---------------------------------------------


 Карр Джон Диксон
 Под покровом ночи

 Джон Диксон Карр 
 Под покровом ночи 
 перевод И. И. Мансуров 
 Судебный следователь Анри Банколен не смог предотвратить убийство. Но ему абсолютно ясно, что сбежавшего из психиатрической лечебницы серийного убийцу следует искать среди знакомых жертвы ("Под покровом ночи"). Невесту доктора медицины Дэвида Гарта обвиняют в преступлении. Гарт не верит в это и, проводя собственное расследование, выходит на след настоящих преступников ("Ведьма отлива"). 
 Посвящается Буду Николасу и Джулии Карр 
 Глава 1 
 КЛИЕНТ ГРЕЙВДИГГЕРСА 
 "...и даже не самый отвратительный из ночных монстров (их можно обнаружить даже в нашей милой Франции) обладает коварной способностью принимать иное обличье, под которым его трудно распознать при дневном свете, так как это может быть очень привлекательный мужчина или красивая женщина с очаровательной улыбкой на устах. Но к ночи эти создания превращаются в уродливые чудовища с окровавленными когтями. Поэтому говорю тебе, даже если ты живешь в самом центре Парижа: когда к вечеру в камине угасает огонь и ты вдруг услышишь тихое постукивание в окно, не открывай дверь своего дома этому предполагаемому путнику, который..." 
 Вывод напрашивался сам собой из текста, написанного на французском в середине пятнадцатого века неразборчивым почерком архиепископа Батоньолеса из Руана. Эту старинную рукопись прислал мне в тот день Банколен, и она лежала раскрытой у меня на бюро, пока я переодевался к обеду. Время от времени я невольно поглядывал на открытую страницу толстой рукописи, вокруг которой в беспорядке валялись разные мелочи вроде кисточки для бритья и запонок, и эти мрачные слова приобретали зловещий смысл. Потому что в сопроводительной записке Банколен написал: 
 "Эта книга была обнаружена среди вещей Лорана; таков был этот Лоран". 
 Эта история началась в Париже апрельским вечером. Пробило ровно восемь, когда я открыл эту книгу. Я приехал из Ниццы по телеграмме Банколена, в которой он только извещал, что предстоит опасное дело, и спрашивал, интересует ли оно меня. Я тут же телеграфировал о своем согласии участвовать в расследовании, совершенно не представляя, о чем идет речь. И еще меньше я знал о человеке, который должен был убить герцога де Салиньи, чья лицемерная и отвратительная улыбка долго еще тревожила нас во сне. 
 Но я сразу понял: произойдет нечто в высшей степени неприятное, когда в девять вечера Банколен позвонил в колокольчик у двери моего дома. Что-то принужденное было в его поведении. Он сидел напротив меня за столом в гостиной. И, вслушиваясь в его отрывистый голос, я размышлял о нем, как и любой человек, окажись он на моем месте. С первого же взгляда Банколен вызывал симпатию и уважение (и в этом многие соглашались со мной). Возникало ощущение, что ему можно сказать все, что угодно, каким бы наивным или глупым это ни казалось. И это не удивит его и не вызовет насмешки над вами. Его необыкновенное лицо притягивало словно магнит. Кустистые брови и опущенные в уголках веки придавали ему одновременно и насмешливый и добродушный вид, как и приглушенный блеск темных глаз. Тонкий орлиный нос со спускающимися ко рту глубокими складками. Небольшие усики и остроконечная черная бородка, скрывающие его усмешку. Курчавые, черные с проседью волосы, разделенные пробором и зачесанные назад. При тусклом освещении казалось, будто вы смотрите на портрет, написанный художником эпохи Ренессанса, где смуглое выразительное лицо оттенялось белым галстуком и белоснежной манишкой. Он мало жестикулировал во время беседы, лишь изредка пожимал плечами и никогда не повышал голоса. Но где бы вы ни оказались, если вы были в обществе этого человека, на вас неизменно обращали внимание. Таков уж он, месье Анри Банколен, juge d'instruction (судебный следователь), судебный консультант и начальник полиции Парижа. 
 Я знал его с самого детства, потому что он был близким другом отца по колледжу, где они вместе учились в Америке. Когда я был еще малышом, он каждый год приезжал к нам, приносил мне игрушки и рассказывал сказки, которые я очень любил слушать, хотя и дрожал от страха. Но я не представлял себе ни широты познаний, ни положения Банколена, пока не переехал жить в его родной город. Он словно держал перед собой магический кристалл и, слегка поворачивая его в пальцах, видел в сверкающих гранях жизнь фантастического города, где было все: свет и тень, аромат изысканных духов и смертельная опасность, светские салоны и игорные залы, тюрьмы и монастыри, бордели и гильотины, вавилонское столпотворение карнавалов... Он все видел и обо всем знал. Потому что олицетворял собой префектуру Парижа. Его вьющиеся волосы, остроконечная бородка, морщинки вокруг глаз и загадочная улыбка были известны всем, где бы он ни появился. Его лицо представляло собой непроницаемую маску, что бы ни произошло. Сидя в своем кабинете, он держал в своих руках весь Париж. Он проводил пальцем по карте, через ярко освещенные улицы и погруженные в полумрак скверы, и останавливал его у какого-нибудь дома. Он произносил по телефону всего несколько слов, и в то же мгновение западня захлопывалась. Но, даже зная о его поразительной деятельности и славе, я ни разу не удостоился чести участвовать вместе с ним в раскрытии преступления. Вплоть до этого самого вечера 23 апреля 1927 года, когда мы объединились для розыска убийцы Лорана. 
 На улицах Парижа уже зажглись уличные фонари, когда мы спустились по лестнице к моему автомобилю. Банколен задержался в дверях, раскуривая сигару и поглядывая по сторонам погруженной в вечерние сумерки улицы. Я так и вижу на фоне ярко освещенного подъезда его высокую фигуру в накинутом на плечи плаще, один край которого зацепился за серебряный набалдашник трости. 
 - Жизни одного человека угрожает серьезнейшая опасность. В мои обязанности не входит организация его защиты, но он обратился ко мне с личной просьбой... Н-да, Рауль де Салиньи!- пробормотал он, немного помолчав. Спортсмен, великолепный фехтовальщик, любимец публики! Невероятно. Этот Салиньи слишком шумный и, на мой взгляд, излишне фамильярный парень, но безусловно порядочный человек. Ну, ты еще о нем услышишь. А сейчас давай пообедаем, а потом отправимся к Фенелли. 
 Во время обеда в "Амбассадоре" он был молчалив. Обронил лишь несколько слов об опасности со стороны оборотней. Одно лишь слово "оборотень", произнесенное в связи с угрозой Раулю Журдену, шестому герцогу Салиньи, заставило меня почувствовать, что даже Банколен заметно обеспокоен. Я не мог сосредоточиться на еде, потому что пытался нащупать какое-то ускользающее воспоминание - то ли заметку в газете, то ли обрывок салонной сплетни,-какую-то связь Салиньи с чем-то ужасным. Но дело в том, что газеты писали едва ли не о каждом шаге этого человека. 
 Они буквально пестрели крупными заголовками, извещавшими о том, что "герцог де Салиньи собирается устроить в завтрашнем полуфинале, который пройдет в Уимблдоне, серьезный поединок с Лакостом", или о том, как он победил какого-то фехтовальщика в среднем весе на любительских соревнованиях. Он стрелял, ездил верхом и фехтовал с таким постоянным триумфом, его так много и часто фотографировали, что постепенно он превратился почти в легенду. Этот белокурый красавец из очень древнего и славного рода не блистал образованностью, зато обладал поистине простодушным очарованием и был компанейским и гостеприимным хозяином. Я не знал его лично, хотя однажды тренировался с ним в фехтовальной школе мэтра Терлэна, что расположена рядом с площадью Этуаль. Этот молодой человек с загадочными волоокими глазами оказался ловким и умным противником, с великолепной реакцией - его тело вдруг сжималось, как стальная пружина, перед одним из внезапных и мощных выпадов в стиле итальянской школы фехтования. За несколько минут он нанес мне более семи уколов. Затем, отбросив назад гриву золотых волос, разразился веселым хохотом и важно прошелся по залу, подбрасывая в воздух и ловя свою рапиру с какой-то детской радостью. 
 Уже в конце обеда я вспомнил, что меня беспокоило. Салиньи то ли собирался жениться, то ли уже женился. Последние недели, что я провел в Ницце, я почти не читал газет, но сейчас в памяти всплыло одно зловещее замечание в связи с его женитьбой. "Новобрачная просто красавица,- сказал кто-то из моих знакомых,- слава богу, уж этот муж знает, что бритву следует употреблять только для бритья". 
 В десять минут двенадцатого мы вышли из "Амбассадора" и направились к Фенелли. Его заведение, расположенное рядом с авеню Токио, в те времена представляло собой комбинацию ресторана и дансинга, поскольку хозяин стремился сделать его самым современным и привлекательным для туристов. Трехэтажное здание из серого камня высилось, окруженное стеной, на холме противоположного берега реки, на углу рю Дезо. Для пущего эффекта месье Фенелли рассылал великолепно выполненные визитные карточки теоретически с единственной целью - известить своих будущих гостей о возможности сорить деньгами в зале для рулетки на верхнем этаже его заведения. 
 Улица была сплошь забита, автомобилями. Миновав кованые ворота, мы прошли по дорожке к парадному входу. Попадая в этот дом, посетители сначала проходили по мраморному холлу с высоким потолком, справа от которого располагался ресторан, а слева - американский бар, где постоянно собиралась шумная толпа известных в Париже людей. Бар был ярко освещен цепочкой мигающих огней, и многочисленные клиенты, проходя мимо него под грохот джаз-оркестра, вырывающийся из ресторана и заглушающий людской гомон, имели возможность видеть на стенах яркие безвкусные украшения якобы в стиле Дикого Запада. 
 Банколен не стал задерживаться внизу, а повел меня в глубь ярко освещенного холла к мраморной лестнице. Он так и не объяснил мне цель нашего прихода. Лишь поглядывал вокруг. Видимо, искал кого-то в толпе. Наконец заметил нужного ему человека. Тот сидел рядом с дверью в бар и выглядел очень странно. Это был невероятно толстый мужчина. Его телеса выпирали из-под небрежно подобранной одежды. Его огромную голову, которая словно свисала между плеч, плотно облегали коротко подстриженные рыжеватые волосы, за исключением того места прямо надо лбом, где они топорщились вверх. На его красном лице красовались очки в квадратной оправе, из-за которых пристально и наивно всматривались в окружающий мир светло-голубые глаза. Когда он говорил, его густые рыжие усы вздымались над медленно двигающимся тройным подбородком, погруженным в воротник. Он нервно сцеплял и разнимал пальцы рук, подергивал плечами и оглядывался по сторонам с растерянным видом близорукого человека. Так он и сидел, пока Банколен представлял ему нас. Потом что-то закричал ему на ухо, стараясь перекрыть шум толпы. А толстяк медленно кивал в ответ и наконец поднял на него свои светлые глаза и хмыкнул. 
 Так состоялось мое знакомство с доктором Хьюго Графенштайном, директором и владельцем клиники психиатрии и неврологии при Венском университете. Доктор говорил по-французски с сильным акцентом, но весьма бегло. И пока мы поднимались по лестнице, энергично высказывал свое неудовольствие назначенным Банколеном местом встречи. Банколен на ходу обернулся и незаметно кивнул. Я увидел, как двое мужчин вышли из бара и последовали за нами. 
 На верхней площадке к нам подошел служащий в униформе и попросил наши карточки. Мы очутились в длинном холле с красным ковром на мраморном полу. Из-за двойных дверей салона, окна которого выходили на рю Дезо, доносился многоголосый шум. Мы задержались на пороге, и Банколен окинул салон внимательным взглядом. Это было просторное помещение около шестидесяти футов в длину, со стенами, обшитыми темными деревянными панелями, и освещаемое тремя хрустальными люстрами, свисающими с высокого потолка. Несколько тщательно зашторенных окон в стене напротив тех двойных дверей, в которые мы вошли, выходили на улицу. У стены слева от нас прятались за занавесом несколько альковов, куда подавались напитки. А в узкой стене продолговатого помещения справа от нас виднелась маленькая дверь. Под каждой люстрой стоял стол с рулеткой. Эхо шагов гулко отражалось от выложенного мраморными плитами пола. Над залом подобно туману поднимался гул голосов. И можно было различить отдельные слова, тихий смех, шуршание лопаточки крупье, сгребающего фишки, шелест отодвигаемых стульев с ножками, подбитыми фетром. Игроки расхаживали вокруг столов, заглядывали друг другу через плечо, наваливаясь на спинки стульев, перешептывались. Крупье громко объявил: 
 - Ставки сделаны, господа! Ставок больше нет. 
 Воцарилась тишина. Слышался даже стук катящегося в рулетке шарика. Все замерли и напряженно вытянули шеи. Голос крупье монотонно пропел: 
 - Двадцать два, черное, господа... 
 Раздался женский смех. Из-за стола медленно поднялся мужчина с невозмутимым выражением лица. С видимым безразличием он развел руками и начал раскуривать сигару. Но зажигалка дрожала в его руке. На блестящем от пота лице появилась кислая улыбка. Мужчина огляделся по сторонам. Я услышал ликующий возглас какого-то англичанина, очевидно выигравшего. На какое-то мгновение напряжение спало, и опять в салоне зашумели и задвигались - острее запахло пудрой и духами, к потолку взвились струйки табачного дыма, послышались звон браслетов, шарканье туфель... Это была очень шумная и пестрая толпа, расцвеченная яркими плюмажами и шляпками дам. Все возбуждены, будто слегка навеселе, и, оглядываясь, окидывали нас дерзкими пристальными взглядами. При ярком освещении стала заметна потасканность этих накрашенных лиц, равно как и обитой красным плюшем мебели. 
 Снизу доносился ритмичный грохот оркестра, смешиваясь с общим гулом, треском складываемых вееров и звоном бокалов. Казалось, все здесь балансировали на тонкой грани, отделяющей их искусственно возбужденное веселье от нервной истерики. 
 - Мы займем выгодную позицию для наблюдения,- заявил Банколен,- вон в том алькове. 
 Мы прошли к центральному из трех альковов - полукруглому мягкому дивану с круглым столиком, частично от гороженному от салона шторой. Над столом свисал светильник в стеклянном розовом колпаке. Банколен уселся лицом к продолговатому помещению, а мы с Графенштайном заняли места по обе стороны от нашего предводителя. Отсюда хорошо просматривалось огромное пространство, заполненное оживленной шумной толпой. Банколен вынул сигару и рассеянно вертел ее в пальцах, поглядывая на толпу. Пока служащий ставил поднос с коктейлями, мы хранили молчание. Доктор Графенштайн попробовал напиток и брезгливо поморщился. Потом стал машинально двигать его по столу взад-вперед. 
 - Фу! Глупо было приходить сюда. Мне здесь не нравится!- неожиданно энергично заявил огромный австриец.- А уж эти их коктейли!- Высокий бокал казался хрупким в его огромных лапищах. Он презрительно посмотрел на него, словно раздумывал, не раздавить ли. Затем уставился сквозь очки на Банколена.- Потому я и пришел с вами. Вы сказали, что у вас дело по моей части. Это правда? 
 Банколен закурил сигару и задумчиво выпустил струю дыма. 
 - Да, доктор. Меня беспокоит один аспект этого дела. Он очень даже по вашему профилю. Мне хотелось послушать мнение специалиста. Я пообещал моему юному другу, что он увидит меня в деле. 
 - Итак? 
 - Герцог де Салиньи, которого вы, вероятно, увидите сегодня,- это состоятельный, симпатичный и еще молодой человек,- продолжал Банколен.-Сегодня он женился на очаровательной молодой женщине. Вы бы сказали, что это настоящая любовная история для кино. Сегодня вечером, как мне стало известно, они находятся здесь. 
 Графенштайн насмешливо фыркнул: 
 - В наше время мы отправлялись в свадебное путешествие. Мы относились к свадьбе куда серьезнее. Это плохо, Банколен. На умы явно действует... 
 - Современные молодожены,- задумчиво прервал его Банколен,- кажется, видят в уединении что-то не очень приличное. Они считают, что на публике вы должны вести себя так, будто уже лет двадцать, как женаты, а наедине словно не женаты вообще. Впрочем, мне нет до этого дела. Для подобного небрежного отношения друг к другу есть более серьезные причины... Кто-нибудь из вас слышал о невесте? 
 - Я не понимаю...- Графенштайн беспокойно заерзал. 
 - Новобрачная - мадам Луиза Лоран. Четыре года назад она вышла замуж за некоего Александра Лорана. Вскоре после свадьбы его приговорили к содержанию в сумасшедшем доме за преступление в состоянии помешательства. 
 - Ах!- воскликнул Графенштайн, стукнув по столу.- Уж не тот ли это Александр Лоран, кого я осматривал?! 
 - Да, доктор. Насколько я понимаю, это был ваш любимый случай. Помню, в связи с ним вы написали несколько научных статей. 
 Доктор живо поправил очки и устроился поудобнее. 
 - Ну конечно, месье Лоран! Разумеется, я его помню. Что вы хотите знать? 
 - Просто расскажите о нем. Мне нужна какая-нибудь подсказка... отправной момент для размышлений. 
 - Ну, лично мне казалось,- начал Графенштайн,- что это типичный случай гиперестезии - повышенной болевой чувствительности. Убийство на почве вожделения. Но я никогда не слышал, чтобы пациент предпринимал попытку подобного убийства в отношении собственной жены. Вскоре после свадьбы этот мистер Лоран напал на жену с бритвой! К счастью, она нашла в себе силы оказать сопротивление и сумела выбежать из комнаты, заперев его там, пока не подоспела помощь. 
 Банколен достал из кармана несколько конвертов и карандаш. Вычеркивая пункт за пунктом, он писал рядом какое-то длинное слово, отделяя его от прежнего равным расстоянием. Банколен задумчиво пускал дым колечками и следил за тем, как они плавно поднимаются вверх. 
 - Я как раз находился в Туре, и меня пригласили осмотреть его. Это было поразительно! Его мозг работал с изуми тельной ясностью. Держался Лоран спокойно. С ним было приятно разговаривать. Я не обнаружил у него никаких умственных отклонений. Казалось, пациента это несколько изумило. Но я установил кое-какие признаки наследственной эпилепсии. Никаких физических недостатков, если не считать легкой близорукости, появившейся вследствие слишком напряженных занятий. Лоран был высокого роста, пропорционально сложен, без малейших признаков анатомического вырождения. Он носил темную бороду и очки; взгляд карих глаз был спокойным, но очень проницательным. Смертельная бледность лица подчеркивала своеобразный широкий разрез немного выпуклых глаз. 
 Он оказался исключительно образованным лингвистом. Превосходно, без малейшего акцента говорил на немецком. "Я могу объяснить свое заболевание,-заявил он мне, при этом абсолютно бесстрастно!- Но если у меня в мозгу имеется какая-либо ассоциация вожделения убийства, то мне об этом неизвестно. Не думаю, что это имеет отношение к наследственной болезни. Скорее всего, это связано с книгами, которые я читал". 
 Доктор Графенштайн говорил медленно, обдумывая каждое слово. 
 - "Всему причиной крайнее истощение нервной системы,- говорил мне Лоран.- С одиннадцати лет - я был не по годам развит, если эта подробность вам поможет,- я выбирал книги по одной теме. Шерр, Фридрих, Десуар - из Средних веков; Суэтониус, Фридландер из того времени, что называют порочным Римом (а вы читали Видемейстера?); особенно хроники Борджиа, маркиза де Сада; "La Vie de Gilles de Rais" {"Жизнь Жиля де Рэ" (фр.)}.- Графенштайн помолчал.- Простите, сразу не могу припомнить все работы, которые он перечислил. Помню, что он любил писателей с богатым воображением - Бодлера, де Куинси, По. Двух последних он с такой же легкостью читал на английском, как и на немецком. 
 "На меня находит это наваждение,- сказал он,- иногда внезапно, но чаще как результат длительных и неторопливых размышлений. Я начинаю думать, что было бы приятно видеть кровь - кровь мужчины, женщины, какого-нибудь животного. Я не испытывал к ним вожделения. Такое впечатление, будто меня мучит голод и убийство могло бы меня насытить; или скорее такое чувство, какое человек испытывает, разглядывая какую-нибудь картину или статую. Это очень сильное желание". 
 Да, нужно было его видеть! Он сидел под яркой лампой на низком белом стуле, положив руки на колени. И улыбался мне. Когда он говорил, у него страшно увеличивались зрачки, а улыбка становилась такой широкой... У него были очень мягкие и белые, как и лицо, руки, и его темная борода, хотя и аккуратно подстриженная, была растрепана, словно побита молью. 
 "Я часто убиваю,- говорил он.- И впервые случилось, что об этом узнали. Я очень люблю свою жену. Настолько сильно, что хотел ее убить. Вы слышали легенду о loupgarou, об оборотне? В окрестностях Тура на лугу не так давно паслись овцы, герр доктор. Я убил одну из них. А потом подумал, как было бы приятно убить жену фермера, который там жил. Я умею проникать в дома, герр доктор, таким образом, что об этом никто не догадывается. В ту ночь я постучал в окно и позвал женщину, но она не вышла из дому. Думаю, она испугалась, заметив, что мой рот испачкан кровью. Но я устал и оставил ее в покое". 
 Он часто подергивал плечами, как будто у него нервный тик, а один раз коснулся моей руки. Обычно он сидел спокойно и улыбался, с этой своей шелковистой каштановой бородой и с широко раскрытыми глазами, с любопытством взирающими на мир сквозь стекла очков. 
 Ах да! Я вспомнил еще один факт, который произвел на меня впечатление! Он сказал: "Меня собираются запереть, друг мой. Лучше им этого не делать, потому что они не смогут удержать меня взаперти. Помните эту замечательную строчку: "Ты свистни, тебя не заставлю я ждать!" Скажите им, чтобы они об этом не забывали, хорошо?" 
 Закончив рисовать нам ужасающий портрет своего пациента, громадный австриец откинулся на спинку дивана. 
 - Он так и сказал?- подумав, спросил Банколен.- Что ж, доктор, тогда я приступлю к рассказу. Полагаю, он вас заинтересует. 
 Сам я на суде не присутствовал и всю информацию об этом деле почерпнул из "Газетт де трибюно", но ее достаточно. Лоран происходит из хорошей семьи, в Туре до сих пор живут его родственники. У него приличное состояние, поэтому его поместили в местную частную клинику для душевнобольных. Десять месяцев назад - в августе прошлого года - он оттуда сбежал. 
 Теперь, когда уже слишком поздно, мы смогли проследить его передвижения. Он поехал в ваш город, доктор, в Вену. Там предоставил себя заботам доктора Ротсволда... 
 Графенштайн невольно вскрикнул. 
 - Могу пояснить,- обратился Банколен ко мне,- этот доктор Ротсволд смесь гения с шарлатаном. А известен он как хирург, обслуживающий преступников. 
 Графенштайн подавленно ойкнул. 
 - Около месяца назад доктора Ротсволда убили. 
 - Я тоже об этом слышал. Парижская полиция взяла на себя труд сообщить вам, что его убил Лоран. 
 - Ротсволд специализировался на пластической хирургии. Думаю, вы к этому ведете? 
 - Да. Каким образом он изменил свою внешность, нам неизвестно. Венская полиция получила показания медсестры Ротсволда. Та знала, что у него имелся пациент и что с его лицом была проведена какая-то пластическая операция, но она никогда не видела Лорана. Ротсволд сам проводил анестезию, тогда как медсестра помогала на первой стадии - при кормлении пациента жидкой пищей, когда лицо пациента скрыто бинтами. 
 Время от времени бесстрастное лицо Банколена застилали клубы дыма от его неподвижной сигары, придавая ему какое-то сатанинское выражение. Он ни разу не повысил голос и неотрывно следил за толпой в зале. Но сейчас его голос дрогнул, пальцы сильнее сжали сигару, во взгляде появилась напряженность. 
 - Что за сцена из балаганного театра для человека с воображением! Дом Ротсволда - коттедж в тени тополей рядом с Киршофштрассе, где в окне операционной низко висит яркая лампа... Лоран покинул коттедж в прошлом году, вечером 7 марта. Полицейский видел человека, вышедшего из ворот дома Ротсволда с двумя чемоданами, который пошел по улице, весело насвистывая... Ночью в полицию позвонили соседи. Они жаловались, что во дворе Ротсволда кошки подняли жуткий вой. 
 В операционной по-прежнему горел свет. Полиция обнаружила голову Ротсволда, выглядывающую из сосуда со спиртом, который стоял на полке, но тело так и не смогли обнаружить. 
 Мне показалось, что голоса в салоне зазвучали громче, жесты беседующих стали более оживленными, освещение более ярким и холодным. Банколен положил сигару в пепельницу и допил свой коктейль. Казалось, он не замечал отдаленного шума. Медленно кивая, Графенштайн задумчиво постукивал друг о друга кончиками пальцев сомкнутых ладоней. Думаю, им было не внове слышать подобный ужас. 
 - И сейчас Лоран находится в Париже,- вздрогнув, подытожил детектив. 
 Глава 2 
 ПОД ПОКРОВОМ НОЧИ 
 - Меня поразило его заявление,- продолжал Банколен.- "Я умею проникать в дома таким образом, что об этом никто не догадывается". Не думаю, что в полиции сидят одни болваны, но... все-таки мы упустили его. Но лучше все по порядку. Вернемся на два года назад, когда Лоран был изолирован в психиатрической больнице. Его жена переехала в Париж - брак, естественно, был аннулирован - и жила в одиночестве на небольшой доход, сторонясь людей. Она перенесла такое нервное потрясение, что боялась всех мужчин без исключения.- Детектив опять пожал плечами.- Но что вы хотите? Пусть ваша умная психология поможет объяснить ее увлечение блестящим герцогом де Салиньи, привыкшим к славе и к победам. 
 Он задумчиво смотрел на свой стакан. 
 - Но не важно. Так или иначе, в январе прошлого года в газетах появилось сообщение об их помолвке. А в августе, как я сказал, Лоран сбежал из больницы. Должно быть, узнал о помолвке из газет. 
 Несчастная женщина пришла в ужас. Своим побегом бывший муж как бы мягко напоминал ей, что она должна хранить верность его опасной любви. Она отложила бракосочетание до того момента, как его поймают. Но его не нашли! Наш отчаянный де Салиньи терпел, сколько мог, но не мог же он ждать до бесконечности! Даже падение с лошади не лишило его рвения жениться на своей даме сердца. Был назначен день свадьбы... 
 Банколен перегнулся через стол. 
 - И два дня назад Лоран прислал месье герцогу письмо, в котором просто говорилось: "Жениться на ней - не самый разумный шаг. Я слежу. Я все время рядом с вами, но вы этого не знаете". Господа, можете объяснять себе это как пожелаете. Я же лишь констатирую факты, а умозаключения оставляю для заявления в суде. 
 Герцог де Салиньи принес мне это письмо, когда я только что установил факт пребывания Лорана у доктора Ротсволда. Поэтому у меня были основания сказать ему, что письмо - не пустая угроза. Письмо действительно написано Лораном: у нас были образцы его почерка, присланные из Тура. Салиньи пришел в волнение и, по-моему, испугался. Да, он не намерен дальше откладывать свадьбу, и Луиза тоже. Но вы сами убедитесь, что до тех пор, пока мы не возьмем Лорана, он постарается быть на людях. 
 Графенштайн откашлялся. 
 - И все-таки я не понимаю, как это может меня интересовать,- ворчливо возразил он.- Я же не детектив. Преступление в процессе его расследования для меня не представляет интереса, слава богу, ни малейшего!- Он щелкнул толстенными пальцами и заворочался на диване, словно бегемот. 
 - Нет?- нахмурясь, переспросил Банколен.- Что ж, если психиатр не видит очевидного, бросающегося в глаза факта, как могу заметить его я? Но меня он тревожит. 
 Банколен, облокотившись на стол, раздраженно побарабанил пальцами по вискам. Вскоре он снова поднял хмурое лицо. И тут я решил вступить в разговор: 
 - Нечего сказать - приятный медовый месяц, когда за твоей спиной постоянно маячит полиция. А как все это воспринимает мадам герцогиня? 
 - Я могу представить только несколько способов, благодаря которым Лоран мог перейти границу с Францией...- продолжал размышлять вслух Банколен, когда вдруг осознал мой вопрос.- Мадам? Сами увидите. Кстати, вот она идет... Видите? Интересно, где же ее муж? Я ждал их все время, и наконец они здесь. 
 Она медленно приближалась к альковам. Очень черные блестящие волосы, разделенные посередине пробором, низко прикрывали уши и контрастировали с ее глазами, лишенными всякого выражения. В этих темных, неподвижных глазах под тонкими изогнутыми бровями таился лишь холодный блеск. Поражал и контраст между прямым носом и полными чувственными губами, которые влажно розовели на бледном лице. Когда она увидела нас, ее глаза вдруг словно распахнулись, затем веки опустились, прикрывая странное выражение глаз. Словно она размышляла и оценивала... Низкий вырез черного шелкового платья подчеркивал красоту обнаженных белых плеч. Длинными изящными пальцами она машинально теребила нитку жемчуга на шее. Гибкая фигурка, казалось, была покрыта плотным покровом, напоминающим защитные доспехи. 
 Женщина подошла прямо к Банколену. Когда он встал и склонился над ее рукой, она казалась беспечной, но вблизи можно было заметить круги под глазами. Банколен представил нас и добавил: 
 - Это мои друзья. Можете говорить при них. 
 Она медленно оглядела каждого из нас, и мне показалось, будто завеса упала с ее глаз. Это был изучающий взгляд, я бы даже сказал подозрительный. 
 - Значит, вы сотрудничаете с полицией, месье?- У нее был звучный голос, в котором, однако, слышались нотки натянутости.- Вам известно о... 
 С подлинно тевтонской добросовестностью Графенштайн бросился объяснять, что он занимался обследованием ее первого мужа как специалист, намереваясь опустить при этом кровавые подробности, но Банколен прервал его: 
 - Разумеется. Они находятся здесь, чтобы помогать мне. Не угодно ли присесть? 
 Она уселась, отказалась от предложенной мной сигареты и достала свою из маленькой сумочки на талии. Откинувшись на спинку, глубоко затянулась. При розовом свете лампы я видел, что рука ее дрожит. Когда она нервно провела левой рукой по лбу, у нее на пальце сверкнуло обручальное кольцо. 
 - Месье герцог тоже здесь?- поинтересовался Банколен. 
 - Рауль? Да. Рауль начинает нервничать. Но я его не виню.- Она звонко рассмеялась.- Все это не очень приятно. Мне все время видится Лоран. Вот, я назвала это имя, если никто из вас на это не решается! 
 Банколен мягко поднял руку. Женщина вздрогнула, медленно оглянулась назад: 
 - Вон идет Рауль - заходит в карточную комнату. 
 Кивком она указала на маленькую дверь в дальнем конце салона, за которой исчезала чья-то широкая спина. Дверь закрылась. Больше я ничего не видел, так как посмотрел на наручные часы. Я дважды рассеянно поглядел на циферблат, прежде чем уяснил, что они показывают половину двенадцатого. 
 - Флердоранж!- опять рассмеялась герцогиня.- Ах, какая прелесть - венок из флердоранжа, кружевная фата! Великолепная свадьба, очаровательная невеста! Даже священник смотрел на нас и думал, уж не сошел ли кто с ума в этой церкви. Знаете, один раз мне даже показалось, что нас венчает Лоран,-вот была бы шутка! Он великолепно мог сыграть священника. Флердоранж, "вместе до самой смерти"! Вот смерть - это вполне возможно! 
 Было ясно, что у женщины вот-вот начнется истерика. Ее звенящий от напряжения голос смешивался с шумом в салоне, где оглушительно звенели тарелки в оркестре, над гудящей толпой гулко разносился металлический голос крупье, а вращающееся колесо рулетки визжало. В успокаивающей какофонии звуков неожиданно четко прозвучало: 
 - Месье Банколен, сегодня днем я видела Лорана. 
 Никто не проронил ни слова. Только Графенштайн выронил карандаш. Мы с доктором посмотрели на детектива, который продолжал невозмутимо курить, затем поджал губы, кивнул и спросил: 
 - Вы в этом уверены, мадам? 
 - Месье Килар - это адвокат Рауля - устраивал днем прием в нашу честь. Мы должны были там пообедать, а потом собирались сюда. Было очень много народу и очень шумно. Я напилась, чтобы отвлечься. 
 Она говорила медленно, как будто восстанавливала в уме все события дня и находила их невероятными. Взгляд у нее был напряженный и отсутствующий. Глядя на нее сбоку, я подумал, какие странные желтоватые колечки у нее вокруг зрачков. 
 - Днем вдруг потемнело, все заговорили, что сейчас пойдет дождь, но до нас доносились лишь раскаты грома. Люди танцевали, пили, толкались,- словом, было ужасно.- Женщина брезгливо повела плечами.- Слушайте дальше. В семь часов я поднялась наверх, в комнату мадам Килар, переодеться. Мне помогала ее горничная. Снаружи стало еще темнее, гром гремел не переставая... 
 В комнате горели маленькие розовые бра - вот как здесь. Прошу вас, месье, поймите, я говорю вам чистую правду! Я закончила переодеваться и стояла перед зеркалом туалетного столика. Я думала о... Но это не имеет значения. Вскоре в дверь постучали. Это были Рауль и месье Вотрель - близкий Друг Рауля. Они пришли забрать меня вниз. Я отпустила горничную и только потом вспомнила, что оставила сумочку, которую ношу на поясе, в ванной на умывальнике... 
 Ее сигарета погасла, она посмотрела на нее странным удивленным взглядом, потом бросила в пепельницу. 
 - Там было так уютно с этим освещением, и снизу доносились звуки пианино. Но как мне объяснить, что это было ужасно?- Герцогиня беспомощно пожала плечами.- Через каждую секунду в окне сверкали молнии. 
 Я запомнила все в точности. Рауль и месье Вотрель стояли у стола в центре комнаты и смеялись... Да! Вот как все было! Рауль листал какой-то журнал... Я вошла в ванную, что соединяется со спальней, взять свою сумочку. Там было темно. Когда я открыла дверь, то увидела только смутно и мрачно поблескивающий в темноте белый кафель. Там, в ванной, есть окно с цветными стеклами. Затем раздался сильный раскат грома, который меня напугал... В окне сверкнула молния, и я увидела Лорана, который стоял там и улыбался мне... 
 Герцогиня схватила Банколена за руку. Она часто дышала и неестественно раскраснелась. 
 - Он стоял там, весь темный, на фоне ослепительной молнии, и слегка склонил голову набок. Я видела, как он улыбается. Одна его рука была воздета вверх. Потом он усмехнулся, разжал пальцы и выронил на пол какой-то предмет. Тот звякнул на полу... А потом все исчезло в темноте. 
 Откинувшись назад, Луиза Салиньи наблюдала за нашей реакцией. Но теперь, когда рассказанное воспоминание утратило свою живость, у нее на лице снова появилось равнодушное выражение - то ли стоицизма, то ли холодной гордости. Опять ее глаза стали непроницаемыми. Герцогиня прикрыла веки и слабо улыбнулась. Ее вялое теплое тело наклонилось вбок, когда она оперлась одной рукой на подушку дивана. Она щелкнула пальцами и пожала плечами. В ее глазах мелькнул проказливый огонек, а от ее замечания нас пробрала дрожь. 
 - Очень артистично со стороны моего помешанного первого мужа, не так ли? 
 Это прозвучало как тяжелый лязг железных ворот. Банколен спокойно поинтересовался: 
 - А что было потом? 
 - Ну, вероятно, я вскрикнула. Это ведь так естественно, вы согласны? Вбежали Рауль и месье Вотрель. Они включили свет и осмотрели ванную...-Герцогиня помолчала.- И хотя вы мне не поверите, но там никого не оказалось. 
 - Значит, он ушел через другую дверь? 
 - В ванной нет другой двери. Кроме той, через которую вошла я. Говорю вам, он исчез. Окно было заперто изнутри. 
 Графенштайн, который внимательно ее слушал, кивнул, тряхнув огромной, словно львиной гривой волос. 
 - Это легко объяснить, мадам,- бросился он на помощь очаровательной женщине.- Вы бессознательно старались забыть этого человека. Но разговоры о нем за последнее время вызывали его образ из глубин вашего подсознания. Вот вы упомянули о лампе и о зеркале. Ваше видение может быть следствием самогипноза, спровоцированного блестящей поверхностью зеркала. А металлический звук, безусловно, был результатом вашей ассоциации Лорана с брит... 
 - Я же сказала,- перебила Луиза Балиньи,- это вовсе не галлюцинация. Я видела его так же ясно, как вижу вас. И он исчез. Они все осмотрели. Потом я сказала им, что, должно быть, ошиблась,- мне не хотелось тревожить Рауля. Но я не ошиблась. О, я вижу, вы мне не верите. Отлично! 
 Собирая свои конверты, австриец по-отечески глянул на нее сквозь стекла очков, улыбнулся и, сложив на огромной груди, скорее, на животе толстые руки, довольный собой, откинулся на спинку дивана. 
 - Ладно,- вздрогнув, произнес Банколен,- мы легко можем это установить. А что за предмет упал на пол? 
 - Это был совок,- злорадно усмехнулась женщина.- Обыкновенный садовый совок. Помню, Вотрель поднял его и сказал: "Господи! Странная привычка держать подобные вещи в ванной!" 
 Все подавленно молчали. Наконец Банколен разразился смехом, но внезапно оборвал его и стал очень серьезен. 
 - Прошу прощения, мадам. Я вовсе не нахожу это смешным, но обычно считаю, что смешное не очень далеко от черного ужаса.- Он прищелкнул языком.- Что ж, доктор, может, ваша психология придает совку какой-либо фаллический смысл? 
 - Мадам шутит,- с яростным возмущением заметил Графенштайн.- А я не люблю шуток и ненавижу, когда надо мной издеваются. Она рассказала нам неправдоподобную историю, которую люди моей профессии всегда могут объяснить: муж - бритва, все это совершенно ясно. Затем она пытается придать ей реальный смысл, оскорбляя... 
 Мадам вскинула голову. Луч света коснулся ее белоснежной шеи и блестящих волос. Ее рот исказился, обнажая усталость и боль. Она резко выпрямилась. 
 - Я столько пережила! Вам трудно понять. Когда-то я любила Лорана. Теперь я столь же сильно ненавижу его...- Герцогиня взглянула на свои напряженно сцепленные пальцы и с нарочитой наивностью спросила: - Разве человек не имеет право на счастье? Неужели ваш проклятый Бог должен преследовать людей даже в своей церкви? Шутки! Я вовсе не шутила! Я сама терпеть не могу подобных шуток... Можете взглянуть на этот совок, если пожелаете навестить месье Килара. Помню, месье Вотрель с перепугу спрятал его в ящик с лекарствами. 
 Вдруг рядом со мной кто-то произнес: "Пардон!" - и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. К алькову подошел какой-то мужчина. Придерживая рукой шторку, он вопросительно смотрел на нас. 
 - Простите за вторжение,- учтиво произнес он.- Луиза, я не могу поверить... 
 Она кивком указала на нас, совершенно овладев собой: 
 - О да! Эдуар, это джентльмены из полиции. Позвольте представить вам месье Эдуара Вотреля. 
 Вотрель поклонился. Это был мужчина до кончиков ногтей, со светлыми вьющимися волосами и с агрессивным взглядом притягательных глаз. Над узкими усиками красовался прямой нос с трепещущими ноздрями. Лицо было изрезано глубокими морщинами. Его сдержанный поклон напоминал поклон военного, затянутого в корсет. В его манере играть моноклем, который висел на широкой черной ленте, было что-то нарочитое. 
 - Счастлив познакомиться,- вежливо отозвался он и продолжал стоять. 
 Банколен заговорил о погоде. Я обратил внимание, что наш детектив ни разу не взглянул на Вотреля. Он сидел очень прямо и не сводил глаз с двери, за которой скрылся герцог. По-прежнему пристально наблюдая за дверью, Банколен добавил: 
 - Мадам, даже если у вас была галлюцинация, как вы могли узнать Лорана? Разве у него не изменилась внешность? У нас есть основания так считать. 
 - Не знаю! Это было впечатление... Я просто увидела его в этом полусумраке. Его характерные жесты, манера широко открывать глаза... Я не знаю! Но я не могла обмануться, я видела именно его... 
 Вотрель недовольно улыбнулся и с упреком глянул в ее сторону: 
 - Ну прекратите же! Зачем поощрять какие-то видения, господа? Вы ведете себя так, будто боитесь этого человека. Я заметил, что здесь сшиваются с полдюжины полицейских. Право, смешно - подняли такую шумиху! Луиза, Рауль пошел в карточную комнату,- внезапно сменил тему Вотрель.- Он слишком много пьет. Думаю, будет лучше, если ты последишь за ним. Или поиграй в рулетку, если хочешь. Займись чем-нибудь. 
 - Эта музыка!- Она капризно скривила губки.- Черт побери эту музыку! Я не могу ее выносить! Не могу! Почему нужно играть целых полчаса одно и то же, одно и то же! 
 - Doucement, doucement! {Здесь: спокойно, спокойно! (фр.)} - стал уговаривать ее Вотрель, нервно озираясь. Мне показалось, он чем-то испуган. Но когда друг герцогини оглянулся на нас, его лицо было уверенным и спокойным. Постепенно, извиняясь перед нами и увещевая мадам, он увел Луизу от алькова. Казалось, она и думать о нас забыла. 
 Банколен протянул руку и взял из пепельницы окурок, который оставила женщина, но по-прежнему не отводил глаз от двери в конце помещения. Мадам и Вотрель были в самой середине салона, как раз под одной из люстр, и Графенштайн мрачно говорил: 
 - Вот вы и получили! Теперь понимаете, почему я так сказал?- когда все мы замерли и насторожились. 
 Мы услышали звон разбитого стекла и увидели стюарда в белом фраке, бессильно привалившегося к двери карточной комнаты. У него из рук выскользнул поднос с коктейлями, и он тупо уставился на разбитые стаканы. 
 Все обернулись в его сторону. Голоса умолкли, оркестр тоже перестал играть. По залу торопливо пробирался владелец заведения с отвислым колыхающимся животом. Но самое отчетливое зрелище представляло собой вытянутое, блестящее от пота лицо стюарда, который что-то увидел и пребывал в состоянии панического ужаса. 
 Могу ли я пояснить то ужасное состояние, которое не имеет названия,-нечто леденящее, какой-то болезненный шок, который словно приковал нас к дивану? Это состояние длилось лишь мгновение, но запечатлелось у меня в мозгу в малейших деталях. Голоса снова исчезли, так что в тишине стало слышно, как упала на пол стойка рулетки. Все как один обернулись в сторону раздавшегося грохота. Крупье с досадой поднял взгляд, кто-то нервно хихикнул, но при этом все посетители салона застыли в неподвижности. 
 Поставив стакан, который слегка звякнул, соприкасаясь со столом, Банколен медленно поднялся. Я так и вижу его, нависшего над столом, освещенным розоватым светом лампы на фоне темного алькова. Наш полицейский опирался на стол костяшками согнутых пальцев. Розовый свет придавал его лицу вид ужасной, нечеловеческой маски. Черные брови изогнулись и насупились над сверкающими глазами; тонкие линии морщин "сбегали" с затененных скул к маленьким усикам и остроконечной бородке; разделенные пробором волосы завивались вверх, как рога... 
 - Спокойно,- машинально произнес он.- Следуйте за мной. Только без спешки. 
 В зале вновь послышался смех. Люди вернулись к игре, недоуменно пожимая плечами. С беззаботным видом мы пробирались сквозь толпу. Краем глаза я заметил один из столов с номерами, обтянутый шелковой тканью, даже уловил блеск серебристого стержня, на котором крепилось колесо рулетки. Мы прошли под одной сверкающей люстрой, под второй, третьей - и оказались у двери в карточную комнату. Банколен протянул руку управляющему, предъявляя ему зажатый в ней полицейский жетон, и произнес магические слова: "Начальник полиции". Мы с Графенштайном последовали за ним. 
 [Image001] 
 Мне понадобилось немало времени, чтобы полностью осмыслить увиденное. Когда это произошло, я повернулся кругом и в крайнем смятении, оглушенный ужасом, на ткнулся на управляющего... Комната была просторной, квадратной. Стены, обтянутые темно-красной кожей. На них были развешаны старинные щиты и оружие. Позеленевшие от древности медные поверхности оружия слабо мерцали в сумрачном красноватом освещении, но лезвия были острыми и блестящими. У стены напротив двери стоял большой диван. Рядом на столике с мозаичной поверхностью горела лампа под красным стеклянным абажуром. Перед диваном на красном ковре лежал в странной позе человек. Пальцы его рук были расставлены и прижаты к полу, будто он собирался прыгнуть вперед,- согнутыми коленями он опирался на пол. Но у человека не было... головы! Вместо нее торчал кровавый обрубок шеи, уткнувшийся в пол. 
 Сама голова стояла в центре красного ковра, опираясь на оставшуюся часть шеи. На ней сверкали остекленевшие белки глазных яблок и чернел широко распахнутый рот. Из открытого окна задувал легкий ветерок, и на голове медленно шевелились волосы, словно она была живой. 
 Глава 3 
 ГОЛОВА, ЛЕЖАЩАЯ ПОД ЛАМПОЙ 
 Полностью владея собой, Банколен обратился к управляющему: 
 - Внизу находятся двое моих людей. Вызовите их. Немедленно заприте все двери. Никто не должен покинуть здание. Если возможно, постарайтесь, чтобы люди продолжали спокойно играть. А пока зайдите в комнату и заприте ту дверь. 
 Управляющий что-то промямлил трясущимися губами стюарду, уронившему поднос, и добавил: 
 - Уберите это стекло... Не отвечайте ни на какие вопросы. Слышите? 
 Управляющий, очень толстый человек с выпирающим из брюк животом, который при каждом движении хозяина вздрагивал, как желе, а кончики огромных усов поднимались к самым глазам, выпученным, как у лягушки, топтался возле двери и тупо дергал себя за усы. Вынув из кармана карандаш, Банколен с его помощью повернул ключ в скважине. 
 Справа от нас и слева от мертвого, лежащего у дивана, находилась еще одна дверь. Она была приоткрыта, и в щели показалось чье-то испуганное лицо. 
 - Франсуа!- позвал Банколен, заметив это лицо.- Это мой человек... Вот наказание! Франсуа, довольно таращиться, как овца!- Он обернулся к владельцу: - Эта дверь ведет в основной холл, месье? 
 - Да,- тупо кивнул управляющий.- Это... Она... 
 Банколен подошел к ней и перекинулся несколькими словами с детективом по имени Франсуа. 
 - Отсюда никто не выходил,- сообщил он, закрывая дверь.- Франсуа следил за этой дверью. Так, ладно! 
 Мы внимательно оглядели помещение. Массивный Графенштайн неподвижно стоял, понурившись, и помаргивал, глядя на отсеченную голову. Я старался не смотреть на эту голову, а она, казалось, искоса посматривала на меня. Прямо в лицо мне дул из окна холодный ветер. Банколен приблизился к обезглавленному телу, остановился и пристально смотрел вниз, машинально поглаживая усики. Рядом с обрубком шеи, недалеко от скрюченных, забрызганных кровью пальцев левой руки я заметил торчащую из тени часть тяжелой шпаги. Ясно было, что она из коллекции оружия, развешанного на стене над диваном,-парная к ней шпага была расположена наискосок от пики, висящей в центре, под зеленым щитом с выгравированным на нем каким-то сложным рисунком. И хотя острие было покрыто застывшей и потускневшей кровью, лезвие ближе к рукоятке было острым и блестящим. 
 - Здесь поработал мясник.- Банколен даже передернул плечами.- Смотрите, шпагу недавно заточили. 
 Он осторожно перешагнул через пропитанное кровью пятно на ковре и приблизился к окну в левой стене. 
 - Сорок футов до мостовой... совершенно немыслимо. 
 Он повернулся спиной к колышущимся от ветра шторам. В его черных блестящих глазах читались злость на самого себя, возбуждение, растерянность. Он сжал и разжал кулаки в недоверчивости и вернулся к телу. Стараясь не наступить на пятно крови, Банколен встал коленями на диван. 
