Аннотация: Нет и не может быть для настоящей женщины дара более драгоценного, чем дар любви. Любви прекрасной и волшебной, страстной и обжигающей, чувственной и святой. О любви, которая приходит неожиданно, чтобы стать светом во тьме и смыслом жизни...


---------------------------------------------


 Джудит О'Брайен
 Пять золотых колец


  Моему старшему брату, Бруксу, который всегда открывал коробки с моими куклами Барби, пока я разворачивала его машинки и солдатиков. 


  И еще: я вовсе не хотела выбрасывать твою бейсбольную кепку клуба «Сент-Луис кардинал» из окна машины на шоссе. Просто так получилось. 



 Глава 1


 — Мисс Грэхем! Мисс Грэхем! — Девочка так высоко тянула руку и с таким пылом, что Эмма Грэхем мысленно представила себе, как она сейчас продырявит потолок — Да, Дженнифер К. — Эмма улыбнулась. Полдесятка ребят, которых не вызвали, издали обычный стон разочарования.
 Дженнифер К., обозначенная так для того, чтобы отличить ее от четырех других Дженнифер из первого класса, вскочила в ту самую секунду, как произнесли ее имя.
 — Я хочу быть рождественским ангелом, — объявила она» приглаживая ладошкой свои длинные русые волосы.
 — Очень мило, Дженнифер К. Я это непременно запомню на тот случай, если возникнет такая нужда.
 Эмма приобрела большой опыт в оценке детей своего класса. В каждом классе была своя Дженнифер К., хорошенькая девочка, слишком хорошо знающая о своей красоте.
 Этот класс не был исключением. В нем имелись также свои клоун, умник, сорванец, коленки которого были расцарапаны сильнее, чем у всех остальных, вместе взятых, и так Далее.
 Только один ребенок в этом году не вписывался в общую картину — новый мальчик, загадка и для нее, и для детей. За пять лет преподавания у нее еще никогда не было такого ученика, как этот.
 Сегодня, как обычно, он сидел очень тихо, сложив руки на крышке парты. Он вел себя слишком тихо для шестилетнего мальчика, и глаза у него были слишком серьезными.
 По словам директора, его мать умерла, когда он был еще младенцем. Эмма предприняла несколько попыток связаться с его отцом, но то ли ее послания не дошли до него, то ли он не потрудился ответить. Няня мальчика всегда приводила его в школу и забирала из школы. Он никогда не шел домой вместе с другим ребенком, никогда не договаривался поиграть с кем-нибудь и не получал приглашений на детские праздники в конце дня.
 Хотя в ее классе было полно детей, родители которых развелись, только у нового мальчика один из родителей умер. Дети чувствовали эту разницу и избегали его с первого дня. У детей существовал невысказанный страх, ощущение, что такое несчастье может оказаться заразным.
 Эмма снова обратилась к ученикам:
 — Я разделила класс на три группы. Одни из вас будут Ханукой, другие Кванзой, а третьи Двенадцатью днями Рождества.
 Словно по команде по классу прошла волна стонов и радостных криков, как на стадионе. Возбуждение было почти осязаемым. До Рождества оставалось всего три недели. В классной комнате появились каталоги игрушек, повсюду была разложена зеленая и красная бумага для рукоделия. Даже ворчливый школьный сторож со своей вечной шваброй в руках, теперь украшенной мишурой, был замечен в красном колпаке Санта-Клауса. К середине января он будет жаловаться, что блестки забились в каждый коврик и уголок, но сейчас он вместе со всей школой был охвачен лихорадочным предвкушением праздника.
 Только новый мальчик оставался в стороне. Быть новеньким в школе всегда достаточно сложно, но быть новеньким в такое время года почти невыносимо. Он был новеньким, его мать умерла, но больше всего ему не повезло с именем — его звали Аза.
 Не было нужды отличать этого Азу от другого Азы в классе — он был единственным. По правде говоря, он был единственным Азой во всей школе, возможно, во всем Бруклине.
 Эмма заложила прядку отливающих медью волос за ухо и склонилась над своим столом.
 — Мисс Грэхем! Мисс Грэхем!
 Это подал голос один из Майклов. У них было два Майкла, что довольно необычно. Как правило, их в каждом классе по крайней мере трое.
 — Да, Майкл Р.? — Она посмотрела на часы. Осталось пятнадцать минут до конца урока, а ей еще надо раздать задания.
 — У вас есть парень?
 В комнате воцарилась тишина. Эмма привыкла слышать этот вопрос по крайней мере раз в неделю. Во время праздников он поднимался с вызывающей тревогу частотой. Это служило ей личным сигналом того, что праздники начались всерьез, .
 — Нет, Майкл Р., сейчас нет. Ладно, послушайте. У меня здесь пачка записок, которые нужно отнести вашим… Да, Бобби. Какой у тебя вопрос?
 — Мисс Грэхем? Мои родители ночью боролись, сняв рубашки. Я их видел.
 Эмма прикусила изнутри щеку, чтобы не рассмеяться.
 — Спасибо, что поделился с нами этой новостью, Бобби. Как я уже сказала, записки, которые я вам сейчас раздам, должен подписать один из ваших родителей… Да, Санбим, хочешь что-то добавить?
 Казалось, Санбим удивлена тем, что ее вызвали. Независимо ни от чего она всегда казалась удивленной. Моргая, она встала рядом с партой.
 — Мой папа курит по ночам смешную трубку. Отец Санбим, бывший менеджер рок-группы «Благодарные мертвецы», а ныне банкир с Уолл-стрит, кроме того, по рассказам дочери, носил нижнее белье, разрисованное галстуками, и во время учебы в колледже подвергался аресту. Санбим приносила его фотографии из полицейского дела для игры «покажи и расскажи»
 — Курение очень вредно, — сказал Билли. — От него бывает рак, и тогда тебя разрежут, и ты умрешь. У Санбим задрожали губы.
 — Но он делает всего одну или две маленькие затяжки. Говорит, это поднимает ему настроение. Неужели мой папа умрет?
 — Нет, Санбим. Уверена, с твоим отцом все будет в полном порядке.
 Эмма начала раздавать записки. Аза не пошевелился, когда она протянула ему сложенную белую бумажку.
 — Аза, — сказала она, — тебе предстоит сделать нечто особенное. Ты принесешь пять золотых колец. Просто принеси старые пластмассовые кольца для занавесок, и я помогу тебе покрасить их золотой краской.
 Медленно, не опуская глаз, мальчик взял записку и затолкал ее в свой ранец с надписью «Могучие рейнджеры».
 — Вы должны послать записку его папе, раз его мама умерла, — пропела Дженнифер К., тряхнув волосами.
 Эмме захотелось обмотать шелковистые волосы вокруг ее пухлой шейки. Но она лишь проигнорировала ее замечание. Еще в первые годы преподавания она усвоила, что иногда лучшей реакцией является отсутствие реакции вообще.
 — Ладно, звонок вот-вот прозвенит. Чем скорее вы, ребята, принесете ваши предметы в класс, тем скорее мы сможем начать. И не забудьте домашнее задание на сегодняшний вечер — написать целую страницу заглавной буквы Д.
 Зазвенел звонок, и дети, подхватив свои ранцы и коробки для завтрака, выстроились в очередь к двери. У каждого была своя пара. За исключением Азы. Он стоял один, самым последним.
 Он всегда оказывался последним в очереди.
 Эмма хотела стать учительницей еще с тех пор, как сама училась в первом классе. И ни единого раза потом не усомнилась в правильности своего выбора. Другим хотелось стать учителями только на несколько коротких часов или на время длинных каникул, но Эмму привлекал сам процесс обучения.
 На стене ее квартиры на Парк-Слоуп, всего в трех кварталах от школы, висели фотографии Эммы с учениками ее класса. Пять фотографий, аккуратно вставленных в одинаковые деревянные рамки, запечатлели ее путь от студентки-педагога до настоящего учителя. Стена была большой, и на ней полно места для десятков фотоснимков, которые ей предстоит развесить в будущем.
 Большинство ее соучеников по колледжу уже переженились, завели собственных детей. Эмма же отдавала все время своим подопечным, и в ее платяном шкафу висело множество платьев, оставшихся после свадеб подруг, на которых она была подружкой невесты, из пастельного цвета тафты; босоножки того же цвета аккуратно выстроились в ряд.
 Эмма без сил рухнула на тахту, хотя было только немногим больше пяти часов вечера. Она вкладывала в работу все силы. К концу дня сил не оставалось.
 Хорошо, что у нее нет ни мужа, ни друга, подумала она. Ей не удалось бы скопить достаточно энергии, чтобы встречаться с парнем, а тем более завязать с ним серьезные отношения. Конечно, у нее были парни, особенно в колледже. Но это не сработало. Никакой трагедии она в этом не видела. Просто ей ни разу не попался подходящий парень.
 Губы Эммы слегка изогнулись в улыбке. А какой парень ей подошел бы? Он должен быть высоким, по крайней мере достаточно высоким, чтобы соответствовать ее росту в пять футов восемь дюймов, и спортивным, чтобы ездить с ней на велосипеде во время летних путешествий. Способным, возможно, даже выдающимся, обладающим достаточной долей оптимизма, чтобы сглаживать острые углы. Хорошо, если бы при этом он оказался еще и красивым.
 Улыбка перешла в смех.
 — Да-а, правильно, Грэхем, — сказала она сама себе. — Уверена, что таких парней толпы, и все ждут, пока ты сделаешь первый шаг.
 Она встала и потянулась, поймав свое отражение в зеркале прихожей.
 Она даже красива — неброской красотой, ничего яркого и вызывающего. Возможно, в этом и была ее проблема — она слишком обыкновенная. Обычная средняя школьная учительница, в средней школе, в функциональной, опрятной, средней квартирке.
 Внезапно ее кот, беспородное полосатое существо с неоригинальной кличкой Том, прыгнул ей под ноги.
 — Ладно, сейчас дам тебе поесть. — Эмма вздохнула, и кот немедленно рванул через комнату и скользнул под тахту.
 У нее мелькнула мысль позвонить друзьям и пойти в «Дэппер Дэн», постоянное место сбора здешней молодежи. Но это требовало слишком больших усилий — одеться и встретиться со старой компанией за веселым дружеским столом. Тощие цыплячьи крылышки и шкурки от картофеля не вполне компенсируют чересчур дорогое пиво и принужденную беседу.
 Вместо этого она проведет обычный вечер с котом и Питером Дженнингсом по телевизору. Вечер, похожий на тысячи других и на тысячи таких же вечеров в будущем.
 Большая часть детей не забыла выполнить не только домашнее задание, но и свои поручения к празднику. Даже Аза, молчаливый, с вечно печальными глазами, сжимал в руке маленький бумажный мешочек, полный колечек для занавесок, Если бы это был любой другой ребенок, она бы поддразнила его, сказав, что он готов заменить слова «пять золотых колец» на слова «тридцать семь золотых колец». Но Аза был не та-, кой, как другие. Эмма просто улыбнулась ему.
 Только после того как уроки закончились, а дети разошлись и Эмма собиралась выключить свет, она заметила на полу бумажный мешочек Азы.
 Она подобрала мешочек и открыла его. Там было несколько дюжин старых колец для занавесок. Наверное, его отец купил новые, когда они переехали. Сверху лежало меньшее по размеру колечко, уже позолоченное.
 Из любопытства она вынула это маленькое колечко. Оно было не из пластика, а из металла.
 Эмма поднесла его к лампе на своем столе. Колечко не просто металлическое, кажется, оно из настоящего золота. Кольцо явно старинное, отливавшее розовато-золотым блеском, свойственным старинным украшениям. На внутренней стороне виднелась надпись, но выгравированная вязь сильно стерлась, и ее невозможно было прочитать.
 — Странно, — пробормотала Эмма, кладя кольцо в свой кошелек, чтобы понадежнее спрятать.
 Необходимо зайти к отцу Азы и сказать о кольце. Возможно, тогда ей удастся больше узнать о мальчике, спросить его отца, всегда ли он был таким погруженным в себя ребенком. Конечно, ей надо действовать очень мягко, дипломатично — ей уже не раз приходилось выбирать именно этот способ общения с родителями.
 Что-то дрогнуло у нее внутри при этой мысли. Что представляет собой отец этого малыша? Каким он окажется человеком?
 Эта мысль встревожила ее.
 Разговор с отцом Азы свелся к передаче сообщения через его автоответчик.
 «Вы позвонили по номеру 839-75-72, — произнес сухой, безразличный голос. — Пожалуйста, оставьте свое сообщение, я перезвоню вам при первой возможности».
 Голос не был неприятным, решила Эмма, набирая в грудь побольше воздуха. Но как раз перед тем как заговорить, она вдохнула кусочек жевательной резинки, которая в тот момент была у нее во рту.
 — Кхе, я… Здравствуйте, — задыхаясь, выдавила она. После серии сдавленных звуков, напоминающих кашель Тома, когда он старается выкашлять комок меха, она продолжала:
 — Я ваша… Кхе-кхе. Уже лучше. Здравствуйте. Я учительница Азы, Эмма Грэхем, и у меня…
 Ее прервал гудок сигнала. Это сигнал начинать говорить или заканчивать?
 — Черт побери, — выругалась она в трубку.
 — Алло? — Это был его голос, голос отца Азы. — Я только что вошел и…
 Эмма больше ничего не слышала. Она среагировала, как взрослый человек, когда его застали врасплох: Эмма бросила трубку.
 — Зачем я это сделала? — простонала она, обращаясь к молчаливому телефону.
 Телефон тут же зазвонил. Неужели это он? О Боже, подумала Эмма. Может, у него есть определитель номера? Или она оставила свой номер телефона?
 Она неуверенно подняла трубку.
 — Алло. — Она изменила голос, произнесла это низким, хрипловатым голосом только что проснувшегося человека.
 — Эмма? Это ты? Боже мой, у тебя ужасный голос! Ты простыла?
 Она мгновенно расслабилась.
 — О, привет, мама. — Эмма откинулась на диванные подушки. — Нет, со мной все в порядке.
 Во время разговора с матерью из головы у Эммы не шел отец Азы, она все гадала, что он мог о ней подумать.
 Эмма зевала, глядя в телевизор и допивая чашку горячего шоколада. Том пребывал под диваном, где яростно трепал свою фетровую мышку, звеня колокольчиками при каждом рывке.
 От нечего делать она потянулась к своему кошельку. Кольцо лежало там, надежно упрятанное в застегнутое на молнию отделение для мелочи.
 Это было красивое кольцо. Может, оно принадлежало матери Азы? Нет. Кольцо слишком старое, и его явно не носили в последнее время. Его носили много лет, возможно, даже десятилетий назад. Эмма представила себе старую женщину, не желающую расставаться со своим кольцом, не снимающую его даже во время домашних дел, стирки или когда пекла имбирные пряники своим внукам.
 Приятное на ощупь, слегка потертое, это кольцо было гладким, как сильно поношенный шелк. Эмма надела кольцо на левую руку, на свободный безымянный палец. Такое приятное, такое гладенькое.
 Том испустил пронзительный вопль. Эмма не обратила на кота никакого внимания.
 Металл был теплым. Кольцо скользнуло на палец и оказалось идеально подходящим по размеру, словно было сделано специально для нее. По всей руке распространилось тепло. Восхитительное дремотное ощущение растеклось и охватило все тело.
 Глаза Эммы закрылись. Она поспит прямо тут, на диване, сказала она себе. Она поспит.
 Матрац был весь в комках.
 Эмма попыталась уснуть снова. Ей снился чудесный сон, хотя она и не могла припомнить никаких подробностей.
 Незнакомый запах вернул ее к действительности. Почему-то пахло животными. Эмма села.
 — Том? Тебе нужно сменить песочек?
 В эту секунду она открыла глаза, и слова замерли у нее на губах.
 Она находилась в маленькой комнатке. Пол из широких деревянных половиц, покрытый лоскутным ковриком, и большой деревянный гардероб в углу. Стул с решетчатой спинкой и плетеным сиденьем.
 Это была деревенская спальня, и она лежала под одеялом ручной работы. Теперь она ощутила запах соломы, кофе и маисового хлеба; эти ароматы доносились из-за занавески из набивного ситца, висящей на двери на толстой деревянной палке.
 Прямо за ситцевой занавеской послышались шаги. Они тяжело стучали по доскам пола, кто-то явно шел в сапогах.
 В камине янтарно тлели угли, но все равно в комнате было холодно. Толстый слой льда покрывал оконные рамы, как изнутри, так и снаружи.
 Прежде чем Эмма успела среагировать на странную окружающую обстановку, большая рука раздвинула ситцевую занавеску. В комнату вошел один из самых красивых мужчин, которых она когда-либо встречала, — высокий, превосходно сложенный, одетый в свободную белую рубашку и толстые брюки на кожаных подтяжках.
 Волосы у него были угольно-черного цвета, но слегка припорошены сединой. Но в тот, первый, момент изумленная Эмма прежде всего увидела его глаза, карие глаза, которые одновременно смеялись и плакали.
 — Доктор говорит, мы можем попытаться еще раз, Эм. — Он говорил со странным акцентом. — Когда будет подходящее время, мы можем попытаться еще раз.
 С этими словами он покинул комнату так же быстро, как и вошел.
 Одна дополнительная подробность просочилась в ее мозг. У этого мужчины на пальце тоже было кольцо. С первого же взгляда она поняла, что его кольцо составляет пару с кольцом на ее собственной левой руке.




