Аннотация: Под маской разбойника, похитившего лорда Сина Маллорена, скрывается прелестная Честити Уэр? Но зачем, скажите, юной даме, угрожая пистолетом, увозить в уединенную хижину незнакомого мужчину? Конечно, Сину безумно хочется разгадать тайну Честити. Но еще сильнее он желает покорить очаровательную похитительницу душой и телом — распахнуть для нее дверь в новый, прекрасный, доселе не изведанный мир нежной и пылкой любви…


---------------------------------------------


 Джо Беверли
 Моя строптивая леди



 Глава 1


 Внушительного вида карета с гербом катилась по Шефтсбери-роуд, переваливаясь в колеях, совершенно окаменевших после ноябрьского морозца. Молодой человек сидел в ней развалившись, скрестив ноги на противоположном сиденье. Его гладко выбритое загорелое лицо можно было смело назвать на редкость красивым, но он явно был чужд тщеславия и не гнался за модой: серебряный галун шел лишь по краю лацканов, единственными украшениями были перстень с сапфиром на безвольно свисавшей правой руке да жемчужная булавка, что скрепляла небрежно повязанный шейный платок. Темно-русые с рыжим оттенком волосы, от природы волнистые, были туго стянуты в косичку с двумя черными бантами — у шеи и ниже (дело рук престарелого камердинера, что сидел рядом, словно аршин проглотив, намертво вцепившись в шкатулку с драгоценными безделушками).
 Карету в очередной раз тряхнуло, пассажиров подбросило. Лорд Синрик Маллорен вздохнул и мысленно поклялся на первой же остановке нанять верховую лошадь. Замкнутое пространство кареты чем дальше, тем больше действовало на нервы.
 Какая досада, когда к тебе относятся, как к калеке!
 Ему едва удалось убедить не в меру заботливого братца, что он вполне способен снова путешествовать, но и тогда дело свелось к двухдневной поездке в Дорсет, к старшей сестре, что недавно обзавелась ребенком. И каким образом! В чудовищном экипаже, настоящем доме на колесах. В довершение ко всему его снабдили меховой накидкой и корзиной горячих кирпичей, чтобы — упаси Бог! — не озябли ноги. Можно себе представить, что ждет по возвращении, — причитания и фланелевая ночная рубаха!
 Громкий и резкий окрик снаружи отвлек Сина от унылых размышлений, и он не сразу сообразил, что означает мертвенная бледность на лице камердинера и чего ради тот шепчет молитвы.
 Разбойники! Глаза Сина широко раскрылись, лицо утратило томное выражение. Он выпрямился, бросив оценивающий взгляд на шпагу, что лежала на противоположном сиденье, и решил, что это не тот случай: разбойники не фехтуют со своей жертвой. Куда полезнее пистолет, особенно двуствольный. Син извлек оружие из кобуры и убедился, что оба ствола заряжены. Он считал холодное оружие более эстетичным, однако признавал преимущество за огнестрельным.
 Между тем карета остановилась так круто, что ее развернуло почти поперек дороги. Син осторожно выглянул. Короткий день поздней осени догорал, придорожные сосны бросали на дорогу быстро густеющую тень. Разбойников оказалось двое: один стоял под деревьями, в стороне, целясь из мушкета, второй был совсем рядом, вооруженный парой изящных дуэльных пистолетов с серебряной инкрустацией. Что это, часть ранее награбленного, или им посчастливилось наткнуться на истинного джентльмена с большой дороги? Даже его лошадь — благородных кровей.
 Син решил подождать с перестрелкой. Не хотелось ставить точку на приключении, развеявшем дорожную скуку… И потом, даже он, отличный стрелок, в сумерках мог промахнуться, по крайней мере по тому, с мушкетом.
 На разбойниках были черные плащи и треуголки, нижнюю часть лиц скрывали белые платки. В случае удачного выхода из этой переделки их было бы нелегко описать властям, но Син, игрок (хотя почти никогда не играл на деньги), знал, что промах — всего лишь дело времени. Он решил: будь что будет.
 — Спускайтесь! — приказал ближайший разбойник кучеру и груму.
 Те не заставили себя упрашивать. Столь же послушно они улеглись лицом вниз на заиндевевшую землю. Второй разбойник приблизился, чтобы встать рядом на страже. Лошади нервно прянули, карету качнуло, и Джером, камердинер, испуганно вскрикнул. Син машинально ухватился за край сиденья, но, по его мнению, животные слишком устали, чтобы понести. Куда большую опасность представляли собой разбойники, и он не сводил глаз с ближайшего.
 — Вы, там, внутри! — крикнул тот, нацелив пистолеты на дверь. — Выходите, и без глупостей!
 Сину захотелось нажать на курок. Он легко всадил бы пулю прямехонько в правый глаз наглеца, но подавил порыв: это вполне могло стоить жизни кучеру или груму, не хотелось жертвовать верными людьми. Пришлось с сожалением отбросить пистолет к шпаге. Син спрыгнул с подножки, помог выбраться ревматику Джерому. Потом достал инкрустированную табакерку, изящным жестом откинул кружевную манжету и взял щепотку нюхательного табаку. Только захлопнув крышку, он наконец соизволил поднять взгляд на разбойника.
 — Чем могу быть полезен вам, сэр?
 Заметно удивленный, тот не замедлил с ответом:
 — Для начала поделитесь со мной.
 Син сделал усилие, чтобы не выдать ответного удивления: голос разбойника совершенно переменился, став молодым, высоким и хорошо поставленным — голосом человека образованного, возможно, даже знатного. Да ведь это совсем мальчишка! Сину сразу расхотелось видеть его в петле, наоборот, стало любопытно, что все это значит.
 — Охотно, — сказал он, делая шаг вперед. — Надеюсь, вы найдете эту смесь терпимой.
 Хотя он и не думал запорошить разбойнику глаза, тот явно был неглуп, потому что подал лошадь назад.
 — Не приближайтесь! Верю на слово, что смесь терпима, и потому приму всю табакерку… а заодно и другие ценности.
 — Извольте.
 Син не без усилия отобрал у камердинера шкатулку с булавками, цепочками и тому подобной ерундой, добавил к этому табакерку и все деньги, что нашлись в карманах. С оттенком сожаления он снял перстень с сапфиром и вынул из платка булавку — они были дороги как память.
 — Полагаю, добрый человек, вам все это нужнее, чем мне. Что дальше? Положить шкатулку на дорогу, чтобы вы могли забрать ее, когда мы отбудем?
 Последовала тишина, полная нового удивления.
 — Ну нет! — наконец сказал разбойник. — Вам придется лечь на дорогу рядом со слугами!
 Син, приподняв бровь, сдул с рукава воображаемую пушинку.
 — Как ни любезна ваша просьба, боюсь, я не могу ее исполнить. Не выношу пыли! — Он поднял на собеседника невозмутимый взгляд. — Теперь вы, конечно, меня пристрелите?
 Разбойник взвел курок, однако выстрела не последовало.
 — Шкатулку положите на сиденье кареты, — произнес недовольный голос из-под платка после долгой паузы. — И взбирайтесь-ка на козлы, мистер Фу-Ты-Ну-Ты! Поработаете разок кучером — это собьет с вас спесь.
 — Сомневаюсь. И потом, краденую карету с гербом трудно пристроить.
 — Да замолчите вы! Иначе придется заткнуть вам рот!
 Разбойник быстро терял терпение, что, собственно, и требовалось.
 — Шевелитесь! И пусть ваши люди не торопятся звать на помощь. Помните, вам — первая пуля!
 — Отправляйтесь в Шефтсбери и ждите в «Короне», — велел Син остальным. — Если через пару дней от меня все еще не будет вестей, пишите в Эбби. Брат о вас позаботится. Хоскинз, — обратился он к кучеру, — если Джерому дорога будет не по силам, идите вперед и пошлите за ним наемный экипаж. — Он повернулся к разбойнику. — Можно одеться? Или мне предстоит невыносимо страдать от холода?
 — Одевайтесь, — буркнул тот после короткого размышления, — но помните, я целюсь вам в голову.
 Син надел плотную дорожную накидку с капюшоном, натянул лайковые перчатки, отметив, что вожжи изотрут тонкую кожу в первые же минуты. Поразмыслив, отказался от мысли прихватить пистолет — он не возражал поучаствовать в этом фарсе еще какое-то время. Защитившись от студеного ноябрьского воздуха, Син взобрался на козлы, взяв в руки четыре пары вожжей.
 — Добрый человек, я готов.
 — Тогда — вперед! — Разбойник сердито сверкнул на него глазами. — И повторяю, без глупостей! — Поскольку ответа не было, он вплотную подъехал к карете и, сунув один пистолет за пояс, ткнул Сина в спину дулом другого. — Что бы вы ни замышляли, все равно ничего не выйдет. Вперед!
 — Что я могу замышлять? — невинно осведомился Син, трогаясь с места. — У меня на уме одно: не слаб ли у вас курок? На дороге столько выбоин.
 Он ощутил, что дуло перестало тыкаться в спину.
 — Теперь вам спокойнее? — спросил разбойник, не скрывая пренебрежения.
 — Благодарю, спокойнее. Могу я узнать место нашего назначения?
 — Это вас не касается. Ваше дело — помалкивать и править, пока не прикажут остановиться.
 Син умолк, понимая, что его таинственный спутник не только озадачен, но и раздосадован таким хладнокровием. Он вовсе не желал получить пулю в спину: ведь нет ничего опаснее, чем дразнить дурака. Этот простофиля в самом деле полагал, что держит все под контролем. Он даже позволил своему напарнику вырваться вперед. Однако Син и в самом деле был далек от намерения этим воспользоваться, наоборот — его настроение улучшалось. Он почти готов был обнять своего сердитого спутника за новое ощущение. Не так уж плохо, когда над тобой кудахчут, если ты ранен на поле боя, но как это неприятно, если ты сражен простой лихорадкой! Хуже всего, что никто не верит в его полное выздоровление и готовность вернуться в полк.
 Отправляясь в дорогу, Син подумывал о том, чтобы повернуть в Лондон и там настоять на осмотре военного врача. Он не сделал этого, потому что знал: одно слово брата, маркиза Родгара, — и у него обнаружат тяжкие последствия перенесенного заболевания.
 Ох уж это слово Родгара! Оно как невидимая всемогущая рука, как личная стража. Он прохлаждается в карете со всеми удобствами, под бдительным надзором, в то время как люди более достойные переносят болезнь на ногах или умирают в переполненных госпиталях Плимута. Именно Родгар организовал его отправку из Галифакса прямо домой. Чтоб ему пропасть! Никто в здравом уме не смеет перечить Черному Маркизу, даже если тот ведет себя, как курица-наседка, балуя и опекая братьев и сестер. А всему виной смерть родителей, после которой он, старший, взял их, пятерых, под крыло. Помогай Господи тому, кто осмелится хотя бы косо глянуть на них! Маркиз Родгар поставит на место любого, даже бога войны.
 Сину в этом смысле повезло еще менее других, отчасти потому, что он был младшим в семье. Что бы он ни делал, как бы себя ни закалял, телосложение его оставалось обманчиво-хрупким. Таким его видели все, даже родные, прекрасно знавшие, как обстоят дела. Что делать, раз он один получил в наследство от матери тонкую кость и изящество, а также рыжину в волосах и зеленые с золотым отливом глаза и густейшие ресницы, из-за чего сестры (в особенности его двойняшка) не раз сетовали на несправедливость судьбы.
 Син, подрастая, все больше разделял их мнение. В ранней юности он был уверен, что рано или поздно возмужает, но вот ему двадцать четыре, он ветеран многих сражений — и что же? По-прежнему красив, как девушка! В армии приходилось драться на дуэли чуть не с каждым офицером: с одними — чтобы доказать свою отвагу, с другими — чтобы пресечь домогательства.
 — Поворот!
 Короткая команда поставила точку на воспоминаниях, и Син бездумно натянул вожжи, поворачивая упряжку на дорогу поуже, прямо к заходящему солнцу.
 — Надеюсь, поездка не слишком затянется, — заметил он, щурясь. — Близится ночь, а сейчас новолуние.
 — Уже недолго.
 К вечеру похолодало, от лошадиных спин поднимался парок. Сину все чаще приходилось щелкать кнутом, погоняя лошадей, но он успевал подмечать все занятное у своего спутника.
 Разбойник сидел в седле нарочито небрежно, демонстрируя опыт верховой езды. Он даже откинулся слегка, и это был явный просчет, потому что плащ приоткрылся и явил взгляду бедра отнюдь не мужские. Син утвердился в мысли, что захвачен в плен юношей, возможно, подростком. Пистолет, однако, оставался наготове, и это делало молокососу честь. Возможно, подумал Син, он поторопился записать разбойника в дураки.
 Он задумался над тем, что могло подвигнуть столь юное создание на подобную авантюру. Жажда острых ощущений? Карточные долги, в которых стыдно признаться папаше? В любом случае разбойник не казался опасным, а Интуиция никогда не подводила Сина — ведь он был в армии с восемнадцати лет.
 Надо сказать, его решение пойти в армию вызвало в семье настоящую бурю. Старший брат наотрез отказался купить ему офицерский чин; пришлось сбежать из дому и тайно записаться в первый попавшийся полк. Родгар, конечно, явился за ним, насильно притащил домой, и речь пошла уже о том, кто кого переупрямит. В конце концов маркиз сдался и лично записал его в лучший полк. С тех пор было перевидано и пережито многое, но ни разу Син не пожалел о своем выборе. Он был из тех, кто не выносит однообразия, но не из тех, кто ищет выхода своим страстям в пустых светских шалостях.
 Такой ход мысли заставил Сина вспомнить о разбойнике, и он рассудил, что тому — прямая дорога в армию: там ему будет предоставлен иной, более дельный шанс отличиться. Еще раз искоса оглядев его, он едва удержался от смешка. В развилке бедер разбойника не было ни намека на выпуклость. Женщина! Столь многообещающий поворот событий заставил Сина засвистеть веселый мотивчик.
 — Заткнитесь, черт вас возьми!
 Натягивая вожжи, Син задумался над этим резким, грубым тоном, а заодно и над аккуратной треуголкой разбойника, под которой никак не могли скрываться длинные волосы. Неужели он ошибся? Но, опустив взгляд к седлу, Син уверился в правильности своих подозрений. На всаднике были сильно облегающие бриджи. Там, где сходились штанины, не было заметно того, что неотъемлемо принадлежит мужскому полу, а если учесть отмеченную ранее стройность бедер, округлость икр под белым чулком и небольшой размер ноги, это без сомнения была женщина.
 — Далеко еще? — Син слегка ожег коренника кнутом, чтобы не спал на ходу. — Дорога совсем никудышная.
 — Держите к домику, что впереди. Прямо в сад, и там остановитесь. Хорошее укрытие, и лошадям найдется что пощипать.
 Син с сомнением оглядел распахнутые, покосившиеся ворота, между которыми виднелась глубокая рытвина. Оставалось надеяться, что лошади справятся. Впрочем, куда интереснее было размышлять над тем, что ждет впереди.
 Перемежая щелчки кнутом и уговоры, он заставил лошадей пересечь рытвину. Когда карета нырнула туда, он едва удержался на козлах. Ось затрещала, но выдержала. Тяжело поводя взмыленными боками, лошади остановились под деревьями. Син с победным видом опустил вожжи, задаваясь вопросом, понимает ли девица, какую он проделал работу. Так или иначе, юношеское увлечение в конце концов пригодилось.
 — Неплохо, — бросила разбойница.
 Как особа женского пола, она не слишком будила воображение. Над белым платком виднелись только мрачные серые глаза, и невольно думалось, что губы под ним сжаты в тонкую злую линию.
 — Ни к чему так таращиться!
 — Я пытаюсь угадать ваши приметы, чтобы потом подробно описать их властям.
 — Болван! — Дуло уставилось прямо в лицо. — Кто сказал, что я отпущу вас подобру-поздорову?
 — Не каждый способен застрелить человека без причины.
 — Причина имеется: спасти свою шкуру!
 — О! — Син улыбнулся. — В таком случае даю слово, что не приложу руку к вашей поимке.
 — Да кто вы, черт возьми, такой?! — вскричала разбойница, опуская пистолет.
 — Син Маллорен. А кто, черт возьми, вы?
 Она настолько не ожидала встречного вопроса, что едва не проболталась, но вовремя прикусила язык.
 — Зовите меня Чарлзом. Ну и имечко у вас! Это значит «грех», что ли?
 — Нет, это сокращенное от Синрик. В честь одного из королей.
 — Маллорен… Маллорен… Родгар Маллорен! — Она окаменела.
 — Мой старший брат, — невозмутимо сообщил Син. — Надеюсь, вы не в претензии?
 Ему пришло в голову, что разбойница сильно сожалеет, что не дала ему спокойно проехать мимо: Родгар не прощал посягательств на безопасность своих близких. Однако она быстро оправилась.
 — Мои претензии к вам, милорд, будут зависеть исключительно от ваших собственных поступков. Займитесь упряжкой.
 — Будет исполнено! — Син отвесил насмешливый поклон.
 Спустившись с козел, он сбросил накидку и узкий сюртук, запихнул кружевные манжеты под рукав и принялся за дело. Поскольку солнце уже опустилось за горизонт, быстро смеркалось, и холод пробирал до костей, несмотря ни на что. Обтереть целую упряжку — задача долгая, а девица и не подумала помочь, просто уселась рядом с пистолетом наготове.
 — Вернись в дом, Верити, — вдруг сказала она, глянув за спину Сину. — Я справлюсь сама.
 Тот не преминул покоситься через плечо и увидел мелькнувшее светлое платье. Имя Верити (истина) тоже было женским. Третья разбойница? Он задался вопросом: как женщины бесспорно благородного происхождения оказались в захудалом домишке, почему занимались подобным ремеслом и, если уж на то пошло, на что им сдалась его карета?
 Обтерев лошадей пучками сухой травы и укрыв вместо попон одеялами, предназначенными для него самого, Син повернулся к разбойнице.
 — Их бы не помешало напоить.
 — На задворках сада есть ручей, они сами прекрасно до него доберутся. Идемте в дом. Не забудьте то, что теперь принадлежит мне.
 Син подхватил с земли свои вещи и, не потрудившись одеться, поднялся в карету за шкатулкой. Там он с минуту разглядывал пистолет, взвешивая свои шансы. Получалось, что пристрелить дерзкую атаманшу проще простого. Но стоит ли? Это поставит крест на интересной истории. Син оставил пистолет на сиденье, не вполне уверенный, что позже не пожалеет об этом.
 Полчаса спустя он и в самом деле жалел, и еще как, потому что лежал на массивной кровати, за руки и за ноги привязанный к четырем толстым угловым стоякам.
 — Когда освобожусь, я выбью дурь из вас троих! — сказал он, гневно сверкнув глазами.
 — Потому вы и связаны, — ответила атаманша, все еще притворяясь мужчиной.
 — Я же дал слово, что не причиню вам неприятностей!
 — Ничего подобного. Вы пообещали не выдавать нас властям, но есть еще сотня способов причинить неприятности мне, моей сестре или няньке.
 Сразу остыв, Син задумчиво оглядел загадочного «Чарлза». В доме разбойница сразу избавилась от плаща, треуголки, платка и паричка. Ее можно было понять: Син и сам терпеть не мог искусственных волос на голове. Однако и без своего маскарада атаманша могла бы вполне сойти за молодого человека: коричневый бархатный жакет не облегал никаких женственных выпуклостей, и если под ним все же была грудь, кружева рубашки с успехом ее скрывали. Голова была не то чтобы бритой, но прическа до того коротка, что темные волосы едва кудрявились. Для женщины это был на редкость странный стиль, который, как ни странно, был молодой разбойнице к лицу — возможно, потому, что черты ее не отличались мягкостью. Иными словами, из нее вышел бы симпатичный парень.
 Юная гладкая кожа заставляла предположить, что ей не больше шестнадцати, хотя на деле она могла быть и двадцатилетней с этим своим низким голосом и плотно сжатыми губами. Им больше пошло бы приоткрыться в улыбке, но она продолжала злиться, один Бог знает почему.
 Остальные разбойницы тоже были по-своему интересны.
 Верити (предположительно та самая сестра) выглядела совсем иначе. Волосы у нее были густые, длинные и вьющиеся, цвета темного меда, рот имел безошибочно женственные, нежные очертания. В отличие от «Чарлза» Бог не обделил ее и фигурой. Если атаманша стягивала грудь для вящего сходства с мужчиной, с Верити этот номер не прошел бы: даже железные плашки не расплющили бы ее грудь настолько, чтобы втиснуть в узкий мужской костюм. Впрочем, она и не пыталась, предпочтя платье с низким вырезом, выставлявшим на обозрение немалую часть ее женских прелестей. При этом ее наряд подошел бы скорее камеристке богатой дамы, чем самой даме. Верити являла собой воплощенную женственность как внешне, так и характером, не в пример более добросердечным, чем у сестры. Син отметил это, когда она сказала, нервно сплетая пальцы:
 — Мы не можем держать его связанным до бесконечности!
 — Разумеется, нет. Он побудет в таком виде, пока мы поужинаем и соберемся в дорогу.
 — Но ле… Чарлз! — воскликнула встревоженная нянька. — Ты не можешь уехать… это не разрешено!
 Старушка, хрупкая и согбенная, с короной белых, как снег, волос и в толстых очках, была причиной теперешнего плачевного положения Сина. Когда он отказался лечь на кровать и вытянуть конечности к стоякам, она сама подошла с веревкой. Из опасения переломать ее птичьи косточки он позволил себя привязать.
 И вот она обмолвилась и почти назвала атаманшу «леди такая-то». Значит, все-таки леди. Разбойницы с голубой кровью, одна из которых переодета мужчиной, другая — камеристкой.
 — Меня не волнует, разрешено это или нет! — отрезала «леди Чарлз». — До сих пор у меня были причины оставаться здесь, теперь нужно оказаться отсюда подальше. Когда-нибудь я вернусь… что еще мне остается?
 — Ты можешь жить со мной и Натаниелем, — сказала Верити.
 — Возможно, — медленно произнесла ее сестра, и черты ее слегка смягчились. — Вот только, дорогая моя, Натаниелю хватит забот с тобой и Уильямом. — Сверху донесся звук, похожий на плач. — Кстати, об Уильяме! Вот ведь ненасытный бесенок!
 Верити поспешила вверх по узкой лестнице, а Сину потребовалось несколько минут, чтобы переварить новый факт: сестра «леди Чарлз» еще и молодая мать. Это объясняло роскошные, несколько даже избыточные округлости ее фигуры. Любопытство окончательно пересилило дискомфорт и раздражение; Син нашел, что эту историю можно поведать друзьям-офицерам. На зимних квартирах нет ничего лучше, чем пикантные рассказы у камелька!
 Старушка тем временем удалилась на кухню — второе и последнее помещение первого этажа. Судя по всему, сестры жили этажом выше, а он находился в комнате няньки, которая одновременно служила гостиной и, если учесть груду узлов, сундучков и ящичков, кладовой.
 Так почему же они все-таки здесь, в этой халупе, и почему «леди Чарлз» не имеет права ее покинуть?
 Атаманша принялась рыться в сундуке, намеренно игнорируя Сина.
 — А меня тоже накормят? — спросил он.
 — Со временем.
 — Как вы намерены со мной поступить?
 Она выпрямилась, приблизилась к кровати, поставила ногу на раму и оперлась локтем о колено — поза триумфатора. Чувствовалось, что ей нравилась его беспомощность.
 — Возможно, мы оставим вас здесь, связанным…
 — Почему? — осведомился он, заглянув в сердитые серые глаза.
 — А почему бы и нет?
 — Потому что я не сделал вам ничего плохого. Более того, я дал своим людям указание не поднимать шума.
 — Интересно, почему?
 Внезапно Сину пришло в голову, что она не столько злится, сколько встревожена. Возможно, она даже боялась его, и как раз потому он был связан. Это было ново: женщинам не свойственно опасаться мужчин с хрупким телосложением. Во всяком случае, ему еще не приходилось с этим сталкиваться.
 — Думаю, вы по натуре не жестоки, — начал он, тщательно подбирая слова, — и не собираетесь причинять мне вреда. Это правильно, потому что у меня нет оснований желать вам зла. Наоборот, я готов вам помочь.
 Разбойница убрала ногу и далее сделала шаг назад.
 — С чего бы это?!
 — Полагаю, ваши действия так или иначе оправданны, а я… авантюры мне по душе.
 — Вы душевнобольной? — едко спросила она. — Тогда вам место в Бедламе.
 — Не думаю. Там, должно быть, слишком однообразно.
 — В однообразии есть своя прелесть, вы уж мне поверьте.
 — Значит, я ее еще не обнаружил.
 — Считайте, что вам повезло.
 Очевидно, она была в затруднительной ситуации, быть может, даже в беде. Поначалу Син не мог избавиться от ощущения, что все это светская прихоть, причуда скучающей барышни, однако в этом случае «леди Чарлз» едва ли держалась бы так угрюмо.
 — Вы в опасности?
 Она промолчала.
 — Тем больше оснований довериться мне и принять помощь.
 — Я не доверяю… — начала «леди Чарлз» резко, запнулась и закончила тише, — людям.
 Нетрудно было предположить, что она собиралась сказать «мужчинам».
 — Мне доверять можно.
 Она невесело рассмеялась. Син подождал, пока их взгляды встретятся.
 — В карете остался заряженный двуствольный пистолет. Сперва я не воспользовался им, потому что ваша сестра целилась в моих людей, но потом — просто потому, что не пожелал. Поверьте, я превосходный стрелок и мог бы с одинаковой легкостью убить, ранить или искалечить вас.
 С минуту разбойница молча смотрела на него, потом повернулась и вышла — судя по стуку входной двери, отправилась убедиться в правоте; его слов. Чуть позже бочком вошла старая нянька с «носатой» кружкой, из которых в больницах поят тяжелобольных.
 — Это подкрепит ваши силы, милорд, — сказала она и поднесла носик кружки ко рту Сина.
 Там оказался чай, неожиданно крепкий и сладкий (напиток не из его любимых, но и, правда, весьма подкрепляющий). Закончив, старушка отерла губы Сина белоснежной льняной салфеткой.
 — Не волнуйтесь, — она потрепала по его привязанной руке, — никто вас не обидит. Ч… Чарлз в последнее время немного нервничает. — Она с тревогой задумалась. — Ах, как все это ужасно!..
 Син вторично ощутил, что речь идет о вещах нетривиальных.
 — Как вас зовут?
 — Зовите меня просто «няня», как все и каждый. Вам ведь не очень больно там, где веревки? Я не слишком крепко вас связала?
 — Нет-нет! — заверил он поспешно, хотя в руках давно уже покалывало.
 Не хватало только, чтобы старушку из сострадания освободила его как раз к приходу «леди Чарлз»! Той, конечно, покажется, что он нарочно удалил ее из дому. Лучше скоротать время, выведывая все, что можно.
 — А как мне обращаться к мисс Верити?
 — О, просто Верити, — ответила старушка (она была не настолько глупа, чтобы попасться в первую же ловушку). — А теперь, милорд, прошу извинить, мне нужно готовить ужин.


* * *

 Честити Уэр спешила через сумеречный сад к карете. Перед уходом она забежала на кухню за дуэльными пистолетами и мушкетом — их следовало вернуть, как и лошадей. Но главное, нужно было удостовериться в том, что пленник не солгал.
 Мрачные предчувствия переполняли девушку. Какого черта ее дернуло похитить Сина Маллорена?! Карета — дело другое, прихватить ее с собой был прямой резон, хотя идея эта возникла лишь в самый последний момент. Частный экипаж — наилучшее средство передвижения для молодой матери и ребенка, не то что переполненный дилижанс. Резон был и в том, чтобы усадить Маллорена на козлы: устраиваясь там сама, она поневоле отвлеклась бы и… кто знает? Верити может прицелиться в человека, но никогда не нажмет на курок, что бы ни случилось.
 Все это так, угрюмо думала Честити, но почему было не высадить Маллорена где-нибудь по дороге, в уединенном уголке, и не пересесть, на козлы самой? Ей не привыкать править упряжкой, хотя до сих пор и не приходилось иметь дело с четверкой лошадей. Почему, ну почему она так не поступила? Для полного счастья им не хватает только надменного аристократа! Именно это его качество подвигло ее на опрометчивый поступок.
 Он стоял перед ней в синем с серебром сюртуке, с белой пеной кружев под подбородком и на запястьях, с дорогой табакеркой в руке и с таким видом, словно явился на светский прием. На пистолеты едва обратил внимание. Как захотелось сбить с него спесь, посадить пятна на его безукоризненный костюм, но не могла же она пристрелить его, когда он отказался лечь на землю! К своим людям он обратился так милостиво, так заботливо, что выставил ее бездушным негодяем. Кстати, если его указания выполнены, погони не будет — по крайней мере какое-то время.
 Без сомнения, он что-то задумал, но что? В любом случае сейчас он не опасен. И до чего же это ему не по душе! Открывая дверцу кареты, Честити мрачно усмехнулась.
 Внутри царила кромешная тьма, искать пришлось на ощупь, но оружие оказалось именно там, где и было сказано. Честити извлекла пистолет и при бледном свете молодой луны убедилась, что он в самом деле заряжен. Даже если Маллорен прихвастнул, что мог с одинаковой легкостью убить, ранить или искалечить ее (разве она не была вооружена?), все же у него был солидный шанс, которым он не воспользовался. При мысли о том, как безрассудно она его предоставила, Честити бросило в холод. Она устало прикрыла глаза, думая: что, если и в остальном она замахнулась на то, что совсем не по плечу?
 Сестру и племянника нужно доставить в безопасное место. Верити явилась только вчера, но ее неприятности начались много раньше, два месяца назад, когда ее престарелый муж сэр Уильям Вернем умер, едва дождавшись рождения сына. После его смерти разразился спор о том, кто возьмет на себя опеку над новорожденным — Генри Вернем, дядя со стороны отца, или граф Уолгрейв, дедушка с материнской стороны. Дело было передано в суд, Генри выиграл и явился править поместьем. Между этим жестоким, бесчестным человеком и титулом стояла теперь только крохотная новая жизнь, и Верити перепугалась за судьбу ребенка. В самом деле, Генри начал с того, что запретил ей встречаться с родными и друзьями. В отчаянии Верити тайком увезла сына и вот теперь жила в постоянном страхе перед погоней. Просить помощи у отца она не захотела: лорд Уолгрейв защитил бы ее своим способом — снова выдав замуж. Натерпевшись с первым мужем, она дала слово, что вторично вступит в брак только со своей первой любовью, майором Натаниелем Фрейзером. Честити обещала ей в этом помочь, но, во-первых, ни у одной из них не было денег, а во-вторых, поиски беглянки шли полным ходом.
 Что за жестокий каприз судьбы, думала Честити, что их с Генри пути снова пересекаются! Это не только мучитель сестры, но и человек, сломавший ее собственную жизнь. Именно он вынудил ее жить таким манером — со стриженой головой, в мужской одежде. Во время их последней встречи она мечтала распороть ему живот, но могла лишь стиснуть зубы и отвечать на любые слова молчанием. На прощание Генри сказал то, что почти заставило ее вцепиться ему в горло.
 — Вы жестоко раскаетесь, что отвергли меня, леди Честити, но не вздумайте потом умолять о снисхождении — я с огромным удовольствием отвергну вас.
 Ярость ее была так велика, что, будь под рукой пистолет, она застрелила бы подлеца без малейших угрызений совести. История Верити не то чтобы остудила гнев, но направила его в определенное русло. Одной сломанной жизни вполне достаточно, Вернему не удастся погубить обеих сестер сразу.
 На то, чтобы тщательно все обдумать, не было времени, как и на разработку четкого плана, но самый первый, самый нужный шаг заключался в том, чтобы раздобыть денег. Их можно было только отобрать, что они и сделали. Затея с кражей кареты в первый момент показалась на редкость удачной, но по здравом размышлении становилось ясно, что это ошибка — возможно, роковая.
 Всему виной Син Маллорен! Зачем его понесло по дороге, на которой они поджидали купца, чей кошелек так же толст, как и он сам?
 Глядя на изысканный позолоченный герб на дверце кареты, Честити бормотала проклятия в адрес ее владельца. Потом, с улыбкой злобного удовлетворения, черепком соскребла краску и позолоту с обеих дверец. Однако, когда с этим было покончено, удовлетворение быстро растаяло. Честити раздраженно отбросила черепок. Не то чтобы она трудилась напрасно — не позже чем утром начнутся поиски кареты с гербом Маллоренов, но как больно, что у нее совсем не осталось добрых чувств. Борясь со слезами, девушка прижалась лбом к прохладному дереву дверцы и послала проклятие всем, кто так ожесточил ее сердце: отцу, брату, Генри Вернему. Все это были мужчины, и заодно она прокляла весь мужской пол.
 Минуту спустя Честити опомнилась, взяла себя в руки. Чтобы противостоять мужчинам, требуются хладнокровие и бдительность. Поставив пистолет на предохранитель, она сунула его в карман, повертела в руках шпагу, но сочла за лучшее оставить ее на сиденье.
 Ведя в поводу верховых лошадей, девушка направилась к своему настоящему дому, Уолгрейв-Тауэрс. Особняк был погружен во тьму — семья отсутствовала. Отец и старший брат почти безвыездно жили в Лондоне (и сейчас, должно быть, помогали в поисках Верити), младший брат, Виктор, находился в частной школе. Честити поставила лошадей в стойла и проскользнула в дом через заднюю дверь.
 Здесь царили тишина и покой, нарушаемые лишь тиканьем часов в опустевших комнатах, но девушке казалось, что стены вибрируют от боли воспоминаний. Они, эти воспоминания, были все еще слишком свежи в памяти.
 Ребенком она была счастлива под этой крышей: отец часто бывал в отлучках, а робкая мать вела себя тише воды, ниже травы. Но именно сюда она вернулась несколько месяцев назад, чтобы узнать, что ей предстоит выйти замуж за Генри Вернема.
 Оружейная комната была так же темна, как и весь остальной дом. С помощью кремня и огнива Честити зажгла свечу, разрядила и вычистила дуэльные пистолеты и вернула их в коробку, на красный бархат. Старший брат был бы вне себя, узнай он, на что пригодились его уроки стрельбы и обращения с огнестрельным оружием. Вспомнив последний раз, когда она навлекла на себя гнев Форта, девушка ненадолго застыла без движения. Что за жестокие, злые слова он на нее обрушил…
 Упрямо сжав губы, Честити вернулась к своему занятию. Теперь настала очередь мушкета. Разряженный и вычищенный, он вернулся на свое место в застекленном шкафу. Девушка не особенно старалась. Прислуга, конечно, поймет, что она приходила и за чем именно, но сделает вид, будто ничего не случилось. Было бы приятно верить, что хоть слуги неплохо к ней относятся, но на деле они просто не желали быть вовлеченными в серьезный хозяйский конфликт.
 Сама атмосфера дома казалась давящей, поэтому Честити не задержалась ни на одну лишнюю минуту. Задув свечу, она пошла темными коридорами к двери восточного крыла, а оттуда — на вольный воздух. Она шагала энергично, почти по-мужски. Следовало поспешить, пока не в меру мягкосердечная сестра или нянька не попадутся на удочку красивой гадюки, которую ей вздумалось притащить с собой.




 Глава 2


 Няня с самым невинным видом возилась на кухне.
 — Ужин скоро поспеет, дорогая, — сказала она Честити. — Отвяжем пленника или мне придется кормить его с ложки?
 Несмотря на мягкий тон, девушка расслышала в ее голосе неодобрение.
 — Няня, ему нельзя доверять, а у нас полно дел и без того, чтобы за ним присматривать. Что, если он ускользнет и наведет на наш след?
 — Об этом нужно было думать раньше, — заметила старушка, не отводя взгляда от содержимого кастрюли.
 — Мне нужен был кучер! — заявила девушка, вскидывая подбородок.
 — Ах вот как…
 Няня достала из буфета тарелки и занялась сервировкой стола, причем поставила четыре прибора, хотя двухмесячный ребенок Верити был еще мал для такого рода трапез.
 — Думаю, леди Честити, ему можно доверять, — произнесла она после долгой паузы.
 — Меня зовут Чарлз, — напомнила девушка со вздохом и отправилась обсудить положение дел с сестрой.
 Она прошла через большую комнату, не удостоив пленника взглядом, лишь бросив его пистолет на сундук, и взбежала по лестнице на второй этаж, где Верити пеленала малыша и ворковала над ним.
 — И ты еще способна на телячьи нежности? — воскликнула Честити резче, чем собиралась. — Вспомни, кто был его отец!
 — Что мне до его отца! — возразила Верити, завязывая последнюю ленточку на грудничковом платьице и передавая малыша сестре. — Ты только взгляни! У него нет ничего общего с Вернемами.
 Приняв ребенка на руки, Честити сразу утратила весь свой запал. Лицо ее смягчилось. С минуту она строила гримасы, которые младенец благосклонно принимал.
 — И все же это истинный Вернем.
 — Я не об этом… не о внешнем сходстве, — Верити выпрямилась с испачканным подгузником в руках. — Вот увидишь, из него вырастет совсем иной человек. Для этого я сделаю все, что смогу. Сэр Уильям умер, и это облегчит мне задачу.
 — Смотри не вздумай повторить это кому-нибудь другому, — предостерегла Честити, — иначе деверь раззвонит, что ты отравила мужа.
 — Он этого не сделает! — Сестра побледнела. — Уильяма хватил удар в постели с любовницей!
 — Рука руку моет, вор вора кроет, — настаивала Честити. — Мужчины все заодно, и, если Вернем подаст в суд, тебе конец. Судья скажет, что яд не обнаружили только потому, что ты опытная отравительница.
 — Не все мужчины — подлецы, — мягко возразила сестра. — Натаниель не таков.
 — Допустим. Но если бы в мире существовала справедливость, ты была бы замужем за ним, а не за сэром Уильямом.
 — Ах, Честити…
 — Отец прекрасно знал, что вы любите друг друга, и все-таки выдал тебя замуж за другого. За эсквайра, старого, жирного и богатого.
 Верити закусила губу, задумчиво глядя, как она нянчит ребенка.
 — Долг дочери — выйти замуж по выбору отца.
 — Как удобно для отцов! Хотелось бы по крайней мере видеть в такой жертве некоторый смысл. Отец хотел выдать нас за братьев Вернемов. Что бы это ему принесло?
 — Непонятно, — признала сестра, бросая подгузник в ведро.
 — Зато ясно другое: ты свой долг исполнила и больше ничего не должна отцу. Теперь ты смело можешь выходить за Натаниеля.
 — Я так и собираюсь, но совесть моя все же неспокойна. Мне недостает твоей решительности.
 — Моя решительность окрепла при виде того, как ты мучаешься в браке. — Честити невольно содрогнулась. — Сэр Уильям был человек жестокий и распущенный, и его братец той же породы. Я почти уверена, что он задумал убийство. Такой ни перед чем не остановится.
 — Ты сумела воспротивиться браку с ним, дать отцу отпор! Ты такая сильная, Честити, а я… Все, на что я способна, — это спасаться бегством, Честити уложила ребенка и заботливо прикрыла одеяльцем, потом прошла к крохотному оконцу в скате крыши и невидящим взглядом уставилась в сад, где единственным различимым пятном был прямоугольник света, что падал из кухонного окна.
 — Ах, Верити, если бы я знала, как буду наказана за ослушание, я, быть может, сочла бы за лучшее подчиниться. Правда, потом становится легче… проще стоять на своем…
 Сестра приблизилась, и молодые женщины несколько минут молчали, ища утешения в родственном объятии.
 — Всего два года назад мы были юными и полными надежд, — тихо промолвила Верити. — Посмотри, что с нами стало… — Она заставила себя встряхнуться. — Пора ужинать, а ты, дорогая моя, могла бы переодеться в платье. Все-таки среди нас теперь мужчина.
 Она взялась за ведро с испачканными подгузниками. Честити отвела глаза.
 — Ни за что! Пусть думает, что я мужского пола. Среди трех женщин он будет чувствовать себя, как волк среди овец.
 — Но ведь это джентльмен, — запротестовала сестра.
 — По-твоему, это наилучшая рекомендация? Сэр Уильям считался джентльменом, его брат и наш отец тоже «джентльмены до кончиков ногтей». Не забывай, что наш пленник — из Маллоренов. Красивая семейка, но перегрызут горло любому, кто перейдет им дорогу. Так что поменьше смотри на его длинные ресницы.
 — Они просто чудо, верно? — Верити хихикнула. — Как можно опасаться мужчины с такими ресницами?
 — Все, кто так думал, позже жестоко раскаялись.
 — Честити, ради Бога! Ты, должно быть, плохо его разглядела. По-моему, для нашего пленника подстрелить фазана на охоте — уже кровопролитие.
 — Он опасен, очень опасен, я это чувствую всем существом. Прошу, зови меня Чарлзом и не вздумай упоминать своего полного имени. Отец и маркиз Родгар с незапамятных времен на ножах. Если его младший брат узнает, что мы носим фамилию Уэр, ад кромешный не заставит себя ждать.
 На этот раз Верити не стала спорить. Она проверила, крепко ли спит ребенок, задула свечу и направилась к лестнице, но на верхней ступеньке помедлила.
 — Можно мне называть тебя хотя бы Чес? Некоторые сокращают так и имя Чарлз. По крайней мере я не обмолвлюсь.
 — Называй.
 — А если отец снова заговорит о твоем браке?
 — Отец? Невозможно! — Честити горько засмеялась. — Наказав меня таким манером, он навсегда поставил на моем браке точку. Кому придет в голову посвататься к Честити Уэр?


* * *

 Пока «леди Чарлз» шла через комнату и поднималась по лестнице, Син следил за ней с кровати. Пистолет она нашла, а значит, могла убедиться в его добрых намерениях, но не слишком-то, она оттаяла. Он был бы не против ее улыбки и рассказа о том, какие беды довели ее до такой жизни. Он даже готов был облегчить бремя ее забот — довольно странный настрой после столь короткого знакомства. Возможно, виной тому были сила личности «леди Чарлз» и странности ее облика.
 Короткая стрижка колола глаз, но подчеркивала красивую форму головы. До сих пор Сину не приходило на ум, что в женщине можно восхищаться костяком, не говоря уже о черепе, но теперь он понял, что это прямо связано с тем, насколько приятно гладить ее по голове. Возможно, думал он, это по-своему чудесно — не хуже, чем блуждать пальцами в длинных шелковистых прядях. Лицо в раме роскошных волос, быть может, и выигрывает, но без нее черты выступают на первый план, влекут к себе все внимание наблюдателя. У «леди Чарлз» высокий чистый лоб, красивые скулы, точеный нос, четкая и решительная линия подбородка. Даже ее серо-голубые глаза очерчены как-то по-особому — так, что внешние уголки кажутся заметно приподнятыми у висков. Необычная внешность, то есть как раз то, к чему его всегда влекло.
 «Леди Чарлз» и держалась необычно — с достоинством, естественно присущим мужчине. Шаг у нее был широкий, целеустремленный, плечи расправлены, голова гордо вскинута. Син нашел это неожиданно волнующим и пожалел, что мужской наряд надевался, конечно же, только по случаю грабежа на большой дороге. Платье вряд ли могло быть этой странной женщине к лицу.
 Однако он ошибся, решив, что «леди Чарлз» отправилась наверх переодеваться, — она вернулась все в том же виде.
 — Так что, мой юный друг? — спросил он, когда сестры проходили мимо него на кухню. — Теперь вы наверняка знаете, что я не замышляю дурного.
 — Я знаю наверняка только одно, — ответила разбойница, останавливаясь. — Что связанный вы не опасны.
 — Иными словами, вы меня боитесь.
 — Ничуть! — тотчас отрезала она, упирая руки в бока. — Я неглуп, вот и все.
 Син решил, что она просто чудо.
 — Где же справедливость? — мягко осведомился он. — Я не совершил ничего плохого.
 — Но собирались совершить, — усмехнулась девушка. — Помогать разбойникам с большой дороги! Без сомнения, это запятнало бы вашу честь.
 — Прошу извинить. — Син усмехнулся тем же манером. — Я не сообразил, что вам нравится пеньковый ошейник. Постараюсь обеспечить его вам при первой же возможности.
 — Знаю. Как раз поэтому вы и лежите здесь враскорячку!
 Син не без труда удержался от смеха: пикировка с «леди Чарлз» была лучшим развлечением за последние месяцы.
 — Кстати, почему я связан таким манером? Мой юный друг, вы ведь не из тех, кто любит пошалить с другим мужчиной, когда тот совершенно беспомощен?
 Разбойница вскочила, словно ужаленная, щеки ее вспыхнули малиновым румянцем. Это разом преобразила ее в девушку, юную, невинную и отчаянна пристыженную. Такая метаморфоза была на редкость возбуждающей — в буквальном смысле этого слова, что было весьма некстати в столь откровенной позе, как у него.
 Верити, уже скрывшаяся на кухне, выбрала именно этот момент, чтобы вернуться. При виде обозначившейся выпуклости на брюках Сина брови ее взлетели вверх, но она воздержалась от комментариев.
 — Этот человек прав, Чес. Он ничем не заслужил подобного обращения и имеет полное право поужинать с нами.
 — Не делай этого! — крикнула «леди Чарлз», но Верити уже рассекала веревки захваченным с кухни ножом.
 Син не замедлил усесться и начал растирать онемевшие запястья.
 — Дорогой сэр Чарлз, — начал он, в восторге от того, что находится в равнозначной позиции для пикировки, — хотя я глубоко ценю добросердечие вашей сестры, хочется заметить, что ваши домашние уж слишком своевольничают. Хозяину дома надлежит держать их в подчинении.
 — С помощью хлыста, разумеется? — спросила девушка сквозь зубы.
 — Неужто ваша сестрица так строптива? — Син повернулся к Верити и подмигнул ей.
 — Перестаньте, милорд! — воскликнула та, кусая губы, чтобы не расхохотаться. — Перестаньте, иначе снова окажетесь связанным! Я лично вас свяжу.
 Вскинув руки в знак полной капитуляции, он последовал за сестрами на вкусно пахнущую кухню. Интересно, думал он, кто первый обмолвится и назовет ее настоящим именем? И каким оно окажется? Шарлотта? Нет, это совершенно не подходит, решил он, украдкой оглядев каменное лицо девушки. Лучше уж «Чарлз»! Он так и будет мысленно называть ее для краткости.
 Увидев Сина на свободе, няня расцвела и попыталась усадить его во главе стола.
 — Нет-нет! — воспротивился он. — Это место хозяина дома, главы семьи, и никто, кроме нашего дорогого Чарлза, не имеет права его занимать. — Он озарил всю честную компанию улыбкой. — Можно узнать, за чьим столом я имею честь ужинать?
 — Нельзя! — отрезала Чарлз садясь. — Скажите спасибо, что вообще ужинаете.
 — Что за изысканные яства! — воскликнул Син, когда няня водрузила на стол кастрюлю с тушеным кроликом.
 Комплимент заставил старушку расплыться в улыбке, но Чарлз нахмурилась, усмотрев в нем издевку.
 — Ах, как приятно кормить мужчин! — высказалась няня.
 — Но как много нужно варить для прожорливого юнца, — добавил Син, глядя на Чарлз.
 — Я вам не юнец! — огрызнулась та.
 — Не могу же я называть вас зрелым мужчиной, — сокрушенно заметил Син, — если у вас на щеках нет и следа щетины!
 — Позвольте предложить вам, милорд, — вмешалась Верити и наполнила его тарелку. — Картошки? Хлеба?
 Она так хлопотала, что он решил прекратить поддразнивания, по крайней мере до конца трапезы.
 — А теперь, — сказал он за чаем, — самое время посвятить меня в вашу историю. Я сгораю от желания помочь.
 — Странно, почему бы это? — ледяным тоном вставила Чарлз.
 — Я же сказал: мне по душе авантюры. Жить не могу без приключений! Быть рыцарем на белом коне — мечта всей моей жизни.
 Наступило молчание, которое наконец нарушила Вериги.
 — А с чего вы взяли, что прекрасная дама, то есть я, — в беде? — спросила она с лукавой улыбкой.
 — А разве нет?
 — Прекрасная дама, милорд, должна быть в первую очередь девственницей, а я, как вы поняли, уже мать. Правда, остальное верно — я в беде.
 — Не доверяй ему, Верити! — прикрикнула Чарлз. — Ты слишком хорошего мнения о людях! Как только он все узнает, сразу примет сторону остальных!
 — Но что же нам делать? — резонно возразила Верити. — Этот человек умеет править четверкой лошадей, и потом, мне будет куда спокойнее в обществе…
 Она хотела сказать «мужчины», но осеклась, увидев, что глаза сестры предостерегающе сверкнули. Син все еще не мог решить, отчего та так отчаянно цепляется за мужскую роль. Есть девицы, которым нравится рядиться в мужское платье. Неужели это тот самый случай? Он очень надеялся, что нет.
 — Вам было бы спокойнее в обществе человека постарше, и это понятно, — закончил он невозмутимо и повернулся к Чарлз. — Мой юный друг, не стоит обижаться. Я ни минуты не сомневаюсь, что вы делаете все, что в ваших силах. Но из самолюбия отказываться от помощи человека лет на десять старше и тем самым опытнее… Это нелепо! Довольно будет объяснить, куда вам нужно, и я доставлю туда мисс Верити в целости и сохранности.
 — В Мейденхед, — заявила Верити и с вызовом глянула на сестру. — Там служит майор Натаниель Фрейзер.
 Так это и есть отец ее ребенка? Нельзя было утверждать наверняка. Верити носила обручальное кольцо, но была ли она в самом деле замужем?
 — Не вижу, в чем проблема, — заметил Син.
 — В деньгах, — процедила Чарлз.
 — Отсюда грабеж?
 — Именно так!
 Наступило молчание, словно никто не желал предоставлять ему больше сведений, чем необходимо. Син решил проявить инициативу.
 — Понятно, что моя карета привлекла вас в первую очередь своим комфортом, но не рискованно ли пускаться в путь в краденом экипаже? Ведь существует дилижанс. В конце концов, вы могли бы уехать на своих отличных лошадях!
 — Это чужие лошади, — сказала Верити, слегка мрачнея, — и мы не можем их присвоить. Что касается дилижанса, вы правы — это было бы куда благоразумнее.
 — Верно, — вдруг сказала Чарлз, обратив к Сину холодный взгляд серо-голубых глаз. — Завтра, милорд, вы доставите нас в Шефтсбери, где мы пересядем на дилижанс. До такой степени я могу вам довериться.
 — Можете довериться мне и в остальном, но при одном условии: я приму полноправное участие в вашей авантюре.
 — Это не авантюра!
 — Ну а если дело серьезное…
 — Серьезнее некуда!
 — И вы в опасности?
 — Еще в какой!
 — Кто же вам угрожает?
 Но она лишь сжала губы.
 — Не лучше ли рассказать все? — тихо спросила Верити.
 — Возможно, позже. — Чарлз поставила точку на дискуссии, поднявшись из-за стола. — Пока меня больше всего занимает вопрос, где мы устроим нашего гостя на ночь.
 — Почему бы не с вами, мой юный друг? — невинным тоном осведомился Син (он просто не мог упустить такую возможность).
 Чарлз сильно вздрогнула, а ее сестра поперхнулась чаем.
 — В чем дело? — спросил он. — Уверяю вас, я не храплю.
 — Зато я храплю! — быстро сказала Чарлз.
 — Вот как? Кстати, а где вы спите?
 — Наверху, — настороженно произнесла она и снова покраснела. — Мы разделили комнату занавеской.
 — И что же, ни сестре, ни младенцу это ничуть не мешает? — Встретив недоуменный взгляд, Син терпеливо объяснил:
 — Я имею в виду ваш храп.
 Если бы глаза могли в буквальном смысле метать молнии, он был бы испепелен на месте. Как, однако, они умели вспыхивать, эти глаза! Этот огонь, и краска на щеках, и гневный изгиб губ — все, вместе взятое, превращало Чарлз в красавицу. Син признался себе, что уже вожделеет ее. Хотелось сорвать с нее мужскую одежду и добраться до женской суги, которую она так усердно скрывала. Должно быть, эти глаза могут зажечься и страстью — не только гневом, и щеки могут вспыхнуть не от смущения, а от желания. Какая удача, что он больше не разложен на постели с расставленными ногами, иначе его откровенное возбуждение добило бы ее окончательно.
 Син решил во что бы то ни стало обеспечить себе участие в этом приключении.
 Тем временем вопрос его ночлега был обсужден и принято решение устроить его на кухне. Вся постель могла бы состоять из одеяла, брошенного на каменный пол, если бы Син не вызвался принести из кареты все необходимое. В знак доброй воли его отпустили. Он вернулся с саквояжем и соорудил из его содержимого вполне сносную постель — куда мягче, чем в палатке во время военного похода. К тому же на кухне было тепло и сухо.
 Пока Верити и няня убирали со стола, Чарлз отправилась к колодцу за водой, а потом уселась с книгой. Син тоже устроился поудобнее: снял ботинки и, как мог, вычистил ветошью (кто знает, сколько времени им придется обходиться без забот Джерома?); сюртук и жилет развесил на спинке стула; расплел косичку и расчесал волосы. После короткого колебания (как-никак он находился в обществе дам) он снял шейный платок и расстегнул верхние пуговицы рубашки.
 Ни Верити, ни няня не обращали на его действия никакого внимания — и слава Богу. Его занимала только реакция Чарлз. Впрочем, никакой особенной реакции не последовало, если не считать одного короткого взгляда поверх книги. Следовало удвоить усилия.
 Няня удалилась с кухни, Верити после короткой беседы с Сином тоже ушла к себе. Демонстративно зевнув, он улегся в импровизированную постель и притворился спящим.
 Пришлось подождать, пока девушка закроет книгу, но он был терпелив. На сей раз он не возражал, когда она предстала перед ним, так как не был связан и беспомощен. Открыв глаза, он заложил руки за голову и подкупающе улыбнулся.
 — Решили все-таки разделить со мной постель?
 Чарлз отшатнулась, но быстро взяла себя в руки.
 — Учтите, я пристрелю вас сразу, как только пойму, что вы ведете двойную игру! Я не так мягкосердечен, как мои близкие.
 — А вам уже приходилось убивать?
 — Н-нет… — признала она неохотно.
 — А мне — не раз.
 — Плохо верится!
 — Отчего же? Я офицер сорок восьмого полка.
 У Чарлз от удивления приоткрылся рот.
 — В данный момент у меня отпуск по болезни, но, поверьте, мне не раз приходилось бывать в сражениях. Убивать не так легко, как кажется, нужна веская причина.
 Лицо ее изменилось, минутная слабость исчезла.
 — В таком случае не думаю, что у меня дрогнет рука!
 Чарлз задула свечу и ушла, оставив Сина в темноте, едва подсвеченной тлеющими в печи углями. Это отрезвило его, и какое-то время он лежал, обратив взгляд к потолку. Кто мог так обидеть ее, чтобы натолкнуть на мысли об убийстве? Как оказалось, что она живет здесь без денег, в мужской одежде, дичась всех и каждого?
 Так или иначе жизнь свела его и прекрасную даму в беде, но дама эта была отнюдь не кроткая Верити. Это была сердитая, неуживчивая, ни на кого не похожая Чарлз.




 Глава 3


 Когда на другое утро няня на цыпочках вошла на кухню с собранными в курятнике свежими яйцами, то разбудила Сина.
 — Милорд, вам совсем ни к чему подниматься так рано! — смутилась старушка, однако он уже выбирался из постели.
 То, как сильно он успел отвыкнуть от лишений, стало неприятным откровением этого утра. Бывало, Сину приходилось проводить ночь на полу, прямо в походном плаще, а с первыми лучами солнца идти в бой. Он просыпался тогда бодрым и свежим, теперь же ныла каждая косточка, голова была тяжелой, отчаянно хотелось принять горячую ванну и переодеться. Син рассудил, что ему нужно поскорее вернуться в строй.
 — Можно взять немного теплой воды для бритья?
 Няня охотно предоставила требуемое, и он побрился, как мог, перед треснувшим зеркальцем на стене, радуясь тому, что его щетина не слишком груба. Он не привык бриться сам — это была обязанность Джерома, даже в армии. Надо сказать, общество старого камердинера было единственной уступкой требованиям маркиза Родгара. Син неизменно дослуживался до очередного звания, а не покупал его, как многие другие. Будь воля брата, тот купил бы ему и полк, не понимая, что в заслуженном продвижении вверх есть куда большая прелесть. Сину нравилось обходиться без чужой помощи.
 Во всем, кроме бритья.
 Он сделал сам себе гримасу в зеркале. Если бы не проклятая лихорадка! Он пытался перенести ее на ногах, пытался остаться в строю, но день ото дня становился все слабее, пока наконец не слег в бреду. С той минуты воспоминания его были обрывочными: чьи-то неумелые заботы, походный лазарет, корабельный трюм, где он мечтал о смерти… и вдруг — словно небеса обетованные — Родгар-Эбби с высокими расписными потолками и забота близких: Родгара, Бренда, Брайта и перепуганной, заплаканной сестры-двойняшки Элфлед. Он был слаб, как младенец, и считал, что уже не жилец, а потому отдался в любящие руки семьи, заново наслаждаясь знакомыми звуками, запахами, видом дорогих лиц.
 Однако по мере выздоровления Син начал все больше досадовать на чрезмерную заботу братьев и сестер. Трудно сказать, что у них считалось хорошим здоровьем, но простому смертному было невозможно достигнуть столь совершенного состояния. Они начали поговаривать о выходе в отставку и о другом, менее опасном занятии.
 Ну уж нет! Одна мысль об этом раздражала так, что рука дрогнула и на подбородке появилась царапина. С приглушенным проклятием Син схватился за носовой платок. Промокнув кровь, он заставил себя сосредоточиться, так что обошлось без дальнейших неприятностей. Когда с бритьем было покончено и Син отвернулся от зеркала, прижимая платок к царапине, в кухню как раз входила Чарлз. Взгляды их встретились, она быстро опустила глаза, потом намеренно медленно подняла снова.
 — У милорда по утрам трясутся руки?
 — Если бреет камердинер, трудно набраться опыта. А вам, мой юный друг, можно позавидовать — это скучное занятие еще не стало вашей ежедневной необходимостью. Хотелось бы мне жить во времена окладистых бород!
 Син отбросил платок, весь в пятнышках крови, и склонился над саквояжем в поисках чистой рубашки. Найдя, он сбросил свою и с хрустом потянулся, не поворачиваясь, но краем глаза наблюдая за Чарлз. Она снова покраснела и, судя по всему, была рассержена тем, что постоянно себя выдает. Чтобы отвлечься, она взялась резать хлеб. Куски выходили кривыми — ее мысли были далеко, да она и не привыкла управляться с кухонным ножом.
 Обнаружив, что может наблюдать за ней в зеркальце, Син сделал вид, что пристально рассматривает царапину на подбородке. Он все еще был полураздет. Заметив, что девушка украдкой следит за ним, он расправил плечи и потянулся вторично. Это уже не было поддразнивание — он всерьез распускал хвост, как какой-нибудь павлин.
 Этот маленький спектакль имел успех: Чарлз забыла про хлеб и во все глаза смотрела на Сина. Хорошо бы пустить в ход тяжелую артиллерию, подумал он. На груди у него был интригующий шрам, ни одна женщина не оставалась к нему равнодушной. Рана была пустяковая, а след остался внушительный, к большому удовлетворению Сина. Не будь рядом няни… Но она суетилась у плиты, и момент был неподходящий.
 Переодевшись, он повернулся. Чарлз склонялась над столом, намазывая кривые ломти маслом.
 — Как мило с вашей стороны помогать по хозяйству, — сказал Син, вставляя запонки в кружевные манжеты. — Большинство молодых людей находит это унизительным.
 Девушка помедлила, потом руки ее снова задвигались.
 — Большинство молодых людей — болваны!
 Надо сказать, руки у нее были вполне женственные и лишь с натяжкой могли сойти за юношеские. Было разумно с ее стороны надевать в долгую дорогу перчатки.
 — Вполне с вами согласен. Надеюсь, здесь есть уборная?
 Она бросила настороженный взгляд, очевидно, ожидая подвоха. Да, это была самая недоверчивая женщина, какую ему только приходилось встречать. Получив объяснение, он вышел, а когда вернулся, Верити уже присоединилась к остальным с младенцем на руках. По кухне плыл аромат яичницы с беконом, старушка стояла у плиты, а Чарлз — чуть поодаль, с таким видом, словно ей нечем себя занять. Син подумал, что обычно она помогает няне, но на сей раз решила выдержать роль молодого бездельника. Это давалось ей нелегко.
 После двух дней, проведенных у сестры Хильды, Син имел кое-какой опыт обращения с младенцами и теперь подошел посмотреть на маленького Уильяма. Зная, что для матери это источник гордости и счастья, он осыпал его комплиментами, мимоходом отметив, что по виду малыш приходится ровесником его племяннику.
 — Сколько ему? Месяца два?
 — Девять недель, — ответила Верити, приглаживая светлый пух на головке ребенка.
 — Не рано ли брать его в дорогу?
 — Мне пришлось, — помолчав, сказала молодая мать.
 Син нашел, что не может пользоваться ее доверчивой кротостью, и отправился провоцировать Чарлз. Он устроил очередной спектакль из суеты вокруг няни: грел тарелки, держал их, пока она раскладывала завтрак, и относил к столу. Вскоре девушка не выдержала и взялась заваривать чай. Судя по ее привычным жестам, это было ей не внове. Син воздержался от комментариев, но позже, когда все уже ели, подал голос:
 — Итак, когда же я узнаю вашу историю?
 Сестры переглянулись.
 — Вы узнаете только самое необходимое! — отрезала Чарлз, пригвоздив его к месту ледяным взглядом. — Полагаю, вас осенила идея, что Верити прижила ребенка вне брака?
 — А разве нет? — удивился Син, поскольку и в самом деле так думал.
 — Нет! Уильям — дитя законного брака и рожден в положенное время после венчания.
 — Его отец должен быть вне себя от счастья.
 — Его отец умер.
 Син внимательно оглядел Верити. Она не носила траура и спешила к некоему майору Фрейзеру. Брови его невольно поползли вверх.
 — Не понимаю, к чему ходить вокруг да около, — проговорила Верити, — если можно сказать все как есть. Мой муж умер, опекуном ребенка назначен его брат. Когда он явился принять на себя эту обязанность, я поняла, что он задумал дурное, и бежала к человеку, которому доверяю.
 Сто вопросов разом возникли в голове у Сина, и он задал самый важный из них:
 — То есть к майору Фрейзеру?
 — Это мой нареченный.
 — Как это возможно — через два месяца после смерти мужа?
 — Натаниель был моим нареченным еще до брака, — объяснила Верити, краснея, — но увы, не в глазах моего отца. Мне пришлось выйти за другого, однако клятва остается клятвой.
 — Видите, как все просто, — вступила в разговор Чарлз. — Верити нужно доставить в Мейденхед — и дело будет сделано.
 — А как же опекунство? — с сомнением осведомился Син.
 — Как только Верити будет снова обвенчана, Натаниель получит права опекунства.
 — Мне кажется, все не так уж просто. Суд может решить, что мужчина, вступивший в брак с женщиной, чей траур еще не истек, непригоден на роль опекуна. Ну а бегство еще больше уронит вас в глазах закона.
 — Что вы такое говорите! — Верити побледнела.
 — Закон строг, миледи. Не лучше ли вернуться домой, послать за вашим нареченным и решить этот вопрос… благопристойно?
 Сестры переглянулись. Было заметно, что обе они нервничают, чем дальше, тем больше.
 — Верити не позволят выйти замуж за Натаниеля Фрейзера, — выдавила Чарлз. — Генри В… дядя задумал убить ребенка!
 Судя по выражению лица Верити, это была чистая правда.
 — Но почему?
 — Чтобы состояние брата перешло к нему.
 За столом наступила долгая тишина. Осмысливая услышанное, Син вынужден был признать, что жадность — сильнейшая движущая сила преступления. История знала множество случаев, когда непрямой наследник устранял прямого, чтобы завладеть титулом и богатством. С другой стороны, случалось, что молодая вдова повсюду видела угрозу, даже там, где ее не было и в помине.
 — От чего умер ваш муж, Верити?
 — У него случился удар, — ответила та, потупившись.
 — Как его имя?
 — Не говори! — вмешалась Чарлз. — Милорд, кто дал вам право ее допрашивать? Мы и без того сказали вам больше, чем следовало! Если этого мало, обойдемся без вашей помощи!
 — Мне этого довольно, — кротко сказал Син. — Можете рассчитывать на меня.
 Решиться было нетрудно: задача не казалась сложной или трудоемкой. До Мейденхеда была сотня миль, то есть три дня пути.
 — Как я уже сказал, доставлю вас на место в целости и сохранности. Хотелось бы только знать, что делать в случае погони. Ведь беглянку наверняка разыскивают.
 — Без сомнения.
 — Отчего же не заглянули сюда?
 — Сюда заглянули в первую очередь, еще три дня назад! — возмутилась Чарлз. — Мы с няней поклялись, что не знаем, где Верити, и это была чистая правда. Сестра шла сюда пешком, с ребенком на руках! Она появилась довольно скоро после… визита.
 Син посмотрел на молодую мать с уважением. Тихая и кроткая, Верити не производила впечатления человека, способного на долгий пеший переход в ноябре, да еще и с грудным ребенком на руках. Выходит, его выводы относительно происходящего были скоропалительны: человек решится на такое, только если опасность и впрямь велика. В том, как крепко Верити прижимала к себе младенца, было что-то отчаянное.
 — Ваши преследователи знают о майоре Фрейзере?
 — Не думаю.
 — Куда, по их мнению, вы можете пойти?
 — Надеюсь, у них теперь вообще нет мнения на этот счет. Единственный возможный вариант уже проверен. Полагаю, меня станут искать в Лондоне. Брат мужа ничего не знает о моей жизни до брака.
 — А ваши близкие не могут вас приютить?
 Взгляды сестер встретились б третий раз, и одно это уже многое сказало Сину.
 — Будь наша семья добросердечной, я не влачил бы подобное существование, — с горечью произнесла Чарлз.
 — Так вы отосланы с глаз долой! — догадался он.
 Судя по тому, как она передернулась, удар попал в цель.
 — Короче говоря, мы не можем просить помощи у семьи. Они первыми воспротивятся браку сестры с Натаниелем.
 Син решил обратиться к главнейшему правилу выживания на фронте: действуй так, словно грозит худшее. Он поднялся из-за стола и заходил по кухне, размышляя на ходу:
 — Закон всегда на стороне того, кто официально назначен опекуном. Ему всемерно способствуют. Возможно, назначена награда за сведения о местонахождении леди Верити, и на каждом постоялом дворе вывешено описание ее примет. Не исключены проверки в дилижансах. Так мы далеко не уедем.
 — Мы собирались переодеться, — вставила Чарлз.
 — Кем?
 — Верити может сойти за кормилицу со своим подопечным. Если перекрасить ее волосы в темный цвет…
 — Допустим. А как насчет вас?
 — Мне маскарад ни к чему!
 — Вот как? — Син наклонился к ней через стол. — А если Генри Ужасный еще раз наведается в этот домишко и найдет его пустым? Полагаю, он не полный болван, а значит, будет искать уже вас, мой юный друг!
 — К тому времени бы будем в безопасности.
 Поскольку теперь было кому переправить Верити в Мейденхед, Чарлз и няня вполне могли бы оставаться на своем месте и настаивать на том, что ничего не знают. Но Син промолчал: ему хотелось получше узнать объект своего интереса.
 — Итак, Генри Ужасный разыскивает белокурую леди с младенцем. Как только станет ясно, что и вы упорхнули, он примется за поиски леди с младенцем в сопровождении молодого человека.
 Он подождал возражений, но их не последовало. Тогда он подверг Чарлз демонстративному осмотру.
 — Как некстати, что в вас нет ничего женственного! — Она вздрогнула, а няня хмыкнула, но Син оставил это без внимания, продолжая разглядывать. — Нет… нет, это совершенно не пойдет. Невозможно представить, как вы жеманитесь.
 — И слава Богу! — отрезала Чарлз в негодовании.
 — Тогда придется сделать из вас грума.
 Она тотчас кивнула.
 — Вы уверены, что справитесь?
 — Конечно. Я знаю лошадей и умею о них заботиться. А вы притворитесь кучером?
 — Отнюдь нет. Кучером будет Хоскинз, раз уж это его прямая обязанность. Мы прихватим его из «Короны».
 — Он задаст тысячу вопросов!
 — Вне всякого сомнения, особенно когда выяснится, что хозяин наденет юбки. — На Сина уставились три ошеломленных лица. Он ответил невозмутимым взглядом. — Я буду изображать кормящую мать, и таким образом мы перехитрим наших преследователей.
 — Вы готовы переодеться женщиной? — спросила Чарлз в безмерном изумлении.
 — Если только вы сами не претендуете на эту роль. Впрочем, это было бы неразумно — ведь я куда привлекательнее вас и к тому же умею кокетничать.
 Син жеманно затрепетал длинными ресницами, наслаждаясь игрой противоречивых эмоций на лице Чарлз. Возмущенная пренебрежением к ее внешности, она при этом заранее забавлялась видом своего обидчика в корсете и нижних юбках.
 Он угадал правильно: Честити была разом и обижена, и позабавлена этим несносным мужчиной, что вторгся в ее монотонную жизнь и нахально прибрал к рукам бразды правления. Она надеялась, что он хорошенько помучается в женском наряде, но боялась, что будет выглядеть в нем нелепо. Что касается того, что в ней нет ничего женственного… он ее слишком мало знал. Дочери графа Уолгрейва были вышколены в лучших светских традициях — безупречные леди, женственные, сдержанные. От удачного брака зависело, как будут пристроены дети, в особенности дочери.
 Нет уж, сказала себе Честити, она гораздо, гораздо привлекательнее этого наглеца. В свой единственный лондонский сезон она блистала среди первых красавиц высшего света. К ее ногам склонилось множество мужчин, в том числе надменный маркиз Родгар. Можно сказать, она была лучшей дебютанткой сезона.
 Честити закусила губу, чтобы не разразиться смехом. Из нее, женщины, вышел симпатичный юноша. Что, если из лорда Маллорена выйдет хорошенькая женщина? Будь она одна, она хохотала бы до упаду. Занятно… ведь она так долго не испытывала потребности смеяться.
 От Сина не укрылись дрожь губ и искорки в глазах Чарлз, и, со своей стороны, он тоже пожалел, что не может насладиться зрелищем ее смеха. Наверняка это преображало ее.
 Он заговорил, убеждая своих похитительниц, что лучше всего будет отпустить его в Шефтсбери одного — за Хоскин-зом и для покупки женской одежды. Чарлз вынуждена была признать справедливость его доводов и отправилась за верховой лошадью. Должно быть, раньше они жили в своем родовом гнезде.
 — Я поеду не один? — осведомился лорд Син, когда Честити вернулась с двумя оседланными лошадьми. — Зачем вам зря рисковать?
 — Не зря. Это разумная мера предосторожности, милорд.
 — Но в такой непосредственной близости от дома вас могут узнать!
 — И что же? — Честити усмехнулась. — Я не живу отшельником.
 — Да, но зачем наводить на мысль, что между мной и нами есть что-то общее? Займитесь лучше своим превращением в грума. Есть у вас одежда попроще?
 — Нет.
 — Тогда посмотрим, что найдется в карете. — Лорд Син пошел через сад, но при виде исцарапанной дверцы остановился на полушаге. — Это необходимо?
 — Ну… карета с гербом всегда привлекает внимание! — объяснила Честити с трепетом в голосе, за который сама себя возненавидела.
 — О! Вижу, вы — сторонник крайних мер. — Лорд Син холодно посмотрел на нее. — Признайтесь, это был выпад против меня? Так вот, он вам не удался — карета не моя, а брата. Когда Родгар узнает о вашей выходке, вы получите столько горячих, что неделю не сможете сидеть. — С минуту он раздумывал. — Краска скроет следы вашей бурной деятельности, и слава Богу. Если карета с гербом привлекает внимание, то изуродованная — тем более.
 Не дожидаясь ответа и не глядя больше на Честити, он скрылся внутри. Вскоре на траву шлепнулся узел.
 — Это все принадлежит Гарри, моему груму. Он немного выше вас, так что должно подойти. — В узле оказались грубая рубаха, заплатанные штаны и линялый шейный платок. Все это Син небрежно бросил ей. — Не нужно морщиться, все чистое. Обувь, головной убор и верхнюю одежду возьмите свои, но на вашем месте я бы на них немного потоптался, для правдоподобия.
 — Я так и сделаю, — буркнула Честити и повернулась, чтобы уйти. — Пойду переоденусь.
 — А здесь чем хуже? — осведомился лорд Син, стоявший со скрещенными руками и прислонившись к карете. — Вы что же, сама стыдливость? Или опасаетесь, что я буду пожирать глазами ваше угловатое тело? Можете быть совершенно спокойны, я решительно предпочитаю женский пол.
 — Ни минуты не сомневаюсь! — Честити снова покраснела, проклиная дурацкую привычку. — Дело не в этом, милорд. Я и в самом деле несколько… стыдлив.
 — Представляю, как над вами издевались в школе! — крикнул лорд Син ей вслед.
 Войдя в дом, раздосадованная Честити изо всех сил хлопнула дверью.
 — Почему я не оставила его на дороге?!
 — И хорошо, что не оставила, — сказала Верити, паковавшая вещи, и губы ее дрогнули в улыбке. — Это кладезь премудростей. Кому придет в голову высматривать леди средних лет с кормилицей и младенцем?
 — Средних лет? Это он-то? — Честити повертела в руках поношенное тряпье. — Лучше бы я настояла на роли… ну, скажем, матери.
 — Мать, которая моложе дочери и к тому же стриженая? Ах, почему парики сейчас носят только мужчины! В былые времена вопрос решился бы проще.
 Рука Честити сама собой потянулась к чахлой поросли на месте некогда длинных и густых локонов.
 — Прости, милая! — Верити бросилась обнимать сестру. — Мне не следовало упоминать о волосах. Но ведь они отрастут!
 — Конечно, отрастут. Если помнишь, отец обрил меня наголо. А чего наговорил при этом! — Она передернула плечами, словно сбрасывая груз неприятных воспоминаний. — Зато он исправил дело, вынудив меня надеть мужское. Бритоголовая женщина выглядит нелепо, а юноша всегда может надеть паричок. Согласись, из меня получился недурной парень, и сейчас это кстати. Никому в голову не придет выискивать во мне женщину.
 — Отец смягчится… — начала Верити, но Честити перебила ее:
 — Не упоминай о нем! Он прогнал меня с глаз долой, а я за это вычеркнула его из своей жизни.
 — Но ведь он всегда желал нам добра, — вздохнула сестра.
 — Он желал добра в первую очередь себе.
 — Как ты можешь так говорить о родном отце!
 — Если он тебе такой родной, отчего же ты не спешишь в его любящие объятия?
 Верити помолчала, скатывая пару чулок, потом подняла взгляд.
 — В самом деле, после всего случившегося…
 Зная, как много означают для Верити родственные узы и как она мучается своим отношением к отцу, Честити обняла ее. Ведь ее собственная вера в отцовскую справедливость тоже рухнула не сразу.
 — Все образуется, вот увидишь. Мы наладим свою жизнь без помощи отца. «Непогрешимый», скажите на милость! Тот, кто первым назвал его так, не слишком разбирался в людях.
 — Я много думала над твоими вчерашними словами и нахожу, что наш союз с сэром Уильямом не имел особого смысла, а уж твой с сэром Генри — и того меньше. Возможно, с годами отец впал в слабоумие.
 — О нет, ты не права. Для этого он все еще слишком молод и полон сил. Он яростно жаждет власти и, без сомнения, имел свои причины выдать нас за Вернемов.
 Принц Фредерик Уэльский скончался десять лет назад. Граф Уолгрейв, его ровесник и близкий друг, связывал с ним все свои амбиции, выжидая, когда умрет старый король и трон перейдет к Фредерику. По иронии судьбы тот умер сравнительно молодым, и наследником был объявлен младший сын, ныне король Георг III, всецело находившийся под влиянием своей матери принцессы Августы и Бьюта, ее фаворита-шотландца. Такой поворот событий дорого обошелся графу Уолгрейву.
 — Бедный отец, — пробормотала Честити насмешливо. — Когда хочешь быть ближе к трону, следует играть на обе стороны — так, на всякий случай. Зря он пренебрегал леди Августой.
 — И восстановил ее против себя, всячески занимая время принца Фредерика. А все потому, что, по его мнению, женщины не заслуживают внимания.
 — Похоже, у него никогда не было дара предвидения, — сказала Честити после короткого раздумья, — иначе как объяснить это слепое стремление связать наше имя с Вернемами? Разве что сэр Уильям имел какой-то вес.
 — Вес? — Верити хмыкнула, не поворачиваясь от сундука. — В глазах леди Августы? Никогда! Она терпеть не могла сэра Уильяма, как и любого недруга Бьюта, с которыми ее связывают узы безмерной симпатии.
 — Узы бесстыдной симпатии.
 — Честити!
 — Разве не так? Если для тебя это ново, ты поистине слепа. Бесстыдство объясняет эту симпатию — у красавчика Бьюта мозги с горошину и кроличья отвага!
 — Право же, Честити! — Верити попыталась удержаться от смешка, но не сумела. — А если честно, здесь я вполне согласна с отцом: такой фаворит опаснее для страны, чем любой внешний враг. К несчастью, Бьют держит в руках не только королеву-мать, но и юного короля.
 — Отец не колеблясь ухватился бы за шанс изменить положение дел.
 — Но ведь ты не думаешь, что братья Вернемы могли ему в этом помочь?
 — Кто знает? Отец как-то упомянул, что выискивает доказательства связи Бьюта с якобитами, его поддержки принца Чарлза в 1745-м. В ту пору многие заигрывали с якобитами, поскольку казалось, что тем удастся вернуть Стюартов на трон.
 — А когда мятеж был подавлен, большинство переметнулось на сторону их противников. Гнусное двуличие!
 — Помнится, сэр Уильям был в составе комитета по разоблачению тайных сторонников якобитского движения.
 — Увы! — признала Верити, дрожа от отвращения. — Он обожал распространяться на эту тему и так злорадствовал, что мне было неизменно жаль этих несчастных. Вот кому было по душе издеваться над людьми! Единственный способ выкрутиться — дать ему взятку. Все это помогло ему подняться от скромного сквайра до заметной фигуры, пусть и в местных масштабах.
 — Неприятный человек, — рассеянно сказала Честити, думая о своем. — Допустим, за время работы в комитете сэру Уильяму удалось узнать сведения, которые могли бы скомпрометировать Бьюта, и отец перекупил часть их ценой твоего брака. Кто его знает, этого шотландца…
 — Ты ошибаешься, сестра, — поразмыслив, сказала Верити. — Бьют не слишком умен, но безгранично предан трону. Что с того, что он шотландец? Не все они были на стороне якобитов, что бы там ни твердила досужая молва.
 — Наверное, ты права.
 Честити взялась помогать сестре укладываться и молча занималась этим, пока в груде пеленок не нашарила запечатанный конверт.
 — Это еще что такое?
 — Так, ничего! — Верити виновато отвела глаза.
 Осмотрев документ, Честити обнаружила, что он состоит из двух листов бумаги, сложенных вчетверо и скрепленных печатью на каждом углу. Она вопросительно глянула на сестру.
 — Не знаю, что с этим делать. Однажды сэр Уильям показал мне, где это хранится, и взял с меня клятву, что после его смерти я немедленно передам это лорду Мэнсфилду, верховному судье. Я поклялась на Библии!
 — Исключено! — решительно заявила Честити, хорошо знавшая скрупулезную честность сестры. — Ты никому ничего не станешь передавать, пока не обвенчаешься с Натаниелем.
 — Хорошо, — неохотно согласилась Верити. — Все равно ведь Мейденхед находится на пути к Лондону, так что клятву я не нарушаю.
 — Именно так. — Честити повертела документ в руках. — Как по-твоему, что в нем?
 — Не имею ни малейшего понятия, но знаю одно: сэр Уильям не желал, чтобы этот документ попал в руки его брата. Возможно, это поправка к завещанию.
 — О лишении Генри опекунских прав? Тогда давай поскорее это вскроем!
 — Нет, что ты! — Верити в испуге выхватила документ. — Со сломанными печатями он будет недействителен!
 — Да, но… — Честити оборвала фразу и сменила тему. — Ну и Бог с ним, ведь сейчас главное — добраться к Натаниелю. Там обсудим, как действовать дальше.
 — Не обсудить ли это сейчас, с лордом Сином?
 — Ты с ума сошла! Мы даже не знаем, о чем этот документ! Не хватало еще, чтобы в руки одного из Маллоренов попало то, что может быть использовано против нас. Спрячь его получше, а я пойду переоденусь.
 Когда она ушла, Верити спрятала документ и вздохнула, размышляя над плачевным положением дел. Ее собственная ситуация еще могла улучшиться, но судьба сестры была решена. То, что граф Уолгрейв из корысти пытался принудить Честити к браку с Генри Вернемом, было из ряда вон выходящим.
 Когда разразился скандал, Верити находилась на последних месяцах беременности. Сэр Уильям не преминул поставить ее в известность, кипя от гнева и возмущения: еще бы, ведь Честити отвергла его родного брата. Он обрисовал ее поступок в самых черных красках, однако позже Верити выслушала ту же историю из ее собственных уст.
 Генри Вернем, десятью годами моложе брата, походил на него только внешне. Уильям был откровенно груб. и жаден, Генри был скользкий тип. Он был недурен собой, но не имел особых талантов и занимал незначительный пост в суде. Иными словами, он был ничтожеством и не мог предложить ничего, кроме имени и фамильных связей. Тем не менее он имел наглость просить руки самой блестящей дебютантки сезона, и, вместо того чтобы рассмеяться ему в лицо, могущественный граф Уолгрейв приказал дочери принять предложение. Честити и не подумала, сочтя это шуткой. Гнев отца быстро развеял ее иллюзии, однако она упорно стояла на своем, стоически вынося лекции о пользе послушания и всевозможные запреты, призванные наставить ее на путь истинный. Даже угроза заточить ее в провинции не возымела должного действия: Честити заявила, что предпочитает участь затворницы сомнительным знакам внимания Генри Вернема.
 В ту ночь она мирно уснула в своей постели, чтобы проснуться в полночь от крика и шума. Усевшись, она увидела в распахнутых дверях отца с миной притворной ярости на лице, а за его спиной — полдюжины тех, кто в то время гостил в Уолгрейв-Тауэрс. К ужасу и возмущению Честити, в ее постели возлежал Генри Вернем. Она тотчас поняла смысл происходящего: спектакль был призван уверить всех, что она уже состоит в связи с этим человеком, чтобы отец мог «прикрыть грех» браком. Он ни минуты не сомневался, что она покорится, — в конце концов, что еще остается настоящей леди перед лицом публичного скандала?
 Однако Честити и тут не оправдала его ожиданий. Она во всеуслышание заявила, что не имеет с этим ничего общего, что невинна и не свяжет свою жизнь с человеком, способным на подобные гнусности. Спасая положение, граф вынужден был настоять на версии падения дочери. После недели заточения с своей комнате на хлебе и воде Честити была наголо обрита и сослана в домик садовника с наказом впредь не появляться на глаза и не просить денег. Ей была оставлена только мужская одежда. Так поступали со строптивыми дочерьми.
 Куда она могла пойти, чем заняться? О замужестве приходилось забыть, а чтобы наняться на службу, нужно хоть что-то уметь.
 Хуже всего, думала Верити, что весь свет уверен в грехопадении Честити. Ни один достойный мужчина не предложит ей своего имени. Она создана для брака и материнства, но кто поверит в это, глядя на мрачного, резкого юношу, в которого она превратилась? Бедная Честити!
 Словно услышав звук своего имени, та появилась на ступенях, преображенная. Бриджи были ей немного свободны, так что пришлось затянуть их в талии ремнем, зато они придали мужскую массивность ее ногам. Свободная рубаха совершенно скрыла изящество верхней части тела, а пестрый платок превосходно замаскировал шею. На мышиного цвета паричке сидела побитая молью шляпа.
 — Но ведь это чудесно! — воскликнула Верити, всплеснув руками. — Лучшего маскарада не придумаешь! Как умен и практичен этот лорд Син!
 — Да уж, — буркнула Честити, но и она была довольна своим новым обликом.
 — Интересно, отец знает о моем исчезновении? — вдруг спросила сестра.
 — Он никак не мог остаться в неведении, разве что Генри предпочел утаить твое бегство из каких-нибудь гнусных соображений.
 — Не могу вообразить, к чему бы это было. Генри нужен Уильям, потому что опекунство означает полный контроль над поместьем. Ну и, разумеется, он должен быть под рукой для… Боже! В самом деле, Генри Ужасный! Лучшего прозвища не придумаешь. Лорд Син нравится мне все больше и больше.
 — Тебе нравится каждый встречный-поперечный! — в сердцах воскликнула Честити. — Лучше подыщи место для моей дорожной сумки.
 — Каждый встречный-поперечный? Нет, что ты! — запротестовала Верити. — Мне не нравился сэр Уильям, а Генри тем более. Но лорд Син — другое дело, сразу видно, что офицер. Только он, с его знанием и опытом, сумеет претворить в жизнь наш рискованный план.
 — Да, ради забавы.
 — Дорогая сестра, учись читать в человеческой душе. Может, он и в армию пошел ради забавы? Спроси хоть Натаниеля, он тебе скажет, что это занятие для человека серьезного. — Верити помолчала. — Натаниель… если отец все знает, он направит погоню в Мейденхед.
 — И со своими связями поднимет на ноги все окрестности, — добавила Честити.
 — Чес, нужно объяснить лорду Сину, кто мы такие и во что его втягиваем. Отец может испортить жизнь любому.
 — Если мы все расскажем, лорд Син будет знать, кто я такая. Впрочем, какая разница! Главное — позаботиться о тебе.
 — Ах, нет, я просто не подумала, — поспешно возразила Верити. — В конце концов, чего мы добьемся, выложив всю подногогную?
 Она хорошо знала, как больно сестре представать перед людьми в качестве всем известной Честити Уэр.
 — Нужно сделать все, — медленно произнесла та, — чтобы добраться до Мейденхеда раньше, чем туда доберется отец.
 — Я уверена, что так оно и будет, но я впервые задумалась о судьбе Натаниеля. — Верити закусила губу. — Если отец опасен для Сина Маллорена, тем опаснее он для Натаниеля Фрейзера. Что будет с его карьерой? Офицеров, бывало, разжаловали за одну вольность суждений, не говоря уже о серьезных проступках. — Она схватила сестру за руки и сильно сжала. — А если не обвенчаться, что будет с маленьким Уильямом? Его отнимут, и я этого не переживу.
 — Нет-нет, ты должна обвенчаться, тогда Натаниель сможет бороться за права опекунства. Неужели ты думаешь, что он предпочтет карьеру браку с тобой? Не забывай, как он к тебе относится. — Заметив на лице сестры мучительное колебание, Честити заторопилась. — Да и вообще, чего опасаться? Натаниель давно уже завоевал к себе уважение, это опытный офицер, а время сейчас военное. Венчание положит конец всем твоим проблемам.
 На деле она далеко не была в этом уверена. Более того, при мысли о будущем у нее подкашивались ноги. Гнев отца был еще слишком свеж в памяти, и страшно было снова навлечь его на себя. Но что им оставалось делать?
 Как было бы чудесно, будь на их стороне человек столь же влиятельный, как граф Уолгрейв. Но с тем же успехом можно было мечтать о луне с неба.