 Я перешел к стене, у которой стоял диван, так что видел всех по очереди при тусклом красноватом освещении: откинувшегося назад Банколена, Графенштайна, который не сводил глаз с жуткого остатка человеческого тела на полу; управляющего, по-прежнему подпиравшего спиной дверь в салон, с остановившимся взглядом. Красные шторы колыхались от ветра. Картина представляла собой страшную нереальность восковых фигур, тем более ужасающую, что поражала своей жестокостью. Затем Графенштайн наклонился и осторожно поднял голову за волосы. Поправив очки, он изучал ее своими мягкими голубыми глазами, поворачивая во все стороны и что-то задумчиво бормоча. 
 - Положите на место,- приказал Банколен.- Мы не должны ничего здесь менять. И осторожнее, не закапайте кровью брюки... 
 Подойдите ближе, месье,- обратился он к управляющему.- Эта шпага - она из этой коллекции? 
 Управляющий возбужденно заговорил. Отрывистые, односложные слова вырывались у него из уст как искры пламени - почти неразборчивая стремительная речь типичного итальянца. Да, шпага из этой коллекции. Она висела перекрещенная с парной к ней шпагой под франкским щитом. Вот на этой стене, над диваном. Подделка под Средневековье. 
 - Понятно,- кивнул Банколен.- И у вас принято держать на стене тяжелую двуручную шпагу с лезвием, заостренным как бритва, только ради удовольствия гостей? 
 Управляющий ударил себя в грудь: 
 - Я, я художник! В моем доме все должно быть совершенным! Когда мои клиенты видят здесь шпаги, это должны быть настоящие шпаги и, естественно, острые.- Он воздел руки вверх.- Клянусь кровью Мадонны! Вы когда-нибудь видели часы, которые не ходят? Вы... 
 - Вполне разумный довод,- едко заметил Банколен,- для того, чтобы развешивать шпаги, которые никого не убивают. Жаль, что ваше страстное стремление к реализму не распространяется на эти медные гвоздики на рукоятке - видите? Боюсь, мы не сможем снять с них отпечатки пальцев... Эта комната используется еще для какой-либо цели, помимо убийства ваших гостей? 
 - Как, разумеется, месье! Это комната для игры в карты! Но сегодня мы ее не задействовали. Видите, карточные столы придвинуты к стенам. Сегодня никто не изъявил желания играть. Все из-за рулетки... Как вы считаете, месье, это дело можно будет замять? Моя торговля... 
 - Вам известен убитый? 
 - Да, месье. Это месье герцог де Салиньи. 
 - Он ваш постоянный клиент? 
 - Да. Последние несколько недель он довольно часто здесь появлялся. Ему нравилось мое заведение,- гордо сообщил управляющий. 
 - Вы видели, как он зашел в эту комнату? 
 - Нет, месье. Последний раз я его видел в начале вечера. 
 - Где? 
 "Художник" подумал, покручивая ус и картинно приставив один палец к виску. 
 - А!- наконец воскликнул он.- Вспомнил! Я видел, как он с друзьями входил в заведение. Я как раз был внизу и поздравил его с брако...-Управляющий вытаращил глаза.- Дьявол! Бракосочетание! Ужас! 
 - Кто с ним был? 
 - Мадам, месье Вотрель и мадам и месье Килар. Но супруги Килар вскоре вынуждены были уйти. Какой ужас! 
 - Что ж, хорошо. Теперь можете уйти и сообщить о несчастье герцогине. Постарайтесь держаться как можно спокойнее. Лучше увести женщину в холл, на случай если с ней случится истерика. Попросите месье Вотреля подняться сюда. 
 Выпятив жирную грудь, управляющий величественно проплыл к двери. Банколен обернулся к нам: 
 - Ну, доктор, что скажете? 
 - Гм! Для состояния психики, в каком находился Лоран, метод убийства не совсем типичный.- Графенштайн пока чал головой.- Примером может служить Вандграф из Мюнхена. В данном случае явно присутствовал импульс к убийству, и вид острой шпаги мгновенно ассоциировался в мозгу преступника с мыслью о крови. Он подчинился импульсу и напал на Салиньи... 
 - Прошу вас, доктор! Вы так увлеклись ходом размышлений убийцы, что совершенно забыли о том, что он сделал. Это не было импульсом; это было преднамеренным убийством, заранее и тщательно спланированным. Посмотрите на положение тела. Оно ни о чем вам не говорит? 
 - Только о том, что, по-видимому, погибший не сопротивлялся. 
 - Это ясно. Удар был нанесен сзади, когда Салиньи стоял на ногах или на коленях спиной к дивану. Вы можете представить себе взбешенного психа, которому нужно дотянуться на расстояние четырех футов над диваном - видимо, ему пришлось встать на него, чтобы дотянуться до щита,- снять эту тяжелую шпагу и обезглавить Салиньи, который послушно нагнулся, подставив шею под удар? Салиньи должен был быть слепым и глухим, чтобы не заметить этих приготовлений! 
 - И тем не менее его обезглавили! 
 - Подойдите сюда, к дивану,- сказал Банколен.- Видите эти подушки? Я поднимаю их - вот так. Видите длинный отпечаток на обивке? Шпага лежала здесь, за подушками. Они скрывали ее. Убийца заранее продумал сцену убийства. Следовательно, он находился здесь до того, как вошел Салиньи. Он ждал. Он знал, что Салиньи придет сюда. Возможно, он разговаривал с Салиньи - который, заметьте, опасался незнакомцев,- не вызвав у него ни малейших подозрений.- Банколен воздел палец вверх.- Следовательно? 
 - Чушь! Вы говорите, мы должны искать Лорана в облике одного из друзей Салиньи? 
 - Да. Во всяком случае, в облике его знакомого. Далее. Убийца мог беспрепятственно посещать это место, не вызывая подозрений. Короче говоря, он был постоянным клиентом, а не посторонним... Он мог выдернуть шпагу из-за подушек, когда Салиньи повернулся к нему спиной. 
 - Но, друг мой! Ведь Салиньи наклонился, как будто ожидал этого удара! 
 - А вот этот факт может подсказать нам, кто убийца, который и сейчас находится в игорном зале. Никто не мог покинуть здание, если только мои агенты не спали. 
 - А через дверь в холле? 
 - Там с половины двенадцатого дежурит Франсуа. Вы знаете, когда сюда вошел Салиньи? 
 - Да,- вмешался я в разговор.- Я точно это помню, потому что, когда мадам указала на него, я посмотрел на часы. Это было в половине двенадцатого. 
 Банколен взглянул на свои часы: 
 - Сейчас ровно двенадцать. Алиби присутствующих можно легко проверить...- Он нервно взлохматил волосы, и на лице у него застыло озадаченное выражение.- Не понимаю,- пробормотал он, медленно оглядываясь.-Не понимаю. Я уверен только в том, что это не был человек в здравом рассудке... Как вы объясните тот факт, что голова находится на некотором расстоянии от тела, да еще поставленная на обрубок шеи? 
 - Этот вопрос и мне приходил в голову,- просияв, заговорил Графенштайн.- С уверенностью могу сказать, что она не могла просто откатиться и остаться в таком положении. 
 - Да, порой случаются странные вещи, но не в данном случае. Можно заметить, что между телом и головой нет прямой линии, закапанной кровью. Это убийца поставил ее здесь. 
 - Понимаю. Что ж, для больного мозга нашего преступника вполне естественный жест торжества. Он желает воздеть ее вверх, ликуя... 
 Банколен сказал тихо, глядя на него бесстрастным взглядом: 
 - Напрягите свое воображение, доктор, и параллель сама напомнит о себе. 
 - Послушайте,- раздраженно встрял я в их разговор,- я смотрю, у вас обоих слишком живое воображение... 
 - Но это необходимо,- пробормотал Банколен, пожимая плечами. Затем он нагнулся и начал осторожно проверять карманы убитого. Вскоре выпрямился и бросил на диван пачку газетных вырезок. На его лице застыла странная улыбка.- Последний штрих... Его карманы полны собственных фотографий. Да. Видите?- Он перебрал вырезки и визитные карточки.- Газетные снимки и любительские фотографии. Фото, где он выглядит прекрасно, фото, где выглядит неудачно... Вот он верхом на лошади, а вот на поле для гольфа... Гм... Больше ничего, за исключением нескольких банкнотов, часов и зажигалки. К чему все эти фотографии? Тем более зачем носить их в вечернем костюме? 
 - Ба!- прогремел доктор.- Неужели вас удивляет тщеславие такого человека! 
 Банколен нагнулся над диваном, медленно перебирая вырезки из газет. Он покачал головой: 
 - Нет, мой друг, этому должно быть иное объяснение. И это важнейший момент в расследовании нашего дела... Вы обратили внимание, что здесь чего-то недостает? 
 Графенштайн отпустил несколько замечаний на немецком, потом перешел на французский: 
 - Как я могу знать, что он носил в карманах? 
 - Да,- невозмутимо отвечал детектив.- Я имел в виду ключи. В подобных случаях не мешает себе представить, что должно быть на месте и чего, тем не менее, не оказалось. Ключи от машины, от дома, от винного погреба - любые ключи. Я склонен думать, что их забрали.- Он испытующе поглядел на нас.- Но вы оба просмотрели самое странное и необъяснимое отсутствие одной вещи. Вы просмотрели самое существенное, что по всем законам логики должно находиться именно здесь, в этой комнате, но чего, тем не менее, здесь нет. 
 - Ключ к убийству?- попытался догадаться доктор. 
 - Самого убийцы!- твердо заявил Банколен. 
 Мы все вздрогнули от внезапного звука, напоминающего разрыв ткани или дребезжание. Дверь в холл распахнулась, несмотря на возражения офицера полиции, одетого в штатское. В комнату вошел невысокий, довольно пухлый молодой человек с бессмысленно блуждающим взглядом, в сдвинутом на затылок остроконечном бумажном колпаке. В глаза бросались даже незначительные подробности: шляпа была украшена наклеенными звездами и полосками, а на кончике увенчана кисточкой из розовой бумаги. Одежда сидела на нем кособоко, его словно измазанное клеем лицо кривилось в пьяной ухмылке, как это часто случается на свадьбах. Взмахнув дешевой деревянной трещоткой, какие обычно выдаются в качестве призов в ночных клубах, он радостно захихикал, прислушиваясь к ее треску. 
 - Здесь вечеринка,- пояснил он на английском.- Провожаем новобрачных домой.- Затем нежданный гость предложил всем выпить по этому поводу и, восхищенный пришедшей ему в голову идеей, заинтересованно спросил у переодетого полицейского: - Выпить есть что-нибудь? 
 - Но, месье, сюда запрещено входить...- по-французски возразил полицейский. 
 - Ну, залопотал по-лягушачьи... Я не понимаю. Куда я прихожу, там говорят по-английски! Большую выпивку каждому! Щедрость... То есть я говорю, поставь всем выпивку. Есть выпивка, я тебя спрашиваю? 
 - Месье, говорю вам!.. 
 - Слушай! Хочешь говорить со мной, а я сказал, что не говорю по-вашему! Я сказал это, верно?- Гость склонил голову, словно ожидая ответа, затем более спокойно продолжил: - Верно, говорил. Теперь слушай. Я должен видеть моего друга Рауля. Он женился. Здорово, правда? Разве не здорово, когда парень идет и связывает себя узами во имя... 
 Он икнул и развел руками, изображая оратора. 
 Я поспешил к незнакомцу, который изъявлял желание продолжить эту тему, и заговорил с ним на английском: 
 - Вам лучше уйти, старина. Вы увидите его... 
 Молодой человек неуверенно повернулся и с радостным оживлением уставился на меня. 
 - Господи! Дружище!- заорал он, тараща глаза и пихая мне руку для пожатия.- Здесь есть какая-нибудь выпивка? 
 - Пожалуйста, прошу вас! В этом нет необходимости. Давайте выйдем отсюда. 
 - Я все время пил,- доверительно сообщил он мне,- но я должен увидеть Рауля. Я говорил, что он женился? Вы знаете Рауля? Пойдем выпьем. 
 Он вдруг резко плюхнулся на красное плюшевое кресло у двери. На какое-то мгновение его внимание занял шнур от звонка, висящий рядом. Затем парень впал в полубессознательное состояние, по-прежнему погромыхивая трещоткой. Своим контрастом с комнатой, где произошла столь жуткая смерть, эта глупая трещотка и бумажный колпак только усиливали гнетущее состояние. 
 - Месье!- крикнул полицейский. 
 - Я вас отшлепаю!- Незнакомец открыл глаза и уставил палец на полицейского с неожиданно осмысленным взглядом.- Обещаю сделать это, если не уберешься! Оставь меня в этом кресле, не трогай...- И он опять расслабился. 
 - Кто это?- спросил я Банколена. 
 Сощурив глаза, детектив изучал пьяного. 
 - Я видел его раньше с Салиньи,- наконец сказал Банколен, пожав плечами.- Кажется, его зовут Голтон или что-то в этом роде. Американец, конечно. 
 - Хорошо бы его положить... 
 И снова нас прервали. Мы услышали женские стоны: 
 - Я не вынесу этого! Я этого не вынесу! 
 Это был голос мадам Луизы. Ей отвечал другой женский голос, умоляя успокоиться. Дверь в холл открылась, и вошел Эдуар Вотрель. Его взгляд скользнул мимо меня, мимо Банколена и остановился на полу. Он вздрогнул, даже зубы застучали. Вотрель был очень бледен, но почти сразу обрел привычное высокомерие. Протирая стекла очков носовым платком, огляделся и холодно вопросил: 
 - Это было необходимо? 
 Поддерживаемая низенькой морщинистой служанкой, за ним вошла мадам Луиза. Она бросила взгляд на страшный предмет на полу, затем стоически замерла, напряженно выпрямившись. На ее щеках проступили красные пятна. Глаза у нее были сухими, только лихорадочно блестели. Редко приходилось мне видеть женщин, таких величавых и надменных, какой она была в тот момент, стоя перед своим мертвым мужем. Она не разрыдалась и не сделала ни одного движения, хотя одна бретелька ее вечернего платья сползла с плеча и ее прическа была немного сбита, как будто волосы приглаживали дрожащей рукой. Она освободилась от поддерживающей ее служанки и медленно приблизилась к обезображенному телу. 
 - Бедный Рауль!- произнесла она таким тоном, как матери обращаются к ребенку, порезавшему себе пальчик. Затем обернулась, и мы увидели, что вокруг ее глаз легла тень. 
 Какое-то время в комнате царила полная тишина. Только трепетали под ветром шторы на окне. Внезапно американец, Голтон, поднял остекленелый взгляд, которым изучал пол, и увидел женщину. Комнату огласил его восторженный крик. Не замечая обезглавленного тела, он, шатаясь, поднялся на ноги, сделал неловкий поклон и схватил мадам за руку. 
 - Мои самые сердечные поздравления,- сказал он,- в этот счастливейший день вашей жизни! 
 Это было ужасно. Мы все замерли, кроме Голтона, который покачивался из стороны в сторону с опущенной для поклона рукой в своем идиотском бумажном колпаке, едва державшемся на макушке. Впервые пьянство предстало передо мной во всей своей омерзительности - здесь, над телом убитого спортсмена. Голтон с трудом перевел взгляд на Вотреля и, спотыкаясь на каждом слове, проговорил: 
 - Сожалею, что тебе указали на дверь, Эдди! Но ведь у Рауля куда больше денег, чем у тебя... 
 Глава 4 
 МЫ ОПРЕДЕЛЯЕМ ПОЛОЖЕНИЕ МАРИОНЕТОК 
 - Уберите отсюда этого пьяницу!- зарычал Вотрель и взмахнул рукой, но ее перехватил полицейский, стоящий у Двери. 
 - Уведи его,- прошептал мне Банколен,- и постарайся выведать, что сможешь. 
 Голтон охотно подчинился соотечественнику. К тому же ему стало дурно. Полицейский пропустил нас в холл. Здесь было очень тихо, только из курительной доносились приглушенные мужские голоса. В зимнем саду, который изображали несколько пальм в кадках, никого не было. Напротив карточной комнаты уходили вверх марши устланной красной ковровой дорожкой мраморной лестницы со старинными часами на площадке. По ступенькам поднималась небольшая группа гостей, обмениваясь веселыми замечаниями и мельком взглянув в нашу сторону, когда я помогал Голтону пройти в мужскую гостиную. 
 Это было очень удобное помещение с множеством зеркал на стенах, с уютными торшерами возле глубоких кожаных кресел и столом в центре, на котором лежали кипы журналов. Но в то же время здесь царила какая-то мрачная торжественность, столь свойственная подобным помещениям. Голтон исчез в туалетной комнате и вскоре появился, все еще бледный, но немного протрезвевший. 
 - Простите, что заставил повозиться со мной,- пробормотал он, опускаясь в кресло.- Терпеть не могу этого состояния. Но теперь все в порядке.- Он уставился в пол, затем мрачно глянул на меня и воскликнул: - Господи, какой позор! Так вы американец! Всюду американцы! Вы, наверное, один из туристов...- Его размалеванное лицо приобрело трагический вид. Он произнес слово "турист" с неистовой печалью и отвращением.- Все туристы непременно едут в Париж и все портят. Они не знают французов, настоящих французов. Угу!- Он становился меланхоличным и неприятным.- А я знаю Париж. У меня даже есть знакомый француз! 
 - В самом деле? 
 - Да. Это Рауль. Он только что женился.- Голтон задумался, и его одурманенный хмелем мозг явно посетила какая-то мысль.- Слушайте! А что здесь за шумиха? В той комнате, где я был... Все выглядели такими странными... 
 Мы перешли к деловому разговору. Мне был страшно неприятен этот человек. При любых других обстоятельствах он вызывал бы только раздражение, но сейчас он мог быть колесиком, хоть и скрипучим, в механизме убийства. Смыв с себя размазанный грим, Голтон обнаружил вполне нормальное, красноватое и полное лицо, а пригладив тонкие волосы, стал похож на оркестранта джаз-банда. Голубые глаза смотрели уже осознанно, в них читалась надежда, что, может, ему перепадет еще стаканчик. Эта мысль привела его в более добродушное настроение. 
 - И давно вы с ним знакомы?- спросил я. 
 - Нет, не очень, всего пару недель. Подумал, что будет неплохо познакомиться с приятными людьми. Не мешает иметь знакомых, которые сводят тебя куда-нибудь, понимаете?- Он хитро взглянул на меня. И хотя мне идея вовсе не пришлась по вкусу, я кивнул. Воодушевленный перспективой выпивки, тот продолжал: - Давайте познакомимся. Меня зовут Сид Голтон... 
 Обменявшись любезностями, я предложил поговорить о Салиньи. 
 - А, да! Понимаете, он упал с лошади недалеко от того места, в Буа, где стреляют по мишеням,- в тире. Так вот, он упал с лошади. Не думаю, что он слишком сильно затянул подпругу. Я кое-что смыслю в лошадях, работал рейнджером в Йеллоу-Стоун. Вот я и говорю, что он упал с лошади, понятно? 
 - Да, понимаю. 
 - Да. Так что ему пришлось поехать к специалисту в Австрию: после падения он повредил себе кисть руки и спину - понимаете, рухнул прямо на землю. Я этого не видел, потому что тогда был в Австрии, но мне рассказывали, что он здорово сверзился... Ну, мы с ним познакомились в поезде, как раз когда он возвращался обратно. Я видел его фотографии во всех газетах - великий спортсмен и всякое такое. Я просто подошел к нему и сказал: "Меня зовут Сид Голтон. Хочу пожать вам руку. Поверьте мне, герцог, если бы я был рядом, вы не рухнули бы так с лошади". 
 - Это было очень тактично. 
 - Конечно. Ну, мы все время говорили по-английски. И в дороге здорово подружились. Он был очень веселым, все время шутил и смеялся. Я ему сразу понравился. Понимаете, не так уж трудно познакомиться с такими известными ребятами, если знаешь, как подойти.- Голтон самодовольно улыбнулся.- В любой момент протянуть руку помощи... Я часто заходил к нему, но иногда не заставал дома. А с его дружками и вовсе не встречался. Хотя надеюсь. Но его я знаю и буду рад познакомить вас с ним. Он пригласил меня на свадьбу, но эти чертовы зануды!- Лицо Голтона злобно исказилось, впрочем, он тут же беспечно улыбнулся и продолжал: - Понимаете, я не очень-то уютно себя чувствовал среди этих кичливых типов, потому и не пошел на сборище у Килара... Слушайте... Как, вы сказали, вас зовут? Слушайте, поднимитесь к Раулю. Чего это все так раскипятились? Кажется, я вспоминаю... 
 Он тупо пытался что-то припомнить. 
 - Мистер Голтон,- вздохнул я,- очень сожалею, но вынужден вам сообщить, что герцог Салиньи убит... 
 У Голтона остекленел взгляд. Он с подозрением смотрел на меня, будто хотел сказать: "Хочешь меня подловить?" - но не стал расспрашивать о том, как это случилось. Для него было достаточно понять, что произошло нечто непредвиденное. Он почти выбрался из глубокого кресла, когда вошли Банколен с Графенштайном и Вотрелем. В следующую минуту Голтон предстал перед нами в совершенно ином, смешном и глупом виде. Он плакал пьяными слезами, невероятно перетрусил и заявил, что ни черта об этом не знает и что если его не отпустят, то у нас будут неприятности, потому что он человек больной. 
 - Разумеется, вы можете уйти,- успокоил его Банколен,- только оставьте свой адрес. 
 Голтон выкатился из комнаты, громогласно объявляя, что идет в нью-йоркский бар Гарри. Судя по оставленному им адресу, он жил на авеню Анри Мартина, номер 324. 
 Банколен уселся за стол и посмотрел на закрывшуюся за американцем дверь. 
 - Я начинаю думать,- заметил он,- что американский акт Волстеда {Волстед Эндрю Джозеф - американский политический деятель, автор закона о запрете на производство, продажу и перевозку алкогольных напитков} был самым неудачным законом в истории Франции. Но не важно. С Голтоном можем подождать.- Отодвинув в сторону кипу журналов, Банколен откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза.- Садитесь, пожалуйста, месье Вотрель. Основные сведения я должен получить от вас. Присаживайтесь, господа. 
 Гостиная с отблесками темно-красного света на коричневой коже кресел и с полом, выложенным черными и белыми мраморными плитами, напомнила мне комнату для судебных заседаний в здании Криминального суда у нас в Штатах. Графенштайн стоял спиной к камину и набивал трубку табаком. В кресле перед столом выпрямившись сидел Вотрель. Сбоку при полном освещении стали отчетливо видны многочисленные морщины у него на лице с пожелтевшими от курения усами. В его холодных, бесстрастных глазах застыло вежливое внимание; светлые волнистые волосы заметно поседели на висках. Его безукоризненно сложенное тело было облечено в превосходно сшитый костюм, так что он казался похожим на манекен. Однако за внешним холодным высокомерием чувствовалась натура нервная, не лишенная любви к театральным жестам и даже риску. Такие, как он, способны сделать блестящую карьеру, скажем, стать знаменитым полководцем, умеющим произносить зажигательные речи, призывая солдат к отважной атаке неприятеля, а затем, оставшись в стороне и хладнокровно и расчетливо оценив свое положение, принять меры к тому, чтобы самому оказаться вне опасности. Из подобного материала действительно частенько получаются генералы, артисты и зазывалы уличных балаганов. 
 - Если позволите, месье, несколько вопросов,- продолжал Банколен.- Вы понимаете их необходимость... 
 Вотрель слегка склонил голову. 
 - Могу я спросить, во сколько вы сегодня пришли сюда? 
 - Точно сказать не могу. Во всяком случае, где-то вскоре после десяти часов. 
 - Прошу вас рассказать подробно, что вы делали потом. 
 - Это совсем не трудно. Вообще-то мне не очень хотелось сюда идти,- он с отвращением огляделся по сторонам,- но предыдущее замужество Луизы было не очень приятным, и Рауль подумал отвлечь ее от тягостных воспоминаний, поскольку здесь довольно весело и оживленно... Мы пришли с супругами Килар, но они были вынуждены вскоре уйти. Кроме того,- тут Вотрель посмотрел на Банколена с таким выражением, как будто подумал об очень забавной шутке,-кроме того, думаю, Рауль назначил здесь кое-кому свидание... 
 - В самом деле? Вы сказали "кое-кому", месье Вотрель, словно имели в виду женщину... 
 Вотрель пожал плечами. Казалось, Банколен очень заинтересован разговором, но оба смотрели друг на друга настороженно, как дуэлянты. 
 - На самом деле я не знаю. Мы поднялись наверх. Луизу тут же окружили знакомые дамы и увлекли за собой. Народу было еще очень мало. В курительной вообще никого, когда мы с Раулем зашли туда выпить. После этого он оставил меня - хотел сыграть в рулетку. "Хочу поставить на красное, Эдуар,- крикнул он,- сегодня вечером красное - мой удачный цвет!" Могу поклясться, что на его лице снова промелькнула сардоническая усмешка. 
 Потом Рауль вернулся в курительную, как будто передумал играть. "Кстати,- сказал он,- что это за коктейль,- помнишь, ты мне говорил,-который делает бармен в американском баре в "Амбассадоре"?" Я объяснил, что это особо крепкий напиток. Называется, кажется, "Обезьянья железа". "Тогда не окажешь ли мне услугу?- не унимался он.- Сходи к здешнему бармену и объясни, как его готовить. Пусть он сделает для меня. Вечером я ожидаю человека по очень важному делу... И скажи бармену, чтобы коктейли принесли в карточную комнату, когда я позвоню. Мужчина должен прийти около половины двенадцатого. Спасибо". 
 Я остался сидеть в курительной... 
 - Минутку, пожалуйста,- прервал его Банколен и обратился к Графенштайну: - Доктор, не позвоните ли вы по этому колокольчику? Шнур рядом с вами. 
 Австриец выполнил его просьбу, и мы все в молчании стали ждать. Наконец в комнату вошел стюард в белом фраке, тот самый, что уронил поднос перед входом в комнату, где произошло убийство. Это был бледный и невыразительный человек со строгими манерами. Его влажные глаза смотрели испуганно. Вотрель повернулся, чтобы взглянуть на него. 
 - Стюард,- обратился к служащему Банколен,- это вы обнаружили убитого? 
 - Да, месье. Вот этот месье,- стюард нервно кивнул на Вотреля,- сказал мне, чтобы я ждал звонка из карточной комнаты около половины двенадцатого. Я принес коктейли, которые заказал месье. Я увидел...- Его лицо сморщилось, и он начал оправдываться: - Я не смог удержать поднос, месье! Правда не смог! Если вы поговорите обо мне с... 
 - Не волнуйтесь. Забудьте о посуде. Значит, вы услышали звонок, да? Во сколько? 
 - В половине двенадцатого. Это точно, потому что я внимательно следил за временем. Месье Салиньи всегда дает чаевые... щедрые чаевые... 
 - Где вы находились в этот момент? 
 - В баре, месье. Бар соединяется с курительной комнатой - дверь из нее находится рядом с карточной комнатой на той стороне, которая ближе к фасаду здания. 
 - А где висит шнур от звонка в карточной комнате? 
 - Естественно, около двери в общий холл, месье. Видите ли, снаружи от этой двери стоял мужчина - ваш детектив, месье. Я постучал, мне не ответили. Я еще подумал, что если войду, то могу кого-то смутить... Я опять постучал, на этот раз очень громко. Ответа не было! Тогда я сказал вашему детективу: "Там кто-нибудь есть? Как вы думаете, мне войти?" Он сказал: "Что вы хотите сказать? Кто там должен быть?" Я сказал: "Месье де Салиньи". И он вдруг побелел как полотно. "Зайдите,- сказал он.- Заходите вы, или это сделаю я". Я вошел...- Стюард говорил все быстрее, а глазки его забегали.- Alors {Здесь: итак (фр.)}, я вошел. Сначала я не заметил, что здесь что-то не так. Ваш человек заглядывал через мое плечо. Нет, сначала я не заметил... не заметил. Alors, я двинулся вперед и - mere de Dieu! {Матерь Божья (фр.)} едва не споткнулся об эту голову! Я закричал, бросился к двери в салон, я не смог удержать поднос! Вот и все, месье, клянусь... 
 Он выразительно размахивал руками. При воспоминании об увиденном взгляд у него словно остановился. Затем стюард в изнеможении прислонился спиной к двери. Мужчина тяжело дышал, словно прошел марафонскую дистанцию. 
 Банколен откинулся назад и устремил задумчивый взгляд в потолок. Он молчал, пощипывая бородку. Затем жестом отпустил стюарда. С глубоким вздохом, будто снова взваливал на плечи тяжелую ношу, начальник полиции обратился к Вотрелю: 
 - Итак, месье, продолжим. Салиньи оставил вас в курительной комнате. Когда это было? 
 Вотрель широко улыбнулся: 
 - Дорогой мой, вряд ли я смогу указать точное время каждого своего поступка сегодня. Это было незадолго до одиннадцати, возможно, без пяти минут.- Он говорил тоном мягкого увещевания, но взгляд его был твердым и бдительным.- Точнее сказать не могу.- Он пожал плечами.- Может, я ошибаюсь... 
 - Значит, вы сидели в курительной? 
 - Да. В одной из кабинок. У нас с Раулем здесь немного знакомых. Фи! Здесь собирается не самое приятное общество!- Вотрель скорчил брезгливую гримасу.- А рулетка! Видите ли, месье, это игра наудачу, чего я терпеть не могу. Она не требует усилий ума, не требует того, что Эдгар По называл "оценкой противника". Нет уж, простите - такое не по мне. Я оставался там и чувствовал себя вполне уютно. Я читал книгу, оставленную кем-то в кабинке. Книга очень интересная, называется "Алиса в Стране чудес". 
 - Милостивый боже!- в отчаянии воскликнул Банколен и ударил ладонью по столу.- Господа, это невероятно! Автор этой безумной трагикомедии написал ее, будучи в доску пьяным! Он надрывался от хохота, заставляя одного героя появиться в доме только для того, чтобы швырнуть на пол садовый совок; другого - забыть "Алису в Стране чудес" не где-нибудь, а в казино! По его изощренной прихоти третий герой безмятежно почитывает эту парадоксальную повесть, тогда как в комнате рядом уже готовится к своему кровавому пиршеству жестокий убийца! Но нет, в этой пьесе все-таки должны присутствовать хоть какие-то признаки здравого смысла! Ведь если во всех этих инцидентах нет смысла, тогда и во всем мире его нет!- Поразительная перемена произошла в нашем славном полицейском: на мгновение его лицо осветилось победным торжеством, подобным тому, какое испытал Сатана, увидев наконец слабость в вооружении Михаила. Его очи метали стрелы. Но очень быстро лицо Банколена приобрело прежнее выражение, и он деловито продолжил: - Очень хорошо... Теперь я должен еще раз побеспокоить вас вопросом о времени, месье Вотрель. Я сверялся с показаниями часов в курительной и на лестнице. Их показания совпадают с моими... Сколько сейчас на ваших часах? 
 Вотрель повернул в ладони плоские серебряные часы, внимательно посмотрел на циферблат и сообщил: 
 - Ровно двадцать пять минут первого. 
 - Точно такое же время и на моих, секунда в секунду.- Банколен обернулся ко мне: - А на твоих? 
 - Двадцать четыре с половиной минуты. 
 Банколен нахмурился: 
 - Хорошо. Далее, месье Вотрель. Вы можете сказать, где вы находились в половине двенадцатого - в то время, когда месье де Салиньи вошел в карточную комнату? 
 - С погрешностью в несколько секунд могу, месье.- Вотрель помолчал, затем неожиданно разразился хохотом.- Представьте, в это время я находился в холле и разговаривал с вашим детективом. Я провел с ним около восьми минут, после чего на его глазах прошел в салон, где Луиза представила меня вам. 
 От плохо скрытой наглости ответа Банколен едва не потерял самообладание. Справившись с собой, он во второй раз попросил доктора Графенштайна дернуть шнур звонка. 
 В дверях с важным видом, потирая крупный нос, появился Франсуа. 
 - Да, месье, этот джентльмен стоял там со мной; - подтвердил тот.- Я занял свой пост, за пять минут до нашего знакомства, и сидел в кресле перед дверью в курительную, когда он подошел ко мне, предложил сигарету и спросил: "Вы не можете сказать мне, сколько сейчас времени? Кажется, у меня отстают часы".- "Я знаю наверняка, месье,- ответил я,- что у меня точные часы,-сейчас половина двенадцатого. Однако мы можем сверить их с часами на лестнице".- Франсуа перевел дыхание, бросив на нас быстрый проницательный взгляд, и продолжил: - Мы подошли к лестнице прямо напротив входа в карточную комнату. На часах было столько же, сколько у меня. Он поставил на своих часах правильное время, и мы стояли там и разговаривали... 
 - Следовательно,- перебил его Банколен,- вы находились прямо перед дверью из холла в карточную комнату в тот самый момент, когда месье де Салиньи вошел туда из салона? 
 - Да. Он стоял со мной - я имею в виду месье Вотреля - больше пяти минут, а потом прошел в салон. Я оставался у подножия лестницы... 
 - И все это время вы следили за этой дверью? 
 - Бессознательно, месье, но следил. Я стоял спиной к лестнице. 
 - Тогда вы уверены, что никто не входил и не выходил этим путем? 
 - Совершенно уверен, месье... Я стоял там, когда подошел стюард с подносом,- наверное, он уже рассказал об этом,- и был у него прямо за спиной, когда он вошел в комнату. Я увидел тело вместе с ним. Я не отходил от двери, пока вы сами не пришли с другой стороны, как вы помните. И даже после этого я не сводил с нее глаз. Никто не выходил! Это все. 
 Банколен подпер рукой подбородок. Во время допроса Вотрель выказывал беспокойство - постукивал моноклем по подлокотнику, раздраженно ерзал. Его глубокие морщины растягивались в злобную усмешку, обнажающую редкие зубы и заставляющую топорщиться узкие усики, длинные ноздри подергивались. В глазах сверкнуло злорадство. Что это было - реакция на скуку или облегчение? Вкрадчиво, со злорадной усмешкой, он заявил: 
 - Разумеется, вы вольны вообразить, что часы были подведены. 
 - С настенными часами ничего не было подстроено, а наручные и у меня, и у моего друга идут нормально. Это я уже проверил,- отозвался спокойно Банколен. 
 - В таком случае, полагаю, я свободен? Осмелюсь напомнить, мадам требуется внимание, и я буду рад отвезти ее домой... 
 - А где сейчас мадам? 
 - Думаю, в дамской гостиной, при ней служанка. 
 - Полагаю,- криво улыбнулся Банколен,- вы не повезете ее домой к месье де Салиньи? 
 Вотрель воспринял вопрос очень серьезно. Он вставил монокль в глаз и с жаром ответил: 
 - Нет, разумеется, нет! Я отвезу ее в гостиницу, где она останавливалась до этого, на авеню дю Буа. Если понадобится мой адрес,- он извлек портмоне,- вот моя визитная карточка. Буду рад подарить вам ее дубликат,- вежливо сказал он,- в любое время, в будущем, когда у вас снова появится желание нанести оскорбление, как вы сделали это сегодня. 
 Одернув костюм, он встал и выпрямился во весь свой громадный рост, надменно вздернув верхнюю губу, отчего опять стали видны его редкие зубы. Монокль в глазу торжествующе отблескивал, и весь его вид словно говорил: "Попробуйте ответить на такое!" Это было равносильно тому, как если бы он спокойно швырнул перчатку в лицо Банколену. Я увидел, как опасно сверкнули глаза детектива. Задумчиво держа в пальцах визитную карточку, шеф полиции наморщил лоб и внимательно посмотрел на Вотреля. 
 - Возможно, месье будет разочарован,- с преувеличенной вежливостью ответил он.- Может быть, опыт месье не позволяет ему знать о том, что правила дуэли, к сожалению, предусматривают право противника также вооружиться шпагой?- Его спокойный, невозмутимый взгляд встретился с остекленевшим взглядом Вотреля. 
 Так они стояли друг против друга, разделенные столом, несколько напряженных мгновений, как будто между ними происходила молчаливая и невидимая для постороннего наблюдателя схватка. Графенштайн выронил трубку. Та не замедлила разбиться о камин. Доктор повернул голову на стук, и я увидел, как он растерянно переводит взгляд с одного на другого. Эдуар Вотрель больше ничем мне не запомнился, хотя, бог видит, у меня есть причины помнить его - хотя бы тот самый момент, когда он стоял в своем превосходно сшитом костюме, из нагрудного кармана которого аккуратно высовывался уголок белоснежного платка, а от него самого исходил аромат сиреневого лосьона. И все же, думаю, реакцией на явный намек Банколена на его причастность к убийству были подергивание его губ и подрагивание монокля. Причина тому постепенное, тяжелое осознание, что в который раз кто-то разгадал в нем труса. 
 Разумеется, Вотрель великолепно справился с этим ударом. Буквально через мгновение он вновь стал бесстрастным, довольным и наглым. Но от всей его внешности, от лоснящихся волос до сверкающих туфель, веяло безнадежностью человека, который не раз терпел поражение. 
 Вотрель нашел в себе силы рассмеяться и насмешливо произнести: 
 - Следовательно, вы считаете меня убийцей? 
 - Нет,- пожал плечами Банколен,- в настоящее время не считаю. Предположительно каждый может оказаться убийцей, но нельзя ожидать, чтобы каждый был прорицателем или колдуном... Я только задаю вопросы.- В подтверждение этого он неожиданно спросил: - Скажите, месье Вотрель, месье де Салиньи говорил по-английски? 
 - Рауль?! Очень любопытный вопрос. Рауль был истинным спортсменом, но и только. Он был фехтовальщиком, великолепным теннисистом - у него была подача, которую Лакост и то отражал с трудом,- и самым лучшим наездником в скачках с препятствиями. Правда,- веско добавил Вотрель,- он получил серьезную травму, упав с лошади, отчего у него очень пострадали рука и позвоночник. Ему даже пришлось обратиться к иностранному специалисту. Помните, это чуть не помешало свадьбе. Да, безусловно, он был выдающимся спортсменом. Но он редко открывал книгу. Что за чушь! Рауль говорит по-английски! Единственные английские слова, которые он знал,- это гейм и сет. 
 Слуга принес пальто Вотреля - длинное и темное, с большим собольим воротником и с серебряной петелькой-вешалкой. Оно словно громко заявляло о его богатстве. Вотрель надел черную шляпу, и из-под ее широких мягких полей блеснул его монокль. Затем извлек длинный мундштук слоновой кости, вставил сигарету. Стоя в дверях, высокий, артистичный, с торчащим изо рта длинным мундштуком, он улыбнулся: 
 - Вы не забудете мою карточку, месье Банколен? 
 - Раз уж вы меня вынуждаете,- передернул тот плечами,- должен сказать, что с большим удовольствием я посмотрел бы на вашу идентификационную карточку, месье. 
 Вотрель вынул мундштук. 
 - Это означает, что вы не считаете меня французом? 
 - Полагаю, вы русский. 
 - Совершенно верно. Я приехал в Париж десять лет назад. С тех пор я получил документы на гражданство. 
 - Вот как! И кем же вы там были? 
 - Позвольте представиться: батальонный майор Федоров из 9-го казачьего кавалерийского полка армии его величества. 
 Вотрель насмешливо щелкнул каблуками, низко поклонился и исчез. 
 Глава 5 
 АЛИСА В СТРАНЕ ЧУДЕС 
 Банколен посмотрел на меня, приподняв в снисходительном удивлении брови. 
 - Алиби как у младенца!- развел руками я.- Не знаю, Банколен, как вы сумеете его разрушить. 
 - Пока мне это и не нужно. Вопрос в другом: где этот смехотворный дуэлянт достает средства, чтобы общаться с таким миллионером, как Салиньи?-Он нахмурился.- К сожалению, сегодня здесь маловато их знакомых... Франсуа! 
 Тот поспешил явиться. 
 - Франсуа, вы позаботились о том, чтобы за всеми этими людьми проследили, когда они уходят? 
 - О да, месье. 
 - Отлично. Пусть Ротар разыщет тех, кто точно помнит, что видел Салиньи за игрой в рулетку и в курительной. Спросите стюарда из бара, видел ли он там Вотреля. Когда зайдете в курительную, загляните в одну из кабинок, может, найдете там книгу, которая называется "Алиса в Стране чудес". Постарайтесь выяснить, кто ее там забыл. Пока все... Подождите! Пришлите к нам хозяина заведения.- Отпустив Франсуа, Банколен повернулся к нам: - Я не уверен, что сам могу ответить на вопрос о доходах Вотреля. Однако склонен думать, что он снабжает мадам герцогиню наркотиками. 
 - Ну да!- с тяжелым вздохом воскликнул Графенштайн.- Так вот в чем дело. Я молчал, поскольку не был в этом уверен, хотя думал... 
 - Да. Когда она подошла к нам сегодня в первый раз, я заметил, что она выглядела так, будто находилась под воздействием наркотиков. Так оно и было. Вы видели, я подобрал окурок ее сигареты, который она оставила в пепельнице?- Банколен выудил его из нагрудного кармана.- На таких сигаретах не указываются фирма-изготовитель и марка. Подойдите-ка, доктор. Замечаете, какой в ней рыхлый и толстый табак? А бумага, завернутая по концам? Понюхайте. Видите сухие коричневые лепестки внутри табака? Думаю, это марихуана или гашиш. Точно не скажу, пока наш химик не проверит сырье. В Египте жуют зеленые листья гашиша, а марихуана - более опасный наркотик из Мексики. Тот, кто снабжает герцогиню этой гадостью, занимается доходной и широко распространенной торговлей... Симптомы, доктор? 
 - Сужение зрачка глаза, тяжелое дыхание при возбуждении, бледность кожи лица, холодный и влажный кожный покров, застой; галлюцинации. Что я вам говорил? Эта невероятная история о ее встрече с... 
 - Доктор, уверяю вас, она не более невероятная, чем та ситуация, с которой мы столкнулись. Я не уверен, что это была галлюцинация. Вы говорите о результатах приема наркотика в больших дозах. А она принимает маленькие дозы, которые не дают такого забытья, как индийские сахарные шарики. Это стимулятор. Она закоренелая наркоманка. В противном случае даже от этой дозы впала бы в дурман. Этот препарат для хронических наркоманов возбуждает, а не дарит своим приверженцам апатичных мечтаний. Он способен свести человека в могилу уже через пять лет. Кто-то самым серьезным образом хочет избавиться от нее. 
 Банколен замолчал, постукивая карандашом по столу. Заложив руки за спину и переваливаясь, как бегемот на земле, Графенштайн подошел к нему, снял очки, протер их и уставился на своего компаньона. Без очков его лицо приобрело совершенно другое выражение, беззащитное и растерянное. Он проворчал, отчего его пышные усы зашевелились:
 - Я ошибался. Вам нужен вовсе не психоаналитик. Donnerwetter! {Черт возьми! (нем.)} Да здесь больше больных, чем у меня в клинике!- и потряс своим огромным кулаком. 
 Доктор продолжал тяжело расхаживать по комнате, когда в комнату заглянул расстроенный хозяин заведения. С усами, поникшими, как уши у провинившейся собаки. 
 - Месье!- вскричал он, входя в комнату вслед за своим обвислым животом.- Умоляю вас, отмените запрет на уход из моего ресторана! Несколько человек попытались уйти, но ваши люди задержали их. Они задают моим клиентам разные вопросы. Я всем говорю, что это было самоубийство... 
 - Прошу вас, сядьте и успокойтесь. Эти разговоры о самоубийстве только привлекут к вам публику. Нет нужды расстраиваться. 
 Тот с надеждой глянул Банколену прямо в лицо: 
 - Вы так думаете, месье? Репортеры... 
 - Значит, об этом уже известно! А медэксперт здесь? 
 - Только что приехал. 
 - Хорошо! А теперь... Собираясь сюда сегодня вечером, я навел о вас справки в нашем архиве... 
 - Конечно, это ложь! 
 - Конечно,- невозмутимо согласился Банколен.- В особенности мне хотелось бы знать, находится ли сегодня среди ваших посетителей неизвестный вам клиент? 
 - Ни одного. У нас при входе требуют предъявить нашу карточку. Я лично все их проверил. Конечно, если только это не полицейские. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы по достоинству оценили мою любезность.- Он подтянулся с видом оскорбленного достоинства. Но его внешность прожженного жулика напрочь отрицала даже возможность наличия у него столь благородного свойства натуры. 
 Банколен методично постукивал по столу карандашом. 
 - Как мне сообщили, ваше имя Луиджи Фенелли. Не очень распространенное для Франции. Это верно, что несколько лет назад добрый синьор Муссолини запретил вам держать ресторан, так как вы провожали уставших от жизни людей через Врата Ста Печалей? Короче, месье, вас когда-либо арестовывали за торговлю опиумом? 
 Фенелли воздел руки к небесам и поклялся кровью Мадонны, ликом святого Луки и окровавленными ступнями апостола, что это наглая клевета. 
 - Вы производите хорошее впечатление,- задумчиво кивнул детектив.- Тем не менее, я намерен спросить еще кое о чем. Например, требуется ли предъявление карточки, чтобы попасть на третий этаж вашего заведения? А также меня интересует, принято ли у вас подавать сонное зелье из мака под видом коктейлей? 
 Фенелли возмущенно завизжал. 
 - Пожалуйста!- Банколен жестом попросил его успокоиться.- Я получил эти сведения до прихода сюда. Даю вам полдня, чтобы вы выбросили в Сену любые наркотики, которые у вас имеются, опиум и... гашиш. Я предоставляю вам этот период времени на одном условии. Вы должны ответить на несколько моих вопросов. 
 - Даже прославленный Гарибальди порой вынужден был идти на компромиссы,- ответил тот.- Я отвергаю ваши обвинения. Но, как добропорядочный гражданин, не могу отказывать полиции в помощи - и готов сообщить любую информацию, которой располагаю. 
 - Как давно месье герцог де Салиньи принимал наркотики? Только не надо это отрицать! Все подтверждают, что он был вашим постоянным клиентом. 
 Лицо управляющего сразу обвисло. На какой-то момент в нем промелькнуло выражение торжества, словно он подтвердил какое-то свое предположение. 
 - Я был прав!- самодовольно ухмыльнулся Фенелли. Потом преувеличенно любезно улыбнулся и неодобрительно взмахнул рукой.- Тогда... В течение нескольких месяцев, месье. Успокоить боль - благородное дело,- добродетельно пояснил он,- а месье де Салиньи очень страдал после травмы. Он был удручен, опасался, что больше никогда не сможет ездить верхом. Я страшно огорчился, что такой прекрасный молодой человек... 
 - Не сомневаюсь, нисколько не сомневаюсь. А женщина, которая стала его женой, тоже здесь приобрела эту милую привычку? 
 - Люди стараются всеми силами скрывать это от посторонних,- надменно пояснил хозяин.- Думаю, она принимала наркотики уже довольно давно. 
 - Да. А теперь - только, прошу вас, без нравоучений! Мне нужен короткий и ясный ответ. Вы давали ей сегодня сигарету с гашишем? 
 Фенелли весь покрылся потом. 
 - Это... возможно, месье. 
 - Отвечайте! Вы дали ей такую сигарету? 
 Управляющий полностью растерялся: 
 - Коротко говоря... Да, месье. Понимаете, ей нужно было. Уверяю вас, очень нужно! Для таких людей крайне вредно сразу отказываться от этой привычки. Это было вскоре после того, как прибыла их компания. Она была с несколькими дамами. Потом оставила их и пришла ко мне. Герцогиня умоляла меня достать ей несколько сигарет. Я проводил ее в мой кабинет - это на третьем этаже. Она была жутко расстроена. Я понял, что мадам очень нервничает из-за свадьбы. Она все время говорила что-то о ванной и о каком-то совке... Ох уж эти новобрачные!- Он отвратительно ухмыльнулся. 
 Банколен прервал допрос и посмотрел на Графенштайна: 
 - Понимаете, доктор? То, что вы называете галлюцинацией, произошло еще до того, как она приняла гашиш... Ну, Фенелли, и во сколько она от вас ушла? 
 - Что-то около одиннадцати, месье. Прошу вас, я... 
 - Что вы делали после ее ухода? 
 - Я оставался наверху, просматривал счета. За несколько минут до половины двенадцатого спустился вниз... Месье, я уже ответил на множество вопросов! И помог вам, не так ли? Больше я ничего не могу сказать, даже если бы меня подвергли пыткам! 
