится не так уж плохо.
 – Да, – откликнулся Торнхилл, – как мы могли бы жить в этом мире, не встречая подтверждения тому, что «все к лучшему в этом лучшем из миров»?
 Дженнифер ощутила острую потребность прийти к нему на помощь. Успокоить его. Она хотела протянуть к нему руку, дотронуться до него и сказать, что, хотя он и совершил ужасную вещь, все в конечном итоге будет у них хорошо. Но тут она вспомнила, что потеряла. Лайонела. Боже, Лайонел принадлежит прошлому! Репутацию. Дженнифер вспомнила унизительную порку, устроенную отцом. И это было всего три дня назад. Нет, он не заслужил такого скорого и легкого прощения.
 – Вы пойдете со мной в библиотеку, чтобы написать письма? Я хотел бы, чтобы вы представились Кэтрин, и еще я хочу похвастаться, сообщив ей, какая мне выпала удача.
 – Да, конечно.
 Дженнифер встала. Кэтрин родила светловолосую и голубоглазую дочь. У нее, Дженнифер, тоже могли бы быть голубоглазые дети. Но теперь скорее всего у ее детей будут темные волосы и карие глаза. Дженнифер вдруг подумала о том, что хочет детей, даже если они будут не от Лайонела. Даже если они должны родиться от Габриэля. Она надеялась, что первым ребенком у нее будет мальчик. Она хотела сына.
 И снова какая-то догадка забрезжила на краю сознания. Что-то не давало ей развить зародившиеся подозрения. Взяв мужа под руку, Дженнифер прошла с ним в библиотеку. Опять это странное чувство! Вот-вот что-то достучится до ее сознания, но окончательный прорыв так и не происходит.


* * *

 Саманта спала плохо, урывками. Сердцем и душой она была с кузиной, которая – о ужас! – сейчас находилась один на один с человеком, которого они с первого взгляда окрестили дьяволом. Первая брачная ночь с Люцифером – что может быть страшнее? Что сейчас должна была испытывать Дженни, находясь в его власти? Вполне вероятно, что он жесток с ней. Какого еще обращения можно ждать от мужчины, способного так унизить женщину, так бессердечно обойтись с ней, как это сделал он, Торнхилл, на балу в честь объявления помолвки?
 Бедная Дженни! Саманта терзалась мучительным чувством вины. Разве не она, Саманта, так жадно слушала Лайонела, делившегося с ней нежеланием совершать этот брак? Разве не она, Саманта, испытала радость, когда помолвка кузины так внезапно сорвалась? Нельзя сказать, что к этой радости не примешивалось сочувствие, но ведь это не оправдание… Бедняге Дженни пришлось выстрадать немало, и, как догадывалась Саманта, страдала она безвинно. Страшно вспомнить: сначала публичный позор на балу, потом порка. Дядя Джеральд готов был схватить плеть; хорошо еще, что им с тетей Агги удалось отговорить его от этого.
 И теперь, возможно в эту самую минуту, этот мужчина, виновник всех бед Дженни, подвергает бедняжку еще более унизительным испытаниям. Саманта не знала точно, что происходит в супружеской постели, но, что бы там ни происходило, для женщины, которую принудили к браку силой, в этом не может быть ничего приятного.
 Однако причина бессонницы Саманты была не только в ее кузине. Едва ли не большие переживания вызвала в ней встреча с Лайонелом в театре и то, что он был там с Горацией Числи. Видеть Лайонела рядом с Горацией оказалось еще тяжелее, чем когда он встречался с Дженни, Тогда Саманта могла утешать себя мыслью, что он делает это не по своей воле, что он вынужден подчиняться родителям, пять лет назад уготовившим ему такую судьбу. Саманте было жаль его, как бывает жаль человека, загнанного в тупик обстоятельствами. Теперь же, увидев Лайонела рядом с Горацией, Саманта восприняла его действия как откровенное и подлое предательство. По отношению к себе и, странное дело, к Дженни. За нее Саманте тоже почему-то стало обидно.
 Наверное, его оправдывало то, что он не мог еще показать своих истинных чувств. Свет воспринял бы это как проявление весьма дурного тона. Не мог он, порвав отношения с Дженни в столь грубой форме, через два дня как ни в чем не бывало появиться в театре с ее кузиной. Надо было немного выждать. Возможно, несколько недель, самое большее – месяц. Не дай Бог, он вообразит, что не имеет права приближаться к ней, Саманте, до конца сезона, отложив ухаживания и предложение, которое непременно за ними последует, до следующего года!
 Он скажет ей заветные слова. Он найдет способ вызвать ее на разговор. Просто надо немного потерпеть. И принять то, что он ей предложит. Иногда Саманта начинала воспринимать свою юность как тяжкий груз. Ей казалось, что она вообще ничего не понимает в этой жизни. Лайонел, конечно, мудрее. Пусть он принимает решение. Надо полагаться на его опыт и здравый смысл.
 Он даст ей знать. Он позаботится о том, чтобы они смогли поговорить на балу у мистера и миссис Траскотт завтра вечером.
 Эта мысль успокоила Саманту. К тому же, если граф Торнхилл так сильно желал Дженнифер, может, он и не будет с ней груб или жесток? Может, ей будет не так уж плохо с ним? А с Лайонелом она все равно не была бы счастлива. Если только совсем чуть-чуть, в самом начале, пока не поняла бы, что жениться на ней его заставили обстоятельства.
 Завтра она с ним поговорит. Он что-нибудь придумает.
 И Саманта уснула, убаюкав себя надеждой.




 Глава 16


 Граф Торнхилл с молодой женой, новоиспеченной графиней Торнхилл, появились в театре в день бракосочетания и на следующий день выехали в парк. Оба раза их сопровождали всеми уважаемая леди Брилл и мисс Саманта Ньюмен.
 И в театре, и в парке молодые демонстрировали ту близость, которую только могут позволить приличия. Она держала его под руку, и его рука накрывала ее руку. Она улыбалась и выглядела счастливой, сияющей и весьма благодушно расположенной к своему супругу. Одна ехидная вдова, аристократического происхождения, но в изрядных годах, окрестила их парой отъявленных мошенников. Об этом скандальном союзе говорили все, но шепотом, качая головами и щелкая языками.
 И все же в этом союзе было что-то от романтики старых времен, и, как бы ни осуждали их за недостойное поведение, к упрекам примешивалось чувство симпатии. Не всякий решился бы вот так, без оглядки на свет, завоевать сердце любимой женщины. И все же способ ухаживания, выбранный графом, поразил общество. Впрочем, если бы они бежали из столицы, как, наверное, на их месте поступило бы большинство, они обрекли бы себя на вечное изгнание из порядочного общества. Их имена навек покрылись бы позором. В этом случае слово романтизм едва ли пришло в голову самому непредвзятому из свидетелей недавних событий.
 Но они не стали спасаться бегством. Они были молоды и необыкновенно хороши собой. Они были красивой и яркой парой. Кроме того, оба были богаты и титулованы. И конечно, счастливы. Бесстыдно и демонстративно счастливы.
 Их поведение было вызывающим, но молодость заслуживает снисхождения, когда речь заходит о чувствах. Каждый в лондонском свете втайне завидовал дерзким любовникам, и эта зависть мешала простить им их проступок.
 Впрочем, общество, хотя неохотно и с большими оговорками, уже было готово к тому, чтобы вернуть в свои ряды отступников.
 Не поубавилось сочувствия и к виконту Керзи, стойко и мужественно продолжавшему страдать от разбитого сердца. Кто-то мог бы подумать, что несостоявшийся жених удалится в деревню, чтобы вдали от светской суеты зализывать сердечные раны. Кто-то мог бы подумать, что он испугается позора и кривотолков вокруг своего имени. Но нет: Керзи продолжал появляться в обществе других джентльменов, и, как всегда, взгляды дам неизменно обращались к нему, с той лишь разницей, что горе сделало его еще более привлекательным в их глазах, ибо каждая готова была утолить его печали.
 Дамы могли бы отвернуться от любого другого мужчины, не сумевшего удержать свою невесту, но к Керзи это не относилось. Керзи, с его чудесной фигурой, точеным лицом, голубыми глазами и волосами цвета платины, не мог вызвать насмешку. Такие, как он, могут играть лишь героические роли. Сейчас он был трагическим персонажем и старался соответствовать этой роли.
 Во время сезона всегда присутствует угроза скуки. За всей кутерьмой празднеств стоят одни и те же лица, каждый бал похож на предыдущий точно так же, как и на тот, что ожидался завтра. Поэтому всякое событие, хоть немного выбивающееся из ряда обычных, вызывало пристальный интерес. О нем говорили со сдержанностью, приличествующей хорошо воспитанным господам, но с недвусмысленным блеском в глазах. Что же говорить о скандалах! Что станется с каждым из участников этого неожиданного любовного треугольника? Все трое остались в Лондоне. Потребует ли лорд Керзи сатисфакции у Торнхилла? Пожалеет ли о своем решении графиня? Будут ли… О да, предположений могло быть сколько угодно. И всем страшно, до зуда, хотелось увидеть продолжение.
 Бал леди Траскотт, который никогда не считался особенно престижным и.оттого бывал не слишком многолюден, в этом году стал событием года. Все рвались получить приглашение, чтобы лицезреть всех троих участников недавней драмы.
 Леди Траскотт купалась в славе. В зале яблоку негде было упасть. Как выразился какой-то острослов, надо было рассчитаться по двое, чтобы дышать по очереди.
 Леди Траскотт праздновала триумф.


