Аннотация: Роман современной американской писательницы, впервые издающийся на русском языке, рассказывает о судьбе молодей американской девушки, которой предсказали близкую смерть. Героиня проходит через различные испытания и находит свое счастье…


---------------------------------------------


 Ребекка Пейсли
 Полночь и магнолии



 ПРОЛОГ


  Поссом Холлоу, Северная Каролина 
 — Так значит, я могу умереть?! — воскликнула Пичи Макги, изумленно глядя на доктора. Она села, оставаясь в своей кровати, где доктор только что ее осмотрел. Золотисто-рыжие локоны рассыпались ей на плечи.
 — Я не хочу умирать, мне же всего двадцать лет!
 Доктор сложил свой стетоскоп, бросил его в медицинскую сумку и взглянул в светло-зеленые глаза девушки.
 — По-моему, сомнений нет, мисс Макги. Это — «типинозис».
 — Типини-что? Я никогда об этой болезни не слышала!
 — Многие не слышали. Это очень опасная редкостная болезнь. Есть врачи, которые никогда в своей практике ее не встречали.
 Тяжело вздохнув, Пичи принялась теребить пальцами свои локоны, стараясь сосредоточиться.
 — Но я собираюсь выйти замуж за богатого черноволосого мужчину, чье имя начинается на букву «С».
 — Выйти замуж? — переспросил доктор. Ее руки задрожали от волнения, и она сильно их сжала.
 — Я не должна умереть, слышите? Я неделю назад проглотила комара!
 Доктор Грили нахмурился:
 — Ты съела комара?
 — Да! Но он сам залетел мне прямо в рот. Это верная примета. Она означает, что я скоро, очень скоро выйду замуж. А камень, за который я, закрыв глаза, схватилась, был черным, поэтому цвет волос моего избранника должен быть черным. А ночью я увидела во сне, что поймала лошадь. Всем известно, это значит, что мой муж будет очень, очень богатым, богаче чем сам король. Проснувшись утром, я положила на перила улитку, и ее след выписал букву «С»…
 — Первая буква имени твоего мужа «С», — закончил за нее доктор Грили. — Мисс Макги, неужели вы, действительно, верите в эти приметы?
 — Они не лгут! — воскликнула Пичи. — Приметы всегда правильны. Вот доктора могут ошибаться… Возможно, вы не правы, и я совсем не больна!
 Доктор Грили подвинул стул к кровати и сел. Потом оглядел комнату и удивился, увидев маленькую серую белочку, которая схватила что-то из горшка на плите. С оттопыренными щечками белка спрыгнула с плиты, стремглав вскочила на колени к Пиги и начала жевать.
 — Вы слышали, что я спросила, доктор Грили? — осведомилась Пичи, пристально посмотрев на него.
 Наблюдая с любопытством, как Пичи почесывает ушко белки, доктор Грили понял, что маленькое животное было любимцем девушки.
 Наконец, оторвав взгляд от белки, он начал отвечать на вопрос пациентки.
 — Мне бы хотелось, чтобы я ошибся, мисс Макги, но боюсь, что это так.
 — Но…
 — Твои родители еще живы? Эта болезнь наследственная.
 Слова доктора окончательно поразили ее.
 — Нет, оба умерли. — Ее нижняя губа задрожала, взгляд упал на видные из окна магнолии, которые немного колыхались от легкого ветерка. Их много лет назад посадил отец.
 — Уже десять лет, как мы похоронили маму. Ее звали Тилли. Она умерла, рожая мою сестру Лулу, и их последний вздох был одновременным. Обе умерли сразу. А папочка… Папочка нашел успокоение три месяца назад.
 На нее нахлынули воспоминания об отце и чувство рока, преследовавшего их семью.
 — Папочка — прошептала она, — он, кажется, начинал испытывать приступы этой болезни, незадолго до смерти. Я давала ему «корень жизни», но он не помог ему.
 Доктор Грили погладил ее руку.
 — Да, это был «типинозис», моя дорогая! Я в этом уверен! Расскажи, он испытывал сильные боли в ногах? Были у него провалы в памяти?
 — Я…
 — А жаловался ли он на дрожание в мускулах, подергивались ли у него глаза? Изменялось внезапно настроение? Страдал ли бессонницей или наоборот, слишком много спал?
 — Нет, он никогда ни о чем таком не говорил.
 Доктор Грили задумчиво потрогал свою небольшую седую бороду.
 — Ну, тогда твой отец был мужественным человеком и терпел свои страдания молча, чтобы вас не беспокоить.
 Пичи опять стала раздумывать, можно ли доверять доктору. Он был похож на всех других знахарей, путешествовавших из одного маленького городка в другой, предлагая свои услуги.
 Ее уже осматривало много таких докторов, но ни один не разобрался, что с ней. Даже, если он прав, все равно он слишком самоуверен. «Я даже в шутку не могу принять этот приговор. За что? Я никого в жизни не обидела. Я жучка маленького и то не задавила. А какие отвратительные есть всякие насекомые, но, клянусь Божьей милостью, даже им я ничего плохого не делала». Тут взгляд Пичи заметил из окошка большую птицу, кружащуюся в небе. Сначала она не придала этому значения, просто смотрела, как та парит недалеко от ее домишка. И, вдруг вздрогнула, узнав грифа-стервятника. Вот его появление было грозным предупреждением о близкой смерти.
 Откинув простыню, она выпрыгнула из кровати и, стараясь отчаянно, чтобы не закричать, стала быстро ходить по комнате. Страшное слово «смерть» билось в ее голове, она отгоняла его, но мысль о близкой неминуемой смерти не уходила.
 — Этого не может случиться, — говорила она себе. — Умереть? Как это можно? Ведь факт, что она должна выйти замуж! — Сердце у нее защемило. — Эта боль, наверное, начало страшного конца, — пронеслось у нее в голове. На глазах навернулись слезы.
 Она повернулась к доктору Грили и сказала:
 — Вы не сказали, как долго мне осталось жить, прежде чем прозвенит последний звонок?
 Доктор взял сумку и встал.
 — Трудно сказать точно. Надо понаблюдать за симптомами. Возможно, сначала ты будешь чувствовать себя неплохо, но болезнь неизбежно прогрессирует и тебе будет становиться все хуже и хуже…
 Доктор пошел через комнату, но остановился у порога, увидев висящее над дверью распятие.
 — Возможно, Господь Бог смилуется над тобой и дарует мир и покой на всю оставшуюся тебе жизнь, моя дорогая, — произнес он.
 — Я все же надеюсь, что не умру, — прошептала Пичи.
 — Каждый когда-то умирает. От этого никуда не деться, — с усмешкой произнес доктор Грили, открыл дверь и на прощанье произнес:
 — Постарайтесь отдохнуть, мисс Макги.
 — Я скоро буду отдыхать целую вечность, — возразила Пичи.
 За доктором со стуком захлопнулась дверь. Слезинка скользнула по щеке. Она села на маленький табурет и, подняв руки вверх, застонала:
 — Господи, как я хочу жить, хочу быть богатой! Я бы хотела прожить свою жизнь, как они, развлекаясь, есть на больших приемах изысканные яства, икру, пить французский ликер, который они называют шампанским! Я хотела бы отрастить красивые длинные ногти и не обламывать их стиркой, я хотела бы спать в кровати под шелковым балдахином с одним из них, и чтобы мне приносили чай в постель. И… и хотела бы носить много драгоценностей как принцесса, — произнесла она на одном дыхании.
 Она чувствовала как слезы наполняют ее глаза и текут по щекам. Ее захлестнул шквал эмоций. Она горевала, как никогда в жизни — ведь ее приговорили к смерти, а она еще и не жила. Ее нервы не выдержали, и слезы превратились в рыдания. Она так рыдала, что все тело содрогалось.
 Она не представляла себе, как долго находилась в таком состоянии, пока не обратила внимание, что вся маленькая комната залита лучами заходящего солнца. Встав, она нетвердой походкой добрела до двери, бросив взгляд на распятие.
 На крыльце валялась развернутая газета. Ее белка прыгала вокруг и прятала орешек в расщелину. Она села на крыльцо и стала гладить пушистую шерстку, и опять нахлынули все ее мечты о будущем.
 — Я хотела бы жить в большом-пребольшом доме, ездить верхом на чистокровной лошади и в экипаже Селоу Водсворт Макги, — сказала она своей белке. — Я мечтаю о том, что могут позволить себе только короли.
 Она опять загрустила, уткнула лицо в ладони и хлынул новый поток слез. Когда она успокоилась и иссякли силы, уже наступила ночь. Дрожащими руками она зажгла стоявшую на веранде маленькую лампу. Надо было что-то делать: принести дров, набрать свежей воды, помыть тарелки, которые остались после обеда, убрать, приготовить ужин. Но делать ничего не хотелось.
 — Какой вокруг большой мир, посмотри. Селоу Водсворт Макги, — сказала она белке.
 Ее взгляд окинул звездный горизонт, который мерцал над темными горными вершинами.
 — И у меня уже не будет времени увидеть это и насладиться всем этим.
 Она посмотрела на белку и подняла газету, валявшуюся рядом. Отсутствующим взором она бегло просмотрела статьи о том великом, большом мире, о котором только что раздумывала.
 — Сардиния, — прочитала она вслух, чуть задохнувшись от волнения, — объявила войну Австрии. Железная дорога соединила Цюрих и Бадет. Принц Сенека выбирает себе невесту. Мятеж в Риме. — Она вздохнула. Мир будет существовать без нее, думала она печально. Все будет…
 Ее лоб нахмурился. Она быстро посмотрела в газету и еще раз пробежала глазами заметку о процветающем островном королевстве Авентина.
 — Король, — прошептала она. — Принц. Неве-ста. — Теперь она уже не бегло просмотрела, а стала медленно вчитываться в место, где описывался наследный принц Сенека.
 «Один из богатейших холостяков во всей Европе. Тридцать два года. Голубоглазый. Брюнет. Высокий…» — Ее глаза расширились, сердце заколотилось.
 — Сенека, — прошептала она, — богатейший, черноволосый…
 Смысл того, что она прочитала, слишком ошеломил ее. Но уже в следующее мгновение, ее осенило и, воскресив в памяти только что прочитанное, она еще раз повторила:
 — Король, или наследный принц, — ее распирало от нахлынувшей вновь надежды. Газета упала на землю.
 «Принц, у которого черные волосы, чье имя начинается с буквы „С“, богатый принц, который ищет себе невесту… И я, которая нашла это сообщение сейчас, когда нуждалась в нем больше всего. Предзнаменование. Предзнаменование!» — Она стояла, дрожащая от волненияг опираясь на почтовый ящик.
 — Правда все, что говорит Библия, Сэлоу Водсворт Макги, — прошептала она. — Когда бог закрывает одну дверь, он всегда открывает другую. Бог намеревается закрыть мою дверь, но прежде он позволит мне быстро заглянуть в другую. Разве это не чудо? Он приоткрывает самую великолепную дверь. Дверь во дворец!
 Она снова посмотрела на мерцающий звездами горизонт.
 Дворец Авентины!




 Глава 1


 Холодный северный ветер обжигал ее щеки и развевал ее волосы. Пичи вылезла из маленькой шлюпки и попрощалась с шотландским моряком, доставившим ее к берегу. Пенящиеся волны касались ее ботинок. Она сделала несколько шагов и бросила сумку с вещами на белый песок. Она дрожала, но не от холода, а от глубокого возбуждения. Прикрыв рот руками, она закричала так громко, что вибрация голоса передалась ладоням.
 «Здесь Авентина! Как раз перед моими глазами, везде, вокруг меня». И хотя уже была ночь, яркий лунный свет заливал окрестности, давая ей возможность увидеть тропинку, вдоль которой вытянулись деревья.
 Ее белка поскакала туда, и она последовала за ней. Привыкнув к качке на корабле, она не сразу обрела равновесие, и, зашатавшись, упала в мягкий песок. Он сверкал под лунным светом.
 — О, Боже! Селоу Водсворт Макги, — прошептала она, — песок Авентины сверкает как бриллианты.
 Лесная тропинка скоро вывела ее на просторные луга.
 Трава лугов под лунным светом казалась зеленым бархатом, усыпанным мерцающими жемчужинами росы. На лугах лежали стада овец. Пичи весело рассмеялась и быстро побежала мимо них, остановившись лишь, когда луна зашла за облака. Теперь Пичи пришлось довольно долго идти осторожно. Но вот, внезапно, луна вновь осветила ландшафт, и Пичи остановилась. Она увидела, что было впереди. Среди зеленых холмов уютно расположился дворец. Перед ним протекала, ослепительно блистая, река.
 Дворец был великолепным, роскошным. Она онемела от удивления и восторга. В волшебном лунном свете серый камень дворца казался сияющим серебром.
 — Боже всемогущий, — прошептала Пичи. — Бриллиантовый песок жемчужины в бархате травы и дворец, выстроенный из серебра. Не сеяно — растет!
 Волнение, надежда и предчувствие счастья переполняли ее. Она пошла вперед ко дворцу. «Ее принц, — думала она блаженно, — ждет ее там».
 — Завтра я буду разговаривать с ее отцом, — сказал король Зейн, повернувшись к сыну от высоких окон, задрапированных в бархатные занавеси. — Я не вижу никаких причин, по которым тебе нельзя обручиться. Кроме того, ты — наследник престола.
 Сенека скрыл свою ярость. После многолетней практики он научился хорошо скрывать свои эмоции. Постучав пальцами по обитому голубым атласом креслу, он медленно оглядел комнату, а затем подошел к стоявшему с невозмутимым выражением лица лакею.
 Лакей в красивой, элегантной ливрее, поднес ему рюмку бренди.
 — Каллиста Ингер — чудесная девушка, — прокомментировал король Зейн, также беря бренди у слуги. — Правда, — продолжал король, — она молода, здорова. Она способна родить тебе много детей, один из которых станет прямым наследником, — говорил король дальше.
 Сенека выпил свой бренди одним глотком.
 — Давай поднимем тост за Каллисту Ингер, — предложил Сенека, ожидая, пока слуга не наполнит снова его бокал.
 — За королевскую самку, которая будет высиживать птенцов. За королевскую несушку, — добавил он уже про себя.
 Король задумчиво посмотрел на своего сына.
 — Этот брак — моя воля. Эта партия достойна тебя…
 Сенека мгновенно опустошил свой бокал. Бренди разлился по телу. Это было все, чем он мог помочь себе, чтобы сохранить невозмутимость на лице. В безмолвной ярости он наблюдал за отцом, который стал переходить большую гостиную. Годы — ему было уже семьдесят восемь лет — говорили за себя. Его подагра стала хуже, и это особенно сказалось на походке. Хотя трость и помогала, самолюбие не разрешало ему пользоваться ею. И боль, которую он постоянно испытывал, ожесточала его. Годы, боль страдания и тщеславие превратили отца в тирана. Он безжалостен не только со слугами, но и со своим собственным сыном.
 Уже всем в окружении было очевидно, что ему не под силу носить корону.
 — Моя свадьба с твоей матерью также была по расчету. — Сенека увидел, как отец остановился у прекрасно сделанного портрета королевы Аррии.
 — Я отдаю себе отчет в этом, отец, — ответил Сенека.
 Король наклонился, чтобы растереть свои больные колени.
 — Действительно, Каллиста напоминает мне твою мать. Всмотрись, и ты увидишь сходство. В твоей матери я никогда не видел никаких недостатков, и Каллиста тоже образец совершенства, — закончил король.
 Но Сенека не почувствовал ничего, кроме гнетущей пустоты.
 — Человек должен стремиться к абсолютному совершенству, Сенека, — закончил король. — Ты еще поблагодаришь меня за помощь в организации твоей помолвки с такой женщиной. Если бы я не нашел ее тебе, то ты, без сомнения, еще лет десять потратишь, чтобы найти свою избранницу.
 Сенека старался по-прежнему казаться невозмутимым, хотя понял, что у него нет шанса повлиять на решение отца. Он понял, как в детстве, что возражения бесполезны.
 — Я не вижу причин продолжать эту дискуссию, отец. Очевидно, ты все решил.
 — Да, это действительно так.
 — Очень хорошо, — сказал Сенека, поставил свой бокал на мраморную крышку столика и встал с кресла.
 — Ну что, пока?
 — Ты можешь идти, — ответил король. Сенека направился к зеркальной двери и хотя ему хотелось поскорее выбежать из зала, он постарался пересечь зал величественным шагом. Дворцовые часы пробили полночь, когда король окликнул его.
 — Сенека?.. — Сенека разозлился на себя за то, что он еще не успел исчезнуть. Он повернулся, увидел лицемерную улыбку отца и стал гадать, что он еще замыслил.
 — Ты не хочешь жениться на Каллисте. Я прав? — спросил король. У Сенеки появился проблеск надежды. Неужели отец изменит свое решение? Но тут улыбка короля стала еще ехидней.
 — Я не хочу, чтобы ты мог обвинить меня, что я не дал тебе шанса самому выбрать себе жену, Сенека. Но время поджимает. Я разговариваю с отцом Каллисты завтра в девять утра. Итак, мой сынок, я даю тебе как раз девять часов, чтобы найти себе невесту по вкусу. Если найдешь свою невесту до утра, я одобрю твой выбор…
 В глазах отца стояла язвительная усмешка. Сенека спокойно склонил голову.
 — Да, никогда не скажешь, что король Авентины не великодушный человек. Спасибо, отец. — Внутри он дрожал от ярости.
 — Разрешите мне быть первым, кто поздравит вас с бракосочетанием, Ваше Королевское Величество. — На этот раз Сенека увидел откровенно злобную ухмылку на самодовольном лице Тиблока, который пользовался благосклонностью короля. Но Сенека ненавидел этого человека с тех пор, как Тиблок двадцать один год назад появился во дворце. Тиблок был ревностный слуга и командовал всеми обитателями замка.
 Сенека страстно ждал дня, когда он сможет освободиться от власти этого человека. Но этот день наступит только, когда он сядет на трон и выгонит его из дворца. Хотя иногда казалось, что до этого дня — столетия.
 Сенека, не удостоив Тиблока ответом, вышел из комнаты и по длинной галерее дошел до величественной лестницы.
 — Девять часов, — пробормотал он, разглядывая королевские портреты, висящие вдоль галереи.
 Бормоча это всю дорогу, он поднялся по длинной винтовой лестнице и бросил взгляд на звезды, мерцающие через стеклянный купол.
 — Девять часов, — опять пробормотал он, проходя мимо рыцаря в блестящих доспехах, стоявшего на верхней площадке.
 Длинной галереей он вышел к своим апартаментам. Войдя к себе, он отпустил своего слугу Латиме-ра и разделся, стоя перед огромным, декорированным бронзой камином. Пригладив свои пышные черные волосы, он добавил в огонь дров и стал наблюдать, как они горят.
 — Каллиста, — это имя он произнес сердито. — Да, она была образцовой и прекрасной, как статуя, но сделанная изо льда.
 Прекрасная, если только смотреть, но холодная, если дотронуться. Хуже всего, что именно ее выбрал отец. И это терзало Сенеку больше всего — ведь выбор за него сделал человек, который научил его всему.
 — Каллиста, — вскипел он снова, а потом задумался: вряд ли какая-нибудь другая женщина появится за девять часов в его жизни, чтобы он навсегда избавился от Каллисты.
 Пичи раздвинула ветки дуба и спрыгнула на балкон, который окружал третий этаж замка. Туда же следом прыгнула ее белка. Осторожно выглянув поверх карниза, она злорадно посмотрела на охранников, которые не пускали ее во дворец. В результате ей пришлось дважды переплыть реку и промокнуть, как вдовий носовой платок.
 — Эй-ей-ей, — крикнула она им негромко, чтобы они ее не услышали.
 — Эй, вы, шалопаи с оружием. Я здесь! — Она еще показала им язык и посмеялась. Солдаты думали, что они от нее избавились! А на что этот огромный дуб, который растет рядом со дворцом? Правда, она исцарапала все колени, пока добралась до балкона. Но разве эти маленькие царапины можно принимать во внимание, если она уже в сказочном замке ее сказочного принца?!
 Она чуть сдвинула набок свою шляпу, подняла сумку, которую бросила с ветки на балкон и пошла вперед к большой деревянной двери.
 — Господи, хоть бы она была открыта. — Дверь была открыта и громко заскрипела от ее толчка. За дверью висели портьеры.
 Пичи раздвинула их и стала вглядываться в неясные очертания комнаты. Когда ее глаза, привыкнув к лунному свету, рассмотрели все ее великолепие, она чуть не задохнулась от восхищения.
 О существовании такого убранства она даже не могла подумать!
 Комната вся сверху донизу была задрапирована роскошной тканью. Все, что она уже увидела, говорило о богатстве. Единственное, что в ней не было, так это Сенеки.
 С белкой в руках, она прошла через позолоченные двойные двери и вышла в ярко освещенную галерею.
 С обеих сторон на нее уставились нарисованные люди, висевшие в позолоченных рамах. У нее возникло чувство, что множество глаз наблюдает за ней, и она ускорила шаги.
 Вскоре она вышла к мраморной винтовой лестнице, ведущей вверх. Посмотрев туда, она увидела стеклянный купол. Через него искрились сотни звезд.
 — Неужели я здесь? Селоу Водсворт Макги? Действительно ли мне представилась возможность провести кусочек ночи внутри замка? — И она стала подниматься вверх по лестнице. Достигнув верхней площадки, она увидела, что попала в другой бесконечный коридор.
 И вдруг она увидела человека. С головы до ног он был закован в блестящую сталь. В одной руке он держал сверкающее копье, а в другой — острый топор.
 Какое-то мгновение Пичи не могла сдвинуться с места. Ее охватил страх, Сдерживая крик, она промчалась мимо железного человека, но подол ее юбки зацепился за ногу солдата. Тот сильно пошатнулся и с грохотом упал на пол. Страх Пичи превратился в ужас, когда она увидела как падающий топор чуть не отрубил кончики ее туфель. А когда она увидела, что голова солдата и его туловище покатились с грохотом по лестнице, у нее началась истерика.
 — О, Боже! Он… Он разбился на куски! Я убила его!..
 Объятая паникой, она повернулась и побежала, уверенная, что скоро все стражники дворца кинуться искать того, кто убил их собрата по оружию.
 В растерянности она остановилась у первой же двери и, повернув ручку, она изо всех сил нажала на дверь плечом. Дверь раскрылась гораздо легче, чем она ожидала, и Пичи, с размаху грохнувшись на полированный мраморный пол, проскользнула по нему дальше и врезалась с треском в дубовый сундук.
 — Черт возьми! — растирая ушибленную голову, она заругалась. Но тут же вскочила и побежала обратно к двери, захлопнула ее и стала перед ней. Пичи тяжело дышала и слышала стук собственного сердца.
 — Кто ты и что ты тут делаешь? — спросил кто-то низким голосом. Она взвизгнула от испуга, но, увидев мужчину, притаилась.
 Горячие слезы падали на ее щеки так обильно, что ее блузка промокла.
 — Кто ты? — опять спросил голос. Пичи поняла, что такой голос должен принадлежать очень большому человеку. Возможно, он тоже закован в сталь, как тот, которого она убила.
 Ей придется открыться этому человеку, так как если попытаться бежать, он поймает ее.
 — Я этого не хотела, — пропищала она. — Его голова сама отвалилась! Он… он упал на свой топор… Его голова… Она покатилась по залу. А оставшиеся от него части разбились вдребезги! Это не моя вина!
 Изумленный ее слезами и ее рассказом, и самим присутствием ее в его спальне, Сенека нахмурил брови.
 — О ком ты говоришь?
 — О солдате в стальной одежде, — постаралась объяснить она. — Он упал и разлетелся на куски.
 При неярком свете камина Сенека еле видел ее, но ясно слышал. Ее необычный акцент говорил о том, что она не только не из дворцовой прислуги, но и не жительница Авентины.
 — Выйди из тени, — сказал он.
 Его голос был холоден как северный ветер. Она медленно повернулась и зажмурила глаза, боясь увидеть его металлический костюм. Потом сжала кулаки и, молясь так, как она никогда не молилась, раскрыла глаза.
 На мужчине не было железной одежды. Он, наоборот, был почти раздет. На его худощавой фигуре красовались только белоснежные кальсоны. Они были такие ослепительно белые, белее чем снег на вершинах гор Аппалачей, таких она, конечно, никогда не видела. По бокам вились золотые шнуры, подчеркивая мускулы его бедер.
 У Пичи задрожали колени. Он стоял перед огромным, красиво украшенным камином. Мягкий свет камина освещал его густые, вьющиеся волосы. Его волосы… они были черными! Черными как уголь, как воронье крыло, как полночь.
 Волнующая мысль внезапно мелькнула у нее в голове: «Может это принц Сенека?»
 — Вы… Вас зовут… — Ее голос ослаб. Она подняла голову и рассмотрела его более внимательно. Нет, решила она, это не Сенека. У этого мужчины не было золотой короны с драгоценностями. А ведь каждому известно, что короли никогда не снимают свои короны, даже, когда ложатся спать. И, конечно, они не разгуливают голые по пояс, как он, а носят всегда красные бархатные мантии.
 — Кто вы, мистер? — спросила Пичи.
 — Кто я? Этот вопрос, скорее к вам, молодая леди? Кто вы?
 — Я… я — убийца. — Она вспомнила о разлетевшемся на куски солдате и шмыгнула носом. Из глаз опять хлынули слезы.
 — Рыцарь на верху лестницы не настоящий, — объяснил Сенека раздраженно. — Это только пустые доспехи.
 Пичи, наконец, все поняла.
 — Вы говорите, что я никого не убила? Что это не живой человек?
 — Да, вы никого не убили. Это был не человек. А теперь выйдите из полумрака, чтобы я смог вас увидеть.
 Но Пичи еще не была уверена, что ему можно доверять.
 — Нет, — ответила она.
 — Нет? — прогремел он. — Что это значит «нет»? Пичи взвизгнула.
 — Бог всемогущий! Не кричите на меня. Я ничего не сделала вам плохого, черт побери!
 Сенека громко вздохнул.
 — И ты меня еще посылаешь к черту? — В его голосе звучало такое удивление, что Пичи не могла не улыбнуться.
 — Нет, я ничего такого не хотела.
 Сенека не поверил ее улыбке, но в следующую минуту почувствовал, как его губы сами начали улыбаться в ответ. Это удивило его самого. Эта забавная девушка насмехалась над ним!
 Приняв суровое выражение лица, он направился в ее сторону, но остановился, увидев вдруг маленькое крохотное животное, быстро скачущее между ними. Тут животное вспрыгнуло на деревянный столик покрытый атласной скатертью. Столик стоял рядом с камином. Белка схватила сочное красное яблоко с подставки для фруктов и начала его грызть.
 Пичи дважды хлопнула в ладоши, и белка тотчас прыгнула ей в руки.
 — Мне стыдно за тебя, Селоу Водсворт Макги, тебе не предлагали ничего брать, мошенница.
 Пичи оглянулась на мужчину. Теперь он стоял посередине великолепной роскошной комнаты.
 — Можно мне остаться здесь, пока стража не перестанет меня искать? Вы знаете, я так рада, что никого не убила! Если бы я даже нечаянно совершила этот страшный грех, я никогда бы не попала в рай, я обречена была бы на вечное пребывание в чистилище. Я католичка, как видишь. Конечно, я не молюсь все время, как отец Салливан. Но, как все католички, я верю в чистилище.
 Сенека снова нахмурился: «Чистилище».
 «О, Боже! — подумал он. — Что это за странная девушка и почему она рассказывает какие-то странные истории».
 Но больше всего его интересовало то, что она здесь делала?
 — Чистилище — это то место, куда сразу попадаешь на небесах, — пояснила Пичи, одновременно разглядывая комнату. — Там горит священный огонь. И там грешные души очищаются от грехов.
 Сенека не знал, как отнестись к такому нелепому разговору. В такую смешную историю он попал впервые в жизни.
 — Ну, посмотри, — сказала Пичи, показывая на стену, у которой стоял темно-голубой диван. — У вас над диваном висит столько мечей, шпаг. Вы никогда не боялись, что они могут упасть и отрезать вам голову? Ты умеешь пользоваться этими мечами, парень?
 Потрясенный тем, что его назвали «парень», Сенека взглянул на коллекцию оружия, висевшую на обитой атласом стене. Его коллекция холодного оружия была известна всей Европе, но, конечно, он никогда не пользовался этим старинным оружием. Он был отличным фехтовальщиком.
 — Как-то, — продолжала Пичи, не дав ему времени ответить, — я заинтересовалась как много лет мне придется провести в чистилище за грехи. Я — грешница, как и мы все, даже ты. Но если ты согрешишь, есть надежда оставить свои грехи в огне чистилища. Раньше я не так часто думала о чистилище, а сейчас — все время.
 Она спустила свою белку на пол.
 — Конечно, у меня часто в жизни случались ошибки, — призналась она застенчиво. — Спасая свою жизнь, я вбежала в эту комнату и увидела тебя раздетым! Мы никогда не поженимся, поэтому я сильно согрешила, рассматривая тебя! В чистилище этот грех придется отмаливать семь тысяч лет! Но я помолюсь завтра и еще успею помолиться и сегодня чтобы смыть часть греха, за то, что я в одной комнате с раздетым чужим мужчиной…
 Сенека совсем смешался. Эта девушка употребляла в речи какие-то странные слова и выражения.
 — Мистер, ну и занятное у вас выражение лица! Как у собаки, готовой укусить! — Она вышла из тени двери (сумка у нее висела на плече, а руки были скрещены на груди), но сохранила хорошую дистанцию с этим человеком, который стал еще более сердитым, чем прежде.
 — Я, наверное, не в твоем вкусе. Ты уже укладывался спать, когда я ввалилась сюда. А может ты поджидал девушку, с которой хотел обниматься до утра? — Тут уже она посмотрела на него сердито, но быстро закончила:
 — Я клянусь, что уйду отсюда, но можно мне остаться до тех пор, пока стража не успокоится. Я видела у них собаку, да еще тот железный человек развалился и наделал много шума. Поэтому, могу ли я здесь остаться с вами на некоторое время?
 Сенека тяжело вздохнул. С ним никогда не говорили на таком языке.
 — Нет, нельзя, — ответил Сенека.
 — Это оникс у вас на руке? — спросила Пичи, уставившись на темный камень в тяжелой золотой оправе. — Разве вам никто не говорил, что оникс означает внутренние тревоги и глубокое разочарование? У тебя есть трудные проблемы?
 Его охватило неподдельное удивление: «Боже, как смогла эта странная девушка увидеть тяжесть на его душе?»
 — Вам лучше носить изумруды, мистер. Они означают счастье, понимание и любовь. Сапфиры тоже хороши. Они умиротворяют душу. Худшие из камней — рубины. Они символизируют злобу, бессердечие, все виды плохих чувств.
 И тут Сенека вспомнил кольцо своего отца: огромный кроваво-красный рубин, закрывающий половину руки. «Действительно, злость и раздражительность, бессердечие и все виды плохих чувств», — пронеслось у него в голове.
 Пичи продолжала:
 — Конечно, я в своей жизни никогда не носила драгоценных камней, но все, что они значат, я знаю. И все, что я о них сказала — правда. Правда, которую вряд ли тебе расскажет кто-то другой.
 Эта девушка была самым разговорчивым человеком из тех, с кем Сенека когда-либо встречался. Привыкший к немногословию, он трудно воспринимал такого человека, как она, человека, который болтает без умолку, не переводя дыхания.
 Но тем не менее, он был заинтригован. Конечно, ее дикий характер шокировал его, но и притягивал тоже. Эта двойственность чувств была тоже необычна. Он все еще не мог хорошо рассмотреть ее лицо, но наряд был уже виден.
 На ярко-рыжих локонах расположилась потертая шляпка из меха, в кокором с трудом можно было узнать енота. Под пальто из потертой оленьей кожи на ней была надета юбка в многочисленных заплатах. Похоже, юбка была из домотканой материи. Старые, поношенные ботинки выглядывали из-под юбки, а на поясе блестел большой кинжал.
 — У тебя пять секунд времени, чтобы объяснить свое присутствие здесь. Пошла вторая секунда… и… — сказал принц.
 — Я знаю, что ты прикажешь бросить меня в темницу.
 Она улыбнулась, снова отметив про себя отсутствие у этого человека красной мантии и украшеннрр драгоценностями короны. Мужчина был явно не королевской крови, хотя и вел себя самоуверенно и имел гордую осанку.
 Она постаралась подольше оттянуть время.
 — Пять секунд? Ха! Да этого не хватит, чтобы вам все рассказать!
 — А ты мне еще что-то хочешь рассказать?!
 — Да, пожалуй.
 Пичи показалось, что у него глаза на лоб полезли от ее наглости, но она храбро продолжала.
 — О, все хорошо. Я расскажу вам. Сдается мне, что если я этого не сделаю, то ты совсем взбесишься! Принц Сенека — вот из-за кого я здесь.
 — Почему? — Теперь любопытство принца стало настолько сильным, что он не прерывал ее.
 — А потому, что только он должен осуществить мои земные мечты, прежде, чем я умру. Я хотела пожить жизнью тех, кто носит корону. А кто может устроить это для меня, как не принц? Конечно, у меня еще нет смертельных симптомов, и, может быть, я еще немного протяну, — на одном дыхании выпалила она.
 — Каких симптомов? — спросил Сенека.
 — Типинозиса. Эта болезнь убила моего отца и меня ждет тоже.
 — Ти-пинозис, — повторил Сенека, задумавшись. Нет, он никогда о такой болезни не слышал. Девушка же на самом деле совсем не выглядела больной, скорее была сгустком энергии.
 — Ты говоришь, что смертельно больна, — начал он говорить, пристально рассматривая ее, — но ты не выглядишь истощенной, а тем более, умирающей.
 — Да-а, видел бы ты меня, когда я впервые узнала обо всем. Я прорыдала весь день и всю ночь. Даже, когда я узнала о принце Сенеке, я совсем еще была разбитой. А зачем мне было покидать родные горы? Возможно, ты и не поверишь, но ко мне в дом залетела красная птичка колибри!
 Тут у Сенеки появилась мысль подыграть ей, и он притворился, что ее сообщение произвело на него глубокое впечатление.
 — Колибри, — продолжил он, — я вижу…
 — Каждый знает, что это одна из самых верных примет. Она значит, что тебя ждет настоящее большое счастье! И когда мне стало совсем плохо, я вспомнила про маленькую красную птичку. Эта примета никогда не подводит! И я твердо знаю, что прежде чем я умру, я все равно буду счастливой…
 — Боже, — подумал Сенека, — ну и воображение у этой девушки, с таким он еще не сталкивался.
 — Что? — хотел он спросить, но его прервал сильный стук в дверь.
 — О, Господи, я знаю, — зашептала истерично Пичи. — Они ищут меня! — Она уже знала, что никого не убила, но факт оставался фактом: она проникла во дворец и разбила статую железного солдата. Ужасаясь, что будет схвачена раньше, чем отыщет Сенеку, она бросилась в спальню. Сенека поспешил за нею. На какое-то мгновение он упустил ее из виду, но потом услышал ее дыхание позади себя.
 Он повернулся в тот момент, когда она бросилась ему в объятия. Боясь быть пойманной стражей, она не соображала, что делает, но делала все быстро. Она повисла у него на шее и ее ноги прижались к его ногам. Он в смущении отпрянул назад.
 — Не выдавай меня, — прошептала Пичи ему в ухо. — Пожалуйста не выдавай.
 — Отцепись от…
 Она не дала ему договорить.
 — Я сделаю все, что ты захочешь, даже невозможное.
 — Отпусти мою… — но тут, не закончив своего приказа, он споткнулся о ступеньку возвышения, на котором стояла его кровать, и не удержавшись на ногах, он все же, завалился на кровать.
 Девушка упала вместе с ним и приземлилась прямо ему на грудь. Ее енотовая шляпа соскользнула с головы и хвостом щекотала ему нос.
 — Господи, моя бедная голова стала как отбивная! Мне так больно, как будто по мне проскакал табун лошадей! — Ее голоса почти не было слышно, так как звук уходил в грудь. Сенека ничего не мог разобрать. Его руки еще были на ее талии, и он захотел освободиться, но его остановило резкое движение у его лица. Он увидел белку, уставившуюся на него. Животное начало нюхать его виски, и Сенека испугался, как бы это маленькое острозубое существо не начало грызть его ухо.
 Честно говоря, это было великолепнейшее приключение в его размеренной жизни. Одним уверенным движением, он наконец избавился от девушки.
 Когда она скатилась на перину, он вскочил на ноги и направился в гостиную. Это, конечно, стучала дворцовая стража. Они нашли разбитую статую и поспешили узнать, все ли с ним в порядке.
 Он не разрешил им пройти в свои покои, поскольку там была эта диковинная девушка со своей белкой.
 Успокоив стражу, он вернулся в спальню.
 — Мистер, пожалуйста, я прямо умоляю спасти мне жизнь! Я буду валяться у тебя в ногах, даже расцелую твоего осла!
 У Сенеки глаза полезли на лоб от ее потрясающего языка. Он остановился у прохода, ведущего к нему в спальню, и посмотрел на нее. И тут его поразило как ударом — он не мог сдвинуться с места и оторвать глаз от того, что увидел.
 С момента встречи, он толком ее не разглядел. А сейчас, наконец, это сделал! Она с расстроенным видом сидела у камина, ее руки застыли в каком-то непонятном жесте. Мягкий свет камина окутывал ее, она купалась в этом прозрачном золотистом свете.
 Она была не просто очень хорошенькой, она была восхитительной! Лучезарной! Сияющей! Как ангел!
 Он услышал, как стража снова постучала в дверь.
 — Оставьте меня в покое, — прокричал он им. Его пристальный взгляд опять вернулся к девушке.
 Глубокое чувство изумления охватило его и вместе с ним росло ощущение, что в его жизни было что-то, связанное с этой девушкой.
 Но чем больше он старался вспомнить, тем дальше уплывало воспоминание, связанное с этой девушкой. Ее спокойный нежный взгляд притягивал и он медленно пошел к ней и остановился прямо напротив. И снова он был поражен. И даже почувствовал, что уже любовался этими рыже-золотистыми локонами, так украшавшими дивное лицо. Ее кожа была как цветок магнолии. Он никогда не видел такой белой безупречной кожи. Может быть, это сон, который уже ему снился? А ее глаза? Как два зеленых кусочка нефрита.
 И опять ему показалось, что этими глазами он любовался уже тысячу раз. Он даже ощущал, какие секреты и желания спрятаны в них. Но где и когда он мог уже ее видеть?
 Она, бесспорно, была красивейшей женщиной из всех, кого он встречал в своей жизни.
 — Я… Мы с тобой где-нибудь встречались?..
 Она отрицательно покачала головой.
 — Скажи мне, кто ты? — пробормотал Сенека, протягивая ей руку.
 Пичи положила свою руку в его ладонь. Он почувствовал тепло ее тела, помог ей подняться и притянул к себе так близко, что увидел свое собственное отражение в ее чарующих, неотразимых глазах.
 — Кто ты? — прошептал он и, не сознавая, что делает, прижал к себе еще сильнее. Когда ее упругие груди прижались к его груди, его охватило страстное желание. Такого он еще не испытывал ни к одной женщине.
 — Назови мне свое имя, — взмолился он.
 — Пичи, — ответила она. — Пичи Макги.
 Это было единственное в мире имя, которое ей подходило: только Пичи!
 Она ощущала своим телом биение его сердца. Он так пристально смотрел ей в глаза, что казалось он читает ее самые сокровенные мысли. Что-то проснулось внутри нее. Что-то такое, чего раньше она не чувствовала, что раньше дремало внутри нее.
 Это чувство прорастало ростками жизни. Это чувство появилось для него, для этого человека, которого она даже не знала. В смятении она попыталась выскользнуть из его объятий, но он не позволил ей этого сделать и держал ее так крепко, как будто она принадлежала ему.
 Она опять попыталась вырваться, но вдруг обнаружила, что ее тело не подчиняется приказам ее разума. Ее руки сами стали гладить его лицо, перебирать завитки его черной шевелюры, ее глаза растворились в его глазах. Это продолжалось достаточно долго, прежде чем она опомнилась.
 — Это… Это не ты… — быстро и сильно она вырвалась из его объятий. — Ты… не тот мужчина за которого мне суждено выйти замуж. Я не должна была обниматься с тобой! Боже всемогущий, этот грех в чистилище мне не отмолить и за десять тысяч лет!
 Она повернулась лицом к огню и сказала:
 — Мне надо уходить.
 — За кого же ты собираешься выйти замуж? — спросил принц.
 — Посмотри-ка! — сверкнула глазами Пичи, уставившись в огонь и, еле сдерживая свои эмоции, выпалила: — Я, черт побери, так старалась попасть сюда, что даже на службе в церкви не была с тех пор, как покинула Поссум Холлоу.
 — Что? — переспросил принц.
 — Поссом Холлоу. Это маленький поселок у подножия Голубых гор в Северной Каролине. Там живет-то человек двадцать. Из Поссом Холлоу я ехала в поезде до порта Виллингтон. Из Виллингтона я плыла на большом корабле, который направлялся в Шотландию. Капитан был так добр ко мне и даже приказал на шлюпке высадить меня там, где мне было надо. Я расплатилась с ним кисетом с золотым песком, который отец намыл много лет назад. В этом же кисете были все деньги, которые у нас с отцом когда-либо были. Вот так я и добралась.
 Она ощущала на себе его пристальный взгляд. Ее напряжение нарастало.
 — Отец намыл этот песок из нашего ручья, но больше ни грамма золота ему не попалось, — проговорила она нервозно. — Сейчас ручей пересох, и я стираю в ручье у своих соседей Макинтошей. Так или иначе, я попала сюда поздно вечером и пришла с побережья. Мне пришлось скрываться от стражи. Они, как муравьи, набросились на меня. Я дважды переплывала через эту чертовскую реку, вскарабкалась по дубу и ободрала колено. А потом я едва не разбила голову себе о сундук в другой комнате. Ц все, что я хочу после этого сделать, так это встретиться со своим суженым…
 Она продолжала.
 — Он — единственный родной для меня человек во всем мире, — сказала она так, чтобы он ее понял. — Конечно, у меня есть дальняя тетка и кузен, которые живут тоже в Элроу Северная Каролина, но я с рождения их не видела. Орабелла и Бубба. Тетушка Орабелла, правда, писала отцу, но единственное, что ее интересовало, много ли отец намыл золотого песка. Я написала тетушке Орабелле и кузену Буббе о смерти отца, но они не показались на похоронах…
 Она нахмурилась, вдруг поняв, что все, что она говорит, ему не нужно. И она перескочила в разговоре на другую тему.
 — Ты, конечно, очень красивый парень, но ты не мой суженый, слышишь? Ты не тот, кто сможет осуществить мои мечты и желания до скорого конца моей жизни. Скажи мне сейчас, где найти принца Сенеку, и я сразу уйду.
 Теперь она отвернулась от огня и посмотрела прямо на него.
 — Сенеке нужна принцесса, а мне нужен принц! Больше я не могу ничего тебе сказать!
 Ее слова поразили Сенеку как молния. Множество мыслей вихрем пронеслись у него в голове:
 «СЕНЕКЕ НУЖНА ПРИНЦЕССА, А МНЕ НУЖЕН ПРИНЦ!» Язвительная усмешка отца, его ехидное обещание: успеешь найти себе принцессу до утра, я одобрю твой выбор…
 «Девять часов… всего девять часов». Его черная бровь поднялась в напряжении.
 два вопроса Оились в его голове: подчиниться указу своего отца и жениться на безупречной, знатной Каллисте Ингер, которую он уже давно знает? Или, первый раз в жизни проявить сВою волю и взять в жены эту странную, но восхитительную, девушку с гор Пичи Макги, которую он знает почти двадцать минут?
 Он улыбнулся.
 — Пичи, — прошептал он, и взяв ее руку, поднес к губам и стал целовать ее пальцы.
 — Я — СЕНЕКА.




 Глава 2


 Его слова ворвались в нее как легкий летний ветерок. Эти слова звенели и пели. Но сомнения все же закрались.
 — Ты? Принц? А где же твоя корона?
 — Моя корона?
 Она заметила смущение в его поразительных синих глазах. Она знала, что настоящий принц не смутился, если бы у него спросили про корону. Настоящий принц сходил бы, достал бы корону и показал бы ей, если бы это был настоящий принц. Она отступила от него, высвободив свою руку.
 — У тебя не никакой короны, не так ли?
 — У меня их даже три.
 — Ха!
 — Я говорю правду. Она покачала головой.
 — А если у тебя их так много, то что, они растут на царских деревьях? А может у тебя и палок с золотыми мячами на конце тоже много?
 — Не мячи, а шары, — поправил он ее. — Боюсь, что у меня нет собственных скипетров с мячами, как ты говоришь.
 — Нет? — ее глаза расширились. — В чем дело? Царские деревья плохо плодоносят в этом году?
 — Только король может иметь державу и скипетр. И они не перейдут ко мне до тех пор, пока меня не коронуют Королем Авентины.
 Пичи заулыбалась, а затем разразилась громким смехом.
 — О, Боже, приятель, какого черта тебе нужно мне врать! Я готова быть Принцессой Пичи! Неужели ты не можешь понять, что, как только я стану принцессой, я прикажу бросить тебя в пасть крокодилу за твое вранье! Пойми, Сенека будет на моей стороне!
 Сенека уже не знал, что ему делать: смеяться или плакать.
 — Я — Се-не-ка, — произнес он.
 Хихикая, Пичи, повернулась к полке над камином, провела по ней рукой, но не обнаружила ни пятнышка пыли.
 Она продолжала:
 — Я уже слышала однажды эту сказку. Это была сказка о принцессе, которая пришла в королевский замок во время дождя. Никто не поверил, что она — настоящая принцесса и ей предложили переночевать на сотне перин. А под одну перину подложили маленькую горошину, чтобы узнать, действительно ли она была настоящей принцессой. Потому что только настоящие принцессы способны почувствовать горошину через множество перин. А когда она проснулась, она была вся в синяках. Это была самая настоящая принцесса.
 Сенека постарался вспомнить, не слышал ли он когда эту историю. Но единственные сказки, которые ему вспоминались, были рассказы из греческой и римской мифологии. А для себя Сенека заметил, как сказка о принцессе-на-горошине закончилась.
 — Ты предлагаешь мне, чтобы я проспал ночь на горошине, чтобы доказать, кто я есть на самом деле? — вспыхнул он и рассердился на нее за то, что она ему не верила.
 Он сердился на себя за то, что попусту тратит время, слушая ее глупый рассказ. Пичи взяла локон волос и закусила его губами.
 — Ну что, тебе не понравилась сказка, что я тебе рассказала? Только вот, я думаю, что для принцесс подходяща горошина, а вот для испытания принцев нужно взять что-то другое. Возможно — пятнистый боб.
 — Я не буду спать на бобе! — Эти слова сами вылетели из его рта, он даже не поверил, что произнес такое!
 Какие нелепости он говорит: «Спать на бобе!»
 — А почему бы и нет? — осмелев, спросила Пичи. — Что, боишься проснуться весь в синяках?
 Но все же она решила дать ему хороший совет.
 — Скажу тебе вот что, парень! Позови своих слуг, да скажи им, чтобы сходили и принесли все твои короны сюда!
 Сенека не знал, как еще заставить ее поверить ему. Он не привык, чтобы им так бесцеремонно командовали, но все же бросился к своей роскошной кровати и дернул золотой шнур, свисающий с потолка. Очень скоро в дверь гостиной постучали.
 — Оставайся здесь, — приказал он Пичи. Когда он покинул спальню, она стала подглядывать украдкой из арки. Она увидела, как он открывал дверь в другую комнату. В коридоре стоял красиво одетый мужчина.
 — Латимер, — сказал ему Сенека, — принеси мне мои короны. И поторопись.
 — Тотчас же. Ваше Королевское Величество, — ответил Латимер.
 Сенека продолжал стоять спиной к Пичи (он знал, что она подглядывает за ним из спальни) до тех пор, пока слуга не принес большой золотой поднос. Сенека взял поднос, отпустил слугу и понес бесценный груз в спальню к кровати.
 На подносе были три прекрасные короны. Затем он повернулся к камину и стал ожидать реакции Пичи. Ее взор был прикован ко множеству сверкающих в коронах камней. Она даже не смогла издать удивленного вздоха. С изумлением она прошла к балдахину кровати, взошла по ступенькам и дотронулась до одной из корон. Ее пальцы потрогали алмаз, который был настолько велик, что его можно было сравнить только с большим орехом, который растет у подножия Голубого Хребта.
 Она сняла свою енотовую шляпку и почтительно подняла корону с кровати. Пичи была загипнотизирована блеском драгоценных камней. Дрожащими руками она надела корону себе на голову. Корона съехала ей на переносицу, но пальцем она поправила ее.
 — Посмотри-ка на меня, Селоу Водсворт Макги, — пробормотала она своей белке, которая сидела в изголовье кровати. — Я ношу корону. Она абсолютно вся из чистого золота и сияющих драгоценностей, и я… я, действительно, и по правде ношу ее. Ношу ее на…
 И тут Пичи сообразила. По команде этого человека короны были принесены в комнату слугой.
 — Ваше Королевское Величество, — обратился к нему слуга.
 — Величество, — прошептала она. Медленно и нерешительно она повернулась и взглянула на него.
 «Его Королевское Высочество, принц Авентины», — пронеслось у нее в голове.
 Их взгляды встретились.
 — Теперь ты мне веришь? — спросил он.
 Она кивнула головой, не произнеся ни слова.
 — Принцессе нельзя сомневаться в своем муже. Ты никогда больше этого не сделаешь, — сказал он.
 Дрожащими руками она сняла корону. Но только тогда, когда она хотела положить корону на поднос, только тогда до нее дошел смысл сказанных слов. Сказанное так поразило ее, что корона выпала из рук и покатилась по огромному бугристому ковру.
 — Принцесса… Ты… — Ее губы стали влажными. Она взглянула на него снова.
 — Ты… ты… женишься на мне?
 На минуту он задумался над тем, какие изменения могут произойти в его жизни в связи с его женитьбой на ней: с одной стороны, он больше не будет спать один, а его отец не будет приставать к нему по поводу выбора невесты. С другой стороны, женитьба на Пичи сулит много волнений.
 Он совсем ничего о ней не знает и нужно потребовать, если он решит жениться на ней, чтобы она научилась хорошим манерам.
 — Ты дашь согласие, что станешь леди, достойной носить титул Принцессы Авентины? — спросил принц Сенека.
 — Я… Я обещаю носить мою корону каждый день.
 Принц уставился в пол, стараясь не засмеяться. Он подыскал слова для того, чтобы задать свой вопрос так, чтобы ей было понятно.
 — Обещаешь ты обучиться всем манерам леди? Дашь ты мне слово, что ты постараешься овладеть надлежащим этикетом?
 — Этикетом? — пожала она плечами.
 — Манерами, — пояснил он.
 — Я никогда не кладу локти на стол и пользуюсь салфеткой, а не рукой, — бросилась она доказывать ему. — Я никогда не сморкаюсь, не чихаю и не кашляю, не закрыв рот рукой. Также не имею привычку стучать костяшками пальцев и плеваться.
 Сенека был очень рад услышать, что она не любит плеваться.
 — Все это хорошо, но я хочу, чтобы ты пообещала мне выучить и другие правила поведения.
 — Я… Я обещаю быть самой манерной принцессой на этом острове.
 Сенека заглянул ей в глаза. Они сияли от радости.
 — Ну, хорошо. Тогда я собираюсь жениться на тебе, — сказал он.
 Она пристально и восхищенно уставилась на него и осмотрела с головы до ног всю его высокую фигуру.
 Его движения были легкими. Она разглядывала смуглую кожу и плотные мускулы на его груди, темные завитки волос, падающие на виски. Она смотрела на его прекрасное лицо с такими совершенными чертами, что казалось его изваял из редкого дерева великий скульптор. В его синих глазах светилась только доброта и ничего коварного. Он был, несомненно, прекрасен. И он был ее суженым. Порыв восторга захлестнул ее. Она, едва не упав со ступенек, пробежала через комнату и прыгнула ему на шею.
 — О, мой дорогой возлюбленный. Я знала, что ты скажешь «да»! Да, я это все знала. Приметы — никогда не врут! — Она взяла его руку и прижала к своему сердцу.
 Ее правда, удивило, что он все же собирается жениться на девушке, которой так недолго осталось жить. Но, кажется, он не собирался передумывать, во всяком случае, ничего об этом не сказал.
 Нет, теперь она не собирается плакать по поводу своей судьбы. Жизнь настолько хороша и прекрасна, чтобы проводить ее остаток в скорби!
 — Клянусь богом, мой самый прекрасный и дорогой, — сказала она, — пока я жива, буду дарить тебе блаженство…
 Он уже ни о чем не мог думать, а только ощущать. До сих пор она удерживала его руку между своих грудей. Желание вновь захватило его.
 Боже, как она прекрасна!
 Это, конечно, был лакомый кусочек и находиться с ней в такой близости было трудно.
 — Я говорю, что буду любить тебя так, как никто другой тебя не любил, — пообещала Пичи, заглядывая в его страстно загоревшиеся темно-голубые глаза. — Я, конечно, не могу любить тебя прямо сейчас, потому что я не знаю тебя хорошо. Но я же когда-то узнаю тебя? И я буду обожать тебя как сливовый пудинг. И… И возможно, ты тоже полюбишь меня. Ты знаешь, мое единственное желание, чтобы ты любил меня, чтобы последние дни моей жизни были заполнены любовью — моей и твоей…
 Ее просьба полюбить ее заставила его вздрогнуть. Он отступил на шаг от нее.
 — Сенека? — произнесла она.
 — Да, — ответил он рассеянно. Она надула свои губки.
 — Настало время… Он нахмурил брови.
 — Время? Для чего?
 — Поцеловаться! Ну, больше мы ничего, пока что, не сможем сделать, как только совершить этот грех. Конечно, я никогда этого раньше не делала, но моя соседка миссис Макинтош… Но она говорила, что это очень хорошо. А вообще она говорила, что это — удовольствие для простаков. Но я не знаю, врала она или нет…
 Сенека был в замешательстве. Стиль, в котором она пригласила его расцеловать ее, был настолько нелепым, что это его возмущало. А, с другой стороны, это было очень смешно, и он едва сдерживался, чтобы громко не рассмеяться.
 Уже не в первый раз она вызывала в нем такие противоречивые эмоции. Практически с того момента, как она ввалилась в его комнату, она злила его, приводила в смятение, вызывала желание, потрясала и смешила.
 — Конечно, я думаю, что все будет хорошо, — поправилась вдруг Пичи, заметив выражение его лица. — А может быть грех сразу целоваться? Я тебя совсем мало знаю, а самый ужасный грех, конечно, поцеловать мужчину, прежде чем его хорошо узнаешь. Жаль, Сенека, что ты не сможешь поцеловать меня сегодня. Я не знаю почему, но… но не сегодня…
 Сенека опять чуть не рассмеялся.
 — Значит, ты отказываешься меня поцеловать, — спросил он.
 — Да, но только до тех пор, пока хорошо тебя не узнаю…
 Больше всего на свете ему хотелось взять ее в объятья, расцеловать и… Но она смотрела на него своими сияющими зелеными глазами так наивно и доверчиво, что он сказал:
 — Сейчас ты ляжешь спать!
 — Лягу спать? С чего?
 — С чего, — передразнил он ее. — Я полагаю, что тебе нужно выспаться.
 — Это означает, что ты хочешь, чтобы я пошла спать?
 — Да, — ответил Сенека.
 — А почему ты так говоришь?
 — Потому, что ты останешься спать здесь. Она раскрыла рот от изумления.
 — Черта с два я останусь! Мы еще не поженились. Если ты думаешь, что я из тех девушек, кто сразу прыгает в кровать, ты ошибаешься, Сенека!
 Это заявление говорило о ее девственности. Девственность — вот, что было необходимым условием невесты для королевской семьи Авентины. Конечно, потом она станет страстной женой, но это потом.
 А сейчас он сказал:
 — В будущем, пожалуйста, воздерживайся говорить о таких непристойностях. Ты будешь спать в моей кровати, а я расположусь на диване.
 Она взглянула на огромный бархатный диван, а затем на кровать. Затканный золотыми узорами бархатный балдахин над кроватью был настолько длинным, что золотые концы кистей свисали до пола.
 Предметом ее желаний было поспать в такой кровати.
 — Хорошо, но только никаких фантазий в середине ночи, слышишь? — спросила она. — Ты самый коварный соблазнитель из тех, кого я встречала. А если будешь прилипать со своими штучками, я смогу сказать тебе «нет».
 Ее отповедь его развеселила, но наивная честность и тронула, и смутила, и застала врасплох. Ему никогда не давалась такая откровенность. Опять показалось, что они уже где-то встречались.
 Ему стало неловко, что он учил ее прятать свои эмоции. Она наклонил голо ну и сказал:
 — Я даю тебе слово, что ты будешь в полной безопасности сегодня ночью.
 Удовлетворенная его обещанием, она взяла сумку и прошла к кровати. По дороге она увидела, что за аркой есть еще одна комната. Ох, какая это была комната! В мраморном полу была вделана сверкающая золотом ванна. На стенах висели пушистые полотенца и лежали на полках белые куски мыла. И все это многократно отражалось в полностью зеркальных стенках.
 — Боже, я никогда не представляла, что может быть такая ванна. Мы мылись дома в деревянной кадке, что стояла у очага. Потом она наполовину сгнила, а отец так и не сделал новой, и нам приходилось ходить мыться в ручье Макинтошей. Боже, какая холодная была там вода! А отец дразнился, что от ледяной воды на груди растут волосы! Но я не верила, что от ледяной воды растут волосы. А тем более у меня. Я ведь девушка…
 Она оторвала взгляд от ванной и посмотрела снова на Сенеку. Ее глаза уставились ему прямо в грудь.
 — Ты что, никогда за всю жизнь не мылся в ледяной воде? — спросила она. — У тебя такая гладкая грудь, как нос у моли!
 Он невольно посмотрел на свою грудь, прикидывая про себя: насколько же гладкий нос у моли? Сравнение его груди с этим насекомым носило явно оскорбительный характер и он возмущенно сказал:
 — Сохрани такие неприличные для леди сравнения, для себя. Ясно, Пичи?
 Она, правда, совершенно не поняла, что в этом сравнении неприличного, но, на всякий случай, согласно кивнула головой. Затем, поставив поднос с коронами на стол, села на кровать. Сидя на кровати, отцепила с пояса свой большой кинжал, сняла с ног поношенные башмаки и красные носки и тут остановилась.
 — Я всегда сплю раздевшись, — пояснила, проскользнув между портьер балдахина на кровать. — Но, так как ты остаешься здесь, я сегодня буду спать в одежде. Она уже вся высохла…
 «Завтра, моя милая, я найду портных и ты не будешь носить домотканые юбки и старые башмаки. Да и охотничий нож ты также не будешь носить», — подумал про себя принц Сенека, но ее идея спать одетой все же ему понравилась.
 — А почему ты не хранишь эти короны здесь, у себя?
 — Они слишком ценны, чтобы храниться так просто. Во дворце есть специальная, постоянно охраняемая комната для корон и для всех остальных королевских принадлежностей…
 — Все равно, зачем держать короны там, где их никто не видит? Когда я получу свою корону и принцесские драгоценности, я буду носить их, не снимая и каждый день. Ну, только что в ванной, и все…
 Он пожал плечами, ничего не ответив.
 — А вообще, мы с тобой можем поговорить немножко? — поинтересовалась она. — Мне необходимо рассказать тебе о своих мечтах, прежде чем я уйду из мира сего. Я ведь тебе уже сказала, что у меня осталось совсем немного времени. Наверно, часть их уже никогда не сбудется, но некоторые еще можно попробовать исполнить. Например, потанцевать с цыганами. С тех пор, как я увидела в своей книжке рисунок цыгана, появилось желание станцевать с живым цыганом. Они бьют в бубны во время танца. Ты видел такое, Сенека? Знаешь, ты похож на цыгана со своей черной шевелюрой, смуглой кожей. Может быть, ты родственник цыган?
 — Нет, — ответил он. Его интересовало, когда же ее рот устанет говорить.
 — Возможно, ты и не знаешь, — продолжила она. Улыбаясь, она вытащила клочок бумаги из сумки.
 — Хорошо, мой цыганский принц. Здесь мой свадебный наряд, — сообщила она ему, показывая на рисунок, что был на клочке бумаги. — Я нарисовала свой свадебный наряд, пока плыла на корабле. Это платье — предел моих мечтаний, Сенека. И я мечтаю о нем с тех пор, как узнала о том, что я выйду замуж за тебя…
 Сенека никак не мог понять, почему она так была уверена, что выйдет за него замуж. Ее вера в приметы была, конечно, такой же нелепой и смешной, как и ее уверенность в том, что она скоро умрет. В действительности же, она выглядела здоровее любой женщины, которую он когда-либо встречал.
 — Сенека, — сказала она и показала ему свой рисунок, — эти маленькие точки, которые я нарисовала — алмазы. Посмотри, куда я хочу, чтобы они были пришиты. Их надо пришить от середины талии и дальше в низ по юбке до пола. Алмазы образуют твое имя, Сенека, видишь. Вот тут: С-Е-Н-Е-К-А. Мое самое дорогое, возлюбленное имя. Это будет такое романтическое платье! И конечно же, я хочу мою принцесскую корону, Сенека. Это будет то, чего желает моя душа.
 — Ты можешь положить свой рисунок на столик рядом с кроватью, а завтра я посмотрю его, — сказал он, успокаивая ее, хотя у него уже были свои идеи относительно ее свадебного наряда. Став его невестой, она наденет платье, которое подобает принцессе: из шелка, кружев и цветов.
 — Укладывайся спать, — распорядился он. Откинувшись назад, она утонула в мягких перинах. Вокруг нее было много шелковых подушек. Сонливость нахлынула на нее.
 — Завтра, — начал Сенека, — ты встретишься с моим отцом. — Я с ним сначала поговорю наедине, а ты останешься здесь, в этой комнате до тех пор, пока я за тобой не приду. Это будет рано утром, где-то около восьми часов утра. Я думаю, что тебе надо будет встать пораньше, часов в семь, чтобы успеть одеться. Приношу извинения, что придется встать в ранний час.
 Пичи слышала, как он говорил ей. Но ей стало так тепло, так уютно и ей так ужасно захотелось спать, что она совсем не могла сосредоточиться на том, что он говорил. Единственное слово, которое она четко поняла и услышала, было слово «завтра».
 — Завтра, — пробормотала она. — Завтра на рассвете я пойду в зеленые поля, где пасутся овцы и буду играть с ними…
 Сенека слышал ее бормотание и решил, что она все поняла и согласилась.
 — После встречи с моим отцом, ты проведешь оставшиеся до свадьбы недели две с придворными портнихами. Конечно, времени будет маловато, чтобы поработать над твоими манерами, но… я начну уроки поведения сразу же после венчания, — сказал он.
 Ее веки налились свинцом. Она сладко зевнула…
 — Я никогда не играла с овцами прежде, — прошептала она, закрывая глаза. — Я никогда не пасла их и не ловила рыбу… У нас с тобой будет пикник, Сенека. И, может быть. твой отец придет тоже, завтра… — Она что-то шептала о своих планах, а он был уверен, что она все еще слушает его.
 Но, посмотрев на нее, он понял, что она уже заснула. Хотя ее поведение оставляло желать лучшего, но она, очевидно, намерена слушаться его.
 Что ж, он реализует ее мечту стать принцессой. А что касается ее мечты потанцевать с цыганами или еще с кем-либо, конечно же, он с этим не согласится.
 Распланировав ее будущее, Сенека отправился спать на диван. Засыпая, он улыбался… Его союз с Пичи Макги, похоже, должен был разрешить все его проблемы.
 Похоже, она, Пичи собиралась свести его с ума. Утром Сенека не обнаружил Пичи в кровати. Только несколько часов прошло с тех пор, как он ей дал указания насчет утра, а она уже не послушалась. Она ушла. Только богу было известно, где она и что собирается делать.
 Он бросил взгляд на украшенные эмалью часы на камине и пришел в бешенство, когда увидел, который был час. Его отец, возможно, уже направляется в утренние апартаменты, где любит пить утренний чай.
 Сенека отбросил в сторону покрывало с кровати, сошел вниз со ступенек и сердитый вошел в свою зеркальную ванную. Зеркальное отражение говорило о его невыспавшемся виде. Он не стал звать лакея и оделся сам, решив сохранить секрет пребывания Пичи как можно дольше. Но его планы были напрасны: она покинула его спальню раньше, чем он успел проснуться.
 Сенека быстро вышел из своих покоев и направился в гостиную. Пребывая в ужасном настроении, он попытался почистить пятно, замеченное на камзоле, но только оборвал пуговицу. Пуговица покатилась по полу, а Сенека начал ее искать, но наткнулся на пару кожаных башмаков. Подняв голову, он увидел двух молоденьких хорошеньких горничных. Они были очень хорошо одеты.
 «Боже! — подумал он. — Служанки одеты лучше, чем она».
 Он поднял руку и сказал:
 — Моя пуговица.
 Затем он поднялся и спросил:
 — Как вас зовут?
 — Я — Кэтти, Ваше Королевское Высочество, — сказала одна мягким голосом. — А это — Нидия.
 — Мне нужно пришить пуговицу и убрать это пятнышко с моего платья, — попросил он горничных.
 Девушки заулыбались. Им предоставился исключительный случай оказать услугу красивому принцу. Они приступили к работе. Нидия быстро пришила пуговицу, но Кэтти полностью не смогла удалить разводы от пятна. Все же принц остался довольным. Он уже собирался пойти к отцу, но внезапно появившаяся в голове мысль, заставила обратиться к горничным снова.
 — Ваша обязанность убирать во дворце, не так ли?
 — Да. сэр, — ответила Кэтти.
 — Я предполагаю, что вы рано встаете. Скажите-ка мне, видели вы кого-либо чужого сегодня утром, кто не работает во дворце? Девушку не видели?
 — Девушку, сэр? — переспросила Нидия.
 — У нее длинные рыжие волосы, — продолжал Сенека. — На ней ботинки, блузка и юбка из домотканой ткани. А на поясе у нее кинжал. Да… и еще, она может быть в сопровождении серой белки.
 Кэтти и Нидия переглянулись.
 — Нет, Ваше Королевское Величество, — сказала Кэтти, — мы никого не видели.
 — Мы никого такого не видели. Ваше Величество, — добавила Нидия. — Но если Вам нужно, то мы поищем ее там, где живут слуги.
 Сенека глубоко вздохнул.
 — Она не служанка, — пробормотал он, поворачиваясь к двери. — Она собирается быть вашей принцессой.
 С этими словами он открыл дверь и вошел в утренние апартаменты отца.
 — Доброе утро, отец, — сказал Сенека. Король стоял перед огромным окном.
 — Сенека, ты знаешь, что прошедшей ночью во дворце был вор. Страже не удалось схватить негодяя, и мне пришлось уволить кое-кого из них. Что это за стража, которая не может поймать одного человека? — Сенека закрыл дверь и подошел к чайному столику. Слуга подал ему полную чашку темного ароматного чая. Он с благодарностью принял этот напиток, хотя сейчас предпочел бы для себя рюмку виски.
 — Отец, — обратился он к королю. — Мне бы хотелось рассказать тебе о…
 — У меня была ужасная ночь, — сообщил король Зейн. Он отошел от окна и уселся в свое красное, бархатное, с позолоченными подлокотниками, любимое кресло. — У меня так болели колени, что я не мог уснуть. Они и сейчас еще болят, — пожаловался он.
 — Возможно, если бы ты пользовался тростью, ты бы…
 — Я никогда не возьму трость! Такая подпорка только для слабых.
 Сенека делал вид, что внимательно слушает, хотя мысли его были заняты другим.
 — Хорошо, — сказал он. — Как пожелаешь. А теперь, если ты мне разрешишь сказать…
 Король опять перебил принца Сенеку.
 — Меня разбудили в 6 часов мои советники, — проворчал король, устанавливая свою чашку чая на столике рядом со своим креслом. — В шесть часов! Оказалось, что некоторые крестьяне сегодня отказались явиться на работу в полях. Они это оправдывают тем, что им нужно присмотреть за своими овцами. Единственное, что их заботит, это их овцы. Идиоты! Я послал за ними солдат. Крестьян скоро вернут на поля, можешь быть уверенным. — С большим раздражением он взял свою чашку снова.
 Хотя Сенеке не терпелось рассказать о Пичи, рассказ отца и обеспокоил его и разозлил.
 — Какие ты еще приказания отдал солдатам? — спросил он.
 Король нахмурился.
 — В каком тоне ты задаешь мне вопрос?
 Сенека ответил раздраженно:
 — Крестьяне — и мои люди тоже. Тебе их не жаль? Они — пастухи, не фермеры. Заставляя их покинуть свои стада и работать на полях, ты…
 — Пока ты не получил трон, Авентина управляется мной. Я советую тебе это помнить…
 В душе Сенека вскипел. Опять он ничего не мог сделать, ничем не мог им помочь.
 — Отец, — произнес он.
 — Я ничего не хочу слушать по этому поводу, Сенека. Успокойся насчет этих крестьян. Солдаты не собираются тащить и четвертовать их, они просто заставят их выйти на поля. А теперь, ты хочешь мне еще что-то сказать? Наша встреча с лордом Ингер состоится, но это еще через час. У тебя, кажется, плохой слуга? Что ты какой-то растрепанный, Сенека? Я тебя таким не видел с детства. Леди Макросе сразу же заметила, что с тобой что-то не то творится.
 Сенека весь напрягся. Леди Макросе его вырастила. Это была женщина, возраст которой трудно было определить. Только сейчас, с великим удовольствием, Сенека понял, как она хранила его от опеки короля и королевы.
 — Отец, — попытался сказать Сенека.
 — Я сказал Тиблоку, чтобы он приготовил мой завтрак в 8 часов утра, а сейчас уже половина девятого! Ох, что же это за утро, Сенека, — сказал он и покачал головой. — Да, Сенека, что ты хотел сказать мне?
 Сохраняя спокойствие, Сенека сел, взял свою чашку чая. Его невозмутимый вид не выдавал его внутреннего напряжения. Каждая жилка пульсировала в нем.
 — Отец, ты помнишь, что сказал мне вчера вечером?
 Король нахмурился.
 — Сказал: «Спокойной ночи!» Сенека покачал головой.
 — Нет, ты мне никогда не желал спокойной ночи, — закончил он. — Я имею в виду твое условие.
 — Условие? Какое условие?
 Сенека чуть улыбнулся и продолжал.
 — Ты сказал, что если я успею сам найти себе невесту до утра, то ты примешь мой выбор. Ты должен помнить это обещание, не так ли, отец?
 Король положил руки на позолоченные подлокотники.
 — В чем суть дела? — сверкнул он глазами.
 — Я пришел узнать, выполнишь ты или нет свое обещание?
 — Да, я помню.
 Сенека наклонил голову.
 — Я нашел невесту.
 Король Зейн сгорал от нетерпения:
 — Нашел ее? Нашел кого?
 — Мою невесту.
 — Твою невесту? — закричал король. — Я женюсь на ней через две недели. Прошло какое-то мгновение, прежде чем король Зейн смог осознать услышанное.
 — Как. Что. Кто?!! — спросил он.
 И в этот момент в зал донеслись слова:
 — Дайте мне пройти, вы — продавшие свои души чертям!
 Король вскочил с кресла, и острая боль пронзила его колени. Схватившись за них руками, он уставился на дверь. Сенека и король смотрели в одну сторону. Конечно же, Сенека узнал ее голос.
 Это была Пичи.
 Представление Пичи отцу таким способом не входило в планы Сенеки, но уже ничего нельзя было поделать. Он понял, что дворцовая стража нашла и арестовала ее и что, конечно же, она выглядела неподобающим образом.
 Скрывая чувство нарастающего гнева, он подошел к двери и открыл ее. То, что он увидел, заставило его руки еще крепче сжаться.
 Там стояла Пичи, вырывающаяся из рук двух солдат, которые держали ее. Ее юбка была перепачкана травой и грязью. Один ботинок был утерян, а через дырку другого башмака выглядывал красный носок. Лицо ее было перепачкано какой-то желтой мазью, а ее волосы хаотично разметались по плечам. Вдобавок на ее одежде была овечья шерсть — это Сенека понял сразу. А еще от нее пахло подгоревшей рыбой.
 Пичи замерла, когда увидела, кто открыл двери.
 — Сенека! Скажи этим чертям, что я…
 — Ваше Королевское Высочество?
 Сенека услышал, что личный слуга его отца, Тиблок, обращается к нему.
 — Тиблок, — произнес Сенека это имя с отвращением. Он отступил в сторону, давая этому человеку войти.
 Тиблок прошел на середину комнаты и за ним стража, которая вела упирающуюся Пичи.
 — Ваше Высочество. Мы нашли эту неряху на королевской кухне. Она собиралась готовить еду…
 — Послушайте, мистер, — сказала Пичи Тиблоку. — Я не знаю, что вы за парни, но я…
 — Я — Руперт Тиблок, личный слуга короля, — представился последний. — Я распоряжаюсь всеми дворцовыми слугами, и ты не имеешь права говорить со мной таким наглым тоном.
 Пичи уставилась на разгневанного худого лысого человека. Он был самым пренеприятным человеческим существом из тех, кого она когда-нибудь видела. Его глаза — две черные точки, влепленные в голову, а его нос напоминал ей печеную луковицу.
 — Эй ты, Руперт — Дуперт — Фигли — Муперт! Послушай меня! Я поймала утром пять рыбешек и собиралась поджарить их на завтрак королю и Сенеке.
 Только теперь Сенека понял, что желтая мазь на ее лице была маслом. И пахла она рыбой, потому что жарила ее. А грязь и трава на ее одежде — оттого, что ловила рыбу в реке.
 Сенека перевел взгляд на Тиблока. Тот, негодуя, доложил королю:
 — Я сразу же вызвал стражу. Они узнали в ней мошенницу, которая ночью перебралась через стены королевского дворца.
 — Мошенницу? — закричал король, все еще держась за свои больные колени.
 Тиблок утвердительно закивал головой:
 — Да, да. Ваше Королевское Высочество. Она отвратительная особа. С разрешения Вашего Величества, я выставлю ее…
 — Это ты кого называешь отвратительной особой? — спросила Пичи. Она все еще продолжала вырываться из рук. — Да ты бы лучше поглядел на себя! Посмотри на свои черные глазенки. Никогда не видела таких крысиных бусинок, вделанных в снежную бабку! А чем ты причесываешь на своей чудной головешке одну волосину. Мочалкой, да? Боже! Ты настолько безобразен, что я, полагаю, когда ты родился, твоя бедная матушка не знала, какой конец пеленать. А если ты попробуешь от меня избавиться, то послушай совет; побереги свой бедный нос, иначе все твои мозги выльются.
 Сенека тяжело вздохнул. Внутри он умирал от смеха. Тираду Пичи он признал совершенно восхитительной и еле удерживался от смеха. Чтобы не расхохотаться, он начал кашлять в руку.
 — С Вашим Высочеством все в порядке? — поинтересовался Тиблок, думая, что принц был шокирован увиденным.
 — Конечно, у него все в порядке, — подхватила Пичи. — Что, никогда не видел никого, кто бы кашлял? Что случилось, Сенека? Слюна попала не в то горло?
 Ее вопрос еще больше развеселил Сенеку. Он едва удерживался от смеха. Такое с ним прежде не случалось. Распрямившись, он посмотрел на Пичи, из-за которой он все время теряет свою невозмутимость. С одной стороны, она была забавной, а с Другой стороны ее поведение было возмутительным. Тиблок был взбешен, и было очевидно, что он не простит этого оскорбления. Поэтому Сенеке пришлось положить конец этой сцене.
 — Пичи, достаточно, — произнес он.
 Тиблок бросил на нее удовлетворенную улыбку.
 — Ваше Величество, эта девчонка не только отвратительна и отталкивающа, — улыбаясь и глядя на короля, продолжил Тиблок, — но она еще, вдобавок, и сумасшедшая. С чего это она на самом деле верит, что она выйдет замуж…
 — Я-то сумасшедшая?! — закричала Пичи, громко и сердито. — Розы — красны, фиалки — лиловы, наперстки — пусты и твои мозги пусты тоже, Тиблок!
 Тиблок разинул рот от изумления. Его так никогда не оскорбляли за всю его жизнь, да еще перед королевской семьей! Он пришел в ярость и замахнулся рукой, чтобы ее ударить.
 — Остановись, — закричал Сенека. Но его приказ не успел. Тиблок уже влепил Пичи пощечину. Сенека вспылил. Большими шагами он направился к тому месту, где стоял Тиблок.
 — Никогда не трогайте ее! Отпустите ее! — приказал он страже.
 Освободившись, Пичи приступила к активным действиям и открыла карман на своей юбке.
 — А, ну-ка, поддай ему, — сказала она быстро, указывая на Тиблока. Прежде, чем Тиблок смог сообразить, что произошло, он увидел серый непонятный комок, а затем почувствовал что-то на своей руке. Вслед за этим из бледной кожи рук брызнула кровь. Крошечный серый комок взвизгнул и вернулся назад к Пичи.
 — Атта, малыш, — выкрикнула Пичи. Улыбаясь, она взглянула на Тиблока.
 — Руперт — Дуперт — Фигли — Муперт, как тебе понравилась Селоу Водсворт Макги? Ее зубки так остры, что ты не спасешься. Белка Селлоу Водсворт Макги самая лучшая белка на свете. Поэтому ты дважды подумай, прежде чем вздумаешь поймать меня в следующий раз.
 Тиблок раскрыл рот, чтобы ответить, но приказ его остановил.
 — Оставьте нас, — потребовал Сенека. — Все вы. Я требую, чтобы никто, никогда не прикасался к этой девушке, иначе вы пожалеете.
 Тиблок и солдаты покинули зал. Прежде чем закрыть дверь, Тиблок бросил на Пичи ненавидящий взгляд.
 Сенека взял Пичи за руку и направился с ней к отцу.
 Выражение лица короля было холодным, как айсберг. И, очевидно, он был в шоке. Он все еще ничего не мог понять. Король стоял, держась за больные колени в той же самой позе, что пять минут назад до начала этой сцены.
 — Отец, — начал Сенека.
 — Ты — король? — спросила, перебивая Пичи. Она уставилась на его убеленную серебристой сединой голову: — Н… но у тебя же нет на голове короны. Сенека, у него нет короны! — Она нахмурилась, отмечая про себя, что на голове у Сенеки также не было короны. — Вы не носите их. Почему?
 — Сенека, немедленно объясни все сейчас же, — потребовал король.
 У Сенеки на лбу выступили крупные капли пота.
 — Отец, позволь мне представить тебе…
 — Я, Пичи Макги, Его Королевское Величество, — сказала Пичи королю. Она схватила подол своей юбки и сделала низкий поклон. Король никогда не видел такого поклона: ее нос фактически коснулся лежавшего на полу ковра.
 — Пичи, — сказал Сенека, помогая ей подняться. — Король — не Его, а Ваше Высочество и тебе нет нужды кланяться ему так низко.
 — Кто эта девушка? — воскликнул король. — Чем она занимается? Боже! — опять закричал король, отворачиваясь от маленького серого существа, которое неслось прямо на него.
 — Вам не следовало давать власть, — посоветовала Пичи королю, — этому маленькому старикашке, нос которого так похож на ваш, ну, тому, которого я окрестила Руперт — Дуперт — Фигли — Муперт? Может быть, хотя он маленький и хилый, а сердце у него, может быть, большое. Вот почему я дала ему такое длинное имя, ну, как у белки Селлоу Водсворт Макги. Я услышала про это имя от парня в этом году. Он стал сиротой, как видишь, после того как Бурис Сплэт убил его матушку. Я видела Буриса после того, как он это сделал. И скажу вам, что Бурис — человек, который положит тебе в карман гремучую змею, а потом попросит у тебя прикурить. Селоу Водсворт Макги, скажи «хей» королю.
 Легким щелчком руки она сделала знак белке. Маленькое животное повиновалось сразу же и прыгнуло на плечо королю Зейну. Затем белка начала ерошить королю волосы своими крошечными коготками.
 — Она ищет блох, — пояснила Пичи. — Она их не ест, ничего подобного. Хотя ей нравится их искать. Конечно, я уверена, что она ни одной не найдет. Его Высочество! Она всегда, вообще-то, ищет блох у себя. Упрямое маленькое создание.
 Король ужаснулся. Сенека не знал: то ли огорчаться, то ли извиняться, то ли смеяться. Он все же сохранил невозмутимое выражение лица и поклялся в душе, что серьезно поговорит с Пичи о ее белке. Нельзя же ей разрешать прыгать на людей и свободно разгуливать по дворцу. Он предложит Пичи выпустить белку в парк, где они обычно живут.
 — Отец, еще нет девяти часов утра, — заявил Сенека, делая вид, что не видит приключения короля с белкой. — Я надеюсь, что ты хорошо себя чувствуешь и в состоянии послать записку лорду Ингеру и сообщить ему, что твоя встреча с ним отменяется. Его люди уже почти что подготовили встречу, но записка, я уверен, придет к нему вовремя.
 Взяв Пичи снова за руку, он подвел ее к своему отцу.
 — Видишь ли, отец, больше тебе нет необходимости встречаться с лордом Ингером. Я представляю тебе Пичи Макги. Я нашел ее сразу же после полуночи. И так как ты поклялся одобрить мой выбор, я сообщаю, что эта девушка станет моей принцессой.
 Король не поверил своим ушам. В нем все закипело от ярости. Тысячи вопросов роились у него в голове, но он и бровью не повел. Белка тем временем скакнула королю прямо на макушку.
 Только одно темное пятно портило ее счастье. Она не собиралась дать ему разрастись и разрушить день ее триумфа, но и забыть о нем она не могла, тем более, что она плохо спала ночью. А бессонница была одним из симптомов «типинозиса» — болезни, которую нашел у нее доктор Грили. Воспоминание о болезни и было тем пятном. «Мне так хочется быть счастливой, — подумала она. — Я сделаю все, чтобы мои последние дни на земле были прекрасны». Она отбросила плохие мысли и стала утверждать себя в хороших.
 «Да, у меня осталось мало времени на земле. Но, Боже, я уверена, что они будут прекрасны! А какое блаженство спать в такой кровати! И все здесь удивительно прекрасно! Правда, я уже давно не видела Сенеку, — спохватилась она, — он заставил меня все время проводить с этими шьющими девушками. И у меня не было ни минуты поболтать с ним».
 Она вдруг покраснела, вспомнив день, когда она с ним говорила в последний раз. Это было после унизительного осмотра, которому ее подвергли дворцовые врачи. Она божилась всеми святыми, которых знала, что она девственница. Невеста должна быть обязательно девственницей — такой был негласный закон Авентины. Доказательство было необходимо.
 Авентина получила свое доказательство. Ее сочли достойной стать невестой принца после осмотра медиков.
 Пичи было страшно любопытно, что ей придется делать в качестве принцессы. Она собиралась, как все принцессы, бросать множество золотых монет, проезжая в экипаже. А еще она думала о короне принцессы, которую она собиралась носить.
 Она сама очень подробно нарисовала, какой должна быть ее корона и вручила рисунок Сенеке. Стук в дверь прервал ее размышления. Она ждала, что принесут ее платье.
 Она повернулась, всплеснула руками и сказала:
 — Входите! Входите!
 Вошли две молодые служанки. Они внесли пышное, из ослепительно белого атласа, все в кружевах платье.
 — Меня зовут Кэтти, миледи, — сказала одна из них. Ее круглые щечки сияли.
 — А меня — Нидия, — добавила другая. — Мы принесли ваше платье, миледи. Мы только что закончили его гладить, а теперь мы вам поможем одеть его. Его Высочество сам послал нас. А правда, то у вас есть ручная белка? Ах, это она? — спросила она, указывая на пушистого серого зверька, расположившегося на оконной шторе.
 — Нидия, замолчи! — посмотрела Кэтти на подругу с угрожающим видом, а затем повернулась к своей новой хозяйке.
 — Принц сказал нам поторопиться, миледи.
 Свадьба начнется только через три часа, и принц дал нам указания приготовить ванну для вас. Нам нужно также уложить ваши прекрасные волосы и…
 — Поднимите его — умоляла Пичи, указывая на платье. — О, Боже, дайте мне рассмотреть его!
 Служанки немедленно повиновались. Роскошное платье зашуршало в тот момент, когда они его подняли.
 Ошеломленная, она уставилась на платье. Она смотрела, оторопев от негодования. Ее настроение разлетелось вдребезги. И, казалось, что ее сердце разлетелось вдребезги тоже. Платье не было тем свадебным платьем, о котором она мечтала. На нем не было алмазов. На нем не было ничего сверкающего вообще. На нем были только розовые цветы и кружево. И также не было короны, покрытой вуалью. Только венок из большого количества цветов.
 Слезы обжигали ее глаза.
 — Миледи? — спросила Нидия. — Что-то не так?
 — Мое алмазное платье, — прошептала Пичи, — и моя покрытая вуалью корона. Я дала Сенеке рисунки… Но… Он… Мое платье.
 Кэтти улучила минуту, чтобы взглянуть на платье снова.
 — Оно вам не нравится?! — спросила она.
 — Вы… Вы находите его некрасивым?! — переспросила Нидия.
 Пичи медленно подошла к тому месту, где стояли девушки.
 — Оно некрасивое, — сказала она, и одинокая слеза скатилась по ее щеке. — Я хотела, чтобы алмазы были на юбке, выписывали имя моего возлюбленного — Сенеки. И корона… Я полагала, что у меня будет корона.
 Нидия бросила обеспокоенный взгляд на Кэтти.
 — Но принц сам сказал, каким должен быть ваш свадебный наряд, а портнихи следовали его указаниям.
 Пичи отпрянула от платья, как будто бы оно ее обжигало.
 — Что? — рассеянно спросила она.
 Служанки не знали, что и сказать. Они окаменели.
 — Этот высокопоставленный шалопай, — пробормотала Пичи. — Упрямый осел! Боже, когда я выбрала его, то сразу поняла, что из его королевских плечей растет дурная голова!
 — Миледи, — вскрикнула Нидия. — Вас кто-нибудь услышит!
 Кэтти оставила платье и бросилась к дверям спальни. Она всмотрелась в оба конца коридора, затем захлопнула дверь, сказала:
 — Нет никого.
 — А мне плевать, даже если кто-нибудь это услышит, — проинформировала их Пичи. Шмыгая носом, она уставилась на платье, а затем, не говоря ни слова, она пошла к громадному шкафу и достала оттуда свой охотничий нож.
 — Поднимите этот кошмар, — сказала она, указывая на платье. Девушки сделали все, что она им сказала.
 — Я не хочу этих цветов на моем платье, — сказала она и схватила пальцами один цветок, срезала его. — Черт побери, они даже не живые, они сделаны из какой-то ужасной бумаги.
 — О нет, миледи, нет, — поправила ее Нидия. — Эти цветы, засушенные пасхальные цветы. Садовники их собрали и специально засушили.
 — Пасхальные цветы растут только в Авентине. — пояснила Пичи Кэтти, — и нигде больше. И досмотрите, миледи! Даже засушенные, цветки сохраняют свой яркий лиловый цвет. Они в большом спросе в Европе, и Его Высочество выращивает их на плантации, и даже много вывозит за границу.
 — Даже? — переспросила Пичи, вынимая свой нож. — Ну, а я не хочу этих пасхальных цветов на моем платье. — И Пичи начала очень быстро срезать один цветок за другим.
 — Если бы у меня сейчас были блестящие алмазы, я бы пришила каждый из них вот здесь, и здесь… и здесь… Ее голос дрожал.
 — Миледи, — спросила Кэтти, желая узнать, что теперь собирается делать будущая принцесса.
 — Девушки, можете вы шить? — спросила их громко Пичи. Девушки закивали головами. — А могли бы вы проводить меня в ту большую комнату, где два трона. Они там стоят под бархатным навесом с золотыми кистями.
 — В тронный зал? — озабоченно переспросила Нидия и посмотрела тревожно на свою компаньонку.
 Их замешательство длилось недолго. Через несколько минут они уже сопровождали Пичи в огромный тронный зал. Зал был расположен достаточно далеко от той части дворца, где должна была проходить брачная церемония и не так далеко от того места, где было помещение для слуг.
 — Ах, вот оно, — произнесла Пичи. Она осмотрела потолок. — Я уже интересовалась этой комнатой, когда искала столовую. Я никак не могу запомнить, где что есть в этом огромном замке. Я так потерялась, что даже моя собственная белка не смогла бы найти меня за неделю. Ну, а теперь, смотрите на эти хрустальные люстры вверху, видите? В этой комнате их больше всего. Я посчитала. Двадцать четыре.
 Девушки стали пристально смотреть вверх на сверкающие люстры. Пичи же обошла зал и остановилась около небольшого мраморного столика, на котором стоял, сияя, сверкающий латунный канделябр. Он не был таким большим, как другие в этой комнате. Каждый из восьми его подсвечников был изящным и все они, как бы вырастали из круглого основания.
 Взяв канделябр в руку, она вновь посмотрела на мерцающие люстры.
 Кэтти наблюдала, как нежно ее новая хозяйка держала подсвечник. Она также увидела, как хозяйка вдруг засияла. Вдруг Кэтти осенила догадка. На одном дыхании она произнесла:
 — Миледи! Неужели вы думаете…
 — О, Кэтти, — перебила ее Пичи. — Мое имя не «Миледи», как ты говоришь, а Пичи. И вы так меня зовите, слышите. А теперь, Нидия, сходи и принеси клей, иголки, катушки и нитки. Неси их в мою комнату, Кэтти, а ты останься здесь и помоги мне. Нам надо торопиться. До свадьбы осталось меньше 3-х часов.
 Огромные гирлянды из красных и белых роз украшали каждую доступную площадку в дворцовой часовне. Позолоченные статуи ангелов отсвечивали в лугах послеполуденного солнца, которое просвечивало через огромные витражи. Мягкая органная музыка плыла через часовню. По обеим тооонам стены стояли наиболее уважаемые члены Авентинского общества. Каждый из присутствующих был одет в самое лучшее. Каждый пришел полюбопытствовать, посмотреть, какую невесту выбрал себе сам принц Сенека. Никто ее не видел и никто не понимал, почему принц так тщательно скрывал ее до момента обручения.
 И, вдобавок, никто давно не видел самого короля. Ходили слухи, что монарх слег в постель и вышел только этим утром. Его Величество король теперь сидел на королевском балконе. И, хотя он появился перед всеми, его вид говорил, что есть повод для беспокойства.
 Тишина водворилась в толпе, когда принц подошел к алтарю и остановился рядом с придворным министром. Придворный министр Реверенд Чарли-коут взглянул на короля. Тот кивнул ему, чтобы начинали. Министр, в свою очередь, кивнул головой двум слугам, стоявшим у усыпанного цветами бокового придела Храма.
 Взгляд каждого был прикован к этим двум слугам, которые должны были открывать двери часовни. Но никто из присутствующих так пристально не всматривался, как Сенека.
 Восхищение и гордость бились внутри его: Пичи была самой прекрасной женщиной в королевстве. И об этом вскоре станет известно каждому. И не только это. Ее наряд был восхитителен: прост, но очень элегантен. Ее наряд — это комплимент ее природной красоте. Швеи превзошли в мастерстве все ожидания.
 Пичи будет выглядеть с головы до ног как принцесса.
 Сенеке казалось, что целая вечность прошла до того момента, как открылись двери часовни. Первым, кого он увидел в проходе, был лорд Фонтегрил, один из королевских советников, которого выбрали посаженным отцом. Он выглядел взволнованным и обеспокоенным. В следующую минуту Сенека понял, почему.
 Пичи шла, спотыкаясь, рядом с лордом Фонтегрилом. У Сенеки рот раскрылся от изумления. На голове у Пичи был латунный канделябр! На нем было столько много сияющих бусин, что она едва удерживала канделябр на голове. Вот почему лорд Фонтегрил поддерживал ее за талию, в тот момент, как она вошла в часовню. Как она сама не старалась удержать это «сооружение», ей все же пришлось остановиться, чтобы поправить громоздкий «шпиль».
 И ее платье. Глаза Сенеки расширились. По всему полотнищу юбки были пришиты сотни сияющих бусинок. Солнечный свет отражался от них, и Сенека увидел, что бусинки образуют имя: С-Е-Н-Е-К-А.
 Он не поверил своим глазам. А поднявшийся из толпы шепот очень задел за живое.
 Жизнерадостная, ничего не подозревающая об убийственных для себя мыслях возлюбленного, Пичи любовалась им.
 Одетый согласно традициям Авентины, он был в элегантном белом костюме с золотыми эполетами на плечах. Крупные золотые пуговицы были пришиты к костюму, а брюки украшала с обеих сторон золотая тесьма. Через грудь шла алая атласная лента, усыпанная медалями и золотыми орденами. У левой ноги висела сияющая золотая шпага, ручка которой была украшена драгоценностями. Поверх головы Сенеки была корона.
 Пичи даже оступилась, когда увидела Сенеку. «Боже, — подумала она, — он выглядит, как самый настоящий могущественный принц».
 Но, восхищаясь им, в душе она молча проклинала его.
 Больно было сознавать, что королевский двор затратил все средства на свадебный наряд принца. С головы до ног он сиял. Единственным утешением для нее была мысль, что ее собственный свадебный наряд тоже стал блистательным. Но только не благодаря ему! Усилием воли она спрятала свой гнев. Это был день ее свадьбы. Она выходила замуж за самого красивого мужчину на всем белом свете, и после церемонии ее будут звать Принцесса Пичи.
 Принимая во внимание все эти великолепные обстоятельства, было бы глупо омрачать этот день.
 Когда она достигла ступенек, ведущих к алтарю, лорд Фонтегрил подал ее руку Сенеке. Взгляд ее излучал счастье. Она ослепительно улыбнулась, глядя в глаза своему возлюбленному, но тут же отвела взгляд в сторону, наткнувшись на его холодный взгляд. Ее радость сразу же улетучилась.
 Сенека уставился на подсвечник, стоящий на ее голове, соображая, что сияющие камни вокруг ее «короны» были хрусталем из люстр. Клей, которым она их приклеила, еще не высох. Одна из хрустальных бусинок соскользнула и готова была вот-вот упасть в ее волосы, которые были красиво уложены в прическу. Он сильно сжал ее руку, гнев закипал в нем.
 — Что ты сделала со своим нарядом? — прошептал он, не раздвигая губ.
 — Я превратила его в наряд моей мечты, — ответила она, натянуто улыбаясь. — Чем говорить мне это, ты бы лучше радовался, что я не пришила слова «черт с тобой». Ты знаешь, эта мысль промелькнула у меня. А теперь помоги мне подняться по этим ступеням. Моя одежда чертовски тяжелая, и я чуть не падаю.
 — Еще бы, — процедил он сквозь зубы. — У тебя люстры на юбке, а канделябр на голове.
 — Я не надела бы канделябр на голову, если бы ты дал мне мою корону, — закончила она.
 Сенека помог ей подняться на последнюю ступеньку и остановил напротив недоумевающего лорда Реверенда Чарликарта.
 — Мы обсудим это после, Пичи, — сказал Сенека четко.
 — Давай не будем, — сказала она мягко и улыбнулась. — Сегодня день примирения друг с другом.
 — Мы будем это обсуждать, — сказал Сенека повелительным тоном.
 — Хорошо, — сказала Пичи, дотронувшись до подбородка, — но запомни одну вещь, Сенека. Ты меня разозлил и не жалуйся на то, что получишь в ответ!
 Королевский банкетный зал, где давали свадебный обед, был роскошным. Стены ослепляли белым и золотистым шелком, но доминирующим цветом помещения был ярко-желтый цвет. Действительно, каждое атласное кресло вдоль обеденного стола было покрыто желтым Дамаском. Изящный стол был накрыт большой скатертью. На ней были сервированы хрустальные фужеры. Огромный золотой канделябр и великолепная подставка для фруктов, украшенная ангелочками и изумрудными папоротниками — все это радовало глаз.
 Масса благоухающих желтых роз, величественные золотые приборы и приборы из китайского фарфора завершали прекрасную картину декорации.
 После того, как Тиблок усадил короля, Сенека препроводил Пичи на противоположный конец стола помог ей усесться и занял свое место рядом с ней.
 Только после того, как королевская чета расселась, лакеи в ливреях пригласили гостей. Наступил вечер, и банкетный зал освещал свет двух каминов и множество высоких длинных белых свечей. Праздничная атмосфера наполняла зал. И хотя сама обстановка вызывала радость, напряженное состояние присутствующих было тяжелее, чем туман с океана, который покрывал Авентину.
 Король Зейн, ничего не говоря, наблюдал за всеми. Гости все еще оставались молчаливыми, многие из них низко склонили свои головы. Пичи чувствовала себя не в своей тарелке и решила отвлечь себя едой. Она никогда не видела такого изобилия пищи. Кажется все, что есть вкусного в мире, находилось на этом столе. И она была голодна. Сначала она целый час простояла в галерее, приветствуя аристократов Авентины, пришедших поздравить ее и Сенеку.
 В ее первый бокал был налит французский ликер. Она посмотрела на Сенеку, интересуясь, может ли она попробовать его. Он все еще сердился на нее, но она была слишком голодна, чтобы улаживать с ним отношения прямо сейчас. Зато чуть позже, когда она наелась, она заявила, что он может повесить свое высокомерие себе на ухо и закрутить его дважды в трубочку.
 — Собираются ли они поставить кувшины с этим французским ликером на стол, Сенека, — спросила она.
 И хотя они сидели на некотором расстоянии от гостей и никто не мог слышать их разговор, Сенека сказал громким голосом:
 — Шампанское — не ликер, а вино. Оно не подается в кувшинах, оно подается в бутылках, а ты больше не будешь пить, — ответил он и улыбнулся гостям, которые сидели поодаль.
 — А это что такое? — спросила Пичи и подняла маленькую золотую рамку, в которой что-то было написано.
 — Это — меню, — ответил Сенека жестко. Пичи тщательно изучила меню, но ни одного слова в нем не поняла.
 — Я не могу это прочитать. Это…
 — Французский, — пояснил Сенека.
 — Французский? Но я не знаю французский. Дружище, а как же мне узнать, что мне есть? Сенека тяжело вздохнул.
 — Неважно. А теперь сними эту «восхитительную вещь» со своей головы. Если этого не сделаешь, то ничего не сможешь съесть, ибо все подвески слетят тебе в тарелку.
 Пичи поняла, что он был прав. Головной убор был так тяжел, что она сняла его, поставила на пол рядом с креслом и приготовилась есть великолепную пищу. Она хотела попробовать все.
 Сначала поднесли маленькую чашку горячего супа, потом — холодного. Она быстро с ними расправилась и стала смотреть, что ей еще из деликатесов попробовать. Сенека посоветовал ей пробовать всего не больше столовой ложки.
 — Леди только тогда едят, когда закончится официальный обед, — прошептал он ей.
 Сейчас, за свадебным столом, конечно, было не время учить ее хорошим манерам, но фокусы, которые она проделала со своим свадебным нарядом, разозлили его. Он решил, что должен заставить ее, наконец, подчиниться его воле. И хоть за свадебным столом, но ее надо проучить.
 Увидев, как загорелись ее глаза, когда слуга поднес джентльмену, сидящему неподалеку от них, ростбиф, Сенека догадался, как ей хочется съесть такой же.
 — И ни при каких обстоятельствах, Пичи, леди не разрешается есть такую пищу, а особенно на таких торжествах, — проинформировал он ее. — Ни дичь, ни ростбиф. Даже сыр тебе запрещается. Все это — только для джентльменов.
 Желудок Пичи громко заурчал. Пичи бросила взгляд на свою тарелку. В тарелке лежало пару листиков молодого салата, ломтики картофеля и сердце индейки, размером с мизинец. Она знала, что Сенека зол на нее, но неужели ей из-за этого умирать с голоду? С трудом сдерживая гнев, она начала поглощать все, что у нее было в тарелке. Сенека наблюдал, как она взяла последний ломтик картофеля.
 — Не съедай все до последней капли из того, что у тебя есть на тарелке, — закончил он. — Это не соответствует манерам леди.
 Она бросила картофелину назад на тарелку, а затем стала рассматривать пожилую женщину неподалеку от нее. Тарелка этой леди была переполнена разнообразной пищей.
 — А вот та женщина… — произнесла он.
 — Леди Ярвуд почти что семьдесят лет, — сказал Сенека. — И когда ты доживешь до ее лет, ты сможешь стать обжорой, если пожелаешь. А теперь ты будешь кушать так, как я говорю тебе.
 Его последнее заявление взбесило ее. Она воздерживалась от пререканий с ним, но он зашел слишком далеко.
 — Ешь сам так, как мне советуешь, мой дорогой, возлюбленный муженек! А как мне дышать? Так, как ты скажешь? Да? Сколько вздохов ты разрешишь мне делать в минуту? Шестьдесят? Или леди положено только восемь? Может, мне вообще нельзя дышать?
 — Ты можешь дышать, как захочешь, — ответил Сенека тихо.
 Она покосилась на него.
 — Может, прикажешь мне смотреть на еду голодными глазами, как собака. Мой дорогой, не беспокойся, я смогу это сделать. Я смогу, как собака сидеть, смотреть и глотать слюну, и ждать, пока подадут.
 Он заскрежетал зубами, но вдруг почувствовал, что вот-вот рассмеется. Тогда он положил кусочек говядины себе в рот, ожидая ее язвительного ответа. У Пичи слюнки потекли, когда она увидела, как он ест мясо. Она решила, что он хочет окончательно взбесить ее. Ему удалось это сделать. Но Пичи не хотела сдаваться.
 — После того, как вечер закончится, — сказала она, — мы поиграем с тобой в «дом», Сенека. Вот это будет веселье! Ты будешь дверью, а я захлопну тебя.
 Сенека поперхнулся мясом. Но подавив свой гнев, он вдруг развеселился. В ушах стояло: «Ты будешь дверью, а я тебя захлопну». Его никогда еще в жизни так не оскорбляли, но в ее оскорблении он не мог не заметить юмора.
 Он был так обескуражен, что не сразу смог ответить Пичи.
 — Пичи, прекрати эти агрессивные шуточки, — произнес он.
 Его брови нахмурились, он отвернулся от нее и поднял бокал вина, приветствуя женщину, сидящую неподалеку слева.
 — Тетушка Виридис, — улыбнулся он. — Вы выглядите очень хорошо.
 Виридис Элдсон удивленно подняла свои светлые брови.
 Сенека не льстил. Действительно, он уважал ее за утонченные манеры поведения. Он поднял бокал вина еще выше. Пичи последовала его примеру. После всего она сердилась на Сенеку, но не на его гостей. Она также подняла свой бокал и поприветствовала рядом сидящих. То были: растолстевший бородатый мужчина, которому было около шестидесяти, и леди, которой нельзя было дать с виду больше двадцати лет. Казалось, что леди очень несчастна.
 Пичи поинтересовалась, были ли они отцом с дочерью.
 — Кто вы все снова? — спросила она их. — Мы встретили так много людей, пока я с Сенекой стояла в той, как вы ее называете, гостиной, что я говорю, что я вас всех прямо не разглядела.
 — Я Вэстон Шеррингхэм, — важно ответил мужчина. — А это моя жена Августа.
 «Его жена!» — про себя воскликнула Пичи. Не удивительно, что Августа выглядела такой печальной, выйдя замуж за такого жирного, старого мужчину. А еще у него были тонкие губы, а это верный признак посредственности. Она тщательно рассматривала Августу, решив, что это была самая худая и нездоровая женщина из тех, которых она когда-либо видела. Ее изможденное лицо было белее одежды Сенеки, а ее костлявые руки ужасно дрожали. Пичи искренне сочувствовала ей.
 — Августа? — спросила она.
 — Да, Ваше Величество, — ответила Августа робко.
 Пичи озарила робкую женщину ослепительной улыбкой.
 — Ты такая худая, что если бы тебе дать немного клюквенного сока, тебя можно было бы использовать как термометр. Возьми себе побольше еды, слышишь?
 — Пичи, — прошептал Сенека громко. — Что…
 — Женщине необходимо есть, Сенека, и я собираюсь дать ей немного еды, — перебила она его. — Что там все твои правила для леди говорят, не есть, да? Так она и в гроб завалится!
 Пичи неожиданно отодвинула свое кресло и направилась к буфету. Слуги быстро, расступились перед ней. Она схватила большое плоское блюдо с индейкой в приправе, поставила на стол и последовала к Августе, чтобы наполнить ей тарелку. В глазах Августы появилось восхищение. Но суровый взгляд ее мужа немедленно положил конец восхищению.
 — Ваше Высочество, я не могу кушать.
 — Так уж и не можешь, — не поверила Пичи. — Ты получаешь мой королевский приказ:
 очистить свою тарелку. Ты знаешь, что я сейчас — твоя принцесса, и я говорю тебе, что надо все съесть. Что ты шлепаешь губами над такой хорошей едой, слышишь? Конечно, я тебе там ничего смертельного не примешала, — закончила она и взглянула на Сенеку. — Может показаться, что я голодна, как июньская ворона. Мне тоже не разрешено притрагиваться к еде. Но ты ешь и будешь очень хорошо выглядеть. Твои зубы станут белее, кожа — плотной, а рождение ребенка — удовольствием.
 Августа покачала головой и прикрыла салфеткой свою улыбку. Ее муж похлопал ее по плечу и бросил вопросительный взгляд на Сенеку.
 Сенека поднялся:
 — Пичи…
 — Вам тоже подбавить еды? — спросила Пичи женщину, сидящую рядом с Августой.
 Это была Каллиста Ингер. Она отвернулась. — Нет, — сказала Каллиста Ингер ледяным голосом, пренебрегая титулом Пичи. — Я ничего не хочу.
 Пичи пристально поглядела на эту женщину.
 — Боже святый, что с тобой случилось? Ты так нахмурилась, взглянув на меня, что на твоем лице не сморщились только зубы!
 Казалось, тишина, как перед ужасным штормом, воцарилась, в зале. Король встал и с нарастающим гневом сказал:
 — Этот обед, такой же нелепый, как и эта свадьба, завершен!
 Все положили свои приборы, вытерли губы своими салфетками, поднялись и встали, отодвинув свои стулья.
 Еще не подавали торт, еще не объявляли танцы, но король Зейн заявил о конце праздника. Такова была его воля.
 Сенека взглянул на отца. Правдой было то, что Пичи была ужасна в своем поведении. Правдой было и то, что ее нужно было научить многим вещам. Но он будет тем человеком, который научит ее всему. Он будет тем единственным, кто научит ее манерам поведения. Его отец не имел права прерывать торжество. Но и не только это понял Сенека.
 Он понял, что король совершенно не выносит Пичи. Теперь каждый аристократ в зале видит отношение короля к принцессе.
 Встав с гордым видом, Сенека направился к Пичи и взял ее под руку. Даже не взглянув на Каллисту, он повел свою жену к дверям, но у выхода обернулся и обратился ко всем.
 — Принцесса дала мне знать, что ей будет очень приятно познакомиться с каждым из вас лично, — заявил он. — Я уверен, что каждый из вас приложит усилия, чтобы удовлетворить ее желание. А сейчас, ваша будущая королева и я желаем вам спокойной ночи!
 Его синие глаза встретились со взглядами всех, находившихся в зале. Произнося слово королева, он хотел подчеркнуть, что настанет день и он станет королем. Король своей милостью дарует ему этот титул.
 Он не был уверен в том, произвели ли его последние слова желаемый эффект, но в конечном итоге, знал, что они заставили присутствующих задуматься.
 Игнорируя гневный взгляд отца, Сенека поклонился и вывел Пичи из притихшего зала. Даже за длинный путь от банкетного зала до апартаментов принца, его гнев не остыл. Напротив, он стал безграничным. Правда, он предпринял попытки спасти репутацию Пичи за свадебным столом, но все равно он ничего не забыл и не простил.
 Она будет принята титулованной аристократией Авентины! Не потому, что он прикажет аристократам сделать это, но потому; что у них не будет основания не сделать этого. Неважно, сколько это займет времени, он переделает эту своенравную принцессу в настоящую леди.
 Церемония проведения первой брачной ночи говорила: сначала невеста готовится на своей половине, а затем идет к мужу, в его покои. Игнорируя этот старинный обычай, Сенека открыл дверь в свои апартаменты, завел Пичи внутрь и захлопнул дверь.
 Пичи увидела пламя гнева в синих глазах мужа. Его глаза так горели, что, ей показалось, они ее сейчас обожгут.
 — Мы начинаем наш медовый месяц с проклятого сражения, так, Сенека? Кто первый начнет? Ты или я?..
 Сенека отошел от двери, прошел через просторную комнату и остановился перед креслом. Там он разделся, бросив парадный костюм в кресло.
 — Только я буду говорить, Пичи, — сказал он, крепко сжав ее руками. — Ты будешь слушать.
 Она отказалась от одностороннего разговора.
 — Поди зажарь немного льда, — сказала она и направилась к двери.
 Сенека догнал ее раньше, чем она подошла к двери.
 — Садись!
 Она посмотрела на него.
 — Не буду…
 — Сядь!
 Его вид был непреклонен.
 — Ты задираешься, как боевой петушок, — сказала она.
 Будь все проклято! Было ли что такое, что могло бы заставить ее не пререкаться с ним.
 — Мы обсудим все твои чувства быстрее, когда ты сядешь. Нам придется многое обсудить сегодняшней ночью, Пичи.
 Она поняла, что он не собирается отступиться от задуманного. Она тоже не собиралась. Но ее ноги горели. Она не привыкла носить туфли на каблуках, и ноги ее были сжаты туфлями несколько часов.
 — Я сяду, Сенека, но не потому, что ты мне сказал это сделать. Я сяду, потому что мои ноги отказывают меня держать. Я полагаю, что у меня тоже много прав схватить тебя, где волосы коротки, так, как это ты старался сделать со мной, — сказала она и подошла к маленькой атласной банкетке, стоявшей у голубых бархатных штор. Там она сняла свои ботинки. Сенека увидел, как она подтянула юбку наряда до бедер.
 Завороженный, наблюдал он за тем, как она снимала свои чулки. Ее стройные ноги были такого же кремового цвета, как и цвет мрамора в комнате. Увиденное заставило забыть его о лекции, какую он собирался ей прочитать.
 «Потом», — сказал он сам себе. Потом он накажет ее. Он покажет, что она находится в его власти и никогда не посмеет ослушаться. Потом он завладеет ею. Он будет любить ее всю ночь, а когда наступит утро, у нее не останется сомнения, что он — ее хозяин во всем.
 Она будет подчиняться каждому его требованию.
 С большим усилием он оторвал взгляд от ее ног и посмотрел в ее сверкающие глаза.
 Сенека подошел к ней ближе.
 — Пичи! — произнес он.
 — Сенека, — закричала она на него.
 — Ты…
 — Замолчи, — сказала она, прерывая его. — Я пришла сюда и хотела влюбиться в тебя. Тебе бы лучше сменить манеры своего поведения, слышишь?
 Он возмутился. В голове у него звучали ее слова:
 «Тебе бы лучше сменить манеры поведения». Сменить его манеры? Бога ради, ведь он был воспитан как наследный принц Авентины. С момента рождения его растили и формировали настоящим мужчиной, мужчиной, достойным носить королевский титул. И он носил этот титул так, как надо. Что она имела в виду, когда говорила ему сменить манеры поведения? Это ей самой, вот кому, нужно сменить манеры поведения! Но он не мог забыть сказанного.
 Сенека прищурился.
 — Я не твоей любви хочу, Пичи, — сказал он. — Я хочу твоего повиновения.
 Его слова обожгли ее. «Можно подумать, что „любовь“ и „послушание“ были взаимозаменяемыми словами», — размышляла она. Его слова ранили ее. У нее было такое ощущение, как будто бы в ее тело вонзили много иголок и ножей. Она была на грани того, чтобы разрыдаться, и поэтому не ответила ему. Пичи посмотрела на туфли, которые все еще продолжала держать.
 Сенека видел, как сверкали ее глаза. Незнакомое чувство сжало его сердце. И прошло некоторое время, прежде чем он понял, что это за чувство.
 Это было чувство вины. Он постарался избавиться от него. Он не должен чувствовать за собой вину по поводу того, что он ей сказал. Совсем не должен.
 — Прекрати винить меня, Пичи.
 Она заскрежетала зубами. Этот человек думал не только научить ее, как ей себя вести, одеваться, есть, но также думал научить ее, как чувствовать. Она вскочила на ноги и ткнула его пальцем в плечо.
 — У меня в жизни было несколько счастливых мгновений. Но я тебе скажу правду, что сегодняшний — не один из них. Давай покончим со всем этим, разойдемся, как в море корабли, и поскорее. Я знаю, что ты рассердился, и знаю почему. Но я переделала свое свадебное платье потому, что ты разбил мою свадебную мечту. Ты был не прав, сделав так, Сенека. Я мечтала всем сердцем о таком платье. Ты об этом знаешь, я тебе показывала. Я бы никогда с тобой так не поступила, как ты со мной… И я дала той Августе еды как раз потому, что она на «ладан дышит», — продолжала она и толкнула его снова в плечо. — Она действительно маленькая и хилая, Сенека. И было бы неправильно, что все эти люди лопали, а ей ничего не давали. И если эти остолопы так беспокоились о своем приличии, то ты, дерзкий малый, когда-либо задумался над тем, действительно ли это прилично: есть и не давать другому?
 — Ты…
 — Более того, — продолжила она, — муж Августы — толстый, жирный старикан Вэстон — некрасивый мужчина. У него тонкие губы…
 — Тонкие губы? Что тут такого…
 — А еще, если тебе интересно, то я такая несчастная этой ночью. Я так хотела быть счастливой, Сенека. Мне вещая птица предсказала. Ты не веришь в приметы… А еще знаешь что? Я плохо спала прошлой ночью. Это один из симптомов «типинозиса». Мне кажется, что времени у меня остается все меньше и меньше.
 — Да? Все… — он поднял свои глаза…
 — Бога ради! Покажи мне ту невесту, которая хорошо спит перед свадьбой?! Забудь все свои причудливые приметы, слышишь ты меня? Каждый день что-то случается, и мне не хотелось бы, чтобы ты все связывала с приметами.
 — Я не могу с тобой согласиться, Сенека. Я верю в приметы. Я умру, и никто ничего не сможет сделать.
 Сказав это, она подняла юбки платья и направилась к двери.
 — Хочу задать тебе вопрос: что ты собираешься сейчас делать?
 Взявшись рукой за ручку двери, она остановилась и повернулась к нему.
 — Я так мечтала об этой ночи, и я готова, чтобы ее закончить. Я отправляюсь в свои комнаты. И, черт побери, так стыдно! Это наша свадебная ночь! Ты дал мне возможность узнать тебя, Сенека, внутри и снаружи. Я хотела узнать тебя, Сенека.
 Слушая ее, Сенека почувствовал, как гнев его понемногу стал утихать. Она хотела узнать, что он за человек. Раньше ему хотелось рассказать близким людям о себе. Своему отцу. Своей матери. Многочисленным слугам. Он чувствовал такое отчаяние от того, что его не понимали. У него было столько надежд, столько замыслов и планов, которые он хотел осуществить.
 Но это никого не интересовало.
 — Сенека! — насторожилась Пичи, стараясь понять, чем было озабочено его лицо. Он почувствовал себя уязвленным. У него было такое чувство, будто бы она, заглянув в его глаза, смогла прочитать все его мысли, его тайные желания, идеи или стремления. Его отрочество давно закончилось. Оно умерло и зарыто в землю, и не воскресить того открытого мальчика, которого она хотела видеть.
 Он нахмурился. А Пичи оставалась решительной.
 — Ты поранил мои чувства, когда сказал, что не хочешь моей любви, Сенека. Но знай, что я сделаю. Я принесу в жертву свои сердечные чувства. А еще знаешь что? Я найду способ как-нибудь любить тебя. Мы не использовали шанс, чтобы познакомиться хорошенько. И не важно, что я так ждала сегодняшней ночи, что у меня дрожь была в печенке.
 Сенека так удивился услышанному, что дыхания не мог перевести.
 — Ты… Ты думала побеседовать сегодня ночью? Побеседовать?
 — Я? Но я не собиралась делать этого, — ответила она, вскидывая голову. — Я устала, голодна и ты агрессивен со мной, что у меня появилось желание бросить в тебя этими туфлями. И единственное, что я хочу сделать, так это постучать по твоей пустой голове. Хватит, не заставляй меня больше страдать этой ночью.
 Сенеке едва удалось справиться с эмоциями, нахлынувшими на него: ярость, чувство вины, изумление, восхищение, замешательство. И еще — желание. Он все еще сгорал от желания…
 Даже после того, как она хотела запустить в него своими туфлями, он все еще желал ее. Он желал ее так, как не желал ни одной другой женщины. В ней что-то такое было. И такое, что делало его желание неистовым, почти болезненным.
 — Мы несомненно узнаем друг друга сегодня ночью, Пичи, — сказал он ей гортанным голосом. — Подойди ко мне.
 Она покачала головой:
 — Я тебе уже сказала, что пойду к себе в комнаты.
 — Это твои покои. Мы уже поженились и мы будем спать в одних апартаментах, в одной и той же кровати.
 — Ха! Я осталась с тобой здесь той первой ночью потому, что мне надо было спрятаться от стражи. Но сегодня ночью я не останусь здесь. Я тебе две недели назад сказала, что слишком рано для такой чепухи. А если ты еще хоть минуту подержишь меня здесь, то гляди! Прочихайся, твои мозги запылились.
 — Неужели? — спросил он и отбросил свою рубаху.
 Она взвизгнула, когда увидела, как он направился к ней. Что-то опасное для нее было в его стремительных шагах. Природное чутье подсказало ей, что надо либо бороться, либо убегать. Она решила бороться.
 Реакция у Сенеки была великолепной. Она запустила свои туфли прямо ему в лоб. Он поймал обе. Оставалось только спастись бегством. Но к ее великому ужасу дверь была закрыта! Она развернулась. Он был так близок, В его глазах было что-то властное.
 — Пичи, — сказал он охрипшим голосом.
 В его глубоком мягком голосе звучал оттенок раздражения и высокомерия, много нетерпения и что-то еще, чему она не могла дать названия…
 Она уловила запах. Пахло вином, которое они пили раньше, от него шло тепло, как оно идет от камина, как оно идет от солнечных лучей после дождя. От него шел мускусный, зовущий запах. Она не могла найти еще слов, чтобы описать запах мужчины.
 Она отступила в сторону.
 — Достаточно. Я сказала тебе, что я не могу уже драться, что ты смотришь, что ты хочешь сделать мне? И когда ты начал говорить таким низким голосом? Когда ты уставился на меня своими голубыми как небо глазами? Боже! Что ты сделал со мной? Ты взболтал, как ложкой, все мои чувства! Они теперь кружатся все быстрее и быстрее и вот-вот разобьются! Довольно!
 Она ухватилась за ручку двери снова.
 Сенека обнял ее.
 — Я ценю твою откровенность, Пичи, — сказал он тем же глубоким и чувственным голосом. — И я могу заверить тебя, что я использую эту часть твоей информации для моего преимущества.
 Он заставил ее чувствовать так, как будто бы внутри ее были жаркие искры.
 — Ты — девушка, — пробормотал он. — Ты боишься. Я могу это понять. Но, Пичи. Я не буду отказываться, — сказал он.
 Его тело наклонилось к ней, и она ощутила его губы у себя на виске. Он прижался своей грудью к ее груди. Его губы слегка касались ее губ.
 Паника охватила ее.
 — Сенека…
 Его уста поглотили остаток ее слов!




