Аннотация: Тревожно гудят барабаны над прекрасным островом Гаити. Они разносят по окрестностям весть, что на плантации графа де Вилларе появился незнакомец. Обедневший дворянин Андре де Вилларе прибыл издалека, чтобы разыскать имущество, унаследованное после гибели дяди. Жрец вуду предсказывает, что поможет ему в этом девушка по имени Саона. Но кто она такая и где ее искать?


---------------------------------------------


 Барбара Картленд
 Любовь и колдовство



 Глава 1


 1805 ГОД
 — Заходим в порт, — выглянув в иллюминатор, объявил Кирк Хорнер.
 Гавань Порт-о-Пренса была забита множеством самых разных кораблей. С утлыми рыбачьими лодками соседствовали небольшие, изящные парусники.
 Но ни одно судно, как с удовлетворением заметил капитан Хорнер, не могло сравниться красотой и размерами с огромным, но изысканно-стройным четырехмачтовым фрегатом, который он привел из Америки.
 — Итак, мое приключение начинается, — воскликнул высокий молодой человек, подходя к иллюминатору, чтобы посмотреть на берег, где его ожидало непредсказуемое и, возможно, опасное будущее.
 — В последний раз прошу тебя одуматься, Андре, — с нажимом сказал, оборачиваясь к нему, капитан. — Еще можно все переиграть. Пока я разгружусь, ты можешь отсидеться в своей каюте. Слов нет, она тесновата, но, уверяю тебя, по морским меркам, более чем комфортабельна. Ведь на корабле дорог каждый дюйм площади. Почитаешь книгу, попьешь вина. Я тут же закажу для тебя местные напитки. Правда, после всех этих беспорядков они вряд ли так же хороши, как были раньше.
 Андре молчал. Однако его взгляд был полон решимости. Было ясно, что он готов выслушать друга, но не отступится от своих намерений.
 — А потом мы вместе вернемся в Бостон, — продолжал капитан. — Ты совершаешь непоправимую ошибку. Даже пожалеть о своем поступке ты сможешь лишь в том случае, если тебе повезет остаться в живых, что, откровенно говоря, сомнительно.
 — Мы тысячу раз обсуждали этот вопрос, — заметил Андре де Вилларе. — Слов нет, ты совершенно прав. Но тебе известны мои обстоятельства. Если я вернусь в Америку, мне предстоит прожить в бедности до самой смерти. Подобная перспектива меня совсем не прельщает. Я готов к риску. Кроме того, я истратил немало денег на это путешествие. Было бы более чем глупо останавливаться на полпути.
 — Но это безумие, настоящее безумие! — с жаром возразил капитан. От волнения на его широких скулах заходили желваки. — Я постараюсь тебе помочь чем могу, хотя предпочел бы, чтобы ты последовал моему совету.
 — Ты обещал свою помощь, когда я еще не взошел на борт этого корабля, — напомнил Андре. — Так что же мне теперь надо делать?
 Кирк Хорнер снова взглянул в иллюминатор. По берегам бухты раскинулся Порт-о-Пренс, белоснежный город на черном фоне гор. Цвет склонов поражал воображение. В первую минуту могло показаться, что пейзаж — не что иное, как порождение смелой фантазии художника.
 То ли горы покрывала какая-то экзотическая растительность, то ли они состояли из неведомых пород. В ландшафте преобладали багрянец и лазурь.
 Если бы Андре не знал о трагических событиях, произошедших на острове в последние годы, он был бы приятно поражен. После мягкой зелени Англии буйство тропических красок радовало взор. Однако горы стали безмолвными свидетелями кровавой бойни, разыгравшейся на этом великолепном экзотическом островке.
 Теперь даже под лучами щедрого тропического солнца они казались мрачными, навевали тревогу. Пурпурные склоны наводили на мысли о человеческой крови.
 Городской пейзаж поражал обилием растительности.
 Нигде в мире Андре не видел такого разнообразия оттенков зелени.
 Капитан Хорнер не был расположен к любованию пейзажами. Но и он, обошедший на кораблях весь мир, не мог оторвать взгляда от великолепного вида, раскинувшегося перед ними.
 Дома сияли белизной среди пышных деревьев, воздух был наполнен густым, незнакомым ароматом, настойчиво напоминающим о том, что путешественники оказались в далеком, причудливом уголке земного шара.
 — Я хочу, чтобы ты оставался на борту, пока я разыщу одного человека, который мог бы помочь в поисках, — сказал капитан, уяснивший, что спорить дальше бесполезно.
 — И кто же он, мой предполагаемый помощник? — с живым любопытством спросил молодой человек.
 — Его зовут Жак Дежан, и он мулат, — скупо пояснил капитан.
 Мулатами, как было известно Андре, называли людей, родившихся от смешанных браков, в которых один из родителей был белым, а второй — черным.
 Ему доводилось видеть мулатов в Америке. Кирк Хорнер успел рассказать, что кровь не роднит этих людей ни с белыми, ни с чернокожими. Мулаты презирают негров, а негры ненавидят их почти так же, как белых.
 Кирк много говорил Андре о том, что ожидает на острове европейца. По его словам, белый человек, который попытался бы сойти на берег, был обречен на гибель.
 История Гаити складывалась совершенно не так, как у других подобных государств, где основную часть населения составляли рабы.
 В 1805 году ни в одной стране мира, за исключением Гаити, не было правительства, которое преследовало бы европейцев.
 На острове правил Жан-Жак Дессалин, бывший главнокомандующий гаитянской армией. В свое время он возглавил восстание, поднятое рабами, которые были не в силах терпеть произвол хозяев.
 Повстанческие войска с нечеловеческой жестокостью истребили всех французских плантаторов, а затем — почти все остальное белое население, от младенцев до древних старух.
 Пожар революции бушевал на острове девять лет. В 1804 году, когда военные действия за неимением противника иссякли сами собой, Дессалин провозгласил себя императором.
 Первым долгом он составил Декларацию независимости, абсолютно безграмотный документ, проникнутый ненавистью к белым.
 Сразу же после этого новоявленный император озаботился внешним видом своей доблестной гвардии и лично разработал эскизы нового обмундирования. Несмотря на свою ненависть к белым, он распорядился заказать две тысячи мундиров одной бостонской фирме.
 Капитан Кирк Хорнер как раз привез на своем корабле готовый заказ. Андре де Вилларе, его друг, находился на борту в качестве пассажира.
 У капитана Хорнера была на Гаити особая, секретная миссия. По поручению своего правительства он должен был составить отчет о положении на Гаити, лично для американского президента.
 Дело в том, что американцы задались целью отвоевать для себя гаитянский рынок, с которого им пришлось уйти под натиском генерала Леклерка, родственника Наполеона Бонапарта.
 Политика американского правительства вызвала яростный протест французского вице-консула в Филадельфии, Тот выражал негодование по поводу торговли Америки с режимом Дессалина — на остров, помимо обмундирования, направлялось оружие и разная амуниция.
 Кроме того, дипломат с возмущением узнал, что в США набирают негров-добровольцев для подкрепления армии новоиспеченного императора, в то время как раз добивавшей остатки французов и испанцев, ранее имевших собственность на Гаити.
 Но поскольку все услуги американцев оплачивались ответными поставками хлопка, древесины, меди, а иногда и долларами, у французов не было шансов убедить правительство Америки отказаться от сотрудничества с Дессалином. Когда на одной чаше весов лежат увещевания, а на другой — серебряные слитки, которыми столь богат Гаити, — последние всегда перевешивают.
 События на острове развивались столь сумбурно, что издалека было невозможно понять, что там на самом деле происходит. Поэтому Кирку Хорнеру, уже побывавшему на Гаити двумя годами ранее, и поручили разузнать об истинном положении дел.
 Зная о садистских методах черного правителя, Кирк Хорнер не мог без ужаса думать о том, что ждет на Гаити его друга, Андре де Вилларе.
 Кирк и Андре познакомились в Англии лет семь назад. Андре в то время был студентом Оксфорда, а Кирк в очередной раз прибыл в Лондон за товарами. В ту пору он еще плавал на небольшом торговом корабле.
 Андре с парой приятелей забрел в паб, расположенный почти на окраине английской столицы. Бог знает какими судьбами они там оказались. Андре не любил студенческих пирушек, но согласился отметить окончание семестра, вернувшись домой, в Лондон.
 Как это часто бывает, к незнакомым посетителям прицепился какой-то местный завсегдатай, которого подзуживали соседи. Назревала хорошая потасовка.
 Молодые люди не понимали опасности своего положения. Случайно оказавшись в этой части города, они не знали, что заведение пользуется не слишком хорошей репутацией.
 Капитану Хорнеру случилось проходить мимо. Он зашел выпить по пути кружку пива, и взглядом опытного моряка, которому на своем веку пришлось разнимать не одну драку, сразу оценил обстановку.
 Подойдя к студентам, он поприветствовал их как знакомых и сообщил, что знает еще одно местечко, где пиво — не хуже, а закуски — разнообразнее.
 Это была типично американская манера поведения. Никакой англичанин не стал бы запросто беседовать с посторонними. Студенты опешили.
 Андре, самый трезвый из троицы, уговорил товарищей пойти за капитаном.
 Так Кирк Хорнер, не любивший бессмысленных драк, спас молодых людей от неприятностей.
 Расставаясь, Андре пригласил его к себе. Так завязалась их дружба.
 С тех пор капитан навещал друга всякий раз, приезжая в Англию.
 Хорнер был настоящим старым морским волком и убежденным холостяком. Тем не менее он привязался ко всей маленькой семье Вилларе и всегда находил время погостить у друзей пару дней.
 Капитан, избороздивший на своем корабле моря и океаны обоих полушарий, многое повидал и был великолепным рассказчиком. Возможно, именно своими образными описаниями Гаити он заронил в душу Андре живой интерес к таинственному и прекрасному в своей первозданной дикости острову.
 Однако Андре де Вилларе решился на путешествие по другой причине. Во время негритянского мятежа на Гаити был убит его родной дядя, местный плантатор.
 Первый бунт на острове произошел еще в 1791 году, но тогда плантатору де Вилларе повезло. Очевидно, он был человек незлой и справедливый, и занимался хозяйством сам, так что его рабы не страдали от произвола надсмотрщиков и наемного управляющего, как это было в большинстве имений по соседству. Де Вилларе не тронули.
 Но вторая волна мятежа не пощадила гаитянскую ветвь семейства де Вилларе. Кирк Хорнер написал Андре, что дядя, его жена и три сына убиты, о чем он узнал в свою последнюю поездку на Гаити.
 Каково же было удивление капитана, когда два месяца назад Андре приехал в Бостон и попросил помощи. Он рассчитывал добраться до этой страны с помощью старого друга.
 — Это совершенно невозможно, — сразу стал отговаривать его капитан. — Дессалин поклялся казнить всех белых, которые попадутся ему на глаза. Как только ты ступишь на землю проклятого острова, за твою голову нельзя будет дать и двух центов.
 Кирк рассказал другу все, что сам знал о зверствах гаитянского императора, а потом — и о нем самом.
 — Он очень невысокого роста, — сообщил Кирк, — а фигурой — вылитый горилла. Плечи широкие, покатые, шея толстая, прямо-таки бычья, голова посажена с наклоном вперед. Губы толстые, ноздри — необычайно широкие даже для негра, нос — изуродованный. Лоб низкий, чуть не до бровей поросший мелкими иссиня-черными кудрями.
 — Да, судя по твоему описанию, он явно не красавец! — рассмеялся Андре.
 Его беспечность не понравилась капитану.
 — Во всяком случае, ничего смешного в нем нет, — резко сказал Кирк. — Он наводит ужас даже на собственных подданных. Иногда у него бывают приступы зверской жестокости, а временами нападает страшная подозрительность, когда он в каждом видит врага и предателя.
 — Я слышал, — заметил Андре, — что он проявил дьявольскую хитрость, пообещав белым поселенцам свою защиту и покровительство в случае, если те сдадутся по-хорошему, а когда они ему поверили, перебил их всех до одного. Это правда?
 — Когда в Жереми по его приказу казнили четыреста пятьдесят женщин и детей, улицы города были залиты человеческой кровью, — ответил Кирк. — Даже Кристоф, главнокомандующий Дессалина, пришел в ужас от этой бойни.
 Выдержав паузу, чтобы дать Андре возможность осознать услышанное, капитан продолжал:
 — Что, по-твоему, мог подумать американский президент, когда ему доложили, что, работая над текстом Декларации независимости, один из приспешников Дессалина воскликнул: «Чтобы написать этот документ, мы возьмем у белого человека кожу вместо пергамента, кровь вместо чернил, а чернильницу сделаем из его черепа, обглоданного шакалами».
 Говорят, эти слова были с восторгом встречены всеми членами их «правительства», а больше всех веселился, орал и аплодировал сам Дессалин.
 — От этих твоих рассказов кровь стынет в жилах, — заметил Андре. — Однако я все равно не отступлюсь. Я отправлюсь на этот чертов остров, разыщу дядину плантацию и попробую найти место, куда он спрятал свои деньги.
 Кирк понимал, что его друг руководствуется не жадностью, а острой необходимостью.
 Отец Андре умер, и теперь, после смерти дяди и кузенов, он становился графом де Вилларе и главой семьи.
 Если бы не события на Гаити, молодой человек никогда не унаследовал бы этот титул: у его дедушки, графа Рауля де Вилларе, было три сына, из которых отец Андре был младшим.
 Чувствуя, что во Франции накаляется обстановка и растет недовольство крестьян, средний сын графа Рауля, Филипп, лет тридцать назад покинул родину. Вместе с молодой женой Мари он отправился на Гаити и обосновался там, рассчитывая сколотить состояние.
 Он часто писал домой, рассказывая родственникам, как разбогател благодаря тому, что за кофе и хлопок-сырец, выращиваемые на его плантациях, во всех уголках Нового Света давали хорошую цену.
 Потом граф Рауль де Вилларе и его старший сын стали жертвами революционного террора — оба подобно тысячам французских дворян кончили жизнь на гильотине.
 Титул и положение главы семьи отошли Филиппу, процветавшему в то время на Гаити. Младший из братьев, Франсуа, вместе с женой-англичанкой и маленьким сыном Андре сумел эмигрировать в Англию.
 Андре учился в английских школах, закончил Оксфорд, и французское происхождение выдавало в нем, наверное, лишь блестящее знание родного языка.
 К сожалению, его отец остался почти без средств, и семья жила в относительном довольстве лишь благодаря помощи родни с материнской стороны.
 После смерти Филиппа титул графа де Вилларе ненадолго отошел к младшему брату Франсуа, а после его кончины, последовавшей в 1803 году, — к самому Андре.
 Итак, Андре стал графом, не имея никаких средств на поддержание своего древнего и почетного титула.
 Именно тогда он стал внимательно изучать последние письма, полученные с Гаити.
 Самое последнее письмо, которое было написано, вероятно, всего за пару месяцев до гибели дяди, показалось Андре весьма многозначительным.
 В письме говорилось:
 «Обстановка на острове все ухудшается. Если выражаться точнее, надвигается неизбежная катастрофа. Каждый день до меня доходят вести о вопиюще жестоких расправах, происходящих на плантациях моих друзей и соседей. Мужчин не просто убивают, их пытают и режут как скотину, а женщин насилуют, после чего отправляют в рабство на плантации, которыми теперь заправляют чернокожие.
 Мы то собираемся бежать, то отказываемся от этой затеи, пожалуй, и правда совершенно безнадежной. Более того, попытка скрыться может привлечь к нам внимание головорезов, и тогда наша судьба будет решена самым печальным образом. Как бы там ни было, беда подступает».
 Далее следовала примечательная фраза, которую Андре перечитывал снова и снова:
 «Я могу довериться одной земле да, разумеется, покровительству святого господнего креста».
 Показывая это письмо Кирку, Андре сказал:
 — Странные слова. Не думаю, что дядя стал бы так высокопарно выражаться. По-моему, он просто таким образом сообщает моему отцу, что зарыл свое состояние в землю поблизости от какой-то церкви.
 — Вполне возможно, — кивнул Кирк. — Все плантаторы зарывали деньги и различные ценности в землю, Дессалин об этом прекрасно знал и либо пытками добивался, чтобы ему выдали место, где спрятан клад, либо посылал своих молодцов, которые, прочесав в имении все подходящие уголки, находили сокрытое. Говорят, у этого чудовища скопилось огромное богатство.
 Помолчав, он добавил;
 — Когда Дессалин покидал Жереми, его сопровождал караван из двадцати пяти мулов, нагруженных серебряной утварью, женскими украшениями и другими ценностями. Но, по слухам, это — пустяк по сравнению с тем, что хранится в Окайе. Кстати, тиран тоже завел привычку хранить свои сокровища под землей.
 — Все равно я должен испытать удачу, — упрямо сказал Андре. — В конце концов, я всегда был оптимистом.
 — Ты станешь мертвым оптимистом, последовав за тысячами своих соотечественников, — мрачно изрек Хорнер. Смягчившись, он улыбнулся.
 — Тебе повезло в одном: внешне ты не похож на француза. Ты слишком высокий и крупный.
 — Не забывай, что моя мать — англичанка, — заметил Андре.
 Хорнер подумал, что его друг действительно унаследовал от матери сходство с ее родственниками.
 Цветом волос и глаз Андре пошел в отца, кареглазого брюнета, но ростом был гораздо выше — подобно своим английским кузенам и дядям.
 Широкие плечи, узкие бедра и атлетическое сложение считались эталоном красоты среди родовитых денди, составлявших окружение принца Уэльского. Андре как раз соответствовал этому описанию.
 Кроме того, он был на удивление силен.
 «Однако, — подумал Кирк, — это едва ли поможет ему сохранить жизнь, если он, белый человек, окажется на зловещем острове».
 Вновь посмотрев в иллюминатор, капитан Хорнер наконец сказал:
 — Если нам повезет, Жак Дежан явится сюда, как только заметит наш корабль. Он должен был ожидать нашего прибытия уже два месяца. Во всяком случае, мне хотелось бы на это надеяться, — добавил капитан, тут же вспомнив, что в этой стране судьба человека могла измениться в считанные минуты.
 — Кирк, у тебя повсюду друзья! — добродушно заметил Андре. — Наверное, в мире нет уголка, где ты не имел бы знакомых.
 — В моем деле без этого не обойтись, — ответил Кирк.
 — Точнее будет сказать, что ты не можешь обойтись без шпионов, которые разнюхивают для тебя, что происходит, — возразил Андре. — Но мне все равно, с кем ты дружишь, лишь бы эти люди мне помогли.
 — Все-таки ты невообразимый эгоист, Андре, — полушутливо-полусерьезно упрекнул Кирк.
 При этом он подумал, что Андре отличает способность целиком сосредоточиться на своей цели.
 Капитан вышел из каюты, чтобы занять свое место на мостике — судно входило в порт.
 Андре присел у стола. Если бы в этот момент его увидели друзья, они бы сразу поняли, что молодой человек преисполнен решимости, а зная упрямый характер Андре, можно было не сомневаться, что его не остановят никакие преграды.
 Дома Андре пришлось повоевать с матерью, умолявшей его отказаться от путешествия, а в дороге он ежеминутно пускался в споры с Кирком, который, как человек здравомыслящий, прекрасно сознавал, какой риск ждет его друга.
 Вся история восстания рабов на Гаити стала проклятьем Франции. Вначале повстанцы сожгли Кап, где пытался высадиться со своими войсками генерал Леклерк, затем генерал умер от желтой лихорадки, после чего война между Великобританией и Францией возобновилась.
 Но Андре доводилось слышать, как обращались французские плантаторы со своими рабами. Было бы странно, если бы рано или поздно их жестокость не породила ответной вспышки гнева, вылившейся в кровопролитный бунт.
 Рабам повезло: во главе восставших встали два блестяще одаренных в своем роде человека: Жан-Жак Дессалин и Анри Кристоф.
 Дессалин, при всей его дикости и жестокости, был опытным воином. Кристоф, более мягкий и здравомыслящий человек, упросил кровожадного сподвижника пощадить нескольких французов, нормально обращавшихся со своими рабами, а также врачей и священников, без которых повстанцам было не обойтись.
 Тем не менее девять десятых французских поселенцев стали жертвами кровавой расправы, и Дессалин продолжал разыскивать белых, пытать их самыми изощренными способами, которым позавидовала бы испанская инквизиция в мрачную пору своего расцвета, — и «дарить им облегчение смертью», как он это высокопарно называл.
 Андре глубоко вздохнул.
 — Если мне суждено умереть, ничего не поделаешь, — сказал он себе. — Однако рискнуть стоит. В крайнем случае моя кровь прольется на землю, которая уже обагрена кровью моих соотечественников. Вернулся Кирк.
 — Хорошие новости! — воскликнул он. — Я был прав: Жак Дежан поджидал меня. Он уже на борту, сейчас я вас познакомлю.
 В этот момент в каюту вошел мужчина. Андре пристально посмотрел на него, пытаясь составить себе первое впечатление. Ведь от этого человека во многом будет зависеть его дальнейшая судьба.
 Кожа у Жака Дежана была темно-золотистого оттенка. Встретив его в Лондоне, Андре не догадался бы, что перед ним мулат. В Англии он сошел бы за очень загорелого европейца. Черты лица также не позволяли заподозрить в Жаке Дежане примесь иной расы, они были вполне европейские. Его выдавали лишь пронзительно черные, без блеска, глаза — столь темных глаз не найдешь даже у жителей Южной Европы, итальянцев или испанцев — да характерные вьющиеся волосы.
 Элегантностью наряда мулат не уступал Кирку или Андре, его накрахмаленный муслиновый галстук был завязан с безупречным вкусом, а камзол цвета электрик сидел как влитой.
 — Жак, познакомься, это мой друг Андре, которому требуется твоя помощь. Я пообещал, что ты окажешь ему всяческую поддержку, и не сомневаюсь, что ты меня не подведешь.
 — Любой твой друг… — судя по тому, что мулат не завершил фразы, ее окончание было хорошо известно им обоим. — Ты же знаешь, Кирк, что я дал тебе обет верности и не собираюсь нарушать его.
 Он выражался несколько высокопарно, но смысл слов был очевиден, и Андре решил, что Жаку Дежану можно доверять.
 На всякий случай Андре бросил мимолетный взгляд на капитана, желая убедиться, что не ошибается в своем мнении.
 Словно отгадав, что означает этот взгляд, Кирк Хорнер сказал:
 — Однажды, когда на море был очень сильный шторм, я спас Жаку жизнь. Он обещал всегда, когда понадобится, отблагодарить меня ответной помощью. Мы договорились, что его клятва относится не только ко мне, но и к моим друзьям. Мы знакомы с Жаком не первый год, и я знаю: он никогда не нарушает своих обещаний.
 — Это верно, — торжественно кивнул Жак. — Итак, мсье, чем я могу быть вам полезен?
 И Кирк, и Андре были неприятно поражены таким обращением. Жак явно с первого взгляда узнал в Андре француза, хотя никто не упоминал его национальности.
 Кирк подошел к двери каюты, приоткрыл ее и, убедившись, что в коридоре никого нет, захлопнул посильнее. Только потом он спросил:
 — Неужели национальность моего друга так бросается в глаза?
 — Я считаю себя неплохим знатоком людей. Само то, что человек, которому требуется моя помощь, не спускается с корабля, а вызывает меня к себе в каюту, вызывает подозрения. А взглянув на мсье, я сразу понял, что передо мной не американец.
 Андре рассмеялся.
 — Я собирался выдавать себя за англичанина, ведь в моих жилах половина английской крови.
 — А в моих — белой, — заметил Жак. — Однако белые общаются со мной, только когда я им нужен.
 Андре не уловил в его голосе горечи. Мулат лишь констатировал всем известный факт.
 — Ну хорошо, сознаюсь, я действительно француз, — сказал молодой человек. — Да, я забыл представиться. Меня зовут Андре де Вилларе.
 После недолгого размышления мулат спросил:
 — Вы приходились родственником де Вилларе, чья плантация находилась в Черных горах?
 — Да. Хозяин плантации — мой дядя.
 — Ваш дядя погиб.
 — Кирк сообщил мне об этом еще два года назад.
 — Так зачем вы явились на эту землю? — не сводя с Андре своих проницательных глаз, спросил Жак.
 Чувствуя, что терять ему нечего, Андре решил сказать правду.
 — Мне кажется, что дядя зарыл деньги и другие ценности где-нибудь в своем имении. Поскольку его сыновья погибли, глава семьи теперь я, так что наследство принадлежит мне по праву.
 — Я буду удивлен вашему везению, если наш доблестный император приберег его для вас, — ответил Жак.
 — А нельзя ли как-нибудь разузнать, нашли имущество моего дяди или нет? — спросил Андре. — Если клад еще не обнаружен, я намерен отправиться на дядину плантацию и найти его.
 Жак Дежан развел руками.
 — Вы намерены… — насмешливо повторил он. — Это ведь не так просто. Поверьте мне, и навести справки, и разыскать клад страшно трудно!
 — Ладно тебе, Жак, — вмешался Кирк. — Ты не хуже меня знаешь, что если кто-то во всем Гаити способен помочь Андре, так это ты. Должен же быть какой-то способ узнать, кого Дессалин ограбил, а кого — нет. Я слышал, в горах у него собраны огромные запасы наворованного добра.
 — Это правда, — кивнул Жак. — Но наш император не умеет писать, он не ведет счетов, и я сомневаюсь, что он кому-нибудь доверит пересчитать свои трофеи.
 Андре пожал плечами. Он подумал, что поиски могут зайти в тупик, если они не найдут другого пути.
 — Но кто-то ведь должен это знать!
 — Пожалуй, есть одна особа, которой может быть известно, попало ли к Дессалину добро де Вилларе, — задумчиво сказал Жак.
 — Кто же это? — с любопытством спросил Кирк.
 — Оркис! — кратко ответил Жак.
 — Оркис! — воскликнул капитан. — А она разве в Порт-о-Пренсе?
 Жак кивнул.
 — Она обосновалась в резиденции Леклерка и выдает себя за сестру Наполеона Бонапарта, на которой был женат генерал Леклерк. После смерти мужа мадам Леклерк вернулась в Европу и получила титул «ее императорское высочество Полины Боргезе».
 — Оркис выдает себя за сестру Наполеона! — в удивлении воскликнул Кирк. — Какая чушь!
 — А кто такая Оркис? — полюбопытствовал Андре. Кирк рассмеялся.
 — Если тебе придется задержаться на Гаити, ты немало о ней услышишь, — пообещал он.
 — Но все-таки, кто это?
 — Это одна из любовниц Дессалина, — пояснил Кирк. — У него их около двадцати, но эта женщина более других искусна в своей профессии. И хотя все девушки время от времени получают щедрые подарки из имперской казны, похоже, что на все добро наложила свою цепкую ручку Оркис!
 Жак расхохотался.
 — Вы отлично описали ее, мой друг! Лучше о ней не скажешь. В последний год Оркис перешагнула все разумные пределы в своей погоне за роскошью и властью! Теперь она добивается, чтобы ее короновали в императрицы, но у нее на пути есть маленькое препятствие: Дессалин уже женат.
 Жак со смехом продолжал:
 — Однако эта дама едва ли страдает от своего двусмысленного положения. Она тешит себя игрой в принцессу Полину, изображая августейшую особу с неописуемым талантом.
 — Ты сказал, она переехала в резиденцию Леклерка? — уточнил Кирк.
 — Да. Там она принимает своих воздыхателей утром, за завтраком и по вечерам. Там мсье де Вилларе и должен с ней познакомиться.
 — Но я считал, что это невозможно, — с сомнением заметил капитан.
 — Более того, это совершенно исключено, если мсье останется таким, как сейчас. Но если он собирается спуститься на берег Порт-о-Пренса и двинуться в глубь страны, ему необходимо изменить внешность.
 Кирк и Андре воззрились на Жака с нескрываемым изумлением, а тот невозмутимо продолжал:
 — Здесь, в Порте, до сих пор осталось несколько белых мужчин. Это американские оружейники и другие ремесленники, обслуживающие армию. Обойтись без них Дессалин не может, тем не менее их едва терпят. А выйти за пределы города, если у тебя белая кожа, — просто самоубийство. Смерть настигнет несчастного, совершившего столь безрассудный поступок, на первой же миле пути.
 — Так что же ты предлагаешь? — недоумевающе уставился на него Кирк.
 Оглядев Андре с ног до головы, Жак объявил:
 — Мы сделаем из него мулата.
 — Мулата? — недоверчиво переспросил Андре.
 — К счастью, волосы у вас черные, правда, их придется завить, — начал развивать свой план Жак. — Голубые или серые глаза усложнили бы дело, но ваши глаза, мсье, достаточно темны. Они не будут слишком резко выделяться, если вы станете таким же смуглым, как я.
 — По правде говоря, мне никогда не приходило в голову загримироваться, — сказал Андре, в голосе которого прозвучала скрытая досада.
 — Но поймите, мсье, иначе вы погибнете! — воскликнул Жак. — А если к вашей кончине приложит руку Дессалин или кто-то из его подручных, уверяю вас, последние минуты на этой земле окажутся не из приятных, — мрачно пошутил Жак.
 — Да, я это понимаю, — поспешно кивнул Андре.
 Он припомнил, каким чудовищным мучениям садисты подвергали не только белых, но и мулатов.
 В памяти Андре всплыл рассказ про одного француза, которого Дессалин вызвал к себе и во время вполне миролюбивого разговора лично заколол ударом в сердце, — как оказалось, с самого начала он держал в руке острый стилет.