* * *

 – Улыбайтесь, – приказал ей Торнхилл, помогая выйти из кареты.
 Он мог бы и не предупреждать. Дженнифер улыбалась в театре столь усердно, что все лицо ныло. Потом до ломоты в щеках она улыбалась во время прогулки в парке. Дженнифер подумывала о том, не переигрывает ли – кто-то мог бы посчитать, что у нее нервный тик. И сегодня на балу она намеревалась улыбаться несмотря ни на что, даже если ее никто не пригласит, за исключением Габриэля. Впрочем, им могут указать на дверь. Такой возможности Дженнифер не исключала. В этом случае ей вряд ли удастся удержать на лице счастливую улыбку.
 Едва переступив порог зала, Дженнифер оказалась в плену жутких воспоминаний. Воспоминаний о том, что случилось на таком же балу всего трое суток назад.
 Казалось, с тех пор прошла целая вечность. В таком же зале была оглашена ее помолвка с Керзи. Сейчас она была замужем за Габриэлем. Не верилось, что все это случилось с ней. У Дженнифер кружилась голова.
 Она видела и слышала, как реагировала публика на их с Габриэлем появление в театре: этот шепот, внезапно смолкавший при их приближении, эти кивки и взгляды. То же самое происходило сейчас.
 С сотней людей она могла бы встретиться взглядами, но гости бала были слишком хорошо вышколены, чтобы быть застигнутыми врасплох за разглядыванием графини Торнхилл. Но все же кое с кем она встретилась глазами, и обладателем этих ярко-голубых непреклонных глаз был не кто иной, как лорд Керзи.
 Сердце ее бешено забилось. Как ни старалась, она не могла оторвать от него взгляда и отвернуться. Лайонел! Такой же красивый и элегантный, как всегда. Ее Лайонел. Ее любовь. Мечта, которую она пронесла через пять долгих и одиноких лет.
 Но то, что казалось Дженнифер вечностью, длилось всего несколько секунд. Она опустила глаза и увидела собственную руку, покойно лежавшую на руке мужа. Как могла она не заметить, что все вокруг наслаждались этим немым диалогом, хотя и не показывали этого открыто!
 Граф взял ее руку в свою и поднес к губам. Он, как и следовало ожидать, улыбался ей восхищенной улыбкой счастливого любовника и мужа. Вновь Дженнифер почувствовала острый приступ ненависти к нему, но постаралась не выдать себя.
 Кто-то поклонился ей. Кто-то захотел ей представиться. Дженнифер повернула голову и увидела перед собой те самые голубые глаза. Он протянул ей руку, и она, не вполне осознавая, что делает, отняла свою руку у мужа и подала ему. Он поднял ее и поцеловал как раз там, где только что Гейб прикоснулся к ней губами.
 Никогда он еще не смотрел на нее так, вдруг подумала Дженнифер, с такой нежностью и теплотой. Никогда раньше. Дженнифер так долго надеялась, что когда-нибудь он будет смотреть на нее вот так: сначала – когда будет объявлено о помолвке, затем – когда они поженятся. И вот сейчас… Отчего это должно было случиться сейчас, так отчаянно поздно?
 – Мадам, – сказал он тихо, но достаточно внятно, так, что те, кто находился рядом, делая вид, что увлечены своими разговорами, расслышали каждое слово, – я хочу вас искренне поздравить с законным браком и пожелать всего самого лучшего. Примите мои поздравления. Вы знаете, что ваше счастье всегда было моей главной и единственной целью. Я надеялся, что вы обретете его со мной, но я рад тому, что вы обрели его с другим, даже если при этом лишили счастья меня. Вы не должны чувствовать себя виноватой.
 Он улыбался печально и нежно.
 – Только счастья, – повторил он, – только счастья я желаю вам до конца дней.
 Он отпустил ее руку, низко поклонился и быстрым шагом вышел из бального зала.
 – Дьявол! – пробормотал Гейб где-то у самого ее уха и, придерживая ее сзади за талию, чуть подтолкнул ее вперед. – Пойдемте танцевать. Первым танцем обещали дать вальс.
 Больше всего на свете ей хотелось улизнуть в дамскую комнату и дать волю слезам, но, к собственному немалому удивлению, она оказалась способной выйти на середину зала – ноги не отказались повиноваться ей.
 – Положите мне руку на плечо, – проговорил хрипло и почти грубо. – Смотрите мне в глаза.
 Она бездумно повиновалась. Дженнифер вообще не понимала, как до сих пор не упала без чувств, лишив светское общество такого необыкновенного зрелища.
 – А теперь, – сказал он, – скажите мне, что любите меня, а после этого снова улыбайтесь.
 – Я люблю вас, – сказала она.
 – Еще раз, – шепнул он, глядя на ее губы. – Еще раз и чуть поубедительнее. И снова улыбнитесь. Ваша бледность вполне объяснима, но если вы не придете в себя как можно скорее, вас могут не так понять.
 – Я люблю вас, – сказала она и улыбнулась.
 – Хорошая девочка. Продолжайте некоторое время смотреть мне в глаза.
 Все это было смешно и нелепо: все эти слова о любви, и улыбки, и взгляды глаза в глаза, в то время как оба знали, что она теряла голову от любви к другому мужчине. Лайонел был так добр к ней и так… благороден. Она думала, что он навсегда вычеркнет ее из своей жизни. Он же пожелал ей счастья. Даже за счет своего счастья. Понимал ли он, что сердце ее изнемогает от тоски по нему?
 И все же, предавая собственную любовь к Лайонелу, она смотрела в глаза мужу и, удивительное дело, начинала испытывать знакомое влечение – влечение чисто физического свойства, которое всегда испытывала к Торнхиллу. И, глядя на его губы, она думала о том, как он целует ее, и о том, какое удивительное воздействие всегда имели поцелуи на все ее тело. Его поцелуи она всегда ощущала не только губами, а всем существом, до кончиков пальцев на ногах. Улыбка ее сама собой стала смелее и искреннее. И, сама того не желая, она вдруг поняла, что вспоминает прошлую ночь, свою первую брачную ночь, и у нее перехватывает дыхание при мысли о том, что сегодня все должно повториться. И завтра, и послезавтра. Каждую ночь, как он сказал. По крайней мере один раз, и больше – если он пожелает ее, а она разрешит.
 Она вдруг вспомнила о злополучном письме. Тогда Лайонел был с отцом. И он, и его отец какое-то время отсутствовали. Очевидно, они вместе планировали свои действия, решали, что делать с перехваченным письмом. Он бок о бок с отцом вошел в зал и поднялся на возвышение, чтобы быть на виду, где и стоял молча все то время, пока отец читал письмо.
 Он сказал, что желает ей только счастья, но как это могло быть правдой? Как, если он действительно думал только о ее счастье, мог он позволить совершиться такому злодейству? Как он мог поступить так жестоко? Даже если бы она была виновата, не всякий человек решился бы так наказать преступницу. Свет еще не видел такого. С тем же успехом они с отцом могли бы сорвать с нее одежду и привязать к столбу на всеобщее осмеяние. Или подвергнуть публичной порке. Впрочем, порка все же последовала, пусть не публичная, но все равно до предела унизительная.
 Даже если предположить, что письмо шокировало Лайонела, как он мог столь открыто, столь явно присоединиться к тому, что делал его отец? Как вообще мог такое сделать джентльмен? В особенности джентльмен, утверждающий, что счастье женщины, которую он любит, он ставит превыше всего?
 Он только что совершил поступок столь благородный, что она едва не упала в обморок. Но так ли уж благороден, по сути, был его жест? Он не извинился перед ней за жестокость и неджентльменское отношение. Он просто… ему просто надо было показать себя галантным мучеником в глазах всех, кто мог его видеть и слышать. А таких, несомненно, было множество. Теперь его слова знают все гости бала.
 Нет, нельзя быть столь несправедливой к нему. Это же Лайонел, Лайонел – ее любовь.
 – Красивый поступок, – неуверенно проговорила она. – Благородный.
 – Театр чистой воды, – тихо ответил муж. – Он завоевал сочувствие и симпатию общества за счет того, Дженнифер, что выставил виноватой вас.
 – Но он пожелал мне счастья.
 – Ради вас он и пальцем не шевельнет. В жизни Керзи есть лишь одна большая любовь – любовь к себе. Поймите, Дженнифер, что со мной вам будет в тысячу раз лучше.
 Улыбка на миг сползла с ее лица. В голосе его слышалась почти неприкрытая злоба. Дженнифер могла бы подумать, что Торнхилл испытает стыд при виде Лайонела – ведь это он увел у него невесту. Хотя, возможно, в человеческой природе – ненавидеть того, к кому отнесся несправедливо.
 И вдруг то, что так долго пробивало путь к ее сознанию, встало перед ней во всей своей жуткой очевидности. Лайонел был со своим больным дядей в Хаймуре два года назад. Кэтрин в Челкотте – по соседству – имела тайного любовника тоже два года назад. Ее соблазнила молодость и красота, как написала она в последнем письме. Дочь ее родилась голубоглазой блондинкой – вся в отца. Габриэль, когда она спросила его, в Лондоне ли отец ребенка, отказался дать ответ. Габриэль ненавидел Лайонела.
 Дженнифер не могла понять, как эта мысль до сих пор не пришла ей в голову, и оттого злилась на себя.
 – Кто был любовником вашей мачехи? Кто отец Элизы?
 Дженнифер в ужасе услышала свой хриплый шепот – эти вопросы она произнесла вслух. Все получилось как-то само собой.
 – Нет, – сказал он. Рука его, лежащая у нее на спине, напряглась. – Нет, любовь моя, сейчас не время и не место.
 Они обогнули угол: Гейб ловко закружил ее, потом еще раз.
 – На нас все смотрят.
 Она испытала необыкновенное облегчение оттого, что он отказался ответить, хотя и понимала, что теперь не успокоится, пока не узнает всей правды. И она в страхе отталкивала от себя зловещую догадку.
 Танец почти кончился. Но это не избавило ее еще от одного убийственного открытия.
 Габриэль ненавидел Лайонела. Но не потому, что Лайонелу суждена была та, которую Габриэль полюбил беззаветно. Она, Дженнифер, была вне игры. Габриэль ненавидел Лайонела совсем по другой причине. Потому что Лайонел был любовником Кэтрин и отказался признать отцовство ее дочери. «Не ищи возмездия», – писала Кэтрин.
 Но он стал искать возмездия.
 И он отомстил.
 В переполненном и душном зале вдруг повеяло могильным холодом. У Дженнифер сдавило сердце от смертельной тоски.