 Глава 4


 Честити ехала в Шефтсбери бок о бок с лордом Сином. Вопреки его заверениям она держалась настороже и не доверяла ему ни на йоту больше, чем в первые минуты знакомства. Он был из тех, кто не столько живет, сколько заигрывает с опасностью, для кого самые скандальные мысли и идеи кажутся вполне приемлемыми, и, что хуже всего, они умеют убедить в этом других. Взять, к примеру, этот выезд в город. Честити пришлось вернуть Сину часть денег. Мыслимое ли дело, чтобы грабитель возвращал награбленное? Однако нельзя же груму оплачивать покупки господина: лавочникам это покажется подозрительным. Здравая мысль, и с ней нельзя было не согласиться, но Честити отчаянно досадовала на то, что постепенно остается на вторых ролях.
 В «Короне» — самом крупном постоялом дворе — они оставили лошадей на конюшне и пошли разыскивать Хоскинза. Этого человека с красным, обветренным лицом, без сомнения, просидевшего большую часть жизни на козлах, они нашли в пивном зале.
 — Остальных я отослал дилижансом в Эбби, милорд, раз уж нашлись места. — Хоскинз одним духом осушил кружку крепкого эля (Син заказал для всех троих) и вытер рот рукавом. — Ну а сам я вот он, тут, на всякий случай. Да и на что, скажите на милость, годится кучер без кареты?
 Он адресовал Честити недружелюбный взгляд, хотя и оставалось гадать — как переодетой авантюристке или как подлинному разбойнику с большой дороги. Для вящей убедительности она отхлебнула из своей кружки, сколько осмелилась.
 — Итак, Хоскинз, могу я на вас положиться в одном щекотливом деле? Нам понадобится кучер.
 — Рад служить вам, хозяин, — сказал тот и добавил с нажимом, — и беречь от разных бед.
 — Каким образом? — с интересом спросил Син.
 — Уж не знаю, а только за вами нужен глаз да глаз. Сами знаете, пока есть пенька, будут и веревки!
 — Бояться нечего, дело не из тех, за которые могут вздернуть. Первым делом отправляйтесь нанять себе лошадь, чтобы ехать с нами. — Син покосился на Честити и ехидно продолжал:
 — Еще нам понадобится краска того же цвета, что и на карете, а то вышло так, что дверцы… поободрались. Мы отправляемся в обратный путь примерно через час, а пока нужно сделать кое-какие покупки. Встретимся здесь же, через час.
 Не дожидаясь, пока кучер разразится вопросами, Син увлек Честити за дверь. Она пыталась высвободиться, но этот хрупкий красавчик держал ее, словно стальные челюсти капкана. Только на улице он соизволил разжать руку.
 — Скажите спасибо, мой юный друг, что я не стал вдаваться в подробности насчет нанесенного карете ущерба.
 — Подумаешь, пара царапин!
 — Знаете, как достается птичке, которая осмелилась запятнать лакировку? Хоскинз бывает весьма красноречив и, вы уж мне поверьте, за вандализм запросто пустит кровь.
 — Не слишком ли он кровожаден для нашей мирной компании?
 — Он кучер, а это главное. В любом случае можете быть спокойны: если Хоскинз попытается отходить вас вожжами, я буду бороться за вас, как лев.
 С этим Син отвернулся от Честити и начал высматривать нужную лавку. Девушка надеялась вволю позабавиться над тем, как он будет метаться в поисках женской одежды, но вместо этого опростоволосилась сама. К дамам из Уолгрейв-Тауэрс допускалась единственная из городских модисток, мисс Таверсток, да и той заказывались лишь домашние платья, а все остальное выписывалось из Лондона. Честити понятия не имела, где искать в Шефтсбери готовое платье.
 Син навел справки у хозяйки постоялого двора и вскоре уже вел девушку к магазинчику подержанной одежды. Честити была заворожена перспективой побывать в той части города, куда прежде не смела ступить. Над узкими извилистыми улочками висели веревки с бельем. Из одних переулков, словно из сточной канавы, разило сыростью и тухлятиной, другие пестрели цветами в ухоженных палисадниках. Недавно побеленные приветливые дома, где у окошек сидели чистенькие старушки с вязаньем, перемежались грязными и облупленными, где в подворотнях таились подозрительные личности, нередко в струпьях или лохмотьях. Одни дети бегали оборванными стайками, другие чинно прогуливались с няней. Здесь было полно лавок, лавочек и лавчонок, и Честити то и дело останавливалась.
 Вот лавка старьевщика, где собраны невообразимые диковинки. Здесь практикует знахарка, и на окошке висят пучки сушеных трав и цветов. А там разложил свой товар букинист.
 Кончилось тем, что Син взял ее за руку и потащил за собой.
 — К чему такая спешка? — запротестовала она.
 — Хоскинз будет ждать и, если через час мы не вернемся, подумает, что вы со мной расправились в каком-нибудь темном переулке. К тому же мы пришли!
 «Эмпориум» миссис Крапли был самым обшарпанным в ряду невзрачных домов на особенно унылой улице. Дальше виднелась глубокая канава с грязной водой, из которой торчал хвост дохлой кошки. Честити возблагодарила судьбу, что им не нужно двигаться в том направлении, — судя по всему, они достигли трущобной части города. Вид магазинчика не внушал особенного доверия. В таком едва ли могло найтись что-то стоящее.
 За дверью их встретила неаппетитная смесь запахов: гнили, застарелого пота, отсыревшей ткани. «Эмпориум» был битком набит одеждой, головными уборами, обувью, всевозможными аксессуарами. Все это свисало с потолка, грудами лежало на полках, вываливалось из коробок.
 Сама миссис Крапли сидела у печи в кресле-качалке с кошкой на коленях и кружкой в руках (судя по запаху, там был джин). Честити с порога сморщила нос, но не могла не улыбнуться при виде откровенной гордости на лице хозяйки: миссис Крапли гордилась как магазином, так и разнообразием товаров. На ней было платье из плотного желтого шелка с богатой кружевной отделкой — по моде двадцатилетней давности, с большим пятном на подоле, которое явно и безуспешно пытались отстирать. На седых буклях кокетливо сидела шляпка времен королевы Анны.
 — Доброго вам денечка, господа! Чего изволите?
 Хозяйка знала свое дело: она осведомилась, какого телосложения дама, которую нужно приодеть, какие предметы одежды требуются и какого качества. Выслушав, она отставила кружку, спихнула кошку на пол и отправилась в недра магазина, куда за ней пришлось пробираться через матерчатые джунгли, сквозь облака затхлых запахов.
 — Все лучшее я храню в задней части, — донеслось до Честити, словно из глубины колодца. — В здешней округе сплошное ворье!
 Достигнув наконец сумеречных глубин необъятного помещения, она обнаружила хозяйку за работой: та снимала с перекладины самодельные вешалки и раскладывала товар для обозрения.
 — Славное платьице, верно? — Миссис Крапли потрясла перед ними голубым люстриновым подолом, пытаясь угадать реакцию. — В таком запросто сойдешь за настоящую леди. И совсем новенькое, вот чтоб мне сдохнуть!
 Честити не удивилась бы, упади хозяйка замертво, — платье было совсем ветхим. К тому же оно было слоновьих размеров. Настоящая леди, имей она хоть какой-то интерес, могла бы запросто сделать из него два. Впервые в жизни Честити пришло в голову, что на поношенной одежде можно прилично сэкономить. Ведь ей грозит нищенское будущее. Очень может быть, что именно здесь ей и предстоит отныне одеваться.
 Тем временем Син один за другим отвергал броские наряды для утренних визитов, вечерние туалеты и пеньюары. Его выбор пал на пару безобразных платьев в самом деле хорошего качества и в отличном состоянии: дорожное коричневое, с бежевой отделкой, и голубой сак, с заниженной талией и плотным подолом, к которому прилагалась невзрачная нижняя юбка. К этому он добавил темно-синий плащ с капюшоном и деревенскую соломенную шляпку с плоской тульей.
 Миссис Крапли, искренне жалея несчастную, которой придется все это носить, сделала попытку всучить им что-нибудь поэффектнее.
 — Возьмите лучше вот эту чудненькую шляпку, — взмолилась она, оглаживая треснувшее плетение шляпы, знавшей лучшие времена. — Если пришить к ней ленты… желтенькие или, скажем, зелененькие, будет на что поглядеть. Я отдам ее вам за шесть пенсов. — Получив отказ, она тяжело вздохнула. — Тогда за все полторы гинеи.
 Син безжалостно сбил цену до восемнадцати шиллингов, да и то при условии, что к покупкам добавится объемистая муфта. Когда хозяйка принимала деньги, она чуть не плакала. На улице Честити возмутилась:
 — Восемнадцать шиллингов! Это же просто грабеж! Вы обобрали добрую женщину!
 — Эта старая пройдоха прослезилась от радости. Я заплатил больше, чем она смела надеяться. Шиллингом больше, и она заподозрила бы неладное. У бедняков, знаете ли, каждый пенс на счету. — Подмигнув, Син сунул узел с одеждой в руки девушке. — Мой юный друг, вы так мало знаете жизнь, что просто больно смотреть.
 Честити сверкнула глазами, но уничтожающий взгляд пропал зря: ее спутник уже бодро вышагивал в обратном направлении. Поспешая следом, она против воли восхищалась тем, как легко он ориентируется в путанице улиц. Одна она безнадежно затерялась бы в Шефтсбери и ни за что не добралась бы до «Короны».
 Примерно на полдороге Син счел нужным заглянуть в галантерейную лавку, где было не повернуться от ниток, лент, платков и тому подобного. Там он без малейшего смущения направился в отдел нижнего белья. Честити была шокирована тем, с какой легкостью он выбрал ночную рубашку, сорочку с кружевной отделкой, две пары простых чулок и подвязки с розовыми лентами. Это последнее он продемонстрировал ей.
 — Что скажете, Чарлз? Нравится?
 — Лишь бы чулки держались, — буркнула девушка, краснея.
 — Уж эта мне застенчивая молодость!
 Молоденькая лавочница с готовностью залилась смехом, а Честити скрипнула зубами. Оглядевшись, Син заприметил на верхней полке красивую коробку.
 — Я вижу, у вас есть и шелковые чулки. Как кстати! Позвольте взглянуть.
 Лавочница поднялась по лесенке, сняла коробку и предложила ее содержимое вниманию Сина. Чулки были не только самых разнообразных оттенков, но и с узором, в том числе полосатые.
 — Превосходное качество, милорд, — расхваливала она не столько ради дела, сколько из явного интереса к красивому покупателю. — Взгляните на вышивку! Она не полиняет от стирки.
 Син тщательно осмотрел самую вычурную пару — розовую, с голубыми незабудками.
 — В таком деле скупиться нельзя, ведь верно? — Он многозначительно улыбнулся лавочнице, а Честити подмигнул.
 Она в ответ испепелила его взглядом.
 — Ну вот, — огорчился Син, — я опять задел моего юного друга! Вижу, Чарлз, вам не по душе подобный полет фантазии. Ну а вы, дорогая, — обратился он к девчонке, пламеневшей уже всем лицом, — что вы думаете по этому поводу?
 Она вообще не думает, решила Честити с отвращением. У нее отшибло мозги! Между прочим, неприлично так пялиться на мужчину, который не стыдится при всех размахивать интимным предметом туалета.
 — Я думаю, милорд… я думаю, они восхитительны!
 — Тогда я безусловно их куплю. — Син со знанием дел пропустил чулки между пальцами, наслаждаясь прикосновением дорогого шелка. — И пять ярдов желтой ленты.
 Честити хмыкнула. Он пожал плечами:
 — Полагаю, желтое вам тоже не по душе? Да вы просто пуританин! Ну хорошо, ограничимся желтой в коричневую крапинку. Пять ярдов, пожалуйста!
 На улице Син первым делом дал волю смеху, окончательно взбесив девушку.
 — У вас, милорд, нет ни стыда, ни совести!
 — Что делать! Но сделайте милость, объясните, что плохого в узорчатых чулках и в том, кто красивая ножка станет еще привлекательнее?
 — Я о таких вещах не думаю! — отрезала Честити и зашагала прочь, очень надеясь, что в нужном направлении.
 — Как, вы не думаете о женских ножках? — не унимался Син. — Тогда вы самый странный молодой человек, какого мне приходилось знавать!
 Она промолчала, стиснув зубы. Зато Син не упускал ни единой мелочи. Неподалеку от «Короны» он зашел еще в одну лавку, на сей раз с парфюмерными принадлежностями. Это было заведение более высокого класса. Честити приходилось слышать о фирме Тревиса и Маунта, поскольку именно они поставляли в Уолгрейв-Тауэрс мыло и тому подобное.
 Здесь Син (снова без намека не смущение) обзавелся баночкой румян, коробочкой пудры и — после тщательного обнюхивания выставленных образцов — пузырьком духов. Судя по восторгу, написанному на лице мистера Маунта в момент оплаты, это влетело в копеечку.
 — Вы хотите нам помочь или просто лишить добытых денег? — ехидно осведомилась Честити, когда они покинули лавку.
 — Деньги потрачены с толком: если уж затеваешь маскарад, он должен быть убедительным. А вам, мой юный друг, нужно меньше беспокоиться о мелочах, в том числе и о средствах. — Поразмыслив, Син просиял. — Вы голодны, и в этом все дело! Даже столь странный юноша, как вы, может быть сладкоежкой. Что скажете?
 Протестовать не хватило сил, потому что он угадал верно. Честити несколько раз сглотнула при виде вывески «Даг и Карр. Кондитерские изделия».
 — Да, но… не лучше ли сэкономить деньги?
 Однако они уже входили внутрь, и запах свежей выпечки окутал девушку плотнее, чем недавно — аромат парфюмерии. Чуть погода они появились из кондитерской с ворохом свертков. Син без церемоний разворошил один, достал бисквитик и поднес к губам Честити прямо посреди улицы.
 Поколебавшись, она открыла рот и откусила. Это напомнило о пансионе, о воскресных прогулках по городу с подругами, и на миг она почувствовала себя ровней тому, кто шел рядом, словно они были одного возраста и пола, одинаково самоуверенные и беспечные. Невольная улыбка коснулась губ девушки, она переместила свой сверток поудобнее, чтобы откусить вторично. Бисквитик был восхитителен на вкус и еще хранил тепло плиты, где его выпекли.
 Син тоже сосредоточенно жевал, а когда проглотил, облизнул губы — медленно, с удовольствием. Веки его слегка опустились, взгляд принял дремотное выражение, губы дрогнули удовлетворенной улыбкой. Только тогда Честити поняла, что пожирает его взглядом.
 Они стояли у входа в «Корону», и ей казалось, что она приросла к месту, что никогда уже не сумеет сделать ни шагу. Нужно было как-то побороть наваждение, но чувство было совершенно такое, словно ее держит теплая, вязкая паутина.
 — Вкус, слух, обоняние, осязание, — произнес Син после долгой паузы. — Как много они дают нам, не правда ли? Жизнь полна простых, но бесценных радостей, Чарлз. Насладитесь ими!
 Девушка послушно приняла остаток бисквитика, и с минуту они жевали молча. В этом было столько неожиданной чувственности, что она вдруг остро ощутила, что они разного пола, да и во всем остальном тоже разные. Этот человек принадлежал к лагерю ее врагов уже потому, что родился мужчиной. Более того, это был ее пленник.
 Честити выплюнула недожеванный бисквит, растерла ногой и скрылась за дверью. Син проследил ее уход. Он был разочарован, но не собирался сдаваться. Чарлз выдала себя, пусть и ненадолго. Вероятно, некогда это была очаровательная девушка. Почему она так шарахается от мужчин? Кто ее обидел? Чтобы исправить дело, нужны терпение и опыт. И тем, и другим он наделен в избытке, да и время играет на руку. Три дня — вполне достаточный срок.
 Син сознавал, что скорее преуспел бы в своих намерениях, развенчай он образ Чарлза, но это лишило бы игру всей ее пикантности. Он прикинул, не навести ли справки о поместье, куда его забросила судьба. В городе должны были знать имя владельца. Однако Син поостерегся. Во-первых, элементарная осторожность требовала умерить любопытство: кто-нибудь мог проговориться о его расспросах Генри Ужасному. Во-вторых, Син хотел услышать правду от самой Чарлз. Желательно в постели.


* * *

 Когда они наконец вернулись в домик на задах Уолгрейв-Тауэрс, Верити не находила себе места. Честити осталась ее успокоить, а мужчины занялись каретой. Лошади вполне оправились на сочной траве запущенного сада, но при виде кареты Хоскинз рассердился не на шутку.
 — Какой негодяй мог натворить такое?!
 — Я лучше расскажу все с самого начала, — И Син выложил все, что знал.
 — Значит, это дело рук молодого сорвиголовы? Тогда я не успокоюсь, пока не вытяну его вожжами!
 — Предоставьте это мне.
 — Что я скажу маркизу? — вопрошал кучер. — И что ему скажете вы? Вот так, среди бела дня, взяли и испарились!
 — Дорогой мой Хоскинз, я не ребенок. Джером должен был сказать брату, что меня потянуло к приключениям. Кстати, так оно и есть.
 — Приключения, как же! Одни неприятности! Как зовут даму, которой так не терпится в Мейденхед, и притом потихоньку, никого не спросясь?
 — Ее имя мне неизвестно, — признался Син, — но это леди, а я джентльмен и должен проявить галантность. Короче говоря, Хоскинз, держите язык за зубами. Нам надо оторваться от погони.
 — Я не болтлив, милорд, и вы это знаете!
 Судя по тому, как кучер надулся, он был оскорблен в лучших чувствах.
 — Знаю, знаю, — заверил Син примирительно. — Вернемся к нашему плану. Я собираюсь переодеться женщиной и играть роль молодой матери, путешествующей с ребенком и кормилицей. Наш юный друг будет грумом.
 Он ожидал возражений по поводу своей роли в этой авантюре, но Хоскинз прицепился к другому.
 — Грумом? Да я этого негодяя и близко не подпущу к карете!
 — Он уже раскаялся, клянусь.
 — Не по нутру мне, что он будет болтаться рядом со скотиной!
 Кучер с тревогой оглядел лошадей, снова нахмурился на царапины, оставшиеся на месте герба. Син подавил вздох. Разумеется, он мог настоять на своем, но успех плана во многом зависел от доброй воли всех участников. Да и кто знал, как Хоскинзу вздумается обращаться с Чарлз? Он ведь понятия не имел, что это особа женского пола.
 — Ладно, парень сойдет за моего младшего брата, но учтите, Хоскинз, вам придется работать за двоих.
 — Как-нибудь управлюсь! — буркнул тот. — Вы идите, милорд, а я займусь каретой.
 Син вернулся в дом. Все женщины сидели на кухне.
 — Ну, мой юный друг, — обратился он к Чарлз, — не в добрый час вы взялись обдирать карету. У Хоскинза руки чешутся надавать вам по мягкому месту.
 — А вы предпочли бы разъезжать по дорогам в карете с гербом Маллоренов? — огрызнулась девушка.
 — Почему бы и нет? Это будет маскировкой.
 — Если у Хоскинза чешутся руки, что прикажете делать мне?
 — Значит, обойдемся без грума. Отныне вы — мой младший брат. Переоденьтесь во что-нибудь поприличнее.
 — Милорд, из нас двоих пленник — вы, а не я! Сделайте одолжение, перестаньте командовать!
 — Как скажете, — мирно ответствовал Син. — Решайте сами, кем вам быть.
 — Буду грумом — и точка!
 — Пожалуйста. Хочу напомнить, однако, что грум должен быть к услугам кучера по первому требованию. Хоскинз строг и не позволит вам бить баклуши. Драить карету будете каждый вечер, и не дай Бог он найдет пятнышко!
 — Прикажите ему меня не трогать.
 — Он тоже может счесть, что я не вправе отдавать ему приказы, — ведь он кучер брата. Когда я учился править, он давал мне оплеухи за каждый промах, невзирая на титул. С вами и подавно не станет церемониться. А впрочем, что это я! В школе вам наверняка пришлось попробовать розги. Вожжи немногим хуже.
 — Чес, прошу, будь благоразумнее! — вмешалась Верити. — Не упрямься.
 — Ах, Боже мой, будь по-вашему! — крикнула Чарлз, гневно сверкая глазами. — Но раз я брат, то я и буду командовать!
 Син едва сдержался. Куда девалась очаровательная застенчивая девушка? Пришлось напомнить себе, что Чарлз, вероятно, имеет все основания для недоверия. Следовало бы обуздать свою скверную привычку поддразнивать всех и каждого.
 — Что ж, командуйте, сколько душе угодно, — кротко согласился Син. — Вот только как быть с тем, что Хоскинз скорее всего будет глух к вашим приказам? И с тем, что я больше повидал, а значит, мои суждения весомее ваших. И с тем, что весь этот план затевается ради Верити, а значит, она тоже имеет право голоса.
 — К мнению Верити я прислушаюсь всегда!
 — Очень мило с вашей стороны, потому что большинство молодых людей в грош не ставят мнение сестер.
 Вспомнив свои благие намерения, Син сконфузился. Это называется «обуздать привычку»!
 — Я не таков. — Чарлз поднялась и пошла к двери. — О приличной одежде на сей раз позабочусь сам. Это не займет много времени. — Уже взявшись за ручку, она обернулась. — Как по-вашему, что еще нам может понадобиться? Оружие?
 — Думаю, шпаги и пистолета хватит вполне. В конце концов, мы ведь отправляемся не на войну. А впрочем, постойте. Я совершенно упустил из виду украшения. Мои не подойдут — они мужские.
 — Посмотрим, что можно сделать.
 Чарлз вернулась довольно скоро с парой тонких рубашек, высокими сапогами с отложным голенищем и кожаной шкатулкой ручной работы, с массивным замком, явно предназначенной для хранения солидных драгоценностей, в которой, однако, находилось лишь несколько дешевых побрякушек. Запущенный вид сада еще раньше навел Сина на мысль, что семейство совершенно обнищало, и пустая шкатулка подтверждала это предположение: очевидно, все ценное было уже распродано. Тогда откуда чистокровные лошади, дорогие предметы одежды и оружие? Все это подогревало любопытство.




 Глава 5


 На другой день поутру начались приготовления к отъезду. Хоскинз ушел запрягать, а Син стал заниматься своим маскарадным костюмом. Чарлз, уже одетая, демонстративно не обращала на него внимания, помогая сестре и няне с укладкой вещей. Чтобы положить этому конец, Син громко осведомился с кухни, всегда ли «его юный друг» с таким упоением выполняет женскую работу. Поспешно оставив свое занятие, девушка неохотно предложила ему помощь.
 Чтобы не разоблачаться полностью, Син оставил на себе тонкие мужские подштанники. В сочетании с ними узорчатые чулки и розовые подвязки с бантиками производили убийственное впечатление. Бросив один-единственный взгляд, Чарлз с порога разразилась смехом. Это был мелодичный женский смех, но она не замечала, держась за бока и время от времени отирая влажные глаза. Син поистине наслаждался этим редким зрелищем.
 И вдруг смех умолк — Чарлз заметила шрам. Глаза ее округлились.
 — Откуда это? — спросила она с испугом.
 — Сабля, — небрежно пояснил Син, наблюдая за ее реакцией. — Скользящий удар, поверхностная рана.
 Шрам, багровый и чуть выпуклый, шел наискось через всю грудь, словно ремень патронташа. Стоило женщине увидеть его, как она испытывала неодолимую потребность коснуться. Одним нравилось прослеживать шрам кончиком пальца, другим — губами.
 Рука Чарлз непроизвольно дернулась вперед, потом снова упала.
 — Значит, вы все-таки военный…
 — А что тут странного?
 — Не похоже.
 — Увы.
 Она все еще не могла отвести взгляда от шрама и, сама того не замечая, подступала все ближе.
 — Представляю, сколько было крови…
 — Верно, текла ручьем. Мой лучший мундир был совершенно испорчен.
 Примерно на шаг от Сина Чарлз остановилась, и ему пришлось словно невзначай приблизиться самому. Чтобы не поддаться искушению, она спрятала руки за спину. А как пикантно было бы, проследи она шрам по всей длине — от левого плеча до правого бедра! Ну, на нет и суда нет — Син вернулся к своему наряду.
 Управиться с батистовой сорочкой было несложно, поскольку она завязывалась на шее. Брунсвикский сак, нарочно скроенный для путешествий, лишь со стороны напоминал сложный набор предметов туалета. На деле и юбка, и довольно узкий лиф с заниженной талией были деталями одного одеяния. Единственной проблемой было затянуть шнуровку на спине под пелериной.
 — Что вы смотрите? Помогайте! — обратился Син к Чарлз после безуспешной попытки нащупать концы шнуровки.
 Девушка неохотно повиновалась.
 — Я их не вижу, — скованно сообщила она, заглянув под пелерину. — Наверное, они под юбкой. — Подол пополз вверх. — Здесь тоже нет… скорее всего они где-то впереди.
 Руки скользнули по бедрам вперед, отчего Сина бросило в жар.
 — Боже мой, они перепутались! — Последовало несколько безуспешных рывков. — Сейчас… постойте…
 Он ощутил прикосновение в паху. Руки тотчас отдернулись.
 — Я не могу развязать, — сдавленным голосом сообщила Чарлз. — Вам придется все это снять!
 — Исключено! — отрезал Син. — Я не собираюсь вторично проходить через эту процедуру. Как-нибудь справитесь.
 Интересно, думал он, она успела понять, к чему прикасается? Судя по тону, вполне успела.
 Чарлз так долго молчала, что он уже смирился с категорическим отказом, как вдруг снова ощутил на бедрах скользящее прикосновение. Руки ее нащупали перепутавшиеся шнурки и принялись за работу. Она даже не пыталась держать их подальше от его тела. Более того, она прижалась животом к его ягодицам там, где юбки были высоко вздернуты.
 Время шло, и чем дольше Чарлз прикасалась к нему, тем смелее становились мысли Сина. Он видел, как поворачивается, заключает ее в объятия и увлекает с собой на пол, чтобы попробовать на вкус губы, узнать на ощупь груди и горячую развилку бедер, встретить взгляд серо-голубых глаз.
 Он опомнился. Еще миг — и было бы поздно. Напряженная плоть льнула к ладоням Чарлз, словно манила их сомкнуться теснее. Два тела застыли в полной неподвижности, и даже дыхания не было слышно в тишине кухни. Что это, простодушие неведения или тонкий расчет обольстительницы? Что, если Чарлз намеренно возбудила его?
 Высвободившись, Син повернулся. О нет, его не пытались обольстить. На пылающем лице девушки была написана паника. Син заставил себя расслабиться.
 — Не пугайтесь, мой юный друг, я же сказал, что предпочитаю женщин. Это всего лишь естественная реакция на прикосновения. И как это я не сообразил, что вполне могу обойтись без вашей помощи? — Он одернул подол сзади и завернул спереди, благоразумно повернувшись спиной. — Вот и шнурки, можете затягивать.
 Ничего не случилось. Син повернулся, оправляя одежду. У Чарлз был такой вид, словно ей предложили сунуть голову в пасть льву. Однако, встретив взгляд, она вскинула подбородок и снова зашла сзади. Как только шнуровка была затянута, она отошла на безопасное расстояние. Если бы вместе с ней могли исчезнуть непристойные мысли!
 Как вести себя с женщиной, в которой дерзость уживается со стыдливостью?
 — Сдается мне, Чарлз, вы все еще девственник, — заметил Син небрежным тоном.
 — Ничего подобного! В любом случае это вас не касается!
 — Я подумал, раз мы теперь вместе, я мог бы посодействовать вам в этом вопросе.
 — Что?! Да как вы смеете!
 Негодование смешалось в этом крике с испугом, и Син понял, что Чарлз совершенно забыла о роли, которую играла.
 — А что тут такого? — театрально удивился он. — Сплошь и рядом человек опытный берет под свое крыло тех, кто помоложе, и помогает достичь зрелости. Ну, вы понимаете: знакомит с подходящей женщиной, направляет, советует. Раз уж мы отправляемся навстречу приключениям…
 Чарлз вернулась к действительности. Взгляд ее стал ледяным, черты лица окаменели.
 — Мы отправляемся навстречу опасности, милорд, и у нас нет времени шататься по борделям!
 — А если бы время нашлось?
 — Тогда другое дело, — сказала Чарлз с неожиданным лукавым блеском в глазах. — Давайте наконец закончим с вашим нарядом.
 Эта новая черточка оказалась откровением. Чарлз держалась чересчур мрачно и отчужденно, и было приятно убедиться, что ее истинная натура не такова. Возможно, в ее характере имелась черточка сумасбродства, пусть даже беспощадно подавленная горьким опытом.
 — Ну и как я выгляжу? — осведомился Син.
 — Хуже некуда!
 В самом деле, подол свисал, как тряпка, объемистый лиф при отсутствии груди казался скорее вогнутым, чем выпуклым. Никто в здравом уме не принял бы это пугало за женщину, невзирая на красивое лицо.
 — Нижние юбки отчасти исправят дело, — сказал Син, размышляя вслух, — но что делать с верхом? Может, чем-то набить?
 — Сунуть туда подушку, — съехидничала Чарлз. — Ладно, ждите здесь.
 Она убежала, а Син остался наедине со своим разнузданным воображением и сделал все, чтобы его укротить. Только успокоившись, он счел возможным заново проиграть в памяти недавнюю сцену.
 Его отношения с Чарлз развивались, и довольно быстро. Весь вопрос в том, девственница она или нет. Если да, это будет сложнее, но и тогда ситуация небезнадежна. Чарлз не назовешь недотрогой. Пожалуй, она не в меру простодушна, если полагает, что он не способен отличить мужчину от переодетой женщины. Однако это не мешает ей обращать ситуацию себе на пользу.
 В ожидании возвращения Чарлз Син сразился с нижней юбкой, размещая ее под подолом. Когда это удалось, он почувствовал, что задыхается под ворохом тряпок. Чтобы двигаться, приходилось лягать юбки ногой на каждом шагу, иначе дело кончилось бы падением. Только теперь он понял, чем объясняется появление кринолина.
 О поношенной обуви и речи не шло — скорее Син отправился бы в путь босиком, — но его бальные туфли вполне могли сойти за женские — серебряными пряжками и высоким каблуком. В конце концов, не так давно женский пол обувался подобным образом.
 Син походил по кухне, привыкая к новому наряду. Невольно думалось, что и Чарлз прошла через подобное, когда впервые облачилась в мужское. Если она научилась естественно смотреться в несвойственном наряде, научится и он.
 Между тем дама его сердца вернулась с корзинкой и шалью, которую сразу набросила Сину на плечи. Это был треугольник довольно грубого материала, ничем не напоминавший кружевные накидки его сестер.
 — И что же дальше? — хмыкнул он, держась за свободные концы.
 — Сядьте!
 Чарлз заправила шаль сзади под ворот сака, а спереди — под линию выреза, предварительно перекрестив на груди. Син при этом хранил молчание.
 — Хм… — сказал он, оглядев плоды ее трудов. — Грудь уже не впалая, но плоская. На мой взгляд, это подозрительно. Может, набить лиф носовыми платками?
 — Выйдет комковато.
 — Дорогой Чарлз, уж не думаете ли вы, что я позволю себя ощупывать?
 — Разумеется, если дадите себе волю, — отрезала девушка с убийственной иронией. — Ваше бесстыдство, милорд, не имеет границ! Уж не знаю, в честь кого вас назвали, но угодили прямо в точку. «Грех» — он и есть грех! Здесь, — она махнула рукой на корзинку, — непряденая шерсть. Набейте, сколько войдет.
 Довольно скоро Син сокрушенно всплеснул руками.
 — Послушайте, это нелепо! Во-первых, набивать шерсть нужно под сорочку, а во-вторых, откуда мне знать, как это выглядит со стороны? Сделайте вы.
 Оглядев его с большим подозрением, Чарлз взялась за дело, часто останавливаясь, чтобы убедиться, что все идет как надо. Вообще говоря, ее помощь не требовалась, Син и сам отлично управился бы с задачей, но он просто не мог упустить момент.
 Теперь, когда Чарлз была так близко, он утвердился во мнении, что она по-своему очень привлекательна — с чистой белой кожей, с четкими, как у греческой статуи, чертами лица. Ресницы у нее были менее густыми и длинными, чем у него, но являли собой совершенное обрамление для ясных серо-голубых глаз.
 Такая, как в эти минуты, — серьезная, отрешенная, — Чарлз не вызывала плотского вожделения, зато трогала душу, и недавние мысли казались постыдными. Но вот что-то пошло не так, она сдвинула брови и приоткрыла губы, показав между ними розовый кончик языка. Все возвышенное, неземное растаяло, явив образ переменчивой шалуньи под стать ему.
 Син вздрогнул. Чарлз отдернула руку.
 — Что-нибудь не так?
 — Нет, просто щекотно.
 Она не поверила, если судить по быстрому взгляду, брошенному на его бедра. К счастью, ничего нельзя было разглядеть под одеждой. Син невинно улыбнулся, и Чарлз вернулась к своему занятию. Один Бог знал, чего ради он подвергал себя такой пытке, тем более что награда за муки была еще далеко за горизонтом.
 Честити со страхом гадала, какой еще сюрприз преподнесет ее похотливый подопечный, пока не поняла, что и сама не без греха. Ей нравилось прикасаться к обнаженной мужской коже под одеждой. От этой кожи исходил запах — чистый, сильный и неоспоримо мужской, он постепенно пропитывал все вокруг, и ее в том числе…
 Это недопустимо! Мужчина — мерзкое, похотливое животное, с единственным интересом в жизни — спариваться. Женщина — существо утонченное, она стоит выше низменных потребностей плоти. Женщина не загорается от случайных прикосновений к мужчине.
 Наконец под лифом обрисовалось нечто похожее на бюст. Пара-тройка хороших шлепков, чтобы окончательно его сформировать, — девушка вложила в них всю досаду на собственную слабость.
 Син тем временем изображал скуку, что было совсем не просто. Он предпочел бы поцеловать в приоткрытые губы Чарлз. Это несправедливо, думал он. Он изнемогает в борьбе с собой, а она даже не подозревает об этом.
 Он поднял глаза и встретил взгляд, в котором прочел больше любых признаний. В следующий миг Чарлз отодвинулась.
 — Довольно! Вполне сойдет.
 — Боже правый! — ахнул Син, оглядев свой внушительный бюст. — В армии это называется «Офицеры — за мной!».
 — Ничего, обойдется, не нужно только все это выпячивать и строить глазки, — сказала Честити, радуясь возможности свести все к обычной перепалке. — Сохраняйте надменный вид. Помните: если дойдет до вольностей, сразу станет ясно, что ваши… — поколебавшись, она лихо продолжила: — ваши титьки ненастоящие.
 — Титьки? — Син расхохотался. — Вот уж не думал, что вам знакомы такие слова. Признайтесь, вы куда ближе знакомы с женскими формами, чем пытаетесь показать.
 Честити не нашла достойной отповеди и решила сменить тему:
 — Знаете, что всего хуже?
 — Что же?
 — Что завтра утром придется снова всем этим заниматься, — сказала она и тут же сообразила, что Син нисколько не возражает, как раз наоборот.
 — «За удовольствие быть женщиной приходится платить», — процитировал он, встал и повернулся. — Ну, что вы теперь скажете?
 Честити с трудом отрешилась от мысли, что и она предвкушает завтрашний «сеанс». В самом деле предвкушает, ничуть не меньше.
 — Неплохо, хотя вы и обманули мои ожидания. Я думал, из вас выйдет настоящая прелестница, а вышло что-то среднее.
 — В таком случае не поменяться ли нам ролями?
 Она промолчала. Син заглянул в зеркальце и вынужден был признать, что Чарлз совершенно права. Ни подбородок его, ни скулы не выглядели достаточно женственными, не говоря уже о шее. Это согрело ему сердце.
 Чарлз отправилась за головным убором, а Син пока наложил румяна, от души напудрил загорелую кожу, подкрасил губы и, сложив их бантиком, снова воззрился в зеркало. Это уже было кое-что. Оставались волосы, и он уложил их, как мог, слегка взбив у висков по примеру своих сестер.
 Заново понюхав духи, Син решил, что ошибся в выборе. Аромат был густой, пряный, из тех, что будят мужское воображение. Но откуда он мог знать, что обзаведется таким бюстом? Немного духов — и ему придется защищать свою честь раз десять на дню! Если честно, духи были куплены для Чарлз, на тот случай, когда они будут в объятиях друг друга и естественный аромат ее влажной кожи смешается с этим возбуждающим запахом…
 К счастью, девушка вернулась раньше, чем его воображение понеслось вскачь.
 — Подойди ко мне, о любовь моя, — произнес Син низким чувственным голосом и выпятил накрашенные губы, — и подари мне жаркий поцелуй!
 Честити застыла в дверях, пораженная тем, как сильно он переменился. Теперь он выглядел вполне женственно…
 Пожалуй, даже слишком. Не из-за краски на лице, не из-за прически или наряда. Вся его манера двигаться, держаться и говорить стала совсем иной, и кокетливый трепет ресниц добавлял к этому завершающий штрих. Среди его многочисленных талантов был и актерский.
 Воистину Син Маллорен был человек опасный. Подавая ему дорожный капор, Честити поклялась в дальнейшем избегать тесного контакта.
 — Надо было купить ту, подержанную, — заметил Син, скривившись, как и подобает леди при виде незатейливого головного убора. — Ваша на редкость уродлива, ее единственное достоинство — в том, что она идет к этой унылой шали. Кстати, откуда такое убожество?
 — Не важно. Другой все равно нет. Если вам не по душе простота, можете заняться рукоделием. Украсьте свой наряд изысканной вышивкой! Кстати, именно так проводит досуг настоящая леди.
 — Увы, рукоделию я не обучен, — возразил Син и добавил ехидно:
 — Даже вы, мой юный друг, наверняка преуспели бы в этом занятии больше моего.
 Он отвернулся к зеркалу, водрузив капор на голову, и, хотя тому полагалось прикрывать волосы полностью, кокетливо сдвинул его на затылок, оставив для обозрения русую с рыжим оттенком волну. Бант он завязал под правым ухом, и убогий головной убор похорошел.
 Глядя, как он принаряжается, Честити пришла к выводу, что сила ее воли оставляет желать много лучшего. Только что она поклялась всеми силами избегать тесного контакта, но руки так и тянулись что-нибудь поправить, ища предлог для прикосновения. Потребность была так сильна, что от усилий подавить ее звенело в ушах.
 Это тревожило ее. Разве она не поклялась ненавидеть мужчин до конца своих дней? И даже в те времена, когда они что-то значили, ни на одного из них ни разу она не реагировала с такой силой. Возможно, женщина должна «войти в пору», как лошадь или собака, и тогда ее начинает физически тянуть к противоположному полу. Должно быть, именно так себя чувствует молодая кобылка, вдохнув запах своего первого жеребца.
 Да, но Син Маллорен не первый мужчина, который попался ей на глаза!
 В Лондоне, в пору балов и званых вечеров, Честити окружало много искателей руки. Не каждый из них при луне читал ей сонеты, некоторые в танце распускали руки. Генри Вернем, к примеру, свято верил, что имеет полное право трогать Честити, когда вздумается, пока она не вонзила ему в руку булавку. Но в любом случае она хранила спокойствие, пока не встретила Сина Маллорена.
 «Почему именно он?» — думала девушка. Почему не его великолепный брат, не маркиз Родгар, с которым она осторожно флиртовала, польщенная его вниманием? Ведь именно о нем матери читают наставления дочерям на выданье: не уединяться, как бы он ни уговаривал. Красивый чисто по-мужски, властный, надменный, Родгар был на редкость притягателен и в глазах Честити — настолько, что на одном из балов она позволила увлечь себя в темную беседку. Опрометчивый поступок, но хотелось испытать на себе очарование этой сильной личности.
 Маркиз приподнял лицо Честити за подбородок, коснулся губ губами и сразу отстранился. Этот короткий поцелуй обжигал сильнее, чем другие, полновесные, которые она позволяла другим. Казалось, на губах осталась печать. В тот момент Честити поняла, как приятно играть с огнем, но больше ничто в ней не было затронуто, быть может, потому, что и она понравилась ему лишь чуть-чуть.
 Да, но и младший брат его не из тех, кто теряет голову! Почему же она утратила спокойствие и тянется к нему, точно завороженная? И это при том, что он видит в ней парнишку, угловатого подростка! Что же будет, если правда откроется? Он обрушит на нее весь свой талант обольстителя — и ей конец!
 Син между тем старался примириться со своим простецким головным убором. Шляпка и шаль, конечно, принадлежали Чарлз, но что заставило ее обзавестись подобным убожеством? Не в таких ли ходят в исправительных заведениях? Все-таки она очень странная. Ловко носит мужскую одежду, а женскую, похоже, едва терпит (а с ней и свою женственность?). Вы только посмотрите на нее! Лицо не живее маски с надгробия.
 Тем не менее его тянет к ней, это плотское влечение. Нет, в самом деле, она волнует его сильнее любой опытной развратницы. Виной тому, конечно, долгое воздержание. Он не имел женщины с самого начала болезни, а это черт знает какой срок. Во всяком случае, он оправился полностью, раз способен желать первую встречную. Неплохо подыскать податливую служаночку и сполна воздать себе за терпение.
 Однако, вообразив себе это, Син не пришел в восторг. Мысленная картина оставила его равнодушным, не то что недавние мечты о Чарлз. Похоже, он и сам обзавелся странностями.
 Порывшись в жалкой коллекции дешевых безделушек, Син выбрал жестяные, крашенные под финифть клипсы, надел их. Остальное он безжалостно отверг, потребовал свои собственные украшения и разместил на скромном наряде, где только мог. Настала очередь соломенной шляпки. Несколько раз обмотав лентой плоскую тулью, Син завязал концы пышным бантом и закрепил жемчужной булавкой.
 Эффект получился исключительный.
 — Похоже, вы часто переодеваетесь в женское, — заметила пораженная Честити.
 — Отнюдь нет. — Син самодовольно улыбнулся. — Просто мне приходилось и одевать, и раздевать немало женщин. Только не нужно чувствовать себя обделенным, юный Чарлз. Ваш черед тоже настанет.
 Разумеется, он не имел в виду того, что пришло на ум Честити: как эти загорелые руки снимают с нее одежду. Сладостное видение заставило совершенно отрешиться от действительности, и, когда Син взял ее за плечо, девушка вздрогнула и едва не отскочила в сторону, бог знает чего ожидая. Но он лишь повернул ее к двери.
 — Посмотрим, что скажет Верити.
 — Господи Боже! — воскликнула та при их появлении. — Если бы я совершенно точно не знала, кто вы на самом деле, мне бы это и в голову не пришло!
 — Будем надеяться, что не придет и другим.
 Син внимательно оглядел молодую женщину. Верити вполне могла сойти за не слишком опрятную горничную или кормилицу. На ней была полотняная сорочка с длинным рукавом, юбка в полоску и шнурованный лиф практичного, но отталкивающего цвета жидкой грязи. К этому она добавила передник и косынку, стянутую на груди узлом, а волосы спрятала под чепец — все это поразительно сочеталось с шалью и капором. Сина озарила неприятная догадка.
 — Представляю, что подумают люди, — заметил он небрежно. — Что я одеваю свою прислугу в поношенную одежду из ближайшего сиротского приюта.
 Выразительное лицо Верити подсказало, что он не так уж далек от истины. Оставалось выяснить, от какой.
 — Какая разница! — резко вмешалась Чарлз. — Скажите лучше, узнают сестру или нет?
 То, что еще осталось от некогда белокурых роскошных волос Верити, было, судя по всему, вымазано сажей на жиру и как раз создавало эффект неопрятности. Син не мог не признать, что маскарад удался на славу.
 — Вполне сойдет — если не с хорошими знакомыми, то с теми, кто просто видел объявление о розыске. Проверок тоже можно не опасаться. Судите сами, я не той масти и к тому же старше, особенно в виде женщины. Сколько бы вы мне дали? Лет тридцать пять?
 — Пожалуй, — сказала Верити. — Наша возьмет, ведь правда, милорд?
 — Вне всякого сомнения.
 Молодая женщина протянула Сину обе руки, а когда он принял их в свои, крепко поцеловала его в накрашенные губы.
 — Как я рада, что мы вас повстречали!
 — Похитили, — сердито поправила Чарлз.
 Син повернулся к ней и поцеловал, как только что Верити — его. Девушка отшатнулась и судорожно отерла рот.
 — Тысяча извинений, мой юный друг! — сказал Син дрожащим голосом (он изо всех сил боролся со смехом). — Боюсь, я слишком хорошо вошел в свою новую роль.
 — Еще одна подобная выходка — и я выпущу вам кишки! — отчеканила дама его сердца, схватила что-то из приготовленных в дорогу вещей и пулей вылетела из дому.


* * *

 К полудню Син был уверен, что приключений ему не дождаться и все кончится смертельной скукой. Где опасности, думал он, зевая, где риск? Где, черт возьми, дракон, которого ему предстоит сразить в ожесточенной схватке?
 Пока он лишь трясся по дорожным выбоинам, чувствовал холодок ноябрьского дня и дискомфорт женского наряда: ноги путались в юбке, грудь чесалась от соприкосновения с шерстью, капор натирал, шаль душила. Он мог бы снять капор, но не решался из страха, что какой-нибудь проезжий заглянет в окошко, опущенное, чтобы продемонстрировать беспечность и невиновность.
 После получаса страданий Син не выдержал и развязал бант, безбожно натиравший ухо.
 — Какой болван придумал такую шляпку? — проворчал он шепотом, чтобы не разбудить спящего ребенка.
 — Все самое грубое от носки смягчается, — мрачно заметила Чарлз.
 — Не лучше ли просто покупать что помягче?
 — Лучше. Но дороже.
 — Можно узнать, где вы нашли этот капор?
 — У проезжей дороги, — съехидничала Чарлз. — Увы, милорд, в наших сундуках не сыщется ничего достаточно изысканного для джентльмена вашего толка.
 — Почему?
 — Откуда нам взять такое?
 — Все это немного странно, — сказал Син, глянул на Верити (у той был встревоженный вид) и снова повернулся к Чарлз. — В вас обоих заметно хорошее воспитание, а ваша одежда, мой юный друг, сшита у хорошего портного. Разве не естественно с моей стороны ожидать и качественных женских вещей?
 — Я не ношу женского, — произнесла девушка подчеркнуто ровным голосом.
 — Тогда откуда взялись капор, передник и прочее? — настаивал Син.
 — Мы с няней мастерим такие вещи для приюта Марии Магдалины в Шефтсбери.
 Это было вполне правдоподобное объяснение, если вспомнить истинный пол Чарлз, но Син не преминул воспользоваться ее промахом.
 — Какая трогательная благотворительность… особенно с вашей стороны, мой юный друг.
 Девушка прикусила губу.
 — Не приписывай себе чужих заслуг, брат, — вмешалась Верити поспешно.
 Карета повернула на постоялый двор, и это положило конец беседе.
 Перемена упряжки затянулась надолго: в отсутствие грума некому было срочно ее потребовать, да и конюхи не слишком усердствовали, видя такой недостаток прислуги. Правда, беглецы все еще двигались в том же направлении, что и Син накануне, и ничто не мешало пользоваться личными четверками маркиза Родгара, но Хоскинзу было дано указание избегать тех постоялых дворов, где они стояли. Маркиз в эти дни находился в Лондоне, но рано или поздно он узнал бы об исчезновении брата и что-нибудь предпринял. Совсем ни к чему было наводить его на след. Сина не прельщала перспектива быть «спасенным» вторично.
 Однако отсюда следовало, что ехать придется на почтовых, хуже кормленых и плохо отдохнувших. Хоскинз впал в уныние и ворчал, что с тем же успехом можно разъезжать на крестьянской телеге. Его настроение мало-помалу передалось остальным.
 Пока меняли лошадей, Син осмотрелся в поисках объявления о розыске, но его не оказалось. Не было и не в меру любопытных глаз. Невольно думалось, что и сам розыск — лишь плод воспаленного воображения. Тем не менее Верити вздрагивала от каждого звука. Ее нужно было как можно скорее передать с рук на руки майору Фрейзеру.
 Карета только-только выехала со двора, как ребенок проснулся и захныкал. В считанные секунды хныканье переросло в громкий и невообразимо пронзительный крик. Казалось странным, что этот звук рождается в столь крохотной груди. Верити, розовея, приложила дитя к груди и прикрылась косынкой, а Син деликатно отвернулся. Довольное чмоканье заставило его подумать сперва о мадонне с младенцем, потом о кормящих матерях вообще и, наконец, о матери его собственного ребенка. Он покосился на Чарлз, размышляя о странности того, что женские соски одинаково хороши и для поцелуев, и для выкармливания детей.
 Дети? Брак?
 Син нахмурился, удивляясь себе. Супружеская жизнь не подходит солдатской никаким боком, да и нелепо приплетать к мыслям о браке эту странную девушку, весьма скупо наделенную обычными атрибутами женственности. Хотя, конечно, из нее вышла бы превосходная супруга военного — с таким-то бесстрашием…
 Наевшись, ребенок не уснул, как ожидалось, а раскричался снова. Он извивался и вопил, малиновый от натуги, а Верити, почти такая же малиновая от смущения, пыталась его утихомирить: ворковала, покачивала, похлопывала. Син смотрел в окно, готовый зажать уши руками.
 Когда крик немного утих, он осмелился бросить взгляд. Маленький Уильям был теперь на руках у Чарлз, державшей его с куда большим знанием дела, чем можно ожидать от юноши. Последовала серия все более коротких криков, словно ребенок изнемог и постепенно засыпал. Однако ему требовалась лишь передышка: не успели взрослые вздохнуть с облегчением, как он брыкнул ногами, набрал побольше воздуха и разразился такими воплями, что прежние просто в счет не шли. Син решил, что так можно кричать только от ужасной боли, и перепугался, что младенец испустит дух прямо у него на глазах (насколько он знал, детям было свойственно умирать от разной ерунды).
 Верити как будто не разделяла его страхов — вид у нее был по-прежнему смущенный, а не перепуганный.
 Крик продолжался и продолжался, Чарлз тетешкала ребенка со все более отчаянным выражением на лице. Верити забрала его и попыталась снова приложить к груди, но маленький упрямец гневно отверг ее попытки. Она клала его и так и этак, а Син тем временем думал о том, что нашел самую ужасную из возможных пыток: отправиться в дорогу в одной карете с кричащим младенцем. Лично он, чтобы это прекратить, выдал бы все военные тайны.
 — Боже мой, да что же это? — воскликнула Верити со слезами на глазах. — Наверное, газы! Он еще никогда так себя не вел.
 Син ничего не знал о грудных детях, зато знал абсолютно все о жеребятах, щенках и молодых рекрутах. По его мнению, мать наносила сейчас серьезный вред характеру маленького Уильяма.
 — Дайте его сюда!
 Это вышло неожиданно и резко, Верити не послушалась, и тогда он просто отобрал кричащего младенца. Тот продолжал вырываться с силой, удивительной для такого крохотного существа, а поскольку Син взялся за пеленки, то и выронил его. К счастью, Уильям шлепнулся ему на колени, срыгнул и умолк. Три взгляда устремились на него в ожидании, когда крик возобновится, но благословенная тишина не нарушалась. Син не без опаски перевернул малыша и обнаружил, что тот спит с ангельской улыбкой на губах.
 Верити вытерла ему мокрый подол и рассыпалась в извинениях:
 — Теперь я понимаю, что он просто переел, и… Боже мой, мне страшно жаль! Вы не поверите, но это чудесный ребенок, он почти не доставляет хлопот. Я слишком рассеянна… это все от страха…
 — Не нужно бояться, — сказала Чарлз, беря ее руку в свои. — Мы уже недалеко от Солсбери, а погони нет и следа. К чему нервничать без причины?
 — Думаешь, все обойдется?
 — Тебе нужно подкрепиться. Мы сделаем остановку… — она обратила к Сину вызывающий взгляд, но, так как тот промолчал, говорила уже спокойнее, — а потом продолжим путь. Милорд, как вы думаете, к ночи мы будем в Безинстоке?
 — Если очень постараемся. Но к чему это? Дорога не в лучшем состоянии, а торопиться нам некуда. Сестры неуверенно переглянулись.
 — Между Андовером и Безинстоком будет самый худший перегон, лично я ни за что не пустился бы по нему в сумерках. В Уэртинге я знаю приличную таверну «Белый олень», да и в Уитчерче что-нибудь найдется. Дальше, я думаю, ехать неразумно.
 — Вижу, вам знакомы здешние места, — с подозрением заметила Чарлз.
 — Потому что именно здесь я проезжал несколько дней назад в противоположном направлении. Мудрый путешественник берет с собой карту.
 Син сунул руку в карман и предложил Чарлз карту.
 — Так вы, милорд, выехали из Родгар-Эбби?
 — Да.
 — А где это?
 — Недалеко от Фарнема.
 — Значит, в Безинстоке мы отклонимся от вашего недавнего маршрута?
 — Именно так.
 — И завтра будем в Мейденхеде? — вставила Верити.
 — Это зависит от того, какую дорогу выбрать. Если в Безинстоке повернуть на север, мы окажемся на одной из главных дорог — из Бата в Рединг. Думаю, она вполне сносная.
 Син ожидал возражений, но даже Чарлз не стала спорить. Это не слишком его удивило: после недавнего бедлама всем хотелось мира и покоя.
 Ребенка, не сговариваясь, решили не тревожить, и он по-прежнему спал на коленях у Сина, который нисколько не возражал. Хильда с радостью показывала ему дочь, но ни разу не доверила подержать ребенка. И вот он ощущал приятную тяжесть и тепло, слышал легкий размеренный звук дыхания и порой тихое причмокивание, в котором было нечто невыразимо трогательное.
 Надо сказать, Уильям был далек от совершенства. На щеках у него виднелась красная сыпь — вероятно, какое-то раздражение. От него поднимался кисловатый запах пеленок. Он был мил, как все младенцы, но не поражал изяществом черт. Кто бы ни был его отец, этому ребенку не грозило нажить состояние благодаря внешности. И все же, все же… его доверчивая поза, его сладкий сон — все это будило покровительственное чувство и наводило на мысли о собственных детях.
 — Стой!
 Окрик застал всех врасплох. Чарлз схватилась за пистолет, Верити потянулась к ребенку, собираясь, конечно, прикрыть его собой. Син отстранил ее руки.
 — Черт возьми, ведите себя естественно!
 Это никак не могли быть очередные разбойники, скорее всего их остановил дорожный патруль. Дверь отворилась. Син повернулся к ней в надежде, что выглядит достаточно удивленным.
 — Тише… — прошептал он. — Мой малыш только что уснул!
 Молодой офицер на мгновение устыдился, потом на лице его возникла настороженность. Без сомнения, ему были даны указания высматривать кормящую мать. Ситуация осложнялась тем, что Син и лейтенант Тоби Беррисфорд давно и хорошо знали друг друга.




 Глава 6


 — Прошу прощения, мадам, — сказал Тоби, сильно понизив голос и краснея (он краснел сплошь и рядом, как все огненно-рыжие, но это ничуть не мешало ему скрупулезно исполнять свои обязанности). — Приказано проверять всех проезжающих. Мы ищем женщину лет двадцати с двухмесячным ребенком. Прошу вас, представьтесь.
 — Сара Инчклифф, — с готовностью отозвался Син. — Миссис Инчклифф, если быть точной. Я живу в Гуле, в графстве Йоркшир. В самом деле, сэр, моему ребенку два месяца, и должна признаться, мне лестно сойти за двадцатилетнюю, с шестым-то дитятком! — Он затрепетал ресницами. — А скажите, что натворила бедняжка, которую вы разыскиваете?
 — Она помешалась, мадам, из-за внезапной смерти мужа, — объяснил Тоби, с интересом рассматривая его. — Вообразите, сбежала из дому с малолетним ребенком. Опасаются, как бы она не лишила его жизни!
 Верити задохнулась от негодования.
 — Ах! — быстро заговорил Син. — Какая печальная история! Однако почему же вы проверяете частные экипажи? Кто станет подвозить помешанную?
 — Некоторые так добросердечны, мадам, что подвергнут себя опасности ради сомнительного благодеяния. Сумасшедшие нередко хитры, — сказал Тоби, продолжая присматриваться. — Мадам, не приходилось ли нам уже встречаться?
 — Хм… — Син сделал вид, что припоминает. — Нет, не думаю, сэр. Возможно, вас обмануло мое сходство с кузеном по материнской линии. Я ведь, знаете ли, урожденная Маллорен.
 — Вот как? — Лицо лейтенанта прояснилось. — То-то вы мне напомнили друга, лорда Сина!
 — Прехорошенький мальчик, верно?
 — Это еще мягко выражаясь, — ухмыльнулся Тоби. — Женщины летят на него, как мухи на мед. Ну, миссис Инчклифф, еще раз прошу извинить и счастливого пути! Если заметите ту несчастную, немедля уведомите ближайший магистрат. Отец и деверь сгорают от желания предоставить ей все свидетельства родственной любви.
 Лейтенант Беррисфорд захлопнул дверь. Маленький Уильям пискнул. Син увидел в окно, как его друг вторично заливается краской и спешит к лошади. Он передал ребенка матери, а сам на прощание помахал Тоби платочком.
 — Боже мой! — воскликнула Верити, качая малыша. — Где-то поблизости притаились отец и Генри!
 — Мы выпутались, — успокоил Син.
 — Но что, если мы наткнемся на них на одном из постоялых дворов? Давайте не будем никуда заезжать!
 — Придется, — возразил он самым авторитетным тоном. — Без этого не обойтись: Хоскинзу нужно отдыхать, а мы не можем все время поститься. Поймите, ваша тревога передается Уильяму. Вы ведь не хотите, чтобы он снова раскричался?
 Он посмотрел в глаза молодой женщине долгим настойчивым взглядом, потом улыбнулся и добился робкой ответной улыбки. После этого Верити обратила все внимание к ребенку, а Син — к Чарлз, которая показалась ему странной.
 Должно быть, в этом был виноват Тоби со своим неуместным замечанием. Но какое действие оно оказало? Уронило его или, наоборот, возвысило в глазах дамы сердца?
 — Жаль, нельзя было выспросить, где находится штаб-квартира ваших преследователей. Мы с Тоби не виделись несколько лет, уж не потому ли он проглотил мое объяснение, не поморщившись? Можете быть спокойны, в Гуле у меня в самом деле есть кузина по имени Сара Инчклифф.
 Чарлз кивнула и отвернулась к окну.
 Измученный ребенок снова крепко уснул, к большому облегчению Сина. Заскучав, Син высмотрел ворох мятых газет (раньше в них были завернуты покупки от миссис Крапли, и няня сберегла их: вдруг пригодятся), взял на колени и расправил.
 — Чадо же, какая мешанина! Несколько номеров «Дейли газетт», два — «Морнинг пост», все разного месяца, и один — «Граб-стрит джорнал». Не думаю, чтобы нашлось что-нибудь захватывающее, но все-таки можно поразвлечься. Есть игра, где строки читаются наугад и порой получается занятная чепуха. Попробуем? Вот каждому по номеру, держите.
 Передавая газету Чарлз, Син отметил, что она до предела напряжена, но не понял причины. Получив «Морнинг пост», она первым делом нашла дату выпуска — и заметно расслабилась.
 — Древняя, как египетский саркофаг!
 Значит, догадался Син, в газете посвежее могло обнаружиться что-нибудь компрометирующее. Насчет Верити или насчет ее самой? Он заглянул в свою газету.
 — Я покажу вам, как это делается. Выхватываются кусочки колонок — любых, от некрологов до передовиц. Например, «Громче всех шумела… достойная светская матрона, известная как… лучшая коровница в графстве».
 — Вы это придумали! — возмутилась Чарлз.
 Когда Син показал ей прочитанные строки, она углубилась в свою газету.
 — Нашла! — воскликнула Верити. — Слушайте! Составлено из трех колонок. «Уэнтуорт, этот закоренелый преступник… был охвачен сильным чувством… благодаря чему возросла численность населения»!
 — Вполне правдоподобно, — заметил Син с улыбкой. — Когда Уэнтуорта вешали, половина собравшихся женщин обливались горькими слезами.
 — Моя очередь! — сказала Чарлз в нетерпении. — «Трехлетний ребенок… пиратски захватил торговое судно… в компании разнузданных гуляк»!
 — Представляю, какой переполох был во флоте, — заключил Син, наслаждаясь каждой минутой этого нелепого времяпрепровождения.
 Он все-таки заставил Чарлз улыбаться — в самом деле, изрядное достижение. Похоже, он скоро целиком посвятит себя служению прекрасной даме. Не лучше ли спрыгнуть на ходу и бежать со всех ног, пока совсем не впал в безумие? Нет, в юбках не получится.
 Немного погодя впереди показался Солсбери, хорошо заметный по высокому шпилю.
 — Отличное место для передышки, — сказал Син, — но должен признать, что лучшего не найти и для штаб-квартиры: каждый следующий из Шефтсбери, все равно — в Лондон или Мейденхед, рано или поздно попадает сюда. Сначала надо хорошенько осмотреться.
 Хоскинз повернул к «Скаковой лошади», многолюдному постоялому двору — из числа тех, где Родгар держал запасных лошадей. Син высунулся в окошко и привлек внимание проходившего конюха блеском монеты в один шиллинг.
 — Что угодно вашей милости?
 — Найдется ли для нас местечко, милейший? Я совсем не хочу тесниться.
 — Что вы, миледи, сегодня здесь, можно сказать, пусто! Комнат сколько угодно, не извольте беспокоиться.
 Конюх потянулся за монетой. Син отвел руку.
 — А это приличная гостиница?
 — Еще бы! — гордо ответствовал жилистый конюх. — Здесь останавливается всякая знать: герцог Куинсбери, граф Портсмут. Да что там говорить, сегодня у нас ночевал сам граф Уолгрейв Непогрешимый! И трех часов не прошло, как изволил отправиться дальше. — И с сокрушенным видом добавил:
 — Ищет свою бедняжку дочь — ту, что свихнулась и бегает по дорогам в чем мать родила, с задушенным ребенком на руках…
 — Тогда ее нетрудно будет отыскать, — сухо заметил Син и оставил шиллинг в темной мозолистой руке.
 Затем он обратил взгляд к своим притихшим спутницам. Значит, отцом им приходится ни много ни мало граф Уолгрейв, один из богатейших, могущественнейших, влиятельнейших дворян Англии, человек пуританского характера. Неудивительно, что одну из дочерей зовут Верити. Другая, должно быть, носит имя Констанс — «постоянство».
 Отчего же они не обратились за помощью к этому средоточию всех добродетелей? Так или иначе эта маленькая деталь превращает заурядную житейскую драму в нечто из ряда вон выходящее, а риск повышает раз в десять. Графу Уолгрейву стоит только щелкнуть пальцами — и к его услугам будут полиция, армия и флот. Наивная Верити! Она думает, что поставит точку на всей истории, обвенчавшись со своим майором. Его в лучшем случае немедленно разжалуют. Даже он, Маллорен, не выйдет из воды совершенно сухим.
 Син пытался уловить еще какую-то мелочь, что-то связанное в его памяти с именем Уолгрейв, но она упорно ускользала. В конце концов он отмахнулся от раздумий. Жребий был брошен, и он никогда еще не пасовал перед опасностью.
 — По крайней мере граф изволил удалиться, — заметил он с ободряющей улыбкой.


* * *

 Конюх сказал правду. Хотя постоялый двор был, казалось, набит битком, комнаты нашлись без труда.
 — Простите нас! — взмолилась Верити, как только они остались одни. — Нужно было рассказать все.
 — Это не повлияло бы на мое решение. Однако у нас грозный противник… если только граф не на вашей стороне.
 — Клянусь, нет! Думаю, отец выбьет из няни признание. Надеюсь, что она утаит ваше участие. Если отец затаит на вас злобу, я себе этого не прощу!
 Син посмотрел на Чарлз. Она притихла и сжалась, и теперь ему было вполне ясно, кого она боится. Правда, он по-прежнему знал лишь часть истории. Граф рассержен тем, что дочь расхаживает в мужском наряде? Или грехи Чарлз еще весомее?
 — Уолгрейв вполне способен защитить родную дочь, не говоря уже о внуке, — сказал Син Верити. — Почему вы не обратились прямо к нему?
 — Не знаю… — тихо произнесла молодая женщина, кусая губы. — Возможно, это была ошибка. Надо думать не о себе, а о ребенке.
 — Ерунда! — вмешалась Чарлз сердито. — Когда отец гнет свою линию, он растопчет любого, кто посмеет ему перечить! Сейчас он заодно с Генри В… с Генри Ужасным, и самый лучший выход для нас — всячески избегать с ним встречи. Однажды он уже воспрепятствовал браку Верити с ее избранником, ничто не мешает ему проделать это снова.
 — Кого же он предпочел вашему майору Фрейзеру? — Так как Верити ответила не сразу, Син прибавил:
 — Кто-то сказал, что знание — это сила, а сила нам очень пригодилась бы.
 — Выбор отца пал на сэра Уильяма Вернема. Генри Ужасный — его родной брат.
 — Вернем? Впервые слышу эту фамилию, — заметил Син с высокомерием аристократа при упоминании о мелкой сошке. — А чем его прельстил этот сэр Уильям?
 — Понятия не имею, — искренне ответила Верити.
 — Богатством?
 — Возможно, но я не могу принять это как решающий аргумент — ведь отец сам баснословно богат. Скорее, это как-то связано с политикой. Он жаждет власти и свято верит, что один сумеет повести страну к подлинному процветанию.
 — Значит, сэр Уильям был влиятелен?
 — Не сказала бы… — Всегдашняя кротость вдруг изменила Верити. — По всему видно, что вы мне не верите! И тем не менее устроенный отцом брак для меня никогда не имел смысла! Не более чем…
 Предостерегающий взгляд Чарлз заставил Верити умолкнуть. Син тоже перехватил его и понял, что от него скрывают нечто, прямо связанное с дамой его сердца. Он счел за лучшее перевести разговор, хотя не задал и десятой части приготовленных вопросов.
 — Будем надеяться, — сказал он, ободряюще улыбнувшись, — что отец потерял ваш след окончательно и бесповоротно. В глазах закона вы совершеннолетняя и имеете право выйти замуж по собственному выбору. Можете со спокойной душой нянчить Уильяма-младшего.
 Приободренная, Верити ушла к себе. Син сбросил капор и налил себе вина.
 — Присоединяйтесь, мой юный друг.
 — Спасибо, нет, — бросила через плечо стоявшая у окна Чарлз.
 Син, однако, налил и ей.
 — Если прислуга найдет пустую бутылку и один стакан, это покажется странным — ведь никто из нашей компании не годится на роль гуляки.
 — Вы все продумали — до последней мелочи!
 — Разве это не достойно восхищения? Мой юный друг, в повседневной жизни я — армейский офицер и в ответе за множество жизней. Я не могу позволить себе просчетов.
 — Не говорите со мной, как с малым ребенком!
 — И не думал. С моей точки зрения, вы проявили мужество, достойное человека зрелого. Жаль, что вы не спешите довериться мне как другу.
 Взгляды их встретились. Сину показалось, что Чарлз смягчилась.
 — Вы обо мне ничего не знаете.
 — Догадываюсь, что вы с отцом… не в лучших отношениях.
 — Можно сказать и так.
 — Мы с отцом тоже не слишком близки, но я им горжусь. Вы ведь тоже гордитесь графом Уолгрейвом Непогрешимым?
 — Это вас не касается! — отрезала Чарлз, снова замыкаясь.
 Сину показалось, что он явственно ощущает запах наполнившего комнату страха. Он был знаком со множеством оттенков этого неприятного чувства, но здесь крылось что-то другое. Что граф Уолгрейв учинил над своей дочерью? Он уже собрался приступить к осторожным расспросам, как вдруг появилась прислуга, неся обед, Верити вышла из своей комнаты, и благоприятный момент был упущен.
 Беглецы поели, причем Верити — неохотно и безо всякого аппетита.
 — Отцу довольно будет одного взгляда, чтобы раскрыть наш обман, — сказала она, нервно вертя вилку.
 — Совсем необязательно, — заверил Син. — Человек видит то, во что он верит. Напустите на себя глуповатый вид — и в вашем наряде смело можете столкнуться с графом лицом к лицу. Поверьте, он не удостоит вас и взглядом.
 — Не лучше ли укрыться здесь, а Натаниеля вызвать письмом?
 — Нет, совсем не лучше. По словам Тоби, на постоялых дворах происходят регулярные проверки. А история, выдуманная вашим отцом? Он мог довести ее и до сведения вашего нареченного. Допустим, тот поверил…
 — Никогда!
 — Нельзя исключать такую возможность. Майор Фрейзер должен лично увидеть вас, чтобы убедиться в лживости слухов.
 — Если Натаниелю уже наболтали о безумии Верити, за ним наверняка следят, да и Мейденхед окружен кольцом стражи, — сказала Чарлз.
 — Ну и пусть, ведь ищут-то совсем другую компанию. Я буду вашей козырной картой. Офицер может заговорить с офицером прямо на улице, не вызвав этим ни малейших подозрений. Для этого мне всего лишь нужно стать самим собой. Форма у меня в саквояже.
 Решение было столь блестящим, что сестры утратили дар речи.
 — Вам, дорогая Верити, нужно часок поспать. Раз уж мы не станем всеми силами рваться в Безинсток, время на отдых найдется.
 Она кивнула, слабо улыбнулась и снова скрылась в другой комнате.
 Собственно говоря, это был предлог для того, чтобы остаться наедине с Чарлз, и вот теперь Син перевел взгляд на нее. Благородные побуждения боролись в нем с низменными. Ничто так не сближает людей, как физическая любовь. Тем не менее объект его вожделения — дочь одного из самых могущественных людей в государстве. Впрочем, чего ради тогда она живет в нищете, на задворках отцовского поместья?
 Надеясь, что вино развяжет Чарлз язык, Син подвинул к ней стакан.
 — Чем займемся? Рассказами из прошлого? Какого рода мемуары предпочитаете — о сражениях или о борделях?
 — Я не смогу ответить вам тем же.
 — Тогда как насчет карт?
 — Разве что «по маленькой».
 — Охотно. Если я играю, то только так.
 — Азартный игрок предпочитает высокие ставки.
 — Такого рода азарт не по мне: в равной мере не люблю обирать и быть обобранным.
 — Поговорим об армии, — сказала Чарлз, отпивая из своего стакана. — Где вы воевали?
 — В числе прочего в Америке. Помните так называемую франко-индейскую войну?
 — Не случалось ли вам встречать генерала Вульфа? — оживилась девушка.
 — Это был блестящий стратег, но суровый командир.
 — А в Квебеке вы бывали?
 — И там, и в Дуйсбурге. Надо сказать, это худшее в мире захолустье. Уверен, что французы с радостью от него избавились.
 — Где было хуже, под Квебеком или под Луисбургом?
 — Мы победили и там, и там — а это главное.
 — Но какой ценой!
 — «Кровью окрашена тога у бога войны», — процитировал Син. — Марлоу.
 — Вам по душе быть солдатом, — с удивлением констатировала Чарлз.
 — Иначе зачем бы я пошел в армию? — Син взболтал вино в стакане. — Мой юный друг, вы скорее возмужаете, если последуете моему примеру.
 Внезапно Честити оценила всю странность того, что переодетая леди беседует с переодетым молодым человеком, при этом опоражнивая стакан за стаканом. Еще минуту назад, однако, это казалось совершенно естественным. Син Маллорен обладал редким даром сбивать ее с толку.
 — Армия не для меня, — сказала она. — Я не способен проливать кровь.
 — Чтобы понять, на что мы способны, нужно оказаться в безвыходном положении.
 — Трудно представить вас в деле.
 — А зачем представлять? — Син глянул из-под своих немыслимых ресниц. — Испытайте меня.
 Судя по взгляду, вино уже оказывало свое действие. Честити вспомнился утренний эпизод, и она задалась вопросом, можно ли принять всерьез заверения Сина, что он предпочитает женщин. Что, если он осмелится… и что, если она позволит?
 — Я поброжу здесь, осмотрюсь!
 Чарлз исчезла раньше, чем Син опомнился. Это его раздосадовало и встревожило: никому из них не стоило покидать своих комнат. К тому же Чарлз упорхнула без паричка и треуголки, а разгуливать с непокрытой головой означало привлекать всеобщее внимание. И главное, некого винить, кроме самого себя. Хотя разговор протекал во вполне невинном русле, стоило только дать волю игривой стороне своей натуры, как собеседница поняла это и сбежала.
 С ходу бросившись в погоню, он привлек бы внимание к ним обоим и только еще больше испортил бы дело. Син протянул время, сменив ненавистный капор на шляпку, проверив, спят ли остальные, и затолкав в муфту забытые Чарлз вещи. Только тогда, мелко семеня и скромно потупившись, он пустился ее разыскивать.
 Поначалу было довольно забавно притворяться женщиной, однако вскоре Син ощутил все минусы своего маскарада. Например, в просторном входном зале какой-то джентльмен учтиво приподнял шляпу, при этом пожирая глазами его внушительный бюст. Руки чесались дать ему в челюсть, но пришлось смирненько проскользнуть мимо.
 Центральная улица Солсбери хорошо просматривалась в обе стороны. Нигде не было и намека на Чарлз. Син остановился перед торговкой жареными каштанами.
 — Не проходил ли тут молодой человек без шляпы?
 — Проходил, красотка, проходил. Вон туда пошел, к реке.
 Повернув в указанном направлении, Син оказался в путанице переулков, домиков, садов и конюшен. Поверх одной из стен он высмотрел Чарлз на фоне реки Эйвон. Он бросился туда, но не обнаружил прямого пути и скоро отклонился далеко в сторону, занятый одной лишь мыслью: вернуть девушку на постоялый двор раньше, чем она встретит кого-нибудь из знакомых. Удивленные взгляды прохожих время от времени вынуждали его замедлять широкий мужской шаг.
 Обогнув один из садов, Син наконец увидел Чарлз. Девушка стояла у воды и носком сапога спихивала туда сухие листья и веточки. Поза ее была невероятно понурой, истинным воплощением одиночества. Потом она пошла дальше и исчезла из виду.
 Звук голосов застал Сина врасплох. Кто-то догонял его. Пришлось шмыгнуть в ближайшую калитку. К несчастью, те двое остановились рядом.
 — Говорю тебе, я ее видел!
 — Что нам до этой шлюхи? Мы ищем ее сестрицу.
 Первый голос был хорошо поставлен и изъяснялся правильно, второй явно принадлежал человеку простому.
 — Ну и глуп же ты, приятель! Где одна, там и другая, иначе что ей здесь делать? Она сидела все равно что взаперти с тех самых пор, как навлекла на себя позор.
 Син подумал, что это вполне может быть Генри Вернем. Но о каком позоре идет речь? Теперь он был благодарен судьбе за шанс подслушать этот разговор.
 — Сэр, вы ведь заглядывали к ней, и леди Верити там не было.
 — Она могла солгать… или моя невестка появилась там позже. — (Значит, это точно Генри Вернем, подумал Син.) — Довольно прохлаждаться, я видел, как она направилась к реке. Иди в ту сторону, а я пойду в эту, кому-нибудь да повезет на нее наткнуться. Но чтобы все было тихо, я совсем не желаю поднимать шум.
 — А если я обознаюсь? Я ведь никогда ее не видел. Похожа она на леди Верити?
 — Нисколько. Она много о себе мнит и держится соответственно. Эдакая надменная аристократка, хотя все это давно в прошлом. — Послышался злорадный смешок. — Не бойся, ты не обознаешься. Есть только одна девица с бритой головой.
 — С бритой?! — изумился простолюдин.
 — Отец сам обрил ее — в наказание за распутное поведение.
 Син был поражен до глубины души. Отец обрил дочь? В наказание за распутство? С кем же она распутничала и отчего любовник не заступился за нее, отчего не принял на себя гнев графа Уолгрейва?
 — Я ее видел сейчас лишь мельком, — говорил Вернем, — но, судя по всему, она носит мужское. В сиротских тряпках, в которые граф ее нарядил, она была похожа на огородное пугало. Уолгрейв думал, что это пригвоздит ее к месту почище всяких кандалов. Ни одна женщина носа не высунет за дверь в таком виде.
 В его голосе было столько злобного удовлетворения, что у Сина сжались кулаки. Он готов был избить негодяя до полусмерти!
 Однако пришлось дожидаться, пока те двое двинутся дальше, да и тогда идти следом было рискованно. Подобрав юбки, он прокрался к стене, разделявшей два соседних сада. В отсутствие калитки волей-неволей приходилось лезть через верх. В брюках Син перелетел бы стену одним махом, теперь же зацепился и рухнул вниз под треск рвущейся ткани. Тем не менее препятствие удалось преодолеть, а за следующей стеной — о счастье! — на миг открылась взгляду выходившая к реке луговина.
 — Батюшки!
 Син уже соскочил на землю, чудом не задрав при этом подол себе на голову. Он как раз оправлял одежду — возглас заставил его круто повернуться. Пухленькая женщина в капоте смотрела на него разинув рот.
 — Меня преследуют! — быстро солгал Син. — Прошу, не говорите братьям, что видели меня! — Он сунул в руку женщине шестипенсовик. — Благослови вас Бог!
 Он покинул сад через заднюю калитку, а снаружи огляделся в поисках Генри Вернема и его приспешника. Они еще не появлялись. Чарлз стояла у деревянной скамьи, опершись на спинку. Син опрометью бросился к ней.
 — Здесь Генри Ужасный!
 Озаренный блестящей идеей, он навзничь рухнул на скамью, бросил Чарлз на себя и начал целовать в губы. Собственно, это не был настоящий поцелуй — Син всего лишь прижался губами к губам, — тем не менее девушка окаменела в его объятиях. Казалось, он держит в руках статую. По крайней мере она не сопротивлялась и позволила нахлобучить себе на голову паричок и шляпу (вкривь и вкось, но в подобной ситуации это было даже кстати).
 Из-за угла появился жилистый человек с кислым землистым лицом. Чуть позже из-за другого вышел привлекательный, одетый с иголочки мужчина. Оглядевшись, они дружно направились к скамье.
 Син решил, что самое время вложить в спектакль побольше убедительности (возможно, это был его первый и последний шанс с Чарлз). Прикрываясь муфтой, он превратил пародию в настоящий поцелуй.
 Неуступчивые губы Чарлз дрогнули и приоткрылись. Теперь они были нежными и податливыми. Широко раскрытые испуганные глаза затуманились, веки медленно опустились. Син ощутил отклик: едва заметные движения тела и то, как сжимаются пальцы на его плечах. Он не мог дать себе волю из опасения, что Чарлз начнет вырываться, припомнив наконец, что в его глазах они оба мужского пола. Впрочем, это все равно случилось. Он услышал жалобный возглас, ощутил смущенный рывок в сторону и на мгновение растерялся.
 Рядом кто-то громко откашлялся. Муфту потянули прочь.
 — Эйдриан, любовь моя, нас выследили! — крикнул Син, стискивая Чарлз руками и прижимая к груди. — Останься в моих объятиях, я не позволю тебя вырвать из них! — Он устремил на Генри взгляд, полный, как он надеялся, отчаянной мольбы и укора. — Сколько братья заплатили вам? Впрочем, все равно! Только смерть разлучит меня и Эйдриана!
 — Ради Бога, леди, я знать не знаю ваших братьев! Мы здесь случайно. Не проходила ли мимо молодая женщина с бритой головой?
 Син помедлил, окидывая взглядом своего противника. Генри Вернем был высокий брюнет, из тех, кого называют смазливыми. Взгляд его близко посаженных глаз не был, однако, глупым или рассеянным, и Син отказался от мысли навести его на ложный след.
 — Ах, сэр, да пройди здесь сам король со своим двором, я бы не заметила! До того ли мне было? Умоляю, поклянитесь всем святым, что не подосланы братьями!
 Генри только отмахнулся и зашагал назад к городу. Его сообщник издал грязный смешок и двинулся следом. Пока они не скрылись из виду, Син оставался в той же позе, предположительно для верности, на деле — чтобы сполна упиться ощущением близости Чарлз.
 Теперь он знал наверняка, что с восторгом занялся бы с ней любовью непритворно. Ее аромат волновал сильнее «знойных» духов. С каждым вдохом к его фальшивому бюсту слегка прижималась настоящая женская грудь, маленькая и крепкая. Стройное бедро, оказавшись между его ног, так и осталось там — источник сладких мучений.
 Движимый внезапной потребностью узнать, каковы на ощупь эти короткие волосы, Син просунул пальцы под паричок. По телу Чарлз прошла дрожь, и только тут он вспомнил недавние откровения Генри Вернема. Граф Уолгрейв застал дочь с мужчиной. В наказание он обрил ее наголо и принудил носить сиротскую одежду. Неудивительно, что она предпочла мужское.
 Однако главное откровение было все-таки в том, что Чарлз уже не девственница. Против ожидания Син не был обрадован. Он жаждал страсти, но не разврата.
 — Они ушли?..
 Он заметил, что поглаживает Чарлз по голове под паричком — трогательная попытка утешить. Интуиция подсказывала, что она попалась на своем первом любовном романе, скорее всего была ослеплена чувством. Где же он теперь, ее возлюбленный? Что с ним стало?
 Син неохотно разжал объятия, дав ошеломленной Чарлз возможность подняться со скамьи.
 — Что случилось? — спросила она неуверенно, поправляя треуголку.
 — Вы попались Вернему на глаза. По счастливой случайности я подслушал его разговор с сообщником и решил обмануть их, представив вас в виде своего любовника. Как видите, расчет оказался верным.
 Тут Син вспомнил свои злоключения на стене сада. При всех своих плюсах маскарад мог однажды подставить их всех под удар.
 — Нужно забрать Верити и бежать… — сказала Чарлз.
 — Но не сломя голову. Этот Генри Вернем хорошо ли вас знает?
 — Очень хорошо, — прошептала она.
 У Сина чуть было не вырвалось: «Уж не с ним ли вас и застукали?»
 — Тогда в другой раз нам так легко не выкрутиться, особенно если он вас как следует разглядит. — Син поднял ей воротник и надвинул пониже шляпу, но треуголка плохо скрывала лицо. — Предложите мне руку и все время говорите что-нибудь, склоняясь как можно ближе.
 Девушка повиновалась, и они пошли назад, сблизив головы, как воркующие влюбленные. По главной улице расхаживал сообщник Генри, но его самого не было, что не сулило ничего хорошего, так как вполне могло означать проверку на постоялом дворе.
 Сердце у Сина билось как сумасшедшее, но не от страха, а от возбуждения. Происходило именно то, чего ему недоставало долгие месяцы выздоровления. Опасность, риск, погони — жизнь!
 В снятых комнатах все было, как и до их ухода. Закрыв за собой дверь, Син вспомнил, как ловко облапошил Генри, и расхохотался.
 — Замолчите! — воскликнула Чарлз. — Это не игра, олух вы эдакий! Речь идет о судьбе моей сестры и племянника!
 — Для которых я делаю все, что могу, не так ли? И потом, кто бы говорил! Это не я носился по городу без парика и шляпы.
 — Ну хорошо, хорошо! — Чарлз вскинула подбородок. — Ваш упрек справедлив. Так или иначе нам нужно немедленно ехать отсюда.
 — Возможно, стоит подождать, пока уберется Генри.
 Син выглянул в окно, выходившее на главную улицу. Он предпочел бы вид на задний двор и службы.
 — Если здесь их штаб-квартира, он не уберется никогда! К тому же он просто обязан прочесать гостиницу.
 — «Я слышу речь не мальчика, но мужа». Можете будить сестру. Сделаем вид, что леди Икс решила бежать со своим Эйдрианом.
 Чарлз пошла к двери спальни, но помедлила, нервно крутя дверную ручку.
 — Как вы могли?.. — Казалось, она не в силах вымолвить то, что у нее на уме. — Как вы могли… целовать мужчину?!
 — Не делайте из мухи слона, мой юный друг. — Син пожал плечами. — Ох уж эта мне чопорная Англия! Во Франции мужчины целуются сплошь и рядом. Скажите, неужто у вас в школе мальчики никогда не баловались друг с другом любопытства ради? Это лишь вопрос предпочтения, и я предпочел женщин.
 Чарлз, малиновая от смущения, скрылась в спальне.




