Аннотация: Леди Кэтрин потеряла в одно мгновение и отца, и мужа. Однако английский король Стефан не утруждает себя утешениями — для него Кэтрин лишь военный трофей. Не испросив согласие несчастной молодой вдовы, король решает подарить ее вместе со всем ее огромным наследством своему верному соратнику. У Кэтрин нет выбора, ведь, несмотря на постигшую ее трагедию, она полна страстного желания жить! Она знает, что красива и что у нее есть шансы спасти себя, надо лишь заманить своего нового супруга в сети любви и обеспечить безопасное существование с этим грубым, но честным человеком.


---------------------------------------------


 Роберта ДЖЕЛЛИС
 МЕЧ И ЛЕБЕДЬ



 Глава 1


 — Так вот как ты ответил мне! Хороша же благодарность за жизнь и свободу твоего сына, за твою корону! — Резкий голос звучал в огромном зале Тауэра, где собрался королевский совет, будто раскаты грома.
 Тишина, тут же воцарившаяся в зале, была такой, что звук упавшего на колени короля свитка отозвался зловещим эхом от мрачных сырых стен главного зала королевского дворца. Зал Уайт, девяносто футов в длину и сорок в ширину, был построен дедом Стефана — Вильямом Бастардом, и не раз подданные Стефана с сожалением вздыхали про себя, что дух этого могучего короля, собравшего страну воедино и правившего ею в прямом смысле железной рукой, никогда не посещал его внука.
 Вот и сейчас на обрюзгшем, но еще не утратившем привлекательности лице Стефана Блуасского появилось недоуменное выражение, делавшее его похожим на ребенка, которому назначили незаслуженное наказание. Король растерянно оглянулся, как бы ища поддержки у королевы. Но, в отличие от своего мужа, Мод Английская умела владеть собой — ей не раз приходилось встречаться с подобными выходками своевольных баронов, которые если и признавали власть, то только ту, что получают и удерживают силой. Лишь глаза королевы блеснули раздражением и веки едва заметно дрогнули.
 Дело не в том, что слова подданного прозвучали откровенно грубо, и не в том, что тон этого резкого хриплого голоса вряд ли мог считаться подобающим для обращения вассала к своему королю. Рэннальф Тефли, хозяин поместья Слиффорд, выделялся среди остальных баронов буйным характером, и, как подозревал Стефан, с самим Господом этот человек говорил не с большим почтением. Короля озадачило то, что, по его мнению, он воздавал Рэннальфу за верность наилучшим и благороднейшим способом, и до этой минуты он был вполне доволен решением, которое вчера подсказала ему жена, — как отблагодарить Рэннальфа Слиффорда за верность престолу без особых потерь для отощавшей королевской казны. Приказ, который только что огласили, должен был увеличить владения Рэннальфа почти вдвое и принести ему графский титул, правда, ценой женитьбы.
 Король беспомощно оглядывался, будто искал опоры у притихшего совета. Знать, сидящая за длинными столами, хранила молчание. Всех раздражала такая непростительная для короля нерешительность, однако открыто упрекать Стефана вряд ли кто-то решился бы. Лорды, сражавшиеся за и против него на протяжении тринадцати лет гражданской войны, сегодня уже не возлагали никаких надежд на своего короля. На их лицах было написано пренебрежение, а не напряжение или страх.
 Никого не поразила грубость Тефли. Большинство баронов хорошо знали Рэннальфа — да и сами они не отличались изысканностью манер. Кроме того, незыблемым правом каждого знатного сеньора было выразить королю недовольство несправедливым обращением. Король мог проигнорировать протест или внять ему способом, не роняющим достоинства венценосной особы, но он должен был принять решение быстро и действовать решительно, если хотел сохранить уважение подданных. На этот раз Стефан Блуасский снова потерпел поражение.
 И тут в готовой взорваться возмущением затянувшейся тишине раздался твердый женский голос:
 — Мы считали это наиболее желанным и подходящим решением, сэр Рэннальф. Это удвоит твои богатства, принесет графский титул, который ты давно заслужил, более того, подарит тебе молодую и прекрасную жену для услады и преумножения потомства.
 На лицах присутствующих не мелькнуло и тени удивления, хотя Уайт Тауэр был местом, где женщина должна была придерживать язык, пока ее хозяин не позволит высказаться. Но бароны знали, что если кто и правит Англией на самом деле, так это королева Мод. В ее тоне не было ни ноты гнева, голос звучал спокойно и по-королевски достойно. Это было полное заботы обращение скорее матери, чем повелительницы. Рэннальф Слиффордский поднял на королеву глаза; буквально на мгновение их взгляды скрестились.
 Королева смотрела на вассала ясным взором, и не было в ее глазах ни вызова, ни гордыни, только тихая печаль светила в их темной глубине. Эта женщина не могла похвалиться красотой, но каждый, кто имел счастье встречаться с ней, неизменно попадал в плен ее очарования. Сердце Рэннальфа дрогнуло гнев во взгляде потух, и линия твердо сжатых губ смягчилась. Он криво усмехнулся.
 — Да, — процедил он, — мне хотелось бы знать… Каждая женщина только и мечтает, чтобы сделать женой другую женщину, неважно, доставит ли это удовольствие попавшему в ловушку мужчине. — Он подождал, пока затихнет взрыв смеха, вызванный его словами, и заговорил вновь. Теперь его хриплый голос тихо рокотал, а не обрушивался на головы присутствующих, хотя теплоты в нем не прибавилось. — Мадам, вы знаете, и это не секрет, что у меня нет желания жениться. У меня есть наследники, и хватит!.. Что касается новых земель, это всегда хорошо, но с меня достаточно. Любая уличная шавка хочет иметь титул. Я же — Рэннальф Тефли, хозяин Слиффорда, и никакой титул не прибавит мне чести!
 Лицо королевы оставалось бесстрастным, хотя речь Тефли уязвила ее до глубины души. Его слова звучали прямым оскорблением. Однако эта умная женщина не стала напоминать зарвавшемуся вассалу, что любой королевский приказ, о женитьбе ли или о лишении прав, — следует принимать как милость. Она поднялась с кресла и обошла сына и свою сводную дочь, чтобы занять место перед столом Рэннальфа. Приблизившись, она протянула ему руку и тепло улыбнулась. Жест был на удивление изящный, грация этой немолодой полной женщины поражала. Нежная улыбка осветила ее некрасивое, но доброе лицо. В ответ не последовало улыбки, но Рэннальф взял руку Мод и поцеловал ее с неожиданной горячностью, несовместимой с его гневными словами.
 — Как глупо, что мы здесь стоим. Приветствую тебя, мой добрый лорд.
 — Мы всегда рады видеть тебя — благодарного или негодующего, но невозможно беседовать, когда ты проскакал столько миль и столько дней обходился без сна и отдыха. Проси своих людей к столу, пусть они подкрепятся, и пойдем со мной. Когда женщины вымоют тебя и ты утолишь голод, у нас будет время поссориться, если это так уж необходимо. — Речь королевы скорее успокаивала, чем увещевала собеседника.
 — Я требую, чтобы вопрос решился безотлагательно… — В голосе Рэннальфа вновь зазвучали гневные ноты.
 — Я тоже, — мягко перебила Мод, — но разве сейчас подходящее время или место? Это не государственный вопрос, который нужно решать всем, а личное дело.
 К великому облегчению всех присутствующих, Рэннальф неожиданно согласился с Мод и уже втайне сожалел о приступе ярости, заставившем его обсуждать свои дела и королевские слабости на публике. Он надеялся, что Стефан оправдает себя каким-нибудь решением, но король лишь одобрительно улыбнулся. Рэннальфа раздражала мягкотелость короля, он раздумывал, чем можно уколоть Стефана — не оскорбить, но просто расшевелить, заставить думать и достойно отвечать на брошенный вызов, но тут Юстас, старший сын короля, поднялся, намереваясь вступить в беседу, и Рэннальф решил покинуть зал, пока перебранка не переросла в скандал.
 Юстас не мог простить Рэннальфу, что тот спас его во время последней битвы, и поэтому пользовался любой возможностью оскорбить верного королю человека. У Рэннальфа могло не хватить выдержки, и это стало бы непростительной ошибкой. Он был слишком преданным вассалом, чтобы провоцировать наследника сюзерена на оскорбление, но и слишком ценил свое достоинство, чтобы стерпеть колкость даже наследника престола.
 Королева раньше всех оценила, что если эти двое сейчас обменяются оскорблениями, то на ее планах женить Рэннальфа можно будет поставить крест. Поэтому она мягко, но настойчиво пригласила лорда Тефли последовать за собой, ибо в ее покоях уже была приготовлена бадья с горячей водой.
 Рэннальф бросил мимолетный взгляд на Юстаса, затем резко повернулся и последовал за королевой. Гости поднялись, приветствуя Рэннальфа Слиффордского. На большинство приветствий он отвечал поклоном, некоторым просто пожал руку, но у середины большого стола остановился.
 — Могу я спросить, Лестер, что ты делаешь в этой славной компании?
 Прежде чем огромный воин, к которому было обращено замечание, поднялся из-за стола, послышался другой, ясный и молодой, голос:
 — Это относится ко мне?
 Королева предупреждающе сжала руку Рэннальфа и глубоко, печально вздохнула: грубый смех спутника опередил ее предупреждение.
 — Нет, Херефорд, ты честный враг, и, хотя наши мечи могут скреститься на поле брани, как это уже бывало, сегодня я преломлю с тобой хлеб.
 Лестер взглянул на Рэннальфа, но ничего не сказал.
 — Сядь, задира, — вмешался мурлыкающий голос Вильяма Глостерского. — Колкость предназначалась мне. Но многоуважаемый лорд, одержимый справедливостью, нуждается в страхе, а не в ничтожной вспышке разума. Надеюсь, твоя рука пока еще сильнее языка, Тефли. Кроме того, я никому не враг…
 — За исключением тех, кто имеет жену, дочь или юного сына… — резко ответил Рэннальф.
 — Милорд, — мягко вступилась Мод, обрывая Слиффорда, — мы все сегодня радуемся миру на нашей земле. Не будем вспоминать похороненных обид, чтобы не возникли новые.
 Действительно, даже среди его товарищей мало кто поддерживал оскорбительные выходки Рэннальфа по отношению к Вильяму Глостерскому. Тефли вообще нельзя было назвать любезным, но вряд ли кто-нибудь смог бы припомнить несправедливо нанесенное им оскорбление. Поэтому беспричинная ненависть Рэннальфа к Вильяму Глостерскому оставалась для всех загадкой. Граф Херефордский решил не искушать судьбу, ожидая, чем Рэннальф ответит на замечание неожиданно вмешавшегося в их разговор Вильяма Глостера, и коснулся плеча Рэннальфа.
 — Благодарю тебя за эти слова. Я отнюдь не огорчен, что вижу тебя, сэр Рэннальф. Давно хотел сказать, что не держу на тебя зла за ту шутку, что ты сыграл с нами в битве при Девайзесе.
 Во второй раз Рэннальф подумал, что стоило придержать свой язык. Не надо ему было вступать в перебранку с Вильямом Глостерским, а следовало бы сдержать свою необъяснимую неприязнь к этому человеку, который не сделал ему ничего дурного, а лишь подшучивал над ним. Рэннальф обернулся к Херефорду, улыбаясь:
 — Нет, ну почему же? Я выполнял свой долг, как и ты свой. Если мы понимаем наши обязанности по-разному, это вовсе не значит, что между нами должна оставаться вражда и после битвы.
 — Верно. Надеюсь, что в будущем мы окажемся на одной стороне.
 Улыбка на лице Рэннальфа неожиданно погасла.
 — Я не думаю ни о будущем, ни о прошлом, милорд Херефорд, Раз день наступил, я живу, не оглядываясь назад и не забегая вперед. Я слишком стар.
 — Это не так, в наше время нужно смотреть вперед. — Херефорд прикусил язык, наткнувшись на предупреждающий взгляд королевы. — Вы надолго в Лондон? Как говорит наша госпожа королева, бесполезно что-либо обсуждать, когда ум слаб, а тело устало от лишений. Я оставляю вас, чтобы вы отдохнули, но надеюсь, что мы можем вновь встретиться в более подходящее для бесед время.
 Когда Херефорд ушел. Мод вздохнула.
 — Увы, не знаю, легче ли быть в состоянии открытой вражды или заполучить друзей, которые улыбаются нам, но за спиной пытаются поссорить между собой тех, кто еще предан нам.
 — Мадам, оставьте ваши уговоры тем, кому они необходимы! Что касается меня, вы не получите ни меньше, ни больше той клятвы, которую я принес вашему мужу, — резко, но уже без раздражения в голосе ответил Рэннальф.
 — Простите, милорд, я знаю, что вас не свернуть с дороги, и вовсе не вас я имела в виду, — поспешно сказала Мод.
 На самом деле она сомневалась, потому что сомневалась во всех. Королева не верила никаким клятвам. Слишком часто она сама нарушала любые обещания, тем более сейчас, когда при дворе воцарился дух недобрых предзнаменований, а мятежники вот-вот готовы вновь поднять голову. Мод не боялась, что Рэннальф примкнет к ним, но она опасалась, что он захочет отойти в сторону, занять нейтральную позицию. Лестер, один из самых стойких лордов оппозиции, был молочным братом Рэннальфа. Если Роберт Лестер и любил кого-то, кроме себя самого и своего брата-близнеца, то только Рэннальфа Слиффордского. Если для него и имело значение чье-то мнение, то только мнение Рэннальфа. Вот почему королеве необходимо было связать этого могущественного вассала новыми цепями обязательств по отношению к Стефану. А лучше и крепче женитьбы цепи подыскать трудно!


* * *

 Рэннальф был зол на себя. Обычно он не позволял раздражению выплескиваться наружу. Однако сегодня он не сдержался, и гнев его нанес Стефану не Меньше вреда, чем поведение мятежников, на которое жаловалась Мод.
 Ему сложно было бы выразить чувства, что бередили его душу, так как он не привык задумываться над природой собственных переживаний, тем более обсуждать их. Он сердито отмалчивался. Опустив глаза и угрюмо сжав губы, Рэннальф позволил женщинам раздеть себя и вымыть душистой водой.
 Наконец, когда служанки завернули его в мягкие ткани, он почувствовал на себе изучающий взгляд королевы.
 — Что вас так заинтересовало, мадам? — добродушно спросил он.
 Мод перевела глаза на лицо гостя:
 — Извини, милорд, но ты сказал Херефорду, что стар, я же нахожу, что ты выглядишь свежо и молодо. — Она поднялась и без всякого стеснения, как будто он был ее сыном, обнажила его плечо и легко провела рукой по крепким мышцам его руки. — Посмотри! Это ли не доказательство? Сколько тебе лет, милорд?
 Прекрасно зная жизнь королевы и то, что она беззаветно любит своего мужа, страсть к которому не оставляет в ее душе места для влечения к другому мужчине, Рэннальф понимал, что в восхищении королевы прослеживается какая-то тайная цель, но все равно он был польщен. Его голос был тверд, как всегда, но он опустил глаза.
 — Мне сорок лет. Как бы я ни выглядел, я не молод.
 — Для того, кто прожил больше, это еще печальнее. Мне бы хотелось выглядеть так же молодо, как ты. Ты невысоко ценишь себя, милорд, — засмеялась королева, заметив его смущение. — Я бы дважды подумала, прежде чем оставить тебя на руках служанок, когда меня не окажется рядом. Ты не видел, как они смотрели на тебя?
 — Им есть на что любоваться здесь — тут сотня молодых крепких жеребцов. Не думаю, что тебе стоит беспокоиться о моей стойкости или о благочестии твоих служанок, — сухо ответил Рэннальф.
 — У молодых нет того, что есть у тебя, Рэннальф. Даже их сила не дает женщине ощущения безопасности.
 Мод сознательно льстила этому мужчине, хотя, по правде сказать, его тело действительно было молодым и сильным. Однако, не будучи красавицей, королева даже в юности не позволяла себе быть простодушной и капризной. Мод давно усвоила, как полезно для дела упрочить веру мужчины в его силы и ум. А сейчас ей было необходимо любой ценой заполучить согласие Рэннальфа на брак с этой молодой вдовой.
 Однако Рэннальф возмутился королевским предложением, еще не услышав имени невесты, а что же он скажет, когда увидит эту молодую и красивую женщину? Не добавится ли ко всем прочим возражениям и страх собственной мужской неполноценности?
 Нет, Мод во что бы то ни стало следует добиться его согласия жениться на Кэтрин!
 Рэннальф внимательно смотрел на королеву, будто пытался прочесть в ее непроницаемых глазах отгадку такого неожиданного внимания к его телу. Несомненно, во всем этом был какой-то смысл, но какое отношение это имело к нему, он не мог угадать.
 — Прекрасно. Мужчина моих лет сам себе хозяин, или он вообще не мужчина. Я не понимаю, в чем преимущество мужчин, с которыми женщина чувствует себя уверенно, и вообще, при чем тут женщина?! — В его голосе слышалось раздражение.
 «Бесполезно уговаривать его, — решила Мод. — У него могут возникнуть подозрения». Она спросила о его детях, поняв из ответов, что они, каким бы равнодушным он ни хотел казаться, — слабое звено в его закованной в броню душе. «Следует использовать детей как последний довод, чтобы заставить его жениться», — решила про себя королева.
 Нельзя сказать, что она была движима лишь политическим расчетом. Мод по-настоящему была благодарна Рэннальфу за верность трону и спасение ее старшего сына от неминуемой гибели.
 Чуть меньше года назад Генрих Анжуйский попытался силой завладеть троном. Рэннальф, вместе с другими преданными королю Стефану баронами, встал на защиту короля и присоединился к армии Юстаса. Он, как всегда, прекрасно выполнил свое дело и, кроме того, постоянно обуздывал неуемную страсть к боям у молодого военачальника. И хотя сам Юстас в письмах матери называл своего наставника предателем. Мод была благодарна лорду Рэннальфу за безопасность сына. А когда Юстас, невзирая на превосходящие силы армии Генриха, решил атаковать замок Девайзес, прилюдно поклявшись, что он или возьмет крепость, или погибнет, никто не сомневался, что под стенами этого главного оплота Генриха полягут тысячи людей, а корона Англии лишится законного наследника. Тогда Рэннальф ударом мощного кулака лишил Юстаса сознания и отнес в безопасное место.
 Королю и королеве было непросто подыскать достойную награду для Рэннальфа. Бесконечная гражданская война опустошила королевскую казну, и им нечего было предложить верному вассалу, кроме титулов, в которых, как они знали, Рэннальф и не нуждался. Затруднительное положение разрешила неожиданная смерть графа Соука, оставившего наследницей огромного состояния единственную дочь леди Кэтрин.
 Это был редкий случай, когда Стефан не колебался. Через несколько часов после получения этого известия он вместе с небольшим легковооруженным отрядом отправился в главный замок графа Соука и взял его наследницу под свою королевскую опеку На этот раз он успел вовремя, так как Хью Бигод, герцог Норфолкский, прибыл на следующий день с той же целью. Основная часть земель Соука простиралась к востоку от земель Норфолка, и Бигод хотел продлить эту границу, выдав замуж леди Кэтрин по своему выбору.
 Не обладая достаточными силами, чтобы участвовать в надвигающемся сражении, Стефан поднял замковый мост и подготовился к осаде. Однако Норфолк отступил — ему было не справиться с войском Юстаса, который немедленно поспешил бы на помощь отцу.
 Стефан с победой вернулся в Лондон и привез свой трофей. Желание или нежелание «трофея» становиться таковым не имело значения, так как леди Кэтрин в руках сюзерена была лишь военной добычей, с которой обращались с осторожностью, но собирались распорядиться по своему усмотрению.
 Сама леди Кэтрин не возражала против отъезда из родового поместья. Ее отец и бывший муж держались в стороне от двора и гражданской войны, но все равно слухи и обрывки новостей приходили благодаря странствующим рыцарям и торговцам, и она немало знала о короле Стефане и Хью Бигоде. Если он должна была достаться одному из них, то удачей было бы попасть в руки Стефана. Она слышала о нем как об исключительно добром человеке, и он на самом деле по-доброму отнесся к ней. Говорили также, что и королева очень заботлива и внимательна к другим, если это не затрагивает семейных интересов. Хотя подобная доброта не означала, что с желаниями Кэтрин будут считаться. Она полностью сознавала свое положение. Это значило, что ради собственной выгоды король и королева сделают для нее все возможное. Если необходимо будет выдать ее замуж за безобразного грубого наемника, даже за дикое безжалостное чудовище, они так и сделают, с сожалением, но без колебаний. И когда Мод объявила Кэтрин, что та должна стать третьей женой сэра Рэннальфа Слиффордского, молодая женщина смиренно поблагодарила королеву за милость и снисхождение, оказанное троном несчастной сироте. Мод сочла необходимым добавить, что сэр Рэннальф кажется тяжелым и резким человеком, к тому же он немолод. Но королева искренне порадовалась за леди Кэтрин — ведь Рэннальф Тефли никогда не обижал своих жен и был справедливым, честным, к тому же здоровым и сильным мужчиной.
 Мод, правда, тогда с сочувствием подумала, что вряд ли Рэннальф подарит своей жене любовь и нежность, но, с другой стороны, он по крайней мере не будет морить ее голодом, заключать в темницу, проматывать ее добро, избивать для собственной утехи, а это было если не обычным, то частым явлением.
 Леди Кэтрин, в отличие от Рэннальфа, не стала противиться, узнав о предстоящем союзе. Но и особой радости тоже не выказала. Глубокая религиозность, строгое воспитание, то, что она пленница, которая не властна над своей судьбой, заставили ее покориться требованиям сильного. Кроме того, дух Кэтрин был подавлен — трагедии последнего год тяжким бременем легли на ее нежную душу. Горе притупило чувства, и казалось, все худшее в ее жизни уже случилось.
 Когда бесчувственного Юстаса выносили с поля боя у Девайзеса, Кэтрин хоронила своего молодого мужа и трехлетнего сына. Она не была страстно при вязана к мужу, да он и не обладал силой духа, необходимой для того, чтобы вызвать ее любовь. Но его выбрал ей в мужья добрый, горячо любимый отец. Избранник отчасти оправдал ожидания графа Соука — он был добрым и сердечным человеком. Муж любил ее, и Кэтрин смирилась со своей участью. Она искренне скорбела о муже, потеряв его, но ее скорбь не была глубокой. Чувство же к сыну был совершенно другого рода. Кэтрин испытала жесточайшую боль, потеряв дитя, и это повлекло за собой еще одну трагедию: Кэтрин ждала второго ребенка, но на седьмом месяце у нее случился выкидыш. А ведь она так хотела этого ребенка, так мечтала о нем! Непосильное бремя двойной потери сломило ее. Жизнь для нее стала бессмысленной, и всем казалось, что дни леди Кэтрин сочтены. Только нежная забота отца вернула ее к реальности, его нежность давала ей силы. И тут леди Кэтрин настиг еще один страшны удар: отец, дорогой, единственный человек, который связывал ее с жизнью, — умер.
 Кончина графа Соука окончательно подорвал силы леди Кэтрин. Ее хрупкая душа будто заледенела — ничто уже не трогало ее. И когда король Стефан объявил, что отныне леди Кэтрин и ее земли переходят под опеку короны и дальнейшие распоряжения о ее судьбе будут сделаны исходя из интересов трона, она лишь покорно склонила голову. Кэтрин ощущала себя невесомым сухим листочком, оторванным от дерева, который безжалостный ветер несет по своей воле. Она молчала и когда Стефан распоряжался в ее замке, готовясь к осаде, и когда укладывала вещи, отправляясь ко двору, и когда королева объявила о ее новом супружестве, угодном трону.


* * *

 Сидя в комнате Рэннальфа Слиффордского, глядя на огонь в камине, королева Мод раздраженно думала, что не помешало бы этому мужлану быть таким же послушным, как леди Кэтрин. Сегодня королева устала и не хотела уговаривать несговорчивого мужчину, который неблагодарно отверг столь выгодное предложение, сделанное ради его блага. Если бы он, как Кэтрин, хотя бы не выражал ни радости, ни отвращения, но он сидел со сжатыми кулаками, опустив глаза, принимая все, что ему говорили, как наказание. Мод чуть не рассмеялась, представив Рэннальфа на совете. Дурак! Он даже не понял, какой подарок получил. Леди Кэтрин не только обладала прекрасным характером, но была красива и послушна. Сильная саксонская кровь придавала ей прелесть Снегурочки, ее волосы отливали бледным золотом, кожа была белой и нежной, как снятое молоко, а большие глаза, загадочные и невинные, как у ребенка, светились мягкой голубизной.
 Мод, однако, не переводила разговор на невесту Когда закончились ее расспросы о детях Рэннальфа он был уже одет. Не желая возвращаться в большой зал. Мод приказала женщинам принести еду сюда. Сэр Рэннальф, казалось, совсем расслабился, когда уселся в мягком кресле с высокой спинкой перед огнем и принялся за еду. Сейчас его тело дышало спокойствием, только в глазах иногда вспыхивали тревожные огоньки.
 — Нет, — улыбнулась ему Мод, — не рассматривай меня так недоверчиво, милорд. Мы оба знаем что я пригласила тебя, чтобы высказать свои соображения и выслушать тебя.
 — Хорошо, что вы честны со мной, мадам.
 — Возвращаю тебе эту благодарность, сэр Рэннальф. Ты так предан нам, что я не хочу взвешивать каждое слово Рэннальф рассмеялся своим резким скрипучим смехом.
 — Если вы хоть раз не взвесили слово, обращенное к любому человеку, с тех пор, как стали королевой в этом государстве, перед следующей битвой я наточу меч собственными зубами.
 Мод была задета за живое, потому что он говорил правду и в его голосе она услышала оттенок злости. Ее тон стал сухим и резким.
 — Стефан и я не собираемся возвышаться на, остальными смертными. Не понимаю, почему ты принижаешь нас настолько, что не можешь поверить в то, что мы честны с теми, кому доверяем!
 «Доверие» было самым неудачным словом в ее фразе. Рэннальфу нравилась Мод, но он не доверял ей и прекрасно понимал, что она не доверяет ему.
 — Вы утратили это свойство, — ответил он с обычной для него прямотой.
 Мод вздохнула, осознав, что он не хотел причинить ей боль. Бесполезно играть словами с человеком, который всегда говорит то, что думает, ничего не боится и не ищет благосклонности. Трапеза близилась к концу, разговор, казалось, себя исчерпал, а Мод еще и не подошла к решению вопроса, ради которого затеяла эту интригу. Королева бесконечно устала, утомленным выглядел и Рэннальф, но устала она или нет — ей именно сейчас необходимо получить его согласие на брак.
 — Мне жаль, что мы так некстати затеяли споры по поводу наследницы земель Соука, сэр Рэннальф. Стефан и я не думали, что ты восстанешь против женитьбы. Мы, конечно, знали, что твоя вторая жена, леди Аделисия, оказалась непростым человеком для совместной жизни и ты не слишком скорбел, потеряв ее, но…
 Королева подбирала соответствующие слова для рассказа о прелестях семейной жизни с леди Кэтрин, но Рэннальф, похоже, и не собирался сдаваться.
 — Вы не подумали, что десять лет совместной жизни с этой мегерой даже у святого могли вызвать отвращение к роли мужа?!
 — Наверняка это так, — сухо ответила Мод. — Но и ты, милорд, не святой. Более того, ты почти не был в ее обществе.
 — Я по горло сыт теми немногими днями, что находился дома!
 Мод и сама недолюбливала покойную Аделисию за глупость и непроходимое упрямство, но почувствовала раздражение от тупого сопротивления Рэннальфа.
 — У тебя от нее сын, — проворчала она. В ответ раздался его смех.
 — Я не хотел терять ее наследства.
 Мод расстроилась. Если он зашел так далеко и считает радостью заполучить наследников даже от безразличной ему женщины, она должна рассказать о достоинствах леди Кэтрин. Мгновение она сидела, глядя на свои руки и борясь с утомлением, затем подняла голову, поняв, что он подтолкнул ее к важному открытию. Наследство женщины, у которой умерли дети, при обычных обстоятельствах возвращалось семье, а Рэннальф был слишком честен и справедлив, чтобы незаконно присвоить приданое бездетной жены. У леди Кэтрин не было семьи, совсем никого не было.
 — Да, вот еще о чем я хотела поговорить с тобой! Приданое Аделисии — ничто по сравнению с землями Соука. Ты уже говорил, что тебе достаточно земли, но я уверена, ты хочешь, чтобы в твоих владениях царили покой и мир. Поразмысли, милорд, кого среди неженатых мужчин ты хочешь иметь в качестве соседа?
 Несколько секунд Рэннальф смотрел на пламя в камине, затем обернулся и взглянул на королеву. В следующую минуту его широкие брови хмуро сдвинулись к переносице.
 Мод пристально изучала его лицо, будто хотела суметь описать малейшую его деталь той, которая станет, по ее решению, женой этого упрямца. В нем не было ничего, кроме силы, чтобы привлечь красивую женщину. Худое лицо, к счастью, лишь слегка тронутое шрамами, выдающаяся вперед мощная челюсть и мрачно сжатые тонкие губы. Тонкий нос не портил облика, а яркие серые глаза можно даже было счесть красивыми. Шапка спутанных кудрей не поредела с возрастом, но годы высеребрили темные волосы. Это говорило о том, что молодость ушла. Его лицо вряд ли можно было романтически воспеть, особенно если принять во внимание грубые манеры, но Мод решала и гораздо более безнадежные задачи.
 — Понимаю, — медленно проговорил Рэннальф, — что верных людей мало, но, несомненно, вы сможете найти не одну дюжину среди нуждающихся молодых людей.
 — Возможно, хотя и не уверена. Соук был верным сторонником Генриха. За леди Кэтрин склонности к Анжуйцу не наблюдалось, однако мало ли что она скрывает. А молодой человек может поддаться ее влиянию — она необыкновенно красива. Важнее другое: может ли нуждающийся молодой человек служить целям короны и государства? Вряд ли, ибо неожиданно свалившееся богатство — тяжелое испытание для неокрепшего духа. Мы очень много думали об этом шаге. Понравится ли тебе, если землями Соука завладеет жадный до богатства нищий?
 Морщинка раздумья углубилась. У Мод не было нужды переходить к следующей теме, пусть пока поразмыслит. А когда подумает, то все поймет сам. На восток и юг от Соука лежали земли графа Норфолкского. Хью Бигод, без сомнения, мирный человек, но он был явным врагом короля и королевы, даже когда не был другом Генриха Анжуйского. Норфолку и хозяину Слиффорда не пришлось сражаться главным образом потому, что они уважали друг друга и у них не было возможности бросить друг другу вызов. 3а исключением служения делу Генриха Анжуйского граф Соук и его вассалы почти не принимали участия в сражениях. Кроме того, Соук был мягким человеком, глубоко религиозным. Таким образом, его земли много лет служили буфером между землями Слиффорда и Норфолка.
 Если это место займет юноша, приверженец короля, то военной стычки не избежать: или молодой человек будет провоцировать Норфолка, пытаясь прибрать к рукам его земли, или Норфолк увидит его неопытность и попытается отхватить лакомый кусочек от богатых угодий Соука. Кто бы ни стал новым хозяином этих земель, Рэннальфу неизбежно придется сражаться с одним из них, а вероятнее, и обоими. Он будет вынужден воевать с Норфолком чтобы удержать нейтралитет чужой территории, и отдаст свою кровь и силы, борясь за богатство, которое ему не принадлежит. Еще худшее случится, если вассалы не примут юношу, который служит королю в качестве своего сюзерена. И снова Рэннальф вынужден будет воевать. Если необходимо сражаться с этими людьми, то лучше делать это ради собственной выгоды, когда он женится на Кэтрин.
 Однако было еще одно обстоятельство, о котором не упомянула королева, ибо никогда не принимала во внимание возможность благодарной памяти. А вот Рэннальфу это воспоминание пришло на ум прежде всего.
 Когда-то, в 1137 году, когда гражданская война в Англии только начиналась, дядя Кэтрин — тогдашний владелец замка Соука, решил, что наступил час для расширения собственных владений. Он считал, что время всеобщей вражды — прекрасный повод для захвата соседнего с ним Слиффорда, который унаследовал 26-летний Рэннальф. Старший Соук принес, присягу королю Стефану и под предлогом того, что Рэннальф якобы перешел на сторону мятежников, с помощью объединенных сил королевской армии и собственных наемников взял штурмом Слиффорд, а самого Рэннальфа захватил в плен.
 Однако развязка истории оказалась совсем не такой, как предполагал граф Соук, — за насильственный захват чужой собственности и использование для этих предательских целей королевских войск он был казнен.
 Окровавленного Рэннальфа поставили на колени перед Стефаном, но этот мягкий человек со свойственной ему щедростью не потребовал возмездия. Перекрестив его мечом, король сказал, чтобы Рэннальф поклялся бороться с мятежниками и перешел на сторону короля, ведь до нападения Соука он стойко держал нейтралитет. Рэннальф не таил зла на Стефана за ущерб, нанесенный его землям. Жизнь в двадцать шесть лет еще окутана романтикой и иллюзиями, поэтому юный вассал с готовностью и благодарностью принес клятву законному королю.
 Рэннальф Тефли умел помнить хорошее. По его мнению, он был обязан Стефану жизнью и честно. сражался за его трон. А то, что после этого, несмотря на мятежные настроения, вассалы земель Соука ни разу не предприняли попытки завладеть его землями, считал для себя еще не оплаченным долгом;
 Теперь же пришло время отдать долг Стефану — Рэннальф должен жениться на наследнице Соука. Это неприятно, но будет лучшим выходом из положения.
 — Ты должен рассмотреть и другие вопросы, милорд, — мягко добавила Мод, когда ее опытный глаз отметил, что выражение лица Рэннальфа смягчилось. Это был верный признак, что он осознал суть ее логики и продвигается в нужном направлении. — Помни, нет иных наследников в Соуке, кроме леди Кэтрин. Если ты женишься на ней, земля и титул останутся за тобой, неважно, родит она тебе ребенка или нет. Если она не понравится тебе, ты можешь отослать ее куда-нибудь в глушь и спокойно владеть ее землями.
 Рэннальф не ответил, но его лицо внезапно напряглось, будто окаменело. Мод поняла, что поспешила и потеряла преимущество.
 — Ты задумывался, почему я оказываю на тебя такое давление, заставляя принять то, что обогатило бы нас, окажись оно в наших руках? Возможно, если бы ты возражал, я бы, в другой ситуации, попросила тебя назвать для нее жениха более подходящего, чем ты. Ты знаешь, почему я не могу сейчас так поступить.
 Мод не хотелось напоминать Рэннальфу о его долге по отношению к Стефану. Такие напоминания в большинстве случаев рождают негодование. Но она твердо решила заставить Рэннальфа жениться на Кэтрин.
 — Рэннальф, Стефан всегда любил тебя и оказывал милости. Что заставило тебя так злобно оговорить его перед всем двором? Ты поклялся ему мечом. Твоя обязанность — оказывать ему почтение и отстаивать его честное имя перед другими. Ничто не спасет сейчас его чести, кроме твоего согласия.
 Рэннальф молчал. Он разрывался между необходимостью узнать, каким образом Соук стал свободным, и страхом, что он не сможет смотреть леди Кэтрин в глаза. Он восхищался умом королевы, но знал, что она способна на дьявольские поступки, чтобы защитить мужа и семью.
 — Я знаю, что леди Кэтрин была замужем и у нее был маленький сын, — наконец вырвалось у него. — Полагаю, вы как-то избавились от отца и мужа? Вы уничтожили и ребенка? Зная это, могу ли я взять бедную женщину в жены? Был ли я несправедлив в своем гневе?
 — О, небеса! — возмущенно воскликнула Мод. — Неудивительно, что ты был разгневан. Однако ты чудовищно заблуждаешься. Отец леди Кэтрин скончался от старости, ты знаешь это. Муж и ребенок умерли не по нашей вине. Клянусь жизнью моего мужа! Поверь!
 Рэннальф вздохнул и поежился в кресле. Если бы Мод поклялась своей честью или призвала в свидетели Господа — это было бы сомнительно, но, если она присягнула жизнью Стефана, ее слова — чистая правда.
 — Почему они умерли? — осторожно спросил он.
 — От холеры. Пища была заражена, весь юг пострадал. Я думала, вы слышали об этом в Слиффорде. Это было так ужасно. Это Божья воля, не наша, Рэннальф. Более того, ты не должен беспокоиться, она больше не носит семя мужа. Она разродилась мертвой семимесячной дочерью три месяца спустя, вот что было после того, как похоронили ее мужа!
 — Она так много потеряла. Как горько насильно вступать в новый брак!
 Мод внимательно посмотрела в лицо гостя, пытаясь угадать его мысли. Выражал ли Рэннальф симпатию страдающей женщине или беспокоился об отношении к нему? Это не имело значения. Теперь у королевы не оставалось сомнений — Рэннальф примет предложение.
 — Это так, — утешала его Мод. — Я тоже теряла детей и сочувствую ее скорби. Нет другого пути. Землей должны управлять сильные люди. Если ее состояние захватит Бигод, ее постигнет гораздо худшее, чем брак с достойным человеком, и она знает это. Нет утешения материнской скорби. Но я говорю от всего сердца, что ей станет легче, если у нее будут другие дети. Тебе не надо ее бояться. В ней нет злобы, она так много потеряла, что сильно привяжется к отцу новых детей.
 Рэннальф нахмурился, но Мод больше не испытывала сомнений.
 — Хорошо, — неожиданно громко и решительно сказал он, словно обрубил все сомнения. — Я отдам королю поместье и земли у моей западной границы, какие вы давно жаждали получить в качестве выкупа за невесту, но ничего больше. Земли Соука обширны, но Соук слишком любил книги, чтобы прилично заботиться о землях, и иссушил их, правда, не без помощи Генриха. Они в плохом состоянии. Мне придется много работать, прежде чем я получу отдачу. Хуже, если вассалы начнут сражаться, война обойдется мне дороже.
 — Как хочешь, милорд, — согласилась Мод кротко, но в ее голосе звучало едва скрываемое ликование. — Уверена, мы не будем спорить о сроках, так как наше желание — угодить тебе. Оставь нам решать эти вопросы.




 Глава 2


 Зима выдалась необычно мягкая, — подумала Кэтрин, дрожа и поплотнее закутываясь в подбитую мехом мантию, — и так неожиданно в марте начался снегопад". Она остановилась и, наклонившись над оградой, загляделась, как крупные хлопья снега тихо укрывают голые ветви деревьев. Ветерок не тревожил снежного покрова. И вот уже на деревьях не осталось ни одного сучка, не покрытого белой бахромой. «Совсем как моя душа, — думала она, — она укрыта горестным белым саваном».
 Кэтрин полюбила эти прогулки, ведь только природа могла своим вечным тихим обликом утишить ее горе. Как бы она хотела забыть о пережитом хоть на миг, отвлечься чем-нибудь, освободиться от скорбных мыслей. Она вспомнила, что королева пыталась ей рассказать о будущем муже — сэре Рэннальфе. И хоть леди Кэтрин ничего уловить не смогла — последние месяцы ей никак не удавалось сосредоточиться, ибо пульсирующая боль утраты мужа и сына так и не рожденной дочери и отца заглушала все, но даже сквозь пелену отупляющей горести у нее создалось впечатление, что это человек, которым можно гордиться.
 — Леди Кэтрин, что это вы здесь делаете, вся снегу?
 Кэтрин вздрогнула. За своими мыслями она даже не заметила, как к ней приблизилась леди Уорвик.
 — Я здесь совсем ненадолго, только подышать воздухом и взглянуть на сад, леди Уорвик, — тихим, будто уставшим голосом ответила Кэтрин.
 Гундреда, леди Уорвик, когда на нее устремился взгляд бездонных, покорных горю глаз, почувствовала необыкновенную жалость к этой хрупкой стройной женщине.
 — Положение ваше, без сомнения, печально, но не стоит так отчаиваться. Погубить свои чувства и душу — такой же грех, как совершить самоубийство.
 Кэтрин только ниже склонила голову и ничего не ответила. Даже в самой бездне отчаяния она ни раз не задумывалась о таком разрешении душевных страданий. Но что-то в голосе придворной дамы выдавало, что она пришла сюда вовсе не для того, чтобы утешить несчастную вдову.
 «Королева на сей раз ошиблась, — подумал. леди Уорвик. — Эту женщину не нужно жалеть. Ей просто необходимо пробудить к жизни, и страх — лучшее для этого лекарство». Отзвук этой мысли и услышала Кэтрин в голосе Гундреды.
 — Королеве, — мягко начала беседу леди Уорвик, — не следовало говорить вам, как противится сэр Рэннальф вашему с ним браку. Мы это обсуждали, и она заметила, что, коль он высказал свое нежелание перед всем двором, от вас это не укроется. Я считаю, бессмысленно вас расстраивать тем, что вы и сами очень скоро узнаете. Может быть, она и права, ведь она так мудра и уверена, что вас необходимо предупредить. Но я не вижу для этого причин. Охотно он идет на брак или нет, сказала я ей, все же он — человек истинно благородный. Невозможно поверить, что он способен погубить жену, чтобы прибрать к рукам ее владения.
 — Он так или иначе будет владеть этими землями, — Кэтрин напряглась. Приступ леденящего душу страха, перед которым отступила даже скорбь, заставил молодую женщину прислушаться к словам Гундреды. — Я всего лишь женщина, а других наследников нет. Все во власти короля.
 Королева ничего не говорила Кэтрин о возражениях Рэннальфа. Напротив, она только отмечала его обычно грубый голос и дурные манеры, намекая, что за ними скрываются благородное сердце и добрый нрав. Она поведала Кэтрин все, что знала о бывшей жене лорда Рэннальфа — леди Аделисии, рассказав, каким несносным характером была наделена эта женщина. Сэр Рэннальф из-за этого ожесточился по отношению к женщинам. Он нуждается в ласковом обращении, без конца повторяла Мод. Его необходимо баловать, уступать ему. С ним нужно соглашаться без капризов, нытья и жалоб. Кэтрин слушала тогда королеву вполуха, она не считала себя ни капризной, ни плаксивой, но сейчас эти слова наполнялись зловещим смыслом.
 — Кажется, что так, — скороговоркой пояснила Гундреда, — но не следует уподобляться глупой гусыне. Если он умрет раньше вас, что естественно из-за разницы в возрасте, вы сможете снова выйти замуж и сохранить свои владения. Однако, если вы не обвенчаетесь с ним и умрете первой, то ваши земли отойдут к наследникам мужа. Он благородный человек, но не следует испытывать судьбу, дорогая, — быстро закончила она.
 — Мне нужно идти, — прошептала Кэтрин, вздрагивая. — Теперь я действительно замерзла.
 «Жестоко было так пугать ее», — подумала леди Уорвик, глядя вслед удаляющейся маленькой фигурке. Но она делала это из добрых побуждений и была совершенно уверена, что результат ее усилий не замедлит благоприятно сказаться на состоянии леди Кэтрин. А это может повлечь прямую выгоду для самой леди Уорвик. Вряд ли вассалам покойного графа Соука придется по душе королевский указ о насильной выдаче замуж леди Кэтрин. Если они останутся верны Кэтрин, а на нее нетрудно будет влиять — она являет собой просто-таки идеал кротости, то не плохо заручиться ее доверием сейчас. Леди Кэтрин может оказаться очень полезной!


* * *

 В огромном зале мужчины, не участвующие в большой королевской охоте, праздно коротали день за шахматами или игрой в кости.
 Роберт, граф Лестерский, наклонился вперед и ткнул своего молочного брата обрубком указательного пальца.
 — Я слышал, ты оказался не очень пылким женихом, хотя и знаешь о преимуществах этого брака. Это можно понять. Но то, что ты настолько не любопытен, что даже не взглянул на женщину, — это выше моего разумения.
 — Я на нее нагляжусь, когда она станет моей женой, — равнодушно ответил лорд Рэннальф.
 — Даже такой бесчувственный чурбан, как ты, не посчитает это тяжким бременем. Она просто красавица! Я ходил посмотреть вместо тебя.
 — А если бы она была отвратительной? Что за разница, какая она, если владения принадлежат только ей и никто на нее больше не посягает?
 — О, она далеко не отвратительна! Как тебе повезло! Прекрасная, молодая, здоровая — и молчалива, будто немая. Какое великолепное сочетание лучших женских черт — тут ты найдешь приятную перемену! И к тому же — богатая наследница Соука. По-моему, фортуна исключительно благоволит к тебе. — Лестер замолчал на мгновение, а продолжал уже посерьезневшим голосом:
 — Нам очень везет в последнее время, как мне кажется. Удача, что ты был рядом с Юстасом в Девайзесе. Удача, что благополучно вернулся. Удача, что юный Генрих принял все так близко к сердцу, что возвратился во Францию. Определенно, мы на вершине Олимпа. Возможно, нам уже следует приглядеть мягкое местечко, куда падать, когда богиня удачи решит выбрать себе кого-нибудь другого — Что ты сказал? — Рэннальф задумчиво изучал шахматную доску, не обращая внимания на банальные насмешки по поводу предстоящей женить бы. Когда до него дошел смысл последнего замечания, он даже вздрогнул.
 — Почему ты так испугался, Рэннальф? Или так невероятно, что этот молодой дьявол может вернуться?
 — Невероятно? — медленно переспросил Рэннальф. — Нет, конечно, он вернется, если не умрет. Но и это не имеет значения, еще одно отродье того же племени. Что ты говорил о каком-то падении? Я не взбирался ни на какие высоты. Я твердо стою на земле. Откуда я должен падать?
 — Разве ты не видел, как земля уходит из-под ног? Ты выстоишь после этого?
 Что-то, видимо, очень беспокоило старого друга, если он затеял не подобающий воину разговор. Рэннальф внимательно посмотрел на Лестера. Граф прямо встретил этот взгляд. В глубине ярких серых глаз Рэннальфа не читалось ни тени сомнений в старом друге. И вдруг они сверкнули юношеским озорством:
 — Я старый человек, к тому же очень глупый, мой Лестер. Если ты предостерегаешь, что у меня есть враг, говори прямо и назови его, а если у тебя еще что-то на уме, выскажись так же прямо. Ты думаешь, я умру от страха, если узнаю, что кто-то ненавидит меня, или побегу, поджав хвост?
 — Нет, Рэннальф, не натягивай поводья. Знал ли я когда-нибудь человека с более уязвимой гордостью?! Вот на этот вопрос отвечу сразу и прямо — нет! Когда я высказываюсь прямо, ты рычишь, когда я хочу подойти к делу деликатнее, рычишь снова. — Роберт Лестер внимательно огляделся, чтобы удостовериться, что их не подслушивают, и заговорил приглушенным голосом. — Если говорить прямо, то оба тут замешаны. Я никогда не видел прежде такого взгляда у Юстаса, которым он наградил тебя на совете. Более того…
 — О, да, он вспыльчивый щенок, и у нас были стычки во время последнего похода. Он не любит меня. Стефан тоже умеет сердиться, но недолго, а сын выдался весь в отца.
 — Ну, нет! — покачал головой Лестер, и в голосе его звучала убежденность. Он был уверен, что ненависть Юстаса возникла не только из-за разногласий во время похода.
 — Что значит это твое «ну, нет», Роберт? Лестер был грузным мужчиной и отличался неторопливой манерой разговора. Многих это вводило в заблуждение, будто и мысли его текут столь же медленно. Это было далеко не так. Вот и сейчас он не сразу ответил Рэннальфу.
 — Говори тише. Я не знаю, или он искусно скрывал свое истинное лицо все эти годы, или неудачные сражения ожесточили его душу, но Юстас уже не тот, каким был до прихода Генриха. За его улыбкой скрывается горечь. Хуже того, он является полной противоположностью благороднейшему Стефану и завидует каждому, у кого больше средств. Ты не был при дворе с тех пор, как вернулся домой из Девайзеса. Ты похоронил себя в Слиффорде вопреки моим уговорам приехать сюда и поэтому не можешь знать, но он захватывает сейчас все, что может.
 — Но почему? Стефан ни в чем и никогда ему не отказывал. Зачем ему брать не свое, если он может все иметь вполне законно, попросив у отца?
 Лестер опять огляделся по сторонам.
 — Потому, что он не хочет, чтобы отец знал, сколько он имеет. У меня нет доказательств, но я уверен, что он собирается тайно подкупить наемников. Говорю тебе, Рэннальф, он уже не придерживается кодекса чести. Он такой же скверный, как Генрих, но не такой благородный.
 — Что-то я на старости лет стал плохо слышать, — сказал Рэннальф. — Я вообще не слышал твоего последнего высказывания. Никогда не поверю в это без доказательств! Меня больше интересует, почему ты все это говоришь именно сейчас.
 — Разве у меня была возможность рассказать об этом раньше? Или я был плохим другом все эти годы? Что странного, если я предупреждаю тебя, когда вижу опасность?
 — Так чего же мне нужно бояться? — рассмеялся Рэннальф. — Даже Юстас не осмелится сунуться в мои владения. Мои вассалы знают меня сто лет!
 — Я никогда раньше не считал тебя дураком, а сейчас вижу, что ошибался. Ладно, ладно, не хмурься. Я пошутил. — Он поспешил поправиться, когда увидел, что брови Рэннальфа поползли к переносице. — Нет, конечно, к вассалам Слиффорда он не сунется, но как будет с вассалами Соука? Ты внезапно вдвойне разбогател и получил людей, которые пока не очень преданы тебе. Разве это не привлечет внимания жадного человека, тем более что он имеет на тебя зуб? От Стефана я не жду никакого вреда, но Юстас ненавидит тебя, Рэннальф. На твоем месте я бы прислушался к тому, что говорит Херефорд, и говорит он вовсе не об Анжуйце.
 — 0-хо! Маленький смутьян, не так ли? А я думал, что ты слишком стар, чтобы, клюнуть на запах тухлой рыбы.
 — А что, если рыба не совсем тухлая? У него горячая голова, но он честен. Я ни разу не поймал его на лжи, и тебе следует послушать его, а потом судить о его словах.
 — Все я слушаю, но… — Вспышка света привлекла взгляд Рэннальфа, и он обратил внимание на двоих щеголей, ухажеров фрейлин королевы. Они неожиданно оказались очень близко. — Но ты отвлекся от игры. Обычно тебя не так легко поймать. Твоему королю — шах, — победным тоном завершил он фразу, оборванную на полуслове.
 Лестер уловил изменения в голосе друга, но не обернулся, а посмотрел на доску и быстро переставил коня.
 — Мой человек стоит рядом, — прошептал он многозначительно, — а тылы защищает благосклонная церковь.
 Рэннальф нахмурился. Он терпеть не мог иносказательных выражений. Лестер хотел что-то сказать, но говорить открыто они не могли, так же, как не могли резко оборвать игру, не дав пищи для размышлений молчаливым зрителям. Рэннальф видел, как слон Лестера направился к клетке, на которую он только что передвинул коня, защищая его от ладьи Рэннальфа.
 — Однако также верно, что церковь Англии благословила Генриха Анжуйского в его борьбе за трон.
 — Я бы не ставил свою главную башню под угрозу так легкомысленно, — продолжил Лестер, намекая на часто применяемое название ладьи — замок.
 То, что Лестер пытался сказать ему, было небезопасно. Рэннальф передвинул пешку так, чтобы королева защищала клетку, на которой стоял конь. — Но, когда мужчины выступают, — сказал он твердо, — королева стоит на страже. Лучше всего играть во все игры не спеша и следуя правилам.


* * *

 Обычно Стефан Блуасский был чрезвычайно медлителен в решении любых вопросов, но тяжелые сражения в прошлом году пробудили в нем невиданную доселе деятельность. Следствием того, что кровь в его жилах побежала быстрее, было то, что уже на следующий день после того, как Мод объявила, что Рэннальф передумал и решил сочетаться браком с наследницей Соука, он потребовал к себе писцов и стал диктовать письма, в которых вассалам Соука давали знать об их новом хозяине. Он только завершил хвалебное введение, как Юстас, который пристально и угрюмо смотрел на огонь в камине — занятие, которому он в последнее время предавался довольно часто, — поднял голову.
 — Кому ты пишешь, отец?
 — Вассалам Соука.
 — Зачем?
 — Чтобы объявить им о назначении нового графа через месяц. Я приглашаю тех, кто может приехать ко двору для принесения присяги. Тем, кто приехать не сможет, приказываю встретить лорда Рэннальфа со всем почтением и верно служить ему.
 Юстас нахмурился, его красивое лицо исказилось гримасой. На первый взгляд он был очень похож на своего отца — такой же высокий, белокурый, крепкого сложения, но при ближайшем рассмотрении черты его лица оказывались куда менее располагающими. Подбородок был тяжелее, тонкогубый рот плотно сжат. Еще больше различий было в верхней части лица. У Стефана был большой лоб, и залысины только увеличивали его, что выдавало благородное происхождение, а милостивое выражение его больших, навыкате глаз подчеркивало это благородство. В целом Стефан казался тем, кем и был на самом деле, — добрым и благородным человеком с самыми лучшими намерениями.
 Невзирая на внешнюю похожесть, Юстас не производил такого впечатления. Возможно, виной тому была копна белокурых жестких курчавых волос, которые, беспорядочными прядями спадая на широкий лоб, делали его отталкивающе низким. Было еще что-то в глазах, что выдавало коварство, — какой-то отблеск жадного огня. Когда на его губах отсутствовала заученная, но обманчивая улыбка, выражение лица Юстаса говорило о том, что его обуревают опасные страсти.
 — Разве недостаточно, — проворчал юноша, — что ты сделал ему такое предложение? Пусть сам разбирается с вассалами. Или он заслужил твое расположение дерзким и непочтительным поведением?
 Стефан добродушно улыбнулся.
 — Если бы Рэннальф Тефли сказал хоть одно почтительное слово, я бы тут же прислал к нему лучшего лекаря, считая его смертельно больным. — Он посерьезнел, и тревожная морщинка омрачила его чело. — Сын мой, он достоин любой моей милости, любого подарка, потому что сберег тебя для меня.
 — Сберег меня! — выдохнул Юстас, стараясь не закричать. — Он опозорил меня! Все слышали, как я говорил, что возьму Девайзес или умру. Он лишил и тебя уважения. Если бы не его грубое вмешательство, я бы захватил Анжуйца после выхода из Йорка или заманил бы его в ловушку в Дарслей. Он советовал быть осмотрительным, медлил и был настолько осторожен, что мы дотянули до того, что упустили победу. Говорю тебе, он предатель и его осторожность и медлительность послужили на благо Генриху.
 — Дитя мое, я понимаю твое горькое разочарование. Но в том, что ты не взял Генриха, нет ни твоей, ни его вины. Такое случается на войне, и даже не раз. Пойми, Юстас, мое мнение основано не только на словах Рэннальфа, хотя я доверяю ему бесконечно. Все, кто находился тогда рядом с тобой, согласны, что у него не было другого выхода.
 — Все трусы!
 — Нет, Юстас, это не так. Они храбрецы, и Рэннальф особенно. Если помнишь, я сражался и с ним, и против него. Умоляю, попридержи язык. Подумай, как устойчиво сейчас наше положение. В стране мир. Херефорд и Честер заседают в совете…
 — Чтобы поднять восстание!
 Безысходная грусть появилась в глазах Стефана, но он улыбнулся вновь.
 — Пока они здесь, мы по крайней мере знаем, что они замышляют. В прошлый раз, когда я прогнал их со двора как предателей, они оставили притворство и подняли против нас войска. Не следует тебе всегда выискивать отрицательные стороны. Может быть, если мы будем великодушны и простим их, в этот раз они не нарушат клятвы.
 Юстас приоткрыл рот, чтобы возразить, но промолчал. Его переполняли горький стыд и страдание, которое невозможно высказать словами. Его отец, как всегда, полон несбыточных надежд, видит только хорошее в людях и снова обманывается. Его надувают, играют на его чувствах, а он не становится мудрее. Что за радость быть сыном короля Англии, сыном короля, но не наследником престола. Даже это упустил отец, пообещав при всех сделать Генриха наследником, тайно надеясь, если только Стефан способен сделать что-то тайно из-за своей чрезмерной открытости, обойти данное обещание. И все это знают! Что за радость быть сыном того, кто мог бы стать самым могущественным и почитаемым человеком в стране, а превратился в постоянный объект насмешек.
 Глаза Юстаса наполнились слезами. Если бы отец умер — эта излюбленная тема для анекдотов в Англии, этот король, который не был королем, — сильная рука с помощью наемников могла бы сплотить королевство в мощный кулак. Нужно только вырвать с корнем главный оплот мятежников — Честер, Херефорд и Глостер. Сейчас это было бы нетрудно. Когда все мятежники собрались здесь, при дворе, — кинжал под покровом ночи, «случайная» стрела на охоте, яд в кубок — и все готово. Однако тысячу раз бесчестный, нарушавший свои обещания отец называет такие мысли низкими. Никто не осмелился бы назвать Юстаса бесчестным, если бы его отец был мертв.
 Тем временем Стефан дал знак писцам удалиться. Если Юстасу неприятно слышать об этих распоряжениях, их можно будет сделать в другом месте и в другое время. Слишком горяча сейчас кровь мальчика из-за Рэннальфа, глупо его мучить. Стефан некоторое время молча изучал лицо сына, а потом встал и с любовью обнял его.
 — Возлюбленный мой сын, не давай своим страданиям вызывать гнев против меня. Я не всегда поступаю правильно, но стремлюсь только к хорошему.
 Мгновение Юстас был безучастным в его объятиях, но лишь мгновение. Он обнял отца, неистово прижал его к себе, как бы защищая, и разразился рыданиями.
 — Ну-ну, сын мой, отчего ты плачешь?
 — Я боюсь, отец, боюсь самого себя, У меня такие мысли! Не знаю, какое зло овладевает мной. Я не хочу, чтобы ты умер раньше меня!
 — Дитя мое, — утешал Стефан, стараясь не выдать своего потрясения услышанным, — на то воля Господа, веление природы, что отцы должны умирать раньше сыновей. Если ты любишь меня, не желай мне величайшей скорби, которую знает человек. Любую потерю я могу вынести, только не потерю детей. Когда умер твой брат, это было давно, но мое сердце до сих пор обливается кровью. Я подумал, что, если такое случится еще раз, я этого не переживу. — Стефан сильнее прижал к себе сына. — Не глупы ли мы? В прошлом году мы весело прощались, собираясь на войну. А сейчас, когда царит мир, плачем и говорим о смерти. Выйдем наружу, а то мы засохнем от сидения взаперти.


* * *

 Королева в эту минуту чувствовала то же самое, что и муж, — двор зачах от зимнего заключения. Мод сидела в окружении вышивающих женщин. Обычно оживленные, они были словно сонные мухи, на всех лицах лежала тень неизбывной скуки. Однако, когда они открывали ставни, чтобы вдохнуть немного свежего морозного воздуха, лица их оживали, глаза отыскивали признаки приближающейся весны — набухшие почки на деревьях, пробивающиеся островки слабенькой еще травы.
 Сначала редко, потом все чаще, по мере того, как проходили последние недели февраля и наступали первые мартовские дни, вспыхивали разговоры о хозяйстве. Сейчас, должно быть, на юге уже пашут землю, а севернее почва лишь оттаивает, но скоро начнется сев. В душах этих разодетых в меха и драгоценности женщин и одетых в доспехи воинов жила неистребимая любовь к земле. Само по себе это было неплохо, но Мод понимала, что это также и опасно. Беда в том, что рыцари и их дамы были слишком далеки от земли. Они, ухитрялись довольно точно определять, разные сезоны, но не были сельскими сквайрами. Эти люди никогда не нашли бы удовлетворения, руководя крестьянами, и не отдались бы даже ради забавы сельской работе. Они слишком отдалились от земли, чтобы находить удовольствие в том, чтобы решать, какое зерно лучше сеять или как часто свежевать скот. Эти сельские радости могли привлечь их внимание, но очень ненадолго. Поэтому весеннее беспокойство, которое в основном происходило от неудовлетворенного желания деятельности, могло привести их к поискам других отдушин. Мод знала этих людей и понимала, что первая отдушина, к которой они будут стремиться, потому что не раз прибегали к ней, — это война. Поля соседа всегда кажутся зеленее, скот жирнее, крепостные покорнее, любой невинной шутки достаточно, чтобы мужчины схватились за оружие.
 Время первой вспашки и сева было самым опасным. Если бы она могла продержать двор до спокойных дней апреля, то огромное желание что-то делать прошло бы. Годом раньше надобности в таких затеях не было — верным королю баронам представилась отличная возможность выплеснуть энергию. Именно тогда Херефорд собрал войска, чтобы возродить междоусобную войну. В этом году сильных мятежей не было.
 Мод думала о святых днях, быстро проносившихся, праздниках, когда любого повода было достаточно, чтобы устроить великолепное пиршество, обещавшее много приятных впечатлений баронам, чтобы удержать их в Лондоне. Конечно, была Пасха, но Церковь не одобряла турниры и отрицала такой способ празднования Воскресения Христова. Тем не менее мужчинам необходимо сражаться, а женщинам видеть, как льется кровь. Только так можно удержать их.
 — Госпожа, — приятный голос фрейлины прервал размышления Мод, — сэр Рэннальф желает поговорить с вами.
 «Ну, что он придумал на сей раз?» — устало размышляла Мод, когда шла вниз. Может, ей следовало позвать священника и обвенчать их с леди Кэтрин немедленно, как только он согласился на брак? Он не склонен к колебаниям, но мало ли какие мысли могли посетить его голову! Возможно, он счел унизительным менять первоначальное, пусть и скоропалительное решение. Эти мужчины с их дурацкими представлениями о чести! Ее сердце упало, когда она увидела, как беспокойно вышагивает он взад-вперед.
 Рэннальф знал цену отдыху, потому что мало отдыхал. Он был глубоко взволнован. Его лицо, когда он обернулся к королеве, заслышав ее шаги, выражало величайшее смущение, но не было непреклонным или мрачным. — Едва ли я готов к этому событию, — сразу начал он, как только она к нему приблизилась.
 — К какому событию? — спокойно спросила Мод, еле сдерживаясь, чтобы не закричать, что никаких проблем она больше не видит.
 — Ну, к моему венчанию, — ответил он с кислым видом, и Мод облегченно вздохнула.
 — Почему же вы не готовы, милорд? Мы выступим в роли родителей невесты, устроим пир и все прочее. Если позволите себе не такой мрачный вид, этого будет достаточно.
 — Хм, — проворчал Рэннальф, — это я и намереваюсь устроить. Но мне пришло в голову, что вся моя одежда на мне. Хорошо же я буду выглядеть в этом старье!
 — Я и не догадывалась, что вы так тщеславны, или вы хотите понравиться невесте? — облегченно рассмеялась Мод, не справившись с искушением поддеть его, ранее не позволявшего себе быть таким уязвимым.
 — Я не вижу причины позорить бедную женщину, которая вынуждена выйти за меня. Она и так, без сомнения, достаточно наслушалась придворных, но пусть знает, что я очень хочу этого брака. Потому я и не еду домой. Кроме того, есть еще один вопрос.
 У меня даже нет кольца, чтобы подарить невесте. В любом случае этого недостаточно, и нет времени заказывать у ювелира. Позвольте купить что-нибудь из ваших безделушек, но только то, что она на вас не видела. Я не хочу, чтобы она думала, что вы заставили меня жениться и я намерен оскорбить ее за это. Выражение лица Мод смягчилось.
 — Ах, милорд, теперь я убедилась, что у вас нежное сердце. Как вы добры, что подумали об этом! — И королева положила руку на его плечо.
 Рэннальф недоуменно повел плечом, будто пытался сбросить ее руку, но королева только довольно улыбнулась.
 — Подождите, я принесу вещи, которые вам могут подойти, и не будем говорить о деньгах.
 — Я не люблю влезать в долги. «А я как раз собираюсь нагрузить тебя настоящим долгом», — злорадно подумала Мод, но вслух Сказала:
 — Вы неисправимы. Разве нельзя предложить своему верному другу подарок просто так, в знак любви? Никаких тут долгов быть не может!
 «Удивительно, — думала Мод, поспешно просматривая свои шкатулки с драгоценностями, — видеть столько уважения к женщине в Рэннальфе Слиффордском». Она прикидывала, как ей исхитриться подготовить и устроить великолепную свадьбу за такой короткий срок. Она чуть не кусала локти от огорчения, что подтолкнула Рэннальфа венчаться так скоро. Если бы можно было отложить свадьбу на несколько недель, это было бы прекрасным предлогом для устройства большого турнира.
 Она не осмелилась бы сейчас предложить отсрочку, любая малость может вызвать подозрения Рэннальфа, и на Кэтрин обрушится еще больше сплетен, чем она уже слышала. Более того, это сдвинет срок пожалования Рэннальфу графского титула. Вассалы и так с неудовольствием примут графа, преданного Стефану. Оставлять их дальше на свободе просто опасно, они наверняка замышляют мятеж. И это может случиться очень скоро.
 Когда вассалы Соука соберутся, чтобы принести клятву своему новому сюзерену, она сможет с полным правом отметить событие большим рыцарским турниром. То, что такое празднество устроено в их честь, польстит самолюбию вассалов и, без сомнения, поможет решить и другие вопросы. Пусть Рэннальф выставит вассалов на арену состязаний, это даст возможность недовольным выплеснуть гнев и вызовет у колеблющихся уважение к нему. Потом пусть он поведет оставшихся в рукопашный бой. Любое неприязненное чувство обернется преданностью, когда они будут сражаться под его знаменами.




 Глава 3


 — Милорд, если вы желаете искупаться и перекусить, то нужно подниматься. — Джон, младший сын Саймона Нортхемптона, потряс плечо своего господина.
 — Встаю, встаю.
 — Королева велела передать вам одежду, милорд, и сообщить, что королевский цирюльник уже ожидает, чтобы постричь и побрить вас.
 Рэннальф разразился смехом.
 — Превосходно, когда я искупаюсь, пришли его ко мне. Если она надеется таким образом улучшить мой внешний вид, то будет разочарована. Мое лицо лучше выглядит небритым — под щетиной не так заметны шрамы.
 Рэннальф почувствовал, что его предательски подташнивает — ощущение, которое он испытал когда-то в юности, когда служил оруженосцем, да и только один раз — когда готовился к своему первому настоящему бою. Нет, было еще раз, когда он впервые прикоснулся к жаркой женской плоти. Лица той служанки, что буквально затащила его, еще совсем зеленого юнца, в темный угол хлева ив прямом смысле стащила с него одежду, он, как ни силился, не мог узнать даже следующим утром, но вот уже почти тридцать лет всегда при воспоминании о своем первом плотском опыте ясно ощущал головокружение и легкую тошноту, что испытал тогда.
 Доблестный и отважный, гордый своим происхождением и славой человека неподкупной честности, уважаемый всеми, Рэннальф Слиффорд боялся в жизни только одного — женщин. Мужчину можно урезонить или честно с ним сразиться, но что делать с женщиной? Исключая королеву, Рэннальф был убежден, что их невозможно обратить к голосу рассудка, разве что изрядно поколотив. Он по горло насытился прелестями семейной жизни с Аделисией, и каждый раз, когда силой унимал это вечно хнычущее и всем недовольное создание, испытывал противное чувство жалости.
 Рэннальф мрачно обозревал свое отражение в отполированном серебряном круге, который цирюльник держал перед ним. Вот он, без пяти минут муж благородной леди, чьи богатство и владения превышают его собственные. Леди, которая, как утверждал его друг, удивительно красива, та, чей муж и отец долгие годы были его врагами, и он дал понять всем, что не хочет ни ее, ни ее земель. Цирюльник, видя выражение бессильной злобы на его лице, неуверенно забормотал, что постриг и причесал его по последней моде. Рэннальф раздраженно сделал ему знак удалиться.
 Вся эта женитьба ему не нравится, но он может сразу же дать понять, кто хозяин в доме. При первой же попытке сопротивления он поставит ее на колени, а потом, возможно… возможно, ничего не получится. Вспомнилось, что когда он бил Аделисию, то, невзирая на мольбы о прощении и обещания исправиться, она день ото дня становилась только хуже. Но и доброе отношение не помогало. Когда он обращался с ней вежливо и учтиво, она считала себя победительницей и вытворяла что хотела.
 А Кэтрин была дочерью графа Соука, и ее ненависть к Слиффорду, кажется, должна была быть врожденной. Новое, пугающее, никогда прежде не испытанное чувство, замешанное на надежде и страхе потерять эту надежду на лучшее, ощущение торжественности момента и предвкушение удовольствия от обладания молодой женщиной на мгновение смутили разум Рэннальфа, но он тряхнул головой, улыбнулся и напомнил себе, сколько раз на поле брани смотрел смерти в лицо без малейшего содрогания. Рэннальф Тефли был не приучен прислушиваться к капризам ничьей души, даже собственной.