* * *

 Леди Брилл весьма опасалась того, что недобрая слава об одной ее племяннице пагубно скажется на судьбе другой. Она опасалась того, что на балу у леди Траскотт у Саманты не будет партнеров, и уже приготовилась использовать все свое влияние, чтобы предотвратить возможное бедствие: не дать Саманте простоять весь вечер у стены. Если такое случается однажды, переломить ситуацию бывает почти невозможно – девушка так и останется без кавалеров до конца сезона. Именно поэтому Саманта получила строгий наказ: ей велено было улыбаться как можно больше и как можно ослепительнее.
 Но тетя Агата волновалась зря. Обычный многочисленный эскорт появился возле Саманты, едва она переступила порог зала. Не прошло и минуты, как она успела раздать обещания на три первых танца. Даже те господа, что раньше не были замечены в числе поклонников Саманты, сегодня были рядом с ней. Саманта догадывалась, что это неспроста. Свет жаждал сплетен и надеялся почерпнуть у Саманты подробности скандала. Таким образом, своей необыкновенной популярностью Саманта отчасти была обязана позору кузины.
 Саманта улыбалась и болтала с мужчинами и юными леди из числа ее знакомых. К ее удовольствию, Дженни тоже не была забыта и не пропускала ни одного танца. Но счастливой Саманта себя не чувствовала. Она видела спектакль, устроенный Лайонелом: как он прошел к Дженни через зал – не вокруг, как это принято, – как поцеловал ей руку, произнес какие-то слова с патетическим видом и, поклонившись, удалился прочь.
 Саманта испытывала двойственное чувство. С одной стороны, она была сердечно тронута его благородством и мужеством: безусловно, ему нелегко было пойти на такой шаг; с другой стороны, она была расстроена, узнав, что Лайонел все же не был совсем безразличен к Дженнифер. Даже если она и не могла услышать того, что он сказал Дженни, поскольку находилась в другом конце зала, то вокруг столько говорили об этом, что она знала каждое сказанное им слово, многократно повторенное другими людьми.
 Саманта то и дело поглядывала на дверь, с ужасом думая, что он, возможно, решил совсем уехать. Но опасения ее не оправдались. Ко второму танцу он появился вновь. Он подошел к кружку дам, немного поболтал с ними, а на третий танец пригласил одну из них.
 Саманта ждала, когда он подойдет. Ну пусть не подойдет, пусть только посмотрит. Пусть даст знак – она поймет. Улыбнется или кивнет. Она ждала жеста, который бы утвердил ее в надежде, что потом, когда наступит более подходящее время, он сделает ей предложение.
 Но никакого сигнала так и не последовало. Он умел быть скрытным.
 Или она была такой глупой?
 Саманта больше не могла выносить ожидания и после ужина, увидев, что лорд Грэм собирается пригласить ее на очередной танец, приняла решение. Лайонел стоял недалеко от двери на веранду и разговаривал с двумя молодыми людьми.
 Саманта извинилась перед Грэмом и, пробормотав тете Агате что-то насчет того, что ей надо удалиться в дамскую комнату, поспешила прочь, не став отвечать на резонный вопрос, почему она не могла зайти туда всего пару минут назад, проходя мимо, когда шла из столовой в зал.
 Сердце ее трепетало. Впервые в жизни Саманта сознательно шла на поступок, который – она знала точно – никак не попадает в разряд благопристойных. Она буквально налетела на лорда Керзи, и он, чтобы она не упала, вынужден был схватить ее за руки. Пробормотав извинения, она успела шепнуть ему, что ждет в саду.
 Уже через мгновение она готова была отдать все на свете, лишь бы взять свои слова обратно. Как могла она пойти на такое? Саманта стояла, обмахиваясь веером, решая, не стоит ли все же пойти в дамскую комнату. Может, он не расслышал, а может, решил, что ему все померещилось.
 Но вот она увидела его. Он шел к ней из зала.
 – А, мисс Ньюмен, – сказал он, изящно поклонившись и целуя ей руку. – Несказанно рад видеть вас здесь. Надеюсь, вы хорошо проводите время?
 – О да, милорд, спасибо, – задыхаясь от волнения, произнесла она, с тревогой заглядывая ему в глаза.
 Господи, сделай так, чтобы он сразу перешел к делу! Нет ничего плохого в том, чтобы обменяться любезностями с джентльменом, остановившись на пару минут. Но пара минут – это все, что позволяют приличия. Он продолжал вежливо смотреть на нее, чуть приподняв удивленно брови. Что было в его глазах? Неужели насмешка? Или поощрительная улыбка?
 – Итак, мисс Ньюмен, чем могу служить?
 Как мучительно, запредельно стыдно! Если бы не этот взгляд, можно было бы подумать, что он говорит с незнакомкой.
 – Я думала, – прошептала она, – что я… Когда вы еще были помолвлены с Дженнифер, вы сказали, что я…
 Он наклонил голову, прислушиваясь к ее бормотанию с таким видом, с каким взрослые смотрят на ребенка, стараясь вникнуть в его младенческий лепет.
 – Полагаю, – сказал он, – что вы, в силу своих весьма юных лет, пришли к заблуждению. Вы милая девушка, весьма хорошенькая, а мне всегда импонируют юность и живость. Может, вы не так интерпретировали мое стремление быть галантным?
 Саманта смотрела на него в ужасе. Она отказывалась верить происходящему. Только сейчас она поняла свою ошибку. Ее так разволновало его желание говорить ей о любви в то время как он был обещан Дженни. Она уже как-то заподозрила его в том, что все это было лишь ради того, чтобы она отговорила Дженни от брака с ним, но быстро отогнала эту мысль. Он хотел, чтобы она поговорила с Дженни, потому, что он любит ее, Саманту. Оказалось, нет, она все же ошиблась. Мотив был иным. Какой же она была глупой! Почему, почему она не прислушалась к голосу рассудка?
 – Вы хотели избавиться от Дженни, – прошептала она. – Вы пытались меня использовать! О Боже!
 – Моя дорогая мисс Ньюмен, – произнес он тоном искренней заботы, – мне кажется, в зале было слишком жарко и вы перегрелись. Могу я принести вам лимонаду? Но вначале позвольте довести вас до стула, вы едва стоите на ногах.
 Но сейчас Саманта уже не могла запретить себе идти дальше в своих выводах. Ей припомнилось то ужасное письмо, которое положило конец помолвке. Дженни решительно отрицала свою причастность к тому, о чем там было написано, да и Саманта сама понимала, что у Дженнифер не было возможности ходить на тайные свидания, поскольку вся жизнь ее проходила на виду у тети Агаты и у нее, Саманты. Лайонел ничего не сделал, чтобы защитить ее от публичного позора. Он мог бы поговорить с ней наедине и один на один дать ей отставку. Но он этого не сделал. Теперь Саманта знала почему.
 – Вы написали письмо, – прошептала она.
 – Мне кажется, – сказал Керзи, довольно бесцеремонно хватая ее за руку, – что я должен немедленно привести вас к тете и попросить ее увезти вас домой.
 – Нет! – бросила ему Саманта и, вырвав руку, помчалась прочь с террасы, едва не сбив с ног графа Торнхилла.
 Музыка уже успела стихнуть, когда Саманта вернулась из дамской комнаты. Завтра она решит, стоит ли говорить Дженнифер и графу Торнхиллу о своих подозрениях. Впрочем, то, что она чувствовала, трудно назвать подозрениями – скорее уверенность. Да, надо им рассказать. Но пока она должна наслаждаться тем, что еще осталось от бала: смеяться и танцевать и, возможно, заняться выбором будущего супруга.
 Она пробыла в дамской комнате не более получаса, но чувство было такое, будто она вернулась оттуда, став по меньшей мере на пять лет старше. Больше она не была наивной, юной девочкой. Она превратилась в циничную и многоопытную светскую даму.
 Никогда больше она не даст себя обмануть.
 Никогда больше она не позволит себе влюбиться.




