Аннотация: У Алены есть семья, квартира, работа в престижном лицее. Она любит вязать шарфы, от которых подруги приходят в восторг. Что еще нужно для счастья? Но почему ей так часто вспоминается сцена из увиденного в детстве фильма и почему ее не покидает ожидание чуда? Ведь это так глупо, когда тебе почти тридцать!
 Кириллу, хозяину процветающего риэлторского агентства «Русский дом», о чудесах мечтать некогда. Но кто бы мог подумать, что его сестра Ольга, талантливый модельер, захочет попробовать себя в роли доброй феи?


---------------------------------------------


 Юлия ТУМАНОВА
 СЕМЬ ВЕРСТ ДО НЕБЕС



 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


 — Мам, ты идешь?
 Алена Сергеевна смущенно оглядела учительскую. Никого из коллег не было, только в углу на диванчике шелестела страницами практикантка Люда.
 — Сколько раз я просила называть меня по имени-отчеству! — недовольно пробурчала Алена Сергеевна дочери.
 Ташка — чудо из чудес, в стоптанных кедах и платье, перепачканном гуашью, рыжий хвост на макушке, глаза будто выстрел, и рюкзак за спиной, наверняка, снова расстегнут, и тетрадки того и гляди посыплются, — насмешливо фыркнула.
 — Всем прекрасно известно, что ты моя мама. Ладно ты меня на уроках постоянно дергаешь!..
 — Я тебя не дергаю! — возмутилась Алена и с беспокойством покосилась на практикантку.
 Почему-то все Аленины двадцать девять лет ей было важно, что о ней подумают окружающие. Не приведи Господи, истолкуют превратно! Она знала за собой эту черту, но ничего поделать не могла.
 Вот Людочке, наверное, абсолютно плевать, что о ней подумает учительница литературы. Сидит себе невозмутимая, ножкой покачивает, журнальчик глянцевый листает, и Алена ей глубоко безразлична. А уж Ташка тем более!
 — Ну, мама! Пойдем, а?
 — До свидания, Людмила, — вежливо попрощалась Алена с практиканткой. — Наташа, попрощайся с Людмилой Денисовной.
 Ташка невнятно промычала что-то и, дернув мать за рукав, исчезла в коридоре.
 — Что у тебя с платьем? — первым делом полюбопытствовала Алена, выйдя следом.
 Черные глаза с искренним недоумением уставились на нее, потом оглядели платье, и Ташка пожала плечами.
 — А что у меня с платьем?
 — Пятна какие-то, подол мятый, на кармане вон дыра, — Алена поморщилась, — но я же помню: утром все было в порядке. И почему ты в кедах? Это новая мода?
 — Это у нас физра была, а потом мне было лень переобуваться, — исчерпывающе пояснила дочь.
 В кого она такая, спрашивается? У самой Алены аккуратность шла в графе ценностей в начальных рядах. Непосредственно за порядочностью, обозначенной первым пунктом, трудолюбием и чувством юмора. И Наташку она изо всех сил приучала к опрятности. Только результат практически отсутствовал. Можно было бы, конечно, гены обвинить. Дурную наследственность и тому подобное. Однако, Ташкин отец — первая любовь, первая взрослая боль Алены, — был парнем сильно озабоченным по поводу внешности, и строго следил за расположением стрелок на брюках, и брился по два раза на день, и с особой тщательностью чистил ботинки. Пятнадцать минут левый, пятнадцать — правый.
 Нельзя сказать, что тогда это приводило ее в бешеный восторг. Но и причиной развода данный факт тоже считать несправедливо. Просто оба они были слишком молоды, слишком принципиальны, слишком горячи и слишком влюблены, чтобы прощать друг другу несовершенство.
 Через полтора года после свадьбы родилась Ташка, и стало ясно, что ничего более важного в жизни не случится. Аленин муж этой мысли не разделял, даже вовсе наоборот, Ташку считал чем-то вроде досадной помехи на пути к прекрасному будущему. А с этим Алена совсем уж не могла примириться, хотя еще была в него влюблена и преисполнена горячей благодарности за то, что он сумел вызволить ее из родительской опеки. Так что молодые очень быстренько разбежались, пообещав в будущем друг друга не дергать. В приступе благородства — а точней какого-то отупения от собственной решимости немедленно и навсегда разрушить «прекрасное чувство», — Алена даже от алиментов отказалась, и первые несколько лет весьма сожалела об этом, едва сводя концы с концами. Учителя в стране всегда почему-то считались существами не от мира сего, которые работают исключительно ради идеи, и платить им нормальные деньги вроде как-то нелепо. Вот и не платили.
 Помогать было некому: родители уже вышли на пенсию, и сами перебивались с хлеба на квас, вспоминая, как водится, прошлое благополучие интеллигентной профессорской семьи. Алена была единственным, очень поздним ребенком, и ей достались в одинаковой степени и неистовая любовь и тотальный, изматывающий душу контроль родителей во всем — от выбора туфель и подруг до расписания всей последующей жизни. Конечно, если бы они могли, они бы просто спрятали Алену — дар Божий, не больше, не меньше! — под стеклянным колпаком, и любовались бы издали, уверенные, что ничего с ней не случится, что всегда она будет принадлежать только им. Однако, родители были все же людьми разумными и понимали, что это невозможно. Но уберечь ее от жизни они старались изо всех сил, пичкая всевозможными иллюзиями и одновременно пугая несовершенством мира.
 Музыкальная школа, по выходным — театр, планетарий и всевозможные музеи, только классическая литература, разговоры о смысле жизни, банальные истины, засевшие с тех пор в Алениной голове и никакой реальностью не вышибаемые. Она сбежала от них в замужество, а оттуда еще дальше — в самостоятельность. И вот, несколько лет — съемные квартиры, неприкаянная Ташка, до слез смешная зарплата. Кое-как держась на ногах после трех уроков русского и парочки часов литературы, она проносилась по магазинам, потом в детский сад за Ташкой, из последних сил выслушивала, какие еще фортели выкинула ее своенравная дочь, извинялась, улыбалась, расшаркивалась, ковыляла домой, одной рукой готовила, другой — проверяла тетрадки, а впереди еще был вечер встреч с платными — по двадцать рублей за час! — учениками, и замоченное белье, и Ташкино настырное «Давай играть вместе!», и подруга Юлька с очередными телефонными советами по розыскам хорошего мужика.
 Хороший мужик в итоге нашел ее сам. Такое случается.
 И зарплата у нее теперь вполне ощутимая. В частных лицеях учителей почему-то ценят дороже. Почему?..
 В холле — в лицее был именно холл, со всеми полагающимися атрибутами, блестящий и гулкий — Алену окликнула историчка Тамара Эдуардовна, элегантная дамочка с цепким взглядом.
 Алена покорно притормозила, велев дочери идти одеваться.
 — Ну да, — заныла Ташка, с досадой косясь на приближающуюся Тамару Эдуардовну, — ты теперь с ней зависнешь на полтора часа, а я парься!
 — Виснет компьютер, — машинально возразила Алена, — а парятся…
 — В бане! Я знаю! — Ташка показала ей язык и ринулась в раздевалку.
 — Алена Сергеевна! Выручайте! — строгим голосом заявила историчка, подступая к ней вплотную.
 Алена доброжелательно улыбнулась, ожидая продолжения. Ничего хорошего не предвиделось. И чему она улыбается, непонятно. Ну да ладно. Ей не тяжело, а человеку приятно.
 Человек, то есть Тамара Эдуардовна, между тем складно и бойко повествовал о своей проблеме и так задушевно при этом глядел на Алену, что та уже была уверена, будто проблема — их общая. А то и целиком ее, Аленина.
 — Так вы меня выручите, душечка? — утвердительно произнесла коллега.
 Душечке очень хотелось домой, проверять тетрадки, готовить мужу фирменные голубцы, поговорить спокойно с дочерью и что там еще важного и интересного в жизни.
 Однако, сначала она стояла и терпеливо слушала стенания исторички, а теперь вот кивала, словно болванчик. И все улыбалась.
 В принципе, что ей стоит помочь? А именно: заменить завтра в пятом «Б» историю на литературу. Или на русский язык, выбор за вами, как выразилась Тамара Эдуардовна. Совсем не трудно. Алена любила свою работу и с ребятами вполне ладила.
 Только жаль завтрашнего дня. По расписанию у нее уроков не было, и Алена собиралась заняться чем-нибудь приятным. Например, выспаться. Если у Ташки вторая смена, то отправиться с ней в кино или в парк Белинского с примитивными, но такими забавными аттракционами.
 Или можно рвануть на Западную Поляну — там, в двух шагах от городского гула, деловито урчащих автобусов и суетливых машин, алеют рябиновые бусы, колдуют дубы, качаются тонкие клены. Там, в тишине, аккуратно ступать по влажному золоту листвы, запрокидывать голову к разлапистым макушкам, где в сетях ветвей запутались тугие, полные влаги облака. Помечтать в одиночестве. Ну и что, что ей двадцать девять и как-то уже не солидно тратить время на мечты.
 Она ведь не впадает в стобняк, фантазируя о том, о сем.
 Она — вменяемая, взрослая женщина, и всецело осознает несбыточность этих самых фантазий.
 Однако каждый раз они обрушиваются с такой реальной, такой ощутимой тоской по чему-то, что никогда не случится, но что отчетливо видится сердцу.
 — Пал Палыча завтра не будет, — сообщила Тамара Эдуардовна доверительно, и Алене пришлось вытряхнуть себя из грез.
 — Так что проблем у вас не возникнет, — добавила историчка.
 Ну, да.
 Пал Палычем звали директора, и он крайне неодобрительно относился к подобным заменам. На случай болезни или еще каких катаклизмов в жизни педагогов, такой вариант еще годился. Но — лицей есть лицей! — в повседневности этакие пертурбации не допускались, потому как совершенно выбивали детей из графика, подрывали дисциплину и вообще вносили хаос в упорядоченную жизнь привилегированного учебного заведения города Пензы.
 И все это Алена отлично знала.
 Но ведь завтра директора не будет, а Тамару Эдуардовну нужно выручить.
 Стало быть, никаких прогулок.
 Еще несколько минут Алена провела за светской беседой о невыносимом поведении подростков, угрожающем росте терроризма и ценах на красную икру.
 Между тем Ташка, наверное, измучила охранника, умоляя дать ей подержать табельное оружие — «Ну, на пять секундочек! Ну, хоть пустую кобуру! Ну, пожалуйста, что вам, жалко, что ли?!» — успела поиграть в футбол собственным рюкзаком и измерила все лужи во дворе. Хотя нет, на территории лицея в любую погоду было чистенько и сухо. Словно дворник Потапыч каждый день пылесосил асфальт.
 Наконец, Тамара Эдуардовна решила, что светская болтовня ее утомила, и попрощалась с Аленой.


* * *

 Он не ошибся в выборе, приехав сюда несколько лет назад. Город ему нравился. С одной стороны — провинциальный тихоня, с другой — богатенький наследник, как будто только примеривающийся к солидным сбережениям почившего папаши. Было где развернуться. Начать все с начала.
 У него неплохо получилось.
 Если бы не этот чистоплюй, получилось бы — отлично!
 Впрочем, так неинтересно. Ему всегда нравились противники сильные и упорные, а здесь за все время так и не встретилось достойного сопротивления. Так что последнего, самого перспективного в этом плане, он оставил на десерт.
 В его годы простительна слабость к сладкому…
 Что ж, битву за лакомый кусочек можно начинать. План продуман, исполнители в позе «готовсь!» К тому же обстоятельства явно складываются в его пользу. Не зря же так вовремя попался ему под руку этот столичный лох, возомнивший себя покорителем провинции. Спасибо старым товарищам, не подкачали. Правда, они-то думали, что клиента ему сватают, а он подкорректировал кое-что, и получился из московского гостя не клиент, а подсадная утка.
 Забавная роль, не правда ли?
 Эпизодическая, конечно, но остальные уже распределены. Вот только козла отпущения он пока не выбрал.
 Дело, в общем-то, нехитрое.
 Он отставил бокал с коньяком и придвинул к себе тонкую папку, в которой лежало всего несколько машинописных страниц. Ничего интересного — крупным шрифтом биографии мелких людишек. Их пристрастия, слабости, послужные списки, уровень зарплаты. Последний пункт — четырехзначные цифры, экая несправедливость! — его здорово рассмешил.
 Он с удовольствием похохотал некоторое время, не переставая, однако, думать о претендентах.
 Красотка по другую сторону двери недоуменно прислушалась. Звуки, доносившиеся из кабинета босса, очень напоминали скрежет металла по стеклу.
 Она скривилась и быстро отскочила в глубь своей конторки.
 Ожил селектор.
 — Зайди, — услышала она отрывистую команду. Босс, развалясь в кресле, глядел в одну точку и сам себе улыбался. Как же она боялась этих его улыбочек! Он вдруг посмотрел на нее в упор сердитым и удивленным взглядом, и красавица неуютно поежилась, почувствовав себя беззащитной киской, некстати подвернувшейся под ноги хозяину.
 — Вы меня вызывали, — напомнила она робко.
 — Чего тогда жмешься? — гавкнул он. — Садись! Он нарочно пугал ее. Так девочка лучше соображала. Вынув из папки один лист, он придвинул его к ней и лениво произнес:
 — Вот этот. Сегодня же наладь контакт. Неделя на полное взаимопонимание. Упустишь, другого будешь искать сама. Вопросы?
 Девушка сосредоточенно пробежалась глазами по строчкам. Озадаченно нахмурилась.
 — Кроме жены у него есть кто-то?
 — Там же написано, — вкрадчиво попенял босс. — Дочь.
 — Да, но у дочери и у женщины другая фамилия, — не поднимая глаз, доложила красавица, — скорее всего, ребенок не его. Может быть, на всякий случай найти еще кого-то? Родителей? Или сестру, например?
 Он довольно хрюкнул.
 — Хорошо, что заметила. Скажешь ребятам, пусть роют. А пока достаточно бабы с дитем. — Потом он задумчиво отпил коньяка и добавил: — Отправляйся, детка.
 Он никогда не называл ее по имени. Как и остальных подчиненных. Попросту не давал себе труда запомнить их имена, вот и все.