* * *

 Будить леди Кэтрин не было необходимости. Она так и не уснула этой ночью, вспоминая разговор с Гундредой и стараясь восстановить каждое слово королевы, сказанное о сэре Рэннальфе. В ее мыслях не оставалось больше места для скорби, потому что ее мозг лихорадочно работал, подстегиваемый страхом. Если бы Кэтрин могла сохранить жизнь сына или отца, принеся себя в жертву, она, не задумываясь, отдала бы ее. Однако они мертвы, и никакая жертва не вернет их, она может только молиться за их души и просить священников, чтобы они делали то же.
 Гундреда Уорвик, казалось, не сообщила ей ничего особенного, но Кэтрин неожиданно почувствовала, что над ее жизнью сейчас нависла угроза, и вдруг поняла, что страстно хочет жить. Она подошла к окну и открыла ставни, страх вернул ей ясное зрение, будто с глаз спала пелена скорби. Она видела синеву неба и солнечные лучи, золотящие башни и стены крепости. И вдруг в ее голове словно зашумел звонкий весенний ручеек. Она так ясно поняла, насколько жаждет впитать в себя этот мир — дышащий надеждой восход и тихий закат солнца, и бесконечно наслаждаться красотой жизни. Она непременно должна видеть, как пробиваются молодые побеги, наблюдать, как наливаются соками земли плоды, собирать урожай осенью, сидеть с книгой и рукоделием у камина зимой! Она страстно хочет жить!
 Служанки внесли купальню. Кэтрин отвернулась от окна и закрыла ставни. Может быть, она сделала слишком много выводов из слов Гундреды. Но почему королева так настойчиво убеждала ублажать нового супруга? Хозяин Слиффорда, должно быть, опасный человек. И разве не было у ее отца с ним ссоры? Все же, решила Кэтрин, выходя из купальни И вытираясь, поживем — увидим. Безусловно, сэр Рэннальф вначале постарается получить наследника, прежде чем искать другие способы завладеть ее землями. Внезапно она отбросила кусок полотна, служившего ей полотенцем, и внимательно оглядела свое тело. Беременности не оставили следов, не нарушили стройной гибкости талии и бедер, кожа полной груди не потеряла своей упругости. Определенно, подумала Кэтрин, это может стать путем, ведущим к безопасности.
 Отложив мысли о желании выказать свое равнодушие к будущему мужу, который так сопротивлялся этому браку, что сама королева уговаривала его не один час, Кэтрин стала тщательно выбирать платья и украшения, которые помогут заманить ее нового супруга в любовные сети и обеспечить безопасное существование с этим грубым человеком.
 Во-первых, тонкое шерстяное, отбеленное до чистоты первого снега платье, затем — туника глубокого синего цвета со сверкающим золотой вышивкой воротом, что хорошо сочетается с ее светлыми волосами и бледным лицом. Наконец, накидка светло-голубого цвета, гармонирующая с ее глазами. Теперь осталось вплести в серебристо-пепельные волосы жемчужные нити и слегка пощипать щеки. Она должна перед женихом появиться во всей красе.
 Это было дорогой к спасению, и Кэтрин не сомневалась, что не будет сворачивать с нее. Даже когда ее подвели к Рэннальфу и она заметила, что лицо его дышит безразличием и холодом, она не смутилась. Руки ее не дрожали, голос был тихим и ровным, когда она повторяла слова клятвы хранить верность. Единственное, с чем она не могла совладать, это цвет лица. Румянец, которого она добилась щипками, постепенно гас, пока лицо не стало мертвенно-бледным. Рэннальф, боясь, что она упадет в обморок, поддержал ее за руку.
 Священник завершил обряд, утихли поздравительные крики придворных. Рэннальф коснулся губ своей жены мирным поцелуем — отныне они супруги. Тут же грумы подали лошадей, и Рэннальф подсадил жену в седло, чтобы возвратиться в Уайт Таэр на свадебный пир. Он, правда, спросил, сможет ли она в таком состоянии усидеть на лошади.
 — Вы так бледны, госпожа. Вам нездоровится?
 Кэтрин опустила глаза.
 — Нет, — прошептала она, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться от мысли, что теперь она навеки во власти этого мрачного человека. — Мне страшно.
 — Страшно? Но почему? Ведь вы уже были замужем? — Рэннальф нахмурился, досадуя. Страх не принесет ей вреда, но ему принесет мало пользы.
 — Я боюсь вас, милорд! — выдохнула Кэтрин. — Боюсь того, что мне придется узнать, новой жизни, которая меня ждет.
 Рэннальф нахмурился еще сильнее. Вероятно, это можно понять, но ему подобное не нравится. Голос ее сладок, как у ребенка. Она не жалуется и не угрожает, напротив, слова ее по-детски просты, и она, как ребенок, ищет поддержки.
 — Вам не следует меня бояться, госпожа. Я не мальчишка, чтобы быть нетерпимым к невольной ошибке или небольшому безрассудству, тем более что я немного разбираюсь в женщинах Это утверждение заставило Мод, подъехавшую узнать, что задерживает новобрачную, резко отпрянуть. Она засмеялась, так как доподлинно знала, что Рэннальф вообще не имеет ни малейшего представления о женщинах. Как бы ни была несимпатична ей леди Аделисия, невозможно не признать, что глупость Рэннальфа — источник многих его бед, с его неразумным метанием на грани зверства и полной уступчивости.
 «Посмотри же на него, дурочка, — мысленно взывала она к разуму Кэтрин. — Не бойся его, вглядись — он же сам тебя боится. Это только лицом к лицу с вражеским войском он способен решать вопросы жизни и смерти». К сожалению, королева редко встречала молодых женщин, которые способны правильно оценивать поведение мужчин и умно ими руководить. Вот сейчас этот Рэннальф прокашливается, опускает глаза и без конца хмурится, как будто бедняжка — его злейший враг. Но ведь говорит-то это только о том, что Кэтрин ему понравилась и он растерян, потому что не знает, как скрыть свою растерянность. «Даруй ей. Господь, понимание, иначе она станет новой Аделисией, а я заполучу злейшего врага, вместо того чтобы обрести друга, обязанного Мне счастьем!»
 Королева собралась подъехать и разрядить неловкую ситуацию, которая, вероятно, возникла между этими людьми из-за непонимания, но тут ее взору предстала картина, которая заставила ее широко открыть глаза от удивления. Налетел холодный порыв ветра, и было видно, как Кэтрин задрожала.
 — У вас нет меховой мантии, госпожа? — Рэннальф снял свой плащ и протянул ей. — Вот, возьмите мою и как можно скорее закажите себе теплую накидку. Вы слишком хрупки, чтобы выносить подобный холод.
 Удивление таким вниманием пробило брешь в стене отчуждения, которую Кэтрин возвела вокруг себя для самозащиты.
 — Нет, милорд, я сильная! — Легкая улыбка коснулась ее бледных губ. — У меня есть меховая мантия, но из-за безрассудства и тщеславия я оставила ее. Понимаете, она коричневого цвета и не гармонирует с моим нарядом.
 Рэннальф разразился смехом. Он не сомневался, что Кэтрин не лгала, когда говорила, что боится. И вот, обуреваемая страхами, она думает о цвете наряда и шубы. А когда он увидел, как она миниатюрна в обширном одеянии — настоящее дитя! — то ее забавный вид окончательно растопил его суровость и он забыл, что с женщинами следует вести себя сдержанно.
 — Совсем другое дело, — сказал он голосом, каким разговаривал бы со своим маленьким сыном. — Конечно, моя подходит вам гораздо меньше, чем ваша. Вы сможете ехать, сударыня, или повести вашу лошадь?
 Мод была удовлетворена поворотом, который принимал разговор: все, что он говорил и делал, было замечательно, так же, как и неожиданное заверение Кэтрин, что она может ехать сама. Кэтрин и не подозревала, что это был один из способов Аделисии мучить мужа — притвориться, что она не доверяет грумам, и требовать от мужа вести лошадь под уздцы. Королева была так довольна, что хотела удалиться и предоставить их самим себе, но Рэннальф, верный своему дурному характеру, все испортил.
 — Прекрасно, — ответил он. — Тогда найдите королеву и езжайте с ней. У меня есть кое-какие дела.
 Кэтрин была потрясена до глубины души. Королева говорила, что у Рэннальфа дурные манеры, и она знала, что этого брака он не хотел, но не присутствовать на собственной свадьбе было верхом непочтительности. Никакое дело не может быть столь безотлагательным! Она не могла возражать, к тому же Рэннальф, заметив Мод и не дожидаясь разговора с ней, направился к своей лошади, вскочил в седло и был таков. Мод поспешила вперед, оценив любезность и понятливость Кэтрин и от всей души проклиная Рэннальфа Слиффордского.
 Как она могла утешить бедняжку, ведь такое оскорбление не имело оправданий?! Все, что она могла сделать для Рэннальфа, — дать Кэтрин понять, что хотя она и наследница Соука, но ее положение в свете, так же как и удобства, целиком зависят от мужа.
 Однако Рэннальф и не собирался отсутствовать.
 Ему нужно было отлучиться совсем недалеко и ненадолго. Он рассчитывал перехватить женщин по пути к Тауэру, и, если бы Мод не пустила лошадь во весь опор, они бы встретились на подъезде к замку.
 Собственно говоря, Рэннальф чувствовал себя героем, когда пришпорил коня и умчался сломя голову по грязной дороге, ведь он намеревался предложить жене свой дом в Лондоне. У него был дом в городе, но он не жил там многие годы и хотел узнать, пригоден ли он для жилья. Если он не развалился, то можно будет написать в Слиффорд и приказать переслать одежду, кровати, белье и прочую необходимую утварь. Они с Кэтрин могли бы жить в комфорте и уединении, что невозможно в королевском дворце, до тех пор, пока он не станет хозяином Соука.
 Во время посещения он убедился, что стены и крыша на месте, а кое-какие повреждения можно легко исправить. Когда он осознал, неистово пришпоривая коня, что упустил Кэтрин, он немного разозлился, но не собственное беспримерно гнусное поведение тревожило его. Он не сомневался, что его невесте будет не до него, ведь ее, без сомнения, сейчас осыпают поздравлениями.
 Поэтому Рэннальф не торопился, входя в зал.
 Кэтрин не было на почетном месте. Ну ладно, нет таких правил, что она не должна вставать с места, хотя так принято. Он хотел сесть, но ведь жених и невеста принимают поздравления вдвоем.
 Рэннальф поискал взглядом группу придворных, что указывало бы на присутствие невесты. Ничего подобного он не заметил и, вздохнув, стал бродить по залу, разыскивая ее. Он очень удивился, когда случайно наткнулся на Кэтрин, скромно сидящую у окна.
 — Миледи, — мягко сказал он, — что вы здесь делаете? Почему вы не в большом зале?
 Это оказалось последней каплей! Кэтрин, слишком хорошо воспитанная, чтобы устраивать скандал на людях, была так возмущена, что не смогла скрыть этого. Ее щеки стали пунцовыми. Она должна отомстить этому грубияну и невеже! Лучше быть убитой, чем умереть от стыда.
 — Потому что, — процедила она сквозь зубы, — не нашлось никого, кто мог бы меня проводить!
 Сам обладая диким нравом, Рэннальф уважал открытый отпор. Очевидно, эта женщина, которая теперь уже вовсе не походила на ребенка, могла честно выложить все, что думает. Рэннальф не понимал, почему она так сердится, но уже не мог остановиться, удивленно уставившись в пылающее лицо Кэтрин. Впервые увидев ее, он был поражен ее бледной красотой, но сейчас был по-настоящему ошеломлен ее страстным великолепием. Безумное желание прижать к себе эту женщину, которую он еще не успел научиться называть в своих мыслях женой, овладело им, чувство, далекое для него от физической потребности в женщине.
 — У меня не было возможности сделать это раньше, — наконец проговорил он, словно и не было никакой размолвки. — Вот мой свадебный подарок.
 Он неловко положил ей на колени небольшой мешочек и смущенно ждал, когда она его откроет. Кэтрин хотела швырнуть подарок ему в лицо, но, осознав, что вокруг люди, обуздала свой порыв. Пока она развязывала тесемку, к ней вернулись ее страхи.
 Рэннальф Слиффорд не такой человек, чтобы смиренно проглотить обиду. Возможно, его безразличие означает, что он не намеревается терпеть это долго. Следует как можно скорее загладить ошибку и снова стать милой и любезной.
 Наконец мешочек был развязан, и ей на колени высыпались драгоценности. У Кэтрин захватило дух, она тут же забыла свой гнев и страхи, так как очень любила красивые безделушки, а драгоценности были ее страстью.
 Рэннальф, наблюдая за ней, чуть не рассмеялся.
 Переход от гнева к радости обладания новой игрушкой — это так по-детски. Если она всегда так легко отвлекается, с ней будет несложно совладать.
 — Благодарю вас, милорд, — прошептала Кэтрин. Она поняла, что заставило его задержаться.
 — Не стоит благодарности, — ответил Рэннальф. Эти побрякушки стоили немало, но в Слиффорде их оставалось еще достаточно, чтобы такой ценой время от времени достигать взаимопонимания.
 Насмешка не ускользнула от нее, и ее сердце тревожно забилось. Почему бы ему не дарить ей все самое лучшее? Когда она умрет, все опять станет его собственностью.
 — Милорд! — настойчиво сказала Кэтрин.
 — Чего еще вы желаете? — резко отозвался Рэннальф. Если ей этого мало, мир обойдется ему слишком дорого.
 Кровь отхлынула от щек Кэтрин.
 — Я только хотела попросить у вас прощения за несдержанность. Вы ни в чем не виноваты.
 Рэннальф внимательно посмотрел на нее. Ну, конечно, его вины нет, он даже не понимал, что так вывело ее из себя. Но он был поражен, что женщина способна победить эмоции, более того, признать свою не правоту. Он заметил, как сильно она побледнела, и почувствовал к ней жалость. Он прекрасно знал, как тяжело признавать свои ошибки.
 — Очень хорошо, — одобрительно сказал Рэннальф.
 Его равнодушное поощрение чуть не вызвало у Кэтрин новый приступ ярости, но он взял ее под руку, и в это время со всех сторон посыпались запоздалые поздравления, так что ей пришлось на них отвечать. Она очаровательно улыбнулась и протянула руку молодому лорду, выделявшемуся своей благородной красотой. Роджер Херефорд поцеловал ей руку и тихо поздравил, затем повернулся к ее мужу:
 — Нет нужды желать тебе счастья — ты и так счастливчик. Такая внешность и такое приданое!
 — Но и тебе не пристало жаловаться на свою жену, — добродушно ответил Рэннальф. Он был гораздо более доволен Кэтрин, чем ожидал, и не собирался скрывать этого.
 — Увы, моей жены здесь нет. Она родила дочь несколько недель назад и еще не выходит.
 Рэннальф нахмурился. Рождение детей он считал серьезным и опасным делом.
 — Мы с ней не встречались, однако у меня хорошие воспоминания о твоей жене. Надеюсь, все будет хорошо.
 — О, да, а малышка уже орет, как ее мать. Благослови, Господь, их обеих. Когда я впервые взял ее на руки, она лягнула меня прямо в челюсть.
 — И это говорит новоиспеченный отец о дочери! — засмеялся Рэннальф, вспомнив, как гордился своими малютками.
 — Положим, я не новоиспеченный отец. Жена радовала меня трижды. Мне достаются одни женщины, но я об этом не жалею. Я хотел девочку, потому что уже нашел ей мужа, но следующим, надеюсь, будет сын. Брат Вальтер — мой наследник, но сейчас не время говорить о политике.
 — Почему бы и нет? — ответил Рэннальф. Он не хотел встречаться с Херефордом наедине. Это дало бы Юстасу повод говорить об измене. Гораздо лучше, если мятежник Херефорд разговорится на людях.
 — Ну ладно, мой брат — яркий пример. Когда ему нужны деньги, или его одолевает скука, или просто плохо переваривается еда, он идет грабить других.
 Рэннальф рассмеялся:
 — Ты спрашиваешь совета или хочешь, чтобы я наставил твоего брата на путь истинный?
 — Я могу сам справиться с братом, — нетерпеливо ответил Херефорд. — Я говорил о нем лишь для примера. Половина королевства состоит из подобных Вальтеров. Если такой человек вторгнется в мои владения, что мне тогда делать?
 — Прогнать его! — рассмеялся Рэннальф. — Ба-а, да ты уже пьян. Ну что за дурацкий вопрос? Твои земли прекрасно защищены, любезный Херефорд.
 — Конечно, но для чего это нужно? Почему мы не можем спокойно находиться в своих владениях и отдыхать, а постоянно прислушиваемся и то и дело хватаемся за оружие? — Потому что так устроена жизнь!
 — Нет, сэр Рэннальф, потому что так устроена Англия. — Мужчины почти враждебно смотрели друг на друга. — Что ты будешь делать, — продолжал Херефорд, понимая, что к этому вопросу Рэннальф не останется равнодушным, — если, скажем, вассалы Соука не захотят тебя признать?
 Рэннальф покосился на жену, его лицо потемнело. Кэтрин затаила дыхание.
 — Неужели ты думаешь, что я не смогу заставить их повиноваться? Своих противников я уничтожу. Среди моих собственных вассалов достаточно младших сыновей, чтобы они служили мне верой и правдой.
 — Допустим, ты сделаешь, как говоришь, и добьешься своего, но подумай, какой ценой! Хотя тебе об этом думать не нужно. Раз уж Соук станет твоим по приказу короля, сопротивления не будет. Закону следует подчиняться.
 Рэннальф грустно улыбнулся:
 — Ну, чем ты недоволен? Это так неразумно.
 — О, да, с таким королем это неразумно.
 — Не желаю слушать речи об измене, Херефорд!
 — Я не говорю об измене. Ответь мне! Если бы все графы в королевстве были согласны, что Соук принадлежит тебе по праву, и поддержали бы тебя, осмелился бы хоть один вассал выступить против?
 Помолчав, Рэннальф тяжело вздохнул:
 — Нет, конечно, но это опять-таки вопрос, как достать солнце. Люди всегда в первую очередь защищают свои интересы. — Вот что, оказывается, привлекло Лестера. Мысль заманчивая, но не новая. Глаза Рэннальфа погрустнели.
 Кэтрин слушала как зачарованная. Мужчины, которые окружали ее раньше, заставляли воевать своих вассалов, а сами занимались политикой при помощи учетных книг. В любом случае, при ней таких разговоров никто не заводил. Кэтрин испугало отношение Рэннальфа к вассалам ее отца, но она была слишком заинтригована услышанным, чтобы возмутиться. Чье-то легкое прикосновение отвлекло ее. Леди Уорвик была очень довольна своим вмешательством. Гундреда поняла, что мужчины увлечены интересным разговором. Она видела, как внимательно слушает их Кэтрин, но все же решила отвлечь ее.
 — Вы уже поговорили с сэром Рэннальфом?
 Что вы о нем думаете?
 Кэтрин беспокойно оглянулась на Рэннальфа.
 Гундреда рассмеялась:
 — Он ничего не слышит. Когда мужчины разговаривают, они становятся глухи. Беседовать с женщинами не так интересно. В конце концов, о чем могут говорить женщины, как не о детях и стряпне?
 — Я не могу ничего сказать, сударыня, — осторожно ответила Кэтрин, — мы едва обменялись несколькими фразами. Но король и королева не дали мне причин сомневаться в том, что у сэра Рэннальфа прекрасная репутация.
 — О да, — со странной улыбкой ответила леди Уорвик. — Я говорила вам, что знаю Рэннальфа Слиффордского много лет. Это человек, который ставит честь и гордость превыше всего.
 — Разве это плохо?
 — Плохо? Мой муж из такой же породы. Гордыня до добра не доводит, а честь иногда приводит к бесчестью. Вы молоды. Не дайте ему погубить вас!
 При этих словах душу Кэтрин снова охватил страх.
 — Только не говорите, что он хочет присвоить мои земли, — прошептала Кэтрин.
 Самое подходящее время, решила Гундреда, чтобы воскресить ее страхи. Ужас не должен подавить ясности мышления молодой женщины.
 — Боже милостивый, конечно, нет! — воскликнула она. — Рэннальф? Да он скорее вырвет свое сердце и съест его. Вам не нужно этого опасаться. Он не допустит, чтобы это сделал и кто-нибудь другой, но он может обескровить земли бессмысленной войной за право наследования. У вас будут дети, у него уже есть сыновья. В погоне за славой он может лишить детей средств к существованию. Ваши земли должны принести пользу вашим детям, Кэтрин. — Леди Уорвик давала понять, что хочет Кэтрин добра. — Гром разрази всех королей! — добавила она. — Вы знаете, что у Рэннальфа не самый легкий характер. Как бы он не навредил вам. Конечно, без злого умысла. Но он может превратить вашу жизнь в бесконечное страдание. Женщине необходимо прибежище. Когда вассалы вашего отца прибудут в Лондон, поговорите с ними с глазу на глаз. Возможно, вы придете к согласию. — Она сжала руку Кэтрин. — Приходите ко мне, когда муж будет в отъезде. Я покажу вам великолепную вышивку.
 Кэтрин не удивилась такому резкому переходу. Она тоже уловила, что разговор мужчин перешел в другое русло. Херефорд смеялся, а Рэннальф ворчал, казалось, они говорили о чем-то приятном. Леди Уорвик отошла, но подошли другие дамы. Кэтрин до смерти устала от любезностей. Но говорила, рада была говорить банальности, которые не мешали думать. Вассалы ее отца! Они ни разу не вспомнили о ней, когда ее постигло горе. Но они любили ее отца и, возможно, не останутся в стороне, если ей будет угрожать опасность. Рискнут ли они своей жизнью и благополучием ради нее? Леди Уорвик была уверена, что хозяина Слиффорда можно не опасаться.
 Кэтрин украдкой взглянула на стоявшего рядом с ней мужчину. У него было суровое лицо, жесткий рот, но он не казался жестоким.
 Поток поздравлений был прерван приглашением к обеду. Новобрачные восприняли это с большим облегчением, правда, по разным причинам. Кэтрин хотела предаться своим мыслям. Рэннальф же до смерти устал от пустых разговоров, которые ненавидел, и с удовольствием думал о том, что через несколько часов они с Кэтрин останутся вдвоем.
 Он попросил Кэтрин передать Стефану блюдо с угрями — самым любимым кушаньем короля. Взгляд его задержался на ее белоснежной шее, скользнул на округлую грудь, и на секунду он вновь смешался — тело Кэтрин манило его к себе, и он поймал себя на мысли, что хочет прикоснуться к ней. Однако это было бы верхом неприличия даже для него. Он отвечал на ее вежливые вопросы односложным мычанием и, как показалось всем гостям, был явно недоволен, но Кэтрин, очень чуткая к его настроению, не расстроилась.
 Обед, по мнению гостей, не совсем удался. Был Великий пост, и все ухищрения королевы все же не смогли сделать трапезу по-настоящему приятной. Никакое количество соли, приправ, перца не поможет превратить яйца и рыбу в телятину и оленину. Жареная, запеченная, тушеная, фаршированная и отварная — все равно это рыба. Хуже того, не хватало свежих овощей, от этого страдали все, независимо от занимаемого положения. Конечно, употреблять овощи не запрещалось, просто в марте их запас иссяк. Даже свежеиспеченный хлеб казался кислым из-за долгого хранения муки в сырых амбарах.
 Единственным преимуществом короткого обеда было то, что гости были почти трезвыми, когда столы освободили от блюд и отодвинули к стенам и Стефан дал знак менестрелям играть, чтобы благородные гости могли без помех потанцевать. Он знал, что главной опасностью таких дворцовых праздников было то, что политические противники, разгоряченные вином, могли буквально дойти до рукопашной. Теперь же танцы займут и успокоят их.
 Рэннальф станцевал со своей женой один танец, да и то по просьбе Мод, сказавшей при Кэтрин, что танцы без них не начнут. После этого никакая сила уже не могла сдвинуть его с места, однако он благосклонно разрешил самой Кэтрин танцевать сколько душе угодно. Когда Херефорд попросил разрешения на танец в третий раз, она уже не оглядывалась на мужа. Если ему все равно, с кем она танцует, почему бы ей не выбрать лучшего партнера. Рэннальф, однако, прервал беседу и недовольно посмотрел на них. До этого он не обращал внимания на Кэтрин, но теперь подскочил к ней, схватил ее за запястье и увлек за собой.
 — Не следует проводить столько времени в обществе Херефорда, — резко сказал он, когда они остались вдвоем.
 Кэтрин выдернула руку.
 — Что плохого он может мне сделать?
 — Не думаю, что он может вас обидеть, — рассмеялся Рэннальф. — Его жена шкуру с него спустит, когда узнает, что он ухаживал за какой-нибудь женщиной. Он боится ее пуще дьявола, хотя не боится никого из живущих на свете. Но, помимо всего, он мятежник и его компания не послужит ни вашей, ни моей чести.
 Кэтрин была оскорблена до глубины души, но вовсе не потому, что муж отчитал ее. Ей было просто обидно, так как его спокойный тон говорил о том, что он не ревнует. Он не хотел ее, это ясно.
 Как раз тут Кэтрин глубоко заблуждалась. Рэннальф действительно не ревновал, но был далеко не безразличен к очарованию своей жены. Стоя рядом с ней, он задумчиво наблюдал за танцующими. Он чувствовал, что стар для подобной чепухи, но было бы приятно присоединиться к ним. Приятно держать руку Кэтрин в своей руке и иногда случайно касаться ее бедер. Вообще, танцы были занятием, которое он почти презирал, и у него не было желания выставить себя дураком, уподобляясь тем старым козлам, что выплясывали вокруг. Внезапно ему пришло в голову, что хочет он вовсе не танцевать, а прикасаться к Кэтрин. Но ведь отныне она его жена. И непростительно прибегать для этого к глупым танцам.
 — Вы находите в этом удовольствие? — Рэннальф смотрел на веселящуюся публику, и взгляд его выражал неодобрение.
 — Не очень большое, — ответила Кэтрин. Вообще-то это было не так, танцевать она любила, но сегодня вечером она сказала чистейшую правду.
 — Я тоже, — Рэннальф колебался, пытаясь отыскать вежливый способ сказать о том, чего хочет, а затем просто протянул ей руку. — Тогда давайте уйдем.
 Кэтрин не сомневалась, что правильно его поняла, но внезапно испугалась.
 — Разве мы не должны сказать о своем уходе королеве? — спросила она, однако не потому, что возражала против его предложения, а вспомнив о церемонии провожания в постель, которой обычно заканчивались свадьбы.
 Кэтрин знала, что лучшим условием было присутствие как можно большего числа свидетелей, которые смогут подтвердить, что все выполнили обязательства. Венчание чаще проходило за дверьми церкви, чем перед алтарем, так как на улице умещалось больше свидетелей. Далее следовало публичное провожание жениха и невесты на ложе. Невеста должна была раздеться при помощи многочисленных высокородных дам и сесть нагой на кровать. Жених в сопровождении джентльменов совершал то же самое. После того как шутки и реплики, неизбежные в данной ситуации, истощались, молодоженов оставляли одних для выполнения супружеских обязанностей. На этом дело, однако, не заканчивалось. Утром гости обоего пола возвращались, чтобы сразу по пробуждении молодоженов снять с кровати и выставить на всеобщее обозрение окровавленные простыни как доказательство девственности невесты.
 Такая церемония была общепринята, и Кэтрин не возражала против этого обычая. Ведь публичное обнажение жениха и невесты доказывало, что они не имеют пороков или уродств, а неопровержимое доказательство девственности невесты говорило о том, что у нее не могло быть детей от другого мужчины. Таким образом, исключались разводы из-за вероломства жены. Рэннальф также не возражал против этого. После короткого раздумья он, пожав плечами, насмешливо произнес:
 — Едва ли я могу ожидать, что вы девственница. Для всего остального свидетели не требуются, я ведь не собираюсь отвергать вас.
 Кэтрин с горечью подумала, что он женился на ней из-за того, что она — вдова, что было почти верно, и даже больше: что он будет попрекать ее при каждом удобном случае за то, что она уже была замужем, что правдой совсем не было. Не догадываясь, что оскорбил ее, Рэннальф продолжал и, совсем того не желая, напугал Кэтрин до потери сознания, задумчиво добавив:
 — Отвергнуть меня также не в вашей власти, ведь у вас нет семьи, так что вряд ли нам стоит придерживаться традиций.
 Кэтрин, уверенная, что муж ей угрожает, в то время как он просто вслух размышлял, соблюдать или не соблюдать обычай, почти потеряла сознание от страха. Все поплыло у нее перед глазами, и она ухватилась за руку Рэннальфа, чтобы устоять. Он был слегка раздосадован этой тягой женщин к различным условностям. «Не могут отступить ни на шаг от глупых формальностей, — думал он, — будто из-за этого может перевернуться мир». Ну что ж, если это сделает ее счастливее, он готов пройти обряд еще раз.
 — Если вы хотите, — раздраженно заметил он, — я скажу королеве, и мы поступим так, как это обычно делают в таких случаях. Я просто подумал, что в нашем случае церемония окажется бессмыслицей. Делайте как хотите, сударыня. Единственное, чего я хочу, — это поскорее отделаться от толпы.
 Добавить было нечего, Рэннальф выразился предельно ясно. Кэтрин понимала, что она беспомощна в руках мужа. У нее не было ни влиятельного отца, ни брата, чтобы защитить ее или поддержать во вдовстве. Не было на всем свете никого, кто помог бы ей в трудную минуту. Совершенно справедливо, что церемония раздевания бессмысленна. Но что важнее всего — ее благополучие отныне целиком зависело от того, не будет ли она раздражать Рэннальфа Слиффордского.
 — То, что вы сказали, справедливо, милорд, — еле слышно проговорила Кэтрин. — Уйдем без церемоний, если вы того хотите.
 Ее покорность не была вознаграждена. Рэннальф грубо схватил ее за руку и стремительно вытолкнул в ближайшую дверь. Снаружи он замедлил шаг и посмотрел на Кэтрин с явным беспокойством.
 — Ваши служанки, должно быть, еще на празднике. Вам они необходимы? Найти их будет для меня нелегкой задачей. Я этих созданий никогда не видел.
 — Нет, я справлюсь сама.
 «Само совершенство, — восхищенно подумал Рэннальф. — Надо же, она может ездить верхом и раздевается сама». Все же, внутренне смеясь, он был рад, потому что не забыл вспышку ее гнева и то, как Прекрасна она была в этот миг, и догадывался, что Мод умышленно лгала ему о мягкости характера Кэтрин. Сейчас он с ней стал вежливее и приноравливал свои огромные шаги к ее шагам, пока они спускались по лестнице и шли в его половину. Там никого не было. Все слуги предавались развлечениям — кто был занят выпивкой и едой, кто танцевал, а кто тискал в темных закоулках дворца подвернувшуюся бабенку.
 Кэтрин остолбенела, увидев, какой бедлам царит в комнате. И в первый раз за этот безумный день слезы подступили к ее глазам, ведь это было явным доказательством глубочайшего презрения мужа к ней. Кэтрин благодарила Бога, что они были здесь одни. Она избавлена от позора и унижения попасть в эту холодную грязную камеру в сопровождении высокородных дам.
 Когда они вошли в покои, Рэннальф понял свою ошибку. Без сомнения. Мод приготовила для молодоженов другие апартаменты, изысканно обставленные, куда уже отнесли вещи Кэтрин. Туда она должна была отвести невесту, а Стефан сопровождал бы Рэннальфа. Но сейчас думать об этом было уже поздно.
 Оставив жену в дверях, Рэннальф на ощупь нашел кремень и трут, зажег свечку, бросил хворост в камин и развел огонь.
 — Заходите, — пробурчал он и, увидев, что она вся дрожит, сказал:
 — Вот, выпейте, это согреет вас, пока не разгорится огонь.
 Кэтрин приняла кубок и отпила крепкого сладкого вина, с удивлением наблюдая, как Рэннальф расправляет постель и бросает одежду на сундук, стоящий напротив. Если он и был гордецом, то не настолько, чтобы брезговать черной работой, когда это необходимо.
 Возможно, в спешке он позабыл сказать слугам, чтобы привели комнату в порядок, или сказал, а они, желая поразвлечься, опоздали. Кажется, он старается исправить оплошность.
 Кэтрин отставила кубок и стала помогать ему. Совместными усилиями они скоро управились. Рэннальф подбросил побольше хвороста и поленьев в камин, так что пламя стало вырываться наружу, наполняя комнату теплом.
 Он стоял спиной к камину и смотрел, как Кэтрин убирает разбросанную одежду. Не так все и плохо. Она не жалуется и не боится работы. И она прекрасна, безумно прекрасна.
 — Если вы разденетесь у камина, вам не будет холодно, — сказал Рэннальф, расстегивая ремни и сбрасывая одежду.
 Все, что осталось сделать, может подождать. Эта женщина великолепна, и она стала его женой.
 Кэтрин послушно подошла к мужу. Если она и могла как-то завладеть этим мужчиной, то только таким образом. Она не намеренно так медленно раздевалась. Просто женская одежда намного сложнее устроена. Женщины затягивали корсеты с тугой шнуровкой, завязки на длинных рукавах делали их плотно прилегающими, чтобы была видна округлость рук.
 Стягивая платье, Кэтрин взглянула на тело мужа, освещенное пламенем. Внезапно трепет страсти пробежал по ее жилам. Бог свидетель, у него прекрасная фигура с мощными мышцами, но без лишнего жира, он широк в плечах и узок в талии. Все его тело дышит истинной мужской силой. Ее первый муж не был уродом, но его тело было таким же мягким и нежным, как ее, возможно, и красивым, но из-за того, что в нем не было мужественности, оно на ощупь казалось каким-то рыхлым.
 Рэннальф Слиффордский был настоящим мужчиной, его кожа плотно обтягивала мощные мышцы с многочисленными рубцами шрамов. Кэтрин еще несколько мгновений смотрела на него. И с каждой секундой чувствовала, как растет ее возбуждение. Ей уже не хотелось сравнивать Рэннальфа с бывшим мужем, всю ее объяло страстное желание оказаться в объятиях сильных рук мужчины, который так странно был назначен ей в мужья, чей облик так испугал ее, когда она впервые встретилась с ним, того, что так влек ее сейчас живой обнаженной плотью.
 Кэтрин, как завороженная, сделала несколько шагов навстречу мужу и нежно дотронулась до самого большого шрама на груди. Она почувствовала жар его тела кончиками пальцев, и будто искра пробежала по всему ее телу. Во что бы то ни стало она должна завоевать и удержать этого мужчину!
 — Ты готова? — тихо спросил Рэннальф. И Кэтрин удивленно посмотрела на него, не понимая, какое чудо сделало его голос таким нежным.
 — Тогда иди ко мне, — добавил он мягко и поднял ее на руки, чтоб ей не пришлось идти босиком до постели по холодному полу.


* * *

 Когда Рэннальф молча отодвинулся от нее, отвернулся и, похоже, мгновенно уснул, Кэтрин еще долго лежала без сна, пытаясь разобраться в своих чувствах к мужчине, которого еще несколько недель тому назад она вовсе не знала, которому несколько часов тому назад поклялась хранить верность и послушание, а несколько минут тому назад отдала свое Тело. Мысли путались с ощущениями, она не могла понять, где доводы рассудка, а где уговоры плоти. Что за человек волею ее горькой судьбы оказался рядом?
 Она убеждала себя: нельзя сравнивать, но все же сравнивала со своим бывшим мужем, который, ложась с ней в постель, долго гладил ее тело, говорил ей ласковые слова, от которых ее душа переполнялась нежностью и благодарностью, но страсть утихала, и плотская близость казалась чем-то вовсе не обязательным, но когда все-таки случалась, то была наполнена той же нежностью и какой-то истомой. Поэтому Кэтрин была свято уверена, что слияние мужчины и женщины определено Богом для зачатия детей. Любовь же связывалась у нее с нежной преданностью, трогательными поцелуями и романтическими прогулками. Тогда, в той прошлой жизни, она даже завидовала самой себе — ведь ее муж вел себя в точности как романтические герои из песен менестрелей.
 Но сейчас она отдана другому мужчине — сильному и невежественному, который легко поднял ее с пола, без труда отнес на постель и уже не отпустил, будто сгреб ее тело своими крепкими руками так, что она не могла и пошевелиться, и овладел ею с такой жадной страстью, что кровь начинала стучать в ее голове при одном воспоминании о жаркой волне, накрывшей ее разум.
 Кэтрин силилась вспомнить, что она ощущала в те минуты, но даже приблизительно не могла сказать, сколько времени находилась в этой горячке. Да, она нашла слово — это было словно лихорадка. Как легко и грубо Рэннальф подчинил ее себе! И как ей хотелось испытывать это чувство еще и еще!
 Она не почувствовала, как уснула. А во сне вновь нахлынули горькие воспоминания, явившиеся в виде чудищ, которые хотели забрать ее в царство тьмы. Но в этом страшном сне, мучившем ее последние месяцы, она уже не одна боролась за свое место в мире людей.


* * *

 Рэннальф проснулся еще затемно. Он вообще привык просыпаться рано, да и сон его всегда оставался чутким — полная опасностей жизнь воина не оставляет места для глубокого расслабленного отхода в мир сновидений.
 Дрова в камине почти выгорели, загадочным светом мерцали угольки, и в их слабом свете комната казалась вполне обжитой и уютной. «Первым делом надо будет хорошенько отстегать слуг за неприбранную комнату», — лениво подумал Рэннальф.
 Он привычно потянулся, чтобы вернуть застоявшимся мышцам ощущение реальности. Потом повернулся на бок посмотреть на неожиданно свалившуюся на его голову жену. Рэннальф был вполне удовлетворен вчерашним вечером — тело жены оказалось таким нежным, от него исходил тонкий запах лилии, лаванды и каких-то полевых трав, названия которых он не знал, но с детства помнил, как приятно вдыхать ароматы луга.
 Кэтрин свернулась калачиком почти на самом краю кровати, голубоватые веки ее подрагивали — Рэннальф знал: это означает, что ей снятся кошмары. Он задумчиво глядел на нее, и этот маленький комочек все больше напоминал ему забывшегося сном беззащитного щенка. Он и сам удивился той нежности, которая вдруг обнаружилась в его душе по отношению к этой хрупкой женщине.
 Интересно, что чувствовала она вчера, когда он так ненасытно упивался ее телом? А вообще-то, какая ему разница, что она чувствовала? Бог не наделил женщину душой, ей надлежит лишь повиноваться своему мужу! Он задавал себе подобные глупые вопросы и сам отвечал на них. Хотя, конечно, было бы неплохо, если бы она тоже получила удовольствие. Почему-то хотелось, чтобы его жена радовалась их близости. И чтобы ей было хорошо, чтобы у них все ладилось, чтобы она полюбила его детей и его! «Тьфу ты! — ругнулся он про себя. — Что за чепуха лезет в голову!» У него хватит сил сломить любое сопротивление и заставить жену повиноваться! Однако отчего-то последний вывод отдавал горечью, а когда он подумал, что Кэтрин все-таки полюбит его, то эта мысль отозвалась ликованием. «Ладно, поживем — увидим! И хватит киснуть!»




 Глава 4


 Кэтрин сидела в кругу женщин в покоях королевы, вышивала, но не участвовала в беседе, а непрерывно думала о муже. Она много размышляла о нем эти две недели после своего замужества. Рэннальф действительно оказался необычным и непредсказуемым человеком, но она больше не боялась его.
 Она подчинилась воле короля и королевы, и ее больше не держали как пленницу. Свобода и несколько разговоров с леди Уорвик многому научили ее. Необходимо понять характер Рэннальфа. Ей нужно разобраться в нем, в его душе, потому что в политической ситуации она уже разобралась и была слишком взволнована, чтобы осуждать его за то, что ему пришлось сделать. Часто он бывал суровым, даже грубым, но Кэтрин казалось, что за этим скрывается отчаянная попытка что-то утаить. Что? Слишком нежное сердце? Прекрасно, если так, тем более что дурные его манеры — наименьшая среди ее проблем. Трудно понять человека, который никогда не объясняет свои поступки. Он привык повелевать и не считал нужным оправдывать свои действия. Он никогда не требовал, чтобы другие растолковывали свои поступки, поэтому Кэтрин не осуждала его.
 Как-то она попросила у него денег на одежду. — Одежда! — взорвался Рэннальф, взглянув на сундуки с одеждой Кэтрин.
 Кэтрин попыталась объяснить, что эта одежда не для нее, но он оборвал ее сбивчивые пояснения презрительным жестом, отстегнул ключ от связки, которую носил на шее, и бросил ей.
 — Ты можешь взять одежду из этого сундука, — не глядя на нее, отрезал он. И через минуту с угрозой в голосе добавил:
 — Но только из этого!
 Кэтрин не смогла сдержать улыбки. Возможно, он смягчился бы, если бы она дала ему рубашки, которые сшила своими руками. Его теплый взгляд согрел бы ей сердце.
 Паж подошел к королеве и что-то прошептал ей на ухо. Мод подняла голову и улыбнулась Кэтрин:
 — Муж зовет тебя, моя дорогая, и это маленькое чудо. Я не могу припомнить ни одного случая за все годы, которые они прожили вместе, чтобы Рэннальф посылал за Аделисией.
 Кэтрин оставила работу и поспешила в комнату. Она не боялась гнева мужа, но не хотела, чтобы он ее ударил. Рэннальф не любил ждать, это приводило его в бешенство, а свое дурное расположение духа мужчины предпочитают выколачивать кулаками из жен. Кэтрин находила его общество более приятным, когда он не рычал на нее.
 — Ваш плащ, мадам. Мы уезжаем. «Ни слова приветствия», — с раздражением подумала Кэтрин, машинально возражая:
 — Уезжаем? Наверху моя работа, и я не попрощалась с королевой!
 Рэннальф нахмурился.
 — Ты можешь вернуться через час или остаться здесь, я позабочусь об этом. Я думал, что ты захочешь проследить, как упакуют твои вещи.
 Кэтрин рассердилась еще больше:
 — Ты хочешь сказать, что мы переезжаем в другой дом в Лондоне?
 — Все женщины — круглые идиотки! Куда я могу уехать, если должен вернуться через несколько недель на этот проклятый турнир и вступить в должность?
 Успокоившись, Кэтрин поняла, что извинений и объяснений не последует. Она взяла плащ и пошла за Рэннальфом к лошадям. Ей нравилось скакать рядом с ним, а одна деталь доставляла ей особое удовольствие. С ними были грумы, но Рэннальф никогда не забывал посадить ее на лошадь, как будто боялся, что кто-то другой не проявит достаточной осторожности. А Кэтрин так нравилось, когда муж поднимал ее, словно пушинку, и деликатно опускал в седло!
 Путешествие было коротким — с четверть мили по грязным улицам. Когда они подъехали ко двору какого-то типичного лондонского дома, Рэннальф помог жене соскочить с лошади и тут же куда-то исчез. Кэтрин вошла через единственную дверь нижнего каменного этажа во двор. Там собралось много людей, они кланялись и освобождали дорогу. В основном это были слуги, переносившие их скарб. Кэтрин приподняла подол платья, когда они шли по утрамбованному земляному полу. Циновки, которыми когда-то покрыли пол, были грязные, скользкие, местами даже прогнившие. В конце единственной большой комнаты на первом этаже находилась лестница. Здесь ее ждал Рэннальф. Он взял Кэтрин за руку и обернулся к слугам.
 — Придержите ваши языки и слушайте, — рявкнул он и, едва дождавшись, пока замрут голоса, добавил:
 — Это ваша новая хозяйка, леди Кэтрин. Теперь вы будете получать указания от нее.
 Он позволил людям разглядывать ее какое-то время, а затем подтолкнул Кэтрин к лестнице.
 — Женщины, полагаю, уже наверху. Поднимайся. Наверху было светло и не так сыро, этаж был деревянный, но стены покрывала плесень, а пол был в неописуемо отвратительном состоянии. Кэтрин в ужасе огляделась. Она ошибалась! Рэннальф — свинья. Он не только одевается, как животное, он так и живет. Разве он не мог приказать слугам прибрать в доме перед тем, как привести ее сюда?
 Рэннальф вытянул руку по направлению к двери, чтобы представить Кэтрин женщинам. Но вдруг звонкий детский голос разорвал гул женских голосов:
 — Папа! Папа!
 Малыш бросился к Рэннальфу. Кэтрин вскрикнула. И это сын дворянина! Нечесаный, грязный, одетый почти в лохмотья, мальчик был отвратителен, но материнская сущность Кэтрин пробудилась в ней с такой силой, что она едва удержалась, чтобы не схватить его в объятия. Тем временем Ричард обнял отца, скуля и извиваясь от радости.
 — Почему ты здесь? Непослушный маленький дьявол!
 Ребенок съежился от отцовского, окрика. Рэннальф поднял руку, чтобы ударить мальчика, но Кэтрин встала между отцом и сыном, принимая удар на себя.
 — Как можно ударить ребенка, который пришел к тебе с любовью?! — воскликнула Кэтрин, падая на колени и прижимая грязного дрожащего малыша к груди.
 Наступила абсолютная тишина. Женщины молча стояли, ожидая, что хозяин сейчас насмерть прибьет жену, посмевшую возразить ему, или изобьет ее до потери чувств. Ребенок так испугался, что не мог плакать. Кэтрин тоже дрожала всем телом. Рэннальф изумленно смотрел на жену и сына.
 — Как ты осмелилась? — тихо спросил он. — Знаешь ли ты, как опасна дорога из Слиффорда в Лондон в это время года?! Знаешь ли ты, сколько у меня врагов на этой дороге?! Ребенок мог погибнуть или его взяли бы в заложники.
 — Откуда мальчику это знать? — вспыхнула Кэтрин, ее глаза наполнились слезами, лицо горело. — Он здесь, живой! Нужно было просто сказать ему, что он поступил дурно. Чему научит его битье, кроме того, что отец не любит его? Кому он нужен в качестве выкупа? Ребенок крестьянина и тот более ухожен!
 Рэннальф был оглушен. Следовало оторвать их друг от друга и поколотить обоих, но он не мог сдвинуться с места. Он не мог ударить эту женщину, которая без раздумий бросилась защищать чужого ребенка, его сына!!! Без слов он повернулся и вышел. А Кэтрин все стояла на коленях, прижимая к себе мальчика. Что с ней будет? На этот раз она зашла слишком далеко. Опозорила своего мужа перед слугами. Если у нее и была возможность заслужить его любовь, сейчас все потеряно. Рэннальф ничего не забывал, он никогда не простит ее. Из оцепенения ее вывел крик ребенка. Малыш вдруг разразился отчаянными рыданиями, вырывался из ее рук, крича:
 «Папа! Папа!»
 Кэтрин не могла больше думать о себе. Все внимание следует отдать дому и ребенку. Дом находился в запущенном состоянии, а мальчику требовались забота и ласка.
 Следующие пять дней пронеслись незаметно. Она привязалась к Ричарду и все время думала о Рэннальфе. Он вернется и изобьет ее. Судя по тому, что говорили служанки и Ричард, это казалось наиболее вероятным. Она знала, что заслужила побои, и тем не менее с нетерпением ждала возвращения мужа. Человек, которому так верили, слуги и которого так страстно обожал сын, не мог быть плохим. Он раздражителен, но до Кэтрин дошли слухи о леди Аделисии, и она признала, что у Рэннальфа были причины недолюбливать женщин.
 Тем временем ее беспокойство росло. Вот уже пятый день от Рэннальфа не было вестей. Когда он не вернулся в первую ночь, Кэтрин с отвращением подумала, что он услаждает себя с какой-нибудь сучкой. Она подавила ревность, говоря себе, что мужчина, предпочитающий женщину с улицы, не заслуживает ревности. Тем не менее она забрала свою работу у королевы и объяснила ей, что произошло. Кэтрин узнала, что Рэннальф со своими рыцарями ускакал в город. Он не завел подружку, но где он, никто не знает.
 После ссоры Кэтрин с мужем слуги стали относиться к ней с необыкновенным трепетом и бросались выполнять малейшее желание. Она воспользовалась моментом и дала им работы больше, чем они выполняли для Аделисии за пять месяцев. Кэтрин была встревожена, но слишком занята, чтобы чувствовать себя несчастной, и дни пролетали незаметно.
 Рэннальф чувствовал себя гораздо хуже. Он не мог ни наказать Кэтрин, ни простить. С небольшим отрядом вассалов он выехал из Лондона, чтобы взлелеять свою обиду. Удивительно было то, что чем больше он размышлял о происшедшем, тем больше утихал его гнев, а недовольство собой превращалось в признание достоинств Кэтрин.
 Рэннальф не обольщался на свой счет, он знал, что Кэтрин не может найти в нем ничего привлекательного, хотя она была послушна днем и охотно отдавалась ему ночью. Она сказала, что боится его, и он поверил ей. Ее кроткое поведение вызвано боязнью, а ведь он хотел, чтобы она приносила ему удовлетворение без страха. Рэннальф недостаточно доверял Кэтрин, чтобы успокоить ее.
 Он удивился, когда, забыв страх, она бросилась на защиту Ричарда. Аделисия никогда не защищала ребенка, когда его наказывали, и не обращала внимания на родного сына, как будто он был уличной собачонкой. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Рэннальфа, и превратило неприязнь к жене в ненависть. Того, что женщина вызывает отвращение и не является настоящей женой, достаточно, чтобы невзлюбить ее. Но она не хотела быть матерью своему ребенку. Это заставило Рэннальфа по-настоящему возненавидеть ее.
 Рэннальф не мог сказать, насколько красота Кэтрин и его желание обладать ею победили его злость. Он честно признавался себе, что очарование Кэтрин лишь подчеркивает красоту ее характера.
 По правде говоря, ему не удалось отсутствовать столько, сколько хотелось, чтобы соблюсти видимость раздражения женой, которая осмелилась прилюдно ему перечить. Рэннальф мрачно улыбнулся, думая о своей репутации хладнокровного храбреца. Он боялся встретиться с женой. Первый раз в жизни он не знал, как вести себя, когда увидит ее, и наконец решил действовать в зависимости от поведения Кэтрин, так как у него не было в таких делах никакого опыта.
 Войдя в дом, он чуть было не повернул обратно, убежденный, что ошибся… Стены были заново побелены, пол застлан чистыми циновками, скамейки и обеденные столы расставлены вдоль стен, за ними лежали чистые соломенные подстилки для слуг и рыцарей. В очаге горел огонь. Да и слуги выглядели более аккуратными. Пока Рэннальф стоял в дверях, отмечая перемены, он увидел, как его третья жена направляется к нему.
 Рэннальф нервно сглотнул и нахмурился. Лицо Кэтрин горело. Имея некоторый опыт общения с ней, он знал, что это говорит о непокорстве. Она была красива, очень красива и имела много достоинств, но если он позволит ей самовольничать, то она распустится совсем.
 Кэтрин подошла к нему и встала на колени.
 — Я прошу у вас прощения, милорд. Я была не права.
 Ей нелегко было сказать это. Кэтрин была очень гордой. Но она сознавала, что не права, и хотела оградить Ричарда от неприятного и оскорбительного для нее зрелища: видеть, как любимый отец избивает женщину, страшно.
 — Правда, — добавила она, — я не могу привести другого оправдания, кроме того, что мое сердце разрывается после потери ребенка.
 — Встань, — тихо сказал Рэннальф. Его обида и намерение примерно проучить жену растворились в страстном желании. обладать ею, когда он увидел Кэтрин, стоящую на коленях.
 — Нет, милорд, я не жду легкого прощения. Делай со мной все что хочешь, но не мучай ребенка. Он поступил плохо, убежав со слугами, и мог принести тебе много страданий. Он очень переживает, клянется, что не сделает так больше. Он плачет дни напролет.
 — Встань! — проревел Рэннальф.
 — Только когда ты простишь ребенка. Рэннальф почувствовал что-то в ее голосе. Несмотря на кротость, в ее голосе не было смирения и покорности.
 — Хорошо, черт тебя возьми, я не сержусь! По крайней мере, я не сердился, когда вошел, разве что на твою глупость. Ради Бога, если не ради меня, встань с пола!
 Кэтрин оперлась на его руку и поднялась.
 — Мы обсудим этот вопрос с сыном, когда я захочу. Скажи мне, как тебе удалось преобразить дом?
 — Я его убрала, — просто ответила Кэтрин и вспомнила, в каком он был отвратительном состоянии, когда Рэннальф привел ее сюда. Ее голос приобрел оттенок негодования. — Надеюсь, ты не станешь настаивать, чтобы мы жили как свиньи!
 Он недооценил ее. Возможно, она совсем его не боялась. Он хотел было посмеяться над ее негодованием, но лишь спросил:
 — Где мой сын?
 — Наверху, но…
 Он жестом заставил ее замолчать. У нее не было права вмешиваться после того, что она сделала. Кэтрин знала, что Рэннальф сдержит обещание и не станет наказывать ребенка.
 Он не обращал на нее внимания, и Кэтрин следовала за ним по лестнице, надеясь, что поведение Ричарда оправдает ее ожидания. Она тщательно готовила мальчика к этому. Если Рэннальфу понравится, все будет хорошо.
 Она наблюдала за мужем, пока он выслушивал извинения Ричарда, и ее сердце дрогнуло. Рэннальф был доволен, хотя его лицо и сохраняло суровое выражение. Он сдерживался с большим трудом, чтобы не засмеяться, выслушивая фразы, которые ребенок явно заучил наизусть. Он не хотел обидеть мальчика и жену. Видимо, Кэтрин стоило больших усилий научить Ричарда словам, которые, как ей казалось, смягчат гнев отца.
 Возникла пауза. Рэннальф все еще не решался говорить, ему трудно было контролировать себя. Ричард поднял на него умоляющие глаза, полные готовых пролиться слез.
 — О, пожалуйста, папа, мне так жаль. Я виноват, но ты сказал, что скоро приедешь, а слуги укладывали твою одежду, и я решил, что ты не вернешься. Позволь мне остаться с тобой, пожалуйста, не отсылай меня прочь!
 Эта мольба звучала почти естественно, ребенок слегка запинался от смущения, и Рэннальф положил руку на голову мальчика, а желание засмеяться сменилось нежностью.
 — Не могу я взять на себя труд держать тебя здесь. И кроме того, тебе небезопасно жить в Лондоне, где у меня много врагов.
 — Ты не хочешь, чтобы я жил с тобой? Ты не любишь меня? Ты всегда уезжаешь или отсылаешь меня… — Глаза Ричарда вновь предательски заблестели.
 — Позвольте ему остаться, милорд, — вступилась за мальчика Кэтрин. — Я не спущу с него глаз. Никто не причинит ему вреда и не похитит — я отдам за него жизнь.
 — Хорошо. Оставайся!
 — Благодарю тебя, папа!
 Стоит лишь дать ребенку или женщине малейший намек на то, что решение может быть еще не принято окончательно, и они посчитают, что смогут легко изменить его в свою пользу. Рэннальф уже не мог разрушить радость, переполнявшую взгляд его сына. Сейчас мир, явной опасности для ребенка нет. Кроме того, слова Кэтрин наполнили его сердце спокойной уверенностью.
 — Тебе надо благодарить леди Кэтрин, Ричард — сказал Рэннальф, наклонившись к сыну.
 Мальчик обнял свою благодетельницу, прыгнул на кровать, подбросив подушку на аккуратно застеленной постели.
 — О! — засмеялся он. — Она не против, я ей понравился. Она сама так говорила.
 — Если ты вынудишь ее делать одно и то же десять раз на дню, она скоро пожалеет о своем заступничестве.
 Кэтрин придвинулась к мужу, нежно улыбаясь ему.
 — Он такой умный! Представь только, мальчик выучил эту длинную речь и не забыл ни одного слова, а я объяснила ему всего три или четыре раза. Итак, она совсем не глупа! Рэннальф рассмеялся.
 — Я думал, ты хочешь заставить меня поверить, что он произносит это от своего имени.
 — Нет, как ты мог подумать! Дети так не говорят, надо быть совсем безразличным отцом, чтобы не понять этого.
 Глаза Рэннальфа сузились. Дура! Хотя, вероятно, она слишком умна. Кажется, она прекрасно понимает его.
 — Как ты поняла, что я небезразличный отец? Ведь когда ты видела нас вместе, особых нежностей не было.
 — Почему нет? Ты испугался за ребенка. Разве я не била собственного ребенка, в то же время прижимая его к груди? Милорд, когда я встала между вами, я знала, что не права.
 Рэннальф нахмурился, задумавшись, а Кэтрин, чувствуя, что ему может быть неприятен рассказ о ее прошлой жизни, сменила тему.
 — Ну а сейчас, милорд, ты выкупаешься и сменишь доспехи. Ты промок и весь в грязи. Путь был дальний?
 — Менее пяти миль, но дороги очень плохие. Однако мне хотелось бы, — добавил Рэннальф язвительно, — чтобы ты довольствовалась тем, что превращаешь моего ребенка в образец чистоты и порядка. Мне не четыре года, чтобы советовать, когда сменить одежду.
 Глядя на него, Кэтрин подумала, что он ведет себя так, как будто не намного старше своего сына.
 Ладно, если он хочет оставаться мокрым и грязным только из-за того, что она предложила ему переодеться, это его дело. В будущем она будет знать, как поступить. Наполнит ванну, положит одежду без вопросов, а также, посмотрев на лицо мужа, подумала она, пригласит цирюльника. Мужчина должен или носить бороду, или бриться, а не походить на плохо скошенное поле. Он был ладным мужчиной и не выглядел бы так дурно со своими серыми глазами и вьющимися волосами, если бы причесал непокорные вихры.
 * * * Кэтрин беспрепятственно воплотила свой план в жизнь. Ванна и бритье стали обычным делом. Она со служанками шила, появлялись новые рубашки, туники и другая одежда вместо рваной. Дыры, пятна и заплаты исчезали с платья Рэннальфа, а новая одежда, украшенная прекрасным мехом и вышивкой, заполняла гардероб.
 Рэннальф заметил это — на самом деле он лукавил, выражая недовольство роскошью новой одежды. Более того, он хотел понравиться своей жене, что было на него не похоже. Отказаться от горячей ванны или не надеть одежду было бы странно, к тому же некого обвинить, кроме служанок, выполнявших приказы, поскольку Кэтрин делала вид, что не имеет к этим затеям никакого отношения. Так что Рэннальф не мог выговорить ей за очередную «обновку».
 Кэтрин была занята заботой о муже. Воспитывала Ричарда, манеры которого напоминали поведение дикого зверька, но за ними скрывалась нежная душа.
 Она впервые испытывала удовольствие от жизни. Она больше не думала о том, как самой управиться с отцовскими вассалами, но была озабочена политической ситуацией. Она чувствовала напряженность, витавшую при дворе, и, хотя ей нравились Мод и Стефан, она не разделяла приверженности Рэннальфа их делу. Она ненавидела войну и считала, что ее отец поступал мудрее, когда не вмешивался в междоусобные раздоры. Если бы муж понял это, то не смотрел бы на нее так мрачно, когда она говорила, что мир лучше войны.
 С ее точки зрения, ни одна сторона из враждующих не была права полностью. Мятежники ошибались, не имея права сражаться против короля, но король был не прав, потому что не выполнял возложенных на него обязанностей.
 Кэтрин негодовала. Обе стороны были поражены одной болезнью, но болезнь эта не должна перекинуться на ее семью. Беда в том, что они не могли избежать заразы. Рэннальф связан с королем, а леди Уорвик сказала, что честь не позволит ему освободиться от этих уз. Если кто-то нарушит мир, то, без сомнения, Рэннальф пожертвует и ее, и своим благополучием, чтобы поддержать войну, которую ведет король.
 Это расстраивало Кэтрин, которая знала, что для денег есть лучшее применение, и ее вассалы возмутятся из-за такого использования дани. Она делала все возможное, чтобы не затрагивать этот вопрос из страха поссориться с Рэннальфом. Однако ссора, несмотря на все ее усилия, была неизбежной. Рэннальф как-то сказал, что состояние принадлежит ей и достанется ее детям. Почему же он считает возможным использовать его таким способом, который она полностью не одобряет? Она шила, обдумывая этот вопрос, когда вошел паж и сообщил, что внизу ее ожидает Джайлс Фортескью.
 — Он, несомненно, пришел к сэру Рэннальфу по поводу утверждения его в должности. Это старый друг, поэтому невежливо отпускать его, не поздоровавшись. Проводи его наверх, я поговорю с ним, пока нет милорда.
 Она улыбнулась и протянула руку мужчине возраста ее мужа. Сэр Джайлс был главой вассалов ее отца, и она хорошо его знала. Он всегда обращался с ней как с собственной дочерью, но, к ее удивлению, Джайлс низко поклонился и поцеловал ей руку.
 — Почему так официально? Разве вы забыли, как держали меня на руках в мокрых пеленках?
 Морщинистое лицо мужчины расплылось в улыбке.
 — Нет, я не забыл, но никто не может держать на руках графиню замка Соук. Я не рискнул, миледи, напомнить о прошлой фамильярности.
 — Я графиня Соук, так как мой муж граф, но, надеюсь, для вас, сэр Джайлс, я все та же Кэтрин.
 — Ты графиня и владелица Соука, миледи. Я не могу рассказать, как был опечален и разгневан, когда узнал, что тебя похитили. Боюсь, я виноват в этом, но не из-за небрежности. Я был уверен, что Бигод попытается схватить тебя, и послал людей охранять границу. Увы, я не знал, что король способен действовать так быстро. Мы хотели прийти тебе на выручку, но Бигод оказался позади нас. Мы попали между двух огней.
 На мгновение Кэтрин застыла с широко раскрытыми глазами, затем медленно опустила веки, так, что ресницы закрыли набежавшие слезы.
 — Значит, вы бы охраняли меня от короля… и от Бигода тоже?
 — Да. Мы готовы были отдать за тебя жизнь. Кэтрин смотрела на него, но, кроме гнева, ничего не увидела в глазах сэра Джайлса.
 — А что бы вы сделали со мной? — медленно спросила она.
 — С тобой? — Сэр Джайлс был изумлен, он понял, в каком неведении она находилась все это время.
 Граф слишком оберегал свою дочь. Выдав ее замуж за слабовольного человека и отстранив от дел, он нанес ей больше вреда, чем пользы.
 — Ты наша леди, и ты сама должна решить, что делать. Мы надеялись, что со временем ты выберешь в мужья человека, достойного земель Соука. До этого времени наша обязанность — защищать тебя и служить тебе.
 Кэтрин, задавшая вопрос отнюдь не потому, что находилась в неведении, была очень довольна ответом.
 — Хорошо, у меня есть муж. Его сейчас нет, но он захочет увидеть тебя.
 — Но я не хочу видеть его! Во всяком случае, до того, как поговорю с тобой и услышу твои приказания.
 Кэтрин была приятно поражена. Все это станет большой неожиданностью для Рэннальфа.
 — Этого человека выбрала не ты, и это плохо. Плохо и то, что твой отец любил Генриха настолько, что с радостью посылал ему деньги, а я знаю, что сэр Рэннальф воюет на стороне короля. Мы не хотим, чтобы наши земли опустошал, с одной стороны, Норфолк, а с другой стороны — король. Мы знаем сэра Рэннальфа с хорошей стороны — он справедливый и благородный человек, который рассудит нас, как твой отец, и искренне поддержит нас в нужде. Все, кроме нескольких человек, согласны, что вопрос можно оставить на твое рассмотрение. Кэтрин была озадачена.
 — Что это значит? Я замужем за сэром Рэннальфом. Что еще нужно обсуждать?
 — Все то же, мадам, — сказал сэр Джайлс, и его лицо неожиданно помрачнело. — Мы признаем этого человека графом Соука, если ты хочешь быть его женой. Если же ты желаешь избавиться от него и выйти за кого-нибудь из нас, то мы убьем его на турнире.
 — Нет! — воскликнула Кэтрин, вскакивая. — Он хороший человек. Он мой муж перед Богом, я связана с ним клятвой. Я не хочу, чтобы его убили вассалы, это навсегда запятнает и мое, и ваше имя!
 — Успокойтесь, мадам. Я не думал, что вы поддержите этот план, но сэр Герберт Осборн попросил сообщить его вам.
 — Сэр Герберт однажды делал мне предложение. Возможно, он рассчитывает освободить меня от сэра Рэннальфа для себя.
 Кэтрин удостоилась странного многозначительного взгляда, но была слишком расстроена, чтобы подумать о его значении.
 — Возможно. Но его поддерживают многие.
 Я буду говорить честно, мадам, даже если оскорблю вас. Я очень любил вашего отца и одобрял его справедливые решения, но он не вмешивался в наши дела. Мы привыкли к нашей свободе. Это хорошо, и я хотел бы, чтобы все так и оставалось, кроме тех случаев, когда лишняя свобода наносит вред. Среди нас есть люди, которые ищут возможности притеснить остальных. До сих пор я и те, кто думает, как я, держали их в узде, но, полагаю, что, если сильный мужчина в скором времени не возьмет власть в свои руки, начнется война.
 Кэтрин не испугалась, напротив, ее наполнило чувство гордости за мужа.
 — Нет никого сильнее сэра Рэннальфа, — твердо сказала она. — Без сомнений, людей, что замышляют раздор, возглавляет сэр Герберт?
 — Да, это правда, — смущенно произнес сэр Джайлс.
 — Он всегда приносил беду и частенько причинял отцу неприятности.
 Кэтрин была готова посоветовать сэру Джайлсу обратить внимание сэра Рэннальфа на это обстоятельство и не беспокоить ее подобными мужскими вопросами, но вдруг вспомнила совет леди Уорвик. Она больше не раздумывала о защите своих вассалов от мужа, но, если она и вассалы вместе воспротивятся участию в королевской войне, Рэннальфу придется прислушаться.
 — Конечно, — продолжала она, — дела идут так, что я должна объединиться с одной или другой противоборствующей стороной, даже если бы сэр Рэннальф был не в моем вкусе.
 Сэр Джайлс одобрительно кивнул. Она прекрасно различала добро и зло. Сейчас нужен человек, который мог бы предотвратить войну. Если бы он не был женат, было бы полезно, чтобы Кэтрин вышла за него, потому что люди привыкли ему повиноваться. Вероятнее всего, сэр Рэннальф станет леди Кэтрин хорошим мужем, если, конечно, он не начнет слишком круто менять старые порядки в графстве.
 Кэтрин гордилась оказанным доверием. Сэр Джайлс был ей так предан. Она решила, что, так как люди верят ей, они с ней и останутся.
 — Ты знаешь правду о сэре Рэннальфе, — сказала она со строгостью хозяйки, сомневающейся в слуге. — Он и силен, и справедлив. С таким человеком легче поладить, чем поступать против его желания. Лучше оставьте его мне. До сих пор мы не спорили об устройстве моих земель или вложении денег. Поступайте так, как он прикажет. В случае войны я расскажу ему о вашем желании быть в стороне.
 Она улыбнулась и стала той Кэтрин, которую сэр Джайлс любил как дочь.
 — По правде говоря, я мало понимаю, зачем нужно это безумие, заставляющее мужчин рвать друг друга на куски. Подождите сэра Рэннальфа до завтрашнего утра и послушайте, что он скажет по этому поводу. Тогда с вашей помощью я решу, как лучше поступить.
 Они обменялись любезностями. Поговорили о ее здоровье, здоровье сэра Джайлса и его семьи. Кэтрин позвала Ричарда из комнаты, где он играл среди рыцарей, и представила младшего сына Рэннальфа сэру Джайлсу. Мальчик был ее гордостью. Он был одет в красивую одежду, ладно сидевшую на нем, его манеры были сочетанием невинности и детского достоинства, так что приемной матери и ее вассалу было нелегко сохранить серьезность. Привязанность Кэтрин и ребенка друг к другу обнаруживалась с первого взгляда, и сэр Джайлс понял, что она уже нерушимо связана с Рэннальфом благодаря сыну.
 К сожалению, возбуждение и уверенность, которые Кэтрин испытывала в присутствии сэра Джайлса, исчезли с его уходом. Когда она обдумала то, что сделала, она ужаснулась. Как объяснить Рэннальфу свое вмешательство? Сэр Джайлс может сказать, что она остается его госпожой, но Кэтрин уверена, что Рэннальф иначе смотрит на вещи. Она могла бы рассказать о плане его убийства. Несомненно, это послужит ей на пользу после того, как она высказала свое мнение. Нет, она не может так поступить. Это настроит его против собственных вассалов. Если они преданы ей, она должна защищать их интересы.
 Когда Рэннальф вернулся к обеду, она еще не нашла выход из создавшегося положения.
 — Вы странно молчаливы, мадам, — удивленно заметил Рэннальф.
 Он сказал это не потому, что считал Кэтрин болтливой. Просто она была хорошо воспитана и всегда вела приятную беседу о вещах, которые могут интересовать ее мужа. Пытаясь безуспешно вспомнить, чем он мог разозлить ее, Рэннальф повернулся к сыну.
 — Ричард, ты сегодня чем-то расстроил леди Кэтрин? Провинился в чем-то?
 Дитя, распахнув глаза, пролепетало что-то о своей невиновности до того, как Кэтрин заговорила.
 — Нет, милорд, он вел себя прекрасно. Я не очень хорошо себя чувствую.
 Рэннальф уставился в тарелку. Уже месяц, как они женаты. Возможно, она беременна. Эта мысль его не особенно обрадовала, хотя он любил детей. У него был наследник — старший сын Джеффри, его замена — Ричард. В общем, хорошо иметь ребенка от Кэтрин для обеспечения безопасности земель Соука, но для этого еще есть время.
 — Хочешь, я останусь с тобой после полудня?
 Кэтрин посмотрела на мужа. Он склонился над тарелкой, его голос был жестким и сердитым, но таким он был всегда, кроме ночей любви. То, как он ответил на ее замечание, не что иное, как предложение помощи. Она знала, что ему нравится ее присутствие, хотя он никогда не говорил приятных слов и не ухаживал за ней. Как же она смеет подвергать опасности его растущую привязанность к ней ради ее власти над людьми? Если бы она была мудрее, она бы сразу послала к нему сэра Джайлса, ее преданность, несомненно, усилила бы его любовь и дала бы ей немного власти над ним, хотя бы видимой. Она должна все обдумать, присутствие Рэннальфа совершенно парализовало ее.
 Кэтрин попыталась улыбнуться:
 — Нет, благодарю тебя.
 — Тогда я заберу малыша, чтобы он не досаждал тебе. — Рэннальф поймал взволнованный взгляд жены. — Я собираюсь к оружейнику посмотреть, как дела с моей новой кольчугой. Ему там будет очень интересно. Он не будет мешать мне.
 — Ты купишь мне меч, папа? О, пожалуйста! Ты говорил, что скоро я смогу получить его!
 — Нет, и трижды — нет, если ты перевернешь стол и скамейку! Сиди тихо! Ты что, питаешься кроликами, что так прыгаешь?
 — Папа купит тебе меч, если ты пообещаешь не вонзать его в пол и не ломать острие, как у деревянного, — вставила леди Кэтрин.
 Рэннальф перевел взгляд с жены на сына и прикусил губу. Чувствовался тайный заговор. Он ничего не слышал о поврежденном мече. Несомненно, она дала ребенку другой или отдала рыцарям починить его. А может, она забрала меч? Иногда женщины, любящие детей до безумия, не позволяют мальчику превратиться в мужчину.
 — Иди, — сказал отец. — Возьми свой плащ и жди меня внизу. Я вижу, ты перестал есть, так позволь нам пообедать. — Когда мальчик ушел, он повернулся к Кэтрин. — Ты сказала, у него есть меч?
 Кэтрин вздрогнула. Задать ей такой вопрос означало не доверять совсем.
 — Да, ему ведь больше четырех. Настало время научить его обращаться с ним. — Она улыбнулась. — Он сражается со стульями и покрывалами.
 Рэннальф рассмеялся, но его глаза были задумчивы. Он продолжал испытывать ее, довольный возможностью изучить ее отношение к воспитанию мальчиков.
 — Наступило время нанять ему наставника, который уделит ему больше внимания, чем я.
 Он ожидал услышать возражения своей угрозе забрать ребенка из-под ее крыла, но Кэтрин одобрительно кивнула. Ее первый муж был слишком мягок и не интересовался обычными мужскими занятиями. Ей приходилось много размышлять о том, как вырастить сына более мужественным. — Не мое дело советовать, как воспитывать твоих сыновей, но я уже думала об этом и хотела поговорить с тобой. Он очень развит для своего возраста. Нанять наставника действительно необходимо.
 — Ты бываешь с ним больше, чем я. Ты всегда можешь высказать свое мнение и спросить мое; надеюсь, они совпадут. — Он выжидательно посмотрел на Кэтрин, но она не ответила.
 Возможно, вначале она притворялась в своей любви, чтобы произвести на него впечатление, а сейчас, не желая причинить боль ребенку, хотела избавиться от мальчика.
 — Может быть, Ричард доставляет тебе больше беспокойства, чем ты ожидала? — заметил Рэннальф. — Я могу отослать его домой, если он тебе в тягость.
 — О, нет! Я очень его люблю. Не забирай его от меня совсем!
 Нельзя было сомневаться в искренности этой мольбы. Рэннальф уступил. Что бы ни беспокоило его жену, она сама разберется в этом или открыто признается ему.
 — Если он тебе не в тягость, мне все равно, где он будет жить. Я доверяю тебе. Ты не наденешь на него женского платья и не дашь прялку вместо меча и щита. Я лучше пойду, пока он не разломал чего-нибудь. Слуги любят его и все ему позволяют.
 Ричард вернулся в сопровождении рыцарей к ужину, но Рэннальфа с ним не было. Когда пришло время возвращения, Кэтрин заволновалась. Ее страх говорил ей, что он встретил одного из вассалов отца и узнал то, что она сказала сэру Джайлсу. Ей нужно поговорить с Рэннальфом перед тем, как он встретится утром с сэром Джайлсом; значит, этой ночью.
 Кэтрин вздрогнула, услышав его шаги на лестнице. Рэннальф вошел, сердито хмурясь. Она побледнела, зная, что оправдались все ее страхи, но ее глаза честно встретили его взгляд.
 — Сэр Герберт Осборн был вассалом твоего отца, не так ли?
 Ни обычного приветствия, а голос тих от ярости, но это не то, чего боялась Кэтрин. Если Кэтрин не чувствовала за собой никакой вины, его вспышка гнева по-настоящему не трогала ее.
 — Да, милорд.
 — Он сказал, что я женился на тебе обманным путем, против твоего желания и что ты прежде давала ему обещание. Ты молчала из страха и поэтому опозорила меня?
 — Нет. Он лжет. Никогда ни я, ни мой отец не давали ему обещаний. Он делал мне предложение, но тогда я даже не думала об этом. Отец не был к нему расположен, и я не могла поверить, что он мог согласиться без моего желания.
 — Он утверждает, что у него есть письмо, где выражено согласие твоего отца.
 — Я не могу в это поверить! — закричала Кэтрин и разрыдалась.
 Первый раз Рэннальф увидел ее плачущей, и толь ко сильная выдержка позволила ему сохранить видимое безразличие.
 — Не нужно этого кошачьего концерта, — сухо сказал он. — Надеюсь, ты говоришь правду и не обесчестила меня и себя. Что же теперь будет? — Он провел рукой по лицу и прошел в комнату, наблюдая, как она пытается справиться с собой. — Отлично. Вероятно, все обойдется, так как король и королева поддержат меня. Возможно, все ограничится поединком на турнире. Я проучу его, и он будет придерживать свой язык.
 Рэннальф был так охвачен ревностью, что едва понимал, что говорит.
 — Я бы отдал многое, — горько вырвалось у него, — чтобы узнать, плачешь ли ты о потере его в качестве мужа. Ты можешь не плакать по нему, я не убью его, пока он не вынудит меня.
 Она подняла голову, ее как будто ударили. Слезы струились по ее щекам.
 — Я не собираюсь плакать ни об одном из встретившихся мне мужчин! — отрезала Кэтрин.
 Оскорбленная гордость привела ее в чувство. "Свинья, — подумала она, — он уверен, что ни у кого, кроме него, не может быть чести и достоинства.
 Его бы стоило проучить".
 — Ты спрашивал за обедом, почему я так молчалива, и я сказала, что плохо себя чувствую, — начала Кэтрин, подавив последние рыдания и вытирая слезы. — Это было ложью. Сейчас я расскажу тебе.
 — Ты знала об этом! — Его рев вызвал беспокойный крик у Ричарда, спавшего по другую сторону ширмы. Кэтрин повернулась к нему спиной и пошла успокоить ребенка с таким видом, как будто Рэннальф значил не больше самого ничтожного из слуг.
 Убаюкав мальчика, она так же спокойно вернулась на место и холодно взглянула на Рэннальфа.
 — Формально нет, конечно. Мои вассалы постарались, чтобы эти слухи не дошли до меня, но я подозревала о подобных разговорах среди вассалов Соука. Однако надеялась, что ты не будешь их слушать. Сэр Джайлс Фортескью приходил ко мне сегодня утром, чтобы спросить, не была ли я выдана замуж против моей воли. Я сказала, что это не правда, я довольна тем, что король отдал меня тебе.
 Рэннальфу захотелось выпить вина, но его рука тряслась так, что вино из кубка вылилось на пол. Если бы кто-нибудь сказал ему месяц назад, что слова женщины могут вызвать в его горле спазм, в сердце — острую боль, заставят руку так дрожать, что он не сможет удержать кубок с вином, он бы рассмеялся.
 — Это все, что он сказал?
 — Нет, — ответила Кэтрин. — Он попросил меня рассказать тебе о партии сэра Герберта, который не хочет видеть графом Соука сильного мужчину, по крайней мере, сильнее себя. Он умолял меня сказать тебе, что, когда они были людьми моего отца, они жили в мире, и упросить тебя не заставлять их участвовать в войне.
 — Он пришел к женщине со странными целями.
 — Некоторые мужчины, — ледяным голосом сказала Кэтрин, — любят своих жен и выполняют их просьбы. К тому же я единственное, что осталось после моего отца, а сэр Джайлс был привязан к нему.
 Хрупкая ножка бокала хрустнула в руке Рэннальфа. На следующий день он заметил, что один из листиков, вьющихся вокруг ножки, поранил его ладонь. Но тогда он чувствовал лишь боль в сердце. Как мужчина может выразить женщине любовь и не ' выглядеть дураком? Он делал все возможное для Кэтрин: давал ключи от сундуков с деньгами, доверил ей своего сына, не пропускал ни одной ночи в ее постели, чтобы она была уверена, что у него нет другой женщины. Если она хочет услышать слова, он пропал. У него их не было, и он их не знал. Чего она хочет? Женщины заставляют мужчин выражать свою любовь, в то время как сами ничего не чувствуют, а потом похваляются своей властью среди других женщин или даже заводят себе любовников. Так ли она дорога ему, что он должен открыть свое сердце, чтобы она выиграла состязание?
 — И ты, без сомнения, дала за меня ответ, — горько произнес он. — Ну, что ты сказала? Ответь, ты ведь и меня можешь научить отвечать, как ты научила моего ребенка.
 — Я ответила, что он должен подождать до утра, и ты все объяснишь ему. А сейчас, и это правда, я плохо себя чувствую. Я не могу больше говорить с тобой и выслушивать оскорбления.
 Полный раскаяния за резкие слова, Рэннальф протянул руку к жене в бессознательно зовущем жесте, но Кэтрин уже повернулась спиной и ушла на женскую половину. Она не вернулась в их кровать ночью, и Рэннальф провел долгие часы до утра, проклиная женитьбу, женщин, а больше всего свой буйный нрав и несдержанный язык.




 Глава 5


 Начало апреля — не самое лучшее время года для проведения турниров. Земля мягкая от дождя, а лужайка еще не превратилась в твердую подстилку. Однако королевский указ гласил, что турнир пройдет именно в начале апреля — значит, нужно повиноваться.
 По приказанию королевы все было устроено наилучшим образом.
 Рэннальф не возражал против установленных сроков, потому что скоро у него не будет времени. Если он стал графом Соук, то чем раньше он заслужит почет и уважение людей и докажет способность управлять ими, тем лучше. Если же промедлить, бароны в своей вольнице могут закусить удила, и тогда потребуются немалые усилия, чтобы привести их к присяге.
 К его удивлению, за день до начала турнира к нему в дом приехал Роберт Лестерский и предложил, чтобы он и его вассалы защищали Рэннальфа в рукопашной схватке.
 — Какого дьявола ты делаешь мне такое предложение? Я возглавляю вассалов Соука. Если хочешь сражаться, сражайся против нас! — Рэннальф улыбнулся и хитро добавил:
 — Но не слишком упорно.
 — Я не доверяю вассалам Соука. Думаю, они скорее всего вонзят копье тебе в спину.
 Рэннальф не удивился; никто не ведает, что может случиться, несмотря на все клятвы верности, если вассалы захотят освободиться от сюзерена. Однако обычно сюзерен полностью защищен от этого, а Рэннальф знал, что его уважают вассалы и как сюзерен он имеет хорошую репутацию.
 — Почему ты хочешь оговорить моих людей, Роберт?
 — У меня есть важные причины, вряд ли они тебе понравятся. Но придется поверить мне. Первое — они были долго связаны с Генрихом и не хотят служить человеку короля. Второе — ты знаешь, твоя жена была обещана сэру Герберту Осборну перед тем, как ее заставили выйти замуж за тебя. Не хмурься, ты видел письмо ее отца. Осборн говорит, что ее отец действовал неохотно и что эта женщина подстрекала его. Добавь к этому то, что многие считают леди графиней Соука. Они ни на что не претендуют, но станут исполнять ее, а не твои приказания. Рэннальф, обрати пристальное внимание на нее и на ее людей. Я твой Друг, я интересовался, чем занимается леди, и видел, что к ней приходили ее люди. Она не раз наедине совещалась с их предводителем — пустяк, о котором ты, возможно, не знаешь.
 — Ты ошибаешься, Роберт, я знаю об этом. — Лицо Рэннальфа покраснело, но он пытался держать себя в руках. — Моя жена рассказала мне об этом сразу, а второй визит сэра Джайлса касался меня. Более того, она поклялась, что письмо поддельное. С печатью отца или без нее, но даже если оно существует, она ничего не знала об этом. Кэтрин при мне обратилась к сэру Джайлсу, и он подтвердил ее слова.
 — Сучка, — сказал Лестер, — она уже опутала тебя. Кто бы мог подумать, что в твоем возрасте так легко быть сраженным красивым личиком?
 — Умоляю тебя, Роберт, во имя того, что мы братья, не говори больше ни слова. Я поставлю на карту свою жизнь, но моя жена так же добродетельна, как и красива.
 — Ты дурак! Ты ставишь свою жизнь! Позволь моим людям сражаться под твоим знаменем.
 — Нет!
 — Прекрасно, — проворчал Лестер, — даже если твоя Кэтрин святая, люди Соука — предатели. Юстас тайно совещался с сэром Гербертом. Говорят, что он будет служить Юстасу за титул Соука, если ты умрешь, и поставит Юстаса вместо Стефана.
 — О, Боже!
 — Итак, наконец ты прозрел. Я пришлю до темноты около тридцати рыцарей.
 — Нет, нет. Это ничего не изменит. Я знал, что партия Осборна против меня. Я знаю Юстаса и не сомневаюсь в твоих словах. Это повредит Стефану, и мы пропадем. Если мальчик будет против него, он не сможет больше управлять королевством.
 — Я тоже так думаю. Вот почему я предупреждаю тебя, ты должен оставаться начеку. В скором времени мы будем нуждаться в каждом человеке.
 Рэннальф не верил своим ушам. — Такой любящий отец! Кто поверит, что дитя, которое так пестовали, извернется змеей, чтобы ужалить того, кто защищает его? Нет, я оговорился, не змея. Даже ядовитым рептилиям не свойственно такое. Только человек истребляет того, кто его любит.
 — Ради Бога, Рэннальф, нет времени философствовать о неблагодарных детях. Когда я захочу услышать проповедь, я позову священника. Если ты не возьмешь моих людей, что ты станешь делать в рукопашном бою?
 — Сэр Герберт Осборн не будет сражаться в рукопашном бою. Надеюсь, что наказание, которому он подвергнется, слегка охладит его кровь и его последователей. Я оберну ложь против него. Кэтрин клянется, что письмо ее отца не может быть подлинным, или если и написано им собственноручно, то под угрозой.
 Лестер фыркнул, но Рэннальф посмотрел на него предостерегающе.
 — Я вызову его на турнире, чтобы наказать за ложь.
 — О, — застонал Лестер, — ты сумасшедший!
 Почему я так привязался к тебе за эти годы, не пойму! Ты что, говорил с Богом, что так уверен в успехе?! Осборну около тридцати, он сильный мужчина.
 Я видел его.
 — А я что, по-твоему, стар?!!
 — Ясно, что у тебя ум младенца, но ты уже не молод, чтобы участвовать в турнире.
 Рэннальф был поражен, но не рассердился.
 — Роберт, где ты услышал, что я не такой боец, как прежде? Согласен, мужчина не замечает, когда к нему подкрадывается старость, так, может быть, и я слеп, а другие слишком добры, чтобы сказать правду?
 — Нет, нет, — успокоил его Лестер, — ничего подобного. Но одно дело сражаться в поле, где можно спрятаться за своих вассалов и передохнуть, если нужно, а другое — противостоять человеку, который на десять лет моложе. Не только Роберт Лестерский был расстроен, узнав о поединке. В это же время королева с гневом и отчаянием вычитывала своему мужу:
 — Как ты мог это допустить? Кто этот выскочка Осборн, какое он имеет право вызывать Рэннальфа Слиффордского?
 — Он тоже барон, моя дорогая, и не ниже рангом. Более того, не он вызвал Рэннальфа, а наоборот.
 — И ты ничего не сказал? Не попытался сказать Тефли, что он принижает себя и нас своим вызовом, подтверждая людские бредни.
 — Ты хоть раз попыталась что-нибудь объяснить Рэннальфу, когда он в ярости? — рассмеялся Стефан.
 — Да, пыталась, — проворчала королева, — и мне всегда удавалось вразумить его, несмотря на вспыльчивый характер.
 — Но не тогда, когда затронута его гордость. Еще более важно то, что, возможно, сэр Герберт прав в своих притязаниях. Это не наша вина, женщина ничего не сказала нам, но Юстас проверил письмо, на нем, без сомнения, печать графа Соука.
 — Юстас? — запнулась Мод. — Зачем ему доказывать это?
 — Да. Юстас проверил, — задумчиво проговорил Стефан.
 — О-о-о. — Мод села позади мужа и взяла его за руку, глядя полными слез глазами на вспышки пламени.
 Она всеми силами старалась, чтобы в ее семье не разгорелась борьба за власть. Со Стефаном никогда не возникало затруднений. Он любил своих детей сильно и нежно, и его единственным желанием было дать им все, что они требовали. Он никогда не беспокоился, что его сын захочет занять его место до его смерти. Шесть месяцев назад Мод могла бы поклясться, что она так же уверена в сыне, но после похода Юстас изменился. Придется ли ей выбирать между мужем и сыном? Мод беспокоилась. Ее рука судорожно сжала руку Стефана, он обнял ее за плечи.
 — Ты слишком беспокоишься об этом, моя дорогая. Пусть это волнует Рэннальфа Слиффордского. С ним трудно справиться на поле брани. Мы сделаем для него все возможное.
 — Да, — ответила Мод. — О, Стефан, я так устала. — Она понизила голос, давая себе возможность вздохнуть, так как не могла больше сдерживаться.
 — Ты заболела? — взволнованно спросил Стефан.
 Она в ответ покачала головой и попыталась улыбнуться. Ей нельзя свернуть с выбранного пути, ведь Стефан так нуждается в ней.
 — Нет, мой возлюбленный супруг. Я старею, если ты еще не заметил. Очень плохо, что Юстас не может возглавить партию против Рэннальфа. Для него будет большим облегчением сразиться в открытом бою.
 — Нет, если он будет повержен, — заметил Стефан, имеющий более ясное представление о сыне, чем жена.
 — Ты прав, — вздохнула Мод. — Милорд, мы должны найти для него занятие. Он еще так молод.
 Стефан вспомнил необычную реакцию сына, когда он писал вассалам Соука. До этого были скандалы, вспышки раздражительности и потоки злых слов, за которыми следовали такие же потоки горьких слез или извинения, полные раскаяния. Стефан рассеянно сжал руку жены.
 Найти занятие для Юстаса — значит, найти войну, которая поглотила бы мальчика. Юстас был прекрасным бойцом, но война — опасная забава, и отцовское сердце затрепетало от страха. Зная, что обычно Мод оказывается права, Стефан попытался сдержать волнение. Возможно, ему удастся завладеть новым поместьем. Он пошлет туда Юстаса для наведения порядка и сбора дани. У него были подозрения, что сын обманывает его в расчетах, но это его мало трогало. Пусть у мальчика будет золото для игры. Возможно, это доставит ему маленькое лишнее удовольствие.
 Если бы Мод прочитала его мысли, она бы возразила. У Юстаса не было желания играть, он не игрок по натуре. Это человек, идущий верным путем к намеченной цели. Он так же был взбешен поведением сэра Герберта Осборна, как и его мать, но совсем по другой причине.
 Днем раньше в другой части замка Юстас решительно высказал свое неодобрение:
 — Ты запачкал все вокруг сплетнями, Осборн. Ты что, не понимаешь, что Тефли не тот человек, который спокойно перенесет оскорбление? Он не будет покорно выслушивать бредни, что ты распространяешь о его жене.
 — Не понимаю, милорд, что вас так разгневало? Разве вы не желаете избавиться от сэра Рэннальфа? Какая разница, как он погибнет? Вам выгодно, если я убью его. Тогда вам останется лишь удовлетворить мои претензии на эту женщину и графство.
 Несомненно! Ты хоть раз видел, как сражается сэр Рэннальф? Уверен, что у тебя получится лучше?
 — Не хочу хвастаться, но вы тоже меня не видели, милорд. Он стар. Его силы на исходе.
 Юстас пожал плечами. Возможно, это к лучшему. Если Осборн выиграет, Юстас освободится от Рэннальфа. Осборн будет нуждаться в поддержке, чтобы получить графство, потому что он знал, кто написал письмо и поставил печать графа Соука. С другой стороны, если убьют Осборна, Юстас освободится от сомнительного союзника.
 — Прекрасно! — наконец сказал он, перестав хмуриться. — Слишком поздно исправлять что-нибудь. Мы постараемся для этих целей устроить ближний бой. Без сомнения, Тефли вызовет тебя сразу, но не давай ответа немедленно, у тебя впереди будет целый день. Пусть он сначала порастратит силы в поединке с другими соперниками. Если он устанет, тебе будет легче сразить его.
 — Почему вообще не подождать до рукопашного боя?
 Юстас едва сумел подавить презрительную усмешку. Этот хвастун боится полного сил противника. Он способен лишь оболгать другого, но сразиться с ним один на один трусит.
 — Бой может продолжаться до темноты, — ответил Юстас, скрывая свои чувства. Это было лучшее, что он мог сделать. — Ты тогда проиграешь из-за неявки. Неужели ты думаешь, что они остановятся потому, что появился ты и принял вызов? Приходи, когда закончится первый круг, но прежде, чем у Тефли появится возможность собраться с силами.
 Помни, ты не должен приближаться ко мне после боя. Сделай вызов и позволь мне действовать самому для достижения общей цели.


