Аннотация: Из приюта для душевнобольных в пышные бальные залы георгианской Англии перемещается напряженное и увлекательное действие романа, сюжетом которого в лучших традициях классики любовно-авантюрного жанра служат пылкая любовь и предательство, месть и подмена, борьба за наследство и счастливый брак.


---------------------------------------------


 Кейси Майклс
 Невеста Единорога



 ПРОЛОГ
  1801 г. 



 Творить зло легко, его формы бесконечны.

    Блез Паскаль


 Он смерти обречен, но умереть не может.

    Джон Драйден

 — Каролина, сиди спокойно, детка. Карету и так трясет, будто кучер Джон ослеп, а тут еще ты елозишь.
 — Ты неважно себя чувствуешь, дорогая? — Генри Уилбертон, седьмой граф Уитхемский, снова готовился стать отцом. Он с обожанием смотрел на свою молодую жену, которая пыталась урезонить непоседливую трехлетнюю дочку. — Нам не следовало засиживаться на этой дурацкой детской вечеринке.
 Леди Гвендолин, расположившаяся рядом с дочерью на широком бархатном сиденье, притянула к себе Каролину и укрыла пледом, затем обратилась к мужу:
 — Пустяки, Генри. Это был чудесный вечер. Мне уже намного лучше. Просто я напрасно попробовала пирожное. Я точно так же реагировала на сладкое, когда носила Каролину, помнишь?
 — Очень хорошо помню, дорогая, — ответил лорд Уитхем, наклонился и погладил руку жены. — Ну что ж, придется потом побаловать тебя за воздержание этих месяцев.
 — Ты лучший из мужей, Генри, и я ловлю тебя на слове. Люблю, когда ты меня балуешь. — Гвендолин наклонилась над дочерью, приподняла кожаную штору и выглянула в темноту, потом нахмурилась. Она была не вполне искренней, когда говорила мужу о своем состоянии. Тошнота не отпускала ее, и она с нетерпением ожидала, когда можно будет выйти из тряской кареты. — Мы уже близко от дома.
 — Очень близко, дорогая. Каро, моя неугомонная маленькая козочка, почему бы тебе не спеть песенку, которой научила тебя недавно мама? Ты помнишь:
  Настал веселый месяц май? 
  — Нет, папа, — ответила Каролина с упрямым выражением хорошенького личика. — Каро устала, — пояснила она, пряча на груди матери белокурую головку.
 Леди Гвендолин усмехнулась. Она уже привыкла к своенравию дочери.
 — Она у нас с характером, правда, дорогой? Будем надеяться, что наш еще не родившийся сын окажется хотя бы вполовину упорен и энергичен по сравнению с Каролиной. Мальчики должны быть… Что это? Генри! Это был выстрел, я уверена!
 Граф выглянул в окно и нахмурился, услышав второй пистолетный выстрел. Он уже открыл рот, чтобы предостеречь жену, но в этот момент все трое упали на пол кареты: кучер рывком натянул поводья, потом резко нажал на тормоза. Из-за деревьев показались двое одетых в черное всадников. Они выехали на дорогу и встали перед каретой, крикнув:
 — Кошелек или жизнь?
 Каролина немедленно начала вопить, выражая криком не столько боль, сколько ярость из-за падения.
 — С тобой все в порядке? Успокой ее, Гвен, — распорядился лорд Уитхем, помогая жене подняться. Затем он полез в карман и достал из него маленький кошелек. — Я достаточно богат, чтобы позволить себя ограбить и не подвергать опасности Каро. Мне говорили, что эта дорога безопасна. Я отдал бы половину своего состояния, чтобы иметь возможность направить на негодяев дуло пистолета, но сейчас лучше не связываться. Дай мне твои драгоценности, дорогая, я выйду из кареты и договорюсь с этими мерзавцами. И мы очень скоро окажемся дома, в тепле, живые и невредимые. Я тебе это обещаю.
 Леди Гвендолин, забыв о своей тошноте и усталости, принялась снимать бриллиантовые серьги и браслет, которые граф подарил ей на прошлое Рождество. Она протянула их мужу, затем взяла его за руку.
 — Грязные животные! Я не отдам им кольца и подвеску, — твердо заявила она. — Эти вещи незаменимы.
 Улыбка лорда Уитхема светилась такой любовью, что леди Гвендолин почувствовала подступающие к глазам слезы.
 — Все заменимо, моя дорогая, — услышала она в ответ, — кроме тебя и нашей дорогой Каролины. Так что поторопись, моя радость, — добавил он, нахмурившись. — Не нужно, чтобы негодяи глазели на тебя и ребенка. Вы обе слишком прекрасны, и я не хочу их искушать.
 Сдерживая слезы, леди Гвендолин сняла с пальцев кольца — впервые с тех пор как муж надел их ей в день свадьбы — и вложила в руку графа. Она уже снимала через голову подвеску, когда дверца кареты распахнулась и человек в маске приказал лорду Генри выйти.
 — Генри, нет! Ради всего святого, не покидай нас. — Леди Гвендолин почувствовала, что мужество ее покидает, и вцепилась в руку мужа. Но он мягко высвободился, еще раз ободряюще улыбнулся и вышел на дорогу.
 Оставшись одна с ребенком (девочка уже успокоилась и только таращила глаза), леди Гвендолин приказала себе не падать духом. На королевских дорогах грабежи случаются каждый день, что в просвещенные времена считалось национальным позором; она слышала, как мужчины обсуждали этот вопрос на приеме у сэра Стивена, устроенном в честь дня рождения его младшего сына.
 Но люди лишались не только имущества, вспомнила леди Гвендолин. Иногда, если они оказывали сопротивление, в них стреляли — и убивали! Месяц назад недалеко от Лондона человек был застрелен в миле от своего имения.
 Конечно, ничего подобного с ними произойти не могло. В конце концов, здесь не Лондон. Это Суссекс.
 Цивилизованное место. И ее драгоценный, храбрейший Генри договорится с грабителями.
 И все же леди Гвендолин была сильно напугана, несмотря на ободряющую улыбку мужа. Она жаждала хоть чем-то ему помочь. Ее руки сами собой поднялись к. шее. Подвеска все еще была на ней. Нехорошо, если грабители обнаружат, что она пытается скрыть часть своих драгоценностей. Она быстро сняла подвеску и повесила ее на шею Каролины, спрятав под платье. Даже отпетый разбойник не настолько жесток, чтобы обыскивать ребенка.
 Но этого недостаточно. Генри просил ее сделать что-то, касавшееся Каролины. Да, да. Теперь она вспомнила. Он хотел, чтобы она успокоила ребенка; он специально просил ее об этом. Она взглянула на девочку, маленький подбородок Каролины дрожал, она готова была снова расплакаться. Это нельзя допустить!
 И леди Гвендолин осенило: она одновременно успокоит дочь и надежно спрячет от разбойников оставшиеся драгоценности. Генри будет гордиться ею! И на очередном приеме он будет в центре внимания за столом, когда расскажет, какую сообразительность проявила его жена.
 Она приподняла обитую бархатом крышку сиденья, на котором только что сидел ее муж, и осмотрела маленький, грубо сколоченный ящик, который иногда использовали для багажа.
 — Иди сюда, дорогая, — шепнула она дочери. — Спрячься здесь, пока не вернется папа. Ты можешь это сделать, Каролина? Но, пожалуйста, сиди тихо, чтобы для папы это было сюрпризом. Ты вылезешь, когда папа вернется. Ты сможешь, как большая девочка, сыграть в эту игру ради своей мамы?
 — В игру, мама? — переспросила Каролина, явно обрадовавшись. — Каро будет играть?
 — Да, дорогая. Какая ты хорошая девочка. Ты моя сладкая, любимая Каро. А теперь поцелуй маму.
 Она страстно прижала девочку к груди, затем положила ее в ящик и попросила наклонить головку, чтобы можно было закрыть крышку. Затем леди Гвендолин села сверху, расправила атласную юбку, глубоко вздохнула и наконец решилась отодвинуть кожаную штору и выглянуть наружу.
 Теперь шел настоящий дождь, тьма сгустилась, но мерцающий свет каретных фонарей позволял разглядеть, что происходило на дороге.
 Она увидела Генри, стоявшего не далее чем в трех футах от дверцы кареты, к ней спиной, с поднятыми руками, в то время как один из разбойников держал пистолет, направив его в грудь графа.
 Второй стоял рядом. Ее драгоценности сверкали на его перчатке; в другой руке грабитель держал пистолет, наставив его на кучера Джона, старика настолько робкого и беззащитного, что леди Гвендолин не раз просила мужа его уволить. И была права. Если бы Джон не был глух и услышал выстрелы, он мог бы подстегнуть лошадей, и они были бы сейчас дома, в тепле и безопасности, вместо того чтобы находиться на большой дороге, во власти разбойников.
 Леди Гвендолин вздрогнула, чувство беспомощности снова охватило ее. Почему так долго? Неужели они собираются обыскивать карету? Но зачем им это делать? Они уже получили драгоценности и все деньги.
 Она прижала пальцы к стеклу, как бы желая прикоснуться к мужу.
 И тут разбойник, державший в руке драгоценности, приподнял дуло пистолета и выстрелил. Она скорее поняла, чем увидела, что Джон свалился на дорогу, потому что смотрела на мужа, который опустил руки и повернулся лицом к кучеру и к ней.
 — Гвен! — крикнул он, сделав шаг по направлению к ней, и она увидела его лицо в слабом свете фонаря — такое любимое и испуганное. — Выйди с той стороны. Беги! Беги в лес!
 Бежать? Взять Каро и бросить его? Никогда! К тому же если бы даже она захотела повиноваться мужу, она не смогла бы этого сделать.
 Она не могла пошевелиться.
 Не могла дышать.
 Все, что она могла, — это смотреть. Она была парализована страхом, ее пальцы все еще касались холодного стекла. И в этот момент прозвучал еще один выстрел. Генри упал на дорогу, ударившись о бок кареты.
 — Генри — нет! — Леди Гвендолин потянулась к щеколде, пренебрегая предостережением графа, забыв о ребенке, о собственной безопасности. Она распахнула дверцу, которую ее муж, ее защитник, закрыл за собой минуту назад — но с тех пор прошла целая вечность.
 Она пыталась осознать ужасающую реальность: ее муж лежал у ее ног, лицом в грязи, и темное пятно расползалось по его спине.
 — Генри! О Боже — Генри! — Она подняла голову и закричала, обращаясь к разбойникам, резким голосом, на грани истерии:
 — Мы дали вам все наши деньги, все наши драгоценности! Мы отдали вам все! И вы убили его! В этом не было никакого смысла, никакой нужды! Почему? Почему вы это сделали?
 Человек, который разрядил свой пистолет в седьмого графа Уитхемского, снял свою черную маску, открыв злобно улыбающееся лицо, и приблизился к леди Гвендолин:
 — Добрый вечер, Гвен. Отвратительная погода, не так ли?
 Она смотрела на лицо, освещенное каретными фонарями, не в силах понять, откуда он взялся, неспособная объяснить его поступок. Потом взглянула на тело мужа и невольно вздрогнула, прежде чем обратить непонимающий взгляд на убийцу лорда Генри.
 — Но почему? Почему?
 Она продолжала смотреть, как этот человек, — человек, которого она знала, которому доверяла, — делает еще один шаг вперед и медленно достает из-за пояса третий пистолет с длинным стволом…




 Книга первая
 ВОПРОС ЧЕСТИ
  Октябрь 1815 г. 



 Случай — это условное название Провидения.

    Шамфор


 ГЛАВА 1


 Мы умираем только раз, но так надолго!

    Мольер

 Лорд Джеймс Блейкли был уверен, что его племянник не счел бы сцену, устроенную в его честь, особенно веселой. Все было рассчитано на то, чтобы выбить его из колеи, посеять в нем дурные предчувствия. Впоследствии, когда тело дяди станет холодным и неподвижным, у Моргана Блейкли будет возможность сплясать жигу на его могиле.
 Если он сможет.
 Но сейчас плясать будет лорд Джеймс — так, как ему захотелось.
 Готовясь к этой встрече, он продумал все до мелочей, продумал свою — разумеется, главную — роль до последних деталей. Мрачная, похожая на хлев спальня как нельзя лучше отвечала поставленной задаче: сыграть последний, смертельный фарс.
 Лорд Джеймс издавна привык удовлетворять свои сексуальные потребности в низком обществе: чем дальше партнерша от светского круга, тем лучше. Такого рода женщины не возражали, когда игра принимала грубые формы. По крайней мере, они никогда не выказывали своего отвращения — за те деньги, которые он платил, чтобы удовлетворить свои аппетиты.
 И если он испортил жизнь одной-двум круглозадым шлюхам, то что из этого? Ничто не вечно. Всем суждено умереть.
 Он уже видел собравшихся вокруг демонов: они затаились в дальнем углу, прижались к потолку, потирая когтистые лапы, готовые схватить его, вытрясти душу из тела и погрузить ее в глубины преисподней.
 Но не сейчас. Нет. Время еще не настало. Ему кое-что нужно сделать — сотворить последнее зло.
 Лорд Джеймс облизал иссохшие, потрескавшиеся от лихорадки губы и оглядел комнату. Его аудитория состояла из одного человека. В этот октябрьский вечер в комнате пахло плесенью. Бархатные шторы болотного цвета задвинуты наглухо; тяжелая мебель в стиле Тюдор кажется особенно массивной на фоне увешанных коврами стен; дрова в большом камине лишь тлеют, вместо того чтобы весело потрескивать и давать тепло.
 На хороших дровах можно разориться. Дым и шипение сырой древесины делали жизнь в этой комнате крайне неуютной, но создавали подходящий антураж для смерти.
 Мир снаружи, за окнами, как нельзя лучше соответствовал замыслу, словно сама природа помогала обставить сцену. Весь день шел тяжелый проливной дождь. Пятна сырости отчетливо проступили на потолке, усилился запах плесени.
 Лорд Джеймс слышал лишь, как капала вода с потолка в шесть ведер, расставленных на протертом ковре, да свой зловещий, неотвязный кашель. Он только что закончил рассказ, призванный развлечь гостя, — маленькую повесть о своей связи с дочерью местного крысолова.
 Вульгарность повествования как нельзя лучше соответствовала неэстетическому занятию — умиранию. Он, лорд Джеймс Блейкли, стремительно разрушающийся, но обладающий несломленной злой волей, сделает все от него зависящее, чтобы его уход из жизни оказался как можно более мучительным для гостя. Всего несколько дней или даже часов отделяют его от земляной постели, но ради этого не стоит изменять своим давним привычкам.
 — Значит, дочь крысолова. Примите мои поздравления, дядюшка, вас нельзя обвинить в непостоянстве, — проговорил Морган Блейкли, когда лорд Джеймс вышел из очередного пароксизма не то кашля, не то смеха. — Я всегда наслаждался вашими потугами острить. Вы должны были бы записывать ваши шутки, в назидание потомству. Правда, кое-что вы успели написать, не так ли? Например, сообщения с секретной информацией, которые вы отправляли во Францию с помощью контрабандистов.
 Морган говорил с убийственной, сладкой язвительностью, не считая нужным скрывать свое отвращение к дяде, которое сквозило даже в его позе.
 Лицо лорда Джеймса побелело, его веселость мгновенно испарилась, и он злобно взглянул на племянника.
 — Так ты узнал об этом? — спросил он, вытирая платком слюни.
 — Разумеется, — ответил Морган, улыбнувшись в первый раз после того, как вошел в эту комнату. Лорд Джеймс затрясся от ярости:
 — Когда? Как?
 — Обязан ли я удовлетворять ваше любопытство? Ну так и быть. Я узнал об этом еще до Ватерлоо, вскоре после своего возвращения из Франции. А по поводу того, как… Вспомните, какую миссию я выполнял во время войны, сферу моей деятельности. Скажите, дядя, те деньги, которые вы получили за проданные секреты, — казались ли они вам более сладкими оттого, что информация, переданная Бонапарту, могла послужить причиной гибели сына вашего брата? Иногда я задумывался об этом — на досуге, как вы понимаете.
 Итак, Морган знает. Чертов ублюдок! Был бы у меня сейчас пистолет, я всадил бы ему пулю прямо между этих издевающихся черных глаз! Я послал бы его в ад впереди себя
 Но у лорда Джеймса не было пистолета. Он умирал, беспомощный перед человеком, которого хотел унизить. Теперь он испытывал к своему племяннику чувство более жгучее, чем ненависть. Неужели на земле нет справедливости? Или ее нет нигде?
 Лорд Джеймс отвел взгляд от лица племянника. Он почувствовал приступ слабости, а ведь он еще не сказал Моргану, зачем пригласил его сюда. Вместо этого племянник сам занял сцену и спутал все карты. Лорд Джеймс удивлялся, почему его контакты с континентом прервались три года назад, а вместе с ними и почти единственный источник доходов. Виной этому Морган. Его племянник!
 Но почему это его удивляет? Он должен был бы догадаться, что за его неудачами стоял Морган — его таинственный родственник с каменным сердцем и ледяной водой в венах вместо крови.
 Внезапно лорду Джеймсу показалось очень важным, чтобы его племянник узнал, какой страх он пережил, а главное — об истинной причине его измены.
 — Этот дом высосал все мои деньги, у меня никогда не хватало средств на его содержание. Ветхая развалина! Что еще могло вынудить меня пойти на сотрудничество с Бонапартом? Но мой связник перестал обращаться ко мне и поступление денег прекратилось. — Он попытался подняться на локтях. — Из-за тебя. Все из-за тебя!
 Морган погладил бровь пальцем с безупречным маникюром.
 — Ах, ваш связник из военного министерства. Торндайк, не так ли? Да, его звали именно так. Джордж Торндайк. Он сослужил нам неплохую службу: мы снабжали его информацией, утечку которой создавали намеренно. Я не хотел, чтобы в этом деле фигурировал член нашего семейства. Иметь родственником дядю, повешенного за измену, — согласитесь, это было бы немного неловко. Говорил ли я вам, что бедняга Торндайк умер пару месяцев назад? Я знаю, вы жили все это время отшельником здесь в Суссексе, занятый своими приготовлениями к смерти.
 — Торндайк умер? — Лорд Джеймс прищурился. — Что ты с ним сделал?
 — Дядя, ваши слова ранят меня. Вы же знаете, жестокость мне не свойственна. Торндайк повесился в своем кабинете через несколько часов после того, как я уехал от него. Мы с ним очень мило поболтали. Но похороны произвели на меня удручающее впечатление. Считайте, вам повезло, что вы их пропустили.
 Некогда крупное тело лорда Джеймса, ныне высохшее от болезни, съежилось еще сильнее от слов племянника, произнесенных беззаботным тоном. Теперь это не имело значения. Наказание за измену ему уже не грозит. И все же он должен понять, в чем дело.
 — Кто еще? Кто еще знает?
 — По сути дела, никто, — ответил Морган. Он взял стул, поставил его в изголовье дядиной постели и сел. — Я решил из скромности не вытаскивать на свет ваше грязное белье.
 — Твой отец, — ворчливо проговорил лорд Джеймс, и его изможденное лицо искривилось в презрительной улыбке. — Твой неблагодарный идиот-отец. Ты сделал это ради него.
 — Да, ради моего отца, — подтвердил Морган. — Обнаружив измену, я не захотел жертвовать его добрым именем и отдавать вас в руки правосудия. Так или иначе, оно свершилось, и ваше состояние освобождает меня от необходимости вести тягостный разговор на ту же тему, что с Торндайком. Дражайший дядя Джеймс, скажите, правильно ли мое заключение: это смерть клокочет в вашем горле, не так ли?
 Лорд Джеймс глядел на племянника в упор: безупречно одетый джентльмен, черноволосый, с красивым лицом. Но внешность скрывала за собой очень, очень опасного человека.
 — Я всегда ненавидел тебя, Морган. Если бы не ты, я унаследовал бы все состояние своего брата. Я так рассчитывал на это. Но все мои планы ни к чему не привели. И вот я умираю, в то время как мой благочестивый братец живет, бормочет свои молитвы, а ты роскошествуешь на деньги Блейкли. В мире нет справедливости.
 — Я не вижу надобности делать моего отца главной темой нашего разговора.
 Лорд Джеймс вспылил:
 — Конечно, ты не видишь! Я думал, что пригласил тебя, но ты и сам бы пришел, не правда ли? Чтобы убедиться в моей скорой смерти? Ты приехал для того, чтобы посмотреть, как я умираю, а не обсуждать моего лицемерного брата. Мой брат! Любит своего Бога все сильнее, хотя каждый прожитый день приближает час его расплаты. Смех да и только! Не помню, чтобы Вилли заглядывал в Священное Писание, когда мы были молоды и гуляли напропалую. Мы даже делили с ним нескольких женщин.
 — Довольно об этом.
 Лорд Джеймс проигнорировал предостережение племянника и продолжал:
 — Он был настоящим жеребцом, твой святой папаша, и ты такой же. Лицемер! Вот он кто, наш Вилли. Ведь тебе его покаянные молитвы нравятся не больше, чем мне, не так ли, племянничек? В этом нет проку, раз мы оба знаем, что Бога нет. Мы с тобой это знаем. Только дьявол, племянничек, только дьявол. Верь мне. Дьявол существует. Только он и существует. Он прислал своих парней, чтобы они сопроводили меня. Видишь их? Вон там — свисают с потолка, как летучие мыши. На моем месте Вилли упал бы на колени и взмолился, чтобы вместо них прислали ангелов.
 На лице Моргана непроизвольно дернулся мускул.
 — Разум покидает вас, дядя, только поэтому я сношу ваши оскорбления. Однако я не вижу оснований оставаться здесь и выслушивать ваше бормотание. Если вы пригласили меня не только для того, чтобы я получил удовольствие, наблюдая, как вы покидаете наш бренный мир, предлагаю вам упорядочить свои мысли и высказать их.
 — Ах да. В самом деле, давай вернемся к тому, ради чего я тебя пригласил, и оставим неприятные темы, касающиеся шпионов, Торндайка и твоей продуманной мести. Бедный племянник, сцена моей смерти — единственная, которую ты не можешь разыграть по своему усмотрению. В этот вечер Морган Блейкли не всемогущ!
 Морган наклонил голову, не столько соглашаясь с дядей, сколько снисходя к нему.
 Улыбка снова заиграла на лице лорда Джеймса. Не все потеряно. Пора применить свое оружие. Его противник пытался покинуть поле боя, успев нанести два сокрушительный удара: разоблачив измену дяди и сведя счеты с Торндайком. Ну что ж, он выдержал удары, и теперь настало время заняться тем, ради чего он организовал эту странную встречу.
 — Всему свое время, племянничек. Ты заставил меня немного поволноваться: я на мгновение предположил, что выдать меня правительству тебе помешали родственные чувства. Но ты все тот же, — значит, все в порядке! Холодный до мозга костей. Неудивительно, что мы так ненавидим друг друга: мы с тобой одного поля ягоды. Уничтожил сообщника, когда посчитал его опасным, не так ли? И получил от этого удовольствие, правда, мой мальчик? Дьявол сидит в тебе так же, как и во мне.
 Улыбка увяла на его лице, он сосредоточился, поскольку настала пора нанести ответный удар:
 — Но в тебе есть кое-что и от твоей матери. Мягкая, глупая, бесполезная часть твоего существа заставляет тебя страдать и сочувствовать. Вот почему я послал за тобой. Ты уязвим, и мне это нравится: я могу использовать твою ранимость. Слушай меня внимательно, племянничек. Ты думаешь, что знаешь меня, но это не так. Продажа информации Бонапарту была детской игрой. Как, по-твоему, мне удавалось сводить концы с концами все эти годы? Я промотал деньги жены раньше, чем ее похоронил вместе с ублюдком, которого она пыталась произвести на свет. И мне пришлось искать другой, более надежный источник дохода.
 Морган поднес к лицу левую руку и стал изучать свои ногти; он остался недоволен, обнаружив царапину на ногте указательного пальца.
 — Как это увлекательно, дядя. Я, затаив дыхание, ловлю каждое ваше слово, — протянул он с намеренно безразличным видом.
 — Проклятый наглый ублюдок! — вспыхнул лорд Джеймс, пытаясь подняться с подушек. — Никогда не встречал подобного негодяя! Никогда!
 — Неужели? — усомнился Морган, говоря все тем же оскорбительно-дружелюбным тоном. — Вспомните, вы сами назвали меня своим отражением. Холодным до мозга костей. Вы ведь так выразились, не правда ли? Ах, дорогой, я слышу удар гонга, который зовет меня к обеду. Какое счастливое обстоятельство: у меня есть повод покинуть вас. Не беспокойтесь, что меня не устроят блюда, которые у вас подают. Я принял меры предосторожности и прихватил с собой из Клейхилла корзинку с едой. — Он медленно встал, вернул стул на прежнее место, каждым своим движением вызывая раздражение лорда Джеймса. — Если вам случится испустить последний вздох, пока я буду обедать, давайте считать, что мы уже нежно попрощались. Спокойной ночи, дядюшка.
 Морган уже подошел к двери, когда лорд Джеймс снова заговорил: ему понадобилось время, чтобы прийти в себя после последней вспышки ярости. Сейчас он должен это сказать — то, что хотел, что должно быть сказано. В противном случае, Морган уедет, и Джеймс умрет зря. Если он оставит после себя не жгучее свидетельство своей злой воли, а лишь жалкое наследство бездетного, несчастного человека, можно считать, что его жизнь потрачена зря…
 — Ты верен себе. Бежишь. Никто не может поймать Единорога! — выкрикнул он неожиданно громко. Лорд Джеймс лежал, откинувшись на подушки и прислушиваясь к каплям дождя, падающим в ведро, в ожидании ответа Моргана, не слишком надеясь его получить. — Я уже давно, посмеиваясь про себя, подумывал о том, что ты и есть Единорог, — продолжал он, решив, что напряжение достигло нужного предела. — Величайший шпион Англии. Мое возмездие. И такой скромный, такой законспирированный. Если бы я не разгадал код, которым зашифровывались донесения, я никогда бы до этого не додумался. Даже Веллингтон понятия не имел, кто есть кто, не так ли? Тщеславный позер, самовлюбленный олух! Но я тебя узнал, увидел таким, каким я мог бы — нет, должен был — стать, если бы святой Вилли не появился на свет первым. Да! Я знал, что моя измена могла привести к твоей смерти. Это придавало ситуации особую прелесть. Смерть Джереми была не более чем случайным подарком судьбы. Но война окончена. Наполеон разгромлен. А ты все еще скрываешь свою роль и скромно позволяешь другим присваивать твою славу. — Лорд Джеймс немного помолчал, потом улыбнулся. — Я владею ключом к уничтожению этого человека, племянничек, — тихо продолжал он, наслаждаясь звуком собственного голоса. — Тебе бы хотелось это сделать, ведь так? Как ты, с твоей способностью к тайной мести, поступишь с таким прекрасным орудием уничтожения этого человека? Станет ли ключ моим прощальным даром, оставленным тебе в наследство? — Он поднял похожую на скелет руку, обведя ею спальню и имея в виду весь дом. — В придачу ко всей этой груде хлама, разумеется.
 — Вы лжете, — заявил Морган, держась за дверную ручку и стоя спиной к дяде. — У вас нет ничего из того, что мне нужно. Вы были весьма незадачливым шпионом, дядюшка, и ваше разоблачение едва ли окупило затраченные на это усилия. Вы говорите, что раскусили меня, но все же вы удивились, узнав, что я, в свою очередь, разоблачил вас. Я даже готов допустить, что запланированные вами драматические эффекты могли бы показаться интересными, если бы не стилистические погрешности, — особенно в маленьком пассаже, касающемся Джереми. Возможно, вам следовало посвятить себя бульварной беллетристике.
 Племянник ему не поверил! Он собирается уходить! Паника придала лорду Джеймсу новые силы.
 — Я не лгу, черт тебя подери! Подумай, племянник. Не упускай своего шанса. Вилли может подтвердить: я всегда был таким — готовым на все ради нескольких золотых монет. Шпионаж был моей единственной ошибкой, просчетом жадного старика, но не единственным источником моих доходов. Я действовал тоньше, когда был моложе и сообразительнее.
 — Отсюда и роскошь, в которой вы утопаете, дядя, — поддразнил его Морган, обводя взглядом убогую, ветхую спальню. — Я попрошу кого-нибудь из слуг прийти посидеть с вами. Очевидно, у вас бред.
 — Нет! Я говорю правду! Клянусь! — Джеймс подполз к краю постели, чтобы лучше видеть племянника и чтобы тот лучше видел его. — Ты не можешь знать всех моих злодеяний и преступлений.
 — Не знаю и знать не хочу.
 Лорд Джеймс ухмыльнулся:
 — Ах, племянничек, недолго же тебе удавалось демонстрировать безразличие. Ты хочешь знать. И захочешь еще сильнее, когда убедишься в том, что у меня на руках все карты, ответы на все вопросы, которые ты постоянно задаешь себе. Ты жаждешь мести, племянник. Проклятие, возможно, ты ее и заслужил!
 — Может быть, вы и правы. Но я займусь этим в свое время, дядя, и буду действовать так, как сам сочту нужным.
 — Конечно. Я должен был понять, что ты не пожелаешь воспользоваться моей помощью, даже если я пытаюсь хоть в малой мере искупить свою косвенную причастность к смерти дорогого Джереми. Я понимаю, племянник. — Лорд Джеймс стал поправлять одеяло, не глядя на племянника. — Но все равно остается нерешенным вопрос о ребенке.
 Лорд Джеймс затаил дыхание, увидев, что Морган оставил в покое дверную ручку и, повернувшись, взглянул на него.
 — О ребенке? Каком ребенке?
 — Что? Ты что-то сказал, племянник? Я стал плохо слышать. Подойди поближе. Еще ближе, тогда ты сможешь услышать мое последнее признание.
 Раздался звук шагов Моргана, и старик усмехнулся в мятый воротник своей ночной рубашки. Он мысленно досчитал до десяти и снова начал говорить.
 — Когда-то, — произнес он и захихикал, но его смех скоро перешел в мокрый кашель, оставлявший брызги крови на носовом платке. — Когда-то, племянничек, — продолжал он, — жил на свете человек, похожий на меня, — человек, занимавший не то место, которое ему предназначалось, в то время как другой, менее достойный человек, узурпировал его законное место. Мы встречались, этот человек и я, но виделись всего раз, может быть, два раза в год и изливали друг другу душу за бутылкой вина, проклиная свою судьбу. Возможно, мы распили с ним не одну бутылку.
 — Рассказывайте дальше, — попросил племянник, снова придвигая стул к кровати. — Послушаем вашу сказку.
 Лорд Джеймс вперил в племянника испытующий взгляд, радуясь, что может не скрывать своей ненависти к молодому человеку.
 — Разумеется, я продолжу, — заверил он племянника. — Мы праздно болтали, не преследуя никакой цели до того дня, когда обстоятельства сложились таким образом, что тот человек должен был принять меры, чтобы защитить себя. Он попытался заручиться моей поддержкой, просил меня о помощи, но я отказался. Почему я должен был делать для него то, что мог бы сделать для себя? — Он покачал головой. — До сих пор не могу понять, почему я не сделал этого ради себя, когда был моложе… когда мы все были моложе. Не могу понять…
 Морган встал:
 — А я не могу понять, почему мой превосходно зажаренный цыпленок до сих пор лежит без употребления в корзинке.
 — Нет! Не уходи! Ты должен дослушать до конца. Я не помог тому человеку, но знаю, что он сделал. — Лорд Джеймс заговорщически понизил голос. — Я следил за ним и все видел. Затем выстрелил из пистолета, чтобы отпугнуть тех людей, когда они еще не закончили дела. Он был настолько глуп, что снял маску и открыл свое лицо, торжествуя победу, так что он знал, что я его увидел. Это мне очень помогло, почти так же, как ребенок. В конце концов, племянник, зачем знать что-либо, если не можешь извлечь из этого знания выгоду?
 — Дядя, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.
 — Конечно, не имеешь, — согласился лорд Джеймс, довольный собой. — Еще у древних греков была пословица: лиса знает много вещей, а еж — одну большую. Ты удивлен? Видимо, ты считал меня законченным варваром? А я знаю кое-что из классики. Ты, племянничек, напоминаешь ту лису, а я еж. Тебе никогда не приходило в голову заняться шантажом, используя знание одной большой вещи. А мне это пришло в голову.
 Лорд Джеймс потер руки, припоминая ту давнюю ночь, когда родился его блестящий замысел. Он видел ту давнюю сцену, так же ясно, как напряженное лицо племянника. Может быть, даже более ясно.
 — Я выстрелил из пистолета после того, как была убита женщина, и мой выстрел напугал их. Я затаился, подождал некоторое время и, убедившись, что они удалились, подъехал. Я нашел ребенка на земле в грязи, где кровь ее матери смешалась с землей. А потоки дождя омывали лицо девочки и ее платьице. Ее отец тоже лежал в грязи — он был убит выстрелом в спину! Но я отклонился от темы. Маленькая озорница кусала меня, когда я оттаскивал ее от тел отца и матери, только что испустивший дух. Я мог бы убить ребенка — свернуть ей шею, как курице, — но я этого не сделал. Видишь ли, она была мне нужна.
 — Ребенок? — переспросил Морган сдавленным голосом, желая задать вопрос, но боясь прервать рассказ. Этого и добивался лорд Джеймс. Настало время, когда племянник окажет должное уважение своему дяде.
 — Да, конечно. Я спрятал ее в безопасном месте, но с таким расчетом, чтобы девочка в любой момент могла оказаться в моем распоряжении. После этого у меня было сколько угодно денег, а дурень так и не узнал, что делился своим состоянием со случайным собутыльником. Деньги поступали в надежное место в начале каждого квартала. Такое цивилизованное, джентльменское соглашение — на время.
 Он снова прервал рассказ, чтобы прокашляться.
 — Выплаты прекратились несколько лет назад, — быстро проговорил он, не желая сосредоточивать внимание на этой части истории. — Тот человек потребовал дополнительных доказательств, а я не смог их предоставить: мне сказали, что девочка стала подростком и покинула сиротский приют, куда я так удачно пристроил ее. Это было неосмотрительно с моей стороны, не так ли, племянник? Я потерял ее из виду. К счастью, я уже связался тогда с Торндайком — или к несчастью: зависит от того, как смотреть на эти вещи. Но этот дом по праву принадлежит крошке, а не тебе, как значится в моем завещании, если учесть, что поместье все эти годы содержалось на деньги, которые я шантажом вымогал у убийцы ее родителей. Это нелепое, пожирающее деньги поместье, а также несколько других больших поместий, разбросанных по всей Англии, которые приобретены ее отцом, — все они принадлежат этой девочке. Она богатая сирота, эта отсутствующая наследница, которую я спас в порыве благородства.
 — Надеюсь, вы располагаете доказательствами этого подлого преступления?
 — Доказательствами? Идиот! Ты требуешь доказательств от умирающего? — лорд Джеймс не мог скрыть возбуждения, уверенный в том, что рыбка уже на крючке. Теперь его маленькая пьеса разыгрывалась так, как он ее задумал. Это почти оправдывало его смерть: приятно было оставить благородного Моргана тратить свою жизнь на то, чтобы распутать запутанное дядей.
 Теперь настало время отпустить леску на несколько футов, прежде чем окончательно вытянуть рыбку.
 — Ладно, Морган, забудь это. Мне не следовало заводить этот разговор, — заявил он, откидываясь на подушки. — Очевидно, тебя не заинтересовало мое признание. Зачем тебе облегчать мою душу на пороге смерти?
 Морган встал со стула, утратив свою сдержанность. Его глаза горели. Схватив дядю обеими руками за ворот ночной рубашки, он наполовину вытащил его из постели, и лорду Джеймсу пришлось отвернуться, чтобы скрыть торжествующую улыбку.
 — Довольно морочить мне голову! Хватит, это не игра. Вы больше не будете ходить вокруг да около. Вы должны назвать имя. Мне надо услышать доказательство из ваших уст. Ответьте прямо, черт вас подери!
 — Вот оно, — подумал лорд Джеймс. — Настало время покинуть этот мир — сейчас, когда он мне поверил. — Он начал кашлять, харкая кровью, напоминавшей на вкус ржавчину или, может быть, землю, которая покроет вскоре его телесную оболочку. Ему казалось, что два Моргана склонились над ним, пылая черными глазами. Но и в собственных глазах лорда Джеймса загорелся вызов.
 — Ты сообразительный парень, племянник. Ты уже знаешь имена!
 Желание Моргана убить дядю было совершенно очевидным, но лорд Джеймс знал, что стремление получить информацию укротит его.
 — Что с девочкой? Она еще жива? Похоже, вам что-то известно. Куда она делась?
 — Если она стала хорошенькой девушкой, то теперь в борделе, — ответил лорд Джеймс, исподволь пытаясь ослабить хватку племянника. — Если оказалась дурой, то нарезает турнепсы у кого-нибудь на кухне. Если не умерла. Ты знаешь, что такое сиротский приют. Это суровое место. Может быть, поэтому я и потерял ее из виду; а может быть, мне солгали. Возможно, маленькое отродье кормит сейчас червей. На что ты надеялся, Единорог? Склонить голову на колени прекрасной девственницы? Я был бы рад, если бы тебе это удалось: это означало бы, что ты умер.
 Морган разжал руки, что позволило лорду Джеймсу откинуться на подушки и отдышаться.
 — Вы лжете. Ваша история полна несообразностей. Я не верю ни одному вашему слову. Вы просто соединили обрывки всем известной истории.
 Лгал ли он? Лорд Джеймс не мог припомнить. Он столько раз лгал на своем веку. Или это была правда? Да, конечно, это была правда. Он не выдумал эту историю, чтобы отомстить сыну своего брата. Или выдумал? О Боже, выдумал он это или нет?
 Но нет! Теперь он вспомнил. У него есть доказательства!
 Лорд Джеймс подвинулся к краю кровати. Он шарил рукой по ночному столику в поисках доказательства, которое определит судьбу его племянника. Это доказательство заставит его ступить на тот путь, который — лорд Джеймс был в этом уверен — приведет его к самоуничтожению. Самоуничтожение их всех — вот чем насладится лорд Джеймс, хотя бы и из могилы.
 Его пальцы сжали подвеску, и он откинулся на подушки, вытянув руку с кулоном на золотой цепочке:
 — Вот оно! То доказательство! Я обнаружил эту подвеску на шее девочки. Возьми ее, племянник. И подумай хорошенько, черт тебя побери. Подумай!
 Морган вырвал у него подвеску и поднес ее поближе к горящей свече:
 — Этого не может быть! Не верю! Вы сделали копию. Это в вашем духе, поскольку вы всю жизнь занимались только подделками. Дядя! Вы меня слышите?
 Лорд Джеймс не мог говорить. Внезапно все поплыло перед его глазами. Он собирался насладиться этим моментом, насладиться растерянностью и смятением Моргана, а затем уйти из жизни, заставив его до конца его дней распутывать этот гордиев узел. Но теперь мысли у него путались, а в ушах стоял звук капающей воды.
 Страх охватил его, заставив забыть даже о мести. Пришла смерть, о которой он столько размышлял, но по-настоящему не верил в ее возможность, не понимал ее глубинного смысла. Боль в груди душила его, тянула в бездну, в абсолютное ничто, в смерть.
 Все было неправильно. Он ошибся. Все следовало разыграть иначе. Да в игре, собственно, и не было смысла. В мести не было сладости. Слишком велика ее цена. Он хотел жить. Еще. Хотя бы секунду. Минуту. Вечность. Почему? Почему он должен умереть?
 О Боже, как это страшно. Никогда не было так страшно. Бог? Почему он подумал о Боге? Почему ему вспомнилось это ненавистное нечто? Возможно ли, что Бог действительно существует? Неужели есть что-то кроме преисподней? Неудивительно, что они плакали — те люди, которых он убил много лет назад. Это ужас заставлял их плакать. Ужас перед неизведанным, страх перед Богом, которого, как он считал, не существует. Теперь ужас охватил его самого. Он ошибся. Месть брату и племяннику не стоила этой агонии. Он не хотел в ад. Если ад существует, значит, должен быть и рай. Как он не понял этого раньше? Морган был сообразительным парнем. Почему же и он этого не понял?
 Лорд Джеймс не хотел вечно быть поджариваемым на сковороде. Морган должен найти девушку ради него! Может быть, это искупит его ужасный грех. Он скажет Моргану все, что тот хочет услышать, скажет прямо сейчас. Он ничего не утаит. Это будет настоящая исповедь. Ради его бессмертной души, во спасение…
 Он схватил племянника за рукав, как бы пытаясь удержаться в этом мире еще какое-то время.
 — Морган? Возможно ли, что мы ошибаемся? Возможно ли, что Бог существует? Что, если Вилли прав? Говорю я правду или лгу? Я уже не могу этого припомнить. Помоги мне, Морган! Я не могу вспомнить правду!
 — Не теперь, старик, — сухо отрезал Морган. — Правда это или ложь, но ты должен рассказать мне ее до конца, и тогда я сам решу этот вопрос. Оставь мне судить об этом.
 — Судить? Все мы будем осуждены! Спаси меня, Морган! Спаси мою душу! Ты уже знаешь имя. Проверь… Проверь сиротский приют в Глайнде. — Лорд Джеймс хватал ртом воздух, тщетно пытаясь притянуть Моргана поближе. — В Глайнде, — повторил он; его глаза расширились, он вперил взгляд в потолок, его лицо выражало смертельный ужас. Демоны кружились прямо над ним. Они ухмылялись, не скрывая, что ждут добычи, их длинные острые клыки сверкали при свете свечи, крылья шуршали.
 Лорд Джеймс услышал далекий звук. Что это было? Ах да, Морган. Его дорогой племянничек орет и требует доказательств. Беда в том, что он уже не может насладиться этим зрелищем. Ибо один из демонов сел ему на грудь, вонзил в нее острые как бритва когти, и весь оставшийся в легких воздух стал с бульканьем выходить у него изо рта вместе с потоком крови.
 — Ты знаешь. Ты должен… только запомнить, — произнес лорд Джеймс прерывистым шепотом. — Убийцы… наши соседи… пропавший ребенок… поиски…
 Пьеса не должна была закончиться этим, финал испорчен. А занавес уже опускается… Слишком рано. Он ничего не сумел сделать как следует, даже умереть.
 — Никто меня не предупредил! Я не знал! — прокричал лорд Джеймс, голос его прозвучал неожиданно громко. Он чувствовал, что задыхается, погружаясь в горячую жидкость, истекающую из ушей, из жестяных ведер — отовсюду — и заливающую его легкие. Он с неожиданной силой вцепился в Моргана, разодрав на груди племянника изящную белую рубашку. Это должно быть правдой! Была девочка — была! Или нет?.. — Отыщи ее, племянник… иначе я буду проклят… иначе мы оба будем прокляты! Вилли… брат мой… помолись обо мне!

 ГЛАВА 2


 Люди используют мысли только для того, чтобы оправдывать свои дурные поступки, а речь — лишь для того, чтобы скрывать свои мысли.

    Вольтер

 Солнце ярко сияло, когда Морган Блейкли и его отец, Вильям, герцог Глайндский, выходили из фамильного мавзолея в «Акрах», наследственном поместье герцогов в Суссексе. Оба были в трауре, с черными атласными повязками на рукавах, каждый держал в руках шляпу. Они проследовали за молодым священником в деревенскую церковь, где тот отслужил короткую панихиду.
 Герцог казался более хрупким, чем обычно, он поминутно вытирал глаза большим белым платком, окаймленным с четырех сторон тонкой полоской черного атласа, словно весь его гардероб был предназначен для бесконечного траура. Морган подумал, что это соответствовало действительности. Его отец похоронил жену, обеих сестер, одного из сыновей и вот теперь брата-близнеца Джеймса. И все это менее чем за пятнадцать лет.
 Морган решил, что отцу, окруженному этими покойниками, выпал на долю печальный жребий.
 Он вздохнул и оглянулся на величественный мавзолей из итальянского мрамора, где покоились все его родственники, за исключением того, кто стоял с ним рядом. Далек ли тот день, когда он проделает этот путь один, оставив бренное тело отца за глухими стенами из розового камня?
 И простит ли его отец перед смертью — искренне, чистосердечно, от души?
 И простит ли Морган себя? Сможет ли он жить в ладу с собственной совестью? Почему он вообще продолжает жить, если Джереми мертв. Мысль о мести — достаточное ли это основание для того, чтобы продолжать жить? Для дяди Джеймса это оказалось недостаточным.
 Отец заговорил, и в его голосе не было ни сдержанности, ни жалости:
 — Это была премиленькая служба, не правда ли? Никогда не предполагал, что преподобный Мистер Сампсон обнаружит столько достоинств в моем дражайшем брате Джеймсе.
 — Действительно. Это просто замечательно, что о дяде кто-то смог сказать добрые слова, отец. Но решение перенести его бренные останки сюда, в Акры, вызывает у меня тревогу. Мавзолей слишком ненадежен. Я предпочел бы закопать этого ублюдка в землю на глубину двенадцати футов и привалить к его груди один-два валуна, на случай, если ему вздумается выбраться оттуда.
 — Морган! Пожалуйста, держи подобные мысли при себе. Мы только что похоронили человека. Моего брата. Моего близнеца. Человека, с которым я делил материнское молоко. Если бы не прихоть судьбы, мы сегодня хоронили бы герцога.
 — О, это любопытная мысль, — отозвался Морган, надевая шляпу. — Могу себе представить, во что превратились бы Акры, если бы первым родился дядя Джеймс: он преобразовал бы поместье в бордель.
 Герцог посмотрел на сына слезящимися голубыми глазами, выцветшими за шестьдесят три года, как занавеска, слишком долго находившаяся на солнце.
 — Я буду молиться о тебе, Морган, — проговорил он слабым голосом, в котором печаль смешалась с подчеркнутым смирением.
 Морган ощетинился, но тут же подавил вспышку гнева, вызванную словами отца. Гнев не приносит пользы. Это, впрочем, не означало, что Моргану Блейкли, маркизу Клейтонскому, были несвойственны вспышки страсти. Просто он умел их подавлять.
 — Сделай это, отец, — сказал он, демонстративно снимая черную атласную ленту с рукава и засовывая ее в карман. — Помолись за меня. Помолись за дядю Джеймса. Помолись за Джереми.
 — Не насмехайся над бессмертной душой своего брата! — Впалые щеки герцога вспыхнули нездоровым румянцем — не то от праведного гнева, не то от религиозного жара. Морган не мог бы с уверенностью сказать, от чего именно. — Тем более, что ты отчасти виноват в его смерти.
 Морган сделал шаг назад, уязвленный сильнее, чем если бы отец хлестнул его по лицу.
 — Ты никогда не устаешь от этой песни, отец? — спросил он после минутного молчания. — Ты исполняешь ее каждое утро? Наверное, ее обличительный пафос помогает тебе сладко спать по ночам?
 — Теперь ты ведешь себя дерзко, Морган, — быстро ответил герцог, взяв сына за руку. — Я простил тебя. В моем сердце я тебя простил. Мой Бог требует того от меня.
 — Правда? — Морган мягко высвободил руку, и его губы искривились в насмешливой улыбке. — Твой Бог. Это было необычайно любезно с его стороны, не правда ли? Пообещай мне, что, когда будешь говорить с ним в следующий раз, — а я уверен, что это случится очень скоро, — ты поблагодаришь его от моего имени. И, пожалуйста, не оскорбляй этого парня напоминанием о том, что его милость холодна и бесполезна для нас, грешников. А вот и грум с каретой. Как предупредителен этот малый. Сам я вернусь в Акры верхом, так как хочу подольше пробыть в одиночестве — чтобы оплакать дядю Джеймса, разумеется. Не хочу расстраивать тебя своими слезами.
 Герцог покачал головой и глубоко вздохнул, как бы признавая невозможность общения со своим сыном.
 — Делай как знаешь, Морган. Надеюсь, мы увидимся за обедом. Приходи вовремя, чтобы мы вместе благословили трапезу. Я не требую от тебя слишком многого, когда ты находишься в «Акрах», но настаиваю, чтобы ты придерживался правил. Выходить к столу со стаканом бургундского в руке — это оскорбительно.
 Морган помог отцу забраться в карету, затем отступил на шаг и поклонился.
 — Я скорее отрежу себе руку, чем решусь оскорбить вас, сэр, — мягко проговорил он и жестом приказал груму трогаться.
 Непонятно, почему солнце продолжает сиять, если Джереми — и вместе с ним все надежды его старшего брата на счастье — лежит, превратившись в прах, в мавзолее из розового мрамора на вершине холма.
 Маленький сиротский дом в Глайнде располагался за деревней и был скрыт за высокой стеной и рядом деревьев. Благородные леди и джентльмены в экипажах, фермеры на телегах и даже простые пешеходы могли пройти мимо приюта, не опасаясь, что их чувства будут оскорблены видом слишком тонких ног, слишком больших глаз или множества могилок в глубине двора за кухней.
 Морган знал, что мир тяжек и безжалостен для сирот в этой стране, где богатство встречалось нечасто, где бедность и голод уже стучались и в зажиточные дома и где сочувствие расходовалось экономно — на пожертвования в канун Рождества и от Пасхи до праздника Вознесения.
 При всей своей — впрочем, недавней — религиозности христианнейший герцог Глайндский не простер своей милости на то, чтобы починить шпиль у церкви преподобного мистера Сампсона, а уж тем более — на незваных и нежеланных приютских детей.
 «Мне следует привести герцога сюда, — подумал Морган. — Это заставит его вернуться из удобного религиозного убежища в мир живых людей. Вот настоящий ад и проклятие, о чем свидетельствует даже запах, исходящий от этого места».
 Но скорее всего его отец, как и прочие дворяне, просто не пожелает заглянуть за стены, окружающие приют.
 Морган знал, что этот упрек относится и к нему самому. Он тоже никогда не бывал здесь, не считая того случая, когда, будучи еще мальчишкой, подбил Джереми залезть в приютский сад и украсть яблоки.
 Не потому, что в «Акрах» не было своих яблонь, и не оттого, что приютские яблоки вкуснее. Моргана увлекал дух приключения. Вкус риска заставлял его скакать по ночам на лучшей неоседланной отцовской лошади, пробираться на деревенскую площадь, чтобы поглазеть на казнь, или навещать местную барменшу в Пятнистом пони, будучи в нежном четырнадцатилетнем возрасте.
 Разумеется, он всюду таскал за собой Джереми, который был моложе на три года: правда, он оставил братишку за порогом, когда впервые провел вечер в Пятнистом пони.
 Нет, он не станет приводить сюда отца. Религиозный пыл Вильяма Блейкли, теперь усилившийся благодаря напоминанию о смерти Джереми, не может быть поколеблен какими-то там сиротами или рассказом о подлом убийстве.
 В конце концов, если герцог утратит свою религиозность, ему не для чего будет жить, и Моргану очень скоро придется снова проделать путь от мавзолея к деревенской церкви.
 Наутро после похорон дяди Джеймса маркиз спрыгнул с коня у ворот приюта, криво висевших на истрепанных кожаных ремнях. Он отбросил печальные мысли о своем отце и об отсутствии в мире хотя бы одного человека, которому он мог бы рассказать о своих тайных надеждах и сокровенных мыслях. Вместо этого он подумал, что нехорошо поступил с бедными найденышами, для которых спелые яблоки были немыслимым лакомством. Но он выкинул из головы и эти мысли. Не было, никакого смысла проклинать себя за ошибки юности, поскольку безумства, совершенные им в зрелом возрасте, далеко превзошли их.
 Он решительно приблизился к воротам и потянул за веревку, привязанную к колоколу по ту сторону стены. Затем стал ждать, постепенно осознавая, что хотя в приюте содержалось не менее тридцати сирот, оттуда не доносилось ни звука после того, как умолк колокол. Ни смеха. Ни плача. Ничего. С таким же успехом он мог стоять у ворот кладбища.
 — Гляньте-ка, что творится. Славен Господь, если в эдакую рань встречаешься с таким хорошеньким господином. Ведь вы настоящий джентльмен, разве не так?
 Морган медленно повернулся и увидел маленькую, подвижную женщину, лучшие годы которой были далеко позади и прошли, не оставив по себе никаких следов. Женщина держала под мышкой вязанку хвороста.
 Морган приподнял шляпу с небольшими полями и галантно поклонился женщине, от которой несло давно не мытой женской плотью.
 — Добрый день, мадам, — вежливо произнес он, подавляя желание достать свой надушенный носовой платок и прижать его к носу. — Позвольте представиться. Я маркиз Клейтонский. Я здесь для того чтобы повидать управляющего этим очаровательным учреждением.
 Маленькая женщина закашлялась. Раскудахталась, как старая курица, у которой пересохло в горле, — подумал Морган. Затем она улыбнулась, обнаружив удручающее отсутствие зубов.
 — Так вам нужна миссис Риверс? Что у вас может быть общего с ней, мил человек? Она пьяна в стельку с тех пор, как пару недель назад в приют поступили очередные денежки. Приходите через месяц, когда она прикончит свой джин, — тогда, может быть, и будет смысл с ней повидаться.
 — Боюсь, что мое дело не может ждать так долго, — заметил Морган, в то время как женщина норовила проскользнуть мимо него, словно ни он сам, ни его высокий титул для нее не существовали. Она была грубовата, но чем-то его заинтриговала. В ее лице проглядывали скрытые ум и хитрость.
 Морган решил сделать еще одну попытку. Он назовет имя, которое не упомянул его дядя, зная, что ему оно известно.
 — Я пришел по делу: мне нужно найти ребенка, теперь уже, полагаю, молодую леди. Ее зовут Каролина. Она блондинка, по крайней мере была таковой в детстве. Ей должно быть около восемнадцати.
 Женщина внезапно остановилась, настороженно оглянувшись через плечо:
 — Ах вот в чем дело! И за какой же это надобностью джентльмен вроде вас слоняется здесь, разыскивая Каролину? В Пятнистом пони полно хорошеньких девушек, готовых на все, если вы, конечно не поскупитесь. Почему бы вам не отправиться туда? Я теперь уже ни на что не годна, даже с таким красавцем, как вы.
 До тех пор, пока женщина не произнесла вслух имя, которое было ей, несомненно, знакомо, Морган заставлял себя думать, что история, рассказанная его дядей, была не более чем сказкой, предназначенной для того, чтобы заставить племянника всю жизнь охотиться за собственным хвостом. До этого момента он отказывался верить, что в словах Джеймса Блейкли была хоть крупица правды, что был хоть какой-то резон надеяться на то, что он, Морган Блейкли, наконец получил в руки орудие мести, способное сокрушить его врага.
 — Не могу с вами согласиться. Вы просто куколка, образец женской красоты. Как вас зовут, мадам? — спросил он, извлекая из кармана золотую монету и протягивая ее своей собеседнице.
 — Да вы умеете разговаривать на золотом языке, сударь? Меня зовут Мери Магдалина О’Хенлан, раз уж вы так ласково спросили меня об этом, но все зовут меня Персиком с тех далеких времен, когда я жила в Дублине, а потом на Пиккадилли. — Женщина улыбнулась, быстро выхватила монету из его пальцев, попробовала ее на зуб, чтобы убедиться, что она не фальшивая, и наконец опустила во внутренний карман своего грязного платья. — Дружки наградили меня этим именем за то, что я ловко воровала фрукты с прилавков. Когда-то мне не было равных в этом деле. Но все прошло, все забыто. — Улыбка исчезла с ее лица, когда она направила взгляд на Моргана. — А теперь отваливайте, господин хороший. Мне больше нечего вам сказать, так же как нечего было сказать другому несколько лет назад — мерзкому на вид мужчине с широкой, улыбкой, которая не могла скрыть дьявольских мыслей, затаившихся у него промеж глаз. Каролины здесь нет. Больше нет.
 Морган огорченно покачал головой. А чего он, собственно, ожидал?
 — Так она мертва?
 Персик склонила голову набок, убрав с глаз прядь грязных волос:
 — Разве я вам это сказала? Ваши мысли скачут, как норовистая лошадь. Может, она умерла, а может, и нет. Это, знаете ли, неизвестно. Какое дело может быть у такого парня, как вы, до Каролины Манди?
 — Каролина Манди [1] ? — недоуменно переспросил Морган. — Значит, у сироты, о которой мы говорим, есть фамилия? Может быть, она вовсе не та, кого я разыскиваю.
 Персик нахохлилась.
 — Немногое же вам известно, господин хороший. Это я дала ей такую фамилию — Манди, потому что нашла ее на крыльце как раз в понедельник. Я и раньше находила множество подобных ей существ, плачущих и зовущих маму изо всех своих детских сил. Она сама сказала мне, что ее зовут Каролиной, — продолжала она, улыбаясь собственным воспоминаниям. — Она была мне по колено, но смогла четко произнести свое имя. А потом укусила меня в руку, когда я хотела ее поднять. Она была дьявольской озорницей. Потом она простудилась и лежала в лихорадке, как многие, оказавшиеся в ее положении, и я не дала бы и пенни за ее жизнь тогда. Но она не отдала концы, хотя долго не могла поправиться. Она была слишком упрямой, чтобы умереть. Я всегда это говорила и теперь могу повторить. Никогда не встречала такой упрямицы. Будто она была самой королевой Англии!
 Услышав это, Морган воспрянул духом, но сдержался.
 — И все же вы сказали мне, как и тому господину, с которым говорили раньше, что мисс Каролины больше нет.
 Персик опустила свой хворост на землю.
 — Вы назвали ее мисс Каролина, не так ли? Не слишком ли торжественно для бедного найденыша? — Она снова пристально взглянула на собеседника, пытаясь понять, не замыслил ли он злое. — Теперь, я думаю, самое время, чтобы еще одна чудесная золотая монета перекочевала из кармана вашей милости в ладонь мисс Мери Магдалины О’Хенлан. Как вы на это смотрите?
 — Возможно, — сухо отозвался Морган и впервые выговорил вслух то, что понял из признания дяди: — А может быть, теперь мне самое время поскакать в деревню и вызвать констебля, чтобы вы признались, что Мери Магдалина О’Хенлан является членом банды негодяев, которые похитили леди Каролину Уилбертон, дочь графа и графини Уитхемских, зверски убитых на дороге, менее чем в тридцати милях отсюда примерно пятнадцать лет назад?
 У Персика подкосились ноги, она присела на вязанку хвороста, и ее костлявые икры высунулись из-под подола платья.
 — Что за ересь вы несете, господин хороший? — спросила она, глядя на него снизу вверх с каким-то благоговейным восторгом, но без тени страха или вины. — И вам, должно быть, известно, какое вознаграждение положено тому, кто вернет милую крошку в целости и сохранности. Что бы там ни говорили, но это я сохранила жизнь малютке, окружив ее вниманием и заботой.
 Морган знал, что стоит перед выбором: либо он будет постепенно расплачиваться за малейшие обрывки сведений, выуженных у Персика, либо сократит этот процесс, признав, какую ценность представляют для него ответы этой женщины. Решив оставить уловки для более подходящего времени и для менее сообразительной особы, нежели Персик О’Хенлан, он достал из кармана маленький кожаный кошелек и кинул его на колени ирландки:
 — Где она?
 Персик исследовала монеты в кошельке, прежде чем дать ответ.
 — Вот так-то лучше, господин хороший. Вы человек, умеющий смотреть в корень. Ее здесь нет, она покинула это гнилое место год назад, а может быть, и раньше. Но я знаю, где она находится, и туда путь не близкий. Без меня вы до нее не доберетесь, знаете ли. Я понадоблюсь вам не только для того, чтобы ее найти: без меня она не поверит вам. Я единственный человек, которого она знает. Я для нее как мать, только меня она по-настоящему любит. Я — драгоценная Персик, вот кто я.
 — Очень любезно с вашей стороны. Вы будете хорошо вознаграждены, если и дальше будете сотрудничать со мной. Этот кошелек — только аванс, вы получите намного больше. Собирайте свои пожитки и ждите меня здесь, за воротами, через час. Я вернусь с экипажем.
 Морган чувствовал себя безмерно усталым, взбираясь на лошадь. Что он собирается предпринять? Ирландка могла и солгать. Дядя Джеймс скорее всего лгал. И все же некоторые части картинки-загадки начали проясняться. Он должен продолжить поиски, чтобы отомстить наконец Ричарду Уилбертону. Он выжидал в течение трех долгих лет. Теперь настала пора действовать.
 — Один час, мисс О’Хенлан, и ни минуты больше. И никому ни слова.
 — Это вы мне? — возмутилась Персик, поднимаясь на ноги. — Я буду нема как могила, даю вам слово.
 — Я предпочел бы не брать с собой ни вас, ни вашего слова, мисс О’Хенлан, как говорите вы, ирландцы: нужда заставит — и дьявола запряжешь. — Морган удобнее расположился в седле. — Да, вот еще что. Пожалуйста, помойтесь до моего возвращения. От вас разит нечистотами, мисс О’Хенлан.
 Персик игриво помахала костлявой рукой Моргану, направившему лошадь к дороге:
 — Окунуться в лохань пасторского пива? Хорошо, не возражаю, но только ненадолго и только потому, что вы такой красавчик.

 ГЛАВА 3


 Никогда не суди о людях по их внешности.