* * *

 В кафе по поводу обеденного перерыва было многолюдно и шумно.
 Бородатый мужчина в надвинутой на глаза кепке склонился к своей собеседнице.
 — А условия? Какие условия?
 Шепот его был полон страсти, будто они лежали в постели и готовились к очередному витку сексуальной игры. Девушка в который раз подивилась прозорливости босса. Как же он углядел всего в нескольких строчках этого бородача?! Более подходящую кандидатуру трудно было придумать.
 Сам трясется от страха, а глаза горят диким желанием. Денежек тебе хочется, миленький, да? Много денежек! И чтобы не работать, а так — пошустрить влегкую.
 Девушка понимающе кивнула, старательно пряча брезгливую ухмылку.
 — Условия достойные, — ответила она и, положив раскрытую ладонь на стол, легонько постучала пальцами.
 Этот кретин не понял.
 Она постучала настойчивей, и бородач недоуменно перевел взгляд на ее руку. С превеликим трудом до него дошел смысл ее жеста.
 — Пять? — шевельнулись тонкие губы.
 Она едва не застонала от досады. Ну, каков идиот! Кепку для конспирации на нос натянул, невежа, а язык за зубами держать не может. Ерунда это, конечно, какая к черту еще конспирация! Зато сразу видно, что парень туп, как пробка.
 — Столько стоит операция, — усталым голосом уточнила красавица. — Помимо этого у вас будет оклад, если шеф решит, что ваши услуги нам интересны.
 — Оклад? — зачарованно повторил кепочный узник. Так бы и дала по башке! Идеальный вариант, идеальный! Но как все-таки трудно общаться с кретинами!
 Кретин же торопливо облизнул пересохшие губы и залпом выпил стакан минералки, стараясь не глотать слишком шумно. Он многого ждал от этого предложения, но все-таки не думал, что оно будет настолько серьезным. О долговременном сотрудничестве даже не помышлял. А теперь перед ним раскрывались такие перспективы!.. Осталось протянуть руку, которая слегка подрагивала от страха и близости мечты. Но из последних сил он держал марку, не подозревая даже, что собеседница потешается втихомолку над его потугами выглядеть уверенным и важным.
 Неужели наконец-то удача повернулась к нему лицом?
 Только бы не спугнуть, только бы не лопухнуться. Эх, наверное, зря он так сразу согласился, вот что! Надо было поломаться, цену набить, обдумать все как следует тоже не помешало бы! Ведь он рискует. Блин, и правда, он же рискует.
 Девушка, не спеша потягивающая кофе, мысленно скривилась, наблюдая, как собеседник ерзает на стуле и хмурится, что-то лихорадочно прикидывая.
 Вот болван! Опомнился наконец! Стал соображать, чем все это ему грозит. Как бы не сорвался сразу!
 — Заказать вам шашлык? Здесь его замечательно готовят, — задушевно предложила она, чуть придвинувшись к нему.
 Бородатый испуганно отшатнулся, возвращаясь из глубины своих переживаний.
 — Да, спасибо, — кивнул он, расслабившись немного от ласкового взгляда красотки.
 Она ободряюще улыбнулась, и он решился все-таки на вопрос.
 — Какие у меня гарантии безопасности?
 — Всякие, — еще шире улыбнулась она, — наши специалисты будут поддерживать вас и в любую минуту придут на помощь. Вы же понимаете, что ваша безопасность и в наших интересах тоже.
 Из чего следовало последнее заявление, было неясно. Однако сказано оно было с такой нежностью, с такой уверенностью, что логика отказала мужчине.
 Он облегченно вздохнул и принялся ждать обещанного шашлыка, полностью уверовав, что сегодняшний день положит начало его новой жизни.
 А когда шашлык принесли, девушка отлучилась в туалет и, собравшись с духом, набрала номер босса. Почему-то даже по телефону разговаривать с ним было неуютно, словно его тяжелый волчий взгляд просачивался в трубку и обдавал с ног до головы холодом.
 — Все в порядке, — только и сказала она.
 — Все? — уточнили недоверчиво на том конце провода. — Он уже согласен?
 — Да. Только трусит страшно.
 — Это хорошо, — задумчиво произнес босс. — Но постарайся больше его не запугивать. Пока рано.
 — Я сегодня еще нужна вам? — скороговоркой спросила девушка.
 — Ты мне всегда нужна, детка, — из трубки донеслось скрипучее хихиканье, — так что приезжай, а ребята пусть проводят нашего козлика.
 Она прикрыла глаза и обреченно вздохнула. Как ее угораздило во все это вляпаться?!


* * *

 Они вышли в осень.
 Лицей находился на окраине, в тихом районе Арбеково, и тут, среди шикарных многоэтажек и новеньких коттеджей, было чистенько я уютно, однако стоило выйти на проспект к остановке — и слякотный провинциальный октябрь предстал в полной красе. Грязь по колено, горы влажной жухлой листвы, перемешанной с мусором, буйный ветрище.
 — Мам, ты лодку с собой не взяла случайно? — весело спросила Ташка, оглядывая очередную безразмерную лужу.
 И, услышав в ответ материнский смешок, вознамерилась прыгать. Алена едва успела ухватить ее за шиворот.
 — В обход!
 — Ну, мам!
 — Не мамкай!
 — Ма, а ты сегодня голубцы сделаешь? А то я есть хочу, как кентавр!
 Голубцы были коронным блюдом Алены.
 — С чего это ты решила, что кентавры самые прожорливые? — мимоходом удивилась Алена, поправляя дочкин шарф, который почему-то неизменно оказывался размотанным и волочился сзади, будто королевский шлейф.
 — Ни с чего, просто так. Мам, ну хватит меня пеленать! Вязала бы ты что ли шарфы покороче…
 — Тебе какой ни свяжи, все одно!
 — Ну, тогда давай забацай мне манишку. Я буду красивая и аккуратная. Пока не начну в нее сморкаться!
 — Ташка! — Алена сделала возмущенное лицо, но все-таки хихикнула.
 Эмоции всегда брали в ней верх над воспитательными порывами, и Алена все никак не могла решить, хорошо это или плохо. Пока она решала, Ташка росла и безо всяких угрызений совести вела себя соответственно своим представлениям о жизни.
 Взявшись за руки, они дошли до остановки, и уже оттуда, укрывшись под стеклянным козырьком, смотрели, как наползает на город осенний промозглый вечер. Лениво, громоздко, будто слон в джунглях, пробирались вдоль улиц тяжелые сумерки. Тучи в изнеможении навалились друг на дружку и толпились, как люди на тесном пяточке остановки, а через секунду захлюпали мокрыми носами, и от дождя мгновенно стало совсем темно.
 — Прямо волком хочется выть! — серьезно проговорила Ташка, топчась на одном месте.
 Алена прижала ее к боку, так что рыжий хвост уперся под мышку, и Ташка беспокойно завертелась, устраиваясь поудобней.
 И почему-то вспомнилась другая осень. Из чужой, придуманной жизни.
 Сколько ей тогда было? Как Наташке, наверное. Накрахмаленная юбка колом, отражение солнца на носках туфель, бледная улыбка, аккуратные косы-корзиночки в ослепительно белых бантах. И подруга Юлька — единственная и неповторимая — мечтательница, как и она, только с решительным блеском в глазах:
 — Давай в кино сбежим! У Пашки сегодня смена! Пашка был Юлькиным братом и предметом зависти Алены.
 — Давай, он нас бесплатно пропустит! — жарко шептала Юлька. — И фильм сегодня отличный! Про любовь!
 Почему Алена поддалась тогда? Рассудительность чуть ли не впервые изменила ей, и страх перед возможным наказанием за прогул тоже не помешал. Потом, конечно, преступление раскрылось, и учительница доложила родителям, что «ваша девочка отсутствовала без уважительной причины», и те долго и нудно допрашивали девочку, стенали и охали, в итоге оставив ее без сладкого и надежды провести каникулы у моря.
 Но все это было потом.
 А сначала… Они с Юлькой сидели в мрачном зале и, одинаково раскрыв рты, таращились на экран.
 Нет, спустя столько лет, Алена не помнит, конечно, ни названия фильма, ни режиссера, ни подробностей сюжета.
 Только минутная сцена застряла в душе прочно и, по всей видимости, навсегда. Другая, любимая осень — вкрадчивая, сочная, с ласковым шепотом дождя — оттуда.
 Алена помнит ее до мелочей, до судорог в горле, когда хочется плакать и толком не понимаешь, почему.
 Помнит незнакомый город, окутанный серебристыми облаками, необъяснимое, горько-нежное очарование улиц с блестящей от дождя брусчаткой, цветами на каждом подоконнике, островерхими черепичными крышами, каминными трубами. Помнит внезапное солнце, мягко переступающее по куполам соборов, и площадь, залитую тихим светом, и попирающую небо Эйфелеву башню.
 Помнит открытое маленькое кафе. Дымящуюся чашку кофе на столике под навесом. Тонкие женские пальцы, нервно скользящие по гладкой ткани пальто. Помнит жадный взгляд, в котором стремительно отражались осенние каштаны, ворохи листьев вдоль бульвара и силуэты прохожих. И мгновенную, иступленную радость в глазах, когда из-за поворота, устрашающе рыча, вывернул забрызганный грязью черный мотоцикл.
 Помнит, как женщина зачарованно, словно во сне, поднялась. Машинально отряхивая свое удивительное, белоснежное пальто, улыбнулась, как человек, дождавшийся чуда. А мужчина, спрыгнувший с мотоцикла, нетерпеливым движением сдернул шлем с головы и двинулся ей навстречу.
 И камера закружилась над их головами, то приближаясь, то поднявшись высоко, охватывала умытый дождем Париж, набережную, макушки деревьев. А потом в город входили сиреневые таинственные сумерки, и не было ничего прекрасней на свете этого вечера в осенних одеждах, и мужчина с мотоциклетном шлемом в руках все стоял рядом с женщиной в белом пальто, и лиц их было уже не видно, но Алена точно знала, что они счастливы.
 Она не помнила внятной концовки — лишь острое ощущение чуда, случившегося с этими двумя, и неожиданную, пронзительную грусть оттого, что в жизни так не бывает. Теперь ей казалось, что с этим фильмом кончилось ее детство, нет, конечно, куклы остались на своих местах и в салочки она играла с прежним вдохновением, только неведомая раньше печаль время от времени пробиралась в душу, напоминая, что самое главное, самое дорогое никогда не исполнится. То, о чем рассказали лица влюбленных с огромного экрана кинотеатра. То, что дорисовало воображение. То, что отозвалось в сердце сладкой болью — на всю жизнь.
 Она мечтала двадцать лет и будет мечтать дальше. О том, как сияет Париж, а в маленьком уютном кафе пахнет круассанами и лучшим кофе на свете. И она — в белом пальто! — сидит за столиком, ожидая человека, который научит любить его простой земной любовью. И ее дочь нетерпеливо ерзает рядом, тоже в белом пальто, уже перепачканном шоколадными крошками, любопытная, будто обезьянка, вспыльчивая и насмешливая, с глазами как выстрел. Они знают, что ждать осталось недолго, совсем чуть-чуть.
 …Жаль, что этого никогда не случится.