* * *

 Леди Кэтрин приподнялась и отодвинула полог кровати. В мерцающем свете затихающего пламени камина едва можно было различить очертания комнаты. Она подняла подушку повыше и посмотрела на спокойное лицо спящего мужа. Сейчас он выглядел почти как Ричард: темные кудри взъерошились вокруг лба и смягчили тяжелые черты. Кэтрин натянула пуховое одеяло, чтобы прикрыть голое плечо, и Рэннальф тихо вздохнул и потянулся к ней. Она протянула руку к его ищущей руке, не желая будить. Он признался, что плохо спал последние несколько ночей, потому что ее не было рядом. Тем не менее он не произнес ни слова извинения после ссоры.
 Рэннальф заворочался. Кэтрин с замирающим сердцем увидела, как много в его волосах седины.
 Зарубцевавшиеся безобразные шрамы в тусклом свете выглядели пугающими отметинами. Из ее груди вырвался тяжелый вздох, похожий на сдавленное рыдание. Всю ее охватило страшное предчувствие беды, которую грозил принести наступающий день. Ни первый муж, ни ее отец не были воинами, они предоставляли это занятие вассалам и рыцарям. Сейчас Кэтрин устыдилась своих детских молитв, в которых просила, чтобы ее мужчина был выкован из стали. Теперь, когда ее мечты осуществились, она знала, что наказана за самонадеянность. Она тихо встала с постели и опустилась на колени перед образом.
 Кэтрин обманывалась — Рэннальф не спал. Он видел, как она отдернула занавески, и когда голубоватый отсвет упал на ее лицо, оно показалось Рэннальфу мертвенно-бледным. Сквозь прикрытые веки он разглядел выражение муки, написанное на этом, ставшем для него родным, лице.
 Он не мог разобрать слов, что шептали ее обескровленные губы, но угадал, что Кэтрин молится. Потом, когда она встала на колени перед образом в одной рубашке, невзирая на холодный пол, он даже поежился.
 Некоторое время назад она тоже вставала помолиться, но за кого она возносила Богу такие неистовые мольбы?
 Спустя несколько минут она поднялась, горестно вздохнула и снова легла в кровать, прижавшись дрожащим телом к мужу, который, как ей казалось, крепко спал. Рэннальф не стал разочаровывать жену — он старательно изображал спящего.
 Могла ли женщина быть настолько лживой, чтобы молиться за одного, а прижиматься к другому?
 Несмотря на страхи, Кэтрин была горда за Рэннальфа — такая сила духа и такое спокойствие перед турниром! Он проспал всю ночь и проснулся утром в обычное время. Он умывался и ел ни медленнее, ни быстрее и никому не отдавал приказаний. Кэтрин все время думала о том, что это день проведения турнира, и Рэннальф не собирается на обычную охоту. Постепенно самообладание изменило ей.
 Когда Рэннальф был готов одеваться, она отказалась от обычных приготовлений и отослала слуг, чтобы приготовить все самой. Рэннальф взял рубашку, штаны и тунику из ее рук без замечаний. Он понимал, что ее поведение необычно: прежде она никогда не помогала ему одеваться.
 — Ты знаешь, где будешь сидеть? — спросил он. Невозможно было выносить тягостное молчание.
 — Да, милорд.
 — Тебя могут попросить публично дать ответ на некоторые вопросы. Отвечай четко и с достоинством. Гордость Кэтрин была задета.
 — Что я должна говорить, милорд? — осторожно спросила она.
 Наступила довольно долгая пауза. Кэтрин видела окаменевшее лицо Рэннальфа. Он вдруг закрыл глаза, пряча внутреннюю боль.
 — Скажи, что у тебя на сердце! — холодно произнес он и после паузы добавил:
 — Надеюсь, ты ничего не расскажешь об этом Ричарду. Он не должен присутствовать.
 Кэтрин держала в руке подвязки Рэннальфа. Она встала на колени, чтобы надеть их, желая спрятать неожиданно подступившие слезы. Ее руки дрожали. У него есть причина не пускать ребенка на турнир! Рэннальф не хочет, чтобы его сын стал свидетелем того, как его ранят или убьют. Кэтрин недолго пришлось скрывать свои чувства. Прежде чем она обернула первую подвязку вокруг его ноги, Рэннальф наклонился и грубо толкнул ее. Она упала.
 — Встань! Разве у нас нет слуг, что ты на коленях одеваешь меня?
 Отказ от ее помощи, единственной нежности, которую она могла себе позволить, вывел Кэтрин из душевного равновесия. Она уронила подвязки и зарыдала.
 — Ты женщина или сосуд с водой?! — заревел Рэннальф. — Каждый раз, когда я вижу тебя или говорю с тобой, вода льется у тебя из глаз.
 Уязвленная, Кэтрин повернулась к нему, вытирая слезы.
 — Единственное, в чем ты можешь быть уверен, — обронила она, — это то, что я не буду плакать по тебе больше.
 Ожидая, чтобы подсадить Кэтрин в седло, Рэннальф не был расстроен. Если она плакала, значит, она молилась за него. Возможно, она уже привязалась к нему. Рэннальф улыбнулся. Как красива Кэтрин с горящим от гнева лицом! Ладно, она простит его, когда он подарит ей украшения — призы, полученные на турнире. Первый раз в жизни Рэннальф одобрял модное нововведение — давать драгоценности в качестве призов. Прежде он отсылал их обратно. Если он выигрывал, ему нечего было с ними делать, только бросить в шкатулку. Сейчас он мог подарить драгоценности Кэтрин и наблюдать, как она вспыхнет от удовольствия, услышать ее «благодарю». Он почувствовал силу и уверенность, предостережения Лестера казались ему чепухой.
 У Рэннальфа в запасе оказалось много времени, поэтому они с Кэтрин отстояли мессу в церкви. Они появились на поле, прежде чем герольды посоветовали последним соням поторопиться и приготовиться. Лицо Рэннальфа вспыхнуло, когда он проезжал с женой вдоль трибун. Ему нравилось быть графом Соука. Стефан подошел к барьеру, чтобы пожать ему руку.
 — Все собрались, — сказал он, слегка кивнув, — за исключением нескольких рыцарей. Если ты хорошо поработаешь здесь, у тебя не будет с ними осложнений.
 Рэннальф посмотрел на помост, укрытый пурпурной тканью, где король представит ему новых вассалов. Солнце отражалось от шитых золотом одежд. Легкий ветер трепал драпировку, а красная ткань оттеняла разноцветные одежды людей, стоящих перед помостом. Вассалы Соука стояли справа. Слева находились вассалы, владевшие замками в других владениях Рэннальфа. Им тоже представят графа Соука. Они должны подтвердить свою верность ему в новом качестве, иначе они могут взять назад клятвы, так как присягали сэру Рэннальфу Слиффордскому, а не графу Соука. Скорее всего это было совсем не обязательно, люди Рэннальфа высоко ценили своего сюзерена, но клятвам никогда не вредило, если их повторяли почаще.
 — Осборн с ними? Стефан нахмурился.
 — Я не видел его.
 — Этого я и ожидал, — хрипло рассмеялся Рэннальф. — Он не сражается, а лишь распространяет грязные сплетни!
 Король покачал головой.
 — Надеюсь, ты прав, но я хотел бы убедиться в этом сам. — Наступила пауза, пока они осматривали поле. — Пусть твой оруженосец отведет лошадь к шатру. Лорды уже собрались. Пойдем.
 Когда было необходимо, Стефан Блуасский выглядел величаво и истинно по-королевски. С его несомненно добрым нравом это привело к тому, что он заморочил головы английским лордам и они поверили, что он станет хорошим королем. Он взгромоздился на помост — красивая впечатляющая фигура в голубом. Венок из драгоценностей украшает блестящий шлем, пурпурная королевская мантия, отороченная горностаем, струится по плечам. Герольды подняли свои трубы. Знать придвинулась ближе к королю, чтобы лучше видеть происходящее. Женщины наблюдали из лож.
 Стефан обратился к собравшимся, восхваляя справедливость, силу и преданность сэра Рэннальфа, объясняя причину своего выбора нового сюзерена для вассалов Соука. На помосте справа от Стефана стоял Рэннальф. Он слушал короля, и сердце его наполнилось горечью. Если бы Стефан был таким, как говорил, Англия стала бы земным раем. Он поискал взглядом Лестера. Может, он переменил платье? Херефорд, Корнуолл, Глостер — сплоченная группа мятежников, но какие-то их идеи близки ему. Честер, Линкольн, Певерель, Шрусбери — люди, которых не волновало ничего, кроме собственного обогащения. Это проклятие королевства. Уорвик, Нортхемптон, как и он, преданы королю, но в отличие от него не видят несоответствия Стефана его положению.
 Стефан приказал ему преклонить колени. Механически протянув руку для пожатия, Рэннальф произнес клятву присяги. Он сдержит ее, но ответ Стефана гулко прозвенел в его ушах.
 — Мы гарантируем своей властью, что земли, данные нами тебе и твоим наследникам, будут содержаться в мире и покое против любого вмешательства.
 Бесконечная горечь наполнила сердце Рэннальфа. Он почти отдернул руку и чуть не отвернулся от поцелуя Стефана. Какие гарантии мог предложить король? Какой властью он обладает? Какой мир и покой есть с тех пор. как он стал королем?
 Стефан почувствовал, что Рэннальф отстраняется, и сильно пожал ему руку. Рэннальф принял поцелуй. В большей степени это вина баронов, а не короля. Не будь они такими жадными свиньями, им хватило бы того, что они имели, и спокойно руководили бы своими вассалами. Если бы они хотели поддерживать короля, любой мятеж был бы подавлен в зародыше. Если бы бароны исполняли свой долг, то король был бы главой государства.
 Охваченный порывом, Рэннальф дал клятву верности священным мощам и получил из рук Стефана копье со знаменем войска Соука. Использование оружия в подобной церемонии было также модным нововведением, хотя многие давно использовали символы для распознавания друг друга в турнирах и битвах. Это новое веяние Рэннальф одобрял.
 Торжественная часть была почти закончена. Король выступил вперед плечом к плечу со своими вассалами, как бы подтверждая готовность поддерживать Рэннальфа.
 — Вассалы Рэннальфа Слиффордского, вы будете почитать своего лорда как графа Соука?
 — Да! Да! — проревела группа слева с искренним энтузиазмом. Чем выше по ступеням власти поднимается их лорд, тем выше их собственная значимость.
 — Вассалы Соука, согласны ли вы иметь Рэннальфа Слиффордского, мужа единственной дочери вашего прежнего графа, в качестве своего графа и сюзерена?
 Наступила напряженная тишина. Каждый знал о предстоящем бое сэра Рэннальфа, но для тех, кто откажется, затаив зло, могут наступить плохие времена. Даже люди из партии Осборна не были готовы противостоять Рэннальфу. За неделю при дворе они многое узнали о новом графе, и никто не хотел почувствовать его гнев на себе. Тем не менее они хорошо подготовились. Сэр Джайлс прочистил горло.
 — Мы слышали ваши слова, сэр, и знаем, что Рэннальф Слиффордский — ваш преданный вассал. Но мы желаем, чтобы нами руководил настоящий мужчина. Пусть сэр Рэннальф докажет, что он заслуживает преданности!
 — Сэр Рэннальф, — обратился к нему Стефан, — ты принимаешь вызов?
 — Вынесите мой щит, — откликнулся Рэннальф грубым голосом. — Пусть тот, кто осмеливается проверять меня, дотронется до него.
 Треугольный вогнутый щит, утолщенный и обитый сверкающей медью, повесили на столбе, пока оруженосцы приводили боевых коней для рыцарей. Во главе с сэром Джайлсом медленно подошли пять вассалов и дотронулись до щита своими копьями. Королевский герольд сделал вид, что записывает имена, хотя у него уже был список. Среди бросивших вызов сэра Герберта Осборна тем не менее не было.
 Рэннальф, пробежав глазами список, что-то быстро сказал герольду. Трубы снова заиграли.
 — Милорды! — призвал герольд. — Один из вассалов прежнего графа Соука распускает грязную клевету про нынешнего графа. Сэр Герберт Осборн, вас вызывает лорд Рэннальф, граф Соука, чтобы вы защитили свою честь, прежде чем сядет солнце, или признали свои наговоры грязными сплетнями.
 Крик был повторен на поле другими герольдами, но ответа не последовало. Рэннальф знал, что сэр Герберт отсутствовал, но все же надеялся, что тот объявится. Он хотел выяснить с ним отношения лицом к лицу, несмотря на то, что говорил Лестер, чтобы не атаковать поместье Осборна, ведь это может привести к войне. Невыгодно воевать против собственного вассала, потому что страдает земля и независимо от исхода битвы сюзерен все равно терпит убытки.
 Когда прошло необходимое время, стало ясно, что сэр Герберт не собирается принять вызов. Рэннальф снял щит со столба и проследовал в конец поля. Первым его противником оказался сэр Джайлс. Когда тот опустил копье, чтобы передохнуть, Рэннальф едва поборол желание нанести ему смертельный удар. Он не чувствовал враждебности по отношению к сэру Джайлсу, который даже ему нравился, он ценил его как рассудительного и надежного человека. Импульс убить появился исключительно из желания показать Кэтрин свою военную доблесть. Кэтрин вряд ли обрадовалась бы, если бы он умышленно убил человека, которого она давно знала и считала верным другом.
 Герольды затрубили, и церемониймейстер воскликнул:
 — Во славу Господа, сражайтесь!
 Рэннальф прицелился чуть выше и левее щита сэра Джайлса. Если копье попадет в цель, противник будет сброшен с лошади, а если соскользнет, то пройдет над плечом сэра Джайлса и не причинит ему вреда. Лошади топтались по травянистому дерну, пришпоренные седоками, но удар был неудачным. Копье Рэннальфа раскололось, сэр Джайлс проскользнул около щита Рэннальфа.
 Но, в общем, бой выдался на славу. Зрители громко приветствовали обоих рыцарей, трубы пели победные мелодии, свежий ветер остужал слишком горячие головы — словом, праздник начался хорошо.
 Кэтрин со своего места хорошо было видно поле. Во время боя она неотрывно следила за мужем, и каждый раз, когда копье старого друга сэра Джайлса поднималось для удара, она замирала от ужаса, проклиная всех мужчин и их способ выяснять отношения. Королева, которая сидела рядом с ней, понимала, что сейчас творится в душе этой молодой женщины — она и сама когда-то испытала странное ощущение, когда сердце разрывается между страхом, гордостью и возмущением за дорогого человека.
 Следующие два круга поединка оставили зрителей неудовлетворенными. Собравшиеся поглазеть на турнир понимали, что воины сдерживают силы. Трибуны были неодобрительно молчаливы — они пришли посмотреть рыцарский турнир и увидеть пролитую кровь, простая демонстрация искусства боя была не в их вкусе.
 Следующим противником Рэннальфа оказался юноша, претендующий на титул барона. Ему не принесет вреда, если он свалится с лошади, решил Рэннальф и слегка поработал с ним, пока юный рыцарь не перевалился через круп своего коня. Рэннальф сделал круг около королевской ложи и победно поднял копье. Это приветствие относилось к королю и королеве, но Рэннальф посылал его и Кэтрин. К несчастью, она это не увидела, так как не поднимала глаз, но Рэннальф не очень расстроился.
 Третий круг был повторением второго. На четвертом, развеселившись от того, как удачно все складывается, Рэннальф совершил ошибку. После двух столкновений он должен был поменять копье, но не сделал этого. Эта беспечность чуть не обернулась серьезной раной, ибо на сей раз Рэннальфу попался опытный противник. Но, слава Богу, он все-таки удержался в седле, копье рыцаря проскользнуло над правым плечом Рэннальфа, больно ударив древком по челюсти. Неистовый рывок щита поднял древко копья противника выше, и Рэннальф отразил удар.
 Он склонился над лукой седла. Происшедшее ошеломило его. Ему требовалось всего десять минут, чтобы прийти в себя, но у него не было даже двух. Жеребец повернулся по привычке и потрусил к своему месту в конце поля. Привычка также удержала Рэннальфа в седле, человек с многолетним опытом сражений должен быть почти без сознания, чтобы выпасть из седла.
 Он молча взял новое копье, протянутое оруженосцем, и поднял его, но взгляд его был безжизненным. Привычка помогла ему твердо держать оружие, но при этом он не видел достаточно хорошо, чтобы прицелиться. Второй удар, после которого ему удалось удержаться в седле, расщепил копье противника. Ему удалось усидеть на лошади после третьего столкновения. Замешательство прошло, и он мог нормально владеть своим телом, но чувствовал слабость, как после тяжелого дня сражения.
 На этот раз у Рэннальфа была десятиминутная передышка до выхода на поле пятого противника. Он ждал у барьера, прижимая руки к телу, чтобы унять дрожь, и облизывая сухие губы. Сейчас ему казалось, что он с радостью отдаст графство Соука за кубок вина. Он мог приказать Джону принести его, но гордость не позволила сделать это. Никто не скажет, что Рэннальфу Слиффордскому нужно освежиться после четырех поединков. Еще три круга, это все, что ему нужно выдержать, тогда он сможет отдохнуть. Рэннальф надеялся, что рукопашный бой отложат до следующего дня. Это было обычным явлением, сражения происходили в первый день, а рукопашный бой — на следующий. Но так как планировались только пять поединков, Рэннальф сам настоял, чтобы все произошло сразу. Мысль о перенесении рукопашного боя на другой день исчезла. Гордость не позволяла ему требовать уступок.
 Пятый противник оказался самым сильным. Он так ловко сидел в седле, что выбить его казалось невозможным. Одна пара копий была сломана, и Рэннальф, вернувшись к барьеру, чувствовал тошноту от переутомления. Лишь один луч надежды был у него. Он рассчитывал на недостаток противника. Тот неумело нес щит, прижимая его к телу, это очень опасная тактика. Рэннальф не хотел убивать или серьезно ранить кого-нибудь из своих новых вассалов. Его желание показать себя прошло, но он не был уверен, что сможет выдержать еще пару ударов умелого всадника. Он пришпорил жеребца, также уставшего, направил его, молясь, чтобы тот не споткнулся, и бросил его вбок, на лошадь соперника в самый последний момент. Его копье, задев выступы чужого щита, скользнуло по его выпуклостям. Рэннальф уперся в него телом и с облегчением увидел, что оно направилось вниз, разрывая кольчугу соперника.
 Рэннальф придержал жеребца так резко, что тот почти присел на задние ноги, и повернул назад, чтобы поддержать истекающего кровью рыцаря.
 — Вы сильно ранены?
 — Нет, это всего лишь царапина.
 Человек, смотревший на Рэннальфа из-под шлема, был не намного старше Джеффри, его старшего сына.
 — Это шутка? — заревел он, возмущенный и пристыженный. — Они что, посылают мальчишек против меня? Кто ты?
 — У меня есть звание рыцаря, — слабо отвечал юноша. — Я сэр Эндрю Фортескью, младший брат сэра Джайлса. Разве я не гожусь в противники?
 — Вряд ли ты был бы в таком состоянии, как сейчас, если бы годился, — отрезал Рэннальф в бешеной ярости, как говорил бы со своим сыном. — Почему твой брат не научил тебя держать щит? Надеюсь, что преподал тебе урок. Ты можешь ехать?
 — Да, думаю, что смогу. Мне жаль, что я поступил дурно. — Юноша мучительно переживал. — Я надеялся, что если хорошо усижу в седле, то вы сможете найти для меня место в вашем доме. Я полностью подчиняюсь брату, и если не найду места сейчас…
 Рэннальф хрипло рассмеялся.
 — Если ты думал, что можно заслужить мою благосклонность, уложив меня лицом в грязь перед моими вассалами, у тебя точные сведения. — Он соскочил с лошади у барьера и помог юноше сойти. — Держите его. Проследите, чтобы о нем позаботились, — резко сказал он герольду у края арены и так же резко сэру Эндрю:
 — Никуда не отходи. Я скажу тебе пару слов, когда все закончится.
 Когда Эндрю снял шлем и Рэннальф увидел выражение его лица, он сказал гораздо мягче:
 — Ты поступил не так уж дурно. Кроме твоего брата, ты здесь — действительно сильнейший противник. Если хочешь служить — это хорошо, но сейчас не время разговаривать.
 Взобравшись на лошадь, Рэннальф устыдился своей слабости, но почувствовал глубокое удовлетворение. Немного отдыха, питья и пищи, и все будет в порядке. Он вернулся к барьеру на случай дополнительного вызова, но при этом не ожидал, что у кого-нибудь возникнет желание сразиться с ним после того, что случилось с сэром Эндрю.
 Герольд снова издал клич, повторяя вызов. Дважды Рэннальф был почти готов позволить жеребцу пойти вперед. Прозвучал третий и последний клич, и огромный мужчина в серой накидке, отделанной золотом, вышел к противоположному барьеру. Он склонился с высоты своего боевого коня, чтобы переговорить с герольдом.
 — Держись, лорд Рэннальф, — сказал герольд. — Сэр Герберт здесь, чтобы доказать, что ты, а не он — лжец. Графиня Соука, твоя жена, была обещана вначале ему, но она не осмелилась открыто признаться в этом из страха за свою жизнь.
 Вздох изумления пронесся по трибунам. Стефан поднялся на ноги:
 — Что заставило тебя запоздало ответить на этот вызов, сэр Герберт? Осборн выступил вперед.
 — Грязная шутка, сэр, и не стоит выяснять, чья. Мне в вино подмешали снотворное, и если бы я был слабаком, я мог бы совсем не проснуться.
 Снова вздох пронесся по трибунам. Было ясно, что один из них погибнет в этом поединке. Простолюдины закричали от волнения. Именно за этим они и пришли. Сейчас они увидят серьезную схватку. Сейчас на их глазах будет происходить не игра с мечом и булавой, а настоящая война, в которой прольется настоящая кровь. Неудача сэра Эндрю лишь подогрела их аппетиты, и они ревели от восторга, предвкушая потрясающее зрелище.
 Рэннальф не издал ни звука. Сперва он даже не почувствовал гнева, невероятным казалось, что кто-то может обвинить его в таком поступке. Оцепенев от удивления, он слушал, как герольд громко говорил о том, что Бог рассудит каждого, пока смысл гнусной клеветы не дошел до него.
 — Хорошо, — выдавил он наконец. — Пусть идет на поле, пока я не взорвался от гнева.
 Гул ярости был ему поддержкой и придал сил усталому телу, но даже до крови вонзившиеся шпоры не могли оживить его жеребца. Сэр Герберт не переоценил себя, хотя он допустил ошибку, разъярив Рэннальфа, и удар сбил не Рэннальфа, а усталую лошадь. Когда животное свалилось, Рэннальф все еще был в седле. Толпа гудела, волнуясь и одобряя, и снова многолетний опыт пришел ему на помощь. Много лошадей пало под хозяином Слиффорда при гораздо более худших обстоятельствах. Пока Осборн поворачивал свою лошадь, Рэннальф уже стоял с мечом в руке.
 Решение, которое должен был принять сэр Герберт, было не из легких. Если он останется в седле, у него будет большое преимущество над противником. С другой стороны, нерыцарский поступок не одобрят люди, которых он хотел перетянуть на свою сторону, и этот поступок будет невозможно объяснить. Естественно, он сможет побить своего шатающегося противника. Осборн также соскочил с седла, и крик одобрения из лож показал, что он поступил верно. Теперь они скорее поверят в историю с отравленным вином.
 Мужчины осторожно приближались друг к другу. Они кружились, глядя друг на друга, и Осборн резко и широко взмахнул мечом. Он был остановлен острием Рэннальфа, и пока в течение нескольких секунд мечи скрещивались, Рэннальф выбросил свой щит вверх и вперед, надеясь предотвратить беду. Выпад был отражен, мечи освободились. На этот раз Рэннальф поднял и опустил свое оружие. Оно было отражено щитом Осборна, но, скользя, меч поранил ему щеку. Хотя основная сила удара прошла мимо, щека была разодрана до кости. Это было небольшое преимущество, так как в этот момент Рэннальф почувствовал тупой удар по пояснице и кровь, струящуюся по его бедру.
 Битва продолжалась. Ударяя и отражая удары, бойцы едва ли добились какого-то преимущества друг над другом. За двадцать минут оба уже истекали кровью, было нанесено несколько несерьезных ран, и оба тяжело дышали. Отдыхая, они оперлись на свои мечи. Ложи одобрительно кричали, мужчины давали советы, а женщины подбадривали своих фаворитов.
 Только на передней скамье, где сидели король, королева, Юстас и Кэтрин, никто не произнес ни слова. Стефан был зол. Он достаточно доверял Рэннальфу, чтобы поверить в безобразные грязные сплетни. Он понимал, что тут что-то посложнее, чем просто борьба за графство. Кто-то, занимающий достаточно высокое положение при дворе, стоит за Осборном, иначе тот никогда не осмелился бы оскорбить Рэннальфа.
 Мод была гораздо ближе к истине, но ничего не сказала. Она не могла решить, кому желает победы в этом поединке. Рэннальф был старым другом и преданным вассалом. Мод знала, что гражданская война еще не окончена, и прекрасно понимала, что для нее и ее мужа Рэннальф гораздо ценнее. Но, возможно, его гибель облегчит сердце сына и уничтожит его постоянное недовольство собой. Юстас кусал губы, также колеблясь. Он взывал в своей ненависти к Рэннальфу, потому что тот осрамил его, ему хотелось поверить, что Рэннальф предатель. Но ужасно было видеть, что такой человек, как Рэннальф Слиффордский, умрет от такой шавки, как Осборн.
 Кэтрин же в этот момент ни о чем не думала. Она смотрела на поле невидящим взором, ее лицо было подобно лику мраморной статуи. Во время предыдущих поединков она то молилась за своего мужа, то боялась за него, потому что любила, но ее переполняло горькое разочарование — она была уверена, что он не любит ее. Как странно, думала она, не отрывая глаз от желанного мужчины, который повергал одного противника за другим, что она не смогла полюбить своего первого мужа, который боготворил ее. Сейчас, когда у нее появился мужчина, которого она считает достойным своей любви, он не любит ее. Это было наказанием за ее эгоизм, но, если он останется жив, она, конечно, покажет ему, что может быть неравнодушной.
 Однако в эту минуту, когда перед глазами женщины разворачивалась настоящая кровавая драма, она повторяла про себя лишь его имя. Она согласна, пусть он ее никогда не полюбит, пусть выгонит прочь, только бы он остался жив!
 Окровавленные воины двинулись навстречу друг другу. Кэтрин закрыла глаза. Из-под прикрытых век, незаметная для всех, скатилась одна слеза. ЕЙ нельзя плакать на людях!
 Находясь уже не в таком безрассудном гневе, Раннальф обдумал свое положение. Противник был равен ему по силе и не так утомлен, но также очевидно, что Осборн уступает ему по опыту.
 Следующие полчаса Рэннальф вел оборонительный бой, не делая попыток скрыть свою слабость, вынуждая Осборна истощать силы в бесплодных попытках пробить его оборону. Он слабел, но с удовлетворением чувствовал, что сэр Герберт теряет дыхание и он может продолжать схватку без опасений. День клонился к вечеру. Было поздно начинать рукопашный бой, у него будет ночь для отдыха, прежде чем придется снова напрягать силы. Сейчас он должен победить гнусного лжеца.
 Осборн, озадаченный, взбешенный и слегка напуганный, смотрел на изнемогающего противника. Казалось невероятным, что сэр Рэннальф может отразить еще один удар. Его щит опускался все ниже, меч двигался все медленнее. Но каждый удар был отражен, и Осборн чувствовал, что его голова и грудь разрываются от усталости. Это должно закончиться, говорил он себе, противник едва стоит на ногах. Нужно лишь последний раз наброситься на него. Он сделал еще один глубокий вздох и атаковал.
 Рэннальф медленно отступил. Мощный, направленный вниз удар он принял поднятым щитом. Меч отскочил, быстро повернулся в руке Осборна и перевернулся режущей стороной. Рэннальф парировал удар мечом, снова отступая. Удары были отражены, но они были слабее. Серые глаза Рэннальфа становились напряженнее, но они не стекленели. Сэр Герберт внезапно испугался. Удары противника становились резче, и когда пересохшие губы Рэннальфа скривила беспощадная усмешка, он всхлипнул.
 Еще раз сэр Герберт поднял меч над головой, но Рэннальф не удовлетворился тем, что просто отразил удар. Он прыгнул вперед, используя свой любимый выпад щитом, стараясь быть как можно ближе к противнику, чтобы удар Осборна коснулся его. В то же время он взмахнул низко и сильно своим мечом. Он почувствовал, как металл пробивает металл, а затем проходит через что-то мягкое. Он услышал крик Осборна, когда сухожилия его бедер были разрублены, и увидел, как тот падает вниз головой.
 Кэтрин услышала крик. Ее глаза раскрылись. Она чуть не вскрикнула, когда увидела герб Соука на щите и накидке, которую сама сшила Рэннальфу. Ужас охватил ее, когда она увидела кровь на одежде. Но, когда Рэннальф поднял меч и она поняла, что он ранен не сильно, Кэтрин охватило другое чувство. Несомненно, он получал удовольствие, в то время как она чуть не умерла от страха за него. Она не может не любить его, но он никогда не узнает об этом — вот какое наказание она назначила ему за эгоизм!
 Битва была окончена. Выбить меч из рук Осборна было секундным делом, и в это мгновение Рэннальф решил, что клеветник должен извиниться перед Кэтрин в обмен на жизнь. Не было особого смысла убивать человека, если он готов признать, что лгал о Кэтрин и об отравлении. По всей вероятности, он не будет сражаться снова, поврежденные сухожилия не срастаются удачно. В любом случае, земли Осборна будут конфискованы. Рэннальф приставил острие меча к горлу сэра Герберта, предлагая ему уступить и сознаться во лжи.
 — Не убивайте меня, милорд, — зарыдал сэр Герберт. — Я сознаюсь во всем. Юстас вынудил меня сделать это. Я пожаловался, что делал предложение леди Кэтрин, но ее отец не дал мне ответа. Юстас приказал мне написать это письмо, он взял печать Соука из королевского сейфа. Я расскажу об этом всему миру, если вы пожелаете!..
 С желтым, как пергамент, лицом Рэннальф направил лезвие прямо на кольчугу, прорезая вену. Это стоило ему безумных усилий. Кольчуга стала красной, даже трава вокруг заалела. Только будущее было черно, так как Рэннальф Слиффордский отказал в помиловании сраженному противнику, потому что остался предан своему королю.




 Глава 6


 Мэри, незаконнорожденная дочь Рэнналъфа Тефли, усевшись за прялку, вздохнула с облегчением. Она любила прясть. Приятно было скручивать мягкое руно под мерное жужжание колеса. Это рождало странные мысли в голове. Удивительно приятные мысли, далекие от стирки и шитья, уборки и проветривания постелей, полировки серебряных и золотых блюд.
 Мэри посмотрела в открытое окно на поля Слиффорда, сочные, зеленые в этот роскошный майский день. Вот уже два года, нет, два года и три месяца, как леди Кэтрин, графиня Соук, приехала, чтобы стать хозяйкой Слиффордского поместья. Колесо замедлило свой ход. Мэри огляделась. Она уже привыкла ко всему за последнее время, но женские покои не имели больше ничего общего с тем, какими были при Аделисии.
 Все в замке изменилось за последние два года, но перемены в женской половине казались более, заметными. Возвращаясь мысленно в прошлое, Мэри вспомнила, как вскрикнула от ужаса леди Кэтрин, когда впервые переступила порог своего нового дома, как стояла, прижав к себе Ричарда, словно ребенок мог удержать ее от немедленного бегства. Мэри вспомнила и себя в то время и рассмеялась. С ней самой произошли большие перемены. Тогда она была полудиким тринадцатилетним ребенком, хватающим корки хлеба со стола вассалов. Она подняла руку, чтобы погладить аккуратную косу, и чуть не подскочила, когда поняла, что сделала промах в работе. Колесо было остановлено, ошибка исправлена, и опять послышалось равномерное жужжание. Как приятно трогать свои чистые волосы, а не спутанные вшивые космы, носить простое, но хорошенькое платье вместо грязных лохмотьев.
 Единственное, что не изменилось в Слиффорде, — это его хозяин. Мэри нахмурилась, и колесо завертелось быстрее. Она боготворила леди Кэтрин, которая, словно ангел, сошла с небес, чтобы преобразить жизнь в Слиффорде в лучшую сторону. И это из-за мужа леди Кэтрин была такой печальной. Каждый раз, когда он приезжал домой, что, благодарение Богу, случалось нечасто, она просто увядала.
 Мэри никогда, даже в мыслях, не называла хозяина Слиффорда отцом. На людях она почтительно обращалась к нему «милорд»; впрочем, такая возможность ей представлялась крайне редко — говорить с этим хмурым замкнутым человеком, чья кровь текла и в ее жилах, просто не хотелось, а про себя Мари именовала хозяина замка не иначе, как «он». Зато Кэтрин в своих мыслях она награждала всевозможными добродетелями, возносила тайком молитвы за ее здоровье — даже от мимолетной встречи с этой прекрасной женщиной все существо Мэри наполнялось гармонией и радостью.
 Леди Кэтрин никогда не была очень веселой, и Мэри догадывалась, что у нее лежит камень на сердце. Когда посещения хозяина забывались, леди Кэтрин предавалась настоящему веселью, играла с Ричардом, словно сама была ребенком. Тогда ее смех звонким эхом пробегал по залам замка, а вслед за ним катился тоненький ручеек заливистого детского хохота.
 Колесо завертелось быстрее, руно так и мелькало в проворных пальцах. Сейчас он опять приезжает домой. Вот почему нужно перетрясти и проветрить постели, почистить серебро. Вот почему леди Кэтрин плакала ночью, а сейчас молча сидит за вышиванием.
 В это яркое майское утро Кэтрин унеслась мыслями в прошлое. Но думала она не о том, что изменилось, а о том, что осталось прежним. За два года она так и не достучалась до сердца Рэннальфа. Почему-то сейчас они были более чужими, чем тогда, когда только поженились. Кэтрин с отчаянием гадала, отчего все ее усилия приблизиться к мужу оказывались напрасными. Это, кажется, только отталкивает его еще больше. Она из кожи вон лезет, чтобы делать все так, как ему хочется. Она нежно заботится о его детях, привела его дом в порядок, с ним всегда держалась предупредительно и с почтением, без намека на привязанность.
 Расправляя яркий шелк, чтобы сделать узор на цветке, который она вышила на вороте рубахи Рэннальфа, она подумала, что была недостаточно внимательна. Возможно, не всегда умела спрятать свою любовь, и это вызывало его сопротивление и раздражение. Она перестала работать, стараясь сдержать слезы, застилающие глаза. Она так старалась, даже отказала себе в удовольствии отвечать на его любовь в постели, оставаясь холодной, когда ей так хотелось гореть с ним одной страстью. Как тяжело было не выдать себя! Как часто подавляла она вздох удовольствия и отворачивала лицо от его поцелуев, чтобы скрыть свою радость.
 Он хотел безразличия, разве нет? Безумная надежда, что вдруг она не правильно поняла его, вызвала слабую краску на ее лице. Она вспомнила, как он решительно отверг ее нежность перед турниром. Некоторое время после этого, когда она еще на него злилась и была холодна, Рэннальф, казалось, был этим доволен. Когда же она готова была простить его грубость и высказать свое благоволение, он опять стал холоден. А потом был вечер, когда от тоски она выпила чуть больше вина. Кэтрин старалась не вспоминать об этом, но после этой ночи Рэннальф покинул Слиффорд и не появлялся месяц. Рука Кэтрин лежала неподвижно, слезы медленно катились по щекам. Он так редко приходил к ней после этого, так редко, вот уже почти год, как ничего между ними не было.
 Каждую ночь, которую Кэтрин проводила без мужа, ей недоставало сухого тепла его тела, которое было так приятно гладить, чтобы рука медленно скользила по твердым мышцам, будто вбирая в себя их силу, видеть, как нарастает его страсть, слиться с ним в долгом поцелуе, испить огненного меда его желания и, наконец, самой закружиться в вихре этой страсти. Ничего не помнить, все забыть — и только любить и быть любимой!


* * *

 Леди Уорвик тронула лошадь и, оставив мужа, подъехала к лорду Соук.
 — Надеюсь, ваша жена ждет нас, милорд.
 — Да, — вяло ответил он.
 «Он такой же старый, как мой муж, — подумала леди Уорвик. — Как он сдал! Хорошо, что я смогу сейчас поговорить с графиней Соук. Она может стать вдовой гораздо раньше, чем предполагает; нужно будет придать ее мыслям нужное направление».
 — Новости, конечно, ужасные, — продолжала она свои попытки разговорить Рэннальфа, — но они не превзошли распространяемых ранее слухов. Или есть неизвестная мне причина, что вы как в воду опущенный?
 — Разве? Нет, ничего не случилось. Генрих сейчас герцог Нормандский, граф Анжуйский скоро станет графом Аквитанским — Все говорят, что он очень одаренный молодой человек!
 — Одаренный тем, что заставляет сучку стонать в постели, — проворчал Рэннальф так язвительно, что леди Уорвик опешила. — На что он способен? Джеффри Справедливый был добрым человеком, завоевал для него Нормандию. Совершив так много, он сделал больше, чем следует правителю, — подхватил лихорадку и умер, оставив сыну Анжу и Монэ. Сейчас женщина, подогреваемая похотью, готова отдать ему Аквитанию и Пуату.
 — Нет, лорд Соук, вы несправедливы к Генриху! Он способен на большее. Херефорд говорит…
 — Херефорд! Это имя без конца звенит в моих ушах, кажется, я скоро оглохну от этих разговоров. Я поверил однажды, что он честный человек, теперь я так не думаю. Сначала он называл себя человеком короля…
 Леди Уорвик поняла, что не стоит сердить этого человека, тем более что он может ей пригодиться, вернее, в том, что доводы рассудка могут достигнуть такого непробиваемого дурака, как Рэннальф, она сомневалась, а вот что касается его жены, когда она станет вдовой… На этой мысли леди Уорвик себя одернула, она была истинной христианкой, а подобные мысли навевает только лукавый. Однако даже в ее нынешнем положении Леди Кэтрин — удачный союзник.
 — Не нужно возводить напраслину. Он никогда не был человеком короля, не давал ни клятвы, ни присяги, — мягко ответила она на раздраженное замечание спутника.
 Рэннальф прикусил губу, осознав, что неудачи собственной жизни делают, его несправедливым. Херефорд заключил перемирие с королем, но он никогда не обещал, что отречется от своих бунтарских мыслей или от верности Генриху. Правда же состояла в том, что Рэннальф просто завидовал тому, что этот блестящий молодой человек ладит со своей женой.
 — По крайней мере, нет худа без добра, — продолжала леди Уорвик. — Даже вы не можете не признать, что всех устроит, если Юстас пойдет на Францию.
 Рэннальф не ответил ей. Юстас становился все несноснее и вызывал неодобрение даже у самых верных сторонников. Мод разрывалась между своими привязанностями, и даже Стефан со своей слепой любовью был согласен, что Юстасу необходимо действовать. Все же Рэннальф не хотел говорить ни слова против Юстаса. Еще меньше ему хотелось вспоминать о смерти сэра Герберта, тем более что это было уже в прошлом.
 Кэтрин никогда не простит его, думал он, уставившись на холку лошади, не слыша голоса леди Уорвик. Он почти поверил ей, когда она поклялась, что Осборн ей безразличен. Но, когда он убил этого пса, она обратилась в лед. Он преподнес ей приз, тяжело добытый на турнире. Он истекал кровью, и она холодно поблагодарила. Единственный раз после этого он увидел отклик на свою страсть, когда она выпила слишком много вина.
 Нестерпимо горько было то, что она принимает его ласки с напряженной холодностью. Невыносимо, когда она отворачивается, чтобы не встретить его губ, сжимает зубы. Уж лучше оставить ее совсем в покое! Но он так страдает от желания обладать ею, что в ее присутствии у него перехватывает дыхание и сдавливает грудь, и тогда не в радость ни еда, ни питье. Рэннальф пробовал удовлетворить свою плоть на стороне, завел себе нескольких любовниц, не считая уличных девок, которых он перепробовал несчетно. Однако ни одна из женщин не дала ему и толики того удовлетворения, которое он испытывал с женой. Ему так нравилось в ней это Дивное сочетание какой-то искренней невинности и безрассудства, с которым она отдавалась страсти. Ни одна другая женщина на свете не сможет принести ему облегчения.
 — …и я не думаю, что какая-то сила собьет его с этой дороги.
 — Кого? — спросил Рэннальф, осознав, что не слышал, о чем говорит леди Уорвик.
 — Лестера, конечно. Он слишком благоволит этому очаровательному Херефорду, и еще Юстас порядком мучает его.
 — Не знаю, чего хочет Лестер, но, если бы знал, не стал бы обсуждать это с женщиной, — резко ответил Рэннальф. — Мне безразлично, что собирается делать кто бы то ни было, пусть даже мой молочный брат. Я придерживаюсь определенных правил. Неужели вы полагаете, что я могу измениться? Вы моя гостья, но должен ли мужчина обсуждать с женщиной дела короля? Вы бы лучше слушались своего господина! Тогда все станет на свои места. Ваши усилия единственно должны быть направлены на собственное благочестие, чтобы никому не пришло в голову усомниться в вашей добродетели!
 Лицо леди Уорвик вспыхнуло. Ей следовало бы знать, что не стоит заводить откровенный разговор с таким ограниченным, твердолобым, самодовольным хряком. Действительно, к лучшему, что она заставила своего мужа уговорить Рэннальфа предоставить свое поместье баронам как место встречи. Необходимо решить, кому отправляться во Францию с Юстасом и какие для этого потребуются силы и средства. Решение этой головоломки вряд ли будет простым. Юстасу удалось отвратить своей жадностью и подлостью тех, кто предан его отцу. Кроме того, крупнейшие землевладельцы Англии не очень радовались возвышению Генриха во Франции. Они не понимали, при чем тут Англия и их собственность. Они видят мало причин терять людей и бросать деньги на ветер, стараясь вырвать у Генриха то, что принадлежит ему по праву.
 Уорвик, который очень постарел, хотел уладить дело путем личных переговоров в Лондоне. Это не подходило по двум причинам. Во-первых, у Мод есть шпионы в Лондоне, и она легко узнает, кто и что говорил. Поэтому никто не выскажет истинных мыслей из-за страха впасть в немилость. К тому же любое обещание, данное с глазу на глаз, можно легко нарушить. Против этого Уорвик, человек честный и благородный, возражает. Но она рассмеялась ему в лицо, говоря, что таких дураков, как он, больше не сыщешь.
 Вторая причина, по которой леди Уорвик возражала против личных встреч, была в том, что каждый подозревал бы, что он делает больше других. Этот вопрос следовало обсудить в спокойной обстановке, где каждый мог бы выслушать другого и ответить за свои слова. Уорвик устало согласился, полагая, что они встретятся в их собственном поместье. Однако против этого леди Уорвик тоже возражала. Она, конечно, не высказала того, что у нее на уме. Ведь если переговоры не дадут Юстасу достаточной поддержки, винить будут хозяина. Она напомнила, что их владение граничит с неспокойными землями и большое скопление народа может вызвать подозрение. Остановились на Слиффорде как месте, самом отдаленном от дорог и наверняка свободном от шпионов королевы.
 Рэннальф тоже без особой радости воспринял предложение провести встречу в его замке. Поскольку у него не заладилась семейная жизнь, он просто не хотел лишний раз появляться дома, но согласился, так как считал это своим долгом. Сейчас по дороге домой он жестоко жалел об этом. Когда он находился далеко от дома, дела не казались ему такими плохими. Письма Кэтрин, хотя в них сообщалось только о детях и хозяйстве, были пронизаны заботой и участием.


* * *

 Сэру Эндрю Фортескью было позволено войти в покои леди Кэтрин. Его взгляд рассеянно остановился на хозяйке. Безусловно, она прекрасная женщина, а сегодня, нарядная, с вплетенными в аккуратно уложенные волосы жемчужными нитями и накидке серебристо-голубого шелка, струящегося вокруг ее хрупкой фигурки, и впрямь похожа на ангела, как ее называет Мэри. Жаль только, что она так бледна, в ней так мало жизни!
 — Госпожа, я весь день не могу сладить с Ричардом. Вы знаете, как он относится к отцу. Он просто горит желанием его встретить. Вы позволите нам это сделать?
 Едва заметная улыбка коснулась губ Кэтрин.
 — Да, конечно, но не выезжайте за границу владений и возьмите с собой двадцать-тридцать вооруженных воинов. Не думаю, что эта предосторожность необходима, но мужу не понравится, что мальчик без охраны.
 — Спасибо, госпожа.
 — Подожди, Эндрю. Ричард делает успехи, не правда ли?
 — Да, безусловно. Он успевает так же хорошо, как любой ребенок в его возрасте, а может, и лучше, он сорвиголова.
 — Я знаю. Однако не сердитесь на него за резвость и мальчишеские проказы! — Лицо леди Кэтрин светилось искренней материнской заботой. И вдруг оно напряглось и побледнело. — Только не рассказывайте его отцу об этом.
 Сэр Эндрю был изумлен, насколько его хозяйка боится своего мужа. Он замялся, а потом осторожно спросил:
 — На некоторые проделки можно закрыть глаза, но что мне сказать о хромоте буланого боевого коня? Да и люди придут жаловаться из-за убитого барана.
 — Я уверена, что Ричард сам расскажет обо всем, так было бы лучше. Вчера вечером я ему об этом напомнила, он обещал, что не подведет. По крайней мере, сегодня мы могли бы подождать. Если он не сознается, то и завтра не поздно обо всем рассказать.
 — Очень хорошо. Я… — Эндрю запнулся, когда вошла Мэри, по-особому причесанная и очень хорошенькая. «Вот, — подумал он, забывая, что собирался сказать, — настоящая красота. Возможно, черты ее лица не так совершенны, как у леди Кэтрин, но такой же замечательный характер, сочувствие к людям…»
 Леди Кэтрин поняла причину замешательства молодого человека и тихо улыбнулась.
 — Вы — что? — осторожно вернула она юношу к реальности.
 — Я… я… ах да, я люблю мальчика. Я бы не хотел огорчать его, но мужчину портит всепрощение. — Он оглянулся, и Мэри покраснела под его взглядом.
 Кэтрин слегка нахмурилась.
 — Я верю, что вы искренне хотите ему добра, и я не желаю испортить его. Настоящее зло, которое он сделал, должно быть выявлено, и, если нашего наказания окажется недостаточно, его сурово накажет отец. Я хочу, чтобы признание исходило от него без всякого принуждения. Вы лучше пойдите за ним прямо сейчас. — Печальная улыбка опять коснулась ее губ. — Если вы задержитесь, то, похоже, он ускачет один и на самом деле вызовет гнев лорда Соука.
 Сэр Эндрю тут же встал, но в дверях обернулся и встретился взглядом с Мэри. Кэтрин вздохнула. Вот еще волнения! Кэтрин посмотрела на свою приемную дочь и заметила, что девушка еще больше смутилась. Ну что с этим делать? Притяжение между молодыми людьми упорно росло, вопреки всем попыткам его пресечь. Мэри созрела для замужества, ее хоть сегодня можно выдавать замуж, но на все попытки поговорить на эту тему Рэннальф только отмалчивался. Кэтрин не понимала: то ли он просто не мог на что-то решиться, то ли не хотел давать приданое девушке.
 Усложняло дело и то, что сэр Эндрю не просил руки Мэри открыто. Правда, он был младшим из сыновей и не имел ничего, кроме доспехов и коня. Поэтому он должен был ждать, пока отец или сюзерен найдет для него невесту с приданым. У Мэри тоже ничего не было, а ее мать была прислугой, которую Рэннальф периодически брал в постель между первым и вторым супружествами. Если бы Эндрю попросил руки Мэри, у Кэтрин было бы основание идти к Рэннальфу и требовать, чтобы он как-то устроил будущее девушки.
 Если бы она имела влияние на мужа, дело легко можно было бы разрешить. Она с радостью выделила бы часть дохода от Соука, если бы Рэннальф заупрямился из-за денег. Главное — устроить судьбу Мэри. Если бы у Мэри было приданое, думала она, Эндрю просил бы ее руки, а приданое не обязательно давать сразу. Они могли бы жить в Слиффорде, пока Эндрю обучает Ричарда. Позже, когда обстановка в королевстве наладится, если только это вообще когда-нибудь случится, Эндрю может стать смотрителем одного из замков.
 Мэри тоже думала об этом, но мысли ее были куда менее унылыми. Она чувствовала мало доверия или привязанности к отцу, но вера в то, что Кэтрин способна совершать чуть ли не чудеса, была безгранична. Она не знала, как это может произойти, но была убеждена, что леди Кэтрин выполнит ее заветное желание.
 У сэра Эндрю было значительно меньше оснований надеяться на чудо, и он не рассчитывал на помощь Кэтрин. Он не сомневался в том, кто настоящий хозяин Слиффорда Если бы он намеревался просить руки Мэри, то пошел бы к лорду Соука. Но он не знал, стоит ли пытаться. Дело было не в том, что он недостаточно любит Мэри и хочет проверить свои чувства временем, или так жаден, что выжидает, пока станет известно о ее приданом. Сэра Эндрю беспокоило одно: есть ли у него хоть малейшая надежда на успех. Хотя Мэри и была внебрачным ребенком, но считалась дочерью лорда Соука, и граф Соук мог подыскать куда лучшего жениха. Множество мелких баронов хотели бы жениться на ней даже с пустяковым приданым, чтобы заручиться благосклонностью и влиянием лорда Соука.
 Ричард, ехавший верхом, болтал без умолку, но Эндрю только бормотал «да» и «нет» и слушал вполуха. Нет, лучше ему помалкивать. Если лорд Соук узнает о его желании, он может лишить его места. Даже если он не женится на Мэри, то по крайней мере сможет смотреть на нее и беседовать с нею, а там — как Бог рассудит. К тому же сэр Эндрю по-настоящему привязался к своему шаловливому воспитаннику. Оглушительный крик прервал его мысли.
 — Папа, папа!
 Мальчик освободил ноги из стремян и потянулся к Рэннальфу, ловко избежав поддержки сэра Эндрю.
 — Ричард, Ричард! — в тон ему закричал отец. Он схватил сына, отвернув щит, чтобы не сбросить мальчика на землю. — Ты когда-нибудь научишься соблюдать приличия? Ты слишком взрослый для таких штучек!
 — Тебя так долго не было!
 — Если ты будешь так душить меня, я скоро пожалею, что вернулся. Ричард засмеялся.
 — Но ты тоже сильно сжимаешь меня, папа, поэтому я знаю, что ты рад меня видеть. Рэннальф рассмеялся.
 — Ты непочтительный чертенок. Я прижимаю тебя, чтобы ты не свалился. Довольно, дитя мое. Эндрю, пересади Ричарда на его лошадь. Ричард, я хочу представить тебя лорду и леди Уорвик.
 Сэр Эндрю затаил дыхание. Ричард учится легко, но он очень необузданный ребенок и может оттолкнуть своими манерами таких знатных господ. Случалось, мальчик вел себя хуже последнего крестьянского сына. Для сэра Эндрю было важно, чтобы лорд Соук одобрил обучение. К счастью, Ричард не допустил ни одной оплошности по дороге домой.
 Появились зубчатые стены замка, и болтовня прекратилась. Ричард задумчиво посмотрел на отца.
 — Папа!
 — Ну, что теперь?
 — Я не всегда вел себя хорошо. Рэннальф закусил нижнюю губу и нахмурился, чтобы не рассмеяться.
 — Если уж ты готов признаться, что сделал что-то плохое, я удивлен, что вижу замок на месте. Говори, что ты натворил?
 — Если позволишь, я скажу тебе наедине.
 — Значит, ты дурак, и сэр Эндрю не обучил тебя тактике боя. Если ты рассердишь меня, когда никого не будет, тебе достанется по первое число!
 Ричард обдумывал это некоторое время.
 — Мне все равно, — наконец тихо ответил он. — Уж лучше ты побьешь меня, чем будешь насмехаться и стыдить перед другими.
 — Скачи вперед, — ответил Рэннальф, — и скажи леди Кэтрин, что мы будем через несколько минут.
 Когда мальчик сорвался с места, он жестом подозвал сэра Эндрю.
 — Примите мою благодарность. Мальчик хорошо держится.
 — Я мечтал заслужить вашу похвалу, милорд, но то, чему я его обучил, вы еще не видели. Он родился отважным, а манеры и чувство гордости привила ему леди Кэтрин.
 На последнее замечание, к счастью, Рэннальфу не пришлось ничего отвечать, потому что они проезжали разводной мост. Слабая надежда, что вдруг его долгое отсутствие могло изменить чувства Кэтрин, заставила Рэннальфа медлить. Он осмотрел свой собачий питомник и клетки с ястребами, вдруг осознав, что ведет себя как последний трус, и повернул на главную лестницу, ведущую в большой зал.
 Он увидел, что сэр Уорвик освободился от доспехов и уютно устроился в кресле перед камином. Леди Уорвик вела оживленную беседу с его женой. Кэтрин, увидев его, извинилась, подошла и присела в глубоком реверансе. Она была бледна, намного бледнее, чем следовало, и ее ледяная рука дрожала. Сердце Рэннальфа дрогнуло, но он приветствовал Кэтрин холодно и вежливо, как и она.
 Его надежды не оправдались. Когда он действительно оказался с ней рядом и заставил себя взять ее холодную руку, увидел, как метнулся в сторону ее испуганный взгляд, только тогда он осознал всю глубину своей потери.
 Леди Уорвик напряженно смотрела на них, поджав губы. Она не могла слышать, о чем говорят Рэннальф и Кэтрин, не могла видеть выражения их лиц из-за неясного света. Но натянутость, напряженность говорили о сложных взаимоотношениях. Она рассчитывала на влияние Кэтрин на своего мужа. Пока эти двое не безразличны друг другу, у нее есть над чем поработать.
 Рэннальф присоединился к гостям, разговор шел об изменениях в замке, и Кэтрин принимала похвалы со своей обычной скромностью. Когда спросили мнение Рэннальфа, он недовольно пробурчал, что ему все равно, ничего особенного, и Кэтрин покраснела от огорчения. Вошла Мэри с бокалами, вином и блюдом с пирогами. Кэтрин решительно сжала губы. Неблагодарная скотина! Прекрасная возможность обратить его внимание на собственную дочь.
 — Погоди минутку, дитя, — мягко сказала она. — Леди Уорвик, я хотела бы представить вам дочь моего мужа, Мэри. Она большое утешение для меня и очень помогла в работе по благоустройству замка.
 — Какая прелестная девушка! Где вы ее прятали все эти годы, лорд Соук?
 — Она всегда жила в замке, — проворчал Рэннальф. — Леди Аделисия не обращала на нее никакого внимания, а я ничего не смыслю в воспитании девочек. Это одна из добродетелей моей супруги, — добавил он язвительно, — принимать так близко к сердцу всех заблудших овец.
 — Вы должны быть признательны, что леди Кэтрин так заботится о ваших детях, — с притворным возмущением сказала леди Уорвик, наблюдая, как румянец заливает щеки Кэтрин.
 Рэннальф фыркнул.
 — О, женщины! Коврики, дети — все, что их волнует. Сэр Уорвик, надеюсь, что Лестер и Нортхемптон приедут завтра. Если мы с вами договоримся, то сможем предоставить им союзный фронт. Давайте убежим туда, где мы будем недосягаемы для женских глупостей и сможем спокойно поговорить.
 Этот выпад был сделан против леди Уорвик, но из-за стола поднялась Кэтрин.
 — Леди Уорвик, мы уходим! — проговорила она дрожащим голосом. — Позвольте проводить вас в свои покои. Я не хочу, чтобы говорили, что я выгоняю мужа из его собственного дома.
 — Глупости, моя дорогая, — рассмеялся сэр Уорвик. — У меня нет намерений оставлять недопитое вино и это удобное кресло только потому, что у лорда Соука дурные манеры. Я знаю его уже почти тридцать лет и научился не обращать внимания на его выходки. Если же вы уведете Гундреду, мне придется пересказывать ей весь разговор, чтобы она не ворчала, а мне совсем не хочется заниматься таким скучным делом. К тому же отрадно смотреть на ваше милое лицо, и я не хочу лишать себя этого удовольствия.
 — Возможно, — с горечью сказала Кэтрин, — милорд не захочет, чтобы я слушала такие важные разговоры, ведь он не доверяет мне.
 Лицо Рэннальфа исказилось, упрек был справедливым. Ему приходила мысль, что холодность Кэтрин объясняется не смертью Осборна, а приверженностью самого Рэннальфа королю Стефану. Но каждый раз, когда у него появлялись такие сомнения, он их подавлял. Лучше пусть любит мертвого Осборна! Это меньшее зло, чем тяга к бунтарству.
 Рэннальф действительно чувствовал угрызения совести из-за своего грубого замечания по поводу того, как она ведет хозяйство. До известной степени его задевала забота Кэтрин о его доме и детях, как будто она специально хотела показать, что заботится о них, но не о нем. И сейчас, когда его долгое отсутствие могло загладить неприятные воспоминания, он своей грубой выходкой лишил себя последней надежды на примирение.
 Выждав минуту, чтобы дать Рэннальфу возможность исправить оплошность, сэр Уорвик покачал головой.
 — Сядьте, леди Соук. Уверяю, вы не услышите ничего особенного. Я ничего такого предлагать не собираюсь и говорю об этом прямо. Единственное, что нам нужно, — избавиться от Юстаса.
 — Вы правы, милорд, — согласилась леди Уорвик. — Он стал такой одиозной фигурой для баронов, что они почти ежедневно внимают проповедям Херефорда. Если он вскоре не исчезнет из страны, они обратятся к Стефану, чтобы избавиться от его сына.
 — Ты слишком далеко заходишь, Гундреда. Юстас поступает плохо. Он вымогает деньги, хуже того, заводит шашни с вассалами Мне известно, что он приблизил моих людей и людей Лестера — это не бессмысленный поступок.
 Рэннальф поднял голову.
 — Что же тогда, Уорвик? Почему из благородного молодого человека он превратился в чудовище?
 — Ты плохо разбираешься в людях, лорд Рэннальф. Говоришь открыто все, что думаешь, и ожидаешь того же от всех! — то ли с улыбкой, то ли со скрытым упреком ответил лорд Уорвик.
 — Если у человека честные мысли, почему их нужно утаивать?
 — В мире существует и многое другое. У Юстаса могут быть искренние намерения править страной честно, но, пока жив Стефан, он не станет их открыто высказывать.
 — Зачем ему думать об этом, пока его отец жив? — Серые глаза Рэннальфа засверкали от злости. — О, я его хорошо понимаю, но что он может выиграть? Он выставляет свою бесчестность напоказ и злится, что ему не верят. А если бы все поступали, как он? Что, если мой сын станет морочить головы вассалов только потому, что собирается возглавить их после моей смерти?
 Сэр Уорвик горько усмехнулся.
 — Но ты не ослабил свои земли, как Стефан.
 — Суть не в этом. Ты прекрасно знаешь, что не только Стефан во всем виноват.
 — В этом и суть. Я согласен, что не только король виноват в этом. Но Юстасу, день за днем наблюдающему, как все приходит в упадок, не терпится поскорее прибрать наследство к рукам. Его охватил страх, что, когда умрет Стефан, у короля останется мало власти. Только силой можно будет удержать даже лояльных баронов, поэтому он собирает свои силы. Я не говорю, что верю этому, Рэннальф. Так говорит Лестер. Должен признать, что он редко ошибается. Более того, право на наследство у Юстаса несомненное. Существует обратная сторона медали. Думаю, что лучше не досаждать Генриху, и Лестер со мной согласен. Если не трогать Анжуйца, он может довольствоваться тем, что имеет.
 — Нет. Вот что мне сказал Херефорд: Генрих заявляет, что Англия принадлежит ему по праву, и он ее получит. Он помешан на власти. Этого даже Херефорд не может отрицать, хотя и подслащивает пилюлю словами о мире.
 — Безумие посылать наши войска во Францию. Лучше держать их здесь. Я дал клятву Стефану поддерживать Юстаса всегда и во всем и должен выполнить свой долг, но мой разум отказывается понимать происходящее. — Лорд Уорвик растерянно развел руками.
 Женщины молча слушали. Кэтрин была так поглощена разговором, что отступили обида и стыд. Ведь она ничего об этом раньше не знала. Леди Уорвик же наблюдала за Рэннальфом и Кэтрин. Все, о чем говорилось мужчинами, она слышала и раньше.
 — Я тоже дал такую клятву и не хочу ее нарушать, — ответил Рэннальф. — Ясно, что Юстасу нужно оказать поддержку во время похода на Францию. Не исключено, что он может нанести поражение Генриху и с Божьей помощью уничтожит его. Есть другой сын, но он гораздо моложе, менее популярен и мало интересуется Англией.
 — Ты будешь поддерживать Юстаса? — тихо спросил Уорвик. — Я горжусь тобой. Но должен предупредить, что Юстас испытывает к тебе огромную ненависть. Почему так происходит, не знаю, ведь ты всегда делал ему только добро и никогда не говорил о нем плохо.
 — Я знаю, — ответил Рэннальф и сжал губы. Леди Уорвик украдкой вздохнула. Ее супруг решил сейчас одну проблему, говоря о ненависти Юстаса к Рэннальфу, а значит, и к его детям. Необходимо показать Кэтрин, совершенно несведущей в политике, что позиция ее мужа губительна и для него, и для его наследников.
 Многие годы сэр Уорвик был стойким приверженцем Стефана Блуасского, но страстно ненавидел королеву. Графиня же убедила мужа, что благополучие их семьи легче всего достигнуть вблизи трона. Но, когда молодой Генрих Анжуйский стал одерживать одну победу за другой, она стала меньше бывать при дворе Стефана, спокойнее выслушивать нелицеприятные высказывания мужа о королеве Мод, но, самое главное, неустанно следить за развитием событий и обстановкой при дворе.
 Сейчас безошибочное чутье Гундреды уловило, что фортуна вот-вот повернется в сторону Генриха Анжуйского. Стефан состарился, его обаяние угасло, а добрый нрав успел всем изрядно надоесть. Мод устала, ее взгляд все так же непроницаем, но все чаще в глазах сквозит печаль. Куда только подевались былые уловки и интриги?! Юстас уже не был блестящей надеждой страны. Некоторые считали его просто алчным и неразборчивым в средствах. Для других он был самым непривлекательным деспотом. Бароны пресытились безвластием. Все больше они хотели короля, к которому можно обратиться за помощью, попросить защиты своих прав, который способен на большее, чем «попросить» сильного соседа не досаждать другому.
 Леди Уорвик поняла, что бессмысленно терять время и переубеждать мужа. Когда наступит время Генриха, а в этом она не сомневалась, Гундреда передаст ему собственность мужа в обмен на гарантии, что ее дети наследуют земли и графство Уорвик.
 Она хотела перетянуть на свою сторону и Кэтрин. Если бы в сторонники Генриха заполучить влиятельных землевладельцев или их наследников, способных не только заученно повторять, что-де они принесли клятву королю и поэтому обязаны стоять за него до конца, то такие дураки, как ее муж и Рэннальф, были бы вынуждены сдаться без войны. Что можно сделать, если владения уже в руках врага? Гундреда искренне симпатизировала Кэтрин, но не выносила Рэннальфа. Ей хотелось помочь этой женщине защитить себя от катастрофы, которая неминуемо разразится из-за упрямства ее мужа.




 Глава 7


 От общих политических вопросов, которые заинтересовали Кэтрин, лорды Соук и Уорвик перешли к менее интересной теме о вооружении. Эта тема леди Уорвик не интересовала вовсе: какая разница, предоставит ее муж Юстасу все войско или нет. Какая ей разница, кто станет королем, лишь бы собственность семьи Уорвик преумножалась. Когда Кэтрин извинилась и вышла, леди Уорвик последовала за ней.
 Весь этот вечер они провели за беседой. Леди Уорвик рассказывала Кэтрин о хитросплетениях королевских интриг, которые привели Англию к такому плачевному результату, как правление безвольного Стефана. Понемногу Кэтрин знакомилась с историей своей страны.
 В Англии после ее завоевания норманнами борьба за власть стала очевидной. Вильям Бастард, Вильгельм Завоеватель, захватил страну и подмял местных баронов своей мощной пятой. Кто-то повиновался ему, кто-то умер, но там, где ему подчинялись, наступал мир. Вильям Руфус не смог держать этих людей такой мертвой хваткой, как его отец. Начался мятеж, но тут охотничья стрела оборвала жизнь наследника.
 Генрих Бьюклерк Красивый, Генрих I, младший сын Вильяма Бастарда, вступил в свои права после смерти брата. Он не спеша двигался в избранном направлении, поэтому пока лендлорды разобрались в его действиях, он зажал их еще безжалостней, чем отец. При Вильяме Бастарде страна не сопротивлялась и только стонала, при Генрихе I никто не осмеливался даже застонать.
 Если бы планы Генриха осуществились, у Англии могла бы быть другая история. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Единственный законный сын Генриха утонул в море. В отчаянии Генрих попытался сделать королевой свою дочь Матильду. Пока он был жив, бароны не осмеливались противоречить ему, и он заставил их поклясться, что они признают ее единственной законной королевой.
 Однако со смертью Генриха I цепи обязательств были разорваны, и бароны, объединившись, отказались от клятвы и выбрали короля по своему вкусу. Это был Стефан Блуасский, внук Вильяма Бастарда. Видимо, бароны надеялись, что Стефан станет истинным феодальным королем, соединив мягкость характера с сильной карающей рукой, а, может быть, они знали, что он слаб и ленив, и хотели свободы.
 Они получили свободу, но, когда ее слишком много, наступают времена еще худшие, чем деспотия.
 Были новые клятвы и отречения, а в это время Англию разрывала на части гражданская война. Иногда кровавый пожар охватывал всю страну. Время от времени сражения утихали, но настоящая война искусно велась при дворе. В 1139 году сторонники Матильды возвели ее на трон. Но ее поведение привело к тому, что к 1142 году она оказалась в бедственном положении. Только западные лорды оставались ей верны, остальная Англия поклялась в верности Стефану. К 1147 году Матильда убедилась в тщетности попыток удержаться на троне и удалилась во Францию, в Анжу. Место короля занял ее молодой сын — Генрих Анжуйский.
 Во время кампании 1149 года Генрих был очень близок к успеху, но по непонятным причинам внезапно вернулся во Францию. Более поздние события, сказала леди Уорвик, всем известны. Кэтрин, без сомнения, слышала о приобретении Генрихом Нормандии, Анжу, Аквитании и Пуату, что сделало его богаче и могущественнее французского короля.
 Сомнительно, что поистрепавшаяся в сражениях английская знать сможет оспаривать его права на трон, когда он заявит о них в третий раз.
 — Вы хотите увидеть, как ваших вассалов уничтожают, а их земли грабят только потому, что ваш муж упрямо следует гибельным курсом, отстаивая дело человека, который его ненавидит и уничтожит, если получит власть? Ваши люди к тому же благоволят Генриху, как и ваш покойный отец. Почему вы и ваши вассалы должны быть наказаны?
 — Вы уверены, что дело пропащее и с Юстасом примирение невозможно? — спросила Кэтрин Гундреду.
 — Поверьте мне. Я провела всю свою жизнь при дворе и хорошо чувствую настроения лордов. Прислушайтесь, что говорят наши мужья, и вы услышите звон траурных колоколов. Они тоже обо всем знают, но их проклятая честь, из-за которой несчастны их близкие, не позволяет им сдаться. Падение может затянуться на несколько месяцев, возможно, даже лет, но конец предопределен.
 Во время ужина Кэтрин предалась собственным мыслям по поводу услышанного от леди Уорвик. Она рассеянно смотрела перед собой и почти не говорила.
 Молча она села за вышивание, настолько поглощенная своими мыслями, что не услышала, что капеллан закончил читать проповедь. Ее муж, не говоривший с ней после утренней сцены, бросал на нее удивленные взгляды: не в ее обычаях было оставаться настолько невнимательной к своим гостям. В конце концов, когда она так и не шелохнулась, он приказал Мэри сопровождать лорда и леди Уорвик в их спальню. Некоторое время он наблюдал за Кэтрин, глядя, как играют блики от свечей и факелов в ее светлых волосах, как жемчужно-белы ее длинные тонкие пальцы, как ловко они управляются с иглой.
 Это была минута покоя, и если бы не горькие думы, источившие его сердце, лорд Рэннальф с полным основанием мог бы сказать, что счастлив.
 — Сударыня, где мой плащ?
 — Ваш плащ? Разве вам холодно?
 — Мне не холодно. Просто я иду в деревню. Кэтрин вспыхнула от возмущения.
 — Неужели вы недостаточно меня унизили? Вы идете в деревню, чтобы искать шлюху в первую же ночь после приезда?!
 — Попридержи язык, глупая женщина! Тебе повезло, что я действительно не хочу тебя унизить. Я мог бы взять в постель твою служанку, а тебя заставил бы ждать под дверью! Будь довольна, что я терпелив. Пусть некоторые считают меня вспыльчивым, но я никогда не хотел отплатить тебе той же фальшивой монетой.
 — Той же фальшивой монетой?! — Кэтрин задохнулась от возмущения. — В чем заключается мой обман?! Разве я не была послушной женой или плохо заботилась о ваших детях?
 Рэннальф горько усмехнулся.
 — Для этого я мог бы нанять няньку и управляющего.
 Кэтрин тяжело вздохнула.
 — Подобным словам может быть только одно объяснение: я не дала вам наследника земель Соук. Но едва ли в этом стоит обвинять меня. Ведь вы предпочитаете обыкновенных шлюх.
 — У них есть свои преимущества.
 — Для того, кто жаждет греха, конечно. В это я могу поверить.
 — Что?
 Рэннальф был ошеломлен таким объяснением холодности Кэтрин. Чем холоднее становилась Кэтрин, тем сильнее он распалялся. Это он упустил из виду. Вполне возможно, что она верит в греховность супружеских отношений. Священники причитают о греховности страсти. Многие даже утверждают, что предаваться наслаждению с супругой равносильно прелюбодеянию. Если бы он был уверен, что она так думает, он мог бы смириться и принимать ее холодность, пока она не изменится. «Завтра же, — решил Рэннальф, — поговорю с ее капелланом». Если священник его не послушается, найдется множество других голодных церковников, которые будут счастливы занять его место и делать все, что им велят.
 — Ты меня прекрасно расслышал, — ответила, задыхаясь, Кэтрин. — Я не собираюсь повторять сказанное. Я не хочу, чтобы меня обвиняли в том, в чем я не виновата. Хватит того, что тебе не нравится все, что я делаю. Бери кого хочешь в свою постель…
 — Кэтрин, попридержи язык, — повторил Рэннальф, на этот раз довольно спокойно. — Если бы кто-нибудь видел, что после того, что ты мне сейчас говорила, я не огрел тебя плеткой, он подумал бы, что я сошел с ума.
 Она была слишком разгневана, чтобы оценить его юмор.
 — Тогда не мешкай, умоляю. Это как раз то, чего мне так не хватает для счастья. Мой труд ты презираешь, мою заботу…
 — Возможно, если бы ты так не жаждала комплиментов, то получила бы больше.
 Рэннальф поддразнивал ее, но Кэтрин не предполагала, что он способен на это. К тому же у нее не было настроения шутить. Она внимательно смотрела на мужа, как бы решая, что означает этот его неожиданно веселый тон.
 — Ну вот, уже лучше, — рассмеялся Рэннальф. — Немая женщина всегда приятнее, чем сварливая. Раз уж тебе не терпится обеспечить меня наследником, то с Божьей помощью это можно устроить. Только если ты действительно замолчишь.
 — Я не сказала, что хочу этого. У тебя мысли такие же скверные, как и слова. Я лишь сказала, что не желаю, чтобы меня несправедливо обвиняли.
 Рэннальф рассмеялся. Вся его серьезность улетучилась. Кэтрин почувствовала, что сейчас умрет от стыда. Мало того, что он, кажется, действительно предпочитает деревенских шлюх, так еще осмелился бросить ей в лицо, что она выпрашивает у него ночь. Это было нестерпимо. Ее глаза наполнились слезами бессильного гнева.
 — Если ты будешь говорить в том же духе и рассказывать обо мне эту историю, я убегу!
 — Убежишь? Нет такого места, где бы я не смог тебя достать. А что за история?
 Ее лицо горело от стыда, на длинных ресницах сверкали слезы. — Нет, Кэтрин, — успокаивал он ее, поняв, что его насмешки действительно больно ранили ее душу. — Это всего лишь шутка. Тебе следовало бы получше знать меня, чтобы не сомневаться, что я не могу рассказывать такие басни о своей жене. У меня найдется достаточно тем для разговоров с друзьями!
 Кровь отхлынула от ее лица, но она все еще злилась. Конечно, он о ней не думает, она же его собственность. Он никогда не хотел жениться, был слишком ленив и высокомерен, чтобы привлечь хоть какую-нибудь женщину, кроме потаскухи. Вы только посмотрите на него! Такой же грязный и нечесаный, как и тогда, когда она впервые увидела его. А в какие лохмотья он превратил одежду, которую она оставила ему в Лондоне! Понятно, почему леди Аделисия ничего не хотела делать.
 Кэтрин просто была в отчаянии. Она пыталась справиться с собой, но обида и гнев клокотали в ее раненом сердце. Если бы она сейчас могла заглянуть в душу своего мужа, то наверняка ужаснулась бы еще больше — он любовался ею: она была такой восхитительно близкой! Видимо, гордость, замешанная на боли, была самым понятным для него чувством, и если бы не запрет, данный Рэннальфом самому себе еще в детстве: сдерживать проявления чувств, особенно радости, то он подхватил бы это маленькое гордое создание на руки, прижал к груди и держал бы так, пока ее ретивое сердечко не угомонится.
 Кэтрин только уловила, что выражение лица мужа резко изменилось, и если бы она не знала, что таким оно бывает, когда он хочет ее, она бы в страхе убежала. Но Рэннальф и сам опасался, что сейчас она повернется и убежит на женскую половину, а его пресловутая гордость не позволит ему даже головы повернуть в сторону ее удаляющихся шагов.
 И Рэннальф не выдержал: в конце концов, она его жена, он хочет и может обладать этой женщиной! Он грубо и стремительно схватил ее и потащил вверх по лестнице, втолкнул ее в опочивальню и остановился в проходе.
 Услышав шум, появились Мэри и две служанки.
 — Вон! — грозно рявкнул на них Рэннальф. — Мы сами справимся!
 Служанок как ветром сдуло, но Мэри, увидев, что Кэтрин дрожит, подошла к ней и прошептала:
 — Я вас не оставлю.
 Кэтрин совсем не хотела защиты и не нуждалась в ней, но была настолько сбита с толку, что не смогла найти нужных слов.
 — Нет, нет, — умоляюще проговорила она, — не нужно злить его. — И, увидев ужас на лице Мэри, добавила:
 — Не бойся, он не причинит мне никакого зла.
 Рэннальф, все больше мрачнея и не замечая, какое впечатление это производит на его дочь, произнес:
 — Я всегда бил своих жен на людях. И не собираюсь оправдываться ни за прошлое, ни за будущее!
 Он в прямом смысле вытолкнул дочь за дверь, коротко приказал: «Раздевайся», и теперь диким взором следил, как Кэтрин сражается со шнуровкой на корсете. Решив, что его пристальное внимание смущает ее, он отвернулся и стал раздеваться сам. Он уже освободился от своих одежд, а Кэтрин все еще не была раздета. Ее руки дрожали, и Рэннальф пожалел, что выгнал служанок, потому что Кэтрин была не в состоянии справиться сама. Ее страдание убило в нем радостный подъем. Теперь понятно, что она совсем не хочет его, а просто уступает ему.
 — Позвать служанок?
 «Нет! Если он их позовет, придет Мэри, которая не выносит своего отца. Если бы он только развязал шнуровку, я бы сама справилась».
 Шелк был тонок, как паутинка. Рэннальф наклонился над ней. Ее запах, тонкий и приятный, аромат лилий и роз, ударил ему в голову. Он нервно сглотнул и огромным усилием взял себя в руки. С каким удовольствием он разорвал бы эти шнурки, но не хотел пугать Кэтрин еще больше.
 — Теперь ты видишь, что мои руки не приспособлены для такой работы.
 Кэтрин заставила себя в упор посмотреть на мужа. Внезапно с острой болью она увидела, сколько седины прибавилось в его волосах, как исхудало лицо. Он давно не брился, щетина торчала в разные стороны. Но у него было такое прекрасное тело, кожа, свежая и гладкая в тех местах, где не было шрамов. От него исходил немного терпкий запах, запах здорового мужчины. Узел, наконец, поддался, и Кэтрин повернулась другим боком. Поворачиваясь, она коснулась плеча Рэннальфа и с удивлением ощутила, что он тоже дрожит.
 — Спасибо, — сказала она, когда он справился и с этими завязками.
 — Я рад услужить тебе в любое время. — Рэннальф пытался шутить, но голос его предательски дрожал.
 — Тогда, ваша милость, — сказала Кэтрин, стаскивая корсет и бросая на пол, — развяжите тесемки на рукавах.
 Ее руки были холодны как лед.
 — Ты все еще боишься меня, Кэтрин?
 — Чуть-чуть, когда ты злишься. Мне не нужно тебя бояться? Да?
 — Сейчас я не злюсь. Почему у тебя такие холодные руки?
 Он закончил возиться с рукавами и отошел. Когда Кэтрин так близко, он не мог соображать.
 — Давно хотел тебе сказать, но почему-то так и не сказал. Я убил его не по собственному желанию и не по злобе, просто он говорил много такого, что могло навредить королю.
 — Кого? — удивленно спросила Кэтрин.
 Рэннальф опять подошел к ней. Она сняла платье, и свет от множества свечей за ее спиной очертил контуры ее стройного тела под тончайшей сорочкой.
 — Осборна. — Он говорил так тихо, что Кэтрин едва его слышала.
 «Он действительно хочет меня, — подумала она, — и боится. Но чего?» Потрясенная этим открытием, Кэтрин не отвечала. Она не могла понять, почему он вспомнил о том, что произошло два года назад и потихоньку стало забываться.
 — Если ты меня за это ненавидишь, — сказал Рэннальф жестко, — я ничего не могу исправить, но и сегодня я поступил бы так же.
 — Ненавижу тебя из-за Осборна?! Я никогда о таком не думала. — Только сейчас она поняла, что ее муж думает, будто она любила сэра Герберта и лгала ему. — Если бы я ненавидела тебя, то совсем по другой причине. Никакого отношения к сэру Герберту это не имеет.
 Рэннальф ужаснулся: значит, она симпатизирует бунтовщикам! Он не мог больше слышать о том, что разделит их с Кэтрин навеки.
 — Хватит, не надо меня больше терпеть, успокаивать свою гордость и лелеять свои обиды. Иди в постель. Я лягу у огня.
 — Нет! — совершенно измученная борьбой между желанием и гордостью, Кэтрин умоляюще протянула к нему руки. — Рэннальф, — прошептала она, — я действительно хочу ребенка. Я до сих пор скорблю о моей потере. У меня есть Ричард, но я очень хочу еще одного — маленького!
 Эти слова затронули его самое больное место, он чуть было не спросил ее, правда ли она хочет ребенка именно от него, Рэннальфа. Он чуть было не напомнил ей, что он стар, а она молода. У нее еще все может получиться с одним из ее дорогих мятежников. Но Кэтрин разрыдалась, и он, к счастью, сдержал язык. Он обнял ее, прижал к себе и стал успокаивать, как когда-то успокаивал своих детей, когда они были совсем крохотными и все время плакали.
 — Кэтрин, я выполню все твои желания: и это, и любое другое. Только попроси меня. Не плачь.
 Рэннальф отнес ее в кровать и снял тонкую сорочку. Успокоить ее было гораздо труднее, но он не потерял терпения даже тогда, когда, вопреки всем его уговорам, она заплакала еще сильней.
 Ее слезы не охладили его желания, но он не спешил удовлетворить его. Этой ночью, ведомая неистовой страстью — желанием иметь ребенка, — она хотела его и охотно отвечала на его ласки. В этом не было никакого сомнения: она прижималась к нему каждой своей частичкой и возвращала ему все жаркие поцелуи, которыми он ее осыпал. Он больше не торопился удовлетворить свою плоть поскорей и освободить ее от себя. Они могли отдаться наслаждению, ни в чем больше не сомневаясь.