 Глава 17


 Граф Торнхилл был глубоко тронут письмом из Швейцарии. Одно то, что это письмо реабилитировало его в глазах Дженнифер, уже немалого стоило. Кроме того, в письме была затронута еще одна тема, которая произвела на Гейба весьма глубокое впечатление.
 Кэтрин просила его не искать возмездия. Ее просьба достигла его слишком поздно. Он уже попытался отомстить и потерпел неудачу. Он скорее помог Керзи, чем доставил ему неприятности. Теперь он знал это наверняка. Керзи благополучно избавился от обязательств, связанных с браком, которого он совсем не желал. Но неудача в итоге обернулась своей противоположностью: проиграв Керзи, он обрел сразу двух людей: Дженнифер и самого себя.
 Да, он планировал более действенные меры. Он мечтал заставить Керзи принять вызов и убить его на дуэли. Но письмо Кэтрин заново открыло для него безусловную истину: ненависть рождает ненависть, насилие рождает насилие. Вступив в поединок с Керзи, он, Торнхилл, сравнялся с ним в низости. Если Керзи подлец, то и он, Торнхилл, за последний месяц превратился в подлеца.
 Ему стало не по себе от этого открытия.
 Особенно в свете того, что Кэтрин писала о себе. Я вышла победительницей из этого поединка. Она действительно победившая сторона. Верно то, что она страдала, но опыт сделал ее мудрой и помог ей найти себя и свое место в жизни, давая надежду на счастье. Она пишет, что собирается вновь выйти замуж. И, что самое важное, у нее есть обожаемая дочь, ради которой она будет жить.
 Да, Кэтрин выиграла, с какой стороны ни посмотри, в то время как Керзи оставался человеком без души, без глубоких чувств и скорее всего без счастья.
 Я вышла победительницей из этого поединка. Слова Кэтрин не давали покоя ему весь день. Крутились в голове. В своей попытке осуществить возмездие он, Торнхилл, сам оказался в ловушке: женился на женщине, на которой не собирался жениться. Так кем же ему следует считать себя: победителем, как Кэтрин, или побежденным?
 И так ли уж важно, кем считать себя: победителем или побежденным?
 Гейб воспринял поступок Керзи, когда он в начале бала подошел к Дженнифер, как серьезную провокацию. Несомненно, Керзи все просчитал и взвесил. Никакой импровизации. Любой человек из плоти и крови на месте Торнхилла озверел бы от злости. Но Керзи просчитался, ибо он, Торнхилл, думал прежде всего об интересах своей жены. Он понимал, что ему никогда не искупить своей вины перед ней. Но в его силах было позаботиться о том, чтобы в будущем она могла чувствовать себя спокойно. И для этого сейчас, перед лицом недруга, он не должен был терять голову.
 К счастью, она не стала изгоем в обществе. Фрэнк, разумеется, явился к ним засвидетельствовать свое почтение и пригласить Дженнифер на следующий танец. А в конце второго танца Берти подошел представить свою застенчивую и розовую от смущения невесту, разумеется, с разрешения ее матери, как успел шепнуть он Торнхиллу, встретив недоуменный взгляд друга. Третий танец Берти танцевал с Дженнифер, в то время как Торнхилл пытался вести испуганную мисс Огден. Ему потребовалось использовать все свое обаяние, чтобы только на пятой минуте танца заставить ее улыбнуться, и еще две минуты стараний, чтобы она рассмеялась. Улыбка очень шла ей. Гейб успел подумать, что, улыбаясь, она становится почти хорошенькой. Она показалась ему вполне приятной девушкой, и он непременно решил сказать об этом Берти.
 Когда закончился третий тур, через зал к ним подошел полковник Моррис, поклонился и весьма галантно попросил Дженнифер оказать ему честь, потанцевав с ним. И дальше все пошло как по маслу. Очевидно, каждый считал своим долгом потанцевать со знаменитой графиней Торнхилл.
 Таково непостоянство света, думал Торнхилл, любуясь женой и даже не стараясь скрывать восхищение. Раньше, когда он жаждал отмщения, оно было несколько наигранным. Сейчас он не кривил душой.
 Однако все могло в любую минуту обернуться крахом. Несмотря на то что Торнхилл видел, как к Дженнифер приближаются сразу двое, чтобы пригласить ее на танец, последний перед ужином, он предпочел опередить их, чтобы быть рядом с женой на случай, если произойдет непредвиденное.
 Торнхилл предусмотрительно усадил ее за стол, где сидели Берти и мисс Огден и еще несколько дружественно настроенных пар. Стол рядом оставался пустым, и к нему направлялись три пожилые пары, среди которых были граф и графиня Рашфорд. И вот тогда графиня, проведшая весь вечер в комнате для карт, увидела их и замерла.
 – Рашфорд, – сказала она после многозначительной паузы и весьма внятно, – найдите мне другой стол, пожалуйста. – Тут она подняла голову и потянула носом воздух. – Здесь пахнет развратом.
 Рашфорд повел свою жену прочь, и за ними последовали две другие пары, а в это время Торнхилл, наклонившись к жене, с улыбкой рассказывал ей какой-то анекдот и она смеялась.
 К концу ужина каждый из присутствующих уже знал о том, что сказала графиня Рашфорд, и многие приветствовали ее высказывание.
 Нет, все шло совсем не так уж хорошо, как хотелось. Трудно удержаться от желания отомстить, когда знаешь, что о твоей жене будут судачить и каждый, кому не лень, будет упражняться в остроумии на ее счет еще целую неделю до поездки в спасительный Челкотт, где ее не достанут злые языки.
 После ужина с Дженнифер танцевал Генри Числи. Торнхилл, как обычно, наблюдал за ней. Да, Дженнифер обладала сильным характером, не без гордости подумал он. Она держится с достоинством, в то время как большинство женщин раскисли бы и совсем пали духом. Дженнифер не потеряет присутствия духа и тогда, когда она в полной мере осознает, что же произошло с ней на самом деле. Хотелось бы в это верить.
 Не она ли спросила его, кто был любовником Кэтрин и кто отец Элизы?
 Но тут Торнхилл отвлекся от своих мыслей: он увидел, как Саманта отошла от тети и направилась к выходу. В этом не было бы ничего странного, если бы она вдруг не налетела на Керзи – именно на Керзи, ни на кого другого из сотен гостей. Она поспешила дальше, но всего через несколько секунд Керзи отбыл следом.