 Глава 2


 Эмма не имела понятия, сколько времени она просидела на кровати, подтянув под горло одеяло и тупо уставившись на ситцевую занавеску.
 Ей доводилось слышать термин «клинический шок», и теперь она совершенно точно знала, что он означает. Казалось, время остановилось, она не могла ни пошевелиться, ни заговорить, ни что-либо почувствовать. Ее разум упорно пытался найти объяснение тому, где она находится. Возможно, ее похитили и увезли в этнографический музей-парк, или же она попала на празднование Дня первооткрывателей.
 Но все было очень реально. Каждая деталь была слишком достоверной, чтобы можно было принять это место за музей или за какую-то иллюзию. Запахи — острые и дразнящие, звуки рождали эхо. Ни один самолет не ревел над головой, и вдалеке не слышно было гула машин на шоссе. Каким-то образом Эмма перенеслась в прошлое.
 В конце концов она услышала, как тот мужчина ушел. Он не сказал ей ни слова, ни «до свидания», ни «желаю приятно провести день», ни «какого черта эта незнакомая женщина делает в моей постели?». Ничего.
 Мало-помалу она стала замечать окружающую обстановку. Матрац был в буграх, по-видимому, его набили шелухой ОТ кукурузных початков. Одеяло, которое она сжимала руками, слегка выцвело. На нем был виден каждый узелок, каждый стежок, причудливо неровный.
 Снаружи находились животные. Она слышала кудахтанье и писк, прерывистое ржание. Несколько раз до нее доносился такой звук, словно мимо проехал фургон. Колеса скрипели по гравию и снегу. Возницы щелкали поводьями или успокаивали лошадей В конце концов Эмма заметила маленькое ручное зеркало, лежащее на сундуке. Она спрыгнула с кровати — на мгновение у нее закружилась голова — и схватила зеркало, чтобы увидеть свое отражение.
 Это была она, никаких сомнений. Даже в темной и пятнистой поверхности зеркала она узнала собственное лицо. Выражение этого лица было растерянным, голубые глаза покраснели и слегка припухли, волосы заплетены в косы и завязаны тряпочками. Но в том, что именно Эмма Грэхем смотрела на нее из зеркала, сомневаться не приходилось.
 Маленький треугольник ткани высовывался из закрытого сундука. И прежде чем положить зеркало, Эмма открыла сундук, чтобы убрать его.
 Свежий аромат коснулся ее ноздрей, когда она приподняла тяжелую крышку, — запах цветов и весны. Поверх аккуратно свернутой одежды лежали сухие цветы, стебли их стягивали яркие ленты, а под лентами лежала маленькая книжка в кожаном переплете.
 Дневник. Эмма тотчас же это поняла. Она начала было опускать крышку на место, потом остановилась. Какое-то мгновение она просто стояла, босиком, в свободной хлопчатобумажной ночной сорочке. Потом схватила дневник, закрыла сундук и прыгнула обратно в тепло бугристой постели.
 Красный переплет дневника не имел замочка. Эмма ожидала ощутить запах пыли, когда открыла его, но единственным запахом, который ей удалось уловить, был аромат цветов.
 Странички дневника сияли белизной. После нескольких чистых страниц начались записи. Синими чернилами, четким, разборчивым почерком.
 Это был ее собственный почерк.
 Ошибиться невозможно, и невозможно как-то это объяснить. Эмма писала точно так же с младших классов школы, те же острые углы, тот же четкий наклон. Дневник писала сама Эмма.
 Она потерла глаза, они болели, словно она недавно плакала. Потом начала читать.
 Почерк принадлежал Эмме, но слова — совершенно незнакомому человеку.
 Записи начинались с марта 1832 года, в Филадельфии. Автор не называла себя, но рассказывала о своем маленьком сынишке, о муже и о путешествии на запад, в которое они вот-вот должны были отправиться.
 Тон записок был странным, в каждом слове чувствовалось смущение, и подбор их был осторожным. Никаких имен не называлось. Никаких характерных особенностей.
 «Во время нашего путешествия ребенку стукнет годик. Мой муж надеется, что к тому времени мы уже будем в Индиане. Он сразу же начнет работать с судьей Исайей Хокинсом. Те, кто работал с мужем в Филадельфии, выражают удивление и немалое огорчение его внезапным отъездом. Все считают его одним из самых перспективных адвокатов в Филадельфии, если не на всем восточном побережье. И тем не менее его выбор клиентов непредсказуем, как мартовский ветер, и такой же неопределенный. Он, кажется, не хочет брать клиентов, которые могут позволить себе заплатить ему его истинную цену. Он стремится на запад, чтобы встретиться лицом к лицу с Законом на границе поселений, а не с законом города. Ребенок капризничает».
 Следующая запись была еще короче.
 «Каналы замерзли, поэтому мы ждем. Я никого не знаю и не хочу ни с кем знакомиться. Наши попутчики — ужасные люди, грубые и неопрятные, как во внешности, так и в манере поведения. Могу лишь предположить, что чем дальше мы будем продвигаться на запад, тем хуже станет наше окружение».
 Несколько строчек описывали волнение мужа.
 «Он не знает о моих чувствах. Ничего не желает замечать, кроме своего счастливого идеализма. Он хочет помогать Другим, но, боюсь, это будет происходить за счет нашей семьи».
 Следующая запись датирована маем 1832 года.
 «Жестокая жара. Я думала, что Овертон-Фоллз окажется городом, а здесь всего несколько домов. Моему ребенку сейчас исполнился бы годик, если бы Господь не призвал его к себе. Может, он делал бы свои первые шаги?»
 Эмма опустила дневник. Больше записей не было. Остальные страницы остались пустыми.
 — Ребенок умер, — пробормотала она самой себе.
 Эмма сидела и смотрела на комнату, на грубую мебель, следы героических усилий создать комфорт. Внезапно ей непреодолимо захотелось выйти наружу, увидеть, где она и можно ли добраться отсюда домой.
 В гардеробе висела женская одежда, и она вынула самое теплое на вид платье, какое только смогла найти. Еще там нашлись чулки, все черные, хлопчатобумажные и бесформенные, и тяжелая нижняя юбка. В нижней части шкафа, под какими-то тряпками, стояли две пары туфель. Они явно уже некоторое время стояли без дела, обе пары были чистыми, без грязи и пыли. Она надела более прочные, из черной кожи с пуговицами сбоку и на толстых подошвах.
 Прямо под одеждой в сундуке лежали щетка для волос и жестяная коробочка со шпильками. Эти шпильки казались смертельно опасными штуками, с легким налетом ржавчины, словно ими тоже долго не пользовались. Эмма сделала все, что могла, со своими волосами и осталась довольна, когда, тряхнув головой, обнаружила на полу всего несколько шпилек.
 Она вышла через дверь в соседнюю комнату и была удивлена тем, что мужчине удается поддерживать такую чистоту в доме.
 В примитивно обставленной комнате находился еще один камин — этот не топился, — и на большом крюке напротив дымохода висел чайник. Рядом стояли деревянный стол и каменная раковина. Вдоль стены располагалась скамья, на которой лежала свернутая постель.
 Значит, он спит здесь.
 Рядом со скамьей находился длинный сосновый стол, на котором она увидела глиняную трубку, глиняный горшочек с надписью «Табак» и стопку тяжелых на вид книг. Эмма взяла их и прочитала названия «Оратор из Колумбии» и «Комментарии Блэкстоуна». По-видимому, это книги по юриспруденции. Хотя бумаги видно не было, на столе стояла бутылочка замерзших чернил, закрытая пробкой, и лежало обгрызенное гусиное перо, кончик которого был испачкан темно-синими чернилами.
 Возле двери на стоячей вешалке висели шляпы и одежда. Однажды она водила своих учеников в исторический отдел Бруклинского музея, и там была такая же вешалка с тщательно сохраненной одеждой. Она тогда объясняла детям, что в те времена еще не было платяных шкафов. Детишки прижимались носами к стеклу, и кто-то заявил, что это «чудно». Теперь, стоя перед странной одеждой, грубой на ощупь, она склонна была согласиться со своим учеником.
 Все это было очень чудно.
 На вешалке не было никакого женского пальто, зато висела тяжелая шаль. Эмма предположила, что именно ее она и должна надеть, и завернулась в эту шаль.
 — Я голодна, — объявила она самой себе и подошла к раковине. Никакой еды не было. Там мокли тарелки, и на них уже образовался тонкий слой льда. Ручной насос с красной ручкой был установлен над раковиной. Эмма несколько раз дернула за ручку, но ничего не произошло. Она попыталась снова, обеими руками. Капля ледяной воды шлепнулась в раковину, и все.
 Снова завернувшись в шаль, она уже было собралась выйти, но тут ее взгляд упал под стол.
 Там стояла деревянная колыбелька.
 — О нет, — прошептала она. В колыбельке лежали крохотный плед и детская рубашечка. Она инстинктивно взяла ее в руки и поднесла к лицу.
 Она еще хранила запах, сладкий аромат младенца. Эмма поняла, что это запах ее собственного ребенка, ребенка, которого она никогда не узнает. Ее ребенка и ребенка того мужчины с удивительными глазами.
 Колени ее подогнулись, и она опустилась на пол, все еще прижимая к лицу маленькую рубашечку. Ощущение потери с такой силой охватило ее, что пережить эту боль было почти невозможно. Она обрушилась на нее, как физический удар.
 С ее губ сорвался стон, и она закрыла глаза, впитывая сладкий аромат младенца.
 Эмма не слышала, как открылась дверь, и не почувствовала холодной струи воздуха с улицы.
 — Эм.
 Она подняла взгляд. На пороге стоял ее муж. Он был одет в широкополую шляпу, припорошенную снегом, просторное темно-коричневое пальто, которое казалось слишком хорошо скроенным и изящным для их новой жизни в Индиане.
 — Эм, — повторил он. Сделал шаг вперед и остановился. — Ты встала с кровати.
 Она кивнула и улыбнулась, смутившись, потом снова свернула рубашечку и положила ее обратно в колыбельку.
 Выражение лица ее мужа оставалось озадаченным, когда он закрыл дверь и задвинул большой деревянный засов.
 — Зачем ты надела лошадиную попону?
 Она начала подниматься, и он протянул холодную руку, чтобы ей помочь.
 Его рука, большая и огрубевшая, была прекрасна. Это не рука человека, ведущего сидячий образ жизни. Это рука человека, который будет сражаться за то, во что верит и что любит.
 Ей захотелось снова заплакать, но одновременно и засмеяться от радости. Это был он. Это его она ждала так долго.
 Ее рука схватила его руку, и он посмотрел на нее с легким удивлением.
 — Ты надела лошадиную попону.
 — Неужели? — Она широко улыбнулась и второй рукой накрыла сверху его руку. Эмма почувствовала силу, прилив тепла. На тыльной стороне его ладони разбегались вздувшиеся вены, и она провела по ним большим пальцем.
 Остановилась и подняла на него взгляд.
 Их лица разделяло всего несколько дюймов. Хотя на его лице не было морщин, оно было худым, скулы резко выступали под изумленными глазами.
 Его кожа была несколько темноватой, но в конце года это вряд ли мог быть солнечный загар. Несмотря на его впечатляющую мужскую стать и мощное телосложение, черты его лица были довольно тонкими. В нем чувствовалась утонченность патриция, благородство, которого она никогда прежде не встречала у мужчин.
 Он ждал ее ответа.
 — Я надела лошадиную попону, потому что замерзла. Он и глазом не моргнул. Снег на его шляпе оставался белым и пушистым. В комнате было так холодно, что снег мог сохраниться в таком положении целую вечность.
 Потом он сделал нечто поразительное. Он улыбнулся. Это не была грубая ухмылка во весь рот и не быстрая усмешка, демонстрирующая все зубы. Нет, его рот слегка изогнулся, и глаза на секунду осветила сияющая искра. Затем она исчезла.
 — Ладно, Эм. Это похоже на правду.
 С этими словами он снял шляпу. Хлопья снега упали на пол, а Эмма уставилась на его волосы. Было что-то завораживающее в том, что у такого молодого человека, вероятно, не старше тридцати лет, столько седины. Не только на висках, где она всегда появляется довольно рано, особенно у темноволосых мужчин. Седина была повсюду, серебристая, густая и вызывающая.
 — Я принесу тебе чего-нибудь поесть. — Он снял с себя пальто и повесил его на вешалку. На нем были те самые белая рубашка и брюки, что и раньше, только теперь он надел темный узкий галстук, свободно завязанный бантом, и пиджак с узкими лацканами.
 Она чуть было не сказала ему, как он красив, но тут до нее дошли два странных момента. Первый — мужчина, муж, готовил для нее еду. Разве это не женское дело?
 Второй момент был более тревожным. Когда он говорил, Эмма пыталась понять, откуда у него такой странный акцент. Странной была не сама его речь, не то, как он произносил слова поначалу. Казалось, у него типичный восточный акцент, несколько более явный, но вполне обычный. Странность заключалась в полном отсутствии эмоциональной окраски Он выговаривал каждое слово без малейшей перемены интонации. Ни страсти, ни тепла, ни гнева — только голые, методичные слова.
 И было нечто столь же странное в его глазах. Не считая быстрого проблеска, который она видела несколькими минутами ранее, они тоже были совершенно лишены каких-либо чувств.
 Должна быть причина этой натянутости, неуверенности и официальности. Что могло с ним случиться?
 Они ели в полном молчании.
 Эмма, собственно, испытала облегчение. Ей хотелось задать так много вопросов, но ясно, что она должна была знать все ответы. Существовали повседневные детали, о которых она не имела ни малейшего представления и не знала, как о них спросить.
 — Удачный день в конторе? — Ее голос прозвучал неестественно весело. Он резко поднял голову, глаза его смотрели настороженно.
 — Вероятнее всего, я поеду на выездную сессию этой весной, Эм. Это будет обычная трехмесячная поездка, такая же, как та, которую я совершил бы осенью, если бы… ну, если бы все сложилось иначе. До тех пор мы будем продолжать доставать все, что нам нужно, натуральным обменом.
 — О… я не это имела в виду! — Она проглотила кусок сухого маисового хлеба и сделала глоток теплого кофе. — Нет, я действительно хотела знать, Майкл. Тебе нравится эта работа?
 Майкл, она просто назвала его Майклом. Господи! Его так зовут? Или она просто выпалила самое распространенное имя, какое пришло ей в голову?
 Он собирался было откусить хлеб, когда его глубокие карие глаза встретились с ее глазами. Нарочито медленно он положил хлеб обратно на глиняную тарелку.
 — Сердечно благодарен тебе, Эм, за твою заботу. — В его голосе не было сарказма, вообще никаких чувств. — Полагаю, мне она понравится, когда я начну выезжать на сессии. Сейчас я начинаю подготавливать несколько мелких дел. Ссоры между соседями, пограничные споры и тому подобное.
 Он снова нагнул голову и продолжил есть.
 Но как его зовут? Должна же она знать.
 — Звучит великолепно. — Она прочистила горло. — Майкл.
 Он не среагировал. Вместо этого взял свою пустую тарелку и кружку и понес их к раковине.
 — О, я уберу, Майкл.
 Он остановился, спина его напряглась, он глубоко вздохнул. Затем снова двинулся к раковине и поставил посуду сбоку.
 — Спасибо. — Затем подошел к вешалке, натянул свое пальто и надел шляпу. На одежде еще оставался снег.
 — До свидания, Майкл. — Она неуверенно помахала рукой от стола.
 Он наконец взглянул на нее, и эта странная полуулыбка снова заиграла на его губах.
 — До свидания, Эмма.
 И с этим он ушел.
 Она сидела неподвижно, уставившись на закрытую дверь.
 Майкл. Ее мужа зовут Майкл.