* * *

 Раскаты низкого голоса заставили лорда Соук открыть глаза.
 — Тише, — говорила Мэри мягко, но настойчиво, — леди Кэтрин здесь нет, а отец еще спит.
 — Я уже проснулся. — Рэннальф отодвинул занавеси и сел. Он увидел растерянное лицо сэра Эндрю. — Ты хочешь со мной поговорить?
 — Ричард хотел поговорить с вами, милорд.
 — Пришли его сюда.
 Рэннальф удивился, потому что его непоседливый сын вошел как-то очень медленно и робко. Он казался до смерти напуганным, и Рэннальф громко спросил:
 — Ну, что ты опять натворил?
 — Я не хотел этого сделать, папа.
 — Ну еще бы, ты никогда не хочешь! — Рэннальф нахмурился, стараясь не рассмеяться. — Ну, прекрати дрожать, как девчонка. Рассказывай, что случилось? А потом прими наказание, как подобает мужчине.
 — Я изувечил буланого боевого коня и подстрелил двух крестьянских баранов. Один умер… Не понимаю, почему ты так сердишься? Меня и так уже наказали, заставив притащить этого барана на моем пони и разделать его, будто я мясник. Леди Кэтрин забрала мою любимую застежку для плаща, чтобы купить крестьянину нового барана.
 — Ну, а что ты скажешь о коне?
 — Мне пришлось самому ухаживать за ним и ночевать в конюшне, чтобы менять ему примочки и припарки. Меня следует наказать за лошадь. Но я, честно говоря, ничего не имею против работы в конюшне. Это гораздо приятнее, чем учиться писать и читать.
 — Ну, хорошо, мы больше не будем говорить о баране, но за лошадь ты должен принести мне написанное своей рукой объяснение, почему ты так неумело ездил на лошади, до которой еще не дорос. Когда закончишь, — голос Рэннальфа дрогнул от еле сдерживаемого смеха, — принесешь мне написанное. И, может быть, я тебя прощу.
 Что делать, если удачи, с которых начинается день, не могут продолжаться вечно. Нортхемптон и Лестер приехали, как и договаривались. Лестер сказал, что ничего не может сделать. Он одобрял поход Юстаса во Францию. Но так как Людовик Французский больше всех должен быть озабочен захватом Генрихом Нормандии, то его дело — обеспечить Юстаса войсками. Сэр Уорвик с этим отчасти согласился. Нортхемптон настаивал, что Юстасу следует оказать полную поддержку. Юстас будет сражаться как наследник Стефана. Только Рэннальф хранил молчание.
 Его положение было крайне сложным. Он хотел, чтобы в Нормандию с Юстасом были посланы лучшие силы. Он был готов возглавить своих людей сам, но Юстас заявит, что не желает видеть его. Отправить своих людей, но не ехать самому, было небезопасно. Его собственные вассалы будут выполнять приказы, но вассалы его жены не захотят идти на войну. Юстасу тоже нельзя доверять. Он станет использовать людей независимого лорда Соука в самые опасные моменты или уговорит их отречься от присяги.
 Молчание Рэннальфа не осталось незамеченным. Лестер уставился на него покрасневшими от выпитого вина глазами.
 — Что-то ты непривычно молчалив сегодня, мой дорогой брат и друг. Хотелось бы услышать твой голос.
 — Мой голос может только напомнить о том, что уже было. Разве вы забыли о положении лордов при Генрихе I?
 — В нем не было ничего особенно дурного. По крайней мере тогда церкви, которые мы строили, не сжигали до окончания работ.
 — Да, я помню твои стенания в те времена, что ты вынужден бегать за ним по пятам, словно пес. Говорю вам, этот Генрих одного с ним поля ягода.
 — Но мы говорим не о Генрихе, а о Юстасе. Доверишь ты ему своих вассалов?
 — Всякий раз заговаривая о Юстасе, мы имеем в виду и Генриха. Один неотделим от другого. Если Юстас воюет в Нормандии, Генрих не сунется в Англию.
 — И я так думаю, Лестер, — подхватил Нортхемптон. — Я и сам бы пошел, была бы от меня хоть какая-то польза, но я так искалечен, что не могу держать меч в руке. — В доказательство он протянул скрюченную, с опухшими суставами руку.
 — Я тоже стар, но с радостью пошел бы. Если мы пошлем цвет нашего войска во Францию, будет ли уверенность, что Генрих не нападет, когда мы не защищены? Нет, я не сторонник Лестера, — добавил сэр Уорвик. — Согласен, что Генриха нужно удержать во Франции, но нельзя ли это сделать меньшими силами?
 — Можно послать денег на подкуп наемников, можно отправить обещания королю Франции. Но почему Соук не ответил на мой вопрос? Выкладывай, Рэннальф. Поедешь ли ты с Юстасом? — Лестер в упор глянул на своего молочного брата.
 — Я не могу ехать, — медленно сказал Рэннальф, — но пошлю большие силы, если вы об этом спрашиваете. Милорды, у меня есть предложение" которое всех устроит. Лестер спросил, доверил бы я своих вассалов Юстасу…
 — Значит, он и с твоими людьми заигрывает? — спросил Лестер с ноткой удовлетворения.
 — Я этого не знаю, но другие жалуются. Что вы скажете, милорды, если мы соберем войско из младших сыновей?
 — Но…
 — Подожди, Саймон, — предостерегающим жестом остановил Рэннальф графа Нортхемптона. — Я понимаю, что такое войско обойдется очень дорого, потому что не в состоянии себя обеспечить. Но есть и положительная сторона. Наши вассалы будут далеки от посягательств Юстаса. Молодые люди сильны и полны желания сражаться, они будут драться из одной любви к войне. Кто-то завоюет земли во Франции, кто-то погибнет. Главное, мы избавим от них страну. Вы знаете, они для нас хуже чумы. Девять из десяти младших сыновей подберут весь мусор с земли вокруг и станут грабить соседей.
 — Конечно, это предложение заслуживает большого внимания. Пусть лучше грабят Францию, чем Англию, — согласился Лестер. — Наконец ты говоришь дело, Рэннальф. Это прекрасный ответ. Но почему ты не можешь ехать во Францию?
 Рэннальф покраснел.
 — Если хочешь насмехаться, Роберт, пожалуйста. Ты ведь хорошо знаешь, что Юстас наотрез отказался от моего сопровождения.
 — Хорошо знаю, но ты так ревностно заботишься о его благополучии. А ведь он открыто назвал тебя предателем на собрании.
 Рэннальф заскрежетал зубами.
 — Я не стану клятвопреступником и не подниму руку на наследника своего сеньора, пусть даже такого неблагодарного.
 — Милорды!
 Этот возглас заставил всех повернуть головы — голос юного пажа дрожал от слез; перепачканное пылью лицо выражало боль и муку.
 — Королева умерла!




 Глава 8


 — Боже!!! — одновременно выдохнули Уорвик и Нортхемптон.
 — Как скоро! Мы погибли! — закричал Лестер. Лицо Рэннальфа стало серым.
 — Как она умерла?
 Паж, совсем еще мальчик, вытер слезы.
 — Она сказала, что устала и поедет отдохнуть в Гедингем. Когда мы приехали туда, все увидели, что ей нездоровится, но она не созналась и не послала за королем. И вот двадцать восьмого или двадцать девятого апреля она уже не могла скрывать свою болезнь и послала за священником. Ее духовный отец успел вовремя, и она умерла в мире и покое, но король опоздал и очень переживает.
 Посланца отправили подкрепиться и отдохнуть, а четверо мужчин остались, молча глядя друг на друга.
 Теперь продолжать спор было бесполезно. Любой план требовал коренного изменения. Какое-то время они еще говорили, хваля королеву и оплакивая потерю, но каждый хотел уединиться, чтобы обдумать новости и решить, как поступить. Лестер ушел первым, сказав, что должен написать жене. Нортхемптон с облегчением ухватился за это объяснение и тоже ушел. За ним последовал сэр Уорвик, оставив Рэннальфа с Кэтрин.
 Рэннальф не смотрел на жену, но ощущал ее присутствие. В голове все смешалось. Кэтрин сидела молча, устремив на него свои прекрасные глаза. Он вдруг испугался этой женщины, симпатизирующей мятежникам, которая так завладела его помыслами, что он не может думать ни о чем другом.
 — Рэннальф! Что значат слова лорда Лестера «мы погибли»? Почему вы так расстроены? Ведь пока король жив. Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, милорд. Ты знаешь, я никогда ни о чем тебя не спрашивала и не жаловалась на то, как ты управляешь моими вассалами. Но я хочу понять, что происходит.
 — Твоими вассалами, да… — Днем раньше Рэннальф взорвался бы, но теперь промолчал. Зная теперь, как она может влиять на мужчин, он лишь сказал тихо:
 — Они — мои вассалы… пока я жив, и все! Не забывай об этом!
 Кэтрин опустила глаза и покраснела, не желая новой ссоры. Рэннальф слишком хорошо помнил, что она сказала прошлой ночью. Если она снова охладеет к нему… Нужно говорить о королеве. Это отвлечет ее.
 — Смерть королевы… — Рэннальф остановился и взглянул на толпу слуг и вассалов в зале. Они разговаривали, но все слышали. То, что он собирался сказать Кэтрин, лучше рассказать наедине. Служанкам наверху не надо напоминать дважды, чтобы они удалились, они уходят, прежде чем хозяин начнет говорить. Дверь была полуоткрыта, кто-то просил разрешения войти. — Войдите!
 Белокурый юноша осторожно приоткрыл дверь.
 — Мне жаль беспокоить тебя, отец, но мне нужно поговорить с тобой.
 — Что случилось, Джеффри? — Он увидел, что его старший сын вопросительно указал на Кэтрин. — Говори. Пусть тебя не беспокоит присутствие леди Кэтрин.
 — Могу я присесть?
 — Садись, — Рэннальф понял, что разговор будет долгим. — В какую беду ты попал на этот раз?
 — Я очень беспокоюсь.
 — О чем? Это женщина или деньги? Отвечай!
 — Ни то, ни другое. — Серьезные голубые глаза смело смотрели в серые глаза Рэннальфа. — Я не знаю никого, кроме тебя, кто мог бы мне сказать правду. Я пришел, чтобы ты ответил на мои вопросы. Почему я должен ненавидеть Генриха Анжуйского?
 Рэннальф нахмурился.
 — Кто тебе сказал такое? Я, что ли?
 — Ты никогда не говорил мне, чтобы я ненавидел кого-либо. Однако говорят, что ты ненавидишь его. Я и сам понимаю, что ты против него. Почему?
 — Я не ненавижу его как человека, — медленно ответил Рэннальф, — но я нахожусь в оппозиции к нему по двум причинам. Первая тебе известна: я присягнул Стефану Блуасскому. Генрих собирается отнять у него трон, и я должен воспрепятствовать этому. Другую причину объяснить труднее, так как это касается формы управления страной. Бароны должны иметь возможность решать важные вопросы. Дедушка Генриха полагал, что все должен решать один король. Мнение Генриха совпадает с мнением дедушки, а я не хочу, чтобы такой человек стал королем.
 — Но, папа, разве человек в одиночку может решить такие вопросы? Первый Генрих сосредоточил всю власть в своих руках. А этот Генрих, став королем в стране, где бароны очень могущественны, не сможет сделать то же самое. Имеет ли право кто-нибудь решать, кто будет королем? Разве это право не принадлежит Богу? Может быть, Генрих на верном пути?
 — Что это значит, сын?! — взорвался Рэннальф. — Ты хочешь сказать, что желаешь поступать не по моим правилам? Ты действительно веришь, что Анжуец достоин быть королем? Или боишься за свое наследство?
 Юноша подпрыгнул, как будто его ударили.
 — Нет, отец! — Он встал перед Рэннальфом на колени. — Ты знаешь, я не это имел в виду. Я последую за тобой, даже если у тебя не будет ни земель, ни дома, даже если я буду считать, что ты не прав.
 Рэннальф рассеянно потрепал сына по голове.
 — Только Бог всегда прав,. Все люди ошибаются. Я не могу дать тебе ответа, так как не уверен, что ответ существует. Конечно, время, в которое мы живем, не самое лучшее. Во времена Генриха I был хоть какой-то мир. Возможно, такой мир лучше сегодняшней смуты. Король — всего лишь человек, он тоже может ошибаться. Мой дорогой сын, прекрасно, что ты задумываешься над этими вопросами.
 — Отец, скажи, что мне делать?
 Рэннальфу почудился детский крик — обращение к всезнающему отцу, и он отозвался на этот крик. Он помнил, как держал Джеффри на руках, как учил ездить верхом и обращаться с мечом, как отвечал на его вопросы о добре и зле. Желание дать немедленный ответ, защитить своего ребенка от боли было таким сильным, что глаза Рэннальфа наполнились слезами.
 — Я не могу ничего ответить тебе. Боже мой, я не знаю, что мне самому думать! Могу лишь сказать тебе, как поступить, потому что я дал клятву Стефану перед Богом и должен ее выполнить. Для меня нет другого пути. Пока Стефан жив, я буду ему предан.
 Джеффри поднял голову, его глаза сияли, в них были обожание и благодарность.
 — Мне этого достаточно, отец. Так и должно быть. раз ты дал обет чести. Могу я еще спросить?
 — Можешь спрашивать обо всем.
 — Почему Юстас ненавидит тебя? Это шептали за моей спиной. Граф Лестер громко говорил об этом сегодня, он сказал, что Юстас обвиняет тебя в измене. Это, конечно, ложь, но почему он порочит тебя?
 — Причина кроется в том, что он обвиняет меня за поражение при Дурели и Девайзесе. Тебя это беспокоит, Джеффри?
 — Нет. Я разобрался с теми, кто осмеливался говорить в моем присутствии. — Его голубые глаза были ясными и доверчивыми. — Это не имеет значения, отец. Иногда даже лень сражаться с теми, кто обвиняет тебя.
 Рэннальф гордился сыном. Поцелуй отца Джеффри воспринял как завершение разговора. Он повернулся, сердечно откланялся и вышел.
 Тут же подошла Кэтрин и заняла освободившееся место. Она взяла руки мужа в свои и почувствовала, что они дрожат.
 — Молю Бога, — прошептала она, — чтобы он подарил тебе сына. Прав ты или нет в государственных вопросах, но, несомненно, никто лучше тебя не воспитывает детей. Лучшего отца не найти.
 Рэннальф с горечью возразил:
 — Моя гордость и честь могут стоить этому мальчику земель. О, Боже, что мне делать? Стефан любит меня, но я не могу притворяться. Он слабый человек. Сейчас, когда умерла Мод, его будет заносить в разные стороны, подобно мертвым осенним листьям. На него может повлиять каждый. Кто там у двери?
 — Я, Рэннальф, — ответил Лестер. — Прости мое вторжение, я должен рассказать тебе что-то очень важное. Почему ты выглядишь таким усталым?
 — Боюсь, что стал чувствовать свой возраст.
 — Чепуха. Мой возраст приближается к твоему, и это совершенно меня не беспокоит. Возможно, ты стал хуже себя чувствовать, но это не удивительно, если учесть, что тебе пришлось вынести за последние два года. Благодарю вас, леди Соук, не нужно вина. Извини, Рэннальф, но мне придется сказать тебе неприятные вещи.
 — Ты это можешь! — криво усмехнувшись, сказал Рэннальф.
 — Сейчас не время смеяться.
 — Почему бы и нет? Если я не буду смеяться, мне придется плакать. Может, лучше смеяться? — Рэннальф взял кубок с вином из рук Кэтрин. Он обернулся к Лестеру. — Ну, хорошо, ты хочешь, чтобы я был серьезным — я серьезен.
 — Это достаточно важный вопрос. Пока Мод была жива, ее влияние все смягчало. Теперь Юстас попытается занять место матери.
 Рэннальф засмеялся.
 — Какие удивительные новости!
 — Тебе приходило в голову, что Мод терпеливо относилась к поведению Стефана, а Юстас вряд ли будет таким? Стефану немного осталось.
 Лестер явно намекал, что смерть Стефана не будет единственной. Рэннальф был настолько поражен, что вскочил со стула.
 — Нет! Роберт, следи за своим языком! Если ты хочешь меня напугать, ты достиг своего. Не убивай меня такими шутками.
 — Ты дурак, — с едва скрываемым бешенством в голосе отрезал Лестер. — Как ты слеп! Если Юстас станет королем, ты погибнешь на плахе. Не имеет значения, каким образом ты распорядишься своей головой. Но ты осознаешь, что Джеффри и Ричард последуют за тобой? Дорогой мой, я не прошу тебя предавать Стефана. Знаю, ты дал присягу. Но если он умрет…
 Рэннальф прервал Лестера:
 — Сейчас, когда ты сказал все это, можешь быть доволен! Оставь меня в покое! Лестер вскочил, — Я умываю руки. Иди навстречу собственной гибели! Подумай, стоит ли твое обещание, даже клятва, данная в те времена, когда все было иначе, твоего состояния, гибели твоих детей, потери всего самого дорогого? Я когда-нибудь расскажу тебе, захочешь ты этого или нет, что в Анжуйце хорошего. На его стороне — правда. Как говорит Херефорд, если бароны объединятся, то смогут сдержать его стремление к абсолютной власти.
 Гнев прошел, Лестер сжал плечо Рэннальфа.
 — Если не можешь поступить мудро, хотя бы не делай глупостей Не дразни Юстаса. Тебе нельзя оставаться при дворе. Сиди в своем замке, где никто не сможет причинить тебе зла.
 Кэтрин окаменела, она начинала понимать, что пыталась объяснить ей леди Уорвик. Правление Стефана обречено. Она знала, что слова женщины не имеют влияния на Рэннальфа, поэтому отвернулась К окну и молчала.


* * *

 Луч света медленно двигался по комнате, касаясь резных гнутых столбиков кровати, голубых занавесей. Кэтрин взглянула на Рэннальфа, который казался высеченным из камня. Он даже не пошевелился.
 — Рэннальф, — твердо сказала Кэтрин, ставя подсвечник на маленький столик, — я принесла тебе поесть.
 Он закрыл глаза и отвернулся.
 — Я отжил свое. Я не могу спасти короля, которому дал клятву. Я совершенно бесполезен тебе и моим детям. Не вижу выхода из этой трясины.
 Сердце Кэтрин сжалось. Он говорил с ней как с человеком, который может понять все, и он увидел безнадежность своего положения.
 — Но лорд Лестер указал тебе безопасный путь. Кто причинит нам вред, ведь мы будем сильны на наших землях? Если ты не можешь спасти короля, то хотя бы не причинишь ему вреда.
 — Все женщины — дуры, — пробормотал Рэннальф. — Не говори мне о Лестере. Он и я живем по разным правилам. Король однажды даровал мне жизнь и эти земли Разве и то, и другое не принадлежит ему? Я боролся с собой, но не могу ничего поделать. И я пойду, когда меня позовут. Если я не смогу жить с честью, я не смогу жить совсем.
 Слабая надежда Кэтрин умерла. Рэннальф знал, что ему предстоит. Вместо того чтобы избежать несчастья, он бросался ему навстречу. Ужасное видение — замученный Ричард или даже распятый на острие копья. Кэтрин ощущала ребенка как плоть от своей плоти и не могла вынести мысли о его смерти или о том, как он будет скрываться от преследований: прятаться под чужим именем, может быть, даже в услужении. Она никак не могла помочь, ведь возражать Рэннальфу или спорить с ним было бесполезно. Он может перестать доверять ей или, того хуже, заключит ее под стражу, и это исключит любую дальнейшую попытку спасти ребенка.
 — Тебе лучше знать, что делать, — тусклым голосом сказала она, — ведь еще есть время. Суп, который я принесла, стынет. Съешь его поскорей, я хочу примерить тебе новую одежду. Сегодня принесли, и я боюсь, что кое-где будет длинновато.
 — Мадам! — заревел Рэннальф. — Ты что, глухая?
 — Нет, но могу оглохнуть, если ты будешь кричать мне прямо в ухо.
 — Как ты можешь говорить о супе!
 — Даже если завтра наступит конец света, сегодня мы должны поесть. Не понимаю, почему ты должен голодать.
 — Боже, спаси меня от женщин! Из-за смерти одной я полностью уничтожен, а благодаря другой я сейчас сойду с ума!
 — Боже, спаси меня от мужчин! — подхватила Кэтрин. — Это поможет нашему положению или положению в стране, если ты будешь голодать и носить рванье?! Я пойду в рубище по дорогам, если поверю, что это поможет тебе и детям! Я решила жить прилично, пока это в моих силах.
 — Ты считаешь меня трусом?
 — Я бы не посмела. — Кэтрин поняла, что зашла чересчур далеко, и решила немного отступить.
 — Я позабочусь, чтобы в будущем ты видела меня лишь с хорошей стороны. Я вижу, что ошибся, поверив, что наши отношения улучшились и что я в твоем присутствии могу оставаться самим собой.
 Этот поворот был для нее совершенно неожиданным, а вывод, который он сделал, наименее желанным.
 — Действительно, милорд, вам не нужно оглядываться на меня. Я — ваша раба и пойду за вами. — Этого мало, чтобы успокоить его, обида осталась. — Я только хотела разозлить тебя, — в отчаянии сказала Кэтрин. — Доверься Богу, Рэннальф. Он подскажет верный путь.
 Рэннальф вдруг ощутил тепло огня, уютный жар свечей. У него промелькнула мысль, что вряд ли Бог поможет ему. Время от времени он сильно грешил и оскорблял его. Но это не имело значения. Его существо заполнила радость, что жена переживает за него.
 — Итак, ты хотела уколоть меня? Тебе это удалось. Посмотрим, понравится ли тебе результат твоей победы. — Он говорил это, медленно наступая, лицо его было хмурым.
 Кэтрин отступила, удивленная и напуганная. Она много слышала о его жестоком обращении с леди Аделисией. Рэннальф может ударить ее, ведь ему пришлось много вынести за этот день, а мужчины обычно вымещают зло на женах. Еще несколько шагов — и она оказалась прижатой к кровати.
 — Я покажу тебе, как надо мной подшучивать, — медленно произнес Рэннальф и толкнул ее так неожиданно, что она упала на спину.
 — Рэннальф, остановись! — взмолилась Кэтрин, когда он наклонился к ней.
 — Так наказывают слишком нахальных жен, — и его голос стал таким, каким она больше всего его любила — страстным и зовущим разделить страсть.
 — О, Рэннальф, перестань, — прошептала Кэтрин. — Ты разорвешь мою рубашку. Кто-нибудь может войти!
 — У тебя есть сотня рубашек. Я дам тебе золота, чтобы ты купила еще сотню.
 — Рэннальф…
 — Пусть только кто-нибудь попробует открыть дверь.
 — О, Рэннальф…
 И вновь она оказалась в плену этих сильных рук, которые жадно ласкали ее тело. Она отдавалась этой страсти целиком, желая выпить удовольствие до дна, ощутить то необыкновенно сладостное чувство, о котором мечтала долгие ночи, проведенные без мужа. Ведь он подарил ей истинное ощущение близости с мужчиной, пусть не таким романтичным, как герои книг, но живым и теплым, как сама жизнь.




 Глава 9


 Солнце освещало поля, обещающие обильный урожай, как бы смеясь над теми, кто находился в темной башне Слиффорда. Два напряженных дня прошли. Гости и хозяин избегали попадаться друг другу на глаза: охотились, играли в шахматы и кости, пили, смеялись на представлениях жонглеров и менестрелей и слушали с притворным вниманием сказки о любви и войне, которые читал капеллан. Однако глаза без конца смотрели на дорогу, ведущую к Эссексу, а уши напряженно ждали быстрой поступи королевского гонца.
 Прибытие курьера было облегчением для всех. Как и ожидалось, он привез списки приглашенных на похороны королевы. Рэннальф, прочитав послание, пожал плечами.
 — Полагаю, мы можем передохнуть здесь и вместе поехать в Феверхэм.
 — Нет, Соук, — поспешно сказал Уорвик. — У меня дела дома. Сначала я должен заехать к себе.
 — И я в Нортхемптон, чтобы захватить жену и сына.
 Рэннальф переводил взгляд с одного на другого. Они искали оправданий, чтобы отделаться от него. Уорвик планировал остаться в Слиффорде несколько недель. Старший сын Нортхемптона уже взрослый человек. Он может доехать сам и сопровождать свою мать.
 — Надеюсь, — холодно сказал Рэннальф, — ты не собираешься уволить моего сына со службы, Нортхемптон? Не боишься, что за ним потянутся мои грехи?
 — Не говори глупостей, — ответил старик, смутившись. — Я очень ценю Джеффри.
 — А ты, Роберт, должен возвратиться в Лестер, чтобы сопровождать свою жену?
 — Да, должен, — рассмеялся Лестер, но глаза его оставались жесткими и холодными. — Не переноси свою хандру на меня, Рэннальф. Сердечно приглашаю тебя в гости, и вместе поедем в Феверхэм.
 — Благодарю, но я не могу так обременять тебя.
 — Ты все не можешь остыть, Рэннальф. Ты вообще не должен ехать. Я знаю, что ты любил Мод и хочешь отдать ей последние почести, но сразу после погребения начнется совет, а ты не должен там присутствовать.
 — Я как раз хотел на нем присутствовать. Мгновение Лестер стоял молча, краска бросилась ему в лицо.
 — Дурак! Я не думаю, что в мире найдутся еще десять таких, как ты. Если ты хочешь ехать, то должен сначала заехать со мной в Лестер.
 — Нет.
 — Ты самый упрямый из всех тупиц. Кому ты навредишь, кроме себя и своей семьи?
 — Даже сейчас я не нуждаюсь ни в чьей благотворительности, — резко ответил Рэннальф. Он поднял глаза на Лестера, и его застывший взгляд смягчился. — Роберт, мне это ничего не даст. Подумай, что я буду чувствовать, если втяну тебя в свои несчастья?
 — Храни тебя Бог, Рэннальф, — вздохнул Лестер и крепко поцеловал друга.


* * *

 Мэри оторвала свои губы от губ сэра Эндрю, ее глаза наполнились слезами.
 — Я не должна была. Ты будешь думать, что я такая же, как моя мать.
 — Нет, моя дорогая, — прошептал юноша. — Я ничего не знаю о твоей матери, кроме того, что она была добродетельной женщиной. Если всему виной один поцелуй, то это моя вина.
 — Но ты не принуждал меня, — прошептала Мэри.
 — Благодарю Господа за это. Ты любишь меня, не правда ли, Мэри? Дорогая, не грусти. Пусть мое сердце бьется, зная о твоей любви.
 — Что значит моя любовь, если мой отец здесь хозяин?
 — Ты же знаешь, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я люблю тебя. Ты не можешь думать, что я хочу обесчестить тебя. — Не знаю, что думать, — вздохнула Мэри. — Если ты говоришь правду, то почему не делаешь мне предложение? Я незаконнорожденная. Он отдаст меня нищему с дороги или какому-нибудь крестьянину.
 — Мэри, ты сама не понимаешь, о чем говоришь. Ты молода и очень привлекательна. Но на что мы будем жить? Где? У меня нет ничего, кроме лошади и моих рук.
 — Мэри!
 Они отпрянули друг от друга. Мэри увидела Кэтрин и вскрикнула. Сэр Эндрю упал на колени, пурпурный от стыда.
 — Что это значит? Вот твоя благодарность за доброту моего мужа?
 — Мадам, простите меня. Я не сделал ничего дурного. Я люблю ее.
 — Ты не подумал, что дурно морочить девушке голову? У тебя есть разрешение отца или надежда на такое разрешение, чтобы ухаживать за ней? — Кэтрин была в ярости, что позволила им зайти так далеко. — Что, если отец выдаст ее за другого?
 Голова юноши поникла.
 — Отчаяние вынудило меня. Мадам, вы не знаете, каково видеть обожаемое существо так близко и знать, что ты не можешь обнять любимую?
 Кэтрин знала это и понимала боль Эндрю.
 — Ты хочешь жениться на ней? — Ее голос смягчился.
 — Хочу ли я?! Я все отдал бы за это! Но что я имею?
 — И у Мэри ничего нет, но лорд Соук не жадный человек и заботится о детях. Сейчас, однако, не время говорить с ним об этом. Если ты будешь достойно вести себя, то я сделаю для тебя все, что смогу. — Кэтрин услышала, как открылась дверь, и понизила голос — Тебе придется долго ждать, но… О, милорд, как вы испугали меня!
 — Правда? — Рэннальф разглядывал коленопреклоненного юношу. — Послание, которого мы ожидали, пришло Кэтрин сделала жест Эндрю, и он быстро вышел.
 — Что в нем?
 — Списки приглашенных на совет, а также на похороны.
 Они говорили о чем-то невпопад. Кэтрин думала об осложнениях, связанных с Мэри, о страхе за Рэннальфа. Первоначальный мучительный укол ревности Рэннальф с трудом переборол. Его вера в непорочность Кэтрин была абсолютной. Осталось только чувство неловкости. Она что-то отчаянно скрывала от него. Рэннальф успокоил себя, что должен довольствоваться тем, что жена его не ненавидит и принимает его любовь. Он хотел от Кэтрин того, чего не мог дать ей сам, — абсолютного доверия и преданности.
 — Когда ты должен ехать? — тревожно спросила она.
 — Сейчас. Я пришел сказать тебе, что уеду, как только будут готовы мои люди.
 — Так скоро? Несколько часов не имеют значения. Поезжай завтра.
 Было много причин удержать Рэннальфа до завтра. У Кэтрин оставалось мало времени, она должна убедить его взять Эндрю с собой, чтобы он не соблазнил Мэри. Замечательно, если Эндрю поедет. По правде говоря, Ричард — постреленок, его трудно держать в руках, но забота о нем не так необходима сейчас, как о Мэри. На какое-то время кто-нибудь другой будет его воспитателем. Если Эндрю уедет, Мэри немного успокоится. Более того, в замке Слиффорда Эндрю не добьется продвижения по службе. Если он будет с Рэннальфом, Кэтрин была уверена, что муж оценит его. Если случится худшее — Рэннальфа несправедливо обвинят и ему нужно будет силой пробиваться домой, Эндрю поможет ему. Он сильный, молодой и умеет обращаться с оружием. Конечно, он защитит Рэннальфа, ведь он так благодарен лорду за свое назначение. Кроме того, Рэннальф — отец его возлюбленной, и потому он постарается произвести на него хорошее впечатление, чтобы получить Мэри в качестве награды.
 Глядя на милое лицо жены, Рэннальф растрогался. В ее голосе была искренность. Она действительно не хотела, чтобы он уезжал, это было ясно. Была в ней какая-то растерянность, заставившая его сомневаться в ее мотивах и стремлении удержать его.
 — У тебя есть особая причина, Кэтрин, чтобы я остался? Думаю, мне лучше встретиться с королем как можно скорее. В его скорби ему нужен старый проверенный друг. Если я останусь здесь, то у моих противников развяжутся языки.
 — Конечно, ты должен ехать. Я не стану настаивать.
 Рэннальф повернулся, чтобы уйти.
 — О! — закричала Кэтрин, пытаясь удержать его. — Только не сейчас, погоди немного!
 Это было приятно. Какие бы ни были у нее причины, чудесно, что она удерживает его.
 — Чем раньше мы поедем, тем лучше. — Но он не двинулся с места, прижимая Кэтрин к своей груди и зарывшись лицом в ее душистые волосы. Кэтрин осмелилась высказать свою просьбу. Если Рэннальф заподозрит что-нибудь о Мэри и Эндрю, тем лучше. Он меньше удивится, когда предложение будет сделано. Все практические вопросы вылетели у нее из головы. Последние минуты перед расставанием она хотела оставить для поцелуев, а не для обсуждения серьезных дел.
 — Рэннальф, я хочу просить тебя об одолжении. Прежде чем ответить, он отстранился от нее, затем стал надевать кольчугу.
 — Одолжение? — Звук его голоса заглушали доспехи.
 — Умоляю тебя, возьми Эндрю Фортескью с собой. Я найду другого воспитателя для Ричарда. Он смелый, сильный и преданный. Такой человек нужен тебе.
 Рэннальф не знал, как реагировать. Он смотрел в лицо Кэтрин, защелкивая крючки. Хотела ли она подослать к нему шпиона? Затуманенные слезами голубые глаза были такими ясными, что Рэннальф устыдился своих мыслей. Вероятнее всего, Эндрю влюбился в нее и она хочет избавить его от соблазна.
 — Если ты хочешь, я возьму его. Кэтрин нежно обняла мужа — Ты так добр, Рэннальф, — ее голос задрожал. — Ты даже не спрашиваешь, почему я хочу этого.
 Благодарность за такую мелочь была подозрительной. Но зачем Кэтрин нужен шпион? Она повернулась к нему в немом призыве. Так много было в ее лице страсти, что, когда их губы встретились, Рэннальфа осенило. Она ревновала, ревновала его! О, Боже, какие женщины дурочки, какие глупые фантазии владеют ими! Он не рассмеялся и не стал разубеждать, это могло ранить ее. Он поцеловал ее полные слез глаза…
 Слезы, поцелуи, так пролетели минуты.
 Она держалась за него, будто боялась упасть.
 — Кэтрин, я должен идти. Позаботься о детях. Она подняла на мужа полные слез глаза.
 — Куда можно послать письмо в случае необходимости? — Сначала я поеду в Феверхэм, а после не знаю, где могу оказаться.
 — Рэннальф, умоляю тебя, пиши почаще. Мое сердце разорвется от тоски.
 — Напишу. — Он разомкнул ее руки, борясь с пугающим желанием изменить решение и остаться. Рэннальфу приходилось решать много сложных задач, но в тот момент ему казалось, что эта самая тяжелая. — Ты должна отпустить меня, иначе я не соберусь с силами, чтобы уйти.
 Прощание согревало теплом его сердце во время долгой дороги. Оно осветило ему труднейший скорбный путь. Все сомнения и разочарования растворились в воспоминании о нежных руках и губах. Лицо Рэннальфа было тревожным, когда он вошел к королю, но в его глазах был такой покой, какого не было последние два года.


* * *

 Стефан сидел у окна, уставившись невидящим взором на цветущий куст в монастырском саду. Он не слышал, как эсквайр объявил о приезде графа Соука, и не повернул головы, пока рука Рэннальфа не коснулась его плеча.
 — Милорд, я пришел к вам… — Рэннальф был готов к гневу, холодности, обвинениям. Стефан любил Мод, и Рэннальф, любивший сам, искренне сочувствовал горю короля. Неожиданно Стефан разразился слезами.
 — Я один, — заплакал он, — совсем один. Она была единственной, кто любил меня, и она ушла.
 Стефан все плакал о своей потере. Рэннальф был очень смущен. Никогда прежде никто не призывал его для утешений, а способы утешения собственных детей он не считал подходящими для короля. В большой растерянности он молча стоял рядом.
 — Благодарение Богу, — выдавил Стефан после нескольких минут безудержного плача, — ты, по крайней мере, не говоришь банальностей и не цитируешь Библию. Она сейчас на небесах, сказали мне монахи. Я это знаю. Разве она не была лучшей женщиной в мире? Но она не со мной, а она так нужна мне!
 — Мы все переживаем смерть королевы, — тихо сказал Рэннальф. — Она нужна нам всем, милорд. Я не могу утешить вас. По правде говоря, у меня на сердце слишком тяжело, чтобы говорить банальности, а Библию я совсем не знаю.
 — Ты был ей дороже многих. Она всегда тепло говорила о тебе.
 Рэннальф знал, что королева была ему хорошим другом. В последние годы она противилась планам Юстаса уничтожить Рэннальфа. Вдруг он понял, что время суда над ним еще не пришло, как он надеялся. Если Юстас не встретился со своим отцом, у него еще не было возможности повлиять на Стефана.
 — Разве ваш сын не здесь? — спросил Рэннальф, когда Стефан, по всей видимости, погрузился в себя.
 — Он здесь, — ответил король. — Я сильно обманулся в нем. Он никогда не любил ни ее, ни меня. У него даже нет времени посидеть со мной. Единственное, о чем он думает, — это поход во Францию. Он провел весь день, тот день, когда получил известие о смерти матери, совещаясь о деньгах, вооружении и людях.
 — Да, но это лучше, чем сидеть и плакать в углу. Король и Рэннальф одновременно обернулись, услышав резкий голос. Бросив взгляд на лицо Юстаса, Рэннальф понял, что суждение короля было, как обычно, не правильным. Покрасневшие глаза Юстаса говорили о бессонных ночах, а горькие складки на юном лице — о глубокой скорби.
 — Подходят ли слезы слабости для эпитафии великой женщине? Она не просто умерла, она была убита!
 — Что? — воскликнул Рэннальф, вскакивая.
 — Бесспорно, это проклятый Анжуец убил ее, как будто он пришел сюда и воткнул нож ей в грудь. Утверждаю, что моя мать была убита, — голос Юстаса дрожал от волнения. Он говорил, кусая губы.
 Стефан уронил голову на руки и заплакал снова.
 — Если кто и убил ее, то это я. Она много трудилась, больше, чем самый ничтожный работник на наших землях. Я не давал ей передохнуть. Ее силы были подорваны. Я понимал это, но снова обращался к ней со своими бедами.
 Лицо Юстаса задергалось. Он знал, как сильно разрывал материнское сердце, нарушая ее покой последние два года. Его чувство вины возопило, но он не мог выразить это или найти облегчение в самобичевании и признании вины, как его отец.
 — Все мы исполняли наш долг, — сказал он заплетающимся языком, — но она одна никогда не ошибалась. Нам ее недостает. Ее планов, ее мудрости, которой она учила нас. Мы всем этим пренебрегали. Давайте, по меньшей мере, успокоим ее душу, уничтожим Анжуйца. Это будет нашим искуплением за долгие годы ее борьбы.
 — Ты не можешь думать ни о чем, кроме убийства? Ты не можешь даже отдать дань уважения своей матери?
 — Это не вопрос приличий! — воскликнул Юстас. — Я отомщу тем, кто причинял ей боль!
 — Убей тогда меня! — завопил Стефан. — Я больше всех ее мучил. Я буду решать, пойдешь ли ты на Францию. Посмотрим, кто окажет тебе помощь без моего слова.
 Рэннальф отошел к окну, чтобы не вмешиваться. Сердце его ныло от боли. Невероятно, но уже сейчас они готовы перегрызть друг другу глотки. Но ссора была порождена любовью, а не ненавистью. Стефан не хотел, чтобы Юстас подвергался опасности во Франции. Если Юстас желает править Англией, его отец должен дожить до его возвращения. Несмотря на все старания Стефана, Юстасу придется идти на Францию. Для страны это хорошо, а для Рэннальфа — спасение. Рэннальф знал, что Юстас смел и безрассуден. Если за ним никто не будет приглядывать, он наверняка не вернется домой из этого похода.
 — Хорошо, Соук. Надеюсь, у тебя есть что сказать. Несомненно, ты тоже считаешь меня черствым сыном. Это должно совпадать с твоими тайными намерениями.
 Рэннальф медленно повернулся.
 — У меня нет и никогда не было тайных намерений, Юстас. Простите меня, монсеньер, но я всегда честно высказывал свое мнение. Я могу уверить вас, что не считаю вашего сына черствым или безрассудным. Сейчас опасные времена, и королева была почти единственной, кто нес добро нам всем.
 — Почему на нее смотрят свысока даже после ее смерти? — вскричал Стефан.
 — Нет, милорд, ее никогда не презирали и не смотрели на нее свысока даже ее враги. Все уважали Мод. Каждый, с кем я разговаривал, чувствовал, что дурно устраивать совет сразу после ее погребения.
 — Не сомневаюсь, что ты говоришь это с определенной целью, — проворчал Юстас, более взбешенный поддержкой Рэннальфа, чем если бы тот возразил ему. — Я знаю эту цель. Ты собираешься посадить меня в седло с жаждущими новых завоеваний и богатства сынками моих подданных, вместо того чтобы предоставить мне ополчение из верных вассалов. Это твоя цель, так, мой дорогой друг?
 Итак, кто-то донес Юстасу о совещании в Слиффорде. Шпион проник в дом. Лестер, Уорвик или Нортхемптон? Это не имело значения, так как Рэннальф хотел поставить этот вопрос на совете. С поддержкой Лестера, Уорвика и Нортхемптона он надеялся, что получит согласие и главных лендлордов страны, и Стефана. Юстасу придется согласиться, или он останется ни с чем.
 Преждевременное раскрытие плана расстроило Рэннальфа. Он теперь в одиночку должен доказывать свою правоту безрассудному юноше, и этот спор может настроить Стефана против него.
 — Я никогда не делал секрета из этого, — начал он, — и не считаю помехой, если, как ты говоришь, алчущие и жадные до денег юноши будут участвовать в этом походе. Нормандия, являющаяся бедствием для нас, станет нашей союзницей, так как они будут с большим пылом сражаться против Анжуйца, чтобы получить то, что не могут взять здесь. Подумай, Юстас, это дешевое вознаграждение за преданность — чужая земля. Пусть у них останется то, что они завоюют. Это не твоя потеря.
 — Но это потеря для моей армии. Когда их утробы насытятся, они удерут, и я останусь один.
 — Нет. Когда у них появится немного, они начнут сражаться за большее. Даже если бы это было и так, то ты скорее останешься без армии с вассалами, которые не хотят сражаться, чьи сердца и умы остались дома. Насколько ты знаешь, они обязаны участвовать в войне только сорок дней. Как только их время закончится, они оставят тебя.
 — Разве я не защищаю их земли от тех, кто покушается на них, даже из других государств? Рэннальф хрипло рассмеялся.
 — Ты никогда не убедишь их в этом. Никого, даже меня не заставишь поверить в то, что Генрих собирается вытеснить нас с нашей земли.
 — Предатель! Ты собираешься объявить это моему отцу?
 — Почему бы и нет? — сказал Стефан с горечью. — Никто не беспокоится обо мне. Ты разрушил здоровье матери, ты уничтожил его, усиливая раскол среди тех, кого она старалась сплотить. Ты пойдешь во Францию и умрешь там. А я умру с горя. Почему Соук не должен рассчитывать на Генриха?
 Это было так похоже на правду, что Рэннальф побледнел. Ссора разгоралась, но он не мог говорить, во рту у него пересохло и губы не раскрывались. Было бы честнее открыто перейти на сторону противника, отказаться от присяги и стать мятежником. И навсегда навлечь позор на свою семью! Нет, лучше отдать душу дьяволу! И в любом случае, это выбор не для него. Будет ли он помогать или препятствовать, Юстас все равно склонит отца на свою сторону и пойдет войной на Францию.




 Глава 10


 Король восседал на троне. Его глаза налились кровью, лицо опухло от слез. Он был в бешенстве. Три недели прошло, как похоронили Мод, и двор переехал из Феверхэма в Лондон. Однако те, кого он ожидал, не приехали ни в Феверхэм, ни в Лондон. Три бесконечные недели ожидания переполнили чашу его терпения. Редко добродушный Стефан впадал в такую ярость. Когда это случалось, он был непредсказуем. Бароны, находящиеся в зале, наблюдали за ним с осторожностью и волнением. Что касается тех, кто знал, чем вызван его гнев, то их волнение усиливалось от недоумения, что же он собирается делать. Им не пришлось долго недоумевать. Предупрежденные резким жестом, они стояли и слушали, пока королевский глашатай зачитывал список баронов, обязанных приступить к воинской службе и предоставить определенное число воинов, необходимых королю для ведения войны.
 Список был длинным. Каждый откликался на свое имя, подтверждал или отказывался от сроков. Из-за сегодняшнего настроения короля почти никто не отказывался. Некоторые тихо ворчали, а многие начали перемещаться с места на место. Пока глашатай монотонно бубнил, прерываемый отрывистыми ответами, людская масса незаметно разделялась на группы, связанные узами крови, дружбы или почтения. Как будто люди находились на ратном поле и собирались вокруг своих знамен.
 Наиболее заметным было не единодушие ответов, а мертвая тишина и возрастающее напряжение каждый раз, когда называли имя отсутствующего барона. Обычно эта процедура сопровождалась громкими криками и объяснениями типа: «Его жена слегла, я отвечу за него». Сейчас ответа не было, только замешательство на унылых лицах. Люди еще теснее сближались, опустив глаза.
 — Вильям, граф Глостерский! — выкликивал глашатай. — Рэджинальд, граф Корнуолльский!
 Ответа не было, лишь тихий вздох кого-то из присутствующих.
 — Рэннальф, граф Честерский!
 — Изменники! — завопил Стефан, вскакивая на ноги. — Они изменники, и я не собираюсь дальше выносить их предательства! До сих пор я жил в мире с моими баронами, сейчас они узнают вкус войны. Я повешу их на виселице, а головы насажу на колья! Весь мир узнает, что нельзя презирать короля Англии!
 Вздох пронесся по залу, и это не был вздох облегчения. Кровь и голод 1149 года вспомнились вновь, но при этом не было уверенности, что король победит, так как мощь восставших лордов была под стать королевской. За вздохом последовало тихое возмущенное ворчание. Бароны устали от войны, не приносящей ничего, кроме очередных кровопусканий. Война с собственным соседом имела смысл, она могла дать новое поле, новый город, новый лес или золото. Война против одного мятежника или не очень мощной группы может принести хоть какую-то выгоду — земли конфискуются и распределяются, но воевать против такой большой и мощной группировки опасно: можно лишиться и своего.
 — То, что вы говорите, правда, милорд, но это не тот вопрос, ради которого мы собрались. — Грубый голос прорезал тишину и привлек внимание людей. Они с одобрением обернулись на бесстрастную фигуру, стоявшую чуть впереди главной группировки. — Вы рассержены, и вполне справедливо. Но давайте разберемся, с кем нам воевать. Никто не может быть одновременно в нескольких местах. Мы идем походом на Нормандию или воюем здесь, в Англии?
 Лишь изумление сдерживало короля, пока граф Соук говорил. После этого раздался рев облегчения и одобрения такой силы, что потряс прокуренные стены зала.
 — Дурак, — зашипел Лестер, становясь позади Рэннальфа, — почему тебя должны трогать беды Юстаса, не понимаю! Ты уничтожаешь себя сам без чьей-либо помощи.
 — Я должен остановить это безумие. Если Юстас пойдет на Францию, то останется надежда, — ответил Рэннальф сквозь шум.
 — Ты думаешь, я позволю это? Есть другие способы удержать Стефана. Почему ты не подождал, пока его гнев утихнет?
 — Позволить ему объявить такие планы перед целым собранием, чтобы о них услышали Херефорд и Корнуолл? Ты думаешь, Роджер Херефордский будет ждать, пока мы нападем на него?
 Лестер сжал зубы, Рэннальф был абсолютно прав. Несомненно, среди собравшихся имелись и шпионы мятежников, а точный план нападения спровоцирует мятеж, даже если сам план потом отменят.
 Шум стих, и Лестер выступил вперед, призывая к молчанию. Он быстро оценил ситуацию. Стало довольно тихо, чтобы можно было говорить. То, что сделал Рэннальф, было самое лучшее для всех, кроме него самого.
 — Милорд, я хочу добавить к тому, что сказал граф Соук, следующее. Никто вас не оскорблял. Граф Честерский очень болен. Вы знаете, что Херефорд связан с ним тесными узами. Давайте решим вопрос с Нормандией и выберем нескольких верных и достойных гонцов, чтобы поехать к Херефорду и другим и узнать их мнение, прежде чем мы совершим беззаконие.
 Зловещий огонь загорелся в глазах Стефана. Эти новости были известны ему. Умирая, Мод, казалось, передала ему немного своего самообладания. Он спокойно ответил:
 — Зачем нам просить совет сделать этот выбор? Ясно, что граф Соук лучше всех пригоден для этого. Мы знаем его преданность, все уважают его. Даже Херефорд доверяет ему. Что скажут бароны?
 Ответом на вопрос был рев одобрения. Никто не хотел выполнять безнадежное и неблагодарное задание. Решение Стефана стало облегчением для всех. Ни один мускул не дрогнул на лице Рэннальфа. Он сам навлек на себя беду и не может сетовать на чью-либо оплошность. Никакие доводы не убедят Херефорда поддержать людьми или деньгами королевскую кампанию против Генриха. Не было секретом, что Херефорд оказывает знаки внимания Генриху не только из-за личной выгоды, успех дела Анжуйца — дело его чести. Тем не менее Херефорд может при ехать ко двору, чтобы выразить соболезнование в связи со смертью Мод. Стефан переменчив и временно удовлетворится хоть этим знаком почтения к своей особе. Тогда, если будет принято решение послать в Нормандию деньги и молодежь, угроза сохранения сил Стефана удержит мятежников, пока они будут ожидать результатов сражений во Франции. Возможно, все обойдется, даже если Юстас не погибнет. Если он победит Генриха и чувство собственного достоинства вернется к нему, возможно, он станет таким, как прежде. Маловероятно, но это единственное, чего может ожидать Рэннальф. Если Стефан спровоцирует Херефорда и его соратников, начнется бессмысленное разорение страны. Не дай Бог, Стефан погибнет в сражении, тогда произойдет худшее. Рэннальф хотел снова вступить в спор, чтобы напомнить об армии странствующих рыцарей, понимая, что уже и так разозлил Стефана. Однако его опередил Лестер.
 Роберт Лестер искренне любил Рэннальфа как брата и ценил как друга. Изворачиваясь и оправдываясь, посвящая себя строительству церквей, давая время от времени деньги Стефану, Лестеру удавалось сохранять нейтралитет долгих восемнадцать лет гражданской войны. Он никогда не созывал своих вассалов для военных действий. По-своему он был предан королю, всегда давал ему хорошие советы, но при этом сохранял дружеские отношения с мятежниками. Они постоянно докучали ему, надеясь использовать его власть и богатство для своих нужд, но ему всегда удавалось найти достойный выход.
 Сейчас наступил переломный момент. Стало ясно, что деньги, уговоры и уклончивые обещания не помогут. Если Стефан призовет его и вассалов на войну, он должен или примкнуть к остальным, или порвать с королем, а к этому он еще не был готов. С другой стороны, если примут план Рэннальфа, ему не придется делать больше, чем прежде. Кому-то надо высказать предложение об армии странствующих рыцарей. Если его сделает Рэннальф, Стефан откажется из противоречия. Он говорил и хмуро прислушивался к грубому отказу Юстаса. Роберт Лестер не привык, когда ругательства изрыгает юноша моложе его сына, но сейчас опасно было отвечать так, как ему хотелось.
 — Потише, — заворчал Стефан на своего наследника. — Я пока еще король. Думаю, что план графа Лестера имеет много преимуществ.
 Раздался слабый гул одобрения. Лестер и Соук обменялись многозначительными взглядами, хотя по их лицам нельзя было ничего прочесть.
 — Давайте отложим совет, — продолжал Стефан, — и обсудим этот вопрос, чтобы решение устроило всех. Завтра утром снова здесь встретимся, и я смогу учесть советы преданных мне людей. Если вас это устроит, мы дадим время для сбора людей и денег. Если этот план вам не по нраву, то знайте, что другого у меня нет.
 Бароны и не думали возражать, они, наоборот, горячо поддерживали этот поход. Неожиданная милость была оказана им. Идея такого похода была ценна сама по себе. Многие уже вздохнули с облегчением, думая, что скоро избавятся от нежеланного и опасного сына, или брата, или кузена — жаждущих земель, истощавших их сундуки юношей, которые, возможно, уже готовили заговор, чтобы убить их и занять их место. Война в Нормандии тоже будет стоить недешево, но послать туда юношей лучше, чем ехать самим или сражаться в Англии, опустошая собственные земли. Более того, всегда можно солгать о деньгах, а запросы из Нормандии будут доходить медленно, слишком велико расстояние. Действительно, граф Лестер мудр, и его предложение очень ценное.
 Большой зал опустел, и Стефан по привычке взглянул на кресло, стоящее рядом с ним. На нем обычно восседала преданная Мод. Слезы затуманили взор Стефана, но сквозь туман проступило жесткое лицо Юстаса. Стефан умиротворяюще поднял руку..
 — Не сердись, сын мой.
 — Не сердиться?! — возмутился Юстас.
 — Я сам недоволен тем, как прошел этот совет, которого я так ждал. Но то, что я обнаружил, опять надорвало мне сердце. Соук — изменник. Но благодаря ему они поддержали меня и последовали за мной как заблудшие овцы.
 При этих словах отца у Юстаса даже потемнело в глазах от гнева.
 Его отец продолжал:
 — Твоя мать всегда доверяла ему, как и я, но время показало, что у него на сердце. Еще ничего не потеряно, прошло всего несколько недель, и в конце концов он принес нам больше пользы, а себе неприятности. Послушай, сын, благодаря этому у нас будет две армии.
 — Две?
 Юстас не верил своим ушам. У него был отцовский характер, но при этом сильный внутренний голос, хитрый, злой взгляд и недоверие к каждому, кого он знал.
 — Да, две, столько, сколько нам необходимо. С тобой поедут юноши, ты повезешь золото, столько золота, сколько мы сможем выжать из них. За золото ты наймешь еще людей, обученные войска. Людовик Французский поможет тебе, так как он еще любит женщину, которая сейчас является женой Генриха, во всяком случае, любит ее земли. Кроме того, он всем сердцем ненавидит Генриха. Позволь молодым волкам порезвиться на землях Анжуйца, не плати им ничего и не корми их. Пусть они вырвут побольше от своих семей в Англии или от Генриха или умрут. Как бы ни сложились дела, мы не проиграем. Тем временем я пошлю Рэннальфа с обращением к Херефорду. Если у него ничего не выйдет, то мне придется созвать своих вассалов на войну. Если ему удастся привести мятежников, они живыми попадут в мои руки. И опять мы выиграем.
 — А если Соук переметнется на их сторону?
 — Нет, он так не поступит, так как при дворе остается Саймон Нортхемптон, а с ним находится старший детеныш Соука. Старый боров не станет ерепениться, пока поросенок у меня в руках.
 — Хорошо, — резко ответил Юстас, — я полагаю, ты прав. — Он был зол на Стефана и злился на самого себя. Он получил то, что хотел. Его отец, продолжая в том же духе, больше не будет посмешищем и простофилей в глазах английских баронов, но какова цена этой победы?
 — Погоди, Юстас! — вдруг закричал Стефан, хватая сына за руку. — Ты не хочешь больше ничего сказать мне?
 — Что тут говорить! Ты спланировал все лучше меня.
 — О, Боже, — задыхался Стефан, — я говорил это, но не верил сам. Если то, что я придумал, правильно, лучше бы я умер. Да, самое лучшее лежать рядом с твоей матерью!
 — Ты получишь мир в этой жизни.
 — Не знаю, может быть.
 Гнев и уверенность стерлись с лица Стефана. Он выглядел старым и усталым и снова рассеянно взглянул на Незанятое кресло рядом с собой. Юстас пытался найти ободряющие слова, но не мог. Он также взглянул на кресло Мод и почувствовал дрожащую пустоту внутри. Поспешно извинившись, он вышел из мрачного сырого зала на яркий солнечный свет, но шум и суматоха во дворе не принесли облегчения. Куда бы он ни пошел, разговоры внезапно смолкали, глаза отводились в сторону, а приветствия были неестественно сердечными.
 — Будьте осторожнее, милорд.
 Ни с чем нельзя спутать этот хриплый голос, так же как и красивого серого жеребца, сдерживаемого уздой. Юстас взглянул на худое тяжелое лицо, сжатый рот, на ясные серые глаза. Они спокойно смотрели, и Юстас поборол желание выругаться, так как во взгляде было горькое веселье.
 — Это тебе надо поберечься! Рэннальф ослабил вожжи и мягко дотронулся шпорами до боков жеребца. Такое поведение характерно для ребенка возраста Ричарда, но не наследника трона в критическое для страны время. Только Бог знает, к чему приведут эта бессознательная ненависть и зависть, управлявшие Юстасом. Послать этого бешеного, мучимого кошмарами юношу в Нормандию — значит позволить ему развеять тоску там, где это может принести пользу. Конечно, препятствовать его походу — бедствие. Рэннальф пожал плечами. Он знал, что сделал все, что мог. По крайней мере в этой ситуации еще мерцает луч надежды.
 Прошла неделя, за ней другая. Рэннальф энергично окунулся в текущие дела — сборы и обеспечение армии, которая будет сопровождать Юстаса во Францию. Даже самый подозрительный человек не мог сказать, что он не тратит все силы на дело короля. При этом такой успех сопутствовал ему в быстром сборе денег и людей для похода, что даже Юстас не мог придраться к тому, что он еще не отправился за Херефордом. На самом деле Рэннальфа не покидало радостное чувство — если Генрих будет уничтожен в Нормандии, а Юстас вернет былую уверенность после этой победы, все станет на свои места.
 Когда дела в Лондоне пошли замечательно, две последующие недели Рэннальф использовал для поездки на юг, чтобы встряхнуть лордов Пяти Портов. Необходимо было получить достаточно кораблей для людей и провианта. Лорды колебались и поддавались медленно. Рэннальф успокоил их и ускорил дело, посулив золото. Корабли были на ремонте, но Рэннальф добавил еще золота, и дело пошло веселее.
 Сейчас его сундуки были почти пусты. Вернуть ся в Слиффорд, чтобы выжать еще из своих людей, было невозможно. Это возбудит подозрения Юстаса, Хуже всего, что все, чего он добился здесь, будет в его отсутствие потеряно. Некоторые жены, например Гундреда Уорвик, взяли миссию собирания денег на себя. Возможно, Кэтрин не может получить все, что ему положено, но, если она пришлет хоть что-то, ему удастся подготовить флот. Он написал, сколько хочет получить, и описал способы получения суммы. К его удивлению, прибыло все, что он просил, — и гораздо раньше ожидаемого срока. Рэннальф был слишком занят, чтобы обдумать причины такого успеха, но с благодарностью принял его результаты.
 Все больше курьеров прибывало на загнанных лошадях в Слиффорд, требуя еще и еще золота. В отчаянии Кэтрин выжимала дань с крепостных, смело требовала у церквей и купцов, а в конце концов отправилась на свои земли, чтобы собрать дань, необходимую Рэннальфу. Крепостные и вассалы Рэннальфа стонали, но платили, вассалы Кэтрин платили тоже, но они рычали.
 — Это не наша война, мадам, — возражал сэр Джайлс Фортескью. — Мы уплатили дань, и никто не нападет на нас, поэтому мы не должны платить больше за наши земли.
 Голубые глаза, которые он помнил нежными и спокойными, стали холодными и жесткими.
 — Это война для каждого. Если Генрих снова выступит, имея богатство и власть, вам придется решить, нарушить клятву, данную моему мужу, и воевать за Анжуйца или переступить через вашу веру и воевать против него. Сейчас ваша безопасность зависит от того, смогут ли его удержать во Франции.
 Голос был нежным, но тон жестким, и вассал заметил, как тверд округлый подбородок леди Кэтрин. Он удивился, что прежде не замечал этого, и понял, что редко видел что-то, кроме широких светлых бровей и больших глаз. Из-за жары леди убрала назад свои волосы, и при этом открылись линии ее лица. Это было не все. Ее осанка изменилась, руки огрубели, казалось, она была воплощением земной силы. Сэр Джайлс был обязан служить ей, но как глава вассалов он должен был защитить и их интересы.
 — А если мы заплатим? В стране еще много мятежников. Что, если нас призовут воевать с ними? Нам не придется платить дважды?
 Нежные губы, такие женственные, вдруг сжались.
 — У вас есть жалобы на то, как я или мой муж управляем вашими делами? Мы что-нибудь просили или сделали не в ваших интересах?
 — Нет, миледи, но…
 — Тогда вы должны поверить мне. Это тоже в ваших интересах. Если вы заплатите, вас не призовут на войну.
 Сэр Джайлс склонил голову.
 — Как угодно, миледи. Я отправлюсь рано утром выполнять ваше приказание.
 — Буду благодарна вам, если вы станете сопровождать меня, — нежно сказала Кэтрин.
 Сэр Джайлс склонил голову, поняв, что ее сиятельство не пустит дело на самотек. Она лично передаст свои требования вассалам, требуя подтверждения их верности опустошением кошельков.
 Несмотря на обещание отправиться с восходом солнца, Кэтрин засиделась ночью, сочиняя письмо мужу, которое она не могла доверить писцу. Вначале она сообщила хорошие новости о том, что деньги, которые требовал Рэннальф, поступят в назначенный срок, и еще более приятные новости, что ей удалось получить дополнительную дань. После этого она некоторое время сидела, нахмурившись, размышляя, как рассказать ему об обещании, которое она дала сэру Джайлсу.
 «Мой дорогой муж, — написала она, — я виновата, что вначале усладила тебя хорошими новостями. Ты живешь на свете достаточно долго, чтобы знать, что за любое добро нужно платить. Ты говорил мне прежде, что я никогда не должна одалживать деньги. — Кэтрин задумалась. Рэннальф запретил ей просить денег на личные нужды, но ничего не говорил о такой ситуации. Он будет считать ее пустоголовой, если она не понимает разницы. Так оно и лучше. — Таким образом, я не могла попросить денег взаймы. Я много говорила о нуждах короля, мне пришлось уверить их, что нет злого умысла в том, чтобы выжать из них двойную сумму. Я осмелилась пообещать вассалам Соука, что их не призовут на войну, за исключением случаев их собственной обороны и безопасности. Они взяли с меня слово вместо твоего, но я не знала, что сказать, не имея от тебя указаний. Если я поступила не правильно, умоляю тебя простить меня со всей твоей безмерной снисходительностью. Ведь я хотела сделать как можно лучше для тебя и всегда была тебе покорной женой».
 Рэннальф станет презирать ее за глупость. Губы Кэтрин дрожали. Затем ее рот упрямо сжался. Она не позволит, чтобы Ричард стал нищим; ни смешливый Ричард, с его щедрым сердцем, ни даже Джеффри, которого она так мало знала, но уже любила, потому что он походил на своего отца.


* * *

 Если Кэтрин была уже не той женщиной, на которой женился Рэннальф, то ее муж, по мнению Лестера, совершенно переменился. Он появился в доме Рэннальфа через полчаса после того, как Соук вернулся с юга. Лестер ожидал обнаружить своего друга в любом состоянии — утомленным или раздраженным, но увидел его веселым и даже смеющимся.
 — Могу я узнать, — едко осведомился он, — что ты находишь веселого во времена, подобные нашим?
 Запыленное лицо с веками, тяжелыми от недосыпания, обернулось к нему.
 — Женщины, — ответил Рэннальф, смеясь, — исключительно непокорные и ненадежные создания, Боже, благослови их.
 — Ты сумасшедший!
 — Очень похоже, — ответил Рэннальф. — Ты, мудрый человек, говорил мне это много раз. Эндрю, принеси немного вина, чтобы охладить графа Лестера.
 — Я не хочу вина, — проворчал Лестер. — Два года, пока у нас все шло прекрасно, с тобой невозможно было говорить. Сейчас, когда руль корабля отобрали, рулевой сошел с ума от жадности и эгоизма, капитан — лунатик, а команда — мятежна, ничто не может испортить твоего хорошего настроения. — Он испытующе посмотрел на Соука. — Ты что-нибудь знаешь, чего не знаю я, Рэннальф?
 — Нет, Роберт. Я не вижу все в таком черном свете, как ты. Все пойдет хорошо, если Юстас уедет. Когда его не будет, Стефан, надеюсь, станет более управляемым. Если во Франции дела пойдут хорошо, я смогу привезти Херефорда, чтобы он произнес свои банальности.
 — Во Франции! С Людовиком и Юстасом, сражающимися с Анжуйцем? Он разотрет в порошок их кости своими зубами, а потом проглотит нас целиком.
 Рэннальф больше не смеялся.
 — Если это правда, — ответил он, — тогда Юстас может не возвратиться. — Затем быстро добавил:
 — Возможно, я ошибался всю жизнь, и все, что нужно, — это железная рука, управляющая людьми, если они не способны справиться сами.
 — Итак, ты наконец понял, что твердая власть наведет порядок в стране.
 — Нет! Не говори ничего, Роберт. Стефан — король. Давай помолимся, чтобы ум и характер Юстаса исцелила победа. По крайней мере, не предлагай мне измены.
 — Тьфу! Я хотел говорить о деле, а не об измене, но, если ты такой чувствительный, давай ограничимся нынешними бедами, а будущие оставим в покое. Я пришел рассказать тебе, что Стефан проснулся от долгого сна. Он активно включился в дела Юстаса и спрашивал о тебе, желая знать, какой ответ ты получил от Херефорда. Я посылал тебе весточку. Разве ты не получил ее?
 — Конечно, получил. Ты думаешь, скакать день и ночь без сна — мое любимое занятие? Хорошо, я готов. У меня есть новости, которые обрадуют его сердце. Пять Портов оснащены, они в боевой готовности. Юстас может выступить в поход завтра, если пожелает.
 — Так скоро?
 — Мне пришлось насыпать много золота, чтобы дела пошли гладко, — сухо сказал Рэннальф.
 — С этим делом все в порядке, но ты согласен со мной, что в случае с Херефордом мы хотим не перехода к войне, а еще одну передышку?
 — Если ты имеешь в виду, что хочешь удержать Стефана от нападения на Херефорда, я согласен с этим.
 — Тогда, ради Бога, не стоит портить себе настроение. У Херефорда есть много чего сказать, с чем ты не согласишься. Если ты вернешься в ярости, будет нелегко найти другое оправдание, чтобы не дать Стефану созвать вассалов на войну.
 Неожиданно Рэннальф снова засмеялся.
 — Тебе нужно какое-то оправдание, — выдавил он, — но у меня, имеющего глупейшую и непослушную жену, которая теряет мои письма и не может запомнить, что я писал в них, у меня уже есть оправдание. — Он протянул письмо Кэтрин Лестеру. — Графиня Соук вместо того, чтобы взять деньги в долг в счет следующей ренты, как я ей приказывал, взяла дополнительную плату со своих вассалов, обещая им, что они не будут призваны на войну, за исключением защиты моих или их собственных земель.
 — Почему ты находишь это смешным? — Лестер был изумлен.
 — Почему я не могу найти в этом источник грусти, даже если она забыла, что я говорил ей? Это чудесно соответствует моим целям. Деньги потрачены на королевские нужды, и Стефану придется выбирать, принимать ли их вместо службы вассалов Соука, принимать вассалов Слиффорда или приказать мне использовать вассалов Слиффорда для войны с вассалами Соука и заставить их подчиниться мне, пренебрегая словом моей жены, леди Соук. Он может возместить мне деньги, чтобы я вернул им, но ты знаешь, насколько это маловероятно. Разве Кэтрин поступила дурно? — И после паузы Рэннальф добавил:
 — Она хорошо поступила, действительно хорошо.