 - Вряд ли это возможно... Во всяком случае, я бы вам посоветовал превратить ваш третий этаж в бар, или в баню, или в какое-нибудь еще безобидное заведение... Пока все, Фенелли. 
 Управляющий живенько попятился к двери. Когда все его шарообразное тело исчезло из поля нашего зрения, я обратился к шефу полиции: 
 - Могу я спросить, какую информацию вы скрываете, Банколен? Вы впервые намекнули, что Салиньи был наркоманом. 
 - Да, но это совершенно другое. Я не уверен, что это имеет какое-то отношение к нашему расследованию. Сейчас же я фактически уверен в этом. 
 - Как вы узнали о тайной гостиной Фенелли на третьем этаже? 
 - Мне сказал об этом Салиньи. 
 - Салиньи?! Не может быть! 
 - Именно так. Он сообщил мне о ней, когда принес то письмо. Это необъяснимо, но так оно и было... Ладно. Меньше чем через минуту на нас набросится орда газетчиков - я слышу крики снаружи,- но сначала давайте немного обсудим дело. Каково ваше впечатление, друзья? Вы заметили какие-нибудь ниточки для раскрытия убийства? Какие-либо противоречия, несоответствия? 
 - Лично мне,- рискнул начать первым я,- бросается в глаза одно противоречие... 
 Графенштайн остановил меня, гулко шлепнув по столу ладонью: 
 - Постойте. Я хочу кое-что выяснить. Банколен, вы сказали, что Лоран мог изменить свою внешность, замаскировавшись под кого-нибудь из тех, кого мы видели сегодня? 
 - О, не обязательно под того, кого мы видели, хотя вполне возможно. Удостоверение личности очень легко подделать. Я только сказал, что Лоран принял облик одного из знакомых Салиньи. 
 - Понятно.- Графенштайн напрягся, будто стараясь ни о чем не забыть.-Далее... Вы уверены, что именно Лоран убил Салиньи? 
 Банколен криво улыбнулся: 
 - Совершенно уверен. 
 Доктор упрямо наклонил голову и начал загибать пальцы по мере того, как излагал свои доводы: 
 - Итак, мы знаем, что сегодня вечером у Салиньи была назначена встреча. Хорошо! Он заказал несколько коктейлей. В одиннадцать тридцать он вошел в карточную комнату. Хорошо... 
 - Не забудьте, что вскоре после этого в баре зазвонил колокольчик! 
 - Да, зазвонил колокольчик,- эхом отозвался Графенштайн, отметив и этот пункт. Банколен посмотрел на него так, словно собирался взорваться, но только фыркнул и промолчал.- Значит, убийца уже был там. Он приготовил шпагу, спрятав ее за подушками. 
 - Да. А каким путем убийца проник в карточную комнату? 
 - Через любую из двух дверей. Ясно, что он спрятался там заранее. 
 - Безусловно. Но позвольте спросить,- Банколен вдруг подался вперед,-как же он вышел? 
 Во время долгой и напряженной паузы шея Графенштайна постепенно багровела. У него был вид человека, которого одновременно ужалила оса и загипнотизировала змея. Я робко попробовал помочь: 
 - Доктор, я пытался обратить на это ваше внимание... 
 - Минутку! Погодите!- приказал Графенштайн, сделав тяжелый выдох, напоминающий выпуск пара из трубы тепловоза. Он упрямо продолжал: - Убийца вышел не через дверь, ведущую в холл... 
 - Потому что,- добавил Банколен,- мой детектив занял пост прямо перед ней через несколько секунд после того, как в комнату вошел Салиньи - из салона. И оставался там. 
 - И убийца ушел не в ту дверь, что ведет в салон... 
 - Потому что я сам наблюдал за ней - с того момента, когда Салиньи вошел в комнату, до того момента, когда мы все вошли в карточную комнату! Я ни на секунду не терял ее из виду! Тем не менее никто из нее не выходил. Неужели вы, наконец, поняли, что означает эта ситуация? Я все думал, когда же вы догадаетесь! 
 Мы молчали. Банколен терпеливо продолжал, как будто втолковывал детям: 
 - У нас есть две двери, за которыми следят: за одной я, за другой мой самый надежный детектив. Мы можем присягнуть, что ни из той, ни из другой двери никто не выходил. А я доверяю Франсуа как самому себе. Вы помните, что я сразу же осмотрел окно. Оно находится на высоте сорока футов. Ближайшие окна расположены на расстоянии нескольких ярдов от него. Стена гладкая. Ни один человек - и даже обезьяна - не мог пробраться в комнату или выйти из нее этим путем. Кроме того, подоконник, рама окна и наружный выступ покрыты толстым слоем нетронутой пыли. Но в комнате никто не скрывался, я убедился в этом... Короче говоря, наш убийца исчез так же бесследно, как он исчез в ванной с глаз мадам Салиньи. Вы и сейчас еще уверены, доктор, что это была галлюцинация? 
 - Но это невероятно!- возмутился Графенштайн.- Он не мог так исчезнуть! Должно быть, он прячется... Он... Может, Франсуа ошибается или лжет... А как насчет скрытого прохода в стенах? 
 Банколен покачал головой: 
 - Нет. Убийца нигде не прячется, это я проверил. И Франсуа не ошибается и не лжет. Здесь нет возможности устроить ход в стене, вы можете встать в любом дверном проеме и легко проверить толщину всех перегородок соседнего помещения. Вскройте любой потолок или пол, и вы найдете только потолок или пол смежной комнаты - это ясно каждому, кто знакомится с архитектурой здания.- Он помолчал, а затем мрачно подвел итог: - Словом, тайного входа там нет. Убийца не скрывался в комнате, он не вышел через окно и не покинул комнату через дверь, ведущую в салон, за которой наблюдал я, не вышел через дверь в холл, которая была под наблюдением Франсуа. Но когда мы вошли в карточную комнату, его там не было. И тем не менее именно там убийца обезглавил свою жертву - в данном случае мы совершенно уверены в том, что это не было самоубийством. 
 И как показали дальнейшие события, Банколен говорил сущую правду. Пока же мы испытывали только полную растерянность и ощущение, что за нашей спиной происходит ужасное. Эта комната, с ее янтарным освещением и выложенным черно-белой мраморной плиткой полом, вдруг приобрела нереальный вид, что заставило меня чувствовать себя одиноким. Я с ужасом думал, что где-то по зданию, под видом знакомого всем человека, расхаживает, не вызывая подозрений, чудовище, лишенное сердца и мозга, настоящий механизм, предназначенный убивать. Я представлял себе улыбку на лице, лишенном человеческих черт, когда чудовище протягивает руки к своей жертве. Я словно наяву видел этого жуткого робота, входящего в залы с "Алисой в Стране чудес" под мышкой. Его поступки были настолько нелогичны, что можно поверить в его способность исчезать по собственному желанию. Теперь я понимал состояние мадам, когда она открыла дверь ванной и увидела это чудовище, пристально глазевшее на нее. 
 От этих размышлений меня отвлек голос Графенштайна. Доктор уже не возражал. Он, восседая в кресле бесформенной и мрачной громадой, повторял: 
 - Я отказываюсь верить. 
 Жалкое это было зрелище - умный, упрямый, серьезный и трудолюбивый человек столкнулся с таким явлением, о котором и помыслить не мог, занимаясь психиатрией. Я с трудом подавил неожиданный приступ дикого смеха, до такой степени доктор напомнил мне Уильяма Дженингса Брайана за чтением Дарвина. Толстяк поднял голову, лишь когда вошел Франсуа, принесший несколько листков бумаги и книгу. 
 - Это записи всех показаний, месье, которые я сумел получить,- пояснил Франсуа.- Вы можете сравнить их с тем, что вам уже известно. Думаю, нет необходимости кого-нибудь задерживать. Но мы записали имена и адреса всех, кто здесь находится, включая обслуживающий персонал. А вот и книга, которую вы просили. Стюард не помнит, кто ее там забыл, потому что стенки кабинок довольно высокие и со своего места он не может все время замечать, кто там сидит. Но он уверен, что книги там не было, когда сегодня вечером он открыл бар... Мне сказать медэксперту, что вы скоро придете? 
 - Подождите минутку, Франсуа. Побудьте здесь, вы мне можете понадобиться. 
 Франсуа положил на стол листы с показаниями и книгу в зеленом переплете. 
 - Гм...- пробормотал Банколен.- На таких переплетах не найдешь отпечатков пальцев. Кроме того, у нас нет никаких оснований связывать книгу с преступлением - на первый взгляд с этой точки зрения она для нас бесполезна. И все же такая необычная книга найдена в таком месте! На всякий случай, Франсуа, расспросите о ней уходящих посетителей. 
 - Уже сделано, месье. Никто не признался. 
 - Вот как! Интересно! Посмотрим... Издано в Америке. С титульной страницы ластиком стерто чье-то имя, смотрите, до самых дыр. Что ж, пока отложим ее... Вот, доктор.- Детектив с усмешкой подтолкнул книгу австрийцу.-Если вы читаете на английском, она вас заинтересует. Вы можете подвергнуть психоанализу насмешливую черепаху или соню... А теперь,- сказал он, принимаясь за бумаги,- подождите, пока я разберусь в ваших записях, Франсуа. Простите меня, друзья, я немного повожусь с ними. 
 Он погрузился в изучение показаний, как будто находился в звуконепроницаемой комнате. Длинное лицо его приобрело сосредоточенное выражение. Глаза сощурились. Время от времени Банколен что-то записывал в блокнот. Проницательный ум, скрывающийся под этими курчавыми волосами, сортировал замечания с быстротой фокусника, манипулирующего картами... 
 Какое-то время в комнате царила полная тишина, нарушаемая только громким шумом, доносящимся из холла. Я взглянул на Графенштайна. Доктор поправил свои квадратные очки и открыл "Алису в Стране чудес". Он медленно читал, шевеля губами и водя толстым пальцем по строчкам. Постепенно на его лице появилось выражение крайней растерянности. Доктор перевернул страничку назад, словно желая убедиться, что глаза его не обманули. Затем потряс головой, словно приходя в себя, и снова принялся читать с мрачной решимостью. 
 Банколен отодвинул пачку бумаг. 
 - Франсуа,- приказал он,- пошлите группу людей проверить всех, кто присутствовал здесь. Немедленно позвоните в сыскную полицию... Это самый важный приказ. Установите слежку за домом Салиньи. Если кто-нибудь попытается туда проникнуть - кто угодно, понимаете?- задержите его. А теперь, друзья, вот вам итог наших сведений. Я прочту все подряд, отмечая время каждого события. 
 Он начал читать из своей записной книжки: 
 22.15 - Салиньи, его жена, Вотрель, месье и мадам Килар прибыли в ресторан. (Свидетели: Фенелли и Дж.Г. Буиссон, дирижер оркестра.) 
 22.20 - месье и мадам Килар уходят домой. (Свидетели: Фенелли, Буиссон, Вотрель.) 
 22.25-22.55 - Вотрель и Салиньи в курительной комнате. (Свидетели: стюард бара, официант.) 
 22.30 - мадам де Салиньи разговаривает с Фенелли наверху. (Свидетель: Фенелли.) 
 22.50-23.25 - Фенелли в одиночестве наверху. (Свидетель: тот же.) 
 22.55 - Салиньи выходит из курительной. (Свидетели: стюард бара, Вотрель.) 
 22.55-23.30 - Вотрель проводит время в курительной. (Свидетель: Вотрель. Примечание: официант помнит, что приносил ему выпивку - около  23.15.) 
 23.18 - мадам подходит к нам в салоне. (Свидетели: мы сами.) 
 23.30 - Салиньи входит в карточную комнату. (Свидетели: мы и мадам.) 
 23.30 - Вотрель разговаривает с детективом, уточняет время. (Свидетель: Франсуа Дильзар.) Детектив только что заступил на пост. 
 23.30-23.36 - Вотрель беседует с детективом перед входом в карточную комнату. (Свидетель: тот же.) 
 23.37- Вотрель подходит к нам в салоне. (Свидетели: мы.) 
 23.40 - Стюард и Франсуа обнаруживают убийство. 
 Примечания. 
 Не обнаружен никто, кто видел кого-либо из этих людей в холле с 22.20 до 23.30, в течение больше часа. 
 Никто не помнит, чтобы видел Салиньи с 22.55, когда он покинул Вотреля в курительной, до 23.30, когда он вошел в карточную комнату. 
 Вполне возможно, что кто-то из посторонних вошел через заднюю дверь, выходящую в переулок, который упирается в рю Дезо. До момента убийства за этой дверью не наблюдали. 
 Итак, это документ,- заявил Банколен,- который многое объясняет. И знаете, каким образом? Пробелами во времени, не имеющими свидетелей. Надеюсь, вы и сами понимаете их важность. Так что, доктор, оставляю их на ваше усмотрение.- Он обернулся ко мне: - Пойдем со мной, посмотрим, что скажет медэксперт. 
 Глава 6 
 В ЧЕРНЫХ ГОСТИНЫХ 
 Мы с Банколеном неторопливо двинулись в холл. Теперь, когда события и участники трагического вечера начали обретать более конкретные черты, когда из показаний свидетелей и их эмоций начала складываться более или менее приближенная к реальности картина преступления, я почувствовал, что моя голова становится кристально чистой и способна понять главное. 
 В холле находилось много народу. Все возбужденно переговаривались. Перед входом в карточную комнату с мрачным и важным видом, засунув руки в карманы, стояла небольшая группа мужчин в черных шляпах. У одного из них была складная фотокамера. Он прислонился к стойке перил лестницы, во рту небрежно торчала дымящаяся сигарета. Эксцентрично одетые охотники за свежатинкой от прессы тоже явились целой толпой. 
 Когда мы опять оказались в карточной комнате, то застали в ней несколько человек, изучающих положение трупа. Они столпились на некотором расстоянии от него, чтобы не наступать на зловещее пятно крови на ковре. Мужчина с отсутствующим и бесстрастным выражением лица и пышными бакенбардами - вероятно, медэксперт - записывал что-то в блокноте, склонив голову набок, как художник, прикидывающий перспективу. Закончив дело широким росчерком пера, он сделал знак двоим мужчинам. 
 Один из них установил камеру и стал с ней возиться, а другой приготовил какой-то порошок в плоском блюдце. Вскоре комнату озарила яркая вспышка, и в свете фонаря в воздухе поднялся дымок - пудра, которая медленно поднималась вверх. Пока группа готовилась сделать другие фотоснимки, я пытался запечатлеть в воображении сцену. 
 Обезглавленное тело, застывшее в странном положении на коленях. Оно было наклонено вперед, так что обрубок шеи упирался в пол, а спина выгнута вверх. Одна нога полусогнута, а другая вытянута в сторону. Обе руки согнуты в локтях, кисти вытянуты вперед, как у сфинкса, пальцы вцепились в ковер. В целом создавалось впечатление, будто человек собирался броситься вперед. На спине пиджак намок от крови, впереди рубашка стала розового цвета, а руки были настолько забрызганы кровью, что мелкие красные пятнышки попали даже на тыльную сторону рук. Банколен поставил отсеченную голову на прежнее место, в нескольких футах от тела... И снова над неподвижным телом вспыхнула фотовспышка, ослепительная, как мгновенная жуткая смерть. 
 Один полицейский с большим куском мела, какой используют портные для разметки ткани, обвел на полу контур тела. После чего медэксперт указал большим пальцем на выход и устало сказал: "Давайте, ребята". 
 Двое подняли тело - оно уже застывало, напоминая одетую гипсовую статую,- и понесли его из комнаты. Оно проплыло мимо нас, и Банколен, шагнув вперед, на секунду задержал носильщиков. Подергивая себя за усы, он с минуту смотрел на тело, затем разжал пальцы одной руки жертвы и наклонился поближе. Я не сразу разглядел, что он извлек из-под ногтя. Это оказался крохотный кусочек нитки, бесцветный и почти невидимый. Банколен положил ее в конверт и сделал носильщикам знак уходить. 
 Деловитый голос медэксперта, жест руки, указывающий на дверь,- вот так уносили джентльмена к его могиле... Это было безлико и странно патетично на фоне доносящихся снизу звуков оркестра, играющего реквием. 
 С блокнотом в руке медэксперт подошел к Банколену: 
 - Я здесь больше не нужен, месье следователь. Что вы намерены делать с телом? Его родственники... 
 - Их у него нет,- развел руками детектив,- насколько мне известно, никаких близких родственников. Отправьте тело на вскрытие - мне нужен акт. И свяжитесь с его поверенными. Они позаботятся о похоронах, если его друзья,-Банколен криво усмехнулся,- не возьмут на себя эти хлопоты. Пока все... 
 Что ж, казалось, у него действительно мало друзей. Я отошел в сторону, чтобы не слышать их разговора. Меня поразила эта смерть - не столько своей трагичностью, сколько отсутствием малейшего достоинства. Безусловно, живой Салиньи представлял собой куда более гордую фигуру, чем эта, стоило только представить себе мощное тело, отражающее удары теннисного мяча на корте, залитом ярким солнцем. Был ли он, как я воображал, рубаха-парнем, простодушным и дружелюбным в общении с людьми - играющим роль д'Артаньяна с его вечной ревностью и такой же готовностью кинуться на выручку друга? Здесь лежала голова трупа с густыми белокурыми волосами, широко распахнутыми наивными и покорными карими глазами, приоткрытыми губами, за которыми тускло поблескивали великолепные зубы. Сейчас все это было подернуто мертвенной пленкой. Да, Рауль, ты носил голову на плечах явно не для того, чтобы теперь вокруг нее слонялись эти болтливые равнодушные люди, занятые своим делом, которые случайно задевали ее ногами, так что она откатывалась в сторону... 
 Я подошел к окну. Оно по-прежнему было открыто, красные шторы колыхались. Я высунул голову наружу и осмотрелся. Проплывающая высоко в небе луна освещала серые каменные стены, ее свет отражался на темных окнах домов по другую сторону улицы. Прямо перед домом виднелся небольшой двор, отгороженный стеной от тротуара на рю Дезо. За высоким домом напротив посверкивал освещенный силуэт Эйфелевой башни, казавшейся единственным одухотворенным существом в ночи. Вокруг царила равнодушная тишина... Я повернул голову. 
 Да, Банколен прав. Просто невозможно покинуть эту комнату через окно и это было доказано произошедшими позднее событиями. С этой стороны на верхнем этаже не было ни одного окна, только гладкая каменная стена, которая тянулась вверх на двадцать с чем-то футов и заканчивалась выступающей вперед крышей, что не давало возможности ни уцепиться за нее пальцами, ни привязать веревку. До других окон по обе стороны от того, в которое я выглядывал, было не меньше двадцати футов, и они находились в людном салоне и курительной комнате. Окна нижнего этажа от грабителей защищали прочные металлические решетки... Но основным доказательством являлся густой, нетронутый слой пыли на подоконнике внутри и на карнизе снаружи. Никто не мог выбраться из окна, не задев этого покрова. Обычно окно было заперто. Тогда почему сегодня вечером оно оказалось открытым? 
 Я обернулся и увидел Банколена, дающего указания специалистам. Вооруженные лупами, кисточками и порошком, похожим на мелко просеянную муку, они искали отпечатки пальцев. Но в комнате было немного предметов, на которых могли оставаться следы пальцев, хотя дактилоскописты осмотрели даже сдвинутые в сторону карточные столы. Все еще работал полицейский фотограф, и комната постоянно освещалась резкими вспышками света его фотокамеры. По приказу Банколена двое полицейских аккуратно сняли покрывало с дивана, сложили его и вынесли вместе с подушками. Один специалист ковырялся в ковре, сгребая на бумажку какой-то пепел... Дактилоскописты перешли к окну. Они радостно вскрикнули, обнаружив отпечатки чьих-то пальцев на стекле, чем напомнили мне любопытных мальчишек, роющихся на свалке и вдруг нашедших что-то интересное. 
 Наконец все ушли, кроме нашей компании и медэксперта. Громкий топот в холле почти стих. Полицейские записывали имена тех, кто оставался, так что колесо мельницы правосудия продолжало вращаться. Банколен прислонился к двери, выходящей в салон, тихонько насвистывая и озирая ее внимательным взглядом. Медэкспорт, в сдвинутом набок шелковом цилиндре, стоял посреди комнаты и что-то сосредоточенно писал карандашом в блокноте. Очерченный мелом контур тела резко выделялся на красном ковре, пропитанном кровью. 
 Банколен медленно заговорил: 
 - Четыре стены комнаты размером двадцать на двадцать футов обтянуты красной кожей. На столе у дивана лампа под красным стеклянным колпаком. Полдюжины красных плюшевых кресел, три карточных стола, сдвинутые к стене. Вот и все, если не считать тела и исчезнувшего убийцы... 
 - А?- рассеянно отозвался эксперт, засунув карандаш за ухо. 
 Медленно, словно стараясь как следует понять сцену убийства, Банколен повторил ему свое описание. 
 Медэксперт громко захлопнул блокнот. 
 - Ерунда! Этого не может быть!- решительно заявил он, оглядывая комнату. 
 - И тем не менее это так,- констатировал Банколен. Затем он подошел к двери в холл и открыл ее.- Франсуа! Встаньте-ка на то место, где вы стояли! 
 Со своего места у окна я видел холл, лестницу и нижний край циферблата часов на нижней площадке. Появился Франсуа и встал прямо напротив меня, в нескольких футах от двери. Затем Банколен открыл дверь в опустевший салон. 
 - Мы сидели там,- пояснил он,- вон в том алькове, и все время наблюдали за дверью. После того как сюда вошел Салиньи, никто не входил и не выходил из комнаты. Никто не мог выйти из той двери, за которой наблюдал Франсуа... Но когда мы в нее вошли, здесь никого не было. 
 Доктор энергично нахлобучил цилиндр. 
 - Но это же нелепо! Даже смешно!- Он взмахнул рукой.- Значит, он где-то прячется. 
 - В самом деле? И где же? Может, укажете место, которое я не заметил? 
 Доктор теребил бакенбарды, внимательно оглядываясь. Вдруг торжествующе воскликнул: 
 - А окно...- но, высунув голову наружу, удрученно умолк.- Ладно, черт побери, это же ваша работа, а не моя! Если вы точно знаете, что здесь никто не прячется... 
 - Я в этом уверен. Салиньи входит в комнату, как мы установили, в половине двенадцатого. Почти сразу он вызывает стюарда...- Сдвинув брови, Банколен смотрел на красный шнур, свисающий у двери в салон.- Но он ли его вызвал? Во всяком случае, кто-то это сделал. Приблизительно без четверти двенадцать стюард со своим подносом входит сюда из салона... и видит Салиньи, лежащего вот здесь, где мелом очерчен контур его тела... с отрубленной головой. 
 Он неподвижно замер с поднятым вверх пальцем. За пределами карточной комнаты голоса расходящихся людей становились все тише, у входа приглушенно затарахтели моторы автомобилей. 
 - Все время обе двери находились под пристальным наблюдением. Но убийца благополучно скрылся.- С кривой усмешкой Банколен постучал себя по голове костяшками пальцев и продолжал: - В любом случае почему же в баре раздался звонок из этой комнаты? Вот что меня озадачивает. Зачем он звонил? 
 - А зачем вообще люди звонят в колокольчик?- с отчаянием воскликнул доктор.- Видимо, чтобы вызвать слугу. 
 - Следовательно, в любой момент здесь можно было ожидать появления слуги? 
 - Естественно. 
 - Следовательно, убийца, зная, что в любой момент может появиться слуга, тем не менее приступает к отсечению головы Салиньи. Чего же он хочет? Свидетеля своего преступления? Если это Салиньи дернул за шнур, неужели убийца все равно решил приступить к своему черному делу? И что то же самое, возможно ли, чтобы убийца сам вызвал слугу и приступил к делу? 
 - Это не тревожило убийцу,- вступил в разговор медэксперт,- если он такой невидимка, как вы уверяете. Или он стал невидимым и благополучно вышел в одну из дверей, или стал легче воздуха и вылетел в окно. Более невероятной ситуации и придумать невозможно. Или он был закрыт в комнате, все двери которой были под наблюдением, или вам нужно было смотреть внимательнее. 
 Банколен в задумчивости потер щеку и вдруг заявил: 
 - Есть еще одна возможность. 
 - Ну?- нетерпеливо спросил доктор. 
 - Ни Салиньи, ни убийца не вызывали стюарда. 
 - Вы хотите сказать, стюард вообще не слышал никакого звонка? 
 - Нет. Я так же уверен в полной невиновности стюарда, как и в том, что он слышал этот звонок. Я хочу сказать только то, что сказал. 
 - Звонил кто-то другой?- заорал доктор.- Тот, кто потом исчез? 
 - Нет. Я думаю, шнур дернул человек, который вообще не находился в комнате. 
 Доктор что-то возмущенно забормотал, но постарался овладеть собой, пока натягивал перчатки. Пристально глядя на Банколена, он спокойно сказал: 
 - Ваше предположение, месье, выходит за рамки вероятности. Лично я нахожу его просто невозможным... Кстати, вы абсолютно уверены, что вашему детективу Франсуа Дильзару можно полностью доверять и что его показания правдивы? 
 - Готов поручиться головой. 
 - И вы так же настаиваете на своих показаниях? 
 - Да, конечно. 
 В ответ доктор только трагически воздел руки и ретировался. Вскоре мы увидели его рядом с Франсуа у подножия лестницы. Они размахивали руками и возбужденно кричали друг на друга, со страстностью истинных галлов. Банколен закрыл дверь. 
 - Возможность скрытого входа,- заметил он, стукнув ногой по полу,-совершенно исключена. Как я сказал, мы проверили все стены. Однако ради перестраховки, прежде чем я пришлю сюда архитектора, мы с тобой проверим пол и потолок. Я подниму ковер, а ты тем временем поднимись наверх и найди помещение над этой комнатой. Мы можем проверить этот пол, перестукиваясь. Но я совершенно уверен в отрицательном результате.- Он удрученно покачал головой.- В этом деле каждая личность, каждое событие противоречит друг другу. Каждое событие несет в себе ложное значение. Слишком большое количество странных поступков, взятых вместе, складывается в картину, которая сбивает нас с толку. Я начинаю думать, что в этом преступлении слишком много неестественных моментов, чтобы считать его делом рук сумасшедшего. 
 Я вышел в холл, оставив Банколена размышлять в комнате. Снизу по-прежнему доносились голоса Франсуа и доктора. Их спор шел на убыль, везде стало тихо и пусто. Приглушенный свет падал на оставленные в беспорядке стулья в конце холла. Одна кадка с пальмой была опрокинута, на красной ковровой дорожке и мраморном полу валялись окурки сигарет. Владельца заведения не было видно, но уже появилась уборщица с метлой и корзиной. В салоне кто-то собирал осколки стекла, а в курительной слышались чьи-то осторожные шаги в такт тихо напеваемой мелодии "Аллилуйя". 
 Наверху, где мраморная лестница с бронзовыми перилами делала поворот к следующему этажу, было темно. И дверь на площадке была закрыта - мне следовало об этом догадаться, так как она вела в помещения, куда вход обычным клиентам запрещен. Я наудачу повернул круглую ручку. Дверь оказалась незапертой. 
 С внутренней стороны двери имелись два засова - Фенелли не любил рисковать. Я остановился, всматриваясь в темноту коридора. Он был такой же, как и внизу, только здесь на стенах висели гобелены, выдержанные в серо-зеленых тонах, а пол устилала серая ковровая дорожка. На нее падали блики лунного света, отражаясь от бронзовой венецианской лампы с матовым колпаком. Когда я закрыл за собой дверь, в коридоре стало так тихо, как будто стены в комнате были звуконепроницаемыми. В стене коридора, обращенной к лестнице, виднелись четыре двери с номерами. Вероятно, это были отдельные кабинеты. В противоположной стене были еще три двери. В сумраке металлические цифры номеров отливали зеленоватым цветом. Никакой охраны, никаких голосов. 
 Кабинет под номером 3 находился как раз над карточной комнатой. Я передвигался в полной тишине, словно призрак. Когда я осторожно повернул ручку этой двери, она бесшумно подалась внутрь - очевидно, петли ее были смазаны,- так что движение двери было странным и жутким, как во сне открывается отверстие над пропастью... В комнате было окно в крыше, и в синеве за тенями облаков можно было разглядеть яркие неподвижные звезды. Еще я увидел тонкие лучики света, проникающие сквозь стеклянный колпак с дырочками над лампой,- на темном фоне стены тонкие светлые нити струящегося вверх дыма. 
 Возможно, вам знакомо влияние ладана на мозг. Он изменяет все вокруг. Это медленно действующий наркотик, под влиянием которого закрытые двери представляются вам входом в таинственный мир. Он застилает дымкой цветущий переход к мечтам. Его легкий, одурманивающий запах проникает в мозг, а затем обволакивает сердце... Так было и сейчас - этот вкрадчиво стелющийся по тихой комнате дым, несущий в себе напоминания о пропавших в толще времен городах, цветах и языческих божествах. 
 Я стоял, со сладким ужасом прислушиваясь к тяжелому биению сердца. Ощущение холодной ручки двери было единственным реальным ощущением, потому что мне казалось, что пол уходит из-под ног. В мозгу пронеслось: "Амбра", потом кто-то звенящим голосом медленно повторил: "Амбра для страсти"... 
 Моим первым осознанным движением была попытка нащупать на стене слева выключатель. Я протянул руку и ничего там не обнаружил. У меня появилось ощущение, что моя рука попала в колодец. Я неуверенно и тихо продолжал стоять в дверях, как вдруг услышал слабый стон... Он не повторился, этот стон в темноте. Я замер с рукой, поднятой, словно для удара. 
 Глава 7 
 СВИДАНИЕ С ЧЕРВЯМИ 
 У меня в кармане должны быть спички, подумал я. А, вот они, маленький коробок. Вспыхнул огонек спички. Удивительно, как это крошечное пламя способно ослепить человека, находящегося в полной темноте! Не думаю, что я очень удивился тому, что предстало моим глазам, потому что это каким-то образом подходило к представлению о мертвых городах и об аромате амбры. 
 Обнаружить здесь красивую женщину, поднявшую глаза на пламя спички, тоже казалось видением. Глаза ее были янтарного цвета, ближе к карим, а бледное лицо искажено Ужасом. Волны золотистых волос на плечах, наброшенное на одно плечо кимоно - вот и все, что прикрывало ее наготу. Да, она была раздета - захватывающее зрелище прекрасного обнаженного тела, состоящего из света и тени, на фоне подушек. Одна рука плотно прижата к губам, в густой бахроме ресниц расширившиеся от страха глаза... Рука шевельнулась, и она вздохнула. Спичка погасла. 
 Что ж, подумал я, пожал плечами и чуть не рассмеялся, это всего лишь еще одно свидание, еще одна ветвь процветающего дела Фенелли. Ничего непонятного и таинственного. Но женщина вдруг заговорила на английском, тихо и испуганно. Я даже вздрогнул от неожиданности. 
 - Господи!- прошептала она.- Что вам нужно? 
 Это почему-то не укладывалось в схему, выбивалось из общего русла, хотя я не понимал почему. В ее непонятном ужасе таилась острая боль. Будто мне кто-то прошептал: "Это очень важно..." 
 Я медленно произнес, стараясь не выдать волнения: 
 - Я не хотел вас беспокоить. Меня попросили подняться сюда... чтобы осмотреть пол. (Что за чушь я несу?!) 
 - Кто вы? 
 - В данный момент я представляю префекта полиции. Поскольку... 
 Я услышал гортанный вздох, увидел движение ее руки, словно она отталкивала от себя что-то реальное. 
 - Что случилось?- медленно спросила она, а потом быстро и напористо воскликнула: - Он умер? 
 Один-ноль в пользу интуиции! Но спокойно, сказал я себе, держи себя в руках, ничему не удивляйся... Ты наткнулся на что-то важное... 
 - Кто умер? 
 - Рауль. Рауль де Салиньи. 
 Она сказала это уверенно. В голосе, который звучал, словно женщина находилась в трансе, на этот раз не было ни страха, ни слез. Она говорила с легким акцентом. 
 - Да, это так,- подтвердил я.- И, боюсь, я должен задать вам несколько вопросов. Не могли бы вы включить свет? 
 Я услышал, как она недовольно пошевелилась, и скрип пружин кушетки. Я чувствовал, что она пристально смотрит на меня в темноте. Странный это был разговор-допрос, лишенный снисхождения и милосердия к отчаянному, даже скорее безнадежному состоянию брошенной женщины. Когда ты больше не нужен, это очень стыдно, унизительно. Помолчав, девушка с горечью произнесла: 
 - Я знаю, что вы думаете. Вы считаете меня... обыкновенной шлюхой.- Она выплюнула это слово с холодной яростью, как добропорядочная англичанка.- Ну, так вы ошибаетесь. Теперь вы это понимаете. Вы не должны обращаться со мной... 
 - Дорогая моя девочка, какое имеет значение, кто вы? Зачем это? Если вам неловко, можете одеться, не зажигая света. Если нет, я могу галантно закрыть глаза, пока вы одеваетесь. Но я не хочу, чтобы вы уходили. Однако, прошу вас, давайте прекратим этот глупый разговор в темноте. 
 - Я оденусь,- сказала она, и по ее голосу я понял, что она плачет. 
 В комнате слышались шорох одежды и скрип кушетки, пока она одевалась эта маленькая тень в голубоватом свете, падающем с неба через окно на крыше. Я испытывал непонятную тревогу и, смеясь над собой, чтобы ободриться, начал беззвучно напевать какую-то мелодию. Но беспокойство вновь овладело мной, усиленное запахом амбры. Амбра для страсти, яркие точки звезд для романтики, а в комнате под нами в темноте усмехается разверстой ямой рта отрубленная голова... 
 На меня нахлынули воспоминания... И тут же в комнате зажегся свет,-низкая лампа с плафоном в виде цветка орхидеи бросала слабое освещение на длинный диван и смягчала красновато-багровый цвет подушек. Девушка сидела там какая-то беззащитная, покинутая, в рубашке, и натягивала чулок. Тени ложились на ее согнутые плечи, белоснежные, как освещенная лучом яркого света слоновая кость. Тени сгущались вокруг ее грудей, призрачного золотистого облака ее волос, когда она низко наклоняла голову, и подчеркивали нежный рисунок ее губ. Когда она подняла голову, в ее янтарных глазах, обрамленных густыми черными ресницами, уже светился вызов. 
 - Мне все равно,- произнесла она, и опять я отметил ее легкий акцент.-Мне все равно.- И продолжала медленно натягивать чулок.- А вы не похожи на полицейского,- сказала девушка и после недолгого размышления добавила, словно вспоминая: - Хорошо было лежать здесь, дремать... Кажется, я немного напилась.- Она поднесла руки к вискам и кивнула.- Вы бы тоже напились, если бы столкнулись с тем, что мне пришлось пережить.- Она вся передернулась от воспоминания. 
 Да, это начинало походить на банальные истории, когда женщина оказывалась непонятой. Только я надеялся, что она не начнет ее. 
 - Расскажите мне о сегодняшнем вечере,- попросил я. 
 - Да, расскажу.- Она пыталась сохранять небрежный тон.- Не понимаю почему, но я с удовольствием расскажу вам. Значит, Рауль умер. 
 Она говорила тихим, ломким голосом, полным жалости к себе. Ее угрюмый взгляд встретился с моим. Она пыталась побороть слабость от опьянения, хотела казаться смелой и вместе с тем искала защиты. 
 Девушка тихо спросила: 
 - Его убили, да? 
 - Да, убили. Как вы об этом узнали? 
 - Я чувствовала... Я все вам расскажу. Если только...- она покусывала губы, и ее лицо стало почти некрасивым от плача,- если только не сойду с ума. Понимаете, я любила Рауля, или мне так казалось. Не знаю... Когда я узнала, что он умер, оказалось, что это меня почти не тронуло.- Ее взгляд стал туманным, словно обращенным внутрь себя.- За последнее время он очень изменился. Раньше он и не подошел бы ко мне. Я хотела, чтобы меня любили. Он был мне нужен. Но эта травма что-то с ним сделала. У него стало часто меняться настроение. И когда он вернулся из Австрии, думаю, он был искалечен для жизни, и он это понимал. Рауль вел себя... как эти глупые книжные герои,- в ее голосе послышалась горечь,- и говорил о долге чести и о девушке, на которой собирался жениться. Но когда он вернулся, он... взял меня... Странный город Париж,- задумчиво вздохнула незнакомка.- Кажется, здесь невозможно быть одиноким, но ты бесконечно одинок. Ты хочешь, чтобы тебя любили, страшно любили, больше, чем где-нибудь еще; и где-то должны быть люди, которые полюбили бы тебя, но их нет... 
 Измученным, исстрадавшимся голосом она тихо роняла печальные слова. 
 - Он взял меня. Мы пришли сюда, потому что он боялся, как бы об этом не узнала его невеста. Но он стал странным, Рауль. В его характере появились новые черты. Наверное, после травмы. Он стал более... не знаю... загадочным, что ли. Он всегда разговаривал со мной по-французски - а я терпеть не могу французский; он страшно действует мне на нервы. Но в его устах он звучал так музыкально!.. Рауль сидел здесь, так что его лицо было видно при свете звезд, и читал мне стихи из "Цветов зла". Дивные стихи. А один раз он едва слышно и неожиданно прошептал мне стихи какого-то английского поэта. У меня даже сердце замерло, так это было неожиданно возвышенно, как церковный гимн...- Ее голос чарующе звучал при слабом освещении.- "Когда гончие весны выходят на зимний след, и мать месяцев на лугах и равнинах..." 
 Казалось, комната наполнилась призраками, тени которых спускались со звездного неба, колыхались при свете лампы, освещающем и ее бледное лицо, обрамленное густыми золотистыми волосами, с закрытыми глазами и с медленно шевелящимися губами. 
 - Сегодня он сказал, что хочет увидеть меня в последний раз. Но у него было такое странное лицо - он выглядел полусумасшедшим. "Я хочу встретиться с тобой в том же самом месте около одиннадцати. Хочу тебе кое-что сообщить. Ты оценишь эту шутку". Так он сказал. 
 Я пришла сюда еще до одиннадцати. Лежала и мечтала. Но... У вас когда-нибудь бывало предчувствие? Как страх смерти... который выбирается из глубины сердца... с холодным крюком? У меня это было сегодня вечером. Я терзалась предчувствиями, я ожидала чего-то ужасного. Я ощущала здесь себя такой одинокой, когда внизу гремела музыка и стоял такой шум... я где-то бродила мыслями, а рядом никого не было. Я знала, что внизу смерть, мне не нужно было говорить об этом. 
 Потом, не знаю, во сколько это было,- незадолго до вашего прихода... потом я увидела, как вон та дверь открывается. 
 Она снова испугалась. Замерла и несколько минут сидела с остановившимся взглядом, словно прикованным к этой двери. 
 - Не знаю, почему я так испугалась. Ведь я ждала Рауля, хотя было уже гораздо больше одиннадцати. Но я увидела, как открывается эта дверь, очень медленно, и разглядела мужскую фигуру на фоне этого света. Я поняла, что это не Рауль. Мужчина довольно долго стоял там и не двигался. От страха у меня закружилась голова. А он медленно и бесшумно вошел, и я почувствовала, как он остановился возле меня. Затем он вдруг схватил меня за руку. 
 Наверное, я вскрикнула. Но все равно внизу моего крика никто бы не услышал. Мужчина тихо сказал: "Не думаю, мадемуазель, что Рауль придет на это свидание. У него назначена другая встреча... с червями". 
 Он только это и сказал. Но я знаю, что не потеряла сознание, потому что чувствовала на своем запястье его руку и его взгляд на моем лице. Затем он повернулся, вышел и бесшумно закрыл за собой дверь... но моя кисть в том месте, где он ее касался, стала влажной... Я чуть не сошла с ума. Я чиркнула спичкой и... О господи! На моей кисти осталась кровь, кровь с его руки! 
 Постепенно напряжение оставило ее, и женщина словно опустилась в кошмар. Вдруг до моего сознания дошло, что я слышу громкий стук: "Прочь из проклятого места! Прочь, говорю! Раз, два, ничего, этим займемся потом. Страшитесь бездны Ада? Фи, милорд, фи! Солдат, а боитесь?.. И все-таки, кто бы мог подумать, что в этом старике так много крови! Запах крови все еще здесь; всех духов Аравии не хватит, чтобы убрать его с этой маленькой ручки". 
 Удары затихли. Мгновенное ощущение ужаса прошло, и передо мной была только испуганная девушка, закрывшая рукой глаза и пытающаяся сохранять самообладание. Я мягко сказал: 
 - Вы узнали этого человека? 
 - Нет. Не знаю, кто это был. Я видела его всего секунду, а говорил он шепотом. 
 - Но вы подозреваете... 
 - Не знаю, говорю вам! Я не знаю, кто это был! 
 - Слушайте! Мы не знаем, кто убил Рауля; мы даже не знаем, как он это сделал. Попытайтесь вспомнить. 
 - Не могу... 
 - А вы можете сказать, кто мог его убить? 
 - Нет!- закричала она чуть ли не в истерике. Отняв от лица руки, девушка подняла на меня наполненные слезами глаза.- Но даже если бы смогла, я не посмела бы сказать вам. 
 Я был удивлен страстностью ее тона: 
 - Послушайте, вам не надо бояться. Никто не собирается причинить вам вред... 
 Девушка изучала меня, склонив голову. 
 - Пожалуйста,- наконец произнесла она, не могли бы вы уйти? Потом вы сможете снова допросить меня. Сейчас мне трудно говорить... Я вернусь сюда. Мое имя Шэрон Грей. Я живу в Версале, вы меня там найдете... Если вы меня отпустите, я могу уйти черным ходом. Меня никто не увидит и не узнает, что я была... такой. 
 Казалось совершенно естественным, что мы вот так разговариваем с ней. Совершенно ничего странного... в этом была какая-то откровенность и надежность, и все казалось в порядке вещей. Я боялся, что с дневным светом придет прежнее понятие об условностях. Это было похоже на то, как разбить фарфор, чтобы смешать его осколки с остатками романтичности. Я невольно сказал: 
 - Да, вы можете идти. Если здесь есть черный ход, постарайтесь, чтобы никто не видел, как вы уходите.- Странная боль пронзила меня, почти злость.-Но это не последний раз, помните! Полиция пожелает допросить вас. 
 - Конечно,- задумчиво кивнула она,- полиция.- Затем вдруг удивленно заявила: - Я так и не знаю, как вас зовут. 
 Вот так. В последнюю минуту в наш разговор вмешались светские любезности! Я воспринял это с раздражением, хотя такой поворот должен был показаться мне смешным. Когда я назвал свое имя, девушка заметила: 
 - О, значит, вы не француз! 
 - Нет!- резко ответил я и пошел к двери. 
 Я не хотел допустить, чтобы эта короткая необычная встреча закончилась обменом банальностями. Звездный свет и лампа-орхидея, золотистые волосы и янтарные глаза, замершие в хрупкой красоте, остались в ночи за захлопнутой дверью. Я кисло подумал, что никогда не стану детективом. 
 Когда я спускался по лестнице, мой удрученный смех раздавался эхом, как мне показалось. Я остановился и с удивлением уставился на прислонившегося к стене и насмешливо усмехающегося Банколена. Ему никогда не изменяла привычка появляться внезапно. Он выглядел как насмешливый гоблин - с черной бородой, стоящий на четвереньках над могилой истории. 
 - Мой дорогой Джефф,- произнес он противным увещевательным тоном,- в возбуждении от твоего tete-a-tete {Разговор наедине (фр.)} ты, кажется, забыл, зачем я посылал тебя наверх.- Он поскреб бороду.- Однако,- со вздохом продолжал этот ничему не удивляющийся человек,- не важно. За время твоего идиллического путешествия мы, внизу, потрудились на славу. Боюсь, что комната попросту разорена. Но во всяком случае, мы установили, что там нет никаких потайных дверей, никакого скрытого способа уйти из нее ни в полу, ни в потолке. Voila! {Вот так! (фр.)} 
 Мы продолжали спускаться, и он взял меня под руку. 
 - Карточную комнату только что опечатали, работа закончена. Теперь можем выйти на улицу и поразмышлять, если не возражаешь... Кстати, я взял на себя смелость подслушать твой разговор с английской леди, который оказался очень полезным. Должен сказать, что ты держался сдержанно и достойно похвалы. Никаких... 
 С досады я выругался. 
 - Тогда вам известно, что я ее отпустил. Признаю, я поступил глупо. Я... 
 Банколен удивленно поднял брови: 
 - Говоришь, глупо? Но только так и следовало поступить. Я считаю, что ты добыл у нее больше сведений, чем когда-либо удавалось мне. Леди без одежды - это леди без сдержанности. Конечно, за ней проследят, как и за остальными клиентами. Но могу подтвердить, что она правильно назвала тебе свое имя и адрес. Я не очень хорошо знаком с ней, но знаю, кто она. 
 - Вот как! Случайно, это не какая-нибудь известная особа, которую я должен бы знать? 
 - Не совсем так. У нее есть деньги и, думаю, какой-то титул, но она не очень известна. Это любовница нашего приятеля Вотреля. 
 Глава 8 
 БЕСЕДУЕМ О ПО 
 Мы с радостью вышли из здания на улицу, где было тепло, а в воздухе пахло дождем и распускающейся зеленью. Мы уселись в машину втроем и поехали вдоль реки вокруг площади Альма в сверкании огней. Мигающие желтые огоньки вывески у "Франсиз", уютные столики на тротуаре так и манили зайти выпить. Что мы и сделали. В кафе было полно публики, собравшейся здесь после спектакля, в том числе знаменитые актеры и журналисты. При появлении Банколена все замолчали. Разумеется, известие об убийстве уже широко распространилось, но, хотя мы поздоровались с несколькими репортерами, я обрадовался, что они и не подумали нападать на нас со своими вопросами. Они только вежливо улыбнулись и вернулись к своему вермуту и игре в кости. Вопросы к полиции служители пера оставили для рабочего времени. Мы уселись в закутке на кожаном полукруглом диване и часов до трех обсуждали ход расследования. Скорее этим занимались мы с Графенштайном, потому что Банколен хранил молчание, крутя в руках потухшую сигару и время от времени подзывая официанта, чтобы он наполнил его бокал. 
 Наконец мы закурили. Завеса табачного дыма повисла в неподвижном ночном воздухе. Стоя среди опустевших столиков, Графенштайн разглагольствовал о пиве, а я вспоминал Суинберна, но почему мы с такой страстью обсуждали именно эти темы, понятия не имею. 
 Доставив Банколена домой на авеню Георга Пятого, буквально за углом, а Графенштайна в его отель на Елисейских Полях, я поехал к себе. В каком-то рассеянном опьянении я обогнул Ронпуан и свернул на авеню Монтеня к своей квартире. 
 Я был не в состоянии размышлять. Долго стоял в гостиной у высокого окна, выкурив в темноте несколько трубок. Но таинственные обрывки видений, то и дело тревожившие мое сознание, заставляли чувствовать себя необъяснимо несчастным. 
 Когда я проснулся, комнату заливал веселый солнечный свет - это было такое утро, которое заполняет тебя безотчетной радостью, когда хочется петь и прыгать козликом. Высокие окна сияли в лучах ослепительного солнца, на небе искрились белоснежные облака. Подобные ангелам, они плыли вереницей над серыми крышами Парижа. За одну ночь деревья оделись прозрачной зеленой листвой. В комнату проникал тихий шелест молодых листочков... Короче, это был чудный весенний день. И хотелось смеяться над циничным отрывком из прочитанной накануне книги. Я вскочил и сладко потянулся, услышав, как в ванной уже льется вода, улавливая запах кофе, готовящегося в кофеварке. Томас - я говорил о своем неоценимом слуге?- оживленно хлопотал в комнате, выбирая мне одежду на сегодняшний день, и улыбался в глубине своей уравновешенной, английской души, посматривая за окно. 
 Я сидел за завтраком у окна, когда Томас доложил о визитере. Это был Банколен. Он появился в сияющем цилиндре и в визитке - на вид слишком француз. Бородка его была, судя по всему, аккуратно подстрижена только что. 
 Шеф полиции, как наступивший день, искрился весельем и насмешливостью. Но тени под глазами словно подсказывали, что ночью он почти не спал. Усевшись напротив меня за столом, Банколен сложил руки на набалдашнике трости с задумчивым видом. 
 - Кофе?- предложил я. 
 - Бренди,- рассеянно отозвался он. 