 Глава 3


 Она чувствовала, как его губы чуть касаются ее губ. И хотя его поцелуй был нежен, его эффект был ошеломляющим.
 Под тяжестью мужчины Пичи потеряла равновесие и покачнулась. Ей не нужно было беспокоиться. Сенека почувствовал, как она покачнулась, и крепко сжал ее в объятиях.
 Он тоже ощутил ее запах. Это был удивительный аромат, которого он прежде не встречал. Аромат лимона. Да, лимона, но и еще какие-то компоненты, которых он не узнавал.
 Ее груди касались его груди. Он мог ощущать их упругие концы. Он хотел освободить эти сочные шары, он хотел видеть их, ласкать их. Он чувствовал, как напряглось все ее тело. Ее губы были плотно сжаты, поэтому он не мог страстно поцеловать ее.
 — Пичи, — прошептал он, все еще прильнув к ней своими губами, — раскрой губы для меня, принцесса.
 Она слышала, как он нежно говорил ей, но не могла разобрать сказанного. И все, что она могла понимать, было то, что она позволяла ему целовать себя.
 Это было удивительным после всего, что они сделали и наговорили друг другу! Как мог один поцелуй заставить ее быстро отказаться от твердых решений?!
 — Пичи, открой губы, — прошептал он снова.
 Его рукн стали ласкать ее грудь. Большим пальцем руки он теребил сосок под атласным платьем. А потом последовал страстный поцелуй: его язык раздвинул ее губы.
 Пичи напряглась. Она не слышала, что и как он говорил. Она вся растворилась в чувствах, прильнула к его груди. Но вдруг резко оттолкнулась.
 Сенека недоумевал — только что вся прильнула к нему, и вот уже отскочила и стоит, уставившись горящими глазами.
 — Что? — спросил Сенека.
 — Я ничего не собираюсь для тебя раскрывать, слышишь ты, ловкий обманщик? Ты… ты… Твой язык оказался у меня во рту. И что это за чертовщина такая?
 — Пичи…
 — И… И ты дотронулся до мисс Молли?
 Сенека нахмурился.
 — Мисс Молли?
 Она указала на свою правую грудь.
 — Это — мисс Молли, а другая — мисс Полли, и никто, кроме тебя, никогда до них не дотрагивался.
 — Я понял, что…
 — Да, ничего, — перебила его Пичи. — Я сказала тебе, что все это — слишком рано. Щеки ее пылали.
 — Почему ты целовал меня, Сенека?
 — Потому, что…
 — А ты знаешь, что у меня щекотало между ног, когда ты меня целовал?
 Он стоял, прислонившись плечом к двери, и рассматривал ее, улыбаясь:
 — Трудно поверить в то, что ты говоришь, — произнес он.
 — Повинись за то, что ты со мной сделал, Сенека.
 — Извиниться за что? 3, а то, что я целовал свою собственную жену? Не буду.
 Два чувства боролись в ней — гнев и растерянность.
 Пичи была уверена в том, что она убежит от него.
 Сенека думал по-другому. С него было достаточно приключений. Он был уверен в том, что она подчинится ему и сделает это сейчас.
 Он распрямился.
 — Пичи, уймись. Я женился на тебе сегодня, и сейчас настала пора скрепить наш союз. Раздевайся и ступай в постель.
 — Что? — изумилась она.
 — Ты слышала меня. Поторопись.
 — Я… Ты… ты — подлый человек! Вот кто ты! Подлец!
 Она вновь подбежала к двери и ухватилась за дверную ручку.
 Сенека совсем потерял голову. Он подскочил к ней, взял ее на руки и понес в свою кровать. Неожиданно для нее, он быстро расстегнул свои брюки и начал их снимать.
 Увидев это, Пичи стала быстро выбираться из постели. Удивленными глазами она рассматривала его кальсоны. Минута или две пролетели, прежде чем она пришла в себя.
 — Боже, Сенека! Что ты собираешься делать? Она запаниковала.
 — Бога ради, Пичи, успокойся. Ты что, боишься меня? Ты думаешь, что я дикарь?
 — Н… нет. Я… я… н… не думаю так, — сказала она, запинаясь.
 — Я знаю, что ты боишься меня, Пичи, но…
 — Боюсь тебя? — переспросила она. — Я не боюсь тебя!
 — Тогда чего же ты боишься? Скажи мне.
 — Чистилища.
 — Чистилища?
 Она медленно слезла с огромной кровати. — Это… это во всем ты виноват, Сенека. За то время, что я здесь, мы друг другу не сказали и ста слов. Я все время была с теми девушками, которые шили для меня, а ты — сам с собой. Я была здесь затворницей.
 — Что же ты прикажешь разговаривать этой ночью? — спросил он. — И при чем тут твое чистилище?
 — Ладно, послушай. Ты думаешь, что я лягу спать с совершенно незнакомым мужчиной? Сделать это — страшный грех! Сенека рассвирепел.
 — Я — твой муж. Разве грешно спать со своей…
 — Да, — перебила она его. — Для меня это грех. Ты… я… Даже, если я — твоя жена — это все равно будет грех.
 — Что ты еще хочешь знать обо мне? — закричал он. — Спрашивай поскорее, я отвечу. А теперь послушай меня. Ты разденешься и ляжешь спать!
 Она нахмурилась. Ей совсем не хотелось подчиняться его воле. Но он уже был на грани того, чтобы послать ее к черту!
 — Ты послушай меня сейчас, мистер. Я…
 — Я не мистер! Я — принц! Более того, я — твой муж, Пичи. И я приказываю тебе раздеться и идти в постель.
 Она раскрыла рот от изумления.
 — Я… я даже не знаю, какой тебе цвет нравится…
 Он уставился на нее — понять, как работает ее ум, было совершенно невозможно.
 — Что ж, ты узнаешь, какой мой любимый цвет, но не ранее чем окажешься в моей постели. Мысли роились у нее в голове.
 — Хорошо, Сенека, — сказала она неожиданно. — Я решила остаться здесь. Я остаюсь здесь, слышишь? Только натяни свои брюки, и мы поговорим с тобой. Расскажи мне о себе. Ты собирался мне рассказать о своем любимом цвете.
 Она сидела на бархатном кресле и расправляла свои юбки. А еще, у нее была многообещающая улыбка.
 — Ну, Сенека? — спросила она. — Какой?
 — Что «какой»?
 — Твой любимый цвет, — пояснила она.
 — Зеленый! Понятно? Зе-ле-ный! А теперь отправляйся в постель!
 — Ты все еще не натянул брюки?
 — Не натяну, Пичи!
 — Надень штаны, иначе я здесь не останусь ни минуты больше. Одень, одень, прошу тебя.
 — Хорошо! — ответил Сенека.
 Она облегченно вздохнула, когда он оделся.
 — А мой любимый цвет — красный, — сказала она в надежде, что их разговор продолжится дальше. — Я не могу разобраться, красные мои волосы или нет. Некоторые говорят, что мои волосы красные. Но что-то в них такое между желтым и коричневым. Скорее всего красно-рыжие волосы, вот так.
 — Пичи…
 — А кто у тебя закадычный друг?
 Его передернуло от такого вопроса потому, что друзей у него никогда не было, а тем более закадычных.
 — А что тебе больше нравится — яблоки, груши или вишни?
 — Лимон! Давай иди…
 — Я же не спрашивала про лимон, Сенека. Я спросила про яблоки или вишни. А вообще-то я люблю орехи. Я собирала их с детства. А моя соседка миссис Макинтош знает, как делать пирог с орехами. Каждую пятницу мы собирались на вечеринку к миссис Макинтош. Она играла на банджо, а я прищелкивала в такт ботинками. Миссис Макинтош всегда угощала ореховым пирогом и даже мою белку. Эти вечеринки у Макинтошей были самыми замечательными в моей жизни. Я не вру. Да, ты, кажется, говорил что-то насчет лимонного пирога, так, Сенека?
 Сенека так вышел из себя, что уже не мог отвечать.
 — Ладно, забыли про пироги, — пошла она на уступку. — А что тебе больше нравится — запах ванили или запах роз? Который из них больше?
 — Боже! — воскликнул он, теряя терпение. — Розы… Мне нравятся розы. Говорю тебе в последний раз: «Ступай в постель!»
 — Нет, послушай меня еще. Когда я была маленькой, я подбирала раненых животных, и приносила их домой, и лечила травами. Знаешь, если здесь, в Авентине надо будет кого-нибудь вылечить — я смогу. Я — знаток по травам. Я, конечно, могу помочь и людям, но с животным все-таки проще — они не хнычут так, как люди.
 — Животные тебя любят за заботу, вот в чем секрет.
 Сенека схватился за голову.
 — Ты знаешь, я не хочу знать, что ты за лекарь и, если ты сейчас же не пойдешь в кровать, то я…
 — Я знаток по травам, «травяной лекарь», Сенека, — пояснила она. — Так говорят у нас, в Поссом Холлоу, «травяной лекарь». Мы всегда собираем травы в определенное время года. Да, а сколько ты раз жуешь пищу, прежде чем проглотить ее?
 — Ради Бога, Пичи! Почему…
 — Мой папа всегда говорил, что надо двадцать раз пережевать пищу, прежде чем проглотить ее. Но я никогда так не делала, слишком уж много времени уходило бы на это.
 — Пичи…
 — Моего батюшку звали Даффом, — быстро произнесла она. — Иногда, когда мы дурачились, я называла его Дафферсом, а он меня — Пичерсом.
 — Пичерсом? — переспросил Сенека. Прозвище. Это слово воскресило в его памяти прошлое. Будучи мальчиком, он хотел иметь прозвище. Он попросил всех и каждого, чтобы ему придумали прозвище. Но никто этого не сделал. И тогда он так рассердился, что хотел всех выгнать из дворца.
 — Да, а еще никогда не обрезай свой волос в марте, Сенека. Если острижешь их в марте, то весь год будешь мучаться головными болями.
 Он так сжал кулаки, что ногти у него побелели.
 — Ты, вот кто, моя головная боль!
 — От головной боли можно сделать припарку из красного перца и скипидара. А лучше всего лечь спать и положить ножницы под подушку.
 — Мне бы лучше с тобой лечь спать, а не с ножницами… под подушкой.
 — Я тебе уже четко все сказала, Сенека! Она снова взглянула на его брюки. И вдруг ей захотелось дотронуться до них, узнать, действительно ли они такие мягкие, как выглядят. Ей захотелось увидеть его тело, ту его часть, что спрятана под брюками. Ее бросило в жар. Незнакомое прежде чувство проснулось в ней. О, Боже! Она опять раскисла перед этим мужчиной.
 — О чем ты думаешь, Пичи? — спросил ее Сенека. Она взглянула на него и поняла, что ее глаза выдали ее.
 — Я… Я сейчас… Сейчас сижу и… думаю. Какой красивый… волос… Ах нет, какое удобное здесь кресло. Я никогда не сидела в таком!
 Она пожалела о том, что у нее сорвалось с языка.
 — Черт те что со мной, Сенека! Я соврала. Я думала не о кресле… Твои брюки… Я… — Она вскочила и пошла к камину.
 — Я… я н…никогда не видела раздетых мужчин, кроме отца, — сказала она, сжав кулаки. — Я… я, однажды видела, как он мылся. Он не такой, как ты, Сенека. Его тело не такое, как у тебя…
 — А ты хотела бы сама посмотреть на меня? — спросил он.
 Не дожидаясь ответа, он направился к ней, но сделав несколько шагов, замер неподвижно и посмотрел на нее снова.
 Отблески камина освещали всю комнату. Это напомнило ему ту первую ночь, когда они впервые встретились. Он был зачарован. И опять ему показалось, что он уже ее где-то видел. Видел эти рыжие локоны, разметавшиеся по плечам. Видел это платье… Когда-то… где-то… Ощущение того, что он знает ее давным-давно, не покидало его.
 Он заглянул ей в глаза. Сейчас они излучали сердечность.
 — Пичи, — прошептал он. Его синие глаза горели.
 Ей вдруг захотелось дотронуться до него, поцеловать его, прошептать сладкие слова. Ей вдруг захотелось отдать ему все, что окружало ее и даже саму себя.
 Одного она не могла понять: как и откуда взялись у нее чувства к человеку, которого она едва знала.
 Она боялась его приближения.
 — Не надо, Сенека… Ты даже не знаешь, как ты разбередил мои чувства. Что-то со мной произошло. Что-то такое сильное, что я еле сдерживаюсь. Хуже нечего сказать, конечно, но я хочу поцеловать тебя сама. О, боже, я сгораю от стыда… Но…
 — Но, что?
 Она искала слова и не могла их найти, чтобы объяснить ему свои чувства.
 — Мне осталось совсем немного пожить на этом свете, — быстро произнесла она. — Неужели ты не видишь, что я стараюсь, чтобы эти последние дни в моей жизни были самыми прекрасными. Но у меня не будет времени, чтобы исправить свои грехи! Вот почему, мне нужно поступать правильно и не делать ошибок.
 Она сделала паузу.
 — Я хочу, чтобы наше первое время было особенным. А оно будет особенным, если я буду уверена, что я поступаю правильно, Сенека. Я должна знать тебя и должна быть уверена в своих чувствах к тебе… Так, и только так должно быть у меня и не иначе.
 Сенека еще ближе подошел к ней.
 — Пичи…
 — Сенека… Ты… О, боже… Я больше не могу здесь оставаться…
 С этими словами она ринулась к двери и в следующую минуту Сенека услышал, как дверь захлопнулась. Стук дверей, как ни странно, привел его в чувства.
 Он не побежал за ней и не попытался остановить ее. Его инстинкт подсказывал, что бесполезно было удерживать ее, а тем более уложить в свою постель. Он не собирался прибегать к насилию, хотя желал ее всеми фибрами своей души.
 Время шло, а он все стоял отрешенный в этой пустой комнате под круглой аркой прохода. Некоторое время спустя его взгляд упал на стоявшую в небольшом дубовом буфете бутылку бренди.
 Подойдя к буфету, он взял фужер и налил себе чудесного напитка, а затем подошел к камину и уселся в кресло у огня. Он залпом выпил содержимое фужера. Выпил так, как никогда не пил, не смакуя.
 Его брачная ночь… Половину ее он провел, сражаясь с Пичи и отвечая на ее вопросы, а другую половину проведет один, размышляя, выпивая…
 Он все еще был сердит на нее, хотя уже и осушил три бокала бренди. К тому моменту, когда он выпил четвертый бокал, ему уже захотелось вспомнить, как выглядел тот огромный паук. Он бросил бокал в камин и начал пить бренди прямо из бутылки. Воспоминание о пауке, которого он поймал как-то в детстве и назвал Сильвестром, смутно всплывало в памяти. Он хранил его в маленькой коробке и выпускал наружу только для того, чтобы покормить. Леди Макрос, его воспитательница, однажды наступила на коробку и раздавила Сильвестра.
 — «Наследный принц Авентины, — бормотал и вспоминал слова своей воспитательницы Сенека, — не должен возиться с насекомыми».
 Он откинулся в кресло. Паук исчез, и теперь опять перед ним стояла Пичи, возбужденная, с рыжими локонами. Эта картина вновь растревожила его.
 Обрывки фраз проносились у него в голове.
 «Яблочный, вишневый и лимонный пироги. Закадычный друг». Интересно, что бы сказала леди Макрос, если бы узнала, что ему предложили спать с ножницами под подушкой?!
 «Зажарь немного льда, леди Макрос, — пробормотал Сенека».
 Засыпая, он вспомнил о дверях и расхохотался. «Ты будешь дверью, а я захлопну тебя».
 Орабелла Хоггард старалась не обращать внимание на приступы морской болезни, которые развились у нее на корабле. Сейчас все было уже позади. Племянник Бубба и она были уже в лодке, увозившей их прочь от корабля.
 Поездка из Северной Каролины была для Орабеллы Хоггард самой ужасной: и качка, и дороговизна билетов — все это угнетало ее. Она злилась. Все это из-за ее племянницы, дочери Даффа.
 Дафф умер и нечего не оставил своей сестре Орабелле. Если бы он вспомнил о своей бедной сестрице, то последней не пришлось бы сейчас качаться в этой утлой лодчонке.
 Эгоистический братец все оставил своей дочери: землю и золотоносный ручей. Все это принадлежит Пичи. Воспоминания еще больше злили Орабеллу.
 Да, вдобавок еще, эта глупая девчонка уехала из Поссом Холлоу искать принца! Об этом ей рассказали Макинтоши, соседи Пичи.
 Пичи заплатит за все: за должки своего отца, за то, что покинула Северную Каролину, за то, что заставила Орабеллу так страдать. Да, девчонка заплатит по крупному счету.
 — Посмотри, туман рассеивается, тетушка Орабелла, — обратился к ней Бубба. — Посмотри — земля! Мы уже у цели.
 — Я ничего не могу разглядеть, кроме тебя, идиота, — ответила тетушка Орабелла.
 Она пыталась рассмотреть укутанный туманом остров. Где-то здесь была Пичи.
 — Авентина, — прошептала она. — Это слишком далеко, Бубба. Вдали я вижу холмы. Смотри хорошенько пристань к берегу. Да сделай так, чтобы я не промокла.
 Бубба бросил весла в воду и выпрыгнул из лодки.
 Холодная вода Северного моря доставала ему до талии. Очень осторожно он взял тетушку Орабеллу с ее большим чемоданом на руки и понес ее на берег. Ногти тетушки впились ему в шею, ему было тяжело с такой необычайной ношей, но он старался думать только об одном: как бы благополучно доставить тетушку на берег.
 Но, как назло, сильно набежавшая волна разбила его добрые намерения. Нет, он не упал, но наклонился со своей ношей так, что намочил тетушкину юбку. Орабелла заругалась.
 — Ты, безмозглое существо! Можешь ты что-нибудь делать так, как надо?
 Она еще крепче впилась своими ногтями в его жирную шею.
 — Из-извините, тетушка Орабелла, — промямлил Бубба.
 И прежде чем он опустил ее на песчаный берег острова, она успела дать ему по шее.
 — Слов не знаю, чтобы передать твою глупость, Бубба, — набросилась она на него, одновременно стараясь отряхнуть песок со своей мокрой юбки.
 — И чего я с тобой связалась? — прошипела она. — Ты связалась со мной, тетушка Орабелла потому, что тебе одной не под силу выковать золото из золотоносного ручья Пичи. Ты мне говорила, что ты хочешь разбогатеть. Ты говорила…
 — Я знаю, что я говорила, безмозглый осел! Бубба съежился от страха. Он знал, что она может опять ударить его. Она так и сделала: стукнула его так, что он вскрикнул от боли.
 Орабелла задумалась. Что же дальше делать?
 — Очевидно, — стала рассуждать она вслух, — мы должны узнать, где Пичи.
 — Как где? — переспросил Бубба, — во дворце, вот где, тетушка Орабелла и с… с принцем…
 Орабелла не обратила внимания на сказанное Буббой.
 Буббе был 21 год, а на вид можно было дать все двадцать пять, потому что он был высок и толст. У Буббы была небольшая ферма с живностью. И то потому, что он был также глуп, как и животные. Бубба был силен. Он мог работать за троих. Конечно же, он будет искать золото в ручье Макги. Вот почему Орабелла взяла его с собой.
 «Золото», — подумала Орабелла. Это слово восхищало ее. Люди искали золото в Аппалачах годами. Несколько лет тому назад Дафф написал Орабелле о том, что в своем ручье он находил золотой песок, но ручей, с его слов, высох. Но Орабеллу нельзя было провести. Она знала, что золото лежит в земле. Извлекал же Дафф золотой песок? А грамотные люди знают, что там, где есть золотой песок, всегда есть золотые самородки. И, возможно, некоторые из них огромные. Скоро она встанет их владелицей.
 Подул холодный морской ветер. Орабелла озябла и плотнее замотала свой шерстяной шарф на шее. У Буббы посинели губы от холода.
 — Ты… ты сказала, тетушка, — обратился он к ней, — что, когда Пичи умрет, я получу пиджак. А можно я займу комнату в ее доме? И еще, мне бы хотелось взять собаку. Ты знаешь, у меня есть секрет. Я…
 — Заткнись, Бубба, — приказала тетушка Орабелла.
 Она не желала слушать про его глупый секрет.
 Она быстро вышла на тропу, которая вела вглубь острова. Вдоль тропы вытянулись деревья. Ее мысли вновь вернулись к Пичи.
 Она никогда не встречалась с девушкой, но доктор Грили подробно описал ее. Орабелла была уверена, что она узнает зеленоглазую, рыжеволосую девушку.
 — Доктор Грили, — мечтательно сказала она.
 Бубба вопросительно посмотрел на нее.
 — О… я помню его, тетушка Орабелла. Это тот человек, который сказал, что Пичи смертельно больна. Я помню. Он каждому сказал в Поссом Холлоу, что она скоро умрет. Я помню. Ты дала ему много денег, чтобы он всем наврал. Ты очень сообразительна, тетушка Орабелла. А я сообразительный? Посмотри на меня! У меня есть тайна! Ты знаешь, какая тайна, тетушка Орабелла?
 — Это так легко, — пробормотала Орабелла. Она и не подозревала о том, что Бубба все знает. Она расстроилась и опять пробормотала невпопад:
 — Все очень просто.
 — … просто? — переспросил Бубба и в тот же миг споткнулся и упал. — Я упал, тетушка Орабелла, — закричал он.
 Но тетушка даже не повернулась и не поинтересовалась его самочувствием. Она только бросила:
 — Поторопись, Бубба.
 — Да, поторопись, Бубба, — сказал он сам себе. — Но не выдавай секрет.
 Вдруг Бубба увидел поля, где было много белых животных и оживился.
 — Собаки, тетушка Орабелла! Большие белые собаки. Хочу взять себе одну…
 — Это — не собаки, это — овцы! И ты не можешь взять одну, — ответила она.
 Тогда Бубба закричал:
 — Когда кузина Пичи умрет, я возьму одну! я возьму одну! Я…
 — Хорошо, — сказала она и больно ущипнула Буббу за руку.
 Он сморщился от боли.
 — Поди и сделай так, чтобы кузина Пичи умерла. Она — эгоистка. Она не хотела поделить золото с нами. Мы собирались навестить ее, так, тетушка? Мы…
 — Да, — ответила Орабелла и еще больнее ущипнула Буббу.
 Бубба одернул свою руку.
 — Ты сумасшедшая, тетушка, ты думаешь я не помню? Вот почему ты щиплешь меня, — сказал он.
 — Бубба…
 — Я действительно помню. Мы … мы собирались навестить ее. А ты собиралась отравить ее своим ядом. Ты собиралась подсунуть ей яд в еду. Видишь, я помню. Никто бы не обвинил тебя в убийстве, тетушка, так как каждый знал, что Пичи была смертельно больна, со слов доктора Грили. А о докторе ты позаботилась. Так вот, тогда бы золотоносный ручей стал бы нашим — твоим и моим. И все потому, что у нее больше нет родственников. Разве ты не знаешь, что я тоже сообразительный парень, Орабелла.
 Он склонил голову. Его жирные щеки задрожали.
 — Но она не осталась дома, — продолжал Бубба.
 — Она уехала… А ее сосед. Макинтош, сказал нам, куда она отправилась. Теперь Пичи — кузина принцесса Пичи. Она носит корону не так ли, тетушка Орабелла?
 — Идиот! Неужели ты и вправду думаешь, что принц женится на простой девушке из горного селения?
 Он хотел ответить, но в тот миг на ладонь ему сел мотылек. Он сжал его в своей пухлой руке, а затем раздавил.
 — Может быть кузина Пичи богата. Может быть, любит животных. А почему я не могу иметь собаку? Моя собака сдохла. Да…
 Увидев на лице Буббы слезы, тетушка Орабелла стала хлопать его по щекам.
 — Прекрати сейчас же хныкать, иначе я тебя отправлю назад. Ты помнишь сиротский приют, Бубба?! Там тебя запрут в маленькой комнате, и ты никогда оттуда не выберешься.
 Бубба не помнил этого. Но тетушка Орабелла всегда так описывала то ужасное место, что он не мог не бояться попасть туда. И обратно ему не хотелось уезжать отсюда. Если он уедет отсюда, то никогда не получит собаку, а ему очень хотелось ее иметь.
 Хитрая черноглазая Орабелла, она знала, чем и как припугнуть Буббу, как заставить его замолчать. Вдруг вдали, на тропе она заметила кучку детей. У всех детей в руках была шерсть, а у одной девочки — ягненок.
 Орабелла удивилась тому, что дети пасут так много овец.
 Она резко повернулась к Буббе и прошептала:
 — Если ты хоть слово произнесешь, пока я буду говорить с теми детьми, то я… Я отравлю каждое животное в Авентине. Ты слышишь, Бубба? Отравлю всех овец. Таких мягких, хороших маленьких овец. Я их всех убью, если ты рот раскроешь.
 Бубба закусил язык. Ему стало жаль овечек. С лицемерной улыбкой на лице Орабелла подошла к авентинским детям. Уж она постаралась говорить с ними без всякого акцента, чтобы дети не разобрались, откуда они появились. Пичи не должна узнать, что они здесь на острове. «А то эта проклятая девчонка узнает и сразу попытается их отыскать», — так думала тетушка Орабелла.
 Ей ведь нужно еще время, чтобы придумать план убийства. И, конечно же, ей нельзя было выдавать себя ничем. А обещание отравить всех овец — это все выдумки для Буббы. Ей совсем не хотелось привлекать к себе внимание.
 — Здравствуйте, дети, — произнесла тетушка Орабелла, стараясь выговаривать каждое слово правильно. — Мой племянник и я только что прибыли на ваш чудесный остров. Я думаю, что вы расскажете нам о своем житье-бытье, о своем короле, о том, что мы сможем здесь увидеть. Я уже видела ваших чудесных овец. Скажите-ка, а еще кто-нибудь приезжал на ваш остров?
 Самый старший из детей, парнишка лет пятнадцати, ответил:
 — А что вы хотите здесь увидеть, госпожа? Голос у парнишки был звонким, но неприветливым.
 — Я — Ашер. И я могу вам сообщить, что здесь ничего кроме нищеты нет. Все взрослые на острове работают, а нам, детям, поручают пасти овец.
 — Бедные маленькие овечки, — пробормотал Бубба и тут же осекся, ибо вспомнил наставления тетушки держать язык за зубами.
 Ашер продолжал:
 — Мы пасем наше стадо, но…
 — Все это очень интересно, — перебила его тетушка Орабелла, — но нам бы хотелось узнать…
 — Наши родители по приказу короля все работают на плантациях пасхальных цветов. Хотя у нас на острове столетиями все мужчины только пасли овец. А теперь заботиться об овцах, пасти их. запасать корм приходится нам. А Вы знаете, почему женщины покупают пасхальные цветы: они украшают ими свою одежду, свои нарядные платья. А мы пасем овец, смотрим, чтобы не потерялись. Они могут пораниться или даже погибнуть.
 Орабелла ничего не ответила. Ее не беспокоили все эти глупые заботы крестьянских детей.
 Девочка с ягненком в руках подошла к Орабелле я сказала:
 — Вчера во дворце была свадьба, мэм. Я — Марли. Я видела, сколько гостей в экипажах съехалось на свадьбу! Все леди были в драгоценностях. Но гости не притронулись к свадебному пирогу. Моя тетушка, та что работает на кухне, смогла принести кусочек пирога домой, и я его весь съела.
 Орабелла удивилась.
 — Свадьба? Кто женился или выходил замуж?
 Марли улыбнулась.
 — Принц Сенека. Он очень красивый. Я его видела несколько раз верхом на лошади. Он так здорово прыгает через препятствия и ни разу при этом не падает. Принц — лучший наездник в Авентине. Мой дядя говорит, что принц Сенека никогда не улыбается, что он постоянно грустит.
 Ашер нахмурил брови и сказал:
 — Мы также не улыбаемся. С чего бы нам улыбаться?
 Марли высунула язык и стала дразнить Ашера. Орабелла вышла из себя. Она подскочила к детям и начала трясти их обоих.
 — Хватит болтать, отвечайте, на ком женился принц?
 — На леди, — ответила Марли. — Мы с братом видели ее однажды у реки. Она играла с нашими овцами и поймала рыбину для нас. Ее туфля свалилась в воду. Мы бросились помочь ей, но туфля утонула. Она сказала, что ее, может быть, утянули тролли. Она говорила, что тролли любят жить у замков и им очень нравится похищать обувь. Еще она называла тролли воришками, и мы все смеялись. Мы просили ее приходить к нам. А она пообещала устроить пикник на лугу нам вместе с принцем Сенекой. И еще сказала, что, может быть, и сам король придет туда. Мы никогда не видели королевской семьи на лугах. И вообще, у леди очень странное имя. Мне тоже хотелось бы, чтобы у меня было такое имя.
 — Как ее зовут? — спросила громко Орабелла. — Что она из себя представляет?
 — Пичи, ее зовут Пичи, — ответила Марли.




 Глава 4


 Сенека вышел из своих покоев и увидел одну из служанок, прислуживающих Пичи.
 — Сообщите принцессе, что я желаю с ной сейчас же поговорить. Я буду ждать ее в голубом салоне, — распорядился он и стал спускаться вниз.
 В голубом салоне работали служанки. Увидев принца, они почтительно поклонились. В руках у девушек были щетки. Сенека знал, что Тиблок приказал им целый день полировать все деревянные двери во дворце. Девушки трудились целыми днями, не покладая рук.
 И будучи юношей, и став мужчиной, он жалел тех, кто работал во дворце. Но он ничем не мог облегчить их участь до тех пор, пока не унаследует корону.
 Тяжело вздохнув, он взял у лакея чашку чая, уселся на голубой бархатный диван и стал ожидать Пичи. Рядом лежала диванная подушка кремового цвета, расшитая красными цветами. Цветы на подушке были не просто красного, а золотисто-красного цвета. Они были такого же цвета, .как и цвет волос у Пичи.
 — Сенека, — раздался голос. На пороге стоял его отец. Он сделал несколько шагов и остановился. Его лицо исказила гримаса боли.
 — Ее никогда не примут здесь, — сказал он. Сенека бросил подушку на диван и встал.
 — Ее примут, отец, — ответил он. Кивком головы Сенека приказал лакею удалиться. Он стоял и пристально смотрел королю в глаза.
 — Ее не примут. Даже если она станет королевой, ее возненавидят все, — сказал король сердито.
 — Рассчитываю, что твои предсказания не сбудутся, — ответил Сенека.
 — Ты женился на ней, чтобы бросить вызов мне.
 — Но ты же сам согласился.
 — Я знаю тебя хорошо, Сенека. Ты женился на ней, чтобы разрушить мои планы.
 — Ты не знаешь меня, отец.
 — Ты отказался от брака с Калистой Ингер, чтобы подорвать мой авторитет, да? — спросил король.
 Сенека всплеснул руками.
 — Сейчас поздно рассуждать о том, почему я не женился на одной, а женился на другой. Пичи теперь моя жена.
 Король Зейн продолжал:
 — Правда, я не мог помешать брачной церемонии. Но тем не менее, я еще и сейчас могу не признать этот брак и, более того, я смогу расторгнуть его.
 Сенека сохранял выдержку и спокойствие.
 — Как же ты думаешь это сделать» отец? Король помолчал, а затем сказал:
 — Один пункт в Брачном королевском указе Авентины гласит о том, что избранница должна быть девственницей…
 — Но королевские медики установили факт, что она…
 — Не торопись с выводами, Сенека. Она все еще девственна, — резко произнес король. — Поэтому ваш союз не доведен до конца. Согласно указу свадебная церемония только начинается у алтаря, а завершается на брачном ложе. Вот почему твой брак еще не действителен.
 Сенека надменно посмотрел в глаза отца.
 — Откуда ты взял? Осмотрел мои простыни? Король язвительно рассмеялся.
 — Мне не пришлось прибегнуть к такой средневековой практике. Девушка покинула твои покои слишком быстро. Конечно же, она убежала от своих обязанностей! И она все еще носит свой ужасный свадебный наряд. Она спала у себя, а ты — у себя в апартаментах. У меня только два глаза. Но ты не забывай, что у меня такие глаза везде и всюду во дворце. Все видели то, чего не видел я.
 Сенека не знал, что ответить, да ему и нечего было говорить. Факты — вещь упрямая.
 — Легко понять страх девушки перед первой брачной ночью, — продолжал король. — Твоя мать боялась тоже, но она покорилась мне. Ты родился десятью месяцами спустя. Правда, Аррия больше никогда не могла зачать ребенка, но у меня уже был наследник, был ты.
 — Отец…
 — Ты женился только формально, Сенека. Этого достаточно. Ты — наследный принц, и твой титул обязывает тебя дать наследника трона. Я не знаю, как ты это сделаешь, если твоя жена не спит с тобой вместе. Каллиста никогда бы не убежала от тебя. Она бы никогда не уклонилась бы от обязанностей принцессы Авентины.
 — Вот поэтому Каллиста не принцесса, а Пичи — принцесса.
 — Может, эта девушка, которую ты считаешь своей женой, не привлекает тебя, — предположил король. — А может быть она убежала прошлой ночью потому, что не может допустить мысли о…
 рождении детей?..
 — Ты не прав, отец.
 Король нахмурился. Ему не нравился тон, которым разговаривал с ним его сын.
 Сенека пристально посмотрел на отца.
 — Да, действительно, я еще не скрепил свой союз с Пичи на брачном ложе. Но ты сам прекрасно знаешь, что на это нужно время. Мне теперь понятно, почему ты хочешь разрушить мой брак. Не найдя достаточного повода для задуманного, ты хватаешься за все, даже за соломинку. Ты…
 — Прими во внимание следующее, Сенека. Все знают, что произошло прошлой ночью. А ты знаешь, как распространяется молва у дворцовых сплетников? Я уверен, что обитатели дворца будут смеяться у тебя за спиной. А ты будешь выглядеть глупцом! Ты и впрямь уже сейчас настоящий глупец! Глупец в том, как нашел себе невесту! Доказательство этому, что ты потерпел фиаско, поверив, что она надеется на церемонию по твоему вкусу. На банкете ты позволил ей сидеть и разговаривать к тебе спиной. Она привела в замешательство чету Шерингхеймов, оскорбила Каллисту. И после всего сказанного и сделанного ты еще оправдываешь ее отказ уступить тебе. Как все это расценить, Сенека? Что ты сам себе думаешь?
 Сенека хотел огрызнуться, но, понимая, что отец прав, решил ответить так:
 — Я могу только сказать одно, что у меня адское терпение. Ты придаешь большое значение тому, как мы с тобой помиримся. А почему же ты не думаешь так по поводу Пичи?
 Слова сына взбесили короля. Он сжал до боли кулаки, и было видно, что это доставило ему невыносимую боль.
 — Несмотря на то, что она сделала тебя посмешищем всей Авентины, ты разрешишь ей так безобразно себя вести?
 — Я ничего такого не сказал.
 — Тебя не беспокоит то, что тебя засмеют? — спросил король.
 — Если им нечем заняться, то пускай засмеют. Мне это не важно.
 Не дожидаясь ответа отца, Сенека пошел к выходу.
 — Я аннулирую этот брак! — закричал король на Сенеку. — У меня есть все основания сделать это.
 Сенека остановился у двери и повернулся.
 — У тебя есть все основания сейчас, отец, но больше их у тебя не будет. Пичи будет моей настоящей женой, не сомневайся в этом.
 — О, ты изнасилуешь ее?
 Сама мысль о такого рода обращении с Пичи возмутила Сенеку.
 — Нет, — ответил он, — я так не сделаю.
 — А после того, как ты возьмешь ее силой, ты оденешь ее в бархат и жемчуга, зашьешь ей рот, чтобы ничего дурного не говорила, и привяжешь к креслу. Так она проведет всю свою жизнь, «сидящей», как настоящая леди.
 Всю эту тираду Сенека слушал молча, уставившись глазами в потолок, а затем сказал:
 — Отличный план. Если я не справлюсь сам, то, возможно, воспользуюсь твоими советами, отец.
 — Ты действительно веришь в свои способности, Сенека?
 — Да, — ответил он.
 Король почесал щеку.
 — Держу пари, — сказал король.
 — Будь осторожен, отец, — предупредил Сенека. — Ты уже однажды разрешил мне в последний момент выбрать невесту на свой вкус.
 — Это был, наверное, подарок судьбы, что ты за оставшееся время нашел себе избранницу. Я считаю, что это пари невозможно проиграть. Но наш договор должен быть абсолютным секретом для всех, особенно для Пичи. Если ты нарушишь условие, он станет известен.
 Очень осторожно Сенека спросил:
 — Что это за секрет, отец?
 Король начал расхаживать по комнате.
 — Я справедливый человек. И я даю тебе ровно один месяц для того, чтобы ты сумел превратить эту деревенщину, которую сделал женой, в ЛЕДИ. Конечно же, у тебя ничего не получится, и тогда ты отошлешь ее в захолустье, откуда она приехала. И тогда я, уже на других основаниях, могу объявить твой брак аннулированным. Когда вы расстанетесь, ты сможешь жениться на Каллисте Ингер.
 Сенека с невозмутимым лицом выслушал планы отца. Он хладнокровно сказал:
 — Я согласен. И я никому не скажу о нашем пари, — закончил разговор Сенека.
 Он действительно не хотел, чтобы хоть кто-то об этом узнал, а тем более Пичи. Это больно ранило бы ее душу.
 Король рассмеялся безрассудной отваге своего сына. Сенека выждал момент, пока смех отца затих и сказал:
 — Но мы не обсудим того, что будет йотом, если я смогу превратить Пичи в леди?
 — Ты рассчитываешь сделать невозможное за месяц? — спросил король.
 Сенека решил, что может рассчитывать на помощь его независимой тетушки Виридис. У нее были непогрешимые манеры поведения.
 — Это будет, возможно, за месяц. А когда я докажу тебе это, ты передашь мне корону, — спокойно ответил Сенека.
 — Корону? — переспросил король. — Боже праведный, ты, действительно, так уверен в себе?
 Король молча заковылял из комнаты, удивляясь самонадеянности своего сына. Сенека поспешил за ним. Он хотел настоять на условиях пари с его стороны.
 — Отец…
 — Посмотрите-ка, идеальная принцесса, — сказал король, кивнув головой на парадную лестницу.
 Сенека застыл на месте от негодования: там, на верхней площадке лестницы, как раз под стеклянным куполом стояла Пичи, одетая в домотканую юбку и блузку.
 Ее наряд был грязным, как после чистки камина.
 Он готов был свернуть ей шею.
 — Сенека, — закричала она ему. Ее крик эхом разнесся по огромному фойе. — Ты сердишься? Я извиняюсь за опоздание, но я была полуголая, когда Нидия и Кэтти сказали мне, что ты хочешь видеть меня. Жди меня прямо там. Я спущусь очень быстро!
 Без тени смущения она задрала ноги, уселась на перила из красного дерева. Ее белка вцепилась в ее плечо и они начали вместе головокружительно скользить вниз.
 Во время спуска ее юбка задралась ей на голову, давая возможность джентльменам внизу рассматривать ее кружевное нижнее белье.
 Сенека был так ошарашен случившимся, что не мог ни говорить, ни двигаться, ни даже дышать.
 Королю Зейну, наоборот, это зрелище доставило удовольствие.
 Она скатилась на пол и покатилась вверх тормашками, чуть было не придавив свою белку.
 — Поведение точь-в-точь как у настоящей леди, — съязвил король.
 Пропустив мимо ушей язвительное замечание отца, Сенека наблюдал за тем, как Пичи, пошатываясь, с болью в коленях, поднялась на ноги.
 Король Зейн расхохотался так, что, похоже, вся боль его начисто ушла.
 — Сенека! Если… если ты за месяц сотворишь чудо и превратишь эту дикарку в настоящую леди… ха-ха-ха — то корона твоя, — сказал король и вновь залился смехом.
 — Ты опять носишь лохмотья, — зло сказал Сенека, когда они пришли в его кабинет.
 Пичи сидела, поджав ноги в кресле. Рукой она теребила полы своей коричневой юбки.
 — Я старалась побыстрее, Сенека. Ведь ты меня ждал. А в этой одежде так удобно ездить. Если бы меня девушки одевали так, как надо, то у них ушло бы больше получаса на застегиванье. Чертовщина, У одного платья 124 пуговицы сверху донизу!
 Он сидел за своим массивным столом и пристально рассматривал ее. Боже! Она была великолепна даже в лохмотьях. Ее густые, рыже-золотые волосы разметались по плечам. Ее блузка, казалось, вот-вот разлетится на груди, если она поглубже вздохнет, и… откроет ее дивную грудь.
 Эта мысль возбудила в нем желание. Там сидела она, его чистая девственная жена, а здесь был он, сгорающий от желания. В нем закипала ярость.
 — Зато я надела красивое нижнее белье, — сказала она в надежде, что он перестанет на нее сердиться. Я нашла время натянуть на себя кружевное белье, правда, только одни штаны. Я много не люблю на себя напяливать. Плохо только, что никто не может рассмотреть мое нижнее белье. Но все равно, в нем я себя чувствую как настоящая принцесса.
 — Да? Я думаю, что ты себя также чувствовала настоящей принцессой, когда орала мне, стоя на верхней площадке лестницы. И когда орала, что ты была полуголая, ты тоже чувствовала себя настоящей принцессой? А когда ты скатилась вниз по перилам лестницы, ты, наверное, чувствовала себя королевой, да?
 — Я…
 — Замолчи, — сказал Сенека и так стукнул кулаком по столу, что серебряная чернильница подскочила и испугала белку. Белка распушила хвост и выпрыгнула из комнаты.
 — То, что ты сделала, абсолютно неприемлемо в нашем обществе. Леди не должна кричать без причины, Пичи. Также никогда леди не должна обсуждать предметы своего туалета, а тем более кричать, что была полуголой. О своем теле в приличном обществе женщина ни в коем роде не должна говорить, запомни это раз и навсегда. А когда женщина. настоящая леди. спускается вниз по лестнице, то она высоко и гордо держит свою голову. И ни в коем случае леди не едет по перилам.
 — Сенека…
 — Твоя манера сидеть тоже ужасна. Леди никогда не открывает, а тем более не подгибает ноги так, как делаешь это ты. Ты должна сидеть ровно, ноги держать прямо.
 — Но это кресло…
 — Да, и еще насчет твоей походки. Леди должна идти так, как будто бы она скользит по полу. — Он посмотрел на нее и продолжил.
 — Ты будешь носить ту одежду, которую я тебе приготовлю. Ты будешь очень модной. Ты можешь даже выбрать себе одежду с вышивкой. Ты также должна научиться писать. Все члены королевской семьи должны уметь писать, и ты сможешь переписываться с другими королевскими семействами.
 — А смогу я написать королеве Виктории?
 — Конечно. В течение дня ты будешь общаться и вести разговоры с придворными дамами, которых я тебе скоро выберу. Одной из них будет моя тетушка Виридис. У этой женщины прекрасные манеры поведения. В любом случае, Пичи, они научат тебя правилам поведения, и я прошу Бога, чтобы он им помог!
 Пичи сконфузилась и сказала:
 — Но у меня уже есть немного друзей — Кэтти и Нидия.
 — Это твои слуги. А ты будешь выбирать себе друзей из высшего общества и ты никогда не должна забывать, что эти высокопоставленные особы всегда ниже тебя по рангу. Ты…
 — Хорошо, ты мой друг тоже. Я буду твоим другом, Сенека.
 — Я твой муж.
 — И ты что, не можешь быть и моим другом, а моим мужем сразу?
 Сенека не знал, как ответить на этот вопрос, в продолжал.
 — Знаешь, Пичи, в твоих правах приказывать даже богатым леди. А они будут слушаться тебя, так как ты — принцесса. Настанет время, и ты выучишься этикету и заслужишь их уважение. Возможно даже, все начнут подражать тебе. Подумай об этом, Пичи. Это твоя цель, и ее нужно будет достичь.
 — Я…
 — Ты научишься играть на музыкальном инструменте… Ты…
 — Я умею играть на трещотке. Папа меня научил…
 — Ты сможешь гулять в саду, навещать своих новых друзей в их дворцах или сможешь пригласить их сюда. Ты будешь устраивать званые обеды и балы. Нет, конечно, небеспричинно устраивать такие сборища, но вот дни рождения и юбилеи дворянство всегда помнит, особенно когда их поздравляет королевская семья.
 Сенека вышел из-за стола и посмотрел на свою своенравную принцессу.
 — Ты можешь даже организовать благотворительные вечера. Нет ничего предосудительного в том, чтобы помогать бедным. Твой авторитет поднимется. Любая твоя просьба, Пичи, всегда будет расцениваться как приказ. Слово «просьба» всегда намного вежливее слова «приказ». Будь уверена, что дворянство воспримет тебя всерьез.
 — Сенека…
 — Помнишь, ты обещала мне стать леди, прежде чем я согласился жениться на тебе. Подтверди это обещание и ты получишь свою корону. Ты надела на голову самодельную корону, а я тебе хочу покачать ту единственную корону, которая украшала головы авентинских принцесс много столетий подряд.
 Сказав это, он повел ее в королевские апартаменты.
 Это была маленькая, но изысканная гостиная специально для королевы и ее окружения.
 — Здесь, — произнес Сенека, указывая на прекрасный портрет, висящий над мраморным камином.
 — Это моя пра-прабабушка Диандра. Она стала королевой сразу после того, как был нарисован ее портрет. Она носила эту корону, корону, которая будет твоею, если согласишься стать настоящей леди.
 Пичи стояла завороженная у портрета Диандры.
 Роскошные черные волосы королевы поразили ее. Таких прекрасных волос она еще ни разу не видала.
 — Ночью, когда я тебя встретил, — продолжал Сенека, — ты сказала мне, что тебе нужен принц, который исполнил бы все твои желания. Я готов сделать это. Я не только подарю тебе корону, но я подарю тебе столько драгоценностей, что ты никогда и не видывала. Маленькое ли, большое ли, изысканное ли желание или нет — я исполню любое. Но взамен я прошу только одного — стать настоящей леди.
 У Пичи даже во рту пересохло.
 — Ты… ты даже дашь мне своего собственного коня?
 — Лошадь?
 — Я не хочу лошадь, я хочу жеребца, белого, с длинной гривой.
 — Жеребца? — переспросил он, даже не подразумевая, что она была искусной наездницей. — Хорошо, подарю.
 — А золотую карету с розовыми атласными сиденьями внутри. Да, еще бы мне нужно было немного золотых монет, чтобы я смогла их бросать крестьянам во время поездки.
 — Что пожелаешь, Пичи, только пообещай мне, Пичи, и я устрою тебе жизнь такую, какую захочешь. Она почесала щеку и ничего не ответила.
 — Ты не хочешь быть настоящей принцессой?
 — Хорошо… Да…
 — Ну, а если уж пообещала, то ты должна будешь вести себя должным образом.
 Пичи задумалась над тем, как ей придется себя вести, чтобы стать настоящей леди. Одеваться в элегантную одежду, шить, рисовать, писать письма, давать советы, музицировать, вести беседы с леди, прогуливаться, сидеть прямо и скользить по полу — это ли не работа! А еще — поздравлять и помнить дни рождения и годовщины, давать обеды и балы и даже помогать бедным — все это ей интересно будет делать!
 Поэтому, улыбнувшись, она сказала Сенеке:
 — Хорошо, Сенека! Я согласна! Он воспринял ее согласие как первую возможность приблизиться к брачному ложу.
 — Я хотел бы скрепить нашу с тобой сделку поцелуем, Пичи! Это будет подходящая печать для завершения сделки.
 У Пичи от его намерений затряслись коленки.
 — Будь спокойна. Принцесса, — пробормотал Сенека и обхватил ее руками за талию.
 У Пичи вновь мурашки побежали по телу. Как и тогда, ночью, у нее вновь возникло страстное чувство, чувство, непонятное ей самой.
 — Но, Сенека…
 Он рассматривал ее бездонные прекрасные глаза. Днем они были еще красивее, чем ночью. Он вспомнил, что она хотела узнать о нем как можно больше, и сказал:
 — Мне очень нравятся произведения Шуберта.
 — Шуберта?
 Она никогда не слышала о Шуберте, но это было не важно. В данный момент она плохо соображала, так как его властный, проникновенный голос вновь закружил ее и куда-то унес. И еще — его глаза… И непреодолимое желание в его голубых-голубых глазах…
 — Да, хороший Шуберт, — прошептала она.
 Он обнял ее крепче. Их глаза встретились. Он нежно гладил ее по спине и старался сосредоточиться на том, чтобы еще рассказать ей о себе.
 — Да, я люблю также Вильяма Строуда и его книгу «Плавучий остров». Это — политическая драма, написанная в 1655 году. Я перечитал эту книгу четыре раза.
 — Четыре раза, — повторила она на одном дыхании.
 Она не знала Вильяма Строуда, но она продолжала стоять завороженная близостью Сенеки.
 — Я люблю математику, — продолжал он. — Я очень восхищаюсь шведским натуралистом Луисом Агассисом. Мне бы хотелось встретиться с английским физиком Джеймсом Прескоттом Джоулем. И… Пичи… Я хотел бы тебя поцеловать сейчас.
 У нее не было желания отвергать его.
 — Я… только один поцелуй, Сенека. И я ничего не буду раскрывать, слышишь?
 — Слышу, — пробормотал он, перед тем как поцеловал ее. По правде говоря, она и сама также ждала этого поцелуя. Но и как прошлой ночью, она плотно сжала губы, думая, что такой поцелуй можно будет расценить как дружеский.
 Он целовал и целовал ее, давая ей понять, как он хочет ее.
 — Пичи, — пробормотал он ее имя тем низким, мягким голосом, который так разволновал ее.
 — Сенека, — прошептала она в ответ. — Достаточно.
 — Нет, — ответил он.
 — Боже, он не собирается прекращать целоваться, — произнесла она тихо. — Что же девушке делать?
 И вдруг, подобно распускающемуся от тепла и света цветку, губы Пичи раскрылись, и Сенека начал страстно целовать ее.
 О, как приятен был этот поцелуй, как сладки были ее губы!
 Пичи почувствовала, как его пальцы медленно перебирают пуговицы на ее блузе. И прежде чем она сообразила, что произошло, она почувствовала его теплую руку у себя на груди.
 Только теперь она поняла, что он расстегнул пуговицы у нее на блузе. И опять волна страсти нахлынула и закружила ее, как и той ночью. А Сенека ласкал ее упругие груди. Сознавая, что его настойчивость может опять вызвать вспышку ярости, Сенека осторожно снял руку с ее груди и отошел в сторону.
 — Дело сделано. Договор скреплен, — сказал Сенека и с этими словами покинул комнату.
 Когда принц удалился, Пичи посмотрела на свою расстегнутую блузу. Дрожащими руками она пригладила свои волосы так, как мгновенье назад это делал Сенека, и также дотронулась до своей груди. Ее возбуждение переросло в какую-то непонятную тупую боль. Ей очень захотелось после смерти попасть на небеса. Но небеса были тут и прямо сейчас на земле! И она это понимала!
 И человек, который ввел ее в этот необъятный мир, был Сенека.
 Прошло несколько часов после договора Пичи с Сенекой. Пичи прогуливалась по цветущему лугу. Она начала свою прогулку в дворцовом саду, как он ей говорил, а потом пошла на луг.
 — Прогулка, как прогулка, — говорила она своей белке, которая скакала рядом с ней.
 — Леди могут и должны прогуливаться, вот я и прогуливаюсь. И выгляжу я очень модной, дружище Сенека, — бормотала она себе под нос. — Сенека будет счастлив от того, что я исполняю то, что он хотел.
 Она еще раз осмотрела свой туалет — длинное сапфировое платье и голубого бархата накидку к нему. Одета она вполне элегантно, гуляет, но что еще ей надо делать?
 Вдруг какой-то крик привлек ее внимание. Она не ошиблась: это был самый настоящий плач. Она побежала на крик и вскоре увидела маленького мальчика. Он склонился к лежащему ничком барашку. Его маленькие худенькие плечики вздрагивали от рыданий.
 — Ну что случилось, малыш? — спросила она и присела на колени рядом с ним.
 — М… мой барашек, — попытался он объяснить ей. — Он, он зашел на поля с пасхальными цветами, а когда я его нашел, объелся ими и уже был чуть живой. Папа рассердится, узнав, что случилось. Я пасу его, пока они с мамой работают на полях с цветами. Это, это единственный барашек, который остался у нас, и если… если он умрет…
 — Отойди и дай мне взглянуть на него, — приказала она мальчику. Склонившись над животным она поняла, что баран уже еле-еле дышит. Затем она приподняла веко животного и увидела, что взгляд его неподвижен. Пичи испугалась, а затем поняла, что произошло. Она увидела две точки, две ранки на шее животного. Это не цветы виноваты — это укус ядовитой змеи.
 Она вскочила на ноги.
 — Как тебя зовут, дорогой?
 — Тивон, — ответил он.
 — Мне будет нужна твоя помощь, Тивон, — сообщила ему Пичи. Она сняла свой бархатный плащ, положила его на землю, и вместе с Тивоном они положили на него барашка. Затем Пичи побежала к замку.
 У ворот стояли два вооруженных стражника. Взволнованным голосом она велела им следовать за ней. И очень удивилась тому, что они не послушались. На ее платье было много колючек, оно было грязно в тех местах, где она становилась на колени. Она вновь набросилась на стражников:
 — Черт побери вас всех! Вы что, не слышите, что я вас зову с собой?
 — Ваше Высочество, — нервно сказал один из них. — Нам нельзя покидать свой пост.
 — Да?! — воскликнула она. — Я только вчера стала вашей принцессой, и я отдала вам свой приказ. Ступайте сейчас же и принесите того барашка в замок.
 — Ваше величество! — воскликнул другой стражник. — Мы не можем принести овцу в…
 — Вы принесете барана прямо сейчас или я скажу Сенеке, что вы не подчиняетесь распоряжениям принцессы.
 Стражники не шелохнулись. Пичи недоуменно смотрела на них.
 — Хорошо! Я сама принесу это животное. Это нелегкая ноша, и я, возможно, надорвусь. А когда доктора осмотрят меня, то они скажут, что я надорвалась и не смогу родить ребенка. А виноваты во всем будете вы, так как все узнают, что вы не послушали меня и позволили мне на себе таскать тяжести.
 Стражники тяжело засопели и нахмурились.
 — Да, еще прервется королевский род в Авентине и больше не будет ни у вас, ни у ваших детей короля, — продолжала Пичи. — Что ж, стойте здесь. Я справлюсь сама, — сказала она и направилась к Тивону и его барашку.
 Стражники сорвались с места и добежали до Тивона быстрее, чем это сделала Пичи.
 Один из них взвалил барашка себе на плечи, и вся компания — Пичи, мальчишка-пастух и два стражника — быстро зашагали к замку.
 Пичи поспешила внутрь замка. Она благодарила Бога, когда увидела Нидию, идущую наверх по парадной лестнице.
 — Нидия! — сказала она. — Принеси мою сумку! И скажи Кэтти приготовить бутыль горячей воды, луковицу, немного соли и кусок жирного мяса, а также ложку.
 Отдав распоряжения, она стала отыскивать место для того, чтобы уложить животное. Два вооруженных стражника стояли у двери: один — с бараном на плечах, а другой — с ее бархатным плащом-накидкой в руках. Маленький мальчишка-пастух стоял перед стражниками, пытаясь дотянуться своими маленькими ручонками до шеи барана.
 А Пичи… Святой Боже! Она предстала взору Сенеки в ужасном виде. Был еще только полдень, а она была одета в вечернее бальное платье! В грязное бальное платье!!! А еще, присмотревшись, он увидел огромную дырку на юбке платья, через которую выглядывало тело. Сенека тяжело вздохнул. Не прошло и нескольких часов, как он учил ее, как себя вести, но у нее уже все вылетело из головы. Пичи тревожно поглядела на Сенеку.
 — Помоги, Сенека, — сказала она ему. Он и рта не успел открыть, а она продолжила. — Вот тут больное животное нуждается в помощи… Я не успела тебя предупредить…
 Она повернулась к стражнику, который держал барана, и приказала ему положить животное на диван.
 Все это происходило в голубом салоне, но Сенека, обратившись к стражникам, сказал:
 — Выбросьте это животное из дворца немедленно!
 Стража поспешила выполнить распоряжение принца.
 Но Пичи опередила их и первой подбежала к двери. Она преградила им дорогу.
 — Пичи, отойди от двери и дай страже выйти. Это животное не должно находиться в замке, — произнес Сенека.
 — Вот твоя сумка, Пичи, — сказала Нидия, вбегая в комнату.
 Сенека был так оскорблен, что не знал, кому первому выразить свое негодование.
 — Нидия, ты должна обращаться к принцессе «Ваше Высочество»!
 Нидия побледнела. И, прежде чем она успела ответить принцу, в комнату вбежала Кэтти.
 — Я принесла с кухни все, что ты у меня просила, Пичи, — выпалила та.
 Сенека ушам своим не мог поверить.
 — Кэтти?
 — Не переживай, Сенека, — подхватила Пичи. — Это я им сказала так меня называть, и им пришлось делать то, что я им приказала. — А теперь положи его на диван, — сказала она, указывая на животное.
 — Ты не оставишь барана здесь, — возразил Сенека. — Ты уберешь его отсюда!
 Пичи только открыла рот, чтобы опротестовать заявление принца, как неожиданно мальчик-пастушок сказал сквозь слезы:
 — Пожалуйста, Ваше Королевское Высочество… Принцесса старается спасти барашка. У нас только один барашек, сэр, и если он сдохнет, мои родители очень расстроятся. Мы уже четверых потеряли. Я… Мне только семь лет, и папа доверил мне этого барашка, а сам я… я…
 — Попридержи язык, мальчишка, — сказал один из стражников и испуганно посмотрел на принца.
 Сенека уставился на малыша. По щекам его текли слезы. В комнате воцарилась тишина. Все ждали дальнейших действий принца. Но молчание было скоро нарушено послышавшимся рядом голосом короля Зейна. Его Высочество направлялось в соседнюю комнату.
 Пичи растерялась. Сенека действовал быстро и решительно. Он подбежал к дверям, взял Пичи за локоть и вывел ее из комнаты в зеленую галерею. Тивон, два стражника с их ношей, Нидия и Кэтти — все последовали за ними.
 Пичи попыталась вырваться и убежать, но Сенека сумел удержать ее.
 — Сенека, — сказала она.
 Но он не слушал ее и продолжал тащить ее по галерее. Она проклинала его и ругалась.
 — Удав, вот ты кто!
 — Пичи…
 — Я только старалась оказать помощь барашку Тивона, а ты? Ты никогда не повернешься лицом к страждущему, эх ты, Сенека!
 — Ты еще пожалеешь, что назвала меня удавом!
 — Ха! Как бы не так! — произнесла она и начала вырываться у него из рук.
 Сенека был намного сильнее ее, и ему не составило большого труда удержать ее.
 — Ты хочешь или нет, чтобы этому животному отвели место во дворце? Она остановилась.
 — Место? Ты думаешь…
 — Да, но если ты прекратишь сейчас же вести себя как дикарка. Ты помнишь о нашем уговоре? Она вдруг успокоилась и произнесла:
 — Извини меня!
 Они прошли через слабо освещенный коридор. В конце коридора находилась гладкая деревянная дверь. Он открыл ее и вошел внутрь.
 На всех сильно пахнуло плесенью. То там, то здесь — повсюду висела паутина. Сенека энергично стряхнул паутину и по ступенькам поднялся к другой двери, ведущей в верхнюю комнату.
 Комната освещалась лучами света, пробивающимися через плотно закрытые окна.
 — Откройте окна, — приказал Сенека Нидии и Кэтти.
 Ворвался солнечный свет, и Пичи увидела, что внутри комнаты было все покрыто огромным слоем пыли. Единственной обстановкой комнаты был огромный деревянный сундук, а сверху, с потолка свисал толстый канат.
 — Это самое отвратительное место, которое я когда-либо… — пыталась сказать Пичи.
 — Сделай ее чистой! — заявил Сенека. — Или убирай животное отсюда. Выбор за тобой.
 Стерев пыль с лица и едва переводя дыхание, Пичи забрала у стражника свой бархатный плащ и постелила его на пол.
 — Положи барашка сюда, — скомандовала она стражнику и опустилась на колени, чтобы осмотреть животное.
 Тивон, стражник, Кэтти и Нидия тоже склонились. Барашек был все еще жив, но его дыхание еле-еле ощущалось.
 Прильнув к груди животного, она услышала, как медленно бьется его сердце. Барашек умирал, и она понимала, , что ее попытки оживить его уже ни к чему не приведут.
 — Тивон, — сказала она дрожащим голосом, — твой барашек… он умирает… Ему осталось совсем немного.
 Тивон начал громко плакать.
 Кэтти спросила:
 — Что еще мы можем сделать?
 — Конечно, можно попробовать вашими лекарствами, — неуверенно сказал один из стражников. Пичи посмотрела на сочувствующие лица вокруг себя.
 Только Сенека реально оценивал происходящее. А Пичи, Пичи знала, что ничем не может спасти животное. Но тем не менее она начала готовить свое лекарство, чтобы показать Тивону, что она сделала все, что было возможно. Она очистила луковицу, разрезала ее и бросила в бутыль с горячей водой. Туда же, в бутыль, она набросала кусочков жирного мяса и положила горсть соли. Все это она размешала, а затем вынула кусок луковицы и мяса и приложила к месту укуса змеи. Сделав это, она приказала Тивону держать примочку покрепче и как следует. Затем она вынула щепотку «своей» травы из сумки, бросила в бутыль и начала размешивать все в бутыли, бормоча себе что-то под нос. В конечном итоге у нее получилась какая-то похожая на ликер микстура.
 Она взяла ложку, налила в нее микстуры и влила барашку в рот. Но… но уже было поздно. Барашек лежал бездыханный. Он был мертв. Пичи уселась на колени рядом с барашком и сказала:
 — Ох, Тивон… Я… он… Это был укус змеи. Твой барашек… Мне очень жаль, что все так получилось.
 Сенека подошел к мальчику.
 — Твой барашек умер, Тивон, но ты должен быть благодарен за то, что твоя принцесса так старалась его спасти.
 До Тивона едва дошел смысл сказанного.
 — С-с-спасибо, — пролепетал он, глотая слезы. Сенека помог мальчику встать на ноги.
 — Стража позаботится о том, чтобы вынести барашка отсюда и поможет тебе закопать его. А потом ты должен будешь вернуться на луга, чтобы посмотреть за оставшимся стадом.
 Принц ведь и не знал, что барашек этот остался единственным у них в семье.
 Тивон направился к двери. Он все еще продолжал всхлипывать. Прежде чем покинуть комнату, он повернулся к Сенеке и сказал:
 — Вы прикажете бросить меня в тюрьму после того, что я вам скажу, но я ненавижу вашего отца. Я…
 — Замолкни, — закричал на него один из стражников.
 — Да, я ненавижу его, — закричал мальчик. — Я его ненавижу так, что иной раз хочу даже, чтобы он умер!
 Кэтти и Нидия всплеснули руками.
 — Тивон, — прошептала Нидия. Обе девушки замерли в ужасе, ожидая, что на это скажет принц. Гяова мальчика поразили всех, как удар молнии.
 — Тивон, ты не должен так себя вести, — сказала Пичи. — Ты не желаешь смерти короля. Скажи принцу, что ты все выдумал.
 — Нет, — ответил Тивон. — Я ничего не выдумал. Мне хотелось бы, чтобы змея укусила короля!
 Пичи взглянула прямо Сенеке в глаза.
 — Не слушай его, — сказала она ему. — Ему ведь только еще семь лет, Сенека. Он совсем мальчишка. А они такие рассеянные в этом возрасте и не понимают, что говорят.
 Сенека стоял, широко раскрыв глаза, и пристально рассматривал пастушка.
 — Твоя принцесса защищает тебя, Тивон. Если ты, действительно, стоишь того, чтобы тебя защищали, то я прощу тебя, но если нет, то я прикажу наказать тебя.
 Пичи взяла Сенеку за руку.
 — Сенека…
 — Тивон, ты понимаешь, что твое пожелание смерти короля можно расценить как акт измены против короны Авентины? — спросил Сенека.
 Тивон кивнул головой и поднял вверх свое худое личико.
 — Да, я знаю, сэр.
 — В таком случае ты не настолько наивен, как это представляет принцесса. Ты не достоин ее защиты, поэтому ты будешь наказан. Но пока я придумаю для тебя меру наказания, ты, как я и говорил, вернешься к своему стаду немедленно. Ступай!
 Тивон покинул комнату. Его шаги эхом отдавались на лестничной площадке.
 Сенека посмотрел на Кэтти и Нидию.
 — Вы будете молчать, о чем болтал мальчишка. Если вы только о чем-нибудь заикнетесь, то я непременно узнаю. А теперь оставьте нас одних.
 Служанки послушно закивали головами, раскланялись и поторопились покинуть комнату.
 То же самое Сенека сказал стражникам:
 — Держите язык за зубами! И ступайте, помогите мальчишке закопать животное.
 Когда стражники удалились с мертвым барашком, Сенека повернулся к Пичи. Он очень удивился, увидев закипавшую в ее глазах ярость. Она тяжело дышала, грудь ее высоко вздымалась. И… от этого она становилась еще красивее и желаннее.
 Внезапно у Сенеки появилось непристойное желание овладеть ею прямо здесь, на пыльном полу этой грязной комнаты.
 Он стоял напротив нее, тяжело глотая слюну и стараясь побороть себя.
 — Ты должна понять, что все то, что сказал Тивон, — это не только оскорбительно, но и, с точки зрения законов Авентины, противозаконно. Так что ничего не повлияет на мое решение наказать его.
 — Что ты собираешься сделать с ним, — спросила Пичи. — Прикажешь побить?
 — В мои намерения не входит побить его, Пичи, — сказал Сенека.
 — Я… Я не смогла спасти его барашка. А теперь у них никого нет…
 Сенека разглядел слезы на глазах у Пичи.
 — Почему Тивон ненавидит твоего отца? — спросила она.
 — Это тебя не касается, — ответил он. — Ты мне очень сейчас не нравишься, — закончил он.
 — А ты мне такой тем паче, — подхватила она. — Меня от тебя мутит.
 — Меня твои чувства ко мне не интересуют, — парировал Сенека.
 — В тебе, должно быть, много хорошего, Сенека, но это никогда не выходит наружу.
 Он одарил ее свирепым взглядом. Она ответила тем же.
 — Когда ты меня поцеловал сегодня утром, я даже подумала, что для меня этого слишком мало. Я подумала тогда, что небеса сошли на землю. И я знаю, что ты один-единственный, кто заставил меня так чувствовать. Я действительно хочу быть твоим другом, Сенека. Я влюбилась в тебя, Сенека. Это факт. Но пока я не разберусь в своих чувствах, я ничего не смогу дать тебе.
 Она оглянулась и продолжила.
 — Ты сам разрешил мне принести барашка сюда, в эту комнату. Ты мог всех выставить наружу, за пределы замка, но ты всех нас привел сюда. Это было самое лучшее, что ты мог сделать для нас.
 Ее слова умерили его гнев. Но он не хотел подавать вида и внешне оставался сердитым. Этого требовала ситуация.
 — Мой разум запрещает выпрашивать твою любовь. Это — твоя обязанность.
 Она пристально посмотрела на него и сказала:
 — В народе говорят, что нет ничего труднее, чем достучаться до разума.
 — Вот я тебе и советую, не делай этого.
 — Не буду.
 — Мудрое решение!
 — Я попробую достучаться до твоего сердца. Если получится, то тогда уж и до разума достучусь. Сердце без разума, как и разум без сердца, не существует.
 Сенека не оценил логики сказанного.
 — Пичи…
 — Хватит меня учить, Сенека. Я знаю о своих обязанностях. Прежде, чем я умру, ты получить мою любовь. Возможно, я никогда не дождусь твоей любви, но мою — получишь, как только я почувствую ее. Не сомневайся, это будет сильная любовь, я никогда наполовину ничего не делаю. Более того, это — моя любовь, и кому хочу, тому ее дарю. А вообще, ты знаешь, что жизнь без любви — это не жизнь вообще.
 — Ты уже закончила?
 — Как видишь!
 — Очень хорошо, иди прими ванну, почисти зубы и надень что-нибудь поприличнее, чем это атласное бальное платье. Я на сей раз прощу тебе твое ужасное поведение, но это — в последний раз.
 А Пичи не понимала, за что он должен был ее простить. За то, что она хотела оказать помощь бедному животному?!
 — А в свою очередь, я благодарю тебя за то, что считаешь меня полным идиотом.
 — Никто не считает, Сенека.
 Ее сарказм привел его в бешенство. Какой это дьявол вселился в него?! Но всем видом он старался не выдавать своих эмоций.
 — Ты спокойно отдохнешь после обеда. Мне придется обедать с советниками отца, а ты будешь обедать у себя. Но я буду ждать тебя у себя в покоях в девять часов. И не заставляй меня ждать.
 С трудом сохраняя на лице маску безразличия, он удалился.