 «Жак Дежан прав, — подумал Андре. — Мне придется изменить внешность. Находясь на Гаити, я должен выглядеть так, чтобы никто не заподозрил во мне белого человека, тем более француза».
 Заметив, что на Андре подействовали его доводы, Жак сообщил:
 — Сейчас я съезжу домой. Там у меня найдется краска, сделанная из коры местного дерева. С ее помощью можно будет подтемнить вашу кожу. И еще, мсье, постарайтесь подобрать что-нибудь подходящее из одежды. Как видите, мы, мулаты, любим наряжаться в яркие костюмы броского покроя. Мы любим привлекать к себе внимание.
 Уже выходя, Жак задал еще один вопрос:
 — Вы ведь немного говорите по-креольски?
 — Я учил этот язык целый год, правда, только по учебникам. А на корабле у нас был один креол, он учил меня говорить.
 — Это замечательно, — одобрительно кивнул головой Жак. — Вы вполне можете говорить и по-английски, и по-французски, но местный язык надо хоть немного знать. Кирк подтвердит: мулаты часто бывают весьма хорошо образованы.
 Но образование — не главное. Чтобы доказать, что я умный, я могу предъявить свои дипломы, но в практических делах больше полагаюсь на собственные мозги. А вы уверены, что сможете быстро принимать решения в незнакомой обстановке? Ведь от этого будет зависеть ваша жизнь!
 Андре растерялся. Он надеялся, что справится с испытаниями. Однако распространяться о своих достоинствах было не в его характере. Кирк ответил за него:
 — Можешь не сомневаться, Жак! Андре, если ему чуть-чуть помочь, не пропадет.
 Андре рассмеялся, кивком прощаясь с Жаком. А затем уселся поудобнее, приготовившись ждать возвращения своего нового товарища.
 День клонился к вечеру, солнце садилось за горами, когда с корабля на берег отправилась шлюпка с двумя мулатами на борту.
 Андре покрасили в темный цвет с ног до головы. Вид получился естественный, правда, краска из жженой коры оказалась на редкость зловонной.
 Андре с сомнением обнюхал ее, когда Жак, взявшись за губку, приготовился его гримировать.
 — Ничего, — обнадежил Жак. — Когда я вас покрашу, запах вскоре выдохнется. Но чтобы наш обман удался, вам нужно изменить не только цвет кожи, но и образ мыслей.
 Андре впервые отчетливо услышал горечь в голосе нового товарища.
 — Белые непрестанно притесняли мулатов, отчего мы постепенно перешли на сторону негров, — продолжал Жак.
 — Я слышал об этом, — кивнул Андре.
 — Но черные нам никогда не верили, — продолжал Жак. — Однако мы лучше их образованы и во многом не отстаем от белых, поэтому мы нужны. Теперь многие мулаты заняли высокие посты. Но мы все равно живем словно на ничейной земле, где-то между миром белых и миром черных, а это очень неуютно.
 — Я понимаю, — задумчиво кивнул Андре. — И поэтому я особенно благодарен вам за то, что вы согласились мне помочь.
 Жак оказался прав: нанесенная на кожу краска постепенно утратила едкий запах. Андре повернулся к зеркалу и окинул себя критическим взглядом.
 Несомненно, он выглядел теперь совершенно иначе. Ему приходилось видеть загорелых мужчин именно такого оттенка. Только вот удастся ли ему кого-нибудь обмануть благодаря этой метаморфозе?
 Словно прочитав его мысли, Жак посоветовал:
 — Постарайтесь вжиться в свою роль! Вы мулат, постоянно ощущаете некоторую неуверенность в себе и от этого вы всегда немного настороже.
 С улыбкой он добавил:
 — Насколько я знаю, в Америке про такой тип людей говорят, что у них в плече застряла стружка. Это очень верно. Вообразите, что вас постоянно что-то беспокоит, мешая держаться непринужденно. Вот и помните, что, подобно всем мулатам, вы родились с этой стружкой.
 — Хорошо. Но откуда я? Где я жил, учился, кто мои родители?
 — Вы — с Гаити, но долго прожили в Америке и получили там образование. Ваша мать, естественно, — чернокожая. Она умерла, когда вы были мальчиком. Отец не принимал вас в свою семью — это уж так заведено, — но не жалел денег на ваше воспитание.
 Какой город вы хоть немного знаете в Америке? Бостон? Значит, вы учились там и в школе, и в университете. Вас зовут Андре, какой смысл изменять имя? По-моему, вы можете даже называть себя Вилларе. В конце концов, если ваш отец был белый, естественно, что вы взяли себе его фамилию, зачем вам какая-то негритянская?
 — Вы что, хотите, чтобы я выдавал себя за внебрачного сына Филиппа де Вилларе, который на самом деле был мне дядя? — удивился Андре.
 — А почему бы и нет? Это даст вам основания расспрашивать о нем и о его имении. В то же время всем будет ясно, что как мулат вы не имеете никаких прав на наследование.
 — Вполне разумно, — похвалил Кирк, который вошел в каюту, когда Андре закончил переодевание, и с интересом прислушивался к разговору.
 — Да, мне тоже кажется, это очень мудрый ход, — признал Андре. — Большое спасибо, Жак!
 — Что ж, остается только его воплотить, — кивнул Жак. — А это целиком зависит от вас.
 — А что мне теперь делать? — спросил Андре, уверовавший в Жака настолько, что был готов слепо следовать всем его советам.
 — Теперь мы спустимся на берег. Вы скажете, что только что вернулись из Америки. Поэтому при случае вам будет удобно проявлять живой интерес к жизни на острове. Должны же вы разузнать, что произошло на родине в ваше отсутствие.
 Чуть-чуть подумав, он добавил:
 — Кстати, вы никогда не были знакомы с Оркис, но вы наслышаны о ней. Для вас новость, что она обосновалась в резиденции Леклерка?
 — Это Дессалин ее туда пригласил? — спросил Кирк.
 — Мне кажется, она из тех дам, что не нуждаются в приглашении, — не без иронии ответил Жак. — Она поставила себе целью стать гранд-дамой. Если ее колдовство сработает, мадам Дессалин окажется жертвой какого-нибудь недуга, который и сведет ее в могилу. Таким образом, трон будет свободен, а уж Оркис не упустит своего и изловчится выбиться в королевы.
 — А правда, что Дессалин сильно увлечен ею? — полюбопытствовал Кирк.
 — Ему нравятся образованные, искушенные, блестящие женщины, — ответил Жак. — А Оркис как раз из таких. Едва ли в Гаити найдется женщина, которая превосходит ее в этих качествах. Но главное не это: на нее трудятся все ее боги, а сил у них — предостаточно.
 — Вы подразумеваете вуду? — удивился Андре.
 — А кого же еще? — невозмутимо ответил Жак.
 — Но ведь религия вуду запрещена! — воскликнул француз.
 — Конечно. Дессалин и Кристоф объявили местные верования вне закона. Они называют негритянские божества оружием порабощения, кумирами рабов. Трудно сказать, почему они ополчились на религию своих предков, — заметил Жак.
 — Мне кажется, это несложно объяснить, — вмешался в разговор Кирк.
 Он всерьез готовился к своей миссии и много думал об обстановке на Гаити. Зная по книгам прошлое страны, по опыту — ее настоящее, он пытался представить себе, что ждет ее народ в будущем.
 — Вспомните, как пришел к власти сам Дессалин. Повстанцы воевали разрозненными отрядами, ему же удалось собрать единую армию, и вот он — император. Дессалин может быть жестоким и необразованным, но в уме ему не откажешь. Он понимает, что сможет продержаться у власти, пока народ кипит ненавистью к своим бывшим угнетателям. Но наступит время, когда эта ненависть иссякнет. Кто-то станет задумываться, почему кругом столько насилия. Возмущение может вылиться в новый бунт. А бунт, как известно, обречен на неудачу, пока он плохо организован. Единственная сила, способная сплотить местный народ, — религия вуду. Жрецы вуду сыграли немалую роль при подготовке революции. Значит, Дессалин с Кристофом видят в них угрозу своему могуществу. Вот они и запретили местное колдовство.
 — Но оно все-таки существует? — спросил Андре.
 — Само собой, — ответил Жак. — Вуду вошли в жизнь любого негра, всякого жителя Гаити. Чернокожие без них не ступят ни шагу. Более того, люди настолько срослись душой с вуду, что даже у ревностных католиков трудно провести грань, где кончается вуду и Начинается их католичество.
 — Как странно, — задумчиво заметил Андре.
 — Ничего, со временем вы к этому привыкнете, — ответил Жак. — А теперь давайте навестим мадам Оркис, и вы посмотрите, как выглядит хитрая змея в прелестном женском обличье.
 — А Дессалин, разве стоит нам появляться ему на глаза? — засомневался Андре.
 — Обстоятельства складываются весьма удачно, — пояснил Жак. — Наш всемогущий правитель сейчас находится в отъезде. Точнее, он снова воюет. Лично возглавляет наступление своей доблестной армии на испанскую часть острова.
 — Как, по-вашему, он победит? — не преминул спросить Кирк, памятуя о своей шпионско-разведывательной миссии.
 — Сомневаюсь, — покачал головой Жак. — Дело в том, что позиции испанцев прекрасно укреплены. И вы сами знаете, как хороши эти люди в бою.
 — А что будет, если Дессалина все-таки разгромят? Как ты думаешь, может его режим пасть? — В глазах Андре загорелась искорка надежды.
 — Я не могу заглядывать так далеко в будущее. Ясно одно; император обратится к американцам за помощью и повторит наступление, усилив свою армию и прикупив современного оружия. А тогда, кто знает, возможно, он и одержит победу.
 Попрощавшись с Кирком, Андре покинул корабль. Он был возбужден и полон энергии: наконец-то начиналась какая-то деятельность.
 И хотя, судя по всему, впереди его подстерегала масса опасностей, в его волнении присутствовало и радостное ожидание, вполне объяснимое у европейца, впервые ступившего на столь экзотическую землю.
 Итак, начиналось приключение, в котором Андре предстояло помериться силами, а главное — изобретательностью с жестоким и умным тираном.
 Находясь на борту корабля, Жак говорил очень свободно, без утайки выказывая презрение к новоявленному правителю. Но стоило ему высадиться на берег, как Андре почувствовал, что его товарищ стал держаться весьма осторожно и сдержанно.
 У самого пирса они наняли и экипаж, и хотя кучер едва ли мог услышать их беседу, Жак намеренно заговорил на нейтральную тему.
 Он принялся рассказывать Андре о свадьбе какого-то своего племянника, которому повезло взять хорошенькую невесту с немалым приданым, да вдобавок — без стаи родственников, способных отравить жизнь молодых частыми посещениями из самых дружеских побуждений.
 — Ты ведь знаешь, как это бывает, — разглагольствовал Жак. — При любом удобном случае в дом нагрянет какая-нибудь тетушка с кучей племянников. Ну, разумеется, они приехали ненадолго, буквально на минуточку, исключительно для того, чтобы поздравить тебя с каким-нибудь событием, о котором ты и думать забыл, например, с годовщиной твоего поступления в первый класс. Минуточка растягивается на час, на день, на неделю. Племянники виснут на деревьях в твоем саду, разбивают себе коленки, а твоя жена должна их лечить. Потом за теткой приезжает троюродная сестра, которую ты и знать не знаешь, мол, заехала в гости и не застала дома. Кто-то из вежливости приглашает ее за стол, и вот она с оравой детей тоже поселилась в твоем доме, правда, ты начинаешь сомневаться, твой ли он на самом деле.
 Рассеянно улыбаясь и изредка кивая собеседнику, Андре с интересом рассматривал узкие улочки с деревянными домами, утопающими в зелени.
 Они заехали к Жаку. Его дом представлял собой довольно внушительное строение с колоннами. В отличие от большинства домов по соседству он был покрашен в зеленый цвет. Жак предложил Андре принять ванну. Смыть с себя усталость многодневного путешествия было заманчиво. Однако Андре колебался.
 — Не смущайтесь, Андре! — сказал мулат. — Вода здесь чистая, не хуже, чем у вас на родине. Но Андре беспокоило другое.
 — А краска с меня не сойдет? — с сомнением спросил он.
 — Краска продержится, — ответил Жак. — Постарайтесь одеться так, как я вам советовал.
 Андре не заставил себя дольше уговаривать.
 Жак позвал слугу, позвонив в колокольчик, совсем по-европейски, и распорядился приготовить для гостя ванну.
 Когда Андре был готов к выходу, Жак, осмотрев его с ног до головы, остался недоволен. Вопреки его наставлениям, костюм нового знакомого выглядел слишком элегантно и неброско.
 Андре понял его недовольство без слов.
 — Что поделать, — сказал он, — в Европе не принято носить яркую одежду. У меня нет ничего подходящего.
 Жак молча вышел и через минуту вернулся с шейным платком канареечного цвета, украшенным пестрой вышивкой.
 — Возьмите. — Жак протянул платок Андре. Андре, поблагодарив мулата, завязал платок сложным узлом, который только начинал входить в моду, когда он уезжал из Англии.
 Жак одобрительно кивнул.
 — Можно ехать, — сказал он.
 Мужчины вышли во двор. Перед домом их ждал весьма приличный открытый экипаж, запряженный парой лошадей. Андре отметил, что Жак, по-видимому, неплохо обеспечен.
 На этот раз им пришлось ехать через центральную часть города.
 Андре было странно видеть разряженных негритянок в легких, пышно украшенных экипажах.
 — На Гаити немного богатых людей, — пояснил Жак. — Основная часть населения живет в глиняных хижинах, крытых соломой, и в обыденной жизни довольствуется набедренными повязками. Но теперь Порт-о-Пренс входит в моду. Это неудивительно. Ведь другой крупный город, Кап, разгромлен, и состоятельная публика стремится перебраться в столицу.
 Земля быстро дорожает. Однако люди боятся нового наступления французов. Так что новых домов здесь пока не строят. Приобретенные участки пустуют, хозяева выжидают, когда прояснится обстановка. Люди опасаются вкладывать деньги в то, что так легко разрушить, пустив в ход пушки.
 — А что случилось с портом Кап? — спросил Андре.
 — Кап, расположенный на противоположном берегу острова, был, пожалуй, самым красивым местом на Гаити. Именно на него приходился главный удар армии повстанцев.
 Когда на горизонте показался французский флот, портовые сооружения и жилые кварталы, по приказу Кристофа, сожгли дотла.
 Высадившись на берег, генерал Леклерк обнаружил на месте процветающего города обуглившиеся руины домов да торчащие из земли обгоревшие стволы деревьев.
 Рассказывали, что Полина Бонапарт, супруга генерала, не смогла сдержать рыданий при виде такого опустошения.
 Однако она довольно скоро утешилась, заняв в Порт-о-Пренсе прекрасный особняк, служивший резиденцией Леклерка.
 По сравнению с другими тропическими странами жизнь на острове была относительно комфортабельной. Во всяком случае, семейство Леклерк пользовалось удобствами, не уступавшими европейским. Что касается роскоши, то мадам Леклерк в ней буквально купалась. Едва ли она жила в таких условиях теперь, когда покинула это благословенное место.
 Вскоре французам пришлось оставить остров, а в бывшей резиденции генерала обосновалась Оркис.
 Андре как раз представилась возможность увидеть особняк Леклерка собственными глазами. Их экипаж проехал через массивные железные ворота, украшенные гербами.
 — Чей это герб? — полюбопытствовал Андре.
 — Раньше это был герб генерала Леклерка. Теперь Оркис считает его своим фамильным гербом. Вот бы удивилась Полина Боргезе, что у нее появился двойник… Двойняшка? — Жак не мог подобрать подходящее слово.
 — В общем, женщина, которая называет себя ее именем, — подсказал Андре. — А гербы-то — серебряные…
 — Конечно, — небрежно кивнул Жак. — На Гаити серебром никого не удивишь. Бывает, что на серебряных мисках едят в хижине под соломенной крышей.
 Ворота вели в великолепный парк, утопавший в благоухании экзотических цветов. Вскоре карета остановилась перед оплетенным вьющимися растениями особняком из серого камня с просторным крыльцом, украшенным четырьмя колоннами.
 Здание было типично французским. Андре без труда представил себе, как совсем недавно навстречу их экипажу вышли бы часовые в красных мундирах с серебряными галунами и застыли, приветствуя гостей по стойке «смирно».
 Вместе с новой хозяйкой сюда пришла другая стража: молодцеватые мулаты в алых ливреях. Вежливо поприветствовав гостей, они провели их по длинным коридорам особняка в крыло, занимаемое мадам и отведенное для приемов.
 По пути Жак успел шепотом рассказать Андре, что первые стражники из мулатов появились здесь еще при Полине Леклерк.
 — Генеральша была падка до мужского пола, о ее любвеобильности ходили легенды, — пояснил он.
 Мулаты, по словам Жака, привлекали мадам некоторыми своими особыми достоинствами, которые она столь ценила в мужчинах.
 — Уж не знаю, как бравый генерал мирился со слабостями жены, — продолжал он. — Впрочем, Леклерка можно понять. Шутка ли, сестра самого Бонапарта! Ему не было резона ссориться с Наполеоном, тем более что и сам он был не святой.
 — А Оркис даже не поменяла стражу? — удивился Андре.
 — Нет, люди здесь новые, — ответил Жак. — Те, что служили здесь при французах, были казнены. Они погибли совершенно безвинно. Никто не мог бы обосновать их вины перед Дессалином. Но их и не судили. Закопали живыми в землю — и все. Говорили, что на мулатов им жалко пуль.
 Оркис пришло в голову играть в Полину Боргезе, и она не стала отказываться от этой живописной детали в своем окружении — набрала новую стражу из мулатов.
 При Полине часовые носили чрезвычайно тесные костюмы, придуманные лично мадам Леклерк с расчетом, чтобы радовавшие ее глаз анатомические подробности были особенно заметны.
 Андре заметил, что стражники Оркис были одеты, так сказать, не менее броско.
 Поднявшись на крыльцо и пройдя под греческий портик, опирающийся на колонны, гости вышли во внутренний дворик, в центре которого располагался обширный восьмиугольный бассейн.
 Из середины бассейна бил фонтан, с шумом вздымались потоки прозрачной воды.
 Это сооружение было довольно необычным. Все европейские фонтаны, которые приходилось видеть Андре, были украшены скульптурами.
 Однако тот, кто проектировал бассейн, был мастером своего дела. Бассейн окружал высокий кустарник со странными лиловатыми листьями, так красиво отражавшийся в воде, что традиционная фигурка какого-нибудь амура или нимфы оказалась бы здесь лишней.
 Мужчины вошли в прихожую и остановились перед резными деревянными дверями.
 Лакеи распахнули их и церемонно сообщили Оркис о прибытии гостей.
 Огромная комната, вернее, зал, куда их ввели, разделялась надвое колоннами. В удаленной от входа части помещения, на возвышении в три ступени, стояла огромная кровать в форме лебедя, где среди груды разнообразных по форме и размеру бархатных и кружевных подушечек восседала Оркис, облаченная в желтый шифоновый пеньюар, не скрывавший от дюжины присутствующих исключительно мужского пола ее обольстительные формы.
 По-видимому, претендентка в императрицы давала придворный прием. Вначале Андре подумал, что все приглашенные счастливчики были негры, и подосадовал на несвоевременность своего визита. Молодой человек успел свыкнуться с мыслью, что он теперь — мулат.
 Однако вскоре он разглядел среди присутствовавших пару своих товарищей по несчастью, которое с рождения преследовало детей от смешанных браков.
 И мулаты, и негры были одеты в претенциозные алые, шитые золотом мундиры местной армии. Все они сидели на массивных резных табуретах из черного дерева, расставленных без особого порядка, так что создавалось впечатление, будто они собрались перед сценой, наблюдая увлекательный спектакль, в котором главным и единственным действующим лицом была загадочная женщина.
 Офицеры, напоминающие ярких тропических птиц, не обратили внимания на пришедших. Казалось, они были полностью поглощены созерцанием своего кумира.
 Не сводя глаз с Оркис, все сидели, подавшись вперед, и внимали ее речам. Незаметно для себя каждый из них время от времени пытался, отодвинув соседа, переместиться вместе с табуретом поближе к заветному ложу главной гаитянской интриганки.
 Оркис, судя по всему, обрадовалась приходу новых гостей. Прервав речь, она окликнула Жака по имени и протянула в его сторону изящную ручку.
 Жак поспешно взбежал по ступенькам и почтительно ее поцеловал. Куртизанка милостиво взглянула на его спутника, и Андре получил все основания взойти на «сцену»и рассмотреть Оркис вблизи.
 Молодой человек был поражен тем, насколько образ, который он успел нарисовать под впечатлением рассказов, отличался от живой Оркис. Ее внешность прекрасно соответствовала экзотическому имени — на искаженном французском языке, принятом на Гаити, Оркис означает «орхидея».
 Облик Оркис являл собой странное сочетание изысканной красоты и зловещей порочности, сквозившей в каждом ее взгляде и движении.
 Кожа на лице, а также на руках и теле, просвечивавшем сквозь прозрачный пеньюар, была того редкого оттенка, какой со временем приобретает золото в старинных украшениях. Полные пунцовые губы выдавали страстность и чувственность этой женщины.
 В миндалевидных глазах неожиданного для столь смуглого лица изумрудного цвета скрывалась какая-то тайна. Во властном взгляде была неотразимая порочная притягательность. Обращая его на мужчину, Оркис проникала в глубину его сердца, мгновенно подчиняя своей воле.
 Она была окружена чувственной атмосферой — опасная змея-обольстительница.
 В этой женщине угадывалась неукротимая, первобытная сила. Увидев ее, Андре сразу представил себе гибкую сильную хищницу, затаившуюся перед прыжком в глубине джунглей.
 Эта женщина была так опасна для своих многочисленных жертв, что могла бы потягаться с самим змеем-искусителем, первым соблазнителем рода человеческого, подвигшим наших прародителей на грех в Эдемском саду.
 — Жак! — пропела она бархатным контральто, отозвавшимся в спинном мозге у каждого из присутствовавших мужчин, не исключая Андре. — Ну почему ты так давно не показывался?
 — Я был в отъезде, — пояснил мулат.
 Как бы Жак ни отзывался об этой женщине несколько часов назад, теперь и он поддался ее обаянию, что не ускользнуло от внимания Андре.
 — Но теперь я вернулся, — продолжал Жак, — и привез к тебе своего знакомого, Андре, которого ты никогда не встречала. Он только что вернулся из Америки и может рассказать все последние новости.
 — Из Америки! — воскликнула Оркис, и в ее глазах вспыхнуло жгучее любопытство.
 Андре почувствовал, как пронзительный взгляд заскользил по нему с головы до ног, и ему показалось, что он стоит перед этой женщиной совершенно раздетым.
 Очевидно, первое впечатление Оркис было самым благоприятным. Она приветливо протянула новому знакомцу руку и приветливо улыбнулась:
 — Я хочу, чтобы вы рассказали мне о последних модах и порядках, царящих в домах новых миллионеров, которых становится все больше в вашей благополучной стране.
 — Я с удовольствием сообщил бы вам массу интересных вещей, — многозначительно ответил Андре.
 Оркис бросила на него оценивающий взгляд из-под густых ресниц. Вдруг она хлопнула в ладоши и тоном настоящей королевы объявила:
 — Я желаю, чтобы все ушли. Я должна принять друзей, с которыми мне необходимо кое-что срочно обсудить, а вас здесь собралось так много, что вы не дадите спокойно поговорить. Прочь!
 — Как вы можете поступать с нами столь жестоко, мадам! — воскликнул офицер с такими огромными золотыми эполетами, что ширина его плеч казалась равной росту их владельца от макушки курчавой головы до пола.
 — Разве я бываю жестокой с вами, Рене? — возразила Оркис. В этом полувопросе-полуупреке явственно прозвучали интимные нотки. — Приходите завтра пораньше, и нам, возможно, удастся пошептаться наедине.
 Смысл этого приглашения был настолько очевиден, что Рене тут же осклабился в улыбке, выражавшей его полное удовлетворение обещанной перспективой.
 Рене почтительно поцеловал кончики ее пальцев и направился к двери, в которую гуськом выходили остальные отлученные от своего кумира гости, сознававшие тщетность каких-либо своих возражений.
 — Садитесь, располагайтесь поудобнее, — предложила Оркис, когда они остались в покоях втроем с Андре и Жаком. — Не хотите ли вина?
 — Рядом с вами мужчины пьянеют и от воды, — галантно ответил Жак.
 — Ах, Жак, вы всегда были льстецом, — погрозила пальчиком куртизанка. — Как жаль, что ваши комплименты неискренни! А куда вы дели ту малышку, которая настолько завладела вашими чувствами, что надолго лишила меня вашего общества?
 — Вы напрасно меня вините, — возразил Жак. — Пока я отсутствовал, она нашла себе другого покровителя, самого генерала, а кто я такой, чтобы с ним соперничать?
 Андре не понял намека, но ответ показался Оркис очень забавным, и она мелодично рассмеялась, обнажая белоснежные зубки.
 Переведя взгляд на Андре, она спросила:
 — А вы не хотели бы носить мундир нашей армии?
 — Я бизнесмен, — ответил Андре, немало удивленный этим предложением, — и ничего не смыслю в военном деле.
 — Кстати, о мундирах, — тут же вступил в разговор Жак, оберегая Андре от неблагосклонности, которую его товарищ рисковал навлечь на себя отказом. — Андре прибыл в Гаити на корабле с двумя тысячами мундиров, фасон которых придумал лично император.
 — Так они уже здесь! — радостно воскликнула Оркис. — Жан-Жак будет в восторге! Жаль, что их, пожалуй, не удастся доставить в действующую армию, чтобы солдаты одержали победу уже в новом обмундировании.
 — Битва, даже если в ней побеждают, не идет на пользу мундиру воина, — мудро заметил Жак. — Лучше приберечь одежду для парада триумфаторов.
 — Ну конечно, — кивнула Оркис. — Хорошо бы император остался доволен мундирами, особенно собственным. Иначе с плеч слетят чьи-то головы.
 Жак замахал руками.
 — Во всяком случае, не моя. Я не имею к этим изделиям никакого отношения. Что касается Андре де Вилларе, то он по чистой случайности оказался пассажиром именно на том корабле, который перевозил этот груз.
 Оркис задумчиво склонила голову.
 — Мне кажется, я уже где-то слышала это имя.
 — Оно было весьма известно на острове перед революцией, — рискнул ответить Андре.
 — Неудивительно, — снова вмешался Жак. — Вилларе были чуть ли не самыми богатыми плантаторами на Гаити.
 — А вы им родственник? — спросила Оркис.
 — Филипп де Вилларе был моим отцом.
 — Ну конечно, теперь я вспомнила, — воскликнула Оркис. — Что же, я полагаю, вы не горите желанием потрудиться на их хлопковых плантациях, или что там они выращивали? — насмешливо взглянула она на него.
 — Ни малейшим, — в тон ей ответил Андре. Он подумал, что Жак слишком рано упомянул о богатстве его дяди и постарался отвести разговор от этой темы, чтобы не настораживать Оркис.
 — Я поражен вашей красотой, мадам! — начал он. — Я слышал о том, как вы очаровательны, еще до своего отъезда в Америку. О вашей красоте говорят даже в Бостоне. Но теперь я вижу, что никакие слова не способны передать вашей красоты.
 Оркис подалась навстречу ему и мимолетно коснулась его руки. Андре показалось, что его кожи коснулась прицеливающаяся к броску змея, и по его телу прокатился волной чувственный огонь.
 Сощурив глаза, Оркис плотоядно приглядывалась к молодому человеку. Он почувствовал, будто уже переодет в обтягивающую униформу, в которую похотливая красавица любила рядить счастливчиков, причисленных к ее свите.
 — Вы поужинаете вместе со мной, — тоном, не терпящим возражений, объявила Оркис. — Правда, я уже обещала этот вечер другому офицеру, но теперь я передумала.
 Она обратилась к спутнику Андре:
 — Жак, дорогой, уходя, скажи, пожалуйста, моим слугам, чтобы меня сегодня никто не беспокоил. Никто! Понял?
 — Я непременно передам твое распоряжение лакеям. Мне остается лишь надеяться, что бог убережет меня, если я встречу отвергнутого офицера — вдруг бедняга с горя надумает помахать саблей у меня перед носом.
 — Ну тебе-то в любом случае ничего не грозит, — отмахнулась Оркис. — Все знают, что здесь тебя считают незаменимым!
 Андре оставалось лишь догадываться, какие заслуги позволяют мулату разговаривать с высокопоставленной особой так фамильярно.
 Поцеловав руку Оркис, Жак направился к выходу.
 — Вы счастливчик, Андре! — многозначительно сказал он, кивая на прощание.
 — Я не могу поверить в свою удачу, — отозвался Андре, но дверь уже закрылась, Понимая, что от него требуется, он присел на кровать лицом к хозяйке.
 — Вы очень красивы, мой друг, — нараспев протянула она. — И вы действительно такой мужественный, каким кажетесь?
 — Во всяком случае, мне хотелось бы на это надеяться, — сказал Андре. — Ведь вы, экзотическая орхидея, сама женственность!
 Он почувствовал жадные прикосновения ее рук. Заинтригованный ее смелостью, не в силах устоять перед призывной улыбкой этой женщины, Андре склонился над смуглокожей красавицей.
 Она впилась губами в его рот, словно стремилась утолить мучительную жажду, и Андре сквозь тонкую ткань камзола ощутил у себя на спине уколы острых ноготков темпераментной женщины.
 Заглянув на свою беду в ее глаза, Андре почувствовал, как опрокидывается в манящую бездну. Ему показалось, что где-то там, в их глубине, плещет расплавленная лава, и тот же жар залил все его тело.
 Затем в его голове разорвались тысячи фейерверков, и мысли оставили его.