 Глава 7


 Честити прикрыла дверь с другой стороны и прислонилась к ней, глядя на сестру и ребенка. Хорошо, что они все еще спали, — ей требовалось время разобраться в себе.
 У туалетного столика девушка сняла треуголку и паричок, заглянула в высокое зеркало на выдвижной раме. В последнее время она редко смотрела на свое отражение, и всегда мельком, по необходимости. До тех пор, пока волосы оставались щетиной, она полностью избегала зеркал и охотно носила безобразный капор. Мало-помалу они отросли настолько, что на голову можно было смотреть без слез, и вот тогда Честити смирилась с новым обликом. Обноски младшего брата окончательно решили проблему: из нее получился симпатичный парнишка.
 Надо сказать, граф Уолгрейв изъял из дома не только одежду строптивой дочери, все до последнего предмета, но и то, что оставалось после отъезда Верити. К счастью, ему не пришло в голову поступить так же с вещами Форта и Виктора, и хотя одежда старшего брата была Честити не по размеру (лорд Торнхилл в свои двадцать восемь уже отличался некоторым дородством), вполне хватило и той, что принадлежала худенькому младшему.
 Но, Боже правый, как же она ненавидела мужской наряд!
 Всем сердцем, всей душой Честити жаждала снова облачиться в шелестящий шелк, нацепить неудобный кринолин, сунуть ноги в непрактичные атласные туфельки. Она мечтала о длинных прядях, круто завитых горячими щипцами, о «мушке» у рта, о наготе плеч в бальном наряде, о расписном веере.
 Взяв черепаховый, упоительно женский, гребень Верити, она вообразила, что держит в руке закрытый веер. С его помощью можно столько сказать без слов!
 Веер открывается и закрывается снова. «Вы влюблены в меня?» Прикосновение кончиком закрытого веера к губам. «Можете меня поцеловать». Легкое движение веером вдоль щеки. «Я люблю вас, лорд Син!»…
 Гребень выпал из рук. Нет, только не это! Как можно даже думать такое, ведь она поклялась никогда больше не иметь дела с мужчинами!
 Но как он смотрел тогда на маленького Уильяма… как неизменно он добр к Верити… как снисходителен к раздражительному Чарлзу…
 Или дело в его неунывающей натуре, в умении находить пикантность в самых обыденных вещах и событиях, во всегдашней готовности принять вызов?
 Честити казалось, что она сошла с ума. В том, через что они проходят, нет места для фантазий, а если бы и были, к чему они приведут? Она даже не может открыть свой истинный пол, потому что сразу превратится из симпатичного юноши в кикимору. И если бы только это! Вместо угрюмого, но достойного Чарлза явится Честити Уэр, падшая женщина, блудница. Син Маллорен не стоит таких жертв. Все, что ему нужно от нее, — это часок побарахтаться в ближайшей постели. «А почему бы и нет?» — с горечью думала девушка. Ведь она прирожденная шлюха. Иначе почему, вместо того чтобы с ужасом отшатнуться от этой картины, она вся трепещет и горит?
 А все тот фальшивый поцелуй!
 Честити никогда не тянуло к поцелуям. Когда Вернем впервые добрался до ее губ, ее почти стошнило, но когда она пожаловалась отцу, уверенная, что тот откажет Генри от дома, он посоветовал не строить недотрогу с будущим супругом. Тогда Честити решилась действовать на свой страх и риск. Очередная атака кончилась тем, что в предплечье Генри вонзились золотые ножницы из корзинки для рукоделья. Хотя гнев лорда Уолгрейва был ужасен, девушка до сих пор вспоминала свой поступок со злорадной улыбкой, и еще потому, что ее больше не трогали.
 С Сином Маллореном, однако, ей и в голову не пришло защищаться. Как раз наоборот — поцелуй совершенно обезволил ее, и хотелось, чтобы он продолжался.
 Что за опасные мысли! Если на миг допустить, что она что-то значит для этого человека, будущего для них не существует. Среди скандала, среди насмешек не построить счастья. Син Маллорен не допустит, чтобы ее бесчестили, и жизнь его станет одной сплошной дуэлью. Рано или поздно это сведет его в могилу.
 Несколько минут девушка стояла, прижимая ладони к пылающим щекам, и думала.
 Наконец решение было принято. Чувства — в сторону, нужно сосредоточиться на главном. Как только тучи над головой рассеются, она вернется к прежней жизни, а Син Маллорен отправится своей дорогой.


* * *

 Разбуженная Верити со страхом выслушала весть о появлении Генри Вернема. Честити, как могла, приободрила сестру, объяснив ей план Сина. Потом они вместе вышли в маленькую гостиную.
 — Все готово? — Получив дружный кивок, Син продолжал:
 — Карета ждет, Хоскинз уже на козлах. Пока суд да дело, я доверил одной болтливой служанке «страшную тайну» своей безумной любви к юноше моложе годами и наш план романтического бегства. По-моему, она чуть не умерла от зависти.
 Все трое спустились в нижний этаж и направились в глубь просторного зала, к дверям на задний двор.
 — Продолжайте путь, — вдруг сказал Син, — я вас догоню.
 Честити облилась холодным потом, но беспрекословно повиновалась, сознавая, что это неподходящий момент для пререканий. В карете рядом с дрожащей сестрой она попыталась прийти в себя в ожидании Сина и уж совсем струхнула, заметив, что к дверям направляется Генри Вернем. Сама не зная как, она оказалась на корточках между сиденьями и смотрела поверх нижней кромки окошка.
 Двери открылись, во двор вышел Син. Честити впилась зубами в руку, чтобы подавить предостерегающий возглас. Мужчины остановились одновременно, причем Син устроил целый спектакль: шарахнулся, сжался, закрылся рукой — ни дать ни взять перепуганная, виноватая женщина. Затем он бросился мимо Генри, которого все это заметно развеселило. Смеясь, тот исчез за дверями.
 Син занял свое место, гостиничный конюх захлопнул дверцу, Хоскинз тряхнул вожжами, и карета покатила прочь.
 Верити, белая как мел, была на грани обморока.
 — Он… он меня заметил?!
 — Разумеется, нет, иначе не ушел бы, — успокоил Син и что-то бросил на сиденье рядом с Честити. — Думаю, нам удалось ускользнуть.
 — Но он пустится в погоню!
 — С чего бы? Когда Чарлз попался Вернему на глаза, тот решил, что и вы должны быть где-то рядом. Как он поступит? Обойдет все постоялые дворы и гостиницы, описывая ваши приметы. Когда выяснится, что никто не видел такую пару, он решит, что обознался.
 — А если он упомянет о ребенке? — вставила Чарлз.
 — Разумно, — похвалил Син. — Тогда он скорее всего поймет, что шалунья с прибрежной скамьи приходится мамашей ребенку подходящего возраста. Не исключено, что мозаика для него сложится в четкую картину. — Он немного поразмыслил. — Насколько умен этот Генри Вернем?
 — Это законченный эгоист и никчемный человек, но в сообразительности ему не откажешь.
 Син опустил переднее окошко.
 — В галоп, Хоскинз!
 И упряжка рванулась вперед.
 — Нас все равно догонят! — воскликнула Верити, бледнея еще больше. — Лорд Син, если нас схватят, спасите Уильяма, укройте его! Поклянитесь, что вы это сделаете!
 — Нас не схватят, — заверил тот с глубокой убежденностью, — но я охотно дам клятву сделать для Уильяма все, что в моих силах. — Он взял руку Верити и заглянул ей в глаза. — Клянусь Богом!
 Честити ощутила пронзительную, почти физическую боль в груди. Если бы Син вот так посмотрел в ее глаза, если бы это ее он поклялся беречь!
 «Я не могу позволить себе просчетов», — вспомнилось ей. За один только день Честити успела убедиться, что это не пустые слова. При всем своем внешнем легкомыслии Син Маллорен был из тех, на кого можно положиться. Тщетно напоминала она себе о принятом решении — едва зародившаяся любовь была такой сладкой, что не хватало сил оторвать взгляд, хотелось запомнить каждую мелочь…
 Чтобы отвлечься, девушка опустила глаза на смятую газету и испугалась. За время разговора бумага отчасти расправилась, и уже можно было видеть заголовок: «Похищение наследника». Боже правый!
 Вглядевшись более пристально, Честити сумела разобрать главное, хотя, как это было принято в скандальной хронике, все имена были упомянуты только по заглавным буквам: «леди В.В., дочь графа У. и вдова некоего баронета из Глостершира»… и так далее. Однако каждое заинтересованное лицо, а также все их родные, друзья и просто знакомые должны были понять, о ком речь. Интересно, есть ли в статье намек на другой скандал в том же семействе? Весьма вероятно. Какой газетчик удержится от искушения?
 Судя по всему, Син мимоходом подобрал газету, заметив заголовок, но еще не прочел статью. До сих пор имя Уолгрейв не вызывало у него опасных ассоциаций. Скандал с Честити Уэр разразился, должно быть, в тот период, когда он лежал в горячке, — иначе он давно уже поглядывал бы на «Чарлза» косо. И все же хоть какой-то отголосок слухов должен был достигнуть и его.
 В те ужасные дни газеты пестрели игривыми заметками, карикатурами и намеками на самое древнее занятие в мире, то есть на продажную любовь. А каким насмешкам подверглось имя Честити — «целомудрие»! Сколько презрения будет в глазах Сина, когда он разберется, с кем имеет дело… или еще хуже, сколько низменного вожделения! Для этого ему нужно только заглянуть в статью.
 Газета лежала рядом, как пистолет, готовый выстрелить в сердце Честити от любого толчка кареты, а она лихорадочно искала способ от нее избавиться.
 — Чарлз!
 Девушка вздрогнула, очнулась и поняла, что Син уже какое-то время пытается привлечь ее внимание.
 — Что, что такое?!
 — Мой юный друг, сейчас не время грезить. Неужели вам так не по себе? Это простительно Верити, но никак не нам, мужчинам. Необходимо решить, как быть дальше.
 — Я готов! — живо воскликнула Честити. — Ваши соображения?
 — Даже если Вернем пустился в погоню, это займет некоторое время: ведь ему придется на каждом постоялом дворе спрашивать о нас.
 — Он может поднять на ноги всех остальных.
 — Не исключено. Но даже на это требуется время. К тому же у нас преимущество. Проблема в том, что подозрения Вернема на наш счет не дадут нам проникнуть в Мейденхед незамеченными. Ночлег где бы то ни было позволит ему нас догнать, а езда в безлунную ночь чревата неприятными сюрпризами.
 — Так что же нам остается? — спросила Верити против ожидания спокойно, что говорило о положительном влиянии Сина Маллорена.
 — Повернуть на дорогу к Винчестеру.
 — Но зачем? — спросила она.
 — Потому что никто не ждет, что мы отправимся в том направлении, а также потому, что у меня там есть друг, на чье гостеприимство мы смело можем рассчитывать. Гостиницы и постоялые дворы ненадежны.
 — Но значит ли это, что Генри не сможет нас выследить? Ведь нам придется менять лошадей, а это легко проследить.
 — Верно, — тут на губах Сина заиграла лукавая улыбка, — но только если он будет разыскивать даму лет тридцати пяти с молодым человеком, кормилицей и ребенком. Он мог заподозрить, что Эйдриан и есть Чарлз, но вряд ли предположил, что я мужского рода. Мы сменим роли.
 Воображение Честити заиграло. Что за изумительный плут, что за отменный проказник этот Син Маллорен!
 — Что на этот раз? — спросила она, заранее готовая ко всему.
 — Семья офицера.
 — Кто же будет супругой? Я? — Голос ее дрогнул, отчасти от смущения, отчасти от предвкушения.
 — Вы, мой юный друг? — Син приподнял бровь. — К чему так усложнять дело?
 Честити вернулась с небес на землю.
 — Супругой, разумеется, будет Верити. Нам ведь не обязательно прятать ее от глаз. От ребенка, однако, придется избавиться.
 — Что?! — хором воскликнули сестры.
 — Не в буквальном смысле, — засмеялся Син, довольный своей выходкой. — Просто от кареты до комнат будем носить его в саквояже. Очень надеюсь, что юный Уильям пойдет нам навстречу и не станет поднимать шум. Ну а в противном случае… у офицеров тоже бывают дети.
 — А я? — настаивала Честити, нелепо обиженная тем, что для нее не нашлось места в этой идиллической картине.
 — Вам, мой юный друг, все-таки придется побыть грумом.
 — И ехать на козлах с Хоскинзом?
 — Нет-нет. Не то чтобы я не поручился за его норов, но козлы открыты для всеобщего обозрения.
 — Я не совсем понимаю, как попаду в Мейденхед, — вмешалась Верити. — Сэр, я ведь не просто бегу куда глаза глядят — я еду к своему нареченному!
 — Ну и чудесно. Вот только самый короткий путь сильнее всего охраняется. Как бы мы ни переодевались, вы не сможете подобраться к своему майору незамеченной. Я один нанесу ему визит и объясню, как обстоят дела и где вас можно найти.
 — Отличный план! — обрадовалась молодая женщина.
 — Я тоже так думаю, — без ложной скромности признал Син. — Итак, я сменю платье на форму — можете мне поверить, с величайшим удовольствием, — вы облачитесь в другое из купленных нами платьев, Чарлз наденет одежду Гарри. Его езду в карете мы никому не будем объяснять.
 Обдумывая этот оригинальный план, Честити, однако, заметила в нем изъян.
 — Да, но как мы осуществим смену ролей? Не можем же мы снять комнаты в одном виде, а выехать — в другом!
 — Ах, мой юный друг! — восхитился Син. — С таким вниманием ко всем деталям вам прямая дорога в интенданты! В самом деле, в гостинице переодеться нельзя, у дороги тем более — кого-нибудь обязательно понесет мимо.
 — Остается проделать это на ходу, прямо в карете… — предположила девушка, размышляя вслух. — На первой же остановке, пока будут менять лошадей, мы достанем нужный багаж — в этом ведь нет ничего особенного. По дороге мы все переоденемся за задернутыми занавесками и не станем их поднимать даже на станции. Хоскинз разговорится с конюхами о том, что его хозяева, офицер с женой, так спешат к своей родне, что не имеют времени на отдых и вынуждены дремать на ходу. Как выедем, откроем окна — и дело сделано!
 — Превосходно! — воскликнул Син со смехом. — Шалунья со своим юным любовником и подозрительная кормилица с ребенком просто исчезнут с лица земли. На столь оживленных дорогах Генри Ужасному придется долго разбираться, что к чему, возможно, даже несколько дней. Вы изобретательны, юный Чарлз! Если все-таки задумаетесь об армейской карьере, охотно приму вас под свое начало.
 Что может быть глупее, подумала Честити, чем просиять от гордости в ответ на столь несообразное предложение? К тому же в ее плане тоже был изрядный огрех: ей предстояло переодеться на глазах у Сина, в тесноте кареты. Впрочем, почему бы не надеть костюм грума прямо на свою одежду? Это будет даже кстати, потому что придаст ей массивности.
 Теперь, когда план был утвержден, взгляд девушки снова потянулся к «Газетт», которая мирно покоилась на сиденье рядом. Можно было подвинуться и сесть на нее, но за разговором Син как будто забыл о газете, а ерзанье могло снова привлечь к ней его внимание.
 В Нортоне, на очередной станции, план был воплощен в жизнь. Син сам объяснил все Хоскинзу, но Честити в качестве грума пришлось управляться с багажом на пару с кучером, и тот воспользовался этим, чтобы высказаться:
 — Уж не знаю, парень, что ты затеял, но если по твоей вине хозяину придется туго, я сверну твою тощую шею!
 — Почему мою? — запротестовала девушка. — Командует-то он!
 — Потому что, если б не твои козни, мастер Син сейчас мирно отдыхал бы в Эбби.
 — Лорд Син не ребенок и в няньках не нуждается! — вспылила она.
 — Не нуждался — пока прошлым летом чуть не откинул копыта! Страшно подумать, что с вами сделают Маллорены, если лихорадка вернется. А маркиз, вот чтоб мне пропасть, уже переворачивает небо и землю в поисках брата.
 За резкостями они успели достать из багажного ящика саквояж Сина, сверток с другим платьем и узел с одеждой Гарри. Когда все это перекочевало в карету, Хоскинз напоследок пронзил девушку злобным взглядом и отправился на конюшню заводить себе приятелей. Сама она вернулась на свое место и углубилась в размышления об услышанном. Лишь когда карета двинулась дальше, она сообразила, что так и не избавилась от газеты.
 — Хоскинз уверен, что Родгар уже ищет вас.
 — Возможно, он еще не знает, что птичка вырвалась из клетки, — сказал Син со странным выражением лица.
 — Неужели семья для вас — клетка?
 — Родственные узы порой держат крепче самых тяжких оков.
 Честити поняла, что ступила на тонкий лед, но не могла остановиться:
 — Не сдаться ли нам на милость маркиза? Он влиятелен, как и отец.
 — Сперва нужно знать, чью сторону он принял.
 Девушка не сразу нашлась что ответить. Родгар и Уолгрейв в одной упряжке… Это означало бы для них конец всех надежд.
 — Давайте придерживаться нашего плана, — вступила в разговор Верити. — Чес, закрой окна, задвинь занавески и забери у меня Уильяма.
 Честити так и сделала, и в сумеречном интерьере кареты Син освободился от тисков злополучной шнуровки. Вспомнив утро, девушка подавила улыбку (она знала, что будет лелеять те минуты в своей памяти). Уильям проснулся, и его пришлось занимать. Честити подсунула ему газету в надежде, что он изомнет ее и обслюнявит до полной непригодности, но малыш не удостоил этот скучный предмет продолжительным вниманием и вскоре отбросил. Зато шпага в ножнах вызвала столь живой интерес, что пришлось позволить ему играть позолоченной рукояткой.
 — Смотрите, чтобы ножны не соскользнули, — бросил Син через плечо.
 К тому, что ребенок упоенно жует ленты, он отнесся спокойно. Честити была очарована таким равнодушием к вещам. Из этого человека, подумалось ей, выйдет потрясающий отец…
 Син тем временем избавился по очереди от сака, сорочки и чулок с подвязками, причем все это сопровождалось хихиканьем Верити. Что касается Честити, она лишь теперь поняла, чем еще опасен предложенный ею план: что ей предстоит быть зрителем на весьма волнующем спектакле. В какой-то момент она поймала себя на том, что пожирает взглядом его торс и даже ноги. Она поспешила отвернуться, но тщетно: натягивая белые бриджи, Син махал ногами, а она не могла отвлечься даже на пейзаж за окном, поскольку оно было наглухо зашторено.
 Уильяма пришлось передать матери. Честити тоже сочла нужным отодвинуться, невзначай приземлилась на газету, но даже не заметила — она любовалась тем, как напрягаются мышцы на голой мужской ноге, сплошь покрытой ровной золотистой порослью. При этом у нее совершенно пересохло во рту.
 Наклонившись, Син попал локтем в бок Верити. Та охнула.
 — Прошу прощения, но ничего не поделаешь. Здесь слишком мало места, а у меня застряла пятка. Чарлз, помогите, а я уж лучше сяду.
 Честити судорожно сглотнула, но подчинилась, для чего пришлось взяться сначала за обтянутую белой тканью лодыжку, а потом и вовсе за голую ступню. До сих пор она не думала о мужских ступнях и вот держала в руках прекрасный образчик таковой. Девушкой овладело абсурдное желание поцеловать ногу в подъеме, и она постаралась как можно скорее покончить со своей задачей.
 — Спасибо, — донесся сверху невозмутимый голос, и одеяние поползло по ногам вверх. — Как ловко это у вас получилось, мой юный друг! Не поможете ли мне и с гетрами?
 Перед Честити заколыхалась пара белых офицерских чулок длиной до колена. Спрятав покрасневшее лицо, она натянула их по очереди: сначала на пальцы, потом до лодыжек и, наконец, на крепкие икры.
 — Я не стану наклоняться, чтобы никого не задеть, а вы взгляните, нет ли морщинок. Если есть, разгладьте их.
 Короткий взгляд вверх убедил Честити, что Син полностью поглощен пуговицами рубашки, и тогда она отбросила всякую осторожность, думая: когда еще доведется вот так прикасаться к нему? Она провела ладонями вверх по икрам, медленно и скрупулезно разглаживая малейшую морщинку. Сердце уже не просто частило, а колотилось как безумное. Перед глазами все плыло, по телу разливался жар. Казалось, между ног прижимается что-то горячее.
 Встряхнувшись, девушка поняла, что так и есть: пока она занималась левой ногой Сина, правая соскользнула и оставалась теперь в развилке ее ног. В месте соприкосновения пульсировало столь сладостное ощущение, что хотелось раздвинуть ноги и качнуться вперед.
 Вместо этого Честити отодвинулась.
 — Готово!
 — Благодарю, — сказал Син, поднимая ногу, чтобы закрепить под коленом штрипку. — Настанет день, мой юный друг, когда я окажу вам такую же услугу. — Он поднялся, заправляя рубашку. — Ах, что за несказанное облегчение! Чувство такое, словно вместе с мужской одеждой я заново надел и ноги. По крайней мере теперь их видно.
 За этим последовали длинный белый жилет на восьми серебряных пуговицах, алый кушак и, наконец, полковой мундир, алый, с темными лацканами, с золотым галуном на обшлагах и карманах, с двойным рядом петель. Чтобы облачиться в это тесное одеяние, требовалась определенная ловкость, но, ругаясь, Син окончательно преобразился в человека военного. Осталось добавить пару аксессуаров: накладной воротничок и черный бант.
 — Как чудесно снова стать самим собой! — воскликнул Син с улыбкой. — Башмаки оставим на потом, иначе я наверняка пну кого-нибудь в лицо.
 Несколько минут ушло на то, чтобы стереть с лица грим, а потом Честити держала зеркальце, пока Син приводил в порядок волосы. Когда-то она смеялась над восторгами по поводу алого мундира, над девической тягой к военным, но теперь лучше понимала подруг.
 Син Маллорен был неотразим в мундире… как, впрочем, в чем угодно. Мундир придавал его чертам мужественный вид. Как он сказал тогда в Солсбери? «Кровью окрашена тога у бога войны…»
 Они расстанутся в лучшем случае через пару дней. Капитан Маллорен вернется в строй и забудет о колючем парнишке по имени Чарлз. Он так и не узнает, что под мужской одеждой скрывалась женщина, которая… которая была к нему неравнодушна. Но сама она не забудет его никогда. День за днем будет она читать новости с фронта, надеясь узнать, что Син отличился в бою, боясь обнаружить, что он пал смертью храбрых…
 — А теперь, — сказал тот, возвращая ее к действительности, — мы преобразим Верити.
 — Что значит «мы»? — возмутилась Честити. — Вы не будете в этом участвовать. Это неприлично!
 — Что, простите? — Син усмехнулся с откровенной иронией. — Могу поклясться, что ваша сестра не столь щепетильна, когда на карте стоит все ее будущее.
 — Чес, в самом деле! — поддержала Верити. — Я не собираюсь раздеваться донага, и хотя сорочка — это в самом деле не слишком прилично, я уж как-нибудь не умру от стыда. — Она передала Сину ребенка, который немедленно занялся золотым шитьем обшлагов. — Надеюсь, милорд, Уильям не оросит ваш изумительный мундир. На всякий случай держите его на отлете.
 — А если и оросит, пусть себе, — благодушно отозвался Син. — Родгар полагает, что вся эта чрезмерная позолота ниже достоинства Маллоренов, и я с ним согласен. В походах куда практичнее было бы что-нибудь мышиного или болотного цвета. Тем не менее мундир перед вами. Он совсем новенький и нуждается в паре прорех, иначе меня примут за новичка.
 Вопрос с переодеванием Верити решился быстро и без проблем: ничуть не смущаясь присутствия Сина, она сбросила свою простецкую одежду и надела дорожное платье «от мадам Крапли». Честити пришлось лишь помочь ей со шнуровкой. Лиф и здесь был объемистый, но не чрезмерно для груди кормящей матери, так что шерсть перекочевала в саквояж. С жирной сажей на волосах пришлось смириться, их просто закрутили в тугой узел и прикрыли шляпкой. В таком виде Верити выглядела настоящей леди, и было совершенно ясно, что любой знакомый узнает ее без труда.
 — Не показывайтесь на людях без крайней необходимости, — посоветовал Син, — а уж если придется, держите голову склоненной. У вас вполне респектабельный вид, и все решат, что это скромность. Пора заняться вашим братом.
 Честити сняла только бархатный сюртук, а на все остальное натянула одежду Гарри.
 — М-да… — протянул Син. — Однажды, мой юный друг, ваша стыдливость обернется против вас.
 Когда все было позади, наступило молчание, и полумрак кареты начал казаться все более интимным. Ребенок уснул на коленях Сина, и тот не спешил передавать его обратно матери. Честити притворилась дремлющей, чтобы изучить своего избранника исподволь. Она подумала, что ресницы коротковаты для тайных наблюдений, а следом ей пришло в голову, что, будь Син Маллорен отцом ее детей, они вполне могли бы унаследовать роскошь его ресниц.
 Ну вот опять!
 Честити попыталась уснуть, но глаза упорно приоткрывались, словно желая навсегда запомнить возлюбленного. Син откинулся на сиденье и склонил голову, что позволяло проследить контур его подбородка и щеки. К некоторому удивлению Честити, она обнаружила его сходство с Родгаром. Неужто с годами младшему брату предстоит стать таким же устрашающим, как и старший? Нет, вряд ли, ведь в натуре у Родгара нет и следа безрассудства, а у Сина это чуть ли не основная черта.
 Красивые руки, думала девушка, особенно когда они держат ребенка. Руки с длинными ловкими пальцами, в которых скрыты и сила, и нежность. Они умеют поглаживать по голове так тихонько, так ласково…
 Отсюда мечты перекочевали к поцелую, и тут уже им не стало удержу.
 Син ощущал на себе взгляд Чарлз, как горячий солнечный луч. Он сразу заметил, что является объектом пристального внимания, сродни тому, как художник изучает свою модель перед первым мазком по холсту. Он был доволен: ведь это означало интерес. Он с восторгом предвкушал тот миг, когда они перейдут к более подробному изучению друг друга, но врожденное благородство шептало, что это нечестная игра, что нужно открыть карты и дать Чарлз шанс прикрыться девичьей скромностью.
 Девичьей! Да ведь она уже не девица!
 То, что Чарлз от природы не холодна, было ясно с первой минуты, но теперь Син получил тому веское доказательство. Ее недавние прикосновения были полны сдержанной страсти, и пришлось приложить усилие, чтобы оставаться невозмутимым. Если бы не присутствие Верити, он бы за себя не поручился.


* * *

 Следующая перемена прошла удачно. Син и Верити под руку прошлись по двору, не без блеска сыграв офицерскую семью. Никто не побеспокоил респектабельную пару, хотя Честити показалось, что человек в дверях рассматривал их дольше и пристальнее, чем позволяли приличия. Подозрительным он не выглядел, и девушка приписала это своей нервозности, однако в дороге сочла нужным все же упомянуть об этом маленьком инциденте.
 — Вы заметили?..
 — Да, — мрачно произнес Син, недослушав. — Возможно, это ничего не значит, а скоро мы свернем на другую дорогу. И все же для верности лучше не делать остановок на этой. В гостинице ребенок не останется незамеченным — не держать же его все время в саквояже!
 — Но ведь скоро стемнеет! — встревожилась Верити, бледная от тревоги и усталости.
 — Придется ехать при фонарях и поторапливаться. К счастью, мы уже недалеко от цели. В Винчестере нетрудно затеряться в толпе, а ночлег нам обеспечен.
 Для Сина Маллорена он держался на редкость серьезно и рассуждал чересчур трезво. Честити впервые со всей полнотой осознала, что весь юг Англии занят совсем не поисками, а охотой. Генри Вернем просто не мог придать этому столь безжалостную окраску. Это было делом рук графа Уолгрейва.
 Маленький Уильям проснулся, пришлось его кормить, и это помогло Верити отвлечься. Хотелось как-то приободрить молодую мать, которая отчаянно боялась за жизнь своего ребенка, но Честити не хотела легковесных заверений, а для серьезных пока не было оснований — они просто делают все возможное. И все это благодаря Сину. Без него им бы далеко не уехать.
 А Сину было далеко не все ясно в этой охоте на беглянок. Глядя на сестер, он задавался вопросом, кто из них лжет.
 После кормления раздались звуки, из которых явствовало, что пеленки придется сменить. До этого останавливались, чтобы Верити могла проделать это на вольном воздухе, но теперь и время поджимало, и не хотелось давать знать проезжим, что в карете находится ребенок. Пришлось проделать все необходимое прямо на ходу, при открытых окнах: запах был очень силен. К несчастью, воды была одна бутылка — маловато для того, чтобы как следует обмыть малыша.
 Син ухитрился ни разу не поморщиться, но про себя решил, что дети — это в конечном счете совсем не романтично. Лучше уж ходить строем.
 — Вся карета пропахнет, — виновато сказала Верити, глядя на запачканные пеленки.
 — Выбросьте их в окно, — посоветовал Син. — Только как можно дальше в кусты, чтобы не бросались в глаза.
 Однако глядя, как Верити изготавливается для броска, он понял, что пеленки усеют всю дорогу.
 — Дайте их мне, — сказал он со вздохом.
 На войне ему довелось повидать всякого, но ни одно зрелище не было столь отталкивающим, как этот ком испачканных тряпок. Забросив его в ближайший кустарник, Син отчаянно пожалел, что не может вымыть руки с мылом.
 — Если нужно, чтобы Уильям дольше спал утром, сейчас с ним придется поиграть.
 Сказав это, Верити принялась забавлять малыша песенками, хлопками в ладоши, гримасами. Покачала его на одном колене и на другом, положила на спинку и пощекотала, перебрала по очереди его пальчики. Поскольку ребенок гулил, смеялся и премило пускал пузыри, Син ощутил к нему прежнее расположение. Покосившись на Чарлз, он отметил, что она наблюдает с поистине материнской улыбкой на губах.
 Из нее выйдет хорошая мать, подумал он с неожиданным стеснением в груди. Казалось странным, что она может иметь детей с любым мужчиной, с каким только пожелает. Черноволосых детей. Или белокурых. Это казалось каким-то не правильным, просто не вписывалось в картину.
 Как ее все-таки зовут, эту «леди Чарлз»? Неужели Констанс? Это ей совсем не идет. Куда лучше звучит «моя дорогая Чарлз».
 «Моя дорогая Чарлз, меня тянет к вам настолько, что я подумываю о браке и совместном отъезде туда, где воюют. Увы, большая часть вашей жизни пройдет в дальних странах, в чужих стенах и притом вдали от меня, но если вам легко даются иностранные языки и обычаи, вы не пропадете, а я буду приезжать на побывку так часто, как позволит положение на фронтах. Или вы предпочитаете странствия вместе с полком? Тогда заранее привыкайте к блохам, грязным дорогам и белой косынке медсестры…»
 Син вздохнул, вообразив себе, в какой восторг приведут Чарлз подобные перспективы.
 Можно еще выйти в отставку. Родгар все время возвращается к этой теме. Но может ли прирожденный военный заделаться штатским? Даже если и может, он никогда не будет счастлив. Ему будет недоставать собратьев по оружию, трудностей, опасностей, дальних стран. Чем он займется? Будет слоняться по Лондону или растить репу в провинции?
 И то и другое одинаково скучно и не кончится добром. Именно скука толкнула его на эту авантюру.
 Тем временем Чарлз смеялась выходкам ребенка, и лицо ее светилось той же невинной радостью. В эти минуты в ней не было ничего угрюмого или колючего. Ах, как все запуталось!
 Хотелось отвлечься. Син огляделся, заметил мятую газету, зажег в одном из внутренних фонарей свечу и углубился в армейские новости.
 Французскому владычеству в Америке пришел конец, но американцы вели себя по большей части тихо. Зато шумели английские колонии в связи с новым налогом. Русская императрица Екатерина ввергла страну в конфликт с Австрией. Вот это уже было интереснее, так как Син со своим полком вполне мог угодить в какой-нибудь Ганновер. После диких просторов Нового Света Европа не слишком влекла его к себе.
 — Хотите, я вам почитаю? — спросил он своих спутниц, прежде чем перейти к новостям мирным.
 — Да, конечно! — обрадовалась Верити.
 — Нет, не стоит! — запротестовала Чарлз.
 Сину показалось любопытным, что она шарахается от каждой газеты. Что можно натворить, чтобы привлечь внимание газетчиков? Поскольку мнения разделились, он все же принялся за чтение. Прочел о бунтах в России, о новшествах в сталеплавильном деле, о пожаре в Дувре, о суде над отравителем всей своей семьи. Он читал медленно, при этом изучая совеем другую колонку.
 Там говорилось об исчезновении Верити, но ни словом не упоминалось о Чарлз. Из-за чего же тогда весь сыр-бор?
 Син еще раз просмотрел статью. Вдова такого-то от горя потеряла рассудок и исчезла в неизвестном направлении с грудным ребенком, которому смерть отца принесла состояние и титул баронета. Отец несчастной и семья ее покойного супруга предлагают вознаграждение за любые сведения о ее местонахождении. Далее следовали заверения в любви и всемерном снисхождении.
 Статья заканчивалась экскурсом в область генеалогии. Леди В.У., урожденная У., приходится дочерью графу У. и сестрой леди Ч.У.
 Он вспомнил, и перед мысленным взором возникло имя. Честити Уэр — вот как звали даму его сердца.
 Пресловутая Честити Уэр.




 Глава 8


 Син поспешно вернулся к чтению вслух. Так как он выбрал статью наугад, это оказалось эссе о тонкостях перевода сонетов Шекспира на немецкий язык, невообразимо сухое и скучное. Впрочем, будь это сочная и блистательная критика, это не сыграло бы роли, так как мысли его были заняты совсем другим. Когда эссе наконец закончилось, Син предложил газету своим спутницам, но получил единодушный отказ и отложил ее в сторону. Едва прикрытое облегчение отразилось при этом на лице Чарлз.
 На лице Честити Уэр.
 Нужно еще было привыкнуть к звуку ее настоящего имени, хотя Син не мог не признать, что целомудрие идет ей вопреки репутации. Кстати, о репутации! Как ко всему этому отнестись?
 В памяти всплыли откровения Генри Вернема о том, что граф Уолгрейв обрил дочери голову в наказание за распутное поведение, обнаружив у нее в постели мужчину. Это трудно было увязать с тем, что Син знал о Честити. Кем бы она ни была, что бы собой ни представляла, он просто не мог поверить, что она меняла мужчин как перчатки.
 Но все остальные поверили.
 Син уже находился на пути к выздоровлению, когда Брайт привез из Лондона много забавного, надеясь его развлечь. В числе прочего там была коллекция свежайших карикатур: на королеву-мать и Бьюта, этого шотландца, что пиявкой присосался к английскому трону; на отставленного от власти русского императора и Екатерину, которая, если верить слухам, спала с каждым, кроме своего слабовольного супруга; на леди Честити Уэр, героиню недавнего скандала в высшем свете.
 Граф Уолгрейв Непогрешимый имел много недругов, и те ухватились за шанс свести с ним счеты. Син живо помнил одну из карикатур: граф, безобразный и обрюзгший, отшатывается от постели, где, развратно улыбаясь, его упитанная дочка лежит под истекающим слюной любовником. Подпись гласила: «Где уж нам уж выйти замуж!»
 Глядя на скромницу на сиденье напротив, Син не мог не сопоставить ее чистые черты с обликом воплощенной блудницы с карикатуры. Скорее всего автор в глаза не знал объекта своих нападок, не думал, сколько в этой истории истины, и видел лишь предлог блеснуть едким юмором, мазнуть грязью имя высокопоставленного человека.
 Как обычно в таких случаях, карикатур было множество, на все вкусы. Они красовались в витринах книжных лавок, на газетных стояках, доступные любому: один пенс — черно-белая, два пенса — цветная. Они переходили из рук в руки, вызывая злорадство, насмешки, презрение.
 Видела ли их героиня скандала? Син очень надеялся, что нет.
 Брайт расписал ему эту историю в красках. Выходило, что граф за какую-то провинность запретил дочери появляться на еженедельном семейном рауте. Добросердечная леди Трелин вступилась за нее, сумела смягчить отцовское сердце, и граф в сопровождении группы гостей лично отправился в комнаты дочери, чтобы отменить запрет. Именно тогда Честити и была поймана с поличным.
 С таким количеством свидетелей не было никакой надежды замять скандал, хотя граф и сделал попытку устроить скоропалительный брак любовников. Все могло бы ограничиться злословием, но Честити Уэр сама вырыла могилу своему доброму имени, наотрез отказавшись венчаться. Выступить против светских условностей — грех более тяжкий, чем внебрачная связь. Хотя лорд и леди Трелин, известные своей безупречной репутацией, дольше других отрицали вину Честити, в конце концов им пришлось от нее отвернуться под страхом остракизма и даже принести свои извинения исстрадавшемуся отцу.
 Син припомнил и то, что в постели леди Уэр был обнаружен брат мужа ее сестры, а значит, Генри Вернем. Неужто Честити рисковала репутацией ради подобного человека? Объяснить это можно только неуправляемой похотью, что порой овладевает кое-кем из женщин. Но где же она, эта похоть? Что-то не заметно, чтобы Честити ею маялась!
 Незаметно изучая предмет своего интереса, Син еще раз убедился, что не видит никаких признаков распутства. Женщина неглупая, отчего она не сделала единственно разумный шаг и не обвенчалась с тем, с кем грешила? Испугалась тяжких уз? Но ведь не для всех брак — это узы, а распутница всегда найдет выход своим низменным инстинктам. Странно, думал Син, все это очень противоречиво и неубедительно.
 Еще одна деталь из прошлого: Родгар не смеялся над карикатурой, и та как-то незаметно исчезла, скорее всего в пламени ближайшего камина. Быть может, встретив Честити Уэр еще до скандала, он знал, как мало имел пасквиль общего с действительностью. Или Родгар тоже побывал в ее постели и чувствовал, что скандал имеет косвенное отношение и к нему?
 Так или иначе невозможно было отрицать очевидное: Честити Уэр влипла в неприятную историю, за что отец обрил ей голову, отослал в домик старой няньки и вынудил носить наряд кающейся грешницы.
 Но как ловко эта женщина выкрутилась! Одежда брата и весь внешний облик юноши! Умно, ничего не скажешь. И смело, если не сказать — нагло. Так и тянет посочувствовать несчастному отцу. Впрочем, сначала нужно разобраться, как все было на самом деле.


* * *

 Сип отбросил газету, и Честити чуть не разрыдалась от облегчения. Пока он читал, ею владело ужасное чувство, что над головой занесен топор. Как только статья будет прочитана и факты сопоставлены, на нее посыплются насмешки. В устах блестящего офицера Маллорена они прозвучат еще ужаснее, чем в устах поддельной миссис Инчклифф. Сознавая, что это нелепо, Честити надеялась, что «миссис Инчклифф» могла бы понять или хотя бы усомниться. От капитана Маллорена невозможно ожидать подобного снисхождения. Он высмеет ее, обольет презрением и разобьет ей сердце.
 Внезапно, без малейшего предупреждения, Син опустил переднее окошко и обратился с чем-то к кучеру. Карета повернула к обочине и остановилась.
 — Раз уж я теперь вновь мужчина, — сказал он сестрам, — проедусь-ка я на козлах, дам Хоскинзу передышку. Мой алый мундир будет виден издалека и запомнится каждому встречному.
 В мгновение ока обувшись, Син был таков.
 — Боже правый! — воскликнула Верити, когда сестры остались одни. — Что делает с человеком военная форма! С тех пор как лорд Син переоделся, его не узнать.
 — Должно быть, мундир для него — это символ ответственности, — предположила Честити, которая тоже заметила перемену.
 С уходом Сина в карете, казалось, возникла зияющая пустота. С этим нужно было свыкнуться, ведь скоро им предстояло расстаться навсегда.
 — Надо спрятать это, пока не поздно! — сказала девушка, бросая газету сестре. — Верити, милая, я чуть не умерла!
 — Какой ужас! — прошептала та, пробежав глазами статью. — Теперь это стало достоянием целой Англии! Любой знакомый может на меня донести. И уж конечно, приплели твое имя. — Она погладила Честити по руке. — Я так надеялась, что скандал уляжется и забудется…
 — Он не забудется. — Честити горько усмехнулась. — Теперь я знаю цену слухам и никогда уже безоговорочно не поверю им.
 — Но, дорогая, — возразила Верити, держа спящего ребенка на руках, — ты должна признать, что в твоем случае это не просто слухи. Генри застали в твоей постели, и притом люди, слову которых можно доверять. Хуже всего, что при этом были Трелины. Когда и они отвернулись от тебя, это был конец.
 — Но я не приглашала Генри к себе в постель! Я вообще ни при чем!
 — Это лишь незначительная деталь.
 — Ты хочешь сказать, что мне следовало выйти за Вернема?! — изумилась Честити.
 — Ей-богу, не знаю. На твоем месте я бы вышла, но я всегда была слабовольной. Просто понимаю теперь, что дела плохи… — Верити покосилась на сестру, — особенно если учесть, что лорд Син…
 — При чем здесь он? — вспыхнула Честити.
 — Между вами что-то происходит, я это чувствую. Поскольку в глазах лорда Сина ты — юноша, он должен стыдиться своего интереса, но как только правда откроется, полагаю… полагаю, интерес этот расцветет пышным цветом. Жаль, что это ни к чему не приведет.
 — Не знаю, что ты имеешь в виду под словом «это», но я не намерена до «этого» доводить! Лорд Син так и останется с уверенностью, что я мужского пола. А ты, моя милая, начинаешь нести чушь!


* * *

 Было пять часов вечера и уже совсем темно, когда карета миновала северную заставу древнего города Винчестер. Дорога казалась пустынной (большинство проезжих уже остановились на ночлег), но пешеходов на улицах хватало, поэтому сестры старались держаться в глубине кареты.
 — Хоскинз предлагает переночевать «У трех ядер», — сказал Син, вернувшись на свое место. — Этот постоялый двор слишком мелкий рангом, чтобы в нем останавливались сливки общества, и я не думаю, что граф или Генри Вернем могут там появиться. На всякий случай не теряйте бдительности, играйте свои роли как можно лучше. Давайте посмотрим, удастся ли пронести ребенка в саквояже.
 Честити отомкнула замок и раздвинула половинки саквояжа, а Верити пристроила одеяльце на груде шерсти. Уложенный на все это, маленький Уильям сонно чмокнул и успокоился. Чтобы саквояж не захлопнулся, между краев вложили свернутый носовой платок.
 Тем временем карета резко повернула, послышались приветственные оклики прислуги. Заглянув в щель между занавесками, Честити увидела освещенный фонарями двор и маленькое, уютное здание гостиницы, с низкой стрехой и резной отделкой лестниц. В своем роде очаровательное, это заведение никак не могло привлекать людей богатых и знатных.
 Дверца кареты открылась, Син кивнул в знак того, что можно выходить. Честити пришло в голову, что нужно оставить в памяти прислуги какой-то заметный след, выделиться среди остальных проезжих. Должно быть, это пришло в голову и Сину, потому что он устроил целый спектакль, суетясь вокруг своей «супруги». Честити прикинула, не помочь ли с лошадьми, но испугалась, что не сумеет убедительно сыграть грума, и предпочла заняться багажом.
 Толстушка хозяйка ушла готовить комнату, а Син разговорился с хозяином. Верити стояла рядом потупившись, как подлинное воплощение скромности. Обращаясь к ней с вопросами, Син не забывал добавлять «дорогая» и ласково поглаживать ей руку, а Честити уныло размышляла о том, что из этих двоих вышла бы чудесная пара.
 Мужчина за столом в обеденном зале посмотрел на них, решил то же самое и вернулся к своей кружке. Неужели отец расставил своих людей повсюду? Если так, это переходит всякие границы. Вдруг ребенок проснется и заплачет?
 Зашел конюх с известием, что лошадей распрягли. Син сунул ему монету и осведомился у хозяина, нельзя ли утром нанять верховую лошадь и проехаться по окрестностям: он намеревается оставить грума при вещах, жену — у подруги, а сам займется поисками дома. Хозяин был счастлив предложить свои услуги, и все прошло в лучшем виде.
 Вскоре все трое шли по улице туда, где предстояло укрыть Верити. Син нес приоткрытый саквояж со спящим ребенком.
 — Ну вот, еще немного терпения, и можно будет вздохнуть свободно. Мэри Гарнет — женщина отважная. Ни за что бы не покинула Канаду, если бы не второй ребенок. Роджер, ее муж, настоял на возвращении в Англию. Теперь она живет с отцом, это настоящий книжный червь. Он едва ли заметит появление гостей.
 Вопреки этому пророчеству отец Мэри проявил достаточно гостеприимства, чтобы Верити почувствовала себя как дома. Дочь и вовсе была безмерно рада появлению женщины, почти ее ровесницы, с которой можно всласть поболтать. Это была крепкая молодая женщина, скорая на улыбку. Двое детей — пятилетняя девочка, очень похожая на мать, и малыш в коротких штанишках — поначалу дичились, но вскоре первую привлек спящий Уильям, а второго — позумент на мундире Сина.
 — Дядя — сялдат, — констатировал мальчик. — Папа — тозе.
 — Знаю. Я с ним знаком. Мы с твоим папой хорошо повеселились, разгоняя врагов короля.
 — Спагами?
 — И шпагами, и мушкетами. Это которые так славно, громко палят.
 — Ух ты! — Глаза у мальчика округлились. — А твоя лосадь больсая?
 — Громадная. Хочешь поиграть в лошадки? — Получив кивок, Син посадил ребенка на колени и начал подбрасывать, напевая:
 — «Вот как едет дурачок: цок да цок, шлеп на бок! Вот как едет зеленщик: скрип да скрип, вжик да вжик! Вот как едет офицер: рысь-галоп, бери пример! Подъезжаем мы к ограде — ой, держитесь, Бога ради!» — Тут он так высоко подкинул мальчика, что гостиная огласилась счастливым визгом. — «Подъезжаем мы к пруду — утонули на ходу!» — Он раздвинул ноги, делая вид, что роняет ребенка.
 — Еще! Еще!
 Син без протеста начал все сначала. Честити наблюдала со знакомой болью в груди — тоской по несбыточному. Она любила детей и легко могла вообразить себе Сина отцом. Без сомнения, он умел быть и строгим, но всегда готов был забавляться и забавлять.
 Пятилетняя Кэролайн доже следила за игрой в лошадки, разрываясь между естественным влечением к грудному ребенку на руках у Верити и желанием принять участие в развлечении. Стоило Сину сделать передышку (не столько от усталости, сколько из опасения переволновать малыша), как она потребовала свою долю внимания, — У нас тоже есть младенец! — заявила она.
 — Вот хак? — Син устремил на Мэри лукавый испытующий взгляд. — Надеюсь, это означает, что у Роджера была побывка?
 — Что же еще это может означать, бесстыдник вы эдакий! Не притворяйтесь, ведь это Роджер привез вас домой.
 — Домой? — озадаченно переспросил Син.
 — Так вы не помните?
 — Кое-что я помню, но мало. Придется воздать Роджеру сторицей за спасение моей жизни.
 — Оставьте! Я просто напишу, что вы уже в добром здравии, этого будет вполне довольно. Он заезжал в Эбби перед отъездом, но вы были так плохи, что его не допустили.
 — Как?! — Веселые смешинки в глазах Сина померкли. — Вы хотите сказать, что у двери стояла стража? Уж эти мне домашние доброхоты!
 — Ах, ради Бога! — воскликнула Мэри. — Вы были совсем плохи. Какое счастье, что ваш брат маркиз Родгар явился и взял все в свои руки.
 — Что значит «явился»? Являются призраки, а это вполне живой человек. Даже слишком, на мой вкус!
 — В каком состоянии вы были, что ничего не помните! Родгар явился в порт прямо к прибытию судна, словно предвидел точный срок. Роджер говорит, у него мурашки пошли по коже.
 — «Словно предвидел»! — Син усмехнулся без всякой веселости. — Уверяю вас, мой брат не смотрел в хрустальный шар, просто у него есть осведомители. Значит, он явился и вырвал меня из когтей смерти? Очень мило с его стороны. Когда увидимся, облобызаю ему ноги.
 С этим Син вернулся к разговору с девочкой.
 — Ты уверена, что это подобает юной леди? — спросил он, когда Кэролайн потребовала прокатить и ее.
 — Папа думает, что подобает, — серьезно ответила девочка.
 — Ну, раз папа так думает, сыграем, только без «утонули на ходу».
 Началась веселая возня.
 — Все! — наконец заявил Син, опуская раскрасневшуюся Кэролайн на пол. — У дяди Сина еще полным-полно дел, но я обещаю покатать обоих, когда снова буду у вас в гостях.
 Он уходил, и это означало конец всему. Внезапно Честити поняла, что не вынесет этого. Трудно принятое решение вынуждало смириться, а любовь требовала продлить драгоценные минуты насколько возможно и любой ценой. Честити догнала Сина в прихожей.
 — Пожалуй, я составлю вам компанию.
 — Зачем? — осведомился тот удивленно.
 — Не хочу здесь оставаться! Этот дом немногим больше няниного, и такое чувство, что стены душат. Я помогу вам найти Натаниеля. Мало ли что… вам невдомек, каким безжалостным может быть наш отец.
 — Должен признать, размах его поисков весьма внушителен. — Син немного поразмыслил. — А вы уверены, что ехать со мной благоразумно?
 — Уверен, — солгала Честити, не отводя взгляда.
 — Раз так, дайте знать Верити, и едем.
 Когда девушка поставила сестру в известность о своем отъезде с Сином Маллореном, кроткое лицо Верити омрачилось тревогой, и она тоже усомнилась в благоразумии этой затеи.
 — Я знаю, знаю! — отмахнулась Честити. — Но не могу же отпустить его одного! Он так легкомысленно ко всему относится.
 Верити пониже надвинула ей шляпу и со слезами на глазах поцеловала в щеку.
 — Береги себя!
 — Я привезу Натаниеля, клянусь! — И Честити крепко обняла ее в ответ.
 Несколько минут спустя, шагая рядом с Сином по темной улице, она чувствовала, что наконец покончила с прошлым и вступает в неизвестное и потому пугающее будущее.
 — Вы любите детей, милорд? — спросила она неожиданно для себя.
 — А вы нет, юный Чарлз?
 Она совсем забыла, что молодым людям несвойственно тянуться к детям. Как легко было одним неверным словом, одним жестом разрушить так тщательно выстроенную иллюзию. Хуже всего, что этого хотелось. Хотелось предстать перед Сином Маллореном в своем истинном облике, сойтись лицом к лицу как женщине и мужчине, даже если для этого придется раскрыть свою постыдную тайну.
 — Я мало знаю детей.
 В этом Честити не кривила душой: ей не позволялось видеть даже племянника.
 — Я тоже, — сказал Син. — Думаю, будь вокруг меня толпы детей, я бы от них быстро устал, но вообще дети вносят в жизнь свежую струю.
 — Верно, — задумчиво согласилась девушка. — Как летний утренний ветерок, как фонтан в жаркий день. На полях сражений дети, должно быть, вспоминаются как неотъемлемая черта мирной жизни.
 — Вот уж нет! — хмыкнул Син. — Когда страна охвачена войной, там повсюду голодные, оборванные, пронырливые ребятишки. Такое впечатление, что ад разверзся и выпустил всех своих чертенят. И жалеешь, и досадуешь на них. Впрочем, не стоит все сваливать на войну. Взгляните на мальчишку там, на углу.
 Честити повернулась. У фонаря стоял оборвыш лет восьми, с метлой. При появлении прохожего он бросался мести кусок тротуара и ловко подхватывал брошенную монетку. Девушка не раз видела таких, но просто не думала о них как о детях — уж слишком знающий, плутовской был у них вид.
 — Ну? — полюбопытствовал Син. — Душераздирающее зрелище, верно? Смотрите дальше.
 Мальчишка подхватил пенни, брошенный клириком в дорогой сутане, и подобострастно улыбнулся, но потом сделал у него за спиной неприличный жест.
 — Видите? Мир полон детей, но дети бывают разные. Впрочем, жить хочется всем. — В этот момент они приблизились к маленькому оборвышу. — Что, парень, дела идут?
 — Когда как, капитан, — ответил мальчишка.
 — Вот держи! — Син бросил ему монетку. — За то, что разбираешься в нашивках.
 — Благослови вас Бог, милорд! — сказал оборвыш, ухмыляясь на шестипенсовик. — Просто я ловок угадывать.
 — Тогда держи еще.
 Они пошли дальше, провожаемые пылкой благодарностью.
 — Когда есть шанс походить в благодетелях, трудно удержаться от искушения, — заметил Син. — Интересно, чего в этом больше — великодушия или мании величия?
 — Если мания величия кормит голодных, что в ней плохого?
 — Голодным он не выглядел и наверняка истратит деньги на джин.
 Честити ожидала, что они направятся прямо на постоялый двор, но оказалась перед зданием с вывеской «Банк Дарби».
 — Что мы здесь делаем, милорд?
 — Ломимся в двери, — сказал Син и в самом деле громко постучал.
 — Но ведь банк уже закрыт!
 — Судя по звукам, там кто-то есть.
 Как хорошо быть богатым и влиятельным, подумала девушка с кривой усмешкой. Таким позволено все.
 — Я Син Маллорен, — объявил Син рассерженному клерку, не дав сказать ни слова. — Мистер Дарби еще не уходил?
 Все сразу изменилось, как по мановению волшебной палочки. Их проводили в контору, и некто внушительный и седовласый (вне всякого сомнения, сам мистер Дарби) явился выказать свое почтение. Он увел Сина в святая святых, а Честити осталась мишенью для возмущенных взглядов. Вскоре, однако, служащие банка вернулись к своим цифрам, не желая еще больше задерживаться.
 Немного погодя Сина с поклонами проводили обратно. По дороге в «Три ядра» он буквально излучал недовольство, и Честити не удержалась от шпильки:
 — В чем дело? Все ограничилось раболепством? Денег вам не дали?
 — Мне бы их отдали все, стоило только попросить. Как раз поэтому я порой ненавижу имя, которое ношу.
 — Но пользуетесь им, не так ли? Вы только что это сделали.
 — Ради вас с сестрой, — сказал он холодно.
 — Простите! — пролепетала девушка пристыженно.
 — Все в порядке. Мне не следовало срывать на вас зло.
 — Откуда вас здесь знают?
 — Откуда? Ребенком Дарби качал меня на коленях, как я сегодня — детей Роджера и Мэри. Эбби находится всего в двадцати милях отсюда, и Родгар — член совета директоров этого банка.
 Вопросы снова роились в голове у девушки. Отчего при каждом упоминании о старшем брате у Сина портится настроение? Если Эбби так близко, почему не укрыться там, ведь даже граф Уолгрейв Непогрешимый не посмеет ворваться в обиталище маркиза Родгара? Или Син полагает, что тот способен их выдать? Но разве они не братья?
 Однако было ясно, что между этими двоими существует разлад — единственная тень, омрачавшая жизнь Сина. Хотелось рассеять ее.
 Вернувшись на постоялый двор, они застали хозяина за разговором с подозрительным типом, что разглядывал их в момент прибытия. Как только тип удалился, любезная улыбка исчезла, и хозяин сплюнул в камин.
 — Ищейка! Покоя от них нет!
 — А что, опять побег из тюрьмы? — полюбопытствовал Син.
 — Если бы, милорд! Ищут какую-то свихнувшуюся бедняжку, но с таким рвением, словно она стащила королевскую печать. Этот слоняется тут целый день, лезет с вопросами. Так я ему и сказал, если эта бедолага сюда заглянет! Деньги деньгами, но есть еще и христианское милосердие. Милорд, простите мою болтливость! Комната готова, а ужин я пошлю наверх незамедлительно. Поверьте, жена отменно готовит. — Хозяин сделал приглашающий жест в сторону лестницы на второй этаж.
 — Вы сказали — комната? — уточнил Син. — А как насчет моего грума?
 — Он будет ночевать в помещении над конюшней, с остальными.
 — Я предпочитаю иметь его под рукой — в дороге он исполняет обязанности моего престарелого камердинера.
 — Хорошо, милорд, я прикажу достать из-за шкафа кушетку.
 — Исключено! Этот парень храпит. Мне нужна смежная комната.
 — Милорд, сэр! — воскликнул хозяин в замешательстве. — Остальные комнаты сняты! У нас всего пять номеров — двор-то, изволите видеть, невелик. Прошу покорнейше простить, но могу предложить вашему груму только кушетку или общую спальню над конюшней.
 Син посмотрел на Честити. Что она могла сказать? Она была готова на все, лишь бы не оставаться на ночь наедине с мужчиной, но другой вариант означал целую толпу мужчин.
 — Я выбираю меньшее из зол, — сказал Син хозяину, когда молчание затянулось. — Распорядитесь, чтобы достали кушетку и поставили еще один прибор.
 Комната была невелика, а скат крыши делал ее еще меньше. Син не спеша обвел взглядом окружающее.
 — Вот и ночлег. Мой юный друг, постарайтесь не храпеть, иначе я найду способ лишить вас сна.
 Честити задалась вопросом, сожалеет она или нет, и решила, что нисколько. Малые размеры не мешали комнате быть уютной, огонь весело пылал в камине, и простыни на кровати не оставляли желать лучшего по части свежести. Дубовые полы были натерты на совесть, пыль на мебели вытиралась регулярно. На окне, между присобранных кружевных занавесок, стояла ваза с сухими, сбрызнутыми душистой эссенцией цветами. Красивая ширма прикрывала умывальник.
 Служанка принесла ужин. Син отослал ее, сказав, что обойдется услугами грума, и скоро они сидели за обильно уставленным столом. Здесь были суп, картофельная запеканка со свининой, жареный цыпленок, сыр и сладкие пирожки. Честити вдруг поняла, что голодна как волк.
 — Хозяйка недурно готовит, — заметил Син, когда первый голод был утолен.
 — Отличное местечко! — похвалила девушка.
 — Настоящая жемчужина, — согласился он. — Как бы не проговориться о ней Родгару — он бы живо здесь все… усовершенствовал.
 — Почему вы всегда так зло говорите о Родгаре? — осторожно спросила Честити. — По слухам, это заботливый брат.
 — Еще какой!
 — Тогда почему у вас такой голос?
 — Даже непомерное юношеское любопытство не извиняет назойливости, — сказал Син резко. — Ненависть тут ни при чем.
 — Значит, это благородное негодование? — предположила Честити.
 Син бросил нож и вилку с таким видом, словно собирался схватить ее за горло. К счастью, он вцепился лишь в стакан.
 — Брат противится моему возвращению в полк, — мрачно объяснил он, отпив бургундского. — Он только и делает, что вмешивается, потому что, видите ли, хочет как лучше! Он не желает понять, что младший брат давно подрос. Я вовсе не хрупкого здоровья, и потом, даже крепыш может заболеть. Но попробуй убеди в этом Родгара!
 У Честити вдруг пропал аппетит, и она тоже перешла на вино. Отчего-то казалось важным дать Сину выговориться, вызвать его на откровенность. Сильно нервничая, она продолжала осторожно:
 — Но так ли уж чрезмерна забота Родгара? Если вы были настолько больны, насколько это следует из слов Мэри Гарнет…
 — Даже если и настолько, что с того? Так или иначе я не подам в отставку.
 Ах, как Честити понимала Родгара! Она бы тоже хотела как лучше, тоже пыталась бы уберечь Сина от опасности и удержать дома. И в конце концов стала бы его тюремщиком. Не каждому дано возделывать землю, проповедовать, приумножать знания. Кто-то рожден воином, защитником справедливости, вершителем закона.
 — Если вам по душе солдатская жизнь, Родгар не вправе стоять у вас на пути.
 — Не вправе? О, вы его не знаете! — Син горько рассмеялся. — Вообразите себе сплав могущества, шарма и неукротимого стремления к цели. Мало кто способен противодействовать Родгару. Стоит ему заявить, что я непригоден к армейской жизни — в лучшем случае мне предложат нестроевой чин. Это не по мне!
 — Значит, вот он какой… — задумчиво произнесла девушка. — Тогда погоня неизбежна.
 — Узнав, что Хоскинз при мне, брат не будет столь ретив, но погоня неизбежна, тут вы правы.
 — Генри Ужасный, отец, их люди, а теперь еще и Родгар, — сказала Честити, глядя, как Син доливает стаканы. — Странно, что мы еще не пойманы.
 — Надеюсь, так оно и останется. — Он улыбнулся, поднимая стакан. — Не тревожьтесь, мой юный друг, я вызволю вас всех из этой передряги.
 Они выпили за это и вернулись к еде, однако девушка впала в задумчивость. Итак, основной причиной, по которой Син Маллорен позволил вовлечь себя в их авантюру, было желание насолить брату. А что будет, если это желание ослабеет? Он сидел перед ней, по обыкновению оживленный, и рассказывал о своей службе в армии — о самых легких и необременительных ее сторонах. Он и не думал хвастать. Наугад выхваченные картинки из фронтовой жизни с юмором рисовали бравого офицера. Мало-помалу Честити заслушалась, часто улыбаясь, а то и смеясь услышанному.
 Потом начались истории о Новом Свете, и она попеременно оказывалась то в глухой чаще леса, то на берегу стремнины, то среди индейских вигвамов, то в обильной стадами прерии. Син был замечательный рассказчик. Этот вечер «у камелька» сближал, как ничто иное, и хотя близость эта была по-своему интимной, а значит, опасной, ей невозможно было не поддаться.
 Честити прониклась этим восхитительным ощущением — упиться легкостью общения, возможной лишь в давней дружбе или… или в удачном браке. Казалось, немного погодя она и Син разделят супружеское ложе. Мысли норовили принять игривый оттенок, взгляд тянулся то к постели, то к рукам Сина, что так ловко управлялись с ножом и вилкой, то к его движущимся губам. Справа на щеке у него то появлялась, то исчезала едва заметная ямочка, заметить которую можно было лишь при вечернем освещении. Честити заметила также, что оно заставляет глаза Сина отливать золотом. Все это никак не способствовало трезвому расположению духа и приводило чувства в полный беспорядок. Обостренная чувственность дарила множество новых ощущений. От камина пахло яблоками. В стуке копыт по мостовой за окном слышалось отдаленное щелканье кастаньет. Хриплая застольная песня в пивной звучала как будто лишь для того, чтобы подчеркнуть чистоту и богатство оттенков в голосе Сина.
 — Но вы ничего не едите, Чарлз, — вдруг заметил он.
 — Я уже сыт, — сказала девушка и поспешила отложить нож и вилку.
 — А как же десерт? — Син попробовал пирожок. — Весьма аппетитно! Нет, вы не должны лишать себя удовольствия. Ну-ка, откройте рот!
 Честити посмотрела на надкусанный пирожок с золотистой начинкой. Он был густо покрыт глазурью. Она облизнула губы. Открыла их. Син вложил между ними пирожок, как в Шефтсбери — бисквитик.
 — Теперь можете откусить…
 Взгляды их встретились, и девушка медленно сомкнула зубы на сдобной мякоти. Рот наполнился яблочной начинкой, на губах осталась глазурь. Когда настало время облизать их, ей пришло в голову, что губы Сина должны быть столь же сладки. Все это время они неотрывно смотрели друг на друга. Будь ее роль женской, это был бы не просто флирт — это было бы обольщение…
 Он что же, пытается обольстить мужчину?!
 — Вкусно, — нервно сказала Честити.
 — Я же говорил. — Вторично откусив от пирожка, Син начал жевать с таким видом, словно заново оценивал вкус. — Да, это подлинный шедевр, — заключил он и предложил остаток Честити, которой вспомнилось пресловутое яблоко с райской яблони.
 — Нет-нет, довольно! — Чтобы избежать искушения, она поднялась из-за стола и отошла к окну. — Я, знаете ли, сдержан в пище.
 — Мой юный друг, сдержанность хороша, только если время от времени ее отбрасывать, — назидательно заметил Син. — Возможно, сейчас самый подходящий случай.
 — Необузданность безнравственна!
 — Что может быть ужаснее непогрешимой нравственности!
 Нечего было и думать состязаться с ним в бойкости языка. К тому же он был слишком красив и притягателен. Одна мысль о его прикосновениях кружила голову.
 — Я предпочитаю не грешить…
 Она произнесла это низким, невыразимо чувственным голосом. Волна желания была такой мощной, что Син пошатнулся. Он решил разделить ночлег с Честити не без задней мысли и теперь ждал лишь знака с ее стороны. Небольшой постельный эпизод мог прийтись кстати — он избавил бы их обоих от напряжения, а заодно поставил бы точку на его нелепом увлечении. Но прежде Честити должна была открыть свой истинный пол, и было интересно, как она к этому подойдет. Син решил, что не станет торопить события.
 Вкусная еда, хорошее вино и уютная обстановка располагали к игре, к сближению. Син и сам не заметил, как за столом позволил Честити заглянуть к нему в душу, а потом затеял флирт. Теперь как будто настало время для дальнейшего, но что-то не стыковалось. Внутренний голос нашептывал, что первое впечатление всегда самое правильное, что Честити по натуре добродетельна и просто совершила ошибку. Но если так, почему она проводит здесь ночь? Никто не принуждал ее оставаться с ним наедине. Возможно ли, чтобы невинность уживалась с чувственностью, с огнем в крови?
 Подобный ход мысли разжигал вожделение особого рода, когда властная потребность обладать борется с желанием уберечь, пощадить. Син видел Честити только через одежду: прямую линию спины, округлости ягодиц, стройные ноги. Невыразимо хотелось увидеть это своими глазами и, если Честити в самом деле так невинна душой, претворить эту невинность в сладострастие.
 — Пора ложиться, — объявил он, вставая. — Я ненадолго, скоро вернусь.
 Честити повернулась от окна на стук захлопнувшейся двери. Долгий вздох вырвался у нее из груди. То, чего она боялась, на что надеялась, только что подошло очень близко — и отступило, за что ей следовало бы благодарить небеса. Но она не чувствовала благодарности. Она не чувствовала ничего, кроме желания.
 Син Маллорен хотел обольстить ее, но отказался от этой мысли. Как это понимать? Как волю рока? Если Верити, чье имя «истина», не способна солгать, то Честити — «целомудрие» — не может, не имеет права согрешить? Если так, нужно покориться судьбе и всеми силами избегать искушения. Раз уж ее целомудрие слабеет рядом с этим мужчиной, нужно держаться от него подальше.
 Но ведь так оно и будет, подумала девушка. Это их первая и последняя ночь вдвоем, а завтра они будут в Мейден-хеде.
 Заглянув за ширму, Честити обнаружила ночной горшок и воспользовалась им, потом сбросила часть одежды. Улеглась она прямо в бриджах и рубашке. Кушетка была не слишком широка, но она устроилась, как могла, уютно и притворилась спящей.
 Син не возвращался так долго, что Честити начала тревожиться, но когда вернулся, у него был вполне обычный вид. Девушка приготовилась к самым откровенным авансам, намереваясь решительно их пресечь. К ее большому разочарованию, Син и не подумал домогаться. Он переоделся и улегся как ни в чем не бывало. Дыхание его вскоре стало размеренным.
 Честити лежала без сна, воображая себе, каково это — находиться в объятиях желанного мужчины, ощущать его тепло, вдыхать его запах. Ей не раз приходилось спать в одной кровати с сестрой, но мужчина — это, должно быть, нечто совершенно иное. Думать на эту тему было нелепо, поскольку ее избранник крепко спал.
 Син и не думал спать. Он был почти уверен, что и Честити бодрствует, и напрягал слух, ища тому подтверждения. Он надеялся на какой-то намек с ее стороны, на приглашение к любовной игре. Хотя он прогулялся по вечерней прохладе, это не до конца остудило его пыл. При малейшем поощрении он не замедлил бы перейти к действию.
 От всех этих невысказанных надежд и опасений атмосфера в комнате быстро сгущалась. Нужно было или сделать следующий шаг, или решительно пресечь происходящее, пока еще не поздно. Честити попробовала отвлечься, представляя себе нянин домик и себя за простыми домашними делами, за чтением рассказов бывалых путешественников, которые помогали ей забыться, унестись мыслями в далекие края.
 Когда стало ясно, что никакого — даже самого робкого — намека не последует, Син испытал облегчение. В конце концов, он не так уж сильно желал постельного эпизода, из которого все равно не могло выйти ничего хорошего. Казалось, стоило ему только порешить на этом, как стало легче дышать.




 Глава 9


 Когда Честити проснулась, ее приветствовали бледный утренний свет и приглушенный гомон снаружи. Какое-то время она задавалась вопросом, где находится и почему спала одетой, но очень скоро вспомнила все.
 Бегство… погоня… Винчестер… Син…
 Син.
 Попытка высмотреть его сквозь щелочки глаз не принесла результата: кушетка была много ниже кровати. Вероятно, он еще спал. Это давало шанс воспользоваться горшком и умывальником, но, когда Честити тихонько выбралась из постели и повернулась, она обнаружила Сина, положившего ноги на низкий подоконник.
 — Я уже подумывал, не разбудить ли вас, мой юный друг, — сказал он благодушно. — Сейчас принесут завтрак, перекусим и двинемся в путь.
 — Превосходно!
 Честити юркнула за ширму, очень надеясь, что звуки ее бурной деятельности не покажутся Сину отличными от его собственных. Когда она появилась, он не бросил подозрительного взгляда, и у нее отлегло от сердца.
 Завтрак (столь же обильный, как и ужин) принесли как раз тогда, когда Честити закончила одеваться. Невольно думалось, что авантюры изматывают, — голод был так силен, словно накануне она постилась.
 — Сегодня мы доберемся до Мейденхеда, не правда ли? — с надеждой осведомилась девушка ближе к концу завтрака.
 — Если все пойдет гладко, — был ответ.
 Получасом позже они покинули город на лошадях, которых и простак не назвал бы чистокровными. Зато они были крепко сбиты и достаточно выносливы, чтобы осилить тридцать с лишним миль дороги.
 Утро выдалось промозглое. Бледный солнечный диск то просвечивал сквозь тучи, то совсем терялся в них, но так и не появился, чтобы обогреть голые деревья и недавно перепаханные темные полосы полей. Честити не могла нарадоваться, что под плащом у нее много одежды, но в целом на душе у нее было тоскливо. Син, напротив, весело насвистывал, словно ничто на свете не могло повергнуть его в уныние.
 — Встряхнитесь! — сказал он, заметив ее сдвинутые брови. — Это всего лишь погода, не нужно ей поддаваться. Скоро мы отыщем майора Фрейзера, решим все проблемы Верити и займемся вашими.
 — Что такое? — встрепенулась девушка.
 — Мой юный друг, не могу же я отправить вас назад, в ссылку. Ни один уважающий себя рыцарь так не поступает.
 — …Когда речь идет о прекрасной даме. А это не тот случай.
 — Иной рыцарь готов помочь любому. Не хотите рассказать, за что вас сослали?
 — За непослушание, — уныло ответила девушка.
 — Ваш отец, как видно, очень строг?
 — Очень.
 — И каков же срок наказания?
 — Милорд, мои проблемы вас не касаются! — отрезала Честити, со страхом поняв, что готова выложить все. — Будьте так добры, сосредоточьтесь на проблемах Верити. Когда они будут решены, ваша миссия закончится.
 Син не стал спорить, но упрямо выпятил подбородок. Поистине он был знатоком ориентирования на местности: то и дело срезал углы, уклонялся от дороги, поворачивал на пешеходные тропы. Он и верхом ездил мастерски, так что Честити благословляла свои долгие одинокие прогулки последнего времени. Иначе ей пришлось бы с позором тащиться далеко позади. И без того, когда пришло время сделать привал, она вошла в харчевню вперевалку.
 Обедали в общем зале, за одним столом с ломовым извозчиком, дряхлым сельским врачом и болезненно-бледным клерком. Это был новый и занятный опыт для Честити, которой еще не приходилось бывать в подобной компании.
 — Сроду не видывал столько мундиров, — заметил извозчик, разглядывая Сина. — Уж не война ли? С кем, с лягушатниками?
 — Впервые слышу о войне, — успокоил Син. — Франция сидит тише воды ниже травы, хотя… кто их знает, якобитов. Но лично я бы поставил на Ирландию.
 — Уж эти мне смутьяны! — Извозчик сплюнул на пол. — Не нравится мне, когда проверяют на каждом шагу. Тащился сюда вдвое дольше обычного.
 — Смута здесь ни при чем, — фальцетом вставил старичок доктор и деликатно промокнул губы грубой салфеткой. — Ищут одну леди, вдову с младенцем. Она помешалась и бродит по лесам.
 — Ммм… — Извозчик задвигал челюстями, чтобы скорее прожевать. — Чего это вдруг помешанную ищут солдаты? Чудно, ей-богу!
 — Время такое, — назидательно произнес доктор. — Я нисколько не возражаю против проверок, потому что порядок должен быть. Будь моя воля, каждого смутьяна вешали бы без суда и следствия. Подумать только, они слоняются повсюду и мутят воду! А все этот шотландец Бьют…
 Клерк перебил доктора, заявив, что он и сам шотландец с материнской стороны и категорически не согласен, что все они изменники и плуты. Доктор гнул свое, извозчик — свое, и политическая дискуссия стала для Честити острой приправой к жаркому.
 — Такой сдаст властям и родную бабушку, — проворчал извозчик, когда доктор откланялся, — особливо за хорошую награду.
 — Или из чувства долга, — сказал Син.
 — Долг, туды его! — Извозчик снова сплюнул. — Когда звенят денежки, мало кто помнит про долг.
 — Святая правда, — поддержал клерк. — Когда пресмыкаешься в нищете, звон денег слаще ангельского пения. Что до меня, я намерен держать ухо востро, а если посчастливится, со спокойной совестью приму вознаграждение. Что тут плохого? Помешанным ни к чему бродить на свободе.
 — Она уж небось давно на дне какого-нибудь пруда, и с дитятей, — хмыкнул извозчик.
 Когда компания за столом разошлась и беглецы отправились за лошадьми, Син вдруг обратился к Честити:
 — Вы, случайно, не сочувствуете шотландским якобитам? Если так — мы по разную сторону баррикад.
 — Я слышал, эти горцы — храбрые ребята и знали, за что дрались. На мой взгляд, репрессии были чересчур жестокими, а все эти головы, что до сих пор гниют на стенах Тауэра… — Девушка подавила невольную дрожь. — Многие из тех, кто им сочувствовал, сейчас заодно с их врагами. Храбрецы гибнут, а трусы и мерзавцы, что примкнули к ним, по-прежнему живут и здравствуют.
 — Мой юный друг! — Син покачал головой. — Вы молоды и наивны. Среди якобитов тоже хватало и трусов, и мерзавцев. Истина в том, что бескорыстие — редкость и большая часть великих дел вершится ради выгоды.
 — А рыцари? Они тоже небескорыстны в своем благородстве?
 — Да уж конечно.
 Они были на Эксетерской дороге, когда небо сильно нахмурилось. Воздух стал сырым, тяжелым, как обычно перед дождем. Путешественники пустили лошадей в галоп, но почти сразу лошадь Сина потеряла подкову и начала хромать. Он разразился проклятиями на всех знакомых языках сразу.
 — Придется вести ее в поводу к ближайшей деревне, — сказал он, отведя душу. — Я вижу за деревьями церковный шпиль. Будем надеяться, что там есть и кузница.
 Тем временем пошел противный моросящий дождь. Пришлось надвинуть капюшоны плащей.
 — Про Мейденхед пока забудьте, — раздраженно сказал Син на ходу. — Слышите, где-то уже гремит. Пока переждем грозу, стемнеет. А впрочем, все к лучшему: в этом захолустье нас никто не станет искать. Лучше переночевать по-человечески, чем насквозь промокнуть по дороге в Мейденхед, где нас только и ждут.
 Его удивило молчание, и он спросил, в чем дело.
 — Я обдумываю ваши слова, — буркнула она, с ужасом предвидя еще одну ночь наедине.
 Деревня называлась Ист-Грин. Единственный постоялый двор носил громкое название «Ангел», хотя состоял из пары стойл и незатейливого зданьица харчевни. Внутри было битком набито: очевидно, это было любимое место отдыха селян. Добродушный хозяин заверил, что комнаты имеются, а кузница есть дальше по улице. Он даже кликнул конюха, приятно удивив этим Сина, который совсем не рассчитывал на такую роскошь.
 Никто из собравшихся не выглядел ищейкой, зато на двери красовалось объявление о розыске, на сей раз даже с портретом Верити, если можно так назвать набросок углем, сделанный с дагерротипа времен замужества. Хотя сходство было неоспоримым, Честити усомнилась в том, что кто-нибудь узнает в теперешней Верити эту леди в бальном платье и бриллиантах, с высокой сложной прической. Сестра могла бы встать у двери «Ангела» без опасения привлечь к себе внимание.
 Син был с этим вполне согласен — он лукаво подмигнул. Честити с облегчением подмигнула в ответ. Все как будто шло к лучшему, да и хозяин сказал «комнаты», а не «комната».
 — Син Маллорен, живой и здоровый! — взревели с порога обеденного зала. — А я уж думал, ты угас, как свечка!
 Это был офицер, уже изрядно под парами. Румяный и голубоглазый, как дитя, он был похож на кряжистый дуб. Когда Син исчез в его объятиях, Честити беззвучно ахнула, уверенная, что он будет раздавлен в лепешку.
 — Грешем! Каким ветром тебя сюда занесло?
 — Счастливым! — провозгласил тот. — Хозяин, комнаты не нужны! Я забираю капитана Маллорена в Руд-Хаус.
 — Твое поместье?
 — Не мое, а Хедера. — Грешем обнял Сина за плечи и повлек в зал, проревев через плечо:
 — Хозяин, еще пунша, да поживее!
 Ничего не оставалось, как последовать за ними, что Честити и сделала не без раздражения. Судя по всему, Син Маллорен был горячо любим не только ею, но и всей Англией.
 Друзья офицеры уселись поближе к огню и быстро прикончили остаток пунша. На Честити они смотрели как на пустое место. Впрочем, здесь каждый был занят делом: завсегдатаи, коротко оглядев вновь прибывших, вернулись к своим кружкам, сплетням и домино. Ритмичный перестук настраивал на безмятежный лад.
 Хозяин внес истекающий пеной, дымящийся парком кувшин, размеры которого повергли Честити в испуг. Неужто офицер Грешем уже опустошил один такой? Судя по запаху, пунш состоял в основном из рома и бренди. Им всем грозит провести ночь под столом, в стельку пьяными!
 Грешем, однако, не выказывал особых признаков опьянения, и его бдительность ничуть не притупилась.
 — Твой? — спросил он Сина, указав полным стаканом на Честити, и добавил, не дожидаясь ответа. — Пьет?
 — А кто не пьет? — философски ответствовал тот, разваливаясь на стуле, как у себя дома. — Наливай, но смотри не переборщи — у него еще молоко на губах не обсохло.
 Напиток и в самом деле был крепким и вкусным. Очень скоро Честити почувствовала себя непринужденнее и махнула рукой на свои и чужие проблемы. Ею владело приятное чувство принадлежности к общему кругу, словно это был обычный вечер повседневной жизни, вечер среди друзей.
 Однако мало-помалу ей наскучил разговор Сина и Грешема — он состоял из новостей с фронта и потешных эпизодов из жизни незнакомых людей. Приятели то и дело разражались хохотом над тем, что не казалось смешным, а она… она была посторонней.
 Всхлипнув, девушка опомнилась. Пьяная жалость к себе, этого только не хватало! И тут в зал ворвалась еще пара гостей.
 — Не пугайтесь, господа! — громогласно провозгласил один. — Мы не злодеи, а посланцы небес! Офицеры, прочь отсюда, в землю обетованную!
 Это был щеголь в роскошном наряде из темно-зеленого атласа, с богатой отделкой (и в полном беспорядке), но Честити уставилась во все глаза совсем не на него, а на его спутника. Это был лейтенант Тоби Беррисфорд.
 — Син! — воскликнул тот обрадованно. — Я слыхал о твоем выздоровлении и счастлив убедиться, что это чистая правда.
 Растрепанный щеголь, лорд Хедерингтон, не без труда сосредоточил свой блуждающий взгляд.
 — Вот это удача так удача! Сумасбродный Маллорен поднимет нашу попойку на новые высоты! Что за блаф… блас… благословенный день!
 Последовала бурная сцена воссоединения. Ну вот, угрюмо подумала Честити, конец одной авантюре, начинается другая — застольная.
 Когда все немного угомонились, стало ясно, что ночь придется провести в Руд-Хаусе, где Хедерингтон (для краткости Хедер) усердно праздновал кончину дедушки — она принесла ему титул виконта, состояние и почетную отставку.
 — Придется ехать, — сказал Син Честити. — Отказ показался бы подозрительным. Вы, разумеется, останетесь здесь.
 — Ну уж нет! (Кто знал, когда он вернется — и в каком виде!)
 — Здесь вы в безопасности, в стороне от проезжих дорог.
 — А как насчет вас? Кто-то должен быть рядом… кто-то трезвомыслящий.
 — Хедер ни в чем себе не отказывает, — сказал Син многозначительно. — Ни в чем, понятно? Я не повезу вас к нему в дом.
 Но тут, на беду, лорд Хедерингтон заметил Честити.
 — Это что же, новый камердинер? А где Джером? Приказал долго жить?
 — У Джерома разболелись ноги, пришлось на время заменить его этим молокососом. Я оставлю его в «Ангеле».
 — Нет, он поедет с нами! Прислуга выбилась из сил, так я дал ей отдых и приказал пить до упаду за упокой моего деда. Парню не мешает поразвлечься, уж очень у него унылый вид. Если надо, приклеим ему на грудь волосы, а все мягкое как следует подкрахмалим, чтоб стояло торчком!
 Увлекаемая к карете Хедерингтона, Честити бросила встревоженный взгляд на Сина, но тот лишь пожал плечами, как бы говоря, что идти на попятную поздно. Протесты могли привлечь к ней внимание Тоби Беррисфорда. Не исключено, что он узнал бы спутника миссис Инчклифф, а там — кто знает?
 Со здоровяком Грешемом в карете было так мало места, что Честити пришлось сесть на пол и скорчиться в три погибели. Когда набрали скорость, Хедерингтон затянул песенку, остальные взялись подтягивать.



   Не томите, не томите,
   Мои милые друзья,
   Напрямик меня спросите —
   И тотчас признаюсь я.
   Честен я в своем ответе,
   Я душою не кривлю:
   Я сильней всего на свете
   Сиськи женские люблю!
   Дайте, дайте мне такие,
   Чтоб в руках не удержать,
   Эх, арбузные, тугие,
   Как мне их не обожать!