 Он выбрал абрикотин, и не одобряющий прием спиртного с утра Томас принес графин. Золотистый цвет напитка сиял на солнце. Банколен поднял маленькую рюмку и рассматривал ее. Его взгляд казался ушедшим в себя, как будто он заглядывал в глубину магического кристалла. Я подумал, что мой друг, вероятно, и ночью пил. Он осушил рюмку и задумчиво отодвинул ее в сторону. 
 - Мне не нравится тон утренних газет,- наконец сказал он.- Думаю, придется мне закончить расследование уже завтра... Я обещал твоему отцу,-помолчав, продолжил детектив,- позаботиться о тебе, когда ты приедешь в Париж, что обязательно должно было произойти. Думаю, теперь это включает твое участие в теперешних событиях. И все же ты слишком похож на него, чтобы быть полезным,- в вас обоих слишком много ирландского. С другой стороны, именно поэтому ты и можешь оказаться полезным. 
 Он внимательно изучал меня, как режиссер, выбирающий актера на определенную роль. А может, как генерал, рассуждающий о предстоящем бое в цифрах и планах, не задумываясь о своих подчиненных, то есть всего лишь солдатах. Тонкая улыбка Борджиа пряталась у него в усах. 
 - Сегодня днем будут получены результаты вскрытия тела и отчет о проверке некоторых людей. До этого у нас будет работа. Заканчивай завтрак. Мы идем поговорить с месье Киларом. 
 - Отлично! А где доктор? 
 - Заедем за ним по дороге. Я приехал на машине, но хочу, чтобы ты взял и свою... Присутствие доктора будет очень важно. Мне интересно послушать, как он объяснит ход размышлений убийцы, когда мы его возьмем. 
 - Банколен,- медленно произнес я,- вы, видимо, считаете, что, кроме вас, никто ничего не замечает. 
 - А, наконец-то мы к этому пришли! Давай послушаем, что ты думаешь об этом деле. 
 - Я не претендую на то, что во всем разобрался. Но не надо недооценивать Графенштайна. Он далеко не глупец. Вчера вечером он заметил нечто... и это настолько его потрясло, что он старается не думать о своем открытии. Оно казалось слишком тупым, чтобы быть правдой. 
 - И как ты думаешь, что же он заметил? 
 - Не знаю. Но подозреваю, что это такой момент, о котором никому и в голову не приходило подумать. Доктор счел этот факт слишком невероятным, чтобы говорить о нем. И было еще множество других фактов, которые мы не рассматривали... 
 - Например? 
 - Две особы, а именно наш буйный друг Голтон и та англичанка, которую я обнаружил наверху. Они говорили о том, что беседовали с Салиньи по-английски. Затем - не знаю, что заставило вас задать такой вопрос,- вы спросили об этом у Вотреля. По его словам, Салиньи не говорил на английском. Кто-то из них взял на себя труд солгать. 
 Банколен довольно усмехнулся: 
 - Ты делаешь заметные успехи, друг мой. Ты вполне способен понять очевидное. Так можешь ли предположить причину, по которой кто-то из них лжет? 
 - Нет. Казалось бы, это совершенно не имеет значения. И вместе с тем странно, что этот пункт заставляет кого-то лгать. Я только хотел приложить доктрину "ложного факта".
 - К кому? 
 - Кажется, к Вотрелю. Затем, что касается этой книги - "Алиса в..."... 
 Банколен вдруг оставил свои насмешливые манеры. Весело смеясь, он стукнул по набалдашнику. 
 - Отлично! Ты становишься интересным. Продолжай. 
 - У меня есть теория. Вчера вечером курительная комната практически пустовала. Поэтому стюард и заметил, как из нее вышел Салиньи. Так что мало кто мог забыть в ней "Алису". Более того, никто не признался, что именно он оставил ее. С другой стороны, Вотрель и Салиньи провели там очень много времени - они занимали кабинку более получаса... Предполагаю, что книгу случайно забыл там Салиньи. Предполагаю также, что он хотел захватить ее для леди на третьем этаже, которая разделяла его литературные вкусы.-Неосознанно я вложил достаточную долю язвительности в это замечание.- В любом случае почему все-таки Вотрель не сказал нам, что книгу забыл Салиньи? 
 - Друг мой, этим вопросом ты выдвигаешь великолепное противоречие своей теории. Следовательно, ты считаешь, что у Вотреля были веские причины убедить нас в том, что Салиньи не говорит по-английски? 
 - Если книгу оставил Салиньи, Вотрель должен был это знать. Но он промолчал. Значит, это он сам забыл ее... 
 - Да... если только не согласиться с твоим первоначальным допущением, что больше никто не мог это сделать. Что ж, Вотрель не сказал нам об этом, возможно, потому, что не заметил, как Салиньи оставил там книгу; это же вполне допустимо. 
 - А мне кажется,- сурово заметил я,- что Салиньи назначил подозрительно много свиданий на вечер. Одно - с молодой англичанкой, а другое - с убийцей. Похоже, он собирался очень оживленно провести свою брачную ночь, при этом совершенно не принимая во внимание новобрачную. Тогда возникает вопрос какая связь между Лораном и любовницей Салиньи, мисс Грей? Этот таинственный тип, Лоран, наносит визит мисс Грей, пачкает ей руку кровью и сообщает, что Салиньи не придет к ней на свидание... Что, Лоран так отечески заботится обо всех женщинах, которые имеют отношение к этому делу? 
 - Спокойнее!- смеясь, воскликнул Банколен.- В своих усилиях раскрыть убийство тебе почти удалось доставить мне головную боль. Точно так же ты можешь спросить, не было ли у Салиньи личного интереса ко всем женщинам, замешанным в этом деле. Tiens! {Здесь: вот так! (фр.)} Это был хладнокровный тип, Салиньи! По мере расследования характер нашего выдающегося спортсмена становится все непонятнее. В своей спокойной, простодушной и откровенной манере он назначает на вечер после своего бракосочетания свидание с любовницей своего лучшего друга. Согласно твоим рассуждениям, он так продумывает свидание, что берет с собой "Алису в Стране чудес", дабы не тратить напрасно времени. Diable! Ловкий парень! У вас в Америке таких называют делягами. 
 Пока Томас вызывал по телефону мою машину, Банколен прошел в гостиную. Я слышал, как он бегло и небрежно пробежался по клавишам, как хороший пианист. Мне вовсе не по душе была его манера снисходительно относиться к идеям других. Но когда я вошел в комнату, он взглянул на меня и криво усмехнулся: 
 Послушай, старина. Может, тебе будет интересно знать... я боюсь, что ты прав.- Пожав плечами, он несколько раз нажал клавиши в верхнем регистре. Затем встал, готовый идти. 
 На улице меня уже ожидала доставленная из гаража моя машина. Банколен в своем "вуазане" поехал впереди. Мы сделали круг, и он забрал у отеля Графенштайна, после чего я поехал за ним по Елисейским Полям, через площадь Согласия и за реку. Затем мы свернули на бульвар Сен-Жермен. Остановились у старого серого здания недалеко от известного ресторана, примыкающего к бульвару как дополнительное привлечение публики. Через арку, перекрытую толстой дверью, мы попали в туннель, где консьерж с чудаковатым лицом проводил нас подозрительным взглядом, пока мы проходили в заросший сорняками четырехугольный двор, окруженный мрачными серыми стенами. 
 Мы наконец нашли контору месье Килара. Угрюмый клерк проводил нас в длинную приемную с зарешеченными окнами, украшенную картиной знаменитого доктора Гийотэна. Вскоре нас пригласили в кабинет адвоката. 
 Судя по его вдохновенному и оживленному виду, он или репетировал речь, или распекал клерка. Это настолько высокий и худой человек, что его тело, казалось, могло складываться. У него был вытянутый голый череп с крючковатым носом и холодными глазами под изогнутыми веками. Белки его глаз казались неожиданно ослепительными на его пепельном лице. Облаченный в черную адвокатскую мантию, он стоял за широким столом в кабинете, полном книг, и величественно кивнул нам, когда мы вошли. 
 - Вы пришли по делу Салиньи,- приглашающе взмахнул рукой он.- Очень печально. Присаживайтесь, пожалуйста. 
 Месье Килар казался похожим на дантиста, который вот-вот возьмет свои щипцы. Мы опустились в кресла, которые в унисон скрипнули под нами. Но самый громкий скрип издало кресло месье Килара. Адвокат вопросительно посмотрел на каждого из нас. 
 - Я уверен, месье Килар,- начал Банколен,- что вы не нарушите профессиональной этики, если ответите на несколько вопросов... Вы, конечно, хорошо знали месье де Салиньи? 
 Склонив лысую голову, адвокат задумался. 
 - Нет, месье, не могу так сказать. Я вел его дела, но хорошо знал не его, а его отца. Я познакомился с его отцом весной 1892 года, нет, это было в 1893-м, а именно 7 апреля, если говорить точно. Это было в пасмурный день, когда то и дело принимался идти дождь и когда я защищал Жюля Лефера, обвиняемого в краже со взломом.- Он откашлялся и строго посмотрел на нас, будто вопрошая: "Сообщите жюри, а где вы находились 7 апреля 1893 года?" Официально я был советчиком Рауля со дня его рождения, но редко его видел. Он был из тех юношей, которые не интересуются денежными вопросами. Во всяком случае, они его не интересовали, пока он мог спокойно выписывать чеки. 
 - Но насколько я понял, вчера вы праздновали вместе с ним? 
 - Да. Как вы понимаете, это естественно - чтобы я принес свои поздравления и благословение новобрачным. Кроме того, это была идея мадам Килар... И должен сказать,- он вдруг поскучнел и заморгал странно изогнутыми веками, уставившись в угол потолка,- что, несколько раз переговорив с Раулем по мере приближения дня его женитьбы, я составил себе гораздо более высокое мнение об этом молодом человеке. Да, именно так. 
 - Следовательно, он с вами советовался? 
 - Естественно, месье! Он был обеспокоен, и я его не виню. Он хотел обеспечить будущее.- Неожиданно его взгляд остановился на нас. Килар высоко поднял плечи под черной мантией. 
 - Значит, он составил завещание? 
 - Да. Он также попросил меня достать в банке наличными сумму в миллион франков. 
 Наступила гробовая тишина. Банколен пробормотал: 
 - Tiens! Вот как? Это не показалось вам несколько необычным? 
 - Если бы мне не приходилось иметь дело с необычными делами, месье, я избрал бы другую профессию. Когда месье де Салиньи изъявил желание иметь наличными миллион франков, состояние его банковского счета и мои связи были таковы, что банк не нашел в этом ничего странного.- Неожиданно Килар добавил: - Может, лучше все вам объяснить, как это сделал для меня месье де Салиньи. Его намерение провести медовый месяц в тишине дома было лишь для отвода глаз. Он хотел, чтобы об этом сообщили в газетах, чтобы обмануть... скажем, какие-то злонамеренные силы, следящие за ним. Он планировал сегодня же отбыть с мадам в неизвестном направлении и с достаточной суммой наличными, чтобы они могли жить на эти деньги, не вступая ни с кем в контакт, пока полиция не схватит... преступника. (Конечно, я употребляю это слово не в общепринятом юридическом значении.) И я задаю вопрос: достаточно ли миллиона франков на расходы в такой период... 
 Все противоречит друг другу! Все, с кем мы встречались, казалось, настороженно обнажали клыки. Но был еще один момент в смутных сомнениях, который равно тревожил и старого высохшего грифа в черной мантии. Он говорил, это чувствовалось, не из желания быть откровенным. Скорее чтобы проверить эффект, который его показания произвели на нас. Оголенный череп подался вперед, локти согнулись на столе, а длинные сухие пальцы ловко стали вращать стальной нож для разрезания бумаг. 
 Мы молчали. Ветерок, врывающийся в окно, шелестел бумагами, птицы радостно щебетали во дворе. На солнце набежало облачко, и тень от него медленно накрыла напряженную фигуру месье Килара. Наконец Банколен подал голос: 
 - Скажите, месье Килар, может, вам, случайно, известно, не находила ли ваша супруга в шкафчике для лекарств, что у вас в ванной, совок? 
 Эффект от вопроса был ужасающ. Килар весь напрягся и резко положил нож на стол. 
 - Боюсь, не совсем понял смысл вашей шутки, месье. Совок! Совок?!- Он повторял это слово, а его глаза широко распахнулись, костлявое тело заскрипело, словно погремушка гремучей змеи.- Да как там мог оказаться совок? 
 - Значит, вы понимаете, о чем я говорю? 
 - Да. Я не первый раз слышу о совке. 
 Я не думал, что вчерашнее ощущение ужаса может возвратиться. Но по мере того как длинная тень ползла по комнате, заполненной запыленными книгами, казалось, будто вновь появилась зловещая тень Лорана. Килар медленно продолжал говорить: 
 - Я вам все расскажу. Это меня буквально преследует... Итак,- он взмахнул широким рукавом,- позапрошлым вечером, в четверг 22 апреля, месье де Салиньи устраивал у себя дома холостяцкий прием. Это был прием в совершенно ином духе, чем его прежние вечеринки. Мадам Килар говорит, что одно время он часто собирал у себя друзей, и они веселились просто неприлично, можно даже сказать, разгульно, и среди гостей были спортсмены-профессионалы, автогонщики, фехтовальщики, боксеры и прочие, с которыми в наше время нам приходится сталкиваться,- с горечью отметил он,-как с равными благородным семействам Франции... 
 Его костлявая фигура выпрямилась. Я затаил дыхание. В глазах Килара сверкнула гордость пополам с горечью, как при взгляде на повергнутые боевые знамена. Он напоминал солдата, восклицающего "Да здравствует император!", при этом отдавая честь, хотя знамя с орлом распростерто на земле. 
 - Мы принадлежим к старой школе. Мы - вымирающее поколение... Я помню тот серый дом в Буа, из которого открывается вид на Триумфальную арку, когда он принадлежал его отцу, и куда хаживали на прием государственные мужи. Его отец был великим человеком...- Килар задумался, затем быстро заговорил: - Вы не поймете, каково для нас видеть, как последние аристократы один за другим покидают этот мир. Словно одна за другой задуваются свечи в шато, пока весь дом не погрузится в темноту. Силы небесные! Это разрушает дом! Мы остаемся одинокими и потерянными! Я был свидетелем того, как в этом самом доме умирал отец Рауля; как еще долго в его просторных комнатах держался запах лекарств и смерти... 
 Он судорожно сжимал и разжимал кулак, и его слова падали подобно балкам старинного здания, вздымая пыль и кирпичную крошку, обнажая скрытые предметы. Холодная четкость мышления покинула Килара. Он словно пытался подсказать нечто - неуверенно, пытливо вглядываясь в нас, стараясь выразить какие-то безымянные сомнения. 
 - Но в тот вечер все было как в прежние времена. Никаких спортсменов, все гости из "Альманаха" - люди, чьи отцы знали Рауля, но едва были знакомы с ним самим. Было поразительно в наше время увидеть великолепно сервированный стол и сидеть за ним с людьми, которые сознавали, что Брийа-Саварен был одним из величайших людей Франции. В наше время люди не в состоянии отличить "Шамбертена" от "Сотерна". Они пьют шампанское из бутылки с мягкой пробкой или из графина, который вы используете только для воды, не обращая внимания на осадок. Фу! Это просто богохульство! Они подают шабли ко всему, что угодно, но только не к устрицам. И скажу вам, господа, хозяин, который предлагает "Медок" вместо бургундского, должен быть расстрелян без снисхождения... Прошу прощения, господа! Я отклонился от темы. 
 Да, это был великолепный ужин за шикарным столом, уставленным вазами с цветами. Но все держались очень скованно и мрачно. Мне нравится, должен признаться, наблюдать некоторое возбуждение, вызванное отличным вином... ничего неприличного, разумеется, как вы понимаете. Но за этим столом сидели люди с бесстрастными, как их манишки, лицами. А свечи, призванные создать уют и умиротворение, казалось, зажжены вокруг гроба. Вечеринка должна была стать веселой, но весельем здесь и не пахло. 
 Наконец гости разошлись, отвесив поклоны и принеся свои поздравления. Но и в помине не было той истинной вежливости, которую мы знавали в наше время... Во всяком случае, мы остались лишь вдвоем, некий месье Вотрель - вы его, вероятно, знаете - и я. Мы сидели за длинным столом в доме, пропитанном запахами лекарств и смерти, окруженные цветами... 
 В стеклах распахнутых окон гостиной отражался мягкий блеск свечей, словно соперничая с темно-фиолетовым небом, где сверкала одна-единственная звезда. Поднялся ветерок. Он шуршал в высокой траве, поднимая пену цветков к вершинам темных деревьев, застывших в трепетном шепоте. Над белоснежной скатертью, над обивкой кресел трепетало пламя свечей, пока, казалось, все не стало колыхаться, кроме лиц моих компаньонов и их пальцев, стискивающих ножки бокалов. Но холодное присутствие пришло подобно еще одной тени под светом. И в ожидании ее приближения мы беседовали о знаменитых убийствах. 
 Здесь Килар словно стряхнул свою сухую скорлупу - человек, который так тосковал о прошлом, что вынужден был склониться к мрачной поэзии... 
 - О знаменитых убийствах! Стол, уставленный вазами с розами, навел Вотреля на мысль о Ландрю, который украсил ими комнату своей возлюбленной. Мы вспоминали Тропмена, Бассона, Вачера, Криппена, Спрингхил Джека, майора Армстронга с его иглой для уколов, Смита с его оловянными ванными, Дюрана, Харманна и Ла Поммерэ, Крема, Тортелла и Ханта, отравителей Хоша и Вейнрайта и притворно застенчивую Констанс Кент... Так мы сидели, с этим безумным отвращением, которое заставляет людей заниматься подробностями, и Вотрель говорил об "артистичных преступлениях, поставленных как пьеса" и смеялся... так что рука Рауля дрожала, когда он подносил к губам бокал с красным вином, среди этого колеблющегося пламени свечей и витающих над нами теней... 
 Морщинистое лицо Килара приобрело мраморный блеск, и на висках выступили голубые жилки. Его черная мантия шуршала, и глаза под изогнутыми веками смотрели на нас гипнотически пристальным взглядом. 
 - Мы углубились в историю и романы. Это было ужасно... Вотрель был почти совершенно пьян. Все мы говорили пониженным голосом, и Рауль сидел, откинувшись на спинку стула, с прижатой к груди рукой, в которой стискивал бокал, и глаза его бешено сверкали. Вдруг Вотрель вкрадчивым голосом говорит: "Думаю, самые артистично поставленные убийства произошли от По... Вы читали По, не так ли, Рауль?- и улыбается.- В его рассказе о Амонтилладо Монтрессор уносит Фортунато в подземелье, чтобы навечно похоронить его в стене, возведя стенку из камней и костей... Вам знаком этот рассказ, Рауль? Фортунато, не подозревая о своей судьбе, спрашивает компаньона, не принадлежит ли тот к братству каменщиков. Монтрессор отвечает утвердительно. И Фортунато восклицает: "Это предзнаменование!" И тогда Монтрессор со свойственным ему мрачным юмором извлекает из-под плаща совок. Я говорю, вы хорошо помните этот рассказ, Рауль, не правда ли?" И он хохочет с надменностью совершенно пьяного человека... 
 Господи помилуй! Нужно было видеть лицо Рауля, когда он смотрел на Вотреля,- страх, смешанный с изумлением, как будто он подозревал нечто такое, во что не мог поверить. Рауль неуверенно встал, и его бокал покатился по столу между розами. Локтем он задел канделябр, и я закричал: "Осторожнее! Вы сожжете весь дом!" Я наклонился вперед, чтобы сбить пламя, крикнул дворецкого и почувствовал под пальцами расплавленный воск... Но эти двое только пристально смотрели друг на друга. Рауль прикрыл лицо рукой, а Вотрель дьявольски подмигивал. 
 Килар наконец овладел собой, картина его видений исчезла. Он вновь стал сухим и деловитым в этой своей комнате, пропахшей пылью книг и запахом мышей. 
 - Вот и все, господа,- напоследок блеснул он лысиной, склоняя голову.-Пожара, конечно, не случилось. Огонь свечи только испортил очень дорогую скатерть. 
 Глава 9 
 ТЕНЬ УБИЙЦЫ 
 Был уже полдень, когда мы оказались в парке дома, о котором рассказывал Килар. 
 Больше мы ничего не добились от адвоката. Он старался нам помочь, очень старался, но его рассказ не смог пролить свет на убийство. Когда Килар почтительно провожал нас, я чувствовал, что он с облегчением считает себя выполнившим свой долг. Банколен тоже вел себя весьма сдержанно и молчал. Он резко одернул Графенштайна, который возбужденно пустился в рассуждения: 
 - Доктор, позвольте предостеречь вас от скоропалительных заключений. Я не прошу не доверять очевидному. Я только прошу вас убедиться в том, что вы понимаете значение этих очевидных фактов. И я думаю, было бы лучше, друзья, если бы мы держали свои подозрения при себе, какими бы они ни были. Мы только еще больше все запутаем, если начнем обсуждать дело, не зная всех фактов. 
 На том и порешили. Мы зашли к Фойо на ленч и провели его почти в полном молчании. После чего отправились в Буа. 
 Здесь, в этом лесу, лишь отдаленно доносился шум Парижа - тонкое дребезжание далекого трамвая, слабые гудки автомобилей. Деревья перешептывались, напоминая журчание ручейка, в их уже покрытых зеленью ветвях, лениво колышущихся под слабым ветерком, разноголосо щебетали птицы... 
 Мы вышли из автомобилей и двинулись по влажной тропинке. Справа от нас тянулся огораживающий частное владение железный забор. Затем мы оказались на лужайке и увидели высокий, я бы сказал, надменный серый дом. Он смотрел на нас из-под потемневшей крыши, словно исподтишка, будто выглядывал через маску. В его окнах отражались косые лучи солнца. За домом ветерок играл ветвями тонких тополей, чья яркая зелень резко выделялась на сером мрачном фоне стен, неподвижные трубы возносились высоко в небо... В этой тишине отдаленный шум Парижа казался тихой и печальной мелодией. Мы прошли к дому мимо клумб с розами "слава Дижона и Франции", яркие бутоны которых подчеркивали серо-слепой фасад здания. 
 Дверной колокольчик резко зазвенел. Дверь открыл сдержанный слуга в черном одеянии и манишке с высоким белым воротничком. Он был в парике. Волосы его искусственной шевелюры разделялись пробором посередине и свисали по краям длинного лица. Он впустил нас только после того, как Банколен показал ему свой значок. Затем нас провели через просторный холл с опущенными шторами на окнах в высокую комнату, уставленную золоченой и обитой синим бархатом мебелью в стиле Людовика XV. Здесь было много окон, закрытых белыми ставнями. Мы машинально понизили голоса. 
 - Гроб будет помещен здесь,- сказал слуга.- Я занимаюсь устройством похорон, господа... 
 - Вы здесь главный?- спросил Банколен.- Странно. Я бывал в этом доме и не припоминаю... 
 - Увы, нет, месье! Я Герсо, камердинер месье де Салиньи. Меня наняли всего несколько недель назад. 
 - Где же остальные? 
 - Вы имеете в виду домашних слуг, месье? Они ушли. Месье де Салиньи отпустил их еще позавчера... Он с мадам не собирались здесь оставаться. 
 - Вот как! Значит, вы в курсе его дел? 
 - Он очень мне доверял. Да. Я старался получше следить, чтобы его как следует обслуживали. Он на время распустил остальную прислугу, за исключением грума в конюшне рысаков и консьержа. Сам я собирался уйти вчера вечером, после того как приготовлю холодный ужин для месье и мадам и немного приберусь.- Он уныло улыбнулся.- Я хотел встретить их после венчания, как и положено слуге.- Затем, помолчав, камердинер тихо добавил: - С трудом верится, что он умер... 
 - Следовательно, прошлую ночь вы были здесь? 
 - Да. И не очень было приятно оставаться здесь одному и бродить из комнаты в комнату... Прошу прощения, месье. Мне следовало бы отвечать на ваши вопросы. Мне позвонили в два часа ночи и сообщили о его смерти. Это показалось мне странным,- он пожал плечами,- потому что незадолго до этого я слышал, как месье Салиньи звенел ключами в парадном. Я мог бы поклясться, что это он. Однако я ошибался. Я спустился вниз со свадебным венком, который приобрел на собственные деньги, но там никого не было. 
 В полумраке комнаты я посмотрел на Графенштайна, голова которого рисковала отвалиться от усердных кивков. Камердинер стоял, сложив руки, как на иконе. Концы его парика загибались почти к самым бровям. Он терпеливо, с покорным и извиняющимся видом ждал вопросов Банколена. 
 - Вы слышали, как он вставлял ключ в дверь?- не замедлил отозваться детектив.- Значит, у него была с собой связка ключей? 
 - Естественно, месье. 
 - И она наверняка была с ним, когда вчера он отправлялся на свадьбу? 
 - Да. Понимаете, я помогал ему одеться и помню, что передал ему ключи. Даже видел, как он положил их в карман. 
 - Какие это были ключи? 
 - Ну, как обычно.- Камердинер наморщил лоб.- Ключи от дома, один от парадного входа, один от черного, ключи от всех его автомобилей, ключи от загонов для лошадей, от письменного стола, от винного погреба, от сейфа... 
 - Говорите, у него был сейф? 
 - Да, месье. Я знаю, потому что вел его переписку с тех пор, как он повредил себе руку, и знаю, что он им пользовался. Но там не было ничего особенно важного. Он никогда не держал под рукой большие суммы наличными. 
 - И в прошлую ночь тоже? 
 - Разумеется, нет, месье! Зачем ему наличные? Простите, я хотел сказать, что мне об этом неизвестно. 
 - Гм... К месье де Салиньи приходило много гостей? 
 - Очень мало, месье. Казалось, он чего-то опасается. 
 - А который был час, когда вам показалось, что вы слышали, как он вчера вечером пришел домой? 
 - Точно сказать не могу. Но уже после часу ночи. 
 Банколен вдруг круто обернулся: 
 - Покажите нам его сейф, Герсо. 
 Когда Герсо бесшумно двигался по комнате, очертания его фигуры слегка колебались, будто он плыл в пространстве. Я услышал, как Банколен пробормотал: 
 - Неужели у меня в департаменте сплошные недоумки? А я всегда появляюсь слишком поздно? 
 Мне показалось, что Герсо обернулся и его верхняя губа вздернулась словно в улыбке, как будто он хотел сказать: "Да, это так"... 
 Мы поднялись наверх, миновали еще один холл. В полной тишине слышалось лишь тяжелое дыхание доктора. Три призрачные фигуры моих спутников остановились перед закрытой дверью... Затем они как-то судорожно вздрогнули. Вытянутое лицо Герсо повернулось в высоком воротнике, как на шарнире, челюсть его отвисла, а рука, протянутая к двери, замерла в воздухе. 
 - Это его кабинет,- произнес камердинер.- А в двери его ключи... 
 Один ключ был вставлен в скважину, остальные висели на кольце. Замок был даже не заперт. 
 - Это сделал тот человек, которого вы вчера слышали,- тихо сказал Банколен,- и это был убийца... 
 Он рывком распахнул дверь. 
 В противоположность остальным помещениям, здесь ставни были открыты, но в кабинете все равно стояла духота. О сверкающее от солнца оконное стекло билась и жужжала муха. Это был довольно просторный кабинет со стенами из дубовых панелей и с желтым соломенным ковром на полу. На полках стояло множество потускневших серебряных кубков, еще несколько красовались на большом каменном камине, а на стенах висело множество фотографий в рамках. Плетеные стулья, плетеный стол с поверхностью, испещренной темными пятнами от сигар, и тремя стаканами недопитого виски... В углу валялись сапоги для верховой езды, со спинки кресла свисала грязная рубашка - можно было подумать, что обитатель кабинета торопливо переоделся и вышел, насвистывая... 
 - Простите, господа,- объявил Герсо,- но у меня не было времени навести порядок... 
 - А кто здесь пил?- Банколен указал на стаканы. 
 - Месье Килар и месье Вотрель, месье. Они пришли и разбудили месье де Салиньи утром после холостяцкого ужина. 
 - А эта дверь?- Банколен показал на дверь справа. 
 - Она ведет в его спальню, которая соединяется с ванной. 
 Банколен прошелся по кабинету. Тишину нарушал только звук борьбы мухи со стеклом. Шеф полиции осмотрел шкафчики под окнами, поднимая крышки своей тростью и вслух рассуждая: 
 - Ракетки Кубка Дэвиса, покоробленные, даже не под прессом. Tiens!- Мы услышали звонкий щелчок, когда он дернул по струне ракетки.- Давно не использовались... А это что? Ружья. Не в ящиках. Казенная часть повреждена... никаких следов смазки... Diable! Он весьма небрежно с ними обращался.- Хлопнула крышка еще одного ящика. Банколен посмотрел на чучело головы леопарда, висящее над невысоким книжным шкафом.- Это лев с Суматры. Чтобы добыть такой трофей, он должен быть искусным стрелком.- Вдруг Банколен повернулся к нам; когтистая лапа леопарда висела над его плечом.- Господа, помните рассказ, который Шарко опубликовал в своей книге "Охотник за хищниками"? Он Утверждал, что знал только двоих людей, которые напали на горного льва с охотничьим ножом. Один из них был покойный месье Рузвельт из Америки, а второй - молодой герцог де Салиньи...- Детектив повернулся лицом к фотографиям.- Вот его призовая кобылка, он тренировал ее для скачек в Отейе в этом году... Вот в прошлом году он вышел в финал в Уимблдоне... 
 - Все это очень интересно,- возразил Графенштайн,- но мы пришли сюда, чтобы проверить сейф! 
 Детектив присел на шкафчик под окном, прижался лбом к стеклу и долго смотрел в окно. Низкие солнечные лучи медленно крались по комнате, а в них плясали пылинки. Они сверкали на цилиндре Банколена и на серебряном набалдашнике его трости. Он разжал пальцы жестом растерянности... И по мере того как в комнате сгущались тени, росло мрачное напоминание о человеке, который никогда сюда не вернется,- рубашка небрежно валялась на кресле, три стакана сиротливо стояли на столе. 
 Тихо войдя в кабинет, Герсо проговорил: 
 - Я принесу сейф,- и в его руке звякнула связка ключей, которые он вынул из двери. 
 - Ах да!- пробормотал Банколен, поднимая рассеянный взгляд.- Где он? Вон в том столе у стены, что рядом с ванной? 
 - Да, месье, вот это ключ от стола. Думаю, он держал в нем свои документы; он никогда не позволял мне видеть их.- Длинное лицо камердинера выражало живой интерес. Его глаза блестели, а парик слегка съехал набок. Я представил себе, что его рука, должно быть, холодная и влажная, как у жабы. 
 - Хорошо. Только ничего не трогайте. Просто вставьте ключ в замочную скважину и откиньте крышку стола. Не суйте туда руку. 
 Мы собрались около высокого бюро с крышкой, открывающейся вверх, наподобие крышки западни. Герсо осторожно поднял крышку. Пустота. 
 - Да, месье, кто-то здесь побывал,- смело заявил камердинер.- В бюро было полно бумаг - вот в этих ящиках и во всех отделениях. 
 - Естественно,- резко отозвался Банколен.- А теперь откройте вот это.-Он указал на задвинутый в угол тяжелый металлический ящик. 
 Герсо тихо вздохнул. Сейф оказался до краев набитым банкнотами. Наверху лежала пачка в две тысячи франков. Банколен криво усмехнулся. 
 - Наш вор,- заметил он,- украл только документы Салиньи, оставив без внимания миллион франков... Не знаете, что это были за бумаги, Герсо? 
 - Нет, месье. Я... Я здесь никогда не убирался. Он диктовал мне письма внизу. Миллион франков! 
 - Заприте бюро. Мы закончили осмотр. Мне нужен телефон, Герсо. Наверху есть аппарат? 
 - В спальне, месье. 
 - Очень хорошо.- Банколен обернулся к нам: - Можете подождать меня на улице, пока я здесь еще осмотрюсь. Кстати, Герсо, вы можете сказать, какой из ключей отсутствует? 
 Камердинер просмотрел связку ключей. 
 - Да, да! Я уверен! Здесь нет ключа от винного погреба! 
 - Винного погреба? Так он наверняка у дворецкого? 
 - Насколько я знаю, нет, месье. Месье де Салиньи сам выбирал вино для ужина. Когда он обедал здесь в одиночестве, он редко пил и держал ключи при себе. Помню, он сказал, что вынужден был уволить одного дворецкого, потому что тот проявлял к его погребу повышенный интерес. Фи! А новый...- Герсо развел руками, и его лицо брезгливо сморщилось. 
 Итак, мы с Графенштайном оставили их в кабинете вдвоем. Уходя, я заметил, как Банколен приблизился к шкуре льва, лежащей перед камином... 
 Мы спускались по великолепной лестнице, словно в мрачную пропасть, откуда слышались голоса прошлого. Все эти портреты на стенах, выразительно протягивающие руки, казалось, шевелятся и шуршат парчой через светлеющий мрак свечей в серебряных канделябрах, и в коврах прятался цвет, который они искали сотни лет... Я не мог подавить желание побродить по дому, чтобы ощутить реальность воспоминаний, которые жили здесь так долго. Поэтому, предоставив Графенштайну выйти на улицу, я повернул назад. 
 В комнатах, обшитых кремовыми панелями, в такт моим шагам по паркету тихонько позванивали свисающие с высоких потолков хрустальные люстры. В пустынных комнатах громко тикали часы. Сквозь закрытые ставни пробивались узкие пучки света, позволяющие видеть смутные очертания мраморных каминов, зеркала, в которых отражалось прошлое, и картины, изображающие глупо и жеманно улыбающихся пастушек, навеки присевших в реверансе с посохом, перевязанным голубой ленточкой. Как в старинной песенке: "Il pleut, il pleut, bergere, ramenez vos moutons..." {"Пастушка, дождик начался, барашков уведи..." (фр.)} Можно живо представить себе тонкий перезвон швейцарской музыкальной шкатулки восемнадцатого века и увидеть фарфоровые статуэтки дам и кавалеров, склонивших в менуэте головки в белых париках. А вот и клавикорды в маленькой музыкальной комнате рядом с банкетным залом, о котором рассказывал Килар. Через дверь виден стол с белой скатертью, накрытый для ужина, к которому так никогда и не притронулся Салиньи с женой. Над клавикордами висел еще один портрет в полный рост... Что там написано на табличке? "Журден де Салиньи, 30 мая 1858 - 21 августа 1914". Аристократ, убеленный сединой, заложил руку за борт своего одеяния. Отец Рауля. Странно: в голове у меня опять раздался голос Килара. Он звучал сухо и тихо в этом доме, через сумрак и душный запах увядших роз: "Я был свидетелем его смерти". Затем я коснулся клавиш спинета, которые издали в ответ хриплые звуки, и, когда я снова поднял взгляд на лицо старика, изображенного на портрете, меня внезапно поразил факт, леденящий и таинственный в своем величии,- что история дома запечатлена в песнях. Ключи от этого старинного особняка переходили из рук в руки. При восковых свечах в эти зеркала смотрелись один за другим представители всех поколений рода Салиньи втискиваясь в узкие, обтягивающие ляжки шелковые штаны, откидывая забрала на боевом шлеме,- и все это в течение сотен лет, под перезвон одной и той же наивной любовной песенки. Но когда умер этот мрачный старик аристократ, смешение вечных часов, смешение вечно размахивающих ветвями деревьев, вечный перезвон голосов - все это прошло под мелодичный перезвон песенки из музыкальной шкатулки "Il pleut, il pleut, bergere"... в ней слышался неожиданный ритм марша, надрывающий сердце звон бокалов, сдвинутых в последнем тосте: "Quand Madelon vient nous servir a boire!" {"Когда Мадлон нальет нам выпить!" (фр.)} 
 Так я долго сидел перед старинным инструментом, ничего не слыша, кроме этого музыкального эха, да, может, еще вчерашнего оркестра, который наигрывал другую, но тоже финальную мелодию. Я чувствовал, что меня охватывает ненависть к отвратительному и бессмысленному убийству, к этому безумцу с его дешевым терроризмом... Но тогда я не понимал, до чего смешной была даже моя ненависть. 
 Затем я медленно прошел через банкетный зал, через скрипящие двери в буфетную и очутился в кухне. Здесь я заметил, что другая внутренняя дверь приоткрыта. Очевидно, она вела в подвал, потому что за ней виднелась выбеленная известкой стена. А затем, шагая по коридору к заднему крыльцу, я вдруг лицом к лицу столкнулся с Банколеном. Он внезапно появился из подвала. В кухне, где было довольно темно из-за опущенных занавесок на окнах, думаю, он вряд ли меня заметил - взгляд у шефа полиции был отсутствующий, а на лице играла хитрая, торжествующая улыбка. Он прошел мимо меня, как привидение, и исчез в двери, ведущей внутрь дома. 
 Что ж, меня это не касается! Не мое это дело, думал я, открывая дверь и выходя в сад, расположенный за домом. Но даже там, в тени высоких тополей, тянущих ветви к уходящему солнцу, мне не удалось избавиться от ощущения нереальности. На скамье я увидел мисс Шэрон Грей. 
 Серый твидовый костюм какого-то мужского покроя совсем не подходил к ее аппетитно-женственной фигуре. На блестящих черных волосах красовалась маленькая серая шляпка. Она сидела на скамье, опершись подбородком на согнутые руки и царапая гравий мыском туфли, и было странно, что даже с такого расстояния я видел черную полоску ее ресниц. Я собирался потихоньку ретироваться (зачем без нужды беспокоить женщину?), но она услышала мои шаги на крыльце и подняла голову. 
 Даю слово - невозможно равнодушно и беспристрастно судить об этой девушке. Взгляд янтарных глаз утратил рассеянность. Она узнала меня, и ее губы странно шевельнулись. Не зная, что делать, я нерешительно приблизился. Я совершенно ничего не соображал, неожиданно оказавшись перед ней. Затем вдруг почувствовал на себе ее холодный, колючий взгляд. 
 - Я думала, вы сдержите свое слово,- с неожиданной горечью произнесла она,- но вы его не сдержали. Не сдержали! Вы сказали, что за мной не будут следить! А за мной следили, я это видела. 
 - Но послушайте!- горячо возразил я.- Это был не я, это Банколен. Я ничего не знал. Я не знал, что за вами собираются... 
 - Вы так же безразличны к честности,- добавила она,- как и к правилам грамматики. Вы такой же противный, как и были, когда вы... когда в первый раз пришли туда и... и...- Два полукружия цвета темного золота низко опустились на ее щеки; они сверкнули, когда она сердито отвернулась, теребя носовой платок. 
 Я сердито подумал: "Отлично, тогда можете проваливать!" - поэтому сказал: 
 - А что еще важнее, если бы прежде всего вас там не было... 
 - Вот это мне нравится!- воскликнула она, распахнув свои янтарные глаза.- И вы говорите это мне... Как будто вас беспокоит мое положение... 
 В потемневших глазах было не удивление, а враждебный вызов. Все поблекло перед этим доводом - деревья, цветы, солнечный свет... Мы извергали какие-то несвязные заклинания и оправдания, пока внезапно не замолкли, совершенно испуганные. Тишина длилась долго. Я успел вернуться к реальности и тогда понял, что до-прежнему гляжу в растерянные глаза незнакомки. 
 Мы рассмеялись. Когда напряжение спало - это было похоже, как будто мы поднялись из глубокой и черной шахты,- теплый порыв ветра принес с собой запах цветов. И мы снова слышали все звуки прекрасного весеннего вечера, ощущали влажный аромат лилий, с восторгом следили за желтой пчелой, кружащей над цветами, за теплыми лучами закатного солнца, ласкающими гравий. Мы смеялись, как будто в этом саду нашли облегчение. Она протянула руку и сказала: "Как поживаете?" - а я, как последний дурак, промямлил: "Великолепно!" - и уселся рядом на скамейку. 
 В разговоре с этой девушкой я забыл обо всем, кроме нее самой. Я любовался ее лицом и жестами, вдруг вспыхивающим румянцем на щеках, затененными густыми ресницами глазами, которые смотрят, проникая взглядом в твою душу. Я вслушивался в ее вибрирующий низкий голос, и мой мозг оказывался во власти того, что можно назвать пределом мечтаний. Мы говорили о самых разных избитых вещах, я даже не помню, о чем конкретно. Разговор наш время от времени прерывался в том нерешительном ощущении разделяющего нас барьера, о котором никто не упоминал и который мог быть разрушен в любое мгновение. Но ни я, ни она не решались это сделать. 
 И вдруг Шэрон сказала: 
 - Я пришла сюда сегодня - иногда хочется побыть в одиночестве, наедине со своими мыслями,- и произошла очень неприятная история,- она неопределенно мотнула головой,- я имею в виду, там. Мне было интересно, почувствую ли я что-нибудь в связи с этим домом. Не могу объяснить... хотелось просто посидеть здесь, может, набрать Цветов... или найти что-нибудь, что напоминало бы мне о нем теперь, когда его не стало... Вы не поймете, но все такое пустое...- Девушка замолчала, стараясь подыскать нужные слова.-Понимаете, когда человек умирает, вы больше его не чувствуете. Вы уже не думаете о нем как о продолжающем жить там.- Она указала на небо.- Такое впечатление, будто он и не жил вовсе, понимаете? Его больше не существует. Вы пытаетесь представить его себе и никак не можете. Он предстает перед вами только как образ из фильма. Интересно, что же со мной произошло? Он уже ничего для меня не значит... 
 И снова этот голос женщины, которая словно в трансе пытается обвинить себя, но ей это не удается... подчеркивание некоторых слов, глубокое раздумье в янтарных глазах, чувство удивления и почти причастия к невидимым и скрытым вещам. Затем она посмотрела на меня, как будто изучала, и в этом взгляде что-то промелькнуло. 
 В этот момент со стороны дома послышались какие-то голоса, отрывисто отдающие приказания, скрип колес автомобиля по гравию, возбужденные крики. Звуки отражались от серых каменных стен, потревожив птиц, которые с криками унеслись в сторону уходящего солнца. Мы поднялись и пошли посмотреть, в чем дело. В этих звуках слышалась какая-то смертельная тревога. 
 Пройдя по тенистой тропинке, мы обогнули угол дома и вышли на площадку, залитую лучами солнца. К распахнутым парадным дверям пятился черный автобус. Водитель высунул голову в окно и размахивал свободной рукой, а двое рабочих открывали заднюю дверцу автобуса. Выхлопные газы застилали мертвенно-белые розы, гравий с хрустом разлетался из-под башмаков мужчин. Кто-то довольно воскликнул: "Voila!" Раздался скрип, треск, и из салона автобуса пополз в подставленные руки мужчин длинный гроб, обтянутый черной тканью. 
 - Осторожнее там! Не стукните, потише, ребята!- кричал жандарм в форме.- Diable! Где моя квитанция! Теперь потихоньку! Вот так! 
 Солнце опустилось за деревья, посылая сквозь их ветви последние лучи. Поток теней окутывал дом подобно прибывающей воде - медленно поднимаясь над этим гордым местом, чьи окна казались залитыми слезами, и опускаясь, когда вода омыла их. Но каждая труба, каждое окно, каждый камень смотрел строго и надменно в своем стоицизме против смерти. 
 - Теперь давайте вверх, на лестницу... Месье, будьте любезны, распишитесь вот здесь... 
 Краем глаза я видел стоящего на ступенях Герсо и жандарма, размахивающего маленьким блокнотом, когда мрачная ноша была внесена через порог. Герсо повернулся и отвесил странный напряженный поклон, как последнее приветствие. 
 Песни умолкли. Хозяин вернулся домой. 
 Глава 10 
 БАНКОЛЕН СОЧИНЯЕТ 
 Шэрон сунула руки в карманы твидовой юбки, весело взглянула на меня, глубоко вздохнула и решительно заявила: 
 - Нет смысла рыдать, все закончено. У вас найдется сигарета? 
 - Послушайте, вы не слишком драматизируете? 
 - Как и большинство людей. Будьте добры, спичку... Спасибо.- Она задумчиво выпустила длинную струю дыма.- Как и все мы. Мы ничего не можем поделать. Пагубное влияние кино. Нам приходится искать замену стандартов поведения, изложенных в викторианских романах... 
 Как только кто-то упоминает слово "викторианский", можно быть уверенным, что с этого момента разговор становится искусственным и что человек, употребивший это слово, старательно избегает откровенности. Но когда мы опять направились в сад, она взяла меня под руку. 
 - Нет, но ведь правда - то, что за всем этим стоит. Я читала утренние газеты, так что мне все известно. Как вы не понимаете? Это преступление настоящая, искусно поставленная драма. Убийца, о котором все говорят,-подлинный мастер сценического дела. Вот в чем сложность.- Она опустилась на скамью и устремила невидящий взгляд на кончик сигареты.Французам этого не понять, они любят красивые жесты до такой степени, что ассоциируют их с жизнью. Суть в том, что они редко позволяют себе это удовольствие... Мне надоели иностранцы, и я боюсь.- Шэрон вздрогнула и обвела взглядом потемневшие уголки сада.- О господи! Прошлой ночью я... 
 - Ну, успокойтесь, прошу вас! 
 - И сегодня я опять пережила потрясение. Это было ужасно! 
 - Вы хотите сказать, что тот человек приходил опять... 
 - О нет! Ничего подобного. Я не могу вам сказать... Нет, все-таки скажу. Видите ли,- она с вызовом взглянула на меня,- я решила прийти сюда и посмотреть, как Луиза восприняла смерть Рауля. Согласна, с моей стороны это было ужасно, но я чувствовала... странно, но меня это больше не затрагивало, и мне хотелось узнать, страдает ли она... Такое желание представляет меня в ужасном свете, но я не могла его побороть! Понимаете, через нее я и познакомилась с Раулем! 
 Девушка посмотрела на сигарету, будто удивляясь, как она оказалась у нее в руке, и отбросила ее. 
 - Я пришла сюда днем. Луиза живет недалеко отсюда. На авеню Буа. Говорят, что французы очень эмоциональны. Так оно и есть, если дело касается приготовления икры или еще какой-нибудь еды. Но они страшно молчаливы в своем горе, когда они... теряют кого-то. Я видела это в детстве. Я жила здесь, когда началась война. Приезжал почтальон на своем смешном велосипеде и говорил женщине: "Пардон, мадам" - и протягивал ей письмо. "Пардон, мадам, ваш сын был убит во время боя" - крупной, сильной женщине вроде этих статуй Республики. "Пардон, мадам" - с поклоном - и они сразу становились мрачными и шли покачиваясь, и если были в состоянии говорить, то только бормотали: "Tiens! Это все проклятая война!" 
 И Луиза такая же. Она сидела у себя в комнате и время от времени улыбалась. Она очень красивая. Я попыталась встряхнуть ее и почувствовала: ее скорбь - бесконечное лицемерие! Хотя я этого и ожидала! Она просто сидела и гладила кошку с совершенно безразличным видом. Потом в комнату ворвался этот ужасный тип, весь такой скользкий и сочувствующий, который треснул дверью, когда вошел,- американец по имени Голтон. 
 Не знаю, как он попал в дом. Но он тут же начал выражать свои глубокие соболезнования. Сказал, что был лучшим другом Рауля и, хотя не имеет чести быть знакомым Луизы, все же изъявляет ей свои самые сердечные сочувствия и, если она пожелает выйти пообедать, он к ее услугам. Фу!- Девушка рассмеялась почти истерично.- Это было ужасно, понимаете! Он все время скрипел башмаками и ронял шляпу и все время громко и быстро говорил. Луизе пришлось представить меня ему. Услышав мое имя, он многозначительно подмигнул и зловеще улыбнулся, и... понятия не имею, где он подцепил эти сплетни, такое впечатление, что он знает каждый... Так или иначе, но он практически обвинил меня в том, что я... любовница Вотреля. 
 Она замолчала и пристально посмотрела на меня. Мне стало вдруг страшно неприятно, как будто я невзначай вынудил человека в чем-то признаться. Я вежливо спросил: 
 - В самом деле? Но ведь это ужасно, не правда ли? 
 - Кажется, вас это не удивляет. 
 - А почему это должно меня удивлять? 
 Она встала, покраснев и тяжело дыша. В ее потемневших глазах полыхала удивленная и беспомощная ярость. Ее трепетная красота, природная тонкость натуры, которой не свойственны взрывы эмоций, одолевающих ее сейчас, трогали сердце. Весь ее вид словно восклицал: "Черт побери!" - но слова замирали на губах. 