 Глава 2


 Андре и Оркис чудесно поужинали на открытой террасе, где только звезды видели их, озаренные теплым отсветом множества свечей в трех золотых канделябрах.
 Если не считать успокаивающего журчания воды в фонтане да разноголосицы тропических лягушек, оживших в ночной прохладе, вокруг не раздавалось ни звука. Человеческие голоса не доходили в этот райский уголок.
 Андре, наслаждавшийся за ужином креольскими деликатесами, выпил, по настоянию Оркис, бокал тепловатого напитка, который, как он позднее узнал от хозяйки, назывался «настойкой дьявола».
 Это было совершенно особенное вино со странным горьковатым привкусом и терпким запахом, не похожее ни на один из известных Андре напитков.
 Осушив бокал, Андре почувствовал жар во всем теле, ощутил, как у него вибрирует желанием каждый нерв. Пульс первобытной страсти достиг в нем такой мощи, что он начисто забыл о чем-либо, кроме Оркис. И хотя где-то в глубине сознания Андре помнил, что влечение к этой опасной женщине было противоестественным, он не мог ему противиться.
 Несколько часов спустя, когда любовники лежали совершенно опустошенные на огромной кровати в покоях Оркис, Андре, заставив себя припомнить цель своего визита, сказал:
 — Как бы мне хотелось надеть на твою шею изумрудное ожерелье, хоть оно и померкнет перед зеленью твоих глаз! А твои уши я украсил бы серьгами из самых ярких рубинов, не беда, что они не сравнятся красотой с твоими губами. Но я беден, у меня совсем нет денег.
 — Деньги меркнут по сравнению с истинным мужеством, — полусонно пробормотала Оркис.
 — Как ты думаешь, сокровища де Вилларе могли остаться в имении? — осторожно спросил Андре, решивший во что бы то ни стало добиться сколько-нибудь определенного ответа.
 — То есть ты спрашиваешь, успел ли император выдоить все из этой плантации, как он выдоил из других?
 Она рассмеялась, и ее смех показался Андре зловещим.
 — Он хитер, мой Жан-Жак, — продолжала Оркис. — Он разыскивает любые тайники, все местечки, где белые люди прятали свои ценности в надежде, что наступит время и они вернутся. Но, как всегда говорит император, им и так достанется много золота — на том свете. А на этом деньги им не понадобятся.
 — Мне бы они очень пригодились именно на этом свете, — шутливо возразил Андре.
 — Ты владеешь другим сокровищем, которое очень пригодилось бы мне в эту минуту, — заметила Оркис.
 Она обернулась к Андре и вновь разожгла в нем огонь, который, как ему казалось минуту назад, уже иссяк.
 Позднее он вернулся к начатой теме:
 — Помоги найти то, что по справедливости, если не по закону, принадлежит мне. Почему бы моему папаше хоть после смерти не расплатиться за свои удовольствия, раз при жизни он не пожелал признать во мне сына? Оркис брезгливо сморщилась:
 — Все белые — одинаковы, они жадные и подлые, как шакалы, — заметила она. — Разве мы не правы, что очищаем остров от этой плесени? Мы истребили почти всех. А тех, кто еще остался, ждет судьба, которая будет пострашнее старушки с косой.
 В словах Оркис звучала жестокость, которой ее наверняка заразил Дессалин. Возможно, она не задумывалась над смыслом своих слов, но Андре было неприятно слышать отвратительные угрозы из уст красивой женщины и видеть в ее глазах блеск восторга, порожденного воспоминаниями о свершившихся казнях. По-видимому, император подобрал себе подружку по интересам.
 Андре напомнил себе, что от него, вероятно, ожидается сочувствие воинственным речам. Он должен ненавидеть белых не меньше, чем негры, одержавшие верх над своими бывшими хозяевами.
 — Умоляю, помоги мне отомстить злодею, для которого моя мать значила не больше, чем сорняк на его плантации: сорвал — бросил. И вот родился я — ни черный, ни белый, всем чужой в этом враждебном мире.
 — Во всяком случае, отец наградил тебя прекрасным орудием, которым ты можешь пользоваться себе в удовольствие, — лицо Оркис осветила лукавая улыбка.
 Пробежав пальцами по телу Андре, она добавила:
 — У меня прекрасная память, и император доверяет мне, но я не припомню, чтобы в казну заносили добычу с плантации де Вилларе. Если там что-нибудь и нашли, трофеи не представляли особой ценности.
 Как раз это Андре и хотел узнать, но у него хватило выдержки не выдать своей радости. Он лишь заметил:
 — Что ж, пусть мой отец жарится в аду за то, что оставил мне в наследство только мою голову.
 — А еще он дал тебе… твое тело, — начала ласкать его Оркис.
 Продолжать разговор стало невозможно.
 В час, когда утренняя заря легкими пальцами прогоняла с неба последние звезды, Андре осторожно, чтобы не разбудить Оркис, поднялся с роскошного ложа. Глядя на нее сверху вниз, он почувствовал прилив неизъяснимого отвращения.
 Оркис, раскинувшаяся на кровати в грациозной позе, была великолепна.
 Однако Андре содрогнулся, вспоминая, как она снова и снова доводила его до исступления, напоив напитком, от которого он превратился в такого же зверя, каким была она сама.
 С трудом застегнув одежду негнущимися пальцами, он вышел в прохладные сумерки парка, окружавшего резиденцию Леклерка.
 Ноги отказывались слушаться Андре. Он в жизни не испытывал ничего подобного происходившему в эту ночь, проведенную с женщиной, от которой даже во сне исходил мощный магнетизм страсти.
 Проходя по саду, Андре подставлял лицо свежему ветерку, сожалея, что воздух недостаточно прохладен, чтобы вернуть ему бодрость.
 Вдруг он ощутил острую тоску по слякотной английской зиме, с ее пронизывающими северными ветрами и непродолжительными, но свирепыми морозами.
 За воротами резиденции стоял наемный экипаж. Кучер, уставший не меньше своей лошади, дремавшей стоя, спал, свернувшись калачиком на козлах.
 Андре разбудил его. Кучер, расплывшись в улыбке, спросил по-креольски:
 — Куда вас отвезти, мсье?
 — Ты что, поджидаешь здесь клиентов каждую ночь? — осведомился Андре.
 Негр осклабился еще шире.
 — И всегда дожидаюсь какого-нибудь красивого джентльмена, который едва держится на ногах.
 Андре сел в экипаж, и они стали медленно спускаться с горы, у подножия которой раскинулся город.
 Жак Дежан ждал его дома вместе с капитаном.
 В полном изнеможении Андре поплелся по деревянной лестнице в свою спальню на втором этаже особняка. Поднимаясь по лестнице, он из последних сил старался не упасть замертво: ему казалось, что до постели он не доберется.
 Войдя в комнату и едва заставив себя снять башмаки, Андре рухнул на постель.
 Он заснул раньше, чем его голова коснулась подушки.
 Кирк разбудил друга только в полдень.
 — Доброе утро! Ну как, Ромео, пришел в себя? — с напускным сочувствием спросил он. — Что-то ты сегодня не так рвешься в бой, как вчера вечером.
 Андре в ответ лишь промычал нечто нечленораздельное.
 — А я-то тебе еще завидовал, когда ты отправился на встречу с прекрасной Оркис, — продолжал Кирк. — Но теперь выходит, что мне крупно повезло. Мы с Жаком тихо-мирно провели вечер, как и подобает двум солидным старым холостякам.
 Андре не без усилия сел на кровати.
 — Ради бога, попроси принеси мне кофе, побольше и покрепче, и, ради всего святого, перестань острить в такую рань.
 Кирк рассмеялся и вместо того, чтобы бежать за напитком, который, как сейчас казалось Андре, один мог вернуть его к жизни, удобно устроился в плетеном кресле, пододвинув его поближе к балкону, хотя в этот час дня воздух был полон зноя.
 — Раз уж ты пребываешь в таком минорном настроении, обещаю, что не стану докучать тебе расспросами. Впрочем, это ни к чему, стоит взглянуть на твои ввалившиеся глаза, и все станет ясно.
 Андре простонал:
 — Когда же мне дадут кофе? Я не скажу ни слова, пока мне его не принесут!
 И он действительно молчал в ожидании, пока капитан соблаговолил сделать распоряжения и слуга наконец подал большую кружку раскаленного ароматного кофе с поджаристыми, на французский манер, круассанами, очевидно, только что вынутыми из духовки.
 Расправившись с кофе и обретя дар речи, Андре потребовал ванну.
 — О ванне уже хлопочут слуги, — заверил его Кирк. — Правда, ванны здесь немного отличаются от американских. Учти, я тебя предупредил, так что потом не удивляйся!
 — Ты опоздал. С местными ваннами я уже имел случай познакомиться вчера, когда собирался в гости к Оркис. Мне все равно, лишь бы отмыться от всей грязи. Я забочусь о чистоте не только телесной, но и душевной.
 — Это похмелье, если так позволительно назвать твое состояние, скорее пройдет, если ты немножко подвигаешься. Кстати, Жак успел об этом позаботиться.
 Очевидно, Андре не совсем пришел в себя, так как до него не доходили намеки друга. Он умоляюще посмотрел на капитана.
 — Прошу тебя, выражайся яснее!
 — Поясняю: сегодня ты отправляешься в путешествие. Жак уже обо всем распорядился. По-моему, он действует правильно. Тебе не следует здесь слишком задерживаться. Правда, ты действительно вошел в образ мулата, но вдруг кто-нибудь догадается, что своим смешанным происхождением ты обязан краске?
 — Я и сам этого боюсь, — признался Андре. — Вчера на приеме у Оркис сидели мулаты. К счастью, я держался от них на приличном расстоянии, и они не могли меня рассмотреть.
 — Внешне ты — ни дать ни взять мулат, — продолжал Кирк. — Но вспомни, о чем предупреждал тебя Жак. Ты должен проникнуться мыслями, духом мулата. А это, сам понимаешь, куда сложнее, чем загримироваться.
 — Я буду стараться! — серьезно сказал Андре. — Я слишком много поставил на карту, глупо было бы провалиться из-за нелепой неосторожности. Ведь если мне придется встретиться с Дессалином, малейшая оплошность станет для меня роковой.
 — А ты что, выяснил, что деньги, зарытые твоим дядей, остались на плантации? — спросил Кирк.
 — Нельзя сказать, что я знаю это наверняка, но у меня есть основания на это надеяться, — ответил Андре. — Очевидно, эта дамочка не спускает глаз с сокровищ Дессалина. Еще бы, она сама не прочь поживиться поступлениями в «государственную казну»!
 — Жак утверждает, что она припрятала невероятно много денег и драгоценностей лично для себя, — кивнул Кирк. — А что еще тебе удалось из нее вытянуть?
 — У меня почти не было времени на разговоры, — сухо сказал Андре. — Наша беседа ограничилась рассказом об Америке, которым я развлекал ее во время обеда. Впрочем, Америка ее не слишком интересовала.
 В комнату вошел слуга и сообщил, что ванна готова.
 Одевшись и ощутив наконец желанный прилив бодрости, Андре вышел из ванной и сбежал по лестнице вниз. В холле он столкнулся с Жаком, который как раз входил в дом.
 — Я все устроил! — объявил он. — Вы уезжаете из Порт-о-Пренса сегодня. Разумеется, экспедиция состоится, если после разговора с Оркис она не кажется вам бессмысленной.
 — По словам Оркис, Дессалин не упоминал плантацию де Вилларе и ничего не рассказывал об обнаруженных там сокровищах, — ответил Андре. — Она уверена, что там ничего не нашли, иначе это было бы ей известно.
 — Я же говорил, что у Оркис все на счету, — заметил Жак. — Если ваш дядя был состоятельный человек, а у тетушки накопилось порядком драгоценностей, она бы запомнила находку.
 — Значит, я должен поспешить и постараться разыскать фамильный клад! — воскликнул Андре, который, должно быть, успел забыть о недавно мучившем его недомогании.
 — Правильно, — кивнул Жак. — Но если вы не хотите, чтобы вас завернули при выезде из города, вам необходимо сделать нечто очень важное.
 — Что именно? Это займет много времени? — с нетерпением спросил Андре, который, казалось, был готов отправиться в путь в ту же минуту.
 — Вы должны написать Оркис письмо. Не жалейте комплиментов, рассыпайтесь в самых изысканных благодарностях, помните, что она умная и образованная женщина. Приложите к посланию букет попышнее, — ответил Жак.
 Андре смутился.
 — Ну конечно! Как это не пришло мне в голову?
 — Вы просто не знаете некоторых деталей. Дело в том, что Полина Леклерк, которую теперь изображает Оркис, обожала цветы. Каждый день она получала в подарок столько букетов, что слуги сбивались с ног, пристраивая их по вазам и расставляя по дому. Здесь, на острове, полно цветов, и местным жителям не приходит в голову рвать их и нести в комнаты. Это чисто европейский обычай. Но Оркис не желает отставать от своего кумира. Пока пишете письмо, можете забыть, что стали мулатом. Письмо хорошо расцветить такими комплиментами, на которые способны только французы. Но это послание следует отправить без подписи.
 — Почему? — удивился Андре.
 — Оркис непременно похвастается вашим письмом императору, — пояснил Жак. — Она изводит Дессалина рассказами о своих победах, подогревая в нем ревность. Если Дессалин поймет, что автор письма обладает незаурядными качествами, а главное, превосходит его в роли любовника, он тут же сотрет вас с лица земли.
 — Да, жизнь на Гаити полна неожиданных опасностей, — печально сказал Андре. Он был явно озадачен.
 — Брось свою безумную затею, возвращайся на корабль, и мы благополучно вернемся в Бостон, — вновь взялся за свое Кирк.
 — Ни в коем случае, — упрямо ответил Андре. — Однако я хотел бы приготовить себе путь к отступлению. Мне нужно нанять небольшое судно и спрятать его в укромном месте. В случае опасности я сразу уехал бы с проклятого острова.
 — Это ни к чему, — начал Жак, не дав капитану вставить слова. — Нанимать корабль в Порт-о-Пренсе сейчас — чистое безумие. Вы обязательно привлечете к себе чье-то внимание, и ваше предприятие будет сорвано. Вам и потом не следует возвращаться в Порт-о-Пренс, особенно если удастся найти фамильное состояние. Новости распространяются здесь очень быстро, и на ваш след выйдет не только Дессалин, но и Кристоф. Ни один из них не допустит, чтобы кто-то вывозил с острова то, что они привыкли считать своим.
 Андре понимал, что Жак прав, и молча ждал, какой другой путь предложит ему этот человек, который, как ему теперь казалось, знал здесь все и вся.
 — Если вам удастся найти что-нибудь стоящее, — продолжал Жак, — лучше отправиться в Кап. Плантация расположена почти посередине между Порт-о-Пренсом и Капом, Порт-о-Пренс, он чуть подальше. До Капа вам будет легче добраться, а главное, там значительно безопаснее.
 — По-вашему, мне удастся там сесть на американский корабль? — уточнил Андре. — Вы же сами рассказывали, что город был сожжен.
 — Порт — восстановлен. Туда чуть не каждый день приходят американские корабли с грузом оружия и военной амуниции. Кроме того, там можно встретить и английское судно. При желании вы сядете на любое из них пассажиром.
 — В Капе бывают английские суда? — удивился Андре.
 — Британский флот патрулирует морское пространство от Ямайки до Наветренного пролива и воды вблизи побережья Атлантики. Императора это устраивает, он уверен, что ему не грозит нападение французских кораблей.
 — Ну конечно! — воскликнул Андре. — Теперь я понимаю, почему Дессалин так смело двинулся в наступление на испанскую часть острова.
 — Он послал туда войско в несколько тысяч человек, и белых, и негров, — пояснил Жак. — Кристофу удалось продвинуться от Капа на север. Так что пока ваш путь будет свободен. Вы сможете беспрепятственно добраться до плантации, а от плантации де Вилларе — до Капа.
 — Просто не знаю, как мне вас благодарить. — В голосе Андре звучала искренняя признательность.
 Не обратив внимания на эту фразу, Жак деловито продолжал:
 — Вас ожидает лошадь. Еще я нанял для вас слугу. Он же будет вам проводником.
 Андре удивился. Он вовсе не рассчитывал, что его будет кто-то сопровождать.
 — Без человека, который хорошо знает эту страну, вам не обойтись, — пояснил Жак. — Кроме того, вам потребуется переводчик. Вам же придется покупать еду у людей, которые говорят только на местном диалекте.
 — Я доставляю вам столько беспокойства! — тихо сказал Андре.
 Жак снова пропустил мимо ушей слова благодарности.
 — Я выбрал вам в проводники особенного человека. Вы можете положиться на него, как на меня. Его зовут Томас. В прошлом он натерпелся от жестокости своего хозяина-француза. Однако Томас, подобно мне — противник насилия. Хотя Томас и чернокожий, он ненавидит тирана, который теперь правит островом.
 После ленча Андре ушел к себе в комнату и написал Оркис письмо, составив его так, что любое предложение в нем звучало двояко: его можно было истолковать и как благодарность удачливого любовника, и как признание поклонника, томящегося неудовлетворенной страстью.
 Андре понимал, что, попадись он Дессалину, безграмотный император, узнав в нем автора письма, не станет разбираться в столь тонких нюансах. Но он дал себе слово действовать со всей возможной предусмотрительностью и решил не нарушать его даже там, где осторожность была излишней.
 В целом письмо получилось витиеватым, цветистым и, по расчетам Андре, как раз таким, какое могло порадовать тщеславную куртизанку, одарившую его своими милостями.
 Послание было представлено на суд Жака.
 — Замечательно! — похвалил он. — Просто не верится, что половина крови в вас — английская.
 — Вы полагаете, что англичане всегда сдержанны, — улыбнулся Андре. — Это общее заблуждение. Достаточно оказаться в Англии, чтобы увидеть, какими они могут быть пылкими.
 Говоря это, Андре вспоминал женщин, с которыми его сводила судьба. Может быть, по сравнению с Оркис им недоставало страсти в постели, но что касается слов, то они одаряли его весьма горячими выражениями своей привязанности.
 — Как только вы покинете город, я пошлю в резиденцию Леклерка слугу с этим письмом и букетом самых пышных орхидей, — пообещал Жак.
 — Как по-вашему, Оркис не вздумает снова увидеться со мной? — с явным беспокойством спросил Андре.
 — Не в ее привычках уделять мужчине больше одной ночи, — ответил Жак. — Впрочем, кто ее знает, она существо непредсказуемое.
 — Тебе лучше поскорее уносить отсюда ноги, — не удержался от замечания Кирк.
 — Я стараюсь предусмотреть всякую случайность, — добавил Жак. — Зная Оркис много лет, я предпочитаю всегда держаться начеку. С ней нужно быть готовым ко всему.
 Когда слуги стали выносить вещи Андре, он обратился к своему новому знакомому:
 — Пожалуйста, разрешите мне как-то отблагодарить вас! Я знаю, вы не примете денег за свои услуги. Во всяком случае, я должен отдать долг: ведь вы потратились на лошадь, слугу, цветы.
 Жак улыбнулся.
 — Этим я лишь отчасти покрыл свой долг перед Кирком. Я обязан ему жизнью. Как же мне оценить нечто столь дорогое для меня в деньгах?
 Мужчины рассмеялись.
 Андре попытался настоять на своем, но Жак только молча отмахнулся. Стало ясно, что дальнейшие уговоры могли лишь обидеть его.
 Андре вспомнил, что Жак говорил ему об особенностях в образе мыслей мулатов. Из-за двойственности своего положения они страдали неуверенностью в себе. А сознание своей незаменимости для белого человека внушало им самоуважение.
 «Удивительно, что умный, проницательный Жак не чужд той же слабости, — подумал Андре. — Впрочем, — размышлял он, — без Жака я бы действительно пропал. Трудно сказать, дожил бы я до этой минуты без его опеки».
 Получалось, что Жак все-таки знал, чего он стоит. И теперь он, очевидно, не слишком опасался провала Андре.
 Напротив, он надеялся, что авантюра молодого француза удастся благодаря его, Жака, предусмотрительности.
 Выждав, пока слуга уйдет из комнаты, Жак тихо сказал:
 — В ваш багаж я положил мешочек с порошком. Это краска, с помощью которой вы преобразились в мулата.
 — А когда она снова мне понадобится? — с тревогой спросил Андре.
 — Ну недели две-три краска точно продержится, — обнадежил его Жак. — Я нанес ее толстым слоем, так что вы получились смуглее меня и многих других мулатов. Но не забывайте, каждое утро вы должны подкрашивать ногти и кожу вокруг них.
 Андре вспомнил, как во время первой процедуры Жак особенно тщательно обрабатывал его пальцы.
 — Вы встретите много светлых мулатов, — пояснил Жак, — некоторых из них было бы невозможно отличить по цвету кожи от белого человека, если бы не одна особенность: эти темные ногти. Помните, ногти быстро отрастают и белое полукружие в основании сразу же выдаст ваш обман знающему человеку.
 — Я не забуду, — кивнул Андре. — Еще раз благодарю вас за все.
 Пожав руку капитану, он спросил:
 — А можно мне, если я доберусь до Америки, сразу же приехать в Бостон?
 — Ты же знаешь, что всегда будешь желанным гостем, — ответил Кирк. — И вся моя родня будет рада тебя принять. Не пойму, чем ты так их очаровал.
 Андре снова повернулся к Жаку.
 — Кирк рассказал мне, что услышал о смерти моего дяди и трех его сыновей от вас. Вы случайно не знаете, где их похоронили?
 — Мне лишь сообщили, что ваши родственники погибли все до одного. Злодеи не пощадили даже маленькую девочку, которую удочерил граф, дав ей свою фамилию, и перебили гостей, вернее, беженцев, скрывавшихся в их доме. Мне удалось выяснить только это. Помолчав, Жак добавил:
 — Хоронить своих жертв — не в привычках этих злодеев. Трупы обычно оставляют разлагаться на жаре где-нибудь на поле. Или их выбрасывают в болото, если оно имеется поблизости.
 Поколебавшись, Жак осторожно добавил:
 — Полагаю, что перед смертью несчастных могли пытать. На Гаити сейчас иначе не убивают. Истязания настолько вошли в обиход, что это уже никого не шокирует.
 Андре стиснул зубы. Он понимал, что Жак старается уберечь его от возможного потрясения.
 Обнявшись на прощание с Кирком, молодой человек направился вслед за Жаком.
 На заднем дворе, откуда можно было выехать, не привлекая внимания случайных прохожих, стояли две оседланные лошади.
 Их держал под уздцы высокий широкоплечий негр. Это и был Томас.
 Когда Жак их знакомил, Андре постарался рассмотреть человека, на которого ему предстояло полагаться в опасном предприятии. Кожа у Томаса была очень темная, черты лица — типичные для представителей его расы, волосы с мелкими кудряшками напоминали пышный мох. Примечательными в лице были только глаза — слегка прищуренные, печальные и мудрые.
 Стоило Томасу улыбнуться, и Андре понял, что перед ним, несомненно, добрый и честный человек.
 Он протянул руку для приветствия:
 — Я рад познакомиться с тобой, Томас. Спасибо, что ты согласился сопровождать меня в пути.
 Андре заметил, что негр несколько мгновений колебался, и понял причину его нерешительности: белые люди не здороваются за руку с неграми.
 «Следовательно, — подумал Андре, — Томас предупрежден, что я только изображаю мулата».
 В этот момент Томас ответил на его рукопожатие — ладонь Андре, довольно крупная, совсем утонула в ручище негра.
 — Томас будет охранять твою жизнь. Верь ему, не держи от него секретов, — сказал негр.
 Заметив, что к седлам лошадей прикреплены большие тюки, Андре догадался: в них его одежда.
 Постаравшись вложить в прощальное рукопожатие с Жаком всю благодарность к нему, Андре легко вскочил в седло — Томас уже был на коне, — и они пустились в путь.
 Андре заметил, что Томас выбирает окраинные улицы, стараясь не привлекать ненужного внимания.
 Вскоре они выехали из Порт-о-Пренса — город, разумеется, был небольшой. Путешественники продолжали придерживаться проселочных дорог. Точнее, это были просто колеи, оставленные повозками, изредка проезжающими по этим пустынным местам.
 Андре рассмотрел карту острова еще в доме Жака и составил некоторое представление о пути, который им предстоял. Он пролегал вдоль канала Св. Марка, и далее — по Черным горам, в долину, где обосновался покойный Филипп де Вилларе, впервые приехав на Гаити.
 Андре в какой-то мере радовало, что в Капе правит Анри Кристоф, о котором отзывались лучше, нежели о Дессалине.
 Правда, на совести этого правителя тоже было немало жизней, но он избегал лишнего кровопролития и не обнаруживал патологической жестокости. Судя по тому, что, едва завидев приближающиеся французские корабли, он приказал поджечь в Капе собственный, только что отстроенный дворец, это был человек решительный.
 Приходилось слышать, что Кристоф, ярый противник французского правления на Гаити, всегда выступал за дружбу с такими могущественными странами, как Англия и Америка, у которых можно было попросить помощи.
 — Возможно, — рассуждал Андре, — Кристоф даже пощадил бы англичанина, за которого я вполне могу сойти, если мне придется с ним столкнуться.
 Впрочем, все это были лишь праздные размышления, которыми он занимал себя в пути. К счастью, Кристофа в Капе не было: вместе со своим императором он воевал с испанцами. Оставалось лишь уповать на бога, чтобы поиски не затягивались, а военные действия длились подольше.
 Отъехав подальше от Порт-о-Пренса, Андре попытался завязать разговор с Томасом.
 — Томас, мсье Жак сказал тебе, что я ищу?
 — Да, мсье, это непростое дело, — кратко ответил негр.
 — А он говорил тебе, по каким признакам я надеюсь определить место, где спрятан клад?
 — Да, мсье.
 Андре вынул из кармана письмо дяди и на ходу прочитал Томасу заветную фразу.
 — Я уверен, что сокровища закопаны там, куда падает тень от какой-то церкви, — сообщил Андре.
 Томас, по-видимому, по натуре человек молчаливый, ничего не ответил. Лишь когда они проехали с четверть мили, он неожиданно сказал;
 — Значит, надо найти церковь.
 — Должна же она там быть! — подхватил Андре.
 Первую ночь они ночевали в пустовавшем маленьком домике с соломенной крышей, стоявшем на краю небольшой деревеньки.
 — Люди — хорошие, вопросов не задают, — пояснил Томас, Деревня представляла собой несколько деревянных хижин, крытых коричневой сухой травой и ветками.
 Спешившись и привязав лошадь к деревянной изгороди, Томас направился к старому негру, который сидел на камне, прислонившись спиной к стене своей хижины, и покуривал глиняную трубку.
 Как показалось Андре, пребывавшему в постоянном напряжении, разговор между ними затягивался, впрочем, оба собеседника были настроены явно миролюбиво.
 Вернувшись, Томас с удовлетворением сообщил хозяину:
 — Приют — надежный. Дом — пустой, хоть и новый.
 Хижина стояла немного в стороне от деревни. Очевидно, ее недавно построили. Глина, которой были обмазаны стены, еще не успела как следует высохнуть.
 Внутри было чисто. А когда Томас постелил на земляной пол циновку, Андре показалось, что лучшего места для ночлега и быть не может.
 Они поужинали. Запаса продовольствия, которое они захватили из Порт-о-Пренса, должно было хватить на несколько дней.
 Одно из последних наставлений, которые Жак дал Андре перед его отъездом, касалось пищи:
 — Когда все съедите, Томас не даст вам пропасть с голоду. Может быть, что-то не придется вам по вкусу, но вы наверняка не отравитесь. Это я вам твердо обещаю.
 Пока Томасу не было нужды разыскивать продовольствие. На ужин у путников был жареный цыпленок, куриные яйца, сваренные вкрутую, и восхитительная жареная рыба под острым креольским соусом.
 Андре съел все, что Томас положил ему в миску. Получилось многовато, но в последующие дни на такую роскошь рассчитывать не приходилось; в жарком климате подобные продукты, естественно, не хранились.
 Потом Андре, который еще не совсем пришел в себя после прошлой ночи, мгновенно заснул.
 Ему показалось, что Томас разбудил его буквально в ту же минуту. Однако уже брезжил рассвет. А выезжать надо было пораньше, пока солнце не успело раскалить воздух.
 Они наскоро перекусили кофе с круассанами. Проходя мимо апельсинового дерева, Андре сорвал спелый сочный плод, после чего почувствовал себя вполне сытым.
 Когда они снова двинулись в путь, Андре заметил по обеим сторонам дороги банановые пальмы. Он понял, что муки голода ему никак не грозят, хотя на время придется довольствоваться непривычной для европейца пищей.
 Дорога пошла в гору, откуда вскоре открылся прекрасный вид. Вдалеке сияло лазурью море.
 Поднявшись чуть выше, они оказались в лесу и поехали медленнее. Солнце теперь заслоняли ветви деревьев, известных Андре только по картинкам из ботанического атласа, который он как-то пролистал, обдумывая предстоящее путешествие на Гаити.
 Андре узнал хлопковое, черное и железное дерево. Но лес был так не похож на европейский, что, будь Андре суеверен, воображение наполнило бы его какими-нибудь мистическими персонажами.
 К счастью, молодой француз был чужд подобных фантазий и лишь внимательно присматривался к экзотическим растениям, что помогало ему справиться с волнением, нараставшим по мере приближения к плантации Вилларе.
 Между ветвями деревьев порхали небольшие попугаи, поражая яркостью своей ало-изумрудно-желтой окраски.
 Андре заметил несколько великолепных орхидей, которые, напомнив ему об Оркис, вызвали у него неприятное ощущение. Словно они тянулись к нему, отчего в теле невольно возникала чувственная дрожь.
 Андре заставил себя переключиться на другое, отогнать от себя наваждение.
 Он лишь подумал, что Оркис больше похожа на лиану, которая, оплетая мужчину, постепенно душит его, делая безвольным рабом своих желаний.
 Следующий ночлег оказался не таким приятным.
 Все хижины, мимо которых они проезжали, чем-то не устраивали Томаса, и у Андре сложилось мнение, что негр не просто не любит, а скорее боится леса.
 Иногда их путь пересекала почти невидимая тропа. Перекрестки были отмечены столбами.
 Томас рассказал Андре, что перекрестки считаются у здешнего народа святилищами. В одном месте Андре заметил на пересечении с тропой маленький алтарь какому-то местному божеству.
 — Это что, связано с вуду? — осторожно спросил Андре.
 — Да, мсье, — Томас был как всегда немногословен. Но Андре и так понял, что его слуга поклоняется местным идолам, и не стал навязывать ему дальнейших расспросов.
 Вдруг Томас остановился. На очередном столбе болталось что-то темное.
 — Черный козел! — в ужасе воскликнул Томас, указывая наверх.
 — Что это значит? — с любопытством спросил Андре.
 — Вуду, мсье, — выдохнул негр. — Алтарь Педро.
 — А кто такой Педро?
 — Педро — плохой. Кубинский бог. Черная магия, — скороговоркой прошептал Томас.
 Оттого, с каким ужасом он это говорил, Андре чуть не расхохотался. Но он знал, насколько серьезно местное население верит в своих богов, и сдержался. Все же он позволил себе спросить:
 — Томас, а хорошие боги бывают? Кто они? Кого почитаешь ты?
 Томас молчал так долго, что Андре не надеялся получить ответ, но наконец его спутник заговорил:
 — Дамбалла, мсье. Великому богу Дамбалла Вейду. Вам поможет.
 — Я надеюсь, — вздохнул Андре.
 — А мсье разве не ненавидит вуду? — как бы невзначай спросил Томас, пытливо присматриваясь к хозяину.
 — За что мне их ненавидеть? — искренне удивился Анд-ре. — Я о них ничего не знаю, но зато мне известно, что каждый человек имеет право поклоняться и верить в своего бога.
 Ему показалось, что он заметил во взгляде Томаса облегчение. Андре добавил:
 — Я родился в семье католиков и был крещен в католическую веру. Но среди моих друзей много протестантов. А есть даже мусульмане и буддисты. По-моему, из-за своей религии они не хуже и не лучше меня. А если кто-то из них поступает плохо, религия здесь скорее всего ни при чем.
 Томас снова взглянул на козла. Подъехав поближе к Андре, он доверительно прошептал:
 — Дамбалла поможет вам, мсье. Поможет найти клад.
 — Если бы он сказал мне, где зарыт клад, я бы проникся к нему глубочайшим почтением и постарался бы сделать жертвоприношение, чтобы выразить свою благодарность, — серьезно ответил Андре.
 Томас кивнул головой.
 — Я устрою, — несколько загадочно пообещал Томас, и они продолжали путь, не касаясь больше этой темы.
 В конце концов удалось найти для ночлега полянку, где они устроились под открытым небом в окружении деревьев, ветви которых смыкались в такой вышине, что напоминали купол собора.
 Томас явно нервничал, он то и дело ворочался и вздыхал. Андре, несмотря на изнеможение после многочасового пути, тоже не мог как следует заснуть.
 Они поднялись еще затемно и сразу же сели на лошадей.
 Для кофе у них не было воды, а перекусить фруктами и сухарями можно было и на ходу.
 Дорога пошла вниз, лес кончился, ниже, на склоне горы раскинулась деревня, при виде которой Андре очень обрадовался, так как рассчитывал, что там можно будет достать кипятка.
 Следующую ночь они провели весьма тревожно, так как жители мулатской деревеньки, где ночевали путники, не удовлетворились рассказом Томаса про Андре и провожали его на ночлег подозрительными взглядами.
 — Иногда от мулатов одна беда, — пояснил Томас. — Они умные. Командуют, хотят, чтобы черные их слушались, Осмелишься возразить — они проявляют необыкновенную жестокость.
 Андре подумал, что Гаити — это страна, где многие нормальные человеческие понятия вывернуты наизнанку. Оставалось только пожалеть ее «разношерстный» народ, который не мог разобраться, на кого обратить свою ненависть, а на кого — любовь.
 Лишь на четвертый день пути, совсем неожиданно, во всяком случае для Андре, которому казалось, что он провел в седле по меньшей мере год, впереди показалась равнина.
 Томас сообщил, что они скоро достигнут нужного места.
 Если лес был просто красив, то от великолепия долины у Андре захватило дух.
 Плантация сахарного тростника, прежде бескрайняя, напоминала теперь лоскутное одеяло: среди зарослей перезревшего тростника там и сям попадались заплаты мелких участков с какими-то неизвестными Андре растениями, которые после гибели землевладельца насадили здесь местные крестьяне.
 Андре мог без труда вообразить, как великолепны были эти поля при прежних хозяевах, в те годы, когда дядя Филипп с воодушевлением писал родне о стремительном приумножении своего состояния благодаря сказочным возможностям и райской природе далекого острова.
 Путники миновали ряд полуразвалившихся мельниц, где раньше кипела работа: быки, двигаясь по кругу, приводили в движение гигантские жернова, носильщики сновали взад и вперед с мешками, женщины и ребятишки подносили работникам еду.
 Долина, окруженная горами, прорезанная извилистым руслом реки, отличалась плодородием, что было понятно даже не искушенному в земледелии французу.
 Обилие растительности, экзотические растения, источавшие пьянящий аромат, — все это заставило Андре на время забыть об опасности и отдаться созерцанию уголка, достойного стать частью Эдемского сада.
 Они ни на секунду не остановились. Андре понимал, что Томас ведет его к дому Филиппа де Вилларе.
 Наконец, проехав между покосившимися столбами, на которых прежде держались массивные ворота, они выбрались на дорожку, ведущую к дому. То, что раньше было садом, превратилось в непроходимые заросли, поражавшие разнообразием цветов на деревьях и лианах, заплетавших промежутки между стволами.
 Сохраняя следы прежнего величия, особняк безнадежно обветшал, оброс плющом, который продолжал разрушение, начатое людьми и продолжаемое временем, но радовал глаз буйством красок, от кармина до пурпура и нежно-розовых оттенков.
 Белые цветки жасмина казались золотистыми от солнца. Ближе к дому, где еще угадывались клумбы, росло множество белоснежных калл с сочными упругими лепестками.
 К дому вела аллея из апельсиновых деревьев, также в цвету. Флердоранж, столь высоко ценимый европейскими невестами, присутствовал здесь в изобилии.
 Продравшись через заросли кустарника, Андре с Томасом подъехали поближе к дому.
 Он отличался гармоничностью форм, которой, как успел заметить Андре, проезжая по Порт-о-Пренсу, так недоставало, по понятиям европейца, большинству местных особняков. Не случайно особняк являлся предметом гордости Филиппа де Вилларе.
 Дом был двухэтажный, с лестницей в форме подковы, которая вела на опоясывавшую его открытую террасу. В большом балконе, на который выходили четыре окна второго этажа, местами был выломан пол, перила покосились.
 Желтая черепица обсыпалась с крыши, теперь ее обломки валялись на земле и успели обрасти травой. Стены дома, колонны, крыша были искалечены безобразными пробоинами, которых не могло оставить время. Это было дело рук вандалов.
 Двери парадного входа еле держались, местами они покрылись плесенью, а кое-где поросли плющом.
 Разительный контраст развалин с цветущими растениями наводил тоску. И хотя природа с радостью заполняла места, освободившиеся для нее благодаря печальным событиям человеческой истории, Андре вспомнил евангельское выражение «мерзость запустения». Пожалуй, ничто не могло произвести на него более тяжелого впечатления.
 Андре с Томасом спешились, и молодой француз вошел в дом, осторожно ступая по ненадежным половицам.
 Его уже не удивило, что дом полностью разграблен, в комнатах не осталось ни одного предмета мебели. Углы густо поросли паутиной, на полу валялись обломки упавшей с потолка штукатурки.
 Часть дома, очевидно, обгорела, стены почернели и обуглились.
 Быстро завершив осмотр, Андре не без удовольствия вернулся в сад.
 — В доме наверняка ничего нет, — сообщил он Томасу.
 Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они подъехали к плантации де Вилларе.
 Мужчины молча пошли по саду.
 — Сюда никто не ходи! — заметил Томас на своем ломаном языке. — Злые духи!
 — Духи? — переспросил Андре. — Какое они имеют к этому отношение?
 Вместо ответа Томас повернулся и указал на крыльцо. На колонне, среди плетей плюща, Андре, присмотревшись, заметил побелевший сук какого-то дерева, а может быть — кусок веревки.
 — Что это? Что ты мне показываешь? — спросил Андре, испытывая необъяснимое волнение.
 — Педро уанга — черная магия — зло, — скороговоркой выпалил Томас.
 — Глупости, — возразил Андре. — Я не верю в такие вещи, они действуют только на тех, кто в них верит. Ты к моему делу не имеешь отношения, значит, тебе злые духи не повредят. А мне они безразличны, следовательно, и для меня опасности нет. Поэтому все в порядке, — с нажимом сказал Андре, стараясь ободрить слугу. — Не забивай себе голову всякой чепухой!
 Заметив, что огорчил Томаса, Андре постарался смягчить свое замечание, возможно, оказавшееся бестактным.
 — Прости, Томас, — с сожалением сказал он. — Возможно, я сам напугался не меньше твоего. В этой стране начинаешь легко верить в магию, хоть в черную, хоть в белую…
 — А вы подойдите поближе, мсье, — перебил его Томас.
 Последовав совету слуги, Андре рассмотрел на колонне веревку толщиной в мужское запястье.
 Веревка длиной около двух футов была выкрашена в светло-зеленый цвет, ее концы связывал клочок цветной шерсти, в которую был вплетен пучок цветных перьев, очевидно петушиных.
 Часть веревки была покрыта белым налетом вроде плесени, Андре снял его пальцем. Один конец был измазан чем-то коричневым. Андре был уверен, что это запекшаяся кровь.
 — Что это, по-твоему? — спросил Андре, почему-то перейдя на шепот.
 — Говорю вам, мсье, это зеленая змея Педро уанга. Сильное колдовство — черная магия!
 — Откуда она здесь взялась? — удивился Андре.
 — Я не понимаю. Я только скажу: кто-то знал, мсье приедет.
 — Кто об этом может знать? — растерянно спросил Андре. — Откуда?
 Томас взглянул на горы, загадочно ответил:
 — Все знают. Разговор барабанов.
 — По-твоему, местным колдунам вуду уже известно, что я направляюсь на плантацию де Вилларе? — уточнил Андре. Томас молча кивнул.
 — В то, что ты говоришь, очень трудно поверить, — заметил Андре.
 Он долго в задумчивости разглядывал веревку и убедился, что висит она здесь недавно.
 С гадливостью прикоснувшись к запекшейся коричневой корке и нажав посильнее, Андре заметил, что она еще не совсем высохла. И это, без сомнения, была кровь!
 Кроме того, колонна, к которой привязали веревку, была очищена от плюща, тогда как вторая скрывалась под ним целиком.
 Очевидно, веревка, изображавшая змею, появилась здесь совсем недавно, возможно, лишь сегодня утром, в крайнем случае, вчера вечером.
 — Я ничего не понимаю, Томас, — признался Андре. — Знаю одно; все это мне очень не нравится.
 — Не волноваться, мсье, — успокоил Томас. — Найти хороший папалои — дело будет хорошо!
 — А что это такое? — не понял Андре.
 — Человек.
 — Его зовут Папалои?
 — Папалои — не имя, — кратко сообщил Томас. — По-вашему, священник, у нас — папалои.
 Андре пришел в замешательство.
 — Ты что, собираешься разыскать колдуна вуду?
 — Конечно! — кивнул Томас.
 — Он снимет порчу, которую несет змея? — догадался Андре. — Нам нужен колдун, занимающийся белой магией?
 — Так, мсье.
 — Мне это кажется самой вопиющей… Вдруг Андре вспомнилась главная заповедь Жака: чтобы стать похожим на мулата, он должен мыслить как мулат.
 — Ну хорошо, потеряем пенни, выиграем фунт! — пробормотал он английскую пословицу, смысл которой был едва ли понятен черному слуге.
 Чтобы не выдавать в себе иностранца, он должен следовать местным обычаям. А на этом острове жители привыкли по всякому поводу обращаться к колдовству. Что ж, придется последовать их примеру.
 — А где же ты найдешь своего папалои? — спросил он Томаса.
 — Найду. — Слуга был, как всегда, немногословен.
 — Хорошо, я согласен, — кивнул Андре. — А пока дай-ка я сниму эту дрянь!
 Содрав со столба веревку, он забросил ее в густые заросли кустарника поблизости от дома.
 — Вот видишь, она, по крайней мере, не взорвалась, — улыбнулся он.
 Однако, посмотрев на Томаса, он заметил, что тот помрачнел.
 — Папалои нет, порча — здесь, — угрюмо сказал Томас. Андре добродушно похлопал слугу по плечу.
 — Тогда побыстрее разыщи своего папалои, — попросил он. — И еще: надо найти в доме место для ночлега. Хотелось бы, чтобы на голову не упала крыша, а под ногами не провалился пол.
 Глядя на руины, он печально добавил:
 — Хотя бы во сне я буду чувствовать себя хозяином плантации де Вилларе, которая принадлежит мне по закону, хотя никто, кроме меня, в это не поверит!
 Томас молчал. Помедлив, он ответил, но так тихо, что Андре едва расслышал его слова:
 — Дамбалла скажет, где сокровища.