 Шокированная Честити глянула на Сина, надеясь увидеть неодобрение, но он азартно подпевал, размахивал бутылкой и выглядел вполне довольным.
 Песенки пошли одна за другой, их запас казался неиссякаемым. Все на один мотив, порой даже нерифмованные, они не имели ничего общего с поэзией и становились чем дальше, тем сомнительнее, пока Честити не перестала понимать, о чем речь. «Сладкая дырочка» — это вроде было понятно, но при чем тут «лизнуть сахарку»? Не может же это означать, что… нет, никак не может!
 А мужская часть компании продолжала свое. Тут было и «взад-вперед, туда-обратно», и загадочный «полный ротик молочка», и беспардонное «пятерых в один присест». Не были упущены ни круглые плечики, ни мощные ягодицы, но венцом всему был, конечно, огромный, как вымя, бюст. Девушка с грустью вспомнила свой, весьма скромный. Он был не из тех, что «в руках не удержать». «Между ножек лес густой» — этого тоже не было, разве что изящная, воздушная каштановая поросль.
 Все это заставляло призадуматься. В свете было принято восхищаться вишнями губ, розами щек и васильками глаз. Выходит, все это только слова, а на деле мужчинам нужно совсем другое? Но тогда что она может предложить? Ни арбузных грудей, ни мощных ягодиц, ни кустов между ног.
 Тем временем дело дошло до «чмок-чмок в розовый задок»! Почему розовый? Его что же, сначала высекли? Честити обрадовалась, когда речь зашла о вишневых губках, но и тут было что-то не так, потому что губки оказались «те, что ниже»…
 Когда веселая компания достигла места назначения, девушку грубо выволокли из кареты. Это был Син, вне себя от ярости.
 — Ради Бога, простите! — испугалась она. — Если бы я знал…
 — Нет, если бы я знал! — прошипел он, приподнимая ее за шиворот к самому лицу. — Вот что, мой юный друг, я подыщу вам укромный уголок и советую, очень советую сидеть там тихо, как мышь! Иначе я распишу вам задницу в розовый цвет!
 — Значит, ее все-таки высекли! — вырвалось у девушки.
 — Держите рот и уши на запоре! — рявкнул Син и поволок ее внутрь.
 Руд-Хаус оказался красивой постройкой времен короля Якова, со свинцовыми переплетами окон и крутыми скатами крыши. Она была создана для мадригалов и сонетов, но внутри царила подлинная вакханалия.
 Просторный холл, освещенный только парой чадящих ламп, был полон народу. Кто-то лежал на полу, кто-то блуждал между телами, едва удерживая равновесие. Одни горланили песни под нестройную музыку, другие пытались ее перекричать, и все, вместе взятое, создавало адскую какофонию. Воздух был густо пропитан чадом, алкогольными парами и смесью женских духов.
 Честити вдохнула — и закашлялась, уши у нее заложило от шума, ноги подкосились. Беррисфорд и Грешем с порога нырнули в толпу, Хедерингтон задержался, чтобы сказать пару слов Сину.
 — Вот это я называю пирушкой! Грума отправь вниз, на кухню.
 — Он мне еще пригодится.
 — Вот как? Зрелость приносит новые интересы?
 — Просто мундир обошелся мне в целое состояние, не хочу с ходу разделать его под орех. Надо бы переодеться, а грум мне поможет.
 — Так переоденься… где-нибудь, — рассеянно бросил хозяин дома.
 К нему уже липла рыжеволосая дама, чьи пышные груди распирали лиф. Ее лицо, за исключением алых от помады губ, было скрыто серебристой шелковой маской. Заметив, куда она сунула руку, Честити нервно хихикнула: если кому-нибудь вздумается ощупать таким манером и ее, обман тотчас раскроется. В даме было что-то смутно знакомое — очевидно, светская леди в поисках запретных утех.
 — Потерпи, малышка, — промямлил Хедерингтон, собираясь с мыслями. — Син, поднимись этажом выше, выбери любую комнату и займись там со своим грумом чем только пожелаешь.
 Дама, не слушая, упоенно его ощупывала, а Честити не могла отвести глаз, гадая, кто же это. Когда те двое отошли, Син повернул ее к себе за локоть.
 — Любите смотреть? Не ожидал, но тем лучше: здесь вы найдете превосходные зрелища.
 Прогулка по обезумевшему дому продолжалась. По дороге до лестницы к ним трижды приставали женщины, и каждой Син пообещал встретиться чуть позже.
 — Вас ждет хлопотливая ночь, — сквозь зубы заметила Честити.
 — А что я должен отвечать? Что предпочитаю уединиться со своим грумом?
 По лестнице спускалась молодая женщина без маски. Обильная краска на лице не могла скрыть оспинок, но фигура была хоть куда.
 — Какие красавчики! Постойте, дайте выбрать… — К неприятному удивлению Честити, она удостоилась более пристального внимания, чем Син. — Люблю таких, свеженьких да неопытных! Малыш, позволь Салли научить тебя паре фокусов.
 Женщина качнулась вперед, обдав ее тяжелым запахом духов и пота. Честити отскочила, невольно прижавшись к Сину, и тот взял ее за плечо.
 — Ага, — сказала шлюха с пониманием. — Жаль! Ваши собрались в библиотеке. — И она ушла.
 — Юный Чарлз, вы мне портите репутацию! — сердито произнес Син, возобновляя путь наверх. — Не с моей внешностью играть в такие игры. Если я не завалю в эту ночь хоть парочку женщин, друзья заподозрят меня в мужеложстве!
 — Получше выбирайте друзей! — огрызнулась девушка.
 Наверху было потише, но отсутствие музыки с избытком компенсировалось доносившимися из комнат криками, стонами и бормотанием. Местами у дверей валялись в спешке сброшенные одежда и обувь, с картины свисал чулок, а с подсвечника — шейный платок, инкрустированный столик украшала лужица засохшего ликера.
 — Боже мой, сколько же все это продолжается? — спросила девушка шепотом.
 — Бог его знает, — пожал плечами Син. — Ясно одно — это уже не первый тур… — снизу из холла донеслись удвоенный шум и порыв холодного воздуха — прибыло пополнение, — и не первая смена. Сами знаете, слухами земля полнится. Представляю, как это затрудняет поиски. Не думаю, что Тоби еще помнит о своих обязанностях.
 Девушка не слышала, парализованная ужасом: она узнала в одном из вновь прибывших своего брата Форта, а вернее, Фортитьюда Харли Уэра, лорда Торнхилла. Вот кто разоблачит ее маскарад с первого взгляда!
 — В чем дело? — осведомился Син.
 Тут им пришлось посторониться, чтобы не попасть под ноги резвящейся парочке: красный от натуги джентльмен преследовал женщину в маске.
 — Не уйдешь, проказница!
 Вот где был бюст так бюст, и весь мир мог в этом убедиться, так как во время погони он совершенно вывалился из платья. Женщина сделала попытку прикрыться (хотя для этого потребовались бы руки великана) и игриво захлопала подчерненными ресницами в прорезях маски.
 — Милорд, я не такая!
 — А это мы сейчас увидим!
 Джентльмен рванул гульфик так, что посыпались пуговицы, и прыгнул на свою добычу. Они повалились в открытую дверь, которую Син поспешил захлопнуть. Заданный вопрос явно улетучился у него из памяти.
 Ошеломленная увиденным, перепуганная появлением брата, Честити совершенно растерялась. Как поступит Форт, обнаружив ее в гуще оргии? Надает оплеух? Нет, скорее всего убьет, не дожидаясь объяснений, — ведь он безоговорочно поверил в ее интрижку с Вернемом. Когда он набросится на нее, Син, конечно, заступится. Ах, он такой хрупкий! Куда ему тягаться с Фортом в кулачном бою! К тому же тот отлично владеет шпагой и пистолетом…
 — Идемте же! — прикрикнул Син. — Надо найти, где вам приткнуться на эту ночь.
 И он опять потащил Честити, чего совсем не требовалось. На ходу он открывал каждую дверь — и тотчас закрывал, поскольку все было занято. В одной из комнат в глаза бросились три пары ног на кровати, в другой — голый мужской зад, ритмично двигавшийся вверх и вниз. Это последнее со стороны выглядело так уморительно, что девушка прыснула, а Син пробормотал: «Чума им на головы!» Наткнувшись наконец на пустую комнату, он втолкнул Честити внутрь так резко, что она повалилась на разворошенную постель. И разразилась истерическим смехом.
 — Простите, милорд, — сказала она, отсмеявшись. — Все это так… так нелепо!
 — В самом деле, — согласился Син со странной улыбкой. — Похоже, мы попали в хозяйскую спальню. Ну и отлично, больше шансов на уединение. — Он достал из саквояжа дорожный костюм и со вздохом встряхнул. — Хорошо, что нет Джерома. Увидев меня в мятой одежде, бедняга схватился бы за голову, ну да ничего, сойдет.
 — Еще бы! — хмыкнула Честити. — Одежды будут сорваны с вас в первые пять минут.
 — Не исключено. Эти гарпии жаждут свежей крови. Вас, мой юный друг, скушали бы с особым удовольствием. Кстати! Не желаете получить полное образование по части порока? Такой увесистый шанс может больше не представиться.
 — Благодарю, но я совсем не жажду подхватить дурную болезнь.
 — А вы не так наивны, юный Чарлз! — одобрил Син, переодеваясь.
 — Женщины в масках — это ведь не шлюхи?
 — Смотря что понимать под словом «шлюха».
 Глядя, как он разглаживает костюм, скользя ладонью по бедрам, Честити ощутила на глазах слезы. Ей было невыразимо грустно, и появление брата не имело с этим ничего общего: не из-за него так ныло сердце.
 Одевшись, Син оглядел себя в зеркале. Честити удалось совладать с собой и не крикнуть, что она, черт возьми, тоже женского пола. К чему бы это было? В Руд-Хаусе были собраны женщины на любой вкус — от уличных до светских, — все как одна готовые раздвинуть ноги по первому требованию.
 — Неплохо, неплохо… — приговаривал Син, закрепляя шейный платок сапфировой булавкой.
 Затем он причесался, прихватил волосы шелковой лентой в тон костюму, поправил кружева манжет, тронул загорелое лицо пудрой из хозяйской пудреницы, придав себе модной бледности. С пугающей быстротой он превращался в совершенно иное создание — искателя наслаждений.
 — Как насчет мушки? — спросил он Честити.
 — Без пудреного парика? Исключено, — холодно ответила она.
 — Терпеть не могу парики, а волосы не стану пудрить ни за что на свете. — Понюхав флаконы в длинном ряду, Син выбрал один и надушил кружевной платок. — Ну, что скажете? — Он повернулся. — Как я выгляжу?
 — Неужели перед тем, как сорвать одежды, вас станут разглядывать? — съехидничала Честити, хотя сердце у нее ныло все сильнее.
 — Не думаю, но нельзя же из-за этого опускаться. — Син проверил и запер смежную дверь. — Я не собираюсь сломя голову бросаться в омут разврата, во-первых, потому, что надо выспаться, во-вторых, я, как и вы, предпочитаю избегать дурных болезней. Однако мне придется побыть на виду. Заодно выясню у Тоби, как проходит охота. Вернусь, как только смогу. — Он помедлил у двери в коридор. — Запритесь! Не отпирайте никому, кроме меня.
 — По-вашему, я мечтаю поскорее разделить эту постель?
 — Другой здесь нет. Боюсь, вам придется разделить ее со мной.
 — О! — Честити упустила из виду этот факт. — Тогда я буду спать на полу.
 — Это оскорбительно, — заметил Син, подняв бровь. — Я не больной и не вшивый.
 — Милорд, я вовсе не хотел вас обидеть! — смутилась девушка. — Просто… просто я привык спать один.
 — Мы еще вернемся к этому.


* * *

 Син ушел. Честити торопливо заперлась, думая, что хорошо бы не отпирать и ему. Напряжение последних минут отхлынуло так резко, что она прижала ладони к вискам. Как она могла, как могла оказаться в такой ситуации!
 Син подождал, пока в замке повернется ключ. Его восхищало, что Честити так долго удается мужская роль. Он ежеминутно ждал, что она обмолвится, но этого так и не случилось. Син охотнее разделил бы ее затворничество, чем странствовать по охваченному оргией особняку. Доступные женщины уже не привлекали его. Но требовалась основательная разведка.
 Приняв беспечный вид, он начал спускаться в нижний этаж.


* * *

 Какое-то время Честити бесцельно бродила по спальне Хедерингтона. Воображение рисовало Сина в объятиях одной из «гарпий», ее блудливые, жадные руки у него в паху, разбросанную одежду, сплетающиеся тела. Как обидно, думала девушка. Когда-то и ее считали красивой. В то время Син, быть может, не покинул бы ее так легко.
 Бросив на постель шляпу и паричок, Честити встала перед зеркалом. Уродина с каменной физиономией, в мужских штанах! Слепо, лихорадочно она разделась донага и разбинтовала грудь. С судорожным вздохом провела ладонями по телу.
 Не бог весть какое тело, не то что у Нериссы Трелин, этой пышногрудой голубки. Нерисса, с ее белокурыми локонами, ресницами, как бахрома, коровьими глазами и выменем, которое джентльмены из высшего общества деликатно именовали «обольстительными холмами».
 Внезапно девушка выпрямилась в струнку. Нерисса, дочь епископа Питерсборо, супруга лорда Трелина, воплощенное благонравие и скромность, третейский судья чужих поступков, сурово осудившая Честити Уэр. Это она так бесстыдно ощупывала Хедерингтона!
 Едва сознавая, что делает, девушка закуталась в халат, налила себе вина и уселась в кресло. Неужели это правда? Невозможно поверить, и все же… все же… Если рыжее — это парик, то под ним должны скрываться белокурые локоны. Леди в роли шлюхи. За лорда Трелина, этого сухаря, Нерисса вышла по расчету, но одно дело — любовники и совсем другое — разнузданный разврат. Как эта женщина смеет выносить приговор другим? Должно быть, она не одна такая. Кто еще здесь резвится из лицемеров, бросавших камни в Честити Уэр?
 Нужно это выяснить! Да, но Форт узнает ее в мужском, вне всякого сомнения. А в маске? Скорее всего нет. В женской одежде, парике и маске ее не узнает никто, особенно если изменить голос.
 Честити помедлила, разрываясь между страхом и желанием добиться правды, но другого выхода не было. Только так можно было выяснить, в самом ли деле это Нерисса Трелин. Если разоблачить ее, быть может, удастся поправить свою собственную ситуацию.
 В гардеробе оказалась только мужская одежда, и тогда Честити вспомнила о смежной комнате — по ее расчетам, женской спальне. Догадка подтвердилась. Платья были не по размеру, но не настолько, чтобы висеть мешком. Коснувшись дорогой ткани, девушка не удержалась от счастливого смеха. Как давно в ее распоряжении не оказывалось столько чудесных нарядов! Белая шелковая сорочка пенилась кружевами, льнула к телу, нижние юбки были приятно тяжелы. За этим последовал парчовый лиф со шнуровкой сзади. Поскольку ждать помощи было неоткуда, Честити справилась сама, улыбаясь воспоминаниям о том, как одевала Сина, и мечтая, чтобы он, наоборот, раздел ее.
 Наконец зеркало отразило вполне женственную фигуру, с высоко поднятыми округлостями грудей. Тончайший шелк сорочки подчеркивал их белизну, кромка лифа едва прикрывала соски. Прежде Честити не носила столь откровенных нарядов, но теперь нашла это пикантным. Как хорошо снова ощутить себя женщиной!
 Поверх всего этого девушка надела бальное платье, состоявшее в основном из подола, да и то с высокими разрезами. Оно крепилось к нижним юбкам на талии, а к лифу — вдоль боков и приятно шуршало при каждом движении. Чтобы насладиться этим звуком, Честити закружилась перед зеркалом.
 Поскольку лорд Хедерингтон не был женат, это была комната его любовницы. В надежде узнать имя девушка обыскала ящики стола. Там не нашлось ничего компрометирующего, зато на трельяже стояла шкатулка слоновой кости, с двумя пылкими любовными письмами, адресованными некоей Дезире. Это ничего не означало — в письмах было принято называть возлюбленных вымышленными именами, взятыми из романов и мифологии. Честити, например, для одного поклонника была Беллой, а для другого — Дианой.
 А что Хедерингтон? Он хранит полученные письма? Это также было принято, в знак верности, поэтому девушка обыскала и хозяйскую комнату. Письмо нашлось всего одно — в кармане фрака, в довольно скомканном виде. Почерк был женский, мелкий, а стиль хоть и цветистый, но откровенный (читая, Честити покраснела). Такое письмо никак не могло быть продиктовано, а значит, являло собой веское доказательство, если почерк будет узнан. Чей же он? Нериссы?
 Спрятав письмо в карман жилетки, Честити занялась париком. Пудра в смежной комнате оказалась слишком розовой и ароматной. По неосторожности глубоко вдохнув, девушка раскашлялась. Однако на голове парик выглядел довольно мило.
 В довершение туалета Честити подкрасила губы. Мушка в виде сердечка означала приглашение к поцелую. Эффект получился вполне удовлетворительный: в зеркале отражалась леди, готовая к выезду на бал или ко двору, разве что чуточку слишком расфранченная. Зато в таком наряде она казалась смелее и опытнее, да и вообще совсем иной. Пожалуй, Форт и без маски не узнал бы младшую сестру, сдержанную в поведении и одежде, как подобает юной леди на выданье.
 Смелый наряд красит, думала Честити, скользя взглядом по своей тонкой талии и белым плечам. Не столь весомые, как арбузы, груди, однако, вздымались над лифом вполне призывно. Девушка вспомнила, что одевалась не для того, чтобы вызывать восхищение (оно могло ей дорого обойтись), но тут же поняла, что иначе нельзя: скромница в вертепе лишь сильнее распаляет похоть. На всякий случай подтянула лиф повыше. Надо надеяться, что не столкнется с Сином: он перекинул бы ее через колено и выпорол, как было обещано. Что касается остальных, Честити была уверена, что выкрутится. Женщин хватало, мужской пол был слишком пьян, и ускользнуть ничего не стоило.
 Черная бархатная маска сделала ее совершенно неузнаваемой, но, когда дело дошло до обуви, возникла проблема. Туфельки незнакомки были Честити решительно малы. Это подтверждало догадку, что комната — временное обиталище Нериссы Трелин, чья маленькая ножка была неоднократно воспета. Даже аромат духов напоминал о Нериссе — густой, приторно-сладкий.
 Честити вспомнила о купленных Сином духах, выудила их из саквояжа и сочла, что лучше и быть не может. Эта изысканная, жгучая смесь трав и цветов заставляла думать о страсти, о жарких объятиях. Девушка не сразу отважилась коснуться пробкой локтей и впадинки между грудями из опасения, что столь знойный аромат будет воспринят как откровенный призыв. Но искушение было слишком велико. Никогда еще ей не встречались духи, которые так подчеркивали бы самую суть женственности, ее физическую сторону. У Сина Маллорена был хороший вкус.
 Син.
 Не было смысла притворяться, что она жаждет истины или желает восстановить справедливость. Она стремилась обелить свое имя только для того, чтобы оказаться на равных с Сином Маллореном.




 Глава 10


 Прежде чем выйти, Честити подкрепила свою решимость стаканом превосходного рейнского из графина у постели. Коридор, куда она осторожно выглянула, был безлюден, хотя из комнат по-прежнему доносились разные звуки. Девушка заперла дверь и сунула ключ за лиф. Его холодок заставил ее нервно поежиться.
 На узких ступеньках черного хода Честити повстречалась лишь пара растрепанных, ошалевших лакеев, а короткий подсобный коридор был и вовсе пуст. Вообще оргия как будто пошла на убыль — в холле оставались только те, кто спал на полу: пятеро мужчин поодиночке и женщина без маски в объятиях кавалера. Пробираясь между ними, Честити гадала, где все остальные. Судя по звукам, большинство гостей скопилось где-то в задней части дома. Оттуда доносились нестройное пение, аплодисменты и топанье ног, от которого сотрясались стены. Однажды услышав репертуар Хедерингтона и его друзей, Честити не жаждала повторить опыт, а потому направилась в противоположную сторону. В жилых постройках времен короля Якова комнаты нижнего этажа шли сплошной анфиладой вокруг холла, так что смело можно было начинать с ближайшей к фронтону.
 В комнате для завтраков на полу резвились две парочки. Издалека рассмотреть лица не удалось, подойти ближе не хватило дерзости. Честити пробежала помещение насквозь и оказалась в царстве зеленого сукна. Здесь собрались те, кто всем иным порокам предпочитал азартные игры. Таких было немало. Мужчины, а также женщины в масках и без масок с силой шлепали картами, провожали взглядом брошенные кости и передвигали друг к другу груды банкнот. Честити содрогнулась — ей всегда казалось, что между игроками незримо присутствует дьявол.
 Пробираясь между столами, девушка заметила за одним из них престарелую леди Фэншоу. Пользы в этом не было никакой, весь свет знал, что эта матрона без ума от карт. На азартные игры общество смотрело сквозь пальцы.
 — Одна, моя курочка? — Честити схватили за руку, и она оказалась на коленях у мужчины средних лет. — Сегодня мне не везет, может, хоть ты принесешь счастье.
 Он тут же пощупал ее грудь. Пришлось это вытерпеть: сопротивление показалось бы подозрительным. Впрочем, стоило обвить его шею руками, как он вернулся к своим картам. Выждав, пока партия наберет обороты, Честити принялась заигрывать и была сброшена с колен с криком «Дьявольщина, я ничего не вижу!». Теперь она разыграла обиду и ушла.
 Все это очень напоминало водевиль, и самой участвовать в нем было забавно. Никогда еще Честити не чувствовала себя такой вольной пташкой, как теперь, под этой черной бархатной маской. Она не была больше ни леди Честити Уэр, ни падшей женщиной, ни даже симпатичным Чарлзом. Она была леди N.
 За столом чуть дальше происходило нечто занимательное. Здесь на ставке были не только и не столько деньги. Эффектная негритянка играла в кости с целой группой людей, одна против всех. Если у кого-то выпадало меньше восьми очков, она добавляла его гинеи к своим, а если больше, сдвигала корсет ниже и поднимала выше юбку. Почти вся ее великолепная шоколадно-коричневая грудь была обнажена, ноги открыты до середины бедер. Игра шла азартно, среди зрителей были и женщины. Честити тоже не смогла пройти мимо и остановилась, завороженная.
 Трое проиграли подряд. Негритянка хохотала, сверкая белизной зубов, и поощряла остальных:
 — Ну же, джентльмены, делайте ваши ставки! Осталось десять минут. С первым ударом часов я приведу одежду в порядок, и придется все начать заново.
 Еще двое попытали счастья и проиграли. Обстановка накалилась до предела.
 — Кто следующий?
 — Я, моя милая. — На руке, что собрала белые кубики костей, красовался перстень с крупным рубином. — Считай, что ты проиграла, Сейбл.
 Честити едва удержалась от крика — это был маркиз Родгар. Судя по безукоризненному наряду, он только что прибыл. Его густые волосы не были напудрены и казались особенно черными на фоне белоснежной кружевной отделки. Чеканные черты лица были, по обыкновению, бесстрастны.
 — Проиграла? — Негритянка расхохоталась. — Это невозможно, милорд. Проиграв, я достанусь вам, а это тоже выигрыш.
 — Я не держу рабынь, — холодно заметил Родгар.
 — Ваше счастье, — беззлобно усмехнулась Сейбл. — Рабыня может взбунтоваться и прирезать хозяина.
 Маркиз бросил кости. Две выпавшие шестерки являли собой несомненный выигрыш. Негритянка собрала гинеи в кошель и поднялась. Одним змеиным движением она сбросила расшнурованный лиф, обнажив тугую, высокую грудь. Честити сухо глотнула от зависти, зрители зааплодировали, но Родгар и бровью не повел. Женщина подняла подол, заткнула его за пояс и медленно повернулась.
 — Итак, милорд, — обратилась она к Родгару, — на эту ночь я ваша. Чего изволите? Чтобы я вымыла полы? И не жалко будет разбазарить такой выигрыш?
 — Полы исключаются — они не мои, но кое-что приходит на ум. — Маркиз достал из кармана золотую табакерку. — Рабыня, ногу!
 Сейбл повиновалась. Она стояла, словно застыв в танцевальном па, без малейшего напряжения. Родгар насыпал на ее высокий подъем немного нюхательного табаку и вдохнул по очереди каждой ноздрей. Затем он сделал выразительный знак. Не опуская ноги, Сейбл медленно опустилась в «мостик», постояла так, давая собравшимся рассмотреть интимные части своего тела (вишнево-красные — от природы или румян), и выпрямилась.
 Родгар несколько раз хлопнул в ладоши, учтиво поклонился Сейбл, словно это была леди, одетая по всей форме, и предложил ей руку. Они удалились.
 Честити стояла с открытым ртом. Она не ожидала ничего подобного. Потрясенная до глубины души, она сама себе казалась невинной крошкой и мечтала только об одном — убраться из этого ужасного дома. А между тем миссия, что выманила ее из укрытия, так и не была выполнена. Следовало также предупредить Сина, что Родгар здесь. Как осуществить все это и не попасть в передрягу?
 С уходом Сейбл зрители разбрелись, и в комнате воцарилась типичная для таких мест атмосфера чистого азарта. С Честити заговаривали еще дважды, но без особого энтузиазма, и ей удалось пробраться к бюро в дальнем углу. Здесь нашлись расщепленное перо и полузасохшие чернила. Нацарапав «Родгар приехал!», девушка спрятала листок за лиф, надеясь при случае сунуть в карман Сину.
 Следующее помещение оказалось галереей, идущей вдоль всей задней части особняка. В данный момент здесь танцевали, если можно так назвать немыслимые коленца, что взбредали в нетрезвый ум. Впрочем, трио пьяных музыкантов играло невпопад.
 Здесь Честити наконец начала составлять мысленный список имен. Леди Джейн Триз, самая злостная сплетница во всей Англии. Мейбл Кордингли, Сьюзен Феллоуз. Летти Прауд, эта рыжая гордячка. Вот уж нечем гордиться, когда тебя швыряют из рук в руки, так что видно… нет, совсем не панталоны! Помнится, были разговоры, что Летти красит волосы. Не красит, они у нее рыжие везде.
 Торжество Честити, однако, быстро померкло. Упомянуть все эти имена и компрометирующие факты означало вызвать величайший скандал всех времен и народов. К тому же она завидовала шалуньям — их короткому, пустому, подогретому вином счастью. Сама она давно забыла, что такое быть счастливой…
 Кто-то схватил Честити, повернул и повлек в танце. К ее безмерному ужасу, это был Форт.
 — Что, испугалась? Не бойся, не обижу! Как тебя зовут, крошка?
 Надо признать, он был вполне привлекателен — синеглазый, белозубый, кудрявый и к тому же веселый. Когда он в последний раз улыбался младшей сестре? Как будто целую вечность назад.
 — Инкогнито? — предположил он, не дождавшись ответа. — Ничего, назовись как-нибудь.
 — Х-Хлоя… — пролепетала Честити, вспомнив свою чопорную тетку.
 — Хлоя? — Форт расхохотался. — Вот уж точно, имечко не из моих любимых. Ну да ничего, сойдет!
 Он привлек к себе Честити и поцеловал в губы. Она окаменела, думая: Господи, ведь это смертный грех!
 — Я не в твоем вкусе? — оскорбился брат.
 — Нет, милорд, просто… просто я немного перепила. Ой, меня сейчас стошнит!
 — Только не на мои ботинки, — предостерег Форт, снова развеселившись. — Вон там, в конце коридора, двери в сад. И не пей столько, глупышка!
 Он подтолкнул Честити в нужном направлении. Она бросилась прочь, грустно благодарная за эту мимолетную доброту. В этом был весь Форт, вспыльчивый, скорый на резкое слово, но не злой. Его взбесила не сама ее интрижка с Вернемом, а отказ прикрыть грех, бросавший тень на все семейство.
 Притаившись в коридоре, Честити следила за братом, пытаясь понять, зачем он явился в Руд-Хаус. Поразвлечься или навести справки о Верити? И то, и другое было вполне возможно. Форт никогда не упускал случая приятно провести время. Вот и теперь, найдя даму по вкусу, он скоро покинул круг танцующих.
 Собравшись с духом, девушка вернулась в галерею, и скоро ее отвага была вознаграждена: появился Хедерингтон со своей дамой. Подобравшись ближе, Честити без труда удостоверилась, что это Нерисса Трелин: той было свойственно особым образом поглаживать шею.
 — Какая хорошенькая! Потанцуем?
 Дорогу заступил какой-то джентльмен. Что за несчастье! На сей раз это оказался гигант Грешем. В расстегнутом мундире, белый жилет испятнан вином, к тому же без парика Грешем выставил напоказ бритую голову. Тем не менее выглядел он по-прежнему внушительно, и было ясно, что никто не посмеет оспаривать его право на даму. Поэтому, когда Грешем предложил Честити руку, она почти без колебаний приняла ее.
 Несколько минут они танцевали вполне прилично, но вдруг, без малейшего предупреждения, Грешем поднял ее за талию и закружил. У Честити вырвался пронзительный визг. Она испугалась, что тоже потеряет парик, к тому же ее потрясла громадная сила кавалера. В его руках она казалась совершенно беспомощной и лишь теперь сообразила, что до сих пор рядом всегда бывал кто-то из близких — отец, брат, Син. Кто-то, к кому можно броситься в поисках защиты. Теперь она была одна.
 Грешем ослабил хватку и позволил девушке сползти по его груди на пол. Этот ловкий маневр задрал спереди все ее юбки и почти полностью обнажил ноги. К тому же Грешем набросился на нее с поцелуями. В этих медвежьих объятиях невозможно было шевельнуться. Честити попробовала сжать губы, но большой палец перебрался с подбородка вверх и разжал их.
 Потом, впервые в жизни, во рту оказался чужой язык. В этом было что-то сродни насилию, но особого рода. Помимо воли оно рождало отклик, рот становился все податливее, губы трепетали на грани того, чтобы ответить на поцелуй.
 — Так-то лучше, — сказал Грешем, отстранившись. — Но к чему эти ужимки? Что, ты уже подыскала кого-нибудь?
 — Да! Да! — обрадовалась Честити.
 — Ничего, он не станет возражать.
 Рука легла на грудь и сжала — слишком сильно, до боли. Робкая тень наслаждения растаяла, сменившись страхом. А если он навалится на нее прямо здесь, при всех?! Честити откинулась назад, насколько это было возможно. Грешем воспользовался этим, чтобы покрыть поцелуями ее шею. Нужно было что-то придумать, и поскорее.
 — Милорд, мой кавалер обещал принести что-нибудь съестное. Я умираю с голоду! Накормите меня — и я ваша!
 — Всегда к твоим услугам, — пробормотал офицер. — Накормлю прямо здесь и сейчас, дай только расстегнуть брюки. Смотри, что у меня есть!
 Он прижал ее руку к выпуклости внизу живота. Честити ахнула: такое может разорвать пополам!
 — Что, нравится? — гордо осведомился гигант. — Поработай немного ротиком, и наешься до отвала.
 «Полный ротик молочка»! Даже в своем неведении девушка сообразила, что это может означать, и ее чуть не вывернуло наизнанку.
 — Для начала я бы предпочла крылышко жареной куропатки!
 На деле Честити предпочла бы спрятаться под кровать в спальне Хедерингтона. Она уже узнала все, а нервы сдали так, что хуже некуда.
 Однако отделаться от Грешема было не так-то просто. Увлекаемая из галереи, Честити в панике вопрошала себя, что толку, если никто не покусится на нее в обществе этого верзилы, когда он сам собирается на нее покуситься? Даже если выскользнуть у него из рук, далеко не убежишь. Закричать? На помощь могут явиться Форт или Родгар, и ее маскарад будет разоблачен. Это пугало сильнее, чем угроза надругательства. Возможно, если убедить Грешема в своей готовности, он отправится на поиски еды и даст ей шанс сбежать?
 Вся во власти лихорадочных, панических мыслей, Честити не обращала внимания на окружающее и подпрыгнула, когда рядом раздался многоголосый рев.
 — Что это? Что?!
 — Театр, моя сладенькая, — объяснил Грешем. — Хочешь посмотреть? Пожалуйста! Оп-ля! — И он, как ребенка, перебросил ее через широченное плечо.
 В комнате были установлены подмостки. Три ряда кресел были заполнены, а те, кому не хватило места, толпились у двери. Вознесенная над ними, Честити не сразу поняла, что происходит на сцене. Совершенно голая пара в масках демонстрировала совокупление в столь невообразимой позе, что непонятно было, где чьи конечности. Присмотревшись, девушка завозилась на плече.
 — Что, не нравится? — удивился Грешем.
 — Слишком… — она поискала подходящее слово, — слишком возбуждающе, а я все еще голодна.
 — Ужин не убежит, а охота может и пройти! — усмехнулся ее непрошеный кавалер.
 Он задрал Честити юбки и сунул руку под сорочку. Сопротивление только распалило его.
 — Да это Грешем! — раздался совсем рядом голос Сина. — Грешем с целой охапкой вкусненького!
 Девушка затихла, разрываясь между страхом быть узнанной и желанием позвать на помощь.
 — Еще не пробовал, — хмыкнул ее кавалер, и она оказалась наконец на полу. — Познакомься с лордом Маллореном, куколка.
 Син выглядел на редкость аккуратно для человека, который провел целый час в гуще оргии. Он не узнал ее, поскольку произнес: «Рад познакомиться, мадам!» — и весело подмигнул. Увы, это означало, что придется и дальше оставаться в обществе Грешема. Честити поняла, что не вынесет этого. Ни теперь, ни после встречи с Сином!
 — Я тоже рада, милорд, — поспешно сказала она измененным голосом, — и приглашаю вас составить трио!
 — Я против! — воскликнул неприятно удивленный Грешем.
 — Признаться, я предпочитаю развлекаться вдвоем, — улыбнулся Син, — но готов встретиться лично с вами чуть попозже.
 Сколько раз он говорил это за прошедший час? И сколько раз исполнил свое обещание?
 — Попозже, мой друг, она будет не в состоянии! — засмеялся Грешем и добавил двусмысленно:
 — У нее волчий голод!
 — Это поправимо, — заметил Син, не поняв или не пожелав понять шутку. — Я знаю, где можно перекусить. Идемте!
 В соседней комнате было малолюдно. Те немногие, что там собрались, коротали время за разговором. Был среди них и Родгар, он как раз предлагал понюшку — подумать только! — самому графу Бьюту, особе, наиболее приближенной к молодому королю и, если верить слухам, к королеве-матери. Значит, все то, что происходит в этом вертепе, и есть подлинное лицо высшего общества? Может быть, здесь находится и король?
 К счастью, Родгар стоял спиной к ним. Честити мимолетно задалась вопросом, где же роскошная Сейбл. Они прошли комнату насквозь и оказались в другой, с двумя накрытыми столами. Стульев не было, так что гости закусывали стоя, перебрасываясь шутками. Лорд Хедерингтон, этот распутник, и здесь остался верен себе.
 В центре каждого из столов красовалось блюдо с фигурой из бланманже, причем женская фигура вызывала подлинный ажиотаж. Джентльмены наперебой снимали губами вишенки, изображавшие соски. Пьяный лакей тут же заменял их другими, из большой чаши. Развилка бедер демонстрировала Гнездо из зелени петрушки. Иное дело мужская фигура: здесь вверх гордо торчал огурец. Честити подумала, что не прикоснется больше к этому овощу.
 Как и следовало ожидать, Грешем отошел принять участие в забаве с вишенками. Син за ним не последовал. Это мешало ускользнуть, но давало шанс предупредить его о присутствии брата. Девушка потянулась за куриной ножкой, как бы случайно навалившись ему на спину. Секунда — и записка перекочевала из лифа в карман. Едва успев отстраниться, Син круто повернулся и уставился на нее, словно видел впервые.
 — Что такое, милорд?
 — Нет… ничего.
 Краем глаза она заметила, что Грешем как раз сунулся носом в бланманже. Мелькнула мысль: сейчас или никогда!
 — Мне нужно отлучиться… по нужде, — сказала Честити Сину и сделала шаг в сторону.
 — Мне тоже, — быстро произнес он, взял ее за локоть и повлек прочь.
 Не успев моргнуть глазом, девушка оказалась снаружи, под звездным ноябрьским небом. Ледяной ветер сразу пронизал ее до костей.
 — Куда мы идем?
 — Отлить, моя крошка, — грубо ответил Син. — Тебе же нужно по нужде! А может, Грешем чересчур велик, чтобы разжевать и проглотить?
 — Мне холодно!
 Сбросив сюртук, он поймал в него Честити, как в сачок.
 — Теплее?
 — Но, милорд…
 Она не договорила. Поцелуй был грубым, как и тон, однако Честити слишком долго ждала его и приняла таким, как есть, пусть даже он предназначался совсем другой женщине. Она прижалась всем телом и с жадностью втянула в себя мужской язык. У него был винный, терпкий, невыразимо сладостный привкус.
 Внезапно объятия разжались, ее снова повлекли вперед. Ноги не слушались и норовили подкоситься.
 — Маллорен, негодяй ты эдакий! Верни мою девочку, а себе найди другую! — заревели от дверей. — Это нечестно!!!
 Грешем ругался минут пять, но потом ушел в дом, с треском хлопнув дверью.
 — Хочешь вернуться к нему? — спросил Син. Честити молча помотала головой.
 — Чего же ты хочешь? — спросил он мягче. Вот он, шанс, единственный и неповторимый! Шанс насладиться его любовью, оставшись неузнанной!
 — Я хочу вас, милорд… — прошептала девушка.
 — С чего бы это вдруг? — спросил Син, приподнимая ее лицо за подбородок.
 Она промолчала. Кончики пальцев скользнули вниз по шее и плечу, пробрались за жесткую кромку корсета, нащупали под сорочкой сосок. Весь этот вечер был таким напряженным и возбуждающим, что одного прикосновения хватило, чтобы Честити совершенно утратила рассудок и, когда Син потерся о ее бедра своими, она ответила тем же, вся дрожа.
 — А ведь и в самом деле ты меня хочешь… — сказал он тихо, словно в раздумье. — Что ж, маленькая распутница, ты меня получишь. — Он снова повлек ее, на этот раз вокруг дома.
 — Куда мы идем?
 — К черному ходу. Я не намерен драться с другом на дуэли за обладание тобой — ты этого не стоишь.
 Эти несколько слов заставили девушку оскорбленно вскинуть голову. Син принял ее за женщину легкого поведения и обращался с ней соответственно. Но если пойти на попятную, такой шанс больше не представится.
 Выбор был сделан. Честити последовала за Сином.




 Глава 11


 Двери черного хода вели на кухню, где царила такая неразбериха, что оставалось лишь удивляться, как дом еще не подожжен. Вдребезги пьяная прислуга честно старалась обеспечить непрерывное поступление еды и напитков к гостям, но кое-кто уже махнул на эту задачу рукой как на непосильную: баранья нога обугливалась на вертеле, а служанка рядом храпела, развесив губы. Никто даже не заметил, как Син нагрузил корзинку съестным, только кухарка слепо пошарила рукой в той части стола, где только что стояла миска взбитых сливок. Не найдя ее, махнула рукой.
 — Зачем нам столько всего? — робко полюбопытствовала Честити.
 — Разве у тебя не волчий голод? Я намерен удовлетворить его сполна.
 Син улыбался, но тон был холодный, осуждающий. Это было даже кстати — не хотелось, чтобы он был нежен с подружкой на одну ночь. Девушка припомнила, что еще недавно шарахалась от его нежности к Чарлзу. Они все время жили в паутине сотканной ею лжи.
 У черной лестницы стояла лампа для зажигания свечей. Син запалил одну и передал своей спутнице. Трудно объяснить, что он чувствовал в эти минуты. Он укрыл Честити Уэр в безопасном месте только для того, чтобы она сбежала оттуда, размалеванная и расфранченная. В поисках низменных удовольствий, конечно, — иначе зачем весь этот антураж? А он-то приписывал ей невинность души!
 С одной стороны, Син болезненно переживал свою ошибку, с другой — намерен был обратить ее себе на пользу. Его не одурачить, как беднягу Грешема, захотела — будь добра идти до конца! Если разобраться, это очень кстати, поскольку поможет утолить давнее вожделение. Его нельзя сравнить, например, с этим болваном Вернемом, и даже если Честити Уэр переспала с половиной Англии, Сина Маллорена она запомнит на всю жизнь!
 Они поднялись на два пролета и оказались перед зеленой дверью, за которой начинался пыльный, безмолвный коридор.
 — Я так и думал, что детское крыло в этом доме давным-давно заброшено.
 Дверь закрылась, наглухо отделив их от вакханалии внизу. В коридоре царствовала не только тишина, но и холод. Осмотрев четыре комнаты, Син выбрал одну. Судя по узкой кровати под скромным лоскутным покрывалом, когда-то здесь была спальня няньки или гувернантки.
 — В ведерке остался уголь, есть и растопка, — заметил Син, опуская корзинку. — Мерзнуть не придется.
 Свеча давала слишком мало света. Честити поставила ее рядом с корзинкой и плотнее закуталась в сюртук, хранивший запах Сина. Постепенно ею овладели сомнения. Леди Честити Уэр с мужчиной, украдкой, в давно покинутой пыльной комнате, в чужой постели!
 Между тем Син, пустив на растопку изъеденную мышами книгу, довольно быстро развел огонь. Комната сразу стала приветливее. Девушка инстинктивно придвинулась ближе к камину и ненадолго забылась, глядя на танцующее пламя. Ее вернул к действительности голос Сина:
 — Миледи, ложе готово!
 Он успел сбросить матрас на пол и накрыть одеялом. Опустившись в вихре юбок на эту импровизированную постель, девушка поняла, что судьба ее решена. Син подвинул корзинку ближе, уселся и набросил лоскутное покрывало на колени им обоим.
 — Вам не холодно без сюртука? — спросила Честити, кутаясь.
 — Ничуть.
 Она смущенно отвела взгляд. Син желал ее. Девушка приняла бокал вина, сделала сразу несколько глотков и благодарно ощутила в жилах горячую волну. Очень скоро ей ударило в голову, перемешало мысли.
 — Мне нужно поесть…
 — Чтобы не опьянеть? — усмехнулся он. — Пьяней на здоровье, я не против.
 — Вы полагаете, милорд, — спросила Честити, отставляя стакан, — что добьетесь меня, только подпоив?
 — О нет! Это была бы нелепая мысль. — Син проследил контур ее губ кончиком пальца. — Тебя учили в детстве не играть с едой? Наверняка учили. А между тем это забавная игра. — Он достал из корзинки ломтик ростбифа и свернул в трубочку. — Ну-ка скажи, на что это похоже?
 — На… мясной рулетик! — предположила девушка.
 — Что? — Син оглядел свое творение. — Верно, маловат. — Он взял несколько ломтей и скатал их. — Любишь побольше — вот тебе побольше. — Он сомкнул пальцы Честити вокруг получившейся трубки и приставил себе между ног. — Теперь устраивает?
 Она сглотнула. «Полный ротик молочка»! Почему ее не хотят просто накормить? Если вспомнить Грешема, даже такой рулон казался маловат. При мысли о том, что все мужчины щедро наделены природой, бросало в холодный пот. Однако приходилось придерживаться выбранной роли. Честити постаралась развратно улыбнуться.
 — Вполне, милорд!
 — Если устраивает, возьми в рот, — мягко произнес Син.
 Что оставалось делать? Непроизвольно облизнув губы, девушка наклонилась и сомкнула губы на рулоне мяса.
 — Ешь!
 Она откусила. Выпуклость под брюками дернулась, словно она впилась зубами именно в нее. Ростбиф был отменный, и Честити сосредоточилась на жевательном процессе. Что дальше? Как в таких случаях поступает женщина с опытом?
 Честити попробовала убрать руку, но Син держал крепко.
 — Я только хотела выпить вина!
 Левой рукой он поднес к ее губам стакан, а когда она отстранилась, сделав несколько торопливых глотков, облизнул ей губы. Выпуклость под ее плененной рукой двигалась, как живое существо.
 — Ешь, — сказал Син вполголоса. — Силы тебе пригодятся.
 Честити была одурманена, растеряна. Она ожидала объятий, поцелуев, ласк и, наконец, обладания, и, хотя не была уверена, что придет от всего этого в восторг, не могла вообразить себе ничего иного. Син готов взять ее, разве нет? Тогда отчего же он медлит?
 — Я уже сыта!
 — И это называется «волчий голод»? А впрочем, некоторые предпочитают сладкое.
 Он выпустил ее руку и снова потянулся к корзинке. Девушка сразу отодвинулась: ключ провалился так низко, что вот-вот мог выпасть под юбки. Ищи его тогда! Она выудила ключ и сунула под матрас.
 Какое-то время Син разглядывал пирог, а Честити лихорадочно размышляла, что он задумал. Вероятно, это был его излюбленный способ обольщения — во время приема пищи и с ее помощью. Рулетик в Шефтсбери, пирожок в Винчестере. Действенный способ, ничего не скажешь. С ней это срабатывало каждый раз.
 Тем временем Син откусил пирожок. Пальцы его окрасились красным.
 — С вишнями, — заметил он. — Очень кстати!
 Он поднес пирожок к губам Честити. Повинуясь этому безмолвному приказу, она слизнула алый сок. Он был сладкий и клейкий, а пальцы, что его держали, — чуть солоноватые, и клейкая сладость это подчеркивала. Хотелось слизнуть соленый привкус, как изысканную пряность.
 — Ешь!
 Стоило нажать зубами, как алый сок побежал снова. Честити непроизвольно отшатнулась, боясь испачкать платье, но Син сдавил пирожок и алая струйка потекла на грудь. Заглушая крик, он опрокинул Честити навзничь и слизнул сок языком.
 Умелые пальцы справились с крючками, шнуровкой лифа, отбросили его в сторону. Син окинул взглядом раскрытое платье и тонкую шелковую сорочку, под которой часто вздымалась маленькая полная грудь. Честити со страхом спросила себя, находит ли он это зрелище жалким, и решила, что, пожалуй, нет. Глаза его горели и казались совсем темными.
 — Я привлекательна, милорд? — спросила она кокетливо.
 — Очень, и ты отлично это знаешь.
 Син потянулся к маске, но Честити схватила его за руку.
 — Нет-нет! Пусть останется.
 — Твоя репутация настолько безупречна?
 — В моих глазах — да.
 — Значит, я так и не узнаю твоего имени? — спросил он, касаясь черного бархата.
 — Нет, милорд. Зовите меня Хлоей.
 — Хлоя? Прекрасное имя. «Вся боль моя, все муки, все страданья — твой дар мне, Хлоя! Если б мог просить одно твое небесное лобзанье, чтоб эту боль и муки утолить!»
 Губы их встретились, и на глаза Честити отчего-то навернулись слезы. К счастью, маска их скрыла. Син отодвинулся. Она приподнялась на локте, боясь, что каким-то образом разочаровала его, но нет, просто странный ритуал обольщения еще не был окончен. Син толкнул ее на спину, зачерпнул рукой сливки и покрыл ими грудь — сначала над краем сорочки, а потом, сдвинув ее, целиком.
 — Все это нужно съесть, — сказал он, улыбнулся и подмигнул. — Начинай ты.
 Он мазнул пальцем по груди, набирая сливки, и вложил его между приоткрытых от изумления губ девушки. В лакомстве ощущался привкус апельсинового ликера.
 — Вкусно… — признала Честити. — Нельзя, чтобы такой десерт пропал зря.
 — Не пропадет.
 На этот раз она не просто слизнула сливки, а втянула в себя палец. Происходящее все больше обретало странный, призрачный оттенок, отдалялось от реальности. Честити ощущала на груди движения языка, за которым оставалась прохладная дорожка чистой кожи, но не замечала, что сосет палец, как лакомство. Когда рот Сина добрался до соска, движения их губ естественным образом слились, и стало казаться, что она сама себя ласкает. В этом было что-то невыразимо упоительное, бесстыдное, и лихорадочный жар во всем теле стремительно нарастал. Когда он сосредоточился между ног, бедра дрогнули, потерлись друг о друга, в горле родился тихий, просительный звук, рот конвульсивно напрягся.
 — Не нужно кусаться, — сказал Син, отдергивая палец, — лучше раздень меня.
 Зачем, подумала Честити в недоумении. Разве он не жаждет близости так же отчаянно? Одежда — не такая большая помеха, и они могли бы…
 Но поднялась вслед за Сином. Глянула на себя. Верх платья свисал сзади на подол, а все остальное выше талии — и сорочка, и груди — было вымазано кремом и вишневым соком.
 Неловкими пальцами Честити принялась расстегивать пуговицы жилетки, но чувство близости к мужскому телу было таким острым, что она бросила это занятие на середине, положила ладони Сину на грудь и заглянула ему в лицо. Должно быть, это игра теней придавала ему такой хмурый, сосредоточенный вид. Но когда она потянулась губами к губам, он отстранил ее.
 — Сначала тебе придется меня раздеть.
 Что за безумную игру он затеял? Он пробудил в ней желание, но не спешил его утолить. Возможно, он и не собирался, просто хотел дать ей урок, измучить, а потом покинуть.
 Честити снова занялась пуговицами, на этот раз в лихорадочной спешке. Последняя находилась так низко, что, расстегивая ее, она ощутила под пальцами выпуклость в брюках. Син не мог покинуть ее — ему нужна была женщина. Вспомнив, как все было в тот день, когда она обряжала его, Честити положила ладонь на твердое.
 — Как ты предпочитаешь? — спросил Син с усмешкой. — Побыстрее или помедленнее?
 Откуда ей знать? Девушка отвела руку.
 — Ах! Я знал, что у тебя хватает опыта.
 Как глубоко он ошибался! Но возразить было невозможно, поэтому Честити занялась рубашкой. Когда та была сброшена и взгляду открылся шрам, она сделала то, чего хотела с самого начала, — проследила его кончиком пальца.
 — Откуда это? — спросила она — такое говорила каждая новая его знакомая.
 — Сабельный удар, под Квебеком.
 — Представляю, сколько было крови…
 — Текло ручьем. Мой лучший мундир был совершенно испорчен.
 Воспоминания вернулись, неся с собой горечь и сладость одновременно. Повинуясь внезапному порыву, Честити собрала у себя с груди остатки сливок, покрыла ими шрам и снова проследила его, на этот раз языком. Выпуклость в брюках толкнулась ей в живот.
 — Боже мой, Хлоя! Я и сам не люблю спешить, но если чрезмерно затянуть любовную игру, кавалер может попусту растратить себя!
 Она поспешно расстегнула брюки и нижнее белье, собралась с духом — и сдвинула все это на бедра. Напряженная плоть качнулась вперед. Честити схватила ее обеими руками. Она не знала, почему так вышло, но теперь, когда эта горячая, тяжелая игрушка была у нее в ладонях, она не знала, что с ней делать.
 — Целуй! — сказал Син сквозь зубы. — Я расплачусь сполна.
 Не зная, что и думать, Честити во все глаза смотрела на него. Он со вздохом отвел ее руки, и она охотно уступила. Смотреть, как он раздевается, было проще и приятнее, чем играть в игры, правил которых она не знала. Без одежды Син Маллорен не выглядел хрупким, и его сила, не раз удивлявшая Честити, прекрасно гармонировала с этими крепкими мышцами.
 — А теперь ответь мне на пару вопросов, прекрасная Хлоя, — сказал он, держа ее за подбородок так, чтобы взгляды встретились. — Ты ведь не настолько опытна, как хочешь показать?
 Честити не сумела солгать из-за страха, что правда оттолкнет его, что он может уйти к кому-нибудь вроде Сейбл.
 — Нет, не настолько… — прошептала она.
 — Но ты и не девственница? Я не хочу иметь на своей совести совращение.
 Честити заколебалась: она никому не дарила свою девственность, но и не смогла уберечь ее. Отец перехватил письмо к доктору, в котором она просила о медицинском освидетельствовании в надежде доказать свою непорочность. Он заплатил — вероятно, много, потому что во время осмотра доктор устранил то, что могло обелить ее имя. Он был достаточно умен, чтобы сразу после этого исчезнуть с глаз долой.
 — Ну? — поощрил Син резко. — Ты девственница? На этот вопрос можно ответить только «да» или «нет», думать тут не над чем!
 — Конечно, нет, — сказала Честити. — Что взбрело вам в голову! В моей постели уже побывал мужчина.
 Не пришлось и лгать, это была чистая правда.
 — Тем лучше, — ответил Син и взялся за завязку нижних юбок.
 Когда все, кроме сорочки, было на полу, Честити хотела ее снять. Желание, уже не раз подавленное, пылало теперь с удвоенной силой.
 — Нет, моя милая, не спеши. — Син нажал ей на плечи, предлагая опуститься на постель. — Я еще не готов увидеть тебя во всем великолепии. Быть может, и ты еще не готова.
 Он опустился на колено. Словно для признания, подумала Честити в смятении, но он лишь положил руку ей на лодыжку. Провел вверх по ноге ладонью, восхитительно жесткой на шелковистой коже, и задержал ее на внутренней стороне бедра, у самой развилки. Ноги сами собой двинулись, раскрываясь, но когда ладонь отдернулась, уступив место губам, девушка приподнялась на локтях.
 — Что вы делаете!
 — Молчи!
 Она заново ощутила свое тело, влажную податливость женской плоти и откинулась на постель со сдавленным криком. Этот первобытный звук на мгновение шокировал ее, но потом она выгнулась навстречу сладостному ощущению, бесстыдно раздвигая ноги.
 Син подвинулся, между ног прижалось твердое.
 — Да! О да! — вырвалось у нее.
 Он проник в нее медленно, словно бы нерешительно, и Честити в нетерпении качнулась вперед, чтобы принять его полностью. Чувство наполненности было немного болезненным, но все равно чудесным. Она не знала, что нужно делать, что будет правильно, а что нет, но знать и не потребовалось. Бедра сами нашли нужный ритм, и тело впервые в жизни полностью перехватило инициативу.
 Честити не знала, сколько это длилось. Очнувшись после сладких содроганий, она ощутила себя несравненно чище, чем все последние месяцы. Когда Син попытался разжать объятия, ему пришлось приложить усилие — сок и сливки сгустились в сладкий клей. Честити засмеялась, и он улыбнулся в ответ.
 — Я не знала, что бывает так хорошо…
 — Значит, до сих пор тебе попадались никчемные болваны.
 — Да, — неохотно солгала девушка, — теперь я это знаю.
 — И как ты распорядишься этим знанием?
 Внезапно Честити поняла: даже не зная, что он ее первый мужчина, Син понял, что первым открыл ей подлинную ценность физической любви, и теперь чувствовал ответственность за ее будущее. Рыцарь, подумала она, прекрасный рыцарь в сияющих доспехах. На его попечении уже были трое: Верити, маленький Уильям и Чарлз — и все-таки он беспокоился о распутнице Хлое.
 Что ж, хотя бы в этом она могла облегчить ему жизнь. Она подавила мучительную потребность высказать свою любовь, объяснить, что просто не сможет быть теперь с другим мужчиной, каким бы опытным любовником тот ни оказался. Несколько минут полной откровенности могли поставить точку на этой ночи, а до утра еще оставалось время.
 — Теперь я знаю, чего стою, — сказала Честити со всей откровенностью. — В дальнейшем я не стану раздавать знаки своего расположения всем и каждому.
 Она украдкой глянула между ног Сина, где его мужская плоть лежала расслабленной. Перехватив взгляд, он засмеялся.
 — Скоро, скоро, не сомневайся!
 В свою очередь оглядев Честити, он стащил с нее испачканную сорочку и набросил на них обоих лоскутное покрывало. Уютно устроиться рядом с ним — это было как неожиданное откровение, как приятный сюрприз.
 — Расскажи о себе, — попросил Син, наливая в стаканы еще вина.
 — Хотите снять все покровы с моей тайны?
 — И с твоей души.
 — Тогда, милорд, начните со своих тайн.
 — У меня нет тайн — только секреты. — С минуту Син задумчиво смотрел в камин. — Например, я скрываю то, что перед битвой каждый раз мучаюсь страхом. Солдатам ни к чему знать, что командир боится, даже если они и сами не без греха. Но это не постыдный секрет: мужество — это победа над страхом, а не отсутствие его. Не знает страха только человек ненормальный. К тому же это не страх смерти. Я боюсь остаться калекой.
 Девушка сжала стакан так, что побелели пальцы. Ей не хотелось слышать такое.
 — А есть у вас другие секреты? Что-нибудь далекое от войн и сражений?
 — Хочешь знать, кто побывал у меня в любовницах? — усмехнулся Син.
 Этого ей хотелось и того меньше.
 — Война и любовь — это все ваши интересы? Других нет?
 — Пока этого хватало. Вот только я думаю… каково было бы сблизиться по-настоящему. Полюбить…
 — …на час… но лучше навеки, — прошептала девушка, глядя на пламя.
 — Именно так. А теперь твоя очередь делиться секретами.
 — О нет! Я целиком состою из секретов. — Она принужденно улыбнулась. — Раскроется один — и я распадусь на части.
 Син вдруг поднялся, рывком поставил ее на ноги и увлек к мутному, испятнанному зеркалу. Они отразились в нем, нагие, искаженные плохо отшлифованным стеклом и неверным светом. И все-таки мужчина был Сином Маллореном, а вот женщина — кто была она? Это оставалось тайной даже для нее самой. Маска оставляла открытыми только припухшие от поцелуев губы.
 Син начал ласкать Честити, наблюдая за ней. Она тоже следила за тем, что происходит с распутной незнакомкой, голова которой запрокинулась на мужское плечо, губы приоткрылись, грудь вздымалась все чаще — короткими жадными вздохами. Ее партнер не был охвачен желанием, он лишь ласкал и наблюдал.
 — Это мне не нравится, — сказала Честити.
 — Лгунья.
 — Не нравится, что каждый из нас теперь сам по себе. Лучше останемся в постели.
 — Если я узнаю твои тайны, ты, быть может, и распадешься на части, но не исчезнешь — просто сложишься заново, в новое, более сильное целое.
 — Но я перестану быть собой!
 — Быть может, так оно и лучше.
 Син по-прежнему ласкал ее, и протесты звучали все тише.
 — Чего ты хочешь? — наконец прошептала Честити.
 — Тебя. Всю тебя! Доверься мне.
 — Разве я не доверилась?
 — Только телом, а этого мало. Доверься мне душой.
 — Не могу!
 Честити вырвалась и бросилась к своей одежде, намереваясь схватить ее и бежать из комнаты. Син толкнул ее на матрас и прижал сверху тяжестью своего тела.
 — Мы не прощались.
 — Мне больше нечего тебе дать!
 — Куда ты пойдешь? К другому?
 — Никогда!
 — Тогда доверься мне.
 Син поцеловал ее со страстью, и девушка ответила на поцелуй. Щеки ее были мокры от слез, слезы выскальзывали из-под черного бархата маски, но ей было все равно.
 — Плачь, Хлоя, — сказал Син с грустной улыбкой, — оплакивай нас. Эту ночь ты запомнишь.
 Они снова любили друг друга странным, сумасшедшим образом, поднимаясь почти до самых вершин наслаждения, но не уступая ему, чтобы наконец испытать его силу втройне. Иногда о милосердии молила Честити, а иногда Син, а насытившись, они уснули у догоревшего огня.


* * *

 Девушка проснулась, когда утренний свет только начинал просачиваться сквозь пыльное окно. Осторожно, чтобы не разбудить Сина, она выбралась из-под покрывала. За ночь комната совершенно остыла, холод пробирал до костей. Долго смотрела она на Сина, превозмогая желание коснуться. Их единственная ночь закончилась, и она уже ни на что не имела права, кроме торопливого бегства. Когда медлить дальше стало невозможно, Честити бесшумно оделась. На возню со шнуровкой не было времени, поэтому корсет она решила нести в руках — в это время суток вряд ли кто-то еще бродил по дому. И даже если так, одежды на ней хватало и без того. Ключ от спальни Хедерингтона, коротавший ночь под матрасом, был теперь зажат в кулаке.
 Дверь скрипнула, Честити замерла, но Син не шевельнулся. Тогда она покинула комнату, однако стоило двери захлопнуться, как глаза его открылись. Это вороватое бегство казалось унылым, безрадостным завершением лучшей в его жизни ночи любви. Он добился, чего желал, и, казалось бы, должен был ощущать законную гордость, а ощущал лишь уверенность в том, что уже не сможет обойтись без этой женщины и не позволит ей обходиться без него.
 Больнее всего было вспоминать минуту, когда подобранная Грешемом потаскушка привалилась к его спине, он вдохнул аромат ее кожи и узнал духи. Все радости жизни померкли разом оттого, что падший ангел оказался просто блудницей. Он увел ее тогда ради мести, а не наслаждения. Увел, заранее полный отвращения к уловкам опытной шлюхи, но был тронут робкой, неопытной страстью — настолько, что не удивился бы, окажись Честити Уэр девственницей. В этом случае он не тронул бы ее, потому и колебался до последнего, даже проникая в ее тело.
 Она не солгала, когда сказала, что уже знала мужчину, но девственность хрупка, взять ее легко, да и в конечном счете не в ней дело. Главное — невинность души, и он убедился сполна, что душа ее невинна.
 Где она сейчас? Без сомнения, заново вживается в образ Чарлза. Он не станет решать этот вопрос, пока не поймет, как лучше действовать в таком случае. Им придется нелегко. Свет косо смотрит на того, кто берет в жены падшую женщину. От него могут отвернуться, а Родгар пойдет на все, чтобы помешать этому браку. Но никто, даже брат, не властен остановить его. Сегодня он получил Честити Уэр, и он оставит ее с собой навсегда. Она еще не знает об этом, но впереди у них много дней и ночей. Ему по силам преодолеть все преграды. Они даже кстати, потому что не дадут скучать. Син поднялся и потянулся. Он чувствовал себя титаном, властелином мира. Одеваясь, он весело насвистывал.




 Глава 12


 Вся во власти смятенных мыслей, Честити сама не заметила, как оказалась в холле. Отсюда до спальни Хедерингтона было ближе, чем если вернуться на черную лестницу, зато выше был и риск на кого-нибудь наткнуться. Вид у нее был непрезентабельный — может, стоило все-таки надеть лиф? Но дом был объят тишиной, только откуда-то издалека (скорее всего из игорного зала) доносились голоса. Как-то не верилось, что игра прервется именно теперь. Честити потуже стянула ворот сорочки и направилась к лестнице.
 Единственная лампа в холле догорала, чад смешивался с тяжелым запахом пота и перегара. Местами паркет был усеян в спешке сброшенными предметами туалета, под фикусом темнела большая лужа. Это никак не могла быть кровь, иначе кругом не было бы тихо. А впрочем, случись в доме резня, обшарь его полиция — они с Сином остались бы в неведении.
 Припомнив прошедшую ночь, Честити улыбнулась вопреки печали. Она не так представляла себе физическую любовь. Страсть спаяла их тогда в единое целое, и это искупало все беспросветное будущее, всю боль разлуки. Распутнице Хлое предстояло исчезнуть навеки, а ей — вернуться в другую выдуманную роль, и поскорее, пока не проснулся Син.
 Желая поскорее оказаться на месте, девушка утратила осторожность и пнула ногой пустую бутылку. Та отлетела и с оглушительным звуком ударилась о стену.
 — Кто здесь?
 Честити замерла, потом медленно повернулась. В дверях одной из комнат стоял маркиз Родгар, весь залитый ярким светом, с пятирогим подсвечником в руках. Поставив подсвечник, он направился к ней. Девушка бросилась прочь, но Родгар был быстрее и цепко поймал ее за руку.
 — Милорд, дайте мне уйти! — взмолилась Честити на грубом простонародном наречии.
 — Простолюдинка — в маске? — усмехнулся маркиз и повернул ее лицом к себе. — Только леди имеет на это право.
 — А если… — она запнулась, судорожно комкая ворот сорочки, — а если я хочу сойти за леди?
 — Это нелепо. Леди не полагается плата.
 Пока длился этот короткий диалог, Родгар повернул Честити так, что оказался между ней и лестницей. Путь к отступлению был закрыт. Сообразив это, она испугалась. Несколько минут Родгар смотрел на нее молча, с легкой улыбкой на четко очерченных губах. Глаза его оставались в тени, и невозможно было угадать, что у него на уме. Выглядел он в точности так же, как и много часов назад, — ни пятнышка на одежде, ни следа усталости на лице. Похоже, он явился в Руд-Хаус не ради разврата, а чтобы подстеречь Сина. Но при чем здесь она? Даже если Родгар знал, что младший брат приехал с парнищкой-грумом, он никак не мог заподозрить…
 — Я провел пару часов за игорным столом, — сказал Родгар, прерывая нить ее мыслей. — Ночь еще не окончена, и я щедро заплачу за ее остаток.
 Он сунул руку в карман и достал горсть золотых гиней. Девушка невольно отшатнулась.
 — Да, но… уже рассвет!
 — Тем выгоднее сделка, не так ли?
 — Я бы с радостью, милорд, но… но я так устала!
 — Значит, ты не шлюха, — констатировал маркиз. — Шлюха не знает усталости. Итак, кто же ты?
 Честити попробовала юркнуть мимо него, но он без труда пресек эту попытку.
 — Я позову на помощь!
 — И что, по-твоему, случится?
 Родгар поднялся на первую ступеньку лестницы, став еще выше, еще внушительнее. Смотреть на него приходилось теперь снизу вверх, так что заболела шея.
 — Что вам нужно, милорд?!
 — Как ты провела ночь?
 — С любовником! — отчеканила девушка.
 — Который утомил тебя своей страстью? Хм… я не считал бы достижением.
 Честити почувствовала, что близка к слезам, и поняла, что больше не выдержит.
 — Как насчет поцелуя? — осведомился Родгар и вынул из шейного платка драгоценную булавку.
 — И вы позволите мне уйти? — недоверчиво спросила она.
 — Не слишком лестный вопрос. Что ж, будь по-твоему: я отпущу тебя, если не передумаешь.
 Честити знала теперь, какие бывают поцелуи. И потому заколебалась. Однако Син мог проснуться в любую минуту, и за уход приходилось платить.
 — Согласна, милорд.
 Маркиз взял ее за талию, приподнял и поставил ступенькой выше, чтобы быть с ней вровень. При этом девушка выпустила ворот сорочки. Родгар сколол края булавкой.
 Взгляды их встретились. Честити стояла неподвижно, со вскинутой головой, намереваясь вынести поцелуй с достоинством. Он положил руки ей на плечи и провел большими пальцами вдоль ключиц. Это не было неприятно, однако Честити было не до происходящего: вот-вот мог появиться Син. Это некстати свело бы братьев лицом к лицу, а она потеряла бы шанс на спасение.
 — Что есть поцелуй? — вдруг спросил Родгар.
 — Соприкосновение губ, — пролепетала девушка.
 — И только? — Он коротко засмеялся. — Что ж, пусть губы соприкоснутся.
 Он наклонился. Очень скоро Честити овладело странное чувство, что он играет с ее губами. По мере того как пощипывание и покусывание продолжалось, ноги слабели. Еще немного — и девушка обвила бы шею Родгара руками, но вовремя опомнилась, а когда в рот проник язык, она его вытолкнула.
 И замерла в ожидании расплаты.
 — Полагаю, большего мне не добиться, — с некоторым сожалением сказал Родгар, выпуская ее плечи. — Можешь быть свободна.
 — Правда? — спросила она, отступая.
 — Договор есть договор.
 Честити потянулась к булавке с намерением вернуть ее. Маркиз остановил ее руку:
 — Оставь на память. Если тебе кажется, что это незаслуженный дар, можешь заслужить его, ответив на один вопрос.
 — Спрашивайте.
 — Те, другие поцелуи, они были слаще?
 — О да! — вырвалось у Честити, и она залилась краской.
 — В таком случае… — маркиз отдал ей учтивый поклон, — в таком случае, миледи, желаю еще не раз напиться из этого источника.
 Девушка бегом бросилась прочь.
 Перед дверью спальни Хедерингтона она помедлила, переводя дыхание. Если Син воспользовался черной лестницей, он мог уже быть внутри, но даже если нет, сам хозяин дома мог улечься в свою постель — всего-то и нужно было потребовать запасной ключ.
 К счастью, эта дверь не скрипела. Девушка на цыпочках переступила порог. Не похоже было, чтобы комнатой пользовались после ее ухода, и постель, давно уже разворошенная, оставалась пустой. Честити упала на нее ничком, дрожа всем телом. Ей хотелось заползти в темный угол и остаться там, пока она не придет в себя, но ничего не оставалось, как снова переодеться Чарлзом.
 Извлечь подаренную Родгаром булавку оказалось не так-то просто — она запуталась в кромке. Нетерпеливо ее дергая, Честити краем глаза уловила движение, нервно глянула в ту сторону и увидела в зеркале себя. У нее был совершенно растерзанный вид: припухшие губы пламенели, парик сполз набок, пудра с него испятнала все, что только можно, сорочка заскорузла, груди без лифа вызывающе торчали вперед. Неужели эта неряха могла прельстить разборчивого маркиза Родгара? Нет, конечно. Тогда что все это значило?
 В спешке сбрасывая женскую одежду, Честити ломала голову над сценой в холле. Что-то подсказывало, что на самом деле Родгара мало интересовали утехи, которые он пытался купить. Но тогда почему он упорно ее удерживал и так дорого заплатил за неудачный поцелуй?
 Не находя объяснений, Честити все больше пугалась. В тот лондонский сезон ее, пожалуй, влекло к Родгару, но времена изменились, она не была больше леди на выданье, она была «пресловутая Честити Уэр». Теперь ее влекло к младшему брату Родгара — отношения, которые тот просто не мог одобрить. Нужно было поскорее убираться из этого дома.
 К счастью, кувшин за ширмой был полон. Честити смыла пудру, пот и остатки пищи, потом, краснея, совершила более интимный туалет. В эти минуты ей впервые пришло в голову, что близость с мужчиной нередко ведет к беременности. Это окончательно выбивало из колеи.
 Что делать? Почему она не подумала об этом раньше? Отец убьет ее!
 Честити судорожно прижала ладони к животу, потом отдернула. Син, рыцарь в сияющих доспехах… Как он поступит? Женщина, с которой он провел ночь, была особой безнравственной, но вдруг, невзирая на это, он сочтет, что беременность обязывает его к браку? Это сломает ему жизнь. Нет, ни за что! Нельзя, чтобы ее беспечность поставила точку на его карьере, стоила ему титула и наследства.
 Бежать, и немедленно!
 Парик перекочевал назад — на деревянную болванку, одежда и маска — в гардероб. С минуту девушка крутила в руках драгоценную булавку. Это был дар, сделанный от души, его хотелось сберечь. Честити закрепила драгоценность на окантовке одежды — в худшем случае ее можно будет обменять на кров и пищу.
 Когда мужской паричок и треуголка вернулись на голову, вернулся и юный Чарлз. Глядя в зеркало на этого симпатичного, скромного паренька, Честити не могла не вспомнить распутницу Хлою, с ее затуманенными от страсти глазами, с ее бесстыдно податливым телом. На миг ей показалось, что эти два образа слились…
 Однако, собираясь в таком темпе, она неминуемо наткнется на Сина! Девушка заторопилась. В карманах алого мундира нашлось немного денег. Она честно поделила их пополам, потом в сентиментальном порыве уткнулась с мундир лицом, чтобы вдохнуть дорогой запах.
 Боже, о Боже, как покинуть его? Как остаться с ним после этой ночи?
 Теперь уж никак нельзя было выдать свое подлинное имя, происхождение, а главное — пол. Предстояло и дальше плести сеть обмана. Это казалось невыносимым.
 А вдруг Син всерьез увлекся таинственной незнакомкой, с которой ему по чистой случайности довелось провести ночь? Достаточно вспомнить, как настойчиво он пытался раскрыть ее тайну. Что, если ему вздумается разыскивать свою Хлою?
 Ну и пусть! Сегодня Хлоя исчезнет, а заодно и Чарлз.
 Девушка выпрямилась, пронзенная неожиданной мыслью. Чарлз не может, не должен исчезнуть! Если это случится, Син сопоставит факты и все поймет!
 С минуту она стояла, прижимая к щекам ледяные ладони, потом принялась беспокойно расхаживать по комнате. Что делать? Бежать или остаться? Что чревато худшими последствиями? Ей самой уже ничем не поможешь. Иное дело — Син…
 Честити остановилась на полушаге — решение было принято. Конечно, она останется. Спектакль продолжится, чтобы сбитый с толку Син не совершил какого-нибудь опрометчивого поступка.
 Деньги снова перекочевали в карман мундира, а Честити внимательно изучила собственное отражение, чтобы убедиться, что и намека на Хлою не осталось в ее внешности. Губы, пожалуй, выглядели полнее и ярче, но и только.
 Внезапно она сообразила, что развилка ног выглядит чересчур плоской для юноши. Опыт прошедшей ночи говорил, что это, как ничто другое, отличает мужчину. До сих пор это как-то сходило, но тем важнее было принять меры теперь. Если Син что-то заподозрил, следовало поскорее разубедить его.
 Поразмыслив, девушка порылась в саквояже: где-то в самом низу оставалась шерсть, что пошла на фальшивую грудь. Она скатала валик, вспоминая Сина в разные моменты ночи и прикидывая возможный размер. В расслабленном виде мужская плоть невелика, даже учитывая все ее детали, и это как раз то, что нужно. Совсем ни к чему, чтобы Чарлза сочли вечно возбужденным.
 Честити опустила руки и задумалась. Как несправедливо устроена жизнь! Почему им с Сином нельзя быть вместе? Может, судьба даст им шанс, если пустить в дело список собранных имен? Или разыскать подкупленного отцом доктора? Или так припугнуть Генри Вернема, чтобы признался в обмане? Нет, это все лишь праздные размышления! Даже если случится все это, вместе взятое, свет никогда не примет ее обратно. Опорочить имя легко, обелить — почти невозможно.
 Вспомнив про свою задачу, девушка затолкала шерсть в бриджи, оглядела себя и удовлетворенно кивнула. Если у кого-то и возникнут сомнения, довольно будет посмотреть на нее или даже дотронуться, чтобы они развеялись. Честити очень надеялась, что это сработает и в случае с Сином.
 Когда с преображением в Чарлза было покончено, она еще больше разворошила постель, как если бы спала в ней, и уселась в кресло. Долго ждать не пришлось — скоро в дверь постучали. Убедившись, что это Син, Честити открыла ему, сильно нервничая. Какой он бросил взгляд, когда вошел, не слишком ли пристальный? И это желание броситься ему на шею!
 — Надеюсь, мой юный друг, ваша ночь прошла спокойно?
 — Вполне. А ваша? Отнюдь нет, не так ли?
 — С чего вы взяли? — осведомился Син, глядя из-под век, тяжелых от недосыпа.
 — Вы провели ее где-то вне этой комнаты, — сказала Честити с легким, но заметным неодобрением, как и следует порядочному молодому человеку. — Нетрудно предположить, что нашлась иная постель, больше вам по вкусу. Что бы вы в ней ни делали, но только не спали, это совершенно очевидно.
 — Мне не удалось всласть выспаться, — признал он, переодеваясь в мундир. — Но ведь это не страшно, правда? Если в дороге мне случится задремать, прошу вас, мой целомудренный друг, направить меня к Мейденхеду.
 Как ни глупо это было, Честити залилась краской. Если учесть, что означало название города, Син сказал что-то вроде «невинный мой, позволь лишить тебя невинности». Она уткнулась носом в саквояж, куда укладывала его костюм. В кармане зашуршала записка. Выходит, Син ее не прочел? Как же быть? Если они столкнутся с Родгаром…
 — Вы забыли что-то в кармане, милорд.
 — Что именно? — Син принял листок и с удивлением прочел. — Ну надо же!
 — Что-нибудь важное?
 — Родгар здесь!
 — Это от него?
 — Не говорите ерунды! Кто-то хотел предупредить меня о его появлении.
 — Это усложняет дело?
 — Нет, — ответил Син убежденно, — но Родгар мог наведаться сюда только в поисках меня. Он буквально дышит нам в затылок!
 — Зачем ему это нужно?
 — Все за тем же: Родгар не может не вмешиваться. — Син оправил мундир и со стуком захлопнул саквояж (он явно был раздражен, как каждый раз при упоминании о брате). — Готовы? Тогда идемте!
 Так с поразительной легкостью Честити вернулась в ту часть пьесы, где у нее была мужская роль. От Хлои остались лишь воспоминания и тень ревности к этой распутнице, присвоившей Сина на целую ночь. Получалось, что она ревнует к себе самой, — редкостная нелепость. Размышляя над этим, Честити чуть не прозевала, как Син направляется к парадной лестнице.
 — Стойте! Спустимся по черной!
 — Как грабители? — хмыкнул он. — Ну нет! Мы здесь на законных основаниях.
 — А что ваш брат?
 — Брат? — Син выпятил челюсть. — Я не собираюсь из-за брата прятаться по углам.
 — Ну и отлично! — вспылила девушка. — Идите своей дорогой… хоть в пекло!
 Поколебавшись, он все-таки повернул назад, а внизу выбрал коридор, ведущий в служебное крыло. В этот час весь дом казался вымершим, в пустой кухне не было огня.
 — Когда Хедер что-нибудь празднует, похмельем мучается вся округа, — заметил Син с кривой усмешкой. — Смерть его деда останется в местных преданиях.
 В кладовой нашлись половина мясного пирога, каравай хлеба, сыр и яблоки. Син щедро зачерпнул в две кружки из бочонка с элем.
 — Почему не позавтракать на постоялом дворе? — спросила Честити, отхлебнув.
 — Возвращаться опасно: Родгар наверняка оставил там своих людей.
 — Да, но наши лошади…
 — Позаимствуем пару у Хедера потихоньку.
 — Вы как будто не собирались из-за брата прятаться по углам, — съязвила девушка.
 — Я и не прячусь, я избегаю конфликтов, — буркнул Син.
 Снаружи моросило. Мир казался однородно серым и невыразимо унылым. Найти в тумане конюшню оказалось непросто. Но скоро Син и Честити стояли в дверях, глядя на два ряда стойл. К их неприятному удивлению, здесь обнаружились признаки жизни — хромой старик.
 — Лошадку, милорд? — спросил он у Сина с недоверием человека, повидавшего всякое. — Что-то рановато вы изволили сегодня пробудиться.
 — Дела, — отмахнулся Син. — Вот что, любезный, я — лорд Маллорен и срочно нужен при дворе. Хозяин дома любезно позволил мне взять лошадей для себя и грума.
 Вид у него был внушительный, тон — авторитетный. Дежурный конюх не посмел перечить и отправился — а вернее сказать, потащился — седлать. Син покачал головой и пошел помочь, оставив саквояж Честити.
 — Мой брат маркиз Родгар уже выехал? — небрежно осведомился он, когда они уже были в седлах.
 — Никого, кроме вас, милорд, тут не было.
 — Какая досада, уехать не простившись! Так и передай ему, любезный, что я страшно досадовал. — Син бросил конюху монету и подстегнул лошадь.
 — Не разумнее ли было купить его молчание? — спросила Честити немного погодя.
 — Какой смысл? Родгар все равно заплатит больше, чтобы развязать ему язык.
 — И потому вы намеренно наводите на след?
 — Пока он раскачается, мы будем в Мейденхеде, — возразил Син с улыбкой. — Когда все будет сделано, он может схватить нас, если пожелает.
 Он вырвался вперед, оставив Честити бормотать бранные эпитеты. Отношение Сина к брату граничило с одержимостью, а одержимость чревата бедами. Очень хотелось лишить его самодовольства, рассказав, что Родгар поднялся еще раньше, чем он сам. Но это означало бы раскрыть свою тайну.
 Энергичный галоп продолжался, пока впереди не открылся перекресток с указателем.
 — Проклятие! — вскричал Син. — Я сбился с дороги! Всему виной поездка в карете Хедера, где я…
 — …где вы упоенно подпевали низкопробным песенкам!
 — Мой юный друг, вы можете вырасти в законченного зануду. Учитесь хоть немного наслаждаться жизнью.
 — Не волнуйтесь, я это делаю. При случае.
 — Да неужто? Хотелось бы верить.
 Честити улыбнулась, Син тоже — каждый про себя.
 — Надо держать курс на север, — сказал он, оглядевшись. — Рано или поздно выедем на Лондонскую дорогу.
 Небо прояснялось по мере того, как солнце пробивалось сквозь облака. Изморось прекратилась, туман начал рассеиваться. Беглецы ехали еще час. На привале они поделили пирог, причем Син зевал во весь рот, а Честити приходилось изо всех сил бороться с ответной зевотой. Этой ночью они спали часа два, не больше.
 — Страдаете от недосыпа, милорд? — спросила девушка сладким голосом.
 — А у вас, юный Чарлз, какой-то окостенелый вид. Сказываются долгие часы в седле?
 Девушка залилась краской и снова уткнулась, на сей раз в пирог. Седло тут было ни при чем — она, если можно так выразиться, страдала от злоупотребления страстью. Между ног саднило, и верховая езда мало помогала делу.
 — Ничего, справитесь, — приободрил ее Син со звучным шлепком по спине. — Осталось миль шесть.
 И верно, вскоре впереди показалась темная лента дороги. Из указателя следовало, что Мейденхед находится двумя милями восточнее. Галоп продолжался, но теперь приходилось лавировать среди экипажей, телег, гуртов скота и пешеходов. В какой-то момент что-то заставило Честити оглянуться.
 — Боже милостивый!
 — Что случилось?
 — Я вижу отцовскую карету!
 — Куда она направляется?
 — Туда же, куда и мы, — в Мейденхед!
 — Тогда перейдем на шаг, пусть проедет. И не дрожите так, это заметно. Мы ведь знали, что ваш отец поблизости, ничего нового в этом нет. Генри Вернем тоже должен быть где-то рядом, если уже понял, что никакой миссис Инчклифф на самом деле не было. В любом случае ищут вас, но не меня.
 Честити все же не забыла, как собиралась поступить.
 — Лорд Син! Сейчас важнее всего передать майору Фрейзеру весточку от Верити. Если отец меня заметит, обещайте тотчас продолжить путь, словно мы не вместе.
 — И бросить вас на произвол судьбы? Вы упоминали, что ваш отец страшен в гневе.
 Именно так, подумала девушка. Внутри у нее все сжалось, стоило только представить отцовскую ярость. Каким-то чудом она сумела перейти на небрежный тон:
 — Я преувеличил, чтобы не оставаться с Верити. Отец, конечно, меня выбранит, но это можно пережить.
 — Насколько я понял, Верити тоже боится его гнева, — возразил Син. — Не потому ли она бежала от него, а не к нему?
 — Они расходятся во взглядах на ее дальнейшую судьбу, только и всего.
 — Выходит, благоволи ваш отец к ее майору, Верити не колеблясь вернулась бы под его крыло?
 — Разумеется! — заверила Честити.
 — Странно…
 — Отец суров, как и каждый пуританин. Он полагает, что имеет право направлять и воспитывать своих дочерей, независимо от их возраста и положения.
 — И сыновей, — сказал Син с нажимом.
 — Да, и сыновей тоже. Я еще молод, милорд, поэтому отец вправе ждать от меня беспрекословного повиновения.
 — И наказывать за ослушание?
 — Да, и наказывать.
 — Розгами или ремнем?
 — Как ему будет угодно. От порки не умирают.
 Син кивнул, и они двинулись дальше. Честити впала в тягостное раздумье о том, как поступит отец, если поймает ее. Еще никогда она не совершала ничего до такой степени предосудительного. Интрижка с Вернемом была вымышленной, то есть отец знал, что она ни в чем не повинна. В его глазах она была непокорной, но добродетельной дочерью. Без сомнения, он порол ее тогда, чтобы так оно и оставалось. По сути, это была больше видимость порки, чем настоящее жестокое избиение. Не будь отец уверен, что сломил ее, кто знает, до чего могло бы дойти. Возможно, ей вскоре предстояло это выяснить.
 Не то чтобы Честити боялась, что отец в ярости искалечит ее или оставит шрамы, — даже самый бешеный гнев не заставлял его настолько потерять голову. В критический момент он обуздывал себя. Иное дело — Форт. В гневе тот не знал удержу и мог просто свернуть ей шею, хотя, конечно, горько каялся бы всю оставшуюся жизнь. Честь семьи была для него делом первостепенной важности.
 И все же девушка предпочла бы выдержать вспышку ярости брата, даже если бы это стоило ей жизни. Отец… ноги подкашивались при мысли о его искаженном, потемневшем лице…
 — Мы почти у цели, — сказал Син. — Держите голову как можно ниже и будьте бдительнее.
 — А вам не кажется, что это трудновато?
 — Я не обещал, что это будет проще простого.
 — Нет, вы обещали!
 Син только засмеялся.
 Они достигли предместий Мейденхеда, как раз когда на колокольне било одиннадцать. Здесь проходила одна из самых оживленных дорог — до курорта Бат, поэтому гостиничное дело процветало. Граф мог остановиться на любом из многочисленных постоялых дворов города.
 Кареты, экипажи, дилижансы наводняли главные улицы, люди так и сновали, в магазинах и лавках шла бойкая торговля.
 — Спешимся, — предложил Син Честити. — Так проще будет затеряться в толпе. Думаю, первым делом нужно вас где-то укрыть, а уж потом я отправлюсь на поиски майора Фрейзера. В Мейденхеде нет казарм, значит, офицерский состав расквартирован. Я могу навести справки в штабе соединения.
 Как ни хотелось Честити остаться с ним, это было бы слишком рискованно. Она не хотела быть обузой.
 — Хорошо бы выяснить, где остановился отец.
 Заметив вывеску «Золотое руно», Син подозвал конюха, что топтался у ворот наготове.
 — Эй, приятель! Не здесь ли остановился граф Уолгрейв Непогрешимый?
 — Нет, сэр, не здесь, а в «Медвежьей берлоге».
 — Отлично, — сказал Син Честити, расплатившись за сведения, — теперь мы знаем, куда не стоит соваться. Думаю, соглядатаи здесь повсюду, но нас не ожидают.
 Они выбрали гостиницу «Голова сарацина». Прежде чем войти в ворота, Честити надвинула шляпу как можно ниже. Предоставив лошадей заботам конюшенной прислуги, Син снял номер с гостиной и спальней, а потом вызвал хозяина на разговор. Тема была все та же: необычайно большое число военных в округе и печальная история леди Вернем, чьи портреты были расклеены на каждом шагу. Беглецы поднялись в свою комнату, обогащенные сведениями.
 Вот что удалось выяснить. В поисках сбежавшей дочери граф Уолгрейв курсирует взад-вперед по дороге на Бат; расквартированная в городе пехотная часть под командованием майора Фрейзера готовится к переброске на континент; штаб части находится ниже по реке, в «Мальтийском кресте»; по единодушному мнению, помешанная леди давно мертва; вознаграждение предложено также за тела — ее и ребенка.
 — Сидите и не высовывайтесь! — приказал Син, устроив Честити на новом месте.
 — Ладно. А вы… — она не удержалась от мольбы, — вы возвращайтесь поскорее!
 — Постараюсь. Займитесь пока разработкой дальнейшего плана на случай, если Фрейзер наотрез откажется ехать. В конце концов, на ставку поставлена его карьера.
 — Разумеется, он поедет! — возмутилась Честити. — Как вы можете говорить такое? Вы предпочли бы карьеру истинной любви?
 — Я не влюблен! — столь же резко возразил Син и добавил мягче. — Если бы был, то не предпочел бы карьеру, но у меня есть и другие источники дохода, не говоря уже о влиятельной родне, всегда готовой за меня заступиться. А что Фрейзер?
 — У него маленькое поместье, но семья… его семья, конечно, не чета вашей.
 — Посмотрим, что он скажет. — Син медлил, словно не слишком хотел уходить. — Смотрите не наделайте глупостей, юный Чарлз! Если засвербит в пятках, терпите. Дверь советую запереть — мы никого не ждем.
 — Хорошо-хорошо! — в нетерпении воскликнула Честити. — Я не совсем бестолков! Чем скорее вы уйдете, тем скорее все будет позади.
 Син вышел. Она повернула ключ в замке и отчего-то вспомнила прошедшую ночь. Правда, на этот раз у нее не было ни причины, ни желания покидать свое убежище, под любой личиной. Усевшись перед окном, девушка погрузилась в размышления о будущем, лишь вполглаза наблюдая за жизнью улицы.
 Если разыскать подкупленного отцом доктора, можно будет перекупить его или припугнуть и вынудить к признанию. Нериссе Трелин и другим участницам оргии можно пригрозить изобличением. Не может быть, чтобы это не сработало!
 Впрочем, Честити была достаточно рассудительна, чтобы понять, сколь зыбки ее шансы на победу. При отсутствии доказательств ее слова легко будет опровергнуть. Кому поверят, ей или целой группе светских леди с безупречной репутацией? Более того, ей пришлось бы объяснить, откуда эти обвинения, а значит, признать, что и сама она побывала на той же оргии. Единственное, на что можно сделать ставку, это письмо.
 Достав листок, девушка еще раз прочла написанное. Содержание было скандальным — теперь, после ночи любви, она лучше понимала смысл цветистых строк.

 "Мой Геркулес, мой Ахилл, я беспрерывно думаю о тебе в холодной супружеской постели! Я воображаю твой могучий жезл в моем шелковом чехле, и с губ моих срываются стоны, а глупец Т. верит, что это благодаря ему. На прошлой неделе в театре я держала между ног твой платок, и вышитая монограмма совершенно пропиталась любовным соком. Признайся, твой жезл растет и разбухает при мысли об этом? Я намерена поступать так всегда!
 А что делаешь ради меня ты? В конверте ты найдешь розовую ленту от панталон — твоих любимых, прозрачных. Когда мы снова увидимся, я хочу, чтобы твой жезл был обвязан этой лентой. Как это мучительно — ждать!
 Я приду, мой зверь, мой жеребец, что бы ни стояло на пути. Я пойду на все ради встречи с тобой!"