 Глава 3


 Руки Эммы еще горели от жесткого мыла и холодной воды после мытья посуды, но она решила осмотреть городок Овертон-Фоллз.
 Эмма вышла из дома, едва справившись с большим деревянным засовом, все еще завернутая в лошадиную попону. От яркого света снаружи, где солнце играло на серебристом снегу, лицо ее сморщилось, словно она очень долго не выходила из дому.
 Но вместо того чтобы вернуться обратно в дом, Эмма выпрямилась и поплотнее завернулась в попону.
 — Я живу в Бруклине, — пробормотала она сквозь стиснутые зубы. — Я не боюсь Индианы.
 Едва она произнесла эти слова, как ее сбило с ног нечто огромное и сильное, ударившее ее сзади под коленки.
 Она задохнулась от удара, обернулась, хватая ртом воздух, и оказалась лицом к лицу с самой ужасной образиной из всех, каких ей только приходилось видеть. Крохотные пронзительные глазки приковали ее к месту. Зловонное горячее дыхание обожгло ее.
 — Джаспер! Иди сюда и будь вместе с остальными! — Молодой человек оттащил ужасное создание от Эммы.
 Это была свинья. Возможно, боров. Чем бы оно ни являлось, это было нечто чудовищное и щетинистое из семейства свиней.
 — Простите, мэм. Джаспер просто немного взволнован прогулкой.
 Мальчику не могло быть больше двенадцати-тринадцати лет. Он помог ей встать, протянув худую холодную руку. Потом ушел — погнал Джаспера и еще полдюжины свиней дальше по улице.
 Эмма собрала остатки самообладания, а тем временем ее глаза приспособились к слепящей белизне. Открывшееся перед ней зрелище заставило ее сделать шаг назад.
 Это была маленькая деревушка, по улице двигались фургоны, бегали собаки, кипучая деятельность происходила прямо в нескольких ярдах от дома. Очевидно, никто не заметил ее столкновения с Джаспером, совершающим прогулку. Или если и заметил, то не увидел в этом ничего необычного.
 Из трубы каждого Из десятка или около того строений вылетали клубы дыма. Все эти строения были явно жилыми домами, а одно, стоящее в некотором отдалении от других, располагавшихся близко к немощеной дороге, было окружено побеленным забором. На нескольких строениях имелись торговые вывески, которые скрипели и раскачивались на петлях. Казалось, все они написаны одной и той же рукой — четкими, аккуратными буквами, без всяких притязаний на художественность. На одной вывеске была пропущена буква. Вместо того чтобы переписать всю вывеску, пропущенную букву просто вставили сверху, стрелкой указав место, где она должна находиться. Из приоткрытой двери кузницы доносился непрерывный звон двух молотов, эхом разносящийся по улице. Эмма шла медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, завороженная тем, что видела.
 Двое детишек пробежали по улице, смеясь и таща за собой санки с еще более маленьким ребенком. Почему они не в школе?
 Ветер свистел между домами, не встречая препятствий, словно в открытой прерии. Здесь не было высоких зданий, чтобы защитить ее от холодного ветра, не было дымных автомобильных выхлопов и канализационных люков, испускающих пар. Ощущение застывшего, ничем не подогреваемого воздуха невозможно было забыть. От зимы не было спасения — даже временной передышки — до самой весны.
 Эмма шла по направлению к центру городка, к развилке дорог, где привязывали коней и нагружали фургоны.
 Наконец прохожие начали обращать на нее внимание. Женщины склоняли друг к другу головы и о чем-то горячо шептались, замолкая только тогда, когда проходили мимо нее; поля капоров скрывали выражения их лиц. Мужчины кивали и неуверенно приподнимали шляпы — обычные, отделанные мехом или вязаные.
 На бревенчатом здании висела вывеска, написанная золотыми буквами — «Модная мануфактура Цоллера», — и Эмма вошла. Внутри Она ощутила тепло, такое тепло, которого не чувствовала с самого момента своего пробуждения в незнакомом доме.
 Несколько мгновений она ничего не видела, кроме пляшущих пятен, но постепенно разглядела интерьер магазина, Это была одна большая комната. В центре стояла железная печка, источник щедрого тепла. Стены выкрашены в нежный серо-голубой цвет, и каждый дюйм пространства занимали полки, бочки или открытые джутовые мешки.
 Полки были уставлены посудой из глины и фарфора. Сине-белый фарфор смотрелся очень красиво — тонкий и прозрачный, но глиняные изделия выглядели фантастично — грубые, однако сделанные с воображением. Покрытая глазурью свеча, согнутая в виде держателя для колец, и кувшин были украшены изображениями эльфов и других лесных созданий.
 Эмма протянула палец и прикоснулась к кувшину.
 — Гм-м, — раздался мужской голос.
 Она подпрыгнула. Пожилой джентльмен в полотняном переднике учтиво поклонился ей:
 — Доброе утро, мэм. Я так рад видеть, что вы наконец поправились. — Эмма посмотрела на него бессмысленным, как она понимала, взглядом, и он продолжал:
 — Я Ганс Цоллер, владелец этого заведения. Я хорошо знаю вашего мужа, мэм, и, полагаю, выражу мнение всех жителей Овертон-Фоллза, если скажу, как мы гордимся, что среди наших граждан есть такой талантливый человек, как он.
 — Вот как? — Эмма неуверенно улыбнулась. — Он отличный человек, правда?
 — Ну да. — Мистер Цоллер кивнул. — Ему удалось прекратить здесь вечную войну, действительно удалось. У меня нет сомнений, если бы не ваш муж, на улицах Овертон-Фоллза лилась бы кровь. Попомните мои слова.
 Ей хотелось поговорить подольше, выспросить у него подробности, имена, все, что могло помочь ей узнать что-нибудь о Майкле. Возможно, это поможет ей понять, почему она здесь.
 Но вместо этого Эмма снова повернулась к полке.
 — Какая красивая глиняная посуда. — Вот. Это, кажется, то, что надо. Никто в Овертон-Фоллзе не обвинит ее в излишней смелости.
 У мистера Цоллера сделалось странное лицо, полное сочувствия. Эмма этого не видела. Когда он заговорил, она представления не имела, что что-то не так.
 — Да, мэм. Эту посуду делают прямо здесь, в Фоллзе, семейство Ларсон. Они живут чуть подальше, возле таверны «Голодный вепрь».
 — Как мило, — ответила Эмма, разглядывая другие товары. На одной из полок стоял уродливый чайный сервиз отвратительного зеленого оттенка. Мистер Цоллер проследил за ее взглядом и с гордостью ткнул в него пальцем.
 — Подлинная глазурованная посуда, прямо из Сент-Луиса. — Он широко улыбнулся. — Это глина, но покрытая глазурью, чтобы придать ей вид самого лучшего серебра. Посуда, достойная королей.
 Эмма снова улыбнулась. Ей нечего делать в этом магазине. Уже собравшись уходить, она повернулась, чтобы задать хозяину вопрос. Важный вопрос. Следует задать его как-нибудь поестественнее.
 — Благодарю, мистер Цоллер. Кстати, как легче всего добраться до конторы моего мужа? Я ужасно плохо ориентируюсь.
 Эмма надеялась, что ослепительная улыбка несколько сгладит впечатление от ее вопроса.
 Лицо мистера Цоллера осталось бесстрастным.
 — Ну, думаю, вы просто отсюда пройдете один-два дома по Мейн-стрит и увидите вывеску с именами судьи Хокинса и вашего мужа.
 — Спасибо. — Эмма поплотнее завернулась в попону. И именно в тот момент заметила синюю миску из необожженной глины, полную сморщенных лимонов. Это было странно: миска с лимонами, которые выглядели хуже, чем любые продукты, залежавшиеся в ящике для овощей у нее дома.
 И снова опытный лавочник заметил ее любопытство.
 — Вы когда-нибудь видели такие раньше, мам? Настоящие апельсины! Конечно, это особый продукт. Мы получаем их только на праздники.
 — Праздники?
 — Да, мэм. До Рождества осталось меньше двух недель.
 — До Рождества, — повторила она.: т — О, благодарю вас. Едва она успела выйти из лавки, как в комнате появилась седая женщина.
 — Ну, Ганс! Расскажи мне, расскажи мне все! Ты видел, что на ней надето? Пробыла здесь почти полгода и ни разу не вставала с постели. Этот бедняга все делает сам, и мужскую, и женскую работу. Что она говорила?
 — Успокойся, женщина.
 Тридцать лет он провел рядом с ней и уже притерпелся к ее страсти к сплетням. Она была неплохой женщиной, только уж больно любила досужую болтовню.
 Его жена знала, когда следует подождать. Она занялась перекладыванием леденцов, пока Ганс смотрел в окно. Наконец он заговорил.
 — Бедная женщина, — прошептал он. — Не знаю, встречал ли я когда-либо раньше молодую леди, которая так горевала бы о смерти своего малыша.
 — Это еще не все! — Его жена тут же подскочила к нему, не в силах больше ни секунды держать при, себе пикантную новость. — Говорят, ее муж тоже странный. В нем есть кровь дикарей — делаверов, по-моему. Ты не знал? Старый Эмиль Дженкинс клянется, что слышал, как он говорил на языке делаверов с индейцами, которые ехали в свою резервацию.
 Мистер Цоллер не был удивлен. В этом молодом человеке было что-то такое, что отличало его от остальных. Хотя лавочника и заинтересовало сообщение жены, он постарался скрыть это. Если бы он проявил хоть капельку любопытства, то уже никогда не заставил бы ее замолчать. Вместо этого он наградил ее суровым взглядом.
 — Тихо, женщина, — проворчал он. Она остановилась, и он заговорщически подмигнул ей. — Что ты скажешь, если мы немного попробуем того нового сидра?
 Эмма чувствовала себя не очень хорошо. Возможно, виной тому холод, или то, что она ничего не ела, кроме того маленького кусочка кукурузного хлеба в начале дня, или то злосчастное столкновение с боровом Джаспером.
 Она увидела вывеску. Сверху, крупными буквами, стояло имя судьи Хокинса, более мелкими значилось: «Майкл Грэхем, адвокат».
 Значит, ее имя не изменилось. Она была Эммой Грэхем в Бруклине и Эммой Грэхем в Овертон-Фоллзе.
 Это было уж слишком, все произошло слишком быстро и слишком странно. Она стояла посреди городка в прерии в 1832 году в лошадиной попоне и неудобных туфлях и была замужем за незнакомым человеком.
 — С вами все в порядке, миссис Грэхем? — Голос принадлежал молодой женщине. Эмма почувствовала, как сильная рука обняла ее за плечи. — Хотите, я отведу вас к мистеру Грэхему? Он вон там.
 — Нет. Пожалуйста. — Внезапно Эмме расхотелось, чтобы он видел ее такой. Ей необходимо подумать, перевести дух.
 — Тогда пойдемте со мной Держу пари, вам всего и надо что перекусить. Пойдемте со мной, миссис Грэхем.
 Эмма позволила этой молодой женщине чуть ли не на руках нести себя к ее дому. Они миновали ткацкую мастерскую, потом дом, перед которым стояло большое колесо, и Эмма предположила, что это дом колесного мастера, и таверну «Голодный вепрь» Наконец они свернули к домику, еще меньшему, чем тот, в котором жили они с Майклом.
 Если другие дома были бедными, то этот оказался настоящей лачугой. В единственной комнате стояло два стула, и молодая женщина согнала с одного из них кого-то, похожего на маленького медвежонка, а потом осторожно усадила Эмму. В комнате было душно, на всем лежал слой жирной грязи.
 — Вот и пришли, миссис Грэхем.
 Теперь Эмма разглядела женщину настолько хорошо, насколько позволяло скудно освещенное помещение. Она была молода, возможно, лет двадцати пяти, и довольно полная. В Овертон-Фоллзе встречалось очень мало полных людей, по крайней мере если судить по той его части, что видела Эмма. Ежедневная борьба за выживание, должно быть, не позволяла большинству жителей набрать лишний вес.
 Ее прямые черные волосы, разделенные посередине на пробор, спускались до половины спины. Свободное платье из замши было покрыто пятнами.
 — Я Ребекка Ларсон, миссис Грэхем. Мы с мужем делаем всю глиняную посуду здесь, в городе.
 — Я ее видела. — Эмма выпрямилась на стуле. — Она чудесная.
 Ребекка Ларсон застенчиво пожала плечами, словно стесняясь похвалы.
 — Стараемся, мэм. Он делает посуду, а я ее раскрашиваю. Его сейчас нет, уехал ухаживать за братом в Сент-Луис. Скоро вернется. Я здесь одна с нашим малышом.
 Тут Эмма заметила крепко спящего в углу маленького мальчика.
 — Спит без задних ног, мэм, — объяснила Ребекка Ларсон, нежно улыбаясь сыну. — Все утро играл, а сейчас уснул. Может, съешьте немного рагу из того котелка?
 Аромат рагу был чудесным — запах хорошего мяса, которое тушили несколько часов.
 — О, это было бы чудесно. — Эмма попыталась произнести это не слишком эмоционально.
 Ребекка Ларсон двигалась с удивительной быстротой. Положив немного рагу в глиняную миску, она поставила ее на маленький столик, жестом пригласила Эмму придвинуть к нему свой стул и подала ей деревянную ложку.
 Эмма уже съела половину миски, когда до нее дошло, что Ребекка спокойно уселась на пол, скрестив ноги, и смотрит, как ест ее гостья. Салфетку ей не предложили.
 Теперь она смогла разглядеть и саму миску, и ее поразила красота сосуда. Хотя форма не отличалась оригинальностью, покрывающие миску рисунки были просто фантастическими. Фигуры танцоров и животных, роскошные цветы, и все это вьется вокруг звезды. Ребекка применяла только одну краску — светло-голубую. И все же казалось, что рисунки дышат подлинной жизнью.
 — Эта миска… — Эмма указала деревянной ложкой, — она прекрасна. Это вы рисовали? Ребекка кивнула:
 — Только вчера. Это самое последнее.
 Эмма закончила есть в восхищенном молчании. Рагу оказалось вкусным, и Ребекке явно было приятно, когда Эмма сказала об этом.
 — Спасибо, мэм. — Трудно было сказать наверняка в полумраке хижины, но, кажется, она даже покраснела. Окна были закрыты ставнями, и единственным источником света служил огонь в очаге.
 После второй порции Эмма почувствовала себя человеком.
 — Простите меня, миссис Ларсон, — извинилась она, — но я никогда не ела такого вкусного рагу.
 — Секрет в том, что готовить его надо очень долго. — Она взяла у Эммы миску и показала на котелок.
 — О нет, спасибо. Я уже наелась. — Эмма глубоко и удовлетворенно вздохнула. — Не знаю даже, что бы я делала без вашей помощи.
 — А, не стоит благодарности. — Ребекка Ларсон улыбнулась, и Эмма поняла, что она очень хорошенькая. — Не знаю, что бы мы делали без вашего мужа, миссис Грэхем.
 — В самом деле? — Эмма нагнулась вперед, ожидая продолжения.
 — Наверное, вы не знаете всего, что тут происходило, поскольку долго болели, и все такое.
 — Да. Боюсь, что не имею представления. Несколько долгих секунд Ребекка молчала. Звуки, доносящиеся снаружи, казались далекими, и Эмма поплотнее закутала плечи в попону.
 — Видите ли, миссис Грэхем, мы с Уолтером люди простые. Мы ничего ни у кого не просим. Делаем посуду, хорошую посуду. Я могу повести вас как-нибудь посмотреть нашу мастерскую, это рядом, если захотите.
 Когда Эмма с готовностью закивала, Ребекка улыбнулась искренней улыбкой:
 — Вы такая же, как он, миссис Грэхем.
 — Как Уолтер?
 — Нет, мэм. Как ваш муж.
 — Правда?
 — Да, мэм. Ваш муж не стесняется приходить сюда к нам или позволить нам приходить к нему в контору, как и всем остальным. Другие люди в городе не такие, как вы. Они хотят, чтобы мы уехали. Они охотно соглашаются пользоваться нашей посудой, потому что она хорошая и дешевая, и когда мистер Цоллер продает ее им, они даже могут забыть, откуда она взялась.
 — Простите, миссис Ларсон. Я тут немного запуталась. Почему это они не хотят, чтобы вы жили в Овертон-Фоллзе?
 — Ваш муж вам не рассказывал? Эмма покачала головой.
 — Миссис Грэхем, мой Уолтер, и я, и наш мальчик — мы наполовину индейцы — Ребекка опустила глаза.
 Эмме понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что именно по этой причине добрые жители Овертон-Фоллза хотели, чтобы они уехали.
 — Я думаю, это просто чудесно, миссис Ларсон, — мягко сказала Эмма. — Вы должны гордиться вашим происхождением. Оно благородное и славное, и вам нечего скрывать от мира.
 Ребекка долго молчала, а когда подняла глаза на Эмму, в них стояли слезы.
 — Вы очень похожи на него. Он пытается сделать незаконным, чтобы нас прогоняли из города. Нам пришлось и сюда приехать прежде всего из-за той штуки, которая называется Закон о переселении индейцев. Мистер Грэхем говорит, из-за него все эти люди с востока получили разрешение забрать наши земли. Нам больше некуда идти. Вы такая же, как он, миссис Грэхем.
 Странное тепло разливалось по телу Эммы, она изумлялась тому, что делает Майкл, и гордилась им.
 И другое чувство начало расти в ней, тоже до сих пор ей неведомое Она осознала, что всего за несколько коротких часов влюбилась в Майкла.
 — Миссис Ларсон, — произнесла Эмма. Внезапно она почувствовала, что задыхается, что у нее кружится голова, — ей захотелось увидеть Майкла, сделать для него что-нибудь. — Миссис Ларсон, — повторила она уже более ровным голосом. — Можно мне взять у вас рецепт рагу? Мне хотелось бы приготовить его для Майкла.
 Ребекка Ларсон встала, ее лицо сияло от счастья.
 — Конечно, миссис Грэхем! Это очень просто. Писать я совсем не умею, но я вам расскажу. Самое важное, что следует запомнить. — это что тушить надо очень долго.
 Эмма кивнула.
 — Положите все овощи, какие есть в доме. Но мясо опоссума надо готовить очень хорошо и долго, чтобы хрящики не застревали в зубах.
 — Опоссума? — Голос Эммы дрогнул.
 — Да, мэм. Иногда я бросаю в рагу маленькую белку, просто для вкуса. Можно приготовить это рагу почти из любого зверька, какой под руку попадется. Суньте его в большой горшок вместе со шкурой и всем остальным и залейте небольшим количеством воды. Дальше, когда бульон начнет кипеть…
 Дверь хижины распахнулась, впустив благословенную струю свежего воздуха.
 — Эм? — Майкл шагнул к ней. — Мистер Цоллер сказал мне, что ты вышла из дома и что он видел, как миссис Ларсон привела тебя сюда.
 В его голосе появились новые интонации, мягкие и добрые. Он протянул руку и заправил прядку волос ей за ухо.
 — Позволь я отведу тебя домой, Эм. Ты выглядишь усталой.
 Его большая рука обняла ее за плечи и подняла на ноги. Эмма чувствовала твердость и нежность этой руки и на мгновение закрыла глаза.
 — Большое спасибо, миссис Ларсон, что позаботились о моей жене.
 — Мне это доставило удовольствие, мистер Грэхем. Ох… Не возьмете ли немного моего рагу домой? Миссис Грэхем очень уж понравилось мое рагу из опоссума.
 Эмма почувствовала, как вздрогнул Майкл.
 — Она ела это… Ну, спасибо, миссис Ларсон. Буду очень вам признателен.
 Звук шлепнувшегося в деревянное ведерко рагу чуть не прикончил Эмму. Майкл почувствовал это быстро вытолкнул ее наружу.
 Теперь люди на улице глазели на них уже в открытую. Майкл с дымящимся ведерком в одной руке и обнимающий другой рукой свою бледную жену в лошадиной попоне, выходящий из хижины полукровки Ларсона, — этого было достаточно, чтобы взбудоражить поселок.
 Эмма покрепче прижалась к Майклу и украдкой взглянула на него снизу вверх. Его красивое лицо сделалось странно неподвижным, а челюсти были сжаты так плотно, что видно было, как играют желваки на скулах. Глаза его смотрели прямо перед собой.
 — Ты сердишься? — Спрашивать было больно, но она должна знать.
 Он помог ей обогнуть повозку, удержал от попытки перейти дорогу прямо перед парой лошадей и не отвечал, пока они благополучно не перешли дорогу.
 — Сержусь? — Она видела, как он сглотнул. — Нет, Эм, я не сержусь. — Казалось, Майкл тщательно подбирает слова. — Ты только что ела опоссума в хижине полукровки. Ты приняла их гостеприимство, когда никто другой даже не желает признавать их существования.
 Он посмотрел на нее сверху вниз. Его глаза странно блестели, сияли внутренним светом, и Эмма перестала дышать.
 Внезапно он прижался губами к ее лбу, теплыми, сухими губами, которые, казалось, прикасаются к самой ее душе.
 — Ох, Эм, — шепнул он. — Я так тобой горжусь. И он улыбнулся.