* * *

 Колючий мелкий дождь бил в лицо, сыпал за воротник, ветер ныл противно, будто избалованное дитя, прохожие идиоты то и дело задевали своими дурацкими зонтами, лужи стояли по колено, и конца всему этому не предвиделось.
 Дудки!
 Он улыбнулся внезапно улыбкой победителя, поплотней закутываясь в плащ.
 Вот уж дудки!
 Все это кончится очень скоро, и никакие кретины больше не посмеют толкать его в бок на узкой слякотной дороге, и никакой дождь не станет помехой на пути его «мерседесу». Или «вольво», он еще точно не решил.
 Все изменится. Этого шанса он не упустит! Он слишком долго ждал свою синюю птицу, он устал, в конце концов, и заслуживает отдыха. Отдыха не дома в постели с женой — о, безусловно, хорошей женой, самой лучшей, которую только можно найти, любящей, нежной, верной, домовитой! Она его обожает, это точно. И он к ней относится совсем неплохо. Но, черт подери, кто бы знал, как надоел ему этот рай, созданный в отдельно взятой квартире! Эти убогие занавесочки, покрывальца, прихваточки, вышитые вручную — может, красиво, хрен его разберет, но так и разит бедностью! — эта уютная простота, этот тщательно подобранный интерьер, в котором так и хочется выть от безысходности. Потому что задыхается он здесь, задыхается и все! Ему не нужен диван из магазина «Комфорт» за три с половиной тысячи рублей! Его не пучит от радости при виде добротного, под старину, комода с распродажи. И он не желает, — слышите, НЕ ЖЕЛАЕТ! — покупать стиральную машину в кредит.
 Ему надоело!
 Фух!
 Из-за угла, словно крокодил со светящимися глазами, выползла длинная машина. И наподдав газку, шофер энергично въехал в лужу, так что во все стороны полетели брызги.
 Ну, все!
 Сжав кулаки, он стоял и смотрел, как грязные потеки стекают с колен. Потом его словно прорвало, и многосложные матерные пируэты понеслись вдогонку шутнику за рулем лимузина.
 Встретиться бы с тобой в темном переулке, объяснить бы, что за такие приколы бывает!.. Впрочем, нет. Ни драться, ни объяснять толково он не умел.
 И плевать! Зато теперь у него будет полно времени, чтобы этому научиться. Не придется тратить его на всякую ерунду типа работы, муторных переговоров, обычно заканчивающихся ничем, отчетов начальству, дороги домой на общественном транспорте в час пик, тягостных дум, где бы достать много денег, и сногсшибательных видений, как их потратить. Вот провернет пару сделок для этой красотки, и можно будет не мечтать, а действовать. В первую очередь он, конечно, купит машину. И уедет на ней подальше от диванов с распродажи, в новый дом с подвесными зеркальными потолками, джакузи, десятком спален, витой лестницей и подземным гаражом. И еще с этим… как его… обогревом пола, вот. Хоть ему всего тридцать два, мерзнет он постоянно, словно старик. Да и вообще обогрев полов — штука нужная. Ну, а если и не нужная, какая разница?! Главное, что будет возможность это сделать. Будет, будет.
 Конечно, ему страшновато. Но адреналин, словно кем-то впрыснутый в кровь, уже растекся по всему телу, завладел целиком и полностью и теперь командовал: «Не оглядывайся! Не медли!» Так что панике он не поддастся, нет! Он все сделает правильно, и скоро все узнают, чего он стоит на самом деле. И эти тупые козлы, которым просто повезло до такой степени, что они безболезненно сыплют деньгами направо и налево. И пронырливые шакалы, называющие себя его коллегами. И женщина, ждущая его с ужином и рассказами о своей трудной, скучной учительской работе.
 Наверное, ему все-таки стыдно перед ней. Даже пару раз мелькнула мысль, не предупредить ли ее о надвигающихся переменах. Хотя бы намекнуть. Или как бы ненароком спросить совета, прикинувшись, что речь идет о ком-то другом. Она умная, его жена. Она поддержала бы его, подсказала кое-что, в чем он не слишком разбирается.
 Но с другой стороны, еще неизвестно, захочет ли он с ней остаться, когда все будет кончено и целый мир окажется у его ног. Конечно, он любит ее, и все такое. Но ведь мужчине нужно разнообразие?
 Собственные мысли казались ему очень верными, логичными, мудрыми. Однако, что-то не давало покоя. Что-то вроде камешка в ботинке — маленького, но острого.
 Быть может, это называлось чувством вины?
 Как бы там ни было, такая мелочь не помешает ему исполнить задуманное. Все же совесть требовала хоть какого-то успокоения. Отряхиваясь, будто мокрая собачонка, он зашел в супермаркет и потратил уйму денег на бестолковую вкусную еду, дорогое шампанское, какие-то сувенирчики и безделушки.
 Он так и не обратил внимания на машину с заляпанными номерами, которая неторопливо ползла за ним следом.


* * *

 — Если Балашов снова сидит за моим компьютером, я его убью! — заявила Ташка, когда они с Аленой, уставшие и промокшие, бежали от остановки домой.
 Но Балашова еще не было, и Ташка, стуча зубами от холода, первым делом уселась проходить пятый — или пятнадцатый? — уровень какой-то своей космической стрелялки.
 Ну, что за девчонка растет?!
 — Надень, — Алена сунула дочери теплые носки и принялась растирать полотенцем золотистые лохматульки, с которых капала на ковер водица.
 Ташка фыркала и уворачивалась.
 — Иди ты, мама, лучше в душ!
 — И пойду!
 Через полчаса, распаренная и довольная жизнью, Алена завернулась в пушистый халат и вышла на кухню. Каждый раз ее удивляло и повергало в состояние какого-то совершенно детского восторга наличие этой самой кухни, которая целиком и полностью принадлежала ей. Впрочем, как и вся квартира. Когда несколько лет назад умерла престарелая тетка — то ли папина троюродная сестра, то ли внучатая племянница маминой бабушки — ее двухкомнатные хоромы с видом на Суру достались Алене. Неизвестно, почему старушка вспомнила о ней, но факт оставался фактом — прождав положенные полгода, выдержав возмущенные нападки родителей: «Зачем тебе целая квартира?! Надо быть скромней! Возвращайся домой, а тетину жилплощадь мы будем сдавать», — Алена вступила в законные права наследства. О, неописуемое блаженство с тех пор нисколько не убавилось!.. Все здесь она переделала по-своему, и каждый сантиметр был дорог, и запахи в квартире витали особенные, очень родные. В том доме, где Алена выросла, обычно пахло хлоркой — мама поддерживала прямо-таки стерильную, больничную чистоту; луком — папа считал, что в нем больше всего витаминов, и чтобы зазря не выкидывать деньги, выращивал его в баночках на подоконнике; голыми стенами — родителям в голову не приходило повесить картинку или — Боже упаси, какое мещанство! — ковер. Нет, они не были скупы, просто искренне полагали, что лучше потратиться на «Антологию русской поэзии» в трех томах, сходить в оперу, на оставшиеся двадцать рублей до зарплаты — поехать на экскурсию в Пушкинский заповедник. А что до остального — все это блажь: и вкусный обед, и новый портфель, и красивая, почти живая кукла, умеющая говорить «мама!», и пальто с одинаковыми пуговицами.
 Какая тебе разница, удивлялась мама, когда Алена со слезами на глазах застегивала эти дурацкие пуговицы разных цветов и конфигураций — еще не хватало бегать по городу в поисках каких-то там пуговиц! Носи бережней, в конце концов!
 Алена покорно кивала. А то, что пуговицы с пальто обрывали хулиганы в школьной раздевалке, никого не интересовало. Так же, как никому не было дела, что ей хотелось, допустим, пирога с малиной или рассыпчатого пюре, а вовсе не пельменей или макарон — каждый день, каждый день, каждый день! Мама преподавала в институте, и готовить, конечно же, было некогда. Алена пыталась сама, но это пресекалось в корне: «Нечего тратить время на ерунду! Пища должна быть сытной и полезной, только и всего!»
 Слава Богу, теперь у нее есть собственная кухня! Где на окнах висят занавески, вышитые собственными руками, и пахнет сногсшибательно варениками, голубцами, курицей по-татарски — чем угодно! — собственного исполнения.
 И пускай она сто раз мещанка!
 Алена поставила разогреваться суп, щелкнула чайником и принялась колдовать над бутербродами. Запеченные в сыре ломтики «бородинского», предварительно натертые чесноком, посыпанные зеленью, и обваленные в картофельном пюре. Вкуснятина, пальчики оближешь! Потом она заварила чай, сняла кастрюлю с супом с плиты и стала дозываться Ташку. Та откликнулась не с первого раза и не слишком довольно. Но все-таки пришла.
 — А голубцы? — хищно обведя глазами кухню, поинтересовалась дочь.
 — Будут, — пообещала Алена, придвигая тарелки.
 — Ну, мам! Я в школе уже щи ела!
 Алена сунула дочери ложку и салфетку и вполне миролюбиво произнесла:
 — Не ври! Мне Мария Андреевна рассказала, как ты ела. Мясо выловила и схомякала, а гущей полила кактусы! Я тебя умоляю, веди себя прилично хотя бы в школе!
 — Мам, а ты не разговаривай с набитым ртом! — велела в свою очередь Ташка.
 Они переглянулись и хихикнули, как две подружки. И тут в замке заскрежетал ключ.
 — Балашов, — скривилась Ташка и решительно поднялась.
 — Эй, хватит уже, а? — попросила Алена.
 — Я у себя поем, — спокойно сказала дочь, размещая на подносе тарелку с супом, бутерброды и чай.
 В коридоре зажегся свет и донеслось радостное:
 — Девчоночки! Я пришел, мои хорошие!
 — Ну, хоть бы раз в жизни обошелся без сюсюканья, — покачала головой Ташка.
 Алена нахмурилась. Алексей Балашов — хороший человек, и любит их обеих, и вообще…
 — Что вообще? — ехидно сверкнули черные глаза. — Он — твой муж, вот ты с ним и сиди! А я обойдусь как-нибудь!
 — Девочки! Ау! — надрывался в прихожей хороший человек Алексей Балашов.
 Алена еще раз с печальной укоризной взглянула на дочь и пошла встречать мужа. Он действительно казался ей положительным во всех отношениях, и Наташкино пренебрежение было совершенно непонятно. Ведь дочь не ревновала, не утопала в эгоизме, их совместному проживанию — то есть, гражданскому браку — не препятствовала, истерик не закатывала, козней не чинила, хотя поначалу Алена опасалась именно этого. А вышло совсем иначе. Алексей изо всех сил старался Ташке понравиться, но в ответ получал только снисходительные ухмылки. «Ненавижу подлиз!» — кричала Ташка, когда Алена уговаривала ее быть к нему подобрей. Дочь считала Алексея кем-то вроде далекого родственника из глуши — неуклюжего, развязного и надоедливого, как муха.
 С другой стороны, все могло быть намного хуже, сказала себе Алена. И это помогло ей успокоиться.
 А в голове будто сама собой нарисовалась знакомая картинка из мечты: они с дочерью в белых пальто за столиком парижского кафе. И тот, кого они обе ждут, зовется как-то иначе, не Алексей Балашов, нет.
 Тьфу, ну что за глупость?!
 Зачем ей кто-то, кроме Леши?! Он — теплый, сильный, надежный, как плюшевый мишка из детской. А она — женщина, давно распрощавшаяся с иллюзиями, и точно знает, что влюбленность ни к чему хорошему не приведет. Однажды она уже вышла замуж по великой любви, и чем это кончилось? Пшиком. Вселенским несчастьем, о котором она никому и никогда не рассказывала. Опустошенностью. Разочарованием. И все потому, что она сама все придумала про него, а потом принялась это «все» любить. Молодости свойственны подобные фокусы.
 А Балашов — хороший человек. Его она не выдумывала, его она приняла — отчасти потому, что другого выхода просто не было. Или утопиться с тоски, или Балашова принять. Топиться она не могла из-за Ташки. Не имела права. А ведь тянуло — особенно по ночам, когда так ясно обнаруживалось, что постель слишком широка для нее одной.
 Хотелось отогреться, хотя бы чуточку, самую малость. Балашов оказался похожим на уютную, большую печку. Иногда он Алену раздражал, но не часто. Она приучила себя к мысли, что нельзя ждать, ждать чего бы то ни было. Кому-то подходит правило «не верь, не бойся, не проси», а ее спасает вот это «не жди!» Когда ожидания не оправдываются, очень больно.
 Поняв это после развода с первым мужем, она раз и навсегда решила: «Ждать от жизни нечего, надо потихоньку пользоваться тем, что уже есть». Иначе потом придется собирать себя по кусочкам.
 Вот случился человек хороший — бери. Естественно, не сразу, а приглядись, обдумай, тщательно взвесь. Как говорится, семь раз отмерь, один отрежь. Чем больше Алена раздумывала, тем больше убеждалась, что у них с Балашовым получится отличная семья. Он был работящим, ласковым — сюсюкал, как выражалась Ташка, но это лучше, чем мужская обычная сухость! — с ним было интересно поболтать о том, о сем, он всегда внимательно слушал ее, старался понять, глядел с беспокойством. Это так здорово, когда за тебя кто-то беспокоится.
 И от рук его веяло теплом.
 Она с ним совершенно счастлива.
 И это — окончательно.
 — Ален! Ну, я стою-стою! Где мой поцелуй? Я устал, как бобик, у меня куча новостей! А где Ташка, я ей диск купил и вот еще, хрень какую-то для модема, говорят, скорость соединения увеличивает раз в десять!
 Хрень — дело хорошее. Но почему бы не назвать ее как-то иначе? В русском языке полным-полно симпатичных слов, которыми можно обозначить незнакомый тебе предмет.
 Вещица. Нечто. Кое-что. Финтифлюшка, в конце концов…
 Эк ее занесло!
 Алена моментально одернула собственные мысли, будто это был табун не в меру разгоряченных лошадей.
 — Леш, поставь пакеты, что ты с ними обнялся?
 — Там подарки, — горделиво откликнулся он. Алене стало стыдно за свои мысленные придирки. Он был таким славным, таким заботливым парнем, а сегодня выглядел как-то особенно трогательно. Темная густая борода не могла скрыть широкую улыбку, глаза за стеклышками очков блестели победно, и даже в развороте плеч, обычно чуть ссутуленных, ощущалось сейчас торжество. Интересно, что это такое произошло?
 Она взяла в руки большую и теплую ладонь мужа. Он осторожно опустил пакеты и притянул Алену к себе.
 — Какие еще подарки? До праздников вроде далеко, что ты придумал? — осведомилась Алена, радуясь спокойной, привычной силе его объятий.
 — Милая, — щекотно приблизилось его дыхание, — сегодня такой день… Мне наконец-то попался человек, нормальный человек, готовый платить нормальные деньги!
 — Что за человек? — промурлыкала она, потершись щекой о его плечо.
 — Очень солидный клиент. Если я заключу с ним сделку, то выйду совсем на другой уровень. Я решил, что мы должны по этому поводу того… отпраздновать, в общем. Смотри-ка…
 Алексей высвободился, снова сгреб пакеты и протопал на кухню. До Алены, наконец, дошел смысл его сообщения. Она поскакала следом чуть не вприпрыжку.
 — Так ты добился, да? Леший, тебе удалось прорваться?
 Он и вправду прорывался. Все те годы, что они вместе, Алексею не везло в работе. В риэлторской фирме, куда он устроился сравнительно недавно, дела тоже шли еле-еле. То есть, у ее владельца они продвигались успешно и только вперед, а вот у рядового агента Балашова топтались на одном месте. Ему платили проценты от сделок, а достойные клиенты на эти самые сделки все не подворачивались, коллеги подсиживали, буквально изо рта вырывали куски — и самыми мелкими не гнушались. Алексей постоянно где-то еще подрабатывал, даже порывался ехать в Москву, ибо «только в столице крутятся настоящие бабки!», а в свободное время придумывал сложные, но нереальные комбинации по мгновенному обогащению. Алена ласково подтрунивала над ним, убеждая, что все и сразу получить невозможно.
 И вот, он все-таки пробил «реального клиента», как, по рассказам Алексея, выражались у них в офисе.
 — Лешка, ты молодец! Я всегда знала, что ты молодец! — Алена чмокнула его в макушку и, заглянув через плечо, весело ужаснулась: — Слушай, куда ты столько всего накупил?! О Господи, это что? А это зачем? У нас и в холодильник столько не влезет! Ты свихнулся от радости? Ташка, иди сюда! Ну, иди же!
 — Голубцов, я так понимаю, не будет? — возникла на пороге Наташа.
 Алена легонько дернула ее за нос и пропела, что какие уж тут голубцы, когда шампанского три бутылки, салаты заморские в огромном количестве, икра красная, киви зеленые, курица горячая только с гриля и еще полно всякой всячины, от которой может сломаться стол.
 Ташка отодвинулась от матери и насмешливо поинтересовалась:
 — Балашов, у тебя что, дядя-миллионер в Америке объявился?
 — Я сам себе миллионер, — ничуть не задетый таким обращением, ответил Алексей. — Ты вон в том пакете поройся, там подарки тебе и маме.
 — Подарки мы любим, — сообщила Ташка таким тоном, что стало ясно: балашовская щедрость ее не тронула.
 Алена, ловко накрывая на стол, погрозила дочери кулаком.
 — Хватит ерничать, садись давай.
 — Так я уже супом сытая, — усмехнулась та, — а вина вы мне все равно не нальете.
 — Нальем! — пообещал Алексей.
 Откуда же ему было знать, что Ташкино уважение заслуживается вовсе не сюсюканьем и вседозволенностью? Наверное, если бы Ташка захотела, он бы и сигареткой с ней поделился, и гопака сплясал бы. Так думала Алена, и не осуждала его за это, Боже упаси! Для нее мотивы всегда были важнее поступков.