 Читая все это в первый раз, Честити испытывала лишь отвращение и глубокий шок от того, что светская леди способна так опуститься для откровенного выражения порочной страсти. Теперь она, пожалуй, завидовала. Судя по всему, письмо написала Нерисса Трелин, и если почерк был ее, ославить ее было бы нетрудно. Но как навлечь на другую женщину то, через что пришлось пройти самой? Если разобраться, в ту ночь Нерисса сказала правду, а она хочет угрозами принудить ее ко лжи.
 Девушка уронила голову на руки. Чем лелеять планы мести, лучше поразмыслить, где укрыться от отцовского гнева. Бывшая гувернантка живет в Вестморленде, она замужем за тамошним викарием. Вот где надо прятаться!
 Подняв голову, Честити бросила невольный взгляд через улицу и оцепенела. Стоявший там человек смотрел прямо на нее. Ошибки быть не могло — стоило ей заметить, как он скрылся. Кто мог узнать ее здесь, так далеко от дома? И все же в этой вертлявой манере было что-то смутно знакомое.
 Что за черт дернул выставить себя у окна на всеобщее обозрение! Теперь придется убираться. Обещание обещанием, но нельзя и дальше торчать здесь, как кролик в норе в ожидании терьера.
 Девушка заметалась по комнате, выудила из саквояжа деньги, бросилась к зеркалу и наконец выбежала в коридор. Ни там, ни внизу, в холле, не было ничего подозрительного. Даже если среди присутствующих была ищейка, на Честити не обратили внимания. Она юркнула в служебный коридор.
 На кухне за столом обедал хозяин. Появление Честити его ничуть не порадовало.
 — Сэр, наши постояльцы обычно пользуются звонком. Для того он и существует!
 По дороге девушка лихорадочно сочиняла правдоподобную историю, которая могла и разжалобить, и как-то объяснить, как она оказалась в обществе офицера. Она адресовала хозяину простодушную улыбку.
 — Добрый господин, я попал в беду и нуждаюсь в вашем участии и снисхождении! С детства я бредил армией, но мой отец, стряпчий, и слышать об этом не хотел, поэтому мне пришлось бежать из дому. Я вижу Божий промысел в том, что мне повстречался капитан Маллорен. Он обещал записать меня в свой полк, но теперь, когда все повернулось к лучшему, отец приехал в Мейденхед по делам, и мы столкнулись на улице! Что мне делать, добрый господин? Если отец устроит капитану сцену, я не переживу такого позора, и тогда мне не бывать в полку! Позвольте где-нибудь укрыться и переждать!
 — Хм! — Хозяин с минуту изучал монету, потом сунул в карман. — До чего мы дожили! Бывало, для отца было честью отправить сына на военную службу. Куда катится этот мир? Конечно, я помогу тебе, парень. Иди поболтайся на конюшне, а когда вернется капитан, я ему все передам.
 Честити расплылась до ушей, как и следует благодарному подростку, и отправилась на конюшню. На заднем дворе стояла чья-то готовая к выезду карета, и только. У стойл было пусто. Туда она и направилась, но стоило переступить порог, как сзади навалились, одна рука зажала рот, а другая зашарила в паху. Впрочем, она тотчас отдернулась, точно обожженная. Самым разумным было разыграть возмущение, что Честити и сделала.
 — Что вам взбрело на ум, негодяи?!
 Двое (к счастью, незнакомые) сконфуженно переглянулись.
 — Ты уж прости, паренек, — сказал один, — и ничего такого не думай. Мы ищем переодетую девицу.
 — Что-о? — протянула Честити, подбоченившись и принимая оскорбленный вид. — Уж не хотите ли вы сказать, что я похож на переодетую девицу?
 — Да ничуть, но мы-то смотрели со спины… Да не ори ты так, Бога ради! Еще спугнешь ее!
 — Было бы кого! Я тут никаких переодетых девиц не видел.
 Девушка взяла ведро, зачерпнула из кадки и начала лить воду в поилку ближайшего пустого стойла. При этом ее трясло с головы до ног, а сердце замирало от ужаса при мысли, что еще вчера одно лишь прикосновение к паху могло стоить свободы. Хотелось бежать куда глаза глядят, однако она заставила себя вернуться к кадке за водой и даже наградить тех двоих неприязненным взглядом. На конюшне все было в порядке, заняться особенно нечем, а праздное шатание могло показаться подозрительным. Честити решила выйти на улицу.
 Наступило обеденное время, народу вокруг поубавилось. Теперь она была больше на виду. Куда пойти? В церковь! Девушка направилась туда, где виднелся шпиль, пытаясь не спешить и время от времени останавливаясь, чтобы оглядеть витрину, а заодно проверить, нет ли погони.
 Рука сграбастала ее за шиворот, когда она тупо таращилась на фарфоровый сервиз.
 — Чтоб тебе сгореть в аду, Честити! Когда отец мне сказал, я не мог поверить!
 Стекло отразило разъяренное лицо Форта…




 Глава 13


 Ворог сдавил шею, но, к счастью, Форт не терпел публичных сцен, а потому скоро выпустил Честити. Впрочем, он не дал ей и шанса броситься наутек, крепко ухватив за руку.
 — Идем!
 Вырываться и звать на помощь было бесполезно: Форт мог сказать, что случайно наткнулся на своего беглого лакея или грума. Джентльмен в этом случае имел все права. Как ни пугала девушку перспектива предстать перед отцом, она позволила брату тащить ее по главной улице Мейденхеда.
 Невольно озираясь в поисках Сина, она не сразу вспомнила, что нужно, наоборот, держаться от него подальше и всеми силами избегать упоминания о его участии в их авантюре. Если не он, кто позаботится о Верити?
 Вот если бы привлечь на свою сторону Форта! Честити украдкой бросила взгляд на профиль брата. Нет, это неподходящий момент — он слишком рассержен. И немудрено. Форт поступал всю жизнь в строгом соответствии со светскими правилами и условностями. Каково ему обнаружить, что сестра шатается по Англии не просто в мужском платье, но в одежде простолюдина! Разве ему объяснишь, что всему виной отец? Граф Уолгрейв просто не может допустить ошибку, недаром его прозвали Непогрешимым.
 Девушке вспомнились прошедшая ночь и небрежная доброта брата. Если Форт в принципе способен на понимание, возможно, он поймет и ее… нет, только не в этом случае!
 — Куда ты меня тащишь? — робко спросила Честити, когда они повернули в какой-то переулок.
 — Отец снял здесь дом.
 При слове «отец» она едва не вырвалась. Форт с проклятием перехватил ее покрепче.
 — Отпусти меня! Ну, пожалуйста!
 — Куда? К очередному любовнику? Я вижу, роль потаскушки пришлась тебе по душе, иначе зачем рядиться в мужское? Ведь это для того, чтобы можно было без помех обделывать свои гнусные делишки!
 Честити и не подумала протестовать. Ее то и дело обвиняли, и всегда ложно, но на этот раз Форт попал в точку. Рвалась вот именно к любовнику и, если уж на то пошло, как раз этой ночью вела себя как потаскушка.
 — Я вернусь к няне.
 — Разумеется, ты вернешься туда! Отец лично за этим присмотрит… если только он не придумал более сурового наказания.
 — Форт, к чему все это? Раз моя репутация все равно погублена, зачем держать меня взаперти? Почему просто не забыть обо мне, словно меня и не было?
 — Почему? Почему?! — Брат схватил ее за плечи и яростно встряхнул. — Потому, черт возьми, что ты носишь имя Уэров! Ты и теперь притча во языцех, а если дать тебе волю, ты опозоришь нас так, что стыдно будет выйти на люди! Уж лучше видеть тебя в гробу!
 Путь на Голгофу продолжался. Наконец Форт отворил кованую арочную дверь, и они оказались во внутреннем дворике среди четырех зданий. На них лежала печать запустения. Что бы здесь ни произошло, никто бы не заметил. Честити сделала последнюю попытку тронуть сердце брата.
 — Нет, я не хочу туда! Ты не знаешь, каким может быть отец!
 — Почему это я не знаю? Надеюсь, он тебя проучит, и как следует.
 На стук отворил Джордж Линдли. Увидев его круглое и блестящее от испарины лицо, девушка простилась с надеждой. Официально Линдли числился секретарем графа Уолгрейва, на деле же был его прихвостнем и редкостным подлецом.
 — Ах, хвала Господу, одна блудная дочь вернулась домой!
 Глаза его оставались холодными и непроницаемыми, но губы непрерывно и елейно улыбались. Благодаря этому Линдли прослыл учтивым, хотя это была всего-навсего привычная гримаса. Больше всего на свете этот человек обожал мучить и смотреть на чужие страдания. Именно он держал Честити во время избиения, и она сильно подозревала, что никакая пытка не обходится без его участия. Такой ход мысли навевал леденящий страх.
 — Будем надеяться, что и другая скоро будет здесь, — сказал Форт. — Я отведу сестру наверх, а вы, Джордж, известите отца.
 — Милорд, граф сейчас в Слоу, обсуждает ход дальнейших поисков с начальником полиции. Я сейчас же пошлю за ним. Полагаю, он скоро вернется.
 Девушка возблагодарила небеса за эту отсрочку. Линдли пошел в дом, но остановился и обернулся с услужливой, раболепной миной.
 — Милорд, пока граф отсутствует, не следует ли нам предпринять какие-то шаги в отношении леди Верити и ребенка? Я был бы глубоко опечален, случись с ними беда из-за моей нерадивости!
 — Правильно, — согласился Форт и вперил в Честити испытующий взгляд. — Где они?
 — Откуда мне знать? — ответила она, озаренная внезапной идеей. — Я и сама их ищу.
 — Почему именно здесь?
 — Потому же, почему и вы с отцом. Разве она не отправилась к Натаниелю? — Не получив ответа, девушка прикинулась встревоженной. — Только не говори, что от нее нет ни слуху ни духу… Боже мой! А если она утопилась, прямо с маленьким Уильямом? Зачем она пустилась в бега? Смерть мужа не могла потрясти ее настолько, чтобы лишить рассудка. Тут что-то другое. Расскажи мне все, Форт, все без утайки!
 Ей как будто удалось одурачить этих двоих или по крайней мере сбить с толку. Заметив, как они переглянулись, Честити ощутила злорадное удовлетворение.
 — Идем наверх, — наконец произнес брат. — А вы, Джордж, пошлите за отцом.
 Он привел Честити в комнату, при виде которой она снова приуныла: здесь все было предназначено для того, чтобы держать человека взаперти. В этом чувствовалась опытная рука Линдли.
 Когда-то здесь была спальня, возможно даже, роскошно обставленная. Теперь отсюда было изъято все, что хоть как-то могло послужить бегству. Остались только голые стены со светлыми пятнами там, где прежде висели картины, и пол, местами запорошенный пылью. Занавески были сорваны, и можно было поклясться, что оконная рама на совесть забита гвоздями — так, что не отворить. В углу виднелся холодный, чисто выметенный камин. Честити горько пожалела об этом: будь в нем огонь, она не колеблясь подожгла бы дом. Однако ей предусмотрительно не оставили ни уголька. Дымоход скорее всего был слишком узок, чтобы по нему подняться, но на всякий случай девушка взяла его на заметку, как и оконное стекло, которое можно разбить. Она готова была проползти лисьей норой, лишь бы оказаться подальше от этого дома.
 Помимо этого, был еще Форт. Раз уж нельзя заручиться его поддержкой, надо сделать так, чтобы он держался поблизости. В присутствии старшего сына и наследника отец не позволит себе худшего. Ведь для Форта он — граф Уол-грейв Непогрешимый, скопище всех добродетелей, образчик достоинства, благородства и справедливости.
 Девушка подавила вздох. Она никогда не испытывала к отцу теплых чувств, но уважала его — до тех пор, пока он не открыл ей свое истинное лицо.
 — Ах, сестра, сестра! — обратился к ней Форт с порога. — Не пойму, как ты могла так вырядиться. — Он тяжело вздохнул. — Ты и в самом деле не знаешь, где Верити?
 Глядя в его открытое, встревоженное лицо, девушка поняла, как трудно будет солгать. Пришлось собрать все душевные силы.
 — В самом деле не знаю, Форт. Я думала, она в безопасности, с Натаниелем.
 — В безопасности она будет только дома! — отрезал брат. — Подумать только, взяла и сбежала к мужчине! Страшно подумать, что скажут люди!
 — Наверное, Верити была в полном отчаянии, — предположила Честити, на собственном опыте знавшая, что чаще всего говорят люди. — Она ни за что не пошла бы на такое, не будь в опасности.
 — Я одного не могу понять: почему она не вернулась домой и не попросила помощи у своих близких? Отец сумел бы уберечь ее и ребенка от любой опасности.
 — Вероятно, ты прав, — осторожно начала девушка, — но не забывай, Верити всегда любила Натаниеля. В трудную минуту мы бросаемся к тому, кто нам всего дороже.
 — Бросаемся! — хмыкнул Форт. — Лучше не скажешь! Сбежала, можно сказать, в одном белье, с грудным ребенком холодной осенью! И к кому? К человеку, с которым флиртовала когда-то давно! Нет, я склонен думать, что сестра и в самом деле обезумела. Куда катится этот мир?
 Вторично услышав эту фразу, Честити едва не засмеялась.
 — Форт, ты рассуждаешь так, словно Верити вообще не способна на разумные поступки. Хорошо ты знаешь Генри Вернема? Он выиграл дело об опекунских правах, но что он собой представляет? Допустим, он что-нибудь задумал…
 — Честити, ради Бога, прекрати нести вздор! Генри Вернем, конечно, способен на все, но чтобы он осмелился причинить вред кому-то из Уэров?.. Это подлец, но не глупец — в точности как и его брат.
 — Подлец, как и его брат… — повторила девушка. — Тогда почему же ты не протестовал, когда Верити выходила за сэра Уильяма?
 — Она имела полное право сама выбрать себе мужа.
 — Сама?! Форт, очнись! Его выбрал отец!
 — Отец? — Он от души расхохотался. — Ты понятия не имеешь, каких усилий мне стоит подыскать себе невесту, чтобы пришлась ему по вкусу! Та недостаточно богата, а эта не вполне родовита. Отец просто не замечает людишек вроде Вернемов. И ты утверждаешь, что он выбрал сэра Уильяма Верити в мужья?
 — А ты утверждаешь, что его выбрала сама Верити? За какие достоинства?
 — Не знаю и знать не хочу, — отмахнулся брат. — Меня это не касается. Возможно, ее прельстили деньги, которых у Натаниеля едва хватает на мундир, или титул, которого у него, можно сказать, нет совсем.
 Честити захотелось влепить ему оплеуху. Как нередко случалось, Форт был глух ко всему, что не желал знать.
 — Послушай, Верити вышла за сэра Уильяма по настоянию отца. Она всегда любила Натаниеля, с титулом или без, не говоря уже о деньгах. Она ушла бы к нему и босая по снегу!
 — Не верю, чтобы отец решил породниться с Вернемами.
 — Еще как решил! Он и меня толкал в их семейство!
 — Только потому, что этот хорек, Генри, нашел дорогу к тебе в постель.
 У Честити опустились руки. Она все же лелеяла надежду, что в глубине души Форт не верит в ее интрижку с Вер-немом. Но он верил, и все попытки переубедить его были тщетны. Чтобы обелить себя, требовалось опорочить отца, а этого Форт ни за что не допустит.
 Девушка решила сменить тему. Поначалу она верила, что ее несчастье — всего лишь каприз судьбы, но постепенно поняла, что оно — часть жуткого целого, прямое следствие каких-то неизвестных ей обстоятельств. Если выяснить, что это за обстоятельства, быть может, удастся помочь, если не себе, то сестре.
 — Форт, что ты говорил насчет состояния сэра Уильяма? Разве он был по-настоящему богат?
 — Да уж не беден! Хотя состояние, нажитое таким манером, немногого стоит.
 — Каким манером?
 Но Форт уже отвлекся. На лице его, пока он рассматривал Честити, возникло страдальческое выражение.
 — Ну и наряд! Если не хочешь, чтобы отец сорвал с тебя эти тряпки, переоденься во что-нибудь благопристойное. Сейчас я распоряжусь.
 — Постой! Одежда ничего не изменит. Ты лучше скажи, каким манером Уильям Вернем добыл состояние.
 — Странно, что ты не знаешь. По-моему, всем известно, как он разбогател, — выслеживал сторонников движения якобитов, собирал доказательства, а потом вымогал деньги за то, что их утаит. Некоторым это обошлось весьма недешево.
 То же самое говорила и Верити, но этот экскурс в историю никак не помогал объяснению недавних событий. Девушка прошла к окну. За ним открывался вид на садик, отделенный от других домов плотной стеной деревьев. По садику кто-то прохаживался — вероятно, караульный. О бегстве через окно приходилось забыть.
 — Как случилось, что ты тоже здесь? — спросила она брата.
 — Где же мне еще быть? Распивать чай на светских раутах? Я помогаю разыскивать родных сестер! Когда выяснилось, что и ты сбежала, я решил, что вы вместе, а значит, с Верити все более-менее в порядке. Поклянись Богом, что ты не знаешь, где она находится в данный момент!
 Поклявшись, она нарушит одну из заповедей! С другой стороны, в данный момент Верити может быть где угодно: в доме Гарнетов, в их саду или в подсобном строении.
 — Клянусь Богом, я не знаю, где она сейчас находится!
 Форт, наконец убежденный, беспокойно зашагал по комнате.
 — А я не поверил Фрейзеру! — вдруг воскликнул он. — Выходит, он говорил правду.
 — Что же он сказал?
 — Страшно огорчился и хотел сам отправиться на поиски, но мы с отцом убедили его остаться и ждать вестей от Верити. Хотя я, хоть убей, не пойму, чего ради ей искать помощи у него. — Некоторое время он шагал молча, потом вдруг остановился перед Честити и ткнул в нее обвиняющим перстом. — Все началось с тебя, сестричка! Если бы ты не затащила Генри к себе в постель…
 — Я не затаскивала!!!
 — Тогда как, к дьяволу, он там оказался?!
 — Откуда мне, к дьяволу, знать?!
 Щеку обожгла увесистая пощечина.
 — Следи за своей речью!
 Смахнув слезы, девушка потерла щеку ладонью. Она так сжилась с мужской ролью, что совсем забыла, как изъясняется хорошо воспитанная леди.
 — Прости, Форт, — попросила она кротко. — Я вся на нервах из-за Верити. Поверь, я не звала Генри Вернема к себе в постель, клянусь Богом и всеми святыми, не звала! Он мне противен. Он пытался взять меня силой!
 — Ты все время это твердишь, но как поверить, если никто не слышал криков о помощи?
 — Я спала!
 — Что? Спала? Спала, когда голый мужчина лез к тебе в постель? Когда он раздевал тебя? Может, он и взял тебя во сне, пока ты видела сладкие сны?
 — Уж кто-кто, а ты бы мог мне поверить, Форт, — с горечью сказала Честити. — Ты знаешь, как крепко я сплю. Помнится, ты вынес меня, спящую, в коридор и положил под чучело волка, а сам притаился поблизости. Я проснулась, увидела над собой оскаленные зубы и закричала так, что перебудила весь дом.
 — Да, но тогда тебе было десять лет, — возразил он с тенью улыбки.
 — Я и теперь сплю как убитая.
 — Откуда Генри Вернему было это знать? — резонно заметил Форт. — Он мог ожидать всего, чего угодно — криков, сопротивления. За такое могут и убить на месте, а Генри неглуп. Нет, он не пошел бы на это. Послушай, Честити, — обратился он к ней с искренним участием, — признай, что ты ошиблась и слишком далеко с ним зашла. Такое случается, тем более что Генри в своем роде довольно привлекателен. Но почему ты не захотела прикрыть грех? Это был единственный разумный выход.
 — Даже если именно ради этого он потихоньку, подло залез ко мне в постель?
 — Что за нелепость? Разве отец не поощрял его ухаживания?
 — Еще как поощрял, — устало согласилась девушка.
 — Ну? И в чем же была загвоздка? Ты предпочла Генри Вернема другим поклонникам только затем, чтобы потом его отвергнуть? Дорогая моя, в нашем кругу так не поступают!
 — Кто сказал, что я предпочла его?
 — Отец.
 — Отец! Ну, так он… — Честити придержала слово «солгал», — ошибся. Форт, поверь, я не предпочла бы Генри Вернема! В моих глазах это гнусный, мерзкий урод! Участь его жены противна, как и любовницы!
 — Вот как? — Судя по выражению лица, Форт наконец проникся ее доводами. — Значит, ты все еще девственница?
 Наступило тягостное молчание. Даже если бы прошлой ночи не было, Честити все равно не могла бы ответить «да».
 — Нет… — прошептала она.
 — Значит, ты была не с Вернемом, а с кем-то другим? — Форт с болью покачал головой. — И ты полагаешь, что это меняет дело? Скажи, кто лишил тебя невинности? Кому принадлежит эта честь?
 — Не могу!
 — Имя! — крикнул Форт, встряхивая ее.
 Честити молчала, стиснув зубы. Он еще раз встряхнул ее и отшвырнул так, что она упала.
 — Один Бог знает, с кем ты валялась и где! Может быть, под первым попавшимся кустом! Не удивлюсь, если не хватит пальцев, чтобы перечесть твоих любовников. Ты мне противна, слышишь? Поверить не могу, что мы одной крови!
 Он стоял, нависая над ней, багровый от гнева, стиснув руки в кулаки, способные сокрушить все кости. Честити зажмурилась от страха, но почти сразу услышала стук двери и звук повернувшегося в замке ключа. Не решаясь подняться, она спрятала лицо в ладони.
 Ни Форт, ни кто другой не поверят ей, разве что отец однажды проговорится. Да и как винить брата — она сама не поверила бы в подобную историю.
 К страху за свою дальнейшую судьбу примешивалась тревога о судьбе Сина. Если его роль в исчезновении Верити выйдет наружу, отец уничтожит его, а Форт охотно ему в этом поможет.
 Нужно бежать любым способом. Кто знает, достанет ли у нее сил и на этот раз противостоять железной воле отца? К тому же нужно следить за каждым словом, чтобы имя Сина Маллорена ненароком не слетело с губ.
 Девушка обследовала камин, только чтобы убедиться, что дымоход и впрямь чересчур узок. Протиснуться в него сумел бы лишь самый ловкий и худенький мальчишка. Честити проверила и дверь. В замочной скважине виднелся кончик ключа, но толку от этого было мало. К тому же стоило нажать на ручку, как из коридора послышались шаги.
 — Что угодно, миледи? — спросил мужской голос громко, однако с должным почтением.
 — Мне хочется пить, — сказала девушка, чтобы как-то объяснить свой поступок.
 — Будет исполнено, — сказал караульный, но не отошел, а крикнул кому-то еще:
 — Эй, Джеки! Леди Честити желает напиться.
 Через несколько минут в ее распоряжении оказались резной деревянный кубок с холодной водой и несколько пече-ньиц. Все это передали прямо в руки. Ни тарелки, ни подноса — ничего, что можно как-то использовать для бегства.
 Перекусывая, девушка с грустью вспоминала лакомства, которые делила с Сином. Печенье уже начало черстветь, и возникало впечатление, что ее посадили на хлеб и воду.
 Однако мысли о Сине приободрили Честити. Много воды утекло с тех пор, как она впервые осмелилась противоречить отцу. Растерянная, пристыженная девчонка — вот кем она тогда была. Но если кому и стыдиться, то не ей. Она многому научилась: быть сильной, давать отпор, выживать. Но при этом Честити так и не избавилась от страха перед отцом. Его невозможно было не бояться. Не подчиняясь приказу обвенчаться с Генри Вернемом, она не знала, на что шла и какую жестокость обнаружит в отцовской душе. По сути, она уцелела только по прихоти судьбы. Сейчас, зная все и не имея иллюзий, она испытывала леденящий ужас перед встречей с отцом.
 Чтобы не мучиться ожиданием, девушка вторично обошла комнату в поисках лазейки или ключа к спасению. Все было тщетно. Впереди маячила неприятная перспектива переодевания в какие-нибудь жалкие приютские тряпки. Честити судорожно схватилась за карман, где лежало письмо Нериссы Трелин. Если оно попадет в руки Форта… нет, лучше сразу умереть!
 Словно по заказу, в коридоре послышались шаги. Девушка заметалась, лихорадочно высматривая место, куда бы перепрятать письмо. Доски пола были подогнаны на совесть, ни книг, ни даже полок не было, подоконник не имел под собой щели. Оставалось разве что проглотить листок. К счастью, за каминной полкой обнаружилась трещина в стене, не заметная под обоями. Вне себя от облегчения, Честити запихнула туда письмо с мыслью: если повезет, оно вернется к ней, если нет — однажды повеселит новых хозяев этой комнаты. Теперь ее снедало еще и беспокойство о том, что Форт узнает Хлою из Руд-Хауса. Это был бы ее конец. Как объяснить свое присутствие на том, что, без сомнения, войдет в историю как самая разнузданная вакханалия века? Самым тщательным образом обшарив карманы, Честити убедилась, что там не завалялось ничего компрометирующего. Кто бы ни проходил по коридору, он миновал ее карцер. Напряжение схлынуло, навалилась слабость. Девушка уселась и прислонилась к стене, даже сквозь одежду ощущая царивший в комнате холод. Она жалела, что не имеет при себе теплой накидки. Кругом было тихо, но чуть погодя где-то в отдалении часы пробили два раза.
 Где сейчас Син? Если все в порядке, они с Натаниелем уже в пути, но если оба задержаны, нужно тянуть время, сколько получится.
 Два дня в седле и бессонная ночь наконец сделали свое дело — Честити задремала. Ей снились кораблекрушение и то, как волны бросают ее из стороны в сторону.
 — Проклятие! Проснешься ты когда-нибудь или нет?
 Оказывается, это Форт немилосердно тряс ее, чтобы разбудить. Честити открыла глаза и помигала. Брат тотчас выпустил ее плечи.
 — А ты и в самом деле не изменилась, — произнес он задумчиво. — Спишь как бревно.
 Похоже, он начинал ей верить, хотя бы отчасти. Однако теперь уже было не до этого. Все это означало, что отец вернулся. Честити поднялась.


* * *

 Граф Уолгрейв вступил в брак довольно поздно, но хотя ему перевалило за шестьдесят, это был статный, широкоплечий мужчина с пронизывающим взглядом голубых глаз, благородной горбинкой на носу и тяжелым подбородком. Он был до того внушителен, что словно заполнял собой все помещение. Даже в темном дорожном костюме он выглядел так, словно собрался ко двору. Руки его, по обыкновению, были сложены на золотом набалдашнике бамбуковой трости. Честити живо помнила эту трость.
 — Оставьте нас, — сказал граф лакеям.
 Тон его не предвещал ничего доброго. Честити умоляюще взглянула на брата, но он о чем-то раздумывал и не заметил.
 — Ты тоже можешь идти, Форт.
 — Я бы предпочел остаться. Если ты прав и Честити известно, где сейчас сестра, я желаю слышать это одним из первых. В этом случае я немедленно отправлюсь за Верити. Один Бог знает, через что ей пришлось пройти!
 — Не только Бог, мой мальчик, но и любой здравомыслящий человек, — возразил граф своим густым, низким голосом.
 Он был заметно раздосадован поворотом событий. Честити поздравила себя с тем, что Форт решил остаться и присутствовать при разговоре. Что бы он ни думал о ней, кем бы ни считал, он один мог смягчить ярость графа.
 В два широких шага отец оказался перед ней, упер трость в пол и вновь сложил на ней руки.
 — Я сильно опечален, дочь моя. Более того, я в недоумении. Видеть тебя облаченной в мужское платье, знать, что ты бродишь по дорогам одна, без присмотра… Ты осмелилась покинуть стены, в которых я приказал тебе оставаться вплоть до дальнейших распоряжений. Твоя безнравственность, дочь, губит не только тебя, но и сестру. То, что ты явилась в Мейденхед искать ее, — ложь! Ты во всем помогала ей. Зачем? В пику родному отцу.
 Честити была перепугана, но уже не парализована страхом, как прежде. Чувства были в смятении, но разум ясен. Если бы удалось заставить отца проговориться!
 — В пику тебе? Что ты хочешь этим сказать, отец?
 Судя по тому, как сузились глаза графа, он тоже заметил и оценил перемены в ней. Однако его скорбный, увещевательный тон не изменился.
 — Когда дочь обращается за помощью к кому-то иному, это сокрушительный удар для любящего отца. Я готов поверить, что Генри Вернем совершил нечто такое, что вынудило Верити бежать из дому, но отчего она не постучалась в двери Уолгрейв-Тауэрс? Потому что ты, беспутное создание, подбила ее на опрометчивый поступок. Чего ты надеялась добиться, ума не приложу.
 Честити открыла рот для объяснений, но в последний миг поняла, что вот-вот угодит в ловко расставленную ловушку.
 — Я приехала в Мейденхед, — сказала она вместо этого, — потому что знала: если Верити не постучалась в двери Уолгрейв-Тауэрс, значит, она может быть только здесь. Ведь именно здесь находится ее возлюбленный. Быть может, она боялась, что ты вторично помешаешь ее браку с Натаниелем.
 — Помешаю? — воскликнул граф, весь воплощенное изумление. — Она сама предпочла отдать руку сэру Уильяму, а я всего лишь дал согласие!
 — Предпочла! — с горечью повторила девушка. — Ты заставил ее стать его женой, как пытался заставить меня стать женой его брата.
 — Ах! — Он с сожалением покачал головой. — Протяни правую руку, дочь моя.
 По спине у Честити прошел ледяной озноб. Отец все-таки завлек ее в ловушку, толкнув на дерзкий ответ. Мужская роль наложила отпечаток на поведение и речь, она научилась свободно высказываться. Что ж, рано или поздно трость все равно должна была пойти в ход.
 — Но, отец! — запротестовал Форт, хотя было видно, что он потрясен ее резкой отповедью.
 — Мальчик мой, — сказал граф печально, — я же не стану терпеть то, что твоя сестра день ото дня становится все наглее. Отцовский долг требует наказания за дерзость, и, хотя душа моя скорбит, воля будет тверда. — Он повернулся к Честити. — Протяни руку, или я позову Линдли.
 Приходилось подчиниться, но Честити не могла допустить, чтобы удар тростью по ее руке был преподнесен Форту как нечто новое и из ряда вон выходящее.
 — Я знаю, отец, я знаю. Когда ты порол меня, чтобы принудить к браку с Генри Вернемом, Линдли был только счастлив помочь.
 Девушка приблизилась и протянула руку ладонью вверх, проклиная себя за то, что не может подавить в ней дрожь. В первый раз рука не дрожала — просто потому, что тогда она не имела представления, как сильна будет боль. Трость резко опустилась, ладонь обожгло, словно расплавленным оловом. Честити прижала ее к груди, борясь со слезами.
 — Надеюсь, этим положен конец дерзостям. Дочь не смеет подвергать сомнению отцовские суждения. А теперь говори, где Верити.
 — Не знаю.
 Это прозвучало так искренне, что граф было поверил, но он соображал лучше Форта и заподозрил подвох. Приподнял ее лицо тростью и заставил посмотреть в глаза.
 — Тогда скажи, где и когда ты ее видела в последний раз.
 — На Пасху в Уолгрейв-Тауэрс, — с запинкой произнесла Честити.
 — Она лжет, — сказал граф сыну.
 — Похоже. Ради всего святого, Честити, зачем ты это делаешь? Верити может пострадать, не говоря уже о младенце. Скажи, где она, и мы о ней позаботимся.
 — Только если отец поклянется, что даст согласие на ее брак с Натаниелем! — отрезала девушка, отбросив всякое притворство.
 — Глупости, — отмахнулся граф. — Пока не истечет срок траура, о новом браке не может быть и речи.
 — Поклянись, что тогда это будет брак с Натаниелем и никем иным.
 — Мне — клясться? — На щеках его проступила краска гнева. — Уж не хочешь ли ты мной командовать, наглая девчонка? Ты укажешь нам местонахождение Верити из послушания. Я устрою ее судьбу наилучшим образом…
 — Как устроил, выдав за сэра Уильяма?
 — Протяни руку!
 Девушка повиновалась, закусив дрожащую губу. Удар пришелся по уже набухшему рубцу, и на этот раз не удалось удержаться от крика.
 В комнате наступила тишина. Честити ждала, баюкая горящую, как в огне, руку, с мокрыми от слез щеками. Это было только начало — можно сказать, ничего, но боль от этого не становилась меньше. Сколько она выдержит, прежде чем выложит все? Как далеко от Мейденхеда сейчас Натаниель и Син, если вообще его покинули? Сколько нужно времени, чтобы они успели оказаться на безопасном расстоянии?
 По глазам Форта она поняла, что вновь утратила его доверие, когда признала, что знает местонахождение Верити. Почему отец лезет вон из кожи, чтобы ее отыскать? Потому что ненавидит проигрывать даже в малом? Потому что желает иметь их всех в своей власти? Интуиция подсказывала, что все не так просто, что эти отчаянные поиски как-то связаны и с браком Верити, и с попыткой устроить ее собственный брак. Все сходилось к одной, еще неясной причине. Ясным пока было лишь одно: Генри, это ничтожество, каким-то образом держал в руках могущественного графа Уолгрейва.
 Но как ему удалось?!
 Подошел Форт, взял горящую руку Честити в обе свои и отвел ее в сторонку от отца. Она сочла, что это добрый знак.
 — Дьявольски больно, правда? А что, отец в самом деле порол тебя, чтобы принудить к браку?
 — И не только это! — Девушка поискала графа глазами и увидела, что он у двери переговаривается о чем-то с Линдли. Это был недобрый знак. — Форт, во всем этом есть что-то очень странное. Ты не находишь?
 — Допустим, нахожу, но все равно не вижу, почему бы Верити не вернуться в лоно семьи.
 — С ней все в порядке, — заверила Честити. — Она сейчас у одних достойных и добрых людей.
 Линдли вышел, и граф тотчас приблизился к ним.
 — Ну что? Сказала она, где Верити? Простое сочувствие порой творит чудеса.
 — По ее словам, Верити приютили добрые и достойные люди.
 Девушка с укором посмотрела на брата, но, судя по всему, это не был ловкий ход, по крайней мере с его стороны.
 — Вот как? Что ж, теперь мои опасения отчасти рассеялись. Но должен сказать, я буду вполне спокоен лишь тогда, когда прижму к груди мою дорогую дочь и внука. Итак, где они?
 Честити молча покачала головой.
 — Почему ты так упорствуешь?
 Невозможно было ответить на этот вопрос, не вдаваясь в подробности, которые, мягко выражаясь, подвергли бы сомнению отцовские суждения графа. Собрав всю оставшуюся решимость, девушка протянула распухшую багровую руку. Отец, однако, лишь приподнял ее чуть выше самым кончиком трости.
 — Я вижу, дочь моя, что в тебя вселился дьявол. Чтобы его изгнать, потребуется время, но не сомневайся, я об этом позабочусь. — Он помедлил, давая возможность хорошенько прочувствовать угрозу. — Бедняжка Верити! Как она дошла до того, чтобы не доверять родному отцу?
 Внезапно Честити ощутила прилив отваги. Раз уж боль неизбежна, лучше всего поскорее через нее пройти.
 — Как ты сумела настроить сестру против меня?
 — Этого не понадобилось, — сказала Честити, держа руку перед собой. — Верити сама попросила меня о помощи. Твоей она не желала.
 Удара не последовало, и это не удивило ее. Граф лишь выжидал, давая ложную надежду на снисхождение, чтобы боль, когда она придет, показалась вдвое сильнее. Он сам объяснял ей это не так давно. Его первая сокрушительная пощечина имела странный, отупляющий эффект, из которого родился своего рода пассивный протест. Это не прошло незамеченным. «Чрезмерная жестокость, — сказал тогда граф, — поднимает человека над болью, уводит за пределы досягаемости. Кроме того, она оставляет на теле следы. Разумная, хорошо дозированная жестокость способна сломить и сильного духом».
 Очевидно, следуя этому правилу, сейчас он потер рубец тростью. Ощущение было примерно как от осиного укуса, от нескольких сразу. Честити скрипнула зубами.
 — Отчего же Верити не желала моей помощи?
 Страх вторично потерять любимого человека был для Верити лишь второстепенным доводом, в первую очередь она была возмущена тем, как отец поступил с Честити. Однако не странно ли, что этот вопрос так его волнует? Что он хочет выяснить? Если бросить ему правду в лицо, не заставит ли это его проговориться?
 — Потому что ты был со мной неоправданно жесток, — сказала Честити.
 Граф пронзил ее взглядом, потом повернулся и вышел, не говоря ни слова. Колени Честити подогнулись, однако девушка приказала себе оставаться на ногах, зная, что это еще не конец.
 Кругом царила мертвая тишина. Не только потому, что дом был изолирован от городской суеты, — складывалось впечатление, что его теперешние обитатели, все без исключения, затаили дыхание. Это тоже был один из отцовских приемов, призванный сломить волю. Честити называла его «пытка тишиной». Чтобы не поддаться и не закричать в полный голос, она принялась считать и дошла почти до семидесяти, когда граф вернулся. Он продолжал разговор так, словно паузы и не было.
 — Ничего не скажешь, весомый довод рискнуть собственной жизнью и жизнью новорожденного ребенка! Все это чушь! Ты обманула сестру. Интересно, что ты ей наговорила… А впрочем, когда мы найдем Верити, узнаем это от нее. — Дверь открылась, вошел Линдли с ворохом одежды. — Наконец-то! Мы уходим, Честити. Договорим позже, когда на тебя можно будет смотреть без отвращения.
 Трудно сказать, как воспринял Форт первую часть разговора, но только уходил он с видимой неохотой. Фактически отец вытолкал его из комнаты. Повернулся ключ, и девушка осталась одна. Первым делом она уселась, дуя на пострадавшую руку.
 Пара ударов тростью — всего-то. Это даже была не попытка принудить ее к признанию, а всего лишь реакция на отсутствие должного почтения. Ей также дали понять, чего ожидать в ближайшем будущем, а заодно напомнили о недавнем прошлом: о ладонях, сплошь покрытых волдырями, о Линдли, державшем ее руки, потому что сама она была уже не в силах. О первых, еще не слишком жестоких ударах по спине, ягодицам и ногам.
 На этот раз будет еще хуже, думала Честити, потому что отец изменился. В добром человеке безысходность открывает все благородство души, в злом — всю ее темную суть. Быть может, отцу уже все равно, что с ней будет потом, и он может без зазрения совести искалечить ее. Не зная, в чем причина этой безысходности, девушка, однако, живо ее чувствовала.
 Отец был готов на все, а она… она была в полной его власти.




 Глава 14


 Девушка вскочила, подстегнутая неожиданной мыслью: ведь это именно то, чего добивается отец! Чтобы она оставалась совсем одна в гаснущем свете дня, с каждой минутой все больше поддаваясь страху. Нужно найти себе занятие, все равно какое — например, переодеться. В конце концов, женский облик никогда ее не отталкивал.
 Сбрасывая одежду, Честити размышляла над тем, где в это время может быть Син, и даже — в момент слабости — взмолилась, чтобы он находился где-нибудь поблизости, строя планы ее спасения. Но она тут же назвала себя эгоисткой и оттеснила эту мысль подальше. Син нужен Верити больше, чем ей, потому что речь идет о ребенке. Несколько часов назад она сама просила не принимать ее в расчет, вот пусть и не принимает.
 Среди принесенной одежды были шелковая сорочка, нижние юбки из дорогой тафты и атласный накладной лиф с рукавами. Несколько удивленная хорошим качеством каждого из этих предметов, Честити решила, что даже пронырливый Линдли не сумел в столь короткий срок разжиться нищенской одеждой. Один Бог знал, где он откопал то, что принес. Вещи совершенно не гармонировали по цвету: сорочка была розовая, нижние юбки алые, лиф зеленый в желтую полоску.
 Чтобы застегнуть по бокам крючки, пришлось сделать выдох — лиф был уже, чем следовало, и имел непристойно низкий вырез. Стоило завести руки назад, затягивая нижние юбки, как соски выскочили. Это прекрасно просматривалось под прозрачной сорочкой.
 Кое-как справившись с одеждой, Честити в очередной раз запихнула соски под вырез лифа и с ужасом оглядела себя. Цвета были безвкусные и кричащие, вырез непристойный, юбки не прикрывали лодыжек. Так одевались в борделях шлюхи. Выходит, подбор вещей неслучаен, отец решил дать ей очередной урок!
 Снова переодеваться в мужское не было смысла, если только она не хотела быть раздетой вторично — руками Линдли. То, что к ней не возвращаются так долго, могло означать лишь одно: отец пытался избавиться от Форта. В предстоящей сцене тот был фигурой нежеланной. Как странно! Старший брат, которого она причисляла к своим недругам, был скорее союзником.
 Обуви среди вещей не оказалось, поэтому Честити оставила на себе мужскую. Это добавляло нелепости ее облику, зато согревало ноги. Помимо этого, она надела сюртук — не столько ради тепла, сколько ради благопристойности. Кутаясь в него, она поцарапала палец и вспомнила о булавке Родгара. Еще одно свидетельство ее порочности!
 После короткого раздумья Честити приколола булавку между юбок. Так ее было не найти, разве что сорвать юбки, но в этом случае можно было солгать, что драгоценность досталась ей вместе с ними (вещи были с чужого плеча, это можно было понять по запаху).
 Дом, казалось, вымер. Напомнив себе, что праздность только подогреет страхи, девушка принялась анализировать события последних дней.
 Несколько месяцев назад, когда Форт так резко и зло выговаривал ей за интрижку с Вернемом, она думала, что и он участвует в заговоре против ее репутации. Теперь ясно, что он — жертва злых козней, но сам не имеет об этом понятия. Каким образом можно открыть ему глаза?
 Форт был одним из тех, кто застал Честити с Вернемом, и имел все основания поверить в ее падение. Сегодня она созналась, что утратила девственность. Это могло окончательно восстановить его против нее, и он, конечно, не заступится, если ее решат высечь. Он будет думать, что ей поделом. Однако это не значит, что Форт поддержит всякий род наказания, какой взбредет на ум отцу. Против чрезмерной жестокости он будет протестовать. Единственный выход — отослать его с каким-нибудь поручением.
 Дневной свет быстро меркнул. Отдаленный бой часов подтвердил, что близится ночь. Четыре раза к двери приближались и вновь удалялись шаги, заставляя девушку инстинктивно сжиматься в комок. Это тоже была часть дьявольского плана. Когда ключ все-таки повернулся в замке, она невольно подумала: «Наконец-то!»
 Собрав волю в кулак, Честити повернулась лицом к двери, расправила плечи и вскинула голову. Однако ключ повернулся снова — в обратном направлении. Это заставило ее вскрикнуть и зажать рот ладонью. Новый трюк! Нельзя ему поддаваться! Она вернулась к поискам решения.
 Не сделать ли так, чтобы отец потерял контроль над собой и в ярости сболтнул лишнее? Но за этим, конечно же, последует жестокая кара. Возможно, Форт откажется покидать дом, пока разговор не окончен. Нет, он не может отказаться. Он уверен в непогрешимости отца, чего ради ему оспаривать распоряжения?
 За окном уже царила полная тьма, а часы пробили восемь, когда дверь все-таки открылась. Вошел отец, за ним Линдли со свечой. Как Честити и предполагала, Форта с ними не было. Она постаралась собраться с силами.
 — Твой брат отправился узнать, как дела у майора Фрейзера, — без обиняков объявил граф. — Это займет некоторое время. — Он оглядел девушку. — Сюртук здесь неуместен. Сними его.
 Спорить по мелочам было бы глупо и неосторожно, так что Честити сочла за лучшее подчиниться.
 — Обувь можешь оставить — мы же не хотим, чтобы ты простудилась. — Он обвел ее подчеркнуто медлительным взглядом, от которого оставалось чувство липкого прикосновения. — Этот наряд тебе очень к лицу, дочь моя. Линдли, мои поздравления!
 — Благодарю, милорд.
 — Мужскую одежду можете унести.
 С чувством отчаяния Честити наблюдала, как уносят одежду, с которой она сроднилась. Руки потянулись поддернуть полосатый лиф, но она приказала себе не делать этого. Отец, без сомнения, был бы только порадован.
 — Ты ведь знаешь меня, Честити, — холодно сказал он. — Я не терплю ослушания.
 — И все же я тебя ослушалась!
 — Хм… — Губы графа дернулись, показывая, что он задет. — И ты полагаешь, что победа на твоей стороне?
 — Нет. Но и не на твоей тоже.
 Он вскинул трость. Девушка сжалась, но он лишь коснулся ее головы.
 — Волосы заметно отросли, самое время обрить тебя снова.
 Она зажмурилась и стиснула кулаки, чтобы не взмолиться о пощаде. За последние несколько дней она успела подзабыть, как безобразно выглядела бритой.
 — Но я могу явить и добросердечие, не только суровость, — сказал граф, меняя тон на ласковый, что ужасало еще сильнее. — Взгляни!
 Когда она осторожно открыла глаза, перед лицом покачивался парик. Каштановый, с легким медовым оттенком, поразительно похожий на ее собственную шевелюру в былые времена. Он был очарователен. Честити обратила к отцу настороженный взгляд.
 — Да-да, это из твоих собственных волос. — Он приблизил к ней трость, на набалдашнике которой висел парик. — Скажи, где Верити, и я позволю тебе его носить. Сидеть будет отлично, можешь убедиться.
 Парик оказался на голове у Честити. Граф надел его осторожно, почти с нежностью, но она против воли передернулась. Вошел Линдли с высоким зеркалом и пристроил его у стены. Граф за плечи подвел девушку к зеркалу, дав возможность полюбоваться на свое отражение. Впервые за долгое время она увидела себя такой, какой некогда была, какой могла быть и теперь. Густые волны волос красиво обрамляли лицо, ниспадали на плечи и совершенно преображали ее…
 Парик был грубо сдернут с головы. Честити ахнула, заново осознав весь ужасный эффект своего наряда. Не просто уродина, а уродина без стыда и совести! Она прикрыла грудь и отвернулась, но граф схватил ее руки, завел за спину и резко повернул ее к зеркалу, еще раз показав, как бесстыдно торчат над лифом соски.
 Девушка плотно стиснула веки.
 — Линдли, румяна!
 Как она ни рвалась, как ни извивалась, сорочка была сдвинута с грудей. Что-то холодное, влажное мазнуло по очереди по каждому соску.
 — Вполне законченный образ! Можешь полюбоваться.
 Честити продолжала сжимать веки до тех пор, пока хватка на запястьях не стала невыносимой. Тогда сквозь пелену слез разглядела, что каждый сосок вместе с кружком теперь пылает алым цветом. Тонкой сорочки все равно что не было.
 — Как ты можешь?! — крикнула она. — Ты, родной отец! Ты позволил этому… этому чудовищу до меня дотронуться?
 На лице графа не отразилось никакого раскаяния. Он выпустил онемевшие запястья Честити и сделал шаг назад, словно брезгуя ею.
 — Ты так долго этого добивалась, что я просто вынужден был пойти тебе навстречу. У тебя было все, что только может пожелать дочь человека богатого и знатного. Я пытался устроить твое будущее, но у тебя нет ни доверия к родному отцу, ни чувства долга, ни простой признательности. Ты упорствовала в непослушании и теперь пожинаешь плоды. Эти румяна не так-то просто смыть, но не волнуйся, мы найдем применение твоему новому облику.
 Честити молчала, отлично зная: что бы он ни задумал, добра не жди. Граф достал из нагрудного кармана часы, открыл и справился о времени.
 — Четверть девятого. У тебя есть три четверти часа. Если скажешь, где Верити, можешь отправляться на все четыре стороны. Если нет, в девять часов перекочуешь в бордель ниже по реке. Мадам с восторгом присовокупит к своему выводку девиц такой аппетитный кусочек, как ты. Она заверила, что оставит тебя для самых «интересных» клиентов. Знаешь, что это значит? Еще совсем недавно я был уверен, что ты понятия об этом не имеешь. Теперь уже вряд ли. Я имел неосторожность предоставить тебя самой себе, и кто знает, какие приключения тебе довелось пережить…
 — Ты не поступишь так со мной!
 — Отчего же? Чем недостойная дочь, лучше уж никакой.
 Глаза его казались мертвыми, безжизненными, и Честити вдруг припомнила слова Верити о том, что отец выжил из ума. Вопреки страху она ощутила облегчение, потому что, невзирая ни на что, он всегда был человеком слова. Выяснив, где Верити, он отпустит ее, не зная, что полученные сведения уже не представляют никакой ценности, что сестра далеко от Винчестера и от дома Гарнетов. Он ведь понятия не имеет, что есть еще третье лицо — Син Маллорен.
 — В знак добрых намерений оставляю тебе этот парик, — сказал граф и отвернулся, как если бы собирался уйти.
 Честити едва не рухнула на пол от безмерного облегчения.
 Он протянул руку к дверной ручке, Честити вздохнула, и отец отдернул руку.
 — Я ничего не забыл, Линдли?
 Вопрос был риторический, и секретарь промолчал. Граф вернулся.
 — Разумеется, я забыл. Забыл о том, что пообещал дочери примерное наказание за проступки последнего времени.
 Девушка задрожала. Страх ее вернулся с удвоенной силой, и это не укрылось от зорких глаз графа.
 — Давай-ка посчитаем эти проступки. Ты самовольно покинула домик няни — раз. Расхаживала в мужской одежде — два. Разжилась деньгами — три. Хотелось бы знать, каким образом. Не скажешь? Ну и не надо. Помогла скрыться сестре и тем самым подвергла опасности ее и ребенка — четыре. Напропалую дерзила мне — пять. Упорствуешь в своих заблуждениях — шесть. На колени!
 — Нет, будь ты проклят!
 Девушка снова огляделась, словно каким-то чудом в пределах ее досягаемости могло оказаться орудие защиты. Но комната оставалась пустой.
 — Употребляешь выражения, недопустимые для женщины нашего круга, — семь. Линдли!
 Секретарь охотно шагнул вперед. В тот первый раз, смятенная и перепуганная, Честити покорилась сразу, наивно полагая, что дочернее послушание не зависит от того, на чьей стороне правда. Теперь она с болью понимала, что в происходящем нет и следа праведного отцовского гнева, что она в руках безумца, одержимого жаждой мести. В своем отчаянном и безнадежном сопротивлении она даже сумела впиться зубами в руку Линдли, и хотя в конце концов он больно заломил ей руки за спину, а голову зажал под мышкой, она продолжала биться, пока не лишилась сил.
 Юбки были вздернуты вверх, холодный воздух овеял ноги и ягодицы. Честити яростно закричала — то, чего она больше всего боялась, вот-вот должно было случиться. Резкий рывок за руки заставил ее захлебнуться криком.
 Трость хлестнула по ногам выше колен.
 — Я вколочу тебе в кожу и плоть то, что никто — слышишь? никто! — не смеет бросать мне вызов!
 Еще удар, еще… Как Честити ни сжимала зубы, она закричала.
 Дверь распахнулась.
 — Отец!!! Боже правый! Что ты делаешь?! — раздался голос Форта.
 Тиски разжались, девушка рухнула на пол и скорчилась, борясь с болью.
 — Учу свою дочь послушанию! — прогремел граф. — Хочешь сказать, что у меня нет на это права?
 — Отчего же… есть, конечно… — Форт был настолько шокирован, что едва мог подобрать слова, — но, отец, не так! Не таким образом! Что бы ни натворила Честити, в нашем кругу так не наказывают!
 Лицо графа побагровело. Он явно был на грани того, чтобы утратить всякий контроль над собой, и Честити взмолилась, чтобы так оно и вышло, чтобы Форт наконец столкнулся с низостью отца. Увы, тот в очередной раз овладел собой.
 — Ты прав, мой мальчик, — сказал он сокрушенно. — Я слишком далеко зашел. Это потому, что твоя сестра без конца испытывает мое терпение! Ей нет дела ни до того, что скажут люди, ни до нашей тревоги за Верити. Это погибшая душа.
 — Честити! — воскликнул Форт, осторожно помогая ей подняться. — Пойми же, ты должна нам помочь! Майор Фрейзер покинул свой пост под предлогом семейных обстоятельств, и я думаю…
 — Проклятие! — прорычал граф. — Я знал, что эта негодяйка что-то скрывает!
 Брат, шокированный уже до полной немоты, во все глаза смотрел на непристойный наряд Честити. Она и не подумала прикрываться.
 — Форт, если Натаниель отправился за Верити, она спасена!
 — Согласен, — сказал тот и повернулся к графу. — Отец, майор Фрейзер наилучшим образом позаботится о Верити.
 — Что я слышу?! — Лицо графа стало апоплексичным. — Дети ополчились против меня, все до единого! А что прикажете делать мне? Молчать, когда старшая дочь, прежде кроткая и послушная, убегает к офицеру на втором месяце траура по мужу? Молчать, когда младшая, уже запятнавшая свое имя… — он ткнул концом трости в грудь Честити так, что она вскрикнула, — во всем потворствует сестре? Это двойное бесстыдство покроет наше имя таким позором, что я неудивлюсь, если скажут: леди Вернем отравила мужа, чтобы обвенчаться с любовником! А там недалеко и до сомнений в законности ребенка!
 Лицо его исказилось до неузнаваемости, он брызгал слюной. Пораженный Форт попытался заслонить Честити собой, но она отступила, чтобы видеть ужасную маску ярости на лице отца. Он наконец переступил ту грань, до которой еще возможно было справиться с собой.
 — Так вот что ты задумал! — крикнула она. — Этого не будет, гнусный лицемер! Довольно и того, что моя жизнь сломана! Я не позволю тебе растоптать и Верити!
 Трость со свистом рассекла воздух. Девушка прикрылась рукой и получила такой удар, что испугалась, не треснула ли кость. Рука покраснела и быстро начала распухать.
 Форт перехватил трость, сломал ее о колено и отшвырнул в сторону обломки.
 — Как, и ты?! — взревел граф. — Линдли!
 Секретарь заколебался. Губы его кривились в неизменной улыбке, но глаза беспокойно бегали. Честити была временно забыта и воспользовалась этим шансом. Форт выпутается, думала она, отступая к двери, а вот ей нужно бежать, и как можно скорее. Подхватив с пола парик, она бросилась вон из комнаты.
 — Куда?! Держите ее!
 Девушка не оглянулась, чтобы проверить, возымел ли действие этот приказ отца. Она бежала так, словно на ногах выросли крылья. Снаружи у двери дома стоял караульный, но он не был готов к неожиданному нападению и не отличался силой, поэтому удар в живот сбил его с ног.
 Коротковатые юбки нелепого наряда пришлись кстати, когда Честити неслась по пустынной улице. Но в кромешной тьме споткнулась о ведро у чьей-то двери и распласталась на мостовой, не сразу сумев подняться.
 Позади разрозненно и нерешительно перекликались. Похоже, погоню еще не успели как следует организовать. Ловя ртом воздух, на подкашивающихся ногах, Честити продолжала путь. Идею постучаться в ближайший дом пришлось отбросить: в таком наряде ее вряд ли пустили бы на порог, не говоря уже о том, чтобы дать приют падшей дочери столь влиятельного человека.
 Затолкав под лиф свои вызывающе красные соски, девушка повернула за первый попавшийся угол и некоторое время блуждала переулками, чтобы сбить погоню со следа. Идти ей было некуда, искать помощи негде.
 Как там Форт? Будет ли он в состоянии прийти ей на помощь? Если бы только Син был где-то рядом! Девушка подавила рыдание. Син и все, что они вместе пережили, казалось прекрасным сном.
 На одной из узких улочек на нее разинул рот уборщик нечистот. Честити обошла его так далеко, как сумела, при этом оцарапав руку о неровности стены дома. Ей стало страшно, что бродит кругами, однако улочка вывела к Темзе, в ту часть порта, где стояли на якоре самые мелкие суда. Здесь светились окна таверны, из приоткрытой двери доносилась рыбацкая песня. Звук ее был достаточно приветлив, чтобы приободрить Честити, но очень скоро девушка вспомнила про «бордель ниже по реке» и спряталась в глубокую тень. В этих местах женщине не стоило ночью появляться одной, тем более в таком виде.
 Честити была теперь охвачена слепой паникой — сказывалось потрясение. Тело являло собой сплошной комок боли, нервы на пределе, слух обострен страхом услышать звуки погони. Она сама себе казалась загнанным зверьком, с единственной мыслью о норе, в которую можно забиться.
 Что было делать? Как быть? Еще совсем недавно Честити думала, что стоит только вырваться из рук отца, как все само собой устроится. Но вот она притаилась в ночи, совсем одна среди портовых трущоб незнакомого города, без гроша в кармане и в наряде шлюхи. Все это могло кончиться еще хуже, чем началось.
 Запоздало натянув на голову парик, девушка надеялась, что это придаст ей благопристойности. Бесцельно продолжать путь не хотелось, возникало искушение дождаться рассвета прямо здесь, но рассудок подсказывал, что нужно выбраться в более респектабельные кварталы, с садами и парками, с подсобными строениями, в которых легче укрыться. Что будет с ней утром?
 В темноте послышались голоса. Честити замерла, распластавшись по забору. Прошли четверо, все — мужчины. Голоса их были грубы, говор едва узнаваем. Кажется, они ругали высокие пошлины на ввоз табака. Все четверо вошли в таверну под приветственный гомон, который вскоре затих, и песня возобновилась. Только тогда девушка осмелилась выбраться из своего укрытия.
 У входа в таверну мигала масляная лампа, это давало возможность видеть, что кругом никого нет — в том смысле, что никого из людей: в куче отбросов рылась пара жирных крыс. При виде их девушка не удержалась от брезгливого возгласа.
 Она на цыпочках обошла таверну и оказалась у переулка, больше похожего на щель между строениями и непроглядно темного. Пришлось войти туда.
 Первый же шаг пришелся по чему-то мягкому и скользкому, от земли поднялся смрад человеческих нечистот. Борясь с тошнотой и радуясь тому, что не может видеть, по чему ступает, Честити медленно продвигалась вперед. Помнится, в переулке за лавкой миссис Крапли валялась дохлая кошка. Судя по вони, здесь их сдох добрый десяток. Были и живые, на одну из них Честити наступила. Кошка с воплем бросилась наутек, предварительно ободрав ей лодыжку.
 Боже, есть ли у нее на теле хоть дюйм кожи без синяка, ссадины или царапины?
 Протянув руку вправо, девушка нащупала каменную ограду (должно быть, заднего двора). Она пошла дальше, ведя ладонью вдоль шероховатого камня. Это придавало происходящему хоть какой-то оттенок реальности, так как чернильная тьма царила и впереди, и над головой — ночь выдалась пасмурная.
 Когда Честити уже начала сомневаться, что выйдет в более освещенные места, впереди появилось пятно, скорее блик, чем ровное свечение. Она бросилась к нему, как к вратам рая.
 Переулок выходил на улицу попросторнее и почище. Кругом спали обветшалые дома. Из фонарей горел только один, это и была ее путеводная звезда. Что ж, по крайней мере здесь жили люди. Однако фасады шли сплошняком, наружные двери открывались прямо на улицу, и спрятаться было негде. Девушка бросилась бежать, желая как можно скорее оказаться подальше от трущоб.
 Снова голоса! Прижавшись к стене у какой-то двери, Честити взмолилась, чтобы это не были искатели развлечений. Увы, ее молитва не была услышана. Освещая дорогу фонарем, мальчишка-провожатый вел куда-то двух офицеров, тощего и толстого. Оба были пьяны, но вполне держались на ногах.
 Честити притворилась, что отпирает дверь. Если офицеры сочтут, что она возвращается домой, то пройдут мимо. Этот маленький обман не удался: тощий поднял лорнет и оглядел ее с недвусмысленной усмешкой.
 — Добрый вечер, красотка! — добродушно произнес его толстый спутник.
 Девушка промолчала, как и подобает леди, когда с ней заговорит незнакомец. Тощий приблизился и взял ее за подбородок. Она устремила взгляд вдаль, отказываясь замечать его.
 — Когда здороваются, надо отвечать. Где твои манеры, крошка? Растеряла по дороге?
 Он был недурен собой, но так откровенно похотлив, что Честити затошнило. У нее ныли каждая косточка и жилка, она ослабела от голода и усталости и теперь не совладала с собой.
 — Джентльмены, прошу вас! — взмолилась она со слезами. — Я не та, за кого вы меня принимаете!
 Ее безукоризненный английский заставил офицеров переглянуться. Это обнадеживало.
 — Я из достойной семьи! Меня выкрали, чтобы продать в публичный дом! Умоляю вас о помощи!
 Новый обмен взглядами. Судя по выражению лиц, слова Честити возымели эффект, но не такой, какой нужно. Взгляд тощего прилип к ее груди. Она прикрылась руками.
 — Эй, парень! — обратился толстый к провожатому. — Что скажешь, леди это или шлюха?
 Парнишка без зазрения совести развлекался дармовым спектаклем. Вопрос заставил его присвистнуть.
 — Шутите, капитан? Само собой, это шлюха!
 — Правильно. А тебе, красотка, я вот что скажу. Даже если ты не врешь и в самом деле родилась в достойной семье, по всему видно, что древнее ремесло тебе не внове. Признайся, ты уже вволю потерлась между нашим братом? Смотри, вот гинея! Договоримся так: мы попробуем товар, заплатим, а потом вместе отправимся к твоей мамаше.
 Он во все горло расхохотался шуточке. Тощий поддержал смех.
 — Но я еще не тронута! — солгала Честити в отчаянии. — Верьте мне, это так! Я сбежала от первого же клиента!
 — Правда? — оживился тощий. — Старина Пог, нам повезло! Мамаша Келли требует за нетронутую девочку целых десять гиней — по мне, это непомерно дорого. Даю две! Кто первый? Пожалуй, лучше бросить монету.
 — Хорошая мысль, Стю.
 Толстый притиснул Честити спиной к своему брюху. Она закричала, но добилась лишь того, что рот зажала ладонь, густо пропахшая луком и нюхательным табаком. Пинки по ногам только насмешили «старину Погги». Тем временем тощий подбросил гинею. Золотая монета блеснула в тусклом свете, была подхвачена на одну ладонь и прикрыта другой.
 — Орел! — быстро сказал толстый.
 — Чтоб ты пропал! — воскликнул тощий, заглянув между ладоней. — Вечно тебе везет! Ну ничего, я получу девчонку как следует смазанной.
 — Итак, красотка, займемся делом, — сказал толстый, повернул Честити лицом к себе и распластал по ее губам свой мокрый рот.
 Честити укусила его за губу. В ответ он стиснул ее так, что хрустнуло в спине. Она вцепилась ему ногтями в глаза. Девушка получила удар кулаком и упала. Едва опомнившись, Честити вскочила и бросилась наутек. Толстый попытался схватить ее, но тощему пришла в голову та же идея. Они столкнулись и повалились в разные стороны.
 Парнишка-провожатый перегнулся пополам от смеха, не забыв, однако, подставить девушке ногу. Она рухнула на мостовую так, что захватило дух. Он поволок ее за юбки назад к офицерам. Девушка рвалась и билась с яростью обреченного и каким-то чудом сумела высвободиться. Однако, едва набрав ход, она угодила к кому-то в объятия. Из последних сил она ударила его локтем в живот.
 — Тише, тише! — сказал кто-то со сдавленным смешком. — Смотри, ненароком не пристукни хорошего человека.
 — Син… — тупо сказала Честити, опуская руки.
 Глаза его округлились от изумления. Больше она не видела ничего, потому что в слепом отчаянии бросилась ему на шею.


* * *

 Син был как громом поражен. Возможно ли, чтобы это грязное, оборванное, покрытое синяками создание было дамой его сердца? Он провел несколько долгих часов, обыскивая город в поисках Честити.
 — Эй, ты! Становись в очередь, — вернул его к действительности пьяный голос.
 — Ничего себе темперамент, верно? — поддержал другой. — Хватит на всех. Понимаешь, друг, я уже бросил монету. За Погом право первенства.
 Честити в объятиях Сина задрожала и всхлипнула. Он мог бы с легкостью убить этих двоих, но подобная уличная драма имела бы далеко идущие последствия.
 — Право первенства всегда за мной, — улыбнулся он.
 — Ну ты и наглец!
 — Не буду спорить. Идем, дорогая моя.
 Приглушенный визг металла остановил его на полушаге — с таким звуком покидала ножны офицерская шпага. Оттолкнув Честити в сторону, Син повернулся и выхватил свою. Для переговоров времени не было, он едва успел отразить направленный в грудь удар. Сделав несколько пробных выпадов, он понял, что противник сильно уступает ему в мастерстве. К тому же тот был в изрядном подпитии. Можно было без труда нанизать его на шпагу, как гуся на вертел, но что потом?
 Окрестные дома уже пробудились ото сна. Приоткрывались двери, отдергивались занавески на окнах — жители спешили насладиться зрелищем, пока появление ночного патруля не положило ему конец. Это последнее было не в интересах Сина. Он предпочел бы скрыться без шума, а значит, без кровопролития.
 Первые несколько минут Честити следила за поединком словно в трансе. Мысли запутались в липкой паутине, а все чувства притупились. Она ловила отблеск стали, слышала свистящий звук, с каким скользили друг, по другу лезвия шпаг, но не могла шевельнуться до тех пор, пока не почувствовала иное движение. Толстяк Погги подкрадывался к ней, причмокивая мокрыми губами. Это сразу вывело ее из оцепенения.
 Девушка огляделась. Парнишка-провожатый таращился на схватку, его фонарь стоял на земле. Честити схватила фонарь и размахнулась.
 — Осторожнее с этим! — крикнул толстяк, прибавил грубое ругательство, но счел за лучшее ретироваться.
 — Смотри не подожги его, — мимоходом предостерег Син.
 Он пританцовывал, делал пируэты, стремительно приближался и отскакивал в сторону — словом, сполна наслаждался возможностью пофехтовать. Честити могла бы поклясться, что на губах у него блуждает улыбка. Этот человек просто не способен принимать вещи всерьез!
 — Послушай, друг, — сказал он, как следует измотав своего противника, — я и ловчее, и выносливее, и трезвее. Будь я кровожаден, давно пустил бы тебе кровь.
 Он сделал короткое стремительное движение — и одна из серебряных пуговиц противника полетела в сточную канаву.
 — Эй, что ты делаешь? — возмутился тощий.
 Вторая пуговица последовала туда же.
 — Черт возьми, Стю, тебе еще не надоело? — вмешался толстяк. — Эта грязная шлюха не стоит коровьей лепешки, не то что пары отличных пуговиц!
 — Ладно, — проворчал тощий, поднимая шпагу вверх острием. — Клянусь дьяволом, ты прав, друг Пог. Было бы из-за кого связываться! — Он неуклюже сунул шпагу в ножны и подбоченился. — Мы найдем себе и получше, а вам, милорд, советую впредь держаться от нас подальше. Я вас запомню.
 Они отправились восвояси, прихватив провожатого. Свет в окнах погас, двери одна за другой закрылись, и Честити оказалась наедине с Сином. Он был все еще удивлен ее нарядом, но (только тут она сообразила это) не ее преображением в женщину.
 — Ты знал!
 — Допустим, знал, ну и что? — Син адресовал ей улыбку, в которой не было и на маковое зерно раскаяния. — Сейчас не время и не место для объяснений. Идем скорее!
 Он за плечо повлек Честити туда, где светили фонари одной из главных улиц города. Хотелось столько выспросить, столько рассказать, но в самом деле нужно было поскорее уходить.
 Более всего ее занимало сейчас, как давно Син раскрыл ее истинный пол. Без сомнения, для него не секрет и то, что ее имя — Честити Уэр.
 Что это может означать? Что она больше не одна? Что худшее позади?
 Но если он знал это и прошлой ночью, выходит, она все-таки поймала его в ловушку, завлекла в сети. Воспользовалась его благородством.
 Эта мысль подкосила Честити настолько, что ноги ослабели и накатила дурнота. Сильная рука не позволила упасть.




 Глава 15


 К тому времени, когда они достигли конюшни, Честити едва переставляла ноги. Это не была конюшня при «Голове сарацина». За исключением их собственных, все лошади здесь были упряжными битюгами, а освещение ограничивалось коптилкой у входа.
 Син уложил Честити на солому в пустом стойле, внес коптилку и пристроил на крюке.
 — Пришлось забрать лошадей из «Головы сарацина», — объяснил он, — на случай обыска. — Присел на корточки, чтобы получше оглядеть девушку, и она увидела, как мрачнеет его лицо. — Боже правый! Что с тобой приключилось?
 Честити сделала попытку запихнуть пламенеющие соски под кромку лифа, не сумела и разрыдалась. Син набросил на нее свой мундир, хранивший тепло его тела, и привлек к себе.
 — Тише, любовь моя, тише… — шептал он тихонько. — Все будет хорошо… я обо всем позабочусь… я никому не позволю тебя обидеть…
 Это заставило Честити расхохотаться безумным смехом. С приглушенным проклятием Син откупорил фляжку и поднес к ее губам. Коньяк отчасти притупил душевную боль, но рыдания длились до тех пор, пока не иссякли слезы. Все это время Син продолжал шептать утешительную ерунду. Когда Честити затихла, приподнял ее лицо и отер слезы. Она ждала вопросов.
 — Пора! — только и сказал он. — Сможешь ехать верхом?
 Ей хотелось уснуть, пусть даже мертвым сном, но для отдыха не было времени.
 — Наверное, смогу, но… — Девушка беспомощно оглядела свой наряд.
 Син проследил ее взгляд.
 — А откуда… впрочем, не важно! Саквояж при мне, наденешь что-нибудь из моей одежды. Она будет висеть, но все лучше этого безобразия!
 Честити переоделась в соседнем стойле. Чтобы не оставлять следов, пришлось затолкать гнусные тряпки в саквояж, хотя она охотнее сожгла бы их, а пепел развеяла по ветру. Теперь на ней были вещи Сина, вплоть до нижнего белья. Рубашка была надеванная и сохранила запах его тела, против чего Честити нисколько не возражала. Бриджи оказались свободными в талии и свисали чуть не до лодыжек, но первый изъян исправил ремень, а второй скрыли сапоги. Иное дело сюртук — пришлось смириться с тем, что он сильно широк в плечах.
 Завязывая шейный платок, девушке пришлось — с великим сожалением — снять парик и тоже уложить в саквояж. А она-то считала, что привыкла к шапочке волос у себя на голове! Теперь голова казалась заново безобразной, словно ее только что остригли.
 — Рад снова видеть вас, юный Чарлз, — с улыбкой приветствовал ее Син.
 Тон его был таким ласковым, что Честити с отчаянием вонзила ногти в ладони. Судьба жестоко посмеялась над ее благими намерениями.
 Пока она переодевалась, Син успел оседлать лошадей. Он подвел Честити ее лошадь, но, когда девушка уже собралась вскочить в седло, вдруг положил ладонь на ее стриженую голову. Она отшатнулась. Син снова протянул руку и на этот раз погладил ее по волосам.
 — Господи, как же давно мне этого хотелось! — Он выпустил поводья, и они упали, звякнув. — Длинные волосы хороши, но и в коротких есть своя прелесть.
 — Не утешай меня!
 — И не думаю. Это чистая правда. — Он все гладил и гладил ее волосы, и по коже под ладонью шли сладостные мурашки. — Такое лицо не нуждается в обрамлении, наоборот, волосы только отвлекают от черт. Да, есть еще кое-что, о чем я давно мечтаю…
 Его губы были нежными и осторожными, но не робкими. Следовало бы отодвинуться, запротестовать. Честити не сумела — ведь это был их первый «честный» поцелуй. Стоило ей ответить, как к нежности прибавилась страсть. Теперь уже не только губы, но и руки, и тела участвовали в этом несвоевременном сближении.
 — Хотелось бы мне, чтобы у нас было побольше времени! — прерывисто произнес Син, отстранившись первым. — Только не нужно хмуриться, милая. Все будет в порядке, просто положись на меня.
 — Я Честити Уэр! — в отчаянии воскликнула девушка. — Со мной ничего уже не будет в порядке!
 — А я Син Маллорен. Положись на меня.
 — Даже Маллорен не может изменить законы этого мира!
 — Еще увидим, — сказал он с улыбкой.
 Он, как обычно, был полон самоуверенности. Ничего странного: только на собственном опыте можно убедиться, что некоторые вещи нельзя исправить никогда и никакой ценой. Нужно что-то делать. Допустим, он понял, что Чарлз и Честити Уэр — одно лицо, но он не знает, что Хлоя тоже имеет к этим двоим прямое отношение, иначе не сказал бы, что давно уже мечтал о поцелуе.
 Син сделал движение помочь Честити сесть в седло, и в этот миг она осознала, что верхом ей придется несладко. Скрипя зубами и смахивая слезы, она позволила приподнять себя и усадить. К счастью, выдержка ей не изменила, и она не застонала. Боль была сильнейшая. Хорошо, что все ограничилось тремя ударами. После десятка ей ни за что не сидеть бы в седле.
 Пока Син садился верхом, Честити кое-как справилась с болью, подкрепив себя мыслью, что выбора нет. Если пожаловаться, Син настоит, чтобы она отдохнула, и, может быть, отправится на поиски лекарства. В конце концов их схватят и доставят к отцу, который и в лучшие времена не был милосердным, а теперь и вовсе ожесточился. Возможно, он не в своем уме. Если человек способен пойти против сына и наследника, остается только гадать, как он обойдется с посторонним.
 Держать поводья пришлось левой рукой — правая не слушалась. К счастью, Син как будто ничего не заметил. За конюшней он направил лошадь к городской окраине.
 — Я здесь немного осмотрелся, еще днем, — объяснил он на ходу. — Эта улица за Мейденхедом переходит в дорогу к деревне Вудлендс-Грин. Дорога гладкая, ровная, по обе стороны — живая изгородь. Мы никак не сможем заблудиться. Главное — не спешить и держать ухо востро.
 Вот за это Честити была благодарна всей душой. Она бы не выдержала не только галопа, но и рыси. Каждый толчок приносил вспышку боли.
 — Как дела? — спросила она, чтобы отвлечься.
 — Может, начнем с твоих? — возразил Син, но потом уступил. — Фрейзера я нашел без труда. Должен сказать, он полностью на нашей стороне. О твоем отце он не самого лучшего мнения, так как ему было отказано в руке Верити. Короче говоря, наш майор взял отпуск по семейным обстоятельствам и сейчас, конечно, уже на пути в Винчестер. Если ему не привыкать ездить по ночам, к полуночи он будет на месте. Жаль, что луна совсем молодая!
 — Как вы договорились?
 — Он спрячет Верити в некоем Лонг-Нотуэлле, у своего брата, священника. Не так давно он жил там пару месяцев, лечась от легкой раны. По его словам, у них с братом отношения — лучше не бывает, а двухмесячный отпуск дает ему право указать Лонг-Нотуэлл как временное место жительства. Там они с Верити обвенчаются без проблем.
 — А это далеко?
 — Лондонский округ. Правда, церковь косо смотрит на скоропалительные браки. Придется им предоставить лицензию.
 — Боже правый! Где же они ее возьмут?
 — У епископа, в данном случае Лондонского. Это его приход. По правилам, одна из сторон должна явиться лично и принести клятву на Библии, что союз будет во всех отношениях законным, но я попытаюсь сделать это от имени Фрейзера и с его письменным поручительством. А он тем временем привезет Верити в Лонг-Нотуэлл, где преподобный Фрейзер будет венчать Фрейзера военного. Так сказать, раз, два — и готово. — Син помолчал и добавил сухо:
 — Вообще говоря, в обычном случае так не делается, но, полагаю, делу поможет тот факт, что я прихожусь епископу внучатым племянником с материнской стороны.
 — Ох уж эти вездесущие Маллорены! Кстати, а почему ты до сих пор не в Лондоне?
 — Из-за тебя.
 — Зря! — вспылила девушка. — Нам нельзя разбрасываться, пойми, нужно сосредоточиться на главном! Насколько я поняла, отец мечтает добраться до Верити. Ты должен был забыть про меня.
 — Допустим. Ну и что?
 — Я же просила тебя!..
 — Я тоже много раз просил тебя — о разном. Ты ни разу не послушалась. Беру с тебя пример.
 — Это не предмет для шуточек!
 Белые зубы Сина сверкнули в бледном свете луны. Он улыбнулся:
 — Таким уж я уродился, милая. Если желаешь, попробую научиться серьезности. — И добавил проникновенным тоном:
 — Объясни, чего ради ты сбежала с постоялого двора, где была в безопасности?
 В придорожном дереве заухала сова, снялась и низко пролетела у них над головами. Кто-то пробежал в живой изгороди, шурша листвой. Син тоже умолк, и это было молчание, с каким ждут ответа.
 — Меня заметили в окно. Остаться я побоялась — вдруг схватят? — спустилась к хозяину и наговорила ему с три короба, чтобы объяснить, почему оказалась в одной компании с тобой: ну, что хочу служить в армии, а родня не позволяет, и все такое. Он оказался патриотом своего отечества… за три гинеи и позволил мне спрятаться на конюшне.
 — И ты спряталась?
 — Не вышло: там сидели в засаде двое из людей отца. Мне удалось от них отделаться, но прикинуться грумом я побоялась и вышла на улицу, где меня заметил Форт и отвел к отцу.
 — Он на его стороне?
 — Уже нет. Сегодня Форт помог мне бежать.
 Было не слишком приятно вести разговор в полной темноте: ровный тон Сина не выдавал чувств, а лица не было видно. Однако мощь его воли была ощутима даже на расстоянии. Он вел дознание как офицер.
 — Откуда бежать?
 — Отец снял в городе дом, туда Форт и отвел меня, — начала Честити, мысленно вымарывая все шокирующие подробности. — Мне удалось убедить его, что я не видела Верити после побега и не знаю, где она, что тоже ищу ее, поэтому и приехала в Мейденхед. Какое-то время я провела под замком. Потом вернулся отец. Он мне не поверил и… и заставил переодеться. — Она сообщила будничным тоном:
 — Он пригрозил отдать меня в бордель, если не добьется правды.
 — Что?! — резко спросил Син.
 — Ничего! — испугалась девушка. — То есть он ничего такого не хотел… я хочу сказать, он знал, что я сдамся, прежде чем дойдет до крайних мер! Отец… он на самом деле не таков…
 Эта пылкая тирада в защиту графа на деле была призвана защитить Сина. Узнав всю правду, он мог настоять на возвращении, чтобы разобраться с ее отцом. И в результате погибнуть.
 — Что же было дальше? — поощрил он со сдержанным гневом.
 — Форт заступился за меня.
 — Как мило с его стороны! — заметил Син едко.
 Что касается брата, Честити встала на его защиту не кривя душой.
 — Форт — старший сын и наследник, ему нелегко поверить в то, что отец способен… способен на дурное. Они начали препираться, а я сбежала. Вот только я не знала, куда пойти…
 — И была одета, как последняя портовая шлюха! Один Бог знает, чем бы все кончилось, не проходи я мимо!
 — Но ты проходил, — тихо произнесла девушка, — хотя я по-прежнему думаю, что тебе следовало покинуть Мей-денхед гораздо раньше. В это время ты уже приближался бы к Лондону. Кстати, а куда мы едем?
 — Не в Лондон же! Столько ты не продержишься.
 Честити перепугалась. Опять задержка, и снова из-за нее. Нет уж, хватит!
 — Продержусь, сколько будет нужно, — заверила она. — Мне даже удалось немного поспать.
 — Лондон так Лондон.
 Некоторое время они ехали в молчании. Чеетити было не до бесед: чтобы держаться в седле, приходилось прилагать усилие. Она пыталась приободриться, вспоминая мучеников разных времен и убеждая себя, что их страдания были не чета ее. Подумаешь, пара шлепков тростью!
 Однако до Лондона было миль двадцать, потом столько же до Лонг-Нотуэлла. Дорога тянулась в бесконечность. Ну и пусть, думала Чеетити упрямо, у человека неограниченные резервы, нужно только уметь к ним обращаться.
 Увы, ей или не слишком это удавалось, или резервы истощались с поразительной быстротой. Шаг еще можно было выдержать, но когда с первыми лучами солнца Син перейдет на рысь, а потом и на галоп, она просто-напросто свалится с седла прямо на ходу. Даже на черепашьей скорости ткань немилосердно терлась о рубцы на ногах. Сознавая, что это тщетно, девушка все равно возилась в седле, ища более удобной позы и тем самым усугубляя свои мучения. К тому же возня могла привлечь внимание Сина, а это было бы самое худшее.
 В десять часов они без проблем миновали мирно спящую деревню Вудлендс-Грин.
 — Куда теперь? — спросила Честити, стараясь не морщиться.
 — На юг, — ответил Син обычным своим легким тоном, где за каждым словом ощущалась беззаботная улыбка.
 Честити любила этот тон, хотя порой и досадовала. Невозможно было поверить, что плохое может случиться с Сином Маллореном или с ней, пока он рядом.
 — Почему на юг? Разве мы направляемся не в Лондон?
 — Тебя будут искать в первую очередь на главной дороге — той, что ведет из Бата через Мейденхед. Южнее мы выедем на Саутгемптонскую дорогу. Она не так оживленна, можно будет гнать лошадей во всю прыть. Ты еще не устала?
 — Совсем чуть-чуть, — ответила она, зная, что простое «нет» не будет принято в расчет и последуют расспросы.
 — Наверное, надо тебя где-то оставить… нет, лучше не стоит! Каждый раз, как я это делаю, ты влипаешь в историю.
 Чеетити бросила на Сина вороватый взгляд. Он намекает на историю с Хлоей? Но если бы тогда он опознал ее, разве стал бы молчать?
 — Что ты хочешь сказать? — осторожно осведомилась она.
 — То, что сегодня утром я оставил тебя в «Голове сарацина», а вечером обнаружил на окраине порта в объятиях постороннего мужчины.
 — Ах, ты об этом! Только не говори, что действие развернулось по моему сценарию.
 — Я говорю, это судьба. Тебе предначертаны мужские объятия. Очень надеюсь, что мои.
 У Честити не нашлось сил для дальнейшего разговора. Как быть, если выяснится, что Син узнал ее в распутнице Хлое? Эта мысль породила цепь сладостных воспоминаний, которые пришлось безжалостно подавить.
 Син отпустил поводья, время от времени поглядывая на темные очертания всадницы рядом. Что-то было не так, и он понятия не имел, что именно. Честити казалась хрупкой. Без сомнения, она умолчала о том, что с ней случилось в этот день.
 Быть может, ее уже отдали в бордель и как раз оттуда она сбежала? Что ей пришлось там вынести?
 Возникло настойчивое искушение послать Верити и ее майора к дьяволу и целиком посвятить себя этой подавленной девушке. Например, увезти ее далеко-далеко и там исцелить все раны, телесные и душевные. Но Син не был уверен, что потом ее можно будет оставить одну — где угодно, даже в стенах крепости с хорошо вооруженным гарнизоном. Чувство опасности было таким сильным, что хотелось усадить Честити перед собой и везти, крепко прижимая к груди. Он вообразил себе реакцию и отказался от этой мысли.
 Что это за звук? Она что же, плачет? Пропади пропадом эта тьма!
 — Как дела? — на всякий случай спросил он.
 — Нормально, как же еще! — отрезала Честити.
 Син приказал себе не изводиться без очевидной причины и вернуться к практическим вопросам.
 — Я хотел предупредить, что дорога здесь неровная, и к тому же мы скоро приедем в Слоу. Я поведу свою лошадь в поводу.
 Он спешился. Честити, скрипя зубами, последовала его примеру.
 — Ты могла бы остаться в седле.
 — Я с удовольствием разомну ноги, — возразила она вполне искренне.
 Идти пешком тоже было болезненно, но не настолько, как ехать верхом. За время поездки рубцы, должно быть, сильно распухли.
 Целый участок дороги был сильно разбит, в глубоких, неровных колеях скопилась вода. Местами попадались большие лужи. К счастью, оба они были в сапогах.
 Еще две деревни остались позади. В каждой из них Честити была на грани того, чтобы взмолиться о передышке, но оба раза справилась с собой и промолчала. Казалось, целую вечность назад и в другом мире она поставила перед собой цель — устроить судьбы сестры и крохотного племянника — и шла к этой цели шаг за шагом и уже находилась на завершающем этапе. Никак нельзя сдаться именно теперь…
 Честити споткнулась. Син поддержал ее, ухватив за правую руку. Она вскрикнула.
 — В чем дело? — В темноте он нащупал вздутие. — Что это?
 — Так, ерунда.
 — Откуда?
 — Я… оцарапалась. Не знаю где.
 Честити зашагала дальше. Син помедлил, потом последовал за ней. В глазах у нее стояли слезы — отчасти боли, отчасти безмерной усталости. Тьма была очень кстати, потому что скрывала их.
 — Кажется, сарай темнеет справа от дороги. Вряд ли в нем держат скот — поблизости не видно жилых строений. Скорее всего это сеновал. Остановимся и передохнем.
 Отлично, но как потом заставить себя продолжать путь?
 — Это ни к чему! Мы ведь спешим.
 — Ты называешь это «спешим»? К тому же мы уже достаточно далеко от Мейденхеда и можем позволить себе передышку. Потом можно будет поднажать, а ехать без остановки неразумно, да еще в таком мраке. Не хватало свалиться, получить ушиб или растянуть связку. Идем! Вот дырка в живой изгороди.
 Пришлось подчиниться. Вообще говоря, «пришлось» не вполне отражало суть. Все существо Честити рвалось навстречу отдыху.
 В самом деле, за изгородью оказался сарай. Был он ветхий и, судя по всему, заброшенный, но все же в нем сохранилось достаточно сена, чтобы накормить лошадей и устроиться самим. Син собрал сено в кучу и накрыл сюртуком.
 — Привал! Всем садиться и отдыхать!
 Девушка осторожно опустилась на сюртук, чувствуя разом все свои рубцы и ссадины, но предвкушая возможность расслабить усталое тело. В сарае было еще темнее, но близость Сина ощущалась как теплое и ласковое прикосновение.
 — Приляг на мое плечо, — сказал он немного погодя. — Будет удобнее.
 — А тебе?
 — Обо мне не беспокойся.
 Прилечь на плечо хотелось, но Честити опасалась, что это только начало и что дело зайдет много дальше простого отдыха Она была слишком опустошена даже для короткой любовной интерлюдии. Более того, Син мог обнаружить рубцы.
 — У меня нет намерения обольстить тебя, — сказал он. — Даю слово. Я всего лишь хочу, чтобы ты получше отдохнула.
 Когда Син в чем-то заверял, усомниться было невозможно. С бесконечными предосторожностями девушка устроилась в выемке его плеча. Казалось, это уютное углубление устроено природой именно для женской головы. Рука легла на плечо, тепло тел смешалось, и Честити почувствовала себя укрытой от жестокости мира.
 Усталость взяла свое.
 — Нам нельзя спать сразу обоим… — пробормотала Честити. — Это опасно…
 — Чем же? Чтобы отыскать нас в этом сарае, твоему отцу пришлось бы как следует поколдовать. Спите спокойно, леди Честити Уэр.
 — И ты не возражаешь? — Язык уже едва слушался.
 — Против сна?
 — Против имени.
 — А почему я должен возражать?
 — Ты не можешь… не можешь любить меня… такую.
 — Мне лучше знать. Спи!