 Глава 11


 В свежем цветении раннего лета, пока зрелость разгара сезона не привнесла грустный оттенок упадка, сельская округа казалась эдемским садом. Солнце было теплым, ветерок прохладным. Огромные белые облака украшали ярко-голубой небосвод, и тень падала изящным узором на извилистую дорогу. Кроткое мычание коров, терпеливо ожидающих дневной дойки, доносилось с поля.
 Завершали живописную картину струйки дыма, вьющегося в небо над небольшой деревушкой, спрятавшейся за лесом.
 Рэннальф огляделся, впервые по-настоящему взглянув на деревенскую природу. Почему так не может быть всегда? Почему он так часто видел эти зеленые поля в огне, скот, валяющийся в крови, адское пламя, готовое сожрать и эту деревню, и эти леса? Он гнал дурные мысли прочь. Он мог поговорить с Херефордом о мире, мог убедить его согласиться с разумными требованиями короля. К сожалению, Рэннальфу нужно было предъявить и нелепые требования, которые чувство долга не позволяло ему обсуждать, хотя разум отказывался понимать их.
 Положение было невыносимым, и война стала неизбежной при таком состоянии духа Стефана. Конечно, Лестер делал все, что мог, но король был непреклонен. Призывать Херефорда к миру было скорее всего пустой тратой времени. Ведь именно король, а не мятежники на этот раз нарушил покой в стране. Мир перевернулся.
 Зачем он едет? Почему не предпринять последнюю решительную попытку уничтожить мятежных баронов? Потому что позже для этого будет больше возможностей. Рэннальф смотрел правде в глаза. Несомненно, их шансы увеличатся, если Людовик с Юстасом добьются успеха. Но будет намного хуже, если поход на Нормандию закончится крахом. Он едет к Херефорду потому, что сам хочет мира так страстно, что ему все равно, как его достичь. Он возложил на себя эту неблагодарную работу и взял двухдневную отсрочку, надеясь на чудо.
 «Что со мной происходит?» — удивлялся Рэннальф, следя за одиноким облачком. Оно расплывалось в ясном голубом небе, и небо стало от этого похожим на глаза Кэтрин. «Я просто старею», — подумал Рэннальф. Он вспомнил: несколько раз, когда он был тяжело ранен и долго не поднимался с ложа, его тоже посещали такие болезненные фантазии. Но сейчас он здоров, как никогда. Вопреки всем тревогам, он снова чувствует вкус еды, твердая плоть покрыла его кости, в нем бурлила энергия. Правда, это не та энергия. Он мог представить себе, как охотится с гончими или ястребами, занимается с Ричардом, даже объезжает лошадей и выкорчевывает столетние пни. Он мог представить все что угодно, только не войну. Он устал от нее. Должно быть, он все-таки состарился.
 На другой стороне долины возвышался замок Херефорда. Рэннальф осадил лошадь и послал вперед сэра Эндрю, а сам с людьми продвигался очень медленно. На середине пути Фортескью вернулся с известием, что Херефорд отказался их принять. Стало быть, это не начало конца, а конец. Рэннальф бросил взгляд на пышные поля, леса и на единственное облачко в небе. Потом решительно пришпорил Лошадь.
 — Херефорд должен принять меня, — упрямо сказал он, и его люди, изумленно таращась, последовали за ним.
 Граф Соук, по мнению его людей, был лучшим полководцем в Англии. Он был и отважен, и осмотрителен, бросаясь в бой и расчищая дорогу для своих людей. Но он никогда не вел свои войска туда, где не было пути к отступлению. От замка Херефорда, однако, не было пути ни вперед, ни назад. Такой малочисленный отряд не мог ни осадить огромный замок Херефорда, ни взять его штурмом. Разбить перед ним лагерь и вызвать возмущение его хозяина и горожан было равносильно самоубийству. Когда они доехали до закрытых ворот крепости Херефорда, откуда извилистая дорога вела к стоящему у подножия возвышенности замку, Рэннальф приказал людям спешиться и ждать.
 — Теперь я поеду один. Херефорд должен принять меня.
 — Нет, милорд.
 Рэннальф повернул голову. Ни разу со дня смерти его отца, когда он избавился от его опекунства, никто не осмеливался оспаривать его приказы. Фортескью побледнел, увидев выражение холодной злости на лице своего властелина, и попытался объясниться.
 — Вы не можете ехать один к Херефорду. Его люди могут застрелить вас и сказать, что просто не узнали вас. Скажите мне, что нужно говорить, я пойду.
 Рэннальф задумался, могла ли сцена между Кэтрин и Эндрю быть не правильно им понята. Могла ли его жена попросить молодого человека заботиться о нем, считая его старым? Что бы там ни было, ясно, что юный Фортескью честен.
 — Сэр Эндрю, вы молодой человек со странными представлениями о жизни. Когда вы впервые пожелали зарекомендовать себя, вы пытались сразить меня на турнире. Сейчас, наверное, вы думаете доказать свою преданность, рискуя вместо меня. Это достойно похвал, но неразумно и не нужно, а ваша манера оспаривать мои приказания оскорбительна. Если вы считаете меня глупцом или выжившим из ума стариком, держите это при себе. Я отвечаю за свои поступки.
 Выговор был строгим, но в глазах Рэннальфа светилось одобрение и даже доброта. Эндрю покраснел, но не обиделся, признавая, что был несдержан и глуп. У Херефорда нет причин нападать на лорда Соука. Предложение Эндрю было вызвано не одной только любовью, хотя уважение и восхищение лордом Соуком росло день ото дня. Больше всего ему хотелось показать свою отвагу и преданность. Он мечтал произвести выгодное впечатление на отца любимой девушки. Эндрю смотрел, как лорд приближается ко рву, наполненному водой. Он перевел взгляд на безмолвный замок с поднятыми воротами и представил бдительные глаза, наблюдающие за одинокой фигурой через узкие бойницы.
 — Херефорд, выходи! Я хочу поговорить с тобой! — закричал Рэннальф через ров с мутной водой. Как он и предполагал, его слышал сам Херефорд. На зубчатой стене рядом с главной башней появился человек, солнце сверкало на его золотистых волосах.
 — Мне нечего сказать тебе, Соук! Нечего сказать любому, кто пришел от Стефана Блуасского.
 — Значит, ты еще более глуп, чем я думал, Херефорд. Неужели ты так боишься одного человека, что, вооружившись, скрываешься за стенами своего замка?
 — Ни одного человека, ни войск того, кто называет себя королем, я не боюсь. Это ты дурак, а не я, если прибыл по такому бессмысленному и неблагодарному делу.
 — Но, если я такой дурак, почему ты прячешься от меня? Что плохого я могу сделать?
 — Никогда бы не подумал, что от тебя могут быть неприятности, Соук. Почему именно тебя послал король, зачем он использовал тебя как козла отпущения? Ты не заставишь меня этой бумажкой ехать во дворец. Пожалей лучше себя, запрись в своем собственном замке.
 — У меня нет предписания короля, хотя я на самом деле приехал от него. Неужели я буду орать через этот ров весь день? Может, ты все-таки впустишь меня?
 Последовало молчание. Рэннальф увидел, как одетый в доспехи человек на зубчатой стене сделал резкий жест, и разводной мост стал медленно опускаться.
 Во дворе замка он спешился. Стройная фигура графа Херефорда приблизилась к нему.
 — Ваши люди? — спросил Херефорд.
 — Пусть подождут. Чем больше людей, тем больше разговоров.
 — Тогда входи.
 В замке прием был более любезным, почти теплым. Но Рэннальф не заметил этого, так как внимание его было поглощено самим строением, в которое он попал. Толстые, хорошо укрепленные стены и восемь огромных башен замка Херефорда не произвели на Рэннальфа особого впечатления. Слиффорд был тоже хорошо укреплен, может, и лучше, хотя не так и велик. Внимание Рэннальфа привлекло единственное уязвимое место в замке Херефорда — жилые помещения, предназначенные для семьи графа. Дом был расположен за стенами замка. Удобный дом, теплый, светлый и сухой. Стены не пропитаны сыростью. Кэтрин полюбила бы такой дом.
 До сих пор Рэннальф так и не ответил на несколько холодно-вежливых вопросов леди Херефорд о его поездке. Ее огромные янтарные глаза стали ярче, золотистые огоньки гнева запрыгали в них. Она давно знала Рэннальфа, знала его мнение о женщинах. Он может быть грубым и думать о женщинах что угодно, но только не в ее доме. Роджер Херефорд насторожился. Он хорошо знал, что означают эти горящие глаза и два ярких пятна, появившихся на щеках жены. Забавно было бы посмотреть, что будет делать Рэннальф, когда на него нападет настоящая женщина, на которую он не сможет поднять руку. Но гораздо важнее услышать, что хочет сказать его незваный гость, а затем поскорее от него избавиться.
 — Элизабет!..
 Легкой нотки предостережения было достаточно, чтобы отвлечь Рэннальфа. Он перевел взгляд с графа, стоящего с непроницаемым лицом, на его супругу, лицо которой горело. Предостережение к нему не относится, решил Рэннальф. Леди Херефорд гневается по многим поводам. Она постоянно впадает в ярость, и так хороша при этом, снисходительно подумал он. Он стал изучать стены, стараясь оценить, из какого камня сделана кладка. Вдруг он подумал, что Кэтрин при ссоре никогда бы себя так не повела.
 — Мне хотелось бы осмотреться, — сказал Рэннальф. Просьба имела две цели. Не участвовать в семейной сцене и лучше запомнить детали постройки дома.
 Херефорд был изумлен. Он знал Соука как отважного человека. Но вторгаться в неприятельские владения одному, да еще нагло просить разрешения исследовать их, чтобы лучше знать, где легче нападать, — это уже не отвага, а умопомешательство.
 — Вы ожидаете, что я покажу вам…
 — Вам не нужно идти со мной, — безразлично заметил Рэннальф. — Я сам увижу то, что меня интересует.
 — Не сомневаюсь в этом, — ответила опасно ласковым тоном леди Херефорд. Ее сарказм Рэннальф не оценил.
 — Да. Не думаю, что это строили каким-то особым образом.
 — Ах, вот как, — сказал Херефорд. — Мне казалось, что здесь мы сможем спокойно противостоять любой армии, которую соберет Стефан Блуасский, если не будет предателей внутри.
 — Нет! — воскликнул Рэннальф. — Если только ваши каменщики не знали какого-то секрета. Несколько ударов из хорошей катапульты напрочь разнесут эти тонкие стены.
 — Тонкие! Двенадцать футов!
 — Чепуха! — грубо ответил Рэннальф. — Кто угодно, кроме слепого, увидит, что окна углублены не более чем на фут.
 Леди Херефорд поняла первая и разразилась смехом.
 — Вы имели в виду, что хотите осмотреть жилой дом?
 — Да. — Рэннальф был удивлен. — Что же еще я могу иметь в виду? Вы же не считаете меня настолько сумасшедшим или невежливым, чтобы я исследовал ваш замок с военными целями.
 Теперь Херефорд от души смеялся, как и его жена.
 — Прости меня, Рэннальф. После этого путешествия сюда и твоего прихода в мои владения я мог бы поверить, что ты действительно сумасшедший.
 — Чепуха, — повторил Рэннальф. — У меня не было больших надежд на то, что вас с королем удастся привести к согласию. Но даже маленькая надежда лучше, чем никакой. Уважая мою безопасность, вы доказываете, что вы благородный человек. Вы не причините мне вреда и не будете держать меня против моей воли. Так не поступил бы и я, если бы вы приехали в мой замок.
 — Не буду отрицать, — медленно сказал Херефорд. — Хорошо, тогда позволь показать тебе все, что тебя интересует, и рассказать, что смогу. Я не очень много знаю, потому что дом возводили еще при моем отце.
 Рэннальф печально покачал головой.
 — Это не имеет значения. Я мечтал выстроить такой дом для моей жены. Кэтрин любит все красивое. Но я ничего не построю, если дойдет до войны, а чтобы не дошло, мне нужно задать кое-какие вопросы. Король желает знать, Херефорд, почему вы не приехали отдать последний долг королеве?
 Херефорд засмеялся, но на этот раз смех был недобрый. Прежде чем он заговорил, жена положила ему руку на плечо. Она знала, что Рэннальф любил Мод независимо от своего долга вассала перед королевой. Она смягчилась, когда поняла, что он обожает свою жену настолько, что готов потратить уйму денег на постройку дома, чтобы сделать ей приятное. Если они дадут понять, что рады смерти Мод, им это ничего хорошего не принесет, а Рэннальфа оскорбит. Лучше привести другие доводы. Хотя леди Херефорд была стойка перед лицом войны и могла встретить ее так же мужественно, как и другие испытания в ее жизни, она не хотела быстрой победы любой ценой. С годами она становилась терпеливее, осторожнее по мере того, как ширился круг любимых людей, которые могли пострадать от войны.
 — Лорд Соук, зачем вы задаете вопрос, на который знаете ответ? — с упреком спросила леди Херефорд. — Вы должны знать, что он не мог присутствовать на похоронах по двум причинам. Мой тесть был очень болен. Хвала Господу, сейчас ему настолько лучше, что он может обходиться без нас. Роджеру пришлось защищать земли моих братьев, ведь они еще так молоды. Даже вы не можете желать, чтобы земли Честера попали под власть Линкольна или кого-нибудь еще. К тому же не секрет, что Стефан собирал совет вассалов, чтобы напасть на Генриха. Одному Богу известно почему, так как Генрих не оскорбил ни одного человека в Англии, получив то, что ему завещал отец и что перешло к нему от жены.
 Херефорд тоже не стремился к войне, хотя и был готов к ней. Он решил, что ничего не может сделать, чтобы помешать напасть на Генриха в Нормандии. Даже если бы он начал военные действия в Англии и задержал бы этим Юстаса, Людовик все равно атаковал бы один. Хорошо было бы Генриху продержаться некоторое время в Нормандии, пока он не увидит, что вассалы его верны и будут сопротивляться французскому королю, даже если его не окажется рядом. На совещании с другими мятежными лордами Херефорд обсуждал, как поступить с Юстасом. Решено было не вмешиваться. Главное то, что Людовик с Юстасом с их характерами скоро вцепятся друг другу в глотки. Мятежники надеялись, что возникшие при этом распри сделают совместное выступление еще менее эффективным, чем нападение поодиночке.
 Кроме этих соображений, были и другие, более основательные и практичные. Нападение на Стефана Блуасского в отсутствие Генриха было бы бессмысленным. Невозможно посадить отсутствующего короля на такой неудобный трон. К тому же Херефорд поклялся, что не будет больше зачинщиком мятежей. Теперь он уловил блеск удовлетворения в глазах Рэннальфа. Если одними разговорами можно пока сохранить мир, он с радостью перейдет сейчас под командование своей жены.
 — Я посчитал, лорд Соук, что лучше мне вообще отсутствовать, чем открыто сопротивляться тому, чего Стефан не вправе от меня требовать. Ни я, ни мой отец в свое время не признали его права на трон. Ни я, ни мой отец никогда не приносили присяги верности Стефану Блуасскому. Если у него есть право что-то требовать от своих вассалов, то я ему ничего не должен. Тем не менее я решил, что не стоит обсуждать подобные вопросы в минуту скорби и вызывать его гнев.
 — И поэтому решили объяснить свое отсутствие болезнью тестя и продолжать проявлять непочтение к памяти королевы? — спросил Рэннальф, проигнорировав все хорошее, что было в словах Херефорда.
 Херефорд с женой переглянулись, затем посмотрели на Рэннальфа и вновь переглянулись.
 — Я, возможно, хотел бы так решить, — осторожно ответил Херефорд, но продолжил уже энергичнее:
 — И я буду драться, если надо, но у меня нет тяги к войне.
 — Мы все так думаем. Драк уже было слишком много, слишком много крови и смерти, слишком много вражды.
 — Вы очень изменились, Соук, — подозрительно заметил Херефорд.
 — Нет, отчего же? — ответил Рэннальф. — Если вас удивляет, что я, старый воин, пришел к вам с миссией мира, взгляните на разницу в обстоятельствах. Допустим, мы сходимся в поединке, и вы, лорд Херефорд, заносите свой меч и держите у моего горла. Я не сохраню своей чести, если попрошу мира. Мне пришлось бы защищать и честь своего короля, и то, что у меня есть. Но сейчас сам король угрожает войной, и я не вижу ничего зазорного в том, чтобы прийти к вам и умолять о подчинении в разумных пределах, чтобы не допустить войны, которая, кроме страданий, ничего не принесет. А я все тот же.
 «Сомнений нет, — подумала леди Херефорд, — этот человек верит в то, что говорит, но только это не объяснение его настроения». Нашлась женщина, и это не Мод, потому что она умерла, которая оказала сильное влияние на этого грубого и жестокого мужчину. Ей вдруг захотелось познакомиться с женой Рэннальфа, этой леди, которой удалось смягчить такое черствое и упрямое сердце. Не испытывая злобы, Элизабет слушала Рэннальфа, который строго по пунктам излагал требования короля, а потом быстро пресекла поток возмущенных возражений Херефорда, подняв руку.
 — Я понимаю, многие из этих требований невозможно обещать выполнить, — добавил Соук, — и если бы я не поклялся все их перечислить, я бы ни за что не рисковал. Но, если прочитать между строк, можно найти лазейку, как все сделать, сохранив и честь и спокойствие.
 — Как сохранить честь и спокойствие?
 — Вы не можете, конечно, передать права на свои владения, но можете поклясться, что не будете со своей территории начинать военных действий, пока на вас не нападут.
 — Вы деретесь за своего сюзерена. А как поступить, если прибудет мой сюзерен и потребует от меня службы? Что я должен буду делать? Какую клятву нарушить?
 — Генрих Анжуйский не появится в этом году, можно заключить мир до нового года.
 — На такой срок я еще мог бы рискнуть, — неохотно согласился Херефорд.
 — Вы не можете дать клятву удерживать ваших союзников от атак, но можете поклясться, что сделаете все, что в ваших силах, чтобы предотвратить эти действия.
 — Ты мог бы, — мягко подтвердила леди Херефорд, — Мой отец пока ничего не будет предпринимать, он еще очень слаб. Глостер никогда не начнет сражение по собственной воле, а все остальные ждут, когда ты начнешь действовать.
 — Мне нужно все это обдумать.
 — Другие вопросы можно уладить так же просто.
 Херефорд прикусил губу. Он не хотел делать каких-либо уступок королю, которого презирал. Но терять свои силы в бессмысленных сражениях было еще ненавистнее. Он не сомневался, что Генрих легко разделается с Юстасом и Людовиком в Нормандии. После этого он должен прийти в Англию и заявить о своих правах. Правда, измотав Стефана перед приходом Генриха, можно было бы принести ему пользу, но эти схватки истощат и его собственные силы. К тому же Лестер и другие могущественные нейтралы все больше склоняются к лагерю Генриха. Побеспокоить их и вынудить к действиям в интересах Стефана было бы крайне неразумно. Пожертвовать малой толикой гордости ради удержания мира, пока не придет Генрих, будет не очень дорогой платой.
 — В том, что вы сказали, Соук, много интересного, но дела такой важности не решаются в одно мгновение. Созовите своих людей, и обсудим более тщательно, чтобы и овцы остались целы, и волки сыты.
 Шли дни, и пункт за пунктом выстраивалось соглашение, зарождая в Херефорде и Соуке дух оптимизма. Когда голубые глаза встречались с серыми, доверие и уважение отражались в них вместо подозрительности и осторожности. Рэннальф видел, что Роджер Херефорд действительно стремится создать пакт, придерживаясь формы и существа вопроса. Херефорд обнаружил, что Соук, как и он, старается избегать пустых слов и расплывчатых формулировок, которые могут привести к не правильному толкованию. Для людей вспыльчивых и острых на язык оба проявили завидную сдержанность в общении друг с другом. Сердитые перебранки были нередки, но ни разу не доходило до разрыва обсуждения.
 Соглашение было продумано до мелочей. Даже такие детали, как нападение и количество воинов, участвующих в нападении, можно или нельзя это считать нарушением пакта, рассматривались очень внимательно. Междуусобные раздоры не ослабеют. Собственно, этого никто и не хотел и не ожидал. У каждого мужчины есть право с оружием в руках отстаивать свои интересы. Нужно было только решить, споры какой величины заслуживают вмешательства сюзерена и как сюзерен мог защитить своего вассала, не нарушив пакта о мире.
 — Я считаю, — сказал Рэннальф, — если сражение не выходит за пределы земель спорящих вассалов, будь то защита или нападение, то сюзерен обязан поддерживать в данную минуту своего подданного.
 Херефорд стал это оспаривать.
 — Вы хотите сказать, что, если Сэлфорд, вассал Оксфорда, нападет на Эвшама, моего человека, я могу примкнуть со своими силами к Эвшаму, если сражение проходит на землях Эвшама или Сэлфорда?
 — Да. Ограничить сюзерена защитой только собственных земель вассала нельзя. Вы можете атаковать Сэлфорд, но не можете напасть на Ивенлод.
 — Но мне пришлось бы идти через Ивенлод! Какого черта?!
 Паж, появившийся в дверях, неуверенно попятился. Херефорд был добродушным человеком, но, если его перебивали в неподходящий момент, мог влепить хорошую затрещину.
 — Милорд, простите, внизу ожидает посыльный к лорду Соуку.
 — От кого? — резко спросил Рэннальф, помрачнев, и повернулся к Херефорду. — Если от короля, я не буду принимать его здесь. Будет безопаснее, если это произойдет за стенами замка.
 Интерес угас в глазах Херефорда. Если король прислал повестку, Рэннальф не настолько глуп, чтобы не понимать, что, приняв ее, загонит себя в капкан. Он кивнул пажу.
 — От Лестера, милорд, так он сказал. Рэннальф стремительно вскочил на ноги.
 — Роберт, должно быть, едет следом. Посмотрим, что он скажет. Нам нужно постараться поставить последнюю точку в этом деле именно сегодня, чтобы я мог немедленно же представить его на суд Лестера и узнать его мнение, прежде чем кто-нибудь успеет вложить ему в уши что-нибудь другое.
 Он схватил свиток, скрепленный печатью Лестера, и с какой-то зловещей ухмылкой разломал воск. Пергамент развернулся одним рывком, и Рэннальф стал жадно читать. Сейчас остается только доставить королю скрепленное подписью Херефорда соглашение, и он может ехать домой, к своей жене, к своим детям.
 Херефорд, не отрывая от него глаз, видел, как жизнь по капле уходит из Рэннальфа с каждой строчкой. У него оборвалось сердце. Все впустую, все бесполезно, они опоздали. Словно отвечая на мысли Херефорда, Рэннальф застонал:
 — Все пропало. Смерть Мод помутила его разум, Херефорд. Я должен немедленно ехать. Лестер пишет, что уже ничего нельзя сделать — Стефан выступает.
 — Он с самого начала это спланировал, — прорычал Херефорд.
 — Нет, — не хотел признавать очевидное Рэннальф, — он хороший человек, но… — Он умолк на полуслове. — Он очень изменился со смертью Мод, но все же, Херефорд, еще не все потеряно. Есть последний шанс заставить его думать по-нашему. Поехали со мной, поговорите с ним. Вы ведь знаете, он, как воск, перед добрыми словами. Возможно, лицом к лицу…
 Так велика была вера Херефорда в честность Рэннальфа, что он не почувствовал ни малейшего укола злобы или недоверия.
 — Я не могу так рисковать. Даже такой дурак, как Стефан, не упустит шанс легко заполучить меня.
 — Нет, я поеду вперед и возьму его охранную грамоту.
 — Разве не безумие доверять охранной грамоте короля?
 Краска стыда тронула лицо Рэннальфа. Самое мучительное, будучи вассалом Стефана, осознавать, что ни доброе, ни злое слово его сюзерена не стоит ни гроша. С отчаянием он предложил единственное, что ему оставалось.
 — Вы будете моим гостем. Клянусь честью, вы сможете выйти из дворца так же легко, как и вошли, даже если для этого мне придется поднять людей для вашей защиты.
 Голубые глаза Херефорда внимательно смотрели на Рэннальфа. Почти двадцать лет разделяло их, но в эту минуту голубые глаза были старше и мудрее, жестче и трезвее серых. Едва ли когда-нибудь была у него столь блестящая возможность. Все, что ему нужно сделать, — согласиться. Не было никаких сомнений в том, что охранная грамота будет выдана. Мало сомнений в том, что она будет нарушена, и совсем нет сомнений в том, что Рэннальф, граф Соук, на самом деле поднимет своих вассалов, защищая графа Херефорда от короля. И тогда Рэннальф будет потерян для короля как союзник. Скорее всего он и после этого не примкнет к Генриху, но будет вынужден оставаться в стороне. Лестер уже наполовину созрел для разрыва со Стефаном. Утрата мощной поддержки в лице Стефана сыграет решающую роль в присоединении Лестера к лагерю Генриха. Нортхемптон стар, Уорвик тоже, а его жена, подобно Лестеру, переметнется на сторону сильного.
 Поединок с собой был жестоким, но недолгим. Херефорд рассмеялся.
 — Увы, слишком поздно для этого. Было уже поздно, когда умерла Мод. Но мы с вами, одурманенные своими мечтами безумцы, ничего не желали видеть. Что ж, идите с миром, до встречи на войне. Помните, что граф Херефорд, облитый грязью, еще не настолько увяз в болоте, чтобы ставить выгоду выше чести.




 Глава 12


 День, когда граф Соук отправился в обратный путь, выдался таким же погожим, как и день приезда. Но на этот раз Рэннальф не замечал ни голубого неба, ни зеленых полей. Не время было отвлекаться на такие пустяки. Он хотел мира так страстно, почти до физической боли. Еще не все потеряно. Кратчайший путь к достижению цели лежал теперь через тяжелую войну. Рэннальф мучился в поисках ответа на вопрос, куда поехал король и как быстрее его найти. Кроме того, нужно было определить, где назначить встречу своим вассалам.
 «Домой, — стучало сердце, — скорее домой». Люди приедут в Слиффорд, который лучше всего знают. Суровый голос внутри говорил, что так он окажется дальше всего от короля. «Езжай в Оксфорд!» Сердце опять воспротивилось. Но все же Оксфорд — любимая цитадель Стефана и Юстаса за пределами Лондона. Там скорее всего находится Стефан, если он еще не приступил к военным действиям. Оксфорд расположен между Херефордом и Лондоном, на прямой дороге от Слиффорда к замкам Генриха — Девайзесу и Уоллингфорду. Лестер даже не намекнул, куда направлялся Стефан. Возможно, он сам этого не знал. Если король хочет напасть на Херефорд, Глостер или южные крепости, он непременно проедет через Оксфорд.
 Во владениях Херефорда они скакали во весь опор и не таились, держа путь на восток и стараясь не приближаться к землям Глостера. Возможно, послание Лестера опередило донесения, которые шлют из дворца шпионы мятежников, или они ожидают точных сведений, где собирается атаковать Стефан. Но слишком полагаться на это, рискуя быть захваченным в плен, совсем глупо. Уж лучше что есть сил скакать до Уинчкомба, немного там передохнуть и продолжать путь к Оксфорду под покровом ночи.
 Легко принимать такое решение, подчиняясь страстному велению сердца. Гораздо тяжелее его выполнить. Они ни на миг не останавливали бег, чтобы прохладный ветер мог остудить их раскаленные солнцем доспехи. Не было времени прохлаждаться у реки, которую они переходили вброд, спешиться, чтоб напиться чистой воды из родника и напоить измученных животных: полное брюхо не способствует быстрому бегу. Мужчины, извергая проклятия, задирали головы своих лошадей, натягивая что есть сил поводья, и вонзали шпоры в бока взмыленных животных, ненавидя сверкающую, журчащую под ногами, но такую недоступную воду.
 Один Рэннальф, казалось, не замечал жары и не испытывал жажды. Не потому, что отличался от своих людей или был сильнее, просто его заботили нужды не только тела. Воины в его личной охране были свободными наемниками, крестьянами, в которых он углядел дух и желание сражаться, или младшими сыновыми и братьями его мелких вассалов, которых он нанимал на службу. Он приказывал, и они готовы были идти в огонь и воду, слепо подчиняясь его воле и мало заботясь о чем-нибудь другом, кроме вознаграждения за хорошую службу. Рэннальф объяснял им, почему он предпринял какое-то действие, но большей частью для того, чтобы просто поговорить. Никто из его людей не осмеливался спрашивать, если Рэннальф сам не объяснял свои поступки. Их безопасность находилась в его руках, и он ни разу не подвел их. Таким образом, людям не нужно было ни о чем думать, кроме палящего зноя, голода и жажды. Когда же, наконец, они смогут остановиться, чтобы передохнуть?
 Когда безопасная стезя была выбрана и обдумана, Рэннальф мог размышлять и о других делах. Что же случилось при дворе за время его отсутствия? Что побудило Стефана к действиям? Почему Лестеру не удалось повлиять на него? Как велики волнения среди баронов? Записка Лестера не давала ответа ни на один из этих вопросов.
 Люди передохнули в Уинчкомбе, набив животы, утолив жажду и ухватив пару часов сна перед долгим ночным походом. Рэннальф был равнодушен к благам, которые были им предложены. Он ел и пил, но лишь потому, что перед ним поставили еду. Он не мог разослать послания своим вассалам с призывом на сорокадневную службу, пока не знал, в каком месте они должны встретиться, и пока не услышал из уст самого короля, что война неизбежна.
 Рэннальф написал лишь Роберту и Кэтрин. На письма ушли все свободные минуты. С Лестером было проще. Рэннальф поблагодарил его за предостережение, сообщил, что завтра рассчитывает быть в Оксфорде, и попросил более полного объяснения случившегося. Но он терзался, как объяснить Кэтрин, чего он от нее хочет.
 Она не должна была ничего говорить своим вассалам, но в то же время следовало устроить так, чтобы они были готовы выступить в двухдневный срок. Она должна была их уверить, что он всеми силами поддерживает ее обещание не посылать их на войну, но при этом необходимо было намекнуть, что, если их поддержка поможет принести победу, он их все-таки призовет. Она должна договориться об укреплении замков крепостей, граничащих с владениями графа Норфолка, но так, чтобы Норфолк не заподозрил, что на него может быть совершено нападение. Ей нужно выжать как можно больше денег, но не за счет займов, потому что в следующем году им понадобится еще больше. Она должна обложить дополнительным налогом купцов, торгующих во владениях Рэннальфа, но не чрезмерным, чтобы не остановилась торговля.
 Когда Кэтрин получила письмо и бегло прочитала его, выискивая в основном личное и пытаясь судить по почерку Рэннальфа о состоянии его духа и здоровья, она не удержалась от улыбки. Он так все разжевывает, потому что считает ее полной идиоткой, и каждое поручение завершает самыми подробными разъяснениями. Кэтрин любовно погладила письмо, понимая, что муж ее и любит больше всего за то, что считает дурочкой.
 Бережно, как будто это была часть самого Рэннальфа, Кэтрин развернула пергамент и стала читать между строк. Как только смысл послания дошел до нее, яркий румянец угас на ее щеках. Рэннальф не утверждал определенно, что перемирие закончилось и началась война, но факт был налицо. Когда-то Кэтрин мечтала о мужчине-воине, теперь она получила его. Кэтрин прижала руку к груди, ее сердце от ужаса бешено забилось.
 — Мадам, что случилось?
 Мэри, как всегда, очень внимательная к переменам в настроении своей приемной матери, подскочила к ней. Кэтрин подавила вздох.
 — Ничего особенного, не беспокойся, дитя мое. — Она даже выдавила из себя улыбку, но лицо оставалось мертвенно-бледным.
 Мэри взглянула на исписанный убористым почерком лист, на разломанную печать с гербом хозяина Слиффорда — кинжал и шеврон.
 — Он приезжает домой? — По мнению Мэри, ничто не могло так поразить ее приемную мать, как нежданный приезд мужа.
 — Тебе следовало бы более уважительно говорить о своем отце, Мэри. Называй его хотя бы иногда отцом! — укоризненно ответила она.
 Вопреки усилиям Кэтрин, покорная во всем остальном, Мэри так и не научилась обращаться к Рэннальфу «отец», она даже с трудом выговаривала «милорд», и то лишь в присутствии чужих людей. Мэри упорствовала в своей неприязни к отцу.
 На самом деле Кэтрин сейчас думала вовсе не о том, чтобы скрасить жизнь девушки убеждением, что отец любит ее. В эту минуту она вообще не думала о Мэри, поэтому и не уловила, что в вопросе девушки звучало больше надежды, чем страха. Мэри тоже не был безразличен приезд Соука, она ждала сэра Фортескью и невыносимо боялась, что хозяин Слиффорда подвергнет опасности единственного пока мужчину, что благосклонно отнесся к ней.
 Кэтрин сейчас молилась за благополучие мужа, ей так хотелось, чтобы он вернулся домой. Может, их отношения наладятся настолько, что она не побоится сказать ему, насколько он ей дорог, как она любит его!
 — Нет, — с печалью в голосе ответила она, — боюсь, что пройдет немало времени, прежде чем я вновь обрету покой, когда он будет дома.
 — Вы получили плохие вести, мадам? Замку грозит нападение?
 Мэри порядком испугалась. Она никогда не видела ни осады, ни штурма. Главная усадьба Рэннальфа была слишком крепка и удалена от основных мест сражений, чтобы кто-либо решился напасть на нее. Норфолк был единственным крупным соседом-землевладельцем, кто мог рассчитывать на победу, атакуя Слиффорд, но до сих пор у него хватало собственных забот и он слишком уважал Рэннальфа, чтобы пересекать его границы.
 — Нет, нет, — поспешила успокоить ее Кэтрин, — мы в полной безопасности, но… — Кэтрин запнулась.
 Нет смысла беспокоить девушку. Хотя Мэри и не любила своего отца, она должна понимать, что с его внезапной смертью они попали бы в отчаянное положение. Если старшему сыну Рэннальфа, Джеффри, удастся подчинить вассалов, все еще как-то может обойтись, но тогда они с Мэри целиком окажутся в его власти. Если нет, их положение будет хуже некуда. Без мощной защиты сюзерена двое сыновей станут мишенью, и женщинам, особенно если это дочь, не имеющая собственных вассалов, как Мэри, останется только молить Бога, чтобы ее захватил самый сильный мужчина. Даже если бы вассалы оставались верными и защищали мальчиков, о побочной дочери никто бы и не вспомнил.
 Мэри же обо всем этом не думала. Ее душа была поглощена страстью, перед которой все оказывалось ничтожным.
 — Господи, смилуйся над Мэри, — прошептала она еле слышно. — Начались сражения? Кого-нибудь ранили? — Кэтрин строго запретила ей говорить об Эндрю, пока они не получат одобрения ее отца, и она осмеливалась только окольными путями справляться о нем.
 — Никаких сражений нет. Молись за отца. Молись за всех.
 Хорошо, что Мэри могла это делать. Кэтрин знала, что у нее самой для этого останется слишком мало времени. Мэри вернулась к своей прялке. Кэтрин погрузилась в изучение письма. Дважды она прочла наставления и с каждым разом чувствовала себя все более беспомощной и напуганной. Как ей все выполнить, да еще не впутать своих вассалов. Она снова развернула пергамент, очень медленно, очень осторожно, изо всех сил стараясь, чтобы руки не дрожали, как будто это поможет укрепить ее трепещущий дух. Кэтрин попыталась спокойно обдумать, что необходимо и целесообразно сделать в первую очередь, но никак не могла сосредоточиться. Перед глазами возник образ Рэннальфа. «Помоги мне, супруг мой, — взывала она к нему, — — подскажи, что делать, что думать».
 Кэтрин подошла к окну, вырубленному в каменной стене. Там виднелась полоска неба, но никаких сил ей не взять ни у мощной каменной стены, ни у чистого неба. Она перевела взгляд на приемную дочь, которая сидела за прялкой и шептала про себя молитвы. Кэтрин позавидовала ее детскому страху и вере в силу молитвы. Если бы Кэтрин тревожилась только за физическую безопасность любимого, она тоже возносила бы молитвы. Если бы она могла просто прочесть неуклюже написанные строки, склонить голову и подчиниться, как все было бы просто. Но они не одни с Рэннальфом, и хрупкое тело Кэтрин дрожало под грузом ответственности. На ее плечи легло бремя забот о Джеффри и Мэри, о Ричарде и вассалах, которые верят ей и называют графиней. Рэннальф велел ей заботиться о детях, но, чтобы это выполнить, ей придется предать то, что Рэннальф считает своими обязанностями. Кэтрин разрывалась на части между нуждами детей и отца.
 Паника охватила ее. Наконец Кэтрин решила, что не в силах справиться с возложенной на нее ношей, и села, обливаясь слезами, писать ответ мужу. Она исписала целый лист страстными увещеваниями, плача, свернула и запечатала письмо, но вдруг осознала, что посылать его некуда. Рэннальф мог быть в любом уголке Англии, и курьер блуждал бы по его следам неделями, прежде чем найти. Тем временем он рассчитывал бы, что дела, возложенные на нее, выполняются. Никакой помощи от мужа ждать не приходится. Кэтрин надо самой решать, что делать!
 Первым делом следует отбросить все страхи о будущем. Думать, что нет более важной проблемы, чем выполнение поручений Рэннальфа. Вот и хорошо, можно начинать с самого простого. Денежный вопрос показался ей наиболее легким. Мало что можно взять у крестьян Рэннальфа, у его вассалов, которых будут призывать на войну и которые сами должны обеспечить себя и своих людей на время службы. Средства можно было бы выжать из ее собственных крестьян. Они бы их дали, но из-за своего обещания Кэтрин не осмеливалась просить у своих вассалов. Так или иначе, с крестьян невозможно взять много, даже если ободрать их как липку, но были еще и Другие. Как городским, так и странствующим купцам придется раскошелиться, и она с легкостью могла бы потребовать у ростовщиков треть их товара. Если бы их настигнуть одновременно во всех больших городах, набралась бы кругленькая сумма. Если их обходить по очереди, то один предупредит других, и те успеют спрятать золото и товары. Это хорошо, но, чтобы захватить их врасплох на обширной территории, потребуются огромные силы, а в Слиффорде едва хватало вооруженных солдат, чтобы достойно защитить замок.
 Вдруг Кэтрин улыбнулась. Страхи, что она не справится, улетучились, когда решение возникло само собой. Все очень просто. Она призовет своих вассалов, чтобы они собрали золото. Они с охотой возьмутся за дело, потому что некоторая часть денег обязательно осядет в их кошельках, но игра стоила свеч. Катрин вздохнула и опять склонилась над своим вышиванием. Она подчинится приказу мужа — не говорить ничего своим вассалам и одновременно держать их во всеоружии. В то же время это прекрасно послужит ее целям. Чтобы собрать их в армию, способную поддержать Стефана, потребуются не дни, а недели. Возможно, нескольких недель отсрочки будет достаточно, чтобы произошли какие-то изменения и надобность в них отпала, но, если их все же призовут, Кэтрин тем временем придумает новые причины для задержки.
 Отсрочка должна уберечь вассалов, но ничто не сможет спасти ее от неминуемого конфликта с мужем. Кэтрин уже давно в глубине души решила, что ее вассалы никогда не будут сражаться ни на стороне Стефана Блуасского, ни на стороне Генриха, ныне герцога Нормандского. Кто бы ни выиграл, Рэннальф все равно проиграет. Анжуец будет, без всякого сомнения, жестоко мстить тем, кто до последнего держался против него, а наследник Стефана уже показал себя неблагодарным чудовищем. Если вассалы Соука останутся нейтральными, у Генриха не будет повода с ними ссориться, и даже Юстас не посмеет к ним цепляться, понимая важность защиты, которой они обеспечивают его от Норфолка. Ясно, что и Рэннальф все это хорошо понимает и постарается не допустить втягивания вассалов Кэтрин в войну. Но Рэннальф все же считал бы своим долгом отдать по приказанию Стефана все свои войска, и Кэтрин знала, что под давлением клятвы он на самом деле выполнил бы волю короля.
 Важная причина для отсрочки призыва вассалов в войска была бы неоценима, потому что за это время проблема могла бы уладиться сама собой. Если нет… Рука Кэтрин застыла над работой, и дрожь прошла по телу, но голова оставалась ясной. Если нет, ей придется приказать своим вассалам не слушаться команды Рэннальфа. «Он изобьет меня до полусмерти», — подумала Кэтрин, но не испугалась. Дрожать ее заставила только мысль, какой удар нанесет она Рэннальфу таким поведением. Было от чего и самому стойкому сердцу прийти в ужас, было от чего любящей жене просыпаться по ночам от крика. Смогла ли бы она вынести потерю мужа ради спасения его детей, размышляла Кэтрин. Это просто немыслимо. Кэтрин не позволила себе углубляться в кошмары, которые она создала в своем воображении, она запретила себе об этом думать. До этого никогда не дойдет. Она обязательно что-нибудь придумает.


* * *

 Граф Лестер тоже улыбнулся, прочитав письмо Соука, но не потому, что оно его позабавило. Лестер радовался, что хоть один человек, которого он знает много лет, остался верен себе. У Роберта Лестера был слишком большой жизненный опыт, чтобы ожидать неизменного поведения от любого человека. Но такие очевидные перемены в характере Стефана — от крайней уступчивости до полной непреклонности — спутали его планы и стали источником неприятного и непривычного чувства надвигающейся опасности. Да и сам Рэннальф заставил поволноваться, проявляя странное и неестественное легкомыслие перед лицом в высшей степени серьезных обстоятельств. Но он, по крайней мере, вернулся в свое нормальное состояние, насколько Лестер мог судить по письму.
 Лестер улыбался от облегчения, что может ответить молочному брату открыто и честно, пока ему нечего скрывать. Он упорно пытался отговорить Стефана от развязывания войны не потому, .что стремился выиграть преимущества для Генриха, а просто оттого, что хотел сохранить свои деньги и уберечь страну от бессмысленных страданий. Он не сомневался, что Генрих взойдет на трон, если не вмешается Господь Бог и не заберет его на небо. Все, чего желал Роберт Лестер, — это спокойствие, в первую очередь для себя, а потом, если возможно, не допустить разорительной войны в королевстве, пока не придет Генрих и не займет трон.
 Лестер и мысли не допускал, что Юстас может стать преемником отца. До сражений 1149 года это еще было возможно, но его поведение с той поры зародило неистребимую ненависть к нему даже в сердцах самых ревностных приверженцев Стефана. Очень и очень немногие примкнут к Юстасу, если им придется выбирать между ним и Генрихом Анжуйским.
 Лестер не возражал против того, чтобы Генрих стал королем. Он пережил тирана и нашел это отвратительным, потому и поддерживал Стефана Блуасского. Но под властью этого короля он увидел: истинной бедой для страны может стать только слабый король. Многие годы он стремился объединить баронов и убедился, что они скорее сплотятся против посягательств на их права, чем захотят урезать свою безграничную свободу. Слегка улыбаясь, он читал развернутый перед ним свиток, исписанный тяжелым неуклюжим почерком человека, больше привыкшего к мечу, чем к перу, и думал, что он и его молочный брат желают одного и того же. Только у брата были мечты ребенка, и они разбились, а вернуть их он не смог. Рэннальф, Рэннальф, лучше хоть какая-то мечта, чем никакой.
 Смех сотрясал его грузное тело. Лестер представил лицо Рэннальфа, если бы тот услышал такие поэтические слова или если бы ему сказали, что он — не более чем мечтатель-романтик. Сказать такое Рэннальфу, который гордится своим знанием жизни! Это все забавно, но не поможет вести человека по пути, который ему необходимо пройти. Лестер отодвинул письмо и взял пергамент и перо, чтобы написать Рэннальфу о новостях. Первая едва ли была новостью. Стефана никак не удалось отговорить от его сумасшедшей идеи, хотя сплоченная оппозиция баронов пыталась обуздать его за те недели, которые Рэннальф провел в замке Херефорда. Настоящей новостью было известие, что Людовик Французский отбил Нойф-Марше у сторонников Генриха и тут же передал его Юстасу для содействия их совместному нападению на Нормандию.
 Он медленно выводил слова, в то время как его мысль искала способ красноречиво описать дело, чтобы Рэннальф не захотел этому поверить.
 «Лорды воспрянули духом, особенно Нортхемптон, и сразу же согласились с требованиями короля. Они уверены, что если Людовик так много сумел один, то вдвоем с Юстасом они победят любого врага. Прошу тебя, отнесись с большой осторожностью к этому сообщению, помни, что замок крепок, да хозяина в нем не было. Несомненно, если Генрих недооценил доблесть Людовика, что вполне возможно, то теперь они оба станут гораздо злее и осторожнее. Более того, он будет сам сражаться с силой, выставляемой сейчас против него. Представь себе только, дорогой мой Рэннальф, насколько лучше может двигаться вперед телега, запряженная одним слабым и глупым ослом, чем когда ее тянут злобный и упрямый буйвол и глупый осел вместе, но в разные стороны».


* * *

 Стефан встретил Рэннальфа с распростертыми объятиями и гордо показал письмо Юстаса, в котором тот расхваливал план и смекалку Рэннальфа. Никогда еще Рэннальф Тефли не видел, чтобы Стефан проявлял такую энергию и решимость. Предупреждение Лестера было сведено на нет. Письмо действительно так сильно отражало мысли того Юстаса, каким он был до кампании 1149 года, что это превзошло самые смелые надежды Рэннальфа. Все было прекрасно. Если Рэннальф и был чем-то недоволен, то только собственной слабостью, так как отклонился от своей обычной политики, что лучшая защита — это нападение. Что за слабость его поразила и заставила так горячо желать мира, он не понимал, но теперь все это в прошлом. Ему следовало бы знать, что врага лучше уничтожить, чем дружить с ним, как бы притягательны ни были его личность и его идеи.
 Рэннальф вышел из палатки, служившей ему домом в полевых условиях, и направился к шатру короля. Послания своим вассалам он уже приготовил.
 Оставалось только вписать дату и место сбора, об этом как раз он и собирался узнать у Стефана.
 Охранники короля едва взглянули на него, потому что граф Соук был тем, кто имел доступ к королю в любое время. Вдруг юноша, сидевший в тени на корточках, вскочил.
 — Отец!
 Рэннальф неохотно повернул голову. Боже правый, это же Джеффри! «Ничего, — любил повторять он, — не может быть лучше, чем отдавать детей на воспитание в надежные руки». Нортхемптон любил Джеффри, но не такой любовью, как отец, который помогал делать сыну первые нетвердые шаги и до сих пор видел в нем дитя, которое нужно защищать от всего на свете; сердце воспитателя не ныло от воспоминаний о младенческих поцелуях и слезах. Для Рэннальфа было мукой даже осознавать, что его сын окажется среди воинов. Как Нортхемптон мог отправить Джеффри на битву? Как он мог подвергнуть мальчика такой опасности?!
 — Ты давно в лагере? Не ранен? С тобой все в порядке?
 — Я только что приехал с сообщением к Нортхемптону от его старшего сына. У меня все отлично, папа. А ты как?
 — Ты ведь знаешь, я никогда не болею, — ответил Рэннальф, улыбаясь, чувствуя безразличие в голосе сына. Дело не в том, что мальчик не любил его, просто он до сих пор свято верил в его неуязвимость. Рэннальф очень старался поддерживать эту веру. Незачем страдать ребенку, опасаясь за жизнь отца. — Я расположился вон там, — указал Рэннальф на свою палатку. — Если твой хозяин разрешит, приходи ко мне, и мы вместе переночуем.
 Мальчик кивнул, и Рэннальф, улыбнувшись, ласково потрепал его по плечу и собрался было войти в шатер короля. Вдруг Джеффри дернул его за рукав, ничего не объясняя, схватил за руку и потащил прямо в поле. Рэннальф не протестовал, когда увидел, как глубоко взволнован Джеффри. Когда они отошли на приличное расстояние, Джеффри повернулся к отцу.
 — Папа, можно я скажу тебе кое-что, что не сказал бы ни одному человеку?
 — Ты можешь сказать мне все. Джеффри казался обеспокоенным.
 — Не хочу выдавать моего молочного брата, но есть что-то такое, что я обязан тебе сказать.
 Теперь уже Рэннальф встревожился. Если старший сын Нортхемптона замышляет или вовлечен во что-то бесчестное, было бы полезно узнать об этом, но только не ценой чести Джеффри. Правильно это или нет, подопечный обязан быть преданным семье своего воспитателя. Он мог бы, в крайнем случае, при столкновении интересов уведомить и уйти от них, но не имел права предавать. Рассказ Джеффри может иметь опасные последствия. С другой стороны, кровные узы — еще более важная связь.
 — То, что ты хочешь рассказать, может грозить опасностью для Нортхемптона? Джеффри это обдумал.
 — Опасности нет. Это не такое уж большое событие, пустяк, по которому можно определить, куда дует ветер.
 Рэннальф прикусил губу.
 — Мы одна плоть и кровь, рассказывай, но помни, когда ты говоришь со мной, ты говоришь со стеной. Рассказывать еще кому-либо о таких делах — опасно.
 — Можешь не волноваться. Ты знаешь, что Нортхемптон написал своему сыну, чтобы он собрал вассалов и держал их в готовности? Ну вот, я только что приехал с ответом, что он очень хворает и не может выполнить распоряжение отца. Действительно, когда я забирал у него письмо, он лежал в постели, но, папа, он не болен!
 — Ты уверен?
 — Я не цепляюсь к нему, но в тот день, когда пришло письмо, он охотился с ястребом и я вместе с ним. Могу поклясться, что тогда он был совершенно здоров. Когда я забирал у него письмо, глаза и цвет лица его не были болезненными, не было заметно вялости, как у человека, которого мучает лихорадка или боль.
 — Нортхемптон знает?
 — Этого я не могу сказать. Конечно, я ему об этом не рассказывал, но в пакете, который я ему доставил, было более чем одно письмо.
 Это могло означать только несколько дней или недель отсрочки. Внезапно смутное и недоброе предчувствие пронзило Рэннальфа, но тут же рассеялось. Он покачал головой, попросил сына молчать и велел не придавать этому делу слишком большого значения. То, что Джеффри остался таким же озабоченным, его не смущало. Горячие юные сердца часто принимают простую предусмотрительность за истинную опасность. Лучшие надежды Рэннальфа получили подтверждение в виде теплых приветствий, с которыми его встретили Стефан и Нортхемптон. Ему рассказали ту же историю, и Рэннальф решил, что Нортхемптон принял этот предлог, если это не было правдой, за чистую монету.
 — Какая досада, — посетовал старик, — но заболевание, кажется, не очень серьезное, я уверен, что он скоро приедет.
 — В некотором смысле, — твердо сказал Стефан, — это даже хорошо. Не болезнь вашего сына Саймона, разумеется, а отсрочка. Я хочу опустошить мелкие владения, чтобы они не отвлекали нас набегами перед нападением на Уоллингфорд. У меня хватит солдат, чтобы Уоллингфорд не получил никакого продовольствия.
 — А что с моими людьми, милорд? — поинтересовался Рэннальф.
 — Для особой спешки причин нет, из Франции приходят отличные новости. У меня большие надежды, что Людовик с моим мальчиком сокрушат Анжуйца. Если так, сторонники Генриха сдадутся, не зная, за что им бороться. В любом случае Генрих сюда не придет, потому что побоится потерять Нормандию.
 Оба вассала кивнули в знак согласия. У Стефана была масса недостатков, но, взбодрившись, он всегда проявлял способности в военных вопросах.
 — Как только я очищу земли, — продолжал он, — мы нападем на них. Людям Уорвика и другим, кто уже здесь, придется послужить несколько недель сверхсрочно. Тем не менее мы сможем бросить на Приступ все наши силы.
 — Да, — с удовлетворением сказал Рэннальф, — даже если штурм не удастся, а срок службы закончится, у нас все равно хватит сил для осады. Если они не соберут урожай и не смогут сделать продовольственных запасов, им не удастся долго сопротивляться.
 — Конечно. Не забудь также, что маленькие победы перед нападением на Уоллингфорд убедят многих, кто еще не решился и выжидает. С каждым нашим успехом сомневающиеся будут приходить, чтобы пополнить наши ряды.
 Рэннальф нахмурился.
 — Не следует слишком доверять таким людям. Они склонны принять сторону победителя, но при первой же неудаче разбегутся.
 Стефан в ответ улыбнулся. В последнее время что-то было в улыбке короля, что Рэннальфу не нравилось. Если Стефан и заметил какую-то неловкость, то не подал виду и не изменил своего выражения.
 — Кто знает лучше меня? — спросил он. — Я не думаю, что у них будет причина покидать меня, Но не собираюсь сдаваться на их милость. Вот почему я хочу быть уверенным, что твои люди, Соук, и Твои, Нортхемптон, — самые лучшие, лучше всех Снаряжены, лучше всех обучены, у них самые преданные сердца. Ваши отряды станут моим оплотом. Вот почему я прошу тебя, Нортхемптон, терпеливо Издать, пока твой сын не поправится, чтобы он сам Мог пойти к каждому вассалу и выбрать самых лучших людей. Тебя, Соук, я прошу вернуться в Слиффорд и сделать то же самое.
 Рэннальфа охватила радость. Он приехал в Оксфорд против своего желания, по велению долга, и вот 6 награду за добродетели его посылают домой на целый месяц. Почти на месяц, поправила его совесть, и бездельничать времени будет мало, но за выражением суровости, которую он сохранял на лице, чтобы не выдать нечаянного счастья, все в нем ликовало. Он возьмет с собой Кэтрин, когда будет наведываться к своим вассалам! Они будут рядом скакать в жаркие летние дни и рядом лежать все сладкие летние ночи.
 — Ты не одобряешь этого плана, Соук? — спросил Стефан, не правильно истолковав его молчание. Он улыбнулся, на этот раз тепло и естественно. — Ты, кровожадный старый волк, ты ведь не собираешься пропускать битву?
 — Нет! — вскричал Рэннальф, очнувшись от грез.
 Он не хотел воевать. Он не боялся и был ко всему готов, но он не желал нападать на мелкие владения, беззащитные перед армией Стефана. Да, это правда, что лорды этих крошечных замков симпатизировали мятежникам, правда, что они давали убежище и защиту Генриху во время мятежей 1149 года, но уже более двух лет они никому не причиняли вреда. Не нарушали мир. Еще ужаснее были намерения выжечь землю, убить крестьян, возделывающих пашню, предать огню собранный урожай. Военная стратегия Стефана была превосходна, и Рэннальф должен был ее одобрить. Вместо этого он был потрясен мыслью, что грех уничтожать то, чему Бог велел расти и всходить, с бессмысленной жестокостью убивать эти Божьи создания, которые, подобно бездумной послушной скотине, выполняют свои естественные обязанности — сеют, пашут и собирают урожай.
 Чушь! На этот раз он не поддастся слабости и не будет ссылаться на возраст в оправдание своих мыслей.
 — Я хочу сказать… я действительно одобряю это, — произнес он слишком громко и покраснел под изумленным взглядом Стефана.




 Глава 13


 Сэр Эндрю Фортескью тронул шпорами гнедого жеребца, конь перестал шататься и двинулся вперед. Нужен отдых. Эндрю покосился на серую лошадь хозяина, идущую впереди. Рэннальф остановится и позволит лошадям передохнуть, если его конь ослабеет. Серые боевые кони, которых Рэннальф разводил в своих конюшнях, норовистые скакуны, которых в лучшем случае можно загнать наполовину, сейчас показывали свою прыть. В то время как любая другая лошадь еле передвигалась, этот дьявол имел силу, достаточную, чтобы лягнуть другую лошадь, идущую слишком близко.
 Жеребец встал, дрожа, и Эндрю подумал, что загонит его до смерти, если заставит двигаться. Однако отстать он не мог. Он должен знать, что произошло в замке Слиффорда, что вызвало эту сумасшедшую скачку на север. Жизнь лошади не так важна, хотя это была единственная ценность Эндрю. Важно то, что, если животное падет, он может никогда не добраться до Слиффорда пешком. Его сердце оставалось в Слиффорде, там жили единственные в мире люди, которые нуждались в нем, и если опасность пришла туда, он должен находиться рядом.
 — Милорд, — в отчаянии позвал он, когда его лошадь споткнулась и остановилась.
 Рэннальф натянул вожжи и обернулся.
 — Что?
 Эндрю соскочил с лошади, почти падая. Они скакали так долго, что его ноги онемели.
 — Милорд, мы потеряли по меньшей мере треть людей, их лошади не смогли выдержать темп, а сейчас и моя лошадь падает. Если вы поскачете дальше, то скоро останетесь один.
 Эндрю был прав. Люди смотрели на хозяина умоляющими глазами. Они смогут еще немного продержаться, но отдохнуть будет некогда, а сушеное мясо и зерно в их сумках вряд ли насытит их. Лучше, если припасы сварят.
 — Хорошо, — Рэннальф огляделся и услышал журчание воды в небольшом леске справа. — Это место прекрасно подойдет. Мы сможем остановиться на несколько часов, пока не станет прохладнее.
 Он въехал в тень деревьев, слез с лошади и позвал одного из людей, чтобы тот напоил его лошадь у ручья. Пока он срывал свой шлем и расстегивал кольчугу, чтобы откинуть капюшон и охладить голову, его глаза остановились на Эндрю, который пытался влить бурдюк вина в рот лошади. Рэннальф подошел поближе и стал наблюдать, оценив состояние животного.
 — Дай ему лучше отдохнуть. В любом случае не беспокойся. Я снабжу тебя лучшей лошадью, если эта падет.
 — Благодарю вас, милорд. Ему бы довезти меня до Слиффорда, и большего мне не надо.
 Волнение юноши было таким явным, что Рэннальф снова почувствовал любопытство.
 — А почему ты так хочешь попасть в Слиффорд?
 Вина за невысказанное желание и украденный поцелуй окрасила лицо Фортескью и заставила опустить глаза под жестким взглядом Рэннальфа. Мэри была дочерью сюзерена и должна быть неприкосновенна, как сестра. Рэннальф наблюдал предательскую растерянность и умилялся. Он не подозревал, в кого был влюблен юноша, и размышлял, когда же Эндрю признается, почему Кэтрин послала его вместе с Рэннальфом. Это время еще не пришло. Он слушал бормотание сэра Эндрю о доме и долге и, едва удержавшись от улыбки, отошел. Затем он освежился в ручье и упал на траву.
 Эндрю наблюдал за сюзереном, проклиная себя за трусость. Почему он не заговорил? Момент был удачным, ведь Соук казался спокойным, даже довольным. По крайней мере он успокоил бы свою совесть, хотя рисковал быть уволенным со службы, а его лорд дорог ему, дорог почти так же, как возлюбленная. Его не только отдалят от Мэри, но унизят до положения нахлебника, зависящего от щедрости брата.
 Не то чтобы сэр Джайлс был скуп или недобро относился к нему, но в замке Джайлса у него не было возможности подняться до уровня, при котором он мог получить руку Мэри. Если он останется с Соуком, особенно в преддверии войны, он может так услужить хозяину, что его наградят деньгами и должностью, или он сможет захватить ценного пленника для выкупа. Эндрю присел рядом со своей лошадью, испытывая жажду, но не позволяя себе приблизиться к ручью, потому что рядом был Соук. Он сделал глоток вина из бурдюка и закрыл глаза. А вдруг он совершит великие дела — спасет лорда, возьмет замок? Сладкие мечты, но все это возможно, пока он на службе.


* * *

 Луна пряталась в дымке, хотя вечер был мягким и приятным. Вероятно, к утру пойдет дождь. Кэтрин прислонилась к зубчатой стене, оглядывая мирные поля и размышляя, хватит ли у Рэннальфа ума переодеться, если он промокнет. Она улыбнулась, осознавая всю ничтожность своих опасений, но не противилась еще большей глупости — мечтать, чтобы Рэннальф был рядом с ней и они могли вместе глядеть на луну.
 Возможно, война скоро закончится, и он сможет мирно вернуться домой. Она вздохнула. У них было мирное время, но они растратили его на горькое непонимание. Кэтрин снова вздохнула. Она очень тосковала по мужу, но это хорошо и справедливо, что они не могут быть вместе, пока не окончится эта война. Убежденная, что все ее действия вели к лучшему, Кэтрин была также уверена, что Рэннальф не согласится с ней. Она понимала, что в его присутствии ее совесть не даст ей покоя. Что, если он спросит, как дела, или пожелает сам поговорить с ее людьми?
 В темноте зубчатых стен мелькнули неясные очертания чьей-то фигуры. Однако Кэтрин не испугалась этой темной тени, а ждала, пока человек приблизится, — в Слиффорде не было ни одной живой души, желающей ей зла.
 — Да? Кто это? — спросила она своим бархатным голосом, по которому любой из обитателей замка мог безошибочно распознать хозяйку.
 Через мгновение Кэтрин разглядела, что это была Мэри.
 — Ричард в постели и все служанки тоже. Могу я чем-то услужить вам, миледи?
 — Нет, Мэри, моя девочка. Иди спать. «Хорошая девушка, — подумала Кэтрин, — умная и трудолюбивая». Она разрешила Мэри управлять замком почти полностью. Во-первых, чтобы обучить ее как будущую жену, во-вторых, потому, что Кэтрин собиралась на несколько месяцев уехать для проверки и укрепления замков, граничащих с землями графа Норфолка. Это было простейшим способом исполнить приказания Рэннальфа. Обучение людей, наполнение продовольствием складов, ремонт утвари и механизмов — все это покажется достаточно естественным, если графиня Соук сама осматривает свои владения. А если графиня приедет одна, даже Норфолк не заподозрит, что вассалы Соука готовятся к нападению. Единственное, что плохо в этих сборах, с улыбкой подумала Кэтрин, это то, что они оставляли ее в бездействии. Вот почему она так мучилась и тосковала по Рэннальфу. Когда она будет готова ехать, ее поглотят новые заботы. Кэтрин взглянула на затуманенную луну и тихие поля, вздохнула и пошла спать.


* * *

 Кэтрин снился чудный сон. Будто они с Рэннальфом плывут на лодке по тихой речушке. Все вокруг дышит покоем: солнечные блики от прозрачной воды играют на их лицах, слабый ветерок треплет волосы. Он пододвигается ближе и приникает к ее губам долгим поцелуем. Это оказывается так приятно — твердый мужской рот на ее губах, жесткое небритое лицо… Кэтрин с наслаждением отдалась долгому поцелую.
 И вдруг затуманенное сознание, как молнией, пронзил ужас — это же не сон! Кто-то жадно целовал ее наяву! Она стала истошно кричать, звать на помощь и вонзила свои острые ногти в лицо человека, склонившегося над ней. Не один возглас сорвался с ее губ, прежде чем стальная рука закрыла ей рот. Кэтрин сражалась, высвобождаясь, лягаясь и царапая, слепая и глухая от ужаса.
 — Кэтрин, ради Бога, не кричи и не сопротивляйся. Твои женщины подумают, что я убиваю тебя. Кэтрин!
 Борьба прекратилась так же внезапно, как началась. С ее губ осторожно убрали руку.
 — Рэннальф?
 — Да, — нежно засмеялся он, — и черт меня возьми, если я еще раз попытаюсь разбудить тебя поцелуем. Я отойду подальше, прежде чем заговорю.
 — Что ты делаешь здесь? — Ее глаза напряглись в темноте. — Ты не ранен?
 — Не ранен! — воскликнул он с шутливым негодованием. — Меня терзали, как будто я попытался обнять медведицу. Если я в следующий раз вернусь внезапно, то буду при полном вооружении. Осмелюсь ли я попробовать еще раз? — Он снова наклонился над ней.
 Теперь не было ни холодных рук, ни отведенных глаз. Теплые руки обвились вокруг его шеи, глаза наполнились слезами радости, а губы предлагали такое блаженство, какого мог пожелать любой. Кэтрин была такая теплая и пахла лилиями и лавандой. Рэннальф пожалел, что не сбросил доспехи в зале, чтобы лечь рядом с нею и всем телом ощутить это любимое тело, о котором он столько мечтал!
 Но внезапно она отстранилась, ибо за первой радостью встречи ее обуял страх. Кэтрин опустила руки, чтобы ощупать его тело, оторвала губы, чтобы спросить его:
 — Ты не ранен? Не болен? О, Рэннальф, зажги свечи. Я не поверю, что ты цел, пока не увижу собственными глазами. Почему ты приехал? Что случилось?
 — Ничего не случилось, — успокоил он ее, продолжая смеяться. — Ничего. Я не ранен. Не понимаю, как я могу быть ранен, если еще не поднимал свой меч?
 Он высек искры из камня и зажег свечи крошечным пламенем. Когда он увидел, с какой тревогой Кэтрин осматривает его, то снова рассмеялся.
 — Я всегда считал тебя спокойной женщиной. Кэтрин, и миролюбивой. Ты изменила мои представления. Нет, правда, все в порядке. Я вернулся домой, чтобы созвать моих вассалов.
 К счастью, она запуталась в простыне и никак не могла сесть, поэтому ее лицо осталось в тени, и Рэннальф не увидел выражения ужаса, что промелькнуло в ее глазах. Это все, что ей досталось, — один поцелуй, прежде чем их снова поглотит борьба, которая разрушит их брак.
 — Всех? — прошептала она.
 Он воспринял ее волнение как естественный результат ее стараний, тихий голос — как знак интимности. Его ответ был таким же тихим, как ее вопрос. Рэннальф присел рядом с ней на кровати.
 — Нет. Благодарение Богу, король не потребовал многого. Я не буду тревожить тех, кто уплатил. Нелегко найти золото, чтобы заплатить им, а я, конечно, не хочу оставаться в долгу в счет ренты следующего года. Время трудное. Может быть, в следующем году я стану нуждаться в деньгах, а пока нет особой нужды в людях.
 Кэтрин облегченно вздохнула.
 — Я так рада, что ты здесь, Рэннальф, так рада. Он наклонился к ней, но вдруг нахмурился.
 — В замке что-то не так? Разве слуги не слушаются тебя?
 — Могу я быть рада только ради меня самой, могу я считать тебя панацеей от всех бед?
 Это стоило потраченных усилий: безумной скачки день и ночь, мертвых лошадей и изможденных людей. Он выиграл в конце концов два дня. Эти два дня, украденные у времени, он мог провести как мечтал. Рэннальфу хотелось петь, танцевать и дурачиться. Его не обмануло тепло прощания с Кэтрин. Она сняла с себя броню равнодушия за те месяцы, что они были вдали друг от друга. Он ничего не ответил, боясь сказать слишком много или слишком мало, и просто обнял Кэтрин. Она была желанна, так желанна, что Рэннальф оторвал губы, чтобы лечь в постель. Его дыхание стало прерывистым, и он вздохнул, пытаясь выровнять его.
 — О, дорогой, — сказала Кэтрин сводящим с ума голосом, нащупывая около кровати свою рубашку. — Ты, должно быть, так голоден и испытываешь жажду. Как я могла забыть?
 — Да, но это может подождать, — ответил Рэннальф, ложась и раскрывая объятия.
 — Ты слишком устал, чтобы есть, — голос Кэтрин задрожал. — Спи, милорд, а я подниму служанок, чтобы они приготовили еду к твоему пробуждению.
 Рэннальф пристально посмотрел на жену, задумавшись, не хочет ли она отделаться от него. Это было странно. Она бы не целовала его от всего сердца в первые мгновения, чтобы потом превратиться в лед. Он положил руку ей на плечо и нетерпеливо притянул к себе.
 — Кэтрин, ты самая разумная женщина из всех, кого я знал, за исключением, возможно. Мод, но ты бываешь так глупа! Я могу подождать со сном. Сейчас есть нечто более важное для меня.
 — О, — слабо сказала Кэтрин, — что это? «Он понял, что я наделала, и угадал мои намерения», — испугалась она. Чувство вины лишало ее возможности трезво разобраться в очевидных вещах.
 Рэннальф лежал, наблюдая, как волосы Кэтрин отливают золотом, а затем светлеют до серебряного цвета в пламени свечи. Она виновато обернулась, чувствуя его взгляд. Он был очарован ею, думая, что; она переживает из-за скромности. Улыбаясь, он повернул ее лицо к себе, взяв за подбородок.
 — Кэтрин, мы уже более двух лет женаты. Почему ты прячешь от меня лицо? Что вызывает у тебя отвращение?
 Кэтрин не ответила. Даже чувство вины не могло затмить понимание, что же важней для Рэннальфа, чем сон или еда. Она вспыхнула, стыдясь своей глупости, еще раз подтверждая догадку мужа о ее стыдливости. Очень довольный, Рэннальф рассмеялся.
 — Мне следует уговаривать тебя, как застенчивую девицу?
 Кэтрин засмеялась и вернулась в его объятия.
 — Тебе не нужно этого делать, но что плохого в том, если ты все-таки немного поуговариваешь меня?
 Эта ночь была лучшей из всех ночей любви в ее жизни. Рэннальф по обыкновению был нетерпелив, и его накопившаяся страсть яснее любых уговоров сказала ей, что он за время отсутствия не брал на ложе ни одну женщину.
 Рэннальф же сделал для себя необыкновенное открытие — его жена не только принимала его ласки, но и настойчиво требовала их. Ее тело изгибалось под ним, льнуло к его телу, а руки жадно прижимали его бедра, не отпуская и требуя продлить удовольствие.
 Даже в тот вечер, когда она выпила немного больше вина и потрясла его вдруг выплеснувшейся наружу страстью, она не была такой ненасытной к его ласкам. И когда Рэннальф отодвинулся от нее и осторожно погладил ее плечо, потому что глаза Кэтрин были закрыты, и он испугался, что сделал ей больно, она, очнувшись, не стала стыдливо натягивать на себя сбившуюся простыню, но потянулась за его рукой и потерлась грудью о его бок.
 Он боялся напугать ее слишком пристальным взглядом, которым ощупывал, изучая, ее тело. Кэтрин улыбнулась ему какой-то особенной, ободряющей улыбкой, от которой его плоть вновь начала бунтовать и требовать удовлетворения.
 Но сейчас он не спешил. Он взял ее маленькую ручку, такую белую и нежную, поднес к губам и стал нежно целовать кончики пальцев, потом — ладонь, а когда его губы коснулись тыльной стороны запястья, из груди Кэтрин вырвался такой долгий вздох, что казалось, она стонет.
 Рэннальф ощутил страшную жажду. Он хотел встать и разыскать кувшин с вином, но Кэтрин каким-то одновременно властным и нежным движением притянула его к себе.
 Нет, это была уже другая женщина! Не испуганный затравленный зверек, свернувшийся калачиком на краю кровати, а настоящая, прекрасная в своей природной страсти зрелая женщина.


* * *

 Как и ожидала Кэтрин, утро было серым и туманным от дождя. Они оба долго спали. На этот раз Кэтрин проснулась первая, ощущая тепло постели и набитого шерстью и пухом матраса. Она собрала волосы и осторожно вытащила их из-под руки Рэннальфа. Затем отдернула прикроватную штору, чтобы впустить немного света, и подняла голову.
 Все, что она могла видеть, — это спутанные кудри, широкое в шрамах плечо и вздымающиеся бицепсы на одной руке. Кэтрин легла снова, сонная и счастливая, думая о том, что пора вставать. Рэннальф повернулся во сне, потянувшись к ней. Секундой позже он был разбужен ее сдавленным смешком и открыл глаза.
 — Что случилось, Кэтрин?
 — Твое бедное лицо! О, Рэннальф, я так расцарапала тебя!
 Он улыбнулся.
 — Могла бы и не говорить, я сам это чувствую. Что скажет дворня? Ты сделала меня посмешищем в глазах моих слуг. Однако и в этом есть некоторое утешение. Теперь я знаю, ты не отдашься насильнику.
 — А до этого ты так не думал?
 — Конечно же, я знал это и раньше, хотя ты выглядишь так, будто тебя может унести и порывом ветра. У меня есть предчувствие, Кэтрин, что ты покорно не уступишь ничему, если не захочешь этого сама.
 Они весело болтали, радуясь теплу и пониманию, возродившемуся после ночи любви. Рэннальф нахмурился, осознав свои слова. В них было правды больше, чем насмешки. Кэтрин, чье чувство вины испарилось, рассмеялась, повернувшись, чтобы надеть рубашку.
 — Тогда тебя еще больше должно радовать то, что я покорно уступаю тебе.
 Рэннальф удержал жену. Ему хотелось признаться ей в любви, но он не знал, как это делается.
 — Нет в жизни ничего, что могло бы доставить мне такое же удовольствие, — наконец несколько неуклюже сказал он.
 Глаза Кэтрин наполнились слезами. Для Рэннальфа эти слова были равноценны страстному признанию.
 — Благодарю тебя, милорд, — пробормотала она, — это самые сладкие слова, которые ты когда-либо мне говорил.
 — Я не искусен в комплиментах, — оправдываясь, ответил Рэннальф.
 Ему было неловко, он стыдился своих чувств. Кэтрин поняла это и, улыбаясь, поспешила на помощь.
 — О, нет, совсем не так. С какой стороны посмотреть. Когда бы ты ни опрокидывал меня, я всегда знала, что ты удовлетворен, и когда бы ты ни называл меня идиоткой, я понимала, что ты необыкновенно мною доволен.
 — Кэтрин, когда это я опрокидывал тебя? Мужчины наказывают таких нахальных жен.
 — Да, я хорошо помню, ты мне уже говорил это, когда был дома в последний раз. Ты наказывал меня гораздо суровее, но я поняла, что все зависит от того, как смотреть на вещи. Будучи всего лишь женщиной, я достаточно глупа, чтобы воспринимать такое наказание просто как комплимент. В любом случае я не испытываю отвращения, когда оказываюсь наказанной за нахальное поведение.
 Озадаченное лицо Рэннальфа ясно говорило, что он не помнил такого случая, но Кэтрин не собиралась ничего объяснять. Она выскользнула из-под ширмы в женские покои, куда ее муж вряд ли за ней последует, и почти столкнулась с Мэри, которая удерживала Ричарда. Не слыша голосов, мальчик послушно и тихо ждал пробуждения Рэннальфа, потому что понимал, что отец приехал издалека и устал. А сейчас он боролся и извивался в руках Мэри, желая вырваться из объятий сестры. Несколько мгновений спустя крик радости и громкое недовольное ворчание Рэннальфа возвестили о счастливой встрече. Прислушиваясь к пронзительному детскому голосу и низкому, наполненному любовью и радостью мужскому, Кэтрин всем сердцем захотелось помолиться, чтобы время остановилось для них в это счастливое мгновение.
 Но ни время, ни жизнь нельзя остановить по желанию. Кэтрин с удивлением очнулась, когда обнаружила, что ждет уже несколько минут, а женщины еще не принесли воды для умывания. Резкий вопрос Мэри, пара оплеух, достаточно сильных для таких деликатных ручек, и служанки вернулись к своим обязанностям.
 Повторение приказания для слуг было обычным делом, но Кэтрин удивилась гораздо больше, когда вернулась в спальню и обнаружила Рэннальфа еще в постели. Невероятно, чтобы Рэннальф лежал в постели после восхода солнца. Ричард спрашивал, а он отвечал на вопросы, но обычно это происходило, пока Рэннальф одевался. Потом он брал мальчика с собой для обхода замка, чтобы посмотреть, все ли в порядке, проверял рыцарей, посещал оружейную мастерскую, кузницу, конюшни, псарни. Это было прекрасным воспитанием для сына.
 Необходимым требованием была преданность многочисленных слуг замка. За исключением случайных подарков, слугам не платили, их более легкая жизнь и более высокое положение по сравнению с полевыми работниками зависели от их работы. Должность каждого, будь то оружейник, палач или охотник, передавалась по наследству, слово одобрения от хозяина за хорошо выполненную работу или порицание и наказание за плохо сделанную были единственным побудительным мотивом.
 Рэннальф распоряжался жизнью любого из слуг, но он не имел права сместить их с должности. При достаточно серьезных проступках он мог приказать убить или покалечить человека. Но, так как сын, племянник, кузен или дядя провинившегося наследовал эту должность, суровое и незаслуженное наказание было обоюдоострым оружием. Это был один из верных путей уничтожить свое влияние на слуг и нарушить безопасность в доме.
 Однако еще хуже было вмешиваться в наследственные права слуг. Многие хозяева были жестокими и неразумными. Слуги принимали это как Божье наказание, посланное для испытаний. Обычно они все равно продолжали преданно трудиться, мечтая о скорейшей кончине хозяина. Если один хозяин дьявол, то следующий может быть святым, а сыновья или сыновья сыновей оценят их смирение и терпеливость. Если у них отнимали эту надежду, канва их жизни рвалась и все их старания становились напрасными.
 Рэннальф никогда не уклонялся от исполнения своих обязанностей. С раннего детства он знал каждого из своих людей. Он знал их жен, их детей, кто из сыновей подает большие надежды. Он в кузнице приложил свою руку к молоту и наковальне, просыпался, когда дорогая кобыла должна была принести жеребенка, он отбирал щенков или держал на коленях больную охотничью собаку, пока его псарь лечил ее или давал лекарство. Рэннальф корчевал пни с лесником или охотился со своими охотниками. Более того, участвовал в словесных перепалках со старыми и преданными слугами, снисходя до их уровня споров с мрачным удовлетворением, безболезненно прощая выражения, за которые убил бы равного себе. Вряд ли хоть несколько человек в королевстве — король, пару герцогов и графов, за исключением его молочного брата Лестера, осмелились бы назвать Рэннальфа дураком, а его слуги колко сообщали ему, что он недоразвитый зевака, болван и осел безо всякого страха. Рэннальф все сносил, но не смиренно, он возвращал комплименты в еще менее пристойных выражениях.
 Видеть Рэннальфа, лежащего с полузакрытыми глазами и отвечающего на вопросы Ричарда, было для Кэтрин непривычным. Освободившись от мальчика, отправив его с небольшим поручением, она попыталась узнать, нет ли ран на теле мужа. Он, смеясь, защищался, возражая, что его не беспокоит ничего, кроме возраста и лени. Наконец, поняв, что Кэтрин по-настоящему волнуется, Рэннальф рассказал, как спешил домой.
 — Ты хочешь спровадить меня, — пожаловался он. — Хочешь заправить постель и приступить к своим женским делам, отбросив ленивого мужа, мешающего твоим делам. Поэтому ты хочешь отправить меня на работу на рассвете.
 — На рассвете! — возмутилась Кэтрин. — Время близится к обеду, а ты валяешься в постели, как лежебока. Твои бедные люди действительно работали с рассвета, а некоторые и всю ночь, готовя все для тебя. Пощади их, Рэннальф. Последние два года ими слишком долго руководили женщины. Вставайте, милорд. Будет слишком несправедливо отказать сразу всем работникам, но я очень рада, что у тебя есть время расслабиться. Мне тоже хочется побездельничать.
 Она объяснила, почему все больше работы ложится на плечи Мэри, и добавила:
 — Она очень хорошая девушка, Рэннальф, трудолюбивая, послушная и с добрым нравом. Она заслуживает самого хорошего в жизни.
 — Я тоже так считаю, но если у нее приятный характер, то она переняла его от тебя. Конечно, он не Мог достаться ей ни от матери, ни от меня.
 Кэтрин удержалась от замечания, что у матери Мэри было достаточно причин, чтобы иметь вспыльчивый характер, но лишь поблагодарила Рэннальфа за комплимент и принесла ему одежду в постель. Она потребовала через ширму, чтобы принесли воду. Наблюдая, как ее муж молча тер себя, она решила воспользоваться его хорошим настроением.
 — Ей пятнадцать, Рэннальф.
 — Кому?
 — Мэри.
 — О, да, — сказал он равнодушно. — Ей пора выходить замуж, но для этого еще есть время. Она не может быть несчастлива рядом с тобой. Сейчас она нужна здесь, и, по правде, я ничего не могу ей дать — ни земли, ни золота.
 Кэтрин знала, что это правда, и возмутилась. Казалось, бесплодная бессмысленная война поглотила все. Она знала, что должна довольствоваться тем, что Рэннальф когда-нибудь собирается дать приданое своей дочери. Но очевидный факт, что он исчерпал все ресурсы, усилил чувство ответственности. Если что-то случится с Рэннальфом, то положение Мэри будет отчаянным. Несомненно, у Рэннальфа были земли или накопления, оставленные ему или завоеванные, которые он завещал старшему сыну. Большинство из них, конечно, отойдут к Ричарду вместе с приданым Аделисии. Тем не менее Рэннальф смог бы, если бы захотел, отдать часть своего состояния дочери, которая, будучи незаконнорожденной, не имела ничего. Если он умрет прежде, чем распределит наследство, все, за исключением приданого Аделисии, отойдет к Джеффри. Возможно, тот будет щедр к сводной сестре, но, если наследство попадет в его руки, обычай заставит передать его собственным наследникам. Он может найти деньги и дать ей, но, естественно, если война продлится, у него мало что останется.
 — Я знаю, что нельзя все сделать сразу, — настаивала Кэтрин, — но ты можешь пообещать что-нибудь определенное, и если у тебя на примете нет для нее никого…
 — У меня есть о чем думать, кроме замужества глупой девчонки, — раздраженно проворчал Рэннальф, испугавшись, что он чуть не открыл рот, чтобы согласиться со всем, что предлагала Кэтрин. Он на мгновение испугался ее власти над собой, но к нему снова вернулась уверенность. — Тебе не о чем думать, кроме детей? Я урвал два дня от тяжелых трудов. Разве я не могу насладиться бездумным отдыхом всего два дня?
 — Конечно, можешь, Рэннальф! — Кэтрин стала рядом. Как она жестока к нему! Он так занят, что грешно портить его короткий отдых.
 — — Посмотри, — вдруг сказал Рэннальф, — небо проясняется. Что скажешь, миледи, можешь ли ты провести полуденное время со мной на соколиной охоте? Можем ли мы оставить наши дела и труды, чтобы позволить себе греховные удовольствия?
 Кэтрин засмеялась, подумав о греховных удовольствиях. Она никогда не видела мужа пьяным, лишь подогретым слегка от вина, но ходили истории о былых пирушках. Он играл в азартные игры и получал от этого удовольствие, но тут большого греха не было. Кэтрин не забыла и о женщинах. Тут был грех, но удовольствие? Это сложный вопрос. Рэннальф так создан, что если ощущал греховность, то не мог чувствовать наслаждение. И не совсем в шутку он назвал охоту с соколами греховным удовольствием. Любое дело ради удовольствия вызывало у Рэннальфа ощущение греховности.
 — О, да, — вздохнула Кэтрин, обвивая руками талию Рэннальфа, — давай нагрешим вместе.
 Рэннальф притянул Кэтрин к себе и после короткой паузы прижался губами к ее волосам.
 — Рэннальф, — настойчиво добавила Кэтрин, — неужели у тебя есть всего два дня? Нельзя ли продлить это время?
 Снова его охватил страх, что он согласится и останется.
 — Я не посмею, — сказал Рэннальф. — Я выслал списки, но должен руководить отбором людей, которые сопровождают моих вассалов. По правде говоря, я верю, что многое будет зависеть от них. Если ты хочешь, — Рэннальф говорил так, будто эта идея только что пришла ему в голову, — мы можем подольше побыть вместе. Ты можешь поехать со мной в замки вассалов.
 Он и так собирался взять ее, но, если это произойдет по ее желанию, будет еще лучше.
 «Только дурак, — подумала Кэтрин, — идет навстречу опасности». Каждый час в компании мужа угрожает раскрытием ее планов и последующим столкновением интересов. Он никогда еще не был так нежен с ней. Возможно, если она уговорит его не участвовать в войне, он выслушает ее. Кэтрин еще теснее прижалась к его сильному телу, как бы прося защиты и укрытия.
 — Благодарю тебя, Рэннальф. Я очень хочу поехать.
 Однако Кэтрин решила подготовить мужа к еще одной неожиданности — своему нежеланию отправлять на бессмысленную, как она считала, войну собственных вассалов.
 Ссылаясь на собственные страхи, Кэтрин сказала, что боится, что ее земли, если он заберет лучших защитников, совершенно оголятся. Она поведала ему о своем повторяющемся кошмаре, когда ее вассалы восстали против него, чтобы освободиться от непрерывной войны, и из мести убивают Ричарда и Джеффри, чтобы не было продолжателей его семени. Она , льнула к нему, целовала и плакала.
 Рэннальф утешал ее. Он объяснил, как победы Юстаса исцелят его, как мятежники будут ослаблены этими победами. Стефан, наконец, сможет стать королем миролюбивого государства. Каждый раз, когда он высказывал свои мысли, его оптимизм таял. Предостережения Лестера, которые он прежде отгонял, разгорались в его мозгу, а кошмар Кэтрин так повлиял на него, что ночью он едва сомкнул глаза.
 Никогда Рэннальф так не мучился. Он бывал несчастлив в личной жизни. Сейчас, окутанный любовью, изумленный, пресыщенный, удовлетворенный, он обнаружил, что основы его существования шатаются. Музыка голоса Кэтрин звучала так пленительно, но он уже слышал гром войны. Плодородные зеленые луга вокруг не придавали сил для того, чтобы где-то приносить разрушения. А ночи с любимой не делают мужчину готовым к встрече со смертью.