 Глава 4


 Она не могла дождаться его возвращения из конторы. Удостоверившись, что Эмма благополучно добралась до дома, Майкл снова ушел на работу, пообещав вернуться к ужину.
 — Надеюсь, ты не застрянешь в дорожной пробке в час пик, — крикнула она ему вслед, когда он уже открыл дверь, чтобы уйти.
 Майкл загадочно улыбнулся в ответ, поплотнее натягивая шляпу на лоб.
 — Спасибо, Эм.
 Улыбка исчезла, когда он отвернулся, озадаченно качая головой.
 Четыре часа спустя Эмма сидела на скамье у очага и вскакивала, чтобы выглянуть в окно, всякий раз как на улице раздавался какой-нибудь шум. Ясный день угас, уступая место сумеркам, и на короткое время пробился мягкий вечерний луч, последний перед наступлением темноты, Эмма зажгла керосиновую лампу.
 — Снег теперь повалил уже всерьез, заглушая одни звуки и усиливая другие.
 Наконец дверь открылась. Лицо Майкла раскраснелось от жгучего мороза, и он замер на пороге, увидев, что она поднимается с места, чтобы помочь ему снять пальто.
 — Ты еще не легла?
 Эмма скучала по нему. За короткое время его отсутствия она так соскучилась, что это причиняло почти физическую боль. Он находился всего в нескольких ярдах от их дома, но от того, что она его просто снова видела, у нее захватило дух.
 — Я попыталась испечь немного маисового хлеба в твое отсутствие — Она повесила его пальто и шляпу на вешалку.
 — Неужели?
 Эмма кивнула.
 — Я его сожгла, Майкл. — Она грустно указала на стол, где на тарелке все еще дымился почерневший хлеб.
 Его взгляд проследил за ее рукой, а она в это время не спускала глаз с его лица. Уголок его рта дернулся, а на щеках появились два углубления — ямочки: он старался подавить смех.
 Ямочки. Эмма никогда бы не подумала, что у него могут быть ямочки, но почему-то их вид привел ее в восторг. Она инстинктивно поняла, что эти ямочки не появлялись уже очень давно.
 — Ну, Эм. Он выглядит очень аппетитно. Избегая ее взгляда, Майкл протянул руку и отломил кусочек. Хлеб рассыпался на горелые крошки, но Майкл без промедления сунул их в рот. Эмма отчетливо поняла, что если бы он давал себе время задумываться над своими действиями, то потерял бы мужество.
 Пока Майкл жевал, выражение его лица оставалось бесстрастным.
 — Ммм. — Он кивнул, делая героическое усилие, чтобы проглотить. Эмма бросилась к раковине и налила ему воды в кружку. Днем ей потребовалось полчаса, чтобы накачать воды в глиняный кувшин. Сейчас на ней уже образовалась корочка льда.
 — Вот, Майкл.
 Он с благодарностью принял воду.
 — Ну, как тебе?
 Выпив полную кружку, он посмотрел на нее, выражение его лица снова стало серьезным. В уголках рта застряли черные крошки.
 — Думаю, нужно немного посолить, — серьезно ответил он. Эмма хлопнула в ладоши и начала так смеяться, что на глаза навернулись слезы.
 — Ох, Майкл! Это было ужасно, мне показалось, я весь дом сожгла, столько дыму было!
 Вместо того чтобы присоединиться к ее веселью или хотя бы улыбнуться, он просто стоял и смотрел. Потом медленно поднял руку и неуверенным жестом вытер слезинку с ее щеки.
 — Эм, — его голос ласкал ее, — я так давно не слышал твоего смеха, очень давно.
 Улыбка исчезла с ее лица. Чувство раскаяния охватило Эмму, когда она увидела выражение его лица, настороженное и все же полное нежности. Она подняла руку и прикоснулась к его плечу, ощущая силу и тепло его тела.
 Майкл замер, боясь пошевелиться.
 — Мне очень жаль, — прошептала она. Он стоял так неподвижно, что, казалось, даже не дышал. Потом сглотнул, и в его глазах промелькнула темная тень.
 Эмма не отняла руку от его плеча, наслаждаясь прикосновением и наблюдая за его лицом.
 — Пожалуйста, прости меня.
 Майкл тотчас же обхватил ее руками, его губы коснулись ее виска. Он прижимал ее к себе с такой яростной страстью, что она чувствовала все его тело, большое и сильное. Вдруг ее ноги оторвались от пола — Майкл держал ее на руках.
 Эмма никогда еще не чувствовала себя так спокойно, как сейчас, в объятиях его рук.
 — Я дома, — прошептала она, к собственному удивлению. — Боже мой, Майкл, я пришла домой.
 Он опустил ее и слегка отстранил от себя, чтобы вглядеться в ее лицо, прочесть на нем ее чувства. Затем его рот накрыл ее губы, его рука легла ей на затылок, когда она наклонила голову, чтобы ответить на поцелуй Но что-то было не так, что-то странное мешало ей Эмме вдруг стало страшно, она испугалась не Майкла, а своих собственных эмоций, которые грозили поглотить ее целиком. Не перенесется ли она назад, прочь из его объятий, с такой же быстротой, с какой очутилась в них? Что, если этот человек, так неожиданно ставший центром ее мира, просто исчезнет?
 Ловя ртом воздух, она отстранилась от него, перед глазами все расплывалось.
 — Эм? — В его голосе звучала такая нежная забота, что она вся задрожала. Постаралась унять дрожь, но не смогла.
 — Прости, Майкл, — объяснила она. — Я не могу. То есть я хочу сказать, я еще не готова к этому. Просто не могу.
 Она попятилась назад, скрестив на груди руки, чтобы заставить их не трястись, чтобы держаться за что-нибудь, все равно за что.
 Сначала он просто смотрел на нее. Затем опустил глаза и глубоко вздохнул.
 — Я понимаю, Эм.
 Прядь волос упала ему на лоб. Инстинктивно Эмма шагнула вперед, чтобы убрать ее, но он опередил ее. Она снова скрестила руки, на этот раз еще крепче прижав их к своему телу.
 Потрескивал огонь. Он бросил быстрый взгляд на обугленные остатки хлеба на столе.
 — Пойду принесу что-нибудь на ужин, — сказал он. Потом мягко улыбнулся, словно смирившись. Ямочки снова появились.
 — Где ты Сможешь достать ужин?
 — Там же, где всегда. — Он отвел взгляд в сторону, и напряжение ослабло. Та боль, которая, казалось, вибрирует между ними, наконец утихла.
 Майкл снова натянул пальто и надел шляпу.
 — Миссис Хокинс всегда готовит столько, что можно накормить целую армию. Пойду к судье и принесу нам ужин.
 — Она не против?
 — Нет. Она вроде как усыновила меня. Мне примерно столько же лет, сколько было бы их сыну, если бы он был жив.
 Легкая улыбка исчезла с его лица, и взгляд остановился на колыбельке под столом. Выражение бесконечного страдания промелькнуло в его глазах. Оно пропало так быстро, что она поняла: никто другой его бы не заметил.
 — Вернусь через несколько минут. — С этими словами он вышел за дверь.
 — Майкл. — В ее голосе звучала тихая мольба. — Ох, Майкл!
 Жена судьи оказалась сказочной поварихой. Они поужинали жареным цыпленком, начиненным шалфеем, пюре из турнепса и яблочно-черносмородиновым пирогом. Эмма заметила, что у цыпленка был какой-то привкус, к которому она не привыкла, и очень мало белого мяса.
 Когда Эмма заворачивала остатки пирога в салфетку, ей в голову вдруг пришла мысль.
 — Майкл, мне не дает покоя один вопрос. Он замер у очага, куда подкладывал дрова, и выжидательно повернулся к ней.
 — Я видела сегодня на улицах много детей. Почему они не в школе?
 — А! Школа. — Он провел рукой по шевелюре, и снова Эмма поневоле Залюбовалась сочетанием седых и черных волос. — Не возражаешь, если я закурю трубку?
 — Пожалуйста, — машинально ответила она, спрашивая себя, похожа ли его трубка на ту смешную трубку, которую так любит отец Санбим.
 Майкл курил длинную, тонкую глиняную трубку, которую она раньше заметила возле его книг по юриспруденции. Он запустил пальцы в горшочек с табаком и положил щепотку в трубку, затем сунул в очаг длинную щепку, поднес огонь к табаку и пыхтел трубкой, пока табак не стал тлеть янтарем.
 — Школа закрыта с прошлого лета, — сказал Майкл, выпуская слова вместе с клубами дыма.
 — Почему? Из-за погоды?
 Он покачал головой:
 — Нет, Эм. Как правило, это единственное время года, когда болтливую школу посещают все ученики. В остальные времена года большинство детей нужны на фермах.
 — Болтливая школа, — повторила, Эмма. Один из ее уроков в День первооткрывателей был посвящен старинным школам. Майкл улыбнулся.
 — Школа состоит из одного класса. Ее называют болтливой потому, что дети всех возрастов учатся там одновременно и вслух читают свои уроки.
 — Я о таких слышала. Но почему она закрылась? Майкл приподнял брови, которые остались черными, без единого седого волоса, и его лицо стало до невозможности молодым, когда он улыбнулся.
 — Это сплетни, Эм. Если хочешь узнать подробности, предлагаю спросить миссис Цоллер из мануфактурной лавки. Она с удовольствием расскажет тебе всю историю.
 — О, расскажи мне ты!
 Майкл уселся на скамью и усмехнулся, зажав трубку белыми зубами.
 — Такая история не годится для женских ушей.
 — Тогда почему ее знает миссис Цоллер?
 У него вырвался короткий, лающий смех. Она впервые слышала, как он смеется. Видела, как улыбается, а теперь вот услышала и смех.
 — Очко в твою пользу. — Он сделал длинную затяжку, задумчиво глядя куда-то мимо Эммы.
 В нем было нечто странное, что производило сильное впечатление, особенно когда на его лице появлялось вот такое сосредоточенное выражение.
 Он блестящий адвокат, сказала она сама себе. В то самое мгновение как ее мозг сформулировал эту мысль, она уже знала, что это правда. Майкл обладал выдающимся умом юриста в сочетании с природным, интуитивным умом, который делал его опасным противником в зале суда. И незаурядным адвокатом.
 — Ну хорошо, Эм, — наконец проговорил он. — Школа закрыта, потому что учитель сбежал.
 Эмма поняла. Как ни любила она свою работу, было много дней, когда ей тоже хотелось сбежать. В такие, например, как ежегодная вспышка вшивости, когда ей приходилось по утрам проверять каждую детскую головку, или когда последствия кишечного гриппа регулярно проявлялись в классе, всегда после ленча и всегда возле ее доски.
 — Так почему бы просто не нанять другого учителя? Майкл покачал головой.
 — Именно это я и предлагал. Но потерпел поражение. — Он встретился с ней взглядом, между ними существовало взаимопонимание Почему-то их мозг работал одинаково, в них шли одинаковые мыслительные процессы.
 — Слишком многие люди в городе чувствуют, что приглашать еще одного учителя — значит снова привнести в город развращающее влияние.
 — Теперь ты меня совсем запутал.
 — А! Ну, вот их основной довод. Видишь ли, учитель не просто сбежал. Он сбежал с одной из учениц.
 — Ты шутишь?
 — Не-а.
 — Сколько лет было этой ученице? Майкл снова сделал затяжку.
 — По-моему, ученице было около семнадцати лет.
 — Ну, я считаю, она уже достаточно взрослая. Я хочу сказать, что она, наверное, знала, что делает, и все такое. А сколько лет было учителю?
 — Генри? Кажется, лет двадцать пять — двадцать шесть.
 — Ну, все не так уж плохо, Майкл. Жаль, что они не смогли просто жить здесь, в Овертон-Фоллзе. Ее родители возражали?
 Он кивнул.
 — Мне это кажется даже романтичным, а тебе? — Она вздохнула. Майкл встал, сжал ее руку, и она переплела свои пальцы с его пальцами. И снова ее поразила естественность этого жеста.
 — Эм, дело не только в ее возрасте. — Она взглянула на него вопросительно. — Настоящая проблема заключалась в том, что она была помолвлена со старшим сыном Цоллеров. Уже была назначена свадьба, все в городе покупали подарки — в лавке Цоллера, разумеется. Поэтому, когда невеста сбежала с учителем, в Овертон-Фоллзе поднялась целая буча.
 Ее внезапно осенило.
 — О, — тихо произнесла она, затем прибавила более выразительно:
 — Значит, Цоллеры не только потеряли невестку. Все подарки застряли у них в лавке, и никто не пожелал за них заплатить.
 — Вот именно.
 — Но это же не причина держать школу закрытой, Майкл. Детям нужно учиться независимо от того, кто женится и на ком.
 — Да, но у Цоллеров на этот счет другое мнение. Они пользуются большим влиянием в этом маленьком городке, и их мнение учитывается. Учитель не только увез их будущую невестку, но и выставил на посмешище их сына Эбенезера.
 — С таким именем, Эбенезер, он, наверное, и без того был посмешищем, — пробормотала она.
 Майкл снова рассмеялся. На этот раз это был естественный, непринужденный смех, и Эмма улыбнулась в ответ. Они все еще держались за руки.
 — Это правда. Но все же Цоллеры владеют лавкой. Мы пока не организовали банк, и их магазин является здесь еще и финансовым центром. Если они решат отказать кому-то в кредите, это может очень осложнить жизнь. Никто не пойдет против Цоллеров. — Он легонько сжал ее руку. — Поэтому школа, вероятно, останется закрытой.
 Эмму осенила еще одна идея. Выражение ее лица изменилось, на нем появилась победоносная улыбка. Майкл опустил трубку.
 — Расскажи мне, Эм. Расскажи сейчас, чтобы я мог тебя отговорить.
 — У меня только что появилась блестящая идея.
 — О нет.
 — Почему бы мне не стать новым учителем… или учительницей? — От волнения она заговорила быстро. — У меня есть диплом, Майкл. И раз я уже живу здесь, то не буду оказывать разлагающего влияния.
 — Эмма…
 — Нет, послушай! Мне не надо платить. Я хорошая учительница Пожалуйста, Майкл. К кому надо обращаться? В чьем ведении школа?
 Некоторое время Майкл молчал, на его лице отражалось нежелание гасить ее энтузиазм.
 — Ты прекрасно подошла бы, Эм. В Филадельфии ты была хорошей учительницей. — При воспоминании об этом он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались морщинки. — Мисс Гамильтон рыдала на нашей свадьбе не из романтических чувств, а потому, что теряла лучшую учительницу, когда-либо работавшую в ее школе.
 Эмма помолчала, ее вовсе не удивило, что она была учительницей в Филадельфии.
 — С кем мне поговорить насчет этой должности?
 — Это не очень удачная идея, Эм.
 — Почему?
 Он открыл было рот для ответа, потом остановился.
 — Ладно, скажу прямо. Ты женщина, чему я очень рад, но, насколько мне известно, в этом штате никогда не было женщины-учителя.
 — Я могла бы стать первой!
 — Эмма, ты преподавала в маленькой школе для девочек, где учились чопорные маленькие леди. Здесь граница. Дети тут невоспитанные, и ты будешь учить и мальчиков, и девочек.
 — Думаю, я справлюсь.
 — Еще одна проблема в том, что многие жители Овертон-Фоллза начинают меня презирать. К сожалению, это может затронуть и тебя тоже, хоть и не по твоей вине.
 — Как кто-то может тебя презирать? — Ее голос звучал так озадаченно, что он не сразу ответил.
 — Причина та же, что и в Филадельфии. Дело во мне, Эм. И в моем выборе клиентов. Ты же знаешь, что я берусь защищать самых непопулярных обвиняемых.
 — И что?
 — Богатые, те, у которых есть связи и влиятельные Друзья, не нуждаются в адвокате вроде меня. Нуждаются другие. Их уже приговорили обстоятельства, происхождение и, как правило, бедность. Я пытаюсь поставить их в равное положение перед законом, что роняет меня в глазах общества. Знаменательное отсутствие спроса на мои услуги в Филадельфии ясно говорило об этом.
 — Я рада, что ты выбираешь таких клиентов. Правда, рада. Но это не означает, что я не должна быть учительницей.
 — Эм… — Майкл положил руки ей на плечи. — Овертон-Фоллз очень похож на Филадельфию в некотором смысле. Здесь имеет значение мое происхождение.
 Она озадаченно нахмурилась.
 — Моя бабушка. Не важно, где я рос, где получил образование. Здесь имеет значение только то, что моя бабушка была из племени делаверов.
 — Ну и что?
 — Забавно, Эмма. Очень смешно. — Он наконец отпустил ее руку и выбил трубку над очагом. — Правдой остается то, что в моих жилах течет индейская кровь Мы всего на полшага отстаем от Ларсонов, от того, чтобы быть изгнанными из этого города. Если бы нас не принял судья Хокинс и Цоллеры тоже…
 Теперь все стало понятным. Его сочувствие к бедным людям, природная грация движений, странный огонь в глазах.
 И все же Эмма была твердо намерена работать в этой школе, учить детей. Она найдет способ.
 Эмма быстро натянула ночную сорочку. В доме стоял ледяной холод.
 Она ждала, что Майкл придет в спальню, но он не пришел. Она расчесала и заплела в косы волосы, он все еще оставался в другой комнате. Устраиваясь под одеялом, она пыталась согреться и смотрела на ситцевую занавеску, ловя каждое движение Его все не было.
 Наконец она выглянула из-за занавески, закрывающей дверной проем.
 — Майкл? Ты идешь?
 Он читал у очага, подперев голову ладонью. Когда она позвала его, он вскочил.
 — Но… хорошо. Ты уверена?
 Конечно, они не спали вместе. Его изгнали на скамью.
 — Пожалуйста, Майкл.
 Он медленно закрыл книгу и проверил огонь, чтобы убедиться, что он будет гореть всю ночь. Казалось, он нервничает.
 Войдя в спальню, Майкл медленно снял брюки. Рубашка была ему велика, и, оставшись только в ней, он молча забрался в постель.
 — Значит, — шепнула она, — доктор сказал, что мы можем попытаться еще раз.
 Майкл кивнул. В полутьме Эмма видела его красиво вылепленный профиль.
 — Так он и сказал.
 — Когда будет подходящее время? — Она придвинулась ближе, положив руку ему на грудь. Он нахмурился.
 — Да, Эм. Когда будет подходящее время.
 — Ну а как насчет сейчас? — Она сама не могла поверить, что говорит это, но он был ей нужен. Очень нужен.
 — Сейчас? — Его голос звучал неуверенно. — Сейчас идет снег.
 — Какая разница?
 — Ну, земля ведь замерзла. — Он зевнул. — Как мы можем сажать кусты роз, если земля замерзла?
 — Кусты роз?
 — Угу. — Затем он потянулся к ней и прижал к себе.
 Когда прошел первый шок, Эмма улыбнулась в темноте. И уже собиралась сказать ему, что она имела в виду, но, взглянув ему в лицо, промолчала.
 Майкл спал.
 Она натянула одеяло на его руку, которой он тесно прижимал ее к себе. Его нога легла на ее ногу, и Эмма прикусила губу.
 Во сне его лицо было гордым, черты словно у сказочного героя. Мышцы расслаблены, мощные мускулы, свидетельствующие об огромной физической силе. В отличие от избирательно накачанных мышц человека, тренирующегося в гимнастическом зале, руки и ноги Майкла были пропорционально развитыми, грудь и спина — твердыми и мускулистыми.
 Проваливаясь в сон, Эмма подумала: как странно, очень странно — она не может определить, где кончается его тело и начинается ее собственное. У них такие разные тела, и все же, когда они держат друг друга в объятиях, она не чувствует никакой разницы. Ей казалось, она ощущает его физическую усталость, словно она тоже весь день занималась сложными проблемами юриспруденции.
 Эмма вздохнула, и он во сне сделал то же самое. Его сердце стучало рядом с ее сердцем, и удары нельзя было различить, так идеально они совпадали.
 Очень странно.