* * *

 Казалось, уже минуту спустя ее осторожно потрясли за плечо.
 Открыв глаза, Честити увидела над головой дырявую крышу, через которую просачивался утренний свет. В глаза словно песку насыпали, голова раскалывалась от боли, ныло все, что только может ныть. Несколько часов отдыха только ухудшили дело.
 — Тот толстяк насажал тебе синяков, — заметил Син. — Убить его мало!
 — Это не он…
 — Убить мало их обоих!
 — Видишь? — Честити устало улыбнулась. — Только встань на мою защиту — и придется ополчиться на весь мир.
 — Да ради Бога! — отмахнулся Син. — По крайней мере будет чем заняться.
 Она прикрыла глаза, но тут же открыла снова, зная, что иначе уснет. Син легонько коснулся губами ее губ.
 — С добрым утром! Я готов всегда начинать наш день таким манером.
 — Не выйдет, — возразила девушка со вздохом.
 — Это почему?
 — Мы получим лицензию, выдадим Верити замуж за Натаниеля, а потом пойдем каждый своим путем.
 — Хм…
 Взгляд Сина стал ленивым, томным. Честити знала этот взгляд. Что-то в ней немедленно откликнулось, и он это понял.
 — Я дал слово, что не стану обольщать тебя.
 — Верно.
 — Когда я даю слово, то держу. Это так?
 — Так, — признала она.
 — Поэтому поцелуй будет всего лишь поцелуем. Не первый шаг, а отдельно взятый поцелуй, — объявил Син с нажимом и погладил ее по щеке. — Я заколдую тебя, и ты забудешь прошлое. Забудешь все плохое и станешь юной леди, которой по прихоти судьбы пришлось делить кров с повесой. Этот повеса так очарован ею, что добьется поцелуя, но в глубине души так благороден, что не позволит себе большего. Он из тех повес, кому можно довериться. Закрой глаза, моя прекрасная леди, и подари мне поцелуй, а потом, если хочешь, дай мне пощечину…
 Никогда еще поцелуй не был так упоителен, как на охапке сена под дырявой крышей сарая. Это было как в сказке, где конец непременно счастливый, где все возможно.
 — Ах, милорд! — с улыбкой прошептала Честити, когда Син отстранился. — Однажды такой поцелуй приведет вас к алтарю.
 — Я бы не возражал. — Син поднес ее руку к губам, повернул ладонью вверх и замер. — Это и есть твоя царапина?
 Высвободить руку не удалось.
 — Бамбуковая трость, верно? Кто это сделал? Граф? — Не дожидаясь ответа, Син схватил и осмотрел другую ее руку. — За что?
 Взгляд его стал ледяным и угрожающим. Честити не подозревала, что эти глаза могут меняться так разительно. Она поспешила остудить его гнев.
 — За дерзость, Син! Согласись, отец имел на это право. — Она против воли улыбнулась воспоминанию. — Я назвала его гнусным лицемером.
 — Какой строгий патриарх! Сколько тебе лет?
 — Девятнадцать.
 — Для девятнадцати лет у тебя многовато дерзости, но разве за это бьют? Дерзкая молодость становится отважной зрелостью. Твоему отцу надо бы гордиться такой дочерью.
 Он так ничего и не понял, потому что мыслил совсем иными категориями. У них с графом не было ничего общего. Они были как два разных мира.
 — Отец уверен, что дерзость в женщине недопустима. Женщина должна быть кроткой и милой — как Верити. Но довольно об этом. Нам пора.
 Она сказала неохотно, и так же неохотно Син кивнул. Ветхий сарай стал для них тихой гаванью, покинуть его означало вернуться к суровой действительности.
 Син помог Честити подняться, потянув за левую руку. Один Бог знал, чего ей стоило не закричать от боли, даже не передернуться. И все равно он заметил.
 — Что такое?
 — Так, пара синяков, — солгала девушка. — Падение на мостовую не проходит даром, а я упала трижды за один вечер. Ты не голоден? Лично я изголодалась! Со вчерашнего завтрака во рту не было ни крошки.
 — Силы небесные! А я вчера плотно отобедал с Фрейзером. Тогда едем скорее. Первым делом я тебя накормлю.




 Глава 16


 Честити не верила, что сумеет снова взобраться на лошадь, но Син безоговорочно принял историю с синяками и всемерно облегчил ей задачу. Надо сказать, синяки имелись тоже наряду со ссадинами и едва начавшими подживать рубцами. Когда девушка опустилась в седло, все больные места разом издали беззвучный крик боли. Наверное, потом будет лучше, надо только размять мышцы, подумала она без особой надежды.
 Все так же шагом они добрались до деревни Викфорд и местной таверны «Пегая корова» — простецкого заведения под соломенной кровлей. Лошадей здесь не меняли, зато кормили на совесть. В столь ранний час пивной зал был пуст. Хозяин разжег камин, и Честити обогрела озябшие руки.
 Син с подозрением следил за тем, как осторожно она усаживается.
 — Ты выглядишь так, словно в любую минуту можешь рухнуть без сил, — заметил он.
 — Еще бы! С голоду рухнет любой, даже самый крепкий.
 Честити нашла, что лгать по мелочам раз от разу становится легче. Это было очень кстати. Нельзя было допустить, чтобы Син снова оставил ее в каком-нибудь «безопасном месте». Взгляд на его лицо подсказал, что он не слишком ей верит.
 — Мы не можем тратить время на всякую ерунду, — сказала она, заставив себя выпрямиться на стуле.
 — Пожалуй, — согласился Син рассеянно.
 Он чем дальше, тем больше становился серьезным, и это настораживало.
 Между тем служанка накрыла на стол и принесла свежий каравай, масленку и дымящийся кофейник. У Честити сразу заурчало в животе.
 — Чего ждешь? Налетай! — сказал Син и, слава Богу, засмеялся. — Когда еще принесут остальное!
 Порядок трапезы был для Честити одной из условностей, впитанных чуть ли не с материнским молоком, поэтому она заколебалась. Зато Син без церемоний отхватил от каравая увесистый ломоть, щедро намазал топленым маслом и налил кофе. Впившись зубами в душистую мякоть, девушка забыла обо всем. Кофе был густой от сливок и хорошо подслащенный. Честити ощутила, что в буквальном смысле возвращается к жизни. Они с Сином улыбнулись друг другу. Как легко опуститься до простейших радостей, думала она благодушно. Наслаждение пищей! То, что стоит сейчас на этом столе, она не променяет ни на какие сокровища мира… ну разве что на любовь Сина.
 Это заставило ее опомниться. Отчего Син так серьезен, отчего уходит в себя, стоит ей отвести взгляд? Что он так упорно обдумывает? Неприятный долг чести, то есть брак с женщиной, которую он — по неведению — скомпрометировал, проведя с ней наедине три ночи? Что же он скажет, выяснив насчет Хлои? Ладно, раз так, раз Син Маллорен так благороден, что готов покрыть грехи «пресловутой Честити Уэр», она тоже проявит благородство и не примет его жертвы.
 — Умница!
 Девушка взглянула на своего спутника. Тот сидел, положив подбородок на сплетенные пальцы, и тоже смотрел на нее — уже долгое время. Взгляд у него был на редкость бесстрастный. Честити в смущении опустила глаза. Больше всего ей хотелось вернуть то благословенное время, когда она была для Сина всего лишь его «юным другом».
 — В том, чтобы раскрыть все карты, есть своя прелесть, — заметил он, словно угадав ход ее мыслей.
 — И давно ты знаешь? — спросила она, не поднимая глаз.
 — С нашей первой встречи, — ответил он после короткого колебания.
 — Что?! — Она широко раскрыла глаза.
 — Не волнуйся, ты хорошо играла свою роль. Мне удалось разгадать правду по… отсутствию необходимых атрибутов.
 Честити вспыхнула. Пока она подыскивала ответ, явилась служанка с завтраком: яичницей, колбасками, ломтями окорока и холодной телятины. От эля и сидра оба единодушно отказались, а когда снова остались одни, девушка поняла, что растеряла все слова. Положив себе щедрую порцию еды, она стала смотреть на него. Син тоже молчал.
 — Скажи что-нибудь! — взмолилась девушка, измученная напряженной тишиной.
 Хотелось о стольком расспросить его, и в первую очередь о Хлое. Но что, если он откажется отвечать? Или — еще хуже — даст чересчур исчерпывающий ответ?
 Син поиграл вилкой и ножом и отложил их. Судя по всему, он был не более расположен к еде, чем Честити.
 — Еще не зная твоей истории, я сообразил, что маскарад сильно облегчает тебе жизнь. Разумеется, можно было как следует нажать и вырвать признание. Но что потом? Как-то казалось, что это к добру не приведет. Я решил оставить все как есть, тем более что это было на руку и мне.
 — То есть? — с подозрением осведомилась девушка.
 — Позволяло лучше разобраться в ситуации, а заодно и в тебе. Допустим, я в первый же вечер объявил, что ты не мужчина. Что бы из этого вышло?
 — Кто знает?.. — Поразмыслив, Честити пожала плечами. — Наверное, я оставила бы тебя у няни, привязанным к кровати.
 — Так я и думал, потому и решил держать язык за зубами. Кстати, избавившись от меня, вы с Верити угодили бы в руки своих преследователей уже на другое утро.
 — Пожалуй, так.
 Проголодавшись, Честити механически принялась за еду, но мысли ее были далеко: перебирала в памяти историю своего знакомства с Сином. Неужели все пять дней он поддразнивал ее, как глупую, доверчивую гусыню? Шнуровка его юбок, бисквитик в Шефтсбери и тому подобное!
 Честити устремила на Сина такой взгляд, что он заерзал на стуле. Губы его, однако, дрогнули в улыбке.
 — Ты сам дьявол! — прошипела она. — Ты… ты…
 Теперь он уже ухмылялся во весь рот. Этот негодяй вволю поиздевался над ней, а теперь еще и тешится этим! Вне себя от негодования, девушка схватила масленку и выплеснула содержимое на алый мундир. За топленым маслом последовали сливки.
 Поначалу ошеломленный, Син наконец вскочил со стула. С мундира текло.
 — Разрази тебя гром, женщина!
 Заметив, что Честити нацелилась на свою тарелку, он оттащил ее от стола.
 — Ха-ха! Вы только гляньте на этого офицеришку! — Она подбоченилась. — Грязная подколодная свинья!
 — Змея!
 — Как, ты еще и обзываешься? — возмутилась Честити.
 — Если уж подколодная, то змея. Свиньи не живут под колодами.
 Син разразился заливистым смехом. Честити подумала, что сейчас точно лопнет от злости.
 — Нет, это уму непостижимо! Ты водил меня за нос, издевался надо мной, ввергал в невообразимые ситуации, а теперь у тебя хватает совести делать мне замечания!
 При этом она тыкала пальцем в грудь Сину, понемногу оттесняя его к столу.
 — Кто бы говорил! — отпарировал он. — Ты меня похитила, ограбила, привязала к кровати, осыпала оскорблениями и угрозами. Что касается невообразимых ситуаций, ты можешь давать уроки, моя милая Хлоя.
 Вся кровь отхлынула от раскрасневшегося лица девушки. Со словами «Боже правый…» она медленно отступила в угол.
 — Ну, Честити Уэр, теперь ты видишь, что мы созданы друг для друга? — сказал Син, поймав ее за плечи. — Если бы разум не сообразил, кто такая Хлоя, плоть разобралась бы без труда.
 Честити попробовала высвободиться, но Син лишь крепче прижал ее к груди.
 — Если ты думаешь, что я слишком долго молчал, прости. — Он на миг посерьезнел, но тут же снова заулыбался. — От хорошего не так-то просто отказаться, а наш маленький спектакль был чудом из чудес.
 Хмуриться решительно не получалось, его веселость была слишком заразительной.
 — Ты вообще способен принимать что-нибудь всерьез?
 — Только в случае крайней необходимости, — сказал Син и, к большому огорчению Честити, посерьезнел. — Только не нужно относиться ко мне так, словно я без царя в голове. Я рассудительный и ответственный человек, я военный. Смех — лучшее лекарство от неприятностей. Пока смеешься, выдержишь все и не утратишь рассудка.
 Не совсем понимая, о чем речь, Честити теснее прижалась к нему.
 — Однажды нам пришлось сражаться в совсем уж неподходящих условиях: пронизывающий ветер, ледяной дождь.
 В бою таким вещам не придаешь значения, но вот бой отгремел, и пришлось окапываться на голой равнине. Ни деревца, ни оврага, а погода — все та же. Мы сделали накаты из трупов, своих и вражеских, и за ними провели ночь.
 Син отстранил Честити, испытующе глядя ей в лицо, но она не смогла представить всего ужаса той ночи.
 — В солдатской жизни, милая, случается и не такое. Как думаешь, ты способна разделить со мной эту жизнь?
 — И спать среди трупов?
 — Чаще — среди крыс и блох, — усмехнулся Син, — но кто знает, до чего может дойти? — Он придержал ее за подбородок, не позволяя отвернуться. — Ты хоть понимаешь, что я предлагаю тебе стать моей женой?
 — Никто не берет в жены таких, как я!
 — Это мы уже обсуждали. Если я чего-то хочу, я этого добиваюсь. Никто не сможет мне помешать.
 — Даже Родгар?
 — Даже он. Я уже достиг зрелости, и мое состояние, пусть сравнительно скромное, всецело принадлежит мне.
 — Скромное? Ты пугаешь меня нищетой?
 — Нищий Маллорен — это было бы что-то новенькое! — Син снова развеселился. — Я сказал, сравнительно скромное состояние. Поверь, нам хватит не только на хлеб и масло, но и на все мелочи хорошо устроенного дворянского быта… разумеется, в мирное время. Ну а пока меня призывает долг, и ты, любовь моя, можешь стать разве что женой офицера действующей армии.
 — Только не считай себя ответственным за мою репутацию, она погибла еще до того, как мы познакомились. К тому же я уродина, и ты никак не можешь…
 Син поцеловал ее с такой страстью, что не было иного выхода, кроме как ответить тем же.
 — Не смей называть себя уродиной! — наконец сказал Син. — Ты единственная, вот и все. Если ты страдаешь по утраченным волосам, они отрастут, а пока можешь носить парик. С чего ты взяла, что я предлагаю тебе брак из чувства долга? Я хочу, чтобы мы поженились. В моих глазах ты красива — более того, ты дивно хороша, Честити. У тебя совершенные черты. — Он медленно проследил контур ее лица. — Но дело не только в этом. Ты отважна, умна, ты не лезешь в карман за словом. Впервые в жизни я встретил женщину под стать себе буквально во всем. С тобой легко говорить, хорошо смеяться, ты будишь во мне желание настолько сильное и особенное, что оно выше всех сравнений. Помнишь день нашей встречи?
 Они все еще стояли, тесно прижимаясь друг к другу, поэтому Честити ощутила, как напрягается его плоть. Казалось странным, что это происходит при воспоминании о том, как он лежал связанный на кровати.
 — Да-да, — подтвердил Син, — впервые это случилось со мной уже тогда. Говорят, душа всегда сразу узнает ту, что создана для нее, но на деле так бывает далеко не всегда. Зато плоть редко ошибается.
 Честити бездумно опустила руку, приласкала его, опомнилась и отдернула.
 — Ты измеряешь все похотью, а похоть преходяща.
 — Похоть — грубое название для желания. Все проходит, и желание тоже может угаснуть, но порой для этого требуется вся жизнь. Что-то подсказывает мне, что у нас с тобой как раз тот случай.
 — Мы слишком мало знакомы, чтобы можно было предсказывать будущее.
 — А сколько ты хочешь? Год? Десять лет? Все самое главное мы друг о друге уже узнали.
 — За пять дней?
 — Почему бы и нет? Представь, что в день нашей встречи мы родились заново. Все, что было до этого, в счет не идет.
 — Будь же серьезнее!
 — Не буду. Я пытался сделать тебе серьезное предложение, но не преуспел. Придется шуточками завлечь тебя в сети брака.
 — О браке не может быть и речи! — упорствовала Честити.
 — Это мы еще посмотрим.
 Она оглянулась в поисках того, чем можно как следует облить. Это не укрылось от Сина.
 — Делать нечего, придется ввести продукты питания не только в любовные игры, но и в ссоры. Как насчет меда? Он пачкает не хуже, чем масло или сливки, а потом его можно долго и со вкусом слизывать…
 Честити разрывалась между желанием наброситься на него с кулаками и желанием разделить его прекрасную бесшабашность.
 — Кстати, ты тоже перепачкалась.
 Взглянув на себя, она обнаружила пятна от масла и сливок. Их было не так уж много, но в целом одежду нельзя было назвать опрятной.
 — Сойдет!
 — Зачем привлекать внимание? По-моему, самое время тебе вернуться к женскому наряду.
 — Как?! Ты хочешь, чтобы я опять нацепила те непристойные тряпки?!
 — Почему бы и нет? Надо только разжиться приличным платьем, которое все это скроет.
 — Но я привыкла ходить в мужском!
 — Когда-нибудь все равно придется отвыкать, почему же не теперь? — Син улыбнулся с обезоруживающей нежностью. — Я предпочитаю путешествовать с дамой. Не забывай, милая, что у меня всего лишь короткая передышка между сражениями. Из того, что может подарить женщина мужчине от разлуки до разлуки, самое драгоценное — это полная откровенность.
 Полная откровенность от разлуки до разлуки. Для Честити это был новый и трогательный образ. Она уступила.
 — Но как же я поеду верхом?
 — Как угодно. Можешь ехать по-мужски, как простолюдинка, а если хочешь, подыщем дамское седло.
 Девушка подумала, в какой позе будет меньше страдать, — и вздрогнула, поймав испытующий взгляд Сина. Он что-то подозревал, потому что взял ее правую руку и внимательно всмотрелся в рубец, чуть-чуть опавший за ночь.
 — Тебе надо рассказать, что случилось в мое отсутствие. Честно и без утайки.
 Она потянула руку к себе, но не смогла высвободить.
 — Какая разница, раз все уже позади? Мы и так сильно задержались, Син, а нужно спешить. Натаниель и Верити, быть может, уже дожидаются нас.
 — Если верховая езда причиняет тебе боль, разница громадная.
 — Просто… просто я не привыкла подолгу ездить верхом.
 — Что за глупости! Мы ездили верхом уже не раз, и никогда еще я не видел, чтобы ты столько возилась!
 — Син, ради Бога! Перестань изводить меня расспросами! Я же еду верхом, и ничего, не умираю! Со мной не случилось ничего страшного, поверь!
 Вырвав руку, Честити бросилась к двери. Син перехватил ее на полдороге.
 — Ты лжешь!
 — А если и так, то что? — вспылила она. — Когда я хочу солгать, я это делаю, и ты не будешь исключением!
 — Пожалуйста, лги, но не в жизненно важных случаях!
 Сейчас он был серьезен — о, более чем серьезен! Мрачен, как туча, и грозен, как Родгар. Честити, упрямо сжав губы, отвернулась. Нельзя, невозможно было рассказать о вздернутых юбках, об ударах трости и о гнусных руках Линдли у нее на груди.
 Ладони легли на плечи осторожно и бережно. Как много может сказать одно прикосновение мужских рук!
 — Ты должна рассказать, — попросил Син мягко. — В этом нет ничего страшного, как раз наоборот. Тебе сразу станет легче.
 — Отец… — Честити судорожно сглотнула, — он ударил меня тростью… по голым ногам. Всего трижды, но болело ужасно! Со временем все заживет, и я думаю, что поездка…
 Она умолкла, когда пальцы на плечах сжались. Син повернул Честити к себе и пристально вгляделся в ее лицо.
 — Это все?
 — У меня не слишком хорошо выходит лгать тебе.
 Он засмеялся, довольный, и Честити с облегчением поняла, что новых вопросов пока не последует.
 — А что подумал ты насчет того, что со мной случилось?
 — Какая разница? Идем! — Син сделал движение вернуться к столу.
 — О нет, разница огромная! — Настал черед Честити загородить ему дорогу. — Ты вырвал из меня признание, Син Маллорен. Теперь твоя очередь. Отвечай, что ты подумал?
 — Что тебя все-таки отдали в бордель и как раз оттуда ты убежала.
 — Почему это пришло тебе в голову? — спросила она в изумлении.
 — Этого мне хотелось меньше всего. Ты невинна душой, и я предпочитаю, чтобы так оно и оставалось.
 — Но с чего именно ты взял, что я была в борделе? Ты же знал, откуда взялась одежда! При чем здесь моя возня в седле?
 — Если женщину берут силой, ее могут поранить, и даже серьезно. Все нежное легко рвется. Женщина беззащитна в этом жестоком мире, и для мужчины честь — стать ее защитником. Ей просто необходим рыцарь на белом коне!
 Син улыбался с оттенком мягкой иронии. Честити протянула ему губы для поцелуя и не заметила, как пуговки ее жилета оказались расстегнутыми. От мучительной потребности в ласке груди налились почти до боли. Когда ладони легли на них, у Честити вырвался приглушенный возглас.
 И не только у нее.
 Они разом обернулись. Хозяин стоял у двери, зажимая рот рукой, и глаза у него были как плошки. Честити залилась краской. Син, однако, не был пристыжен ни в малейшей степени.
 — Надо же, наш маленький секрет раскрыт! Друг мой, будьте снисходительны к беглым любовникам. Кто может устоять против стрел Амура?
 Он сунул гинею в руку хозяину, и тот принял ее, продолжая таращить глаза.
 — Ах да, я забыл упомянуть, что этот милый паренек — переодетая женщина. Ее отец — тиран и деспот, и мне пришлось умыкнуть ее из дому. Теперь, когда она в безопасности, мы вернем ей женский облик. Не правда ли, друг мой? — Он вынул еще одну гинею. — Можно здесь достать платье?
 — Можно, сэр! — дискантом ответил хозяин, откашлялся и перешел на бас. — Я сейчас же этим займусь, милорд!
 — И приготовьте нам комнату, чтобы переодеться. Как видите, мне тоже надо привести себя в порядок.
 — Да, милорд, конечно! — охотно согласился хозяин, присовокупляя к двум другим еще одну монету.
 — И вот что, друг мой. Если кто-нибудь — все равно кто — явится с расспросами насчет нас, скажите, что впервые о таких слышите.
 Это была не просьба, а приказ. Хозяин принял это как должное, понимая: офицер и дворянин за длинный язык сотрет его в порошок.
 Некоторое время спустя их провели в номер, где была приготовлена теплая вода. На постели лежало голубое платье — судя по крою и отделке, выходной наряд одной из служанок. Оно выглядело изрядно поношенным. Син расправил его, встряхнул и передал Честити.
 — Надеюсь, подойдет, но что за лохмотья! Клянусь, близок тот день, когда я разодену тебя в пух и прах… — он подмигнул, — и, конечно, сразу раздену.
 Против воли Честити бросила вороватый взгляд на постель.
 — Отличная мысль! — сказал Син и начал раздеваться.
 Решил привести в порядок одежду? Но зачем тогда снимать все?
 — Ну! — сказал Син, стоя перед ней в чем мать родила.
 — Что «ну»? — уточнила она, прикрываясь платьем.
 — И когда ты начнешь раздеваться? Я хочу, чтобы ты любила меня открыто — без всякого притворства, без маски, при свете дня.
 Он желал ее и не скрывал этого, но не собирался делать первый шаг. Честити поняла, что все зависит от нее и Син не будет настаивать. Это шанс, подумала она, сблизиться им — Честити Уэр и Сину Маллорену, каждому в своем истинном облике. Упустить такой шанс было бы слишком больно. Брак для них невозможен, что бы там ни думал Син, и невозможно для нее жить с ним во грехе. Завтра им придется расстаться. Сейчас можно один раз сблизиться телом и душой…
 Когда Честити раздевалась, руки ее дрожали. Не сразу сумела сбросить последний предмет одежды — мужское нижнее белье. Стояла, держась за кромку коротких кальсон, не могла разжать пальцы.
 Син не торопил ее.
 — А знаешь, — произнес он медленно, — в тебе нет ничего мальчишеского. Иди ко мне! Сама, по своей воле.
 Оцепенение оставило Честити. Бегом пробежав несколько шагов, что отделяли ее от Сина, она бросилась ему на шею. Он обнял ее — крепко, но с нежностью.
 — Почему ты плачешь, милая?
 — Потому что мне так больно! Я не знаю, как мы будем… как мы сможем…
 — Я что-нибудь придумаю. А теперь дай мне взглянуть, где болит.
 — Син!
 — Молчи.
 Он уложил ее лицом вниз. Легчайшим прикосновением он проследил каждый из рубцов. Честити лежала неподвижно, закусив губу.
 — Что за человек! — заметил он вполголоса.
 — Жестокий и опасный. Держись от него подальше!
 — Наоборот, я хочу с ним встретиться. И убить. На этот раз он не мешал ей повернуться.
 — У тебя не будет и шанса… — начала Честити и умолкла.
 Глаза Сина совсем потемнели и горели мрачным огнем. Она вдруг усомнилась в неуязвимости отца.
 — Если нужно, милая, я создам свой шанс из ничего.
 — Не нужно! — Честити схватила его за руку. — Отец имел право наказать!
 — Но не издеваться над тобой! Не мучить тебя!
 — Син… — Она сделала глубокий вдох, чтобы говорить спокойно. — Син, дай слово, что не станешь мстить моему отцу. — Не получив ответа, она попробовала подступиться иначе. — Дай слово, или я встану и оденусь!
 — Что ж, одевайся, — сказал он и отодвинулся, а потом и вовсе выбрался из постели.
 Честити почувствовала потерю и холод, леденящий холод.
 — Думаешь, я не способен справиться с желанием? Не пытайся манипулировать мной таким образом, это бесполезно. Твой отец не заслуживает того, чтобы жить, и не только из-за того, что бил тебя, обрядил в наряд шлюхи и грозил отдать в бордель. Это не был родительский гнев, ведь так?
 Вопрос прозвучал внезапно и застал девушку врасплох. Син, конечно же, прочел ответ на ее лице. Его решимость пугала, пугали и мысли о том, что выйдет из его столкновения с графом, но всего ужаснее был страх потерять его. Его потребность в ней оказалась не настолько сильной, как ее потребность в нем.
 В который уже раз Син угадал ход ее мыслей, потому что вернулся к постели.
 — Ты нужна мне до боли, — сказал он, поцеловал ее и снова отошел.
 Честити бросилась за ним и обхватила сзади за талию.
 — Тогда люби меня!
 Син повернулся. Нетерпеливая дрожь его тела подсказала, что его железный самоконтроль слабеет. Честити прильнула теснее, целуя все, до чего могла дотянуться. Она не заметила, как и когда они снова оказались в постели. Это был какой-то ураган страсти, но странное дело — боль совершенно не давала о себе знать, словно исчезла.
 В какой-то момент Честити подумала: как змеи… так вьются змеи вокруг друг друга! Они стали как будто одним сплошным комком наслаждения в горячей и сладкой бездне, куда не достигает отголосок даже самого бурного скандала…
 Но потом Честити вернулась к действительности и пониманию, что впредь придется довольствоваться только воспоминаниями. Она прижалась к мужскому телу, борясь со слезами.
 — Честити?
 Она отняла руку от глаз. Взгляд зеленых глаз был повелительным.
 — Той ночью Хлоя не была девственной. Мне нужно знать, кто и когда…
 — …и сколько их было.
 — Речь не об этом. Мне нужно знать, потому что и в этом я чувствую что-то странное. Я хочу знать все!
 — Значит, я не имею права на тайну?
 — Мы уже обсуждали и это, любовь моя. Зачем тебе тайны от меня? Если хочешь, я расскажу обо всем, что у меня было и с кем.
 — А что, ты помнишь всех? — съязвила девушка. — У тебя же их было столько, что не хватит никакой памяти!
 — Зря ты так думаешь. Я никогда не ложился в постель удовольствия ради — скорее, ради женщины, которая мне понравилась. К примеру, я ни разу не переспал с полковой шлюхой, потому что они все на одно лицо. Я выпытываю твою тайну потому, что это часть чего-то большего, какой-то мистерии, что всерьез меня беспокоит. Расскажи!
 Честити не хотела облекать эту часть своей истории в слова. Во-первых, это было больно и унизительно, а во-вторых, не могло не настроить Сина еще более отрицательно по отношению к ее отцу Но в глубине души ей хотелось видеть его реакцию на то, что Хлоя все-таки была невинна.
 — Что же ты молчишь? — настаивал Син. — Боишься, что мое отношение к тебе изменится? Никогда! Даже если над тобой надругался целый полк, я не стану меньше уважать тебя. Скорее, наоборот — больше, раз после этого ты осталась такой, какая есть.
 И Честити рассказала.
 О развратном ухаживании Генри Вернема и о том, как отец поощрял его, как упорствовал в своем желании выдать ее за этого человека. О том, как Генри был застигнут в ее постели, о трости и о подлом поступке подкупленного доктора.
 По мере того как история разворачивалась, лицо Сина темнело от гнева.
 — Твой отец умрет! — процедил он сквозь зубы, когда Честити умолкла. — Вернем тоже!
 — Оставь это! — взмолилась она. — Все равно ничего уже не исправить!
 — Я найду способ все исправить. И отомстить.
 Несколько минут, пока Син обуздывал ярость, длилось молчание. Наконец он погладил девушку по растрепанным волосам.
 — Я сказал, что буду мстить, и я отомщу, но не за свои обманутые надежды. Не думай так, милая. Для меня ты стала еще прекраснее и еще чище.
 Было так чудесно слышать эти слова, что Честити разрыдалась.
 — Не плачь. — Син со вздохом привлек ее к себе. — Как раз теперь плакать ни к чему — все уже хорошо и таким останется. Тебе никогда больше не придется ни бояться, ни страдать. Клянусь в этом! Ты знаешь, что я всегда держу слово.
 Этому хотелось поверить, но Честити получила слишком жестокий урок. Она высвободилась.
 — Ты очень хороший человек, Син, но один против всех. Отец сокрушит тебя.
 К удивлению, он расхохотался.
 — Ты все время забываешь, что имеешь дело с Маллореном!
 Честити не нашлась что сказать на это и лишь молча смотрела на него. Син соскочил с постели и потянул ее за собой.
 — Всем одеваться! — Он дал ей звучного шлепка по заду, а в ответ на изумленный взгляд пояснил:
 — Это за то, что в «Доме у дороги» ты прикидывалась прожженной девицей. Надо было прямо сказать, что это с тобой впервые.
 Затем он начал одеваться, и, словно в тумане, Честити последовала его примеру. Она надела безвкусную розовую сорочку, кричащие нижние юбки и прикрыла все это поношенным платьем служанки. Не дожидаясь просьб, Син подошел затянуть ей сзади шнуровку — милая, трогательная фамильярность.
 Как завершающий штрих девушка надела перед зеркалом парик. И преобразилась, словно последних месяцев и не бывало.
 Словно и не бывало! Честити криво усмехнулась. Даже взмах волшебной палочки не стер бы этот ужас из ее памяти.
 Син приблизился сзади и положил ладони ей повыше талии.
 — Ни намека на китовый ус. Так-то лучше, — сказал он одобрительно.
 — Ни намека на корсет в этой комнате, иначе китовый ус был бы там, где и положено.
 — Если хоть раз наткнусь на него у тебя на боках, сорву всю одежду до нитки!
 Неугомонный шутник опять принялся за свое.
 — Глупец! — возмутилась Честити. — Без китового уса модный туалет будет висеть на мне мешком!
 — Ага! — вскричал Син с торжеством. — Значит, ты понемногу привыкаешь к мысли о модных туалетах.
 — Это ни к чему. Я никогда уже…
 — Никогда не говори «никогда»!
 Она умолкла. Син упорствовал в своих заблуждениях, но это не могло продолжаться вечно. Его ожидало жестокое отрезвление, когда высший свет или Родгар прослышат о его намерениях. И даже не о намерениях, а о простом интересе к «пресловутой Честити Уэр».
 — Нам пора, — напомнила девушка. — И без того уже растрачено много драгоценного времени.
 — В этой комнате мы всего-навсего двадцать минут, — сказал Син, справившись по часам.
 — Правда? — удивилась она.
 — А ты думала, сколько длятся такие шалости? — поддразнил он. — Вообще-то любовные игры можно растянуть на долгие часы, и я тебе это с радостью продемонстрирую, но нельзя совсем сбрасывать со счетов и очаровательные двадцатиминутки, не говоря уже о пламенных пятиминутках.
 Что-то в его взгляде послужило Честити намеком, но намек запоздал. Син захлопнул и спрятал часы, толкнул ее на постель, в мгновение ока расстегнул брюки, сдвинул юбки на талию. Эффект неожиданности был потрясающий — вся плоть ее содрогнулась от счастья в момент стремительного проникновения.
 — Но, Син!..
 — Ах, сладость торопливого греха! — прошептал он со смешливыми искорками в зеленых, с золотом, глазах. — Четыре минуты, — сообщил он, приводя в порядок одежду. — Как видишь, возможности почти безграничны.
 — Ты обезумел! — возмутилась она дрожащим голосом.
 — От вожделения к тебе, о мед моей жизни! — Син набросил Честити на плечи свой дорожный плащ. — Увы, хочешь не хочешь, а ехать придется.
 Она спустилась вниз, еще не вполне опомнившись от случившегося. Пока Син отдавал распоряжения, вся прислуга сбежалась поглазеть на Честити.
 — Это вам за услуги, — благосклонно обратился Син к хозяину, и еще несколько гиней переменили владельца. — Но помните, друг мой, я не столь любезен с теми, кому случится разочаровать меня. — Он предложил руку Честити и повел ее к двери, а на пороге обернулся. — Кстати, я забыл представиться. Лорд Син Маллорен.
 Он обронил это имя с высокомерием, которого не постыдился бы и сам маркиз Родгар. Хозяин, как и следовало ожидать, вытаращил глаза.
 — Лорд Син Маллорен! — передразнила Честити, когда они были за пределами слышимости. — Я вижу, это имя наводит ужас на всю Англию, что вдоль, что поперек!
 — Насчет всей Англии не поручусь, но в этих местах и в самом деле наводит.
 — Почему?
 — Потому что Родгар-Эбби тут прямо под боком, — рассеянно отозвался Син, глядя на мужское седло ее лошади. — Ты уверена, что выдержишь?
 Раскрыв все свои самые страшные тайны, уже нет смысла лгать по мелочам.
 — Выдержу, только не знаю, как долго.
 — Долго и не придется. — Больше Син не сказал ничего, но когда Честити при его участии и с помощью подставки наконец взгромоздилась в седло, добавил:
 — Родгар приютит тебя.
 — Что?! — Она чуть не свалилась с седла. — Мы же все это время играли с ним в прятки!
 — Я не имел в виду брата и очень надеюсь, что он до сих пор рыщет по дорогам. Я говорю о Родгар-Эбби, нашем поместье. Вот где ты уж точно будешь в полной безопасности.
 — Но я не хочу!..
 — Нужно как можно скорее получить лицензию, а ты меня задерживаешь.
 Это был веский аргумент, но хотя Честити смолчала, ее бросило в дрожь: оказаться в родовом гнезде Маллоренов не только в качестве «пресловутой Честити Уэр», но и как любовница младшего сына! Это ничуть не лучше, чем стоять у позорного столба. К тому же было заметно, что и Син не в восторге от этой перспективы. Когда они шагом ехали к деревенской околице, он молчал.
 Наконец девушка не выдержала:
 — Зачем везти меня в Родгар-Эбби? Почему не оставить здесь?
 — Потому что здесь небезопасно.
 Похоже, он уже все для себя решил, и Честити отступилась, тем более что путь преграждали то овцы, то гуси и приходилось смотреть в оба. На проезжей дороге, однако, она сделала еще одну попытку:
 — Если ты готов взять в Родгар-Эбби даже меня, отчего не взял туда Верити?
 — Да уж, стоило бы.
 — Тогда отчего?
 Син адресовал ей неодобрительный взгляд. Пожевал губу.
 — Это испортило бы всю забаву.
 — Зачем же теперь все портить? Оставь меня в деревне и забавляйся дальше.
 — Нет, Честити. Теперь не время для забав, пора браться за дело всерьез.
 — А я уже привыкла дурачиться… — Заметив, что Син не спешит подхватить шутку, Честити взмолилась:
 — Ну пожалуйста! С меня довольно! Это выше моих сил!
 — Ты о чем?
 Этот Син Маллорен, похоже, не вышел умом!
 — О чем? О чем? Я Честити Уэр, твоя подстилка! Я не могу предстать перед твоей родней!
 — Молчи! — Син приблизился вплотную и повернул ее к себе за плечи. — Ты — Честити Уэр, моя будущая жена! Если родные не примут тебя с распростертыми объятиями, я навсегда забуду дорогу в их дом!
 — Син, перестань!
 — Это ты перестань!
 Он дал ее лошади шлепка по крупу, заставив перейти на неспешную рысь. Честити прошипела пару нелестных словечек, но Син не подал виду, что слышит.
 Надо сказать, поездка уже не была такой мучительной, как утром. Исцеление шло своим ходом, да и юбки смягчили посадку. Иное дело — страх перед тем, что надвигалось: ничто не могло смягчить его. Честити лихорадочно подыскивала способ предотвратить то, что задумал Син, но как назло ничто не приходило в голову.
 Так, с пустой головой и страхом в душе, девушка последовала за ним через проем в живой изгороди. К счастью, за ним была просто широкая луговина.
 — Мы на границе поместья, — сообщил Син, — но еще пару миль придется проехать. Как дела?
 — Неплохо… но, Син! Лучше спрячь меня в каком-нибудь домике вроде няниного!
 — Нет! — отрезал он и пустил лошадь галопом.
 Девушка натянула поводья. Увидев, что она стоит на месте, Син вернулся. Он выглядел напряженным, как натянутая тетива.
 — Не заставляй тащить тебя силой! Учти, если нужно, я это сделаю. Только представь, что это будет за спектакль!
 Судя по выпяченной челюсти, он был вполне на это способен.
 — Хорошо, я поеду, но при одном условии.
 — Смотря каком.
 — Что ты не поставишь своей семье в вину ничего из того, что произойдет между ними и мной.
 — То есть ты уверена, что они от тебя отвернутся? Господи Иисусе! Да у нас в семействе никто и слыхом не слыхивал о безупречной чистоте… ну разве что сестра.
 — А, так твоя сестра безупречна! Вот она от меня и отвернется, если окажется дома! Не станет же она якшаться с женщиной, чье имя вываляно в грязи? Дурная слава заразительна.
 — Перестань нести околесицу!
 — Это не околесица, а чистая правда! На твоем месте я бы…
 — На своем месте я, черт возьми, сам решаю, как поступать! Если я представлю кого-нибудь родным как светоча добродетели, пусть, черт возьми, ведут себя соответственно!
 — Светоч добродетели? Это я-то? Мы любовники, забыл?
 — В этом все дело? — Весь запал словно вышел из Сина. — Я не должен был прикасаться к тебе? Я воспользовался тобой для собственного удовольствия и тем подорвал самоуважение, которое ты сберегла вопреки всему? Это так?
 — Нет, что ты!
 — Нет? — В уголках его рта появились морщинки. — Разве? До той ночи в «Доме у дороги» ты считала себя непорочной, и это давало тебе силы вынести все. Ты была сильна, Честити, а я, который так восхищался этим, все испортил.
 — То есть теперь я слаба?
 Она произнесла это с вызовом, надеясь развеять горечь Сина, но не могла не признать, что в чем-то он прав.
 — Слабее, — поправил он.
 — Ну, спасибо!
 — Признайся, ведь именно я отнял у тебя честь.
 — Ты ничего не отнимал! Все, что тебе отдано, я отдала по добрей воле!
 — Но лучше бы это случилось после свадьбы, ведь так?
 — Тогда это не случилось бы вообще!
 — Отчего же? Я собирался получить лицензию и на наш брак тоже.
 — Тебе ее не получить, — возразила она мстительно. — Несовершеннолетним требуется согласие отца, а мой никогда и ни за что не согласится.
 — Черт возьми, об этом я не подумал! — Син придержал лошадь, потом тронул ее снова. — Ладно, я что-нибудь придумаю, а если нет, подождем нужного возраста. Когда ты наконец повзрослеешь?
 — Через год, в апреле.
 — Долго, — заметил Син, — но не вечность. Пока поживешь здесь.
 — Боже мой, Син, ты опять за свое! Тебе мало вернуть меня в лоно своей семьи, надо еще там и оставить!
 — Послушай, милая, — терпеливо начал он, — я знаю, тебе пришлось несладко. Но попробуй хоть раз довериться моему суждению.
 — Да, но…
 — Моя семья примет тебя. Вот увидишь!
 — Даже безупречно чистая сестра?
 — Даже Элфлед. Разумеется, первым делом она подумает, что ты для меня недостаточно хороша, но точно так же она подумала бы о любой другой женщине.
 — А Родгар?
 — С ним все обстоит точно так же.
 — Да? — Честити иронически прищурилась. — Тогда почему ты готов к битве?
 — Это не так, милая. Видишь ли, однажды я заявил Родгару, что сыт его заботами по горло и никогда, ни при каких условиях не приму от него даже самой малости, всего добьюсь сам. Придется признать, что я погорячился. Сейчас его помощь кстати.
 Это было высказано спокойным, даже небрежным тоном, но Честити поняла, что исповедь далась Сину нелегко и была по сути своей даром любви. Он поделился с ней самым сокровенным.
 — Ты попросишь, чтобы он меня принял? — тихо спросила она.
 — У меня нет и тени сомнения, что Родгар примет тебя по собственной инициативе. Просто он вращается в высшем свете, а для меня интриги — бумага за семью печатями. Если мы хотим покончить с той, в которой ты запуталась, без помощи Родгара не обойтись.
 — Ты хочешь, чтобы Родгар обелил мое имя?!
 — Он тоже Маллорен и тоже не любит скучать, — усмехнулся Син. — Просто он лучше это скрывает. Едем!
 — Ты не сказал, что принимаешь мое условие.
 — Ну хорошо, хорошо! Обещаю не держать зла на своих, если они тебя не примут. Но они примут, поверь.




 Глава 17


 Они приблизились к особняку сбоку и обогнули его, направляясь прямиком на конюшню.
 В архитектуре Родгар-Эбби угадывалась елизаветинская эпоха, но более поздние дополнения придавали ему обманчиво современный вид. По геометрически правильным прогулочным дорожкам вблизи дома, между вечнозеленым кустарником и фигурно подстриженными деревьями бродили павлины, а в привольном лесопарке, что тянулся до самых холмов, паслись олени. Эти два разных мира были отделены друг от друга лишь низкой оградой.
 Все здесь говорило о порядке и процветании, то есть о том, к чему Честити привыкла с детства. Не таким она рисовала себе обиталище человека, за глаза прозванного Черным Маркизом.
 Отдав лошадей ошеломленному груму, Син повел Честити к боковой двери дома. Он заметно нервничал, а она и вовсе была сплошным комком взбудораженных нервов. Хотелось оказаться как можно дальше от Родгар-Эбби, а раз уж это невозможно, то хотя бы переодеться. В самом страшном сне ей не приходилось наносить визит в таком наряде — либо шлюха, либо служанка, либо то и другое вместе. Слава Богу, на ней был парик.
 Должно быть, Син понял ее, потому что остановился на пороге.
 — Верь мне, Честити.
 Что можно было сказать на это? Разве что призвать на помощь остатки самообладания.
 Боковая дверь привела их в крыло, отведенное под кладовые. Оно казалось пустынным, но, когда Син и Честити уже почти миновали его, откуда-то вынырнула служанка. При виде их она остановилась как вкопанная, потом сделала торопливый реверанс.
 — С возвращением, милорд!
 Она сделала шаг в сторону, сложив руки на переднике, и потупилась, метнув на Честити лишь один короткий взгляд. Прислуга в Родгар-Эбби была хорошо вышколена.
 — Спасибо, — благосклонно ответил Син. — А кто еще дома?
 — Вся семья, милорд.
 Он жестом отпустил служанку, и та поспешила прочь.
 Вся семья, мысленно повторила девушка. В том числе безупречно чистая Элфлед и Черный Маркиз — Родгар. Первая с ужасом отшатнется от всем известной Честити Уэр, второй узнает в ней шлюху из «Дома у дороги».
 Нервы ее сдали.
 — Син! Ради всего святого, не делай этого! Не ставь нас всех в затруднительное положение! — Она схватила его за рукав. — Зачем нам помощь Родгара? Чтобы оставаться твоей любовницей, мне не требуется безупречная репутация, да и вообще кому до нее дело?
 — Мне! — резко ответил Син. — А тебе и того больше! Мне нужна не любовница, а жена. — Он взял девушку за плечи и заглянул ей в глаза. — Вот что, Честити, мы с тобой снова ляжем в постель не раньше, чем обвенчаемся. Слово Маллорена! — Он приложил палец к ее губам, не давая возразить. — Идем!
 Ничего не оставалось, как подчиниться.
 Вскоре они оказались в просторном холле, полном мрамора и позолоты. По сторонам лестницы стояли два ливрейных лакея. Пораженные внезапным появлением, оба дружно открыли рты.
 — Где маркиз? — без предисловий осведомился Син.
 — В Гобеленовой гостиной, милорд.
 Один из лакеев поспешил отворить нужную дверь.
 Гобеленовая гостиная представляла собой небольшое уютное помещение. Оно и в самом деле изобиловало старинными гобеленами, и мебель была подобрана удивительно в тон. Маркиз стоял у горящего камина, напротив рыжеволосой молодой женщины в кресле. Они о чем-то негромко разговаривали, но дружно обернулись на звук отворившейся двери.
 — Син! — воскликнула женщина, приподнимаясь в кресле. — Как не стыдно так нас пугать!
 — Элф!
 Син заключил ее в объятия. Честити уже приходилось мельком видеть леди Элфлед, в тот сезон в Лондоне, но теперь у нее был шанс сравнить двойняшек. Сходство было ошеломляющим — рыжеволосая сестра Сина была еще и синеглазой.
 — Хочу представить тебе леди Честити Уэр, сестричка, — сказал Син, подводя девушку ближе. — Она побудет у нас, и надеюсь, встретит радушный прием. Честити, это леди Элфлед, для друзей и близких — просто Элф. У нас всех занятные имена, ты не находишь? Отец был помешан на истории англосаксов и даже сумел проследить нашу родословную вплоть до древних норманнов. Это так согрело его душу, что он назвал детей в честь тогдашних владык и героев.
 Человек посторонний задался бы вопросом, чего ради Син так распинается о не относящихся к делу вещах, но Честити сразу поняла, что он дает сестре время переварить новость. В самом деле, та быстро оправилась, хотя ее первым порывом было кинуться к старшему брату — своему защитнику.
 — Элфлед была королевой древней Мерсии, — сказала она мелодичным, хорошо поставленным голосом. — Фактически управляла страной за своего слабоумного супруга. Король Синрик, увы, ничем особенным не прославился, но у него по крайней мере благозвучное имя. Нашему старшему брату не так повезло — он назван в честь некоего Беовулфа, мифического героя. Мы единодушно избегаем этого имени.
 Экскурс в историю позволил леди Элфлед ловко избежать формального приглашения Честити в дом и перевести внимание с нее на Родгара. Это только начало, подумала девушка со страхом, позже ей и вовсе укажут на дверь. Что тогда предпримет Син?
 Она ощутила изучающий взгляд маркиза и заставила себя встретить его. Родгар хранил свой обычный бесстрастный вид.
 Беовулф, припомнила она. До сих пор она понятия не имела о том, как зовут этого человека. Имя не слишком шло ему, Вулф (волк) было бы уместнее. Честити поймала себя на том, что нервно склоняет странное имя маркиза. Беовулф, Беовулфу, Беовулфом…
 Постепенно все собрались вокруг Родгара. Тот был в скромной провинциальной одежде, но его облик, как и облик графа Уолгрейва, не зависел от наряда. Пожалуй даже, парча и кружева отчасти сглаживали впечатление мощи и силы.
 — Родгар, — начал Син очень ровно, — полагаю, ты знаком с леди Честити. Я ввел ее в наш дом потому, что в ближайшем будущем намерен взять в жены.
 Леди Элфлед ахнула. Честити стояла с высоко поднятой головой и неотрывно смотрела в холодные глаза маркиза, готовая с достоинством встретить вспышку гнева. Но ничего такого не случилось.
 — Миледи, сочту за честь принять вас в своем доме, — сказал он с учтивым поклоном. — Не желаете ли присесть? Или вы предпочитаете пройти в свою комнату и отдохнуть с дороги? В этом случае Элф вас проводит.
 Честити усмотрела в этом попытку удалить женщин из гостиной и устроить Сину допрос с пристрастием.
 — Я, пожалуй, присяду. — Она уселась с намерением оставаться столько, сколько понадобится.
 — Не хотите ли чаю, леди Честити? — осведомилась леди Элфлед. — Или прохладительного напитка?
 — Благодарю вас, нет.
 Честити даже не повернула головы, хотя и знала, что ведет себя не слишком вежливо. Все ее внимание было сейчас сосредоточено на братьях, старшем и младшем.
 — Мы все рады снова видеть тебя, Син, — сказал Родгар. — Как себя чувствуешь?
 — Превосходно. А ты?
 Маркиз пропустил встречный вопрос мимо ушей.
 — Меня немного тревожит судьба кареты, в которой ты отправился в Дорсет. Видишь ли, прошел слух о разбойничьем нападении…
 — Слухи! Карета в полном порядке, а Хоскинз в добром здравии. Оба они сейчас в Винчестере.
 — Хорошо! Винчестер, скажите на милость… — Маркиз сдвинул брови, как бы размышляя. — Что это, внезапный интерес к древностям?
 — Внезапный побег от злоумышленников, — прямо ответил Син. — Я пустился в занятную авантюру, которой конца-краю не предвидится. Как раз поэтому мне придется спешно покинуть вас всех снова, но прежде… — Он многозначительно помедлил. — Родгар, дай слово, что будешь относиться к Честити как к моей будущей жене и никогда, ни при каких обстоятельствах не выдашь ее отцу.
 — То есть Уолгрейву Непогрешимому? — Родгар перевел взгляд на девушку. — Это я могу обещать с легким сердцем — мы с графом терпеть не можем друг друга, и я не намерен оказывать ему услугу.
 — Это только часть того, о чем я прошу, — заметил Син.
 — Дорогой брат, — ласково произнес маркиз, — ты отлично знаешь, что к гостю, независимо от того, что ждет его в будущем, в нашем доме относятся с уважением.
 Это была ловкая увертка, и Честити не удивилась, увидев упрямо выдвинутый подбородок Сина. Однако он не настаивал (зная, быть может, что большего и не добьется).
 — Ну вот, — обратился он к ней, — теперь ты в полной безопасности, а я вернусь, как только смогу. Надеюсь, это случится уже сегодня. — Взгляд его стал требовательным. — Поклянись, что не покинешь этот дом, что бы ни случилось!
 Как не хотелось оставаться с посторонними людьми, которые скорее всего в душе уже осудили ее!
 — Я не могу дать такую клятву — что, если дом загорится?
 — Не играй словами, просто поклянись.
 — Мне и в саду нельзя будет погулять?
 — Под присмотром гуляй, сколько заблагорассудится.
 — Син, ради Бога!
 Он подошел, взялся за оба подлокотника кресла и склонился к самому лицу Честити.
 — Поклянись!
 — Хорошо, — неохотно уступила она, — клянусь! А теперь поезжай и как можно скорее раздобудь лицензию для Верити.
 Судя по выражению лица Сина, он не собирался упоминать Родгару о Верити. Девушка горько пожалела о своей обмолвке.
 — Ах вот оно что, — задумчиво произнес маркиз. — Вижу, ты по уши в этой истории. Приятно слышать, что у леди Верити все хорошо. Очевидно, ребенок тоже в полном порядке. Где же они, в Винчестере?
 — Надеюсь, нет, — холодно ответил Син. — Они должны были отправиться в Лонг-Нотуэлл и там ждать лицензии на брак.
 — Эта лицензия… Моя помощь не требуется?
 — Я справлюсь, — сказал Син, но было видно, что он готов изложить свою просьбу.
 Атмосфера в гостиной была настолько накалена, что взрыв мог произойти от малейшего неверного слова, — по крайней мере так казалось Честити. По ее мнению, это был на редкость неподходящий момент для просьб.
 — Син, ты должен ехать! — взмолилась она, поднимаясь. — Позже будет время для всего остального, а сейчас решается судьба Верити!
 Он взял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал в губы — быстро, горячо, вопреки всем условностям. Девушка залилась краской и потупилась, не в силах смотреть на хозяев дома.
 Син между тем пошел к двери. Когда он отворил ее, в гостиную ворвался молодой человек. Он был высок, как Родгар, и рыжеволос, как леди Элфлед. Еще один Маллорен, со страхом подумала Честити.
 — Привет, братишка! Наш воробышек вернулся в родное гнездо!
 — Всего на минутку, — сообщил Син резко, но не зло.
 — Правда? — заинтересовался вновь прибывший.
 — Почему бы тебе не прихватить с собой Бренда? — вмешался Родгар (для Черного Маркиза тон у него был не слишком уверенный).
 — Дьявольщина! — вспылил Син. — По-твоему, без няньки я заблужусь?
 — Надеюсь, нет, но дорога есть дорога. Кругом всегда кишат отбросы общества, а твоя миссия не терпит отлагательства. Вдвоем проще справиться с любой неожиданностью, да и веселее.
 Несколько долгих минут в гостиной царила давящая тишина.
 — Ладно, — наконец сказал Син, — если Бренд не против.
 Таким тоном пациент в госпитале дает согласие на ампутацию конечности.
 — С восторгом составлю тебе компанию, — сухо произнес брат. — Поскольку я все равно собирался выехать верхом, остается только прихватить плащ.
 Когда он вышел, Син помедлил, набрал в грудь побольше воздуха и приблизился к Родгару.
 — У меня при себе письменная присяга будущего супруга, но твое рекомендательное письмо может ускорить дело. Дядя Катберт всегда питал к тебе слабость.
 На первый взгляд просьба могла показаться незначительной, но Честити хорошо помнила, что Син отказался принимать помощь старшего брата. Судя по выражению лиц Родгара и даже леди Элфлед, те тоже помнили. Это был решающий момент.
 — А брак в принципе возможен? — спросил маркиз.
 — Насколько мне известно, препятствий нет. — Син повернулся к Честити, безмолвно требуя подтверждения.
 — Единственное препятствие — категорический отказ отца, — сказала она. — Но Верити совершеннолетняя, и это можно не принимать в расчет.
 Ничего более не сказав, Родгар прошел к столу, написал несколько строк, подписался и приложил свою печать.
 — Полагаю, из Лондона ты отправишься в Лонг-Нотуэлл? — спросил он, передавая письмо Сину.
 — Да.
 — Тогда мы все можем встретиться там. Леди Честити не захочет остаться в стороне от такого события, как венчание сестры, а я могу сойти как влиятельный свидетель.
 — Но Честити утомлена… — начал Син.
 — Не настолько! — перебила девушка. — Представляешь, как хорошо будет лично убедиться, что все в порядке?
 — Если только вы поедете в карете.
 — Как желаешь, — сказал маркиз. — К сожалению, могу предоставить для этой цели только запасную.
 — Сойдет и запасная, — заверил Син со смешком. — Кстати, о венчаниях! Раз уж я в самом скором времени намерен взять леди Честити в жены, заодно поразмысли, как восстановить ее репутацию и добиться согласия графа на наш брак.
 — Силы небесные! — вырвалось у Бренда, который как раз появился на пороге.
 Даже Родгар не нашел что ответить. Его замешательство, однако, длилось недолго.
 — Сделаю, что смогу.
 В этих нескольких словах Честити расслышала не один, а неисчислимое множество подтекстов. Благодарность Сина выразилась в коротком кивке, после чего они с Брендом удалились, оставив Честити с маркизом и леди Элфлед. Некоторое время Родгар пристально разглядывал девушку. В глазах его не было ни осуждения, ни пренебрежения, но они были такими колючими, что хотелось поежиться. О, как прав был Син, когда сказал, что уверенность в собственной чистоте делает вдвое сильнее! Теперь Честити уже не могла похвастаться этим.
 — Что ж, вот и есть чем заняться, — наконец сказал Родгар. — Миледи, позвольте Элф немного похлопотать вокруг вас, а я тем временем пущу в ход кое-какие средства.
 — Милорд, это было бы пустой тратой времени, — воспротивилась девушка. — Брак между мной и Сином невозможен, и он это скоро поймет.
 — В нашей семье не признают слова «невозможно». Маллорены всемогущи.
 С этими словами маркиз покинул гостиную.
 — Боже мой… — прошептала леди Элфлед.
 — Простите, я этого совсем не хотела.
 — Ну что вы! — улыбнулась та. — У вас такой расстроенный вид, и совершенно напрасно! Это «Боже мой» относилось вовсе не к вам, а к нам, Маллоренам. У нас никогда и ничего не бывает просто. Что до вас, дорогая моя, мне есть за что благодарить — вы разбили лед между Сином и Родгаром. Не считайте себя проклятием — вы скорее благословение!
 Вот это уже преувеличение, мрачно подумала девушка.
 — Я уверена, что все обошлось бы и без моего вмешательства.
 — Однако не обходилось в течение последних шести лет.
 — Как?! — изумилась Честити. — Они на ножах уже шесть лет?
 — Это вы верно определили — «на ножах», — вздохнула леди Элфлед. — Син всю жизнь пытался доказать, что может обойтись без посторонней помощи. Родгар имел неосторожность усомниться в этом.
 — И напрасно! — вступилась Честити пылко. — Син не просто пригоден к армейской жизни — это его стихия.
 — Я тоже так думаю, — согласилась леди Элфлед с откровенной гордостью за младшего брата. — Все дело в его внешности. К тому же в детские годы мы с Сином соперничали по числу синяков и царапин, и потому позже Родгару было нелегко признать за ним способность к выживанию. Прошло шесть лет со времени их ссоры, и — поверьте мне! — Родгар давно уже смирился с положением дел, но вы же знаете мужчин! Они очень упрямы. Вы перебросили мост через разделявшую их пропасть.
 Эта милая рыжеволосая женщина с ясными и чистыми глазами держалась так тепло, так дружелюбно, что невольно возникал вопрос: отчего в свои двадцать четыре года она все еще не замужем? Из них двоих Син был гораздо красивее, но и леди Элфлед нельзя было назвать дурнушкой, а приветливые манеры очень ее красили. В первые же несколько минут разговора Честити успела ощутить к ней искреннее расположение. Хотелось выказать ответную доброту.
 — Раз уж я перебросила мост через пропасть, то не стану ее углублять. Миледи, я не обременю собой вашу семью. Я не выйду за Сина.
 — Вы говорили ему об этом?
 — Не раз.
 — А он?
 — Он не желает смириться с действительностью, но рано или поздно это случится. Наш брак невозможен.
 — Дорогая моя! — Леди Элфлед засмеялась. — Вы плохо знаете Маллоренов. Когда Родгар сказал, что мы не признаем слова «невозможно», он говорил чистую правду. Препятствия только распаляют нас, и, хотя порой нам приходится несладко, мы рады бросить вызов судьбе. И давайте оставим это сухое «миледи», да и «вы» заодно. Раз уж нам предстоит породниться, зови меня Элф, как все остальные, — конечно, если не сочтешь это нелепым. А я буду звать тебя Честити.
 Девушка согласилась, боясь показаться нелюбезной.
 — Я так рада женскому обществу, что и описать не могу! Братья у меня чудесные, но у них свои интересы, а порой хочется просто поболтать. Мужской пол не так эмоционален.
 Честити сделала невольный протестующий жест, и ее собеседница снова засмеялась.
 — Ну вот, сейчас ты скажешь, что Син эмоционален! Я за ним этого не замечала. Воистину любовь творит чудеса! — Она вдруг стала ужасно деловитой. — Мы все говорим и говорим, когда надо было начинать с ванны и одежды. Мы подыщем тебе что-нибудь более подходящее.
 При мысли о том, как она выглядит и, быть может, пахнет, девушка зарделась, но предложение было более чем кстати.
 — Я готова.
 — Тогда идем.
 Были отданы нужные распоряжения, и Честити оказалась в комнате с пылающим камином — собственной спальне леди Элфлед.
 — У нас примерно одинаковые фигуры. Бери все, что приглянется, — сказала та, махнув рукой на дверь в гардеробную, и обратилась к вошедшей модистке. — Шанталь, это леди Честити, предоставляю ее твоим заботам. Мне уйти или остаться?
 — Когда буду принимать ванну, я бы предпочла полное уединение, — смущенно ответила Честити, припомнив свои рубцы, ссадины и алые соски.
 Это была довольно странная просьба для женщины, с детства окруженной слугами, и Элфлед это отметила, но от комментариев воздержалась. Вошли еще две горничные, с холодными закусками и чайным прибором. Пока Шанталь демонстрировала наряды, молодые женщины отведали понемногу того и другого.
 — На венчании лучше всего появиться в чем-то элегантном, но не слишком эфемерном, — заметила Элф. — Какие цвета ты обычно носишь?
 Хотя все это время Честити настраивала себя на разлуку с Сином, искушение предстать перед ним во всем своем блеске было слишком велико, и она не устояла.
 — Больше всего мне к лицу темно-розовый с лиловым отливом, но я не уверена, найдется ли…
 — Шанталь! — Элф хлопнула в ладоши. — Правый шкаф, розово-лиловое! — Пока модистка передвигала вешалки, она призналась Честити:
 — Я так ни разу и не надела это платье, хотя год назад розово-лиловое было последним криком моды. К моим волосам оно совершенно не шло.
 И вот на постели было разложено восхитительное платье цвета спелой малины, расшитое узором чуть более темного оттенка. К нему Шанталь присовокупила кремовые нижние юбки с отделкой по подолу в тон платью и накладной парчовый лиф.
 — Что за наряд! — вздохнула Элф. — Я просто заново влюбляюсь в него… и заново сознаю, что он не для меня. Возьми его! Этим ты отдашь ему должное, а Шанталь облобызает твои ноги — она вложила в него всю душу.
 — Возьмите его, миледи! — взмолилась француженка. — Дважды в месяц леди Элфлед заказывает мне платье, и каждый раз я стараюсь превзойти сама себя. Если она его не носит, я рву на себе волосы!
 Честити признала, что розово-лиловый цвет совершенно не подходит к белой коже и рыжей шевелюре Элф, а потому с чистой совестью согласилась принять этот королевский дар. Ей дали нижнее белье и отвели в соседнюю комнату, где уже была готова ванна. Девушка отпустила горничную, сознавая, что дает повод для разговоров. Однако другого выхода не было.
 Раздевшись, она оглядела себя при ярком свете дня и поняла, что у Сина был веский повод гневаться. Помимо уже известных ей повреждений, на коже обнаружилось множество синяков и царапин, о которых она не подозревала. Рубцы на ногах зловеще краснели, повыше локтя отпечаталась пятерня, на виске, куда угодил кулак Пога, виднелось вздутие.
 Ну и, конечно, соски. Оставалось лишь гадать, чего стоило Сину не упомянуть об этом тогда, в постели.
 На миг Честити захотелось махнуть рукой на клятву и скрыться, но она напомнила себе, что Син никогда еще не видел ее по-настоящему красивой. Он заслужил это — просто на память.
 Погрузившись в огромных размеров расписную медную лохань, девушка испустила невольный вздох удовлетворения. Вода была нужной температуры, с добавкой каких-то благовоний. На скамеечке рядом ожидали дорогое мыло и кусок ворсистой ткани, что служила для мытья. Все это были неотъемлемые атрибуты ее детства и юности. Честити тщательно вымылась и вымыла голову, для разнообразия благословив то, что обычно называла жалкой порослью, — мыть и сушить такие волосы самой, без помощи горничной, не составляло никакого труда.
 С полотенцем на голове Честити наконец расслабилась в лохани. Это были минуты наедине с собой, короткая передышка, которую можно посвятить воспоминаниям или заглянуть в будущее. Она предпочла второе, поскольку это был насущный вопрос.
 Будущее не сулило ничего хорошего. Идти было некуда — без сомнения, ей был теперь заказан вход даже в домик няни. Последняя встреча с отцом показала, что он вполне способен отречься от нее, вычеркнуть из своей жизни. «…Оставит дом и прилепится к супругу своему…» — вспомнилось вдруг. Нет, она не может прилепиться к Сину. Придется как-то выживать самой.
 Эта мысль ужаснула девушку.
 Чтобы выжить, нужно себя обеспечивать. Как? Пойти в актрисы? Но у нее нет никаких особых талантов, чтобы сделать карьеру на этом поприще, к тому же богемная жизнь не для нее. Если не можешь стать содержанкой даже любимого человека, то уж точно не станешь ничьей, а такая актриса работает за гроши.
 На память пришел разговор с Сином по дороге в Родгар-Эбби и его план попросить помощи у старшего брата. Обелить ее имя и добиться согласия отца на брак! Если бы это было возможно! Не стоит и надеяться, особенно теперь, после шока, в который ее появление повергло Маллоренов.
 На глаза навернулись слезы. Честити поспешила выбраться из лохани. Оплакивать свой удел — пустое занятие. Она расчесала и надела парик, шелковую сорочку, не в пример более благопристойную, чем дар отца или даже то, что удалось подыскать в «Доме у дороги», среди вещей неизвестной шалуньи. Тонкая, но непрозрачная, сорочка скрывала большую часть синяков. По вороту и подолу она была расшита белым по белому, а ниже локтей, где кончался рукав, была украшена тончайшими и нежными, как пена, кружевами. В ней одной Честити ощутила себя вдвое красивее.
 Чулки тоже были в своем роде произведением искусства: по кромке шли крохотные розочки, подвязки — им в тон. Бог знает почему, девушка вспомнила Шефтсбери и поход в галантерейную лавку. Подумала, что можно оставить на память хотя бы тогдашние чулки и подвязки, если они еще сохранились среди вещей Верити. В старости она будет доставать их, любоваться и ронять слезу.
 Она будет так одинока…
 Одинока ли? А если в ней уже живет новая жизнь? Честити перепугалась до дрожи в коленях и не без труда убедила себя оставить эти мысли до более подходящего времени.
 Леди Элфлед с нетерпением ждала ее возвращения и одобрительно улыбнулась.
 — Тебе идет! А теперь платье. Жду не дождусь увидеть его на тебе.
 Шанталь приспособила кринолин, призванный придавать подолу пышность без нескольких дополнительных слоев нижних юбок, и та единственная, что прилагалась к платью, была водворена на него и тщательно расправлена. Парчовый лиф не столько сдавил, сколько обнял стан. Честити в зеркало видела, как роскошный туалет творит чудеса с ее внешностью. Настроение ее быстро улучшалось.
 Женский наряд — своего рода доспехи. На вид они не слишком внушительны, но дарят ощущение силы и власти. Самая робкая обретает уверенность, если туалет ее достаточно хорош.
 — У тебя отличная фигура, а талия много тоньше моей, — без следа зависти сказала Элф. — Затянись я настолько, мне грозила бы смерть от удушья.
 Наконец модистка поднесла платье к Честити так, чтобы та могла продеть руки в рукава. Когда последний крючок был застегнут, а кружева расправлены, приятный процесс был завершен.
 — Превосходно! — едва выдохнула Шанталь.
 — В самом деле, это твои цвета, — сказала Элф.
 Честити улыбнулась своему отражению. Платье оживляло краски ее лица, умело скроенный лиф высоко приподнимал груди, но обнажал их лишь чуть больше, чем допускала благопристойность, сорочка разом и подчеркивала, и прикрывала их округлости.
 Это было платье-намек, платье-обещание. При ходьбе подол покачивался, словно в плавном танце, а когда девушка присела в реверансе, окружил ее, как пышный цветок, и она засмеялась от счастья снова почувствовать себя женщиной.
 — Ах! — воскликнула Элф, помогая ей подняться. — Если бы я от рождения получила такой вот дар!
 — Какой?
 — Дар кружить мужчинам головы.
 — Да, но… — Честити ощутила, как загораются щеки, — этот дар может оказать и плохую услугу.
 — Разве? — с грустью спросила Элф. — Син готов ради тебя сразиться с драконом.
 Ее тон заставил Честити забыть собственные проблемы и вернуться к вопросу о том, отчего леди Элфлед Маллорен, с ее положением, приданым и внешностью, милой повадкой, в таком возрасте оставалась незамужней. Мужчины должны виться вокруг нее!
 — Неужели никто не жаждет сразиться с драконом ради тебя? — осторожно спросила она.
 — Возможно, кто-то и жаждет. — Элф вздохнула, но заставила себя принять веселый вид. — Осталось поколдовать над твоим виском — надеюсь, синяк не слишком проступит, — и мы сможем предстать перед моим августейшим братцем и выслушать, что он собирается предпринять. Шанталь, мой грим!
 — Но я не люблю краситься, — запротестовала Честити, усаживаясь перед трельяжем.
 — Я не стану слишком усердствовать, — заверила француженка, — тем более что вы отправляетесь не ко двору, а в провинцию. Поверьте, немного белил и румян еще больше преобразят вас.
 Когда она выпрямилась, чтобы полюбоваться делом своих рук, Честити признала, что краска практически незаметна.
 — Миледи, я отберу те платья, которые будут к лицу леди Честити и которые вы так ни разу и не надели, — сказала модистка. — Я лелеяла тайную надежду, что их все же удастся пристроить. Вам больше не придется мучиться сожалениями, наткнувшись на них в шкафах.
 — Ужасное создание! — ласково произнесла Элф. — Шить наряды, чтобы мучить заказчика! В наказание избавься от этого старья.
 Она махнула рукой на груду разносортной одежды, сброшенной Честити. Едва подхватив, Шанталь все выронила с криком боли.
 — Я укололась!
 Только тут Честити вспомнила про булавку, но модистка уже нащупала дорогую вещицу среди юбок и извлекла на свет божий.
 — Ваша, миледи?
 Честити помедлила, но поняла, что не в силах больше лгать и изворачиваться.
 — Моя, — сказала она твердо, приколола булавку к лифу и подняла глаза на побледневшую хозяйку комнаты. — Родгар никогда не был моим любовником.
 — Слава Богу! — У Элф вырвался облегченный вздох. — Не хватало только, чтобы эти двое снова перессорились, на сей раз из-за тебя. Ну что? Можем идти?
 Честити еще раз оглядела себя в зеркале и затрепетала при мысли о встрече с маркизом. Одних доспехов тут было маловато, требовалось еще и оружие, чисто женское.
 — Не хватает веера, — сказала она.
 Веер был ей немедленно предоставлен — расписной, кремовый. Для пробы она раскрыла его и медленно сложила. Набрала в грудь побольше воздуха.
 — Идем.
 Родгар ждал в Гобеленовой гостиной, задумчиво глядя на пламя в камине. При их появлении он поднялся. Честити могла бы поклясться, что в его взгляде мелькнуло восхищение. Ей был отдан почтительный поклон.
 — Миледи, должен признаться, что вполне понимаю брата.
 Девушка присела в глубоком реверансе и закрыла пол-лица веером.
 — Милорд, ваш брат никогда не видел меня такой.
 — Значит, ему можно позавидовать и того больше.
 Заметив булавку, Родгар и бровью не повел, и это говорило о том, что в то утро Честити была им узнана. Или он сообразил позже? В таком случае когда?
 — Элф, только не говори, что это платье из твоего шкафа. Как, в самом деле из твоего? Леди Честити, я вам глубоко признателен. Счастлив видеть в нем вас, но не свою сестру.
 — Грубиян! Как-то раз я видела рыжую в розовом.
 — У нее, должно быть, сильно недоставало вкуса. — Родгар галантно усадил каждую в кресло. — Будем надеяться, что Син без труда получит лицензию и будет в Лонг-Нотуэлле уже сегодня. Туда полтора часа езды, так что через час можно выезжать. Надеюсь, ночевать там не придется, но если и так, Син нас троих где-нибудь пристроит.
 — Я тоже еду? — спросила Элф.
 — Разумеется, едешь! Я не могу оставаться наедине с леди Честити целых полтора часа.
 Она покосилась на булавку. Маркиз вздохнул.
 — Надо лучше думать о людях, дорогая. Леди Честити не совершила ничего неприличного, чтобы заслужить этот подарок. — Взгляд его, однако, был полон иронии, когда он обратился к Честити:
 — Миледи, вы уже придумали для Сина оправдание?
 — Я скажу правду, — холодно ответила она.
 — Вот и славно. Элф, дорогая, пойди собери вещи на случай, если придется переночевать в Лонг-Нотуэлле. И вот еще что! Быть может, сестра леди Честити нуждается в подвенечном наряде, так будь добра, поройся еще в своем шкафу.
 — С радостью! — согласилась великодушная Элф и пошла к двери, но замешкалась. — Разве я не должна изображать при вас чапероне?
 — Даю слово чести, что не наброшусь на невесту брата, стоит тебе только ступить за порог.
 — Как ты можешь быть уверен? Тебе еще не случалось оставаться наедине с невестами братьев.
 — Слово чести!
 — Мое дело — предостеречь.
 Элф ушла. Честити отколола булавку и протянула маркизу.
 — Возьмите, милорд, и пусть остается у вас. Не из-за Сина, а потому, что мне она ни к чему.
 — Так уж и ни к чему? — возразил он, держа руки скрещенными на груди. — К этому наряду она очень подходит. Да вы и заслужили ее.
 Девушка разжала пальцы, и булавка упала на ковер. Родгар не обратил на это внимания.
 — Однажды в Лондоне вы позволили мне вас поцеловать и тем заинтриговали…
 Честити снова укрылась за веером.
 — Позже я убедился, что интуиция меня не подвела.
 Сердце ее забилось чаще и сильнее. Новое осложнение! У нее просто не хватит сил! Девушка начала с досадой обмахиваться веером.
 — Вы хотите сказать, милорд, что влюблены в меня?
 — Вовсе нет, — ответил он, не сводя с нее своих холодных, непроницаемых глаз. — Будь я влюблен, все повернулось бы иначе. Вы меня интересуете.
 Это очень напоминало поединок на шпагах, причем противник был гораздо опытнее, и Честити это понимала. Она захлопнула веер и попыталась нанести ответный удар.
 — В «Доме у дороги» я была с Сином!
 — С кем же еще? — отпарировал маркиз.
 — Со своим будущим мужем! — в отчаянии продолжала девушка.
 — Разумеется, — сказал этот ас пикировки, играя с ней по своей прихоти.
 — Что значит «разумеется»? — прямо спросила она.
 — Потому что в противном случае вы были бы той самой шлюхой, которую тогда изображали.
 Это был удар в самое сердце. Честити опустила взгляд на веер в своих дрожащих руках.
 — Не «была бы», а «есть», — прошептала она.
 — Я не могу допустить, чтобы мой брат связал свою жизнь с подобным созданием.
 Она ощутила, как рушится надежда, в которой так упорно пыталась себе отказать, но к которой льнула вопреки всему.
 — Вы не сможете остановить Сина! — воскликнула она, вскидывая голову.
 По идее, Родгар должен был посмеяться над этой жалкой угрозой, но он промолчал, отвернулся и долго смотрел на огонь.
 — Вы правы, — наконец сказал он. — Вторично встать на его пути слишком дорого мне обойдется.
 Это невиданное признание было сродни подписанию полной капитуляции. Честити не сразу заметила, как водит раскрытым веером вдоль глаз — выражение сочувствия.
 — Что вы имеете в виду, милорд?
 — Мне свойственна некоторая склонность к самовластию, — ответил маркиз.
 Как волку свойственна некоторая хищность, мысленно добавила девушка.
 — Син чуть не с детства бредил армией. Мне это казалось блажью, которая с возрастом изживет себя, однако в восемнадцать лет он заговорил об этом всерьез — он, которому на вид можно было дать разве что шестнадцать и который никогда не высказал ни единой серьезной мысли (по крайней мере в моем присутствии). Я годами вызволял его из мальчишеских передряг, которые могли обойтись ему дорого. С таким положением дел свыкаешься, а в армии… в армии меня не было бы поблизости. Армия, миледи, судит за проделки суровее, чем семья. Много суровее. — Родгар повернулся от камина и устремил взгляд на Честити. — Вам ведь не случалось видеть, как прогоняют сквозь строй? Она помотала головой.
 — Порка в армии — дело житейское. Это называется «отведать батогов». Выпороть могут за отсутствие пуговицы, за плохо вычищенные сапоги и прочее. За серьезный проступок можно получить пятьдесят ударов, а то и больше, вплоть до сотни. Разумеется, офицера пороть не станут, зато могут расстрелять. Помните суд над адмиралом Бингом? Осада Минорки? Он сделал тактическую ошибку и был приговорен к расстрелу.
 Девушка позволила вееру закрыться с мягким шорохом.
 — Должен признаться, я недооценивал Сина, — продолжал маркиз. — За эти шесть лет ему не раз случалось отдавать приказ о порке и присутствовать не только при этом наказании, но и при двух казнях через повешение. Конечно, это не то же самое, что быть наказанным самому, но как член магистрата заверяю вас: это тоже дело нелегкое.
 Попытка вообразить Сина и взмах его руки — сигнал к повешению — не увенчалась успехом. Неужели ее обаятельный, легкомысленный любовник способен и на такое? Честити припомнила историю с накатами из трупов и поняла, что это было предостережение. Если разобраться, что она знает о Сине? Можно ли узнать человека за неделю знакомства?
 — Зачем вы мне все это говорите? — спросила она тоном, в котором сквозила мольба.
 — Я пытаюсь объяснить, почему не хочу снова становиться на пути у Сина. Когда я отказал ему в офицерском чине, этом святом праве каждого дворянина, он убежал из дому и записался рядовым. Я отыскал его и привез обратно, но скоро понял, что смогу удержать при себе, только заковав в цепи. Пришлось уступить, однако было уже поздно. Последствия моего непрошеного вмешательства затянулись на шесть лет.
 — Но ведь Син доволен своей жизнью…
 — В какой-то мере. Я нанес удар по его самолюбию, воздвиг барьер между ним и семьей и в конце концов чуть было не свел в могилу.
 — Он заболел не по вашей вине!
 — Но по моей вине он делает вид, что здоров как бык, даже когда едва таскает ноги. — Родгар мрачно усмехнулся. — Я упорствовал в своих заблуждениях, и вот результат. Другой на его месте, заболев, признал бы это и обратился к врачу, а Син в очередной раз пытался доказать, что справится сам, даже с болезнью.
 Честити почувствовала правоту маркиза. Ему нелегко было так разоткровенничаться, и в ответ она решила быть настолько же честной.
 — Я никогда не собиралась выходить за Сина.
 — Жаль. Раз так, придется вас к этому принудить.
 — Что, простите?! — изумилась она.
 — Забудем на минуту о намерениях самого Сина, хотя они для меня весьма важны, и вернемся в «Дом у дороги». Если вы повели с ним ночь не как с будущим мужем, а просто как с подвернувшимся мужчиной, это низводит вас до уровня тамошних шлюх. Было бы неприятно узнать, что я так сильно в вас ошибся.
 — А мне что за дело?! — вспылила девушка. — Вы, вы, вы! А я что же, не в счет?
 Она вскинула голову, готовая принять пощечину за эту вспышку. Форт наверняка так бы и поступил, но Родгар только хмыкнул.
 — В самом деле, а что же вы? Страсть, которую вы разделили в ту ночь с моим братом, была, выходит, просто похотью?
 Она покраснела. Следовало поставить на происходящем точку, крикнув Родгару в лицо, что да, это была похоть. Но Честити не сумела, слова просто не пошли с языка. Расценив это как отрицание, Родгар взял ее за плечи, а когда она отшатнулась, усмехнулся.
 — Спокойно, дорогая моя, спокойно! У меня и в мыслях нет никаких вольностей. Взгляните на ситуацию вот с какой стороны: если я не имею права отказать Сину в свободе выбора, то и вы не имеете права отказать ему в руке. Поступив так, вы можете обречь его на гибель, как недавно я.
 — Гибель для него — брак со мной! Что может быть хуже?
 — Что-нибудь да найдется. — Родгар был близок к смеху, впервые на памяти Честити. — Вы же не хотите, чтобы Син вам это доказал?
 Девушка сдалась и, к своему ужасу, разрыдалась, уткнувшись в широкое плечо маркиза. Кроме Сина (который, едва успокоив, снова преподносил проблемы), это был единственный человек, на плече которого ей случилось плакать с тех пор, как Генри Вернем пробрался к ней в спальню. Родгар и не думал шептать слова утешения, его объятие было крепким, бережным и каким-то прохладно-отстраненным, оно несло в себе безмолвное, но от этого не менее убедительное заверение в том, что все в конце концов устроится. Когда Честити выплакалась, он усадил ее в кресло и снабдил платком. Она отерла слезы, высморкалась и вернулась к спору.
 — Милорд, я не могу этого сделать! Даже если Син вынесет такую тяжкую ношу, как брак с падшей женщиной, что нас ждет? Затворничество? Или упорное вопреки насмешкам и косым взглядам появление в свете?
 — Ну зачем же? Для начала придется положить конец прискорбным заблуждениям.
 — Прискорбным заблуждениям! — Честити всплеснула руками. — Речь идет о погибшей репутации, о запятнанном имени! Ни одна достойная особа в Англии и минуты не останется в одной комнате со мной!
 — Вы хотите сказать, что Элф — особа недостойная?
 — Леди Элфлед приняла меня из любви к брату!
 — Син известен и любим не только в узком семейном кругу.
 — Что за чушь вы городите, милорд! — Девушка испугалась, что опять слишком далеко зашла в своем негодовании, но заставила себя встретить взгляд Родгара. — Брак со мной будет стоить Сину карьеры. Наверняка его с позором отчислят из полка.
 — Я куплю ему чин в другом полку, — невозмутимо ответствовал маркиз. — Все равно ему давно пора в полковники. — Он вытянул и скрестил ноги, поудобнее устроился в кресле. — А теперь расскажите, как Генри Вернем попал к вам в постель.