 Глава 5


 Пытаясь согреться, Бубба зарылся в стог сена. В темноте он не мог видеть своей тетушки, но он чувствовал, что она где-то рядом. Соломинка щекотала ему нос. Он поморщился, затем привстал и вынул из своей сумки птичку, которую он нашел, пока тетушка Орабелла не видела. У птицы было подбито крыло, и Бубба знал, как его вылечить.
 — Я же говорил тебе, тетушка Орабелла, — сказал он. — Не я ли тебе сказал, что кузина Пичи стала принцессой. Ты гордишься этим?
 — Заткнись, — закричала на него тетушка Орабелла. По ее лицу бегали насекомые. Где-то рядом запищала мышь… А еще… запах. Орабелла была уверена, что этот запах она узнала бы всегда и везде.
 Узнав о том, что Пичи стала принцессой, Орабелла пришла в ярость. И ярость эта не проходила, а, наоборот, все усиливалась. Орабелла рассчитывала, что она вернется в Северную Каролину, поселится в домике Макги и присвоит себе золотоносный ручей. Но, кто знает, вернется ли или не вернется когда-либо эта проклятая девчонка к себе домой? Может, когда-нибудь ей взбредет в голову мысль навестить своих соседей Макинтошей? Нет, девчонка должна умереть. Другого выбора не было.
 — Тетушка Орабелла? Орабелла тяжело вздохнула.
 — Что надо?
 — А ты знаешь что-либо о принце, за которого Пичи вышла замуж.
 — А что я могу знать о нем?
 Бубба прекратил гладить по голове свою птаху. Он очень опасался того, что птица раскричится и тем самым выдаст себя. Он знал, что тетушка Орабелла не любит животных и может приказать выбросить ее.
 — Послушай, тетушка Орабелла! Когда кузина Пичи умрет… Тот принц… возможно, захочет иметь ее золотоносный ручей… Поэтому мы должны убить и его, так ведь?
 Орабелла стряхнула насекомых со своего лица.
 — Принц никогда не получит земель, даже если очень захочет. Воля у Даффа Макги была железной Он завещал свои земли только кровным родственникам, — так размышляла Орабелла.
 — Тетушка Орабелла! У меня есть большой-пребольшой секрет. Я…
 — Бога ради! Заткнись и укладывайся спать. Но Буббе не хотелось спать. Его осенила идея.
 — Послушай! Послушай меня, тетушка Орабелла! Знаешь, о чем я подумал?.. Сейчас кузина Пичи стала принцессой. Может быть, ей не понадобится тот золотоносный ручей. Сама рассуди: она живет в замке, и у нее самой есть золото. Если бы я жил в замке и имел немного золота принцессы, то мне не нужен был бы ни дом, ни грязный ручей. Знаешь, что я сделаю завтра? Я пойду в замок, постучусь в дверь, а когда кузина Пичи выйдет, я ей честно скажу, что мы хотим жить в ее доме и пользоваться ее ручьем. Я…
 — Идиот! — зашипела Орабелла. — У нее богатства здесь и богатства — в Северной Каролине.
 — Да?
 — Бубба, никто и никогда ни от какого богатства не отказывался, запомни!
 Бубба выждал мгновение и сказал:
 — Тетушка, если у меня будет золото, то больше я уже ничего не захочу.
 — Это потому, что ты — глупый, Бубба. Представь себе человека, который бы не хотел иметь больше того, что он имеет? Ты самый бестолковый человек на всем белом свете! И ты доставил мне столько беспокойства сегодня ночью, что завтра утром ты останешься голодным, Бубба.
 Бубба зашмыгал носом, но Орабелла ни капельки pro не пожалела. В мыслях своих она вновь вернулась к смерти Пичи. Убийство будет трудно совершить, так как Пичи, возможно, окружена вооруженными людьми. Но невозможного ничего нет.
 Ведь случаются же несчастные случаи. Девчонка может ехать верхом и сломать себе шею. Она может упасть в реку и утонуть, а то ведь ее могут и подстрелить из охотничьего ружья. А почему бы ей не задохнуться под своей собственной подушкой или не съесть отравленной пищи?
 Смерть может настигнуть ее в любое время. Орабелла так размечталась, что и сама не заметила, как мечты стали сами по себе куда-то улетучиваться, улетучиваться… и… она заснула.
 Пичи внезапно проснулась и сразу не смогла сообразить, где она и что с нею происходит. Мягкий утренний свет проникал сквозь тяжелые, массивные шторы. Белка сидела на подоконнике и что-то теребила своими лапками.
 Пичи села в постели. Ее кружевные простыни спадали на пол. Она никак не могла понять, сколько времени и где она находится. Она оглянулась вокруг. Прошло еще некоторое время, прежде чем к ней вернулась память.
 Это были ее комнаты, и она была замужем за Сенекой. Она начала вылезать из своей постели. Ее руки и ноги занемели от сна, а их, казалось, покалывали тысячи иголок.
 Провал в памяти и занемевшая нога. Да ведь это же два признака «типинозиса»?! Доктор Грили ведь говорил ей, чтобы она наблюдала за собой. Боль теперь прошла через все ее тело. У Пичи ком в горле застрял.
 — Я умираю, — прошептала она. — О, Боже, я долго не проживу.
 Она разрыдалась так сильно, что начала раскачиваться из стороны в сторону. Прошло много времени, прежде чем она успокоилась. Мысли о вещей птице не давали ей покоя.
 — Нет, не дождешься того, что я проведу свои последние дни в слезах, — сказала она своей белке.
 Вдруг она увидела желтый бархатный халат и вспомнила, что в нем она должна была вечером идти к Сенеке. Она схватилась руками за голову. О, Боже! Я должна была встретиться с ним в девять часов! Мне не надо было ложиться, я проспала почти всю ночь.
 Сенека не заснул всю ночь. Ну, теперь-то уж он ее проучит! Он напомнит ей о ее обязанностях. Он не боится чистилища, как боится чистилища она. Он не боится потому, что он не католик. Конечно же, это большой грех воевать мужу с женой, как и жене с мужем.
 Она не будет молиться за его и за свою душу.
 — Ну, хорошо, — сказала она себе. — Я сделаю все, чтобы он со мной помирился. И когда он начнет меня вычитывать, я смогу рассказать ему о тех хороших делах, что сделала за день. Вот это мысль, моя плутовка, — обратилась она к белке.
 Она подошла к своему столу и посмотрела на перечень того, что надо было сделать, который составил Сенека.
 — Шить, — прочитала она своей белке. — Рисовать, одеваться со вкусом, писать письма, музицировать, посещать знатных дворян, давать вечера… наносить визиты.
 Она улыбнулась. Наносить визиты. О, боже! Я люблю наносить визиты. Это занятие для леди, и я думаю, оно совсем не трудное. А когда я вернусь помой с визита, Сенека будет гордиться мной, я сделаю все так, как он мне сказал.
 Пичи пошла к своему стенному шкафу. Она была восторге от своего плана и перебрала много прекрасных нарядов. Но они все имели огромное количество пуговиц. Поэтому ни одно из них она не могла надеть на себя без помощи Кэтти и Нидии. А служанкам всегда приходится много работать. Нет, она не будет их звать прямо сейчас. Пусть они лучше поспят. Она так и не смогла подобрать себе платье из шкафа, но, заглянув в туалетный столик, увидела там прекрасное, шелковое, цвета шампанского платье. Его украшали кружевные манжеты цвета слоновой кости, а вокруг шеи были жемчугом вышиты причудливые узоры!
 — Вот это платье! Нет ни единой чертовой пуговицы! Его спокойно можно натянуть через голову, и оно такое красивое! Сенека жутко обрадуется, увидев меня в таком наряде! Он… Может быть, даже даст мне мою корону!
 Придворный конюх по имени Виб провел перед принцессой большого черного жеребца из конюшни принца. Жеребца звали Дамаск. Конюх старался не смотреть на принцессу — уж в очень необычном наряде она была. Можно сказать, что за много лет, проведенных во дворце, он ни разу не видел дамы в таком наряде. Да и ни одна леди не вставала так рано!
 — Сделай одолжение, Виб. Покажи, куда мне повесить свою сумку?
 Виб молча взял ее сумку и повесил ее на железную петлю. Неожиданно сумка закачалась. Виб отскочил от нее.
 — Не бойся, — сказала Пичи. — Это всего лишь моя белка, смотри. Она никогда прежде не каталась на лошадях, поэтому я решила взять ее на прогулку.
 Она погладила белку по головке и опять посадила в сумку.
 — Ты не поможешь мне, Виб? — спросила Пичи. Виб отшатнулся от нее. Он чуть было не дотронулся до принцессы. А по дворцу уже ходили слухи, что принц еще не дотрагивался до своей принцессы. Виб совсем не хотел, чтобы придворные сплетники увидели, что он дотронулся до принцессы.
 — Ваше Высочество, вон впереди, — и показал на камень из белого мрамора.
 Пичи повела жеребца к камню. По пути он ухватил ее за кружевные манжеты и откусил половину.
 — Стыдись! — сказала Пичи животному и вырвала у него кружево. — Это самое гадкое, что ты только что сейчас сделал.
 Конюх побледнел.
 — Ваше Высочество. Позвольте мне разобраться с этим дьяволом.
 — Поди и намочи тряпку в уксусе, Виб. Не отжимай ее.
 Виб поспешил исполнить приказание и вернулся с тряпкой. Пичи нашла длинную палку и намотала на нее тряпку, принесенную Вибом.
 — У моего отца был мул, — говорила она Вибу. — Это было самое противнейшее существо на свете. Он был еще похуже Дамаска. Но отец всегда умел этого мула обманывать и заставлять работать. Вот я и хочу посмотреть, можно ли обмануть Дамаска.
 Высоко держа палку в руках, она подошла к дикому жеребцу настолько, чтобы он не укусил ее.
 Она поднесла палку к его морде, и Дамаск отшатнулся, закашлявшись и задрожав.
 Пичи потрясла палкой.
 — Ну, думаю, ты меня теперь не укусишь. Я буду хранить эту палку у себя, ты слышишь?
 Она повела жеребца к камню и, встав на него, села на коня. Нелегко было взобраться на коня в её наряде, но она смогла. Дамаск начал трясти головой и вставать на дыбы.
 Виб взял жеребца под уздцы, стараясь не глядеть на ноги принцессы. Она ехала верхом, сев по-мужски. Ее шелковые юбки задрались вверх и опутывали ноги.
 Сев на лошадь, Пичи пожалела, что у нее не было под ее нарядом штанов из оленьей кожи. Она сбросила свои задравшиеся юбки вниз и подоткнула тонкую ткань вокруг ног, чтобы седлом не растереть ноги. У Виба сердце в пятки уходило, так он боялся невзначай коснуться ноги принцессы. Конюх видел, что жеребцу очень не нравилась его беспокойная наездница.
 — Я, Ваше Высочество, предупреждал не брать Дамаска. Принц сам должен управляться с этим жеребцом. Позвольте мне оседлать его.
 Пичи погладила шелковистую гриву Дамаска.
 — Я хочу быстрой езды. А ты сказал мне, что Дамаск самый быстрый жеребец в королевстве.
 Теперь уже Виб сожалел, что рассказал принцессе все об этом жеребце. Он даже не подумал, что принцесса решилась прокатиться.
 — Принц свернет мне голову, если с Вами что случится. Ваше Высочество. — сказал Виб.
 Пичи немного призадумалась, а затем сказала:
 — Он тебе ничегошеньки не сделает потому, что ты не оседлал коня для меня. А я сама взяла Дамаска. А теперь ты ответь-ка мне…
 Виб утвердительно закивал головой. Пичи одарила его ослепительной улыбкой.
 — Скажи-ка, Виб, как мне заставить его скакать? У Виба затряслись колени, и он даже прислонился к камню.
 — В-вы не сможете поехать верхом. Ваше Высочество! — ответил Виб.
 — Если ты мне не расскажешь, то я все равно поеду и разобьюсь о камни, — сказала Пичи весело.
 Виб понял, что уговаривать ее бесполезно. И, единственное, что ему оставалось сделать, так это рассказать, как управлять этим скакуном.
 — Ваше Высочество, — сказал конюх. — Вам нужно сдавить его своими пятками, по бокам, но сильно не гоните его. Натяните туго поводья, ноги свесьте так, как это делают леди.
 Виб густо покраснел, когда ему пришлось говорить о ногах.
 — Сидите ровно, спокойно и Вы… Вы… д… должны…
 — Что я должна, Виб? — весело спросила Пичи. Вибу в самый раз было умереть. Он не мог подобрать приличных слов и пыхтел, стараясь объяснить…
 — Вы должны ч… чувствовать ритм жеребца. Ваши движения должны совпадать!
 — Да? — переспросила Пичи. — А как мне его завернуть?
 Дрожащими руками Виб взял у принцессы поводья и показал, как это надо делать.
 — Если хотите повернуть налево, то натяните поводья потуже с левой стороны, направо — то с правой стороны. Дамаск будет действовать так, как будете управлять поводьями. Да, все это он будет делать, если Вы будете твердо обращаться с ним. Он немедленно отреагирует, если…
 Тут Пичи рассмеялась и добавила:
 — Виб, это же не ишак, который не может ничего понять. Мы с Дамаском прекрасно понимаем друг доуга. Нам только с ним надо немного побеседовать.
 — Побеседовать? — переспросил Виб.
 — Да, нам с Дамаском есть о чем поговорить. После этого мы с ним подружимся. Вот увидишь!
 Пичи натянула поводья, и жеребец тронулся с места. Пичи помчалась на луга.
 — Что же я скажу принцу, когда он меня спросит, где Вы, Ваше Высочество? — прокричал он ей вслед.
 Пичи обернулась.
 — Скажи ему, что я поехала навестить своих соседей. Он очень обрадуется, а ты не беспокойся ни о чем.
 Не беспокойся! Легко сказать! Виб чувствовал себя не в своей тарелке.
 Дамаск быстро рванул с места, а потом перешел в галоп. За ним остался столб пыли. Виб застыл на месте от ужаса.
 Последней мыслью перед тем, как упасть в обморок, была мысль о том, что он забыл рассказать принцессе Пичи, как останавливать жеребца.
 Пичи неслась на жеребце через луга. Ветер свистел у нее в ушах. В воздухе пахло морем, травой, солнечным теплом и землей. Пичи обхватила жеребца за шею. Она смеялась.
 Она помнила, что Виб не советовал ей так обращаться с Дамаском, но все в порядке. Единственное, что она не знала, как остановить жеребца, но это случайно получилось, когда она резко натянула поводья. Жеребец от галопа перешел к легкому галопу, затем к рыси и к прогулочному шагу.
 Пичи обняла жеребца за шею и стала ему что-то шептать на ухо. И, как она предсказала, они стали с жеребцом друзьями.
 Она решила навестить Августу Шеррингхейм. Воспоминания о худой, несчастной женщине вернули ее вновь к праздничному вечеру. Августа была первой леди, с которой она надеялась подружиться…
 Пичи не знала, где располагается имение Шеррингхеймов, но надеялась спросить кого-нибудь по дороге. С вершины холма, где стоял дворец, она видела маленькие деревушки. Спустя некоторое время она подъехала к одной такой деревушке.
 То, что она увидела там, не поддавалось никакому сравнению. Жалкие лачуги были пригодны лишь для животных, но только не для людей. Некоторые из них были сделаны из палок и соломы. Она даже не могла себе представить, как в них жили люди! Она разозлилась. Теперь Пичи понимала, почему Тивон ненавидел короля. Было очевидно, что короля не интересовала тяжелая судьба своих подданных.
 — А как же Сенека? — подумала она. — Мог же он как-то бороться с их бедностью, а почему ничего не сделал?
 — Утро доброе! Есть кто-нибудь здесь? — произнесла Пичи.
 Ее крик побеспокоил только тощего петуха, в деревушке не было других признаков жизни. То же самое она увидела и во второй, и в третьей.
 Явно обеспокоенная, она направила Дамаска по тропе и обрадовалась, когда увидела там девчонку и мальчишку. Дети пасли большое стадо овец. Она поздоровалась с детьми. Девочка ответила тем же.
 — Это она, Гервас! Это — принцесса Пичи! — воскликнула девочка.
 Пичи поравнялась с девчушкой и узнала ее. Это была Марли, девочка, которую она встретила реки на следующее утро по прибытии в Авентину.
 — Ваше Высочество! — вскрикнула Марли.
 — Марли! — произнесла Пичи, натягивая поводья. — Не подходи слишком близко, это опасно слышишь?
 Марли отступила в сторону от огромного жеребца.
 — Вы что, собираетесь завтракать сегодня в полях с принцем и королем? — спросила девочка. Пичи улыбнулась и посмотрела на доверчивую девочку.
 — Не сегодня. Марли, но очень скоро. Кто этот твой друг?
 Марли повернулась к мальчишке лет двенадцати и сказала:
 — Это мой кузен, Гервас. Пичи кивнула мальчику.
 — А кто этот твой пушистый зверек? — спросила Пичи.
 — Это маленькая кошечка. Ее зовут Радуга. Я обычно никогда не беру ее с собой, но сегодня она приболела, и я не оставила ее одну, — ответила девочка.
 — Дай-ка мне осмотреть ее! — сказала Пичи. Марли подала кошечку. Пичи потребовалось всего несколько секунд, чтобы установить диагноз.
 — Она — червивая. Ничего серьезного. Принеси ее во дворец, и я тебе вылечу ее.
 — Вы доктор? — спросила девочка.
 — Я травник. Я лечу травами. Дома я обычно лечила всех животных.
 Девочка испытывала благоговение перед принцессой.
 — У моего старшего брата, Минтора, есть большая собака. А у моего друга, Иолы, есть поросенок который плохо ест. У тебя во дворце есть больница для животных? — спросила девочка.
 Пичи вспомнила пыльную комнату в верхних этажах.
 — Да, одна комната. Приноси свою Радугу, больного пса, поросенка и других больных животных, которым нужна помощь.
 — О, спасибо, — ответила девочка. Пичи осмотрела луг и увидела несколько овец, отбившихся от стада.
 — Где ваши родители? — спросила у детей принцесса.
 — Они выращивают на полях пасхальные цветы, — пояснила Марли. — Мы смотрим за овцами, пока они ухаживают за растениями. Но иногда мы теряем своих овец. Вот я, например, вчера потеряла ягненка. Я искала его везде, но нигде не нашла. Мой отец очень расстроился, узнав об этом. Я подумала, что он расстроился из-за меня, а отец мне сказал, что это была не моя вина.
 — Почему не твоя вина. Марли? — спросила принцесса. — Может, он так сказал потому, что маленьким девочкам, таким как ты, тяжело пасти овец?
 Марли заулыбалась.
 — Вот почему Гервас сегодня со мной. Родители решили объединить наших овец, чтобы мы смотрели с ним за овцами вдвоем. Папа сказал, что два пастуха лучше, чем один. Но все равно отец был очень расстроен, — сказала девочка.
 Гервас что-то показал Марли взглядом.
 — Какой-то секрет, Гервас? — спросила Пичи.
 Он затряс головой и уставился в землю.
 Марли ответила:
 — Родители запретили говорить, как они ненавидят работу на цветочных полях, а то у них будут неприятности. Им вредна эта работа.
 — Неприятности? — переспросила Пичи. — Почему их заставляют так много работать в полях? И почему вредна?
 Дети не нашлись сразу, что ответить. Пичи поняла, что все это было странно. — Марли! Я была бы тебе признательна, если бы ты ответила мне, дорогая. У меня умерли мои родители, и я не хочу, чтобы ваши родители жили в тревоге.
 Страх Марли стал постепенно проходить, когда она почувствовала дружелюбный тон со стороны принцессы. Она ответила:
 — Король получает много денег от торговли пасхальными цветами. Вот почему он приказывает обрабатывать большие поля пасхальных цветов. Кто-то по ту сторону моря покупает большое количество цветов. Но мой папа сказал, пока его Величество богатеет, мы…
 — Марли! — прошептал Гервас. Марли тотчас же прекратила свой рассказ. Пичи также решила больше не выспрашивать детей.
 — Ладно, мне надоел этот нудный разговор о полях и цветах. Я, впрочем, хотела узнать, где тут живут Шеррингхеймы?
 Гервас показал на небольшой холм неподалеку.
 — Сразу же за тем холмом. Ваше Величество. Я иногда вожу в тот дом растопку для камина.
 Пичи поблагодарила детей и отправилась в указанном направлении. По пути она поравнялась с мужчиной и женщиной. Они шли по тропе.
 — Утро доброе вам! — поприветствовала она их и поехала дальше.
 Орабелла посмотрела вслед наезднице.
 — Вам, — прошептала она, осознавая, что такое приветствие не принято в Авентине.
 — Она сказала: «Утро доброе вам», — прокручивала в памяти слова Орабелла. Да и вдобавок, у нее рыже-золотые волосы и на ней бархатный плащ. Она ехала верхом на чудесном жеребце.
 — Ох, славный жеребец! — повторил Бубба. — Пожалуйста, тетушка Орабелла, дай мне что-нибудь поесть. Я голоден. Дай хоть что-нибудь…
 — Она вернется, — пробормотала Орабелла. Это — единственная дорога к замку.
 Она вытащила пистолет из сумки и посмотрела на Буббу. На нем, бедном, лица не было.
 — Да, ты выглядишь и впрямь голодным, Бубба, — сказала она ему. — Как бы ты отнесся к груде горячих булочек с медом, да еще бы к жирным сосискам, да еще бы к стакану холодного молока.
 Бубба не поверил ушам своим.
 — Т… ты знаешь, где бывают такие завтраки, тетушка Орабелла? Или ты побывала на рынке, пока я спал?
 Бубба тайком засунул руку в свою сумку и погладил по голове раненую птицу.
 — Да, Бубба! Я купила все это тебе на завтрак. Но прежде, чем я тебя накормлю, ты сделаешь для меня одолжение. Идет?
 Бубба согласился и запрыгал от радости. Улыбающаяся Орабелла держала в своей мощной руке пистолет.
 А Бубба приготовился слушать наставления своей тетушки. В животе у него урчало.
 Ламорка — кухарка Шеррингхеймов, и Рула — экономка, стояли около стены, где в кухне висели сковородки и котелки. Их в данный момент отстранили от их работы. А человеком, отстранившим их работы, была сама принцесса Пичи. Ее Королевское Величество сама стояла перед огромной плитой посередине кухни. Как всегда, белка сидела у нее на плече.
 Принцесса занималась приготовлением завтрака для лорда и леди Шеррингхеймов, которые еще находились в постели и не знали, что новый член королевской семьи готовил им их утренний завтрак. Рула и Ламорка ничего подобного в своей жизни еще не видали!
 Принцесса положила жареную ветчину на большое плоское блюдо.
 — Что вы обычно готовите для Августы, Ламорка? — спросила Пичи.
 Ламорка переглянулась с Рулой.
 — Я… Она… Лорд Шеррингхейм требует, чтобы она… Как бы это выразиться… Он очень беспокоится, чтобы она… — сбиваясь, пыталась объяснить Ламорка.
 — На завтрак у леди Шеррингхейм, как правило, бывает чашка чаю и немного фруктов, — объяснила Рула, подталкивая Ламорку плечом. — На обед — прозрачный бульон и вода. На полдник — только чай. А вечером леди Шеррингхейм, как правило, ест много фруктов и немножечко мяса.
 Пичи ушам своим не поверила!
 — А что же ест старина Вэстон? — спросила принцесса у служанок.
 Ламорка озабоченно взглянула на Рулу.
 — Его светлость… обжора, мэм. Он уминает много еды, четыре раза в день и еще — обильную закуску перед сном.
 Пичи вспомнила тонкие неприятные губы Вэсто-на.
 — И это все он съедает?! — воскликнула Пичи. — Теперь мне ясно, почему в ней жизнь чуть теплится а его распирает как бочку.
 Оценивая данную ситуацию, Пичи решила, что чета Шеррингхеймов нуждается в совете. Да и сам Сенека ведь сказал ей, что она, как настоящая леди, должна давать дворянству советы. Святой Боже! Ей приходится решать столько проблем уже с сегодняшнего утра!
 Она сняла свой фартук и подошла к большому разделочному столу, где стояли блюда с едой, которую она только что приготовила.
 — Ну, вот и все, готово, — сказала принцесса. Фаршированные яйца, имбирные пряники с изюминками внутри, — все это я приготовила, да еще надо бутылочку того французского ликера, который называется шампанским, и бутерброды с икрой. Это сделает завтрак еще более изысканным. Думаю, что Сенека оценит мои способности. Принеси мне немного французского ликера и икры, пожалуйста, Ламорка.
 Ламорка поспешила выполнить приказание.
 — Ваше Высочество, — сказала Рула, разглядывая завтрак. — Это просто прекрасный завтрак. Но… Лорд Шеррингхейм… Он предпочитает бифштекс, жаренный картофель и свежеиспеченный хлеб на завтрак. Он не любит фаршированные яйца.
 — Да? — спросила Пичи. — Какая жалость! Послушай, Рула, он и так здоров, как медведь, зачем ему такой сытный завтрак? Я ему лучше отдам тарелку фруктов, что подают Августе.
 Не слушая замечания служанки, Пичи быстро положила фрукты в две вазы — одну для Вэстона, а другую — для своей белки. К тому времени, как она закончила, Ламорка принесла шампанское и икру. Рула поспешила к двери.
 — Я пойду разбужу их. Им надо одеться, перед тем как спуститься вниз, — сказала служанка.
 — Не надо. Пусть отдыхают. Я сама снесу им завтрак наверх.
 У Рулы задрожали коленки.
 — Но, Ваше Высочество… Лорд и леди Шеррингхеймы… Они… Ну… Они… спят вместе… в одной комнате, мэм, — сказала, запинаясь, Рула и покраснела.
 — Хорошо, Рула, — ответила Пичи. Поднимая тяжелый поднос и удерживая его высоко над головой. — Я обслужу их в постели. Еда в постели — это большое удовольствие. А мне приятно это сделать. Сенека будет гордиться тем, какая я заботливая. Старик Вэстон и Августа удивятся!
 Сенека проснулся от ярких лучей солнечного света, пробивающихся через золотистые бархатные шторы. Он подошел к окну и раздвинул их. Пичи так и не пришла к нему прошлой ночью. Он долго ждал ее, а потом послал служанку узнать, где она. Вернувшись, служанка сказала, что принцесса уже уснула. Но от этого сообщения желание быть с ней не пропало.
 Он пошел спать злой и раздраженный. А теперь невеселые мысли вновь вернулись к нему. Настроение стало хуже после того, как Нидия и Кэтти пришли к нему и сказали, что Пичи нигде не нашли. Служанки, как и было положено им, пришли утром в 7 часов в спальню принцессы для того, чтобы помочь ей одеться. Но принцессы уже не было.
 Сенека знал, что Пичи встает рано, но сам факт, что ее уже до семи не было у себя в комнатах, настораживал его. Он решил, что Пичи хочет снова позлить его.
 — Ваше Высочество?
 Он обернулся и увидел Нидию. На ней лица не было.
 — Вы нашли ее? — спросил принц.
 — Нет, сэр. Н-но… конюх… Он… пришел к Вам, Ваше Высочество.
 — Виб? Зачем?
 Нидия не любила много болтать по поводу своей госпожи, но опасаясь за жизнь Пичи, она вынуждена была сказать.
 — Он… Он сказал, что разговаривал сегодня рано утром с принцессой. Сенека нахмурился.
 — Приведи его!
 Виб быстро вошел в комнату.
 — Ваше Высочество, принцесса… д… дьявол п-п-по-путал принцессу… — произнес он.
 — Виб, опомнись и расскажи мне все, что ты знаешь.
 Виб закивал головой.
 — Принцесса… Она дала ему понюхать уксуса. Я сам мочил тряпку. Я старался объяснить принцессе, как нужно ездить верхом… Но-но это был самый сложный урок из тех, что я давал в жизни. Я не дотронулся до принцессы, бог тому свидетель. Мадам взобралась на камень, а оттуда — на жеребца. Я хотел оседлать жеребца… но она мне не позволила этого сделать! А она не может ездить верхом.
 — Не может ездить верхом?! — воскликнул принц.
 — Да, сэр. Я забыл ее научить, как останавливать жеребца. Я… я от страха упал в обморок. А сейчас я поторопился известить Вас…
 Сенека чуть сдержался, чтобы не тряхнуть хорошенько этого истеричного человека.
 — Куда она отправилась? — гневно спросил принц.
 — С визитом…к мадам. Она сказала, что Вы, Ваше Высочество, очень обрадуетесь, если узнаете об этом… Да… и еще… Ее Высочество… Мадам взяла Дамаска, сэр.
 — Что? — Сенека заломил руки за голову. — Боже! Пичи не могла ездить верхом, и она была на Дамаске, а Дамаск был дьявольски непослушен! Воображение уже рисовало Сенеке всяческие ужасы. А что, если это чудовище сбросило ее? Может быть, она сейчас где-нибудь лежит на земле холодная, истекающая кровью, напуганная. Да вдобавок, болота кишели гадюками. Боже, а густые леса! Там ведь встречаются не только волки, но и бродяги. А крестьяне? Пичи ведь никогда раньше не отходила далеко от дворца. И что будет, если те работники не признают в ней свою принцессу: ее ослепительная красота соблазнит их, и они воспользуются тем, что она одна.
 Мысль о том, что его невеста попадет в руки насильников, заставила его совсем потерять голову. Пичи. Его сердце дрогнуло. Золотисто-рыжие волосы. Светло-зеленые глаза. Кожа цвета магнолии и алые губы — его красавица!
 В ушах стояли ее слова: «Я буду твоим другом, Сенека».
 Сенека в волнении вышел из своего кабинета. В конце коридора от встретил Тиблока.
 — Мне нужно собрать всех слуг, и каждый из них должен быть хорошо вооружен и быть готовым к выезду.
 Тиблок хотел было запротестовать, но, взглянув на лицо принца, поторопился исполнить приказание.
 Двадцатью минутами спустя Сенека оседлал белого жеребца, которого он хотел подарить Пичи. Он провел вооруженных людей через дворцовые ворота. Каждый из них был готов защитить свою принцессу. Но ни один из них так не переживал, как Сенека.
 Он не только защитит свою невесту… Он убьет каждого, кто прикоснется к ней.
 Пичи постучала левой рукой в дверь. На голове у нее стоял тяжелый поднос с завтраком, и она чуть придерживала его правой рукой.
 — Оставь нас в покое, — раздался сердитый голос из-за двери. Пичи узнала голос неприятного, с тонкими губами Вэстона.
 — Это я! Принцесса Пичи! Я принесла вам завтрак! — прокричала она.
 Она услышала, как в комнате бешено засуетились.
 — Вы уже в порядке? — переспросила она. — Если нет, то накройтесь, а то я не могу дольше удержать этот тяжелый поднос.
 С этими словами она открыла дверь и вошла в комнату. Поднос все еще был на ее голове. Вэстон и Августа были в длинных халатах. Они стояли на кровати.
 — Ну, я решила подать вам завтрак в постель. Она поставила поднос на стол у большого окна, подошла к окну и раскрыла шторы. Потоки солнечного света залили мрачную комнату.
 — Подойдите сюда и съешьте это все, пока оно не остыло. Так готовила моя мама, — сказала она.
 Вэстон уставился на ее наряд. От шока у него застучало в висках. Стараясь сохранить самообладание, он взял руку своей жены и прижал к себе.
 — Ваше Высочество, — сказал он. — Мы в замешательстве. Скажите, принц знает об этом ви-ддте? — Вэстон говорил спокойным голосом, но его гнев выдавали его маленькие серые глаза.
 Пичи не реагировала ни на что. Ее больше всего волновала Августа. Боже, она сейчас выглядела намного хуже, чем тогда, на свадебном обеде. Ее темные волосы сосульками спадали по ее тонким плечам. Она была бледной. И даже ее губы были совершенно бескровными.
 Пичи взглянула на Вэстона и ответила:
 — Это Сенека сказал мне наносить визиты. А если у Вас с этим проблемы, то решайте с ним.
 Августа уткнулась лицом в ворот халата. Губы ее невольно раздвинулись в улыбке.
 — Ну, Вэстон? — продолжала напористо Пичи.
 Вэстон стоял, переминаясь с ноги на ногу. У него действительно была проблема с вторжением принцессы в его спальню. Как себя повести? Сенека скоро унаследует трон, а Вэстон был не прочь стать советником нового короля.
 Он не знал, как выйти из этой непростой ситуации.
 С фальшивой улыбкой он повел Августу к столу, остановился и увидел там маленькую серую белку.
 Белка ела яблоко из вазы.
 — Это моя белка, — сказала Пичи, поглаживая ее по спине. — Она никогда не каталась верхом на лошади, поэтому я взяла ее с собой.
 Вэстон усадил Августу перед столиком и поставил перед ней вазу с фруктами.
 Пичи убрала ее.
 — Это не для нее, Вэстон. Это Ваше, — сказала она и поставила вазу на стол перед ним.
 — Но… но она всегда на завтрак ест фрукты. Они нравятся ей. Ваше Высочество! Не так ли. Августа?
 Августа покорно кивнула головой. Тогда Вэстон поставил другой стул и церемонно предложил принцессе присоединиться к трапезе.
 — Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, — сказал Вэстон.
 Пичи уселась, то же сделал Вэстон.
 — Вот твои фрукты. Августа, — сказал он и вновь пододвинул к ней вазу.
 — Я только что сказала, Вэстон, что фрукты не для нее. Это не праздничный обед, поэтому Августа может есть столько, сколько в нее вместится. Сенека сказал мне, что женщины-леди должны подражать мне. Первое, что мне хотелось бы, так это то, чтобы Августа переняла мой аппетит! Да, и еще Сенека говорил мне, что если я прошу что-то сделать, то все должны рассматривать мою просьбу как команду. Вот я и прошу, чтобы Августа ела то, что пожелаю я!
 Сам же Вэстон положил себе огромную порцию жареной ветчины, кукурузный пудинг и свежую булку. Он также взял несколько бутербродов с икрой и налил себе бокал шампанского.
 — Я не люблю фаршированные яйца, а в целом завтрак кажется вкусным. А шампанское создает атмосферу праздника! — сказал Вэстон, гнев которого смягчился при виде вкусной еды.
 Вэстон поднял свой бокал шампанского. В душе, конечно, он негодовал от выходок этой девушки.
 — Да, давайте отпразднуем нашу встречу. За Ваше Высочество! Мы Вам благодарны за завтрак и визит. И скажите принцу, что мы оценим его заботу.
 Пичи не придала значения тому, что сказал Вэстон. Она разглядывала Августу. Она видела, как дрожали ее руки, когда муж поднял бокал и произнес тост.
 — У меня нет настроения веселиться. Вэстон, — сказала она и взяла его переполненную тарелку, куда еще подложила фаршированные яйца. Все это она поставила перед Августой.
 — Ну, вот. Августа! Это твой завтрак. Наешься до отвала. Когда наешься, тогда мы отпразднуем!
 Сказав это, принцесса улыбнулась Августе. Глаза Пичи засияли от радости, когда она увидела, что Августа взяла в руки вилку.
 Вэстон был в шоке. Кто дал право распоряжаться в его доме его собственной женой?
 — Моя дорогая Августа! — пробормотал он, рассчитывая на то, что она подчинится его воле. — Я же говорил тебе, как много для меня значит твое изящество!
 Августа отложила вилку в сторону и проглотила слюну.
 Пичи поняла, что Вэстон предупредил свою жену насчет еды. Тут она все поняла:
 — Это не значит, что у Августы нет аппетита, Вэстон. Это значит, что Вы тот человек, который не дает ей есть! Да посмотрите же на нее! В ней жизнь чуть теплится! Вот как Вы ее любите!
 Вэстон едва сдержал свое негодование, но все же, сохраняя самообладание, сказал:
 — Августа — настоящая леди. Ваше Высочество. Она всегда дает себе отчет в том, что делает. И она всегда уважает мои требования. Да к тому же, это ведь долг жены подчиняться своему мужу, не так ли?! — сказал лорд Вэстон и тут же вспомнил, что до них уже дошла сплетня о том, что принцесса отказала принцу в первую брачную ночь.
 — А Вы — настоящий джентльмен, Вэстон? Сам готов обжираться, когда жена чуть жива от голода! Знаете, медяшку сколько не чисти, она золотом не станет! Запомните это, Вэстон!
 — Я… Я… извините, — пробормотал Вэстон и повернулся к своей жене. Я… Это правда, что я не хочу, чтобы Августа стала слишком толстой. Я предпочитаю худых женщин. Мы с Августой женаты уже полгода. Не прошло и двух недель, как Августа подчинилась моим требованиям. И я заявляю, что у меня добропорядочная жена! И Вы, Ваше Высочество, можете оценить это!
 — Оценить? — переспросила Пичи. Ее голос задрожал.
 — Оценить можно лошадь, собаку, кусок торта, на худой конец, но не ее, — произнесла Пичи, указывая на Августу.
 Вэстон пожал плечами и подошел к тарелке с едой.
 Пичи уже не контролировала себя.
 — Ты, старый горный козел! Я видала таких с тонкими губами! Ты такой жирный, что, если упадешь наземь, то рассыплешься вдребезги! А еще — … ты доведешь Августу до смерти.
 — Я…
 — Позволь мне кое-что тебе сказать, Вэстон! Меня не интересует, каких женщин ты любишь! Неужели ты думаешь, что я буду просто смотреть на то, как ты моришь ее голодом! У меня будет время расцарапать тебе голову!
 Вэстон встал. «Король узнает об этих выходках. Если принц не может прибрать к рукам деревенщину, то, может быть. Его Королевское Величество сможет. Вэстон подаст жалобу, как бы не злился принц — весь двор узнает о проделках его принцессы. Нет, я действительно пошлю официальную жалобу и немедленно!» — Так думал лорд Вэстон.
 Стараясь сохранить спокойствие, он слегка похлопал Августу по плечу и сказал:
 — Мне надо встретиться с лордом Риттингом Тэйвансом, моя дорогая. Мы собирались поохотиться утром. Но, моя дорогая, во время охоты я буду вспоминать твою тонкую изящную фигуру!
 Он многозначительно взглянул на нее, надеясь на то, что она поймет его намек.
 — Всего хорошего. Ваше Высочество! — сказал он Пичи и вышел из комнаты.
 Пичи дала Августе вилку и сказала:
 — Ешь!
 Августа съела половинку яйца.
 — Больше!
 Августа отщипнула кусочек кукурузного пудинга.
 — Улыбайся! — приказала Пичи.
 Августа заулыбалась.
 — Ты когда-нибудь разговариваешь? — спросила она у нее.
 Августа заулыбалась.
 — Мой отец звал меня «молчунья», и только он один.
 — Да? А меня мой отец звал «Пичерсом». Ты думаешь, я тебя поэтому так и назвала?
 — Я совсем не возражаю. Ваше Высочество! — ответила Августа.
 — Зови меня Пичи или Пичерсом, или Пич… или… ну, хорошо. Зови просто Пи…
 Августа рассмеялась так звонко, что ей самой стало неудобно: она никогда не слышала от себя такого громкого смеха.
 Пичи подняла свой бокал шампанского и поднесла его к бокалу Августы.
 — За дружбу?! — спросила принцесса. Августа улыбнулась.
 — За дружбу! — ответила она.
 Августа быстро уничтожила все, что приготовила для нее Пичи.
 Пичи вихрем неслась по дороге во дворец.
 — Чертова страна, Дамаск! — обратилась Пичи к жеребцу, направляя его на тропу, ведущую ко дворцу.
 — Дети должны пасти овец, пока взрослые выращивают цветы. Король богатеет, а люди беднеют. Джентльменам разрешается есть все, что захотят и когда захотят, а женщинам почти запрещается есть. Я ничего подобного еще в своей жизни не видала, — шептала она на ухо жеребцу. — Но я клянусь тебе здесь и сейчас, что мне придется изменить здешние порядки!
 Она хотела немедленно поговорить с Сенекой. Если он начнет учить ее уму-разуму, то она сразу же пойдет на беседу к королю. Король, конечно, не любит ее и уклоняется от встреч с нею, но он не сказал в ее адрес ничего плохого! Она встретится с ним обязательно! Она все равно поговорит с ним! Она не собирается больше мириться с тем, что увидала сегодня утром: с нищетой, со странной манерой обращения с женщиной и со многим, многим другим.
 Хорошие манеры поведения записаны в перечне обязанностей! А что стоит за этими хорошими манерами поведения?
 Эта мысль донимала ее сейчас больше всего. Она пустила Дамаска легкой рысью.
 Как только жеребец ускорил свой шаг, раздался выстрел.
 Это произошло так неожиданно, что Пичи ничего не поняла. Она даже не вскрикнула. Она просто рухнула на землю.




 Глава 6


 Сенека повернул своего белого жеребца на обочину пыльной дороги. Вдруг его внимание привлек непонятный звук, похожий на выстрел. Да, он не мог ошибиться; это ружейный выстрел.
 Спустя некоторое время он смог различить Дамаска, скакавшего к нему.
 Жеребец был без наездника!
 У Сенеки все заныло внутри от страшных предчувствий. Он помчался галопом туда, откуда только что показался Дамаск. Солдаты следовали за ним. Обогнув еще один холм, он увидел ее, лежащую впереди.
 Пичи неподвижно лежала на дороге. Сенека потерял контроль над собой.
 — Боже, нет, нет… — закричал он. Он даже не дождался, пока его жеребец остановится, он просто спрыгнул на ходу и помчался к Пичи. Он опустился на колени рядом с ней. Сенека смутно слышал команды, которые отдавал Медард, капитан стражи. Он видел только ее, свою жену Пичи.
 Он не мог понять — жива она или нет, дышит она или нет. В его голове пронеслось ее обещание: «Прежде, чем я умру, ты получишь мою любовь».
 — Умерла, — прошептал Сенека. — Пичи?
 Он прильнул к ее щеке. Медард присел с ним рядом.
 — С принцессой… все в порядке. Ваше Высочество?
 Сенека не ответил. Очень осторожно он поднял Пичи на руки. Он запаниковал, когда ее голова запрокинулась навзничь.
 — Пичи, — пробормотал он. — Пичи, очнись!
 Она пошевельнулась, сначала еле-еле, а потом посильнее. А затем она так резко села, что Сенека едва удержал ее на руках.
 Он облегченно вздохнул.
 — Пичи, — произнес он.
 — Сенека? — увидела она его.
 — Ты упала… с Дамаска. Ты… ты ушиблась?
 Сенека прижал ее поближе к себе, ибо все еще не верил, что она жива.
 Пичи закрыла глаза и вспомнила, что произошло: «Жеребец вздыбился, и я покатилась вниз. Я…»
 Сенека увидел, как у нее округляются глаза.
 — Что такое? — спросил он.
 — Где же моя белка? Она оставалась в сумке на загривке жеребца!
 — Не бойся, Дамаск вернется в конюшни и Виб…
 — В конюшни?
 — Ну, да! И Виб найдет твою белку. Ты ушиблась? — спросил Сенека у Пичи. Осмотрев себя, Пичи ответила:
 — Да нет, вроде бы нигде не болит. А теперь позволь мне встать!
 Сенека не отпустил ее.
 — Но ты же ведь была без сознания!
 — Теперь я чувствую себя хорошо. Просто у меня перехватило дыхание.
 Сенека не видел страха в ее глазах.
 — О, Боже! Сенека! — сказала она. Все, что случилось, так это то, что я свалилась с жеребца. И вдобавок, я упала в этот мягкий песок. У меня даже царапины нет, и я не ушиблась, слышишь?
 Да, Сенека еще в жизни не встречал такой храброй женщины! Многие из женщин, окажись они в такой ситуации, сейчас бы разрыдались, впали в истерику, но только не Пичи, Она сохраняла бодрость духа.
 — Но, Пичи! Я слышал звук выстрела!
 Она приподнялась, убирая локоны с лица.
 — А, да, я тоже слышала, но… Она вдруг вспомнила не только, как она летела с жеребца, но и вспомнила целое утро. И, вспомнив все, разъярилась.
 — Ты… ты чудовище, вот кто ты!
 Сенека оторопел — чем он заслужил ее негодование?
 Пичи вырвалась из его рук. Она продолжала причитать:
 — Все люди кругом так бедны, что могу предположить, что они могут есть только хлеб, размоченный в воде. Нам всем позор! И если ты или твой отец ничего не можете для них сделать, то я позабочусь!
 Все его приятные мысли быстро улетучились. Сенека стоял и думал, что Медард и все остальные слуги слышат ее. Они не только слушали ее, они смотрели на нее, как на скандалистку. Все пережитое превратило Сенеку в комок нервов, его руки были до боли сжаты в кулаки, скулы ходили ходуном, глаза яростно блестели.
 — Пичи, — сказал он, — не время сейчас это обсуждать…
 — А когда же, по-твоему, придет это время? — закричала она. — Будем говорить, когда все люди и овцы перемрут, да? Что за чертова страна, эта Авентина! Все, что вы имеете здесь, — обратилась она к солдатам, — все приберут к рукам богатые. Но я заявляю вам прямо здесь и сейчас, Сенека, что только на бедных держатся все богатства Авентины! Они…
 — Ваше Высочество, — сказал Сенеке один из подъехавших стражников. — Мы обнаружили лорда Тэйванса и лорда Шеррингхейма в лесу. Они охотились.
 Сенека увидел двух дворян, появившихся из-за деревьев. У них были ружья.
 — Ваше Высочество, — обратился лорд Тайване к Сенеке. — Я очень сожалею о случившемся. Мы с лордом Шеррингхеймом охотились на зайца. Мы много проехали, что даже не подразумевали, что принцесса была где-то рядом. Боюсь, что мой или лорда Шеррингхейма выстрел испугал ее скакуна.
 — Пожалуйста, примите наши глубочайшие извинения, Ваше Высочество, — закончил лорд Шеррингхейм. — Мы берем всю ответственность на себя.
 Лорд Шеррингхейм неприязненно взглянул на принцессу, вспоминая со злостью ее утренний визит.
 — Хорошо, — сказал Сенека.
 — Поймали сколько-нибудь зайцев, Вэстон? — вмешалась в разговор Пичи.
 Вэстон стоял, переминаясь с ноги на ногу. Ему очень не хотелось, чтобы она высмеяла его перед принцем, солдатами, его другом Тэйвансом.
 — Да, Ваше Высочество, — ответил он. — Мы поймали трех зайцев. И мой повар приготовит зайчатину для Августы.
 Пичи видела, что он лгал.
 — Приготовит зайчатину? — переспросила она. Сенека почувствовал какое-то напряжение в разговоре Пичи с лордом Шеррингхеймом. Он потом непременно все выскажет Пичи, а сейчас Сенека решил положить конец их неприязни.
 — Джентльмены, — обратился он к дворянам. — Вы можете продолжить свою охоту. Прощайте!
 Сенека повернулся к солдатам, которые обыскали местность вокруг.
 — Ну, нашли кого-нибудь еще? — спросил Сенека.
 — Нет, сэр. Только следы. Лорд Тэйванс сказал яам что тут, неподалеку, были двое крестьянских детей. Они пасли овец. Лорд Тэйванс говорит, что дети, возможно, также испугались выстрела, как и Дамаск. — сказал один из стражников.
 — Я такого же мнения. Ваше Высочество, — сказал Медард.
 Удовлетворенный тем, что падение Пичи было только несчастным случаем, Сенека взял ее за руку и подвел к белому жеребцу.
 — Я хотел подарить тебе этого белого скакуна сегодня после обеда, но был очень удивлен, что ты не умеешь ездить верхом. Но теперь ты доказала, что вполне можешь ездить, и я вручаю тебе этого коня. Надеюсь, что он будет твоим любимцем.
 — Я ехала на Дамаске очень даже прилично. Все, что мне приходилось делать, так это рассказывать ему на ухо истории. А потом — он мне…
 — Осторожнее, — сказал Сенека и подсадил ее в седло белого жеребца. Он показал ей, как надо держаться в седле настоящей леди. А затем ловко вскочил на жеребца позади нее, и они поехали.
 Пичи все еще злилась на него и пыталась не обращать внимания на то, как ее муж как бы ненароком дотрагивался до нее то там, то здесь. Она пыталась проигнорировать его притязания… но… ничего не смогла с собой поделать. От его постоянного соприкосновения с ней у нее забегали по телу мурашки, и какое-то непонятное тепло разлилось по всему телу. Ее тело само льнуло к нему. О, как она проклинала себя, как ненавидела в эти минуты. Она подумала, что начинает сходить с ума. Ей непонятно было одно: как можно было желать этого чудовищного человека?!
 Она постаралась отодвинуться от него подальше. Но как только она сделала это, Сенека, напротив пододвинулся к ней еще ближе.
 Наконец, он решил продолжить свои наставления.
 — На тебе — одежда для сна, — проворчал он ей на ухо. — Вчера ты была в лохмотьях, сегодня — в ночной рубахе. Что будет завтра? Пойдешь голая? Твой шкаф до отказа набит прекрасной одеждой, а ты…
 — Это не ночная одежда, а совсем удобная, без застежек. Терпеть не могу застежки! И мне в ней так удобно, — ответила она.
 Пичи еще раз попыталась высвободиться из его объятий. Ее пульс учащенно забился, когда он коснулся своим ухом ее кончика уха.
 — Прекрати, Сенека, — сказала она. — Ты опять разжигаешь мои чувства. Ты такой горячий и ты пахнешь… этой дорогой. А еще ты так сидишь, что мне хочется уткнуться носом в твою шею.
 Сенека пустил жеребца легким галопом и продолжил:
 — Говорю тебе, это — ночная одежда. Я ценю твое желание уткнуться мне носом в шею, но думаю, что придется подождать, пока мы не уединимся. Не будешь же ты делать это на глазах у всех? И еще, я хочу тебе сказать, что твой крик в мой адрес по поводу крестьян — это из рук вон выходящее поведение. Не тебе мне советовать по поводу затруднительного положения крестьян.
 — Затруднительного положения? — выкрикнула она и повернулась к нему лицом к лицу. — Это больше, чем затруднительное положение, ты — холодный, бессердечный…
 — Не кричи так и не обзывай меня! — потребовал Сенека.
 Он погнал жеребца галопом так, что ветер в ушах зазвенел. Этим он надеялся заглушить ее крик и не привлекать к себе внимания. Сенека не мог дождаться когда они вернутся во дворец и собирался ей устроить там настоящую головомойку! Он больше не слушал вздор, который она несла.
 — Только вернемся во дворец, Сенека, — кричала Пичи, стараясь перекричать цокот копыт жеребца. — Самодовольный злой мистер!
 Сенека видел, как она раскрывала рот, но, к сожалению, ничего не слышал. Да он больше и не хотел слушать ее тирады. Зачем ему это? Он знал, что она ругает его, поэтому проигнорировал ее речии стал вспоминать.
 Он вспоминал, как увидел ее на дороге, такую беспомощную. Он мог потерять ее сегодня… Он наклонил голову и коснулся лицом ее золотисто-рыжих волос. О, Боже! Он вдохнул аромат лимона, аромат, крема! Боже! Какой это был запах!
 Он мог потерять ее сегодня! Эта мысль преследовала его все время по пути во дворец.
 Они подъехали ко дворцу, и Сенека направил жеребца прямо в конюшни. Он быстро соскочил с жеребца и собирался помочь Пичи спуститься вниз. Но она опередила его и соскочила раньше, чем он подошел.
 Очутившись на земле, она бросилась к Дамаску, который стоял привязанным к столбу. На загривке у него была белка!
 — Ваше Высочество, — раздался звонкий голос. Пичи обернулась и увидела Тивона. Мальчишка был перепачкан белой краской так, как будто бы он выкупался в ней. В одной руке у него было ведро с краской, а в другой — большая кисть.
 — Тивон, дорогой, что ты тут делаешь? — спросила Пичи у мальчонки.
 Пичи увидела озорные огоньки в глазах у ребенка.
 — Я крашу! — сказал он.
 — А кто пасет твоих овец? — спросила Пичи. Сенека подошел и взял ее за руку и быстро произнес:
 — Ты можешь поговорить с парнем попозже. А сейчас ступай к себе и оставайся там. Я к тебе скоро зайду.
 Пичи взглянула на него и произнесла:
 — Розы красны, мшисты — пойдем со мной под руку, хозяин-шишка.
 Сенека слушал ее смехотворную рифму, и гнев его начал понемногу утихать. Он посмотрел на Тивона и сказал ему:
 — Ты покрасил еще только три двери в конюшне. А тебе надо все закончить к вечеру. Если ты не закончишь, то я придумаю другое наказание на завтра. Тивон, тебя перестанут наказывать только тогда, когда я буду удовлетворен твоей работой. Понятно?
 — Но можно мне кое-что сказать принцессе? Ну, пожалуйста, сэр?
 — Поскорее, а потом поторопись с работой, — согласился Сенека. Он не мог отказать мальчишке в его просьбе.
 — Принцесса, — обратился он к Пичи. — Моя мама прислала Вам свитер в благодарность за помощь нашему барашку. Она сама связала его из домашней шерсти. Он здесь, висит на заборе.
 Сказав это, он подошел к ведру, обмакнул кисть, а затем начал красить дверь. Пойти за свитером сейчас он не мог, так как принц разрешил сказать принцессе только несколько слов, а затем приказал работать. Вот он и работал!
 Пичи наблюдала за ним и смеялась:
 — Сенека! Это ты так наказал Тивона, заставив его красить?
 — Да, — ответил принц, — и я советую тебе не просить, чтобы я изменил свое решение. Я считаю, что это трудная работа — покрасить все двери. Ведь мальчик совершил очень плохой поступок и должен за это ответить! А теперь послушай меня, — обратился он к Пичи, — ступай к себе.
 Пичи чуть было не расхохоталась, но решила уйти из конюшни. Выйдя на улицу, она заметила в загоне для лошадей овцу с тремя крепкими ягнятами. Пичи остановилась. Она никогда не видела прежде на территории дворца овец. Ей стало интересно, откуда они здесь взялись и кому они принадлежат. В следующую минуту она увидела свитер, который мать Тивона передала ей. Он висел на изгороди загона.
 И вдруг ее осенило: да ведь это же все овцы Тивона! Она резко повернулась к Сенеке.
 — Это ты дал ему этих ягнят? Да? — спросила Пичи.
 Сердце у Пичи переполнилось нежностью. Глаза горели! Сенека никогда еще не слышал от нее такого мягкого проникновенного голоса. Он почувствовал по ее виду, что она перестала сердиться на него.
 — Стадо мальчика не имеет к тебе никакого отношения. Забирай свой свитер и ступай, — сказал он как можно спокойнее.
 Пичи взяла свитер и удивилась тому, как он был сделан. Шерсть была толстая и мягкая одновременно.
 — Сенека, — сказала она, — этот свитер…
 — Первый и последний раз прошу тебя, ступай к себе!
 Нежность, которую она испытала к нему, заставила ее послушаться его. Пичи направилась к замку. В руках у нее были свитер и белка. Только теперь Пичи поняла, что взамен умершего барашка Сенека возместил мальчику целых три здоровеньких барашка!
 В душе у нее расцветали необыкновенные чувства!
 Только вчера она обещала найти в Сенеке то, за что она смогла бы полюбить его. И сегодня она нашла то, что искала.
 Нидия и Кэтти помогли Пичи освободиться от ее грязной одежды. Пичи стояла и рассматривала шерстяной свитер. Он был отличного качества. Там, у себя на родине, она переносила много шерстяных свитеров, но таких, какой ей подарили сейчас, она не видала. И что это за авентинские овцы, которые дают такую прекрасную шерсть? А что за ворс на свитере! Нет, она еще таких овец нигде не встречала!
 Погруженная в свои раздумья, Пичи не сразу обратила внимание на своих служанок. Они как-то странно притихли и ничем не выдавали своего присутствия.
 Она положила свитер, посмотрела на девушек и спросила:
 — Вы что, сердитесь на меня?
 Нидия отрицательно покачал головой. Она зашла за шелковую ширму и начала наполнять ванну горячей водой. Эту воду только что принесли в ведрах мальчики-слуги. Но Пичи уже успела разглядеть лицо служанки.
 — Что это за красная отметина у тебя на щеке, Нидия?
 — Я… Ничего… ерунда… — ответила Нидия из-за ширмы. — Я… у меня… Это пчела укусила меня сегодня утром…
 Ответ Нидии Пичи не понравился, и она взглянула на Кэтти, надеясь, что та скажет ей правду. Кэтти опустила глаза и уставилась в пол.
 Пичи сказала девушкам подождать у двери, а сама, все еще размышляя о странном поведении служанок, зашла за ширму и погрузилась в горячую воду.
 — Кэтти, поди и принеси мне мой мешок!
 Кэтти знала, о каком мешке идет речь. Она быстро принесла ей маленькую сумочку.
 Пичи взяла ее, открыла, вынула оттуда горсть засушенных цветков магнолии и бросила их в воду. Тотчас же ароматный запах распространился по всей комнате. Закрыв глаза, Пичи вдыхала аромат тех чудесных цветов. Что это был за дивный запах!? Благоухание лимона и чего-то еще!!
 Нидия стала поливать Пичи водой.
 — Мы очень беспокоились о Вас, — сказала Кэтти.
 Она подождала, пока Нидия закончит лить воду Пичи на голову и начала мыть ее длинные, рыже-золотистые волосы.
 — Мы даже представить себе не могли, куда Вы спозаранку отправились, — продолжала Кэтти. — И когда мы узнали, что Вы взяли Дамаска, мы чуть с ума не сошли. Тиблок тотчас же усадил нас за работу, но мы не переставали думать о Вас.
 — Этот Руперт-Дуперт усадил вас за работу? Да как он мог? Ведь вы мои служанки! Что он заставил вас делать? — спросила Пичи.
 — То, что мы обычно делали, до того как стали Вашими служанками, — пояснила Кэтти. — Мы мыли и вытирали тарелки, чистили и резали овощи, затем мыли полы на кухне. И все это время мы думали о Вас.
 Пичи вновь взглянула на красную отметину на щеке Нидии.
 — А вам нужно было с вечера, как Вы говорили встретиться с принцем, — продолжала Нидия. — Когда принц узнал, что случилось утром… Нет, я никогда его таким не видела! Он был так испуган за Вас. За несколько минут он собрал группу солдат и пустился искать Вас.
 «Итак, Сенека испугался за меня», — подумала Пичи. Она закрыла глаза и представила себе, как он искал ее с солдатами. Все это начинало забавлять ее. Конечно, она сожалела, что доставила ему много хлопот. Но она никогда не забудет того, что он сделал для нее.
 — Ну вот, — сказала Нидия, подавая Пичи махровое полотенце. — Вытрись хорошенько и побыстрее, чтобы не простудиться!
 Пичи заулыбалась. Она подумала, что стало бы с Нидией, если бы она узнала, что Пичи привыкла купаться в ледяной воде.
 Кэтти подала ей нарядный шелковый халат. Она надела его и уселась на бархатный стульчик перед камином. Девушки начали расчесывать ей волосы. Волосы Пичи еще не просохли, а в дверь уже постучали.
 Пичи вскочила. «Сенека», — прошептала она. Нидия подошла к двери. Так, в зале стояли лакей и два стражника. У лакея в руках была большая бархатная шкатулка.
 — Его Высочество Принц поручил мне доставить это принцессе, — сказал слуга.
 — Минуточку, — сказала Нидия. Она обернулась взглянула на Пичи. — Оставайтесь за ширмой. Халат сильно прилип к Вашему телу.
 Только после того, как Пичи скрылась за ширмой, Нидия разрешила слуге войти. Он оставил шкатулку на столике у двери.
 — Скажите принцессе, что мы приносим ей свои извинения, так как шкатулку должны были доставить еще вчера вечером.
 Пичи поспешила к шкатулке, как только дверь за слугами закрылась. Она была тяжелой. Пичи прижала ее к себе и провела рукой по тонкому черному бархату шкатулки. Ее сердце подсказывало ей, что было внутри. Дрожащими пальцами она нащупала золотую застежку на шкатулке. Но снова раздавшийся стук в дверь помешал открыть.
 — Черт побери, — сказала она. — Кто там еще пожаловал?
 Нидия снова пошла к двери, но не успела дойти, как в комнату вошел Сенека.
 — Вы свободны, — сказал он служанкам. Он посмотрел на Пичи. на ней был красивый зеленый халат, такого же цвета, как и ее глаза. Халат обрисовывал всю ее фигуру. У Сенеки дух захватило. В комнате витал аромат лимона… и чего-то еще! Ему так сейчас захотелось прижать ее к себе и не отпускать!..
 Но он пришел сюда не для этого. Он пришел устроить ей настоящую головомойку по поводу ее поведения!
 Пичи взглянула на него. Он все еще был одет в костюм для верховой езды. Облегающие брюки вырисовывали каждый мускул на его теле. Белая рубашка плотно облегала грудь. Пичи залюбовалась его фигурой и лицом. Черные густые волосы завитками падали на открытый лоб и затылок. Но ей не составило большого труда заметить ярость в его взгляде.
 «Боже, — подумала она, — у него такой вид, как будто бы он хочет убить меня».
 — Ты… Ты… так смотришь на меня, будто хочешь уложить меня в постель киркой и лопатой, — сказала она Сенеке.
 Он ничего не ответил, а медленно повернулся и закрыл дверь.
 Пичи увидела у него в руках лист бумаги. Она уже было собиралась спросить, что это такое, как вдруг Сенека скомкал бумагу, да так, что пальцы его побелели. «О, Боже! Этот человек был на грани срыва».
 — Ты совершенно отвращенный! — произнесла она.
 — Я уже говорил тебе не употреблять этих странных эксцентричных выражений. Почему ты никогда не слушаешься меня?
 Он, как всегда, обрушил на нее ушат холодной воды в самый неподходящий момент, и Пичи, которая минуту назад испытывала нежные чувства к нему, моментально расстроилась.
 — Отвращенный — это означает чувствовать отвращение, — обиженно произнесла она.
 — «Чувствовать отвращение» — это не значит описывать то, как я себя чувствую.
 — Но… Но… я не поняла, зачем ты сейчас это сделал, — сказала она, указывая на скомканный лист в его руках.
 — Мне извиниться?
 — Ты спас меня. Ты отправился искать меня.
 — Хотел бы я знать, где ты была сегодня утром? Пичи прижала бархатную шкатулку к своей груди. Она была очень обеспокоена и смущена. И зачем надо было брюзжать в такую минуту, когда она почти что разобралась в себе и нашла, за что можно было полюбить его.
 — Извини, я заставила тебя побеспокоиться, Сенека.
 В душе Сенека негодовал — хотелось бы ему знать, за все ли ей хотелось извиниться? А как насчет сотни и одного грехов, за которые она не извинилась?
 — И я еще извиняюсь за то. — продолжала она, — что ругалась на тебя раньше. Я не знаю, как черт дернул меня за язык говорить в присутствии стражи про людей и их овец. Я сожалею, что придиралась к тебе за это. Я не бесчувственное животное… Я думала о тебе…
 Ее слова ласкали и обжигали его. Пичи продолжала:
 — Мой батюшка… он всегда говорил мне держать язык за зубами. Он был, конечно, прав. Но мне от этого не легче. А еще отец говорил, что у меня язык родился раньше, чем я появилась на свет божий. И думаю, что из-за своего языка я не попаду в Чистилище.
 Сенека не ответил, хотя мысль о том, как у нее язык родился на свет божий раньше ее самой, развеселила его. Он чуть не расхохотался. Но… он пришел сюда не за этим, и улыбка могла бы испортить все дело. Он пришел устроить ей взбучку, и он сделает это!
 — Пичи, — начал он.
 — Чистилище… — перебила его она. — Сенека, У меня сегодня утром было много симптомов. Я проснулась утром рано и, черт побери, долго не могла вспомнить, где я нахожусь. А еще стопы ног… По ним словно мурашки забегали… Я тебе не рассказывала всего, так как не хотела тебя расстраивать. Вот как. Ты мой муж и имеешь право знать, что я слишком долго не протяну и ты… останешься вдовцом.
 Сенека закрыл глаза, стараясь не выдать своего раздражения, а она подумала, что он опечалился из-за того, что она рассказала ему.
 — О, Сенека, — продолжала она, — не переживай. Я сделаю все, что смогу, чтобы мы были счастливыми. Поэтому не расстраивайся по поводу этих симптомов, слышишь?
 Он раскрыл глаза.
 — Я не печалюсь по поводу так называемых твоих симптомов! Подумаешь! Ты потеряла ориентацию в пространстве, когда проснулась, а не память, это во-первых. Во-вторых, это не признак надвигающейся смерти. И в-третьих, не было еще такого человека, у которого мурашки не бегали по ногам! Понимаешь, в народе говорят, что «ноги замлели»! Вот что было у тебя. И вообще, признаки твоей смерти смехотворны. Бога ради, Пичи…
 Она искренне улыбнулась ему.
 — Я понимаю, — сказала она, — что ты стараешься не верить тому, что произойдет. Я понимаю тебя. — Она наклонила голову, чтобы получше рассмотреть бархатную шкатулку, которую она все еще держала у себя в руках.
 Сенека взял у нее из рук шкатулку и гордо пошел к кровати. Он открыл шкатулку и высыпал ее содержимое на постель. Это были драгоценности! Они ослепительно сверкали и переливались, и манили к себе.
 — Я держу свое слово в нашем договоре, — сказал Сенека. — Когда же ты будешь держать свое слово?
 Замирая от восторга, Пичи подбежала к кровати. В центре лежала ее бриллиантовая корона, корона, которую носила пра-прабабушка Сенеки. А еще там ржал головной убор, сделанный как венок и тоже яз бриллиантов и других дивных камней. И рядом рассыпались еще много других драгоценностей. И Пичи не знала, хватит ли у нее времени и жизни все что переносить. Конечно же, она найдет время, а если не найдет, то наденет все сразу!
 Она хотела взять в руки свою корону. Сенека перехватил ее руку.
 — Я задал тебе вопрос: «Когда ты собираешься выполнять свое обещание?»
 Любуясь своей сияющей короной, она не понимала, чего от нее добивался Сенека.
 — Сенека… Ты… Я… я… ничего не понимаю. Я выполняю свое обещание. Я стараюсь делать все так, как ты мне сказал, — произнесла она.
 Он все еще продолжал держать ее за руку, а потом повернул ее к себе так, что они чуть нос с носом не столкнулись.
 — Разве я говорил тебе шляться одной по лугам и дорогам? Разве я тебе говорил садиться на жеребца, который дьявольски непослушен?
 — Я никогда больше не уйду из дворца одна. Я…
 — Наконец, я не говорил тебе навещать Шеррингхеймов! Я не говорил тебе готовить для них завтрак и прислуживать им с твоей чертовой белкой! Что это за выдумки? Какой позор врываться в чужую спальню и заставлять людей краснеть из-за того, что они предстали перед тобой в ночных рубахах?! Конечно же, если учесть, что ты тоже была в ночной одежде, то вы все были на равных.
 — Сенека…
 — Или я учил тебя сравнивать лорда Шеррингхейма с жестянкой, или я давал тебе указания, как угощать его собственную жену? И, конечно же, я не УЧИЛ тебя бросать ему в лицо салфетку!
 Бодрое настроение Пичи быстро улетучилось. Он злился. Тот тон, которым он все это выговаривал ей, насторожил ее. Неужели она все сделала так плохо? А она надеялась, что Сенека одобрит ее действия.
 — Возможно, у меня перепуталось все…
 — Перепуталось? Что это значит? — спросил он громко.
 — Перепуталось — это значит, что «я испортила все дело», да? — спросила она. В глазах у нее появились слезы.
 — Когда у «тебя перепуталось» все, ты подумала обо мне, о том, кто я? — спросил у нее Сенека.
 Она поняла, что скомканная Сенекой бумага была жалобой от лорда Шеррингхейма.
 — Эта тонкогубая скотина, лорд Вэстон Шеррингхейм. Теперь я нанесу ему двойной удар! Сенека снова нахмурился.
 — Двойной удар, — быстро объяснила она, — означает то, что я ударю Вэстона, а… он… ударится о землю. Его жена… Сенека, я уже решила! Я хочу, чтобы его жена Августа стала моей придворной дамой. Ты ведь хотел, чтобы у меня были придворные дамы? Так я смогу защитить Августу! Слышишь?
 Сенека был сильно зол. Он разорвал письмо в клочки и думал о том, что Пичи была третьей за сегодняшний день, кто узнал о письме. Сенека был вторым. А первым был король: ему доставили жалобу прямо поутру. Свирепый голос отца стоял у него в ушах: «Она… — говорил король взахлеб, — она заставила их есть ее вычурную пищу. Она ввалилась к ним в спальню, когда они были в ночных рубашках. И кто бы мог подумать?! Они, дворяне, ели вместе с ее белкой?!» И еще смех… Саркастический смех его отца еще стоял у него в ушах.
 Пичи видела, что на душе у Сенеки творится что-то неладное.
 — Я не собиралась забывать о своем обещании, — пробормотала она. — Я постараюсь выполнить его. Я буду делать визиты тогда, когда ты скажешь и как ты скажешь! Я буду хорошо одеваться! Я, правда не знала, что то платье — ночная рубаха. Прости меня, если можешь, — сказала она.
 — Ты, действительно, перепутала все мои указания, которые я тебе давал. Ты меня очень расстроила, Пичи. И я уже не надеюсь, что смогу тебя чему-нибудь научить!
 — И я тоже не надеюсь, — тихо произнесла Пичи, опустив голову и уставившись глазами в пол.
 — Если бы ты знал, Сенека, как я сожалею о всем случившемся, если бы ты знал, — произнесла она. Сенека не знал, что ему делать. Чувства у него раздвоились.
 — Посмотри мне в глаза, — приказал ей он.
 Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
 — Неужели ты не знаешь, что можно, а что нельзя делать? Объясни мне, как можно не знать, что бросать в лицо салфетку — это плохо? Неужели в твоем родном городе Поссом Холлоу об этом не знают? — спросил принц. Он нахмурился и ждал, что Пичи сама осудит свое поведение, но услышал следующее:
 — Конечно же, в моем родном городе знают, как надо себя вести. Но если надо, значит могут… бросить салфеткой, и не только ей!
 У Сенеки скулы заходили ходуном, а Пичи продолжала:
 — И если бы мне пришлось возвращаться от Шеррингхеймов к себе домой, а не во дворец, то я залепила бы тому старому ослу-лорду картечью, а не салфеткой!
 Сенека ахнул.
 — Пичи… Как ты можешь так говорить? Это возмутительно, — выдавил из себя Сенека, и, чтобы скрыть выражение своего лица, пошел к окну. Он стоял спиной к Пичи, боясь повернуться. Предательская улыбка появилась у него на лице, а вообще он боялся рассмеяться. Всеми правдами и неправдами он старался быть сердитым… но не мог.
 Лорд-осел. Боже! Сенека не мог себе представить, что было бы с Вэстоном Шеррингхеймом, услышь он такой оскорбительный титул, который дала ему Пичи. В глубине души Сенека понимал, что данный титул и впрямь подходил лорду, и это еще больше веселило его. О, как могла Пичи ловко все подмечать на ходу!
 Губы Сенеки задрожали от сдерживаемого смеха.
 — Сенека, что происходит? — спросила она. Он не ответил, так как приступы смеха готовы были вот-вот вырваться наружу. Он только надеялся на то, что Пичи не будет больше навешивать никому никаких титулов. А если она не остановится в своем словотворчестве, то он за себя не ручается. Не получив никакого ответа, Пичи подошла к нему и остановилась рядом.
 — Пожалуйста, не сердись больше на меня. Я ненавижу, когда ты грустишь. Я тогда очень нервничаю, как старая залатанная дева, — сказала она.
 Ее последнее сравнение сразило Сенеку наповал. Он уже не мог удержаться от смеха. Он облокотился на подоконник и закрыл глаза. Его душил беззвучный смех. Плечи его дрожали от смеха, а Пичи подумала, что его трясет от гнева. И она решила сменить тему разговора, чтобы облегчить его страдания. Пичи осторожно положила руку ему на плечо.
 — Сенека! Я хотела сказать о ягнятах Тивона… То что ты сделал для этого мальчика… это так прекрасно с твоей стороны!
 Внезапно его смех прошел, и он стал внимательно слушать ее.
 — Ты такой великодушный человек, Сенека. И сострадательный тоже. А это для меня очень важные вещи — сострадание и великодушие. Я очень горжусь, что такой человек является моим мужем. Он не ответил, так как не знал, что сказать. — А когда мы с тобой были в той комнате, где висит портрет твоей бабушки, помнишь, ты мне рассказывал, что тебе нравится драма про плавающие острова и…
 — «Плавучий остров» Вильяма Строуда — это политическая драма.
 — Да… да, ты мне много тогда рассказывал, что ты хочешь встретиться с тем парнем, который изобретает тепло в Англии и что тебе нравится тот портной, который шьет шубы, ну… помнишь, его зовут Берт и…
 — Шуберт, Пичи, Шуберт! — сказал Сенека, схватившись за голову. — Он не шубы шьет, он — ком-по-зи-тор!
 — Да… да… я тоже так хотела сказать. И я знаю теперь, что ты мне не посторонний человек, каким был прежде.
 Его поразило ее признание.
 — Я хочу поверить в то, что ты мне сейчас сказала.
 После небольшого раздумья Пичи произнесла:
 — Я… Сегодня я нашла в тебе то, за что я смогу тебя полюбить — великодушие и сострадание.
 Сенека вновь закрыл глаза. Пичи. Ему так хотелось произнести это имя. Но его язык как бы налился свинцом. В его теле, казалось, работало только сердце. И оно так бешено колотилось, что ему казалось, что оно вот-вот выпрыгнет наружу. Он вспомнил, как сказал ей:
 «Я не хочу твоей любви, Пичи, это — твоя обязанность».
 Сейчас он не смог бы повторить этих слов.
 — Сенека…
 Он открыл глаза.
 — Ты… мне теперь больше чем муж, а я тебе больше чем жена… Неужели ты думаешь, что мы… Конечно, ты, может быть, изменил свое мнение и не хочешь больше ничего. Ты сильно рассердился на меня. А когда люди сердятся, они не хотят иметь никаких дел с теми людьми, на которых они сердятся, — сказала она.
 — Что ты хочешь сделать, Пичи? — спросил Сенека.
 Она облизала губы.
 — Сенека. Я больше ничего не хочу дурного делать. Я только хочу понравиться тебе, — сказала она.
 Ее признание понравилось Сенеке.
 — А как ты собираешься это сделать? — спросил он.
 — Ну, мне кажется, что, может, самое время заниматься тем, чем занимаются муж да жена. Ты знаешь… чем они занимаются. Как ты думаешь… Я… Тебе это понравится, Сенека?
 Он судорожно кивнул, затем снял ее руку со своего плеча. Она была так близка, что он слышал ее дыхание. Сенека повернулся к ней и задел ее правую грудь.
 — Ты только что встретился с мисс Молли, — сказала она тихим голосом, — будь добр, встреться с мисс Полли тоже, — сказала она.
 Его сердце замерло от того, что он увидел. Пичи вынула руки из рукавов халата и обнажила -
 перед ним свои дивные груди.
 у Сенеки дух перехватило! Халат все еще держался на талии.
 — Пичи, — сказал Сенека и протянул к ней свои руки.
 Она прижалась к нему. Он обнял ее. Их губы сомкнулись в страстном поцелуе, во время которого она осторожно коснулась своим языком его языка.
 — Знаешь, — скзала она, — я никогда и ни с кем в своей жизни так не целовалась, как с тобой… ну.. чтобы там касаться языками… ни-ни… Если там… языком сосульку, как в детстве… Но это совсем не то, я тебе правду говорю, Сенека… Не те чувства…
 Давай продолжим… хочешь?
 — Да, Пичи, — прошептал он и еще крепче прижался к ее обнаженной груди. — Хочу… хочу…
 целовать тебя!..
 — Я тоже, — пролепетала она, и они вновь сомкнулись в страстном поцелуе.
 Пичи делала все также, как делал он: целовала его также, как целовал ее он и ласкала его также как делал это он.
 Сенека стонал от удовольствия.
 — Боже, какая же ты прекрасная, Пичи! От этих слов она покраснела, но продолжала оставаться на верху блаженства! Рядом с ней был ее муж! Его теплые руки ласкали ее грудь, и пока ее тело предавалось удовольствию, ее разум был переполнен мыслями. Она думала о своем красивом принце, его нежных губах, теплых руках и сильном мускулистом теле. А еще в мыслях она вернулась к овцам, трем ягнятам и маленькому мальчику, которого наказали очень странным способом ».
 Обняв Сенеку руками за шею, она целовала и целовала его губы, шею, виски, лоб и шептала ему на ухо:
 — Я мало-помалу узнаю тебя, мало-помалу узнаю о тебе. Я думаю, мы станем друзьями… и не только… Ты доставляешь мне такое удовольствие, Сенека! Такого со мной еще не случалось!
 Ее поцелуи сделали свое дело: они посеяли те искры, из которых стало разгораться пламя. Он обхватил ее своими руками и стал целовать без удержу. Это была прелюдия их любви, их большой любви. Так думал Сенека, уносясь все дальше и дальше в вихре поцелуев.
 — Ты… ты… — шептала она, — первый мужчина в моей жизни, перед которым я предстала обнаженной. И представь, мне не стыдно, Сенека, что ты смотришь на меня, мне совсем не стыдно! И теперь я знаю, что все, что я делала — это не грех. Во мне проснулись чувства!
 Бог тому свидетель, что в нем, в Сенеке, эти чувства тоже проснулись! Он больше не мог ждать. Как пушинку, он подхватил ее на руки и понес к кровати. Бережно и осторожно уложил ее на кровать. Рядом с ней лежали ее драгоценности. Они сверкали и искрились, но не так ярко, как глаза Пичи.
 — Сенека, — сказала она и протянула к нему свои руки.
 Сенека залюбовался ее красотой — и отключился…
 — Сенека! — позвала она вновь.
 Он слышал ее голос, но не мог никак сосредоточиться, ибо в голове мелькнула одна только мысль:
 «Я женился на ней у алтаря, а сегодня — … скреплю этот союз… на брачном ложе! Я сделаю ее своей женой!»