 Глава 5


 Эмма начинала привыкать к укладу, непривычному ей всеми своими запахами, звуками и действиями. В том времени, которое ее мир давно оставил позади и в котором давно ушедшие люди боролись за выживание, она выскользнула из тепла постели, чтобы приготовить завтрак. Все было иным. Разгорающийся рассвет сиял сквозь толстые стекла. Без электрического освещения углы комнаты оставались темными. Радио не передавало прогноз погоды и точное время, только куры, лошади и свиньи издавали свойственные им звуки где-то поблизости.
 Эта жизнь была совершенно незнакомой для Эммы. Но в то же время она привычно включилась в этот утренний порядок, не имеющий ничего общего с ее прежней жизнью.
 В отличие от предыдущего утра, когда Майкл ушел, а она все еще оставалась в постели, Эмма проснулась раньше, чем он. Она уже почти закончила готовить завтрак, когда до нее дошло, что именно она делает.
 — Откуда я все это знаю? — вслух удивилась Эмма, вешая кофейник на крюк над очагом. Еще оставался хлеб, испеченный женой судьи, — вполне съедобный. Но откуда Эмма знала, как приготовить кофе? Даже в Бруклине она пила растворимый кофе, пугаясь европейских названий большинства кофеварок.
 Она на минутку присела на скамью, подперев ладонью подбородок, и попыталась понять, почему все это не кажется ей таким странным, как должно было казаться. Вместо того чтобы быть парализованной страхом и растерянностью, она приспосабливалась. И это давалось ей удивительно легко. Почему она не свихнулась от всего происшедшего?
 В этот момент разгадка вошла в комнату. Даже в одной сорочке, смущенно почесывая всклокоченную после сна голову, Майкл был поразительно красив.
 — Ты приготовила кофе, — сказал он, зевая.
 — Совершенно верно. Не спрашивай меня как, но я это сделала.
 Секунду он стоял неподвижно, только смотрел на нее.
 — Не волнуйся. — Она выпрямилась на скамье, поднимая голову. — Я не пыталась приготовить ничего сложнее кофе. Маисовый хлеб остался от ужина миссис Хокинс.
 Его улыбка была поразительной, несущей больше энергии, чем солнечные лучи, более желанной, чем летний ветерок.
 Повернувшись, чтобы идти одеваться, Майкл помедлил на пороге.
 — Сегодня утром я бы не отказался от того рагу из опоссума.
 — г Нет проблем. Только принеси мне какого-нибудь зверька, и я его потушу хорошенько на медленном огне, чтобы хрящики не застревали в зубах.
 Глаза его сияли, и улыбка теперь освещала все лицо.
 — Эм, — выдохнул он, — как же я по тебе соскучился! Майкл скрылся за ситцевой занавеской. Он одевался в спальне и, натягивая брюки с подтяжками и сапоги, насвистывал монотонную мелодию. Эмма обхватила себя руками, глядя в окно на холодное утро Овертон-Фоллза и спрашивая себя, какие новые чудеса принесет ей этот день.
 Эмма оделась очень тщательно, убрала волосы в прическу, которую видела у актрисы из телевизионного сериала «Домик в прерии». Конечно, актрисе помогали создавать образ парикмахеры и художники-визажисты. А Эмма вынуждена была полагаться на собственные неумелые руки и пятнистое зеркало.
 На дне сундука в спальне она нашла женское пальто, далеко не такое теплое, как лошадиная попона, но, вероятно, более приличное с точки зрения жителей Овертон-Фоллза. Дневник в красном кожаном переплете так и лежал сверху на одежде. Прежде чем закрыть крышку, Эмма протянула к нему руку.
 Она должна сделать запись. Последние слова в дневнике дышали такой грустью, такой безнадежностью, что Эмма чувствовала — ей необходимо изменить эту тональность. Она нашла перо и бутылочку чернил возле книг Майкла. Чернила уже оттаяли, согретые жаром растопленного очага.
 «Моя новая жизнь здесь очень трудна, — написала Эмма, окуная перо в бутылку. — Но я знаю, что Майкл рядом, и для меня нет ничего невозможного. Сегодня я сделаю все, чтобы школа открылась, — она нужна детям. Наступает Рождество. И нет ничего невозможного».
 Эмма с удовлетворением перечитала написанное, подула на страницу, чтобы чернила побыстрее высохли. Потом надела пальто, темно-зеленое, тесно облегающее фигуру и доходящее ей до щиколоток, с бархатным воротником, и вышла на улицу.
 Сначала Эмма пошла к хижине миссис Ларсон, чтобы вернуть деревянное ведерко и поблагодарить за рагу. Она постучалась, подождала и уже собралась было постучать снова, как дверь открылась.
 На пороге стоял мальчик лет пяти-шести.
 — Привет. — Она улыбнулась. Он тотчас же сунул два пальца в рот. Эмма протянула ему ведерко:
 — Я видела тебя вчера, пока ты спал. Это, наверное, ведерко твоей мамы?
 Появилась Ребекка Ларсон, одетая в то же свободное платье, которое было на ней вчера. Малыш обхватил мать за ногу, не выпуская изо рта пальцев и не сводя глаз с Эммы.
 — О, доброе утро, миссис Грэхем! — Ребекка нежно погладила сына по головке.
 — Доброе утро, миссис Ларсон. Этот красивый молодой человек — ваш сын?
 Ребекка рассмеялась:
 — Это точно, мэм. Его зовут Джордж Вашингтон Ларсон. Джордж, эта красивая леди — миссис Грэхем. Услышав ее имя, мальчик вытащил пальцы изо рта.
 — Вы мама мистера Грэхема? Эмма рассмеялась.
 — Нет, Джордж. Я его жена, — ответила она. Ей все еще было странно называться чьей-то женой, странно, но чудесно.
 — О, какая я невежливая! — пробормотала миссис Ларсон, пятясь в дом. — Входите, пожалуйста. Эмма покачала головой.
 — Я только хотела вернуть ведерко и поблагодарить вас за рагу. И еще, — Эмма наклонилась поближе, — хотела кое-что у вас спросить.
 Глаза Ребекки Ларсон широко раскрылись, она взяла ведерко.
 — Что спросить? — тихо спросила она.
 — Вы с мужем ведете дела с Цоллерами. Мне необходимо побольше узнать о них Я хочу снова открыть школу, а без их поддержки это почти невозможно.
 Ребекка несколько секунд молча смотрела на Эмму. Только ее медленно открывшийся рот указывал на то, что она слышала слова Эммы.
 — Миссис Грэхем, лучше зайдите в дом, — наконец произнесла она. — Это может занять некоторое время. Эмма вздохнула — Так плохо?
 — Скажем так, — Ребекка широко распахнула дверь, — у маленького Джорджа успеют усы вырасти к тому времени, как я закончу вам все рассказывать.
 Ее слова вызвали улыбку у одного только маленького Джорджа.
 Рабочий день Майкла прошел, как всегда, напряженно. Он работал без передышки, листал потрепанные книги судьи по вопросам права, беседовал с пожилой парой из Германии, которая хотела подкупить еще земли, пытался успокоить молодого фермера, уверенного в том, что его сосед отравил воду в колодце.
 Миссис Хокинс, чьи нелепые седые кудряшки, как у девочки, подпрыгивали при каждом ее шаге, днем принесла ему вкусный обед. Майкл съел его почти машинально, одновременно просматривая бумаги, подшитые в подготовленное к слушанию дело.
 Эмма По его телу разлилось тепло при мысли о жене. Она уже давно ушла в собственный мир, где ему не было места Он опасался, что она никогда к нему не вернется, что будет жить только в своих мыслях — в убежище, куда не могут войти ни смерть, ни страдание.
 Смогут ли они когда-либо поговорить об их маленьком сыне? Вместе делиться воспоминаниями о его короткой жизни? Он умер, едва начав ходить. Это было бы второе в его жизни Рождество.
 Майкл покачал головой.
 — Думай о чем-нибудь другом, — приказал он себе, сжимая руку в кулак и глядя на побелевшие костяшки пальцев.
 По крайней мере Эм уже лучше. Возможно, к этому времени в будущем году у них уже будет еще один ребенок. Возможно.
 Едва войдя в дом, Майкл понял: что-то неладно. Все было точно так же, как утром, когда он уходил. Ничто не указывало на то, что днем здесь кто-нибудь был. Очаг погас. Он заглянул в чулан — оставшийся с вечера цыпленок все еще лежал там. Эмма сказала, что съест его на обед, но он остался нетронутым.
 Не снимая пальто и шляпы, Майкл ворвался в спальню.
 — Эм? — Ему стало страшно. Неужели она снова ушла в себя? Если она покинет его сейчас, то уже никогда не вернется.
 Но комната оказалась пустой, постель аккуратно застелена.
 Прошло много часов с тех пор, как он видел ее в последний раз. Где она может быть?
 Он выбежал на улицу, оставив дверь распахнутой, раскачивающейся на зимнем ветру.
 — Эмма? — позвал он.
 Ответа не было.
 Майкл пустился бежать к центру городка, воображение рисовало перед ним ужасные картины того, что могло случиться. Все возможно в этой дикой стране Ходило множество историй о людях, убитых дикими зверями или утонувших в бурной реке, или просто бесследно исчезнувших.
 Возможно, она убежала, не в силах справиться со своим горем, не в силах смотреть в лицо собственного мужа. В какой-то мере она, должно быть, все еще винит его в их потере, во всем, что произошло с тех пор, как они приехали на запад. Должна винить. Видит Бог, он и сам себя винит. Бывали дни, когда он чувствовал, что не может больше жить с этой виной, пригибающей его к земле, разрывающей на части его сердце.
 Ему не следовало оставлять ее одну Надо было разрешить миссис Хокинс за ней присматривать. Нет Это было бы не правильно Ему следовало остаться с ней самому. Он должен был найти в себе достаточно мужества, чтобы смотреть в полные боли, обвиняющие глаза на ее прекрасном лице.
 Откуда-то донесся вдруг ее смех, ясный и музыкальный. Он уже почти забыл этот звук. До вчерашнего вечера, когда она снова рассмеялась и этот великолепный звук вернул тепло и красоту в его жизнь.
 Майкл прислушался, надеясь снова услышать его. Может, ему почудилось? Неужели ему так захотелось услышать ее голос, что он вообразил себе эти милые звуки?
 Но Майкл снова услышал ее смех, на этот раз к нему присоединилось незнакомое хихиканье. Он повернул в направлении этих звуков и остановился в полной уверенности, что ему мерещится то, что он увидел.
 В сумерках вырисовывались две фигуры, четко выделявшиеся на фоне света керосиновых ламп, падающего из лавки Цоллеров. Они стояли так близко, что почти соприкасались. Подойдя ближе. Майкл понял, что одна из них — его жена, одетая в свое пальто, которое она носила в Филадельфии. Другой была миссис Цоллер. Его жена что-то сказала, и миссис Цоллер залилась сухим, лающим смехом, а потом обернулась к нему:
 — О, мистер Грэхем! — Миссис Цоллер кокетливо улыбалась, в голосе ее звучало искреннее удовольствие. Это произвело на него потрясающее впечатление. — Ваша очаровательная жена пришла ко мне с некоторыми очень умными идеями насчет нашего магазина. С такими идеями! Ну, мы Просто должны сделать… — Понизив голос, она прикоснулась к плечу Эммы. — Мистер Грэхем, я вот о чем подумала Из вашей жены получится прекрасная учительница для наших детей. Я поняла, что она была очень хорошей учительницей у себя в Филадельфии. Именно это и нужно нашему городу. Нашим неотесанным детям не повредит немного городского воспитания. Не все мальчики так безупречно воспитаны, как мой Эбенезер. Сделайте одолжение всем нам, разрешите ей снова открыть школу в Овертон-Фоллзе!
 Эмма взглянула на него с такой надеждой, с такой нежностью, что Майкл почувствовал, как в груди у него что-то оборвалось. Он смог только молча кивнуть головой Ему хотелось как можно скорее увести ее домой, чтобы узнать, как ей удалось приручить миссис Цоллер за один-единственный день.