 Глава 18


 Честити беспомощно покачала головой: она не хотела снова проходить через это. Зачем, если Родгар все равно не поверит, а если и поверит, то ничем не сможет помочь?
 — Вы не хотите решения своих проблем? — осведомился тот с оттенком иронии.
 — Они неразрешимы.
 — Позвольте мне хотя бы попытаться.
 Его могучая воля, как обычно, восторжествовала, и Честити, пусть без особого воодушевления, углубилась в печальное повествование.
 — И Уолгрейв Непогрешимый пошел на все это, чтобы выдать дочь за подобного субъекта?
 — Да.
 — С чего вдруг?
 — Не знаю.
 Тот факт, что Родгар вдавался в детали, означал, что он намерен взяться за дело всерьез. Хотя обычно расспросы удручали девушку, в данном случае это обнадеживало.
 — По-вашему, его выбор был в какой-то мере обоснован? — настаивал он.
 — Тогда мне казалось, что ни в коей мере, — ответила Честити, не в силах выносить испытующий взгляд серых глаз. — Сейчас не знаю, что и сказать. Возможно, отец лишился рассудка.
 — Что заставляет вас так думать? Это просто ощущение или речь идет о конкретных поступках?
 Девушка попыталась уклониться от ответа.
 — Милорд, это все ни к чему. Случившееся непоправимо.
 — Непоправима только смерть, остальное можно исправить хотя бы отчасти. Но для этого мне нужно знать все. — Видя, что она еще колеблется, Родгар спросил:
 — Разве вам не хочется занять полагающееся вам по праву место в обществе, восстановить свое доброе имя, стать женой и матерью… стать счастливой?
 — Если бы только это было возможно… — прошептала Честити со слезами на глазах.
 — Сделайте для этого хотя бы первый шаг. Расскажите все!
 — Ну, хорошо! — Она судорожно вздохнула, подавляя рыдания. — Все началось с того, что отец упорно толкал меня на брак с Генри Вернемом, что в моих глазах не имело никакого смысла. Позже он с тем же отчаянным и необъяснимым упорством преследовал Верити. Он уверял, что движим исключительно отцовской заботой, но я так не думаю. Увы, я не знаю, в чем в действительности дело.
 — Он уверял? Когда?
 — В Мейденхеде, — ответила Честити, нервно играя веером. — Ему удалось схватить меня. Я знала, что отец будет в ярости, узнав, что я разгуливаю в мужской одежде… — Сообразив, что Родгар не имеет представления о ее маскараде, она объяснила:
 — Я месяцами одевалась как мужчина.
 — Ах вот откуда очаровательная живость ваших манер! Можно узнать, зачем вам это было нужно?
 Об этом тоже не хотелось упоминать, но, раз начав, приходилось идти до конца. Честити стянула с головы парик.
 — О! Дело рук вашего отца?
 Она кивнула и поспешно вернула парик на место.
 — Вполне типичное наказание для заблудшей дочери. Надеюсь, этим дело и ограничилось?
 Про побои она не сказала, ведь это была попытка настоять на браке с Вернемом.
 — Еще одежда… — Встретив вопросительный взгляд, Честити объяснила:
 — Мне было приказано носить обноски из местного исправительного дома.
 — А вы предпочли нечто более презентабельное. Отдаю вам должное, дорогая моя! На чем мы остановились? Предметом ярости вашего отца был не мужской наряд. Тогда что же?
 — Он желал любой ценой отыскать Верити и был уверен, что я знаю, где она скрывается. Он гневался, что я осмелилась поощрять ее побег, а в дальнейшем скрываться от него. Есть немало отцов, для которых дочери — всего лишь пешки в жизненной игре, но он чересчур перегибает палку.
 — Хм! — Родгар откинулся в кресле и посмотрел на расписной потолок. — А почему, собственно, леди Верити убежала из дому?
 — Из страха перед Генри Вернемом. Он выиграл дело об опекунстве, и она опасалась, что он причинит вред ребенку.
 Родгар продолжал внимательно изучать потолок. Пробили часы. Звук этот породил эхо где-то в безмолвных глубинах дома, С шипением упал через каминную решетку уголек.
 — Вашу сестру выдали за одного из Вернемов. Что связывало вашего отца с этими ничтожествами?
 — Не знаю! — крикнула Честити, не в силах выносить напряжение разговора. — Думаете, я не ломала над этим голову? В этой истории, куда ни посмотри, концы не сходятся с концами, и я не понимаю, к чему ворошить прошлое! Довольно и того, что Верити будет счастлива!
 — Счастье — это в первую очередь уверенность в завтрашнем дне. Можете вы сказать положа руку на сердце, что брак решит все проблемы вашей сестры? И он уж точно не решит проблемы Сина.
 — Что же делать?!
 — Помогите мне докопаться до сути. Я нутром чую, что есть зацепка, которую мы можем обратить себе на пользу. Расскажите все до последней мелочи, как бы трудно это ни было.
 Не упомяни Родгар о будущем Верити, Честити ни за что не поддалась бы на уговоры. Но он был прав: отец, если его не остановить, мог и после венчания превратить жизнь сестры в ад. Девушка подробно описала каждое столкновение с ним, пересказала каждое слово, которое сумела вспомнить, обрисовала каждый случай физической и моральной жестокости — все это, не отрывая взгляда от веера. Самым подробным вышел рассказ о встрече в Мейденхеде, последней из всех.
 Если услышанное и потрясло маркиза, он не выдал этого.
 — Значит, вашего отца особенно интересовало, почему леди Верити не обратилась за помощью к нему?
 — Он, может быть, просто оскорблен в лучших чувствах. Верьте или нет, но он считает себя хорошим отцом.
 — О нет, он был испуган.
 — Испуган? — Слово звучало странно по отношению к графу.
 — Вы нарисовали портрет насмерть перепуганного человека. Ваш отец думает, что Верити сторонится его, потому что знает о нем нечто весьма компрометирующее.
 — Я сказала ему, что она осуждает его за обращение со мной.
 — И он поверил?
 Честити пожала плечами.
 — А если бы поверил, принял бы это в расчет?
 Она вынуждена была отрицательно покачать головой.
 — Здесь есть какая-то связь со смертью сэра Уильяма. Возможно, даже самая прямая.
 — Не думаю. Сэр Уильям умер от удара, и притом уже после истории между мной и Генри.
 — И все же эти два события могут иметь нечто общее. Какое отношение имел сэр Уильям к вашему отцу до сватовства к Верити?
 — Никакого. Они даже не были знакомы.
 — Подумайте хорошенько! — приказал Родгар.
 — Тут и думать нечего! — отрезала Честити столь же резко. — Какие отношения могут быть между человеком вроде моего отца и мелким сквайром, ничтожеством с деньгами, но без титула?
 — Так сэр Уильям был богат?
 — По сравнению с отцом скорее беден, но он был много богаче людей своего круга. По словам Форта, он составил состояние в бытность свою в комитете по розыску сторонников якобитского движения, в сорок пятом. Утаивал улики и вымогал за это деньги. Гнусный человек!
 — Но когда этот гнусный человек посватался к Верити, то получил согласие на брак, — задумчиво заметил маркиз. — Без сомнения, он шантажировал вашего отца. Интересно, чем?
 — Чем можно шантажировать Уолгрейва Непогрешимого? Он не терпит азартных игр, не пьет и избегает женщин.
 — Но не политики. Измена существующему строю — наилучшая причина для шантажа.
 — Что?! — Честити похолодела.
 — Чтобы спасти свою шкуру, можно пожертвовать и дочерьми.
 — Измена? Никогда!
 Родгар вскочил и начал расхаживать взад-вперед по гостиной. Его походка при этом удивительно напоминала крадущийся шаг хищника.
 — Измена… измена… — повторил он. — Думаю, это прямое попадание. Самый непогрешимый человек имеет ахиллесову пяту, и у графа Уолгрейва это — его политические амбиции, его непомерное честолюбие. Допустим, в сорок пятом он совершил просчет.
 — Отец всегда утверждал, что ненавидит якобитов!
 — Мало ли кто что утверждает. С одной стороны, граф приятельствовал с принцем Фредериком, с другой — когда якобиты подошли к самому Лондону и королевское семейство собиралось покинуть город, трон в самом деле шатался. Кое-кто предпочитал иметь лазейку и там, и тут. Мы все помним, что случилось после возвращения Стюартов на трон в 1660-м, когда Карл II вознаградил своих сторонников и расправился с предателями. Если ваш отец имел контакты с якобитами, то втайне.
 Девушка молчала, онемев от потрясения.
 — А когда все кончилось и наступила пора расследований контактов с якобитами, — продолжал Родгар, смакуя каждое слово, — то в чьи-то руки могли попасть улики, изобличавшие графа Уолгрейва Непогрешимого как их сторонника. Допустим, это были руки Уильяма Вернема. Допустим также, что тот так скрыл эти улики, что смерть его ничего не дала бы графу. Возможно, сэр Уильям наслаждался безнаказанностью, дразня прикованного льва, и то, что он во власти подобного создания, повредило рассудок вашего отца. Он даже вынужден был породниться с ничтожеством, которое презирал и ненавидел!
 Последнюю фразу маркиз почти выплюнул, явно сочувствуя графу.
 — Ну, хорошо, — сказала Честити, обретя наконец голос, — а при чем тут я? Почему отец был так жесток ко мне?
 — Потому что Генри был братом сэра Уильяма, и ему тоже причитался добрый кусок пирога. Граф пляшет под дудку Вернемов и по сей день. Сэр Уильям и после смерти держит его в руках.
 — То есть?
 — Улики так и не были найдены, иначе зачем бы вашему отцу лезть вон из кожи? Где они могут быть? — Родгар уставился в пространство. — Судя по всему, он не знает, откуда ждать удара.
 — Почему не со стороны Генри?
 — Будь улики в руках Генри, он не гонялся бы за племянником, а обратился бы прямо к главному источнику обогащения.
 — Возможно, он и пытается…
 Маркиз круто повернулся к девушке.
 — Что, если Генри гоняется совсем не за ребенком, а за матерью, потому что уверен: Верити знает, где улики. Разумеется, она и понятия об этом… — Честити умолкла, перевела дух и воскликнула:
 — Милорд! У Верити имеется какой-то запечатанный документ. Сэр Уильям взял с нее клятву, что в случае его безвременной смерти она передаст этот документ верховному судье. Мы думали, что это по вопросу наследования, но теперь я вижу…
 — Где этот документ? — перебил маркиз, сверкнув глазами.
 — Среди ее вещей! Но, милорд, — она схватила его за руку повыше локтя, — мы не сможем им воспользоваться! Если измена отца будет доказана, это погубит не только его, но и всех нас! И титул, и состояние, и поместья — все перейдет в казну, а Форт… — Она задохнулась от страха.
 — Я не собираюсь передавать улики властям, — заверил Родгар, — но и не намерен упускать такой исключительный случай. Ведь это мощный рычаг, с помощью которого мы вынудим вашего отца дать согласие на оба брака.
 — И обеспечим Верити безоблачное будущее. — Девушка тяжело вздохнула. — Граф Уолгрейв Непогрешимый перестанет быть врагом Натаниеля и станет чьим-то еще — вашим, милорд.
 — Не тревожьтесь. Поверьте, я могу постоять за себя лучше, чем сэр Уильям. — Впервые за все время разговора Родгар по-настоящему улыбнулся. — Согласитесь, судьба — коварная особа. Сэр Уильям устраивает все так, чтобы разоблачить вашего отца, если тот убьет его, но ему и в голову не приходит, что безвременная смерть может быть также промыслом Божьим. Получить удар в постели с любовницей — этого он никак не ожидал, но последствия оказались совершенно те же. Граф бросается в погоню за дочерью, которую мнит угрозой для себя, и натыкается на ваше противодействие. Неудивительно, что он так взбешен.
 Честити вынуждена была признать, что мозаика почти сложилась.
 — Да, но это мало улучшает мою ситуацию, — напомнила она. — Согласие отца — всего лишь деталь, и не самая важная. Я не хочу испортить Сину жизнь, скорее убью себя!
 — Только не нужно драматизма. Это глупо: если вы убьете себя, то этим скорее всего испортите Сину жизнь.
 — Да что же это такое! — вскричала девушка в отчаянии. — Куда ни повернусь, всюду тупик!
 — Зато я наконец вижу просвет.
 Родгар звонком вызвал лакея, написал и запечатал какое-то послание и вручил ему.
 — Пусть кто-нибудь немедленно отвезет это некоему Генри Вернему. По последним сведениям, он находится в Солсбери, а если не там, то на Саутгемптонской дороге.
 Лакей вышел, а Честити смотрела ошеломленно: этот человек, похоже, и впрямь мнил себя всемогущим.
 — Генри может сейчас быть где угодно, но дело не в этом! Что вы ему написали?
 — Какая разница, где он сейчас? Мой человек разыщет его и на краю света. Что касается письма, я извещаю Генри Вернема о венчании его невестки и приглашаю в Родгар-Эбби, где будет дан свадебный обед. Ваш брат тоже приглашен…
 — Что, сюда?!
 — Разумеется. К сожалению, торжество будет скромным — в конце концов, ваша сестра недавно овдовела.
 — Да, но… Форт… — пролепетала девушка с таким чувством, словно ее закружил и оторвал от земли неожиданно налетевший вихрь. — Как вы можете быть уверены… Что, если он по-прежнему лоялен к отцу и поставит его в известность?
 — Как раз на это я и рассчитываю. Это не меняет дела: я уже отправил приглашение графу Уолгрейву.
 — Боже мой!
 Честити вскочила и заметалась по комнате, подстегиваемая инстинктом самосохранения, который приказывал немедленно бежать. Родгар поймал ее за руку. Нахмурился. Повернул руку ладонью вверх и оглядел рубец.
 — С этим покончено, можете быть спокойны.
 — Как я могу быть спокойна? Отец пойдет на все, чтобы помешать венчанию! Увидите, он явится во всеоружии, с этим мерзавцем Генри, который, если нужно, вырвет ребенка из рук Верити, и тогда уж нам не поможет ничто, даже ваше пресловутое всемогущество!
 — Вам следует больше доверять Маллоренам, — невозмутимо сказал маркиз.
 В его глазах блеснул знакомый огонек.
 — Нет, только не это! — простонала девушка. «Он тоже Маллорен и тоже не любит скучать, только лучше это скрывает!» — Вам лишь бы с кем-нибудь схлестнуться, а судьбы людей — дело второе! Вы ничем не лучше Сина!
 — Хуже, дорогая моя, много хуже. — Родгар поднял с ковра булавку и аккуратно прикрепил к ее лифу. — Син передо мной — просто мальчишка.
 С минуту она смотрела на булавку, потом вдруг содрогнулась.
 — Случится что-то страшное, я чувствую!
 — Это всего лишь драматический самообман, просто потому, что с вами случилось слишком много страшного. Этому пора положить конец, и очень надеюсь, что вы мне в этом поможете. Сейчас не время бросаться наутек.
 — Мне страшно…
 — Как каждому бойцу перед решающей битвой.
 — Да, Син мне говорил…
 — А кому и знать, как не ему?


* * *

 Выезд в Лонг-Нотуэлл, по мнению Честити, напоминал королевский. Ей, Элф и Шанталь была предоставлена карета — та самая, запасная, о которой маркиз отозвался довольно пренебрежительно. Однако карете было не занимать роскоши и элегантности, а начищенные гербы на дверцах так и сияли на солнце. Родгар и третий по счету брат, Брайт, ехали верхом.
 — Арсенбрайт, — прошептала Элф на ухо Честити, когда ее представляли Маллорену. — С таким именем — и такое унылое создание. К счастью, только в последнее время, так что постарайся не придавать этому значения. Сердечные раны!
 Брайт был под стать старшему брату, но он один из всех Маллоренов носил парик, и невозможно было сказать, какого цвета у него волосы. Зеленые с золотом глаза не имели и искорки тепла и потому ничем не напоминали глаза Сина. Держался он так, словно ему пришлось отложить ради этого выезда нечто гораздо более интересное.
 Путешествие проходило с вооруженным эскортом в дюжину верховых, часть которых ехала вплотную, часть рассыпалась и съезжалась снова. Честити сказала, что такие предосторожности чрезмерны.
 — Родгар никогда не полагается на волю случая, — ответила Элф (было заметно, что она это всецело одобряет).
 — Мы словно выступили на войну! Это может быть расценено как вызов.
 — Когда-то дворянство не покидало своих замков без войска, пусть совсем небольшого. — Элф ностальгически вздохнула. — Увы, те дни остались в прошлом. Мой брат не желает быть застигнутым врасплох.
 Молодые женщины коротали время за легкой болтовней. Честити нашла, что ей этого сильно недоставало. Она как будто очутилась на островке безмятежности посреди бурного океана событий. Она охотно поддерживала тему, о чем бы ни зашла речь, пока Элф не воскликнула:
 — Как глупо с моей стороны вести разговор о модной пьесе, когда тебе довелось участвовать в подлинной житейской драме! Когда подумаю, сколько ты испытала приключений, просто зависть берет!
 — Приключения приключениям рознь, — вздохнула Честити. — Одними наслаждаются, от других страдают.
 — И все равно я тебе завидую. Как встретить рыцаря, если никогда не бываешь в беде? Мой рыцарь далеко, рубит драконов ради кого-то другого.
 Шанталь бросила на Честити взгляд, в котором читалось добродушное снисхождение. В самом деле, в своем возрасте леди Элфлед рассуждала совсем по-детски.
 — Да, но ваша сестра замужем, — возразила девушка. — Выходит, ей как-то удалось встретить своего рыцаря.
 — Хильда всегда была покладистой, а потому влюбилась в лорда Стина и мирно, без проблем вышла за него. Сейчас они в Дорсете, ведут уединенный образ жизни и плодят послушных детей. Боюсь, это не по мне. Я хочу связать свою жизнь с мужчиной сильным, волевым, но братья из принципа отпугивают таких. Ждут, наверное, пока я подышу себе второго лорда Стина.
 — А ты бы предпочла второго Родгара? — поддразнила Честити.
 — Или Бренда, или Брайта, или Сина, — засмеялась Элф. — Такого, который не даст спуску самому дьяволу. Но где его взять? Думаю, мне грозит участь старой девы.
 Ближе к вечеру они въехали в деревню Лонг-Нотуэлл, вызвав в этом тихом местечке настоящий ажиотаж. Жители высыпали из домов и с раскрытыми ртами провожали кавалькаду взглядом, дети бросались к карете в надежде заглянуть в окошко и потом долго бежали следом. Даже королевский выезд едва ли привлек бы к себе больше внимания.
 Карета остановилась у домика викария. Родгар и Брайт проводили обеих леди в дом, модистка последовала за ними. Скромное жилище оказалось битком набито Маллоренами, что изрядно нервировало Томаса Фрейзера.
 — Леди Честити, счастлив наконец видеть вас! — воскликнул он, косясь на сиятельных братьев. — Натаниель и ваша сестра уже здесь, недостает только лицензии.
 Вскоре девушка оказалась в объятиях Верити.
 — Что за наряд! — восхитилась та. — Ты совершенно преобразилась! Как я за тебя боялась! Ты подвергалась опасности, а я прохлаждалась в роскоши — это несправедливо. Мэри Гарнет проявила столько участия, а потом и вовсе приехал Натаниель. Ни риска, ни злоключений!
 — Я тоже не могла этим похвастаться, — солгала Честити, расслышав в голосе сестры подлинное сожаление. — Мы сделали все необходимое, а потом Син оставил меня в Родгар-Эбби. Надеюсь, он скоро привезет лицензию. Позволь представить тебе леди Элфлед, его сестру. Это она так меня приодела. Ты тоже можешь выбрать себе что-нибудь красивое для венчания.
 — Я вам сердечно благодарна, хотя, сказать по правде, наряд меня волнует меньше всего. Ведь главное — это обвенчаться с любимым человеком!
 — Вот и порадуйте его, — с улыбкой сказала Элф.
 Появился майор Натаниель Фрейзер, сосед и добрый друг Честити в течение многих лет. Рядом с Маллоренами он казался довольно ординарным, но никто не стал бы спорить, что это во всех отношениях приятный человек.
 — Хочу поблагодарить за заботу о моей невесте, — сказал он Честити. — Не будь тебя, кто знает, как бы все обернулось.
 — Ты недооцениваешь Верити.
 — Я обожаю ее, но никогда не поверю, что ей одной по плечу подобная эскапада. Ей попросту недостало бы хладнокровия.
 — Хладнокровие! — хмыкнула Честити. — Все это время я тряслась от страха как осиновый лист. Ну да ничего, конец — делу венец. — Она увела майора в сторонку. — Натаниель, я должна тебя предупредить. Родгар планирует свадебный обед, на который приглашены мой отец и брат. Он даже не стал скрывать, что венчание состоится именно здесь. Если повезет, они запоздают, но кто может знать?
 Родгару, надменно стоявшему у окна в своем сером бархатном камзоле, достался уничтожающий взгляд Натаниеля.
 — Этого только не хватало! Зачем он такое затеял?
 — Его намерения вполне благородны, но я решила все же предостеречь тебя. Верити ничего не говори, ей совершенно ни к чему волноваться.
 — Ты недооцениваешь Верити, — мстительно заметил Натаниель.
 Тем временем Элф уговаривала невесту принять от нее в дар одно из привезенных платьев. Шанталь перебирала их, время от времени бросая на Верити оценивающий взгляд.
 — Голубое! — выбрала она наконец. — Надо сказать, я не ожидала, миледи, что вы его захватите. Оно вам и самой к лицу. А впрочем, ради такого случая…
 Выслушав эту тираду, Верити снова запротестовала, но Элф только отмахнулась.
 — Дорогая моя, у меня есть еще десяток голубых платьев, так что я не обеднею.
 Последовала суета вокруг невесты, которая вскоре была обряжена в небесно-голубой наряд в крохотный синий цветочек с белым лифом. Глубокое декольте подчеркивало красоту плеч и полной груди молодой матери. К платью прилагалась расшитая жемчугом бархотка. Со сложной прической и подвесками в ушах Верити выглядела настоящей гранд-дамой. Скромный домик викария не мог похвастаться высоким зеркалом, поэтому она не могла увидеть и оценить себя, но вполне довольствовалась многословными восторгами женщин и их заверениями, что жених будет вне себя от восхищения.
 Стук в дверь прервал увлекательное времяпрепровождение. Честити пошла открыть. Это была престарелая экономка викария.
 — Миледи, мне приказано передать, что все готово.
 Девушка сразу поняла, что это значит, и ужасно разволновалась. Ладони стали влажными, голова закружилась. Син вернулся!
 — Он будет счастлив видеть тебя, — сказала чуткая Верити, беря ее за руку. — Ты прекрасна, прекраснее, чем когда бы то ни было. В ту весну ты была просто хорошенькой юной девушкой, теперь ты — обольстительная молодая женщина.
 Честити вздрогнула. Неужели то, что они с Сином любовники, так бросается в глаза?
 С появлением еще двух Маллоренов возникло впечатление, что домик вот-вот треснет по швам. Увидев Честити, Син окаменел. Он смотрел с откровенной жадностью, и потому чисто инстинктивно она открыла веер и укрылась за ним от этого обжигающего взгляда.
 Она слышала, как Натаниель осыпает Верити комплиментами, как Родгар обсуждает с викарием детали церемонии, но не могла отвести глаз от Сина. Наконец тот приблизился.
 — Если бы я впервые увидел тебя именно такой, у меня не хватило бы дерзости познакомиться.
 Она хотела ответить, но голос отказал. Пришлось воспользоваться веером. Особое движение дало понять, что она взволнована и смущена.
 — Я не шучу, — настаивал Син. — Когда Родгар разберется с этой загадочной историей и ты вернешься в свой круг, я не стану докучать. Ты заслуживаешь большего, чем участь офицерской жены. — Взгляд его упал на булавку, и лицо потемнело. — Вижу, ты и сама это сообразила.
 — Син, ей-богу!..
 Закончить фразу не удалось — викарий пригласил всех в церковь. Син вел Честити под руку с кажущейся галантностью, но между ними возникла стена. Следовало благодарить судьбу, а Честити негодовала на злосчастное стечение обстоятельств. Хотелось поскорее разрушить стену, однако для объяснений не было времени. Вместо этого она рассказала Сину о разосланных Родгаром приглашениях. Она по-прежнему находила этот поступок очень странным.
 — Занятно! — сказал он холодным тоном. — Очевидно, Родгар знает, что делает, и раз уж мы обратились к нему за помощью, придется предоставить ему свободу действий.
 Церемония прошла прекрасно. Наблюдая за молодыми, Честити не могла не вспомнить первое венчание сестры и как та деревянным голосом произносила брачный обет. Сейчас Верити поистине вкладывала в священные слова всю душу. Собрав волю в кулак, Честити ухитрилась ни разу не глянуть на Сина и не расплакаться.
 Родгар и леди Элфлед выступили как свидетели, тем самым многократно упрочив совершенный обряд, — теперь за ним стояло еще и все семейство Маллоренов.
 — Пора вернуться под защиту стен Родгар-Эбби, — сказал маркиз, когда с формальностями было покончено. — Нас ожидает свадебное торжество, и, если промедлить, мы упустим время.
 Это было безмолвное напоминание о том, что граф Уолгрейв может появиться в любую минуту. Большего не потребовалось, все в мгновение ока собрались в дорогу. Радушно приглашенный маркизом, викарий не заставил себя долго упрашивать. Он ехал под предлогом, что желает отпраздновать бракосочетание, но каждому было ясно: он просто опасается подвернуться под руку графу.
 К пассажирам кареты прибавилась Верити с ребенком, остальные выехали верхом. Натаниель, разумеется, держался вплотную к карете, и Элф со вздохом заметила:
 — Где же тут набраться драконов!
 Верити недоуменно сдвинула брови.
 Син и Родгар ехали стремя в стремя, что-то обсуждая. Честити предположила, что маркиз вводит брата в курс их подозрений. Она не знала, стоит ли посвятить в них также и Верити, и, поразмыслив, решила, что это подождет: известие, что отец замешан в измене, омрачит сестре ее счастливый день. Всего логичнее сделать это в Родгар-Эбби, когда дорога будет позади, а багаж под рукой. Заодно можно заглянуть в загадочный документ. Что там окажется — нечто и в самом деле значительное? Или он принесет разочарование? Как его содержание повлияет на ее будущее? Существует ли хоть шанс, хоть полшанса, что ее репутация может быть спасена, что и ей доведется стоять у алтаря?
 Девушка резко приказала себе оставить пустые размышления: мечтать о счастье ей так же глупо, как надеяться снова обрести девственность.
 Кортеж прибыл в Родгар-Эбби сразу после заката солнца. Для Честити, а также для новобрачных были уже приготовлены комнаты, в детской еще суетилась прислуга. Вот-вот должны были подать праздничный обед.
 Когда Честити собралась напомнить Верити о документе, оказалось, что молодые уже успели уединиться. Кажется, маркиз не торопится с разоблачениями. К огорчению Честити, Син перехватил этот взгляд. Он и без того держался в стороне, а теперь вовсе отстранился.
 Разве не этого она добивалась?
 Сердце мучительно заныло.
 Девушка укрылась в тихой гавани своей комнаты, дав слово не поддаваться слезам. Если, по мнению Сина, она теперь находится под покровительством Родгара, он оставит ее в покое. Нужно только укрепиться в решимости навсегда с ним расстаться.
 Когда Верити постучала в дверь, Честити беспокойно бродила по комнате. Она посмотрела на сестру — сияющие глаза, счастливая улыбка.
 — Поверить не могу, что это в самом деле случилось! — воскликнула Верити, бросаясь к ней с объятиями. — Мы победили, мы добились своего! Маркиз уверяет, что лично присмотрит за тем, чтобы это не отразилось на карьере Натаниеля. — Она потупилась. — Знаешь, стоит заговорить о проблемах, как Натаниель закрывает мне рот поцелуем. Он сказал, что все образовалось бы самой собой. Он даже подумывал увезти меня с собой на континент, чтобы обвенчаться там.
 — Очень романтично, — рассеянно одобрила Честити. — Маркиз, случайно, не упоминал, как он намерен обеспечить вашу будущую безопасность?
 — Нет, не упоминал. — Милое лицо Верити омрачилось. — Ты думаешь, это лишь пустые обещания?
 — Речь не об этом… — Честити собралась с духом для объяснений, что было не так-то просто. — Сейчас я тебе кое-кто расскажу… кое-что неожиданное и странное. Мы с Родгаром обсудили все, что произошло, и пришли к выводу, что сэр Уильям шантажировал нашего отца тем, что тот совершил в сорок пятом. Речь об измене, Верити. Мы думаем, что существует документ, способный это доказать.
 — Отец замешан в измене? — удивилась Верити, как Честити и ожидала. Но потом она медленно кивнула. — Понимаю. Для из ряда вон выходящих странностей может быть только из ряда вон выходящее объяснение.
 — И нам кажется, — осторожно продолжала девушка, — что документ, который у тебя с собой, и есть орудие шантажа.
 — Боже правый!
 — Ты не против, если маркиз прочтет его?
 — Что ты, конечно, нет. — Верити пошла к двери, но вдруг повернулась, прижав ладони к щекам. — Какой ужас!
 — Что случилось?
 — Я оставила его в кармане платья горничной, в котором выехала от няни!
 Честити живо припомнила, как все они переодевались в карете.
 — Но ведь ты не выбросила платье?!
 — Все равно что выбросила! Я оставила его Мэри Гарнет с наказом отдать бедным! Про документ я совсем забыла! Понимаешь, приехал Натаниель…
 Не слушая, Честити бросилась вон из комнаты. На вопрос, где сейчас Родгар, лакей ответил, что тот в своем кабинете.
 — В чем дело? — спросил маркиз, когда она, задыхаясь, вбежала к нему.
 Девушка, глотая слова, объяснила ситуацию.
 — Хорошо, что об этом зашел разговор. Нельзя терять ни минуты!
 — Что вы собираетесь делать?
 — Послать кого-нибудь к Гарнетам. Син хорошо их знает, он и поедет.
 — Но он два дня провел в седле!
 — Он солдат и таковым желает остаться.
 От чрезмерной заботы — к полному пренебрежению! Честити хотела запротестовать, но вспомнила еще одну важную вещь.
 — Милорд, мне нужно обсудить с вами нечто важное…
 — Слушаю.
 Она рассказала о своем частном расследовании в «Доме у дороги» и о респектабельных светских дамах, которые ей там повстречались. Она уже тогда поняла, что Родгар там не впервые, но лишь минуту назад сообразила, что он может знать, кто скрывался под масками. Честити не утаила ничего, в том числе упомянула про письмо, предположительно написанное Нериссой Трелин. Все это не имело ничего общего с государственной изменой, зато было вплотную связано с ее судьбой.
 — Как интересно! — произнес Родгар, внимательно ее выслушав. — Вы говорите, письмо было весьма откровенным? А именно?
 — Она назвала его Геркулесом, а потом… — Честити покраснела до корней волос, но ничего не оставалось, как вдаться в детали, — потом там говорилось о его платке у нее между ног в театре и о ее ленте, которую ему предлагалось обвязать вокруг… нет, я не могу продолжать!
 — Это и не нужно, я уже могу составить общую картину. В самом деле, письмо гораздо откровеннее обычной любовной записки.
 — Вот и я так подумала.
 — И вы спрятали его в пустой комнате, в трещине за каминной полкой. Как найти этот дом?
 Девушка объяснила, насколько могла вспомнить, и маркиз сделал заметки. Вскоре Брайт Маллорен отправился с поручением разыскать и привезти письмо. Похоже, он был счастлив убраться подальше от свадебных столов.
 — По-вашему, от письма будет толк? — спросила Честити Родгара. — Мне бы не хотелось погубить безупречную репутацию Нериссы. По сути, она не сделала ничего плохого, просто сказала правду.
 — Просто поставила подпись и печать под приговором, — сухо уточнил он. — Вы чересчур добросердечны, дорогая моя. Нерисса Трелин из тех женщин, что не задумываясь погубят любого, кто встанет у них на пути. К тому же вы ошибаетесь, называя ее репутацию безупречной. Полсвета знает, что это обычная потаскушка, но находит забавным притворяться, что это не так. Кстати, они знали и то, что вы ни в чем не виноваты — у высшего света нюх как на порок, так и на добродетель, — и вволю позабавились, бросая камни в невинную жертву. Жертва время от времени необходима — на алтарь добропорядочности, чтобы удостовериться, что условности все еще в силе. Так устроен свет.
 — Вы тоже к нему принадлежите!
 — Я его столп, — добродушно подтвердил Родгар. — Однако в отличие от некоторых я не обижаю невинных.
 Он вдруг приблизился к Честити, поднял ее лицо за подбородок и коснулся губ губами.
 — Временами я почти завидую брату…
 В этот миг она всем существом ощутила присутствие Сина в кабинете, отпрянула и повернулась.
 — Я вижу, процесс восстановления твоей репутации идет полным ходом, — заметил Син таким ледяным тоном, который не удался бы и Родгару. — Удачная мысль, брат! Никто не посмеет усомниться в добродетели супруги маркиза Родгара.
 — Не в моем присутствии, — согласился тот. — Однако нас больше занимает то, что говорится за спиной.
 Честити ощущала себя ягненком между двумя волками. Родгар адресовал Сину такой взгляд, что ее бросило в дрожь.
 — Если ты способен усомниться в добродетели будущей жены из-за одного поцелуя, ты не заслуживаешь семейных уз. У меня есть для тебя поручение, но оно может подождать.
 Дверь за ним закрылась, Син и Честити остались наедине.
 — Черт возьми, я хочу знать, как далеко между вами зашло!
 Пожалуй, это был подходящий момент навсегда избавиться от Сина… но и навсегда подорвать его чувство собственного достоинства.
 — Между нами ничего нет и не было!
 — Тогда откуда взялась эта булавка?
 Про булавку Честити забыла и теперь невольно прикрыла ее ладонью, словно это могло что-то изменить.
 — Родгар подарил ее мне в «Доме у дороги».
 — Почему?
 Ледяной тон Сина был невыносим. Вопреки всем доводам рассудка Честити хотела совсем иного — заботы, любви, доверия.
 — Ни к чему делать скоропалительные выводы.
 Она попробовала прильнуть к Сину, но он решительно отстранил ее.
 — Почему Родгар подарил тебе булавку?
 Она попыталась погладить его по щеке. Он отбросил ее руку.
 — Почему он это сделал?!
 — В виде платы за услуги! — не выдержала Честити. — Господи, что ты за болван!
 — Болван и есть! Сколько ни ломаю голову, не могу взять в толк, как ты ухитрилась в ту ночь найти время и для Родгара!
 — Ты не просто болван, ты не в своем уме! Родгар всего лишь поцеловал меня!
 — И заплатил фамильной драгоценностью? — Син схватил Честити за плечи и больно сжал. — Я не настолько болван, чтобы этому поверить!
 — Идиот! — Она изо всех сил ударила его веером по пальцам. — Милорд, я требую немедленно отпустить меня! Поговорим, когда к вам вернется разум!
 Он отпустил ее только для того, чтобы заключить в объятия.
 — Он никогда не вернется, Честити! Ты лишила меня разума, преобразившись в светскую даму! Я не знаю, как теперь быть, как держаться с тобой! Мне страшно оставаться рядом с женщиной, которая просто создана быть маркизой! — Он помолчал и произнес, понизив голос:
 — Не позволяй Родгару целовать тебя…
 Его объятие было сладостным, но к сладости примешивалась горечь.
 — Ты всерьез думаешь, что я могла увлечься Родгаром?
 — Разве им можно не увлечься? Я не шучу, Честити. Представь, что твоя репутация восстановлена. Что тебе во мне? Вокруг вьются поклонники не в пример более знатные, и Родгар в их числе.
 Как ни тяжело было Честити покидать его объятия, она сумела высвободиться и даже отступить на пару шагов.
 — Возможно, ты прав, и мне стоит выйти за Родгара.
 — Но только с безупречной репутацией, — быстро возразил Син. — Если восстановить ее не удастся, выйдешь за меня.
 — Жаждешь принести себя в жертву?
 — Нет, понести расплату. Я воспользовался тобой…
 — Нет, это я тобой воспользовалась!
 Он снова схватил Честити в объятия. После долгого поцелуя остатки ее решимости испарились.
 — Ах, клубника на взбитых сливках… — простонал Син, припадая губами к ее груди.
 — Син, ни слова о еде!
 — Невозможно!
 Попытка сохранить хладнокровие с треском провалилась, и Честити прильнула к такой родной груди.
 Стук в дверь заставил их отскочить друг от друга. Вошедший Родгар окинул их невозмутимым взглядом, кивнул и сказал:
 — Превосходно. А теперь, Син, отправляйся в Винчестер. Надеюсь, ты в силах?
 Судя по выражению лица, Син в отличие от Брайта совсем не рвался прочь. Но он не стал отказываться.
 — Лишь бы лошадь была свежая.
 — Рад слышать. — Родгар коротко обрисовал ему ситуацию. — Я мог бы послать своего человека, но миссис Гарнет скорее войдет в положение, если ты лично объяснишь ей, как это важно. Если платье уже в чужих руках, придется выяснить его судьбу и разыскать документ.
 — Ты предлагаешь мне шарить по домам честных бедняков?
 — Только если иного выхода не будет, — ответил маркиз с тенью улыбки. — Прихвати с собой пару грумов. Когда документ будет в твоих руках, можешь хорошенько отдохнуть.
 Это был тонкий намек на то, что положение сложилось опасное, и Честити невольно испугалась за Сина. Если другие заинтересованные лица поймут, что документ у него, охота возобновится, и дичью станет уже он. Даже Генри Вернем способен убить за право обладания столь важной уликой, а уж граф Уолгрейв сотрет в порошок полмира.
 Отбросив условности, Честити обняла Сина и крепко поцеловала.
 — Береги себя, милый!




 Глава 19


 Свадебный обед прошел в странной обстановке: Верити и Натаниель не сводили глаз друг с друга; Элф, поглядывая на них, скоро впала в глубокую задумчивость; Бренд и Родгар вели какой-то разговор, часто прерываемый паузами; Честити тревожилась за Сина.
 С некоторым запозданием она поняла, что за короткое время знакомства они почти не разлучались и если кто-то бывал в опасности, то это она. Честити не привыкла беспокоиться за Сина. Чтобы отвлечься, она прислушалась к беседе за столом и поняла, что предметом ее является текущая война. Это вплотную касалось Сина и потому заинтересовало ее.
 — Вы и в самом деле полагаете, что война вот-вот закончится? — обратилась она к Родгару.
 — Я почти уверен в этом. После событий в Индии и капитуляции Канады французскому владычеству пришел конец. Отказав Фридриху в военной помощи, король Георг тем самым вынудил Россию пойти на уступки. — Маркиз внимательно посмотрел на девушку и слегка улыбнулся, давая понять, что разделяет ее чувства. — Все это означает, конечно, что в ближайшем будущем Сину не придется участвовать в сражениях.
 — И может статься, его переведут поближе к дому, — оживилась Элф. — За последние годы мы его почти не видели, к тому же я не против получше узнать свою новую сестру.
 Честити хотела запротестовать, но это было так чудесно — быть принятой в качестве будущей жены Сина. Она сказала себе, что будет лелеять эту невозможную фантазию еще какое-то время, прежде чем откажется от нее. Она погрузилась в мечты под рассуждения Элф о том, где именно может стать на постой полк Сина и удастся ли достаточно часто видеть племянников и племянниц.
 Наконец последовал тост в честь новобрачных, и Натаниель, багровый от смущения, объявил, что им с Верити хотелось бы удалиться к себе пораньше. Молодая супруга потупилась. К чести Родгара, он пожелал им доброй ночи с самым серьезным видом.
 Когда все поднялись из-за стола, Элф увела Честити к себе на чашку чаю.
 — Скоро настанет твоя очередь, — заметила она.
 — Да, если размечтаться. Но видишь ли, Элф, я не думаю, что эти мечты осуществимы.
 — Родгар обязательно что-нибудь придумает, а кроме того, погубленная репутация в глазах Сина не является серьезным препятствием к браку. Разумеется, я надеюсь на благоприятный исход, но только ради всеобщего душевного спокойствия, а не ради приличий. Кстати, о спокойствии! Этот лиф раздражает своей теснотой, и я от него с радостью избавлюсь. Ручаюсь, Шанталь нарочно так меня зашнуровала, чтобы я не ударила лицом в грязь рядом с тобой. Обед был чистым мучением!
 Горничная приготовила два очаровательных пеньюара — воздушных, с кружевной отделкой. Сбросив тесную одежду, молодые женщины уселись выпить чаю и поболтать.
 — Расскажи о своей семье, — попросила Честити.
 — Охотно, раз тебе предстоит в нее влиться. — Элф заварила чай в фарфоровом чайнике. — Итак, нас шестеро. Родгар — старший сын. Когда отец выбрал для сына странное имя, жена не стала возражать, и он воспринял это как знак, что так оно пойдет и в дальнейшем. Мать остальных пяти детей, моя в том числе…
 — Как, у вас разные матери?!
 — А ты не знала? Мать Родгара умерла довольно рано, когда ему было всего пять. Отец женился вторично, а потом уже оба наших родителя умерли. Я осиротела в семь лет и плохо помню мать, но говорят, что Син унаследовал ее облик почти в точности.
 — Значит, Родгар обзавелся титулом в сравнительно молодом возрасте…
 — В девятнадцать лет, — уточнила Элф, передавая Честити чашку. — И еще пятью детьми в придачу, в том числе двойняшками, от которых чаще всего одни неприятности. Это большая ответственность, и Родгар отнесся к ней со всей серьезностью. Он был к нам неизменно добр.
 — Я успела заметить, что он хороший семьянин.
 — Ему бы стать семьянином в полном смысле слова — жениться. Он об этом подумывал, но теперь все изменится.
 — Почему? — полюбопытствовала девушка, пробуя чай.
 — Он надеялся, что кто-то другой вступит в брак и даст семейству наследника. Когда у Брайта ничего не вышло со сватовством, Родгар решил взять это на себя, но теперь в перспективе брак Сина, и он может быть спокоен.
 — Не странно ли, что он желает переложить на чужие плечи прямую обязанность старшего сына?
 — Понимаешь… — Элф заколебалась, потом махнула рукой. — Такие вещи называют «скелетом в шкафу». О них не говорят, но раз уж ты станешь членом нашей семьи, то должна знать все мрачные семейные тайны. Дело в матери Родгара.
 — Как это?
 — Она была… не слишком приятной особой.
 — Таких хоть пруд пруди! При чем здесь нежелание вступать в брак?
 — Да, но не каждая неприятная особа убивает родных детей.
 — Что?! — Честити вздрогнула так сильно, что расплескала чай.
 — Да-да, у Родгара была сестренка… всего несколько дней. Хуже всего, что он был свидетелем того, как мать задушила ее. Он был слишком мал, чтобы этому воспрепятствовать, хотя и пытался. Вот почему он так чрезмерно заботлив по отношению к нам — все еще пытается спасти того младенца.
 Рука Честити так дрожала, что ей пришлось поставить чашку на блюдце.
 — Но как она могла? Почему совершила такое?! Она была… безумна?
 — Насколько мне известно, нет, но родильная горячка порой способна лишить молодую мать рассудка. Она оправилась физически, но рассудок так и не вернулся, поэтому пришлось держать ее под замком. Сама понимаешь, к Родгару ее не допускали… возможно, отчасти и это свело ее в могилу.
 — Какая ужасная история! Но я по-прежнему не понимаю, отчего маркиз не желает вступать в брак.
 — Он опасается, что это может быть наследственное, — уныло пояснила Элф. — Быть может, ты заметила и то, что он всегда уравновешен. Лучше никаких эмоций, чем чрезмерные.
 — Мне кажется, опасения Родгара напрасны, и потом, дети могут пойти в мать!
 — А могут и в отца, — резонно возразила Элф, — а болезни передаются по наследству так же, как цвет волос и глаз, как способность к музыке и рисованию. Но к тебе это никак не относится. — Она наконец улыбнулась. — Теперь твой черед рассказывать! Есть у тебя братья или сестры?
 — Сестра одна, а братьев двое. Старший, лорд Торнхилл, носит имя Фортитьюд (стойкость), а младший — Виктор (победитель). Если вспомнить Верити и Честити, становится ясно, что не только у вашего отца была склонность к необычным именам. Виктор у нас младший, ему восемнадцать.
 — А какие они, твои братья?
 — Форт — вполне типичный английский дворянин: любит ездить верхом, охотиться и боксировать. Ты ведь слыхала об этом новом виде спорта? Два джентльмена надевают толстые рукавицы и лупят друг друга до тех пор, пока один из них не свалится. Ну чем не элегантное времяпровождение? Форт довольно добр, но не сентиментален.
 — В самом деле, типичный англичанин!
 — Что касается Виктора, мы с детсада ссорились, поэтому мне трудно быть объективной. Надеюсь, с возрастом характер у него переменится к лучшему.
 Честити зевнула и смутилась.
 — Ну вот, я совсем забыла, как ты утомлена! — всполошилась Элф. — Прости, ради Бога!
 — В самом деле, я устала. Последние две ночи почти совсем не спала.
 Хозяйка комнаты вспыхнула до корней волос. Поняв ход ее мыслей, Честити чуть было не ударилась в заверения, что усталость ее объясняется вполне благопристойно, но сообразила, что отчасти Элф права. С принужденной улыбкой пожелав доброй ночи, девушка отправилась к себе, а закрыв за собой дверь спальни, тяжело вздохнула.
 Она совершенно не создана для скандальной жизни и находится в ладу с собой, только когда верит, что добродетельна. Син был прав, когда сказал, что их милый маленький роман подорвал силу ее духа. Теперь она попросту не способна смотреть людям в глаза. Так не может продолжаться. Если они не узаконят отношения, то должны будут разойтись навсегда, сколь это ни больно и сколь она ни жаждет близости с Сином.
 Жизнь во грехе убьет ее.


* * *

 Наутро Честити разбудил аромат горячего шоколада. Ей вручили чашку и поставили в известность, что прибыл лорд Торнхилл и горит желанием с ней переговорить. Девушка вскочила с постели и почти решилась обратиться за помощью к Элф, но справилась с этим приступом трусости. Как ни милы с ней Маллорены, она все же сама по себе и должна вести себя соответственно.
 Словно в виде компенсации за предстоящий неприятный момент Честити обнаружила, что в ее распоряжение предоставлен богатый гардероб. Ни один из отобранных Шанталь нарядов не подходил ее хозяйке, и это несколько успокаивало совесть. Девушка выбрала скромное утреннее платьице из индийского ситца, оранжевое с коричневой отделкой. Без сомнения, от него отказались потому, что в сочетании с рыжиной волос оно создавало странный, комедийный эффект, и невольно приходило на ум, что Элф заказывает платья не подумав.
 Как бы там ни было, платье вполне подходило Честити, а его дорогая, но сдержанная отделка создавала требуемый эффект скромности.
 Спускаясь по лестнице, Честити ломала голову над тем, что ее ждет и на чьей стороне брат. Она нашла его в Гобеленовой гостиной, которую он в нетерпении мерил шагами.
 — Доброе утро, Форт, — сказала она, собрав все свое достоинство и хладнокровие.
 Он резко повернулся, показывая разбитый рот и синяк под глазом.
 — Боже милостивый! — вырвалось у Честити. — Неужели это дело рук отца?
 — Дело рук Линдли, но на совести у отца. — Брат не без труда сложил распухшие губы в улыбку. — Счастлив сообщить, что его секретарь сейчас в гораздо худшей форме. Я совершенно расплющил ему нос!
 — За что тебе большое спасибо!
 — А ты изменилась к лучшему, сестра. — Глаза Форта потеплели.
 — Только благодаря тебе. Прости, что сбежала тогда.
 — Не говори глупостей! Хорошо, что у тебя хватило на это здравого смысла, хотя, признаюсь, я сходил с ума от беспокойства, разыскивая тебя по всему городу. Занялся этим сразу, как только уложил Линдли и отцепил от своих лацканов отцовские руки. Честно говоря, мне виделось всякое, а потому я разнес пару ближайших борделей.
 — Еще раз спасибо! — Честити подошла поцеловать его в щеку. — Не волнуйся, меня спас Син.
 — Син?
 Форт явно перевел это для себя как «грех». Он нахмурился, а Честити с изумлением поняла, что он понятия не имеет о роли Сина Маллорена в том, что с ней случилось. Однако нужно было как-то объяснить свое присутствие в этом доме.
 — Так о чем речь? — холодно осведомился брат.
 — Я имею в виду лорда Синрика Маллорена, — сказала она, облизнув губы. — Он… видишь ли… помог Верити добраться до Винчестера.
 — Маллорен! — процедил Форт с неудовольствием. — А я-то думаю, как тебя угораздило оказаться в этом змеином гнезде! Интересно, как этот тип оказался замешанным в нашу семейную историю?
 — Ну… мы случайно встретились, и я попросила его помочь мне найти Натаниеля. Что он и сделал.
 — И вы провели ночь наедине? Вы ведь должны были где-то ночевать, верно? — Совершенно без перехода Форт вскипел от гнева и схватился за шпагу. — Где этот негодяй?!
 — Его здесь нет, — быстро сказала девушка. — И ты не станешь вредить ему.
 — Не стану? Это мы посмотрим!
 — Он хочет на мне жениться! — крикнула она, надеясь, что это остудит гнев брата.
 — Что, на всем известной Честити Уэр? — Форт горько засмеялся. — Похоже, ты еще большая дура, чем я думал!
 — А я думала, ты мне веришь!
 Она ткнула его кулаком в грудь. Форт размахнулся для пощечины, но сдержал себя.
 — Ты сама признала, что уже не девственница!
 — Я ею была!
 — Тогда этот Маллорен — просто ублюдок!
 — Нет!
 — Да! — Он заставил себя успокоиться и понизить голос. — Я вижу, ты ничего не понимаешь.
 — Я понимаю все не хуже твоего, — возразила девушка, тоже остывая. — Син не соблазнял меня, я отдалась ему по собственной воле. Я люблю его.
 — Ублюдок и есть! Он воспользовался твоими чувствами!
 — Он не знал, что я еще не была с мужчиной. Форт, обещай же мне не причинять ему зла!
 — Я ничего не стану обещать. — Он снова принялся ходить по комнате, яростно ероша волосы. — Я должен забрать тебя и Верити из этого проклятого дома. Маллорены! Им нельзя доверять, в особенности если речь идет о женщинах. Кончится тем, что они пустят тебя по кругу! — Он остановился, пораженный внезапной мыслью. — Если уже не пустили!
 — Перестань!
 — Син Маллорен! Уму непостижимо! Насколько я помню, он был в… — Форт запнулся, — был в одном месте…
 Ну вот, так и есть! Речь неминуемо должна была зайти о «Доме у дороги»!
 — Ты уже завтракал? — спросила Честити в попытке сменить тему.
 — И вот там, — продолжал Форт, не слушая, — твой ненаглядный Синрик Маллорен схлестнулся с приятелем из-за какой-то шлюхи. Что скажешь на это, сестричка? Это была всего три дня назад.
 Он умолк и, судя по всему, начал прикидывать сроки.
 — Та-ак! Это было в ту самую ночь, когда вы с ним находились на дороге в Мейденхед… — Озадаченное выражение сменилось откровенным ужасом. — Господь всемогущий и все присные его!
 Не дожидаясь, как повернутся события, девушка укрылась за диваном — шансы вовремя добежать до двери были невелики.
 — Я что-то заподозрил… я чувствовал, что шалунья Хлоя мне смутно знакома… — Голос Форта перешел в гневный рев. — Ах ты, грязная потаскуха! Таскаешься по оргиям!
 — Ты тоже там был!
 Он ринулся вперед, как разъяренный бык, и диван оказался жалкой преградой. Честити схватила старинную китайскую вазу и занесла над головой. Форт замер, но не из страха перед этим хрупким орудием защиты, а потому, что в горло ему уперлось острие шпаги. Шпагу держал Родгар, он возник в гостиной, словно по волшебству.
 — Ага! Еще один Маллорен! — прорычал Форт. — Я так и думал! Ты подстелилась сразу под всю семейку!
 — Мой дорогой Торнхилл, я вижу в леди Честити свою будущую невестку, — заявил маркиз по обыкновению невозмутимо. — Если вы намерены и дальше осыпать ее оскорблениями, я буду вынужден принять это близко к сердцу.
 Очевидно, Форт расслышал в этом ровном голосе недвусмысленную угрозу, потому что сразу отрезвел.
 — Ваш брат обесчестил ее, — сказал он угрюмо. — Я требую сатисфакции!
 — С этим вы можете обратиться прямо к Сину, как только он вернется, но хочу напомнить, что обесчестить можно по-разному. Право первенства — за вашим отцом. Я хочу знать, на чьей вы стороне.
 Форт посмотрел на Честити. Она ответила взглядом, полным мольбы.
 — На ее стороне, — буркнул он.
 Когда Родгар отвел шпагу, девушка впервые заметила, что Бренд и Элф также находятся в гостиной.
 — Получается, что мы все на стороне друг друга, — сказал маркиз доброжелательно, словно ничего не случилось. — Идемте, Торнхилл, я расскажу вам кое-что интересное о вашем отце.


* * *

 Время, казалось, застыло в Родгар-Эбби. Никто из собравшихся не был уверен, что запущенный Родгаром механизм сдвинет положение дел с мертвой точки, — никто, кроме него самого, да и он дал понять это только тем, что распорядился насчет маскарада. На приготовления давалось пять дней.
 — Почему именно пять? — поинтересовалась Элф. — И кто будет присутствовать?
 — Пять потому, что этого вполне достаточно, — ответил маркиз, — а явятся все, кого я пригласил.
 Вскоре выяснилось, что пригласил он все окрестное дворянство и изрядную часть аристократии.
 — А людям не покажется странной спешка? — спросила Честити у Элф.
 — Нет, дорогая моя, нисколько. Родгар привык действовать по прихоти, и это давно уже никого не удивляет.
 — Значит, не удивит и то, что все будет кое-как. Отцу потребовалось несколько недель, чтобы устроить ежегодный весенний бал.
 — Кое-как?! — Элф засмеялась. — Что за нелепость!
 Честити сама не заметила, как оказалась вовлеченной в водоворот такой активности. В Родгар-Эбби в больших количествах поступала прислуга, нанятая специально по такому случаю, а оттуда почти такими же легионами рассылались интенданты в другие поместья маркиза, за добавочной провизией. Никого как будто не беспокоил тот факт, что из-за спешки все это обходится вдвое дороже. Почтовым дилижансом прибыла дюжина клеток с гусями.
 Форт задержался в Родгар-Эбби. Он как будто смирился с мыслью о виновности отца, однако это нисколько не уменьшило его неприязни к Маллоренам. В ожидании возвращения Сина он держался особняком и выглядел угрюмо, как ворон на погосте, несомненно еще и потому, что Син должен был привезти с собой документ, способный погубить всех Уэров разом. Обольститель сестры держал в руках и собственную судьбу Форта.
 — Должна признаться, твой брат мне не нравится, — сказала Элф как-то раз, когда они с Честити присматривали за перестановкой мебели. — Он совершенно не принимает в расчет твою судьбу.
 — Наоборот, еще как принимает. Как, по-твоему, отреагировал бы Родгар, узнай он, что у тебя есть любовник?
 Шокированная Элф сделала большие глаза, но потом помотала головой.
 — Он не обратился бы против меня.
 Честити нашла это заявление чересчур оптимистическим, но спорить не стала, чтобы не разрушать иллюзий. Она надеялась, что и жизнь не разрушит их.
 Вечером следующего дня Брайт вернулся из Мейденхеда с письмом. В Гобеленовой гостиной, кроме Родгара, находились также Элф и Честити, и он передал ему письмо в их присутствии.
 — Дом стоит пустым, от Уолгрейва ни слуху ни духу. — Брайт помолчал и добавил отчего-то очень мрачно:
 — Ты не сказал, чье это письмо.
 — Потому что не думал, что ты сунешь туда нос, — ответил маркиз с заметной иронией (Честити давно уже пришла к выводу, что именно иронии его следовало больше всего опасаться).
 Брайт был небрит и несколько растрепан с дороги, а потому выглядел особенно надутым. Ответ Родгара заставил его сердито задвигать желваками.
 — Я не для того столько времени терся задницей о седло, чтобы по возвращении убедиться, что привез список столового серебра!
 Маркиз ничем не показал, что находит его слова вульгарными. Он внимательно изучил содержание письма и покачал головой.
 — Довольно одного взгляда, чтобы понять, что это любовная записка.
 — Довольно одного взгляда, чтобы понять, кто ее писал! — рявкнул Брайт.
 — Правда? — уронил Родгар и улыбнулся так, что у Честити мороз пошел по коже.
 — Ах вот оно что! — Брайт сжал руки в кулаки, желваки на его щеках так и прыгали. — Ты отправил меня с этим поручением нарочно!
 — Потому что ты вбил себе в голову, что эта женщина — средоточие всех добродетелей, и верил в это с тупым упорством.
 — Я и сейчас верю! Верю в то, что такого не случилось бы, выйди она замуж за меня!
 Только теперь Честити поняла, в кого безнадежно влюблен Брайт Маллорен — в Нериссу Трелин.
 — Ее не принуждали к браку с Трелином, — резонно заметил Родгар.
 Брайт молча повернулся и вышел, хлопнув дверью.
 — Как видите, — обратился маркиз к Честити, — у меня свои счеты с Нериссой Трелин. Не волнуйтесь, я не стану губить ее… если только она меня на это не толкнет.
 Девушка покосилась на Элф, но та лишь пожала плечами, словно трагедии такого рода были для нее частью простой повседневности. Родгар-Эбби вдруг показалось Честити логовом дракона, и присутствие Форта лишь добавляло напряженности.
 Еще один день прошел, а Син все не возвращался. Честити начала всерьез опасаться за его жизнь. Трижды она хотела обратиться к маркизу с просьбой выслать кого-нибудь на поиски, но трижды отступала, зная, как это возмутит Сина, если с ним все в порядке. К тому же Родгар держался так, словно ни на минуту не сомневался в успехе всех своих предприятий, и не хотелось обижать его недоверием. Чтобы отвлечься, Честити с головой погрузилась в подготовку к балу. У Элф, которая за этим присматривала, была лишь одна небольшая проблема.
 — Маскарад непременно чему-то посвящен, — вздыхала она, — и все приходят в подходящих костюмах, а я не могу придумать занимательную тему.
 — Как насчет бала цветов? — предложила Честити.
 — В ноябре? Даже для Маллоренов это чересчур эксцентрично. Средневековье? Нет, костюмы слишком сложные, а времени мало. Венецианские мотивы? Затаскано до дыр. — Элф вдруг просияла. — Китай!
 — Китай?
 — Ну да, древняя китайская история! — Элф бросилась чуть ли не бегом, увлекая Честити в необъятные глубины дома. — Надо было сразу сообразить! Сейчас я тебе кое-что покажу.
 Они спустились в теплый сухой подвал, где штабелем лежало что-то длинное, упакованное в джутовую холстину. Когда лакеи размотали ее, взгляду Честити представились рулоны драгоценного китайского шелка, красного, с ручной росписью. Она даже отступила, боясь дышать на такое чудо.
 — Элф, ты не посмеешь!
 — Я не собираюсь изрезать все это, просто задрапирую стены бального зала.
 — Но это не имеет цены!
 — Имеет, раз было куплено. Маллорены могут позволить себе и не такое.
 Девушка сдвинула брови, но заметила, что уголки губ Элф вздрагивают от сдерживаемого смеха. Тем не менее факт оставался фактом: такой шелк ценился почти на вес золота. В чем же секрет? Решившись, Честити начала разматывать рулон и почти сразу обнаружила, что это фикция. Драгоценный шелк только сверху облекал плотный сверток грубого ситца с похожим рисунком.
 — Ах ты, негодница! — засмеялась она. — Откуда это взялось.
 — Не знаю, надо спросить у Родгара. Я все думала, на что пустить шелк. На платье не пойдет, слишком ярко… — Элф задумчиво посмотрела на Честити, — для меня.
 — И не надейся, что я явлюсь на бал в платье из восточных портьер!
 — Ну хорошо, не в этот раз, а как-нибудь попозже. Нужно отделить шелк с каждого рулона и развесить в зале. — Распорядившись, она повлекла Честити наверх, размышляя на ходу:
 — Хорошо бы покрыть там все дерево черным лаком…
 — А потом снова перекрашивать? — осведомилась девушка, сильно подозревая, что здесь это не составит проблемы. — Лучше уж укрепить сверху временные панели.
 Высказавшись, она поняла, что всерьез заразилась бесшабашностью этого семейства.
 — А ведь в самом деле! — обрадовалась Элф и тут же принялась объяснять ее идею прислуге.
 Надо сказать, никто и глазом не моргнул, как всегда, какие бы из ряда вон выходящие ни отдавались распоряжения. Ничего удивительного, что Син вырос таким!
 Честити нашла, что понемногу проникается мыслью о всемогуществе Маллоренов. Из драконьего логова Родгар-Эбби превращалось для нее в маленький Версаль.


* * *

 Син вернулся в тот же день. Честити в это время следила за тем, как развешивают алый шелк.
 — Силы небесные! — воскликнул он, заглянув в бальный зал. — Кажется, я немного сбился с дороги и попал в Китай!
 — Син! — ахнула Честити и повисла у него на шее.
 Двадцать хорошо вышколенных, но от того не менее любопытных слуг с интересом следили за этой сценой. Сообразив это, Честити неохотно попробовала отодвинуться, и Син совсем было отпустил ее, но потом вдруг увлек за собой в коридор и прикрыл створку двери. Несколько мгновений они стояли, упиваясь видом друг друга, потом губы их встретились.
 В эту минуту окончательно и бесповоротно Честити поняла, что не сможет жить дальше без Сина — без его голоса, его объятий, его любви…
 Потом они уже не целовались, а просто стояли в тесном объятии.
 — Я безумно скучал! — прошептал Син ей на ухо.
 — А я еще и беспокоилась.
 — Послушай, нам нужно быть осторожнее. — Он слегка отстранился. — Ради твоей репутации.
 — Да Бог с ней!
 — Не говори так! — Теперь уже Син отстранился совершенно. — И прекрати искушать меня!
 — Подумаешь, святой Антоний! — Честити просто не могла перестать улыбаться. — Пойдем, я покажу тебе, как мы все устроили.
 — Я уже видел. — Тем не менее он последовал за ней и бросил еще один изумленный взгляд на стены. — Даже всемогущий Родгар не мог так все преобразить в столь короткий срок.
 — Совсем как настоящее, правда?
 Син подошел, присмотрелся к ближайшей панели и облегченно вздохнул:
 — Слава Богу, это временная мера! Но при свечах будет смотреться достаточно убедительно, чтобы Маллорены прослыли эксцентричными людьми.
 — Хотелось бы знать, что за действо будет происходить при таких декорациях… — Честити вспомнила, чего касалась миссия Сина, и облилась ледяным потом. — Ты привез документ?
 — Привез благодаря своей потрясающей удачливости. Мэри подарила платье служанке, а та отнесла его матери, чтобы та постирала заодно с остальной одеждой. Я подоспел как раз тогда, когда добрая женщина окунула его в чан с мыльной водой.
 — Какой ужас! Надеюсь, документ еще можно прочесть!
 Син завладел рукой Честити, но она, вся в смятении, даже не заметила этого.
 — Она обнаружила документ и вытащила из кармана, собираясь вернуть Мэри. — Син принял сокрушенный вид. — Увы, она неосторожно положила его рядом с куском мяса, приготовленным для котлет. Пергамент теперь весь в кровавых пятнах!
 — Должно быть, это вполне соответствует зловещему содержанию, — предположила девушка облегченно.
 — Не знаю, не знаю. Он пришелся по вкусу собачке, и она как следует пожевала его.
 — Син! — с мольбой воскликнула Честити.
 — Ну хорошо, слегка пожевала.
 — Так-то оно лучше! — Теперь можно было снова улыбаться от радости. — А где сейчас документ? Ты его отдал Родгару?
 — Нет, Верити — ведь он принадлежит ей. Думаю, она уже передала его по назначению. Ну, теперь ты спокойна?
 Син галантно поцеловал Честити руку, но, хотя ей хотелось подольше остаться с ним наедине, любопытство подгоняло.
 — Идем узнаем, что же все-таки в этом документе! Если там окажутся какие-нибудь наставления или просто поправка к завещанию, у меня от злости дым пойдет из ушей!
 — То-то будет зрелище!
 Попытка сурово нахмуриться не удалась — губы счастливо улыбались. Син без возражений следовал за Честити к самому кабинету Родгара, но у двери вдруг воспротивился. Вместо того чтобы войти, он оттеснил девушку к стене и заключил в объятия.
 — Ты выглядишь счастливой… — сказал он задумчиво, и она с удивлением сообразила, что и правда счастлива.
 Счастлива не просто в эти минуты, а давно, несколько дней, ведь быть женщиной, жить в нормальном доме, в лоне семьи — это и есть подлинное счастье. Страшное прошлое поблекло, унылое будущее еще не наступило. Можно было наслаждаться настоящим.
 — Ты не рад этому?
 — Конечно, рад, любовь моя. Разве не этого я хотел для тебя? Разве не на этом все время настаивал? Не надейся только на этот документ. Если он окажется бесполезным, мы найдем другое средство.
 — Хорошо бы ты оказался прав…
 — Я и есть прав. На твоей стороне теперь все Маллорены, а их немало.
 — В любом случае ты прав, что завербовал Родгара. Я знаю, это далось тебе нелегко.
 — Завербовал Родгара? Вот как ты это видишь? — Син расхохотался. — Черт возьми, звучит неплохо!
 И теперь уже он нетерпеливо повлек Честити за собой в кабинет.
 Там они нашли не только маркиза, но и Натаниеля с Верити. Все трое были так серьезны, что не оставалось сомнений в ценности документа. Родгар передал прибывшим пергамент, пожеванный и в пятнах.
 — Боже! — прошептала Честити, дочитав.
 Это и в самом деле было нечто весьма и весьма обличительное — письмо, подписанное «мистер Уэр» (очевидно, адресат, кто бы он ни был, желал знать, с кем имеет дело). Писавший выдавал множество важных сведений, клялся в нерушимой верности изменникам и обещал употребить все свое влияние для подрыва существующего строя. Помимо этого, в письме упоминалось о тайной встрече с узурпатором в 1717-м, задолго до этих событий.
 — Неужели такая встреча была? — усомнилась Честити. — Какая неосторожность! Больное честолюбие неминуемо должно было завлечь отца в ловушку. Как он мог, так скоро после бунта 1715 года?
 — Это наименее опасная деталь, — сказал Родгар. — Ваш отец тогда был молод, а молодости свойственны опрометчивые поступки и ложные шаги, на которые чаще всего толкает обычная бравада. Зато остальное ставит его в затруднительное положение, и это очень мягко выражаясь. Обнародование этого документа в лучшем случае перечеркнет прозвище Непогрешимый.
 — Надо позвать Форта, — вмешалась Верити. — Его все это тоже касается, нельзя оставлять его в неведении.
 Маркиз кивнул и приказал послать за графом Торнхиллом.
 Форт вошел в кабинет с таким видом, словно ожидал какого-нибудь подвоха. Он даже подобрался весь, словно заковал себя в невидимую броню, показывая, что не желает иметь ничего общего с обитателями этого дома. Сину достался ненавидящий взгляд. Родгар невозмутимо передал ему письмо. Прочитав, Форт рухнул в кресло и прикрыл лицо рукой.
 — Отец сошел с ума!
 — Такое было время, — заметил маркиз. — Вы, Торнхилл, тогда еще под стол пешком ходили и мало что можете помнить, а я, хотя и был слишком молод, чтобы броситься в гущу событий, прожил по крайней мере пять дней, когда невозможное казалось возможным. Все шаталось тогда, все полнилось слухами, королевское семейство собирало вещи, готовясь укрыться в своих крохотных прусских владениях, и многие верили, что тайные сторонники якобитов выползут из своих нор на свет Божий и завладеют властью. Должно быть, у вашего отца сдали нервы.
 — Якобиты! Подумать только, я мог бы дать руку на отсечение, что он никогда им не симпатизировал. Пропади все пропадом! Отец всегда был так благочестив, что никто не усомнился бы, что это истинный пуританин, но никак не папист. Разве не потому он дал нам эти имена?
 — Честолюбие нередко перевешивает веру. В 1745-м граф был в расцвете сил, примерно того же возраста, что и Фредерик, принц Уэльский, то есть ему не было еще и сорока. Два честолюбца за кулисами, ждущие своего часа. Все тогда притихло в ожидании больших перемен, и они бы непременно настали, умри король вовремя. Кто бы мог подумать, что дряхлый Георг II переживет своего алчного сына… — Родгар задумчиво усмехнулся. — Ирония судьбы! И это был не единственный удар. Дожидаясь благоприятного поворота колеса фортуны, Уолгрейв делал все возможное, чтобы власть, когда она окажется у него в руках, уже не выскользнула. Кто мог отнять ее? Только якобиты. Вот почему он всю жизнь боролся против них. И вдруг власть, которой он так отчаянно жаждал и которую еще не получил, оказалась — или почти оказалась — в их руках. Уолгрейв просто не мог допустить, чтобы дело всей его жизни обратилось в прах, и потому ненадолго вошел в прямой контакт с якобитами. Но еще задолго до этого были какие-то заигрывания, какие-то пробные шаги. Полагаю, среди якобитов нашлись люди, рассуждавшие так же, как я сейчас. Каким-то образом они вышли на графа, что-то посулили ему и тем самым отчасти переманили на свою сторону. Что именно посулили, не могу сказать… Фредерик был настолько слаб, что никто не возлагал на него больших надежд. Пьяница, развратник… Англии нужен был совсем другой король… — Родгар пожал плечами. — Все это, конечно, одни предположения. Надеюсь, его сиятельство просветит нас насчет истинного положения дел, когда наконец появится здесь.
 — Появится здесь? — тупо переспросил Форт.
 — Ну да. Разве леди Честити ничего не сказала? Я пригласил вашего отца на бал.
 — Это письмо… — Форт поднялся, стискивая пергамент, — его бы следовало сжечь!
 — Возможно, возможно…
 — Но вы предпочитаете иметь его в своем распоряжении, как карающий бич? Воображаю, как это вас забавляет! Отвечайте, как вы намерены поступить?
 — Как поступить, как поступить… — Маркиз держался так, словно решение принималось только в эту минуту. — Я намерен принять все меры к тому, чтобы мой брат мог спокойно обвенчаться с вашей сестрой. Таков мой личный интерес в этом деле, и письмо отлично послужит этой цели. В моих глазах, Торнхилл, это вовсе не карающий бич, а средство для выкручивания рук человеку. В дальнейшем можете поступать с этим документом по своему усмотрению, но если собираетесь хранить его как память, не держите просто в ящике стола, а имея при себе, не выходите из дому без личной стражи.
 В гостиной было очень тихо, пока Форт переваривал намек на то, что отец способен прикончить его ради обладания письмом.
 — Возьмите! — наконец процедил он и сунул документ в руки Родгару. — Я подумаю, что с ним делать дальше, а пока пусть побудет у вас.
 Он промаршировал вон из комнаты. Верити что-то шепнула мужу, поднялась и многозначительно посмотрела на Честити. Этот безмолвный призыв был понят, и сестры вместе отправились на поиски брата.
 Форт оказался в своей комнате, где в одиночку попивал бренди. Улучив минуту, Верити схватила бутылку и спрятала за спину.
 — Сейчас не время для этого, брат.
 — Это все ваша вина, негодяйки! — рявкнул он.
 — Ну знаешь! — возмутилась Честити. — По-моему, это самое несправедливое, что ты сказал за всю свою жизнь. И я, и Верити много выстрадали, и притом незаслуженно.
 — Да неужто? Если бы ты не развратничала с одним Маллореном, другой не держал бы сейчас в когтях всю нашу семью!
 — Наша семья в когтях у Родгара только потому, что отец совершил государственную измену!
 — Боже милосердный! — Форт со стоном уронил голову на руки. — Когда все это выплывет, Уэрам конец на веки вечные!
 Молодые женщины уселись по обе стороны от него.
 — Почему ты так говоришь? — мягко спросила Честити. — Родгар ведь пообещал, что не предаст письмо огласке.
 — Нашла кому верить!
 — А почему не верить Родгару?
 — Он терпеть не может нашу семью!
 — Почему?
 — Из-за некоего Рассела, приверженца Питтов, которых ненавидит наш отец… Впрочем, как я теперь вижу, он ненавидит любого, кто стоит между ним и властью. Так вот, этот Рассел был в армии суперинтендантом, его обвинили в хищениях, отдали под суд и признали виновным, но Родгар до последнего оставался на его стороне. Само собой, ходили разговоры, что и ему перепадало в бытность Рассела у кормушки. Помню, отец возмущался тем, что солдатские мундиры шьются из гнилого сукна, обувь в дожди расползается, а ружья через раз дают осечку. Он настаивал на высшей мере и был рассержен тем, что дело кончилось отставкой. — Форт снова опустил голову на руки. — Хотелось бы знать, на чьей стороне была тогда правда…
 — По-твоему, Родгар жаждет мести? — спросила Верити.
 — Он не даст спуску своим врагам.
 — Мы ему не враги, — тихо, но твердо возразила Честити и, когда брат поднял голову, продолжила:
 — Маркиз лучше, чем ты думаешь. Я знаю, ты скажешь, что любовь помутила мой рассудок, но постарайся понять: Родгаром движет в первую очередь любовь к своим близким, все остальное — дело второстепенное. Зачем ему выдавать отца? Это только усложнит ситуацию, а ему не принесет, ничего доброго.
 — Хотелось бы мне, чтобы ты была права. — Тем не менее лицо Форта несколько прояснилось. — Документ нужно забрать, как только все это кончится… конечно, если Родгар отдаст его.
 — Он обещал его вернуть по первому требованию и, конечно, сдержит слово. — Честити накрыла руку брата своей. — Хочешь, я попрошу его поклясться?
 — Унижаться до просьб? — Он отбросил ее руку. — Я запрещаю тебе! Когда подумаю, что он может потребовать взамен…
 — Форт! — ахнула шокированная Верити.
 — Дурак! — крикнула Честити. — Маркиз мне теперь вроде брата, это благородный и честный человек! И знаешь что, Форт? Только с ним я узнала, что такое настоящий брат! Он был ко мне добрее и великодушнее, чем ты!
 Она выбежала, хлопнув дверью. Форт выругался.
 — Девчонка совсем отбилась от рук! Пора задать ей хорошую трепку!
 — Даже не помышляй, — ровно произнесла Верити.
 — Ну вот, старшему брату уже нельзя и слова сказать. — Он тяжело вздохнул. — Я совсем потерял почву под ногами. Маллорены вьют из Честити веревки, она верит каждому их слову, а я ничего не могу поделать. Ах, Верити! Слава Богу, что ты теперь в законном браке, но один скандал ничем не лучше другого. Честити снова прославится, Вернем подаст на вас с Натаниелем в суд, отец разнесет этот дом по камешку. Все вы будете притчей во языцех…
 — Кроме тебя, праведника, — вдруг съязвила Верити.
 — Никакой я не праведник, — сказал несколько удивленный Форт, — но рядом с вами выгляжу вполне прилично.
 — Поверь, Родгар ничего не предпримет против нас. Мы с Натаниелем тоже склонны доверять ему.
 — Вы все обезумели!




 Глава 20


 — Вы все обезумели! — повторил Форт позже в тот же вечер.
 Оглядев собравшихся в Гобеленовой гостиной, он понял, что никто из Маллоренов с ним не согласен.
 — Что же тут безумного, Торнхилл? — осведомился Родгар. — Нет ничего лучше, чем дать выход долго сдерживаемому гневу. Син хочет расправиться с вами за пренебрежение к судьбе леди Честити, вы хотите расправиться с ним за чрезмерно горячее участие в ее судьбе. Дуэль представляется мне самым разумным выходом.
 — Но я не хочу никакой расправы, кто бы ни вышел победителем! — запротестовала Честити.
 — Это потому, что вы женщина, — отмахнулся маркиз, — и не разбираетесь в таких вопросах.
 Тон его буквально источал иронию, и это не сулило ничего доброго.
 — В самом деле, милорд, я в этом не разбираюсь. Тогда позвольте спросить, зачем было поднимать этот вопрос в присутствии столь невежественной особы?
 — Дорогая моя, ведь это из-за вас состоится дуэль, должны же вы быть в курсе. Ах, дуэль! Волнующее событие, не правда ли?
 — Ничуть! — с жаром воскликнула девушка, отлично сознавая, что кривит душой.
 — Лорд Торнхилл, скажите, хорошо ли вы владеете шпагой, и если да, то насколько хорошо?
 — Превосходно! — отрезал Форт. — Учтите, я не намерен убивать вашего брата. Такой поступок вряд ли расположит ко мне обеих сестер.
 — Зато порадует отца, — заметил маркиз. — Однако не об этом речь. Раз уж вы оба превосходно владеете шпагой, можете сразиться всерьез.
 — Что, без наконечников? — встревожился Натаниель. — В таком случае я решительно против!
 — А мне это по душе! — заявил Син обрадованно. — Торнхиллу пора получить несколько симпатичных царапин.
 — Это нечестно! — возмутилась Честити. — Форту придется фехтовать правой рукой, которую он совсем недавно отшиб о чей-то нос и ребра!
 — Надо было разбить этот нос и ребра гораздо раньше, тогда и дуэль была бы ни к чему. — Син с вызовом посмотрел на Форта. — Вы пренебрегали своими обязанностями по отношению к Честити, Торнхилл. Что, не правда?
 — Зато вы не пренебрегали своими, — огрызнулся тот. — Что, не правда?
 Оба не сговариваясь бросились к двери.
 — Если кто-то из них пострадает, я возложу вину за это целиком на вас! — заявила Честити Родгару.
 — Я весь трепещу! — усмехнулся тот. — Я хотел предложить простой кулачный бой, но тогда они уж точно насажали бы друг другу синяков и ссадин. Дорогая моя, обоим нужно выпустить пар, чтобы завтра, когда начнется самое интересное, иметь ясную голову и держать себя в узде.
 — Самое интересное? Что вы имеете в виду?
 Но маркиз уже покинул Гобеленовую гостиную.


* * *

 Дуэль состоялась в необъятном холле Родгар-Эбби. Син и Форт, в бриджах и рубахах, пробовали рапиры на гибкость. Хрупкое на вид оружие имело свою зловещую прелесть, а без наконечников было еще и смертельно опасным.
 Пока лакеи расставляли вдоль стены кресла для зрителей, Честити еще раз обратилась к Родгару в попытке положить конец дуэли.
 — Прошу вас, милорд, остановите их! Всегда возможен просчет…
 — Значит, ваш брат просто хвастал, когда заявил, что превосходно владеет шпагой?
 — Нет, но…
 — Син тоже превосходный фехтовальщик, на мой взгляд, наилучший из теперешних. Чтобы в таких руках острие попало туда, куда не нацелено, нужен не просто просчет, а промысел Божий. Но ведь воля Божья сопровождает нас всегда и повсюду, если бояться ее, можно так и просидеть в четырех стенах, дрожа от каждого шороха.
 Девушка подавила вздох и отошла к Элф.
 — Вся ваша семейка друг друга стоит!
 — Разве это не славно? — отпарировала та, блестя глазами в предвкушении редкого зрелища.
 — И ты совершенно не переживаешь?
 — Чего ради? — удивилась Элф. — Син исключительно хорош со шпагой, он ни разу не потерпел поражения, даже от Родгара. Правда, тот уверяет, что суставы у него уже не те и что в юности он без труда одержал бы победу, но, по-моему, он просто поддразнивает.
 Эта тирада заставила Честити заново присмотреться к Сину. Он только и делал, что преподносил сюрпризы. Тогда, в Мейденхеде, когда он попросту играл со своим противником, она решила, что все дело не в мастерстве одного, а в слабости другого. И вот выясняется, что Син — лучший из лучших. Возможно ли это?
 Она убедилась в этом, стоило поединку начаться. Фехтование казалось Честити наполовину наукой, наполовину искусством, и она могла оценить легкость движений, ловкость выпадов, силу запястий. Однако на этот раз она стала свидетельницей чего-то совершенно иного, высшей школы фехтовального мастерства.
 Форт был по-своему очень хорош, но он заметно полагался на крепость своего телосложения и рост, благодаря которым удивительно крепко держался на ногах. Увы, в данном случае эти преимущества принесли ему мало пользы.
 Шпага Сина казалась сотканной из невесомой, текучей ртути. Она летела вперед словно по собственной воле, она вела какой-то сложный танец, и как бы ни был ловок и силен выпад противника, без малейшего усилия отражала его.
 Поначалу беспечное лицо Форта скоро приобрело хмурое, сосредоточенное выражение, он начал двигаться резче, менее уверенно, а кончик его шпаги все чаще делал рывки к правой стороне груди Сина. Каждый такой рывок заставлял Честити беззвучно ахать, но Син снова и снова без труда отражал их.
 — Ну, Маллорен! — Форт вдруг отступил и широко улыбнулся. — Превосходно, чтоб мне пропасть! Ты просто мастер фехтования!
 — Ты тоже… довольно опытен, Торнхилл, — сказал Син, опуская шпагу.
 — Брось! — засмеялся Форт. — Ты же мог в любой момент обезоружить меня или поцарапать.
 — Быть может, и так.
 — Я хочу в этом убедиться! — заявил Форт и снова встал в стойку.
 Син заколебался.
 — Докажи — и я дам согласие на брак Честити!
 Син кивнул. Сталь снова зазвенела о сталь.
 — Помни, ты сам этого хотел, — сказал Син чуть погодя.
 Он с обманчивой легкостью коснулся кончиком шпаги подбородка Форта, оставив короткую царапину, сразу покрывшуюся бусинками крови. Тот с проклятием схватился за лицо. Син подождал, пока он вернется в стойку, и небрежно, в три движения (Честити заметила, что Форт честно пытался парировать каждое из них), отбросил шпагу противника за пределы досягаемости.
 — Непостижимо! Где ты этому научился, Маллорен?
 — Здесь, Торнхилл, прямо здесь, по большей части у Родгара. Из него был куда более суровый учитель, чем наемные. Когда я был мальчишкой, все время ходил в царапинах: так он учил меня быть начеку.
 — У меня не было ни малейшего желания лишиться брата только потому, что какой-нибудь пьянчужка ловчее размахивает шпагой, — объяснил маркиз нелюбезно и взялся за пуговицы камзола. — Давай-ка, Син, вспомним старые добрые времена. Смотри не получи очередной царапины!
 — Это еще вопрос, кто получит!
 Родгар засмеялся — коротко, но искренне. Он подобрал шпагу Форта и встал в стойку. Лезвия скрестились. На этот раз Честити заметила неоспоримое сходство в тактике ведения боя, а также то, что Син вынужден сражаться в полную силу. Впрочем, и Родгару приходилось нелегко. Кончик как одной, так и другой шпаги то и дело бывал на волосок от цели, а когда Син не без труда отразил удар, направленный ему прямо в лицо, Честити невольно зажала рукой рот, подавляя возглас. Однако несколько мгновений спустя точно такой же выпад был отбит Сином уже без малейшего труда.
 — Слава Богу, ты быстро вспоминаешь… — начал маркиз и вынужден был отскочить, когда шпага противника рассекла ему рубашку. Он с улыбкой поднял свою в салюте. — А я, увы, быстро забываю причем свои собственные уроки — никогда не тратить время на злорадство.
 Братья сердечно обнялись. Бренд и Брайт подошли обсудить поединок, и вскоре даже Натаниель оказался вовлеченным в мужской кружок.
 Сколь ни странен был способ привлечь упрямого лорда Торнхилла на свою сторону, он сработал: Форт заметно потеплел по отношению к Маллоренам, да и вообще как-то оттаял. В тот же вечер он дал письменное согласие на брак Честити и Сина.
 — Я ничего не имею против, — сказал он позже, улучив подходящий момент, — просто не вполне доверяю Родгару. Не то чтобы я сомневался в его честности или благородстве, но эти качества идут на поводу у внутренних побуждений. Он действует в лучших интересах своей семьи, но что, если наши интересы не во всем совпадают? Прошу, Честити, не доверяйся ему слепо! Помни, ты урожденная Уэр, какое бы имя позже ни взяла.