* * *

 Октябрю было совершенно плевать, что настало утро. Солнца не предвиделось, только звезды побледнели, и ночное угольное небо слегка растушевала туманная серость. Вылезать из постели не хотелось. Да что там — жить было лень и тошно.
 Осенью всегда так. Особенно по утрам. Особенно после шампанского, которое Алена не слишком любила, но вчера пила с удовольствием. Все-таки у них был праздничный вечер! Мужу повезло, наконец-таки, с работой, разве это не повод? Повод! А причина? Ведь еще была причина, если уж совсем начистоту.
 Хотелось напиться. Хотелось легкости, звенящей и бессмысленной пустоты в голове, чтобы она хоть на некоторое время перестала работать. Чтобы не ворочались туда-сюда тяжелые жернова никчемных, бредовых мыслей.
 О белом пальто и Париже.
 О ком-то, кого знать не знаешь, но ждешь.
 Разве не чушь? Но от нее некуда было деваться, и Алена пила бокал за бокалом, и внимательно слушала мужа, и смотрела на него с беспомощной тоской, мысленно умоляя, чтобы он хоть как-то помог расправиться с ее мечтой.
 Она не помнила, в какой момент перестала думать обо всех этих глупостях. Напилась.
 А теперь вот что-то рассыпается в голове на мелкие кусочки, и во рту мерзопакостно, и от осеннего утра с души воротит.
 — Ты спи, — поднимаясь, великодушно прошептал Алексей, хотя терпеть не мог собираться в одиночестве.
 Но чувство вины, заставшее его врасплох, не улеглось еще окончательно. Хотелось сделать жене что-нибудь приятное. Необременительное и не требующее больших затрат — моральных и материальных. Хотя, Бог с ней, он теперь может многое себе позволить, купит ей сегодня какую-нибудь побрякушку. Золотую. Или серебряную. Пусть радуется, ему не жалко. Тем более что сегодня ночью она была такой непривычно пылкой… Прям удивительно. С ней всегда было хорошо, но чтобы так! Может, он и не уйдет никуда. Хоть и надоел домашний очаг до зубовного скрежета, все-таки променять уютную, ласковую жену на неизвестную красотку было бы глупостью.
 Надо еще все обдумать. В любом случае, никакие красотки на него пока не торопятся вешаться. Им не нужен рядовой служащий. Им подавай толстосумов, и завтра он станет одним из них, и сам будет решать, с кем и когда. Тогда и посмотрим.
 Свобода выбора — звучит заманчиво, черт побери!
 — Ну, зачем ты встала? — с ласковым укором обернулся Балашов, заслышав в коридоре легкие шаги.
 Алена зевнула, осторожно придерживая рукой затылок, в котором что-то звенело.
 — Мне все равно к десяти на работу, — пробормотала она, — чего уж тянуть-то?
 — Разве у тебя сегодня уроки? — удивился он.
 — Я же тебе вчера говорила, Тамара Эдуардовна попросила ее заменить.
 Алексей нахмурился. Готовность жены выручать всех и каждого раздражала его невероятно.
 — А она? Она тебя потом заменит или снова прокатит?
 Алена с досадой дернула плечом и промолчала. Он продолжал бубнить о том, что надо уметь говорить «нет» и вообще в первую очередь думать о себе, а уж потом — что вовсе даже необязательно — о других. Пока Алексей разглагольствовал, она сноровисто жарила отбивные, стряпала бутерброды и накрывала на стол.
 — Садись, Леш. Ты на обед сегодня приедешь или как?
 — Куда я еще поеду! — угрюмо откликнулся Балашов, изо всех сил теребя галстук. Когда он нервничал или злился, то обязательно что-нибудь мусолил в руках. — Час сюда, час обратно, а дел-то теперь будет по горло!
 — Тогда я тебе с собой супа налью, — решила Алена, — у вас же в офисе можно разогреть?
 Не прекращая мять бедный галстук — вот ведь дурацкая привычка! — он заявил, что тысячу раз просил ее не заводить разговор «о супе и где его можно разогреть!»
 — Но горячее нужно есть обязательно, — упрямо возразила Алена, впихивая ему в руку вилку.
 Он отшвырнул ее раздраженно. И принялся разминать салфетку.
 — Я только кофе попью, иначе не успею. И перестань, Христа ради, изображать мать Терезу!
 — Я никого не изображаю! — обиделась Алена и вместо салфетки всучила ему журнал с холодильника.
 Авось отвлечется.
 Балашов покосился на жену, потом на журнал и разозлился окончательно. У него в руках был свежий номер Ташкиного «Космо».


* * *

 Жаль, что Лешка рассердился и стремглав убежал на работу. Они могли бы вместе прогуляться до остановки. Ради этого можно было выйти и пораньше. Ведь уже тыщу лет они никуда не выбирались, даже в парк по соседству — просто побродить, держась за руки, помолчать сообща.
 Очень жаль.
 А у Ташки сегодня вторая смена, она на радостях будет дрыхнуть до полудня.
 Алена вздохнула горестно, представив, что сейчас надо будет одной тащиться к остановке, скучать в ожидании автобуса. И возвращение домой будет таким же тоскливым.
 К тому же в коридоре она столкнулась со своим отражением, и настроение испортилось вовсе.
 Накраситься, что ли? Алена скептически поморщилась, понимая, что никакой макияж не скроет кислое выражение лица. Ну да бог с ним, с выражением, все остальное тоже никуда не годилось. Длинный конопатый нос, рот большой, как будто клоунский, припухшие глаза с рыжими щеточками бровей. И на голове не пойми что — словно она выглядывает из соломенного шалаша.
 Алена приутюжила этот самый шалаш двумя ладонями, но как только убрала руки, волосы освобожденно зашуршали и снова встали торчком. Ужас какой! Времени на укладку вечно не хватает.
 Но сейчас-то вполне можно заняться собой. Даже в парикмахерскую реально успеть. Правда, тогда к уроку она не успеет подготовиться. Но ведь вся программа литературы, да и русского, давным-давно отпечаталась в голове так, что разбуди ее среди ночи, она без запинки проведет урок.
 Непонятно, зачем каждый раз тратить время на повторение, искать интересные материалы, читать методички, штудировать пособия и т. д., и т. п., и др.
 Не лучше ли заняться собственной внешностью?
 Алена прикинулась, что не слышит собственных мыслей, быстренько прилизалась, забрала волосы в аккуратный пучок, прошлась пуховкой по лицу, а тушью по ресницам, Отражение в зеркале стало немного поярче.
 До идеального же было далеко, как до Китая пешком.
 Ну, и ладно. Она никогда красоткой и не была. Даже просто хорошенькой себя не считала, зато надеялась, что обладает неким шармом и обаянием. Хорошо, что некогда было обдумывать данный факт как следует. Такие вот приступы самокритичности случались с ней раз в столетие.
 И слава Богу!
 Она надела плащ, на шее завязала замысловатым узлом невесомый, элегантный шарфик собственного сочинения и отправилась на работу.


* * *

 — Кирилл Иваныч, из налоговой звонят, — доложила по селектору секретарша, — будете говорить?
 А вот не будет. Других дел у него как будто нет!
 Кирилл потер шею, будто налитую свинцом. Черт, тут распрямиться некогда, от бумаг никакого продыха, какая еще налоговая?!
 — Маш, переключи их на Трофимова.
 В конце концов, юрист у них Трофимов. А он, Панин Кирилл Иванович, хозяин-барин. Начальник-самодур. Вот сейчас захочет — и уедет на фиг из конторы! В тайгу на заимку, комаров кормить. Там тебе ни документов, ни БТИ, ни налоговой.
 — Кирилл Иваныч, так Трофимов в области, — между тем ожила Маша.
 — А этот… помощник его, Виктор, что ли…
 — Ну, он где-то здесь.
 — Вот пусть он с налоговой и разбирается.
 — Кирилл Иваныч, он работает вторую неделю, — напомнила секретарша, — еще напортачит чего…
 Он раздраженно чертыхнулся, пообещал, что всех уволит к едрене-фене, и велел подать ему сюда приснопамятную налоговую службу.
 Из трубки тотчас вылился на него поток информации, сообщаемый гнусавым, противным голоском.
 К пятой минуте плодотворного общения Кирилл, наконец, понял, в чем дело, и поднял трубку внутреннего телефона.
 — Балашов на месте? — спросил он, когда на том конце ответили.
 — Тут я, — горестно вздохнул в телефонных недрах искомый господин.
 — Быстро ко мне!
 Пока Кирилл терпеливо выслушивал нескончаемые претензии налоговика, Алексей Балашов нервно курил у входа в приемную. Идти к шефу ему совсем не хотелось. Он и раньше этого не любил, а в свете последних событий вообще начальства старался избегать. До сих пор ему удавалось.
 А что сейчас?
 Уже обо всем известно?
 Но это невозможно. Слишком рано, он ведь толком даже ничего не предпринял, ничего не успел. Черт, а руки трясутся, как у паралитика.
 — Привет, Леш. Ты чего хотел? — встретила его секретарша.
 — Шеф вызвал срочно, — стараясь казаться безразличным и уверенным в себе, ответил Балашов.
 — Так это по твою душу из налоговой звонят?
 — Чего? Чего?
 Маша отмахнулась. Какой-то он странный, этот Балашов. Вечно на взводе.
 — Проходи, Леш, раз срочно. Да толкай ты сильней, Господи, там открыто!
 Вот сукин сын, подумал Балашов про начальника, дверь себе забубенил такую, что людям и не войти с первого раза. Издевается, буржуй недобитый!
 Кирилл повесил трубку и тяжелым взглядом уперся в замершего у входа агента.
 — Ну? Чего ты там с документами намутил?
 — А? Что? Я? С какими документами? Пожалуй, действие адреналина оказалось слишком краткосрочным. Под ложечкой засосало от страха, и ладони взмокли так, что нестерпимо тянуло сейчас же вытереть их о брюки. Но нельзя. Еще не хватало!
 — Сядь-ка, Алексей, — Панин кивнул на стул напротив. — Ты дом на улице Калинина оформлял?
 — Да.
 — Так какого лешего документы в налоговую не отправил?! — взорвался Кирилл. — Они мне и так плешь проели, а тут еще ты! Если склерозом страдаешь, валяй выходи на пенсию!
 Как же ему не взорваться! Каждый день сплошная нервотрепка, вынимающая душу текучка, бессмысленные встречи, переговоры, занудство налоговиков, капризность клиентов.
 И главная беда в том, что все это ему нравится.
 Поди разберись…
 На стуле перед ним тосковал несчастный Балашов.
 — Сейчас же! Немедленно! Документы должны быть в налоговой, понял?
 — Понял.
 — Ну, вперед и с песней! Балашов пятясь удалился.
 Кирилл забарабанил пальцами по собственной физиономии, подоткнув ладонями тщательно выбритый подбородок. Что-то он не того… должного уважения к сотрудникам не проявляет. Правда, его заслужить еще нужно, уважение-то. Но ведь людям свойственно ошибаться, а? Риэлтор тоже человек, и ничто человеческое ему ни чуждо. Ну что он напустился на этого Балашова?! Тот, конечно, скользкий тип, себе на уме, ну и хрен с ним, главное — чтоб работу делал. А ведь делает, старается, чуть ли не с высунутым языком бегает.
 Кирилл отслеживал работу каждого своего сотрудника. Доверяй — но проверяй, вот так примерно. Старые, избитые истины никогда его не подводили.
 Может, зря он наорал на этого старательного неврастеника? Того аж перекосило со страху, а в таком состоянии работа явно на лад не пойдет.
 Всегда он так. Сначала сделает, потом подумает. Импульсивный потому что. Горячий, как говорила бабушка. И отвешивала ему подзатыльник, когда в очередной раз Кирилл, «разгорячившись», курил тайком в туалете или приносил домой жабанят с болота по соседству.
 У бабушки была тяжелая рука. Зато нрав легкий. Отлупив внука хорошенько, наоравшись вдоволь, она быстро успокаивалась, приходила налаживать отношения, лепила его любимые вареники с вишней. Ольге, его сестре, доставалось не меньше, но та была — впрочем, и остается — поумней и посдержаннее, чтобы обделывать все свои темные делишки втихаря. Знакомства с мальчиками тщательно скрывались, губная помада пряталась со всей надлежащей осторожностью в пенале среди карандашей, завернутая в обрывок газеты. А однажды Кирилл увидел, как хитрая сестрица, завернув за угол дома, в один момент ловко избавилась от смешных теплых рейтуз, в которые ее неизменно наряжала бабушка. Вот так-то! Ему бы и в голову не пришло! Он бы спорил до хрипоты, но не догадался бы притвориться послушным, а потом потихоньку сделать по-своему.
 Эта проклятая глупая честность, эта несдержанность мешала ему всю жизнь. И бизнес Кирилл поднимал долго, не умея смолчать, когда нужно, стерпеть, когда очень нужно, слукавить, когда нет другого выхода. Семь потов сошло, пока справился. Зато теперь репутация его «Русского дома» была надежной абсолютно.
 Ему доверяли и клиенты, и коллеги, а конкуренты знали точно, что с ним лучше не связываться, потому как пер он напролом, не страшась затянуть разбирательство или понести убытки. Плевать он хотел на эти убытки! Главное — доказать свою правоту.
 Впрочем, ошибки он умел признавать и устранять их считал делом чести.
 Поэтому Кирилл снова набрал внутренний номер и бросил в трубку пару слов, выражающих нечто вроде извинения за его вспыльчивость. Балашов на том конце провода чуть не свалился от инфаркта. От смелого безрассудства, с которым он ввязался в это дело, с этой минуты не осталось и следа.
 Проблемы с налоговой — ерунда.
 Шеф все знает, вот что! Эта богатая сволочь просто потешается над ним, оттягивает момент расплаты, как последний извращенец!
 Алексей аккуратно положил трубку на аппарат и вытер-таки потные ладони о брюки. Хорошо, что он один в кабинете… Но нет, надо взять себя в руки, нельзя так распускаться, непозволительно, черт возьми, ведь все уже на мази.
 Однако положение обостряется с каждой минутой. И что с ним сделает Панин, если узнает обо всем, одному Богу известно.
 …На самом деле это было известно не только Всевышнему. А еще нескольким людям, которые вот уже месяц не отходили от Балашова, медленно, но верно подталкивая его к краю пропасти. Осталось совсем немного, чтобы он упал. А вместе с ним пошатнется и Кирилл Иваныч, такой принципиальный, непорочный аки ангел! Интересно, крылья у него за спиной помогут взлететь в самый ответственный момент, или Кириллу Иванычу придется карабкаться вверх, сбивая пальцы об острые камни в кровь и подвывая от страха.
 Зрелище, достойное многотысячной аудитории его клиентов, уверенных в непоколебимости «Русского дома».