 Глава 6


 — Ты сделала что? — переспросил Майкл, уверенный, что ослышался.
 Эмма посмотрела на него, потирая замерзшие ладошки над заново разведенным огнем в очаге. Теплый воздух шевелил выбившиеся прядки волос вокруг ее лица, заставлял их подниматься и плыть по воздуху. Майкл протянул руку, чтобы заправить длинный локон ей за ухо, опасаясь, что он может загореться от случайной искры.
 — Я просто апеллировала к двум слабостям миссис Цоллер: ее любви к деньгам и присущему ей снобизму.
 — И это обеспечило тебе ее поддержку в открытии школы?
 — Вроде того. — Эмма широко улыбалась, а он смотрел на ее лицо, придвинув стул поближе к огню. Она была преисполнена тихой уверенности, которой он уже давно в ней не видел. Ему хотелось просто смотреть на нее, видеть, как она спокойно сидит, убеждаясь, что нет больше той тьмы, которая окружала их прежде.
 Эмма чувствовала его притягивающий взгляд, знала, что он следит за каждым ее движением. Ей так хотелось прикоснуться к нему, оказаться как можно ближе. Без предупреждения она подошла и быстро села к нему на колени.
 Издав возглас удивления, Майкл устроил ее поудобнее и, обняв рукой за спину, крепко прижал к себе. В этой позе была такая естественность, такая завершенность.
 На секунду она прислонилась к его груди, зажмурившись от удовольствия.
 — Я не дам тебе уснуть, пока ты мне все не расскажешь, Эм, — прошептал он.
 — Мммм, — вздохнула она, мечтая вечно оставаться в его объятиях. Ее рука обвилась вокруг его плеча.
 — Я сейчас поднимусь, честно предупреждаю. И ты упадешь на этот жесткий холодный пол, если не удовлетворишь мое любопытство.
 — Ты начинаешь говорить, как миссис Цоллер. — Эмма не хотела открывать глаза.
 — Ну держись. — Майкл вскочил с поразительным проворством. Эмма, которая действительно расслабилась и впала в дремотное состояние, ахнула и изо всех сил вцепилась в него, чтобы избежать падения.
 Но он ни на секунду не ослаблял своих объятий. И теперь еще крепче прижимал ее к себе.
 — О, Эм! Разве ты не знаешь, что я никогда не позволил бы тебе упасть?
 Она протянула руку и легонько провела ладонью по его щеке.
 — Знаю.
 Секунду он просто смотрел на нее своими поразительными глазами. Она ответила ему смелым, немигающим взглядом, любуясь его лицом, которое ей никогда не надоест, которого она никогда не забудет.
 Его губы медленно, словно неуверенно, прикоснулись к ее губам. Губы его были теплыми и волшебно сливались с ее собственными.
 Ее рука легла ему на затылок. Она чувствовала себя так, словно плыла на облаке. Другой рукой она гладила его предплечье, тугие мускулы которого начинали дрожать.
 Майкл понес ее в соседнюю комнату, плечом раздвинув ситцевую занавеску, и потом к кровати. Бережно опустил на матрац, не выпуская из рук свою собственность. Он был так близко, что Эмма чувствовала жар его тела.
 Нежными поцелуями он покрывал уголки ее губ, подбородок, шею.
 — Эмма. — Его голос ласкал ее имя. Волшебное, сладкое тепло потекло по ее жилам при звуках этого голоса.
 Ее пальцы начали расстегивать пуговицы на его рубашке. Эти пальцы двигались словно по собственной воле, а мысли ее в этом не участвовали. С каждой расстегнутой пуговицей ей все труднее становилось сдерживать дрожь. Ей необходимо почувствовать его, ощутить его кожу своей кожей. Так же необходимо, как дышать.
 Он тоже молча освобождал ее от одежды. Наконец обнажилось одно плечо, затем второе.
 Холод заставил ее ахнуть, в этой комнате очаг еще не зажигали. Однако через мгновение холод исчез, его заменило прикосновение его горячего тела.
 Его рот продолжал спускаться вниз, по ключице, затем медленно, восхитительно накрыл грудь. Руки Эммы впились в его спину, чтобы прижать его к себе еще теснее, чтобы никогда не отпускать.
 Одежда упала на пол, и они не обратили внимания на звук рвущейся ткани. Все это не имело значения. Только быть ближе друг к другу, еще ближе.
 Эмма открыла глаза, чтобы увидеть его, хоть на мгновение. Он был само совершенство, совершенство во всем. Кожа блестела в темноте, его тело, прекрасное, как скульптура, замерло, давая себя рассмотреть. Его глаза тоже были открыты, и он, затаив дыхание, обнимал ее взглядом. А затем они снова соединились, гладили друг друга, сливаясь в одно целое.
 Как это было им предназначено. И как будет теперь всегда.
 Тела их сплелись под одеялом. Майкл гладил ее волосы медленными, ритмичными движениями. Эмма почувствовала, как его губы изогнулись в улыбке.
 — Что? — спросила она, легонько толкая его локтем и замирая, чтобы порадоваться ощущению твердости его тела.
 — Я просто подумал, — его голос был тихим и слегка хриплым, — что ты очень ловко меняешь тему разговора.
 — Правда?
 — Правда, Эм. Ты еще должна объяснить мне, как тебе удалось заставить миссис Цоллер есть из твоих рук.
 — Ах это!
 — Да, это.
 Его слова прервал смех. Между ними воцарилось полное значения молчание. Она пальцем выписывала круги на его груди, удивляясь, как это один человек мог так изменить ее жизнь.
 — Эми!
 Она перестала чертить круги.
 — Я думаю, нам надо купить тебе пальто потеплее. — Она подняла взгляд и посмотрела ему в лицо, встретив его улыбку. — В этом старом школьном здании полно сквозняков.
 Несколько секунд Эмма не могла произнести ни слова Судорога сжала горло, а он натянул одеяло на ее обнаженную руку.
 — Ох, Майкл! — Она с трудом глотнула, борясь с желанием расплакаться. — Спасибо.
 Он не ответил. Просто улыбнулся.
 Следующее утро выдалось неожиданно великолепным, яркий солнечный свет согревал дом. К тому моменту как Майкл закончил бриться и одеваться, у Эммы уже был готов завтрак.
 Сделав глоток кофе, он нагнулся вперед. Луч света попал прямо ему в глаза, но он не моргнул, а пристально смотрел на Эмму.
 — Так ты расскажешь наконец, как тебе удалось переубедить миссис Цоллер насчет школы?
 Ее ладонь легла ему на щеку, еще влажную после бритья.
 — Я вчера ходила к Ребекке Ларсон. Мы поболтали о миссис Цоллер. Майкл кивнул.
 — Ну, она мне рассказала, что Цоллеры терпимо относятся к ним не по своей доброте, а потому что посуду Ларсонов хорошо покупают. Цоллеры пытались продавать менее дорогую фабричную посуду, но она разваливается, и все требуют обратно деньги. Поэтому они продолжают брать посуду у Ларсонов.
 — Это похоже на правду.
 — И еще я узнала, что миссис Цоллер считает себя принадлежащей к элите общества и представляет здесь эту самую элиту. Она ходила в пансион для благородных девиц в Сент-Луисе, знаешь ли.
 — Ей следовало остаться в нем еще на некоторое время. — Майкл поставил на стол кружку. — Они ее выпустили, не воспитав в полной мере благородства.
 Эмма рассмеялась:
 — Не уверена, что это помогло бы. Во всяком случае, полагаю, она поняла, что там, на востоке, у моей семьи были кое-какие связи в обществе — Хоть ты и вышла замуж за полукровку? Голос его прозвучал равнодушно, это был просто вопрос, а не едкое замечание. И все же она ощутила важность того, что он только что произнес.
 — Я бы не вышла ни за кого другого. — Эмма старалась говорить легкомысленным тоном, но поняла, что это правда. — Ты — единственный.
 — Эм.
 Она опустила глаза и попыталась вспомнить, о чем говорила.
 — Значит, я пошла в лавку и нашла миссис Цоллер. — Он молчал, и Эмма продолжала:
 — Я ей сказала, будто мне пришло в голову, что городу нужны рождественские украшения. Все, ну просто все на востоке сейчас стали наряжать елки в своих домах. Общество просто помешалось на этом.
 — Я никогда не замечал.
 — Ну, как бы там ни было, когда-нибудь помешаются. Итак, я дала миссис Цоллер возможность опередить свое время, стать законодательницей моды. Это сработало — она внезапно вся превратилась в слух.
 — Наверное, это было то еще зрелище. Эмма не обратила внимания на его слова.
 — Потом она запаниковала. «О, миссис Грэхем, — почти закричала она, — но где же нам взять рождественские украшения, если уже середина декабря?» И я ей сказала, что совершенно случайно Ребекка Ларсон сделала десяток украшений. В следующую минуту миссис Цоллер уже была за дверью, направляясь к дому Ларсонов.
 — Ты, должно быть, шутишь. — Майкл откинулся на спинку стула с выражением недоверия на лице. — Миссис Цоллер действительно пошла в дом Ларсонов?
 Эмма горячо кивнула:
 — И это еще не все. Мы вместе ели ленч с Ребеккой и ее сыном у них дома.
 — Я в это не верю. — Майкл покачал головой. — Нет, Эм. Просто не могу себе представить миссис Цоллер в их хижине.
 — Кажется, она сочла, что все в порядке. Полагаю, она думает, что если я и была сумасшедшей в эти несколько последних месяцев, однако меня хорошо воспитали. Пусть даже сумасшедшая, но все же леди.
 — Ты никогда не была сумасшедшей, — сказал он тихо, протягивая руку через стол и накрывая ее руку своей большой теплой ладонью.
 — Не важно. Важно то, что за ленчем я заговорила о школе. Сначала миссис Цоллер не хотела даже обсуждать это. Но мало-помалу мы ее одолели Всякий раз когда она начинала хмуриться, Ребекка пела что-нибудь вроде! «Как насчет херувимов — вы могли бы продавать их по десять центов за штуку, а я их отдам вам по пять. И миссис Цоллер снова улыбалась. Ты знаешь, что у нее искусственные зубы? Сделаны из зубов коровы, как она говорит. Я бы не призналась в этом, а ты?
 — Ты никогда не была сумасшедшей.
 Эмма перегнулась через стол и поцеловала его.
 — Я люблю тебя, Майкл, — тихо сказала она.
 Его ладонь сжала ее руку еще сильнее.
 — Эм, я люблю тебя.
 На улице протарахтела повозка, и голоса раннего утра напомнили ей о том, что рабочий день вот-вот начнется.
 — Наверное, тебе лучше идти в контору. — Она нехотя отвела взгляд.
 Вместо ответа он встал, не отпуская ее руки, и притянул ее к себе.
 — Попозже, Эм. — Его рот был у самого ее уха, губы слегка касались его, вызывая дрожь во всем ее теле. Потом на его губах заиграла понимающая улыбка. — Попозже.