 Глава 14


 В лунном свете всадник напоминал статую, высеченную из серебра. Он спускался с гребня холма, за ним простирались некогда плодородные поля вокруг Уоллингфорда. Даже ночь не могла скрыть их всеобщего разорения. Ничего. Пустота. Виднелся темный остов здания. Это могла быть полуразрушенная глиняная хижина работника. Рядом стояло дерево, искривленное, застывшее, без листьев.
 Всадник был неподвижен. Лунный свет отражался на его отполированном шлеме. Слабый луч высветил руку в металлической рукавице, державшую вожжи. Лошадь медленно двинулась в выжженную пустоту. Сзади из тени выехали остальные всадники, их доспехи отливали серебром. Люди молчали. Команды молчать не было, так как в этих пустынных местах опасности для всадников не существовало, но настроение командира передалось и им.
 Некоторое время был слышен только монотонный стук копыт по выжженной земле. Затем, угрожающе повиснув над пустотой, выросли черные башни замка Уоллингфорд.
 У реки горели костры осаждавших. Для большинства они были яркими предвестниками уюта, говорившими о пище, питье и сне. Для Эндрю Фортескью это были маяки надежды. Для Рэннальфа они были прикосновением к кошмару, огнями ада, ярко светившими в ночи на выжженной и опустошенной земле.
 Быстрый топот, и вот скачущий гонец приблизился к ним. Они не могли видеть поднятой руки командира, но войско вдруг остановилось.
 — Кто это едет?
 — Рэннальф, граф Соука. — Рэннальф выехал вперед один, снимая шлем и откидывая капюшон кольчуги. — Ты узнаешь меня?
 — Да, милорд. — Это был один из сквайров Стефана. — Вас искали. Я выехал, чтобы проводить вас в лагерь.
 Сквайр повел их через кольцо огней к пустующему месту недалеко от шатра короля. Рэннальф молча спрыгнул на землю. Не было нужды отдавать приказания, его люди были хорошо обученными, опытными солдатами. Ему нужно было подождать, и маленькое поселение из палаток и огней вырастет внутри большого палаточного города. Донесся голос Фортескью, отдающего приказания стражам, которые разместятся рядом с палаткой Рэннальфа. Джон Нортхемптон дал доброго пинка нерадивому слуге, и тот заковылял прочь выполнять приказание.
 Наконец доспехи Рэннальфа были сняты. Ночь была теплая, мягкий шерстяной плед защищал его от сырости. Но его телу не стало легче, и даже тяжелые меха не смогли унять внутренний холод. Тихо, тише, чем вздох, Рэннальф застонал. Кто поверит, что любовь женщины может принести такую боль? Ее страх и беспомощность тронули его до глубины души. Но даже сейчас он сомневался. Что заставило Кэтрин заразить его сомнениями, будто она вливала по капле яд со своими поцелуями? Он верил в ее любовь, но уснуть не мог. Спал он только в ту ночь, когда был дома. Ему снились мир и любовь — его любовь. Проснулся же он с тяжелым чувством вины, будто этот сон был предательством.
 Вот цена его мучений. Глаза провалились от бессонницы, веки покраснели. Наступил бледный рассвет. Бог милостив даже к грешникам. Скоро начнется подготовка к сражению, и ему придется вынести такое, что он перестанет мечтать о мире. Он заснет, как спят мужчины после кровавой битвы.


* * *

 — Милорд!
 Рэннальф вздрогнул и застонал.
 — Милорд, уже утро. Вас желает видеть король.
 Сопротивляясь, поднялись тяжелые веки. Щурясь от яркого света, пытаясь двигаться очень медленно из-за мучившей его боли, Рэннальф поднялся.
 — Вина, — прохрипел он, и ему подали кубок. Его слуга знал, что лорду нужно сильное средство, чтобы прийти в себя. Соук выглядел ужасно с распухшими, покрасневшими глазами, потемневшими веками, а его рот так ввалился, что губ и вовсе не было видно. Тем не менее, надев доспехи, он приободрился. Его поступь стала твердой и решительной, когда он входил в королевский шатер.
 — Поздновато, Соук, — сказал Стефан.
 — Я прибыл на два дня раньше обещанного времени. Разве я опоздал?
 — Речь идет о сегодняшнем утре. Ты что, пытаешься избежать присутствия на совете?
 — Я и не знал, что совет должен состояться. Я приехал поздно ночью, ни с кем не разговаривал. А потом проспал до самого утра. Почему я должен избегать совета? О чем вы будете говорить?
 — О взятии Уоллингфорда. Что ты думаешь об этом? Ты проскакал через всю страну. Сможем ли мы взять замок?
 Что думал Рэннальф, лучше было держать при себе. Стефан повторил вопрос.
 — Если вы желаете это знать, то, взяв Уоллингфорд, вы будете голодать. Здесь нет ничего, кроме замка, оставленного для уничтожения.
 — Ты одобрил этот план месяцем раньше. Сейчас ты вернулся, ничего не предприняв, и насмехаешься надо мной.
 Глаза Рэннальфа сузились.
 — Вы сами отослали меня и назначили день возвращения. Вы спросили мое мнение, и я высказал его. Это не мои земли. Если вы удовлетворены тем, что сделали, я тоже должен быть удовлетворен. То, что сделано, в любом случае нельзя исправить. Давайте решим, как быть дальше. Не будем оглядываться назад. Это совет или поминки?
 — Ты, как я сказал, опоздал, — проворчал Стефан. — Что касается тебя, как ты собираешься действовать при взятии Уоллингфорда?
 Сверлящая боль в голове и ноющее сердце не способствуют терпеливому ответу.
 — Если я должен не только сражаться, но и думать за вас, плохи мои дела.
 — Соук! Остановись! — воскликнул Нортхемптон.
 Стефан рассмеялся, раздражение, казалось, вернуло ему хорошее настроение.
 — Однажды я сказал, что если Рэннальф с почтением отзовется о ком-нибудь, то я приглашу к нему лучших лекарей. Я рад, что ты ,в добром здравии, Соук, но хочу услышать ответ на мой вопрос.
 — Есть два пути взять Уоллингфорд — по мосту через Темзу или с запада. Конечно, нужно пересечь реку выше или ниже замка, чтобы атаковать с запада.
 — Какой из этих способов применил бы ты? — Я не ребенок, отвечающий на уроке. Я не видел западной стороны замка и не могу сказать, есть ли надежда взобраться на стену.
 — Мы все согласны с этим, — сказал Стефан. — Твои доводы совпадают с нашими. Уорвик утверждает, что взять замок с запада невозможно. Он разбил там лагерь.
 Рэннальф устало взглянул на Стефана. Тот продолжал:
 — Мы предприняли небольшие вылазки, чтобы им было о чем поразмышлять, но бесполезно. Мы возьмем их измором. Пока они держат мост, мы не можем отрезать их от реки, а пока они контролируют реку, припасы можно легко доставить.
 — Использовать лодки также безнадежно, — вставил Нортхемптон. — Уровень воды слишком низкий для больших кораблей, но течение достаточно быстрое, и маленькие лодки унесет, а берега хорошо защищены. Мы не сможем посадить много людей в лодки.
 — Мы все же попробуем и этот путь, — сказал Стефан. — Мы уже собрали лодки для этой цели вверху и внизу по реке.
 Рэннальф пожал плечами. Он любил плавать в тихих прудах Соука, но Темза была быстрой рекой, она разливалась уже с поздними летними дождями. Для человека в доспехах это означало верную смерть, нельзя ни спастись, ни нанести удар. Берега были круты, это ловушка для тяжеловооруженного воина. Возможно, когда-то здесь был брод, но река вырыла себе глубокое ложе, или защитники замка подрыли берега после того, как был построен мост.
 — Тебе не нравится этот путь в Уоллингфорд, я понимаю, — продолжал Стефан презрительно. — Хорошо, тебя не заставят им воспользоваться.
 Краска бросилась в лицо Рэннальфу.
 — Я не говорил, что не пойду этим путем. Но мои люди пришли сражаться, а не тонуть. Ваше дело приказывать, когда идет битва. Если вы желаете, чтобы прекрасные рыцари в доспехах бросились в воду, — приказывайте, и все будет сделано.
 Стефан нахмурился и посмотрел на своих верных людей. Затем, как будто устыдившись, опустил глаза.
 — Нет, этим путем будут посланы пехотинцы в кожаных жилетах с металлическими пластинками, чтобы выглядеть как люди в доспехах. Если они прорвутся и благополучно достигнут берега, то будут достаточно легки, чтобы сражаться, — его взгляд остановился на Рэннальфе. — Вот как мы распределим силы. Уорвик отвечает за западное направление, де Треси — за южное. Мы оставим небольшие силы, чтобы никто не перелез через стены и не пронес пищу. Певерелю остается северное направление. У него много людей, но они не очень надежны. Они будут сражаться, но на них не стоит слишком полагаться. Нортхемптон будет перед мостом с небольшой группой людей, которых прислали Эссекс и Ферерс. Какую роль выберешь ты в этой пьесе, лорд Соук?
 Кровь отхлынула от лица Рэннальфа. Он был страшно бледен. Глаза были опущены, чтобы скрыть его чувства, а, возможно, он просто был не в силах поднять отяжелевшие веки. Несмотря на отдаленные звуки большого лагеря, стало так тихо, что вассалы Стефана могли слышать дыхание друг друга. Молчание затянулось, все ждали, чтобы кто-нибудь нарушил его У Рэннальфа было несколько вариантов поведения, все достойные. Он мог бы переложить ответственность за решение на плечи того, кому это было положено, сказав Стефану, чтобы он отдал приказ. Он мог попросить отсрочки, чтобы изучить поле битвы и решить, где его люди лучше проявят себя.
 — Полагаю, — очень медленно наконец сказал он, — я должен взять мост.
 Напряжение спало, как будто веревку разрубили Топором. Уорвик одобрительно кивнул. Нортхемптон вздохнул и заерзал на стуле, а Стефан низко опустил голову.
 — Вы уже проделали тяжелую работу, — продолжал Рэннальф, — пока мои люди свежи и… «Живы», — хотел добавить он, но сдержался.
 — Ты видел мост? — закричал Стефан.
 — Почти нет, — ответил Рэннальф. — Какая разница, если это ворота в ад. Пересечь его и удержать мы должны. Или нам нужно сворачивать палатки и возвращаться в наши замки.
 — На стороне Уоллингфорда башни и ворота. Весь переход на расстоянии полета стрелы, а ширины моста достаточно для проезда четырех всадников в ряд.
 — Ворота открываются наружу, — продолжал Стефан отчаянно, сам не зная, чего хочет. Или Рэннальф подтвердит свое решение, или откажется от своих слов. — Если ты попытаешься пробить их снизу, защитникам понадобится лишь открыть их, чтобы свалить всех вас в воду.
 — Я знаю, — спокойно ответил Рэннальф. Затем вдруг улыбнулся. — Вам не надо бояться за меня.
 Неожиданно Стефан уронил голову на руки и заплакал.
 — Мне не следовало нарушать мир. Это же безумие.
 — Мы поможем вам, — твердо сказал Уорвик, не обращая внимания на срыв короля. — За несколько часов перед тем, как вы выедете, я брошу своих людей в атаку на стены. Де Треси будет следующим, а люди Певереля создадут видимость толпы так, что защитники не посмеют оставить эту часть стены без защиты. Насколько мы сможем, мы продолжим все до темноты или до тех пор, пока вам не удастся взять мост.
 Он не добавил «если удастся». Все и так понимали, насколько это будет трудно.
 — С моей стороны, — добавил Нортхемптон, — я уверяю тебя, что лодки с людьми будут в состоянии готовности. Ты не должен слишком многого ожидать от них. В основном это сброд, но в каждой лодке будет по крайней мере один надежный воин для руководства, чтобы они защищались от лучников, стерегущих дорогу, ведущую от замка к мосту. Лучники на стене будут следить за ними, и тебе будет свободнее. При этом они не знают, какие силы мы собираемся послать. Они не осмелятся отозвать защитников с дороги, чтобы усилить охрану башен и ворот.
 Рэннальф благодарно кивнул обоим.
 — Так я и думал. Что еще может произойти? Резкая морщина пересекла лоб Нортхемптона.
 — Мой сын должен скоро прибыть сюда. Я не знаю, что его задерживает, но могу послать за ним, чтобы он поспешил.
 — В этом нет необходимости, — ответил Рэннальф, подавив тошноту. — Мы не испытываем недостатка в людях, по крайней мере, для этого штурма. Когда все закончится, — . тяжело добавил он, — вы действительно можете послать за ним. Вам нужно хорошо подготовиться, Уорвик. Я не вижу лучшего времени, чем завтра утром. Что вы на это скажете? Уорвик кивнул.
 — Я поскачу немедленно. До безопасного брода много миль, а еще больше окольными путями до моего лагеря. На рассвете я велю трубачам объявить атаку, то же самое сделают Треси и Певерель. Ты услышишь нас. Если ты не будешь готов, дай нам знать. Если же все будет в порядке, не подавай никаких сигналов до тех пор, пока не начнется атака.
 — Согласен.
 — Жди. — Стефан вытер лицо и огляделся. — Какая необходимость спешить? Позволь своим людям отдохнуть пару дней, Рэннальф, и отдохни сам. Ты плохо выглядишь.
 Рэннальф нетерпеливо покачал головой. — Надо спешить. Боюсь, что людям придется сражаться на голодный желудок. Вокруг такое запустение. Нельзя позволить им расслабиться. Люди хотят сражаться, их кровь кипит. Глупо дать ей остыть.
 К ночи Рэннальф почувствовал себя немного лучше. Он понимал, что придется смотреть смерти в лицо. С одной стороны, даже смерть лучше сомнений. Он не хотел умирать, но если придется, то лучше умереть на поле битвы. Джон Нортхемптон раздобыл где-то цыпленка и поджарил его на углях. Рэннальф уселся на походный стул и с удовольствием рвал мясо зубами. Ум его был занят наступлением и тем, что он должен сказать людям. Стены моста были необычно высоки, так что можно было использовать их как укрытие, когда люди будут ползти к башням. Пока защитники займутся атакующими, воины Стефана смогут подползти с металлическими Крюками и кожаными веревками, чтобы взобраться на башни и проникнуть за ворота. Арки моста были скреплены перекладинами. Если людям удастся попасть на эти перекладины, они могут использовать крюки, чтобы спасти из воды своих товарищей.
 При тщательном исследовании местности Рэннальфу открылся еще один путь к дальнему берегу. Мост стоял над водой не очень низко, поэтому лодки смогут пройти под ним почти до подножия башни. Затем, если останутся крюки и веревки, люди в лодках могут лечь, спрятавшись у основания башни. Возможно, там могут скопиться значительные силы для неожиданного нападения. Они будут держаться, уцепившись за крюки или веревки. Это будет стоить жизни многим, но задача может быть выполнена.
 — Почему ты улыбаешься, Соук? Рэннальф посмотрел на расстроенное лицо Нортхемптона.
 — Если мужчина видит путь к победе, пусть и очень опасный путь, разве это не повод для улыбки?
 Старик потер свои шишковатые, больные руки. Джон подбежал, чтобы подать ему стул. Нортхемптон потрепал сына по плечу, и Рэннальф вдруг почувствовал, что его горло сдавило от скорби и раскаяния. Он не подумал, что сквайр мог умереть, как и он. Отец пришел попрощаться с сыном.
 — Я немного отдохну, — смутившись, сказал Рэннальф.
 — Рэннальф, я пришел поговорить с тобой. То, что я должен сказать Джону, не является тайной. Будь мужчиной, мой сын.
 — Я не подведу тебя, отец, и моего лорда тоже.
 — Я уверен в тебе. Иди, я должен поговорить с Соуком.
 Нортхемптон провел рукой по лицу, и Рэннальф ждал, пока он успокоится. Лучше бы такому разговору и не начинаться.
 — Я думаю, что Стефан сошел с ума, — сказал старик после некоторого молчания.
 Рэннальф ничего не ответил. Нортхемптон покачал головой.
 — Нет, не из-за желания взять Уоллингфорд. В этом есть смысл. Возможно, я делаю большую ошибку, говоря об этом тебе сейчас. Но я думал об этом весь день, и мне еще не все ясно. Мы давно знаем друг друга, Рэннальф, и воспитываем сыновей друг друга. Ты понял, что Стефан с самого начала хотел поручить тебе эту неблагодарную работу?
 — Да. Но почему он поручил это именно мне, я не могу сказать. Может быть, яд Юстаса, который он по каплям вливал ему в уши, в конце концов проник в его мозг? Это не имеет значения. Я лучше всех подхожу для этого дела, и оно должно быть выполнено.
 — Дело не в тебе одном. Он время от времени косо смотрит на нас всех и никому уже не доверяет. После он пресмыкается и трепещет, как лист на ветру. Вот почему я считаю его сумасшедшим.
 — Я бы не сказал, что он сильно изменился, — пожал плечами Рэннальф, — за исключением подозрительности. До сих пор он не позволял своему безумию выходить наружу. Я думаю, что он все еще не в себе после смерти Мод. — Он вздохнул. — Как бы нам пригодилось ее мудрое руководство.
 — Ты предупрежден. Если он окажется сумасшедшим, что мы сможем сделать? Я пришел поговорить еще по одному вопросу. Где ты завтра будешь находиться?
 Рэннальф был очень удивлен.
 — Во главе моих людей. Что за вопрос? Что, ты предлагаешь мне кричать: «В атаку!», а самому прятаться за их спинами?
 — Я так и думал. Прости меня. Есть еще один вопрос. Что мне делать с Джеффри?
 — С Джеффри? — В тусклом свете костра Нортхемптон видел, как побледнел Рэннальф. — Это сложный вопрос. Спрятать сына в безопасное место или приказать тебе послать его в жестокий бой, чтобы он доказал свою доблесть и принял смерть?
 — Рэннальф, держи себя в руках. Мы с тобой одинаково понимаем задачи воспитания. — Старик укоризненно покачал головой. — Я не это имел в виду. Все, что я хотел бы знать, отослать ли мне его завтра? Если он останется здесь, я не смогу сделать так, чтобы он не видел происходящего.
 Вопрос был умело задан, но Рэннальф понял, о чем на самом деле спрашивал Нортхемптон. Хотел бы он или нет, чтобы Джеффри видел, как он умирает? Он решил сказать Нортхемптону, чтобы тот отослал мальчика, но затем передумал. Вероятность, что Джеффри увидит удары или стрелы, поразившие его, невысока. Будет хуже, если сын услышит о смерти отца потом и заподозрит, что его отослали, чтобы он не стал свидетелем гибели самого дорогого человека. Могло случиться, что Джеффри будет так горевать, что отдаст ради мщения свою жизнь. Этого Нортхемптон не может предотвратить.
 — Пусть останется, — наконец сказал Рэннальф. — Для него лучше быть здесь, чтобы сплотить вассалов. — Он замолчал, стараясь унять дрожь в голосе. — Я не могу поверить, что Стефан пошлет мальчика на смерть. Если моих людей потеснят, обязанностью Джеффри будет закончить то, что я не смог. — Рэннальф прикусил губу. — О, Боже, до этого момента я никогда не боялся смерти!
 — Тебе не надо бояться этого. Стефан скорее отзовет тебя, чем пошлет Джеффри. В любом случае, пока Джеффри в моей власти. Если мальчик сможет возглавить вассалов, это для него полезно. Чем раньше они научатся уважать его, тем лучше. Но он не пойдет на смерть даже по королевскому приказу, пока он у меня в подчинении. Успокойся. Я сказал свое слово. Если утром будет время, пришли Джона ко мне, чтобы я благословил его. — Старик встал. — Что за радость быть отцом в нынешние времена? Если твой сын не переметнется к твоему врагу, ты должен послать его на смерть.
 Рэннальф переживал за Нортхемптона, но при этом чувствовал облегчение от того, что Джеффри будет в безопасности.
 Он сердечно попрощался с Нортхемптоиом и поспешил к своим воинам.
 — Эндрю, собирай моих вассалов и приходи. Завтра от нас будет зависеть, уничтожим мы противника или он раздавит нас. Необходимо все спланировать.
 Эндрю с готовностью бросился выполнять приказание. Ничто не могло его обрадовать больше, чем ожесточенная битва, в которой он может заслужить благосклонность своего лорда. По достоверным слухам, битва совсем не безнадежная, иначе граф не был бы таким довольным. Лорд Соук, может, и выглядит усталым, но сейчас его походка стала упругой, а в голосе появились радостные нотки. Видимо, прольется много крови, но надежда на победу велика.




 Глава 15


 На рассвете Джон Нортхемптон подал своему лорду наполненный кубок. В это утро Рэннальф выпил, чтобы согреться. Серый туман окутал землю, насквозь пропитал влагой одежду. Несмотря на непроходящий озноб, Рэннальф чувствовал себя отдохнувшим и спокойным, все необходимое было подготовлено. Каждый из вассалов знал свою задачу. Все понимали, сколько крови прольется в бою. Но каждый верил словам Рэннальфа, который сказал, что мост будет взят.
 С Джеффри, разбуженного ночью, Рэннальф взял клятву, что он будет заботиться о Ричарде и Кэтрин. Затем он посетил священника. Прошло много времени с тех пор, как он исповедовался последний раз. Рэннальф почувствовал облегчение, рассказав не только о своих грехах, но и о сомнениях и страхах, мучивших его. Этой ночью Рэннальф крепко спал, пока Джон не разбудил его.
 Для военных действий погода была идеальная. Конечно, он рассчитывал на небольшой туман, но не надеялся, что он будет таким плотным. Правда, в таком молоке их лодки тоже могут сбиться с пути. И все же, если туман останется таким густым, как сейчас, он будет мешать защитникам гораздо больше, чем атакующим. Лучники на стенах ничего не смогут видеть и, следовательно, не сумеют точно прицелиться. Единственное, о чем пожалел Рэннальф, грустно улыбнувшись, так это о том, что не сможет попрощаться с солнцем.
 — Заглушенный туманом, смутно донесся звук горна. Затем снова, но теперь уже слева; чуть позже раздался сигнал к атаке справа.
 «Уорвик не подвел», — подумал Рэннальф с удовлетворением. Первоначальным планом было выждать, пока защитники перейдут с моста на другую часть стены. Люди Уоллингфорда знали мост лучше, чем нападавшие. Они могут не попасть в ловушку. Рэннальф мрачно усмехнулся. Он не станет ждать, он нападет сейчас.
 Джон подтолкнул плечом сэра Эндрю, стоявшего рядом.
 — Это будет кровавая битва.
 — Я понял это прошлой ночью.
 — Ты что, подслушивал? Я думал, что у тебя куча других дел!
 — Мне не нужно подслушивать, я знаю своего хозяина. Посмотри, как улыбается его сиятельство.
 Я воевал с ним и видел прежде эту улыбку. Он забывает обо всем. Он жаждет крови. Если он не насытится, то поведет нас на штурм замка.
 Рэннальф обернулся к ним. Было ясно, что он не слышал разговора, хотя они стояли за его спиной. Он был глух и слеп ко всему, кроме чувства освобождения. Сейчас он мог вычеркнуть из памяти все. Не только Кэтрин, но и своих врагов. В его жилах бурлила, отдаваясь в ушах, дикая кровь хищника.
 — Эндрю, прикажи герольдам трубить атаку. Джон был прав, подумал Эндрю, когда побежал выполнять поручение. В глазах его хозяина, обычно спокойных и задумчивых, иногда пронзительных, зажглись злые огоньки. Хорошо. Чем больше крови, тем лучше. Чем меньше останется людей, тем больше его будет ценить лорд.
 — Джон, — весело продолжал Рэннальф, — не позволяй горячей крови увлечь тебя вперед. Ты должен держаться позади моего левого плеча. В этой битве за мной не будет стены вассалов. Нам придется сражаться в узком месте, человек за человеком. Враги могут оказаться как спереди, так и сзади. Не подведи меня. Не дай мне погибнуть из-за своего юношеского пыла.
 — Постараюсь держаться в шаге от вас, милорд. Только не обгоняйте меня! Рэннальф рассмеялся.
 — Я могу обогнать тебя только на лошади, ведь на мои ноги давит ноша больше, чем двадцать лет. Друг за друга, Джон. Это ведь не впервые.
 — И не в последний раз, милорд.
 Рэннальф посмотрел на клубящийся туман и глубоко вздохнул.
 — Все-таки он не рассеялся. Тем не менее, Джон, заклинаю тебя, если я погибну, не мсти за меня. Ты будешь очень нужен Джеффри.
 Сквайр нахмурился.
 — Конечно. Все, что надо, я исполню. — Джон еле успел отпрыгнуть, его едва не лягнул резвый жеребец. — Дьявол вселился в ваших лошадей, милорд. Сколько раз я подкармливал его из своей тарелки, и вот как он приветствует меня!


* * *

 Туман все сгущался. Они ехали к реке. Люди молча следовали друг за другом призрачными тенями. Иногда раздавались голоса, скрип дерева, прерывистые всплески, когда лодки ставили на воду. Нортхемптон приступил к работе.
 Туман был желанным, но это было уж слишком. Если какая-нибудь из лодок достигнет противоположного берега, это будет чудо. Если бы Рэннальф не знал, что Джон едет слева, а Эндрю справа, он бы не смог различить их. Может быть, лучше подождать. Сейчас невозможно отличить друга от врага, можно получить удар от товарища по оружию.
 Сзади раздался смешок одного из юных вассалов.
 — Несомненно, — послышался юношеский голос, — Бог благословил наше дело. Тем не менее, кажется, нам придется ползком искать этот чертов мост.
 «Нет, — решил Рэннальф, — они не будут ждать». Ясно, что люди на подъеме, так же, как и он. Лучше получить случайный удар слева или справа, чем погасить боевой дух. Если на той стороне туман такой же густой, а они не издадут ни звука, то Можно подойти прямо к воротам. Ударить в них! — Джон! — позвал Рэннальф.
 — Милорд?
 — Скачи обратно к своему отцу, постарайся не упасть в реку. Скажи ему, чтобы прислал небольшой таран, если он готов.
 — Хорошо, милорд.
 — Эндрю!
 — Да, милорд.
 — Нам не нужна стена из щитов, если туман продержится. Пойди и скажи людям, отвечающим за укрепление крюков, чтобы они не начинали, пока не услышат первые удары тарана. Скорее всего этот звук заглушит все остальные, и они незамеченными подойдут к башням. Для обеспечения безопасности достаточно тарана, — засмеялся Рэннальф. — Он не повредит ворота, но шум напугает всех, и они не смогут прицелиться и ранить нас. Может быть, они откроют ворота, чтобы отогнать нас. Пусть наготове будет несколько пехотинцев с крюками.
 В тумане медленно приближался всадник.
 — Я думал, никогда не найду обратной дороги, — пробормотал Джон. — Таран готов. Вы знаете, где мост, милорд?
 Рэннальф усмехнулся.
 — Не больше, чем ты. Мы идем вперед. Если услышишь громкий всплеск, поймешь, что я упал в воду. Не подведи, когда будешь вытаскивать меня, иначе нам долго придется искать берег. Иди назад, Джон, и прикажи грумам выстроиться вдоль дороги, чтобы направлять других рыцарей и воинов.
 Джон на мгновение пропал из виду, затем снова возник, и скоро справа от Рэннальфа появились смутные тени. Он тронул лошадь и двинулся в пустоту, удовлетворенный тем, что копыта почти не стучат по влажной траве. Может, им удастся найти мост.
 Они чуть не свалились в реку. Напряженный слух уловил звук трущихся камней и скрип кожаной упряжи. Рэннальф остановился и жестом остановил Эндрю. Джон соскользнул с лошади, опустил свой щит и вытащил меч. Они напряженно ждали. Сзади них молча стояли люди, и Рэннальф обнаружил, что борется с искушением поступить, как Джон, негодуя, что кто-то может вкусить крови раньше, чем он. Раздался сдавленный крик. Рэннальф поднял щит. Если Джон оступился, то защитники сейчас поднимутся по тревоге.
 — Простите, милорд, — сказал приглушенный голос. — Моя рука соскользнула с его рта в последний момент. Мы зашли слишком далеко на север. Мост позади нас. — Джон, ты ранен?
 — Нет, милорд. Слезайте с коня и следуйте за мной. Я знаю, где мы.
 «Может, это вражеский воин? Нет, он одет в броню из металлических пластинок, пришитых к коже, — Рэннальф помнил, что прежде слышал этот хриплый шепот. Несмотря на то, что голос изменен, в нем было что-то удивительно знакомое. — Нет, это явно не голос Джона. Боже, туман сводит меня с ума!» Рэннальф осторожно шел за идущей впереди него тенью. Его ноги нащупывали влажную землю и траву на берегу реки, которые он не мог видеть. Однако сейчас он слышал журчание воды и изменения в шуме, когда ее свободный поток ограничили своды моста. Там, где только что была видна одна неясная фигура ведущего, сцепившись, сражались двое воинов.
 Издав воинственный клич, Рэннальф прыгнул. Его кинжал выл уже вынут из ножен. Он отпустил рукоять щита, чтобы схватить одетого в кожу воина, зная, что щит повиснет на ручном ремне. Минутным делом было стащить шлем, разрезать кожаный защитный ошейник. Рэннальф услышал скрип ножа, как будто он скользил по боевой рукавице, и увидел, как брызнула кровь, темная, но странно бесцветная в плотном тумане. Впереди раздался крик: «Тревога! К оружию!» Рэннальф наконец освободился от сдерживаемого напряжения. — В атаку!
 Туман заглушал все звуки, так что нападавшие и осажденные одинаково удивились, когда столкнулись друг с другом через несколько секунд. У Рэннальфа в руке не было ничего, кроме ножа. Он поспешно вложил его в ножны и обнажил меч. В это время его юный сквайр прыгнул вперед, чтобы отвлечь врага, пока его хозяин приготовится. Прежде чем лезвия лязгнули дважды, Рэннальф был уже готов. Со всех сторон его клич уже отдавался в сотнях глоток. Один воин упал после первого удара Рэннальфа. Другие струсили и побежали, поняв, что это мощная атака — ведь они ожидали лишь небольшую группу разведчиков.
 — Не потеряй их! — крикнул Рэннальф сквайру. — Не ходи на мост один!
 Предупреждение было излишним. Вскоре Рэннальф ступил на твердую землю, все еще видя перед собой сквайра. Он свернул вправо, выкрикивая свой клич, чтобы указать направление людям. Когда он подбежал к сквайру, защитники моста вышли из боя и побежали.
 — Вперед! — отчаянно крикнул Рэннальф. Если они откроют ворота, чтобы спасти охрану, возможно, его люди смогут пробиться. Ему и Джону сделать это было невозможно. Но десять или двадцать человек способны удерживать защитников достаточно долго, чтобы приоткрыть ворота и впустить людей. Это был отчаянный шаг, он мог полностью изменить планы.
 — Иди назад, — сказал он, посмотрев вдаль. — Прикажи людям молчать и быстро возвращайся.
 Впереди все расплывалось, и Рэннальф двигался медленно, пытаясь неслышно ступать на доски, чтобы не выдать своего присутствия. Бегущие остановились. Рэннальф слышал, как они стучали в ворота. Он тоже побежал, вцепившись в кожаную ручку щита. Возможно, он настигнет их у ворот и задержит. Голоса приближались. Может, они не откроют ворота и пожертвуют несколькими людьми из осторожности?
 Рэннальф слышал резкие выкрики сражавшихся. Люди кричали, что лодки подошли к берегу. Дрожа от нетерпения, Рэннальф замедлил шаг. Он не должен подойти прежде, чем откроются ворота. Он задержал дыхание, боясь пропустить скрип петель. Их только приоткроют, чтобы мог проскользнуть один человек. Единственное, что ему удастся сделать, — убить или оглушить последнего из входящих, накрыть его щитом, перепрыгнуть через него и напасть на других. Он опустил щит еще ниже, ручка больно впивалась в ладонь. Хвала Господу! Темные очертания во мгле — это, вероятно, ворота, а вокруг тени людей. Они не повернулись и не услышали его. Рэннальф поднял меч. Сейчас!
 Прыжок, меч стремительно опустился. Лезвие попало в цель. Им придется убить его, а также убрать труп, чтобы закрыть ворота. Стесненный дубовыми стенами, Рэннальф сражался. Под ногами шевельнулось чье-то тело. Ворота, которые пыталось закрыть множество нетерпеливых рук, тянувших за огромные железные кольца, ударили его в правое плечо. Рэннальф знал, что умрет, если сейчас упадет.
 Гневный крик вырвался из его груди, затем еще и еще. Его вассалы, прыгая, чтобы удержать ворота открытыми, наступали. Они создали стену из щитов, за которой могли пройти другие, пока уберут тела, загромождающие проход.
 — Дайте мне встать! — прохрипел Рэннальф. Молодой голос, такой знакомый, закричал:
 — Он жив! Отец, ты ранен? Рэннальф встал на ноги, воодушевленный гневом больше, чем победой.
 — Что ты здесь делаешь? — проревел он. Но рядом начался отчаянный бой, и он понял, что дожидаться объяснений некогда — надо сражаться. Люди давили, стараясь открыть ворота, несмотря на все усилия защитников закрыть их.
 — Щит! — потребовал он. Ему дали круглый щит пехотинца.
 — Ну, погоди, — проворчал он Джеффри. — Если мы выйдем живыми из этой мясорубки, я заставлю тебя кое о чем пожалеть.
 Рэннальф потерял счет ударам, сраженным людям и тем, кто заменял их. У него была четкая задача — ворота должны быть открыты, пока их не разрушат или не сметут всех защитников. Опасаясь, что Стефан отзовет своих людей, Рэннальф приказал своим воинам не принимать приказы ни от кого, кроме него и Джона. Где был Джон, он не знал. Все время приходилось отбиваться от нападавших.
 Рэннальфа обуяла страсть сражения, и уйти с поля битвы было мучительно трудно. Он не привык к такому, всегда рядом был Джон. Более того, люди, державшие узкий проход, были его вассалами, его домашней стражей. Они привыкли следовать за ним, и, если он отойдет, они сделают то же самое не из страха, а по привычке слепо повиноваться ему. Сэр Джон, глава вассалов, был далеко, отбивая другую створку ворот. Единственным человеком, за которым могли последовать вассалы, был Джеффри. Но мог ли Рэннальф оставить сына одного лицом к лицу с врагом?
 Рэннальф в бешенстве воспользовался щитом пехотинца, чтобы отбросить одного из нападавших, и в то же время рубил другого. В любой момент может раздаться боевой клич с башен, и появятся всадники Уоллингфорда. Если его люди не сядут на лошадей, их сметут.
 Не было времени на раздумья. Джеффри бросился туда, куда не следовало, и сейчас должен нести ответственность. Туман рассеивался.
 — Руководи людьми! — закричал он Джеффри. — Я должен найти лошадей! — Затем заревел во всю мощь легких:
 — Слушайтесь Джеффри Слиффордского!
 Когда Рэннальф повернулся, кто-то занял освободившееся место, и Рэннальф узнал Эндрю.
 — Охраняй его, — выдохнул он.
 — Клянусь жизнью! — выкрикнул Фортескью. Возможно, силы, собранные Рэннальфом, могли быть лучше организованы. Его указания могли быть яснее. Ведомый жестокой необходимостью скорей вернуться на поле боя, Рэннальф не думал об этом. Сев на лошадь и ведя лошадь для Джеффри, он вместе с другими всадниками поскакал назад, не дожидаясь людей Стефана или Нортхемптона. Им было послано сообщение, что ворота разрушены. Если захотят, то придут.
 — Милорд, почему вы оставили меня? — Джон был почти в слезах, разрываясь между страхом и задетой гордостью. — Я искал вас, поскакал обратно, чтобы передать приказ людям, как вы велели, а когда вернулся, вас уже не было.
 Рэннальф жестом приказал ему держаться рядом и сказал:
 — Я думал, что ты находишься рядом. Этот чертенок, которого я считал послушным сыном, занял твое место. Один Бог знает, откуда у него такое рвение. Я даже не мог вообразить, что его худосочная мать дала ему такую кровь. Слава Богу, он жив. Я покажу ему, как надувать меня!
 — Я решил, что это был ваш приказ, — выдохнул Джон. — Он приходил поздно ночью к вашей палатке и сказал, что поедет с вами.
 Они почти врезались в телегу, везущую таран. Люди терпеливо ждали приказа атаковать ворота. Впереди сквозь медленно рассеивающийся туман мост был почти неразличим.
 — Следуй за войском! — приказал Рэннальф. — Ворота открыты, ты принесешь больше пользы, атакуя башни.
 Рэннальф чуть не опоздал. Его людей отбросили назад и разбили на две группы, но главная цель еще не была потеряна. Ворота еще были открыты. Перед ними, окровавленные и измученные, сражались вассалы и слуги. Безмолвным, но выразительным подтверждением их преданности была груда мертвых и раненых.
 — Дай лошадь Джеффри и следи, чтобы его не ранили! — закричал Рэннальф.
 Раздался его боевой клич, обещавший защиту тем, кто так преданно служил ему. Вот раздался топот копыт по мосту. Это вторая группа вассалов примчалась поддержать своего лорда. Те из первой группы, кто еще мог сражаться, вернутся, когда передохнут. Однако Рэннальф не имел права уйти, пока его не сменит человек соответствующего ранга.
 Это был длинный кровавый день. Защитники Уоллингфорда, как и атакующие, поняли, что поставлено на карту. Их преданность, самоотдача и смелость были невероятными.
 Когда расщепившиеся двери башен сняли с петель, лучники все равно не сдавались. Они посылали свои стрелы и ранили людей Рэннальфа на каждом шагу.
 Пленных взяли всего несколько человек. Осажденные сражались до последнего вздоха. Но даже падение башен не сломило дух защитников Уоллингфорда. Снова и снова их извергал замок, и ослабевших воинов Рэннальфа отбрасывали до самых ворот. Иногда осажденные отступали и давали себе передышку за родными стенами. Снова и снова граф Соук сплачивал свои силы. Он покрылся кровью и грязью, так что невозможно было его узнать, если бы не его характерный голос.
 Рэннальф шатался в седле от усталости и потери крови. Подошли люди Нортхемптона и стали сражаться под руководством Рэннальфа, зная, что их лорд не может вести их. Если бы они не подошли, то мост и полоску земли рядом с ним нельзя было бы удержать. Уорвик, де Треси и Певерель сделали все, что обещали. Один Стефан не появлялся, чтобы поддержать своего вассала в трудную минуту. Тем не менее Рэннальф сохранял боевые ряды, объезжая их, чтобы люди могли видеть, что он еще сражается.
 — Мечи наголо! — хрипел он. — Мы не отдадим то, что завоевали с таким трудом!
 Они сплачивались, измученные, но решительные, зная, что люди Уоллингфорда также ослабли, и это их последняя попытка. Если они смогут удержать позицию до темноты, на следующий день их сменят свежие войска и не нужно будет снова брать мост. Они продолжали воевать и еще сражались бы, но тут крики Стефана, наконец возглавившего свои войска, донеслись с моста.
 Рэннальф был очень слаб. Сознание сузилось до желания отдохнуть. Шум битвы казался кошмаром и отдавался в глубине мозга. С тех пор, как Рэннальф послал Джеффри командовать людьми, он не видел своего сына и не слышал его голоса. Сознание вернулось, Рэннальф не мог умереть, пока не узнает, что случилось с его мальчиком.
 — Где граф?
 Рэннальф медленно выпрямился, расправив плечи, и повернулся в пустоту.
 — Здесь, — прошептал кто-то хрипло. Рэннальф едва различал человека под слоем грязи и крови, но узнал его голос.
 — Джеффри с Джоном Нортхемптоном. Он сильно ранен. Вы можете пойти к ним, милорд?
 Возникла пауза, Эндрю Фортескью зашатался, и Рэннальф подхватил его. По бедру юноши медленно текла кровь.
 Они пошли очень медленно. Эндрю едва переставлял ноги. В тени ворот находились двое юношей. Один лежал на досках, другой оперся, чтобы не упасть. Стоявший юноша был без шлема, он поднял голову, услышав шаги. Рука Рэннальфа так дрожала, что вожжи подрагивали на шее жеребца, и животное нерешительно поводило ушами. Несомненно, это золото волос Джеффри. Рэннальф попытался спрыгнуть с лошади, но его поврежденная нога отказала, и он тяжело упал. Эндрю был впереди и не мог помочь ему.
 — Отец!
 — Я потерял немного крови. Нога задета. Подай мне руку, чтобы я мог подойти к Джону. Он жив?
 — Да. Я остановил кровотечение, насколько мог, но он не приходит в сознание.
 Рэннальф посмотрел на своего сквайра. Он дышал с таким же трудом, как этот мертвенно-бледный юноша. Однако надежда была.
 Рэннальф взял руку Джона и нащупал пульс.
 — Эндрю спас жизнь нам обоим, — сказал Джеффри. — Мою лошадь убили, и Джон хотел отдать мне свою. В это время его ударили, пехотинцы увели лошадь. Я тоже упал. Наверное, кто-то ударил меня по голове. Когда я пришел в себя, Фортескью оттащил нас обоих к башне. Насколько я знаю, никого из наших людей поблизости не было.
 — Садись на мою лошадь, Джеффри, и приведи подмогу. Надень капюшон и шлем! Совсем не понимаешь? Лучше носить голову с головной болью, чем с дырой!
 Шум боя вдалеке усилился. Рэннальф поднял голову и прислушался.
 — Пощады не будет! — слабо доносилось издалека.
 Неужели Стефан упустил победу, которая была близка? Глаза Рэннальфа, полуслепые, остановились на неподвижном теле Джона. Он взял мост для Стефана, исполнил свое обещание и больше ничего не будет делать. От этих мыслей рука Рэннальфа инстинктивно взялась за рукоятку меча. Теперь это уже не имеет значения, он не сможет сражаться. Он взглянул на свою левую ногу. Она перестала кровоточить, но была странно бесчувственной. Он сам виноват, слишком спешил и не взял подходящего щита, а использовал эту проклятую игрушку пехотинца. Поделом ему! Тихий стон прервал его мысли. Джон открыл глаза.
 — Все позади, Джон, — сказал Рэннальф. — Больше не нужно воевать. Мы взяли и удержали ворота. Джеффри цел, и я тоже. Ты исполнил свой долг. А сейчас настало время отдохнуть.
 Понял ли Джон его слова? Он снова закрыл глаза и больше не двигался. Джеффри возвратился с людьми и двумя носилками.
 — Для кого вторые носилки?
 — Ты не можешь идти, папа.
 — Я и не собирался идти. Если ты соизволишь слезть с моей лошади, я прекрасно доберусь.
 — Папа, ты не должен, — сказал Джеффри.
 — Щенок! — ответил Рэннальф беззлобно. — Ты хочешь до смерти напугать моих вассалов? Все, что им сейчас нужно, — это увидеть меня на носилках. Они подумают, что я не смогу больше руководить ими. Подсади меня на лошадь!
 Внезапно острая боль пронзила его ногу, из раны снова стала сочиться кровь. Лучше терпеть боль, чем ощущать, что конечность нечувствительна.
 — Насколько тяжело ты ранен? — спросил Рэннальф сына.
 — Я думаю, что все обошлось. Много синяков и ушибов, слегка кружится голова после удара.
 — Добудь себе лошадь и собери моих людей. Для них бой окончен. Пусть они возвратятся в лагерь и отдохнут.
 Несколько лекарей, сопровождавших войска Рэннальфа, собрались в его палатке. Они осмотрели ногу Рэннальфа. Рана была очень глубокой, и она будет долго заживать, но при надлежащем уходе все обойдется. Когда рану обработали и перевязали, в ноге постоянно стала пульсировать острая боль, которую Рэннальф, не новичок в боевых ранениях, считал нормальной. Остальные его раны были пустяковыми.
 Состояние Джона было плохим, но не безнадежным. Ни один жизненно важный орган не был задет. Если его организм выдержит, он обязательно поправится. Он молод, на это вся надежда. Рэннальф знал, что потерял его для службы на многие месяцы. Эндрю придется заняться домашней стражей.
 Рэннальфу нужны исключительно верные и преданные люди. Нужен человек, знающий вассалов, которые согласятся выполнять поручения и приказы. Джеффри придется вернуться и служить ему, пока Джон не выздоровеет или появится кто-то другой.
 Рэннальф отправил посыльного к Нортхемптону с просьбой прислать Джеффри, как только тот освободится от своих обязанностей. Он приподнялся, попробовал пошевелить ногой, беспомощно покачал головой и приказал принести костыли. Затем поел сухарей и сушеного мяса, выпил вина и снова лег.
 Проснувшись после полудня, он обнаружил, что его люди одни в лагере. Почти все воины ушли ночью, а люди графа — днем, заняв территорию между замком Уоллингфорд и мостом. Стефан, удовлетворенный достигнутым, оставил людей Уоллингфорда запертыми в замке.
 Это были новости, полученные от Эндрю Фортескью. Он был уже на ногах, хотя каждое его движение сопровождалось гримасой боли. Эндрю сказал своему лорду, что у него нет серьезных ран. Он был избит в общей свалке.
 — Джону Нортхемптону не лучше, — ответил он на вопрос Рэннальфа, — но и хуже ему не стало. Джеффри пока не прибыл. Он, вероятно, еще на службе у Нортхемптона. Я слышал, как он приходил ночью, чтобы справиться о вашем здоровье.
 — Прекрасно! Пошли за ним как можно скорее. Подай костыль, а твоя рука послужит мне опорой. — Рэннальф хотел поблагодарить Эндрю за службу и сказать, что обязательно наградит его, но Эндрю опередил его:
 — Не вздумайте вставать, милорд! Рана опять начнет кровоточить!
 — Обычное дело, — мрачно сказал Рэннальф. «Эндрю слишком юн и неопытен, чтобы за спасение Джеффри получить замок. Я дам ему денег, лошадь и новые доспехи, — решил Рэннальф. — Затем поручу присматривать за замком и дам денег, чтобы он мог жениться».
 — Я должен посмотреть, как там мои люди, — сказал он. — Необходимо послать сообщения родственникам погибших и принять присягу у наследников. К тому же здесь несколько молодых людей, у которых нет наследников или сыновья очень маленькие. О тех я должен подумать особо, если они убиты или тяжело ранены.
 Эндрю молчал. Большая власть дает много радости и много огорчений. Лорд Соук не мог, оказывается, даже насладиться заслуженным отдыхом. Он следовал от палатки к палатке за своим хозяином, видя, как страдает Рэннальф, узнавая о новых потерях, не обращая внимания даже на то, что кровь сочится через повязку и пропитывает его плащ. Исполнив свой скорбный долг, Рэннальф не вернулся в свой шатер. Он подошел к месту, с которого хорошо был виден лагерь союзников около стен Уоллингфорда. Лицо его было искажено гримасой боли.
 — Они смелые люди, — наконец сказал он Эндрю хриплым голосом. — За зло, которое они принесли мне, я не могу их любить. Но я не могу их ненавидеть. Они сражались за то, во что верили. Мне больно, что они должны умереть от голода и жажды. Лучше умереть на поле брани с мечом в руке.
 — Отец!
 Джеффри отыскал их. Рэннальф отпустил Эндрю. Он собирался преподать Джеффри хороший урок, такой, как и Эндрю, но пожестче.
 — Джеффри, нас здесь никто не слышит. Ты уже стар для порки, а то я прошелся бы по твоей спине ремнем и порол бы тебя, пока рука не устала. Но ты почти мужчина. Я должен наказать тебя по-другому, чтобы ты понял.
 — Но, папа…
 — Хочешь сказать, что ты не умер, и все хорошо. Ведь так? Сколько заповедей, которые я и Саймон Нортхемптон вдалбливали тебе, ты нарушил?
 — Ты говоришь, что я почти мужчина, но при этом защищаешь меня, как ребенка, отказывая в наследственном праве быть рядом с тобой и защищать свое имя.
 . Джеффри побледнел, но взгляд его голубых глаз был тверд, когда он посмотрел в серые глаза отца.
 — Ты оставил обязанности, которые должен был выполнить, только чтобы удовлетворить свое тщеславие!
 — Нет! — вспыхнул Джеффри. — Все, что Нортхемптон поручил мне, я исполнил. Я спросил, нет ли у него еще поручений, и мой хозяин отпустил меня.
 — Ты гордишься своей ловкостью, не правда ли? Трус!
 Лицо Джеффри побледнело.
 — По какому праву ты так разговариваешь со мной? Разве я плохо выполнил свою роль? Не моя вина, что ты приказал своим людям охранить меня, как будто я не умею защищаться!
 — У меня есть право, я подверг тебя испытанию, — ответил Рэннальф. — Я имею в виду не отсутствие воинской храбрости. О, ты очень смело несешься впереди всех в атаку или остаешься за старшего и командуешь, но у тебя нет силы духа, необходимой, чтобы осознать твое положение. Ты подумал, что было бы, если бы мы оба погибли?
 Юноша дрожал с головы до ног, но выдерживал взгляд отца.
 — Почему ты оскорбляешь меня? Тогда что ты называешь любовью, если превращаешь меня в подобие мужчины?
 — Взятие этого моста — особый случай. Ты, несмотря ни на что, должен научиться различать то, что совершенно безнадежно, от того, что почти безнадежно, но должно быть выполнено. Когда что-нибудь почти безнадежно, должны быть приняты меры предосторожности, чтобы уменьшить неизбежное зло. Я попытался это сделать, а ты все испортил. — Но я ничего не портил! — Это зависело не от тебя, а от Бога. Бог помогает тем, кто пытается помочь себе сам. Подумай над тем, что могло произойти, если бы мы погибли оба. Наши вассалы оказались бы без руководства, их мог бы обмануть любой. Они уничтожили бы друг друга, сражаясь за власть. Таким образом, ты нарушил бы их веру в лорда, способного защитить их от врагов и справедливо рассудить. Далее, ты нарушил бы мою клятву королю о верности моих вассалов. — Рэннальф тяжело вздохнул и с трудом продолжал:
 — Твой брат, твоя плоть и кровь, остался бы один, шестилетний ребенок, совсем беззащитный. Нашлись бы люди, желающие уничтожить его ради наследства. Это двойной грех по отношению к твоей сестре. Из-за ее шаткого положения она также пострадала бы. Ты хочешь видеть ее в руках грязного раба? Ты говоришь, я ничего не приказывал тебе. Разве я не приказал тебе защищать брата и женщин? Почему ты не подумал прежде, чем утолить свою глупость и гордость?
 Джеффри больше не мог выдержать этого. Он отвернулся, как будто Рэннальф бил его по лицу. Рэннальф с горечью в голосе продолжал:
 — Если бы я мог тебя защитить, то я защитил бы тебя от этой непосильной ноши, а не от быстрой и чистой смерти. Ведь умереть можно по-разному. Можно умереть душой, а не телом, и вот такая смерть — навечно. И без надежды на спасение.
 Как ни странно, наступившая тишина не была напряженной. Рэннальф посмотрел на сына и остался доволен увиденным. Цвет лица Джеффри вернулся к нормальному; нахмурившись, мальчик думал.
 — Я не дурак и не трус, отец. Дело в том, что я никогда об этом не задумывался, несмотря на то, что ты много раз говорил о моих обязанностях. Я не хотел похвал за свою смелость. Я не думал об этом, но не собираюсь увиливать от ответственности. Мне жаль, что ты так боялся за меня.
 — Я немолод, — сказал Рэннальф, — многие в таком возрасте умирают. Подумай над этим и не позволяй страстям управлять тобой. — Рэннальф повернулся и пошел прочь. — Папа, подожди! Ты много говорил о моих обязанностях перед родом и королем. Разве он не защитит моего брата вместо меня, если я достойно исполню свой долг? Даже если мы оба погибнем, что тогда?
 Рэннальф не думал, что разговор примет такой оборот.
 — Из-за того, что другие люди слабы, тебе не стоит падать духом. Закончим этот разговор. Помоги мне добраться до постели. У меня нет больше сил.




 Глава 16


 Двое мужчин сидели рядом в темных, сырых покоях Глостерского замка. В комнате было неуютно — сырой земляной пол, влага сочилась с обшитого грубыми досками потолка и стекала по каменным стенам. От двух смолистых факелов, колеблясь, исходил грязный свет. Дым сливался с темнотой. Эта обстановка вряд ли подходила для элегантно одетых джентльменов, трудно различимых в темноте. Их привела сюда необходимость, они не смогли больше нигде найти уединения. Когда закрывалась дубовая дверь покоев, даже громкие крики снаружи казались монотонным бормотанием.
 Вильям Глостерский, одетый в шелка, годившиеся для прогулок в конце лета, продрог до костей. Как он и ожидал, Херефорд вышел из себя и кричал что есть сил. Лорд Глостер равнодушно слушал, не вникая по-настоящему. Все, что говорил Херефорд, не имело никакого значения. В конце концов, ему придется пойти по пути Вильяма, другого выхода не было. Глостер посмотрел на разгоряченного Херефорда.
 — Ты сделал все, что мог, я согласен, — проговорил он вкрадчивым мурлыкающим голосом. — Ты методически изводил войско Стефана и прислал провиант и людей в Уоллингфорд. Что это дало нам? Никакая сила теперь не сможет победить Стефана, и через несколько недель он займет замок.
 — Нет, они никогда не войдут.
 — Возможно. Но я думаю, что нелегко умирать от голода и жажды. Скоро воины ослабнут и не смогут охранять крепость. Люди Стефана приступом возьмут ее. Ты думаешь, они будут сидеть без дела? Они, наверное, уже соорудили осадные машины.
 — Если бы ты присоединился ко мне или хотя бы послал своих людей, этого бы не случилось.
 — Думаю, бесполезно и бессмысленно расточать силы, чтобы получить то, чего можно достигнуть более легким путем.
 — Если мы будем лгать и вести себя бесчестно, — криво усмехнувшись, продолжил за него Херефорд и закусил губу.
 — Ты написал Генриху? — спросил Вильям. Можно было подумать, что он не слышал слов Херефорда.
 — Да, но не отослал письмо. Какой смысл Просить о помощи, если ее не пришлют? Сердце Генриха прежде всего во Франции, даже если он еще не совсем владеет ею.
 Глостер опустил глаза, обдумывая слова Херефорда. На самом деле вопрос не требовал размышлений. Не послать ли слуг, чтобы они обыскали владения Херефорда и нашли письмо? Если он прибавит несколько строк, это будет полезно. У Вильяма были кое-какие сведения из Франции. Нужно, чтобы об этом не узнал Херефорд. Людовик и Юстас почти поссорились. Генрих уверенно продвигается вперед, и очень скоро он освободится для похода на Англию.
 Вильям Глостерский знал, что это произойдет не так скоро, чтобы можно было спасти Уоллингфорд. Вытеснить Стефана было почти невозможно. Херефорд неоднократно пытался сделать это. Королевские войска были надежно защищены. Какое-то время Вильям размышлял, почему он участвует в этом дурацком мятеже. Вовсе не потому, что его отец Роберт Глостерский был предан делу Генриха Анжуйского сердцем и душой. Вильям никогда не испытывал особых чувств к своему покойному отцу, человеку, известному своей незапятнанной честью. По сути, он был таким же дураком, как Херефорд, — никогда не видел собственной выгоды, ставя честь выше всего.
 Вильям же признавал только личную выгоду. Если Генрих взойдет на трон, то наградит его, а он любил золото, хотя был достаточно богат. Благодаря золоту он сможет играть с людьми, как с марионетками. Он поднял обманчиво сонные глаза, в которых никто не смог бы ничего прочесть. Он пошлет своего немого мальчика за этим письмом. Однажды он уже отдал такое письмо в руки Херефорда. Генрих любил Херефорда как родного. Он сделает все, чтобы выполнить его просьбу.
 — Если ты не хочешь отправить письмо Генриху с просьбой о помощи, то я не понимаю, почему ты возражаешь против моего плана. Граф Мейлан, близнец Лестера и барон-разбойник, такой же враг Стефана, как и Генриха. Когда Генрих взойдет на трон, уничтожение Мейлана будет самым похвальным делом. Ты должен защитить Вильяма де Бошана, так как тесно связан с его семьей. Но, если ты отправишься сражаться с Мейланом и освобождать де Бошана, Уоллингфорд попадет в руки Стефана через неделю или две и будет потерян для нас, как и Фарингдон.
 — О, Боже! — застонал Херефорд. — Зачем ты напоминаешь мне об этом? Почему ты считаешь, что я приползу к тебе за помощью? Разве я поступил бы так, если бы не нужда?
 — Роджер, не проклинай меня! Я отказал тебе в помощи не потому, что хотел тебя обидеть, и не потому, что хотел нанести вред делу Генриха. И даже не потому, что хотел сохранить моих людей и мое золото. Я рисковал этим и прежде. Но я рискую, когда это может принести мне хоть какую-то выгоду. Дослушай до конца. Если ты нападешь на Мейлана в одиночку, то разгневаешь Роберта Лестера. Мы потратили много времени и усилий, чтобы заморочить ему голову, и он почти согласился помогать нам. А если Стефан присоединится к нам против Мейлана, вину можно разделить, причем не поровну, так что еще один клин будет вбит между Лестером и королем.
 Молча, дрожа всем телом, Херефорд уставился на Глостера. Он чувствовал отвращение и боялся этого человека, которого легко мог раздавить голыми руками. Он ненавидел его за бесчестье и опасался, что в конце концов будет вынужден плясать под его дудку. В предложении Вильяма не было ничего откровенно бесчестного. Обычное дело, когда враги заключают перемирие, чтобы напасть на третьего, одинаково опасного для обоих. Вильям хотел, чтобы Херефорд предложил Стефану объединить усилия для уничтожения Мейлана. Он не будет уговаривать Стефана прекратить осаду Уоллингфорда, а попросит изгнать брата Лестера из Уорчестерского замка. Этот замок по праву принадлежит Вильяму де Бошану, который сейчас стал узником в собственном поместье.
 Чутье Херефорда подсказывало, что у Вильяма есть более хитрая цель, чем освобождение узников Уоллингфорда. Если большая часть войск Стефана отойдет к Уорчестеру, люди Уоллингфорда смогут освободиться собственными силами, но если Стефан поможет де Бошану, не нарушат ли они верность?
 — Ну, — подстрекал Глостер, — ты хочешь, чтобы де Бошан был замучен Мейланом? Хочешь, чтобы Уоллингфорд оказался в руках Стефана? Хочешь, чтобы мы потеряли Лестера, когда он уже решил помочь Генриху? Может быть, ты слегка умеришь свою гордость и напишешь то, что я попрошу, и разрешишь моему гонцу отправиться к королю?
 — Я должен подумать, — в отчаянии сказал Херефорд, пытаясь выиграть время. — Я думаю, ты не сомневаешься, что я хочу тебе помочь. Я просто никогда не думал о последствиях.
 — Конечно, думай! — Стальные нотки зазвучали в мурлыкающем голосе Вильяма. — Но, пока ты будешь шевелить мозгами, люди Стефана вскарабкаются на стены Уоллингфорда или Вильям де Бошан будет распят на дыбе. А что касается меня, я не спешу.
 — Вильям, неужели ты хочешь таким образом предать меня?
 Глостер засмеялся. Не своим обычным, полным презрения смехом, а смехом искренне развеселившегося человека.
 — Как ни странно, я ничего не планирую. Если бы ты не был таким пустоголовым ослом, ты бы сделал это уже через день после того, как Соук — да благословит его Господь! — взял мост. А ты позволил войскам Стефана закрепиться еще больше. В любом случае они попытаются атаковать.
 Это было справедливо. Голова Херефорда поникла. В последние годы он глотал одну горькую пилюлю за другой, но эта была самой горькой. Ужасно писать врагу, умолять о помощи, предлагая, пусть на словах, примирение. В силах ли он написать это? Он должен. Будет величайшей ошибкой допустить смерть де Бошана, позволить Лестеру переметнуться к королю, а Уоллингфорду пасть. И все это в ущерб собственной гордости. В конце концов это может ни к чему не привести. Стефан может отказаться от перемирия, в этом случае у Херефорда будут сильные доводы против Глостера.


* * *

 Седой человек почтительно склонился к изящной белой ручке.
 — Замечательно, что вы снова навестили меня, — нежно сказала Кэтрин.
 Старый воин промямлил несколько комплиментов, которые, как можно было ожидать, он давно забыл. Кэтрин вспыхнула от удовольствия, а сэра Джайлса Фортескью охватило чувство неловкости. О, женское лукавство! И как она надула их, — а ведь некоторые из этих мужчин выбивали своим женам зубы. Она исхитрилась найти свой путь в их замки. Если бы приехал сам Соук, люди наверняка реагировали бы по-другому.
 — Мой муж, — сказала Кэтрин, — был огорчен, что не мог сопровождать меня и в этот раз.
 Губы сэра Джайлса задергались. Ее просили ничего не осматривать, но каким-то образом она пробралась в каждый уголок, в каждую башню и кладовую в замках. Затем полночи писала. Сэр Джайлс не знал, что она описывает, но уже сейчас видел результаты этих писаний.
 Когда они впервые осмотрели интересующие их участки, оборонительные сооружения показались им изношенными. Кэтрин заметила, что она считает необходимым для барона держать новые военные механизмы под крышей. Он пробормотал в ответ что-то неопределенное. Кэтрин бодро ответила, что пришлет ему одну из новых машин для рытья рва. В том, что она так и сделает, сомнений и тогда не было, но сейчас, всего лишь через месяц, четыре такие машины стояли в ряд на одной из стен. Три из них, по всей видимости, были сделаны здесь же. Увидев это, Кэтрин тогда сказала, ангельски улыбаясь:
 — О, я вижу, мне и не нужно было ее присылать. У вас эти три были уже давно, просто вы делали вид, что старые методы обороны вам больше нравятся.
 Почему ей удалось их обработать, и они таяли, как подогретый воск? Разве у них не было жен и дочерей? Конечно, она удивительно красива, но ведь не в этом дело. Кэтрин понимала то, что не понимали другие. Сэр Джайлс видел, как мужчины вздрагивали от совершенно невинных замечаний. Он с удивлением наблюдал, как они краснели и таяли еще больше, когда незначительная лесть умасливала их. Разумеется, с ним она не играла в эти игры. Или все-таки играла? Почему ее указания получили полное его одобрение и все было исполнено? К концу жатвы земли, граничившие с владениями Хьюго Бигода, были полностью обеспечены провизией, оружием и людьми. Именно это было важно, а не уловки Кэтрин. Ей все удалось.
 — Миледи, — сказал Джайлс, когда они остались одни, — ты сделала эти земли более защищенными, чем во времена твоего отца. Я несколько раз пытался поговорить об этом, был очень разочарован, что нового графа это не интересует. Что же теперь нам угрожает?
 За маской женской привлекательности проступило усталое лицо.
 — Вы знаете столько же, сколько и я, сэр Джайлс. Почему вы называете меня «леди»? Ведь я для вас просто Кэтрин.
 — Милая Кэтрин, вы больше не дитя, и я должен называть вас «леди». Я всецело полагаюсь на вас.
 Как и Рэннальф, сэр Джайлс не хотел, чтобы им руководила женщина. Возможно, Кэтрин его воспоминаний, прелестная девушка в доме своего отца, юная леди благородного супруга, не поступила бы так. Возможно, он был не прав, ведь внутри человек не меняется, он просто реагирует на обстоятельства. Сейчас Кэтрин не была ни напугана тем, что ее вассалы полностью зависят от ее решений, ни обеспокоена сомнениями относительно того, сможет ли она сделать так, чтобы они делали свое дело. В данном случае сэру Джайлсу нужно было сказать чистую правду.
 — Не цените меня выше, чем я того заслуживаю, сэр Джайлс. Укрепление наших границ не было моим решением, — сказала Кэтрин и улыбнулась тому, как на лице сэра Джайлса отразилось разочарование и в то же время облегчение. — Я делаю все по указанию лорда Соука и должна сказать, что мое мнение и мнение мужа по этому вопросу всегда совпадали.
 — И по всем вопросам, Кэтрин?
 — По всем, — осторожно ответила она, хорошо понимая, о чем беспокоится сэр Джайлс. — Мне ясно, что лорд Соук не желает вовлекать своих вассалов в эту войну. По его мнению, это может понадобиться в самом конце.
 — По его мнению, — повторил сэр Джайлс с легким нажимом, — а по-вашему?
 Кэтрин не хотела отвечать на этот вопрос.
 — После стольких лет долг все еще связывает вас, сэр Джайлс?
 — Долг по отношению к вам, — последовал краткий уклончивый ответ. — Пока вы живы, леди, мы поклялись служить вам. Помни, Кэтрин, я не сказал ни слова против твоего мужа. Он хороший человек, человек чести. Я бы с радостью последовал за ним везде, хотя мой разум говорит, что эта война бессмысленна. Надеюсь, что буду следовать за его сыном с той же преданностью. Или, точнее, мои сыновья будут ему преданы.
 Сэр Джайлс замолчал, увидев, что глаза Кэтрин наполнились слезами. Он знал, она опечалена тем, что не может зачать, ведь ее муж всегда находится далеко от дома. Возможно, это не дело ума сэра Джайлса, хотя она дорога ему и у нее нет ни матери, ни отца, ни брата.
 — Кэтрин, — нежно сказал сэр Джайлс, — если тебе нужна защита, любой из твоих вассалов отдаст за тебя жизнь.
 — Вы так добры, — она уже не плакала. — Действительно, это вина Рэннальфа, и мне очень горько. Я полетела бы к нему, если бы могла. Если бы их всех — и короля, и герцога — забрала чума!
 Сэр Джайлс в ответ засмеялся.
 — Кэтрин, может, пускай хоть один останется. Кто-то ведь должен быть королем, людям нужно за кем-то идти… Надеюсь, ты не пожалела о решении, которое приняла в Лондоне несколько лет назад?
 — Конечно, нет. Я очень благодарна Стефану, что он выбрал мне такого мужа. Но оставим это. Мне нужно кое-что сказать вам. Если что-нибудь случится со мной, верно служите графу, а если он погибнет, то его наследникам. — Кэтрин засмеялась. — Я, конечно, не собираюсь прямо сейчас исчезать, я молода и полна сил, но… мы все в руках Господа. Мне бы не хотелось думать, что мои вассалы будут бороться между собой за превосходство. Я с них просто возьму клятву верности, вот и все.
 — Ты очень преданная жена, — нахмурившись, заметил сэр Джайлс. — Но, если твои слова дойдут до него, он сможет обращаться с тобой как пожелает. У твоего мужа есть два сына, и, насколько мне известно, он не собирался жениться еще раз. Я знаю, что он хороший человек, но нельзя так искушать никого. Нельзя позволять себе быть такой незащищенной, Кэтрин.
 Уверенный смех — вот и весь ответ. Кэтрин не страшила ее незащищенность. Сэру Джайлсу хотелось лучше узнать Рэннальфа и его старшего сына. Кэтрин слишком любит своего мужа, но сыновья часто не похожи на своих отцов. Если бы разговор шел о маленьком мальчике, сэру Джайлсу было бы легче. Кэтрин везде брала с собой Ричарда, вассалы хорошо знали его, и он обожал свою мачеху. Ричард никогда не будет опасен для Кэтрин, но он не был наследником Соука. Сэр Джайлс хотел объяснить ей это, но она прервала его.
 — Еще один вопрос, — серьезно сказала Кэтрин. — Вы согласитесь породниться с моим мужем?
 Сэр Джайлс совершенно растерялся. Что Кэтрин собиралась делать, было выше его понимания. Он был уверен, что, несмотря на ее влияние на мужа, она никогда не убедит его женить своих сыновей на дочерях простых баронов.
 — Что ты имеешь в виду, Кэтрин? — резко спросил он. — Мои желания не имеют значения. Соук может метить как угодно высоко, выбирая невест для своих сыновей.
 — Я не имею в виду сыновей. Рэннальф найдет для них партии, как и все, что он делает для них. У моего мужа есть незаконнорожденная дочь, милая девочка, моя воспитанница. Рэннальф не обращает на нее внимания и не заботится о ней. Он даст ей приданое когда-нибудь, но она уже созрела для замужества. Он не обещал ее никому, и нет человека, в которого она могла бы влюбиться, но она отдала свое сердце Эндрю. Если бы вы пожелали дать за ним какую-то сумму, я думаю…
 — Дать ему что-нибудь! Я скорее задам ему! Эндрю! Как он посмел положить глаз на дочь своего сюзерена?! Боже милостивый, и это мой брат так осрамил меня?! Неблагодарный дьявол!
 — Они молоды, только в этом их вина. Да и я должна была больше следить за ними. Сэр Джайлс, нужно смириться с этим. Если вы придете к вашему лорду с таким предложением, я верю, что он положительно решит этот вопрос. Я говорю вам, он ничего не дает за девушкой…
 — Что я могу сказать? Что обо мне скажут люди? Они подумают, что я пытаюсь обеспечить своего нищего брата. У меня дети, Кэтрин, что я могу дать им? Или я должен сказать графу, что мой брат отказывается от нее?
 Кэтрин улыбнулась.
 — Девушка не совсем ладит с отцом. У них весьма сложные отношения. Если бы она могла найти другого защитника, это было бы замечательно.
 Сэр Джайлс покачал головой, его глаза потемнели от гнева.
 — Если мой брат так позорит свое имя и свой дом, я разберусь с ним. Пусть он признается сэру Рэннальфу во всем, и какое бы наказание ни последовало, я одобрю его. Он не должен взять то, что не принадлежит ему по праву.
 «Как я ненавижу людей чести, — подумала Кэтрин, глядя на сэра Джайлса. — Он готов уничтожить любимого брата. Какое счастье, что женщины более мудры, чем благородны. Я помогу Эндрю, не заботясь о чести, и сделаю молодых людей счастливыми. Рэннальф получит сильного и преданного зятя и будет состоять в кровном родстве с сэром Джайлсом. Что в этом плохого?»


* * *

 Однако Эндрю прекрасно мог постоять за себя сам. Ни один сын не мог быть более преданным и нежным, более терпеливым к обидам и пинкам, чем он, ухаживая за раздражительным графом. Вместе с Джеффри он создал тайный заговор, чтобы удержать Рэннальфа в постели, отказывая посетителям и тщательно отбирая новости, которые передавали ему. Обоим хотелось перевезти Рэннальфа в Оксфорд или в другое безопасное место, так как его рана гноилась и не заживала. Рэннальф не соглашался, не соглашался и король.
 От них уже ничего не зависело. Рэннальфа вызвали на королевский совет. Соук ворчал по этому поводу, раздраженно гадая, кому нужен совет во время удачной осады. Джеффри и Эндрю надеялись, что Рэннальф из упрямства не пойдет к королю. Однако, когда Джеффри, полагаясь на дух противоречия отца, говорил ему, что приказы короля должны беспрекословно выполняться, дабы избежать неприятных последствий, Рэннальф сказал сыну:
 — Если бы я следовал своим склонностям и личной выгоде, то сидел бы в своем замке и охранял свои земли. Один Бог знает, что было бы, если бы люди выполняли свой долг, невзирая на выгоду или тяжелые последствия. Наверное, мы бы не ворчали, не огрызались и не рвали глотки друг другу.
 Самочувствие Рэннальфа ухудшилось после визита в палатку Стефана, так как он упрямо отказывался, чтобы его несли на носилках. Расстояние было небольшое, но для человека, пролежавшего последние две недели на спине, было мучительно пройти даже этот путь. Рана, уже начавшая было заживать, открылась в двух местах. Он едва ответил на приветствия нескольких людей, которые решились на это, и расположился так, чтобы все слышать.
 — Как вы знаете, — начал Стефан, — я получил предложение о перемирии от графа Херефорда. — Я ничего не знаю, — раздраженно пробормотал Рэннальф себе под нос, — как не знал я, что он нарушил перемирие и может предложить его еще раз.
 — Значит, ты не считаешь эти постоянные нападения на нас нарушением перемирия? — резко спросил Стефан.
 — Ну, я бы сказал, что Херефорд защищает своих людей от наших нападений, — улыбнувшись, сказал Рэннальф, а затем сделал жест, изображавший безразличие. — Можно называть это как угодно.
 — Херефорд, — продолжал Стефан, остановив взгляд на Соуке, — предлагает объединить наши силы, чтобы вырвать замок Уорчестер из рук Уолерана де Мейлана.
 Рэниальф закусил губы от острой боли.
 — Бога ради, — сказал он, — надеюсь, вам не нужен совет, чтобы не принимать безумное предложение.
 — Что безумного в этом предложении? — жестко спросил Стефан. — Я не считаю его безумным и остальные члены совета тоже. Ты один, кажется, понимаешь больше всех. У тебя изменилось настроение, Соук. Еще несколько месяцев назад ты настойчиво убеждал нас заключить перемирие с Херефордом. Ты даже ездил в его замок по этому поводу. Разве ты обнаружил что-то, что не удосужился рассказать нам? Все это время ты говорил, что Херефорд правдив и держит слово. Ты обнаружил, что это не так?
 Рэннальф, обеспокоенный тем, что отношение к нему Стефана переменилось, но надеясь, что это просто раздражение, не обратил внимания на слова короля. Он взглянул на участников совета.
 — Вы действительно согласны с этим?
 — Почему бы и нет, — равнодушно отозвался Нортхемптон.
 — Почему бы и нет?! — Терпение Рэннальфа лопнуло. — Уолеран — близнец Лестера. Разве безопасно доводить его до бешенства, нападая на Уолерана, пока он еще не причинил нам никаких неприятностей? Если это недостаточно веская причина, то Мы почти всего добились здесь. Почему мы должны снять осаду и принимать какое-то безрассудное предложение?
 — Успокойся, Соук, — холодно сказал Стефан. — Вина за нападение на Уолерана, естественно, падет на Херефорда. При этом мы не говорили о снятии осады. Ты знаешь, как Херефорд измучил нас своими атаками. Из-за них мы не осмеливаемся взять штурмом Уоллингфорд, оставив наши фланги неприкрытыми. Пусть Херефорд уведет людей к Уорчестеру, и мы воспользуемся этим, чтобы взять Уоллингфорд.
 — Какими силами? Придется дать Херефорду не только обещания, прежде чем он уведет своих людей. Ты понимаешь, что время службы для большинства людей уже заканчивается?
 — Чтобы люди остались подольше, мы заплатим им, — вставил Стефан, — и освободимся от Уолерана, ведь он — сущее проклятье.
 Упоминание о деньгах вызвало недовольство на лицах многих членов совета. Нортхемптон нахмурился.
 — Становится все труднее найти золото, милорд. Давайте лучше используем время следующей ежегодной службы. Если мы наконец справимся с мятежниками, то не нужно будет сражаться в следующем году. Кроме того, ничего не изменится, если даже люди не останутся. Много наших людей находится не здесь, они прикрывают нас сзади от Херефорда, и вряд ли та десятая часть, что мы отправим в Уорчестер, изменит что-либо.
 Кто-то сказал:
 — Это правда, что Уолеран в замке Уорчестера. Мы в этом убедились, и то, что Вильям де Бошан — его пленник, тоже правда.
 — Тогда пусть Херефорд один отправляется выручать де Бошана! — перебил Рэннальф. — И мы будем уверены, что он, а не мы, разъярил Лестера. Мы избавимся от его присутствия, как будто послали ему помощь. Он считает делом чести помочь де Бошану.
 Молодой человек что-то бормотал без остановки, и Рэннальф потер лоб, охваченный жаром. Его рука показалась такой холодной на лбу, что он вздрогнул. Ему было понятно нетерпение молодых вассалов Стефана: осада была утомительной. Тяжело думать о смельчаках, сражавшихся в замке, их женщинах и детях, испытывающих жажду и голод. Кроме того, земли вокруг Уоллингфорда были так опустошены, что пищи не хватало даже осаждавшим, и это понятно. Вполне понятно, что молодые воины спешили в бой. Непостижимо, что такие люди, как Нортхемптон и Уорвик, соглашались с молодыми горячими головами. Рэннальф подумал, не помутился ли его разум из-за болезни, а также из-за все усиливающегося желания закончить эту войну. Он обратился к Уорвику, молчавшему все это время:
 — Ты тоже согласен с этим? Почему? Какая нам выгода от этого? Мы разделим наши силы, устроим еще одну осаду или истощим свои войска тяжелой битвой. С какой целью?
 — Цель такова — все поймут, что Херефорд нуждается в помощи короля, — прервал его Стефан. — Худший из мятежников получит помощь, если покорно просит о ней. Разве это не пошатнет сторонников Херефорда? Ты не находишь в этом выгоды? Или ты видишь ее слишком ясно? Ты требовал от меня отнестись милосердно к Херефорду, а он и не просил об этом, желая таким образом показать, что мы боимся его. Сейчас, когда он покорно просит о помощи, ты возражаешь против соглашения с ним. Может быть, ты не хочешь, чтобы мы воспользовались слабостью мятежников?
 Объяснение было неплохое, и Херефорд был достойным человеком, но Рэннальф напрягся как от не" видимой опасности. Стефан в общем-то обвинил его в измене. Рэннальф твердо встретил его взгляд, но у него было тяжело на сердце. Здесь была ловушка, он чувствовал это. Но он не осмелился спорить дальше, потому что Стефан стал бы упрямиться еще больше.
 Нортхемптон обеспокоенно перевел взгляд с короля на своего друга.
 — Милорд, в справедливых опасениях нет вреда. Граф Соук имеет право спрашивать. Лучше убедиться, что его страхи беспочвенны, чем поссориться. Рэннальф, мы все согласны, что целесообразно принять покорность Херефорда. Мы собрались, чтобы обдумать, как распределить наши войска для завершения осады.
 Одобрительный ропот еще раз убедил Рэннальфа в безнадежности его позиции. Спор о том, кто пойдет и кто останется, нарастал и стихал вокруг него. Он не вникал в это, пока, наконец, вопрос не задали непосредственно ему.
 — Как я могу противостоять совету, — устало ответил Рэннальф, — я должен попытаться, насколько могу, успокоить свою совесть. — Он повернулся к Стефану. Истинная привязанность не позволила ему заметить выражение страха и подозрения на лице сюзерена. — Я не одобряю ваше решение. Но приказывайте, и я подчинюсь.