 Глава 3


 Осторожно спустившись по ступеням, Андре вышел в сад.
 Обосновавшись в доме, хоть и разрушенном, и оскверненном, Томас как нельзя лучше воспользовался открывшимися в связи с этим возможностями и приготовил поистине королевский ужин.
 Днем, проезжая через деревню, он предложил хозяину купить пару живых кур. Андре запротестовал — он воображал, какой шум поднимут птицы по дороге. Но негр со снисходительной улыбкой заверил его, что они не издадут ни звука.
 И действительно, молниеносным движением Томас перевернул кур вниз головой, нажал каждой куда-то лод крыло, они тут же перестали трепыхаться, а он спокойно привязал их будущий ужин к седлу.
 У Андре создалось впечатление, что куры впали в летаргический сон, но расспрашивать он не решился. Очевидно, на Гаити этот фокус был известен и малым детям, как это ни было глупо, ему не хотелось предстать перед слугой в смешном свете.
 Наголодавшись в предыдущие дни, Андре с нетерпением ожидал ужина, надеясь, что Томас окажется сносным поваром. В том, что негр умеет готовить, он не сомневался. Жак, с его предусмотрительностью, не нанял бы слугу, не способного приготовить что-то съедобное. По-видимому; ой был мастер на все руки.
 Как только Андре сообщил о своем желании остаться на ночь в доме, Томас наломал веток, сделал веник и принялся сметать паутину с потолка, после чего выгреб в одной комнате с пола разбитую штукатурку и смахнул с пола пыль.
 Приведя в относительный порядок помещение, которое, как предполагал Андре, прежде служило маленькой гостиной, Томас перешел на кухню.
 Вскоре оттуда стали доноситься соблазнительные ароматы. В ожидании ужина Андре коротал время на балконе, разглядывая окрестности.
 Внезапно ощутив всю усталость, накопившуюся за несколько дней пути, он оставил подробный осмотр дома на завтра. Сегодня, после бессонной ночи в лесу и тяжелого переезда, ему требовался отдых.
 Сидя на террасе, Андре пытался вообразить, как выглядел этот особняк при дяде, а главное, при тете, которая как истинная француженка вела хозяйство безукоризненно и подобно всем женщинам своей нации отличалась, по словам его матери, изобретательностью по части домашнего убранства.
 Андре почти не знал своих родственников, но образ тети, который сложился у него со слов родителей, был полон в его представлении живого очарования.
 Дядя был богатым человеком, несомненно, держал множество слуг, так что в этом доме, разумеется, были все условия для комфорта, которые можно было создать в этой далекой стране.
 Обеспеченная, спокойная и удобная жизнь в дореволюционном Гаити была, по-видимому, очень приятной.
 Андре спросил себя, хотелось бы ему пожить плантатором на этом райском острове?
 На этот чисто умозрительный вопрос было трудно теперь ответить. Рока он знал одно; несмотря на любовь к Англии, привычку к ее языку, обычаям, частица его души рвалась во Францию.
 До того как их семье пришлось покинуть эту страну, спасаясь от злодеяний революции, он успел ощутить вкус власти и могущества, которыми в полной мере обладал его дед, владевший огромными имениями, где трудились сотни людей.
 Судьба распорядилась, чтобы его дед насладился властью, дядя, Филипп де Вилларе, — богатством, оставив Андре участь безвестного и неимущего изгнанника.
 Правда, у него был титул, но без денег он мало чего стоил.
 Если он не найдет клад, но сумеет выбраться из Гаити живым, молодому аристократу оставалось лишь вернуться в Англию и найти там себе какое-нибудь место, чтобы жить на скромное жалованье с пожилой матерью.
 Ему было известно, что мать больше всего на свете хочет дожить до его свадьбы.
 Если бы не революция, любая французская барышня из хорошей семьи с радостью вышла бы замуж за графа де Вилларе. Но после трагических событий, потрясших его страну, Андре не мог рассчитывать на хорошую партию, так как, кроме титула, не мог предложить невесте абсолютно ничего.
 Что касается брака с богатой невестой, то одна мысль о подобном союзе вызывала в гордом аристократе внутренний протест. Он не мог допустить, что из-за бедности окажется в зависимом положении, станет марионеткой в руках жены, которая сможет управлять им, оплачивая его нужды из своего приданого.
 — Ни за что не женюсь, если брак окажется неравным, — в который раз пообещал себе Андре.
 Он так глубоко задумался о своем будущем, что не сразу услышал приглашение на ужин. Томас принес еду в комнату и, поскольку во всем доме не нашлось ни одного стола, разложил угощение на деревянном ящике. Стулом служил обрубок ствола, а тарелками — крупные глянцевые листья какого-то растения.
 Андре порадовало, что Жак предусмотрительно снабдил его на дорогу ножом и вилкой, так что он имел возможность съесть аппетитную курицу по-креольски с относительным комфортом. К курице были поданы сладкие бобы и мелкие помидорчики, которые Томас разыскал в саду.
 Андре, проголодавшийся за день и не видевший приличной еды уже не одни сутки, с наслаждением съел все.
 В конце ужина был подан чай.
 — А где ты взял воду? — с опаской спросил Андре.
 Оказалось, что в доме имелся внутренний дворик, — Андре до него просто не добрался, а в нем — колодец.
 Вначале Андре боялся пить, зная по книгам, что в войну вода в заброшенных колодцах может быть отравлена или, что еще хуже, — заражена, если в колодцы сваливали трупы.
 Однако чай был настолько ароматный, что Андре не выдержал: отбросив сомнения, он начал пить.
 — Завтра купить еда, миски, чашки, стаканы, щетки, полотенца, — монотонно перечислял Томас. Андре предложил:
 — Я, пожалуй, составлю тебе список.
 Он сразу же подумал, что Томас вряд ли умеет читать.
 — Томас сам знает, что нужно, — с достоинством возразил негр.
 Андре улыбнулся.
 — Хорошо, решай сам, — согласился он. — Возможно, так будет лучше.
 Про себя он подумал, что опытный слуга справится с покупками не хуже его.
 Взяв со стола банан, Андре вышел в сад.
 Солнце зашло, сгущавшиеся сумерки придавали пейзажу мистическую зыбкость. Над головой метались летучие мыши, в вышине загорались первые звезды.
 Влажный воздух, полный томительного жара, напоминал Андре тело женщины. В его памяти всплыл образ Оркис. Он постарался поскорее избавиться от наваждения.
 Вдруг ему показалось, что откуда-то издалека до него доносятся звуки барабанов.
 Он замер, прислушиваясь. Если не считать стрекотания цикад, шелеста листьев и обычных ночных шорохов, было как будто тихо.
 «Возможно, мне это почудилось», — подумал Андре.
 Гаити был полон тайн. Андре постарался припомнить все, что ему доводилось читать о вуду, и то немногое, что рассказывал о местном колдовстве Кирк, когда они плыли на корабле из Америки.
 Андре кое-что знал об истории страны. В прошлом, восемнадцатом, веке сюда привезли свыше миллиона негров, захваченных в рабство в Санта-Доминго.
 Для этих людей, навеки разлученных с родиной, жизнь на острове началась со щелканья бичей и невообразимой, по понятиям Андре и большинства англичан, жестокости.
 Уильям Уилберфорс, выступавший в Британском парламенте за отмену рабства, рассказывал в своих речах кошмарные до не правдоподобия истории.
 Случалось, что белый хозяин, не задумываясь, на спор стрелял по рабу, чтобы похвастаться гостям своей меткостью.
 Если невольник чем-то досаждал хозяину или надсмотрщику, его закапывали по шею в землю и использовали его голову в качестве цели при игре в шары.
 По словам Кирка, на плантации Галлифе провинившихся рабов избивали до крови, после чего управляющий лично посыпал им раны перцем и поливал уксусом.
 На плантации в Ла-Транд-Ривер хозяин приказал прибить раба за уши к стене, сам отрезал у него уши бритвой, распорядился зажарить их и накормить ими несчастного.
 А хозяина плантации в Плен-де-Тоне прозвали «Господин Деревянная Нога»: если ловили его беглого раба, по его приказу ему отрубали одну ногу, а если человек выживал, что было маловероятно, ему делали деревянный протез и заставляли работать дальше.
 Самым популярным орудием пыток служил кнут для быков, одним из наиболее популярных слов на острове было «тель», что означало, хоть и не было записано в словарях, «избить до того, чтобы тело превратилось в кровавое месиво».
 Черных женщин избивали так же безжалостно, как и мужчин. Хозяева относились к своим рабам куда хуже, чем к животным.
 Единственной радостью, последней надеждой, сохранявшейся в жизни черных невольников, была их вера в вуду, привезенная с далекой родины.
 Андре доводилось слышать о королях жрецов и королевах жриц вуду, которых называли папалои и мамалои. Они, по преданиям, будто бы обладали магической силой, позволяющей оживлять мертвых и превращать их в зомби.
 Раньше Андре считал колдовство вуду — шарлатанством. Но в удушающей жаре острова, среди тропических растений, в атмосфере ужаса, издавна пропитавшей всю местную жизнь, можно было уверовать в невозможное.
 Революцию устроили жрецы вуду. Оставаясь сердцем черного населения, они исподволь убеждали рабов восстать и каким-то образом передавали вести, не располагая почтой и оставаясь на месте.
 Папалои и мамалои были прирожденными вожаками. Обычно эти люди происходили из дворовых слуг. Находясь поблизости от хозяев, они лучше знали их обычаи и привычки и набирались знаний, недоступных другим рабам. Один из таких рабов и возглавил повстанцев.
 Это был некий Букмен, негр, родившийся и выросший в Англии. Он поднял первое восстание в Плен-дю-Нор.
 С помощью вуду Букмен добился одновременного выступления в разных уголках острова.
 В июне — июле 1791 года по западным провинциям Гаити впервые прокатилась волна бунтов. Их удалось подавить. Не оценив серьезности нависшей над ними угрозы, плантаторы действовали с особой жестокостью. Повстанцев колесовали, вешали или забивали кнутами до смерти.
 Букмен созвал заговорщиков на тайный совет. Пригласив на него командиров отрядов из северных провинций, он постарался внушить собравшимся мысль о необходимости согласованности действий, Совет проходил в лесных зарослях в страшную грозу. Суеверные люди восприняли ее как знамение, посчитав, что боги вуду одобряют их планы.
 Мамалои закололи кабана и смазали его кровью губы тех, кто принес клятву верности Букмену и его помощникам. Папалои договорились о времени выступления, оно было назначено на раннее утро 22 августа.
 Накануне ночью Букмен собрал своих последователей на плантации при помощи факела, пламя которого разнеслось по всей северной долине, где белые рабовладельцы впервые на себе испытали, как чувствует себя человек, которого избивают, пытают или насилуют.
 Запылали особняки плантаторов, специальные отряды отлавливали тех, кто пытался спастись бегством, и доставляли на растерзание своим соратникам, которые пытали пленников с вполне объяснимой жестокостью.
 На некоторых плантациях, где к рабам относились по-хорошему, сами повстанцы помогали скрыться бывшим хозяевам или хотя бы их детям.
 В других местах белых истребляли всех до одного, так что не оставалось живого свидетеля, который мог бы рассказать об ужасных минутах, предшествовавших их гибели.
 Оделук, управляющий с плантации Галлифе, превзошедший жестокостью самых кровавых мучителей, известных на Гаити, находясь в Капе, каким-то образом узнал о грядущем восстании и поспешил на свою плантацию.
 Взяв с собой несколько городских стражников, он был встречен отрядом рабов, который вместо знамени нес тело полугодовалого белого младенца, поджаренное на костре.
 Оделук был захвачен в плен и жестоко умерщвлен.
 Барабаны для сообщения новостей или призывов к выступлениям были уже не нужны. Бунт разносился по острову со скоростью пожара, охватившего в засуху лес.
 Андре живо представлял себе ход событий.
 Захватив власть, добившись независимости своего народа, объявив себя императором и главнокомандующим, Дессалин с Кристофом первым долгом запретили религию вуду, которая так помогла им в захвате власти.
 Но мало зная о вуду, Андре понимал одно; уничтожить религию, в которой черпали силы несколько поколений рабов, религию, вошедшую в плоть и кровь их предков, было не так-то просто, если не сказать, невозможно.
 Когда стало совсем темно, на террасу пришел Томас.
 — Кровать готова, — кратко сообщил он.
 Упоминание этого предмета мебели вызвало у Андре улыбку. Он вошел в гостиную, ожидая увидеть там свое одеяло, разложенное на голом полу, как это было в прошлые ночи.
 Оставалось лишь надеяться, что зеленые ящерицы, сновавшие по стенам всех комнат, окажутся не слишком надоедливыми соседками и ему удастся выспаться.
 Однако в неверном свете свечи, поставленной на импровизированном столе, на котором подавался ужин, Андре разглядел настоящую кровать — из тех, которые употребляют местные жители — грубо сколоченную раму из досок с сеткой, натянутой наподобие гамака. Бог знает, где Томасу удалось ее достать.
 На таких кроватях в жарких странах спят слуги и рабы, но Андре, натерпевшийся неудобств в предшествующие ночи, был рад и этому ложу.
 Он вспомнил, что, сидя на балконе, слышал стук молотка. Очевидно, Томас чинил для хозяина кровать, оставшуюся в Доме только благодаря тому, что она была сломана — иначе ее украли бы вместе со всеми остальными предметами обстановки.
 — Мсье — осторожно! Завтра сделать крепко! — предупредил Томас.
 — Спасибо, Томас, — тепло поблагодарил слугу молодой француз. — Какой ты изобретательный! Я постараюсь не ворочаться. Впрочем, это будет нетрудно: на земле мне не удавалось устроиться с удобствами, так что сегодня я буду спать как убитый.
 С удовольствием выслушав похвалу, Томас снял с хозяина узкие сапоги для верховой езды и собрался унести их из комнаты вместе с остальной одеждой — должно быть, он готовился заняться костюмом своего господина.
 — Тебе понадобится свеча, — заметил Андре.
 — В кухня много свет, — возразил Томас. — Спокойной ночи, мсье.
 Опускаясь на кровать, Андре почувствовал, как у него от усталости начала кружиться голова. Он натянул легкое походное одеяло до подбородка. Впервые за время их путешествия он спал раздетым.
 Как странно было оказаться здесь, посреди опустевшего дядиного дома, в обществе чернокожего слуги.
 «Интересно, какие приключения ожидают меня завтра», — подумал Андре.
 Вопреки ожиданиям, он не сразу погрузился в сон. В его голове теснились воспоминания вперемежку с планами на будущее.
 «Пока мне везло. Предприятие началось на редкость удачно», — размышлял Андре.
 Но когда он вспомнил Педро уанга, опоясывавшую сломанный столб, ему стало не по себе. Вопреки утверждениям Томаса, Андре отказывался верить, что черная магия была направлена непосредственно против него.
 Кто мог узнать, что он будет ночевать в доме Виллари? Откуда кому-то стало известно о его путешествии?
 «Россказни, которыми пугают малых детей», — успел подумать Андре, проваливаясь в сон.
 Проснувшись через несколько часов, Андре обнаружил, что свеча почти догорела, и упрекнул себя за расточительность: надо было потушить ее перед сном.
 «Неужели мне было страшно в темноте?»— спросил он сам себя. Подумав, он пришел к выводу, что оставил зажженную свечу по обычной беспечности.
 Через окно, выходившее на балкон, доходил слабый свет звезд. Воздух был напоен приторным ароматом цветов, распускающихся на закате.
 Окончательно пробудившись, Андре осознал, что мерный отдаленный стук — не что иное, как барабанный бой.
 Сейчас барабаны переместились ближе, значительно ближе, чем вечером, когда он впервые их услышал.
 Тогда, не придавая своему открытию особого значения, Андре лениво подумал: «Интересно, какую новость сообщает местная почта?»
 Теперь же в его сердце закралась тревога. Неужели они могут как раз сейчас говорить о нем?
 Андре осторожно вышел на обветшавший балкон, опасаясь, что в любой момент может провалиться.
 Теперь бой доносился более отчетливо. Барабаны, должно быть, находились где-то в лесу, так не понравившемся его слуге, когда они по нему проезжали.
 «Не стоит ли разбудить Томаса, чтобы рассказать ему, что происходит?»— подумал Андре.
 Но какое-то шестое чувство тут же подсказало ему, что слуги наверняка нет дома. Откуда у Андре возникло это отпущение, он и сам не понимал. Впрочем, это было не так уж «важно. Он действительно не испытывал страха, оставшись в одиночку в заброшенном доме.
 Молодой человек вернулся в комнату и снова устроился на кровати.
 Но сон не приходил. Андре долго пролежал с открытыми глазами, прислушиваясь к таинственному ритму, вызывавшему у него смешанное чувство любопытства и тревоги.
 Проснувшись поутру, Андре с удовольствием принюхался: в доме пахло свежим кофе.
 Через несколько минут Томас, очевидно, услышав шум в комнате, вошел с чашкой, наполненной ароматным напитком.
 Затем он принес одежду и сапоги, начищенные до блеска. Рубашка была выстирана и каким-то непонятным образом выглажена, а куртка и панталоны — тщательно вычищены.
 На завтрак Томас приготовил яичницу с неведомыми овощами, а к кофе подал фрукты. Тарелками, как и накануне, служили обыкновенные листья.
 Когда с завтраком было покончено, Томас объявил:
 — Я ходить за едой. Мсье — сидеть здесь.
 — Почему? — спросил Андре, предвидя ответ.
 — Чтобы вас не видеть, — пояснил Томас, что, впрочем, и ожидал услышать его хозяин.
 — Вот тебе деньги — покупай, что сочтешь нужным, — сказал Андре. — Только имей в виду, если ты наберешь слишком много провизии, люди, у которых ты ее приобретешь, подумают, что ты решил обосноваться в доме надолго или что с тобой приехал кто-то еще.
 Андре считал, что их предосторожности напрасны. Хотя он и не показывался на люди, кто-то уже узнал, что в заброшенном доме появились обитатели.
 Впрочем, заводить разговоры на эту тему было рано. Следовало дождаться, когда Томас вернется с местными новостями.
 Когда слуга ускакал на своей лошади, Андре вышел в сад, поднявшись прямо из-за стола — без шляпы, в рубашке с закатанными до локтя рукавами.
 Солнце всходило и, несмотря на ранний час, начинало сильно припекать, но в заросшем саду было нетрудно найти тенистый уголок, и Андре отправился разведывать местность — среди густого кустарника его едва ли можно было заметить издалека. Таким образом, он мог найти себе полезное и интересное занятие, не нарушая обещания, данного Томасу.
 Теперь было трудно угадать меж дикорастущих деревьев и кустарников те, что были посажены в саду при хозяевах. Обнаружить в зарослях сорняков овощные растения было тем более невозможно.
 Андре пожалел, что земли, некогда с трудом отвоеванные у природы, вернулись к своей прежней владелице, которая одна могла наполнить их столь буйной и беспорядочной растительностью.
 Жара становилась невыносимой, и Андре решил скрыться от нее в чаще. Из сада он перешел в лес, через который они ехали накануне.
 Здесь, на окраине леса, тоже летали попугаи, напоминавшие пестрым оперением экзотические орхидеи.
 Красота и особое обаяние пейзажа завораживали Андре. Его мысли принимали странное направление, он удивлялся собственному спокойствию. В конце концов, его путешествие имело чисто практические цели. Зачем забивать голову восторгами по поводу экзотических прелестей природы, если сама земля в этих местах дышала невообразимыми опасностями?
 Андре пробирался между деревьями, ступая по толстому ковру из ярко-изумрудного нежного мха, приглушавшего звук шагов. Вне сомнения, при хозяевах в этом месте была аллея.
 » Интересно, где она кончится?«— размышлял Андре.
 Вдруг, наклонившись, чтобы в глаза не хлестнула ветвь колючего куста, напоминавшего барбарис, Андре увидел невдалеке белую женскую фигуру.
 Он застыл как вкопанный, сразу припомнив наказ Томаса — держаться так, чтобы не попасться на глаза посторонним. Но кто это мог быть?
 Андре решил подождать, пока незнакомка приблизится.
 Однако фигура застыла недвижно.
 Присмотревшись, Андре догадался, что перед ним монахиня. На ней был белый наряд, очевидно, принятый на Гаити. Вместо покрывала на голове женщины был довольно высокий белый тюрбан, низко надвинутый на глаза и скрывавший волосы. Андре видел женщин в такой же одежде, деловито шагавших по улицам Порт-о-Пренса.
 Итак, женщина в белом одеянии сидела на поваленном дереве в саду на плантации де Вилларе.
 Движимый любопытством, Андре сделал несколько осторожных шагов и, приглядевшись, понял, что монахиня окружена птицами, без всякой опаски приблизившимися к ней.
 Птицы находились в непрерывном движении: одним удавалось схватить с ладони монахини корм, и они улетали, другие старались согнать соперников и устроиться поближе к угощению.
 Это необычное зрелище было полно необыкновенного очарования. Андре рассматривал экзотическую сцену, стоя неподвижно, как завороженный.
 Желая разглядеть женщину получше, он решил потихоньку подобраться поближе.
 Он подошел совсем близко, оставаясь невидимым за деревьями. Как раз в этот момент женщина повернулась к нему лицом, и он был поражен ее красотой.
 Еще более его удивило то, что женщина была белая!
 » Неужели европейская женщина может жить на землях Вилларе?«— в недоумении спросил себя Андре. , Впрочем, раз она монахиня, то, возможно» сан делает ее неприкосновенной даже для здешних злодеев — таково было единственное разумное объяснение непонятного явления, до которого додумался Андре.
 Впрочем, он был уже достаточно наслышан об этой стране, где вначале белые расправлялись со своими рабами, не разбирая, на кого проливается их жестокость, не щадя ни женщин, ни стариков, а затем черные стали действовать в том же духе. Едва ли служение господу позволяло здесь надеяться на неприкосновенность.
 Тем не менее женщина была вполне реальной.
 «Пожалуй, она еще очень молода», — подумал Андре. Присмотревшись получше, он пришел к выводу, что в жизни не встречал такой красавицы. Дело было не только в совершенстве линий ее нежного лица, весь облик незнакомки нес на себе отпечаток особой одухотворенности, что придавало ей особую прелесть.
 Вне всякого сомнения, это была женщина высокого происхождения. Подобная тонкая красота — точеный прямой нос, чистый выпуклый лоб, огромные, в половину лица глаза не допускали других предположений.
 Дойдя в своих рассуждениях до этой мысли, Андре рассмеялся вслух.
 Ну какие аристократы могут остаться здесь, на Гаити, не первый год опустошаемом варварами? Если уж на то пошло, горстка европейцев осталась только на севере, где теперь их теснили войска императора, да в Порт-о-Пренсе. Причем в столице жили отнюдь не аристократы, а оружейники, которых чернокожим приходилось терпеть ради их мастерства.
 Тем временем птиц собиралось все больше. К птичкам с желтыми хохолками подлетали попугаи, которые, пользуясь преимуществом в размере, расталкивали мелюзгу, выхватывали добычу на лету и тут же вспархивали на ветку, чтобы проглотить лакомство.
 Женщина звучно рассмеялась и воскликнула:
 — Ну какие же вы грубые и жадные! Лучше уж я насыплю вам зерна на землю, чтобы вы не пугали малышей!
 С этими словами она легко встала и бросила пригоршню зерен в траву, куда ринулись не только попугаи, но и более мелкие птички, нимало не пугавшиеся своих крупных соперников.
 Женщина говорила на чистейшем французском языке без примеси креольского акцента.
 Набрав по горсти зерна в обе ладони, она с удовольствием наблюдала за птицами.
 Андре почувствовал острое желание познакомиться с этой удивительной женщиной, и он осторожно вышел из кустов.
 Как он ни старался ступать потише, чтобы не напугать красивую незнакомку, птицы сразу же почувствовали его приближение и с шумом вспорхнули.
 Женщина машинально повернулась, провожая взглядом улетающих и гичек, и… заметила Андре. Секунду ее лицо выражало изумление, а потом исказилось от ужаса.
 Она стремительно вскочила и бросилась прочь.
 — Куда вы, мадемуазель? — воскликнул Андре. — Прошу вас, останьтесь! Я не сделаю вам ничего плохого…
 Но монахиня скрылась в чаще леса. Андре в растерянности стоял у поваленного дерева, глядя в ту сторону, где в последний раз мелькнули между ветвей ее белые одежды.
 — Черт! Я же не хотел ее испугать, — расстроенно пробормотал он.
 Но, несмотря на досаду, он отлично понимал, что, как бы ему ни хотелось поговорить с монахиней, на другую реакцию с ее стороны он рассчитывать не мог. Ведь она видела в нем, неизвестно как оказавшемся здесь мужчине, не европейца, а мулата, встреча с которым не сулила ничего хорошего.
 Здесь, в глухом уединенном месте, на этом острове, где во время революции судьбы белых женщин сложились так трагично, она, конечно, испугалась подобной встречи, точнее, пришла от нее в неописуемый ужас.
 Вспоминая, как прекрасна была незнакомка, когда она любовно и восторженно смотрела на птиц, Андре пообещал себе разыскать ее во что бы то ни стало.
 Вдруг его осенила другая мысль. Если он видел монахиню, возможно, она здесь не одна. А если в этих местах много монахинь, то должен быть и монастырь.
 Именно он и нужен Андре. Ведь дядя ясно дал понять, что сокровища спрятаны под защитой бога.
 Отправляться на поиски монахини прямо сейчас было бы неразумно. Если дело касалось клада, каждый шаг следовало тщательно обдумать. К тому же Андре понимал, что должен предупредить о своих намерениях Томаса.
 Итак, он вернулся домой. Спустя полчаса возвратился и Томас.
 Чернокожий слуга навьючил на коня множество покупок, самой неожиданной из которых была живность: четыре курицы и петух.
 Андре встретил Томаса улыбкой.
 — Ты, должно быть, рассчитываешь кормить меня яичницей?
 — Не яичницей. Мясом, — как всегда, отрывисто и кратко ответил Томас.
 Ему удалось купить на удивление дешево не только провизию, но и веревки, молоток, гвозди, столовые приборы, чашки, кофейник и большой нож.
 Как было известно Андре, такими ножами на Гаити рубили сахарный тростник. Однако при случае его можно было использовать в качестве оружия, страшного оружия.
 Томас весь светился от удовольствия.
 Заметив, как он радуется этим приобретениям, Андре похвалил слугу за практичность и прибавил:
 — Если придется прожить здесь подольше, этими вещами нам не обойтись. Тебе придется еще раз ехать за покупками.
 Томас расплылся в улыбке.
 — Начинать с малого, — заявил он.
 На этом тема хозяйства закончилась, и Андре задал вопрос, который целиком завладел его мыслями после странной встречи в лесу.
 — Не знаешь, здесь есть поблизости какой-нибудь монастырь?
 Томас молчал. Полагая, что слуга его не понял, Андре спросил иначе:
 — Монахиня. В лесу я видел монахиню. Откуда? Знаешь?
 — Приходить из церкви, — сообщил Томас. При этом он махнул рукой в ту сторону, куда убежала монахиня, и пояснил:
 — Церковь — там.
 — Тогда надо пойти и взглянуть на нее. Приведи-ка мне, пожалуйста, лошадь.
 По поведению Томаса Андре догадался, что у темнокожего слуги есть возражения, которые тот не высказывает, понимая, что хозяин все равно поступит по-своему.
 Слуга молча отправился за лошадью и подвел к хозяину, не проронив ни слова.
 Андре не стал долго готовиться к поездке. Он лишь опустил закатанные рукава рубашки и надел шляпу. Стояла такая жара, что о куртке и думать не хотелось.
 Молодой француз легко вскочил в седло и, выехав на заросшую сорняками дорожку, направился в ту сторону, куда указал ему Томас.
 Доехав до горы, он свернул на маленькую тропинку, на какую обратил внимание еще по пути в имение.
 Ехать приходилось медленно, по обе стороны тропинки росли высокие кусты, ветви которых хлестали Андре по лицу, так что ему даже приходилось придерживать рукой шляпу. То и дело тропинку преграждали стволы поваленных деревьев, некоторые, очевидно, вывернуло из земли ветром, другие попадали от старости.
 Не прошло и получаса, как Андре увидел строение, которое могло быть только церковью.
 Оно стояло на пригорке в окружении деревьев. Рядом с храмом находилась горстка полуразрушенных глиняных хижин, давно растерявших соломенные крыши.
 Церковь, которая, как заметил Андре, была гораздо старше дядиного дома, была построена из светло-серого камня. Однако она так густо заросла лианами, что казалась скорее зеленой.
 Время не пощадило это некогда величественное, во всяком случае по гаитянским меркам, здание. От островерхого купола сохранился лишь остов. Крышу неоднократно пытались чинить, забивая дыры кусками дерева или попросту прижимая дощечки камнями. Остатков настоящей крыши почти не было.
 Андре очень обрадовался этой церкви, несмотря на то, что она имела такой жалкий вид. Ведь именно здесь он надеялся найти дядины сокровища.
 Он догадался, что, выбирая место для дома, Филипп де Вилларе решил построить его поближе к церкви. Ведь церковь стояла здесь до его появления на Гаити. Ей, несомненно, было не менее ста лет.
 Андре в который раз пожалел, что ему не удалось прочитать письма, приходившие с Гаити не в Англию, а еще во Францию, когда сам он был еще мальчиком. Разумеется, в спешке покидая родину, родители не захватили их с собой в Англию.
 К сожалению, по прошествии десяти лет, за которые на Гаити свершилось столько трагических перемен, церковь не только обветшала, но и заросла зеленью, оказалась в окружении деревьев, которые наступали на нее со всех сторон. Тот пейзаж, что был при дяде, изменился, и теперь было трудно определить, какой именно участок земли был покрыт тенью креста, где именно старый граф де Вилларе зарыл свои сокровища.
 Андре, задумался. Если, услышав про монастырь, он полагал, что приблизился к развязке, теперь ему казалось, что дело, напротив, запутывается. Он пытался оценить сложность своей задачи.
 Корни кустов и деревьев, конечно, переплелись под землей, образовав крепкий панцирь, так что одной лопаты для поисков клада было бы недостаточно. А расчистить окрестности церкви от поросли — слишком трудоемко и едва ли возможно. Ему пришлось бы нанимать помощников, и его пребывание здесь стало бы слишком заметным.
 Какой-то выход, безусловно, существовал, но пока Андре пребывал в полном недоумении.
 Итак, найти церковь было полдела. Но до клада было еще очень далеко.
 Спрыгнув с лошади, он привязал ее к столбу, врытому здесь давным-давно именно для этой цели.
 Оглядевшись, Андре понял, что хижины расположены от церкви в некотором отдалении, не совсем рядом, как ему показалось вначале.
 Деревенька, которую прежде построили вблизи храма, была теперь явно необитаемой.
 Что случилось с ее жителями? Бог знает. Может быть, они по какой-то причине пали жертвами повстанцев, а может быть, попросту покинули эти места.
 Сойдя с коня, Андре заметил еще одно строение — длинный белый дом, который прежде загораживали заросли красного жасмина.
 Штукатурка на стенах была целая, ставни на окнах — новые.
 Входная дверь в центре фасада была заперта. Справа от нее весело блестела на солнце медная ручка дверного звонка.
 «Здесь, очевидно, и живут монахини», — подумал Андре.
 Однако даже воспоминание о прекрасной незнакомке в монашеском одеянии не сбило Андре с толку.
 «С монахинями можно поговорить и потом, а сейчас важнее осмотреть церковь», — решил он.
 Он нашел у церкви боковой вход и зашел внутрь. Теперь он понял, что храм был воздвигнут еще раньше, чем он предполагал.
 От грубых каменных стен веяло древностью. Колонны украшала таинственная роспись. Андре, никогда не видевший ничего подобного, был поражен.
 В доме Жака он просмотрел несколько книг с изображениями местных достопримечательностей и уже тогда был заинтригован: в лондонских музеях он не видел ничего подобного.
 Картины, которые он видел на иллюстрациях, немного напоминали творения итальянских примитивистов.
 Когда Жак заметил его удивление, он пояснил:
 — Предки гаитянцев были пираты и головорезы, но им нельзя отказать в художественном вкусе. Другое дело, что большинству было негде его проявить.
 — А эти художники, что ты о них знаешь? — заинтересовался тогда Андре.
 — В основном они мулаты, — не без гордости пояснил Жак. — Они интересовались живописью, видели ее в чужих краях и, возвращаясь на родину, создавали свои произведения. Местный пейзаж так ярок, так богат красками. Не случайно и гаитянская живопись ярче, живее европейской.
 — Какие необычные картины, — заметил Андре. — Художники не учились живописи, но в простоте их картин есть особая прелесть.
 — По-моему, эти картины имели бы успех и в Америке, — сказал Жак. — Мне хотелось бы вывезти их отсюда и устроить выставку. Как знать, может быть, на этом острове когда-нибудь настанут новые, более благоприятные времена, и я попрошу Кирка помочь мне в этом.
 — Едва ли такая выставка заинтересует американцев, — возразил Кирк. — Лучше уж попроси Андре показать их в Англии.
 — А еще лучше — во Франции, — сказал тогда Андре, вздыхая при воспоминании о покинутой родине.
 Разглядывая настенную живопись, Андре нашел с детства знакомые сюжеты: Дева Мария, двенадцать апостолов, рождение Христа, распятие.
 Несомненно, художник видел европейские картины и по-своему переосмыслил их.
 Грубоватая простота и пронзительно яркие краски поражали воображение. Андре подумал, что верующие, приходившие на богослужения, могли испытывать возвышенный восторг от одного их созерцания.
 Сам он настолько увлекся разглядыванием живописи, что вздрогнул, заметив, что к нему подошла монахиня.
 — Что ты ищешь, сын мой? — спросила она по-французски.
 Это была очень старая негритянка, ее морщинистая кожа словно выгорела на солнце и стала почти серебристой. Живые черные глаза глубоко запали.
 На голове монахини были белый плат и покрывало. Старушка мерно перебирала длинные четки с распятием.
 Хотя женщина говорила с Андре тихим, спокойным голосом, в ее глазах он прочитал явный испуг.
 — Я пришел помолиться, матушка, — помедлив, ответил молодой граф де Вилларе.
 Очевидно, его ответ немного успокоил монахиню. Взглянув на роспись, Андре добавил;
 — Кроме того, я рассматривал украшение храма.
 — Это написала одна из сестер, — с гордостью пояснила женщина. — Когда мы ремонтировали здание, у нас совсем не было денег.
 — Вы ремонтировали церковь? — насторожился Андре. — А что, она была разрушена?
 Ему показалось, что этим вопросом он напугал монахиню. Казалось, она колебалась, стоит ли ей отвечать. Однако она все-таки сказала:
 — Когда люди одержимы жаждой насилия; они не всегда уважают божью обитель.
 Андре подумал, что церковь, очевидно, пострадала одновременно с домом де Вилларе.
 — А можно мне поговорить с вами, матушка? — смиренно сказал Андре.
 — О чем, сын мой?
 — О том, что произошло здесь и на плантации Вилларе. Позвольте мне объяснить. Меня зовут Андре де Вилларе, граф Филипп де Вилларе был моим отцом.
 Окинув взглядом молодого мулата, монахиня кивнула. Очевидно, цвет его кожи убедил ее в такой возможности.
 — Граф был добрым, щедрым покровителем, — сказала она. — Он построил для нас дом, когда переехал сюда с Севера.
 — А когда это было? — уточнил Андре.
 — В 1791 году, когда началась революция. Судя по всему, старая монахиня говорила о восстании Букмена в Плен-дю-Нор.
 — Мы пережили то время спокойно, — продолжала старая негритянка. — Опасность появилась лишь десять лет спустя, когда наш покровитель лишился жизни.
 В ее глазах отразился ужас, пальцы сжали распятие на четках, словно оно могло защитить память от появления кошмарных образов недавнего прошлого.
 — А что случилось с вами и остальными монахинями? — мягко спросил Андре.
 — Большинству из нас удалось спрятаться в лесу, — скупо ответила монахиня.
 — Большинству? А какова судьба остальных сестер? После долгого молчания монахиня шепотом ответила:
 — Они не дали им уйти.
 Андре понял, что в лучшем случае сестер просто убили. Андре не знал, стоит ли упоминать о прекрасной молодой девушке, которую он недавно видел в лесу. Из осторожности он предпочел не задавать вопрос, вертевшийся у него на языке.
 Очевидно, не в силах сдерживать печальные воспоминания, монахиня заговорила, присев на краешек скамьи. Андре опустился подле нее.
 — Это было ужасно, — начала она. — Ужасно! Но господь защитил нас. А когда все было позади, мы вернулись сюда. Храм был изуродован, а дом, где мы живем, почти не пострадал.
 — Что ж, в некотором смысле вам повезло, — сказал Андре, не уверенный в уместности подобного ответа.
 — Да, мы очень благодарны богу, — просто ответила монахиня.
 — А теперь? Как вы живете теперь?
 Монахиня посмотрела на деревянный крест в алтаре. Андре заметил, что резьба, украшавшая его, — грубовата, должно быть, она вышла из-под рук не слишком умелого резчика.
 Не задавая лишних вопросов, Андре все понял. Очевидно, восставшие разграбили храм, вынесли крест, паникадило, чашу для причастия — все то, что представляло ценность или, по крайней мере, блестело.
 — Я думаю, нам не следует бояться, — продолжала монахиня. — Анри Кристоф — католик. Может быть, он и нарушает заповеди, но не станет преследовать сестер. Правда, наш император, он…
 Она внезапно замолчала, словно боялась, что может поплатиться за свои слова. Андре заметил, как у нее задрожали старые, выцветшие губы.
 — Император ненавидит белых и питает отвращение к мулатам, — заметил Андре. — Однако некоторые из нас полезны ему, и он их терпит.
 Не желая пугать пожилую монахиню, Андре не удержался от вопроса:
 — Я думаю, что вы настоятельница этого монастыря.
 А есть ли среди сестер белые женщины?
 Последовала долгая пауза. Наконец, монахиня сказала тихим, лишенным интонации голосом:
 — Нет, только мулатки и негритянки, мсье.




 Глава 4


 Андре возвращался домой в глубокой задумчивости.
 Разумеется, старая монахиня сказала не правду. Однако он не мог прямо возразить ей или спросить о белой женщине, которую он видел в лесу своими глазами, Андре не знал, рассказала ли незнакомка в монастыре о встрече с ним. Возможно, она прибежала в ужасе и предупредила сестер. Вполне вероятно, что теперь они все попрятались, не зная, чего ожидать от него, молодого мулата, неизвестно зачем приехавшего в эти края, где они чувствовали себя в относительной безопасности.