    Лафонтен

 — Дульцинея? Дульцинея! Мой сладкий, измученный ангел, я знаю, что ты прячешься снаружи. Зайди ко мне сейчас же! Мне в голову пришла великолепнейшая мысль!
 Каролина Манди подняла голову. Она на минутку позволила себе вздремнуть, устав до изнеможения. Пробудившись, она встала с грязной деревянной скамейки, прислоненной к стене коридора, по обеим сторонам которого размещались комнатки для богатых пациентов.
 — Тетя Летиция, все ваши мысли великолепны, — мягко проговорила она, входя в дверь, — и, поскольку они приходят к вам не реже чем три раза в день, я не вижу необходимости бежать сломя голову.
 — Ах, несчастная, — жалобно произнесла Летиция Твиттингдон, женщина в возрасте лет пятидесяти. Она сидела на подоконнике, скрестив ноги и выпятив нижнюю губу, когда Каролина вошла в комнату. Длинное, костлявое тело мисс Твиттингдон было облачено в ярко-красное платье, алый шелковый тюрбан скрывал ее волосы. — А я-то была уверена, что ты хочешь услышать от меня и выучить имена и титулы всех принцев крови и принцесс, родственников доброго короля Георга. Все воспитанные молодые леди должны занять такие вещи, Дульцинея. Недостаточно быть только красивой. Мы должны завершить твое образование. Давай проверим: жива ли еще принцесса Амелия? Помнится, с этим прелестным маленьким существом связана какая-то трагедия.
 Каролина нагнулась, подняла шерстяную шаль мисс Твиттингдон и повесила ее на спинку.
 — В другой раз, дорогая леди, — пообещала она, слабо улыбнувшись. Она была измотана. Но это было ее обычное состояние. — Сегодня блестяще образованная дебютантка не успела опорожнить ночные горшки.
 — Дульцинея! Сколько раз должна я напоминать тебе, что благородные люди — такие, как ты, — не упоминают в разговоре о таких низменных вещах! Это ж надо: ночные горшки! Дон Кихот Ламанчский, достойнейший из рыцарей — настоящий святой! — назвал бы их золотыми кубками. Ах, дорогая, должна ли я была так говорить? Не святотатство ли это?
 — Право, не знаю. Если я правильно понимаю значение слова — а именно этому вы меня и учили, — то вся жизнь — одно сплошное святотатство. Может быть, вам следует, называть меня Альдонсой, как в книге мистера Сервантеса?
 — Никогда! — Мисс Твиттингдон подняла указательный палец и помахала им в воздухе, — Я не мужчина и не могу совершить блистательные подвиги, как Дон Кихот, но никто не лишит меня моей Дульцинеи!
 — Конечно, никто у вас ее не отнимет. Пожалуйста, простите меня, тетя Летиция. Должно быть, я слишком устала и несколько упустила из виду, какое высокое положение я занимаю, поэтому и упомянула о ночных горшках. Я все утро чистила картошку на кухне, а остальную часть дня провела в общем крыле лечебницы, пытаясь убедить мистера Дженкинса отказаться от идеи откусить левое ухо мистера Истона, которого он все это время сжимал мертвой хваткой.
 Мисс Твиттингдон вздрогнула и подалась вперед:
 — Какой ужас! И тебе это удалось?
 — Я не вполне уверена, — призналась Каролина, усевшись на стул. — Мистер Дженкинс кончил тем, что откусил нижнюю часть правого уха мистера Истона, — впрочем, тот, кажется, и не возражал. Но мистер Истон вообще никогда не возражает. Скажите, тетушка, могу ли я считать перемену уха своим успехом?
 Летиция склонила голову набок, прижав палец к тонким губам:
 — Я должна это обдумать… Нет, мне так не кажется, Дульцинея. Но, по правде говоря, моя дорогая, я не понимаю, зачем ты к ним ходила в общее крыло. — Она с видом заговорщицы понизила голос и добавила почти шепотом: — Леди не подобает говорить такое, я полагаю, но все они, знаешь ли, сумасшедшие, как жители Бедлама. Сумасшедшие бедламиты.
 Каролина отвернулась от мисс Твиттингдон, которая, после пяти лет, проведенных в психиатрической лечебнице, все еще не осознала, что она тоже пациентка, а не почетная посетительница. Возможно, посети она общее крыло больницы, то скорее поняла бы сомнительность своего положения. Ибо если бы ее брат перестал высылать ежемесячную плату владельцам лечебницы, Летиция оказалась бы в одной из тех узких, неотапливаемых камер. Но что толку пугать такую милую, безобидную старую леди?
 Можно было только изумляться, что она, Каролина Манди, сама еще не обезумела за год, который проработала прислугой в Вудверовой психиатрической лечебнице. С первого дня, когда один из пациентов принялся забрасывать ее своими экскрементами, Каролина поняла, что ее переезд сюда из сиротского приюта в Глайнде не стал радикальным шагом на пути к лучшей жизни.
 Но Каролина выжила.
 Она выжила, потому что альтернативой была или смерть, или, как полагала Персик, присоединение к армии лондонских проституток, слонявшихся вокруг Ковент-Гардена.
 Персик действительно не хотела, чтобы Каролина стала одной из испорченных голубок Ковент-Гардена. Теперь Каролина это поняла. Она запугала девушку, чтобы та осознала, что даже собачья жизнь в лечебнице для умалишенных, среди маньяков, предпочтительнее той дороги, по которой пошли многие девушки-сироты, которых вышвырнули из приютов, предоставив их самим себе.
 — У тебя будет время для урока сегодня вечером, Дульцинея?
 Каролина вернулась к реальности и посмотрела на пожилую женщину, улыбавшуюся ей. Мисс Твиттингдон боялась оставаться одна, не зная, чем заполнить часы одиночества, во время которых в ее голову закрадывались мысли, неподобающие леди. Эти мысли касались, в основном, ее брата и пугали ее.
 — Конечно, у меня найдется время, тетя Легация, — ответила Каролина. — Ведь я делаю все возможное, чтобы проводить с вами побольше времени каждый день.
 Мисс Твиттингдон нахмурилась и погрозила Каролине пальцем:
 — Нет, ты этого не делаешь — иначе я не слышала бы варварских ирландизмов в твоей речи. Мы не начинаем предложение с союза «и» и не заканчиваем его словами знаете ли. Это ужасающие примеры ирландского говора. Такая речь — верный признак плохого воспитания. Ты запомнишь это, не правда ли? Ты должна! Иначе как ты выйдешь в свет в следующем сезоне?
 Каролина округлила глаза. Она слышала этот бред относительно своего выхода в свет с момента первой встречи с мисс Твиттингдон, которая немедленно потребовала, чтобы Каролина называла ее тетей. Мысли тети Летиции не произвели на Каролину особого впечатления, и она согласилась на ежедневные уроки только потому, что у мисс Твиттингдон оказался неисчерпаемый запас сладостей в жестяной коробке, которую она держала, у себя под кроватью.
 Но со временем она привязалась к этой женщине, полюбила уроки и книги своей тетушки. Хотя совершенствование речи, примитивные уроки истории и правила обращения с палтусом за столом (а Каролина даже не знала, что такое палтус) едва ли могли пригодиться здесь, у Вудвера.
 Но комната Летиции Твиттингдон была теплой даже зимой, здесь всегда стоял тазик с водой, где Каролина могла помыться, и было приятно называть кого-то тетушкой. Поэтому Каролину больше не смущали грандиозные планы, которые Легация строила на счет своей племянницы, не устававшей удивляться тщеславию тети.
 Великие планы Летиции Твиттингдон относительно будущего Каролины заставляли девушку страдать по ночам, когда она лежала на своей узкой кровати на чердаке, сознавая, что Каролина Манди, в отличие от кошки Дика Виттингтона, никогда не увидит короля.
 — Каролина! Каролина! Быстрее сюда! К тебе пришли. Они внизу, в старом кабинете Вудвера. Ты что-нибудь натворила? Стянула апельсин, когда ходила в деревню? Вудвер может оградить тебя от Боксера и других обитателей лечебницы, но даже он не может уберечь тебя от тюремной камеры.
 Летиция распрямила ноги и встала в полный рост, глядя на дверь, возле которой стоял Фредерик Хезвит, карлик ростом в три фута. Он подпрыгивал на своих коротких ножках, вне себя от возбуждения.
 — Разве так входят в комнату леди, сэр? — спросила она, поднимая брови. — Ферди, дурные манеры, распространяющиеся в наше время в обществе из-за сумасшедших вроде тебя, ужасают меня. Просто ужасают! Запомни на будущее: здесь нет Каролины, перед тобой только Дульцинея и я.
 Каролина улыбнулась Ферди, еще одному своему другу у Вудвера, помещенному в лечебницу шесть или семь лет назад, когда ему было всего тринадцать лет. Его отправил сюда отец, мать карлика умерла. Мистер Хезвит не захотел, чтобы чертов уродец портил его безупречную родословную. Ферди выставил вперед маленькую толстую ножку:
 — Вовсе не Дульцинея, старая карга! Каролина! Каролина! Да с кем я говорю! Ты слишком пустоголова, чтобы отличить мел от сыра.
 — Я, по крайней мере, вижу, что лежит на столе, и могу найти на нем этот самый сыр, сопливый обрубок, — огрызнулась мисс Твиттингдон.
 — Кто спрашивает меня, Ферди? — спросила Каролина у карлика, который засунул маленькие ручки в карманы и принял воинственную позу, явно готовясь вступить в бой с хозяйкой комнаты, что не сулило Каролине ничего хорошего. — Я знаю этих людей?
 — Конечно, нет. Дульцинея, — заверила ее мисс Твиттингдон тем рассудительным тоном, каким она изрекала свои самые великолепные мысли. — Ты еще не выходила в свет и поэтому никого не знаешь. Я не позволю тебе общаться с кем попало. Ведь ты еще не сделала прическу.
 — Конечно, — миролюбиво согласилась Каролина, не желая раздражать пожилую женщину.
 Кроме того, ей было вообще не до споров, ее мысли были заняты другим: могла ли она кого-нибудь обидеть своим острым языком? Может быть, ее подвела ловкость рук, когда она в последний раз была в деревне (первая воспитательница Каролины, Персик, научила ее искусству залезать в чужие карманы), и пришел час расплаты?
 Мисс Твиттингдон заговорила снова, и Каролина, подавив свои страхи, прислушалась к ее словам.
 — Эти особы оставили визитные карточки, Ферди? Ты знаешь, что мы принимаем только по утрам с десяти до двух. Так что пускай оставят свои визитные карточки, как это принято у цивилизованных людей, загнув на них уголок в знак того, что мы их не приняли. Эти правила были бы тебе известны, Ферди, если бы ты был тем культурным человеком, за которого пытаешься себя выдать, но мы-то знаем, каков ты на самом деле. После этого, если нам будет угодно, мы, возможно, примем их на следующей неделе… А теперь можешь ковылять назад и передать тем людям то, что я сказала. И, пожалуйста, не забудь подчеркнуть, что некоторые основные нормы человеческого общежития должны соблюдаться неукоснительно даже здесь, в этой благословенной сельской местности.
 — Клянусь, она права, Ферди! — воскликнула Каролина, разрываясь между чувством страха, вызванным неожиданным визитом, и удовольствием, которое доставила ей мисс Твиттингдон неукоснительным соблюдением правил хорошего тона при приеме посетителей в сумасшедшем доме. — Скажи им, что мисс Каролина Дульцинея Манди, к сожалению, сегодня не принимает. Приемный день — вторник, а сейчас уже, — она захихикала, — слава Богу, среда. Ты сможешь сделать это для меня, Ферди: запомнить столько дней недели сразу?
 — Легкомыслие неуместно в этот поздний час, Каролина, даже если эта полоумная красная ворона считает иначе, — напыщенно заявил Ферди, медленно качая своей большой головой. — Твои посетители представляют собой странную пару: грязнуля-ирландка и важный господин, одетый по последней лондонской моде. Глаза у него черные, как уголья, а по его разговору сразу видно: он привык, чтобы его слушали. Может быть, ты и не украла апельсин. Возможно, на этот раз ты нарушила более серьезную статью закона. Может быть, он явился, чтобы забрать тебя отсюда, и привел с собой охранницу, чтобы она тебя связала. Может быть…
 — Может быть, меня повесят, Ферди, — огрызнулась Каролина, чувствуя, как доброе расположение духа улетучивается из-за мрачных предположений карлика. — Что же мне делать, тетя Летиция? Спуститься вниз и одним глазком выглянуть на посетителей? Или оставаться здесь с вами, пока они… Ферди! Ты сказал, что женщина — ирландка?
 Фредерик Хезвит мрачно кивнул, затем набрал в легкие воздух, прижал к сердцу обе руки и важно продекламировал:
 — Ее не назовешь приятною девицей,
 Лишь грязным волосам в ней можно подивиться.
 Костлява грудь, во рту — не больше двух зубов.
 Я на нее взглянул — застыла в жилах кровь.
 Она, узрев меня, захохотала,
 Чем спутника своего сконфузила немало.
 Он знаком приказал ей замолчать,
 И тут я начал замечать,
 Что главные опасности для вора
 Исходят от его губительного взора.
 Поэтому и нам пора пуститься в путь
 По морю, в лодке как-нибудь:
 Смешная мисс Твиттингдон, Каролина, — и меня не забудь.
 — Размер у тебя хромает, здорово хромает, Ферди, и что касается меня, то я не рискнула бы даже переходить улицу с тобой, не то что плыть по морю, — резко сказала мисс Твиттингдон. — Это ж надо, назвать меня красной вороной! Неудивительно, что тебя поместили в сумасшедший дом. Я собственными руками заковала бы тебя в цепи. Но хватит говорить о пустяках. Нам ничего не остается, как пригласить джентльмена сюда, наверх.
 — А также и ирландку, Ферди, — проинструктировала карлика Каролина, узнав по описанию Персика. Она не видела ее больше года, с того самого дня, когда та, горько плача, провожала ее к Вудверу.
 Каролина нахмурилась. Что нужно здесь Персику? Едва ли она отыскала для нее покровителя, который, как любила расписывать Персик, снимет для нее комнату. Персик считала такую судьбу верхом удачи, особенно если женщина достаточно сообразительна, чтобы вымогать у своего покровителя драгоценности и таскать из его кошелька золотые монеты, когда он, разнеженный, погрузится в сон.
 — Сядь сюда, Дульцинея, — скомандовала мисс Твиттингдон, указывая на лучший в комнате стул, который был, тем не менее, жесткий, как хлеб, подававшийся в лечебнице слугам. — И не закидывай ногу на ногу. Это вульгарная манера. И проведи щеткой по волосам. Ты выглядишь так, словно тебя только что протащили сквозь живую изгородь. И…
 — А я думала, что воспитанные дамы не начинают предложений со слова и, тетя Летиция, — ввернула Каролина, раздраженная суетой, поднятой вокруг нее тетей. Она сейчас не могла думать ни о своей позе, ни о прическе. Она размышляла, как отделаться от этого лондонского господина и в то же время не обидеть Персика — женщину, которая, видит Бог, желала ей только добра.
 — Воспитанные дамы никогда не дерзят. Дульцинея, — торжественно заявила мисс Твиттингдон, усевшись на другой стул и поправляя платье на своем длинном, нескладном теле. — А теперь подними подбородок — правильно, вот так — и сложи руки на коленях. Гостям не следует показывать твои ногти, обкусанные до самого мяса. И не говори ни слова, моя дорогая. Я, как твоя наставница, отвечаю за эту встречу. Как ты думаешь, джентльмен из Лондона любит красное? Надеюсь, что да. Я собираюсь покрасить волосы под цвет тюрбана. Его мнение — мнение человека, вращающегося в высших кругах общества, — сослужит мне добрую службу. Ты со мной согласна?
 — Ферди утверждает, что он палач, — заметила Каролина, сложив руки так, чтобы не были заметны искусанные ногти. — Возможно, ему понравится, если вы покрасите свои волосы в черный цвет.
 — О Господи! — воскликнула мисс Твиттингдон, качая головой так сильно, что ее алый атласный тюрбан сполз вперед, закрыв один глаз.
 Каролина закусила губу, зная, что, если она засмеется, ее смех может легко превратиться в слезы.
 Моргану трудно было поверить, что он действительно находится здесь — в маленьком захламленном кабинете владельца лечебницы для сумасшедших. Еще труднее было ему смириться с тем, что его сопровождала грязная, привыкшая сквернословить ирландка по имени Персик, которая ела руками, когда они остановились на ночлег в близлежащей гостинице, а затем продефилировала во двор, задрала юбку, широко расставив ноги, и испражнилась рядом с закрытой каретой, как бродячая собака, задирающая ногу возле дерева.
 — Вот те на! Совсем неплохо для психушки, не правда ли, ваша милость? Ей Богу, глоток этой жидкости мне не повредит.
 Это замечание прервало течение мыслей Моргана и вернуло его к действительности. Он посмотрел на Персика: женщина находилась возле стола, на котором стоял бочонок с бренди.
 — Вы очень обяжете меня, если сейчас же уберете свои грязные лапы подальше от бочонка, мисс О’Хенлан.
 Персик состроила гримасу, но отошла.
 — Незачем так раздражаться, ваша милость: я хотела сделать всего один маленький глоток. Бифштекс, который подали в гостинице, был жестким, как подошва, и горло у меня пересохло, как старая кость.
 Морган сидел, выпрямившись и закинув ногу на ногу. Женщина весь день испытывала его терпение, но он сдерживался.
 — Я уверен, что во дворе есть уборная, где вы можете помочиться. Вот и ступайте туда. Уверен, что теперь обойдусь без вашей помощи.
 Персик с важным видом пересекла комнату и встала перед ним.
 — Вы в этом уверены, ваша милость? А я уже сказала, что Каролина не станет разговаривать с вами, если я ее об этом не попрошу. А зачем я буду ее просить, если до сих пор не знаю, что у вас на уме? — Тут она немного смягчилась. — Наша Каролина действительно богата? Мне всегда казалось, что в ней есть что-то особенное. Я ее воспитала — и воспитала как надо. Я кормила ее из своей тарелки. Без меня у нее не было бы ни одного шанса выжить, и вы это знаете. А теперь, ваша милость, самое время поговорить о вознаграждении.
 Морган проигнорировал это замечание.
 — Где пропадает этот Вудвер? Карлик посоветовал мне подождать его здесь. Но у меня нет времени: если я пробуду здесь слишком долго, то могу и сам оказаться в числе пациентов этого заведения. — Он повернулся и посмотрел на Персика, пытаясь понять, почему эта женщина гордилась тем, что поместила девушку в такое место. — Сумасшедший дом. Как вам пришло в голову отправить Каролину в этот притон?
 — Я сделала это, потому что в округе не оказалось лучшего места, где графские дочери могли бы получить воспитание, — съязвила Персик, уперев руки в бока. — Скажите, куда еще могла я ее поместить. В местный работный дом? Каролина не протянула бы там и двух недель.
 — Х-мм.
 Морган повернулся и взглянул на карлика, который вошел в комнату:
 — В чем дело? Вы не нашли Вудвера?
 — Нет, не нашел, что и неудивительно, поскольку я его не искал, — торжественно ответил карлик и ухмыльнулся. — Но я сообщил мисс Манди о вас и об ирландке. Вы можете подняться наверх, если она пойдет с вами, — сказал он, кивнув на Персика своей большой головой. — Что натворила Каролина, сэр? Дело касается апельсинов?
 Морган встал, взял со столика свою шляпу, перчатки и пальто.
 — Нет. Дело, которое я должен обсудить с мисс Манди, не имеет ничего общего с апельсинами, хотя вы заинтриговали меня, мистер…
 — Хезвит. Фредерик Хезвит. Но вы можете называть меня Ферди, раз пришли сюда не по поводу апельсинов. И не по поводу того свертка с одеждой. Но на старьевщика вы похожи ничуть не больше, чем на зеленщика. За какое преступление вы хотите наказать Каролину?
 — Значит, ловкость рук не изменила нашей Каролине? — радостно спросила Персик, подойдя к Ферди и потрепав его по голове. — Я обучила ее всему, что она теперь умеет. Я оказалась неплохой наставницей, хотя сама уже потеряла сноровку. Проклятый ревматизм, знаете ли. Иначе с чего бы стала я работать с подкидышами? Только не потому, что Мери Магдалину О’Хенлан волнует судьба этих несчастных крошек. Если что ее и волнует, так это крыша над головой и сухая койка — вот и все, что мне теперь нужно. Ну и, конечно, вознаграждение за добрые дела. Давай, малыш, веди меня к Каролине.
 Морган взглянул на потолок с облупившейся краской и мысленно проклял своего умершего дядю, который, скорее всего, ухмылялся сейчас в преисподней, безмерно, наслаждаясь ситуацией, в которой оказался его племянник. Затем он последовал за Персиком и Ферди; они вышли из кабинета и направились к широкой лестнице.
 Поднимаясь наверх, маркиз достал из кармана часы и очень удивился, обнаружив, что сейчас всего четверть шестого. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента, когда он встретил Персика у ворот сиротского приюта в Глайнде, в пятнадцати милях отсюда.
 Но теперь наконец настал тот вожделенный миг, когда он окажется лицом к лицу с Каролиной Манди, с предполагаемой леди Каролиной Уилбертон, которая, будучи трехлетним ребенком, бесследно исчезла с места жестокого и загадочного убийства ее родителей.
 Моргану было всего пятнадцать лет, когда он увидел юную леди Каролину в первый и последний раз. Он мало что запомнил, кроме светлых локонов и острых локтей девочки, один из которых вонзился ему под ребро, когда он, по просьбе своей матери, пытался взять ее на руки, чтобы унести подальше от пруда. Это случилось, когда Морган и Джереми с родителями гостили в Уитхеме.
 Он ясно вспомнил графа и его прекрасную молодую жену. Он испытал тогда пылкое юношеское увлечение графиней. Весть о ее ужасной смерти пришла к нему в октябре, в школе; его страсть перешла в длительную меланхолию, в результате которой Морган сочинил единственные в жизни стихи, посвященные его Великой Любви.
 Поднимаясь по лестнице, Морган восстановил в памяти облик леди Гвендолин, не сомневаясь в том, что настоящая Каролина, которую долго искали, а потом сочли погибшей, должна как две капли воды походить на свою прекрасную мать. Он был уверен, что весь этот безумный кошмар кончится, едва он окинет девушку взглядом, — и тогда он вернется назад, в Клейхилл, к мыслям о мести.
 — Идите сюда, сэр, — окликнул его Ферди. Карлик уже шествовал по длинному коридору, в конце которого виднелась единственная открытая дверь. — Мисс Твиттингдон ждет вас. Но не принимайте ее всерьез: она местная обитательница, если вы понимаете, что я хочу этим сказать.
 — Ты имеешь в виду, что она чокнутая? — спросила Персик. — А кто такой ты сам, Ферди, если тебя не оскорбляет мой вопрос?
 Ферди вытянулся во весь рост, что позволило ему стать вровень с нижней пуговицей жилета Моргана, и продекламировал:
 — В глазах Творца мы одинакового роста,
 Но черт решил, что это слишком просто.
 Любила мать меня, но вскоре умерла.
 Тут злоба закусила удила.
 Сокройся с глаз долой, немыслимый урод.
 Забыли о тебе, живи во тьме, как крот.
 Морган опустил голову и словно впервые увидел Фредерика Хезвита, испытав нечто вроде чувства вины. Он смотрел на молодого человека как на пустое место, считая его слабоумным только оттого, что тот маленького роста, и приняв как должное его заточение в сумасшедший дом. Конечно, этот малый вел себя несколько эксцентрично, сочинял нелепые вирши, но неужели этого достаточно, чтобы лишить его нормальной жизни?
 — Хезвит… Не может ли быть такого, что вы сын сэра Джозефа, Ферди? — Морган задал этот вопрос неожиданно для себя. — Сэр Джозеф Хезвит, насколько мне известно, проводит в Лондоне круглый год и считается бездетным вдовцом.
 Нельзя было без боли наблюдать за тем, как изменилось выражение лица Ферди.
 — Таковым он себя считает.
 — Мне очень жаль, — искренне извинился Морган. — Мы, англичане, умеем быть на удивление холодными и нечуткими.
 Ферди склонил набок свою большую голову, и гримаса боли на его лице сменилась улыбкой.
 — Не нужно так переживать. В любом случае мир закончит свое существование через восемь месяцев. Если уж быть совсем точным, то через восемь месяцев, три недели и четыре дня. Никто не может этому помешать. Все должно уравновеситься.
 Персик попятилась назад, пока не уперлась в Моргана.
 — Не стоит долго находиться под этой крышей, — прошептала она, еле шевеля губами. — На вашем месте я бы уже сидела в карете, завернувшись в попону и вознося молитвы Святой Деве, если бы смогла ее припомнить.
 Морган удержал Персика за рукав, так как она пятилась все дальше к лестнице.
 — Значит, вы говорите, через восемь месяцев, Ферди? — спокойно переспросил он. — Кажется, вы в этом абсолютно уверены. Интересно почему?
 — Через восемь месяцев, три недели и четыре дня. А почему бы и нет? — ответил Ферди, избегая испытующего взгляда Моргана. — Седьмое июня тысяча восемьсот шестнадцатого года. Умереть в этот день ничем не хуже, чем в любой другой.
 — Наверное, в этом есть какой-то смысл, Ферди, — задумчиво произнес Морган, припоминая ужас в глазах лорда Джеймса, когда тот испустил дух. — Думаю, для умирающего число не имеет особого значения. Важнее то, как он прожил свою жизнь, отсюда страх перед неизведанным, ожидающим его за гробом.
 — Боже, спаси и сохрани нас, грешных! Молодой господин, кажется, тоже свихнулся! Да вы оба сумасшедшие! — завопила в страхе Персик. — Каролина! Каролина! Где ты, девочка моя? Спаси свою воспитательницу от этой пары безумцев. Где ты, Каро?
 — Персик! Это ты? Ах, Персик, я не могу поверить своим глазам!
 Морган посмотрел туда, откуда раздался женский голос, звавший Персика, и увидел тоненькую девушку, одетую в лохмотья. Она отвесила ему низкий поклон, затем распрямилась, и ее стройные ножки обнажились почти до колен.
 За ней в дверном проеме показалась высокая женщина, с головы до ног одетая в красное.
 — Дульцинея! — закричала она, растопырив руки и ухватившись за дверной косяк, словно нечто не давало ей сделать еще один шаг и выйти в коридор.
 — Не Дульцинея, а Каролина, ты, пустоголовая крыса! — заорал Ферди, подпрыгивая от ярости. — Ев зовут Каролина!
 — Заткнись, проклятый лилипут! Дульцинея! Вернись ко мне сейчас же, непоседливое дитя! Сколько раз тебе повторять, что воспитанные девушки не… О Боже!
 Ферди разразился очередными стихами, в которых говорилось о женщинах, не осознающих, насколько они нелепы и отвратительны. Тем временем леди в красном, глядя на Моргана совиными глазами, сделала шаг назад, в комнату, и принялась торопливо поправлять свой тюрбан, внезапно осознав, что находится в обществе Очень Важной Персоны. А светловолосая девушка и рыдающая ирландка кинулись друг другу на шею. Морган Блейкли, маркиз Клейтонский, полез в карман за манильской сигарой, не зажигая, сунул ее в рот, затем прислонился к стене.

 ГЛАВА 4


 Умна, как зрелый муж, невинна, как дитя.

    Джон Драйден

 Каролина примостилась на подоконнике, засунув в рот указательный палец и глядя на красивого, безупречного одетого маркиза Клейтонского, как птичка на змею.
 Его волосы были иссиня-черными и блестели; его глубоко посаженные глаза были темнее ночи. Загорелая кожа свидетельствовала о том, что этот человек видел солнце гораздо чаще, чем она. Каролина вынула палец изо рта и осмотрела свою слишком бледную руку, разукрашенную синяками и кровоподтеками.
 Затем она продолжила изучать его лицо. Отметила вертикальные морщины на щеках с высокими скулами, свидетельствовавшие о том, что этот человек умел сдерживать свои эмоции, аристократический нос, прекрасные белоснежные зубы; отметила, что его плечи широки, а длинные ноги стройны, затем перешла к осмотру его одежды.
 Синий жилет, под ним безупречной чистоты и белизны сорочка, рубин, мерцающий на галстуке… При виде драгоценного камня Каролина невольно подумала о том, как много пар деревянных башмаков можно было бы купить для обитателей лечебницы, если бы она ухитрилась спереть рубин у этого господина и отнести его Сету Восли, деревенскому лавочнику, не гнушавшемуся краденым товаром.
 Это не означало, что Каролина действительно собиралась провернуть подобную операцию. Персик неплохо ее обучила, и ей достаточно было одного взгляда, чтобы понять: перед ней малый не промах. Маркиз Клейтонский не был легкой добычей. Самое правильное, что можно придумать, имея дело с подобными людьми, — это вообще не иметь с ними дела.
 — Еще чаю, милорд?
 Каролина улыбнулась, наблюдая за тем, как мисс Твиттингдон подняла старую кастрюлю и сделала вид, что наливает чай в выщербленную чашку, использовавшуюся для чистки зубов. Она пристала к маркизу с предложением чая, как только все собрались у нее в комнате.
 — Благодарю вас, — сказал человек, представившийся как Морган Блейкли, маркиз Клейтонский. — Я уже выпил достаточно. И поел тоже. Должен вам сказать, что сандвичи с огурцами были необычайно вкусны. Всегда приятно отдохнуть после утомительного путешествия, особенно в это время года.
 — Ясно, как день, что у молодого господина поехала крыша, — шепнула Каролине Персик, примостившаяся рядом с ней на подоконнике. — Я не видела и намека на сандвичи, только пустые тарелки.
 — Так уж у нас принято, — тихо ответила ей Каролина. — Иногда тетя Летиция попадает из-за этого в неловкое положение. Но чего я никак не могу понять — зачем наш джентльмен подыгрывает ей. Мягкость и доброта ему как-то не к лицу.
 — Не позволяй этому парню одурачить себя, Каро. Если он кажется добряком, так это оттого, что он такой же сумасшедший, как и она, вот что я тебе скажу. Признаюсь, я привела его сюда только для того, чтобы иметь возможность повидаться с тобой, моя дорогая деточка. Я ни на минуту не поверила басням, которые он мне наплел. Всей этой чепухе: что ты, якобы, леди Каролина и дочь графа. Придурок — вот он кто!
 — Но рассказанная им история довольно правдоподобна, — возразила Каролина, наблюдая за тем, как маркиз слушает мисс Твиттингдон: та делилась с ним своими планами относительно выхода Дульцинеи в свет.
 Персик хмыкнула:
 — Говоришь, правдоподобна? Не возьму в толк, что означает это слово, Каро. По правде говоря, я не узнаю тебя, моя девочка. Тебе не пошло впрок мое обучение, если ты на каждом шагу употребляешь непонятные слова, от которых скулы воротит.
 Каролина подмигнула Персику.
 — Мне приятно слушать, как ты мелешь языком, — призналась она своей воспитательнице, переходя на привычный для них говорок. — Не думай, что меня легко обвести вокруг пальца, Персик, моя любовь. Каро еще способна отличить фальшивую монету от золотой.
 — Вот и прекрасно. Ты меня успокоила.
 Каролина подняла голову. Маркиз стоял напротив нее, а ведь она не услышала ни скрипа стула, ни его шагов.
 — С книжной речи, которой, по-видимому, обучала вас мисс Твиттингдон, вы легко переходите, мисс Манди, на другую, когда имеется дело с таким — в своем роде — мастером языка, как мисс О’Хенлан.
 — Как вам это удалось? — возбужденно спросила Каролина, не обращая внимания на то, что маркиз подслушал ее разговор с Персиком. — Как вам удалось настолько бесшумно подойти к нам? Так, что я даже не услышала?
 Морган с любопытством взглянул на нее, потом улыбнулся:
 — А вы настоящая обезьянка, дитя мое, не так ли? Впитываете в себя как просторечие, так и цивилизованную речь, а теперь собираетесь пополнить свое образование, переняв у меня способность бесшумно передвигаться. Какое воровство вы замышляете, мисс Манди? Или я ошибаюсь, полагая, что бесшумная походка нужна вам для этого?
 Каролина только махнула рукой, внимательно разглядывая ноги маркиза, обутые в высокие гессенские сапоги на крепких каблуках, в которых, конечно, невозможно было ходить бесшумно.
 — Нет-нет, я думала о том, как было бы здорово, если бы я научилась бесшумно проходить мимо комнаты Человека-Леопарда, что мне приходится делать каждое утро. А то он всегда слышит, как я приближаюсь, и нужна большая ловкость, чтобы улизнуть, пока он не успел… х-м, пока он не успел…
 — Правда? Пожалуйста, продолжайте, вы меня заинтриговали. Так что делает этот Человек-Леопард? Кстати, неужели он заслужил такое прозвище, потому что покрылся пятнами? Так что он делает, когда вы каждое утро проходите мимо?
 — Дульцинея! Ты не должна говорить о таких вещах, — зловеще предостерегла ее мисс Твиттингдон, сидя на стуле и продолжая потягивать свой чай.
 — Валяй, дорогая! — подзуживала ее Персик, ткнув свою ученицу пальцем в бок. — Пора их милости взглянуть на мир, в котором живет большинство людей, и увидеть его таким, какой он есть.
 Каролина взглянула на Ферди Хезвита, который, скрестив ноги, сидел на кровати мисс Твиттингдон и, набив рот ее сладостями, кивал в знак согласия с Персиком.
 — Хорошо, — сказала наконец Каролина, подняв голову и взглянув прямо в черные глаза Моргана. Она скажет ему правду и посмотрит, как он содрогнется от отвращения. Тогда она поймет, чего стоит этот человек. — На самом деле его зовут Джордж Юстингс, но мы называем его Человеком-Леопардом, потому что он круглый год ходит голый и пачкает себя собственными экскрементами. Но это не страшно, поскольку сумасшедшие не страдают ни от холода, ни от жары. Так вот по утрам, когда я прохожу по коридору, чтобы попасть на женскую половину лечебницы, Джордж поджидает меня, затем хватает свой… — Она поколебалась мгновение и, сглотнув, продолжила: — Он хватает свой член, прости Господи, и пытается попасть в меня струей мочи. Я знаю, что она горячая, потому что Джорджу не раз удавалось это.
 Каролина внезапно поняла, что смущена — не тем, что она сказала, а тем, что использовала невинное существо, Джорджа Юстингса, в своих целях. Она опустила голову и, глядя на рубиновую заколку маркиза, спросила:
 — Вы все еще верите, что я пропавшая дочь этих аристократов — графа и графини Уитхемских?
 Морган поднял ухоженную руку и снял заколку с галстука, зажав ее между пальцами, словно собираясь предложить ей драгоценность в качестве платы за услугу.
 — Я не помню, чтобы когда-либо утверждал, что верю в этом. Я только сказал, что леди Каролина, осиротевшая вследствие жестокого убийства родителей пятнадцать лет назад, а после этого исчезнувшая и считавшаяся мертвой, должна быть возвращена в лоно своего до сих пор безутешного семейства, если это окажется возможным. И я, грешный, решил, что вы, возможно, и есть этот невинный ребенок.
 Персик толкнула Каролину в плечо и не слишком тихо прошептала:
 — Его милость — сумасшедший, Каро. Безумный и нехороший человек. Ему наплевать, кто ты такая. Он хочет использовать тебя ради каких-то собственных целей, можешь мне поверить. Послушай меня, дорогая. Скажи ему, что это будет дорого стоить. Очень дорого.
 Каролина посмотрела на ухоженные ногти Моргана Блейкли, на его сильные руки, на которых не было кровоподтеков.
 Он был таким чистым. И от него так хорошо пахло. Она была уверена, что он никогда не ложился в постель голодным, что ему не приходилось связывать визжащую пациентку, пока другие слуги вводили ей слабительное.
 Каролина взглянула в его красивое бесстрастное лицо. Но нет, оно не было совершенно бесстрастным. Она была уверена, что разглядела разочарование в глубине его глаз.
 — Вы говорите, что вас не волнует, какую Каролину — настоящую или нет — вы обнаружили. Но это ложь. Вы хотите найти ее. Это желание видно на вашем лице. Так почему же вы еще здесь, если убедились, что я — это не она?
 Маркиз приподнял бровь, и это движение восхитило Каролину помимо ее воли. Он заговорил совсем тихо, так, чтобы только она и Персик могли его услышать:
 — Почему? Это очень хороший вопрос. Возможно, я несколько и огорчен. Возможно, я просто пресыщенный английский денди, желающий придать остроту своей жизни. А может быть, у меня совсем другие резоны, которые я держу при себе. Если вам нравится задавать вопросы, мисс Манди, задавайте их себе. Что вы предпочтете — быть богатой или знатной леди, перед которой все склоняют голову, или продолжать ежедневные утренние прогулки, увертываясь от струи, испускаемой членом Джорджа Юстингса?
 Морган сидел в отдельном кабинете гостиницы Парящий орел, где он решил заночевать со своей компанией, прежде чем двинуться в Клейхилл. Смакуя подогретый бренди, Морган припомнил слова Персика, произнесенные в Вудвере. Безумный и нехороший человек, — сказала она. Возможно, сварливая ирландка была права. То, что он собирался сделать, было безумием, и нужно быть нехорошим — испорченным до мозга костей — человеком, чтобы задумать такое. Он чувствовал себя нечистым, заляпанным грязью сильнее, чем комнаты в лечебнице. Но он и до этого барахтался в той же самой грязи.
 Чего он действительно не мог себе простить — так это того, на что он пошел, чтобы отомстить врагу. Только жажда мести могла заставить его связаться с грязной воровкой из сиротского приюта, ставшей прислугой в сумасшедшем доме. Мало того, он согласился тащить за собой несносную, иногда слишком проницательную ирландку по имени Персик, печальную недотепу мисс Летицию Твиттингдон, а также угрюмого (но по-своему замечательного) карлика, Фредерика Хезвита, что уже выходило за границы всякого разумения.
 Но только так можно было убедить Каролину Манди покинуть Вудвер — согласившись на ее требование уехать в компании со своими друзьями. Пришлось отдать ей и рубиновую заколку — в знак того, что он не забудет своего обещания.
 — Простите меня, милорд, могу я зайти на минутку?
 Морган, сидевший спиной к двери, убрал ногу со стола и повернулся на стуле к Каролине Манди, стоявшей за ним.
 — Я хорошая ученица, мой господин, — сказала она с улыбкой, заметив, что он не смог скрыть недовольства, вызванного ее бесшумным вторжением в его владения. — Главное в этом деле — идти, балансируя на пятках. Но я это смогла, только избавившись от своих деревянных башмаков, чего я ни за что не сделала бы в Вудвере, даже рискуя попасть под струю Человека-Леопарда. Рассказать вам, какая грязь в общем крыле лечебницы?
 — Нет, я вполне могу это вообразить. Если вы, мисс Манди, избавите меня от описания этой грязи, я буду благодарен вам до конца жизни. — Морган жестом указал, что она может сесть на другой стул. Ему не пришло в голову встать при даме, как подобало джентльмену. — Итак, что я могу для вас сделать? У вас проблемы со сном? Не позвать ли хозяина, чтобы он принес теплого молока, которое вы, несомненно, привыкли пить на ночь? Или вы бродите по гостинице в надежде освободить остановившихся здесь фермеров от их толстых кошельков? В любом случае, я к вашим услугам.
 Он заметил улыбку на губах Каролины.
 — Вы наслаждаетесь звучанием собственного голоса, не так ли, ваша светлость? Мне нелегко было успокоить тетю Летицию и убедить ее лечь в постель. Она верит, что вы — воскресший Дон Кихот, и мы отправились совершать славные подвиги. Ферди сочиняет оду в вашу честь. Но я думаю, что Персик лучше понимает ситуацию. Она считает, что вы задумали нечто более серьезное, нежели спасение дочери графа и возвращение ее в лоно любящей семьи.
 Морган отхлебнул бренди.
 — Знаете, мисс Манди, если ее помыть и вставить несколько зубов, мисс О’Хенлан могла бы зарабатывать себе на жизнь, предсказывая будущее. Да, я руководствуюсь иными мотивами, нежели чистым альтруизмом. Но они вас не касаются. Вы получите великолепную компенсацию за то, что согласились быть Каролиной Уилбертон.
 — Но вы не верите, что я действительно леди Каролина?
 — А вы сами верите в это?
 Каролина печально вздохнула:
 — Нет. Я не верю. Леди Каролина Уилбертон должна быть мертва. Вы сказали, что ее долго искали. Они нашли бы меня, если бы я была той самой Каролиной, тем более, что эти убийства, как вы сказали, были совершены всего в двенадцати милях от сиротского приюта.
 — Если только поиски действительно были тщательными, — проговорил Морган, невольно следуя за ходом своих мыслей. Ведь совершенно ясно: если девочка осталась жива, она могла бы опознать убийцу. Таким образом, рассказ лорда Джеймса о шантаже убийцы становился более правдоподобным. — Мисс Манди, — проговорил Морган, оставляя это при себе это умозаключение, — как я вам уже сказал, ваше согласие принять участие в осуществлении моего плана, согласно которому я собираюсь представить вас семейству Уилбертонов, будет хорошо оплачено. Я уже согласился везти с собой целую орду невменяемых, — эта часть моей платы за сотрудничество. Однако мое терпение не беспредельно, и ваши вопросы могут его истощить.
 Он смотрел, как Каролина наклонилась и взяла яблоко из деревянной миски, стоявшей на столе, потерла его о бедро и откусила маленькими белыми зубами. Она заговорила, еще не прожевав:
 — Очень жаль, потому что у меня накопилось к вам много вопросов. Как, например, вы объясните то, что меня зовут Каролиной? Персик утверждает, что я сама назвала это имя, когда она нашла меня в грязи возле приютской кухни.
 Морган достал сигару, сунул ее в рот и, нагнувшись, прикурил от свечи.
 — На этот вопрос довольно легко ответить, — заявил он, выпустив облачко синего дыма. — Наш дражайший принц-регент женился на Каролине Брунсвикской в 1795 году, и вскоре после этого весь остров заполонили бесчисленные Каролины, ибо каждый — от герцога до трубочиста — считал своим долгом назвать дочь в честь новоявленной принцессы Уэльской. У вас есть еще вопросы, или вы оставите меня, чтобы я мог в тишине и покое подумать об абсурдности нынешнего дня?
 Ему пришлось подождать, пока Каролина не прожевала другой кусок яблока. Вид ее маленьких, красивых, но неухоженных ручек и очевидное наслаждение, с которым она ела яблоко, заставили Моргана устыдиться.
 Каролина кивнула, яростно дожевала остаток яблока, провела по губам тыльной стороной ладони и заговорила:
 — Я хочу, чтобы вы снова рассказали мне всю историю с начала до конца. Пожалуйста. — В ее больших зеленых глазах загорелся неподдельный интерес. — В Вудвере я слушала вас невнимательно, вполуха. Сказать по правде, я долгое время думала о чем угодно, только не о том, чтобы покинуть лечебницу, пока вы не сказали, что я могу уехать с вами. Пожалуйста.
 Морган глубоко затянулся сигарой, затем с облегчением выдохнул дым.
 — Роль просительницы вам не идет, Каролина.
 Каролина пожала плечами.
 — Зато высокомерие идет вам, — парировала она, усмехнувшись. — Персик называет вас надутым индюком. Вы, похоже, готовы лопнуть от гордости, что тетя Летиция ставит вас рядом со своим героем. Дон Кихотом. А что касается Ферди, то он…
 — Ладно, сиротка, — устало прервал ее Морган, — если это заставит вас помолчать и ускорить ваш уход, я снова расскажу вам всю историю с начала до конца.
 — Начните с убийства. Они были очень жестокими?
 — Граф был убит выстрелом в спину, сиротка, а графиня получила пулю в грудь, рядом с сердцем. Ах да, кучер тоже был убит. Не забыл я в прошлый раз упомянуть об этом?
 Каролина возбужденно наклонилась вперед:
 — Забыли, ну да ладно.
 — Лошади понесли, — возможно, они испугались выстрелов. А может быть, кучер забыл опустить тормоза.
 — Видимо, он был слишком занят предсмертными судорогами, чтобы позаботиться об этом, — съязвила она, хотя в ее глазах светились живой интерес и острый природный ум, который он уже заподозрил в ней; она вообще проявляла неожиданную склонность к умозаключениям, что могло как помешать, так и помочь осуществлению его замыслов.
 — Возможно. Не исключено также, что человек, похитивший юную леди Каролину, преднамеренно пустил экипаж по темной дороге. Как бы то ни было, карета опрокинулась в деревне, лошади так поранили себя во время безумной скачки, что их пришлось пристрелить, а крестьяне отправились назад по дороге и обнаружили трупы.
 — Бедные лошади. Они-то ни в чем не виноваты, — заметила Каролина, и на ее маленьком лице отразилась скорбь. Но она скоро овладела собой. — Продолжайте. Они не нашли никаких следов ребенка?
 — Никаких, — подтвердил Морган, с любопытством глядя на Каролину. Она хладнокровно выслушала рассказ о зверском убийстве трех человек, но расстроилась из-за лошадей. Неужели смерть человека ничего не значила для нее? Он ощутил к ней жалость, но постарался подавить ее. — Обыскали лес у дороги, на случай, если девочка вывалилась из кареты, когда лошади понесли, но ничего не обнаружили. Я был тогда в школе, вдали от дома, вместе с моим братом Джереми, и мы узнавали об этих событиях из писем родителей. Младший брат графа, Томас, ныне восьмой граф Уитхемский, не стал тратить деньги на поиски.
 — Или так вам передали, — вставила Каролина, подняв палец, так что стали видны ее искусанные ногти. При всех свой браваде девушка, должно быть, была ранимой. — Продолжайте, — властно скомандовала она, так что маркиз с трудом подавил улыбку. — Как долго вел поиски новый граф? Не прекратил ли он их вскоре, будучи доволен своим новым положением?
 Да, девушка была умна и сообразительна, — возможно, слишком себе во вред, а может быть, и во вред ему.
 — Новый граф, его жена и сын были потрясены трагедией. Все соседи им горячо сочувствовали. В последующие месяцы прокатилась волна арестов, и многие грабители были повешены вдоль дороги, но ни один из них не признал себя виновным в похищении леди Каролины. Убийства были совершены в октябре, а с приходом зимы, после сильных снегопадов, шансов найти девочку стало совсем мало. Пришлось смириться с мыслью, что она мертва.
 — Прошло целых пятнадцать лет, — обронила Каролина, словно говоря сама с собой. — И все же вы занялись поисками — и нашли меня. Почему?
 Морган встал со стула, подошел к окну и окинул взглядом темнеющий гостиничный двор. Какую часть правды он должен приоткрыть, чтобы положить конец ее расспросам?
 Он повернулся, посмотрел на нее, и ему захотелось, чтобы эти большие миндалевидные зеленые глаза не смотрели на него так пристально, чтобы она не казалась такой ранимой и беззащитной в этом ужасном платье. Она была еще почти ребенком, но повидала за свою короткую жизнь больше, чем многие пожилые люди. Мог ли он использовать Каролину, а потом избавиться от нее, как общество избавлялось от своих сирот, — и жить дальше в ладу с собственной совестью?
 — Не так давно я встретился с человеком, — начал он. — Он был при смерти и сделал последнее признание. Если верить его словам, то он принимал самое непосредственное участие в исчезновении леди Каролины. Его последнее желание заключалось в том, чтобы я отыскал ее и вернул в лоно семьи во искупление его греха. — Он улыбнулся и поднял руки, как бы благословляя память старого грешника. — Как мог я, богобоязненный христианин, отказать ему в этой просьбе?
 Каролина пристально посмотрела на него, затем покачала головой.
 — Вы лжете, — без обиняков заявила она. — Или, по крайней мере, говорите не всю правду. Но, я полагаю, это не имеет особого значения. Я выбралась от Вудвера, со мной тетя Летиция, Ферди и Персик. Мне не обязательно знать, как вы хотите меня использовать, пока вы выполняете свое обещание и заботитесь о моих друзьях.
 — Так вы заметили, с какой неохотой согласился я взять с собой этих троих неподражаемых уникумов?
 — Я была бы слепа, как летучая мышь, если бы этого не заметила, — усмехнувшись, ответила Каролина. — С ними хлопот не оберешься, хотя у них всегда самые добрые намерения. Разумеется, это не относится к Персику. Она готова на все ради денег, благослови ее Господь. Так почему вы сделали это? Взяли их с собой?
 Это был хороший вопрос. Морган, тонко улыбаясь, погасил сигару, ткнув ее в пепельницу. Ему стоило немалых денег убедить Вудвера, что тот может обойтись без Хезвита и мисс Твиттингдон. Морган был уверен, что, поскольку родственники никогда их не навещали, владелец заведения собирался и дальше получать деньги на их содержание.
 — Как только я готов буду дать вам ответ на этот вопросо, не замедлю это сделать.
 Она встала со стула и с вызовом вскинула подбородок:
 — Надеюсь, вы так и поступите, ваша светлость. Мы с вами заключили сделку, и я прослежу, чтобы вы неукоснительно выполняли свои обязательства.
 — Всегда к вашим услугам, леди Каролина, — насмешливо проговорил он, затем добавил: — Но в моих планах произошло маленькое изменение. Я не рассчитывал на самом деле найти вас — а вы теперь должны думать о себе как о настоящей леди Каролине, — поэтому я действовал скорее спонтанно, чем обдуманно. Я не могу сейчас привезти вас и других членов нашей бродячей труппы в Клейхилл. Это опасно, поскольку я не собираюсь выставлять вас на обозрение, пока не вышколю до такой степени, чтобы вы могли занять подобающее вам место в лондонском обществе.
 Каролина скорчила гримасу, и подвижные черты ее лица выразили упрямство.
 — Тетя Летиция больше года готовила меня к выходу в свет. Я знаю, как себя вести. Я даже знаю, как надо есть палтуса.
 — Примите мои поздравления, леди Каролина, — любезно проговорил Морган. — Высоко ценя рекомендации мисс Твиттингдон, я, тем не менее, боюсь, что вынужден буду настаивать на дальнейшем усовершенствовании ваших манер. По этой причине, а также оттого, что мой отец больше не появляется в свете, я решил приехать прямо в Акры, в его имение. Здесь мы сможем подготовить вас к воссоединению с вашими родственниками, которые, представь я вас им сразу, могли бы немедленно заточить вас куда-нибудь, чтобы вы, не дай Бог, не опозорили честь семьи. Остались у вас еще какие-нибудь вопросы, или я могу пожелать вам спокойной ночи, миледи?
 Каролина посмотрела на него сузившимися глазами, затем быстро схватила второе яблоко.
 — Кажется, теперь я все поняла, — сказала она, невесело усмехнувшись. — Спокойной ночи, ваша светлость. Я с удовольствием осмотрю дом вашего отца. Мистер Клейтон так же высокомерен, как и его сын?
 — Нет никакого мистера Клейтона, леди, — сказал Морган, решив заняться ее образованием. — Меня зовут Морган Блейкли, и я являюсь маркизом Клейтонским, не считая других, менее высоких титулов. Моего отца зовут Вильям Блейкли, и он — его милость герцог Глайндский. Ну как, сможете вы это запомнить?
 — Полагаю, что за хорошую плату я могу запомнить что угодно — и так же легко все забыть. Этому мисс Твиттингдон меня не учила, зато учила Персик, — проговорила Каролина и выскользнула из комнаты, закрыв за собой дверь.
 А Морган погрузился в размышления о том, стоит ли его месть всех этих хлопот.
 Он размышлял также и о том, почему ему так понравились умные зеленые глаза Каролины Манди, и нравились они ему гораздо больше, чем мысли о мести.

 ГЛАВА 5


 Невозможно удовлетворить весь мир и собственного отца.

    Лафонтен

 Каролина удобно расположилась на мягком кожаном сиденье закрытой кареты Моргана, наслаждаясь незнакомым ощущением сытости. Выехав от Вудвера, она ела почти непрерывно и была уверена в том, что наполнение желудка — это высшее из наслаждений, которому она готова предаваться, пока не станет толстой как бочка.
 Конечно, она не верила, что ей будет предоставлена такая возможность: ее используют и вскоре отправят восвояси. В это утро она видела маркиза только мельком, когда все они выходили из гостиницы; он вскочил на свою великолепную гнедую лошадь, заявив, что не намерен ехать в карете с вонючими попутчиками — пусть лучше у него заболят кости от верховой езды. Персик припомнила, что вчера он сказал то же самое, когда они вдвоем добирались до Вудвера, и это лишний раз доказывало, что маркиз был надутым индюком.
 Каролина поняла, что до вступления в высший свет ей так же далеко, как в те времена, когда она сидела в комнате мисс Твиттингдон и эта леди учила ее, как правильно представляться принцу-регенту. Она пришла к такому выводу не потому, что маркиз, оставив карету далеко позади, поскакал в Акры в гордом одиночестве. Нет, у нее были на то более глубокие причины.
 Каролина решила, что Морган Блейкли провел всю ночь, мысленно взвешивая все за и против идеи выдать Каролину Манди за леди Каролину Уилбертон. Персик, тетя Летиция и Ферди, несомненно, относились к против; возможно, маркиз относился точно так же и к ней самой. Да он и не прилагал больших усилий, чтобы скрыть презрение, которое питал ко всей этой компании.
 Единственное, что могло поколебать чашу весов в ее пользу, — это какой-то непонятный ей личный мотив, которым он руководствовался, пожелав выдать за леди Каролину именно ее. Он не слишком настаивал на том, что является просто добрым англичанином, поступающим так, как считает должным. У него были собственные причины, побудившие его найти пропавшую наследницу, и в его планы входило использовать ее для какой-то свой выгоды. Каролина в этом не сомневалась. Возможно, маркиз думал не только о свой выгоде, но и о неприятностях, которые это может доставить кому-то другому.
 Поразмышляв над этим, Каролина решила на время выкинуть из головы тяжелые мысли и в полной мере насладиться второй в ее жизни поездкой в карете. Ей никогда прежде не приходилось путешествовать в таких условиях. Она вообще редко покидала приют, если не считать случайных походов в деревню, а к Вудверу ее перевезли на телеге. Поездка в роскошной карете маркиза, украшенной фамильным гербом, была почти таким же немыслимым приключением, как возможность выспаться в постели, где рядом с ней спали всего два человека: Персик и мисс Твиттингдон.
 Не желая предаваться бесплодным размышлениям относительно мотивов маркиза Клейтонского, Каролина подняла кожаную штору и выглянула в окно. Как сказал маркиз, они ехали той же дорогой, где в роковую ночь смерть настигла графа и его жену.
 Интересно, разбойники занимаются своим ремеслом только в полнолуние или в безлунные ночи тоже? Каролина была уверена, что Персик должна это знать, но не стала ее спрашивать. Вместо этого она доверилась своему воображению.
 Каролина откинулась назад и закрыла глаза, представив себе двух богато одетых людей и ребенка, ехавшего с ними. В комнате мисс Твиттингдон были развешаны гравюры с изображениями знати, поэтому ей нетрудно было представить, как выглядели эти трое, разодетые в пух и прах и украшенные драгоценностями.
 Был поздний вечер, ребенок, скорее всего, спал или плакал. Каролина, прожив годы в приюте, знала, что дети всегда либо спят, либо плачут.
 Но сейчас ей представилось, что девочка сидела спокойно, радуясь тому, что ее не уложили спать в обычное время, и иногда впадала в полудрему, склоняя голову на грудь матери. И тут, когда они были уже недалеко от дома, послышались выстрелы и зловещий голос выкрикнул хорошо известные слова: кошелек или жизнь!
 Каролина вздрогнула и напряглась, словно и впрямь услышала этот возглас. Она живо представила себе смятение, охватившее пассажиров обреченной кареты, когда они услышали голос разбойника.
 Перед ее мысленным взором предстали лошади, которых внезапно осадили, она услышала крик кучера, прониклась чувствами графини, которая разрывалась между страхом за мужа и стремлением спасти ребенка, не говоря уже о том, что ей жаль было расставаться со своими великолепными драгоценностями. А что граф? Бедняга. Каролина представила себе его отчаяние. Как ему, должно быть, хотелось достать пистолеты, спрятанные в карманах кареты — таких, какие она раньше обнаружила в карете маркиза, — выпрыгнуть на землю и застрелить разбойников, защищая своих женщин. Почему он этого не сделал? Каролина помрачнела: она сидела, не открывая глаз, руки ее вспотели. А откуда она знает, что он этого не сделал? Возможно, поэтому он и его жена и были убиты. Может быть, если бы он подчинился, разбойники не проделали бы в нем дыру, а его жена не закричала бы…
 — Каро, моя дорогая. Я чувствую себя разбитой, а эти двое полоумных храпят так громко, что мне не уснуть. Почему бы тебе не спеть песенку?
 — Нет! — Зеленые глаза Каролины широко раскрылись, у нее во рту пересохло, а сердце забилось с неожиданной силой. — Каро устала!
 Персик скрестила руки на своей плоской груди и фыркнула:
 — Что это мы сегодня утром ссоримся, как две наседки? Значит, ты устала, хотя солнце уже высоко на небе, а ты еще не нарезала турнепсов и не опорожнила ночных горшков? Да, из тебя получится настоящая леди, моя девочка, ты упрямая, так что характер у тебя подходящий.
 Каролина прижала дрожащие руки к щекам, потом вздохнула. На какое-то короткое мгновение все это показалось ей таким реальным. Может быть, проработать год в сумасшедшем доме — это слишком много для такой впечатлительной натуры, как она?
 — Прости меня, Персик. Просто я пыталась себе представить, каково это — быть ограбленным и убитым. Как ты думаешь, настоящая леди Каролина видела, что произошло? Может быть, разбойники увезли ее и продали цыганам? Или они просто убили девочку и бросили ее тело на съедение зверям?
 Персик покачала головой:
 — Знаешь, будет лучше, если его светлость никогда не услышит от тебя таких вопросов. Но раз уж ты спросила, я тебе отвечу: разбойники собирались продать малютку цыганам — а, как известно, цыгане обожают маленьких детей, — но выяснилось, что с девочкой столько хлопот, что они решили от нее избавиться и оставили возле приютской кухни.
 — Возле приютской кухни? В Глайнде? — Каролина пристально посмотрела на Персика. — Не хочешь ли ты этим сказать, что я — леди Каролина?
 — Пока его светлость меня кормит, я буду говорить ему то, что он хочет от меня услышать, малышка, и тебе советую поступать так же. — Персик закрыла глаза. — Говори и думай так, как он хочет, и клянись могилой матери, что это истинная правда. А теперь поспи, раз ты так устала, и я тоже подремлю. Мы еще не скоро увидим его светлость — до поместья далеко.
 Каролина знала, что Персик права, — разве вчера она сама не отвечала маркизу в том же духе? Она снова откинулась на мягкую спинку сиденья, понимая, что, как только она сомкнет глаза, перед ее мысленным взором опять разыграется жуткая сцена убийства.
 Голова мисс Твиттингдон склонилась ей на плечо, а храп Ферди и Персика по громкости успешно соперничал со стуком колес кареты, катившейся по дороге все дальше и дальше. Каролина Манди смотрела в окно, разглядывала окрестности и грызла ноготь, пока из пальца не пошла кровь.
 Хотя Морган родился в «Акрах», он давно уже перестал считать поместье своим домом. Когда он ехал широкой, обсаженной деревьями дорогой, ведущей к четырехэтажному дому из бледно-розового камня, то думал о том, откуда появилось это ощущение и почему отец был не в силах полюбить его.
 Возможно, они были слишком разными или, как намекнул дядя Джеймс, слишком похожими друг на друга.
 Если верить дяде, отец Моргана в свое время отдал дань приключениям и юношеским забавам, пока не стал герцогом. После этого он женился, вырастил двоих сыновей, похоронил жену и стал таким серьезным человеком, что смех и шутки стали абсолютно чужды ему. Из всех предсмертных рассказов дяди Джеймса наименьшего доверия, по мнению Моргана, заслуживал портрет его отца в молодости: отец якобы слонялся по окрестностям с сыновьями фермеров, менял дорожные указатели, выпускал кур из клеток, устраивал веселые розыгрыши и даже громко смеялся за обеденным столом.
 Когда отцу не удавалось в чем-то убедить Моргана или призвать его к порядку, сэр Вильям брался за плеть, выколачивая из мальчика склонность к рискованным забавам и наказывая главным образом за дурной пример, который он подавал младшему брату Джереми. Побои закончились внезапно, когда тринадцатилетний Морган вырвал плеть из рук отца и бросил ее в угол комнаты, предложив отцу сразиться на кулаках.
 На следующий день, несмотря на протесты плачущей матери, Моргана отправили в школу-интернат, где он с тех пор проводил большую часть года и сразу оказался в числе лучших учеников, достигнув выдающихся успехов если не в поведении, то в учебе. Два года спустя тихо, во сне умерла его мать, и Вильям от горя ушел в религию. Теперь Морган рассматривал этот перелом в умонастроении отца как худшую из катастроф для его сыновей.
 Джереми, бывшему на три года моложе брата, не позволили присоединиться к Моргану в школе, пока не истек год траура, а после этого Вильям решил продолжить обучение своего младшего, более любимого и послушного сына дома, желая сделать его священником. Ведь школа-интернат, по словам герцога, не сумела вбить чувство ответственности в его старшего сына.
 Но сэр Вильям не мог не считаться с тем, что Джереми боготворил своего отчаянного и непокорного брата, с которым ему доводилось общаться всего несколько месяцев в году. Морган был уверен, что именно эта любовь, это обожание, переросшее впоследствии в преданность, в конечном итоге заставили Джереми последовать за старшим братом на войну — и привели к его смерти.
 А Вильям Блейкли, удрученный новой утратой, с еще большим рвением предался служению Богу и отстранился от оставшегося в живых сына.
 Морган отогнал от себя воспоминания, когда широкие ворота «Акров» отворились и подбежавший лакей принял у него поводья. Морган спешился, потрепал гнедую лошадь по крестцу и проинструктировал лакея, который должен был проследить, чтобы грум как следует почистил лошадь, прежде чем накормить и напоить ее. Зная, что карета с экстравагантными пассажирами прибудет не раньше чем через час, он глубоко вздохнул, распрямил плечи и поднялся на крыльцо отцовского дома.
 — Добрый день, ваша светлость. — Гришем, старый дворецкий, который в прошлом не раз прятал грязного, покрытого синяками Моргана от отца, чтобы тот не узнал, что сын снова дрался с деревенскими мальчишками, наклонил свою лысеющую седую голову и принял у маркиза хлыст, шляпу, пальто и перчатки. — Когда вы уехали вчера утром, мы подумали, что вы вернетесь в Клейхилл. Его милость ждет вас?
 Морган положил руку на плечо дворецкого:
 — А как ты полагаешь, Гришем?
 Дворецкий опустил глаза:
 — Простите меня, ваша светлость. — Тут он поднял голову и улыбнулся: — Но, если мне дозволено это сказать, сэр, я безмерно рад, что снова вас вижу.
 — Тебе, несомненно, дозволено это сказать, старый друг, и спасибо за все. — Морган окинул взглядом прихожую, затем посмотрел на закрытую дверь, ведущую в главную гостиную. — Отец там?
 — Нет, ваша светлость, — ответил Гришем печальным тоном. — Он там, где бывает в это время каждый день, — в комнатах молодого господина Джереми.
 — Боже милостивый. Гришем, не кажется ли тебе, что он упивается страданием? — Морган покачал головой. — Ну, делать нечего, придется подняться наверх. У тебя, случайно, нет власяницы и пепла, дружище, или дорожной пыли достаточно, чтобы я походил на кающегося грешника?
 Дворецкий ничего не ответил, лишь с поклоном отступил назад, так что Моргану ничего не оставалось, как направиться к широкой винтовой лестнице. Подойдя к нижней ступеньке, он обернулся:
 — Моя карета прибудет примерно через час, Гришем. В ней три женщины — у меня не поворачивается язык назвать их леди, по крайней мере, до тех пор, пока они не помоются, — и молодой джентльмен очень невысокого роста. Пожалуйста, распорядись, чтобы в гостевом крыле для них приготовили три комнаты и одну — в крыле для слуг. Симмонс — это, как ты, должно быть, помнишь, мой лакей — едет на облучке, рядом с кучером. Он проследит за тем, чтобы распаковали мои вещи. Завтра он съездит в Клейхилл за остальной одеждой, ибо я планирую задержаться в «Акрах» надолго.
 — Да, ваша светлость, — отозвался Гришем, еще раз поклонившись. Его лицо оставалось бесстрастным. — Это прекрасная новость. Должен ли я заказать три дополнительных прибора к ужину для наших гостей?
 Морган почесал за ухом:
 — Не думаю, Гришем. Наши гости могут помыться, а потом поужинать в своих комнатах. Я не хочу искушать судьбу.
 — Очень хорошо, сэр. Я прослежу, чтобы ваши инструкции были выполнены неукоснительно.
 Улыбнувшись, Морган кивнул дворецкому. Он знал, что может положиться на Гришема, который безусловно выполнит все его указания, какими бы странными они ни казались.
 — Я в этом не сомневаюсь, — сказал он, повернувшись к лестнице. — Да, — добавил Морган, обернувшись через плечо, — было бы неплохо, если бы ты припрятал ценные вещицы, разбросанные в спальнях. На тот случай, если кто-нибудь из гостей надумает покинуть нас посреди ночи.
 Улыбка исчезла с лица Моргана, когда он поднимался по лестнице.
 Дом стоял на этом месте уже сорок лет. Первая постройка сгорела дотла за десять лет до рождения Моргана; герцог и его жена погибли в пламени пожара. Новое здание, имевшее форму буквы Н, снаружи напоминало сгоревший дом, но внутри было распланировано по-новому.
 Комнаты Джереми были слева от лестницы. Туда вел коридор, начинавшийся с широкой лестничной площадки, украшенной писанными маслом картинами, изображавшими буколические сцены. Морган прошел в конец коридора, миновав свою прежнюю спальню и еще несколько дверей. Комнаты герцога располагались в центре дома, справа от лестницы находились комнаты для гостей. Детская была на третьем этаже, половина которого была отведена под помещения для слуг. Кухонная прислуга ночевала в комнатках под крышей; там же — по крайней мере, сегодня — предстояло провести ночь Мери Магдалине О’Хенлан.
 Меблировкой дома занималась мать Моргана, так как, кроме нескольких картин и разрозненных предметов обстановки, все погибло в огне; светлые тона и изысканная мебель свидетельствовали о ее тонком вкусе; человеку со стороны могло показаться, что он лопал в преисполненный любви и тепла счастливый дом.
 Но он таковым не был. Это была усыпальница; по крайней мере часть дома была превращена в подобие мавзолея, посвященного памяти лорда Джереми Блейкли, умершего два года, четыре месяца, три недели и пять дней назад.
 Моргана передернуло, когда он осознал, о чем думает. Чем он лучше Ферди Хезвита, отсчитывая дни с момента крушения своего мира? Он уподобляется карлику, отсчитывающему дни, оставшиеся до конца света.
 Не следует ли и его, Моргана, поместить в заведение, подобное Вудверу? И не нужно ли заточить туда же его отца — герцога? Или Ферди Хезвит здоров? Как можно судить об этом? И главное, почему его, Моргана, так волнуют эти вопросы?
 Он подошел к двери в конце коридора и после краткого колебания повернул ручку и вошел в маленькую прихожую, которая вела в спальню его брата.
 — Отец?
 Ответа не последовало. Это означало, что ему придется обойти все три комнаты, принадлежавшие брату, чтобы найти отца. Изобразив на лице бесстрастие, он вошел в первую комнату, избегая смотреть по сторонам. Слева, он знал, висел на стене портрет Джереми во весь рост, а справа располагалась коллекция птичьих гнезд, камней и чучел животных, собранная Джереми.
 Вся одежда, которую носил Джереми в последние месяцы пребывания дома, висела в шкафу в углу комнаты.
 Хлыст Джереми для верховой езды, подаренный ему Морганом в день рождения, лежал на кровати. Кривобокий скворечник, который Джереми сколотил в возрасте шести лет, стоял на ночном столике.
 Пара варежек, связанных матерью, и Библия, открытая на двадцать третьем псалме, лежали на столе, где Джереми оставил прощальную записку отцу, прежде чем сбежать из дома в поисках приключений.
 Комнаты Джереми остались точно такими же, какими были, когда он отправился на войну, чтобы быть там вместе со своим братом, своим идолом, — и умереть ужасной смертью на руках этого брата.
 — Ты говоришь, что простил меня, отец, — мягко произнес Морган. — Тем не менее, комната все та же, в ней ничто не меняется. Как же ты можешь действительно простить меня, если отказываешься забывать?
 — Кто здесь? Гришем? Сколько раз я должен тебе говорить, чтобы меня никто не беспокоил, когда я тут? Неужели нигде на этом свете нельзя найти мира и покоя? И сочувствия?
 Морган сделал еще один шаг.
 — Нет, отец. По правде говоря, я не верю, что в мире вообще существуют подобные вещи, — заметил он, наблюдая за герцогом, стоявшим у окна, тонкое лицо которого выражало боль и страдание. — В нем нет ни настоящего прощения, ни настоящего милосердия и очень мало понимания.
 Он сделал еще два шага, потом повернулся и заглянул в улыбающиеся синие глаза брата, великолепно схваченные художником на портрете, написанном к семнадцатилетию Джереми. Затем многозначительно посмотрел на отца:
 — Однако существует месть. Ветхий завет полон ею. Око за око, зуб за зуб. И добавлю от себя: ребенок за ребенка, как бы дико это ни звучало. Скажи, отец, тебе не хотелось бы отомстить?

 ГЛАВА 6


 О как легко мы верим в то, чего желаем,
 И, в общем, правильно при этом поступаем.