 Торнхилл нахмурился. Он пока не успел хорошенько познакомиться с Самантой, но она была кузиной Дженнифер и еще моложе, чем его жена. Торнхилл не понимал, отчего Керзи обратил внимание на Саманту, если только-только избавился от Дженнифер. Но если он в самом деле решил испробовать свое обаяние на Саманте, то ее юность и неопытность сделают ее легкой добычей.
 Гейб был в раздумье. Взглянув на жену, танцевавшую с Числи, который говорил ей что-то смешное, заставляя свою партнершу улыбаться, Торнхилл, помедлив еще пару секунд, вышел из зала следом за Керзи.
 Да, Керзи и Саманта беседовали. Керзи он мог видеть только со спины, но Саманта была здорово возбуждена. Она, похоже, не заметила его, когда он решил подойти поближе на случай, если девушке понадобится его помощь.
 – …Вы милая девушка, весьма хорошенькая, – говорил Керзи, – а мне всегда импонируют юность и живость. Может, вы не так интерпретировали мое стремление быть галантным?
 Торнхилл видел, как лицо Саманты исказил ужас.
 – Вы хотели избавиться от Дженни, – прошептала она. – Вы пытались меня использовать! О Боже!
 Последние слова звучали как хрип, как агония.
 Чтобы понять, что произошло, не надо было быть семи пядей во лбу. Керзи вел двойную игру, очевидно рассчитывая, что если он не выйдет победителем в одной, то вторую точно не проиграет. И между делом растоптал чувства двух невинных созданий.
 Торнхилл чувствовал, как им овладевает ярость. Саманта, оттолкнув Керзи, бросилась прочь, не разбирая дороги, едва не сбив Гейба с ног. На лице Керзи играла довольная улыбка. Очевидно, он позабавился всласть, но при виде Торнхилла улыбка сползла с его губ.
 – А-а, – протянул он, – шпион с неслышной поступью. Надо будет все время посматривать через плечо. Вы собираетесь стать моей тенью, Торнхилл?
 – Неплохая мысль, – любезно ответил граф, – если бы мое присутствие могло лишить тебя сна хотя бы на пару ночей. У меня есть к тебе разговор, Керзи.
 – Неужели? – Керзи вновь пребывал в хорошем расположении духа. – Не думаю, что меня поймут. Не пристало мне общаться с человеком, разбившим мое сердце.
 – Тогда я подожду, – сказал граф, не повышая голоса, – пока ты зайдешь в зал, и там при свидетелях брошу тебе в лицо перчатку, требуя сатисфакции за поругание чести моей кузины по линии жены мисс Саманты Ньюмен.
 – Ты просто выставишь себя идиотом, – презрительно бросил виконт.
 – У нас есть возможность это проверить, – с улыбкой заметил граф. – Терять мне особенно нечего. От репутации моей, спасибо тебе, почти ничего не осталось. А когда нечего терять, к чему бояться осуждения света?
 – Ну ладно, что ты хотел мне сказать?
 – Не так уж много. Но разговор должен произойти один на один. Я заметил, что ниша, первая от двери, сейчас свободна. Пойдем туда?
 – Веди, – насмешливо кивнув, предложил Керзи,
 Бальный зал особняка леди Траскотт изобиловал нишами – крохотными помещениями, снабженными дверцами, которые могли быть или открыты – тогда зал казался просторнее, или закрыты – на случай, если кто-то захочет уединения, как, например, юные парочки, ждущие свадьбы.
 Впрочем, долго держать дверь закрытой не полагалось. Это могло вызвать ненужные толки и даже скандал.
 Герцог Торнхилл прикрыл дверь. Виконт Керзи смотрел на него с прежней довольной улыбкой.
 – Жаль, что мода носить шпаги прошла лет тридцать назад, Торнхилл. Мы могли бы побренчать оружием, устроив неплохое шоу для многочисленных зрителей, не так ли?
 – Я должен поблагодарить тебя, Керзи, – сказал Торнхилл, проигнорировав вопрос, – за то, что ты позволил мне так легко добиться руки моей теперешней жены. Она – самое большое сокровище, которое может достаться человеку.
 – Хороша, да? – со смехом согласился Керзи. – Наверное, мне надо было бы самому побаловаться с ней разок-другой. Вскрыть ее для тебя и все такое.
 – Осторожнее, Керзи, – очень тихо проговорил Торнхилл, – ей пришлось пережить жуткое унижение, за которое мы оба несем ответственность.
 – Брось, – все с тем же смехом сказал Керзи, – ты должен признать, что из меня игрок получился лучше, чем из тебя. Письмо – это игра маэстро. Единственное, чего я никак не мог ожидать, основываясь на расхожем представлении об авторе, что ты наденешь на себя семейные кандалы. Знаешь, ты действительно меня позабавил.
 – Я буду краток, – сказал граф. – Ты соблазнил и опозорил жену моего отца, ты унизил женщину, которая сейчас является моей женой, и ты повел себя непростительно жестоко, играя на чувствах кузины моей жены, еще более молодой и невинной девушки. Я не стану тебе мстить и строить козни, поскольку, как я сейчас понимаю, вести с тобой игру на равных – это опускаться до твоего уровня. Но знай: если ты приблизишься хоть на шаг к женщинам, которые находятся под моей защитой, или попытаешься раздуть скандал вокруг любой из них, я брошу тебе перчатку в лицо в самом публичном месте. Я не стану спрашивать, понимаешь ли ты меня. Я не думаю, что ты умственно отсталый.
 Виконт Керзи откинул голову и расхохотался.
 – Я дрожу от страха. Видишь, коленки трясутся.
 – Если они не трясутся сейчас, затрясутся к концу бала.
 Вдруг дверь с треском распахнулась, и Керзи одновременно с Торнхиллом повернули головы.
 В дверях стоял граф Рашфорд, с глазами навыкате, лиловый от ярости. За спиной графа мелькнуло перепуганное лицо графини. В комнате засиделась за ужином та самая почтенная компания, которая не захотела находиться рядом со скандальной парочкой. Два других господина торопливо уводили своих дам прочь через открытую дверь в коридор.
 – Отец! – только и смог сказать виконт Керзи.
 Жизнь оказалась больше похожей на сцену из мелодрамы, чем сама мелодрама. Ни одному режиссеру не удалось бы воспроизвести все нюансы немой сцены, которую сейчас созерцал Торнхилл. Ну что ж, теперь понятно, для чего на самом деле предназначены ниши с дверцами. Интересно, звуки поцелуев, доносящихся из одного алькова, так же хорошо прослушиваются в другом?
 – Граф Рашфорд, графиня, – сказал Торнхилл, вежливо поклонившись обоим. – Господа, я все сказал. Позвольте откланяться.
 Торнхилл вышел, тщательно прикрыв за собой дверь. Танец подходил к концу. Он мог понадобиться Дженнифер.