 Правда, настоятельница была как будто удивлена его появлением. Что это могло означать? Встреченная им женщина еще не вернулась? А может быть, она принадлежала к другому ордену и оказалась здесь по каким-то своим делам? Не исключено, что, возвратившись, молодая монахиня по какой-либо причине предпочла не рассказывать сестрам о своем небольшом приключении.
 «Еще одна тайна этой странной страны», — подумал Андре.
 Андре не торопился домой, ехал медленно, рассматривая поля. Он без труда узнавал основные культуры, которые выращивал дядя; ряды хлопчатника, на котором пропадал урожай, несколько участков с банановыми пальмами и делянки с сахарным тростником, пришедшие в совершенное запустение. В свое время урожай с плантации обеспечивал дяде и его семье вполне безбедное существование.
 Андре недоумевал, почему при новой власти никто не взялся ухаживать за плантацией, где пропадал огромный доход.
 Правда, он вспомнил, что с насмешкой рассказал ему Жак. Сбросив белых хозяев, рабы почувствовали вкус свободы и стали считать наемный труд унижением. Каждый хотел построить себе хижину, завести клочок земли, чтобы выращивать самое необходимое только для себя и своей семьи. У правительства не хватало сил налаживать хозяйство в стране. Объявив себя императором, Дессалин вел себя как перед концом света: грабил собственное бедное государство, не заботясь о будущем народа.
 Андре вернулся домой к вечеру. Конюшня, куда он завел лошадь, была разрушена не менее, чем дом. Однако Томас и в ней нашел уголок получше. Его лошадь стояла на своем месте, следовательно, он был дома.
 Андре застал своего черного слугу в комнате, где тот как раз накрывал на «стол».
 — Ты что, уже приготовился меня кормить? — удивился Андре. — По-моему, еще рано.
 — Господин ест сейчас, — возразил Томас. — Потом поедет встречать Дамбалла.
 Андре посмотрел на него с нескрываемым удивлением.
 — Неужели ты хочешь устроить сегодня вечером обряд вуду? — растерялся Андре.
 Вспомнив о ночном отсутствии Томаса и о барабанных переговорах, он понял, куда исчез накануне слуга.
 Андре обрадовался случаю познакомиться с религией вуду. Он не допускал мысли, что ему поможет какой-то Дамбалла, но, во всяком случае, ему будет что рассказать, когда он вернется на родину.
 Разгоряченный ездой, Андре пошел к колодцу и облился холодной водой. Он с удовольствием почувствовал, как к нему возвращаются силы.
 Помывшись, он придирчиво осмотрел свою кожу. Жак был прав: краска оказалась стойкой. Если бы кто-то увидел его в этот момент, то ничто не выдало в Нем европейца.
 Андре прекрасно сознавал, насколько ему опасно участвовать в обряде вуду. Если кто-то догадается, что он — белый, его жизнь повиснет на волоске. Его либо сразу же используют в качестве жертвоприношения, либо приберегут для следующего раза.
 Он решил держаться особенно осторожно, с аппетитом поужинал и собрался в дорогу.
 Томас как раз подвел лошадей к крыльцу.
 Как и предполагал Андре, их путь лежал туда, откуда они приехали, должно быть, им предстояло встретиться с вуду в лесной чаще. И верно, вскоре они уже пробирались по полузаросшей просеке.
 Когда путники проехали мили полторы, совсем стемнело. Как всегда внезапно на землю спустилась тропическая ночь. На закате небо стало менять цвет, вначале оно окрасилось оранжевым, потом ярко-алым, а спустя полчаса — насыщенно-синим, и наконец — темно-лиловым.
 Птицы успели устроиться на ночлег и лишь иногда вспархивали, потревоженные приближением лошадей, топот которых гулко разносился в притихшем ночном лесу. Вдруг в отдалении послышался приглушенный бой барабанов. Вскоре удары стали громче, в их ритмичный «разговор» включались все новые «собеседники». Эхо разносило их звуки на многие мили вокруг.
 Тем временем на небе появились россыпи ярких звезд, в лесу стало посветлее.
 Дорога шла в гору. Андре немного привык к темноте, но совершенно не ориентировался в чаще. К счастью, он мог целиком довериться своему проводнику, двигавшемуся вполне уверенно, словно при свете солнца. Впрочем, Андре вскоре догадался, что Томас определял дорогу по слуху, рокот барабанов вел его в нужном направлении.
 Они поднялись достаточно высоко и наконец остановились. Томас спрыгнул на землю и стал привязывать свою лошадь к стволу дерева.
 Мгновение помедлив, Андре также слез с лошади и передал уздечку слуге, который привязал его лошадь неподалеку.
 Вскоре Томас вернулся, и они продолжали путь пешком — слуга шел впереди, а Андре, предпочитая не отставать более чем на пять шагов, — за ним.
 Вдали замерцали огоньки. Звук барабанов становился все громче. Теперь Андре казалось, что по его барабанным перепонкам бьют с такой силой, что у него того и гляди расколется голова.
 Через несколько минут лес расступился, и они оказались на открытом пространстве. Посередине поляны горел большой костер, по краям несколько маленьких костерков. Увидев ритмично двигающиеся тела, отбрасывающие тени, Андре отшатнулся, едва удержавшись от возгласа.
 Почувствовав, что хозяин колеблется, Томас оглянулся:
 — Пойдем! — прошептал он и двинулся вперед. Андре, устыдившись своего страха, решительно пошел на свет костра.
 Они вышли на опушку. В центре поляны, подле большого костра Андре заметил высокое дерево или столб. По краям поляны стояли сосуды с маслом, в них также горел огонь.
 Вдруг огни почему-то взметнулись вверх, а к барабанному бою приметались звуки человеческих голосов.
 Люди издавали странные, непривычные для уха европейца звуки, в них слышался вызов страху, и в то же время они сами наводили ужас.
 Томас положил руку на плечо Андре, очевидно, предлагая ему сесть. Молодой человек послушно опустился на землю рядом с каким-то негром.
 Начались ритуальные танцы.
 Андре разглядел обнаженную по пояс старую негритянку, ритмично двигавшуюся в такт барабанам. Андре догадался, что это и есть мамалои.
 Вскоре к ней приблизился худой старик в одной набедренной повязке с палкой, украшенной пучком пальмовых листьев. Без остановки приплясывая, он принялся чертить на земле сложный узор. Другая, свободная рука папалои делала замысловатые движения, как будто изображая извивающуюся змею.
 Андре не удивился. Собираясь в путешествие, он прочитал о вуду все, что можно было найти в библиотеке Британского музея. Правда, материалов было совсем немного. Но он знал, что этот обряд имеет целью вызвать богов, у которых собравшиеся искали покровительства.
 Танцующие в кругу стали по очереди выкрикивать гортанные звуки, очевидно называя имена своих идолов. Их движения стали более резкими, одни — тряслись, другие — раскачивались из стороны в сторону, третьи — ритмично подпрыгивали. У Андре создалось впечатление, что они постепенно впадали в транс, и каждый вел себя по-своему.
 Иногда голоса сливались в хор, переходили в более высокий, странный для мужчин регистр, но при этом не произносились слова, раздавались лишь вопли.
 Когда папалои кончил рисовать какие-то символы, хор запел громче, выкрики делались все более отрывистыми. Андре ощутил странное чувство — смесь эротического томления, душевного напряжения и в то же время — леденящего ужаса.
 Папалои шагнул к столбу и мелко затрясся, впадая в транс, то и дело рывком поднимая вверх особую трещотку, издававшую сухой резкий звук.
 Кто-то подал ему головной убор — тюрбан из кусков разноцветной материи с украшением из петушиных перьев.
 Танец становился все сумбурнее, старая мамалои с воплями подпрыгивала то на одной, то на другой ноге. Вдруг у нее в руках появилась пара белых голубей.
 Из книг Андре знал, что сейчас должно свершиться жертвоприношение. Жрица должна задобрить богов, у которых собравшиеся просят помощи, а птиц она обычно умерщвляет собственными зубами.
 Андре оставалось лишь порадоваться, что в следующую минуту раскачивающиеся полуобнаженные тела заслонили от него жрицу. Он лишь услышал дружный возглас беснующихся участников ритуального сборища.
 Когда жертва, судя по всему, была принесена, крики стали оглушительными, танцоры расступились, и Андре снова увидел мамалои, обходившую круг, чтобы продемонстрировать каждому из собравшихся, что осталось от голубей.
 Когда жрица приблизилась к Андре, он разглядел, что верхнюю часть ее тела закрывает единственная деталь туалета: бусы из позвоночника змеи.
 Вдруг все участники ритуала стали в унисон выкрикивать:
 — Дамбалла Вейду! Дамбалла Вейду!
 Они так бесновались, что от их воплей зашевелились ветви деревьев.
 Это заклинание повторялось много раз. Папалои и его помощники время от времени прикладывались к черной бутылке, а потом всякий раз подпрыгивали на двух ногах, воздев руки вверх.
 — Это кларен, — шепотом пояснил Томас.
 Когда Андре плыл на Гаити, он слышал от моряков это слово. Так назывался местный ром, очень крепкий, обжигающий не только горло, но, казалось, и душу пьющего.
 Вдруг папалои застыл на месте. Он двигался, но его тело как будто постепенно деревенело: вначале замерли руки, потом голова, тело и наконец — ноги.
 Он со стоном опустился на землю и принялся извиваться лежа, то пронзительно вскрикивая, то замолкая. Молодая женщина из хора подбежала к жрецу и набросила на него толстое шерстяное одеяло, укрыв его с головой.
 Хор замолчал, даже барабанный бой перешел на тихий тревожный рокот.
 Собравшиеся с замиранием сердца наблюдали за фигурой жреца под одеялом. Конвульсивные движения еще с полминуты продолжались, становясь все более вялыми. На мгновение папалои застыл в неподвижности, а потом снова начал дрожать, трястись, извиваться.
 Костер почти потух, и Андре было трудно следить за происходящим. Ему показалось, а может быть, привиделось, что из-под одеяла показалась рука. Да, это действительно была рука, но она извивалась как змея, словно кости приобрели гибкость.
 Трудно было сказать, сколько это продолжалось. Наконец, папалои скинул с себя одеяло и стал медленно подниматься с земли. В неверном свете слабых мерцающих огней Андре различал лишь его силуэт.
 Фигура оставалась человеческой, но движения сделались чувственно грациозными, по-змеиному гибкими, завораживающими взор.
 «Это массовый гипноз», — сказал себе Андре.
 Тем не менее он не мог отвести взгляда от странной тени.
 Вдруг он отчетливо услышал слова:
 — Ты пришел, Андре. Это — хорошо.
 Это было сказано звучным мужским голосом на хорошем французском языке.
 Андре окаменел.
 «Очевидно, это мне снится», — подумал он.
 Хотя Андре видел дядю только в детстве, он тут же понял, что это говорит граф де Вилларе.
 — Ты найдешь то, что ищешь, — пообещал дядя. — Тебе поможет Саона. Саона… Саона… Саона знает, где спрятан клад. Саона… Саона…
 Голос замер, перекрытый оглушительным боем барабанов.
 Теперь папалои — или это была все-таки змея? — снова опустился на землю, скрылся под одеялом, последней скрылась извивающаяся рука. Создавалось впечатление, что змея спрятала голову.
 У Андре теснило грудь, он чуть не задохнулся.
 Хор снова наполнил ночь многоголосыми исступленными выкриками, барабаны забили все громче, танцоры стали перепрыгивать через огонь, разгоравшийся с новой силой.
 Андре заметил, что в состоянии гипноза какой-то мужчина лезет вверх по ритуальному столбу, вскрикивая от мистического экстаза.
 Не в силах сдвинуться с места, Андре сидел, пораженный случившимся, пытаясь собраться с мыслями, отделить то, что было на самом деле, от того, что ему почудилось.
 Сделать это было нелегко: то, что он видел своими глазами, противоречило здравому смыслу. Однако убедить себя в том, что у него лишь разыгралось воображение, Андре также не мог.
 Он явственно слышал суховатый, властный голос своего дяди, различал безукоризненное французское произношение.
 Едва ли эти негры, привезенные сюда работорговцами из далекой Африки и сохранившие на новой земле свои таинственные обряды, могли разыграть его таким образом.
 Папалои поднялся с земли.
 Он подошел к Андре и протянул ему руку. Сообразив, что от него требуется, Андре в ответ протянул свою для рукопожатия.
 Потом старый жрец повернулся к Томасу и поприветствовал его. Андре заметил, что перед тем как подать руку, жрец сделал странное движение пальцами.
 Позднее он узнал, что это жест, принятый у тайных приверженцев вуду, в результате императорского запрета на местные верования загнанных в подполье.
 Сказав несколько слов, которые Андре не расслышал, папалои подошел к соседу Андре.
 — Нам — уходить, мсье, — прошептал тот Андре.
 Андре неохотно встал. Ему хотелось еще побыть среди этих людей, побольше узнать о них, убедить себя в том, что все, что он испытал, происходило наяву.
 Но Томас повел его прочь, уверенно показывая путь, и они вышли на тропу, где были привязаны лошади.
 — Томас, а ты слышал, что было сказано? — решился спросить Андре.
 — Нет, мсье, — спокойно ответил Томас. — Не слышать ничего.
 — Ты ничего не слышал? — изумился Андре. — Но как же так? Ведь когда папалои поднялся из-под одеяла, он обратился прямо ко мне!
 Томас отвязывал лошадей.
 — Не слышать ничего, — невозмутимо повторил он. Мужчины сели на своих лошадей и молча двинулись в путь. Под впечатлением от всего пережитого Андре не произнес больше ни слова.
 Доехав до края плантации, Томас спросил:
 — Мсье благословлен Дамбалла? Дамбалла поможет мсье?
 — Если ты ничего не слышал, откуда ты это знаешь? — недоверчиво спросил Андре.
 — Папалои сказал, Дамбалла взять вас под защиту.
 — А ты не понял, что Дамбалла разговаривал со мной о том, что мы ищем? — продолжал расспрашивать Андре.
 — Дамбалла говорит с сердцем избранника, мсье, — торжественно заявил Томас.
 Этот ответ удовлетворил Андре. Теперь он верил, что Томас действительно ничего не слышал и дядин голос раздавался прямо у него в душе.
 Но как это могло произойти? Как он, образованный англичанин, мог поверить в то, что с ним говорит умерший родственник?
 Рассудок противился, не в состоянии разумно объяснить происшедшее, но в душе Андре был убежден, что он не стал жертвой гипноза или какой-нибудь странной мистификации.
 Он вспомнил о девочке, которую удочерил его дядя. По словам Жака, она погибла вместе со всей семьей.
 Не ее ли звали Саоной? Но если и так, Андре ничего о ней не знал и едва ли теперь можно было найти человека, который мог что-нибудь про нее сообщить.
 Андре вспомнил, как давным-давно его мать рассказывала, что как огорчились Филипп де Вилларе и его жена, когда у них родился третий сын, — они так хотели девочку.
 Дядя ничего не писал о приемной дочери, в этом Андре был уверен. Но ведь он вообще редко писал с тех пор, как семья брата перебралась в Англию.
 О сыновьях он также писал мало. Дядя Филипп опасался за их будущее, чувствуя, что на Гаити назревает восстание.
 — Саона… — повторил про себя Андре. — Какое странное имя, к тому же явно не французское! Вслух он спросил:
 — Томас, ты не знаешь женщины по имени Саона?
 — Нет, мсье.
 Вдруг Андре вспомнил:
 — Да это же не имя! Это маленький остров у берегов Санта-Доминго.
 — Да, мсье, — кивнул Томас, словно это только теперь пришло ему в голову.
 — Саона… — в задумчивости повторил Андре. Вдруг его осенило:
 — А что, если красавица монахиня, кормившая птичек, и была Саона?
 Ведь на Гаити ходили истории о том, как рабы спасали своих хозяев, их жен или детей от толпы восставших, жаждущей кровавой расправы со всеми белыми.
 Может быть, кто-то спас таким образом Саону? Дядя умер десять лет назад. Приемной дочери было тогда восемь или девять лет. Значит, девушка, встреченная утром на поляне, вполне подходящего возраста.
 Если она действительно была спасена, многое вставало на свои места. Например, настоятельница монастыря солгала, чтобы защитить ее, белую женщину, от подозрительного мулата, появление которого могло предвещать опасность.
 — Мне кажется, нам удастся разгадать все здешние тайны! — с воодушевлением воскликнул Андре, полагая, что напал на след.
 Томас улыбнулся.
 — Дамбалла великий бог, мсье, — гордо заявил он.
 Находясь под впечатлением от всего увиденного, Андре был во власти противоречивых чувств, и ему никак не удавалось заснуть.
 Прислушавшись, он уловил в ночной тишине слабый звук барабанов, который раньше, наверное, не заметил бы. Ему казалось, что барабанный бой раздается у него в голове, пульсирует в висках, зовет к действию.
 А под аккомпанемент барабанов в памяти снова и снова звучало дядино обещание, таинственные слова о Саоне, которая должна помочь.
 Андре долго проворочался на своей кровати, ожидая, когда за окнами забрезжит рассвет. Ему не терпелось убедиться в правильности своих догадок. Он хотел выяснить, правда ли, что Саона — белая монахиня, знающая место, где спрятан клад.
 Все же под утро Андре забылся сном.
 Он проснулся на рассвете до того, как Томас позвал его завтракать, и вышел на балкон, чтобы полюбоваться садом.
 Ему показалось, что в эту ночь он родился заново. Он был полон сил и ощущал небывалый прилив энергии.
 Знойный воздух теперь не расслаблял его, а, напротив, бодрил. Андре казалось, что он смог бы залезть на самую высокую гору или проскакать много миль верхом и не почувствовать усталости.
 Он умылся у колодца, а когда оделся, Томас принес ему завтрак — кофе и яичницу.
 Позавтракав, Андре тепло сказал:
 — Томас, спасибо тебе за то, что взял меня вчера на обряд вуду. Ведь теперь черная магия, Педро уанга, мне нипочем?
 — Дамбалла защищать мсье, — кратко ответил Томас. На его лице сияла радостная улыбка, словно с его плеч свалился тяжелый груз.
 — А теперь я должен убедиться в том, что понял Дамбалла правильно, — сказал Андре. — Приведи мне, пожалуйста, коня. Я хочу разыскать Саону.
 Томас молча привел коня и с улыбкой наблюдал, как хозяин готовится в дорогу.
 Когда Андре уехал, он подобрал несколько веток дерева и одному ему известных листьев и торжественно водрузил на то место, где они обнаружили веревку Педро уанга.
 Андре галопом поскакал к церкви, но, приблизившись к знакомому месту, осадил коня, чтобы собраться с мыслями.
 Как ему лучше поступить?
 Можно ли попросту постучаться в дом, где живут монахини, и попросить позвать белую женщину?
 Несмотря на нетерпение, снедающее его, он отказался от этого наиболее простого и очевидного поступка. Сестры могут испугаться, и Саона — если это действительно она — скроется так, что во второй раз ему уже не удастся напасть на ее след.
 Во всех случаях надлежало действовать очень осмотрительно, всегда помнить, что и настоятельница, и белая монахиня видят в нем врага, во-первых, потому что он мужчина, во-вторых, считая, что он — мулат.
 Привязав коня к столбу, Андре подошел к церкви, решив действовать по обстоятельствам.
 Войдя в храм, он заметил возле исповедальни две женские фигуры.
 Каково же было его волнение, когда в одной из монахинь, хотя она стояла к входу спиной, он узнал вчерашнюю незнакомку!
 Вторая сестра была негритянка, на ней было монашеское покрывало, такое же, как у настоятельницы.
 Не замечая Андре, женщины рассматривали настенную роспись.
 — Смотри, краска стала отслаиваться, — сказала молодая монахиня. — Вот бы купить хорошие краски в Порт-о-Пренсе!
 — Жаль, что нам некого туда послать, — заметила другая монахиня.
 — Да, путь неблизкий, — согласилась та, кого Андре считал Саоной, — но ведь в Кале таких красок нет.
 — Придется мне довольствоваться тем, что у меня есть, — спокойно заключила старая негритянка. Белая монахиня сказала;
 — Неси краски! Я охотно помогу их смешать.
 — Сейчас принесу!
 С этими словами темнокожая монахиня вышла из церкви через боковой придел.
 Вторая женщина осталась неподвижно стоять перед алтарем.
 Стараясь двигаться как можно тише, Андре направился к алтарю. Когда до незнакомки осталось всего несколько шагов, она, услышав его приближение, резко повернулась и испуганно вскрикнула.
 Ее прекрасное лицо исказилось от ужаса.
 Андре сказал как можно мягче:
 — Мадемуазель, пожалуйста, не бойтесь! Я не сделаю вам ничего дурного. Мне лишь нужна ваша помощь.
 Девушка была насмерть перепутана, и слова Андре ее явно не успокоили. Она бы с удовольствием убежала, как накануне, но Андре стоял так, что загораживал ей пути к отступлению — и в боковую, и в основную дверь.
 Ей ничего не оставалось, как смотреть на незнакомого мужчину полными страха глазами.
 — Пожалуйста, помогите мне, — повторил Андре как можно мягче.
 — Как я могу вам помочь? — в полном недоумении отозвалась монахиня.
 — Видите ли, меня зовут Андре де Вилларе, я приехал сюда по важному делу.
 Андре заметил, что девушка побледнела. Он представил себе, как сжалось ее сердце, когда она услышала фамилию своих погибших родителей.
 — Но все де Вилларе умерли, — чуть слышно сказала монахиня.
 — Граф Филипп де Вилларе был моим отцом, — сказал Андре.
 Ему было стыдно за эту вынужденную ложь, однако только так он мог привлечь внимание девушки. В конце концов, он был не вправе удерживать ее возле себя силой.
 Ресницы прекрасной монахини вздрогнули, отбросив тень на нежные щеки. Сообщение Андре явно достигло цели.
 Не желая волновать собеседницу, он добавил:
 — Впрочем, это не имеет значения. Видите ли, я уверен, что, кроме вас, здесь не найдется никого, к кому бы я мог обратиться со своей просьбой. Поэтому мне остается положиться на вашу доброту. Пожалуйста, выслушайте меня!
 — Но чего вы от меня хотите?
 — Давайте присядем, и я вам все подробно расскажу. Девушка явно колебалась. Андре внимательно наблюдал за ней и видел, что ее лицо отражало скрытую душевную борьбу. По всей вероятности, в этот момент вместо недоверия и испуга в ее сердце проснулось более теплое, доброжелательное чувство к Андре. У монахини не было оснований верить словам незнакомого мулата, тем не менее страх перед ним отступил помимо ее воли.
 Андре указал на скамью, на которой накануне сидел с матерью-настоятельницей.
 Он решительно сел, положив шляпу на колени, и после секундного колебания монахиня также опустилась на скамью, стараясь держаться как можно дальше от него. Андре заметил, что ее изящные ручки сжаты в кулачки, очевидно, таким образом она старалась скрыть волнение.
 — Я приехал сюда несколько дней назад из Порт-о-Пренса и остановился в доме де Вилларе, — начал Андре.
 Он помолчал, наблюдая за реакцией собеседницы. Та молчала, однако было ясно, что ее заинтересовал рассказ незнакомца.
 — Мне приходилось слышать, как красив был этот дом при отце. И плантация в свое время процветала. Как горько видеть, в какое запустение все пришло теперь. Голые стены, разграбленная мебель, выломанные полы. Кругом разрушение и пустота…
 Он помолчал, взглянул на свою собеседницу.
 — А плантация? — продолжал Андре. — Все пропадает, гибнет, и никому нет до этого дела.
 Он вздохнул, монахиня тоже тихо вздохнула, — Увидев вас в лесу, я был поражен. Во-первых, мне было странно столкнуться в этой глуши с белой женщиной. Во-вторых, я никогда не видел, чтобы птицы так доверяли человеку.
 Припоминая, что ему доводилось читать про святого Франциска, Андре добавил;
 — Они слетаются к вам прямо как к святому Франциску. А как вас зовут? Может быть, теперь он воплотился в женщину?
 Андре очень хотелось завоевать доверие девушки. Однако он опасался, что такая шутка может показаться ей святотатством.
 Но монахиня, очевидно, не усмотрела в словах Андре ничего дурного. Помедлив, девушка наконец промолвила тихим, мелодичным голосом:
 — Меня зовут сестра Девоте.
 — Красивое имя! — заметил Андре, — А как вам удалось приручить птичек, сестра Девоте? Я ведь видел, что они без опаски садились к вам на руки и на плечи.
 Откровенно говоря, в этот момент доверчивые птицы мало интересовали Андре. Он задал свой вопрос машинально, чтобы не прекращать едва завязавшуюся беседу. В душе он был страшно разочарован. Весь его план рушился. Ведь Андре был почти уверен, что разговаривает с Саоной.
 Монахиня ответила:
 — Птицы знают, что… я их люблю. И потом — я ведь их кормлю. Разумеется, в этих местах от голода не пропадешь. Но они очень ленивые создания и с удовольствием принимают мое угощение.
 — Знаете, это удивительное по красоте зрелище. Как жаль, что в отличие от вашей подруги я не художник. Я обязательно написал бы картину и назвал бы ее «Святая Девоте кормит птиц».
 Монахиня улыбнулась, отчего сделалась еще прекраснее.
 — Что вы, что вы, — смущенно пробормотала она. — Я никакая не святая. Наша настоятельница была бы поражена, если бы кто-то из сестер вдруг объявил себя святой.
 — Ну ладно, тогда я назвал бы вас повелительницей птиц. А ведь я знаю вашу настоятельницу, — заметил Андре. — Мы разговаривали с ней вчера. И она сказала мне, что сестры нашли здесь безопасный приют, после того как им пришлось покинуть северные провинции.
 Лицо монахини приняло странное выражение. Андре не знал, какие воспоминания проплывают перед ее мысленным взором. Ясно было одно: на душе у нее было печально.
 Совладав с охватившим ее волнением, монахиня медленно сказала:
 — Вы так и не объяснили, чем же я могу вам помочь.
 — А вы готовы это сделать? — быстро спросил Андре.
 — Пока не знаю. Это зависит от того, что вам нужно. Андре показалось, что монахиня вновь испугалась. Он встал и медленно, торжественно произнес:
 — Позвольте мне дать вам обещание перед алтарем. Клянусь, что я не сделаю ничего, что огорчит вас или причинит вред вам или сестрам.
 Помолчав, монахиня сказала:
 — Я хотела бы вам поверить… Но мне кажется неудобным разговаривать здесь с вами наедине.
 — Ну какое это имеет значение? — возразил Андре. — Через несколько минут сюда вернется другая сестра. Так что вам нечего смущаться. В том, чтобы разговаривать наедине с мужчиной в церковных стенах, нет ничего неприличного.
 Про себя он добавил: «Кто лучше, чем бог, присмотрит за нашим поведением?»
 Однако, чтобы не смутить девушку еще больше, он не решился произнести эту фразу вслух.
 — Я приехал в родовое гнездо де Вилларе, так как имею основания предполагать, что граф спрятал здесь часть своего имущества, которое теперь по праву наследования принадлежит мне.
 — Но дом — пуст, — возразила монахиня. — Они унесли все после того… — Ее голос пресекся. — После того, как они убили всех де Вилларе, — одним духом, в явном волнении закончила фразу монахиня.
 Андре показалось, будто ее чувства находятся в таком смятении потому, что эти события как-то связаны с ее собственной судьбой.
 Впрочем, судя по тому, как девушка разговаривала с птичками, у нее была нежная, отзывчивая душа. Возможно, упоминание о человеческой смерти и насилии всегда вызывало у нее душевный трепет.
 Словно прочитав его мысли, монахиня продолжала:
 — Я знаю все это по чужим рассказам. А мы, то есть все сестры, бежали в лес. Но до нас доносились крики истязаемых, шум борьбы. Это было страшно… Ужасно…
 Лицо девушки побледнело. Она была во власти кошмарных воспоминаний.
 Андре содрогнулся, представив себе, что она пережила, готовясь к смерти. Еще неизвестно, где она тогда находилась, действительно ли с монахинями в лесу или все-таки с семьей де Вилларе.
 Андре почему-то надеялся, что девушка, даже если она не Саона, может знать больше, чем говорит.
 — Но когда все это происходило, вы были маленькой девочкой, — заметил Андре специально, чтобы посмотреть, как монахиня отнесется к его словам. — Как же вы могли оказаться в монастыре в таком нежном возрасте?
 — Да, мне было тогда восемь лет, — кивнула сестра Девоте. — Меня оставили на попечение матери-настоятельницы. Видите ли, мои мама и папа… В общем, их тогда уже не было в живых.
 — И вас привезли сюда с Севера? — уточнил Андре.
 — Мои родители оттуда, — туманно ответила монахиня. Андре лихорадочно размышлял, как вести себя дальше. Все слова сестры Девоте можно было истолковать по-разному. Нет, она не лгала, но, как ему казалось, что-то недоговаривала. Ему хотелось напрямик спросить девушку, она ли была приемной дочерью Филиппа де Вилларе. Но сестра Девоте могла замкнуться или просто уйти, и тогда узнать правду стало бы еще труднее.
 — Страшные события, — искренне сказал Андре. — Столько горя! Столько кровопролития!
 — Этому кошмару не видно конца, — заметила сестра Девоте. — Если на остров придут французские войска, кровопролитие начнется вновь. Этой земле нет покоя…
 Девушка показалась такой несчастной, что Андре захотелось утешить ее, как ребенка. Забыв о намерении обдумывать каждое слово, он живо спросил:
 — Вы говорите так, словно не ждете от французов ничего хорошего. Но вы говорите на чистом французском языке. Разве они не ваши земляки? Какой же вы национальности?
 — Гаитянка… Разве вы не поняли, что я… окторунка? От удивления Андре на мгновение лишился дара речи.
 Вспомнив слова Жака, он бросил взгляд на основания ногтей девушки. Они были коричневатые.
 Андре был поражен. Все его надежды рухнули в один миг. В глубине души он рассчитывал, что перед ним приемная дочь его дяди. Он вспомнил, что в миру монахини имеют другое имя. По крайней мере, он был совершенно уверен, что монахиня — белая. Признание девушки выбило у него почву из-под ног…
 Он продолжал тупо смотреть на ее изящные миндалевидные ноготки, которые свидетельствовали о его ошибке.
 Выходит, Кирк с Жаком были правы? Окторуны практически неотличимы от белых.
 Еще он вспомнил, что читал об окторунах в Англии. Благодаря смешанной крови мулаты бывают очень красивыми. Часто случается, что они, внебрачные дети, оказываются и красивее, и способнее законных детей своего отца.
 Теперь он видел, насколько верно это наблюдение. Девушка была прекрасна. Трудно допустить, что ее сводные сестры могли быть красивее.
 Монахиня вызывала у Андре странное чувство. Он был разочарован, что сестра Девоте не сможет помочь ему в поисках клада.
 Но его огорчало не только это. Какой смысл таиться от самого себя? С первой встречи ее нежный, благородный облик вызывал в нем волнение. Ему было очень жалко, что она — монахиня. Если бы не это, бог знает как могли бы сложиться их отношения.
 Сестра Девоте, очевидно, поняла, как поражен Андре. Она спросила:
 — Так какой помощи вы от меня ожидаете? Я готова что-нибудь сделать для вас, если это в моих силах. Андре ответил:
 — Пожалуй, я ошибся. Едва ли вы сможете чем-то мне помочь. Видите ли, однажды старый граф сообщил мне, что обеспечил мое будущее.
 — Как он мог это сделать? — растерянно сказала девушка. Она словно думала вслух. — Ведь из дома унесли все. Все имущество белых — в руках новой власти.
 — Я думаю, граф де Вилларе где-то спрятал деньги, — признался Андре.
 — А вы обыскали дом?
 — Там нечего искать, — с безнадежным видом махнул рукой Андре. — В доме просто не осталось мест, где можно было бы что-то спрятать. Я уверен, что те, кто растаскивал имущество, сами пытались обнаружить клад. Мебель — украли, полы — сняли. Вместо стола мне служит ящик. Но, насколько мне известно, они ничего не нашли.
 — А вы уверены, что старый граф действительно что-то оставил? — спросила сестра Девоте.
 — У меня есть для этого все основания.
 Назвавшись сыном графа, он не стал рассказывать о письме, что породило бы новую ложь. Ему претило обманывать кого бы то ни было, тем более эту нежную девушку.
 — Мои надежды подтвердились прошлой ночью, когда я участвовал в обряде вуду, — осторожно сказал Андре, не зная, какое впечатление его слова произведут на собеседницу.
 Белая женщина была бы недовольна упоминанием вуду. Но в жилах сестры Девоте текла негритянская кровь, такая же, как у почитателей Дамбалла, чьи сердца бьются чаще, когда слышится бой барабанов.
 Однако упоминание о ритуальном обряде явно смутило сестру Девоте. Она решительно поднялась. Андре решил, что задел своими словами душевный покой монахини.
 — Христиане не должны иметь дело с вуду, — сказала сестра Девоте. — Правда, местные жители не могут обойтись без своих богов.
 — Но ведь вуду запрещены властями. Андре ожидал, что монахиня выскажется более определенно, но она промолчала.
 — Вам ведь известно, что запрет остается только на бумаге, — продолжал Андре. — Каждую ночь в лесах бьют ритуальные барабаны. Люди разговаривают со своими богами. Вы не можете не знать, что происходит в горах.
 — Нам не следует… обсуждать… эту тему, — сказала сестра Девоте. — Что ж, если вы не хотите сказать, в чем должна заключаться моя помощь, я должна идти. У меня есть дела.
 Андре заметил, что монахиня говорит холодным тоном, словно он чем-то обидел ее. Но он не видел решительно ничего оскорбительного в своих словах. Едва ли эта милая девушка была слепой фанатичкой, ненавидевшей религию своих предков.
 — Что ж, я все-таки скажу, — решился Андре. — Прежде всего мне хотелось бы спросить вас, не знаете ли вы женщину по имени Саона.
 Собравшись уходить, монахиня уже стояла к нему спиной. Андре показалось, что, услышав его слова, она вся напряглась.
 — Саона? — переспросила девушка, не оборачиваясь. В ее устах это имя прозвучало необычайно мелодично.
 — Я говорю о девушке, которая была удочерена моим отцом. Ее имя я узнал на обряде вуду, — признался Андре.
 Теперь он почувствовал, что его слова звучат несколько наивно.
 — Но откуда те, кто общается с вуду, могут знать об этой Саоне? — с сомнением спросила девушка. — Де Вилларе едва ли имели дело с местными жрецами. По-моему, вы стали жертвой какого-то обмана.
 Андре вновь отметил, что его вопрос остался без ответа.
 Но монахиня добавила:
 — Во всяком случае, они ошиблись. Андре вскочил.
 — Откуда вы знаете? — в волнении воскликнул он и смутился, когда его голос эхом разнесся по всему храму. Он тихо, почти шепотом добавил:
 — Вам известно, где Саона?
 — Саона — умерла… Умерла… — сказала монахиня и опрометью бросилась прочь из церкви.
 Вернувшись домой, Андре молча прошел на балкон.
 Томас тактично не задавал ему вопросов. Очевидно, по лицу Андре было ясно, что его предприятие не удалось. Впрочем, догадаться об этом было нетрудно. Уезжая, хозяин весь светился в предвкушении удачи, а вернулся мрачным.
 Томас неслышно подошел к Андре и подал ему бокал с душистым напитком.
 Отхлебнув прохладной жидкости, Андре понял, что его незаменимый слуга, должно быть, намешал сока разных тропических фруктов со свежей колодезной водой. Это было как раз кстати, чтобы утолить жажду и успокоить смятение, обуревавшее Андре.
 Андре укорял себя за дурацкую доверчивость. Как он мог клюнуть на разговоры о добром Дамбалла, который поможет ему разыскать сокровища? Вполне вероятно, что местные божества и помогают здешним жителям, во всяком случае, успокаивают и вдохновляют их. Но он не имеет к ним никакого отношения.
 Решимости и смелости Андре не занимать, и он должен рассчитывать на свои собственные силы, ему незачем обращаться за ними к мифическому божку, покровителю безграмотных людей.
 Слава богу, что он не пострадал от обряда так, как от визита к Оркис, напоившей его дурманящим настоем, лишившим его собственной воли. А может быть, обряд вуду нанес ему еще больший вред, вселив в него иллюзии, за которые он уцепился?
 Как теперь разыскивать клад? Прочесывать лесок перед монастырем? Срубить заросли? Раскапывать землю на большом пространстве? Где найти для этого силы, время, наконец, средства?
 — Дай мне еще сока, — попросил Андре.
 — Мсье разочарован? — решился спросить Томас.
 — Не то слово, — сердито ответил Андре. — Если хочешь знать правду, я поверил в твоего Дамбалла, а он меня подвел.
 Томас покачал головой.
 — Дамбалла не подводит! Никогда! — уверенно сказал он. Ни слова больше не сказав, негр пошел прочь. Андре мрачно смотрел ему вслед.
 — Я сам себя подвел! — вслух сказал Андре. — Мне некого винить за то, что я оказался таким доверчивым дураком!
 Томас вернулся на балкон и в нерешительности встал напротив хозяина. Очевидно, он хотел убедить Андре в чудодейственной силе своего бога, но не знал, что сказать.
 Андре заговорил первым.
 — Прошлой ночью я подумал, что папалои сказал мне правду: я должен найти Саону. Но сегодня я достоверно узнал, что Саоны нет в живых. Что теперь прикажешь делать? Как мне связаться с Саоной?
 Андре вложил в этот вопрос весь свой сарказм. Впрочем, он тут же себя одернул. Томас ни в чем не виноват, он поделился с ним своим самым сокровенным достоянием — верой. Не его вина, что Андре, чужой в этом мире, не мог рассчитывать на помощь местных сверхъестественных сил.
 — Дамбалла сказал, мсье найдет Саону? — совершенно невозмутимо спросил Томас.
 — Да, — кивнул Андре. — Я хочу кое-что рассказать тебе. Прошлым утром я встретил в лесу монахиню. Я думал, что она — белая. Мне было странно видеть в этих местах белую женщину, пережившую кровопролитие, обрушившееся на эти места.
 Томас слушал его очень внимательно.
 Андре взволнованно продолжал:
 — Под впечатлением слов папалои я решил, что эта монахиня и есть Саона, приемная дочь моего дяди. Но я ошибся. Она — окторунка. Представляешь, она ведь совсем белая, только основания ногтей у нее коричневатые, совсем как они покрашены у меня. Кстати, надо их подрисовать, иначе я могу нарваться на неприятности.
 Томас не проронил ни слова.
 Он, казалось, сосредоточенно о чем-то размышлял. Андре подумал, что его рассказ оказался слишком сложным для понимания чернокожего.
 Андре со вздохом добавил:
 — Ладно, не расстраивайся! Еще не все потеряно. Мы еще найдем клад, только надо придумать другой план. Томас не отвечал.
 — А как насчет ужина? — спросил Андре. — По правде говоря, я проголодался!
 — Я думаю о Саоне, мсье, — ответил Томас.
 — Что о ней думать, раз она умерла, — безнадежно махнул рукой Андре. — Только твой друг Дамбалла мог бы поговорить с ней. Если ты пойдешь на обряд вуду, будь добр, спроси, где ее можно найти, — миролюбиво сказал Андре.
 Помимо его воли, в этих словах прозвучала ирония. Андре упрекнул себя за бестактность.
 Но Томас не обратил внимание на недоверие, сквозившее в тоне хозяина. Медленно, торжественно он сказал:
 — Дамбалла найдет Саону!