* * *

 Утомительные недели переходили в месяцы, теплые сентябрьские дни сменились холодными октябрьскими. Время подтвердило правоту Рэннальфа. Уорчестер не пал даже после того, как Стефан использовал больше и больше людей для его осады. В конце концов, Уоллингфорд также не был взят. Силы были слишком разбросаны, прошло время, и в окружавших Уоллингфорд лагерях осаждавших появилась брешь, которая позволила доставлять припасы в замок. Возможно, немного и нечасто, но достаточно, чтобы поддержать жизнь защитников. Спорным вопросом стало, кто первым умрет от истощения — осаждавшие или осажденные.
 Все было плохо. Здоровье самого Рэннальфа не улучшалось. У него началась сильнейшая лихорадка, рана на бедре гноилась.
 Важными были новости, полученные Рэннальфом от Лестера. Дела во Франции шли плохо. Генрих в отместку за поражение при Нью-Марше опустошил долину между реками Иска и Андель, сжег замки Баскервиль, Читри и Стирпини. Чуть передохнув, он добавил к числу разрушенных замков Брюболь и Виль, а затем захватил Маунт Сорель, подчинив своего брата Джеффри, который вначале Примкнул к Юстасу и Людовику. Однако Генрих быстро простил Джеффри и взял его к себе на службу. Вместе они стали воевать против Людовика, который вел бои в Нормандии, и разгромили его, прежде чем он полностью уничтожил Бурж Регьюла.
 Рэннальф страдал, как никогда прежде. Он думал, что достиг высшего предела мучений, когда Кэтрин поколебала его уверенность в необходимости войны. Сейчас он познал гораздо более сильную боль. Для него не имело значения, что произойдет, так как он оказывался в проигрыше в любом случае, взойдет на трон Генрих или останется Стефан. Новые поражения превратят Юстаса в ненасытного волка, и если Людовик заключит перемирие и Генрих придет в Англию, Юстас последует за ним. Рэннальф знал, что еще может последовать совету Лестера возвратиться на свои земли и тихо ждать своего неминуемого конца. Он не понимал, пока не потерял, как много значила для него привязанность и доверие Стефана.
 Несмотря на слабости короля, он любил этого доброго и глупого человека. Доброго, глупого и такого мучительно одинокого сейчас, когда умерла Мод.
 Рука Рэннальфа сжала свиток пергамента, который он держал все время, пока читал письмо Лестера. Потом он принялся за свежее письмо от Кэтрин.
 В нем содержались новости получше, но не было ничего, чтобы поднять его настроение. Она сообщала, что граф Норфолк ведет себя тихо на северной границе. Замки, граничащие с ним, подготовлены для войны. С Ричардом все в порядке.
 Письмо было длинное. Оно состояло из вопросов о его здоровье, нежного недовольства из-за его длительного отсутствия и деликатных просьб о возвращении.
 Не имеет никакого значения, если он ненадолго уедет. Ничего не может случиться и не случится у стен Уоллингфорда. Он стремился к Кэтрин, как жаждущий стремится к холодному роднику, но не осмеливался навестить жену. Она успокоит его, но будет плакать и умолять не рисковать, а если осознает всю свою нынешнюю власть над его сердцем, то найдет способ заставить остаться дома. Рэннальф боялся, что у него не хватит сил противостоять Кэтрин. Но он не мог оставить короля, растерянного, будто одинокий ребенок. Стефан так и не смог оправиться после смерти Мод, он словно испуганное дитя, которое говорит жестокие слова, потому что боится.
 Когда двое детей взывают к помощи отца, к кому первому броситься?
 Он пойдет к ребенку, который больше нуждается в помощи. Кэтрин испугана, но она достаточно подготовлена, чтобы управлять своими землями, пока нет угрозы вторжения. Даже если произойдет худшее и она останется одна, ее будет защищать Джеффри, он поклялся. Рэннальф взял перо и пергамент, чтобы попросить Стефана призвать его. Возможно, он снова заслужит любовь и доверие короля. Даже окончательное поражение не так страшно, когда рука сплетается с рукой и дружеский голос поддерживает в трудную минуту.




 Глава 17


 Генрих Анжуйский, еще более располневший, с бычьей шеей, смотрел с тревогой на Роджера Херефорда. По мнению Вильяма Глостерского, с бесстрастным любопытством изучавшего обоих, Генрих очень мало изменился. Он все так же был небрежен в одежде и выглядел, как последний из его наемников. Стал, пожалуй, еще более беспокойным и шумным. Без умолку болтал и постоянно вертел в руках какие-то предметы. Он смеялся с такой готовностью и так часто по незначительным поводам, что можно было принять его за простака. Несмотря на это, он излучал такую исполинскую силу и уверенность, что Вильяма брала оторопь.
 — Ты хочешь сказать, Роджер, что отрекаешься от своей клятвы поддерживать меня? Я не могу в это поверить! — Голос Генриха был комически строгим, чуть ли не с отеческими нотками, как будто он говорил с упорствующим в своих заблуждениях ребенком.
 — Нет, милорд, я не это хочу сказать. Вам это хорошо известно. Я имею в виду то, что говорил несколько лет назад в Девайзесе. Я не возглавлю вашу армию.
 — Я тоже хорошо помню, что ты сказал в Девайзесе. Ты сказал, что никогда больше не будешь командовать армией обреченных. Ты боишься, что это предприятие не принесет удачи?
 — Нет, — спокойно ответил Херефорд. — Я считаю, что ничего нет зазорного в том, чтобы тебе самому отдавать приказы, не оглядываясь на меня.
 — Не оглядываться на тебя! Роджер, что беспокоит тебя? Ты меня сюда вызвал. Я мог сожрать половину королевства Людовика и его самого поставить на колени, если бы ты не сказал, что мои люди здесь доведены до крайности. Я бросил выигрышную войну. Я влез в долги, чтобы прийти сюда. Разве я не выполнил своего обещания вернуться? Разве не стоило ждать два года, чтобы прийти опять?
 Бесполезно объяснять Генриху, что он не вызывал его, подумал Херефорд. Не только бесполезно, но и опасно, потому как вызов был мудрым и своевременным. Он должен был сделать это по своей собственной воле, так же, как и по своей воле должен был предложить мир Стефану. Гордость и честь ничего сейчас не значат. Не будь Вильям бесчестным, Уоллингфорд и Уорчестер пали бы.
 Сейчас Уорчестер опять у де Бошана, но не ценой его усилий, пролитой крови, а из-за того, что Вильям и Роберт Лестер надоумили Мейлана забрать золото и покинуть замок, как только Стефан снимет осаду. Допустим, Вильям и Роберт поступили бы так до перемирия со Стефаном. Это было бы благородно, но Уоллингфорд бы пал.
 Херефорд успокаивал себя подобными мудрыми мыслями, но от них почему-то воротило с души. Поскольку он был уверен, что Генрих сейчас справится и без его помощи, он будет просто выполнять свои обязанности.
 Херефорд увидел искорки возмущения в глазах человека, который, вне всякого сомнения, станет новым королем.
 — Эта демонстрация силы мне не нравится. Я не.. буду возглавлять чужеземных разбойников, грабящих мою страну.
 — Роджер, ты сведешь меня с ума. Ты же знаешь, как ненадежны вера и настроения большинства английских пэров. Кроме тебя, все будут трусливо выжидать, пока не увидят, на чьей стороне сила, и только тогда на что-нибудь решатся. Приди я гол и одинок, как прежде, одна половина поддержит Стефана, другая останется в стороне. Если они почувствуют мою мощь, то присоединятся ко мне. Клянусь, я отправлю свои отряды обратно, как только увижу, что мои позиции здесь крепки. Теперь ты доволен? Я клятв на ветер не бросаю…
 — Ты не дал мне закончить, — обаяние Генриха, его искренняя любовь и стремление угодить произвели впечатление на Херефорда. Его голос заметно потеплел. — Важнее всего то, что ты во мне на самом деле больше не нуждаешься. Генрих, ты уже мужчина, а не мальчик. Будет лучше, если ты один станешь во главе своих вассалов, ведь тебе нет равных.
 — В этом, милорд, Роджер прав, — впервые вступил в разговор Вильям. — Так же, как и насчет наемников. Может быть, мудро было показать Стефану вашу мощь, но все же разумнее их как можно быстрее спровадить из королевства. Дедушки нынешних английских пэров отбивали свои земли у нормандских завоевателей, с тех пор они не любят иностранцев. Раз уж есть возможность, давайте возьмем какую-нибудь небольшую крепость короля. Если он выступит против нас и мы разобьем его, вы добьетесь своей цели. К тому же у него мало людей.
 Херефорд хотел возразить, но передумал. Все, о чем говорили Вильям и Генрих, было очень верно. Честь требовала, чтобы Уоллингфорд, такой стойкий в своей верности, был освобожден и вознагражден по заслугам, но честь оказалась устаревшим и никому не нужным товаром. Преодолевая головную боль, вызванную беспорядочными мыслями, Роджер Херефордский включился в разговор о том, какой город стоило взять первым.


* * *

 Так просто, подумал Рэннальф, слушая споры, собрать своих людей и уехать домой. Никому он здесь не нужен. Нортхемптон и Уорвик, возможно, еще считаются с его мнением, но с той поры, как вернулся Юстас, он не смеет открыть рот на совете. Если он что-то одобрял, король тут же восставал против, а если же Рэннальф возражал против какой-либо идеи, то король сразу же за нее хватался.
 Рэннальф пытался до возвращения Юстаса заслужить доверие Стефана. Как же он заблуждался! Рэннальф чувствовал, что сам становится злобным и язвительным, понимал, что от его присутствия королю больше вреда, чем пользы, но уехать сейчас без разрешения Стефана было настоящим предательством.
 Во время совета никто не заговаривал с Рэннальфом. Немногие осмеливались даже смотреть на него. Когда совет закончился и король удалился, Нортхемптон потянул его к камину. Соук ободряюще улыбнулся.
 — Слава Богу, — начал Нортхемптон, — ты не теряешь головы, Рэннальф.
 — Полноте! — ответил с кривой улыбкой Соук. — Хорошо, что Стефан еще не настолько безумен, чтобы требовать и этого.
 Нортхемптон нахмурился.
 — Твоя шутка неуместна. Я хотел воздать тебе должное. Ты сумел держать себя в руках. Ты бросал такие мрачные взгляды, что мог в любую минуту разразиться гневной речью.
 — Что бы я ни сказал, было бы только хуже.
 — Не забывай, что я тебе сказал в ночь перед взятием моста на Уоллингфорд. — Нортхемптон выразительно посмотрел на него. — Тем не менее он должен скоро понять, что не прав в отношении тебя. Не теряй терпения, Рэннальф, в своей обиде ты несправедлив к Стефану. На сей раз он непоколебим. У него определенно твердые намерения.
 — Как перед Уоллингфордом, не так ли? — горько сказал Рэннальф, удивленный страдальческим выражением лица Нортхемптона. Обернувшись, он увидел стоящего за его спиной короля. Какое-то мгновение все стояли как громом пораженные, пока Джеффри довольно грубо не оттолкнул Нортхемптона и не стал плечом к плечу с отцом, нарушив немую сцену.
 Рэннальф смотрел в глаза своего властелина, не изменив выражения лица, только незаметно сжал руку своего сына.
 — Я никогда не утверждал, что мои суждения совершенны, — разразился Стефан, — но это не я составлял соглашение. Мой мудрый совет вынудил меня это сделать. И ты, Соук, не последний из их числа со своими россказнями, что Херефорду можно доверять. Я вечно получаю плохие советы, и меня же клеймят за скверные результаты. Когда я поступаю по-своему и добиваюсь успеха, я все равно плох. Тогда мои лорды важно кивают друг другу, самонадеянно гордящиеся тем, что проявили мудрость, согласившись с королем!
 В его голосе звучали истерические нотки. Рэннальф нахмурился и бросил обеспокоенный взгляд на Джордана Малмсбери, чей замок осаждали войска Генриха Анжуйского, Стефан склонялся к тому, чтобы дать Анжуйцу бой под стенами Малмсбери, хотя многим лордам эта идея казалась чистым безумием. Кровно заинтересованный в исходе обсуждения, Джордан выглядел встревоженным. То, что Стефан вытворяет со своими придворными, людьми, которые хорошо его знают, было ужасно, но показывать свои слабости людям, не знавшим его характера, значило терять сторонников.
 — Не направлена ли твоя критика не в ту сторону? — продолжал Стефан с чувством собственного достоинства. — Слишком много разговоров о стойкости и твердости, но что-то я не вижу помощи нашему делу.
 — Мои люди отслужили свой срок и даже более того, — ответил Рэннальф, перекрывая своим резким голосом возмущенный вздох Джеффри. — И тем не менее я снова призову их, уверяю вас. Нет срока службы в оборонительной войне, а то, что Генрих нападет, сомнений не вызывает.
 — Чертовски ловко, — огрызнулся Стефан. — Ты подождешь, пока он не начнет атаку по всей Англии. Таким образом, ты будешь знать наверняка, что твои вассалы придут слишком поздно.
 Рэннальф сильно сжал дрожащую руку Джеффри. Он едва сдерживал бьющее через край возмущение, но не смел напомнить Стефану о том, что он уже сделал для него, в присутствии Джордана. Свидетельство такой черной неблагодарности может легко разрушить и ту малую веру, которую еще испытывали вассалы к своему королю.
 — Не нужно так говорить, милорд, мое терпение не безгранично. Я служил вам верой и правдой многие годы.
 — И теперь хочешь уйти на покой, да? Речи о твоем долготерпении имеют гадкий привкус угрозы, Соук, — голос, злой и резкий, принадлежал Юстасу. Он прибыл в Англию по пятам Генриха и уже успел своими обвинениями довести до белого каления половину преданных сторонников Стефана.
 — Я утверждаю, что нам необходим каждый человек, который может стать в строй. Когда мой трусливый свояк заключил мир с Генрихом, Анжуец, как дьявол, унесся в Барбелю и взял корабль. Там его уже ждала армия. Для чего, вы думаете, он сюда явился? Отпустить грехи? Самое время собирать вассалов. Я считаю, что каждый, кто уклонится от этого призыва, — предатель!
 Наверное, зря, но Рэннальф решил попробовать. — Я не отказываюсь ни от чего. Милорд, — сказал он, обращаясь к Стефану, — мои люди устали и не хотят сражаться в чужих владениях. Позвольте мне уехать и противостоять Бигоду. Вы же знаете, они отдадут всю силу на защиту собственных земель.
 Разумность просьбы была неоспорима. Для Уорвика и Нортхемптона было естественно сражаться на западе, потому что единственное направление, в котором мог продвигаться Генрих с пользой для себя, — восточное, как раз там и лежали их земли. Люди Рэннальфа должны были больше опасаться Норфолка. Даже Джордан, озабоченный безопасностью не только своего замка, но и города, понял и одобрительно закивал головой.
 Стефан нахмурился, чутье полководца боролось с подозрительностью, разросшейся до необычайных размеров.
 — Ты показал себя таким мудрым в военных делах, — проворчал Юстас, имея собственные причины удерживать Рэннальфа подальше от его земель, — что мы просто не можем себе позволить потерять тебя. Возможно, будут найдены какие-то другие варианты. Люди Соука, вассалы твоей жены, еще ничего не сделали для защиты своего короля. Призови их. Чтобы твои земли не оставались без защиты, позволь своему сыну ехать со мной. Конечно, твои вассалы последуют за ним.
 Поступи такое предложение в 1149 году и будь Джеффри тогда достаточно взрослым, Рэннальф согласился бы. Но в этот миг он не сомневался, что позволить Джеффри ехать означало послать сына на верную гибель. Явно или тайно, но Юстас постарается, чтобы мальчик не прожил и недели, и к тому же вассалы Рэннальфа окажутся во власти Юстаса. Рука Рэннальфа красноречиво соскользнула с пояса и легла на рукоять меча.
 — Джеффри не свободен, чтобы ехать, — открыто вклинился Нортхемптон, хорошо зная нрав Рэннальфа и слишком любя Джеффри, чтобы согласиться с таким планом. Внешне это могло выставить Рэннальфа в неблагоприятном свете, но у него не было другого выбора.
 — Мой сын — оруженосец Рэннальфа. Он получил тяжелое ранение во время взятия Соуком моста. Я отдал ему Джеффри для выполнения службы Джона.
 Юстас был горяч, но понимал, когда заходил слишком далеко.
 Рэннальф измерил его полным холодной враждебности взглядом, рука его сжимала меч.
 Нортхемптон был тоже зол, а горящие ненавистью голубые глаза Джеффри не оставляли никаких сомнений. Судя всех по себе, Юстас решил, что Джеффри мог оказаться не совсем безопасным спутником. Он мог бы всадить нож под ребра своему спящему господину или в разгар решающей битвы переметнуться на сторону врага.
 — Если вы утверждаете, что Джеффри вам нужен, то я, конечно, не буду забирать его силой. Естественно, ваши удобства превыше благополучия королевства, — презрительно прошипел Юстас.
 Рэннальф побледнел и прикусил губу. На старческом лице Нортхемптона появились багровые пятна.
 Стефан, очнувшись с большим опозданием, заметно заволновался. Из-за злого языка Юстаса вассалы отдалялись один за другим, а Нортхемптон был слишком могущественным, чтобы легко сносить оскорбления.
 — Юстас! — возмутился король. — Ты должен простить его, Саймон, и ты, Рэннальф. В эти ужасные для нас дни мы все делаем и говорим не то, что думаем. В том, что сказал Юстас, все же есть доля правды. Мы отдали тебе графство Соук, чтобы ты мог лучше защищать нас, Рэннальф. Ты же употребил его для обогащения своей казны, не прибавив ни одного меча к нашим войскам. Уж лучше бы мы предоставили леди ее собственному выбору. Если, как ты говоришь, твои люди устали от королевской службы, пора использовать вассалов твоей жены.
 Будь Рэннальф лет на двадцать моложе, он разрыдался бы от досады. Не было бы чужих, он высказал бы в лицо Стефану все, что о нем думает, не стесняясь в выражениях. Рэннальф задыхался от чудовищной несправедливости Стефана. Ведь война — это не только люди. Графство Соук было безбожно обобрано, чтобы оплатить поход Юстаса во Францию и бессмысленную осаду Уоллингфорда.
 — Если люди Слиффорда не желают оставлять свои земли, когда шевелится Бигод, что говорить о тех, чьи владения обращены к его границе.
 До сих пор Рэннальф еще как-то сдерживал бурлящие эмоции. На лице Стефана читалось упрямое нежелание слушать его доводы, и чаша терпения Рэннальфа переполнилась.
 — Уверяю вас, они будут более чем бесполезны, и не только потому, что их сердца остались дома, но потому, что в этой войне они никогда не принимали участия. Вам хорошо известно, милорд, что их симпатии находятся на другой стороне.
 Рэннальф должен был это сказать.
 Внешний лоск и напускная любезность тут же покинули Стефана.
 — Ты клялся мне в верности или нет?! — истошно орал он. — Ты мой человек или хочешь открыто объявить себя отступником? Если ты не можешь справиться с собственными людьми, найдется другой, кто сделает это вместо тебя. Я приказываю вызвать вассалов Соука на мою защиту! Горе тебе, если они не придут!
 Мертвая тишина воцарилась в той части огромного зала, где вассалы и слуги ожидали ответа Рэннальфа. Белый как полотно, раздираемый любовью и презрением к этому человеку, Рэннальф не проронил ни слова.
 — Как вы смеете так разговаривать с человеком, который готов был положить за вас голову несколько месяцев назад?
 Юный, дрожащий от гнева голос вывел Рэннальфа из оцепенения. Он молниеносно преградил дорогу Джеффри, готовому броситься на короля, и тихо сказал:
 — Он не в своем уме, сын мой! В глазах Стефана появился страх, а Юстас казался и разгневанным и довольным одновременно. — Тем не менее, — сказал Рэннальф как можно спокойнее, — воля короля для его вассала — закон. Принесите мне перо и пергамент, я прикажу графине Соук вызвать ко мне ее вассалов.
 Письмо было тут же написано и отдано Стефану, чтобы тот мог убедиться, что в нем не содержится ничего лишнего. Рэннальф предложил, чтобы оно было отправлено не с его человеком, а с королевским гонцом.
 — Я не хочу, чтобы меня подозревали в намерении передать что-то моей жене на словах. Мое письмо запечатано, делайте с ним что хотите.
 Рэннальф надеялся, что теперь, когда Стефан убедился, что все идет, как он того желает, он передумает отсылать письмо. Не исключено, что Кэтрин, чье сочувствие было на стороне Генриха, открыто откажется повиноваться. Скорее всего Кэтрин придет в замешательство от такого приказа. Она понятия не имела, как собирать вассалов, и никогда прежде не получала никаких распоряжений без подробного объяснения, как их выполнять. К тому же, хотя он и отдал такой приказ, но ни словом не обмолвился, надо ли это делать срочно, не указал места сбора. Бог даст, ей хватит ума написать письмо с просьбой о более подробных инструкциях. Возможно, она будет тянуть, как только возможно. В любом случае должна быть отсрочка. Если она продлится достаточно долго, может быть, удастся отменить приказ.
 Рэннальф не хотел уклоняться от службы, которую считал своим долгом. Даже сейчас он не мог так поступить. Он присягнул королю и выполнит свою клятву, только делать это будет по-своему.
 Стефан с Юстасом удалились, чтобы обсудить, как лучше использовать письмо Рэннальфа. Джордан сделал вид, что уходит с ними, а сам спрятался за камином. Нортхемптон подождал, пока отец с сыном не ушли, и обернулся к Рэннальфу.
 — Благословение Господу, ты еще с нами. Клянусь, сам не знаю, смог бы я сделать то же самое.
 — Не стоит терять выдержки ни с обезумевшим от непосильной ноши человеком, ни со вздорным юнцом. По крайней мере, я еще могу терпеть. Но вам, определенно, не приходится так страдать за своих детей, как мне, Нортхемптон, — ответил Рэннальф, взглянув на Джеффри.
 — Извини, отец. Я понимаю, что должен был промолчать, но когда я услышал такие оскорбления… Рэннальф криво усмехнулся.
 — Не повредит им знать, что мы стоим друг за друга и что в юнце горит тот же огонь. Саймон, я хотел бы от души поблагодарить тебя за то, что избавил меня от неприятной необходимости дать отпор Юстасу.
 Нортхемптон устало отмахнулся.
 — Ерунда. Сожалею, что не могу сделать больше.
 — Не надо даже делать подобных вещей. Я хочу, чтобы не ослабело твое влияние на Стефана. Любой, кто разделяет мои взгляды, будет под подозрением. На Стефана обязательно должен кто-то влиять, помимо Юстаса.
 То, что говорил Рэннальф, было верно, но Нортхемптон был сейчас слишком возбужден, чтобы делать вид, что склоняется перед капризами короля. После короткой беседы они все-таки пришли к выводу, что польза от этого будет гораздо важнее методов ее достижения. Нортхемптон ушел, а Рэннальф смотрел на огонь в камине. Краем глаза он уловил какое-то движение и присмотрелся, но ничего не увидел. Джеффри стоял рядом, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
 От сражения в Малмсбери не уйти, и если Кэтрин будет действовать, как он предполагает, то он возьмет с собой только личную охрану. Этого, конечно, недостаточно. Они с Джеффри были одни у камина. Мелкие дворяне, обычно собирающиеся возле Рэннальфа, сейчас боялись оказаться рядом с ним и держались на расстоянии.
 — Когда ты закончишь со своими делами, скачи в аббатство, привези мне пергамент, чернила и перья. Нужно написать несколько писем. Леди Кэтрин очень робкая женщина, — добавил Рэннальф с улыбкой. — Надеюсь, что она придет в такой ужас от моего послания, что откажется что-либо предпринимать или напишет мне. Если все получится, как я рассчитываю, вассалы Соука приедут, но слишком поздно. Тем не менее я не собираюсь отказывать королю.
 — Он не заслуживает твоей преданности. Какая нам польза, если он выиграет?
 — Возможно, от этого уже никому не будет никакой выгоды, — голос Рэннальфа дрогнул, — но я однажды принес ему клятву, и пятнадцать лет он даровал меня своей любовью. Будь я слабым и безумным, разве ты покинул бы меня умирать в одиночестве?
 Джеффри сердито покачал головой. Он и не подозревал, что ему доведется когда-нибудь узнать о такой слабости отца.
 — Я не могу покинуть его, но запомни, ты ничего не должен Стефану. Никто из нас ничем не связан с Юстасом. Когда я умру, ты можешь поступать по велению сердца. Я хочу собрать войско из младших сыновей и братьев моих вассалов. Желающих найдется достаточно, чтобы получился хороший отряд молодцов, рвущихся в бой. Конечно, придется платить им, ведь они не обязаны служить. Это будет небольшая плата за то, что наши земли защищены от Бигода и Юстаса.
 Джордан стал осторожно выбираться из своего убежища. Теперь ему стало ясно, что лорд Соук не был предателем, он был просто человеком, которого изводил безумный сюзерен.


* * *

 — Миледи, — сказала Мэри, входя в покои Кэтрин, где та вышивала, сидя у камина, — внизу вас ждет королевский гонец.
 Иголка застыла над полотном. Лицо Кэтрин приобрело цвет выбеленной ткани. Даже ее волосы, отливающие золотом на фоне рыжего огня, казалось, побледнели, стали напоминать серебро. Она попыталась встать, но ноги не слушались ее. Рэннальф погиб! По какой еще причине мог оказаться королевский гонец в ее доме?!
 — Пришли его сюда, — прошептала она, стараясь справиться с потрясением. Если она хочет сохранить эти земли для детей Рэннальфа и уберечь себя и Мэри от неминуемого захвата и скоропалительного брака, ей ни в коем случае нельзя терять самообладания.
 Она разломала печать, и его почерк, размашистый и неуклюжий, заставил ее изумленно вздохнуть. Торопливо, не пытаясь разобрать содержание, Кэтрин прочитала конец послания. Хвала Всевышнему! Он подписался собственным именем. Она боялась увидеть чужую руку. На душе у нее стало так легко, что она прижала к губам бесчувственный пергамент. Он жив, она не потеряла его! Все остальное не имеет значения.
 Затея Рэннальфа чуть не потерпела крах, когда Кэтрин в конце концов прочла все письмо. Отчаяние снова охватило ее. Какая разница, как потерять мужа? Какая разница, разделит ли их смерть или же отказ Кэтрин выполнить такое важное указание? Не успев остыть от пережитого потрясения, она ощутила второй удар. Кэтрин решила выполнить требование Рэннальфа.
 Однако и этот порыв скоро прошел. Слишком часто за последние месяцы она взвешивала все «за» и «против», и потом какая-то незавершенность приказа Рэннальфа прибавила ей уверенности. Он определенно хотел, чтобы она попросила дальнейших инструкций и таким образом выиграла отсрочку.
 Но ее не устроило бы и это. Чего бы ей это ни стоило, графство Соук никогда не вступит в эту войну. К тому же вряд ли ей нужно бояться, что они расстанутся навсегда, решила Кэтрин. Рэннальф любит ее. Сначала он жутко рассердится, но, когда поймет преимущества ее сопротивления, найдет оправдание и простит ее.
 Необходимо было решить только одно — как отказать. Следует ли ей отправить краткое письмо с просьбой о прощении? Но что можно объяснить в письме? Не могла же она написать, что защищается на случай победы мятежников, ведь письмо могло попасть не в те руки. Ради безопасности мужа самое разумное действовать как сумасбродная женщина, желающая показать свою власть в его отсутствие. Возможно, сначала это разозлит Рэннальфа еще сильнее, но к тому времени, как он вернется, наверняка он уже поймет ее поведение.
 Все утро Кэтрин создавала маленький шедевр — образец беспросветной тупости, в котором, помимо всего остального, была фраза, смысл которой заключался в том, что муж должен отдавать приказы в вежливой форме, а не холодными словами, будто обращается не к высокородной леди, а к простой служанке. Такое замечание может довести до бешенства не только Рэннальфа, а и любого мужчину, которому попадется на глаза это письмо. Если и будут какие-нибудь последствия, то суть их сведется к тому, что над ней начнут смеяться, а Рэннальфу станут искренне сочувствовать. Любой человек, чья жена способна на такие ненормальные заявления, заслуживает жалости, а не наказания.
 Следующим шагом Кэтрин был отказ давать ответ королевскому гонцу. Когда он за ним обратился, она сказала, что глубоко оскорблена и не намерена торопиться. В конце концов, когда гонец стал угрожать, что не вернется без ответа, Кэтрин с недовольной гримасой вручила ему письмо и раздраженно велела отдать лично в руки мужа.
 — Можете передать моему мужу на словах, — добавила она, капризно надув губки, — я не служанка, чтобы мне приказывали без соответствующих моему положению почестей!




 Глава 18


 Граф Соук получил ответ на свое письмо. Как Кэтрин и ожидала, гонец, минуя ее мужа, отправился сразу же к принцу. Юстас в сопровождении своей свиты пошел к Рэннальфу, чтобы увидеть его реакцию. Он подозревал, что Рэннальфу как-то удалось связаться с женой и подготовить ее ответ заранее.
 — Посланник вернулся из Слиффорда, — заявил Юстас.
 Рэннальф бросил свой меч на землю и потер заспанные глаза, размышляя, где Джеффри.
 — И что, это повод орать у моего входа? Ну, ладно, что пишет моя жена? Когда прибудут люди?
 Юстас подтолкнул локтем курьера и взглянул на своих новых фаворитов, сопровождавших его. Если только Рэннальф не спланировал все заранее, они позабавятся. Королевский курьер нерешительно шагнул вперед. Он весело смеялся, когда рассказывал всю историю Юстасу, то теперь ему было не до смеха. Сердитый взгляд Рэннальфа не предвещал ничего хорошего. У него была репутация человека, который сначала бьет, а потом спрашивает. Кроме того, с такой мускулатурой, скрывающейся за этой дурацкой рубахой, можно в два счета прибить любого человека. Голос гонца задрожал.
 — Прошу прощения, милорд. Я не виноват.
 — Зачем просить прощения за то, что ты выполняешь свои обязанности? — спросил Рэннальф и разломал печать, хотя, без сомнения, видел, что кто-то вскрывал письмо. — Леди ничего не передавала на словах?
 Посыльный нервно провел языком по губам. Его бросало то в жар, то в холод.
 — Она сказала, поверьте, это не моя вина, что она не служанка, чтобы ей приказывать.
 — Что?!
 Рэннальф ожидал чего угодно, но такое заявление Кэтрин было чем-то из ряда вон выходящим. Юстас был вполне доволен: Рэннальф наверняка испытывает не только радость в незаслуженно полученном графстве Соук. Между тем Рэннальф читал, широко раскрыв глаза от изумления, и Юстас позабавился еще больше. Дойдя до середины, Рэннальф потряс головой, как бы не веря своим глазам. Одно из двух — либо Кэтрин сошла с ума, либо это не она писала письмо.
 — Графиня Соук, — пробормотал он, — не дает своих людей. — Он сглотнул. — Что я должен делать? Я мог бы привести их, если бы сам занялся сборами.
 — К этому времени они никому не будут нужны. Мы и так уже слишком задержались, ожидая рекрутов от неблагодарных баронов моего отца. Сейчас ему придется довольствоваться тем, что он имеет. Если его усилия не увенчаются успехом, это будет и твоя вина.
 Рэннальф не ответил, он даже не слышал. В его ушах звучал голос Кэтрин со всевозможными интонациями, которые он когда-либо слышал. Но мог ли он представить дрожащий от ярости визгливый голос? Он не мог припомнить такого.
 Рэннальф допускал, что она открыто откажется призывать своих людей из-за симпатии к мятежникам, но способ, каким она отказала, был неестественно фальшивым. Постепенно до него дошел истинный смысл послания. Он не знал, что ему делать — смеяться или орать от злости. Стало быть, Кэтрин решила спрятать его под женской юбкой! Ну что ж, возможно, она права. Гнев и веселье разом покинули его. Король, один из его испуганных детей, отвергает его, а Кэтрин, второй ребенок, уже выросла и больше в нем не нуждается.
 Джеффри нашел его на том же месте, когда все ушли. Он не мог добиться ответа, прибывает отряд вассалов или нет. Глаза Рэннальфа постоянно застилал туман, приказы он отдавал отчужденным голосом.
 В течение следующей недели стекалось все больше и больше людей, выполняющих приказ Рэннальфа о призыве своих вассалов. Тот просто принимал их, а затем отдавал в руки Джеффри.
 Джеффри и Эндрю сплотились в дружную команду, которая превосходно справлялась с военными делами. Они добрались до Малмсбери и увидели на противоположном берегу Эйвона огни.
 — Где мы будем разбивать лагерь, милорд? — — спросил Эндрю с беспокойством в голосе.
 Лицо Рэннальфа не выражало ничего, кроме полного непонимания. Вдруг эта застывшая маска превратилась в гримасу неприкрытой ненависти.
 — Чем я оскорбил вас, милорд? — выдохнул Эндрю.
 Наступило напряженное, без единого вздоха молчание, и Рэннальф отвернулся от Эндрю, который следил за ним полным тревоги взглядом. Затем Рэннальф усмехнулся.
 — Ты ничем не обидел меня. Жизнь меня обидела. Что ты сказал перед этим?
 — Где будем разбивать лагерь, милорд? Смотрите, — Эндрю указал на костры на другом берегу.
 Не ответив на вопрос и не проследив за вытянутой рукой Эндрю, Рэннальф неожиданно поднял голову.
 — Лагерь? — переспросил он отрешенно, но в этот раз так, как будто его голова была занята более важными мыслями. — Никаких лагерей. Дайте людям поесть и напоите лошадей. Ничего не предпринимайте, пока я не вернусь.
 В скопище солдат-пехотинцев и рыцарей лагерь Нортхемптона найти было почти невозможно. Люди слишком устали, слишком были озабочены поисками хоть какого-то укрытия, чтобы отвечать на вопросы. Но у Рэннальфа были собственные методы. Оставив позади несколько проклинающих его людей, которые потирали синяки на своем теле, он наконец нашел человека, который привел его на место. Саймон Нортхемптон, съежившись, сидел у костра. Он поднял к Рэннальфу лицо, искаженное мукой.
 — Уходи прочь!
 — Саймон, собирается буря, страшная буря.
 — Думаешь, я не знаю? Каждая косточка в моем теле ноет. Я терплю ужасные муки, Рэннальф. Будь милосерден, уходи.
 — Мы ни за что не сможем перейти вброд реку в такую бурю. Я думаю, что Генрих, зная это, или разрушит город, или приведет своих людей в боевую готовность и бросит нам вызов.
 — Рэннальф, — вздохнул Нортхемптон, — мне наплевать на то, что он сделает. Уходи и оставь меня в покое.
 — Но, Саймон, положение очень опасное. Если мы отведем войска, Генрих в любом случае ничего не сделает, пока свирепствует буря. Мы сможем обрушиться на него, как только она затихнет. С другой стороны, если мы окажемся бессильны, те, кто остался в замке, могут пасть духом и открыть ему ворота. Ты должен объяснить это Стефану. Я очень сожалею, что ты нездоров, но…
 — Убирайся! — заорал Нортхемптон. — Ты немного опоздал со своими новостями. Королю уже говорили об этом, и он отказался отводить войска.
 Рэннальф пожал плечами. Конечно, после упреков в нерешительности при Уоллингфорде Стефан сейчас будет держаться твердо, в то время как ему нужно изворачиваться. Рэннальф съежился под порывом влажного ветра, который чуть не сорвал с него плащ. Укрываясь от ветра под боком своей лошади, он стал пробираться обратно, туда, где его люди ворчали и съеживались. Он споткнулся, налетев на Джеффри и чуть не сбив его с ног. Хрипло засмеявшись, Рэннальф сказал:
 — Ты давно был на исповеди, сын мой?
 — Мы будем драться, отец? — Джеффри вскочил на ноги, глаза его горели. Затем он ответил на вопрос:
 — Нет, недавно. И больше мне туда пока не надо… ну, мне так кажется.
 Последнее замечание, произнесенное с оттенком сомнения, Джеффри вставил из-за выражения, что появилось на лице Рэннальфа.
 — Повернись к ветру и сообрази, откуда он дует. А потом пошевели мозгами и не задавай глупых вопросов. Сейчас самое время для чудес, я слышал, они являются для чистых сердцем. Молись, Джеффри, он скорее услышит тебя, чем такого старого грешника, как я. Молись, чтобы ветер переменился.
 Он отвернулся от Джеффри, предоставив ему биться над головоломкой, какая связь между ветром и сражением, и отдал распоряжение Эндрю. Прежде чем они успели что-то предпринять, прибыл герольд с требованием явиться на королевский совет. Сначала Рэннальф не хотел идти. Стефан, безусловно, не желает его там видеть.
 Взвесив все более трезво, он решил следовать за герольдом. Ради спокойствия ему необходимо присутствовать, чтобы знать, как будут развиваться события, даже если он и не сможет повлиять на их ход. Его клятва в верности Стефану умрет вместе с ним, а Джеффри будет волен выбирать себе господина сам.
 Судя по сдержанности в политических вопросах, Рэннальф заключил, что Джеффри присягнет Генриху. Это, в конце концов, не самый худший выбор. Деспот все же лучше, чем сумасшедший. Сила или разум может сдержать деспота. Безумный не подвластен ничему.
 Возле шатра Стефана вассалы помоложе расступились, давая дорогу Рэннальфу. Но он не прошел вперед: сказать ему было нечего, а слышно будет и отсюда, где можно прислониться к опоре шатра, давая отдых ноющей ноге. Стефан огляделся, проверяя присутствующих.
 — Где Нортхемптон?
 — Болен, милорд, — ответил один из герольдов, — он не придет.
 Стефан что-то проворчал. Рот Рэннальфа судорожно дернулся. Он сомневался, что Стефан увидел его. Рэннальф отметил, что король о нем и не спрашивал.
 — Я собрал этот совет для того, чтобы обсудить завтрашнее наступление, — начал Стефан.
 — Милорд, буря не ослабевает, и ветер не меняет направления.
 — Это я учел, — резко оборвал Стефан. — Будем делать все по порядку, доберемся и до этого. Здесь три брода. Один ниже города, около лагеря Генриха, другой около ворот замка, и третий находится за пределами замка, на излучине реки. Итак, у кого-нибудь есть особые предложения и основания для такого выбора?
 Тихий ропот вскоре превратился в сильный гул. Губы Рэннальфа нетерпеливо дернулись: он едва не предложил Стефану воспользоваться центральным бродом, и хотел сам командовать этим отрядом. Войско Стефана ожидает суровая битва, а Рэннальфом владело желание сражаться. Однако план, предложенный Стефаном, выглядел вполне убедительно, и Рэннальф не пожалел о своем молчании. Гораздо больше его беспокоила сдержанность большинства старших вассалов. К сожалению, они не возражали: в действительности же они были безразличны к происходящему.
 — Итак, — продолжал Стефан, хотя, казалось, каждый знал о своей роли в военном спектакле, — Джордан предложил переходить верхний брод сегодня ночью. Он договорился со своими людьми, чтобы они открыли задние ворота. Если мы благополучно пересечем реку, люди Малмсбери выйдут, чтобы поддержать нас.
 Рэннальф устало закрыл глаза и подумал, что лучше бы он остался в своем лагере и пошел спать. Ничего не произошло, а он целый час провел на ногах.
 — Если мы не сможем переправиться через реку, Джордан разрушит замок изнутри и все усилия Анжуйца будут тщетны.
 — Нет! — выкрикнул Рэннальф, удивившись звуку своего голоса, слишком потрясенный, чтобы сдерживаться.
 Джордан никогда не предаст огню свой замок. Рэннальф понял это. Присутствующие тоже догадались об этом, и Рэннальф видел негодование на их лицах. Они не были предателями в абсолютном смысле, они не желали победы Генриху Анжуйскому. Это были те лорды, что прибыли с севера, юго-востока и востока, им было неинтересно, что Происходит на западе и в центре. Рэннальф мог рассчитывать на поддержку Уорвика, но Уорвик уехал вместе с Юстасом.
 — Так ты все же здесь, Соук, — холодно заметил Стефан. — Почему ты возражаешь? Тебе хочется увидеть еще одну сильную крепость в руках мятежников?
 Комок подступил к горлу Рэннальфа. Он тоже ничего не выигрывал, спасая Малмсбери, и хотя был отвергнут, не мог спокойно смотреть, как Стефан разрушает себя. Король поверил в этот план и в людей, которые его предложили. Рэннальф опасался, что Стефан не выдержит нарушения клятвы.
 — Нельзя требовать от человека разрушить собственное жилище и лишить себя средств к существованию, — начал Рэннальф. — Эта буря не будет длиться долго, день-два, не больше. Люди Анжуйца страдают так же, как и мы. Если мы не сразимся завтра или послезавтра, это все равно случится очень скоро.
 — Мой верный друг Джордан с готовностью согласился с этим планом, — ответил Стефан ледяным тоном, — и мы отплатим ему сполна за его потерю.
 Как можно отплатить человеку за землю, которую он любит, и за жилище, где он провел всю жизнь? У Стефана оставался только один шанс — сразиться с Генрихом. Лестер, который обычно не ошибается, говорил, что поражение было бы на пользу Анжуйцу. Отступить сейчас — значит принять поражение, не пытаясь победить в честном бою.
 — Для чего так спешно разрушать то, что с таким трудом было построено? Если бы мы пришли сюда раньше Анжуйца и наша армия была настолько слаба, что не оставляла никаких надежд противостоять Генриху, такие ужасные меры можно было бы применить. Но зачем поступать так, как будто мы уже проиграли, даже не скрестив мечи? Давайте подождем окончания бури и сойдемся в бою.
 Люди, чьи земли лежали ближе всего к западу, начали вопросительно поглядывать на Стефана. Один из них сказал:
 — Это разумно. Замок можно разрушить в любое время.
 — Вот именно, — упрямо продолжал Рэннальф. — Если Джордан принимает такое решение по доброй воле, его люди, которые могут мыслить не так хорошо, не захотят предать огню свой дом без видимой причины.
 — Почему ты всегда действуешь наперекор моей воле?! — заорал Стефан. — Я слышал, как ты говорил, что я сумасшедший. Без сомнения, ты раструбил эту сплетню каждому встречному, чтобы разрушить веру в меня. Но я не сумасшедший! Во всем, что я делаю, есть здравый смысл.
 В гробовом молчании у Рэннальфа было время пожалеть, что ему не отрезали язык еще в юности. Он обнаружил нечто гораздо более серьезное, чем безумие короля. Мужество Стефана было сломлено. Он хотел, чтобы Малмсбери был уничтожен, потому что боялся драться. Рэннальф видел, как окаменели лица вассалов из центральных графств. Им стало ясно, что Стефан собирается сдать запад королевства Генриху Анжуйскому, и их владения останутся под угрозой и без защиты. Кто-то удивится, зачем Стефану вообще понадобилось выступать на запад, но Рэннальф понимал причину. Юстас упрямо желает стать королем, и Стефан ни в чем не может отказать своему сыну. Беда в том, что Юстас уехал, и весь пыл Стефана улетучился.
 К утру Рэннальф избавился от охватившего его чувства вины. Две последние недели он изводил себя, полагая, что стал бесполезной и опасной обузой для своей семьи. Кэтрин была не робкого десятка и не так уж беззащитна, она могла плести интриги получше его самого, и ее связи с мятежниками сослужили бы ей хорошую службу. Джеффри знал почти все, что нужно, о военной науке, и Лестер стал бы его политической поддержкой.
 Ветер был такой силы, что люди Рэннальфа едва могли двигаться вперед. Дождь с мокрым снегом заволакивал все серебристой пеленой. Меховой плащ Рэннальфа покрылся ледяной глазурью и давил на плечи. Струйки воды от растаявшего льда струились по его шлему и лицу, проникая под кольчугу и растекаясь студеными ручейками по спине и груди. Лошадь Эндрю упала и беспомощно барахталась на обледеневшей земле. Конь Джеффри оступился и заскользил, сбросив седока в ручей. Рэннальф смеялся над обоими, когда возглавил маленькую спасательную операцию, вызывая у сына и у своего преданного слуги желание лягнуть его.
 Пологий береговой склон превратился в гладко отполированную горку, покрытую льдом. Неосторожный шаг — и ни пеший, ни всадник не удержится от падения в воду. Дул жестокий северо-западный ветер, неся мокрый снег и град, обжигающий глаза; губы потрескались до крови. И Эндрю, и Джеффри рвались в бой. Но руки так окоченели, что не могли держать меч.
 Люди ворчали и проклинали все на свете, говорили, что откажутся драться. Даже такой сумасшедший, как Стефан, говорили они, должен понять, что сам Бог против этой битвы. Джеффри и Эндрю старались подбодрить упавших духом, убеждая, что на том берегу такой же град и такой же снег. Люди сердито противоречили, что врагу ветер дует в спину и толкает только вперед. Он не застилает глаза, не обжигает руки, не леденит душу. Эндрю пытался что-то отвечать, но его бил озноб. Никогда прежде он не терял уверенности в себе, даже на мосту перед Уоллингфордом.
 — Можно попросить об одной услуге? — обратился он к Джеффри.
 Джеффри поднял на него свои голубые глаза и попытался ответить, но не смог вымолвить ни слова, так как стучали зубы. Испугавшись, что могут подумать, что он боится, Джеффри, просто утвердительно кивнул.
 — Если я погибну в этом сражении, передай весточку твоей сестре Мэри и скажи ей…
 Эндрю понимал, что не имеет права на любовь, не имеет права признаваться в ней наследнику своего хозяина. «Все это в высшей степени глупо», — пришло ему в голову. Назвав имя Мэри, он уже выдал себя.
 — Скажи ей, — с вызовом продолжил он, — что моя последняя мысль была о ней.
 Если он погибнет, это уже не будет иметь значения, а если выживет, тем лучше.
 Неудивительно, что Эндрю так отважен и предан его отцу, подумал Джеффри, он служил даме своего сердца. Джеффри тоже мечтал о возлюбленной, но мысль о женитьбе не вторгалась в эти романтические размышления. Женитьба была делом, ничего общего не имеющим с любовью. Это было заботой отца или сюзерена. Жениться нужно для воспитания детей, приумножения земель, укрепления связей. Любовь же, Джеффри взглянул на Эндрю, любовь была чем-то иным.
 Рэннальф знал, что люди негодуют, но не предпринял никаких попыток поднять их дух и укрепить мужество. Он нетерпеливо вздрагивал в седле, удивляясь, для чего нужен этот фарс — вести людей на боевые позиции. Совершенно ясно, что атаковать сейчас невозможно. Он стер с лица мокрый снег и выругался. Пока не образовалась новая корка, град жалил еще сильнее. Чего они здесь ждут? Пока не превратятся в ледяные статуи? Ему только с третьей попытки удалось тронуть коня с места. Когда он остановился, то оказался рядом со Стефаном. Король в окружении своих вассалов взволнованно смотрел на замок Малмсбери.
 — Наверное, пламя не может разгореться в такой шторм, — растерянно пробормотал Стефан.
 — Но должен же быть по крайней мере какой-то дымок, — ответил незнакомый голос.
 Значит, король поверил Джордану. Он ждал, когда его армия увидит, как уничтожается замок Малмсбери.
 Если бы не было так холодно! Рэннальф бросил взгляд на противоположный берег, на отряд воинов, которые должны противостоять им, если они осмелятся пересечь реку. Порывы ветра доносили обрывки разговоров. Слышались грубые, но добродушные ругательства и взрывы смеха. Воинов было меньше, чем людей Стефана, но вассалы Генриха пребывали в приподнятом настроении. Внезапно раздался приветственный рев, когда группа из четырех всадников приблизилась к переднему флангу. Один из них, подумал Рэннальф, должно быть, юный Генрих. Они остановились почти напротив группы Стефана и смотрели через реку. Люди что-то обсуждали, голосов их почти не слышалось, но жесты были спокойными и уверенными. Рэннальф наблюдал за ними с растущим чувством зависти, со страстным желанием следовать за кем-то так же уверенно, и это чувство боролось с его старой привязанностью.
 Из рядов выехал всадник и вмешался в разговор четырех военачальников. По его взволнованным жестам можно было заключить, что он послан с весьма важным донесением. Рэннальф не сомневался в том, что это за весть. Последнее тепло ушло из его души, погибла ничтожная надежда, что люди все-таки не так вероломны, как он думал.
 — Смотрите! — взволнованно вскричал Стефан. — Замок, должно быть, горит, и мы не можем увидеть. О, Боже, нет!
 Разводной мост надо рвом с водой сейчас медленно опускался. Хриплый ликующий крик вырвался из рядов войска Анжуйца. Многие из воинов повернулись спиной к Стефану, чтобы видеть, как замок Малмсбери переходит в их руки без кровопролития. Постепенно люди стали отходить от Стефана, и, когда король повернулся к своим подданным, ближе всех к нему стоял Рэннальф.
 — Он поклялся, — Стефан задыхался, — на Кресте, на Теле, на Крови, на святых реликвиях. Предатель! Все предатели! Он поклялся!
 Последовали вялые утешения. Люди отводили взгляды, садясь на лошадей. Для некоторых это не означало ничего, для других слишком много.
 — Убирайтесь и оставьте меня одного! — кричал Стефан. — Ведь именно этого вы больше всего желали. Уходите! Оставьте меня! Все предатели!
 Люди, кому было не все равно, озлобились. Многие вонзили шпоры в бока своих коней. Стефан, сверкая горящими глазами, обводил взглядом оставшихся.
 — Зачем ты здесь, Соук?
 — Остался, чтобы получить ваши дальнейшие приказания, милорд, — безжизненным голосом ответил Рэннальф.
 — Ничего мы не можем! — Стефан всхлипнул. — Ты предупреждал меня, ты один остался мне другом до конца.
 Еще мгновение, и Стефан разразится рыданиями, но сейчас не время и не место. Рэннальф заговорил бесстрастным тоном:
 — Ничего, Генрих не может вечно оставаться в замке, и ему совершенно бессмысленно двигаться на запад. Он должен будет пересечь реку и выйти к нам. Если мы притаимся и встретим его, у нас еще будет возможность все исправить. Попытка сделать это вселит уверенность в сердца ваших лордов. Стефан упрямо покачал головой.
 — У нас нет ни провизии, ни укрытий, и такой зверский холод. Мне нужно время, чтобы собраться с силами и подумать, что делать. Я вернусь в Лондон.
 Бесполезно было уговаривать его, объяснять, что если держаться стойко, то это поддержит веру людей, тогда как пораженческий отход Стефана настроит их против короля.
 — Очень хорошо, милорд, — ответил он.
 — Без тебя, — мягко сказал Стефан. Когда он взглянул на Рэннальфа, глаза его были ясными и спокойными. — Разве ты не видишь, что я как чума для тебя? Поскорее спасайся, чтобы болезнь, которой я для тебя стал, не убила тебя. Охраняй свои владения от Бигода.
 Рэннальф поборол тошноту. Если бы Стефан сказал хоть одно грубое слово, если бы его глаза и сердце не открылись для него, он мог бы освободиться. Но теперь он обречен на смерть, тюрьму, изгнание… все, что будет будущим Стефана. Это не имеет значения. Ни одна душа больше не нуждается в нем.
 — Позвольте мне остаться с вами.
 — Нет, я не смогу противостоять ему, — Стефан не назвал имени своего сына, но только о нем он мог говорить. — А из-за него я мог бы принести тебе боль. Только Мод могла бы спасти нас, но Мод умерла.
 В глазах Стефана не было слез, лишь скорбная отрешенность. Рэннальф не решился настаивать.




 Глава 19


 Если день и ночь, проведенные у Малмсбери, были холодным чистилищем, то путешествие в Слиффорд стало настоящим ледяным адом. Казалось, уже не имеет значения, загонит войско Рэннальфа лошадей до полусмерти, как при переходе от Малмсбери до Оксфорда, или они отдохнут в каком-нибудь замке. Буря, в которую они попали, была похожа на зверя, поджидающего свою жертву, чтобы яростно напасть.
 Рэннальф сопровождал короля из Малмсбери в Оксфорд, надеясь, что Стефан изменит решение и прикажет следовать за ним в Лондон. Не думая о Том, что он решает судьбу своего вассала, Стефан Просил Рэннальфа беречь себя. В глазах Рэннальфа отразилось отчаяние, и Стефан изменил тон. Он оживленно стал рассказывать что-то, но не отменил своего приказа. Рэннальф переждал бурю в Оксфорде, мечтая о доме. Кэтрин пробудит в нем волю к жизни. На время он забудет о службе и сможет вновь предаваться чувственным удовольствиям. Он снова будет радоваться восходу солнца, вдыхать запахи обновленной весенней земли, наслаждаться поцелуем любимой женщины. Этого вполне достаточно для счастья.
 Ему казалось, что все страдания позади. Сейчас он мучительно желал тех радостей, о которых не имел представления, пока в его жизнь не вошла Кэтрин. Ее красота и смелость заставили его по-новому увидеть жизнь и превратить ее в радость и удовольствие, и благодаря ей он многое понял. Ведь было время, когда он почти ненавидел ее за то, что она не была беспомощным, слабым созданием, нуждающимся в его защите.
 Казалось, сама природа отвернулась от Рэннальфа, не позволяя добраться до родного очага, но неожиданно выглянуло солнце. Войска Нортхемптона прибыли через день после ухода Стефана, но Рэннальф решил сопровождать своего старого друга, ведь Нортхемптона почти полностью парализовало. До Таучестера, где Нортхемптона должен был встретить его сын, было около двадцати миль. За три долгих дня они с трудом преодолели это расстояние, Нортхемптона несли на носилках. В пути их снова настиг дождь со снегом, и Рэннальф был бы рад заехать в замок Нортхемптона, но его сын неловко чувствовал себя в его присутствии, поэтому они выехали на следующий день, несмотря на плохую погоду.
 Затем их пристанищем стал Уорвик. Это было не совсем по пути домой, но самое подходящее место, где можно было передохнуть. Здесь они остановились только на одну ночь, и Рэннальф понял, что ему не рады. Уорвика не было дома, графиня в его отсутствие была надменной и холодной, как лед. Гундреда не любила его, да и он не испытывал к ней особой симпатии. Раньше Рэннальф часто останавливался в замке Уорвика, и леди Уорвик отлично справлялась с ролью хозяйки. Она всегда была приветливой и милой, с удовольствием слушала свежие новости и поддерживала оживленный разговор. Теперь Рэннальф разочарованно подумал, как быстро меняются люди, которых знаешь годами, стоит тебе попасть в немилость. Гундреда не знала, что он и Стефан помирились, гордость не позволяла Рэннальфу сказать об этом. Он собрал своих людей и направился в замок Лестера. Там ему действительно обрадовались.
 — От меня шарахаются, будто боятся заразиться, — сказал Рэннальф, потягивая вино у камина.
 — Почему? — рассмеялся Роберт.
 — Старший сын Нортхемптона не мог ни сидеть, ни стоять спокойно, пока я был с ними, а леди Уорвик почти выставила меня.
 Лестер опустил глаза.
 — Позволь моей дочери заняться твоими руками, Рэннальф. Они обморожены и кровоточат. Ноги в таком же состоянии?
 — Нет, — равнодушно ответил Рэннальф.
 — Тогда почему ты так хромаешь?
 — Я был ранен при взятии моста у Уоллингфорда, рана не заживает. Роберт, оставим пустые разговоры о таких никудышных вещах, как старые раны и обморожения. Я хочу спросить, а ты должен ответить. Скажи, это конец?
 — Кое для кого это только начало.
 — Для тебя, Роберт? Ты думаешь, я задал бы такой вопрос, если бы ответ мог причинить тебе вред?
 — Нет. Я думал, какие найти слова, чтобы объяснить невозможность изменить ход событий и показать бесполезность сопротивления. Такова суть вещей. Тех, кто не изменится, просто уничтожат.
 — Это я знаю. Существует много способов погибнуть, и этот путь для каждого человека свой. Для меня спасти жизнь значит уничтожить душу. Но для других это не так, я понимаю. — А Джеффри и Ричард? Рэннальф улыбнулся. — Решение Джеффри расходится с моим. Он понимает, что моя клятва связывает его, пока я жив. Никто не может обвинить мальчика за верность своему отцу. — Он запнулся, но твердо продолжал:
 — Надеюсь, ты поможешь моему сыну в этой новой жизни.
 Рот Лестера гневно сжался, но он кивнул.
 — Есть еще кое-что, Роберт. Саймон при смерти.
 — Нортхемптон умирает? Он ранен?
 — Он просто стар. Он продержится еще немного, но в таком состоянии не сможет заниматься воспитанием детей. Будешь ли ты руководить Джеффри и возьмешь ли Ричарда в свое поместье? — Рэннальфу во что бы то ни стало нужно было заручиться словом своего старого друга. Он знал, что, если Лестер пообещает, он станет защищать мальчиков до конца.
 — Я бы сделал это и без твоей просьбы, Рэннальф, но ты говоришь так, как будто уже умер. Ты ведь не так стар, как Нортхемптон.
 — Но мне еще придется сражаться. Юстас не позволит Стефану заключить перемирие, которого он так хочет.
 — Ты уже исполнил свой долг и даже больше, Рэннальф, и ничем не обязан Стефану.
 — Не оскорбляй Стефана при мне. Я хочу сражаться. Мне это нужно. Бесполезно переубеждать меня.
 Лестер вздохнул.
 — Рэннальф, ты знаешь, куда дует ветер, но понимаешь ли, с какой силой? Почему леди Уорвик так хотела избавиться от тебя?
 — Она думает, что Стефан отказался от меня и Юстас ищет малейшую возможность нанести удар.
 — Ты не должен никому говорить о том, что я скажу тебе. Ты ничего не можешь предотвратить.
 — Я умру за Стефана, но никого не потащу за собой.
 — Я послал письмо Генриху и в удобное для нас время присягну ему. — Уверенный, что Рэннальф о многом догадался, Лестер почувствовал облегчение. — Если мои вассалы не окажут сопротивления, Генрих легко продвинется на восток. Вернемся к Гундреде, я уверен, что она сдастся.
 — Но Уорвик сейчас со Стефаном!
 — Уорвик ничего об этом не знает, а если ему скажут, он не поверит. — Лестер покачал головой. — Он не сможет остановить ее. Она сделает это ради детей. Ты говоришь, что Нортхемптон умирает? Его сын после смерти отца тоже присягнет на верность Генриху. Кто остается?
 Когда потрясение прошло, Рэннальф выдавил:
 — По правде говоря, чем быстрее, тем лучше. Меньше крови прольется.
 — Бога ради, Рэннальф, это займет совсем мало времени. Ты не можешь спокойно переждать в Слиффорде?
 — Нет, не могу. Говорю тебе, я жажду крови. Возможно, Кэтрин пойдет по пути Гундреды. Это спасло бы Джеффри и Ричарда.
 Лестер во все глаза смотрел на Рэннальфа и был поражен его злобным тоном. Что-то происходило с его молочным братом. Рэннальф никогда не позволял обсуждать свои дела, никого не впускал в свою личную жизнь. Приходили к нему радость или горе, он переживал это в одиночку. Всегда было так.
 — Если ты жаждешь крови, это твое личное дело. Но почему ты не можешь ограничиться Бигодом? Рэннальф, послушай меня, через несколько недель я смогу переговорить с Генрихом. Ему не нравится Бигод, как и Стефану. Сражайся с Норфолком, и все еще будет хорошо.
 Взгляд Рэннальфа был холоден и тверд, как серые стены замка.
 — Не возрождай во мне надежд, Роберт. Это жестоко. Если Стефан позовет меня, я приду. Я пришел бы и к тебе, если бы это была твоя предсмертная битва.
 Теперь Лестер все понял и спорить больше не пытался. Он убеждал Рэннальфа остаться с ним, но Рэннальф понимал, какое смятение вызовет перемена в привязанностях Лестера. Несмотря на свое нежелание, Рэннальфу надо остаться дома, где он сможет подавлять восстания своих вассалов и защищать свои границы от Норфолка.


* * *

 Промокшие и замерзшие гонцы принесли Кэтрин новость о приезде графа. Часом позже она уже обнимала и целовала продрогшего мужа, держа его лицо в своих ладонях. Она так радовалась, видя его живым и невредимым, что не заметила, как наступила ночь. И только тогда она почувствовала, как холодно отвечал муж на ее ласковые объятия. — Рэннальф, ты еще сердишься на меня? — спросила она после неловкого молчания.
 — Сержусь? За что? За отказ людей Соука и за то письмо? Нет, я все понял.
 — Тогда что произошло? Где Джеффри? «Она беспокоится о Джеффри, — подумал Рэннальф, — хотя знает его так мало. Несомненно, она будет защищать его детей, как Гундреда Уорвик своих собственных».
 — Джеффри снова с Нортхемптоном, — ответил Рэннальф. — Я думаю, Саймон умирает. Старшие сыновья сторожат его земли, а Джон слишком мал, чтобы заботиться об отце. Если Бигод нападет и мне будет нужен Джеффри, я вызову его, — уклонился Рэннальф от ответа на вопрос.
 — Что случилось? — настаивала Кэтрин.
 — Я устал, оставь меня в покое.
 — Ты мой муж. Я должна все знать!
 — Приказываю, оставь меня в покое, — резко сказал он.
 — И не подумаю! Наступило время, когда честь стала слишком дорого стоить. Я не хочу стать нищей, изгоем. Ты думаешь, я глупая женщина и не понимаю, что происходит? Я написала Лестеру и получила ответ, у меня к тому же есть письма Гундреды Уорвик.
 — Тогда поступай, как она! — прорычал Рэннальф. — Сделай даже больше. Вот нож и моя обнаженная грудь! Ударь и спаси себя от беды, которую я навлек на тебя!
 Кэтрин с ужасом схватила нож и отбросила в сторону.
 — Рэннальф, ты не должен!..
 — У меня хватает грехов, и я не хочу вечного проклятья.
 — Рэннальф, — страстно умоляла она, — ты нам нужен, нам всем. Я не хочу снова стать вдовой и быть проданной по высочайшему приказу. Неужели ты переложишь тяжелую ношу на плечи Джеффри? Подумай хотя бы о Ричарде!
 Кэтрин вцепилась в него, но он отшвырнул ее и начал смеяться, все громче и громче, пока вся комната не задрожала от его смеха.
 — Никому я сейчас не нужен, никому из вас, — выдохнул он и перевел дыхание. — Ты закрыла дорогу к жизни для меня, Кэтрин, — ты!
 — Я? Господи, что ты говоришь?! Я люблю тебя!
 — Да, я верю, но ты все равно не нуждаешься во мне. Ты доказала это, когда удержала своих вассалов от участия в войне и так все устроила, что не мог придраться даже Юстас. Видишь, я называю их твоими вассалами. Ты можешь остаться вдовой, но никто не получит тебя без твоего желания. И мне не нужно бояться за своих детей. Ты защитишь Ричарда от самого дьявола, если понадобится. Моя смерть освободит тебя и Джеффри, чтобы переметнуться к Анжуйцу. Генрих будет благосклонен к тебе ради памяти твоего отца. Я не нужен никому, кроме умирающего короля.
 Кэтрин упала, и Рэннальф сделал движение, пытаясь ее удержать. Он даже и подумать не мог, что она притворяется, пытается оттянуть время, чтобы еще раз попробовать переубедить Рэннальфа. Длинные ресницы дрожали, слезы градом катились из глаз.
 — Ты не любишь меня, — прошептала она. — Ты не можешь и не должен говорить со мной о смерти. Если ты умрешь, я тоже умру от горя.
 — Никто еще не умирал от горя, — устало сказал Рэннальф, думая, что и его, и Стефана давно бы похоронили, если бы такая боль могла убивать.
 — Ты жесток и эгоистичен. Ты считаешь, что нет ничего страшнее смерти. А если ты попадешь в плен или тебя сошлют? Тогда мои владения будут конфискованы, как и твои. Джеффри не перейдет к Анжуйцу. Он потратит свою жизнь, пытаясь освободить тебя, или станет нищим в чужой стране.
 Рэннальф тихо засмеялся. Он не хотел, чтобы Кэтрин разрывалась между своей любовью к нему и любовью к ставшим ей более родными, чем ему самому, детям. Обида, что испытывала Кэтрин сейчас, предотвратит отчаяние в будущем.
 — Если я окажусь в заключении, ты сделаешь так, как собирается поступить Гундреда ради спасения детей. В изгнание я отправлюсь добровольно, и Джеффри станет владеть моими землями, потому что я прикажу ему. Ты говоришь о любви, думая, что можешь подчинить меня своей воле, ты хочешь заставить меня предать короля! Но ты ошибаешься! Лишь один из нас в семье может быть главным.
 Его лицо было еще более непроницаемым, чем на их злосчастной свадьбе. Он повернулся и вышел, прежде чем она смогла снова заговорить. Она увидела, как слуги по его приказу выносят сундуки с одеждой из ее покоев. Это было публичным объявлением их разрыва, но это был самый верный путь заставить ее последовать дорогой Гундреды.


* * *

 Однако запершегося на своей половине Рэннальфа вместо болезненного покоя потерянной жизни стали посещать совсем иные мысли. Он неожиданно для себя предался воспоминаниям о своей жизни и обнаружил, что все пережитое им за сорок лет отступило, будто и случилось не с ним, а годы, проведенные с Кэтрин, пульсировали в его душе радостными картинами.
 Он не задумывался над тем, что за эти несколько лет едва ли прожил рядом с нею больше двух месяцев. Просто оказались неважными ни истеричный слабовольный Стефан, ни исходящий бессильной злобой на весь мир Юстас, ни жаждущий трона агрессивный Генрих.
 Все отступило перед тихой прелестью этой необыкновенной женщины, которая вначале просто привела в порядок его дом, но затем сумела покорить его детей, приструнить слуг и, наконец, укротить бунтарский дух мятежных вассалов.
 Такой легкой поступью она вошла и в сердце Рэннальфа.
 Он вспомнил, как в их первую ночь она спала, свернувшись калачиком на краю постели, вздрагивая во сне, будто щенок, только что отнятый от соска матери, какими испуганными и несмелыми были ее первые ласки. Тогда ему это очень нравилось, он полагал, что его главная цель — подчинить эту женщину полностью своей власти, чтобы она и пикнуть не могла.
 Нет, все было не так с самого начала. Не была она тогда испуганным зверьком — ведь решиться закрыть собой маленького Ричарда, когда он хотел наказать сына за провинность, и прямо встретить взгляд мужа могла лишь смелая и неординарная женщина. Он тогда лишь восхитился, как она прекрасна в гневе, и не заметил, насколько твердым и полным человеческого достоинства был ее взгляд. А вот сейчас вспомнил. Но почему-то понимание того, что все эти годы рядом с ним находилась личность, а не просто женщина, которой предписано ухаживать за своим мужем, воспитывать его детей и радоваться его скупым ласкам, почему-то такая странная мысль не оскорбила его, а, наоборот, подняла в его душе волну воодушевления и гордости за Кэтрин.
 Вот кто оставался его истинным другом все годы, вот кто преданно ждал его, грязного и грубого, вот кому он действительно нужен! А он оттолкнул ее в который уже раз!
 Знает ли она, какую власть получила в свои руки? Знает ли она, что в страшной бойне, которую ему пришлось пережить, голубое небо всегда напоминало ему только ее глаза, а ласковое утреннее солнце, осторожно будившее его первыми лучами, неизменно возвращало его памятью к ее нежным пальчикам, что гладили его небритое лицо? Господи, какой же он дурак! Ведь это именно ее тревожные глаза, а не бездушное вечное небо охраняли его во время кровавых побоищ, именно ее руки ласково и преданно будили его по утрам, а вовсе не неразборчивое светило.
 И с чего это он решил, что только ей следует бороться за жизнь его детей? Почему он, словно старый волк, уходит, чтобы не быть обузой для более молодых? А на кого же он оставит саму Кэтрин? На милость судьбы.
 Когда он представил, что какой-то другой мужчина может завладеть его сокровищем и Кэтрин кому-то другому подарит счастье раздевать ее, ласкать и прижимать к себе это стройное гибкое тело, полное жизни и страсти, эта мысль стала для него непереносимой.
 Дьявол побери этих ненасытных монстров, что готовы перегрызть друг другу глотки из-за золота и власти. У самого Рэннальфа есть то, чего им никогда не иметь, — истинная любовь.
 Теперь он в этом уже не сомневался.


* * *

 Опять все в доме было не так. Ричард, ликовавший, что его отец вернулся живым и здоровым, не мог понять, почему Рэннальф угрюмо заперся у себя и ни с кем не хочет разговаривать. Мэри и Эндрю тоже выглядели подавленными. Кэтрин почти превратилась в тень, но ей удавалось сторожить Мэри так усердно, что девушка и Эндрю едва могли обменяться взглядами.
 К счастью, это продолжалось недолго. Вскоре пришло срочное сообщение от сэра Джайлса о подозрительной активности на границе с Норфолком. Письмо было адресовано Кэтрин и попало в ее руки.
 Счастливая или несчастная, Кэтрин не позволяла себе распускаться и плохо выглядеть. Но в это утро, когда Рэннальф спустился к завтраку, он вдруг увидел, что она выбрала не те цвета, которые подходили бы ей. Темная голубая рубашка поверх светло-серой туники не придавала яркости ее лицу. Оно было бледным, как у человека, долго находившегося в заточении. Серебряные украшения на шее и руках лишь подчеркивали ее потускневшие волосы. Он смотрел, как неуверенно ее руки срывают печать. Когда она передала ему пергамент дрожащей рукой, письмо хрустнуло, и Рэннальф не удержался и подошел к ней.
 — Я ничего не понимаю в этом, — прошептала Кэтрин. — Приказывай, что делать.
 — Ты ничего не знаешь? Сэр Джайлс наверняка думает, что знаешь, раз задает такие странные вопросы невежественной женщине. Будет ли он ожидать удара или нападет первым? — Рэннальф холодно улыбнулся.
 — Ты пойдешь с ним?
 — По королевскому приказу я должен охранять земли от Бигода. Конечно, я пойду. Хьюго Бигод думает, что он может отнять земли, замки, деревни, мужчин и женщин, лошадей и овец у беспомощной женщины. Я почти сожалею, что я здесь. Я представляю, что бы ты сделала. Скажи мне, Кэтрин, ты надела бы доспехи и повела людей в бой? — Голос его потеплел. Если бы не проклятая гордость, он бы сейчас ее просто обнял и утешил, рассказав, что теперь все будет хорошо — его душа излечилась.
 Щеки Кэтрин вспыхнули румянцем. Она подняла на мужа глаза, и в них не было слез или мольбы о прощении.
 — Что бы я ни делала, я бы никогда не стала искать смерти как избавления от моих бед.
 — Я так и не делаю, — пробормотал Рэннальф И впервые опустил глаза, не выдержав этот полный вызова взгляд маленькой воительницы. Почему-то ему хотелось петь и дурачиться. Теперь он знал, что так легко не расстанется с жизнью.
 Кэтрин увидела перемену к лучшему и решила дать мужу достойно выпутаться из этой ситуации.
 — Может быть, люди не умирают с горя, но существуют вещи, гораздо худшие, чем смерть, — начала она. Но потом всхлипнула, прижалась к его груди и умоляюще прошептала:
 — Рэннальф, прошу тебя, не подвергай меня таким мучениям. Поклянись, что будешь сражаться ради жизни, а не ради смерти!
 — Клянусь, — улыбаясь, ответил он. — Я буду сражаться, чтобы жить. На этом поле я буду сражаться, чтобы жить!


* * *

 Четверо мужчин сидели за высоким столом в замке Уорвика. Перед ними стояли остатки изысканного обеда. Деревянные тарелки и ножи были отодвинуты, чтобы освободить место для кубков, наполненных вином. Мерцающие факелы освещали стол, нагревая золото сосудов до красного блеска. Над длинным столом витал добродушный гул, мужчины еще не напились настолько, чтобы ссориться. Вино в кубках убывало, голоса мужчин звучали резко и самоуверенно, но это было вызвано превосходным качеством напитков.
 — Хорошо, — весело сказал Генрих Анжуйский. — Я устал от бездействия. Так как вы поддержали нас, Лестер, нужно только постучать в ворота, и они откроются для нас.
 — Вы чем-то недовольны? — спросил Роберт Лестерский.
 — Только тем, что мне придется потратить золото. Мне кажется, я еще не забыл, как владеть мечом и копьем. Я никогда не был так доволен, но моему сердцу больно, что земля так опустошена. Это моя земля, и я не хочу губить ее.
 Лестер удовлетворенно кивнул. Вот чем отличаются друг от друга Стефан и Генрих. Была ли это любовь к земле или понимание того, что сожженная и кровоточащая пустыня принесет мало дохода, но в душе Генриха действительно жило глубокое уважение к земле, какого никогда не замечалось у Стефана.
 Вильям Глостерский отпил из своего кубка. Он не принимал участия в обсуждении и не видел смысла в застольной беседе. У него не было интереса к военным действиям, так как он не собирался принимать в них участия. Он пришел, поскольку его отсутствие дало бы слишком много пищи для подозрительного ума Генриха. Ему надоело изводить Херефорда, который смотрел на него тусклыми глазами. Лестер не был объектом для насмешек, его монументальная солидность подавляла окружающих. «Что бы такое сделать, — думал Глостер, — а то я умру от скуки»..
 — Нам придется поработать мечом и копьем, если мы отправимся освобождать Уоллингфорд. Стефан не отдаст его с легкостью, это слишком близко к его бесценному Оксфорду. Он даже построил временный лагерь, замаскированный под замок. Вы должны взять этот лагерь прежде, чем он укрепит его и пришлет туда людей.
 Проницательный Генрих ничего не сказал, обернувшись к Лестеру, как бы желая услышать одобрение плана Херефорда.
 Но Лестер не одобрял его, и Генрих заранее знал, что не одобрит.
 — Роджер, я не могу согласиться, что следующим нашим шагом должен стать Уоллингфорд. Я не трус, но я согласен с моим лордом: нужно брать то, что можно взять бескровно. — Он поднял руку, не дав Херефорду прервать его. — У меня есть основание так говорить. Если мы начнем сражаться с хорошо организованными силами, то потеряем наших воинов.
 — Возможно, но защитники Уоллингфорда сопротивлялись до последней капли крови почти безо всякой надежды в течение шести месяцев.
 — Херефорд, не позволяй своим чувствам управлять разумом, — спокойно сказал Генрих. — В Уоллингфорде было пролито много крови. Это привело к тому, что обе стороны стали еще упрямее. Мы помогаем Уоллингфорду. Они знают, что я здесь и не забываю о них.
 — Мы не сможем освободить их, если окажемся между двух огней. Не смотри волком, Херефорд. Я знаю, что дела Уоллингфорда не так уж плохи. Уолеран де Мейлан хорошо послужил нашим целям и почти не причинил зла Вильяму де Бошану, разве что задел его гордость. Сейчас он снова поставляет людей в Кроусмарш, чтобы припасы могли быть доставлены в Уоллингфорд. Уоллингфорд в безопасности, а мы должны быть уверены, что в безопасности и наши тылы.
 Генрих нахмурился.
 — Безопасность — —Хорошее дело, но не она решает ход событий.
 — Как насчет того, что графство Ферраре и города Бедфорд и Стамфорд станут вашими трофеями?
 — Приветствую, мой дорогой Лестер! — воскликнул Генрих. — Если ты добиваешься безопасности взятием Тутбэри, Бедфорда и Стамфорда, я спрячусь под кровать, когда ты будешь говорить о войне.
 Лестер улыбнулся.
 — Мой молочный брат Рэинальф, граф Соукский, разбудил Бигода. Если это чудовище проснулось, оно начнет наносить удары по всем направлениям. Стефан и Юстас в безопасности, далеко на востоке в Ипсвиче. Я сомневаюсь, что они придут, чтобы помочь Феррарсу или остальным. — Херефорд поднял голову при упоминании имени Рэннальфа, но Лестер приказал ему молчать. — Я не говорю, что Соук делает это ради нашего блага. Я уверен, как может быть уверен человек, не имеющий доказательства, что это дело рук его леди.
 В проницательных глазах Генриха вспыхнул интерес.
 — Ее отец был нашим искренним другом. Ты думаешь, она сможет привести графа к нам? Лестер пожал плечами.
 — Не думаю, хотя она оказывает на него сильное влияние.
 — Можно ли завоевать Соука золотом или сладкими обещаниями?
 Лестер отрицательно покачал головой.
 — Его нельзя завоевать ничем, потому что у него очень развито чувство долга. Кроме того, его любовь к королю становится тем сильнее, чем слабее король. Если Стефан покорится или умрет, Рэннальф не будет противостоять тебе. Поверьте мне, милорд, необходимо позволить ему идти своим путем. Более того, он не настраивал своего сына против вас, и Джеффри добровольно последует за вами, если вы не причините вреда его отцу. Они жизнь отдадут друг за друга!
 — Он любит своих детей, это хорошо. Когда я стану королем, то буду баловать его детей и, несомненно, завоюю их отца. Что он еще любит? У каждого человека есть слабые места.
 Вильям Глостерский подумал, что лишился одной из радостей жизни, потеряв общество Соука. Никто так легко не поддавался соблазнам, никого не было так опасно и так приятно мучить. Не составит труда подловить Соука, когда уйдет Стефан, он за пять минут научил бы этому Генриха.
 Генриху нужно поручить этому исполнительному идиоту решить несколько трудных и опасных задач. Действительно, чем скорее уйдет Стефан, тем лучше. В самом начале, когда еще можно было играть с Мод и Стефаном, как с пойманными рыбками, в этой войне оставался какой-то азарт, но примитивная драка скучна. И эти идиоты начнут брать один замок за другим без толку. Вильям оглядел своих приятелей прищуренными глазами, подавив очередной зевок, — решение созрело.
 — Когда вы собираетесь двинуться на Тутбэри? — спросил он.
 — Через день-два, — осторожно ответил Генрих. — Тут нечего выжидать.
 — Я вряд ли нужен вам для этого. Позвольте мне, милорд, заняться своими делами. Ненадолго.
 В глазах Генриха мелькнула тень подозрения. Тяжелые веки Вильяма сонно опустились. Чудесно. Генрих вышлет за ним шпионов, которых ему не нужно будет избегать, так как в его планы входит путешествие с врагом. И все это на благо Генриха, что приятно.
 — Ты хочешь покинуть нас, Вильям? Мы не можем помочь тебе?
 — Нет, милорд, — ответил Вильям. — Ваше присутствие нежелательно. — Он придал лицу откровенно чувственное выражение и добавил:
 — Мои дела касаются леди и молодого, довольно симпатичного юноши.
 Это было правдой, так как планы Вильяма касались Юстаса и Констанции.
 Роджер Херефордский уставился на свой кубок, пытаясь скрыть отвращение, которое испытывал к Вильяму. Генрих не знал, верить ли Вильяму, но по цвету его лица можно было догадаться, что его чувства, которые он пытался спрятать под маской безразличия, были сродни чувствам Роджера. Один Лестер не выразил ничего, кроме интереса, и Вильям, впервые веселясь за долгие месяцы, поставил тупым воякам высокие оценки за сообразительность.