* * *

 Дженнифер обнаружила в себе доселе незнакомую черту: трусость. Те самые вопросы, которые она задала Гейбу во время первого танца, крутились у нее в голове и сейчас, когда бал подходил к концу. Она знала ответ, но не хотела слышать подтверждения. Возможно, это потому, что, не слыша подтверждения из чужих уст, она могла бы убедить себя в том, что не знает ответов.
 Как только закончится бал, она снова задаст свои вопросы. Она так решила. Но и в карете она так и не смогла заставить себя ни о чем спросить. Они были вдвоем, одни, но продолжали хранить молчание. Граф сидел в правом углу, она в левом. И он так сильно сжимал ее руку, что она почти сумела сосредоточиться только на своей боли, желая отвлечься от неотступных мыслей.
 Она спросит его, как только он войдет к ней в спальню. Она решила так, когда он проводил ее до дверей гардеробной, легонько поцеловав и пообещав, что скоро придет. Но она не сдержала обещания. Когда он вошел к ней, она была в ночной рубашке и волосы ее, распущенные и расчесанные, покрывали плечи и спину. Единственное, что она сейчас чувствовала, было желание и предвкушение удовольствия. Если она спросит сейчас, все будет разрушено, подсказывал ей внутренний голос, и он не станет заниматься с ней любовью. Или, если все же станет, она не сможет насладиться этим сполна.
 И тогда она решила спросить его потом, перед тем как они уснут. Но занятия любовью отняли немало времени и еще больше сил. И еще занятия любовью напомнили ей о том, что она не хочет, чтобы ее догадка оказалась правдой. Она не хотела, чтобы это было правдой, потому что она хотела любить его. И она хотела, чтобы любовь, физическая любовь, доставляла ей радость до конца дней. Она не хотела, чтобы это стало лишь супружеским унылым долгом.
 – Моя любовь, – прошептал он, когда они снова смогли говорить, – Любовь моя, я не слишком тебя измучил?
 Из того, что говорила тетя Агата, и из того, что она успела узнать до нее, вытекало, что это не могло занимать больше нескольких минут. И еще она думала, что это немного неприятно, но вовсе не утомительно. Но на самом деле оказалось, что любовью можно заниматься часами и при этом так уставать, что не хватает сил сказать и слова. Она только глубоко вздохнула, свернулась клубочком и уснула. Уснула до того, как услышала в ответ его тихий смех.
 Когда она проснулась, в комнате посветлело. Он нежно касался губами ее виска и скул, и это они, его губы, придали ее сну эротическую окраску, а потом совсем разбудили ее. Она вздохнула сонно и потянулась, переплетая свои ноги с его. Прикосновение его сильных и мускулистых ног было щекочуще-приятным.
 «Давай, – твердо приказала она себе, когда сон окончательно прошел. – Спрашивай его сейчас. Пройди через это. Ты не успокоишься, пока не будет полной ясности».
 И потом уже, возможно, ничего не будет?
 Но вопросы задать необходимо. Она отстранила щеку от его груди и откинула голову. Он смотрел на нее и улыбался.
 – Доброе утро, любовь моя, – сказал он. – Я тебя не разбудил?
 – Да, разбудил, – сказала она. – И с какой это целью?
 «Я улыбаюсь ему, – беспомощно пронеслось у нее в голове. – Я ему улыбаюсь!»
 – Только для того, чтобы покорно спросить, – сказал он с нежнейшей улыбкой, – чтобы спросить тебя, могу ли я любить тебя снова, жена моя.
 – О…
 Тело имело путающую власть над ее рассудком. Она и не подозревала об этом раньше, до того, как оно не проснулось для наслаждения, до вчерашней ночи. Но сейчас каждая клеточка ее тела жаждала удовольствия. Она хотела его. Она хотело его – везде.
 – Только если ты хочешь, – сказал он. – Ты должна сказать «нет», если ты не хочешь.
 Внезапно она поняла, что видит его лицо сквозь туман. А потом она почувствовала, как по щеке поползла горячая слеза.
 – О, Габриэль, – простонала она. – Я хочу. Люби меня. Сейчас.
 Когда все было кончено, она ничего не сказала, хотя оба не спали. Они могли бы поговорить, но вместо этого сонно и нежно целовались с закрытыми глазами. И она дивилась тому, что узнала: что он может любить ее рукой и пальцами и доводить до сумасшествия вновь и вновь, пока не войдет внутрь для того, чтобы самому достичь пика, и что там, внутри, она может быть теплой и уютной сначала для него, а потом и для его семени.
 Она завтра спросит его об этом, вернее, попозже утром. Не сейчас. Сегодняшняя ночь и утро должны стать одним из самых драгоценных воспоминании. Сегодняшняя ночь – ночь познания, ночь любви, полной и настоящей. На всю жизнь она запомнит ее.
 Все будет завтра; даже если завтра уже наступило, для нее оно – лишь продолжение ночи. Она обняла его покрепче и прижалась грудью к его груди. Их поцелуй на миг прервался, но они открыли глаза, лениво улыбнулись и снова слились в поцелуе.




 Глава 18


 Когда она проснулась, он снова успел уйти. Несмотря на то что время было не такое позднее, как вчера, ей было стыдно, что она может спать допоздна и даже не пошевелиться, когда он встает с постели.
 Сегодня утром она наконец в полной мере ощутила себя замужней женщиной. Странное ощущение. Вчера утром она тоже проснулась замужней женщиной, но ощущения были совсем другими. Дженнифер раздумывала над этой переменой в себе, пока горничная трудилась над ее прической. Вчера ей было неловко оттого, что горничная видела ее спящей без ночной рубашки. Вчера ей стыдно было выходить из спальни, зная, что ее увидят слуги, которым все известно. Кроме того, ощущения после ночи, проведенной с мужчиной, – в груди и там, внутри, где вчера было немного больно, стали ей более знакомы и привычны. И приятны. Ей нравилось то, что она испытывает.
 Глаза ее, глядящие в зеркало, казались больше, глубже, мечтательней. Как было бы здорово, подумала она, жить в браке, свободном от проблем. Как было бы здорово жить с мужчиной, который будет другом и компаньоном в течение дня и любовником ночью. И как бы она любила детей, рожденных в таком браке.
 Лайонел. Дженнифер вздохнула про себя. Ей припомнился вчерашний бал и то, как менялось ее отношение к поступку Лайонела. И еще она начала задумываться над его прошлым. Как-то она вдруг подумала о том, возможна ли вообще дружба между ней и Лайонелом. Тогда она поспешила прогнать сомнения прочь, ибо ответ, который напрашивался сам собой, разбивал вдребезги замок мечты, созданный ею в течение пяти лет. Ведь между ней и Лайонелом никогда не было той доверительной близости, которая мгновенно установилась между ней и Габриэлем.
 С ним ей всегда было легко разговаривать. Если бы обстоятельства были иными, они смогли бы стать друзьями. Разумеется, они уже стали любовниками. И то, что она узнала о физической стороне любви, узнала благодаря ему, оказалось чудеснее всего того, что она могла представить. Вероятно, они так и останутся любовниками. Он сказал, что будет настаивать на исполнении ею супружеского долга каждую ночь. Хотя возможен и другой исход: они перестанут быть любовниками. Он будет заявлять права на нее, а она, как женщина, принуждена будет подчиняться.
 И если она не ошибается, все именно так и будет, если… Если она задаст ему свой вопрос.
 Так и будет, Дженнифер почти не сомневалась в этом.
 Сегодня утром она почти отказалась от мысли о чем-то его спрашивать. Почему бы не хранить свои догадки при себе? Почему бы не притвориться, что предыстория их отношений такова, какой она казалась ей вначале, и строить будущее без прошлого? Возможно, она даже сумеет сделать так, что он ее полюбит. Она знала, что он уже находит ее желанной. Она знала, что он испытывает по отношению к ней чувство ответственности. Ведь он женился на ней, разве нет? И Дженнифер знала, что любит его.
 Это признание, сделанное самой себе, застало ее врасплох. Дженнифер растерянно смотрела в зеркало и вертела в руках щетку для волос. Да. О да, так оно и было.
 Дженнифер глубоко вздохнула и встала. Нет смысла загадывать, что она сделает и чего не сделает. Она должна проверить меру той власти, которую Габриэль возымел над ней. Пока она не посмотрит ему в глаза, она так и не узнает, сможет ли жить с ним дальше, вечно задаваясь одним и тем же невысказанным вопросом, или так и не решится задать его, несмотря на свое желание сделать это.
 В дверь постучали, и горничная открыла. Господин Торнхилл просит госпожу Торнхилл спуститься вниз, в салон, как можно быстрее, пояснил дворецкий.
 Салон на первом этаже использовался для приема посетителей. Об этом Дженнифер узнала во время первой своей экскурсии по дому. Кто пришел? Саманта? Тетя Агата? Не слишком ли ранний час для визита, учитывая, что накануне был бал?
 Тот же слуга, который передал сообщение, повел ее вниз, опережая на несколько ступенек. Он же открыл Дженнифер дверь и прикрыл ее за ней, когда она вошла.
 В комнате стояла мертвая тишина, несмотря на то что она была далеко не пуста. В салоне находились четверо: графиня Рашфорд сидела в кресле по правую сторону от камина. Ее муж, граф Рашфорд, стоял у нее за спиной, опираясь ладонями о спинку кресла. Виконт Керзи стоял спиной к камину. Дженнифер инстинктивно повернулась к четвертому из присутствующих. Муж ее стоял возле окна, повернувшись к окну всем корпусом. Однако при ее появлении он обернулся к двери через плечо. Она задержала свой взгляд на нем, и он поспешил к ней навстречу.
 – Моя дорогая.
 Он взял ее руки в свои, крепко пожал и поднес одну руку к своим губам. Лицо его покрывала смертельная бледность.
 – Пойдемте сядем.
 Он усадил ее в кресло по левую сторону камина и, обойдя кругом, встал у нее за спиной. Так показалось Дженнифер, хотя она и не смотрела в его сторону. Дженнифер уставилась на ковер, пристально изучая рисунок под ногами. Невольно она подумала о том, что все происходит как на театральной сцене, – так тщательно соблюдена симметрия в композиции.
 – Мадам. – Голос принадлежал графу Рашфорду. – С вашей стороны весьма благородно уделить нам немного вашего времени. Мой сын имеет к вам несколько слов.
 Последовала довольно долгая неловкая пауза. Затем виконт Керзи прочистил горло.
 – Я должен принести вам глубокие извинения, мадам, – сказал он. – У меня не хватило храбрости сказать вам или своему отцу о том, что предложение, сделанное пять лет назад, больше не кажется мне привлекательным.
 Он замолчал, и Дженнифер подумала о той наивной девочке, которая верила во всю эту чушь насчет любви на вечные времена и неувядающую красоту. Странно подумать, что этой девочкой была она сама.
 – Я попытался добиться свободы иным путем, – продолжал он. – Я увидел ваш интерес к Торнхиллу и его интерес к вам и решил вам помочь. Я был автором письма, мадам.
 Голос его был холодным и ровным. Дженнифер не могла понять, как удалось графу Рашфорду заставить сына прийти сюда и сделать это признание. Что он применил? Кнут или пряник? Власть употребил или дал денег? Может, он пригрозил сократить Лайонелу содержание?
 – А теперь еще об одном деле, – сказал его отец. Лорд Керзи вновь прочистил горло.
 – Когда я был неофициально помолвлен с вами, мадам, – это было два года назад, – я бесчестно поступил по отношению к еще одной даме – графине Торнхилл.
 – Отвратительный поступок, о котором мы не стали бы говорить вам, чтобы не оскорблять ваши чувства, если бы, – и тут голос Рашфорда стал хриплым, – если бы это не касалось вашего мужа. Вы должны знать, что он не бесчестный человек, как вы, возможно, подозревали.
 Никто не решался первым нарушить последовавшее затем молчание. Виконт нервно переминался с ноги на ногу.
 – Мы не станем расстраивать вас еще больше, продлевая наш визит, который, конечно же, нельзя назвать визитом вежливости, – сказал наконец лорд Рашфорд. – Нам надо заехать еще к виконту Нордалу, вашему отцу. Вы должны знать, мадам, что я глубоко сожалею о той роли, которую сыграл в том, что произошло четыре вечера назад.
 – А я – о той, что сыграла вчера вечером, – подала голос графиня. Она говорила торопливо и задыхаясь.
 – Вы можете быть уверены, что свет будет оповещен об этом столь же ясно и недвусмысленно, как это было сделано в отношении вас четыре дня назад. И еще вы можете быть уверены, что вам не придется испытывать смущение и стыд, встречая моего сына, по крайней мере еще пять лет. Через несколько дней он уезжает из страны.
 Дженнифер не поднимала глаз от ковра и тогда, когда они уходили. Провожать их пошел ее муж. Она продолжала смотреть в пол и после того, как они ушли. Она словно окаменела, потеряв способность чувствовать.