    Джон Драйден

 Каролина смотрела на кончики своих пальцев, кожа на которых была все еще мягкой и сморщенной после того, как она впервые в жизни искупалась в ванне. Она понюхала свои ладони, вдохнув тонкий запах розового мыла, улыбнулась и потерлась щекой о воротник мягкого розового ворсистого халата, который принесла ей служанка Бетт после того, как помогла Каролине вытереться большими полотенцами, предварительно согретыми у камина.
 Под халатом была длинная белая хлопчатобумажная ночная рубашка, старая и штопаная, но с вышивкой на подоле, с высоким воротником и кружевными манжетами. Это была одна из ночных рубашек матери маркиза Клейтонского, которую давно отдали слугам, о чем сообщила Каролине Бетт. Каролина не сомневалась, что это лучшая ночная рубашка в мире.
 Улыбнувшись служанке, она рассказала ей, что круглый год спала в той же одежде, в которой работала, но, опасаясь вызвать ее неодобрение, Каролина умолчала о том, что в жаркие ночи она нередко спала совсем голой.
 Бетт покачала головой, взглянув на ногти Каролины, затем втерла в руки своей новой госпожи ароматную земляничную мазь и крем, уверяя Каролину, что кожа на руках скоро станет мягкой и нежной. Потом служанка проделала то же с лодыжками, ступнями и пальцами ног Каролины, отчего та нервно захихикала.
 Бетт также помогла ей вымыть голову и изумленно воскликнула, увидев, что волосы Каролины гораздо светлее, чем казались.
 Сидя на широкой кровати под балдахином, Каролина положила ладонь на живот, наслаждаясь незнакомым чувством сытости, которое не покидало ее и через два часа после ужина, который ей принесли на серебряном подносе, нисколько не напоминавшем деревянную доску, использовавшуюся для этой же цели в Вудвере. Она так наелась, что осилила только две из полудюжины хрустящих булочек, а остальные сунула за пазуху, когда Бетт отвернулась.
 Бетт пожелала ей спокойной ночи и проследила, чтобы лакей согрел ее постель горячей сковородкой. Когда дверь за служанкой закрылась, Каролина принялась исследовать шкафы и ящики в комнате. Она осмотрела и пощупала статуэтки, понюхала содержимое хрустальных бутылочек, стоявших на туалете перед зеркалом, затем легла посередине комнаты на ковер, громко смеясь от счастья. Каролина решила, что умерла и оказалась в раю. Она зевнула и уже собиралась лечь под одеяло и заснуть, когда дверь открылась и на пороге показалась сияющая от радости мисс Твиттингдон, одетая в смешной красно-синий шерстяной халат; на ногах у нее были вязаные розовые тапочки.
 — Я пришла проверить, все ли в порядке, леди Дульцинея, — заявила она, подойдя к кровати. — Надеюсь, с вами обращались так, как того требует ваше высокое положение. Если нет, придется уволить слуг. Всех этих ленивых бестий. Хотя должна сказать, что со мной они вели себя довольно пристойно и даже нарезали мне мясо, поскольку мне самой не удалось справиться с этой задачей.
 Каролина захихикала, уткнувшись в одеяло, потом перевернулась на спину, широко раскинув руки и ноги и разметав по постели светлые волосы. Она взглянула на мисс Твиттингдон, и в ее зеленых глазах промелькнула печаль.
 — Тетя Летиция! Ты можешь в это поверить? Скажи честно, можешь или нет? Взгляни на меня! Смотри, какая широкая кровать. Сюда можно уложить еще шестерых. А может быть, и восьмерых!
 — Моя леди! Как вы можете думать о подобных вещах. Вы девственница, — заметила мисс Твиттингдон.
 — Ах, фу! — воскликнула Каролина, передразнивая пожилую женщину.
 Она соскочила с кровати и, не замечая, что пол холодный, начала скакать по комнате. Затем подобрала подол ночной рубашки и случайно увидела свое отражение в высоком зеркале. Она опустила рубашку и замерла, глядя на незнакомку, улыбавшуюся ей в зеркале.
 — Это я, тетя Легация? Это действительно я?
 — Конечно это ты, детка, — твердо заявила мисс Твиттингдон. — Ты ведь и раньше видела себя. Ты выглядишь точно так же, как в тот день, когда мы познакомились. Ты прекрасна. Твоя красота разбивает сердца. Однако ты ходишь босиком, чего я не могу одобрить. Еще меньший восторг вызывает у меня тот факт, что ты живешь под одной крышей с холостым мужчиной. Я ответственна за твое воспитание и не могу этого не отметить. Кстати, подавали тебе абрикосовое суфле, как и мне? Признаюсь, оно было великолепным.
 Каролина начала грызть ноготь, но вспомнила, что теперь этого делать нельзя. Потом она взглянула на пожилую женщину, которая делилась с ней в Вудвере сладостями, чистой водой и обрывками знаний.
 — Тетя Летиция, неужели ты и впрямь всегда видела меня такой?
 Мисс Твиттингдон улыбнулась, глядя на нее материнским взглядом:
 — Всегда, моя дорогая, моя прекрасная леди Дульцинея.
 — Леди Каролина, — мягко поправила ее девушка, снова поворачиваясь лицом к зеркалу.
 Она взяла в руки свои длинные волосы и приподняла их на затылке, как на одной из модных картинок, которые показывала ей мисс Твиттингдон, потом вскинула голову и стала всматриваться в свое отражение.
 — Ты должна запомнить, что меня зовут леди Каролина, тетя Летиция. Это очень важно для маркиза.
 — Дети и отцы, отцы и дети!
 Вам известно, как живут на свете
 Те, кто, лишены любви и чести,
 Не живут с родителями вместе?
 Отцы и дети, дети и отцы,
 Вы рады в воду спрятать все концы?
 Но дни идут, съедает злоба очи,
 А мир сулит лишь мрак беззвездной ночи.
 Морган поставил бокал с вином на стол и взглянул на Ферди Хезвита, который, подобно эльфу, оседлал диванную подушку.
 — Ну разве ты не сентиментальное маленькое животное? — сказал маркиз, не очень понимая, почему пьет вино в одиннадцать часов утра, — прежде он никогда не приступал к вину раньше трех.
 Ферди ухмыльнулся, показав редкие маленькие зубы, напомнив Моргану обезьянку, которую он видел на местной ярмарке.
 — Не совсем так, ваша светлость. Сегодня утром я встретился за завтраком с вашим отцом. Вы ушли, а я заметил, что вы оставили почти весь завтрак нетронутым. Герцог пообещал помолиться за меня. Как вы думаете, может он попросить Бога, чтобы я подрос?
 — Знаешь, я не думаю, что ты действительно ждешь от меня ответа на свой вопрос, — сказал Морган, немного стыдясь за своего отца.
 Ферди махнул короткой ручкой, как бы отвергая слова Моргана, но потом кивнул в знак согласия:
 — Наверное, вы правы. Его милость проявил бездну сочувствия ко мне, послав слугу за подушкой, чтобы мне было удобнее сидеть за столом. Он очень приятный человек, ваш отец. Так скажите мне — если недавний сумасшедший смеет задать вам вопрос, — почему вы так не любите друг друга?
 — Я всегда считал, что детям не следует давать хорошего образования, — заметил Морган, пристально глядя на Ферди. — Они начинают задавать наглые вопросы.
 — Мне очень жаль, — быстро извинился карлик, подняв вверх руки, словно маркиз целился в него из пистолета. — По крайней мере, ваш отец признает вас. По-видимому, я просто завидую, хотя должен быть благодарен вам за то, что вы позволили Каро убедить себя, что она не может оставить в лечебнице своих дорогих друзей. Вы ведь не причините ей вреда, правда? А то мне придется вас убить, а вы мне нравитесь.
 — Сентиментальный, наглый и вдобавок еще кровожадный. Как столько пороков умещается в таком маленьком теле, Ферди?
 — Я же сказал, что вы мне нравитесь! — Ферди соскочил с дивана. — Большинство людей смотрит на меня либо брезгливо, как на насекомое, либо с жалостью во взоре — как ваш отец. Вы же говорите со мной как с разумным человеком. Вы не можете себе представить, каково это, если с тобой говорят так, словно ты не в состоянии понять самых простых фраз, сказанных по-английски; как будто ты не только маленький, но еще и глухой; если тебя ненавидят и швыряются камнями, обзывают, потому что ты пугаешь их, так как само твое существование говорит им о том, что Бог допускает ошибки. Но вы… вы не испытываете ко мне ненависти, не жалеете и не смотрите на меня свысока. — Он покачал своей большой головой, в его глазах стояли слезы. — Вы обращаетесь со мной так, будто я кто-то.
 — Это еще не значит, что ты мне нравишься, — заметил Морган и засмеялся. — Ты, знаешь ли, бываешь чертовски несносным.
 Ферди взгромоздился обратно на диванную подушку, потом подмигнул Моргану:
 — Да, ваша светлость. Я знаю. У меня большая практика в этом деле. Но Ферди не пустышка — он просто коротышка.
 Морган запрокинул голову и громко расхохотался, оценив шутку. Но через несколько секунд его веселость исчезла: он почувствовал, что в комнату кто-то вошел, обернулся и увидел стоящую на пороге Каролину Манди.
 Во всяком случае, разум сказал ему, что это Каролина. Морган автоматически встал, как всегда, когда в комнату входила дама. Его глаза были не в ладу с разумом: он едва узнавал девушку. Мягкое синее платье шло Каролине несравненно больше, чем те лохмотья, которые она прежде носила: оно выгодно подчеркивало стройность ее маленького девичьего тела. Морган с изумлением отметил, что Каролина приколола подаренную ей рубиновую заколку к белому воротничку платья, но недоумевал, зачем она это сделала: то ли желая украсить платье, то ли из опасения, что он потребует подарок обратно.
 Особенно поразили Моргана ее волосы. Они оказались гораздо светлее, чем были раньше; мягкие, пышные, они были аккуратно зачесаны назад, схвачены широкой лентой, волной ниспадая до талии. Но особенно изменилось ее лицо, от которого Морган не мог отвести глаз. Он не осознавал раньше, насколько хороша эта девушка. Насколько пикантен ее чуть вздернутый носик, насколько очаровательны линии маленького подбородка и длинной, изящной шеи. А ее глаза! Они были не просто зелеными — они были изумрудными и переливчатыми в обрамлении длинных ресниц. Разрез их был таков, что уголки загибались вверх, как у кошки. Ему определенно нравились эти экзотические глаза. Даже очень.
 Короче говоря, Каролина Манди, чистая, освободившаяся от лохмотьев, показалась Моргану каким-то чудом, и он впервые поверил в успех своего предприятия — в то, что ему удастся ввести бедную сиротку в высшее общество Лондона. Хотя девушка нисколько не походила на высокую, изящную, поразительно красивую незабвенную леди Гвендолин.
 — Доброе утро, ваша светлость, — приветствовала его Каролина. Она улыбнулась, увидев Фредерика Хезвита. — Да ты сияешь сегодня утром как девятипенсовик, Ферди! — воскликнула она, подойдя к дивану, наклонилась и поцеловала карлика в макушку.
 — Доброе утро, Каро. Ты выглядишь превосходно; ты выглядишь полностью обновленной.
 — Не говори глупости, Ферди. Сюда скоро спустится тетя Летиция. У нее проблема: она никак не может решить, следует ли ей сегодня надевать свой алый тюрбан. Тебя покормили? — спросила она, заговорщически понизив голос. — У меня остались хрустящие булочки со вчерашнего вечера, и еще я приберегла кусочек чудесной розовой ветчины сегодня за завтраком. Бетт не позволяла мне спуститься вниз раньше, иначе я давно разыскала бы тебя и покормила, как всегда. Ты ведь знаешь, что я никогда не забывала этого делать.
 Морган кашлянул — как он надеялся, деликатно.
 — Нет никакой необходимости приберегать крошки со стола для Ферди, леди Каролина, — заметил он, галантным жестом приглашая ее сесть. — Он уже позавтракал вместе с моим отцом. Правда, Ферди?
 Губы его сжались, когда Каролина обратилась к Ферди, попросив его подтвердить слова маркиза. Наглая девчонка! Видимо, он не вызывает у нее никакого доверия.
 — Зачем бы мне лгать, леди Каролина?
 Она повернулась, пристально посмотрела на маркиза и улыбнулась. Морган порадовался тому, что она сохранила все свои зубы — они были ровными и отливали жемчужным блеском.
 — А зачем вам говорить правду, ваша светлость? В конце концов, именно ложь соединила нас. Вы, Бетт, тетя Летиция, даже дворецкий — все называют меня леди Каролиной; Ферди сидит на подушке, как знатный барин, как будто он не привык к тому, что на две недели в месяц его приковывали цепью к стене. Несколько минут назад я видела Персика. Она сказала мне, что ей не приходится работать, чтобы сохранить крышу над головой. Ложь и правда так перепутались, что я уже не различаю их.
 — Я признаю, что ваши слова не лишены смысла, чертенок вы этакий, — проговорил Морган, подумав. — Хотя мне немного обидно, что вы мне совсем не доверяете. Может, мне стоит представить вам список того, чего я не сделаю ни вам, ни вашим друзьям, и подписаться под ним?
 Каролина пожала плечами:
 — От этого было бы мало толку, ваша светлость. Я, видите ли, почти не умею читать, особенно эти сложные слова, от которых скулы воротит. Правда, Ферди научил меня кое-чему, а благодаря тете Летиции я могу прочесть вывески на магазинах. — Она улыбнулась маркизу. — Я немного умею считать, писать буквы и знаю, что Рим находится в похожей на сапог стране, которая называется Италией, к тому же умею есть палтус.
 — Да, — вздохнул Морган.
 Каролина настолько хорошо говорила, что он не предполагал, что она может не уметь читать. В ней все было перемешано: отчасти прислуга, отчасти леди и немного даже — курносый уличный мальчишка.
 — Кажется, вы упомянули о палтусе. Так вот, с этим придется подождать. Это даже хорошо, что нам не нужно ехать в Лондон до конца марта. До этого времени вам предстоит как следует потрудиться.
 — Почему? — спросил Ферди, который снова соскочил с дивана и обосновался на низеньком столике, стоявшем между диваном и креслом, на котором сидел Морган.
 — Почему? Что же тут непонятного, Ферди? Наша сиротка неграмотна, — пояснил Морган. Он посмотрел на Каролину. Она расположилась в кресле и, вытянув шею, разглядывала замысловатую роспись на потолке. И это только один из пробелов в воспитании, — добавил Морган, — непростительных для леди. Я уже обсуждал с ней этот вопрос.
 — Но что из этого? Вы сказали, что настоящая леди Каролина пропала пятнадцать лет назад. Не может же она после этого сразу появиться в свете безупречно воспитанной. Сирот не обучают грамоте. Кроме того, почему вы не повезли Каро прямо к графу, ее дяде? Почему вы держите ее, как и всех нас, здесь, прежде чем отправить в Лондон?
 — Я позволю себе дать объяснения, Морган, раз уж согласился не препятствовать этой сомнительной затее.
 — Отец, доброе утро. А я думал, что ты наверху творишь утреннюю молитву. — Морган пожалел, что завел этот разговор. Отец согласился с его планом. Чего еще хотел он от него? Любви? Он добился согласия отца, но ему мало этого, он продолжает надеяться на невозможное?
 Он смотрел на дверь, где стоял герцог Глайндский. Тот размеренным шагом подошел к Каролине.
 — Обрати свое сердце к Богу, сын мой, — сказал он, не глядя на Моргана, — посвяти свою жизнь добрым делам, и ты будешь жить в мире с самим собой.
 Морган потянулся за бокалом. Он промолчал, чтобы голосом не выдать волнения, и смотрел, как его отец кланяется и представляется Каролине.
 — Фредерик задал вполне резонные вопросы, мисс Манди, — проговорил герцог. Затем он обошел стол и сел в кресло, стоявшее рядом с креслом Моргана. — И у меня есть на них ответы. Видите ли, сам факт, что мой сын отыскал вас после стольких лет, представляется почти невероятным. Еще труднее будет убедить свет в том, что вы настоящая леди Каролина Уилбертон.
 Морган бросил быстрый взгляд на отца из-под полуопущенных век. Для религиозного человека он лгал чересчур гладко и убедительно. Возможно, дядя Джеймс был прав, что характер Вильяма Блейкли не вполне соответствовал его внешности.
 — Вы никогда не сможете этого доказать, — заметила Каролина, вздернув подбородок. — Но с другой стороны, никто не сумеет доказать обратного — что я не являюсь леди Каролиной, не так ли, ваша светлость… я хотела сказать — ваша милость?
 Герцог взглянул на Моргана:
 — Я вижу, она действительно схватывает все на лету, как ты говорил. Настоящая обезьянка. И ее речь на удивление хороша, намного лучше, чем можно было надеяться. Трудно поверить, что ты нашел эту девушку в сумасшедшем доме.
 — Хорошо и то, что у нее очень светлые волосы, отец. Я помню леди Каролину маленькой девочкой — ее волосы были почти белыми. И зовут ее Каролиной, она легко откликается на это имя. Конечно, это не так уж важно, но в нашем деле все имеет значение. Учитывая все, что нам известно, она, возможно, и есть леди Каролина.
 Герцог покачал головой:
 — Нет, это невозможно. Я был одним из тех, кто принимал участие в розысках несчастного ребенка. Плед из кареты был обнаружен в доброй миле от места происшествия, в него была завернута маленькая туфелька, других следов девочки не нашлось. И плед, и туфелька были в крови. Я всегда считал — и сейчас остаюсь при своем мнении, — что ребенок после убийства родителей забрел в лес и там его растерзали звери.
 — Значит, ты отказываешься верить, что Некто — человек, который рассказал мне об этом, — отнес ребенка в сиротский приют в Глайнде? А что, если этот человек не солгал?
 Морган видел, что его отец с трудом подыскивает слова.
 — Я думаю, что человек, рассказавший тебе эту историю, был в отчаянии, что несчастья извратили его рассудок. Ни один христианин, видевший то, что видел этот человек, и знавший то, что он, по его словам, знал, не мог поступить так, как якобы поступил он. Это настолько бесчеловечно, что я не могу в это поверить.
 — Правда? — Морган отхлебнул вина. — Любопытно, что это говоришь именно ты, отец, ведь для тебя нет ничего легче, чем поверить самому плохому, когда речь идет о некоторых людях.
 — Дети и отцы, отцы и дети!
 Вам известно, как живут на свете…
 — Уймись, Хезвит, — прервал карлика Морган. — Я могу осуществить свои планы и без тебя.
 — Морган! Я бы попросил тебя не грубить Фредерику! — воскликнул герцог, которому стало неловко за сына.
 — Не беспокойтесь, все в порядке, ваша милость, — сказал Ферди, улыбнувшись Моргану. — Он мне нравится.
 Герцог с благодарностью взглянул на карлика:
 — Какая доброта в ответ на грубость и оскорбления! Какое милосердие! Сэр, я чувствую себя посрамленным вашей человечностью.
 Ферди улыбнулся герцогу:
 — Я знаю, ваша милость, что вы не ожидали от меня проявления человеческих качеств. Мне остается только извиниться за то, что я не умею жонглировать шариками, кувыркаться и делать прочие вещи, которых ждут от карликов, чтобы вы могли чувствовать себя более комфортно в моем обществе.
 Морган начал подумывать, что совершил большую ошибку, привезя в Акры Каролину Манди и ее необычную компанию.
 — Может быть, вернемся к существу дела, если ты, отец, не настаиваешь на том, чтобы мы все немедленно приступили к молитвам? Леди Каролина имеет право знать, чего мы ожидаем от нее в течение ближайших месяцев. Я полагаю, мы должны ей об этом сказать.
 — Каролина, Хезвит задал важный вопрос, на который попытался ответить мой отец, сказав, что общество изменчиво и непостоянно, как вы скоро сами убедитесь, и что оно не примет вас, если вы не будете соответствовать тому облику, каким, по его представлениям, должна обладать леди Каролина Уилбертон. Это верно, но только отчасти.
 — У вас есть свои причины, по которым вы хотите, чтобы общество приняло меня, — сказала Каролина. — Вы уже намекнули на это достаточно ясно. Я не настолько глупа, чтобы не понять, что вы нуждаетесь в нашем — моем, Ферди и тети Летиции — обществе не больше, чем в обществе Человека-Леопарда. Но меня это не особенно беспокоит, если мы можем здесь оставаться. На самом деле не беспокоит.
 — Это чрезвычайно разумно с вашей стороны, — тонко улыбнулся Морган. — Но, пожалуйста, не забудьте включить Персика в список нежелательных гостей. По правде говоря, я очарован ею еще меньше, чем вами. Сегодня утром Гришем приказал обыскать ее комнату, и у нее в матрасе нашли целый склад столового серебра, принадлежавшего моей покойной матери.
 Улыбка Каролины выражала неподдельное удовлетворение. Она ткнула локтем Ферди:
 — Клянусь, Персик утратила навык, но посмотрели бы вы на нее в лучшие времена: ей не было равных в этом деле.
 Морган перестал мерить комнату шагами и пристально посмотрел на Каролину. Внешне она преобразилась, но внутренне осталась той же.
 — Если вы, леди Каролина, хотите сказать, что Персик в свое время была ловкой воровкой, а теперь собирается возобновить утраченные навыки, то должен сказать вам: я не потерплю ее набегов на нижний этаж дома. А если эту старую кочергу еще раз застукают за бутылкой украденного рома, ее арестуют и посадят в камеру Ньюгейтской тюрьмы.
 Улыбка Каролины сделалась шире.
 — Это чудесно! Вы молодчина, умеете трепаться. Ты слышал, Ферди? Я-то в этом понимаю.
 Морган с трудом сдерживался.
 — Нет, моя сиротка. Вы знаете слишком мало из того, что вам действительно полагается знать, и слишком много таких вещей, которых вам знать не следует. Вот почему в последующие месяцы нам предстоит тяжелая работа. Вас недостаточно как следует вымыть. Придется начать воспитывать вас, как если бы вы были сейчас трехлетней леди Каролиной.
 — Отмойте девушку, расческой причешите,
 Во что и как одеться научите;
 А также грамоте, изысканным манерам,
 Чтобы подыгрывать вам, светским лицемерам.
 Поэтический опус Ферди был довольно оскорбителен. Продекламировав его, его автор перевел взгляд с Моргана на Каролину:
 — Подумай как следует, прежде чем согласиться на это, Каро. Лорд Морган и его святой отец имеют свои скрытые интересы, хочешь верь, хочешь нет. Они тебя используют, а потом выкинут на свалку. Вудвер, знаешь ли, не такое уж плохое место. Мы еще можем вернуться.
 Каролина надула губы.
 — Я не ребенок, Ферди, — упрямо возразила она. — И я не леди Каролина Уилбертон, и я не рассчитываю разбогатеть. Но ты прав. Его светлость откопал нас в грязной дыре и собирается использовать, после чего мы скорее всего вернемся на прежнее место. Но если меня, как ты выразился, используют, я потребую за это приличного вознаграждения. — Она взглянула на Моргана с таким сладким выражением на лице, что тот несколько растерялся. — Я уже вас предупреждала об этом, ваша светлость.
 — Вы говорили об этом с Персиком, — ответил Морган, припомнив настойчивые намеки ирландки. — Вы, видимо, придерживаетесь того же мнения, что и ваша наставница. Очень хорошо, детка, на какое вознаграждение вы рассчитываете?
 — Я не потребую ничего такого, чего не мог бы себе позволить такой богатый человек, как вы, — пообещала она.
 Морган заметил, что Каролина отвела взгляд и больше не смотрит на него, словно стыдясь того, что уподобилась базарной торговке. Гордость, неподобающая сироте-найденышу.
 — Меня бы устроил небольшой коттедж, в котором мы могли бы разместиться вчетвером. Здесь, в Суссексе, поскольку я люблю Суссекс. Правда, я нигде больше не была, но это меня не волнует. Еще мне хотелось бы иметь желтого пса, несколько пушистых белых кошек и собственную кровать. Может быть, даже собственную комнату. И непременно денежное пособие. Я не желаю больше выносить ночные горшки.
 Теперь она не уклонялась от его взгляда. Ее подбородок вызывающе вздернулся, а щеки с высокими скулами раскраснелись.
 — Только Ферди считает, что Вудвер не такое уж плохое место. Но по-моему, ничего хуже быть не может. Я не вернусь туда, ваша светлость. Никто из нас туда не вернется. Так что можете учить меня, одевать и использовать по своему усмотрению — ведь вы хотите наделать большого шуму в Лондоне, — только я уверена, что это для вас добром не кончится. Я сделаю все, что вы скажете, не задавая лишних вопросов, пока не заработаю свой коттедж.
 — Морган, может быть, мы пересмотрим наши планы, пока дело не зашло слишком далеко? Возможно, так будет лучше и для этого ребенка и для нас самих? — сказал герцог.
 — Я согласен! — решительно заявил Морган, прежде чем его отец успел снова заговорить. — Один коттедж, четыре спальни, один желтый пес и несколько пушистых белых кошек. Все это ваше вне зависимости от того, чем кончится наша затея, леди Каролина.
 — И денежное пособие! — воскликнул Ферди, взгромоздясь ногами на диванную подушку, так что его голова оказалась на уровне подбородка Моргана. — Если уж нам предстоит быть проклятыми, мы, по крайней мере, отправимся в ад с полными карманами.
 Все еще пожимая руку Каролины и все еще глядя прямо в ее широко раскрытые зеленые глаза, Морган торжественно произнес:
 — И денежное пособие, Каролина. Даю вам слово.




 Книга вторая
 ВОПРОС ДОВЕРИЯ
  Февраль 1816 г. 



 Отдавшись радостной гульбе.
 Пустились детки в пляс,
 Забыв о том, что в их судьбе
 Грядет последний час.

    Томас Рей


 ГЛАВА 7


 О Боже, каким дураком был тот, кто первым изобрел поцелуи.

    Джонатан Свифт

 — Есть странное очарование в мыслях о хорошем наследстве или в надеждах заполучить имение, и все это чудесным образом облегчает боль, которую люди испытывают, когда умирают их друзья. — Каролина подняла взгляд от книги, прижав палец к тому месту, от которого оторвалась, и улыбнулась Моргану: — Персик оценила бы эту мысль, если бы она была выражена в доступной для нее форме, не так ли, ваша светлость? Мистер Сервантес облачил ее в белые одежды, но он хотел сказать только то, что печаль долго не живет, когда есть шанс поживиться за счет чьей-нибудь смерти. Король умер, ваша светлость, — да здравствует король!
 — Иногда вы бываете более правдивой, нежели тактичной, Каролина. Не интерпретируйте — просто усваивайте прочитанное. — Морган почувствовал, что улыбается, когда Каролина снова склонила голову над историей Дон Кихота, чья жизнь, как и книга, близилась к печальному концу. Мисс Твиттингдон настояла на том, чтобы Каролина тренировалась в чтении именно на этой книге.
 В октябре, когда вся компания уже прочно обосновалась в «Акрах», Морган заявил, что желает лично контролировать процесс обучения Каролины. Он объявил о своем решении после того, как обнаружил двух женщин сидящими рядом в музыкальной комнате; при этом мисс Твиттингдон убеждала Каролину, что «волосы у настоящих леди всегда должны быть напудрены, хотя мне не всегда удавалось это из-за феноменальной скупости моего брата, инфернального Лоуренса». Вообще мисс Твиттингдон с пугающим рвением отдалась роли наставницы Каролины.
 Она отлично справлялась с этой ролью, обучая Каролину правильно вести себя за столом и следя за тем, чтобы «ребенок» не выходил на улицу без сопровождения, но Морган с облегчением вздохнул, когда она простудилась и не могла присутствовать на занятиях Каролины.
 Когда зимнее солнце заглядывало в окна кабинета его отца, как сейчас, золотя длинные светлые волосы Каролины, Моргану хотелось запустить в них пальцы, ощутить их теплоту. Когда он учил Каролину танцевать в музыкальной комнате, несмолкаемая болтовня мисс Твиттингдон не давала ему обнять ее за талию так, как ему бы этого хотелось.
 Конечно, кратковременное отсутствие мисс Твиттингдон не решало проблемы, поскольку Фредерик Хезвит взял себе за правило врываться в комнату без разрешения; при этом карлик вставал рядом с креслом Каролины и пялился на Моргана, словно понимая, что было у того на уме.
 Но что мог поделать с собой Морган? Мог ли он не думать о том, что запало ему в душу с первого дня пребывания Каролины в «Акрах»? Она была еще совсем ребенком, не испорченным условностями, которые обременяли светских дам.
 Она не умела лгать, в ней не было ни вероломства, ни кокетства, ни высокомерия. Она была совершенно естественна. В ней все было на поверхности, включая и недостатки.
 И она была необычайно сообразительной, схватывала все на лету. За три с небольшим месяца она превратилась из уличного мальчишки со вздернутым носом в привлекательную женщину-ребенка, преисполненную любопытства, с жадностью и восторгом осваивающую окружавший ее мир. За три с небольшим месяца Морган, обучая ее, иногда смотрел на мир глазами Каролины и в глубине души вынужден был признать, что не только она получает воспитание от их совместных занятий.
 Сейчас он вполуха слушал, как Каролина читает, хотя иногда и запинаясь на длинных словах, но в общем настолько выразительно, что учитель предпочитал не перебивать ее.
 Облокотившись о край письменного стола, Морган наблюдал, как на ее подвижном выразительном лице отражается прочитанное, он с умилением смотрел, как указательный палец ее маленькой белой ручки двигается по строчкам. Если бы еще удалось отучить ее грызть ногти…
 На ней было новое утреннее платье из синего муслина, которое подчеркивало стройность и изящество ее маленькой фигурки, и он улыбнулся, подумав о том, какую радость ей доставляли новые платья и мягкая удобная обувь. Он не мог без умиления вспомнить и о том, как порывисто обняла Каролина его отца, когда тот на Рождество подарил ей муфту из горностая. По словам Бетт, которая все больше привязывалась к своей новой госпоже, бедная девочка несколько недель спала с ней в обнимку.
 Он бы солгал, утверждая, что никогда не думал, каковы на вкус губы Каролины, каково ощутить в руках ее высокую грудь, каково было бы обучать ее любовным играм, а не тому, как правильно пересечь комнату, поблагодарить кавалера за приглашение на танец или погрузить пальцы в сосуд с благоуханной розовой водой при смене блюд за обедом. Он почему-то чувствовал, что она окажется способной и прилежной ученицей и в этой области.
 Когда его посещали эти предательские мысли — а они были таковыми и по отношению к Каролине, полностью доверявшей ему, и по отношению к той цели, которую он себе поставил, — Морган заставлял себя вспоминать, как выглядела Каролина, когда он нашел ее в Вудвере; он говорил себе, что было бы непростительной ошибкой забывать, что он на самом деле пытается сшить шелковый кошелек из свиного уха.
 Не было ли с его стороны верхом безумия верить — когда он оставался один и думал о ней, — что она могла оказаться настоящей леди Каролиной Уилбертон? И не было ли еще большим безумием строить планы с участием этого невинного безымянного ребенка и пытаться сделать его орудием своей мести?
 Как мог он успокаивать свою совесть тем, что вызволил не одного, а трех человек из сточной канавы, если хладнокровно запланировал использовать невиннейшее и доверчивейшее существо для достижения собственных целей?
 И, вдобавок ко всему, он желал ее. Неужели он собирался бессовестно воспользоваться ее доверием и той радостью, которую доставляла ей эта новая, лишенная прежних тягот жизнь, соблазнить ее, как он проделывал это со множеством других женщин, а потом отшвырнуть в сторону, дав небольшое вознаграждение? Как он сможет жить в ладу с самим собой, если поступит подобным образом? Персик и ей подобные были опытны в таких вещах. Актрисы и дамы полусвета сами напрашивались на это: они стремились заключить взаимовыгодную сделку. Многие замужние женщины, в том числе и светские, подбирали себе партнеров точно так же, как джентльмены того же круга могли развлекаться с женой человека, с которым только что играли в карты.
 Помня, что Каролина Манди была приютским ребенком, сиротой без всякой поддержки, без положения в обществе, Морган знал, что не может заключить с ней сделку, как со светской дамой. Он не мог иметь с ней и таких отношений, как с теми дебютантками большого света, выводки которых представлялись каждый год в апреле. С этими юными девственницами вопрос стоял так: или женитьба, или ничего — никаких украденных поцелуев в укромном уголке сада, никаких посещений номеров в окрестностях Мейфера, никаких драгоценностей в обмен на любовные шалости.
 Кроме того, его тошнило от всех этих дебютанток. Каролина притягивала и возбуждала.
 Ему нужна была женщина. Покладистая женщина. Он слишком долго жил в Суссексе, под кровом помешанного на религии отца. Закрывая ночью глаза, он представлял светлые волосы Каролины, разметавшиеся по его подушке, ее улыбающееся лицо. Все это говорило о том, что Морган терял самообладание и что ему пора сменить обстановку.
 Но он мог уехать только в конце марта вместе с Каролиной и ее странной компанией. Она остановится на время в герцогском доме на Портмэн-сквер — тогда начнется настоящая игра, как выразился Хезвит.
 А до тех пор нужно соблюдать осторожность. Нужно выкинуть из головы чувственные мысли о Каролине. Он будет скакать на лошади по заснеженным полям, чтобы дать выход энергии, уставать до предела и ночью спать без сновидений.
 Он будет думать только о той цели, ради которой отправился на поиски Каролины. Может быть, ему стоит вместе с отцом молиться?
 — … Ибо если он любил сумасшедшего при жизни, то после смерти он любил мудреца. Ах, Морган, разве это не прекрасно? Тетя Летиция права, что так высоко ставит эту книгу. Я теперь горжусь тем, что она называет меня Дульцинеей. Ведь, если подумать, в современном мире Дон Кихота заперли бы в сумасшедшем доме вроде Вудвера, рядом с Человеком-Леопардом.
 Морган взглянул на Каролину и увидел, что по ее щекам текут слезы. Он за всю жизнь ни в ком не встречал такого простодушия и такой невинности. Он отвернулся.
 Еще несколько минут назад он радовался, что мисс Твиттингдон заболела и не присутствует на уроке, оставив его наедине с Каролиной. Должно быть, он сошел с ума, как уже давно заметила Персик. Однажды другая Каролина, леди Каролина Лэмб, сказала ему, что Байрон сумасшедший, испорченный и опасный.
 Это была правда. Мужчина, обуреваемый такими страстями, по праву может считаться сумасшедшим — и, уж конечно, испорченным. А он точно знал, что представляет опасность для Каролины. То, что она находилась наедине с ним в отцовском кабинете, говорило о ее уязвимости и доверчивости. Ведь она должна была знать, что ей нельзя оставаться наедине с мужчиной. Не могла же мисс Твиттингдон не научить ее этому основополагающему правилу хорошего тона.
 Но Каролина Манди, которая повидала на своем веку такое, отчего взрослый мужчина упал бы в обморок, по-видимому, находила нелепыми принятые в свете правила.
 Кроме того, Морган знал, что Каролина ему доверяет. Они называли друг друга по именам, как близкие люди. Видимо, он нравился ей все больше и больше, она чувствовала себя легко в его обществе. В безопасности. Она считала, что с ним ей ничего не угрожает. Значит, она понятия не имела о его мыслях. Она закрыла книгу и любовно поглаживала корешок; наверное, точно так она будет поглаживать того желтого пса, о котором мечтает.
 — Это всего лишь выдумка, Каролина, — холодно напомнил он ей, подошел, взял книгу у нее из рук и поставил на полку. — Полезнее для вас было бы усвоить Бэкона: надежда — это хороший завтрак, но плохой ужин. Запомните это изречение, дорогая, и научитесь полагаться на себя, а не на фантастические мечты.
 — Фу! — Каролина встала и улыбнулась Моргану; она едва доставала ему до плеча. — Если мне не изменяет память, Бэкон сказал также: некоторые книги следует пробовать, другие проглатывать и только немногие — пережевывать и переваривать. Мой желудок, ваша светлость, занят сейчас перевариванием безумного, чудесного, мудрого Дон Кихота, придуманного Сервантесом.
 Морган с трудом подавил желание заключить это наивное, донкихотовское существо в объятия и поцеловать.
 — Юные девицы, готовящиеся к выходу в свет, не употребляют слово желудок, Каролина, — сухо заметил он, думая, что секунду назад едва не стал развратником, а теперь, подобно отцу, стал ханжой.
 Она сморщила нос, что было огромным шагом вперед: прежде в таких случаях она называла его тупоголовой свиньей.
 — Не понимаю почему, — возразила она. — Ведь существует такой орган — желудок. У меня есть желудок, так же как ноги, колени и бедра, — видите? — Она приподняла юбки, демонстрируя изумленному Моргану длинные, стройные ножки.
 — Вы меня очень обяжете, если вспомните, что вас готовят на роль настоящей леди. Иногда я думаю, что мне было бы легче запрячь русского медведя.
 — Не прерывайте меня, Морган, — парировала она, удивив его холодной властностью тона, словно была рождена для того, чтобы повелевать. — У меня есть желудок, и у меня есть ноги. И все остальные части тела. Ведь я должна есть, ходить и так далее. Мне нравится быть леди, Морган, если это означает, что я могу есть, когда голодна, носить прекрасную одежду, не делясь ею со вшами, читать прекрасные книги, танцевать и слушать, что ваш отец перед обедом говорит о Боге. Но будь я проклята как последняя лгунья, если сделаю вид, что у меня нет задницы или что я этого не знаю.
 — Да, она у вас есть, малышка, — подтвердил Морган, не позволяя себе сердиться из-за того, что она употребила лексику простолюдинов. — И притом прекрасная, насколько я могу судить.
 Когда он начал говорить, Каролина подняла руку, направив указательный палец с искусанным ногтем прямо в лицо Моргану. Ее рот приоткрылся, как бы готовясь оспорить все, что он скажет. Но поднятая рука внезапно опустилась, ее головка томно склонилась набок — она явно кокетничала, что было полным откровением для Моргана.
 — Полегче, сэр, мне кажется, вы зашли слишком далеко для джентльмена, имеющего дело со светской дамой. — Она снова подняла руку и начала обмахиваться ею, как веером. — Боюсь, что я переутомилась, мой лорд Клейтонский, и должна присесть отдохнуть.
 — На свою задницу, сиротка? — спросил Морган, положив руки ей на плечи, когда она громко засмеялась.
 Маленькая колдунья! Все это время она, оказывается, изучала и прощупывала Моргана. Он был очарован. Эти дразнящие изумрудные глаза! Эти полные, улыбающиеся губы, возбуждающая поза маленького, но вполне сформировавшегося, упругого тела. Длинные стройные ноги.
 — Ах, наплевать! — воскликнул он, прижав ее к себе и ища губами ее губы.
 Она была неопытна — он знал это, — и поначалу губы ее были крепко сжаты.
 Но Каролина, как всегда, его удивила: несколько секунд спустя он почувствовал, что она отвечает на его поцелуй.
 Голова у него закружилась, и он даже пошатнулся.
 — Ну не ловкая ли тварь эта крыса,
 Что ворует со стола зерна риса?
 Говорит она одно, делает другое.
 Джентльменская честь — что это такое?
 Хезвит! Вот неудача! Морган быстро выпустил Каролину из объятий. Но она не испугалась. Она смотрела на него снизу вверх так, словно только что пробудилась ото сна и не вполне понимает, как оказалась в кабинете герцога.
 — Все в порядке, Каролина, — тихо сказал Морган, понимая, что это не так. — Ферди, пожалуйста, не думай, что ты должен соблюдать приличия и стучать в дверь, прежде чем войти в комнату, — съязвил маркиз, глядя на хмурившегося карлика. — В конце концов, мой дорогой отец убедил тебя в том, что ты хозяин в этом доме.
 Ферди проковылял через всю комнату, схватил стул и подтащил его к Моргану. Затем взобрался на него и оказался лицом к лицу с маркизом.
 — У меня нет с собой перчатки, сэр, но этого, я думаю, будет достаточно. — И прежде чем Морган успел сообразить, Ферди ударил его сначала по одной, а потом по другой щеке.
 Вне себя от удивления, Морган поднял руку и провел по щеке.
 — Ты вызываешь меня на дуэль, Ферди? — спросил маркиз, не зная, удивляться ему или возмущаться. Он знал, насколько карлик был предан Каролине, и помнил, что Ферди не раз заявлял, что вступится за честь Каролины.
 — Дуэль? — Каролина потянула Моргана за плечо. — Вы не можете драться на дуэли с Ферди. Он вполовину меньше вас ростом.
 Морган посмотрел на руку Каролины, лежавшую у него на плече, потом снова взглянул в испуганное, но преисполненное решимости лицо Фредерика Хезвита.
 — Вполовину меньше меня ростом, Каролина? Должен тебе сказать, что ты глубоко заблуждаешься. Мистер Хезвит доказал, что превосходит меня во всех отношениях. Но разумеется, я не буду с ним драться. Я не могу это сделать, поскольку уже потерпел поражение.
 Морган продолжал смотреть Ферди прямо в глаза и увидел, что они увлажнились. Этот домашний маленький человечек с телом, напоминавшим обрубок, вынужден был отчаянно заморгать, чтобы скрыть слезы.
 — Я больше не буду входить в эту комнату без стука, ваша светлость, — проговорил он наконец, позволяя Каролине помочь ему спуститься со стула. Он улыбнулся Моргану, задрав голову, и добавил: — Теперь я доверяю вам.
 И, держа Каролину за руку, Ферди Хезвит, важно выпятив грудь, вывел своего друга из комнаты.

 ГЛАВА 8


 И, как Единорог,
 Застыл я в изумлении
 При виде юной девы,
 Невинной, как дитя.

    Тибо де Шампань

 Из всех комнат особняка герцога Глайндского больше всего Каролине нравилась восьмиугольная музыкальная комната. А особенно восхищала ее высокая двустворчатая белая дверь с золочеными ручками.
 Комната всегда была залита зимним солнцем, бьющим в широкие окна в каждой из восьми стен этой комнаты, походившей на волшебный замок. На них не было темных тяжелых штор, только прозрачные, воздушные занавеси, окаймленные розовыми атласными оборками.
 Проскользнув в комнату, она посмотрела вверх на нарисованных на потолке ангелов и херувимов.
 Она сделала им — для тренировки — несколько глубоких реверансов.
 Большая арфа стояла у окна, рояль — в центре, обтянутые розовым атласом кресла расположились на восьмиугольном ковре.
 Место было сказочным. В этой комнате Каролина забывалась в мечтах.
 Другая причина, по которой она любила музыкальную комнату, заключалась в том, что всегда печальный и вечно недовольный отец Моргана никогда не переступал ее порог. Каролину это устраивало, поскольку она никогда прежде не встречала человека, способного лишить мир радости одним своим появлением с неизменной Библией в руках.
 Каролина чувствовала себя виноватой, что ей никак не удавалось полюбить герцога, несмотря на то, что Морган, очевидно, обожал этого человека. Но она ничего не могла с собой поделать: у нее сохранились куда более приятные воспоминания о могильщике, приезжавшем в глайндский приют хоронить сирот.
 Она подошла к роялю и робко коснулась кончиком пальца одной из клавиш: раздавшийся звук, как всегда, приятно испугал ее.
 — Какая улыбка на лице возмутительной прогульщицы, леди Каролины. — Раздался сзади голос Моргана. — Неужели вы забыли, что перед обедом у нас урок географии?
 — Ах, фу! — воскликнула Каролина, снова подражая мисс Твиттингдон. Она могла сказать и многое другое, но уяснила, что светские женщины, как правило, не употребляют крепких выражений. Это было досадно, ибо благодаря Персику Каролина была весьма остра на язык. — Я ненавижу уроки географии, Морган, особенно с глобусом, — добавила она, повернувшись к нему и рассчитывая, что ее улыбка смягчит строгого учителя. — Они… они такие круглые. Почти такие же, как лысая голова бедного мистера Вудвера.
 Морган, сощурившись, поглядел на нее так, что захотелось прикрыться, будто она была обнаженной. Неужели на нее так подействовал всего один поцелуй?
 — Очень хорошо, детка, — произнес он наконец, потом уселся в одно из розовых кресел, закинув ногу на ногу и не переставая смотреть на нее. — Я тоже не в восторге от предметов, напоминающих лысину мистера Вудвера. Вам нравится эта комната, не правда ли, Каролина?
 — Она лучшая из всех, что я видела.
 Каролина отвела от него взгляд. Она всегда ощущала некоторую неловкость в присутствии Моргана. Трудно было испытывать только чувство дружбы к человеку, которому достаточно было произнести ее имя, чтобы ее сердце забилось сильнее.
 Морган сухо засмеялся:
 — Это действительно прекрасная комната, Каролина, любимая комната моей матери. Мне и самому она очень нравится — по крайней мере, нравилась до тех пор, пока отец не заставил меня вымыть все окна, снаружи и изнутри. А здесь целых шестнадцать окон.
 Она села на краешек кресла напротив Моргана.
 — Этого достаточно, чтобы возненавидеть отца, — сказала она. — Тем более вам, у кого полон дом слуг, готовых выполнить эту работу. Я бы и пальцем не пошевелила, даже если бы у меня была половина вашей прислуги. Если хотите знать мое мнение, ваша светлость, то я полагаю, что нет необходимости лаять самому, если держишь собаку.
 — Вы меня не поняли, крошка. Меня заставили вымыть окна в наказание, — пояснил Морган. — Хотя, насколько я помню, мне немного помогли. — Взгляд его затуманился, как будто воспоминание причинило ему страдание. Каролина поспешила сменить тему.
 — Хотите, я расскажу вам о мистере Вудвере, Морган? — предложила она. — У вас было мало времени в тот день, когда все мы покинули лечебницу, и вы не могли оценить его по достоинству, но он чудесный человек. По крайней мере, он был добр ко мне.
 — Правда? В чем это проявилось? Признаюсь, вы заинтриговали меня. Неужели он заставлял вас проходить мимо Человека-Леопарда не каждый четверг? Или его доброта этим не ограничилась? Он, наверное, позволял вам надевать перчатки, когда вы выносили ночные горшки.
 Каролина вздохнула:
 — Вы не понимаете, и вас нельзя за это осуждать. Как вы можете понять? Для вас было наказанием вымыть несколько окон. Для меня оно заключалось в побоях — пряжкой ремня или кулаком. И иногда ни за что! Меня наказывали просто за то, что я существую, живу, вместо того чтобы умереть, чего от меня ожидали. Меня наказывали за то, что у меня был желудок, нуждавшийся в пище, за то, что мне была необходима хоть какая-нибудь одежда, чтобы не замерзнуть и шинковать овощи и чистить сарай для коз, потому что козы были необходимы, а я нет. Вы можете не любить Персика, но она была единственным человеком, который хоть немного жалел меня, и я ей за это благодарна. Вскоре после того как я поступила на работу в лечебницу, — продолжала Каролина, глядя на приподнявшуюся черную бровь Моргана, — я познакомилась с мистером Вудвером, который стал для меня моим новым Персиком. — Она закрыла глаза, вновь переживая ту ночь, когда встретила этого человека, пробегая по коридору. Если Бог существует, ей никогда больше не придется вспоминать о той ночи. — Мистеру Вудверу, по-видимому, не понравилось, что я такая молодая, поскольку остальные слуги были намного старше меня. Он решил, что я должна работать с состоятельными пациентами, имевшими отдельные комнаты, а не в общем помещении. Там я бывала всего один-два дня в неделю. И никогда по ночам. Никогда, никогда по ночам. — Она просияла и улыбнулась. — Вот так я познакомилась с мисс Твиттингдон и с Ферди. Мистер Вудвер никогда не был моим другом, по крайней мере таким, как Персик, мисс Твиттингдон и Ферди, но он был милым человеком. Я мыла бы его окна два раза в день, если бы он меня об это попросил.
 — Вы жили в совершенно другом мире, — сказал Морган. — И вы, если будет возможность, охотно отомстите человеку, который причинил вам такое зло, не так ли?
 Неужели он хотел ее оскорбить? Но почему тогда голос его был печален? Должно быть, это угнетает — быть таким богатым и образованным. Каролина заерзала в кресле.
 — Если бы я только и думала о причиненном мне зле, как глупая курица, сидящая на яйцах, — откровенно сказала она, и в ее речи неожиданно проступил ирландский акцент, — то я не высидела бы ничего, кроме новых горестей и несчастий. Что толку ходить с опущенной головой, словно тебя поливает холодный дождь? Лучше поднять голову и посмотреть вверх: может быть, на небе уже появилась радуга.
 — Понимаю. Вы смотрите на это место как на радугу?
 Каролина широко улыбнулась:
 — Ах, Морган, я рассматриваю все это как нечто большее, нежели какая-то радуга. Сухие простыни, сытый желудок, крыша над головой, не дающая снегу падать на одеяло. Я думаю, что на этот раз Каро наткнулась на горшок с золотом!
 Морган громко рассмеялся, потом нагнулся и поцеловал ей руку:
 — В один прекрасный день, мисс Манди, мне, похоже, придется брать уроки у вас — но не географии, а жизни. Я верю в то, что вы откроете передо мной целый новый мир.
 И тут он ушел. Просто повернулся и вышел из комнаты.
 Каролина смотрела ему вслед. Своей твердой поступью он был похож на солдата, идущего в бой. Какую войну вел этот человек? Как она могла помочь ему победить?
 Она чувствовала, что час сражения близок, и понимала, что будет сражаться на стороне Моргана.
 Каролина смотрела в высокое зеркало, слегка подрагивая от холодного вечернего воздуха. Некоторое время она прижимала к себе пушистое белое полотенце, потом позволила ему упасть на пол. Ее тело, теплое и розовое после купания, было таким же, как всегда. Две руки. Две ноги. Две груди…
 Две руки, которые ныли от желания прижать к себе Моргана Блейкли. Две груди были переполнены пугающими ощущениями, совершенно непохожими на все то, что ей довелось испытать в жизни.
 Она тревожно нахмурилась, продолжая смотреть в зеркало и не в силах понять: почему различие оставалось незаметным для глаза? Она по-новому ощущала себя теперь — особенно когда встречалась взглядом с Морганом.
 Человеческое тело не представляло большой тайны для нее, воспитанной в сиротском приюте, где она была вынуждена делить кров, а зачастую и постель с дюжиной других тел обоих полов.
 Для Каролины тело было чем-то таким, что либо испытывало голод, либо холод, либо страдало от жары, либо от усталости; и оно было источником грязи, которую она — сначала как беззащитная сирота, а затем младшая прислуга — вынуждена была выносить. Тело причиняло своему владельцу массу хлопот: то заболеет, то сломается, то налетит на свистящую плеть миссис Риверс, то на пинок одного из своих собратьев.
 То, что ее тело — или чье-либо другое — может стать чем-то важным для нее, просто никогда не приходило Каролине в голову.
 Она подняла с пола полотенце и отвернулась от зеркала; она замерзла и поспешила надеть ночную рубашку, пока Бетт не вернулась из кухни с теплым молоком, за которым послала ее Каролина, надеясь, что оно поможет ей поскорее заснуть. Она аккуратно сложила полотенце и повесила его на сушильную решетку, чтобы избавить Бетт от лишней работы, затем легко запрыгнула на высокий матрас и забралась под атласное одеяло, подтянув его к самому подбородку. Три месяца, проведенные в роскоши, не отучили ее каждый раз с новой силой наслаждаться удобной постелью. Она полезла под подушку и достала оттуда горностаевую муфту; улыбаясь, она поглаживала черные кисточки, потом прижала мягкий мех к лицу. Мех был таким мягким, она была одна, и никто не мог ее увидеть. Не будет большого вреда от одной маленькой плохой привычки. Персик была права, говоря, что дурные привычки — это единственная приятная вещь. Только мы, существа с дурными привычками, по праву можем называть себя людьми. Поэтому мы и ходим на ногах, а могли бы лакать пойло, стоя на четвереньках.
 Персик… Каролина закусив губу, подумала о своей подруге и наставнице, которая, выждав удобный момент, сбежала из «Акров», прихватив с собой три китайские вазы и пару серебряных подсвечников. Персик могла бы ответить на ее вопросы — если бы Каролина сумела их задать.
 Каролина нахмурилась и еще глубже забилась под одеяло, зная, что даже теплое молоко не поможет ей заснуть. Закрыв глаза, она снова и снова возвращалась к тревожным мыслям о том, что происходит между мужчиной и женщиной, — к тому, что Персик назвала грязным делом, когда впервые заговорила о возможной поездке Каролины в Лондон, где она могла бы заняться бизнесом, если не захочет работать в Вудвере.
 Каролина до сих пор помнила, как ирландка, с присущей ей откровенностью и деловитостью, описала этот бизнес, в результате которого — если не вести себя достаточно осмотрительно — начинаются болезни и рождаются нежеланные дети. Если верить Персику, мужчины готовы платить большие деньги за то, чтобы заниматься этим делом, а женщины уступают им со времен Адама и Евы, которые долго жили припеваючи в местечке под названием Рай, не работали и при этом имели все, что им было нужно, но вели себя как-то странно: ходили голыми, как безмозглые олухи, разговаривали со змеями и наконец начали изображать из себя животное с двумя спинами, после чего их счастливая жизнь кончилась.
 Откровения ирландки не вполне соответствовали Описанию, данному Эдему герцогом; по его словам, наказание последовало из-за великого греха Евы, в результате чего их с Адамом вышвырнули в мир, преисполненный страданиями. И все же Каролина чувствовала, что, если докопаться до их сути, обе истории были похожи как две капли воды. Адам насладился грязным делом, в то время как на долю Евы выпали одни страдания: месячные и роды. Ничего удивительного в этом не было. Каролина по опыту знала, что все лучшее в этом мире достается мужчинам, а женщинам — только позор.
 Мальчиков и девочек в приюте воспитывали отдельно начиная с семилетнего возраста. Однако она много чего насмотрелась в лечебнице и давно уже имела ясное представление о физических различиях между мужчиной и женщиной.
 Она даже видела само грязное дело. Однажды вечером, вскоре после ее прибытия в сумасшедший дом, кто-то из прислуги зашел к ней в каморку и пригласил на вечеринку в общее помещение лечебницы.
 Каролина отправилась, предвкушая хороший вечер. Еще в коридоре она услышала смех и веселые голоса. С улыбкой на губах она вошла в комнату, надеясь на вкусное угощение, обещанное пригласившим ее человеком. Она никак не ожидала увидеть перед собой такое количество грязных нагих тел, извивающихся на пропитанной мочой соломе.
 Куда бы она ни посмотрела, везде были сплетенные тела мужчин и женщин; одни пары прижимались друг к другу бедрами, другие ртами, третьи принимали самые немыслимые позы. Двое мужчин целовались и ласкали друг друга под одобрительные возгласы окружающих, а три женщины атаковали четвертую, тиская и кусая несчастную до крови. Но женщина, по-видимому, совсем не чувствовала себя несчастной: она только смеялась и подбадривала нападавших.
 Молоденькая девушка, которой было не больше шестнадцати, забилась в угол и хныкала, прижимая к лицу тряпичную куклу, а один из старших служащих, большой и злобный парень, которого называли Боксером, подошел к ней и начал расстегивать бриджи. Молодая девушка дико закричала.
 Больше всего запомнился Каролине этот душераздирающий крик. Она выскочила из комнаты и побежала со всех ног по коридору, пока, истерически рыдая, не наткнулась на мистера Вудвера, который отвел ее в ее комнату. Дорогой мистер Вудвер. При всей своей неспособности справиться не только с больными, но и с собственными служащими, он все же сумел защитить Каролину от низменных инстинктов Боксера. Волею Провидения нашелся человек, который заменил ей Персика.
 Почему с ней нет сейчас Персика? Почему она не может спросить ее, какая связь между тем, что она увидела в лечебнице, и самым прекрасным, что ей довелось испытать в жизни, — с поцелуем?
 Было ли грязное дело результатом и порождением того чувства, которое влекло Дон Кихота к его Дульцинее?
 Или существовал какой-то способ, превращавший грязное дело в чистое? Разумеется, она не могла задать эти вопросы ни мисс Твиттингдон, ни Бетт, ни герцогу. Ни тем более — Моргану Блейкли.
 А этот способ должен был существовать. Потому что она не чувствовала, что занимается чем-то грязным два дня назад, когда Морган обнимал ее и целовал. Это было чудесно. И она не чувствовала себя виноватой или испорченной, как те в Вудвере. Это было просто чудесно — и все.
 Услышав слабый звук под дверью в коридоре, Каролина быстро села и вытерла слезы, только сейчас осознав, что плакала.
 — Бетт? Это ты?
 Ответа не последовало, но странные звуки не прекратились: казалось, кто-то скреб по дереву. Отбросив одеяло, она соскочила с кровати, взяла длинное белое домашнее платье и, сунув руки в рукава, подошла к двери, недоверчиво глядя на нее, словно какие-то чудовища затаились с другой стороны.
 — Кто там? — спросила она, прижимая ухо к деревянной двери. — Бетт?
 Раздался еще один скрежещущий звук. Она увидела, как поворачивается ручка двери. Вне себя от страха (ведь до сих пор она ощущала себя в полной безопасности в гостях у герцога), Каролина попятилась назад. Дверь медленно отворилась.
 Но чудовище не появилось. В коридоре вообще никого не было. С минуту ей казалось, что она все вообразила, а дверь отворилась сама. Не надо было так много думать о грязном деле.
 И тут она посмотрела вниз и увидела на полу небольшую закрытую корзинку, к ручке которой был привязан большой розовый бант. Некоторое время она стояла неподвижно и только смотрела на корзинку, не в силах поверить, что кто-то оставил ей подарок, а сам тайком скрылся.
 Должно быть, это Ферди, решила она, припомнив, что за последние два дня карлик не раз извинялся за то, что без стука ворвался в кабинет герцога и пытался вызвать маркиза на дуэль. Но он не должен был приносить ей подарок. Она тогда обрадовалась его появлению, хотя и испугалась, что карлик поплатится за свою безрассудную смелость.
 Она вышла в коридор и осмотрелась, предполагая, что Ферди мог спрятаться за большим сундуком или за одной из кадок с растениями, стоявшими вдоль стен. Никого не обнаружив, Каролина подняла корзинку и торопливо вернулась в свою комнату, заперев за собой дверь.
 Забравшись обратно в постель, она поставила корзинку на одеяло и тут заметила аккуратно сложенный листок бумаги, торчавший из розового банта. Каролина вытащила листок, развернула его и поднесла к свече, стоявшей на ночном столике возле кровати, готовясь прочесть рифмованное извинение Ферди.
 Она еще не успела ничего разобрать, когда корзинка стала наклоняться и крышка приоткрылась. Каролина испуганно прижалась к спинке кровати, уверенная, что ей преподнесли в качестве подарка змею. Но тут показался маленький розовый носик и два больших желто-зеленых глаза, а затем и вся пушистая мордочка с двумя, острыми ушками с черными кончиками.
 — Мя-у, — произнесла маленькая кошечка, словно желая Каролине доброго вечера, потом, окончательно отодвинув крышку корзинки, выбралась на одеяло. — Мяу, — повторила она и начала лизать свою белоснежную лапку.
 — Ах какая прелесть! — Каролина поднесла кошечку к лицу, поглаживая ее мягкий белый мех, и вдруг громко засмеялась, заметив, что кончик хвоста кошки, как и кончики ушей, черный. — Ты похожа на мою муфту! — воскликнула она, положив кошку себе на колени и лаская ее розовый животик. — Только ты более теплая, гораздо более красивая, моя маленькая муфточка, моя сладкая Муффи. Ты ведь, знаешь ли, дама, — сказала она, задрав кошке хвост. — Я разбираюсь в таких вещах.
 Муффи мгновенно отреагировала — то ли на свое новое имя, то ли на бесцеремонное определение ее пола — и вонзила маленькие острые зубки в палец своей новой хозяйки, а когтями до крови оцарапала ей запястье.
 Каролина не обратила внимания на царапины.
 — Скоро придет Бетт, Муффи, — сообщила она кошке, которая, защитив свое достоинство, разлеглась на коленях Каролины и громко замурлыкала. — Я попрошу ее принести из кухни еще немного молока и ящик с песком: ты ведь еще слишком мала, чтобы выходить для этого на прогулку. Ты любишь молоко, Муффи? Ну и Ферди! Какой чудесный подарок!
 Каролина вспомнила, что все еще не прочитала послания карлика. Стараясь не потревожить Муффи, она наклонилась и взяла в руки листок бумаги, снова поднеся его поближе к свече, и прочла:
  Моя дорогая леди Каролина! 
  Мигель де Сервантес, создатель почитаемого Вами Дон Кихота, написал: «Каждый человек таков, каким сотворили его небеса, а иногда и намного хуже». Я боюсь, что если Дон Кихот являет собой образец человека во всем его совершенстве, то сам я представляю собой человека в его худших проявлениях. Я опустился бы еще ниже, если бы стал просить у Вас прощения за свое недавнее непростительное поведение. Я могу только предложить Вам этот маленький подарок и свое обещание больше не оскорблять Вас. 
  Морган. 
 Каролина перечитала записку три раза подряд, дрожащими руками сжимая листок бумаги, затем осторожно положила его на ночной столик.
 Его непростительное поведение.
 Что он хотел этим сказать?
 Он поцеловал ее. Она поцеловала его. Вот и все. Не больше и не меньше. Но назвать этот поцелуй непростительным поведением, оскорблением?
 Почему? Он едва дотронулся до нее. Он не причинял ей боли. Они не занимались грязным делом.
 Наслаждался ли он поцелуем? Ныли ли у него руки? Охватило ли его то странное, но невероятно приятное ощущение, которое пронзило все ее тело и до сих пор, два дня спустя, заставляет смотреться во все зеркала и недоумевать, почему она выглядит так же, как прежде, если знает, что поцелуй Моргана изменил все ее существо?
 Каролина посмотрела на Муффи, и слезы навернулись ей на глаза: она поняла, что должна сделать. Она могла бы принять подарок от Ферди в знак того, что прощает его за то, что карлик пытался спасти ее от самой себя, хотя она его об этом не просила. Но она не может принять кошечку от Моргана — так же как и его извинения.
 Потому что она не может жалеть о том, что он ее поцеловал. И она никогда не будет жалеть, что поцеловала его в ответ.
 Морган отпустил Симмонса, сказав лакею, что этим вечером разденется сам, поэтому он был недоволен, услышав стук в дверь.
 Он остался сидеть, развалившись в кресле у камина, глядя на языки угасающего пламени и держа двумя пальцами наполовину пустой бокал с бренди. Глубоко вздохнув, он крикнул «Войдите!» таким тоном, который, по его мысли, должен был отпугнуть всякого, если тот не был дураком или очень храбрым человеком, и сделал еще один большой глоток бренди.
 Он был настолько погружен в свои мысли, что немедленно забыл о непрошеном госте и очень удивился, когда несколько секунд спустя услышал за своей спиной голос Каролины Манди:
 — Добрый вечер, ваша светлость.
 Он взглянул на себя — на свою расстегнутую белую рубашку без галстука, на свои ноги в носках, вытянутые и лежавшие на декоративных медных подставках для дров.
 Он поставил бокал на стол, встал и провел рукой по волосам, но непокорная черная прядь снова упала ему на лоб. Затем он медленно повернулся, надеясь, что ослышался, что это его пропитанные бренди мозги сыграли с ним злую шутку.
 Обернувшись, он увидел Каролину, стоящую не далее чем в трех футах от него. Ее босые ноги выглядывали из-под подола домашнего платья, распущенные светлые волосы спадали до талии. Она держала у груди корзинку, сжимая ее маленькими белыми ручками.
 — Я… простите, что беспокою вас, Мор… я хотела сказать ваша светлость, — пролепетала она, отводя глаза и, видимо, понимая, что это была невероятная глупость — прийти к нему в комнату. Одной. Едва одетой. Среди ночи.
 Боже милостивый, неужели она пришла к нему, чтобы искушать?
 — Леди Каролина, — проговорил он холодно. — Похоже, вы не научились за прошедшие три месяца. Вы не должны приходить в апартаменты мужчины. Ни днем, ни, тем более, ночью. Да еще неодетой. Я допускаю, что мисс Твиттингдон — пустоголовый романтик, но она должна была вам это внушить.
 Каролина сделала шаг назад и непроизвольно начала грызть ноготь. Он заметил длинные царапины на нежной коже ее запястья.
 — Я знаю, что поступаю не по правилам, ваша светлость. Я не задержусь здесь. Я… я просто хотела вернуть вам вашу корзинку. Муффи замечательная кошка, — может быть, она самая лучшая кошка в Суссексе, если не во всей Англии, — но я не могу принять ее. Я… просто не могу.
 — Муффи? — Он с любопытством взглянул на Каролину, потом понял и улыбнулся: — Это очень подходящее имя, леди Каролина. Но я не понимаю. Из-за того, что она вас оцарапала? Поэтому вы не можете ее принять?
 — Потому что… — проговорила она совсем тихо, потупившись.
 — Потому что?.. Что это значит? Выражайтесь яснее, моя дорогая. Ведь я несколько вечеров рыскал по окрестностям, чтобы отыскать для вас подходящую кошку. Я хотел подарить вам желтого пса, но не нашел.
 Она подняла голову, и он увидел слезы, стоявшие у нее в глазах.
 — Вы искали для меня собаку? Правда, Морган? Желтую? Вы так добры, что запомнили? Но я действительно не могу…
 — Не можете принять пса. Да. Да. Я понимаю. — Он потер лоб, внезапно ощутив усталость. — Послушайте Каро, присядьте на минутку. — Он указал рукой на кресло. — Это было трусостью с моей стороны — оставить корзинку с запиской, а самому сбежать, как зеленому юнцу, испугавшемуся собственного поступка. Нам нужно поговорить.
 Она прошла мимо него и села на самый краешек красного кожаного кресла, держа корзинку на коленях. Она походила на наказанного ребенка и выглядела настолько невинной, что ему захотелось опрокинуть ее на коврик перед камином и заняться с ней любовью, чтобы она стала более человечной, — такой, например, какой была в ту первую ночь, когда смачно откусывала большие куски от яблока.
 Он встал перед ней на колени.
 — Каролина, — начал он, еще не зная точно, что хочет сказать. — Каролина, я привез вас сюда, в Акры, потому что хотел подготовить вас к выходу в лондонский свет в качестве давно пропавшей дочери седьмой графини Уитхемской. Я не сказал вам, зачем мне это нужно, а вы были достаточно добры, чтобы не задавать лишних вопросов.
 — Вы неплохо заплатили мне за то, чтобы я не задавала вопросов, Морган, — напомнила ему Каролина, доставая Муффи из корзинки, поскольку кошка начала выражать недовольство в связи с тем, что ее слишком долго держат в заточении. — И вы позаботились о тете Летиции, Ферди и даже о Персике. Кроме того, ваш отец был очень добр ко всем нам. Если герцог, при всей его религиозности, верит, что вы поступаете правильно, то я тоже в это верю.
 Каролина буквально излучала невинность, хотя Морган знал, что после жизни в Вудвере у нее не могло быть больших иллюзий. Он смотрел, как она прижимает к щеке замурлыкавшую кошку, поглаживая ее по гладкому меху, и почувствовал, что завидует этой кошке.
 — Я все равно ничего не понимаю, Каролина. Вы принимали от меня одежду, пищу, от моего отца — кров. Так почему же вы не можете принять эту чертову… Почему вы не можете принять Муффи?
 — Я хотела бы ее принять, Морган. Правда, хотела бы. Но… но вы сказали, что это было непростительное поведение. Вы сказали, что это было оскорбление. Кажется, вы сожалеете, что так поступили, а я… а я… — Голос Каролины прервался, и она зарылась лицом в шерсть Муффи.
 Какой она еще ребенок. Какой чудесный, честный, милый ребенок!
 — Вам понравился наш поцелуй? — спросил он, начиная думать, что он, может быть, и не худший на земле человек. — Вы это не решались мне сказать? Что вы не можете принять кошку, потому что не рассматриваете то, что мы делали, как непростительное поведение?
 — Не смейтесь надо мной! Не смейте надо мной смеяться!
 Прежде чем он успел отреагировать на ее восклицание, Каролина вскочила на ноги, все еще держа в руках уже шипевшую, взъерошенную Муффи.
 Она посмотрела на Моргана сузившимися глазами:
 — Я не сделала ничего плохого. Конечно, я поцеловала вас, но не позволила вам заняться грязным делом. Я никогда этого не позволю ни вам, никому бы то ни было другому. Поэтому вы смеете называть это оскорблением и откупаться кошкой. Я не считаю себя виноватой только оттого, что вы считаете виновным себя. Я не могу считать, что совершила что-то грязное и плохое, если это было так прекрасно. И я не буду сожалеть о том, что поцеловала вас, даже если вы, самый наглый и глупый мужчина в королевстве, считаете, что я не права. Не буду — и все тут!
 Морган ошеломленно смотрел на нее, не понимая, о чем она говорит. Затем до него медленно стало доходить. Что знала о любви эта напуганная, введенная в заблуждение девочка? Какие ужасы ей пришлось повидать? Будь проклята Персик, поместившая Каролину в такое место, как Вудвер, где она Бог знает чего насмотрелась!
 Нет, Каро не была настоящей леди Каролиной, но от этого она не становилась менее чистой и невинной. И она была совершенно не подготовлена к виду грязи, распутства и извращений, которые были, очевидно, обычным делом в Вудвере.
 Он надеялся, что худшее из того, что видела Каролина, были забавы Человека-Леопарда, но в глубине души чувствовал, что это не так, хотя она и служила в привилегированном отделении лечебницы, находясь под покровительством храброго карлика Фредерика Хезвита и Летиции Твиттингдон.
 Морган встал и положил руки на плечи Каролины, чувствуя дрожь, охватившую ее хрупкое тело:
 — Неужели я действительно сделал это, моя крошка? Я ввел вас в заблуждение? Вы решили, что нужно стыдиться удовольствия, которое доставил вам поцелуй? Что вам угрожает грязное дело? И, что хуже всего, у вас создалось впечатление, что я стыжусь своего поступка и сожалею о нем.
 Она с вызовом подняла подбородок и спросила:
 — А разве это не так?
 — Нет, детка, я ни о чем не жалею, — честно ответил Морган. — Ни в коей мере. Это было действительно чудесно. Но все же мне стыдно, ибо, как красноречиво заметил Ферди, я не имел права пользоваться вашей невинностью и вашим доверием. Этого я глубоко стыжусь и даже не смею просить прощения.
 — Думаю, теперь я вас поняла. Вам понравилось меня целовать, но вы злитесь на себя за то, что сделали. Но ведь вам понравилось? Я хочу сказать: разве у вас не возникло странного ощущения в животе, а ноги разве не стали слабыми? И разве вам не хотелось держать меня и никогда не отпускать?
 — Признаюсь, вы очень точно описали мое тогдашнее состояние.
 — Значит, вы считаете непростительной только мысль о том, что вы вели себя не по-джентльменски?
 — Совершенно верно. Можем мы теперь оставить эту тему, или вы желаете, чтобы я предоставил вам письменный отчет о том, что чувствовал?
 — Нет, глупенький. Не нужно. Я и так все поняла. — Каролина широко улыбнулась, и ее зеленые глаза заблестели при свете камина. — Значит, я могу принять Муффи! Ах, Морган, спасибо! Огромное спасибо! Теперь мы снова можем быть друзьями!
 Она схватила его за руки, встала на цыпочки и пылко поцеловала его в щеку, потом повернулась, подхватила пушистую кошечку и выбежала из комнаты. Ее платье задралось, обнажив ноги до колен и приведя этим Моргана в полное замешательство.
 Он долго стоял неподвижно, глядя на закрытую дверь, потом снова сел в кресло и взял со стола бокал с бренди.
 — Друзьями, — пробормотал он, давая пинка плетеной корзинке. — Смешная девчонка! Думает, что хочет, чтобы мы были друзьями. Боже милостивый, я, должно быть, схожу с ума. — Он осушил до дна бокал и стал мысленно отсчитывать дни, оставшиеся до поездки в Лондон, так и не решив для себя, оправдывает ли цель средства.

 ГЛАВА 9


 Слаще сладость,
 Крепче радость —
 Крепче радость после горя.