 Глава 5


 В ту ночь Андре не спалось. Он долго ворочался на постели, но сон не приходил. Он не мог смириться с неудачей, пытался придумать новый план действий, но тщетно: его мысли снова и снова возвращались к молодой монахине, на которую он возлагал все свои надежды.
 Вопреки признанию девушки, вопреки тому, в чем он убедился сам, он никак не мог поверить, что в жилах сестры Девоте текла смешанная кровь. Однако что бы он ни думал, с действительностью приходилось считаться: Саоны он не нашел, поиски зашли в тупик, за что браться дальше, было неясно.
 Наконец Андре оставил все попытки заснуть и вышел в сад.
 Уже светало. Ночные птицы разлетались по веткам, где пережидали дневную жару. В воздухе еще звенели последние цикады, также замиравшие поутру.
 Свежий воздух подействовал на Андре ободряюще. В конце концов, судьба этой монахини его нисколько не касалась. Сестра Девоте могла заинтересовать его лишь постольку, поскольку он ожидал от нее помощи. Раз она не Саона, не стоит о ней и думать.
 Однако как она прекрасна! Какое у нее одухотворенное лицо, какие волшебные глаза, какие изысканные движения! Неужели ее предки…
 «Стоп, — одернул себя Андре, — хватит об этом. Я не должен зря терять время. Хватит думать о мулатке, о предсказаниях вуду, пора вернуться в реальность и решить, что предпринимать дальше».
 А все-таки странно, что она так испугалась, вспоминая, что произошло с де Вилларе. Впрочем…
 «В этой стране человек поддается странным наваждениям, — подумал Андре. — Вначале я оказался в плену у Оркис. Впрочем, коварная куртизанка применяла какие-то древние рецепты, это еще объяснимо. Но на церемонии вуду меня ничем не угощали. Очевидно, сам воздух пропитан здесь колдовством. Даже такой здравомыслящий человек, как я, поддался глупым сказкам. Нет, этого больше не будет. Сейчас девятнадцатый век. Я почерпнул в университете достаточно знаний и не пойду на поводу у предрассудков. Надо вернуться в исходную точку и…»
 Для начала надо пройтись и ни о чем не думать. Решение найдется само собой.
 Пружинистой походкой Андре пошел по тропе, которая вела к лесу. Он не хотел признаться сам себе, что направляется к тому месту, где впервые увидел загадочную молодую монахиню. Казалось, ноги сами несли его туда.
 Жара заметно усилилась. Не случайно местные жители передвигались медленно, будто лениво. В знойном климате невозможно долго сохранять стремительность движений.
 Но в этот утренний час Андре, который в Англии перепробовал чуть не все спортивные занятия, популярные среди студентов, заставлял себя держать высокий темп.
 Он старался переменить ход мыслей.
 «Интересно, что сейчас делает моя мать? Что бы она ни делала, она волнуется за единственного сына, уехавшего в страшную, неведомую страну».
 Дома Андре предпочитал не распространяться об истинной цели своего путешествия. Он туманно рассуждал о богатых возможностях благодатной страны. По его словам, выходило так, что он отправляется на Гаити не на розыски клада, который мог чудом уцелеть после того, как дядино имение было разграблено, а семья Филиппа де Вилларе — уничтожена, а скорее, чтобы устроить собственную судьбу — обосноваться на новом месте и, если удастся, разыскать дядю, который, вполне возможно, жив, но утратил с ними связь, и быстро сколотить хоть небольшое состояние.
 К счастью, пожилая дама не читала газет и мало интересовалась политикой. Андре с воодушевлением рассказывал ей про чудесный климат Гаити, давая понять, что жизнь там — легкая и спокойная. Если там и были какие-то волнения среди местного населения, то они давно прекратились, и жизнь потекла, как прежде.
 И мать не сомневалась в истинности его слов. Ей была свойственна счастливая способность верить в хорошее, пусть даже вопреки фактам.
 Предприятие Андре сулило ему если не богатство, то хотя бы обеспеченное существование, а следовательно, благополучный брак, появление наследников, продолжение рода, а ей как матери — спокойную старость в семье сына.
 В последний год мать все чаще говорила о том, как ей хочется, чтобы у нее появилась невестка, как она жаждет нянчить внуков. Интересно, какое впечатление произвела бы на нее Девоте?
 «Сестра Девоте, — поправил себя Андре. — Сестра Девоте, монахиня, мулатка, встреченная мною случайно. Совершенно исключено, что мать когда-нибудь увидит ее. Было бы лучше не встречаться с ней и мне самому».
 Нет, лучше подумать о другой женщине. Оркис… Он на удивление быстро излечился от сладострастных чар этой коварной женщины.
 Если в первые дни после их свидания Андре был вынужден усилием воли изгонять из памяти ее образ, то теперь ее экзотическая притягательность поблекла в его сознании сама собой. Оркис красива, нет слов, но ему больше по душе одухотворенная, возвышенная красота, воплощением которой стала для него сестра Девоте…
 Сравнение прекрасной монахини с этой дьявольски порочной женщиной показалось Андре почти святотатственным.
 Стараясь выкинуть из памяти Оркис, Андре вдруг подумал о таинственной веревке, странным образом появившейся в имении накануне его приезда.
 Либо это чья-то неуместная шутка — впрочем, в этих местах едва ли кто станет шутить с вуду, — либо действительно символ черной магии. В первом случае бояться веревки нечего, во втором — белая магия оказалась действенной, поборов Педро уанга, а следовательно, опасность для Андре миновала. Как бы там ни было, ничего дурного с ним пока не случилось.
 Незаметно для себя Андре пошел медленнее. Он целиком погрузился в свои мысли и машинально двигался к знакомой полянке.
 Вдруг он словно очнулся, услышал птичье многоголосье, жужжание множества насекомых, которые своими размерами значительно превосходили европейских. Воздух был полон благоухания апельсиновых деревьев.
 А поскольку в представлении любого европейца их запах связан с венчанием, Андре спросил себя, настанет ли время, когда и он поведет невесту к алтарю.
 Все зависело от успеха его предприятия. Если ему не удастся найти клад, он останется холостяком. Безденежье станет на его пути не меньшим препятствием, чем монашеский обет, с той разницей, что в монастырь уходят по своей воле, а бедность не выбирают.
 Интересно, что заставило такую прекрасную девушку стать монахиней? Андре не раз задавал себе подобный вопрос и в Англии, когда видел молодых мужчин или женщин в монашеском облачении.
 Разумеется, надо верить в бога, но зачем отказывать себе в обычном человеческом счастье? Молодой француз не мог вообразить обстоятельств, которые толкнули бы его на такой шаг. Служить богу можно и оставаясь светским человеком. Любое горе можно перенести, не загораживаясь монастырскими стенами от действительности.
 Впрочем, он — мужчина, которому положено находить выход из любого положения, справляться с любыми трудностями, отвечать не только за себя, но и за своих близких.
 А сестра Девоте — слабая девушка, оставшаяся сиротой еще в детстве. Ей пришлось жить в окружении чужих людей, которые, даже относясь к ней по-доброму, не могли заменить ей семью. Вероятно, с детства оказавшись среди монахинь, она выросла, совершенно не представляя себе мирской жизни, и предпочла последовать примеру этих женщин, к которым давно привыкла, которые составляли для нее весь мир.
 Жаль, что ей уже не суждено увидеть другую жизнь! Как бы ей пошло белое подвенечное платье и веточки флердоранжа!
 Воображение Андре живо нарисовало пленительный образ Девоте-невесты. Почему-то он вообразил ее под сводами приходской церкви, в которую ходил в Лондоне по праздникам. Он не хотел признаваться даже самому себе, что его воображение пошло еще дальше. Мысленным взором молодой француз увидел себя в роли жениха, свою матушку — на почетном месте в группе гостей.
 «Это уж совсем ни к чему! — остановил себя Андре. — Скорее всего я больше не встречу эту женщину…»
 И тут же увидел молодую монахиню. Она, как и накануне, сидела на полянке, окруженная своими пернатыми друзьями, которые с веселым щебетом клевали у нее с ладони, отталкивая друг дружку, старались пробиться поближе к своей благодетельнице.
 На мгновение Андре показалось, что сестра Девоте в окружении птиц существует только в его воображении так же, как перед тем — в одеянии невесты. Но женщина, как и ее пернатые питомцы, была вполне реальной.
 Андре почувствовал, что не может уйти просто так, не поговорив с нею.
 Считая, что подглядывать, спрятавшись в зарослях, — неудобно, он решительно шагнул на поляну.
 Птицы тут же испуганно упорхнули. Монахиня в растерянности подняла глаза и встретилась взглядом с Андре.
 Вопреки его опасениям, на этот раз она не попыталась убежать.
 Сестра Девоте с улыбкой поднялась навстречу Андре.
 — Как рано вы пришли! — сказала она, словно ожидала его встретить.
 — Я не мог спать, — признался Андре пресекшимся от волнения голосом.
 — Я тоже, — тихо, почти шепотом отвечала девушка. Она отвела взор и застенчиво добавила:
 — А знаете, я ведь пришла сюда в надежде встретить вас.
 — Должно быть, я почувствовал, что вы меня ожидаете, — отозвался Андре.
 Указав на поваленный ствол дерева, Андре предложил девушке присесть и сел сам.
 Монахиня молча опустилась рядом. Андре спросил:
 — Как вы думаете, ваши птички вернутся?
 — Вернутся, если вы будете сидеть тихо, — ответила сестра Девоте.
 — Мне бы тоже хотелось их покормить, — заметил Андре, которому эта мысль только что пришла в голову.
 Монахиня молча достала из сумки горсть зерна и насыпала на ладонь Андре.
 — Теперь надо вытянуть руку и ждать, — пояснила она.
 Вытянув ладонь с зернами перед собой, она застыла в неподвижности. Андре последовал ее примеру.
 Птицы не заставили себя ждать. Уже через несколько секунд они вернулись к прерванной трапезе. Пожалуй, теперь их слетелось еще больше. Появление второй кормушки, очевидно, их обрадовало.
 Андре, которому прежде не случалось размышлять о райской жизни, подумал, что именно так было в Эдемском саду. Тишина, нарушаемая только щебетом птиц, мир и покой. Сейчас он не вспоминал об опасностях, подстерегавших здесь человека на каждом шагу. Он был весь во власти этого мгновения.
 Сердце радостно билось в его груди. Рядом с очаровательной маленькой монахиней он забыл обо всем на свете.
 А сестра Девоте, такая нежная, такая хрупкая, вся светилась счастьем. Молодые люди молчали, но чувствовали, что переживают необыкновенный момент, и упивались неизъяснимым блаженством.
 Они не могли бы сказать, сколько просидели бок о бок без слов, без мыслей, целиком отдавшись этому сладостному моменту.
 Когда птицы расклевали весь корм, Андре решился нарушить тишину:
 — Я хочу поговорить с вами.
 Его шепот мгновенно спугнул птичек. Сестра Девоте бросила на землю остатки зерна.
 — Почему вы хотели встретиться со мной? — серьезно спросил Андре.
 Этот прямой вопрос вызвал румянец смущения на щеках маленькой монахини.
 — Когда вы ушли, я подумала, что говорила с вами недоброжелательно. Я поняла, что не должна вас бояться. Мне действительно хотелось бы вам помочь, хотя я не представляю, чем я могла бы быть вам полезной. Ведь никакие тайны мне неизвестны. Во всяком случае, я хотела… попросить у вас прощения.
 — И вы пришли сюда ради встречи со мной? — спросил Андре.
 — Да, — просто призналась девушка. — Я почему-то надеялась, что вы сюда вернетесь. Не знаю, собирались ли вы зайти к нам в монастырь… Я решила во что бы то ни стало поговорить с вами и пришла сюда.
 — Вы не ошиблись, — кивнул Андре. — Если бы я не нашел вас на этой поляне, то обязательно постарался бы разыскать в монастыре. Я так ждал этой встречи, мне вам надо так много сказать! Мне не так важна ваша помощь… Я не мог заснуть всю ночь, потому что думал о вас.
 Эти слова напугали монахиню. Быстро взглянув на Андре, она отвернулась.
 Но это уже был страх иного рода.
 — Я был поражен этой встречей, — сказал Андре, чтобы успокоить девушку.
 — Но почему? — дрожащим голоском спросила она.
 — Видите ли, я знал, что поблизости от плантаций де Вилларе должна быть какая-то церковь. Но я никак не ожидал найти здесь монастырь. Мне не приходило в голову, что в этой стране, тем более в такой глуши могут существовать монастыри.
 — Женских монастырей на Гаити не менее десяти, — более уверенно произнесла сестра Девоте.
 Когда речь зашла о монастырях, она почувствовала твердую почву под ногами.
 — А наша община, пожалуй, самая маленькая, — продолжала она.
 — Еще меня поразило то, что вы — монахиня. Как вы могли удалиться от мира такой юной? Неужели вам не хотелось завести семью, может быть, навсегда уехать из этой страшной страны, во всяком случае, жить полнокровной жизнью?
 — Я не знаю другой жизни, — покачала головой маленькая монахиня. — А здесь я, по крайней мере, в безопасности.
 — Но безопасность эта весьма относительна, — заметил Андре. — Мне кажется, здешнее правительство, хотя оно борется с язычеством, не слишком уважает христианские догмы.
 Я полагаю, на Гаити немало христиан. Они читают молитвы, ходят, когда надо, в церковь, но это не мешает им убивать друг друга. А мулатов ваш император ненавидит почти как и белых.
 Сестра Девоте съежилась от страха. Она взмахнула руками, словно приказывая Андре замолчать.
 — Зачем вы пытаетесь запугать меня? — спросила она. Ее слова прозвучали так жалобно, что Андре, почувствовавший, сколь неуместна эта тема в разговоре с девушкой, которая не может рассчитывать на приют в другом месте, поспешил направить разговор в другое русло.
 — Я вовсе не хотел вас пугать! Просто вы такая красивая, такая добрая… Смотрите, даже птицы вас не боятся! Из вас получилась бы нежная супруга, прекрасная, заботливая мать. Вы обездолили не только себя, но и того, кто мог бы стать счастливым человеком, женившись на вас… Вы растрачиваете свою жизнь понапрасну!
 Девушка решительно выпрямилась.
 — Молитвы не бывают напрасными, — твердо сказала она.
 — Но ведь и другие молятся! И я тоже, — возразил Андре. — Я молюсь, когда собираюсь совершить какой-нибудь ответственный шаг, прошу у бога помощи. Собираясь сюда, я часто обращался к богу в молитвах. Еще я молюсь, чтобы поблагодарить бога за то, что он оберегает меня. Я прошу, чтобы он не оставлял своим попечением мою мать. Да мало ли у меня причин для молитвы? Но я знаю одно: я никогда не спрячусь за монастырскими стенами, не убегу от жизни. Я буду бороться и страдать, смело глядя в глаза реальности.
 — Для меня эта жизнь слишком реальна, — с горечью произнесла девушка.
 Андре показалось, что маленькая монахиня на момент забыла о его присутствии и высказала вслух свою самую сокровенную мысль, — Знаете, ведь я думал, что вы Саона, — сказал Андре больше для того, чтобы отвлечь собеседницу.
 — Почему вы так решили? — рассеянно спросила она, очевидно все еще находясь в плену своих невеселых мыслей.
 — Во-первых, потому, что вы красивая. Во-вторых, вы прекрасно говорите по-французски. Кроме того, я подумал, что вы белая. Но самое главное, на церемонии вуду я явственно слышал, как Дамбалла обещал мне, что я найду Саону. Спустя несколько часов я встретил вас и поверил, что боги помогли мне. Откровенно говоря, встреча с Саоной разрешила бы для меня многие трудности.
 — А что бы вы сделали, если бы я действительно оказалась Саоной? — живо заинтересовалась девушка.
 — Ну, я попросил бы вас помочь мне в поисках спрятанного графом де Вилларе имущества, — начал Андре. — Вы бы, конечно, согласились. А с вашей помощью я наверняка нашел бы сокровища. А потом я помог бы вам уехать с Гаити. Мы вместе вернулись бы в Англию. И вы стали бы жить в Лондоне с моей матушкой.
 — А вы думаете, Саоне понравился бы такой план… если бы, конечно, она была жива и узнала бы о нем?
 — Мне кажется, она не захотела бы оставаться на Гаити после того кошмара, который ей довелось пережить, — уверенно сказал Андре.
 — Пожалуй, вы правы, — кивнула монахиня. — А разве вы живете в Англии? — спросила она. — Я ведь думала, что вы приехали сюда из Порт-о-Пренса.
 Андре осекся. Он только теперь вспомнил, что для сестры Девоте он — мулат.
 Рядом с ней он забыл об осторожности, о своей темной коже, о том, что, находясь в этой стране, должен мыслить и вести себя как мулат. Он разговаривал с девушкой, представляя себя тем, кем являлся на самом деле — европейцем, французом, аристократом, нашедшим пристанище в Англии.
 Как он безрассудно поступил!
 — Я прожил в Англии несколько лет, — пояснил он. — И теперь, оставив мать в Лондоне, на время вернулся сюда, чтобы попробовать найти наше имущество.
 Маленькая монахиня молчала. Андре опасался, что его история показалась ей не правдоподобной.
 Но сестра Девоте лишь задумчиво спросила:
 — А какая она, Англия?
 — О, это прекрасная страна! — с воодушевлением сказал Андре. — Там царит порядок и безопасность. Англичане — спокойные и доброжелательные люди. А разве вы не встречали англичан здесь, на Гаити?
 Монахиня отрицательно покачала головой.
 — Нет, — сказала она. — Я думаю, их можно встретить в Порт-о-Пренсе. Но в нашу глушь им приезжать незачем.
 — Кристоф неплохо относится к англичанам, — добавил Андре. — Во всяком случае, он так ненавидит французов, что предпочитает им людей любой другой национальности. Он не так ослеплен отвращением к европейцам, как Дессалин, и понимает, что без них правительству не выстоять. Поэтому в Порт-о-Пренсе действительно немало выходцев с Британских островов.
 Андре знал, что среди англичан на Гаити едва ли найдется много католиков. Так что встретить их в церкви — а других мест для встречи с людьми у монахини быть не могло — сестра Девоте едва ли могла.
 — Мой отец был французом, — задумчиво сказала монахиня и надолго замолчала.
 Ее лицо было бесстрастным. Андре, глядя на ее непроницаемое выражение, не мог представить себе родителей Девоте, ее братьев или сестер, их прошлую жизнь в дореволюционном Гаити.
 Может быть, чернокожая молодая женщина с маленькой белой дочкой жила в покое и довольстве в одном доме с отцом девочки. А может быть, подобно многим белым, отец постарался отослать дочь подальше с глаз, хотя и давал матери средства на ее содержание.
 Судя по тому, что десять лет назад девочка-окторунка оказалась в доме де Вилларе, о ней было кому позаботиться после смерти родителей. Возможно, Филипп де Вилларе был другом ее отца.
 — Мой отец тоже был французом, — ответил Андре вслух. — Это тоже сближает нас.
 Монахиня недоуменно посмотрела на него. Андре пояснил:
 — И вы, и я любим птиц, интересуемся живописью. Ведь мы познакомились с вами, когда вы рассматривали настенную роспись. А накануне я стоял на том месте, где застал вас, и рассматривал те же картины.
 Андре чуть не сказал, что не видел ничего подобного, но вовремя сообразил, что для мулата, выросшего на Гаити, такая живопись — не диковинка.
 — И потом, в наших жилах течет смешанная кровь… Ему было неловко произносить эти слова. Но это была вынужденная ложь. Он должен был успокоить маленькую монахиню, завоевать ее доверие. А если уж быть до конца откровенным, Андре очень хотелось понравиться этой девушке.
 Глядя на ее маленькое личико, обрамленное белым монашеским платом, он неожиданно для себя сказал:
 — А какого цвета у вас волосы? Как бы мне хотелось увидеть их.
 Монахиня сжалась, напуганная его словами. Еще мгновение, и она, наверное, побежала бы прочь, чтобы укрыться в своем монастыре.
 — Уже поздно, — сказала она, принужденно улыбаясь. — Мне пора идти…
 Вдруг Андре осенило:
 — А мне кажется, никто не знает, что вы здесь. Вы же ходите кормить птиц без разрешения! Правда? Девушка зарделась, очевидно, Андре был прав.
 — Я не делаю ничего дурного, — сказала она, будто защищаясь. — Я только хочу кормить птиц…
 Судя по ее ответу, когда-то ей не разрешали уходить из монастыря так далеко, и она стала сбегать потихоньку.
 — А еще вы хотели видеть меня, — напомнил монахине Андре ее собственные слова.
 Он придумывал повод задержать пугливую монахиню.
 — А ведь сейчас время завтракать. Может быть, вы позволите мне вас угостить чашкой кофе?
 — Я не могу, — сказала девушка, потупившись.
 — Почему не можете? Ведь еще совсем не поздно. Я уверен, что в монастыре все-таки догадываются, куда вы исчезаете по утрам. Уверяю, никто вас не хватится. А завтрак не займет много времени.
 — Н-но… — начала было молодая монахиня, подыскивая подходящий предлог для отказа.
 — Проявите решительность хоть раз в жизни! — продолжал уговаривать Андре. — Перестаньте убегать от мира! Обратитесь к нему лицом. Вы посмотрите дом, где я живу, познакомитесь с моим слугой, Томасом, отведаете его стряпню. Уж поверьте мне, он большой мастер по кулинарной части. Он очень хозяйственный. Вообразите, успел завести курочек, и теперь мне обеспечена яичница.
 Монахиня прыснула. Андре подумал, что она совершенно непривычна к обыденной мирской жизни и самые простые вещи производят на нее неожиданное впечатление.
 — Так я вас уговорил? — спросил он, вставая. Монахиня поднялась вслед за ним.
 — Все же мне было бы лучше вернуться, — сказала она довольно неуверенно.
 Андре почувствовал, что почти убедил свою новую знакомую.
 — Ведь для вас это целое приключение! — с мягкой улыбкой сказал он. — И потом, в этом нет ничего дурного. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что, вернувшись в свою келью, сможете покаяться, прочитать особые молитвы — не мне вас учить, — и бог вас охотно простит. Ведь с вашей стороны это всего лишь маленький, совершенно невинный проступок.
 По всему было видно, что девушке очень хотелось пойти с Андре, но с детства внушенное чувство долга не давало ей поступить так, как она желала.
 — Мать-настоятельница очень рассердилась бы на меня, если бы узнала, — сказала сестра Девоте.
 — Мне кажется, она не станет спрашивать вас, не были ли вы на завтраке в доме де Вилларе, — возразил Андре. — А вам необязательно делать признания. В Англии есть пословица: «Что глаза не видят, того и нет». По-моему, это вполне справедливо.
 Монахиня рассмеялась:
 — Вы меня искушаете! Лишь за то, что я вас слушала, мне придется прочитать сотню покаянных молитв.
 — Может быть, завтрак того стоит? — заметил Андре. Не говоря более ни слова, он повернулся и пошел по направлению к имению. Он с удовольствием увидел, что сестра Девоте, легко ступая, идет рядом с ним.
 За поворотом тропа сузилась. Андре взял девушку за руку.
 — Здесь такая чаща! — сказал он. — Держитесь за меня, а то упадете.
 Маленькая монахиня покорно шла рядом со своим спутником.
 По правде говоря, для Андре это был лишь повод прикоснуться к девушке. Он почувствовал сердечный трепет и искоса посмотрел на нее. Девушка шагала будто завороженная, очевидно испытывая те же чувства.
 Вскоре показался особняк де Вилларе. Дальше тропа резко опускалась.
 Молодые люди остановились полюбоваться сверху восхитительным видом. Если бы можно было забыть о кровавых событиях, вызвавших царящее повсюду запустение, можно было бы подумать, что в этом доме побывала сказочная фея, усыпившая всех обитателей, и там, где замерла жизнь людей, по-своему распорядилась природа, шаг за шагом отвоевывая пространство для всевозможной растительности. Разросшиеся деревья, неподстриженные кусты, пышно цветущие растения, заполонившие все дорожки, были едва ли не красивее ухоженных французских или английских парков с их четкой планировкой.
 Сестра Девоте рассматривала открывшуюся картину затаив дыхание.
 — Вы помните это место? — спросил Андре. Он не мог поверить, что эта маленькая любительница одиноких прогулок никогда не забиралась сюда.
 — Я не была здесь с тех пор, как… — Девушка замолчала, словно ей не хватало сил выговорить страшные слова. Андре докончил фразу за нее:
 — С тех пор, как погибло семейство де Вилларе?
 — Д-да, — едва слышно выдавила сестра Девоте. Девушка побледнела, как полотно. Андре испугался, что она вот-вот упадет в обморок, и снова взял ее за руку.
 — Пойдемте, — решительно сказал он. — Привидений не бывает. А если призраки живут в вашей памяти, надо найти в ней самый далекий уголок и похоронить их. Жизнь продолжается. Нельзя жить в прошлом, особенно в молодости.
 Он ободряюще улыбнулся.
 Лицо девушки осветила робкая, доверчивая улыбка. Однако в глазах у нее стояли слезы.
 — Вы правы, — лишенным выражения голосом, словно во сне, медленно произнесла сестра Девоте. — Мы сегодня здесь, а прошлое — миновало.
 Встряхнувшись, она решительно сказала:
 — Я ужасно хочу есть, и вы, наверное, тоже. Пойдемте скорее!
 И они легко зашагали к дому. Андре не отпускал руку девушки до тех пор, пока они не поднялись на верхнюю ступеньку крыльца в особняке де Вилларе.
 Маленькая монахиня еще разглядывала провалившийся балкон, облупленные стены, сломанные двери, когда на террасу, заросшую лианами, вышел Томас. Он улыбался во весь рот, сверкая ослепительно белыми зубами.
 — Доброе утро, Томас! — сказал Андре. — Познакомься, это сестра Девоте. Сегодня она — наша гостья.
 Улыбнувшись еще шире, Томас поспешно удалился на кухню, откуда доносился аромат пряностей и кофе.
 Андре проводил монахиню в комнату, по дороге поясняя:
 — Мебели у нас, правда, нет. Пока что Томасу удалось привести в относительный порядок только одну комнату. Она служит мне и гостиной, и столовой, и спальней.
 Монахиня улыбнулась, хотя в словах Андре не было ничего смешного. Очевидно, девушка просто вошла во вкус неожиданного приключения и настроилась извлечь из него все возможные удовольствия. Она почувствовала себя спокойно и легко и стала держаться так, как любая ее ровесница, не пережившая стольких бед, сколько пришлось изведать ей.
 Провожая ее на балкон, Андре воскликнул:
 — Осторожно!
 На всякий случай он снова взял ее за руку. Правда, теперь он преследовал чисто практическую цель: с непривычки гостья, тем более столь миниатюрная, могла провалиться сквозь щель в полу.
 Постояв на балконе не более минуты, сестра Девоте вернулась в комнату.
 — Как грустно! — вздохнула она.
 — Это действительно грустно, но мы не в силах изменить обстоятельства. Давайте поговорим о другом, чтобы не портить себе настроение. Кстати, вы не можете рассказать, как выглядела эта комната, когда вы здесь были?
 — Я была в монастыре, — неопределенно ответила сестра Девоте.
 — Разумеется. Но пока граф де Вилларе строил этот монастырь, сестры, бежав с севера, должны были где-то жить, — возразил Андре.
 Его собеседница упорно молчала. Он больше не настаивал, догадавшись, что воспоминания чересчур болезненны. В конце концов, он ведь сам советовал ей избавиться от них.
 Однако молчание, к счастью, не затянулось. Как раз в нужный момент вошел Томас. Он принес второй обрубок дерева.
 — Стул для дамы, — сообщил он, дружелюбно улыбаясь гостье.
 Когда слуга ушел, монахиня сказала:
 — По-моему, он очень милый человек.
 — И большой поклонник вуду, — в тон ей добавил Андре. На этот раз при упоминании запретной религии сестра Девоте лишь пожала плечами.
 — Все они такие, — заметила она. — Раз в месяц или даже чаще в церковь приходит священник. Он служит особую мессу и выступает с проповедью, в которой обличаются местные верования. Люди внимательно его слушают, но…
 Улыбнувшись почти ехидно, она закончила рассказ:
 — Они слушают проповедника, а я за ними наблюдаю. Люди виновато ерзают на своих скамьях, стараясь не смотреть священнику в глаза. И я знаю, если они сегодня пришли на мессу, то вчера в лесу плясали вокруг костра, призывая своих кумиров.
 — Томас был убежден, что Дамбалла поможет мне найти Саону, — сказал Андре.
 — А вы поверили ему? — спросила сестра Девоте.
 — Вначале — да. А теперь я не знаю, что и думать.
 — А что вы намерены делать теперь? — продолжала маленькая монахиня.
 — Придется обойтись без нее. Я постараюсь найти имущество, оставленное графом де Вилларе.
 — А если это не удастся?
 — Смирюсь с поражением, — пожал плечами Андре.
 — А потом вы уедете?
 — Разумеется. Правда, я еще не решил, где буду жить. Может быть, я обоснуюсь в Порт-о-Пренсе, а может быть, вернусь в Англию. Это будет зависеть от многих обстоятельств.
 — И больше не вернетесь? — с волнением спросила девушка.
 — В Гаити не слишком привечают мулатов, — заметил Андре.
 — А вы говорите на прекрасном французском языке, — задумчиво сказала монахиня.
 — Возможно, — улыбнулся Андре. — Мы, люди со смешанной кровью, стараемся перенять от родителей все лучшее. Правда, это не всегда получается.
 В этот момент Томас принес завтрак — яичницу и разноцветные овощи, красиво порезанные и разложенные на настоящей большой тарелке.
 Андре заметил, что слуга явно постарался угодить даме, — на тарелке получился пестрый, причудливый узор.
 Увидев это великолепие, сестра Девоте по-детски хлопнула в ладоши.
 — Как замечательно! Я вам признаюсь, я не просто хочу есть, я голодна, как три тигрицы.
 — Тогда чего же мы ждем? — воскликнул Андре. — Скорее за стол!
 Но монахиня не сразу принялась за еду.
 — Мы должны прочитать молитву! — серьезно сказала она.
 — Так давайте прочитаем, — согласился Андре.
 Сестра Девоте сложила руки, ладошку к ладошке, отчего стала похожа на маленькую девочку и, полуприкрыв глаза, начала произносить знакомые Андре с детства латинские фразы.
 Андре молча, с восхищением наблюдал за ней.
 Закончив, девушка сказала с укором:
 — А ведь вы не молились!
 — Я наблюдал за вами. Я уверен, вы молились за нас обоих, и в этот столь важный для нас миг бог с удовольствием смотрит, как мы приступаем к трапезе.
 — Если вы будете насмехаться, я почувствую себя виноватой и убегу, — шутливо пригрозила сестра.
 — И пропустите чудесный завтрак, — заметил Андре.
 За завтраком девушка развеселилась, она то и дело смеялась, иногда смущенно, иногда совершенно беспечно.
 Несколько раз Томас входил в комнату, принося все новые закуски, очевидно, приготовляемые на ходу специально для гостьи.
 В заключение завтрака молодым людям были поданы отварные початки молодой кукурузы и целое блюдо разнообразных фруктов.
 — Какой сытный завтрак! — сказала монахиня, аккуратно вытерев рот салфеткой. — Мне кажется, я наелась на целый год вперед.
 — А что, вас кормят очень скудно? — заинтересовался Андре, не представлявший себе повседневной жизни монастыря.
 — Мы не голодаем, но пища очень простая и… однообразная, — отчего-то смутилась девушка. — Впрочем, я несправедлива к сестре Мари. Она очень старается разнообразить наш стол. Правда, у нее маловато воображения.
 — Что ж, пока я здесь, вам было бы глупо лишать себя нашего с Томасом гостеприимства, — приветливо сказал Андре. — У Томаса воображения предостаточно. А из курицы он делает такое жаркое, какого мне не приходилось пробовать ни в одной из стран, где я был.
 — Какой вы счастливый, что можете путешествовать, — мечтательно сказала монахиня.
 — Да, это большое благо, — кивнул Андре. — Однако мне хотелось бы большего. Я желал бы иметь настоящий дом, который даже снится мне во сне, но пока не могу позволить себе подобной роскоши.
 — Ради этого вы и приехали сюда? — догадалась монахиня.
 — Да, и я был бы очень рад найти то, что оставил мне мой отец. С помощью спрятанных им денег я мог бы устроиться в жизни. Но возможно, я ошибаюсь, и из моих замыслов ничего не выйдет.
 — А как в Англии живется мулатам? — спросила девушка.
 Андре почувствовал, что опять непозволительно расслабился. Правда, их разговор не касался мулатов непосредственно, но он начисто забыл о своем маскараде и пренебрегал главной заповедью Жака: не прилагал усилий, чтобы мыслить, как мулат.
 Он с радостью признался бы своей новой знакомой в обмане, но решил, что не вправе это сделать. Ведь сестра Девоте была окторунка и почувствовала бы себя в присутствии европейца скованно.
 Более того, узнав чужой секрет, она оказалась бы в трудном положении. Для такой юной девушки соблазн поделиться тайной с подругами слишком велик. Кто знает, как отнеслись бы к такому знакомству другие монахини. Вполне возможно, все они ополчились бы против своей сестры. Ведь чернокожие, а именно негритянки, составляли, по-видимому, большую часть монахинь, в массе поддерживали правительство страны, подстегивавшее в людях ненависть ко всем европейцам.
 — Я не страдал там от дурного отношения, — неопределенно ответил Андре, подумав про себя, что он понятия не имеет, как чувствует себя мулат среди англичан.
 Возможно, сестре Девоте было важно узнать правду, но ему не хотелось лгать, и он поспешил заговорить на другую тему.
 — Расскажите лучше о своей семье, — предложил он. Однако сестра Девоте была явно не расположена говорить о себе.
 — Я сирота, — кратко ответила она. — Монахини нашего монастыря посвящают себя служению Христу. Он — наша семья и наша жизнь.
 Андре встал из-за стола.
 — Хотите посмотреть сад? — спросил он. — А может быть, вы хотели бы осмотреть другие комнаты? Впрочем, я вам не советую: они в еще худшем состоянии, чем эта, и производят самое безрадостное впечатление.
 — Я предпочла бы пойти в сад, — сказала сестра Девоте.
 — Только осторожно, ступени поломаны, вы, конечно, легонькая, как перышко, но я не могу обещать, что какая-нибудь доска неожиданно не подломится.
 Девушка сама протянула Андре руку и стала осторожно спускаться.
 Андре хотелось обнять ее, привлечь к себе, но он одернул себя.
 «Я должен быть осторожнее, — подумал он. — Эту девушку слишком легко напугать. А бегает она очень быстрое Едва ли было бы просто уговорить ее вернуться», — подумал он.
 Ему было странно, что он не видит в своей гостье монахини, а обращается с ней, как с обыкновенной девушкой. Раньше ему казалось, что монашеский сан полностью отрезает людей от мира. Они выпадают из мирской жизни, а следовательно, не могут вызывать к себе обычной привязанности. Пожалуй, он был не прав. Сестра Девоте возбуждала в нем острую нежность, сочувствие. Любовь?
 О, как ему не хотелось расставаться с ней! И хотя они знали друг друга совсем мало, Андре казалось, что эта девушка принадлежит ему.
 Если бы это было возможно, он взял бы ее с собой в Лондон, как сделал бы, если бы она была Саона.
 Андре старался избавиться от наваждения, приписывая его местному климату.
 Он, граф де Вилларе, потомок блестящего, старинного рода, имел долг не только перед матерью, единственной близкой родственницей, но и перед Францией, куда ему, несомненно, предстояло вернуться, наконец, перед своими предками.
 Многие из них сложили головы, пав жертвами кровавой революции. Многим приходилось мириться с наполеоновским режимом, что не делало чести их роду.
 Тем ответственнее была миссия Андре де Вилларе: ему, изгнаннику, надлежало сделать достойную партию, которая послужила бы во славу их семейству, и продолжить их род.
 Однажды, когда Бонапарт падет — а этот день был, по убеждению Андре, не за горами, — он вернется на родину и будет заботиться обо всех своих тетушках и кузинах, став им опорой и поддержкой.
 А это тоже требовало от него немалых средств.
 О том, чтобы жениться на безвестной, бедной девушке, не могло быть и речи. Более того, девушка была монахиней, а самое неприятное — окторункой. Андре, считавший себя приверженцем самых свободных, передовых взглядов, не мог подняться над традицией настолько, чтобы связать свою жизнь с цветной женщиной.
 Ему не следовало хоть на минуту забывать о пропасти, разделявшей их. Но выбросить из сердца эту милую девушку он не мог.
 Оказавшись в саду, сестра Девоте стала выбирать путь в зарослях на удивление уверенно. Не она шла за Андре, а он — за ней.
 Вскоре она вывела его к заборчику, ограждавшему крошечный сад. В центре сада был бассейн с медным фонтанчиком в виде пухлого купидона с маленьким дельфином в руках. Скульптура покрылась толстым слоем паутины.
 Андре вспомнил дедушкино имение во Франции. Там был похожий фонтан с золотыми рыбками, которых он так любил рассматривать в детстве.
 Вода давным-давно высохла, рыбок, естественно, не было и в помине. По растрескавшимся стенкам бассейна сновали блестящие ящерки.
 Садик зарос цветами, каких Андре еще не видел. Он догадался, что эти многолетние цветы сохранились с тех пор, когда здесь день и ночь журчали струи фонтана, жизнь, спокойная и благополучная, во всяком случае для хозяина имения, била ключом.
 — Вот так раз! — воскликнул Андре. — Я много ходил по парку, но сюда не заглядывал.
 Любуясь садом, Андре живо вообразил, как его тетушка гуляла здесь с маленькой девочкой по имени Саона.
 — Какой хорошенький, — рассеянно заметила девушка, разглядывая купидона.
 — Вы тоже хорошенькая, — не раздумывая, сказал Андре. Девушка покраснела, подняла свои прекрасные глаза.
 Андре был не в силах отвернуться.
 Так они молча стояли, лицом к лицу, словно заглядывая в вечность.
 — Что со мной происходит? — словно под гипнозом заговорил Андре. — Мне хочется обнять вас, поцеловать, но я знаю, что это — запрещено. Первая встреча с вами перевернула всю мою душу. Я стал другим. Со мной никогда не было ничего подобного.
 — Я… я не понимаю, — пролепетала девушка.
 — Вы не понимаете, — подхватил Андре. — Я… я влюбился. Я старался бороться с этим чувством, но у меня нет сил сдерживать его. Это все равно что связать ваших птичек. И я рад, что могу сказать вам правду. Может быть, это звучит старомодно и выспренне, но я на самом деле люблю вас больше жизни.
 — Вы… меня любите? — чуть слышно прошептала девушка.
 — Люблю. Любовь захватила меня целиком. Она так сильна, что я не могу ей противиться, хотя и понимаю, что обстоятельства — против меня.
 — Я… я не должна вас слушать, — возразила девушка, впрочем, не пытаясь уйти.
 — Это говорят ваши губы, — с жаром сказал Андре. — Но прислушайтесь к своему сердцу, оно скажет вам другое. Я уверен, что вы чувствуете то же самое. Так что же нам делать? Что бы ни случилось, вы принадлежите мне. Я готов пожертвовать ради вас всем. Мы не можем разлучаться.
 Вспыхнув от смущения, девушка закрыла лицо руками.
 — Пожалуйста, не говорите так. Я не могу вас слушать. Отпустите меня, — по-детски добавила она, не замечая, что никто ее не держит.
 Она склонила голову, и Андре открылась полоска нежной кожи на шее, между платом и воротником.
 Андре едва удержался, чтобы не поцеловать ее.
 Вместо этого он, сдерживая волнение, сказал:
 — Вы свободны, я не вправе мешать вам уйти. Моя любовь к вам слишком велика, и я не могу огорчать вас. Он приказал себе остановиться и словно проснулся.
 — Боже, что я такое наговорил! — воскликнул он. — Вы ведь думаете, что я совершил величайший грех. Но, бог свидетель, я не желаю ничего дурного. Я знаю одно: то, что я сказал, — истинная правда, я не хочу отказываться ни от одного своего слова.
 Андре показалось, что девушка плачет, и он машинально протянул руки, чтобы обнять и утешить ее. Но вовремя сдержал себя.
 — Пойдемте, я вас провожу. Что толку мучить друг друга? — с трудом выговорил Андре хриплым, прерывающимся от страсти голосом.
 Монахиня посмотрела на него снизу вверх. Андре, ожидавший увидеть в ее глазах слезы, был поражен: взгляд сестры Девоте был полон неизъяснимой горечи.
 — Я не знаю, что вам сказать, — пробормотала она невнятно.
 — Ничего не надо говорить, — ответил Андре. — Мне ужасно стыдно за себя. Я на минуту потерял самообладание и дал волю своим чувствам.
 Он покинул очаровательный садик. Девушка медленно шла за ним, едва переставляя ноги.
 Андре шагал по тропинке впереди, раздвигая для своей спутницы ветки кустарника. Так они оказались перед входом в особняк.
 — Простите меня, пожалуйста, — тихо попросил Андре.
 — Вам не за что извиняться, — возразила монахиня.
 — Но я чувствую себя преступником, — продолжал Андре. — Я вел себя недостойно, и прекрасно сознаю это. Вы — монахиня. Кроме того, вы моя гостья.
 — Я не хочу, чтобы вы… себя укоряли, — сказала девушка. — Я во всем виновата сама. Мне не следовало сюда приходить. Но вы обещали мне… приключение… И я не удержалась.
 — Я и хотел устроить для вас приключение.
 Андре крепко стиснул зубы, словно боялся сказать лишнее.
 Он был омерзителен сам себе Как он мог так поступить? Как он мог растревожить душу этой прелестной чистой девушки, если был уверен, что их любовь ни к чему не приведет, что чувства их не имеют будущего.
 — Я должен уйти, — решительно сказал Андре.
 — А мы увидимся еще? — с надеждой спросила сестра Девоте.
 — Не думаю. Я чувствую, что должен как можно скорее вернуться к нормальной жизни, стряхнуть с себя это наваждение.
 Монахиня глубоко вздохнула.
 — Вам больно. Вы несчастливы. Я не хотела вас огорчить .
 — Вы очень добры, — заметил Андре, — но я сам во всем виноват. Единственное ваше прегрешение состоит в том, что вы родились такой красавицей и мужчине трудно перед вами устоять.
 Эти насмешливые слова задели девушку. Она нахмурилась.
 — Мне очень жаль, что так получилось, — задумчиво сказала она, не торопясь уходить.
 Андре прочитал в ее глазах то, что монахиня не могла произнести вслух. Он почувствовал, как девушка тянется к нему каждой своей клеточкой. И каждая его клеточка была готова отозваться.
 — С вашей точки зрения мы оба поступили дурно, — сказал Андре. — Но в других обстоятельствах наши отношения могли бы сложиться совершенно иначе. Однако мне лучше не говорить об этом, а то я опять наговорю лишнего.
 — Почему вы не хотите говорить? — запинаясь, спросила девушка.
 — Почему? — повторил Андре. — Вы и сами знаете ответ. Представьте себе, какими мучительными будут наши встречи, когда мы оба будем сознавать, что рано или поздно должны расстаться и забыть друг друга.
 Андре вдруг подумалось, что, если бы прекрасная окторунка не была монахиней, он мог бы сделать ее своей любовницей, увезти с собой в Европу.
 Он тут же отогнал эту нелепую мысль, кощунственную по отношению к этому чистому созданию.
 Андре чувствовал, что эта девушка более невинна, чем любая ее ровесница в Америке. Оставаясь наедине с мужчиной, она могла допустить для себя лишь одну опасность; что он ее убьет. Мысль о том, что он попытается овладеть ею помимо ее воли, скорее всего даже не приходила ей в голову.
 Андре затаил дыхание.
 В это мгновение он как будто стал намного старше и мудрее.
 — Послушайте, моя маленькая повелительница птичек, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы забыли все то, что произошло между нами после завтрака. Пусть в вашей памяти останется лишь прекрасное угощение, приготовленное Томасом, и наш веселый разговор.
 Сестра Девоте молча смотрела на Андре глубокими, широко распахнутыми глазами.
 — И еще. Пообещайте мне, что никогда впредь не буде те оставаться наедине с мужчиной.
 Почувствовав в ее взгляде вопрос, Андре пояснил:
 — Вы такая очаровательная, что рядом с вами мужчина может потерять голову. Вы не должны подвергать себя риску. Понимаете?
 — Да… наверное, — смущенно сказала девушка.
 — Я вел себя предосудительно, и стыжусь самого себя, — продолжал Андре. — Но кто-то другой может поступить намного хуже, и вам не удастся воспрепятствовать этому.
 Сестра Девоте залилась краской, отчего показалась Андре еще моложе и нежнее.
 Ему хотелось прижать ее к себе, чтобы защитить от всех опасностей. С другой стороны, он понимал, что в этот момент для нее существовала лишь одна опасность, в его лице.
 Андре поспешно отступил от девушки.
 Она стояла перед ним в окружении белых лилий и казалась олицетворением чистоты.
 Андре шагнул навстречу сестре Девоте, опустился на колени и поцеловал ей руку.
 — Простите меня, — повторил он. — Однажды вы поймете, как мне было бы трудно удержаться от этого поступка.
 — Что вы делаете? — смутилась девушка. — Пожалуйста, встаньте!
 — Я на коленях перед вами, потому что люблю вас. До конца своих дней я буду помнить вас, мою маленькую повелительницу птиц, — с чувством произнес Андре. — А теперь пойдемте со мной, я провожу вас, — сказал он, поднимаясь.
 От переживаний последнего часа Андре чувствовал себя опустошенным.
 Все произошедшее было странно, почти нереально. Он объяснился в любви монахине, которую видел третий раз в жизни. Если бы кто-то сказал ему, что он может совершить столь дерзкий и безрассудный поступок, он рассмеялся бы этому человеку прямо в глаза.
 Однако это случилось на самом деле, и Андре не видел никакого повода для смеха.
 Молодые люди приблизились к полуразрушенному крыльцу особняка, когда на балконе показался Томас.
 — Мсье, — окликнул слуга. Андре поднял голову.
 — Что тебе, Томас? — спросил он.
 — Мсье, подождите!
 Андре так и не понял, чего хочет от него слуга, но на всякий случай остановился. Сестра Девоте застыла в ожидании.
 Томас поспешно спустился. В руках у него была полоскательная чашка, а через локоть перекинуто полотенце.
 — Что ты надумал, Томас? — удивился Андре.
 — Леди мыть руки, — пояснил он.
 Андре вспомнил, что они с сестрой Девоте ели руками кукурузу, а потом, за неимением полоскательницы, вытерли пальцы салфетками.
 Очевидно, Томас счел это нарушением этикета. Бог знает где он мог достать чашку.
 Во всяком случае, Андре почувствовал, что должен доставить ему удовольствие и воспользоваться ею. Монахиня мягко улыбнулась негру.
 — Спасибо, Томас, — поблагодарила она. — Какой ты любезный!
 Она окунула пальчики в воду и вытерла полотенцем.
 Томас протянул полоскательницу Андре.
 Андре сполоснул руки, всем видом показывая, как он доволен услужливостью Томаса.
 Вытерев пальцы, он уже повернулся, чтобы уйти, но слуга сказал:
 — Посмотрите пальцы леди. Посмотрите свои. Андре машинально взглянул на свои руки. Он не сразу понял, что имеет в виду его слуга, но тут же догадался: темные полукружия, скрывавшие его подлинную белую расу, стерлись. А ведь Жак предостерегал его от подобной оплошности.
 «Какая неосторожность!»— упрекнул себя Андре. В этот момент он заметил, что Томас пристально разглядывает пальцы молодой монахини.
 Коричневатые основания, выдававшие ее смешанное происхождение, тоже исчезли!