 - Значит, вы не понимаете. Мне не к кому обратиться. Все начинают читать мне проповеди... 
 - Дорогая моя девочка. Кто читает вам проповеди? Только не я. Думаю, это прекрасно... 
 Шэрон вспыхнула: 
 - А почему вы не читаете мне проповеди? 
 И опять все сначала - эта бесконечная перебранка, не только крайне неприятная, но и совершенно бессмысленная! И тем не менее безо всяких причин мы оба чувствовали настойчивое желание выкарабкаться из ссоры. Я пытался показать, где ей изменила логика, но она не понимала - лишь упорно продолжала в том же духе, пока совершенно не запуталась. Если уж говорить начистоту, я начинал подумывать, не стоит ли схватить ее за плечи и как следует встряхнуть, пока она не поймет справедливость моих доводов. Но, как говорится, буря прошла, и на эти старые деревья снизошла странная интимность. 
 - Я его не люблю,- продолжала девушка,- и никогда не любила. Между прочим, он никогда меня не поддерживал... деньгами,- с гордостью заявила она.- У меня собственная вилла в Версале... Кстати, почему бы вам не прийти ко мне сегодня вечером? Мы бы поужинали вдвоем... 
 Мы принялись обсуждать это предложение, потому что оба не сразу поняли, как это было бы хорошо. Но наконец согласились на том, что идея заслуживает того, чтобы попытаться ее осуществить. Потом она сказала, что уже поздно и ей пора идти... И вдруг я вспомнил, что пришел сюда в качестве озабоченного разгадкой преступления детектива... 
 - Я назову вам свой адрес... только вы его не записывайте, хорошо? А то это будет похоже на... Но не важно. Нет, меня не надо провожать. Я оставила машину у дома Луизы, дойду туда пешком...- Уже встав, чтобы уйти, девушка обернулась, протянула мне руку и с робкой улыбкой обронила: - Смешно! Кажется, мы отлично ладим, верно? 
 Я смотрел ей вслед, пока она, миновав заросли кустарника, не исчезла из вида. После ее ухода меня стали одолевать сумбурные мысли, и снова вернулся жгучий стыд, когда я подумал о вопросах, которые забыл ей задать, об информации, которую должен был получить от нее... Все это опять навалилось на меня. Это было похоже на запоздалые размышления о речи, которую нужно было произнести, но там, где надо, сострить не удалось. Размышления бесполезные и весьма раздражающие. Это напомнило мне о прошлой ночи еще больше, когда я услышал за спиной сухой смешок... 
 Банколен лениво прохаживался у зеленой изгороди, покуривая сигару. Он поднял брови и, важно воздев палец, воскликнул: 
 - Ах! 
 - Полагаю, вы и этот наш разговор подслушивали?- холодно заметил я. 
 Он пожал плечами, одобрительно взирая на меня. 
 - Для неоперившегося юнца,- задумчиво ответил он,- которых мы называем "непросоленными", ты действовал неплохо. Что ж! Для вящей славы моей профессии мне приходится жертвовать собой и обрекать себя на нравственные страдания, подслушивая доверительные разговоры людей. Пойдем, у нас есть дела... 
 - Послушайте, Банколен! Случайно, не вы подстроили все это? 
 - Мой дорогой юноша,- увещевательно произнес он, с уязвленным удивлением глянув на меня,- я детектив, а не владелец дома терпимости. Кроме того, что я мог надеяться услышать из этой - ты меня простишь?- девичьей болтовни? Разве это не везение, что подлинные эмоции так наивны? В любом случае нам пора. Здесь я все закончил. 
 - Вы что-нибудь обнаружили? 
 - Я искал образец почерка. К сожалению, все пропало. Tiens! У нас очень умный противник! Зато мне удалось найти лист бумаги и карандаш "Зодиак" номер 4.- С довольным видом он похлопал себя по карману.- Теперь мы можем спокойно уходить. Добрейший доктор Графенштайн, вероятно, мирно спит в кресле. 
 Мы двинулись к дому. Он положил мне на плечо свою тяжелую руку. Его голос стал серьезным: 
 - Мисс Грей была настолько любезна, что поделилась с тобой несколькими замечаниями, которые представляют для нас огромный интерес. Позволь мне добавить по крайней мере один комментарий к твоему расследованию. Ты делаешь вид, что не признаешь быстро вспыхивающего и умирающего огня. Позволь посоветовать тебе насладиться его теплом, пока он горит, и понять, что он преходящ, как мы это понимаем. Почему бы с философским спокойствием не признать, что это не продлится долго, и тем более насладиться им? Гораздо большая опасность заключается в том, что это твое собственное упрямство сопротивляется дольше, чем ты этого желаешь. Разве тебе не надоест каждый день есть одно и то же?- Он пожал плечами и убрал руку с моего плеча.- Пусть каждый рассвет застает тебя с новой нимфой. И ты будешь счастлив, иначе будешь страдать от измены или от скуки. Говорю тебе это как отец. А теперь пойдем поищем Графенштайна. 
 Как и предсказывал Банколен, мы нашли доктора спящим в гостиной. Один ботинок сполз у него с ноги, когда он развалился на диване эпохи Людовика XV, и его усы равномерно вздымались и опадали от ритмичного похрапывания. На другом конце полутемной комнаты на столе в гробу лежало тело Салиньи в ожидании гробовщика. Банколен задумчиво переводил взгляд с одной фигуры на другую, затем разбудил Графенштайна. Опять появился Герсо, который проводил нас до выхода и заверил: 
 - Да, месье, я прослежу за всеми приготовлениями. Вскоре придет гробовщик, и я займусь цветами и карточками соболезнования, когда их доставят. Доверьтесь мне, месье... 
 - Вскрытие закончено,- сказал нам Банколен, когда мы шли по тропинке к автомобилям,- и мне дадут отчет, которого я так жду. А тем временем, думаю, мы должны нанести визит мадам де Салиньи. Друг мой, у тебя с мисс Грей состоялся очень полезный для нас разговор. 
 - Но я не вижу, чтобы мы чего-нибудь достигли,- проворчал доктор. Он выглядел мрачным и невыспавшимся.- Никакой связи. Нам нужны доказательства... улики,- неуверенно пояснил толстяк. 
 Расположившись в машине Банколена, он тут же задремал. 
 Дорога до дома на авеню Буа, где жила мадам, была недолгой. Крыши зданий уже золотили последние отблески вечерней зари, когда мы послали наверх свои визитные карточки, но в просторном фойе еще не зажигали свет. Автоматический лифт с тихим шумом вознес нас в сумрачный верх, напоминающий палаты больницы. Горничная провела нас в прихожую, и мы сразу же услышали доносящийся через открытую застекленную дверь мужской голос: 
 - И я ему говорю: "Послушай, братец, сколько тебе понадобится солдат, чтобы выставить меня? Слушай, говорю, я же заплатил деньги, разве нет?" 
 Напротив длинных окон, через которые проникали розовые закатные лучи, отбрасывая на стенах причудливые тени, за чайным столиком сидела мадам де Салиньи. Напротив нее на краешке шезлонга торчал мистер Сид Голтон и энергично жестикулировал свободной рукой, тогда как в другой цепко держал бокал с вином. Мадам медленно повернула голову. Четкий белый профиль, черные волосы, омытые волшебным светом, в глазах застыла неизбывная боль... И время от времени она автоматически улыбалась своему визитеру. Она приветствовала нас с оживлением и облегчением, но Голтон был заметно раздражен нашим появлением. Он залпом осушил свой бокал и сидел нахмурившись. 
 - Очень сожалею, что приходится вас беспокоить,- сказал на французском Банколен, игнорируя присутствие Голтона,- но я уверен, что вы заинтересованы в поимке преступника. 
 - Разумеется. Присаживайтесь. Чаю или вина? 
 - Нет, благодарим вас, ничего не нужно. Мы не надолго, не можем задерживаться.- Банколен стоял, опершись ладонями на свою трость призрачная фигура в умирающем свете,- и в его голосе сквозила непонятная мягкость.- Я только хотел у вас спросить, что вам известно о некоем месье Вотреле. 
 Она вздрогнула как от укола. Голтон трагическим шепотом спросил: 
 - О чем это они щебечут? 
 Затем из глубины кресла звякнули браслеты мадам. 
 - Этот человек дьявол. Я знаю, что говорю. 
 - Он был близким другом месье де Салиньи? 
 - Да, что касается выгоды этой дружбы. Его интересовала финансовая поддержка Рауля для пьесы, которую он писал. 
 - Давно Вотрель с ним познакомился? 
 По бледному лицу женщины скользнула слабая усмешка, подобно улыбке спящего человека. 
 - Нет... Я знаю, о чем вы думаете, я сама об этом размышляла. Но он не Лоран. Это очень злой человек, но он не Лоран. Он познакомился с Раулем в то время, когда Лоран уже находился взаперти в сумасшедшем доме.- Она распахнула глаза и пошевелилась в глубоком кресле, словно пыталась выбраться из воды. Женщина понизила голос: - Но Лоран где-то близко. Я чувствую его присутствие... меня невозможно обмануть... я чувствую его присутствие... 
 В моей голове пронеслась мысль: "Эта женщина сошла с ума", ответом на что послужило только позвякивание браслетов. Нет, подумалось мне, она не сумасшедшая, она в полном рассудке. Я невольно огляделся, словно действительно думал увидеть в тени зловещую фигуру Лорана. 
 Голтон громко и раздраженно заявил: 
 - Что ж, если на меня не обращают внимания, думаю, мне лучше уйти!- и демонстративно поднялся с кушетки. 
 На него действительно никто не обращал внимания. Мы нарочно его игнорировали. Что касается мадам, то мне казалось, вряд ли она вообще сознавала его присутствие. Он громко потребовал в прихожей свою шляпу и медлил, словно ожидая, что его позовут. Но вскоре дверь за ним захлопнулась, и в комнате слегка задрожали стекла. А мы молча стояли вокруг кресла мадам. 
 Ее темные глаза изучали наши лица, каждое в отдельности. 
 - Я не стесняюсь говорить с вами,- продолжала герцогиня.- Больше того, вчера вечером я даже почувствовала потребность беседовать с вами... вчера вечером...- Она помолчала и продолжила, словно невпопад: - Месье Вотрель имеет деньги. И мне кажется, он состоит с кем-то в сделке, возможно, с владельцем того заведения, которое мы посещали. Понимаете, этот маленький смешной человечек!- Она пренебрежительно взмахнула рукой.- Это все, в чем я совершенно уверена. Тот маленький смешной человечек, который всех уверяет, что он художник! 
 Она перевела взгляд на верхушки деревьев за окном. 
 - Месье Вотреля обычно можно застать дома днем?- спросил Банколен.- У меня есть его адрес, и я подумал, может... 
 - Я всегда знаю, где его можно застать днем, потому что Рауль до того, как получил травму, часто виделся с ним. Они тренировались в фехтовальной школе мэтра Терлэна, недалеко от площади Этуаль. Рауля очень мучило, что он не...- Она замолчала. 
 - Разумеется... Мадам, полагаю, вы знакомы с мисс Шэрон Грей? 
 - Шэрон?- Она равнодушно кивнула.- Шэрон связана с моими очень хорошими знакомыми в Англии... Она очень милая, но исключительно ограниченная. Так, симпатичная куколка. А почему это вас интересует? 
 - Она знала месье де Салиньи? 
 Впервые мадам улыбнулась, однако со значительной долей горечи. 
 - Понимаете, она просто не в состоянии пройти мимо мужчины. Да, они были знакомы. Она буквально сходила по нему с ума, как мне стало известно, хотя только дважды встречалась с ним... 
 - Вот как!- Банколен беспокойно заерзал и случайно задел меня за локоть.- Да, понимаю. 
 - И она постоянно ему писала, даже когда он был в Вене. Лично меня это не задевало. Рауль был мужчиной не такого сорта. Он показывал мне ее письма. 
 Она произнесла это с гордостью, потому что верила тому, что говорила. Я поймал себя на мысли - совершенно неоправданно,- что считаю Рауля дураком, если он предпочел мадам, а не мисс Грей. Банколен сменил тему разговора: 
 - Прошу простить, мадам, если я коснусь неприятных тем. Но вы понимаете, что мы занимаемся расследованием преступления... У нас имеются основания полагать, что... ваш первый муж принял обличье человека, почти наверняка знакомого месье де Салиньи и, вполне возможно, знакомого и вам лично. 
 Герцогиня вдруг закрыла лицо руками: 
 - Нет! 
 - И, мадам, вы знали его лучше, чем кто-либо. Как по-вашему, он способен это сделать? 
 - Что именно? 
 Она напряженно смотрела на него, но, когда Банколен ответил, снова упала в кресло. 
 - Я хотел сказать, мог он... скажем... принять облик человека совершенно чужого ему... даже другой национальности, например? 
 - Несомненно, он был отличным актером,- жестко отрезала женщина.- Он обманывал меня, притворяясь совершенно нормальным психически. Нет, не беспокойтесь, месье Банколен, не пытайтесь щадить мои чувства; прошу вас, я все понимаю. Да, у него был дар имитации. Обычно здесь подразумевается способность к иностранным языкам, а это было его хобби. Иногда он дурачился, называл это разрядкой. Разрядкой после напряжения! Мадам засмеялась.- Я видела, как он подражает любому, даже людям разных национальностей. Стоило ему полчаса пообщаться с немцем - и вы могли поклясться, что слушаете настоящего немца, со всеми его характерными жестами, мимикой и прочее... Но все время вас не покидало ощущение, что его страшные глаза следят за вами... 
 Она помолчала, подавленная, но против своей воли продолжала говорить: 
 - Как он, бывало, сидел у себя в кабинете и сочинял то, что называл "розыгрышем"! Тогда я этого не понимала. Я находила его шелковистую бороду комичной. Когда он гладил меня по горлу, его глаза широко раскрывались... но я не понимала. Только когда он снимал очки, вы замечали изменение... Он легко набирал вес. Это делало его похожим на... Меня тянуло к нему, не знаю почему... это было почти отвращение... Но я устала. Я устала. 
 Мы оставили ее сидящей в кресле с опущенной головой и устремившей взгляд на закат. Снова мы спустились в тихо гудящем лифте и очутились на авеню Буа среди высоких деревьев. 
 - А теперь,- решительно произнес Банколен,- последняя беседа перед аперитивом. Едем в фехтовальную школу мэтра Терлэна. Может, удастся получить новые факты о месье Вотреле. 
 Глава 11 
 ПИКИРОВКА 
 Фехтовальная школа мэтра Жерома Терлэна расположилась рядом с площадью Этуаль, на углу улицы Великой Армии. Я давно не попадал в этот вымощенный булыжником двор, но почему-то был уверен в том, что он все такой же, как и прежде. Месье Терлэн, хотя и преклонных лет, поражает своей энергией. Он напоминает мумию, через которую пропустили электрический ток. Старик обучал меня фехтованию, когда мне было восемь лет, с миниатюрной рапирой, которой, по его словам, пользовался Луи Наполеон. Люди старше меня лет на тридцать еще помнят, как он легко вальсировал по залу, приглашая их проводить больше утомительных часов в отработке выпадов перед стенкой, то есть бить в стену, прежде чем они смогут изучить приемы парирования в третьей позиции. Многие помнят эту ожившую мумию, прыгающую в тускло освещенном тренировочном зале и восклицающую: "Неуклюжий верблюд! Просто слон! Не надо колотить, это не боксерский поединок! Стальная рапира должна быть такой же гибкой, как твоя рука, понимаешь? Рука и тело сливаются в одно целое, бросаются вперед вместе, когда ты делаешь выпад!" 
 Такой она и предстала перед нами, эта школа, с теми же покосившимися воротами, когда ближе к вечеру мы с Банколеном и Графенштайном туда добрались. Среди высоких деревьев мелькал свет уличных фонарей. Бледное световое зарево поднималось от Елисейских Полей, сгущаясь в голубовато-серый и сумеречный свет под Триумфальной аркой. В стороне Нейи нависло красное небо, между черными проемами зданий мелькали отблески автомобильных фар. Мы прошли через дверь и спустились по маленькому переулку к фехтовальному залу. Школа мэтра Терлэна теперь стала клубом, куда приходили только известные фехтовальщики, чтобы обменяться воспоминаниями, выкурить сигарету и осушить стаканчик вина или потешить себя схватками, во время которых редко касались друг друга. 
 В длинном зале на полках висели до боли знакомые мне спортивные награды и рапиры. Меня охватило чувство возвращения домой. Запах пыли и мази для натирания клинков, старые маты, маски, крошечные окошки матового стекла высоко, под самым потолком пыльного помещения... все это словно бальзамировало элегантность месье Терлэна. Он маячил в тускло освещенной зале, изящный, одетый в черное, абсолютно лысый, с морщинистым, как печеное яблоко, лицом. Когда его зоркие глазки различили меня в группе визитеров, он с восторгом кинулся ко мне. Где я пропадал последние пять месяцев? Уж не забыл ли своего старого учителя? Он надеется, что у меня все благополучно, это ведь так? И увы, я занимался не так усердно, как следовало бы! Никакого отпора этому заморскому итальянскому фасону в парировании секунданта? И со мной, если его не обманывают глаза, его друг, месье Банколен, ученик Мериньяка?! Мы обменялись рукопожатиями. 
 - Господа, сегодня у себя в комнате я выпил бокал вина, оплакивая смерть.- В середине каждого предложения его голос повышался, словно он пронзал рапирой воздух. Месье Терлэн указал на фотографию на стене; это был один из известных снимков Салиньи в фехтовальном костюме, с поднятой в салюте рапирой. В тусклом зале картина смотрелась ярко и живо.- Великий фехтовальщик, господа,- заявил Терлэн. 
 И в этот момент я увидел появившуюся из сумрака громадного помещения другую фигуру, облаченную в белое. Это был Вотрель, держащийся крайне уверенно. Он улыбнулся, обнажив редкие зубы. В руке Вотрель нес рапиру с огромным раструбом и поперечиной. Месье Терлэн продолжал болтать, передавая слухи 1885 года, смешанные с критическими замечаниями по поводу всех наших стилей фехтования, совершенно не задумываясь о причине наше го визита и не замечая взглядов, которыми обменивались Банколен и Вотрель. Месье Терлэн хотел, чтобы мы непременно заглянули в его комнату, где когда-то отдыхал великий фехтовальщик! 
 Вскоре мы сидели за круглым столом в маленькой комнатке, примыкающей к залу. Месье Терлэн пошел принести вина. В этом сумрачном помещении с высокими стропилами возникало призрачное ощущение. Вотрель откинулся на спинку стула, подбоченившись. Свою блестящую рапиру он положил поперек стола. Я заметил, что он скрывает снедающую его злобу, стараясь показать себя в выгодном свете. Когда Вотрель говорил, его голос был полон сарказма. Он посматривал на Банколена с высоты своего роста с видом человека, обдумывающего, как бы нанести укол поязвительнее. К моему удивлению, Банколен ни слова не сказал о Салиньи. Вотрель, должно быть, знал, зачем мы сюда явились, и светский разговор раздражал его. Но Банколен спокойно обсуждал с Графенштайном преимущества рапиры перед шпагой... Терлэн принес запылившуюся бутылку и четыре стакана, чтобы мы помянули Салиньи. Вотрель встал, поднял стакан и, когда Терлэн провозгласил тост светлой памяти Салиньи, засмеялся и продекламировал гимн в честь холеры: 
 Вот стакан за тех, кто уже умер; 
 Слава тому, кто умрет следующим! 
 Выпив, он совершенно неуместно разбил стакан о край стола. 
 - Помяните мое слово, будет еще одна смерть,- добавил он, с щелчком поднимая рапиру со стола.- А вы, господа, фехтуете? Мне нужна тренировка. Я вроде Падеревского с его фортепиано. Стоит пропустить хоть день...- И он снова хлестнул рапирой по столу. 
 - Вот это мне нравится,- довольно улыбнулся Терлэн.- Заметьте, как в старые времена! Они занимались каждый день и не надевали резиновые шишечки на острие. Помню... 
 - Это не важно,- прервал его Вотрель.- Как насчет вас?- Он обратился к Банколену.- Ваше достоинство позволяет вам сразиться, месье? Семь уколов, без масок. Что скажете? Мне необходимо упражняться. Если желаете, дам вам фору. 
 - Это, конечно, очень любезно с вашей стороны.- Банколен небрежно крутил в руке свой стакан.- Но нет, благодарю вас. Мне нужно переодеваться, а я не такой проворный, как молодые люди вроде вас и месье Терлэна. 
 - Три укола форы,- настаивал Вотрель.- Даже детектив может отбросить иногда свое достоинство.- Он уже предвкушал победу, в его голосе заметнее стали нотки снисходительности. Вотрель не забыл вчерашний вечер.- Давайте отвлечемся, а? Мне скоро уходить. У меня небольшая миссия в Версале сегодня вечером, и мне нужно переодеться. 
 Банколен с легким удивлением посмотрел на него: 
 - Как любопытно! Но нам тоже пора. Мой друг месье Марл тоже вечером идет в Версаль.- После небольшой паузы он выразительно добавил: - Что у тебя там, мой друг, я что-то забыл... Кажется, ужин с мисс Грей?- И он устремил на меня совершенно невинный взгляд. 
 Кровь бросилась мне в голову. Я с укором посмотрел на Банколена в ответ на его бестактное замечание, но детектив уже пил вино. Вотрель страшно удивился и подозрительно сощурился. Он вытянул рапиру вперед и неподвижно застыл, после чего, сам того не сознавая, чуть ли не звенящим голосом воскликнул: 
 - А это идея! Нет, месье Банколен, почему бы вам не сразиться со мной вдвоем? 
 - Ну, ну,- добродушно урезонил его Банколен. Усмехнувшись, он обвел взглядом наш маленький кружок, вздохнул и усердно занялся своим вином. У него была способность делать подобные жесты почти с хулиганской лихостью. Так вот какова была его идея - заманить Вотреля! 
 - О!- наконец выдохнул Вотрель и впервые смерил меня внимательным взглядом с ног до головы, после чего ласково спросил: - А вы не хотели бы заняться, месье? 
 - Чем именно?- поинтересовался я. Кровь стучала у меня в висках, и мне хотелось выкрикнуть: "Да, черт возьми! С удовольствием!" 
 - Обменяться парой выпадов, конечно. 
 - Конечно!- ответил удивленный Банколен. 
 Вотрель стремительно обернулся к нему, затем крепко стиснул челюсти. Мы с Вотрелем оценили друг друга. Почему мы должны быть мрачно вежливыми и почему я должен называть его про себя великим шпажистом? Я не был уверен, но, думаю, у нас обоих было чувство, что мы глупые маленькие фишки, которые Банколен переставляет на шахматной доске. 
 - Отлично,- сказал я.- Когда-то у меня был здесь шкафчик для одежды, если месье Терлэн не отдал его другому. На чем будем драться - на рапирах или на шпагах? 
 - Ни на том ни на другом,- вмешался Банколен.- фу! Можешь драться сколько угодно, когда будет время, но только не сейчас! Кажется, ты не понимаешь, что уже поздно. У нас слишком много дел, чтобы тратить время на всякие переодевания и разминки. Дуэль за Люксембургским дворцом может подождать. 
 - Вот как!- выдохнул Вотрель.- Понятно. Что ж,- он хлестнул клинком рапиры по воздуху,- в другой раз, может быть, когда вам нечего будет делать, месье Марл, как сегодня.- Он вложил в эти слова весь присущий ему сарказм. 
 Банколен согласился: 
 - Безусловно... "Вы не в последний раз видите меня, месье, мы еще встретимся!" - процитировал он и рассмеялся. 
 - Послушайте.- Вотрель перегнулся через стол.- Вы только и делаете, что оскорбляете меня с того момента, как я имел несчастье встретиться с вами вчера вечером. Вы для этого пришли сюда? Я хочу знать, в чем дело. 
 - Когда я пытаюсь что-либо узнать,- отвечал детектив,- я стараюсь это сделать, не задавая вопросов, если возможно. Это, как я полагаю, ваша собственная милая техника, месье Вотрель... Мы понимаем друг друга? 
 Он встал и рассеянно нащупал свой цилиндр. Вотрель ничего не сказал в ответ. Бросив на меня злобный взгляд, он пошел к комнате для переодевания. Думаю, он прочитал в моих глазах то, что я думал: "Ты стареешь". До меня донеслось его приглушенное проклятие: "Чертовы грубияны!" 
 Тайный смысл пикировки так и не дошел до месье Терлэна. Он выразил сожаление, что его школа так пустынна сегодня, и, провожая нас к выходу, стал рассказывать анекдот о Конте, итальянском учителе фехтования. Только когда мы с ним простились, кажется, он начал соображать, что наш визит имел какое-то отношение к смерти Салиньи. Мы оставили его растерянно стоящим среди щитов, ткнувшим сначала палец на портрет Салиньи, а потом в зал за его спиной, где был Вотрель, и погруженным в раздумья. Оглянувшись, я увидел, как он стукнул себя по голове. 
 - Так в чем был смысл?- потребовал разъяснений Графенштайн, когда мы оказались на улице. 
 - Что?!- вскричал Банколен, пораженный какой-то мыслью.- Я кое о чем забыл. Я забыл о самом важном... 
 Он повернулся и быстро зашагал в переулок, где о чем-то оживленно заговорил с месье Терлэном. 
 - Да, так оно и было. Я так и думал, и месье Терлэн это подтверждает,-вернувшись к нам, сообщил он. 
 - Что он подтверждает? 
 - Что доблесть Салиньи почиталась многими странами. Когда они не могут наградить человека медалью - заметьте, как упало значение нашего Почетного легиона,- они делают следующую замечательную вещь. Франция тоже поступает так по отношению к своим самым выдающимся спортсменам. Салиньи пользовался королевскими привилегиями - мог проходить через паспортный контроль без предъявления багажа. 
 - Подумаешь!- выразительно протянул Графенштайн, а потом потер руки.-Вы думаете... это может иметь какое-то отношение к наркотикам? 
 - Безусловно, это имеет громадное значение для доставки наркотиков. Но я имею в виду не их. Терпение, доктор, очень скоро я удовлетворю ваше любопытство. А пока едем в сыскную полицию. 
 По дороге к набережной Орфевр мои мысли были заняты Эдуаром Вотрелем и мисс Шэрон Грей. Банколен ухитрился застать его врасплох точно так же, как фехтовальщик разрушает сложную защиту своего противника вовремя нанесенным ударом. Но казалось, это ничего не доказывает, кроме того, что Вотрель как-то связан с мисс Грей. И все же связь была очевидна. Все было бы совершенно понятно, если бы не этот необычный вопрос о багаже Салиньи. И меня беспокоил не столько багаж Салиньи, сколько то, что сказала тогда мадам Луиза... как она выразилась?.. "Всего лишь симпатичная куколка..." 
 Было уже темно, когда Банколен пропустил нас в боковой вход здания сыскной полиции. Он провел нас по коридору в комнату с книжными полками и лампами под зелеными абажурами. Я опустился в кресло, размышляя о предстоящем вечере. Графенштайн заглядывал через плечо Банколена, который уселся за свой стол, заваленный грудами документов. Где-то в соседней комнате звякнул колокольчик, и появился Франсуа. 
 - Кто-нибудь есть в лаборатории?- спросил Банколен. 
 - Доктор Бейль уже ушел, месье. Но если вам что-нибудь нужно, Санной все сделает. 
 - Тогда пусть он исследует этот карандаш. Они получили какие-нибудь данные с последних фотографий книги? 
 - Негативы сохнут, месье. Я видел, как ребята занимались этим делом. Доктор Бейль сказал, что чернила самые распространенные, чтобы можно было установить, где их приобрели, но имя определить легко. 
 - Отлично! Я потом посмотрю на результаты. Сегодня утром он позвонил мне и сказал, что насчет наркотиков можно не сомневаться. 
 - Абсолютно, месье. Они весь день сверяли образцы. 
 Я ничего не понимал из их разговора. Мы с Графенштайном одновременно выразили свои возражения, но Банколен махнул рукой, призывая нас к молчанию: 
 - Потом, потом! Франсуа, дайте мне акт о вскрытии тела. Жалко, что я забыл приказать кое-что выяснить в процессе вскрытия, а обычно медэксперт этого не делает, но я сам могу этим заняться.- Он просмотрел отпечатанный протокол, который передал ему Франсуа.- Доктор, медэксперт указывает, что кровь Салиньи и состояние его сердца подтверждают, что он более года употреблял наркотики. 
 Громадный австриец хмыкнул, и Банколен продолжал: 
 - Есть телеграмма от доктора Ардесбурга, который лечил Салиньи: "Повреждения не длительные, но весьма болезненные. Связки спины растянуты. Однако при ходьбе он не испытывает затруднений, если не дает себе слишком большой нагрузки. Передняя кость, левое запястье сломаны. Носил гипс, который снят перед его отъездом. Может ходить без повязки, если не пользуется рукой". На этом пока все. А как относительно отпечатков пальцев на раме окна в карточной комнате? 
 - Они, несомненно, принадлежат Лорану, месье. 
 - Ага! Тогда все довольно ясно. На шпаге никаких отпечатков? 
 - Только очень неразборчивые. На шляпках медных гвоздиков есть несколько отпечатков, наложенных друг на друга. Но хотя мы использовали метод фотографии доктора Локарда, мы не получили ни одного качественного отпечатка, чтобы определить его принадлежность. 
 - А нитка? 
 - Ее происхождение мы установили. Вы, месье, так и предсказывали. Более того, это продукция фабрики "Мервий". Еще одна подобная нить была извлечена из-под ногтя... Ах да! Мы посмотрели под окном, как вы предложили, и нашли еще один образец. Он соответствует следам пепла, когда мы изучили его под микроскопом. 
 - Короче,- кивнул Банколен,- вы подтвердили картину убийства, предложенную мной? 
 - До последней детали, месье. Вы угадали даже то, что шпагу прятали за подушками дивана. 
 - Боюсь, Франсуа, что наш разговор представляет для моих друзей полную абракадабру. Можете идти... В данный момент я должен просить вас извинить этот непонятный для вас диалог,- обратился к нам Банколен. Он некоторое время молчал и задумчиво постукивал карандашом о свой блокнот. Затем слегка взмахнул рукой.- Полагаю, вы не бывали в нашей лаборатории и в нашей выставочной галерее. Сего дня уже поздно, а то я бы сводил вас туда. Могу пообещать вам множество любопытного. Однако я предпочитаю пользоваться практическими примерами. Вы увидите процесс нашей работы, когда поймете, как расследовался этот случай. 
 Огромное здание было погружено в тишину. Где-то далеко хлопнула дверь. А Банколен задумчиво продолжал: 
 - Одно из самых распространенных на сегодня ошибочных утверждений в том, что детектив не является ученым и что его расследования не достигают почти волшебных результатов. Не знаю, почему эта ошибка так часто встречается - если только не из-за детективной литературы, где исследования, анализы, выводы исключительно необычные. Поэтому, как рассудительно заключает читатель, они не могут происходить в действительности... И все же трудно понять, почему случайный прохожий так склонен подозревать то, что, к его огромному удовольствию, назвали бы "книжным подходом" в этом деле. Скажите ему, что доктор, желательно немец со звучной фамилией, обнаружил способ лечения рака, и он с радостью поверит вам. Но попробуйте сказать ему, что по единственному пятнышку грязи на пальто можно установить личность убийцы, и он только презрительно усмехнется: "Я вижу, вы начитались Гастона Леру!" Но мы же не говорим, что, поскольку доктор невооруженным глазом не может взглянуть на аппендикс человека, он не знает, есть ли этот самый аппендикс у данного человека. Это поле деятельности для специализированного исследования. 
 С другой стороны, просто поразительно, что все полагают, будто любой способен расследовать преступление. Рассуждения примерно такие: "Специальные знания и опыт не являются необходимыми. Главное - врожденная проницательность". Да, не хотел бы я оказаться в руках доктора без медицинских знаний и опыта, зато с отличной природной проницательностью. Я даже не пошел бы стричься к парикмахеру, будь он такого рода. 
 Банколен перевел взгляд на меня: 
 - Я обнаружил, что подобная концепция широко принята в Америке. Полицейские, с которыми мне пришлось Побеседовать, уверяли, что мы занимаемся ерундой. Пола гаю, в Америке главным оружием детектива являются осведомители и допрос с пристрастием. Точно так, как для преступников основное оружие психиатр. Обе силы материально поддерживаются избирательными урнами... Что касается оружия детектива, утешительно думать, что его работу всегда сделает для него преступник. Также утешительно сознание того, что свинцовая труба, разумно применяемая довольно долгое время, наверняка выбьет нужные показания из подсудимого; для расследования совершенно не важно, будут ли эти показания изобличать настоящего преступника или настоящее преступление. Кроме того, никакой несправедливости - тихое словечко в политических кругах всегда реабилитирует его перед судом. Voila! Что может быть проще? "Терпеливый, упорный и настойчивый следователь" - вот каков их идеал. Простите, если я считаю этот идеал невежественным и бесполезным. Вы не захотите иметь необразованного человека во главе вашей образовательной системы, поэтому я никак не пойму, почему охранять самое главное свое завоевание - закон!- вы склонны поручить необразованному человеку. Подумайте, господа, и вы поймете, какие ужасающе посредственные стандарты применяются в отделениях криминальных расследований! Мы говорим, собираясь рекомендовать человека, которым восхищаемся: "Не такой уж выдающийся, но человечный, терпимый, трудолюбивый, часто ошибается и попадает впросак",- ну разве это не прискорбно? 
 Банколен выпрямился, расправив широкие плечи, и нахмурился. Он поднял руку, словно простирая ее над Парижем. 
 - Меня никогда не собьешь с толку. И обычно мне достаточно одних суток, чтобы разгадать очередное дело. И это должно стать правилом, а не исключением! У меня не хватает терпения возиться с тупостью, из-за которой расследование затягивается.- Хлопнув по подлокотникам кресла, он поднялся.-Однако! Уже поздно, и нам пора сделать перерыв. Прежде чем мы уйдем, я хотел бы предложить вашему вниманию досье, которое я собрал на нашего друга Вотреля. Почитайте. 
 Он подвинул поближе к лампе лист бумаги, заполненный напечатанным текстом, и мы с Графенштайном склонились над ним. 
 "Вотрель Эдуар. Расследование показало, что, согласно проверенным данным, отсутствует подтверждение о его просьбе предоставить ему гражданство, а также подтверждение того, что он был русским офицером. Впервые приехал в Париж из Марселя в октябре 1925 года. Марсельское бюро телеграфирует, что в ратуше имеется запись о рождении 4 сентября 1881 года мальчика с таким именем - сына Мишеля Вотреля, рыботорговца, и Агнес Вотрель, владелицы винного погребка. Возможна ошибка в именах, но заявление о русском происхождении невозможно проверить - в государственном архиве Москвы такой записи нет. Со времени приезда в Париж нигде не работал. На его счет в банке "Лионский кредит" ежемесячно перечисляется четыре тысячи франков по чекам за подписью Луиджи Фенелли". 
 Взглянув на нас с едва сдерживаемой усмешкой, Банколен убрал документ в ящик стола. 
 Глава 12 
 НЕПОДВИЖНАЯ РУКА ПОД КИПАРИСОМ 
 В восемь часов вечера я завязывал галстук, стоя перед зеркалом, в котором в ту волшебную ночь отражалось мое лицо, каким я хотел его видеть, как любой автор отражается в своей книге. Пожалуй, до сих пор я почти ничего не сообщил о себе. Но пусть так и остается, потому что теперь слишком поздно за это приниматься, даже если бы мне и очень хотелось. И мне не следует включать в повествование те обстоятельства, которые не имеют непосредственного отношения к данному расследованию. 
 Если бы эта история не произошла весенним вечером, как это случается с молодыми людьми в Париже по весне, возможно, и не было бы никаких таинственных событий. Но я понял это, лишь оглядываясь назад. Я вспоминаю о произошедшем как о доносящейся издалека музыке, и невозможно уловить, возвратить призрачное и таинственное волшебство, как невозможно повторить нежные звуки скрипки в ночи, под которые вы заснули. 
 Я вышел к своей машине. Стоял холодный бодрящий вечер, когда весь Париж пробуждался для ночной жизни и направлялся к вилле в Версале. Кругом все сверкало, вокруг белых монументов ширились призрачные ореолы, оживающие, когда мимо с пронзительными гудками проносились машины. Обрывки разговоров, мелькающие лица прохожих остались позади, когда я пересек мост и въехал на улицу Версаль... Вниз к бледному сиянию города, мелькающего над подъемами и спусками в туннель, где ветер хлестал по щекам, несся дальше, отчаянно поскакивая на булыжной мостовой. Я нажал на автоматический выключатель, и над этим пульсирующим барабанным ритмом мой гудок завизжал пронзительно, как военный клич. 
 Домчавшись до места назначения по другую сторону Версаля, я выключил мотор и внезапно оказался в полной тишине, и все ночные шумы отступили. Передо мной стояла вилла - низкое белое строение, расположенное в заброшенном саду за оградой из грубо отесанного камня и окруженное тополями вдоль ограды. В зашторенных окнах горел свет, а сквозь листву тополей пробивался, словно ему навстречу, дрожащий лунный свет и ложился на цветущие кустарники в тени дома. Когда я вошел в ворота, аромат этих цветов поднялся волной в неподвижном теплом воздухе, увлажненном росой. Затем в зарешеченном окне справа от двери я увидел тени и услышал голос. Он был низким, напряженным и взволнованным. Голос Эдуара Вотреля. 
 - Я не могу этого вынести, вы должны понять. 
 Ему отвечала Шэрон Грей, так холодно, так ровно, так равнодушно, что я даже вздрогнул: 
 - К чему спорить? Больше ничего нет. Да и никогда не было. 
 - Насколько это касалось вас. 
 - Думайте как вам угодно. 
 Он возбужденно вскричал: 
 - Господи! Вы не оставляете мне даже моего тщеславия... 
 - Да.- Послышался звук зажигаемой спички. 
 - Но вы не можете! Я... 
 - Эдуар, я жду гостя к обеду. 
 - Я вывел вас из второго акта своей пьесы,- злобно заявил он.- Ладно, я знаю, это хорошо. Вы... Я... Тогда я брошу проклятую пьесу в огонь! 
 Раздался тихий, веселый смех. 
 - Это мелодрама, Эдуар. Видите ли, здесь нет огня... 
 Я круто повернулся и отошел подальше, чтобы не слышать их разговора. Звук безразличного голоса, словно лишенного жизни, поражающего своим холодным искусством проделывать подобные вещи, и, по контрасту, напряженный голос человека, который вчера вечером отвел от себя убийство с таким же равнодушием, с каким смахнул бы пылинку с пиджака. Ее смех звенел в воздухе, равнодушный, даже языческий, едва слышный в напряженной атмосфере комнаты. Смех трезво мыслящего человека, высмеивающего привидения с головами из тыквы, в которых через отверстия для глаз сыплет искры зажженная внутри свеча. 
 Я направился к небольшой лестнице, ведущей к воротам. Я был зол и испытывал неожиданное сочувствие к Вотрелю. Это было двоякое разоблачение. И вместе с тем я осознавал, что втайне всегда думал о подобном. Что же теперь? Разве я не должен радоваться, что она с ним расстается? Но вместо радости я четко понимал: она играет какую-то роль. Ладно, тогда я буду играть свою. Когда нужно, она, актриса в душе, может сердечно смеяться над своими домашними божками. Это похоже на богохульство, как будто актер в захватывающей сцене из какой-нибудь ранней романтической пьесы вдруг обернулся к публике и насмешливо сказал: "Эх, вы, простофили! Неужели не видите, какая это халтура?!" 
 Поэтому я закурил и вернулся к вилле, как можно громче шаркая ботинками. 
 Когда я постучался, за дверью послышался смятенный шум, а потом наступила мертвая тишина, пронизанная болезненным напряжением слов, которые никогда не будут произнесены. Дверь открыла пожилая женщина в капоре и переднике. Затем она скрылась. В комнате все еще чувствовалось напряжение, и его не снимали уютно мерцающие свечи в серебряных подсвечниках над креслами с голубыми подушками. С дивана спокойно поднялась Шэрон в серебристом платье; казалось, она целиком поглощена рассматриванием длинного столбика пепла на кончике сигареты. 
 - О! Проходите! Вы, конечно, знакомы с месье Вотрелем?- При слове "конечно" ее ресницы слегка дрогнули, а голос едва заметно повысился. 
 Она подошла ко мне поздороваться, тихо обойдя отвергнутого Вотреля, который застыл возле камина как изваяние. Свечи бросали на его бледное лицо колеблющийся свет. Он держал в протянутой руке пачку листов с таким растерянным видом, словно его поймали на воровстве. 
 - Эдуар, положите их на полку,- улыбнувшись, предложила Шэрон.- Я посмотрю, когда будет время... Представляете, дорогой мой! Вотрель написал удивительно интересную пьесу! Правда, старина? 
 Я произнес несколько вежливых слов, положил шляпу на столик у двери, гадая о том, как рухнет отверженный Вотрель. А тот напрягал все душевные силы в попытке овладеть собой, так что вокруг воздух едва не искрился от напряжения, а странный и тихий смех Шэрон все только усугублял. Такой же смех я слышал однажды в Мадриде. Тогда во внезапно наступившей тишине бык медленно поднял голову и обвел арену налитыми кровью глазками - как сейчас Вотрель. Он сунул рукопись в карман, расправил плечи и медленно направился ко мне. Помню, я подумал: "Здоровый парень, не меньше ста восьмидесяти футов. Если двинет, то сразу свернет мне челюсть. Нужно держаться подальше от мебели..." Какое-то мгновение его строгое лицо было обращено на меня. В кривой усмешке обнажились его редкие зубы, измученные глаза беспокойно забегали. У меня тяжело колотилось сердце, словно ударяясь о ребра. От возбуждения я весь дрожал, глаза застилало туманом. Он сделал еще шаг, и моя дрожь утихла, как по сигналу колокола. Я весь напрягся, ожидая удара... Он усмехнулся своей зловещей и презрительной улыбкой и издевательски поклонился. Затем с холодным и бесстрастным видом подошел к дивану и взял шляпу, трость и пальто. 
 - Я не намерен устраивать сцену ревности,- спокойно сказал Вотрель.-Это было бы глупо и бессмысленно. Надеюсь, мадемуазель, вы не станете возражать, если я выйду через заднюю дверь? Моя машина стоит в переулке за вашим домом. 
 После его ухода силы вдруг оставили меня, и все вокруг я видел словно во сне. Этот здоровенный парень мог запросто вышвырнуть меня из комнаты, но он колебался, будто испытывал какую-то внутреннюю горечь, какую-то бесполезность, которая, казалось, превращала всю его жизнь в цепь поединков, из которых он всегда выходил побежденным. Я почувствовал прикосновение Шэрон и опять услышал ее легкий тихий смех. 
 Мы больше не говорили об этом. Это ушло, исчезло в весенней ночи, как будто никогда не существовало. Но когда мы сидели на диване при свечах, за танцующими языками пламени мне все виделась усмешка Вотреля. И один раз, когда я посмотрел в окно за диваном, мне почудилось, что он стоит в лунном свете, подняв руки в странной пантомиме. Окно выходило в темный сад, где среди деревьев сияли китайские фонарики. Но он стоял на лужайке у ворот в серой каменной стене. За исключением этого странного, растерянного взмаха рук, он был таким же неподвижным, как окружающие его деревья. Затем мне показалось, что за его спиной медленно открылись ворота... 
 - Выпьем аперитива?- услышал я голос Шэрон и обернулся. 
 Комната была окутана покоем и уютом. Цветы и свечи, душистый ветерок из сада, мягко колышущий шторы, голубые кресла, диван и слабая улыбка Шэрон. Я не отрываясь смотрел на ее очаровательное лицо, обрамленное двумя полукрыльями тяжелых золотистых волос... (Кажется, в саду раздался слабый крик? Нет, ты просто нервничаешь, вот и все!)
 Над домом тихо шелестела молодая листва. Белые плечи в серебристом платье, влажные блестящие глаза, быстрый взгляд в сторону, маленькая прядка волос, опустившаяся на ее пылающее лицо, когда она повела головой,- что-то захватывающее дыхание спустилось на нас из высокой пустоты ночи, от этой улыбки Моны Лизы при свечах. Служанка принесла поднос с бокалами. Я выпил один коктейль, другой, не отводя взгляда от озорных глаз Шэрон и ощутив всеми клеточками тела легкое прикосновение ее пальцев, когда я взял у нее бокал, чтобы поставить его на столик. 
 Мной овладела теплая истома на этом диване, чей шелковистый бархат на ощупь так напоминал нежную девичью руку. Мы выпили по третьему коктейлю и рассмеялись - и одновременно заметили, как это бывает, что оба ничего не ели с самого утра. Мы закурили (никогда в жизни мне не было так уютно), и сама мысль о том, что я должен быть бесстрастным детективом, деловито анализирующим обстановку, показалась мне фантастической бессмыслицей. Наверное, я высказался на этот счет, потому что она ответила: 
 - О, детективы, да! Но вы ведь не детектив, правда? Мне нравится читать про них. Я не могу пройти мимо китайской прачечной, чтобы не подумать, будто ее хозяин следит за мной своими раскосыми глазами, или мимо зловеще насвистывающего подозрительного типа из Бирмы... 
 - А потом еще эти ужасно ядовитые гадюки из Швейцарского Конго,-поддакнул я.- Их называют претцелами {Здесь: сухой кренделек, посыпанный солью (амер.)}, потому что они свертываются клубочком и имеют такой удобный для маскировки цвет желтоватой соли - ее можно послать жертве в безобидной коробке. Сакс Ромер говорит, что есть только один способ определить наличие этой змеи. Нужно обязательно пить пиво рядом с претцелами, потому что при запахе пива эта гадюка издает слабое, но все-таки слышимое причмокивание, и тогда ее можно схватить клещами и вышвырнуть в окно. Сакс говорит, что ему рассказал об этом один старый следователь из Скотленд-Ярда, который каждую ночь находил их у себя в постели. 
 - Да! И еще эти мафиози... Я просто обожаю про них читать. У них такие звучные имена вроде Оранжевый Осьминог или Зубодробилка! У Эдуара в пьесе есть один такой тип. Он контролирует организацию, напоминающую знаменитый Благотворительный отряд по защите лосей. И в конце оказывается инвалидом, который может передвигаться только в кресле на колесиках. Берегитесь этих инвалидов в креслах на колесиках. Они такие хитрые и коварные... 
 "У Эдуара в пьесе есть один такой тип". Среди беззаботной болтовни это предложение прозвучало мрачно, и я замолк. Смешинки в ее глазах исчезли, и снова у меня в голове раздался стук закрываемых ворот и крадущиеся в темноте шаги: "Прочь от проклятого места, прочь! Но на этот раз..." "У Эдуара в пьесе есть один такой тип". 
 - Вот как!- как можно небрежнее сказал я.- Значит, это детективная пьеса? 
 - Что за детективная пьеса? 
 - Которую написал Вотрель. 
 Она выглядела такой очаровательной, когда вот так приоткрыла губы: 
 - Это о том... о мужчине, который совершил убийство, но у него было железное алиби. Не знаю, чем она кончается. 
 В ее глазах будто зажглись отражения горящих свечей, ее ресницы начали медленно опускаться, я подался к ней. Я ощущал дрожь ее тела, частое дыхание, а яркие языки пламени вдруг стали крохотными, как будто от ужаса. Вотрель, который ее любил и, скорее всего, убил любимого ею Салиньи, да! Который поднялся в ту комнату испачкать кровью ее руку и поиздеваться над ней и кого она не решалась выдать, хотя и подозревала... Я легко коснулся ее руки. Она вздрогнула и опустила свой бокал. 
 - О, неужели мы не можем об этом забыть! Вы... Знаете, о чем я теперь думаю,- пробормотала она.- Я сейчас его прогнала, хотя и боюсь его. Я не говорила вам, что боюсь? Я подумала, если вы будете здесь... он не осмелится... 
 Шэрон вдруг взглянула на меня, и я с гордостью распрямил плечи, хотя слезы жгли мне глаза... 
 - Мы поужинаем в саду.- Она решительно поднялась.- Наверное, Тереза уже все приготовила. 