    Джон Драйден

 Каролина повернулась перед зеркалом, восхищаясь своим новым костюмом для верховой езды. Она была уверена, что никогда еще не чувствовала себя такой счастливой; теперь же ощущение счастья не оставляло ее с тех пор, как они с Морганом стали друзьями.
 Она и не заметила, как февраль плавно перетек в март, полностью поглощенная своими взаимоотношениями с Морганом; она старалась радовать его успехами в учебе, хотя иногда и разочаровывала, заставляя повторять только что сказанное, поскольку следила не за смыслом слов, а за тем, как шевелились его губы.
 Тетя Летиция — Боже, благослови ее бестолковое, но бесхитростное сердце — снова чувствовала себя как огурчик. Только вчера ее посетила новая блестящая идея: с помощью Бетт сделать себе точно такую же прическу, какую она видела на рисунке в последнем номере великосветского журнала, принесенном с утренней почтой. К несчастью, в результате этой блестящей идеи волосы на голове тети Летиции укоротились до двух дюймов, вдохновив Ферди на создание, одного из самых язвительных его стихотворений, в котором шла речь об овцах и старых пустоголовых упрямицах. Тетя Летиция перестала выходить из своих комнат, расстроенная не столько тем, что сказал злой лилипут, сколько другим печальным фактом: она никак не могла понять, почему все тюрбаны стали ей вдруг велики.
 Его милость герцог Глайндский тоже большую часть времени проводил в своих апартаментах, объясняя это тем, что впервые за три года готовится покинуть поместье. Каролина предположила, что он занят упаковкой вещей.
 Каролина все время чувствовала себя великолепно: ведь они с Морганом так хорошо понимали друг друга. Он был так мил, позволял ей теперь читать любые книги, в том числе и романы. Он решил, что Каролина лучше поймет общество, если прочитает произведения Джейн Остен; в них, к великому облегчению Каролины, не было ни намека на грязное дело.
 Это открытие сделало ее еще более счастливой. Все же она оказалась права. Были другие способы общения между мужчиной и женщиной. Например, почитание, как Дон Кихот почитал свою Дульцинею. А целовались стоя, одетые — об этом говорили книги мисс Остен. Каролина была права, считая, что герцог и леди, чей портрет висел над камином в главной гостиной, никогда не катались по полу, как дикие животные, хватая друг друга за такие места, за которые человек, возможно, и сам не должен себя трогать.
 Однако возникли и сложности. Согласно Джейн Остен, Каролина не только вела себя плохо, подарив поцелуй Моргану, — она была полностью этим скомпрометирована. Каролина громко рассмеялась, подумав о том, какое страшное наказание изобрела бы мисс Остен для мужчины и женщины, застигнутых за грязным делом. Как бы то ни было, по мнению Джейн Остен, они с Морганом должны были прямиком отправиться к алтарю, поцеловав друг друга. И это было самым глупым из всего, что Каролина могла себе представить.
 Выйти замуж за Моргана Блейкли? Так ведь это сделало бы ее маркизой Клейтонской — леди Клейтон. Она, Каролина Дульцинея Манди, чье имя составилось из детского лепета, вздорных иллюзий старой леди и дня недели, и вдруг — маркиза? Это просто смешно. Морган, конечно, того же мнения. Когда она в шутку решилась как-то затронуть эту тему, он так побледнел, что она хохотала до колик.
 Да, дружить с Морганом было очень приятно. Жаль только, что он больше ее не целовал, даже редко оставался с ней наедине, и они уже почти месяц не вальсировали в музыкальной комнате.
 Зато он начал обучать ее верховой езде, и это очень понравилось Каролине, когда она перестала бояться смотреть вниз, сидя на лошади, которая казалась ей очень высокой. И она становилась неплохой наездницей; по крайней мере, Морган сказал, что она сносно сидит на лошади и правит легкой рукой.
 Вспомнив его слова, она снова улыбнулась. Ближе к вечеру они снова поедут кататься на лошадях, Каролина и ее друг — маркиз; Морган к тому времени вернется от одного из арендаторов герцога, который заболел. Кажется, этот человек служил с Морганом на Пиренейском полуострове.
 Пиренейский полуостров… Она читала о войне в учебнике истории, слышала о ней даже в Вудвере, но только сегодня узнала, что Морган принимал в ней участие. Каролина узнала об этом не от Моргана, который редко рассказывал о себе, а от Бетт, сообщившей ей об этом шепотом.
 — Герцог не любит, когда об этом говорят, — предостерегла она свою хозяйку. — Другой его сын, Джереми, погиб в этом проклятом месте. Вы были в комнатах мистера Джереми, миледи? От них дрожь идет по коже. Никто из нас, служанок, не любит убирать в этих комнатах. В них чувствуешь себя так, будто мистер Джереми может появиться в любую минуту, хотя всем известно, что он покоится в склепе, где лежат кости всех Блейкли.
 Каролина очень удивилась, узнав, что у Моргана был младший брат. Она расспрашивала о нем Бетт, пока ту не позвали, и теперь кое-что поняла, хотя осталось много вопросов, на которые она не получила ответа. Но она по опыту знала, что никогда не следует проявлять излишнего любопытства.
 И все же комнаты Джереми пробудили в Каролине острый интерес. Почему до этих пор никто из обитателей дома не упоминал о Джереми? Почему в семейной галерее не было портретов младшего брата Моргана? Почему его имя никогда не упоминалось в разговорах? Может быть, он сделал что-то недостойное? Не стыдились ли его? Почему все вещи, принадлежавшие Джереми, до сих пор в неприкосновенности хранятся в его комнатах?
 Каролина едва не начала грызть ноготь, но вспомнила, что Бетт покрыла ей ногти каким-то очень неприятным на вкус веществом, приготовленным по указанию Моргана, чтобы отучить ее от дурной привычки. Она взглянула на часы, стоявшие на каминной полке. Морган вернется в Акры не ранее чем через час. Она уже оделась, поела и была готова к уроку верховой езды. Герцог сейчас наверняка внизу обедает в одиночестве. Времени, чтобы удовлетворить любопытство, более чем достаточно.
 Но она, конечно не должна этого делать. Герцог и Морган приютили ее, и она не имеет права совать нос в их личные дела. Что с того, что Морган не сказал ей, что у него был брат и что они оба участвовали в войне? Он ничем ей не обязан.
 Она села на край кровати. Морган ничем ей не обязан, это она обязана ему всем.
 Он ничего не говорит ей о своих планах, не объясняет, как собирается использовать ее в Лондоне; у нее же, по существу, нет от него секретов.
 Она выросла в сиротском приюте, и он нашел ее в Вудвере. Какие у нее могли быть секреты? Что она понятия не имеет, кто она на самом деле? Он и так это знает. Может быть, следовало рассказать ему, что она мочилась в постель почти до десяти лет, неоднократно подвергалась за это порке, пока Персик не начала будить ее по ночам? Но лучше умереть, чем раскрыть этот секрет. Или поведать Моргану о том, что ей до сих пор иногда снятся кровати под балдахинами, красивые особняки, благоухающие красавицы и мужчины в атласных нарядах? Что в ее снах все смеются и у всех вьющиеся светлые волосы. Нет, этого она не рассказывала даже Персику.
 Так пускай Морган хранит свои секреты, а она будет хранить свои. Она дважды давала обещание не расспрашивать его и должна сдержать слово.
 Но не сказать ей о том, что у него был брат? Этого она просто не могла понять. Каролина готова была пожертвовать всем на свете, чтобы иметь хотя бы слабую надежду на то, что у нее когда-то тоже был брат. Или сестра. Или мать и отец, которые заботились о ней. На нынешний день ее представление о матери ассоциировалось всего лишь с незнакомой женщиной, которая доставила ее в сиротский приют, вместо того чтобы продать цыганам или оставить умирать от голода под забором.
 Ее рука снова потянулась ко рту, и она скривилась, ощутив горечь на языке. Чем она занимается? Зачем задает себе глупые вопросы, на которые не может ответить? Она знала, что беспокоит ее на самом деле.
 Не то, что Морган с ней недостаточно откровенен, не то, что герцог никогда не упоминает о своем умершем сыне.
 Что задевало ее сильнее всего и заставляло грызть ногти, так это то, что герцог, казалось, едва замечал, что имеет живого сына. Каролина знала, что Персик, тетя Летиция, Ферди Хезвит и даже мистер Вудвер уделяли ей больше внимания, чем герцог уделял своему родному сыну. Это было страшное чувство: жалеть Моргана за то, что у него есть отец, которого на самом деле как бы и нет.
 Каролина соскочила с кровати, глядя на дверь в коридор, который вел к большому центральному холлу. Тот, в свою очередь, вел в другое крыло, где располагались комнаты Джереми. Может быть, если она проделает этот путь, что-нибудь да обнаружится — какой-то ключ к поведению герцога.
 Морган натянул поводья, чтобы позволить лошади Каролины держаться впереди. Он восхищался ее прямой посадкой и тем, как изящно изгибалась ее спина в такт движению лошади.
 «Наверное, я замечательный учитель, — гордо подумал Морган про себя, — если она за столь короткий срок достигла таких успехов». Но надо отдать должное и ей: она оказалась очень способной ученицей. Обезьянка, так, кажется, он прозвал ее с самого начала, отметив этот дар переимчивости, хотя теперь ему стало ясно, что это прозвище не выражало ее сути. Она не только схватывала все на лету, но и обладала настоящей жаждой познания, ей необходимо было узнавать все обо всем, чтобы иметь о каждом предмете собственное суждение.
 Она интересовалась всем, начиная с того, почему Наполеона просто не застрелили, когда его удалось схватить — «благодаря чему, безусловно, не нужна бы была вся эта суматоха прошлым летом под Ватерлоо», — и кончая вопросом о том, почему леди питаются строго по часам. К сожалению, он никогда удовлетворительно не отвечал на подобные вопросы, но это ее не смущало. По крайней мере, Морган не угрожал «надрать ей уши» за то, что она их задавала.
 Они доехали до невспаханного поля, и Морган пустил свою лошадь вперед; от поднятого им ветра перья ее зеленой бархатной шляпы попали ей в глаза.
 — Проклятие! — воскликнула она, откидывая их назад. — Знаете, Морган, это, конечно, прекрасно — красиво одеваться, но со всеми этими финтифлюшками хлопот не оберешься.
 — Ваша новая шляпа очень вам к лицу. Причиняемые неудобства — это цена, которую приходится платить, чтобы красиво выглядеть.
 Легкий ветерок снова бросил ей в лицо длинное перо в тот самый момент, когда Каролина открыла рот. Чтобы ответить, ей пришлось выплюнуть перо.
 — Тьфу! Морган, вы не заставите меня поверить, что я «красиво выгляжу», если эти дурацкие перья постоянно лезут мне в рыло.
 — Может быть, вы и правы, малышка. Почему бы вам не попробовать заправить перо за ухо? — шутливо предложил Морган, не желая портить вечер и напоминать ей о том, что нельзя употреблять слово «рыло». С утра дела шли так скверно, что прогулка верхом с Каролиной была сегодня особенно приятна.
 — Мы с вами могли бы устроить небольшое состязание — отсюда до того дерева на краю поля.
 Каролина мысленно оценила дистанцию, затем повернулась к нему, сияя зелеными глазами.
 — Моя Леди никогда не сможет обскакать вашего Тора без небольшого гандикапа, — заметила она. — Дайте старт, Морган, и отправляйтесь за нами только после того, как сосчитаете до пяти.
 — Идет, — согласился Морган, и через пару секунд Каролина помчалась вскачь, склонив голову к шее кобылы. Морган еще раньше дал Каролине хлыст, но она упорно отказывалась им пользоваться, объясняя это тем, что лошадь будет работать неохотно, не чувствуя настоящей преданности хозяину.
 «Возможно, она права», — подумал Морган. Характер Леди соответствовал ее имени, и у них с Каролиной установилось взаимопонимание с первого знакомства в стойле.
 Морган намеренно досчитал до семи, прежде чем пуститься в погоню. Его жеребец немедленно пошел галопом, и ему не составило большого труда обойти Леди; Морган уже спешился, когда Каролина подскакала к дереву.
 — Знаете, что мне нравится больше всего в наших состязаниях, Морган? — спросила она, когда маркиз помог ей соскочить с лошади. — Вы никогда не позволяете себя победить. Я собираюсь обскакать вас в один прекрасный день, но вы все испортите, если начнете поддаваться. Хотя в следующий раз я, возможно, попрошу вас досчитать до десяти. Ради Леди, сами понимаете. Она начинает немного стыдиться.
 — Она сказала вам об этом, малышка? — спросил Морган. Он снял с седла жеребца свернутое одеяло: верховые прогулки сочетались у них с небольшими уроками, пока лошади отдыхали; в результате Каролина знала теперь названия большинства цветов и деревьев, которые росли в «Акрах».
 Она подождала, пока он расстелил одеяло на земле, потом села, аккуратно оправив юбку своей амазонки, словно осознав наконец, что ей не следует выставлять напоказ коленки.
 — Какой урок у нас будет сегодня, Каролина?
 Она покачала головой:
 — А не могли бы мы сегодня просто поговорить, Морган? Я так устала от уроков.
 Просто поговорить? Морган сел рядом, избегая встречаться с ней взглядом. Со времени их разговора в музыкальной комнате, когда она столь безыскусно поведала ему историю своей жизни, он соблюдал осторожность, стараясь разговаривать с ней как можно более бесстрастно. Каролина совершенно ясно дала ему понять — как словами, так и поступками, — что считает его теперь своим другом, доверяет ему. С ней, такой доверчивой и наивной, довольно трудно было иметь дело, учитывая то, как он намеревался ее использовать. Поцелуи не входили в его планы, но теперь ему снова хотелось целовать ее и обучать наслаждениям, какие ей и не снились. Он должен выкинуть все это из головы! Любить ее! Нет, это невозможно!
 — Морган? — обратилась к нему Каролина, наклоняясь, чтобы заглянуть ему в глаза. — Вы не хотите просто поговорить?
 — Почему бы и нет, Каролина, при условии, что вы опять не втянете меня в дискуссию по поводу представления Ферди лондонскому обществу, чего он желает. Я уже объяснил вам обоим, что его отец, сэр Джозеф, может кое-что сказать относительно того, что я увез Ферди из Вудвера без его согласия. Я не хочу лишних осложнений.
 Она покачала головой:
 — Нет, я больше не буду просить вас об этом. Я подумала, что мы могли бы поговорить о моей предстоящей жизни в Лондоне. Кажется, я уже знаю имена всех королев и королей, но сомневаюсь, что это может мне пригодиться в обществе. Так что давайте поговорим. Например, — начала она, обхватив колени руками, — как чувствует себя тот человек, которого вы посетили сегодня утром? Ну, тот, который служил вместе с вами на Пиренеях?
 Морган повернулся и пристально взглянул на Каролину; его охватила легкая тревога.
 — Берт сломал свою единственную ногу, но он, несомненно, поправится, благодарю вас. И примите мои поздравления: вы наконец усвоили чисто женскую уловку — маскировать свое любопытство под внешне невинными расспросами. Менее искушенный человек попался бы в ваши сети. Кто сообщил вам о том, что я служил на Пиренеях?
 Она пожала худенькими плечиками:
 — Какое это имеет значение, Морган? Интересно, почему вы постоянно умалчиваете об этом? Это было так ужасно?
 — Этот период моей жизни нельзя назвать самым приятным, — ответил Морган, сорвав травинку и теребя ее в длинных пальцах. — И это определенно не та тема, которую я хотел бы обсуждать. Если вам нужно попрактиковаться поддерживать светскую беседу, давайте выберем другой предмет, Каролина.
 — Хорошо. Расскажите мне о Джереми. Я и понятия не имела, что у вас был брат. Он был очень красивым, — по крайней мере, он показался мне таким на портрете, но я не понимаю, почему…
 — Черт вас подери! — Морган вскочил на ноги. — С чего это вам вздумалось совать свой нос в комнаты Джереми? Вы забрели туда случайно или вы методично осматриваете все комнаты в доме? Разве я обыскивал ваши комнаты на предмет обнаружения там припрятанного столового серебра? Я одел вас и научил правильно держать вилку, но в душе вы все еще маленькая воровка, не так ли, леди Каролина? Неграмотная, хитрая сирота. Воспитание Персика дало хорошие всходы!
 Морган не мог припомнить, когда он в последний раз был настолько выведен из себя и проявил такую несдержанность. Он гордился умением контролировать себя, сохранять хладнокровие в любой ситуации. Но Каролина Манди сумела разбередить ему душу, растревожить старые раны. Черт бы ее побрал!
 Он наконец взял себя в руки и сел, медленно, принужденно.
 — Морган, простите меня, — сказала Каролина, положив маленькую ручку в перчатке на его руку.
 Он потратил три долгие недели на то, чтобы убедить себя, что их единственный поцелуй был не более чем позывом плоти, что его влечет к Каролине только лишь потому, что он долго вынужден обходиться без женщин, живя в «Акрах», — и ничего не достиг.
 Конечно, он мог бы навестить Пятнистого пони, где его ждали объятия любой из официанток. Или съездить в Лондон и провести там несколько дней со своей любовницей. Он не прибег к первому средству в силу своей брезгливости и отверг последнее из-за того, что у него не было времени на развлечения.
 По крайней мере, так он сам себе объяснил свое поведение.
 Но сейчас она пыталась вторгнуться в его личную жизнь, в личную жизнь его отца — в комнаты Джереми. Боже милостивый, с каким удовольствием он положил бы конец всей это афере и вышвырнул бы Каролину и ее полоумных друзей обратно в Вудвер, да так, чтобы пятки засверкали. Если бы не его планы, вот в чем дело. Он возился с Каролиной не потому, что влюбился в нее, вот что он должен помнить. Он последовательно проводил в жизнь свой план — и делал бы это даже в том случае, если бы он был еще более проблематичным и опасным, — вовсе не потому, что, отказавшись от него, вынужден был бы распрощаться с Каролиной. В его жизни не оставалось места для сантиментов, для любви. У него цель, черт побери!
 — Вы просите прощения? За что, Каролина? — спросил он наконец. — Что не оправдали моего доверия и доверия моего отца, шныряя по дому?
 — Нет, Морган, — услышал он в ответ, хотя ему пришлось нагнуться, потому то она говорила почти шепотом. — Дело не в этом. Мне жаль, что Джереми мертв, Морган. Мне жаль, что вы потеряли брата, а его милость — одного из своих сыновей. Но более всего я сожалею о том, что ни вы, ни ваш отец не говорите об этом, не говорите о Джереми. Стало быть, боль так сильна, что вам невмоготу говорить обо всем этом даже с друзьями. Я всего лишь сирота, одетая в роскошные наряды, Морган, но ведь мы стали друзьями, не так ли?
 — О Боже, — пробормотал Морган. — Каро, простите меня, пожалуйста. Я так привык к цинизму, что вижу его там, где его нет и в помине. Я просто забыл на мгновение, с каким чистым и честным существом имею дело. Что вы хотели бы узнать?
 Она погладила его по руке:
 — Мне хотелось бы узнать все о Джереми, в том числе и то, почему его портрет не висит в одном ряду с остальными, а спрятан в его комнатах. Я хочу узнать, почему ни вы, ни ваш отец никогда не упоминаете его имени. Но главное, я надеюсь, что, узнав все это, смогу понять, почему вы общаетесь с отцом, как чужие люди, а не так, как, по моим представлениям, должны общаться дети и родители. Я не знаю толком, как должны строиться взаимоотношения в семье, поскольку видела нормальную семью только во сне. Я просто подумала… я надеялась… — слова Каролины замерли у нее на устах, и Морган почувствовал, как ее головка прильнула к его плечу.
 Ее близость, ее прикосновения сводили его с ума, но слова подействовали как ушат холодной воды.
 — Мой отец и я — мы не соответствуем вашим представлениям о счастливой семейной жизни. Не так ли?
 Он почувствовал движение ее головы, обозначившее кивок.
 — Ваш отец кажется очень важным, когда пребывает в одиночестве, а когда вы встречаетесь с ним за обеденным столом, создается впечатление, что вы оба испытываете неловкость. Его милость выглядит таким печальным, а вы будто всегда сердитесь на него.
 — Я горько разочаровался в своем отце, Каролина. С сожалением вынужден это признать, — проговорил Морган. — Мы всегда были с ним не в ладах, почти с тех самых пор, как я перестал держаться за материнскую юбку. Джереми всегда был для него лучшим сыном, чем я. — Он помолчал с минуту, недоумевая, чем вызвана такая его откровенность, затем продолжил рассказ, испытывая странное чувство облегчения: — Когда Джереми единственный раз проявил непослушание, сбежав из дома на войну, чтобы разыскать там меня, это было с его стороны восстанием против авторитета отца, приведшим к тому, что он умер как герой. А я остался в живых, чтобы влачить бремя вины. Вещи Джереми хранятся в неприкосновенности в его комнате, как священные реликвии, чтобы отец мог молиться в этом склепе, который он воздвиг в память о своем младшем сыне.
 Она подняла голову и заглянула ему в глаза:
 — Его милость обвиняет вас? Ах, Морган, это так несправедливо. Как может ваш отец, который кажется очень богобоязненным, быть таким злопамятным?
 Морган слегка улыбнулся:
 — Да нет, моя крошка, он простил меня. Он даже возносит молитвы за спасение моей бессмертной души. Но вы, моя в высшей степени наблюдательная маленькая Каро, заметили то, в чем я давно уже убедился: быть прощенным и быть любимым — это совершенно разные вещи. Я смирился с этим и теперь с уверенностью могу сказать, что его дурное мнение обо мне не имеет никакого значения, что я взрослый человек, который живет так, как ему нравится.
 Она покачала головой. В глазах у нее стояли слезы.
 — Вы оказались таким же сиротой, как и я, Морган, хотя вам даже хуже, чем мне. У меня, по крайней мере, есть тетя Летиция, Ферди и Персик.
 — Сирота… Интересная, хотя и не слишком ободряющая мысль. — Он сжал ладонями ее лицо, утирая большими пальцами слезы на ее щеках. — Но довольно слезливой жалости к себе, Каролина. Только пообещайте мне, что не будете упоминать о Джереми, разговаривая с отцом. Достаточно того, что я уговорил его поехать с нами в Лондон. Может быть, это и глупо, но я все еще питаю слабую надежду на то, что наша поездка в Лондон и ваше появление в обществе смогут излечить его от меланхолии.
 — Вы такой хороший, любящий сын, Морган, — сказала Каролина, и Морган закрыл глаза, чтобы не видеть ее открытого, доверчивого взгляда. — Я буду очень рада, если мне удастся вам помочь. — Тут она придвинулась к Моргану и поцеловала его.
 И Морган почувствовал, что рухнули преграды. Он нуждался в ее нежности, в ее любви, в утешении.
 Когда Каролина попыталась отдалиться, он удержал ее, нашел ртом ее губы и принялся ласкать их. Если бы он мог вновь обрести хотя бы крупицу невинности и нежности, утраченных им много лет назад… Он крепко прижал к себе Каролину, сдавливая ее худенькие плечи своими большими ладонями, увлекая ее за собой на одеяло, запрокидывая на спину.
 — Каролина. Моя дорогая, Каро, — хрипло прошептал он. Она дрожала, но это только сильнее возбуждало его.
 Он чувствовал себя таким большим, неуклюжим, неловким; он понимал, как будет ругать себя впоследствии за то, что собирался сделать. Его рука скользнула под ее блузку и дотронулась до груди. Она слабо застонала. Ее сосок затвердел под его рукой.
 Как ни странно, он думал только о том, чтобы доставить наслаждение Каролине, а вовсе не себе.. Он хотел доказать ей, что занятие любовью — вовсе не грязное дело.
 Несколько минут Каролина лежала неподвижно, ее тело оставалось вялым и неотзывчивым, он почти уже пришел в себя и едва не отказался от задуманного, но тут почувствовал, как ее руки обхватили его, ее спина изогнулась, и она прижалась к нему. Он целовал ее грудь, гладил живот, а она молчала, не помогала ему, но и не останавливала, просто лежала неподвижно, дыша часто и неглубоко. Рука Моргана пробралась под ее юбку и принялась медленно поглаживать ее бедро — все выше и выше. Только тут она снова зашевелилась, ее ноги сами раздвинулись.
 — О-о…
 Это было все, что она сказала.
 Он знал, что должен остановиться. Сейчас же. Он должен опустить ее юбку, закрыть ее грудь, привезти ее обратно в «Акры». Ему должно быть стыдно. Ведь она была невинной девушкой. Девственницей!
 Но она расцветала под его ласками. Все ее маленькое тело словно наливалось соком и тянулось к нему.
 — О-о! — снова простонала она еле слышно, но в голосе ее уже слышалась чувственность, и он знал, что это будет неправильно — остановиться.
 Он шире раздвинул ей ноги и стал медленно ласкать ее нежными, но опытными и настойчивыми движениями.
 Он был вознагражден несмелым вздохом изумления, порывом ее тела, прижавшегося к нему ближе.
 «Это для тебя, Каро», — пронеслось у него в мозгу. — «Это расплата за все мои грехи».
 Ее маленькое тело приподнялось ему навстречу и затрепетало…
 И остановило его на краю, физически неудовлетворенным.
 Она прильнула к нему, а он опустил ее юбку и склонил голову на ее обнаженную грудь, ловя ртом воздух и содрогаясь от внутреннего напряжения. Он оглядел раскинувшиеся вокруг поля, обвел взглядом горизонт, отчаянно пытаясь вновь обрести трезвость рассудка. Он должен полностью сосредоточиться на своих планах, не дать ослепить себя.
 — Морган, — услышал он ее шепот откуда-то сверху; ее голос был приглушен слезами счастья. — Я люблю вас. Я очень люблю вас.
 Он закрыл глаза.

 ГЛАВА 10


 У сердца свои законы, о которых разум ничего не знает.

    Блез Паскаль

 — Дульцинея, что это ты делаешь?
 Каролина швырнула атласный башмачок на кучу одежды, наваленную на середину покрывала.
 — Я упаковываю вещи, тетя Летиция, — ответила она, не глядя на пожилую женщину. — Я не собираюсь брать с собой все, что маркиз накупил мне, потому что это походило бы на воровство, а я не собираюсь доставлять удовольствие этому чертову выродку, подтверждая, что из свиного уха не сошьешь шелковый кошелек. Но я возьму достаточно всего, чтобы не голодать и чтобы у меня в кармане водились монеты, пока я не найду работу. Уж это-то я заслужила. Боже мой, да я заслужила гораздо больше! Кстати, где Муффи? Я ее здесь не оставлю!
 — Дульцинея! Какой у тебя вид! Какая безобразная дикция! А язык! А голос! Он слишком резкий, моя дорогая. Мягко говоря.
 — Да, тетя Летиция. Да, он слишком резкий, а я еще придерживаю язык, как говаривала Персик. Подожди, как только я отправлюсь в путь, тогда уж отведу душу, выругаюсь от души, можешь не сомневаться! — Второй башмачок последовал за первым, и Каролина злобно оглядела комнату. Она спешила, зная, что должна покинуть «Акры», пока не сделала чего-нибудь ужасного. Пока, например, не нашла длинного острого ножа и не вонзила его в Моргана Блейкли. Пока не схватила кочергу из камина и не размозжила ему череп.
 Пока не заплакала.
 — Сказать, что это было частью моего образования, — как он мог? — проговорила Каролина, задыхаясь от обиды. Если бы она могла возненавидеть его лютой ненавистью, она не думала бы о том, что произошло под тем деревом, о том, какой она была дурой, сказав, что любит его. Она любит его? Каролина проклинала землю, которую он поганил, ступая по ней! Она его любит? Лучше она умрет сморщенной старой девой, чем будет любить такого человека, как Морган Блейкли. Лучше вернуться в Вудвер и стать невестой Человека-Леопарда! Лучше она кинется в колодец!
 — Дульцинея, пожалуйста, сядь. У меня закружилась голова от твоей беготни. Мы едем в Лондон? А я думала, что мы отправимся туда только через две недели. Не вся новая одежда Ферди уже готова и доставлена в Акры, поскольку герцог только недавно согласился ввести его в общество. Хотя ее изготовление не займет много времени, принимая во внимание его размеры. Ах! Я ведь не должна была говорить об этом. Его милость выразил пожелание, чтобы это было сюрпризом.
 Каролина замерла. Так Ферди собираются ввести в общество? А Морган об этом не знает? Эта мысль заставила ее улыбнуться. Но, собственно, чему она радуется? Ведь Ферди не поедет в Лондон. Ни он, ни тетя Летиция, поскольку она покидает «Акры».
 — Тетя Летиция, — начала Каролина, но замолчала, уставившись на нее.
 — Тебе понравилось? — спросила пожилая женщина, показывая на свои короткие, не длиннее двух дюймов, волосы, окрашенные в ярко-розовый цвет. — Ферди сейчас как раз сочиняет стихотворение в честь моей новой прически. Обычно он сочиняет стихи прямо на месте, но на этот раз он сказал, что я заставила его онеметь. — Ее улыбка выражала полный восторг. — Мне никогда прежде не удавалось заставить его онеметь, как тебе известно. Это научит задиристого пигмея смирению.
 На минуту забыв о своих собственных проблемах, Каролина подошла к стулу, на котором расположилась тетя Легация, и медленно обошла вокруг нее. Вид не улучшался.
 — Тетя Летиция, — сказала она, — почему вы покрасили волосы в розовый цвет?
 Дама с восторгом захлопала в ладоши:
 — Я думала, ты сразу догадаешься, Дульцинея. Когда у меня стали такие короткие волосы, все тюрбаны оказались мне велики. Конечно, я могла бы заказать новые, но на это ушло бы много времени, не так ли? Поэтому я подумала и решила — и это была одна из самых великолепных моих идей — покраситься. Живой тюрбан! Бетт достала мне краску в деревенской аптеке. Теперь все улажено — и как просто! Ни суеты, ни примерки. И что очень важно, живой тюрбан не сползает с головы! А теперь скажи мне: что ты делаешь с этим покрывалом?
 Нижняя губа Каролины начала дрожать; она разрывалась между стремлением уехать и жалостью к друзьям. Когда она прибежала сюда из конюшни, то думала только об одном: поскорее собрать вещи и покинуть «Акры», чтобы никогда больше не встречаться с Морганом Блейкли после пережитого ею унижения. Она даже не подумала ни о Ферди, ни о тете Летиции. Хоть бы Морган Блейкли провалился в преисподнюю! Он все разрушил!
 Она опустилась на колени рядом со стулом тети Легации:
 — Дорогая тетя, неужели поездка в Лондон так много для вас значит?
 Легация повернулась к Каролине, взяв ее за руку и покровительственно улыбнувшись:
 — Ты спрашиваешь о нашем призвании? Вот чем является Лондон для нас, Дульцинея, — нашим призванием, славным и почетным. Мы должны вернуть тебя в лоно твоей семьи. И мы сделаем это, Дульцинея, потому что добрый герцог и храбрый маркиз обещали мне, что все так и будет. Мы завоюем высшее общество! — Она нагнулась и шепотом добавила: — И мы смогли бы даже поесть там чудесного Гюнтеровского мороженого. В свое время я поглотила огромное количество этой прелести, и у меня нет слов, чтобы описать его вкус.
 Каролина покачала головой и фыркнула, готовая то ли расплакаться, то ли рассмеяться:
 — Гюнтеровское мороженое, тетя Легация? Тебе бы хотелось снова его поесть?
 — Ах, дорогая, да. Особенно земляничное. Но дело не только в этом. Ты и представить себе не можешь, как великолепен Лондон. Я помню, что рассказывала, каким будет твой первый выход в свет, но я рассказала далеко не все. Там есть Эстли и Тауэр, и все эти чудесные магазины на Бонд-стрит, и… знаешь, всего и не перечислишь, Дульцинея. Мой собственный сезон оборвался трагически быстро из-за инфернального Лоуренса — и все благодаря маленькой неприятности в Воксхолл-Гарденс. — Она взмахнула рукой. — Но мы, разумеется, не будем слишком много говорить об этом.
 — Конечно, не будем. Мы никогда об этом не говорили. Ведь сразу после этого прерванного сезона Лоуренс впервые запер… впервые заточил вас в своем поместье, не так ли?
 Легация вскинула подбородок и посмотрела куда-то вдаль:
 — Мы жили с ним душа в душу в течение долгого времени, пока он не женился на этой рыжей толстухе, которая была вдвое его моложе. Она сказала ему, что я опасна, и тогда он запер меня в Вудвере. Да, запер! Я больше не буду валять дурака и делать вид, что находилась там в гостях — в этой ужасной лечебнице. Только теперь, в «Акрах», мой мозг удивительно прояснился. — Она снова повернулась к Каролине. На лице у нее был страх, ее руки непроизвольно теребили юбку. — Как ты думаешь, мы должны будем поехать в Воксхолл, Дульцинея? Должна сознаться, что не хочу этого, несмотря на то что там представится возможность показать мои прекрасные волосы. Там случаются жуткие вещи.
 Милая тетя Легация! Если бы она знала, что от ее простодушного признания сердце Каролины разрывалось на части!
 — Вы были счастливы с тех пор, как мы прибыли в «Акры», не так ли, тетя Летиция? И вы правы. Вы вели себя очень разумно с того дня, как приехали сюда, хотя я не хочу сказать, что раньше вы вели себя неразумно. — «Не считая розовых волос», — подумала про себя Каролина. — Поэтому будьте спокойны: мы и не подумаем ехать в Воксхолл, даже если это самое сказочное место на земле.
 Летиция улыбнулась Каролине:
 — Это совершенно изумительное место, Дульцинея. Мы с Лоуренсом добирались туда по воде и всегда занимали лучшие места в ресторанах. Потягивали сидр и ели ветчину. Лоуренс заставлял меня доедать ее до конца, потому что все это стоило страшно дорого. Мы ужинали там несколько раз, любовались фейерверком, каскадом — самым чудесным из водопадов. И тут в один прекрасный вечер…
 Каролина покачала головой:
 — Нет, тетя Летиция. Не нужно рассказывать мне об этом, право, не нужно. — Летиция никогда не заходила так далеко в своих рассказах за все время их знакомства в Вудвере, поэтому ее утверждение насчет прояснения мозгов было отчасти справедливо. Но Каролина не хотела, чтобы она пускалась в воспоминания, которые могли ее расстроить. Кроме того, надо было что-то делать с одеждой, завернутой в покрывало. Бетт могла вернуться каждую минуту.
 — Нет, нет, Дульцинея, — запротестовала Летиция, молитвенно складывая руки и теребя кончиками пальцев свои тонкие губы. — Я думаю, теперь самое время рассказать тебе обо всем. Ты стоишь на пороге своего первого выхода в свет, и я просто умру, если ты попадешь в беду только из-за того, что я не исполнила своего долга и не проинформировала тебя обо всех подводных камнях, подстерегающих в Лондоне юных невинных девушек.
 — Вряд ли меня можно назвать такой уж невинной, — пробормотала Каролина, и ее щеки запылали. Неужели она действительно позволила себе такие вольности? Мало того, она помогала Моргану, поощряла его. Как могло случиться, что она, Каролина Манди, разлеглась на одеяле, раздвинув ноги, выставив напоказ голые груди, как дешевая проститутка?
 Боже милостивый, руки Моргана были повсюду, и она еще находила в этом удовольствие, прижималась к нему, чуть ли не умоляя его использовать ее так, как ему захочется. Она выставила наружу самые потаенные части своего тела, чтобы он мог их изучать, дразнить и ласкать своими бесстыдными пальцами.
 Она вспомнила, как запрокинула голову назад, дыша неестественно часто и всеми фибрами своего существа испытывая голод, который нельзя было сравнить ни с чем из того, что она чувствовала раньше. И когда она прижимала его к себе, какое-то незнакомое томление склоняло ее к дальнейшим безрассудствам. Не имело значения, куда все это могло ее завести. И тогда случилось самое худшее — и самое лучшее: этот дикий всплеск, эти невероятные конвульсии, которые вознесли ее куда-то, но которых она не могла вынести и сдвинула ноги, чтобы остановить его пальцы, прекратить эти непроизвольные судороги, пока он не заставил ее умереть от наслаждения.
 «Я люблю вас, Морган».
 Дура! Дура! Неужели она так ничему и не научится?
 Он не любил ее. То, что он сделал, не имело ничего общего с любовью, с нежностью. Он назвал это частью ее образования и отвернулся, сжав голову ладонями и прерывисто дыша. Словно все это вызвало у него тошноту. Часть ее образования — ни больше, ни меньше. Демонстрация того, чего она не должна допускать во взаимоотношениях с мужчинами.
 Но это было еще не самое худшее. Каролина как-то сказала ему, что никогда и никому не позволит совершить с ней грязное дело, и он сделал все это, чтобы доказать ей, насколько она беспомощна. Морган сделал это, чтобы показать ей, что любовь мужчин и женщин из общества — это нечто иное, нежели то, чем занимались обитатели Вудвера, нечто лучшее и поэтому более опасное.
 Он был прав: его способ заниматься с ней любовью был более опасным, чем тот, к которому прибегал Боксер, который просто опрокинул бы ее, как ту бедную, растерянную девушку в Вудвере. Уж лучше быть изнасилованной подонком. Морган был неправ, когда сказал ей, что цивилизованные люди возвысили занятия любовью.
 В жизни она не чувствовала себя более запачканной.
 — … И поэтому Лоуренс разрешил ему пройтись со мной по Большой Аллее, а сам остался поболтать с друзьями.
 Каролина потрясла головой, пытаясь забыть о том, как выглядел Морган, когда она позволила ему помочь ей слезть с лошади на конюшне, как он отвернулся с выражением муки на лице, словно урок вызвал у него брезгливость и отвращение. Тетя Летиция не переставала говорить, а она не слышала.
 — Неужели, тетя Летиция? — сказала Каролина, когда ее собеседница на секунду замолчала. — Вы отправились на прогулку по Большой Аллее с… гм, с…
 — С Робертом, моя дорогая. Обрати на это особое внимание, поскольку я решила, что ты должна знать, что делать, чтобы избежать подводных камней, на один из которых наткнулась я. Несколько минут мы шли рука об руку, любуясь пейзажем и кивая знакомым. Роберт был очень красив, и я гордилась тем, что иду рядом с ним; я даже проявила некоторое высокомерие, когда нам встретилась Люсиль Хаммонд, которая шла со своей матерью. Она побледнела от зависти, когда увидела нас с Робертом. Глупая девчонка! Если бы она только знала, какой опасности избежала!
 Теперь Каролина слушала с неослабевающим вниманием, ибо тетя Летиция — вопреки тому, о чем свидетельствовал цвет ее волос, — казалась сегодня необыкновенно здравомыслящей.
 — Продолжайте, тетя, — проговорила Каролина, взяв ее за руку.
 — Рядом была другая аллея. Аллея Любовников, так ее называли, а некоторые даже говорили «Темная Аллея». Когда Роберт повел меня по ней, я была уверена, что он преследует самую невинную цель, поскольку мне было известно, что джентльмены на этой аллее требуют поцелуя. Но оказалось, что у Роберта были совсем другие намерения, в чем я и убедилась, когда мы отошли подальше и скрылись от посторонних глаз. Я нервничала, предвкушая необычное и сгорая от любви.
 — Тетя Летиция, можете не продолжать, — мягко проговорила Каролина. — Думаю, мне известно, что произошло потом.
 Летиция улыбнулась:
 — Правда? Чудесно, Дульцинея. Мне действительно не хочется говорить об этом. Его руки, его губы, его… Ладно, как ты уже сказала, у нас нет необходимости говорить об этом, не так ли? Достаточно сказать, что Лоуренс был вне себя, когда узнал, что у меня будет ребенок.
 Каролина вскинула голову, широко раскрыв зеленые глаза.
 — У вас… ребенок? Ах, тетя Летиция, я не знала.
 Летиция потрепала Каролину по горячей щеке:
 — Откуда тебе знать, моя девочка? Но я определенно увеличивалась в размерах. Это означает, что я была беременна, — говорю на тот случай, если ты никогда не слышала такого термина. Лоуренс — этот инфернальный человек — даже не стал спрашивать, как я дошла до такого состояния, испугавшись, что ему придется защищать мою честь. Ну уж нет. Почему он должен рисковать своей драгоценной кровью из-за того, что я запятнала свою честь? Гораздо легче было упрятать меня в поместье и держать там взаперти, пока я через несколько месяцев не избавилась от этого позора.
 Я слышала, он был чудесным мальчиком, мой сынишка. Я никогда его не видела, знаешь ли. Лоуренс распорядился, чтобы его забрали сразу после родов, сказав, что не собирается позориться и воспитывать моего ублюдка на глазах у всего мира. И я… в общем, я еще не оправилась после родов. Я горько плакала месяц за месяцем, пока наконец не смирилась с решением Лоуренса. Знаешь ли. Дульцинея, он хотел сделать как лучше. И в один прекрасный день я проснулась счастливой. Накануне я читала своего любимого Сервантеса о героическом Дон Кихоте. Я была Дон Кихотом — я сразу узнала себя в нем. Единственное, чего мне недоставало, — это верного Санчо, лошади — и призвания!
 — Призвания, тетя Летиция? Вы хотите сказать, что отправились на поиски сына? — Каролина чувствовала, что ее сердце обливается кровью, когда она представила себе, что должна была испытать эта бедная, нелепая, храбрая женщина.
 Летиция уверенно кивнула, тряхнув розовыми волосами.
 — Я отправлялась в путь снова и снова, но Лоуренс находил меня и возвращал назад. Это превратилось в необычайно захватывающую игру, длившуюся даже после того, как я узнала, что мой драгоценный сын давно умер. В сиротских приютах долго не живут, Дульцинея. Ты была исключением, моя дорогая. Затем Лоуренс женился, и я прозвала его жену-греховодницу Альдонсой. — Она повернулась к Каролине, хитро улыбаясь. — Я думаю, это был мастерский удар, но Лоуренсу прозвище не понравилось, и меня отправили в Вудвер. И я вновь обрела счастье, когда там появилась ты, ибо у меня снова было призвание — моя Дульцинея. И маркиз согласен со мной. Ты должна ехать в Лондон. Мы все должны ехать в Лондон. Лоуренс будет вне себя от ярости — он и его ужасная Альдонса. Итак, теперь ты знаешь все… Странно, не правда ли? Я давно уже позабыла обо всем, а вот теперь воспоминания опять так свежи. Пообещай, мне, Дульцинея: ты останешься со своим Дон Кихотом, с нашим дорогим маркизом, и никогда никуда не пойдешь без него — особенно в Воксхолл.
 «Или кататься верхом в полях, окружающих „Акры“, — подумала про себя Каролина.
 — Обещаю, тетя Летиция, — сказала она, покоряясь судьбе. — Но вы должны запомнить, что меня следует называть леди Каролиной. Как вы думаете, вам это удастся?
 — Разумеется, Дульцинея. Я ведь тебе уже сказала: в моих мозгах все прояснилось. Только объясни мне, пожалуйста, моя дорогая девочка, что ты завернула в это покрывало?
 — Розовый. Розовый. Идиотка. Старая крыса. Не так легко подобрать рифму к слову розовый. Березовый? Стоеросовый? Вот это может подойти. Стоеросовый. Нет, ведь волосы — множественное число. Что-то нескладно получается. Когда эта старая карга решила покрасить волосы, она могла бы подумать и обо мне. Покрасила бы их в красный цвет. Со словом красный у меня не было бы никаких проблем. Ужасный. Опасный. Несчастный. Но розовый — это выше моих сил. Ну и черт с ней. Она, возможно, уже забыла о моем обещании.
 Бормоча себе под нос, Ферди устроился поудобнее на обтянутом тканью подоконнике в кабинете герцога, который давно уже стал его любимым убежищем, и сосредоточился на предстоящей встрече с сэром Джозефом Хезвитом, провозгласившим себя бездетным вдовцом.
 Компания во главе с герцогом отправится в Лондон в марте. Это позволит ему растянуть удовольствие и сполна насладиться местью, заставить сэра Кровавого Джозефа жестоко страдать за то, что он отправил сына в сумасшедший дом. Лицо Ферди искривилось в улыбке, выражавшей радостное предвкушение своего торжества. Он будет унижен, его драгоценный папаша, и это будет такое наслаждение — наблюдать, как этот человек мечется, пытаясь объяснить людям, что он сделал со своим наследником.
 Ферди знал, что умеет играть на чувствах герцога Глайндского, как на хорошо настроенной арфе; он сумел разбередить в герцоге чувство вины за то, что тот не в силах смотреть на Ферди, когда они за обедом сидят за одним столом: сэр Вильям не мог согласовать свое представление о Божьем милосердии с его видом.
 И он добьется своего: получит доступ в общество, к которому он принадлежал по праву рождения и титула.
 Ферди считал Моргана своим другом, хотя тот и не собирался ставить под угрозу собственные планы ради того, чтобы вернуть Ферди положение в обществе. Ферди не был злопамятным человеком — может, совсем немножко, — но он не мог отрицать, что его восхищение Морганом сильно уменьшилось с того памятного дня, когда маркиз в этом самом кабинете сказал, что Ферди более мужественный человек, чем он сам.
 Ферди мысленно вел учет всем людям, с которыми ему пришлось иметь дело с момента прибытия в Вудвер. Он распределял награды и наказания в соответствии со своими расчетами. Он мог наградить леди Крольчиху сладостями, украденными у Летиции Твиттингдон, за то, что та позволила ему поцеловать свои обвислые груди; и он же мысленно вылил помойное ведро в койку Боксера после того, как тот, поймав Ферди в темном углу коридора, избил его так жестоко, что бедный карлик целую неделю не мог ходить.
 Необходимо было вести точный учет. Особенно когда дело касалось секса — этого жгучего, привлекательного, варварского животного акта, в котором ему было по большому счету отказано. Как он мечтал о нежном женском прикосновении, о поцелуе, подаренном не из жалости, а во имя любви!
 Но он любил только одну женщину — Каролину. Свою драгоценную Каролину. С того первого дня, когда обнаружил ее после того, как она еле отбилась половой щеткой от приставаний одной полоумной. С этого момента Ферди посвятил себя служению своей прекрасной даме. Она была такой храброй, такой красивой — и никогда не смеялась над ним, никогда не жалела его. Она обращалась с ним так, словно он был высоким и красивым, как маркиз, и разговаривала с ним как с равным. С самого начала она вела себя с ним так, словно он был таким же, как другие, — не лучше и не хуже.
 Он готов был умереть за Каролину Манди. Готов был убить ее обидчика. И теперь ему предстоит ехать с ней в Лондон. Может быть, когда прибудут его новые наряды и он повяжет себе на шею белоснежный галстук, наденет прекрасные брюки и жилет без заплаток… может быть, тогда он наберется храбрости и заговорит с ней о своих чувствах, скажет, как он ее любит.
 Но нет. Он не может этого сделать. Это будет неправильно. И по отношению к Каролине, и по отношению к нему самому. Ей предназначена более высокая участь, если Моргану удастся выдать ее за настоящую леди Каролину, а Ферди… что ж, у него тоже свои планы. Тщательно разработанные планы и радужные надежды. Постоянная боль и обида должны быть возмещены; дебет будет сведен с кредитом, расход с приходом.
 Ненависть за ненависть, боль за боль.
 Бухгалтер-смерть сведет их всех на ноль.
 Кто опровергнет правосудие смерти?
 Подлунный мир запомнит имя Ферди!
 Затаившись в оконной амбразуре, скрестив ножки, Ферди мысленно повторил только что сочиненное четверостишие и остался им доволен. Он улыбнулся, решив, что это одно из лучших его творений. Он должен будет записать его в свой дневник. Было просто глупо растрачивать свою энергию на поиски рифмы к слову розовый, глупость Летиции Твиттингдон не стоит того, чтобы быть увековеченной для потомков.
 Он закрыл глаза, чтобы яркие лучи не мешали мечтать. Скоро настанет время ужина, но ничего не случится, если он еще немного посидит на своем излюбленном месте. По крайней мере, это позволит ему избежать встречи с герцогом до того, как раздастся удар гонга. Герцог со своим жалостливым взглядом, нарочито ласковыми расспросами и благочестивыми замечаниями всегда выводил Ферди из себя, заставляя с новой силой осознавать свое убожество.
 Легкая улыбка заиграла на лице карлика, когда он представил себе испуганное лицо своего отца, который не может выговорить ни слова в свое оправдание; он представлял, как отец обливается потом, пытаясь объяснить принцу-регенту, что как-то позабыл о существовании сына. Возможно, Ферди даже научится жонглировать маленькими красными шариками, на случай, если его попросят выступить на какой-нибудь вечеринке.
 О, он собирается в полной мере насладиться своим появлением в обществе.
 — Давайте зайдем сюда, Каролина. Если вы настаиваете на разговоре со мной, давайте уж побеседуем наедине.
 — Неудивительно, что, вы стремитесь к уединению, Морган Блейкли! Видимо, вы не особенно гордитесь собой, не так ли?
 Ферди осмотрелся не потому, что собирался сбежать из своего укрытия за шторами, а инстинктивно, чтобы убедиться, что его никто здесь не обнаружит. Назревало какое-то событие; он ощущал это по напряженному голосу Каролины. Он пообещал никогда больше не входить в комнату без стука, но ведь он уже здесь находится.
 Ферди был доволен умозаключением. Кроме того, Морган не хотел брать его вместе со всеми в Лондон. Полезно было бы узнать, что происходит между маркизом и Каролиной: может быть, удастся заставить маркиза согласиться на предложение, сделанное отцом.
 — Хорошо, Каролина, — произнес усталый (а может быть, раздраженный) голос Моргана. — Чего вы хотите? Я уже объяснил, что просто хотел удовлетворить ваше любопытство, чтобы вы не поддались соблазну пуститься в рискованные эксперименты с молодыми хлыщами, которые будут увиваться вокруг вас, когда отец представит вас высшему свету. С той ночи, когда вы так неосмотрительно пришли ко мне в комнату и упомянули о «грязном деле», мне казалось необходимым объяснить вам сущность того, что происходит между мужчиной и женщиной, если они не пациенты Вудвера, а нормальные люди. А ваш случайный поцелуй был лишь поводом для этого.
 — Лжец! — взорвалась Каролина. — Грязный, бессовестный лжец! Я поцеловала вас только потому, что пожалела вас — потому что я, как последняя дура, поверила, что мы стали друзьями.
 — Друзьями? Правда?
 Ферди затаил дыхание. Он почувствовал, что Морган стоит рядом с подоконником.
 — Неожиданное предположение, мисс Манди, — продолжал Морган; его голос был мягким и ласковым. Если маркиз и был раздражен, то полностью владел собой. — Скажите, что заставило вас предположить, что мы могли бы стать друзьями? Общее прошлое и воспитание? Происхождение? Или общие интересы, связанные с литературой, поэзией или искусством? Или вы приняли обычную вежливость за что-то иное? За что-то большее? Если все дело в этом, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения. Ваши поверхностные успехи, прекрасная одежда и несколько улучшившиеся манеры ввел меня в заблуждение, и я забыл предостеречь вас от слишком буквального понимания обычных форм вежливости.
 — Ах, прекратите, Морган, я не верю ни единому вашему слову. — Тон Каролины тоже стал холодным как лед, но Ферди услышал слезы в ее голосе. Бедное дитя. Она всегда плакала, когда злилась, но затем злилась на собственные слезы, отчего ее негодование только усиливалось. — Вы прекрасно знали, что делали. Вы стремились унизить меня, воспользовавшись моей доверчивостью. Я видела то, что вы хотели скрыть от меня! Я видела ту боль, которую причиняет вам герцог, вы не могли этого вынести, не так ли? Я не понимала, что вы делаете, — или что делала я, если угодно, — но вы-то прекрасно все понимали! И я никогда не прощу вам этого!
 Что он сделал? Что же он такое сделал? Что?! Ферди очень хотелось выглянуть из-за шторы, но он не стал этого делать: учитывая настроение Моргана Блейкли, он рисковал получить хорошего пинка в зад.
 — Вы никогда меня не простите. Я полагаю, это означает, что я должен, как и подобает джентльмену, забыть о вашем пылком признании в любви? Боже милостивый, я растоптан и убит. Считайте, что ваше признание забыто. А теперь мы можем считать нашу беседу законченной, моя дорогая, или вы хотите сказать мне что-нибудь еще?
 — Вы считаете себя неотразимым, Морган? Индюк надутый — вот вы кто. Меня бы не было здесь через минуту, если бы не Ферди и тетя Летиция, — и вы это знаете. Вот почему вы были уверены, что можете позволить себе подобное поведение. Потому вы и разрешили им поселиться в «Акрах», чтобы я во всем подчинялась вам, не желая причинить вред своим друзьям. Но сегодня вы не довели до конца то, что задумали. В чем же дело, Морган? Когда я лежала перед вами, раздвинув ноги, как слюнявая идиотка, как какая-нибудь дешевая шлюха, вы не смогли этого сделать. Почему?
 — Вы становитесь вульгарной, моя дорогая.
 Ферди призадумался: он расслышал оттенок боли в голосе Моргана. Не сдержанности, а боли.
 — А я-то думал, — продолжал Морган, — что мы навсегда избавились от таких грубых оборотов речи. По-видимому, я проявил чрезмерный оптимизм, понадеявшись, что прошлое сотрется из вашей памяти под влиянием цивилизации.
 — Не прерывайте меня! Вы вдвое вульгарнее меня. Просто вы изощреннее. Вы прижали меня к одеялу и раздели. Сперва я думала, что вы остановились, потому что почувствовали отвращение к самому себе, но я ошиблась, не так ли? Вы испытали отвращение ко мне. К сироте-найденышу. К маленькой служанке из сумасшедшего дома, которая зарабатывала себе на хлеб, опорожняя ночные горшки. Наверное, у вас очень давно не было женщины, Морган Блейкли, если вам показалось, что вы сможете одарить своим драгоценным титулованным семенем столь недостойную особу, как я.
 — Каролина, прекратите сейчас же! — взревел Морган, и Ферди понял, что маркиз сделал шаг по направлению к Каролине. Затем он продолжал более мягким голосом: — Я допустил ошибку, и я это признаю. Я не пытался пополнить ваше образование. Это была ложь, к которой я прибег, чтобы успокоить свою совесть, а вас защитить от моих низменных желаний. Вы были очень привлекательны сегодня, очень добры, и я убедил себя, что, целуя меня, вы знали, что делали, что вы искушали меня. Я остановился не потому, что испытал к вам отвращение. Ничего подобного. Я остановился, потому что не хотел воспользоваться преимуществами своего положения. Я действительно долгое время обходился без женщин. И — не лгите сами себе — там, в поле, вы были любящей женщиной, и вы хотели меня, Каролина. Но подобное больше не повторится. Даю вам слово. Простите меня за то, что я причинил вам боль в ответ на вашу доброту.
 Презрительный смешок Каролины развеселил бы Ферди, если бы карлик не был так разъярен, если бы он не корчился от жгучей ревности.
 — Снова ложь! — воскликнула она. — И еще худшая, чем раньше. У вас немало версий, не так ли? Вы не поняли бы Доброту, мой лорд Клейтонский, даже если бы она подошла к вам вплотную и прижалась к вашей заднице; вам просто незнакомо это чувство. Вы привезли меня сюда, чтобы я выполнила для вас определенную работу, и я ее выполню. Но не думайте, что вы разбили мне сердце, потому что это не так. Сказать по правде, вы мне даже не нравитесь. И никогда не нравились. Я решила поговорить с вами только с одной целью: вы должны знать, что я заставлю вас сдержать обещание, которое вы нам дали.
 — Насчет коттеджа и содержания, Каролина?
 — Нет, насчет того, чтобы осыпать меня алмазами и сопроводить в Рим повидать папу! Разумеется, я имею в виду коттедж и содержание! Но теперь я требую большего. Тетя Летиция сообщила мне, что герцог согласился ввести Ферди в общество. Я знаю, что вы не хотите этого делать и пытаетесь убедить герцога отказаться от своего предложения. Но вы этого не сделаете, Морган. Вы возьмете Ферди в Лондон, введете его в общество, или мы, все трое, уедем сегодня же вечером — и тогда что случится со всеми вашими прекрасными планами?
 Ферди слышал, как колотится у него сердце. Она просто ангел! Испытав такое обращение этого наглого, грязного, бессовестного маркиза, она не забыла о нем, Ферди, она подумала о своем друге!
 — Я скорее соглашусь отвезти вас в Рим, моя крошка, — отозвался Морган неожиданно легко. — Правда отвезу. Но в Лондоне вы будете все время на виду, и присутствие Ферди, которого повсюду придется таскать за собой, причинит нам массу неудобств. Его отец не желает признавать его существование; к тому же я вызволил сына из лечебницы без разрешения сэра Джозефа.
 — Значит, вам придется иметь дело с отцом Ферди, только и всего. Вы обладаете даром внушения, в чем я имела возможность убедиться на собственном опыте.
 — Значит, сегодня вы получили удовольствие, моя крошка? — спросил Морган, отходя от окна. Его голос зазвучал вкрадчиво и показался Ферди омерзительным. — Вы были такой изумительно податливой маленькой озорницей. Такой уступчивой, готовой предаться наслаждению. Я думаю, вы позволили бы мне любые вольности. Как вы уже заметили, ваши ноги были раздвинуты, причем охотно и призывно, и когда вы задрали ляжки и стали тереться лобком о мою руку…
 — Ублюдок! Если вы когда-нибудь снова дотронетесь до меня, я всажу в вас нож!
 — Возможно. Но примите во внимание: меня можно обозвать по-всякому, но, смею вас уверить, я не ублюдок, а законный сын своих родителей. Можете ли вы сказать то же самое о себе, леди Каролина? Или этот запоздалый взрыв возмущения свидетельствует о том, что вы начали верить в ту ложь, которую я выдумал, чтобы дать вам теплое местечко в семействе Уилбертонов? Может быть, мне следовало заставить вас выносить ночные горшки, пока вы живете в «Акрах», чтобы вы не забывали, кем являетесь на самом деле?
 Ферди услышал, как Каролина набрала в легкие воздух, затем раздался звук удара. Раздираемый любопытством, он выглянул из-за шторы как раз вовремя, чтобы заметить спину удалявшейся Каролины и увидеть, как Морган поднес руку к своей покрасневшей щеке.
 Когда дверь за Каролиной захлопнулась, а Ферди благополучно спрятался за штору, Морган пробормотал:
 — Боже милостивый, до чего я опустился. Но это должно было быть сделано. Лучше ее ненависть, чем ее любовь. Ничто не может стоять на пути моей мести — ни чувства Каролины, ни мои собственные. Ты был прав, дядя Джеймс. К несчастью, я очень похож на тебя. Бессердечный и холодный до мозга костей. — Морган еле слышно вздохнул. — Но, в отличие от тебя, я еще могу ощущать боль.
 Морган налил себе выпить и вышел из комнаты. Ферди подождал немного и выбрался из-за штор. Он был так разъярен, что с трудом различал окружающие предметы. Он с трудом добрался до ближайшего стула.
 Его Каролина! Как могла она такое допустить?! Как она могла поцеловать такого человека, как Морган Блейкли, предлагая ему себя, как дешевая шлюха?! И как мог он принять такое предложение?! Маркиз Клейтонский, человек, который имел все: богатство, положение в обществе, высокое стройное тело, отца, который его признавал. И теперь он имел Каролину — воспользовался ею, а потом отбросил. Не мог ли он оставить хоть что-нибудь для Ферди Хезвита, который не имел ничего?
 Это было несправедливо. Просто несправедливо!
 Он не мог слишком сильно винить в случившемся Каролину. Она была непорочной девушкой, совращенной опытным ловеласом. Вся вина лежала на Моргане. Во всем виноват именно он. Но стыд достанется Каролине, которая уже чуть не плакала. Каролине, которая могла отплатить обидчику только пощечиной, но и в этой ситуации просила за своего друга, использовала свою беду, чтобы выторговать счастье своему другу.
 Ферди любил ее. Он так ее любил! Почему она причинила ему такую нестерпимую боль?
 А этот человек — эта неблагодарная тварь — касался ее, целовал, видел ее нежное тело. Его руки щупали ее, изучали, использовали, в то время как он, Ферди, только боготворил ее, не желая ничего, кроме счастья для своей любимой. Ласкать ее тело, ее грудь своими маленькими пальцами, раздвинуть пошире ее ноги и утонуть в ней, чувствуя, как она его обнимает и втягивает в себя все глубже, глубже и глубже.
 Нет! Только не Каролина. Каролину он будет боготворить издалека. Дульцинея. Чистая, целомудренная и далекая. Вот как он будет любить Каролину. Его любовь к ней не имеет ничего общего с тисканьем и хрюканьем двух сцепившихся животных. Он никогда не будет трогать Каролину подобным образом, даже если она попросит его об этом. Каролина заслуживала лучшей любви, святой любви.
 Чистая, целомудренная и далекая.
 Морган Блейкли не любил Каролину. Не любил ее по-настоящему. Не лелеял в своих мечтах, не обожал издалека, желая только защищать, холить и нежить. Он опозорил и унизил Каролину, а потом оболгал, пытаясь свалить на нее вину за собственную похотливость. И он будет унижать ее и дальше, используя для осуществления какой-то черной мести, не заботясь о том, что его планы могут погубить Каролину.
 Но он заплатит за это. Бог свидетель, он за это заплатит. Ферди Хезвит об этом позаботится. Морган должен быть наказан, а Каролина защищена. Он сведет баланс.

 ГЛАВА 11


 Судьба выбирает нам родственников, мы выбираем себе друзей.