 Глава 7


 Сенека все еще контролировал себя. Он ласкал ее а затем начал нежно целовать ее кончик уха, шею…
 — Еще раз, — прошептал он, — скажи мне еще раз, что ты хочешь сделать?
 — Угодить тебе! — ответила она.
 — А мне хочется угодить тебе, Пичи!
 Она кивнула головой как бы в знак согласия.
 — Конечно, эти фигли-мигли… это еще не настоящая любовь… Но мне кажется, что если я понравлюсь тебе, а я в этом уверена, то мне будет приятно увидеть тебя довольным.
 — Как ты права, моя Принцесса! Удовольствие будет еще лучше, если мы его поделим на двоих. Пичи улыбнулась в знак согласия, но тотчас же нахмурилась:
 — Я вот только не знаю, кто первым начнет дележку. Только не я…
 — Я знаю, что не ты, — прошептал он и положил свою руку ей на грудь. — Но думаю, скоро начнешь… первой.
 Сенека улыбался, наблюдая за ней. Было очевидно, что ей не очень-то приятен этот разговор с недомолвками. Он взял ее руку, поднес к своим губам и начал целовать. Он целовал каждый ее пальчик, и особенно тот, на котором было надето обручальное кольцо.
 Пичи почувствовала, как мурашки забегали у ней внутри по телу.
 — Сенека, — сказала она, — я никогда не знала, что пальцы могут так чувствовать. Кто бы мог подумать, что это ощущение перевернет все внутри меня?
 Но Сенека не видел в этом ничего странного.
 Сердце Пичи бешено забилось, когда Сенека начал целовать ее запястье, ее плечо, ключицу, шею а затем — ее губы.
 «Боже! Я всегда думала, что назначение языка — болтать и пробовать на вкус. Я даже не подразумевала, что язык может доставлять такое удовольствие!» — подумала Пичи.
 А Сенека, в свою очередь, понял, что ухаживание за Пичи не будет спокойной процедурой, так как она болтала без умолку.
 — Язык — это вещь, Сенека! — произнесла Пичи.
 — Да, — согласился Сенека.
 Он продолжал улыбаться, так как знал, что скоро ей покажет еще не это! Он уже чувствовал, что Пичи была готова для большего. Его желание усилилось.
 — Пичи, — прошептал он, осыпая ее губы поцелуями.
 Обняв Сенеку за шею, Пичи повернулась к нему. Только этого он ждал и положил свою голову ей на грудь.
 Буря удовольствия пронеслась перед ней, когда он стал целовать соски ее грудей.
 — Милая моя, — бормотал он, вдыхая аромат ее тела.
 Пичи тяжело дышала. Она сама не понимала себя: у нее возникло желание, а какое, она не успела разобраться.
 — Я хочу… — прошептала она дрожащим голосом, — Сенека, я хочу…
 — Я знаю, моя дорогая. Я знаю, — ответил он и бережно взял ее сосок в рот и начал теребить его своим языком.
 Она застонала:
 — Боже… Ох… Сенека… Я чувствую… Другой рукой он нежно гладил ей живот.
 — Пожалуйста!.. Не прекращай… Не прекращай! — простонала она.
 Ему хотелось, чтобы она чувствовала его тело, его тяжесть и начала понимать, что он собирается сделать с ней.
 Он, действительно, был тяжелым. Она чувствовала это своим телом. Но вместе с тем это доставляло удовольствие.
 Нежные чувства прошли по всему телу и заставили ее еще больше желать человека, который растревожил их.
 — Твоя рубашка, — прошептала она. — Мне хотелось бы тоже вдохнуть запах твоего тела. Можно мне снять твою рубашку!?
 «Неужели она действительно думает, что должна спрашивать меня об этом?» — подумал он. И не успел он подумать, как Пичи ловкими движениями сняла с него рубашку. Теперь его грудь была также обнажена, как и ее.
 — Ты такой сильный и… красивый, Сенека! — прошептала она.
 Он наклонился к ней и поцеловал ее в ложбинку между грудей. Аромат ее тела заполнил его сознание, унося его в небытие.
 — Я представляю, что между нами идет борьба на шпагах, — произнес Сенека.
 — А ты знаешь, как сражаться на шпагах? — спросила она.
 — Знаю, — ответил он.
 Воображение возвратило Пичи в это утро. Она представила себе, как Сенека поехал со стражей искать ее, а на поясе у него висела шпага. И вдруг ее буйное воображение заставило Сенеку вздрогнуть. Она вскочила в кровати и закричала:
 — Они все ненавидят меня, они хотят… изнасиловать и убить меня… Я боюсь, …моя белка придет мне на помощь… Но она не справится с этими кровопийцами, и тогда… о, провидение! На помощь придешь ты, Сенека, такой сильный, такой храбрый! Я кричу тебе: «Мой возлюбленный!» А ты… убиваешь своей шпагой этих негодяев… направо и налево…
 — Пичи…
 — Они падают у твоих ног и умирают… А потом… ты берешь Дамаска, сажаешь меня и мы вместе скачем за горизонт. Мы и моя белка, и твоя шпага.
 Сенека не переставал поражаться ее буйной фантазии.
 — Пичи, — сказал он. — Может, вернемся к тому, чем мы с тобой занимались?
 — Подожди! У меня внутри все трепыхается!
 — Трепыхается? — переспросил он.
 — Да, мой дорогой, храбрый принц! Мой завоеватель! Мой возлюбленный!
 Ее глаза горели. Он притянул ее к себе и нежно поцеловал. Она ответила тем же. Она целовала и целовала его. А он хотел большего. И хотел сейчас же. Он гладил ее спину, ее живот и спускался все ниже и ниже… до тех пор, пока не коснулся ее самого сокровенного места…
 — Сен… Ты… Ты… что делаешь? Ты что трогаешь? Соображаешь?
 Она начала вырываться от него. Он поймал ее и придавил своим грузным телом.
 — Пичи, ты просила меня не прекращать, не останавливаться. Я сделал так, как ты просила… Я клянусь, что я сделаю тебя своей женой!
 Очень аккуратно он повернул ее на бок и склонился над ней.
 — Женой? Но я — я уже твоя жена, — сказала она ему смущенно. — Ты что, не помнишь нашу свадьбу? Я не понимаю…
 — Я знаю, что ты не понимаешь. Но я собираюсь научить тебя. Я покажу тебе, что я подразумеваю.
 Она видела, как он пожирал глазами ее грудь, ее живот и то, что находилось… ниже… Сенека видел ее плотно сжатые бедра.
 Уверенный, что они скоро раскроются для него, он взглянул на пояс, который обвивал ее тонкую талию. Шелковый халат был ее единственной одеждой. Под халатом не было ничего.
 — Принцесса, — прошептал он и ухватился рукой за пояс. Он хотел увидеть ее во всей ее красе!
 Пичи сначала не сообразила, что он сделал, а когда сообразила, то очень смутилась.
 Сенека потянул за пояс, и полы халата разлетелись. Он тотчас же положил ей руку на живот, а потом спустился ниже.
 Пичи пришлось очень быстро повернуться на живот, дабы избавиться от его притязаний.
 — Пичи, — сказал Сенека и потянул ее за плечо. Она повернулась и сказала:
 — Пошли козла в огород, он все переберет. Я же ведь сказала тебе встретиться только с мисс Полли, а ты надумал здороваться еще с Друлли.
 Ему не пришлось долго соображать, кто такая была Друлли. Он чуть было снова не рассердился на нее. Но его инстинкт подсказывал ему не горячиться.
 — Пичи, — начал он говорить нежным мягким голосом, — давай поговорим об этом, ладно? Что ты имела в виду, когда говорила, что мы могли бы заниматься тем, чем занимаются муж да жена?
 — Ну… я имею в виду то, что мы делали, Сенека. А впрочем, ты сам получше знаешь, что это такое, Сенека. Я знаю, что это такое, хотя ничего подобного в жизни не делала, но я знаю…
 — Я вижу, — ответил Сенека. Он медленно перевернулся на спину и прижал ее к себе. Она вновь начала вырываться.
 — Успокойся. Все, что я делаю, так это обнимаю тебя, и все.
 Она перестала дергаться.
 — Сенека…
 — Откуда же ты знаешь, чем занимаются муж да жена, если никогда в жизни этим на занималась? — спросил он.
 — Это все миссис Макинтош.
 — Просто рассказала тебе, да? Ты ничего об этом не узнаешь, пока сама не испробуешь, Пичи.
 — Нет, я знаю. Мисс Макинтош объяснила все очень хорошо.
 — Тогда, я думаю, она рассказала тебе об этом, — сказал он и положил ее руку к себе на бедра, а затем приложил к паху.
 Пичи вдруг стало страшно. Только его кальсоны отделяли ее руку от его самого сокровенного места. Она попыталась отдернуть руку, но Сенека не дал ей этого сделать.
 — Я думал, что ты все знаешь об этом, а ведешь себя так, как будто бы не знаешь ничего. Если ты овладеешь этими знаниями, то «такое» твое прикосновение ко мне ничего плохого для тебя не сделает. Более того, я никогда не обижал тебя и не собираюсь этого делать сейчас.
 А Пичи тем временем обезумела от страха. Сенека все еще не отпускал ее руку, а она чувствовала, как его плоть увеличивалась в размерах и была такой горячей.
 Пичи была очень удивлена, так как миссис Макинтош ничего не говорила ей о том, что мужская плоть может так расти. Сенека начал водить ее рукой вверх-вниз…
 — Скажи мне, что ты знаешь об этом? Скажи, что нам с этим нужно делать? — допытывался он у нее.
 Когда она поняла, что он подразумевает под словом «это», то раскрыла рот от изумления.
 — О, Боже, Сенека! Ты от скромности не умрешь!
 — В кровати — никогда, и тебе того же желаю! А теперь скажи мне, что мы сделаем с «этим»? — спросил он и положил ее руку себе между ног.
 Придавленная его могучим телом, Пичи лежала, как мышка, боясь и пальцем пошевельнуть. О том, чтобы вырваться и убежать, не могло быть и речи. Он, как демон, удерживал ее своими сильными руками.
 — М… м… мы н… ничего не сделаем с «этим». Это не то, чем мы могли бы заниматься сегодня. Позволь мне…
 — Нет, не позволю! Ответь на мой вопрос. Ей ничего не пришлось сделать, как подчиниться королевскому приказу. Глядя ему в глаза, она приготовилась доказать, что ей все было известно.
 — Ну… ты… у тебя с «этим» делом все в порядке… и по размерам… и по силе. Должно быть, у тебя совсем нет проблем, так, Сенека?
 — Ты — замечательнейшая женщина! Я даже и не думал, что ты когда-нибудь сделаешь мне комплимент, — сказал он и еще сильнее надавил ее рукою свою плоть.
 — Продолжай, моя дорогая, прошу тебя… Боги небесные! Она думала, что эта пытка для нее никогда не закончится! Ей показалось, что его плоть стала еще горячее прежнего. Ее рука горела как в огне.
 — Пичи, — сказал он, — что еще ты знаешь?
 — Я… Ну… «это» входит внутрь и ерзает до тех пор, пока ты можешь двигать, и даже может содрогаться. А еще, ты даже можешь вспотеть от этой тяжелой работы, и даже — застонать. Но при всем при том у тебя возникают очень хорошие чувства. И я думаю, что у меня должны быть такие же! А когда уже никто — ни ты, ни я — не в состоянии будем двигаться, тогда ты вынимаешь «это», и все закончено. Вот что я знаю, Сенека!
 Сенека не засмеялся и не улыбнулся, так как боялся обидеть ее.
 — Ты сказала: «Это входит внутрь». Внутрь куда?
 — Меня.
 — Тебя? А конкретно, куда?
 — Ты знаешь.
 — Я, действительно, знаю, Пичи. Но мне интересно, знаешь ли ты?
 — Это входит в Друлли, ясно? — закричала она.
 — Хорошо. А теперь, если можно, поподробнее о том «ерзанье», что ты рассказала. Как осуществляются те движения?
 Пичи покраснела и смутилась.
 — Откуда же я знаю, дружище?
 — Я думал, что ты знаешь всё…
 — Но я же ведь не мужчина, Сенека. Это вы, мужчины, все знаете. А теперь отпусти мою руку. Она скоро обуглится!
 Сенека вернул ее руку на прежнее место.
 — Пичи, а пока это движется внутри тебя, ты что делаешь? Думаю, движешься тоже?
 — Глупее вопроса я еще не слышала! Как же я смогу двигаться с тобою вместе? Соображай, парень! Ты же задавишь меня своим весом так, что мне бы только воздуха вдохнуть, а ты… двигаться…
 — Поживем — увидим! Ты сможешь сделать все, как надо! Любить можно по-разному. — .
 — Я обещаю тебе, Пичи, что я не «задавлю» тебя, как ты думаешь.
 Она ничего не ответила, но задумалась над тем, как можно «любить по-разному».
 — Это очень хорошие чувства, Пичи, вот увидишь! — сказал Сенека. — Да, а как тебе рассказывала про чувства миссис Макинтош?
 — Послушай! Ты мне надоел. Чувства как чувства и все тут. Если чувствуешь себя хорошо, значит — это хорошие чувства. Другого не дано.
 — Пичи, — прошептал он. — Я докажу тебе, что ты не права.
 — Видит Бог! Я не лгу! Сенека, со мною что-то странное происходит: мои женские чувства твердят мне «да», «да», «да», а мой разум — в ответ… «нет», «нет», «нет», — закончил он за нее.
 От нее не ускользнуло его разочарование.
 — Я сказала тебе, что хочу доставить тебе удовольствие, но я сейчас поняла, что еще не могу сделать этого, вот как…
 — Пичи, — произнес он и начал целовать ее. Он никогда прежде никого так не целовал, как целовал ее.
 Чувства — сильные, острые — вновь нахлынули на нее. Но, как ни странно, она теперь не боялась его. Ей хотелось доверять ему. Она прошептала:
 — Я не знаю, что делать. Я не знаю, что со мною происходит… Сенека.
 — Моя Принцесса.
 Ей нравилось, когда он так называл ее.
 — Я сейчас могу думать только об этом… — сказала она и положила ему свою руку на грудь.
 — О чем же, моя Принцесса?
 — Я… я думаю о том, что могу довериться тебе сейчас… И если ты думаешь, … что время пришло… то я верю тебе, Сенека.
 Сенека не мог и слова произнести. Да, время пришло.
 — Я доверяю тебе, Сенека. — бормотала она ему на ухо.
 Ему показалось, что в ее голосе прозвучали нотки страха. Очень осторожно он распахнул полы ее халата.
 Пичи почувствовала его руку у себя на бедре. Она прекрасно понимала, что он делал, и от этого задрожала.
 — Ты сделаешь это специально? Он оторвал взгляд от ее красивых бедер и заглянул ей в глаза.
 — Я сделаю это специально. Дичи, — прошептал он в ответ.
 Пичи все еще колотила мелкая дрожь.
 — Мой первый раз… Я уже молилась за то, чтобы это случилось. Мы… У нас с тобой внутри будут прекрасные чувства. Не только тело, но сердце и душа будут ощущать те радостные чувства. Ты сделаешь это для нас, Сенека. Да?
 Его рука так и лежала на ее бедре, а пальцы перебирали халат. В голове у него проносились ее слова:
 «Ты сделаешь это для нас, Сенека. У нас с тобой внутри будут прекрасные чувства».
 Он тихо застонал. Он прекрасно понимал, какого сорта чувства она ожидала. Она жаждала чувственного и эмоционального удовлетворения. И если она его любит, то будет чувствовать именно это. Она доверилась ему.
 И вдруг Сенека понял, что сейчас он ничего не сможет сделать. Он перевернулся на спину, уставился глазами на балдахин и стал себя проклинать на чем свет стоит.
 — Сенека? Что случилось? Почему ты… — удивилась она, — ничего не делаешь? Время… Настало время любви, не так ли?
 — Нет, — сказал он и даже ушам своим не поверил, что это слово и таким тоном могло слететь с его губ.
 Он выскочил из постели и нашел свою рубашку. Пичи наблюдала за тем, как он стал натягивать ее на себя.
 — Т… ты уходишь? — пролепетала она.
 Он судорожно застегивал пуговицы на рубашке. — Не вижу больше причины оставаться здесь, -
 сказал он.
 В его голосе звучали какие-то странные нотки.
 Она подумала, что он сильно расстроился.
 — Ты утомился со мной, да? — прошептала она. Он сам не мог понять, что он наделал. У него был шанс сделать ее своей женой прямо здесь и прямо сейчас, но он упустил его. Глупее он еще ничего в своей жизни не делал. Что на него нашло? Что остановило его? Но он больше не желал, чтобы такое вновь повторилось.
 Полдень был на исходе, а ночь еще не наступила. И у него было чувство, что ночь не пройдет напрасно и запомнится им навсегда.
 Была не была! Он строго взглянул на нее.
 — Мы сегодня вечером будем ужинать у меня, в моих апартаментах, Пичи. В семь часов вечера, — сказал он и собрался уходить.
 — Сенека, — произнесла она. Он остановился у подножия кровати и повернулся к ней лицом.
 — У меня кое что есть для тебя, — сказала она и надела халат, подвязав его пояском. Затем она подошла к своему буфету, взяла стакан и вручила его Сенеке. Внутри стакана был паук. Это был большущий длинноногий паук. Пауки приносят счастье в жизни.
 Он стоял и смотрел на подарок и не переставал» удивляться. Ему приходилось в жизни получать разные подарки. Все эти подарки были дорогие — золотые, серебряные, драгоценности. Но ни один из них ничего не значил.
 А это был простой подарок: просто паук. Но этот подарок тронул его до глубины души.
 — Сенека? Тебе понравился подарок? Я хотела тебе что-нибудь подарить, но так как у меня не стало денег, я решила так поискать что-нибудь. И когда я увидела в саду паука… В общем, я решила тебе его подарить, — сказала она.
 — Это… это очень хороший подарок. Спасибо.
 — Тебе спасибо.
 — За что? — спросил он.
 — Спасибо за то, что для нас еще не наступило хорошее время.
 Сенека подумал о предстоящем вечере.
 — И спасибо за мою корону тоже, — продолжила она.
 Она подошла к кровати, взяла корону и надела ее себе на голову. Он увидел, что бриллианты гармонируют с ее прекрасными локонами.
 Пичи улыбнулась.
 — Можно, я приду на ужин в короне, Сенека?
 — Конечно. — Он подошел к двери и открыл ее.
 — Сенека?
 Он поглядел на нее.
 — Сделай что-нибудь для меня.
 — Что именно?
 — Улыбнись! Я никогда не видела, как ты это делаешь!
 — Прости, но по какому поводу?
 Он не привык улыбаться по заказу, и хотя она стояла и ожидала его улыбки, открыл дверь. — Увидимся в семь! — сказал Сенека.
 Она низко поклонилась. — Увидимся в семь, — повторила она. — И, может быть, сегодня ночью ты улыбнешься.
 Он проигнорировал ее намек.
 Во время поклона в глубоком вырезе халата показались и чуть не вывалились ее груди. И он опять стал как зачарованный, а потому не ушел так быстро из комнаты, как собирался.
 Наконец он пришел в себя и решительным шагом вышел из ее комнаты. Он буквально влетел к себе в апартаменты и сходу приказал Латимеру приготовить ванну.
 — Сейчас, Ваше Высочество! Пойду прикажу накипятить воды.
 — Не надо!
 Латимер остановился:
 — Как не надо. Ваше Высочество? Будет слишком холодно, сэр.
 — Да, будет, Латимер. Мне такая и нужна.
 Три дворцовых медика помогли королю улечься в огромную кровать. Один из них натянул простынь на больные ноги Его Величества.
 — Мы все надеемся на это новое лекарство. Ваше Величество, — сказал сэр Брамстилл.
 У него в руках была маленькая коричневая бутылочка, которую он встряхнул и показал королю.
 — Это — сложная микстура, состоящая из необычных ингредиентов. Нам пришлось потратить много времени, чтобы приготовить ее. Мы уверены, что Вам, Ваше Величество, станет намного легче от него, и боль пройдет.
 Король разглядывал бутылку.
 — Его нужно принимать вовнутрь? Сэр Гришир покачал головой.
 — Это лекарство нужно втирать в Ваши колена Ваше Величество, а внутрь — другое, — сказал он, а затем встряхнул бутылочку.
 — Это лекарство состоит из редкостных и сильнодействующих средств из разных стран.
 Третий лекарь Трис стянул простынь, чтобы обследовать колени короля.
 — С Вашего разрешения мы начнем массаж и растирание сейчас. Ваше Величество!
 Король знал, что массаж принесет нестерпимую боль и старался как-то настроить себя.
 «Вы, трое врачей, приносили мне лекарство, которое я глотал, в котором я купался, вы втирали уже что-то в меня, я что-то вдыхал. Я уже сбился со счета, сколько я принял ваших лекарств. Ни одно из них не помогло. Скоро я вам не буду доверять».
 Придворные медики нервно переглянулись. Сэр Гришир налил большую ложку лекарства и поднес королю.
 — Мы его хорошенько подсластили. Ваше Величество!
 Король выпил лекарство и произнес:
 — Хорошо пошло.
 Затем медики смазали мазью больные колени и втерли ее. Эта процедура была крайне неприятной. Вместо ожидаемого облегчения король почувствовал внезапно острую глубокую боль. Он старался не стонать, и поэтому судорожно сжимал пальцами рук матрац.
 — Вы так сильно натираете. Так нельзя. Мне стало хуже, чем было. Вы опять толком ничего не сделали.
 — Потерпите, Ваше Величество! — посоветовал сэр Трис. — Мы еще не все втерли вовнутрь. Пожалуйста.
 — Хватит. Глупцы! Вон отсюда!
 Медики почти что выбежали из комнаты. Второпях они сбили Пичи, которая в ту минуту собиралась постучать в дверь короля.
 — Черт бы вас всех побрал, — закричала она.
 — Ваше Высочество! — крикнул испуганно сэр Боамстилл, увидев, что принцесса упала. Он помог ей подняться и быстро побежал за своими коллегами, которые уже были в конце коридора.
 Пичи рассердилась. Она разгладила руками свои шелковые юбки, которые помялись при падении, поправила свою корону и драгоценности, которые она надела на себя сразу же после того, как ушел Сенека, и хлопнула несколько раз в ладоши. Белка тотчас же отозвалась и прыгнула ей в руки. Теперь она потихоньку повернулась и отправилась вновь к комнате короля. Она вошла в комнату.
 Король не понимал, что происходит. Он уставился на нее.
 — Уйди сейчас же! — потребовал он.
 — Не уйду, — ответила она и взглянула на часы.
 Она отметила, что у нее еще целый час до встречи с Сенекой, а потому решила действовать. Она посадила белку и закрыла за собой дверь.
 — Я пришла сюда, чтобы устроить разгон!
 — Разгон?
 — Да, пришла к Вам ругаться. Неужели никто к Вам не приходил так, как я. Вы себя считаете хозяином Авентины. Но Вы знаете, как люди говорят о Вас?
 Король не знал, как ему избавиться от этой дикарки. У него начинался такой приступ боли (он знал по опыту), после которого он не сможет ходить. Он попытался натянуть простыню на ноги. Ему это не удалось, и он зарычал.
 — Я требую, чтобы ты сейчас же покинула то» комнату! Я нездоров.
 Пичи прошла через богато убранную комнату в поднялась по ступенькам, покрытым красным ковром, к кровати короля.
 — Вы правы. Вы нездоровы. Вы самый нездоровый старый козел на этой земле. Есть кто-нибудь на этом острове, кто любил бы Вас? Знаете, что Вам надо сделать, если захотите с кем-нибудь подружиться? Привяжите свиную котлету себе на шею и позовите собак.
 — Тиблок! — закричал король.
 — Руперт-Дуперт внизу. Я видела его там, когда шла сюда. Он не слышит Вас. Здесь только я. Вы и моя белка.
 Король попытался достать звонок, что висел на алой ленте у него над кроватью.
 Но Пичи опередила его: быстрым движением руки она схватила звонок и отбросила его наверх балдахина.
 Превозмогая ужасную боль, король попытался сам встать из кровати. Он поклялся себе, что выползет из этой комнаты, но не останется в присутствии этой нахалки.
 Пичи толкнула его на постель.
 — С тех пор, как я здесь, ты все время избегаешь меня, как пьяница избегает болота ночью. А теперь. ..
 — Убери свои руки от меня! — сказал он и отдернул ее руки со своей груди.
 Услышав шум, белка взвизгнула и прыгнула королю на грудь.
 — Эй ты, если бы я была на твоем месте, — казала она белке, — я никогда бы не прыгнула на больного человека.
 Король с ужасом смотрел на животное, которое уцепилось ему в грудь.
 — Убери ее, — прошептал он.
 Пичи пощелкала пальцами, и белка спрыгнула на подушку, махнув хвостом королю по лбу.
 Пичи сказала королю:
 — Ты сейчас ляжешь здесь и выслушаешь то, что я тебе скажу. А если не захочешь выслушать, то я прикажу своей белке откусить тебе ухо. Нет, она его не съест, а откусит кусок, вот и все.
 — Ты…
 — Заткнись!
 — Ты не смеешь, — закричал в гневе король. — Что тебе надо? — спросил король. — Я никак не могу понять, о чем ты говоришь. Убирайся отсюда!
 — Я говорю о твоих людях, — ответила Пичи. — Они не хотят выращивать твои пасхальные цветы. Они — не фермеры, они — пастухи!
 — Я здесь король! Я распоряжаюсь каждым человеком здесь, в Авентине.
 — Да, в этом я уже убедилась, — сказала она, скрестив руки на груди. — А когда сегодня Сенека ушел из моей комнаты, я долго думала и размышляла о власти. Он был в моей власти, но он… бесчувственный болван… Впрочем, я знаю, что если он захочет сделать что-либо для этих обездоленных людей, то он сделает. Вот только ты — тот человек, который ему помешает это сделать.
 Король ничего не ответил. Он был озабочен тем, что, с ее слов, Сенека был у нее в спальне. Интересно, преуспел ли его сын в любви или нет? Эта мысль не давала королю покоя.
 — И вот что я еще хочу сказать. На острове есть один человек, на которого твоя власть не распространяется.
 — Кто же это? — спросил король.
 — Это я! Вот об этом я пришла тебе сказать, и еще кое-что я тебе хочу сказать тоже. — Она поближе наклонилась к нему и уставилась ему в глаза.
 — Как это они позволяют тебе быть королем? Но я тебе, коротко, в двух словах, хочу рассказать о том, что ты — дурак! Здесь, в Авентине, твои подчиненные имеют такие большие стада овец. Ты когда-нибудь видел их шерсть? Задумывался, что это самая прекрасная шерсть в мире? Ты бы лучше, чем посылать их разводить эти дурацкие пасхальные цветы, ты бы лучше…
 — Это ты ничего не знаешь. Вся Европа разводит овец и утопает в шерсти, а Англия…
 — Да, я слышала про английскую овечью шерсть. У моей соседки в Поссом Холлоу, у миссис Макинтош, было овечье шерстяное одеяло. Так она не могла им нахвалиться. Но я тебе говорю, что авентинская шерсть куда лучше, и, я думаю, неплохо было бы, если бы весь мир узнал об этом. Я даже послала один такой свитер из шерсти авентинских овец королеве Виктории в Англию. И если она хоть в чем-нибудь разбирается, то она оценит эту шерсть.
 — Ты ничего не знаешь о производстве шерсти, — перебил ее король. — Я…
 — Я знаю только одно, что на авентинской шерсти ты бы сделал огромное количество денег… В… как его, в «зилион» раз больше, чем на продаже этих дурацких цветков. И пастухи тоже имели бы деньги, так как ты бы покупал у них шерсть, и потом…
 — Убирайся! Убирайся отсюда! — закричал он и, превозмогая боль, стал вылезать из кровати.
 Пичи руками всплеснула, когда увидела его ноги: они были красны, как…
 Боль и огромный живот короля не дали ему возможности самому вылезти из кровати. Тогда, понимая глупость своего положения, король попытался вновь натянуть на свои ноги простыню.
 Пичи подошла поближе и стала рассматривать его ноги. Ее нос задергался:
 — Каштановая кожура? — удивилась она.
 Король смотрел на нее, вытаращив глаза.
 Она еще ниже склонилась над ним и начала обнюхивать его колени.
 — Отстань от меня, я тебе сказал! Но она не обращала на него внимания, а продолжала бормотать:
 — Молочай, конский щавель и корень хурмы. — Она нахмурилась и озабоченно взглянула на короля.
 — У тебя нет бородавок на коленках?
 — Чего-чего? — переспросил король.
 — Того, что каштановая кожура, молочай, конский щавель и корень хурмы — все вместе — даются от бородавок. Но у тебя их нет. А вот я вижу, что у тебя «плохая кожа». Так в народе говорят. И еще говорят, что в таком случае ноги сильно болят. А ты знаешь, от чего это заболевание: оно от постоянного брюзжания.
 — Убирайся вон! Убирайся вон! — вновь закричал он.
 — А это что? — спросила она, поднимая пузырек, который лежал у его ног. Открыв пузырек, она его обнюхала и нахмурилась.
 — У тебя что, ночное недержание мочи?
 — Что???
 Она понюхала пузырек еще раз.
 — Ягода бузины, красный сумах с медом, и все это замешано… А вообще ягода бузины и красный сумах назначаются при ночном недержании. Здесь ничего постыдного нет.
 Лицо короля побагровело.
 — У меня нет недержания.
 — А тогда почему же ты принимал этот сбор? Король нервно сжал край простыни и сказал:
 — Потому, что мои медики приготовили это лекарство для меня и это лекарство не от бородавок не от недержания!
 — Да что ты говоришь? — съязвила Пичи.
 — Ты хочешь сказать, что ты знаешь намного больше моих докторов?
 — Ну, если они тебе сказали, что эти лекарства тебя вылечат, то — да! Я знаю много больше твоих докторов. Все, что тебе надо, так это вправить сустав, поменьше брюзжать и укрепляющий напиток каждый день. Твои доктора ничего не знают. Я…
 — Ты не доктор, — перебил ее король.
 — Да, ты прав. Я много раз лечила животных, а не таких, как ты, причудливых стариканов. Но, как видишь, у меня сейчас нет выбора. Я вылечу тебя за месяц-другой медициной. Да, и еще тебе нужна трость. Возможно, ты будешь пользоваться ею долго, пока лекарство начнет давать отдачу.
 — Трость? — закричал король. — Ни-когд-да!
 — Почему? Боишься выглядеть старым и разбитым?
 — Я… Ты… Пошла прочь!
 — Ты — стар, — продолжала Пичи, — но не настолько, чтобы быть официантом на Последнем Ужине! А ты — совершенно разбитый. Правильная медицина и трость помогут тебе. Трость должна быть из ясеня, а может быть и из белого дуба. Но я неравнодушна к ясеню. Растут тут у вас ясеневые леса?
 — Меня не интересуют охапки дров!
 Пичи покачала головой. — Это — твои проблемы. Ты интересуешься не чем надо, и не уделяешь внимания главному. А ты видел когда-нибудь по-настоящему эти охапки в дров в своем королевстве? Тебе бы следовало побывать в какой-либо маленькой деревушке и, возможно, переночевать там, чтобы понять, что такое холодный ночной ветер, продувающий дом насквозь. Бьюсь об заклад, что ты ничего не знаешь ни о здоровье жителей Авентины, ни о той природе, что окружает тебя. Что ты знаешь о шелесте морского прибоя, о крике чаек, о пенье певчих птиц? Да ничего! Ты лежишь, как увалень, и только смотришь, как проплывают над тобой облака, да, может быть, птицы летят.
 — Члены королевской семьи не лежат, как ты выражаешься, как увальни.
 — Я знаю, все знаю. И узнаю больше с каждым днем. Бедный Сенека даже не знает, как выглядит несчастный паук.
 — Паук?
 — Деньги и власть закрыли все перед вами. Ты, должно быть, самый несчастливый человек во всем мире. И если я тебя не уважаю, то очень сожалею по этому поводу.
 Она взяла белку и отошла от кровати. Когда она подошла к двери, то обернулась и сказала королю:
 — Тебе следовало бы научиться вырезать ножом по дереву. У меня есть поленья и хороший нож, а я покажу тебе, как это делать.
 — Я не хочу ничего вырезать! — ответил король.
 — Ах да, это же занятие для простаков. Да, и не забудь, что я тебе рассказала о здешних людях.
 — Я запрещаю тебе вмешиваться…
 — Запрещаешь? Ха! — засмеялась она. — Ты не можешь запретить мне помогать тем, кто нуждается в помощи. Если я тебя послушаюсь, то это будет большой грех. Да, и не вздумай послать меня «к чертям», а то я скажу, что ты — полоумный. Спокойной ночи!
 Королю пришлось долго отходить после посещения принцессы. Когда гнев его поубавился, он взял пузырек из-под лекарства и хорошенько осмотрел его.
 — А вдруг мои доктора и вправду дали мне лекарства от бородавок и недержания мочи? — подумал он.
 Да еще эта маленькая негодяйка? Что она ему наговорила про лечение?
 Вдруг новый приступ нестерпимой боли пронзил все его тело. Это была невыносимая боль…




 Глава 8


 Кэтти с облегчением вздохнула, когда увидела Пичи, спускающуюся вниз по мраморной лестнице.
 — Где ты была? — спросила она принцессу. Пичи спустилась с последней ступеньки и ответила:
 — Навещала Его Величество Короля! Она поправила съехавшую корону и бриллианты из тех украшений, что висели у нее на шее.
 — Теперь я иду к Сенеке. Кто придумал эти этажи? Король — на одном, Сенека — на другом. Этот этаж, тот этаж… красная комната, зеленая комната, желтая комната… Боже! Как можно человеку ходить с этажа на этаж, из комнаты в комнату и не потеряться в этом разноцветье?
 Пичи увидела сверток в руках у служанки.
 — Это свитер для королевы Виктории? Тот, что хотела послать? — спросила Пичи и указала рукой на сверток.
 Кэтти закивала головой.
 — Я готовила его к отправке, когда… — Она пгляделась и зашептала, чтобы никто не услышал ее:
 — Здесь животные!
 — Животные? Какие животные? — переспросила Пичи.
 — Стражник, что стоит у восточных ворот замка, прислал тебе записку. Это тот стражник, который помогал тебе, когда ты лечила барашка Тивона. Там маленькая девочка и юноша ожидают тебя. С ними много животных, а маленькая девочка говорит, что ты сказала привести с собой животных.
 — Ох, это, наверное. Марли, — сказала, улыбнувшись, Пичи. — А юноша, надо думать, ее брат Минтор. У него больная собака, а у Марли — котенок. Да, я вспомнила. Я говорила им придти. А свинью привели они?
 — Собаку, кошку, свинью, кролика, индюшку.
 О, Боже! Они даже привели корову!
 — Корову? — переспросила Пичи.
 — Да, стражник сказал, что она кашляет. Пичи нахмурилась.
 — Я лучше пойду осмотрю ее. — Она подняла свои юбки и направилась к перилам лестницы. Кэтти взглянула на Пичи и произнесла:
 — Но, Пичи, а как же принц? У тебя с ним ужин через 10 минут.
 — К черту! Подождет. Сходи и скажи Сенеке, что я лечу животных и когда закончу, я приду к нему в его покои. А сейчас отнеси горячий ужин назад. Все, — сказала Пичи.
 — Пожалуйста, — сказала служанка, — не заставляй меня этого делать. Принц рассердится. Пичи увидела, как побледнели щеки у Кэтти.
 — Он не рассердится на тебя, Кэтти. Он рассердится на меня. Но, знаешь, я не думаю, что он совсем рассердится. Он тот человек, который сказал мне помогать бедным людям. А еще было бы тебе известно! Я только сегодня узнала, какой он добродушный человек. Он дал Тивону три ягненка взамен одного умершего.
 — Где ты будешь, если Его Высочество принц потребует, чтобы я привела тебя?
 — Я буду в башенной комнате, — ответила Пичи.
 — Как, ты собираешься взять корову в башню? О, дорогая…
 — Кэтти, я не собираюсь взять корову в башню. Она не поднимется по тем высоким ступенькам. Я осмотрю ее так, на улице, прежде чем подниму других животных в ту комнату. Сходи за моими травами. И я хочу, чтобы ты принесла туда несколько ламп, а также мягкие одеяла, немного мыла и чистого тряпья. Я собираюсь вымыть комнату и приспособить ее под госпиталь для животных. А еще мне хотелось бы, чтобы вы с Нидией помогали мне. Вы не устали вчера, помогая мне, Кэтти?
 Кэтти ласково улыбнулась. Принцесса Пичи никогда ничего не требовала от своих служанок.
 Она всегда просила.
 — Конечно, поможем, — пообещала служанка.
 — Да, чуть не позабыла, — сказала Пичи. — Мне еще понадобится свиное сало, виски, сахар, камфора и пара кусков фланели для коровы. Попроси Нидию принести все это к восточным воротам. И не забудь отослать свитер королеве Виктории.
 Кэтти поторопилась выполнить приказание. На у ода думала, зачем это Пичи попросила принести виски для коровы.
 — О Пичи, — бормотала она. — Пьющая корова! Боже! Да где это видано? Надеюсь, что принц воспримет все так, как надо.
 Стемнело. При свете трех ламп и лунном свете Пичи втирала корове в грудь мазь, приготовленную из сала, камфоры и сажи.
 — Держите корову, — сказала она всем присутствующим, -и проследите, чтобы Минтор влил ей сбор от кашля.
 Все — стражник. Марли, Нидия и Кэтти — держали корову, а Минтор заливал корове в пасть сбор, настоенный на виски с сахаром.
 Марли испугалась, когда корова судорожно передернулась. Девочка сказала:
 — Мы влили корове много виски, может быть, она опьянела?
 Пичи ничего не сказала, а только вытерла свои испачканные руки о свои шелковые юбки.
 — Да, корова явно «перебрала», и вам придется вести ее домой. Так, Минтор? Минтор кивнул головой.
 — Так, мэм.
 Пичи улыбнулась. Волосы на макушке у юноши сбились в космы. В глазах было беспокойство за корову и других больных животных, которых он принес во дворец.
 — Вливайте этот сбор корове дважды в день. А также ей нужно давать понемногу лука и чеснока. Они хорошо влияют на кровь. Изо рта коровы будет сильно пахнуть чесноком, поэтому не целуйте корову или не делайте что-то в этом роде. Да, и втирайте эту мазь ей в грудь, а затем обвязывайте фланелевой тряпкой так, как это сделала я.
 И она показала, как нужно обвязывать корову взяла две фланелевые тряпки, которые ей принесла Нидия, и обвязала грудь животному.
 У Минтора рот раскрылся от удивления, когда он увидел, что было на этих тряпках. На обоих кусках был вышит королевский герб Авентины.
 Минтор побледнел.
 — Его Королевское Величество…
 — Не беспокойся. — перебила его Пичи. — Они уже старые. Королю еще вышьют. Это его ночные одежды. Поэтому старая корова Вильма может носить эти тряпки, как делал это король.
 — Ну вот, старуха-Вильма, — обратилась Пичи к корове, — ты выздоровеешь через несколько дней. Пичи улыбнулась.
 — Посмотрите, Минтор! Какая у нас корова стала важная! Привяжи ее теперь к воротам и давай других животных. Их мы отнесем в башенную комнату.
 Стражник сказал;
 — Ступайте! Я присмотрю за коровой. Ваше Величество!
 — Ты очень добрый человек. Такого нигде не найти! Как тебя зовут? — спросила Пичи у стражника.
 — Дискин, мэм.
 — Тебе нравятся животные, Дискин? — спросила его Пичи.
 — Да, мэм! — ответил стражник. — У меня были животные, и я… На меня произвело глубокое впечатление то, как Вы пытались спасти бедного барашка несколько дней тому назад и… В общем, у меня есть коза. У нее икота. И она икает вот уже целую неделю, и ничего у нее не проходит.
 — Икота? — переспросила Пичи. — Можешь ты двести козу завтра утром?
 Дискин стоял, переминаясь с ноги на ногу.
 — Не хотелось бы. Ваше Величество, чтобы Вы осмотрели ее сегодня. Она вон там, в том кустарнике я ее привел сюда, — сказал он и показал на кустарник, что был невдалеке.
 Пячи поглядела в ту сторону, куда указал Дискин но ничего не смогла рассмотреть. Было уже темно. Она улыбнулась Дискину.
 — Что ж, веди ее сюда! — сказала Пичи.
 — Посмотрите, Ваше Величество, да? — обрадовался стражник.
 Он помог Минтору привязать корову к воротам, а потом побежал за козой. Минтор же взял свою собаку и индюшку. Марли — своего котенка, Нидия — поросенка, а Кэтти — кролика, и все они зашагали вместе с Пичи в замок.
 Дискин посмотрел им вслед. Как только они скрылись из виду, он вернулся на свой пост и увидел у ворот, напротив коровы, старую женщину. То была Орабелла.
 Она укрыла свое лицо капюшоном, и трудно было разобрать, что это была за женщина.
 — Что тебя привело к дворцу? — спросил стражник.
 — Обстоятельства, сэр, — ответила она, — и больше ничего. А та прекрасная девушка, которая осматривала корову, она кто? Принцесса?
 Орабелла хорошо знала, что это была принцесса Пичи. «И эта сучка носит столько драгоценностей, что хватило бы десяти женщинам», — подумала про себя Орабелла.
 Сама мысль о том, что у принцессы такое состояние приводила Орабеллу в ярость.
 Дискин утвердительно кивнул головой.
 — Это была Ее Королевское Величество, принцесса Пичи! А теперь ступай своей дорогой, сказал он.
 Орабелла проигнорировала его требование и посмотрела на корову.
 — Ее Величество имеет дело с животными, я вижу. Я видела, что она нескольких унесла с собой в замок. Они что, хворают?
 — Да, — ответил Дискин. — А теперь ухода отсюда немедленно, или я тебя выпровожу си. дои…
 — Принцесса будет лечить животных в замке? — спросила Орабелла.
 — Не твоего ума дело! — ответил стражник. Орабелла немного подумала и сказала, обращаясь к Дискину:
 — Добрый человек, как ты думаешь, возможно будет для меня принести Ее Королевскому Величеству мою птичку? Бедная птаха сломала себе крыло.
 — В другое время. Принцессе на сегодня работы хватит. Убирайся отсюда!
 Орабелла была удовлетворена тем, что она узнала, и ушла за деревья, где ее дожидался Бубба. Она услышала, как он причитал:
 — Но… Он… Тетушка Орабелла! Мне все еще больно, — хлюпал он и дотрагивался до своего разбитого носа.
 — Ну, конечно же, он болит, так как он разбит. Ты, слабоумный, разве не понимаешь? Хорошо, что еще так все обошлось. А если не перестанешь хлюпать, то я разобью вдобавок твою пустую голову, — сказала тетушка Орабелла.
 У Буббы тяжело было на душе и вдобавок сильно болел нос. Это тетушка Орабелла разбила ему нос прикладом из-за того, что не смог подстрелить Пичи.
 — Я не смог сделать этого, тетушка Орабелла. С была маленькая белка. А вдруг бы я подстрелил белку вместо нее? Нет, с животными я так не могу…
 — Мы свою задачу не выполнили. Ты выстрелил в небо, дурья твоя голова! И вдобавок ты потом потерял ружье. Теперь у нас нет оружия, нет денег. Ты знаешь, что последние я истратила, чтобы приобрести еды на завтрак? — спросила она,
 Бубба затряс головой.
 — Я никогда не говорил тебе о секрете. Тетушка Орабелла, у меня есть секрет и…
 — У тебя все еще находится та птица со сломанным крылом? — спросила гневно она. Бубба заморгал глазами.
 — Я не собираюсь убивать ее, Бубба. Я собираюсь отнести ее к Пичи. Она лечит больных животных.
 — Она… Она… лечит? Тетушка, птице там неудобно, — указал он на карман. — Вот она.
 Очень осторожно он вынул крошечную птичку из своего кармана.
 — Можем мы отнести ее сейчас, тетушка Орабелла? Может, Пичи перевяжет ей крыло прямо сейчас? Мы…
 — Потерпи, Бубба! Потерпи! А сейчас пойдем! Она свернула на узенькую тропинку, которая вела к лугу, и повела Буббу к амбару, где они раньше останавливались. Теперь она поняла, что у Пичи была такая же страсть к животным и жалость, как и у Буббы.
 — По этой причине эта сучка не сможет отказать в помощи раненой птице, — думала Орабелла.
 — А за эту услугу горная принцесса получит подарок. Конечно же, смертельный! — рассуждала сама с собой Орабелла.
 Она тешилась своими мыслями всю дорогу до амбара. Чуть попозже она вернется в Северну» Каролину, в Поссом Холлоу, где в недрах ручья лежат горы золота.
 Сенека в ярости поднимался в верхнюю комнату башни. Великолепно приготовленный ужин остыл и стоял нетронутым в его апартаментах. Свечи уже почти догорели, и охлажденное шампанское уже нагрелось. Его неуправляемая жена провинилась снова. Боже! Можно ли с ней о чем-нибудь договориться по-настоящему?
 Едва переводя дыхание, он наконец-таки преодолел все ступени, ведущие наверх, и подошел к двери. Он даже не представлял себе, какая картина ждет его за дверью. Он открыл дверь. Минтор поклонился. Марли, Кэтти и Нидия сделали реверансы.
 Сенека не обратил на них никакого внимания. Он прошел прямо к Пичи. Та сидела на полу и пыталась удержать злую индюшку. Он поравнялся с ней и уловил сильный запах виски и чего-то еще, наверное, камфоры.
 Неужели Пичи пила эту смесь? Он взглянул хорошенько на нее. Ее вид был ужасен: бриллиантовая корона висела сбоку (она не упала только потому, что была перехвачена ее прядями волос), ее нарядное платье было перепачкано сажей и перьями и шерстью животных. И вдобавок куча драгоценностей во всех местах, где можно было их подвесить или подцепить?! «Вот уж, воистину, жадность погубит человека!» — подумал Сенека.
 Он чувствовал, как в нем закипает ярость. Причин тому было много, и он не знал, с чего начать.
 — Там у ворот пьяная корова в ночном халате моего отца!? Это как понимать? — гневно спросил он ее.
 Она смахнула с лица несколько рыже-золотых прядей и ответила;
 — И ты был бы такой пьяный, если бы тебе влили в глотку виски-ликера! Это так надо было, — ответила она. — Это такой метод лечения. А потом, нам надо было ее обернуть во фланелевую тряпку. Ну, Нидия и принесла из прачечной тряпья. Корове нужна была помощь.
 — Я вижу, — выдавил из себя Сенека. Он оглядел некогда грязную комнату и глазам своим не поверил. Комната сияла чистотой, а Нидия и Кэтти заканчивали отскребать грязь со стен.
 — Это моя новая больница для животных! — торжественно заявила она.
 — Подойди сюда! — приказал ей Сенека и потащил ее за руку в дальний угол комнаты, где их не смогли бы услышать присутствующие.
 — Можно мне узнать у тебя, что ты сделала со своим нарядом? — прошипел он ей на ухо. Пичи оглядела себя.
 — Платье грязное.
 — Оно грязное, Пичи, потому что… Оно… оно… Он даже не мог подобрать слов, чтобы выразить свое недовольство.
 — Это сажа, Сенека. И камфора тоже, а еще сало. Я и вправду не хотела применять расплавленное сало, но пришлось. А еще лучше растирать жиром хорька. Но у меня времени не было поймать его. Послушай, а в Авентине есть хорьки?
 — Я не знаю, что такое «хорек». Тем более…
 — Это грызун, Сенека. Есть здесь грызуны?
 — Я ничего о них не хочу знать. Я только хочу знать, почему от тебя сильно чадом пахнет.
 — Чадом? — переспросила она.
 — Да, — ответил он. — От твоего аромата можно бежать без остановки!
 — Я поняла, что такое «чадом пахнет». Это значит, от меня воняет? Так ты хотел сказать? Так пахнет горячий жир. Его запах схож с запахом сала хорька. Но тем не менее это все медицина, которая приносит пользу. Что ты думаешь о моей больнице? — спросила Пичи.
 Он еще раз огляделся. Коза заблеяла.
 — Пичи, ты не можешь здесь держать животных. Это негигиенично и…
 — А ты знаешь еще место получше? Может быть, еще повыше, чтобы мне еще больше пришлось карабкаться по этим ступеням? Ох, Сенека, — пробормотала она, слегка улыбнувшись. — Я смогу помогать людям. Это доставляет мне удовольствие. У меня, конечно, больше практики с животными, но, если случится так, смогу оказать помощь и людям! Мои первые пациенты — животные. Я уже оказала помощь котенку Марли и другим.
 У Сенеки не было сейчас желания разговаривать с Пичи на эту тему. Это — тема их разговора наедине. Но тем не менее его внимание привлек котенок, который играл с цветастым мячиком. Сенека в жизни не видел такого, и котенок показался ему забавным. Пичи весело щебетала рядом, рассказывая, как котенок будет выздоравливать.
 — Пичи, — холодно сказал Сенека, — меня не интересует, как котенок выздоровеет. Теперь позволь…
 — Посмотри, посмотри на этого маленького поросенка, — сказала Пичи. — Я в жизни не видала таких нервных поросят! Представляешь, этот поросенок видел, как дрались до смерти за кусок другие поросята. И, наверное, бедненький, подумал, что его убьют в такой свалке. У него уже сыпь на животе пошла. Так я заварила кошачьей мяты. И посмотри! Спит, как убитый!
 Сенека с сожалением посмотрел на поросенка и про себя подумал:
 — Ерунда, ничего уже ему не поможет!
 — Вот еще! — продолжала Пичи. — Люди много знают об овцах, как их лечить. Но очень мало знают о том, как поднимать на ноги свиней. А я знаю. Меня мой отец этому выучил. Я поэтому и лечу теперь, потому что всё переняла от отца. А может, ты хочешь узнать, как я лечила ту козу, — сказала она и указала на животное. — Та коза принадлежит твоему стражнику Дискину. Он очень переживал за нее, так как она икала целую неделю. Я дала ей сидр из горячих яблок, и икота исчезла. А этому меня научила миссис Макинтош. У нее тоже была коза, которая ела все, даже ее одежду.
 Сенека с трудом улавливал смысл того, что она говорила.
 — А посмотри на этого кролика! — щебетала она. — У него было нагноение на ухе. Все, что я ему сделала, так это приложила смесь из сала, желтого корня и сосновой смолы. Посмотри! Животное успокоилось!
 — Пичи, — сказал Сенека, — я пришел сюда не затем, чтобы говорить о животных. То, что ты для них делаешь, это замечательно, но…
 — Не стоит благодарить, Сенека, — подхватила Пичи. — Я только оказываю помощь. Я очень рада, что ты не рассердился на меня. Я думала раньше, что ты — бесчувственный человек, а оказалось, наоборот. Да, и еще у нас с тобой были свои планы на вечер. Я сейчас быстро посмотрю эту индюшку, а затем мы поужинаем. Все будет хорошо, мод дорогой!
 Он увидел, как заблестели ее глаза. Его гнев стал отходить.
 — Ваше Высочество, — позвал Минтор. Марли начала кричать: «Ин…ин…индюшка не дышит!»
 — О, Боже! — с этими словами Пичи подбежала к индюшке, Сенека последовал за ней. Она ощупала все тело птицы руками, но ничего необычного не обнаружила.
 — Парень, — обратилась она к Минтору, — что с нею случилось?
 — Может, она упала от боли, — предположила Нидия.
 — Она умерла? — спросила Кэтти.
 — Перед тем, как упасть, она издала странный звук, — ответил Минтор. — Это был рычащий звук. Пичи спросила:
 — А что с нею было раньше! Зачем ты мне ее принес сюда?
 — Ее голос. Он был каким-то странным. Она как-то странно кудахтала. Пичи раскрыла птице клюв.
 — Поднеси лампу поближе, — приказала она Минтору. Минтор поднес лампу поближе. Пичи увидела в глубине в глотке маленький камешек. Очень осторожно она залезла пальцем в индюшиную глотку.
 — Проклятие! Я не могу подцепить его. Сенека держал индюшку за ноги.
 — Минтор, — обратилась она вновь к юноше, — держи птице клюв. Я попробую еще раз…
 Вздох облегчения прошел у всех, когда Пичи извлекла из глотки птицы маленький камешек.
 — Это — желтый камень, и проглотила она его совсем недавно, — пояснила Пичи.
 Сенека осторожно положил птицу на пол, где Пичи начала делать ей массаж шеи и груди. Прошло какое-то мгновение, и птица задышала и начала хлопать крыльями. Вскоре она вскочила на ноги и начала так громко кулдыкать, что это кулдыханье, казалось, эхом разносилось по всему дворцу.
 Пичи взглянула на Сенеку.
 — Благодаря тебе, мы спасли птицу! Ты — герой!
 Ее похвала пришлась ему по душе. Он и впрямь подумал, что в его помощи было что-то героическое. Самодовольная улыбка озарила его лицо. Он взглянул на Минтора, Марли, Нидию и Кэтти. Они все дружно наблюдали за ним. У него было такое чувство, что его раздели донага и пристально рассматривали.
 Смутившись, он быстро отряхнул с себя перья индюшки и направился к двери.
 — Пичи, ты сейчас пойдешь со мной, — сказал он. — А вы все свободны, как и ваши животные, — обратился он к присутствующим.
 Пичи догнала их у порога. Но прежде чем уйти, она повернулась к Минтору:
 — Вам с Марли лучше взять одеяла, чтобы укрыться, пока дойдете до дома. Все приметы говорят, что будет сильный дождь.
 — Но на небе нет ни облачка, — сказал Минтор.
 — Не спорь со мной! Будет сильный дождь! Минтор и Марли, не задавая больше никаких вопросов, подняли с пола два одеяла.
 Сенека, услышав о приметах, закрыл глаза. Затем, когда дети ушли, он взял Пичи за руку и повел ее вниз. Белка скакала рядом с ними. Они не успели еще до конца спуститься по лестнице, как раздался раскат грома. А когда они подошли к главному все окна дворца. Спустя некоторое время крупные капли дождя застучали по стеклам.
 Пичи загадочно улыбнулась.
 — Я не просто говорила, я сказала тебе, что будет дождь.
 Он пожал плечами.
 — Случайное стечение обстоятельств. Принцесса. Простое совпадение!
 Дворцовые часы пробили девять часов, когда они добрались до покоев Сенеки. Сенека знал, что ему придется сказать Пичи о принесенных во дворец животных, о странной помощи у стен дворца, о том, что нельзя носить все украшения сразу.
 Но лекция подождет… Все, что он хотел сейчас сделать, так это поцеловать ее. Сенека уже больше не мог бороться со своими чувствами и притянул к себе Пичи. А она не ожидала такого мгновенного поцелуя. Ее мешок с травами упал на пол, когда она обхватила его за плечи.
 — Пичи, — произнес Сенека. Его голос журчал как ручей.
 Сенека почувствовал, как она ослабела в его руках.
 — Время еще не пришло, — подумал Сенека.
 — Я такая грязная, Сенека, — сказала она. Он продолжал целовать ее губы, ее шею, макушку ее головы.
 — Я думаю, лучше сказать не «грязная», а нечистая, — сказал Сенека.
 — ТЫ тоже нечистый сейчас, — прошептала она. Она отстранилась от него и посмотрела в его синие-синие глаза.
 — Я думаю, что нужно принять ванну — и тебе, и мне, а лучше — нам обоим.
 Она утвердительно кивнула и запустила свои пяльцы в его иссиня-черные волосы.
 — Я пойду и приму у себя ванну. Я скоро вернусь.
 — Ты можешь купаться у меня, Пичи.
 Пичи глубоко вздохнула.
 — В той золотой ванне, которой ты восхищалась в свою первую брачную ночь в Авентине.
 — С тобою вместе?
 Ее вопрос разжег в нем бурю страстей. Он представил ее в своей ванне — обнаженную, желанную и мокрую.
 — Это то, чего ты хочешь, Пичи? Мне купаться с тобой?
 Боже! Как же он желал ее! Такие же чувства были и у нее: прижаться к нему, быть рядом с ним и получить вместе с ним удовольствие…
 — Пичи, — прошептал он и вдруг заметил слезинку в уголке ее глаз. — Что такое?
 — Индюшка…
 — Индюшка? — чуть было не закричал он. — Она жива. Почему ты плачешь?
 — Потому, потому, что ты был надет так, как положено королевским людям. А когда… когда ты прижал эту старую индюшку, то… то ты весь испачкался…
 Он стоял и смотрел на нее, и удивлялся тому, как он, человек уравновешенный, воспитанный, с соответствующими манерами поведения, смог вот так запросто оказать вместе с принцессой помощь животному. Он едва мог соображать, что происходило, так как полностью был поглощен мыслями о ней. Он обнял ее за талию, а потом поднял на руки.
 Просто взял и поднял.
 Пичи вздохнула и прошептала:
 — Согласна.
 — Согласна? — переспросил он.
 — Да, согласна искупаться в твоей золотой ванне…
 Он замер, так как боялся пропустить дальнейшее.
 — С тобой… с тобой, Сенека, — пробормотала она.
 Ничего так еще не звучало и ничего подобного в своей жизни он не слышал. Он не спускал с нее глаз, затем распахнул двери в свои покои. Она вошла. Тихо, как бы стараясь не спугнуть ее, он закрыл дверь.
 И он поклялся себе, что эта дверь не раскроется до утра…