* * *

 Алена надеялась, что выходные они проведут всей семьей. Съездят, наконец-то, к Балашову на дачу. Это, конечно, сильно сказано, от дачи там одно название, и добираться неудобно, и все же… Все же рядом река и лес, а на участке — домик-развалюшка, где можно затопить печку, устроиться у окна и смотреть на тихую, бескрайнюю даль, постукивая спицами. Клубок пряжи будет весело скакать по деревянному полу, от печи потянет ароматом пирогов — таких ни в одной духовке не приготовишь! — а на рассвете загорланят соседские петухи.
 По грибы сходить можно. Перекликаться в лесу громко и бесшабашно. Скакать друг за дружкой, кривя страшные рожи. Горделиво вышагивать вдоль деревеньки с почти пустыми лукошками. А потом обессиленно упасть на шаткие стулья вокруг стола, пить чай и переглядываться, фыркая от беспричинного смеха.
 Что там говорить…
 Иногда у них получалось быть идеальной семьей. Идеальной, в понимании Алены.
 Ташка особо не бузила, заслышав о ее планах. Ей нравилось на даче, там можно было на часок велик угнать у аборигенов, напроситься подоить корову, таскать прямо из костра руками печеную картошку, и главное, мама при этом ничего не имела против!
 Алена знала, что и Балашова жизнь на даче устраивает. Городская суматоха выматывает, а тут он расслабляется на всю катушку, и никакой телевизор ему не нужен и никакие другие блага цивилизации.
 В который раз, думая об этом, она благодарила судьбу — или кого там принято благодарить за такие подарки?! — что ритмы их жизни совпадают. Примерно таким вот образом.
 Однако на этот раз Балашов наотрез отказался от выходных в «тутуновке». Так и сказал: «Я в твою тутуновку не поеду!» На что Алена удивленно вскинула брови и с нежностью заметила, что тутуновка не ее, а его.
 — Ты что, не понимаешь?! — вдруг заорал он. — У меня важный клиент, у меня, наконец-то, появились перспективы! Я не могу уехать из города даже на минуту! Ну и что, что выходные?!
 Алена так растерялась, что даже не нашла, как возразить.
 В последнее время он уже несколько раз переходил на крик, она, конечно, обижалась, но все же как-то его для себя оправдывала. Однако такой чепухи, как сейчас, ей еще слышать не приходилось. Получалось, будто клиент — младенец грудной, не иначе, раз оставить его без присмотра не представляется никакой возможности.
 — Леш, ты же не будешь все выходные с ним в офисе сидеть? — робко уточнила она.
 Наверное, и подгузники придется менять. Ташка бы обязательно это упомянула, но Алена сочла момент неподобающим для насмешек. Состояние мужа ее беспокоило.
 — Если понадобится, буду! — взорвался он. — И не смотри на меня, как на больного! Я погляжу, как ты запоешь, когда у нас появятся наконец деньги! Нормальные, достойные деньги!
 — Леший, ты так кричишь, что я уже никаких денег не хочу, — пробормотала она.
 — Ну, конечно, — скривился он, — тебе надо, чтобы я был тише воды, ниже травы и убивался бы от звонка до звонка за одну только заработную плату! Так?!
 Она возразила, что не так. Взяла в руки его ладонь, но он вырвался. Ей хотелось поговорить спокойно, уже давно хотелось. Обсудить, например, с какой стати он взял за привычку повышать голос. Или почему задерживается до часу ночи, не предупреждает, не звонит. Почему вот уже целую неделю он сам на себя не похож, дергается от каждого шороха, смотрит исподлобья и даже жует, торопливо давясь, сгорбившись над тарелкой, будто кто-то может отнять.
 — Ты так переживаешь из-за этой сделки? — стараясь оставаться спокойной, спросила она.
 — Ничего я не переживаю!.. — снова рявкнул он.
 — Не ори, Леш, — перебила Алена.
 Красный от злости, он отшвырнул от себя стул и ушел в комнату. Пусть думает что хочет. Он уже не в силах что-либо изменить, даже если бы захотел.
 На дачу ей приспичило, видите ли! Дрова колоть, печку топить, в туалете на дворе задницу морозить!
 Если бы она только знала, как он ненавидит эту «тутуновку», вечную грязь по колено, нищету покосившихся избенок. В лесу, конечно, хорошо! Вольготно, и кажется, что забываешь обо всем. А потом накрывает с новой силой. И хочется, хочется до зубовного скрежета по барам, по бильярдным, в сауну с гидромассажем, в угарное веселье казино! «Еще шампанского? Спасибо, предпочитаю джин. С тоником? Разумеется! Вы были этой зимой в Швейцарии? Что вы, лыжный отдых выходит из моды, нынче все едут на Карибы нырять с аквалангом. Как насчет партии? Сейчас, только возьму свои кубинские сигары!..»
 Таким вот образом.
 Домик же в деревне практически не требовал капиталовложений. Кое-где Балашов подштукатурил, кое-что подправил, и еще сто лет простоит. А городские — шумные, пьянящие — развлечения не по карману. Вернее, были не по карману до недавнего времени. Теперь все изменится.
 …Может быть, пойти с Аленкой помириться все-таки? Хотя вскорости сама прибежит, она не умеет и не любит дуться подолгу. Такая привычная, такая своя. Наверное, ему будет ее не хватать.
 В то, что из Алены получится жена богатого человека — такая, как он себе представлял в тайных видениях, — Балашов верил все меньше и меньше.


* * *

 Сначала сломался будильник. Потом Анжелике вздумалось демонстрировать знание Камасутры с непривычным для раннего утра энтузиазмом и пылкостью. Как следствие, по прошествии минут сорока навалилась блаженная сонная одурь. Сигарета то и дело норовила выскользнуть из пальцев, а с кухни, куда бодро ускакала Лика, донеслось характерное шипение. Кофе, стало быть, сбежал.
 Кириллу вдруг захотелось сделать то же самое. То есть, в буквальном смысле, убраться куда-нибудь подальше. Потому как примерный сценарий развития событий был ему известен. Сейчас они позавтракают, обсуждая за столом последние политические новости, после часа два будут добираться до города по пробкам — ведь все дачники и деревенские жители предпочитают именно в понедельник вырываться со своих плантаций в городскую цивилизацию, устраивая невероятные для провинциальной трассы заторы! В итоге он потихоньку озвереет, как пить дать. Примется орать на ни в чем не повинную Анжелику, на подчиненных, которые обязательно станут звонить на мобильный и заискивающе вопрошать, когда шеф соизволит явиться в офис.
 — Кофе уже второй раз сбежал, — появилась в дверях спальни Лика.
 Такая хорошенькая, прям беда! Глазки горят, грудки торчат, светлые кудряшки забраны в два задорных хвостика. Девочка-припевочка.
 Вот посадят меня за совращение малолетних, подумал Кирилл с веселой бесшабашностью.
 — …так что? Как ты относишься к какао?
 — Положительно, — усмехнулся он. Лика выпятила губки.
 — Тебе бы только положить, — с намеком выдала она. Кирилл скептически приподнял бровь.
 — А ты пошлячка… Разве это не ты меня сейчас положила, деточка?
 — Причем на обе лопатки, — резюмировала она и, вильнув попкой, скрылась в кухне.
 Завтрак прошел благополучно, и даже политические дебаты ничуть не испортили аппетита.
 Лика работала секретарем в городской Думе, так что совсем избежать разговоров о политике было невозможно. Несмотря на легкомысленную внешность, у девочки имелся хорошо подвешенный язык и склонность к глубокомыслию, что Кирилла забавляло и раздражало одновременно. Однако, сейчас он настроился на благодушное настроение, дабы заранее перед долгой дорогой и предстоящей деловой встречей нервы себе не трепать.
 Но едва он вышел из дома, стало ясно, что день все-таки не заладился и добродушие сохранить не удастся.
 Каким-то отморозкам удалось забраться на территорию его коттеджа, и, вероятно, ополоумев от такого везения, они не придумали ничего лучше, чем проколоть подряд все шины его верного джипа. А новая «хонда» категорически отказалась открыть двери, чего он только ни выделывал с электронным брелоком, громко матерясь при этом — все напрасно!
 Встречу, назначенную на утро, Кирилл отменял дрожащим от бессильной ярости голосом.
 — Я тебе давно говорю, надо водителя завести, — заявила Анжелика, не дожидаясь пока он договорит. — Нереспектабельно самому баранку крутить!
 Кирилл покосился на нее с едва сдерживаемым желанием немедленно придушить. Подумать только — «нереспектабельно»! Подумать только — «давно говорит»! Да они знакомы-то месяца два от силы. Или он что-то путает?
 Пробормотав в трубку прощальные извинения, Кирилл сунул телефон в карман и пнул сверкающую «хонду». Какого черта он купил эту красотку?! Кажется, по совету одной из предшественниц Лики, которая тоже считала многое в его имидже «нереспектабельным». Тьфу! Пора бы уже задуматься на досуге, как быстро и безболезненно таких вот советчиц заставить помалкивать.
 Но у него никогда не получалось останавливать женские выкрутасы одним лишь грозным взглядом. А гаркнуть на них воспитание не позволяло. Бабушка приучила его общаться со слабым полом с исключительным уважением. И теперь Кириллу казалось, что повышать голос на бедное создание с полутораметровыми ногами и детскими кудряшками просто безнравственно.
 А спокойного тона они — все создания вместе взятые, а также по отдельности — абсолютно не понимали. Вот и живи, как хочешь!
 — Вызови такси, — подсказала Анжелика, нетерпеливо наблюдая, как Кирилл мрачно разглядывает свой автомобильный парк.
 — Ну да.
 Пока такси доедет, можно будет садиться обедать. Кирилл покосился на свое безупречное пальто, на шикарный дипломат, и нерешительно шагнул в глубь гаража. Там, за коробками с каким-то хламом — непонятно, почему он до сих пор все это не выкинул, — поблескивал запыленными фарами мотоцикл «Ямаха» — его первое транспортное средство.
 — Ты что, свихнулся? — охнула за спиной Анжелика. Кирилл, между тем, задумчиво провел ладонью по седлу.
 — Нет, ты точно сбрендил!
 — Дожидайся такси, — бросил через плечо Кирилл, вынул из дипломата папку с документами, закрепил на заднем сиденье, и, откинув полы пальто, уселся на мотоцикл.
 — Кирилл! Кирилл, ты в своем уме? Милый, да ты же пальто испортишь! Это просто немыслимо! В конце концов, ты ведь…
 Он не дослушал.
 Давно ему не удавалось так веселиться. Он вдруг почувствовал себя молодым — елки-палки, да он и был молодой, всего-навсего тридцать шесть лет, почему ему раньше не приходило в голову, что все может быть так просто и легко?! Сел на мотоцикл и поехал. И ветер в ушах. И свобода навстречу.
 А потом он вдруг увидел себя со стороны. Стал «Ямаху» пристраивать у офиса и увидел. Солидный господин в развевающемся черном пальто лихо спрыгивает с мотоцикла, будто малолетний шалопай. Романтика, блин!
 Кирилл воровато покосился по сторонам. Так и есть! Ничего другого и ожидать было нельзя. Народ, бодро подтягивающийся к офису, внезапно замедлил шаг, сбился в кучку у лестницы, и оттуда на Кирилла немедленно дохнуло жгучим любопытством.
 Конечно.
 Даже охранник — ленивый пень — выперся из своей будки, вроде как в порыве служебного рвения, и старательно отводил взгляд от шефа и мотоцикла, а на лице его отчетливо нарисовалось: «У богатых, конечно, свои причуды, но ведь и меру надо знать!»
 — У вас перекур? — высокомерно осведомился Кирилл у толпы, сгрудившейся возле крыльца.
 — Доброе утро, Кирилл Иваныч, — откликнулся нестройный хор голосов.
 Он пробормотал в ответ, что ничего особо доброго этим утром не наблюдалось, засунул под мышку шлем, взял папку с документами и двинулся в офис. Толпа, опережая его, прыснула в разные стороны. Кирилл был уверен, что первые несколько часов рабочего дня сотрудники, вместо исполнения своих непосредственных обязанностей, будут с вдохновением обмусоливать его внезапную страсть к мотоциклам. Наверняка приплетут надвигающийся маразм. А могут заподозрить неожиданное банкротство, и все разом примчатся подавать заявление об уходе.
 Нет. На самом деле он не думал о подчиненных так уж плохо и однозначно. Просто сейчас был очень зол на себя и на весь мир.
 В действительности все не так, как на самом деле.
 — Здрасте, — мимоходом улыбнулась ему Маша, а заметив мотоциклетный шлем, прямо-таки расцвела, — вы что, самолет испытывали?
 Маша была отличным работником и хорошим человеком, и с шефом держалась запросто именно по этим причинам. До сегодняшнего дня ему это импонировало. В конце концов, снобом он никогда не был.
 Но сегодня насмешливая Машина мордочка вывела его из себя окончательно.
 — У тебя что, дел нет, кроме как обсуждать поведение начальства?! — мимоходом оскалился он. — Вызови мне Терехина, быстро!
 Маша пожала плечами и сделала вид, что не обиделась. А Кирилл Иванович Панин с мотоциклетным шлемом под мышкой прошел в кабинет и брякнулся в кресло. Несколько минут он сосредоточенно вспоминал, зачем ему понадобился начальник службы безопасности Миша Терехин. Но так и не вспомнил.