    Жак Делиль

 Часы на каминной полке пробили девять. Морган знал, что еще немного — и он будет пьян в стельку. Он, начал пить перед ужином, надеясь, что хороший старый бренди притупит чувства, прогонит воспоминания, успокоит совесть.
 Ничуть не бывало.
 Он должен сосредоточиться на цели — на цели, которая оправдает избранные им средства. Он должен распрощаться с сентиментальностью, с жалостью, даже с любовью. Черт побери, Джереми был мертв, и его смерть должна быть отомщена. Месть сладка. Общественное презрение, денежный крах и, может быть, — в том случае, если дядя Джеймс не солгал, — суд и наказание.
 Меньше всего на свете ему хотелось испытывать какие-то чувства к орудию его мести — к Каролине Манди. Девчонка-сирота из приюта с подходящим именем и копной светлых волос. Бывшая служанка в сумасшедшем доме со смеющимися зелеными глазами, с характером, темпераментом и честностью настоящей аристократки.
 И с нежным, хрупким телом, с губами, созданными для поцелуев, с внутренним огнем, способным прожечь человека насквозь.
 Боже, как он мог бы любить ее!
 Морган отхлебнул бренди, затем поставил бокал на стол. Возможно, настала пора изменить свои планы. Еще не поздно разработать какой-нибудь другой способ мести. Он обязательно отыщется, если проявить достаточно выдержки и терпения. Признание дяди Джеймса на смертном одре предоставило ему соблазнительную возможность разрубить гордиев узел, но не дало окончательного ответа на многочисленные вопросы.
 Он мог расплатиться с Каролиной, отправить ее вместе с причудливой свитой в какой-нибудь коттедж с тростниковой крышей на другом конце Суссекса и придумать другой способ заставить Уилбертонов расплатиться за все сполна. Опустив руку в карман, он достал подвеску, которую дядя Джеймс дал ему в ту последнюю ночь, и поднес ее к свече, глядя на тусклый блеск золота.
 Его челюсти сжались. План был хорош. Ричард Уилбертон разрушил его семью, и будет только справедливо, если он, Морган Блейкли, разрушит семью Уилбертонов. Пускай отец Ричарда испытает невыносимые страдания. Пускай сам Ричард лишится всего, чем дорожит в этой жизни.
 Все другие способы мести казались жалкими и неэффективными по сравнению с тем, который он намеревался осуществить с помощью Каролины Манди. С помощью Каролины и этой подвески.
 — Могу я составить тебе компанию, сын мой?
 Морган положил подвеску обратно в карман.
 — Конечно, отец. Это твой дом, как ты помнишь.
 — Пока я жив, — уточнил герцог, опускаясь на подлокотник кресла, в котором сидел Морган. — Когда меня не будет, этот дом, как и все мои дома, все мои земли, достанутся тебе. Даже Хиллкрест, который предназначался для Джереми. Ты будешь владеть всем этим, что, я полагаю, заставляет тебя испытывать чувство гордости.
 — Не совсем так, отец, — ответил Морган, поднявшись, чтобы снова наполнить свой бокал. — Мне вполне хватило бы одного Клейхилла. Титул герцога кажется мне каким-то излишеством, поскольку у меня и так много всякого добра. В данный момент я намереваюсь напиться до бесчувствия. Не хочешь ли присоединиться ко мне? Но нет. Прости меня. Я забыл. Ты больше не принимаешь участия в подобных забавах, не так ли?
 — Морган, пожалуйста. Неужели мы с тобой не можем хотя бы раз побеседовать цивилизованно? Или я прошу слишком многого?
 — Да, ты просишь слишком многого. Я знаю причину, по которой ты искал встречи со мной: ты хочешь, чтобы я согласился ввести Ферди Хезвита в общество, когда мы приедем в Лондон. Твое доброе сердце — чья доброта, впрочем, не распространяется на меня — снова сыграло с тобой злую шутку. Наше элегантное, но склонное к каннибализму высшее общество в один момент проглотит беднягу Ферди. Оно выискивает в себе все необычное, непохожее на него — и уничтожает, как гончие псы затравливают загнанную лису. Это и случится с Ферди, если его отец прежде не доберется до несчастного карлика и снова не упрячет его в Вудвер. Или в другую сточную канаву. Ты хочешь увидеть Ферди в Бетлехемском госпитале, отец? Я не хочу.
 — Ты, несомненно, преувеличиваешь, сын мой, — возразил герцог, глядя на сына, прислонившегося к каминной полке с бокалом в руках. — Ты не должен судить о людях по себе.
 — Нет? Хорошо. Тогда давай судить их по тебе, идет? Ты выступаешь перед Ферди в роли самого христианского милосердия, но держишь его на определенной дистанции от себя. Я наблюдал, как вы с ним общаетесь. Ты говорить ему правильные вещи, даешь ему еду и кров, предлагаешь свою помощь. Но смотришь ли ты ему прямо в глаза, когда разговариваешь с ним? Ты когда-нибудь дотрагиваешься до него, пожимаешь ему руку, треплешь по плечу? Нет, ты ничего этого не делаешь. А почему, отец? Ты боишься подцепить от него какую-нибудь заразу? Как от меня, ибо ты прикасался ко мне в последний раз, когда порол розгами. Ферди ничем не отличается от любого из нас, если взглянуть на него изнутри. Твоя жалость чисто внешняя.
 — Это неправда!
 — Разве? Скажи мне, отец, приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что Ферди почти того же возраста, в каком был Джереми, когда покинул дом.
 Герцог вскочил с кресла, тыча в Моргана трясущимся пальцем:
 — Ты должен взять свои слова обратно! Ферди ничем не напоминает Джереми! Джереми был само совершенство, божественный сосуд — сильный и высокий, и грех не наложил на него своего отпечатка.
 — А Ферди грешник? Ты это хочешь сказать, отец? Значит, Ферди был наказан еще в материнской утробе? Или наш карлик является живым свидетельством того, что твой Бог наказывает детей за грехи их отцов? Ты не винишь своего Бога за смерть Джереми, ты не винишь за нее себя. Тем не менее ты, кажется, веришь, что Ферди наказан тем самым Богом. Ты не можешь верить и в то, и в другое, отец. Либо твой Бог любящий, либо он мстительный. Он не может быть сразу и тем, и другим.
 — Не богохульствуй! Бог воздает нам по делам нашим. Ты — мое Божье наказание, Морган!
 — Правда, отец? Как это занимательно! — Морган хотел отхлебнуть из бокала, чтобы не выплеснуть его в лицо герцогу, но не успел, поскольку герцог выбил бокал из руки Моргана и тот разбился о камин.
 — Да, ты не ослышался. Ты — мое Божье наказание за грязные проказы юности, когда мы с Джеймсом нарушали заповеди, распутничая и пьянствуя, когда мы вели себя хуже, чем дикари. Бедный заблудший Джеймс так никогда и не опомнился, даже когда наши родители погибли в этом ужасном огне. Но я опомнился. Я пришел в чувство. Но было слишком поздно. Бог послал мне тебя, и ты был зеркалом, в котором отразились все мои пороки. Каждый день, видя твое непослушание, твою дерзость, твою безумную склонность к авантюрам, я вспоминал о грехах собственной юности. Твоя мать защищала тебя и все тебе прощала — но Джереми был мой. Мой! Джереми был моим шансом на спасение, даром за исправление. Его посвящение церкви было выражением моей благодарности Богу за его милосердие. Но дело кончилось тем, что Джереми стал еще одной твоей жертвой, еще одним моим наказанием.
 Морган стоял неподвижно, жадно слушая все, что говорил герцог.
 — Неужели все так просто? Почему я не понял этого раньше? Почему был слеп все эти годы? Все эти годы ты видел во мне не сына, а кару за грехи. Почему ты просто не утопил меня в младенчестве, как это делают с котятами?
 — Я простил тебя, — сказал герцог, выпрямив спину. — Ты был не более чем живым воплощением Божьего наказания, и мне ничего не оставалось делать, как простить тебя.
 — Простить меня! — Морган фыркнул от негодования. — А как насчет того, чтобы полюбить меня? Нет, ты никогда меня не любил, не так ли? Каким же я был дураком! Ведь я разработал план мести в тайной надежде хоть чем-то тебе понравиться. Ты никогда не узнаешь и половины того, что я сделал, чтобы защитить тебя от последствий гнусного предательства Джеймса, чтобы уберечь тебя. Но я только даром потерял время. Ты согласился принять участие в осуществлении моего замысла только ради Джереми. Единственное, чем я мог бы осчастливить тебя, — так это своей смертью, не правда ли? Тогда ты смог бы посетить мою могилу, помолиться за меня и уйти, чувствуя себя чистым и умиротворенным — и, может быть, даже спасенным. А приют, который ты предоставил трем заблудшим душам, тоже должен пойти тебе на пользу, указав Богу, как ревностно ты ему служишь. Меня тошнит от всего этого. Меня тошнит от тебя! — Морган прошел мимо герцога, направляясь к двери.
 — Морган! Что ты собираешься делать?
 — Что я собираюсь делать? — Морган повернулся на каблуках и пристально посмотрел на отца. Он никогда прежде не был в такой ярости, никогда не чувствовал себя таким раздавленным, потерпевшим полное поражение, даже в худшие дни войны, — в те черные дни, когда ему пришлось сделать выбор, определивший всю его дальнейшую жизнь. Неужели он хотел слишком многого? — Я думаю, это очевидно. Я собираюсь поехать в Лондон и отомстить за себя и для себя. А тебе оставляю наших гостей. Считай их моим подарком.
 — Бежишь, стервец? Беги! Как видно, нету сил
 У грешника смотреть на то, что натворил.
 Ты Каролины честь втоптал сегодня в грязь.
 Ты думал, ты маркиз? Ты преисподней князь!
 Но в мире есть закон, и Бог, и честь.
 Ни с места! Сегодня же женись!
 Она — твоя невеста.
 Морган повернулся и увидел Фредерика Хезвита, стоявшего возле открытой двери. Лицо карлика было красным, как платье Летиции Твиттингдон; оно выражало карикатурную ярость.
 — Втоптал в грязь честь Каролины? Морган, о чем говорит этот человек? Я знал, что ты безбожник, но совратить этого бедного обездоленного ребенка, когда он находится под моим покровительством? Неужели для тебя нет ничего святого?
 — Выходит, что так, — проговорил Морган, глядя на Ферди, который вспрыгнул на кресло. Казалось, карлик был уже удовлетворен. — Я должен был предположить, что она побежит прямо к тебе, своему дорогому другу.
 Ферди продолжал смотреть на маркиза, и легкая кривая усмешка исказила его черты.
 — Это вы сказали, лорд Клейтонский, — значит, так оно и есть.
 Герцог подошел к креслу и встал рядом с Ферди; вдвоем они представляли собой внушительную, хотя и несколько причудливую пару обвинителей.
 — Значит, ты признаешь эти обвинения?
 — Конечно. Не хотелось бы добавлять ко множеству своих грехов еще и бесчестие, но должен признать, что сегодня кое-кому солгал. Список моих преступлений растет так стремительно, что я, честно говоря, потерял им счет.
 Герцог покачал головой.
 — Но это немыслимо. Я не могу такого допустить. Ферди прав. Вы с Каролиной должны пожениться — и немедленно!
 Морган едва не задохнулся.
 — Жениться на Каролине Манди? Я не ослышался, отец? Сделать ее маркизой — будущей герцогиней Глайндской? Ну, таким образом ты полностью рассчитаешься со своим Богом. Хотя это будет означать, что мы отказываемся от нашего плана представить ее в Лондоне. Я хочу сказать, что подобный мезальянс наделает такого шуму, что нам придется скрываться здесь, в Суссексе, пока не разразится какой-нибудь другой, более громкий скандал. Может быть, Принни будет так добр, что разведется со своей странствующей княгиней и женится на дочери крысолова?
 После этого Морган мысленно извинился перед Каролиной, которая гораздо больше походила на леди, чем он сам на джентльмена. И он будет последним из негодяев, если заставит ее вступить с ним в брак; даже теперь, когда он знает о ее двуличности: ведь она рассказала Ферди о том, что касалось только их двоих.
 Карлик спрыгнул с кресла и начал теребить рукав герцога:
 — Вспомните о ваших планах, ваша милость. Я подслушивал за дверью и знаю, о чем вы говорили. Я ни на одну секунду не поверил, что вы и маркиз Клейтонский действуете ради того, чтобы вернуть Каролину в ее семью. Никто из нас этому не верил. Но месть! Месть может послужить достаточной причиной для чего угодно. И вы сохраните возможность ее осуществить, если свадьба останется нашим маленьким секретом до тех пор, пока Каролину Манди не признают членом семьи Уилбертонов. Тогда окажется, что ваш сын женился на дочери графа. Для вас тем более важно ввести Каролину в общество, потому что со временем она станет герцогиней. Они смогут снова совершить свадебный обряд в храме Святого Георгия, и все общество будет плакать, сморкаясь в носовые платки, потрясенное романтичностью всей этой истории. Но они должны пожениться теперь. Только подумайте: Каро, возможно, уже носит в своем чреве наследника Моргана. Вашего внука.
 — Ну это вряд ли, Ферди. Но прими мои поздравления: голова у тебя работает неплохо, хотя и несколько извращенно, — проговорил Морган.
 Герцог сурово хмурил брови, как бы разрываясь между чувством отвращения и праведного гнева.
 — Хотя я великий грешник, но могу заверить тебя, отец, что мое сегодняшнее общение с Каролиной не принесет упомянутого плода, что бы она ни наговорила Ферди. Хотя мне было бы очень интересно узнать, что она сочла нужным ему сообщить. Мне сдается, что, кто-то из них имеет несколько превратное представление о том, откуда берутся дети.
 Герцог вскинул голову, испепеляя Моргана взглядом:
 — Не усугубляй своего греха, пытаясь переложить его на Каролину и Ферди. Джентльмены во все времена искали развлечений с женщинами из низших классов. Если бы ты поступил так же, я был бы разочарован, но не удивлен. Но я знаю это дитя. Она чиста и непорочна, каким бы низменным ни было ее происхождение и воспитание. Ты женишься на ней, Морган. Ты женишься на ней — или я лишу тебя наследства.
 Морган посмотрел на Ферди сверху вниз и заметил, что победная улыбка на губах карлика пропала, словно, добившись желаемого, он осознал, что вовсе не хотел этого.
 — В чем дело, Ферди? — спросил он. — Ты хотел обеспечить будущее Каролины — или свое собственное?
 Маленькие руки Ферди сжались в кулачки, так что побелели костяшки пальцев.
 — Вы трогали ее! Хотя пообещали, что больше не будете этого делать! Вы не сдержали слова. Я никогда не хотел принимать участие в игре, которую вы затеяли, мне никогда не нравился ваш замысел использовать Каролину для достижения собственных целей. Коттедж! Какая ерунда! Разве этого достаточно? Вы научили Каролину, как быть настоящей леди. Вот она ею и будет!
 — И ты попадешь в общество, — насмешливо заметил Морган. — Мы не должны забывать об этом, не так ли, Ферди? Ведь это часть твоего плана?
 Ферди достал из своего кармана три маленьких красных шарика, начал неловко жонглировать ими, но они сразу попадали на пол.
 — Как скажете, ваша светлость. Я знаю, что ваше слово в таких делах последнее.
 Морган нагнулся и подобрал шарики.
 — Сомневаюсь, чтобы мое слово что-то значило. Я прав, отец?
 Герцог вцепился в подлокотники кресла.
 — Наши планы остаются неизменными. Мы ищем не мести, Морган, а справедливого возмездия. Этот брак может храниться в секрете, пока мы не достигнем цели. Но ты женишься, Морган. Ты женишься на Каролине Манди и будешь ей образцовым мужем. За твои грехи.
 За его грехи. Его отец, очевидно, верил, что Морган пошел на это потому, что боялся потерять наследство. Наверное, герцогу никогда и не придет в голову, что он согласился жениться, все еще питая слабую надежду добиться если не любви, то хотя бы уважения отца. Но эта мысль никогда не придет ему в голову.
 А Морган отказывался признаться самому себе, что не жалеет об этом шаге, — даже если Каролина сознательно заманила его в ловушку с помощью Ферди. Он не мог бы сказать, что любит ее. Он категорически отказывался ее любить.
 Морган стоял перед высоким зеркалом, наблюдая, как Симмонс сдувает незаметные пылинки с его великолепного темно-синего костюма.
 — Вы прекрасно выглядите, ваша светлость. Настоящий жених. Могу я поздравить вам и пожелать семейного счастья?
 Морган окинул лакея уничтожающим взглядом:
 — Я думал, вы дорожите местом, Симмонс.
 Лакей дважды поклонился:
 — Так оно и есть, ваша светлость, я им дорожу.
 Морган поправил манжеты и отошел от зеркала.
 — В таком случае, Симмонс, запомните: не нужно, чтобы моя женитьба стала известной в Лондоне, куда мы отправляемся вскоре.
 — От меня об этом не услышит никто, сэр, я обещаю.
 Морган кивнул, вышел из комнаты и по коридору направился к лестнице. Церемония должна была состояться в гостиной. Летиция Твиттингдон и Фредерик Хезвит будут свидетелями со стороны жениха и невесты. Моргану это даже нравилось, поскольку придавало всему вид фарса, чем и было на самом деле.
 Он не спрашивал согласия Каролины, даже не искал встречи с ней в последние десять дней. Они вообще не виделись с тех пор, как герцог объявил о предстоящем бракосочетании. Это произошло за ужином, и Морган, не дожидаясь реакции девушки, бросил на стол салфетку и вышел из комнаты. Часом позже он покинул «Акры» и вернулся только сегодня утром, за три часа до церемонии.
 Ему до сих пор трудно было поверить, что он участвует в этом безумии. Неужели он был таким слабым и бесхребетным? Зная, что отец его ненавидит, он все же женится на Каролине Манди в надежде завоевать расположение этого человека? Хуже того, он непрестанно думал о сегодняшнем вечере, когда они с Каролиной останутся одни в его комнате и он сможет завершить то, что начал тогда на одеяле.
 Чем подкупила его эта вспыльчивая девочка-сирота, что в ней притягивало и воспламеняло его? Ее честность, граничившая с грубой откровенностью? Причудливая смесь невинности и сурового жизненного опыта? Ее ранимость? Ее проницательные зеленые глаза? Или то, как она обнимала его, дрожа под ним и шепча: «Я люблю вас. Я очень вас люблю»? Неужели он так нуждался в любви? Ведь он прекрасно обходился без нее все эти годы.
 Он обернулся на какой-то странный звук и увидел Летицию Твиттингдон, выглядывающую из-за двери, ведущей в соседнюю комнату — в ту самую, где будет спать сегодня его покорная жена. Если он позволит ей заснуть.
 — В чем дело, мисс Твиттингдон? — мягко обратился он к пожилой даме, отметив, что ее волосы изменили цвет.
 К несчастью, они были теперь голубыми.
 — Могу я поговорить с вами, ваша светлость? — спросила она, приглашая его в соседнюю комнату.
 — Конечно. — Вздохнув, Морган последовал за ней. Он был готов заняться чем угодно, лишь бы оттянуть неизбежную свадебную церемонию.
 Комната была завалена цветами — розами, лилиями, ветками сирени. Синими и красными, желтыми и белыми. Вазы всех мыслимых размеров и форм заполняли комнату. Стоял терпкий удушливый запах.
 — Вы довольны, ваша светлость? — спросила Летиция. — Это небесный сад. Бетт помогла мне. Чудесное местечко для счастливой совместной жизни моей дорогой Дульцинеи и ее Дон Кихота.
 — Боже милостивый, — пробормотал Морган, с трудом скрывая отвращение, затем быстро улыбнулся: — Спасибо, мисс Твиттингдон. Вы проделали… удивительно плодотворную работу, Я уверен, что Каролина очень довольна.
 — Не будем о ней говорить. Каролина ведет себя как упрямая проказница. Даже не хочу говорить вам о тех неприятностях, которые она мне причинила за последние дни; она отказывается меня слушать, когда я пытаюсь рассказать ей о первой брачной ночи. И говорит всем, что этот брак — не ее идея. Но сейчас она одевается с помощью Бетт и скоро спустится вниз. Дульцинея — это совсем другое дело.
 — Мисс Твиттингдон, — осторожно обратился к Летиции Морган, отметив, что его собеседница все глубже погружается в мир иллюзий, — Каролина и Дульцинея — это одно и то же лицо.
 Она отвергла это утверждение взмахом руки.
 — Так-то оно так, но я предпочитаю Дульцинею. Она несравненно более податлива и послушна. Каролина Манди теперь все реже проявляет свой характер, она даже стала говорить языком, подобающим леди. Если не считать того, как она отзывается о вас, ваша светлость. Тут сказывается пагубное влияние этой ужасной ирландки. Но замужество все изменит. Вы сумеете все это исправить. Маленький, прекрасный ребенок, которого вы будете холить и лелеять, все изменит. Дети — это, знаете ли, необычайно важная сторона жизни. Вы должны подарить Дульцинее ребенка — много детей. Когда у вас есть дети, которых вы любите, вы никогда не попадете в Вудвер.
 — Уверен, что вы правы, мисс Твиттингдон, — заявил Морган, заметив, что в глазах у Летиции стоят слезы. Должно быть, он судил о ней слишком поверхностно, считая, что она просто жалкая эксцентричная старая дева, хотя и безобидная. Возможно, нелишне будет поручить его агенту в Лондоне навести справки о ней и об инфернальном Лоуренсе. — Не пора ли нам спуститься вниз?
 — Через секунду, ваша светлость. У меня должен быть цветок в волосах. Белый подойдет, как вы думаете? Нет, белый — это символ чистоты. Лучше розовый. Я выбираю розовый цветок. Ах, у меня слишком мало волос, чтобы в них удержался цветок. Не думаете ли вы, что живые тюрбаны причиняют массу неудобств?
 Морган беспомощно развел руками, не находя ответа на вопрос собеседницы.
 — Вы можете засунуть его за ухо, — предложил он наконец, чувствуя, что у него начинает болеть голова.
 — За ухо или…
 — Ферди! — Морган резко обернулся и увидел карлика, прислонившегося к дверному косяку, который был одет в великолепный темный костюм, необычайно похожий на костюм Моргана, как если бы Ферди тоже был женихом, только в миниатюре. — А я думал, что ты давно внизу, опекаешь невесту, глядя на нее влюбленными глазами.
 — Позвольте вам заметить, мисс Твиттингдон, вы выглядите как картинка, — сказал Ферди, оттолкнувшись от дверного косяка и входя в комнату. — Правда, настоящая картинка. Вы согласны, ваша светлость? Каролина просит вас, Летиция, спуститься вниз; она, собственно говоря, послала меня за вами. Почему бы вам не пойти прямо сейчас, а я тем временем провожу его светлость вниз, в гостиную. Мы ведь не хотим, чтобы он потерялся, не правда ли?
 Мисс Твиттингдон внезапно приложила руку ко рту, словно забыла о чем-то важном, затем быстро проскользнула мимо Ферди, направляясь к двери. В последний момент она повернулась и сообщила:
 — Я собираюсь наплакать целое ведро слез во время церемонии. Это будет великолепная шутка! — Затем она поспешила в комнату Каролины, крича по пути: — Я иду, моя драгоценная Дульцинея! Я иду!
 — Ее башка кишит летучими мышами, — сухо заметил Ферди, выбирая цветок и вставляя его в петлицу сюртука. — Я до сих пор не могу понять, как вы согласились взять ее в Лондон, упорно отказывая в этой чести мне. Если кто-нибудь и может испортить вам игру, так это добрая старая Летти. Не подумайте, что я жалуюсь, высокочтимый господин жених, я и так поеду в Лондон. — Он выпятил грудь, вздернул подбородок и подмигнул Моргану. — Я всегда знал, что мне это удастся — не мытьем, так катаньем.
 — Поздравляю вас, — насмешливо отозвался Морган, жалея, что Ферди так мал и он не может отколотить его. — Ты хотел поговорить со мной? Только не уверяй, что хочешь проинструктировать меня насчет супружеских обязанностей.
 Ферди улыбнулся; он не выглядел счастливым.
 — Я никогда не осмелился бы на это. Нет, я собираюсь поговорить с вами совсем о других вещах, хотя мне очень не хочется этого делать. — Когда он бросил на Моргана взгляд снизу вверх, улыбка на его лице окончательно увяла, сменившись выражением любопытства. — Сейчас вы просто ненавидите Каро, не правда ли? Вы ненавидите ее за то, что она рассказала мне про вашу прогулку в полях.
 — Я ни к кому не питаю ненависти, Ферди, — ответил Морган, не желая показывать карлику, что он угадал. — Это чувство непродуктивно. Я просто делаю то, что должен делать.
 — Допустим. Но я должен сообщить вам кое о чем до брачной церемонии. Видите ли, Каро не сказала мне ни слова о том, что вы с ней делали. Я был в кабинете, когда она зашла туда с вами, чтобы выяснить отношения.
 Морган поклонился карлику:
 — Прими мои извинения, Ферди, за то неблагоприятное мнение, которое я имел о тебе последние дни. Ты достойный человек.
 — Вы мне не верите? — Ферди сделал шаг вперед и сжал кулачки. — Как вы можете не верить мне? Я был там, клянусь! Я спрятался за шторами в оконном проеме. Я… я прятался там все время, с тех пор как вы запретили мне входить в кабинет без спроса. Я не могу войти… если я уже там. Я говорю вам истинную правду. Каро не говорила мне ничего!
 — Что, конечно, объясняет, почему ты посчитал необходимым объявить герцогу, что я скомпрометировал Каролину, учитывая, что ты любишь эту девушку и желаешь ее для себя. Что-то у тебя не сходятся концы с концами. Я тоже умею быть наблюдательным, Ферди. Теперь Каролина для отвода глаз кричит на каждом углу, что она категорически против нашего брака. Хотя это замужество даст ей титул и богатство, какие ей и не снились. И — мы чуть не забыли — этот брак обеспечивает и тебе пожизненное пропитание и навсегда освобождает от страха перед Вудвером. Не сомневаюсь, что она тебе это пообещала в награду за то, что ты прибежишь к моему отцу с той басней о моем надругательстве над ней. Так в чем же дело, Ферди? Ведь все получилось так, как вы задумали. Или Каро начала беспокоиться, что я на этот раз на законных основаниях воспользуюсь ее телом? Несомненно, теперь эта мысль тревожит ее. Не потому ли она послала тебя сюда? Но она немного опоздала. Я не верю ни тебе, ни ей.
 Морган был очень зол. Разве недостаточно того, что он согласился принять участие в этом фарсе, именуемом браком? Так она еще поручила верному Ферди убедить его в том, что она непричастна к сделке? А он еще был настолько глуп, что восхищался ее честностью. Он давно должен был понять, что в этом мире нет человека, которому можно верить. Которого можно было бы любить.
 — Повторяю вам, что Каролина понятия не имела о том, что я сделал. Не говоря уже о том, что она никогда не давала мне такого поручения. — Тут Ферди подошел к Моргану почти вплотную и торжественно произнес:
 — Я правду говорю, но ты не веришь мне, маркиз.
 Тебе всего дороже месть, а девушке — каприз.
 Использовать ее нельзя, ей не к лицу позор.
 Теперь она твоя навек — и кончен разговор!
 Продекламировав свое последнее творение, Ферди пнул Моргана ногой под коленку и вышел из комнаты. Маркиз смотрел ему вслед, чувствуя себя более бесчестным, чем когда-либо. То, на что намекал Ферди, было еще не самым худшим. Когда Морган слушал стихи карлика, ему в голову пришла очень интересная идея, как использовать Ферди в Лондоне с выгодой для себя.
 Морган понимал, что думать об этом постыдно; он презирал себя за то, что эта мысль пришла к нему в день свадьбы. Но маркиз давно перестал спорить со своим разумом, когда тот обдумывал план мести Уилбертонам. Если он и был одержим, то его одержимость распространялась только на стремление отомстить за смерть Джереми, за горе отца и, может быть, — только может быть, — за себя. Все другое — включая Каролину Манди и его самого — было второстепенным. Главное — месть.
 Однако скоро ему предстоит стать женатым мужчиной. Хотела того его невеста или нет, была ли она ученицей Персика О’Хенлан или непорочной девой Ферди, Морган, как джентльмен, не должен заставлять ее ждать. Он взял белую розу и точно так же, как это сделал Ферди несколько минут назад, сунул ее в петлицу. Затем вышел из комнаты, чтобы присоединиться к своей невесте в гостиной.
 Каролина была уже там и ждала его. Она была в белом, что вызвало у него легкую усмешку, хотя на ней и не было фаты. Она выглядела очень хорошенькой, невинной — и злой как черт. Хотя должна была быть торжествующей, самодовольной и счастливой оттого, что ей удалось подвести его к алтарю.
 Морган кивнул, но не заговорил с ней; он предпочел подойти к герцогу, стоявшему перед камином.
 — Добрый день, отец. Твой вконец испорченный сын вернулся, как было приказано, чтобы принести себя в жертву твоей сомнительной морали. Прекрасная погода для такого брака, не так ли?
 — Меня бы очень порадовало, если бы ты хоть немного умерил свою дерзость и проявил смирение, мой сын, — тихо ответил герцог, жестом предлагая священнику начать службу. Лицензия на брак, добытая агентом герцога, была уже в руках священника, так что теперь ничего другого не оставалось, как произнести слова клятвы и поставить подпись в регистрационной книге.
 Морган прикоснулся к Каролине только тогда, когда его попросили надеть кольцо на ее палец; мисс Твиттингдон меж тем проливала обильные слезы, а Ферди крутился вокруг новобрачных, когда маркиз произносил клятву голосом, лишенным всяких эмоций.
 Через пять минут Каролина Манди, бедная сиротка, стала законной — хотя, быть может, и не особенно счастливой — маркизой Клейтонской.
 Маркиз Клейтонский отклонил предложение поцеловать свою невесту и немедленно покинул гостиную, отправившись в поля на лошади, которую он пустил с места в карьер.

 ГЛАВА 12


 Брак имеет много теневых сторон, но холостяцкая жизнь не сулит удовольствий.

    Сэмюэль Джонсон

 Каролина была одна в большой комнате, компанию ей составляли только ее гнев и страх. Она также лелеяла некоторые надежды, но они развеялись еще утром, когда Морган, стоя в дверном проеме, смотрел сквозь нее, словно ее не существовало на свете… Как она ненавидела Моргана Блейкли!
 Как она любила его!
 Нет! Она его не любила. Она не могла его любить. Она испытывала к нему благодарность, не более того.
 Он вызволил ее из безнадежной нищеты и убожества Вудвера. Он дал ей имя, даже если оно и не принадлежало ей по праву. Благодаря ему она узнала, что это такое — отправляться в постель сытой, быть чистой.
 Он познакомил ее с литературой, раскрыл перед ней прелесть живописи и скульптуры. Он обращался с ней так, словно она пришла в этот мир не только для того, чтобы страдать.
 Наблюдая за напряженными взаимоотношениями Моргана с отцом, она поняла, что, будучи сиротой, могла хотя бы тешить себя надеждой, что ее родители любили ее.
 И наконец, Морган Блейкли познакомил ее с радостями физических наслаждений. С радостями, за которыми последовало чувство стыда.
 Это было жуткое потрясение: он заставил ее осознать, что, какая бы высокая роль ей ни предназначалась, низкое происхождение все равно рано или поздно заставит ее вести себя, как дешевая шлюха. И этого Каролина ему никогда не простит.
 Но теперь она была его женой, маркизой. Кольцо на пальце это подтверждало — необычное кольцо, которое она раньше видела на мизинце Моргана; она спросила о кольце еще в начале их знакомства, но услышала в ответ, что это ничего не стоящая вещица. И все же он надел его на палец Каролины, — это кольцо, на котором была выгравирована маленькая фигурка единорога.
 Да, она была маркизой, а он — ее маркизом. Она должна ему повиноваться и почитать его, как сказал священник, когда она стояла рядом с ним, уязвленная его пренебрежением; ее сердце сильно билось, руки ныли от желания дотронуться до него, даже потрясти его, чтобы он осознал, что он стоит рядом с ним.
 Каролина сидела посередине широкой кровати, на том же самом месте, на котором Летиция Твиттингдон оставила ее, — невеста-девственница, ожидающая своего жениха. Она чувствовала себя рождественским гусем, ощипанным, со связанными ножками, готовым к употреблению; или козлом, приготовленным на заклание. Ее белая ночная рубашка с высоким воротом не могла защитить ее от Моргана, особенно теперь, когда он, как муж, имел на нее законные права и мог просто приказать ей снять рубашку, а сам, сидя в кресле у камина, смотрел бы, как она это делает.
 Она не думала, что Морган опустится так низко. Даже когда яростно нападала на него, когда восставала против этого абсурдного насильственного брака, Каролина в глубине души осознавала, что Морган был такой же жертвой, как и она — может быть, в еще большей степени. Заявление герцога за ужином заставило ее врасплох, но достаточно ей было бросить беглый взгляд на Ферди, чтобы понять, что карлик снова взялся за свои старые трюки.
 Уже в тот момент, когда Морган, не скрывая раздражения, резко отодвинул свой стул и вышел из комнаты, Каролина припомнила, как однажды после одного из своих уроков с Морганом обнаружила Ферди, притаившегося в оконном проеме за шторами. Тихий как мышка, вынужденный постоянно думать о безопасности, Ферди научился ловко прятаться в самых непредсказуемых местах, подслушивать и обращать приобретенные таким путем сведения себе на пользу,
 Она не могла винить Ферди за то, что он отправился прямиком к герцогу со своей информацией. Ферди мечтал поехать в Лондон; он хотел этого даже сильнее, чем стать высоким и стройным, и рассматривал ее замужество как гарантию того, что его введут в общество. А то, как он заботился о ней в последние дни, не только доказывало его вину, но и свидетельствовало об угрызениях совести.
 Теперь она столкнулась с последствиями проделки Ферди. Морган не скрывал своего гнева. Скорее всего, Морган был уверен, что именно она послала карлика рассказать герцогу, что его сын скомпрометировал гостью, нашедшую приют под его кровом.
 Она не знала, чего боится больше — прихода Моргана или себя самой. Ей достаточно было закрыть глаза, чтобы вспомнить о том, как она вела себя в тот день в полях, тот чувственный восторг, который она ощущала от прикосновения его губ, его рук; она вспоминала о том, как отзывалась на ласки, как по-детски призналась ему в любви, и ее снова охватывало чувство стыда, и она уже жалела, что у нее не хватило смелости покинуть поместье.
 Но она дала обещания и должна была их выполнить. Она обещала Ферди и мисс Твиттингдон обеспечить их безопасность и не допустить возвращения в Вудвер. Она обещала герцогу и Моргану, что поможет осуществить их план. Она обещала самой себе никогда больше не опускаться до бедности, голода и одиночества.
 Если бы только ее перестало трясти, если бы она не боялась, что потеряет сознание или что ее стошнит прямо на эту чудесную постель. Если бы Морган пришел сейчас, пока ее еще не оставила надежда, что он сможет полюбить ее.
 Словно в ответ на ее молчаливую мольбу дверь спальни отворилась, и Морган в темно-синей пижаме вошел в комнату.
 — Добрый вечер, жена, — приветствовал он ее тоном, свидетельствовавшим о том, что его настроение не улучшилось. — Как это благоразумно с твоей стороны — находиться там, где ты и должна быть. А я, глупец, продолжал питать надежду на то, что ты будешь препятствовать исполнению мной супружеского долга с оружием в руках.
 Каролине казалось, что она ждет мужа. Это была ошибка. Она не хотела, чтобы он здесь находился. Тем более в таком настроении. Она хотела, чтобы он ушел, даже если он возненавидит ее за это. Она подняла подбородок, надеясь, что выглядит достаточно дерзкой, и мягко проговорила:
 — Зачем я стала бы так поступать, ваша светлость — мой муж, если теперь у меня есть все, о чем я мечтала? Богатство, положение в обществе, имя. Я разыгрывала из себя неуступчивую невесту, чтобы вызвать симпатию вашего отца, но я не вижу причин проявлять неуступчивость теперь, когда я добилась всего, чего хотела. Персик всегда говорила, что мне не составит труда заработать себе на жизнь, лежа на спине. Выходит, она была права. Итак, иди ко мне, мой дорогой супруг, и подари мне ребенка, чтобы я закрепила за собой титул маркизы.
 Она с трудом выдавила из себя улыбку, борясь с желанием погрызть ноготь и ожидая от Моргана взрыва гнева, после которого он выйдет из спальни. И оставит ее в одиночестве и в безопасности.
 Но он не ушел. Он долго стоял неподвижно, молча глядя на нее; она уже готова была заплакать.
 — Это все, моя крошка, или ты запланировала что-нибудь еще? — спросил он наконец, подходя к кровати. — Сегодня утром Ферди клялся и божился, что был просто маленькой птичкой, на свой страх и риск нашептавшей кое-что на ухо моему отцу. Признаться, я тогда сильно сомневался в его правдивости — до тех пор, пока ты не разразилась этой забавной тирадой. Но Ферди говорил правду: ты не хотела заманивать меня в ловушку.
 — Но я это сделала! Я это сделала! — быстро воскликнула Каролина. — Я… Я сознательно пыталась соблазнить тебя, а потом подговорила Ферди рассказать обо всем его милости. Я это сделала! Ты слишком нуждался во мне, чтобы выгнать меня, пока твои планы не осуществились. Но потом ты уволил бы меня, как любую другую наемную работницу. Ты мог бы даже оставить меня без коттеджа.
 — Или без содержания. Поскольку здесь нет Ферди, чтобы подчеркнуть это обстоятельство, я сделаю это за него. Если только он не прячется на подоконнике за занавеской. Он большой любитель подслушивать и подглядывать, наш предприимчивый маленький друг Ферди. Не поискать ли мне его за шторой?
 Морган сидел теперь на краю кровати не более чем в двух футах от нее. И он улыбался. Каролина почувствовала, что ей сдавило горло.
 — Ты не хочешь меня. Я для тебя ничто. Я не человек. Ты женился на мне только для того, чтобы сделать приятное своему отцу. Ты даже не хочешь, чтобы о нашем браке было объявлено. Ферди предупреждал меня об этом. А когда твой план будет выполнен, ты разведешься со мной — об этом сказала мне тетя Летиция. Ты — маркиз, и тебе потребуется разрешение принца-регента. Но он поймет. Он и сам хочет развестись. Но подумай, Морган! Если мы… если мы с тобой… если у нас будет ребенок…
 — Если у нас будет ребенок, моя дорогая, он останется у меня, — заявил Морган, вставая и поправляя одеяло; узел пояса его пижамы был почти развязан. И, черт бы его побрал, он все еще улыбался!
 — Ты не будешь так жесток. — Дыхание Каролины прервалось. Ей трудно было поверить, что стоявший перед ней бессердечный человек и есть Морган Блейкли, который несколько месяцев назад приехал в Вудвер и пил с тетей Летицией воображаемый чай.
 Морган нахмурился и покачал головой:
 — Нет, детка, я этого не сделаю. Теперь мы женаты, на счастье или на беду. Я не могу делать вид, что не хочу тебя. Я понял это, когда сегодня скакал на лошади. Мне нужна жена. Мне нужен наследник. Больше всего на свете я хочу иметь привлекательную и любящую женщину в своей постели. А ты такая и есть, Каро, вне всякого сомнения. Тем более, что теперь я знаю, что ты не подстраивала мне ловушку.
 — Но ты не любишь меня. — Каролина знала, что вот-вот разрыдается и предстанет перед ним как круглая дура.
 — Но в этом-то и заключается особая прелесть. Ты меня любишь; так ты, по крайней мере, сказала, хотя вечером того же дня отказалась от своих слов. Любовь сделает тебя уступчивей во время нашего пребывания в Лондоне. Мой отец в данный момент относится ко мне весьма терпимо, хотя он никогда не полюбит меня так, как ты. Да, леди Каролина, я могу сказать, что здесь вышел победителем.
 Единственная слезинка скатилась по щеке Каролины, но она не стала ее утирать.
 — Я не хочу тебя, Морган. Во всяком случае, таким, какой ты сейчас, — сказала она, чувствуя, что начинает умирать. — Я была дурой — мечтательной дурой. Я должна была отказаться выполнять требование твоего отца. Мне надо было сбежать. Я не хочу быть твоей женой. Не теперь. Не так.
 — Но это все, что я могу предложить тебе сейчас, крошка, — сказал Морган, сняв пижаму; его обнаженное тело отливало золотом при свете стоявшей на ночном столике свечи. Он положил руку на ее плечо, и жар его тела проник сквозь тонкую ткань ее ночной рубашки.
 — Я обещаю тебе, Каролина, что на этот раз тебе будет еще лучше, чем тогда.
 Ее нижняя губа начала дрожать, когда он уложил ее рядом с собой. Ее голова и плечи погрузились в подушки, а тело напряглось, когда он начал расстегивать пуговицы ее ночной рубашки. Она не могла не только сопротивляться, но даже пошевелиться. Он был ее мужем, и она любила его.
 — Не плачь, Каро, — прошептал он ей на ухо; от его теплого дыхания она задрожала. Ее глаза закрылись, когда его рука скользнула под рубашку, обхватила ее грудь, начала мягко ласкать ее напрягшийся сосок.
 — Да, Каро, да. Ты рождена для этого, моя прекрасная девочка. Я знал это с самого начала. Знал, но пытался сдержаться. Но теперь в этом нет никакого смысла. Ты предназначена для того, чтобы получать наслаждение и дарить его.
 — Морган, я…
 — Нет, нет, Каро. Не надо ничего говорить. Идем со мной, моя Каро, предадимся наслаждению. Хотя бы этого у нас никто не отнимет.
 Каролина еле слышно охнула, когда почувствовала, что на ней уже нет ночной рубашки; она вспомнила обнаженное тело Моргана и подумала, что сейчас все будет иначе. На этот раз он тоже получит удовольствие. Будет ли она плакать от боли, как та девушка в Вудвере, или ликовать, как те бедные умалишенные, которые, как животные, кусали и царапали своего партнера, приветствуя его проникновение в свое тело?
 Тело Моргана было прекрасным; оно не походило на тела мужчин, которых она видела обнаженными и охваченными похотью в Вудвере, таких, как Боксер, огромное уродливое тело которого внушало ей отвращение.
 У Моргана был плоский живот, его ноги были длинными и стройными. Ее щеки запылали, когда она осознала, что хотела бы увидеть его снова, чтобы запомнить всего целиком.
 «О Боже, как низко я пала!»
 Ей было холодно, но Морган накрыл ее своим телом, так, чтобы было удобно ласкать руками ее груди, время от времени дразня их прикосновениями языка.
 Теперь он молчал, молчала и Каролина. Ее переполняли чувства, которые она уже ранее испытала, и она была рада их возвращению. Ее страхи рассеивались под волнами желания.
 И любви. Каролина знала, что она любит Моргана Блейкли. Она любила его, когда они сидели рядом, читая книги. Она любила его, когда он начинал покашливать за столом, давая ей понять, что она взяла не ту вилку. Она любила его, когда его взор затуманивался оттого, что его отец обращался с ним как с нежеланным гостем в доме. Она любила его, когда он учил ее ездить верхом, терпеливо придерживая свою лошадь, пока она не освоилась в седле. Она любила его за то, что он вызволил ее из Вудвера, за надежную крышу над головой.
 Но сейчас она любила его больше всего за то, что он ласкал губами ее соски: он нежно держал их между зубами, трогая языком, пока она не застонала, откинув голову и сжав зубы в предвкушении экстаза.
 Она не осознавала, что сжимает ладонями его голову, а он сползал вниз по ее телу, как уже делал это прежде.
 Но его рука еще не скользила между ее ног, хотя она уже ждала этого. Она уже пылала в ожидании этих прикосновений, стыдясь собственных желаний и не замечая того, что призывно раздвигает ноги.
 Она почувствовала, что он поднял голову, и вопросительно посмотрела вниз.
 — Каро, послушай меня. Я не хочу причинить тебе боль, понимаешь?
 — Да… да, я понимаю. — Но она не понимала. Совсем не понимала. Даже когда он снова опустил голову и мягко раздвинул ее ноги еще шире и…
 — Ах… Морган, что… — Глаза Каролины широко раскрылись, она ничего не видела, зато чувствовала все. Она умрет от стыда. Она умрет, если он остановится.
 Но он не останавливался. Его ловкие опытные пальцы ласкали и ласкали ее, проникая внутрь.
 Она чувствовала, что у нее прибывают силы. А он начал двигаться на ней, и она с радостью ощутила эту новую степень близости, и чувство полноты существования охватило ее. Но тут появилась боль — медленное жжение, легкий укол и затем странная жалящая боль, которая вскоре прекратилась, и она ощутила странную влагу между ног.
 У нее возникло ощущение, испытанное ранее лишь однажды, но незабываемое: неистовая жажда, стремление отдать все и взять все — и потом умереть.
 Пальцы Моргана покинули ее, она застонала от этой утраты. Потом он оторвал от нее и свои губы. Она чувствовала себя обездоленной, она протянула к нему руки, умоляя вернуться. Она забыла, что такое стыд и гордость. Она нуждалась в Моргане, любила его, хотела, чтобы он был ближе, чтобы навалился на нее всем своим весом, чтобы вошел в нее.
 — Не беспокойся, детка, я здесь, — услышала она его шепот как бы издалека и обняла его. — Раздвинь ноги пошире, Каро, пожалуйста, — прошептал он. — Не бойся. Не бойся.
 Она сделала то, о чем он ее просил, чувствуя, как его тело проникает в нее рывком, который почему-то не причинил ей никакой боли. Несколько мгновений он лежал совершенно неподвижно, и она вновь ощутила странное чувство полноты, завершенности. Затем он стал удаляться. Но он не покинул ее. Он только дразнил ее: вновь вернулся в прежнее положение, затем проник в нее еще глубже, быстро, потом медленнее, глубже, потом почти вышел из нее.
 — Закинь ноги мне за спину, Каро.
 Она услышала его голос, прозвучавший как бы из другого мира. Что он сказал? Чего он хотел? Она готова сделать все что угодно, лишь бы он не останавливался, лишь бы это не прекращалось, лишь бы он никогда не покидал ее — никогда, никогда. Но он продолжал дразнить ее, сводя с ума своей игрой. Она крепче обняла его за спину, потом подняла ноги, обвив их вокруг него, прижимая его к себе, поднимаясь вместе с ним, когда он отдалялся, трепеща под ним, когда он наваливался на нее.
 Ритм его движений ускорился, он проникал все глубже, оставался в ней дольше, пока ей не показалось, что его яростные движения доведут ее до смерти. Его движения стали настолько быстрыми, что в ее представлении слились в одно. Ощущение счастья возрастало, пока она не закричала, отдавшись пульсирующему наслаждению, пронзившему все ее тело.
 Морган неожиданно замер, оставаясь в ней, а она продолжала сжимать его в объятиях, ошеломленная тем, что с ней произошло, и вскоре ощутила новый трепет, на это раз исходивший от него, — и возликовала, поняв, что произошло.
 Когда он застыл, лежа на ней, она стала гладить его влажную спину, прислушиваясь к его прерывистому дыханию, и улыбка заиграла в уголках ее губ — улыбка полного удовлетворения, не имевшая ничего общего с физическим экстазом, который он ей подарил.
 — Я заставлю тебя любить меня, Морган Блейкли, — прошептала она так тихо, что он, наверное, не расслышал.
 И она заплакала только после того, как он оторвался от нее, накинул на себя пижаму и вышел из комнаты, не говоря ни слова.




 Книга третья. ОТВЕТЫ
  Сезон 1816 г. 



 Но после оскорбления такого
 Добром не кончим мы, даю вам слово.

    Тибо де Шампань


 ГЛАВА 13


  Большая злоба обыкновенно сопряжена с недостатком мудрости. 

    Джон Драйден

 Ричард Уилбертон, виконт Харленский и единственный сын восьмого графа Уитхемского, сидел в своем доме на Монтегю-сквер, в столовой с высокими потолками, вместе со своими родителями, раздираемый двумя чувствами: отвращением к отцу и жалостью к матери.
 Ну почему его отец, сидящий в кресле во главе длинного стола, ест так, словно это его последняя в жизни трапеза, будто необходимо поглотить все до последней крошки, пока часы на камине не пробьют восемь? Почему его мать со слабой улыбкой на лице делает вид, что благоговейно внимает мужу, как будто то, что говорил этот человек с тройным подбородком, набив рот цыпленком, заслуживало какого-то внимания? Разве он, Ричард, должен сидеть между ними, вместо того чтобы встать, взять из буфета кривой нож и всадить его прямо в черное сердце Томаса Уилбертона?
 — Я так и сказал лорду Берни: Берни, дружок, если ты не можешь прицелиться точнее, то лучше уж направь ствол себе в задницу, и покончим с этим. Слышишь, Фредди, моя любовь? Три пары фазанов принес я в тот день домой, а Берни ни одной птички. Несчастный! Англичанин не стоит соли, которую съедает, если не может вернуться домой с добычей. С тех пор я не сказал ему ни слова. Берни того не заслуживает. Он не стоит соли, которую съедает. Я прав, Ричард?
 — Да, папа, ты прав. Ты всегда прав. — Ричард слышал звук собственного голоса, вспоминая о том, как единственный раз выехал с отцом на охоту. Это была охота на лис, и Ричард был двенадцатым. День начался неплохо: ему дали немного выпить для бодрости, прежде чем всадники пустились вслед за гончими под звуки охотничьего рожка, взрывая землю и оставляя за собой облако пыли.
 Как он гордился отцом в тот день! Его отец — первоклассный охотник, несмотря на то что его тучное тело приходилось поднимать на спину лошади, а красная куртка трещала по швам, напоминая перезрелый помидор, готовый лопнуть. Но радостное возбуждение Ричарда длилось недолго: он испытывал его только во время гона, ибо, когда лиса была загнана, ошалелая свора набросилась на нее и, взвизгивая и лая, разорвала ее на части на глазах у пришедшего в ужас Ричарда.
 Когда его отец и другие отогнали собак, Ричарду пришлось смотреть на то, как отрубают хвост лисы, после чего отец поднял его высоко над головой, как будто можно было гордиться тем, что двадцать всадников и тридцать собак справились с одной лисой.
 — Подойди сюда, мой мальчик, — скомандовал тогда отец. — Это твоя первая лиса, и ты понимаешь, что это значит.
 Четверым мужчинам пришлось держать его, пока отец, смеясь и ругаясь, проводил окровавленным концом хвоста по лбу сына, по его щекам, а теплая кровь и пропитанные мочой клочья меха забивались ему в ноздри… в рот…
 — Эй! Что это с тобой, Ричард, почему ты мотаешь головой, как пес, отгоняющий мух? — спросил отец, и Ричард попытался вернуться к реальности. — Ты хочешь сказать, что не собираешься идти с нами в театр? Тогда почему бы тебе так прямо и не сказать? Говори во весь голос, мой мальчик! Герой Пиренеев — и не может произнести ни слова, будто язык проглотил. Если бы не медали, я не поверил бы, что ты способен на подвиг! Что с тобой, мальчик? Или у тебя на уме другие развлечения? Может быть, ты положил глаз на одну из шлюшек с Ковент-Гардена и не хочешь, чтобы папа и мама были рядом, когда ты будешь кувыркаться с ней в постели? Наверное, дело именно в этом, как ты думаешь, Фредди? Может быть, наш сын нашел наконец более подходящее применение своей штуке, нежели кулак?
 — Томас, пожалуйста… — начала леди Уитхемская, но осеклась и только умоляюще посмотрела на Ричарда, словно прося у него прощения за то, что ничем не может ему помочь; она не могла помочь никому из них уже много лет. — Может быть, просто у Дика другие планы на сегодняшний вечер?
 Кроме бесполезной фантазии относительно вонзания ножа в грудь отца, у Ричарда не было планов ни на этот, ни на какой другой вечер. Но он давно уже осознал, что много потеряет в глазах окружающих, если признается в отсутствии интереса к обществу, особенно во время сезона. Что ни говори, он был виконтом Харленским, героем Пиренеев. Он был Единорогом, помогай ему Бог, и у него были перед людьми определенные обязательства; он должен играть роль в обществе, соблюдая определенные правила.
 Он посмотрел на своего отца, который, по крайней мере в последние годы, несколько умерил свою грубость, питая уважение к подвигам своего сына на Пиренеях. Ричард не хотел ни бояться этого человека, ни ненавидеть его. Он улыбнулся матери, любившей своего единственного ребенка, но не понимавшей его и отказывавшейся видеть, кем был ее сын.
 — Сказать по правде, мама, ты права. У меня другие планы на сегодняшний вечер. Мне очень жаль.
 Фредерика взглянула на сына сияющими глазами:
 — Я так и думала. Ведь сегодня среда, и Альмаки дают первый вечер в сезоне. Герой Пиренеев сможет выбрать любую из юных дебютанток. Разве не так, Томас?
 Граф поковырял в зубах.
 — Он имел такую же возможность в прошлом году, Фредди, но не воспользовался ею. Мы уже почти залучили эту крошку Пивенсли, — тридцать тысяч годового дохода! — но твой сын заявил, что не может вынести ее косоглазия. За тридцать тысяч в год я развелся бы с тобой и женился бы на ней, даже если бы у нее было две головы!
 — Еще не все потеряно, сэр. — Фраза вырвалась у Ричарда невольно. Если отец в ближайшее время не умрет, то только развод позволил бы Ричарду избавиться от него и позаботиться о матери. Они вдвоем могли бы уехать в деревню и…
 — Ха-ха-ха! — Комнату потряс раскат графского смеха. — Богатая мысль, мой мальчик. Развестись с моей Фредди! Ты уловила смысл, моя дорогая? — спросил он таким громким голосом, что его наверняка услышали слуги. — Но зачем я стал бы это делать? Все равно я не смог бы отыскать другую настолько же холодную в постели женщину, как твоя драгоценная матушка, если бы даже обошел пешком весь этот туманный остров. Нет, спасибо, я счастлив и в моем нынешнем положении. С меня достаточно тех любовниц, которых я содержу. Я просто не знал бы, что делать, окажись подо мной любящая жена, которая вопила бы, как распалившаяся шлюха, вместо того чтобы хныкать, как наказанный ребенок. Дело могло кончиться тем, что я перестал бы выполнять свои супружеские обязанности!
 Ричард смотрел, как мать выходит из комнаты, прижав салфетку ко рту. Затем он повернулся к отцу:
 — Благодарю вас, сэр. Эти ежедневные трапезы образуют уголок стабильности в нашем нестабильном мире. Клянусь, я не знал бы, как приступить к десерту, если бы матушка находилась за столом.
 Томас откинулся на спинку стула, скрипнувшего под его тяжестью, держа в руках тяжелый хрустальный бокал со своим любимым джином — напитком настоящего англичанина, а не французской розовой водичкой, которой пробавлялся его сын, — и хлопнул в ладоши.
 — Да, — согласился он. — Она ушла бы в любом случае, чтобы принарядиться перед театром. Перья, тюрбаны и прочие поганые финтифлюшки, которые, по мнению женщин, нам очень нравятся. Всегда предпочту хорошую шлюху, сынок: они, по крайней мере, знают, что нам, мужчинам, нравится в женщинах, не так ли? — Он наклонился и поставил бокал на стол. — А теперь скажи мне, мой мальчик: ты добудешь мне в этом сезоне немного денег посредством женитьбы или нет? Ты можешь быть героем Пиренеев, ты можешь быть Единорогом — но мы живем сегодняшним днем. Война кончилась почти год назад. Как долго мы, по-твоему, продержимся на твоей репутации и красивых глазах? Скоро кредиторы начнут толпиться у моих дверей, во весь голос требуя денег, и никому из них не будет никакого дела до того, что ты национальное достояние. Нам необходима солидная сумма, черт подери!
 — Я не готов жениться, сэр, — тихо ответил Ричард, избегая смотреть в глаза отцу.
 — Не готов? Не готов! — Кулак графа опустился на стол, заставив задребезжать столовое серебро. — Господи, мальчик, никто и не спрашивает у тебя, готов ты или не готов. Просто сделай это — и все! — Он резко поднялся, так что его стул упал на пол, потом помахал кулаком перед лицом Ричарда: — Ты не знаешь! Ты никогда не узнаешь, что я сделал для тебя, через что я вынужден был пройти, чтобы добыть тебе титул, который ты носишь; но заслужил его я! А что делаешь ты? Сбегаешь на войну с этим баламутом Морганом Блейкли, где тебя ранили — чуть было не убили!
 — Морган был на волосок от смерти, папа, а его брат погиб. Мне… мне повезло.
 — Не морочь мне голову показной скромностью. Прибереги ее для девчонок, которые и так твои. Ты герой — и не забывай об этом. Бог свидетель, только это удерживает меня от мысли, что ты не мой сын. Охотиться ты не любишь, стрелять не хочешь, не играешь в карты и даже не ходишь со мной на петушиные бои. Твоя мать до сих пор называет тебя Диконом, словно ты еще не вылез из-под ее юбки. И это мой сын! Где твой характер, мальчик? Пора оставить повадки невинной девицы. Покажи наконец характер и добудь состояние!
 Каролина стояла перед зеркалом, нервно крутя на пальце обручальное кольцо; Бетт опустилась рядом с ней на колени, занявшись оборками ее белого платья.
 — Альмаки! Цвет высшего общества! Мечта каждой молодой девушки! Клянусь, у меня замирает сердце при одной мысли об Альмаках! Ах, дорогая Дульцинея, я могу упасть в обморок от предвкушения удовольствия, которое мы получим за этими священными дверьми. Как ты думаешь, их обстановка осталась такой же безобразной? Еда у них всегда была ужасной, дитя мое, просто отвратительной! Хотя с тех пор все могло перемениться.
 — Спасибо, Бетт, думаю, ты сделала все, что было в твоих силах, — поблагодарила Каролина служанку, когда та закончила поправлять оборки. Она повернулась и улыбнулась мисс Твиттингдон, которая выглядела в высшей степени интригующе в пурпурном платье и золотистом тюрбане; длинные белые лайковые перчатки безжалостно закрывали большую часть ее тоненьких, как птичьи лапки, рук. — Его милость сказал мне сегодня утром за завтраком, что у Альмаков самый респектабельный танцевальный зал во всем Лондоне, тетя Летиция. Учитывая это, думаю, что действительно там безобразная обстановка, плохая еда и скучная компания. Но мы будем выглядеть очень мило, не так ли?
 — Ах, Господи, — сказала мисс Твиттингдон, опускаясь на стул, — поскольку ты уже благополучно пристроена, нам, кажется, нечего там делать. Дульцинея, не правда ли?
 Каролина и Бетт обменялись многозначительным взглядом. Затем Каролина опустилась на колени возле стула, на котором сидела пожилая дама, и положила руку ей на плечо:
 — Тетя Летиция, это трудно объяснить, но мы не должны говорить о моем браке. Мы не должны говорить о Дульцинее. Мы даже не можем говорить о леди Каролине. Все это было возможно в «Акрах», но и там только для того, чтобы мне легче было научиться вести себя так, будто я та умершая девочка. Помните, что сказал нам Морган сегодня утром? Меня зовут теперь Каролина Уилбер… Каролина Уилбер, тетя Летиция, и я нахожусь под опекой герцога. Каролина Уилбер. Вы можете это запомнить?
 — Каролина Уилбер, — повторила мисс Твиттингдон. — Ах, моя голова! Когда я была девочкой, последним криком моды были желтые волосы. Я пользовалась успехом главным образом благодаря моим светлым волосам. Если бы ты уже не была замужем за маркизом, клянусь, половина Лондона ползала бы у твоих ног, покоренная твоими светлыми локонами. Сначала тюрбан. Потом я узнаю, что Ферди — этот крохотный фигляр — едет с нами в Лондон. Теперь ты мне говоришь, что я должна еще и думать? Не знаю, смогу ли я это пережить!
 — Может быть, маленький бокал вина, мисс? — обратилась Бетт к Каролине. — Вчера он сотворил чудо, когда она всполошилась, опасаясь встретиться со своим Лоуренсом здесь, в Лондоне.
 Каролина вздохнула, затем неохотно кивнула. Как ни странно, находясь под хмельком, Летиция Твиттингдон вела себя более спокойно и разумно. Через пару минут Бетт уже выводила пожилую женщину в гостиную, направляясь с ней к столику со спиртными напитками. Каролина осталась одна, что ей совсем не нравилось, поскольку она знала, что ее муж находится в соседней комнате и одевается, готовясь к вечернему приему.
 Теперь Морган мог в любое время входить в ее комнату, чтобы проверить, как она выглядит. Он следил за ее внешностью со дня их знакомства, но после замужества она начала ненавидеть эти ежедневные проверки.
 Теперь он осматривал не только ее платье и волосы. Он проверял не только ее ногти. Теперь он трогал ее, раздевал ее взглядом. Теперь — когда он знал ее всю, до последнего дюйма — его проверки казались ей физическим оскорблением, вторжением в единственную область жизни, которую она оставила для себя.
 Каролина еще раз взглянула в зеркало и призадумалась, не слишком ли велик вырез ее платья. Морган, по всей видимости, проводил последние дни с герцогом и — с кем бы вы думали? — с Ферди, обсуждая план ее введения в общество; Каролину же предоставили самой себе. Почему он должен обсуждать свои планы с ней? В конце концов, она ведь нечто вроде марионетки.
 Он не брал ее с собой на верховые прогулки. Он больше не давал ей уроков истории, не помогал выбирать книги для чтения. Она видела его только во время еды — и, конечно, после того, как Бетт каждый вечер помогала ей раздеться.
 Но вряд ли можно было считать проявлением внимания то, что Морган приходил к ней, получал от нее и доставлял ей удовольствие и каждый раз после этого покидал ее, не говоря ни слова о любви. Каждую ночь он приходил к ней и каждую ночь оставлял в одиночестве, и она плакала, пока не засыпала.
 Кроме последней ночи.
 Вчера он вошел в ее спальню, в эту милую комнату, обставленную белой резной мебелью, с желтыми занавесками на окнах, и сказал, что теперь, когда они в Лондоне, он займет собственные комнаты и больше не будет ее посещать.
 Не на всех слуг в доме на Портмэн-сквер можно было положиться, несмотря на то что Гришем, привезенный из «„Акров“«, заставил их ходить по струнке. В Лондоне могла распространиться молва о том, что маркиз Клейтонский и воспитанница герцога находятся в интимной связи. Сплетня могла бы разлететься по Мейферу с быстротой молнии и погубить ее репутацию.
 «И его планы», — подумала тогда про себя Каролина, но не высказала своих соображений вслух. Это бы ей не помогло; к тому же она любила Моргана слишком сильно, чтобы мешать ему.
 Кроме того, она должна быть рада, что он больше не будет приходить к ней. То, что она охотно принимала его в своей постели, в то время как он отказывался признать ее своей женой днем, было унизительно и оскорбительно. Она должна на коленях благодарить Бога за то, что Морган прекратит использовать ее, перестанет подогревать в ней надежду на то, что их физическая близость перерастет в нечто большее.
 Она подошла к туалетному столику, взяла хрустальный флакон с духами и понюхала их.
 Будет ли Морган доволен, если она сегодня воспользуется этими французскими духами? Или нахмурится и, не говоря ни слова, выйдет из комнаты, а она будет разрываться между желанием умереть или задушить его.
 — Вы готовы, мисс Уилбер? — спросил Морган, входя в комнату. — Я рассчитал время так, чтобы мы появились у Альмаков не слишком рано и не слишком поздно. Но если вам еще нужна помощь Бетт, чтобы причесаться…
 Да, задушить его — вот чего она хотела больше всего на свете.
 — Не возьму в толк, что не так с моими волосами? — проговорила Каролина, не оборачиваясь; она намеренно говорила тоном Персика, когда та была настроена вызывающе. — Вы хотели себе блондинку, блондинку и заполучили. Нечего после этого, делать из меня дурочку. А у кого из нас хорошие манеры — это еще неизвестно.
 — Очаровательно, моя дорогая. Просто очаровательно, — похвалил ее Морган, подходя к ней, и она увидела в зеркале его красивое, бесстрастное лицо. — Я просто в восторге от того, как ловко ты пользуешься этим ирландским выговором, зная, что это тебе не идет. Хорошие манеры, кажется, окончательно победили привычки прошлого. А теперь повернись, пожалуйста, чтобы я мог посмотреть, выполнила ли модистка все мои инструкции.
 Каролина закрыла глаза и медленно повернулась.
 — Не пожелаете ли осмотреть также и мои зубы? — спросила она, вспомнив карикатуру из лондонской газеты, высмеивающую рабство.
 — В этом нет необходимости. Кажется, все в порядке. Жемчуга моей матери — хороший завершающий штрих. Воспитанная, но не пресная молочно-белая кошечка, сохранившая едва уловимые повадки беспризорницы, — это как раз то, что нам нужно. А теперь дай мне свое кольцо, пожалуйста.
 — Мое кольцо? — Каролина посмотрела на Моргана впервые с того момента, как он вошел в комнату. Он был великолепен! Одетый в длиннополый сюртук и бриджи, он никогда еще не казался таким высоким и широкоплечим. Конечно, она ему этого не сказала. Она скорее умрет, чем согласится говорить ему комплименты. Своему мужу. Своему любовнику. Этому красивому незнакомцу, который отдает ей свое тело, но не мысли. — Зачем тебе мое кольцо?
 Он протянул руку, и она, ненавидя себя, ненавидя его, положила кольцо на его ладонь.
 — Я думаю, тут нечего объяснять, мисс Уилбер. — Он взял ее правую руку и надел кольцо на безымянный палец. Она ощутила жар, исходивший от его руки, и взглянула ему в глаза, но он снова заговорил, холодно и бесстрастно, инструктируя ее. — Итак. Ты наденешь короткие перчатки, а не длинные. Ты носила это кольцо с тех пор, как себя помнишь, ясно, мисс Уилбер? И ты им очень дорожишь. Это единственное свидетельство твоего происхождения, единственное доказательство, которое ты можешь предъявить. Кольцо и, конечно, твое имя, которое ты сообщила приютившим тебя людям — теперь, увы, умершим, — которые воспитали тебя, обнаружив спящей на своем пороге в одно прекрасное утро. Поскольку ты была тогда маленькой и не очень хорошо говорила, эти безвременно умершие добрые люди решили, что тебя зовут Каролина Уилбер, а не Каролина Уилбертон.
 Каролина нервно проглотила комок, вставший в горле, и высвободила руку. Он выглядел таким холодным, таким жестоким, ничем не напоминая человека, которого она любила. Он был незнакомцем, отдававшим приказы, измышлявшим лживые истории и желавшим, чтобы она превратила их в правду.
 — Но ведь были организованы поиски Каролины Уилбертон, Морган. Люди несомненно должны были зайти в дом этих добрых людей и обнаружить там Каролину.
 Тонкая улыбка, появившаяся на лице Моргана, вновь вызвала у Каролины желание ударить его. Она должна была бы знать, что его план продуман до мелочей.
 — Совсем не обязательно. Эти милые люди, довольно пожилая пара, были настроены настороженно и никому не доверяли. Они были бездетны, их единственная дочь умерла в младенчестве несколько лет назад, и они восприняли твое появление как нечто вроде небесной благодати. Когда восьмой граф Уитхемский — или кто-то другой, постучавшийся в их дверь, — спросил, не видали ли они маленького ребенка, они ответили, что знать ничего не знают.
 — А как была обнаружена леди Каролина… то есть я? — спросила она.
 Морган заходил по комнате, и Каролина наблюдала за ним со смешанным чувством страха и любопытства, впервые за долгое время всерьез задавшись вопросом: что на самом деле лежало за его стремлением выдать ее за давно пропавшую леди Каролину? Она непроизвольно покачала головой, стараясь отогнать от себя эти мысли. В конце концов, если бы она узнала всю правду, эта правда могла бы заставить ее возненавидеть Моргана. Она могла бы даже возненавидеть себя за то, что согласилась принять в этом участие, не задумываясь, зачем ему нужно, чтобы она изображала из себя леди Каролину, а интересуясь только своим коттеджем, содержанием и, наконец, самим Морганом. Она уже доказала себе, что была не лучше Персика, а может быть, и намного хуже.
 — По чистой, почти невероятной случайности. Прошло пятнадцать лет, прежде чем его милость, мой высокочтимый и достойный отец, остановился на маленькой отдаленной ферме, где ты жила. Герцог решил там немного отдохнуть, устав во время одной из своих поездок, — пояснил Морган, прекратив ходить по комнате и оценивающе глядя на Каролину, словно желая убедиться в том, что она сможет удержать в памяти то, что он ей рассказал.
 — Значит, чистая, почти невероятная случайность? — Каролина почувствовала, что ее начинает распирать злоба. Зачем нужно врать? Ему стыдно за ее прошлое, за то, что она жила в сиротском приюте, а потом в Вудвере? Но ей нечего стыдиться. Она много трудилась, выполняя самую черную работу, чтобы выжить. Она не умерла, как многие другие сироты, что само по себе было достойным уважения. — Видимо, я вышивала кружева, когда на ферме появились его милость. Ногти у меня были чистыми, а ум занят молитвами и невинными мыслями?
 Гневный взгляд Моргана заставил ее замолчать, но ее злоба от этого не уменьшилась.
 — Совсем напротив. Ты была в смятении и плакала. Его милость появился очень кстати… Ты работала тогда в приходской больнице, после того как воспитавшие тебя люди стали жертвами какой-то загадочной эпидемии. Когда мой отец увидел тебя, он был поражен твоей мягкостью и деликатностью, твоим врожденным благородством и, более всего, твоим неуловимым, но несомненным сходством с леди Гвендолин.
 Каролина нахмурилась. Этого она никогда раньше не слышала.
 — Я похожа на леди Гвендолин?
 — Ни капельки. Но это не имеет значения. Леди Гвендолин умерла пятнадцать лет назад. Если наша история убедительна, если ты будешь выглядеть правдоподобно, то сама леди Джерси будет клясться и божиться, что ты — вылитый портрет твоей матери. Если помнишь, это Салли Джерси добыла тебе приглашение к Альмакам. Она всегда оживляется в предчувствии скандала.
 — Скандала? Но почему возвращение леди Каролины в ее семью может обернуться скандалом?
 — Сейчас мы оставим эту тему, Каролина, если не возражаешь. Слушай меня внимательно. У нас осталось не так уж много времени. Его милости пришлось потратить несколько часов, чтобы убедить тебя в искренности своих намерений и добиться твоего согласия поехать с ним в «Акры»; в конце концов, поверив ему, ты согласилась. В тот самый вечер ты показала герцогу это кольцо.
 — Доказывающее, что я леди Каролина Уилбертон? Почему? — Она еще раз посмотрела на кольцо, на фигурку вставшего на дыбы единорога. — Почему твое кольцо должно иметь какое-то отношение к Каролине Уилбертон?
 Его глаза стали совершенно непроницаемыми, и она поняла, что на данный момент он сказал ей все, что собирался сказать.
 — Ничего важного сегодня не произойдет. Этот вечер — всего лишь подготовка. Сейчас ты должна запомнить только то, что до сих пор не считаешь себя настоящей леди Каролиной, хотя герцог, а теперь и его сын, маркиз, уверены в этом. Мы настолько уверены, что поселили тебя в своем доме и ухаживали, пока ты не оправилась от той болезни, которая унесла в могилу людей, заменивших тебе родителей. Мы помогли завершить твое образование, чтобы ты чувствовала себя более уверенно в Лондоне, где тебе предстоит встретиться с твоим дорогим дядюшкой-графом, а также с его женой и сыном. Но ты все еще сомневаешься, и это заставляет тебя держаться с ними несколько отчужденно; ты сама еще не знаешь, хочешь ли сблизиться с ними. Об этом ты должна постоянно помнить. Пройдет довольно много времени, прежде чем мы убедим свет в том, что ты и есть настоящая леди Каролина.
 — Нет.
 — Нет? — Морган подошел к ней почти вплотную и грубо схватил за руку; его темные глаза горели. — Будь так добра, объясни мне, что означает твое «нет».
 Каролина избегала смотреть на него, напуганная его яростью.
 — Я не уверена, Морган.
 Она смотрела ему в глаза, вспоминая, как он держал ее, как любил, — и как всегда забывал о ней днем, возвращаясь к мыслям о мести. Неужели он не знал, не чувствовал, что она любила его, действительно любила? Неужели не понимал, что, если он проникнется к ней ответной любовью — хотя бы совсем немножко, — она сделает для него все, не задавая никаких вопросов.
 — Это действительно так важно, чтобы меня приняли за леди Каролину? Даже теперь, Морган? — спросила она, со злобой отмечая, что голос ее срывается, а подбородок начинает дрожать. — Даже теперь?
 Он отпустил ее и повернулся к ней спиной. Он оставил ее одну. Опустошенную. Персик была неправа: недостаточно было выбраться из Вудвера. Она должна понять причину, разгадать планы Моргана. Ей уже недостаточно, что она живет в чистоте и сытости и что спокойна за будущее — свое и своих друзей. Она должна знать.
 — Морган, — обратилась она к нему, пытаясь преодолеть лежавшую между ними пропасть, осмелившись прикоснуться щекой и руками к его спине, — пожалуйста, скажи мне, почему ты это делаешь. Я знаю, это важно для тебя, и я хочу помочь тебе — я правда этого хочу, — но я должна знать почему.
 Он медленно повернулся. В его темных глазах была боль.
 — Ты становишься бесцеремонной, Каролина, и к тому же неблагодарной. Ты давно уже согласилась принять участие в этом, не требуя объяснений. Тебя хорошо отблагодарили — и еще отблагодарят. Ты снискала расположение моего отца, который считает тебя благородной девушкой, которая, будучи скомпрометирована, вышла замуж за его сына.
 — Я была скомпрометирована, Морган, — ответила Каролина. — И никто не знает это лучше тебя. Но женитьба была идеей твоего отца, а не моей, и, кажется, у тебя нет особого повода роптать, ибо ты безо всякого напоминания исправно приходишь каждую ночь делить со мной постель.
 Морган улыбнулся:
 — А зачем мне роптать на судьбу, детка? В темноте все кошки серы.
 Она ударила его прямо в лицо изо всей силы. Ударила кулаком, наотмашь.
 Он повернулся на каблуках и вышел из спальни.
 Только после этого Каролина поняла, что он так и не ответил на ее вопрос.

 ГЛАВА 14


 Он был очень хорошим ненавистником.