 Глава 7


 Школа была в ужасающем состоянии. Эмма осторожно перешагнула порог, пораженная тем, что помещение может одновременно быть таким промерзшим и таким душным. В каждом углу скопились пыль и грязь, и только пошаркав подошвой о пол, она смогла определить, что он сделан из широких деревянных досок.
 Стены когда-то побелили, но побелка уже осыпалась. Учительский стол в передней части комнаты покрывали чернильные пятна, однако чернильницы и подставка для перьев были пустыми. В классе стояли грубые скамейки, а скамейки повыше служили столами. Они по большей части оказались сломанными. Очаг был завален мусором, а когда Эмма подошла поближе, то обнаружила, что в нем устроил гнездо какой-то зверек.
 На прошлой неделе у Эммы было много работы: она помогала Цоллерам организовывать достойную рождественскую выставку товаров, «как в Филадельфии», большинство идей для которой она почерпнула из витрин Мэйси, и они не имели ничего общего с Филадельфией И еще она приглядывала за маленьким Джорджем Ларсоном, чтобы Ребекка успела изготовить заказ Цоллеров. Ей даже не приходило в голову, что деревянная хижина, служившая школой, окажется в таком плачевном состоянии. В конце концов, она простояла пустой меньше года.
 Школа должна была открыться через два дня. Миссис Цоллер, весело распродавая свои товары взволнованным покупателям, действительно ухитрилась убедить большинство жителей городка позволить новой учительнице попробовать свои силы. Ее предшественник, как узнала Эмма, брал за посещение школы пять центов за ученика в неделю. Эмма потребовала вместо оплаты лишь несколько поленьев для очага. Все остались довольны, но отказ от денег внушал некоторые подозрения.
 Тем временем Ребекка придумала необычные украшения. Эмма объяснила ей некоторые основные идеи, испытанные и привычные образы Нормана Роквелла, на которых она выросла. Ребекка кивнула и взялась за дело.
 Результат получился удивительным. Ее Санта-Клаус щеголял в сине-зеленом костюме, украшенном тесьмой, а на его моложавом лице красовались пышные рыжие усы. Все ангелы широко улыбались, и на головах у них были колпачки Ясли были установлены в вигваме, окруженные мощными буйволами, и у младенца Иисуса в ручке был зажат початок кукурузы Эти игрушки у жителей Овертон-Фоллза шли нарасхват, ведь у них не было заранее определенных представлений и еще меньше — предубеждений.
 Эмма Грэхем в одиночку внедрила дух коммерции в празднование Рождества. Хотя ее немного мучили угрызения совести и она выслушала суровую проповедь от священника ближайшей пресвитерианской церкви, трудно было отрицать ту радость, которую всем доставляли эти украшения. Особенно детям.
 По мере приближения дня открытия школы Эмма знакомилась с некоторыми из своих будущих учеников. И в ней начала нарастать паника. Это была странная идея: одна комната, один учитель, и ученики всех возрастов — от пяти до шестнадцати лет. Она не имела представления о том, что они уже знают, как их учить и с чего начать. Пока она была занята помощью Ребекке, ей удавалось гнать от себя сомнения в реальности той задачи, за которую она взялась.
 Но, стоя в грязной промерзшей комнате, уставленной сломанными скамьями, где дыхание клубами вылетало изо рта, она впала в отчаяние, понимая, что ей просто не справиться с этой работой.
 — Боже мой! — прошептала Эмма, смахивая паутину с лица и подходя к классной доске. На ней еще сохранились остатки записи давно законченного урока. Элегантным, прекрасным почерком были написаны четырех — и пятисложные слова, старинные слова, поэтичные слова, значения которых она не понимала. — Я не могу. — Эмма покачала головой. Он чем она думала? Это же не налаженная школа, где есть директор, секретарь и даже ворчливая уборщица. Книги отсутствуют. Нет аккуратно переплетенных пособий для учителя, нет даже старших учителей, чтобы посоветоваться. Эмма совершенно одна должна обеспечить детей — некоторые из которых уже почти взрослые — всем, что им необходимо. Это невозможно.
 Эмма попятилась от доски, наткнулась на шаткий стул и медленно опустилась на него.
 Наверное, они смогут уехать из города. Майкл ведь способен жить где угодно, рассуждала она. Они просто улизнут ночью, оставив записочку для миссис Цоллер, в которой объяснят, что заболел их родственник в дальнем штате и они уехали на несколько недель.
 Только Майкл никогда не поступит так с судьей Хокинсом и со своими клиентами. Он никогда не убежит, не поступится своими обязанностями. Как его разочарует ее неудача!
 Слезы наплывали на глаза, погружая в туман ужасное состояние комнаты. Теперь она выглядела приветливой, запущенной, но теплой. Возможно, когда-нибудь кто-то другой сможет сделать школу такой уютной, как это представляется ее полным слез глазам, но не Эмма будет этим человеком. Надо рассказать обо всем Майклу как можно скорее.
 В то памятное утро он брился, что-то напевая, думая о хорошем и надеясь на нее. Он не понимал, что она не в состоянии справиться с задачей, за которую сама взялась с таким пылом. Она обманщица.
 Она даже не настоящая жена ему. Обманщица, самозванка. Майкл заслужил настоящую жену, а не такую жалкую неумеху, которая не способна даже приготовить приличную еду.
 Сгорбившись на стуле, Эмма шмыгнула носом. И как раз в ту секунду когда она собиралась встать, чтобы пойти и сказать всем о своей ошибке, стул под ней заскрипел и развалился на куски, Эмма растянулась на грязном полу.
 Это стало последней каплей. Самообладание покинуло ее, и она разрыдалась. Эмма плакала как ребенок, расслабившись и забыв обо всем. Страх, накопившийся в ней за это время, исчез. Его место заняло безнадежное понимание того, что она ни на что не способна.
 — Эм!
 Голос Майкла раздался от двери. Она не слышала, как он вошел, но он внезапно оказался здесь, рядом с ней, и осторожно поднимал ее с пола.
 — Пожалуйста, уходи, — проговорила Эмма, закрыв лицо руками, пытаясь укрыться от взгляда его поразительных глаз. — Пожалуйста, оставь меня.
 — Нет. — Он нежно отвел от лица ее руки.
 — Пожалуйста, уходи. Я не хочу, чтобы ты меня такой видел. — Она попыталась отстраниться, но Майкл обнял ее своими крепкими руками.
 И только тогда она почувствовала, что он тяжело дышит, словно только что бежал.
 — Майкл? — Слезы мгновенно высохли, когда она взглянула на него. Волосы растрепались, щеки раскраснелись от резкого декабрьского ветра. — Что случилось? С тобой все в порядке?
 Она была так занята, купаясь в жалости к себе, а он все это время нуждался в ней.
 Он кивнул, потом глубоко вздохнул.
 — Я пошел посмотреть, дома ли ты. В город приехали новые люди, и у них маленький ребенок. Здесь холоднее, чем они ожидали, поэтому я подумал, не дать ли им одеяло нашего малыша. И полез в сундук, ни о чем особенно не задумываясь.
 Он стиснул ее плечи так, что ей стало больно, но она не обратила на это внимания.
 — И что?
 — Твой дневник выпал. Я стал класть его на место, Эм. Он раскрылся на последней записи. Я не собирался его читать, но мои глаза сами впитывали слова, пока я закрывал дневник. Я старался не читать. Но я Прочел. А после мне необходимо было найти тебя.
 — Майкл?
 Он потер глаза рукой, потом продолжил:
 — Ты не знаешь, что значат для меня твои слова. Несколько секунд Эмма пыталась вспомнить, что написала тогда. Потом вспомнила — когда рядом Майкл, нет ничего невозможного. Видел ли он другие записи? Нет. Он видел только последнюю, ту, что она сделала несколько дней назад.
 — Майкл. — Эмма протянула руку, просто для того чтобы прикоснуться к его лицу, а он схватил ее и поцеловал ладонь.
 Затем порывисто страстно сжал ее в объятиях. Эмма собиралась что-то сказать, как вдруг поняла, что плечи Майкла трясутся, его широкие, сильные плечи. Сбитая с толку, она обняла его, гладя по спине, не понимая, что происходит.
 Он плакал.
 У нее начали дрожать колени, она крепко зажмурилась, обнимая его и утешая.
 — Я скучаю по нему, Эм. — Его голос сорвался. — Я так сильно скучаю по нему. И все это время я считал, что ты винишь меня.
 — Нет. Конечно, нет.
 Ее словно окатило холодной водой, когда она осознала, через что он должен был пройти. Как она не поняла этого раньше. Как он, наверное, мучил себя, как страдал в одиночку, вдвойне страдал — от потери и от чувства вины!
 Они долго стояли в холодном школьном помещении, держа друг друга в объятиях, слегка покачиваясь из стороны в сторону в молчаливом понимании. Его дыхание стало ровнее, не таким хриплым и прерывистым, и Эмма уже не могла припомнить, что казалось ей таким важным перед тем, как он пришел.
 Наконец Эмма заговорила:
 — Ты дал им одеяльце?
 — Дал — Он поколебался. — Оно все еще хранит его запах, Эм. Я уже почти забыл этот сладкий запах, но он там, во всей его одежде и в одеяльце.
 — Знаю. — Ее голос тоже дрогнул, затем окреп. — Знаю. Перед ее мысленным взором появился малыш с черными кудрявыми волосами и карими, глубокими, как у отца, глазами. И его улыбка, открывавшая только что начавшие резаться зубки, и маленькая нежная ручка, похлопывающая ее по щеке.
 — Ты помнишь, как он похлопывал тебя по лицу? Помнишь, Эм?
 Она улыбнулась и кивнула — Помню — Еще одна картинка всплыла в ее памяти. — У него был кролик, которого я ему связала. С такими длинными ушами Он прижимал этого кролика к лицу так, чтобы уши закрывали ему глаза, когда он ложился спать.
 — Этот кролик все еще лежит в сундуке. Я только что его видел, но не смог взять в руки. Сегодня не смог, Эм. Но может быть, когда-нибудь смогу.
 Снова они молчали, потеряв счет времени. В ее памяти словно прокручивалось старое домашнее видео, мелькали кадры, на которых были запечатлены любимый малыш и Майкл:
 Майкл подбрасывал ребенка вверх, а малыш пищал и гукал в полном восторге.
 Он глубоко вздохнул и поцеловал ее в висок.
 — Эмма?
 — Что?
 — Эта школа — просто кошмар.
 Она готова была согласиться. Готова была признаться, что затеяла невозможное, что ни за что на свете не справится с этим делом, и предложить ему убежать под покровом ночной темноты и никогда сюда не возвращаться.
 Но теперь эти мысли показались ей абсурдными, даже смешными. Она взглянула на мужа снизу вверх, и он показался ей таким красивым, полным надежд и молодым, гораздо моложе, чем выглядел раньше. Тень исчезла, а последняя мимолетная тучка была похожа на позабытый ночной кошмар. Майкл улыбнулся открытой, щедрой улыбкой, полной любви, силы и энергии.
 — Ох, Майкл, — прошептала Эмма, — когда ты рядом со мной, нет ничего невозможного.