* * *

 — Что происходит? Что за самодеятельность, черт бы вас побрал?!
 Несмотря на сердитый тон, человек на заднем сиденье роскошного «мерседеса» не мог сдержать улыбки. Правда, она еще больше напугала того, кто сидел впереди, выгнув шею к боссу. Улыбка босса напоминала оскал голодного волка, почуявшего близкую добычу — мелкую, легкую добычу, не стоившую его внимания, однако все равно льстившую самолюбию.
 — Просто такой случай подвернулся, — доложили с переднего сидения, — охранники что-то там отмечали, ворота открыть — дело плевое, вот мы и решили…
 И голос, и выражение лица докладчика были как из мультика про Маугли. Просто вылитый шакал Табаки, виляющий худосочной задницей.
 — А если бы он вас застукал, кретины?
 — Это исключено, босс! Мы ж профессионалы.
 — Ну да, — усмехнулся тот, — и ваша профессия заключается в мелких пакостях вроде проколки шин и баловства с электроникой.
 — Босс, ну такой случай… Жалко упускать было.
 — Кретины! — еще раз повторил человек с волчьим оскалом.
 Он не любил размениваться по мелочам. И все же, все же необычайно приятно было осознавать свою власть над этим молокососом, которому ребятки испортили утро. В любой момент он — Босс с большой буквы — мог устроить проблемы на десяток уровней повыше. Просто так, для потехи.
 — Ладно, иди. Больше такого не потерплю. Все действия согласовывать со мной лично, понятно тебе?
 — Конечно, босс. Простите, босс. Будет сделано, босс. «Табаки» задом выдвинулся из машины.
 — Домой, — велел шоферу человек на заднем сиденье и, старчески кряхтя, достал из кармана пиджака мобильный.
 — Доброе утро, детка. Как дела у нашего козлика?
 — Он заполнил документы, — доложила красавица, — и ждет дальнейших инструкций.
 — Хорошо. Пусть узнает подробности о службе безопасности в компании. Охрана, камеры, пропускной режим. Ты нашла человека для подписи?
 Произошла некоторая заминка, свидетельствующая о том, что это не совсем так и девица судорожно соображает, как выкрутиться.
 — Время идет, а время — деньги, — зловеще напомнили ей.
 — Я понимаю, я все понимаю. Подпись будет готова, не волнуйтесь. А как быть с печатью, босс? Нам же нужно подстраховать Балашова, вы же хотели и в будущем его использовать, а если Панин его заподозрит…
 — Это ваша забота.
 — Да, да, конечно. Нам нужно еще пару дней.


* * *

 С утра в офисе оживленно велась дискуссия по поводу внезапно обнаружившихся странностей шефа. Как и ожидал вышеупомянутый шеф.
 — А чего он? — лениво поинтересовался Балашов. — Опять наорал, а потом премию выдал?
 — Ты, Леша, от жизни отстал конкретно! Начальство у нас нынче прибыло к офису на мотоцикле «Ямаха», — пояснила Людочка Феоктистова, самая страстная сплетница. — Само за рулем сидело. Или как там эта штука называется…
 — Так и называется, — протянул кто-то насмешливо.
 Алексей задумчиво почесал подбородок. Ой, неспроста это все, неспроста! Или от страха теперь ему во всем уже мерещится подвох?!
 — А ты что, опоздал, как всегда? — пихнула его в бок Люда. — В следующий раз вовремя на работу приходи, а то такое зрелище пропустил…
 — Да не опаздывал я, — вяло возразил он.
 Он вообще не уходил со вчерашнего вечера, только знать об этом никому не полагалось.
 Собственная смекалка приводила его в восторг. Пока наниматели раздумывали да прикидывали, с какой стороны подобраться, он уже все сделал! Данный факт обязательно должен повысить его гонорар, обязательно! И уж конечно поднять Балашова в глазах работодателей. Правда, некоторые утверждают, что инициатива — наказуема, но ведь это совсем другой случай. Сейчас важно себя проявить, завоевать доверие, стать незаменимым. Тогда за будущее можно не волноваться. Несколько месяцев — пускай даже лет — опасной игры, зато потом — достойная жизнь.
 Первое задание оказалось совсем простым. Девица продиктовала по телефону фамилии и велела заполнить договор купли-продажи, в котором «Русский дом» выступал как собственник торгового комплекса, недавно отстроенного в районе Окружной.
 Только поначалу это показалось странным.
 Какая-то уж очень грубая подстава получалась.
 Но потом Балашов узнал, что комплекс на самом деле принадлежит Панину. Значит, его продадут за его спиной, вот что!
 Не зря он уже полгода торчит в этом чертовом риэлторском агентстве. Кое-что соображает.
 Следуем дальше. На подобного рода документах обязательно должна быть подпись самого Панина и, конечно, печать. Плюс надо приложить лицензию.
 Что же на том берегу все тянут?! Туману напустили, велели ждать дальнейших инструкций. Ведь совершенно ясно, что делать дальше.
 И он решился.
 Теперь самое страшное осталось позади. Озноб в печенках, когда он прятался в кладовке за коробками с печеньем и чаем. Голоса припозднившихся коллег в отдалении. Оглушающий скрежет швабры в руках старательной уборщицы. Позвякиванье ключей.
 Ха, у него были свои ключи, он давно по этому поводу подсуетился! Впрочем, они и не понадобились. Кабинет шефа оказался открытым. Ничего особо ценного там не хранилось, а Панин играл в демократию и полное доверие с сотрудниками.
 Тупица!
 С каким бы удовольствием Алексей устроил бы здесь погром! Разбил бы стильные тяжелые пепельницы, порвал бы в мелкую крошку календарь с ежедневником, поджег бы кресло! И много еще чего, ох много! Фотку вот в деревянной простой рамке он бы, пожалуй, разрисовал в стиле школьных приколов. Чисто из озорства. На фотке красовалась хищная блондинка в дымчатых огромных очках, за которыми можно было разглядеть пронзительные, ярко-синие глаза. Сестрица начальника. Пронырливая девица, выбившаяся в столичные штучки. Поговаривали, она замужем за знаменитостью, то ли за художником, то ли за модельером — уж не за Юдашкиным ли?! Или просто спит со звездой. Или сама по себе девка популярная. Но это — вряд ли. Еще поговаривали, что между ней и боссом очень теплые отношения. Как же, единственная родственница. Вот бы он ее разукрасил, эту единственную! С превеликой радостью.
 А пальцы все-таки дрожали, он заметил. Дрожали, когда поворачивали ручку двери. Когда ящик выдвигали. И уж совсем лихорадочно тряслись, когда нащупали за кучей бумаг то, за чем он пришел сюда.
 Бесполезно было пытаться унять эту постыдную дрожь.
 И он только старался сделать все побыстрей, передвигаясь почти на ощупь, как слепой, в тусклом свете уличного фонаря, который случайно стал его подмастерьем. А потом выбрался в совершенно темный коридор, отдышался, прижавшись к холодной стене, и стал на цыпочках пробираться в свой кабинет. Тут окна выходили на улицу, и охранник из будки не заметил бы света, — а совершать круг почета этот накачанный лентяй явно не собирался, — но Алексей все же не решился включить лампу.
 Пялиться в густой, пугающий мрак было невозможно, и он, усевшись в кресло, прикрыл глаза. Ждать — вот чего он никогда не умел, но в последние дни это стало его основным занятием. Приходилось мириться. Он развлекался тем, что представлял себе, что будет, когда ожидание кончится. И вот, когда он в очередной раз увидел, будто наяву, то желанное, праздное, роскошное будущее, вдруг грянул гром.
 Разве поздней осенью бывает гром?!
 Да ведь это — стреляли!
 Стреляли… Безличный глагол и мудрая старческая невозмутимость из «Белого солнца пустыни». Господи, при чем тут это?
 Стреляли?!
 Кресло под ним как будто обмякло, и, теряя опору, он пополз вниз, нелепо барахтая ногами в воздухе.
 И тут он внезапно понял, что это звонил мобильный. Его собственный мобильный телефон, дребезжавший секунду назад на краю стола. Вот и снова, пожалуйста. Звук, совсем не похожий на выстрел, с чего же он взял, что это — «стреляли»?!
 Нервы ни к дьяволу, ни в Красную Армию!
 Возьми же трубку, психопат хренов, приказал кто-то в его голове.
 — Леш! Леша, ты где? Все в порядке?
 Рукавом он вытер потный лоб.
 Жена. Его любимая и любящая супружница. Волнуется вот.
 Сам хорош, как же он забыл ей позвонить-то? Конечно, она знает, что у него важный проект, супердорогой клиент и сногсшибательные планы по зарабатыванию денег, но ведь не в два часа ночи их реализовывать!
 Не хватало еще, чтобы она заподозрила…
 — Аленушка, я на работе задержался, а потом в пробку попал, — как можно ласковей сказал он, хотя в горле еще вибрировала паника, и говорить было трудно.
 — В какую пробку? — удивилась она. — У нас в два часа ночи бывают пробки? И ты что, машину купил?
 От своего идиотского вранья, от нежного недоумения в ее голосе он разозлился так, что стало горячо глазам. Будто в них ткнули раскаленным железом.
 — Ну, поймал такси, а водила поехал огородами, чтоб быстрей, а там авария, мы и застряли. А потом выяснилось, что машина, которую стукнули, в угоне числится. Ну, и менты вот приехали, теперь разбираемся. Ты меня не жди, я раньше утра не приеду.
 Нет, изящно солгать у него никогда не получалось. И утром он приехать не собирался, вот в чем дело. Что он плетет? Зачем?
 А раньше, года три назад, ему бы и в голову не пришло врать Алене. Он ей доверял. Он даже был в нее влюблен некоторое время и искренне полагал, что прекрасней и мудрей нет на свете женщины. Он с удовольствием вверил себя, любимого, ее заботам. И она жалела его, ухаживала за ним. Правда, сначала он за ней, но сопротивлялась Алена недолго, за что он был ей крайне признателен.
 Его тогда уволили из рекламного агентства — он бы и сам ушел, подумаешь, три тысячи плюс проценты, а проценты надо еще заработать! — и он был на испытательном сроке на новом месте, в какой-то шарашкиной конторе по ремонту и отделке помещений. Числился личным помощником директора. То бишь кофе подавал, на посылках служил, о встречах договаривался, с малярами ругался, штукатуров строил и так далее. Было немного унизительно, зато оклад стабильный и вполне приличный. В один прекрасный день его отправили договариваться насчет ремонта в престижной платной школе. Лицей, вот как это называлось. Он и не знал, что такое есть в их городе. Он вообще в то время слабо себе представлял, какими деньгами ворочают некоторые из его земляков. А тут будто бы попал в закрытый элитарный клуб, где на стоянке толпились шикарные блестящие тачки, за невысоким элегантным забором пестрели безупречно круглые клумбы, а в чистеньком здании сверкал паркетом широкий и гулкий холл. И невозможно было представить, что тут, в этом благолепии, всего-навсего учатся дети. Балашову вспомнилась его школа — серые стены, покореженные парты, двор в колдобинах. На уроках физкультуры они постоянно об эти колдобины спотыкались, а однажды кто-то даже ногу сломал, запнувшись и пролетев метра три.
 Ремонт в лицее требовался бассейну. Когда Балашов увидел этот бассейн, он впал в окончательное отчаяние. Будто с рекламного проспекта на него напирала красота тонких фонтанчиков, ярких горок, маленьких водопадов, выложенного причудливой мозаикой дна.
 Потом начальник АХО, с которым велись переговоры, удалился за какими-то бумагами, оставив Балашова в «комнате отдыха». Тут действительно можно было отдохнуть по полной программе. У мягких кожаных диванов стоял журнальный столик с фруктами и минералкой, лежала аккуратная стопка глянцевых журналов, тихонько играла стереосистема, неслышно работал кондиционер, покачивала листьями настоящая пальма в огромной кадке, и веселые солнечные лучи плясали на жалюзи. Только Балашову было не до релаксации, его трясло от исступленной ненависти к этим богатым гадам, что привозят сюда своих наследничков, наверняка пустоголовых, как и они сами. Черт побери, почему им досталось все это, а ему — беготня по городу в липовых кроссовках «адидас», старая дача за сто км от Пензы, «комната отдыха» на пять минут?!
 Он не успел вдоволь посетовать на судьбу, так как в комнате возникла прекрасная незнакомка. Впрочем, прекрасной ее можно было назвать с некоторой натяжкой. Просто в первую очередь в глаза Балашову бросились изумительной красоты рыжие волосы, а потом он уж разглядел все остальное. Бледное лицо с длинным носом и ненакрашенным большим ртом, унылый наряд, во взгляде — тоска и усталость. И еще немного смущения. Наверное, решила расслабиться после урока, а тут какой-то хмырь незнакомый. Другая бы принялась расспрашивать, кто да откуда, возмутилась бы или, например, пококетничала слегка. А эта рыжая только конфузливо моргала, словно ее застукали в неглиже. Трепетная лань, просто-таки.
 — Здрасте, — сказал Балашов, которому неловкая пауза уже начала действовать на нервы.
 — Добрый день, — невыразительно улыбнулась училка. Он сразу понял, что она — именно училка, не родительница, не секретарь.
 Неловко пробравшись к столику, она налила себе минералки.
 — Вы будете? — едва слышно поинтересовалась у него.
 Он посмотрел в ее уставшее лицо и махнул рукой.
 — Валяйте! Хотя… Я бы кофейку хряпнул.
 — Хряпнул?! — изумилась она тихонько. И зачем-то направилась к пальме.
 Балашов, выгнув шею, наблюдал за ее передвижениями. Оказалось, за пальмой — еще один столик. С кофеваркой и подносом, уставленным фарфоровыми чашечками. Училка выкатила его оттуда и осведомилась очень вежливым голосом:
 — Вам с молоком или со сливками?
 — Ну, блин, и сервис тут у вас! — не сдержался Алексей.
 Она вдруг улыбнулась с энтузиазмом, очень доброй и широкой улыбкой. И Балашов на миг залюбовался ее лицом.
 — Это Пал Палыч, наш директор. Он очень заботится об учителях…
 — А вы что преподаете? — заинтересованно спросил Алексей.
 — Русский язык и литературу.
 Сначала он просто изображал вежливый интерес, потом загорелся не на шутку. Женщина не была красавицей, но ему нравилось смотреть на нее и слушать ее голос — хорошо поставленный, профессиональный голос педагога. К тому же в ней чувствовался некий надлом, тоскливая заброшенность стояла в глазах, и Балашов немедленно ощутил себя рядом с ней сильным и уверенным. Все познается в сравнении, наверное, так.
 Разговор на первых порах хромал и спотыкался, но после обмена именами и нескольких глотков крепкого, вкусного кофе приободрился и затрусил неспешной рысцой. Вдоль музыки, классической литературы, весны за окном.
 Балашов забыл, что пришел сюда по делу, и опомнился, только когда распахнулась дверь, впуская маленького круглолицего мужика с объемистыми папками в руках. То был начальник АХО. Алексей сейчас бы под страхом смертной казни не вспомнил его имени. И на самого хозяйственника смотрел несколько секунд недоуменно, будто пытаясь сообразить, какого черта он тут оказался.
 — Ну, как вы тут? Заждались? Здравствуйте, Аленушка, ах, мы с вами уже виделись сегодня. Кофейку? Ах, ах, вы уже пьете… Ну что ж, приступим.
 Алена отставила чашку и двинулась к дверям, кивнув на прощание коротко и равнодушно. И Балашову вдруг стало очень обидно, что он не сумел заинтересовать ее. Не растормошил.
 — Извините. Я на минутку, — сухо обронил он, когда дверь за ней закрылась.
 И выскочил в коридор.
 — Алена!
 Она обернулась и взглянула на него с мягким удивлением.
 — Во сколько у вас заканчиваются уроки? Я хотел бы… поужинать с вами, это возможно?
 В ее глазах метнулось сомнение, а потом снова навалилось туманное, вязкое безразличие.
 — В принципе, возможно. Только зачем?
 Он не знал, что в эти минуты она клянет себя последними словами. За глупые раздумья и еще более глупые мечты. Он не мог слышать, как она говорит самой себе, что жизнь продолжается, годы идут, ничего интересного не предвидится, что не каждый день ее приглашают на ужин, что выть на луну от одиночества — собачий удел, а никак не женщины ее возраста.
 Каким-то образом он догадался, что отвечать на ее последний вопрос не стоит. Просто не надо, и все. Он старательно выдержал паузу, и Алене ничего не оставалось, как пообещать, что к шести часам она будет свободна, и он может заехать за ней прямо сюда, к лицею.
 Вечером, в ресторане, выяснилось, что им есть о чем поговорить, кроме музыки и погоды. Так разговаривали они еще несколько месяцев, встречаясь почти каждый день. Балашов был уверен, что влюблен. И даже наличие Ташки его не смущало, наоборот, хотелось взять их обеих — и мать, и дочку — под свое крыло. Рядом с Аленой он будто становился сильней, несмотря на ее нежные подколки и снисходительность, изредка проскальзывавшую в голосе.
 Ему нравилось смотреть, как она колдует на кухне, как уютно постукивает спицами, устроившись на диване у него под боком. С ней всегда можно было посоветоваться, и его рассказы о проблемах на работе — каждый раз новых! — она выслушивала внимательно и терпеливо. Нет, в рот не смотрела, но было заметно, что ей все это важно. И он верил, что так будет всегда.
 А потом — куда все это делось?!
 Она по-прежнему ласкова и заботлива, но он… У него появились совсем другие интересы. Теперь, когда до мечты можно было дотянуться рукой, его перестала занимать реальность. Ему было скучно, и привычный быт, и вкусный ужин, сервированный по всем правилам, и плавные, спокойные движения жены, и ее рассказы о школе раздражали его невероятно.
 Даже странно, что он сдержался и не наорал на нее — как случалось не раз в эти дни! — когда она позвонила ночью на мобильный.
 Из-за этого чертова звонка он еще долго не мог прийти в себя, в кромешной тьме налил воды в стакан, хотел выпить залпом, но зубы стучали о стекло, и горло перехватывало. Он с отвращением вылил воду в кадушку с пальмой и снова уселся в кресло. Главное теперь — не упустить момент, когда станут стягиваться на работу первые ранние пташки. Активисты, так их и растак! Он должен влиться в толпу, и ничем не выдать себя, а это сложно — после сегодняшней ночи ему будет в тысячу раз сложней изображать невозмутимость, он это четко осознавал.
 И был готов. Вот только пальцы время от времени снова начинали трястись.