    Сэмюэль Джонсон

 Морган наблюдал за Каролиной, сидевшей рядом с мисс Твиттингдон; она сложила руки на коленях, ее умные зеленые глаза осматривали огромный зал, где прекрасно одетые юные леди кружились со своими элегантными партнерами под звуки вальса.
 Легкая улыбка тронула его губы, когда он вспомнил о ярости, с какой она его ударила. Какая чудесная, эмоциональная, упрямая женщина эта Каролина Манди. И каким ублюдком был он сам, используя ее. Он использует ее и будет продолжать это делать.
 Морган помрачнел, но лишь слегка, ибо знал, что Ферди наблюдает за ним. Он вдруг подумал о том, каким гневным был Бог, которого, кажется, узрел дядя Джеймс во время своей агонии. Насколько глубокой была преисподняя, в которую провалился дядя Джеймс, закончив свой земной путь? Найдется ли там местечко и для него, Моргана, когда придет его черед отвечать за содеянное? Холоден до мозга костей — так охарактеризовал его дядя. Таким он и был.
 Только не тогда, когда маленькая Каролина Манди прижимала его к себе. Маленькая Каролина Манди, которую он жаждал любить, в которую хотел верить. Если бы он только мог снова поверить в себя.
 Морган кивнул проходившему мимо знакомому, затем продолжил осмотр зала, пытаясь вновь приноровиться к обществу, от которого держался в стороне около трех лет, со времени своего тихого и незаметного возвращения с Пиренейского полуострова. Сойдя с корабля в Дувре, он направился прямо в «Акры», везя с собой изуродованные останки брата, чтобы навлечь на себя отцовский гнев, а затем проклятое отцовское прощение.
 Впервые после возвращения он чувствовал себя живым. Сегодня вечером Лондон превратился в его поле боя. Он проникся боевым духом, в мозгу теснились все новые замыслы, его охватило тревожное, но и одновременно радостное возбуждение, предшествовавшее любому сражению; он отогнал от себя мысли о несправедливом обращении с Каролиной — своей тайной женой — и продолжал осматривать комнату, безразличием маскируя, что выискивает взглядом свою добычу. Друга, предавшего его. Ричарда.
 — Почему Каролина не танцует? Она выглядит такой печальной, сидя рядом с этой полоумной Летти, которая, знаете ли, опять приложилась к вину. Не удивлюсь, если она споткнется. Может быть, тогда одна из этих надушенных задниц заметит Каро.
 Морган взглянул на Фредерика Хезвита, одетого в черный бархат и белые кружева. Он выглядел как уродливый ребенок.
 — Чтобы танцевать, Каролине требуется разрешение одной из патронесс. Не хочешь ли предложить ей себя в качестве партнера на следующий танец?
 — Ха! — воскликнул Ферди, привлекая внимание двух престарелых дам с аристократическими манерами, сидевших неподалеку. — Видите, как они уставились на нас, ваша светлость? Смотрят, а потом хихикают, прикрываясь рукой. Мне следовало принести мои красные шарики, как я вам и говорил. Я встану на голову посередине зала, чтобы они посмотрели на меня прямо, а не кидали косые взгляды исподтишка, как будто я этого не замечаю.
 — Я говорил тебе, что так и случится, Ферди. Хотя у тебя не меньше прав, чем у любого из нас, а может быть, и больше, присутствие на этом вечере не принесет тебе ничего, кроме боли. Если ты не…
 — Если я не сделаю того, что вы от меня хотите?
 Морган переложил свою табакерку в карман жилета и улыбнулся карлику:
 — Точно. Эти шакалы могут быть злобными, но они тошнотворно предсказуемы. Например, сейчас их разбирает любопытство. Они буквально дрожат от любопытства. Что делает здесь маркиз Клейтонский, богатый жених и завидный кавалер, если он всегда с нескрываемым отвращением сторонился этого скучного брачного рынка? Кто эта незнакомая девушка, которую он ввел в зал только для того, чтобы покинуть, оставив в обществе странной пожилой дамы? Почему, наконец, его светлость вздумал появиться здесь в сопровождении странного — если не сказать карикатурного — пажа? Да, Ферди, зал буквально сгорает от любопытства и от злобного ликования в предчувствии большого скандала, с которого, быть может, начнется новый сезон.
 — Вы мне нравитесь, Морган Блейкли, — пылко признался Ферди, но его улыбка выглядела довольно злобной. — Вы мне и правда очень нравитесь. Это просто стыд, что я вас так ненавижу.
 — Но почему, Ферди? Любовь и ненависть уравновешиваются. А ты говорил, что самое главное — это равновесие. И не волнуйся: твоя Каро со мной в безопасности.
 — Так ли это? Кто из нас в безопасности, за исключением его милости, творящего молитвы в доме на Портмэн-сквер, и этой нелепой Летиции, которая не увидит опасности, даже если та подойдет к ней в черном саване и представится? Этот ваш план…
 — … начинает осуществляться, — быстро закончил фразу Морган и легким кивком указал Ферди на дверь. — В этот вечер нас посетила удача. Будь очень внимателен, мой добрый и верный паж. Свечи погашены, занавес поднимается, и наш маленький фарс вот-вот начнется. И умоляю тебя, запомни: ты должен читать только те стихи, которые репетировал. Импровизации сегодня неуместны.
 Морган знал, что он счастливчик. Он питал тайную (но очень несмелую) надежду на то, что Дикон появится сегодня у Альмаков. Самое большее, на что он рассчитывал, так это на то, что молва о загадочной мисс Каролине Уилбер завтра достигнет его ушей. Ибо Ричард, как и сам Морган, сторонился безмозглой молодежи, собиравшейся у Альмаков. Они всегда находили себе более интересные занятия и более занятные места, Дикон и он, приводившие весь Лондон то в ужас, то в восхищение. И такие друзья.
 Сейчас Морган пожирал его взглядом, отмечая изменения, произошедшие в его внешности с тех пор, как он видел его в последний раз. За эти три года он не сильно изменился, — подумал Морган, когда Ричард Уилбертон, герой Пиренеев, вошел в комнату и остановился, поднеся к глазу монокль. Лицо у него выражало лишь скуку и подчеркнутое отсутствие интереса к окружающим.
 Высокий и не особенно мускулистый, виконт был утонченно, не по-мужски красив: его светлые локоны переливались, его темные, выразительно изогнутые брови оттеняли удивительно голубые, умные, даже добрые глаза. Ричард потрогал маленькую бриллиантовую заколку галстука, и Морган снова отметил изящество его длинных пальцев с безупречными ногтями. Его руки были созданы для того, чтобы перебирать клавиши фортепиано, держать кисть или перо. Они совсем не походили на руки героя. Морган подумал, что они не походили также и на руки изменника, предателя, убийцы.
 — Так это он? — Ферди во все глаз смотрел на виконта, который шел теперь по направлению к ним сквозь густую толпу гостей, приветствуя знакомых и избегая столкновений с танцующими парами. — Это Единорог?
 — Герой Пиренеев, — подтвердил Морган сквозь зубы. — Вперед, Ферди, сейчас я представлю тебя одному из наиболее достойных джентльменов Англии.
 Ферди, отмечая размеренный шаг и бесстрастный вид Моргана, чувствовал, что тот с трудом держит себя в руках.
 Маркиз выглядел сдержанным и чрезвычайно корректным, но он так и излучал угрозу, которую карлик, уже предвкушавший то, что произойдет, мог едва ли не потрогать.
 Они были в десяти футах от красавца-виконта, и Ферди готов был поклясться, что воздух вокруг них начал потрескивать.
 Оглушительные удары грома, которые могли быть только биением его собственного сердца, заглушали для Ферди музыкантов, что-то пиликавших на своих скрипках, и утомительный шум неумолчной праздной болтовни, переполнявшей душный танцевальный зал.
 — Добрый вечер, Ричард. До чего мы дошли, если встречаемся в этих скучных, отупляющих стенах!
 Ферди застыл, оставаясь в двух шагах от спины своего господина, как и подобает хорошему пажу, но настолько близко, чтобы все видеть и все слышать. И первое, что он увидел, — это как приятная улыбка на лице Ричарда Уилбертона сменилась выражением страха. Да, страха. Это был взгляд, который карлик хорошо знал, ибо именно такой взгляд был у его отца в тот день, когда Ферди посмел войти в гостиную, где его дорогой папочка принимал небольшую компанию джентльменов, и потребовал, чтобы его представили. Страх, который свидетельствовал — для тех, кто имел глаза, чтобы видеть, — о том, что мир этого человека заколебался и готов был рухнуть.
 Чего Ферди не увидел — так это того, что страх перешел в ненависть, как это случилось с его отцом. Страх Ричарда Уилбертона был до неприличия очевидным.
 — Морган, — сказал наконец Ричард, протягивая руку. — Как хорошо ты выглядишь. Ведь… прошло немало времени, не так ли?
 Ферди затаил дыхание.
 — Довольно много, Ричард, — ответил Морган, пожав протянутую руку, но только на миг, словно опасаясь, что, задержи он ее немного дольше, искры, пролетавшие между двумя мужчинами, станут заметны. — Как поживает твой дорогой отец? Надеюсь, хорошо.
 — Я расстался с ним совсем недавно; он грыз кость и оглашал воздух ругательствами. Он все такой же, каким ты его видел в последний раз, Морган. Разве что еще более закоснел в своих привычках.
 Ферди узнал это выражение: быстрая вспышка отвращения, легкое подрагивание губ, неуверенная, слабая улыбка человека, за глаза высмеивающая отсутствующего. Ричард почитал своего отца еще меньше, чем Ферди любил своего. Из них троих, стоявших вместе на этом маленьком островке среди моря собравшихся у Альмаков гостей, только Морган любил своего отца. Только Морган, чей отец ненавидел сына. Мир снова вышел из равновесия.
 — Как хорошо, что ты вернулся в Лондон. Видишь… хм… удалось ли тебе повидаться с нашими старыми товарищами по оружию, Морган?
 — Почти ни с кем, Дикон, — ответил Морган с едва заметной ленивой усмешкой, от которой по спине Ферди поползли мурашки. — Как ты, должно быть, помнишь, очень немногие из нашей небольшой группы еще оставались в живых, когда ты видел их в последний раз. Чертова дюжина, я полагаю. Кроме меня, только Берт еще коптит небо; сказать по правде, он в данный момент не в лучшей форме. Ты не был на похоронах Джереми, хотя я понимаю, как ты был занят здесь, в Лондоне: тебе, как герою, приходилось принимать поздравления и знаки внимания. Празднества, балы, речи…
 — Морган… послушай, я знаю, как это тяжело для тебя… Мне тоже было тяжело. Я хотел приехать, но…
 — Понюхаешь табачку? — прервал его Морган, протягивая украшенную эмалью табакерку. — Это за большие деньги готовит специально для меня один торговец с Пиккадилли.
 Виконт покачал головой, то ли отклоняя предложение, то ли пытаясь разрядить обстановку.
 — Ты прав, старый друг. Мне не следует говорить на эту тему. Что было, то было, прошлого не изменишь, не так ли? Какое-то время я думал, даже надеялся, что ты разыщешь меня, разоблачишь, вызовешь на поединок. Но ты ничего этого не сделал. Ты хранил молчание. Почему, Морган? Почему?
 Ферди запрокинул голову и посмотрел на Моргана, тоже желая услышать ответ на этот вопрос.
 — Ах, мой бедный Дикон, неужели все эти годы ты жил в постоянном страхе, вздрагивая при каждом звуке и не зная, когда и как я нанесу удар? — спросил Морган, подойдя к виконту, взяв его под руку и начиная прогуливаться с ним по комнате, целенаправленно приближаясь к стулу, на котором сидела Каролина — с неестественно прямой спиной и руками, сложенными на коленях. — Пожалуйста, прими мои извинения. Я должен был догадаться. Может быть, мне следовало черкнуть тебе записку, чтобы рассеять твои страхи. Как, по-твоему, я мог бы это сформулировать? Мой дражайший Дикон, не бойся меня. Я прощаю тебя за то, что ты сделал. Звучит так, словно я возомнил себя Господом Богом; может, я и написал бы тебе такую записку, если бы не знал из первых рук, как мало удовольствия доставляет человеку прощение. — Тут он взглянул на Ферди: — Вперед, Фредерик, не отставай. Я не хочу потерять тебя в этой давке.
 Ричард внезапно остановился, так что Ферди, следовавший за ним, наткнулся на виконта.
 — Это твой паж, Морган? — спросил Ричард, поворачиваясь и глядя на Ферди сверху вниз; карлик широко улыбнулся и приветствовал его взмахом обеих рук, счастливый оттого, что его наконец заметили. Виконт, должно быть, оставался единственным человеком в танцевальном зале, который не заметил его до сих пор, — и Ферди знал, что виноват в этом был только Морган. Кто мог позволить себе смотреть на пол, когда перед ним стоял такой враг?
 — Да, это мой паж — Фредерик, ниспосланный мне за мои грехи, — признался Морган, поправляя манжеты сорочки.
 — Мне трудно в это поверить. Ты никогда не был человеком, готовым эксплуатировать людей с физическими недостатками ради своего удобства, Морган. Ты для этого слишком щепетилен.
 — Есть разная щепетильность, Дикон, — уклончиво ответил Морган, и Ферди с трудом удержался, чтобы не хихикнуть. Сплошное удовольствие — находиться в компании такого человека, принимать участие в столь утонченном поединке.
 Ферди был уверен, что настал момент для его первого выступления. Он сделал шаг назад, прижал сложенные руки к своей выпяченной груди, задрал подбородок и произнес:
 — Что значит маленький? — спрошу вас, господа.
 Вы смотрите на рост привычно, как всегда.
 Иной высок, красив, но чем он в жизни занят?
 Он взор ваш обольстит, но сердца не обманет.
 Глазам не верьте, господа, не все так в мире просто.
 Ведь человек есть человек, хоть маленького роста.
 Раздались жидкие, но одобрительные аплодисменты. Ферди отвесил четыре глубоких поклона и кончил тем, что поцеловал Моргану руку. Его сердце снова ускоренно забилось, но на этот раз от ликования: он почувствовал наконец, что нашел свое место в этом мире. Он едва сдерживал слезы благодарности, но Морган высвободил руку и повернулся к виконту со словами:
 — Как видишь, Фредерик не просто паж. Он моя совесть, напоминающая мне ежедневно — а иногда, увы, и ежечасно, — что неважно, какую маску мы носим, мы все равны перед лицом правды. Ты согласен со мной, Фредерик?
 — Какое забавное, смешное маленькое существо!
 Ферди повернулся и увидел необычайно крупную женщину: она была почти такого же роста, как Морган или Ричард, и вдвое шире; она улыбалась, глядя на него сверху вниз. Карлик почувствовал, что если она откроет рот чуть пошире, то сможет проглотить его с потрохами. Но ей понравились его стихи, и за это Ферди любил ее. Он ее просто обожал! Ему хотелось обнять каждого, кто находился в этом зале! Это такие же люди, как и он, равные ему. Наконец, наконец он нашел свое место в жизни!
 — Мой дорогой маркиз Клейтонский, — обратилась дама к Моргану, глядя на Ферди. — Как вам повезло, что вы открыли это маленькое существо. Вы должны, вы просто обязаны привести его на мой вечер в следующий вторник. Я на этом настаиваю, мой мальчик, — просто настаиваю!
 Морган вежливо поклонился:
 — Я с удовольствием это сделаю, леди Уотерстоун.
 Мутные глаза леди Уотерстоун сузились, она продолжала смотреть на Ферди.
 — И он выступит, не правда ли? Перси, этот негодник, в прошлом сезоне привез мне обезьянку и поклялся, что животное умеет петь, но ничего путного из этого не вышло. Это грязное животное не издало ни единого звука; мало того, оно взобралось по шторам к потолку — и не спускалось целых два дня. После этого я неделю не могла пользоваться своей музыкальной комнатой, поскольку ее, как вы понимаете, пришлось окуривать для дезинфекции. А ваше существо дрессированное?
 Не испачкает ли Ферди ее прекрасные ковры — вот что хотела узнать леди Уотерстоун. Она ничего не поняла в его стихотворении. Сердце Ферди упало. Каким он был дураком! Морган совершенно прав. Эти люди ничуть не лучше его проклятого отца, который, глядя на него, видел свои грехи, а не своего сына. Эти люди ничуть не лучше Боксера или любого из идиотов в Вудвере. Только одеты лучше.
 — Фредерик — человек, леди Уотерстоун, он умен и талантлив. Не думаю, что он разочарует ваших гостей.
 Ферди поднял голову и посмотрел на виконта, защищавшего его с такой страстью. Он хотел пронзить взглядом этого человека, понять, что скрывается за его красивым лицом, что делается в его сердце.
 — Да-да, Ричард, безусловно, вы правы, — пролепетала леди Уотерстоун, раскрыв свой веер и начав быстро обмахиваться им, так что ветерок пошевелил волосы Ферди. — Когда распространится слух о том, что сам Единорог заступился за этого парня, весь высший свет будет сгорать от нетерпения увидеть его! Вы ведь тоже придете на мой вечер, Ричард, не так ли? И приведите, пожалуйста, свою дорогую маму. Клянусь, прошла целая вечность с тех пор, как я в последний раз видела Фредерику. Ну, мне пора. Я ведь здесь с Арабеллой — моей младшенькой — и должна следить за тем, чтобы она не провела вечер впустую, любезничая с каким-нибудь нищим.
 Ричард и Морган поклонились, и леди Уотерстоун уплыла в облаке французских духов и английского пота. Ферди вопросительно посмотрел на Моргана.
 — Кажется, ваша светлость, вы собирались кого-то представить? — подсказал он своему господину, заметив, что на Моргана, как и на него самого, защита виконтом пажа произвела сильное впечатление.
 — Ах, Дикон, — проговорил Морган с такой искренней улыбкой, что Ферди не усомнился в ее фальшивости, — надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я держу рядом с собой Фредерика? Он не только хорошо мне служит благодаря своей мудрости, но и напоминает мне о моих обязанностях. Я действительно собирался тебя кое-кому представить. А именно воспитаннице моего отца, мисс Каролине Уилбер. Эта мысль пришла мне в голову, как только я тебя увидел; она осенила меня, как вдохновение! Не можешь ли ты оказать мне любезность: испроси у Салли Джерси разрешения пригласить на танец этого милого ребенка. Я боюсь, что если она и дальше будет сидеть одна, то увянет, как цветок.

 ГЛАВА 15


 И я насвистывал, чтоб не поддаться страху.

    Джон Драйден

 Каролина никогда в жизни еще так не боялась.
 Ни когда была ребенком пяти лет и, споткнувшись, опрокинула миску с жидкой кашей на юбку вспыльчивой воспитательницы. Ни когда ей было семнадцать, и один из служащих Вудвера попросил помочь ему управиться с пациентом, а сам затолкал ее в угол коридора и уже начал расстегивать пуговицы на своих бриджах. Ни даже в тот ужасный день, когда она в том же Вудвере по глупости залезла в бельевой шкаф, а тяжелая дверь захлопнулась за ней, и она оказалась запертой в маленькой каморке без окон.
 Она тряхнула головой и поправила себя. Конечно, сейчас ей, не так страшно, как тогда, в бельевом шкафу.
 Но это не означало, что ей не было страшно теперь, когда она сидела возле слегка подвыпившей мисс Твиттингдон, а Морган — поскорее бы черт забрал его — куда-то удалился в обществе Ферди, словно она для него не существовала.
 Как мог он привести ее сюда, усадить на этот ужасный стул с твердой прямой спинкой — и бросить на произвол судьбы?! Ей оставалось только улыбаться проходившим мимо гостям, как будто она была круглой идиоткой, не понимавшей, что на нее смотрят, о ней шушукаются, что ее жалеют! Она видела жалость на их лицах; ее жалели эти раскрашенные старые девы, эти свежие юные красавицы, эти накрахмаленные, самодовольные денди, эти толстопузые, рыгающие старички.
 А она все сидит, хотя уже просидела так около часа Она могла умереть от жажды или грохнуться в обморок от жары в этом непроветриваемом помещении — Моргану не было до этого никакого дела. Он бы этого даже не заметил. Ее муж. Ее защитник. Ее лучше защитил бы хороший пес. Она знала, что должна сделать. Она должна встать, поднять тетю Летицию и выйти из этого зала. Вот что она должна сделать. Вот что она должна сделать прямо сейчас. Встать и уйти. Но что тогда будет с планами Моргана?
 Плечи Каролины поникли. Никуда она не пойдет. Она будет сидеть здесь, пока Морган не придет за ней, пока не скажет, чего от нее хочет. Ведь он так дорожит этим своим планом, что ради его осуществления согласился жениться на ней. И, несмотря на это, прости ее Бог, она собиралась сделать все от нее зависящее, чтобы эти планы осуществились.
 — Дуль… — я хочу сказать, мисс Уилбер! Ах, я этого никогда не запомню, никогда! Уилберр… звучит так, будто что-то цепляется за твое пальто, когда идешь по лесу. Я буду называть тебя просто мисс Каролина. Хорошо, Дуль… мисс Каролина?
 Вздохнув, Каролина улыбнулась мисс Твиттингдон:
 — Называйте меня как хотите, тетя Летиция. Называйте меня дурой, идиоткой. Но правильнее всего будет назвать меня тоскующей идиоткой. Никогда не думала, что это так утомительно — наблюдать, как вокруг тебя веселятся.
 — Да-да, конечно, дитя мое, — быстро отозвалась мисс Твиттингдон. — Я тоже страдала от скуки — но это в прошлом. Посмотри, Каро, его светлость возвращается к нам, а с ним леди Джерси и этот в высшей степени привлекательный джентльмен. Ты их видишь, Каро? — спросила она, поправляя тюрбан, отчего он сполз на ее левый глаз. — Поскольку тебя уже наверняка пригласили на танец, дорогой маркиз Клейтонский ведет этого человека ко мне. Я надеюсь, что музыканты сыграют шотландский народный танец, поскольку не уверена, что как следует запомнила фигуры вальса.
 Каролина с изумлением посмотрела на мисс Твиттингдон, находившуюся в полной уверенности, что к ней подводят партнера для танцев, затем она взглянула туда, куда показывала ее собеседница, и убедилась, что та была права: Морган направлялся прямо к ним. Она демонстративно вскинула подбородок и отвернулась.
 Но тут же снова посмотрела в его сторону, поскольку ей интересно было узнать, кого привел с собой Морган. Женщина не привлекла внимания Каролины, в отличие от джентльмена.
 Он был в высшей степени привлекателен, как выразилась тетя Летиция. Почти так же высок, как Морган, хотя более хрупкого сложения и не так широк в плечах; его стройные ноги казались не такими мускулистыми, а черты лица не были такими мужественными, такими грозными, такими — на ее вкус — неотразимыми, как у Моргана.
 — Как вам понравился ваш первый вечер у Альмаков, мисс Уилбер? — спросил Ричард, протягивая ей стакан с теплым лимонадом, который он взял у молодого человека, впавшего в транс оттого, что к нему обратился Единорог. Если бы он только знал… Если бы весь свет, его отец, если бы они только знали…
 Каролина кивнула, с улыбкой приняла стакан из его рук и тут же выпила его, так что ему пришлось предложить ей свой, которым она распорядилась таким же образом. Запыхавшаяся после танца, Каролина сидела на каменной скамье, расположенной на маленьком балконе бального зала.
 — Ах, спасибо, ваша светлость. Никогда бы не подумала, что танцы могут вызвать такую жажду. Я даже не обратила особого внимания на то, что лимонад был противным. — Она сделала гримасу, сморщив свой пикантно вздернутый носик, затем добавила: — Мне не следовало так говорить, не правда ли? Про лимонад? Как вы думаете, почему не принято, чтобы леди говорили очевидные вещи?
 Ричард улыбнулся: ему с каждой минутой все больше и больше нравился этот странный ребенок. Она привлекла его внимание, как только он ее увидел. Ухаживать за ней было безопаснее, чем думать о дружеском приветствии Моргана.
 — Я полагаю, милая леди, это происходит оттого, что мужчинам выгодно, чтобы дамы игнорировали очевидное. В противном случае ни одно из подобных вам прекрасных созданий не снизошло бы до того, чтобы разговаривать с нами, мужчинами, которые время от времени бывают необычайно противными — как теплый лимонад.
 — Пожалуй, вы правы, — согласилась она. — Мор… Маркиз Клейтонский возвел противность до степени искусства. Вы знаете, что он оставил меня совершенно одну в этом зале более чем на час? Я начала жалеть, что не взяла с собой книгу.
 Ричард прислонился к каменной балюстраде, огораживавшей балкон, чувствуя, как мягкий ночной ветерок ласкает его кожу, еще жаркую после нескольких танцев с этой милой, но слегка загадочной мисс Уилбер.
 — Значит, вы синий чулок, мисс Уилбер, — проговорил он, глядя на нее. — Это тоже следует тщательно скрывать, как и вашу склонность быть честной, — иначе джентльмены бросятся от вас наутек. Для женщины самое страшное, если ее заподозрят в том, что ее голова занята чем-нибудь более весомым, нежели украшающие ее перья.
 Каролина улыбнулась.
 — Но вы не бежите от меня, ваша светлость, — заметила она. — Значит ли это, что вы необычный человек?
 Ричард оттолкнулся от балюстрады и сел рядом с ней.
 — В большей степени, чем вы думаете, мисс Уилбер. — Он увидел Моргана, танцевавшего в паре с каким-то юным созданием, которое — если Ричард чего-нибудь не перепутал — имело очень большое состояние при почти полном отсутствии здравого смысла и смотрело на партнера с обожанием.
 — В большей степени, чем вы думаете, — довольно тупо повторил Ричард.
 Что делал здесь Блейкли? Ведь он ненавидел вечера у Альмаков. Ричард печально улыбнулся, припомнив уничтожающие, но остроумные высказывания Моргана об этом доме, который, по словам маркиза, носил на себе клеймо второсортной лошадиной ярмарки. До того как отправиться на войну, они вдвоем заявлялись сюда за несколько минут до одиннадцати, когда двери закрывались — оба сильно подвыпившие, — и заявляли гостям, что никогда не будут такими дураками, чтобы волочить необъезженных кляч с лошадиными зубами по танцевальному залу, если известно, что можно с гораздо большим удовольствием покататься на молодых кобылках с Ковент-Гардена.
 И все же Морган согласился сопровождать молодую воспитанницу своего отца на эту дурацкую ярмарку невест. Бедный Морган. Не пора ли ему избавиться от неодолимого стремления угодить своему отцу? От надежды завоевать любовь герцога? Хотя кто такой Ричард, чтобы осуждать его за это, если он сам до сих пор не преодолел страха перед отцом — страха, смешанного с ненавистью? Более интересно другое: что делает здесь эта девушка — очаровательная, но явно под чужим именем? Она чувствовала себя у Альмаков не в своей тарелке, была несколько испуганной, но сумела выказать независимость характера. К тому же Ричард заметил, как она на него смотрела: так, словно знала о нем больше, чем он сам знал о себе. Как получилось, что она связана именно с Морганом?
 Почему Морган заговорил после почти трехлетнего перерыва, хотя Ричард прекрасно понимал, что его старый друг отнюдь не испытывает к нему дружеских чувств? Для того, чтобы представить ему воспитанницу своего отца? В этом не было никакого смысла. И если Ричард был хоть в чем-нибудь уверен относительно Моргана, так это в том, что тот и пальцем не пошевелит без определенной цели, однако эта цель не сразу становится очевидной для окружающих.
 — И что мы теперь будем делать?
 Ричард улыбнулся Каролине, выглядевшей такой же счастливой, каким был он в тот день, когда решился выдернуть больной зуб.
 — Прошу прощения?
 Каролина пожала плечами.
 — Мы потанцевали — хотя я должна снова извиниться за то, что наступала вам на ноги — и выпили лимонаду. Ми потанцуем еще или вы отведете меня обратно к тебе Летиции, поцелуете мне руку и сбежите в какое-нибудь более веселое место? Создается впечатление, что вам здесь неуютно, словно вы не знаете, что делать, как и я.
 — Вы всегда так устрашающе откровенны, мисс Уилбер? — спросил Ричард. Она покраснела и отвела взгляд, словно с запозданием осознав, что искренность едва не завела ее слишком далеко. Он махнул рукой, не давая ей ответить. — Нет, не надо, а то вы все испортите. Я прекрасно провожу время. Это действительно так. И, отвечая на ваш вопрос, могу вам сообщить: от нас ожидают, что мы поговорим еще несколько минут — обменяемся любезностями и, может быть, немного посплетничаем, — а затем я должен буду вернуть вас вашей компаньонке.
 Она кивнула:
 — О чем же мы будем говорить? Я никого не знаю, так что вряд ли смогу посплетничать вроде тех молодых дам, которые говорили о каком-то бедном человеке, вынужденном жениться, чтобы его поместье не попало в руки кредиторов. Я считаю такую постановку вопроса не вполне честной со стороны этих самых молодых леди, поскольку им, по-видимому, так никогда и не придется узнать, на что они пошли бы ради денег, ради крыши над головой, ради безопасности, учитывая, что они обе были буквально увешаны бриллиантами. Я не думаю, что увлеклась бы сплетнями, даже если бы что-нибудь и знала. Не кажется ли вам, что заниматься этим просто неприлично, пока в Америке эксплуатируют рабов, английские солдаты голодают на улицах, а ткачей выбрасывают из их жилищ только потому, что изобретены станки? Похоже, я слишком разболталась?
 Казалось, она только что вышла из классной комнаты, где преподавал вполне определенный учитель.
 — Совсем нет. Позвольте узнать, не был ли вашим наставником Морган Блейкли? Ваш интерес к моральным проблемам и острое ощущение несправедливости заставили меня вспомнить о нем. Скажите, как получилось, что вы стали воспитанницей герцога?
 — Это очень длинная история, ваша светлость, и, возможно, не мне ее рассказывать, — проговорила она таким тихим голосом, что ему пришлось наклониться, чтобы ее расслышать. — Кроме того, — добавила она, — я сама очень слабо в нее верю. Не пригласите ли вы меня покататься верхом завтра после обеда?
 — Не приглашу ли я вас? Мисс Уилбер, уверяю вас, что не могу и высказать, как вы меня осчастливите, если согласитесь покататься со мной верхом завтра после обеда. Теперь я вижу, мисс Уилбер, — продолжал Ричард, помогая ей подняться, — что вы потрясающе оригинальны. Настолько, что можете насмерть пронзить мужское сердце. — Он нагнулся над ее правой рукой, чтобы запечатлеть на ней требуемый этикетом поцелуй, и его губы слегка коснулись ее кожи, после чего поднял голову и очень пристально посмотрел в ее несколько растерянные, но живые зеленые глаза, удерживая на лице улыбку, в то время как мир его зашатался. Кольцо. Она носит кольцо Моргана. Мое кольцо.
 — Но у меня нет никакого желания пронзать сердце, тем более насмерть, ваша светлость, — возразила Каролина, возвращая виконта к реальности. — Я не собираюсь предпринимать ничего подобного. Я здесь только потому… потому… — она осеклась и прикусила нижнюю губу, глядя на него виноватыми глазами. — Я думаю, мне пора возвращаться к тете, если вы не возражаете, ваша светлость.
 Ричард пытался понять, смотрит ли он в глаза невинной девушки или в дуло пистолета, заряженного Морганом Блейкли. Дитя было слишком непосредственным, чтобы вызывать доверие, слишком честным, чтобы говорить правду, слишком бесхитростным, чтобы не иметь тайной цели. И кольцо, которое она носит, — что оно означает? Боже милосердный, что оно означает?
 — Конечно, — согласился он, предлагая ей руку и возвращаясь в танцевальный зал. Настало время избавиться от нее и подумать о выражении дружелюбия на лице Моргана, о кольце. — Я продержал вас слишком долго, не правда ли? Должно быть, ваша тетя от волнения сходит с ума.
 Каролина захихикала, он поднял бровь, недоумевая, что смешного нашла она в его фразе, но тут же взял себя в руки и продолжал, стараясь говорить безразличным тоном:
 — Расскажите мне, пожалуйста, о своих родственных связях с мисс Твиттингдон; кажется, Морган обращался к ней именно так. Кем вы ей приходитесь?
 Он заметил, что Каролина глубоко вздохнула, и ощутил, что она собирается ему солгать.
 — Его милость герцог нанял ее мне в компаньонки, ваша светлость, — проговорила она, словно повторяя заученные наизусть слова, — а она оказалась настолько добра ко мне, что я стала называть ее тетей, просто выражая этим мою любовь. — Тут Каролина снова ему улыбнулась, и виконту стало стыдно, что он на мгновение усомнился в ее искренности. — Она мне не родственница, ваша светлость. Я совсем одна в этом мире, если не считать герцога Глайндского, разумеется.
 — И маркиза, — поправил ее Ричард, видя, как к ним приближается Морган. У виконта мороз пробежал по коже, будто сама Смерть, улыбаясь, приближалась к нему. — Я вижу, сын вашего опекуна помогает вам войти в общество.
 — Ах… он… — проговорила Каролина и усмехнулась. — Можно сказать и так, если это можно назвать помощью — оставить меня одну. Знаете, если бы не вы, я вскрыла бы себе вены от скуки. Большое спасибо за то, что вы были так добры ко мне.
 Ричард знал, что должен сказать что-нибудь, и решил снова перейти в наступление хотя бы для того, чтобы увидеть реакцию Моргана. Что ему терять теперь?
 — Мне это ничего не стоило. Счастлив был вам услужить и сохранить жизнь такой прекрасной и занимательной женщины, как вы. Мы ведь теперь друзья, мисс Уилбер, как вы полагаете? Тогда вы должны звать меня Ричардом, а я буду иметь честь обращаться к вам как к Каролине, как это принято между добрыми друзьями.
 Она повернула к нему сияющее лицо, и он внезапно ощутил потребность оказывать ей покровительство, попытаться сделать ее вступление в свет как можно менее болезненным и более успешным. Возможно, Морган использует этого чудесного ребенка для достижения собственных целей, но из этого не следует, что он, Ричард, не должен быть галантен. Из них двоих он всегда был более мягким, более способным оценить красоту, а не только смотреть вперед, думая о конечной цели. Разве эта мягкость не делала его более человечным, чем холодно просчитывающий все наперед Морган, — или это только еще один признак его слабости и бессилия?
 — О да, конечно, Ричард, — услышал он ответ Каролины. — Мне бы очень этого хотелось. Вы ничем не напоминаете Моргана.
 Улыбка улетучилась с лица Ричарда вместе с большей частью его нарочитой бравады.
 — Он ни на кого не похож, мисс Уилбер, — проговорил он, когда Морган остановился перед ним. — Морган! Ты мне сегодня удружил! Ваша мисс Уилбер восхитительна, просто восхитительна, и она была настолько любезна, что согласилась покататься со мной верхом завтра после обеда. Как ты думаешь, его милость не будет возражать?
 — Смею предположить, что мой отец будет кувыркаться от восторга, Дикон, — сказал Морган, наклонив голову, а Каролина тут же ощутила себя выдрессированной собакой, услышавшей команду «К ноге!» — Что там ни говори, если мисс Уилбер увидят в компании с Единорогом, это прибавит ей весу, если только ты пообещаешь вернуть ее нам. А то у тебя возникают иногда проблемы с возвращением на прежние места, насколько я помню. Думаю, тебе лучше заехать за ней незадолго до пяти — это самое удобное время для променада.
 Ричард проигнорировал искусно завуалированное оскорбление. Он поклонился сначала Каролине, затем Моргану, потом пожелал обоим доброй ночи. Уже отвернувшись, он услышал, как Морган говорит Каролине:
 — Мисс Твиттингдон страдает от головной боли, крошка. Нам пора возвращаться на Портмэн-сквер, где она сможет отдохнуть, сняв с головы этот чудовищный тюрбан.
 — Да, Морган, — услышал Ричард ответ Каролины; ее голос начисто лишился жизни и огня. Но она последовала за Морганом с охотой, что означало: мисс Каролина Уилбер любила маркиза Клейтонского. Люди, любившие Моргана Блейкли, готовы были последовать за ним куда угодно, даже в преисподнюю, если бы он попросил их об этом. Был ли Морган настолько же безразличен к ней, как был…
 Но нет. Сейчас он не должен думать о таких вещах. Он прислонился к ближайшей колонне, наблюдая, как Морган с дамами прощается с патронессами и уходит. Твиттингдон… Где он мог слышать эту фамилию?..
 Морган не очень изменился с тех пор, как Роберт видел его в последний раз после возвращения с Пиренейского полуострова. Может быть, он стал немного более жестким, более зрелым и целеустремленным, — если это было возможно. Но в его облике не появилось ничего нового, такого, чего бы Ричард не знал. Морган никогда открыто не выказывал своих чувств, он был скрытен, почти загадочен… Но что толку думать об этом? В последнее время ему удавалось прогонять эти мысли и воспоминания. Только по ночам, когда он лежал один в своей постели, терзаемый опасениями и бесконечным одиночеством, воспоминания одолевали его. Перед глазами вставали лица, глаза; они молили о чем-то, обвиняли… И самое удивительное, любимые лица отворачивались от него с отвращением и разочарованием.
 Но он не может позволить себе вспоминать прошлое, — теперь, когда внезапно появился Морган, когда хорошенькая девушка, называвшая себя мисс Каролина Уилбер, носила его кольцо… это проклятое, проклятое кольцо.
 Что он сказал, когда Морган неожиданно появился перед ним, как некий устрашающий призрак из прошлого? Ах, да. «Прошло немало времени, не так ли?» Вот что он сказал. И Морган ответил: «Довольно много, Ричард».
 Довольно много. Ричард долго стоял, пытаясь разгадать, какую игру затеял Морган; какая роль в этой игре предназначалась Каролине Уилбер и как скоро сделает Морган свой следующий ход. Он мог сделать его завтра — и мог выжидать долгие месяцы. Однако если хотя бы в чем-нибудь можно быть уверенным, так это в том, что Морган готовится отомстить.
 «Боже, помоги мне», — молился Ричард, закрыв глаза; ему не хотелось быть трусом. Ненависть Моргана была предпочтительнее его презрения. Память Джереми должна быть защищена любой ценой. Неважно, чего это будет стоить… Моргану… ему самому.
 «Бойся ярости терпеливого человека», — написал Джон Драйден, а Ричард знал, что Морган Блейкли был терпеливым человеком.
 Терпеливым — и опасным.
 Каролина прижала Муффи к щеке. Ей хотелось тепла и ласки, поскольку возвращение домой от Альмаков было холодным и каким-то напряженным. Морган сидел рядом с ней со стиснутыми зубами; хотя он и сдерживал ярость, но напоминал бомбу, готовую взорваться.
 Тетя Летиция ничего не замечала, весело щебеча всю дорогу до Портмэн-сквер, радостно сообщая Моргану о людях, которых она запомнила со времен своего давнего лондонского сезона и теперь узнала; о том, как сказалась жара в зале на ее волосах; болтала о Единороге, который, по мнению пожилой женщины, был самым красивым и самым храбрым джентльменом во всей Англии, с тех пор как дорогого лорда Нельсона нет больше с нами.
 — Во всяком случае, это я слышала о нем сегодня своими ушами, — пояснила Летиция. — Как тебе повезло, Каро, что удалось познакомиться с таким человеком. Его внимание к тебе будет главным событием твоего сезона. А ты попробовала лимонад? Я попробовала и скажу тебе, что он просто противный!
 Ферди, никогда не упускавший возможности поддеть мисс Твиттингдон, на этот раз оставался таким же молчаливым, как и Морган; он сидел в темном углу экипажа, засунув в рот указательный палец и погрузившись в какие-то невеселые мысли. Бедный Ферди. Как ненавистна ему должна быть роль пажа Моргана. Когда мисс Твиттингдон зевнула, прервав свой бесконечный монолог, Каролина спросила у Ферди, как ему понравилась долгожданная встреча с обществом, — и тут же поняла, что допустила ошибку — карлик выпрямился на сиденье и с важным видом продекламировал:
 — Пронзи им грудь мечом — и не прольется кровь.
 А в мозг их загляни — там алчность, не любовь.
 Одеты как князья, а воют как шакалы.
 Танцуют, пьют, шумят, галдят — и все им мало.
 Их шутки не смешны, намеки слишком тонки.
 Они неровня мне, презренные подонки.
 — Мне кажется, что Ферди — в отличие от тебя, Каролина, — не поддался очарованию общества. — После этого замечания Моргана в экипаже воцарилось молчание, которое не прерывалось до самого дома.
 Герцог еще не ложился, чтобы узнать из первых рук, как прошел вечер; казалось, он был удовлетворен известием о том, что Каролина поедет кататься верхом с виконтом Харленским, хотя его радость как-то стушевалась под выразительным взглядом Моргана.
 Тетя Летиция, забыв про свою головную боль, уединилась с Бетт, чтобы во всех подробностях описать служанке все, что она сегодня видела и слышала.
 Ферди, который снял галстук, еще сидя в экипаже, взял графин с бренди и удалился в свою комнату, после чего герцог нахмурился и поинтересовался мнением Моргана насчет того, можно ли ребенку пить крепкие напитки.
 Каролина и Морган стояли в разных углах маленькой гостиной, герцог находился между ними. В комнате царило напряженное молчание.
 Каролина переводила взгляд с одного мужчины на другого, недоумевая, что было не так; потом пожелала им спокойной ночи и направилась к себе в спальню, жалея, что не понимает Моргана. Он представил ей Ричарда Уилбертона, разве не так? Он чуть ли не силой толкнул ее к этому человеку, так что у виконта не было выбора: ему оставалось только пригласить ее на танец. Она вела себя настолько изобретательно, что на завтра у них с виконтом назначена встреча, — этим своим ходом она особенно гордилась.
 Каролина поднесла Муффи к лицу и уставилась в сонные зеленые глаза кошки.
 — Так почему же Морган злится на меня, Муффи? Ты можешь мне ответить? Кажется, он должен быть благодарен мне за то, что я для него сделала. Благодарен? Да он должен с ума сходить от радости! Ричард очень мною заинтересовался, — возможно, я даже ему немного нравлюсь.
 — Значит, речь идет о Ричарде, Каролина? Ты схватываешь все на лету, не так ли? Или ты выполняешь наставления своей прежней учительницы Персика?
 — Морган!
 Муффи зашипела и начала царапаться, когда Каролина непроизвольно стиснула животное. Каролина закрыла глаза: она была недовольна собой из-за того, что испугалась. Когда она перестанет так нервно реагировать на неожиданные появления Моргана, к которым тот питал пристрастие? Его шаги производили не больше шума, чем мягкие лапки Муффи.
 Она почувствовала, что Морган сел на кровать, и открыла глаза. Он был все еще в вечернем костюме, хотя без галстука. Муффи забралась на ногу маркиза и замурлыкала.
 — Прекрати, маленькая разрушительница, — скомандовала Каролина и взяла кошку на руки. — Не позволяй Муффи делать это, Морган, иначе она изорвет весь твой гардероб.
 Устроив Муффи на подушке, Каролина подняла голову и посмотрела на своего мужа. Ее муж. Человек, который не постеснялся обозвать ее дешевой шлюхой только за то, что она выполняла его указания. Можно было бы подумать, что он ревнует, но об этом не могло быть и речи, поскольку он не скрывал, что она привлекает его только физически. Ее муж? Кто угодно, только не муж. Во всяком случае, не настоящий муж.
 — Что это вы сказали, без стука войдя в мою спальню, ваша светлость? — спросила она. — Боюсь, я слушала без должного внимания.
 — Насколько я помню, крошка, я высказал некоторые соображения относительно того, как ты употребляешь имя виконта Харленского, данное ему при крещении, — ответил Морган, и его тонкая усмешка дала ей понять, что она ни на секунду не обманула его своей наигранной непонятливостью. — Кажется, я еще и оскорбил тебя.
 Глаза Каролины округлились. Он снова поставил ее в тупик, запутал и загнал в угол. Она не могла ни согласиться, ни отвергнуть его утверждение, не признав того, что слышала его высказывание насчет дешевой шлюхи. Когда она наконец поймет, что ей не переиграть этого человека?
 Тем не менее она не собиралась сдаваться.
 — Имя, данное при крещении? Ты рассердился оттого, что виконт предложил перейти на ты? Но почему, Морган? Если ты не хотел этого, то почему первым делом представил его мне? Ричард — виконт Харленский, но он также и двоюродный брат леди Каролины, не так ли? Сын ее дяди, графа Уитхемского?
 — Твой двоюродный брат, Каролина. Твоего дяди.
 Она махнула рукой:
 — Да-да, я понимаю. Но сейчас мы одни, Морган. Разве нельзя говорить свободно?
 Он устроился поудобней на кровати, а она недоумевала: как он может сидеть как бревно, не испытывая желания подвинуться ближе, поцеловать ее, обнять… Она вспомнила, каким низким и хриплым от страсти был его голос, когда он шептался с ней в последнюю ночь, которую они провели в «Акрах», когда он пришел к ней и оставался почти до рассвета.
 Каролина почувствовала, что тело ее стало влажным от этого воспоминания; она ненавидела себя за то, что хотела человека, который научил ее испытывать желание, а потом отказался ее любить. Она ненавидела Моргана еще сильнее за то, что он заставил ее полюбить себя. Будь он проклят. Будь он проклят! Почему он не страдал, как страдала она? Она страдала. Последние две ночи были самыми одинокими в ее жизни.
 — Значит, ты, Каро, говорила свободно? Ты рассказала Ричарду историю, с которой я ознакомил тебя вчера вечером?
 Она отвела глаза, не желая, чтобы он увидел в них ее томление. Глубоко вздохнув, она попыталась говорить легко:
 — Ты имеешь в виду эту дребедень относительно того, что твой отец нашел меня на ферме? — Каролина покачала головой. — Я не была уверена, что следует делать это сразу. Ты, если помнишь, не говорил мне об этом. Знаешь ли, Морган, ты должен быть более предусмотрительным, если хочешь, чтобы я действительно тебе помогла. Кстати, именно поэтому я и пригласила его покататься верхом.
 Морган оперся локтем о колено. Он выглядел усталым.
 — Ты пригласила Ричарда? Я думаю, что ты должна позволить ему выудить у тебя эту историю во время вашей прогулки по Гайд-Парку. Только будь осторожна, детка, как бы он не потерял голову и не врезался в дерево. И вот еще что. Он видел кольцо или ты слишком была занята флиртом, чтобы показать его ему?
 — Я не флиртовала с Ричардом, Морган. Не забыл ли ты, что я его кузина? А что касается кольца, то да, Ричард его заметил. Когда поцеловал мне руку. В первый момент он сильно побледнел, но быстро оправился, как это бывает с тобой, когда твой отец просит тебя помолиться перед едой. Ты знал, что он расстроится, не так ли?
 — Будет достаточно, если ты будешь отвечать да или нет, Каролина, — парировал Морган, вставая с кровати и собираясь уходить.
 И все же она ощущала некоторое удовлетворение от того, что потрепала ему перья. Если она заставит его еще немного помучиться, вечер не пройдет даром.
 — Он спрашивал тебя о кольце — откуда оно у тебя, кто тебе его дал?
 — Нет.
 — А что именно он сказал?
 Каролина упрямо отказывалась говорить.
 — Каролина, — настаивал Морган, выждав минуту, — что именно сказал Ричард после того, как увидел кольцо?
 Она улыбнулась, едва разжимая губы, потом проговорила:
 — Мне очень жаль, но боюсь, что не смогу ответить на этот вопрос, Морган. Это невозможно сделать, используя только два слова: да и нет.
 — Девочка моя, вечер был длинным и утомительным. Если я оскорбил твои чувства, оставив тебя одну с мисс Твиттингдон, а сам слонялся по залу в надежде встретить Ричарда, то мне остается только извиниться. Но некоторые вещи в этой жизни более важны, чем твоя недавно проснувшаяся женская чувствительность. А теперь ответь на вопрос: что сказал Ричард после того, как увидел кольцо?
 Каролина капитулировала, заметив морщинки вокруг рта Моргана. Он был так красив, что заставил ее полюбить себя. Она не могла отказать ему ни в чем.
 — Он не сказал ничего, Морган, поэтому я предложила ему проводить меня к тете Летиции, — сказала она, затем нахмурилась, пытаясь вспомнить все, что произошло. — Ричард спросил, что меня связывает с мисс Твиттингдон. И он спросил, не можем ли мы стать друзьями, чтобы он называл меня Каролиной, а я его Ричардом. И еще… он сказал, что совсем не похож на тебя. Он сказал, что на тебя не похож никто. Я думаю, Морган, что Ричард просто восхищается тобой. Ах, чуть не забыла: он сказал, что я оригинальна и, несомненно, стану сенсацией сезона. Вообще-то мне понравился кузен леди Каролины. Он очень мил.
 — Боже милосердный! Каро… впрочем, неважно. — Морган сжал кулаки, затем овладел собой. — Но так дело не пойдет. Не знаю, почему я понадеялся на тебя. Я ввожу впечатлительную молодую девушку в клетку ко льву, и все, что она там увидела, — это то, что Ричард Уилбертон мил.
 Каролина присвистнула:
 — А разве это не так? Может быть, танцевальный зал Альмаков и похож на клетку со львом — я тоже не считаю его таким уж замечательным местом, — но ты никогда не убедишь меня, что Ричард опасен. Ты способен на многое, Морган, и я знаю это лучше других, но я никогда не поверю, что ты можешь преднамеренно познакомить меня с человеком, который представляет такую опасность.
 Морган посмотрел на нее холодно и сурово:
 — Ты не можешь в это поверить, крошка? Но тебе ведь и раньше случалось ошибаться, не так ли?

 ГЛАВА 16


 О Боже! Я мог бы быть заточенным в скорлупе ореха и считать себя королем бесконечного пространства, если бы не дурные сны.

    Уильям Шекспир

 Сон начался, как обычно… с Моргана.
 Морган, скачущий в кромешной мгле и в свете лагерного костра. Морган, стройный, облаченный в черное, в камзоле, трепещущем на ветру, на большом черном коне, как дракон.
 Мой друг. Мой друг. Мой неизменный друг…
 Полуобмороженные пехотинцы, побросав на землю ставшее бесполезным оружие, не в силах были донести до рта червивую пищу; часовые, расставленные по периметру лагеря, где разместилось чуть больше дюжины солдат, бессмысленно смотрели по сторонам, не зная, что в лагерь проник незамеченным человек, не знавший себе равных в военной хитрости, чародей, который мог появиться и исчезнуть в облаке дыма, — Единорог.
 Это он, Ричард, дал Моргану это имя; свое имя и кольцо, которое носил на мизинце правой руки; плоская поверхность кольца сверкала при свете костра — так же как и черные глаза Моргана, видевшего все, понимавшего все. Но ничего не знавшего.
 Морган и Ричард добровольно взялись за опасную работу: они шпионили за армией Наполеона — и, что было еще труднее и опаснее, — за шпионами Наполеона. Моргану, чьи врожденные способности и склонность к авантюрам предназначили его к ведущей роли, нужна была кличка. Так сказал Моргану Ричард, когда они напились до бесчувствия, зная, что втянуты в опасную, может быть, смертельную игру.
 Ричард посмотрел на свое кольцо, на украшавший его семейный символ, на единорога — и снял кольцо с руки. Он дал его своему любимому другу, когда они сидели у костра, напоминавшего тот лагерный костер, но на три года раньше.
 — Мужайся, Морган. Отныне присваиваю тебе имя Единорога. Но не уподобляйся оному вполне и не упускай из виду юных девственниц, хорошо?
 Этим кольцом обручаюсь с тобой… вместе с этим кольцом вручаю тебе мое… Нет!
 Обстановка переменилась, и Ричард снова перенесся в ту ночь, когда Морган проник в горный лагерь.
 Ричард смотрел, как Морган спешивается. Совершенно бесшумно. И откуда взяться шуму, если лошадь не оседлана? На ней только уздечка из черной кожи, без металлических деталей. Морган не носил шпор, не пользовался хлыстом. Он не нуждался ни в чем подобном, поскольку он и его быстроногий конь составляли одно целое: они двигались быстро, бесшумно, не боясь самой темной ночи.
 — Извини, что задержался, Дикон. Думал, что появлюсь неделю назад, но ты знаешь, как это бывает. Враг иногда отказывается сотрудничать. Это не самое приятное место из тех, в которых тебе приходилось ждать моего приезда, не так ли?
 — Да, бывали местечки и получше.
 Ричард жестом разрешил солдатам продолжать есть. В конце концов, единственной целью их пребывания здесь было ожидание Моргана. Их маленький лагерь служил перевалочным пунктом для самого важного, самого секретного, самого ловкого агента в армии Веллингтона. Они находились здесь только для того, чтобы снабдить его едой, охранять его палатку, пока он будет отдыхать — и затем снова ждать, после того как он опять исчезнет в ночи. Только они, эти несколько верных солдат, знали, кто был Единорогом. Даже Веллингтон не знал, кто из двоих добровольцев, Морган или Ричард, выполнял самую опасную миссию, а кто помогал, играя второстепенную роль. Это была идея Моргана, его решение. Морган, ставивший конспирацию превыше всего, безусловно, доверял своему другу. Как такой незаурядный человек мог быть таким слепым?
 Ричард подвел Моргана к единственной в лагере палатке и в последнюю минуту положил руку ему на плечо, пытаясь помешать другу нагнуть голову и войти внутрь, отсрочить неизбежное.
 — Что-нибудь особенное? — спросил Ричард.
 — Дикон, ты знаешь, что сейчас я ничего не могу тебе сказать. Что, если тебя возьмут в плен? — Морган тихо засмеялся. Он был явно возбужден. — Все в порядке, хорошие новости. Дикон, мой добрый друг, мы теперь не единственные англичане, которые наконец вторгнутся во Францию, — прошептал он наклонившему голову Ричарду. — Если мы возьмем Лейпциг, Наполеон вынужден будет бежать. Веллингтон должен двинуть войска по направлению к Бордо прямо сейчас — прежде чем французы успеют вернуться, для чего им нужно форсировать Рейн, — и заставить австрийцев подтянуться через Швейцарию. Этот замысел великолепно сработает, поскольку Наполеон не ожидает ничего подобного. Мы возьмем его в клещи, как только сможем двинуться вперед. Как только этот проклятый мороз позволит нам это сделать. Весь этот замысел изложен здесь, в моем письме Веллингтону, — сообщил он, прижав затянутую в перчатку руку к груди. — После того как я его доставлю, после того как наш дорогой железный герцог примет правильное решение, в чем я не сомневаюсь, эта война будет окончена — по крайней мере, для нас.
 — Слава Богу!
 Ричард закрыл глаза, вознося к небесам молчаливую радостную молитву. Война почти окончена. Морган останется целым и невредимым. Они смогут поехать домой. Они вновь окажутся дома по прошествии трех долгих лет, и жизнь вернется в прежнее русло. Но сбудется ли его молитва? Сможет ли все стать на свои места, если…
 — Нужно сменить часовых, Дикон. Я мог бы войти в лагерь, трубя в горн и стуча в барабан, а они ничего бы не услышали. Должно быть, они слишком замерзли, чтобы думать о чем-нибудь, кроме одеяла. Мы забрели так далеко не для того, чтобы нас взяли в плен те немногие французы, которые все еще слоняются вокруг. А теперь проходи со мной в палатку и давай выпьем. Я так замерз, что не чувствую под собой этих чертовых ног.
 — Морган… подожди. — Ричард не знал, как это сказать, какими словами, но он не мог позволить своему другу войти в палатку неподготовленным. — Есть кое-что, о чем ты должен знать.
 Глаза Моргана блеснули, его тело напряглось, все его чувства обострились при намеке на опасность, и он бросил взгляд на солдат, сидевших вокруг костра.
 — В чем дело?
 Ричард облизал потрескавшиеся от мороза губы и нервно прокашлялся.
 — Там Джереми.
 — Джереми? Дикон, о чем ты говоришь? Джереми в Суссексе.
 — Нет, Морган. Нет, он не в Суссексе. Он здесь. Здесь, в палатке. Он находится здесь уже более двух недель; Джереми уговорил солдат, ходивших в базовый лагерь за продовольствием, взять его с собой. Не знаю, как он умудрился выйти на них, как он нашел меня, нашел нас, но — подожди! — Ричард схватил друга за руку, когда Морган снова повернулся к палатке.
 — Подождать? Чего, Дикон? Этого идиота следует выпороть.
 — Морган, ты не должен дать ему понять, как ты обеспокоен, как зол. Он еще мальчик, не более того. И он болен, Морган. Он подцепил эту проклятую дизентерию и чувствует себя плохо последние пять дней. Положение осложняется тем, что у нас очень мало продовольствия и почти не осталось питьевой воды. Несколько французских отрядов прошли по склону прямо под нами в последние дни. Мои люди не могут выйти поохотиться.
 — Боже милосердный! — Даже под маской из черного шелка было слышно, как тяжело дышит Морган. — Я всегда хотел, чтобы он взбунтовался, показал характер, — но нужно быть идиотом, чтобы выбрать для этого такое время, такое место. Боже, Дикон, мы далеко от наших и не можем рассчитывать на помощь.
 Ричард опустил голову. Морган не сказал ему ничего такого, чего бы он не знал. Он не отходил от Джереми последние четыре дня, глядя в эти прекрасные, доверчивые голубые глаза, целуя его руки, гладя лоб, и его сердце разрывалось от боли, когда он видел перед собой этого храброго молодого человека, с которым он встречался в последний раз в уединенной гостинице неподалеку от «Акров». Ричард вспомнил, как он тогда обнимал Джереми, как любил его…
 «О Боже! Джереми… Джереми… Единственный, кто знал. Единственный, кто понимал. Единственный, кто любил меня».
 Следующие несколько дней Морган провел в лагере, забыв о свой миссии и думая только о том, как выходить брата.
 Перед глазами Ричарда разворачивались картины, возникали образы; обрывки воспоминаний едва проступали за кружащимся снегом, который начался в ту самую ночь и не прекращался три дня, не позволяя покинуть маленький лагерь.
 Морган, призывающий брата поесть хоть немного и отдающий свою порцию Джереми…
 Джереми, еще больной, но пытающийся улыбаться, шутить, сжимающий руку Ричарда, когда побежденный усталостью Морган лег спать на грязном полу, подстелив под себя походное одеяло…
 Сам Ричард, преданный, озабоченный друг, пытающийся скрыть горе и обуревающие его страхи: страх потерять своего возлюбленного Джереми, леденящий душу ужас разоблачения, страх увидеть отвращение Моргана…
 Морган не поймет.
 Только не Морган.
 Не этот человек, которого Ричард боготворил с первого дня, когда они встретились, еще в школе; его новый друг был полной противоположностью отцу Ричарда, и при этом он был вдвое — нет, втрое более мужественным, чем его отец. Не грубый, но сильный. Не жестокий, но честный и справедливый. Не вульгарный, тупой и злой, но воплощение всего того, к чему стремился Ричард, зная, что никогда не сможет стать таким, как его друг.
 Не Морган, который звал его с собой, когда ходил к девкам, — и, любя его, желая быть таким, как он, Ричард шел.
 Не Морган, ради которого Ричард изо всех сил старался быть таким же, как все.
 Не Морган, которого Ричард любил слишком сильно, чтобы обнаружить эту любовь, это желание.
 Он не поймет.
 Он отвернется с недоверием и отвращением.
 Только Джереми понял. С самого начала. Даже до того, как Ричард узнал, что этот красивый, чистый и простодушный молодой человек был братом Моргана Блейкли. С Джереми он наконец почувствовал себя гармоничным, нераздвоенным — нормальным.
 О Боже! Джереми! Не умирай. Не умирай.
 Кошмар крепко держал Ричарда и не собирался его отпускать.
 Сцена снова переменилась. Ричард и Морган стоят возле палатки. Снег наконец прекратился, опять выглянуло солнце.
 — Джереми намного лучше, но перевозить его еще рано, Дикон; к тому же у нас болеет половина солдат, — сказал Морган. — Я не брошу Джереми. Но дальнейшее промедление может расстроить все дело. Голландцы могут отступить, тогда Наполеон двинет свои войска. Ты должен поехать вместо меня. Сегодня ночью. Поезжай прямо в ставку Веллингтона и оттуда пришлешь нам помощь. Пора и тебе вкусить восторг победы, мой дорогой друг, и заработать себе немного славы, выполняя последнюю миссию Единорога. Итак, возьми это.
 Ричард ощутил в руке гладкий клеенчатый пакет, содержавший бесценное письмо Моргана, его рекомендации, тщательно обдуманные планы завершающего удара по Наполеону.
 — Нет, нет, поезжай ты. Я останусь.
 «Я останусь. Я останусь. Не заставляй меня покидать тебя… покидать Джереми. Как я могу покинуть кого-либо из вас? Вы — все, что у меня есть! Ты не знаешь, Морган. Ты не знаешь!»
 — Морган! — Ричард сел в постели, прижав руки ко рту, с глазами, мокрыми от слез. — Ах, Господи, — простонал он, оглядывая темную спальню, ощущая себя совершенно разбитым. — О Боже, Морган. Ты должен оставить свою затею. Ты должен забыть. Я и так уже мертвец. Ты не можешь мне навредить. Что ты задумал? Что ты задумал?
 — Думаю, нам следует устроить прием. — Морган обвел взглядом гостиную, всматриваясь в лица обитателей дома на Портмэн-сквер. Его когорта, его соратники в борьбе. Его не слишком верные союзники. Случалось ли какому-нибудь генералу командовать таким сбродом, таким неуправляемым отрядом?
 Сначала он посмотрел на своего отца, становившегося со временем все более нервозным, проводившего почти все время в молитвах и все сильнее сомневающегося в плане Моргана.
 Он посмотрел на Ферди, ставшего небольшой сенсацией сезона после вечера у леди Уотерстоун; заранее подготовленные импровизации карлика обличали бесчеловечность общества, пороки человеческой натуры и, к сожалению, превратились в простую графоманию. Ферди стремился поскорее покончить с планом Моргана, чтобы заняться наконец сэром Джозефом, своим проклятым, отвергнувшим сына отцом. Морган был в этом уверен, ибо слушал очень внимательно стихи Ферди, особенно с тех пор, как карлик снова начал импровизировать. Ферди со своей персональной вендеттой становился почти бесполезным для Моргана.
 Что касается мисс Твиттингдон, то она начала проявлять некоторое беспокойство в связи с возможностью встречи со своим братом, инфернальным Лоуренсом, который на прошлой неделе неожиданно прибыл в столицу вместе с женой и дочерью. Мисс Твиттингдон отказалась бывать в обществе с тех пор, как прочитала в газете о приезде Лоуренса; этот непредусмотренный бунт весьма ограничил возможности Каролины появляться на людях и, соответственно, возможности Моргана.
 Наконец он сконцентрировал внимание на Каролине, своей жене и самом ненадежном из помощников. Он увидел, что ногти на ее руках снова искусаны. Морган знал, что виноват в этом он. Он знал, что она несчастна, в смятении, даже когда беспрекословно выполняет его указания, выезжая с Ричардом Уилбертоном и рассказывая ему басни, сочиненные Морганом.
 Она выглядела измученной и печальной.
 — Что за прием, Морган? — спросил герцог, возвращая Моргана к реальности.
 Ему, конечно, не следовало думать о Каролине, о ее прогулках с Ричардом, о том, что виконт ей нравится, и что она сближается с человеком, которого он собирается уничтожить, — и отдаляется от него, Моргана. Не забыла ли Каролина, что она — его жена? Или ее любовь испарилась из-за его пренебрежения, из-за того, что он одержим этой проклятой местью?
 Морган сел на диван рядом с Каролиной, но он был более отстранен и далек от нее, чем когда-либо со времени их первой встречи.
 — Я подумал о небольшой семейной вечеринке. Это будет то, что надо, — проговорил он наконец, по очереди вглядываясь в их лица….
 Все они выглядели как лакеи в прихожей герцога; они принимали пальто и перчатки у посетителей, которые проходили дальше, в сияющий огнями танцевальный зал.
 Но они не были лакеями, эти странно одетые люди в атласных ливреях всех цветов радуги; на головах у них были напудренные парики. С ними были женщины, очень милые женщины с мушками на щеках в форме звездочек, полумесяцев и даже роз; их высокие прически тоже были напудрены, а платья из тафты шуршали при ходьбе.
 Многие из гостей, мужчин и женщин, были в масках, их глаза блестели в прорезях; они смеялись, разговаривали и танцевали.
 Красивые, счастливые люди. Каролина видела их так, словно находилась высоко над ними, в каком-то потаенном месте, откуда она могла наблюдать за всеми, оставаясь невидимой.
 Но вот одна из дам подняла голову, смеясь тому, что говорил ее спутник, и Каролина поняла, что она обнаружена. Она продолжала наблюдать, не испытывая страха, но предчувствуя что-то приятное, а дама извинилась перед кавалером и направилась к лестнице. Она приказала лакею принести для противной девчонки маленький поднос со сладостями, раз уж та не легла спать.
 Но тут, как раз в тот момент, когда прекрасная леди готова была поцеловать Каролину, сказать, что она ее любит, — сцена исчезла.
 Было темно. Очень темно. Каролина едва могла пошевелиться. Она едва могла дышать. И тут раздался удар грома. Потом какой-то гневный голос.
 Она должна выбраться наружу! Должна отыскать прекрасную леди!
 И наконец она появилась. Но леди уже не была прекрасной. Она не смеялась. Она лежала неподвижно, а ее вопли звучали в ушах Каролины. Каролина потрогала ее, потрясла, умоляя открыть глаза. Проснись! Проснись?
 — Проснись! Каро! Послушай меня — проснись! Тебе приснился кошмарный сон. Каро! Ради Бога, проснись!
 Каролина с трудом выходила из кошмара, повинуясь голосу, который имел над ней больше власти.
 Она открыла глаза.
 — Морган… — проговорила она, чувствуя прикосновение его пальцев к своей руке. Она попыталась сесть, утирая слезы. — Извини.
 — Тебе есть за что просить прощения, — мягко, даже ласково сказал Морган. — Разве это дело, что есть силы кричать «Проснись!» — так что я ворвался сюда, полагая, что в доме, по меньшей мере, пожар. Тебе приснился дурной сон, крошка?
 Она села.
 — Да, сон был не особенно веселым. Я… я ничего не помню, кроме того, что кричала «Проснись!». Со мной такое уже случалось. Приютские дети в таких случаях колотили меня деревянными башмаками. Они думали, что их зовут на завтрак. Но с тех пор кошмары не повторялись.
 — Откуда ты знаешь? Ты же сказала, что ничего не помнишь, — заметил Морган. Наверное, он был прав, хотя в этот момент она не нуждалась в разумных доводах. Она нуждалась в том, чтобы он обнял ее, приласкал. Ведь она чувствовала себя такой потерянной и одинокой. Такой обманутой.
 Муффи начала драть когтями одеяло; мурлыканье кошки звучало как раскаты грома. Гром! Каролина облизала пересохшие губы.
 — Морган, — обратилась она к мужу, избегая смотреть ему в глаза, — ты можешь идти. Обещаю, что больше не побеспокою тебя, тем более, я понимаю, что тебе нелегко было прийти в мою комнату, после того как ты избегал меня всю последнюю неделю.
 — Тебе не терпится отделаться от меня? — В тоне Моргана не было злости. Его голос звучал задумчиво, слегка печально. — Наш дорогой общий друг Ричард позаботился о том, чтобы ты весело проводила время, гуляя в парке и посещая театры с ним и с его матерью. Боже милостивый — вместе с его матерью!
 — Леди Уитхемская очень милая женщина, Морган, — сердито заметила она. — Поскольку тетя Летиция упорно отказывается выходить из дома, это был для меня единственный способ сходить в театр. Мне пришлось бы долго ждать, чтобы ты взял меня куда-нибудь с собой, не правда ли? Если бы не Ричард, я бы умерла от скуки у Альмаков.
 — Ричард, всегда Ричард. — Морган придвинулся к ней, и она увидела, как блестят его черные глаза. — Кажется, твои чувства изменились. Не ты ли клялась мне недавно, что любишь меня?
 Каролина покачала головой.
 — Не будь дураком, Морган, — проговорила она, разозлившись настолько, что перестала контролировать себя. — Ричард не более чем хороший друг. Можно было бы подумать, что ты ревнивый муж. Разве у меня есть муж? Уходи, Морган. Мне нужно отдохнуть, если ты хочешь, чтобы я приняла участие в твоей завтрашней вечеринке.
 — Маленькая колдунья! Я заставлю тебя вспомнить! Ты не смеешь забывать!
 Внезапно Морган обнял ее, и его губы слились с ее губами.
 — Так давно… — пробормотал он, оторвавшись от нее. — Слишком долго… Каро, моя сладкая, сладкая Каро.
 Ее дыхание стало прерывистым, тело пылало. Забыв о смущении, она стянула с себя ночную рубашку. Она сгорала от нетерпения.
 Она приблизилась к Моргану на коленях, снова отыскав губами его губы, и начала развязывать пояс его пижамы, потом прижалась грудью к его обнаженной груди. Она предлагала Моргану то, что ему принадлежало. Принадлежало и будет принадлежать до конца жизни.
 — Люби меня, Морган, — шептала она, прижимая лицо к его груди и лаская кончиком языка его грудь. — Я твоя жена, Морган, а ты мой муж.
 Она почувствовала на своих плечах его руки, пытающиеся оттолкнуть ее.
 — Каро, это безумие. Неужели ты считаешь меня зеленым юнцом, которого можно соблазнить? Я не хочу этого.
 Каролина взглянула на него снизу вверх, услышав фальшь в его голосе, видя правду в его глазах. Она видела, что необходимость лгать причиняла ему боль.
 — Правда, Морган? Я расстроила тебя? Хорошо! Я разозлю тебя еще сильнее, если понадобится. Так разозлю, что ты придешь ко мне и будешь любить меня. Ты запомнил, Морган? Возьми то, что я тебе даю дорогой, и дай мне то, что можешь. Мы можем сделать все что угодно, победить любого врага, пока мы вместе. Я хочу помочь тебе. Я хочу увидеть, как печаль уходит из твоих глаз. Я хочу оставить прошлое позади. Только будущее имеет значение. Только наше будущее.
 Время замерло, пока он молчал. В эти долгие секунды Каролина умирала от ужаса. Неужели она поставила все на карту только для того, чтобы проиграть? «Боже, сделай так, чтобы я не проиграла. Если я проиграю сейчас, Морган потеряет все».
 Но руки Моргана больше не отталкивали ее, они притягивали.
 Окрыленная, почти пьяная своей любовью, она скользнула руками вниз по его животу, чтобы поднять его наливающийся член, а Морган приблизился, расставляя ноги. Потому что не мог сделать ничего другого…
 Потому что она имела власть над ним.
 Настал ее черед.
 Началась ее игра.
 И победа будет за ней.
 Каролина услышала низкий стон Моргана, когда она шире открыла рот, ощущая себя до странности дикой и необузданной, и потребовала то, что ей принадлежало. Когда она сомкнула вокруг него губы, ее язык стал описывать медленные круги, ощущая его подъем. Он учил ее, и учил хорошо, но теперь она была его учителем.
 Она была всемогущей.
 Кошмаров больше не было. Не было боли. Ничего, кроме них двоих. Ничего, кроме их любви.
 Она отдавала ему себя сполна.
 — Каро! Боже, Каро, я больше не могу! — Издав это восклицание, Морган оттолкнул ее от себя, так что она упала на матрас.
 — Что ты скажешь теперь о Ричарде, Морган? — дразнила она его, чувствуя себя необыкновенно хитрой, бесконечно женственной. — Как насчет леди Каролины? Так что ты о них скажешь? Они ничто. Ничто. Ты, Морган, ты — все. Я — все. Теперь. Всегда. Вместе мы можем ничего не бояться, ничего не желать. Месть пуста, горька, она — убийца любви. Оставь ее, Морган. Откажись от нее. Откажись от своей игры. Откажись от ненависти. Я ее не понимаю, я не хочу ее знать. Я хочу только тебя. Каро Манди хочет только тебя, Морган. Я хочу любить тебя, воспитывать твоих детей, умереть с тобой, провести с тобой целую вечность. Откажись от всего, мой дорогой. Откажись.
 — Маленькая Каро, — сказал он, наклоняясь к ней. — Моя Каро. Моя сладкая жена, которая слишком много разговаривает. — Он взял ее за ноги и потащил на себя, а она улыбалась, глядя на него снизу вверх. Он встал между ее бедрами, и она почувствовала, как он проскальзывает в нее, наполняет ее, начинает двигаться внутри ее.
 И все же победа была за ней. Потому что она любила этого человека, любила всем сердцем, всем своим существом, и он мог брать лишь то, что она добровольно ему давала.
 Она смотрела на него в темноте, нарушаемой только светом маленькой свечи. Они смотрели друг другу в глаза, а он продолжал входить в нее, наполняя ее, пока ей не показалось, что он может достичь глубины ее лона и пролить свое семя туда, где оно не сможет не принести плода.
 Он наклонился вперед, заключив ее голову между своими ладонями, запутавшись пальцами в ее волосах. Его горячее дыхание прожигало ее, его грудь тяжело вздымалась, а она обвила его руками, потянула на себя, навек заключая в кольцо своих рук и ног, которые сами собой обвились вокруг его бедер.
 — Ты моя, Каро, — жарко шептал он, двигаясь все быстрее, подводя ее к завершению, к полноте.
 — Да, Морган, да, я твоя, — сказала ему она, закрывая глаза и делая все возможное, чтобы отделить страсть от любви. — Всегда твоя. И теперь, мой упрямец, ты тоже принадлежишь мне.
 И тогда ее охватил жар, накал которого так удивил ее в первый раз.
 — Да, Каро! Да! Бери меня всего. Боже, помоги мне, я не могу больше бороться!
 И тогда… когда это было кончено… когда их страсть иссякла… Каролина обняла его и баюкала… пока Морган Блейкли плакал.
 Позже, когда она лежала в его объятиях, Морган взглянул правде в лицо.
 Он затеял дело три года назад, приступил к выполнению миссии, которую должен теперь завершить; у Альмаков были запущены колесики механизма, остановить который уже невозможно; у него не осталось выбора: грязное дело будет доведено до логического конца. Но его сердце больше не участвовало в нем. Его сердце, которое он всегда считал неуязвимым, холодным и отстраненным, находилось теперь — и будет находиться всегда — в маленьких, с обкусанными ногтями руках Каролины Манди.

 ГЛАВА 17


 Все зависит от ситуации, сэр; когда человек знает, что его повесят через две недели, это изумительно концентрирует его ум.