 Глава 20


 Рэннальф застонал от боли и подавил желание вырваться из цепких рук, ощупывающих рану на его бедре. Лекарь раздраженно бормотал себе под нос о людях, ожидающих помощи, когда они сами могли бы легко помочь себе. Он уже не раз говорил об этом Рэннальфу, но его резко обрывали.
 — Милорд, — сказал сэр Джайлс, — неразумно отказываться от лечения. Это уменьшит воспаление.
 — Но мне придется два дня лежать. Мы не можем подарить столько времени нашим врагам.
 — Конечно, но вы и так уже достаточно измучили их.
 Рэннальф нетерпеливо махнул рукой.
 — Если бы я верил, что лечение действительно поможет, я бы сделал это, Джайлс. Лихорадка утихнет на два дня или чуть больше, затем озноб вернется, и мне снова станет хуже.
 — Все потому, что вы не лежите спокойно и не даете припаркам и лекарствам подействовать.
 Рэннальф взглянул на Эндрю. Он удивлялся, чем мог вызвать такую преданность. Эндрю был еще внимательнее, чем Джеффри. Он постоянно умолял передохнуть, прислушаться к советам врача, принять лекарство, приготовленное знахарем. Рэннальф как-то подумал, а что, если Эндрю на службе у Юстаса и хочет отравить его. Затем он устыдился своих мыслей, ведь благодаря Эндрю он регулярно принимал лекарства и не ощущал никаких неудобств, за исключением отвратительного вкуса некоторых порошков. Было ясно, что все это делалось из самых лучших побуждений. Он повернулся к сэру Джайлсу.
 — Поверьте, я отказываюсь не потому, что не верю в ваши способности. Пока король защищает нас с юга, вероятнее всего, Бигод останется на месте. Если же Стефан отойдет назад, а это может произойти в любой день, внимание Норфолка переключится на нас. Тогда настоящей битвы не миновать, и мне бы хотелось, чтобы это случилось не на моих землях, а во владениях Норфолка.
 Сэр Джайлс согласно кивнул. Граф абсолютно прав. Беда в том, как он выглядит и чувствует себя. После трех месяцев близкого общения с Рэннальфом сэр Джайлс был обеспокоен здоровьем Соука. Общение с Джеффри обрадовало его, мальчик будет достойным продолжателем дела отца. Однако Джеффри так молод.
 Граф прикусил губу, сдерживая стон. В это время вошел Джеффри. Он сбросил капюшон и вытер пот со лба.
 — Как ты, папа?
 — Как всегда, — раздраженно проворчал Рэннальф. — Что сказал герольд?
 — Смотритель замка, если можно так назвать человека, содержащего жалкое здание из досок и глины, вскоре будет здесь, чтобы переговорить с тобой. Уверен, что они согласятся.
 — Почему они не подождали, чтобы я сопроводил их?
 — Я оставил сэра Джона и его людей. Королевский гонец спрашивал о тебе. Я привел его сюда.
 Рэннальф и сэр Джайлс обменялись понимающими взглядами.
 — Поторопись, — сказал Рэннальф лекарю. Когда ногу перевязали, Рэннальф надел штаны, одернул рубашку и приказал Эндрю привести гонца. Его лицо стало мрачным, когда он читал послание. Затем он передал его сэру Джайлсу.
 После некоторого раздумья сэр Джайлс пришел к заключению, что самая совершенная стратегия не сможет разъяснить приказа, содержащегося в письме.
 — Милорд, — сказал он с сомнением, — извините, но какой смысл в этом?
 — Я понимаю не больше, чем вы! — свирепо ответил Рэннальф. Он привстал, сделал несколько шагов и повернулся к сэру Джайлсу. — Зачем отрывать меня от удачной кампании, разделяя людей, хорошо сражавшихся вместе за дело, в которое они верили, посылая половину из них воевать там, где им ничто не дорого, и заменяя их людьми, которым безразлична эта земля?
 Смысла не было ни в чем, но, возможно, то, что хотел от него Стефан, не имело отношения к войне.
 — Вы не должны ехать, есть в этом смысл или нет. Вы плохо себя чувствуете.
 — Это не имеет значения. Больной или здоровый, я буду с королем везде, где необходимо. Я дал Стефану клятву верности и должен сдержать ее. — У Рэннальфа были свои причины привязанности к Стефану, но он не мог упустить возможность подчеркнуть важность присяги. — Но мне не хотелось бы разделять людей. Юстас может отослать часть своих войск к Стефану. Если нет, они тем более нужны здесь.
 Рэннальф взял с собой только домашнюю стражу, Эндрю и Джеффри, он не хотел остаться без них там, где его мог поджидать Юстас.
 Стефан встретил его слишком официально. Это озадачило Рэннальфа. Если Стефан послал за ним, то каковы его цели? Стефан был весел, любезно пригласил его пообедать и предложил отдохнуть. Он сел рядом с Рэннальфом и предлагал ему отведать то или иное блюдо, но не смотрел в глаза. За обедом он сказал, что Рэннальф должен поехать в Кроусмарш. Этот крошечный замок защищал мост Уоллингфорда, не позволяя выпустить оттуда людей и не давая им возможности обратиться к Генриху за помощью. Он был символом власти Стефана. Пока стоял этот замок, Генрих не бросал взглядов на восток. Стефан был многословен и речист, не позволяя Рэннальфу даже открыть рот, и тот отправился спать, так и не задав необходимых вопросов.
 — Рэннальф!
 Его разбудил шепот, но он ничего не видел, так как полог палатки был опущен и свет не пробивался внутрь. Рука Рэннальфа потянулась к мечу.
 — Кто это?
 — Стефан. Не вставай. Я хочу поговорить с тобой, пока никто не слышит.
 Король сел на кровать. Теперь только Рэннальф понял, почему Стефан так вел себя за обедом. Юстас приставил к нему шпионов, а Стефан не осмеливался перечить своему сыну.
 — Ты считаешь меня сумасшедшим, Рэннальф?
 Возможно, я был им какое-то время. Я не безумен. Я не хочу, чтобы ты так думал обо мне.
 — Тогда зачем вы отозвали меня? Ведь все шло хорошо! — прямо спросил Рэннальф.
 — Я очень устал. Слишком поздно пытаться прогнать Генриха с этой земли. Мы с Юстасом хотим разгромить Бигода и уничтожить его полностью. Его земля плодородна, народ послушен. Генрих не будет помогать Бигоду, так как знает, что он собой представляет. Генрих воюет на севере и западе. Когда я получу эти владения, мы сможем заключить перемирие или отвоевать ту часть королевства, которую захотим.
 Рэннальф молчал. Этот план определенно не был планом сумасшедшего.
 — Для этой цели, — продолжал Стефан, — нужно время. Генрих не будет сражаться со мной, пока стоит Кроусмарш. Он считает делом чести освободить Уоллингфорд, но не осмеливается оставить позади себя преданную мне армию.
 — Почему вы поручили это мне? Зачем оторвали от моих земель и послали в Кроусмарш?
 — Ты один из немногих, кто верен мне. Я понял, что ты не предашь, даже если попадешь в немилость. Саймон скончался. Уорвик умер. То, что сделала Гундреда, убило его.
 Рэннальф задохнулся. Он не знал этого. Стефан приложил руку к его губам, умоляя молчать.
 — Я не могу допустить, чтобы то, что случилось при Малмсбери, произошло при Кроусмарше. Если это произойдет и Генрих неожиданно нападет на меня, меня свергнут.
 Рэннальф был разочарован. Если Стефан добьется своей цели, Юстас будет управлять землями Бигода. Это будет еще хуже, чем если бы там был Бигод. Отказать Стефану или пойти в Кроусмарш и сдаться было бы изменой, нарушением его клятвы. Это не имело ничего общего с покорностью судьбе, и Рэннальф понимал, что не сможет так поступить. Он должен поехать в Кроусмарш и продержаться там как можно дольше.
 — Можете не опасаться, — сказал Рэннальф с мрачной безнадежностью. — Я буду стоять насмерть, насколько это возможно для человека.
 Стефан кусал губы, слезы душили его.
 — Я дам тебе как можно больше людей и припасов. Не проклинай меня, Рэннальф. — Он наклонился и поцеловал вассала. — Прошу, не отстаивай замок ценой своей жизни. Мы как-нибудь сможем выиграть время, но твоя жизнь станет слишком большой платой за передышку. Помни об этом и береги себя. — Король встал. — Если ты попадешь в плен, я выкуплю тебя. Не сомневайся во мне. Я обязательно помогу тебе.


* * *

 Стоя у небольшого рва, который можно было преодолеть за час, заполнив его валежником, Рэннальф смотрел на маленький холм, где он ругал Джеффри после взятия Уоллингфордского моста. И сейчас он снова должен приказывать своему непокорному сыну. Должен оставить его в Кроусмарше.
 Рэннальф криво усмехнулся. Джеффри должен ехать домой, чтобы стать во главе людей. Ему не нужно воевать с Генрихом Анжуйским в безнадежной войне, которая может пробудить ненависть в его молодом и страстном сердце. Рэннальф вздохнул. Если бы Джеффри был чуть постарше!
 Ему нужно было отослать сына прежде, чем он увидит Кроусмарш и поймет, насколько он незащищен. Но тогда он еще не понимал намерений Стефана, а позже, когда он обучал неумелых пахарей-рекрутов, которых дал ему Стефан, ему очень нужен был Джеффри. Сын графа имел больший авторитет, чем Эндрю. Рэннальф так часто плохо себя чувствовал, что ему был необходим преданный человек, способный одним окриком остановить нерадивого воина.
 Глаза Рэннальфа лихорадочно блестели, на скулах выступили два ярких пятна. Его болезнь уже не имела значения. Теперь у него были дисциплинированные обученные войска. Людей было немного, но их дух оставался бодрым. Они готовы к бою.
 Нападение Анжуйца было бы удачей. Если Джеффри уедет, люди могут сетовать, что их командующий все время в постели. Рэннальф знал, что он достаточно силен, чтобы сражаться верхом, и что первый бой они выиграют. Прежде всего, люди, расквартированные в Кроусмарше, должны покинуть этот жалкий оборонительный пункт и спрятаться где-нибудь. Когда войска Генриха нападут на маленький замок, они атакуют нападавших. По сведениям разведчиков, силы, брошенные на Кроусмарш, не так уж велики. Не составит труда отразить их первую атаку. Джеффри будет помогать в бою. Затем он отправится в Слиффорд. Оттуда он пошлет сообщение Стефану о том, что Генрих атаковал Кроусмарш, и попросит помощи.
 До этого момента Рэннальф был твердо уверен в послушании сына, так как тот во всем соглашался с ним. К несчастью, уверенность мальчика в неуязвимости отца значительно пошатнулась после битвы при Уоллингфорде. Он не сомневался, что Рэннальф погибнет, если останется в Кроусмарше.
 Рэннальф уронил голову на руки. Он не хотел, чтобы Джеффри сражался с Генрихом. Если же Джеффри поедет к Юстасу, то может не вернуться в Кроусмарш. Юстас никогда не упустит такой возможности. Джеффри может погибнуть. Рэннальф боялся этого, но не хотел ничего объяснять Джеффри. Он не просил обещаний и клятв, надеясь, что его сын отыщет свой путь без нажима с его стороны. Однако время для размышлений прошло, люди Генриха уже подходили. Сзади раздался чей-то голос.
 — Люди готовы. Как только начнет смеркаться, мы выступаем.
 Рэннальф кивнул и подозвал к себе Джеффри.
 — Взгляни. Ты помнишь это место? Помнишь, что я говорил тебе?
 Джеффри нахмурился.
 — Помню, но что ты имеешь в виду? — Сейчас враги гораздо ближе к нам. Я знаю, что если ты попадешь к Юстасу, то окажешься в ловушке. Ты понимаешь меня, Джеффри?
 — Я понял, что ты предоставил мне возможность выбирать между убийством моего отца и моего брата! — Меня не так легко убить. Кроме того, у тебя нет выбора. Если дела пойдут плохо, это будет твоим спасением. Ты должен послушать меня. Если бы я сказал тебе пожертвовать своей жизнью ради меня, ты бы это сделал? Конечно, сделал бы! Тебя поддержала бы твоя гордость. Так пускай она поддержит тебя и сейчас! Становись на колени!
 Рэннальф вынул меч и протянул его коленопреклоненному сыну, но Джеффри упрямо повернул голову.
 — Папа, я буду нести этот крест до конца моей жизни! Не заставляй меня делать это!
 Лицо Рэннальфа исказилось гримасой боли. Он не хотел умирать, несмотря на все страхи Джеффри, но он был болен и, возможно, не сможет сражаться, как прежде. Если его убьют, Джеффри слишком юн, чтобы нести такой груз вины.
 — Ты должен сделать это, — хрипло сказал он. — Если я умру, на тебя ляжет ответственность за семью и продолжение нашего рода. Если мне суждено погибнуть в бою, твое присутствие, не спасет меня. Ты когда-нибудь женишься, у тебя будут дети, и ты сам будешь приказывать своим сыновьям.
 Рэннальф описал рукояткой меча крест над головой сына.
 — Джеффри, подними глаза. Взгляни на меня. Пока нет причин отчаиваться. Дай клятву, что ты послушаешь меня. Положи руку на этот крест и поклянись.


* * *

 В покоях Слиффордского замка Кэтрин ждала появления Джеффри. Но он не зашел. Мальчики иногда забывают об учтивости, подумала она. Я увижу его за обедом. Но Джеффри все не появлялся. Люди сказали, что он поехал на охоту. Он не пробыл и пяти минут в замке, переоделся, сменил лошадь и уехал. Кэтрин все ждала его у окна, из которого был виден главный вход в замок. Прошел длинный летний день, наступила ночь. Она встала на рассвете, чтобы увидеть его за завтраком, но он уже ушел. Это жестокость молодости, подумала Кэтрин. Молодые думают, что никто не может страдать, когда они счастливы.
 На третий день Кэтрин подумала, что Рэннальф приказал Джеффри избегать ее. Неужели он боится, что она настроит против него сына? Эта мысль принесла ей столько боли, что у нее перехватило дыхание. Если Рэннальф действительно запретил Джеффри разговаривать с ней, она должна это знать. Кэтрин надела темно-розовую тунику и рубашку из серо-голубого шелка, украсила волосы золотыми нитями и пошла к пасынку.
 Джеффри взглянул на прекрасное видение, возникшее перед ним, пустыми глазами. Сначала он даже не узнал Кэтрин.
 — Прошу извинить меня, что не зашел к вам. Я ожидал вас, мадам, но был в таком замешательстве. Я забыл, что у моего отца… — его голос дрогнул, и он судорожно сглотнул, — что у моего отца новая жена.
 — Я простила тебя, — улыбнулась Кэтрин и села, пригласив его сесть рядом. Джеффри был очень смущен. Красота Кэтрин и поразила его в самое сердце. — Я не оскорблена, — успокоила его Кэтрин, — и не буду мучить тебя бесконечными расспросами. Скажи мне, как мой лорд, и я оставлю тебя в покое, предавайся дальше удовольствиям.
 — Покой и удовольствия! — Джеффри горько рассмеялся. — Я думаю, что у меня никогда больше не будет ни покоя, ни удовольствий.
 Кэтрин побледнела, взор ее погас. Сразу поблекла ее сверкающая красота, перед ним была женщина с благородно поднятой головой и испуганными глазами.
 — Я не хотел покидать его, — Джеффри мучительно искал слова, чтобы обойти рассказ, как он страдает. — Ему нехорошо. Рана на бедре воспалилась и очень его беспокоит.
 — Он жив? — резко спросила Кэтрин. Джеффри вздрогнул, как будто она коснулась открытой раны.
 — Где он? — вдруг закричала Кэтрин. — Как попасть к нему? Джеффри, скажи мне, позволь мне поехать. Я смогу вылечить его.
 — Я не имею права, мадам, — Джеффри боролся со страхом и отчаянием. — Они в осаде, отец ранен. Если он будет сражаться, слабость убьет его, если нет — он умрет от голода и жажды.
 Она обняла юношу за плечи.
 — Не плачь. Ты все сделал правильно. Жаль только, что сразу не пришел ко мне. Мы что-нибудь придумаем.
 Джеффри понемногу успокоился, вытер лицо и посмотрел на мачеху.
 — Но я не могу ничего сделать. Я дал клятву не ездить к Юстасу и Стефану и не возвращаться к отцу. Он прав, но так тяжело оставаться здесь.
 — Он связал клятвой тебя, но не меня. Объясни мне, так как я не разбираюсь в военных вопросах, сколько человек и какое оружие необходимо, чтобы спасти нашего лорда или сделать невозможным взятие Кроусмарша.
 Она была такой сильной, и Джеффри почувствовал надежду.
 — Если Генрих приведет целую армию, то ничто не сможет спасти маленький замок. Чтобы обеспечить его безопасность, у наших вассалов должны быть значительные силы. Необходима пища. Мадам, вы не понимаете, там нет командира, кроме моего отца, а он слишком слаб, чтобы сражаться.
 — Не беспокойся об этом. Я знаю такого человека. В пище и лекарствах для осажденных я также разбираюсь. Есть ли еще причины не отзывать вассалов от границы с Норфолком? Может ли Норфолк напасть на нас?
 — Нет, — с готовностью ответил Джеффри. — Юстас не допустит этого. Он скорее заключит перемирие или призовет больше людей. Какой смысл в этом разговоре? — сказал он. — Как вы поведете вассалов Слиффорда без меня? Вы думаете, что они явятся по приказу, подписанному не отцовской рукой? Даже если у них и будет такой приказ, неужели вы думаете, он дойдет до них?
 — Я ничего не могу сказать о вассалах Слиффорда, но вассалы Соука придут обязательно, потому что я поведу их сама.
 — На поле брани? Вы не можете так рисковать! — Джеффри ужаснулся, что сделает с ним Рэннальф, если узнает об этом.
 Кэтрин рассмеялась.
 — Я осмеливалась на гораздо более серьезные вещи, чем смущать этого дурака принца. Я раз или два вызвала гнев твоего отца. Ты ведь знаешь, как он страшен в гневе.
 — Мадам, если бы вы могли собрать вассалов и я поговорил бы с человеком, который может повести их…
 — Нет, я должна пройти сама весь путь до Кроусмарша. Воронье болото. Дьявольское название для дьявольского места.
 — Мадам, отцу это не понравится. Может быть, лучше мне нарушить клятву? — Джеффри нервно сглотнул. Он не мог решить, какое из этих действий вызовет меньшую ярость Рэннальфа. — Он убьет нас обоих, — пробормотал он.
 — Я должна ехать. Ты говоришь, что не можешь оставить земли Слиффорда и Соука незащищенными? Возможно, ты прав. Лорд Джеффри, я могу достать продовольствие и повести моих вассалов к мужу. Кроме того, — добавила Кэтрин, — я смогу лучше других позаботиться о здоровье твоего отца.
 Джеффри покорился. Если он и чувствовал угрызения совести, отправляя Кэтрин в клетку со львом, он был уверен, что наказание, последующее за этим, будет достаточно суровым, чтобы облегчить его совесть. Более того, все, что она говорила, было справедливым. Он пошлет с ней воинов в лагерь Юстаса. Она должна попытаться вначале встретиться со своими вассалами. Если ее схватит Юстас, ей не нужно бояться, так как ее вассалы придут ей на помощь. Она возьмет все имеющееся у них золото и знаменитых лошадей из отцовской конюшни. Самое безопасное — обогнуть земли Норфолка с запада и идти на юг до Эппинга или Энфильда. Здесь они должны свернуть на запад и, пройдя Ватфорд, достигнуть Кроусмарша.
 Кэтрин внимательно выслушала Джеффри.
 — Если ты думаешь, что я должна забрать лошадей, я сделаю это, но он так высоко их ценит. Опиши мне подробнее путь, который нам придется пройти. Боюсь, что не запомню все сразу, а мои люди не знают этой дороги, милорд.
 Джеффри в два прыжка оказался рядом с ней.
 — Вы не должны называть меня ни милордом, ни лордом Джеффри. Я буду только Джеффри для вас. Так называла меня моя мать. Вы нежны со мной, как мать, и так преданы моему отцу!
 Кэтрин взъерошила его золотые кудри. Джеффри был такой же, как и Ричард.
 — Я буду называть тебя Джеффри и любить, как люблю Ричарда и Мэри, если ты позволишь. Ее тревога за Рэннальфа превратилась в тупую боль. Забрать своих людей от Юстаса — не самое главное. Юстас ненавидит Рэннальфа, и, возможно, эта ненависть распространится и на его наследников. Если ее вассалы придут к Кроусмаршу и будут сражаться с людьми Генриха, ворота для наследников закроются. Глаза Кэтрин наполнились слезами.


* * *

 Если бы будущее не было таким мрачным, Кэтрин была бы довольна ходом событий. Все происходило как по волшебству.
 Через час после того, как она въехала в лагерь, Юстас созвал военный совет. На этот совет Кэтрин явилась без приглашения, изящно опираясь на руку сэра Джайлса. Появление женщины на военном совете так удивило Юстаса, что он остолбенел.
 — Милорд, — сказала Кэтрин, пока Юстас стоял с открытым ртом, — я пришла за вассалами Соука.
 — Что?!
 Потупив глаза, Кэтрин заговорила громче:
 — Я приехала за своими вассалами. Сын моего мужа, лорд Джеффри, рассказал мне, что Рэннальф заперт в Кроусмарше, этот замок осажден людьми Анжуйца. Он просил у короля подкрепления и у вас тоже, но не получил никакой помощи. Поэтому я, его покорная жена, веду своих людей на помощь моему мужу.
 — Что за женский каприз? — воскликнул Юстас. — Кто вам сказал такую чушь? Откуда вы знаете, что король не прислал помощи?
 — Я уже сказала вам, милорд. Сын моего мужа. Это не слухи.
 Юстас побледнел.
 — Если это не женский каприз, тогда это женская ложь и предательство. Если Джеффри Слиффордский дома, почему он сам не приехал за людьми?
 Губы сэра Джайлса судорожно дернулись, но Кэтрин отвечала все так же спокойно:
 — Возможно, вам лучше знать. К тому же это мои, а не его люди.
 Это было невероятно, такое нахальство в сочетании с такой прямотой! Юстас провел рукой по лицу, обеспокоенный враждебным взглядом сэра Джайлса и бдительными взорами вассалов Рэннальфа.
 — Ты лжешь! — взорвался он. — У тебя нет письма от графа Соука. Ты все это выдумала по каким-то своим причинам, так как всего несколько месяцев назад ты не дала Соуку своих вассалов.
 — Увы, я глубоко сожалею об этом, милорд. Не напоминайте о моей глупости. Я не хотела отказывать мужу, просто спасала своих людей от бесполезной гибели. Это правда, у меня нет письма от Соука, потому что он настолько верный человек, что скорее умрет без помощи, чем заберет своих людей у вас.
 Это прозвучало впечатляюще, и вассалы Рэннальфа заворчали. Кэтрин подняла голову.
 — У меня есть письмо для вас от лорда Джеффри, где сообщается о состоянии здоровья моего мужа и большой опасности, в которой он находится. — Она протянула свиток Юстасу и подумала, что близка к своей цели — принц готов взорваться. — Вы прочтете его сейчас, милорд, чтобы не обвинять меня больше? — смиренно сказала Кэтрин и наклонила лову.
 — Я утверждаю, что это женский каприз! Нет необходимости читать лживое письмо, потому что злая женщина хорошо обработала юношу. Я говорю, не слушайте ее больше. Уберите ее отсюда!
 Сэр Джайлс заслонил собой Кэтрин, так как Юстас трясся от ярости, но она не опустила глаз и продолжала прямо смотреть ему в лицо.
 — Разве это женский каприз — хотеть, чтобы мой муж выбрался из тридцать первого гиблого места, куда его послали, чтобы убить или заведомо отдать в плен врагу?
 Кэтрин оттолкнула сэра Джайлса и упала на колени, дрожа всем телом.
 — Я женщина, я слаба! — запричитала она. — Я не могу заставить взрослых мужчин идти за мной, но на коленях я взываю к моим вассалам и вассалам лорда Соука, чтобы они поддержали своего лорда, который так заботился о них!
 — Убирайся, мерзавка! — Юстас вскочил на ноги.
 Он понял, что весь его тщательно продуманный план рухнул из-за выходки этой идиотки. В ярости он схватился за меч. Он не понимал, что делает, и вряд ли использовал бы свое оружие, но этот жест был его большой ошибкой. Вассалы Рэннальфа и Кэтрин встали как один и также схватились за мечи. Один сэр Джайлс не двигался, кусая губы до крови. Она снова это сделала! Теперь каждый мужчина последует за ней, как овца на бойню, а ведь он не верил, что ее план осуществится.




 Глава 21


 — Милорд! — Голос Эндрю дрожал от волнения, и Рэннальф оторвался от учетной книги. Он был раздражен, что его прервали, потому что пытался определить, хватит ли припасов в замке. Обычно это было женской работой. Он поднялся и стал надевать кольчугу.
 — Где они атаковали на этот раз? Сколько их?
 — Атаки нет, милорд. Я бы не прервал из-за этого ваш отдых. Король посылает нам подмогу.
 — Что?
 — Посмотрите сами. Несколько сот рыцарей напали на осаждавших и сгоняют их с земляных укреплений.
 — Что ты имеешь в виду? Ведь мы не беспомощны. Мы должны выступить вместе.
 — Я уже отдал такой приказ, и люди выедут, как только опустят подъемный мост. Вы не должны идти, милорд.
 Удар отбросил Эндрю в конец комнаты.
 — Я еще не умер! — ревел Рэннальф. — Пока я жив, мои люди не пойдут на битву без меня. Приведи лошадь!
 «Это не король, — думал Рэннальф, — должно быть, это Джеффри. Благословение и проклятие на его голову!» Но Рэннальф более не пытался понять, кто же были его сторонники. Достаточно того, что эти люди потрепали воинов Генриха с такой свирепостью, что отвлекли их. Необходимо отомстить за оскорбления, которые те бросали беспомощным людям, запертым в замке. Если копье расщепилось, нужно выхватить меч и облегчить боль сердца в честном бою.
 Рэннальф был удовлетворен тем, что анжуйские войска не могли пробиться сквозь людскую стену, а тяжелые телеги продвигались в Кроусмарш в полной безопасности. Теперь еды хватит на многие месяцы. Вот прошли последние телеги. Рэннальф скомандовал людям стать флангом. Еще один бросок, и они смогут укрыться в замке. Если Генрих больше не пришлет людей, они смогут атаковать и разгромить вражеские войска.
 Впервые в этом году у Рэннальфа было прекрасное настроение. Он приветствовал своих вассалов мощными похлопываниями и медвежьими тычками, а людей Соука чуть сдержаннее, но с такой же теплотой.
 — Где мой сын Джеффри? — спросил он.
 — В Слиффордском замке, — ответил сэр Джайлс. — Я полагаю, его нет среди собравшихся. Хотите, чтобы он приехал? Леди Кэтрин сказала, что вы запретили ему.
 — Как вы добрались сюда? Кто вызвал вас из лагеря Юстаса? Где вы взяли припасы? — забросал его вопросами Рэннальф.
 Сэр Джайлс издал сдержанный смешок.
 — Ответить на эти вопросы может только леди Кэтрин. Спросите ее сами. Она здесь.
 Слишком ошарашенный, чтобы вымолвить хоть слово, Рэннальф сделал несколько шагов и увидел Кэтрин в костюме для верховой езды, с перепачканным лицом и потемневшими от пыли волосами.
 Он не мог издать ни звука. Кэтрин подняла сияющие глаза, в них были любовь и тревога.
 — Женщина! — заревел Рэннальф. — Ты сошла с ума!
 По всей видимости, этот вопрос не требовал ответа. Это было только начало, но Кэтрин не хотела, чтобы ее бранили при людях.
 — Нет, милорд, — тихо и с уважением сказала Кэтрин.
 — Почему вы привели женщину в осажденный замок? — Не было смысла продолжать, потому что сэр Джайлс, которому был адресован вопрос, ретировался в безопасное место. Рэннальф уставился на жену.
 — Если ты сделаешь глубокий вдох, — серьезно сказала Кэтрин, — то сможешь говорить.
 Она знала, что ее дерзость разъярит Рэннальфа. Кэтрин не боялась того, что Рэннальф заорет так, что затрясутся стены замка. Во всяком случае, это лучше холодного безразличия, от которого она так страдала, когда он в последний раз был в Слиффорде. Но все же она предпочла бы, чтобы его никто не слышал. Она встала и подошла к нему.
 — Не вини сэра Джайлса. Я заставила его взять меня. Мои земли, как ты знаешь, в случае моей смерти достанутся Джеффри и Ричарду, ведь у меня нет наследников. Все, что я люблю и желаю, здесь. Почему же я не должна была приехать?
 Выражение лица Рэннальфа не изменилось. Два лихорадочных пятна загорелись на его сероватом лице, глаза потухли, как будто его душу закрыли ставнями. Она говорила, что любит его, и он верил ей, но он не верил, что ее любовь так сильна, что может погубить ее и детей ради него.
 — Поднимись в мои покои, если их можно так назвать. Здесь не место для разговора, — сказал он.
 Когда они поднялись по неровной лестнице, он подвел ее к единственному стулу в комнате. Она была спокойна и улыбалась ему. Рэннальф видел, что она не признает своего поражения. Еще один план переманить его к мятежникам созревал сейчас в этой голове, которая должна была принадлежать мужчине.
 — Как ты думаешь, что ты выиграешь, находясь здесь? Чего ты хочешь от меня?
 Возможно, Рэннальф был не настолько болен, как говорил Джеффри.
 — Не время спорить. Ложись в кровать, — ответила она и нахмурилась, увидев грязную постель. Это не годилось для больного, она не привезла белья, экономя багажные места. — Позволь взглянуть на твои раны. Одна рана у тебя уже загноилась.
 Страшная усталость охватила Рэннальфа. Он смотрел, как Кэтрин открывает маленькую шкатулку. Она не отрицала, что чего-то добивается.
 — Ты явилась сюда с какой-то целью. Я в большом долгу перед тобой. Спрашивай, я отвечу. Если мой ответ тебе не понравится, ты еще сможешь уйти.
 Нужно потакать больному, стараться не злить его. Кэтрин достала лекарства и перевязочный материал, лихорадочно подыскивая слова.
 — Если ты успокоился, послушай меня. Ты должен дать приданое своей дочери Мэри. Если ты погибнешь, она останется нищей.
 Рэннальф почти стонал от боли и усталости, но тут чуть не засмеялся. Она предлагает ему конфетку, как больному ребенку. Что за женщина! Она поняла, что не сможет сразу добиться своей цели, и пытается использовать благоприятный момент.
 — Усади меня, чтобы я смог писать, — сказал он заплетающимся языком. — Я передам ей усадьбу и фермы Доннингтона. Ты удовлетворена этим?
 — Конечно, милорд. Это великолепно! Пока вы пишете, я прикажу, чтобы принесли горячей воды.
 Это было предлогом. Кэтрин хотела найти сэра Эндрю.
 — Милорд подарил Мэри Доннингтон, — сказала она многозначительно. — Я говорила с твоим братом. Ты должен набраться смелости и попросить у Рэннальфа ее руки, но это нужно сделать быстро. Сейчас, когда у нее есть приданое, многие захотят добиться ее расположения.
 Когда Рэннальф проснулся, Эндрю был уже около него. Рэннальф оглядел пустую комнату, размышляя, действительно ли его жена была здесь или ему это приснилось.
 — Я потерял сознание? — спросил он.
 — Нет, милорд.
 — Что тебе нужно?
 — Не убивайте меня, милорд, — прошептал Эндрю и стал на колени перед его кроватью. — Это не из-за поместья, — спешил Эндрю, путая слова, — но потому, что кто-нибудь может опередить меня и сделает предложение. Я уже говорил с братом, и он считает, что я роняю свою честь. Он говорит, что я должен оставить службу. Я боюсь, что это произойдет, потому что вы имеете право выгнать меня, но все же я попрошу вас. Не выгоняйте меня, милорд! Вы можете отказать мне, но я люблю вас тоже. Я никогда не сделаю вашей дочери ничего плохого и …
 — Мэри! — Рэннальф с облегчением вздохнул.
 — Я люблю вашу дочь! — выдохнул Эндрю. — Мой брат говорит, что я не имею на это никакого права, но я не хочу ничего дурного. Она такая хорошая, такая милая…
 — Замолчи! — приказал Рэннальф, испугавшись, что засмеется и обидит дрожащего просителя.
 Эндрю опустил голову, его шея оголилась, как будто он подставил ее под удар меча. Вот в чем секрет преданности Эндрю. Как все просто! Рэннальф мог найти более знатного мужа для своей незаконнорожденной дочери, но Мэри была подходящей наградой за спасение жизни Джеффри.
 — У тебя кровь получше, чем у нее. Ты знаешь, что ее мать была служанкой?
 Эндрю кивнул, его сердце билось так сильно, что он почти оглох.
 — Иди, — сказал Рэннальф после продолжительного молчания. — Пришли своего брата. Если он не будет возражать, что ты берешь в жены дочь служанки, мы все обсудим.
 Рэннальф решил предложить Эндрю стать его вассалом и подарить один из своих замков, так что он ничего не потеряет. Состоять в кровном родстве с Фортескью тоже очень полезно, если вдруг Кэтрин одолеют дикие замыслы, которых он не одобрит.
 Он лежал и ждал сэра Джайлса, но открылась дверь, и вошла Кэтрин. Она улыбнулась Рэннальфу и отбросила волосы со лба.
 — Ты согласился. Я увидела это по его лицу. Какой ты добрый! Я хотела рассказать тебе, что они уже год любят друг друга, но ты обрывал меня каждый раз, когда я заговаривала об этом.
 Рэннальф рассмеялся и приподнялся, чтобы поесть принесенный Кэтрин суп.
 — Ты выиграла этот бой, но у тебя не будет времени на другие. Когда люди отдохнут, я отошлю тебя домой, а вассалов Соука — в их владения. Они послушают меня, Кэтрин, так как здесь нет дел ни для них, ни для тебя. У меня достаточно продуктов и достаточно вассалов.


* * *

 Юстас был в пути через день после приезда Кэтрин. Он не мог взять осажденный замок без людей, которых она увела. Весь его план провалился. Теперь его последней надеждой оставался авторитет отца. Если Стефан прикажет ей и ее людям вернуться, возможно, они послушаются.
 Стефан пребывал в глубоком оцепенении, которое периодически находило на него после смерти жены. Он выслушал сына и только покачал головой.
 — Пусть они остаются. Возьми моих людей. Гораздо важнее задержать Генриха, чем захватить какой-нибудь замок.
 — Но ведь задержать Генриха не будет возможности. Ты думаешь, что Рэннальф будет удерживать Кроусмарш сейчас, когда там его люди? Они покорятся Анжуйцу и станут воевать против нас.
 Глаза Стефана сверкнули.
 — Нет, они так не поступят. Если Генрих возьмет его в плен, тебе не будет нужды больше беспокоиться о Рэннальфе.
 Юстас уставился на отца, как будто на его глазах тот превратился в змею. Затем разразился смехом.
 — Чудесно, — выдохнул он, — чудесно! Я никогда прежде не думал о таком способе избавиться от этого предателя, не опорочив нашей чести.
 Стефан слегка вздрогнул от стыда. Юстас думал, что Генрих должен уничтожить такого злобного врага. Тогда бы все было так, как он хотел, потому что он бы тогда решил, что сможет завоевать вассалов. Наследник же Рэннальфа был лишь мальчишкой. Юстас думает, что после этого все будет в его руках.
 Однако Стефан не верил, что Генрих пойдет таким путем. Он скорее уговорит Рэннальфа перейти на свою сторону или же возьмет с него клятву о том, что Рэннальф не присоединится ни к какой из сторон. Стефан от природы не был наделен бессмысленной жестокостью, и поэтому ему казалось, что все тоже не могут убивать просто из прихоти или каприза.
 Юстас же нисколько не сомневался, что Генрих без всяких угрызений совести казнит пленника, если это принесет ему хоть малейшую выгоду, но покачал головой.
 — Этого не произойдет, — сказал он. — Ты должен остановить его вассалов, или Генрих получит их, и восток никогда не будет для нас безопасным.
 — Я вызову их довольно скоро. Пусть они хотя бы доставят для Соука припасы. Он подчинится моим приказаниям. Еще есть время.
 — Времени нет! Повторяю, что Генрих на пути к Уоллингфорду. Я писал тебе на прошлой неделе, что у меня есть такие сведения.
 Стефан встал и вышел из покоев походкой лунатика.
 — У меня остается как раз слишком много времени, — бормотал он. — Боже, избавь меня от этой пытки. Дай мне умереть.
 Юстас возвратился в свои покои, где его ожидал гонец из Лондона. На письме была печать его жены. Он почти разорвал свиток, ему нужно было сделать что-нибудь, чтобы разрядиться. Вскрыв письмо, он стал читать. Вскоре он бросил пергамент на пол, ругнувшись сквозь зубы. Как ему не повезло! Иметь идиотку жену, такую же, как его сумасшедший отец. Кто может постичь женскую глупость? Она принимала у себя Глостера, который сказал ей, что Юстас один должен руководить военными действиями. А ведь Глостер — поистине выдающийся шпион мятежников.
 Юстас швырнул свиток в потухший очаг и схватился за голову. Его рука нащупала пустой кубок, и он раздраженно отшвырнул его в другой конец комнаты. За ним последовал стул. Юстас уже схватился за конец стола, чтобы перевернуть его, но вдруг опомнился. Какой бы ни была Констанция, но Глостер-то не дурак. Он не любит пустых разговоров. Таким образом, если Глостер пришел к Констанции, у него была какая-то причина. Невозможно, чтобы он хотел совратить Констанцию, она не столь обворожительна. Скорее всего он собирался что-то выудить у нее. Торопясь, Юстас достал письмо из очага и стал его перечитывать. Догадаться, за чем охотился Глостер, сквозь туман домыслов Констанции было нелегко, но после третьего прочтения Юстас решил спрятать пергамент в тайник. Такого не может быть, думал он, но ответ не написал.
 Теперь он стал наконец обдумывать план разгрома войск Генриха. Войска Анжуйца находились в постоянных сражениях уже не один месяц, они порядком измотаны. Место около Кроусмарша было лучше знакомо Юстасу, чем Генриху. Вассалов Рэннальфа нужно вывести из Кроусмарша. С Рэннальфом придется разобраться в другой раз, но идея спасения хороша уже тем, что люди будут благодарны ему.


* * *

 Юстас укрепил земли, отбитые у Бигода, и поспешил на юг, чтобы уговорить отца принять такие же меры предосторожности. Он получил новости, подтверждающие его догадки. Войска Генриха прибыли в Уоллингфорд, но вместо уничтожения Кроусмарша они начали осаду. Генрих не хотел убивать этих людей, он вынуждал их покориться и присоединиться к нему. У осаждавших могли быть и другие цели. Когда припасов достаточно, осада хороша тем, что люди, уставшие от сражений, могут немного отдохнуть. Юстас ускорил свои приготовления. Люди и оружие были подготовлены, маршрут выяснен, план атаки уточнен. Он еще не связывался с Констанцией. Если она предлагает такой бесстыдный план убийства своего свекра, то Юстасу до этого нет дела. Неприкосновенность и великие блага, которые она могла пообещать Глостеру, не имели к Юстасу никакого отношения. Если он встретится с Генрихом и разгромит его, Юстас выгонит Глостера за пределы стен Уайт Тауэра или арестует его.


* * *

 — Тебе не нужно было приезжать сюда, — вздохнул Рэннальф, устало растянувшись на жесткой койке. — Сколько человек окружило нас?
 — Не знаю, милорд, — равнодушно ответила Кэтрин. Она была в замке пять недель, денно и нощно ухаживая за своим мужем, но они были еще дальше друг от друга, чем всегда. Рэннальф позволил людям и лошадям отдохнуть несколько дней, потом снова попытался разгромить войска, окружившие его. Когда Кроусмарш был освобожден, Кэтрин уговорила его оставить ее на неделю, чтобы подлечить приступы лихорадки, которые продолжали мучить его. Затем она уедет. Иначе, сказала она, ему придется избить ее до потери сознания или привязать к лошади. Ее помощь уже принесла пользу, гораздо большую, чем уход любого лекаря. Однако не прошло и недели, как войска Генриха перешли в наступление.
 — Ты не можешь противостоять целой армии, — убеждала Кэтрин. — Ты должен сдаться!
 — Мне не предлагали сдаться, — ответил Рэннальф. — Могу ли я сделать это, если условием является смерть?
 — Ты никогда не сдашься. Ты будешь смотреть, как мы все умираем, чтобы потешить свою гордость.
 — Я усмирю свою гордость и буду умолять об охранном свидетельстве для тебя и твоих людей. Ты сможешь принять любые условия.
 — Нет, Рэннальф. Я все равно останусь с тобой.
 Рэннальф больше не спорил. Он послал герольда с прошением. Герольд возвратился и сказал, что в лагере нет никого, кто обладал бы достаточной властью, чтобы выдать им охранное свидетельство. Когда приедет Генрих, они пришлют ему ответ.
 Прошло пять недель, но ответа на прошение Рэннальфа не последовало. Он знал, что Генрих сейчас находится в лагере осажденных, что его отказ установить с ним связь был умышленным. Но больше он не мог ничего сделать.
 — Я должен встретиться с ним, — устало сказал он Кэтрин.
 — У тебя есть два смышленых человека? Разве нет никого, кроме тебя?
 — Тебе не нужно было приезжать, Кэтрин.
 — Шестнадцать или семнадцать раз за утро ты сказал мне это. Не понимаю, почему они не нападают. Сейчас у них людей более чем достаточно, а оборона у нас смехотворная. Почему они не предлагают нам сдаться?
 — Распорядись, чтобы подготовили мои доспехи и оружие. Зачем они ведут земляные работы наверху? Если мы не можем выйти наружу и начать сражение, почему они тратят столько сил, чтобы удержать нас внутри? В этом должен быть какой-то смысл.
 — Рэннальф, ты сам говорил мне, какую цель они преследуют. Они думают, что Стефан придет и спасет замок.
 — Если он сделает так, это будет большой ошибкой. Его цель — удерживать Генриха здесь, пока они расправляются с Бигодом. Твоя жизнь и свобода под угрозой, так как охранного свидетельства нет. Кэтрин, тебе не нужно было приезжать сюда.
 Кэтрин неожиданно рассмеялась.
 Рэннальф бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся. Послышались торопливые шаги по лестнице.
 — Не вставайте, милорд, — голос Эндрю донесся с лестницы. — Еще ничего не происходит, но с востока движется большая армия.
 Эндрю остановился на приличном расстоянии, потому что у Рэннальфа было такое лицо, когда приближаться к нему было опасно.
 — Вам не о чем беспокоиться. Наверное, они идут освободить нас, а не атаковать. Людей отозвали с земляных работ, и они отошли к реке с оружием в руках.
 — Если ты считаешь, что это подходящая причина, чтобы оставить меня в постели, то мне жаль, что я согласился выдать за тебя свою дочь. Не хотелось бы отдавать ее дураку.
 Эндрю уже привык к таким любезным выражениям будущего тестя. Спорить с Рэннальфом было бесполезно. Юноша вздохнул и стал помогать ему одеваться. Кэтрин осталась сидеть, положив руки на колени. Вооружась, Рэннальф шагнул к двери и обернулся.
 — Образец добродетели, — пробормотал он саркастически.
 Она поняла, что это относилось к ее притворной кротости в присутствии посторонних, но не попалась на удочку. Когда он вышел, она упала на колени и стала молиться.
 Рэннальф расставил своих людей, удостоверился, что копья у них наготове, что удерживающие мост веревки и блоки хорошо смазаны, что лошади стоят под седлом. Он с удовольствием отметил, что Эндрю уже обо всем позаботился. Ему не нужно было вставать так рано. Хватило бы на все времени, если бы он поспал еще несколько часов.
 — Эндрю, твои глаза моложе моих, — проворчал он. — Что они сейчас делают?
 — То же, что и прежде, милорд. Судя по жестам, спорят, мне кажется, все против одного.
 В этом-то все и дело, подумал Рэннальф. Собрав людей и пройдя такой путь, Стефан снова остановился. Возможно, они пытаются заставить его отдать приказ атаковать, а он, как обычно, полон сомнений. Слова, что Стефан любит его, мало радовали. Все говорило о том, что король оказался в дураках, верность и преданность Рэннальфа не нужны ему. Сейчас Рэннальф ненавидел Кэтрин, ненавидел Стефана и себя. Эндрю взглянул на солнце.
 — Скоро полдень. Смотрите, это герольд. Рэннальф облегченно вздохнул. Герольд перешел реку вброд, остановился и пошел дальше с сопровождением.
 — Я хочу поговорить с графом Соуком, — сказал он.
 — Я здесь.
 — Король желает, чтобы ты пришел к нему для беседы. Генрих, герцог Нормандский, даст тебе охранное свидетельство, чтобы ты мог вернуться, если захочешь.
 — Я иду! Опустите мост! — крикнул Рэннальф и тихо сказал своим воинам:
 — Если вы увидите, что ворота дамбы открыты, поднимайте мост, даже если меня не будет. Не доверяйте их честному слову.
 — Я пойду с вами, милорд! Рэннальф повернул голову и увидел, что Эндрю вскочил на лошадь.
 — Чертенок! Я думал, что ты хочешь жениться на моей дочери, а не на мне. Почему я никак не могу от тебя избавиться?
 — Если в воздухе витает измена, лучше иметь надежного друга.
 — Есть ли охранное свидетельство для моего сквайра?
 — Для всего вашего войска, если вы пожелаете. Рэннальф подумал, не взять ли с собой Кэтрин и ее людей, но оставил эту мысль. Если начнется бой, они не смогут уйти. Кэтрин лучше остаться в замке.
 — Поехали, — сказал он Эндрю.


* * *

 Несколькими минутами позже он понял, почему охранное свидетельство распространялось на всех. Роберт Лестер схватил его за руку.
 — Не понимаю, зачем ты понадобился Стефану, — торопливо сказал он. — Юстас вместе с ним, так что будь осторожен, замечай, где ты ходишь, что ешь и пьешь.
 — Роберт, почему не дали охранное свидетельство для Кэтрин?
 — Оно ей не нужно. Как дочь Соука, она будет в безопасности в любом случае. Генрих не забывает своих друзей.
 Это было правдой. Если бы Стефан не пришел и Генрих был бы вынужден просить Рэннальфа сдаться, ее присутствие очень повлияло бы на согласие Рэннальфа.
 — Если Стефан будет сомневаться, — продолжал Лестер, — настаивай, чтобы он заключил перемирие.
 Рэннальф так резко прикусил губу, что пошла кровь. Лестер предложил ему последнюю возможность получить прощение Генриха.
 — Роберт, я не могу. Ты знаешь это. У Стефана сейчас преимущество. Его армия такая же большая, как и у Генриха. Как я могу настаивать, чтобы Стефан заключил перемирие, если он понимает, что это его последний шанс удержать королевский трон?
 — Ты безмозглый осел. Но если бы ты не был таким, я бы не любил тебя так. Для твоей чести и для всей страны лучше заключить перемирие. Дело Стефана безнадежно проиграно. Ты знаешь это. Почему один англичанин должен проливать кровь другого? Раны, нанесенные войной, так мучительны. Неужели ты еще не насытился кровью?
 — Уже насытился. Я слишком устал.
 — Ради всеобщего блага, сделай так, как я прошу тебя.
 — Это благо для всех нас возможно, потому что Стефан больше не будет королем. Слишком поздно. Я поклялся ему, я люблю его. Разве он не доказал свою любовь ко мне? Нет, Роберт, я не буду ни на чем настаивать, просто придержу свой язык. Это все, что я могу сделать, чтобы удовлетворить тебя. Я не могу ничего обещать.
 Когда его привели к Стефану, он был поражен, как сильно изменился король.
 — Вы больны, милорд!
 — Не больше, чем обычно, — многозначительно ответил Стефан.
 Рэннальф почувствовал болезненный приступ удушья. Если Стефан умрет… Он ужаснулся своим мыслям.
 Когда Стефан стал описывать сложившуюся ситуацию, Рэннальф засомневался, что его мысли были такими уж эгоистичными. Король был на пределе физических и умственных сил. Как бы он ни любил Рэннальфа, было ясно, что он не способен вести армию на Кроусмарш. Рэннальф теперь не сомневался, что Лестер прав. Авторитет Стефана резко упал. В нем разочаровались даже самые преданные люди. Во время совета обнаружилось, что его подданные пали духом. Зная, что их силы велики и у них большое преимущество, они все же не хотели сражаться. Все мечтали о перемирии. Все, кроме Юстаса. Он упрямо настаивал на том, что нужно воевать дальше, но бароны были единодушны, они все смелее возражали ему. Стефан так же хотел угодить и сыну, как и баронам.
 — Мы ничего не будем делать, — наконец прошептал он в Полном отчаянии. — Мы просто оставим лагерь и уйдем без дальнейших переговоров с Генрихом.
 Наступила полная тишина. Такое решение было неразумным и чрезвычайно рискованным. Как только они снимутся с места, войска Генриха перейдут реку и нападут на них. Бароны перевели дыхание, и раздался оглушительный рев.
 — Мне все равно, — прошептал, почти плача, Стефан. — Все равно, заключим мы перемирие или будем сражаться. Я ничего не боюсь.
 Это правда, подумал Рэннальф, наблюдая за королем. Человек, попавший в ад, не боится смерти.
 — Что нам делать, Соук? Мне нужен твой совет.
 Рэннальф был слишком рассержен и хотел сказать первое, что пришло на ум. Если Стефан хочет сделать добро всем присутствующим, включая себя, ему лучше всего умереть. Стефан был плохим королем, да и Юстас не лучше, хотя его цели более определенные. Роберт говорил правду.
 — Я слишком заинтересован в этом вопросе, — сказал Рэннальф. — Не хочу гнить в Кроусмарше. Если вы хотите сохранить его, Анжуйца нужно прогнать. Мое мнение в этом случае не имеет значения.
 — Твое мнение всегда в цене, Соук, — прервал его Юстас. — Ты проголосовал бы за сражение. Разве мы не сильнее?
 — Да, но…
 — Твои люди могут выйти из Кроусмарша и атаковать тылы Анжуйца?
 — Да.
 — Ты переходил вброд реку. Какой сейчас уровень воды? Мы сможем перейти ее?
 — Конечно.
 — Ты хочешь сражаться?
 — Да, — ответил Рэннальф неохотно.
 — Поймите, замок попадет в руки Генриха. Мы должны сражаться, — настаивал Юстас.
 — Кому нужен этот глиняный домик? — воскликнул кто-то сзади.
 — Людей надо вывести, это верно, — сказал другой. — Давайте заключим перемирие и прекратим бесполезную болтовню. Преступно держать взаперти хороших воинов, которые еще могут пригодиться. Если замок уничтожат, от этого никто ничего не потеряет, и Анжуец ничего не выиграет.
 — Все вы трусы! — кричал Юстас, вынуждая людей ненавидеть его еще больше. — Мы имеем преимущество. Отец, ты должен отдать приказ, сражение должно произойти. Когда у нас еще будет такая возможность?!
 — Я должен подумать, — ответил Стефан, переводя взгляд с Юстаса на хмурые лица баронов. — Если ты прикажешь им сражаться, они могут дезертировать.
 Юстас вскочил на ноги и истерически завопил:
 — Не думай! Решай! Как ты не можешь понять, что твоя жизнь зависит от этого?!
 — Мой сын, ты обезумел — прошептал Стефан.
 — Отец, я умоляю тебя. Я прошу тебя на коленях. Мы сможем победить, если будем сражаться.
 Стефан дотронулся до его лица, затем жестом попросил людей удалиться. Видя, что они уходят, Юстас в ярости заскрежетал зубами.




 Глава 22


 Вильям Глостерский рассеянно улыбнулся красивому юноше, который обмахивал его веером. Мальчик был его самой удачной находкой, такой красивый, способный, абсолютно преданный. Он родился немым. С ним обращались хуже, чем с животным, пока Вильям не спас его, разглядев красоту под грязью и синяками и возжелав. Оказалось, что он стоит большего, когда его отмыли и обучили языку знаков. Он не мог ни читать, ни писать, ни говорить ни с кем, кроме Вильяма, который сделал его своим наперсником.
 — Все идет так, как я задумал, — сказал Вильям восприимчивым ушам, хозяин которых никогда не смог бы рассказать услышанное. — Они еще двадцать лет вели бы эту войну, если бы я не увел их с этого пути. Время положить этому конец. Ты видишь эти бумаги, дитя? В них говорится, что Стефан и Генрих заключили перемирие. Благодарение Богу, Лестер надоумил меня, хотя у него были другие причины. Этот безумный Херефорд снова начал бы сражение, армия Стефана отступила бы, и Бог знает, как бы мы справились с ним на этот раз.
 Взмах руки, и мальчик побежал за охлажденным вином. Вильям пригубил, хорошенький слуга поднял веер, в его глазах разгорался интерес.
 — Да, — размышлял Вильям. — Не думаю что нужно еще что-нибудь. Перемирие заключено Кроусмарш уничтожен, и обе армии отвернулись друг от друга. Надень ливрею, она уже приготовлена, и отнеси это письмо леди Констанции. Нужно приготовить любимое блюдо короля — копченого угря. да, самое любимое, — злобно повторил он.


* * *

 В монастыре святого Эдмонса Юстас смотрел на яркое пламя в очаге. Пот струился по его лицу и спине, губы пересохли и болели от жары. Он чувствовал, что если кто-нибудь дотронется до его кольчуги, то обожжется. Но он все еще не мог согреться, зубы стучали от холода. Это было адом. Ему не нужно было больше ничего бояться, он познал худшее — горящую плоть и замерзающую душу. «Я не участвую в этом. Я даже не отправил известие в Лондон о том, как все произошло в Кроусмарше. Я буду мстить, теперь ничто не удержит меня».
 От этих мыслей не становилось легче. Юстас бежал из Кроусмарша, грабя все на своем пути. Стефан следовал за ним. Ему ни в коем случае не нужно было останавливаться, так как он не мог вести осаду, но ему было все равно, где находиться. Казалось, он ждал, что случится что-нибудь непредвиденное и он освободится от мук. «Я не пойду туда», — громко сказал Юстас.
 Он целую неделю держал слово. Утром семнадцатого августа пришло письмо от отца, обычное письмо. В нем говорилось об утверждении хартии в аббатстве Фонтэнс. Было бы хорошо, писал Стефан, если бы Юстас проехал десять-пятнадцать миль, разделяющих их, чтобы подписать хартию. «Я очень устал, — писал Стефан, — монахи добры ко мне, и я уверен, что с хартией не будет осложнений». Когда Юстас оторвался от пергамента, слезы текли по его лицу. Он посоветует отцу отречься от престола и передать Англию Генриху. Он откажется от трона. Они возвратятся в герцогство Блуасское и будут там доживать свои дни.
 Невозможно было объяснить, что привело его к такому решению. Когда он обнял отца, у него было такое светлое выражение лица, такие ясные спокойные глаза, будто он снова стал ребенком. Они заключили хартию и говорили обо всем как в добрые старые времена. Юстас пошел взглянуть на новые приспособления для осады. Было бы замечательно столкнуть Норфолка с Генрихом. Он вернулся в хорошем настроении и увидел отца, сидящего за столом.
 — Сядь, — мягко сказал Стефан и передал блюдо Юстасу. — Ты не любишь угрей, но этих ты должен попробовать. У них изысканный и необычный аромат. Твоя жена была так добра, что прислала их из Лондона. Что случилось, Юстас?
 Все случилось одновременно. Стефан пытался вырвать тарелку, его лицо побелело, рот перекосился. Юстас, выпучив глаза от ужаса и отвращения, ухитрился схватить несколько кусочков рыбы и запихнуть их себе в рот. Стефан издал сдавленный крик и, казалось, пытался задушить сына. Слуги оттащили их друг от друга, а красивый мальчик в ливрее Юстаса, видя, что принц стал задыхаться, молча протянул ему кубок с вином, в то время как другие пытались отвлечь Стефана. Торопясь проглотить угрей до того, как отец заставит его очистить желудок рвотой или прежде, чем мужество покинет его, Юстас осушил кубок с вином и отшвырнул его прочь. Стефан старался вырваться из цепких рук, а хорошенький мальчик, передавший Юстасу вино, беззвучно рассмеялся и незаметно выскользнул за дверь.
 К тому времени, когда слуги бросились звать вассалов, Юстас корчился на полу в предсмертных конвульсиях. Кто-то бросился ему на помощь, послали за доктором. Но все знали, что ничто уже не поможет. Лицо юноши почернело, из груди вырывались хрипы. Рэннальф попытался увести Стефана, но понял, что это бесполезно. Он никогда не оставил бы умирающего сына.
 Вскоре все было кончено. Потребовались часы, чтобы уверить Стефана, что сын его умер, и оторвать его от тела. Король не плакал. Он молча сидел, уставившись в одну точку, в каком-то оцепенении.
 Проходили дни. Казалось, жизнь покидает его. Вскоре новости достигли ушей Генриха. На этот раз юный герцог не знал, как поступить. Он мог напасть на войска своего противника, разгромить их и взять в плен Стефана. Такие действия давали много преимуществ, но было бы нарушено соглашение, и это восстановило бы против него тех, кто еще предан королю.
 — Он мой кузен, — сказал Генрих своим советникам. — Однажды, когда он мог взять меня в плен, он послал мне денег и отпустил меня.
 — Мы уже столько раз нарушали клятву. Одной больше, одной меньше, какая разница! — резко ответил Херефорд. — Нет необходимости жестоко обращаться со Стефаном. Его можно окружить заботой или отослать обратно в Блуа. Мы устали от войны, Генрих. Покончим с ней.
 — Но разве это поможет? А такие люди, как твой молочный брат? Если мы выиграем битву и возьмем в плен короля, будет ли Рэннальф верно служить мне?
 Лестер не хотел отвечать, желая защитить Рэннальфа. Он пытался выиграть время.
 — Нет, не станет, как и остальные, — сказал Глостер. — Не будь так уверен, что ты победишь в этой битве. Это отчаянные люди. Если ты сейчас предложишь им сражаться, они будут биться, как никогда прежде. Сможешь ли ты победить их? Они спрячутся в своих замках, и тебе придется уничтожать их по очереди. Есть более легкий путь. Стефан хочет заключить мир, сделать тебя своим наследником и приказать своим людям присягнуть тебе на верность.
 — И сколько он будет держать свое слово? Он вскоре изменит решение и причинит нам много неприятностей.
 Глостер надеялся на это, так как неприятности придавали всему некоторую пикантность.
 — Он напоминает мертвеца. Думаю, это продлится долго, пройдет немало времени, прежде чем к нему вернется разум. Но я не думаю, что он долго проживет.
 Генрих нервно теребил складки своей одежды.
 — У меня будет время уговорить его вассалов.
 Ты не ответил на мой первый вопрос, Лестер. Ответь на второй. Если Соук присягнет мне, нарушит ли он свою клятву, когда Стефан призовет его на битву?
 — Думаю, нет, — медленно ответил Лестер, покачав головой. — Просто если он будет разрываться между двумя присягами, его сердце не выдержит.
 Дальнейшее обсуждение не имело смысла. Новости из Лондона, где находился Стефан со своими людьми, все подтверждали. Король ходил, говорил, ел и спал, но это был живой труп. Генрих отправил послов для заключения перемирия. Их хорошо приняли, Стефан выслушал их, но понимал он что-нибудь или нет, никто не мог сказать. Королевский совет обсудил сложившееся положение.
 Для Рэннальфа мир был настолько желанным, что в нем пробудилось мучительное чувство вины. Он желал смерти Юстаса и даже смерти Стефана, лишь бы воцарился мир. Наконец он избавился от мучений и власти короля, который узнавал его, улыбался ему, но не нуждался в нем, потому что был мертвецом.
 Первое время он даже не мог смотреть в глаза Кэтрин, которую не видел после их пребывания в Кроусмарше. Несколько недель боев в приграничных поместьях привели его в чувство. Он уже готов был начать все сначала, вернуться в Слиффорд и заключить благословенный мир с Кэтрин. Но пришло письмо от Лестера, в котором говорилось, что предложение Генриха принято. Письмо было холодным и официальным. Рэннальф понял, что совершил ошибку. Опрометчивый отъезд в наиболее отдаленную часть его владений, должно быть, выглядел как вызов. Он написал Лестеру и попытался все объяснить, но ответа не последовало. Спустя шесть недель Генрих был признан наследником короля. Сразу после этого серьезным ударом явился приказ представить на рассмотрение права Рэннальфа на земли и его жалованную грамоту на графство для утверждения Генрихом.
 Рэннальф не стал объяснять Кэтрин, что произошло. Он не умел лгать, поэтому старался избегать ее. Он не раз хотел попросить у нее совета. Однако он знал, что она не сможет ему помочь, а боль ей он причинит. Когда наступило время отправиться ко двору, он сообщил ей об этом. К его ужасу, Кэтрин сказала, что хочет сопровождать его и желает посмотреть на нового короля.
 Он пытался отговорить ее, но она была неумолима. Рэннальфу пришлось сознаться.
 — Я все испортил, как обычно, поторопившись, — горько сказал он. — Ты скажешь, что я поступил как ребенок. Они решили, что я не принимаю этого соглашения и не признаю Генриха правителем наравне со Стефаном.
 — А это не так?
 Рэннальфа передернуло. Если уж Кэтрин сомневалась в его намерениях, то как он убедит остальных, что он смирился и не это заставило его вернуться на свои земли.
 — Они говорят, что нельзя научить старую собаку новым трюкам, но я не испытываю нужды делать эти трюки. Я преданная старая собака, но мой хозяин все равно что умер. Интересно узнать, каким новым трюкам обучит меня новый хозяин. Как я мог быть настолько глуп? Кэтрин, не плачь! Я ошибся и должен исправить ошибку.
 — Напиши Роберту. Объясни ему. Разве он позволит, чтобы это случилось с тобой? Неужели никто не скажет ни одного слова в твою защиту?
 — Я написал. Уверен, что Роберт сделает все, что можно. Глупо противостоять желаниям Генриха и покоряться лишь тогда, когда надежда утрачена. Возможно, он думает, что появилась возможность захватить мои владения. Я слышал, что Генрих жаден. Надеюсь, влияния Роберта хватит, чтобы спасти часть земель для Джеффри. Сейчас ты должна тихо переждать. Джеффри в безопасности в замке Лестера. Он останется там, пока Роберт не добьется для него прощения у Генриха. Тебе не нужно опасаться Генриха. Он будет любезен с тобой ради памяти твоего отца. Джеффри поможет тебе во всем.
 — Я не стану выжидать. Даже если ты не позволишь, я последую за тобой.
 — Черт возьми, какая ты упрямая. Ты ничем не сможешь помочь мне. О чем бы ни договорился Роберт, я должен стерпеть все. Если я буду возражать, Генрих не пойдет на уступки.
 — Тогда я буду просить за тебя. Мой отец был другом Генриха. Говорят, что Генрих не может устоять перед красивыми женщинами. Возможно, мне удастся уговорить его.
 — Кэтрин! — зарычал Рэннальф.
 — Я не уступлю, пока не сделаю все, что в моих силах.
 — Ты дурочка! Я заключил сделку через Лестера. Моя жизнь в обмен на земли, которые отойдут к Джеффри. Ты остаешься?
 — Нет. Я не заключала никаких сделок и буду бороться всеми возможными способами.
 — Тогда иди, — сказал Рэннальф. — Мне плевать, что ты собираешься делать, но, если ты свяжешься с этим развратником, я убью тебя.
 Мэри уехала с женихом в свое поместье, так что Кэтрин сама отдавала приказания, касающиеся отъезда. Все было продумано до мельчайших деталей. Вышколенные слуги старались угодить своим хозяевам.


* * *

 Когда Рэннальф и его жена прибыли в Лондон, дом был тщательно прибран. В кладовой было полно припасов. Огромная кровать под пологом и рама для вышивки Кэтрин — все было расставлено по местам.
 Рэннальф пришел к Стефану сразу же по приезде. Было ясно, что на короля не стоит надеяться. Он подпишет все, что ему велят. Стефана больше не было в этом мире. Гораздо важнее было то, что сам Генрих на встрече не присутствовал. Не было ни Херефорда, ни Лестера, ни Глостера. Рэннальф чувствовал, что они избегают его.
 Время шло, казалось, что оно ползет. Наступило тринадцатое января 1154 года. Этот день начался для Рэннальфа очень неудачно, утром произошла мучительная ссора с Кэтрин. Причина была необычной. Кэтрин потребовала, чтобы ее муж был одет как подобает знатному человеку. Она принесла платье, отделанное драгоценностями, и пригласила цирюльника. Раздраженный ее приготовлениями, Рэннальф ответил, что не наденет роскошных одежд. Кэтрин стала настаивать.
 — Трус! — воскликнула она вне себя от ярости. — Ты поползешь, как побитая собака, надеясь на жалость? Если нам суждено быть побежденными, по крайней мере встретим это достойно.
 И тут Рэннальф ударил ее. Это случилось первый и единственный раз.
 — Никому не позволено безнаказанно называть меня так! — зарычал он.
 Раскаявшись, он хотел надеть великолепную рубашку, чтобы порадовать Кэтрин, но она швырнула ее в огонь и возвратилась на женскую половину. Они молчали всю дорогу до Уайт Тауэра. Когда они вошли в тронный зал, она нацепила на лицо маску покорной жены, и никто из присутствующих ничего не заподозрил. «Пара гордецов», — подумал Рэннальф. Началась церемония присяги. Рэннальф преклонил колени и получил поцелуй мира.
 Присягнув, он собрался уходить. В этот день ничего больше не должно было произойти.
 — Сейчас ты довольна? — спросил он, когда Генрих наконец сошел с помоста, возведенного в центре зала.
 Кэтрин мило улыбнулась, но голос ее дрожал от ярости.
 — Наступил момент, которого я ждала. Я все еще надеюсь на лучшее. Я буду сражаться до конца. Мне необходимо поговорить с Генрихом.
 — Я запрещаю тебе!
 — Вы опоздали, милорд, — послышался сладкий голос. — Мадам, я здесь. Вы настолько красивы, что я подчинюсь вашей воле, даже если вы жена этого невежливого человека. А если нет, то тем более вы не должны его слушаться.
 Кэтрин почтительно склонила голову.
 — Нет, нет, — рассмеялся Генрих. — Вы так красивы. Прекрасная леди может позволить себе стоять прямо. Я знаю, кто вы. Вы леди Соук. Посмотрите, как хмурится ваш муж!
 Рэннальф пытался справиться с собой, зная, что эта болтовня ничего не значит. Это ему удалось. Из-за широкой спины Лестера показалось улыбающееся лицо Джеффри. Роберт же был мрачен, и впервые Рэннальф засомневался в отношении к нему молочного брата. Что бы ни происходило, они с Робертом всегда понимали друг друга. Неужели это в прошлом?
 — Да, это моя жена, — сказал Рэннальф. — Опасно давать такие советы, милорд, так как она так же своенравна, как и красива, — добавил он язвительно. Генрих, казалось, не заметил этого.
 — Все женщины одинаковы, — улыбнулся он, думая, что это единственная женщина, с которой не стоит флиртовать. Генрих любил женщин, но Рэннальф не относится к тем, кто покорно снесет оскорбление. Его надо успокоить. — Вы не одиноки, лорд Соук, — весело сказал он. — Посмотрите, как сникает Херефорд, когда говорит его жена. Я не лучше. Когда моя жена повышает голос, я подчиняюсь. — Он отыскал взглядом Джеффри. — Ты сын Соука, не правда ли? Проводи леди Соук домой. Мадам, не смотрите на меня так испуганно, не бойтесь. А вы, Соук, подойдите поближе. Я хочу кое-что сказать вам. Генрих был рад видеть здесь Кэтрин. Соук привез сюда свою жену. Это доказывало, что Рэннальф не собирается поднимать восстание. Генрих хотел показать свою благосклонность и подвергнуть испытанию обещание Рэннальфа повиноваться. Сейчас он пытался пустить в ход все свое обаяние, чтобы заполучить сердце Рэннальфа, как и его присягу.
 Он быстро зашагал вниз по холму, увлекая за собой Рэннальфа. Это была странная привычка — беседовать во время ходьбы. Рэннальф понимал, что благодаря этому невозможно ничего подслушать. У Генриха, очевидно, были на то свои причины.
 — Ответь мне по совести, — сказал Генрих, — твое решение служить мне было добровольным?
 — Вполне, — ответил Рэннальф. — В противном случае я не пришел бы. Я ничего не делаю наполовину. Буду говорить откровенно, иначе я не умею. Однажды я присягнул Стефану и исполнил свой долг. Мой лорд освободил меня от этой клятвы и приказал присягнуть вам. Прежде я повиновался Стефану, теперь буду повиноваться вам.
 — Если ты всегда будешь так откровенен со мной, я буду очень рад. Соук, я не очень открытый человек, часто говорю много и витиевато, но с тобой я всегда буду честен. Одних людей можно связать любовью и долгом, других — запугать или подкупить, а некоторые не поддаются никакому воздействию. Последних у нас хватает, первых слишком мало. По мнению Лестера и Херефорда, ты человек долга. Таких людей немного, я умею их ценить. Я хотел бы завоевать твое уважение и любовь. — Я не могу обещать вам этого, — ответил Рэннальф. Если это была игра, то очень жестокая. Соук не ожидал такого от Генриха. — Мне очень важно, чтобы вы простили меня.
 — Я простил тебя, когда ты поклялся служить мне.
 — Правда? — спросил Рэннальф с надеждой.
 — Разве я чудовище? Неужели я сегодня буду обнимать человека, чтобы повесить его завтра?
 — Тогда почему я не получил документа, подтверждающего ваше прощение?
 Генрих засмеялся.
 — Может быть, ты объяснишь мне, как я должен был его сформулировать. Ведь ты служил королю Англии. Это поставило бы меня в нелепое положение. Оставаясь королем, Стефан не может править страной, поэтому я готов исполнить этот высокий долг.
 Он не лукавил. Задумавшись, Рэннальф споткнулся и чуть не упал. Генрих поддержал его сильной рукой.
 — Я иду не в ногу с тобой, — сказал он. Хорошо, что такой человек, как Соук, полностью осознал свою вину. Он приобрел верного и волевого соратника, рабочую лошадь из прекраснейшего рода, и совершенно даром, лишь слегка потрепав нервы Рэннальфа.
 — Я всегда смотрю вперед, — сказал Генрих. — Из-за случайно оброненного слова или непонимания я не желаю сражаться со своими баронами. Это ужасно, когда страна разорена войной. Певерель Нотингемский, Хьюго Бигод и граф Линкольн — люди, о которых я не хочу говорить. Их нельзя унять.
 Я надеюсь, что ты будешь сдерживать их посягательства там, где их земли граничат с твоими. Займи их. Пусть они не беспокоят меня.
 Рэннальф остановился и удивленно посмотрел на Генриха.
 — Значит, эти земли все еще мои? Я посылал вам свои права на наследование, но их не возвратили.
 — Не возвратили? — выдохнул Генрих с хорошо разыгранным удивлением. — Но я отдал приказ, чтобы их отослали тебе в Лондон после приезда. Я хотел испытать тебя. Конечно, земли твои. Мне не нужен нищий вассал.
 — Моя жена считает, что вам нужна моя голова. Генрих расхохотался.
 — Еще один раб женских капризов. Тебе и Херефорду следует объединиться. Иди и выпей с ним вина, он печален и подавлен все эти дни. Ты должен разубедить свою жену.
 — Вы не знаете Кэтрин, — ответил Рэннальф. — Если она считает, что ее владения могут пострадать, она соберет своих вассалов и поведет их на Уайт Тауэр.
 — Иди и по крайней мере позволь мне разыскать твои грамоты, чтобы ты не обвинял меня, если они будут утеряны, — улыбнулся Генрих.


* * *

 У Кэтрин, конечно, не было таких намерений. Ей удалось скрыть от Джеффри, который болтал без умолку, расхваливая нового короля, в каком ужасе она была. Отослав его, она села, опустив руки на колени, собираясь с силами для последней битвы.
 Она очень удивилась, увидев Раннальфа, который мчался к ней, перепрыгивая через ступеньки, забыв о своем недуге. Он ворвался в комнату, сжимая в руке свиток, на котором стояла большая королевская печать.
 — Смотри! — кричал он. — Эти бумаги подтверждают мои права на северо-восточные земли! Я ни о чем не просил его! Я даже не смел надеяться.
 — Великолепно, милорд.
 — Он даже лучше, чем я предполагал. Он ценит честь и достоинство.
 — Я правильно поняла тебя, Рэннальф? — прервала его Кэтрин, видя, что он проговорит всю ночь о вещах, ничего не значащих для нее в данную минуту. — Опасность миновала?
 — Мы в безопасности, насколько это возможно в таком несовершенном мире, — радостно ответил он.
 — Все получилось так, как ты хотел?
 — Да, — сказал он на этот раз с сомнением, обеспокоенный ее холодным тоном, — все, как я хотел.
 Кэтрин молчала, размышляя, стоит ли вновь обуздывать свою гордость и пытаться разрушить стену между ними.
 — Нет, не все, — горько сказала она. — Я тебе в тягость. Отпусти меня в Берн или еще куда-нибудь, где я смогу жить в мире.
 — Кэтрин, не держи на меня зла. Ты оскорбила меня. Я был в ярости и не смог справиться с собой. Прости, что я ударил тебя.
 — Меня не это беспокоит! — крикнула она. — Ты хочешь беспомощное неразумное существо в жены или чтобы у тебя совсем не было жены? Если бы я могла быть такой, но я другая. Ты будешь любить меня, Рэннальф, если я поклянусь, что больше никогда не буду ни во что вмешиваться? Хочешь, я подпишу бумаги и откажусь управлять своими вассалами? Прикажи мне, что делать, и я все сделаю. Только верни мне твою любовь! — последние слова она произнесла почти шепотом, не в силах сдерживать подступающие слезы.
 — Кэтрин! — Он нежно обнял ее. — Я не хочу, чтобы ты была другой. За одно твое слово я отдал бы все — имя, честь, жизнь. Но тогда я возненавидел бы тебя и себя. Так жить невозможно. Я избегал соблазна быть с тобой рядом, потому что слишком сильно тебя люблю.
 — Ты не мог сказать об этом раньше?
 — Я хотел уменьшить твои страдания.
 — Ты никогда не думал, какую боль причиняешь мне?
 — У меня не было сил думать. — Он помолчал. — Послушай, Кэтрин, наконец заключен мир, теперь все будет по-другому. Давай и мы начнем заново.
 — Ужасный человек, — прошептала она, — ты , не сможешь. При первом удобном случае ты снова заставишь меня бегать за тобой, умоляя сказать, что я сделала не правильно. Ты не оставляешь мне ни капли гордости, Рэннальф!
 — Нет, я не должен бояться, что ты поддашься своим слабостям. Ты — единственная женщина, которую я когда-либо знал, чьим сердцем, разумом и душой я могу восхищаться. Ты единственная женщина из всех, кого я знаю, которая заслуживает такой любви, какую только может дать человек человеку.
 Смеясь, Кэтрин бросилась в объятия мужа. Что за похвала жене! И тем не менее Рэннальф, несомненно, верил, что одарил ее высочайшим комплиментом, который он был в состоянии произнести. Рэннальф не мог понять, что же в этом смешного, однако Кэтрин была рядом, в его руках, теплая и благоухающая; она была счастлива, мир наконец был наполнен покоем и порядком, и Рэннальф вдруг ощутил себя во власти радостных и счастливых предчувствий. Он от души рассмеялся вместе с Кэтрин.