* * *

 В ожидании Терехина — зачем он его ждал?! — Кирилл сосредоточенно грыз «паркер» и просматривал документы на подпись.
 В этом вопросе он тоже не доверял никому, и никогда не оставлял автограф просто так, с кондачка. Читал, конечно, по диагонали, и это было особое искусство, помогавшее экономить время.
 — Могут, когда хотят, — пробормотал Кирилл тоном ворчливого деда, поучающего внуков правильно надевать портянки.
 И, сунув документы под мышку, а «паркер» за ухо, полез в сейф за печатью.
 Ее там не оказалось. Папки с «важняком» лежали на месте. Золотые запонки — подарок сестры — валялись там же. Бутылка коллекционного вина загадочно подмигивала из глубины сейфа. А печати не было.
 Он отложил бумаги и порылся еще немного, на всякий случай.
 — Ну вот, пожалуйста! — протянул Кирилл, почему-то изобличающе ткнув «паркером» в сторону Ольгиной фотографии. — Полюбуйся-ка!
 Сестра глядела со снимка, прищурившись, будто оценивала размеры бедствия. Кирилл улыбнулся. Ольга всегда приводила его в хорошее настроение.
 — Ну, это же просто безалаберность какая-то, — растерянно пожаловался он и выдвинул по очереди все ящики стола.
 Печать лежала в третьем снизу. Или в четвертом сверху, как хотите.
 Он посмотрел на нее и задумчиво почесал ручкой за ухом.
 — Я разве сюда ее клал? — спросил Кирилл у фотографии сестры.
 И ответил сам себе задумчиво:
 — Я ее туда даже не ложил…
 Или что? Склероз нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь? Маразм крепчал, деревья гнулись?
 И тут Кирилл вспомнил. Он вообще вчера печать со стола не убирал. Закрутился, завертелся и… забыл. Кто-то принес документы на подпись, а потом с этим кем-то Кирилл пошел к юристам, чтобы уточнить нечто безотлагательное. А печать осталась лежать на столе.
 Кажется, все так и было.
 Потом, наверное, он смахнул ее в ящик да и опять… забыл.
 Значит, все-таки склероз.
 — А я ведь еще молодой, — подмигнул Кирилл фотографии, — с девицами знакомлюсь, Камасутру осваиваю, на мотоциклах разъезжаю…
 Его монолог был прерван телефонным звонком. Звонила та, которой секунду назад Кирилл признавался в юношеских забавах.
 — У тебя проблемы? Хочешь об этом поговорить? — вместо приветствия бодро осведомилась Ольга.
 Она каждый раз придумывала что-нибудь новенькое. То выкрикивала в трубку «Кир! Поехали в Каир!», то гнусавым голосом сообщала, что он выиграл суперприз в игре «Поле чудес» и этот приз прибудет самостоятельно поездом «Сура», так что «в понедельник встречай».
 — Оль, здорово, что ты позвонила…
 — Брат мой, как ты себя ощущаешь в энтом мире? — прокряхтела она голосом умудренной опытом и убеленной сединами бабушки.
 — Ты представляешь, я сейчас обнаружил, что старею, — признался Кирилл, — память служить отказывается! Да и ноги… того… ломят. От мотоцикла, что ли…
 — А хвост еще не отвалился?
 — Чего?
 — Ничего, — хмыкнула Ольга, — а какой-такой мотоцикл? Ты что, стал экстремалом? Хотя, погоди, давай все в подробностях при встрече.
 Он спохватился вдруг:
 — А ты что, уже в Москве? Как показ-то прошел?
 — Он не прошел. Он состоялся! — поправила она притворно обиженным тоном.
 — Ну, здорово! — обрадовался Кирилл и тут же опечалился: — А я, блин, зашиваюсь, смогу выбраться только через неделю, не раньше. Ты никуда не уедешь?
 На том конце провода хихикнули.
 — Еще как уеду!
 — Олька! Ну, ты чего? — немедленно взвился Кирилл, судорожно прикидывая, не сможет ли он на неделе освободиться. Получалось, что никак не сможет. Если только передать бразды правления Машеньке. Остальные все равно ни черта делать не умеют. Или прикидываются, что не умеют.
 Он разозлился и потянулся за сигаретой.
 — Алле, братец Иванушка, ты еще тут? Или там? Где ты?
 — Я по уши в дерьме, — огрызнулся он, мусоля в зубах фильтр.
 Ольга поняла, что он переживает. Причем сильно. Они и так уже не виделись месяца три. И оба скучают.
 — Ну, могу я отдохнуть, в конце концов? — капризно промурлыкала она, решив еще немного потянуть время.
 Она любила крайности во всем. Чтобы сначала все плохо, а потом разом — большой шмоток счастья.
 — На Багамы собралась что ли? — усмехнулся Кирилл. — Со своим этим… Витей?
 — Ага. С Димой.
 — Был же Витя, — недоуменно протянул он.
 — А теперь Дима, — упрямо сказала она, — и на Багамы мы не собираемся, мы в Ирландию хотим…
 — Ну, и скатертью дорожка.
 Ольга послушала, как брат глубоко и часто затягивается.
 — Эй, так ты меня встретишь, я не поняла?
 Он поперхнулся и долго кашлял, прежде чем уточнить:
 — В Ирландии?!
 — Дурак! Туда мы зимой поедем, в январе. А хочешь, поехали вместе!
 — С Витей? Тьфу, с Димой?
 — Ну и что? Отдохнешь, развеешься. К тому же, никакого Димы к тому времени может уже и не быть, — последнюю фразу она добавила будто в скобках. — Ты когда последний раз отдыхал-то, Кир?
 — В прошлом годе, и, надеюсь, это был не последний раз, — ворчливо произнес он, посопел и осторожно спросил: — Так где я тебя встречать-то должен?
 — В Пензе.
 — Балда! — рассердился Кирилл. — Не могла сразу сказать, что приедешь? Довела, понимаешь, до инфаркта!
 Ольга довольно захихикала. Потому что услышала кроме сердитости счастливое похрюкивание в его голосе. И правда, балда она. Сказала бы сразу, и похрюкали бы вместе. Нет, все ее вечно тянет спектакли устраивать, иначе — неинтересно.
 — Так встретишь? Двадцатого, двенадцатый вагон.
 — И грохну прямо на вокзале! На том и порешили.
 Кирилл несколько минут посидел в задумчивости, глядя на телефон. И тот, будто вняв безмолвному призыву, затрезвонил снова.
 — Забыла прощения попросить за свои дурацкие шуточки? — ехидно справился он, быстро подхватив трубку.
 — Милый, кто это с тобой там шутит? — поинтересовался в ответ елейный голосок.
 Он не смог скрыть разочарования.
 — Лика? — уныло протянул в трубку.
 — А ты кого бы хотел услышать?
 — Я с сестрой только что разговаривал.
 — С Ольгой? Как она?
 Ну, конечно, голос потеплел и прямо-таки накалился от искреннего интереса к делам его сестрицы. С которой Анжелика сроду была незнакома.
 Кирилл достал еще сигарету.
 — Солнышко, а у тебя на завтра какие планы? — не дождавшись ответа, спросила Лика.
 — Наполеоновские, — буркнул он себе под нос.
 — Что? — не поняла она. — Ты не сильно занят? Там у вас в центре магазинчик новый открылся, я хочу, чтобы ты меня сопровождал.
 Почетный эскорт, вот какую ему прочили роль.
 — Что еще за магазинчик? — неизвестно зачем полюбопытствовал Кирилл, прикуривая новую сигарету от старой, наполовину истлевшей.
 — Салон женской одежды. Говорят, там пальтишечки — высший класс! Сходим?
 Он обреченно согласился, чувствуя, что Лика все равно не отцепится. Было совершенно непонятно, какой кайф в том, чтобы в магазин женской одежды тебя сопровождал мужчина. Ну непонятно, и все. Что там мужчине делать, а? Или нет, что там с мужчиной делать, а?
 Эх, как бы успокоиться?!
 Можно, конечно, плюнуть и послать ее в… салон одну. Но он чувствовал вину за сегодняшнее утро, когда бросил Лику дома дожидаться такси. Она-то не разделила его внезапно вспыхнувшей вновь страсти к мотоциклам. И не обязана была разделять. Впрочем, и он не обязан был оставаться с ней.
 Никто никому ничего не обязан.
 Никаких обещаний, никакой ответственности. С тех пор как ему исполнилось двадцать и стало ясно, что подобные вещи сильно стесняют свободу. Нужно все время быть начеку, с широкой улыбкой, с букетами, с глазами, полными страсти и огня, с «я тебя люблю, и буду любить всю жизнь!» наизготовку. А если хочется просто помолчать — ты толстокожий мужлан, эгоист, недоумок и пень березовый! Поесть спокойно?! А кто будет восхищаться новой прической? Устал?! Как ты можешь, в «Октябре» премьера «Титаника»!
 И тысячи вариаций на тему…
 Безобидные женские штучки перестали его раздражать годам к двадцати пяти. Он не научился обходить их вниманием, но и злиться перестал. Почти.
 Он знал, что за все надо платить. Сегодня не получилось поужинать вместе, завтра — обед у родителей (ох, а вот этот салат Танечка-Сонечка-Наденька-Катенька делала сама!). В театр опоздал — поехали в казино. Разговоры о детях не умолкают — купим собачку.
 Циником он себя не считал и мужланом тоже, просто раз и навсегда решил, что его не касаются чужие дела. Со своими он справлялся сам, один, и искренне полагал, что это — здорово. Это и есть — свобода! Поэтому на свободу других не покушался. Никогда. Чтобы помочь кому-то — по-настоящему помочь, а не дать денег, к примеру, на норковое манто, потому что старое уже поистерлось, — нужно ведь разобраться, понять, посочувствовать, в конце концов! А это не в его правилах. Увязнешь, и пиши пропало. Лучше как-нибудь сторонкой, по касательной, чтоб не задеть ненароком, и того… не провалиться по уши в чужую жизнь.
 Ему своя нравилась. Он был сам себя хозяин, а уж если кому-то вздумалось покупать в его обществе пальтишко на осень, так это — пожалуйста. Право, какой пустяк.
 Он раздраженно погасил окурок и снова взялся за печать.