 Глава 6


 На мгновение Андре лишился дара речи. Он лишь молча смотрел на монахиню, которая была поражена не менее его.
 — Так вы Саона! — воскликнул Андре.
 Девушка ответила не сразу. Очевидно, она пыталась сообразить, чем могло ей грозить разоблачение, с какой целью европеец выдавал себя за мулата.
 Все же она решилась признаться:
 — Да, я… Саона. А вы, оказывается… не мулат?
 — Нет. Поскольку мой дядя Филипп де Вилларе мертв, теперь я граф де Вилларе, его законный наследник. Глаза Саоны озарились радостью.
 — А вы правда монахиня? — с замиранием сердца спросил Андре.
 Она с улыбкой покачала головой:
 — Нет. Я пока не решилась принять монашеский сан. Я считаюсь послушницей, но едва ли останусь в этой обители навсегда.
 — И не надо! — с жаром подхватил Андре. Он взял Саону за руку и повел в садик, где они только что были.
 — Зачем мы сюда пришли? — тихо спросила она.
 — Я думаю, вы сами это знаете, — сказал Андре.
 Отпустив руку девушки, он стоял напротив нее, вглядываясь в ее взволнованное личико.
 Саона неотрывно смотрела на него огромными влажными глазами. Он все еще не мог свыкнуться с открытием, что перед ним не святая, даже не монахиня, а обыкновенная девушка, которой не возбраняются человеческие чувства и простые земные радости. А следовательно…
 Андре нежно обнял Саону и почувствовал, как по ее хрупкому телу пробежала дрожь. На этот раз он был уверен, что Саона содрогнулась не от страха.
 — Я говорил вам о своей любви, — сказал он низким звучным голосом, — но не смел даже надеяться, что вы можете ответить мне взаимностью. Теперь, когда выяснилось, что вы — свободны, я повторяю. Я люблю вас всем сердцем, всей душой. Я уверен, что никогда не встречу Другой такой, как вы. И я очень хотел бы знать, как вы ко мне относитесь.
 Саона потупила глаза, тени от длинных пушистых ресниц легли на бледные щеки.
 — Я вас боялась, думая, что вы — мулат, — призналась Саона.
 — Могу вас понять, — кивнул Андре. — Но мое чувство к вам не зависело от цвета кожи. Я любил бы вас, будь вы действительно окторункой. Я и тогда знал, что мы должны быть вместе, но понимал, что на пути к нашему счастью много препятствий. А оказывается, все складывается так удачно, что в это трудно поверить.
 Андре нежно взял девушку за подбородок и повернул ее личико к себе.
 Саона смутилась, беспомощно улыбнулась. Эта слабая девичья улыбка растрогала Андре, в жизни не встречавшего столь нежного создания.
 Не в силах сдерживать свои чувства, Андре наклонился и ласково поцеловал девушку, едва коснувшись ее губ. Этот первый трепетный поцелуй напоминал бабочку, мимолетно опускающуюся на цветок.
 Андре показалось, что он целует женщину впервые, так не похоже было его теперешнее ощущение на то, что он испытывал прежде.
 Прижав к себе хрупкую, дрожащую от волнения девушку, он стал покрывать горячими поцелуями ее лицо. Не добившись от Саоны признания, он и без слов понимал, что любим.
 Молодые люди словно растворились в блаженной тишине райского уголка, слились с солнечным светом и торжествующим хором птиц, сладким ароматом множества цветов. Ничто не нарушало их бесконечной радости.
 — Я люблю вас, моя милая, моя маленькая повелительница птиц, — тихо сказал Андре, отрываясь от уст Саоны.
 Девушка пролепетала что-то невнятное и, словно маленькая девочка, зарылась своим прелестным личиком в плечо Андре.
 — А раз вы не монахиня, позвольте мне снять с вас покрывало и взглянуть на ваши волосы, — сказал Андре.
 С этими словами он легонько сдвинул головной убор, напоминающий тюрбан. На плечи Саоны волной легли прекрасные пепельные волосы, сверкающие на солнце благородным серебряным блеском.
 Нежно коснувшись шелковистой пряди, Андре спросил:
 — А почему же вы раньше мне не открылись?
 — Я хотела, — смущенно сказала Саона. — Сердце подсказывало мне, что на вас можно положиться. Но я… боялась.
 — Я понимаю, — кивнул Андре.
 — Когда все… умерли, в дом явились мулаты. Они перевернули все вверх дном, рылись в саду в поисках денег.
 Андре не удивился, что именно мулаты, известные своей сообразительностью, занимались в армии Дессалина розыском ценностей.
 Негры, преисполненные ненависти и жажды мщения, были способны лишь убивать. Когда кровопролитие заканчивалось, за дело принимались люди смешанной крови.
 — Так вот почему вы убежали, впервые увидев меня, — сказал Андре.
 — На плантацию так давно никто не приезжал, что я стала забывать об опасности, — пояснила Саона.
 — Просто не могу представить, что вам пришлось пережить, — с содроганием сказал Андре.
 — А вы правда граф де Вилларе? — спросила Саона, словно она вдруг испугалась, что не правильно поняла слова своего собеседника.
 — Клянусь вам, что я такой же белый, как вы, — ответил Андре. — Но когда я приехал в эту страну, меня познакомили с одним мулатом, который мне очень помог. Он-то и надоумил меня замаскироваться таким образом. Жак, — так его звали, — заботился о моей безопасности. Он считал, что европейцу не удастся добраться в глубь острова. И он, конечно, был прав. Поэтому я и предстал перед вами в чужом обличье.
 — Все равно вам опасно здесь оставаться, — прошептала Саона, испуганно оглядываясь по сторонам. — Местные жители постоянно настороже. Если кто-то дознается, что в доме поселился европеец — а они вполне могут разобраться, что вы не мулат, — вам — конец. Дессалин наводнил страну шпионами. Они повсюду. Его осведомители работают на совесть, ведь за предательство император щедро платит. К тому же у многих его подручных садистские наклонности. Им просто доставляет удовольствие смотреть на чужие мучения.
 — Я часто задумываюсь о том, как в душе человека может таиться зло, — заметил Андре. — Я уверен, что не на всех плантациях истязали рабов. Однако, когда поднялось восстание, множество людей пошло на грабежи и убийства. И такое случилось не только на Гаити, — продолжал Андре. — То же самое наблюдалось и во Франции, где революция разбудила в народе самые низменные страсти.
 Он помолчал.
 — Впрочем, разговор сейчас не о том. Не бойтесь за меня, Саона. Пока что мне везло, опасности обходили меня стороной. А когда я найду то, зачем приехал — если мне удастся это сделать, — я тут же покину остров.
 Саона молча слушала Андре, не пропуская в его словах ни слова.
 — Стоит ли так рисковать ради денег? — пробормотала Саона.
 — Я приехал сюда именно за этим, — задумчиво продолжал Андре. — Сами по себе деньги не имеют для меня значения. Они лишь средство поддержать наш сильно пострадавший от революционных событий род. Но теперь мне не так важно, удастся ли откопать клад. Я нашел на этом острове другое сокровище — вас, моя любимая!
 Он снова принялся целовать Саону, на этот раз более страстно и пылко.
 — Я не могу выразить свою любовь к вам одними словами, — словно оправдываясь, развел руками Андре.
 Саона не отвечала. Она была вся во власти нового чувства.
 — Честно говоря, мне сейчас уже трудно думать о поисках имущества дяди, — признался Андре. — Меня больше беспокоит возвращение домой. Ведь я должен увезти вас в Англию.
 — Это будет непросто, — едва слышно отозвалась Саона. — Но все-таки вначале надо достать клад. Было бы глупо оставлять его здесь. В конце концов, надо исполнить волю вашего дяди, а он хотел передать наследство вам.
 Андре, в котором любовь отодвинула все практические мысли на второй план, на минуту совершенно забыл о деньгах.
 — Дамбалла обещал, что Саона поможет мне найти клад, — не раздумывая ответил он. — Вот почему я надеялся отыскать вас.
 — Хотя я не верю в силы Дамбалла, приходится признать, что он вас не обманул, — лукаво улыбнувшись, заметила Саона. Казалось, что ей легче говорить на эту тему, нежели вернуться к обсуждению их будущего.
 Андре вскинул брови.
 — А вы правда знаете, где клад? — не веря удаче, спросил он.
 — Место мне известно, но извлечь ценности, а тем более доставить их на корабль, будет совсем нелегко, — пояснила Саона. — Вы должны торопиться. Любое промедление чревато смертельной опасностью для нас и для всей обители.
 Андре отметил про себя, что этой нежной девушке свойственна рассудительность и практичность.
 — Я обо всем позабочусь, — заверил Андре, который успел до мелочей продумать план действий. — Вы можете положиться на меня, — продолжал он. — Томас тоже посвящен в цель моей поездки и нам поможет. Мы доберемся до Капа и найдем там корабль, на котором сможем переправиться в Америку.
 — Как это заманчиво! — мечтательно сказала Саона. Однако десять лет, прожитые в стране, где убийства стали самым привычным делом, не могли пройти бесследно для молодой, несведущей в жизни девушки. Хотя Саона провела эти годы в тиши обители, страх, пережитый в детстве, опасность разоблачения приучили ее ожидать от любого предприятия самого худшего.
 — А что, если нас поймают? — спросила она.
 В глазах девушки Андре прочитал смертельный ужас.
 — Что ж, тогда мы умрем, — спокойно ответил Андре. — Но мне кажется, что бог взял меня под свою защиту. А если верить Томасу, Дамбалла отнесся ко мне более чем благосклонно. Будем надеяться, что высшие силы не оставят нас, — сказал Андре шутливо и в то же время торжественно.
 — А как Дамбалла сказал вам, что надо найти Саону? — заинтересовалась девушка.
 Признавшись, что она не монахиня, Саона стала держаться более непринужденно. Было очевидно, что запретные верования и обряды вуду вызывают у нее острое любопытство.
 — Хотя любой европеец может подумать, что я стал жертвой мистификации, я убежден, что действительно слышал голос своего дяди, — уверенно сказал Андре, забыв свои недавние сомнения. — Филипп де Вилларе говорил со мной устами папалои.
 — Я слышала, что такое бывает, — кивнула Саона. — И я понимаю, почему папалои согласился вам помочь.
 — А правда, почему? — спросил Андре.
 — В отличие от многих плантаторов, граф де Вилларе очень терпимо относился к последователям вуду, он уважал местные обычаи, — пояснила Саона. — Белые не любят язычников. Многие соседи жестоко преследовали своих рабов, если узнавали, что они участвовали в магических обрядах или, того хуже, сами совершали жертвоприношения. А ваш дядя всегда говорил, что каждый человек вправе верить в своего бога.
 — Как это похоже на него! — воскликнул Андре. — К сожалению, я знал его очень мало, — продолжал он. — Но отец много рассказывал о том, что его брат был чужд всякого рода предрассудков. Очевидно, дедушка специально воспитывал в сыновьях эту черту. И правильно. Человек не может быть свободным, если не желает признать за другими право на свободу.
 — Странно слышать слова о свободе в этой стране, — горько заметила Саона. — Не знаю, поддержит ли вас Дамбалла, но его последователи из местных жителей помогут вам, — уверенно сказала Саона.
 — Однако они не помогли семье де Вилларе, — заметил Андре. — Что ж, я все равно бесконечно благодарен им за ваше спасение.
 — Меня спасли монахини, — возразила Саона. — Граф и к ним был добр. После того как мятежники лишили их обители, он построил им этот монастырь.
 Саона вздохнула.
 — Тогда никто не думал, что революция разразится всерьез и распространится на всю страну.
 — Я слышал об этом, — заметил Андре.
 — Монахини были очень признательны вашему дяде. Когда в нашей части острова страсти стали накаляться, они предложили ему свою помощь.
 Андре прекрасно понимал, что девушке нелегко дается этот рассказ. Он не стал прерывать Саону. Если она заговорила сама, ей, вероятно, следовало выговориться, выплеснуть свою боль, чтобы почувствовать себя спокойнее.
 Он лишь обнял девушку за плечи, словно напоминая ей, что отныне она не одна. Теперь рядом с ней будет человек, который станет для нее защитой и опорой.
 — Монахини спросили вашего дядю, чем именно могли бы помочь. Граф де Вилларе хотел, чтобы, если его опасения оправдаются и волна восстания докатится сюда, сестры позаботились о женщинах. Разумеется, он имел в виду и меня, — продолжала Саона.
 — А почему спаслись только вы? Другие не смогли бежать?
 — Я была тогда маленькой, но помню, как взрослые постоянно говорили об отъезде, — ответила Саона. — Графиня несколько раз начинала укладывать вещи. Но восстание бушевало вдали, на плантации было спокойно. Покидать это тихое место никто не хотел.
 — Я понимаю своих родственников, — сказал Андре, окидывая взглядом сад.
 — Итак, мои приемные родители не двигались с места, пока… — Голос Саоны пресекся от волнения.
 — Что же произошло здесь? — спросил Андре. Он старался говорить как можно спокойнее. Андре думал, что должен заставить Саону рассказать все. Тогда он сможет утешить ее, да и ей станет легче, когда она выговорится.
 — Дело было утром, — начала Саона свой горький рассказ. — Мы сидели на балконе. Прибежал Эндрю — он был у нас поваром. Он сказал, что к имению приближается многочисленный отряд. На пути солдаты поджигают плантации сахарного тростника, грабят и убивают…
 Граф пытался отослать жену в монастырь. Но графиня сказала, что никуда не двинется с места, так как ее место — подле мужа.
 В имении гостили две дамы, сестры. Я даже не знаю, кто они были. Мне кажется, что они лишились дома и дядя приютил их. Графиня предложила этим женщинам спасаться. Но они отказались бежать.
 «Если вам суждено умереть, мы умрем вместе», — ответили они.
 — Так поступали многие французские аристократы во времена террора, — задумчиво заметил Андре. Саона кивнула.
 — Мне приходилось об этом слышать. Но я не хотела умирать. Я помню, как прижималась к графине и думала об одном: что я хочу жить.
 — Это вполне понятно, вы же были ребенком.
 — Да, мне было восемь лет. За неделю до этого дня мы праздновали мой день рождения.
 — Что же было дальше?
 — Граф приказал старой негритянке, которая присматривала за мной с тех пор, как я поселилась в доме, отвезти меня в монастырь.
 Саона всхлипнула.
 — Я даже не успела как следует со всеми попрощаться. Дядя повторял: «Скорее, скорее. Ребенка надо спасти во что бы то ни стало! Нельзя терять ни минуты!»Я даже не поцеловала своих приемных родителей, которые любили меня, как родную дочь.
 Саона помолчала. Она старалась справиться с нахлынувшими на нее чувствами.
 Со слезами в голосе девушка продолжала свой рассказ:
 — Позднее я слышала, что здесь произошло.
 — Может быть, вам не стоит продолжать? — мягко сказал Андре. — Я хочу знать, что случилось с моими родственниками, но вы так расстроены… воспоминания заставляют вас переживать все заново.
 — Вы имеете право знать, — твердо сказала Саона. — Граф и трое его взрослых сыновей — младшему из братьев было всего семнадцать лет — вышли на крыльцо и стали ждать приближения врага. Завидев неистовствующую толпу, они поняли, что о спасении не приходится и думать.
 Саона замолчала. Она тяжело, прерывисто дышала, стараясь подавить рыдания.
 — У нескольких солдат на штыки были насажены головы белых детей и женщин, — заикаясь, еле выговорила девушка.
 Слезы градом катились у нее по щекам, но она решительно продолжала:
 — Рассказывают, что граф собственноручно застрелил жену, избавляя ее от лишних страданий, а его сыновья — других дам… А потом толпа… буквально растерзала их.
 Андре слушал рассказ девушки. Как он и полагал, мужчины рода де Вилларе вели себя по-рыцарски.
 Не желая долее испытывать чувства Саоны, он стал целовать ее мокрые от слез глаза, дрожащие губы.
 — Все это позади, — говорил он между поцелуями. — И вы спасены.
 Справившись с волнением, Саона продолжала свой печальный рассказ:
 — Потом солдаты бросились в церковь и начался грабеж. Монахини бежали в лес. Нескольким молодым сестрам не удалось спастись. Я не знаю, что с ними случилось.
 Андре, который догадывался об участи, постигшей монахинь, и не ожидал услышать другого. Судя по рассказам, Дессалин никогда не упускал случая надругаться над святыней. Его приспешники, Туссен и Кристоф, были добрыми католиками и чтили священников, хотя бы и белых.
 — И дядя сказал вам перед смертью, где спрятал сокровища? — догадался Андре.
 — Он доверил эту тайну мне одной, — кивнула Саона.
 — Но почему?
 — О том, как белые плантаторы и их родственники выдавали под пытками семейные тайны, ходило много слухов. Дядя не хотел, чтобы его имущество досталось злодеям. Он надеялся, что хоть мне удастся спастись. Должно быть, у него было такое предчувствие, — пояснила Саона.
 — Слава богу, дядя оказался прав, и вы выжили! — воскликнул Андре, целуя Саону с таким жаром и отчаянием, словно прощался с ней навсегда.
 — Монахини очень добры ко мне, — продолжала Саона. — Однако в монастыре почти никто не знает, что я — белая. Настоятельница посвятила в эту тайну только двух из сестер.
 — Это она придумала подкрашивать вам ногти и выдавать вас за окторунку?
 — Она знала, как генерал Дессалин ненавидит белых. Это был единственный выход обезопасить меня. Андре с удивлением смотрел на Саону.
 — Видите ли, монахини, к сожалению, не лишены человеческих слабостей, — пояснила Саона. — Кто-то из сестер мог поддаться соблазну и выдать меня. Ведь за голову белых у Дессалина полагается щедрое вознаграждение.
 Андре молча кивнул.
 — Матушка-настоятельница запретила мне открывать тайну даже священникам. Поэтому, когда они приезжают в нашу церковь, я прячусь.
 — Зачем? — не понял Андре.
 — Они причащают всех прихожан, в том числе, разумеется, и монахинь, А как же я могу причащаться без исповеди? А если бы я стала исповедоваться, священник узнал бы мою тайну, — грустно сказала Саона.
 — Выходит, все эти годы вы были лишены даже этого утешения, — с сочувствием сказал Андре, понимавший, как от этого страдала глубоко верующая девушка.
 — Я слушала богослужение из своего укрытия, — заметила Саона. — А оставаясь одна, я много молилась.
 — Поэтому-то я и решил, что вы — святая, — улыбнулся Андре. Ему хотелось отвлечь Саону от скорбных мыслей.
 — Если мне и приходилось лгать, то эта ложь никому не приносила зла. Никому нет дела до того, какого цвета на самом деле моя кожа.
 — Теперь мы должны как можно скорее вырваться отсюда, — сказал Андре, целуя Саону. — Я не успокоюсь, пока не привезу вас в Англию. Бог даст, когда-нибудь мы сможем обосноваться и во Франции, откуда идут наши корни.
 — Я говорила вам, что мой отец француз, — сказала Саона, — а мама — англичанка.
 — Так вот, значит, в кого у вас такие светлые волосы, — догадался Андре.
 — Я очень похожа на маму, — заметила Саона. — Правда, я не очень хорошо ее помню. Отец был убит в морском сражении, когда мне было пять лет. Получив известие о его смерти, мама стала думать лишь о том, как бы ей встретиться с ним на небесах. Она в полном смысле этого слова умерла от горя, пережив отца всего на полгода.
 — Так ваш отец был моряк? — спросил Андре.
 — Да, мама и приехала на Гаити, чтобы быть поближе к мужу. Я родилась уже здесь. После смерти отца у мамы недостало сил уехать отсюда. Потом она скончалась… Так я и осталась здесь.
 В голосе Саоны опять послышались слезы. Очевидно, в этот день ей было суждено поделиться с любимым всеми горькими переживаниями, которые свалились на ее хрупкие плечи.
 — Папа дружил с графом де Вилларе. Когда ваш дядя узнал о кончине моей матери, он тут же сам поехал в Кап и привез меня сюда. Они с графиней часто говорили, что рады воспитывать дочь, о которой всегда так мечтали.
 Андре беспокойно взглянул на небо. Солнце стояло высоко. Близился полдень.
 — Я хотел бы оставаться здесь весь день, чтобы, говорить вам о своей любви, — сказал он, — но мы должны поступать благоразумно. Мне сейчас надо заняться подготовкой к отъезду.
 — А вы правда хотите взять меня с собой? — спросила Саона, как будто она не решалась надеяться на такое счастье.
 Андре долго целовал маленькую испуганную девушку, которая за эти три дня стала ему дороже жизни. Наконец он усилием воли остановился и отстранился.
 — Наденьте свой головной убор, моя дорогая, — сказал он. — Сейчас мы вернемся в дом, Томас приготовит нам краску, и вы снова станете окторункой.
 Саона послушно взяла покрывало, которое Андре повесил на ветку куста с цветами, напоминающими азалию, и привычными движениями стала заматывать на голове тюрбан.
 Вскоре она вновь превратилась в красивую молодую монахиню, которую Андре знал до этого дня.
 Андре в открытую любовался ею.
 — Вы очень нравитесь мне в этом скромном наряде, в котором я увидел вас впервые, — сказал он. — Но мне хотелось бы одевать вас в шелк и бархат, дарить вам драгоценности.
 Саркастически улыбнувшись, он добавил:
 — Впрочем, если я когда-нибудь смогу это делать, то лишь благодаря вам, если вы покажете мне, где спрятан клад.
 — Я без труда укажу вам место, — ответила Саона. — Мы должны пойти туда в сумерках и достать его.
 — А почему вы предлагаете доставать сокровища в сумерках? — не понял Андре. — Не лучше ли дождаться, пока стемнеет?
 — В темноте нам не обойтись без свечей, а свет в церкви привлечет внимание, — объяснила девушка.
 — А что, сокровище спрятано в самом храме? — удивился Андре.
 Монахиня кивнула.
 — Да, граф спрятал его под пол, — просто ответила Саона.
 — Прекрасно! Мы обо всем договорились, любимая, — решительно сказал Андре. — А теперь позвольте мне как можно скорее проводить вас в обитель.
 — Да, пора идти, — с явной неохотой согласилась Саона. — Матушка-настоятельница будет волноваться, если заметит мое отсутствие. Впрочем, она знает, что я много времени провожу в лесу.
 — Вы должны быть очень осторожной, — озабоченно напомнил Андре. — Ведь и на моем месте мог бы оказаться какой-нибудь мулат, кто знает, чем окончилась бы такая встреча.
 — Когда я разговаривала с вами в церкви, я знала, что, несмотря на все мои страхи, вы не причините мне вреда.
 — Но кто вам это сказал? — воскликнул Андре.
 — Наверное, это говорила моя любовь, — тихо призналась Саона.
 Ни слова больше не говоря, молодые люди повернули к дому.
 Подходя к крыльцу, Андре издали уловил едкий запах краски: очевидно, Томас уже принялся за дело.
 Слуга встречал их у входа, широко улыбаясь.
 — Ах ты хитрец, — добродушно сказал Андре, обращаясь к слуге. — Откуда ты узнал, что мадемуазель тоже загримирована?
 — Дамбалла же обещал вам найти Саону, — уклончиво ответил Томас.
 — Больше он все равно ничего не скажет, — пояснил Андре. — Теперь до конца своих дней я буду пытаться понять, что произошло: то ли он догадался сам, то ли услышал какие-то деревенские пересуды, то ли действительно узнал вашу тайну от Дамбалла.
 — Это не так важно, — возразила Саона. — Главное, что он раскрыл ваш секрет передо мной.
 — Он не имел права этого делать, — сказал Андре со счастливой улыбкой, — но я ему безмерно благодарен…
 Томас аккуратно нарисовал коричневые полукружия на ногтях Саоны, а потом восстановил стершуюся краску и у хозяина.
 — Я никак не ожидал, что эта краска так просто сотрется.
 — Одно дерево — черная краска, другое делает черное белой. Белое дерево — большая тайна, мало люди знает, — на своем тарабарском языке пояснил Томас.
 — Мне кажется, на Гаити слишком много секретов, — заметил Андре. — Уж пожалуйста, Томас, если здесь поблизости растет дерево с белой краской, запаси ее побольше.
 Томас молча кивнул. Было похоже, что он и сам собирался пойти на поиски нужного дерева.
 Отправляясь провожать Саону, Андре на минуту задержался.
 — Томас, мы втроем должны как можно скорее отправляться в Кап, Нам понадобится третья лошадь.
 — Достать нетрудно, — ответил Томас.
 — Лошадь нужна хорошая, — продолжал Андре. — Мне кажется, когда ты будешь ее покупать, надо пожаловаться, что одна из наших лошадей захромала. Иначе эта покупка может показаться подозрительной, ведь все знают, что мы находимся здесь вдвоем.
 Томас молча кивнул, и Андре, взяв за руку Саону, пошел по тропинке к лесу.
 По пути Саона много рассказывала о том, как жила со своими приемными родителями. Девушка говорила так увлеченно, так красочно, что Андре живо представились немногие счастливые эпизоды ее детства. Он с особым интересом слушал то, что относилось к его родственникам, которых он так мало знал при жизни.
 Кузены Андре, по словам Саоны, были прекрасные молодые люди. Старшие братья помогали отцу в управлении имением, а младший был талантливым художником.
 — Когда я предложила самим украсить алтарь, я как раз думала о его картинах, — заметила Саона.
 — Так это была ваша идея? — спросил Андре.
 — Я узнала, что сестра Тереза любит живопись и умеет писать красками.
 — Мне очень понравились ее работы, — признался Андре. — Они примитивны, но в них есть какая-то особая выразительность.
 — В эти картины вложено много чувств, а это, по-моему, очень важно.
 Андре удивился, откуда столь молодая девушка, начисто лишенная жизненного опыта, черпает свои мысли, которые казались ему такими мудрыми.
 Саона не переставала удивлять его. В узком мирке, отгороженном от большого мира стенами монастыря, она смогла развить ум и душевные качества, как если бы кто-то занимался всерьез ее воспитанием.
 Перед расставанием молодые люди долго целовались в тени зарослей красного жасмина.
 — Я вернусь часа в четыре, — пообещал Андре. — Я буду молиться, пока вы не сочтете безопасным присоединиться ко мне.
 — Вы действительно будете молиться? — недоверчиво спросила Саона.
 — Мне надо за очень многое поблагодарить бога, — серьезно ответил Андре. — И потом в ближайшем будущем нам не обойтись без помощи небес.
 Саона тихонько вздохнула.
 — Я надеюсь, что наши молитвы дойдут до бога.
 — Если молится такой ангел, как вы, бог не сможет устоять, — с улыбкой ответил Андре и поспешил к поместью.
 Андре летел домой как на крыльях. Он еще не успел осознать своего счастья.
 Пока ему сказочно везло. Он без приключений добрался до поместья де Вилларе и в первые дни встретил девушку, с помощью которой найти клад не составляло труда.
 Усилием воли он подавил мысли о Саоне-красавице, в будущем Саоны де Вилларе.
 Оставалось лишь надеяться, что дядиного сокровища хватит, чтобы обеспечить их совместное будущее. Теперь Андре не допускал мысли, что клад могли украсть дессалиновские мародеры: если бы это случилось, Саона должна была бы об этом знать.
 Однако поводов для беспокойства хватало. Андре опасался, что клад окажется слишком объемистым и тяжелым, он не представлял, как сможет его незаметно вывезти из страны.
 Тяжелые мешки всегда привлекают внимание, и золото не тот груз, который можно доставить незаметно, если, конечно, это не пригоршня монет. Надежда сменялась отчаянием.
 «Придется придумать, как замаскировать поклажу», — решил Андре.
 Впрочем, не видя клада, трудно было что-либо планировать, и Андре отказался от бесплодных размышлений.
 Вернувшись в дом, он не застал ни Томаса, ни готового обеда. Только теперь он заметил, как проголодался. Напряжение последних часов вызвало у него, как у многих здоровых и сильных людей, повышенный аппетит.
 Андре вышел в сад, нарвал апельсинов и бананов и, вернувшись в дом, сел на свое излюбленное место на балконе. Теперь он мог предаться размышлениям о своей любви.
 Прежде он отвергал любовь с первого взгляда, считая ее выдумкой поэтов. Теперь он без памяти влюбился именно с первого взгляда, был любим и счастлив.
 Трудно передать, о чем думает страстно влюбленный молодой человек после объяснения со своей избранницей. Восхищение, воспоминания о каждом миге встречи, слова, недосказанные и прозвучавшие, роились в его голове, не вытесняя, впрочем, мыслей о том, что привело его в эти места.
 Наряду с восторгами в мыслях Андре жила тревога. Будущее представлялось радостным, если… Если им удастся осуществить задуманное или, пусть без клада, выбраться живыми с этого острова, где средь благословенной природы люди убивали друг друга с жестокостью, непонятной для нормального человека, оказавшегося случайным наблюдателем творящегося здесь кошмара.
 Андре не сразу заметил Томаса, который бесшумно появился на балконе и вырос перед ним словно призрак.
 — Лошадь — есть, — деловито доложил он. — Хорошая. Недорогая. Мсье даст денег, приведу к вечеру.
 — Чем скорее, тем лучше, — обрадовался Андре. — Я нашел, что искал, и нам пора собираться в дорогу.
 — Куплю лошадь, потом дорога, — рассудительно заметил Томас.
 — Я скажу мадемуазель, чтобы она была готова к завтрашнему утру. А ты знаешь дорогу до Кала? — спросил Андре.
 Томас молча кивнул. Он не любил тратить слова понапрасну.
 Потом слуга принес Андре фруктового сока, который охлаждал в колодце, и предупредил, что с обедом придется подождать.
 Томас, привыкший делать любое дело тщательно, а следовательно, не слишком быстро, подал хозяину еду перед самым его уходом. Подкрепившись на славу, Андре собрался в путь.
 Он не сразу решил, как ему быть: отправляться в монастырь на коне или пешком. Если взять лошадь, можно было перевезти домой часть найденного клада. С другой стороны, лошадь пришлось бы оставить неподалеку от монастыря, где она могла привлечь чье-либо внимание.
 В этих местах Андре почти никого не встречал. Тем не менее поблизости было много маленьких деревушек. Их жители работали на полях — каждая семья выбрала себе клочок земли из бывших владений де Вилларе.
 Кто-нибудь мог заметить незнакомого мужчину и заинтересоваться, кто это, зачем приехал. А теперь Андре в особенности не хотелось попадаться людям на глаза.
 «Лучше я пойду пешком, — решил наконец Андре. — А завтра чуть рассветет, мы отправимся в монастырь вместе с Томасом и привезем клад целиком».
 Андре подошел к церкви в начале шестого. Войдя через северный вход, как всегда открытый, он преклонил колени.
 Но молитвы не шли ему в голову. Все еще стоя на коленях, Андре оглядел прохладное и сумеречное помещение церкви, воображая, сколько поколений людей приходили сюда за несколько веков ее существования со своими печалями и радостями, чтобы воздать господу хвалу или попросить его помощи.
 Он с удивлением заметил, что ему нечего попросить для себя. Все его заботы были обращены на Саону. Еще он беспокоился о матери.
 Собравшись с мыслями, Андре своими словами изложил молитву, как ему самому показалось, смешную и наивную. Он просил бога дать этой девушке, столько лет прожившей в стенах его обители, немного счастья и покоя.
 «В конце концов, — рассуждал Андре, — это было бы только справедливо. Ведь на ее долю уже выпало столько испытаний. Не случайно иногда она говорила как умудренная опытом женщина. Постоянная опасность обострила ее восприятие и заставила рано повзрослеть».
 Он молился, чтобы они вместе вернулись в Англию и жили там долго и счастливо, а мать радовалась судьбе сына.
 Даже поднявшись с колен, Андре не вспомнил, что ни словом не упомянул в своей молитве о состоянии, за которым пришел. Он уже не просил, чтобы бог сделал его богатым.
 Как это часто бывает, проснувшаяся в сердце любовь сделала его более возвышенным, затмила в его мыслях заботу о деньгах. Познав любовь, высшую ценность для человека, Андре уже не мог всерьез просить бога о таком второстепенном предмете, как деньги.
 Он почувствовал всю неловкость и фальшь подобной просьбы, ведь он был сильный и здоровый мужчина. Значит, он мог разрешить свои трудности сам.
 Когда Андре очнулся от своих мыслей, Саона стояла перед ним, улыбаясь одними глазами.
 Андре не сказал ей ни слова, лишь нежно поцеловал руку девушки.
 Подбежав ко входу, Саона поспешно закрыла дверь церкви на засов. Потом она взяла Андре за руку и повела к заветному месту.
 Проходя мимо алтаря, оба на мгновение преклонили колени перед простым деревянным крестом.
 Миновав алтарь, они направились в боковой придел. Саона подвела Андре в самый отдаленный и темный угол, в котором Андре с удивлением заметил грубоватый, вырезанный из дерева крест, украшенный цветами. Перед ним слабо теплилась большая свеча.
 Саона молча указала на квадратный камень в кладке пола. Сердце Андре подпрыгнуло от радости: он заметил, что на камень падает тень от креста.
 Саона принесла с собой лом, и Андре, пользуясь им, как рычагом, без труда приподнял тяжелый камень.
 Под камнем была земля. Андре с сожалением подумал, что отверстие не так велико, а следовательно, клад — весьма скромный.
 Девушка с ободряющей улыбкой подала ему лопатку, и он, опустившись на колени, принялся раскапывать землю.
 На глубине в фут лопата ударилась обо что-то твердое.
 Андре руками разгреб землю и извлек небольшой кожаный мешок.
 Он не мог скрыть разочарование: в таком маленьком мешке могло поместиться не более нескольких тысяч франков.
 Даже не развязав мешок, Андре спросил:
 — Как вы думаете, надо ли положить камень на место? Саона улыбнулась, понимая его огорчение.
 — Копайте глубже, — сказала она. — Этот мешок — обманка. Он положен на случай, если о месте захоронения сокровищ станет известно мародерам. Основной клад зарыт глубже.
 — Так там есть что-то еще? — Глаза Андре радостно заблестели.
 — Копайте — и увидите, — загадочно сказала Саона.
 Ее слова придали Андре новые силы. Он с энтузиазмом взялся за дело. Куча земли все росла.
 Он выкопал довольно глубокую яму, пока лопата снова не ударилась о твердый предмет. Опустив в яму руку почти по плечо, Андре нащупал другой кожаный мешок.
 Он был не намного больше первого, и на лице кладоискателя снова отразилось разочарование.
 Он вопросительно посмотрел на Саону в надежде, что та предложит копать еще глубже.
 — А теперь загляните внутрь, — сказала Саона. Мешок был не очень тяжелым. Распутывая стягивающую его завязку, Андре готовил себя к тому, что увидит там луидоры.
 Открыв мешок, Андре посмотрел внутрь. Вначале он ничего не понял — денег там не было. Вдруг Андре радостно вскрикнул — он заметил, что мешок полон бриллиантов.
 — Бриллианты, — кивнула Саона. — Ваш дядя рассказал мне, что давно уже скупал камни. Он ведь готовился покинуть страну, а бриллианты было бы легче увезти, чем золотые монеты.
 — Бриллианты… — задумчиво повторил Андре.
 В мешке были и крупные камни. Попадались и камушки помельче, впрочем, они казались маленькими лишь по сравнению с другими. Вообразив их в кольце или серьгах, Андре удивился гигантскому размеру самых больших камней.
 Когда на бриллианты падал свет свечи, камни начинали сверкать, словно в них самих скрывались в заточении искорки живого света.
 В этом мешке находилось целое состояние, которое обеспечило бы Андре на долгие годы.
 Андре мысленно похвалил дядю за предусмотрительность. К счастью, он не стал копить серебряные монеты, как это делали другие плантаторы, чье имущество мародеры Дессалина переправляли целым караваном груженых мулов.
 Вывезти это сокровище не составляло труда. Необходимо было лишь хорошо приглядывать за ним, чтобы оно не стало добычей какого-нибудь особо удачливого вора.
 Передав клад Саоне, Андре стал торопливо закапывать яму. По-видимому, добыв сокровище, он сразу же стал более осторожным.
 Перед тем как задвинуть на место камень, Андре тщательно осмотрел пол, сметая всю землю.
 Подобрав мешочек с золотом, Андре взял Саону за руку и пошел вместе с ней к выходу.
 — Как мне вас благодарить? — взволнованно спросил Андре, когда за молодыми людьми закрылись тяжелые деревянные двери.
 — Лучше поблагодарите бога, который вас защищал и помогал вам, — посоветовала Саона.
 — Обязательно, — пообещал Андре, который в этот момент был настроен особенно благодушно. — А вы будьте готовы к завтрашнему утру. И помните, мы выезжаем на рассвете.
 — Я уже предупредила матушку-настоятельницу, — кивнула Саона. — Она все понимает и не сердится. Матушка даже дала мне адрес, где мы можем укрыться в Капе, пока будем искать подходящий корабль.
 — Поблагодарите ее и от моего имени, — попросил Андре.
 — Я сделала и это, — ответила Саона. — Если вы увидите ее завтра перед отъездом, пожалуйста, не упоминайте нашу находку.
 — Я и не подумал бы это сделать, — заметил Андре. — Я ведь понимаю, что тайна была доверена только вам и вы никому ее не открывали.
 — Никому, — задумчиво кивнула Саона. — Иногда я спрашивала себя, как мне поступить, если я состарюсь, не найдя дядиного наследника.
 — К счастью, этого не произошло, — сказал Андре. — А теперь, моя дорогая, этот клад пригодится нам обоим, и я смогу покупать вам все, что вы только пожелаете. Саона зарделась.
 — Мне нужны только вы, — робко прошептала она.
 В тот вечер Андре в последний раз сидел на своей неуклюжей кровати, перебирая в руках бриллианты и пытаясь оценить их стоимость.
 Он мало понимал в драгоценностях. У его матери было всего несколько украшений, уцелевших из фамильной коллекции, в основном доставшейся революционерам.
 Драгоценности постепенно распродавались, чтобы обеспечить их питанием и жильем.
 Правда, у матери было одно кольцо, с которым она не желала расставаться ни за что. Пожилая дама собиралась подарить его жене сына.
 — Оно находилось в нашей семье больше двухсот лет. Я не могу допустить, чтобы мы перевели его на хлеб насущный.
 — Но на него мы могли бы купить что-нибудь повкуснее хлеба, — не однажды возражал ей Андре.
 — Знаю, — соглашалась мать. — Когда я носила его в ремонт на Бонд-стрит, ювелир предлагал мне за него тысячу фунтов.
 Тысяча фунтов была в те времена весьма приличной суммой.
 — Если наше положение не изменится, кольцо можно будет продать, чтобы ты мог обеспечить жену, — говорила матушка.
 Она не допускала мысли, что сын останется совсем без средств.
 Андре неохотно принимал эту жертву. Уезжая на Гаити, он взял с матери обещание, что она пожертвует кольцом, если дела дома пойдут совсем плохо.
 К счастью, теперь, если он вернется, подобные трудности уйдут в прошлое.
 Разглядывая камни, Андре пытался сравнить их с тем, который так высоко оценил лондонский ювелир. Многие бриллианты были гораздо крупнее.
 «Я богат!»— повторял про себя Андре.
 Андре проснулся от того, что Томас изо всех сил тряс его за плечо. До рассвета было еще далеко.
 — Проснитесь, мсье, проснитесь! — теребил его слуга.
 — Что такое? — Андре сел на кровати, растерянно моргая.
 — Уезжать сейчас, скорее!
 — Но почему?
 — Барабаны говорят, сюда идут солдаты, — сообщил Томас. — Много солдат из Порт-о-Пренса.
 — Солдаты?! — Андре моментально проснулся.
 — Они идут за мсье, — добавил чернокожий слуга.
 «Какой же я глупец! — подумал Андре. — Этого надо было ожидать!»
 Ведь Оркис легко могла догадаться, что он направляется на плантацию за своим наследством. Естественно, что алчная куртизанка послала сюда солдат, чтобы не упустить добычу.
 Теперь все зависело от того, насколько им удастся опередить преследователей. Для него и Саоны встреча с солдатами была чревата неизбежной гибелью.
 Андре не стал расспрашивать слугу, откуда барабаны узнали новость. Важно было одно: действовать надо как можно скорее, чтобы спасти если не себя, то хотя бы Саону.
 Андре наскоро оделся и, подхватив мешки, выбежал в сад, где уже стояли запряженные лошади, нагруженные поклажей.
 Вскочив в седло, Андре протянул мешок с золотом Томасу, который успел оседлать свою кобылу.
 — Возьми и береги, — кратко распорядился Андре. Второй, более ценный мешок он оставил себе, Томас быстро приладил груз к своему седлу. Не медля ни секунды, они двинулись в путь: Андре впереди, Томас, который вел на поводу вторую лошадь, — за ним.