 В листве деревьев прятались китайские фонарики, оранжевые и красные, а над темными кронами небо окрасилось нежным перламутровым оттенком. Мы шли в таинственном саду по густой мягкой траве на лужайку, окруженную живой изгородью, куда не доходили никакие звуки. На белой скатерти стола, накрытого для двоих, в неподвижном воздухе горели не мигая тонкие высокие свечи... За серой оградой сада шелестели цветы, тихо скрипнули ворота. В тени под кипарисами стояли грубые каменные скамьи, а в стене из каменной головы льва тихо звенел фонтанчик... Усевшись в глубокие кресла друг против друга, мы не замечали мягких отблесков свечей на белоснежной скатерти, на серебре и хрустале - мы молча смотрели друг на друга... Вокруг тихо сновала служанка, быстро и легко расставляя блюда и вино. Устрицы с замечательными приправами и шампанским, черепаховый суп и сухое шерри, морской язык по-американски, куропатка с итальянским "конти" - так мы сидели, ели и пили, и в темно-багровом сиянии бургундского тонули все мысли... Призрачный Версаль, наполненный звуками ветерка в ивах, золото и хрусталь, пышные наряды королей! Красота этой девушки так неуловимо сливалась с как бы плывущими в сумраке лунной ночи цветниками, что напоминала чарующую голову Грезы или Антуанетту в Трианоне, с ее нежной улыбкой и клавикордами. Напротив меня вспыхивала ее вызывающе веселая улыбка, поблескивали влажные от вина губы, манили задумчивые глаза. А язычки свечей опускались все ниже, и ночь убывала все быстрее. 
 Мы разговаривали о книгах. Шэрон была умной, но не кичилась своими познаниями. Казалось, ни один из нас не обращал ни малейшего внимания на то, что говорит другой. В этом не было необходимости - в том состоянии полной неопределенности, которое нас окутывало. Временами голоса наши замирали, но ненадолго. Мы спохватывались и начинали говорить еще быстрей. Она улыбалась и кивала. Во время последней смены блюд я выпил бокал мадеры и ощутил странное стеснение в груди. Мы говорили о Вердене, Ламартине, она обожала "Распятие". Мы обсуждали переводы Вилона Росетти и Суинберна, и Шэрон страстно защищала Росетти. А потом я словно издали услышал, как она проговорила: 
 - Льюис Кэрролл... Странно! Я не читала "Алису"! Рауль...- Она помолчала, потом быстро продолжила: - Один мой друг собирался принести ее мне, но все время забывал, и я сама купила ее. Вам нравится чаепитие у Сумасшедшего Шляпника? И как они носятся вокруг фламинго и кричат "Снести ему голову!"? 
 Наступила мертвая тишина. Ее бокал звякнул о тарелку. Как зловещее привидение, тень служанки с неподвижным лицом упала на стол, когда она приблизилась, чтобы убрать последнее блюдо. 
 Мы долго сидели в полном молчании. "Снести ему голову!" - неужели мы никогда от этого не избавимся? Отчаянно боремся с наваждением, стараемся избавиться от этого жуткого образа, но при каждом повороте разговора видится мрачная усмешка на холодном лице сатира-убийцы. По ее лицу скользнула слабая улыбка, резко сменившаяся вызовом. 
 - А, какая разница! Не будем избегать этого. Нас это не касается.-Шэрон засмеялась и раскраснелась.- "Не обращайте внимания на грохот барабанов, что шумят вдали", помните? Людям свойственно умирать, так что толку думать о них, верно? 
 - Да,- кивнул я,- да... 
 - Ну вот, и я хочу веселиться. Не желаю быть жертвой событий! Тереза! Теперь вы свободны. Посуду можете оставить. Если вам нужны деньги, возьмите из сумочки в спальне. 
 От вина у меня слегка кружилась голова. Настал момент, когда каждое чувство пронзало сердце болью. Смех или слезы, и то и другое казалось соответствующим моменту, поскольку они составляли существо этой борьбы возбужденных эмоций. И тем не менее - руки не дрожали от выпитого. Китайские фонарики гасли один за другим. Драконы, золотые и алые, пагоды и черные иероглифы последний раз вспыхивали, прежде чем погаснуть в листве - то здесь, то там,- и на их место медленно проникали сквозь черные деревья лучи лунного света. И теперь только две свечи, догоревшие почти до конца, светили неровным, вспыхивающим пламенем, бросая нервные отблески на стол. 
 - Сигарету,- тихо сказала Шэрон и привстала на стуле. 
 Я передал ей свой портсигар. Его серебро неподвижно блестело. Щелкнула крышка. Она медленно поднималась с сигаретой в губах, с неподвижным и напряженным взглядом. Я поднял ближайший ко мне подсвечник и поднес ей, чтобы она прикурила. Когда Шэрон неуверенно затянулась, я снова взял его и задул свечу. 
 Вокруг царила тишина. Мы встали из-за стола. Она помахала рукой, разгоняя дым. Ее янтарные глаза ярко сверкали. Очень медленно, не сводя с меня взгляда, она подняла свой подсвечник и легонько дунула на него. Пламя покорилось, оставив после себя лишь маленький дымок. 
 Мы пошли в сад, теперь совершенно темный и омываемый лишь светом луны, мимо серой стены, увитой цветами, под сень кипарисов. Моей щеки коснулся мохнатый мотылек. Ручеек фонтана звенел тихо, ясно и прохладно. Мы не говорили ни слова. Теплота и аромат сада навевали сонные видения. Теперь, плеск фонтана стал громче. Шэрон задержалась у каменной скамьи и, когда я коснулся ее руки, села. Сквозь листву кипарисов падал рассеянный бледный свет, и я видел бледное лицо девушки, обращенное к луне. Оно казалось бы безжизненным, если бы не глаза. И сама она казалась бы мертвой, если бы не легкие переливы света на ее серебристом платье. Вдруг Шэрон тихо и недовольно произнесла: 
 - Какая у вас холодная рука... у меня на плече! 
 Ее губы слабо шевельнулись - слова проникли в мой мозг и настойчиво повторялись, но я ничего не понимал. И внезапно с ужасом осознал, что мои собственные руки лежат сомкнутыми на коленях. 
 У меня на коленях... Я тупо смотрел на них. 
 И снова в голове с нарастающим ужасом прозвенели ее слова. 
 - Встаньте!- велел я девушке, едва узнавая собственный голос - таким напряженным, тихим и призрачным показался он мне.- Ради бога, встаньте... отсюда... сию секунду... 
 В тонком журчании фонтанчика звенела насмешка. Она повернула голову: 
 - Зачем? В чем дело? Вы так выглядите... 
 - Немедленно встаньте! 
 Она начала подниматься. Я рывком поставил ее на ноги, сорвал со скамьи и толкнул за себя. Затем стремительно обернулся к опустевшей скамье. Меня пронзил приступ тошноты. От леденящего ужаса в голове застучало, словно удары молота. Проникающий сквозь листву кипарисов свет луны падал на человеческую руку, неподвижно свисающую со спинки скамьи. 
 Я с трудом отодвинул скамью, и из-за кустов показалось тело мужчины. Почти как живое, оно наклонилось вперед, но, упав на землю, осталось недвижимым. Что-то влажное брызнуло мне на ноги... 
 Ужас! Но спокойнее, держись, дрожащими губами говорил я себе. Оно тебе не угрожает, оно мертво! Я вцепился в грубый край скамьи и наклонился пониже, испытывая мучительную тошноту. Ручеек фонтана продолжал весело журчать, как будто смеялся. 
 Ну, давай переверни его! Твоя голова загораживает лунный свет. Отойди в сторону, чтобы было видно его лицо! Его голова была почти отделена от туловища. Не обращай внимания на эту гадость, которая забрызгала тебе ноги, ее можно смыть. Да уймешься ты, проклятый фонтан?! 
 Лицо убитого, белое и запачканное грязью, было обращено вверх. Это был Эдуар Вотрель. Его губы в насмешливой улыбке обнажали редкие зубы, и монокль по-прежнему торчал в уже невидящем глазу. 
 Глава 13 
 СМЕРТЬ В ВЕРСАЛЕ 
 Этот убийца опять пришел - он был здесь, где-то в саду, прятался за деревьями. Он должен быть здесь! Но при всем моем смятении и растерянности я испытывал страшную ярость. Мой мозг отказывался работать. Сделай же что-нибудь, умолял я себя. Но что именно? Мне хотелось заткнуть этот назойливый фонтан. Кто? Кто этот сумасшедший убийца? Нет, где же Шэрон? 
 И вдруг что-то заставило меня взять себя в руки. Я стал совершенно спокойным и рассудительным. Это был звук ее голоса - она истерично хохотала. Шэрон стояла под кипарисами, омытая лунным светом, и вся сотрясалась от безумного смеха, а ее волосы упали ей на плечи. Стряхнув с себя оцепенение, я подошел и схватил ее за руку. 
 - Прекратите! Перестаньте смеяться! Слышите! Прошу вас, не надо! 
 Указывая на дерево, она сказала: 
 - Я его видела! Я знаю, кто это! Он появляется среди нас, даже мертвый, и он нас не оставит!- и снова расхохоталась. 
 - Вы перестанете смеяться?! 
 - Хорошо, хорошо, не буду. О, он будет являться! Он покончил с собой у меня в доме... Он будет! 
 - Глупышка, у него почти отсечена голова! Придите в себя! 
 Шэрон гневно уставилась на меня непонимающим взглядом. 
 - Вы... Вы хотите сказать,- задыхаясь, прошептала она,- что он не... Что на самом деле он не тот, кто... 
 - Именно так. Посмотрите сами, если хотите. 
 - Но... Тогда кто? 
 - Откуда я знаю? Это сделал кто-то другой. Насколько я понимаю, он должен быть где-то здесь, в саду. 
 Она вцепилась мне в плечо, и мы стояли в этой ночной тишине, глядя на деревья. Казалось, там кто-то тихо передвигается, под чьими-то шагами шелестели листья и потрескивали сухие ветки. Перед нами были садовая ограда из серого камня, ворота, живая изгородь. Внутри отгороженного ею пространства мы сидели за столом. За ней темнела вилла, и белые рамы окон поблескивали в лунном свете. 
 Шэрон жалобно простонала: 
 - Тереза! Я хочу Терезу! Где...- И ее головка мягко коснулась моего плеча. Потом она заглянула мне в глаза.- Знаете, я... 
 Я не слушал ее. Я снова был объят дрожью страха, ощущая свою беспомощность в месте, наполненном таинственным шелестом и смертью, чувствуя, что мне придется противостоять и, возможно, сражаться с призраком, который крадется где-то в темноте. Что ж, черт побери, я не испугаюсь! Чувствуя, как сильно бьется сердце, я стряхнул с себя этот ужас и потряс кулаком в сторону деревьев... Затем я увидел на дорожке приближающийся огонек сигары. Он был все ближе... красный огонек пульсировал. Смутная фигура подошла ближе. По дорожке громко застучали шаги. 
 - Дорогой мой юноша,- внезапно прозвучал небрежный голос Банколена.-Кажется, ты не больше, чем я, смог предотвратить преступление. 
 Из темноты возникли очертания его цилиндра, силуэт фигуры в плаще, накинутом на одно плечо. И когда он вынул изо рта сигару, я увидел блеск его глубоко сидящих глаз. 
 - Банколен! Банколен... Я... Так это вы все подстроили? 
 Покачав головой, он с горькой гримасой посмотрел на луну. 
 - Нет... нет. 
 И тогда я взорвался: 
 - Какой же вы к черту детектив?! Если позволили совершиться вот этому! 
 Забывшись, я говорил по-английски. Он опустил голову и тихо произнес: 
 - Прошу тебя, не сейчас...- После напряженной паузы он коснулся тростью Шэрон: - Простите меня. Думаю, молодая леди в обмороке. Лучше отнести ее в дом. Вскоре я объясню тебе, как здесь оказался. 
 Да, она действительно потеряла сознание, повиснув своим хрупким телом у меня на плече. Я поднял ее - какой она оказалась легкой!- и направился к дому. 
 - Минутку,- нерешительно сказал Банколен.- Я пойду с тобой. Мертвый может подождать. 
 Мы вошли в дом, и Банколен зажег свет - теперь уже не Дивные свечи, а электрическое освещение. Я понес девушку через гостиную в спальню, убранную в египетском стиле,- странное место для той, что сейчас была так похожа на беспомощного ребенка! Тереза уже ушла. Я опустил Шэрон на шелковое покрывало. Влажные полотенца и нюхательная соль оказали свое действие. Приходя в себя, девушка начала метаться, стонать и что-то бормотать, затем успокоилась и лежала неподвижно, устремив в потолок взгляд блестящих глаз. 
 - Бедняжка перенесла шок,- сочувственно пробормотал детектив.- Похоже, ей очень плохо. Нужно вызвать доктора. А я не должен забывать о деле. Здесь есть слуги? 
 - Была одна служанка, но она уже ушла. Я не знаю, где она живет. Да, срочно нужен доктор. Мне не нравится ее дыхание. 
 - Нет!- вдруг заплакала Шэрон.- Не надо доктора. Со мной все в порядке. Я не хочу доктора... 
 Банколен ушел. Она лежала на огромной постели в этом нелепом смешении необычных цветов. Я потихоньку обошел комнаты и выключил свет везде, кроме лампы под желтым абажуром у кровати, так что девушка лежала в тени; но из тени виднелись ее яркие глаза, неподвижные и пугающие. Я сел рядом, чувствуя себя измученным, опустошенным и беспомощным. Время от времени я гладил ее лоб. Один раз она улыбнулась и попыталась что-то сказать, но я отчаянно замотал головой и поднес к губам палец, запрещая ей утомляться. Потом она взяла мою руку, улыбнулась, свернулась в клубок, как котенок, и глаза ее закрылись... Во мне росла невероятная, всеобъемлющая нежность, пока часы не пробили очередные полчаса и не появился доктор. Я оставил Шэрон с врачом. Тот сочувственно покачивал головой, стряхивая градусник. Я пошел искать Банколена. 
 Вдоль садовой ограды двигался луч фонаря. Банколен направил его мне в лицо и медленно подошел. 
 - Успокойся,- его голос вздрагивал от триумфа мщения,- успокойся. Можешь меня не щадить, осыпай проклятиями. Я был дураком, говорю тебе. Я охранял не того человека. Но я же не всеведущий! Я уже знал, кто наш убийца, до того, как пришел сюда, и...- Он пожал плечами и вдруг жестко заявил: Клянусь тебе, что уже завтра к вечеру мы возьмем убийцу! Пойдем со мной. 
 - Вы что-нибудь нашли? 
 - Да. Но сначала расскажи мне, что здесь произошло. 
 Пытаясь сосредоточиться, несмотря на страшную головную боль, я медленно пересказал ему все события сегодняшнего вечера. Несколько раз он кивнул. 
 - Все сходится. Я покажу тебе... 
 Мы подошли к кипарисам. Он направил луч фонарика на тело. Убитый лежал лицом вверх. 
 - Не подходи близко, чтобы не наследить, только смотри внимательно. На этот раз пользовались не шпагой. Сначала его дважды закололи - один раз в спину, а второй - под нижнее ребро, с левой стороны. Затем убийца принялся отделять голову, смотри! Пытался перепилить позвоночный хрящ. Для человека незнакомого с хирургией это нелегкое дело, и убийца бросил его. Я не вижу никакого орудия преступления. Очевидно, это был нож с лезвием примерно в один дюйм шириной и достаточно тяжелый, что-то вроде американского охотничьего ножа. 
 Он осветил место за скамьей, где росли тонкие кустики сумаха, а дальше начиналась узкая тропинка, идущая вдоль ограды под фонтанчиком. Прыгающий луч фонаря освещал некоторое время это место, затем передвинулся влево, на несколько футов ближе к задним воротам. 
 - Черт побери,- пожал плечами детектив.- Видишь ворота? Около них и стоял Вотрель, когда ты заметил его из окна. Убийца вошел через эти ворота, приблизился к нему сзади и нанес удар в спину. Очевидно, затем он перетащил свою жертву сюда и швырнул в кусты сумаха. Прислонив к скамье, начал отделять ему голову. 
 Жуткая сцена для прелестного весеннего вечера! Можно было представить темную фигуру человека, склонившегося с ножом над несчастной жертвой, тогда как фонтанчик беззаботно напевал свою песенку, а сквозь зелень кипарисов падал рассеянный лунный свет. В ветвях деревьев пробежал ветерок. Я вздрогнул. 
 - Если бы я посмотрел в окно чуть подольше,- с горечью сказал я,-увидел бы... 
 - О, что толку себя винить? Это уже бесполезно.- Банколен встряхнулся и глубоко вздохнул.- Я не уверен,- медленно добавил он,- что это самый худший поворот событий... Tiens! По-своему это довольно забавно. Чем-то напоминает драму. 
 И он сухо рассмеялся. 
 - А вот и пьеса в кармане у бедняги!- заметил он чуть позже.- Пришлось его слегка перевернуть. Забери рукопись себе... А теперь пойдем и посмотрим, что там у ворот. 
 Мы опять вернулись в сад и, обойдя деревья, подошли к высоким деревянным воротам. Банколен ногой распахнул их. Мы продвигались, освещая перед собой землю, и вскоре оказались в переулке, идущем вдоль стены. Живая изгородь, благоуханная и живописная благодаря буйным цветам, замыкала тропинку с другого конца. Мы постояли там, внимательно осматриваясь. В лицо дул холодный ветер с полей, принося с собой слабый запах сирени и речной воды. Далеко впереди смутно виднелась стена дворца Версаля. Банколен расхаживал по тропинке, освещая себе дорогу сияющим кружком света фонаря. 
 - Вот машина Вотреля!- крикнул он.- По этой дорожке редко ездят. Он погасил фары и оставил автомобиль прямо посреди дороги... Ага! Иди-ка сюда! 
 Свет фонаря удалился. Я последовал за ним, обойдя чернеющую массу "фиата", и догнал Банколена на том месте, где дорога сворачивала на магистраль, в конце садовой ограды. Банколен присел на корточки. 
 - Следы колес. Это "мишлен". Смотри!- Луч заплясал по земле.- В этом месте машина свернула с мостовой и простояла здесь какое-то время. Отпечатки шин гораздо глубже к краю дорожки. Затем водитель сдал назад и снова выкатил ее на шоссе. "Мишлен", возможно, такси - компания "Савой" другие марки не использует. Фу-ты! Наш убийца позволяет себе поразительную небрежность! За каких-нибудь шесть часов мы установим машину. В такое время ночи не может быть слишком много такси, которые выезжали из Парижа. Это объясняет... 
 - Что? 
 - То, что я и думал. Во-первых, наш противник утратил хладнокровие. Поставь себя на его место. Ты идешь убивать Вотреля и настолько не задумываешься о последствиях, что добираешься на такси буквально за несколько сот ярдов от места преступления. Значит, у тебя сдают нервы. Верно? 
 - Может, он и не собирался убивать Вотреля. 
 - Тем не менее захватил смертоносное оружие, которым и воспользовался? Кстати, это кое о чем мне напомнило - оружие должно быть где-то здесь, поблизости. Так, посмотрим... Возвращаясь после преступления, убийца только тогда сообразил, что у него в руке нож, когда увидел ожидающее его такси, и решил от ножа избавиться. Он бросает его - скорее всего, в кусты. Ведь если бы он перебросил его через эту высокую стену, то привлек бы внимание водителя. Мы можем точно определить место, где он избавился от оружия. Преступник еще не вошел в освещенное фарами пространство, а машина стояла бампером сюда... 
 - А разве таксист не мог развернуть автомобиль, пока пассажир отсутствовал? В таком случае он бы не увидел... 
 - Чушь! Подумай сам! Здесь же только две колеи. Эта дорожка слишком узкая, чтобы на ней можно было развернуться. Если бы водитель выехал на шоссе и там развернулся, а потом снова подал машину назад, тогда здесь было бы четыре колеи. Итак, взгляд водителя и свет фар падали в эту сторону. Убийца не дошел до освещенного фарами места, которое должно быть...-Банколен отмерил несколько шагов,- согласно правилам освещения вот здесь, самое близкое. Пройду немного подальше и посвечу фонариком...- Он остановился и нагнулся к кустам.- А вот и нож. Застрял в ветвях. Видишь блеск? Не трогай его! Теперь мы можем вернуться на виллу. 
 По дороге к дому он глянул на свои часы и тихонько присвистнул: 
 - Ого! Уже половина второго! Я и не думал, что так поздно... Что ж! Ну как? Ты уже протрезвел? 
 - Не бередите рану! Да, слишком протрезвел. 
 - Тогда, может, вспомнишь, который был час, когда ты увидел стоящего у ворот Вотреля? 
 - Не знаю. Возможно, половина десятого... Банколен, да в чем дело? Ради бога, объясните мне, что все это значит! 
 Это же совершенно бессмысленно! Это безумие, это... Слушайте, его кровь еще на мне, когда я переворачивал его... Он не должен был умереть! Он... 
 - Уж не забыл ли ты, что он, как и Салиньи, был любовником мадам Луизы? 
 - На это намекал Голтон, если вы это имеете в виду. Но неужели этот сумасшедший собирается убить всех, кто ее знал? Я считал виновным Вотреля. Я мог в этом поклясться. И вот гнусный негодяй тайком пробирается через задние ворота, и Вотрель мертв! Кто же следующий? 
 Банколен остановился и посмотрел на луну. 
 - Ты не понимаешь,- покачивая головой, сказал он.- К утру пойдет дождь. Я должен позвонить в полицию, чтобы они немедленно прибыли сюда. Иначе дождь смоет все следы. А здесь должны быть следы не одного человека... 
 В гостиной нас поджидал доктор. С печальным видом он воздел глаза к небу. 
 - Вашу жену, месье,- обратился он ко мне,- я застал в не очень приятном состоянии. Она слишком много пила и курила, и ее нервная система... гм... Женщина страдает от нервного потрясения. Впрочем, ее лечение - это несколько сигарет, несколько стаканов вина и абсолютно никаких волнений. Нет, это не очень опасно. Если дать ей как следует отдохнуть, завтра она будет уже на ногах. Я дал ей маленькую дозу снотворного, всего тридцать гран. Это успокоит ее. Однако за ней нужно следить, и, если состояние ухудшится, позвоните мне. Ах, месье, мерси, вы так великодушны! Вы подумайте, пятьдесят франков! Ну, раз вы настаиваете...- Доктор пожал плечами.- Спокойной ночи, господа... 
 Вскоре, повинуясь телефонным указаниям Банколена, перед виллой стали одна за другой останавливаться машины. Они оживленно сигналили, а их пассажиры не менее оживленно переговаривались. В дом вошел полицейский, очевидно комиссар полицейского участка Версаля, хотя я не разбираюсь в знаках отличия. Он с благоговением относился к Банколену, поэтому расспрашивал меня с большим почтением. Когда Банколен сообщил, что мадемуазель еще не пришла в себя и что лучше сейчас ее не тревожить, страж порядка пробормотал, исполненный сочувствия: 
 - Ах, бедняжка! Конечно, конечно!- и закрыл свою записную книжку. 
 Сад осветился огнями фонарей. Там слышались перекличка полицейских и шуршание в обыскиваемых кустах. 
 Я прошел в спальню и закрыл за собой дверь. У кровати все еще горела лампа под желтым абажуром. Слышалось ровное и глубокое дыхание спящей Шэрон. На полу стояли ее маленькие туфельки. Доктор прикрыл девушку шелковым покрывалом. Шум в саду доносился сюда слабо, но через окно виднелись передвигающиеся фонари, поэтому я задернул шторы. 
 Рассвет наступит еще не скоро! Он давал о себе знать: становилось все холоднее, усталость тяжело давила на глаза. С каждым часом все больше хотелось спать, события вечера смешивались в голове в причудливый коктейль. Сначала все затихло в саду. Один за другим зашумели моторы автомобилей и затихли вдалеке. Я неподвижно сидел в шезлонге, когда Банколен приоткрыл дверь, мотнул головой в сторону дороги и вопросительно поднял брови. Я покачал головой - ее нельзя оставить одну. Он кивнул и прошептал: "Тогда до завтра". На какое-то время, пока Банколен стоял в дверном проеме, его жилистая, мускулистая фигура четко обрисовывалась благодаря отсветам из гостиной. Глубоко запавшие блестящие глаза загадочно перебегали с Шэрон на меня, и мне почудилась слабая усмешка, от которой шевельнулась его остроконечная бородка. Он слегка приподнял плечи и осторожно прикрыл дверь. 
 Я остался наедине со своими размышлениями, сомнениями и растерянностью. В доме только равномерно тикали часы и время от времени раздавались шорохи, слышные только вот такой тихой ночью. Чтобы разогнать сон, я пошел побродить по темному дому, но меня все тянуло назад, к теплому желтому абажуру. Бесконечное число раз я возвращался в спальню, осторожно ступая по мягким коврам, и всматривался в лицо спящей девушки, такой по-детски беззащитной. Волосы ее разметались по подушке, ресницы были влажными, лицо бледным и утомленным, но розовые губки складывались в легкую улыбку. Я поправил на ней покрывало и опять уселся в шезлонг. Пьеса Вотреля! Я обнаружил в кармане его рукопись, когда нащупывал там пачку сигарет. Я осторожно подтащил столик, чтобы не потревожить руку Шэрон, наклонил абажур к себе и расправил сложенные листы. Они были смяты и по краям слегка запачканы... 
 Не знаю, хорошая ли это была пьеса. Если быть беспристрастным, она, конечно, рассчитана на дешевый эффект. Герои вели между собой самые невероятные диалоги. Но за этими диалогами проглядывалось яркое воображение, "кровь тигра и мед" Барли Д'Орвиля, и нечто вроде насмешливого взгляда горгульи на башне. Написано было два акта, между строк - множество исправлений смелым, решительным почерком, а на полях женской рукой внесено несколько замечаний, например: "Слишком театрально" или "Сократи этот кусок, Эдуар; беседы на богословские темы могут быть удачными, но слишком большое их количество представляется результатом незрелой мысли". Вотрель вывел себя в лице героя по имени Вернуа и, пытаясь выставить его в хорошем свете, слегка перестарался, тем самым разоблачая себя. Я приведу отрывок из первого акта. 
 "Вернуа. Искусство убийства, мой дорогой Моро, то же самое, что искусство фокусника. А искусство фокусника заключается не "в ловкости рук", а в направлении вашего внимания на другой предмет. Иллюзионист заставляет вас следить за своей рукой, в то время как другой, которую вы не замечаете, хотя она и находится на виду, он и производит свой фокус. Этот же принцип я применил и к преступлению. 
 Моро (смеясь). Вы говорите словно профессор, читающий лекцию студентам. 
 Вернуа. Вы правы. Но я и есть профессор. Вы добьетесь успеха, если выучите этот предмет. Относительно же дела, о котором я говорю, у профессора Манстерберга из Гарварда в его работе "С позиции свидетеля" есть интересная глава. Я применю этот принцип для убийства... 
 Моро. Бросьте, старина! Не смешите меня! 
 Вернуа. Но я говорю совершенно серьезно. Я намерен убить этого перевоплотившегося мошенника и готов поставить на что угодно - ни один полицейский в мире не догадается, что это сделал я. Понимаете, этот тип хочет кое-кого убить, и я чувствую себя призванным защитить моего... лучшего друга. 
 Когда занавес падает, Вернуа стоит на фоне черных драпри; сзади него серебряная посмертная маска Цезаря Борджиа. Вернуа медленно сжимает и разжимает кулаки и улыбается". 
 Внизу тем же женским почерком было написано: "Oh, Eduard, je t'aime, je t'aime!" {"Ах, Эдуар, я тебя люблю, я тебя люблю!" (фр.)} Эта фраза сразу пробудила меня - такая трепетная, живая страсть слышалась в ней при всем этом ужасе. Я взглянул в сторону кровати... Эта девушка, понимающая толк в литературе и в театре, которая сейчас так спокойно спит, сыграла какую-то роль своими невозмутимыми замечаниями и надписями на полях, сама поставив финальный акт с такой великолепной подделкой чувств! Но если оставить ее в стороне, можно ли извлечь из пьесы какой-либо смысл? Неужели Вотрель описывал собственную версию убийства Салиньи? То есть, должно быть, он знал или думал, что знает переодетого, который собирался убить Салиньи. В таком случае он сам объяснил причины своей смерти, хотя вовсе и не думал умирать. Самозванец понял, что Вотрель знал о нем, и опасался быть разоблаченным... 
 Напечатанные строчки расплывались у меня перед глазами. Я пытался сбросить сонливость, разогнать туман перед глазами, из-за которого все предметы в комнате приобретали неверные очертания и подпрыгивали, как кипящие в воде яйца. Встав с кресла, я снова подошел к кровати и из тени смотрел на загадочную улыбку Шэрон. Как я тогда ненавидел ее! "Eduard, je t'aime, je t'aime!" - а потом этот бесцветный тон: "Между нами ничего нет и никогда не было..." Она говорила это неподвижной фигуре с моноклем в глазу, уставившейся на луну из-под кипариса с такой издевательской улыбкой. 
 Я в волнении расхаживал по комнате. Следует ли полагать, что Вотрель на самом деле знал, в чьем обличье представал Лоран? Это только предположение... Но тогда как он держался во время всех событий! Может, он начал догадываться с того момента, когда подобрал совок в доме Килара и положил его - что за нелепый поступок!- в аптечный ящичек. Я вспомнил о старом лысом адвокате, страшно сверкающем глазами. Судя по неоконченной пьесе Вотреля, он полагал, что придумал абсолютно надежный способ убийства, полностью избавляющий от риска разоблачения. Допустим - только допустим, что он поделился идеей с убийцей, не зная, что это убийца? А может, Вотрель рассказал кому-то про свою схему убийства, а потом, когда преступление на самом деле произошло, естественно, прикинул, кто мог это сделать? Фантастично! Я выключил лампу и начал расхаживать в темноте, стараясь распутать криминальный узел. Лунный отсвет падал на кровать, но в темных углах спальни мне виделись знакомые лица, гримасничающие и шепчущие в такт тиканью часов. Шэрон пошевелилась и что-то пробормотала во сне. 
 Я вернулся к креслу и уютно устроился в нем. Ночные шорохи и звуки слились с полной сумятицей моих мыслей - часы, шепот листвы за окном, размеренно падающие капли воды из крана в ванной. В боковое окно виднелась бледнеющая луна над призрачным Версалем. Утомленный мозг отказывался работать и словно скользил к пропасти... Я вздрогнул от неожиданно резкого крика петуха где-то за холмом... а затем, когда по крыше застучал тихий дождик, наконец заснул. 
 Глава 14 
 "СЕРЕБРЯНАЯ МАСКА" И ДРУГОЕ 
 Театралы, несомненно, узнали пьесу по единственному отрывку, который я привел,- необычная драма под названием "Серебряная маска" с поразительным успехом прошла всего два месяца назад. Вряд ли надо было ставить пьесу по этой рукописи во Франции, и по совету Банколена один ее экземпляр мы переслали в Англию его другу, мистеру Джону Мак-Фарлэну, который значительно улучшил ее, хотя по понятным причинам не собирался выступать в роли автора. 
 Впервые "Серебряная маска" была поставлена на сцене "Хеймаркета" в Лондоне. В роли Вернуа мистер Джордж Эрлисс подал своего героя с превосходной учтивостью и невероятным шармом. Но что самое интересное, драма не имела конца. Это была мистификация, которая в конце второго акта повисала в воздухе без какого-либо объяснения, оставляя зрителей возмущенными, обманутыми и заинтригованными. 
 Исключительно из возмущения они валили толпой на спектакль. Критики выражали свое изумление и одобрение. Помню, мистер Ст. Джон Эрвин написал: "Вот это пьеса, дорогие мои! Старательно поработав над созданием состояния неопределенности, автор нашел единственно возможный убедительный способ закончить ее". В такой форме пьеса имела лишь отдаленное сходство с действительными событиями, произошедшими в Париже,- до такой степени отдаленное, что когда мы с Банколеном были на премьере, то не заметили никакой связи, за исключением процитированного мной отрывка. Все было так завуалировано, так неопределенно, зрители совершенно не понимали смысла событий. Вся пьеса была полна туманных намеков, которые не находили своего объяснения. Гуттаперчевые герои произносили расплывчатые речи, и зрители не имели ни малейшего понятия, кто же он - человек, сменивший облик,- и что он собирается совершить. Автор пьесы был анонимом, но девять из десяти критиков считали ее плодом творчества Юджина О'Нила. 
 Когда мы смотрели ужасный иррациональный второй акт, помню, я подумал, какой сенсацией стало бы, если бы вдруг Банколен поднялся во время спектакля и сказал: "Извините, но мне кажется, я могу закончить для вас пьесу и рассказать, как было совершено это убийство". Лишь несколько человек знали суть дела, и это при том, что пьеса была широко разрекламирована как "реконструкция убийства знаменитого Салиньи". Нет, в пьесе "Серебряная маска" было не так много намеков на правду, но она возвратила атмосферу совершенного более года назад преступления. Запах пудры и лег кий шорох, царящие в театре, темнота, черный бархатный занавес, высокие свечи, протяжный голос мистера Эрлисса, а на заднике - серебряная маска с улыбкой сатира... И я снова вспомнил о той весне в Париже и о том вечере, когда я сидел у кровати Шэрон, читая эту пьесу. Воспоминания воссоздавали для меня каждую деталь происходящего в его скрытности и глубокой, безысходной боли. 
 Итак, под шум дождя я уснул и немного поспал до рассвета, когда меня разбудила Тереза. Я рассказал ей, что произошло, выйдя с ней в гостиную, чтобы не потревожить спящую девушку. Мне было холодно, я был как в дурмане. Смутно помню, что она принесла мне кофе, но ее взволнованный голос словно издали доносился до меня, и только по дороге в Париж я кое-как собрался с мыслями. Версаль скрывался за завесой дождя... 
 Банколен! Мне нужно увидеться с ним и показать пьесу. Кто-то поднял крышу на моей машине, наверное Банколен: это вполне свойственно его странной натуре - подумать обо всем. Я вел машину по знакомой дороге почти инстинктивно. Никакого рассвета, только плывущий туман и дождь, а впереди из ночи вставал Париж с бледными кляксами фонарей. Странные фигуры людей выходили из дверей и щурились, как ящерицы, выбравшиеся из-под камня. Нечеткие силуэты пробирались под ливнем. Женщины за тусклыми окнами протирали стойки кафе при свете газовых ламп. По булыжной мостовой из Версаля прогремел первый трамвай. Он стучал и скрежетал на неровных рельсах, а затем его задние огни мутно маячили передо мной сквозь туман. Вскоре за мокрыми деревьями показалась река. Колеса засвистели, снова оказавшись на асфальтовой дороге... Но что вчера делал там Банколен? Он не сказал мне. Как всегда, играл в свою темную игру - как говорят, в одну руку. Мне пришло в голову, что теперь мы с Шэрон вовлечены в дело больше, чем просто зрители. Нас могли подвергнуть допросу как подозреваемых в убийстве Вотреля. Собственно, почему бы и нет? Ведь это традиционный треугольник: Вотрель, возмущенный защитник; Шэрон, его невинная любовница, которую заставил колебаться я, хитрый и коварный негодяй. 
 Вполне возможно, французы именно так и воспримут это. Я представлял себе зловещий смех обвинителя, который указывает на меня пальцем и громогласно призывает присяжных: "Взгляните на это чудовище!" 
 Во всяком случае, сверхъестественная манера Банколена вовремя оказываться в нужном месте, чтобы сделать несколько изящных замечаний по поводу последнего убийства, должна снабдить меня некоторым алиби; хотя в этом деле алиби, кажется, не мешает возникать подозрениям. Я понял, каким беспомощным чувствовал себя Вотрель, когда все знали, что он не мог совершить преступление, и вместе с тем при упоминании его имени все многозначительно переглядывались. Все, за исключением Банколена. Для него наступил момент оправдать свою исключительную репутацию. 
 Не стоило поднимать его в такую рань - было шесть утра,- поэтому я поехал домой. У себя на кровати я нашел приколотую к подушке записку, написанную аккуратным почерком Томаса: 
 "Месье Банколен звонил в три часа ночи, сэр, и просил приехать к нему на машине в десять утра. Это срочно". 
 Никакого отдыха! Я принял горячий душ и прилег подремать перед встречей. Очевидно, он звонил мне вскоре после того, как уехал с виллы в Версале. И снова мою спальню наполнили тревожные сны с горгульями в сером, призрачном свете. Было почти десять, когда меня разбудил Томас. Я поспешно оделся. Дождь продолжал идти, но я чувствовал себя замечательно отдохнувшим... Когда я подъехал на авеню Георга Пятого, Банколен уже ждал меня в вестибюле своего дома. Рядом с ним стояла взволнованная раскрасневшаяся женщина, одетая по-воскресному, в черное, и в невообразимой шляпке, торчащей на заколотых в пучок волосах. 
 Это мадам консьержка в заведении Фенелли,- пояснил Банколен.- Она рассказала мне, как Фенелли следует моему совету. Я намерен задать ему несколько вопросов о нашем покойном друге Вотреле, и думаю, что нам стоит вместе туда подъехать. Au revoir {До свидания (фр.)}, мадам, благодарю вас, это все... 
 - Au revoir, месье,- ответила она необычным для консьержки голосом, монотонным, пронзительным и совершенно лишенным выражения. Женщина слегка поклонилась, сжала свой зонтик. Ее маленькие черные глазки нервно блеснули.-Au revoir, господа. 
 Когда мы пересекли площадь Альма и повернули на авеню Токио, дождь почти перестал. Из туннеля с грохотом вылетел поезд метро и помчался по эстакаде над улицей Бетховена. Поморщившись от его шума, Банколен обратился ко мне: 
 - Мадам консьержка не любит Фенелли. Однако говорит, что он уже избавился от наркотиков... 
 На углу рю Дезо размещалось обнесенное стеной трехэтажное строение с решетками на окнах второго этажа. Ворота в стене были открыты, из будки сторожа нас никто не окликнул, когда мы проходили во двор. Банколен собирался нажать кнопку звонка на парадной двери, но повернул ручку и обнаружил, что дверь не заперта. 
 В огромном фойе было темновато и душно. На второй этаж к игорным залам вела изогнутая лестница, покрытая красным ковром. Справа была дверь в пустое казино, где накануне играл оркестр. Банколен остановился и оглядел сумрачное фойе. Затем жестом пригласил меня идти к лестнице. Мы поднимались бесшумно, поглядывая на большие старинные часы под зарешеченным окном, через которое падал смутный свет. Когда мы повернули на площадку, я увидел быстро спускающегося мужчину. 
 На нем был очень высокий котелок, который удлинял его и без того вытянутое лицо с застывшей улыбкой. Когда мы проходили мимо, он повернул голову и в удивлении поднял брови. Это был Герсо, камердинер из дома Салиньи. Казалось, он плывет вниз по лестнице. Его похожая на маску улыбка не изменилась, а парик сидел немного криво под цилиндром. 
 - Доброе утро,- безразличным тоном произнес он. 
 - Доброе утро,- ответил Банколен. Детектив явно не ожидал его увидеть и, когда Герсо почти достиг вестибюля, окликнул: - Странное место для встречи с вами, Герсо! 
 - Увы!- Тот не повернул головы.- Увы! Надеюсь, месье не думает, что я пренебрегаю своими обязанностями. Мне нужно найти работу теперь, когда месье умер. Я надеялся, что меня наймет месье Фенелли. Увы! Мне не удалось разбудить его. 
 Он вздохнул и продолжал степенно двигаться к выходу. Часы пробили половину одиннадцатого. 
 - Мне приходилось бывать во многих местах,- тихо заметил Банколен,- но вряд ли где еще я ощущал такую зловещую атмосферу, как в этом заведении. Это грешное место. Но пойдем наверх. 
 На втором этаже было еще темнее. Зимний сад, карточная комната, дверь в которую была приоткрыта, бар и салон, красный ковер на мраморном полу - все точно как в вечер убийства. Единственное отличие - безлюдье. Это место оживлялось только по ночам. Мы стали подниматься дальше, с опаской придерживаясь бронзовых перил. Наверху дверь была заперта. В доме царила зловещая тишина. Голос Банколена властно нарушил ее. 
 - Откройте дверь!- крикнул он и стукнул по ней кулаком. 
 Это был приказ полиции. 
 Какое-то время никто не отвечал. И снова эхо раскатилось в тишине, и мне показалось, что за дверью слышатся рыдания... 
 Дверь неуверенно открыли. В полумраке я увидел покрытое мелким потом лицо Фенелли с отвислыми щеками, подрагивающими усами. Он беззвучно шевелил губами, а глаза У него были мутными. Одной рукой он придерживал халат, прикрывая жирную грудь. Банколен распахнул дверь, и хозяин заведения отшатнулся к стене: 
 - Это возмутительно! 
 - Тише! Чем вы занимаетесь? 
 - Я не стану этого терпеть! Какое вы имеете право! 
 - Опять принялись за свои делишки с наркотиками, а? 
 - Нет, нет! Вы не понимаете! Это не наркотики! Девушка... Уличная женщина... Я нахожу удовольствие в... 
 - Вот как? Всего-навсего женщина? И где же она? 
 - Вон там, в комнате номер 2. Говорю вам, ей не причинили вреда! Я никого не могу обидеть! 
 Банколен подошел к двери и вошел в комнату. Оттуда донесся его резкий голос. В коридоре чувствовался легкий запах пудры, от которого меня затошнило. Фенелли, с его размякшим толстым лицом, вдруг указал на меня пальцем: 
 - Это вы его сюда привели! Я видел, вы поднимались сюда вчера вечером, когда здесь была англичанка. Вас запомнили...- Он осекся, пожевал губами и взвыл: - Чем я заслужил это? Они хотят меня разорить! Господи! Я не нарушаю законы... 
 Банколен вышел в коридор. 
 - У вас нет причин устраивать истерику,- спокойно сказал он.- Вы же сами говорите, что не нарушаете закон. Это просто еще одна деловая сделка. Я попрошу ее уйти, потому что мне нужно задать вам несколько вопросов.-Помолчав, он добавил: - Отведите нас в свой кабинет. Я дам вам время одеться. 
 Фенелли исчез в одной из комнат, предварительно показав пальцем в конец коридора, где находился его крошечный кабинет. Банколен быстро прошептал: 
 - Пойдем в кабинет. Я не хочу, чтобы он узнал, что мне известно. 
 - Что вам известно? 
 - Мерзость проявляется все больше по мере расследования. Он хотел, чтобы я думал, будто в той комнате обыкновенная проститутка. Свет там затенен, но я увидел. Эта женщина - мадам Луиза де Салиньи.- Он ошарашенно потер глаза.- Но не подавай виду! Понимаешь, как все делается? Они превратили эту женщину в наркоманку. Теперь наркотики ей необходимы, и, чтобы их получить, она перенесет любое унижение от рук нашего грязного приятеля. Вполне возможно, что у нее были деньги и деловой нюх Фенелли немедленно подсказал ему... 
 - Банколен, давайте его задушим. Давайте вернемся и... 
 Он схватил меня за руку: 
 - Говори тише! Нельзя поднимать шум. Сейчас все зависит от нашего якобы незнания. Она не знает, что я видел ее там,- а это, как мне кажется, было бы для нее самым большим унижением. 
 Мы вошли в маленький кабинет, где находились лишь письменный стол, стул и большой сейф. На столе горела лампа. Окон здесь не было. 
 - Нет, она меня не узнала. Она была в полубессознательном состоянии,-объяснил Банколен.- Закрой дверь. Пусть она выйдет по задней лестнице, якобы не замеченная нами. 
 Как будто ужаса, что перенесла эта несчастная женщина, было недостаточно - наш экспансивный и артистичный Фенелли добавлял ей новые мучения! Казалось, Луизу де Салиньи преследует безжалостная ирония, издевательский замкнутый круг судьбы. Куда бы она ни повернулась, к ее горлу приставляют нож. Она, избежавшая нападения мужа, теперь была вынуждена принимать сладострастное зелье из рук этого вкрадчивого куска жира... Через минуту он появился, безупречно одетый, с гарденией в петлице... Я представлял, как женщина, одурманенная наркотиками, в истерическом припадке спускается по задней лестнице. 
 - Итак,- Фенелли вновь обрел спокойствие,- вы хотели меня видеть, господа. Даю вам слово, месье Банколен, я избавился от всех наркотиков, что имел в запасе. 
 - Вотрель убит,- сообщил Банколен. 
 Тот поражение уставился на него. 
 - Его зарезали вчера ночью в Версале,- продолжал детектив. 
 - Как... Как... Какой ужас, месье! Месье Вотрель. Да, конечно, я его знаю.- Фенелли помолчал, затем издал странный смешок.- Надеюсь, месье, вы поймали его Убийцу. 
 - Известно, естественно, что он был вашим агентом и поставлял вам людей, которых интересовали ваши наркотики,- как ни в чем не бывало заявил Банколен. 
 Фенелли на мгновение утратил достоинство, но быстро взял себя в руки. Поправив пухлой рукой галстук и одернув жилет, он пожал плечами: 
 - Месье был настолько добр, что посмотрел сквозь пальцы на мои упущения. Позвольте заверить вас, что в настоящее время у меня в заведении вы не найдете ничего похожего на наркотики. Более того, мои счета открыты для проверки. Я действую в пределах закона.- Он улыбнулся и занялся рассматриванием своих ногтей. 
 - Мы говорили о Вотреле,- напомнил Банколен. 
 - Дорогой месье, уж не хотите ли вы сказать, что мне что-то известно о его смерти? 
 - Он заявил, что является русским офицером. Это ложь. Он был талантливым самоучкой и бедной портовой крысой из Марселя, где вы и подобрали его несколько лет назад. 
 - Ну и что, если так? 
 - У меня есть множество аннулированных чеков, полученных от банка "Лионский кредит", на общую сумму двести тысяч франков. Они выписаны на имя Эдуара Вотреля и подписаны Луизой Лоран, в настоящее время носящей имя Луиза де Салиньи. Это результаты вашей торговли, Фенелли? Она глубоко увязла, не так ли? 
 У Фенелли глаза выкатились из орбит. Он смотрел на пачку чеков в руках Банколена. 
 - Чеки! Я ничего о них не знаю. Вот как! Так он был нечестным, этот Вотрель! Дайте-ка взглянуть. Я подозревал его в непорядочности. 
 - И заставляли ее платить дважды за то, что она от вас получала. Это так?- очень тихо сказал Банколен, наклонившись вперед. 
 - Подлец!- трагически пискнул Фенелли. 
 - Или это был шантаж, Фенелли?- Банколен изводил его тихим, вкрадчивым голосом.- Вы вытягивали у нее деньги, угрожая обо всем рассказать ее будущему мужу? 
 - Нет! 
 - Ага, вот это я и хотел узнать,- вежливо улыбнулся Банколен.- Пойдем, друг мой, мы закончили.- Он надел цилиндр. В дверях лучший из детективов Парижа вдруг остановился, и сквозь бородку мелькнули ослепительно белые зубы.- Еще одно слово, Фенелли! Больше не пытайтесь провернуть свои сделки с мадам Луизой, я серьезно вас предупреждаю. Это все. 
 Мы в молчании спускались по лестнице. Банколен задумчиво постукивал по балюстраде тростью. Мы уже выходили из здания, когда он вдруг вздохнул и заговорил: 
 Теперь ты понимаешь трагическое положение Эдуара Вотреля. Этот мальчик, выросший в сточной канаве, по мере взросления создавал себе волшебный мир, в котором хотел вести блестящую жизнь. Он почти достиг осуществления своей мечты, но только почти - ему всегда что-нибудь мешало. Он ничего другого не хотел - только видеть себя в этом воображаемом мире. Он охотно соглашался на то, чтобы мы считали его подлецом, лишь бы не сомневались в его аристократическом происхождении. Вы могли считать его убийцей. Это было ему безразлично, пока вы не сомневались в том, что он русский офицер. 
 - И он писал пьесу,- добавил я.- Она у меня дома... Я хотел показать ее вам, но забыл... 
 - Да, его пьеса! Думаю, он хотел быть вершителем судеб. И у него была обычная для таких мечтателей тенденция все приукрашивать. Он хотел сделать из своей жизни и работы не просто историю, а фантастическую историю, с роскошной отделкой. Заметь - это очень важно. Я представляю, если бы его обвинили в убийстве, он был бы только рад, поскольку знал, что ему ничего не грозит. Он умер, но держи перед умственным взором его призрак, потому что это изображение говорит нам много правды. 