 Глава 9


 Как всегда, Латимер постучал поздно вечером в дверь Его Высочества принца. Войдя, он чуть было не споткнулся — перед дверью стоял принц Сенека с принцессой на руках.
 — В…ваше… В…ваше Высочество, я не знал, что здесь принцесса… Как бы это сказать… Пожалуйста, извините меня за вторжение, сэр…
 С этими словами он быстро развернулся и ухватился за дверную ручку.
 — Латимер, приготовь ванну, — приказал Сенека. Стараясь быть как можно более спокойным, Латимер спросил:
 — Опять холодную, сэр? Сенека взглянул на Пичи.
 — Нет, Латимер. Очень горячую.
 — Хорошо, сэр. Сейчас приготовлю.
 — Латимер! — услышал он вдогонку голос Пичи. — Не смог бы ты попросить одну из моих яужанок принести мне ночную рубашку. Уже поздно и ничего другого мне не потребуется.
 — Пичи, — прошептал Сенека. — Опомнись!
 — А что здесь такого? — спросила она озабоченно.
 — Ладно, не важно, — сказал Сенека, посмотрев на своего розовощекого слугу.
 — Сделай одолжение для меня, Латимер, пожалуйста! — попросила Пичи, стараясь понять, почему Сенека опять был ею недоволен.
 Латимер ушел, и вскоре на пороге появились Кэтти и Нидия с одеждой для Пичи. Обе служанки заторопились в спальню.
 Сенека усмехнулся про себя, когда увидел, что служанки положили ночную сорочку Пичи на его кровать. Очевидно, сочувствуя его ночным планам, они принесли такую прозрачную сорочку, что та казалась сотканной из паутинки!
 Затем служанки зашли в ванную комнату. Они потушили яркие лампы в зеркальной комнате и вместо них зажгли множество белых тонких свечек, а еще — разожгли огонь в мраморном камине. Сенека представил, как рассеянный свет свечей и блики огня в камине помогут ему обольстить Пичи, и решил, что служанок нужно будет поощрить за отличную службу.
 Кэтти и Нидия ушли, а на смену им пришли двое слуг. Они принесли горячую воду. Очень быстро они наполнили блестящую ванну и поспешили удалиться.
 Пичи вопросительно посмотрела на Сенеку. — Что я не так сделала? Я же ведь сказала слуге «пожалуйста».
 Сенеке не хотелось именно сейчас возвращаться к проблемам воспитания. Он знал, что через два дня во дворец приедет тетушка Виридис. чтобы обучить Пичи придворному этикету. Тогда вопрос о ее манерах благополучно разрешится. А сейчас ему хотелось совсем другого.
 — Сенека! Ты слышал, что я спросила тебя? — повторила Пичи.
 — Да, дорогая. Тебе не следовало обсуждать со слугой предметы твоего туалета. Ты должна запомнить, что есть один-единственный мужчина в твоей жизни, с которым ты можешь обсуждать предметы твоего туалета, говорить о своем теле. И этот мужчина — я, моя дорогая! — сказал он и дотронулся своей рукой до ее груди.
 Пичи вдруг стало страшно.
 — Я… Мы… Мы остались одни, — прошептала она.
 — Да, — ответил Сенека.
 Он снял обувь и, пока расстегивал свою рубашку, наблюдал за Пичи. Она рассматривала свои ногти. А еще он заметил, что пальцы рук ее дрожали.
 — Пичи? — произнес он.
 — Сломала три ногтя, когда свалилась с Дамаска. Ну да ладно, все равно знаю, что ногти у меня никогда не будут такими красивыми, как мне бы хотелось.
 Такое перескакивание с предмета на предмет в разговоре беспокоило Сенеку.
 — Я хочу, чтобы ты не боялась меня, моя Принцесса.
 Она посмотрела на его грудь.
 — Я… Я… Я не боюсь тебя, Сенека… Но я… Ну хорошо… Я нервничаю по поводу того… что мы будем вместе… в ванне… Ничего подобного…
 — Раньше не видала? — закончил ее мысль Сенека.
 Он медленно подошел к ней, взял за руку и повел зеркальную комнату, где была установлена огромная блестящая желтая ванна.
 — Вода такая чистая, — прошептала она. — надеюсь, что она не выльется, когда мы туда войдем.
 у Сенеки рот раскрылся от удивления, когда Пичи вдруг вышла из ванной комнаты и направилась в гостиную. Он последовал за ней. Было ясно, что сегодня ночью она не собирается уходить от него. Но что еще она задумала? Это никак не укладывалось в голове. Он решил остановиться и понаблюдать за ней.
 Пичи из гостиной вошла в спальню и очень быстро вышла оттуда с маленьким кулечком в руках.
 — Это трава? — спросил он.
 — Цветки магнолии. Я очень люблю заваривать их в воде. Этим отваром я всегда пользуюсь во время купания. Ты не возражаешь, Сенека?
 — Как пожелаешь. Принцесса! — ответил он. Теперь он был уверен, что ни свинью, ни хорька в ванну она не принесет. И он вздохнул с облегчением.
 Пичи заварила цветки магнолии кипятком, а затем вылила отвар в ванну. Вскоре по комнате разнесся аромат лимона, тот запах, который всегда исходил от Пичи после купания.
 Сделав все, она повернулась к нему.
 — Я… Я считаю, что время настало…
 Он слегка ухмыльнулся.
 — А может, ты подойдешь с закрытыми глазами?
 — С закрытыми глазами? — переспросила она.
 — Да, — ответил он, — у тебя такой вид, как будто тебя сейчас будут бить. Ты похожа на жертву, которая с закрытыми глазами ожидает, что с ней будут делать что-то страшное.
 — Ты что, начинаешь меня дразнить?
 — А как же, — ответил Сенека и приблизился к ней.
 — Пичи, — начал говорить он, — ты самая замечательная женщина из тех, что я знал раньше. — А это что? Один из твоих нарядов, у которого сотни пуговиц? — спросил он и обнял ее.
 — Да, а ты что, собираешься их все расстегнуть? Думаешь, что я сама не сумею?
 — Заверяю тебя, что для меня это составит величайшее удовольствие, — сказал Сенека и дотронулся до пуговицы у горловины платья.
 Пичи видела все, что он делал, так как в ванной все стены были зеркальными.
 Пуговицы моментально подчинились его пальцам.
 — Сдается мне, что ты уже давно преуспел в расстегивании платьев, Сенека? Как это у тебя так ловко получается?
 — Я привык в детстве играть с куклами, — ответил он и расстегнул последнюю пуговицу. Его ответ озадачил и удивил ее.
 — Лгун, — сказала она и захихикала. Сенеке показалось, что от ее серебряного голоса в, комнате стало еще уютнее и теплее. И он понял, что его попытки поддразнить ее увенчались успехом.
 Он снял с ее плеч расстегнутое платье, и оно шелковыми волнами улеглось у ног хозяйки. Пичи предстала взору Сенеки в нижнем белье, обильно украшенном кружевами.
 Она ухватилась руками за нижнюю юбку. Ее била нервная дрожь.
 — Я… Кэтти и Нидия нашили мне на юбку миллион этих кружавчиков… Но… Сенека. Ты -
 мужчина, и тебе не надо видеть, как все это выглядит. Я не могу вот так просто стоять в этом нижнем белье перед тобой.
 — Может, мне снять с тебя эту одежду, чтобы ты так не волновалась? — спросил он.
 Ей стало страшно. У нее от страха забегали по спине мурашки и заныло в животе.
 Сенека понял ее состояние и решил не торопиться.
 — О чем ты думаешь. Принцесса? — спросил он.
 Усмешка пробежала по ее лицу.
 — Я стараюсь найти причины, почему я не разрешила тебе раздеть себя.
 — Ну и что ж, нашла хоть одну причину? — язвительно спросил он у нее.
 — Ни одной, Сенека. Я действительно сегодня не собираюсь никуда убегать. Но я немного боюсь. Мне страшно, когда ты меня рассматриваешь раздетой. Но я знаю, что это у меня пройдет, как только ты дотронешься до меня. У меня сразу же пройдет дрожь. Дотронься до меня, Сенека!
 Она, действительно, была ни жива ни мертва. Сенека чуть было не рассмеялся.
 — Я дотронусь до тебя, Пичи! Торжественно обещаю тебе это!
 Она закрыла глаза. Единственными звуками в комнате были звуки потрескивающего огня, звуки разбивающихся о стекло капель дождя и глубокое дыхание Сенеки.
 Сенека, преуспевший в расстегивании пуговиц, так же легко справился и дальше. На шелковые волны платья упали нижние кружевные юбки. Последней пала тонкая сорочка. Сердце Сенеки забилось учащенно, когда он, наконец, увидел ее обнаженной, выступающей из пышных одежд, лежащих У ее ног.
 Сенека медленно поднял голову и увидел ее отражение в зеркалах. На ней ничего не было, кроме бриллиантов. В его горле застыл стон. В отблесках свечей и камина она была божественна! Он ничего не видел в комнате, кроме нее. Принцессы! И снова у него появилось чувство, что он уже где-то встречался с нею, что он был близок с нею, что он уже любил ее.
 — Сенека! — позвала она его.
 Ее голос вернул его к настоящему. В душе он знал, что Пичи была самой очаровательной женщиной, которую Бог когда-либо создавал.
 — Пичи, — прошептал он.
 — Сенека? С тобой все в порядке? — спросила она озабоченно.
 — Со мной все чудесно! — сказал он и снял одно за одним три алмазных ожерелья с ее шеи. То же самое он сделал с ее блестящими сережками и четырьмя браслетами. Он оставил кольца и протянул руки к последнему украшению, которое оставалось снять — к короне.
 — Пожалуйста, — сказала она. — Я хочу, чтобы она осталась.
 Он поцеловал ее в плечо.
 — Хорошо, — ответил он, втянув носом теплый, нежный запах ее кожи.
 — Ты… ты… ты что рассматриваешь? Ты куда смотришь? — спросила она и прикрыла руками свое сокровенное место.
 — Смотрю туда, куда нужно, моя Принцесса, — ответил он.
 — Ты… Я нравлюсь тебе, Сенека? Никто, кроме моего отца, никогда не видел меня обнаженной. И то, я тогда была маленькой девочкой, Сенека! Ты первый мужчина, увидевший меня такой.
 — Я… Я… — Сенека хотел ее успокоить. Он ттпижал ее к себе и начал целовать так нежно, как никогда.
 — Моя Принцесса! Ты так прекрасна, что я не могу найти слов, чтобы описать твою красоту. Я не могу выразить, какое блаженство я испытываю, глядя на тебя!
 Она обхватила его своими руками за талию и прильнула к нему.
 — Ох, Сенека! Ты раньше ничего подобного не говорил. Скажи еще что-нибудь.
 — Я лучше тебе кое-что покажу, любимая моя!
 — Любимая? Скажи еще раз это слово, — попросила она.
 — Любимая моя, — шептал он, целуя ее шею. — Любимая моя, — шептал он снова и снова, целуя ее в плечо.
 Его поцелуи, такие нежные, полностью успокоили ее.
 — Сенека, я хочу увидеть тебя сейчас. Увидеть мужчину, а не принца. Я хочу увидеть, каким Господь Бог сделал моего мужа!
 «Увидеть мужчину, а не принца», — эти слова проносились у него в голове, играя гимн его чувствам.
 Он страстно поцеловал ее. Пичи расстегнула его рубашку, отошла в сторону и стала рассматривать его. Сенека подумал, что она забыла снять с него рубашку, и сделал это сам, сбросив ее на мраморный пол.
 Он нежно взял ее руку и приложил к груди ниже соска.
 — Бьется, — сказала она, почувствовав стук его сердца. — Как птица в клетке!
 Чувства и эмоции переполнили Сенеку. Его беда была в том, что он никогда еще так не желал женщину, как желал Пичи.
 — Ты даже не представляешь себе, что сделало со мной твое прикосновение, — прошептал он.
 — А что? — спросила она.
 Вместо ответа он взял ее руку и прижал к своей твердой мужественности. А затем, чтобы испытать ее, он отпустил свою руку, ожидая, что она будет делать дальше? Но она не отпрянула назад, не убрала свою руку. В мгновение ока она сбросила его шелковые кальсоны.
 — Вот и все, — сказала она. — Раньше я слишком боялась, а теперь мой страх прошел… Сейчас полночь… Я вновь хочу дотронуться… Ты — Полночь… Я уже ничего не боюсь, Сенека, — прошептала она.
 Сдерживая свои чувства и желания, он взглянул на нее и увидел, как ее маленькая белая рука лежит на его мужской плоти.
 — Если я — Полночь, то ты — цветущая в полночь Магнолия, — подумал Сенека.
 — Пичи, — прошептал он и положил свою голову ей на плечо…
 — Я знаю… — сказала она и помогла ему до конца освободиться.
 Теперь он был таким же обнаженным, как и она. Он ждал, когда она заговорит, когда прикоснется к нему. Но она ничего не сказала, он только ощутил ее теплое дыхание у своих бедер. Он взглянул на нее. Она стояла на коленях перед ним и смотрела широко раскрытыми глазами. Он чувствовал ее взгляд.
 — Скажи мне, о чем ты думаешь сейчас? — спросил он ее.
 — Я сейчас стараюсь выполнить то… что обычно любил говорить мой отец.
 — О чем ты, Пичи?
 Она продолжала рассматривать всю его фигуру.
 — Отец говорил… Он любил говорить, что два раза в одну реку нельзя войти…
 Сенеке потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что она имела в виду. Ему стоило йолыпого труда не расхохотаться. Но он не посмел что то сделать, так как понял, чем она была обеспокоена. Он помог ей подняться и взял ее на руки. Он держал ее на руках, как маленького ребенка, и, не говоря ни слова, стал спускаться по мраморным ступеням вниз в ванну.
 Вода была очень теплой. Он уселся сам и посадил Пичи себе на колени, а затем начал поливать свою принцессу водой.
 Пичи было так хорошо, так тепло, так уютно здесь, вдвоем, в этой ванне!!! Чудесный запах магнолии окутал их… Сенека не хотел торопиться. Пусть эта ночь длится бесконечно.
 — Пичи, — прошептал он. — Я не перестаю думать о том, что произошло с нами сегодня.
 — И я тоже, — прошептала она. Он увидел, как лепестки магнолии приклеились у нее в ложбинке между грудей. Он восхищался ею.
 — Я думаю, что нашим нападкам друг на друга пришел конец. Теперь я понял то, о чем ты мне говорила. Ты, действительно, не из тех, кто прыгнет в постель к первому попавшемуся мужчине! И я заверяю тебя, что не потащу тебя в постель насильно, хотя, — закончил он, — я совсем не каменный.
 — Я хочу тебя, Пичи, — продолжил он. В его голосе чувствовалось непреодолимое желание. — Я не забыл о твоем страхе… Я постараюсь… сделать это осторожно, милая моя… Я не могу больше терпеть, — сказал он и сильно прижал ее к себе.
 Она почувствовала своим телом его плоть. Она не могла заглянуть сейчас ему в лицо, но оно отражалось во всех зеркалах, его лицо, полное страсти.
 Она закрыла глаза, его лицо, полное желания в страсти, никуда не исчезало. Она все равно видела его, да и не хотела, чтобы оно исчезло. В мгновение ока она перевернулась и прижалась своей грудью к его груди. Сенека, не ожидавший такого порыва потерял всякий контроль над собой.
 Приподняв ее (она весила не больше пузырька воздуха, плавающего в воде), он посадил ее к себе на колени, раздвинув ее ноги. Крепко прижав ее к себе, он начал двигать бедрами. Ритмично и медленно. В такт его движениям вокруг них смыкались и размыкались волны теплой воды. Пичи почувствовала, как его твердая плоть скользит вверх-вниз по ее животу, и тяжело задышала. Одновременно она почувствовала желание что-то сделать в ответ, но не знала, что? Прикосновения его бедер, его плоти, медленный ритм его движений вызвали сильный отклик во всем ее теле. Она застонала.
 Сенека был почти на вершине блаженства и понял, что пик наслаждения близок и больше он не может его оттягивать.
 Он приподнял ее руками за талию и нашел удобную позицию, чтобы слиться с ней воедино!
 — Пичи, — прошептал он.
 — Я… Ты… Время пришло? Все будет как сегодня днем, да? — прошептала она чуть слышно.
 Сенека едва расслышал, но все же понял, что она имела в виду. Он почувствовал угрызения совести, но уже не мог остановиться. Пичи стало страшно, но она полностью доверилась ему.
 Он посадил ее на себя сверху и осторожно начал проникать в нее все глубже и глубже, пока не достиг ее девичьей невинности. Ее невинность! Одного сильного толчка хватит, чтобы сейчас разорвать ее.
 Разрыв! Боже! Как он ненавидел это слово.
 — Пичи, — прошептал он.
 — Все хорошо, — ответила она. — Я… я же сказала, что доверяю тебе. Я — готова!
 Но ее слова звучали так неуверенно! Его поясница горела. Он хотел большего, но не хотел потерять ее доверие. Неконтролируемое, дикое желание вспыхнуло в нем снова… Ее стройные ноги обвивали его поясницу. Он крепко прижал ее к себе и начал двигать так, как делал это раньше, продвигаясь между ее ног быстрыми толчками. Сенека не хотел, чтобы все это происходило именно таким образом, но он уже не мог остановиться. Природа одержала верх над разумом. В экстазе он даже не застонал, он — закричал…
 Ему было неловко перед Пичи за свои столь бурные эмоции, и поэтому он спрятал свое лицо в ее золотисто-рыжие локоны. Он начал вдыхать тот незабываемый аромат, что исходил от ее волос и от нее самой. То был аромат магнолий! И то была полночь!!!
 Он хотел, чтобы она поняла, почему ему пришлось сдержать себя. Но, конечно же, он знал, что она ничего не поняла. Она была так невинна, чтобы понять, что случилось.
 Он услышал, как она тяжело вздохнула.
 — Пичи, прости меня, я чертовски сожалею… Она удивилась, почему он извинялся.
 — Сенека, я не понимаю, за что? За что извинить?
 — Я знаю, что ты не поняла, — ответил он и вновь укутался лицом в ее шелковистые волосы.
 — Но… тогда скажи, почему?
 — Нет.
 Пичи посмотрела на свое отражение в зеркалах и увидела смущение у себя на лице.
 — Я доверилась тебе, а ты теперь не хочешь мне рассказать, что тебя беспокоит…
 Боже! Если бы она знала, что ему стоило сохранить ее доверие!
 Обеими руками он взял ее лицо и, притянув к себе поближе, поцеловал ей кончик носа.
 — Я извиняюсь за то, что так сильно прижимал тебя к себе и что тебе было трудно дышать.
 — Что? Сенека, что случилось сейчас?
 — Мне понравились ощущения, которые ты испытывала сейчас, когда я держал тебя, — просто объяснил он. — Это доставило мне великое удовольствие, а особенно тогда, когда я двигался.
 — До смерти рада, что смогла доставить тебе удовольствие, что смогла сделать тебя счастливым, Сенека. Я же тебе сегодня днем сказала, что хотела тебя сделать счастливым, вот и сделала!
 Больше всего Сенеку утешала сейчас мысль о том, что он не тронул ее девственности. Он понял, что хотя она и доверилась ему, но к самому главному еще не была готова. Он хотел, чтобы она сама этого захотела.
 — Вода становится прохладной, моя Принцесса, — сказал он озабоченно.
 — Мне нравится, когда ты мне говоришь такие нежные слова.
 — Правда? — спросил он.
 Он взял мыло, намылил себе руки, а затем провел ими по ее плечам. Он начал мыть ее. Задача была не из легких. Он намылил ей спину, а затем стал спускаться ниже. Когда его рука коснулась ее бедер, она резко свела их вместе. Затем он намылил ей голову и смыл ее. Не успел он закончить, как Пичи перехватила у него мыло и стала мыть его так же, как он ее. Внезапно она сказала:
 — Теперь вставай! — Ее приказание озадачило его, но он повиновался. Он встал и увидел, как она намыливала ноги… И вдруг она остановилась и широко раскрыла глаза.
 — С-с-се-не-ка? Что произошло? Т…ттам у тебя было… как это сказать… все такое большое… И все стояло, …как солдат по стойке «Смирно!» Что с… с этим произошло?
 Он ничего не ответил, иначе ему пришлось бы признать, что с ним произошло. Вместо ответа он снова уселся в ванну и смыл мыло со своих ног.
 Пичи светилась от счастья, когда он поднял ее на руки и вынес из ванны. В комнате было прохладно, и она прильнула к нему, пряча улыбку у него на груди. Сенека отнес ее к себе в спальню.
 — Тебе нужна твоя ночная сорочка? — спросил он, разглядывая ее прозрачную ночную сорочку, лежащую на его кровати.
 — Зачем? Я никогда не видела таких «светящихся» вещей в своей жизни…
 Он поставил ее на ковер, что лежал перед камином.
 — Постой здесь! — сказал он.
 Когда он вернулся из ванной, в руках у него была охапка белых полотенец. Ее освещали золотистые блики, исходящие от пламени камина.
 А ее глаза?! Они пленили его, заставляя его сердце учащенно биться. И опять у него появилось ощущение того, что это уже в его жизни было, что она вот так когда-то давным-давно стояла перед камином.
 — Сенека, — позвала она.
 Он очнулся, сел рядом с ней и набросал ей полотенце на плечи, а другое — на ноги. Она сделала то же самое.
 Она вытянула ноги перед камином. Полотенца нетели с нее, но она не придала этому значения.
 — Хочешь поболтать немного, Сенека? — спросила она.
 — Поболтать? — переспросил он.
 — Ну, значит, поговорить. Или, лучше, давай поиграем?
 — Что за игра? — спросил он.
 — Она называется «Первое слово, что придет в голову». Я говорю слово, а ты говоришь первое, что в голову взбредет.
 Он никогда не слышал об этой игре.
 — Ну, хорошо, — сказал он. — Я начинаю первым.
 — Нет, леди начинают первыми, — запротестовала она. Он вопросительно посмотрел на нее.
 — А разве ты леди?
 — Поклялась стать ею завтра!
 Он руками развел.
 — А как ты собираешься совершать этот подвиг?
 — Очень просто, Сенека! Я не буду говорить с Латимером о ночной рубашке!
 — Пичи, чтобы стать леди, недостаточно… — Но тут он увидел усмешку у нее на лице и понял, что она поддразнивает его. Ну хорошо же! Он также умеет дразнить!
 И он продолжал с важным видом:
 — Я должен первым начать игру, так как я — принц, а ты — всего-навсего лишь принцесса. Я — наследник трона, я королевской крови, а ты — всего лишь вышла замуж за члена королевской семьи. Я превосхожу тебя!
 Она захихикала над его высокомерием:
 — Знаешь, Сенека, ты надулся сейчас, как воздушный шар!
 Это смешное сравнение крыть ему было нечем. Ему ничего не оставалось делать, как принять условия игры. Он схватил ее в свои объятия и прижал близко к себе.
 — Начинай свою игру, — сказал ей он.
 — Красить!
 — Красить?
 — Теперь твое слово.
 Слово так не подходило к этой вечерней обстановке, что ему потребовалось время, чтобы сосредоточиться.
 — Красить… Тивон.
 Она ожидала, что он скажет именно так.
 — Ну и наказание назначил ты ему! Он отпустил ее.
 — Раскрасить каждую дверь в конюшне — это ли не сильное наказание!?
 — Нисколечко.
 — Но это трудная работа.
 — Для маленького мальчишки это не трудная работа, а, напротив, очень забавная и в удовольствие. Ведь в детстве все любят рисовать! Разве ты не помнишь?
 Как ни пытался, он не мог вспомнить. Его молчание о многом сказало Пичи. Ей было интересно узнать о том, что он еще не делал в своей жизни в этом огромном дворце.
 — Твоя очередь, — сказала она ему.
 — Бедра, — сказал он и посмотрел на ее красивые ноги.
 — Сводит судорогой…
 Он тоже ожидал такого ответа, ибо знал, что так было на самом деле.
 — Моя очередь, — сказала Пичи. — Я… играю.
 — Прятки…
 — Что???
 Ты играл в такую игру, когда был маленьким?
 — Нет, я не играл в нее.
 — Ну, а тогда откуда же ты знаешь про нее?
 — Видел, как играют крестьянские дети. Я наблюдал за ними из окна.
 — Да… — посочувствовала она ему. — Теперь твоя очередь…
 — Пища…
 — Голод, — ответила Пичи.
 Он прекрасно понял, почему она так сказала. Ни он, ни она еще не притрагивались к еде. Сенека оставил ее на минуту и пришел к ней с большим подносом, на котором были сыр и хлеб, а также бутылка чудесного красного вина.
 Она залюбовалась им.
 — Твоя очередь, — обратился к ней Сенека.
 — Очередь? Боже! — подумала она.
 — Мы же ведь играем, Пичи! Сейчас твоя очередь!
 Пичи уловила нежный аромат магнолий и сказала:
 — МАГНОЛИИ…
 — ПОЛНОЧЬ, — ответил он тотчас же.
 — Полночь и магнолии? — произнесла она, смакуя вино. — А что общего у «полночи» и «магнолий»? — переспросила она.
 Сенека задумался. Он вспомнил, как она рассматривала интимные места его тела, и ответил:
 — Ничего… и все!
 Она ничего не поняла из его ответа. Иногда Сенека говорил загадочно, и ей предстояло разгадать эти загадки.
 — А может, мне без очереди еще назвать слово? — спросила она у него.
 — Конечно же, мне трудно будет тебе отказать. Говори!
 — Король, — сказала она, заметив небольшой портрет кого-то из королевской семьи.
 — Отец… — ответил он. Пичи взяла его за руку.
 — Почему ты называешь его «отец»?
 — Потому что он — мой отец.
 — Это понятно… Но ты можешь называть его в «папой», или «батюшкой».
 Сенеке стало вдруг грустно. Он еще в детстве хотел называть своих родителей «папой» и «мамой». Это было в детстве, когда он был слишком мал а глуп…
 — Твой пала никогда не разрешает называть себя, не иначе, как «отец», да? Сенека?
 Он ничего не ответил ей, а просто пробормотал:
 — Теперь моя очередь… — Но как он ни старался, он не мог сосредоточиться, и в голове крутились только «мама» и «папа».
 — Я не могу придумать ни одного слова, Пичи. Продолжай!
 — Книга, — произнесла Пичи.
 — Золотые полосы… — продолжил он. Она повернулась и посмотрела на него вопросительно.
 — Полосы золота? Что это? — переспросила Пичи.
 — Я имею в виду тонкую, золотистого цвета полоску, которая используется как закладка в книге.
 — Я не пользуюсь закладками, — сказала Пичи.
 — А как же ты тогда замечаешь место, где закончила читать? — спросил Сенека.
 — Я загибаю страницу.
 Сенека съежился от такого признания. Его воспоминания унесли его в события двадцатипятилетней давности… Ему было семь лет, и он так вот загнул страницу в книге, которую читал. Книга называлась… Нет, он сейчас не вспомнит. Но он отчетливо помнит, как разъярилась леди Макросе, знав об этом. Она медленно подошла к нему. вырвала книгу из его рук и отшлепала его своей тростью. Та трость! Он с ужасом вспомнил, как ему было больно и как он разделался с этой тростью, когда ему исполнилось двенадцать лет. Он попросту переломал ее у себя на коленях. Вот и все. Но с тех пор он никогда не загибал в книгах страниц.
 — Сенека! — позвала Пичи. — Боже! Что ты так опечалился?
 Сенека расстался со своими печальными воспоминаниями и пристально поглядел на Пичи.
 — Не загибай больше страниц, Пичи! Прошу тебя! — произнес Сенека.
 — Не буду! Я не всегда так делала. Когда я была маленькой девочкой, я закладывала страницы полоской бумаги. Но однажды я увидела, как отец загнул страницу в Библии. Я ему сказала не делать этого. Он улыбнулся. Это была особенная улыбка, Сенека! Он сказал мне, что книги с загнутыми листами — это любимые народом книги.
 «ЛЮБИМЫЕ НАРОДОМ КНИГИ», — удивился Сенека.
 — И теперь я все рассматриваю с этой точки зрения. Если тебе не нравится книга, то зачем ее держать у себя? Я буду любить все, что у меня будет… Даже людей… А впрочем, не обращай внимания…
 — Постой, постой! Расскажи мне про людей… Что ты хотела о них сказать?
 — Я… Ничего…
 — Скажи мне! Прошу тебя, Пичи. Она заметила, как он оживился, когда она сказала про людей.
 — Я просто хотела сказать о том, что в этом замке все закрыто…
 — В целях безопасности… Я тебе об этом говорил
 — Но… Сенека… Однажды я хотела взять крошечную маленькую леди… как ее называют… статуэтку, что находится в нижней комнате. Она такая хорошенькая. Кажется, сделана из мрамора. Я пошла туда, но комната была закрыта.
 Сенека ничего необычного в этом не видел.
 — Статуэтка может разбиться, вот поэтому она и закрыта, — пояснил он.
 — Значит, эту статуэтку не любят в народе, если она закрыта от глаз людских, так, Сенека? Я не понимаю, почему я должна смотреть на ту статуэтку из-за стекла? Почему я не могу взять ее в руки?
 — Пичи…
 — У меня в детстве было одеяло, — продолжала она. — А вообще, это был кусок красного бархата. Моя матушка принесла его, когда я еще была «ручная».
 — «Ручная»? — переспросил Сенека. — Что это значит?
 — «Ручная» — это значит, что меня еще носили на руках. А еще есть дети «подольные». Их матери носят в подолах одежды. Чуть постарше — «коленные» дети. Эти уже могут сами сидеть на коленях у матери. «Верандные» дети — те, которые могут ползать по веранде, но их нельзя еще выпускать во двор. Эти дети хватают все, что им в рот попадет, они ползают на коленях, а «дворовые» — те, кого родители могут выпускать во двор. Они копаются в грязи, но родители так уже за них не беспокоятся. Понимаешь?
 — Да, — ответил он, хотя это было длинное объяснение и он еще не понимал хода ее мысли.
 Пичи продолжала свой рассказ:
 Ну, вот я еще была совсем маленькой, когда принесла тот кусок красного бархата в наш дом я устроила такой рев, так ухватилась ручонками за этот бархат, что моя бедная матушка отдала его мне, хотя она собиралась пошить себе капор из той материи. У нее было горячее сердце! Сенека вспомнил свою собственную мать.
 — А как, по-твоему, выглядит человек с холодным сердцем? — спросил, не раздумывая, он. Он не знал, почему так сразу спросил у нее, но в душе знал, что это все относилось к его отцу, а может быть, и к матери тоже, но он не был уверен в этом.
 — Человек холодный. Это обычно бывает в бисквитную погоду.
 Сенека удивился;
 — Постой, постой! Объясни мне, пожалуйста, что это такое — «бисквитная» погода?
 — Ох, Сенека, — вздохнула Пичи. — Самое лучшее время есть горячий бисквит, когда на улице идет снег. Вот это время и называется «бисквитной погодой»… Ты сидишь в доме, у огня, попиваешь чай со свежим бисквитом. Это такое блаженство…
 Слушая ее, Сенека представил себя с Пичи в ее маленьком домике ночью. О, как бы ему хотелось провести с ней ночь там, в том домишке! В его большом светлом дворце было холодно, как на льдине!
 — Я люблю снег, Сенека, — пробормотала Пичи, закрывая глаза и вспоминая снежные Аппалачи. — Зимой у нас всегда много снега. Я помню, как четыре года тому назад у нас все завалило снегом. Снег шел. не переставая, три недели. Намело так, что мы могли выбираться наружу из своих домов только через дымоходы каминов. А о том, что мы живы, мы сообщали друг другу выстрелами из ружья.
 Он улыбнулся и сказал:
 — Представляю, как плохо вам было. Она кивнула головой и захихикала.
 — Да, и еще о моем бархатном одеяле. Моя мать знала, что это была очень дорогая ткань, но отдала ее мне. И даже если я пачкала его, она молча стирала его, не говоря ни слова. Видишь, какая у нас была мама. Мы все ее любили, — закончила она
 Затем Пичи повернулась и поцеловала Сенеку в губы.
 — Ты сделал меня счастливой, Сенека. Помнишь, я тебе говорила, там, в башне, что хочу полюбить тебя. Я буду любить тебя до конца дней своих.
 Сенека задумался. Прошло много времени, прежде чем он заметил, что Пичи заснула. Заснула прямо здесь, на ковре перед камином. Он перенес ее в кровать и улегся рядом с ней. Она божественно выглядела лежащей на темно-голубых атласных простынях. Он тихо прилег рядом. Ее нежное дыхание убаюкивало его, но сон никак не шел. Он достал книгу, лежавшую на тумбочке, раскрыл там, где лежала золотистая закладка, а затем завернул страницу и отложил ее в сторону. Эта процедура доставила ему удовольствие.
 Он обнял Пичи и закопался своим лицом в ее золотистых кудрях. Запах магнолии, тепло тела и — все это закружило его и унесло куда-то вдаль.
 — Сенека?
 Он неожиданно вздрогнул.
 — Я здесь.
 — Ты уверен, что все так и должно быть? Он прекрасно понял, что она имела в виду: она говорила об их близости.
 — Обещаю тебе, все будет, милая моя!
 — Когда время придет. Когда мы будем готовы для этого. Когда все об этом узнаем, да? Сенека?
 — Пичи…
 — Как это чувствуется? — спросила она.
 Сенека нахмурился.
 — Как это чувствуется? — переспросил он.
 — Какие это чувства, когда загнешь страницы той книги?
 Он понял, что она наблюдала за ним, когда он загибал страницу.
 — Хорошее чувство, Сенека?
 — Ложись спать, — сказал он и закрыл глаза. Пичи лежала открыв глаза. То, что она увидела, развеселило ее. Сенека также улыбался.




 Глава 10


 Когда Пичи проснулась, Сенеки рядом не было. Было девять утра. Боже! Она никогда так долго не спала в своей жизни. Она отбросила в сторону одеяла и села. Острая боль внезапно пронзила ей шею. Ее глаза раскрылись от ужаса: она спала… долго… у нее болела шея…
 Ей стало все ясно. Это были два признака «типинозиса». Очень медленно она улеглась вновь в постель, стараясь не делать резких движений. В глазах у Пичи появились слезы. Она смахнула их рукой. Мало-помалу к ней стали возвращаться силы. Боже! Ей так мало осталось жить на свете. Она хотела, чтобы Сенека лежал рядом с нею и держал ее в своих руках.
 — Вещая птица, — прошептала она. — Будь счастлива, Пичи.
 Боль отступила. Она смогла встать и начала искать корону. Она нашла ее посередине кровати под одеялами, надела ее себе на голову и направилась в гостиную.
 И только взявшись за дверную ручку, остановилась, поняв, что она совсем обнажена.
 — Черт побери!
 Она пошла в ванну, чтобы найти там одежду в которой была вчера вечером. Но ни ее, ни одежды Сенеки там уже не было. Она поняла что служанки уже убрались в покоях. Тогда, обернувшись атласной простыней, она вышла. Может быть, если она поторопится, ее никто не заметит, кроме служанок. Но их она попросит помолчать, и они послушаются.
 Спустившись в коридор, устланный красными коврами, она услышала девичьи голоса. Голоса были плачущие. Пичи побежала на звук голосов, свернула за угол и остановилась. Здесь стоял Тиблок, а перед ним низко склонились в поклоне две девушки-служанки. Он ударил одну, затем — другую, и девушки упали к стене.
 — Черт побери! Ты что делаешь? — закричала она.
 Крепко удерживая на себе простынь, она подбежала и встала между Тиблоком и девушками.
 Тиблок уставился на ее обнаженные плечи, на спутанные, растрепанные волосы, на простынь, прикрывавшую тело. Она походила скорее на потаскушку, чем на члена королевской семьи. Только сверкающая корона на голове говорила о том, что перед ним все же была принцесса Авентины.
 — Мадам, — начал было Тиблок.
 — Ты подлец! Змея в шоколаде! Что ты делаешь? — сказала она и повернулась к девушкам.
 — С вами все в порядке, дорогие мои? Пичи еще больше разозлилась, когда увидела следы пощечин на бледных лицах девушек.
 — Эти негодяйки обронили полотенца Его Величества, — указал он на гору чистых белых полотенец, лежащих на алом ковре. — Теперь прачкам придется стирать их заново.
 Пичи посмотрела на полотенца.
 — А почему ты не помог им поднять полотенца, а стал колошматить? — спросила она у Тиблока.
 У Тиблока раздулись ноздри от негодования.
 — Ваше Высочество! Это — их работа. Я служу королевской семье двадцать один год и точно знаю обязанности всех и каждого в этом замке. Заверяю, я — личный слуга короля-
 — Полагаю, что ты был у короля на побегушках.
 Тиблок раскрыл рот от возмущения.
 — Я личный Его Высочества слуга. А еще я слежу за тем, кто и как выполняет свою работу. Кто же еще присмотрит за этими бездельницами? — спросил он и указал на служанок.
 — Меня не интересует, сколько ты здесь работаешь, Руперт-Дуперт. Ты не имеешь права бегать по замку и бить всех слуг направо и налево. Ты… — тут она вспомнила красную отметину на щеке у Нидии, — ты ударил мою служанку Нидию…
 — Неуклюжая девчонка разбила чайную чашку.
 — И ты отхлестал ее за это?
 — Это безобразие с ее стороны. Нужна твердая рука, когда имеешь дело с низшим классом,
 Пичи подошла к стене рядом с Тиблоком, где висела коллекция оружия, сняла оттуда меч и взяла его в руки. Придерживая одной рукой простынь, а другой рукой держа меч, она подошла к Тиблоку.
 — Нидия — не низшего класса!
 Тиблок стоял ни жив ни мертв, так как у его горла стоял меч.
 — Что же это за мужчина, который поднимает руку на женщину? Ты — не мужчина, Руперт-Дуперт! А если ты не мужчина, то тебе твое «хозяйство» не нужно! — заявила она и поднесла меч к его промежности.
 — М…м…мадам… Вы что?
 — Пичи, — раздался голос Сенеки в коридоре. Пичи увидела бегущего к ней Сенеку. В глазах его сверкали гром и молнии. Он был разъярен, как бык. Нидия и Кэтти бежали за ним и несли ее одежду, которую должны были принести к Сенеке в спальню. Сенека подбежал к ней и вырвал меч из рук. Он чуть в обморок не упал, когда увидел, как она была одета.
 — Ваше Величество, — сказал Тиблок, — служанки растеряли белье, и мне пришлось их наказать.
 — Не жалуйся Сенеке! Ты лучше расскажи ему правду, что ты сделал!
 Потрясенный происходящим, Сенека схватил Пичи за руку и сказал:
 — Пичи, ступай к себе!
 — Старый Руперт-Дуперт избил этих девушек, — сказала она Сенеке. — И все за то, что они уронили эти чертовы полотенца. А вчера он отшлепал по щекам Нидию за то, что она разбила чашку. Он считает себя хозяином в замке.
 Тиблок громко закричал:
 — Ваше Высочество! Я старался объяснить Ее Высочеству, что я отвечаю за каждого слугу здесь, в замке.
 — Заткнись, Тиблок! — закричала в ответ Пичи. — Ты чудовище, которого я никогда раньше не видела. Если тебе случится кого-нибудь полюбить так, как ты любишь себя, то это будет величайший любовный роман.
 Тиблок уставился на своенравную принцессу. Сенека разозлился, когда увидел, что простынь, которой укрывалась Пичи, соскользнула, обнажив ложбинку между ее грудей. И взгляды всех были прикованы к этой ложбинке! Подумать только! Сенека заслонил Пичи собой.
 — Кэтти и Нидия! — сказал он. — Пожалуйста, проводите принцессу к себе.
 — Но я еще не закончила с этим разбойником, — запротестовала Пичи.
 — Ты уже закончила, Пичи! — сказал Сенека, все еще продолжая закрывать ее собой. А Тиблок не сводил глаз с Пичи.
 — Вы, девушки, прощены, — сказал Сенека служанкам, которые уронили полотенца.
 Пичи увидела, как девушки начали собирать разбросанные по полу полотенца.
 — Прекратите, девушки! — обратилась она к ним. — Руперт-Дуперт подберет их сам. И если уж он так беспокоится об их чистоте, то он их сам и постирает! — сказала Пичи, выглянув из-за спины Сенеки. — Я еще не разобралась с тобой, Руперт-Дуперт! Ты…
 — Пичи, пожалуйста, — попросил Сенека.
 Но Пичи никак не могла остановиться.
 — Я разделаюсь с тобой, Тиблок, и знаешь, у тебя шансов будет не больше, чем у одинокого мужчины на брыкающемся осле, слышишь?
 — Пичи!..
 — Я ухожу, Сенека, — сказала она. Бросив возмущенный взгляд на брюзжащего Тиблока, Пичи направилась к себе в покои. Служанки следовали за ней. Сенека подошел к Тиблоку.
 — Если ты еще раз взглянешь на принцессу как сегодня, я проколю тебя вот этим мечом, — сказал он и острием меча уткнулся Тиблоку в грудь, а затем резким движением срезал сразу четыре пуговицы да рубашке. Тиблок затрясся от страха. Сенека подце. пил острием меча полотенце, поднес к лицу Тиблока и бросил полотенце ему на плечо.
 — Я полагаю, что ты выполнишь распоряжение принцессы: поднимешь эти полотенца и выстираешь их!
 Тиблок разгневался.
 — Ваше Высочество, я — Его Королевского Высочества…
 — Никто в этом не сомневается, Тиблок! — перебил его Сенека. — Но ты превышаешь свои полномочия и твои дни во дворце сочтены. Ты уже заработал презрение своей будущей королевы, да и мое тоже. Теперь иди и стирай полотенца!
 Тиблок поднял полотенца с пола и пошел в зал. Он решил пожаловаться королю. Его Величество должен знать, что его любимому слуге приказали пойти в прачечную и выстирать полотенца. Где это видано? Король должен также узнать, что сумасбродная принцесса бегала по дворцу почти голая, завернутая в простынь и с короной на голове. И, конечно же, король должен знать о том, что наследный принц чуть было не прикончил Тиблока мечом. Дело не терпит отлагательства, а полотенца подождут. Так думал Тиблок, направляясь в королевские апартаменты.
 Дверь в комнату Пичи была открытой. Служанкам — Кэтти и Нидии — было достаточно взглянуть на лицо принца, как они пулей вылетели из комнаты.
 Пичи увидела, как Сенека вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Внутренне она уже приготовилась к его «лекции», которая была неминуема.
 — Подойди сюда! — сказал он.
 Она не шелохнулась и продолжала стоять у окна тремя бархатными портьерами. Из окна струился солнечный свет. Она стояла в лучах солнца, и ей было тепло от солнечных лучей, но только не от взгляда Сенеки. Она чувствовала его взгляд, такой холодный и надменный. Она повернулась к нему. Он был одет во все черное. Было такое чувство, будто бы полночь опустилась на него.
 — Я никогда не видела тебя в такой одежде! — сказала она ему. Он выдержал ее взгляд и ответил:
 — Я фехтовал все утро с моим соперником Перигри. Впервые за много лет я сегодня проиграл… Пичи всплеснула руками.
 — Ты дрался из-за меня?
 Он пожал плечами. Пичи поняла, в каком он был настроении.
 — Ты не похож сейчас на принца Авентины, Сенека, — пробормотала она. — Весь в черном… Ты похож на… преступника…
 — Ты меня боишься? — спросил он.
 Звуки его голоса предвещали бурю, настоящую бурю.
 — Нет, я не боюсь тебя, — сказала она, немного поразмыслив.
 — Будешь бояться! Запомни, ты никогда не будешь делать то, что тебе вздумается.
 — Я всегда буду делать то, что захочу! Его рот перекосила горькая усмешка.
 — Ты будешь слушаться меня, поняла?
 Она не ответила. Инстинктом она чувствовала, что попала в ловушку.
 — Я требую твоего повиновения снова и снова. И это ты мне сейчас же продемонстрируешь, — сказал Сенека.
 Ей стало вдруг интересно: что он придумал? Ее беспокойство подтвердилось.
 — Снимай свою одежду! — потребовал он. Она так удивилась, что не могла ни двигаться, на говорить.
 — Это… это не имеет никакого отношения к Тиблоку, — пробормотала она.
 При упоминании имени Тиблока Сенека еще больше разозлился.
 Пичи была озадачена.
 — Ну, собираешься ты снимать свою одежду, или я за тебя это сделаю?
 Не дожидаясь ее ответа, он направился к ней медленно, так, как охотник крадется к своей жертве. Она пошла ему навстречу. Он увидел, как шелковая одежда облегает ее фигуру.
 «Полночь и магнолии…» Эти слова вспомнились ему, как и вспомнилась прошедшая ночь.
 — Пичи, — сказал он сдавленно и рванулся к ней, сжал в своих объятиях и увлек страстным поцелуем. Желание овладеть ею вновь взяло верх над разумом. Он желал ее и хотел, чтобы она об этом знала.
 — О, Боже! Сенека! — пробормотала она, когда вновь почувствовала, как все у него внизу напряглось.
 — Ну что, сколько тебе потребуется, чтобы собраться с духом? — спросила она его, поддразнивая.
 — Столько же, сколько и тебе. И теперь, говорю тебе откровенно, для меня настало время показать, что я имею в виду. Я об этом подумал еще ночью.
 Она удивилась, когда он поднял ее на руки и понес на кровать. Там он раздел ее, и, быстро сбросив свою одежду, лег рядом с ней. Они переплелись в объятиях…
 Это была прелюдия любви.
 — Ты хочешь узнать меня» Пичи. Так знай же меня! — прошептал он.
 Знакомые чувства нахлынули на Пичи. Он опять положил ее руку вниз, где пульсировала его плоть. Все повторилось так же, как в последнюю ночь.
 — Так вот, значит, как нужно ощущать мужчину. — сказала она и начала медленно — вверх-вниз — поглаживать его растущий член. Впервые она поняла, в чем сила женщины. Ее действия заставили его застыть.
 — Тебе хорошо так? — спросила она его и улыбнулась.
 Он перехватил ее улыбку и спросил ее:
 — Ты находишь в этом что-то смешное? Он хотел знать, чему она улыбается. Она взглянула на его большой член и сказала:
 — Я подумала о прозвищах.
 — Прозвищах? — переспросил он. — При чем тут прозвища и наша с тобой сейчас любовь.
 Пичи захихикала.
 — Ну… ну у меня — я тебе говорила — есть… мисс Полли, мисс Молли и Друлли… А у тебя — можно назвать… например?.. «Король Артур» или «Копьеносец». «Король Артур» — это звучит слишком по-королевски, а вот «Копьеносец»… в этом что-то есть. Конечно, это твое тело и тебе решать, что лучше…
 Сенека заулыбался.
 — Боже! Какой же ты красивый, Сенека! Ты знаешь, тебе надо почаще улыбаться. Тебе так идет улыбка!
 — Доверься мне, Пичи! — приказал он и положил ей руку на живот, но и Пичи сразу крепко сжала ноги.
 — Откройся мне! Доверься мне!
 — Открыться? Для чего? Ты… Ты собираешься тронуть меня?
 — Я рассчитываю на это…
 — Но…
 — Разомкни ноги, Пичи… — попросил он ее. — Я понимаю, почему ты боишься. Я обещаю тебе Пичи, что это будут необыкновенные чувства. Когда они достигнут пика, ты почувствуешь их не только внизу живота, но и во всем теле. Доверься мне!
 Она кивнула головой.
 — Хорошо, Принцесса, раскройся для меня… Он положил руку вновь ей на живот и медленно-медленно направил ее вниз.
 — Сенека, — сказала она, извиваясь.
 — Пичи, — прошептал он.
 — Сенека, но я никогда…
 — Я знаю, милая, что ты многого еще не знаешь. Но если ты мне доверишься, то я научу тебя всему…
 Его мягкий голос заставил ее расслабиться. Она успокоилась и раскрылась ему.
 — Сейчас, — сказал он, — будет то, что называется любовной игрой, — прошептал он ей на ухо.
 Она вытянула ноги прямо, когда почувствовала его притязания внизу живота.
 — Сенека! Ты положил свой палец…
 — Да, дорогая, так надо.
 — Но это… Так нельзя…
 — Откуда ты знаешь, как надо? Ты никогда этого не испытывала прежде! А теперь расслабься, — сказал он, — и прекрати со мной бороться.
 Он слегка погладил все кожные складки, окружающие вход во влагалище, а затем осторожно, вращательными движениями, ввел туда два своих пальца. Она сильно напряглась.
 — Пичи, позволь мне сделать так, моя Принцесса. He думай о том, что я делаю. Подумай о том, что я тебе обещал. Я обещал тебе удовольствие. Помнишь?
 — Я… я… я пос-с-тараюсь. — Я помогу тебе вспомнить. Вот так, Пичи! Вот так!
 Он продолжал совершать вращательные движения пальцами одно за другим, одно за другим. Пичи закрыла глаза и сосредоточилась на чувствах. Нет, ей не было ни больно, ни неприятно. Напротив, с каждым разом она все больше и больше ощущала какое-то странное, ранее неизведанное чувство. Это чувство истомой растекалось по всему телу, обещая, что еще дальше будет кульминация. Чувство удовлетворения нарастало с каждой минутой.
 — Не останавливайся, не останавливайся, поторопись…
 Он начал ласкать ее еще быстрее. Его пальцы проникли глубоко вовнутрь нее.
 Сенека почувствовал нарастание ее оргазма и очень медленно вынул свои пальцы из влагалища.
 — А это, моя дорогая Принцесса, — прошептал он, — то, что называется прелестями любовной игры.
 Она все еще лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала.
 — Пичи! О чем ты думаешь?
 Она улыбнулась:
 — О том… что ты сейчас делаешь, вот о чем я думаю, Сенека!
 Он лежал на боку и продолжал ласкать ее.
 — Это, действительно, замечательные чувства, Сенека.
 — Я же тебе говорил!
 Сдается мне, что нужно тебя слушаться почаще.
 — Но ты же ведь не желаешь?
 Она улыбнулась… Он ожидал, что она попросит его любить ее еще. Но она не попросила. А он не хотел брать ее силой, не хотел просто завладеть ею. Он желал, чтобы она сама отдалась ему! И он ждал терпеливо ждал того момента.
 — Сенека! — прошептала она.
 — Принцесса! — отозвался он.
 — Спасибо! — сказала она.
 — Добро пожаловать! — произнес он.
 — Ну ты же мне так и не сказал, какое прозвище твоей наилучшей части подойдет — «Король Артур» или «Копьеносец»?
 Сенека, улыбаясь, посмотрел на свою плоть. Она была все еще напряжена. Сенека готов был расхохотаться.
 — Копьеносец! Предпочитаю прозвище «Копьеносец»! «Решительный Копьеносец»! — выдавил он из себя и расхохотался.
 Пичи отозвалась тем же. Прошло довольно-таки много времени, прежде чем они успокоились. Наконец, Сенека тронул ее за щеку и сказал:
 — Но я не забыл сцену с Тиблоком, Пичи! Ее прекрасное настроение улетучилось. «Ну зачем, зачем он в такую минуту, когда им вдвоем так хорошо, начинает эту „лекцию“?»
 — Не делай так больше! — продолжал он. По правде сказать, в душе он удивлялся, как она так могла вести «словесные» бои и выигрывать их. Но он должен был, должен был ей сказать о ее недостойном поведении.
 — Я надеюсь, что ты знаешь о том, что твое поведение сегодня утром было недостойным. Более того, я уверен, что ты никогда больше не будешь бегать по дворцу в простыне. Ты — моя, Пичи! Только моя! Я, слышишь, я могу созерцать тебя и никто иной. Когда Тиблок посмотрел на тебя… а хотел прикончить его мечом. Ты принадлежишь мне и только мне. И каждая частичка твоей души и тела — они мои! Ты поняла?
 — Тебе не надо было его… ну, это… мечом… Он….
 Сенека резко перебил ее:
 — Ты — моя, Пичи! Ты принадлежишь мне и только мне! Я спрашиваю тебя. Ты все поняла?
 Она молча кивнула головой.
 — Очень хорошо. — сухо произнес он, выскочил из кровати и быстро оделся.
 — Позови своих служанок, пусть они тебя оденут подобающим образом! — приказал он. — Встретимся в покоях королевы. У меня есть четыре подарка для тебя, хотя за твое поведение их и не следовало бы тебе вручать!
 — Подарки? — сказала она и соскочила с кровати. — Что это…
 — Оденься! И поторопись! — с этими словами он поспешил к себе в апартаменты. Спускаясь вниз по коридору, он вспоминал о тех мгновениях, что он только что провел с Пичи. И хотя она ему сама не отдалась, он продвинулся гораздо дальше. Впервые он хохотал сегодня от души. Так он не хохотал с тех пор, как был маленьким мальчиком. Он был на седьмом небе от счастья и чувствовал себя так же хорошо, как после любовной игры.
 — Она угрожала тебе, Тиблок? Она хотела превратить тебя в прачку?! — спросил король и расхохотался.
 Его огромное, массивное тело сотрясало кровать.
 Тиблок обиженно засопел:
 — Надо полагать. Ваше Королевское Высочество, что Вы одобряете поведение этой сумасбродной принцессы?
 Скорчившись вновь от боли, король отрицательно покачал головой.
 — Она, конечно, как была дикаркой с гор, так и осталась ею. Хотя, видел Бог, Сенека и скрепил с ней союз на брачном ложе… Ты говоришь, деревенщина была обернута простыней и носилась по замку? — спросил король.
 — Да, Ваше Величество, — ответил Тиблок.
 — Это доказывает, конечно, что она провела ночь с Сенекой. Но ее поведение сегодня утром является доказательством того, что ему не удается исправить ее манеры. Этот отвратительный сорванец будет скоро выдворен из Авентины!
 Он немного задумался, а затем продолжил:
 — Я узнал, что Каллиста Ингер отъехала в Париж. Конечно же, она не ожидала такого поворота дел. Она очень расстроена, и сердце ее разбито. Но если я дам ей знать, что принцессы больше нет во дворце и что я желаю ее брака с Сенекой, она непременно вернется, — сказал король.
 — Я… Я совершенно сбит с толку. Ваше Величество… Я ничего не понимаю! — воскликнул Тиблок.
 Король рассказал Тиблоку об условиях их сделки с Сенекой.
 — А теперь, ты видишь, Тиблок, нам надо хорошенько все продумать и действовать. Ты согласен?
 Тиблок был умен, и ему не составило большого труда сообразить, что задумал старый король.
 — Не беспокойтесь. Ваше Величество! Мы предоставим этой деревенщине все возможности «проявить себя»! Я уверен, что никто не поможет ей овладеть искусством поведения, даже тетушка Виридис, — сказал Тиблок.
 — Виридис? — переспросил король. — Что она собирается с нею сделать?
 — Обучать принцессу манерам поведения, — ответил Тиблок. — Ее пригласил сам Принц. Я думаю, что она прибудет завтра, сэр.
 Король Зейн не придал данной информации никакого значения.
 Виридис Элдсон была известна в дворянских кругах как Покровительница Этикета… Этот титул ей дали сами дворяне за манеры поведения, и неспроста. Хотя Виридис была дальней родственницей королевской семьи, король Зейн ненавидел ее, но всегда приглашал. Он не мог отказать ей в посещении дворца. Ее любили все дворяне Авентины, весь высший свет. И если он ей откажет в приеме, то потеряет свою репутацию порядочного человека.
 — Сенека не должен выиграть спор, Тиблок! Ты должен сделать все возможное, чтобы у этой сумасбродки ничего не получилось с Виридис. Ты меня понял? — спросил король.
 — Сделаю все, как Вы прикажете. Ваше Королевское Высочество! — ответил Тиблок.
 Король Зейн старался сохранять спокойствие.
 — Ты очень хороший слуга, Тиблок. Двадцать один год ты служил мне верой и правдой.
 Тиблок поклонился королю.
 — Нет ничего такого, чтобы я не смог выполнить, Ваше Королевское Величество. Ничего невозможного нет!
 И он пояснил королю, что можно сделать по этому поводу.
 Когда Пичи с белкой на плече вошла в покои королевы, то она нигде не обнаружила Сенеки. Но зато в комнате она увидела штук пятьсот фарфоровых безделушек. Она сразу же поняла, что Сенека хотел ей подарить именно эти безделушки. Он ведь внимательно выслушал ее рассказ о мраморной статуэтке. Она увидала статуэтку девушки-пастушки и залюбовалась ею, а затем взяла ее в руки в стала рассматривать юбку с цветами.
 — Если ты находишь эту статуэтку занимательной, то ты можешь взять ее из закрытого кабинета, — услышала она знакомый голос Сенеки. Пичи обернулась. Оказывается, в углу в кресле сидел ее муж. Она поняла, что он давно поджидал ее в этой комнате. Только вот она его не заметила.
 — Это такая красивая статуэтка, что я раньше нигде такой не видела, Сенека!
 — Пойдем со мной, — сказал Сенека, направляясь к двери. — Ты потом рассмотришь как следует статуэтку. Я ведь тебе пообещал три сюрприза, — сказал он. Вдруг он заметил на полу белку и спросил:
 — Послушай! А что это у нее на голове? Пичи захихикала.
 — Это — ее корона! Я рассудила так: если я — королевская принцесса, то пусть она будет королевской белкой. Вот я и сделала ей корону из кусочка голубого бархата, что я подстилала барашку Тивона, и кусочка свадебного платья.
 В короне блистал маленький бриллиант. Корона была привязана за обе щеки золотым шнурком.
 — Не правда ли, белка выглядит очень симпатичной, Сенека?
 Сенека отрицательно покачал головой. Он никогда в жизни не видел ничего более абсурдного. Он молча встал и вывел ее из комнаты. Они вышли из дворца, прошли через королевские сады и подошли к конюшне. По пути он обратил внимание на ее одежду.
 — Ты опять оделась не по случаю. Посмотри на себя — ведь на тебе бальное платье фиолетового цвета. Сейчас не ночь, да и бала не намечается, — заметил он. И нет надобности носить столько драгоценностей сразу.
 В его голосе она не услышала ни злости, ни возмущения.
 — Я знаю, что это — бальное платье, — сказала она. — Кэтти сказала мне об этом. Но я… Оно такое хорошее. Это бальное платье… А вообще, моя матушка любила выращивать петунии фиолетового цвета. Это ее любимый цвет и мой тоже. Вот почему я выбрала это платье…
 Она потрогала свои драгоценности, которые украшали ее грудь, уши, запястья, пальцы, а также пробежала пальцами по бриллиантам на своей короне.
 — И я хочу носить свои драгоценности тоже. Я не могу даже мысли допустить о том, чтобы иметь так много драгоценностей и не носить их.
 Сенека ничего не ответил, и Пичи подумала, что он рассердился на нее.
 — Сенека! Я не буду очень долго носить эти украшения, — попыталась она объяснить ему. — Я ничего не хочу сказать в оправдание… Но… Послушай, Сенека, я никогда в жизни так долго не спала, как этим утром. И когда я проснулась сегодня утром, у меня сильно разболелась шея, — сказала она.
 Сенека понял, к чему она клонит. Он остановился и нахмурился.
 — Пичи, я могу согласиться с тем, что ты одеваешь на себя, но я никогда не поверю в то, что ты умираешь…
 — Но, Сенека…
 — Ты уснула сегодня ночью. Ты долго спала потому что устала. А что касается твоей больной шеи, то это само собой разумеется: ведь ты спала всю ночь в короне. Я же наблюдал за тобой, у каждого разболится не только шея, если он проведет ночь подобным образом. Все! Прекратили разговоры о твоих симптомах и о твоей смерти. Поняла?
 — Ты все еще не хочешь смириться с тем, что я умру. У меня же уже стали появляться симптомы болезни. Дорогой мой, я ж ведь тебе говорила, что видела грифа, который летал над моим домом. А это — дурная примета: верный признак смерти. Да еще доктор Грили…
 — Доктор Грили? — переспросил Сенека. — Ты никогда не упоминала это имя раньше. Кто же он, этот доктор?
 Она улучила момент сорвать розу и посыпать ее лепестками спину белке.
 — Доктор Грили — один из проходящих через наш поселок докторов. Он обследовал меня и установил у меня болезнь «типинозис».
 Сенека сразу что-то заподозрил неладное. Ведь это мог быть и заезжий артист, у которого не было денег и который таким образом мог выудить у доверчивой девушки гонорар.
 — И ты поверила каждому его слову? — переспросил Сенека.
 — У него была черная сумка и все такое в ней…
 — Ив его черной сумке была птица гриф, от вида которой ты должна умереть…
 — Я…
 — Ты не умираешь. Посмотрись в зеркало! Ты даже уставшей не выглядишь. Ты самая здоровая женщина в Авентине!
 — Ты не доктор, Сенека! Ты — только принц!
 — Только принц?
 — Ты… — Нe хочу ничего слушать. Ты очень обаятельная женщина. И тебе нет надобности беспокоиться о смерти раньше времени. Я больше на такие глупые темы не желаю разговаривать. Пойдем, — сказал он ей и повел дальше. Но Пичи так погрузилась в свои мрачные мысли, что даже не заметила, как Сенека остановился, а потому натолкнулась на него. Сенека встрепенулся и сказал:
 — Позволь мне напомнить тебе, что ты — леди и должна ходить плавно, осторожно. Ты не должна «врезаться» в людей.
 — Извини меня, Сенека, — сказала она. Сенека вспомнил, что тетушка Виридис приедет сегодня утром. Эта мысль ободрила его.
 — Ладно, теперь скажи мне, что ты думаешь о втором сюрпризе? — спросил он и показал рукой на королевскую карету Авентины.
 Ее сердце учащенно забилось. Она приблизилась к сверкающей карете, не в силах поверить, что это была явь, а не сон. Казалось, что вся карета была сделана из золота. Она была неописуемой красоты. Наверху, на крыше была сделана императорская корона, четыре окошка кареты были матового цвета. Боковые двери кареты были украшены деревянными ангелочками. Карета была запряжена шестеркой лошадей.
 Сенека подвел Пичи к двери кареты.
 — Загляни туда! — сказал он ей.
 — Я знаю, что там внутри, — прошептала Пита. — Там, там… сиденья из розового бархата.
 — Но это не все. Принцесса! Я обещал третий сюрприз, — сказал Сенека и открыл дверь.
 Пичи раскрыла рот от изумления: там на сиденье из розового бархата сидела Августа.
 — Джусси! Боги небесные, Сенека! Это — Джусси!
 Сенека поразился тому, как легко она «навешивала» прозвища всем и вся. И ему, Сенек уже досталось одно прозвище. А тут, совершенно незнакомой женщине, она уже что-то придумала!?!
 — Ты желала, чтобы леди Шеррингхейм была одной из твоих придворных дам? Что ж! Твое желание — для меня закон! Леди Шеррингхейм будет с тобой целый день, а вечером будет возвращаться к своему мужу.
 Пичи бросилась Сенеке на шею и принялась его целовать.
 — Сенека, спасибо… спасибо, большущее тебе спасибо… — повторяла она.
 — Поедем на прогулку? — спросил он у нее, желая поддразнить ее.
 Пичи, услышав вопрос, сразу же полезла в карету. Сенека помог ей подняться. Она уселась рядом с Августой, а затем высунулась из кареты и попросила слуг принести побольше пищи.
 Пичи улыбнулась, когда через некоторое время увидела целую корзину еды. Она взяла из корзины бутерброды и яйца и подала их Августе.
 — Ешь, дорогая, все будет хорошо! Пичи посмотрела на Сенеку и произнесла:
 — Джусси не привыкла много говорить, Сенека, но она очень хорошая девушка.
 — Я думаю, что вы еще найдете много тем для разговора, — сказал Сенека, обращаясь к женщинам.
 Августа улыбнулась принцу.
 — С принцессой так интересно разговаривать, Ваше Величество!
 Сенека поверил в искренность ее слов. Он понял, что Августа полюбила Пичи.
 — А как насчет четвертого сюрприза, Сенека?
 — Ну я прожорливая же ты! — сказал он, усмехнувшись. — Сюрприз под твоим сиденьем. Она наклонилась и заглянула под сиденье. Там ржал тяжелый бархатный кошель с золотыми монетами.
 — Ты хотела бросать золотые монеты крестьянам во время прогулки, — напомнил ей он.
 — О, Боже! Сенека! Спасибо огромное-преогромное!
 — Но, Пичи! Хочу предупредить тебя, что я не буду обеспечивать тебя сумками с золотом ежедневно, — сказал Сенека.
 Прижимая кошель с золотом к своей груди, она сказала:
 — Я обещаю тебе, что не буду просить больше двух-трех кошелей в неделю!
 Сенека вздохнул, затем отдал приказ кучеру, и экипаж тронулся. Пока Августа ела, Пичи строила планы прогулки — посмотреть тощих авентийских свиней и раздать золотые монеты.
 Сенека же считал, что сегодня они совершат приятную прогулку в экипаже по сельской местности. Он сидел напротив своей Принцессы и наблюдал за ней. Она была так счастлива. Да, это будет прекрасный спокойный день!..




 Глава 11


 Это была возмутительная сцена!
 Принцесса Авентины, одетая в атласное платье с драгоценностями и бриллиантами, стояла около поленницы дров в маленькой деревушке. В руках у нее был топор, и она сама рубила дрова. Сенека ничего не мог сделать, чтобы отговорить ее от этого занятия.
 Ей потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы наколоть высокую поленницу дров. Если бы Сенека не был так зол на нее, то он непременно восхитился бы ее мастерством: так легко и непринужденно они все это делала.
 Если бы только Сенека знал, почему она захотела остановить экипаж, он никогда бы этого не допустил! Он просто подумал, что она хочет раздать золотые монеты. Теперь он сожалел о случившемся. Он пристально посмотрел на нее:
 — Ты уже все закончила?
 Она положила топор, поправила свою съехавшую корону и взяла свою белку в руки.
 — Ты рассердился, Сенека? — спросила она у него.
 Сенека посмотрел на зевак — взрослых и детей, — которые столпились посмотреть на диво. Одного его взгляда было достаточно, чтобы они все заторопились к своим деревянным хижинам.
 Он посмотрел на Августу, которая дожидалась Пичи в тени каштана. Только потом Сенека ответил на вопрос Пичи:
 — Рассердился? — повторил он. — Нет, Пичи. Я рад до безумия! Если бы ты знала, как я трепещу от волнения, когда вижу тебя размахивающей топором. По правде говоря, я и женился на тебе из-за этой твоей сноровки.
 Пичи стояла и смотрела на него. Она никогда не видела его таким, никогда не слышала, чтобы он так говорил, а потому громко рассмеялась. Ее веселье передалось крестьянам. Они подумали, что все происходящее таким и должно быть, и вновь подошли к принцессе и обступили ее. Сенека услышал, как толпа с восторгом вздохнула: это принцесса Пичи стала раздавать золотые монеты. Вскоре она вышла из толпы и ринулась к загонам на окраине деревни.
 Сенека поторопился за ней. Толпа крестьян приветствовала его поклонами.
 — Пичи, — громко позвал он ее.
 Она обернулась, а затем зашагала еще быстрее.
 — Я хочу увидеть свиней, Сенека. Вот почему я остановилась здесь. Я не собираюсь рубить дрова… Но когда я увидела неразрубленные поленья, я поняла, что могу подсобить крестьянам. Мне это не составило труда, ведь я с детства могу это делать. А ты не задавался вопросом, почему на крестьянских дворах лежат ненарубленные поленья? Сам рассуди: все сильные, здоровые крестьяне заняты на плантациях с цветами. Остаются только женщины, дети да старики, которым эта работа не под силу.
 Сенека знал, что она была права. Но все еще не мог простить ее представленье с рубкой дров. Он не мог также допустить того, чтобы она прогуливалась между свиней.
 — Ты ж не собираешься общаться со свиньями, — сказал он и хотел перехватить ее за руку. Она вырвалась от него и заявила:
 — Я не уеду, пока не посмотрю свиней, Сенека!
 — Возвращайся сейчас же в карету, — потребовал он.
 — Нет, — ответила она. — Тебе лучше попробовать откопать канаву в океане, чем заставить меня покинуть этих людей, которые нуждаются во мне.
 Сенека глубоко вздохнул. Он старался скрыть свой гнев от глаз присутствующих крестьян, которые стояли неподалеку от него.
 — Пичи! — сказал Сенека. — Ты — принцесса Авентины! Ради Бога! Ты же не можешь идти туда, где барахтаются в грязи свиньи.
 Но она его не послушала, а продолжала свой путь к загонам.
 — Я не собираюсь барахтаться в грязи, Сенека Это же самое мое любимое место! Ты думаешь, что я перепачкаю его грязью?
 Сенека сильно сжал кулаки. Скулы его заходили ходуном. Очевидно, она не видела, как уже испортила свое платье, рубя дрова.
 Он схватил ее за руку, желая увести ее к карете.
 — Ты не пойдешь в свинарник! — сказал ей Сенека. — Одно дело осмотреть свинью в замке, как это ты сделала, а другое дело — бродить среди них. Последний раз говорю, ступай в карету!
 — Ты — единственный здесь, кто говорил мне помогать людям. Вот я и помогаю им, а ты — гневаешься. Ты все испортил, Сенека!
 Сенека и бровью не шелохнул.
 — Я не гневаюсь, но можно по-другому организовать помощь…
 — Лучшая помощь сейчас — это остаться здесь. Я ничем не смогу помочь им, сидя в замке. И вообще, если у тебя мозги набекрень, то и не поймешь! — сказала Пичи.
 Сенека ничего не ответил, ибо Августа и крестьяне собрались вокруг них. Он не хотел на людях выяснять отношения с Пичи. А Пичи воспользовалась его затруднительным положением и пошла к загонам. Крестьяне ожидали, что Сенека присоединится к ней, прежде чем они сами пойдут за ней. Пичи только взглянула на свиней и сразу поняла, почему они такие тощие.
 — Вы неправильно кормите своих свиней, — заявила она, подняв крошечного сосунка от свиноматки. — Им нужно больше кукурузы, а также надо, давать все виды овощей, сухую рыбу, овес и пшеничную муку. Давайте им больше хлеба, фруктов, молока — свежего или скисшего. Черт, свиньи тоже любят простоквашу. Но больше всего им нужны кормовые плоды, которые растут на деревьях. У вас Авентине есть леса, где растут кормовые плоды? — спросила Пичи.
 Августа посмотрела в сторону леса и спросила:
 — Кормовые плоды? А что это такое? — Желуди, вот что, — объяснила Пичи Августе я крестьянам. — Единственное, что вам нужно сделать, так это выпускать этих хряков и хрюшек в лес. Они сами отыщут желуди. Они далеко не уйдут. Только придумайте, как вы их будете зазывать домой. Услышав зов, они сами легко придут домой. Мы так делали, когда я жила у себя на родине. У нас были такие люди — «крикуны», и свиньи слышали их издалека. У меня на родине были хорошие времена. А здесь самое лучшее в жизни то, что я встретилась с Сенекой.
 Сенека пристально посмотрел на нее. Пичи ни разу не повысила своего голоса.
 Женщина-крестьянка подошла к ней поближе и спросила:
 — А какие корма могут найти свиньи в лесу еще?
 — Каштаны тоже хороши! Если свиньи будут питаться желудями и каштанами, то у них будет сочное, нежное мясо, — сказала Пичи и почесала маленькому поросенку-сосунку между ушами.
 — Единственное неудобство при кормлении желудями и каштанами — так это то, что сало будет темного цвета, а не белого, как обычно. А вообще, чтобы мясо было жирным и сочным, можно последний месяц, перед тем как забить свинью, кормить ее каштанами и желудями.
 Сенека внимательно слушал рассказ Пичи. Сам он ничего по уходу за свиньями не знал, а к тому, что говорила Пичи, отнесся с уважением.
 Крестьяне выслушали Пичи, и в глазах у них засветилась надежда. Действительно, их поросята были сильно тощи и не ухожены. И казалось, эти советы принесут свои плоды. Одна крестьянка далее подошла к Пичи и в знак одобрения поцеловала ей руку. Сенека никогда не видел крестьян такими счастливыми. Ему стало интересно, чему еще она могла научить крестьян.
 — А еще, — продолжала Пичи, — никогда не режьте больших свиней на глазах у малых. От этого молодняк становится раздражительным и перестает есть. А теперь вы можете рассказать все это крестьянам из других деревень.
 Сенека подошел и взял на руки маленького поросенка. Поросенок сильно извивался и корчился у него на руках.
 — Не держи его так, дорогой! — обратилась Пичи к Сенеке. — Иначе он подумает, что ты хочешь его зарезать.
 Сенека передал поросенка Августе, а та поставила его в загон. Сенека обернулся было к Пичи, но той уже и след простыл. Она стояла в толпе крестьян. Крестьяне целовали ей руки. Ее не тревожило, что они грязны и грубы. Она любила крестьян, а крестьяне любили ее. Они обожали свою принцессу. Крестьяне смотрели на нее как на статуэтку, только что изъятую из кабинета. И они, крестьяне, дотрагивались до Пичи со всех сторон. Принцесса была для них диковинкой!
 «Принцесса и ее люди», — подумал Сенека.
 Уже наступил полдень, а Пичи все рассказывала и рассказывала крестьянам без умолку, как приготовить мыло, как определить погоду по поведению животных и насекомых, как приготовить вкусную еду из овощей и фруктов и как использовать дикие травы в пищу.
 Севека понимал, для чего она это все делает. Ее внимание к людям тронуло его до глубины души.
 Он протянул ей руку и сказал:
 — Ты готова возвратиться во дворец. Принцесса?
 Она кивнула в знак согласия и разрешила ему отвести ее до кареты. Маленький мальчик вручил ей букет цветов.
 — Это пасхальные цветы, мэм, — сказал мальчуган. — Они растут в Авентине и, что удивительно хороши!
 — Удивительно хороши! — произнесла принцесса… и посмотрела на ярко-алые цветы.
 Старик со взлохмаченной бородой, в лохмотьях, вышел вперед, чтобы посмотреть на принцессу.
 — Эти чудо-цветы появились здесь столетия назад, Ваше Высочество! — произнес он.
 Пичи подала старику несколько золотых монет, а затем сняла с себя все кольца, кроме обручального, и сказала:
 — Возьми, хороший человек! Я знаю, что ты поделишь все эти драгоценности между крестьянами вашей деревни.
 Старик раскрыл рот от удивления и только поклонился в ответ.
 Сенека, увидев это, был в шоке. Пичи только что вручила старику состояние, на которое все жители деревни смогут прожить больше года, причем среди отданного были старинные изумрудные кольца его матери.
 Его мать. Сенека вспомнил, как она заботилась о тех изумрудах, как любила смотреть на них и как тщательно хранила их. Она любила свои изумруды больше своего собственного сына — что ж, пусть они уйдут из семьи!
 Сенека подошел к принцессе, взял ее за руку и повел к карете. Старик вдогонку сказал:
 — Благослови Вас Бог, Ваше Высочество! Я не припомню того, кто бы дал нам, беднякам, драгоценности, с тех пор, как Святая Пасха ниспослала нам эти пасхальные цветы. Если у мадам найдется минута-другая времени, я кое-что могу рассказать!
 Пичи повернулась к Сенеке.
 — Может, задержимся на минуточку! Я люблю таинственные истории. Может быть, потому, что я — католичка.
 Сенека согласился.
 Старик начал рассказ:
 — Столетия назад овцы Авентины начали погибать. Что бы люди ни делали, овцам лучше не становилось. Тогда люди стали молиться в Святую Пасху. Их молитвы были услышаны, и вскоре странные растения начали расти на этом острове. Никто прежде таких растений не видел. Это были красивые растения с яркими лиловыми цветами. Овцы начали поедать их и сразу же выздоровели. Пастухи дали им название «пасхальные цветы», потому что они начали расти после Святой Пасхи. Много ученых приезжало сюда, чтобы полюбоваться этими цветами и изучить их. Некоторые пытались увозить их с собой и выращивать в других странах. Но цветы нигде не приживались. Мы немного добавляем их в пищу овцам. И с тех самых пор пасхальные цветы хорошо растут только на нашем острове. Это наше чудо.
 Рассказ растрогал принцессу, и у нее появились на глазах слезы. Сенека подал ей белоснежный шелковый носовой платок. Она утерла глаза и сказала:
 — Это — удивительная история! Я таких еще не слыхала.
 Старик улыбнулся принцу и сказал:
 — Спасибо, сэр! Сенеке стало неловко.
 — Почему вы меня благодарите? — спросил он у старика.
 Старик улыбнулся беззубой улыбкой.
 — За то, — сказал он, — что Вы позволили принцессе приехать сюда и помочь нам. Мы, как и наши предки, молились за то, чтобы нам помогли. Предкам Господь Бог послал пасхальные цветы на землю, а нам — принцессу-защитницу. Все люди на острове называют ее ангелом-принцессой, — закончил старик.
 «Ангел-принцесса…» — подумал Сенека. По какой-то ему непонятной причине слово «ангел» было для него особенным. Он сам не мог понять, почему, но он чувствовал, что он уже где-то раньше, в душе, называл ее своим «ангелом».
 — Я знаю, что об этом дне будут много говорить, — продолжил старик. — Даже через сто лет бабки, сидя у огня, будут рассказывать своим правнукам сказку о… принцессе Пичи, о ее доброте, и о Вашей, сэр, тоже. Спасибо за то, что посетили нас, Ваше Высочество. Вы оказали нам большую услугу.
 Сенека похлопал по тощему плечу старика, прежде чем помочь Пичи войти в карету. Вслед за Пичи в карету запрыгнула ее белка. Сенека увидел, что у белки все еще была ее маленькая крошечная корона. Карета тронулась с места. Мужчины и женщины поспешили вперед, чтобы убрать с дороги разбросанные то там, то тут камни. Дети бежали рядом с каретой и выкрикивали имя Пичи. Они также махали вслед пасхальными цветами. А старики ковыляли за каретой до окраины деревни, махая вслед своими огрубевшими за жизнь руками.
 Сенека наблюдал за всем за этим и старался припомнить, было ли такое прощанье с его матерью хоть раз. Ему, маленькому мальчишке, разрешалось сопровождать мать в особых случаях, но он так и на вспомнил того момента, когда хотя бы один крестьянин взглянул в сторону кареты его матери. Он отвернулся от окна и взглянул на Пичи: она была вся перепачкана, вплоть до кончика носа, в золотистых волосах застряли мелкие щепки, шелковое платье было все в пыли.
 Но он, Сенека, обожал ее и гордился ею.
 — Готово, — сказала Пичи, размешивая ложкой лекарство своего собственного изготовления.
 Сенека сидел тут же, у нее в комнате, и смотрел, как она делает лекарство для его отца. Пичи сидела на полу, напротив него. Сенека настаивал, чтобы она приняла ванну и отдохнула после поездки, но Пичи принялась сразу же за изготовление лекарства. Она готовила питье из трав и припарку.
 — Вот видишь, Сенека, — сказала она, — в этой бутылочке я смешала ревень, измельченную люцерну, корень красной пшеницы, кору дикой вишни, золотой корень и белый ликер. Все это избавит твоего отца от страданий. Ему надо принимать это лекарство по утрам и на ночь. И хотя я твоего отца обозвала старым козлом, я не могу позволить ему страдать. Это моя обязанность доктора-«травника» — изготовить лекарство и облегчить людям боль.
 — Ваша доброта будет оценена, доктор Макги, — сказал Сенека, забирая бутылочку у нее из рук. — Он будет выполнять все так, как ты сказала.
 Сенека ждал, пока она закончит приготовление припарки. А пока он ждал, то заметил в кресле нечто красное. Это был красный шерстяной носок. Он явно принадлежал Пичи.
 — Я хотела его выбросить, — сказала Пичи, указывая на носок. — Я один потеряла, поэтому нет надобности хранить и второй.
 Сенека потрогал носок пальцами на ощупь. — Это шерстяной носок? — спросил он.
 — Да, это из шерсти овец Макинтошей. Миссис Макинтош — мастерица по вязанью шерстяных носок. Я всегда говорила, что все люди, живущие у гор, носят носки миссис Макинтош, — сказала Пичи.
 Носок, действительно, был мягким, но его, Сенеки, собственные шерстяные носки были куда мягче. Сенека просунул руку внутрь. Он обнаружил, что в этом носке было тепло, а в его собственных — еще теплее.
 — Ну, вот и готова припарка, Сенека! Слушай меня! Твоему отцу надо втирать эту припарку три раза в день.
 — Чудесно! — пробормотал Сенека. Он все еще думал о качестве шерсти носка Пичи.
 «Шерсть, — подумал он. — Овцы. Авентина. Пасхальные цветы».
 Он быстро встал из кресла. Бутылка с лекарством выскользнула из его рук и ударила Пичи по колену. К счастью, она не разбилась!
 — Пичи! — сказал он. — Я должен немедленно увидеть своего отца. Шерсть… наша шерсть, ты сама видишь… Пасхальные цветы… нигде в мире нет таких… Шерсть продается везде, но шерсть Авентины… Ты была права… — произнес он на одном дыхании.
 — Сенека, что случилось?
 — Я вернусь позже, — сказал он и побежал к двери.
 — Подожди! — закричала Пичи. — Ты забыл лекарства! — с этими словами она подбежала к нему и вручила лекарства.
 — Скажи отцу, что я приготовлю ему еще лекарства, когда он начнет бегать.
 — Я скажу, — пообещал Сенека.
 — Ему необходимо…
 — Я знаю, Пичи, знаю, — перебил ее Сенека. Он поцеловал ее в лоб и заспешил к себе. Он молил Бога о том, чтобы Латимер, слуга, был на месте. Латимер оказался у него в покоях.
 — Найди мне что-нибудь из шерсти… — приказал он слуге.
 — Из шерсти. Ваше Высочество? — удивился слуга.
 — Из английской, ирландской, австралийской… не важно, какой… Только не из авентинской шерсти.
 Латимер достал из шкафа шерстяной шарф.
 — Ваше Высочество приобрели его в прошлом году в Париже! — сказал Латимер.
 Сенека взял шарф в руки и улыбнулся. Шарф был нисколько не мягче носка Пичи.
 Он вышел и направился к покоям отца, перешагивая через три ступеньки сразу. Он молил Бога об одном, чтобы хоть раз в жизни отец выслушал его.
 — Попробуй, отец! Попробуй! — говорил Сенека, стараясь всунуть королю в руку красный шерстяной носок.
 Король никак не мог понять, чего добивается его сын.
 — Ты кричишь на меня, Сенека, а потому я яячего не буду пробовать, а тем более носок этой абсурдной девчонки!
 — Хорошо, — сказал Сенека. — Но ты попробуй на ощупь этот шарф, — попросил он короля. — Я купил его во Франции в прошлом году. Король отстранил руку принца.
 — Шерсть как шерсть, — произнес он.
 — Ты не прав! — произнес Сенека. Король сурово взглянул на сына и сказал:
 — Я никогда не бываю не прав, я — король.
 — То, что ты король, не может не делать тебя непогрешимым, — ответил Сенека.
 — Да как ты смеешь?
 Расстроенный, Сенека стоял на красном ковре посередине комнаты отца.
 — Отец, не пасхальные цветы тебе надо экспортировать, а шерсть. Она принесет намного больше дохода, чем засушенные цветы. Ты же знаешь, что пасхальные цветы приобретают для украшения одежды, жилища. Без этого, в конце концов, можно обойтись. Но шерсть… Отец… Шерсть — это предмет широкого потребления… И я говорю тебе, что авентинская шерсть…
 — Я не желаю тебя больше слушать! Ты еще не король! — резко оборвал его отец. — Я требую, чтобы ты прекратил мне указывать, что нужно, а что не нужно делать!
 Сенека заломил руки за голову.
 — Я не указываю тебе, что нужно делать. Я хочу заставить тебя понять, что шерсть авентинских овец особая, потому что они едят пасхальные цветы. Ты же знаешь, что пасхальные цветы нигде в мире больше не растут. Вот почему авентинская шерсть такого отличного качества! — сказал Сенека.
 — Я по-настоящему разбогател на продаже пасхальных цветов, — сказал король Зейн, — и я не вижу надобности…
 — Ты ничего не видишь, ты только видишь то что тебе надо… — перебил его Сенека. Король всплеснул руками:
 — Что? Да как ты посмел со мной разговаривать в таком тоне?
 — Посмел потому, что ты слишком далеко зашел в своем упрямстве, — ответил принц.
 — Я не могу праздно стоять…
 — Ты будешь делать все так, как я захочу. Ты еще не король. Я…
 — Если начнешь вывозить авентинскую шерсть, то это будет выгодно всем в королевстве. Ты еще преумножишь свое богатство, а людям разрешишь вернуться к своим стадам. Они…
 — Так это ты о людях, бедных крестьянах печешься? Сенека? Ты что, забыл, что они невежественны?
 — Это ты, отец, показываешь свое невежество, — закончил Сенека.
 У короля перехватило дыхание.
 — Т-т-ты… никогда себя так не вел. Это… это твоя дикарка так повлияла на тебя. Это она превратила тебя…
 — Она не «дикарка», и я не разрешаю тебе… — прервал его Сенека.
 — Не разрешаешь мне? — король зло усмехнулся. — Что ж еще ты мне запретишь делать?
 — Я рассчитывал найти хоть какие-то проблески логики у тебя, отец. Но до тебя не достучаться. И теперь я понял, что глубоко ошибался, рассчитывая на твое взаимопонимание. Я рассчитывал на то, что ты, возможно, прислушаешься к моим советам… Но все тщетно…
 Глубоко вздохнув, он вынул из кармана лекарства которые приготовила Пичи.
 — Дикарка, на которой я женился, желает избавить тебя от боли и страданий. Она знает, как сильно ты страдаешь. Она просила передать, что когда оно кончится, приготовит еще, — с этими словами он положил лекарства на маленький столик.
 — Забери их обратно! Мне не нужны ее противные лекарства!
 — Хорошо, не принимай их. Пусть они лежат на столике, а ты лежи в кровати и страдай от боли, — сказал Сенека и направился к двери.
 — Сенека! — позвал король.
 Сенека остановился, но не повернулся.
 Король усмехнулся:
 — Моя комната совсем остыла. Во дворце есть поленья. Возможно, твоя жена с манерами леди наколет дров? Скажи, что я заплачу за ее труд. И после всего, я надеюсь, она побыстрее вернется в свою «варварскую» страну. Я сомневаюсь, что Каллиста Ингер когда-нибудь прикоснется своими руками к рукоятке топора. Она будет по-настоящему выполнять свою роль принцессы Авентины!
 Сенека недоумевал: откуда королю все стало известно? И впрямь у него, короля, везде есть глаза и уши.
 — Ну, Сенека! Попросишь ты свою леди наколоть дров или нет?
 Сенека ничего не ответил и вышел из комнаты. Вслед ему доносились раскаты хохота его отца. Единственное, что успокаивало Сенеку, так это мысль о том, что скоро приедет Виридис Элдсон.
 — Сенека! — воскликнула Пичи, когда он распахнул дверь ее комнаты. — Боже! Как я ждала тебя! Я скакала, как петух на сковородке! Передал ты своему отцу лекарства?
 — Да, Пичи, передал! — сказал он и закрыл дверь.
 Пичи поняла, что он принял ванну и переоделся. Она сделала то же и приготовилась к интимному вечеру. Но она заметила, что настроение у Сенеки как-то переменилось.
 — Что случилось с тобой, мой дорогой? — спросила она. — Что омрачило тебя.
 Сенека улыбнулся и покачал головой, не желая отвечать. Это была их ночь, и незачем было сюда привносить взаимоотношения с отцом. Поэтому Сенека решил сосредоточиться на своей жене.
 — Невеста, — моментально пронеслось у него в голове. Она еще по-настоящему не была его женой.
 — Я… я немного поела. Я была голодна, — сказала она.
 Сенека слушал ее и думал о том, что он тоже был «голоден», но его голод был особенным…
 Он обнял ее за талию и прижал близко к себе:
 — Я не ожидал, что ты будешь одета к моему приходу. Принцесса! Я рассчитывал, что ты будешь в ночном халате или же… на тебе вообще ничего не будет, — прошептал он.
 Пичи крепко сжала бедра.
 — А у меня нет ничего под этой одеждой, — прошептала она в ответ.
 Сенека начал расстегивать пуговицы на ее золотистом платье. Он расстегнул верхнюю пуговицу (вторая, третья, четвертая — были не застегнуты). Он улыбнулся снова, когда понял, что ему придется расстегивать только каждую пятую пуговицу.
 — Ты не страстно ждала этого вечера. Принцесса, не так ли? — поддразнивал ее Сенека.
 — Не страстно? — переспросила она. — Страстнее быть не может!
 Боясе! Как ему нравилось поддразнивать ее. Он расстегнул все пуговицы и наполовину снял с нее платье. Действительно, под платьем у нее ничего не было. Ее сочные груди так и манили к себе. Соски набухли под его голодным взглядом.
 — Видишь, — сказала Пичи, указывая на груди, — мисс Молли и мисс Полли страстно ждали этой встречи. А ты? — переспросила она.
 — Да, я позабыла, что ты принц и должен вести себя подобающим образом, — сказала она, поддразнивая его в ответ.
 Сенека начинал терять контроль над собой. «Чему быть, того не миновать», — подумал Сенека и начал нежно целовать ее левую грудь, а затем и правую. Соски ее были тверды и упруги. Пичи тихо застонала. Сенека распрямился и дотронулся до платья, которое все еще держалось на ее бедрах.
 — Интересно, — произнес он, — ждет ли меня так страстно Друлли, как мисс Молли и мисс Полли?
 С этими словами он одним рывком сбросил ее платье на пол. Он положил свою руку ей между ног и нежно начал массировать ее интимное место. Его палец скользнул внутрь, и, о Боже, он понял, что она была готова к самому главному…
 — Друлли говорит, что она страстно ждет меня, — прошептал он ей на ухо. — Я буду внимателен к ее желаниям!
 Пичи растаяла перед ним.
 — Принцесса, — пробормотал он, и их губы слились в страстном поцелуе. Ее бедра подались вперед… к его плоти, к нему самому.
 — Сенека, — прошептала она, — я не хочу, чтобы ты больше ждал.
 Она слышала его глубокое дыхание и видела, как он быстро сбросил с себя одежду. Она увидела его мощное тело и то, как он весь трепетал. Он ждал ее как и ждал того удовольствия, которое они вместе скоро разделят. Пичи сама направилась к кровати. Она хотела, чтобы он понял, что она пошла по собственному желанию.
 — Сенека, — сказала она, — я только хотела сказать, что кровать уже готова.
 Теперь она видела, что перед ней был мужчина, который желал своей женщины. И она была той женщиной! Она принадлежала ему.
 — Чего же ты ждешь, дружище? Стон вырвался из его груди. Он упал на кровать, увлекая за собой Пичи.
 — Сенека, дорогой мой, — прошептала она, — ожидания закончились для нас с тобой!
 Он начал терять контроль над собой. Он лег сверху нее, своим весом вдавливая ее в постель, осторожно раздвинул колени ее ног и вошел в нее. С каждым разом он проникал все глубже и глубже. Инстинктивные чувства побуждали Пичи прижимать свои бедра к его. Ее ногти впились ему в спину, когда она почувствовала, что он вошел еще глубже. Ее тело двигалось в унисон с его телом… Внезапно какая-то непонятная боль прошла по ее телу.
 — Прости, любовь моя, — сказал он и поцеловал ее.
 — Я больше не девственница, Сенека?
 — Ты — Пичи!
 — Но… Но ты что-то сделал.
 — Я должен быть очень осторожен, пока ты чиста…
 — Ты ничего не говорил мне о том, что будет больно. — сказала Пичи.
 — Я не хотел пугать тебя, Пичи, — прошептал ей Сенека на ухо.
 Она чувствовала, как его плоть пульсировала внутри нее.
 — Я никогда не боялась никакой боли, Сенека, — сказала она. — Но мне хотелось бы знать, когда это наступит.
 — Хорошо, — ответил Сенека. — Тебе будет больно… Но только один раз, и тут я ничего не могу поделать. А когда мы с тобой встретимся еще раз… боли не будет.
 Она закусила нижнюю губу.
 — Я буду истекать кровью? — спросила она.
 — Да, немного, — ответил он.
 — А после того, как боль пройдет… наступит блаженство? Так, Сенека?
 — Да, клянусь тебе, Пичи! Я предоставлю тебе удовольствие много-много раз, сколько ты захочешь.
 Она знала, что он говорит правду. Прижавшись к нему своими бедрами, она прошептала:
 — Да, когда же? Когда же, Сенека?
 — Не время! Еще не время! — полухрипло, полустоном ответил он.
 — Но… Сенека, — сказала она и вдруг почувствовала, как он вышел из нее. Гнев и отчаяние — все это переплелось внутри Пичи.
 — Сенека… — произнесла она. Больше разобрать ничего было нельзя. Все слова застыли у нее на устах, когда она почувствовала, как он поцеловал ее самое сокровенное место.
 — Сенека! — сдавленно произнесла она. Он только закончил ласкать и любить ее по-другому, так, как не делал этого прежде. Он хотел доставить ей удовольствие таким образом перед тем как причинить ей боль. Сенека прекрасно понимал что он не сможет не причинить ей боль, разрывая плеву, и поэтому хотел, чтобы она расслабилась и наполнилась страстью перед главным испытанием.
 Пичи вскрикнула… Его язык… его губы… его теплое-теплое дыхание. Каждое его прикосновение к ней заставляло ее всю дрожать. В порыве экстаза она выдохнула из себя: «Я люблю тебя! Я люблю тебя, Сенека!»
 «Сенека! Я люблю тебя!» Эти слова не давали ему покоя. Но он пока не мог ей сказать то же в ответ.
 — Мне кажется, что эта ночь прошла так, как я мечтала, — сказала она, и он увидел в ее темно-зеленых глазах страсть ожидания. Она ждала от него чего-то еще и надеялась всем своим сердцем, что он даст ей все.
 Его сердце подсказывало ему, что это было.
 Это была его любовь. Пичи… Она заставила его смеяться. Она заставила его думать о том, о чем он прежде и не задумывался. Он восхищался ею много раз. Она перевернула что-то у него внутри. Ему иногда казалось, что он уже знал ее раньше и всегда обладал ею.
 Но то не была любовь в полном смысле того слова. Он даже не знал, как это назвать. И одновременно что-то убеждало его, что он не любит ее. А если он не будет любить ее, она узнает об этом, этого скрыть нельзя.
 Он ничем не был ослеплен. Он понимал все четко и ясно, и ничего не поражало его, кроме доверительной улыбки Пичи.
 — Что же ты не говоришь мне о своей любви? — спросила она. Сенека ничего не ответил, а она изучающим взглядом посмотрела на него. Его взгляд был не из счастливых. Возможно, он не желал ее любви, возможно…
 — Я не хочу твоей любви, Пичи. Это твоя обязанность, — эти его слова вертелись у нее в голове. В их брачную ночь он постарался убедить ее, что он не нуждается в ее любви. Она не хотела тогда слушать, как и не хотела верить ему сейчас. Она села на кровати. Ее непослушные кудри разметались по плечам.
 — Единственное, что я хочу сказать тебе, Сенека, так это то, что любовью нельзя крутить направо и налево. Я люблю тебя, это ясно, ты слышишь? Он встал и начал одеваться.
 — Я никогда и никого в своей жизни не встречала, кто мог бы любить так, как ты, — сказала она ему. Он молчал и надевал свои туфли.
 — Ты не любишь меня, Сенека, так? — спросила она вновь.
 Он пристально посмотрел на нее.
 «Зачем она хочет услышать слова, которые причинят ей боль?» — недоумевал он.
 — Ну, я полагаю, что молчание — знак согласия. Ты не любишь меня. Хотелось бы знать, почему?
 Сенека направился к двери. Ему не хотелось отвечать на вопросы. Но она настойчиво вопрошала:
 — Что же ты молчишь? Ответь мне!
 Сенека остановился у двери, а Пичи продолжала:
 — Я… я уверена, что у тебя нет чувства ненависти ко мне, А если это так, то я просто могу нравиться тебе. Только я знаю, что когда-нибудь ты сможешь полюбить меня, если я тебе хоть чуточку нравлюсь. Любовь начинается с симпатии. Знаешь, ты мне сначала понравился, а потом я тебя полюбила. Я, конечно же, вся в расстроенных чувствах из-за того, что ты меня не любишь. Но мне печально еще и потому, что я скоро умру. Вещая птица ведь всегда вещая птица.
 Сенека, молча, открыл дверь. — Я люблю тебя, Сенекерс. Спокойной ночи! Он быстро вышел, захлопнув за собой дверь. В ушах стояли ее слова: «Я люблю тебя, Сенекерс».
 «Сенекерс. Она назвала его Сенекерс!» В одну и ту же ночь она подарила ему две вещи, которых у него в жизни не было: любовь и прозвище.