* * *

 День, на который был назначен маскарад, выдался холодным, но солнечным — наилучшая погода для выезда. К тому же наступило полнолуние, и можно было надеяться, что гости без проблем доберутся домой.
 Родгар был уверен, что граф Уолгрейв непременно почтит бал своим присутствием, оставалось лишь гадать, откуда эта уверенность. Зная отца, Честити не исключала того, что в последнюю минуту тот передумает, опасаясь ловушки, и, по правде сказать, очень на это надеялась. Она бы предпочла никогда больше его не видеть. Отчего Родгар не отправил посыльного с уведомлением, что держит в руках интересующий его документ? Ей вполне хватало того, что бал станет первым ее выходом в свет со времени скандала, и совершенно ни к чему было добавлять к этому еще порцию нервотрепки. Правда, можно было укрыться под маской, и все-таки Честити трепетала при мысли о том, что окажется среди тех, кто однажды осудил ее и готов был снова забросать камнями при первой же возможности.
 Знала она и то, что бал будет не просто балом, а поворотным моментом в ее судьбе. Что бы ни планировал Родгар, эти несколько месяцев ее жизни подходили к концу, а с ними должна была закончиться и мирная жизнь последних дней. Возможностей виделось две: быть восстановленной во всех своих прежних правах, каким бы невероятным это ни казалось, или быть окончательно растоптанной, уже без надежды на лучшее.
 Ожидание было бы не столь напряженным, будь рядом Син, но Честити намеренно избегала его. Он как будто всерьез вознамерился ждать брачной ночи, и хотя она была тронута этим рыцарским поступком, близкое присутствие Сина, его облик, прикосновение его одежды — все было источником танталовых мук. Она и жаждала близости, и грустно радовалась тому, что эта нить не становится крепче с каждым днем. Перед смертью все равно не надышишься, и если им предстоит разлука, тем проще будет разорвать узы.
 Никогда еще разумный подход не был так ненавистен Честити. Она участвовала в подготовке к балу со всем пылом человека, который ищет забвения.
 Наконец был сделан завершающий штрих: из Лондона прибыла партия китайских бумажных фонариков. Их развесили в бальном зале, и чудо превращения стало окончательным. Еще раньше у стены напротив дверей водрузили пагоду со светильником внутри, окруженную кукольными китайцами. Их приводил в движение хитроумный механизм, постоянно требующий завода. Для этой цели была выделена группа мальчишек, но Честити все время казалось, что игрушки движутся сами по себе, с помощью древней магии. Да и вообще в этот день в Родгар-Эбби верилось: стоит захотеть — и случится чудо.
 Не в силах разрываться между страхом и надеждой, незадолго до бала Честити закуталась в меховую накидку и вышла на западную террасу полюбоваться закатом. Немного погодя появился Син и молча встал рядом. Надо было бы сразу уйти, но Честити не нашла на это сил теперь, перед возможной разлукой.
 — Что-то назревает, я это чувствую! — сказала она, дрожа не от холода.
 — Ты просто взволнованна.
 — Нет, Син. Мы все натянуты, как струны!
 Она вспомнила о заводной пагоде и отчего-то вообразила себе, как Родгар, словно часовщик, заводит гигантскую игрушку, где будут двигаться люди в масках и где бог знает что произойдет, когда завод кончится. Этот образ навевал страх. Хотелось укрыться в любимых руках и хоть ненадолго забыться.
 — Как ты думаешь, Син, отец приедет?
 — Непременно приедет, если приглашение было правильно составлено.
 — И ты знаешь, каким оно должно было быть?
 — Нет, но Родгар скорее всего знал. — Син улыбнулся ей и переменил тему. — Что ты наденешь на бал?
 — Маску, разумеется.
 — В маске будет каждый. Меня интересует цвет твоего домино. Хоть намекни!
 Честити приказала себе молчать.
 — Как хочешь. Если я не угадаю, кто из них ты, значит, я тебя не заслуживаю. Слышишь, Хлоя?
 Он взял руку Честити в свои. Это, а также звук тайного имени подорвал ее решимость. Честити склонилась ближе к Сину и некоторое время они прохаживались по террасе. Его рука была рукой фехтовальщика — сильная, ловкая, по-своему изящная.
 — Ты отлично фехтуешь, Син. Почему ты не сказал мне об этом?
 — Сожалеешь, что я не хвастун? — усмехнулся он, играя ее пальцами. — Да, мне повезло с этим талантом.
 — Одного таланта мало, нужно еще долго упражняться.
 — Когда задача по душе, она чаще всего и по плечу. — Кончики пальцев пощекотали ладонь. — Обычно мой противник слабее, но однажды в Канаде мне попался француз, военнопленный. Вот он был хорош, без натяжки ровня мне. От него я набрался кое-каких полезных тонкостей.
 — Ты вызвал его на дуэль?
 — Нет, на тренировку, — сказал Син, поднес к губам их сплетенные руки и прикоснулся к пальцам Честити.
 Это заставило ее сладко содрогнуться. Син имел над ней некую чувственную власть, и было страшно его покинуть.
 — Фехтование постепенно переходит в разряд декоративных искусств. — Он вздохнул с сожалением. — Родгар прав, пока какой-нибудь болван может ради шутки или по злому умыслу отправить тебя на тот свет, лучше держать клинок наготове и не терять сноровки. Но вообще пистолет лучше, это в самом деле смертельное оружие.
 Смерть? Честити не хотелось говорить о смерти. Когда Син потерся щекой о ее пальцы, она вдруг ощутила разом и потребность в защите, и желание защитить его от всех опасностей жизни.
 — Почему мужчинам непременно нужно драться? — жалобно спросила она.
 — Они не только дерутся, — возразил Син, — но и делают массу других, более приятных вещей.
 — Ах, Син!
 Как она хотела его! Если бы он пожелал взять ее прямо здесь, на холодном камне террасы, она бы не противилась.
 — Когда ты вздумаешь снова переодеться в мужское, — сказал он, опуская руки, но не расцепляя их, — я научу тебя азам фехтования.
 — Надеюсь, мне уже не придется прибегать к такому маскараду.
 — Значит ли это, что ты не находила в нем и капли удовольствия? — осведомился он, отчего-то с нажимом.
 — Находила, — призналась Честити. — Сам факт был занятным и… и волнующим, но обман мне противен. Вспомни, ведь это была жизнь в позоре! И все-таки я ни о чем не жалею, потому что встретила друга. Друга по имени Син Маллорен.
 Словно по волшебству, золотой отсвет в его глазах угас, в них появилось сожаление.
 — Я был другом юному Чарлзу, но все испортил, обольстив Хлою.
 — Испортил? Ты так это называешь?
 — А разве нет?
 Честити знала, что истина всегда многолика. Но отчего Сину непременно нужно смотреть на вещи с иной точки зрения?
 — Послушай, не стану спорить, что пожениться было бы чудесно, но…
 — Мы и поженимся! — бесцеремонно перебил он. — Когда я сказал, что не буду докучать тебе, это была глупость, чушь! Я никогда, никогда не уступлю тебя другому, кто бы он ни был! — Руки его проникли под накидку, чтобы прижать ее теснее. — Я не могу без тебя, Честити. Эти несколько дней в Родгар-Эбби заставили меня понять, что ты нужна мне больше душой, чем телом. Если так тебя больше устраивает, станем жить вместе как брат и сестра.
 — С чего ты взял, что это меня устраивает больше?
 Не в силах больше выносить пытку его близостью, девушка сама прильнула губами к губам. И отшатнулась, расслышав шуршание колес по гравию.
 — Карета!
 — Не волнуйся так, милая. — Син и не подумал выпустить ее из объятий. — Это может быть кто угодно.
 — Если это гость, то чересчур ранний. Нет, Син, это не может быть кто угодно! Это отец!
 Она дрожала, вся во власти слепого ужаса. Син взял ее ледяные руки в свои.
 — Он больше не властен над тобой. Он не посмеет тебя обидеть. — Когда дрожь утихла, он повел Честити в дом, обнимая за плечи. — Будь сильной, милая, будь храброй. Даже если это сам дьявол, ты встретишь его с достоинством. Я буду рядом, не бойся.
 Они оказались в холле как раз в ту минуту, когда сердитый голос Генри Вернема потребовал немедленно предъявить его подопечного. Син процедил проклятие и ринулся вперед, Честити бросилась следом, ни минуты не сомневаясь, что он убьет ее обидчика на месте. Однако первым там оказался Родгар.
 — А, это вы, Вернем! — Он ловко вклинился между Сином и Генри. — О каком подопечном идет речь? О малолетнем сэре Уильяме, вашем племяннике? Спешу заверить вас, что он пребывает в добром здравии. Как, моих заверений недостаточно? Значит ли это, что вас удовлетворит лишь насильственное отчуждение грудного младенца? Полноте, Вернем!
 В холле тем временем собрались и остальные Маллорены: Бренд явился под руку с Элф, Брайт, судя по всему, поспешил из библиотеки — в руках он все еще держал какой-то старый том. Генри Вернем неуверенно огляделся, прикидывая, что известно этим людям помимо того, что он является опекуном своего племянника. Решив, должно быть, что ничего важного, он достал табакерку и взял понюшку.
 — Леди Вернем, разумеется, имеет полное право сопровождать своего ребенка домой.
 — Леди Вернем больше не существует, зато есть леди Фрейзер. Придется вам принять в расчет и ее супруга, майора, — заявил маркиз с поистине пасторальным радушием, которое могло разве что ужаснуть того, кто хорошо его знал. — Сэр Генри, прошу, располагайтесь и чувствуйте себя как дома. Вы непременно должны побывать на нашем балу! Чего-нибудь освежающего?
 Вопреки всем протестам Вернем был увлечен в Гобеленовую гостиную и усажен в кресло с чашкой чаю.
 — Я требую, чтобы мне показали племянника! — повторял он, пока не заметил Честити, вошедшую вслед за остальными.
 Он побелел. Она равнодушно улыбнулась ему. Впервые на ее памяти глаза Генри по-рачьи выпучились.
 — Племянника вам незамедлительно покажут.
 До жути покладистый Родгар послал за Верити. Когда она вошла в сопровождении необычно сурового Натаниеля, Вернем поднялся. На младенца он даже не взглянул, зато Верити подверг пристальному осмотру.
 — А теперь мы отправимся домой…
 — Никуда мы не отправимся, — перебила Верити. — У меня нет такого намерения, а одного ребенка вы не увезете. Для этого вам потребуется постановление суда. Можете заняться этим хоть сейчас, но не надейтесь, что получите его раньше будущего года.
 Глаза Вернема так и забегали по гостиной. Все собравшиеся Маллорены улыбались ему, но, как человек неглупый, он понял, что под улыбками таится отнюдь не радушие.
 — Полагаю, вы правы, — сказал он, меняя тон. — Этот тонкий вопрос требует вмешательства юридических органов, и я временно отказываюсь от своих прав, тем более что маркиз Родгар заверил меня в добром здравии младенца. Прошу простить мое вторжение и этот пыл… Надеюсь, вы понимаете, что я отчаянно тревожился за свою дорогую невестку. Не стану дольше злоупотреблять вашим гостеприимством. Позвольте откланяться, но прежде… прежде, Верити, ответь: почему ты не известила меня, куда идешь?
 — Потому, милорд, что хотела скрыться от вас, — просто ответила та.
 — Но с чего вдруг? — спросил Генри, заметно выбитый из колеи.
 Верити открыла рот для гневной тирады, и Натаниель поспешил выйти вперед, чтобы не дать ей сказать лишнее.
 — Причины, по которым моя супруга оставила ваш дом, могут быть ошибочны, к тому же сейчас не время разбирать их. Все хорошо, что хорошо кончается! В ближайшем будущем я подам прошение о правах, как опекунских, так и имущественных. Надеюсь, вы понимаете, что это надлежащий, логически обоснованный шаг?
 Вернем смерил его взглядом, полным лютой ненависти, но мило улыбнулся:
 — Я подам контрпрошение. Как вы знаете, существует завещание. Не сомневаюсь, что суд с должным уважением отнесется к воле покойного. — Он натянул перчатки и огляделся с таким видом, словно ждал, что его станут удерживать. — Кстати, — сказал он, когда этого не случилось, — я недосчитался некоего документа. До твоего бегства, Верити, он постоянно находился в домашнем сейфе. Не захватила ли ты его по ошибке с собой? Это важная поправка к завещанию, и ее необходимо как можно скорее передать душеприказчикам.
 Честити пришлось затаить дыхание, чтобы не выдать себя.
 — Ах, это! — Верити сделала неопределенный жест. — Да, я забрала его, но исключительно по настоянию покойного мужа. Он где-то должен быть… только не вспомню, где именно…
 В полной тишине раздался скрип зубов — это Генри боролся с нетерпением. К несчастью, в глазах Верити прыгали смешинки, она в любую минуту могла хихикнуть и испортить всю игру. Она никогда не умела как следует притворяться.
 — Может, я сам поищу его? — предложил Генри. Трудно сказать, как обернулось бы дело, не ворвись в гостиную Форт.
 — Мне сказали, что… в самом деле, это ты, негодяй, подлец, мерзавец! У меня с тобой счеты, Вернем!
 Он так вцепился Генри в горло, что понадобились трое Маллоренов, чтобы его оторвать. Четвертый (понятно, какой) безмятежно наблюдал за этой сценой.
 — Придется потерпеть, Торнхилл, — сказал Син, когда суматоха несколько поутихла. — Я первый в очереди.
 — Я готов сразиться за право растерзать эту крысу! — прорычал Форт.
 — Позвольте, позвольте! — просипел Генри, растирая покрасневшее горло. — Я же готов был жениться на этой шлюхе!
 Форт свалил его на пол ударом кулака.
 — Какая жестокость! — с удовольствием произнес Родгар. — Кажется, наш гость потерял сознание.
 Он дернул сонетку и приказал унести пострадавшего и позаботиться о нем.
 — А я все думал, как убедить Вернема задержаться немного под моей крышей, — сказал он, когда это было сделано. — Благодарю, Торнхилл, что избавили от необходимости шаркать ножкой.
 — Я ему выпущу кишки! — только и ответил разъяренный Форт.
 — Позже. Вернем должен дожить хотя бы до встречи с Уолгрейвом. Желательно, чтобы она состоялась при свидетелях.


* * *

 Начали прибывать первые гости. Это были окрестные дворяне, простые люди, чуждые тщеславия, обрадованные приглашением в Родгар-Эбби. Те, что помоложе, еще дома облачились в маски и так называемые домино — шелковые плащи с капюшоном, великолепное средство маскировки. Гости в летах одевались для маскарада уже по приезде, нередко добавляя лишь маску к своему лучшему выходному туалету. В сущности, даже это было им ни к чему, так как они с ходу приветствовали своих многочисленных знакомых. Честити сделала все возможное, чтобы ее не узнали. Помимо перламутровой полумаски и розового домино, она надела парик и так густо напудрила его серебристой пудрой, что он стал совсем седым. Оглядев себя в зеркало, девушка сочла, что узнать ее не под силу теперь даже Сину. «Если я не угадаю, кто из них ты, значит, я тебя не заслуживаю», — вспомнилось ей. Если правда то, что у любви зоркие глаза, значит, никакой маскарад им не помеха.
 Внизу собралось уже довольно много гостей. Честити оглядела каждого, страшась узнать отца, но его, по-видимому, еще не было. Она спустилась, прислушиваясь к светской болтовне. Говорили в основном о детях, урожае и последних веяниях моды — об этом скорее с благодушным недоумением. Девушка заметила, что уголки ее губ приподнимаются в невольной улыбке, и поняла, как сильно ей недоставало такой вот непринужденной атмосферы. Вопреки серьезности ситуации для нее бал оставался неотъемлемой частью жизни.
 Провинциальное дворянство понравилось Честити больше, чем столичное. Никто из собравшихся не страдал честолюбием настолько, чтобы убивать ради власти, никто не интересовался политикой до того, чтобы пренебречь своими близкими, никто не увлекался модой до такой степени, чтобы разориться на нарядах.
 Два пожилых джентльмена ворчали насчет чрезмерного влияния Бьюта и нашествия на Англию алчных шотландцев, но эта тема была бессильна разжечь страсти.
 Осмотревшись, Честити поняла, что тема затронута лишь благодаря присутствию того, которого касалась. Узкая маска лорда Бьюта не скрывала, что это один из красивейших мужчин Англии. Он явился в сопровождении дамы в круглой усмехающейся маске на все лицо и в алом домино. Еще одна искательница острых ощущений? Шотландец благосклонно принимал дань почтения от своих приближенных и тех из местных дворян, кто удостоился чести быть представленным сильным мира сего. Разглядывая его, Честити покачала головой: этот красивый, обходительный и доброжелательный человек не был создан для высшей власти и не мог привести страну к величию. Как он поступит в трудные времена? Не толкнет ли его на крайности желание удержать власть? В последнее время ей казалось, что такое может случиться с каждым.
 Скользя между гостями, Честити озиралась в поисках отца. Нет, это невозможно. Граф Уолгрейв Непогрешимый не опустится до того, чтобы явиться в маске, — это совершенно не в его характере.
 — О утренняя роза, не откажите в любезности прогуляться со мной, — отвлек ее мужской голос.
 Он был смутно знаком, как и статная фигура джентльмена.
 — А если я жду своего кавалера?
 — Мой розовый бутончик, ваш кавалер перед вами!
 В памяти молнией возникли события недавнего прошлого. Хедерингтон! Он-то как здесь оказался?
 — Обманщик! — Честити легонько стукнула его сложенным веером по запястью. — Мой кавалер ниже ростом.
 — Тогда на что он вам? — засмеялся Хедерингтон. — Позвольте обрушить на вас всю мощь своего обаяния.
 Ему нельзя было отказать в привлекательности, но, так много о нем зная, Честити не уединилась бы с ним.
 — Нет, милорд, не позволю. Придется вам поискать на этом лугу другой цветок.
 Ничуть не обижаясь, Хедерингтон откланялся.
 Эта встреча означала, что поток гостей возрос и она не успевает следить за ним. Честити снова принялась озираться, но тут еще какой-то джентльмен, в золотистом домино и маске, остановился, оглядел ее и приблизился.
 — Мой милый хамелеон! — сказал Син. — Откуда эти седины? Неужели тревоги так внезапно тебя состарили?
 — От тебя не скроешься!
 — А зачем скрываться? Идем! — Он галантно предложил Честити руку. — Нужно разыскать Родгара.
 — Зачем? — испугалась она.
 — Только чтобы сообщить, что Бренду удалось убедить Вернема остаться на бал.
 Несколько успокоившись, девушка взяла его под руку, и они двинулись через толпу в поисках маркиза.
 — Как же это Бренду удалось?..
 — Он объяснил, что лишь таким способом Вернем разживется едой и питьем. Этот тип обожает крепкие напитки. Я заметил, что он так и вьется возле бренди.
 — Родгар рассказал тебе о своих планах?
 — Нет, но не тревожься. Я никому не позволю тебя обидеть.
 Син сказал это очень серьезно, словно знал, что Честити ни жива ни мертва от страха.
 Родгара в холле не оказалось, и они прошли в первую из целой анфилады гостиных. Негромкий, но четкий звук удара в момент, когда они миновали распахнутые двери, привлек внимание Честити к Сину. Он был при шпаге.
 — Ты думаешь, дойдет до схватки? — спросила она шепотом.
 — Очень на это надеюсь, — ответил этот истинный Маллорен.
 Честити вдруг показался зловещим беспечный гомон людей, у которых не было забот серьезнее, чем здоровье детей или виды на урожай. Она начала воображать себе невесть какие ужасы.
 Родгар обнаружился в помещении, отведенном под игорный зал, где он усаживал за стол самого Бьюта и его даму. С незнакомкой в алом домино он был сама галантность, и Честити запоздало сообразила, что это может быть только леди Августа, принцесса Уэльская, мать короля Георга. Сердце ее заколотилось.
 Что это, случайное совпадение или Родгар повысил ставки в своей игре буквально до небес? Он не мог не знать, что граф Уолгрейв и королева-мать не жалуют друг друга. Не на этом ли он построил свою интригу? Когда-то Августа возненавидела графа за чрезмерную близость и влияние на ее супруга принца Фредерика и, когда тот умер, не замедлила настроить сына против своего врага.
 Син передал Родгару послание Бренда и получил удовлетворенный кивок. Родгар был без парика, но на этот раз напудрил волосы и слегка подвел глаза, отчего взгляд его стал многозначительным и насмешливым, словно он все знал о людях и о жизни, — знал и забавлялся этим. Помимо узкой черной маски, он отказался от других маскарадных ухищрений — для того чтобы быть узнанным и внушать опасения. Честити успела привыкнуть к Родгару-семьянину, Родгару-провинциалу в скромном наряде, но теперь, видя его во всем блеске, разодетым в темно-голубое с серебром, она снова затрепетала.
 Неужели Форт был прав, когда предостерегал ее, что маркиз не упустит шанса расправиться с их семейством?
 Родгар, казалось, прочел эти мысли, потому что подошел к Честити, взял ее руку и поднес к губам.
 — Время подумать о венчании, дорогая моя, — сказал он с улыбкой.
 — Ваша уверенность кажется мне…
 — …вполне уместной, не правда ли? Все идет как по маслу.
 И он был прав: гости притягивались к нему как магнитом. Честити со страхом посмотрела на леди Августу.
 — Я не сниму маску!
 — Вы поступите так, как будет сказано. Син, не оставляй ее ни на минуту и надзирай за ней, как положено супругу.
 — Я пока еще не супруг леди Честити, — спокойно возразил Син, — и даже если бы был таковым, не принудил бы ее сбросить маску против воли.
 — Но надзирать-то ты можешь?
 — И могу, и буду, — заверил он и повел Честити прочь.
 — Мне так страшно, что подкашиваются ноги! — призналась она. — Несколько дней хрупкого счастья, которое вот-вот рухнет…
 — …чтобы дать место счастью более прочному, — задумчиво докончил Син. — Если уж Родгар в чем-то уверен, значит, так оно и есть. — Он увлек девушку в укромный уголок за портьеру и повернул к себе. — Он больше не имеет возражений против моей службы в армии. Уверяет, что впредь не будет мне мешать.
 — Правда? — безразличным голосом произнесла она. — И когда ты вернешься в полк?
 — Сразу после венчания… или никогда. Я так и не успел выяснить, согласна ли ты делить со мной походную жизнь.
 — Но, Син! — слабо запротестовала растерянная Честити. — Син, ты не можешь ради меня жертвовать военной карьерой!
 — Я должен жертвовать тобой ради военной карьеры? Никогда! — Он провел пальцем по краю бархатной полумаски там, где та соприкасалась с лицом. — Есть занятия поинтереснее сражений.
 — Но ты так любишь солдатскую жизнь… Нелегко было прошептать даже несколько слов, когда тело уже откликалось на ласку.
 — Видишь ли, Честити, я долго раздумывал на эту тему… — Рука соскользнула на шею и как бы невзначай занялась шнурком, что стягивал домино. Шелковые полы раскрылись. — Раздумывал, раздумывал… и уже не уверен, что мне нравится быть солдатом. Мне больше по душе путешествия и авантюры… — пальцы щекотно погладили округлости грудей под тонкой тканью сорочки, — что-нибудь такое, чего не делал еще никто…
 Теперь Син провел пальцем по контуру низко вырезанного лифа, под которым так близко были вершинки грудей. Они тотчас набухли, а соски затвердели. Честити затаила дыхание. Син из-под ресниц наблюдал за ее реакцией.
 — Сражаться — дело важное и благородное, но не единственное, что ты можешь сделать для своего отечества. В военное время жизнь солдата полна событий, опасности и риска, а в мирное… в мирное она скучна и однообразна, и я предпочел бы заняться чем-нибудь другим. Канада — огромная и малоисследованная страна. Как только новое правительство вступит в свои права, начнется большая работа, отправятся экспедиции: составлять карты, искать руды. Что может быть занимательнее, чем обследовать эти прекрасные, дикие и загадочные земли?
 Он коснулся впадинки между грудями, и Честити беспомощно склонилась к нему на плечо.
 — Син, ты приводишь меня в смятение! Зачем?
 — Зачем? — Он чуть ниже сдвинул лиф и дотронулся до соска. — Потому что ты особенно прекрасна в смятении. Если бы мог, я поддерживал бы это смятение денно и нощно.
 У Честити вырвался возглас удовольствия, и Син поспешил закрыть ей рот поцелуем, который обещал всевозможные еще более упоительные наслаждения. Сминая легкий кринолин, бедро прижалось к развилке ног, отчасти утоляя и разжигая желание. Ноги подкосились. Честити устояла лишь потому, что Син держал ее в объятиях. Она забыла, где они, и ненадолго отдалась сладкому безумию.
 Когда Син отстранился, Честити посмотрела на него со страстью и мольбой. Юбки поползли вверх, рука пробралась под них и нашла средоточие ее желания.
 — Син, что ты делаешь? Не здесь!.. О Боже мой! Боже мой!
 — Дай себе волю, просто дай себе волю…
 Она подчинилась — с величайшим удовольствием. Пока сладкие содрогания бросали и раскачивали Честити, Син прижимал ее к груди, чтобы заглушить крики. Потом это кончилось, оставив ее совершенно обессиленной.
 — Зачем, Син?
 — Мы оба хотели этого.
 — Но тогда почему не иначе?
 — Потому что, если уж я дал слово, то держу его. Я поклялся не ложиться с тобой в постель до свадьбы. — Он тихо засмеялся. — Как видишь, всегда есть возможности, но все-таки скорее бы эта свадьба!
 — Ах, Син! — Честити виновато погладила его по щеке. — Это было совсем не обязательно!
 — Для тебя, но не для меня. — Он снова засмеялся. — Я не настолько бескорыстен, как ты, быть может, думаешь. Поверь, дарить наслаждение порой еще упоительнее, чем получать.
 — Я и не думала… — Она запнулась, понимая, что выдала все свое невежество, и задаваясь вопросом, так ли уж крепка клятва Сина и что будет, если подвергнуть ее испытанию прямо здесь и сейчас.
 — Утоление страсти — это целая наука, целый огромный мир. Мы можем исследовать его вместе, заодно с канадскими землями. Нравится тебе эта идея?
 — Так ты не шутил, когда говорил об этом?
 — Ничуть.
 — А я? Чем займусь я? — с трепетом поинтересовалась она.
 — Кроме супружеских обязанностей? — поддразнил Син, оправляя на ней одежду. — Будешь всюду со мной. Разумеется, у нас будет дом, куда мы сможем возвращаться из странствий, — например, в Монреале или в этом многообещающем новом городке Галифаксе, что на побережье. Когда тебе надоест странствовать, будешь поджидать меня там, а когда снова ощутишь зуд в ногах, поедешь со мной.
 — Звучит чудесно! — Честити чмокнула его в подбородок. — В самом деле, отчего бы не попробовать новое, не начать иную жизнь?
 — Видишь, я был прав, когда узнал в тебе родственную душу. — Син отступил и оглядел ее. — Теперь можно и на люди выйти. Но прежде дай руку.
 Она нерешительно протянула, Син взял ее и надел на палец перстень — две руки, мужская и женская, горизонтально ладонь к ладони, между ними крупный алмаз.
 — Син!.. — Не находя слов, Честити опустила взгляд на перстень.
 Он добавил плоское кольцо, сплошь усаженное бриллиантами поменьше.
 — Это называется «хранитель». Король Георг, большой щеголь, только что ввел при дворе эту новую моду, повенчавшись со своей невестой двойным кольцом. «Хранитель» не дает обручальному кольцу соскользнуть и тем самым бережет брак от бед. Ты ведь знаешь, что алмаз — самый твердый камень? Так вот, это символ верности.
 Благоговейно прикоснувшись к драгоценным кольцам, Честити ощутила на щеках влагу слез.
 — Мне страшно, Син! Страшно снова верить! Я ведь все еще та самая Честити Уэр.
 — Идем танцевать, та самая леди. — Он отер ей щеки. — «Честити» меня вполне устраивает, а от «Уэр» мы скоро избавимся.


* * *

 Они уже танцевали довольно долго, когда Честити увидела Нериссу Трелин. Ей удалось забыться в танце, но тут страхи вернулись.
 Лидер большинства, маршал светских легионов, Нерисса не особенно прибегала к маскараду. Ее великолепные белокурые волосы не были напудрены, крохотная маска практически не скрывала черты лица. Вместо домино на ней был бальный туалет ослепительной белизны, который мог бы выглядеть вполне девственным, не будь он так низко вырезан. Декольте вкупе с тщательно затянутым лифом подчеркивало незаурядные прелести ее фигуры. Честити с горькой усмешкой отметила, что фамильные драгоценности Трелинов громко заявляли о том, кто эта величественная дама.
 Некоронованная королева светских салонов, Нерисса не шла, а плыла рядом с мужем. Лорд Трелин, мужчина далеко не старый, примерно в возрасте Родгара, держался так, словно был дряхлым старцем, при этом пыжащимся от гордости за обладание таким бесценным сокровищем.
 Мимолетное сочувствие живой и горячей Нериссе растаяло, стоило вспомнить, что это был ее собственный выбор, что она предпочла этого чопорного сухаря Брайту Маллорену. Возможно, лорд Трелин на многое закрывал глаза, лишь бы не было скандала.
 В бальном зале царил полумрак, а у пагоды к тому же дымилась чаша с какими-то благовониями, поэтому, сколько бы Честити ни выискивала взглядом отца, лица сливались и ничего не удавалось рассмотреть. Когда танец закончился, она позволила Сину увлечь ее в буфетную и, чтобы расслабиться, выпила бокал красного вина.
 — Бал восхитителен, и в какой сумасшедшей спешке он готовился!
 — Наша прислуга видывала и не такое, и я не сомневаюсь, что все было сделано одной левой.
 — И с двойной переплатой.
 — Не волнуйся, Родгар баснословно богат. Он полагает, что это обязывает его вовлекать людей в работу и щедро ее оплачивать.
 — Мой отец еще богаче, но он скрупулезно подсчитывает затраты на каждую свечу и лично сует нос в кастрюли с едой для прислуги.
 — Не забывай, ему годами приходится снабжать деньгами жадных Вернемов.
 Это заставило Честити содрогнуться, напомнив о насущных вопросах.
 — Когда же наконец все случится?!
 — Всему свое время. Тебе нужно отвлечься. Не хочешь понаблюдать за игрой?
 — Ты же не признаешь азартных игр!
 — Я не играю сам, но смотреть мне нравится. Очень забавно, когда дураки выбрасывают деньги на ветер. Разумеется, если могут себе это позволить.
 Некоторое время они наблюдали за тем, как Бьют проигрывает тысячу за тысячей. Потом он отыграл примерно половину этих денег. Леди Августа лишь чудом не лишилась бесценного фамильного браслета. Без всякого удивления Честити заметила за одним из столов леди Фэншоу, похожую на голодного стервятника. Скорее всего та получила приглашение, но если бы и нет, то все равно явилась бы.
 К Сину подошел лакей, протянув ему какую-то записку.
 — В оранжерее, — сказал Син, прочитав.
 — Что, отец? — с упавшим сердцем спросила Честити, когда он повлек ее из игорного зала.
 — В записке не сказано. — Син задержался, чтобы приободрить ее поцелуем. — Все будет хорошо. Помни, ты больше не одна.




 Глава 21


 Как оказалось, слово «оранжерея» в данном случае следовало брать в кавычки — это была гостиная, обтянутая тканью с рисунком в виде виноградных лоз. Раздвижные двери вели в зимний сад, откуда можно было выйти на террасу и спуститься в вечнозеленый лабиринт. В это время года двери были плотно сдвинуты, в камине пылал огонь.
 Войдя, Честити первым делом заметила Вернема. Он под бдительным надзором Бренда сидел в кресле у камина. При виде ее он вскочил. Син усадил Честити на диван и уселся сам.
 — Мистер Вернем, — вполне дружелюбно обратился он к Генри, — надеюсь, вы ни в чем не терпите недостатка?
 — Благодарю вас, не терплю, в самом деле нет. — Вид у Вернема был довольно осовелый, но он еще мог выражаться связно. — Странно, однако, что вас заботит мое благополучие, — съязвил он. — Вижу, Родгар приструнил своих родственничков!
 — Приговоренному полагается обильное угощение. — Син улыбнулся и добавил многозначительно:
 — Напоследок.
 Генри попытался возмущенно выпрямиться, но Бренд пригвоздил его к сиденью. Дальнейшая попытка бунта была прервана появлением графа Уолгрейва в сопровождении Линдли и двух рослых телохранителей. Следом за этой мрачной четверкой вошли Родгар и Форт. Вопреки присутствию Сина сердце Честити бешено забилось.
 Небольшое помещение оказалось заполненным. Невзирая на это, граф образовал вокруг себя свободное пространство, словно имел неотъемлемое право держаться особняком. На сей раз при нем была трость черного дерева, даже на первый взгляд увесистая и прочная. Свое волнение он не показывал. Взгляд его скользнул по Честити, как по пустому месту. Это безмолвное оскорбление заставило ее стряхнуть страх. Она сняла маску, откинула капюшон домино и с вызовом подняла голову.
 — Ну, Родгар? — осведомился граф, не скрывая нетерпения. — Когда же я наконец узнаю, о чем речь? Я удивлен — и, надо сказать, неприятно удивлен — тем, что у вас хватило дерзости вмешаться в мои семейные дела.
 — Только потому, что наши генеалогические древа в скором времени переплетутся ветвями, — ответствовал маркиз, повернувшись от камина, у которого он непринужденно обогревал руки.
 — Ха! — Уолгрейв надменно повел плечами. — Вы вольны считать эту бесстыжую потаскуху моим отпрыском, но я давно уже мысленно обрубил эту ветвь. Она мне не дочь!
 Син сжал руку Честити, и она нашла в себе силы встретить неприязненный взгляд отца, который тут же перевел его на Вернема. Было очевидно, что Генри изнемогает от страха: утратив орудие шантажа, он был теперь совершенно беззащитен. Однако граф думал иначе — во взгляде его читалась некоторая настороженность. Человек крайне подозрительный, он не спешил записать Генри в беспомощные жертвы.
 — Как желаете, милорд, — учтиво произнес Родгар. — Я лишь хотел оказать вам услугу во имя будущего родства. — Он взял понюшку табаку и самым изысканным образом чихнул. — Я даже готов настаивать на этой услуге… мое великодушие порой изумляет меня самого! Итак, насколько мне известно, мистер Вернем имеет то, что вас горячо интересует.
 — Ах вот как, он имеет! — Граф злобно усмехнулся. — В таком случае я хотел бы сейчас же это получить.
 — Сделайте одолжение, — сказал Родгар с широким жестом.
 — Дьявольщина! Дьявольщина! — завопил Вернем, в очередной раз безуспешно пытавшийся вскочить с кресла. — У меня этого нет! Нет!
 Уолгрейв, не слушая, внимательно изучал маркиза.
 — Бойся Маллоренов, дары приносящих… — заметил он.
 Честити понимала, отчего он так спокоен. Маллоренов было трое, и как раз три его приспешника могли выступить против них в случае необходимости: Линдли и два кряжистых наемника. Если вспомнить настроения Форта, на его лояльность лучше было не рассчитывать. Генри Вернем мог драться разве что за собственную шкуру, ну а она, Честети, в этой битве титанов могла только путаться под ногами.
 — Мне нравится ваша осмотрительность, милорд, — объявил Родгар, взяв еще одну понюшку и смахнув с рукава крупинку табака. — Она говорит о врожденной мудрости. Надеюсь, мудрость не подведет вас и теперь. Дело в том, что меня не прельщает заполучить вместе с вашей дочерью пятно на свое имя.
 — Пятно! — едко повторил Уолгрейв. — Как деликатно подано! Вы опрокинете на свое имя целый ковш нечистот!
 — Отец! — не выдержал Форт, а Син вскочил на ноги.
 — Я так и думал, что ты переметнешься на их сторону, — обратился граф к сыну. — И этот болван — мой наследник! Кого ты вздумал защищать? Если не Вернем, то Маллорен вволю побаловался с твоей беспутной сестрицей!
 Все заговорили разом и на повышенных тонах.
 — Спокойно, спокойно! — Родгар поднял руку, утихомиривая разгоревшиеся страсти, и повернулся к Генри. — Дорогой сэр, так вы в конечном счете ни в чем не повинны? Вы не обесчестили леди Честити, я правильно понимаю?
 Вернем выглядел так, словно от страха мог в любую минуту лишиться рассудка. Взгляд его метался между каменным лицом Уолгрейва и рукой Сина на рукоятке шпаги.
 — Я ничего не сделал, я ничего не сделал! Я к ней едва прикоснулся!
 — Ах, я теперь ясно вижу, как все было… — Родгар доброжелательно улыбнулся ему. — Вы хотели пошутить, но шутка зашла слишком далеко, и репутация леди Честити пострадала. Как человек благородный, вы попросили ее руки.
 — Да! Да! — обрадовался Генри. — Если леди Честити была невинна, когда я ложился к ней в постель, то таковой и осталась, когда я ее покинул!
 — Что значит «если»? — прорычал Син, выхватил шпагу и ткнул ею почти в самые его глаза.
 — Она была, была невинна! — залепетал Генри. — Это тот проклятый доктор, а не я! Уолгрейв заплатил ему, но это было уже потом, потом!
 В комнате наступила мертвая тишина. Все взоры обратились к графу. Тот холодно пожал плечами:
 — Надеюсь, вы не поверите болтовне насмерть перепуганного труса? А вы, Родгар, стремясь обелить эту закоренелую грешницу, только ставите себя в глупое положение. — Он обратил к Вернему взгляд, исполненный безмерного презрения. — Отдай документ, и я не убью тебя.
 — У меня нет документа, клянусь!
 — Что ж, придется разрывать тебя на части до тех пор, пока он не обнаружится.
 Дверь открылась без стука. Все снова повернулись разом, словно притянутые за невидимые нити. Рука Сина со шпагой медленно опустилась.
 Вновь прибывший оказался сутулым человеком в очках, с седыми висками. Он был роскошно одет, и Честити потребовалось некоторое время, чтобы узнать его. Но, узнав, она задохнулась от потрясения. Это был тот самый доктор.
 — Доктор Мирабелл! — приветствовал его Родгар. — Милости прошу!
 Гость обвел собравшихся взглядом, полным насмешки. Это был бы приятный человек, не будь линия его рта такой откровенно циничной. Прежде это не выражалось так явно.
 — Вы ничего не хотите нам сообщить? — поощрил его маркиз.
 — В течение двадцати лет я имел практику в Шефтсбе-ри. Находящийся здесь граф Уолгрейв однажды явился ко мне с поручением, что его дочь, леди Честити, хочет заручиться письменным свидетельством своей невинности. Он предложил щедро заплатить, если в процессе осмотра я сделаю одну манипуляцию. Как человек небогатый, я счел его предложение выгодным.
 — И что же, леди Честити в самом деле была невинна?
 — Могу в том присягнуть.
 — Я бы не стал полагаться на его присягу, — небрежно заметил Уолгрейв. — Он давно уже в бегах, один Бог знает почему. Если ваш доктор все двадцать лет был нечист на руку…
 — Минутку, милорд, — остановил его Родгар. — Мистер Вернем, раз уж вы ни в чем не повинны, передайте графу документ — и скатертью дорога!
 — Говорю вам, у меня его нет! Документ все еще у Верити, она так и не отдала его мне.
 — Ах да, припоминаю… неожиданная помеха. — Маркиз посмотрел на угрюмого Форта. — Лорд Торнхилл, будет только справедливо, если именно вы отправитесь за своей сестрой. Пусть захватит письмо.
 Честити отметила, что при слове «письмо» отец невольно передернулся, поняв, что маркизу известно содержание документа. Однако ему не изменили ни присутствие духа, ни едкость речей.
 — Иди-иди! — сказал он сыну. — Будешь в этом доме лакеем. Это все, на что ты годен.
 Форт сердито поджал губы, но отправился выполнять поручение.
 — Чтобы скоротать минуты ожидания, мистер Вернем, не объясните ли одну мелочь, которая возбуждает мое любопытство? Как можно пробраться в постель к юной леди настолько бесшумно, чтобы она не подняла тревогу? При случае я бы охотно воспользовался вашим опытом.
 — Что? Бесшумно? — встрепенулся Вернем, совершенно ушедший в свои мысли. — Этого не потребовалось, милорд. Леди Честити спит как убитая, и, если бы даже в ее постель улеглась вся английская армия, она и тогда не проснулась бы. Мне пришлось щипать ее, чтобы разбудить, когда явился Уолгрейв с гостями.
 — Да, но откуда вы знали, что она так крепко спит? — не унимался маркиз.
 — Как откуда? От ее отца, разумеется, — ответил Генри со вздохом.
 Граф покосился на него, но не сказал ни слова, а Честити с тоской подумала, что Родгар ошибся, если сделал ставку на его исповедь. Чтобы ее отец хоть о чем-то проговорился, нужно вывести его из себя. Однажды ей это удалось. Может быть, снова попробовать?
 Девушка поднялась, отведя руку Сина.
 — Потому что моему отцу совершенно все равно, что будет с родной дочерью! Ведь так, чудовище? — Она подошла к графу и встала перед ним, уперев руки в бока, как простолюдинка. — Признайся, ты думал, что все пройдет как нельзя лучше, — и на тебе! Я обвела тебя вокруг пальца!
 Она заметила, как граф подобрался, как сжал губы в линию.
 — Сам посуди, если бы я покорно, как овца, вышла за Генри Вернема, ты был бы теперь свободен. Но я только посмеялась над твоей затеей. Тогда ты решил действовать хитростью: дал этому ничтожеству ключ от моей комнаты, выждал время и явился во главе целого отряда свидетелей! Ты хоть понимаешь, что натворил? Ты обесчестил меня так же гнусно, как если бы надругался над моим телом!
 Лицо графа исказилось, он поднял трость. В ожидании удара Честити отскочила подальше, но он выхватил из эбонитового цилиндра длинный, как у шпаги, клинок и бросил секретарю.
 — Линдли, за дело!
 — Ну наконец-то! — воскликнул Син с яростным удовлетворением. — Как же давно мне хотелось добраться до этого негодяя!
 Секретарь бросился на него со своей импровизированной шпагой, Син ловко уклонился.
 — Очень скоро ты будешь мертв. Стоят ли того милости этого человека?
 — Хвастун! — процедил секретарь с неизменной улыбкой на губах. — Дерись со мной, и посмотрим, чья возьмет!
 Он еще не успел договорить, как острие шпаги Сина располосовало ему щеку. Линдли попробовал зажать рану, но крови было слишком много. Между тем острие уперлось ему во впадину между ключицами.
 — Думаю, твоя улыбка в будущем сильно перекосится, приятель.
 Син нажал острием. Линдли поспешно отступил. В несколько таких приемов он был загнан в угол и остался там, с перепуганным выражением лица и бегающими глазами.
 — Итак, — начал Син, — что тебе известно о докторе Мирабелле и его роли в судьбе леди Честити?
 Секретарь заколебался. Граф поймал его вопросительный взгляд и равнодушно отвернулся, словно не имел с этим человеком ничего общего. Это решило дело.
 — Я сам отвозил доктору плату за услугу, — угрюмо заговорил Линдли, — и сидел за ширмой, пока дело делалось. Я должен был подтвердить, что деньги уплачены не зря.
 Честити до боли закусила губу.
 — А как насчет Вернема? — продолжал Син.
 — По приказу его сиятельства я устроил так, чтобы Вернем оказался в постели леди Честити! Этот трус все не решался, мне пришлось толкать его в спину. Зато когда он понял, что девчонка не проснется, то дал волю рукам так, что залюбуешься!
 У Честити брызнули слезы унижения. Син сделал движение, словно собирался проткнуть Линдли горло, но остановил себя и опустил шпагу.
 — Я узнал все, что хотел, — с кажущимся спокойствием обратился он к брату. — Родгар, прошу прощения за то, что вмешался в ход дознания.
 — Это было весьма полезное вмешательство. Ну, Уолгрейв? Что вы теперь скажете? Зачем вам понадобились все эти гнусности?
 — Это домыслы людишек низкого происхождения, — ответил граф, вскинув голову, — и вам, маркизу, не пристало слушать их жалкий лепет.
 Вошла Верити в сопровождении Натаниеля и Форта. Заметив отца, она побледнела, а вид окровавленного Линдли заставил ее ахнуть.
 — Леди Верити, надеюсь, упомянутый документ при вас? — спросил Родгар.
 — Вот он.
 Верити достала из кармана пергамент и, протянув его, направилась к маркизу. Уолгрейв бросился вперед, выхватил документ, швырнул в огонь и встал перед камином с пистолетом в руках.
 — Не двигаться, пристрелю!
 Все молча следили за тем, как пергамент обугливается в пламени.
 — Наконец-то! — крикнул граф с пронзительным смехом. — Свободен, свободен! А вам, Родгар, спасибо за то, что помогли мне своими махинациями. В награду можете забирать не только эту девку, но и всех моих неблагодарных детей скопом! Когда подумаю, какую веселую жизнь они вам устроят, хочется хохотать как безумному!
 — Отчего же «как», Уолгрейв? — мягко спросил маркиз, задумчиво глядя на то, что осталось от бесценной улики. — Итак, выигрыш на вашей стороне. Будьте же великодушны хотя бы в момент своего торжества и признайте, что во время скандала ваша дочь была безупречной.
 — Попробовала бы она не быть! Но я не вижу, что за радость вам от моего признания, Родгар.
 — От устного и правда никакой, а вот письменное может пригодиться. Вон там вы найдете бумагу, перо и чернила.
 Граф без колебаний направился к бюро. Облегчение было столь велико, что он, по натуре расчетливый и осторожный, совершенно не думал в эту минуту о последствиях своих дальнейших поступков.
 — Почему бы и нет? В конце концов, это моя родная кровь, пусть вернется в свой круг, и прочее, и прочее. Только пусть не показывается мне на глаза, таково мое условие. Я напишу, что она не грешила с Вернемом, что я поддержал его выдумку, чтобы избежать скандала. Все остальное останется между нами — болтать об этом не в ваших интересах.
 Честити охватило мертвящее чувство поражения. Родгар сделал все, что мог, но и письменное признание графа недорого стоило. Он мог в любую минуту отказаться от своих слов, сказать, что его принудили, и уже не было возможности настоять на своем. Единственная улика сгорела.
 — Как? — внезапно закричал Вернем и вскочил, увернувшись от руки Бренда. — Вы собираетесь свалить всю вину на меня? Получается, что я мерзавец и подлец, а вы — жертва обстоятельств? Да ведь это ваш план — от первой до последней буквы! За это я согласился передать вам документ! Если так, я не стану молчать, я всем расскажу, что Уолгрейв Непогрешимый…
 Граф повернулся от бюро и выстрелил ему в грудь. Оглушительный звук многократно отразился от стен и заставил Честити зажать уши руками. Обливаясь кровью, Вернем повалился назад в кресло. На лице его застыло выражение безмерного удивления, губы задвигались, но с них так и не сорвалось ни звука. Он был мертв.
 Син прижал Честити к груди. Натаниель привлек к себе Верити.
 — Боже мой, Боже мой! — прошептала Честити и судорожно высвободилась, чтобы вперить взгляд в отца. — Убийца! — Она огляделась, ища поддержки. — Неужели вы позволите ему уйти? Ведь на ваших глазах убит человек!
 Граф невозмутимо посыпал написанное песком, стряхнул и протянул ей лист.
 — Вот, девочка моя, возьми и держи язык за зубами. Да, и не суй свой нос в мужские дела.
 Она взяла лист, только чтобы гневно отбросить.
 — Держать язык за зубами? После того как моя жизнь была втоптана в грязь?!
 — Не без твоей собственной помощи.
 — Все началось с тебя! Но тебе все равно, правда? Тебе, моему родному отцу, все равно, что со мной станет! И ты еще мечтаешь служить стране, ты, не способный служить даже своим близким!
 — Что за чушь! Я никогда и никому не служил и не стану. Это мне должны служить.
 Граф небрежно оттолкнул Честити с дороги и направился к двери. Бесшабашность, порожденная отчаянием, заставила ее схватить клинок, что отец носил в трости, и броситься следом. В последний момент он ощутил опасность, обернулся и отразил ее выпад дулом пистолета, но лезвие все же рассекло ему руку. С проклятием граф хотел нанести Честити удар пистолетом в висок, однако Син успел толкнуть ее на пол.
 — «…лишь в славной династии Стюартов видим мы должную стойкость и честность, а также неизменную чистоту помыслов — качества, свойственные поистине великим государям».
 Хотя Честити уже видела письмо, зачитанная вслух, эта выдержка впервые натолкнула ее на мысль, что здесь были зашифрованы имена близких писавшего — его детей. Лишь секундой позже она задалась вопросом, как может Родгар так точно помнить цитату. Она обернулась.
 Маркиз стоял, как и прежде, у камина, но теперь в руках у него был слегка пожеванный, окровавленный лист пергамента.
 — О нет… — прошептал Уолгрейв одними губами.
 У Линдли вырвался злорадный смешок.
 — Прежде чем бросать бумагу в огонь, следует прочесть ее, — заметил Родгар.
 С диким, безумным криком граф выстрелил в него, но пистолет был разряжен и лишь сухо щелкнул. Безумец бросил его, целя в голову, — и промахнулся.
 — Убейте его! — крикнул он наемникам.
 Все еще пригвожденная Сином к полу, Честити на миг встретила мутный взгляд отца, в котором не светилось уже ни искры разума. Сколько же это будет продолжаться? Почему никто не остановит этого безумца?
 Наемники и не думали выполнять приказ, слишком пораженные происходящим, чтобы действовать. Они только тупо переглянулись.
 — Убейте его, или я прикажу вздернуть вас на виселицу! Я вас сотру в порошок! Я сотру в порошок ваши семьи!
 Здоровяки повернулись к Родгару, словно ища у него защиты.
 — Милорд, — деловито начал маркиз, — прошу сохранять хладнокровие. Ничего страшного не случилось, просто в будущем вам придется танцевать не под дудку Вернемов, а под мою. Уверяю вас, это не в пример лучше.
 — Никогда!
 Граф заметался по комнате, дико озираясь. Честити ждала, что он бросится к двери, но он подскочил к своим наемникам, сунул руку в карман одного из них и выхватил пистолет. Здоровяк и не подумал воспротивиться, он только хлопал глазами, как полный идиот. Однако когда Уолгрейв изготовился к выстрелу, на него уже смотрели два дула разом — Бренда и Родгара.
 — Ситуация становится занятной, — сказал маркиз с усмешкой. — Вы успеете убить одного из нас, но и сами проститесь с жизнью. Готовы ли вы предстать перед своим Создателем?
 — Лучше это, чем уступить вам победу, Родгар! — Граф выкрикнул эти слова с бешеной ненавистью в голосе и взгляде. — Вы осточертели мне, как колючка в заднице!
 — Ваши речи становятся вульгарными, — заметил маркиз.
 — Отдайте документ! Вам ведь тоже не хочется умирать!
 — Документа я вам не дам, — ровно ответил он, — но могу дать слово, что не воспользуюсь им, если вы удалитесь в Уолгрейв-Тауэрс, будете сидеть там тихо, как мышь, и выбросите из головы как государственные дела, так и дела ваших отпрысков.
 — Что?! — завопил граф, вне себя от ярости. — А вы будете тешиться мыслью, что прижали к ногтю самого влиятельного человека в Англии, графа Уолгрейва Непогрешимого?! Этому не бывать! Вы пожалеете, что осмелились даже мечтать об этом!
 Он повел дулом из стороны в сторону, снова нацелил его на маркиза и начал отступать к двери.
 — Вам не удержать меня!
 — Да мы не станем и пытаться, — заверил Родгар. — Свои условия я вам уже объявил, просто держите их в памяти. Помните, я не Вернем — обнародовав документ, я ничего не потеряю.
 — Обнародовав… ну да, народ! — С этим странным возгласом Уолгрейв выскочил в коридор.
 — Он спятил! — грубо констатировал Син и встал, и Честити наконец освободилась. — Еще пристрелит кого-нибудь!
 Он выбежал следом. Честити не удалось подняться так же быстро, из-за юбок и домино. Когда она вместе с остальными оказалась в холле, граф что-то вещал перед толпой. Донеслось слово «измена», а также имя маркиза.
 При этом он размахивал пистолетом, к ужасу одних и удовольствию других. Отовсюду подтягивались гости, скапливаясь по большей части между статуями и в зеленых уголках.
 Честити заметила, как Форт подбирается все ближе к отцу, должно быть, надеясь положить конец нелепой сцене.
 А потом все случилось очень быстро.
 — Вот она! — взревел граф, вращая глазами и роняя с губ пену, словно в припадке. — Вот она, причина всех моих несчастий, мой главный недруг, мой злой гений!
 — Отец, не делай этого! — раздался отчаянный крик Форта.
 Граф прицелился. Форт выстрелил в него.
 Рука Уолгрейва дернулась, пуля его ушла в сторону и лишь отколола кусочек мрамора от колонны. Он повалился на пол и остался лежать недвижим. Всю свою жизнь он держался надменно, но в этот раз поза его была лишена всякого достоинства, и Честити подумала: она будет вспоминать это, как нечто постыдное.
 Когда она приблизилась, отец был мертв. Выстрел попал прямо в сердце. Гости сбились в две большие группы, и между ними можно было видеть леди Августу, в обмороке распростертую в одном из кресел игорного зала. Карты ее разлетелись по ковру.
 Так вот в кого целил отец! Поистине безумец!
 Честити нашла взглядом Форта. Тот стоял, свесив руки, мертвенно-бледный, неотрывно глядя на дело рук своих. Верити и Натаниель пытались его увести. Мало-помалу тишина сменилась перешептываниями, потом пересудами, все более громкими и возбужденными. Кто-то обнял Честити за плечи и отвел в сторонку. Син. Она заметила поблизости Родгара и Бренда — разумеется, уже без пистолетов. Маркиз переходил от гостя к гостю, успокаивая, заверяя, ободряя, но не пытаясь отвлечь от обсуждения случившегося или развести по разным комнатам. Наоборот, он как будто всячески поощрял обмен мнениями.
 В игорном зале Элф сняла маску с принцессы Августы и теперь обмахивала ее веером, приводя в чувство. Постепенно толпа отхлынула от мертвого тела.
 Проходя мимо Сина, Родгар посоветовал ему увести Честити подальше, так что вскоре девушка оказалась за пределами толпы. Она все еще была ошеломлена, странные образы теснились в сознании.
 Заводная игрушка все двигается. Какие еще сюрпризы в запасе у того, кто ее запустил?
 Она бредит! Не мог же Родгар заранее знать, что сын застрелит отца, не мог же он это организовать! Или мог?
 Честити поискала глазами Форта, но того уже увели.
 — Я должна разыскать брата. Представляю, каково ему сейчас!
 — Не спеши. — Син остановил ее, ухватив за локоть. — Еще не время. Форт не один, с ним Верити и Натаниель.
 Он огляделся и присмотрел уголок, откуда можно было без помех наблюдать за происходящим и слышать каждое слово. Туда он и увел ее.
 Леди Августа пришла в себя, и ее устроили поудобнее на одном из мягких диванов. Родгар хлопотал вокруг нее, расспрашивал о самочувствии и сокрушался о случившемся.
 — Этот человек… Уолгрейв! — простонала она, поочередно прижимая к вискам смоченный в уксусе платок (в ее английском все-таки сохранился сильный немецкий акцент). — Он мне всегда казался неприятной личностью, и я опасалась его дурного влияния на дорогого Фредерика.
 — Боюсь, он совершенно помешался, ваше величество, — вздохнул Родгар.
 Королева-мать вдохнула ароматических солей. Судя по выражению лица, она пыталась осмыслить ситуацию.
 — Он что-то кричал о государственной измене… если не ошибаюсь, милорд, это были обвинения в ваш адрес… будто бы вы поддерживали якобитов в сорок пятом. Возможно ли это?
 — Невозможно, ваше величество. — Маркиз пожал плечами. — Вряд ли их заинтересовала бы поддержка школяра. Я, видите ли, в том году заканчивал школу.
 — В самом деле, это были речи сумасшедшего, — согласилась леди Августа. — К тому же Маллорены всегда были лояльны к царствующему дому.
 Честити подметила взгляд, адресованный ею Бьюту, который тактично ускользнул. Это нисколько не удивляло: косное провинциальное дворянство было бы шокировано тем, что королева явилась на бал со своим фаворитом, а не с фрейлиной, как того требовал придворный этикет.
 — Не просто лояльны, а горячо преданы, — почтительно поправил Родгар, наливая вина, чтобы леди Августа могла подкрепить свои силы. — У меня нет слов, чтобы описать, как безмерно я огорчен тем, что все это случилось в моем доме, в вашем присутствии, мадам. Но где же ваша фрейлина? — Он огляделся, весь воплощенная забота. — Где леди Трелин? Разыщите ее!
 Хотя Нерисса явилась на бал не с королевой-матерью, а со своим супругом, она числилась среди фрейлин. Назвав ее имя, Родгар подсказал леди Августе, как сохранить лицо. Это был также ловкий ход, призванный ввести новую и очень важную фигуру.
 — Милорд, хозяин дома не в ответе за то, что учинит гость, если ему вдруг вздумается сойти с ума, — сказала леди Августа (она заметно расслабилась). — Однако хотелось бы знать, что довело Уолгрейва до помешательства.
 — Угрызения совести.
 — Как так?
 — Здесь, у меня в доме, граф неожиданно наткнулся на негодяя, в недавнем прошлом обесчестившего его дочь. Поскольку тот был сильно навеселе, он сболтнул, что несчастная леди Честити была опорочена им понапрасну.
 — Опорочена понапрасну? — Леди Августа изумленно захлопала глазами. — Вы говорите о той самой Честити Уэр?
 — По всему выходит, что бедняжку заклеймили безосновательно. — Маркиз испустил сочувственный вздох. — Насколько я понял, Генри Вернем подслушал разговор о том, что леди Честити на редкость крепко спит, присвоил ключ от ее комнаты и обманом пробрался к ней в постель. Этим он надеялся добиться ее руки и завладеть богатым приданым.
 — Негодяй! Подлец! Низкий обманщик! — загомонило простодушное местное дворянство. — К позорному столбу его!
 — Увы, это невозможно, — сказал Родгар. — Граф Уолгрейв застрелил обидчика.
 По толпе пронесся одобрительный ропот, но леди Августа, женщина светская, не была настолько доверчива.
 — Какая странная история, милорд!
 — Весьма странная, — согласился маркиз. — Граф настоял на письменном признании своей ошибки.
 Он передал королеве-матери признание. Она внимательно изучила его.
 — Неслыханно! Подумать только, леди Честити Уэр оказалась далеко не так порочна, как мы все думали. Когда вспомню, сколько было шуточек вокруг ее имени… И вот получается, что она носит его вполне заслуженно!
 — Я здесь, ваше величество!
 Нерисса Трелин появилась среди собравшихся. Вопреки спешке она была белее своего наряда. Честити заметила удаляющегося Брайта и подумала, что это он разыскал и привел ее. Против обыкновения он улыбался и, судя по всему, был чем-то изрядно позабавлен. Нерисса присела перед королевой-матерью в глубоком реверансе.
 — Ваше величество, прошу простить меня за то, что не была рядом с вами в эти ужасные минуты!
 — Не извиняйтесь, дорогая, — отмахнулась леди Августа, зная, что должна сыграть свою роль в этом маленьком спектакле. — Ведь я сама отпустила вас потанцевать с лордом Трелином. Кстати! Помнится, именно вы принесли мне известие о позоре леди Честити!
 — Увы, мадам, это была я, — сокрушенно признала Нерисса, — и мне больно сознавать это. Чтобы хоть отчасти искупить свою вину, я готова публично признать ошибку. Понимаете, лорд Трелин и я… — белокурая красавица обратила кроткий взор к мужу, и тот поспешил занять место рядом с ней, — мы знали леди Честити как благонравную и целомудренную девушку и долго не могли поверить в ее падение. В худшем случае, думали мы, это роковая ошибка. Но, оставшись в полном одиночестве перед лицом отцовского горя, мы были вынуждены присоединить свои голоса к общему мнению.
 — А теперь вы сожалеете об этом, не так ли?
 — Всем сердцем! — с жаром воскликнула эта воплощенная доброта. — Сейчас вы поймете почему. Когда вы так великодушно позволили мне немного побыть с моим дорогим мужем, я протанцевала с ним вальс и почувствовала себя дурно. — Она застенчиво потупилась и почти прошептала:
 — Я в интересном положении, мадам!
 — О! Понимаю, — сказала леди Августа. Лорд Трелин раздулся от гордости, как индюк.
 — Ища прохлады, я прошла через оранжерею в зимний сад и присела в уголке на скамью. Немного погодя в гостиной появились мистер Вернем и граф Уолгрейв. Мне не хотелось прерывать их беседу, но не могла же я в своем положении возвращаться в дом по холоду ноябрьской ночи! Так из чувства такта и из-за страха перед простудой я стала невольной свидетельницей того, как мистер Вернем признался в своей дьявольской проделке. Он не запятнал леди Честити! Услышав это, граф был охвачен сожалениями… и я тоже. Мы все ошибались относительно этой девушки!
 Судя по пристальному, недоверчивому взгляду, королева-мать чувствовала подвох. Высказать сомнения вслух означало бы раздуть скандал. Не то чтобы она, интриганка, имела что-нибудь против этого, но в данный момент ее собственная позиция была довольно уязвима.
 — Как все это печально! — заметила она наконец с приличествующим случаю вздохом. — Хотелось бы как-то облегчить участь несчастной девушки. Полагаю, респектабельный брак может восстановить ее репутацию, и я, со своей стороны, поддержу этот шаг. Маркиз, не знаете ли, где сейчас это бедное создание?
 Честити стояла словно громом пораженная, не в силах сразу осмыслить стремительный поворот событий. Родгар нашел ее взглядом. Едва заметный кивок означал, что настало время пожинать плоды его затеи, но она была не в силах шевельнуться и едва могла дышать. Сину пришлось подтолкнуть ее. На подкашивающихся ногах приблизилась она к маркизу.
 — Ваше величество, счастлив быть к вашим услугам. Позвольте представить вам леди Честити Уэр, — сказал Родгар.
 Леди Августа так долго смотрела на девушку, что та едва не лишилась чувств. Потом лицо ее озарилось милостивой улыбкой, она протянула руку, и уже можно было без опасения склониться губами к холеным, унизанным перстнями пальцам.
 — Бедняжка, поверьте, мое сострадание безмерно, — громко провозгласила леди Августа, — и если вы при всех поклянетесь, что чисты, двор примет вас в свои объятия!
 Подыскивая уклончивые слова, Честити залилась краской до корней волос. К счастью, это было принято за смущение, и провинциальные дамы одобрительно закивали друг другу.
 — Ваше величество, клянусь небом, что я была невинна, когда Генри Вернем оказался у меня в постели! Клянусь, я не звала его! Господь всемогущий не допустил, чтобы зло совершилось, и я была вовремя спасена. — Честити повернулась к Нериссе Трелин. — Ах, миледи, как я благодарна судьбе за то, что в ту злосчастную ночь вы появились у моих дверей. Я никогда не держала на вас обиды за свидетельство против меня, потому что знаю: вы поступили по велению совести.
 Нерисса ухитрилась выжать пару настоящих слезинок из своих больших голубых глаз. Она обняла Честити, окутав густым, сладким и весьма знакомым ароматом розового масла.
 — Бедная крошка! — Затем она драматически рухнула на колени перед леди Августой. — Ваше величество! Мы должны, мы просто обязаны исправить эту ужасную ошибку, иначе совесть моя никогда не обретет спокойствие!
 — Разумеется, мы все исправим! — сказала королева-мать довольно желчным тоном. — Вряд ли такая встряска пойдет на пользу нервам. Думаю, мне не стоит сразу пускаться в обратный путь. Если маркиз не против, я несколько дней отдохну в этих гостеприимных стенах.
 — Это для меня большая честь, ваше величество, — сказал Родгар с поклоном.
 — И раз уж леди Трелин в интересном положении, мне понадобится другая фрейлина… или даже две. Леди Элфлед! Леди Честити! Буду рада предоставить себя вашим заботам.
 — Благодарю за доверие, ваше величество! — хором промолвили молодые женщины.
 — Нужно, чтобы эта история поскорее попала в газеты. Они так любят распространять ложные слухи, пусть для разнообразия донесут до общественности правду. — Леди Августа поразмыслила, и взгляд ее несколько смягчился. — Леди Честити, я могу лишь догадываться, что вам пришлось пережить, и глубоко сочувствую вашим несчастьям. Советую как можно скорее выйти замуж и оставаться в провинции, пока не утихнут пересуды.
 Честити присела в реверансе, сожалея, что не знает своей роли в этой светской комедии и может делать реплики лишь наудачу.
 — Ваше величество, я всецело полагаюсь на вашу житейскую мудрость…
 Глаза королевы-матери округлились. Честити запоздало вспомнила про обручальные кольца у себя на руке.
 — Мой брат, лорд Синрик Маллорен, капитан армии его величества, — поспешно вмешался Родгар, — согласен взять леди Честити в жены. Он подумывает об отставке и переезде в Канаду, где ему, без сомнения, будет предложен высокий пост в новом правительстве.
 — Канада… хм! Очень кстати, — сухо заметила леди Августа. — Превосходная и весьма, весьма отдаленная страна. Все так удачно складывается, просто нарочно не придумаешь.
 У Честити подкосились ноги. Син ободряюще сжал ей руку, словно говоря: потерпи, осталось недолго. Маркиз не сводил почтительного взгляда с леди Августы.
 — Поскольку леди Честити только что осиротела, — обратилась она к нему, — лучше всего им обвенчаться поскорее и без шума. Это ведь не составит проблемы, не так ли, милорд?
 Вопрос был задан довольно язвительно, но Родгар и бровью не повел.
 — Ни в коей мере, — заверил он. — Желание вашего величества — закон для ваших верных подданных.
 Эти два интригана обменялись понимающими взглядами, и на губах королевы-матери возникла наконец вполне искренняя улыбка.
 — Плут вы эдакий! — воскликнула она со смешком. — Уж не ждете ли вы, что я благословлю ваши происки, явившись на венчание? С другой стороны, почему бы и нет? Ведь моего сына так или иначе залучат на эту церемонию.
 — Ваше величество, вы всегда так безмерно великодушны! — сказал Родгар с непробиваемым спокойствием.
 — Помните это, — заметила леди Августа с нажимом. — А теперь мне пора отдохнуть — житейские драмы плохо действуют на печень.
 Она пошла к лестнице, но задержалась у тела Уолгрейва. В спешке его оттащили в сторону и накрыли ковром, но забыли прикрыть глаза, холодный взгляд которых был устремлен в пространство. Оглядев его, леди Августа проследовала дальше. Честити и Элф пошли следом.
 — Вот и хорошо, — сказала леди Фэншоу. — Думаю, теперь ничто не мешает нам возобновить игру.


* * *

 Гораздо позже Маллорены, Фрейзеры и Уэры собрались отпраздновать победу и поразмыслить над цепью событий, что к ней привела. Форта не было: мрачный и потрясенный, он нес безмолвное бдение над мертвым телом отца. Честити долго не отваживалась задать вопрос, что мучил ее больше всего, но наконец собралась с духом и обратилась к Родгару:
 — Милорд, скажите, ведь не все это было вами запланировано?
 — Что, замечание о всемогуществе Маллоренов в конце концов запало вам в душу? — Легкая улыбка коснулась губ маркиза. — Увы, я не наделен сверхъестественными способностями. Залог всех великих свершений — умение пользоваться моментом. В самом деле, я надеялся толкнуть вашего отца на опрометчивые шаги, но не на безумие, не на кровопролитие. Мне очень жаль, что до такого дошло.
 — А мне — нисколько! — пылко заверила Честити и с вызовом встретила шокированные взгляды. — Жаль Форта, но отцу поделом, и не из-за того, как он обходился с мной. Напрасно, Родгар, вы вините себя в его безумии. Разум отца помутился уже давно, просто он это скрывал. Если бы он покинул Родгар-Эбби живым и невредимым, то продолжал бы плести интриги, устраивать заговоры, губить хороших людей. Кроме как о самом себе, он ни о ком не думал и без колебаний наступил бы на горло любому. Только представьте себе, на что способен безумец у власти!
 — Что ж, я рад, что вы это понимаете, — пожал плечами маркиз. — Сожжение письма я, конечно, предвидел, и устроил это именно затем, чтобы выбить Уолгрейва из колеи, перетасовать карты по-своему.
 — Вы предвидели и смерть Генри Вернема? — поинтересовалась Верити.
 — Этот алчный дурень сам навлек на себя погибель. Надо сказать, именно в тот момент, когда граф застрелил Генри, я убедился в его безумии.
 — Иное дело — Форт, — заметила Честити. — Он болезненно переживает то, что было вынужденным шагом.
 — Именно вынужденным, — поддержал Син. — Графа нужно было остановить, и только у Форта был шанс это сделать.
 — Как среди гостей оказалась королева-мать? Вы послали ей приглашение, милорд?
 — Да.
 — Зачем?
 — Присутствие августейших особ было существенной деталью моего плана, и потом я надеялся использовать взаимную неприязнь Уолгрейва и леди Августы. Разумеется, я никак не думал, что дело примет столь опасный оборот, я всего лишь ожидал поддержки со стороны королевы-матери.
 — Просветите нас и насчет Нериссы Трелин. Как вы сумели добиться ее расположения?
 — Вопрос не ко мне, а к Брайту.
 — Охотно отвечу, — сказал тот с кривой усмешкой. — Я завлек Нериссу в зимний сад и позволил ей соблазнить себя. Потом, как и было задумано, вы все собрались в оранжерее. Мы оказались в ловушке. Нерисса ужасно испугалась, что нас обнаружат, потому что Трелин, этот болван, ревнует ее именно ко мне. Мы сидели тихо и исправно подслушивали, но потом оказалось, что у Нериссы и в мыслях нет обелить имя Честити. Наоборот, она давилась от смеха, словно перед ней разыграли пошлый водевиль. Пришлось сунуть ей под нос письмо. Думаю, теперь она от всех от нас не в восторге.
 — Как и ее госпожа, — добавила Верити.
 — Да, но обе они в высшей степени благоразумные дамы, — успокоил Родгар. — Леди Августе не нравится, когда ее впутывают в интригу, сплетенную кем-то другим, но она чувствует себя обязанной — ведь я набросил на ее эскападу покрывало некоторого добронравия. Она будет молчать. — Он с усмешкой оглядел Сина. — Помнится, ты клялся, что не будешь настаивать на браке, если я сумею восстановить репутацию леди Честити. Я это сделал, но, боюсь, ценой твоего брака, так что придется тебе идти под венец.
 — Милорд, он уже отрезал себе путь к отступлению, — сказала Честити, играя кольцами.
 — Этот романтический жест мог нам дорого обойтись, — довольно резко заметил Родгар. — Син, в будущем не добавляй штрихов к моим планам, они всегда отточены до блеска.
 — В будущем, милорд, я надеюсь быть недосягаем для ваших планов, — сказал тот беззлобно.
 — Какая черная неблагодарность! — тем же тоном ответил маркиз.


* * *

 Некоторое время спустя Син и Честити оказались единственными, кто бодрствовал в громадном безмолвном особняке. Обитатели и гости Родгар-Эбби отдыхали после тяжкого потрясения. Поскольку свободных комнат не осталось, Честити пришлось разделить с Сином его постель, и теперь они лежали в крепком, но целомудренном объятии.
 — Никаких вольностей до первой брачной ночи? — поддразнила Честити.
 — Никаких! — заверил Син.
 — Через два дня? Так скоро?
 — Если твой брат не передумает.
 — С чего бы ему передумать?
 — Уэры снова не в ладах с Маллоренами, — сухо ответил Син. — Форт винит во всем Родгара, как будто это Родгар нажал на курок.
 — Но ведь маркиз не мог предвидеть, что отцу вздумается целить в королеву-мать!
 — Форт уверяет, что Родгар намеренно не выстрелил в графа и не позволил Бренду, хотя у обоих были взведенные пистолеты. Он считает, что это был ловкий ход, чтобы сделать его отцеубийцей.
 — А ведь в самом деле… я заметила, что Родгар удержал руку Бренда, когда тот понял пистолет…
 — Я тоже заметил, — сказал Син, и Честити поняла, что это не дает ему покоя. — Возможно, Родгар предвидел последствия: Маллоренов могли обвинить в убийстве из мести, а Форт лишь поступил по совести.
 — Горе бедняге Форту! — Девушка содрогнулась. — Родгар мне в общем-то нравится, но иногда у меня от него мурашки по коже.
 — Горе нам всем! У меня нет ни малейшего желания продлевать эту драму. Если эти двое и дальше будут скалить друг на друга зубы, я постараюсь как можно скорее уехать отсюда. Надеюсь, тебе понравится в Новой Шотландии. Ее еще называют Акадией.
 — Уверена, что понравится. Я охотно переименовала бы ее в Аркадию. — Честити потянулась к Сину для поцелуя. — Это будет наш личный рай, твой и мой.
 — Рай? — Он охотно поцеловал ее, но потом покачал головой. — Кажется, я внушил тебе ложное представление о тех местах. Они прекрасны, но совершенно не обжиты. Жизнь там сурова.
 — Мы будем там вместе, — просто сказала девушка.
 Новый поцелуй был опасно долгим, однако Син нашел в себе силы оторваться от нее и отодвинуться на другую половину постели.
 — И не смей приближаться! После всех этих титанических усилий я не желаю снова поставить под угрозу твою драгоценную репутацию.
 — Или свою, — засмеялась Честити. — Но если это случится, я охотно дам согласие прикрыть твой позор браком!




 Глава 22


 Венчание, хоть и спешное, стало событием внушительным. После трагических событий на балу немало гостей остались в Родгар-Эбби ждать, чем все кончится. Еще больше было приглашенных — всех, кто хоть что-нибудь значил в высшем свете.
 Наконец явился король, — под предлогом беспокойства за мать, якобы желая убедиться, что она вполне оправилась от потрясения. Его жена, ничем не примечательная немка, была откровенно счастлива тем, что может приобщиться к церемонии, которой прочили судьбу самого блистательного события года. Король, наоборот, долго раздумывал и взвешивал возможные последствия. Больше всего на свете он боялся отступить от приличий, а тут как-никак предстояло благословить своим присутствием брак всем известной Честити Уэр.
 Однако, когда невеста была представлена королевской чете, монарх изволил пошутить, что этой женщине суждено прославиться в ином смысле — благодаря красоте и достоинству. Королева сделала любезное замечание по поводу двойного кольца новобрачной.
 Подвенечное платье Честити, триумф мастерства Шанталь, было облаком белоснежного газа. Белизна казалась ей неуместной, но пришлось покориться железной воле Родгара. Относительная простота фасона вполне компенсировалась высочайшим качеством ткани и богатством отделки, на которую пошла целая груда бриллиантов и жемчуга.
 Заказал платье Родгар, а оплатил Форт, что, без сомнения, лишь подогрело его неприязнь, поскольку обошлось в целое состояние. К венчанию он явился в таком глубоком трауре, какой только можно себе вообразить, и едва удостаивал Маллоренов словом. В противоположность ему Брайт так и сиял. Судя по всему, он вполне оправился от своей неразделенной любви.
 Подружками невесты выступали Элф и Верити. Леди Августа настояла на том, чтобы вместе с молодой королевой присутствовать при обряжении Честити (возможно, в надежде углядеть признаки распущенности). Это ей не удалось: к торжественному дню краска с сосков Честити полностью сошла.
 Девушка никак не могла поверить, что все это не сон, и каждую минуту ожидала ужасного пробуждения. Она так очевидно нервничала, что леди Августа скоро перестала поедать ее взглядом, сочтя эту нервозность естественным страхом невинности перед брачной ночью. Уходя, она довольно добродушно потрепала Честити по щеке.
 — Я знаю, дорогая моя, вам не по себе от того, что венчание столь скоропалительно. Но это для вашей же пользы! Только брак может окончательно восстановить репутацию, ибо нет ничего респектабельнее, чем удел законной жены. К тому же вам предстоит войти в богатую и влиятельную семью. Мало кто дерзнет оскорбить Маллоренов. Я бы с радостью предложила вам место при дворе, но слухи затихают не так скоро, как множатся. Желаю счастья на новом месте. Я упросила сына перевести вашего будущего супруга под начало генерала Лоренса, губернатора Акадии, и вручить ему рекомендательное письмо с опровержением всех слухов.
 Молодая королева тоже выказала милость, собственноручно подняв Честити из реверанса.
 — Вам совершенно нечего опасаться, — прошептала она ей на ухо с сильнейшим немецким акцентом. — Поверьте, супружеские обязанности… — она зарделась, — это довольно приятно!
 И в смущении поспешила прочь. Хотя Честити едва не прыснула вместе с Верити и Элф, она была тронута неуклюжей попыткой королевы приободрить ее. Если бы кто-то приободрил ее в другом!
 Все это сон, прекрасный сон, думала она снова и снова. Вот-вот он кончится, и вернется явь с извергом-отцом, с жалким маскарадом и бритой головой. Или во время венчания все дружно расхохочутся ей в лицо, станут показывать пальцами. Или священник вдруг прямо спросит ее, была ли она уже в объятиях мужчины. Она не сможет солгать в Божьем храме!
 Когда Форт вел Честити в часовню Родгар-Эбби, чтобы вручить жениху, она дрожала так сильно, что это привлекло его внимание.
 — Ты уверена, что хочешь этого? — осведомился он хмурясь. — Я знаю, знаю, что брак для тебя — наилучший выход из положения, но однажды я уже подталкивал тебя к алтарю и не хочу снова совершить ту же ошибку. Если ты делаешь это только ради репутации, еще не поздно передумать, и пропади пропадом этот интриган Родгар и его присные!
 Честити спросила себя: чего здесь больше — заботы о ней или желания уклониться от нежеланных родственных уз?
 — Конечно же, я хочу этого! — заверила она, не без усилия растянув губы в улыбке. — Я нервничаю только от страха: вдруг что-нибудь помешает церемонии?
 — Ну, тогда все в порядке. — Форт в ответ улыбнулся еще фальшивее. — Чем скорее мы через это пройдем, тем лучше.
 Син был в палевом камзоле, отделанном золотистой тесьмой, отчего глаза его искрились. Он не напудрил волосы, пламеневшие в потоке солнечных лучей, словно он в буквальном смысле был светочем ее жизни. Однако взгляд у него был тревожный. Быть может, он тоже опасался, что церемония не состоится.
 Два предшествующих дня они были так заняты, что почти не виделись. Отчасти это было даже к лучшему, по крайней мере с точки зрения Честити. В противном случае она извелась бы от беспокойства.
 Уже стоя перед женихом, готовый символически передать ему руку невесты, Форт заколебался.
 — Смотри, Маллорен, — пригрозил он шепотом, — не вздумай ее обидеть! Будешь иметь дело со мной.
 — О! Братец-покровитель! — так же шепотом заметил Син. — Это что-то новое в твоем репертуаре, Торнхилл.
 Честити поспешно положила руку на его локоть и подвинулась так, чтобы разделить этих забияк.
 — Сегодня в женском, юный Чарлз? — спросил Син и подмигнул ей.
 Вспыхнув, она отвернулась к викарию Родгар-Эбби, который терпеливо ждал, когда новобрачные будут готовы к церемонии.
 Венчание началось. Честити не могла бы сказать, сколько оно длилось, так как почти не обращала внимания на слова и действия святого отца. Она была как струна, натянутая слишком туго и тревожно гудящая от малейшего постороннего звука. Она ловила каждый шепот, каждый тихий смешок, леденея при мысли, что это ее обсуждают гости, что это над ней они втихомолку посмеиваются. Каждый миг она ждала, что кто-то встанет и потребует остановить церемонию. Рассеянно проговорив брачный обет, Честити опомнилась только тогда, когда добродушный священник предложил скрепить его поцелуем.
 — Постойте! — воскликнула она. — Я… я немного отвлеклась! Нельзя ли повторить?
 Своды часовни ответили гулом на дружный смех собравшихся.
 — Отчего же нельзя? Давай повторим, — сказал Син, стараясь сохранить серьезность.
 Они повторили обет, на сей раз медленно и с чувством, глядя в глаза друг другу, а потом легко и нежно коснулись губами губ. Когда позже они смешались с толпой гостей, чтобы выслушать поздравления, Честити поймала несколько любопытных взглядов, брошенных ей на живот. Однако перед лицом королевского благословения никто не посмел судачить вслух. Ей оказали вполне радушный прием.
 Это было приятно, и это ничего не меняло. Честити знала, как все будет: поначалу намеками и шепотом, потом все откровеннее, все громче, в письмах и светской болтовне история «бедняжки Честити Уэр» разойдется по всей стране, еще более скандальная благодаря двойному убийству.
 Но Син не дал ей углубиться в грустные размышления, потянув прочь из толпы. Они коридором прошли в холл, где было еще совсем светло, — до заката оставалось несколько часов. Тем не менее Честити посмотрела в сторону лестницы.
 — Нет, — сказал Син, — у меня есть идея поинтереснее. Твой саквояж уже в карете. — Он сделал знак, и лакей подошел с роскошным бархатным плащом на горностаевом меху. — Едем, жена?
 — Куда пожелаешь!
 Они уселись в поразительно знакомую карету. Правда, гербы на дверцах были полностью восстановлены, но все тот же Хоскинз восседал на козлах. Когда карета тронулась, за ней последовала другая, попроще, — Джером и твоя новая горничная, — пояснил Син. — Мы теперь респектабельная супружеская пара, нужно, чтобы все было как положено.
 — Респектабельная пара… — повторила девушка. — Но ведь это скучно!
 — Мы найдем, чем себя развлечь.
 По дороге они вспоминали недавние приключения, приятные и неприятные неожиданности. Честити не смотрела в окошко, пока карета не въехала в оживленный город.
 — Где мы? — Несколько минут она пыталась угадать, потом просияла. — Это же Винчестер!
 Хоскинз, заранее получивший все нужные распоряжения, повез их прямиком в гостиницу «У трех ядер».
 — Возьмем ту же комнату? — лукаво осведомилась Честити.
 Син кивнул.
 — Знаешь, — застенчиво начала она, — когда мы здесь ночевали… я думала… я мечтала, чтобы это была наша брачная ночь!
 — Я тоже.
 В гостинице оказалось, что весь постоялый двор на эту ночь откуплен лордом Синриком Маллореном в свое личное распоряжение. Их, однако, провели в ту же маленькую и уютную комнату, только на этот раз вместо сухого букета на окне стояли живые розы. Стол уже был сервирован холодными закусками и вином, камин растоплен.
 Прислуга внесла багаж и была отпущена. Син сбросил дорожную накидку, Честити сняла плащ и погладила густой переливчатый мех.
 — Какой красивый! Наверное, дорогой.
 — Я бы не мог себе такого позволить. Это свадебный подарок Родгара. Видишь теперь, что значит выйти за самого бедного из братьев?
 — Какой ужас! Какая страшная ошибка! — Честити театрально схватилась за голову.
 Син засмеялся. Он протянул руку, и девушка подошла, чтобы доверчиво вложить в нее свою. Ладони ее были теперь белы и нежны, и он по очереди коснулся их губами, затем привлек ее к себе за талию для поцелуя.
 — Китовый ус! Я предупреждал, что не потерплю этого орудия пыток. Долой его немедленно!
 — Милорд, вы предупреждали еще и о том, что лично сорвете с меня корсет.
 Оглядев подвенечное платье, Син увидел, что оно целиковое (у Шанталь не было времени на положенные три части) и стянуто рядом крючков вдоль спины. Расстегнуть их было мудрено, но в конце концов платье белой грудой вспенилось вокруг ног Честити.
 — Нелепое приспособление, — заметил Син, качнув кринолин. — Без юбок это похоже на остов птичьей клетки.
 За кринолином последовал корсет, оставив Честити в прозрачной шелковой сорочке и чулках с подвязками. Раздевая Сина, она (уже не колеблясь, как когда-то) расстегнула все пуговки его жилета, вплоть до самых нижних. Ей даже удалось развязать хитроумный узел шейного платка. Когда Син, в бархатных штанах до колен и полурасстегнутой рубашке, направился к столу, рот у Честити пересох от предвкушения.
 — Еда… — заметил он многозначительно.
 — Син, опять?!
 Он поманил ее. Она хотела этого, но из упрямства помотала головой. Тогда он взял ее за руку и потянул за собой туда, где ждали закуски.
 Син сел, устроил Честити у себя на коленях, на ощупь развязал подвязки. Когда он извлек их из-под сорочки, на губах у него заиграла улыбка: это были те, что он купил в галантерейной лавке в Шефтсбери.
 — Ты не забыла о них!
 — Как я могла?!
 Значит, он тоже не забыл. Счастливая, Честити уткнулась лицом в плечо Сина. Тем временем он снял чулки. Ладонь легла на бедро, скользнула выше. Ноги ее непроизвольно раздвинулись, но Син не спешил.
 — Помнишь?
 Честити подняла голову. Он держал пышный пирожок с яблочной начинкой.
 — Я нарочно заказал их.
 — Син, ради Бога! Ты же не собираешься проиграть заново всю историю нашего знакомства, минуту за минутой, кушанье за кушаньем!
 — Это не приходило мне в голову, и теперь вижу, что зря. Отличная мысль! Интересно, найдутся ли в Винчестере шефтсберийские бисквитики?
 Честити выхватила пирожок и откусила.
 — Я что-то припоминаю насчет волчьего голода, — засмеялся Син, слизнул у нее с подбородка каплю яблочного сиропа, дождался, когда она проглотит, и поцеловал ее. — С яблочным привкусом! Весьма аппетитно.
 — И это все, что тебе во мне нравится? Яблоки?
 Он снова засмеялся, сдвинул сорочку с правой груди и прильнул губами к соску.
 — Нет, еще вишни…
 Сначала рука его странствовала по волнам тонкого шелка, потом в ней оказался знакомый флакон. Син коснулся пробкой всех самых интимных уголков тела Честити.
 — А я все думала, где теперь эти духи…
 — Я купил их для нашей первой ночи, но, увы, им пришлось подождать.
 Честити выхватила флакон и, в свою очередь, мазнула Сина. Он отшатнулся, потом махнул рукой и с улыбкой уступил. Знойный, жгучий аромат окутал их невидимым облаком. Прикоснувшись пробкой у Сина в паху, Честити не удержалась и положила туда ладонь.
 — У тебя там огурец!
 Оба зашлись от смеха.
 А потом Син пересадил ее на стул, вложил ей в руку остаток пирожка и начал сбрасывать оставшуюся одежду. Он делал это медленно, зная, что ей нравится наблюдать. Глаза его были теперь много темнее. Честити застыла в упО"ении, не замечая, что из пирожка ей на руку сочится янтарный сироп. Он был красив, этот мужчина, ее муж, так красив, что на глаза наворачивались слезы.
 — Разве ты не голодна?
 Вспомнив о пирожке, Честити оглядела его и вдруг бросила в Сина. Пирожок был так пышен, так свеж, что не отскочил, а распался, съехал по телу, оставляя двойной след — липкий янтарный и белый, из взбитых сливок. Часть начинки оказалась в совсем уж неподходящем месте, на округлом кончике возбужденной мужской плоти, забавно разукрасив ее. Син посмотрел вниз и приподнял бровь.
 — Миледи, кушать подано!
 Все это совсем не походило на то, как, по мнению Честити, должна вести себя в брачную ночь респектабельная супружеская пара. Однако она с готовностью приблизилась. Син отступал, пока не повалился на постель.
 — Вот, я весь твой. Делай со мной все, что пожелаешь.
 Она была настолько зачарована видом янтарного пятна, что потянулась к нему и лизнула.
 — Боже мой!
 Она бросила опасливый взгляд, но Син не возражал против ее дерзкой выходки, скорее как будто наоборот. Осмелев, Честити слизала языком всю сладкую начинку до последней крошки. Краем глаза она видела, как все чаще вздымается грудь Сина, ощущала волны его дрожи. Повинуясь внезапному порыву, она оседлала его.
 — Нет еще!.. — начал Син, но умолк, только судорожно прижал ее бедра к своему телу. Это было короткое, страстное слияние, целиком пронизанное счастьем быть вместе и любить друг друга.
 Позже, держа ее в объятиях в упоительном облаке смешанных запахов, Син покачал головой и усмехнулся.
 — Я не так представлял себе первый раз!
 — Прости, наверное, мне не стоило…
 — Стоило, очень даже стоило. Я говорю совсем не об этом. Просто мне хотелось, чтобы первый раз был совершенным, был вершиной любви.
 — Он и был таким. Вот только если ты предпочел бы взять меня, а не наоборот…
 — Можешь «брать» меня, когда захочешь. Поверь, я всегда наверстаю упущенное!
 На этот раз они соединились медленно, смакуя каждый миг.


* * *

 На другой день Честити и Син бродили по старинным улочкам Винчестера, держась за руки и являя собой воплощение взаимной любви. Они совершенно потерялись в своем счастливом маленьком мирке и вернулись оттуда, только повинуясь оклику:
 — Капитан! Это опять вы! А ведь я вас помню. — Парнишка на углу ухмыльнулся им своей плутовской ухмылкой.
 — Вот тебе за хорошую память, — сказал Син и бросил ему золотую гинею. — Пожелай нам семейного счастья.
 — И кучу детей! — крикнул этот умудренный опытом пострел, пряча гинею в карман.
 Они пошли дальше, но улыбка Честити скоро померкла. Она зябко закуталась в свой плащ.
 — У людей долгая память, Син.
 Тот промолчал. Они повернули два раза и оказались перед банком Дарби. Их торжественно провели в кабинет мистера Дарби, где всех ждал херес.
 — Чем могу быть полезен, милорд?
 — Я здесь затем, чтобы оговорить финансовые права своей супруги. Прошу устроить так, чтобы она могла от моего имени изымать требуемые суммы, пока мы еще здесь, в Англии. Что? Вот и отлично! Видишь, дорогая, мистер Дарби лично за этим присмотрит.
 — Леди Маллорен, для меня честь быть вам полезным. Примите мои сердечные поздравления в связи со вступлением в брак!
 — Тебе совершенно незачем тревожиться, — сказал Син, когда они снова оказались на колючем воздухе поздней осени. — Мы не просто обелили всем известную Честити Уэр — мы заставили ее навсегда исчезнуть. Теперь ты леди Честити Маллорен, и ничто плохое тебе больше не грозит.
 — Помнишь, что ты сказал мне однажды? Что в день нашей встречи родился заново. Наверное, я тоже, хотя только теперь у меня появилось имя.
 Она адресовала ему сияющую улыбку, и он схватил ее в объятия прямо посреди улицы.
 — Все это хорошо, милая, но лично я не возражал бы стать всем известным. Например, всем известным супругом. Только представь себе, что будут говорить: «Уж этот пресловутый Син Маллорен! По-прежнему верен своей жене и счастлив, как ребенок!» Но все это еще впереди, а сейчас нас с нетерпением ждут уютная комната и мягкая постель…
 Они повернули к гостинице и вскоре скрылись из виду, но счастливый смех Честити, казалось, все витал в древних каменных стенах.