    Сэмюэль Джонсон

 — Ты хорошо себя чувствуешь, Дикон? Сегодня вечером ты выглядишь немного рассеянным, и мне не нравится цвет твоего лица. Ты слишком бледен. Может быть, пришла пора оставить эту затею — жить отдельно — и вернуться домой, к нам?
 — Ты опять взялась за старое, Фредди? — Томас Уилбертон с силой опустил кулаки на обеденный стол, отчего задребезжали хрустальные приборы. — Почему бы снова не напялить на него короткие штанишки? Может быть, ты засунешь ему в рот одну из своих обвислых сисек и…
 — Ах, мама, сиди, — устало попросил Ричард, когда леди Уитхемская начала подниматься из-за стола, собираясь покинуть столовую. Он находился в состоянии какого-то оцепенения и больше не ощущал ни боли, ни смущения, ни, тем более, страха. — Пожалуйста, мама, — добавил он, вымучивая слабую улыбку.
 Ричард посмотрел на своего отца, который сидел с открытым ртом и казался довольным поведением сына. Сейчас он вынужден будет его разочаровать.
 — Папа, нам необходимо поговорить перед сегодняшним вечерним приемом у Блейкли.
 — Ты собираешься сделать предложение мисс Уилбер, Дикон? Не потому ли в нашем приглашении — таком неожиданном, полученном в последнюю минуту — сказано, что предстоит обсудить нечто важное? — быстро спросила его мать. — Она очень милый ребенок, по крайней мере, показалась мне такой, когда мы ходили в театр на прошлой неделе. Такие приятные манеры. Очень воспитанное и хорошенькое маленькое существо. Томас, ну разве это не чудесно? Наш Дикон, обрученный с воспитанницей герцога! Это именно то, на что ты надеялся, — и даже более того.
 — А что, у нее хорошее приданое, Ричард? — спросил граф, пристально глядя на сына. — Надеюсь, у нее достаточно объемное брюхо, чтобы подарить мне внука? Моя кровь не исчезнет с лица земли! Там нет титула, но…
 — Я не собираюсь жениться на Каролине Уилбер, — отрезал Ричард так злобно, что граф, помрачнев, откинулся на спинку кресла. Как здорово — не чувствовать страха перед отцом, не опасаться разоблачения, не бояться жить и умереть. — Насколько мне известно, существуют законы, запрещающие браки между двоюродными братом и сестрой.
 — Двоюродные брат и сестра? Ты и Каролина Уилбер? Но это невозможно, Дикон. Я не понимаю! — леди Уитхемская встала, но, вместо того чтобы выйти из комнаты, обошла вокруг стола и остановилась рядом с сыном. — У тебя нет двоюродной сестры, Дикон, с тех пор, как Генри и Гвен были убиты разбойниками, и маленькая Каро… Каро? О Боже! — Она взглянула на мужа. — Томас! Ты думаешь… можно предположить…
 — Замолчи, Фредди, — приказал Томас Уилбертон, глядя на Ричарда, который пристально смотрел на отца, наблюдая за его реакцией. Но не заметил ничего, кроме злости и, может быть, некоторой доли лукавства. — И убери руку с его плеча, черт тебя побери! Ради Бога, он взрослый человек, и это женское баловство ему ни к чему. Ричард, я думаю, ты должен объясниться.
 Несколько бессонных ночей, проведенных в раздумьях, предположениях, попытках проникнуть в мысли Моргана, привели к тому, что он придумал единственную правдоподобную версию. Приглашение, кажется, подтверждало это.
 И теперь, когда до визита осталось меньше трех часов, ему ничего не оставалось делать, как ознакомить отца с результатами своих размышлений. В конце концов, отец и без того не любил его. Его признание мало что изменит.
 Он решился на разговор исключительно ради матери. Ее нужно было подготовить, предостеречь. Если крах семьи Уилбертонов был ценой, которую Морган запросил за измену Ричарда, то он должен предупредить об этом мать. Тогда он сможет поддаться искушению и, ничего не предпринимая, как бы со стороны наблюдать за местью Моргана.
 Его не беспокоила возможная утрата титула или наследства. Все это может быть потеряно уже завтра, равно как и его доброе имя, слава героя, уважение и восхищение людей. Не это интересовало его в первую очередь. Он с удовольствием обменял бы все это на мир в душе и на несколько ночей спокойного сна. Другое дело — его отец. Граф заботился об имени, о славе. Его тешила мысль, что его единственный сын — почти во всех отношениях разочаровавший отца — был национальным героем. Единственное, чего не мог позволить себе Ричард, — это нанести вред памяти Джереми. И дополнительный вред Моргану. Осталось только убедить отца в том, что маркиз Клейтонский жаждет мести.
 А если месть Моргана приведет к уничтожению (в буквальном или в переносном смысле) Томаса Уилбертона? Что ж…
 — Я согласен, папа, — сказал он наконец, поворачиваясь, чтобы поцеловать руку матери, лежавшую на его плече. Сейчас, как и всегда на протяжении тридцати лет, она безуспешно пыталась защитить сына от мужа. — Да, настало время объясниться, поскольку ты никогда не понимал меня. Прежде всего, вынужден разочаровать тебя относительно того, что ты называешь продолжением рода. Мой дорогой сэр, я с большим удовольствием и величайшим облегчением информирую вас, что вообще не намерен жениться, тем более — производить тебе внуков. Видишь ли, я имел и, клянусь, буду иметь только одного любовника — и тот умер уже три года назад.
 Морган стоял в гостиной у двери и улыбался, наблюдая за тем, как Каролина оживленно беседует с его отцом. Ее доброта и преданность сделали так, что Моргану захотелось схватить ее за руку, вывести на улицу и объявить всем, что это его жена — его Каро!
 В это утро он ушел от нее на рассвете, неохотно, трижды возвращаясь, чтобы поцеловать ее на прощание, и ушел только потому, что день намечался тяжелый.
 Он должен был столько всего рассказать ей, раскрыть перед ней столько секретов, которые долго, слишком долго таил в сердце. Но прошлая ночь была для этого неподходящим временем. Прошлая ночь была временем их соединения, временем закладки первого камня в фундамент той жизни, которую они построят вместе.
 Теперь более чем когда-либо он желал, чтобы все поскорее закончилось. Он хотел оставить прошлое позади — теперь, когда у него есть будущее, когда Каролина дала ему возможность смотреть в это будущее с самыми смелыми ожиданиями, с надеждой на счастье.
 Но до этого предстояло решить немало проблем. Так, Ферди и мисс Твиттингдон, с которыми он связался только для того, чтобы добиться от Каролины покорности и послушания, теперь осложняли ситуацию и порождали трудности, которые необходимо было преодолеть, прежде чем покончить дело с Ричардом. А он должен был покончить с этим делом, каким бы отвратительным оно ему ни казалось. Он породил цепь событий, которые должны быть доведены до логического завершения; он запалил фитиль — и дело кончится взрывом, хочет он того или нет. Ричард был неглупым человеком. Он должен был что-то заподозрить, — возможно, он уже в основном разгадал замысел Моргана. Теперь уже слишком поздно поворачивать назад.
 У него уже не было выбора. Идти вперед было опасно; но еще более опасно — выйти из игры.
 — Как к Понту напрямик
 Теченье льдистое с упорством неустанным,
 Назад не оборачиваясь, держит
 Курс на Пропонтик и на Геллеспонт,
 Так мысль жестокой поступью идет
 Проклятая, не ведая смиренья,
 Пока в итоге яростная месть
 Ее не поглотит…
 Морган взглянул на Ферди, который на этот раз надел не бархатный, а темно-синий костюм, сшитый ему по случаю свадьбы. Свадьба. Жалкий фарс, пародия на свадьбу. Каролина заслуживала лучшего. Он что-нибудь придумает на этот счет, когда покончит со всем этим делом.
 — Это было очень мило, Ферди, — сказал он, улыбаясь. — Однако должен сказать, что это плагиат.
 Широкая улыбка Ферди преобразила его в шаловливого мальчишку с глазами мертвеца.
 — Шекспир. Да, я знаю. Но когда речь заходит о мести, я смиренно уступаю место мастеру. Так мысль жестокой поступью идет — согласитесь, это неплохо сказано. Так точно, так сбалансированно.
 — Как я уже имел случай заметить, ты можешь быть на редкость сентиментальной маленькой бестией.
 — Благодарю вас, ваша светлость, вы мне льстите, — ответил Ферди, кланяясь. — Вы поговорили с Твитт? О Боже, я вижу, сегодня вечером они бордовые! Как вы думаете, часть этой краски не просачивается ей в мозги?
 В комнату вошла мисс Твиттингдон, одетая в бордовый атлас, и цвет ее волос — что уже отметил Ферди — как нельзя лучше соответствовал одежде. Она села в кресло и уставилась в пространство с отсутствующим видом.
 Морган надеялся, что она скоро придет в себя и порадует этим Каролину. Кроме того, он и сам полюбил пожилую женщину и ее рассказы о Дон Кихоте. И он получил большое удовольствие от встречи с Лоуренсом Твиттингдоном, произошедшей несколько часов назад.
 — Нет, Ферди, я с ней ни о чем не говорил. Пускай с ней разбирается сам Лоуренс, когда прибудет к нам со своей женой и дочерью. Как я уже тебе говорил, мой агент навел о нем справки. Это удивительно, как простое упоминание о происхождении его жены полностью примирило сэра Лоуренса с мыслью о том, что его дорогая сестра имеет полное право жить собственной жизнью там, где она захочет, а не в стенах Вудверовой лечебницы.
 — Иногда общение с вами может доставить большую радость, Морган Блейкли, — заметил карлик и сморщился, без особого успеха пытаясь воспользоваться моноклем, который ему купили с позволения герцога. — Хотя, если хотите знать мое мнение, вы позволили ему слишком легко отделаться. Дочь рыботорговца! Да вы могли сделать так, чтобы над ним смеялся весь Лондон. Даже я — уродливый и непризнанный сын пэра — отвернул бы нос от торговца рыбой.
 — Одна неделя в обществе, небольшая популярность и монокль. Значит, этого достаточно, чтобы сформировать сноба? Меня всегда это удивляло. — Морган поймал взгляд Каролины, и она послала ему воздушный поцелуй. Развязная девчонка! — Но мы должны поговорить о более важных вещах. Тебе следует вести себя безукоризненно сегодня вечером, когда ты встретишься со своим отцом. Я пригласил его только для того, чтобы прояснить ситуацию — дать ему понять, что мы знаем, кто он, и пообещать, что никому об этом не скажем, если он сам согласится хранить молчание. Я хочу также уладить взаимоотношения между мисс Твиттингдон и ее братом на глазах у графа Уитхемского, чтобы потом…
 — Ваша светлость.
 Твиттингдон обернулся и увидел крайне встревоженного Гришема.
 — В чем дело? — спросил он, недовольный, что его прервали.
 — Мне очень не хотелось беспокоить вас, но делать нечего: я вынужден просить вас пройти со мной на кухню.
 Морган с трудом удержался, чтобы не выругаться. Дворецкий иногда создавал лишние сложности.
 — Так в чем дело, Гришем? Горит дом?
 Дворецкий открыл было рот, но был прерван громкими криками, раздавшимися из-за двери:
 — Держи свои грабли подальше от меня, ты, грязный англичанин! Я пришла посмотреть на мою Каро, и я ее увижу, даже если для этого придется выцарапать тебе глаза. Каро! Каро! Где ты прячешься, девочка моя? Твоя любящая Персик пришла к тебе.
 — Простите, сэр, — тихо сказал Гришем, когда Персик ворвалась в прихожую. Ее грязные, нечесаные рыжие волосы и рваные лохмотья убедили Моргана в том, что жизнь не церемонилась с ирландкой с тех пор, как он видел ее в последний раз.
 — Ох! Так вот вы где, ваша светлость! — радостно воскликнула она, одарив маркиза улыбкой почти беззубого рта. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. — Желаю вам приятно провести вечер. Ваш привратник, разрази его гром, не хотел меня пускать, сказал, что Каро здесь нет. Но Персик О’Хенлан не из таких, ее не проведешь, как вам известно.
 — Да, — почти весело ответил Морган, удивляясь тому, что его едва ли не радует приход этой женщины. — Думаю, все мы прекрасно знаем, какой вы одаренный человек, мисс О’Хенлан. А как насчет канделябров моего отца? Надеюсь, вы нашли им применение, и они украшают чей-нибудь дом?
 Она оттолкнулась от двери, которая тут же открылась, и Гришем дал знак привратнику приступить к исполнению своих обязанностей, затем дворецкий поклонился Моргану и снова извинился.
 — Вы ведь не собираетесь привлечь меня за кражу, ваша светлость? Не будете же вы поднимать шум из-за нескольких граммов серебра? Я бы сдохла в том доме, если бы прожила там немного дольше. А жить-то мне на что-нибудь нужно! — Ее улыбка сделалась еще шире. — Но теперь я вернулась повидать Каро, мою девочку. Вы смотрели на нее как-то по-особому, вот я и подумала, что не буду хорошей матерью, если не прослежу, чтобы с моей девочкой обращались, как полагается.
 — Матерью? — бесстрастно переспросил Морган. — Что вы затеяли, мисс О’Хенлан?
 Персик подошла поближе и подбоченилась, с отвращением оглядев Ферди:
 — Никакой игры, сегодня я говорю чистую правду, ваша светлость. Я поступила очень плохо, когда позволила вам взять Каро и досыта накормила вас ложью, которую вам хотелось услышать. Я состряпала это блюдо из кусочков и огрызков того, что слышала несколько лет назад от одного господина, шаставшего вокруг приюта в поисках Каролины и желавшего употребить ее для каких-то своих целей. Кое-что я добавила и от себя. Но недавно меня посетило раскаяние, и я поняла, что должна прийти к вам и облегчить свою душу, убедившись, что с моей девочкой все в порядке.
 Морган заметил, что Каролина и его отец стоят за ним возле двери в столовую, находясь вне поля зрения ирландки.
 — Понимаю. Значит, вы утверждаете, что солгали мне тогда в приюте. Каролина — ваш ребенок, и для того чтобы облегчить жизнь своей дочери, вы воспользовались информацией, полученной от какого-то джентльмена около пятнадцати лет назад. Я правильно вас понял, мисс О’Хенлан?
 — Это так же правильно, как и то, что маленький парнишка, стоящий рядом с вами, — это самое безобразное из Божьих созданий, ваша светлость. А теперь скажите, где мой сладкий ангел, где моя девочка?
 — Она стоит перед тобой, Персик, — холодно объявила Каролина, выходя вперед из-за спины Моргана.
 Одетая в бледно-розовое платье, с сияющими при свете канделябров волосами, она ничем не напоминала ту Каролину, которую Персик много лет назад опекала в приюте, а потом отправила в Вудвер. И все же Морган знал, что, несмотря на красивую одежду и уже довольно изысканные манеры, в его жене никогда не иссякнет благодарность к этой женщине.
 — Не решила ли ты сегодня разыграть из себя нищенку с прицепом?
 Ферди потянул Моргана за рукав:
 — Что такое нищенка с прицепом? Но напрашивается и более актуальный вопрос: почему бы вам немедленно не вышвырнуть из дома эту беззубую каргу? Она находится в комнате не больше двух минут, а наша Каро уже начала говорить так же, как она.
 — Успокойся, Ферди. Каролина сама справится с этой проблемой.
 Итак, когда лгала ирландка? Тогда или сейчас? Должно быть, она лжет сейчас. Что касается Моргана, то ему было все равно, родилась его жена аристократкой или появилась на свет в результате случайной встречи трубочиста со шлюхой. Но этот вопрос, несомненно, имел значение для Каролины.
 Каролина улыбнулась Ферди, и Морган, следуя ее примеру, решил немного расслабиться.
 — Нищенка с прицепом, мой друг, — сообщил он карлику, — это попрошайка, которая пала настолько низко, что нанимает маленьких детей, чтобы вызвать к себе больше жалости. Я правильно объяснил, Персик?
 Персик подмигнула Моргану:
 — Она у меня сообразительная, не правда ли? Я научила ее всему, что знала сама, когда она была ниже моего колена. Не то чтобы я обучила ее этим длинным словам, от которых скулы воротит. Это сделали вы, ваша светлость. И это у вас здорово получилось! — Она прижала руки к своей тощей груди и быстро заморгала, словно пытаясь сдержать слезы счастья. — А как она одета, со всеми этими финтифлюшками! Это настоящий жемчуг, ваша светлость? Наверное, да, и он стоит кучу денег. Пусть Бог тебя благословит, Каро. А теперь поцелуй свою бедную старую мамочку, которая так любила тебя все эти годы.
 Каролина стояла неподвижно и только покачала головой, не говоря ни слова. Возможно, она не была так уж уверена, что ирландка лжет. Морган боролся с внезапно появившимся у него желанием задушить Персика О’Хенлан.
 — Морган? Ты думаешь, она говорит правду? — Герцог был необычайно бледен и только переводил взгляд с Персика на Каролину и обратно, словно выискивая намек на семейное сходство. — Я почти начал забывать, даже посмел надеяться, но…
 — Я не знаю, отец, — резко прервал его Морган, — и, по правде говоря, мне это безразлично. Нам многое предстоит сделать сегодня, и мы больше не можем терять время. Гришем! — крикнул он и, дождавшись появления дворецкого, отдал ему распоряжение: — Пожалуйста, возьми пистолет, который лежит в кабинете, заряд его и сопроводи мисс О’Хенлан наверх. Если она попытается сбежать — застрели ее.
 — Что это такое вы говорите? — Персик быстро посмотрела направо, потом налево, словно выбирая кратчайший путь на улицу. — Ваша светлость, ведь вы не хотите проделать дырку в пожилой леди только за то, что она сказала правду? Принесите мне Библию, что же вы не несете? Я поклянусь на ней, и у вас не останется сомнений. Я поцелую книгу, а не свой палец, и пусть я буду гореть в вечном адском пламени, если я…
 — Очень хорошо, сэр! — воскликнул Гришем, прервав Персика на самом возвышенном месте, и щелкнул каблуками. — Это доставит мне огромное удовольствие.
 — Морган…
 Он повернулся к Каролине, которая умоляюще смотрела на него, видимо не зная, верить ей Персику или нет.
 — Мы поговорим об этом потом, детка, я тебе обещаю, — сказал он, поднося ее руку к губам. — Дело в том, что сейчас мы будем иметь удовольствие представить тебя другому родственнику, твоему дяде.
 — И сэру Джозефу, — вставил Ферди, в то время как Гришем, выглядевший необычайно внушительно с пистолетом в руке, вел горько жаловавшуюся ирландку к задней лестнице.
 Тут раздался стук молотка, и привратник бросился открывать дверь. Вечер, начавшийся не вполне удачно, вступил в новую фазу.
 Герцог пригласил всех в большую гостиную, чтобы у гостей не возникло впечатления, что хозяева, затаив дыхание, ждали их в прихожей. Морган ощутил, как маленькая ручка Каролины скользнула в его ладонь, и сжал ее, надеясь тем самым передать жене частицу своей смелости и решимости.
 Ричард стоял у камина, сжимая в руке бокал; он был доволен собой, своим самообладанием — едва ли не впервые за многие годы. Как и было задумано, он отступил и словно со стороны наблюдал за действиями Моргана.
 Гостиная была элегантной, точно такой, какой Ричард ее запомнил: с высокими потолками, большими окнами, выходившими на сквер, и изящной мебелью, обитой зеленой и светло-желтой тканью. Очень милая, уютная комната, место, где гости могут расслабиться — и быть застигнутыми врасплох. Вряд ли особенно подходящее место для развязки, но этот выбор сделал Морган, не Ричард.
 И какой странный подбор гостей! Высокий, с носом, напоминавшим клюв, лишенный подбородка Лоуренс Твиттингдон. Он, его жена и дочь казались очень польщенными приглашением и даже подлизывались к мисс Летиции Твиттингдон, которая, кажется, стыдилась своих родственников.
 Ричард взглянул туда, где рядом с Каролиной сидела его мать, комкая носовой платок, с вымученной улыбкой на лице, на котором у нее до сих пор были заметны следы слез. Он предпочел бы, чтобы она осталась дома, но мать настояла на том, чтобы прийти сюда, сказав, что «должна быть поддержкой для своего сына во времени испытаний». Ричард не верил, что она поняла хотя бы половину из того, что произошло. Что она, по-видимому, усвоила, так это то, что ей, к сожалению, не придется баюкать на коленях своего внука. И ей, бедняжке, на самом деле не придется этого делать. Он жил во лжи слишком долго и больше не собирается так жить. Даже ради своей матери.
 С графом Уитхемским дело обстояло иначе. Он понял все, что ему было сказано, и Ричард был почти уверен, что его отец — человек, которому очень нравилось быть графом Уитхемским и отцом Единорога, — охотно станет жертвой «шантажа» Моргана, чтобы сохранить свое положение.
 Должно быть, все это заняло у Моргана много времени: разработать весь этот план и, главное, раздобыть молодую женщину, способную сыграть роль леди Каролины. Ричард был уверен, что теперь Морган потребует, чтобы его отец признал так называемую Каролину Уилбер своей давно пропавшей племянницей, предоставив ей наследство, которого она лишилась. Разумеется, взамен Морган пообещает хранить молчание относительно его, Ричарда, наклонностей.
 По крайней мере, так представил Ричард отцу замысел Моргана.
 Только дело обстоит не совсем так. Морган потребует признания Каролины, это несомненно, но только для того, чтобы наказать Ричарда за смерть Джереми, хотя Ричард не сомневался, что Морган никогда в этом не признается. Он скажет только, что решил наказать труса, покинувшего своих товарищей по оружию, а затем выдавшего себя за героя Пиренеев.
 Отец Ричарда занял кресло рядом с герцогом и опорожнял рюмку за рюмкой, наливая себе джин из графина, который беззастенчиво прихватил со столика, едва войдя в комнату. Его лицо стало вишнево-красным, пот проступил на лбу. Он только кивал в ответ на утонченно-вежливые замечания герцога о погоде, плачевном состоянии здоровья короля и возможности того, что в Англии будет наконец приятная весна. На этот раз его громогласный отец казался едва ли не немым.
 Ричард подумал, что Морган мог бы поблагодарить его за то, что он довел своего отца до такого состояния, в котором граф готов был принять любые условия.
 Он не знал, должен ли ощущать себя виноватым перед отцом, но потом решил, что не следует увеличивать число своих грехов еще и лицемерием. «Сообщение, что его единственный сын является „мужчиной-модисткой“, как деликатно называет дорогой отец персон, подобных мне, — подумал Ричард, улыбаясь, — произвело такой эффект, какого не могли произвести бесчисленные мамины „пожалуйста, Томас“«.
 — А, ты улыбаешься, Ричард. Как приятно видеть, что ты в хорошем настроении, хотя я не могу сказать того же о твоем отце, который выглядит очень расстроенным, — произнес Морган, оказавшийся совсем близко от него.
 — Ты все такой же мастер подкрадываться, не производя ни звука, и наносить удар неожиданно, — заметил Ричард, вглядываясь в темные глаза Моргана. — Ты помнишь Китинга, Морган? Он стал носить амулет, чтобы защититься от твоего колдовства.
 — Китинг погиб от первого же залпа. И я видел, как забили до смерти Пиппина.
 Ричард закрыл глаза, борясь с подступавшей к горлу тошнотой. Он вспомнил Пиппина, самого молодого из солдат и такого услужливого, что все просили его помочь написать письмо родителям.
 — Морган, я…
 Морган, улыбаясь, поднял руки:
 — Нет, Ричард. Своими извинениями ты только все испортишь. Ты опоздал на три года. Мы тебя не дождались: ни Джереми, ни Пиппин, ни я. Ты видел Фредерика? Его отец должен прийти с минуты на минуту.
 Ричард пытался осмыслить последнее замечание Моргана.
 — Его отец? Ты пригласил отца своего пажа? Ради Бога, зачем? Я уже предостерег своего отца относительно твоего плана, чего ты от меня, как я полагаю, и добивался. Но я должен сказать тебе, Морган, что ты выбрал странных свидетелей мести. Сначала Твиттингдон, а теперь еще и отец Фредерика. Я не понимаю.
 От улыбки Моргана у Ричарда мурашки побежали по спине.
 — Месть? Похоже, ты свихнулся на этой теме. Мой дорогой друг, о чем ты говоришь? У нас всего лишь семейная вечеринка. Ах, вот и сэр Джозеф. Пожалуйста, извини меня, Ричард: по просьбе отца я выполняю обязанности хозяина дома.
 Ричард посмотрел в направлении двери и увидел, как в комнату вошел сэр Джозеф Хезвит. Его немолодое, но еще красивое лицо было темнее тучи. Хезвит — отец Фредерика? В это невозможно поверить! Непостижимо! Ричард прислонился к камину и легкая улыбка заиграла в уголках его губ, когда он смотрел, как Морган пересекает комнату, чтобы приветствовать сэра Джозефа. Сначала Твиттингдон, который ведет себя так, как будто для него счастье признать старую курицу с бордовыми волосами своей возлюбленной сестрой, а теперь Хезвит — отец карлика. Ах, Морган, дружище, одно удовольствие наблюдать за тобой, даже если знаешь, что скоро сам станешь твоей жертвой.
 — Где он? Черт вас побери, Клейтон, где вы его прячете? Я слышал о вашем проклятом карлике, но никогда не верил… мне и в голову не приходило… Где он, разрази вас гром?
 — Сэр Джозеф! — воскликнул Морган, изображая искреннюю радость и протягивая руку для приветствия. Ричард знал, что искренний Морган наиболее опасен. — Какое удовольствие видеть вас! Когда это было в последний раз? Может быть, у Уайтов? Нет, тогда вас нигде не принимали, не так ли? Что-то связанное с необыкновенным везением в картах, насколько я помню. Извините, что упомянул об этом. Но, отвечая на ваш вопрос, скажу: Ферди — «проклятый карлик», как вы его назвали, — находится где-то здесь, скорее всего он наряжается, готовясь к долгожданному свиданию с любимым отцом, — человеком, который лишил его наследства, запер в сумасшедшем доме, а затем объявил себя бездетным.
 По комнате пронесся общий вздох, выражавший недоверие к словам Моргана, смешанное с возмущением. «Да, — подумал Ричард, отхлебнув из бокала, — это, пожалуй, интереснее, чем любая пьеса».
 Глаза сэра Джозефа зловеще сузились.
 — Зачем вы это делаете? Какой смысл поступать подобным образом?
 «Это очень хороший вопрос, сэр Джозеф, — подумал Ричард. — Хотя я, кажется, начинаю понимать, зачем Морган это делает. Это, в самом деле, великолепно. Все запутано, но до изумления просто».
 Все смотрели на Хезвита: некоторые с недоумением, иные с подозрением, другие с нескрываемым отвращением. А сэр Джозеф смотрел на них, видя в этом реакцию общества в миниатюре и зная, что его привлекли к суду — и приговорили.
 — Ложь! Все это ложь! — взорвался сэр Джозеф. Морган меж тем отступил на несколько шагов, оставив Хезвита одного в центре комнаты. Сэр Джозеф посмотрел на Каролину, потом на опечаленного герцога, на плачущую мать Ричарда, на очевидно смущенного Лоуренса Твиттингдона и наконец на графа Уитхемского, который — правда, с меньшим энтузиазмом, чем это было бы при обычных обстоятельствах, — наблюдал за тем, как сэр Джозеф на его глазах теряет последние остатки самообладания.
 Сэр Джозеф едва ли не бегом направился к Ричарду и обеими руками схватил его за локоть. Неужели этот человек решил, что отыскал союзника?
 — Вы… поможете мне. Вы можете — вы Единорог! Помогите мне! Кто-нибудь должен мне поверить. Я говорю правду. Я клянусь! У меня нет сына! У меня… нет… сына!
 Ричард Уилбертон так посмотрел на руки сэра Джозефа, что тот быстро их убрал.
 — Мой дорогой сэр, — вежливо обратился к нему Ричард, — я вам сочувствую. Многие из нас хотели бы поменять свои родственников, если бы это было возможно. Я думаю, например, что Фредерик тоже не испытывает особой радости, признавая такого идиота, как вы, своим отцом.
 — Ненависть за ненависть, боль за боль.
 Бухгалтер-смерть сведет их все на ноль.
 Кто опровергнет правосудье смерти?
 Подлунный мир запомнит имя Ферди!
 Ричард увидел стоявшего в дверях Фредерика Хезвита, одетого не в бархатный наряд пажа, а в строгий, прекрасно сшитый костюм, очень напоминавший костюм Моргана. Он выглядел очень странно: короткие, скрюченные ножки, короткие ручки, выпяченная грудь и большая, похожая на дыню голова; его детские ручонки заметно дрожали, с трудом удерживая пару тяжелых длинноствольных дуэльных пистолетов.
 Ричард перевел взгляд на Моргана, стоявшего неподвижно между Фредериком и сэром Джозефом со скорее печальным, нежели встревоженным выражением лица.
 — Опять стихи, Ферди? А я думал, что мы договорились отказаться от этого. К сожалению, это правда, и некоторые люди не видят того, что у них перед глазами, пока им на голову не свалится кирпич. Эти пистолеты, однако… я думаю, это уж слишком.
 — Замолчите, Морган! — выкрикнул Фредерик, вызвав восхищение Ричарда, — Вы свое дело сделали. Вы заставили его прийти в этот дом. Теперь моя очередь.
 — Я полагаю, ты собираешься застрелить его, — лениво протянул Морган, доставая из жилетного кармана табакерку. — Ты не будешь сильно возражать, если я удалюсь из сектора обстрела? У меня вызывает опасение дрожь твоих рук, мой маленький друг, и мне не хотелось бы, чтобы одна из этих штуковин бабахнула, пока я представляю собой мишень. Ричард, ты поступишь осмотрительно, если ретируешься вместе со мной. Это дело Ферди, не мое.
 Ферди быстро взглянул на Моргана:
 — Вы… ведь вы не собираетесь мне помешать? Я, знаете ли, хочу убить его. Он это заслужил.
 — Несомненно, так оно и есть, Ферди. Вперед! Действуй! Прямо сейчас, пока он стоит у камина. Мне не хотелось бы, чтобы служанке пришлось отмывать кровь сэра Джозефа с этого прекрасного ковра.
 — Нет, подождите! Я должен был так поступить! — выкрикнул сэр Джозеф, падая на колени к ногам Ричарда и умоляюще глядя на него снизу вверх. — Разве вы не видите? Все стали бы смеяться — посмотрите! Я даже не мог снова жениться, произвести на свет другого ребенка. Что, если бы он получился таким же, как этот? Тогда все решили бы, что это по моей вине. У меня не было выбора. Все, что я мог сделать, — это упрятать его с глаз долой. Вы понимаете? Вы должны понять!
 — Нет. Вынужден заметить, что я не обязан понимать. Вам лучше обратиться к моему отцу. Он вам посочувствует. Но, пожалуйста, извините меня. Это новый сюртук, и мне бы не хотелось, чтобы он испачкался, если на него брызнут ваши мозги.
 Ричард отошел от сэра Джозефа, испытывая сложные чувства: с одной стороны, его восхищало самообладание Моргана, не растерявшегося от неожиданного развития событий, с другой — он испытывал некоторый страх, опасаясь, что Морган, возможно, недооценил своего пажа. Ферди выглядел достаточно разъяренным, чтобы застрелить своего отца. Кстати, в чем смысл прочитанного стихотворения? И зачем нужен второй пистолет? Внезапно Ричарда осенила догадка: застрелив отца, Ферди собирался покончить с собой. Понимал ли это Морган?
 — Так чего же ты ждешь, Ферди? — подстрекал карлика Морган. — Сегодня еще не седьмое июня, когда тебе исполнится двадцать один год, но до этого уже недалеко. Пора все сбалансировать, Ферди. Конец света приближается, он наступит прямо сейчас — или я не прав? Только знаешь что, Ферди? Я не верю, что он наступит. Этого просто не может быть. У меня, например, есть планы на завтра. Я собираюсь съездить на прогулку с Каро. Возможно, Летиция и мой отец к нам присоединятся. Думаю, мы отправимся в Ричмонд-Парк. Чудесное место. Это просто стыд, что тебя с нами не будет. Но ведь ты не сможешь с нами поехать. Ты же будешь мертв, не так ли? Очень жаль.
 Ферди начал подпрыгивать, как избалованный ребенок, не получивший обещанную игрушку.
 — Замолчите! Замолчите! Замолчите! Он должен умереть, Морган!
 Морган ничего не ответил. Ричард перевел взгляд на других гостей, пребывавших в оцепенении с того момента, когда Ферди вошел в гостиную. Тишину в комнате нарушали только слабые рыдания сэра Джозефа. Да еще на графа Уитхемского напала икота от чрезмерного количества поглощенного джина.
 Но тут, когда тишина стала слишком томительной, Каролина встала и подошла к Ферди.
 — Ты не должен этого делать, Ферди, — рассудительно проговорила она, становясь на колени рядом с карликом. Ее красота представляла разительный контраст с его уродством. Она говорила мягко, доверительно, так что Ричарду приходилось прислушиваться, чтобы разобрать слова. — Я знаю, что твой отец нанес тебе жестокую обиду, но, если ты убьешь его, он победит. Неужели ты не понимаешь? Лучшая месть — это та, которую уже осуществил Морган, как он это сделал и для тети Летиции. Ты живешь как свободный человек, ты свободен от своего отца, от Боксера, от Вудвера. Единственная цель, которую преследовал Морган, приглашая сэра Джозефа, — это заставить его пообещать, что он больше не причинит тебе зла, взамен обещания не открывать всему свету, что он твой отец. И зачем мы стали бы это делать, спрошу я тебя, Ферди? — добавила она с очаровательным ирландским акцентом. — Не похоже, чтобы ты сильно гордился тем, что этот жалкий тип — твой отец.
 — Как я уже говорил, Ферди, — мягко добавил Морган, — ты вдвое более мужествен, чем я.
 Губы Ферди задрожали, и слезы потекли по его пухлым щекам.
 — Спасибо, Морган. Я постараюсь оправдать ваши слова. А мой отец действительно жалкий тип, не правда ли, Каро? Едва ли он стоит того, чтобы его убивали. Знаешь, забери их у меня, пожалуйста, пока они не выстрелили. Пистолеты — это, знаешь ли, опасные штуковины. Кроме того, и стихи были не так уж хороши, как ты думаешь?
 Ричард посмотрел на сэра Джозефа, который стоял на коленях перед камином, и молча согласился с Ферди. Этот человек определенно не заслуживал того, чтобы его убивали. И Ричард понял. Наконец. Лоуренс Твиттингдон и сэр Джозеф были не более чем наглядными примерами того, на что способен Морган, — Морган-всемогущий, Морган-Единорог, — если кто-то отказывается выполнять его условия. Он собрал их здесь, чтобы выдвинуть определенные требования и проследить, чтобы они подчинились им. Он дал им почувствовать унижение, понять, что он сделает с ними, если они посмеют пойти наперекор. И оба, сэр Джозеф и Твиттингдон, капитулировали перед ним. И очень скоро Морган скажет лорду Уитхемскому и его сыну, чего он требует от них.
 Ричард подошел к Моргану и проговорил с искренним восхищением:
 — Как бы то ни было, мой некогда близкий друг, должен тебе сказать, что это один из лучших приемов, какие я видел.
 Мисс Твиттингдон, выказывая полное непонимание того, что происходит, захлопала в ладоши и воскликнула:
 — Ах, как хорошо! Теперь, когда Ферди закончил, мы будем пить чай? Жалкий идиот! Пожалуйста, встань, Каролина. Это не очень вежливо сидеть на полу. Да будет тебе известно, чай всегда подают на приемах.

 ГЛАВА 18


 Только смелые умеют прощать… Трус никогда не прощает; это не в его натуре.

    Лоренс Стерн

 Каролина очень разозлилась на Моргана. Неужели он не понимал, на какой риск идет, когда подстрекал — да, подстрекал — Ферди выстрелить в сэра Джозефа? «Должно быть, это верх наслаждения, — со злостью подумала она, — ощущать себя кукловодом, дергать за веревочки и смотреть, как все перед тобой танцуют. Но есть пределы того, что человек может брать на себя!»
 Она возвратилась на место, пристально глядя на своего любимого мужа и все еще дрожа от возбуждения. Морган — самонадеянный человек. Он был таким с момента их первой встречи, когда Каролина еще не понимала значения этого слова. Он был ее мужем, она любила его больше жизни, но он мог быть невыносимо, невероятно, немыслимо самонадеянным.
 Он демонстрировал свою силу, вот что он делал. Это было так же ясно, как то, что нос Лоуренса Твиттингдона похож на клюв. Морган устроил все так, чтобы показать, что может уничтожить всякого, кто ему не подчинится. Это не должно ее особенно удивлять. Разве он не поступил точно так же и с ней? Он мог быть очень холодным. Холодным, жестким и целеустремленным.
 Ладно. Он справился с Лоуренсом Твиттингдоном. Это нельзя назвать большой победой. Брат Летиции не из тех, кто мог бы дать Моргану пощечину и вызвать его на дуэль.
 Но Ферди и сэр Джозеф — это случай совсем другого рода. О чем думал Морган, допуская их встречу у себя? Ферди мог убить этого человека! Ферди могли посадить в тюрьму, а потом и повесить!
 И все это только ради того, чтобы произвести впечатление на графа Уитхемского? Разве для этого нельзя было найти другой способ?
 Когда этот вечер кончится (а лучше бы он кончился поскорее, пока Каролина сдерживает гнев), она побеседует со своим мужем. Она выяснит наконец, за что он хочет отомстить Уилбертонам, и этому не помешает ее любовь. Она потребует, чтобы он… Но что это? Морган продолжал стоять в центре комнаты, а Ферди, сэр Джозеф, тетя Летиция и все Твиттингдоны ушли.
 Она пропустила их уход. Она была в таком состоянии, что могла бы не заметить принца-регента, даже если бы тот появился в гостиной верхом на слоне! Она прислушалась к тому, что говорил ее муж.
 — … и поэтому, дорогой лорд Уитхемский и леди Уитхемская, я снова извиняюсь за этот спектакль. Я не планировал такую драму. Однако надеюсь, увиденное вами доказывает серьезность моих намерений.
 — Что это доказывает, ты, наглый ублюдок? — проревел лорд Уитхемский. — Что ты некто иной, как грязный шантажист, который хочет повесить нам на шею незнакомую девчонку, о которой говорил Ричард? Что ты можешь погубить нас, если тебе в голову придет такая блажь? Что ты хочешь показать свое превосходство над нами?
 «Может быть, вы не особенно нравитесь мне, лорд Уитхемский, — подумала Каролина, с отвращением глядя на красное лицо сэра Томаса, — но я не могу сказать, что вы не разобрались в характере моего драгоценного мужа».
 — Могу ли я вмешаться?
 Каролина посмотрела на виконта Харленского, выступившего вперед; манера его поведения была точно такой же, как в тот вечер у Альмаков: дружеской, открытой и до странности располагающей. Трудно было поверить, что его отцом мог быть такой грубый и неотесанный человек, как Томас Уилбертон. По правде говоря, больше всего он напоминал ей собственного мужа. Ее мужа, который теперь почему-то не выглядел таким уж уверенным в себе.
 — Благодарю вас, — продолжал виконт после того, как Морган кивнул ему в знак согласия. — Прежде всего, мой друг, я должен поздравить тебя и выразить свое восхищение. Ты избрал замечательный и в высшей степени оригинальный способ доказать серьезность твоих намерений. Однако, поскольку тут присутствуют леди, я посчитал своим долгом вмешаться, чтобы тебе не пришлось приводить всех доводов. Я уже проинформировал своего отца о своем прискорбном грехе, и в обмен на твое молчание он согласился признать мисс Каролину своей пропавшей племянницей. Ведь это то, что ты пытался сейчас выразить, папа?
 — Ублюдки! Вы все ублюдки! И это мой сын — мне следовало задушить тебя в колыбели! Твой друг! Жалкий шантажист, сукин сын, норовящий воткнуть нож в спину!
 Каролина взглянула на леди Уитхемскую, сморкавшуюся в платок, и затем на графа, лицо которого стало еще более красным, а большие руки сжались в кулаки. Она не понимала. Она догадалась, что Морган хотел отомстить Уилбертонам. Но что за грех, из-за которого Морган затеял все это?
 — Могу я заключить из твоих слов, что ты признаешь свою вину? Что твой отец согласен? — спросил Морган, одна бровь которого вопросительно поднялась.
 — Да.
 — И ты не собираешься это оспаривать? Ты не хочешь вызвать меня на дуэль?
 — И снова ты прав, Морган. Я никогда не смог бы этого сделать.
 Герцог, о чьем присутствии Каролина почти позабыла, медленно встал, затем поднял руки, как бы желая положить конец происходящему:
 — Я не хочу больше слушать, Морган. Ты напрасно это сделал, а я напрасно согласился на это. Когда слышишь, как человек признает свою вину, это не помогает. Я думал, я надеялся… но это ничего не меняет. Я больше не могу этого слушать.
 Не говоря больше ни слова, герцог вышел из комнаты.
 Каролина видела, как Морган смотрит на отца: любовь — всегда предлагаемая и никогда не востребованная — светилась в его глазах. Каролина отвела взгляд.
 Она вернулась к реальности. На что согласился граф? Какой грех признал за собой Ричард? Казалось, Морган и Ричард говорили на каком-то особом языке, известном только им двоим. Они разговаривали так, будто были очень близкими друзьями, понимавшими друг друга с полуслова, читавшими мысли друг друга и способными закончить фразу, начатую другим.
 Через некоторое время Ричард вздохнул, затем продолжил:
 — Разве у моего отца — у всех нас — есть выбор, кроме как согласиться на твои требования? Мотивы твоего поведения бывают не всегда понятны другим, Морган, но мы знаем друг друга достаточно хорошо, не так ли? Давай остановимся на этом ради общего блага. Я скажу тебе, что мы решили, и буду благодарен, если ты позволишь отвезти мою маму домой. Ведь с ней ты, конечно, не в ссоре?
 — Примите мои извинения, мадам, — искренне проговорил Морган, поклонившись леди Уитхемской, — но при военных действиях неизбежны жертвы среди мирного населения. Для подтверждения этой мысли я мог бы указать на своего отца, но, как вы видели, он уже ушел врачевать свои собственные раны. Ричард?
 — Спасибо, Морган. Пришла пора рассказать тебе, о чем мы договорились с отцом. Мы устраиваем большой прием на следующей неделе, во время которого представим твою находку, твою мисс Уилбер как леди Каролину Уилбертон. Мы будем улыбаться и делать вид, что очень рады ее возвращению в лоно семьи. И мы проследим, чтобы она получила все поместья и деньги, предназначавшиеся для нее ее отцом, седьмым графом. Мы станем почти нищими, но выполним условие. Ведь ты хотел именно этого, Морган, затевая свой спектакль? Увидеть Уилбертонов разоренными и опустившимися?
 Морган слабо улыбнулся.
 — Нет, Ричард, — проговорил он тихим, искренним тоном. — На самом деле я хотел, чтобы ты умер. — Морган казался смущенным растерянным, даже пристыженным. Каролина больше не могла на него злиться. — Я всегда был в этом уверен… но теперь знаю: это не то, чего я действительно хотел.
 Морган открыл дверь, соединявшую его комнату с комнатой Каролины, думая, не пригнуть ли ему голову на тот случай, если Каролина вздумает запустить в него фарфоровую статуэтку. Несколько раньше она выглядела достаточно разъяренной, чтобы застрелить его. В тот момент она стояла рядом с ним, наблюдая за поспешным отъездом Ричарда и его родителей.
 Он это сделал. Превратил сироту из приюта, служанку из сумасшедшего дома — в леди Каролину Уилбертон.
 Глупец! Глупец! Глупец!
 Этим дело не кончится. Оно еще очень далеко от завершения. Он знал, что Ричард разгадает эту затею относительно Каролины Уилбер. На это он, собственно говоря, и рассчитывал. Но он грубо ошибся в Ричарде. Своей капитуляцией он вырвал инициативу из рук Моргана и передал ее лорду Уитхемскому.
 Теперь, поскольку граф собирался признать ее, Каролина попадала под опеку единственного человека в Англии (который был кровно заинтересован в ее смерти), несмотря на то, что она была женой Моргана, ибо она была несовершеннолетней. Их брак мог быть (и скорее всего будет) признан недействительным. Уитхем становился законным опекуном Каролины, ее ближайшим родственником и наследником. Конечно, Каролина, его любимая племянница, погибнет в результате несчастного случая не позднее чем через шесть месяцев после большого приема, который, по словам графа, планируется провести в ближайшее время.
 Почему он не предвидел этого? Почему он был так уверен в себе?
 Морган всегда чувствовал, что его замысел может представлять опасность для Каролины, если что-нибудь пойдет не так. Но только теперь, когда Ричард обыграл его, согласившись на все условия, он понял, что сделал.
 — Вот ты и явился наконец, мой маркиз-идиот, — обратилась к нему Каролина. — Скажи мне, теперь ты счастлив? Теперь ты добился того, чего хотел, не так ли? Меня признают леди Каролиной. Если мы не поверим Персику, а поверить ей может только кретин с бараньей головой, потому что эта женщина готова поклясться в чем угодно, если решит, что сможет извлечь из этого выгоду. Но вернемся к нашему делу. Боже милосердный, означает ли это, что я буду представлена королевскому двору? Полагаю, что должна поблагодарить тебя за то, чему ты меня научил, поскольку принц-регент едва ли захочет, чтобы его каждый вечер кормили палтусом. Значит, у меня будет собственный экипаж и три дома, хотя жить я смогу только в одном. Каждую неделю я буду шить себе новое платье и ездить к Альмакам, у которых подают отвратительный лимонад. А что будешь делать ты, мой любезный супруг? Станешь ли ты одним из моих ухажеров? Конечно, если я буду жива. Уж об этом-то ты должен был подумать, ты так не считаешь? Я подумала. Мне о многом пришлось подумать за последние часы. Граф Уитхемский не станет плакать на моем плече от умиления по поводу того, что его племянница вернулась из могилы, или я чего-нибудь не понимаю? Но мне кажется, что он уже готовит для нее новую могилу.
 Морган посмотрел на свою жену, сидевшую на широкой кровати с Муффи. Одетая в белоснежное домашнее платье, она выглядела мягкой и трогательной, как кошечка, но ее укусы были очень болезненными. Она смотрела в корень, видела самое существо дела, шла ли речь об угрозе ее жизни или о клятвах Персика О’Хенлан. Он не был удивлен. Разве он не понял с самого начала, что она была сообразительной девчонкой, схватывавшей все на лету, как обезьянка? Каролина была понятлива. Она поняла даже то, что он утратил контроль над ситуацией.
 — Я никогда не верил, что он примет тебя, — признался Морган, беспомощно разводя руками. — Я думал, граф отвергнет твои — или мои — притязания, и Ричард вынужден будет вызвать меня на дуэль. Он должен был это сделать, если бы хотел остаться героем этого мерзкого, кишащего идиотами общества. Но Ричард спутал мне все карты. Они согласились признать тебя, и дуэли не будет. Все это не имеет смысла, Каро. Почему они не отвергли тебя?
 — Ты меня спрашиваешь? Морган, позволь тебе напомнить, что из того немногого, что ты мне рассказал, я не могу составить никакого представления о происходящем. Я всего лишь исполнитель, которого ты нанял, человек, который вообще не должен задавать вопросов. Ты просто приказывал, а я подчинялась, зарабатывая себе коттедж и содержание. Вспомни: я не задавала вопросов. Хотя, оценивая ситуацию задним числом, приходишь к выводу, что я должна была попытаться выяснить истину, не правда ли?
 Морган вытянул руку, призывая ее замолчать, и она немедленно подчинилась. Он должен подумать. Он должен выкинуть из головы реакцию отца на его достижения, свое собственное разочарование — и подумать.
 Он принялся мерить комнату шагами, глядя в пол.
 — Так сказал дядя Джеймс, — размышлял он вслух, — но я не воспринял его слова всерьез. Этот человек никогда в жизни не говорил правду. Никогда не делал ничего такого, что не сулило бы ему выгоду. Но что, если он сказал правду? Что, если — о Боже! — граф действительно замешан в убийстве брата и его жены? Возможно, он считает, что у меня есть доказательства. Страх этого разоблачения — в гораздо большей степени, чем прегрешения Ричарда, — сделал его настолько сговорчивым, что он согласился признать Каро. Уитхем — убийца? По правде говоря, я думал об этом, не исключал такой возможности, но я никогда действительно…
 Он провел рукой по волосам, стараясь поточнее припомнить, что говорил его дядя. Ему вспомнились только ругательства и страх, а также мольбы спасти его душу, спасти их души. Оставив это, он сосредоточился на недавно закончившемся вечере.
 — Из-за неожиданного вмешательства Ричарда мне не удалось ничего объяснить. Да если бы я и заговорил, то все равно ничего бы не доказал. В глазах всех Ричард — Единорог. Ричард — герой. Даже Веллингтон верит в это! Слова Ричарда имели бы больший вес, чем мои. Это всегда останавливало меня. И тут дядя Джеймс делает мне подарок, и я разрабатываю план. Он казался превосходным, однако не удался. По-видимому, граф действительно верит, что я могу разоблачить его, а не только Ричарда, — это объясняет его испуг, его уступчивость. Прием состоится на будущей неделе. У него масса времени. Он считает, что у него нет оснований опасаться тебя, Каро. Может быть, он защищает не Ричарда, — может быть, он защищает себя?
 Каролина соскочила с кровати и встала, преградив ему дорогу, так что ему пришлось прекратить хождение по комнате.
 — Сейчас, Морган, ты сядешь и расскажешь мне обо всем. Ты расскажешь мне все о своем дяде. Все о Ричарде. Все об этой проклятой мести, которая довела тебя до того, что ты даже не заметил, как соблазнительна твоя жена в новом домашнем платье. Ты меня понял?
 Морган улыбнулся, обняв Каролину за плечи. Он хотел только одного: вернуться к анализу сегодняшнего вечера, но она была права.
 — Я бурчал что-то себе под нос, дорогая, не так ли? Извини. Ты права. Ты заслуживаешь, чтобы я все тебе объяснил. Пойдем, ты должна устроиться поудобнее, тебе предстоит выслушать историю о том, каким я был дураком. Но предупреждаю: это не очень веселая история.
 — Я никогда и не предполагала, что она может оказаться веселой.
 Он подвел ее к кровати, усадил и поцеловал в лоб, накрыв ее ноги одеялом. Затем сел сам.
 — Я полагаю, мне следует начать сначала, — сказал он с болью в голосе, зная, что ему предстоит рассказать то, о чем он хранил молчание в течение трех лет; то, о чем он пытался забыть. Он расскажет Каролине все, не скрывая неприглядных деталей, которые скрыл даже от отца.
 — Сначала я расскажу тебе о Джереми.
 Каролина взяла его за руку, но, начав рассказывать, он забыл про нее, забыл, где находится, и видел перед собой только военный лагерь в горах, ощущал только порывы пронизывающего ветра и тяжелое чувство ожидания. Ожидания помощи. Ожидания Ричарда.
 Три дня и три ночи, потом четыре, потом неделя, потом он решил, что Ричард, должно быть, попал в плен. Джереми спросил, считает ли Морган, что Ричард мертв, затем снова погрузился в молчание, которого не нарушал целых два дня. Джереми, который не был солдатом, которому вообще было не место в этом лагере.
 Они были отрезаны от всего мира из-за страсти Моргана к секретности. Только Ричард знал об их существовании. Только Ричард мог спасти их от голода, от французов. Хенкок уже заболел дизентерией, Берт должен был скоро умереть, если раной на его ноге не займется врач.
 Они не могли покинуть лагерь. Отступавшие отряды французов окружали их со всех сторон, и двигаться с больными и ранеными было невозможно. Легче было бы верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем провести отряд по склону горы, кишевшему французами.
 Но хуже всего было то, что в случае плена Ричарда и его гибели зашифрованное послание Моргана могло попасть в руки врага. Ричард, которому Морган по глупости сообщил о том, о чем тот не должен был знать, мог под пытками выдать тайну, подвергнув опасности тысячи англичан.
 Ничего не оставалось делать — Морган должен был покинуть лагерь. Оставить своих людей. Оставить Джереми. Он должен был пожертвовать ими, включая собственного брата, чтобы спасти тысячи жизней.
 Это было самое трудное решение из всех, какие Морган принимал в своей жизни.
 Он должен был отправиться в путь с наступлением темноты, разыскать союзников, доложить свою информацию и вернуться в лагерь. Если будет не слишком поздно. Если по возвращении он еще сможет кому-то помочь.
 Как вскоре выяснилось, он принял решение слишком поздно.
 Он прошел меньше мили, когда услышал за собой шквал ружейного огня. Морган помчался назад, карабкаясь по скользкому склону, и наконец забрался на выступ скалы, расположенной над маленьким лагерем англичан. Он увидел, как два французских солдата вели Джереми. Трое солдат Моргана лежали убитые вокруг лагерного костра, который они, по-видимому, развели после ухода Моргана, вопреки его категорическому запрету.
 Морган не мог прийти на помощь Джереми. У него был только пистолет. Он не мог жертвовать информацией, которая могла спасти тысячи жизней ради достойного, но самоубийственного жеста — попытки спасти брата.
 Все, что он мог сделать, — это остаться на месте. Остаться и смотреть.
 Он знал, что это не займет много времени.
 И тогда это началось. Допрос. Пытки.
 Морган оставался на месте.
 Это была война в своих самых грубых, самых зверских проявлениях. Дело французов было уже почти проиграно, и офицер, командовавший операцией по захвату лагеря, очевидно, решил, что наткнулся на секретного агента.
 Джонс был застрелен сразу, как только попытался скрыться в кустах. Макдональд, уже больной, был забит до смерти. Следующим погиб Пиппин.
 После этого Морган потерял счет смертям.
 Но он продолжал наблюдать. Он видел, как француз пытал Джереми. Он видел, как Джереми истекает кровью. Он слышал, как Джереми стонет. Когда забрезжило утро и французы покинули лагерь, Морган подошел и взял на руки изуродованное тело Джереми. Он нашел Джереми, когда тот испускал последнее дыхание, и его последние слова были обращены не к брату, не к отцу, а к Ричарду Уилбертону, ублюдку, который их предал.
 — Только Берт, — закончил Морган свой рассказ, — который лежал без сознания в палатке, и я были живы, когда часом позже в лагерь вошел небольшой отряд австрийских солдат, наших союзников. Я привез останки моего брата домой, чтобы похоронить его как героя и заслужить прощение отца.
 — А Ричард? — Каролина задала этот вопрос почти шепотом, спрятав голову у него на груди. Ее прекрасные зеленые глаза были полны слез.
 — Ричарду каким-то образом удалось добраться до расположения наших частей. Моя информация была передана. Ты только подумай, Каро, я считал, что не могу спасать Джереми из-за этой информации, но я ошибался. Ричард выполнил мое поручение. Он просто забыл вернуться на помощь своим товарищам по оружию — я полагаю, это понятное упущение, если принять во внимание, что Ричард внезапно стал знаменитостью. Ему отдавали почести как Единорогу, величайшему английскому герою; его поздравляли в Карлтон-Хаузе, когда я ехал на фермерской телеге из Дувра в «Акры» с телом Джереми в бочке от яблочного уксуса. Я провел дома около шести месяцев, прежде чем вернуться в войска, а после Ватерлоо приехал в Клейхилл. Ричард не связался со мной, никогда не пытался объяснить свое исчезновение. Наша встреча у Альмаков на прошлой неделе была первой с тех пор, как он выехал из лагеря на моей лошади, одетый в мой плащ, с моей маской на лице, с моим посланием и с клятвой — вернуться как можно скорее.
 — Неудивительно, что тебе захотелось ему отомстить, Морган, — признала Каролина. — И неудивительно, что герцог согласился помочь тебе. Ты был прав, не рассказав ему всего, потому что он не перенес бы известия о том, что Джереми пытали. Но я никогда не стала бы ждать три года, если бы решила отомстить! Я бы сразу отправилась в Лондон и разоблачила Ричарда, а потом застрелила бы его! Как ты мог ждать так долго?
 — Хороший вопрос, моя девочка. — Морган чувствовал себя опустошенным, но до странности спокойным. — У меня оставались кое-какие старые счеты, относившиеся к моей секретной службе, один из которых касался моего досточтимого дяди Джеймса. И я решил свести их, прежде чем заняться Ричардом. Мне кажется, как ни дурно это звучит, что я хотел заставить Ричарда страдать, бояться, ожидать моего появления каждую минуту, не зная покоя ни днем, ни ночью.
 Каролина отодвинулась от него, и он вопросительно посмотрел на жену:
 — Ты, очевидно, осуждаешь меня. Ты считаешь, что мой дядя был прав, назвав меня холодным до мозга костей и бессердечным. Может быть, ты даже считаешь меня безбожником.
 Она покачала головой:
 — Нет, Морган. У меня никогда не было младшего брата. Я не знаю, как реагировала бы, если бы мне довелось пережить то, что пережил ты. Я никогда не жаждала отцовской любви настолько, чтобы поставить все на карту в надежде заслужить от него хотя бы одно доброе слово. Но я точно знаю одну вещь. Так не мстят. Ричард не вызвал тебя на дуэль. Он рассказал отцу о своей измене, прежде чем ты успел его разоблачить, и тот согласился признать меня, чтобы не подставлять своего сына под твою пулю. Ричард, кажется, и на этот раз ведет себя как трус, хотя я в это не верю. А из того, что ты бормотал, когда появился у меня в спальне, следует, что ты тоже в это не веришь.
 Морган встал с кровати и снова заходил по комнате. Итак, Каролина догадалась о том, в чем он признался себе только теперь: на самом деле он не желал мести. Он признал это всего несколько часов назад, когда его отец покинул гостиную. Единственное, чего он действительно хотел, — так это любви отца, которая оставалась для него недостижимой.
 — Ты до сих пор считаешь Ричарда тщеславным трусом, который бросил на произвол судьбы своих товарищей?
 Морган попытался сосредоточиться.
 — Если бы он пришел ко мне, если бы сделал хоть малейшую попытку объясниться… — Он покачал головой. — Нет, я не верю, что Ричард нарочно оставил нас умирать. Возможно, мой гнев, мое горе заставили меня сначала поверить в это, но теперь, увидев его, я вспоминаю его храбрость, верность, проявленную им за годы секретной службы. Боюсь, это снова возвращает нас к дяде Джеймсу — и вот к этой вещице. — Он полез в карман пижамы и извлек из него подвеску, полученную от дяди. Каролина встала с кровати и взяла ее в руку.
 — Смотри, Морган, на ней изображен Единорог! Как красиво! Он почти такой же, как тот, что на моем кольце, только лучше. — Она нахмурилась. — Но как…
 — На подвеске изображен семейный герб Уилбертонов. Ричард дал мне свое кольцо, когда решил, что мне надо присвоить кличку Единорог, — романтическая дань дружбе. Мой дядя клялся, что, став свидетелем того, как граф Уитхемский убил своего брата и графиню, он снял эту подвеску с шеи настоящей леди Каролины, прежде чем поместить ее в сиротский приют в Глайнде. Если верить моему дяде, он шантажировал графа, пока тот не потребовал предъявить тебя, то есть леди Каролину, в качестве доказательства. Когда он не сумел этого сделать, поскольку не понравился Персику, он стал шпионом. Он был не слишком приятным человеком, мой дядя.
 Каролина стиснула подвеску в кулаке:
 — Тогда это очевидно, Морган. Такую историю невозможно выдумать. Граф Уитхемский убил собственного брата! Как ты мог в этом сомневаться?
 Морган улыбнулся:
 — Если бы ты получше знала моего дядю, ты бы поняла. Тогда я решил, что он сам изготовил эту подвеску, узнав мою кличку, только для того, чтобы понаблюдать из преисподней, как я буду бегать по кругу, пытаясь отомстить при помощи подделки. Как ты понимаешь, изготовить дубликат подвески было не так уж трудно, а у меня в руках появлялось доказательство. Каждый знал, что леди Гвендолин носила эту подвеску. Ах, Каро! Даже теперь мне трудно поверить, что в словах моего дяди была хоть крупица правды. Настоящая подвеска скорее всего погребена вместе с графиней, а я не собираюсь осквернять ее могилу, тем более что мой дядя наверняка рассчитывал на это.
 — Эту подвеска… Могу я ее посмотреть?
 Он взглянул на Каролину, удивленный ее просьбой.
 — Она… она чудесная, — сказала Каролина и закусила нижнюю губу. — Мне все равно, настоящая она или нет, хотя мне кажется, что мы оба начинаем верить в ее подлинность. И я знаю, что я не леди Каролина. В приют каждый год поступает по меньшей мере дюжина сирот, и леди Каролина вполне могла оказаться в числе тех несчастных малюток, которые умерли вскоре по прибытии. Но я могла знать ее, Морган, я могла даже делить с ней постель. Такое ведь вполне возможно. Я знаю, что подвеска мне не принадлежит, но… Ах, я и сама не знаю, почему расспрашиваю тебя и что чувствую. Мне просто так жалко леди Гвендолин и настоящую Каролину. Я почти физически ощущаю, что в каком-то смысле знаю их. Я кажусь тебе глупой, не так ли?
 Морган надел цепочку на шею Каролины, глядя, как, она скользит вниз.
 — Надо признать, что моя попытка отомстить привела только к тому, что я подверг опасности мою любимую жену. Поэтому ты заслуживаешь всего, чего захочешь, любовь моя.
 Каролина улыбнулась, затем положила руку ему на грудь:
 — Но Уилбертоны не причинят мне вреда, не правда ли, Морган? Ты не позволишь им этого сделать. Ты Единорог, самый знаменитый и храбрый из всех героев, каких знала Англия. Даже если Англия этого не знает и никогда не узнает! Более важно то, что я твоя жена и что ты любишь меня. Ты никогда никому не позволишь причинить зло женщине, которую любишь, не так ли?
 — В этом утверждении нет логики, хотя твои чувства льстят моему самолюбию, — проговорил Морган, зарываясь лицом в ее волосы. — Но в одном ты права. Я люблю тебя больше жизни и не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я обещаю, Каро: ни один волос не упадет с твоей головы, ни один человек не дотронется до тебя.
 Она посмотрела на него с хитрой усмешкой:
 — Ни один, Морган? Теперь ты меня разочаровываешь, поскольку не возражала бы, если бы ко мне прикасались сегодня ночью.
 — Правда, детка? — спросил он, подхватывая ее на руки. — Интересно, что ты имеешь в виду? Если не возражаешь, мы могли бы поменяться ролями и ты выступила бы в роли моего учителя.
 Она слегка прикусила его подбородок, ее влажный язык начал описывать небольшие круги на его небритой щеке, а он нес ее к ковру, расстеленному перед угасающим камином.
 — Я думаю, ваша светлость и мой муж, — проговорила она, притягивая его к себе, — для начала вы должны расстегнуть эти пуговицы.
 — Озорница, — пророкотал он низким горловым голосом, отбрасывая в сторону ее платье.
 — Морган, Морган, пожалуйста, — прошептала она, обвивая его руками. Ее тело приподнялось с ковра, ее дыхание жгло ему шею.
 Он повалил ее на спину, заглядывая ей в глаза.
 — Говори, Каро, — просил он, играя ее налившимся соском, а его другая рука гладила ей живот. — Ты учитель, помнишь? Ты должна сказать, чего ты хочешь.
 — Я хочу… я хочу, чтобы ты любил меня, — уклончиво ответила она, призывно раздвигая ноги. Ее тело было красноречиво, но слова не шли с ее языка, и эта внезапная робость делала ее еще более желанной.
 — Я буду любить тебя всегда, моя девочка. Всегда. — Он поднял голову и улыбнулся, глядя на Каролину и молча благодаря ее.

 ГЛАВА 19


 Вы не поверите, но истина странна;
 Странней, чем вымысел.