 Глава 12


 Утро. Яркий солнечный свет заливает великолепный зал для аудиенций. Тетушка Виридис направляется к самому неудобному креслу в комнате. Ее седые волосы серебрятся под солнечными лучами. Сенека наблюдает, как тетушка Виридис садится. Она садится так, что спиной не касается стенки кресла. Интересно, много ли потребуется ей времени, чтобы научить Пичи манерам поведения.
 — Сенека! — раздался ее громкий голос. Сенека очнулся от своих мыслей. Ему было нелегко выбросить Пичи из своей головы, но он постарался сосредоточить все свои мысли на тетушке Виридис.
 Сенеке было интересно знать, что Пичи подумает про нее. Виридис начала обычный формальный разговор.
 — Как поживает твой отец? — спросила она.
 — Болеет. Лежит в кровати. Боль не унимается, — ответил он.
 — Жаль слышать это, — сказала Виридис.
 — Премного благодарен вам, что вы согласились йьггь одной из придворных дам Пичи, — сказал Сенека.
 Тетушка слегка кивнула головой.
 — Полагаю, что для нее ты подобрал много придворных дам, но тебе придется их сократить до шинимума, иначе мне не справиться с ней, — сказала тетушка Виридис.
 — Я пригласил только леди Шеррингхейм, — произнес принц. Виридис заулыбалась.
 — Я уверена, что Вэстон сильно взволнован поэтому поводу, — сказала она.
 — Взволнован — это не то слово, — закончил Сенека.
 — Что ж. Августа Шеррингхейм будет прекрасной придворной дамой, — продолжала Виридис. — У нее отличные манеры поведения, и она окажет хорошее влияние на принцессу. Да, а принцессе давали какие-либо инструкции, как себя вести после свадьбы? Должна заметить, — говорила она сухим тоном, — что поведение принцессы на свадебном торжестве было просто ужасным!
 — Да, она была одета не в наших традициях и вела себя не в соответствии с нашими традициями, — согласился Сенека.
 — Ты ее защищаешь? — спросила тетушка Виридис.
 Сенека понял, что он, действительно, защищает ее.
 — Я просто напомнил, что для публики Авентины она была необычна. И еще, прошу вас называть ее Пичи, — сказал он.
 — Пичи! «Фруктовое» имя. Означает «похожая на персик». А не знаешь ли ты, — обратилась она к Сенеке, — есть ли у нее другое имя?
 Сенека вспыхнул. Ему нравилось имя Пичи.
 — К сожалению, а может быть и нет, у нее есть только одно имя — Пичи, — ответил он.
 — Может быть, ты расскажешь мне, Сенека, о том, чему ее уже научили? — попросила тетушка Виридис.
 Сенека вспомнил тот день, как Пичи съехала по перилам центральной лестницы и он ей «прочитал лекцию». Воспоминание о том, как она буквально свалилась им на головы с лестницы, заставило его улыбнуться.
 — Я… Вам будет приятно узнать, что принцесса больше не съезжает по перилам лестницы… Виридис нахмурилась.
 — Я же говорила: чего можно было ожидать от нее? У нее нет никаких изысканных манер поведения…
 Сенека перехватил ее взгляд и продолжил:
 — Я бы не сказал «изысканных». Здесь лучше подходит слово «общепринятых» правил поведения. Виридис отрицательно покачала головой.
 — Общепринятые правила поведения? Да разве можно отнести к общепринятым правилам поведения ее вчерашнее поведение в деревне? Я уже знаю, что она рубила дрова и играла со свиньями.
 — Она не играла со свиньями. Она рассказывала крестьянам о том, как нужно правильно их кормить. Виридис сурово взглянула на Сенеку.
 — А забота о кормлении свиней входит в обязанность принцессы Авентины? Сенеке стало не по себе:
 — То, что Пичи делала вчера… Впрочем, все что она сделала со времени своего прибытия в Авентину, то сделала! Для меня главным является то, что вы — здесь. Да, и я забыл сказать вам, что у вас только один месяц для обучения.
 — Месяц, — переспросила она.
 — Уже немного меньше.
 Сенека не стал ничего ей объяснять, так как сговор был между ним и его отцом и касался только их.
 — Тогда, я думаю, — сказала она, — мы начнем обучение немедленно. Где она? — спросила Виридис. Сенека предполагал, что Пичи спит. Спальня… Боже, как она была желанна и хороша прошлой ночью… Такая нежная, очаровательная и прекрасная.
 — Сенека! — вновь позвала Виридис. Сенека очнулся.
 — Она поздно легла спать, и, возможно, еще спит. Если вы немного подождете, то я попрошу ее слуг…
 — Не стоит… Я уже сказала, что я начну обучение сразу. Если она спит, то я разбужу ее. Где я могу найти ее?
 — В розовых комнатах.
 — Очень хорошо. У меня будет возможность преподать ей урок в одевании. Да, и предупреждаю тебя, Сенека, что я не потерплю твоего вмешательства в процесс обучения. Ты сам попросил о том, чтобы я ее учила. Так что терпи. Я буду терпелива с ней! — сказала Виридис, встала с кресла и торжественно вышла из комнаты.
 У Сенеки в ушах стояли последние слова Виридис:
 «Я буду терпелива с ней!»
 «Но будет ли терпелива с ней Пичи?» — этот вопрос мучил Сенеку все больше и больше.
 Пичи сидела в кресле у окна и наблюдала за тем» как тетушка Виридис суетилась у выдвижного ящика шкафа, заполненного перчатками.
 — Это скучное занятие, тетушка Вардис, — сказала Пичи.
 Виридис посмотрела на нее и нахмурилась.
 — Меня зовут Виридис. И для человека самое главное — хорошо одеваться. А еще ты не должна говорить таким тоном. Это Сенека позаботился о том, чтобы у тебя был такой роскошный гардероб.
 «Сенека», — подумала Пичи. Она улыбалась, вспоминая проведенную с Сенекой ночь. Она все равно собиралась любить его, нравилось ему это или нет. Она докажет ему свою любовь и сделает все, чтобы он полюбил ее. Вдобавок ко всему, она еще не умирала.
 — Пичи! — раздался голос тетушки Виридис. Пичи вздрогнула и взглянула на нее.
 — Что? — произнесла она.
 — Леди не должна грезить, когда с ней кто-то разговаривает. А теперь сядь ровно, ноги поставь прямо на пол, подними высоко подбородок. Держи спину так, чтобы она не касалась спинки кресла. Вот так, моя дорогая, ты — принцесса Пичи, и ты должна выучиться королевским манерам поведения.
 Пичи едва сдерживалась от гнева. Она взглянула на Кэтти и Нидию, стоявших у стены, затем — на Августу, которая сидела в кресле напротив окна. Кэтти и Нидия уставились в пол. Августа сидела, сжав руки. Пичи казалось, что ее подруга Августа хотела что-то сказать, но не знала, как это сделать. А Виридис все учила и учила Пичи, как правильно сидеть в кресле.
 — Ты опять грезишь, Пичи, — заявила Виридис. — И ты опять извиваешься, как червяк. Леди никогда так не сидят, Пичи.
 Пичи желала, чтобы тетушка прикусила себе язык.
 — Посмотрите, тетушка Вердис. Я… — Не Вердис, а Виридис, — перебила ее тетушка. — Весдис! Я все учусь и учусь на тот счет как стать леди. Но я поклялась Сенеке, что стану ею!
 — Не слишком ты стараешься стать ею! — ответила ей Виридис.
 Виридис стояла посередине комнаты с высоко поднятой головой.
 — Твое поведение вчера в деревне — безобразие! Пичи, как ты, принцесса, могла рубить дрова? А как ты могла общаться со свиньями?
 Августа подняла голову и сказала:
 — Извините меня, леди Элсдон, но Пичи не общалась со свиньями, она…
 — Августа, тебя это не касается, — сказала ей Виридис. — Поведение Пичи в деревне было крайне непристойным, и она должна понять это.
 Пичи крепко ухватилась руками за кресло.
 — Я бы не стала колоть дрова или заботиться о свиньях, если бы кто-нибудь мог это сделать. Тот, кто мог бы это сделать, занят на полях с цветами, которые продает этот чертов король. Как вы этого не поймете, Вирдис?
 Виридис покачала головой. Хотя между ней и королем не было большой симпатии, она все равно не разрешит подданной отзываться так о короле…
 — Я в последний раз говорю, что меня зовут Виридис. И я настаиваю, чтобы ты не распускала свой язык. Король — высшее лицо в государстве, и ты никогда, слышишь, никогда не должна так о нем отзываться.
 — А сейчас, — приказала ей Виридис, — завтракай, пока я подберу тебе одежду.
 — Я надену сегодня утром свое красное атласное платье. Оно мне нравится, и оно идет к моим волосам. Я обычно ношу с ним сапфиры, иногда — бриллианты, а сегодня под него я надену изумруды Я…
 — Ты не оденешь это платье сегодня утром! — поучительным тоном сказала Виридис. — Это платье — для бала! И в нем неприлично обнажена грудь!
 Пичи немного подумала и ответила:
 — Вы считаете приличным показывать мои груди вечером, на большом балу, а в дневное время — неприличным?
 Виридис одобрительно кивнула головой, радуясь тому, что до Пичи стало что-то доходить. Но она была совсем обескуражена тем, как она сказала слово «груди».
 А тем временем Пичи продолжала:
 — Впрочем, мне от этого ни холодно, ни жарко! Я только не пойму, почему женщины должны прятать свои груди при солнечном свете, а высовывать их вечером, когда луна проглянет на небе? Глупейшая вещь, скажу я вам!
 — Тем не менее этого требует этикет! — продолжила Виридис. — И тем более ты говоришь неправильно. Нужно говорить слово «грудь», а не «груди», и то только тогда, когда ты общаешься со своими служанками или придворными дамами.
 — Ха! — воскликнула Пичи. — Грудь? Да я их зову мисс Полли и мисс Молли!!!
 Виридис раскрыла глаза от удивления.
 — Я такого еще не слыхала. Так могут только шутить дети, а не принцесса. Такие глупости несовместимы с ролью принцессы, — сказала Виридис и добавила: — Ас красным бальным платьем можно и нужно носить бриллианты и жемчуг, но ни в коем разе не сапфиры!
 Пичи увидела, что в комнату вошла служанка и принесла бутерброды. Пичи облизнулась.
 А Виридис продолжала поучать:
 — Да, и корону — корону королевы Диандры — ту что ты носишь постоянно, нужно надевать только в особых случаях. Сними ее сейчас же! Я прослежу, чтобы ее отнесли в хранилище и закрыли. Здесь ты не будешь хранить свои драгоценности.
 Кусок бутерброда застрял у Пичи в горле. Она бросила остаток его на блюдо, погладила свою корону и надулась. Она будет носить большую корону и будет хранить все свои драгоценности в своей комнате. Она обожает красивые вещи, и эта спесивая тетушка Сенеки не запретит ей делать то, что она пожелает.
 — Ну, вот, — сказала Виридис. — Эта одежда будет тебе впору. Она — для утра!
 Пичи нахмурилась, когда увидела то, что тетушка назвала «одеждой для утра». Это был утренний халат из безобразного серо-сизого шелка. На спине халата была огромная черная бабочка. На шее халат завязывался тонким черным шнурком. Пичи знала, что этот шнурок будет обязательно царапать ей подбородок. Рукава халата были очень узкими. Пичи ненавидела такую одежду. Ей нужен был простор действий.
 — Я не надену это… — выпалила Пичи.
 — Да, моя дорогая, наденешь! — сказала Виридис.
 — Нет, моя дорогая, не надену! — ответила Пичи. — Такая безобразная одежда годится только для сумасшедших!
 — Пичи! — всплеснула руками Виридис и побледнела.
 Августа захихикала. Это повергло Виридис в шок.
 — Августа! — воскликнула она. — Я думала, что ты будешь оказывать хорошее влияние на Пичи. А мне кажется, что она влияет на тебя. Стыдись Августа!
 Пичи вспылила:
 — Так вы можете отчитывать меня! Но что касается Джусси… Говорю вам здесь и сейчас: приберегите свои словечки для кого-нибудь… Если я услышу, что вы стыдите ее снова, я…
 — Настоящие леди не угрожают, — перебила ее Виридис.
 — Угрожают, когда ее друзей стыдят без основания. Джусси не за что стыдить, — сказала она и повернулась к Августе.
 — Не обращай внимания. Августа, — сказала Пичи. — Возможно, ты когда-нибудь соберешься с силой духа и постоишь за себя перед старой Виридис. Ты все правильно сделала, Джусси. А сейчас завтракай получше! Я специально для тебя заказала яблочный пирог!
 — Пичи, — сказала Виридис, — если ты уже закончила со своим завтраком, мы начнем одеваться…
 Пичи взглянула на безобразный халат снова.
 — Я же ведь сказала, что я не надену его.
 — А когда ты оденешься, — продолжала Виридис, не слушая ее, — то мы найдем Сенеку и спросим его мнение.
 Напоминание о Сенеке заставило ее подчиниться. Она утешала себя мыслью о том, что тетушка Виридис скоро уедет и она будет делать то, что сочтет нужным.
 Виридис стояла на пороге кабинета Сенеки.
 — Вот твоя принцесса, — сказала она, входя в комнату и указывая на дверь.
 Сенека очень хотел увидеть, что тетушка преуспела сделать с Пичи. Он поднялся из-за стола и стал ожидать появления Пичи.
 Увидев ее, он нахмурился. Пичи была в сером, а он ненавидел этот цвет. Этот наряд делал ее бледной и несчастливой. Ее любимой короны не было на голове. Вместо этого ее красивые волосы были уложены кругом. Она стояла, будто бы окаменевшая. Виридис же довольно улыбалась, глядя на Пичи.
 — Ну, что, мой дорогой? Посмотри! — сказала она Сенеке. — Я объяснила, что она всегда должна блистать рядом с наследным принцем как драгоценное украшение.
 Сенека посмотрел на одежду Пичи и понял, что на нее надели много нижнего белья. А еще он понял, что она была в корсете, так как не могла свободно дышать и свободно двигаться.
 Она сделала несколько шагов по комнате и пробормотала:
 — Я не хочу быть украшением, Сенекерс! То, как она назвала его, всколыхнуло в нем воспоминания. Он увидел в ее глазах боль, и ему стало жаль ее.
 — Пичи, ты не украшаешь, — мягко сказал он.
 — Пичи, — обратилась к ней Виридис. — Неприлично называть своего мужа таким вульгарным именем. Он наследный принц и не заслуживает такого обращения. Если ты не хочешь быть украшением своего мужа, то просто веди себя подобающим образом. Ты не должен выставлять напоказ свои чувства.
 — Я не украшение и не выставляю свои чувства напоказ, тетушка Виридин!
 — Еще раз повторяю, меня зовут Виридис! И дай мне закончить объяснение…
 — Вы уже объясняете и час, и другой, и третий. И как тебя такую матушка вырастила? Боже святый! Ты, леди, хватит болтовни! Я лучше оглохну чем дослушаю тебя! — сказала Пичи.
 Во время этой перепалки Сенека рассматривал аппликацию на платье у Пичи. Ему стоило большого труда сдержать улыбку.
 — Тетушка Виридис, — обратился он к ней. — Разрешите мне переговорить с Пичи, «тет-а-тет».
 Виридис всплеснула руками.
 — Только на минуточку. У нас с Пичи много дел до ночи. Я надеюсь, что она поймет простую истину: язык лучше держать за зубами.
 — Пичи, — обратилась она к принцессе, — Августа и я будем ждать тебя в королевских апартаментах.
 Когда Августа и тетушка Виридис ушли, Сенека дотронулся до руки Пичи.
 — Почему твоя рука такая холодная? Такого раньше с тобой не бывало, — сказал он. Она подала ему другую руку и сказала:
 — Это все из-за этих чертовых рукавов. Они такие тесные, что я не могу рук развести.
 — А почему ж ты тогда надела это платье? — спросил Сенека.
 — «Генерал фон Вардис» сказала, что это платье подходяще для утреннего туалета. Я хотела надеть свое любимое красное платье с сапфирами, но она… Сенека, я понимаю, что ты хочешь, чтобы она из меня сделала леди. Я также хорошо знаю, что она твоя тетушка, и все равно я не могу остаться с ней. Я говорю тебе, что если бы она попала на небеса, то и там бы она всех учила. С ней очень неприятно быть.
 Сенека усмехнулся.
 — Пичи… — произнес он.
 — У меня так не болело бы тело, если бы надела свое красное платье и сапфиры. Какая разница, во что я одета? Ты можешь сказать своей тетушке, что мы не нуждаемся в ней?!
 Он положил руку ей на плечо и… не ощутил ее волос. Он и забыл, что волосы были скручены на затылке. Да и еще что-то было непривычно в ней… Тот неуловимый запах магнолий…
 — Твой запах… Он сегодня другой. Ты что, не купаешься больше в отваре из лепестков магнолий?
 — Я хотела было искупаться, но злодейка Висурис сказала мне, что жасмин более подходящ к настоящей леди. Она положила в мою ванну жасмин, а затем добавила еще больше… Отошли ее домой, Сенека! Умоляю тебя! — попросила она.
 — Пичи, она здесь для того, чтобы учить тебя.
 — Прошу тебя, Сенека! Она даже не разрешает мне носить мою корону. И она заставляет носить меня это дурацкое нижнее белье, все эти рюшечки-хрюшечки! А корсет?! Я же ведь не могу в нем продохнуть. Ведь я себя так хорошо чувствовала до ее приезда. У меня есть списки всего того, чему должна учиться леди. Я и выполняю, что надо, одно за другим. Умоляю тебя, отправь свою тетушку домой!
 Ее наивное объяснение растрогало его. Он хотел обнять ее за талию, прижать к себе и успокоить, но ее корсет не дал ему этого сделать. Он почувствовал, что обнимает железную крепость, а не свою невесту. Ему захотелось помочь ей высвободить ее из этого металла и прижать к себе так, как это бывало прежде.
 Но он отдавал отчет в том, что осталось меньше месяца до истечения срока сделки, секретной сделки.
 Если Пичи не станет настоящей леди до истечения срока, то ему придется долгие годы ждать того момента, когда он унаследует корону короля. А Пичи будет вынуждена вернуться в Америку. Эти мысли разозлили его. Если только Пичи узнает про пари между ним и отцом, она сильно оскорбится из-за того, что она стала объектом сделки. А если король узнает, что Сенека не сохранил их сделку в тайне, то он просто объявит ее незаконной.
 — Виридис останется на время, Пичи, — сказал Сенека, стараясь не смотреть ей в глаза.
 — Сенекерс, умоляю тебя, заклинаю тебя, сделай это для меня, — прошептала она со слезами на глазах.
 Ее поведение, как и ее прозвище, вновь растрогало его. Но он должен был быть решительным ради ее собственного блага и ради их блага.
 — Тетушка Виридис остается, чтобы обучить тебя всем тонкостям этикета, — сказал он твердым голосом.
 — Но… — возразила Пичи.
 — Я — твой муж, и ты сделаешь так, как я сказал, — повторил Сенека.
 Она пристально посмотрела в его темно-голубые глаза и сказала:
 — Розы красны, сено укладывают в кипы. Сделай мне одолжение и сядь на гвозди.
 Запах жасмина, исходящий от Пичи, окутал Сенеку как густой туман. Он знал, что большая половина женщин имеет свой особый запах.
 Но он не ощутил запаха магнолий!?!
 Тиблок едва сдержал свое волнение, когда увидел принцессу, поднимающуюся по главной лестнице. Он хотел подождать, пока не закончатся утренние занятия принцессы с Виридис Элсдон, но теперь ему стало ясно, что она убежала с уроков своего домашнего учителя.
 — Ваше Высочество! — обратился он к ней.
 Пичи взглянула гневно на него.
 — Ну что тебе надо, дружище Руперт-Дуперт? — спросила она.
 Он был возмущен таким обращением.
 — Это не мне надо, Ваше Высочество. — сказал он обиженно, — это крестьянам надо. У дворцовых ворот стоит группа людей. Некоторые из них говорят, что они болеют, и просят мадам помочь им. Другие пришли с больными животными. Я уверен, что видел ягненка… Да, а одна старуха принесла птицу с переломанным крылом, — сообщил он.
 Пичи остановилась и резко повернула вниз.
 — Попроси Кэтти и Нидию, — сказала она Тиб-локу, — чтобы они захватили мою сумку с травами и мази. Скажи им поторопиться. А я буду ждать их в башне. Они найдут меня. А если ты не сделаешь, Тиблок, то, что я прошу, — то я шкуру с тебя спущу и повешу на самое видное место.
 — Что вы, мадам! Я все выполню! Я мигом! — пролепетал Тиблок.
 Пичи сурово взглянула на Тиблока. Тот отвел глаза, а Пичи подняла высоко свои юбки и спустилась вниз по лестнице. Она направилась к парадному входу.
 А Тиблок тешился мыслями о том, как он расскажет королю о том, что Пичи приведет в замок этих вонючих крестьян и животных. О, с каким наслаждением король узнает об этом!
 Орабелла, с раненой птицей в руках, сидела и дожидалась своей очереди. Бубба находился рядом.
 Она хотела оставить его за воротами, но он начал швьфять в них камнями. Поэтому у нее не было выбора и она взяла Буббу с собой. Орабелла осмотрела комнату, где Пичи вела прием. Чуть раньше здесь было полным-полно народу. Одного за другим Пичи осматривала, оказывала помощь, давала лекарства и людям, и животным. Теперь она была занята осмотром ягненка, которого принесла какая-то старуха. Орабелла восхищалась познаниями Пичи в травах. Но она была уверена, что Пичи не сможет помочь себе, если Орабелла применит свои познания в травах. Пичи не сможет помочь себе, так как яд, который она приготовила, будет действовать мгновенно.
 Пичи оказала помощь ягненку, и старая женщина с ягненком ушла. Бубба и Орабелла остались в комнате одни с принцессой. Орабелла вытащила крошечную птичку.
 — Ох ты, маленькая бедненькая птичка, — сказала Пичи и взяла раненую птицу из рук женщины. — Ей нужен лубок под крыло, но у меня под рукой нет ничего деревянного, но я думаю, что я что-нибудь сейчас придумаю.
 Не раздумывая, она вынула из головы четыре длинные шпильки, которыми Виридис закрепила прическу на ее голове. Тотчас же густые локоны рассыпались у нее по плечам. — Мы сейчас обвяжем эти заколки тряпками, и «лубок» будет готов, — объявила она.
 Орабелла обратила внимание на то, что шпильки были золотыми, с маленькими бриллиантами. В душе, Орабеллу вполне устраивало происходящее. «Пусть она помогает этой глупой птице, — думала Орабелла, — а шпильки понадобятся мне, чтобы оплатить дорогу назад, в Северную Каролину».
 у Пичи ушло совсем немного времени, чтобы зафиксировать переломанное крыло птицы. Когда все было сделано, Пичи поднесла птичку к себе, поцеловала ее в крошечную головку и передала женщине. Бубба не вытерпел от счастья и тоже расцеловал птичку.
 Пичи всплеснула руками, когда разглядела разбитое лицо Буббы.
 — О, Боже! — сказала она. — Ты выглядишь еще похуже твоей птицы! Что с тобой случилось?
 — Парень немой, — сказала Орабелла, стараясь не выдавать своего волнения. Она взглянула на Буббу так, чтобы тот понял, что нужно делать. Орабелла продолжала:
 — Он упал с сеновала несколько дней назад, но с ним все в порядке, — заверила Пичи Орабелла.
 — Да как же все в порядке? — возмутилась Пичи и поднесла руку к лицу Буббы, покрытому синяками. Но прежде чем она успела дотронуться до него, Бубба отскочил от нее в сторону.
 — Подойди сюда! — сказала она ему. — Я тебе не сделаю больно, обещаю. Я не смогу зафиксировать твой нос, но я дам тебе примочку.
 Пичи вытерла свой лоб рукавом платья и начала готовить лекарство.
 Пока Пичи была занята приготовлением примочки, Орабелла вытащила бутыль с сидром.
 — Может быть. Ваше Высочество желает выпить? У меня с собой есть немного холодного сидра. Пожалуйста, выпейте его в знак моей благодарности.
 Увидев питье, Пичи облизнула свои сухие губы.
 — Премного благодарна, — сказала она, взяла бутыль и поставила ее на пол.
 — Я выпью сидр через несколько минут, когда закончу приготовление лекарства.
 Она закончила делать примочку и улыбнулась глядя на большущего парня.
 — Подойди, дорогой! Не бойся! Я не причиню тебе боли. Я только помажу этой мазью, — сказала она нежным голосом.
 Бубба взглянул на нее: никогда в жизни он еще не видел таких женщин. А когда ее руки прикоснулись с мазью к его лицу, то он в тот момент стал самым счастливым человеком на свете. Ее руки были мягки и нежны.
 — Ну, что? Теперь получше? — спросила она, нанеся мазь на ушибленные места.
 Бубба заулыбался и дотронулся рукой до ее роскошных волос.
 — Ты… ты прекрасна, — прошептал он, забывая, что он должен притворяться немым.
 — Иногда он может шептать, — пояснила Орабелла. — А теперь Вы, Ваше Высочество, выпьете сидр?
 Пичи закончила осмотр парня и пришла к выводу, что он был глуповатым, хотя вызывал симпатию.
 — Ваше Высочество… сидр… — настаивала Ора-белла.
 Убрав пряди с лица, Пичи подняла бутыль с пола и поднесла ее к губам.
 Наблюдая за ней, Бубба от волнения сжал своими пальцами птичку. Птичка запищала и, захлопав здоровым крылом, вырвалась из его рук. Бубба бросился ее ловить, наступил на сумку с травами, что лежала на полу, и стал падать. В падении он толкнул Пичи, и они оба шлепнулись так, что Пичи упала на Буббу сверху. Бутыль выпала у нее из рук, и содержимое бутыли пролилось на деревянный пол.
 У Орабеллы все слова застряли в горле. Она словно онемела. Она стояла и смотрела на Буббу,
 Пичи, на содержимое бутыли. Гнев охватил всю ее.
 — С тобой все в порядке? — спросила Пичи Буббу.
 Она попыталась встать, но ей это сразу не удалось яз-за ее «вычурной», как считала она, одежды. Бубба поднялся первым и подал ей руку, стараясь помочь ей встать на ноги. Потом он показал Пичи свою маленькую птичку.
 Пичи усмехнулась.
 — Ты не повредил свою малютку, когда упал на пол? Ты настоящий мужчина, ты знаешь это?
 Бубба весь сиял от радости. Он хотел дотронуться до ее щеки, но Орабелла сказала леденящим голосом:
 — Теперь пойдем!
 Бубба все понял сразу. Он понял, что тетушка вновь изобьет его, когда они покинут дворец. Он знал все наперед, а потому пошел вслед за ней с поникшей головой, тяжело ступая по ступенькам. На прощанье Орабелла поблагодарила Пичи.
 Когда дверь за последними посетителями закрылась, Пичи подумала о том, что эта женщина как-то странно говорила, с акцентом, которого Пичи на острове не слышала. Она решила, что эта женщина, наверное, уроженка какой-то другой страны.
 Пожав плечами, Пичи взяла метлу, закрутила канат, что свисал с потолка, и подошла к тому месту, где разбилась бутыль. Она собрала осколки стекла в кучу у стены и решила выбросить этот мусор попозже. Поставив метлу у стены, она прошла в дальний угол комнаты, где обнаружила большой дорожный сундук. Она вспомнила, что видела его раньше, но тогда у нее не было времени заглянуть вовнутрь. Надеясь, что сундук не закрыт, она нажала на задвижку, и сундук легко раскрылся. Когда она потянула на себя его крышку, то столб пыли плеснул ей в лицо. Внутри сундука она увидела много серебряных ложек. Пичи попыталась взять одну, но удивилась, что ложки были связаны одна с другой и прикреплены внизу сундука таким образом, что сформировали букву «X». Пичи ломала голову и никак не могла понять, для чего предназначались эти ложки.
 — Пичи, — вдруг кто-то окликнул ее. Пичи подняла голову и увидела в дверном проеме Кэтти.
 — Что, старая летучая мышь ищет меня? — спросила она, имея в виду тетушку Виридис.
 — Она вышла из себя. И не только из-за того, что ты убежала от нее с утра, а еще из-за того, что ты пригласила крестьян во дворец.
 — Это что, Тиблок проболтался? — спросила она у Кэтти.
 — Нет, — ответила служанка. — Она сама разговаривала с некоторыми из них, когда они покидали дворец. Они сказали ей, что ты лечила их в своей больнице в башне. Но так как во дворце много башен, то эту она еще не отыскала.
 — А что Сенека? — спросила Пичи.
 Кэтти стояла и теребила пальцами свой передник.
 — Он отсутствовал все утро. Он уехал на своем скакуне. Нидия и я видели его, когда он выезжал.
 — А, вот вы где!!! — раздался душераздирающий окрик Виридис.
 Перепуганная Кэтти стремглав выбежала из комнаты.
 — Я ищу тебя сегодня везде! Посмотри на себя! Почему ты вся грязная? Пичи, что это за поведение? Тем людям и их животным нет и не должно быть места в замке! Ты и они — это несовместимые вещи. Ты не можешь общаться с людьми низших сословий.
 Пичи язвительно ухмыльнулась. — Ты послушай меня, тетушка… как тебя… — сказала Пичи.
 — Нет, ты послушай меня, — перебила ее Виридис. — У тебя есть какие-либо чувства к своему мужу?
 — Что? — переспросила Пичи.
 — Волнуешься ты о нем или нет? — вновь задала вопрос Виридис.
 Пичи хлопнула крышкой сундука.
 — То, что есть между мною и Сенекой, не должно тебя беспокоить, — дерзко ответила Пичи.
 — Нет, дорогая! Меня это беспокоит, да еще как! Я здесь по приглашению Сенеки. И он хочет, чтобы ты стала настоящей леди.
 — Вот я и делаю то, что он мне говорит, — сказала Пичи.
 — Но ты неправильно понимаешь его желания, Пичи. Ты обещала ему, но делаешь все по-своему, не так, как этого хочет он. Вот почему он попросил меня сделать из тебя достойную леди. Я думаю, что если бы ты делала все так, как ему нравится, ты сделала бы его самым счастливым человеком на земле. Я никогда не была замужем, но я полагаю, что обязанность жены по отношению к мужу — сделать так, чтобы он любил ее. Или привязанность Сенеки ничего не значит для тебя? — спросила Виридис.
 — Конечно же, черт возьми, значит! Разве жена не хочет, чтобы ее любил муж?
 Виридис нахмурила свои серебристые брови.
 — И если ты сильно жаждешь его любви, то я полагаю, что ты сможешь завоевать ее. Я здесь для того, чтобы помочь тебе это сделать. А если ты будешь только сражаться со мной, ты, возможно вызовешь негодование у Сенеки.
 — Ты… — вдруг запнулась Пичи. Ее глаза расширились, а затем сузились. В памяти у нее всплыло только одно слово: «обязанность». Была ли это одна-единственная дорожка к сердцу Сенеки? Если она будет делать только то, что ей нравится, то как отнесется к этому Сенека? Будет ли он любить ее? Оценит ли он ее любовь? Боже! Неужели она выполняет свои обязанности не так, как надо.
 Появившаяся на лице Пичи задумчивость вселила надежды. Виридис продолжила:
 — Он дал тебе все, о чем могут только все женщины мечтать: дворец, прекрасную одежду, драгоценности. Он заботится о твоем здоровье. И он дал тебе титул принцессы. Я не знаю, что тебе еще можно пожелать? А взамен он желает только одного, чтобы ты стала леди, достойной его.
 Пичи вдруг стало стыдно за себя. Виридис была права. Сенека сразу же стал выполнять ее желания, а она?
 — Ну? — спросила Виридис.
 — Хорошо! — прошептала Пичи. Дернув халат, свисавший с потолка, Пичи последовала за своей мучительницей.
 — Пичи, что ты все высматриваешь из окна? — спросила у нее Виридис.
 Сидя у окна, Пичи пристально всматривалась в даль, словно кого-то искала глазами. Она уже была в бархатном платье. Но бархат в сочетании с нижним бельем доводил ее до изнеможения. Ей было очень жарко.
 — Я надеюсь увидеть Сенеку, — пояснила Пичи. — Кэтти сказала, что он поскакал верхом на своем скакуне.
 Виридис подошла и положила ей свою руку на плечо.
 — Перестань нервничать, Пичи, — сказала она. — Вы не будете видеться с ним часто. Это я его об этом попросила… Его присутствие только служит нам помехой, — закончила Виридис.
 Эта информация обескуражила Пичи. Она вдруг с ужасом подумала насчет грядущей ночи. А вдруг они не встретятся ночью? Вдруг Сенека не придет? От одной только этой мысли бедра Пичи сжались, она вся выпрямилась. Тетушка Виридис посмотрела на нее и сказала, улыбнувшись:
 — Не думай, что я не знаю, о чем ты подумала! Наши уроки к ночи закончатся, и ты сможешь хорошенечко отдохнуть и подготовиться к нашей следующей с тобой встрече. Но вечерами ты также не будешь видеться с Сенекой.
 Пичи, обдумав услышанное, твердо решила овладеть правилами поведения, понимая, что от этого зависит ее судьба. Ровно час Виридис объясняла Пичи, как нужно правильно держать голову. От старания у Пичи разболелась голова.
 Вошли слуги и принесли чай с пирожными.
 Только Августе понравилось это пиршество. Пичи было не до еды, так как Виридис очень долго объясняла ей, как правильно держать чашку и пить чай. Кончилось все тем, что Пичи пролила на себя чай.
 — Бери пример с Августы! — посоветовала Виридис Пичи. — Она уже справилась со своим чаем и теперь приятно, как настоящая леди, проводит время.
 Августа занималась вышиванием.
 — Что ты говоришь, тетушка Виридис? Августа вышивает уже битых три часа без остановки.
 — Пичи, — сказала Виридис. — Прикуси свой язычок! Августа — настоящая леди, и тебе стоит у нее поучиться.
 Августа отложила рукоделие в сторону.
 — Леди Элдсон, — сказала она. — Пичи самая послушная из тех, кого я когда-нибудь знала. Ее манеры отличны от наших, но…
 — Не надо мне возражать, Августа, — перебила ее Виридис. — Я только что твердила Пичи, что ты самая чудесная леди, а ты доказываешь совсем другое. Мне интересно, неужели ты начинаешь перенимать ее плохие привычки? — спросила Виридис у Августы.
 — Ох, леди Элдсон, неужели Вы так обо мне думаете?
 — Мой комментарий не был комплиментом тебе, Августа, — сухо произнесла Виридис. — Настоящая леди демонстрирует только внешние эмоции, Пичи, — обратилась она к принцессе и продолжила. — А ты слишком много болтаешь. Это один из твоих многочисленных недостатков.
 В глубине души Пичи сознавала, что тетушка Виридис была права. У нее действительно было много недостатков. Пичи вдруг съежилась от страха, подумав, а что же скажет Сенека по поводу ее прошлых выходок?
 — А теперь мы с тобой поучимся, как правильно ходить! — объявила Виридис. — Когда ты идешь, Пичи, ты должна плавно скользить…
 Пичи вспомнила, что Сенека ей как-то упоминал о том, как нужно правильно ходить. И слово «скользить» при ходьбе она уже записывала в свой лист поведения, но она забывала это делать на практике.
 Она встала и прошлась так, как показала ей Виридис.
 — Ты все еще скачешь, а не скользишь во время ходьбы, — сказала ей тетушка после двухчасовой тоенировки. — Но сейчас ты можешь отдохнуть. Мы потренируемся в ходьбе еще раз завтра после уясина. — Вздох облегчения вырвался из груди Пичи.
 Она направилась к массивному креслу, что стояло справа у окна. Она четко усвоила поучения тетушки Виридис, что настоящая леди должна всегда выбирать самое неудобное место для того чтобы сесть.
 — Прежде, чем мы начнем обедать, — продолжила Виридис, — я хочу, чтобы ты вспомнила, Пичи, что мы сегодня уже выучили.
 Пичи закрыла глаза, стараясь вспомнить изученное.
 — Я не должна работать целый день, — пробормотала Пичи. — Я не должна ругаться, кричать или употреблять дикие выражения. Какие-то разногласия между мной и моим мужем должны выясняться только в наших апартаментах. Я никогда не должна повышать голос на Сенекерса… Я…
 — Я же ведь сказала тебе, что ты не должна называть наследного принца этим отвратительным именем «Сенекерс»! — воскликнула Виридис. — Это недопустимо!
 Пичи продолжала перечислять.
 — Я не могу ездить на прогулку без моих придворных дам. Я не могу выходить за ворота замка без телохранителей. Я не должна подвергать свою жизнь опасности.
 Виридис подошла к Пичи.
 — Все правильно, — сказала она. — И еще есть причина, по которой ты должна беречь себя! Это важно не только для тебя, но и для всей Авентины в целом. Ты должна произвести на свет наследника престола!
 Пичи уставилась глазами в пол, стараясь не показывать ту боль, которая застыла в ее глазах. Она знала, что умрет раньше, чем подарит Сенеке детей. Она могла надеяться только на то, что ее смерть наступит раньше, чем он полюбит ее.
 Эти мысли опечалили ее. А Виридис подумала, что Пичи опечалилась по поводу неприятной обязанности воспитания детей.
 — Тебе не надо беспокоиться насчет детей, — сказала Виридис Пичи. — Когда появятся дети, то королевская нянька будет присматривать за ними. А когда дети подрастут, королевские гувернеры будут обучать их.
 Виридис похлопала Пичи по плечу.
 — Не беспокойся, моя дорогая, — сказала она ей, — ты не будешь много занята с детьми. Раз в день, а может быть и меньше, в общем как ты пожелаешь, тебе и Сенеке будут приносить детей на короткое время. Они будут чистые, хорошо одетые и будут хорошо себя вести. Когда вы устанете от них, их уведут в детскую и вы не увидите их до следующего дня.
 Пичи пристально посмотрела на Виридис. Она ушам своим не могла поверить! Бедные королевские дети!
 — А Сенека провел свое детство так, как Вы рассказали, тетушка Виридис? — спросила она. Виридис подошла к дивану, где сидела Пичи.
 — Да, его няней и гувернанткой была леди Макрос. Ей очень трудно приходилось с ним. Конечно же, Сенека стал настоящим мужчиной с прекрасными манерами поведения, но когда он был маленьким… Лучше не вспоминать. Он был непослушным ребенком. Бедная леди Макрос буквально падала с ног разыскивая его. Он имел привычку исчезать бесследно, и никто во дворце не знал, где он и что с ним. Когда он вдруг неожиданно появлялся, он старался убедить леди Макрос, что он был со своей лучшей подругой.
 — А кто же была его лучшая подруга? — поинтересовалась Пичи.
 Виридис вместо ответа пожала плечами. — Он говорил, что она была ангелом. А вообще его голова была забита различной чепухой. Я припоминаю один случай, когда он заявил, что хочет уехать в Африку и лазать по деревьям, как обезьяны. В другой раз он плакал, когда леди Макрос отказалась приобрести ему рогатку для стрельбы. В детской у него было множество чудесных игрушек и книг, но ему надо было подать рогатку. Благодаря великодушию леди Макрос он стал настоящим принцем. Но у него, конечно же, находится время, чтобы учить правила поведения, необходимые будущему королю.
 Пичи сидела тихо и слушала… и сопоставляла. Башня… В тот день, когда Тивон принес барашка во дворец, Сенека отвел ее прямо в башню, не раздумывая. Башня… Наверняка, это то место, где маленький Сенека прятался от леди Макрос, и та никак не могла найти его. Это был его маленький «рай».
 Ложки… Те ложки, что она нашла в сундуке. Она вспомнила, как они лежали связанные в сундуке. А рогатки Сенека делал сам, используя подручный материал.
 И канат, свисающий с потолка. Он свисал там, как большущая лиана, по которой карабкаются обезьяны.
 Но кто же был его ангелом? Или он выдумал ее просто так?
 Пичи повернулась к окну. На глазах у нее были слезы. Ей до слез стало жалко Сенеку потому, что у маленького мальчика не было детства. А теперь он уже взрослый мужчина. Время ушло. И еще ей стало жаль себя. Может быть, она смогла бы вернуть Сенеке кусочек детства, но она уже не могла сделать этого. У нее уже не было времени для большущих пауков, игры в слова, в дразнилки и детских забав.
 Она была чересчур занята, изучая правила поведения и готовясь оправдать свой титул.




 Глава 13


 Сенека отдал поводья Дамаска конюху Вибу. Он скакал верхом с рассвета. Солнце уже поднялось высоко на небе и жара, смешавшись с влагой Северного моря, повисли в воздухе. Стало тяжело дышать. Сенека снял свои перчатки для верховой езды и размял затекшие пальцы. Его золотое обручальное кольцо засияло в лучах солнечного света. Но он чувствовал себя одиноким.
 — Ваше Высочество, ваши поездки с каждым днем становятся все дольше и дольше, — сказал Виб. — И Вы стали выезжать каждый день.
 Сенека ничего не ответил. Хлопнув себя кнутом по бедру, Сенека направился к гигантскому дубу, который рос на лугу. Он наклонился к его древнему стволу и почувствовал, как огромные сучья впились ему в бока. Неподалеку от дуба на небольшом пятачке земли лежало заржавевшее золотисто-рыжиковое ведро. Сенека знал, что оно лежало там уже много лет. Но ржавый цвет ведра вдруг вызвал в нем воспоминания.
 Он вспомнил золотисто-рыжие локоны, рассыпавшиеся по плечам. Он вспомнил, как вдыхал запах лимона, как ее локоны струились через его пальцы. А еще — ощущение волос. Мягкие, бархатистые, легкие — они сводили его с ума.
 Находясь в раздумье, он видел, как Виб пытается отвести Дамаска. Жеребец сильно мотал головой и рыл копытами землю. Сенека знал злобный нрав жеребца и удивился, когда Виб поднес к нему какую-то палку, замотанную тряпкой. Дамаск тотчас же присмирел и пошел за конюхом.
 — Принцесса показала мне, как надо обращаться с ним, — объяснил погодя Виб. — Стоит только поднести тряпку с уксусом к его ноздрям и куда что девается. Конечно же, если бы не принцесса, то мне бы не справиться с этим дьяволом, — закончил Виб.
 Наблюдая за тем, как легкий морской ветерок колышет изумрудно-зеленые листья, Сенека вдруг вспомнил глаза своей избранницы. Цвет ее глаз был незабываем.
 Прошло три недели. Двадцать один день и двадцать одна ночь пролетели с тех пор, как он последний раз говорил с ней. И только два раза мельком он увидел ее издалека. Он потерял ее. Это он понял в самую первую ночь, после прибытия Виридис во дворец.
 Он страстно желал увидеть улыбку Пичи: она ему так нравилась! Сенека был переполнен мыслями о принцессе. А еще он понял, что в лице Пичи потерял союзницу в своих проделках. Не было никого во дворце, кого бы он мог дразнить так, как ее, и кто бы мог дразить его.
 Сенека пнул ногой камешек, который лежал на дороге. Затем он его поднял и хорошенько рассмотрел его. Это был горный хрусталь. Камень весь светился на солнце. Сенека подумал о том, что Пичи, наверняка, назвала бы этот камень «настоящим бриллиантом». Он решил подарить его Пичи.
 Единственная загвоздка; где найти ее? Виридис была специалистом. Она умела укрыть от него Пичи так, что он ее не мог найти. Правда, он сам согласился сохранять дистанцию, но он никогда не мог подумать о том, что целых три недели они не увидятся.
 Сенека взглянул на Виба.
 — Когда ты в последний раз видел принцессу? — спросил он у него.
 Ему было неловко потому, что у слуги спрашивал о своей невесте.
 Виб отвел Дамаска в конюшню и присоединился к принцу. Они стояли под дубом.
 — Мадам вчера совершала выезд за пределы дворца. Мы заложили ей имперскую карету. Ее сопровождали придворные дамы, — сообщил конюх.
 Сенека вспомнил, как они вместе выезжали в золотой карете, и улыбнулся.
 — Ну и как, понравилась ей поездка? Виб покачал головой.
 — Мадам вернула нам имперскую карету и потребовала заложить королевское ландо с открытым верхом. Им, к сожалению, пришлось ждать, пока мы перезапрягли экипаж. Даю Вам честное слово, Ваше Высочество, что мы теперь будем подавать только королевский с открытым верхом экипаж.
 Сенека внимательно слушал новости о принцессе.
 Эту черную лакированную карету с красивыми комсами он заказал специально для принцессы.
 ровно три недели назад он приказал позолотить ее и сделать ярко-красные атласные сиденья.
 Но она отказалась от этой кареты.
 Сенека хотел знать, почему? И он не собирался больше ждать.
 Сенека искал Пичи, но поиски были напрасны. Дворец с сотнями его огромных комнат казался ему дремучим лесом. Ему все-таки посчастливилось встретиться с Августой в королевских апартаментах. Он вошел в комнату и обнаружил, что в комнате не было фарфоровых статуэток.
 Он подошел к Августе, стоявшей у задрапированного окна, и спросил:
 — А что случилось со статуэтками? Где они?
 Августа улыбнулась и ответила:
 — Принцесса приказала расставить их по комнатам.
 Сенека поразился ее звонкому окрепшему голосу. И вообще, в этой женщине, как он заметил, произошли большие перемены. Хотя она все еще была худа, ее щеки порозовели. Ее волосы блестели на солнце, руки ее больше уже не дрожали. А глаза… глаза светились от счастья. Действительно, она стала очень хорошенькой. Если она еще немного поправится, то станет красивой женщиной. Сенека улыбнулся. Он понял, что это Пичи преуспела со своими завтраками для Августы. Ему захотелось просто поболтать с Августой.
 — Августа, как тебе во дворце? Нравится тебе здесь или нет? — спросил он у нее.
 — Не буду лгать, — сказала она. — Мне надоело здесь, как в моем собственном имении. Сенека удивился откровенному ответу.
 — А Пичи надоело так же, как и тебе? — спросил он.
 — Не сказала бы, — ответила она. — Она уже много и по пустякам не говорит. Она большею частью слушает леди Элсдон, — объяснила Августа.
 — А ты сегодня почему не с ними вместе? — спросил Сенека.
 Прошло время, прежде чем Августа ответила:
 — Леди Элсдон. Я начала раздражать леди Элсдон. Я порой не могу сдержаться, а леди Элсдон говорит, что я начала перенимать плохие привычки Пичи. Только, Ваше Высочество, я не сказала бы, что все привычки у нее плохие.
 Сенека улыбнулся.
 — А что ты говорила насчет неладов с Виридис? Августа посмотрела на него загадочно и спросила:
 — Можно мне быть откровенной?
 — Конечно же, — ответил Сенека.
 — Я сказала ей, что она порой бывает слишком строга с принцессой. Подумайте сами! Уроки начинаются в семь утра и заканчиваются поздно вечером. Я всеми силами стараюсь облегчить Пичи день. Но когда я ее покидаю, я терзаюсь по ней.
 — Пичи похудела?
 — Нет, не сказала бы… но она какая-то не своя. Но леди Элсдон ничего и слышать не желает.
 Сенека задумчиво выглянул в окно и увидел крестьян, толпившихся у дворцовых ворот.
 — Принцесса послала им записку, в которой написала, что не сможет осмотреть их, но они не хотят уходить, — сообщила Августа.
 — Они что, больны? — спросил Сенека.
 — Слегка больны. Я с ними уже беседовала. У одного болит голова вот уже два дня, у другого — бородавки, а тот большой мужчина, который стоит рядом со старухой, он — с разбитым носом. Та старая женщина посылает подарки из еды и питья для принцессы каждый день, но леди Элсдон…
 — Что она? — переспросил Сенека.
 Августа подошла к круглому мраморному столику, на котором лежало несколько незаконченных полотен и ответила:
 — Леди Элсдон выбрасывает эти дары. Она говорит, что принцессе не следут брать пищу из рук крестьян.
 Сенека в душе удивлялся тому, почему Пичи отказалась осмотреть больных крестьян, ведь это было не в ее манере поведения.
 — Вы знаете. Ваше Высочество, — обратилась к нему Августа, — что я никогда в жизни не держала в руках ни поросенка, ни индюшку до тех пор, пока не встретилась с принцессой.
 Августа подняла одно из полотен.
 — Это Пичи рисовала — по настоянию леди Элсдон. Вот этот холст она нарисовала первым.
 Сенека улыбнулся. На холсте были изображены два ребенка, бегущих через поле, где паслись стада овец. А неподалеку были расположены мужчина и женщина с золотисто-рыжими волосами. У женщины на голове была корона. Оба были босые, и оба улыбались. На этой картине Сенека узнал себя и Пичи.
 Августа подняла другое полотно.
 — А это — ее вторая работа. Эта картина была очень похожа на первую, теперь и у принца, и у принцессы на ногах была обувь.
 На третьей картине ни принц, ни принцесса не улыбались.
 На четвертом полотне был другой луг, где они были вместе. Только у Пичи на голове не было короны. Они стояли гордые и величественные. А перед ними, заломив шапку, встав на колени, стоял крестьянин. Он хотел привлечь их внимание. Сенеке стало ясно, что обращался этот крестьянин напрасно.
 На пятом — был нарисован дворец в зимнее время. Снег засыпал башни дворца. С крыш и балконов свисали большие сосульки. И хотя Пичи не была художницей, она сумела донести в своей картине ощущение холода.
 — А эту картину она писала сегодня утром, — пробормотала Августа, поднимая последнее полотно.
 Сенека уставился на комочек цвета слоновой кости.
 — А это что? — спросил он.
 — Она сказала, что это магнолия… только мертвая.
 Сенека внезапно спросил у Августы:
 — Где сейчас Пичи?
 — В золотом салоне для рисования, — ответила та. Учится, как устраивать прием при дворе. Она же, после всего, станет скоро королевой Авентины. И я уверена, она будет настоящей королевой. Ваше Высочество, должно быть, будет очень счастливым человеком.
 Чувство разочарования шевельнулось в нем.
 Сенека нашел учителя и ученицу в золотом салоне для рисования. Виридис что-то рассказывала Пичи. Та сидела в золоченом кресле, уставившись глазами в мраморный пол.
 Он устремился было к ней, но внезапно остановился, когда увидел, что она поднялась навстречу. Пичи была одета в зеленое платье. Цвет платья гармонировал с цветом ее глаз.
 — Пичи, — нежно обратился он к ней. У нее было желание броситься к нему и обнять pro но правила этикета не позволяли ей это сделать. А она так давно не видела его. Разлука казалась ей вечной!
 Виридис подошла к Пичи и прошептала ей:
 — Только Богу известно, почему Сенека прервал наши занятия. Мы уже ничего не можем поделать, раз он пришел. Может быть, он решил проверить тебя, чему ты научилась. Это твой шанс, Пичи, — быстро произнесла она, — показать ему, что ты уже умеешь делать. Заставь его гордиться! «Удиви его, — повторила про себя Пичи. — Да, по-видимому, его надо удивить».
 Она подняла голову. Сенека был одет, можно сказать, небрежно: черные брюки для верховой езды и большие черные сапоги, плотно облегающие его ноги, а также белая рубашка с широкими рукавами.
 Но, тем не менее, он ярко выделялся в комнате, как бы заполнял всю ее своим присутствием.
 Боже, она уже забыла, что ее муж был так красив. О, как ей хотелось обнять его и полететь к нему на крыльях!
 Но Виридис крепко взяла ее за руку.
 — Ты что, забыла все, чему я тебя учила? — спросила она у нее. — Пройдись, скользя. Помни про королевскую осанку. Ты так старалась все выучить, чтобы стать настоящей леди. Что ж ты растерялась? Ты должна показать ему, что твои усилия не пропали даром.
 Стараясь подавить нервную дрожь, Пичи слегка наклонила голову, расправила плечи и пошла по комнате. Ее руки грациозно лежали поверх ее многочисленных шелковых юбок. Чувство гордости стало переполнять Пичи, когда она услышала возгласы одобрения со стороны Вири-дис.
 Сенека наблюдал за ней. Ей понадобилось всего лишь пять минут, чтобы пересечь большую комнату взад и вперед. Когда она подошла к нему. то сделала реверанс, немного наклонила голову и застыла. Ох, как ему захотелось без всяких формальностей схватить ее в свои объятия! Но обстоятельства обязывали его к другому.
 — Поднимись, — сказал он ей.
 Она распрямилась и взглянула на него. Она уже было начала беспокоиться. Она не могла понять, что ею было сделано не так.
 — Ты злишься…
 — Пичи! — прошептала Виридис. Пичи опустила глаза, понимая, что допустила ошибку.
 — Я… Я хотела сказать. Я чем-то была Вам неприятной, Сенека? — спросила она и еще ниже опустила голову, ожидая ответа.
 Ее голос был такой нежный, и она говорила так правильно, что он ушам своим не поверил..
 — Я желаю, чтобы ты говорила дальше, — приказал Сенека.
 — Конечно же, — согласилась она. — Что бы Вы хотели от меня услышать? — спросила она. Ее лицо было непроницаемо.
 Он повернулся к Виридис за разъяснением.
 — Извините нас, пожалуйста, — сказала Виридис. — Сенека, я рассказывала о том, как надо вести королевский прием, как себя вести в присутствии тебя и короля вместе. Видишь, у нее разительные успехи, но еще осталось кое-что, что я хотела бы ей рассказать и показать.
 — Это подождет, — сказал Сенека. — Вы сейчас свободны.
 Виридис, надув губы, направилась к выходу.
 Он дождался того момента, когда закрылась дверь с той стороны, повернулся к Пичи и, нахмурив брови, приказал:
 — Теперь ступай вперед!
 — Идти вперед, Сенека?
 — Да, ступай! Я жду! — приказал он. Она слышала раздражение в его голосе, но не придала этому значения. Она пошла вперед.
 — Что ты делаешь? — спросил он.
 — Я скольжу, Сенека! — ответила она.
 — Ты идешь как будто бы по тонкому прозрачному полу, и если ты вдруг надломишь его, то провалишься. ..
 Пичи сочла это сравнение как комплимент. Грациозными движениями рук она подняла свои юбки, стараясь не поднимать их высоко. Сенека взглянул на ее лодыжки. От увиденного он еще крепче сжал зубы. Ее лодыжки были связаны бархатной веревкой, и это не позволяло ей делать нормальные шаги. А еще на каждой лодыжке было привязано нечто странное.
 — Что это такое? — спросил гневно Сенека, указывая на лодыжки.
 Пичи все еще не могла понять, почему он так разгневался. Она сначала хотела переспросить его, но затем вспомнила из правил этикета, что она не имеет права задавать мужу вопросы о его настроении.
 — Это мешочки с песком, — ответила она.
 — Мешочки с песком? — переспросил он.
 — Да, атласные мешочки, заполненные песком, Сенека, и они очень тяжелые… Их вес дает мне помнить… Тьфу… Эти мешочки не дают мне возможности поднимать ноги высоко во время ходьбы. Вот почему я скольжу. Ты что, считаешь это абсурдом?
 В ее голосе он услышал надежду. Но ему не нравилось, как она ходила. Она шла как машина вместо того, чтобы идти плавно, как это делают девушки.
 — Сенека! — сказала она.
 Он взял ее руку. Ее пальцы были холодны, но ногти были хорошо ухожены. Каждый ноготок был аккуратно подстрижен и обработан.
 — Ты выглядишь плохо, — сказал он ей.
 Она не понимала и не могла понять его настроения.
 — Я себя прекрасно чувствую, — ответила она и опустила глаза.
 — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — приказал он.
 Ей хотелось на минуту закрыть глаза, чтобы не выдать набежавших слез. Все! Она провалила свое первое испытание. Она поняла это по его голосу, по его манере говорить.
 — Сенека… — произнесла она.
 — Бога ради! Скажи, что с тобой случилось? Ты выглядишь так, как будто бы у тебя сейчас начнется истерика! — воскликнул он.
 Но она твердила только одно:
 — Со мной все хорошо!
 Он отпустил ее холодную руку и отошел в сторону.
 — Значит, говоришь, все хорошо? — спросил он вновь.
 — Очень хорошо, — ответила она в свою очередь.
 — Мы не виделись целых три недели и все, что ты можешь мне сказать — это то, что тебе очень хорошо?
 — Как Вы провели это время?
 Он не ответил. По правде сказать, ему было плохо без нее. А Пичи, тем не менее, было очень хорошо. Ему было интересно знать, почему она так бесчувственно беседует с ним. Он понял только одно, что она преуспела в искусстве сдерживания своих эмоций.
 — Да, а еще погода очень хорошая, — продолжала Пичи.
 — Очень хорошая, чтобы ехать на прогулку в открытом королевском экипаже, — подхватил Сенека.
 Она потупила взор.
 — Ты брала вчера на прогулку королевский экипаж. А имперский тебя что, не устраивает больше?
 Теперь она все поняла и вздохнула с облегчением.
 — Имперский экипаж предназначен для торжественных выездов, таких как коронация, свадебный кортеж, королевский день рождения и для особых дней. Его нельзя брать для простой прогулки.
 — Но тебе ж он ведь раньше нравился! Ты попросила для себя золотой экипаж. Я отдал распоряжение позолотить его. Я ездил далеко, чтобы достать атлас для отделки сидений… И все это для тебя…
 Она ничего не ответила. Она не должна была возражать своему мужу. Ее молчание еще больше разозлило его.
 — А что стало со статуэтками, которые ты так любила? Ты приказала их разнести по комнатам.
 Зачем?
 — Я… Они… Это дорогие вещи, и их нужно поместить по разным комнатам. На них нужно смотреть с восхищением.
 Но как она отвечала — и возмущало его, и одновременно очень напоминало тетушку Виридис.
 Она делала и говорила все так, как научила ее она Боже, это же было очевидно, как день! Сенека продолжал:
 — Ты не носишь больше украшения, что я тебе подарил?
 — Ошибаетесь, я ношу драгоценности! — сказала она и дотронулась до своих сережек. Жемчужины в них были такие крошечные, что их можно было едва различить.
 Совсем недавно, — подумал Сенека, — она блестела вся с ног до головы. А теперь она не блестела совсем. Вдруг он вспомнил о сверкающем камне. Он надеялся, что этот подарок заставит ее улыбнуться или сказать ему что-либо ласковое, нежное. Он вынул камень из кармана и подал его ей.
 Она разглядела сверкающий камень и сказала:
 — Это камень!
 — Да, но он сверкает, как бриллиант, — сказал Сенека.
 — Сверкает, но это не бриллиант. Это — камень, — продолжала настаивать она. Сенека забрал камень назад и сказал:
 — Я думал, что ты будешь считать его бриллиантом.
 — Буду считать? — спросила она. — Я слишком занята, чтобы играть в такие игры.
 — Я вижу, — гневно прошипел он. — Чем же ты занята?
 Пичи поняла, что он вконец разозлился, но продолжала отвечать спокойным тоном.
 — Я занята уроками целый день. Вдобавок, я вышиваю и…
 — Рисуешь? — добавил Сенека.
 — Да, — ответила Пичи. — Я уже написала шесть картин.
 — Я видел их, — сухо произнес Сенека.
 Она ожидала, что он похвалит ее за рисунки, но он этого не сделал. Он просто стоял и рассматривал ее. Сердце у нее обрывалось, но ей приходилось сдерживать свои эмоции.
 — А еще о чем ты желал бы поговорить со мной, Сенека? — спросила Пичи.
 Ему не понравился тон, которым она все говорила.
 — Да, желал бы! Крестьяне все еще ждут тебя у ворот. Августа сказала, что ждут уже несколько часов.
 Сердце у нее чуть не вырвалсь из груди от услышанного. О, боже!
 — Я знаю, — прошептала она, — Но для меня непристойно приводить больных крестьян во дворец, ведь дворец — не госпиталь.
 — Ты бы могла осмотреть их у ворот, — сказал Сенека.
 Она покачала головой.
 — Я загрязню свое платье, Сенека. Ведь ты мне приобрел очень дорогую одежду, и я должна ее беречь.
 Сенека подумал, что если бы даже она сожгла эту свою одежду на огне, то он бы не беспокоился.
 — Ты больше не назовешь меня Сенекерсом? — спросил он. — Я прав?
 Она поняла, что испытания подошли к концу, тщательно подобрала для ответа слова:
 — Ты — наследный принц. Очень некрасиво с моей стороны давать тебе прозвище. Я надеюсь, что ты вскоре забудешь все, что я делала и говорила раньше.
 Сенеке захотелось встряхнуть ее. Вместо этого он дотронулся до нее, надеясь на обратную реакцию.
 — Полагаю, что мисс Полли и мисс Молли уже утратили свои имена. А как же Друлли? А как насчет «Копьеносца»? Давай уже не будем их забывать.
 — Сенека, пожалуйста… — произнесла она, потупив голову.
 — Пожалуйста, что? — переспросил он. — Пожалуйста, подержись за меня, Сенека? Пожалуйста поцелуй меня, Сенека? Это ты мне хотела сказать? — спросил он и направился стремительно к ней.
 — Сен… — не договорила она и попала в объятия принца. Ох, как же хорош был его поцелуй!
 Бог помог ему на этот раз! Под покровом этой одежды он обнаружил Пичи, ту Пичи, которая могла поймать ему паука, могла рассказать ему истории, которая могла научить играть в игры и у которой бедра сводило от его прикосновения. Это была настоящая Пичи! Она было явью, но он не мог достичь ее. Женщина, которую он держал в своих руках, ходила с трудом. Ее мягкие губы были полуоткрыты, но в них не чувствовалось никакой стра-.сти. Та некогда страстная девушка исчезла. Сейчас перед ним стояла холодная и воспитанная женщина, женщина, которая в своих манерах поведения соответствовала своему титулу.
 Сенека сразу понял, что она почувствовала. Дрожащими руками она поправила прическу, дотронулась до своих бесчувственных губ.
 «Интересно, — подумала она, — был ли его страстный поцелуй новым испытанием для нее? А если да, то сумела ли она не выдать своих чувств? Или он угадал ее непреодолимое желание? Она поняла, что ей нужно продолжить разговор, чтобы он понял, что перед ним стоит настоящая леди.
 — А что, если кто войдет сюда? — прошептала она. — Я буду себя чувствовать очень неловко.
 Интимная сторона наших отношений должна происходить в уединении наших покоев, — сказала она.
 — Интимная сторона? — переспросил он. — Что за интимная сторона отношений? Ты даже не стала еще моей настоящей женой, а потому знай, принцесса Пичи, что по закону Авен тины ты еще не моя жена. И не будешь до тех пор, пока наш брак по-настоящему не будет скреплен на брачном ложе. Что, тетушка Виридис не сообщила тебе эту информацию?
 — Нет, — прошептала она. — А почему ты мне об этом раньше не сказал? Я об этом не знала.
 — Я думал дать тебе на это время, — сердито сказал он. — Я направлял твои желания. Ты так прекрасно говорила о любви и об особых чувствах, то бишь о любовной игре! Вот почему я не мог тебя просто взять, грубо и расчетливо. Это был ад, Пичи, настоящий ад. Я сгорал от желания. Я никогда не желал женщину так, как я желал тебя!
 Она ничего не ответила. Она знала, что жена должна предоставлять мужу все, что только он не пожелает.
 — Мы… Мы можем пойти в твои покои сейчас, Сенека.
 Он побледнел.
 — Что, прямо сейчас? Раз, два, три, … ты раздвинешь свои ноги, я — между них, и что потом? Ее нижняя губа задрожала.
 — Это то, чего ты желаешь! Не так ли? Это то, что я должна сделать!
 Он уставился на нее. Ее вопросы хлестали его. Да, однажды он сгорал от нетерпения, но только не теперь. Она была теперь для него посторонним человеком. И у него не было желания любить женщину, которую он никогда не знал.
 — Сенека! — позвала она его. Она уже не знала как себя вести.
 — Я… Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой в твои покои?
 Он процедил сквозь зубы:
 — Нет, не хочу!
 Сенека направился к двери, открыл ее резко и вышел. Она наблюдала за ним со стороны. Когда он ушел, она подняла камень, который он хотел ей подарить. Камень сверкал на солнце. И слезы покатились из ее глаз на блестящую поверхность камня.
 Дверь башни заскрипела, когда Сенека толкнул ее, чтобы открыть. Скрип двери всколыхнул в нем воспоминания. Но он не хотел ничего вспоминать. А воспоминания все приходили и приходили… из детства, когда он прятался здесь, в башне, будучи маленьким мальчиком. Он вспоминал, как в детстве он хотел убежать, как не хотел быть принцем вообще, как не хотел знать, что происходит во дворце.
 Сумерки опустились на Авентину. Слабого света, проникающего в башенную комнату, было недостаточно для Сенеки, и он зажег все лампы, которые мог найти, и три тонких свечи.
 Первым, что заметил Сенека, была белка Пичи, которая сидела между сумками с травами. «Должно быть, белку забыли здесь», — подумал он. До этого вечера этот маленький зверек не привлекал его внимания. Возможно, белка была так же одинока, как и сам Сенека.
 Сенека похлопал в ладоши, и белка прыгнула ему прямо в руки.
 — На тебе нет твоей короны, — пробормотал Сенека, поглаживая зверька по пушистой шерстке.
 — Может быть, она решила, что белке нельзя носить атласную корону с кристаллами от канделябра, а может быть она уже решила, что ты больше не член королевской семьи, — рассуждал Сенека о Пичи.
 Белка перебирала своими крошечными лапками у Сенеки на груди и жалобно попискивала. Сенеке показалось, что голос у белки очень печальный. Он прижал зверька к своей груди, ощущая его тепло при соприкосновении. Сенека подошел к окну и посадил белку на подоконник. Он выглянул из окна и осмотрел все вокруг. Перед его памятью проплыли времена, когда он бывал здесь ребенком и так же вот выглядывал из окна.
 — Иногда ветер будет доносить их смех сюда, в башню, — сказал он белке. — И я буду смеяться с ними, правда, не знаю, над чем. А может быть, просто потому, что захочу смеяться.
 Сенека вздохнул, а эпизоды из детства все волновали и всплывали вновь.
 — Иногда дети видели меня, как я махал им. Робкие дети убегали, а те, что посмелее, приносили мне пасхальные цветы. А потом они возвращались к своим играм. Как правило, дети играли в прятки, а я из башни видел потайное место каждого. Но мне очень хотелось поиграть в прятки с теми детьми, — говорил он, не переставая, белке.
 Сенеке показалось, что белка прекрасно понимает его и выглядывает из окна, чтобы поискать спрятавшихся детей. Он наклонился так, что они стали с белкой вровень, и Сенека сказал:
 — Вот каким «большим» был я, когда открыл для себя эту башню. Затем я подрос. Даже когда я вырос, я тайно приходил сюда, — поведал он белке.
 Белка, как бы не желая дальше слушать его исповедь, спрыгнула с подоконника на деревянный сундук, что стоял у окна. Сундук был пыльный, и от прыжка белки Сенеке ударило пылью в нос. Он два раза громко чихнул. А потом белка вспрыгнула Сенеке на плечо. Сенека уставился на деревянный сундук. Ему не было надобности открывать его, так как он прекрасно знал, что было там внутри. Он знал, что там были связанные серебряные ложки. Он открыл сундук. Серебро уже почернело, но ложки все также блестели. Сенека дотронулся до одной, за ней потянулась другая, и третья, и четвертая. Все они были связаны кожаными ремешками.
 — Ты знаешь, что это, моя дорогая? — спросил он у белки, показывая ей связку ложек. — Это — моя рогатка, очень дорогая, должен сказать. Леди Макрус не разрешала мне приносить палки во дворец, поэтому для своих забав я использовал то, что находилось под рукой. Мне было восемь лет, когда я утащил эти ложки. Утащил так, что Тиблок ничего не заметил. Он обыскивал замок целый месяц, но, глупый, не мог догадаться, чтобы заглянуть в эту башню, — говорил он белке.
 Сенека вспомнил, как он делал себе из ложек рогатку. Он брал две ложки, связывал их буквой «У» и натягивал между ними резинку. Получалась очень даже приличная рогатка, из которой он мог стрелять. А стрелял он из мелких камешков, которые тайком приносил сюда и складывал в сумку матери. Он и сейчас начал искать ту сумку, поскольку знал, что она была где-то тут, в этой комнате. Он пошел в темный, дальний угол комнаты и обнаружил там «свой клад камешков».
 — Я это тоже утащил, — похвастался он белке, указывая на сумку из-под лекарств. — А вообще я был воришкой в детстве и мечтал стать разбойником с большой дороги, когда вырасту. Но, конечно же, де мог этого сделать, так как мне надо было стать королем, — повествовал он белке.
 Вдруг Сенеке захотелось раскрыть окно и выстрелить из рогатки, как в детстве. Он раскрыл окно, взял свою рогатку из ложек, вложил в нее свой камень и прицелился… Нет, он не будет стрелять на улицу. Он выстрелит здесь, в комнате. На этот раз он будет целиться медленно, в свое удовольствие. Он выстрелил в темный угол противоположной стены и услышал глухой стук. Камень о что-то ударился, но только не о стену. Он решил поднести лампу, чтобы посмотреть, обо что ударился камень. Это был квадратный предмет, затянутый голубым бархатом. Сенека тяжело вздохнул. Он забыл о портрете. Это был Ее портрет. Портрет его ангела! Он вновь захотел ее увидеть. Единственное существо в его жизни, которое по-настоящему любило его, слушало его. О, Боже! Как много времени он проводил, беседуя с ней, изливая свою душу ей!!! Это был его ангел! Его лучшая подруга во всем мире!
 Он подошел к бархатной раме. Золотой свет лампы высветил золотую тень его ангела. Сенека не мог дышать, не мог говорить… Он только созерцал. Ангел… его ангел… с роскошными золотисто-рыжими волосами. Ее кожа… нежная кожа с… запахом магнолий… Легкая усмешка на лице… Ярко-алые губы… И ее глаза… Изумрудно-зеленые глаза, в которых отражается ее любовь к нему.
 Его ангел была в белом, а над головой сиял светящийся круг — нимб. И еще — грациозные крылья! Небесный свет струился через ее волосы и мерцал на ее прекрасном лице. Глаза Сенеки стали закрываться самопроизвольно, но он не желал этого. Это портрет… его ангела… Это был портрет Пичи. С ног до головы было поразительное сходство.
 Теперь он понял, почему у него было постоянное ощущение того, что он уже где-то видел Пичи, где-то разговаривал с нею, что он уже знал ее много-много лет. В ней он увидел своего ангела! Ее образ и образ его ангела — это было одно целое. И его ангел, который знал все его секреты, который любил его (не принца), вернулся к нему в образе Пичи.
 Пичи. Она сказала как-то ему, что хочет с ним подружиться. Но он отказал ей в этом. Она старалась поговорить с ним, но он не сказал ей ни слова. Она захотела узнать мужчину перед тем, как получит титул, но он не позволил ей этого сделать.
 Она захотела подарить ему свою любовь, но он отказался.
 А что он ей сказал? Я не хочу твоей любви, это — твоя обязанность.
 Сенека расстроился. Она сделала так, как он ее просил. Она теперь стала леди, копия его матери, Каллисты. Он тяжело вздохнул. Он потерял своего лучшего друга во второй раз.