 В соответствии с моей вчерашней версией, Вотрель случайно поведал о своем изощренном плане воображаемого убийства кому-то еще, и вот с бумаги эта идея воплотилась в действительность! 
 - Банколен, вчера вечером мы с вами много говорили... во всяком случае, я говорил... и пришли к заключению, во всяком случае, я пришел, что оба преступления совершены одним человеком. Я не намерен давить на вас, если вы предпочитаете скрывать свою тайну. Но скажите мне только одно - их обоих убила одна и та же рука? 
 - Да. Да, это был один и тот же человек. Мы столкнулись с исключительно хладнокровным и циничным убийцей, который твердо убежден, что эти акты совершенно оправданны, произведены как отмщение за несправедливость. Эти преступления являются средством высказать миру злобу, слишком глубокую для обыкновенного выражения. 
 - Больной мозг? 
 Он задумался. 
 - В некотором смысле да. Но не в том смысле больной, в каком пытается убедить нас Графенштайн. Я не очень верю во все эти версии об анормальной психологии. Склонность Каина слишком избитая, чтобы сводить ее к отдельной категории. Эти люди преемники чепухи Ломброзо, и я сомневаюсь, способны ли они совершенствоваться. 
 - И убийца здесь - вы его видели, говорили с ним, знали его как участника этого случая? 
 - О, очень похоже!- ответил Банколен, странно глядя на меня. 
 - Спасибо. А теперь давайте вернемся ко мне и посмотрим эту пьесу. Если только у вас нет другого дела. 
 - Ну, мне нужно будет сегодня отвезти тебя в префектуру, чтобы ты дал показания о вчерашних событиях. Но не волнуйся - я подскажу тебе, как все честно и открыто рассказать. Кроме того, думаю, нам нужно еще раз навестить виллу в Версале. Но это подождет. 
 - А о том, что случилось вчера, у вас больше нет никаких сведений? 
 - В настоящий момент мои люди разыскивают такси и нож. 
 По дороге ко мне домой мы почти не разговаривали. Кажется, я даже стал с легким презрением посматривать на Банколена, как на шарлатана. Он делал вид, что ему многое известно, а на деле казалось, что он вообще ничего не знает. 
 У меня в квартире мы застали ожидающего нас в гостиной мистера Сида Голтона. 
 Глава 15 
 КОГДА УПАЛА СТЕНА 
 Голтон сидел в кресле, курил сигарету и просматривал "Нью-Йорк геральд". На полу валялись другие газеты, выходящие в Париже на английском языке,- "Чикаго трибюн" и лондонская "Дейли мейл". Я был удивлен и раздражен его приходом. Позднее я узнал, что он явился предложить Томасу пятьдесят франков. Никогда еще я не видел Томаса до такой степени оскорбленным. Но присутствие Голтона, казалось, заинтересовало Банколена. 
 - Послушайте,- вскричал Голтон, размахивая газетой,- вы становитесь знаменитостью! Смотрите! Вышли себе провести спокойный вечерок с этой дамой и убрали с дороги Эдди Вотреля на заднем дворе! Садитесь... Привет, мусью! Как вас зовут? Кажется, вы окружной прокурор, или как там у вас называется эта должность? 
 - Доброе утро, месье Голтон,- произнес Банколен на безупречном английском.- Рад вас видеть. 
 Взяв себя в руки, я тоже поздоровался с непрошеным гостем и пригласил его чувствовать себя уютно в моем доме. Вполне естественно, он носил брюки гольф и сейчас закинул одну толстую ногу через подлокотник, с одобрением выпуская дым в потолок. 
 - Скоро сюда придет Джонсон из "Трибюн", чтобы повидать вас. Вы не против? Мы нашли ваш адрес в справочнике. Я подумал выйти и посмотреть, все ли в порядке с Шэрон Грей. Садитесь, садитесь! А то вы заставляете меня нервничать. У вас есть что-нибудь выпить? Вчера вечером я безбожно напился фу! 
 Банколен уселся в кресле по другую сторону от окна, а я пошел взять что-нибудь выпить. В конце концов, Голтон был моим гостем, и я должен был оказать ему любезность. Когда появился Томас с ледяным лицом и шейкером, где он смешивал "Мартини", Банколен и Голтон беседовали об искусстве. Банколен объяснял, что человека, подковывающего лошадь на картине, что висела у меня над пианино, зовут вовсе не Морлэнд. А Голтон критически заметил, что бог с ним, если он нравится Банколену и мне, но лично он предпочитает джентльмена по фамилии Браун,- он рисует иллюстрации в "Сатердей ивнинг пост", за которую вам приходится платить по семь франков этим наглым типам в печатных киосках. 
 Еще немного поговорив об искусстве, Банколен спросил: 
 - Думаю, месье Голтон, вы были знакомы с Вотрелем? 
 - Некоторым образом да. Я о нем много слышал - знаете, как беседуют путешественники,- и однажды он зашел в "Пейнс" выпить с одним моим другом. Там я его и встретил. Я сказал ему, что знаю его друга Рауля, а Рауль говорит по-английски лучше любого француза. Кстати, месье, вы довольно прилично владеете нашим языком. Да, и один раз мы встречались с ним до того, как я едва не сфотографировался с ним в Ницце, и это фото могло бы показаться в газетах. Но я не смог пробраться ближе. Я был довольно далеко на фотографии виден только краешек моего уха. Я послал газету с этой фотографией домой, и ее напечатали там в нашей газете.- Он задумчиво отпил коктейль.- Кстати, я вспомнил, что через пару дней мне нужно уезжать. Хорошие деньки закончились, пора в дорогу. 
 - В самом деле? 
 - Мне нужно жениться,- мрачно изрек Голтон.- Понимаете, дело обстоит так: мой старик хочет, чтобы я продолжил его дело. Мой старик варит самое лучшее безалкогольное пиво в Соединенных Штатах. Он ловкий парень, мой старик! Он взял герб семейства моей матери и сделал его торговой маркой, которая печатается на этикетках бутылок с пивом. "Пиво "Замок Скелвингс", самое аристократическое пиво, без герба не является подлинным". Так вот, он хочет, чтобы я женился. Он тоже путешествует, и, знаете, с очень приятными людьми. И сейчас прислал мне телеграмму, что нашел одну девушку. Ну, мне все равно. Налейте мне еще один коктейль, если можно. Господи! Он делает тридцать миллионов из одного цента! Я должен получить хорошую жену!- С этой утешительной мыслью мистер Голтон откинулся на спинку кресла.- Мне не хочется покидать всех своих приятелей, которые у меня здесь появились. 
 Но ничего не остается, как вернуться домой, раз уж предстоит такая вещь, как женитьба. И я не прочь иметь хороший дом, где жена будет приносить мне шлепанцы... 
 Банколен наблюдал за ним с насмешливым вниманием, прижав палец к губам, чтобы я не перебивал, пока Голтон разглагольствовал на тему матери, дома и благословения Небес. Наконец тот поднялся, собираясь уйти. 
 Когда Голтон попрощался и вышел на улицу, Банколен встал у окна, наблюдая, как он свернул на улицу Монтеня. Сосредоточенно глядя за окно, детектив барабанил пальцами по раме. Вскоре он обернулся: 
 - Ну-с! 
 - Теперь я принесу вам пьесу,- заметил я.- Но вы должны остаться на ленч. Томас превосходный повар. 
 - Нет,- улыбнулся Банколен.- У меня очень много дел, да и у тебя тоже. Передай мне рукопись. Сегодня вечером, как я и обещал,- тихо добавил он,- я намерен раскрыть убийство. 
 Не знаю, приходилось ли когда-нибудь вам быть впутанным в такое мрачное дело, как это, и даже анализировать события, сопровождающие какое-либо загадочное и жестокое убийство, не через посредство газет, где самые страшные трагедии кажутся нереальными, непонятными и часто нелепыми, а находясь в самом близком общении с людьми, которые их расследуют. Даже длинные отчеты о судах обременены той застенчивостью, которую человек испытывает перед камерой. Преступление, когда оно описано, кажется таким же далеким и неубедительным, как рассказ о битве в учебнике истории, полной нереальных звуков и ярости, генералов, проявляющих героизм и умирающих в момент победы над противником, так что вам трудно представить, что вообще происходило. Если вы, уважаемый читатель, никогда не испытывали безнадежности, неуверенности и смущения, не подозревали всех, кто появляется с подобным в вашей собственной жизни, я не могу этого объяснить. Вы все время гадаете, кто же это может быть? Как это было? Неужели такое действительно происходит? Неужели эмоции, мании настолько сильны, что доводят таких, как я, живущих вполне мирной и безмятежной жизнью, до бессмысленной жестокости? И тем не менее это так. Это похоже на то, как, глядя в зеркало, ты находишь на своем лице скрытые чувства. 
 Подготавливая к печати записи, я пытался показать, что чувствовали и как действовали эти мужчины и женщины, без всяких прикрас и без изменений. Я старался придерживаться фактов, даже когда мне хотелось немного смягчить их, дать полный отчет о каждой подробности, даже если хотелось вовсе их опустить. И все для того, чтобы дать читателю возможность в полной мере понять - я верил в то, что являюсь свидетелем одного из великих шедевров аналитического мышления, банколеновского метода раскрытия убийства. 
 Все мы понимали, что приближается кульминационная точка расследования. Но что последует целая серия таких кульминационных пунктов, один хуже другого - могу сказать, я только рад, что этого не подозревал даже Банколен. То, что произошло, было поистине ужасно. Когда в то утро - точнее, днем - я просматривал газеты, а Банколен читал рукопись Вотреля, я испугался. Невозможно представить, чтобы все это говорилось о нас! По всему выходило, что мы живем в блестящем мире и личности почти героические, что не имело ничего общего с растерянными, обычными людьми, каковы мы на самом деле... Знакомые квартиры, знакомые вещи... Я бродил по комнатам и вдруг вспомнил о почте - я не просматривал ее два дня. Томас аккуратно складывал всю корреспонденцию на поднос в холле. Пара приглашений, письмо из дома (это понятно! Какой отец семейства усидит в кресле, услышав обо всем этом ужасе?), счет от портного и - пневмопочта. Должно быть, доставлена совсем недавно, не больше получаса назад, когда меня еще не было дома. Знакомый почерк. Черт побери, кто мог прислать мне письмо по пневматической почте? 
 "Дорогой Джефор, я попала в ужасную неприятность! Сегодня утром получила телеграмму от отца. Джефор, он не мог так быстро услышать об этом. Он сел на первый же авиарейс из Лондона, и я не могу представить, в чем дело, но очень боюсь. Обо мне все говорят, но я не сделала ничего плохого, вы же знаете! Джефор, не могли бы вы прийти ко мне сегодня вечером? Отец терпеть не может французов. Может, вы с ним поладите. Здесь отвратительно меня заставляют лежать в постели, но я хочу поблагодарить вас за то, что вчера вы были со мной. Прошу вас, приходите. 
 Шэрон". 
 Что ж, я ее понимал. Эта история обрушилась на всех совершенно неожиданно. Состояние неопределенности все усиливалось. Пойти туда? Я бы пошел туда, не дожидаясь вечера, если бы мог что-нибудь сделать. А я не мог. Но должен же кто-то помочь ей! Так я стоял, перечитывая письмо, когда голос Банколена вывел меня из раздумий. Я ничего не сказал ему о послании. В нем не было ничего личного, ничего секретного, просто мне не хотелось о нем говорить. Я хотел видеть Шэрон... 
 Вместо ленча мы просто выпили по чашке кофе, после чего Банколен повез меня в префектуру. По дороге я несколько раз ловил на себе его внимательный взгляд. Он явно хотел что-то сказать, но промолчал, так что в результате спросил я: 
 - В чем дело? Вас что-то беспокоит?- И в голове у меня пронеслась глупая мысль: "Почему вы такой бледный, такой бледный?" - спросил Файле, возглавляющий парад". И настойчиво звучал ответ: "Я страшусь того, что должен увидеть". 
 Вздор! Просто Банколен чрезвычайно утомлен. Результат двух бессонных ночей. Казалось, нервы у него на пределе. На его худом лице прибавилось морщин, глаза, наблюдающие за мной, запали. Но ведь он - человек без нервов, если таковой вообще существует! Я представлял себе бог весть что. Но все же эти слова не выходили у меня из головы: "Я страшусь того, что должен увидеть",- отвечал цветной сержант". 
 В префектуре церемония казалась бесконечной. Нам пришлось разговаривать с десятками людей. Опять и опять я рассказывал о том, чему был накануне свидетелем, так что в конце концов отвечал почти автоматически. Несколько раз меня просили предъявить удостоверение личности, которое тщательно изучали, после чего все важно кивали, бормотали: "Ага!" - и передавали меня следующему. Основное впечатление у меня сложилось, что, кажется, все служащие префектуры усатые. Комнаты были погружены в полумрак, окна - в решетках. Мы прошли через множество таких комнат, прежде чем меня представили шефу департамента, серьезному вежливому джентльмену с мягкими белыми руками и бородкой, как у ассирийского быка. Он задал мне несколько резких и обескураживающих вопросов. Среди них был и такой: не влюблен ли я в мадемуазель? Он не пытался меня запугать. Он говорил так вежливо и сочувственно, что я расхрабрился и откровенно все ему рассказал. Говорил довольно долго и даже патетично. Я выложил ему все, о чем даже не думал ни с кем делиться. Выслушав меня, он тоже сказал: "Ага!" - и улыбнулся - мудрой улыбкой в полутемном помещении,- и все тоже заулыбались. Мы так дружески со всеми распрощались за руку, что я едва удержался, чтобы не пригласить их на кружку пива. Этот страж закона молча сидел, поглаживая бородку, когда мы с Банколеном вышли из его кабинета. 
 Было уже поздно. Мы потратили на это светопреставление страшно много времени. Я сообщил о намерении пойти в Версаль. 
 - Нет,- возразил Банколен,- я предпочитаю, чтобы ты туда не ходил. Вечером - может быть, если закончим дело. Ты можешь, конечно, меня не послушаться. Но я показываю тебе преступный мир, с которым сталкиваюсь каждый день,- при этом он пристально смотрел перед собой,- и думаю, ты последуешь моему совету. 
 Да, я ему последовал. Мы вспомнили о Графенштайне и пошли к нему в гостиницу, надеясь застать его там. Он как раз упаковывал багаж, собираясь вернуться в Вену. Подозрительно моргая, он отозвался на приглашение Банколена присутствовать при развязке. Итак, мы втроем отправились на Большие бульвары. 
 - Оставим размышления о деле! Есть еще один человек, которого я хотел бы видеть, если он пожелает прийти,- пояснил Банколен,- это месье Килар. Но до его прихода не слова о делах! 
 Каким все это казалось далеким в тишине теплого вечера! Вчетвером мы стояли перед домом Салиньи на лужайке, омываемой лунным светом. Черная каменная громада высилась над деревьями, свет горел только в одном окне. Рядом со мной стоял месье Килар, чье крючконосое лицо выглядывало из-под полей мягкой шляпы. Он тяжело опирался на трость. Отблески лунного света сверкали на стеклах очков Графенштайна. 
 - Я думаю, Герсо дома,- тихо сказал Банколен. 
 Он повел нас. На звон колокольчика ответил Герсо. Он улыбнулся, поправил парик и заметил: 
 - Я сидел рядом с телом моего хозяина. Все только что закончено. Похороны состоятся завтра. 
 - Отведите нас туда,- сказал Банколен. 
 Все было закончено. Из слабо освещенного холла мы прошли в еще более темную гостиную. Герсо с большим вкусом расставил цветы. Они наполняли комнату приторным ароматом и слабо сияли под освещением, устроенным на высоком потолке. Тот же свет бросал блики на вечный дом Салиньи из белого металла. Я мельком увидел свое лицо в длинном зеркале над камином. Оно было очень бледным. Килар бросил взгляд на гроб, после чего уселся, сложив руки на набалдашнике трости, и скривил губы. Банколен положил на стол свой портфель. 
 - Герсо,- спросил он,- в доме есть кирка или лом? 
 - Простите, месье? 
 - Мне нужна кирка или лом. 
 В тишине резко прозвучал недовольный и хриплый голос Килара: 
 - Господи! Что вы хотите делать? Ограбить могилу? 
 Подойдя к белому гробу, Герсо провел рукой над стеклом, закрывающим мертвое лицо. 
 - Понимаю,- кивнул он.- Понимаю, месье! Вы хотите проверить жуткие вещи, которые происходят в подвале. Я слышал, как там расхаживают привидения.- Он щелкнул пальцами по стеклу гроба.- Но он не расхаживает, месье. Я просидел здесь всю прошлую ночь, ожидая, что он встанет и начнет бродить.- На его длинном лице появилась улыбка.- Я принесу кирку, месье. Ее оставил рабочий, который копал канаву... Не тревожьте его, пока меня не будет, прошу вас. 
 - Тревожить... кого?- помолчав, спохватился Графенштайн. Громадный австриец снял очки и начал тщательно протирать стекла. 
 Банколен неподвижно стоял посреди комнаты, низко опустив голову. 
 Вскоре появился Герсо с тяжелым ломом и вежливо протянул его детективу. 
 - Возьми его, это тебе,- повернулся ко мне Банколен.- А теперь следуйте за мной. 
 В тишине отчетливо слышалось лишь постукивание по паркету трости Килара. Герсо уселся на свое место у гроба и сложил руки на груди. Я увидел его сидящим на своем посту в полумраке, с прямой спиной, прежде чем опустились портьеры на двери... Мы прошли через полутемный холл, через погруженный в темноту музыкальный зал, через столовую и оказались в кухне. Графенштайн хрипел. Банколен зажег в кухне свет и открыл дверь подвала. Из-за груды швабр он извлек масляную лампу и зажег ее. Подняв лампу вверх, он обвел нас взглядом. 
 - Идемте,- просто сказал он. 
 Кил ар надвинул шляпу поглубже. Графенштайн посмотрел на лом у меня в руке. Мы цепочкой начали спускаться в подвал. Свет лампы плясал на выкрашенных известкой стенах. Лестница скрипела под ногами, моего лица коснулась паутина, и я с отвращением отпрянул. Запах сырой земли становился все сильнее по мере нашего спуска вниз. Я начал считать шаги: "Почему... ты... выглядишь... таким... бледным?" - словно это был припев. Свет лампы прыгал, падая то на земляной пол, то на белые трубы. Наши тени походили на тени гномов. Мне вдруг подумалось: "А если убийца здесь? Кто крадется за моей спиной?" Я даже обернулся. Из-под полей шляпы сверкнули яркие белки глаз Килара, который сжимал свою трость, как дубинку. Холодная сырость пробирала до костей. Банколен стоял перед низкой дверью, запертой на висячий замок. 
 - Это винный подвал,- сказал он и достал ключ. 
 Мы вошли. На стене, над огромными бочками, рядами лежали бутылки. Но когда Банколен поднял лампу повыше, я увидел, что одна стена свободна от бутылок и кирпичи в ней уложены неровно. У основания стены лежала небольшая кучка извести. Килар вдруг зацепился за что-то ногой. Предмет с лязгом отлетел в сторону. Это был совок. 
 Сквозь бородку Банколена сверкнули в улыбке белые зубы, глаза его засверкали. Круг света от лампы был неподвижен. 
 - Разломай стену!- скомандовал он. 
 Протиснувшись мимо Графенштайна, я поднял лом и обрушил его на торчащие кирпичи. Вверх взлетело облачко белой извести, и обломки кирпичей посыпались на земляной пол. Два кирпича зашатались. Я снова взмахнул ломом, и стена треснула. Еще несколько ударов, и с неожиданным грохотом кусок стены рассыпался, обдав нас удушливым облаком пыли. На мгновение свет лампы поблек, в то время как все мы замерли в оцепенении. Затем пыль осела, и мы увидели за стеной углубление... 
 На меня смотрел один глаз, подернутый пленкой и неподвижный, и я заметил часть полусгнившего лица. Очевидно, труп был прижат к кирпичам, потому что его разложившаяся рука почти ткнулась мне в лицо. 
 Я смутно сознавал, что лом выпал у меня из рук, и, если бы я не взял себя в руки, потерял бы сознание... За моей спиной послышалось испуганное восклицание, жуткий стон. Кто-то хрипло спросил: 
 - Что это? 
 - Месье Килар,- раздался голос Банколена.- Я хочу, чтобы вы посмотрели на последнего представителя рода Салиньи. Перед вами Рауль. Настоящий Рауль. Человек, который последние три недели выступал под его именем, человек, который был убит в позапрошлую ночь и сейчас лежит наверху в гробу,- это сам Лоран. 
 Наступила мертвая тишина. Я круто обернулся, чтобы закрыть спиной это зрелище. Килар невнятно и капризно повторял: 
 - Этот кирпич ударил меня по ноге... Меня кирпич ударил по ноге... 
 Глава 16 
 КАК ЧЕЛОВЕК ГОВОРИЛ ИЗ ГРОБА 
 Загадочно поглядев на нас, Банколен поднял вверх лампу, вокруг все еще плясали пылинки. Я слышал, как Графенштайн рассеянно пробормотал: 
 - Но это невозможно... 
 - Невозможно! Вы в своем уме?- Это уже закричал Килар. 
 - Вполне,- коротко ответил детектив.- Пойдемте наверх. Я вам покажу. 
 Мы кое-как добрались до гостиной и испытали настоящее потрясение, увидев снова корзины с цветами, белый гроб и шепчущего молитвы у гроба Герсо. Килар посмотрел на цветы, затем стащил шляпу с головы и судорожным движением прижал ее к груди. Мы опять сподобились увидеть сияние его лысины. Он щелкнул пальцами и дрожащим голосом произнес: 
 - Вы серьезно настаиваете на том, что в гробу лежит Лоран? Вы хотите сказать, что он убил Рауля и принял его внешность? Вы это хотите сказать? 
 - Я вижу, вы все еще мне не верите,- пожал плечами Банколен.- Что ж! Я готов показать вам детали. Я намерен показать вам все, что вы должны были сами заметить, и подкрепить это такими вескими доказательствами, что даже адвокат в них не усомнится. Садитесь, господа! 
 - Но... тогда, выходит, кто-то другой убил Лорана и Вотреля!- подал голос Графенштайн.- Кто-то другой! 
 - Именно так. Убийца, которого мы ищем, убил Лорана и Вотреля, так же как Лоран убил Салиньи и спрятал его в подвале за стеной. Этого человека мы и ищем. Другими словами, мы раскрыли жульничество и продолжаем находиться в начале головоломки! Постойте, Герсо, не уходите. Зажгите свет вот на этом столе.- Банколен начал открывать портфель. 
 Все молчали. Не знаю, что чувствовали остальные, я же был буквально оглушен и испытывал еще большее недоверие. Мы расселись по креслам. На столе зажгли лампу, и в полной тишине слышался только шелест документов, которые разбирал Банколен. Закончив с бумагами, он переключился на нас. 
 - Господа,- начал он,- с самого начала вы находились в невыгодном положении, потому что не имели ни малейшего представления о том, что именно расследуете. Боюсь, это мешало вам понимать смысл всей последовательности событий настолько понятных, что, как только появится увязывающий их факт, вы сразу все поймете. Во всяком случае, быстрее, чем я рассказываю. 
 У нас в Париже человеку моего положения и должности необходима чрезвычайная гибкость. От меня не требуется, конечно, быть экспертом, умеющим использовать все средства детектива - химию, баллистику, психоанализ, медицину, микрофотографию - со всей пользой, которую могут принести спектроскоп, хромоскоп, фотокамера и ультрафиолетовые лучи или какие-либо другие орудия специалиста. Мне достаточно разбираться во всем этом настолько, чтобы подсказать экспертам, что именно следует искать, и потом по достоинству оценить их находки. Я должен организовать богатые возможности полиции таким образом, чтобы усилия не растрачивались попусту. Образно говоря, чтобы не шарить в темноте и не искать наобум. Мой мозг обязан отобрать единственную логическую комбинацию событий, которую они должны будут доказать. 
 Прежде всего, еще до того, как в карточной комнате было совершено убийство, мое внимание привлек один странный факт - вот почему я хотел слышать мнение доктора Графенштайна,- который касался психоанализа. Мы имели двух мужей мадам Луизы - двух совершенно различных по характеру мужчин, у которых не было ни малейшего сходства во вкусах и интересах. Мадам любила Лорана, образованного человека, пока он не повредился в рассудке, после чего она его возненавидела. Этот случай глубоко ее потряс. Но вскоре она почти с такой же силой влюбилась в Салиньи - спортсмена. Из множества мужчин именно Салиньи вырвал ее из недавнего ужаса первого брака. Мне пришло в голову, что у нее в глубине души еще жила та подсознательная и поруганная любовь к Лорану, и - voila!- оказалось, что между Салиньи и Лораном имелось странное физическое сходство. В сущности, оно было так заметно, что она сама сказала об этом. Вы помните, господа? Она сказала, что иногда ей видится в Салиньи Лоран и это ее пугает. Так оно и было. Но именно в этом и таилась тайна ее увлечения Салиньи. Ведь это сходство сочеталось с мыслью о том, что она имеет дело с мужчиной совершенно другого типа. Она думала, что это так. На самом деле ее новый мужчина напоминал Лорана после того, как она с усилием изгнала его из своих воспоминаний, узнав о его сумасшествии. Вот эти мужчины: оба высокого роста, оба со специфически блестящими карими глазами, оба с примерно одинаковым овалом лица. У Лорана нос был с горбинкой, у Салиньи - прямым; у Лорана были каштановые волосы и борода; Салиньи был блондином и брился. Измените форму носа, обесцветьте волосы, и у вас будет не только два вполне похожих друг на друга человека. Это не обмануло бы друга Салиньи, если друг хорошо его знал. Но дело в том, как известно вам, доктор, что мы узнаем своих друзей скорее по их манерам и привычкам, чем по внешности. Ведь если вдруг их привычки каким-то образом изменяются, мы удивляемся и говорим: "Ты сам на себя не похож!" Внешность же человека, если только она не имеет для нас психологического значения, запоминается нами довольно обще, смутно. Случайный прохожий, которого мы встречаем на улице, может сделать сотни мелких изменений своей внешности, но если его выдающиеся черты, по которым мы узнаем его,- цвет волос, форма носа, манера носить шляпу - останутся неизменными, мы не заметим разницы. Самозванец, который присвоил себе эти выдающиеся черты и держится вдали от всех, может легко ввести всех в заблуждение. Парадоксально, что единственный человек, который мог бы его разоблачить, был единственным человеком, который не смог этого сделать, а именно - мадам Луиза. Она видела Лорана, а не Салиньи, даже когда перед ней стоял настоящий Салиньи. 
 Как я сказал, сначала я просто лениво размышлял над этим фактом. Сомнения мои еще не приняли определенную форму, когда я с вами беседовал, доктор. Меня мучили причины, по которым женщина полюбила Салиньи, тогда как он был последним, кто мог бы вызвать ее любовь. Я ведь не из тех романтиков, что несут сентиментальный бред о невозможности объяснить пущенные наугад стрелы Эроса. Была и еще одна причина. Я не готов утверждать, что она действительно любила кого-либо из них двоих. И об этом я тоже помнил, когда говорил с вами. 
 Затем я изучал факты, которые оказались у нас во время расследования. Мы знали, что более месяца назад Салиньи повредил себе спину и левую руку прошу запомнить, левую, как сказано в телеграмме венского доктора,- и что он поехал лечиться в Вену. Он покидал Париж блестящим спортсменом: теннисистом, который едва не победил Лакоста; фехтовальщиком, бесстрашным джентльменом, который не побоялся напасть на горного льва, вооруженный только охотничьим ножом. Он вращался в спортивных кругах, из которых множество его друзей рассеялись по свету. Он был специалистом по лошадям и оружию, но не слишком образованным человеком, который редко читал и говорил только на родном языке. Он совершенно безразлично относился к светской жизни и не стремился занять сколько-нибудь солидное положение. Он был легкомысленным идеалистом, который обожал свою будущую жену, игнорируя знаки внимания со стороны других женщин. Он был крепким, здоровым, сердечным и простодушным парнем, часто принимал у себя друзей, но при этом не очень ценил хороший стол и беседы в гостиной. Можно сказать, он был из муки грубого помола, и тот, кто цитирует Суинберна молодой даме, читает "Алису в Стране чудес" или обсуждает на холостяцкой вечеринке знаменитых криминалистов, вызвал бы у него только удивление. 
 Банколен помолчал, медленно вычеркивая из блокнота пункты. 
 - Это понятно? Я вижу, вы помните все эти моменты. Затем, три недели назад, перед нами предстает Салиньи, вернувшийся из Вены. Какие поразительные изменения произошли с ним за время его отсутствия! Всего одна неделя пребывания в Вене дала ему волшебным образом совершенно противоположные качества личности и характера. 
 Свадьба его страшит. Он смертельно боится Лорана - этот храбрец, с простым ножом напавший на горного льва! Он дрожит от одной мысли, что кто-то угрожает лишить его жизни! Он запирается дома и никого не принимает. Он совершенно забрасывает общение с друзьями-спортсменами. Затем нанимает Герсо, превращая его в своего доверенного слугу, и больше никто к нему не допускается. Герсо будет писать за него письма, потому что хозяин повредил руку и даже писать не может.- Банколен с усмешкой поднял пачку фотографий.-Посмотрите на них, господа, вы их уже видели. Это фотографии Салиньи, когда он занимается разными видами спорта. И надеюсь, вы заметили, что в каждом случае он пользуется правой рукой теннисная ракетка, рапира всегда в его правой руке. Теперь же, по возвращении, он не может писать, не может фехтовать, играть в теннис, потому что повредил руку. Поразительно! Ведь он повредил себе левую руку! 
 Всего одна неделя, проведенная в Вене, одарила его таким совершенным знанием английского! Американец Голтон клянется, что он говорит на нем превосходно! Он перестает притворяться добродетельным и со страстью отдается в объятия...- тут Банколен тактично взглянул на меня,- молодой леди, над которой до этого насмехался. Начинает цитировать ей По, Суинберна и Бодлера... 
 У меня вырвалось: 
 - И это он принес ей "Алису", она сказала мне! 
 - О да! Отказавшись от всех предложений заняться спортом, теперь он стал коллекционером книг. Вскоре мы подойдем к этому. Но у нашего приспособленца есть свои привычки, о которых никто не подозревает. Обнаружено, что он курил опиум, и мы с удивлением узнаем, что он занимался этим уже больше года. Другими словами, он курил опиум в то самое время, год назад, когда победил в Уимблдоне самого выдающегося в мире теннисиста. Приходится думать, что после напряженного поединка на рапирах он ищет отдыха за трубкой с опиумом, а на следующее утро встречается на ринге с месье Карпентье! 
 Банколен сокрушенно покачал головой. 
 - Жизнь человека, господа, как и его характер, часто обнаруживает множество несоответствий, но я склонен полагать, что сам Мюнхгаузен возопил бы от такой сказки. Вследствие своих наблюдений я более внимательно стал всматриваться в причину этих изменений. Я изучал не только новый круг его друзей. Он, например, приглашал сюда на обед людей, с кем до этого не встречался, и внезапно установил дружеские отношения со своим адвокатом, которого очень мало знал. Но я обратил внимание и на некие видимые свидетельства, которые, что называется, лежали рядом. Лоран, говорит он, написал ему письмо. Он принес его мне, находясь в страшной тревоге,-человек, который одним мощным ударом мог послать Лорана в глубокий нокаут. Хорошо! Письмо написано почерком Лорана. У нас в деле имеются образцы его почерка. Мы сравнили их. Мы взяли его новую записку, измерив все росчерки линейкой в несколько дюймов длиной. Затем мы увеличили ее и сравнили наклон с подлинными образцами его почерка, таким же образом измерили все углы между линиями. Они были идентичны. Любая подделка тут же обнаружилась бы. 
 Однако микроскоп обнаружил легкие колебания - не ту нерешительность подлога, но определенные симптомы нервной нестабильности, причиненной организму наркотиками. Сравнение с образцами почерка наркоманов показывают нам со всей определенностью, как сказал мне начальник нашей лаборатории, что этот наркотик был опиумом. 
 Молчание нарушил Килар. 
 - И вы способны определить все это только по почерку?!- недоверчиво осведомился он. 
 - Это самый обычный анализ. Доктор Бейль делает их ежедневно. Следовательно, письмо было написано самим Лораном, но Лораном, который принимает наркотики. Теперь посмотрите на письмо. Оно передо мной, со всеми пометками, которые мы нанесли, когда искали в нем подделку. Анализ волокон бумаги показывает, что она изготовлена из очень тонкой льняной массы, которая производится в Париже фабрикой Траделла. Мы закинули наши сети! И выяснили, что две пачки такой бумаги были заказаны восемь дней назад месье де Салиньи. Тем не менее это могло ничего не означать, поэтому мы должны были заняться маркой карандаша, ибо письмо было написано карандашом. Карандаши делятся на четыре класса: сделанные из смеси угля, силиката и железа пишут серо-черным; из графита, силиката и железа - глубоким и мягким черным; цветные карандаши делаются из красителей, и копировальные карандаши в основном изготавливаются из анилиновых красок, графита и каолина. Мы применили к следам этого карандаша раствор уксусной кислоты и ферроцианида, которые дают цветную реакцию. Под микроскопом мы увидели необычную реакцию, тем не менее она укладывалась в пределы нашей классификации различных марок карандашей. Это письмо было написано копировальным карандашом, и сравнение дало нам возможность установить конкретного изготовителя и марку. Это оказался весьма редкий карандаш марки "Зодиак" номер 4. Хорошо! Вчера в этом доме, в письменном столе Салиньи, я нашел карандаш "Зодиак", четвертый номер. Его сравнили под микроскопом и спектроскопом с пометками на письме, точно так же, как сравниваются отпечатки пальцев. Письмо было написано именно этим карандашом! 
 Банколен опустил свои заметки и улыбнулся. Его глаза сверкали. 
 - Еще один формальный факт! Мы установили, что письмо было написано Лораном на бумаге, заказанной "Салиньи", и карандашом из стола "Салиньи". Сеть затягивается! Вот здесь передо мной книга "Алиса в Стране чудес". У нас есть основания полагать, что "Салиньи" собирался принести ее мисс Шэрон Грей. Именно этот экземпляр был найден в алькове, где сидел "Салиньи". С титульного листа стерто имя владельца книги - это было роковой ошибкой, что признают подделыватели, когда они пытаются вывести или стереть следы своей работы. Это было просто неумелое выведение надписи. Мы сфотографировали титульный лист при помощи ортохроматической пластины, проявили негатив, затем уменьшили изображение и усилили при помощи перхлорида ртути. Когда оно высохло, мы поместили его в рамку и экспонировали на другую пластину путем контакта. Этот процесс повторялся пять-шесть раз. Взгляните, господа, вот эти негативы!- Он поместил их под свет лампы.- На седьмом отчетливо видна стертая надпись. 
 Он стоял неподвижно, указывая на негатив. 
 - На титульном листе тем же почерком, что и письмо с угрозой, стояла надпись "Александр Лоран"! 
 Теперь у нас не оставалось сомнений, что лже-Салиньи на самом деле является Лораном. Но мы должны продолжать работу! Мы должны затянуть узел на самозванце так, чтобы он и пальцем не мог пошевельнуть. Я сделал свои дедуктивные выводы, а объединенные научные методы подтвердили их. Теперь напрашивается вопрос: где же подлинный Салиньи? Лоран разделался с ним, это ясно. И если у кого-то остаются в этом сомнения,- Банколен энергично подался вперед,- я могу предложить последний, самоочевидный и абсолютно безупречный тест. Этот тест еще не проделан, потому что, когда у меня появился труп, я еще не был окончательно уверен в своих предположениях - я еще не воспользовался ни фотографией, ни химией. 
 - Ну, дружище, переходите к этому,- хрипло отозвался Килар.- Насчет этого... подвала. 
 - И опять я ищу след. Я спрашиваю себя: если Лоран убил Салиньи и занял его место, где же он это сделал? До отъезда в Вену Салиньи был самим собой. Следовательно, он был убит либо в Вене, либо после возвращения в Париж. Хорошо! Наш вездесущий друг мистер Голтон познакомился с Салиньи в поезде из Вены в Париж. И тогда "Салиньи" отлично говорил на английском - значит, убийство было совершено в Вене. Что убийца сделал с трупом? Запомните, у него было не так уж много времени. Он должен был надежно избавиться от тела, потому что, если бы его обнаружили, он рисковал быть разоблаченным. Он не посмел бросить труп в Дунай или расчленить и сбросить его в канализационный люк. Он не мог допустить, чтобы где-либо был обнаружен какой-нибудь подозрительный труп, который мог самым неожиданным образом выдать его план. Но ведь труп - весьма неудобная для сокрытия вещь! Поставьте себя на место этого человека со стальными нервами, который с невероятной наглостью заду мал стать самозванцем. Он должен был придумать особо изощренный план. И он придумал. Лже-Салиньи решил привезти тело Салиньи в Париж в одном из его сундуков и спрятать труп в его же доме. Кому придет в голову искать труп Салиньи в доме Салиньи, когда он, по всем признакам, жив и здоров? 
 Вы скажете, это чистое предположение. А вот и нет! Что стало нам известно о "Салиньи"? Что после возвращения из Вены он вдруг по непонятным причинам стал интересоваться своим винным погребом. Никому не позволял туда спускаться и даже уволил старшего лакея, который осмелился туда войти. Он всегда держал при себе ключи от погреба. Раньше он этого не делал. Подвалы! Они всегда наводят на мысль! "Салиньи" устраивает холостяцкий ужин, и потом, когда Вотрель и вы, месье Килар, обсуждаете за столом убийства, Вотрель заводит речь об Эдгаре По. Он рассказывает о человеке, которого замуровали в стену в подвале. Вы помните, месье Килар, что он тогда сказал? "Вам же хорошо знаком этот рассказ, Рауль, не так ли?" И на этот раз у лже-Салиньи сдали нервы. Он понял, что Вотрель узнал его тайну. Он встает из-за стола, то есть лже-Салиньи, понимая, что его тайна известна постороннему, и таким мы его запомним - разоблаченным и в безвыходном положении, среди горящих свечей и ваз с розами. 
 Банколен пристально смотрел на нас, стиснув пальцы, и говорил напряженным голосом. Я пристально смотрел на свет лампы перед его лицом, и вся атмосфера этого погруженного в темноту дома охватила нас. А лучший детектив Парижа продолжал: 
 - Подробности нам еще предстоит выяснить. Как он убил Салиньи, вероятно в Вене, в том отеле, где последний остановился; как доставил сюда его тело; как разузнал о манерах Салиньи и о его друзьях - возможно, из переписки Салиньи, прессы, да и из множества книг о подвигах Салиньи. Еще и журналы постоянно описывали его поездки и публиковали его фотографии. 
 Но только представьте хитрость этого сумасшедшего - "шелковистая каштановая бородка, мягкий взгляд из-за очков и постоянная улыбка" теперь исчезли. Представьте, как он составлял воровской план. Заставил хирурга изменить себе форму носа, заказал одежду, чтобы напоминать многочисленные фотографии Салиньи. Он умер с фотографиями Салиньи в кармане, которые бесконечно изучал, как когда-то изучал иностранные языки! Представьте, как его коварное и злонамеренное воображение рисовало ему картину возмездия, которая удовлетворила бы любое веление поэтической справедливости. Такова была его натура. Он возвратится в Париж в облике Салиньи, он будет скрываться от людей до самой женитьбы, он женится на этой женщине во второй раз и, когда приведет ее в комнату для новобрачных, наконец откроется ей во всем торжестве своего чудовищного мщения! Он отведет ее в подвал и покажет труп ее возлюбленного... Недурная шутка, а? Дикая, жестокая шутка! Не припоминаете ли вы с новым, зловещим смыслом его слова, обращенные к мисс Шэрон Грей: "Сегодня вечером я хочу кое-что вам показать; вы оцените эту шутку..." 
 Я представляю себе, как он расхаживает по дому, обдумывая свой план, посмеиваясь над иронией, схожей с преданиями средневековых писателей, которых он так любил. Никто из эпохи Ренессанса не изобретал более сладостного и упоительного возмездия. Он обманул всех. Он сам себе написал записку, предупреждающую его об опасности. Он безупречно действовал на глазах у глупых полицейских. Он победил! 
 В призрачной комнате на камине пробили часы. Цветы за спиной Банколена, блеск белого гроба, игра света на утомленном и вдохновенном лице детектива... Теперь этот сумасшедший лежал в своем вечном доме. 
 - Нужно ли мне показывать теперь окончательное доказательство, что все это не моя фантазия?- тихо спросил Банколен.- Герсо, откройте крышку гроба. 
 Сгорбившись, Герсо поднялся со своего стула. Он ничего не ответил, но медлил, словно пытался осознать смысл приказания. Затем уцепился за крышку неловкими пальцами. Банколен вынул из портфеля подушечку со штемпельной краской и бумагу. Подойдя к гробу, он ждал, когда Герсо поднимет крышку. Я подался вперед, почти ожидая, что мертвый сядет в гробу, сквозь головокружение видя блеск белых подушек, когда откинулась крышка... Банколен склонился над гробом. У Герсо вырвался сдавленный стон, он закрыл лицо руками. Крышка стукнула, и Килар встал... Гулкий стук еще не затих, когда Банколен возвратился к столу и бросил два листа бумаги под лампу. 
 - Взгляните! Вот это отпечатки пальцев Лорана из нашего досье. Только что я снял отпечатки пальцев этого мертвого человека. Сравните их, и вы увидите, что они идентичны!- Прижав пальцы к бумаге, он помолчал, затем продолжил: - Он выманил у месье Килара миллион франков наличными. Он запретил слугам возвращаться в дом раньше чем через две недели. Вы помните? Он запретил им показываться в доме в ночь после свадьбы. Потому что, после того как он покажет мадам тело ее возлюбленного, замурованное в подвале, он собирался убить и ее, а затем исчезнуть с деньгами, оставив женщину на ложе для новобрачных. И прошло бы много дней, прежде чем ее обнаружили... 
 Килар без сил упал в кресло, закрыв лицо руками. 
 - Но был еще один человек, умнее, чем он. Еще один человек, кроме Вотреля, который все знал. Еще один заговорщик.- Детектив сделал паузу и едва слышно произнес: - Это его убийца! 
 Глава 17 
 МЫ УЗНАЕМ ИМЯ УБИЙЦЫ 
 В глубокой тишине Банколен подошел к гробу и остановился, глядя на лицо лежащего в нем человека. 
 - Знаете,- Килар с трудом выговаривал слова,- наконец-то я отчасти успокоился. Я рад только одному. Это бессмысленно... Это не важно, наверное, но мне не нравилось представлять себе Салиньи, дрожащего от страха за свою жизнь, как это было с фальшивым Раулем, когда он ко мне пришел.- Он повел рукой и медленно оглядел комнату.- Представители рода Салиньи были смелыми и отважными людьми! 
 Он только и сказал: "Салиньи были отважными!" - но при этом так выпрямился, так стиснул пальцы в кулак, что стала видна его торжествующая гордость... Наконец Килар более спокойно спросил: 
 - Как он умер? 
 - Тело уже сильно разложилось, как вы видели. Но думаю, мы установим, что он был убит страшным ударом по затылку сзади. 
 Тут Графенштайн, который размышлял, утонув в кресле, поднял руку: 
 - Минутку! Постойте! Donnerwetter! Для меня все это слишком быстро. Некоторые из этих пунктов вы довольно понятно объяснили,- признал он,- но об остальных вы, вероятно, догадались каким-то сверхъестественным путем! Я возражаю. Я жду от полиции работы, а не магических фокусов. Как вы можете знать, что у него разбит череп? Вы же не осматривали в подвале его труп! 
 - Почему же не осматривал? Собственно, именно это я и сделал вчера. Я вынул из стенки сверху несколько кирпичей, а потом поставил их на место. 
 - Вчера? Вы ничего об этом не говорили. А ведь я был здесь. 
 - Да, не говорил. Я надеялся кое-кого поймать, воспользовавшись этим телом как приманкой. Вскоре я объясню, почему я на это рассчитывал. Кстати, мистер Марл видел, как я поднимаюсь из подвала, но по своей обычной скромности постеснялся спросить... 
 - Черт, я об этом совсем забыл!- пробормотал я. 
 - Постойте!- упрямо продолжал Графенштайн. Он подумал, кивая и загибая пальцы.- Да! Вы сказали, что Лоран решил привезти тело в Париж. Пожалуй, это верно. Так он и сделал. Но вы сказали, что Лоран убил Салиньи в номере отеля и переправил тело в сундуке. Почему же в отеле? И почему в сундуке? 
 - Дорогой доктор,- в голосе Банколена послышалось легкое раздражение,-я сказал, что это только предположительно. Но судите сами. Я нахожу в подвале тело с размозженным затылком, в состоянии, указывающем, что оно пролежало не менее трех недель. Я уже указал вам на несколько причин, по которым Лоран не мог убить Салиньи в Вене, в отдаленном от отеля, где он проживал, месте. Он не мог идти по улицам с мертвым телом на плече, да и зачем ему было это делать? Разве не проще для него явиться к Салиньи в отель? Он мог спокойно войти в отель и подняться в номер Салиньи, ни у кого не возбудив подозрений - естественно, любой подумал бы, что он видит Салиньи. Если бы кто-то в отеле видел их обоих, это не имело значения до тех пор, пока их не увидели вместе. Убить в Вене было легче, чем в Париже, где Салиньи постоянно окружен друзьями, так что его трудно застать одного. Переправить тело в Париж было безопаснее, чем оставить его где-нибудь в Вене, что могло бы вызвать расследование со стороны полиции... 
 Представьте только: вы сидите в номере отеля с трупом, вы не можете сжечь его или уничтожить в комнате, а если пошлете в сундуке по фальшивому адресу или расчлените и поместите в несколько ящиков, навлечете особо усердное расследование полиции. Больше того, в этом случае полиция может обнаружить голову Салиньи, человека, который, по всем признакам, вовсе не умер и которого тут же узнают,- все хуже и хуже! Поэтому вы отправляете труп в Париж, спрятав его в сундук. Можно было переправить его в шляпной картонке, но думаю, проще и разумнее воспользоваться сундуком убитого. Тем более, что Салиньи был одним из немногих людей в Европе, с чьим багажом это легко сделать, ведь он пользовался привилегией королей - без досмотра провозить свой багаж через таможню! Попробуйте назвать мне какой-либо иной способ переправить тело через границу, избежав разоблачения. Но самой главной причиной, по которой Лоран предпочел доставить тело сюда... 
 - Ага!- торжествующе воскликнул Графенштайн.- У меня есть для вас сложный вопрос! Вы сделали нелепое предположение, что Лоран задумал шутку показать труп мадам Луизе, когда приведет ее сюда после свадьбы. Это блестящая догадка и вполне соответствует способу мышления Лорана, но по какой причине вы так решили? 
 Банколен принялся терпеливо и серьезно объяснять: 
 - Доктор, ваша дотошность восхищает меня. Взгляните вот с такой точки зрения. Лоран невероятно рисковал, доставляя тело в Париж. В целом его намерение, как у нас есть основания думать, сводилось к тому, чтобы уничтожить все доказательства его перевоплощения. И вот он имеет тело в доме, где может избавиться от него безо всякого риска. Он мог сжечь его в камине, растворить при помощи щелока или серной кислоты, уничтожить все следы, которые могли бы привести к его разоблачению. Здесь он мог подготовить уничтожение трупа, не вызывая подозрений, чего был лишен в Вене. Вместо этого он относит тело в подвал и неловко, почти небрежно замуровывает его в стену. Когда он восстанавливает стену, то нисколько не пытается скрыть свежие кирпичи. Он так небрежно бросает известь, что я смог с одним только совком без особых усилий выковырять кирпичи. И когда мистер Марл воспользовался ломом, всего трех ударов оказалось достаточно, чтобы выломать стену и обнаружить за ней эту нишу. Ясно, что он не собирался замуровывать труп навечно. Так же ясно, что он сделал это не второпях, ибо в его распоряжении было целых три недели. Следовательно, он намеренно поместил труп так, чтобы иметь к нему легкий доступ, не правда ли? Я не могу придумать иной версии, которая соответствовала бы всем этим фактам, за исключением того, что он намеревался использовать труп в качестве образа в придуманной им пьесе средневекового мщения, "шутки", на которую намекнул мисс Грей. И это, как я имею основания считать, и было основной причиной его решения привезти тело с собой. 