 Глава 7


 Они подъехали к монастырю при свете звезд и бледной тропической луны.
 Над входом в обитель тускло поблескивал медный колокольчик. Андре спешился, передал слуге поводья и, подойдя к двери, протянул руку к звонку, но сразу же решил, что не стоит поднимать лишний шум.
 Опасаясь, что звук колокольчика среди ночи привлечет слишком много внимания, он дважды резко постучал.
 Дверь открыли на удивление быстро.
 — Кто здесь? — спросила, вглядываясь в темноту, очень старая монахиня.
 — Я должен немедленно увидеть мать-настоятельницу и сестру Девоте, — ответил Андре. — Только, пожалуйста, не пугайтесь!
 — Кого-кого? — переспросила монахиня. — Сестру Девоте? Очевидно, от старости она была глуховата.
 — Сестру Девоте и мать-настоятельницу, — повторил Андре погромче.
 — Сейчас я доложу матушке, — пообещала монахиня, собираясь закрыть дверь.
 Однако Андре успел шагнуть внутрь.
 Монахиня растерянно посмотрела на него. Он настойчиво, но мягко повторил:
 — Пожалуйста, сообщите о моей просьбе своей настоятельнице и разбудите сестру Девоте!
 Шаркая грубыми башмаками по деревянному полу, монахиня поспешно удалилась, насколько это позволял ей возраст.
 Андре, горя нетерпением, остался ждать.
 Слабо освещенное помещение было начисто лишено каких-либо украшений. Стены и потолок были побелены. Некрашеный, чисто выскобленный пол поражал чистотой. Перед входом, в стене была ниша с простенькой, очевидно самодельной, статуей Божьей Матери. Перед ней горели свечи. Это бесхитростное убранство создавало впечатление чистоты и святости.
 У стены стояли простые деревянные стулья. Однако Андре не присел, словно боялся расслабиться.
 Дорога была каждая секунда. Он благодарил богов вуду и барабаны местных жителей, предупредившие его об опасности. Просто удивительно, что ему удалось выбраться из имения живым!
 В глубине коридора послышались торопливые шаги, и Андре с облегчением увидел приближающуюся настоятельницу.
 Старая монахиня была в полном облачении. Очевидно, приход Андре оторвал ее от ночного молитвенного бдения, так что будить ее не было нужды.
 Учитывая ее возраст, она двигалась на удивление быстро. Подойдя к Андре, едва кивнув и не дожидаясь от него объяснений, настоятельница озабоченно спросила:
 — Что произошло? Вам угрожает опасность? Андре кивнул.
 — Барабаны вуду сообщили моему слуге, что сюда посланы солдаты специально для того, чтобы разыскать меня.
 — Тогда вам надо немедленно бежать! — решительно сказала настоятельница.
 — Я хочу увезти Саону в Англию, там ей ничто не будет угрожать, — продолжал Андре.
 — Она говорила мне об этом, — кивнула монахиня. Помолчав, она прибавила:
 — Еще Саона рассказывала, что вы любите друг друга.
 — Я женюсь на ней как только представится возможность, — пообещал Андре.
 Глаза настоятельницы потеплели.
 — Благодарю вас за то, что вы присматривали за ней все эти годы. Без вас она бы не выжила! — с чувством сказал Андре.
 — Ваш дядя и все члены семьи де Вилларе были добрыми христианами и погибли как герои, — сказала старая негритянка, — а Саону действительно надо увезти отсюда. Я уже старая, умру, и ей станет здесь труднее. Не ровен час, ее тайна откроется, тогда ей несдобровать.
 — Мне приятно, что вы все так хорошо понимаете.
 В это время до Андре донеслись звуки быстрых шагов — кто-то легко бежал по коридору.
 Спустя мгновение перед ним, едва переводя дух от волнения, предстала Саона.
 Андре, у которого при виде невесты камень упал с плеч, застыл от изумления.
 Настоятельница, словно прочитав его мысли, рассудительно сказала:
 — Это лишь разумная предосторожность. Белой женщине очень опасно появляться в Капе.
 Андре не надо было объяснять, как и зачем загримировали Саону. Тем не менее он был поражен.
 Белая, почти прозрачная кожа прекрасной девушки скрылась под слоем коричневой краски. Руки были такого же цвета. Теперь Саона была гораздо темнее его.
 Более того, на ней было черное монашеское покрывало, как у матери-настоятельницы.
 На мгновение эта перемена повергла Андре в ужас. Как можно было так обезобразить его прекрасную невесту!
 Но, прочитав мольбу в глазах девушки, он упрекнул себя за нелепые чувства. Слава богу, что мать-настоятельница так заботится о его возлюбленной! Какая ужасная судьба могла ожидать эту девушку в толпе чернокожих мстителей, потерявших человеческое обличье.
 Андре с улыбкой сказал:
 — Саона, тебя ничем не испортишь! В этом гриме и наряде ты еще милее.
 Если эти слова имели целью утешить девушку, то, произнеся их, Андре и сам убедился, что в них есть немалая доля истины. Смуглая кожа не портила красоту его невесты. Просто теперь вместо очаровательной европейской девушки перед ним была прекрасная мулатка.
 Саона с облегчением вздохнула.
 Мать-настоятельница решительно вмешалась:
 — Не теряйте времени! Вот вам письмо к моему брату. Он — священник церкви Божьей Матери в Капе. Поезжайте прямо к нему и попросите у него помощи, но не открывайте, кто вы на самом деле. Не забывайте об осторожности…
 Прочитав во взгляде Андре недоумение, она пояснила:
 — Я не допускаю мысли, что брат выдаст вас. Но, видите ли, священники тоже исповедуются, и в итоге ваша тайна может оказаться чужим достоянием. Лучше уж вы сохраните ее при себе. И брату будет спокойнее, если он ни во что не будет замешан.
 — Вы совершенно правы, матушка, — искренне сказал Андре. — Еще раз спасибо вам огромное за то, что вы сделали для моей будущей жены.
 С этими словами он поднес к губам руку настоятельницы и почтительно поцеловал. Саона опустилась перед матушкой на колени.
 — Андре поблагодарил вас за меня. Но я не могу не сказать вам еще раз о своей благодарности. Пожалуйста, благословите меня. Отныне мне предстоит жить в другом мире. Сейчас он кажется мне неведомым и страшным. Мне будет в нем трудно без вашего руководства.
 — Бог благословил тебя и твоего жениха, — сказала настоятельница. — Он не оставит вас своим попечением.
 Покончив с этими торжественными словами, старая женщина просто, по-матерински, добавила;
 — Будь счастлива, моя девочка.
 Саона с полными слез глазами встала с колен. На прощание монахиня расцеловала свою любимицу в обе щеки и подтолкнула к выходу.
 Андре взял Саону за руку, и молодые люди, не оглядываясь, поспешили покинуть стены монастыря.
 Андре помог невесте забраться в седло, и они тронулись в путь.
 Томас ехал впереди, Андре с Саоной — рядом следовали за темнокожим проводником.
 Так они двигались довольно долго, не проронив ни слова.
 Взошло солнце. Жара становилась нестерпимой.
 Хотя надо было торопиться, обходиться без еды и, главное, питья было невозможно.
 Путники спешились и расположились перекусить в тени раскидистого дерева у самого подножия горы. Невдалеке от них журчал маленький водопад, серебристые воды которого струились по каменистому склону.
 — А сколько еще нам ехать до Капа? — спросила Саона у Андре, пока Томас копался в сумке, притороченной к его седлу, доставая из нее бутылку с соком, заготовленным в поместье де Вилларе.
 — Понятия не имею, — ответил Андре. — По-моему, это довольно далеко.
 — Но мы ведь уже много проехали, — заметила Саона.
 — Ты, наверное, очень устала с непривычки, — сочувственно сказал Андре.
 — В детстве дядя научил меня ездить верхом. И мы каждое утро ездили на прогулку с Раулем, его младшим сыном, — сообщила Саона. — С тех пор я ни разу не садилась на лошадь. К счастью, я не разучилась ездить, а ведь маленькая я ездила и шагом, и рысью, и даже галопом. Однако без привычки к вечеру у меня, конечно, все начнет болеть. Но это не страшно! Главное, чтобы мы добрались до Капа, — решительно закончила Саона.
 Некоторое время они молчали, наслаждаясь минутой отдыха.
 — Интересно, что нас ждет впереди? — медленно сказала Саона. — Вчера я была полна решимости, а теперь — растерялась. Возможно, узнав меня лучше, ты разочаруешься. Я буду делать много… ошибок, ведь я не знаю, как вести себя среди европейцев…
 — Без ошибок в жизни не обойтись, — спокойно возразил Андре. — Но ведь я всегда буду рядом, и вместе мы преодолеем все трудности. А потом, ты всегда сможешь посоветоваться с моей матерью.
 — А ты не боишься, что я ей не понравлюсь? — озабоченно спросила Саона.
 — Ты не можешь не понравиться, моя любовь, — нежно сказал Андре, целуя девушку. — Ты красива, умна, рассудительна. О такой невестке мать и мечтает.
 — Ты так добр ко мне, — сказала Саона шепотом. — Вчера я целый вечер думала, почему мне досталось такое счастье. Правда, мне все кажется, что я стану для тебя обузой.
 Андре не успел ответить, ему помешал подошедший Томас.
 Слуга дипломатично держался подальше от хозяев, посматривая на них с возрастающим нетерпением, и наконец не выдержал.
 — Мсье, пора ехать, — твердо сказал он.
 — Ты хуже рабовладельца, — пожаловался Андре. Томас широко улыбнулся. Андре прекрасно понимал беспокойство слуги. Молодые люди безропотно поднялись и вскочили на своих лошадей.
 Они провели в пути остаток дня и смертельно устали.
 Томас нашел для ночлега место под деревом. Останавливаться в деревне было слишком опасно. На следующий день любой крестьянин мог бы направить солдат Дессалина по следу беглецов.
 Возможно, это бы не понадобилось. Не застав Андре в поместье де Вилларе, преследователи, конечно, догадаются, что он пробирается в Кап, который был ближайшим портовым городом.
 Больше всего Андре боялся, что враги дознаются про Саону. Он надеялся, что им не догадаться, куда пропала из монастыря маленькая монахиня. Бог даст, они вообще не доберутся до уединенной обители.
 С другой стороны, Андре много раз слышал, что на Гаити невозможно долго сохранять тайну. В любом случае от беглецов требовалась предельная осторожность.
 Как и следовало ожидать, Томас предпочел выбирать дорогу так, чтобы как можно дольше не въезжать в лес, которого, подобно всем местным жителям, не на шутку опасался.
 Место, которое он выбрал для ночлега, было относительно удобным. Несколько деревьев росли так, что за ними можно было укрыться, не бросаясь в глаза тем, кто будет проезжать по дороге. Впрочем, за весь день пути никто не попался им навстречу.
 Спешившись, Андре с Саоной с удовольствием ступили на мягкий, пружинящий мох, которым поросла земля в этом месте. Если подстелить на него циновку, можно было спать на мягкой постели.
 Разводить костер они не решились. Томас накормил хозяев маисовыми лепешками и соком.
 Говорить не хотелось. У Саоны слипались глаза. К тому же она почувствовала, как деревенеет спина и ноет все тело. Шутка ли, провести день в седле без привычки! Но суровые условия монастыря давно приучили ее к сдержанности. Сестры не чуждались самой тяжелой мужской работы, часть которой, естественно, доставалась и молодой девушке.
 После ужина Томас выдал хозяевам по одеялу, и они молча легли. Верный слуга скрылся в темноте.
 Несмотря на усталость, молодые люди не могли заснуть.
 Андре протянул руку и стиснул пальцы Саоны.
 — Я хочу поцеловать тебя, моя милая.
 — Не надо, — решительно сказала Саона. Андре улыбнулся, уж очень по-детски прозвучали ее слова.
 — Я не хочу, чтобы ты целовал меня, пока я выдаю себя за другую женщину. Мне кажется, что эти поцелуи будут адресованы не мне. Что будет, когда я снова стану сама собой!
 — Когда ты будешь еще прелестнее, я легко смирюсь с переменой, — ответил Андре. — Впрочем, я понимаю твое беспокойство. Послушай, я обещаю, что никогда не огорчу Тебя, не сделаю ничего против твоей воли.
 — Какой ты добрый, — прошептала Саона. — Я еще не привыкла говорить про свое чувство. Настанет день, и я смогу выразить свою любовь словами.
 Но слова были излишни. Оба чувствовали, что принадлежат друг другу навеки. Даже поженившись, они не могли бы стать более близкими. Их сердца с самого начала были настроены в унисон и бились в одном ритме.
 Продолжая держать руку невесты, Андре почувствовал, как ее тоненькие пальчики распрямились и ослабли. Девушка дышала спокойно и ровно. Она спала.
 «Что за удивительное создание!»— подумал Андре.
 В Лондоне он знал немало молодых девушек, некоторые из них ему очень нравились. Прежде он вполне мог допустить, что рано или поздно женится на одной из них.
 Но как все они отличались от Саоны! Он не мог вообразить изнеженную городскую красавицу спящей под открытым небом на жесткой циновке, проводящей день в седле под палящим солнцем, бесстрашно встречающей опасность.
 Тем не менее выносливость и твердость характера ничуть не умаляли женственности и нежности Саоны. Поистине стоило явиться на этот остров, чтобы встретить ее и сделать своей спутницей на всю жизнь, «Правда, еще неизвестно, долгой ли будет эта жизнь», — подумал Андре.
 В следующий миг сон сморил его.
 На следующее утро Томас еле разбудил своих хозяев.
 Они продолжали свое изнурительное путешествие. Когда Андре подсаживал Саону в седло, она невольно вскрикнула. Он не стал спрашивать, что с ней. Это было ясно и без слов: ноги девушки не желали двигаться, а спина — гнуться.
 Однако выбора у них не было. Вначале кони скакали галопом, но когда солнце стало припекать, перешли на шаг.
 По временам Андре приходилось прилагать усилия, чтобы не заснуть в седле.
 Томас ехал молча. Саона иногда начинала что-то рассказывать, но быстро умолкала. Она старалась успокоить жениха, понимая, что тот укорял себя за то, что не может облегчить ей тяготы пути.
 Путь в Кап был не таким тяжелым, как из Порт-о-Пренса в поместье де Вилларе.
 Двигаясь почти без отдыха, они проделывали за день большие расстояния. Томас был вполне удовлетворен их продвижением.
 Эта ночь застала их среди полей. На мили вокруг тянулись плантации сахарного тростника. В этих местах трудно было выбрать подходящий участок для ночлега.
 Чернокожий слуга долго прикидывал, где бы им остановиться. Наконец, он увидел неподалеку три раскидистых дерева. Вскоре путники свернули на полузаросшую тропинку, отходившую именно в нужном направлении от основной дороги.
 Через пять минут они уже спешивались со своих лошадей.
 При ближайшем рассмотрении деревья оказались не такими уж высокими и тенистыми. Но солнце клонилось к закату, следовательно, тень была уже ни к чему. Небольшая полянка была единственным подходящим местом для ночлега.
 Томас достал еду, купленную среди дня в деревне. Это были кукурузные початки и сушеные кусочки мяса.
 Есть пришлось всухомятку. О том, чтобы что-нибудь подогреть, не могло быть и речи, вдалеке виднелась деревушка, откуда обязательно увидели бы костер. Зато на десерт у слуги были заготовлены фрукты, которые немного скрасили скудную пищу.
 Молодые люди, обессиленные дорогой, легли после ужина и вновь заснули почти сразу.
 Несмотря на усталость, Андре проснулся перед рассветом. Его очень беспокоило, как Саона переносит путь, и он не мог спокойно спать. Накануне Андре заметил, что от усталости девушка не может прямо сидеть в седле.
 Пожалуй, ей было бы удобнее, если бы она ехала вместе с ним на его лошади.
 Однако от этой идеи пришлось отказаться. Монахиня, сидящая на лошади вместе с мужчиной, который нежно прижимает ее к себе, вызвала бы подозрение у любого встречного.
 Что же, приходилось мириться с действительностью. Во всяком случае, если их путешествие закончится благополучно, у Саоны будет время отдохнуть. Впереди были сутки пути, а потом — Кап.
 Размышления Андре прервал приход Томаса. Бог знает, когда черный слуга ухитрялся спать. Андре лишь видел, как он растворяется в темноте, когда ложился спать, а открывая глаза, встречал его совершенно бодрым.
 — Мсье собираться! — сказал Томас хриплым шепотом.
 — Прямо сейчас, среди ночи? — спросил Андре. Впрочем, сознавая опасность, он не собирался протестовать.
 — Барабаны. Угроза, — только и сказал Томас.
 — Барабаны… — повторил Андре. Лишь теперь он услышал отдаленный бой, раздававшийся не громче ударов человеческого сердца.
 — Что они говорят? — спросил Андре.
 — Опасность для вас, мсье.
 — Для меня? — удивился Андре. — Ты что, хочешь сказать, что здешние друзья вуду знают о моем существовании? Побойся бога, Томас. От поместья де Вилларе нас отделяет два дня пути.
 — Защита Дамбалла, — пояснил Томас. Андре показалось, что слуга возмущен его недоверием. Он безропотно поднялся.
 — Я уже и так обязан Дамбалла своей удачей, — сказал он совершенно серьезно. — Если Дамбалла говорит, что надо трогаться, так и сделаем.
 Наклонившись к Саоне, Андре нежно сказал:
 — Просыпайся, милая. Нам пора отправляться в путь! Не открывая глаз, Саона сквозь сон пожаловалась:
 — Как я устала!
 — Я знаю, любимая, — вздохнул Андре, — но барабаны предупреждают нас об опасности.
 Саона резко села. Сон мгновенно слетел с нее.
 — Опасность? — вскрикнула она.
 — Так говорит Томас. Ты слышишь бой барабанов? Саона кивнула.
 — Надо спешить, — напомнил Андре.
 Он помог невесте подняться, Томас собрал одеяла и привязал их к седлам. Он не терял присутствия духа. Пожалуй, Андре следовало бы поучиться этому у чернокожего слуги.
 Они успели проехать два часа, пока луна и звезды стали бледнеть. Рассвет был необычайно красив. Неизвестно, что предвещала эта сказочная картина путникам, бежавшим от опасности к неизвестности.
 Поскольку они начали путь спозаранку, Андре ничуть не удивили слова Томаса:
 — Сегодня вечером быть в Капе.
 Саона тяжело вздохнула.
 Андре с тревогой посмотрел на девушку.
 — У тебя хватит сил продолжать путь? — спросил он. — Я уверен, что лучше было бы прибыть на место после наступления темноты.
 — Я постараюсь, — пообещала Саона.
 Она была бледная, как полотно, и едва шевелила губами. От усталости у нее осунулось личико и глубоко запали глаза.
 Андре спросил у Томаса:
 — Наверное, здесь невозможно достать бренди или какого-нибудь вина?
 — Я найду, мсье, — ответил слуга.
 Когда путники, через силу оседлавшие лошадей, проехали несколько миль, в стороне от дороги показалась деревенька.
 Томас наказал хозяевам подождать его в густых зарослях, а сам отправился туда.
 Вернувшись, он протянул Андре бутылку из черного стекла. Даже не открыв ее, Андре уже знал, что в ней — кларен.
 Он вспомнил, где видел такую бутылку. На ритуальной церемонии вуду папалои и мамалои пили ром, а потом выпускали изо рта облака пара.
 Андре пригубил напиток сам. Ром оказался очень крепким, обжег ему горло, но по телу тут же разлилось приятное тепло. Это было единственное доступное им средство снять напряжение и усталость долгого пути.
 Он попросил Томаса достать из походной сумки чашку. Потом Андре сорвал апельсин, выдавил из него сок и добавил рома.
 — Выпей это, дорогая, — попросил он.
 — Стоит ли? — забеспокоилась Саона. — Вдруг я упаду с лошади?
 — Не бойся. Я налил совсем немного кларена. От такого количества не опьянеет даже такая хрупкая девушка, как ты, зато сил у тебя прибавится.
 Осторожно пригубив напиток, Саона сморщилась, глубоко вдохнула и решительно выпила его до дна.
 Щеки девушки вскоре слегка порозовели, глаза немного оживились. Ром явно пошел ей на пользу.
 Через три часа путники снова остановились, чтобы выпить еще по одной порции кларена. Томас не отказался от своей доли. Как бы он ни был вынослив и привычен к жаре, такой длительный путь измотал и его.
 Что касается Саоны, то, по убеждению Андре, только благодаря кларену она была в состоянии продолжать путь.
 От усталости она не могла говорить. Андре старался не беспокоить ее и тоже сохранял молчание.
 После захода солнца Андре подъехал вплотную к лошади Саоны и забрал поводья из рук спутницы. Взяв управление на себя, он давал ей возможность хотя бы расслабить руки.
 — Постарайся продержаться еще немного, моя любимая, — нежно попросил он. — Мы почти приехали.
 Андре и сам не слишком верил своим словам. Ему стало казаться, что они уже никогда не достигнут цели.
 Какова же была радость путников, когда через полчаса впереди показались очертания города! В некотором отдалении угадывалось море, где должны были быть спасительные корабли.
 Андре много отдал бы за то, чтобы знать, есть ли среди них американские суда. Но издали, в темноте, это было невозможно. Оставалось ждать утра и надеяться на лучшее.
 Последнюю милю пути они проехали рысью, забыв об усталости.
 Несмотря на поздний час — дело было за полночь, — город еще не спал. На лавочках и просто камнях сидели находящиеся в увольнении солдаты, многие из них обнимали девушек-негритянок.
 Торговцы всякой снедью и напитками зычно расхваливали свой товар.
 Большая часть мужчин была навеселе.
 Андре подумал, что армии Дессалина явно не хватает дисциплины. Не случайно говорили, что солдаты часто отказываются подчиняться офицерам.
 Очевидно, Томас хорошо знал этот город, он ехал уверенно, показывая дорогу своим спутникам. Прохожие не обращали на них внимания, лишь иногда кто-то оглядывался, увидев монахиню на коне.
 Наконец, они повернули за угол, и Томас, молча, жестом приказал им остановиться. Он спрыгнул с лошади.
 Андре тоже спешился и подал руку Саоне, которая буквально сползла на землю, делать энергичные движения она уже не могла.
 Во тьме вырисовывался силуэт церкви. Томас быстрыми шагами пошел к дому, стоящему рядом с ней.
 Андре взял Саону на руки, ему казалось, что она вот-вот упадет.
 Саона благодарно вздохнула, доверчиво прижалась головкой к его плечу и затихла, уютно чувствуя себя в нежных объятиях Андре.
 Андре с нетерпением ожидал возвращения слуги. Он ни на минуту не забывал, что они находятся в окружении врагов и рискуют не только драгоценностями, но и собственными жизнями.
 — Сейчас придет! — сказал Томас, вернувшись. Было ясно, что он говорит о священнике. Спустя минуту к ним торопливо подходил пожилой негр, судя по всему, брат матери-настоятельницы.
 — Кто вы, и чего хотите? — спросил он. Андре подумал, что в Гаити, очевидно, люди должны бояться поздних визитеров.
 — У меня есть письмо от вашей сестры, святой отец, — поспешил сообщить Андре. — Она надеялась, что вы окажете нам любезность и подыщете подходящий ночлег. Мы долго ехали и очень устали. С нами — женщина.
 — Письмо от сестры? — с удивлением воскликнул священник, который, должно быть, нечасто получал вести из дальнего монастыря. — Что же мы стоим, пойдемте в дом, — засуетился он. — А эта женщина — одна из сестер ее обители? — с некоторым недоверием спросил он.
 — Она очень устала, — ответил Андре, у которого не поворачивался язык солгать священнику.
 Он знал, что хозяин дома скорее всего не поверит, что монахиня, как бы она ни была изнурена, согласится, чтобы мужчина держал ее на руках. Саона безмятежно дремала и ничего не слышала.
 Священник не стал докучать гостям расспросами.
 Его дом оказался совсем маленьким и был обставлен крайне скудно.
 Андре осторожно опустил Саону на стул. Она что-то пробормотала и, не открывая глаз, положила голову на стол.
 — Меня зовут отец Стефан, — сообщил священник. Андре представился, но не стал называть свою спутницу, а отец Стефан ничего о ней не спросил.
 — Я как раз ужинал, — сказал священник. — Надеюсь, вы составите мне компанию. Кофе еще горячий.
 В комнату вошел Томас. Он положил седельные сумки, которые снял с лошадей, рядом с дверью.
 — Во дворе есть конюшня, — сказал священник. — Поставьте своих лошадей туда. Справа от входа — мешок с маисом. Можете их покормить. Вода только что набрана из колодца. Она в деревянной бочке у двери.
 — Я тебе помогу, — сказал Андре и пошел за Томасом.
 — Когда поставишь лошадей на ночлег, сразу же иди в порт, — попросил он. — Надо как можно скорее найти американский корабль. Хорошо бы уже завтра покинуть остров.
 Томас ничего не ответил. Он прекрасно понимал, что нужно Андре, но не знал, найдется ли в порту судно, отчаливающее на следующий день.
 Андре поторопился вернуться в дом, ему не хотелось оставлять Саону одну.
 Войдя, он увидел, что Саона проснулась и священник угощает ее кофе. Они о чем-то тихонько разговаривали, правда, девушка едва шевелила губами от усталости.
 Андре тоже налили кофе, очень сладкого и крепкого.
 Правда, путешествие настолько измотало его, что заснуть и после чашки бодрящего напитка не составляло труда.
 Молодой человек чувствовал, как его веки отяжелели, тело не желает подчиняться, и он не может подняться из-за стола, хотя и стремится к отдыху каждой клеточкой.
 Заметив, что гостям не до разговоров, священник сказал:
 — Идите спать, я вам сейчас постелю, а завтра вы расскажете мне, чем я смогу вам помочь.
 — Я думаю, мать-настоятельница многое объяснила в своем письме, — сказал Андре, доставая обещанное письмо из внутреннего кармана.
 — Только ответьте мне на один вопрос, — сказал священник. — Когда вы уезжали, она была здорова и… в безопасности?
 Перед тем как произнести последнее слово, святой отец остановился. Его запинка красноречиво сказала Андре, как он беспокоится о своей сестре.
 — Она здорова, и ей ничто не угрожает, — ответил Андре. — Более того, она помогла спастись и нам.
 — Спастись? От кого? — с тревогой спросил святой отец.
 — За мной был выслан отряд солдат из Порт-о-Пренса. Священник нахмурился.
 — Войска императора идут сюда, — сказал он. — Вероятно, они будут в городе завтра.
 — А что произошло? — спросил Андре.
 — Наступление на испанцев оказалось неудачным, — пояснил отец Стефан.
 — Думаю, у императора от этого не улучшилось настроение, — кивнул Андре. — Как вы знаете, святой отец, Дессалин не любит мулатов, и у нас есть все основания опасаться за свою жизнь.
 — Поэтому вы должны уехать как можно скорее, — озабоченно произнес священник.
 — Мы на это и рассчитываем, — сказал Андре. — Только у меня есть к вам одна просьба.
 — Чего ты хочешь, сын мой?
 — Моя спутница — не монахиня. Это просто молодая девушка, которую ваша сестра приютила в своем монастыре еще десять лет назад. Я хочу попросить вас, чтобы вы нас обвенчали.
 — Обвенчать? Без оглашения? — с сомнением спросил священник.
 По правилам полагалось, чтобы венчанию предшествовало троекратное оглашение, которое совершалось по воскресеньям.
 — Что же, если вам надо уезжать завтра утром, то обвенчаться надо сегодня ночью, — подумав, сказал отец Стефан.
 — Именно об этом одолжении я и хотел вас просить, — обрадовался Андре.
 Саона смотрела на молодого человека удивленными глазами.
 Андре подошел к девушке, взял у нее из рук пустую чашку из-под кофе, поставил на стол и спокойно сказал:
 — Зачем нам еще чего-то ждать, когда мы уже сегодня можем стать мужем и женой?
 — Я сделаю все, что ты захочешь, — прошептала Саона.
 — Думаю, вы захотите освежиться и переодеться, — сказал священник. — Я пойду прямо в церковь и буду ждать вас там. Когда будете готовы, приходите! Сегодня я не смогу отслужить брачную мессу, но завтра вы можете прийти на службу, которая начинается в семь утра, а за четверть часа до этого — исповедоваться.
 Не дожидаясь ответа молодых людей, отец Стефан ушел. Андре подал Саоне руку, помогая подняться. Девушка выглядела относительно бодро. Очевидно, приближение решительного события в ее жизни придавало ей сил.
 — Я знаю, что ты хотела бы задать много вопросов, моя милая, — сказал Андре. — Возможно, ты считаешь, что я чересчур спешу. Но мне кажется, что завтра нам необходимо во что бы то ни стало покинуть остров.
 — Я… понимаю, — прошептала Саона. — Я рада сделать все… что ты хочешь.
 Андре поцеловал ей руку.
 — Я думаю, здесь можно найти уголок, чтобы смыть дорожную пыль хотя бы с лица, — сказала Саона.
 Андре принес из соседней комнаты кувшин с водой и таз и поставил в угол рядом с лампой, чтобы Саоне было видно, а сам вышел во двор.
 Посередине двора он обнаружил колодец. Андре достал ведро воды, вымыл руки и лицо, облился водой до пояса. Он почувствовал себя гораздо бодрее.
 Конечно, ему хотелось бы переодеться в чистую одежду. Что уж говорить о Саоне: всякая девушка мечтает венчаться в красивом свадебном платье и кружевной фате, украшенной флердоранжем.
 — Все это неважно, — сказал себе Андре. — Главное, что она станет моей женой.
 Вернувшись в комнату, он распаковал седельные сумки, принесенные Томасом. Ему вдруг пришло в голову, как опасно нести все бриллианты при себе в одном мешке.
 Он быстро развязал кожаный мешок и наполнил карманы бриллиантами и другими драгоценными камнями.
 Но мешок еще не опустел. Секунду подумав, Андре надорвал краешек подкладки под воротником камзола и высыпал остатки сокровищ за подкладку.
 Теперь надо было постоянно помнить об осторожности, и оставалось надеяться, что в подкладке камзола нет дырок, а то камни посыпались бы сверкающим дождем, мягко говоря, на удивление окружающим.
 Опустевший мешок Андре спрятал среди одежды и достал другой мешок с золотом.
 Деньги теперь были ему очень нужны, так как небольшая сумма, которую ему удалось собрать для поездки на Гаити, почти иссякла.
 Отложив несколько гиней для Томаса, Андре завернул мешок в рубашку и аккуратно связал из одежды узел.
 Третий тюк с вещами принадлежал Саоне. Андре знал, что он потребуется девушке, когда священник укажет им место для сна.
 Домик, хоть и маленький, был двухэтажный. Наверх вела узкая скрипучая лестница. Андре полагал, что там для них найдутся комнаты.
 Он как раз завязывал шейный платок, когда в комнату вошла Саона.
 Она была в той же одежде, но заметно посвежела.
 — Неужели мы действительно сегодня поженимся? Может быть, я спала и мне это приснилось?
 — Нет, это был не сон, — сказал Андре, обнимая невесту. — Больше всего на свете я хочу, чтобы ты стала моей женой. После этого мы сможем строить планы на будущее.
 — Завтра сюда прибудет император, — задумчиво сказала Саона.
 — Пусть приезжает, — сказал Андре с деланной беспечностью. — Ты же знаешь, что нам покровительствуют все здешние боги.
 Андре больше всего хотел прижаться губами к губам Саоны, крепко обнять любимую, вызвать в ее теле страстную дрожь.
 Но ласки приходилось отложить на будущее. Он не мог позволить себе расслабиться. Андре почти физически ощущал, что они оказались в западне, которая вот-вот захлопнется.
 — Пойдем же, — сказал он. — Мы должны пожениться, это для меня — важнее всего на свете.
 Взяв Саону за руку, он повел ее в церковь.
 Церковь была очень маленькая. Ее наскоро построили после пожара, уничтожившего старый деревянный храм, стоявший на том же месте.
 Новое церковное здание было грубо сколочено из дерева. Но все привычные для верующего символы в ней были: крест, распятие, статуи Божьей Матери и Святого Антония, паникадило, горящие свечи.
 Священник ожидал их с требником в руках. Андре подвел Саону к алтарю, и они опустились на колени.
 Священник начал службу. Молодые люди с замиранием сердца слушали слова знакомых с детства молитв, которые сегодня звучали для них по-новому.
 Андре вдруг подумал, как странно сложилась его судьба. Он не слишком торопился жениться. Рассчитывая разбогатеть, молодой человек намеревался пожить несколько лет в свое удовольствие, а потом подобрать подходящую невесту.
 И вот он венчается в деревянной церквушке с девушкой, которую встретил не более недели назад, причем оба они загримированы под мулатов, а невеста к тому же облачена в монашеское платье!
 Но когда священник подошел к ним и они стали читать обет новобрачных, он почувствовал, что их внешний вид не имеет никакого значения.
 Главное, что их сердца бьются в унисон, а души соединяются, и их союз скрепляется богом.
 Священник воздел руки к небу и прочитал слова благословения, которые новобрачные мысленно повторили про себя!
 — Амен, — тихо сказал Андре.
 — Амен, — шепотом повторила Саона.
 Вдруг с улицы донесся взволнованный голос Томаса. Невозмутимость, наверное, впервые за последнее время, изменила ему!
 — Мсье! Мсье! Быстрее. Корабль ждет. Быстрее!
 Томас торопливо вошел в церковь.
 Андре поднялся с колен и бросился ему навстречу.
 — Ты нашел корабль? — взволнованно спросил он.
 — Американский корабль. Скоро отплывает, — ответил Томас.
 Андре подошел к отцу Стефану, кратко поблагодарил его и помог встать Саоне.
 Он забежал в дом и, подхватив приготовленные вещи, бросился к Томасу и Саоне, которые ждали его у входа.
 Андре передал Томасу узлы, и все трое поспешили к порту. К счастью, дом священника стоял на высоком месте, и дорога шла под гору.
 Стояла глубокая ночь. На улице не было ни души, что было очень кстати, так как теперь, с поклажей, их странная компания обязательно привлекла бы чье-то внимание.
 Саона споткнулась. Андре, не раздумывая, поднял девушку, легонькую, как пушинка, на руки и продолжал бег.
 Впереди был обрывистый берег. К счастью, Томас вовремя предупредил об этом Андре. В темноте обрыв не был виден. О близости воды говорила лишь исходящая от нее прохлада да тихий плеск волн.
 Осторожно спускаясь вслед за Томасом, Андре увидел впереди силуэт лодки, в которой сидели четверо мужчин.
 — Мсье, сюда, — прошептал Томас. Андре поставил Саону на ноги.
 — Пришли? — спросил по-креольски один из моряков. — Хорошо, а мы как раз собирались отплывать. Андре помог Саоне перебраться на лодку. Вынув из кармана пригоршню золотых монет, Андре подал их Томасу.
 — Что вы, мсье! — запротестовал он. — Куда мне так много?
 — Господи, благослови тебя, Томас! — с чувством сказал Андре, которому было жаль расставаться с верным слугой. — У меня нет слов, чтобы поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал.
 Неожиданно для самого себя он обнял Томаса и поцеловал в щеку.
 Томас, не склонный к многоречивым излияниям, только пробурчал что-то в ответ и крепко пожал Андре руку.
 Лодка отчалила. Андре долго провожал взглядом удаляющийся берег и быстро уменьшающуюся фигуру Томаса. Чернокожий друг стоял, глядя на уезжающего навсегда хозяина, и махал на прощание рукой.
 Андре почувствовал, как Саона взяла его за руку. Девушка молчала, но он понимал, что она переживает. События этих суток были настолько удивительными, что она не могла поверить в их реальность.
 За городом вырисовывался черный силуэт гор, покрытых лесом.
 «Интересно, барабаны вуду уже говорят, что мне удалось бежать?»— подумал Андре.
 Последний раз махнув рукой Томасу, он мысленно подивился редкому везению, не оставлявшему его за время пребывания на острове.
 Вскоре они подплыли на шлюпке к кораблю. Задрав голову, Андре увидел, что это большой четырехмачтовый фрегат, над которым реет американский флаг.
 Им помогли подняться на борт, где к ним сразу направился человек, который, судя по всему, был капитаном.
 — Сэр, — обратился к ним капитан. — Офицер, который только что отправился на берег в другой шлюпке, сообщил мне, что вы просите доставить вас в Америку.
 С этими словами капитан поднял фонарь, осветивший темнокожие лица Андре и Саоны.
 Андре почувствовал, как капитан напрягся. Было вполне очевидно, что внешность пассажиров ему не понравилась.
 Андре поспешил объяснить по-английски:
 — Сэр, я граф де Вилларе, а это, — он указал на Саону, — моя жена. Нам нужно как можно скорее добраться до Америки. Вы сами понимаете, капитан, что мы были вынуждены прибегнуть к этому маскараду, чтобы выбраться с острова. Нам даже пришлось изменить цвет своей кожи.
 — Значит, вы — француз? — спросил капитан. Этот вопрос не предвещал ничего доброго.
 — Я европеец, — твердо сказал Андре. — И вам известно, что жизнь любого белого человека, будь то англичанин или француз, находится под угрозой.
 Не задавая больше вопросов, капитан протянул руку Андре.
 — Добро пожаловать на борт нашего корабля! Мы приложим все усилия, чтобы вам и вашей супруге было у нас удобно. Отныне вы находитесь под защитой американского флага, — торжественно закончил капитан.
 — Как я вам благодарен! — выдохнул Андре.
 — Вам везет, граф, — сказал капитан. Андре полагал, что капитан имеет в виду возможность спасения с острова, но речь шла не о том.
 — Видите ли, мы только что отвезли на Ямайку американского посла вместе с супругой. Каюта для важных пассажиров, которая делает честь этому судну, свободна и находится в вашем распоряжении. Мистер Маршберг! — позвал капитан.
 К нему подошел молодой офицер.
 — Проводите графа и графиню де Вилларе в каюту и проследите, чтобы о них позаботились.
 Моряк улыбнулся и повел молодоженов за собой. Он открыл перед ними дверь каюты.
 Андре был приятно удивлен, увидев каюту. Она была просторнее и роскошнее, чем на корабле Кирка.
 Там стояла большая, во всю стену, старомодная кровать с пологом. Кроме нее, в каюте были стол и пара кресел. Над столом висел светильник.
 Когда за ними закрылась дверь, Андре посмотрел на Саону с улыбкой, все еще не смея поверить в свою удачу.
 Он протянул девушке обе руки и пылко привлек ее к себе. Но Саона тихо отстранилась.
 — Нет, — пролепетала она, — подожди. Я должна прийти в себя и привыкнуть к тому, что ты мой супруг…
 — Пожалуйста, — сказал Андре, отступая на шаг назад. — Только у нас получается какой-то странный брак. Невесте хочется одного: избежать объятий жениха.
 — Не сердись, — попросила Саона. — Ты меня не так понял. Я только хочу выглядеть как прежде, снова стать самой собой. Тогда я и приду в себя.
 Андре стал распаковывать багаж. В одном из узлов Томас спрятал кору дерева, с помощью которой они могли вернуть коже первоначальный цвет.
 — Я чувствую себя ужасно, я вся черная, грязная, пыльная… и очень счастливая! — воскликнула Саона.
 — Раз ты счастлива, я готов тебя поцеловать прямо сейчас! — весело ответил ей Андре.
 Саона мягко отстранилась.
 Андре было трудно держаться от нее на расстоянии, но он терпеливо распаковал узел и достал оттуда коробочку с заветным порошком.
 Мешок с золотом упал на пол, и монеты раскатились по всей каюте.
 — Вот так я хотел сохранить свое добро! — рассмеялся Андре. — Теперь надо первым долгом извлечь бриллианты из подкладки камзола, куда я их спрятал.
 Саона ахнула.
 — А я ведь о них совсем забыла, — в растерянности сказала она.
 — Ничего, они — в надежном месте. Я думаю, драгоценности очень пригодятся нам, когда мы доберемся до Америки.
 Не собирая золотых монет, Андре насыпал порошка в таз, который обнаружил в углу каюты.
 Добавив в порошок воды, как учил Томас, он тщательно перемешал состав.
 Саона села у зеркала и сняла с головы темное покрывало, а затем — монашеский плат. По ее плечам рассыпались золотистые волосы.
 Андре поставил перед девушкой тазик со снадобьем.
 — Все готово, — сказал он. — Я не буду смотреть на тебя, пока ты снова не превратишься в маленькую повелительницу птиц, какой запомнилась мне с нашей первой встречи в лесу.
 — Теперь я никакая не повелительница птиц, — возразила Саона. — Я… твоя жена, ты это не забыл?
 — Не забыл, — улыбнулся Андре. — Поторопись. Мне бы хотелось обращаться с тобой, как с женой, а не как с монахиней-мулаткой Саона стала протирать лицо платком. Андре молча сидел в кресле, глядя в стену.
 — Запах немного неприятный, но матушка-настоятельница дала мне особый крем из меда и розовых лепестков, он должен предотвратить раздражение.
 — Только оставь немного и мне, — попросил Андре. Постучали. Андре открыл дверь. В коридоре стоял матрос-негр.
 — Капитан приказал спросить, будете ли вы ужинать. Еще он прислал вам бутылку вина в подарок. Мы поднимаем якорь.
 Андре поблагодарил за вино и сказал:
 — Скажите капитану, что мы с удовольствием поужинаем?
 Когда посыльный ушел, Андре обратился к Саоне:
 — Поторопись, — попросил он. — Мы будем ужинать или, наоборот, завтракать — я уже совсем потерял счет времени. Я смогу поднять за тебя бокал и поздравить тебя, мою жену, со счастливым спасением.
 — Я почти готова, — ответила Саона. — К счастью, матушка-настоятельница намазала коричневой краской только лицо и руки.
 Андре снял камзол и осторожно сложил его, чтобы бриллианты не высыпались из-под подкладки.
 На следующий день он надеялся благополучно переложить их в кожаный мешок, где они хранились раньше. Пока у него не было на это сил.
 Но как бы он ни был изможден, он хотел стереть с себя краску, так искусно нанесенную Жаком на все его тело, которая теперь, к счастью, отслужила свою службу.
 Саона вскочила со стула, радостно хлопнув в ладоши.
 — Милый! Посмотри! Это снова я! Вероятно, такую девушку ты взял бы в жены не раздумывая.
 Андре посмотрел на Саону долгим взглядом.
 — Я успею на тебя полюбоваться, — ласково сказал он. — А пока советую тебе прилечь на кровать и задвинуть полог. Я, в отличие от тебя, выкрашен с ног до головы. Придется подождать, пока я снова превращусь в европейца. Только, пожалуйста, не засыпай. Нам еще предстоит ужин.
 Саона взяла узелок со своими вещами, — Если ты послушаешь моего совета, то переоденешься в ночную рубашку. В конце концов, мы ведь будем ужинать вдвоем, и официальный наряд от тебя не потребуется.
 — Мне кажется, я буду… стесняться, — пролепетала Саона.
 — Мне нравится, когда ты стесняешься, — серьезно ответил Андре. — А теперь я собираюсь снять с себя всю одежду.
 Саона испуганно ойкнула и поспешно скрылась за занавеской.
 Андре разделся и стал смывать грим с тела. Краска, продержавшаяся на нем столько дней, сошла на удивление легко и быстро.
 «Интересно, сколько бы мне пришлось оставаться мулатом, если бы Томас не достал этой коры?»— подумал Андре.
 Совершая процедуру, он поглядывал на себя в зеркало. Андре начал с лица, потом очистил шею и грудь.
 В этот момент в дверь снова постучали.
 Андре быстро обернулся полотенцем.
 — Входите! — крикнул он.
 Вошел стюард с подносом, заставленным множеством блюд.
 Опустив поднос на стол, он спросил;
 — Мне остаться, чтобы прислуживать за столом, сэр? В этот момент он разглядел, что Андре наполовину смуглый, наполовину белый, и воскликнул:
 — Я никогда не видел такого странного загара. Почувствовав, что это замечание можно посчитать в его устах дерзостью, молодой человек смутился:
 — Извините, сэр. Я сказал лишнее.
 — Ничего-ничего, — добродушно сказал Андре. — На Гаити я был мулатом, а теперь снова становлюсь белым. А прислуживать нам не надо. Мы с женой прекрасно справимся сами. Спасибо.
 Стюард удалился. Только теперь Андре подумал, что матрос не мог не заметить золотых монет, рассыпанных по полу. Любопытно, какую историю он расскажет своим друзьям.
 Смыв всю краску до последнего пятнышка, Андре с наслаждением надел чистую, правда, сильно помятую рубаху. В его багаже нашлись и длинные темные панталоны.
 Одевшись, Андре откинул полог кровати.
 — Ужин готов, миледи! — шутливо сказал он.
 Саона не отвечала, утомленная долгой дорогой и волнением, она успела заснуть.
 «Неудивительно, — подумал Андре. — Бедняжка совсем выбилась из сил».
 По совету Андре, она успела переодеться в скромную ночную рубашку, которую носила в монастыре.
 Во сне Саона была прекрасна. От нее веяло юностью и невинностью.
 Андре долго смотрел на эту девочку, которой он не знал еще две недели назад и которая так неожиданно стала его женой. Он не решился ее будить.
 Осторожно закрыв полог, Андре пошел к столу.
 Он в одиночку съел ужин с большим аппетитом.
 Оказалось, что он сильно проголодался. Впрочем, это было неудивительно. Ведь накануне Андре так и не успел поужинать, а волнение за свою судьбу, а главное, за судьбу и жизнь Саоны, требовало от него сильнейшего напряжения.
 Он и теперь не мог поверить в свою удачу.
 Последние двое суток смерть шла за ними по пятам, но им удалось избежать плачевной участи и даже не встретить своих преследователей.
 Саона сказала бы, что им помогал бог, Томас благодарил бы за их успех Дамбалла. Андре казалось, что сама природа этого острова, которая не ведала жестокости и насилия, царивших среди людей, пришла ему на помощь.
 Андре медленно пил вино, вспоминая людей, с которыми столкнулся на острове. Экзотический образ Оркис померк. Андре вспоминал о ней совершенно равнодушно, словно это была не реальная женщина, с которой он провел такую бурную ночь, а всего лишь героиня какой-то давно прочитанной и полузабытой книги.
 Матушка-настоятельница олицетворяла в его памяти доброту, свойственную женщинам этого острова. Ее чрезмерной заботе он обязан своим счастьем. Если бы она не приняла участия в несчастной девочке, оставшейся в мире одной, у него бы не было теперь красавицы-жены.
 А Жак? Умный, всезнающий, предусмотрительный Жак, придумавший для него этот странный маскарад, без которого не мог бы осуществиться его план.
 И наконец Томас, великодушный и преданный человек.
 Саона! Саона… Неземное создание… Совершенно не такой Андре представлял себе будущую жену. Саона была моложе, гораздо моложе, чем он рассчитывал. Ей предстояло много трудностей. Девушка права, она была совершенно не приспособлена к тому миру, в котором ей отныне предстояло жить. Но при ее добром сердце и на удивление зрелом уме она должна справиться со всеми сложностями…
 В каюте было почти темно, когда пришел стюард. Он убрал со стола, не обращая внимания на золото, которое Андре так и не прибрал.
 Андре с удивлением заметил, что выпил почти целую бутылку вина.
 Почувствовав крайнюю усталость, он разделся и лег на постель рядом с Саоной. Он долго смотрел на прелестную головку, лежавшую на соседней подушке, и не заметил, как уснул.
 Корабль скользил по бескрайней глади воды. Погода стояла безветренная, так что качки почти не было.
 Андре открыл глаза.
 Из иллюминаторов просачивался слабый свет, очевидно, было раннее утро.
 Эта ночь оказалась необычайно длинной. Она вобрала в себя последний этап их бегства, венчание, прощание с Гаити, первый свадебный ужин.
 Саоны рядом не было. Полог кровати был полупрозрачным, сквозь него Андре увидел жену, которая сидела перед зеркалом, расчесывая свои роскошные пепельные волосы.
 Она была по-прежнему одета в ночную рубашку.
 Андре залюбовался грациозными движениями жены, стройностью ее фигуры, угадывавшейся под грубоватым полотном сорочки.
 Причесавшись, Саона на цыпочках подошла к кровати.
 Отодвинув полог, она посмотрела на Андре и, очевидно, подумала, что муж спит. Андре наблюдал за ней ил поз полуприкрытых век.
 Саона бесшумно забралась на кровать и осторожно лег ла рядом с Андре, не прикасаясь к нему.
 Андре резко повернулся, обнял жену и притянул ее к себе.
 — А ты, оказывается, не спишь! — сказала она с упреком.
 — Я не сплю, а наблюдаю за одной очень красивой дамой, которая старалась сделаться еще красивее, и все это, смею надеяться, из-за меня, — шутливо ответил Андре.
 — Андре, мне так неудобно, — смущенно сказала Саона. — Я же прилегла буквально на минуту и сама не заметила, как заснула. Это очень глупо, но я проспала наш свадебный ужин. Ты на меня сердишься? Почему ты меня не разбудил?
 — Как можно на тебя сердиться? — мягко улыбнулся Андре. — Бедная девочка, ты так намучилась в пути, было бы преступлением прерывать твой сон. Так что я прекрасно поужинал в одиночестве и даже выпил за твое здоровье. Не расстраивайся так! Впереди у нас — целая жизнь, у нас еще будет много времени, чтобы поужинать вместе.
 — Все-таки жалко, что ты меня не разбудил, — прошептала Саона.
 — Знаешь, я ведь сам очень устал. Иначе я, наверное, решился бы потревожить твой сон, — сказал Андре.
 — Но теперь я проснулась, — выдохнула Саона, зарываясь лицом в грудь мужа.
 — И я проснулся, моя милая жена.
 — А ты мой любимый, мой замечательный, мой белый муж.
 Андре приподнялся, опираясь на локоть, и, склонившись над Саоной, страстно поцеловал ее в губы. Потом, словно этот первый поцелуй вобрал в себя всю накопившуюся в нем страсть, он стал целовать ее медленно и ласково, наслаждаясь тихой нежностью.
 Его руки скользили по телу Саоны, вызывая в нем чувственную дрожь, прежде незнакомую юной девушке.
 — Я люблю тебя! — говорил он между поцелуями. — Боже, какое счастье, что нам удалось вырваться с этого острова! Теперь мы свободны, более того, мы богаты.
 — Как я боялась, — призналась Саона. — Я думала, что солдаты настигнут нас и убьют.
 В ее голосе прозвучала тревожная нотка.
 Андре почувствовал, что к ней возвращается страх, поселившийся в ее душе с детства.
 Андре любил Саону так сильно, что ее чувства были для него несравнимо важнее собственных.
 — Дорогая, мы спасены, — спокойно сказал он. — Впереди нас ждет счастливая жизнь. Конечно, сразу не все получится, но со временем твои воспоминания поблекнут, ужас, который мучает тебя сейчас, пройдет. Доверься мне и не думай ни о чем плохом.
 — Когда ты меня обнимаешь, я легко забываю все страшное и плохое, — призналась Саона.
 — Я так и знал, — кивнул Андре. — В минуты счастья лучше вспоминается хорошее. Вот и я помню тех, кто нам помог: матушку-настоятельницу, Томаса, отца Стефана.
 — Как хорошо, что мы поженились! Мы поженились? — словно с сомнением повторила Саона.
 В ее глазах мелькнул страх. Она подумала, что их брак, возможно, недействителен, а возможно, венчание ей приснилось.
 — Мы поженились, — твердо сказал Андре. — Но мне кажется, брачную церемонию можно будет повторить по всем правилам, когда мы приедем в Америку или вернемся в Лондон. Надеюсь, это доставит тебе удовольствие.
 — Я и так счастлива, — сказала Саона с облегчением. — Мне только жаль, что я венчалась такой некрасивой — с грязным лицом и в монашеском одеянии. И ты тоже был черный. Я люблю тебя, — выдохнула Саона. — Я рада, что краска изменила тебя только снаружи. Внутри ты оставался самим собой.
 Андре вполне понимал страх Саоны перед мулатами.
 Что касается его, о его впечатления о мулатах, из которых он лично познакомился только с Жаком, были самыми благоприятными.
 Он надеялся, что когда-нибудь сможет отплатить Кирку и Жаку за их доброту.
 — Раз уж мы радуемся своему спасению, давай поблагодарим и бога Дамбалла, который, по словам Томаса, спас нам жизнь. Как бы там ни было, если бы не барабаны вуду, я мог бы просидеть в доме дяди до прихода солдат.
 Саона глубоко вздохнула.
 — А я, если бы тебя убили, никогда бы никого не полюбила. Я провела бы всю жизнь, до старости, в монастыре и умерла бы монахиней.
 Андре задумчиво сказал:
 — Пока я не приехал на Гаити, я не верил в силы вуду. А приехав, считал, что барабаны несут в себе зло.
 — Для нас они оказались… барабанами любви, — ответила Саона. — Они спасли тебя, и благодаря им мы теперь женаты и счастливы, и мы плывем на этом чудесном корабле.
 — Ты права, это барабаны судьбы, барабаны любви. Мы будем вспоминать о них с благодарностью всю жизнь.
 Приподняв за подбородок нежное личико жены, нашел губами ее губы.
 — Ты такая красивая, такая воздушная! Ты кажешься мне святой, и я боюсь к тебе прикоснуться, — страстно прошептал он.
 — А ты… не бойся, — сказала Саона, у которой вдруг пресеклось дыхание.
 — Я буду прикасаться к тебе и целовать тебя, пока не уверюсь, что ты вся до последней клеточки своего тела принадлежишь мне! Я хочу целовать тебя от макушки до пальчиков на ногах.
 — Мне, наверное, это понравилось бы, — прошептала Саона, поборов смущение.
 Андре стал покрывать страстными поцелуями глаза, щеки, шею Саоны.
 Осторожным движением, чтобы не напугать любимую, он расстегнул ее рубашку и потянул вниз, любуясь нежной кожей.
 Он бережно прикасался к ее телу, как будто это был экзотический цветок.
 По телу Саоны пробегала дрожь. Ей еще предстояло научиться отвечать на мужские ласки.
 Андре почувствовал, что в ней разгорается огонь и она хочет его так же, как он — ее.
 — Я… люблю тебя, — словно в забытьи прошептала она.
 — Я тебя тоже, — успел прошептать Андре, прежде чем забыл все слова, воспаряя к небесам в порыве первого супружеского наслаждения.