 Глава 14


 Виридис стояла, чуть наклонив голову. — Пичи, Сенека ни в чем не сможет тебя упрекнуть. Ты по-настоящему превосходна, девочка моя!
 Пичи посмотрела в большое зеркало, что стояло в углу ее комнаты. Ее искусно сшитое платье из светло-золотой ткани было ей к лицу. Платье было отделано красивым кружевом. Но ничего не могло прикрыть ей грудь. Она, действительно, не должна была делать глубоких вздохов из-за опасения того, чтобы грудь не вывалилась совсем. На ней были золотые и бриллиантовые украшения. На голове у нее была корона Королевы Диандры.
 — Я одета для бала, — пробормотала Пичи. — Моя грудь… да ладно… А как насчет короны? Я думаю, что ее надевают в особых случаях, — возразила она Виридис.
 — Но ведь это и есть особенный случай, — сказала ей Виридис. — Я выбрала наиболее красивое платье из тех, что у тебя есть. Я уверена, что все оценят твой «шарм». Помни, что наша цель — очаровать Сенеку. После просмотра выставки уже стемнеет, и мы отправимся ужинать. А после ужина, в музыкальном салоне послушаем музыкантов и, я думаю, Сенека пригласит тебя танцевать вальс. Он должен знать, что ты освоила все сложные «па», — говорила Виридис.
 — Да, к нам присоединится король, — добавила она. — А теперь, Пичи. послушай меня внимательно. Его Величество король захочет испытать тябя. Он любит это делать. Я знаю его уже на протяжении многих лет. Сегодня самый трудный день для тебя, Пичи, — закончила Виридис.
 Августа встала со своего кресла и вручила Пичи персикового цвета розы.
 — Ты сегодня очень элегантна, Пичи, — сказала Августа.
 Пичи приняла букет и спросила:
 — Что-нибудь не так. Августа?
 — Нет, все в порядке… Пичерс, — ответила она.
 Виридис всплеснула руками.
 — Пичерс? Да каким именем называешь принцессу, Августа? — воскликнула она. Августа заглянула Пичи в глаза.
 — Пичерс — это имя Ее Королевского Величества. Она однажды попросила меня называть ее этим именем, вот я и называю. А потом, она же назвала меня Джусси, — сказала Августа.
 — Да, но те времена уже минули давно, — сказала Виридис. — А сейчас пойдем, Пичи. Пора показать твои безупречные манеры поведения и обаяние твоему мужу и свекру. Не сомневаюсь, что твоя выставка очарует их.
 Пичи отвернулась от печальных глаз Августы. Грациозно подняв юбки, Пичи пошла за Виридис. Ее сегодня представляют королю и принцу. Она интуитивно поняла, что вчерашнее представление Сенеке было провалено. Сегодня этого не повторится. Сегодня она будет на высоте. Она уверена, что завоюет любовь Сенеки.
 Сенека не понимал, почему сегодняшнее представление принцессы будет проходить здесь, в зеленом салоне для рисования. Вообще, эта комната была самой большой из двадцати трех гостиных дворца. Стены были задрапированы изумрудно-зеленым шелком. Вокруг стояли прекрасные зеркала, пол был из белого мрамора. Отсвечивали золотые канделябры. Золоченая лепнина на огромном потолке изображала сцены из греческой мифологии. Вдоль шелковой стены стояли пять — десять кресел. Ножки кресел утопали в малинового цвета ковре. В центре огромной комнаты стоял деревянный стол. На столе была ваза из зеленого малахита, с ярко-красными пасхальными цветами.
 Пичи пришлось грациозно пройтись по многим комнатам, прежде чем она пришла в эту. Лакей предложил Сенеке бокал шампанского. Тот отказался и заказал себе бренди, а для белки, которая сидела у него на коленях — орехи. Сенека залпом проглотил бренди и попросил принести еще.
 — Добрый вечер. Ваше Высочество, — раздался голос Тиблока.
 — Ты пришел на представление. Тиблок? — спросил Сенека.
 — Да, — ответил Тиблок. — По приглашению Его Величества короля.
 — А ты потом возьмешь на заметку манеры принцессы и побежишь докладывать о ее поведении королю, да, Тиблок? — спросил Сенека. Тиблок натянуто ухмыльнулся и сказал:
 — Его Величество король присоединится к нам, — сообщил Тиблок.
 — О, король решил покинуть свою постель ради такого знаменательного вечера как этот! — съязвил Сенека.
 — Да, Сенека! — сказал внезапно появившийся король. — Никакая боль не помешает мне присутствовать на сегодняшнем представлении. Месяц уже прошел, и результаты нашей сделки я увижу своими собственными глазами, — сказал король.
 Затем он позволил Тиблоку усадить себя в кресло и начал растирать свои больные колени.
 — Я вижу, что ты так и не притронулся к лекарству, которое Пичи приготовила специально для тебя, — проговорил Сенека.
 — Нет и не буду! — ответил король. — Я доверяю и лечусь у своих придворных медиков, а не какому-то сомнительному травяному доктору.
 Сенека насмешливо заметил:
 — Да, как я забыл, что королевские медики так помогли тебе за все эти годы!
 Король поежился от дерзости Сенеки.
 — Ну, где же эта маленькая деревенщина? Она заставляет меня ждать!
 Сенека поглядел на часы, стоящие на камине.
 — Час презентации назначен на пять. А сейчас — без пяти пять. Она не опаздывает, ты очень нетерпелив, отец! Опасаюсь, что твои мечты не сбудутся. Я был вчера в ее обществе и заверяю тебя, что более воспитанной женщины я не видел! — заявил Сенека.
 — Значит, ты должен гордиться этим! — сказал король.
 — Я так и делаю! — парировал принц.
 — Это ты так думаешь, что выиграл пари, — сказал король. — А мы — поживем — увидим!
 Сенека на мгновение закрыл глаза и подумал, что он-то от этой сделки ничего не выиграл, он только все потерял. И самое главное, он потерял Пичи. Но королю он сказал следующее:
 — Отец, на этот раз я выиграл. Я выиграл все: и пари, и трон, и корону, и право иметь достойную жену.
 Король взглянул на Тиблока и заулыбался. Оба были очень вежливы друг с другом, и Сенека понял, что у них есть какая-то тайна.
 — Отец… — начал было Сенека, но король прервал его возгласом:
 — О, а вот и леди! — это Виридис и Августа и следом за ними — Пичи.
 Сенека взглянул на Пичи. Она была в изумительном платье золотистого цвета. Ее бриллианты сияли всеми цветами радуги.
 Пичи поклонилась королю и сказала:
 — Ваше Величество! Я благодарна Вам за то, что Вы присоединились к нам.
 Ее голос звучал уверенно и спокойно. Речь была изумительной. Она была хороша, удивительно хороша собой! Король подал ей свою руку с рубином. Сенека вспомнил, как однажды она ему сказала, что рубины — это символ злости и жестокости. И еще, она верит в приметы, как она могла дотронуться до рубина, — подумал Сенека.
 — Поднимись! — приказал король Пичи.
 Она распрямилась и затем поклонилась своему мужу и сказала:
 — Я приветствую Вас, Ваше Высочество!
 — Я тоже, — сухо ответил он и допил бренди из бокала.
 Пичи чуть было не растерялась от столь холодного обращения с ней ее мужа, но потом быстро взяла себя в руки. Она не должна была испортить презентацию. Она повернулась к королю и спросила:
 — Как Ваше здоровье. Ваше Величество? Король Зейн пристально поглядел на нее. Действительно, девушка разительно изменилась в своих манерах поведения. Но была ли она настоящей леди внутри, с ног до головы? Но король понял, что наступило время действовать.
 — Я не пользовался тем лекарством, что Вы мне передали, — сухо сказал Пичи король. — Я верю, что они были отвратительны по своей природе и совершенно бесполезны по значимости. Более того, я не привык лечиться у знахарей, которые ничего не смыслят в медицине.
 Сенека понял, что его отец хочет загнать ее в ловушку, и что он будет действовать также и впредь. Сенеке стало интересно: сумеет ли настоящая Пичи защитить себя.
 — Прошу извинения за то, что я Вас так тогда осмотрела. Обещаю больше так не поступать впредь, — ответила она.
 Сенека повысил голос:
 — Да, постарайся больше не оказывать помощь.
 Но Пичи даже и бровью не повела. Она продолжала оставаться спокойной и выдержанной.
 «Боже! — думала она. Что еще нужно было Сенеке от нее?»
 Король уловил, что между молодыми была какая-то размолвка и продолжил свою коварную беседу дальше.
 — Мне стало известно, — сказал король, обращаясь к Пичи, — что Вы преуспели в искусстве откармливания свиней, так ли это?
 Виридис поторопилась ответить вместо Пичи.
 — Ваше Величество, — сказала она. — Принцесса уже знает, что общение с дикими животными непристойно для леди.
 — Достаточно, Виридис, — сухо произнес король. — Я же ведь не с Вами разговариваю, а с принцессой. Или Вы вмешиваетесь потому, что боитесь, что она забудет манеры, которым Вы ее научили?
 Виридис смутилась и отошла в сторону. Пичи, высоко подняв голову, произнесла:
 — Я знаю много о свиньях. Ваше Величество. Мой отец выращивал их. Король поднял бровь.
 — Это значит, что Вы росли вместе со свиньями? Сенека взглянул на Пичи и спросил:
 — Что Вы скажете на это, Принцесса? Отец заявляет, что Вы росли вместе со свиньями. Вы позволите ему вести разговор таким образом?
 Опасаясь, что ее настоящие чувства вырвутся наружу, Пичи не глядела на Сенеку и, сосредоточившись, она ответила:
 — Я не росла вместе со свиньями. Ваше Величество! Я только наблюдала, как мой отец выращивал их.
 — Скажи мне: ты любишь свиней? — спросил король у Пичи.
 — Они мне нравятся! — ответила Пичи.
 — А мне — нет! — парировал король и добавил; — Особенно тогда, когда они бродят по всему моему королевству. А вообще-то, насколько мне известно, свиньи должны находиться в загонах, а не бродить по моим лесам. Вы об этом что-нибудь слышали?
 Пичи сжала руки в кулаки так, что пальцы ее побелели.
 — Я… Да, Ваше Величество. Я действительно сказала крестьянам выпускать своих свиней в леса для того, чтобы они питались желудями, — ответила она.
 Сенека понял, что король готов был наказать ее за самовольные решения. И вдруг у него появилось непредолимое желание защитить ее.
 — Отец, — сказал Сенека. — Пичи инструктировала крестьян, как откармливать свиней…
 — Шампанского! — грубо прервал король Сенеку. Лакей налил шампанское в бокал и отдал молодому слуге, чтобы тот отнес королю. Король Зейн взял бокал и согнулся, чтобы растереть свои ноги. Неловким движением он опрокинул шампанское себе на одежду. А Тиблок очень быстро использовал момент, чтобы воплотить в жизнь свои коварные планы. Он начал хлестать молодого слугу по щекам:
 — Ты, неповоротливый маленький идиот! Ты облил Его Величество! Ты отстраняешься от службы во дворце. Немедленно убирайся отсюда и не забудь прихватить свои вещи! — скомандовал Тиблок.
 Сенека и Августа направились к слуге, чтобы успокоить, но его след простыл, пока они шли. Пичи уже не могла сдерживать гнев. Краска, залившая ее лицо, выдала ее. Чтобы скрыть это, она слегка наклонила голову и стояла, перебирая пальцами кружева своих юбок.
 Сенека, конечно же, видел, что Тиблок избил слугу без причины, а Пичи даже не сказала и слова в защиту. Боже праведный! Что это стала за женщина!
 А король улыбался. Ему была по душе такая находчивось Тиблока. В свою очередь, Тиблок тоже улыбнулся королю.
 — Я надеюсь, Тиблок, что у тебя есть обязанности по дворцу следить за слугами? — спросил король у Тиблока.
 — Да, — ответил Тиблок. — И я пойду пригляжу за ними.
 — Хороший помощник, — сказал король о Тиблоке. — За исключением Тиблока все слуги вульгарны и глупы, — продолжил король и взглянул на Пичи. — Вы, должно быть, чувствуете себя среди них как дома. Я прав?
 Пичи стояла, чуть склонив голову. Она чувствовала, что каждая пара глаз и каждый в комнате с большим вниманием следили за ней и слушали, что она скажет.
 Шестое чувство подсказывало ей, что ее ответ будет решающим фактором в том, какое мнение о ней сложится у ее мужа. Глубоко вздохнув, она посмотрела королю прямо в глаза и сказала:
 — Если мое поведение все еще не такое, каким должно быть, я вновь приношу свои извинения, Ваше Величество!
 У Сенеки было такое чувство, будто бы его поразила молния. Боже! Что еще преподнесет Пичи? Опустится на колени и поцелует ноги его отца? Он ненавидел ее раболепство, ее угодничество и ее абсолютную покорность. Он ненавидел своего отца, что он избрал такую манеру проверки ее качеств.
 Он ненавидел Виридис за то, что она преуспела в своем деле, превратив Пичи в марионетку.
 Но больше всего он ненавидел себя за то, что захотел перекроить ее на другой лад. Больше уже он терпеть не мог. Если он не уйдет отсюда сейчас же, то потом миллион раз пожалеет.
 Пичи увидела, как пылали гневом глаза Сенеки, когда он направлялся к двери.
 — Сенека! — позвала она и собралась было пойти за ним, как вдруг остановилась, когда к ней вновь обратился король.
 — Вы не имеете права разрешать крестьянам, чтобы их животные паслись в моих лесах. Свиньи больше не будут пастись в лесах Авентины.
 Пичи очень расстроилась, но не подала и виду.
 — Что Вы сделали? — спросила она. — Вы сказали людям не выпускать свиней?
 Но в это время в коридоре раздались крики:
 — Ваше Величество!
 Это кричал Тиблок. Он разыграл настоящий «фарс».
 — Я не мог остановить их. Они прорвались во дворец…
 — Принцесса! Принцесса! Помоги нам! — раздались голоса.
 Лицо Пичи покраснело, когда она увидела Минтора. Выражение его лица было ужасным. Она пошла за ним и увидела несколько других детей, напуганных также, как и Минтор.
 — Что случилось? — произнесла Пичи. — Что?
 — Они собираются пострелять наших свиней, — наперебой отвечали дети. — Сейчас они собрались все у леса.
 — Кто? — спросила Пичи. — Кто это?
 — Некоторые из моих людей, — ответил король все еще рассматривая свое кольцо и восхищаясь им.
 — Полагаю, что это двенадцать дворян-добровольцев, которые поехали в леса отстреливать свиней. Они охотники, и любят этим заниматься. Им всего-то потребуется для выполнения этой задачи один час. А почему бы нам не накормить свежим мясом все королевство? Что за хороший я король! Забочусь о хлебе насущном для своих людей! — лукаво сказал король.
 Пичи всплеснула руками:
 — Вы приказали убить свиней? Виридис нахмурила брови.
 — Пичи, моя дорогая! — сказала она. — Свиньи к тебе не имеют никакого отношения. Этим займется Его Величество король! Пойдем сейчас в музыкальную комнату и послушаем квартет до ужина.
 В комнате установилась абсолютная тишина. Время как бы застыло, когда взгляд Пичи перескакивал с одного присутствующего на другого. Глаза Виридис забегали, Минтора и других крестьян выражали испуг, глаза Тиблока светились радостью, а глаза короля выражали самодовольство.
 Его Величество король. Пичи так посмотрела на него, будто бы его никогда в своей жизни не видела. Да, она отважилась задать вопрос насчет свиней! Да, она сумела сделать невозможное: овладела всеми тонкостями этикета… А теперь, к черту все эти правила поведения!!! Если, будучи высокопоставленной леди, она отвернется от людей, которые нуждаются в ее помощи, вот тогда она будет самой невоспитанной женщиной на всем белом свете. Сжав руки в кулаках так, что пальцы побелели, она направилась к королю.
 Виридис попыталась перехватить ее за руку. — С тобою все в порядке? — спросила она. Очень медленно Пичи повернулась лицом к женщине, которая учила ее уму-рузуму целых три недели, и сказала:
 — Руки прочь от меня! Виридис побледнела.
 — Пичи! Что… Что ты сказала?
 — Я сказала, леди, то, что если Вы не уберете от меня свои руки, то я так дам Вам по голове, что забудете, как Вас зовут!!!
 Виридис судорожно убрала руку. Она была смущена и почти что опозорена:
 — Пичи, я должна настоять на том, чтобы ты извинилась перед Его Величеством королем, — пробормотала Виридис. — И потом мы пойдем.
 — Скорее реки вспять потекут, прежде чем мы пойдем куда-нибудь отсюда! — громко произнесла Пичи.
 — О, Боже! — запричитала Виридис и скрестила руки на груди. — У меня сейчас будет обморок… Что ужасное творится со мной… Мое сердце… мои нервы… Боги небесные! Я совсем больна!
 Пичи пристально посмотрела на Виридис и ответила:
 — Леди, Вы обсолютно здоровы, как новорожденный ребенок! А что касается Вас, — она гневно посмотрела на короля, — то я думаю, что Вас крестили, окуная в уксус!!! Я в жизни своей еще с такими людьми не встречалась. Вот почему в жилах у Вас течет такая холодная кровь. Думаю, что если даже маленький комар Вас укусит, то сразу же заработает себе пневмонию!
 Король ухмылялся. Он сделал свое дело! Да здравствует король! Эта принцесса вела себя не так, как надо!
 — Заканчивайте свою пламенную речь! — сказал он, обращаясь к Пичи. — И говорите помедленнее! Я должен буду передать Сенеке точь в точь наш разговор. Он так надеялся, что Вы станете настоящей леди. А мне придется его очень разочаровать!
 Гнев Пичи не знал предела. Бог помог ей. Она собиралась ударить человека: короля или нет, в данный момент разницы никакой для нее не было. Король заметил, как она подняла свой сжатый кулак. И тут впервые с того момента, как он начал дразнить ее, король испугался.
 — Что… что Вы собираетесь сделать? Собираетесь ударить меня? — спросил взволнованно король.
 — Ваше Величество! Только тогда, когда я Вас хорошенько отхожу, Вы почувствуете себя козлом, падающим в пропасть.
 Она замахнулась, и запнулась… — в этот момент к ней под ноги бросился пушистый комочек. Поглядев себе под ноги, она увидела внизу свою белку. Пичи улыбнулась, хлопнула несколько раз в ладоши и, указав на короля, сказала:
 — А ну-ка, поддай ему хорошенько! Белка прыгнула королю на грудь и так вцепилась острыми когтями, что король от неожиданности завалился в своем кресле, задрав кверху свои толстые ноги.
 Удовлетворенная Пичи подошла к Минтору и другим крестьянам, а все вместе — к Тиблоку.
 — А это наш Руперт-Дуперт-Фигли-Муперт! — сказала Пичи. — Знаешь, Тиблок, — продолжила она. — Последнее время я с кого-то уже «сдирала шкуру». А теперь, прочь с моей дороги! Иначе размажу тебя всего по ней!
 Тиблок онемел от ужаса, а Пичи сказала крестьянам:
 — Я поеду в леса, встретимся там.
 Минтор и другие крестьяне пошли следом за ней.
 Пичи поторопилась на конюшню. Не обнаружив там Дамаска, она поняла, что Сенека ускакал на нем. На душе у нее кошки скребли. Боже! Ему пришлось прочувствовать все ее поведение. Он никогда теперь не полюбит ее! Слезы брызнули из ее глаз. Белый жеребец стоял в конюшне. Он был необузданный. Пытаясь обуздать его, Пичи запуталась в своих многочисленных юбках.
 — Черт бы побрал эти юбки! — воскликнула она.
 В это время на конюшне появился Виб.
 — Ваше Высочество! — воскликнул он. — Позвольте нам приготовить Ваш экипаж! Мы…
 — У меня нет времени, чтобы ждать! — сказала она и, повернувшись к конюху спиной, начала развязывать и отстегивать свои многочисленные нижние юбки и нижнее белье. Вся эта воздушная масса быстро опустилась на землю. Пичи переступила через нее.
 — Боже Святый! — взмолился Виб. — Ваше Величество, позвольте…
 — Не молись за меня, Виб. Молись за свиней или лучше за тех дворян, которые собираются подстрелить их. Но я поймаю их раньше, чем они забудут все молитвы.
 Она подвела жеребца к кипе сена, вскарабкалась туда, а потом залезла на жеребца. К тому моменту Виб уже зануздал его. Пичи выехала из конюшни, проехала через ворота по мосту и выехала в открытое поле. Жеребец понесся галопом, и Пичи пришлось наклониться и обнять шею жеребца. Ее корона свалилась с головы, но она не расстроилась. Она больше не была принцессой Авентины, ее Королевское Высочество. Она была просто Пичи Макги, девушка с гор из местечка Поссом Холлоу в Северной Каролине.
 Дамаск летел как на крыльях и только в лугах замедлил бег, так как его хозяин натянул поводья. Сенека остановил жеребца в середине зеленого поля. Несколько овец подняли свои головы и смотрели на ездока. Сенека соскочил на землю, и ноги его провалились в мягкое зеленое покрывало, ярко усыпанное алыми и белыми цветами.
 Однажды он уже был на этом лугу. Пичи предложила ему пробежаться, но он отказался. Другой раз она его не пригласила. Тогда он сам пробежал это поле быстро без нее. Сенека разулся, сбросил обувь и носки на землю, взял жеребца под уздцы, и они зашагали по мягкому лугу. Они шли мимо овец, мимо цветов, мимо могучего дуба. Пройдя довольно большое расстояние, они остановились у кристально-чистого пруда. Сенека заглянул в прозрачную воду. Там плавали мелкие серебристые рыбешки. Сенека зачерпнул ладонями холодной воды и плеснул себе в лицо. Затем он вновь зачерпнул воды, но на этот раз выпил и нашел свежей и вкусной.
 Свежая и вкусная. Это напомнило ему о Пичи. Он взглянул на дворец и подумал, все ли еще Пичи там предстает перед отцом. Он слегка наклонил голову. Вода в пруду была зеркально чистой и отражалась в лучах солнца. Ему показалось, что зеркальная гладь воды улыбается, улыбается улыбкой Пичи. И вообще, Пичи не выходила из его головы, с ее дивными волосами, с ее бесстрашными изумрудно-зелеными глазами, с ее мягкими и нежными губами. Его мысли были прерваны цокотом копыт. Он поднял голову и прислушался. Цокот копыт все приближался и приближался. И вдруг из-за поворота на пыльной дороге появился белый жеребец… И, о, чудо!
 Всадницей на нем была сама Пичи. От бешеной скачки ее рыже-золотые волосы разлохматились и разметались по плечам. Она опять была во всей своей необузданной и дикой красе! Прежде, чем он смог что-нибудь подумать, он уже сидел в седле.
 Белый жеребец завернул еще раз по дороге, и Пичи увидела впереди густой лес. У леса столпились крестьяне, которые преградили дорогу небольшому отряду вооруженных людей. Только живая изгородь отделяла Пичи от вооруженных людей. Она поняла, что ей непросто будет спрыгнуть с жеребца и попыталась найти опору, чтобы сделать это. Она направила жеребца к высокому кустарнику. Она была готова спрыгнуть, как жеребец вдруг резко остановился и Пичи полетела через его голову вверх тормашками прямо в кусты. На мгновение она потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела прямо перед собой ноздри животного. Жеребец обнюхивал ее, как бы желая знать, жива она или нет.
 — Ты, чертов дьявол! — закричала она на коня. — Что случилось с тобой? Дьявол ты, вот ты кто! — сказала она в сердцах на него.
 — Принцесса! — закричал Минтор. — Вы ударились, Ваше Высочество?
 Пичи попыталась подняться сама, но не смогла этого сделать, так как ее платье зацепилось за кустарник. Минтор стал помогать принцессе выбраться из западни, и, к тому моменту, как он вытянул ее из кустарника, на ней остались атласные туфельки, ее кружевное нижнее белье и сверкающий лиф ее платья.
 Не обращая внимания на свой вид, она направилась к группе аристократов, отмечая про себя, что у каждого из них было в руках ружье.
 Вэстон Шеррингхейм засмеялся, когда увидел перед собой Пичи. Это была та принцесса с прекрасными манерами поведения, о чем ему на протяжении вот уже трех недель говорила его жена Августа.
 Повернувшись к своим спутникам, Вэстон громко рассмеялся. Другие дворяне стали также хихикать.
 Пичи внезапно остановилась. Рядом с ней стоял Минтор. Этот язвительный смех взбесил ее. Также, как и в случае с королем, она решила положить конец насмешкам сразу. Она подошла к Минтору, сняла большую рогатку с его пояса, зарядила его камнем и прицелилась. Вэстон завизжал, когда камень попал ему в бок. Он посмотрел на толпу крестьян, а затем — на Пичи и рогатку в ее руках…
 — Ты… ты… ударила меня… — завопил он.
 — Да, жирный осел! — парировала Пичи. — А теперь ты и все твои охотники-убийцы немедленно уберутся отсюда… — скомандовала Пичи.
 Вэстон побагровел от ярости. Его Величество король поддержит его и одобрит его в любом случае. А что касается принца Сенеки… то он, Вэстон, не будет больше беспокоиться о том, что подумает принц. А потому Вэстон громко и решительно сказал:
 — У нас задание короля отстрелять тех свиней, которые будут пастись в его лесах. Мы слушаемся его, нашего короля, а не тебя — самозванку, которую король скоро вышвырнет отсюда. И убери свою толпу отсюда!
 — Нет, — решительно ответила Пичи. Вэстон подал знак своим компаньонам для того, чтобы они объединились все вместе.
 — Нас тринадцать, — сказал Вэстон, — и все мы вооружены!
 — Напугал нас букашечка-таракашечка, Вэстон! — выпалила Пичи. Вэстон проигнорировал ее.
 — Не забывайте, что нам приказал Его Величество король, — обратился Вэстон к дворянам. И чтобы пуще запугать толпу крестьян, Вэстон поднял ружье и выстрелил вверх.
 — Хорошая пальба! — сказала, улыбаясь, Пичи. — Научил бы ты нас, как делать дырки в небе!
 С самодовольной улыбкой Вэстон вновь поднял ружье и выстрелил в ветку дерева. Пичи даже бровью не повела, когда ветка слетела ей прямо к ногам.
 — Тысячи извинений. Ваше Высочество! — ухмыльнулся Вэстон. — Я не собирался свалить ветку так близко к вашей королевской особе.
 Все еще улыбаясь, Пичи подошла к крестьянину, взяла у него ружье и тоже выстрелила в ветку дерева, что была над головой Вэстона. Пуля одна, другая, третья, четвертая разбили ветку на четыре куска, и все обломки свалились Вэстону на голову.
 — Тысячи извинений, Вэстон. Я не собиралась разбить ветку над твоей пустой головой, — сказала она и отдала ружье крестьянину.
 Вэстон чуть было не зарычал от злости и заорал на Пичи.
 — Займись своим делом! Я организовал эту охоту и доведу ее до конца!
 Теперь наступил черед Пичи смеяться. — Неужели ты думаешь, Вэстон, что я уйду отсюда и позволю тебе убить свиней?
 Вэстон двинулся вперед, навстречу Пичи. Его спутники следовали за ним.
 Пичи повернулась к крестьянам.
 — Идите все в леса и зовите своих свиней домой. Забирайте их домой и не выпускайте в лес, пока я не скажу вам, — сказала она.
 Крестьяне пошли в лес, а крестьяне помоложе остались со своей принцессой.
 — А если ты попытаешься убить их свиней, — обратилась она к Вэстону, — то я тебе голову сверну. Вэстон улыбался:
 — Я здесь затем, чтобы выполнить пожелание короля. Неужели же я такой идиот, что не выполню приказ? — спросил Вэстон и вновь вскинул ружье.
 Пичи вырвала ружье из жирных лап Вэстона и уперла ствол ему в живот. Вэстон сделал еще один шаг по направлению к Пичи. Она направила ствол ружья к его паху.
 — У тебя, говорят, есть там «шары», тонкогубое чудовище. Если ты сделаешь еще хоть один шаг, то я прострелю их, обещаю тебе, Вэстон. Ну, подойди ко мне, и ты проснешься в гробу.
 Вэстон шел прямо на нее, но выстрел остановил его. Вэстон замер на минуту, ожидая появления ужасной боли и поглядел на свои ляжки. Но нигде не было крови, как и не было боли.
 — Вэстон! — раздался громовой голос. — Руки прочь от моей невесты!
 Все обернулись на голос и увидели Сенеку на Дамаске с пистолетом в руке.
 — Принцесса собиралась подстрелить меня. Ваше Высочество, — пожаловался Вэстон. — По приказу короля я и моя команда должны были освободить лес от свиней, но принцесса преградила нам дорогу.
 — Она не подстрелит Вас, но если Вы еще раз осмелитесь дотронуться до нее, и я узнаю, то Ваши земли Ваш титул и Ваше благосостояние улетучатся моментально. Я слов на ветер не бросаю, Вэстон!
 Вэстон отступил в сторону, его жирные руки тряслись. Сенека направил Дамаска к Пичи и, увидев ее вблизи, поразился тому, как она была одета. Сенека соскочил с жеребца и заслонил собою Пичи от взгляда Вэстона, но тут же понял, что от крестьян он ее не заслонил. В данной ситуации он ничего не мог поделать.
 — Ты не будешь стрелять свиней! — сказал гневно Сенека.
 И в этот момент свиньи начали выходить на зов крестьян из леса. Крестьяне подгоняли их длинными прутами.
 Вэстон, понимая, что вот-вот потеряет контроль над собой, сказал:
 — Ваше Высочество, со всем уважением к Вам, мы здесь по приказу короля и…
 Но грохот движущегося экипажа заглушил его. Это был экипаж Августы, и Вэстон узнал его. Когда экипаж остановился, то Августа выпрыгнула из него и громко сказала:
 — Вэстон! Подойди сюда сейчас же!
 Вэстон ушам своим не поверил: его жена Августа кричала на него?!
 Пичи прошлась рядом с Вэстоном и съязвила:
 — Что, встретился с незнакомкой? Это ведь не Августа, так?
 Вэстон все еще продолжал трясти головой. Нет, это не могла быть его жена. Это какой-то абсурд.
 — Вэстон! — вскрикнула Августа снова. — Если ты подстрелишь хоть одного из этих беззащитных животных, я никогда, слышишь, никогда не буду с тобой разговаривать!
 Ее угроза привела его в недоумение. Как осмелилась эта женщина угрожать ему на глазах этих людей!
 — Августа, ты никогда больше не повысишь своего голоса…
 — Заткнись, Вэстон! Я терпела твое поведение уже слишком долго. Теперь ты прекратишь приказывать мне, понятно тебе?
 Он всплеснул руками.
 — Это … это варвар — принцесса сделала тебя варваром тоже. Боже! Ты так же кричишь, как и она, и так же толстеешь, как она. Ты…
 — Я и дальше потолстею, а ты лучше привыкни к этому сразу…
 — Августа…
 — Скажи-ка мне, как остаться худой и родить тебе ребенка?
 У Вэстона рот раскрылся от удивления.
 — Ребенка?
 — Да, ребенка! И хочу сказать, что ты мне советуешь какие-то глупости! Разве ты желаешь зла своему неродившемуся еще на свет ребенку? Я предлагаю тебе сесть на лошадь и поехать за мной. Это мое последнее слово! — сказала она и, обернувшись к Пичи, спросила:
 — Можно мне опять тебя называть Пичерс, Ваше Высочество?
 Пичи улыбнулась и ответила:
 — Конечно же можно, Джусси!
 — Ну, Вэстон? Идем сейчас же домой! Вэстон растерянно посмотрел на крестьян, на Августу, на Сенеку и Пичи.
 — Я… я не могу желать зла своему ребенку… Я думаю, это будет сын. Я буду отцом… Свиньи… Если я… Августа ужасно расстроится, а это отразится на ребенке. Ребенок… охота… Как я осмелился не выполнить приказание короля? О, Боже! Что мне делать? — пробормотал он.
 — Я все объясню королю сам, — заверил его Сенека. — Но сначала ты извинишься перед принцессой!
 — Я… я… Извините меня за то, что стрелял перед Вами из ружья, что вел себя недостойно. И если Вы меня извините, то я поеду за леди Шер-рингхейм. Я не должен расстраивать ее и не должен стрелять свиней. Я скоро стану отцом. Вы слышали…
 Все еще не веря сказанному, он вскочил на свою лошадь и поехал за экипажем Августы. Дворяне также разошлись.
 Секека проводил взглядом всю эту процессию и, повернувшись к Пичи, сказал:
 — Ты лучше не нашла себе занятия, чем противостоять здесь охотникам?
 Боль пронзила сердце Пичи. Она знала, что он был рассержен на нее за ее поведение, но надеялась, что он поймет ее.
 — Я делала то, что нужно, Сенека, — ответила она. — И если еще понадобится, сделаю то же самое!
 — Могла бы посоветоваться со мной. Она не могла уловить ничего в его голосе и не знала, что ей ответить. Она уткнулась глазами в землю и, увидев маленький камешек, подшвырнула его ногой. Камень отлетел в сторону и попал Сенеке на босые ноги.
 — Где, черт возьми, твоя обувь? — воскликнула Пичи.
 — Где, черт возьми, твое платье? — вторил ей Сенека.
 Подняв голову, она ткнула его пальцем в плечо.
 — Послушай меня, принц Сенека. Я…
 — Я выслушаю тебя, принцесса Пичи, но не здесь, — сказал он и подхватил ее на руки.
 Она пыталась выскользнуть из его рук, но бесполезно. Сенека крепко держал ее и нес к Дамаску. Пичи брыкалась и кричала:
 — Сенека! Черт побери, что ты собираешься делать? Ты сумасшедшая, бездомная крыса! Отпусти меня сейчас же!
 Не обращая внимания на ее болтовню, он поднес ее к жеребцу и одним махом усадил ее в седло, и в мгновение ока сам очутился позади и пустил Дамаска галопом. Следом за ними поскакал жеребец Пичи. Сенека, пользуясь моментом, обхватил ее крепко за талию и держался за нее там, где ему хотелось, а Пичи, в свою очередь, бранилась на чем свет стоит. Сенека никогда в жизни своей не слышал такой брани. Но каждое слово, сказанное ею, нравилось ему.
 Приехав во дворец, Сенека направил жеребца прямо к центральному входу во дворец. Он слез с коня, взвалил Пичи себе на плечо и вошел внутрь. В тот момент, когда Сенека со своей ношей вошел в фойе, Виридис уже спустилась с главной лестницы. Она была так шокирована увиденным, что ухватилась за перила лестницы, чтобы не упасть.
 — О, Боже! Что я вижу? Она… Ее платье… Сенека, я сожалею… Мне нечего сказать!
 — А мне есть что, — сказал Сенека, проходя мимо нее. — Я говорю Вам «до свидания!» Вы освобождены от своих обязанностей!
 Он дошел до своих апартаментов, открыл дверь в свою спальню и поставил ее на ноги.
 Сенека сказал ей:
 — Ну, помню, что ты собиралась что-то рассказать мне. Теперь можешь говорить.
 — Я буду, дружище, говорить тогда, когда мие захочется. Ты мне не хозяин, — сказала она и отошла в сторону от него.
 Он небрежно снял свою рубашку и бросил ее на пол. Она не могла удержаться, чтобы не взглянуть на его обнаженную грудь.
 — И я ничем больше никому не обязана! Я по горло сыта этими чертовскими правилами поведения, слышишь? Мне осталось немного жить, и я не хочу провести ее «по указке сверху». Я ненавижу вышивание, рисование. Я ненавижу носить нижнее белье, я ненавижу «скользить».
 — Ну, и не шей, не рисуй, не носи нижнее белье и не «скользи».
 — И еще я хочу тебе кое-что сказать! Мне не нужен ни титул, ни звания. Я — живой человек, и не собираюсь больше прятать свои чувства. Я счастлива, когда ты знаешь, грустна ли я, обеспокоена чем или удивлена. Я люблю тебя, Сенека, но я тебе ничего не собираюсь обещать сейчас, а тем более, выполнять те чертовские правила поведения.
 — К черту все обязанности! — сказал Сенека.
 — Да? Что ты сказал? — не поверила своим ушам Пичи.
 — Я сказал, что не нужно никаких обязанностей, — повторил Сенека и бросился к ней. Он обнял ее и провел своей ладонью ей по щеке.
 — Я прошу у тебя прощения, что заставил страдать целых три недели из-за этих уроков этикета. И если ты сможешь простить меня, то я еще попрошу тебя кое о чем.
 — О чем? — спросила она.
 — Люби меня, Пичи! Люби меня, моя дикая и прекрасная горная принцесса.
 Его признание тронуло ее до глубины души. Сенека прижал ее к себе еще крепче. Одной рукой он крепко держал ее за талию, а другой перебирал ее золотистые локоны. Боже! Как он соскучился без этих шелковистых волос, без их чарующего запаха.
 — Я был не прав, — прошептал он ей на ухо. — Прости меня, моя дорогая! Я думал, что любовь ошеломит и ослепит меня, как бриллианты. — Он поцеловал ее в уголок брови и продолжил:
 — Но любовь это не что-то блестящее, что ослепляет тебя… Любовь это… что-то особенное… Она заставляет тебя понять, что это такое. Он заглянул ей в глаза.
 — Пичи, я люблю тебя за то, что ты можешь разбираться в людях, люблю твою душу, люблю твои глаза, сердитые и страстные, люблю твои рассказы о детстве, которые трогают меня до глубины души. Пичи, я люблю тебя всем своим сердцем!
 Слезы радости брызнули из ее глаз.
 — Сенекерс, — прошептала она. — Сенекерс! Я даже и не знаю, что сказать. Он улыбнулся и приказал:
 — Скажи, что ты любишь меня! Скажи, что ты хочешь быть моей женой.
 Пичи поняла сразу, что он имел ввиду. Сенека повторил:
 — Скажи, что ты хочешь быть моей женой, Пичи!
 — Да, — ответила она. — Я хочу быть твоей женой. Он схватил ее в объятия и понес на кровать. Он положил ее и насмешливо сказал:
 — Надеюсь, что ты не устала, моя дорогая!? У нас с тобой будет длинная ночь. Принцесса!
 — Длинная и особенная, Сенекерс! — подхватила Пичи. — Очень особенная!
 Она протянула к нему свои руки, а Сенека — свои.




 Глава 15


 На нем были только брюки.
 Пичи сняла их.
 — Не могу поверить, что я когда-то боялась тебя, — сказала она, заглядывая в его сияющие любовью глаза и лаская руками его обнаженное тело.
 — Мне странно, что я не понял сразу, как я люблю тебя, — добавил он. — А по правде говоря, я люблю тебя с семи лет.
 — С семи лет? — переспросила Пичи.
 — Да, там, в башне был ангел… — задумчиво произнес он.
 «Его ангел», — подумала Пичи.
 — Сенека, что ты сказал? — спросила она.
 — Не важно! Это длинная история. Она давно прошла, хотя осталась в душе. Но когда-нибудь я тебе расскажу, как я дважды терял своего ангела и как я каждый раз находил ее, — сказал Сенека.
 Не дождавшись очередного вопроса, он повернул ее и стал расстегивать корсет. Когда она уже была полностью раздета, он взглянул на ее обнаженное тело и нахмурился: на ее пахнущей магнолиями коже были ярко-красные отметины от корсета. Он знал, что это по его вине она стала носить корсет, чтобы стать настоящей леди. Он знал, что корсет доставлял ей большое неудобство, что ей даже больно было в нем ходить.
 — Пичи, — прошептал он. — Прости меня! Нагнувшись, он стал целовать каждую красную отметину на ее теле. И она тоже стала его целовать. Ее инициатива, ее молчаливые жесты очень поразили Сенеку. Он положил ее сверху себя так, что ее тело вытянулось во всю его длину.
 Ритм… Это самое древнее начало в любовной игре. Он понял, что она уже усвоила это — тысячелетний инстинкт проснулся у нее в крови.
 Начался брачный ритуал: мужчина пришел к женщине, женщина пришла к мужчине. Он двигался с нею вместе, улавливая каждое ее движение. Его плоть стала увеличиваться в размерах и, когда он почувствовал с ее стороны такое же страстное желание, как и у него, он перевернул ее на спину и склонился над ней.
 — Боже! Какая же ты сладкая!!! — пробормотал он и раздвинул своею рукой ее ноги.
 Он почувствовал, что она уже была готова принять его и стал ласкать пальцами ее влагалище. По прежнему опыту он уже знал, что эта ласка особенно возбуждает ее — так, что она начинает стонать и извиваться. Сегодня он намеревался довести ее до экстаза прежде, чем она почувствует боль, прежде, чем станет женщиной.
 Признаки нарастающего экстаза уже появились у Пичи. Она была счастлива. Но она хотела такого же экстаза и с его стороны.
 — Сенека! Я не хочу, чтобы все было так, как той ночью. Я хочу, чтобы мы вместе с тобою ощутили блаженство, — прошептала она.
 Ее наивность тронула его до глубины души.
 — Я только хочу подготовить тебя, — произнес он.
 — Я не боюсь, Сенека! Возьми мою невинность! Осчастливь меня! — просила она. — Я хочу, чтобы это произошло здесь и сейчас же.
 — Да, моя дорогая, — прошептал он. — Это случится сегодня.
 Он читал в ее глазах каждое ее желание. Он донимал все без слов. Сенека лег сверху и… вошел в нее. Медленными, вращательными движениями он дошел до ее невинности и остановился. Тем временем она сама обвила ногами его за талию, и он резким толчком вошел в нее еще глубже…
 — Сенека?! — воскликнула она.
 — Жена… — ответил он. — Моя жена! У Пичи скатилась слезинка по щеке, и он слизал ее своим языком. Он понимал, что причинил ей боль, что она почувствовала ее, но ничего больше так и не сказал.
 Но он продолжал двигаться внутри нее… Он знал, что на смену боли придет блаженство.
 — Ты был прав, Сенека, — прошептала она ему на ухо. — Я не поняла, как все это случилось и, действительно было больно…
 — Жена? — спросил Сенека.
 — Что, мой муж? — переспросила она.
 — Еще не все, — произнес он.
 — Как не все? — улыбаясь спросила она. — Ты еще не закончил эти вращения.
 — Пичи, — прошептал он, надавливая всем своим телом на нее. — Ты так описываешь все это своим языком, что у меня даже в голове не умещается. Любовь — это не «вращения».
 Она поцеловала его в щеку и спросила:
 — А тогда что же это? — вновь спросила она.
 — Подожди, моя дорогая, — ответил он.
 — Сенека, ты сказал, что еще не все закончено, ты сказал…
 — Я знаю, что я сказал, Пичи, — засмеялся он. Он никогда не испытывал такого блаженства, как сейчас.
 — Как мне тебя научить чему-то, если ты меня постоянно останавливаешь? — спросил ее поддразнивая Сенека.
 — Прости, больше не буду, — прошептала она.
 — Ты только обещаешь, — вновь поддразнил ее он.
 Он ласкал ее тело, ее грудь, а затем вновь глубоко вошел в нее. На этот раз он любил ее сильно, упорными ударами, не снижая темпа и не прерываясь. Пичи уловила этот ритм и стала двигаться с ним в такт. Обхватив его руками за шею, она глубоко вдыхала его мускусный запах и сосредоточилась на удовольствии, которое вдруг вспыхнуло в ней. По ее телу начала разливаться сладкая истома и ее самочувствие сейчас исключительно зависело от Сенеки. А Пичи ничего подобного в своей жизни не испытывала!
 — Чудовище!!! — произнесла она, так как больше ничего не могла произнести. Она начала глубоко дышать, застонала. С ним происходило то же самое… Пичи вошла в экстаз… Сенека — тоже! О, Боже! Она испытывала блаженство вместе со своим мужем, который любил ее!
 — Пичи! Я люблю тебя, моя принцесса! — прошептал он.
 — И я люблю тебя, Сенекерс, всем своим сердцем и душой, всем своим телом и даже глазами, и даже ногтями. А еще знаешь что? — спросила она.
 — Что? — переспросил он. Она сказала, чуть улыбаясь.
 — Ты тяжеленный медведь.
 Сенека громко расхохотался и повалился на матрасы, которые под ним провалились. Пичи легла ему на грудь, положила свою ладошку на левый сосок и почувствовала, как сильно бьется его сердце.
 — О чем ты думаешь, принцесса? — спросил он. Она наклонила свою лицо к нему и прошептала:
 — Я думаю о том, как же не прав был мой батюшка?! Ведь возможно же два раза войти в одну реку!!!
 Сенека вновь громко рассмеялся. А затем, когда его веселье прошло, он заглянул Пичи в глаза и спросил:
 — Ты сейчас пронзишь мое сердце, жена?
 Пичи рассмеялась и ответила:
 — Муж, я сделаю это тогда и столько раз, сколько ты захочешь, — ответила она.
 Он страстно поцеловал ее. Он вновь желал ее, свою жену, и он знал, что никогда не перестанет желать ее.
 — Пичи! — произнес он и улыбнулся снова.
 — Что, Сенека? Что здесь смешного? — удивилась она.
 Перебирая пальцами ее прекрасные локоны, он вспомнил, как однажды пообещал ей доставить чудо-удовольстие. «Какую жгучую страсть она возбуждает во мне — один ее взгляд — и я на небесах!» — подумал он про себя.
 Продолжалась чудесная и бесконечная ночь. Наследный принц и его апалачская горная жена наполнили каждую секунду этой ночи любовью и смехом. И когда забрезжил рассвет, Сенека обнял свою спящую и полностью удовлетворенную жену и прижал к себе. Она была так хороша! Он прошептал слова, захлестнувшие его душу.
 — Я люблю тебя. Ты — мой ангел, мой друг, самый лучший из тех, что были у меня…
 Часы пробили три часа дня. Пичи проснулась совсем недавно в своей комнате. Шатающейся походкой она подошла к окну, остановилась и уселась в ярко-красное атласное кресло. Белка спрыгнула ей на руки.
 Нет, она не будет плакать. С чего бы это? Слишком много хорошего было вокруг. И она не собиралась рыдать. Ее ноги перестали дрожать, но руки все еще дрожали. Одна горячая слезинка соскользнула по щеке на руку.
 Дрожащие конечности… Это был еще один типичный признак «типинозиса». И ни одна травинка на этой грешной земле не поможет ей избавиться от этой чудовищной болезни!? Она сама так много помогала людям и животным, а перед своей болезнью была беспомощна. Она повернулась к окну, так как хотела, чтобы солнечные лучи, которые согревали ее лицо, смогли также согреть сильную боль, которая росла внутри нее.
 Она вспоминала прошедшую ночь, ее ночь с Сенекой, полную страсти и любви, смеха и веселья.
 — Мне не так уже много отведено таких ночей, дружище, — обратилась она к своей белке. — Не так много мне осталось слышать его признаний в любви, и что я — лучший его друг. И это тогда, когда в жизни складывается все так чудесно?!
 «Боже праведный! Она вскоре попадет в чистилище». В мыслях она уже была готова ко всему худшему. Ей, конечно же, придется оплатить все по счетам: она ужасно вела себя с Виридис (за это ей дадут несколько миллионов лет в чистилище), она чуть было не ударила короля (за это, по крайней мере — «миллион» лет) и крестьяне… Она игнорировала их жалобы и просьбы целых три недели, пока училась манерам. Нет более тяжкого греха на свете, чем оставлять без помощи нуждающихся людей. Нет, она не будет жариться в чистилище, она сгорит там ярким пламенем за свои грехи. Очень скоро она окажется там. И это сейчас-то, когда ее жизнь похожа на рай, ей придется уйти из жизни.
 Она всхлипнула и была готова разрыдаться, когда на пороге ее комнаты внезапно появился Сенека. Он был чем-то расстроен, глаза его лихорадочно бегали. Она бросилась к нему и спросила:
 — Сенека! Что случилось?..
 — Отец… — только и произнес он. Его голос дрожал.
 — Твой отец? Что с ним? — переспросила она.
 — Медики… Они сказали… Они не знают, что делать… — сказал он и в сердцах схватился за голову. — Они осматривают его…
 — Осматривают? — переспросила Пичи. — А что с ним случилось? Сенека, скажи мне.
 Он пожал плечами.
 — Я знаю, что ты ненавидишь его. Я знаю, что он жестоко обращался с тобой с тех пор, как…
 — Забудь все, Сенека, что, черт побери, с ним случилось?
 Сенека тяжело вздохнул:
 — Сердце… Его сердце едва прослушивается… Пичи… Дорогая… помоги ему!
 Когда Пичи вошла в королевские покои, то увидела, как Тиблок накладывал компресс на голову короля. Руки Тиблока тряслись. Он причитал:
 — Его величество всегда был доволен мной. Что он будет делать без меня? Он никогда не сможет так взбить подушки, как это делаю я, — сказал он и поправил ему подушку.
 Пичи заметила, что лицо Тиблока было таким же белым, как и у короля.
 — С тобой все хорошо, Тиблок?
 — Я заботился о нем двадцать один год, — продолжал Тиблок. — Его величество — это моя семья.
 — С тобой, действительно, все в порядке? — переспросила его Пичи.
 — Да, — наконец-таки ответил Тиблок. — Все в порядке. Король был бледен и слаб, слаб настолько, что не мог ничего говорить.
 Пичи вливала королю лекарства по капельке. Это был сбор из листьев наперстянки и сердечного листа. Через небольшой промежуток времени она повторяла все вновь. Сенека стоял рядом, наблюдая за тем, не стало ли его отцу лучше. Но признаков улучшения не наступало. Лицо отца было бледно как чистая простынь, его дыхание было едва слышно. Но Сенека не терял надежды, ведь Пичи оказывала ему помощь.
 Король вдруг тяжело вздохнул, его массивное тело содрогнулось, а лицо — передернулось. Тиблок едва не упал, ухватившись за кровать:
 — О, Боже! Он умер…
 Пичи подняла голову и посмотрела на слугу, который чуть было не упал в обморок, переживая за короля.
 — Он не умер, — сказала Пичи. — Он придет в себя через несколько минут, он чувствует боль в суставах. Он не лечил их так, как я ему велела, да?
 Тиблок покачал головой.
 — Он… Он сказал, что они не будут ходить, если воспользуется вашим лекарством.. — сказал он и весь затрясся.
 — Слушай, что я тебе скажу. Сходи и принеси те лекарства, слышишь? Сейчас самое время втереть ему растирку, и он настолько слаб, что не сможет помешать нам.
 Слуга скоро вернулся с растиркой и по приказу Пичи начал очень осторожно втирать лекарство в ноги и суставы. Король судорожно задергался, а у Тиблока чуть было не началась истерика.
 — Тиблок, — сказала Пичи, — если ты не успокоишься, то мы вынуждены будем дать тебе сердечные капли.
 — Я не вынесу этого, — сказал Тиблок. — Когда я дотрагиваюсь до него, то я причиняю ему сильную боль. Я просто не могу делать ему больно, — сказал Тиблок и отвернулся.
 Пичи видела, как на глазах у него выступили слезы. Она дала сердечные капли Сенеке и сказала:
 — Давай эти капли своему отцу, а я помогу Тиблоку с растиранием.
 Наступил вечер. Сенека уже закончил давать отцу лекарство, а Пичи с Тиблоком — растирания. Слуги принесли подносы с едой.
 — Ешь, Пичи, — предложил Сенека.
 — Не хочу, — ответила она.
 — А ты, Тиблок? — предложил Сенека слуге.
 — Я не голоден. Ваше Высочество, — ответил тот. Пища осталась нетронутой. Лунный свет осветил комнату. Тиблок уснул в кресле перед кроватью короля. В полночь Сенека настоял на том, чтобы Пичи прилегла на диване в гостиной. Она поспала всего несколько часов, а затем встала для того, чтобы продолжить лечение короля. Сенека не отдыхал совсем. Его единственный родитель лежал и умирал. Этот человек всегда уделял сыну мало внимания, но это был его отец. И, глядя на него, он вспоминал себя маленьким мальчишкой и страстное желание назвать своего отца папой. Сенека наклонился к отцу и произнес:
 — Всегда… Всегда я хотел назвать тебя папой. Но… если ты… если ты умрешь, мой шанс назвать тебя так умрет тоже.
 Прошло три дня, прежде чем король поддался лечению с помощью лекарств Пичи. Прищурившись, он старался рассмотреть трех человек, стоящих у его кровати. Сенека первым понял, что отцу становится лучше.
 — Отец! — позвал он и радостно улыбнулся, когда король взглянул на него.
 Тиблок совсем потерял голову: он упал на мраморный пол и запричитал:
 — Ваше Величество! Она смогла, смогла…
 — Бога ради, Тиблок, прекрати причитать! — прошептал король. — Что ты делаешь на полу? Тиблок, не медля, вскочил на ноги.
 — Ваше Величество! Я глубоко сомневался, что она сможет, но она смогла. О, Боже! Она и вправду смогла.
 Пичи озабоченно посмотрела на лицо короля. Она была удовлетворена осмотром: цвет лица возвращался к королю.
 — Как Вы себя чувствуете? Вы голодны? — спросила она у короля. Король уставился на нее:
 — Что ты делаешь здесь?
 — Три дня назад твое сердце почти совсем перестало биться, — пояснил Сенека. Твои медики старались помочь тебе. Пичи приготовила тебе лекарства. Она спасла тебе жизнь, отец!
 Сенека взял Пичи за руку. Он ждал, как прореагирует на новость король.
 — Что? — громко воскликнул король. — Ты позволил ей давать мне те противные лекарства из трав?
 Сенека сказал твердым голосом:
 — Лекарства помогли. Отец… Ты остался жив благодаря ей. У тебя нет слов благодарности? Король взглянул на Пичи и скомандовал:
 — Убирайся отсюда вон! И немедленно!
 Пичи собралась уйти, но Сенека перехватил ее за руку .
 — Если я не уйду отсюда, он разволнуется и его сердце не выдержит, — сказала она Сенеке.
 Еще раз взглянув на порозовевшие щеки короля, она отошла от кровати и сказала Тиблоку:
 — Ему нужно давать больше сердечного лекарства. Каждые два часа по столовой ложке. Да, и принесите ему что-нибудь поесть. Можно и супа. И еще, не забудьте про те другие лекарства, что я приготовила для него. Я думаю, что травы ему помогут.
 Тиблок послушно закивал головой и дружелюбно дотронулся до нее рукой, а потом боязливо отдернул. Пичи поняла, что означал этот жест: он по-своему благодарил ее. Она улыбнулась и вышла из комнаты.
 Дождавшись, когда она закроет дверь, Сенека повернулся к своему отцу и сказал:
 — Отец…
 — Ты что, думаешь, что я ничего не понимаю? — прошептал чуть слышно король. — Я прекрасно понимаю, что ты собираешься сделать, Сенека. Наш договор… Ты проиграл. Вот ты и выдумал план, как что-нибудь изменить в договоре. Ты…
 — Я ничего не задумал. Пичи…
 — Ты стараешься заставить меня поверить в то, что я чуть-чуть не умер. Но я не болен! Она… она дала мне такие лекарства, которые свалили меня, а теперь ты пытаешься убедить меня, что, если бы не она, то я не выжил бы.
 Сенека разозлился.
 — Твоя болезнь никем не подстроена! Пичи действительно спасла тебе жизнь! — сказал он. Король только махнул рукой.
 — Она ровным счетом не сделала ничего, — слабо проговорил он.
 — Да ты же умирал! — сказал раздраженно Сенека. — Тиблок, — обратился Сенека к слуге, — скажи, как он себя чувствовал, прежде чем ему Пичи дала свои лекарства.
 Тиблок подбежал к кровати короля. — Ваше Величество, — произнес он. — Вы были очень больны. Принцесса…
 — Пошел вон, Тиблок! Убирайся отсюда сейчас все, — приказал король.
 Тиблок поспешил исполнить приказ и засеменил к двери, а Сенека все старался донести до короля правду о Пичи.
 — Пошевели своими ногами, отец. Согни колени!
 Но король твердил свое:
 — Ее белка бросилась мне на грудь и чуть было не прогрызла в ней дыру.
 — Отец, — произнес Сенека. — Я смотрел на твою грудь целых три дня и три ночи и не увидел на ней ни царапинки. А теперь согни свои колени! Пошевелись! — приказал он.
 Король, насупившись, согнул свои колени. Сенека поддержал его под руки.
 — Почему же твое лицо не исказилось от боли, как прежде, отец? — спросил Сенека. Король Зейн ничего не ответил.
 — Целых три дня и три ночи напролет Пичи и Тиблок втирали в твои суставы лекарство, изготовленное Пичи. Они втирали его и в твои колени. Ни один твой придворный лекарь не приготовил для тебя такого лекарства, только Пичи смогла сделать. — Посмотри правде в глаза, отец! — сказал Сенека.
 — Я ничего такого не скажу! И я никогда не поверю, что я умирал. Ложь! Кругом ложь! — произнес король.
 У Сенеки скулы лица заходили ходуном.
 — Это говорит твоя гордость, отец! Ты никак не можешь поверить тому, что знания этой девушки, которую ты ненавидишь, помогли тебе выжить. Ты не можешь перенести того, что…
 — Послушай меня, Сенека! — перебил его король. — Отошли ее домой. Тебе следует жениться на Каллисте. Эта деревенщина не для тебя. Ты проиграл пари. А это значит, что и корону тоже.
 Сенека наклонил голову к королю. На сей раз он не мог скрыть под своей обычной маской того, что творилось у него на душе. Да он и не пытался.
 — Все то время, что ты был болен… — произнес Сенека, — я надеялся, что если ты выздоровеешь, мы сможем… Я хотел… Я знал, что если ты выздоровеешь, то у меня будет шанс… Я надеялся, — бессвязно говорил Сенека. — Только теперь я понял, что у меня никогда не было того шанса. Не было с самого дня моего рождения. Глупо было с моей стороны на что-то надеяться, — сказал Сенека и отошел от кровати.
 Король никогда еще не видел своего сына таким. Все было написано у него на лице.
 — Я пришлю к тебе Тиблока, — пробормотал Сенека и направился к двери, задев по пути трость, которую Пичи изготовила для короля, сидя у постели больного. Он поднял трость и повернулся к королю, чтобы показать ее.
 — Она говорит, что если ты будешь какое-то время пользоваться этой тростью и принимать те лекарства, что она тебе прописала, то ты скоро выздоровеешь и причем полностью, — сказал он.
 Тяжело вздохнув, Сенека прислонил трость к стене и направился опять к двери.
 — О каком таком шансе ты говорил, Сенека? — спросил его король.
 Сенека остановился перед дверью.
 — Ты что действительно хочешь знать? — спросил он.
 — У меня нет привычки задавать вопросы на не интересующие меня темы, — сухо произнес король.
 — Ну что ж? Слушай! — сказал принц. — Я хотел назвать тебя папой! Вот и все.
 Прошло много времени. В комнате воцарилась тишина.
 — Папа? — переспросил король.
 — Ты даже не знаешь этого названия, отец. Я хотел называть тебя папой с детства. Но ты не разрешил мне этого делать тогда и не дал сделать мне это сейчас, — сказал Сенека.
 Сенека вдруг почувствовал, что ему нужно много рассказать отцу, и он сделал несколько шагов вглубь комнаты. Он решил, что не уйдет отсюда, пока не выскажет ему все.
 — Ты ненавидишь Пичи, и я знаю почему? — сказал Сенека. — Она одна единственная, кто может возразить тебе здесь и поставить тебя на место. Ты требуешь, чтобы тебе все безоговорочно подчинялись, так как ты высшее лицо в государстве. Но Пичи… Она смотрит на тебя не как на короля, а как на человека, на самодовольного, упрямого, нетерпимого тирана. Но, несмотря ни на что, она все же находит в себе силы и терпение для помощи тебе. Если бы не Пичи, то мы бы уже похоронили тебя три дня тому назад, — сказал Сенека.
 — Она…
 — А что касается нашей с тобой сделки… Я не женюсь на Каллисте. Я уже женился на леди, на настоящей леди.
 — Эта девушка не…
 — Да, отец! — прервал его Сенека. — Она настоящая леди и в своих манерах поведения, и в душе, и во всем. Одна Пичи стоит всех нас: и тебя, и меня, и Каллисты, и Виридис вместе взятых, — сказал Сенека и холодно поглядел на короля. — Никто и ничто не заставит меня отослать Пичи обратно домой. Я увезу ее отсюда. Я уезжаю из Авентины. Сегодня вечером есть корабль, идущий в Англию. Итак, носи сверкающую корону, отец. Восседай на своем великолепном троне. А мне ничего этого не надо. Я найду что-нибудь для себя более ценное. Пичи — моя жена. И смею заверить тебя, что она — жена в полном смысле этого слова, — произнес Сенека.
 — И ты жертвуешь троном Авентины из-за нее? — спросил король, все еще не веря своим ушам.
 — Я жизнью своей пожертвую из-за нее, отец, — ответил Сенека.
 Королю нечего было сказать. Его сын стремительно вышел из комнаты.
 Лежа в кровати, король все повторял и повторял одно слово, эхом отдающееся у него в голове: папа…
 Пичи сидела в спальне у Сенеки на середине большой кровати.
 — Свадебное путешествие? — переспросила она у рядом сидящего Сенеки.
 — Мы отъезжаем сегодня на торговом корабле, который плывет в Англию. После короткой остановки в Йоркширском порту, мы поплывем в Лондон. Если ты захочешь, я смогу представить тебя королеве Виктории. В Лондоне я покажу тебе наш личный корабль. Я отвезу тебя во Францию, в Италию, куда захочешь, Пичи, — сказал Сенека.
 — Но… но… я… Сенека! Неужели мы посетим королеву Викторию? — радостно спросила она… и вдруг опечалилась.
 Сенека заметил, что у нее резко изменилось настроение и сказал:
 — Минуту назад мы были так счастливы, принцесса, а теперь ты расстроилась… Почему?
 — Боже! Внезапно изменилось настроение, — пробормотала она.
 Низко склонив голову, она встала с постели а заходила по комнате.
 — Гм… Знаешь… Как это сказать?.. У меня появился другой признак «типинозиса». О, Боже! В последнее время они стали появляться быстро, один за другим. Я хотела тебе сказать, но в тот момент заболел твой отец. Знаешь, у меня дрожали ноги, я едва могла передвигаться… Я долго не проживу… Сенека обдумывал то, о чем только что сказала ему Пичи.
 — Пичи! — сказал он. — Вспомни о ночи накануне болезни отца! Всю ночь мы провели вместе, почти что не сомкнув глаз. Да, еще в тот день ты скакала на белом жеребце по полям…
 — Ну и что ж? Что с этого?
 — Ты перенапряглась, вот у тебя ноги и дрожали от того, что ты раньше не делала, а тем более со мной! — сказал Сенека.
 Она остановилась перед ним, положила свою голову ему на плечо и сказала:
 — Сенека, ты еще никак не можешь поверить что я умираю. И, я думаю, что я умру раньше, чем ты успеешь поверить в это.
 Он постарался успокоить ее, но ничего не мог сказать, кроме как:
 — С тобой все хорошо, Пичи! Я не брошу тебя, слышить? Мы с тобой устроим такое свадебное путешествие, о котором ни одна женщина в мире не мечтала. Да, это, может быть, будет наше последнее путешествие перед тем, как мы попадем на небеса. Кстати, сколько лет дадут нам в чистилище за наши грехи?
 — Сенека! Триллионы лет! Я боюсь, что мы даже в чистилище не попадем, а сразу угодим в ад. Сенека чуть было не рассмеялся.
 — Ну, а теперь скажи мне, — сказал Сенека, — если ты не пожелаешь встретиться с королевой Викторией, что бы ты хотела сделать в свои последние дни на земле, прежде чем гореть триллионы лет ярким пламенем? — спросил, поддразнивая ее, Сенека. Она села на кровати и стала теребить пальцами атласное покрывало.
 — Понимаешь, — сказала она. — Я даже не верила, что смогу тебе когда-нибудь сказать от этом. Честно говоря, я слишком устала от этого королевского житья-бытья. Когда я сидела на этих уроках с твоей тетушкой, я так захотела вернуться домой. Ведь там я оставила свой домик и своих родственников, пусть хоть дальних, но родственников. Там я оставила свой двор, свой пересохший ручей, свои холмы и горы, а еще — свое пение по вечерам на крыльце… Мне так всего этогове хватает здесь, — сказала она.
 — Ты что, хочешь вернуться к своим горам? — удивленно спросил Сенека.
 Она утвердительно закивала головой.
 — Я не хочу терять время. Вдруг я умру, прежде чем мы попадем туда?
 — Я вижу, — сказал Сенека, стараясь не показать ей свою улыбку.
 — А знаешь, что я действительно хочу, Сенека? — спросила она. — Я хочу поехать куда-нибудь, где никто не знает, кто мы, туда, где мы сможем быть просто Сенекой и просто Пичи. Мы сможем пожить где-нибудь в маленьком деревянном домике и побыть просто людьми. И если мы сделаем так с тобой, то я вернусь в свою прошлую жизнь, а ты вкусишь простой жизни.
 — Как же ты меня зовешь туда, ведь я неприспособленный! — воскликнул Сенека и погладил ее непослушный локон.
 — Кто сказал, что ты неприспособленный? — возразила Пичи и добавила: — но я думаю, что ты сможешь устроить такую поездку, да?..
 — Я же сказал тебе, что поедем туда, куда ты захочешь! — ответил Сенека. — Корабль остановится в Йоркширском порту, мы сойдем на берег и проведем наш медовый месяц где-нибудь в сельской местности. Сомневаюсь, что там есть какие-либо деревянные домишки, но мы можем снять там коттедж. И никто не будет знать нас там, Пичи. Мы будем там простыми людьми, как ты говорила…
 — Ты представляешь, как это будет? — спросила Пичи.
 — Нет, но ты научишь меня, — сказал Сенека.
 Она прильнула к нему и сказала:
 — Мы проведем наши дни в играх…
 — А ночи — в любви, — добавил Сенека и нежно поцеловал ее.
 — Поехали! — сказал Сенека и натянул поводья старенького фургона. Люди в Йоркширском порту были рады продать ему этот древний фургон с виляющими колесами. Они страшно удивились, так как Сенека заплатил золотом, на которое можно было купить сотни таких фургонов.
 Он улыбался, вспоминая, какое впечатление он произвел на людей, вынув золото. Одетый в простые, тускло-желтого цвета брюки, обыкновенную пару черных ботинок, он, конечно, не походил на человека, который расплачивается золотом.
 Пичи же вообще не привлекла ничьего внимания. Она была одета в обыкновенную домотканую одежду. И Сенека находил ее более красивой в этой грубой полушерстяной ткани, чем в атласе и кружеве. Но больше всего она ему нравилась без одежды! Во время путешествия на корабле они почти не покидали своей наготы. Они все время проводили в скомканной постели, любя друг друга и поддразнивая друг друга.
 — Сенекерс! — позвала Пичи.
 Ее мягкий голос вернул его к действительности.
 — Что? — ответил он.
 Пичи улучила минуту, чтобы усадить белку.
 — Я хотела спросить тебя, управлял ли ты когда повозкой, запряженной ослом? — спросила она.
 — Нет, и очень удивительно, как я еще им управляю. Дай-ка мне поводья! — попросил Сенека.
 Пичи, улыбаясь, передала Сенеке поводья и наблюдала, как он шлепал ими осла по спине. Животное даже не пошевельнулось.
 — Он не хочет идти, — сказал Сенека. — Я куплю лучше лошадь.
 С этими словами он попытался выпрыгнуть из фургона. Пичи схватила его за руку.
 — Мы же собирались быть простыми людьми. Тогда зачем ты привез меня сюда, в Англию? Пообещал, а сам что?
 — Пичи, никто не узнает, кто мы! — сказал Сенека. — И я веду себя так, как надо. Все, что я хочу, так это купить крепкую лошадь.
 — Да, но простые люди не расплачиваются золотом. Мне кажется, что нам лошадь не нужна. Обойдемся и этим ослом.
 Она показала Сенеке длинный прут, на, конце которого было яблоко. Пичи легко помахала этим прутом у глаз животного. А осел, пытаясь ухватить яблоко, так рванул с места, что Сенека упал. Через несколько минут они быстро покинули Йоркширский порт.
 Сенека разрешил Пичи управлять поводьями до тех пор, пока они не свернули на грязную дорогу, которая тянулась вдоль бесконечной каменной стены.
 — Теперь моя очередь! — сказал Сенека. — Дай мне поводья!
 Он взял у Пичи поводья, и осел внезапно остановился. Сенека удивленно поглядел на Пичи.
 — Верни-ка ему яблоко! — предложил он.
 Но Пичи уже доедала яблоко. Сенека терпеливо ждал, когда она дожует последний кусок, а потом подхватил ее на руки и высоко поднял над своей головой.
 Ее резкий крик разнесся по окрестностям.
 — Сенека! Вот чертово отродье!
 — Я тебе не отродье, Пичи! — проинформировал он ее, заглядывая в ее широко открытые глаза. — Как ты посмела меня так называть?
 Она попыталась вырваться из его объятий, но не смогла. Он был намного сильнее ее.
 — Ты все же принц, Сенека, а ведешь себя, как простячок из народа.
 — Не смей так думать обо мне, Пичи. Вот я тебе сейчас покажу! — сказал он и опустил ее.
 Пичи боялась только одного, чтобы он не завалил ее на спину. Пичи сопротивлялась как могла, и в этой неудержимой борьбе они оба свалились на землю и покатились в грязь, стараясь одержать верх один над другим.
 — Что такое? — вдруг раздался суровый голос. — Мисс, вы нуждаетесь в помощи?
 Сенека взглянул и увидел здоровенного мужчину лет пятидесяти. В руках у него была прогулочная трость из черного дерева, а рядом — большая ухоженная белая собака. Собака послушно сидела у ног хозяина.
 — Мы не нуждаемся ни в какой помощи, — ответил Сенека.
 — Я не с тобой разговаривал, парень. Я обратился к леди, — сказал незнакомец.
 Непривыкший к такой манере обращения, Сенека вскипел от злости.
 — Я не парень, — резко сказал он. — Я…
 — Мне не нужна помощь, — перебила его Пичи и беспокойно поглядела на Сенеку. — Спасибо за беспокойство, — сказала Пичи, обращаясь к незнакомцу.
 Мужчина помог Пичи стать на ноги.
 — Мне показалось, что этот парень приставал к вам, мисс. Надеюсь, что он не причинил вам вреда? — спросил он у Пичи.
 Сенека поднялся с земли. Он был весь в пыли и грязи с ног до головы. Но держал себя прямо по-королевски.
 — Сэр, — сказал он, обращаясь к незнакомцу. — Это леди — моя жена. И у меня нет привычки приставать…
 — А чего же вы выбросили свою жену из фургона? — спросил незнакомец Сенеку, не дав ему договорить.
 — Да, — подхватила Пичи, — почему ты выбросил меня, Сенека? — повторила Пичи.
 Сенека уловил насмешливый тон в ее поведении. Итак, она собиралась разыграть этого человека. Что ж?! Чудесно! Он тоже подыграет. Тем более, что она научит его. Может быть, так играют простаки из народа? Сенека повернулся лицом к незнакомцу и сказал:
 — Я выбросил ее из фургона потому, что она говорила мне в спину. Что бы вы сказали своей жене, если бы она сообщила вам, что ее мать переезжает жить вместе с вами.
 Мужчина нахмурился и сказал:
 — Я запретил бы ей сделать это! Сенека продолжал:
 — А что бы вы сделали, если бы ваша жена сказала вам, что она лишает вас всяких мужских прав и выселяет вас спать в кухню, а свою мать укладывает в вашей спальне?
 Мужчина вздохнул и сказал:
 — Я бы выбросил ее из дома, вот как!
 — Правильно, — согласился Сенека. — Вот почему я и выбросил ее из фургона. А она, падая, уцепилась за меня. Правда, сэр. Я не приставал к ней, а только показал, кто главный в семье!
 Мужчина закивал головой в знак согласия.
 — Женщинам нужна твердая рука, сынок. Ты поступил правильно. Ты сделал так же, как сделал бы и я. Да, а что касается вас, юная леди… Я никогда ничего подобного не слышал!!! Укладывать спать своего мужа в кухне?! Вам следует зарубить себе на носу, что ваш муж — ваш хозяин. Он — король домашнего очага. И его дом — это его дворец. А обязанность жены — доставлять удовольствие своему мужу, как если бы он был сам король, — сказал незнакомец.
 Горящими глазами Сенека посмотрел на Пичи.
 — Ну, что скажешь на сей счет, жена? — спросил он у нее.
 Пичи расхохоталась так, что едва могла удержаться на ногах.
 Незнакомец посмотрел на нее, а затем спросил у Сенеки:
 — А что, у вас ничего нет, кроме фургона?
 — Вы правильно заметили, сэр. Не подскажете ли вы мне, где тут сдаются коттеджи в наем? Мы недавно сюда приехали. Вы сами сказали, что дом мужа — это его крепость, я и хочу поскорее отыскать свою крепость, конечно же, небольшую, так как не хочу, чтобы моя теща поспешила к нам.
 Мужчина широко улыбнулся.
 — К слову сказать, сын, у меня есть домик в две комнаты, который я сдаю в наем. Он маленький, но очень уютный. Пойдете прямо — увидите дубовую рощу. А в середине ее стоит домик. За продуктами вам не надо будет ездить в порт, так как в десяти минутах ходьбы оттуда стоит деревня Глейденшем. Устраивает? — спросил назнакомец Сенеку.
 — Более, чем устраивает, — ответил Сенека и вынул из кармана пригоршню золотых монет.
 — Хватит за месяц? — спросил он у незнакомца.
 У мужчины глаза расширились от удивления.
 — Я честный человек, сэр, и я скажу вам правду, что этого хватит для того, чтобы уплатить за целый год. Как вы можете так много предлагать?
 — Сенека! — позвала Пичи, прекратив хохотать. — Это ты расплачиваешься моим золотом? Это мое золото! А ты утащил его у меня. Это мои сбережения, — сказала она незнакомцу, — Я копила это годами, поэтому я могу… Гм… Знаете, я всегда хотела в жизни иметь бриллиантовую корону и носить ее как принцесса… Но она стоит больших денег. Я надеялась скопить золота и купить одну лет в шестьдесят восемь… — сказала Пичи.
 Сенека едва удержался от смеха.
 — Моя жена говорит неправильно, сэр. Правду сказать, она выпивает. Я забрал у нее это золото, чтобы она не растратила его на вино и пиво. Но когда она в хорошем настроении, она всегда представляется как леди Годива, — пояснил Сенека.
 — Но вам надо сделать так, чтобы она сильно не пила, а то ведь что подумают люди? Ладно, пусть она будет леди Годива.
 — Я обещаю, что все будет хорошо, — сказал Сенека. — Да, а как вас зовут? — спросил Сенека у незнакомца.
 — Я — Тэннер Уэйнрайт, а это моя собака Мортон. А вас как зовут? — в свою очередь спросил незнакомец.
 — Сенека Бриндиси. Моя жена — Пичи, а это ее белка — Селоу Макги. Большое вам спасибо, мистер Уэйнрайт, — сказал Сенека и дал ему немного золотых монет. Затем Сенека вскарабкался в фургон и сказал:
 — Жена, а ну-ка быстрее садись! Хихикая, Пичи взобралась на сиденье и села рядом с Сенекой.
 — Мистер Бриндиси, — сказал Уэйнрайт. — Обычно у нас здесь всегда спокойно, но недавно в окрестностях появилась банда цыган. Я уверен, что они скоро объявятся здесь, будьте осторожны! Они могут воровать, а у вас достаточно золота, — сказал Тэннер Уэйнрайт.
 Услышав эту новость, Пичи схватила Сенеку за руку и спросила:
 — Сенека! Можно мне будет потанцевать с цыганами? Помнишь, я тебе как-то рассказывала, что я хотела потанцевать с ними.
 Сенека взял яблоневый прут и повернулся к мистеру Уэйнрайту.
 — Должно быть, она перегрелась на солнце. Мне надо ее поскорее увезти. До свидания.
 Мистер Уэйнрайт смотрел вслед удаляющемуся фургону и думал:
 «Я никогда не встречал еще таких чудных женщин. Мы присмотрим за ней, мой мальчик, — обратился он к своей собаке. — Ни одна нормальная женщина у нас не собиралась танцевать с цыганами. Бедный мистер Бриндиси! Он действительно связан по ногам и рукам!»




 Глава 16


 — Гляди, гляди! Тетушка Орабелла! Вон они! — закричал Бубба, указывая на дубовую рощу.
 — Осел и фургон! Тот же самый фургон, в котором принцесса Пичи и ее принц-муж выехали за город. Помнишь, мы видели, как они покупали фургон, после того, как покинули корабль? Помнишь, тетушка Орабелла? Помнишь? — кричал Бубба.
 — Заткнись, Бубба! — сказала ему Орабелла и ударила его по щеке.
 Конечно же, им не нужно сейчас встречаться с Пичи, иначе она их узнает. Надо время, чтобы приготовить яд, прежде чем встретиться с Пичи с глазу на глаз. Боже, ее, Орабеллу, сейчас больше всего беспокоила эта девушка, чем пересохший золотоносный ручей.
 Больше всего… Бубба свернул по дороге к дубовой роще. Он вытер слезу, скатившуюся по разбитому носу.
 — Мы сможем пойти сейчас к кузине Пичи, тетушка Орабелла, — спросил Бубба. — Я бы хотел рассказать ей, что моя птица выздоровела, и я ее отпустил. Да, мне хотелось бы иметь еще одну птицу и большую белую собаку. Ну что, пойдем навестим кузину…
 — Нет, — ответила Орабелла и, сойдя с дороги, села в клевер. Ее тело ныло. Да и чего ему не ныть? Ведь почти что целую неделю они безвылазно находились в каюте корабля. Она, Орабелла, была крайне ограничена в движениях, постоянно ругалась с Буббой… И все из-за того, что принц и принцесса решили посетить Англию. И если бы дворцовые сплетники не донесли до Орабеллы эту весть, то она никогда бы не узнала, что Пичи покинула остров. После того как она узнала это, ей с Буббой пришлось раздобыть себе продуктов и незаметно проникнуть на корабль перед отправлением Пичи. Орабелле казалось, что она ходит под Богом: ей удалось спастись от выстрела, она не испила отравленного сидра, она не принимала ее, Орабеллы, «подарки» с продуктами, когда она их постоянно посылала в замок.
 — Ну, что ж? — подумала Орабелла. — Теперь ей недолго осталось. Теперь Пичи доступна: она не за высокими каменными стенами и широкими воротами дворца. У нее теперь нет стражи. С нею только один-единственный принц, и Орабелла была уверена, что он ей не помешает. Да к тому же, что может сделать принц? Этот человек привык к спокойной жизни. Он — баловень судьбы.
 — Тетушка Орабелла! — прервал ее размышления Бубба. — Может быть у кузины Пичи два мужа?
 Бубба сидел на песке и играл с зеленой гусеницей. — Я собираюсь жениться на кузине Пичи, когда возмужаю. Я попрошу, чтобы она подарила мне белую собаку. Она — самая хорошая кузина. Она называла меня «дорогой».
 Он осторожно положил гусеницу на обочину дороги.
 — Я спас гусеницу и положил ее на обочину дороги. Теперь ее никто не раздавит, посмотри, тетушка Орабелла! Гусеница спасена! Маленькая хорошенькая гусеница, до свидания! — сказал Бубба. — Никому только не рассказывай, — обратился он к гусенице и прикоснулся пальцем к ее спине.
 Орабелла в душе удивлялась тому, что ее племянник привязался к Пичи. Непонятная любовь к ней озарила его и он мог, конечно, помешать ее, Орабеллы, коварным планам. Теперь Орабелле придется хорошенько подумать, как устранить Буббу от замысла. Ведь он может помешать и проболтаться. А он, боясь остаться один, следует за ней везде, как щенок.
 Орабелла зло ухмыльнулась. «Она найдет время, чтобы отвязаться от Буббы и убить Пичи. Ей, Пичи, осталось совсем немного», — так думала тетушка Орабелла.
 Пичи поставила кувшин с букетом шиповника на шаткий столик у маленькой кровати. Как и сказал мистер Уйэнрайт, коттедж был совсем маленьким. Но он еще и обещал, что домик будет уютным. И он не обманул.
 Разноцветное одеяло из голубых, красных и желтых лоскутов лежало на кровати. На окне были лимонно-желтого цвета шторы, а у кровати, на полу лежал красный ковер с длинной бахромой. Напевая себе под нос, Пичи вальсировала в солнечной кухне.
 Там она и обнаружила Сенеку, подметавшего грязь с ярко-зеленого ковра у камина.
 — Сенека! — позвала она. Он обернулся к ней.
 — Там была грязь, но я сам справился с этой работой, — сообщил он.
 — Я не возражала бы, если бы только там была грязь. А ты не собираешься вообще вымести грязь из-под ковра? — спросила она.
 Сенека вновь взялся за метлу.
 — А это ты пришла, сварливая жена? Я же ведь не привык, как все обычные люди, выметать полы. Я ж ведь никогда во дворце этим не занимался. А вообще, я думал, что ты пришла сюда поиграть, ведь мы этим занимаемся постоянно с тех пор, как приехали сюда, — сказал принц.
 — Нам придется здесь убирать, Сенека. А теперь, когда уже все закончено, оглянись, Сенека. Не правда ли, что все кругом стало уютным? — спросила Пичи.
 Сенека огляделся. В комнате и вправду было хорошо: в воздухе пахло дикими розами, мылом и лимонным маслом. Посуда вся блестела. Но самым чистым был пол.
 — Посмотрите, миссис Бриндиси! Я великолепно подмел пол! Вы не находите? — спросил он гордо. — Я не думаю, что кто-нибудь из обычных парней смог бы сделать это лучше меня.
 — А где ты откопал это имя «Бриндиси», Сенека? Сенека ответил не сразу. Он поставил метлу у стены и сказал:
 — Это моя фамилия, Пичи.
 Пичи призадумалась, прежде чем ответить.
 — Интересно, — сказала она. — Я никогда не знала, что члены королевской семьи имеют фамилии. Я просто думала, что их зовут король такой-то, королева такая-то. А здесь я узнала еще твою фамилию, которую я раньше и не слыхала. Значит, я — Пичи Макги Бриндиси, — сказала Пичи.
 Рассуждая насчет своей новой фамилии, она сняла свой фартук и повесила его на одно из кресел, что стояло у небольшого стола.
 — Ну, Вы готовы пойти за покупками сейчас, мистер Бриндиси? — спросила она Сенеку.
 — У меня еще кое-что на уме, — произнес Сенека, и Пичи увидела, как его глаза вспыхнули страстным огнем желания.
 — Простым людям нельзя поддаваться страсти, пока они не переделают все дела! — воскликнула Пичи.
 Сенека прижал ее к столу и дотронулся нежно до ее упругой груди.
 — Покупки могут подождать, а «копьеносец» — нет! — ответил Сенека.
 Пичи засмеялась и попыталась высвободиться из его рук.
 — «Копьеносец» может еще немного подремать. У нас же нет в доме пищи, Сенека! И если мы сейчас же не отправимся в деревню за продуктами, то магазины скоро закроются, — сказала Пичи. Тяжело вздохнув, он пошел за пальто, которое висело на гвозде у двери.
 — Ну хорошо, — сказал Сенека. — Но я должен сказать тебе, что порой мне лучше нравится быть принцем, так как у принцев бывает много времени для более приятных дел.
 Пичи улыбнулась. Сенека не имел понятия, какие приятные дела она собиралась устроить ему дальше.
 Пичи наблюдала, как Сенека нес тяжелый мешок пшеничной муки к фургону. Она и впрямь залюбовалась им. Он выглядел прекрасно в своей белой облегающей рубашке и таких же облегающих брюках. Теперь она пожалела, что не осталась с ним в домике и не занялась тем, чего он хотел. От этих мыслей ее бедра сжались. Сенека уловил это. Учитывая то, что неподалеку были крестьяне и наблюдали за ними, Сенека, тщательно выбирая слова, сказал:
 — Только не это и не сейчас, жена. Ты хорошо знаешь, что сейчас не время, да и не место, чтобы заниматься такими делами, как дразнить гусей!
 Серебряный смех Пичи разнесся по всей округе.
 — Сенека… Я… — вдруг неожиданно затрясла она головой… — Мои глаза… Они… дергаются…
 — Ты устала, — произнес Сенека. У нас сегодня трудный день. Мы уже сделали покупки, а теперь поедем домой, — сказал он и подошел к ней, чтобы помочь сесть в фургон. Она отмахнулась от него.
 — Сенека, ты не понял меня… Сенека сразу уловил тревожные нотки в ее голосе и понял все:
 — Еще один признал ужасного «типинозиса»? — спросил он ее.
 Пичи послушно кивнула головой.
 — Не расстраивайся, Сенека. Но симптомы… Они все повторяются и повторяются, и взамен приходят новые. Нам нужно что-то предпринять… — произнесла она.
 Сенека всеми силами старался не расхохотаться.
 — Хорошо, — серьезным голосом сказал он. — Скажи мне, что с тобой произошло. Я не расстроюсь.
 Она дотронулась до его руки.
 — Послушай, Сенека! Мы должны заказать мне гроб. Когда я умру, ты будешь горевать… И поэтому гроб должен быть сделан заранее. Я так хочу.
 Сенека чуть было не вышел из себя.
 — А когда я закопаю тебя в землю, то я буду чувствовать себя хорошо, сознавая, что ты лежишь в ящике своих грез, — добавил с иронией он.
 Его спокойствие потрясло ее.
 — А теперь давай поедем к плотнику, — сказала Пичи.
 Сенека внимательно осмотрел все село, пока они подъехали к лавке плотника. Он взял ее под руку, и они перешли через дорогу. По улице бегали ребятишки, под ногами попадались цыплята.
 — Ну, мистер и миссис Бриндиси, мы встретились снова, — раздался внезапно громкий голос.
 Сенека повернулся и увидел мистера Уэйнрайта. Его большая белая собака Мортон послушно сидела у его ног.
 — Добрый день, сэр, — ответили молодожены. — Что привело вас к Джонаху? — спросил мистер Уэйнрайт.
 — К Джонаху? — переспросил Сенека.
 — Да, к Джонаху Миду, — сказал мистер Уэйнрайт. — Он плотник.
 Сенека взял Пичи за руку и сказал:
 — Мы приехали заказать гроб…
 — Гроб? — переспросил мистер Уэйнрайт. — а кто умер?
 Сенека сжал Пичи в объятиях и ответил:
 — Моя жена.
 У мистера Уэйнрайта расширились глаза.
 — Ваша жена? — переспросил он.
 — Ну, — пояснил Сенека, — как вы видите, она еще не умерла, но у нее дергались глаза, и это заставило нас безотлагательно заказать ей гроб, не мешкая ни минуты.
 Мистер Уэйнрайт отошел в сторону.
 — Дергать… Дергающиеся глаза? Я… Да, я вижу. Ох… до свидания, — сказал он и быстро ушел, рассуждая, что он обязательно проследит за этой странной супружеской парой.
 Сенека никогда не ел цыплят, зажаренных в соусе, и клецок. Он никогда не ел кукурузных палочек и поросячьих щек, а также не пробовал пирога с зелеными помидорами. Ничего вкуснее в своей жизни Сенека еще не ел!
 Пичи, уже поужинавшая, сидела у огня камина с ножом и поленом в руке. Белка расположилась у ее ног. Пичи взглянула на Сенеку: он уминал уже третий кусок пирога.
 — Прекрати так есть! — сказала ему Пичи. — Растолстеешь так, что не вылезешь из этой комнаты.
 Он не обратил на ее замечание внимания. Расправившись, наконец, с пирогом, Сенека похлопал себя по животу и подошел к огню.
 — Что ты делаешь? — спросил он у Пита. Она подала ему свое творение.
 — Это для тебя. Я сделала это сегодня, когда ты додметал полы, — сказала Пичи.
 У Сенеки рот раскрылся от изумления, когда он увидел, что это было.
 — Рогатка! — прошептал он.
 Пичи улыбнулась.
 — Как видишь. У тебя ведь была когда-то рогатка?
 — Да, — ответил Сенека, рассматривая рогатку. — Была, но не настоящая, не такая, как эта.
 — Хочешь ее испробовать? — спросила она и дала ему в руки мешочек с камушками.
 — Сейчас слишком темно, чтобы по-настоящему прицелиться, но ты можешь пострелять ради удовольствия. Можно пойти к ручью и пострелять там много камней. Там я нашла и эти, — сказала она.
 Они пошли к ручью, который протекал в дубовом лесу. Лунная дорожка бежала по воде и сверкала так ярко, будто бы вся была усеяна бриллиантами. У Сенеки не было проблем в поисках камешков, так как луна прекрасно освещала окрестности. Он собирал и стрелял, стрелял и собирал камешки, пока щекой не наткнулся на нечто непонятное. Он остановился. Перед его лицом болталась веревка. Взглянув вверх, он увидел, что веревка была привязана высоко-высоко на верху дуба. Он бросил все свои камешки и повернулся к Пичи. Она стояла в потоке лунного света у ручья, окуная свои босые ноги в холодную воду.
 — Ты когда-нибудь раскачивался на веревке с дерева, Сенекерс?
 Сенека поначалу даже не мог и слова произнести.
 — Рогатка… Веревка на дереве… Откуда ты про все знаешь? — спросил он у нее.
 А Пичи тем временем подняла подол юбки в вошла в ручей.
 — Лучше не спрашивай ни о чем. Ты мечтал о рогатке? Ты хотел поболтаться на веревке среди деревьев? Так получи их! — воскликнула Пичи.
 Он почувствовал, что ему нужно нечто большее, чем рогатка и веревка. Он рванулся к Пичи, сжал ее в своих объятиях и произнес:
 — Я люблю тебя, Пичи! Я люблю тебя больше своей жизни. Ты задела что-то важное во мне, только что и где, мне не угадать!
 Она обняла его руками за шею и прошептала:
 — Докажи мне! Докажи прямо сейчас, что ты меня любишь и как меня любишь!
 Он поднял ее на руки, вынес из ручья и опустил на мягкую листву под дубом. И мгновенья не прошло, как они оказались обнаженными… Они обнаженные… а вокруг лунный свет и больше ничего. Пичи гладила Сенеку руками по спине, ягодицам, восхищаясь его сильными, упругими мускулами.
 — Полагаю, что ты еще ни разу в своей жизни не был раздетым на улице, а, Сенека? — спросила она его. — Тебе неплохо? Ночной ветерок обдувает тебя с головы до ног, а особенно в тех местах, куда в одежде никогда не может задуть, — поддразнивала она его. — Не жизнь, а рай быть раздетым на улице!
 Он прижал ее ближе к себе.
 — Встретив тебя, Пичи, я уже переделал столько всего, что за всю предыдущую жизнь и думать не мог, — сказал он и поцеловал ее в кончик носа.
 Вдруг Пичи почувствовала, как растет и увеличивается его плоть и скользит ей по животу.
 — Сенека? — удивленно спросила она.
 — Чего бы ты хотела? — лукаво спросил он. Молча и ничего не отвечая, она опрокинула его на спину.
 — Я хочу быть сверху. Мы никогда еще так не делали. И я думаю, что мне это должно понравиться, — сообщила Пичи.
 Сенека не мог удержаться, чтобы не поддразнить ее.
 — Пичи, я очень сожалею, но твое предложение невыполнимо.
 — Почему?
 Сенека чуть было не рассмеялся, но сохранил строгое выражение лица.
 — Потому что он к этому не может приспособиться.
 Пичи всплеснула руками.
 — Неужели не может? — удивилась она таким образом, что Сенека больше уже не мог удержаться от смеха и расхохотался.
 Только тогда Пичи поняла, что он дразнил ее и преуспел в этом. Но она была хитрее его.
 — О, Боже! — завопила она. — Сенека! Змея! Он моментально вскочил на ноги. А Пичи пристально поглядела на то место, где он только что был.
 — О, как мне стыдно. Это была просто ветка, я разглядела. Но она была похожа на змею. Надеюсь, что я тебя не напугала?
 Очень осторожно он бросил в нее листьями.
 — Не будь смешной. Я собирался убить змею, чтобы избавить тебя от опасности! — сказал Сенека.
 — Ты собирался убить палку?
 Они стояли и смотрели друг другу в глаза, понимая, что каждый из них лжет и хохотали. Сенека первым прекратил смеяться.
 — Настало время стать серьезными. Наше дурачество зашло далеко, — сказал он и лег на листья, разгладив землю рядом с собой.
 Она вытянулась рядом с ним.
 — Ты прав, — сказала она. — Ухаживание — это серьезное дело. Я тебе сейчас кое-что расскажу.
 — Что же? — спросил Сенека.
 — Ну, когда я закричала «Змея!», ты сам, должно быть, испугался, а из твоего старины «копьеносца» и дух вон, — сказала она и посмотрела вниз.
 Сенека еще пуше рассмеялся.
 — Это — твоя вина, — сказал он. — Если бы ты не завопила «Змея!»…
 — Беру вину на себя, — сказала она. — Я выйду из этого положения.
 Сенека уже чуть было не спросил, как она собирается выйти из затруднительного положения, как она сама вдруг показала ему. Она вдруг начала ласкать его интимное место так, что он застонал.
 — Пичи! — повторял он ее имя снова и снова. По его телу пробежала сильная дрожь и разлилась волна удовольствия. Он резко схватил ее, поднял и посадил поверх себя, а она сразу же начала двигать своими бедрами.
 «Это было что-то чудесное, замечательное, неописуемое, — подумала она. — Быть сверху, контролировать момент, управлять чувствами, управлять Сенекой…»
 — Ну, у кого теперь ключ от ворот. Ваше Королевское Величество? — спросила громко Пичи.
 Она так энергично и высоко поднимала свои бедра, что он почти что выходил из нее, а затем вдруг ложилась на него, и все повторялось сначала.
 — Медленнее, медленнее, — шептала она. — Помедленнее, как черепаха… медленнее… вот так, — повторяла она снова и снова.
 Затем, опершись руками на его плечи, она села. Теперь, находясь в сидячей позиции, она чувствовала, как он глубоко проник в нее. Она чувствовала его всего, каждую частичку его тела. А он, в свою очередь, никогда не ощущал ее так хорошо, как сейчас.
 — Сенека, глубже, так? — спрашивала она его. — Думаю, что если я войду еще глубже, то ты, наверное, доберешься до истины!
 — Прекрати эту пытку, женщина! — потребовал он. — Двигайся быстрее! Двигайся!
 Она сделала так, как просил ее он, только мягче, доставляя большое удовольстие. Улыбаясь, Пичи гладила его по груди, а затем нагнулась и поцеловала.
 — Наверное, слишком быстро! — прошептала она. — Быстро, как машет кучер или летит пуля… Но я действительно хочу доставить удовольствие?..
 С этими словами она вновь легла на него, опутывая его лицо своими мягкими, чарующими волосами.
 — Жди, пока я не скажу тебе, что больше не могу, — прошептала она.
 Сенека закрыл глаза. Его ощущения были необычны, и он как бы боялся их испугнуть.
 — О, Боже! Больше не жди! — воскликнула она. Эти слова ворвались в его разум одновременно с начавшимся экстазом. Блаженство разлилось по всему телу и затронуло все частички его тела. Он понял, что раньше с ним такого не происходило.
 — Пичи, — страстно повторял он ее имя. — Пичи, — шептал он ей на ухо.
 — Сен… О… о… о… о. О, Боже! Сенека, …удовольствие вновь возвращается…
 Она вновь легла на него, и ее тело еще раз вздрогнуло в истоме. Она затихла.
 — Ты никогда не говорил мне, что это может повторяться дважды, — пробормотала она, уткнувшись своим лицом ему в плечо. — Но со мной произошло именно так. Блаженство вновь вернулось на меня как снег на голову… И я ничего не могла с собой поделать, только повиснуть на тебе, как голодный клещ на ухе у жирной собаки.
 Сенека улыбнулся прямо в ее волосы, удивляясь тому, как его губы ощущают прикосновение к ее нежным, мягким волосам.
 — С тобой это тоже случилось дважды, Сенекерс? — спросила Пичи.
 Он вспомнил свое состояние экстаза и ответил:
 — Одного раза было предостаточно.
 Она медленно поднялась и улеглась рядом с ним на землю. Они лежали и смотрели на звезды, мерцающие через ветви деревьев.
 — Мне так сегодня понравилась наша с тобою любовь. А тебе, мой дорогой? — спросила Пичи у Сенеки.
 Он повернулся к ней и нежно поцеловал ее.
 — Скажу определенно, — сказал он, — это был один из чудеснейших дней в моей жизни.
 Дни шли своим чередом. Сенека их даже не считал. Он проводил каждый из них так, будто бы не существовало ни сегодня, ни завтра. Он жил, смеясь, играя и любя девушку, которая завладела его душой, сердцем и им самим.
 Но Пичи точно знала, сколько дней пришло и ушло. Каждую ночь, находясь в его объятиях, она молилась, чтобы бог дал ей еще день прожить с ним вместе. И хотя она уже перестала постоянно думать о том, что она умрет, она прекрасно знала, что в ее короткой жизни уже было много счастья, столько, сколько не бывает у людей за всю их долгую жизнь.
 — Я собираюсь поохотиться, — заявил однажды утром Сенека. — Я принесу что-нибудь на ужин.
 Сенека сам себе ухмыльнулся: охота была здесь запрещена. Земля принадлежала одному аристократу, который уехал из своего поместья насладиться «Лондонским сезоном». Но Сенека охотился, по крайней мере, три раза в неделю. Его еще не поймали, да он и не собирался попадаться. Вдруг ему стало смешно; наследный принц Авентины — самый обыкновенный браконьер.
 — Смотри хорошенько, может быть, поймаешь опоссума, — сказала Пичи, моя тарелки. — Я тогда бы сделала тушеное мясо. Слышишь, Сенека?
 В ответ он наклонился и хихикнул.
 — Пичи, я даже не знаю, как выглядит опоссум. Как насчет зайца? — спросил он и перекинул через плечо ружье, приобретенное в селе.
 — Да ну его к черту, Сенека! Ты все время приносишь с охоты зайца. Мы уже ели его четыре раза на этой неделе. Принеси чего-нибудь еще!
 Он взглянул на нее, насупив брови:
 — Ты думаешь, что ты смогла бы принести что-нибудь получше? — спросил он у нее.
 Пичи быстро вынула руки из воды, вытерла их о передник и сказала:
 — Ну-ка, дай мне это ружье, я пойду…
 — Нет, — прервал он ее. — Охота — мужское занятие. — Сходи лучше за дровами для камина, — сказал он, обнял ее и поцеловал в макушку.
 — Веди себя хорошо, пока я вернусь! Не блуждай нигде! Будь дома… — сказал он.
 — Буду, — пообещала Пичи. — Я буду здесь рубить дрова для камина, как хорошая маленькая жена.
 Когда Сенека ушел, Пичи закончила мытье тарелок, убрала оставшуюся пищу в ящик стола, чтобы не смогли достать мыши-полевки, которых здесь было предостаточно. Покончив с кухонными делами, она вышла на улицу, нашла свой топор и начала рубить дрова.
 По правде сказать, она перерубила все дрова, лежавшие во дворе. Сенека тоже научился рубить дрова, и, хотя он делал все осторожно, он рубил дрова намного быстрее Пичи. Но вообще Пичи любила колоть дрова. Ее душа отдыхала во время этого занятия. Ей нравилось, когда щепки разлетались в стороны, они повисали у нее на юбке. Ей нравилось держать в своих руках топорище и врезаться самим топором в полено. Благодаря этой работе она чувствовала себя живой и здоровой. И ей так нравилось деить! Боже! Она была так счастлива. Она даже не могла представить своего счастья без Сенеки. Он был ее раем на земле, и она любила его всем своим телом и душой.
 Она нарубила уже много дров. Их должно было хватить на несколько дней. Она вытерла пот на лбу рукавом своей блузки и вдруг услышала какое-то позвякивание, а затем увидала фургон.
 У лошади, запряженной в повозку, на шее висели колокольчики. Она еще больше удивилась, когда разглядела, что колеса у повозки были выкрашены в желтый цвет. По бокам на повозке были нарисованы многочисленные звезды, луны, солнца. Пичи сначала не могла даже слова вымолвить.
 — Цыгане! — произнесла она. Бог слышал, как же она хотела встретиться и потанцевать с ними в настоящей жизни!
 — Остановитесь! — закричала Пичи, размахивая руками. — Остановитесь и дайте мне на вас посмотреть!
 Седоволосый мужчина, который управлял повозкой, завернул свой караван на маленькую тропку, что вела к домику. Повозка остановилась, и из нее выпрыгнули еще трое людей.
 Пичи поняла, что это была семья цыган. Жена цыгана, черноволосая, с седой проседью женщина, держала за руку молоденькую девушку. На них обеих были украшения из золота и яркая блестящая одежда. Особенно яркими были их юбки: оранжевые, пурпурные, красные, зеленые и желтые цвета — все слились в них воедино, как в радуге после дождя.
 Другой мужчина, стоявший рядом с женщиной, походил на Сенеку своими черными смоляными волосами, мускулистым телом. В ухе у него была золотая серьга, на шее — две золотых цепочки, которые высвечивали на белой рубашке. Узкие черные брюки облегали его крепкие ноги, черные сапоги доходили до колен. На поясе у него висел длинный нож. Он повернулся к своей матери.
 Пичи увидела, как заулыбалась ему женщина и поняла, что они друг друга поняли. Пичи была на седьмом небе от счастья, от того, что она увидела настоящих цыган. Она сразу же поинтересовалась, может ли ей кто-нибудь погадать:
 — Можете вы мне кто-нибудь рассказать по моей руке, как долго мне осталось жить? Танцуете ли вы? Есть ли у вас в фургоне тамборины?! О, Боже! Если бы вы знали, как я до смерти хотела повстречать настоящих живых цыган! У нас, на моей родине, ни одного не было, и я только видела цыган на картинках, — щебетала Пичи.
 Молодой человек подошел к Пичи и протянул ей свою руку:
 — Я — Тэс. А тебя как звать? Дожидаясь ее ответа, он успел рассмотреть сияющий бриллиант в кольце на ее левой руке.
 — Я — Пичи, — ответила она. — Рада познакомиться, Тэс. Можем мы станцевать?
 Тэс не мог глаз отвести от ее прекрасной груди. В его черных блестящих глазах вспыхнула страсть, а что касается ее бриллиантов, то ему не было до них никакого дела.
 Тэс оглядел домик и спросил:
 — Ты живешь здесь с мужчиной?
 — Да, — ответила Пичи. — Я живу здесь с моим нужем Сенекой. Но его сейчас здесь нет. Он пошел да охоту за зайцем или опоссумом, если найдет его.
 — Сенека? — Тэс задумался на минуту. — Я где-то уже слышал это имя, но не припомню, где. Он улыбнулся, и она увидела, как сверкнули его белые зубы.
 — Жаль, что Сенека не сможет потанцевать с нами. Но сначала ты напоишь нас холодной водой. Мы долго уже в пути, и наша вода нагрелась. Да, вот это — мой отец Камло, моя мать Падма и моя сестра Мири.
 Пичи улыбнулась каждому.
 — Я дам воды, — сказала она и заторопилась в дом.
 Они пошли за нею следом.
 Камло, Падма и Мири пили холодную воду и осматривали содержимое домика своими черными цыганскими глазами, не упуская ничего из виду. Камло первым заметил выпуклый мешок, что висел около камина. Он тщательно осмотрел мешок и понял, что там внутри находится что-то выпуклое, круглое, наподобие монет. И еще он понял, что мешок был наполнен до отказа. Отец посмотрел на сына, и последний все понял с одного взгляда.
 Пичи еще раз наполнила водой кружку Тэсу. Он тронул ее рукой. — Пойдем, Пичи! Пока моя семья напьется, мы погуляем, и я расскажу тебе о цыганской жизни. Чуть попозже моя мать тебе погадает и предскажет тебе судьбу, а потом мы потанцуем под звук тамбурина. Моя сестра Мири подыграет нам.
 Его предложение превзошло все ее ожидания. Пичи поставила тарелку с оставшейся от завтрака едой на стол и вышла из дома. Вместе с Тэсом они пошли в дубовую рощу.
 — Ты можешь прочитать мои мысли, Тэс? — спросила его Пичи.
 Он остановился, взял руками ее за голову с обеих сторон и осторожно начал гладить ее пальцами по щекам.
 — Ты рада повстречаться с цыганами, — сказал .он. — Это твоя самая заветная мечта. Пичи вздохнула, поражаясь его способностям, и продолжала слушать его.
 — А теперь я скажу тебе, что думаю, — пробормотал Тэс голосом, полным желания. — Ты очень красива с этими золотисто-рыжими волосами, бледной, как лунный свет, кожей. С этими изумрудно-зелеными глазами ты, как фея!
 Он сверлил ее своим черным взором, отчего Пичи стало не по себе. Она отвернулась:
 — Мы танцуем? — спросила она. — Мы же собирались станцевать!
 Ему хватило двух больших шагов, чтобы поравняться с ней и обхватить ее крошечную талию своими темными большими руками.
 — Я никогда не обманывал таких красивых женщин, как ты. Мы будем танцевать! — сказал он властным голосом.
 Ее тело натянулось как струна, когда он крепко прижал ее к себе. Она почувствовала, какие у него были сильные мускулы. И прежде чем она смогла сообразить что произошло, он стал напирать на нее своими бедрами, медленно вращая ими.
 — Мы будем так с тобой танцевать! Ты сможешь танцевать в том темпе, что я задам? — властно спросил он, еще сильнее прижимая ее к себе.
 Пичи вдруг стало страшно. Она стала сопротивляться и располосовала Тэсу щеку своими ногтями. Она ужаснулась, когда заметила в его глазах вспыхнувший неудержимый огонь страсти. На какое-то мгновение их внимание привлек странный звук. Это белка Пичи серым комком слетела с дерева и приземлилась у Тэса на боку. Ох, как она вцепилась своими лапками в него! Тэс зарычал от боли, схватил белку у себя на плече и сбросил на землю. Он тяжело дышал и старался рассмотреть, что за животное атаковало его.
 Пичи, воспользовавшись замешательством Тэса, попыталась убежать, но он легко поймал ее.
 — Не думаешь ли ты, что это маленькое дикое животное, которое вцепилось мне в плечо, может меня остановить? — спросил он ее. — Пора уже и тебе прочитать мои цыганские мысли. Читай в моих глазах, и ты поймешь, что я себе никогда ни в чем не отказываю.
 Он прислонился спиной к дубу, улыбаясь смотрел на Пичи.
 — Женщина огня! Ты зажигательная, возбуждающая женщина! — сказал он ей. — И сейчас ты будешь кричать. Ты будешь драться, пока я возьму тебя. А я буду наслаждаться от твоих криков. Тебе никто не поможет, ведь мы здесь одни, — напомнил он ей.
 — Мы здесь одни, — повторил он и резким рывком опрокинул ее, вдавливая своим телом в землю.
 — Кричи! — приказал он ей. И она закричала. Она кричала и звала только одного — Сенеку.
 Сенека остановился. Что-то непонятное передвигалось вверху. Он задрал голову вверх и увидел белку. Это была белка Пичи. Она стремглав бросилась вниз, затем прыгнула Сенеке на грудь, потом вниз. Она повторила это несколько раз. Сенека понял, что белка как бы пытается ему что-то сказать. У Сенеки стало тревожно на душе. Он старался рассмотреть крошечный маленький домик вдалеке. Сумка с кроликом выпала у него из рук и упала наземь с таким звуком, что Сенеке показалось, что его кто-то зовет.
 Ему вдруг показалось, что Пичи в опасности, и он быстро побежал к домику. Подбегая к нему, он различил фургон и тотчас же понял, что Пичи стала жертвой цыган.
 — Се-не-ка! — раздался откуда-то ее душераздирающий голос.
 Он спрыгнул на тропинку, ведущую в лес, и побежал на звук ее голоса. И вдруг он увидел ее… Она боролась, сопротивлялась и пыталась вырваться из-под ухмыляющегося мужчины, который распластал ее на земле.
 Испуганным диким взглядом она уловила Сенеку. А он был уже рядом. Он собирался убить разбойника, который посмел прикоснуться к его ангелу.
 — Сенека! Сенека! — звала Пичи на помощь. Тэс поднял голову и обезумел от страха, увидев огромного мужчину, склонившегося над ним. В следующую минуту он уже ничего не мог понять, так как со свистом летел по воздуху. Это Сенека сгреб его и бросил к подножию дуба. Больно ударившись, Тэс все же нашел в себе силы, чтобы подняться на ноги и посмотреть на человека, который осмелился так швырнуть его. Злость и оскорбление бушевали в нем.
 — Ты, должно быть, Сенека? — спросил он, вытирая кровь на губах. — Ты сегодня охотился и сейчас пристрелишь меня, так?
 Сенека посмотрел на лицо цыгана, а затем заметил еще троих, стоявших неподалеку. Он осторожно взял Пичи за руку и поставил ее на ноги.
 — Он…
 — Нет, — не дала ему договорить Пичи. — Ты поспел вовремя…
 Не важно, что этот цыган не изнасиловал Пичи, он, Сенека, все равно собирался его убить. Он жестом показал Пичи встать рядом с ним, снял ружье и нацелился в Тэса. Сенека знал, что ружье ему сейчас не поможет, так как последнюю свою пулю он израсходовал на зайца. Но этого то и не знал этот самонадеянный цыган, стоявший сейчас напротив. Тэс стоял и смотрел на ружье. Он прекрасно знал, что эти фермеры-англичане — прекрасные стрелки, и ему нечего было проверять реакцию Сенеки.
 — У меня нет ружья, Сенека. И я не боюсь умирать. Но мне не хотелось бы умереть без шанса побороться за свою жизнь. Как видишь, у меня нет ружья, у меня только это, — он указал на свой кинжал и вынул его из ножен.
 Сенека улыбнулся.
 — Ты бросишь свое ружье? — спросил Тэс v Сенеки. — Я же не могу противостоять твоей пуле вот этим кинжалом.
 Сенека озабоченно взглянул на него и произнес:
 — У тебя нет ружья, а у меня — кинжала. Тэс почувствовал, что у него гора свалилась с плеч.
 «Невежественные фермеры могут только стрелять, — думал про себя Тэс, — а вот владеть кинжалом так, как он, они не могут. Поэтому он убьет этого Сенеку, а эту девушку сделает своею».
 С этими мыслями он обратился к Сенеке.
 — Эти проблемы легко разрешимы, Сенека, — сказал он. — Отец, ты должен одолжить этому честному человеку свой кинжал. Он дает твоему сыну шанс защититься.
 Камло, улыбнувшись, вынул свой кинжал и бросил его к ногам Сенеки.
 — Сенека! — прошептала Пичи. Глазами он сказал, чтобы она не боялась за него. Она кивнула головой и отошла в сторону. Сенека посмотрел на землю. Там, у его ног, лежало оружие, знакомое ему, его руке. Он поднял оружие и несколько раз разрезал клинком воздух.
 Тэс нахмурился. Ему вдруг не по душе пришлось спокойствие Сенеки и вдобавок его глаза… Они горели таким блеском, как и острие клинка. У Тэса затряслась рука.
 — Ты владеешь искусством боя на кинжалах, Сенека? — спросил молодой цыган.
 Сенека только улыбнулся, а затем, шаг за шагом, стал приближаться к противнику. Они скрестили свои клинки. Неуловимым движением руки Сенека полоснул цыгана по щеке.
 — Это твоя, цыган, кровь струится, — сказал Сенека. — Ты сдаешься?
 Тэс затряс головой. Сенека был прекрасен в своих движениях. Он угадывал каждое движение цыгана и ловко отражал каждую его атаку. Цыган очень хорошо владел этим оружием, это было очевидно. Но страх перед Сенекой заставлял его поступать опрометчиво. Сенека играл с ним. Он нанес ему легкие удары кинжалом по другой щеке, лбу и шее. Из ран начала струиться кровь. Обманным движением Сенека заставил своего противника раскрыться и нанес ему удар прямо в левое плечо. Гримаса боли исказила лицо цыгана. Сенека еще раз поднял кинжал:
 — Ты посмел приложить свои грязные руки к принцессе Авентины, цыган. Наказание за это — смерть.
 Тэс побледнел.
 — Сенека, — прошептал он, — лучший мастер фехтования. — Ты… принц Авентины…
 — Польщен тем, что ты узнал меня, — сказал Сенека и наставил острие кинжала прямо в область сердца.
 — Сожалею, но пощады быть не может…
 — Нет, Сенека! — закричала Пичи, подбегая к нему. — Ты не сможешь убить его! Не сможешь! Бога ради, дай ему уйти! Сенека, дай ему уйти! Сенека посмотрел в черные цыганские глаза. — Принцесса права. Кинжал с клинком — слишком хорошее оружие, чтобы лишать жизни таких разбойников, как ты. Я даю тебе и твоей семье одну минуту, чтобы убраться отсюда. Если вы не уложитесь в это время, то я насажу вас, как на вертел, вот на эти деревья, и вы умрете в агонии.
 Только тогда, как борзый конь набрал скорость, Сенека разглядел знакомый мешок на поясе у отца цыгана. Сенека сжал зубы. Но ничто в жизни, ни золото, ни драгоценности, не было для него так ценно, как Пичи.
 Он повернулся к ней и сгреб ее своими руками.
 — Ты в порядке? — спросил он.
 — Я совсем не пострадала, — ответила она и прильнула своей щекой к его щеке, а затем и к его груди, слушая, как бьется ее сердце.
 — Ты спас меня от этих цыган-чудовищ, — прошептала она.
 Он поднял ее лицо и заглянул в ее прекрасные глаза.
 — Я никогда теперь не оставлю тебя одну. Не важно, что я не буду есть свежего мяса, но я не оставлю тебя одну, — сказал Сенека.
 Она обхватила его руками за талию.
 — Мы сможем покупать мясо в селе. Тебе не надо будет ходить на охоту.
 Сенека на минуту закрыл глаза.
 — Я никогда не думал, что сам себе когда-нибудь скажу, что у меня нет денег. Не надо ничего говорить. Они украли сумку с золотом, Пичи, — с горечью произнес Сенека.
 Пичи сначала нахмурилась, а затем улыбнулась.
 — Это тот мешок, что висел у камина? — спросила она.
 — Да, я видел его на поясе у старого цыгана. Пичи еще больше улыбнулась.
 — Сенека, я все твое золото вынула из той сумки и поместила его в вазу, что стоит в спальне. А тот мешок, что украли цыгане, был с орехами для белки, — сообщила она.
 — Так все, что они увезли, был мешок с орехами? — переспросил Сенека и расхохотался.
 Он бросил кинжал на землю, поднял Пичи на руки и понес в домик.
 — Скажи мне, что с тобой все хорошо, — попросил он ее.
 — Действительно, — подтвердила она. — Со мной ничего плохого не случилось. Но я все еще чувствую какую-то досаду.
 — Почему? — спросил он ее. — Ну, видишь ли, я, наконец, видела настоящих живых цыган своими собственными глазами. Я видела, как один из них орудовал кинжалом. Но знаешь? Я так и не потанцевала с ними…
 Сенека остановился.
 — А не хотела бы ты вместо танцев с цыганами, покачаться на деревьях с настоящим принцем?
 Она согласно кивнула. Сенека завернул туда, где в лесу висело несколько веревок.
 Вдруг раздался знакомый голос. Это кричал мистер Уэйнрайт.
 — Я видел фургон с цыганами на дороге. Они что-нибудь натворили?
 Сенека повернулся на голос и увидел мистера Уэйнрайта, а с ним еще старую женщину в темно-зеленых лохмотьях, с капюшоном на голове. У женщины в руках была прикрытая корзина.
 — Все хорошо, мистер Уэйнрайт, — сказал Сенека.
 Он опустил Пичи на землю и обнял ее рукой за талию.
 — Ну хорошо, если все хорошо, — сказал мистер Уэйнрайт. — Да, а это миссис Бэлли. Она, как и вы, нездешняя. Я встретил ее и ее племянника вчера в селе. Молодой человек большей частью молчит, но он совершенно очарован моей собакой. Я уверен, что он захотел встретиться с вами обоими, но сейчас он предпочитает бегать с Мортоном по полям.
 Орабелла ухмыльнулась под капюшоном, молча благодаря большую собаку, которая так пленила сердце и ум Буббы. Любовь Буббы к животным дала наконец-таки ей возможность встретиться с Пичи одной.
 — Миссис Бэлли принесла вам корзину с продуктами, — сказал мистер Уэйнрайт.
 Орабелла вытащила корзину с продуктами, тщательно маскируя свое лицо капюшоном.
 — Я надеялась познакомиться с вами, — пробормотала она.
 Пичи приняла корзину.
 — Спасибо, мэм! — сказала она. — Так приятно получать такой подарок. Прекрасная накидка, хочу вам сказать, — произнесла Пичи и сняла накидку с корзины. Ба! Да ведь там же горох! Мне вспоминается гороховый суп, который любила готовить моя матушка. Я выросла на этом супе, знаете ли, — сказала Пичи.
 Орабелла закивала головой. Мистер Уэйнрайт улыбнулся и сказал:
 — Можно нам у вас немного погостить, мистер и миссис Бриндиси? Мне бы хотелосьуслышать, как вы проводите время здесь.
 — Может быть, в другой раз, — сказал Сенека. — Сейчас мы очень заняты.
 — О, я вижу. Вас что-то тревожит?
 Сенека заглянул Пичи в изумрудно-зеленые глаза и улыбнулся.
 — Мы собираемся качаться на деревьях, мистер Уэйнрайт, — сообщил ему Сенека.
 — Качаться на деревьях? О… да. Совершенно верно. Качаться на деревьях… — повторил мистер Уэйнрайт и, нахмурившись, пошел по дороге назад.
 — Очень странная пара, надо сказать, миссис Бэлли, — сказал Уэйнрайт Орабелле. — Таких чудаков я еще ни разу не встречал. Странно, мистер Бриндиси чего-то заказал гроб для своей жены, а она еще даже не умерла?
 Орабелла торжествующе улыбнулась.