* * *

 Торнхилл остановил дворецкого, когда тот хотел открыть перед ним дверь в салон. Прежде чем вернуться туда, Гейб должен был собраться с силами, привести в порядок мысли. Он знал, что рано или поздно что-то подобное должно было произойти. Вчера на балу Дженнифер начала задавать вопросы. Он знал, что она задаст их вновь. Он был благодарен ей за то, что она не стала задавать их вчера. Он хотел сделать эту ночь для нее незабываемой, подарив ей то, что она будет вспоминать с нежностью.
 Но он знал, что этот день настанет сегодня. Или завтра. Или послезавтра.
 Ну что ж, судьба распорядилась, чтобы это случилось сейчас. Гейб кивнул слуге и вновь вошел в салон. Дверь за его спиной тихо захлопнулась.
 Она сидела там, где он ее оставил, не шевелясь. Казалось, она превратилась в мрамор.
 – Ты подозревала? – тихо спросил он.
 – Да, – едва слышно вздохнула она, не поднимая глаз.
 – Дженнифер, – спросил он, не подходя к ней, стоя возле двери со сведенными за спиной руками, – ты любишь его?
 – Я любила свое представление о нем, – сказала она, обращаясь к ковру у своих ног, словно просто думала вслух. – Он был такой красивый и представительный. Он олицетворял собой мечту о любви и романтике и той восхитительной столичной жизни, о которой я, деревенская девочка, могла лишь мечтать. Пять лет он составлял всю мою жизнь или по меньшей мере был моей надеждой и мечтой. Ужасно сознавать, что все это время ему не было до меня дела и он так стремился от меня избавиться, что не остановился ни перед ложью, ни перед жестокостью. Страшно сознавать, что тебя нисколько не любили. Моя мечта разбита, это правда.
 – Дженнифер, – нежно произнес граф.
 – Удивительно, – сказала она, – как за несколько дней можно так быстро повзрослеть. Я была наивной девочкой меньше недели назад, а теперь стала взрослой, умудренной опытом женщиной. Я думала, Лайонел любит меня. Я думала, вы так увлеклись мной, что в своем стремлении обрести меня не остановились перед бесчестной уловкой. Все ради того, чтобы завоевать меня.
 Она тихонько рассмеялась и вдруг прижала ладонь к губам.
 – Дженнифер, милая…
 – Но все это было лишь местью, не так ли? Вы вернулись домой, увидели Лайонела и, узнав, что он недавно обручился, решили, что, расстроив помолвку, вы заденете его чувства. Это было так?
 Гейб вздохнул. Он долго и пристально смотрел ей в глаза.
 – Да, – тихо произнес он.
 – Лучшим способом расстроить помолвку было заставить меня влюбиться в вас и объявить о том, что свадьбы не будет, Тогда Лайонел был бы унижен как мужчина, – продолжала она. – Или, что одно и то же, вынудить Лайонела разорвать помолвку в связи с тем, что невеста не отвечает на его чувства. Вашей целью было вызвать скандал, чтобы выставить Лайонела дураком. Так?
 – Так.
 – Я для вас ничего не значила. Я просто служила орудием. Инструментом. Инструмент не имеет чувств. Вам было безразлично, буду ли я опозорена. Вам было безразлично, останусь ли я с разбитым сердцем или нет.
 – Вначале, – заговорил Торнхилл, – я убедил себя в том, что вам будет лучше без него. Ваша жизнь с ним превратилась бы в ад.
 – А сейчас, – спросила она, – моя жизнь похожа на рай? Вы с тем же успехом могли написать это письмо, Габриэль. Это ничего не меняет. Вы играли в ту же игру. Игру под названием «Дженни-не-в-счет». Он вас обставил. Он додумался написать письмо раньше, чем это сделали вы.
 – Возможно, я мог бы написать это письмо, – тихо откликнулся Габриэль, – но я этого не сделал. Не смог.
 – Почему?
 – Потому что после того… поцелуя на костюмированном балу чувство вины не позволило мне использовать вас и дальше. Я понял, что женщина, которую я использую в качестве пешки, – личность. Я осознал, что я делаю, как поступаю по отношению к вам… и к себе.
 – Ах, – сказала она, – это все отговорки проигравшего. Благородное объяснение. Чтобы добиться полного прощения. В последнюю минуту вас загрызла совесть и вы отложили выполнение плана. Вы решили пощадить мою репутацию.
 – То, что я делал, – непростительно, – сказал он. – Этот грех будет до самой смерти лежать на моей совести, если для вас, Дженнифер, это будет утешением. Я не имею права просить у вас прощения. Мне нечего вам сказать. Я бессилен что-либо сделать.
 – Вы женились на мне.
 Она вновь засмеялась и наконец подняла на него глаза. Ее взгляд был как удар хлыстом.
 – Теперь вы можете всю жизнь носиться со своей виной, Габриэль. Вы будете чувствовать себя виноватым всякий раз, как бросите на меня взгляд. Как вы думаете, сумеете вы когда-нибудь искупить свою вину передо мной?
 – Нет, – сказал он, – никогда. Поэтому вы должны сказать, чего вы хотите, Дженнифер. Если вы желаете моей защиты или, возможно, детей, мы будем жить под одной крышей. Я дам вам ту свободу, которую вы захотите. Если же вы предпочтете никогда больше не видеть меня, я куплю вам дом со всем необходимым и направлю вам управляющего, который избавит вас от обращения ко мне. Подумайте об этом. Сколько времени дать вам на раздумья? День, два? Решайте сами. Я сделаю так, как вы скажете.
 Он повернулся лицом к двери и взялся за ручку. Ему хотелось, чтобы она потребовала развода, с тем чтобы ей не пришлось носить всю оставшуюся жизнь его имя, чтобы она могла найти себе мужа по любви. Особенно ему хотелось этого сейчас, когда она вновь была чиста в глазах света.
 Но перед тем как уйти, он должен был сказать ей еще кое-что. Он обернулся к ней.
 – Полагаю, что всю оставшуюся жизнь вы будете гадать, кого из нас вы ненавидите больше: Керзи или меня. Или в равной степени будете презирать нас обоих. Но я должен сказать это, Дженнифер. Вы чувствуете себя нежеланной и нелюбимой. Вы чувствуете так, будто мы оба использовали вас, не питая к вам никаких чувств. Вы ошибаетесь. Ты и желанна, и любима, Дженнифер. Я этого не осознавал, пока не женился. Я думал, что женюсь на тебе, чтобы спасти тебя от полного позора, от краха, отчасти потому, что сам этому способствовал. Но только отчасти. Я полюбил тебя. Я люблю тебя больше, чем саму жизнь.
 Он вышел из комнаты, приказал дворецкому подать коня как можно скорее и бросился переодеваться.