    Джордж Байрон

 Каролина надела свое бледно-голубое муслиновое платье, которое, по мнению Моргана, ей больше всего шло. Бетт завила ее, и ее волосы ниспадали волнами, перехваченные широкой шелковой лентой. Ее туфли были белыми, как и сумочка, которую она захватила с собой, хотя и не собиралась выходить из дома. Просто ей нравилась эта сумочка. Это был достаточный повод, чтобы ее носить.
 А на ее шее, отсвечивая золотом, висела подвеска с Единорогом.
 Еще предстояло решить множество проблем. Морган должен был съездить к графу и отказаться от своего заявления, что она — пропавшая леди Каролина. Он даже пообещал поговорить с Ричардом и выслушать его. Она видела, что любовь сделала Моргана более терпимым и мягким.
 — Доброе утро, ваша милость, — проговорила она счастливым голосом, проскальзывая в гостиную. Улыбка ее немного увяла, когда она увидела, что герцог сидит в своем обычном кресле, уже положив на колени молитвенник и нахмурившись. Она не знала, какое чувство в ней было сильнее: жалость к человеку, потерявшему младшего сына, или злость к упрямому глупцу, отвергавшему любовь старшего.
 — Надеюсь, вы хорошо чувствуете себя сегодня? — спросила она, пытаясь улучшить его настроение. — Прошлый вечер был нелегким. Ферди, по-моему, должен быть доволен собой. По крайней мере, я очень горжусь им.
 Герцог оторвал взгляд от молитвенника:
 — Фредерик простил своего отца. Прощение — это наш долг, если мы хотим быть добрыми христианами. — Он дважды кивнул, как бы в знак согласия с собственными словами, потом снова нахмурился. — Но вслед за прощением, к несчастью, не всегда приходит забвение. Как я ни стараюсь, сколько ни молюсь, забвения нет и нет. Морган снова не оправдал моих надежд. Я должен был это предвидеть. Он всегда приносил мне одни разочарования.
 Каролина, чей взрывной темперамент дал о себе знать, не сразу овладела собой.
 — Знаете, что я вам скажу, ваша милость? — заявила она, становясь напротив него. — Время от времени я начинаю удивляться, почему Моргана так беспокоит, что вы о нем думаете, почему он идет на такие жертвы, чтобы завоевать вашу любовь.
 — Морган? — герцог в недоумении взглянул на нее, как будто она вдруг заговорила с ним по-гречески. — Моя дорогая девочка, я не знаю, о чем ты говоришь, правда, не знаю. Конечно, я люблю Моргана. Он мой сын.
 — Нет, ваша милость, — возразила Каролина, уперев руки в бока и пускаясь во все тяжкие: семь бед — один ответ. — Морган не ваш сын. Джереми был вашим сыном. Морган, ваша милость, это ваша жертва.
 Подбородок герцога задрожал, и слезы заблестели в его глазах.
 — Джереми? Что Морган рассказал тебе о Джереми?
 — Он рассказал мне, как Джереми сбежал, как последовал за Морганом во Францию, как он умер. Да, ваша милость. Я знаю все это, и больше, чем вы когда-либо узнаете.
 — Я знаю достаточно! Джереми пал жертвой своей злосчастной привязанности к брату. Он умер из-за Моргана, из-за его эгоизма и тщеславия, из-за склонности Моргана к авантюрам.
 — Правда? Но если ваши чувства таковы, ваша милость, почему же вы помогали Моргану отомстить Ричарду?
 Герцог наклонил голову, потирая лоб:
 — По глупости. Просто по глупости. Я верил, что это может выставить Ричарда трусом, оставившим в беде товарищей, чтобы спасти собственную жизнь. Мне захотелось увидеть его поверженным, увидеть графа Уитхемского страдающим от того, от чего страдал я.
 — И увидеть, как ваш сын идет драться с виконтом? — хладнокровно предположила Каролина. — В надежде на то, что Морган умрет?
 Вильям Блейкли, герцог Глайндский и богобоязненный христианин, медленно поднялся на ноги и посмотрел Каролине прямо в глаза:
 — Да, мое дитя. В надежде, что Морган умрет. Я бы молился, чтобы они оба умерли, чтобы он и Ричард убили друг друга. Умереть должен был он. Не Джереми. Ни в коем случае не Джереми. Бог взял не того.
 Каролина сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладонь. Может быть, сиротство было Божьим благословением, которого она не ценила в полной мере вплоть до этого момента.
 — Да, ваша милость, — хрипло прошептала она наконец, когда молчание стало непереносимым. — Бог действительно взял не того человека. Он должен был взять вас. Тогда Он, может быть, смог бы вам объяснить, на чем держится мир!
 Она повернулась на каблуках и вышла, недоумевая, почему это утро показалось ей таким чудесным.
 — Через пару минут можешь его впустить. Да, вот еще что, Хетчер, пожалуйста, проследи, чтобы нам не помешали, даже если услышишь… гм… что-то непривычное. Спасибо, Хетчер.
 Ричард растянулся в черном кожаном кресле, уже одетый в выходной костюм, хотя было еще только девять утра, и жадно взглянул на графин с бренди.
 «Кларет — это сладкая водичка для мальчиков; портвейн — напиток для мужчин; но кто хочет быть героем, должен пить бренди».
 Кто это сказал? Ах да, Сэм Джонсон. Ричард покачал головой. Нет, пусть бренди остается там, где он стоит, что бы ни говорил добрый старый Сэмюэл Джонсон. В конце концов, он выполнил предписание Джонсона три года назад. Залез в графин и безвылазно сидел в нем почти четыре месяца. Достаточно долго, чтобы вытерпеть череду торжеств, поздравительных речей и церемоний по случаю вручения наград. Бренди тогда ему не помог: он не притупил боли, не развеял воспоминаний.
 Почему он должен помогать теперь?
 Теперь, когда Морган на пороге его дома и готов потребовать ответов на свои вопросы.
 Ричард взял чашку чая, но поставил ее обратно на поднос, когда почувствовал, как трясутся его руки. Он должен держаться, должен забыть, как он любил Моргана Блейкли, и помнить о том, что он должен его защитить, защитить память Джереми. Защитить себя. Защитить себя? Об этом ли он заботился? Он еще раз взглянул на графин.
 — Ты ждал меня.
 Ричард повернул голову к двери и увидел высокую, широкоплечую фигуру Моргана, почти загородившую свет из окна. Морган не задал вопрос, он констатировал.
 — В самом деле, дружище, я ждал тебя долгие часы. Это было очень трудно — покинуть ее постель?
 Зачем он спросил об этом? Разве недостаточно того, что он видел любовь в глазах Моргана вчера вечером, когда тот смотрел на Каролину Уилбер? То выражение, которое он мечтал увидеть в глазах Моргана, когда тот смотрел на него, Ричарда.
 Морган вошел в комнату и занял кресло напротив Ричарда.
 — Я отказался от идеи вызвать тебя на дуэль, Дикон, — сообщил он тихо, обыденным тоном. — Сказать по правде, я чуть ли не обрадовался, когда ты так успешно сорвал мой план вчера вечером. Однако, мой некогда лучший друг, если ты еще раз оскорбишь мою жену, я без всякого сожаления выпорю тебя хлыстом.
 Женитьба… Это окончательно. Надежда, которая вопреки всему еще теплилась в его сердце, угасла.
 — Я не знал.
 — Это звучит ободряюще, — а то мне уже стало казаться, что ты знаешь обо мне все. Упреждая твой вопрос, скажу, что этот брак был идеей моего отца. Тогда мне казалось, что он таким образом хочет сделать из меня мужчину. Однако теперь я пришел к выводу, что он надеялся наказать меня за дурное поведение. Каро — это первый и последний подарок, который я получил от этого человека, который теперь, скорее всего, сожалеет, что настоял на этом браке. А я собираюсь объявить о нем публично, как только расплету паутину, которую так неискусно сплел: я имею в виду замысел выдать ее за леди Каролину. Все это очень странно, не правда ли?
 — Твой отец никогда не ценил тебя, Морган. Он был твоей единственной слабостью, так же как мой драгоценный папаша был моей главной слабостью. Ты готов был сделать что угодно, чтобы завоевать любовь отца, а я был готов на все, лишь бы мой забыл о моем существовании. Я еще не поблагодарил тебя за то, что ты заставил моего отца пострадать вчера вечером. Временами я надеялся, что его хватит кондрашка.
 Морган вздохнул:
 — Да, вчерашний вечер сложился странно. Я добился только того, что подверг опасности Каролину и лишний раз заслужил презрение своего отца.
 Ричард встал с кресла и начал ходить перед камином.
 — Твой отец осел, Морган, и на нем лежит большая доля вины, чем это может кому-то показаться. Он никогда не знал ни одного из своих сыновей.
 Уже в тот самый момент, когда эти слова сорвались с его языка и повисли в воздухе как признание, смысла которого Морган еще не разгадал, Ричард понял, что допустил ошибку. Но было ли это ошибкой? Морган пришел сюда в это утро, чтобы говорить, но, может быть, настало время, когда ему следует послушать, что скажет он, Ричард? Может быть, настало время покончить со всем этим? Ведь он хотел именно этого, не так ли? Может быть, они с Морганом хотят одного и того же? Так почему бы ему этого не сделать? После еще одной бессонной ночи — ночи раздумий и подведения итогов — почему бы ему не попытаться найти нужные слова?
 — Морган, — проговорил он, поворачиваясь лицом к человеку, которого любил с пятнадцатилетнего возраста, с того дня, когда они сбежали с уроков, чтобы искупаться в близлежащем пруду. С того проклятого дня, когда Морган, недолго думая, разделся догола и нырнул в воду, потом показался на поверхности, улыбаясь и стряхивая воду со своих черных волос, как спаниель, и крикнул, чтобы Ричард присоединялся к нему.
 До этого момента Ричард недоумевал, сомневался, отрицал. До того момента, когда он стоял на берегу, держа перед собой одежду, скрывая несомненное свидетельство влечения, какого он прежде не знал. Не понимал до конца. «О Боже! Почему ты сотворил меня таким? Разве не было бы лучше, если бы я вообще не появлялся на свет?»
 До него донесся голос Моргана:
 — Дикон, о чем ты начал говорить? Я и не подозревал, что ты так хорошо знал Джереми. Ведь вы с ним встретились только в тот вечер под Рождество, когда я привез тебя в «Акры», а Джереми было тогда не больше двенадцати лет, не так ли? Должно быть, ты провел с ним несколько задушевных бесед, пока вы ждали моего возвращения в лагерь.
 Ричард облизал губы. Морган давал ему последний шанс, последнюю возможность избежать признания. Но он не мог воспользоваться этой возможностью. Он не мог даже повернуться к Моргану спиной. Он должен был видеть его лицо в момент признания, видеть его шок, его отвращение.
 — Морган… — Его голос осекся, и он на мгновение закрыл глаза, затем начал опять: — Морган, я не запомнил Джереми в возрасте двенадцати лет. Я… моя голова была тогда занята совсем другим… Но ты должен это знать: я близко познакомился с Джереми еще до его приезда в лагерь. Я знал его очень хорошо. Я знал его интимно. Видишь ли, Морган, Джереми и я, мы были…
 — Твоя голова была тогда занята другим? — внезапно прервал его Морган, улыбаясь. — Нам было тогда по пятнадцать, Дикон. Мы не были заняты ничем, если, конечно, не считать ту девушку с верхнего этажа. Как ее звали? Мэри? Маргарет? Мы оба ее поимели, насколько я помню. Или я ошибаюсь на твой счет? Я помню, как ты стоял на страже, когда я кувыркался с ней в постели моего отца. О Боже, Дикон, я был для него сущим наказанием, не правда ли? Неудивительно, что он столько раз меня колотил. Иногда мне кажется, что я вел себя непотребно только для того, чтобы ему досадить.
 Ричард потер лоб. Он прекрасно помнил те минуты, когда стоял, оберегая Моргана, подстрекая его и умирая от ревности, в то время как его друг баловался с хорошенькой служанкой.
 — Морган, я попросил бы не прерывать меня, потому что я пытаюсь сказать тебе нечто важное.
 Морган встал и подошел к столику со спиртными напитками, повернувшись спиной к Ричарду.
 — Да, Дикон, я это понимаю. Но, видишь ли, я не хочу этого слышать. — Держа бокал с бренди в руке, он повернулся к Ричарду. — Хорошо, мы поговорим о Джереми, но всего одну минуту. Я любил его. Джереми был совсем не похож на меня, Дикон. Джереми был послушным, любящим и мягким. Отец видел в этом указание на то, что он должен посвятить себя церкви. Я… смотрел на такие вещи несколько иначе.
 Морган сделал глоток бренди.
 — Сначала, я считал, что брат просто хочет угодить отцу. Мне кажется, я всегда измерял вещи только одной мерой: понравятся или не понравятся они моему отцу. Я подстрекал Джереми к занятиям верховой ездой, стрельбой, даже боксом — то ли потому, что был его старшим братом и считал, что он должен приобрести подобный опыт, то ли оттого, что ревновал его к отцу. Я до сих пор толком не разобрался в мотивах собственного поведения, Ричард. Джереми делал все возможное, чтобы держаться рядом со мной, но я, Боже, прости меня, стремился только к победе. Когда Джереми стал старше, когда я начал брать его с собой на вылазки в деревенскую гостиницу, а потом в публичные дома в Лондоне, я заметил, что Джереми упорно уклоняется… — Морган замолчал, допил остававшийся в бокале бренди, потом посмотрел Ричарду прямо в глаза: — Так что, Дикон, я знаю. Я всегда знал. Но мне не хочется слышать об этом. — Он поставил бокал на стол. — Я не хочу, чтобы ты сказал мне, что ты и Джереми… Боже! Мой брат и мой лучший друг. — Он отвернулся и налил себе еще. — Я не хочу этого слушать, Ричард, — закончил он тихо. — Пожалуйста.
 Ричард добрался до своего кресла и упал в него. Все эти годы он стремился защитить Джереми, защитить Моргана. А Морган знал. Морган, который никогда ничего не скрывал от своего лучшего друга, скрыл от него очень важную вещь. Скрыл очень хорошо. Он был Единорогом, мастером конспирации. Они оба были великими хранителями секретов.
 — Почему… почему ты мне не сказал? Тебе было стыдно за Джереми?
 Морган выглядел задетым за живое.
 — Было ли мне стыдно? Боже, конечно нет. Он был моим братом. Можем мы оставить эту тему, Дикон? Давай оставим все эти разговоры. Я пришел, чтобы дать тебе возможность объясниться, даже заставить тебя рассказать, что произошло после того, как ты покинул лагерь. Но теперь… теперь я не думаю, что хочу это услышать. Кажется, больше всего мне хочется забыть. Я хочу забыть все. Все равно мы не в силах ничего изменить. Джереми мертв, я потерял своего лучшего друга — может быть, во второй раз, — мой отец меня ненавидит. — Он слабо засмеялся. — Ну, насчет этого я никогда не питал особых надежд.
 Ричард поднял руку и потер себе лоб.
 — Я не думаю, что мы можем так поступить, Морган. Мне кажется, ты должен сейчас меня выслушать. Я любил Джереми, это правда, но сначала он был только заменой.
 Морган вскинул голову:
 — Заменой? Что это должно означать, черт бы тебя побрал?
 — Это означает, мой добрый, доверчивый и слепой друг, что у Джереми были твои глаза, твой подбородок и тембр голоса, особенно когда он смеялся. Боже, Морган! Неужели ты еще не понял?
 Морган сидел неподвижно и смотрел недоверчиво, не вполне понимая, а Ричард сорвался с кресла и устремился к столику с графином, не в силах продолжать разговор. Трясущимися руками он налил себе бренди, осушил половину бокала и налил еще. Потом повернулся и посмотрел на Моргана:
 — Сначала Джереми только заменял тебя, Морган, на чью любовь я не смел надеяться, о которой никогда бы не посмел попросить.
 В комнате на долгое время воцарилась тишина, наполненная воспоминаниями. Воспоминаниями о годах, проведенных вместе, о школьных шалостях, о вечерах, проведенных в Лондоне, о битвах, о долгих неделях, когда они делили лагерную палатку и скудный паек.
 — Расскажи мне, что произошло, Дикон, — попросил наконец Морган, все еще сидя в кресле спиной к Ричарду. — Ты любил Джереми. Ты говоришь, что любил меня. Я не могу поверить, что ты бросил нас. Все эти годы я пытался поверить — и не мог. Ты вернулся бы к нам, если бы смог. Ты не оставил бы нас умирать. Скажи мне, что произошло после того, как ты выехал из лагеря? Тебе пора об этом рассказать.
 Ричард покачал головой. Он о чем-то раздумывал, глядя в пространство, затем заговорил:
 — Я остановился отдохнуть. Понимаешь, всего на минутку, чтобы сориентироваться. Я должен был сориентироваться. Было темно, шел снег. Эта твоя чертова маска, Морган, она защищала от снега, но сквозь нее было плохо видно. Я снял ее, а заодно и черный плащ. Я никогда не носил ничего подобного. На тебе они выглядели прекрасно, на мне же они были не более чем маскарадным костюмом. Я не был этим чертовым Единорогом. Я был исполнителем, но не лидером. Я был только ошибкой Томаса Уилбертона, его бесхребетным сыном.
 Ричард продолжал говорить, но теперь он обращался к самому себе, словно Моргана не было рядом:
 — Но мне было дано поручение. Я должен был передать жизненно важную информацию нашим войскам. Я должен был спасти своего любовника и своего лучшего друга. Боже! Как я мог оставить их вместе: ведь Джереми еще так слаб, он еще бредит по ночам. Что, если он проговорится? Что, если он признается Моргану? Что, если он расскажет ему, как нашел дорогу к лагерю, в который пришел повидаться не с братом, а со мной?
 Я был в панике. Морган не должен этого узнать. Я вел себя очень осторожно все эти годы. Я очень боялся, когда Джереми был болен, я боялся, что он выдаст нашу тайну. Я почти не спал. Я отдавал большую часть своего пайка другим солдатам, и от голода у меня начались спазмы в желудке. Я держал в руках маску Моргана и думал о нем, вспоминая, как он гладил свою лошадь, посылая меня в темноту ночи.
 Он не должен был этого делать, он не должен был так доверять мне. Все эти годы я умело притворялся, — и все только для того, чтобы быть с ним рядом. Он никогда ни о чем не догадывался. Он думал, что я такой же, как он.
 Но это было не так. Я не такой, как он! Зачем я здесь оказался? Мне надо вернуться в лагерь, ибо я не тот, кто может прийти им на помощь.
 Я должен подождать до утра. Я не Единорог. Кто-то указывал мне путь. Я останусь здесь, пока не прекратится снег и на небе не появятся звезды. Я побуду здесь до рассвета. А потом поеду. Поеду за помощью. Я доберусь до самой преисподней, лишь бы им помочь. Я не могу их подвести. Только не Моргана. Боже милосердный, только не Моргана.
 Проклятая лошадь! Беспокойное, тупое животное! Куда ты подевалась? Я заснул только на минуту. Черт побери! Что это? Французские солдаты. Трое. Оборванные, с длинными бородами, закрывающими большую часть лица. У них узкие, злобные, голодные глаза. И они ведут лошадь Моргана!
 Ричард медленно сполз на пол, съежился, этот кошмар лишал его сна три долгих года. Он видел, как приближаются эти люди, и боялся, что они его обнаружат.
 Он сел на корточки и закрыл глаза, словно и сейчас прятался за деревом, как в ту ночь.
 — Прежде всего, закопаю послание в снег… вот так. Теперь буду сидеть неподвижно. Они подходят все ближе и ближе. Не двигаться. Не дышать. Еще ближе…
 Ричард не открывал глаза. Французские солдаты обнаружили его, выволокли из-за дерева. От их нечистого дыхания тошнота подступила ему к горлу.
 — Отстаньте от меня. Я ничего не знаю. Нет, у меня нет с собой никакой еды. Я дезертир. Да, мы все дезертиры. Проклятая, глупая война! Я заблудился, так же как и вы. Не бейте меня. Я уже сказал, что у меня нет денег. Боже, неужели непонятно: я заблудился в лесу! Что вы делаете? Отцепитесь от моих сапог! Ну, ладно. Берите их, черт с вами! Нет. Прекратите! Уберите руки. Вы же солдаты! Верните мне мою одежду. Вы не можете этого сделать. Чего вы от меня хотите? Мне больше нечего вам дать. Не дотрагивайтесь до меня. Мы все солдаты! Не животные! Дайте мне встать. Пустите меня! Отстаньте! Нет! Мы… не… животные!
 Ричард вздрогнул, проглотил слюну, поднял голову и увидел перед собой озабоченное лицо Моргана. Почему Морган был таким высоким? Как получилось, что он, Ричард, сидит на полу?
 — Довольно, Ричард, хватит. Забудь об этом. Что случилось потом — после этого?
 Ричард прокашлялся и снова подумал о глотке бренди, но отказался от этой мысли. Он больше не нуждался в бренди. Самое худшее было уже позади.
 — Я не думал, что люди способны на такие поступки, Морган. Злодеи, чудовища, дегенераты. Это были животные, хуже животных. Я не знаю, как долго они… использовали меня: часы… дни… Часы, я думаю. Но они казались мне днями. Я думал, что это случается только с женщинами. Мне никогда не приходило в голову, что…
 Морган заговорил жестким голосом, словно отдавал приказ:
 — Я сказал: довольно, Дикон. Война творит с людьми странные вещи. Ты прав, она нередко низводит их до уровня животных. Ты должен рассказать, что произошло потом.
 Ричард кивнул, повинуясь ему, как всегда.
 — Я убил их. Всех троих… их собственными ножами… когда они заснули. Я убил их так, как всегда хотел убить своего отца: перерезал им глотки от уха до уха, так, чтобы они не смогли закричать, не могли выругаться, обозвать меня. Как я мог встретиться с вами после того, что со мной произошло? Я был растерзан, меня использовали.
 Я настолько плохо соображал, что с большим трудом отыскал место, где закопал твое послание. Затем я оделся и взял одну из их лошадей. Я натянул твой плащ, прикрыл свой позор твоей маской. Я оставил своего чертова коня умирать от голода. Я выехал при свете дня, особенно не скрываясь. Я не боялся, что меня обнаружат, надеясь умереть и избавиться от позора. Я мало что помню. Помню только, что меня нашли наши, им я и передал твое послание. Они очень обрадовались и пообещали доставить его лично Веллингтону.
 Ричард встал на ноги, посмотрел на Моргана, едва различая его за пеленой слез, которые он не мог остановить.
 — Солдаты увидели плащ, маску. Они увидели кровь на моих руках. Они называли меня Единорогом. Я знал, что должен рассказать им о тебе, о лагере. Я должен был привести их к вам — но не мог вспомнить, где расположен лагерь. Я не знал, где нахожусь. И я не мог встретиться с тобой, с Джереми. Мне никогда не было стыдно с Джереми, но теперь я испытывал стыд и боль. Я был испачкан. Я был изнасилован. Я паниковал. Я не мог думать! Я должен был остаться один, поразмышлять, прочистить свои мозги, упорядочить мысли. Я должен был вымыться, очиститься, избавиться от ощущения, что меня хватают их грязные руки. Но когда я забрался в палатку и снял с себя одежду, когда я посмотрел на свое тело, вспомнил, что они сделали, как они… Я не знаю, что сделалось со мной, Морган. — Он отвел взгляд и стал смотреть на языки пламени, плясавшие в камине. — Я отключился. Как слабая женщина. Прошло более двух недель, прежде чем я снова заговорил (так мне, по крайней мере, сказали, потому что я ничего не помнил). К этому времени я уже находился на борту корабля, который шел в Англию. Считали, ты погиб, но я молился, чтобы тебе удалось спастись самому, спасти Джереми и солдат.
 Когда я сошел с корабля на берег, все стали прославлять меня как Единорога. Я не возражал. В конце концов, это был способ сохранить память о тебе — и способ заслужить одобрение отца. Никто меня ни о чем не спрашивал. Какие могли быть сомнения? Единорог — это мой семейный символ. Я освоился с ролью и исполнял ее довольно успешно до той поры, — пока до меня не дошло известие, что ты вернулся в Англию. Я никогда не был так счастлив — и так напуган. Я подумывал о самоубийстве, но не мог лишить тебя твоей мести. Ты ее заслужил. С тех пор я ждал тебя. И теперь ты здесь. Теперь ты все знаешь. Я подвел вас всех: тебя, Джереми, солдат.
 Морган ничего не сказал. Он встал перед Ричардом и протянул ему правую руку.
 — Морган. Что… что ты делаешь?
 Голос Моргана звучал тихо:
 — Это очень просто, Дикон. Я предлагаю тебе мою руку.

 ГЛАВА 20


 Я нашел для вас аргумент: я не обязан находить для вас истину.

    Сэмюэл Джонсон

 — Дульцинея, мне в голову пришла совершенно великолепная идея! Я решила, что ко мне следует обращаться как к мисс Сервантес. Мисс Летиция Сервантес. — Мисс Твиттингдон подумала и добавила полушепотом: — Я очень много размышляла над этим, моя дорогая, и пришла к выводу, что мои шансы на замужество ни капельки не улучшатся, если станет известно, что я имею хотя бы отдаленное отношение к этому ничтожеству Лоуренсу.
 Каролина думала о том, не попросить ли Моргана уехать с ней в Клейхилл и забыть о Лондоне, Ричарде, графе Уитхемском и даже о герцоге Глайндском, — особенно о герцоге Глайндском. Она подняла голову и слабо улыбнулась пожилой женщине:
 — Мне казалось, что вы всегда называли Лоуренса инфернальным.
 Мисс Твиттингдон фыркнула, что указывало на очередное нарушение Каролиной правил хорошего тона.
 — Он бы таковым, пока не рассказал мне, каким образом маркиз Клейтонский заставил его хорошо ко мне относиться. Дочь рыботорговца! Ха! Я всегда чувствовала, что в этой женщине есть что-то рыбье. Я оскорбила чудное творение Сервантеса, назвав ее Альдонсой. Теперь, когда это дело уладилось, мы должны подумать, какое из множества приглашений может быть принято. К сожалению, мы отошли от светской жизни после нашего дебюта. Я должна сказать тебе, что никак не могу счесть нашу вчерашнюю вечеринку настоящим светским приемом. Ты заметила, как быстро уехали граф и его милая жена после мелодраматической выходки Ферди? Хотя должна признать, что вид сэра Джозефа, ползающего на коленях, улучшил мое впечатление от вечера. Какой отвратительный человек. Имея такого отца, нетрудно стать пустоголовым пигмеем вроде нашего Ферди.
 Сказав это, мисс Твиттингдон опустилась в кресло, обмахиваясь, как веером, приглашением, которое она взяла с каминной полки в гостиной.
 Каролина вопросительно взглянула на нее:
 — Тетя Летиция, вы действительно не любите Ферди? За то, что он такой маленький?
 — Не люблю Ферди? — Мисс Твиттингдон перестала обмахиваться и тревожно взглянула на Каролину, как будто та только что выругалась. — Как тебе в голову пришла такая странная идея, Дульцинея?
 Каролина пожала плечами:
 — Я не знаю, тетя Летиция. Может быть, потому, что вы всегда обзываете его жалким обрубком, пустоголовым пигмеем и так далее.
 — Дульцинея, я считала тебя более сообразительной. Я делаю замечания насчет роста Ферди только потому, что знаю, что он знает, как хорошо я к нему отношусь. Я никогда не позволила бы себе ничего подобного, если бы он мне не нравился. Точно так же и Ферди никогда не указывал бы в своих злосчастных стихотворных пасквилях на то, что некоторые люди по глупости считают моими странностями, если бы мы с ним не любили друг друга, если бы нас не объединяла любовь к тебе. Если бы не это, мы бы разговаривали с ним очень вежливо, как и подобает умным, цивилизованным людям. Только низкие существа могут позволить себе обругать человека, которого толком не знают, да еще за то, в чем этот человек не виноват. Кажется, это совершенно очевидно. Теперь ты поняла?
 Каролина кивнула, чувствуя, что у нее начинается головная боль. Что это за общество, которое признало сэра Джозефа Хезвита и герцога Глайндского, в то время как мисс Твиттингдон и Ферди были им отвергнуты?
 — Мне кажется, в Вудвере жизнь была проще, тетя Летиция, — сказала она после небольшой паузы. — По крайней мере, там было проще понять, кто настоящий сумасшедший.
 — Да, — поддержала ее мисс Твиттингдон. — А теперь мы должны вернуться к более важному делу и решить наконец, примем мы приглашение леди Хирфордской или проведем нескончаемый вечер у леди Шеффилдской, слушая, как ее краснолицые дочери играют на скрипке. Мне нужно проследить, чтобы Бетт достала подходящую краску для волос. Кстати, Дульцинея, ты заметила, что у меня начинают выпадать волосы? Я думаю, это от сажи. Лондонский воздух полон сажи, вылетающей из печных труб.
 Следовало ли Каролине указать на очевидное?
 — Тетя Летиция, может быть, им вредит то, что вы их постоянно красите? — спросила она, недоумевая, зачем призывать к здравому смыслу эту совершенно счастливую женщину.
 — Фу! Бетт говорит то же самое, — признала тетя Летиция, сделав гримасу. — Может быть, вы и правы. А я-то как раз собиралась ввести в моду живые тюрбаны. Не так ли происходит со всеми моими великолепными идеями. Дульцинея? Они выглядят очень удачными вначале, но кончаются ничем. Ну, ничего. До полудня меня посетит еще какая-нибудь великолепная мысль. Я не испытываю в них недостатка, как ты знаешь.
 Каролина скрыла улыбку, заслонив лицо рукой, затем стала серьезна. Если бы мир был таким простым, каким видела его мисс Твиттингдон…
 — Можно, я скажу вам кое-что? — спросила она, сдерживая слезы.
 Каролина соскользнула со своего кресла и опустилась на колени перед женщиной, которая давала ей так много, ничего не требуя взамен. Так вели себя только она и Ферди. Персик, которой она раньше доверяла, вознамерилась поживиться за ее счет. Герцог переносил ее присутствие только потому, что нуждался в ней для достижения собственных целей. Даже Морган, которого она так любила, чего-то хотел от нее. Но не Летиция Твиттингдон. Не Ферди Хезвит. Они ничего у нее не просили, только давали.
 — Я люблю вас, мисс Летиция Сервантес. Я очень, очень вас люблю. Я когда-нибудь вам это говорила?
 — Да нет, не думаю… Ну разве ты не милашка? — Мисс Твиттингдон начала яростно обмахиваться приглашением. — Боже, как здесь жарко. Я просто погибну в этих проклятых тюрбанах. Поцелуй меня, детка.
 Каролина поднялась и нырнула в пахнущие духами объятия мисс Твиттингдон — первые объятия, напоминавшие материнские. Каролине ничего так не хотелось, как прижать голову к груди Летиции Твиттингдон и зарыдать.
 Ей хотелось выплакать горе, накопившееся за годы одиночества, когда ей приходилось самой заботиться о себе. Ей хотелось смыть с души остатки воспоминаний, чтобы полностью открыться для любви Моргана. Ей хотелось, чтобы этот день поскорее закончился, чтобы ее муж смирился, и они смогли построить будущее, свободное от тягостных воспоминаний. Но больше всего ей хотелось защищенности и уверенности.
 Шли из Вудвера жуткого люди
 И не ведали, что с ними будет.
 Но прошло много дней,
 Они стали умней,
 Их семья нерушимой пребудет.
 — Ферди! — Каролина выбралась из объятий мисс Твиттингдон и, утирая слезы, повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как карлик выполнил великолепное сальто у входной двери.
 — Это было замечательно!
 Ферди приземлился на копчик, вытянув перед собой короткие ножки, и улыбнулся.
 — Благодарю тебя, моя дорогая маркиза-плакса. Что тебе так понравилось? Мое стихотворение или мой трюк? А что это наша прекрасная мисс Твитт вытирает свой длинный нос платком? Кажется, она неплохо выглядит. Я уже говорил тебе, что день сегодня прекрасный? Просто великолепный день, тем более, что я не думал дожить до него. Напомни мне, чтобы я поблагодарил Моргана, когда его увижу. Кстати, где он сейчас?
 — Вот и мне не терпится это узнать. Где он прячется, этот чертов англичанин? Натравил на меня своего лакея, который сторожил меня, как лиса курятник. Если бы я не стукнула его по башке каблуком, когда он задремал, и не забрала ключ от комнаты, не знаю, как бы я из нее выбралась. Доброе утро, моя дорогая. Я смотрю, ты все еще якшаешься с этими двумя капризами природы. Как ты думаешь, не могла бы я выпить чашку чая, прежде чем покинуть этот дом?
 — Ты! — воскликнул Ферди, пришедший в ярость. — Убирайся отсюда, никому ты здесь не нужна!
 Персик О’Хенлан посмотрела на Ферди сверху вниз и ухмыльнулась:
 — Ах, у меня коленки задрожали от страха! Наверно тебе кажется, что ты очень страшный человек, который запросто может меня обругать и все такое. Ничего подобного. Ты просто псих, сумасшедший, вот что я тебе скажу. Почему бы тебе не заткнуться и не дать своему языку выходной?
 — Я разберусь с ней, Ферди, — пообещала Каролина, жестом призывая Ферди к молчанию. Она вскочила на ноги и встала перед Персиком, глядя на нее довольно злобно.
 Понимала ли ирландка, как потрясло Каролину ее вчерашнее заявление? Не потому, что ей было стыдно иметь такую мать, как Персик; Каролину поразило, как долго та скрывала их родство, что говорило об отсутствии материнской любви. Впрочем, поразмышляв, Каролина решила, что ирландка просто солгала.
 — Неужели ты действительно ударила Гришема по голове и украла у него ключ? Или дело в том, что ты такая засаленная, что тебе удалось змеей проползти под дверью? И это моя мать?! Я предпочла бы, чтобы мать моего отца умерла старой девой, чем признать такую женщину, как ты, своей родственницей. Подумать только: я доверяла тебе!
 Персик уперлась кулаками в бока и начала наступать на Каролину, опасливо обходя Ферди, жонглировавшего тремя красными деревянными шариками.
 — Ах, моя уточка, — подмигнула она Каролине. — Значит, ты доверяла мне. А кто заботился о тебе много лет, и не только потому, что ты напоминала мне малютку, которую я родила и потеряла за три недели до твоего появления.
 — Правда? — спросила Каролина. — Так почему же ты заботилась обо мне?
 Персик отвела глаза и сделала вид, что осматривает комнату. Потом ответила:
 — У меня были на это причины, моя уточка. Ты была не такая, как другие. Имела все повадки леди. Тот, кто упек тебя в приют, хотел, чтобы ты исчезла, поэтому я решила тебя не выдавать, когда за тобой пришел тот хмырь с зычным голосом и красной рожей; в то время ты как раз была у меня дома, лежала в лихорадке. Ты заболела через неделю после того, как попала в приют.
 Каролина страшно разволновалась:
 — Через неделю. Персик? Выходит, что человек, которого ты называешь «хмырем», явился через неделю после того, как ты меня нашла?
 Персик пожала плечами:
 — Может быть, больше, может быть, меньше. И еще неизвестно, искал ли он тебя. Может, он искал кого-нибудь другого. Раз он не предлагал мне денег, то я слушала его вполуха. Ты была моим маленьким сокровищем. Глядя в твои живые зеленые глаза, я видела в них свое будущее. И знаешь, ты меня не разочаровала. К тому времени, когда тебе исполнилось десять лет, я могла продать тебя цыганам за кругленькую сумму, а потом махнуть в Лондон. Благодаря тебе я надеялась выбраться из Богом забытого Глайнда, но, когда пришло время, не смогла поступить с тобой так, как задумала. Ты имеешь надо мной какую-то власть, Каро, так что я ничем не разжилась, а просто послала тебя в Вудвер.
 Каролина покачала головой:
 — Удивительно, что, умея извлекать выгоду из любой ситуации, ты еще не имеешь собственного дома и экипажа.
 Персик вытерла нос рукой:
 — Ладно, Каро, хватит на меня злиться. Ты ведь не будешь смотреть свысока на бедную женщину, которая хочет заработать себе на пропитание? Ведь я могу умереть с голоду, если ты не дашь мне с собой пару каких-нибудь серебряных вещичек. Я не гордая, возьму что угодно — за исключением той ерунды, которая висит у тебя на шее, конечно. Лучше уж я взяла бы пару канделябров.
 Каролина подняла подвеску и посмотрела на нее.
 — Ты теряешь хватку. Персик, если думаешь, что эта подвеска ничего не стоит. Это прекрасная дорогая вещь.
 «…Я не отдам им эту чудесную подвеску. Существуют незаменимые вещи».
 Каролина потрясла головой. Должно быть, из-за головной боли она слышит чьи-то голоса. Персик вытянула руку и потрогала подвеску:
 — Хочешь сделать из меня дурочку? Если ты и правда думаешь, что это ценная вещь, то учеба не пошла тебе впрок. Разуй глаза и посмотри внимательно, что там нарисовано, Каро. Посмотри хорошенько. Животное стоит на задних ногах, как собака, которая клянчит кость. Но это не собака, а лошадь. А теперь скажи мне: что это за лошадь такая, если у нее между ушей торчит рог? Правда, блестит, как настоящее золото, но что ты скажешь о рисунке? Чистое безобразие. Я подумала так тогда — и точно так же думаю теперь.
 Сердце у Каролины застучало, и внезапно у нее пересохло в горле.
 — Ты видела эту вещь раньше, Персик? — спросила она, тыча подвеской в лицо ирландки. — Где?
 Персик оттолкнула подвеску, направившись к подносу с пирожными. Засунув одно из них в рот, а два за пазуху, она кивнула, затем заговорила с набитым ртом:
 — Знаешь, неплохие пирожные. Даже очень неплохие. Так о чем ты меня спрашивала? Ах да, о лошадях. Они были на том платье, в котором ты была, когда я тебя нашла. Были вышиты по подолу красивыми нитками. Я попыталась вытащить нитки и продать, но из этого ничего не вышло: платье было слишком грязное. Удалось продать только пуговицы, и то всего за три пенса. Так что твое платье принесло мне три пенса и кучу вопросов, на которые мне не очень-то хотелось отвечать. Не платье, а сплошные убытки. — Она запихнула в рот еще одно пирожное и вытерла руки о юбку. — В общем, не о чем и говорить, всего три пенса. А с обувью вышло еще хуже: я вообще не смогла ее продать, потому что на тебе была только одна туфелька.
 «Плед из кареты был обнаружен в доброй миле от места происшествия, и в него была завернута одна туфелька…» Каролина прижала руки к вискам, вспоминая слова герцога. Она закрыла глаза и увидела маленькую девочку в белом платье, болтавшую пухлыми ножками.
 Она громко застонала.
 — Каро! С тобой все в порядке? — спросил Ферди, потянув ее за руку; ей показалось, что его голос прозвучал откуда-то издалека. — Ты неважно выглядишь.
 Сцена, возникшая перед ее мысленным взором, переменилась. Маленькая девочка была сильно напугана, она тянула на себя плед и расширившимися глазами смотрела на сидевшего напротив красивого мужчину; ее нижняя губа дрожала, но она изо всех сил старалась быть большой девочкой и не плакать.
 «Генри, нет! Ради всего святого, не покидай нас».
 Она плачет. Прекрасная леди плачет.
 «Иди сюда, дорогая. Спрячься здесь, пока не вернется папа». Каролина покачала головой, видя перед собой какой-то темный ящик с паутиной по углам, сколоченный из грубых досок.
 Губы ее снова зашевелились, но она сама не понимала, что говорит. Ее голос сделался высоким, детским; она обращалась к прекрасной леди: «Я не хочу туда залезать. Пожалуйста. Там темно. Каро говорит „нет“«.
 «Каро будет играть? Да, дорогая. Какая ты хорошая девочка. Ты моя сладкая, любимая Каро. А теперь поцелуй маму».
 — Мама? — Глаза Каролины оставались закрытыми; она старалась удержать перед мысленным взором облик прекрасной леди, нежной и благоуханной, которая улыбалась и очень ее любила.
 Но в ящике было темно, и маленькая девочка дрожала от страха. Ей трудно было дышать, она ничего не видела, а прекрасная леди что-то кричала, спрашивая: «Почему? Почему?»
 — Выпустите меня отсюда! Выпустите меня! — Каролина отняла руки от лица.
 Звук, похожий на удар грома, расколол ночь. Лошади черные, в пене; они встают на дыбы, потом несутся куда-то вдаль и оставляют ее одну.
 Одну?
 Нет, не одну.
 «Папа! Папа, вставай! Ты тоже играешь? Играешь с Каро? Хочешь, я спою для тебя, папа? Мама! Мама, проснись! Проснись, мама! Проснись! Проснись!»
 Каролина почувствовала, как мисс Твиттингдон бьет ее по щекам. Она наконец открыла глаза, глядя на женщину, казавшуюся смущенной, но обеспокоенной; посмотрела на Ферди, который, в свою очередь, смотрел на нее с жалостью; перевела взгляд на Персика, которая как раз перестала креститься и на всякий случай плюнула через левое плечо, защищаясь от нечистой силы и дурного глаза.
 Она почти ничего не видела, потому что слезы застилали ей глаза. Слезы смущения и ужаса, — ужаса, в котором она жила… в той жизни, о которой забыла.
 Как она могла забыть? Не вспоминать все эти годы? Все эти долгие, холодные, украденные у нее годы.
 — Дульцинея! — Мисс Твиттингдон подвела ее к креслу, помогла ей сесть и стала тереть ей щеки белым носовым платком. — Моя дорогая девочка, что с тобой? Пожалуйста, прости меня за то, что я тебя ударила. Ферди, быстро! Принеси мою нюхательную соль. Я думаю, наша дорогая Дульцинея собирается упасть в обморок.
 — Нюхательную соль? Пошла ты к черту со своей нюхательной солью, Летти! Где Морган? Он должен быть здесь!
 — Ну, мне, пожалуй, пора, — заявила Персик. — Только захвачу эту маленькую серебряную шкатулку — очень милая вещица, вы не находите? — и, может, эту пару канделябров. И пирожные. И поднос, на котором они лежат. А теперь — счастливо оставаться. Главное — вовремя унести ноги, как говорится. Бог тебя благослови, Каро.
 Каролина посмотрела на свои руки и удивилась, что на них нет крови — крови ее отца, крови ее матери. Она удивилась тому, что ее ногти аккуратно острижены, а не обгрызены до мяса. Она так дрожала, что не могла удержать ноги на одном месте; она стучала зубами, ее руки тряслись.
 Ее обобрали до нитки — украли целую жизнь!
 Ее дрожащие руки медленно сжались в кулаки…

 ГЛАВА 21


 Чтобы увидеть тебя, я потерял свою жизнь.

    Морис Сэв

 Морган смотрел, как слуга ставит перед ним бокал бургундского. Он поднял его и чокнулся с Ричардом, своим другом.
 — За Джереми.
 — За Джереми, — эхом отозвался Ричард. — И за хорошие воспоминания.
 Морган сделал глоток, потом поставил бокал на стол. Они ушли из дома Ричарда и завалились в кабачок, заняв небольшой столик в углу. Здесь было уютнее, чем в тяжелой атмосфере дома на Халф-Мун-стрит, где еще звучало эхо признаний Ричарда.
 — Знаешь, мне нравится твоя Каролина, — сказал Ричард. — Она очень откровенная, очень предусмотрительная и в то же время необычайно наивная — полная противоположность своему мужу, сказать по правде. До сих пор не могу понять, как тебе удалось убедить ее сыграть роль моей кузины.
 — Коттедж для нее и для ее друзей, денежное содержание, несколько белых кошек и желтый пес. Это были ее условия, насколько я помню. И я, презренный негодяй, согласился на них. Затем, мой дорогой друг, я попытался соблазнить ее. — Он снова поднял бокал, вращая его за ножку. — Конечно, потом она соблазнила меня. Каро схватывает все на лету. Должен сказать, что в результате мы оба получили больше, чем предусматривалось условиями сделки. И как это ни странно, я должен поблагодарить тебя за свое счастье. Если бы не мой безумный план мести, я бы никогда не встретился с ней. Боже, Дикон, какой бессмысленной тратой времени была бы моя жизнь, если бы в ней не было Каролины.
 Ощущение некоторой неловкости заставило Моргана замолчать.
 — Извини, — сказал он после небольшой паузы.
 — Морган, я всегда был твоим другом. Я все еще хочу быть твоим другом. Если ты сможешь принять сложившееся положение, смогу и я. Я без малейшего усилия смирился с участью холостяка после смерти Джереми и желаю теперь только покоя. Твоя дружба придает моей жизни полноту. Итак, мой друг, что ты намерен делать дальше? Ты говорил, что собираешься пойти к моему отцу и заявить, что снимаешь все свои требования. Возможно, он оросит твой жилет слезами благодарности.
 Моргану хотелось, чтобы все было так просто. Может, так все и получится. Но он в этом сомневался. Почему-то сомневался. Он наклонился, опершись локтями о стол:
 — Дикон, что ты сказал своему отцу? Вчера вечером мне показалось, что он заранее был готов принять все мои условия. Он, а точнее вы оба, выбили меня из колеи тем, что согласились даже на то, что я сам считал чрезмерным. Мне не хотелось бы возвращаться к этой теме, но после того, что ты сказал мне сегодня, я должен знать. Наверное, ты сказал ему, что я собираюсь выставить тебя трусом и самозванцем?
 Ричард осушил свой бокал, затем покачал головой:
 — Я не был уверен, что этого достаточно. «Каролина Уилбер»? Для тебя это слишком топорная работа, Морган, что я могу объяснить только тем, что у тебя душа не лежала к этой мести. Но я знал, что ты не остановишься на полпути. Ты хотел меня наказать, а я желал быть наказанным, но особенно меня прельщала идея навредить отцу по ходу дела. Конечно, мне было бы неприятно, если бы ты осрамил меня, но моего отца никто не назовет трусом. Скандал повредил бы ему, но он не уничтожил бы графа Уитхемского.
 — Значит ли это, Ричард, что я толкнул тебя?..
 — Не извиняйся, мой, друг. Я ни о чем не жалею. Но вернемся к моей истории. Я сказал моему отцу… я сказал ему о Джереми, о том, как я его любил, о том, как мы были вместе. Это был сокрушительный удар, и мой отец не перенес бы огласки, как сэр Джозеф не мог перенести реакции общества на своего сына-карлика. Кстати, параллели, невольно возникавшие на вашей вечеринке, очень меня позабавили. Но так и есть. Что касается моего отца, то я знал, куда направить стрелу. Я всегда это знал. Но потребовалось твое возвращение в Лондон, чтобы я набрался мужества и выстрелил. — Он глубоко вздохнул, затем печально улыбнулся. — Я не упоминал Джереми, Морган. Я должен был защитить память твоего брата даже от тебя; главным образом, поэтому я и не мог просто пойти к тебе и рассказать правду, чтобы покончить со всем этим делом. Джереми и мой стыд держали нас на расстоянии в течение трех долгих лет. Но вернемся к делу. Мне достаточно было сообщить отцу, что я любил мужчину, чтобы он согласился на все условия. В конце концов, если бы ты даже принудил меня к дуэли, я выстрелил бы в воздух, а ты, будучи джентльменом, не смог бы хладнокровно убить меня. Так что это ни к чему бы не привело. Поэтому я рассказал все отцу. Мой дражайший папаша мог бы примириться с тем, что всем известна трусость его сына, но он не смог бы жить с мыслью, что общество знает, что он породил такого… такого…
 — Должно быть, ты пережил жуткую сцену. Почему ты пошел на это?
 Ричард вздохнул:
 — Послушай, Морган, ты хотел спровоцировать меня на дуэль, используя моего отца. Чтобы доказать, что я не трус, каким ты собирался меня изобразить, мой отец мог заставить меня вызвать тебя на дуэль. Но он никогда не позволил бы, чтобы его фамильную честь защищал «мужчина-модистка», выродок…
 — Все равно ты крупно рисковал. И ты очень меня обяжешь, если прекратишь заниматься самоуничижением. Ты такой, каким тебя создал Бог, Дикон; ведь я давно примирился с мыслью, что Джереми тоже был таким, каким его создал Бог. В конце концов, Ферди не извиняется за свой рост.
 Ричард снова улыбнулся и вдруг стал прежним Ричардом, — человеком, которого Морган знал с незапамятных времен.
 — Есть две вещи, которые объединяют всех нас, не так ли, мой друг? Ферди, Джереми, даже тебя и меня. Это Бог и наши отцы. Твоя чудесная жена должна радоваться тому, что выросла в сиротском приюте и избежала, по крайней мере, некоторых невзгод.
 Морган оглядел комнату и, убедившись, что их никто не подслушивает, наконец перешел к теме, которая чрезвычайно занимала его с прошлой ночи.
 — Дикон, что ты помнишь об убийстве?
 — Об убийстве? — Ричард нахмурил брови, явно озадаченный. — Ах, ты имеешь в виду то разбойное нападение? Проклятые грабители! Мясники! Мало того, что они убили моих тетю и дядю, они забрали с собой ребенка, которого тоже, скорее всего, убили. — Он покачал головой. — Сказать по правде, я мало что помню. Я был тогда с тобой в школе, помнишь? Мать плакала, отец, как всегда, неистовствовал, потом были похороны и наш переезд в новое поместье. Больше ничего не помню. Когда мы ехали на похороны, на нашей карете еще не высохла краска: отец приказал украсить ее нашим новым гербом. Он с трудом сдерживал ликование по поводу того, что стал графом. — Ричард сделал еще глоток вина. — Боже, как я всегда ненавидел этого человека.
 — Твой отец был младшим сыном, Дикон, и у него не было никаких перспектив. Представляю, как он, должно быть, бесился, когда узнал, что его брат уже в зрелом возрасте решил жениться. Ведь до этого он мог надеяться, что унаследует имущество Уилбертонов, не так ли?
 Ричард подозвал слугу, чтобы тот снова наполнил их графин, и ответил после того, как тот отошел:
 — Ты предполагаешь, что мой отец каким-то образом причастен к смерти дяди? Но это абсурд! Он напыщенный, злобный, невежественный ублюдок — но убийца? Если так, то мое признание ничего для него не значило. Если это так, Морган, то мой отец капитулировал перед тобой оттого, что твоя жена могла действительно быть леди Каролиной. Особенно удручает меня то, что если это так, то я признался даром. Боже, Морган, что заставляет тебя высказывать такие предположения?
 Морган полез в карман, достал сигару, прикурил от свечи, стоявшей на столе, и выпустил тонкую струйку голубого дыма.
 — Дикон, старый друг, ты помнишь моего дядю Джеймса?..
 Через пятнадцать минут оба уже стояли на мостовой, преисполненные решимости заявить графу Уитхемскому о своих предположениях; никто из них не мог ни поверить в них, ни окончательно их отбросить. Они предстанут перед графом сегодня. Прямо сейчас. Пока тот чего-нибудь не предпринял.
 — Морган!
 Голова Ферди Хезвита высунулась из окна кареты герцога, которая остановилась перед кабачком.
 — Ферди? Зачем ты сюда приехал? Я знаю, что обещал покатать вас по Ричмонд-Парку, но попросил Каро объяснить, что мне надо закончить кое-какие дела…
 — Черт с ним, с Ричмонд-Парком! Я ищу вас по всему Лондону. — Карлик распахнул дверцу и соскочил на тротуар; его лицо было красным от возбуждения и необычайно торжественным. — Дело касается Каро, Морган, — проговорил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Она поехала к графу Уитхемскому, плача и ругаясь последними словами. Я пытался ее остановить. Мы все пытались ее остановить, даже Твитт. Но вы знаете Каро: когда ей что-то втемяшится в голову, разговаривать с ней бесполезно. Будь она проклята, эта чертова ирландка! — Он схватил Моргана за руку. — Это чудесно! Это ужасно! Наша Каро — леди Каролина, Морган! Она настоящая леди Каролина!
 — Что?!
 У Моргана кровь похолодела в жилах. Он чувствовал себя так, словно сбылись все его худшие предчувствия. Невозможное стало возможным. Невероятное становилось очевидным. Должно быть, его дядя Джеймс трясся от смеха, глядя из ада на ненавистного племянника, который сам себя обвел вокруг пальца. Дурак! Глупец! Что он натворил?
 — Что произошло, Ферди?
 Морган и Ричард обменялись взглядами, затем Ричард распахнул дверцу кареты:
 — Поговорим в дороге, Морган. Что бы там ни произошло, Каролина в опасности. Вперед! Гони!
 — Снова повторю: я не могу выразить, насколько счастлива, что вы нашлись! Это чудо! Дорогая маленькая Каролина. — Леди Уитхемская промокнула влажные глаза кончиком носового платка, потом вздохнула: — Я чуть с ума не сошла от счастья, услышав эту новость, поэтому и не нашла слов, чтобы выразить свою радость вчера вечером. Поднялась такая суматоха. Мой муж — ваш дядя — увез меня так быстро, что я едва успела поцеловать вас в щеку. Но теперь вы приехали ко мне, и я… у меня нет слов. Бедный Генри, бедная дорогая Гвен… ну почему они не дожили до этого чудного дня?
 Каролина сидела, стиснув руки на коленях; с одной стороны, она испытывала жалость к этой незнакомой и, несомненно, ни о чем не подозревавшей женщине, с другой — почти неудержимое желание вскочить с кресла и потребовать, чтобы граф предстал перед ней собственной персоной.
 Трус! Он не может показаться ей на глаза. Но чего можно было ожидать от человека, совершившего убийство! Каждое слово Моргана об обвинениях его дяди Джеймса стучало у нее в ушах.
 Конечно, являться сюда было глупо и опасно, но она не могла удержаться, не могла оставаться в доме на Портмэн-сквер, принимать соболезнования тети Летиции и Ферди. Она должна была что-то сделать, должна была услышать признание. Она должна была окончательно убедиться.
 — Тетя Фредерика, вы сказали, что дядя Томас скоро присоединится к нам?
 — Да, он будет с минуты на минуту. Хотя я еще не обсуждала этого вопроса с твоим дядей, Каролина, но уверена, что мы очень скоро устроим бал в твою честь. Ты ведь переедешь к нам, моя дорогая, не так ли? Я всегда мечтала о дочери. И вот теперь, когда Ричард сказал… Ну, это неважно, что сказал Ричард. Отныне ты будешь моей дочерью, хотя я и не надеюсь заменить тебе Гвендолин. Ты помнишь ее, моя дорогая? Ты совсем на нее не похожа. Она была писаная красавица. Я, конечно, не хочу сказать, что ты некрасива, ты как раз очень, очень красива. Но цвет волос у тебя от отца: он был блондином. Может быть, у тебя глаза Гвен? Да, мне кажется, что у тебя мамины глаза. Хотя у нее глаза были карими…
 Каролина слабо улыбнулась. Ей хотелось, чтобы тетя Фредерика замолчала. Она сунула руку в карман платья, чтобы ощутить холодок кинжала, который она прихватила перед выходом из дома. Она не умела обращаться с пистолетами, но Персик обучила ее двум-трем приемам с использованием ножа, что придавало Каролине некоторую уверенность. Она была вне себя от гнева, в ней клокотала ненависть, но дурой она не была. Ее план был разработан наспех, но он был ясным и четким.
 Граф Уитхемский убил ее родителей и загубил, по меньшей мере, пятнадцать лет ее жизни. Этот человек заслуживал самого сурового наказания. Морган не должен был иметь с ним дела. Морган убил бы его, и сам стал бы преступником. Значит, она должна действовать самостоятельно.
 Сегодня впервые в жизни сиротка из приюта, служанка из сумасшедшего дома, маркиза Клейтонская, возьмет на себя ответственность за свою жизнь.
 Сегодня она услышит правду из уст этого человека. Она должна ее услышать, всю. Только окончательно во всем убедившись, она решит свою судьбу.
 Когда она добьется от своего дяди-убийцы признания, она отведет его в полицию.
 Все эти ужасные потерянные годы. Сиротство. Тяжелая работа. Невежество. Вудвер. Боксер. Человек-Леопард. Страдания, страх, сердечная боль, одиночество, отчаяние.
 Ее заставили прожить все эти годы впустую.
 Ее обокрали — лишили родителей, счастливого детства, безопасности, нежных объятий матери и твердой руки отца, поцелуя перед сном. Любви.
 — Каролина! Что с тобой, дорогая? Я не закрываю рта уже пять минут, а ты не говоришь ни слова. Наверное, я слишком тороплю события. Знаешь, это мне свойственно. Твой кузен Ричард всегда упрекал меня за это. Ричард говорит, что я начала планировать его жизнь еще до его рождения, хотя признает, что я сердцем угадывала его желания. И я их действительно угадывала, можешь мне поверить. Но мне не хватало твердости; мне следовало взять Ричарда и уйти с ним. Я об этом подумала, когда Томас впервые сделал ему больно, впервые заставил его заплакать… Ах, дорогая! Пожалуйста, прости меня. Я пережила два тяжелых удара за последние сутки и, кажется, еще не оправилась ни от одного из них. Ничего, если я оставлю тебя одну, Каролина? Мне необходимо полежать в постели, чтобы прийти в себя.
 — Это первая разумная вещь, которую ты сказала за тридцать лет, Фредди. Спасайся бегством, как всегда, — дорогу ты знаешь. Нам с племянницей надо поговорить, и нечего нам мешать, тыча мокрый нос в платок. Иди, и, если ты будешь хорошей девочкой, я приду чуть позже, чтобы порезвиться с тобой в постели. Жаль только, что ты слишком стара, чтобы родить мне еще сына, хотя на самом деле ты никогда не рожала мне настоящего сына, не так ли, Фредди? Настоящего мужчину.
 Каролина, как зачарованная, смотрела, как ее тетя Фредерика встает и выходит из комнаты, прижимая ко рту платок, чтобы сдержать рыдания. Затем она перевела взгляд на человека, которого впервые увидела только вчера вечером. Отнеслась к нему пренебрежительно, посчитав просто жестоким и грубым, как Боксер. Это было не только безрассудно, но и крайне опасно. Граф Уитхемский обладал даже некоторым сходством с Боксером: у него были такие же близко посаженные бегающие глаза.
 Она должна помнить, что он не знает. Он не уверен. А пока он не уверен, она владеет инициативой. Морган заложил фундамент того здания, которое она должна сейчас построить. Пока она владеет собой и не выдает себя, она на коне. Она должна дать ему заглотить наживку, чтобы потом подсечь наверняка.
 И она начнет, как запланировала.
 — Спасибо, голубчик, — сказала она, подошла к столику с напитками и налила себе бокал мадеры, намеренно стоя к нему спиной. — Я за себя не поручусь, если не промочу горло. — Она ловко повернулась на каблуках, держа в руках графин с вином. — Не хотите сделать глоток, ваша светлость? Обделывать дела — это такая сухая работа, а ведь нам надо обсудить одно дельце, если я правильно вас поняла.
 Широкая улыбка графа несказанно обрадовала ее. Сэр Томас заметно расслабился и вальяжно опустился в ближайшее кресло:
 — Я успел кое о чем подумать. Ты не пришла бы ко мне сегодня, если бы планы Клейтона не дали трещину. Где он тебя откопал, моя милая? В каком борделе ты работала? Я распознаю шлюх с первого взгляда: ведь ты изрядно потрудилась в своей жизни, лежа на спине, разве не так?
 Каролина протянула ему бокал с вином, затем присела на подлокотник кресла, стоявшего напротив кресла графа.
 — Я не буду оскорблять представителей вашего пола, а вы тоже немного прикусите свой язычок, согласны, ваша светлость? Вам нет дела до того, откуда я взялась. Лучше обсудим вопрос, где я буду завтра.
 Граф кивнул, затем осушил бокал одним глотком.
 — И где же вы будете завтра, мисс… как прикажете вас называть?
 — Манди, — быстро ответила Каролина, борясь с желанием ударить этого человека. То, что он не был удивлен ее поведением, достаточно красноречиво свидетельствовало о его виновности. — Каролина Манди. Лучше я скажу вам, где меня завтра не будет: в доме на Портмэн-сквер, в этом стойле, где не продохнуть от запаха навоза. Что я только перенесла из-за этого лощеного лгуна Клейтона: ты неправильно ешь, неправильно говоришь, одеваешься не так, как эти расфуфыренные куклы, — и что в результате? Он отказывается выполнять обещания! Леди Каролина, моя сладкая задница! У тебя будут чистые простыни и сколько хочешь леденцов до конца жизни. И собственное поместье с прудом… Все грязная ложь!
 Томас Уилбертон поставил свой бокал на стол и заерзал в кресле, пристально всматриваясь в лицо Каролины.
 — Позволь уточнить, правильно ли я тебя понял, мисс Манди. Ты говоришь, лорд Клейтон пообещал, что тебя признают леди Каролиной Уилбертон и ты получишь деньги и поместья? И по-твоему, он не собирается выполнять свое обещание? Но как ты об этом узнала?
 — Они ведь больше умники, не так ли, ваша светлость? — Каролина начала расхаживать по ковру. — Они, знаете ли, закадычные друзья, ваш сын и его светлость. Ну, я и подслушала, о чем они говорили. Клейтон собирается услать меня куда подальше, откупившись каким-то коттеджем. А что я буду там делать, я вас спрашиваю? Выращивать турнепсы и ласкать кошечек? Ну уж нет, гори оно огнем! Я так себе сказала: Каро, не будь дурой, не одна наша корова дает молоко.
 — Понимаю, — сказал граф; его глаза превратились в маленькие щелочки, и он стал похож на объевшегося хорька. — И ты думаешь, что я тебе помогу? Как?
 Сердце Каролины забилось так быстро, что ей стало трудно дышать. Она обошла кресло графа и произнесла, стоя за его спиной:
 — Знаете, что я вас скажу, голубчик? Не стоит на меня наезжать. Мы с вами как две горошины в одном стручке, вы и я. Я была там вчера вечером, помните? Я чувствую запах страха, а вы купались в нем, как свинья в грязи. Его светлость не учуял этого запаха, но меня на мякине не проведешь. Он все еще в это не верит, но я верю. Его светлость хотел только заставить вас поползать на коленях да отомстить вашему отпрыску. Он не видит дальше своего носа. Вы сказали да не для того, чтобы спасти от позора свое чадо, — вы спасали собственную шкуру. Вы боялись, что выплывет наружу дело об убийстве вашего брата, — вот что я вам скажу. — Она перегнулась через спинку его кресла, так что ее рот едва не касался его уха. — Вы сделали это, разве не так? Его светлость не поверил парню, который сказал ему, что это сделали вы. Но, похоже, это правда. Иначе вы не наложили бы в штаны от страха, когда этот шантажист Клейтон потребовал, чтобы вы признали во мне свою племянницу. Ведь она видела вас, не так ли? А может, она вас запомнила? Не может ли она показать на вас пальцем? Вот почему пот стекал с вас градом! Может, я и правда была той девочкой — вы не знаете. Я могла быть Каролиной!
 Граф повернулся так быстро, что обдал ее своим зловонным дыханием, прежде чем она успела отшатнуться.
 — Кто тебе сказал? Клейтон не мог знать! Не точно. Не окончательно. Никто не может этого знать. Но ты говоришь, что кто-то рассказал ему обо всем. Никто не мог этого сделать. Кроме… — Он стукнул кулаком по ладони. — … Джеймса!
 О Боже! Это была правда!
 — Это мог быть лорд Джеймс Блейкли, ваша светлость? Братец его милости-святоши? Тот, который дал Клейтону это? — Она бросила бокал на пол, потянула за цепочку, висевшую у нее на шее, и достала подвеску.
 — Откуда это у тебя?! На ней не было этой подвески! Эта шлюха не надела ее в тот день!
 Лицо графа покрылось бледностью, затем вспыхнуло и стало багровым от ярости.
 — Почему я не догадался? Почему не понял? Джеймс испытал в жизни немало горя, не меньше, чем я. Ведь он был не просто младшим братом, но и близнецом. Случайность рождения. Все решает случайность. Но я один проявил характер. Джеймс только болтал языком, а у меня слово не расходится с делом. Я посмеялся над Джеймсом. Жить в вонючей дыре и знать, что брат имеет все. Но я не таков! Я действовал! — Он погрозил кулаком, задрав голову вверх. — Будь ты проклят, Джеймс! Будь проклят!
 Хорошо. Теперь она знала. Знала наверняка. Сомнений быть не могло. Граф Уитхемский убил ее родителей. Он сделал это, чтобы унаследовать титул. Лорд Джеймс Блейкли говорил правду. Она засунула руку в карман, нащупывая лезвие кинжала. Но заколебалась.
 — Если вы собрались на небеса, ваша светлость, то желаю вам счастливого пути. А я подожду, когда вы спуститесь на землю, — проговорила она, наблюдая, как граф трет себе лоб, словно стремясь избавиться от неприятных мыслей. — Тогда мы и поговорим о том, как вы намерены поступить с Каролиной Манди.
 Ее слова привлекли его внимание, и он уставился на Каролину:
 — Ты тупая шлюха. Неужели ты и впрямь думаешь, что я совью тебе гнездышко теперь, когда Клейтон тебя бросил? Что меня можно шантажировать второй раз?
 Каролина сделала глубокий вдох, потом медленно выдохнула. Она слышала достаточно. Пора было прекратить игру. Давно пора.
 — Нет, дядя Томас, — проговорила она медленно и отчетливо. — Я никогда не думала, что вы легко поддадитесь шантажу во второй раз. Однако мне хотелось услышать из ваших собственных уст, что вы были тем человеком, которого я видела в ту ночь; тем, кто смеялся, когда схватил меня; тем, кто стал ругаться, когда я его укусила, а потом швырнул меня на землю рядом с телом моей умирающей матери; но тут раздались выстрелы, и он вынужден был ретироваться, чтобы его не застигли на месте преступления. Некоторые вещи видятся как в тумане, но я припоминаю их теперь. С каждой минутой мои воспоминания обрастают все новыми и новыми подробностями. Вы постарели, дядя, и плохо сохранились, а я была тогда маленьким ребенком, и — вы, кажется, могли бы не опасаться, что я узнаю вас через пятнадцать лет. Но, как я уже сказала, вы не могли быть уверены, не правда ли, дядя? Вы не могли быть уверены, что я не припомню чего-нибудь в один прекрасный день. Не припомню того, чего будет достаточно, чтобы отправить вас на виселицу. Разве я не права, дядя?
 Граф подошел к столу и прислонился к нему спиной:
 — Ты лжешь, ты просто угадываешь! Как могла бы ты узнать, что там происходило? Кто тебе сказал? Я убил сообщника. Никто ничего не видел. Мы ускакали, прежде чем кто-нибудь появился на дороге. Джеймс не мог стоять так близко, чтобы видеть, как девчонка меня укусила. Ты не могла этого знать — ты не можешь быть Каролиной. Ты мертва!
 Каролина плакала. Почему она всегда плачет, когда приходит в ярость? Как ребенок. Но слезы только разжигали ее гнев, усиливали ненависть.
 — Мерзкий ублюдок! Сукин сын! Убийца! — Вне себя Каролина тянула к нему сжатые в кулаки руки. Как бы ей хотелось бить его по жирному трясущемуся животу. — Неужели титул так много значит?
 Граф на мгновение отвернулся, а когда повернулся, Каролина увидела в руке у него пистолет, который он, должно быть, достал из ящика стола.
 Она вздрогнула, но не от страха, а от сознания собственной глупости, потом застыла, а граф заговорил почти обыденным тоном, словно пистолет помог ему овладеть собой.
 — Титул значит все, маленькая идиотка. Я должен был им завладеть. Потом он достался бы Ричарду. — Его лицо передернулось от отвращения. — Мой сын! Но я бы это как-нибудь уладил. Несчастный случай избавил бы меня разом от них обоих: от матери и ее ублюдка, которого она навесила на мою шею. — Он покачал головой, потом невесело улыбнулся. — Случайность рождения. Генри рождается раньше меня. Вильям раньше Джеймса. Мой лживый брат на старости лет женится, хотя давно заявлял, что не собирается этого делать. И я с ужасом жду рождения его нового ребенка, опасаясь, что это будет мальчик. Но ему не было до меня дела. Он сказал, что его жена снова собирается родить. Эта шлюха рожала, как крольчиха. Я убил пару кроликов. Пару паразитов, набивающих себе животы в полях, которые им не принадлежат. Знаешь, на следующее утро я записал их в свою охотничью книгу. Хороший охотник всегда ведет учет добычи. Связка фазанов, полдюжины куропаток, пара кроликов.
 Каролина теряла контроль над собой. Она не должна была сюда приходить. Надо было подождать Моргана. Пистолет графа ее не тревожил. Он не станет убивать ее, по крайней мере здесь, в своем доме. Но он убивал ее своей жуткой правдой.
 Ее мать была беременна. Каролина потеряла не только родителей, но и брата или сестру. Каким чудовищем надо быть, чтобы застрелить беременную женщину? Что это за мир, если в нем происходят такие вещи и злодеи остаются безнаказанными?
 Забыв о графе и его пистолете, забыв о своем ноже, о Моргане и о том, где она находится, Каролина упала на колени, заломила руки и забилась в истерике.
 Потом она услышала голос, — тот, который принадлежал человеку, вернувшему ее к жизни. Человеку, который любил ее.
 — Каро! С тобой все в порядке? Боже, как я боялся опоздать!
 Она подняла голову и увидела неизвестно откуда появившегося Моргана; его лицо было искажено страхом, рука сжимала пистолет.
 — Морган, — обратилась она к мужу сквозь рыдания. — Он сделал это. Он убил моих родителей.
 — Мы знаем, дорогая. Мы все знаем. Нам очень, очень тяжело.
 Внезапно гостиная заполнилась людьми. Не отрывая щеки от груди Моргана, Каролина увидела Ферди, своего кузена Ричарда и даже леди Уитхемскую.
 Ее подбородок задрожал, и она спрятала лицо на груди мужа; рыдания сотрясали ее, разрывая легкие и сдавливая горло, поднимаясь из глубин ее истерзанной души. Она снова была трехлетним ребенком, плачущим, зовущим свою мать, испуганным и одиноким.
 — Ваша светлость, — услышала она слова Моргана, — надеюсь, вы понимаете, что сопротивление бесполезно. Мы с Ричардом вооружены. Ферди тоже. У вас всего одна пуля. Все кончено. Бросайте оружие.



   — Черт доли требует своей, как сказано в Писанье.
   Он созывает жертв своих на адское закланье.
   Ружье и нож, петля и меч — все дьяволу сгодится;
   Злодеев ад кромешный ждет, когда их путь земной свершится.
   Вознесены лишь для того, чтоб опуститься в пекло,
   Они от злобы и вражды…



 — Ферди, не сейчас! — резко скомандовал Морган, и карлик тут же замолчал.
 Каролина посмотрела на графа, неподвижно стоявшего посередине комнаты; дуло его пистолета было направлено на нее. И тут граф повел себя довольно странно: он улыбнулся.
 — Ты сказал, одна пуля? Ты прав, Клейтон, — проговорил он наконец, медленно поднимая руку, и Каролина ощутила напряжение, с которым Морган поднимал свой пистолет. — У меня действительно осталась одна пуля. Я мог бы застрелить тебя, или эту упрямую девчонку, или даже своего никчемного сына. Мой сын!.. Плод моих чресел, наследник всего того, ради чего я пошел на убийство. Проклятие! Это просто смешно!
 — Папа, — вмешался Ричард, стоявший рядом с матерью, которая на этот раз не плакала. Каролине показалось даже, что женщина улыбалась. — Брось пистолет, папа. Мы не можем стоять так весь день. Это глупое зрелище.
 — Вот как говорит мой наследник, последний в роду. Боже мой — последний в роду! Меня тошнит от одного твоего вида!
 — Достаточно, ваша светлость, — резко произнес Морган.
 — Почти, Клейтон. Почти, но не совсем. — Граф властным кивком головы указал на Каролину. — Ты — Каролина. Я хочу, чтобы ты запомнила одну вещь. Я бы сделал это снова — только лучше. Гораздо лучше, — сказал он.
 И прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Томас Уилбертон, человек, который убил собственного брата, чтобы стать графом Уитхемским, сунул дуло пистолета себе в рот и нажал на курок.

 ЭПИЛОГ
  Лето 1818 г. 


 Верно говорится, что надо съесть с другом пуд соли, чтобы как следует его узнать.

    Мигель де Сервантес


 На крыльях Времени умчалось горе прочь.

    Лафонтен

 «Акры» были особенно прекрасны летом, когда трава зелена, густые деревья дают тень в полуденный зной, а в саду расцветают розы. Каролина давно уже поняла, что небольшой ручей, текущий в глубине сада меж плакучих ив, — самое лучшее место на земле. И ее любимое место в поместье. Здесь, опустив голые ноги в прохладную воду, сбросив платье, подставив распущенные волосы мягкому ветерку, она чувствовала себя ребенком — таким же ребенком, как ее дочь Гвен, спокойно спавшая на расстеленном неподалеку одеяле.
 Вскоре после Рождества она родит второго ребенка. Каролина надеялась, что на этот раз — сына. Черноволосого маленького чертенка с горящими черными глазами и язвительной, чудесной улыбкой ее мужа, герцога Глайндского.
 Каким хорошим отцом оказался ее муж! Мягким, но твердым, любящим, но не потакающим, хотя Гвен могла обвести его вокруг своего пухленького пальчика одной своей улыбкой.
 Каролина улыбнулась, посмотрев на дочь. Муффи, сбежавшая от своих трехмесячных котят, спала рядом с девочкой, положив голову ей на колени. Странно было видеть Гвен неподвижной; проснувшись, она превратится в сгусток энергии. Девочка начала ходить только на прошлой неделе, крепко держась за руку Ферди, подстрекавшего ее идти самостоятельно.
 Бедняга Ферди! Он и не догадывался, к чему это приведет; теперь, едва завидев его, Гвен визжала и протягивала руку, чтобы он шел рядом с ней. Карлик по этому поводу сочинил шуточное стихотворение под названием «Раб Гвен».
 Дорогой Ферди… Прошлым летом он прочел замечательное стихотворение на похоронах герцога. В нем говорилось о любви, которая никогда не кончается, потому что любовь, прощение и понимание должны жить вечно.
 Морган плакал в тот день, и Каролина обнимала его, радуясь, что к ее мужу пришло понимание, и, значит, он будет жить в мире с собой, даже если ему не удалось завоевать отцовскую любовь, к чему он стремился всю жизнь. Герцог умер, так и не приняв любви Моргана.
 Но извращенные представления Вильяма Блейкли о жизни, любви и наказании теперь уже не имели никакого значения. Морган любил отца, и этого было достаточно. Он простил — и стал жить дальше. Теперь он стал герцогом, а Каролина — его герцогиней. Жить было хорошо. Очень, очень хорошо.
 — Чему ты улыбаешься, Каро? Ты похожа на кошку.
 Каролина вынула ноги из воды, повернулась и увидела стоявшего рядом с ней Ричарда.
 — Дикон, я витала в облаках и не заметила, как ты подошел. Как приятно снова тебя увидеть! Морган не говорил мне, что ты вернулся. Тетя Фредерика с тобой? Как вам понравилась Италия? Морган говорит, что тоже повезет меня куда-нибудь, когда я оправлюсь после родов. — Она улыбнулась, когда Ричард нагнулся и поцеловал ее в щеку. — Ты привез мне что-нибудь?
 — Морган не знает, что я вернулся. Мама сидит на террасе с тетей Летицией, рассказывая ей о последних достижениях мировой моды, которые, по правде говоря, имеют очень мало общего с тем, что эта милая женщина носит на голове. Трудно поверить, что Гвен успела так вырасти. Не хочешь ли ты сказать, моя дорогая кузина, что ты снова беременна? Что касается твоего последнего нахального вопроса, озорница, — то вот тебе кожаные перчатки из Флоренции, а также — но это потом — портрет какого-то святого из Рима и безумно дорогая камея с Капри. Ну а теперь могу я разбудить свою крестницу, или прикажешь мне сидеть и смотреть, как она спит?
 Смех Каролины зазвенел в воздухе, и ребенок зашевелился на одеяле. Затем девочка открыла живые, зеленые глаза.
 — Мама? — произнесла она вопросительно, глядя на Ричарда.
 — Ах, дорогой, не думаю, что она тебя помнит. Будешь знать, как отсутствовать целый месяц.
 Граф Уитхемский присел на корточки, и прядь светлых волос упала ему на лоб.
 — Может быть, это поможет. Вот, маленькая Гвенни, посмотри, что я тебе принес, — сказал он, доставая из кармана сюртука куклу и протягивая ее девочке.
 Каролина едва сдержала слезы.
 — Дикон! Ее лицо очень похоже на лицо моей матери. И одежда! Она точно такая же, как на портрете, который ты подарил мне на прошлое Рождество, вплоть до жемчужных серег в ушах. Ах, какая прекрасная, какая чудесная кукла! Как тебе пришло в голову сделать такой гениальный подарок?
 — Конечно потому, что я гений. — Он улыбнулся, а Гвен склонила голову набок, словно задумавшись, стоит ли кукла того, чтобы подползти ближе к незнакомому человеку; затем она протянула ручки, Ричард поднял ее и встал. — Я попросил одного флорентийского художника скопировать лицо и одежду с миниатюрного портрета моей тети, который я обнаружил, когда мы с мамой были дома в последний раз. Боже мой, или этот ребенок сильно вырос, или я старею. Чем ты ее кормишь?
 — В основном леденцами, Дикон, — произнес Морган, появившийся на тропинке; за ним по пятам следовал большой желтый пес по имени Дон Кихот. — По крайней мере, ими кормит девочку тетя Летиция, стоит нам отвернуться. Я увидел на террасе твою мать и понял, что застану тебя здесь. Каро всегда приходит сюда. Добро пожаловать, друг мой.
 Каролина смотрела, как двое мужчин пожимают друг другу руки: ее муж, такой высокий, такой темный; ее кузен, почти такой же высокий, но светлый. И ее ребенок, ее дочь, ее прекрасная Гвен, одной рукой обхватившая Ричарда за шею и тянущаяся вперед, чтобы поцеловать отца.