 Глава 8


 Ученики входили один за другим, одни кивали Эмме, другие нарочито старались не встречаться с ней глазами Она повернулась спиной к классу и написала на доске свое имя крупными буквами: «Миссис Грэхем». Секунду помедлила у доски и сделала глубокий вдох в надежде унять сильно бьющееся сердце.
 Это был первый день. Он должен быть совершенно не похожим на любой другой день работы учителя из ее предыдущего опыта Она осталась наедине с детьми, которые выросли без телевидения, без видеоигр и даже без книжек. Большинство из них слышали музыку только тогда, когда бродячий актер появлялся в их городке со своей скрипкой. Газеты были редкостью и попадали в городок с опозданием на многие месяцы Таких вещей, как гамбургеры, пицца и игрушки-трансформеры, вообще не существовало.
 Правда заключалась в том, что у нее не было совершенно ничего общего с этими ребятишками из другого столетия. В работе с этими детьми ей не удастся опереться на опыт собственного детства. Это все равно что обучать пришельцев с другой планеты.
 С помощью Майкла и неожиданно с помощью миссис Цоллер, которая относилась к школе как к собственному любимому детищу, помещение стало теплым и приветливым. Очаг прочистили, все следы грязи и пыли исчезли Эмма развесила по стенам некоторые из произведений Ребекки Ларсон — те, которые чуть надкололись или треснули в печи при обжиге, — и изучила старые школьные учебники Майкла, чтобы понять, как учить этих детей.
 Учебники не слишком помогли, но по крайней мере она поняла значение некоторых устаревших слов, в которых было так много слогов, что со счета можно сбиться.
 — Доброе утро, — произнесла она голосом, полным неискренней уверенности.
 — Доброе утро, миссис Грэхем, — ответили дети.
 Эмма заморгала Она почему-то не ожидала ответа, а предчувствовала вместо него угрюмое молчание. Оглядела ряды учеников, не снявших ни пальто, ни сапог, они ерзали на своих отремонтированных лавках Майкл починил лавки с поразительной быстротой и ловкостью. Перед каждым лежали грифельная доска и два куска мела, чтобы писать на них. В этой школе не было бумаги, только доски и мел.
 Ученики были самых различных возрастов. Ее диплом давал ей право преподавать в начальных классах. Как она сможет учить четырнадцатилетнего мальчика?
 Девочка в первом ряду подняла руку Эмма улыбнулась ей.
 — Да. Пожалуйста, представься Девочка стянула с головы выцветший розовый капор и явила миру великолепную гриву русых волос.
 — Меня зовут Ханна. — Она пригладила волосы и посмотрела на остальных девочек, словно бросая им вызов.
 Эмма заметила девочку со стрижеными каштановыми волосами, которая неподвижно смотрела прямо перед собой. Она подошла к ней и наклонилась.
 — Меня зовут миссис Грэхем, — мягко произнесла она. — А как твое имя?
 Девочка ничего не ответила, потом ее нижняя губка задрожала.
 — Меня тоже зовут Ханна, — сказала она наконец убитым голосом.
 — Ну, это очень красивое имя.
 Первая Ханна отбросила назад волосы, тряхнув головой.
 — Спасибо, миссис Грэхем.
 Эмма осталась возле темноволосой девочки.
 — А как твоя фамилия, Ханна? После короткого колебания та ответила:
 — Робинсон. Моя фамилия Робинсон.
 — Значит, ты будешь Ханна Р., — сказала Эмма, что вызвало легкую улыбку на губах девочки.
 — А моя фамилия Ван Уайк, — объявила длинноволосая Ханна.
 — Тогда ты будешь Ханна В.
 Эмма обошла комнату, попросив детей называть свои имена и немного рассказать о себе.
 — Меня зовут Аза Блейк. — Голос четырнадцатилетнего мальчика ломался, когда он говорил. — Я живу на самой окраине города и очень хорошо играю в шашки. Только считаю совсем плохо, поэтому мой папа послал меня сюда ненадолго.
 — Я Элмер Дженкинс, — сказал следующий мальчик. — У нас много свиней, а моего любимого борова зовут Джаспер.
 — Ага. — Эмма скрестила руки на груди. — Как поживает мистер Джаспер? Я его в последнее время что-то не встречала, Элмер.
 — Ну, он в это время года немного напуган, потому что сейчас время забоя свиней, и все такое. Думаю, запах коптящихся окороков навевает грусть на бедного Джаспера, миссис Грэхем.
 Эмма постаралась скрыть улыбку при мысли о грустном борове и перешла к следующему ученику. Это был мальчик лет восьми.
 — Меня зовут тоже Аза. — Он хихикнул. — То есть не тоже Аза, а просто Аза. Моя фамилия Циммерман, поэтому, наверное, я буду Аза Ц. — Он поерзал на лавке. — Тут как-то вечером мои родители издавали такие странные звуки. Правда, я даже уснуть не мог от всех этих криков и шума, которые они устроили.
 — Они дрались? — спросил Элмер Дженкинс.
 — Так я сперва и подумал, — задумчиво ответил Аза Ц.
 — Миссис Грэхем! — Ханна В, помахала рукой в воздухе. — Я однажды слышала историю про одного человека, которого звали Синяя Борода, так он убивал всех своих жен. Вешал их в сарае, одну за другой, в ряд. Интересно, отец Азы Ц, тоже пытался убить свою жену?
 — Нет! — Аза Ц, встал. — Ничего подобного! Я подумал, что кому-то из них больно, поэтому и вошел к ним, а они просто переодевались.
 — Переодевались? — переспросил кто-то из детей.
 — Ага. Они сказали, что хотели одеться потеплее. Не знаю, почему они не зажгли лампу, но им пришлось повозиться с пуговицами и так далее в темноте. Вот почему они так шумели.
 Четырнадцатилетний парень загоготал, но когда Эмма сурово взглянула на него, затих.
 — Отлично А теперь я напишу на доске несколько слов и хочу, чтобы вы написали эти слова на своих грифельных досках.
 По комнате пронесся стон — знакомый звук, звук, издаваемый нерадивыми учениками. Эмма остановилась. И запах тоже. Раньше, когда комната была пустой, этого запаха не чувствовалось. Но теперь ошибиться было невозможно: это детский запах, который так хорошо знаком ей по Бруклину. Он оказался здесь, в штате Индиана 1832 года!
 Она начала писать, когда открылась дверь. Это был Джордж Вашингтон Ларсон, держащий во рту два пальца и сжимающий в руке ведерко со своим ленчем.
 — Доброе утро, Джордж — Эмма взяла его за руку. Кожаный шнурок на его ботинке развязался, поэтому она наклонилась и завязала его бантиком. Двое других детей попросили тоже зашнуровать им ботинки, и Эмма про себя с сожалением помянула облегчившее жизнь изобретение — липучку.
 Наконец она смогла снова обратить внимание на Джорджа, который выглядел очень одиноким и испуганным и с еще большим пылом сосал свои пальцы. Она нагнулась к нему поближе и спросила:
 — Где ты хочешь сесть?
 В классе оставалось несколько свободных мест, и когда Эмма вела мальчика к одному из них, Элмер Дженкинс встал.
 — Миссис Грэхем, мэм! Этот Джордж Ларсон — он индеец, а мне не позволяют и близко подходить ни к одному из них, потому что мой дядя Генри был убит индейцами. Мама говорит, если хоть один индеец появится в школе, я должен идти домой. Она боится за меня.
 Эмма остановилась, совершенно ошеломленная. Выражение лица Джорджа осталось бесстрастным. Он просто смотрел прямо перед собой.
 — Мне очень жаль, что так случилось с твоим дядей, Элмер, — заговорила Эмма. — Джордж? — Малыш поднял глаза, и Эмма сжала его руку. — Ты обещаешь никого в школе сегодня не убивать?
 Последовало короткое молчание, и дети озадаченно переглянулись Джордж вытащил изо рта мокрые пальцы.
 — Обещаю, мэм.
 Элмер Дженкинс покраснел, некоторые из ребят захихикали несколько смущенно. Потом, когда Маленькому Джорджу пришлось помогать залезть на лавку, даже Элмер Дженкинс начал улыбаться.
 Эмма остановилась у парты Элмера.
 — Я поговорю с твоей мамой, Элмер. Может быть, она изменит свое решение.
 Эмма вернулась к доске и начала писать.
 День понемногу двигался к концу, поначалу медленно, потом Эмма с удивлением обнаружила, что этот день уже кончился. Дети потянулись к выходу, некоторые толкали друг друга Аза Ц дернул Ханну. В за волосы, а потом сделал вид, что это не он, а другой мальчик.
 И они ушли.
 Эмма сидела в непривычно тихой комнате, болтовня детишек, идущих от школы, замирала в отдалении. Доска была исписана цифрами, буквами и словами.
 Дверь класса открылась, и к ней подошел Майкл.
 — Как прошло?
 Она вздохнула.
 — Так же, как всегда Не могу в это поверить, Майкл. Здесь есть и выскочка, и озорник, и классный клоун. Думаю, есть даже несколько трудных родителей.
 Ее последние слова заглушил его поцелуй.
 — Я так горжусь тобой, Эм! — шепнул он. — Так горжусь!
 К тому времени как Эмма и Майкл вернулись домой, оба были без сил. Он молчал всю дорогу от школы и смотрел прямо перед собой, пока они пробирались по глубокому снегу.
 — Майкл?
 — A?
 — Как ты думаешь, может, мне устроить в школе рождественский праздник? Мы могли бы пригласить весь город. В Классе уже развешаны украшения, а за школой я видела несколько елочек. Может быть, я смогу приготовить маленькие подарки для детей.
 — Подарки? Эмма, никто так не празднует Рождество здесь, у нас. — Он остановился. — По крайней мере не праздновали до твоего приезда.
 — Но я готова держать пари, что детишкам это понравилось бы, — вздохнула она. Они вошли в дом и повесили на вешалку свои пальто. — А если я разучу с ними постановку «Двенадцать дней Рождества»? Это был бы хороший способ научить их складывать числа и слова, а я могла бы получить представление об уровне их подготовки, не заставляя никого смущаться. Я считаю, что дети в школе должны учиться с удовольствием, а ты?
 — Может быть. — Майкл положил дрова в очаг, поджег и раздувал огонь, пока дрова не занялись.
 Эмма наблюдала за его движениями, за сильными руками, за поразительным профилем. Словно догадавшись, что она смотрит на него, Майкл медленно встал и повернулся к ней.
 — Эм. — Голос его был тихим. Она шагнула в его объятия и закрыла глаза, а он покачивал ее в свои руках, бережно и нежно.
 — Доктор говорит, что мы можем попробовать еще раз, — прошептал он.
 — Знаю. Но ведь земля замерзла, и идет снег. Его губы прижались к ее виску, потом к шее.
 — Я говорю не о розовых кустах.
 Позже, в оранжевом свете спальни, слушая потрескивание углей в очаге, Эмма смотрела на спящего Майкла.
 Это было так естественно — быть здесь, с ним. Какая необычайная, волшебная сила забросила ее сюда? Или забросила его к ней? Это, должно быть, волшебство, чисто рождественское чудо.
 Майкл глубоко вздохнул и притянул ее поближе, но она не могла уснуть. Ее мысли унеслись назад, в другое время и место, которые казались далекими, как воспоминания о давно ушедшем.
 Кольцо. Она подняла левую руку и прикоснулась к кольцу. Оно было таким приятным, таким гладким на ощупь.
 Тогда, раньше, она не сумела прочесть надпись. Буквы были стертыми от времени. Какие удивительные слова написал Майкл? Она медленно стащила кольцо с пальца, чтобы прочесть. В то мгновение когда кольцо соскальзывало с кончика ее пальца, она почувствовала, как Майкл потянулся к ней:
 — Нет, Эм! Не надо!
 А затем она уснула.




 Глава 9


 Что-то теплое щекотало ей нос. В полусне она протянула руку и вздохнула:
 — Майкл.
 И скатилась на пол.
 Ахнув, Эмма протерла глаза. То теплое, что щекотало ей нос, издало жалобный вопль.
 — Том.
 Эмма уставилась на кота, выгнувшего спину у ее бедра. За окном взвизгнула автомобильная сигнализация.
 — Нет.
 Ее рука взлетела вверх и опрокинула кружку, из которой она пила горячий шоколад, теперь пустую и холодную. Несколько секунд Эмма только и могла, что оглядывать свою мебель и телевизор, по которому шли утренние новости.
 — О Господи, нет!
 Золотое кольцо. Она опустила взгляд на свою руку. Кольцо исчезло.
 — Майкл?
 Как больно, произносить его имя, зная, что ответа не будет!
 Все это было сном. Тот городок, та жизнь.
 И Майкл.
 Все это было потрясающим, прекрасным сном.
 Диктор по телевизору объявил о надвигающемся сильном буране, опасных дорожных условиях, образовании льда на дорогах. Сейчас семь часов тридцать минут, добавил он.
 Она опоздала — ей надо бежать в школу. На нее накатил приступ тошноты, озноба, боли, какого-то тяжелого головокружения Потом все кончилось.
 Эмма машинально проделала необходимые действия — приняла душ, оделась, накормила кота, полила комнатные растения Она двигалась словно в трансе, ничего не чувствуя и не разрешая себе ни о чем думать.
 Кольца нигде не было. Эмма на четвереньках облазила всю комнату, но не смогла отыскать кольцо. От синтетических ворсинок ковра горели колени и ладони, но какое это имело значение.
 Эмме нужно было поплакать. Она чувствовала, как рыдания поднимаются откуда-то из глубины, не дают вздохнуть; ее охватило непреодолимое желание просто рухнуть на пол и закричать.
 Но Эмма не могла. Ее ждал целый «ласе первоклашек. И она знала, что если начнет плакать, то не сможет остановиться. Очень долго.
 Возможно, вечером она сможет выплакаться, потрясать кулаками в воздухе и спрашивать, почему ей пришлось смотреть такой сон. Она уже знала, что после этого сна о Майкле ее жизнь рухнула. Никогда больше она не сможет обрести покой, никогда не сможет убедить себя в том, что абсолютно счастлива.
 С этого момента любая маленькая радость будет испорчена. Теперь она узнала настоящую радость, но эта радость ускользнула от нее навсегда.
 Эмма пошла той дорогой, по которой так часто ходила раньше, зашла в кондитерскую выпить кофе, проверила свою почтовую ячейку в главном офисе школы. Привычный распорядок дня был пустым и бессмысленным, каждый ее поступок казался ей жестокой насмешкой.
 Секретарь поздоровалась с ней, и Эмма, кажется, ответила на приветствие. Чья-то мама вручила ей мешочек, полный всякой дребедени Эмма поняла, что это как-то связано с подготовкой к Рождеству.
 Классная комната ничуть не изменилась: слегка испачканные парты, запах пластилина и бумаги для рукоделия и легкий аромат чего-то неуловимого, детского. Как может этот класс остаться таким же, если весь ее мир перевернулся?
 Дети приходили так же, как всегда, входили в класс, шнурки развязаны, волосы растрепаны и стоят дыбом от статического электричества. Когда Эмма заговорила, она услышала эхо своих слов, словно другая Эмма Грэхем стояла рядом с ней и Произносила те же самые слова:
 — Ну, кому надо завязать шнурки?
 К ней, шаркая ногами, подошли несколько детишек, пересмеиваясь и толкая друг друга. Она завязала пару кроссовок «Красавица и чудовище», ботинки «Черепашки-ниндзя», кроссовки «Аладдин» и две пары мокасин «Покахонтас». Перед мокасинами она помедлила, почувствовав легкое головокружение.
 Маленькая ручка похлопала ее по плечу. Эмма подняла глаза, и на мгновение у «нее перехватило дыхание. Это был тот новенький мальчик, Аза. Он выглядел как-то необычно.
 — Мисс Грэхем? Пришел мой папа, он хочет поговорить с вами насчет кольца.
 — Прекрасно, — пробормотала Эмма, и перед ней появилась следующая пара ног. «Только этого мне и не хватало, — подумала она, — объяснять совершенно незнакомому человеку, каким образом потерялось его старинное кольцо». Она машинально завязала шнурки на очередных кроссовках прочным двойным узлом, но тут до нее дошло, что эта пара большая и на ней нет рисунков героев мультиков.
 Эмма на секунду зажмурилась и потерла пульсирующие виски, чтобы избавиться от боли. Стараясь взять себя в руки, она встала, от души желая, чтобы этот день уже кончился. Чтобы она еще не просыпалась. Чтобы оказаться в любом другом месте, только не здесь.
 — Эм? — Его голос прозвучал очень тихо, и она подумала, что ей почудилось.
 Глаза Эммы открылись, перед ней стоял Майкл — ее Майкл.
 Теперь он был одет в два свитера, один на другой, и в спортивные брюки. Но это был, несомненно, Майкл. Он казался более крупным, сильным и уверенным, и все же это был он — его блестящие волосы, прекрасно вылепленное лицо и удивительные глаза.
 — Простите, — произнес он бесцветным голосом, распрямляя плечи. Под глазами у него были круги. — Вы очень похожи на одну мою знакомую — бывшую знакомую. Я отец Азы.
 Он протянул руку, и она машинально пожала ее. От его крупной ладони исходило тепло. Она узнала ее.
 — Майкл. — Ее голос дрогнул.
 — Да, мисс Грэхем? — Один из двух классных Майклов дернул ее за юбку.
 — Нет, не ты. Я разговариваю с… — У Эммы задрожали колени, но она продолжала держаться за его руку.
 — Эм. — Отец Азы протянул другую руку и заправил ей за ухо прядку волос.
 — То золотое кольцо. — сказала Эмма. — Я не могу его найти.
 Он кивнул. Он тоже казался ошеломленным.
 — Аза рассказал мне, что отнес его в школу. Это пара обручальных колец, реликвия моей семьи. Я проверил коробочку вчера вечером, Эм. Оба лежат там. — Он сглотнул. — Их нельзя разделить. Насколько я знаю, эти кольца спаяны вместе, соединены уже более ста лет. — Он оглядел классную комнату, потом заговорил снова:
 — Я держал их в руке прошлой ночью, и мне приснился сон.
 — Индиана?
 Он глубоко вздохнул.
 — Да. Городок в прерии, в тысяча восемьсот тридцать втором году.
 — Овертон-Фоллз. — Этого не может быть. — Ларсоны и судья Хокинс.
 — Это невозможно. — Произнося эти слова, он положил руку ей на плечо. — С тобой все в порядке, Эм? Я хочу спросить, как ты себя чувствуешь?
 — Прекрасно, — машинально ответила она. Потом покачала головой. — Теперь прекрасно. Сегодня утром, когда я проснулась, мне хотелось умереть.
 Он не улыбнулся.
 — Мне тоже. Я не знал, что делать, как прожить этот день. — Он шагнул назад, его взгляд снова ласкал ее. — Ты получила свой класс.
 — У мисс Грэхем есть парень! У мисс Грэхем есть парень! — Эмма не узнала, чей это голос. Ей было все равно.
 Наконец он улыбнулся улыбкой, которая разлилась по лицу и зажгла изнутри его глаза.
 Когда она снова смогла говорить, ее голос прозвучал хриплым шепотом:
 — А ты? Чем ты занимаешься?
 Майкл взглянул на свои свитера и рассмеялся тем густым смехом, который она уже не надеялась услышать наяву, только во сне. Теперь он эхом разносился по ее классу, смешиваясь с радостными голосами детей.
 — Собирался пробежаться по парку. Я думал, что от этого у меня прояснится в голове. — Все его тело, казалось, расслабилось.
 — Идет снег, Майкл. Земля замерзла, и идет снег.
 — Знаю. Я надеялся найти снегоочиститель и бежать вслед за ним. Наверное, я не очень хорошо это продумал. — Запустив руку в волосы, он продолжал:
 — Я общественный защитник, Эм. Был партнером в крупной фирме некоторое время, но понял, что не для этого изучал право.
 Аза наблюдал за ними. Эмма вдруг поняла, что мальчик смотрит на их переплетенные руки.
 — Мы весной собираемся посадить кусты роз во дворе перед домом, мисс Грэхем. Это моя идея. — Аза выпрямил свою узенькую спинку. — Это была целиком моя идея. Целиком моя.
 С загадочной улыбкой, от которой он стал казаться гораздо старше своих шести лет, Аза отошел к своей парте.
 — Как ты считаешь, что произошло? — Майкл тоже посмотрел вниз, на их руки. — Как нам мог присниться один и тот же сон? И почему мы не ощущаем его как сон?
 Поглядев прямо в его глаза, глаза, которые она так хорошо знала, Эмма смогла лишь подавить в себе желание заплакать, на этот раз — от счастья.
 — Может быть, — тихо сказала она, — может быть, это просто рождественское чудо.