* * *

 Саманта появилась на Гросвенор-сквер после обеда, сопровождаемая служанкой. Захлебываясь от нетерпения, она рассказала о визите графа и графини Рашфорд, пришедших к ним с виконтом Керзи, и о том, что они говорили с дядей Джеральдом целых полчаса, запершись в библиотеке. Тетя Агата дала понять, что теперь Дженнифер и граф Торнхилл полностью оправданы в глазах общества и что скоро будет сделано какое-то заявление, снимающее все подозрения.
 Новость должна была поднять настроение Дженнифер, но сама Саманта не выглядела счастливой. И наконец, она сказала то, что собиралась сказать. Она рассказала, что Лайонел делал вид, будто увлечен ею, что она влюбилась в него и только потом поняла, что он ее использует.
 Она не знала, сможет ли Дженни простить ее. Но Дженни уже была за тем пределом, когда можно обидеть еще сильнее. Хуже, чем сейчас, ей уже не могло быть, и лишнее свидетельство очередного предательства ничего не меняло. Она не винила Саманту, которая была ей лучшей подругой несколько лет. Мужчины в ее глазах были куда более вероломными существами: в их руках была и сила, и власть, и опыт.
 Кузины отправились в парк и гуляли рука об руку, вспоминая то, что успели пережить за несколько недель в городе и как эти несколько недель, проведенных в столице, изменили их жизнь. Увы, совсем не так, как того ожидали девушки.
 Дженнифер пообедала одна, поскольку получила записку о том, что ее муж намерен обедать в клубе. Она сидела в столовой, чувствуя тишину, чувствуя присутствие слуг, но не чувствуя вкуса. Она заставила себя съесть понемногу от каждого блюда лишь для того, чтобы поддержать силы.
 Вечер она провела в своей маленькой гостиной за рукоделием. Она понимала, что должна назначить время для разговора с мужем, поскольку он будет стараться избегать видеться с ней, пока она не примет решения.
 Так чего же ей хотелось?
 Я люблю тебя больше, чем саму жизнь. Нет, она ему не верила.
 Она не знала, чего хочет. Она не хотела об этом думать. Сейчас на душе у нее было слишком тяжело, чтобы взваливать на себя дополнительный груз решения. Пусть он подождет.
 Дженнифер рано пошла спать. Она чувствовала себя смертельно усталой. Она лежала и смотрела в окно, на звездное небо, гадая, когда он придет домой и придет ли вообще. Но вот она услышала звук отпираемой двери в комнате, смежной с ее гардеробной. Дверь в свою комнату она оставила открытой. И вдруг все стихло. Возможно, то был всего лишь его слуга.
 Она не могла спать. Двадцать лет она спала одна. Всего две ночи он делил с ней постель. Теперь она уже и не знала, сможет ли когда-нибудь спать одна. Во всяком случае, сегодня она уснуть не могла. Прошло уже несколько часов, как она легла, а сон все не шел.
 Она зажгла свечу. Сев на кровати и обхватив руками колени, она смотрела, как она горит, как тает воск. Сон все не шел. Взять с полки какую-нибудь книгу и начать читать у нее не хватало сил.
 Оставалось сделать только одно. Вздохнув, она опустила ноги на пол. Свеча осталась догорать на ночном столике.


* * *

 Она не стала стучать. Просто тихо открыла дверь и вошла. Она даже не вполне была уверена в том, что он вернулся домой. Он мог вернуться и уйти вновь или пойти спать на диван в гостиной. Шторы не были задернуты, и лунный свет освещал комнату достаточно ярко. Он стоял у одного из окон в халате и смотрел на нее через плечо. Она подошла к нему и стала рядом.
 Она могла говорить только о том, что было у нее на душе. Она ничего не решила, не придумала никакого плана. Но иногда слова говорятся сами собой.
 – Я хочу, чтобы мы были мужем и женой. Чтобы все оставалось как есть.
 – Хорошо, – очень осторожно ответил он. – Много времени это не займет. Всего несколько минут. Мы сделаем это здесь? Потом вы можете вернуться в свою постель. Если повезет, скоро вы забеременеете. Тогда вам не придется видеться со мной так часто.
 – Я не это имела в виду, – сказала она.
 Он молча смотрел на нее и ждал пояснений.
 – Ты действительно говорил правду? Габриэль, прошу тебя, я должна знать правду. Если ты сказал так лишь потому, что я хотела это слышать, и повторишь вновь по той же причине, я все равно скоро почувствую ложь. Честнее сказать, что ты желаешь мне добра и готов выработать вместе со мной взаимоприемлемое соглашение. Так ты действительно сказал то, что чувствуешь?
 – Я люблю тебя больше, чем жизнь, – повторил он.
 – Правда?
 Она склонила голову набок и пристально вгляделась в его лицо. Она дала ему шанс выйти из затруднительного положения, не будучи жестоким. Но он снова повторил свои слова.
 – Тогда, Габриэль, у нас может кое-что получиться, потому что я тоже тебя люблю. Ты устроил так, чтобы я могла жить с тобой вместе и все же отдельно от тебя, но меня это не радует. Я хочу жить с тобой.
 Он отвернулся. Она не сразу поняла, что он плачет.
 – Габриэль, – испуганно проговорила она, тронув его за плечо, – не надо.
 – Не может быть, чтобы ты действительно захотела простить меня, Дженнифер. Этот мой грех будет стоять между нами до конца наших дней.
 – Вот тут ты не прав, – сказала она и, подойдя к нему вплотную, отважно обняла его обеими руками. – Мы повторяем эти слова каждое воскресенье, когда молимся в церкви. «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Разве нет? Но мы редко отдаем себе отчет в том, что говорим. Каждый из нас бывает эгоистичен. Каждый из нас порой забывает о том, как его поступки отражаются на чувствах других. И что греха таить, мы порой используем людей. Человек грешен. Мы все нуждаемся в том, чтобы нас прощали, и должны уметь прощать. Мы хороши настолько, насколько крепка наша совесть. А у тебя с этим все в порядке. И знаешь, если не брать в расчет, что ты сейчас страдаешь и исполнен презрения к себе, я рада, что так случилось, Габриэль. Если бы не ты, я могла бы выйти за Лайонела и страдать всю жизнь. И я никогда не узнала бы и не полюбила тебя. Когда я говорила, что хочу сохранить наш брак, я имела в виду брак полноценный, все, что его составляет.
 Он обнял ее за плечи и, наклонившись вперед, коснулся своим лбом ее лба. Глаза его были закрыты.
 – Если… – с трудом переведя дыхание, сказал он и осекся. – Я провел день с мыслью, что я тебя потерял. Я смел лишь надеяться, что ты захочешь от меня ребенка, прежде чем покинешь навек.
 – Десять, Габриэль, – сказала она, приподнимаясь на носки так, чтобы встретиться с ним губами.
 – Смотри, чтобы я не поймал тебя на слове, – сказал он и вдруг засмеялся. – И я надеюсь, Дженнифер. Должен признаться, что нам придется трудиться не одну ночь, чтобы зачать ребенка.
 – Бесстыдник, – прошептала она, покрывая поцелуями его шею и подбородок. Должно быть, вчера и позавчера, перед тем как пойти к ней, он побрился, а сегодня – нет.
 – Я пыталась уснуть и не смогла, – шепотом продолжала она. – Ты сотворил со мной ужасную вещь, Габриэль. Ты провел в моей постели всего две ночи, и теперь я не могу спать без тебя.
 – Ты уверена, что думаешь лишь о том, как уснуть? – спросил он, расстегивая ее ночную рубашку.
 – Ну, может быть, после и перед тем, как…
 – После и перед… чем?
 – После того, как ты будешь любить меня, и перед тем, как ты снова станешь заниматься со мной любовью, и так далее, и так далее.
 – Господи, ты хочешь сделать из меня инвалида?
 И вдруг оба они рассмеялись. От души. И обняли друг друга так крепко, будто век не хотели отпускать.
 – Боже!.. – пробормотал он хрипло. – Великий Боже!
 – Аминь, – сказала она, улыбнувшись. – Это, наверное, была молитва?
 – Да, – ответил он, – все верно.
 Она потерлась щекой о его щеку.
 – Я думаю, – сказал он, – нам пора начинать, любовь моя. Заниматься любовью, и любить друг друга, и жить друг с другом и друг в друге, делать все то, что делают счастливые семейные пары. Моя кровать подойдет для начала?
 Она кивнула и, глядя ему в лицо, ждала, пока он снимет с нее рубашку, а затем просунула руки под его халат.
 – Подойдет, если ты будешь там вместе со мной.
 Они легли рядом, и он обнял ее за плечи и повернул к себе лицом.
 – Вот это действительно хорошая мысль, любовь моя.
 Она чувствовала тепло его тела, тепло его губ и нарастающую страсть. Она знала, что обрела дом и себя, что находится там, где хотела быть всегда и где ее никогда бы не было, если бы не довольно грязная игра.
 Жизнь – странная штука.
 Но там, где бал правит страсть, для философии не остается места.