 Банколен раскурил сигару, прошелся по комнате и остановился перед Графенштайном. 
 - В этом, доктор, заключается существенная разница между мышлением Лорана и мышлением убийцы Лорана. Вам следовало понять, что записка, которую Лоран направил, предостерегая лже-Салиньи, посланная себе самому, не была в его характере. Лоран действовал втемную. Меньше всего он желал раскрыть себя. Он не хотел, чтобы Салиньи догадался о намерении убить его. Единственным шансом, который только и мог удовлетворить преступника, было подкрасться и нанести удар внезапно, без предупреждения... Тогда как другой мозг - мозг, который замыслил убийство Лорана,- был одержим идеей заявить о себе всему миру. Он хотел, чтобы мир увидел пиротехническое шоу, не подозревая, кто выстрелил из ракетницы. 
 Графенштайн старательно обдумывал это предположение. 
 - Но все это ничего не доказывает.- Он взволнованно стал размахивать руками.- Это не объясняет того, как был убит Лоран. Мы стали свидетелями невозможного - того, что произошло в карточной комнате. Не ждите, что я поверю в сказки об оборотнях, привидениях или вампирах. Кто-то убил Лорана, и мне заявляют, что это сделал Вотрель. Я не понимаю, каким образом. 
 Банколен остановился у стола, наклонил голову и рассеянно дергал шнур от лампы, так что свет то включался, то гас. Казалось, он вспомнил, что курит в комнате, где находится покойник, и убрал сигару. Килар решительно поднялся и, прихрамывая, приблизился к гробу. 
 - Мне следовало бы простить его,- сказал он,- но я не в силах это сделать. Будь ты проклят!- Он потряс кулаком перед лицом мертвого.- Ты не посмел встретиться с ним лицом к лицу! Ты нанес удар сзади, исподтишка, как обычный вор... Он не боялся умереть, это ты притворялся... Если бы я знал, я сам бы убил тебя!- Адвокат воздел свои костлявые руки, затем в бессильном гневе уронил их. Он обернулся к Банколену: - Я начинаю все понимать, месье, и хочу... принести вам благодарность от имени всех Салиньи.- Он закусил губу, этот старый гриф, и начал раскачивать головой из стороны в сторону.-Вздор! Это бессмысленно! Просто я разволновался... Обычно я не... Это очень много для меня значит, понимаете! И теперь я понимаю... Этот совок! Совок был его символом. Это была его печать, его подпись... 
 - Месье Килар,- мягко осведомился Банколен,- вы в этом уверены? 
 - В чем? 
 - Вспомните вопрос, месье, который я задал вам вчера,- не находили ли вы в ящичке для лекарств в ванной мадам Килар совка? 
 Глаза Килара подернулись пленкой. И опять послышался этот шуршащий звук, как у гремучей змеи. 
 - Что вы хотите сказать? 
 - По словам мадам Луизы, в ванной комнате она видела Лорана. В это время Лоран в облике Салиньи находился с Вотрелем в другой комнате. Она не могла видеть Лорана. Так кого же она видела? 
 У Графенштайна вырвался торжествующий крик: 
 - Я вам говорил! Я говорил, что это была галлюцинация! 
 - Галлюцинация, доктор,- Банколен повернулся к нему,- не может заставить нас верить, что мы были свидетелями убийства, не так ли? Вы же не думаете, что нам просто привиделось это кровавое убийство в карточной комнате, которое произошло при точно таких же обстоятельствах? 
 Словно заколдованные, мы все придвинулись к столу. Я чувствовал тревожное биение сердца. От напряжения у меня кружилась голова. Мы окружили стол, и я видел лица моих компаньонов, на которые ложились отблески света. А вокруг стояла темнота. Не слышно было ни звука. Казалось, даже часы перестали тикать... Банколен, опираясь пальцами левой руки о стол, смотрел на нас через плечо, сбоку. На лице с заостренной бородкой четко обозначились все морщины, подбородок его упрямо выставился вперед, над сверкающими глазами нависали густые брови - словом, у него был такой вид, будто он слышал салют мощной военной флотилии, разрезающей морские волны... 
 Словно издалека до меня донесся голос Графенштайна: 
 - Она... Она сказала, что видела в ванной человека, который уронил на пол совок. Если это не было галлюцинацией, то что же это было? 
 - Преднамеренная ложь,- заявил Банколен и неожиданно стукнул по столу кулаком.- Потому что именно мадам Луиза убила и Лорана, и Вотреля! 
 Глава 18 
 ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ 
 Все мы словно окаменели. Банколен медленно обвел нас взглядом. Стены гостиной как будто расступились, выросли и колыхались. Неподвижные фигуры моих товарищей казались искаженными, словно отражения в воде. Это заявление потрясло нас до глубины души. Мы онемели, смущенные и непонимающие. Но никто из нас нисколько в этом не усомнился. Первым пришел в себя Килар. 
 - О...- пробормотал он неуверенно.- Вы имеете в виду, что... мадам Луиза... Да.- Его растерянность казалась бы смешной, если бы не была связана с таким ужасом.- Значит, мадам Луиза. Да, да. 
 Банколен кивнул. 
 - О!- Килар закивал.- Да, я понимаю, о ком вы. Да, конечно... 
 Он сделал несколько неуверенных шагов, резко повернулся с искаженным от боли лицом и воскликнул: 
 - О боже! 
 Банколен впервые опустил взгляд, тяжело вздохнул и начал собирать бумаги. Килар коснулся его дрожащей рукой. 
 - Но... вы это серьезно? 
 Трудно поверить,- мрачно пробормотал Графенштайн. 
 Банколен вдруг заговорил с раздражением, как будто и он был потрясен: 
 - Да что с вами? Не так уж вы глупы! Или вы малые дети? Встряхнитесь!-Затем он немного успокоился.- С самого начала я почти не сомневался в том, что убийца она. Вот почему я отправился в Версаль в ту ночь, когда был убит Вотрель. Но я не смог предотвратить преступление, потому что охранял другого человека. Я думал, она нападет на мисс Грей, а не на Вотреля. Вскоре вы поймете, почему я так считал. 
 Здесь у меня,- он указал на свой портфель,- есть все необходимые доказательства, выслушав которые суд приговорит ее к казни. Пепел от ее сигареты с гашишем, найденный на полу в карточной комнате. Сама сигарета, обнаруженная под окном, со следами ее губной помады на мундштуке. Волокна шелка под ногтями Лорана - падая, он вцепился в ее чулок. Показания водителя такси, который привез ее в Версаль в ночь убийства Вотреля. Пальто со следами крови, обнаруженное у нее в комнате. Отпечатки ее пальцев на рукоятке ножа, которым он был зарезан... Но не эти улики подсказали мне, что это она убийца, которого мы искали. Настоящее свидетельство было там, вы все видели...- Банколен перегнулся через стол и очень мягко сказал: - О вы, слепцы! Теперь вы понимаете, почему мы обнаружили мертвого Лорана в таком странном положении, стоящим на коленях? Вы понимаете, каким единственным способом можно было заставить его встать на колени перед своим убийцей? Он застегивал пуговицу на туфельке леди! 
 Я словно воочию увидел перед собой мадам Луизу; словно наяву услышал ее безразличный голос. Вот она в презрительной усмешке скривила губы... А ее затравленный взгляд с этой пленкой засохших и горьких слез!.. Но видение сменилось реальностью в виде искаженных лиц Килара и Графенштайна. Эти двое громко спорили о чем-то, и я услышал, как доктор вскричал: 
 - Это невозможно! Ведь она была с нами, когда... 
 - Пойдемте со мной,- пригласил Банколен,- и я объясню вам. 
 Больше никто не проронил ни слова. Не помню, как мы вышли из дома, но я ощутил холодный ночной ветер на лице и услышал голос Банколена: 
 - К Фенелли!- прежде чем с удивлением осознал, что сижу за рулем своего автомобиля. 
 Мы ехали на бешеной скорости. Рядом со мной скорчился Килар, его напряженное лицо время от времени выступало из тени, когда на него падал свет уличных фонарей. Он нервно постукивал по полу своей тростью. Килар не протестовал, когда мы проскакивали на красный свет светофора или стремительно проносились в плотном потоке машин, а за нами неслись проклятия и оторванные бамперы, люди разбегались перед нами, как переполошенные куры в желтом свете фар. Скоро мы остановились в темноватой, освещенной лишь отдаленными фонарями авеню Токио, и Банколен повел нас к Фенелли... 
 Визг кларнета, завывания саксофона, удары литавр - такой шум встретил нас сквозь неожиданно ослепительный свет, когда мы стремительно вошли в фойе. Всплески аплодисментов, шум электрических вентиляторов, обрывистые разговоры снующей толпы людей. Крыша гремела, отражая этот шум. Ничего постоянного, но все бежит вокруг, как свет на мраморе, позолоте и красном плюше фойе. Мраморные колонны, повсюду розовый цвет с позолотой; люди хватают тебя за руку, наталкиваются на столы, громко выкликают официантов... Банколен проложил в толпе дорожку, мы следовали за ним вверх по лестнице, мимо степенных старинных часов... 
 Здесь, на втором этаже, казалось, мрамор вздрагивает от шума, доносящегося снизу. Но люди бесшумно ступали по красной ковровой дорожке, заходили в салон и курительную, как делали это два вечера назад... Пальмы в кадках были расставлены в безукоризненном порядке, а под ними, вдоль высоких дверей, выходящих на веранду, молодой человек убеждал в чем-то молодую, уверенную в себе женщину... 
 - Где Фенелли?- спросил Банколен у клерка. 
 Он предъявил свой трехцветный значок, после чего клерк не колебался. 
 - Наверху, месье, но я не думаю... 
 Мы повернули еще на один пролет лестницы, где еще один помощник Фенелли стоял перед дверью, за которой находились апартаменты. Снова на свет появился трехцветный значок. Перед нами распахнулась дверь. Как только она закрылась, мы оказались в такой тишине, что зазвенело в ушах. 
 Пока мы нерешительно стояли под неярко горящей венецианской люстрой, бросающей бледные блики на зеленые гобелены, было так тихо, что мы слышали голос Фенелли, доносящийся из-за закрытой двери его кабинета. Банколен шагнул вперед и рывком распахнул дверь. 
 Фенелли еще не закрыл свой сейф. Когда мы ворвались, он стоял, склонившись над ним, а рядом мы увидели мадам де Салиньи, с поднятой рукой, в которой она сжимала бронзовое пресс-папье. Она отвела взгляд от спины Фенелли и увидела нас. Глаза ее стали испуганными... Не могу сказать точно, что затем произошло, потому что нашей маленькой группы оказалось слишком много для такого тесного помещения. Раздался лязг дверцы сейфа и жужжание это Фенелли набирал на циферблате шифр. На пол упал какой-то пакет и порвался, из него посыпался белый порошок; затем на него наступил Фенелли. Мадам бросилась на Фенелли. В этот момент Банколен схватил ее за руку, и тяжелое пресс-папье с оглушительным стуком упало на пол. Фенелли бросился на Банколена или мадам - никто не понял, возможно, он сам этого не знал. Знаю только, что старик выкрикнул что-то на итальянском и бросился к ним, растопырив пальцы. Он наткнулся на меня. Я ударил его под колени и нанес удар сзади по шее. 
 Все произошло в одно мгновение. Мы тяжело дышали и дрожали от перевозбуждения. Я обнаружил, что пячусь назад, на Килара, который схватил меня за руку и пытался заглянуть мне через плечо. У наших ног лежала обмякшая туша Фенелли, лицом к полу. Банколен, не выпуская руку мадам, спокойно смотрел на него. Но мадам перестала его интересовать. Она держалась спокойно и высокомерно. В улыбке розовых губ до сих пор таилась опасность. Осторожно высвободив руку от хватки Банколена, она пригладила блестящие черные волосы, а ее темные глаза насмешливо улыбались. 
 - Какой скандал!- только и сказала она. 
 - Верно,- согласился Банколен, ткнул Фенелли ботинком и скомандовал: Вставайте! Вы вовсе не ранены... Позвольте поговорить с вами, мадам? 
 О том, что происходило в этом кабинете, больше никто не упоминал. Хрипло дыша, Фенелли отказывался подняться. Он упрямо качал головой, изо всех сил цепляясь пальцами за ковер... Банколен пожал плечами, вежливым кивком указал мадам на дверь и сделал нам знак выходить. Когда мы очутились в коридоре, он взял ключ и запер Фенелли в кабинете. 
 - У меня болит голова,- заявила мадам, касаясь висков.- Вы... Вы сказали, что хотите меня видеть? 
 - Мы не надолго вас задержим. Вы не возражаете зайти в одну из этих комнат? 
 Подозревала ли она что-нибудь? Женщина метнула на Банколена подозрительный взгляд и пробормотала: 
 - Мне все равно. А эти джентльмены... 
 Я был взволнован, поэтому стал извиняться перед ней за то, что мы здесь сделали. Она обменялась с Банколеном улыбкой. Если она понимала, зачем мы явились, то вела себя с удивительным самообладанием. Не было заметно ни малейшего замешательства в этой тигрице, которая собиралась обрушить тяжелое бронзовое пресс-папье на голову несчастного Фенелли, кроме красных пятен, проступивших у нее на щеках... Случайно или преднамеренно, но Банколен выбрал комнату под номером 2, и мадам опять взглянула на него. Это был тот самый взгляд с прикрытым подозрением, каким она посмотрела на нас два дня назад. 
 И здесь на столе, рядом с диваном, горела лампа под стеклянным розовым абажуром в форме цветка орхидеи - неужели у них во всех комнатах, как в отеле, одинаковые светильники? Банколен вежливо указал мадам на диван. В ответ она с такой же учтивостью пригласила его сесть рядом... Мы остались стоять в тени, глядя на этих двоих в круге света, как будто смотрели водевиль. Килар нервно стискивал руки. 
 - Сигарету, мадам?- предложил Банколен. Когда он раскрыл для нее портсигар, я увидел, что в нем лежат такие же сигареты с гашишем, какие мы видели в тот вечер... 
 Банколен продолжал держать перед мадам раскрытый портсигар. Внезапно у нее навернулись слезы. Она почувствовала себя пойманной в ловушку. 
 - Мы выяснили, мадам,- делая вид, что не замечает этого, сказал Банколен,- что вы различными способами подвергались преследованию. В частности, вам предстояло стать женой не того человека... 
 - Лучше мне было бы выйти за одного из них, не так ли?- тщетно пытаясь улыбнуться, пробормотала мадам. Она перенесла удар даже не побледнев.- Могу я попросить огня? 
 По тому, как сжались ее губы, а в глазах загорелся дикий огонек, я понял, что, если Банколен промедлит зажечь для нее спичку, нам придется иметь дело с безумной. 
 - Мадам может сбрасывать пепел, если пожелает, на этот ковер.- Банколен произнес эти слова с легким, едва заметным упреком. Ее рука дрогнула. Это была дьявольски хитрая ловушка. Но женщина лишь слегка задумалась. 
 - Кажется, вы сказали - подвергалась преследованию? Очень мило. Я рада, что вы это поняли. 
 - Да, подвергались преследованиям. На те деньги, что вы давали Вотрелю,- порядка двухсот тысяч франков, кажется?- вряд ли ему стоило, будь он порядочным человеком, делать подарки мисс Шэрон Грей в знак своего уважения. 
 Она прикрыла глаза. 
 - Почерк на ваших чеках,- пояснил Банколен,- вы меня извините - тот же самый, что на тексте пьесы месье Вотреля, где вы писали ему свои проницательные комментарии. Сожалею, что одно из таких замечаний - "Eduard, je t'aime, je t'aime!" - было вам внушено далеко не такой проницательностью. Разумеется, когда вы узнали от мистера Голтона, что мисс Грей была любовницей месье Вотреля, это возбудило в вас ярость... 
 Килар не удержался и воскликнул: 
 - Банколен! Прошу вас, ради бога! 
 Повернув голову, Банколен устремил на Килара ужасный, ледяной взгляд: 
 - Месье Килар, позвольте напомнить вам, что я нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Надеюсь, мне не придется просить вас покинуть эту комнату... Итак, мадам, вас преследовали все. Могу добавить, даже Фенелли. Должно быть, не так уж приятно терпеть его внимание такой физически сдержанной особе, как вы,- на этом самом диване, не так ли? 
 Этот жестокий удар едва не уничтожил ее. Банколен по-прежнему говорил участливо, едва ли не с нежностью, но его брови слегка приподнялись, что говорило о нервном напряжении детектива. 
 - Мадам, конечно, оптимистка. Но любой оптимист переживет сильное потрясение, когда низвергаются его идеалы. Например, мадам верила месье Вотрелю и баловала его, как ослепленного ее красотой джентльмена. Не знаю, развеялась ли ее доверчивость к тому моменту, когда он проявил трусость при выполнении изобретенного им плана - а именно плана убить лежащего внизу самозванца,- или позднее, скажем, когда он доказал, что совершенно равнодушен к чарам мадам. Возможно, когда месье Вотрель убеждал мадам убить самозванца, чтобы завладеть его наследством и сбежать, как в кино это делают преступники, на какой-нибудь тропический остров - не знаю, может, месье Вотрель так артистично цитировал еще одну "Саломею". 
 Она не заметила, как погасла ее сигарета,- нервы у женщины постепенно сдавали. Мадам откинулась на подушки в лучах нежного света лампы, на черном кружевном платье белел цветок розы, и жемчуг казался не белее, чем ее лицо. Тонкие выгнутые брови, холодный взгляд темных глаз... и все же вы чувствовали, что все человеческие чувства, неистовое желание любить и быть любимой, замороженные в глубине ее души, сейчас, в момент, когда ей предъявлялось обвинение, оживали и стремились вырваться наружу. Думаю, сам факт, что все стало известно, дал волю этому теплому потоку. Банколен знал, что так оно будет. Он поглаживал свои усы, наблюдая за женщиной, и неожиданно спросил: 
 - Может, мадам предпочитает, чтобы я сам рассказал, как все происходило? 
 Даже в этот момент ей удалось взять себя в руки. 
 - Месье Вотрель... Он не был трусом! (Безумный крик, вызов богам, упорное нежелание утратить последнего идола.) Возможно, он был... неверным. Но вы же понимаете,- она попыталась улыбнуться,- женщины способны простить измену. Но он был гением! Если он что-то задумывал, я знала - никто не сможет ему помешать!- с гордостью заявила мадам.- Уж мне ли этого не знать! 
 - Его план убийства,- продолжал Банколен,- был жалкой бумажкой. Уже через полчаса я понял все его хитрости. 
 При этих словах его лицо выражало вежливое удивление, как будто он говорил: "Неужели вы могли подумать, что Вотрель способен кого-нибудь провести?" 
 - Вотрель всегда ошибался. Например, вы должны были понять, что он ошибался, когда старательно убеждал вас принимать наркотики. Каким он был нежным! Это должно было успокоить ваши нервы. На самом деле, мадам,-детектив крепко стиснул ее запястье, но продолжал улыбаться,- это помогло ему подтолкнуть вас к убийству. 
 Не хотелось бы мне, чтобы глаза детектива смотрели на меня так, как они смотрели на нее. 
 - Что ж, очень хорошо. Я сам все расскажу за мадам только для того, чтобы показать, каким глупым и напыщенным был ее друг месье Вотрель. 
 Мадам, за которой ухаживает простодушный Салиньи, поддалась его странному очарованию, природу которого не может понять. В действительности же все просто - налицо сходство с ее первым мужем, хотя единственным человеком, кого она любила по-настоящему, был Вотрель. Неужели она этого не понимала? Месье Вотрель, артист, почти поэт, подобно Лорану; отчасти спортсмен, подобно Салиньи; умный и достойный человек, который всегда нежен и заботлив, всегда дает советы для ее же блага. Она читала его пьесы и льстила его самолюбию; с ней он мог тешить свое тщеславие, потому что она его боготворила... 
 Странный огонек, воспоминание о сне, похожем на счастье, промелькнул в глазах мадам. 
 - Она давала ему много денег. Он был заинтересован в том, чтобы продавать ей наркотики или видеть, как она покупает их здесь. Но эти деньги были... выгодной стороной ее любви. 
 Огонек погас. Ее рука судорожно вздрогнула. 
 - Как только появился лже-Салиньи, Вотрель сразу понял, что на самом деле это Лоран. Лоран тоже баловался наркотиками. Но он употреблял опиум, который давал ему возможность наслаждаться своими грезами. Лоран воображал, будто сможет провести одного из друзей Рауля, что, признайтесь, было смешно. Думаю, ему не удалось и на один день ввести Вотреля в заблуждение. Что касается остальных - их легко было обмануть, потому что они не очень хорошо знали Салиньи... И вот где роковую роль сыграли противоположные черты характера - тщеславие и глупость. Вотрель, под влиянием другого рода грез, задумывает свой план. Лже-Салиньи должен умереть. Если он умрет после свадебной церемонии, мадам, которая унаследует его состояние, будет самой великолепной добычей Вотреля, стремившегося к богатству. Нет, он не должен умереть до бракосочетания. Таким же образом никто в мире не должен догадаться, что этот Салиньи - наглый самозванец, потому что главная цель Вотреля - деньги,- детектив бросил на мадам небрежный взгляд,- проскочат мимо него. Поэтому Вотрель вычеркивает из пьесы, которую писал, идею преступления, чем, как он надеялся, сможет обмануть парижскую полицию.
 Банколен перевел взгляд на нас и с довольным видом поджал губы. 
 - Может, мне достаточно будет привлечь ваше внимание к небольшому отрывку из его пьесы: "Я намерен убить этого самозванца, и пусть хоть один полицейский в мире докажет, что это сделал я. Видите ли, самозванец сам намерен кое-кого убить, и чувствую, что должен защитить моего лучшего друга!" Как это искусно, как трогательно! Он сказал мадам, что самозванец собирается ее убить, он играл на чувствах любовницы. Поэтому Вотрель заставляет своего персонажа героически заявить: "Моего лучшего друга!" И именно под этими строками, помните, мадам выразила свое несогласие быть только его другом, написав: "Эдуар, я тебя люблю!" 
 Этот момент, конечно, не имеет большого значения для нашего анализа, просто служит дополнительной характеристикой личности Вотреля. Помните, господа, о чем я вам сказал,- о его страстной любви к напыщенным жестам. Он не мог от этого избавиться. Не мог обойтись без этих жестов, даже если они вели его к невероятным заявлениям и нелепым поступкам. Ему позарез необходимы были гротеск и театральность. 
 Представьте себе, как он думал провести и Лорана и полицию. Не меньше его притягивали деньги, которые он получал от Фенелли. Именно это заставляло его приходить сюда. Он думал провести всех и на всех нажиться! А ему приходилось манипулировать лишь женщиной, которая без памяти любила его. Но он должен был предусмотреть все опасности. Если возникнут подозрения, они должны пасть на ее голову. 
 Мне не нравилась неторопливость Банколена. Я страдал - нет, не от жалости или сочувствия к женщине, которая часто проводила языком по пересохшим губам,- но в голове у меня вертелся один и тот же вопрос: "Как? Как это произошло? Как?" Но Банколен вел свою игру. Он должен был принудить ее сознаться. 
 - Мы переходим к изучению героев в вечер бракосочетания. Вся компания появляется здесь, в этом заведении. Каждый из них скрывается под своей маской. Лоран старается играть роль Салиньи, остальные играют роли его преданной жены и его лучшего друга. Как все трое очаровательны! Они появляются здесь в 10.15 - не желаете ли взглянуть, мадам, на наши пометки, кто и что делал в такое-то время? Кое-что в этих заметках наверняка покажется вашему невинному взору странным. Ваш муж почти до одиннадцати оставался в курительной комнате. Затем вышел оттуда, заявив, что хочет поиграть в рулетку. Но он не заходил в комнату, где установлена рулетка! Это показывают наши заметки по времени. С того момента, как в 10.55 он покинул курительную, и до половины двенадцатого, когда он, предположительно, вошел в карточную комнату, его никто не видел - на протяжении целых тридцати пяти минут! От наших свидетелей мы знаем, что его не было у рулетки, не было внизу, не было в гостиной, не было ни в холле, ни наверху. Оставалось единственное место, где он мог быть после того, как вышел из курительной,-это карточная комната! 
 Банколен говорил медленно, осторожно, как будто что-то втолковывал глуповатым детишкам. Наконец лицо женщины дрогнуло. Она попыталась скрыть испуг за ледяным взглядом, овладеть собой, но, когда она была готова разрыдаться, Банколен внезапно повернул ее к себе и улыбнулся: 
 - Конечно, мадам, мы знаем из показаний свидетелей: что вы покинули комнату Фенелли на этом этаже приблизительно в половине одиннадцатого. Тогда становится ясно, что вы должны были встретиться с мужем в холле... 
 Она отбросила борьбу. Вскочила на ноги и стояла, покачиваясь, уставив на нас взгляд с ужасным вызовом... Затем медленная усмешка... тихий смех превратил ее из жалкой женщины в женщину гордую, глядящую на нас с презрительным сожалением. 
 - Какое это имеет значение?- Мадам пожала плечами и засмеялась.- Да, я убила его. Признаюсь.- Она гордо вскинула голову, продолжая смеяться.- Это так забавно... Вы выглядите такими смешными! Будьте любезны, кто-нибудь, откройте окно. Здесь ужасно душно... Да, я это сделала. Я убила его. Я. 
 С вызовом поглядев на нас, она, с блуждающей на лице улыбкой, снова опустилась на диван. 
 Глава 19 
 ЧАС ТРИУМФА 
 Поклонившись, Банколен встал. Когда он обернулся, я заметил пот у него на лбу. Конец сражения давал о себе знать, хотя детектив и не подавал виду. Он исчез за кругом света, и я услышал, как скрипнула рама, когда он опустил ее. С улицы ворвался свежий ветер. Снизу доносились приглушенные звуки оркестра, исполняющего вальс. 
 - Советую вам все рассказать. Это облегчит ваше состояние. 
 Она посмотрела на него и заплакала. 
 - Вы уведете меня? 
 - Боюсь, это неизбежно. 
 - Тогда я не стану признаваться! Господи, да я с ума сошла! Я не соображала, что говорю! Можете убить меня, но я не хочу оказаться в тюрьме! 
 - Мне придется арестовать вас, мадам, независимо от того, признаетесь вы или нет. Но если вы чистосердечно поведаете всю правду, суд может оказать вам снисхождение. Разумеется, я не могу утверждать наверняка. 
 - Как вы не понимаете? Я боюсь не смерти. Я не хочу попасть в тюрьму! Оказаться в камере с крысами! 
 - Уверяю вас, мадам, это чистый вымысел... насчет крыс. 
 Она задумалась, сохраняя вызывающий вид, с трудом немного успокоилась. Но бессознательно проводила пальцами по горлу и смотрела вдаль остановившимся взглядом, как будто прозревала свое будущее. 
 - Хорошо. Я расскажу вам все. Все равно вы не знаете, как это произошло. Поймите, я говорю по собственной воле, и мне все равно... Все равно... я собиралась покончить с собой. 
 Думаете, я испытываю угрызения совести за то, что убила Лорана? Вы так думаете? Когда я узнала, кем он был,- женщина коснулась пальцами горла, и голос ее стал напряженным,- я готова была растерзать его! 
 Как вы сказали, мы пришли сюда в тот вечер. Эдуар уже рассказал мне свой план. Меня беспокоило только одно - я боялась, что Лоран коснется меня и я вздрогну или как-нибудь иначе выдам себя. Весь тот день я вынуждена была терпеть на себе его взгляды. Мне пришлось стоять рядом с ним перед алтарем и второй раз выйти за него замуж, еще раз поклясться любить его - и видеть, как он все время следит за мной. И я вспомнила, как я впервые выходила за него замуж... я любила его, но я была такой неопытной и глупой! Но... Я вспомнила и подумала - что ж, смогу выдержать все это еще раз. И еще вспомнила, как сильно он меня оскорбил. И пока я смотрела на Лорана, я представляла, что снова вижу на его лице каштановую бороду и очки - он смеялся так же, как Рауль. Я все думала... думала - боже мой, который из них передо мной? Они были так похожи; они менялись, один превращался в другого, как жуткие видения во сне. 
 Так вот. В тот вечер мы приехали сюда. Я еще больше ненавидела Лорана, но мне нужно было что-нибудь возбуждающее, чтобы хватило духу совершить задуманное. Я боялась не выдержать. Кругом было много народу, громко играл оркестр, шумели люди у рулетки, ко мне подходили знакомые, поздравляли... Незадолго до одиннадцати я поднялась наверх купить сигареты с гашишем. Я чувствовала себя как на огне, когда достала сигареты. Выкурив одну, почувствовала страшное возбуждение. Я все время видела перед собой лицо Лорана - я имею в виду Лорана, который выглядел как Рауль. Я чувствовала себя холодной и очень сильной. Все зло, причиненное мне им, представало передо мной, я слышала голоса, которые разговаривали со мной. Голоса снова сказали мне делать все дальше, как мне велел Эдуар. Эдуар все очень тщательно продумал. 
 "Я уведу его в курительную,- сказал Эдуар,- а ты жди на лестнице. Когда он выйдет, подойди к нему, но убедись, что в холле никого нет". 
 Лоран вышел из курительной в одиннадцать... Я и сейчас как будто наяву все это вижу. Красный ковер на полу, в холле ни души, внизу играет оркестр, и часы бьют одиннадцать часов. И в этот момент из курительной выходит Лоран. Я сказала себе: "Держись, он ничего не должен заметить". И пока он шел мне навстречу и смеялся, я видела на его лице бороду Лорана. 
 "В карточной комнате, Луиза",- сказал мне Эдуар, и я все там приготовила. Когда в начале вечера Эдуар увел его в курительную, я пошла в карточную комнату, сняла со стены большую шпагу и спрятала ее под подушки на диване. Как мне нравилось ощущать ее тяжелую рукоятку в своей ладони и проводить ладонью по ее лезвию! "В карточной комнате,- слышала я голос Эдуара,- сегодня вечером никого не будет. И ты должна воспользоваться тяжелой шпагой - запомни, Луиза,- именно большой шпагой, и должна нанести удар по голове, чтобы рассечь ее, потому что... помни это, Луиза... если ты не обезобразишь ему голову, если не раскроишь ему череп, его могут тщательно изучить и установить, что это был не Салиньи". 
 Только в этот момент я понял значение того, почему убийство было совершено этим страшным оружием. Она готовилась изуродовать его лицо, чтобы обман не был раскрыт! 
 Теперь монотонность ее повествования сменилась поспешностью. 
 - Я сказала, что услышала, как часы пробили одиннадцать, когда увидела его выходящим в холл... Я курила сигарету. Я терзалась и закурила еще одну. В голове у меня слегка гудело, но это не важно. Я была спокойной и сильной. 
 Я повела его в карточную комнату. Я все время соблазнительно улыбалась, потому что думала: "Я делаю это ради Эдуара и отомщу за Рауля". Мы вошли в карточную комнату. Там еще горела лампа под красным абажуром. Он... Он медленно погладил меня по руке, и я взглянула ему прямо в глаза. И я почувствовала, что этот мужчина дрожит... дрожит от страсти... ко мне! Так мы с ним стояли, и меня почти завораживал его взгляд. Я ненавидела его и вместе с тем видела их обоих - своих двух мужей, одинаковых по внешности. У него не было каштановой бороды, но были карие, ужасно знакомые мне глаза. Потом он меня поцеловал. Это было ужасно. Я чуть не потеряла сознание. Но вовремя вспомнила, что пришла убить, и это дало мне силы выдержать поцелуй и даже ответить на него. Я бросила сигарету на пол, а потом вдруг вспомнила о ней. "Подожди, Рауль,- сказала я и улыбнулась.- Я уронила сигарету". Я подняла ее и тут вспомнила, что здесь не должно оставаться никаких улик. Поэтому я сказала: "Рауль, ты не откроешь окно, чтобы я выбросила сигарету? Здесь нет пепельницы". Он открыл окно... 
 Она помолчала, видно представляя себе эту сцену вновь. 
 - Мы подошли к дивану, и он потянул меня вниз, туда, где, я-то знала, за подушками лежала шпага. Он протянул ко мне руки. Я слышала, как оркестр закончил играть вальс и перешел к какой-то песне, я слышала, как за дверью восклицает крупье и разговаривают люди... Я была растеряна, но в душе у меня царило такое ледяное спокойствие и поднималась такая ужасная сила, что я могла бы задушить его голыми руками... Я была страшно спокойна и видела его лицо словно сквозь туман. "Рауль,- сказала я,- у меня на туфле расстегнулась пуговка" - и улыбнулась ему. Я склонилась так, что почти касалась правой рукой дивана, и вытянула ногу вперед. Когда он наклонился так, что я оказалась рядом с ним, я отпрянула в сторону. Он еще стоял на коленях... я словно ослепла, но вытащила шпагу и обрушила ее на Рауля, как топор... Я чуть не упала в обморок. От удара я потеряла равновесие и едва не упала. Я слышала, что оркестр доигрывал последние такты "Аллилуйи". И когда я открыла глаза, его голова покачивалась на полу, и капли его крови испачкали мне чулки... 
 О господи! Я думала ударить шпагой прямо ему по лицу, когда он посмотрит на меня, и рассечь его надвое, а вместо этого отсекла ему голову как палач... 
 Бледное лицо и медленно шевелящиеся губы, темные волосы и остановившийся взгляд... Как ни странно, она никогда не была такой привлекательной, как в этот момент признания. Я подумал о женщинах эпохи Ренессанса, в красоте которых таится жестокость, а за спиной прячется смертельный кинжал. "Я думала ударом шпаги рассечь его лицо пополам",- как загипнотизированная поясняла Луиза, без дрожи в голосе, поочередно взглядывая на нас. И у Килара вырвался стон. Он отвернулся к стене. Доктор Графенштайн смертельно побледнел. Мадам с удивлением посмотрела на них: 
 - Да... Но когда все было окончено, я стала очень спокойной. Я должна была помнить слова Эдуара... должна была помнить, как довести план до конца. Я убила его. Я казнила его. Он заслуживал! Как если бы он был казнен на гильотине... Но теперь мне оставалось действовать по плану. Потому что, понимаете, господа, он должен был обеспечить алиби и мне, и Эдуару! Нужно было сделать все так, чтобы ни его, ни меня не смогли обвинить в смерти Лорана. Эдуар сказал, что, после того как я убью Рауля, об остальном позаботится он сам. 
 Было чуть больше четверти двенадцатого. Я выглянула из карточной комнаты в холл. Никого не было видно. Я вышла. Никого. Только Эдуар ждал меня. Он страшно волновался и спросил: "Ты сделала это?" И я сказала: "Не надо так волноваться, cheri {Дорогой (фр.)}, ты слишком бледный. Я это сделала".- Она истерично захохотала.- "Кажется, кто-то идет по лестнице?" сказал он, и я ответила: "Нет, это всего лишь оркестр. Не будь простофилей". О, в холле было так пустынно. "Его голова валяется на полу". Мне показалось, что Эдуар упадет в обморок от этих слов. "Послушай,- сказал он.- Я говорил, что, когда мы сюда придем, я найду тебе кого-нибудь, чтобы поупражняться в обмане. Это может быть кто угодно. Но я придумал, кто это будет,- это будет детектив, сам Банколен! Он в салоне, сидит там со своими друзьями. А теперь ты должна сделать то, что я говорил,- и сделай это ровно в половине двенадцатого. Видишь часы на лестничной площадке? Скоро будет половина двенадцатого. Следи за своими часами и помни, что ты должна сказать ровно в половине двенадцатого. А теперь иди к Банколену. И расслабься, постарайся выглядеть обычной". И это он говорил мне, когда сам едва не потерял сознание! "Ты оставила какие-нибудь отпечатки пальцев?" - спросил он. "Не знаю". 
 И вот я направилась в салон и подошла, джентльмены, к вам, когда вы сидели за столом. Понимаете, джентльмены, мы не знали, кого выберем в свидетели. Это должны были быть посетители, которые сидели бы в алькове, расположенном достаточно далеко от двери салона, что выходит в карточную комнату. Вы помните, как я подошла к вам. В половине двенадцатого в салоне появился Вотрель, и, повернувшись к вам спиной, на расстоянии шестидесяти футов от вас, он вошел в карточную комнату. Вот где вас провели!-воскликнула она.- Это сам Лоран подсказал Вотрелю идею обмана. Он сказал: "Какая возможность убить Лорана! Мы убьем Лорана, и нас никто не заподозрит, так же как Лорана, когда он убил Салиньи!" 
 Вот как он все это задумал - как настоящее возмездие. Не забудьте, у Эдуара тоже светлые волосы, и он тоже высокого роста. Да ему и не нужно было быть похожим на Рауля, понимаете? Вам только нужно было заметить, что в ту дверь входит какой-то высокий мужчина, потому что вы сидели слишком далеко, чтобы видеть, кто это. Я сказала: "Вон идет Лоран, заходит в карточную комнату". Да, вы достаточно умны, но поверили мне... На самом деле вошедший в карточную комнату человек был Эдуар. 
 Ну разве Эдуар не умница? Войдя туда, он сразу дернул за шнур звонка, вышел в холл и тут же скрылся за распахнутой дверью курительной комнаты, которая закрывала карточную комнату, так что ее дверь нельзя было увидеть из холла. Вы знаете, как все расположено внизу? Эта открытая дверь - вот что было важно! И он опять оказался в курительной. Он сказал мне, что его появление в карточной комнате займет всего двенадцать секунд. Двенадцать секунд! Так что, когда он вошел в курительную комнату через распахнутую дверь, детектив занял свой пост только пять минут назад. Ровно в одиннадцать часов тридцать минут и двенадцать секунд Эдуар вышел к детективу и спросил его, сколько времени,- тот ответил, что сейчас половина двенадцатого. 
 Она гордо склонила голову, словно ожидая аплодисментов Банколена. 
 Наступило молчание. Казалось, она забыла обо всем, восхищаясь этим проявлением хитрости и ловкости, и объяснила, чтобы, не дай бог, ее не поняли: 
 - Так что у нас с ним оказалось надежное алиби. Именно этого и добивался Эдуар. Он мог доказать, что мы оба находились там, где не могли совершить преступление. Я - вместе с вами. Он уточнял время, выбрал для этого вашего собственного полицейского, месье! Он сам позвонил в бар, сочинил историю, будто Рауль назначил встречу, и велел бармену принести в карточную комнату поднос с коктейлями, когда тот услышит звонок. Отлично! Он сам и дернул за шнур. Затем бармен мог прийти и обнаружить преступление, а Эдуар мог доказать, что, когда Рауль вошел в ту комнату, сам он был в холле, спрашивая у кого-то, сколько сейчас времени. Он знал, что вы спросите у бармена насчет времени и тот подтвердит, что звонок раздался в 10.30. Мы с ним не знали, что вы, господа, сами поможете нам тем, что заметите время, когда Рауль вошел в ту комнату,- потому что в комнату заходил не Рауль и не Лоран. Ну разве не смешно? Именно это так нравилось Эдуару в его плане. 
 - Вы считаете, мадам, что мы помогли вам?- тихо спросил Банколен.- Вы допустили ошибку, заставив нас заметить время, когда в карточную комнату зашел мужчина. Это создало ситуацию, которая была невозможной. 
 - Зато у нас было алиби!- с гордостью воскликнула женщина.- У нас с ним было алиби! 
 - Кто из вас выкрал из кармана убитого ключи? 
 - Ах, я забыла сказать об этом! Это сделала я. Они лежали у меня в сумочке, когда я разговаривала с вами... Эдуар велел мне взять их.-Помолчав, она неуверенно спросила: - Вы и об этом знали? 
 - Да. Думаю, Вотрель взял ключи и в ту же ночь пошел в дом Салиньи. Он хотел быть абсолютно уверенным в том, чтобы никто никогда не узнал, что убитый был лже-Салиньи. Наверху он обшарил письменный стол Салиньи и уничтожил все документы, зная, конечно, что самозванец, скорее всего, забыл уничтожить свидетельства своего самозванства. Письма, дневник, написанный почерком Лорана, или какие-нибудь другие подозрительные материалы, которые могли обнаружить во время обыска. 
 Она безразлично кивнула: 
 - Да. Он сказал, что нашел несколько банкнотов, но ему пришлось оставить их на месте. Только представить, что Эдуар не берет эти...- На ее лице промелькнуло горькое выражение. 
 - О, но он действительно не взял их, мадам. Ему было необходимо, чтобы все думали, будто Салиньи сам уничтожил свои документы. Вот почему Вотрель оставил в дверях ключи. Чтобы мы подумали, что их оставил Салиньи. Естественно, он не мог украсть деньги убитого. И он их не тронул. Он допустил ошибку, когда снял ключ от винного погреба. Он не хотел, чтобы кто-нибудь туда забрался, но вместо этого отсутствие ключа привлекло наше внимание к погребу... Но не важно! Мы говорили о том, как он входил в карточную комнату. Следовательно, весь план строился на том, чтобы подобрать надежного свидетеля, который подтвердил бы алиби для каждого из вас. Вы избрали нас. Вотрель, со свойственным ему юмором, выбрал детектива, который дежурил в конце холла. В противном случае он спросил бы время у стюарда в курительной. Думаю, он спросил бы время у стюарда как раз в тот момент, когда тот собирался отнести поднос в карточную комнату.- Банколен помолчал.-Двенадцать секунд! Он говорил вам, мадам, что еще он там делал? 
 - Что вы имеете в виду? 
 - Он наклонился над мертвым, мадам. Вот каким образом он испачкал кровью свою ладонь. 
 - Ну и что? 
 Банколен жестко ответил: 
 - Может, вам интересно будет узнать, какую ревность вызывал у него тот факт, что лже-Салиньи ухаживал за мисс Грей, которая в тот момент находилась наверху. Вотрель поднялся туда и напугал ее, запачкав кровью ее руку и произнеся типичную для него мелодраматичную речь. Глупец! 
 Герцогиня непонимающе смотрела на него. Когда до нее дошел смысл сказанного, она спросила странным голосом, готовая вот-вот вновь разразиться истерическим хохотом: 
 - Вы имеете в виду... что даже... что даже мой первый муж интересовался этой... 
 - Да. Целуя вас в карточной комнате, он уже знал, что скоро поднимется наверх и увидится с ней. Вотрель предвосхитил его визит. Наверное, Вотрель слышал, как он назначил ей свидание в день свадьбы. 
 До нее постепенно доходило, что означало ее положение. Но она только нерешительно выдавила: 
 - Даже... Даже Лоран!- Женщина беспомощно взмахнула рукой, покачала головой и вдруг нервно рассмеялась.- Да! И сегодня вечером я бы убила этого омерзительного толстяка, которому принадлежит этот дом! Вы меня стыдите? Смотрите же!- Она резко распахнула ворот платья. На белоснежной груди краснели глубокие кровоточащие царапины, виднелось порванное белье. В ее глазах сверкнули слезы. Она обернулась к Банколену: - Вам об этом известно. Думаю, вчера, когда я была здесь, вы меня узнали. Не думаете ли вы, что я перенесла достаточно, чтобы не стыдиться своих намерений? Я вынуждена была пресмыкаться перед ним, вынуждена была стоять на коленях, потому что мне нужно было получить эти сигареты! На коленях! Сегодня, когда он отпер свой сейф, я хотела забрать все, что у него там было... Вы меня стыдите? Господи, неужели во всем мире не найдется человека, который бы понял, что мне пришлось перенести?! 
 Это была не мольба о пощаде. Это был крик отчаявшейся женщины, которая не выносит одиночества и вместе с тем узнает, что любой мужчина, которому бы она ни доверилась, приносит ей несчастье. Она была гордой. Она смотрела на нас с высокомерием, от которого разрывалось сердце. 
 - Банколен, отпустите ее...- встрял в разговор Килар.- Пусть она уйдет! Мы единственные, кто знает... Неужели вы не можете... 
 - Прошу вас, успокойтесь, все успокойтесь!- резко отозвался детектив.-Вы думаете, мне это нравится? 
 - Мне не нужно вашего сочувствия,- мадам с трудом подавляла рыдания,- я не нуждаюсь в ваших проклятых проповедях! Вы слышите? Я не принимаю вашего сочувствия. Я знаю, это будет только еще одна ловушка. 
 В напряженной тишине, когда она переводила гордый взгляд с одного на другого, прозвучал неумолимый голос Банколена: 
 - Расскажите нам про Вотреля. 
 Она тупо посмотрела на него и провела рукой по лбу. 
 - А... Эдуар! Да. Мне трудно вспомнить, в каком я тогда была настроении. Нет, теперь мне все безразлично... Но тогда было иначе. Эта Шэрон Грей явилась ко мне на следующее утро после убийства Лорана. Я сделала все это... для Эдуара, понимаете, потому что Эдуар сказал, что любит меня... Но в то время, когда у меня сидела Шэрон, появился этот толстый американец и сказал, что та была любовницей Эдуара. 
 Внезапно в ее голосе вновь зазвучали металлические нотки. 
 - А, собственно, почему я не должна была убить его? Я отдала Эдуару все свои деньги. Я все сделала ради него. О, он вел такие чарующие любовные речи - как он любит меня, и как я вдохновляю его на написание пьесы, и как мне поможет, если я буду принимать наркотики! Когда американец сказал это мне... насчет того, что Шэрон была его любовницей, она еще не ушла. Мне не нужно было смотреть на нее. Я знала, что это правда. Американец все болтал, а Шэрон побледнела и стала нервничать - такая самодовольная дура! Это я отдавала... а ей стало стыдно! Я отдавала ему всю свою душу! Я давала Эдуару деньги, а Эдуар содержал на эти деньги ее! И по приказу Эдуара я убила человека. Не знаю, можно ли сделать больше... 
 Но любил ли он меня? Он был влюблен в эту миленькую, жеманную дурочку, которой нравилось изображать себя такой добродетельной! О да, ей это нравилось! Что она знает о том, как могут любить мужчина и женщина? Такая женщина, как я? Посмотрите на меня! Вы сказали бы, спокойная, сдержанная и достойная... О господи, я загоралась огнем, как только Эдуар приближался ко мне! 
 Герцогиня протянула руки к сумрачному небу - к свету лампы. Она была нездешней, пугающей, с глазами полными слез. 
 - И вы меня стыдите? Вы? Теперь я все вижу. Я знаю, что он делал. Но когда... когда я впервые услышала про это... я была потрясена до глубины души. Я не могла этого вынести... В тот день, когда вы пришли ко мне и стали задавать вопросы, я была близка к тому, чтобы выдать себя, потому что кипела злобой на Эдуара. Вы об этом знали? 
 Глядя на абажур лампы, Банколен тихо сказал: 
 - Меня предупредили об этом, мадам. Но я допустил ошибку. Я думал, что вы... что ваша ярость направлена на мисс Грей. 
 - Как могла, я ввела вас в заблуждение,- бессвязно бормотала она,- но мне было все равно. Мне было безразлично, что вы знали. Я думала только об Эдуаре, который целовал эту хорошенькую бледную англичанку... 
 Я позвонила ему. Хотела услышать, как он будет это отрицать. Если бы он стал отрекаться от этой связи, возможно, я бы поверила ему. Но он не смог ко мне прийти. Называл меня любимой, своим сердцем... Меня просто тошнило, когда я слышала эти его нежности. У него на тот вечер назначена важная деловая встреча, сказал он. Деловая встреча! Я знала, куда он пойдет. 
 Луиза подалась вперед, почти приподнялась на кушетке, с остановившимся взглядом, который возвращал ее в ту ночь, и стала говорить медленно, едва не напевая. За ней сидел, сгорбившись и подперев подбородок рукой, Банколен и смотрел на нее сверкающими глазами... 
 - У меня дома был нож... Очень большой нож. Рауль подарил его мне как сувенир после охоты. Мне было безразлично, увидят ли меня. Я думала только о том, чтобы отплатить Эдуару за все, что он сделал. Я курила... Видите, одну из таких сигарет... а когда я их курю, не знаю почему, но я способна на все. Я взяла такси... Прошла через задние ворота виллы. А он как раз там стоял.-Луиза взмахнула рукой.- Я ударила его ножом, потом еще раз... я купалась в его крови, и мне это доставляло наслаждение! 
 Она встала в экстатическом триумфе, откинув голову, в то время как в окно вплывали звуки оркестра, а Банколен неподвижно сидел на диване, глядя на лампу. Она имела свидание с тремя мужчинами, и она всех их убила бы.