 Глава 17


 — Смотри сюда, — крикнул Сенека Пичи.
 Она сидела у дерева, на которое вскарабкался Сенека.
 — Я смотрю, — ответила Пичи, снимая тряпку, что покрывала корзину с пищей. В корзине были горох, хлеб, фрукты, овощи и сыр. Все это принесла миссис Бэлли. Пичи смотрела на еду, в ее желудке заурчало, так ей захотелось есть.
 — Ты же не смотришь, Пичи! — раздосадованно сказал Сенека.
 Она улыбнулась. Сейчас он был похож, скорее, на озорного мальчишку, нежели на принца. Но все же это был Сенека, который, наконец, научился совмещать работу с игрой и делать все сразу вместе. Это был человек, который постиг, что самая чудесная вещь в жизни — это просто возможность находить и наслаждаться каждым мгновением счастья, независимо от того, много его или мало.
 — Пичи! — крикнул вновь Сенека.
 — Я люблю тебя, Сенека! — прокричала она.
 — Если ты действительно любила бы меня, то ты бы посмотрела на меня.
 Улыбаясь, она посмотрела наверх.
 — Я смотрю, мой дорогой.
 Удовлетворенный тем, что она наконец-то поглядела на него, Сенека крикнул:
 — Я собираюсь спуститься с этой ветки на веревке, а потом я собираюсь поймать другую веревку и спуститься с той ветки, что свисает над ручьем, — сообщил ей он.
 Он просвистел на веревке прямо перед ее лицом и остановился на мощном суке дерева, свисающем над ручьем.
 — Убьешься, Сенека! — закричала она.
 — Не беспокойся, Пичи! Я проделывал это тысячу раз, — громко проговорил он.
 — Ты — величайший лгун на всем белом свете. Ты же прекрасно знаешь, что никогда этим не занимался, а говоришь, — сказала Пичи.
 — Занимался. В мечтах своих я все это проделывал много раз.
 — Это не одно и то же. Гляди…
 Она не успела распорядиться дальше, как сук, на котором стоял Сенека, треснул, а затем обломился, увлекая с собой Сенеку вниз, в воды ручья. Вылезая из воды и отряхиваясь, он произнес:
 — Боже! Это было забавно!
 Пичи каталась со смеху до тех пор, пока Сенека не поднял ее с земли.
 — Удивляюсь, — говорила она. — Как ты не сломал свою дурную голову?
 — Знаешь, чего бы мне хотелось сейчас? — спросил он.
 — Прыгнуть с крыши нашего домика или, возможно, полететь? — спросила она.
 Сенека прильнул к ее щеке и прошептал:
 — Мне бы хотелось увидеть тебя обнаженной, принцесса. Мне бы хотелось преклониться перед твоим телом и любить каждую его частичку. Мне бы хотелось доставить тебе такое удовольствие, Пичи, которого ты еще не испытывала. Ну, что скажешь, жена? — спросил он ее, подталкивая к домику.
 Их желания совпадали. Он поднял ее на руки.
 — Корзину… — сказала она ему. — Возьми вот эту корзину с едой.
 Он, молча, подхватил корзину и вместе со своей ношей пошел в домик. Не дожидаясь даже того момента, когда они попадут в спальню, он начал раздевать ее еще по пути. Они были еще на кухне, когда на Пичи уже ничего не осталось из одежды. Он начал снимать свою одежду, а Пичи поспешила в спальню. Вдруг она услышала какой-то шум: это Сенека второпях чуть было не опрокинул стул.
 — Черт побери! — пробурчал он.
 Пичи стало смешно. Она решила подшутить. Очень быстро она отыскала место, куда можно было спрятаться. Этот человек никогда в своей жизни не играл в прятки, и, если он действительно хотел доставить ей удовольствие, то он непременно первым найдет ее. Она решила спрятаться под кроватью. Едва она залезла туда, как в комнату вошел Сенека. Он был так близко от нее, что пальцы его босых ног едва не дотронулись до ее щеки.
 — Пичи? — удивленно позвал он ее. Она едва удержалась от желания, чтобы не пощекотать его за пальцы.
 — Пичи, где же ты? — настойчиво повторил он. Она видела, как он дошел до конца кровати. Дальше она не разглядела, так как спустившийся с кровати конец пледа закрывал ей весь обзор. Она напряглась и прислушалась, но ничего не услышала. Ей стало любопытно, и она вылезла из-под кровати. Осмотрев хорошенько комнату, она не обнаружила в ней Сенеки.
 — Сенека? Сенека? Где ты? — в свою очередь спросила она.
 Не услышав ответа, она заглянула в крошечный шкаф, но ничего, кроме обуви и одежды, там не обнаружила. Она нахмурилась. Не мог же он выйти из комнаты! Она бы об этом узнала и увидела из своего укрытия. Он также не мог вылезти через небольшое оконце. Слишком он был велик, чтобы пролезть туда.
 — Сенека, черт возьми, где ты? Ты словно сквозь землю провалился!
 Ее сердце зашлось, когда пальцы ее ног зацепились за что-то теплое.
 — О, боже! — закричала она, вспрыгнув на кровать. — Крысы! Крысы!
 Заливистый смех раздался из-под кровати. У Пичи чуть было глаза на лоб не вылезли от удивления.
 — Как, черт побери, дружище, ты попал под кровать? Я ведь тебя не заметила! — сказала она ему. — Вылезай!
 Сенека вылез из-под кровати и все объяснил ей.
 — Ты не услышала меня потому, что в тот момент, когда ты вылезала, я залезал с другой стороны. Это ведь была твоя идея сыграть в прятки, не так ли?
 — Замечательно! — воскликнула Пичи.
 — Но я знаю еще кое-что, что намного замечательнее, — загадочно произнес Сенека и подошел к ней. Она прильнула к нему, повисла у него на шее и вдруг подскочила и обняла его своими ногами за талию.
 — Давай сейчас пойдем в кровать, — прошептала она ему на ухо.
 — Нет, — ответил он.
 Пичи на мгновенье была озадачена, но прежде чем сообразила что-то, он уже поднес ее к креслу-качалке, у которого не было подлокотников. Она поняла его намерения и попыталась вырваться, но уже было поздно. Он уже садился с нею в кресло.
 — О, боже! — произнесла Пичи. — Никогда еще такого не видала! Наверное, это будет самое лучшее катанье в моей жизни! — воскликнула она.
 — А теперь сядь хорошенько, жена! — приказал он ей и сильными, мускулистыми руками поднял ее вверх, посадил на себя сверху, а затем привел кресло в движение. Медленно, очень медленно он проникал в нее, ощущая каждую частичку ее тела. Внутри у нее все затрепетало.
 — Ох, Сенека! — воскликнула она.
 — Тебе нравится, как мы сегодня любим друг друга? — спросил он.
 — Так замечательно! — прошептала она. — я переполнена любовью.
 Когда он полностью вошел в нее, то перестал раскачивать кресло взад-вперед и остановился… Мягкое покачивание кресла, мягкие, аккуратные движения Сенеки доставили Пичи большое удовольствие. Вздохнув, она наклонилась к нему и поцеловала его.
 — Пичи, — прошептал он. — Я неспроста решил любить тебя сегодня таким образом.
 — Потому что ты знал, что доставишь мне большое удовольствие? — спросила она.
 Он дотронулся своими смуглыми руками до ее груди.
 — Мне бы хотелось, чтобы ты поскорее «понесла» моего сына, — пробормотал он. — Мне так кажется, что он должен быть зачат в кресле-качалке…
 Слезы брызнули из глаз Пичи.
 — Но, Сенека. Я…
 — Ах, да, — сказал Сенека. — «Типинозис». Не думай об этом последние девять-десять месяцев.
 — Но я…
 — Ты не знаешь часа своей смерти, Пичи, — сказал он ей, нежно улыбаясь. — Она может наступить сегодня, завтра, на следующей неделе, в следующем месяце или даже через годы. В любом случае я буду желать тебе лучшего и чтобы ты мне подарила сына, прежде чем уйдешь в мир иной. Это будет последний благородный поступок с твоей стороны, действительно благородный. И я уверен, что с твоих грехов отнимут биллионы и триллионы лет в твоем чистилище, — сказал он.
 — Но… Неужели ты и впрямь думаешь, что я смогу сегодня зачать ребенка? Сейчас? В этом кресле? — спросила Пичи.
 — Если не сможем сегодня, то мы будем повторять это каждый день, пока не дадим жизнь нашему сыну… — А может быть, это будет девочка…
 — Это будет мальчик, мой сын.
 — Но…
 — Моим первенцем будет сын, и больше я ничего не желаю слушать, жена.
 — Твой первенец, — прошептала она. — Твой наследник.
 Сенека прекратил раскачивать кресло. — Тебе надо вернуться назад, Сенекерс! — сказала она. — Ты не можешь отказаться от короны, если люди нуждаются в тебе. Ты же знаешь, что твой отец не сможет всю жизнь быть королем. Когда-то ты взойдешь на золотой трон и ты сможешь помогать людям, — сказала она.
 Сенека вновь начал раскачивать кресло. Пичи сидела напротив него. Они любили друг друга. Они соединились так страстно губы к губам, грудь к груди, сердце к сердцу, что так могли соединиться лишь любящие друг друга мужчина и женщина…
 Когда Пичи была на грани экстаза, Сенека прошептал ей на ухо:
 — А теперь я подожду, подожду до тех пор, пока ты не «понесешь» моего сына, которого я так хочу иметь вместе с тобой.
 Они оставались неподвижными довольно долгое время. Оба они пребывали в надежде, что совершится чудо и внутри Пичи появится живое существо — их сын.
 — И я божусь, что когда ты начнешь поправляться с ребенком… когда ты не сможешь делать ничего и будешь ходить переваливающейся походкой, я буду навещать тебя так часто, как разрешит моя любимая жена, — сказал Сенека.
 Он дотронулся до ее спины.
 — Жена, прекрати так ерзать! Не потревожь моего сына! — заявил Сенека.
 — О, Боже! Не прошло и пяти минут, как парнишка зародился на свет, а ты боишься. У него, должно быть, только появились уши! — воскликнула Пичи.
 — Чьи лучше ему подойдут — твои или мои? Они долго пребывали в безмолвии, пока их покой не нарушил резкий стук в дверь. Сенека практически опрокинул Пичи на пол, пытаясь быстро встать и одеться.
 — Боже! — воскликнула Пичи. — Минуту назад ты беспокоился о своем ребенке, а сейчас чуть было не вывернул его наизнанку.
 Ухмыльнувшись, Сенека сгреб брюки, быстро оделся и побежал в кухню на стук.
 — Мистер Бриндиси! — раздался чей-то голос. — Я пришел сообщить, что гроб для вашей жены уже готов.
 Сенека понял, что это был плотник Джон Мид.
 — Я думал, что ваша жена зайдет посмотреть его. Магазин закроется через час.
 — О, да, мистер Мид! — крикнула ему из спальни Пичи. — Мы будем быстрее, чем кот сможет облизать свою…
 — Свою лапу, — быстро закончил Сенека, прежде чем она могла произнести слово, которое бы привело плотника в шок. Сенека поспешил прикрыть дверь, а Пичи, наскоро одевшись, была уже на кухне.
 — Поторопись, Сенека! — взволнованно сказала она.
 Сенека понял, что никакие силы на земле не удержат ее от того, чтобы посмотреть на свой гроб.
 — Правда, мы не обедали и кишки мои играют победный марш, — сообщила она.
 — Хорошо, — сказал Сенека, — оставайся здесь и ешь, а я схожу и посмотрю.
 Он вышел.
 — Подожди! — крикнула ему вдогонку Пичи. — Я возьму что-нибудь из корзины с едой, что принесла нам миссис Бэлли.
 И она, схватив кусок сыра и маленький кусок хлеба, пустилась догонять Сенека.
 Она проглотила сыр, еще не добежав до фургона.
 — Ты и впрямь не хочешь съесть кусочек этого хлеба, Сенекерс? — спросила Пичи мужа в то время, когда он заворачивал повозку на сельскую площадь. — Ты же совсем ничего не ел!
 Он покачал головой и остановил осла рядом с колодцем. Он помог Пичи спуститься на землю, и они направились прямо к лавке мистера Мида. Рядом с ними прыгала белка. У Пичи дух перехватило, когда она увидала свой гроб. Он стоял посередине лавки на деревянной подставке. Крышка была приоткрыта: она как бы торопила ее.
 — Дуб! — прошептала Пичи и пробежала рукой по краям крышки. — Я даже и мечтать об этом не могла. Просто рассчитывала на сосновый ящик. А тут!!!
 — Для моей жены — самое лучшее! — сказал Сенека.
 Он закрыл глаза и тихо смеялся ей на ухо.
 — Только самое-пресамое лучшее для моей жены.
 Пичи тщательно осмотрела гроб со всех сторон, проверила, как он закрывается, и поблагодарила мистера Мида за работу. Он, действительно, выполнил заказ так, как она хотела.
 С одной стороны крышки был нарисован ее крошечный домик в Поссом Холлоу, а с другой — прекрасный дворец Авентины на фоне прекрасного леса.
 Работа превзошла все ее ожидания. Внутри все было отделано изумрудно-зеленым атласом.
 — Тебе нравится этот зеленый цвет, Сенека? Сенека посмотрел и сказал:
 — Да, нравится. Мне всегда этот цвет нравился на тебе. Изумительно, что ты будешь носить этот цвет целую вечность! — воскликнул Сенека.
 — Все сделано так, как надо! И, самое главное, он очень комфортабелен. А еще атлас — это мне и впрямь подойдет, — сказала Пичи.
 — Что подойдет? — не понял ее Сенека. Она подошла к Сенеке и попросила:
 — Помоги мне залезть в него. Только тогда, когда я улягусь в него, я буду уверена, что он мне не лгал. А вдруг он мне будет мал и придется с хрустом подгибать мне пальцы. Это будет ужасно. — Пичи, Бога ради! — сказал Сенека. — Не складывайся туда, — попросил он ее. — Да? Если ты мне не поможешь, то я все равно испробую, — сказала она и полезла в гроб.
 Она улеглась на дно, и белка ее улеглась рядышком. Это было ужасное зрелище. Она была помешана на своей смерти. Она была абсолютно и совершенно сумасшедшей.
 — Пичи, — сказал Сенека. — Достаточно. Вылезай!
 — Как я выгляжу? — спросила она, не слушая его.
 А Сенека даже и не знал, как вытянуть ее оттуда.
 — Знаешь, что, — сказал он ей, — ведь у мертвых всегда руки скрещены на груди.
 Она скрестила руки на груди и спросила опять:
 — А теперь как? Я тебе нравлюсь?
 — Мистер Бриндиси! — раздался вдруг голос Уэйнрайта. — А где же ваша жена?
 — Лежит в своем гробу, мистер Уэйнрайт, — сказал Сенека и показал на Пичи.
 Мистер Уэйнрайт был почти что в шоке. Ему даже пришлось опереться на крышку гроба, чтобы не упасть. А когда понял, на что он облокотился, то отскочил, как ужаленный.
 — О, Боже! Миссис Бриндиси! Вы же еще не мертвы! — воскликнул он.
 — Она практикуется, — пояснил Сенека.
 Он взглянул на Пичи. Та лежала с закрытыми глазами и едва дышала.
 — Так быстро умерла? — поддразнил он ее. — Надо бы знать, прежде чем умирать, что тебе нужно в руках держать лилию, — сказал Сенека.
 Он рассмотрел в толпе зевак женщину с корзиной свежесрезанной жимолости. Дав женщине золотую монету за цветущую ветку, он вручил ее Пичи. Взяв ветку в руки, Пичи вдруг поняла, что не ощущает ее. Но она знала, что ветка была в ее руках, она видела ее, но не ощущала ее.
 — Сенека! — позвала она мужа, но губы ее еле двигались. — Сенека! — прошептала она. Она не понимала, что с нею происходило. Что-то было не так, что-то происходило плохое.
 Она открыла рот, чтобы позвать Сенеку, но губы ее не слушались. Образ Сенеки начал вдруг улетучиваться и совсем исчез. Глаза ее плотно сомкнулись, и она не могла их раскрыть.
 Когда Сенека увидел ее закрытые глаза, едва вздымающуюся грудь, он понял, что она разыгрывает умирающего человека.
 — Пичи, — сказал он, — если ты уже все проверила, то я оценю этот твой поступок и прошу тебя поскорее выйти оттуда. Я голоден, жена, и хочу поехать домой!
 Она ничего не ответила и не пошевельнулась. Мистер Уэйнрайт склонился над нею и пристально стал рассматривать ее лицо.
 — Она совсем побледнела, мистер Бриндиси. Она — самая настоящая актриса. Это ж надо так побледнеть! Нет, такого мастерства я еще в жизни не встречал, — сказал он.
 Но Сенека вдруг заметил, что с ее лица совсем исчезла краска. Белка начала бешено сучить лапками. Сенека занервничал.
 — Пичи! Пичи! — звал он ее, но она не отвечала.
 — О, дорогой мистер Бриндиси, — промямлил мистер Уэйнрайт. — Сдается мне, что она нездорова.
 Сенека схватил Пичи за руку и чуть было не обезумел, когда почувствовал, что рука была холодна, слишком холодна. Он быстро вытащил ее из гроба и ужаснулся, когда ее голова повисла у него на руке.
 — О, Боже! — прошептал он. — Пошлите за доктором! Пошлите за доктором! Черт побери! Пошлите же за доктором!
 — Доктор Хинстон только что уехал в порт! — ответил плотник.
 — Верните его! Привезите его в домик! Сейчас же!
 Мистер заторопился выполнить просьбу. Сенека бережно взял Пичи на руки и, рассекая толпу, понес к фургону. Добравшись до фургона, он заметил хорошо одетого джентльмена на чудесной чистокровной лошади. Он принял мгновенное решение и бросился к всаднику.
 — Мне нужна ваша лошадь! Дайте мне…
 — Прочь с дороги, крестьянин! Я — граф Лисшайе, — гневно произнес незнакомец.
 — А я — наследный принц Авентины, черт побери! — гневно произнес Сенека.
 Граф замахнулся на него хлыстом. Сенека побагровел от злости. Опасаясь за жизнь Пичи, он подскочил к лошади и стащил графа на землю. Удерживая одной рукой Пичи, он другой ухватился за поводья и забрался со своей ношей в седло. Пичи не подавала признаков жизни. Сенека пустил лошадь сначала рысью, а затем — галопом. В считанные минуты они доехали до своего домика. Сенека осторожно вылез из седла и, спустившись на землю, бросился с Пичи в домик. В спальне он уложил ее в постель и склонился над ней. Ее золотисто-рыжие кудри разметались вокруг ее бледного лица, ее бледные губы были приоткрыты так, будто бы она собиралась что-то сказать. Сенека ждал, что ее губы сейчас оживут и что-то скажут. Но все было напрасно. Он старался уловить ее дыхание, но его дыхание заглушало все.
 — Пичи! — звал он ее. — Пичи! Пожалуйста, очнись!..
 — Мистер Бриндиси! Мистер Бриндиси! Я привел доктора Хинстона!
 Сенека увидел двух вошедших в комнату мужчин.
 — Вы пришли, чтобы спасти ее! Она… Я… Что-то случилось… Золото… Я заплачу вам золотом! — сбивчиво говорил Сенека.
 Он подбежал к вазе, что стояла на маленьком столике и опрокинул ее содержимое к ногам Пичи.
 — Много… Я могу дать много золота, серебра, драгоценностей. Бога ради! Я могу дать вам все, что вы пожелаете, — сказал Сенека. Он почти что потерял рассудок: руки его тряслись, глаза растерянно бегали. Доктор Хинстон попытался успокоить Сенеку. Он взял его за руку и подвел его к креслу-качалке.
 — Успокойтесь, — сказал ему доктор. — И присядьте вот тут, сэр, — указал он на кресло.
 Сенека уставился на кресло-качалку, вспоминая, как он прекрасно провел в нем время со своей женой, с Пичи.
 — Это кресло… Нет… — сказал Сенека. — Я не… Я не хочу садиться…
 — Хорошо, — сказал доктор Хинстон и подошел к кровати.
 — Я подожду на улице. — сказал мистер Уэйнрайт. — Если что-нибудь понадобится… Я пойду присмотрю за лошадью графа… В общем, я буду на улице… — сказал он и быстро вышел.
 Пока доктор Хинстон осматривал Пичи, Сенека ходил взад-вперед по комнате, заломив руки. Осмотр затянулся. Доктор молчал. Но почему?
 — Душно, — прошептал Сенека. — Может быть, Пичи душно?
 Он подбежал к окну и раскрыл его настежь.
 Легкий ветерок ворвался в комнату и освежил лицо Сенеки. Сенека уловил запах земли и быстрого ручья, запах деревьев и диких животных, листьев и свежих дров.
 Каждый запах напоминал ему о Пичи. Он прислушался к звукам, простым и прекрасным. Сенека хотел было выглянуть из окна, но его атлетическая фигура застряла в оконном проеме. Он приоткрыл глаза и увидел веревки. Они качались от порыва ветра.
 — Посмотри на меня, Пичи!..
 — Я смотрю, мой дорогой. — Эти слова стояли у Сенеки в ушах. В голове у него все перепуталось.
 — Моя рогатка… — пробормотал он. — Я думал, что я потерял ее, доктор Хинстон…
 Доктор Хинстон повесил стетоскоп и сказал:
 — Мистер Бриндиси…
 Сенека был весь внимание. Он боялся задать доктору вопрос, который стучал в его сердце, его душе, его разуме. Но доктор сам ответил на этот вопрос.
 — Она жива, мистер Бриндиси, — спокойно сказал доктор Хинстон. — Но я не знаю, сколько это будет продолжаться. Она проявляет все симптомы умирающей жизни.
 — Да, симптомы, — сказал Сенека. — У нее все симптомы налицо. Это — «типинозис», доктор Хинстон. Вот что убивает ее. Разве вы не заметили? Вам бы прописать ей лекарства от типинозиса.
 Сенека уставился в пол.
 — Типинозис? — переспросил доктор Хинстон. — Мистер Бриндиси, вот уже тридцать лет я работаю доктором, но о такой болезни не слышал. Заверяю вас, что такой болезни не существует.
 — Я говорил ей об этом. Но она мне не верила, — пробормотал Сенека.
 — Мистер Бриндиси…
 — У нее есть травы, — вспомнил Сенека. — Вы можете дать ей травы.
 Он открыл шкаф и нашел ее мешок с травами.
 — Вот, вот где они! — воскликнул он и запустил свою руку вовнутрь.
 Вдруг он неожиданно нащупал что-то твердое. Он вытащил руку и увидел сверкающий камешек, который хотел ей подарить. Она сохранила его, здесь, в сумке с травами.
 — Мистер Хинстон! — позвал Сенека. Он положил камешек в карман и поднес мешок с травами доктору…
 — С любовью… вот как она говорила… Она говорила, что если лекарство приготовлено с любовью, то оно очень хорошо действует. А еще она использовала топленое сало, лук и чеснок, яичную скорлупу, воду. Я схожу за водой, и мы с мистером Уэйнрайтом все приготовим как скажете, — сказал Сенека и направился в другую комнату. Доктор Хинстон пошел следом за ним.
 — Я не знаю толком ничего в травах, мистер Бриндиси, — сказал он, ставя сумку Пичи на кухонный стол.
 — Я хочу сказать вам только одно: ваша жена была отравлена, — продолжил доктор. — А пока я не узнаю чем, я не могу дать ей противоядие.
 У Сенеки внутри похолодело. Он будто бы онемел.
 Доктор Хинстон попытался было усадить его за один из стульев у стола, но безрезультатно. Сенека стоял и смотрел на стол, на трещину в нем, на корзину с фруктами, хлебом и сыром. Вокруг стола валялись крошки сыра, немного белые, немного желтые. Много крошек было на столе. Вдруг Сенека заметил крошечную полевую мышку. Она лежала на боку, скрючив лапки. Две другие мышки лежали рядом. Сенека напряг память.
 — Она всегда убирает пищу со стола, доктор Хинстон, — задумчиво произнес Сенека. — Она запирает это все в ящик, чтобы мыши не достали. Но сегодня… Ей некогда было, сами понимаете. Мы очень быстро собрались и уехали. И посмотрите, что получилось из-за нашей спешки… Мыши… Они проникли в корзину.
 Смутная догадка ослепила Сенеку. Мыши лежали около сыра, а у некоторых остались крошки сыра во рту. Значит, мыши ели сыр. И Пичи тоже ела сыр.
 Мыши умерли… У Сенеки дух перехватило. Кровь застыла в жилах. Он внезапно ринулся к двери, опрокинув на ходу столик. Столик грохнулся на пол.
 — Мистер Бриндиси! Что… Сенека схватил стоявшего за дверями плотника и закричал:
 — Та женщина… Та миссис Бэлли… Она отравила Пичи! Где она?
 — Что? — закричал плотник. — Я… Она… Мы… Доктор Хинстон и я проехали мимо нее и ее племянника по пути сюда… О, мистер Бриндиси, у нее был ваш фургон. Я думал об этом прежде… Но она, должно быть, украла его в селе! Она…
 — Черт побери! Скажи мне, где ты видел ее? — спросил у плотника Сенека.
 — Она направлялась в порт… — произнес плотник.
 Не дослушав его, Сенека вихрем побежал к лошади, вскочил в седло и направил лошадь галопом в порт. Он летел навстречу ветру, низко пригибаясь к шее животного. Он летел, опережая время, которого так мало оставалось для Пичи.
 Орабелла хлестала осла длинным прутом направо и налево. Сумки с травами висели у Орабеллы через плечо. Она злилась на осла, который упрямился и не хотел идти. Бубба сидел рядом с Орабеллой и сопел носом. Ему было жалко животное. Он слышал, как бедный осел визжал от боли, но Орабелла продолжала его хлестать.
 — Прекрати, п…прекрати, тетушка Орабелла, — просил он ее сквозь слезы. — Не бей его больше, пожалуйста, тетушка Орабелла, — ныл Бубба.
 Но Орабелла не обращала внимания на племянника. Ей надо было как можно быстрее попасть в порт. Ей нужно было торопиться! Она боялась того, что кто-нибудь догадается, что она отравила Пичи. Орабелла была абсолютно уверена в том, что Пичи уже умерла. Да она еще, эта дура Пичи, заказала сама себе гроб!
 — Эта сучка, — рассуждала Орабелла, — уже должна была съесть либо сыр, либо хлеб, либо фрукты, либо все вместе! И теперь золотой ручей будет принадлежать мне.
 Рассуждая так, она вновь ударила осла. Она жаждала золота поскорее, а осел не желал бежать. И она хлестала и хлестала осла. Она жаждала золота!
 — Нет! — закричал Бубба. — Ты зашибла его до крови. Я заберу его к принцессе — кузине Пичи. Она вылечит его…
 — Идиот! — закричала на него Орабелла. — Она, твоя принцесса, мертва! Она съела отраву, Бубба! Она…
 И вдруг она закрыла рот и прислушалась: вдали раздавался цокот копыт. Орабелле вдруг стало страшно. Она нутром почуяла неладное. Вот в клубах пыли она различила всадника. Он несся по дороге, как на крыльях, низко наклонив голову к шее лошади. Орабелла не видела еще этого всадника, но в душе знала, что это — принц.
 Орабелла начала сильнее хлестать осла, но он не двигался с места. Совершенно обезумевшая, она сбросила свой мешок с травами на землю и крикнула Буббе:
 — Прыгай скорее! Нам нужно спрятаться! Бубба, они бросят тебя в тюрьму, и ты никогда не выберешься оттуда!
 У Буббы от страха мурашки забегали по спине. Он выпрыгнул из фургона и побежал за теткой, которая уже бежала по дороге.
 — Прячься, — кричал он ей вдогонку. — Я уже спрятался.
 С этими словами он начал переползать через каменную стену. Он еще не успел перевалить на другую сторону, как увидел рядом большую коричневую лошадь. Сенека ничего не знал о прячущемся мужчине и поторопился нагнать старую женщину в зеленых зарослях.
 — Убийца миссис Бэлли, — говорил про себя Сенека.
 Гнев затмил ему глаза. Орабелла услышала сопение лошади позади себя. Она обернулась и увидела принца.
 — Нет! — крикнула Орабелла.
 Но Сенека ничего не слышал. Не сбавляя хода, он на ходу подхватил старуху и посадил на лошадь. Испугавшись до смерти, Орабелла издала невнятный звук, а Сенека уже завернул лошадь и помчал ее быстрее к домику. Дорога назад показалась Сенеке вечностью. Он влетел на лошади во двор, резко остановился и выпрыгнул из седла. Затем он сгреб старуху и поставил на землю. Он привел ее в кухню и приказал:
 — Делай противоядие! Я сказал, делай противоядие! — повторял он. — Делай противоядие, черт побери! — закричал Сенека.
 Орабелла поглядела в его гневные глаза. Она была поймана. Ей теперь никуда не убежать. Ее бросят в тюрьму, и остатки своих дней она проведет с заключенными. Но она умрет в тюремных стенах с чувством удовлетворения, что она убила эту сучку.
 Сенека видел, как ее холодные тонкие губы разошлись в улыбке.
 — Делай противо…
 — Нет!
 — Кому сказал? Делай сейчас же.
 — Не буду!
 — Бога ради! Она умирает, но еще жива… — стал умолять ее Сенека.
 — А я хочу, чтобы она умерла, — сказала Орабелла и засмеялась.
 Сенека осатанел, он собирался убить ее своими руками. Вцепившись ей в глотку, он увидел на шее тонкий кожаный ремешок, на котором висел мешочек с травами. Сенека сильно сдавил ей глотку, а затем оборвал мешочек с ее шеи.
 — Противоядие, — заявила она. — Оно здесь, внутри. Это — травы, по крайней мере, сорок или пятьдесят трав. Желаю тебе поскорее сделать чудодейственное лекарство, — с пафосом сказала Орабелла.
 Сенека уставился на мешочек, затем на Орабеллу. Руки его тряслись. Он потерял всякий контроль над собой и зарычал. Он знал, что Пичи умирает, а он бессилен что-либо сделать.
 Его ужасный вопль заставил доктора Хинстона вздрогнуть. Из спальни раздался его голос:
 — Я думаю, вам лучше подойти сейчас сюда. Мистер Уэйнрайт, вошедший в дом, сказал:
 — Мистер Бриндиси! Бога ради, ступайте к своей жене, а я посторожу здесь миссис Бэлли.
 Сенека поднял голову, посмотрел на всех безумными глазами и пошел в спальню. Там он подошел к доктору и срывающимся голосом, запинаясь, спросил:
 — Она… она… она …мертва?
 — Нет, мистер Бриндиси, — ответил доктор. — Она все еще жива. Но вы подойдите к ней сейчас и скажите, как вы ее любите!
 — Вы хотите сказать, что я должен с ней попрощаться, — прохрипел Сенека. — Она скоро умрет, да?
 Доктор Хинстон не ответил. Он тихо вышел из комнаты. Сенека подошел к кровати. Пичи лежала почти что бездыханная. Солнечные лучи падали на ее смертельно бледное лицо. Внутри у него все было разбито: и его разум, и его сердце, и его душа. Застонав, Сенека бросился к ней и наклонился… Под тяжестью его веса она подалась к нему в руки.
 — Как и всегда, — прошептал он. — Ты всегда давалась мне в руки… Когда я приходил к тебе, а ты была уже в постели, ты всегда… бросалась мне на руки… — Он прижал ее ближе к себе.
 — Холодная, — произнес он. — Ты такая холодная, милая моя. Стань теплее. Принцесса! Пожалуйста, стань теплее! — сказал он и погладил ее по голове. — Слушай, жена, я напомню тебе о том, чего никогда не забуду.
 Он приподнял ее и начал баюкать на руках.
 — Помнишь, я не мог смеяться, а ты научила меня смеяться. А помнишь, ты мне сказала, что наказание Тивона покраской всех дверей в конюшне было совсем не наказанием. Ты зацепила железного рыцаря и подумала, что убила человека… — вспоминал он.
 Он нахмурился, сознавая, что воспоминания нахлынули непроизвольно и роились у него в голове.
 — Помнишь, когда ты обозвала Вэстона Шеррингхейма «жирным ослом»! Если бы ты знала, как во мне внутри все хохотало, но я не мог тебе показать этого. Я тогда хотел на тебя рассердиться, но ты мне не дала этого сделать…
 Он нагнулся и поцеловал ее в холодную щеку.
 — А твоя белка? Ты хотела, чтобы у нее тоже была корона, и ты сделала ее. А вспомни индюшку, которая подавилась желтым камешком, и еще… маленькую статуэтку, которую тебе так хотелось подержать. Да, ты еще мне рассказывала, как потеряла свое красное бархатное одеяло… — говорил без умолку Сенека, но она ничего не отвечала.
 Она умирала. И он ничего не мог сделать, чтобы спасти ее. Он, наследный принц Авентины, который мог все в мире купить, не мог купить только жизнь Пичи.
 Его глаза затуманились…
 — Я часто смеялся с тобой, — прошептал он ей очень нежно… — Но я никогда-никогда не плакал. Ты никогда не видела меня плачущим, Пичи. Никогда…
 Он провел своим большим пальцем по ее горлу. В глаза ему бросился резкий контраст: его смуглая кожа и ее белая.
 — Темная… — пробормотал он, — как полночь. Белая, как магнолии… Ты и я… Я и ты… Полночь и магнолии…
 Он совсем обезумел от горя и повторял, повторял, повторял… Он еще раз посмотрел на ее горло, а затем — на ее закрытые глаза.
 — Я обещал, что расскажу тебе историю об ангеле. Она жила на картине в башне, но для меня она существовала. Она была живой, Пичи, очень живой. Она слушала все, что я рассказывал ей. Я любил ее всем своим сердцем, а затем покинул ее, так как я вырос и перестал нуждаться в ней… Но я оказался не прав. Она нужна была мне, а я забыл про нее. А потом… потом, когда она была так нужна мне, она вернулась сама. Однажды ночью она ворвалась в мою комнату и… двумя неделями позже я женился на ней. И у нее на голове был канделябр и подсвечники… — рассказывал он.
 Он закопался своим лицом в ее волосах, глубоко вдохнув чудесный, чарующий запах магнолий.
 — Да, еще эти знамения… Та вещая птица… Ты собиралась быть счастливой в последние свои дни… Была ли ты счастлива. Принцесса? Сделал ли я тебя счастливой? — спрашивал он у нее. Тяжело вздохнув, он наклонился и приложился своими теплыми губами к ее холодным, все еще надеясь вдохнуть в нее жизнь.
 — Пичи, не покидай меня! — упрашивал он ее. — Боже! Не забирай ее у меня.
 Он стоял и рассматривал ее, а глаза его были полны слез.
 — Ангел мой! — прошептал он ей нежно на ухо. — Жена! Я люблю тебя, Пичи. Ты… Ты мой самый лучший друг… — не переставал он говорить ей.
 Вдруг он поднял ее на руки и начал качать ее, как ребенка. Он плакал. Его горячие слезы капали ей на грудь.
 — Кузен, принц Сенека! — вдруг раздался незнакомый голос.
 Сквозь слезы Сенека различил огромного мужчину.
 — Я… Бубба. Я вернулся. У меня есть секрет… Ох… Я долго думал о тюрьме. Я не хочу туда попасть, принц Сенека. Я не сделал ничего плохого. Тетушка Орабелла… Она лгала мне… Я пришел раскрыть тебе секрет, — сказал он.
 Секрет. Сенека ничего не понимал: он не мог говорить, не мог ничего понять из того, что говорил мужчина.
 Бубба вошел в комнату и остановился у кровати. Он держал мешочек в руках. Сенека узнал его. Это был мешочек с травами, и принадлежал он миссис Бэлли.
 — Секрет, — старался объяснить Бубба… — Ох, он в этом мешочке… Она никогда не знала, а я никогда ей не говорил, что знаю о ее тайне. Однажды я видел, как она делала противоядие, и я запомнил. Тетушка Орабелла никогда не знала, а я хранил все это в тайне.
 Сенека уставился на незнакомца. Он не знал, кто стоял перед ним.
 — Кузина — принцесса Пичи, не умрет, — выпалил он.
 Сердце Сенеки учащенно забилось.
 — Что ты сказал? — спросил у него Сенека. Бубба наклонился и положил свою мощную руку на плечо Пичи.
 — Она не умрет! — повторил он.
 — Почему вы так говорите? — спросил у него Сенека.
 Бубба ухмыльнулся и вновь дотронулся до мешочка с травами.
 — Я… Я знаю тайну противоядия!..




 Глава 18


 — Черт побери! Сенека! Опусти меня сейчас же! Я могу сама взойти на корабль! — заявила Пичи, поправляя свои разметавшиеся на ветру волосы.
 Ей предостаточно хватило заботы со стороны Сенеки во время ее выздоровления. Боже праведный! Он не отходил от нее целую неделю!
 — Хватит нянчиться со мной, как с беспомощной! — сказала она Сенеке. — Опусти меня сейчас же!
 Улыбаясь, Сенека еще крепче прижал ее к себе. О, Боже! Ему было так приятно вновь слышать ее ругательства. Он так ждал ее выздоровления!
 — Хм… Я подержу ее теперь, кузен-принц Сенека, — предложил Бубба. Он осторожно посадил белку на плечо и поднял свои руки, готовясь взять Пичи.
 — Я отнесу ее на корабль. Я возьму ее, — сказал он Сенеке, — а ты приведи осла. Ты же сказал, что я могу забрать осла с собой, кузен-принц Сенека. Ты сказал, что он будет жить вместе с твоим жеребцом. Да… и еще ты сказал, что никто и никогда не будет бить осла. Я забираю моего ослика в Авентину.
 Сенека смотрел в большие глаза Буббы и чувствовал к нему большое уважение. У этого молодого человека было большое, доброе сердце. И если бы не он, то Пичи давно бы умерла. Но этого не случилось.
 Бубба знал тайну противоядия. И, спустя несколько часов после осмотра доктора Хинстона, Пичи пришла в себя. На следующий день она немного поела, а на другой день попыталась встать и захотела искупаться в ручье. На третий день уже не было смысла удерживать ее в постели. На третий день она уже осмотрела раны на боках у осла, убрала в домике, подстрелила опоссума, приготовила тушеное мясо и сделала Сенеке другую рогатку взамен утерянной. А Сенека не оставлял ее одну ни на минутку.
 — Разреши мне по держать ее, принц-кузен Сенека, — снова попросил Бубба и подставил свои руки. — Если… гм… если ты мне разрешишь пронести ее, я обещаю, что я не буду больше просить ее выйти за меня замуж.
 Услышав это обещание, Пичи улыбнулась.
 — Бубба, — сказала Пичи. — Я ж ведь сказала тебе, что если бы ты не был мне двоюродным братом, то я бросила бы Сенеку и выскочила бы за тебя замуж. Ты же знаешь, что ты для меня самый дорогой…
 Бубба покраснел и взглянул на Сенеку.
 — Гм… — пробурчал Бубба. — Я не виноват, что я нравлюсь ей больше, чем ты, принц-кузен Сенека. Мне жаль, что она так меня полюбила. Думаю, что ты не сердишься на меня, — сказал он Сенеке.
 — А теперь, можно я ее понесу? Сенека кивнул головой.
 — Конечно же. ты можешь пронести ее Бубба. Я уверен, что ей это понравится.
 Сенека хотел передать ее Буббе, а Пичи воспользовалась моментом и соскочила на землю, заявив:
 — Никто не будет носить меня, слышите?
 — Мистер Бриндиси! — вдруг раздался чей-то голос.
 Сенека обернулся и увидел бегущего навстречу мистера Уэйнрайта. Рядом с ним вприпрыжку бежал Мортон.
 — О, я так рад, что вы пришли, мистер Уэйнрайт, — сказал Сенека. — Мы собираемся уезжать, и мне бы было не по себе, если бы я с вами не попрощался и не поблагодарил вас за все, что вы сделали для нас.
 Мистер Уэйнрайт заулыбался.
 — Я едва успел… Вот это письмо пришло для вас. Оно — из Лондона.
 Сенека взял письмо, распечатал его и быстро прочитал. Прочитав, он удовлетворенно вздохнул и обратился к Буббе.
 — Ваша тетушка Орабелла больше никогда не изобьет вас, не причинит вам больше вреда. Судьи доказали ее вину, и она проведет остаток своей жизни в тюрьме.
 Бубба запрыгал от радости. Белка также стала прыгать вверх-вниз.
 — А… а… как насчет доктора Грили? — спросил Бубба. — Как насчет того доктора, которому тетушка Орабелла заплатила за ложь. Что будет с ним?
 Сенека сложил письмо и сунул себе за пазуху.
 — Нам еще ничего не сообщили о нем из Северной Каролины, Бубба. Но я уверен, что скоро мы все о нем узнаем. Его найдут, и он понесет ответственность за свои делишки с Орабеллой. Не беспокойтесь, он вам больше не причинит никакого вреда.
 Бубба кивнул головой и повернулся к мистеру Уэйнрайту.
 — У меня в Холлоу есть небольшой домишко. Хотя теперь мне придется жить в замке… я как-нибудь съезжу в Северную Каролину. Там есть миссис Макинтош. Она мне всегда там готовит ужин. Но я обязательно вернусь в Авентину, где овцы похожи на больших белых собак, мистер Уэйнрайт. Они похожи на Мортона. У меня будут настоящие собаки и столько, сколько я захочу. Ну… а теперь до свидания, мистер Уэйнрайт! До свидания, Мортон! Мне уже надо идти на корабль.
 — Замок? — удивился мистер Уэйнрайт. Пичи пожала руку мистеру Уэйнрайту.
 — Спасибо за все, что вы сделали для нас, мистер Уэйнрайт. Вы были настоящим другом…
 — До свидания, — сказал Сенека. — Мы, действительно, благодарны вам за все. И если вам нужна будет настоящая помощь, дайте мне, пожалуйста, знать.
 — Хорошо, — ответил мистер Уэйнрайт. — Я напишу вам и вашей жене. Куда мне посылать письмо? — спросил он.
 — Присылайте в Авентину, — сказал Сенека.
 — Авентину? — переспросил мистер Уэйнрайт. — Островное королевство, что ли? То, что расположено где-то в Северном море?
 — Да, — ответил Сенека.
 — Там король Зейн. Я читал о нем в газетах. Он продает пасхальные цветы. Вы когда-нибудь встречались с ним?
 Сенека взял осла под уздцы и ответил:
 — Он — мой отец.
 Мистер Уэйнрайт раскрыл рот от удивления и отошел в сторону.
 — Ваш отец? — переспросил он.
 — Да, как видите, — сказал Сенека. — Я — наследный принц Авентины. Прощайте, сэр. Всего вам хорошего!
 — Н… наследный принц… ох… да… мистер Бриндиси… Конечно… Конечно, — пробормотал он. — Что еще сказать? Прощайте!
 — Мортон! — обратился он к своему псу. — Они и вправду странные, очень странные люди. Я еще никогда таких не видел.
 Пичи наклонилась и набрала в руку земли, авентинской земли.
 — Вот мы и дома! — прошептала она, разглядывая землю в руках и пропуская ее сквозь пальцы. Взглянув, она увидела, как Бубба торопился по тропинке, ведущей в глубину острова. За собой он вел своего осла.
 — Бубба! — окликнула его Пичи. — Ты не хотел бы выехать во дворец в экипаже?
 — Нет, — ответил Бубба. — Я хочу побегать по лугу среди белых овец. Они такие большие, как Мортон. Ну, все! До свидания, принцесса-кузина Пичи! До свидания принц-кузен Сенека! До свидания, белка, солдаты, корабль! До свидания!..
 Усмехнувшись, Сенека помахал рукой новоявленному члену королевской семьи. Все еще улыбаясь, он повернулся к Медарду, капитану стражи.
 — Мой отец знает о нашем возвращении? — спросил он у него.
 Медард утвердительно кивнул головой.
 — Мы знали, что вы на борту корабля, и поспешили встретить вас! Здесь ваши слуги, ваше высочество. Они отнесут ваши вещи во дворец. А еще с нами Кэтти и Нидия — личные слуги принцессы, — сказал Медард.
 Сенека увидел, что Пичи с белкой уже уселась в экипаже. Он поспешил присоединиться к ним, уселся в карету, обнял Пичи и приказал кучеру ехать. По обеим сторонам экипажа ехали стражники. Через некоторое время экипаж уже ехал по дороге, что вела ко дворцу через изумрудно-зеленые луга. На лугах паслись овцы, много овец.
 — О, Боже! — воскликнула Пичи. — Сенека! Посмотри! Ведь овец пасут взрослые, а не дети!?!
 Сенека взглянул в окно экипажа. Пичи была права. На полях не было ни одного ребенка. Овец пасли, действительно, только взрослые мужчины.
 Сенека задумался: «Если ж взрослые пасут овец, то кто выращивает пасхальные цветы? Неужели его отец послал на поля детей? Неужели эти малыши проводят целые дни на полях?»
 — Сенекерс! — позвала его Пичи, прекрасно понимая, что с ним происходит. — Чем опечален?..
 — Ничего серьезного. Принцесса, — старался разуверить ее Сенека. — Я только немного беспокоюсь о тебе. Ты только недавно выздоровела…
 — Ерунда! — перебила она его. — Я себя прекрасно чувствую и собираюсь увидеться с Джусси. А еще я хочу остановиться в деревне и повидаться с крестьянами. Хочу увидеться с Марли, Тивоном и Минтором, хочу посмотреть на свиней…
 Сенека ничего не ответил. У него были свои планы, совсем не совпадающие с планами Пичи. Он мечтал уединиться с ней, со своей женой, у себя в спальне. Вскоре вдали показались ворота королевского замка.
 Тиблок был первым, кто увидел, как Сенека и Пичи вошли в большое мраморное фойе. Слуга только что сошел с лестницы.
 — Тиблок! — сказал Сенека. Тиблок заторопился им навстречу.
 — Ваше Высочество! — приветствовал он их в поклоне. — Добро пожаловать домой!
 Пичи заметила что-то странное в поведении Тиб-лока. И вдруг она поняла: Тиблок улыбался ей, чего не было раньше.
 — Тиблок! Я хочу увидеться со своим отцом! — заявил Сенека.
 — Хорошо, сэр, — ответил Тиблок. — Его Величество в голубом салоне для рисования. Я… — он внезапно замолчал, когда увидел в конце коридора двух девушек-служанок. У девушек в руках были огромные кули махровых полотенец. Одна из девушек уронила свою ношу. Тиблок повернулся к принцу.
 — Если Ваше Высочество извинит меня, я помогу служанкам с полотенцами.
 Пичи увидела, как Тиблок взвалил все полотенца на себя и удалился со служанками.
 — Что-то, действительно, с ним произошло! — воскликнула Пичи. — Помогает девушкам-служанкам, улыбается… Скалится, как собачонка, получившая большую кость! Бьюсь об заклад, что он испил все то лекарство, которое я приготовила твоему отцу. Говорю тебе, Сенека, что это на него лекарство так подействовало.
 — Да, будь я проклят, если не поверю! — ответил Сенека. — С ним, действительно, что-то произошло.
 Сенека пожал плечами и направился вместе с Пичи в голубой салон. Он весь напрягся, когда уловил взгляд своего отца. Король стоял у столика перед камином, а на столике находилось множество деревянных фигурок.
 — Отец! — окликнул его Сенека.
 — Сенека! — воскликнул король Зейн.
 — Рад видеть тебя снова, отец, — саркастически произнес Сенека.
 Он усадил Пичи на диван и сам остался рядом с нею.
 — А теперь ты расскажешь мне, куда подевались все крестьянские дети, — повелительным тоном сказал Сенека.
 — Крестьянские дети? — переспросил король Зейн и потер свою щеку.
 — Они что, все на полях с пасхальными цветами? — продолжал наседать принц.
 — На пасхальных полях с пасхальными цветами? А что им там делать? Было б тебе известно, что на полях с пасхальными цветами ты сможешь найти только овец и только их! — заверил Сенеку король.
 — Овец? — выпалила Пичи.
 — Овец? — эхом отозвался Сенека.
 — Ну, не всех, конечно, — пояснил король. — Поля не должны сразу опустошаться, поэтому одна деревня пасет свои стада в один день, другая — в другой день и так далее.
 Сенека в недоумении нахмурился.
 — Отец, а что овцы делают на полях с пасхальными цветами?
 Король поднял одну деревянную фигурку.
 — Полагаю, что они едят цветы, Сенека. Если бы ты был овцой, то делал бы то же самое, — сказал король.
 — Если я… если бы я был овцой? — переспросил Сенека.
 Он никогда еще не слышал, чтобы отец разговаривал таким образом. С широко раскрытыми глазами он уставился на отца.
 Пичи решила воспользоваться моментом, чтобы задать вопрос:
 — А где же подростки? Они обычно пасли стада, но мы не заметили ни одного по пути домой?
 Король посмотрел на деревянную статуэтку, а затем ответил:
 — Дети заняты покраской.
 — Они красят? — теперь уже не поверила своим ушам Пичи.
 Король поставил деревянную фигурку на стол, а другую взял в руки и начал расхаживать по комнате.
 — Да, дети действительно красят новые дома. Им эта затея очень понравилась. Я ездил осматривать новые дома, и это было чудесно!
 Сенека ничего не понимал.
 — О каких домах ты говоришь, отец? — спросил Сенека.
 — О новых крестьянских домах. Старые дома я дал приказ разрушить. И вся Авентина приняла участие в строительстве новых домов.
 Пичи пыталась сообразить, о чем идет речь.
 — И даже дворяне помогали?
 Король кивнул головой.
 — Да, все, кроме Вэстона Шеррингхейма. Он был занят с детской колыбелью. Августа наказала ему, чтобы ее первенец спал в колыбели, изготовленной собственными руками отца. У Вэстона не так хорошо ладится работа с деревом, как у меня. И мне пришлось ему помогать. Я езжу к нему каждый день.
 Пичи и Сенека уставились на короля, затем — друг на друга, затем снова на короля.
 Король указал на деревянные фигурки.
 — Я вырезал каждую своими собственными руками. Здесь — и животные, и деревья, и цветы, и фрукты, и всякое другое.
 — Вы действительно вырезали это своими собственными руками?
 — Да, — ответил король.
 Пичи подняла вырезанную из дерева свинью.
 — Свиньи сейчас пасутся на свободе, — сообщил король Пичи. — Маленькая девочка по имени Марли приходила во дворец и предлагала мне своего котенка по имени Радуга в обмен на мое разрешение выпустить свиней на волю. Это было удивительное предложение, но я отказался взять котенка. Как же я мог лишить ребенка ее радости? И я разрешил пасти свиней в лесах потому, что там скопилось много желудей. И свиньи сразу прибавили в весе. А тебе интересно узнать, Пичи, почему я заинтересовался резьбой по дереву?
 Когда она услышала, как король произнес ее имя, она растерялась так, что даже не нашлась, что ответить.
 Король указал на камин.
 Пичи увидела там, у камина, трость, которую она вырезала для короля.
 — Я был потрясен мастерством, с каким была сделана трость. Я захотел тоже попробовать и занялся резьбой по дереву, так как мне нечем было в то время заняться. Тиблок держал меня в постели несколько недель. Он заботился обо мне, как родная мать, — говорил король.
 Пичи ухмыльнулась, а Сенека не мог ушам своим поверить.
 — Мне нечем было заниматься в те дни. Помнишь, Пичи, как ты оставила нож у меня в спальне? Оставалось только достать дерево и начать работу. Помнишь, как ты советовала мне заняться резьбой по дереву? А еще ты мне говорила, что это успокоит меня и пойдет мне на пользу. Теперь же я скажу тебе откровенно, что я немного талантливее, чем ты, — сказал король.
 Пичи слушала и ушам своим не верила. Она поняла только одно: король выпил все лекарство, что она приготовила, и ему это помогло, даже больше чем помогло. Он стал совсем другим.
 — Вы приняли все лекарство, что я приготовила? — спросила она у короля.
 Сенека тем временем подошел к окну, где стоял его отец, и спросил:
 — И ты пользуешься своей тростью?
 — Да, — ответил король.
 — Но ты ж ведь говорил, что никогда не будешь пользоваться тростью, чтобы не выглядеть убогим стариком. Ты говорил… — сказал Сенека.
 — Да, но я… Как бы это сказать… — запнулся король.
 А Сенека все спрашивал:
 — Как так случилось, что ты перестал вывозить пасхальные цветы на продажу, отец?
 Король отошел от окна.
 — Да, я больше не вывожу пасхальные цветы. Сенека изумился.
 — Отец, я боюсь, что я ничего не понимаю. Король закрыл глаза.
 — Ничего удивительного в этом нет. Если бы ты остался в Авентине, а не колесил бы по всей Англии, то ты бы знал, что сюда пришло очень важное письмо, — сообщил король Зейн.
 — Письмо, отец? Какое письмо? Король вздохнул.
 — Письмо от королевы Виктории. Пичи ведь послала королеве Виктории шерстяной свитер. Правда, Пичи? — обратился он к ней.
 — Да, но что здесь такого? — ответила Пичи.
 — Королева была поражена качеством авентинской шерсти. Она писала, что шерсть была преотличной — мягкой, теплой, пушистой. Но я то уже знал о превосходных качествах этой шерсти.
 Сенека многозначительно взглянул на отца, но король проигнорировал его взгляд.
 — Королева Виктория заказала много нашей шерсти. Я ей послал восемь груженых кораблей и шесть — в Австралию. Нам нужно больше кораблей, Сенека. Мы построим целую флотилию, — сказал король.
 — Отец…
 — Те австралийцы, — продолжал, не слушая, король, — они выращивают хороших овец и получают хорошую шерсть. Но авентинская шерсть — особенная! Ведь авентинские овцы питаются пасхальными цветами, которые нигде не произрастают, Кроме Авентины. Вот поэтому наша шерсть такая необыкновенная, — сказал король.
 Сенека улыбнулся отцу.
 — И тебе никто не говорил о том, что хорошая шерсть наших овец зависит от пасхальных цветов? Ты сам установил это? — спросил Сенека.
 — Ты прав. Я знал об этом уже давно. Сенека видел, как сияли глаза его отца. Гнев, казалось, покинул его.
 — А что касается пастухов, — продолжал король, — я построю для них новые дома, потому что будет очень несправедливо, если не позаботиться о людях, которые выращивают таких драгоценных овец. Пастухи выращивают цветы и радуются тому, что их овцы пасутся рядом и едят цветы. И я говорю, что если бы ты остался в Авентине, как хороший король, ты знал бы все, что произошло в твое отсутствие, — закончил король.
 — Мне жаль… У нас был медовый месяц. Мы… Я… Что? Что ты сказал, отец? — прошептал Сенека.
 — Я сказал, что если бы ты остался в Авентине, как хороший король…
 — Король? — воскликнула Пичи. — Король? Но Сенека только принц. Что…
 — Он скоро станет королем, очень скоро, когда завершатся приготовления к коронации, — объявил король. — Я оставляю трон. Я теперь не страдаю от боли, но вообще я устал. Я устал управлять королевством. Я хочу провести свои последние дни, занимаясь резьбой по дереву.
 — Отец, — прошептал Сенека.
 — Сенека, ты очень неблагодарный сын, — сказал король. — Я отдаю тебе трон, а ты еще меня и не поблагодарил! И более того, я даю тебе королевство без проблем. Крестьяне счастливы, овцы счастливы, даже свиньи счастливы. И нагруженные шерстью корабли отплывают каждый день. Я не могу представить более неблагодарного сына, чем ты, — закончил король.
 Сенека был готов оправдаться, когда король вдруг протянул ему руку для рукопожатия. Сенека взглянул на морщинистую руку отца. Он не хотел пожимать ее, не хотел и все. Он просто хотел его крепко обнять.
 Неуверенный в том, как поймет его отец, он медленно поднял свои руки и положил ему на оба плеча.
 Король опешил, а потом тоже положил свои руки на плечи сына, похлопал его по спине. Впервые в своей жизни Сенека так обращался со своим отцом. Сыновняя любовь ожила в нем. Впервые в жизни он прошептал слово, которое так давно хотел произнести:
 — Папа!
 Сенека внес Пичи в свои апартаменты. К своему удивлению, в спальне они обнаружили ручной работы деревянную колыбель. Они поняли, что это было делом рук самого короля.
 — Довольно явный намек! Что скажешь, Пичи? — обратился к ней Сенека.
 Пичи провела рукой по перилам колыбельки.
 — Должно быть, он хочет иметь внуков, Сенекерс? — спросила Пичи.
 Сенека взял ее на руки и крепко прижал к себе.
 — А я хочу, чтобы у меня был сын! — сказал он,
 — Возможно, будет дочь. Я всегда говорила, что ты расчетлив, но всякое может быть. Он укоризненно поглядел на нее.
 — Жена! Я скоро стану королем, и я приказываю, чтобы ты подарила мне сына. Пичи улыбнулась.
 — Ты же знаешь, что я никогда и ни разу не обманывала тебя с того самого времени, как очутилась здесь. И обещаю тебе, что я подумаю, как сделать, чтобы появился мальчик. А ты что ж, не поможешь мне в этом? — спросила Пичи, улыбнувшись.
 — Не помогу? Да еще как помогу! — сказал Сенека и, подхватив ее на руки, понес в свою спальню. Там у кровати он сел с нею в кресло… и качнулся… Это было кресло-качалка.
 — Откуда оно взялось здесь, это кресло? — спросила Пичи. — Что-то не припоминаю, чтобы я видела его тут раньше.
 Сенека медленно начал расстегивать пуговицы на ее блузке, а затем запустил руки, чтобы поласкать ее нежное тело.
 — Я послал записку Кэтти и Нидии, в которой просил их приобрести кресло-качалку и поставить в моей спальне до нашего с тобой возвращения. Я же сказал тебе, что я буду заниматься любовью с тобой в кресле-качалке до тех пор, пока мы не дадим жизнь нашему сыну, и я знаю, что я говорю.
 — Да, я помню, как это было прекрасно — любить в кресле-качалке. Что ж? Прямо здесь и прямо сейчас? — спросила Пичи.
 — Да, прямо здесь и прямо сейчас! — ответил Сенека. — Это так замечательно! Но самая замечательная в моей жизни — это ты, Пичи! Если бы ты знала, как я люблю тебя!
 — И я люблю тебя, Сенекерс! — сказала она, заглядывая в его бездонно-синие глаза.
 — Знаешь, — обратился к ней Сенека. — Ведь ты ничего не сказала мне о том, как ты собираешься жить в замке?
 Пичи хихикнула.
 — Так вот и собираюсь! Нет ничего лучшего на свете, чем просыпаться и знать, что ты будешь жить. Раньше ведь я думала, что я умру, и поэтому строила быстрые планы на ближайшие дни. А теперь я строю планы с тобой на восемьдесят чудеснейших лет. Вообще же я решила дожить до ста лет!
 Сенека рассмеялся над нею.
 — Значит, мне надо тоже будет прожить с тобою восемьдесят лет. Я же не хочу пропустить и дня без тебя, моя Принцесса.
 — А это значит, что тебе будет сто двенадцать лет, когда мы вместе с тобой уйдем в мир иной. Сенека молча кивнул головой.
 — Мне тогда уже нужны будут трость и одежда для стариков. Обещай, что ты сделаешь все для меня?
 — Обещаю, что сделаю тебе тростей на каждый день недели.
 Он провел пальцем по ее нижней губе и произнес:
 — Это примета, — прошептал он. — А примета не лжет.
 — Примета? — переспросила Пичи.
 Сенека прижал ее к себе и нежно поцеловал.
 — Вещая птица… О, Боже, Пичи! Мы будем счастливы с тобою всю нашу жизнь!




 Эпилог


 Тиблок отыскал королеву в голубом салоне для рисования. Он знал, где ее искать. Ей особенно нравилось быть здесь, где над камином висел портрет ангела. Тиблок вошел в салон, но тотчас же отвернулся, когда увидел, что королева укачивает и кормит своего новорожденного младенца.
 — Мадам, мы с господином Буббой прогуляемся. Мы положим цветы на могилу короля Зейна, а затем посмотрим собак господина Буббы. У одной из них появились щенки, — сказал Тиблок.
 Пичи вытерла капельки молока, что были на щеке у ребенка и вспомнила своего свекра. Он умер несколько месяцев тому назад, но умер счастливым, прожив долгую жизнь и порадовавшись на своих четырех внуков. Тут она вспомнила о своих старших детях.
 — Где же мои дети? — спросила она Тиблока.
 — Три маленьких дикаря играют в прятки с Его Высочеством и белкой, — ответил Тиблок.
 Пичи хихикнула, зная, почему Тиблок называет ее детей «дикарями». Только сегодня утром они закрыли Кэтти и Нидию в шкафу и выбросили ключи. Сенеке пришлось взломать дверь, чтобы выпустить их оттуда.
 — Хорошо, Тиблок! — сказала Пичи. — Только скажи Буббе, пусть не забудет, что он обещал одного щенка отдать детям Джусси.
 — Он и мне обещал щенка. Я сам выберу, — ответил Тиблок.
 Когда Тиблок удалился, Пичи подняла на руках своего шестимесячного малыша и прижала к плечу. Ребенок громко закричал. В комнату вбежали другие дети и расстелили перед ним свои красные бархатные одеяла.
 — Мы везде посмотрели, мама, — заявила Тилли.
 — Мы не можем его нигде найти, — добавила Лулу, заворачивая белку в свое бархатное красное одеяльце.
 — Я думаю, что один из троллей в реке утянул его, — сказала маленькая Диандра. — Ты говорила, мамочка, что тролли таскают только башмаки, но я думаю, что они также крадут и королей.
 Пичи засмеялась, посмотрев на своих дочерей. Сенека никак не смог бы отказаться от отцовства. Все три девочки унаследовали его смуглую кожу, черные волосы и сияющие голубые глаза.
 — Вы не можете найти его? Ха! — засмеялась Пичи.
 — Нет, мама, не можем, — ответила Лулу.
 — Он пропал, как гусь в снежной буре… — сказала девочка.
 — Как гусь? — раздался сильный голос.
 Три маленькие девчушки бросились к двери.
 — Папа! — закричали они все вместе. Они называли его самым любимым словом «папа».
 Сенека вошел в комнату.
 — Так что насчет гуся? — спросил он, и его взгляд упал на Пичи.
 — Ты знаешь что-нибудь о гусе, жена? — спросил он, улыбаясь и глядя на Пичи. Пичи захихикала.
 — Я знаю только то, что гусям нравятся золотые камешки!
 Сенека громко рассмеялся.
 — Папа! Где ты был? — донимала его расспросами Тилли.
 — Мы везде обыскались тебя, — сказала ему Диандра.
 Сенека наклонился к Пичи и взял у нее своего зеленоглазого сына, который родился незадолго до смерти отца. После того, как он поцеловал крошечного Зейна Сенеку Даффа Бриндиси, он наклонился и поцеловал своих дочерей. Он любил их так же сильно, как и сына.
 — Папа, — сказала Тилли, натягивая на себя свое пальто, — где ты был?
 Он ущипнул ее за нос и ответил:
 — В башне!
 — В башне? — повторила Лулу. — В какой башне?
 Сенека удивился:
 — Вы хотите сказать мне, что не знаете никакой башни? Боже! Там живет ангел! Этот ангел учила меня как играть в прятки и ходить босиком, смеяться и не бояться пауков. Она учила меня самому прекрасному в жизни.
 — Ангел?! — воскликнула Диандра. У Тилли округлились глаза.
 — А она все еще там?
 Сенека притворился, что он ужасно огорчен, и сказал:
 — Я потерял ее, потерял дважды.
 — О, папа, как это все печально, — прошептала Лулу.
 Диандра дернула отца за брюки.
 — Мы поможем тебе найти ее, папа, — сказала малышка.
 Сенека улыбнулся.
 — Знаешь, — ответил он девочке, — это хорошая идея. Мы не будем искать ее в дальних комнатах. Она в этой самой комнате.
 Девчушки осмотрелись.
 — Здесь нет ангела, папа! — сказала ему Тилли. — Только рамка от портрета, — добавила она.
 — Да, здесь только портретная рамка, — ответил Сенека. — И вы не знаете, как она выглядит?
 — А кто же она тогда, твой ангел, папа! — спросила, нахмурившись, Лулу.
 Сенека с любовью и нежностью посмотрел на Пичи.
 — Кто она? — пробормотал он. — Она — королева Авентины. Ваша матушка. Она… Она мой самый лучший друг.
 Лицо Пичи озарилось нежной улыбкой. Она погладила своей белой рукой смуглую руку Сенеки. Их пальцы сомкнулись, и она оценила свою жизнь. Она жила в сказочном королевстве с четырьмя замечательными детьми и прекрасным мужем, мужем, о котором можно мечтать. Со всех сторон она была окружена любовью. Любовь царила вокруг и освещала все ее дни. И хотя в сердце своем Пичи знала, что жизнь дала ей много чудесных вещей, любовь была самой замечательной!