* * *

 Очень хотелось оказаться где-нибудь за тридевять земель, где нет унылой осени и Лешкиных клиентов, из-за которых он вынужден торчать на работе сутками. В буквальном смысле. Ночевать не пришел, утром не появлялся, мобильник отключил вовсе. Дела.
 А она сиди и думай, как он там.
 Алена старалась не слишком надоедать ему, но от беспокойства не знала, куда себя деть. Вчера весь вечер просидела в кресле с крючком, но не смогла сосредоточиться даже на любимом деле. Ташка поглядывала искоса, а потом ехидно поинтересовалась: «Что это у тебя, мамочка, клубок совсем не уменьшается?!» То и не уменьшается, что руки будто бы чужие. А какая бы могла получиться шаль! Алена только недавно тщательно продумала узор, подобрала пряжу, предвкушая, как тихими осенними вечерами станет колдовать над новым своим произведением. Это дамы из лицея так их называли — произведениями, каждый раз потрясенно охая над Алениными шарфиками. Заказывали себе «такую же прелесть», но она отнекивалась, ссылаясь на занятость. И еще немного стеснялась. Так что вязала Алена исключительно для себя, Ташки и подруги Юльки. Последняя тоже всегда восторгалась, закатывала глаза, причмокивала губами и ругала Алену, что та сидит в школе — пусть хоть сто раз престижной! — а не мчится со всех ног к Юдашкину или Зайцеву демонстрировать свой талант.
 — Какой еще талант? — смеялась Алена.
 — Ба-льшой! — Подруга выскакивала из-за стола, обертывалась шалью и принималась дефилировать по кухне. — Вот связала б ты им платье или костюмчик какой! У тебя же фантазии немерено и руки золотые! Золотые руки-то, балда!
 Алена уже хохотала, чуть не падая со стула. Тонкая, маленького росточка, с короткой мальчишеской стрижкой, Юлька была похожа на беспризорника, который стащил у бабуси платок, чтобы согреться. И изображает теперь томную походку манекенщицы.
 Зрелище уморительное.
 Юлька вообще существо веселое и беззаботное, и Алена завидовала этим ее качествам. У нее самой так не получалось. Чтобы всегда улыбка в тридцать два зуба, румянец во всю щеку, голос бодрый и на все проблемы один ответ: «Прорвемся!»
 Как тут прорваться, если муж дома не ночует и совсем из-за этой своей выгодной сделки голову потерял?!
 Алена налила себе еще кофе и стала думать, как бы отвлечь Лешку хоть ненадолго от его трудов. Иначе однажды он просто рухнет, умаявшись до предела.
 — Мам! Мам, ты куда делась?
 Заячий топоток по квартире, хлопанье дверей, шум опрокинутого стула, сердитое бормотание, и через секунду в кухню просунулась сонная веснушчатая физиономия.
 Настроение как-то сразу улучшилось.
 — Ты здесь? — уточнила физиономия на всякий случай.
 Алена кивнула, радостно поглядывая на нее из-за чашки кофе.
 — А чего делаешь?
 — Кофе пью.
 Ташка выдвинулась вся, покачалась на пятках, приглаживая стог соломы на голове. И сделала книксен, двумя пальчиками оттопырив пижамные штаны.
 — Тогда доброе утро, мамочка!
 — Доброе, доброе. Ты что встала-то?
 — Так выспалась.
 — Выспалась, а стулья роняешь, — усмехнулась Алена, принимаясь готовить любимые дочкины сладкие бутерброды.
 Ташка это замечание комментировать отказалась, молча и сосредоточенно насыпая себя какао.
 — Запеканку будешь? Или отбивные?
 — И запеканку, и отбивные. Я — растущий молодой организм, которому положено жрать без остановки.
 — Если ты, организм, не перестанешь грубо выражаться, я тебя выпорю!
 — И в угол поставишь? — с притворной горечью спросила Ташка.
 — Нет! В чулан запру!
 — У нас нет чулана, мам. Хватит тебе уже крутиться, допивай свой кофе и иди причешись!
 Алена осторожно потрогала пучок на голове и сообщила, что уже причесана.
 — Что, с этой блямбой гулять пойдешь? — сморщилась дочь. — Скучно же, мам!
 Да, у них же сегодня — полная свобода! Ташка учится во вторую смену, а вместо Алениной литературы Тамара Эдуардовна проводит историю в пятом «Б». Как здорово-то! Все-таки жизнь прекрасна и удивительна, раз есть еще хоть что-то, кроме волнений за мужа и горьких мыслей по поводу его внезапной отчужденности.
 — Ужас, как скучно! — повторила Ташка, состроив жуткую мину.
 — Так я же не в цирк иду, — бодро откликнулась Алена, — а просто погулять.
 — Ну, мама! Тебе с распущенными в сто раз круче! А так ты на училку похожа.
 — Я и есть училка!
 — Но тебе же не девяносто лет, — Ташка почесала нос и хитро прищурилась — верный признак очередной гениальной идеи. — Мам, давай так, если ты волосы распустишь и наденешь эту свою юбку зеленую, я с тобой гулять пойду, куда захочешь. В противном случае маршрут выбираю сама!
 — Это шантаж! — возмутилась Алена, хотя ей было все равно, куда идти.
 Почему-то всегда так получалось, что она поддавалась на Ташкины провокации. В эти моменты было совершенно непонятно, кто из них взрослый человек, а кто — дите неразумное.
 Дочь важно кивнула, нисколько не смутившись.
 — Зеленая юбка очень короткая, очень!
 — Вот и хорошо, — улыбнулась Ташка, — ты же не монахиня, чтобы постоянно в длинных ходить!
 Алена тоже почесала нос.
 — Нет, я не могу. Я ее сто лет не носила и носить не собираюсь! У меня пальто в химчистке, а в куртке и в этой юбке я буду похожа на… Неважно… И волосы мне укладывать часа полтора! Нет, Ташка, и думать забудь.
 Спустя некоторое время вдоль тихой улочки прогуливалась рыжая девчонка в пальто, из-под которого торчали заляпанные джинсы. Рядом несмело вышагивала женщина — тоже рыжеволосая — с очень стройными, открытыми выше колен ногами, на которые она косилась смущенно и раздосадованно.
 — Ма, давай в центр поедем, что ли!
 — Я юбку надела! — напомнила Алена. — Так что выбор за мной!
 — Но тут же скучно! А на Плеханова, говорят, новый магазин открылся, с автоматами! Мам!
 — Не мамкай!
 — Мам! Ну, давай пешочком дойдем, раз ты так погулять хочешь. Тут же недалеко!
 Ага, буквально рукой подать! Первые несколько кварталов они прошли бодро, глазея на осенние аллеи, словно присыпанные топазами и рубинами. Потом подкрепились мороженым и продолжали путь неторопливо, вразвалочку, как парочка Винни-Пухов.
 — Я больше не могу, — простонала Алена, когда дом оказался далеко-далеко позади, а до центра осталось совсем чуть-чуть.
 — Мама! Главное — никогда не сдаваться, — серьезно заявила Ташка и потянула ее за руку.
 — Может, на автобусе доедем? — жалобно пискнула жертва собственного ребенка.
 Ребенок отказался даже подумать на эту тему.
 В центр они прибыли как раз к обеду, устроились в небольшом кафе, и после чашки чая Алена категорически заявила, что остается здесь жить. Ибо сил сдвинуться с места у нее не было.
 Ташка молчала, лишь хитровато щурилась. Через несколько минут, как она и ожидала, сидеть сиднем матери надоело. Они выползли на свет Божий и снова зашагали рядом, тихонько радуясь друг другу, прохожим, свободе, ленивому ветру.
 И вдруг Алена замерла, как вкопанная.
 Прямо перед ней в витрине стоял манекен в чудесном белоснежном пальто. Тонкое, элегантное, с воротником апаш и рукавами, отделанными изысканной вышивкой, оно было прекрасно.
 — Ташка, — хрипло окликнула Алена, — посмотри…
 — Супер! — мгновенно оценила дочь. — Давай зайдем, поближе поглядим.
 Алена быстро взглянула на вывеску, еще раз на витрину, а потом на себя. Какое-то чувствовалось несоответствие. В подобные магазины, должно быть, являлись дамы в норковых шубах до пола, сверкая настоящими бриллиантами и голливудскими искусственными зубами.
 — Ма!
 Куда от этого денешься?!
 — Ну, пошли, пошли!
 Внутри было много света и зеркал. На сияющем мраморном полу заляпанные Ташкины ботинки выглядели почти кощунственно. Алена вздохнула обреченно и огляделась, как в музее. Ряды манекенов перемежались кожаными диванчиками, очевидно, для отдыха утомленных трудным выбором посетителей. Кабинки примерочных были задрапированы бархатными шторами, а посреди зала возвышался подиум с эксклюзивными моделями, о чем предупредительно сообщила поспешившая к Алене девица в униформе.
 Великолепие магазинного убранства Ташку ничуть не смутило, зато Алена почувствовала себя так, будто по недоразумению очутилась на званом балу в своей старой байковой пижаме.
 Девица рядом с ней безостановочно лопотала, хотя и поглядывала с некоторым пренебрежением.
 — Мам, померь, а? — прогудела Ташка, остановившись рядом с белым пальто.
 Алена замотала головой. Но подошла, вежливо известив девицу, что «мы просто посмотрим, хорошо?» Та разочарованно вздохнула и исчезла в зале.
 — Мам, ну чего ты? За примерку денег не берут! Давай!
 — Нет! Нет, нет, нет.
 — Мам!..
 Ташка посмотрела с досадой и, решительно развернувшись, ускакала. Алена стояла, как зачарованная. Конечно, это было не совсем то. Но все же, все же. Она не могла отвести глаз от пальто на манекене.
 Неожиданно ее кто-то пихнул в бок. Она, не оборачиваясь, сделала шаг в сторону.
 — Извините, — сказал мужской голос, — я вас не заметил.
 — Ничего, ничего, — пробормотала она и тут вспомнила о вежливости, и повернулась, изобразив на лице любезную снисходительность.
 Ей пришлось задрать голову. Незнакомец, в магазинном отупении налетевший на нее, был очень высок. Оттуда, сверху, глядели с ленивым интересом холодные, голубые глаза.
 — Мам, твое пальто стоит, как целый слон! — раздался Ташкин вопль. Через миг она сама оказалась возле Алены и махнула в сторону приближающейся девицы в униформе: — Я все равно консультанта позвала!
 — Что ты так орешь? — смущенно поинтересовалась Алена.
 Ташка обиженно засопела и перевела взгляд на мужчину, который с любопытством прислушивался к их разговору.
 — Здрасте, — вежливая девочка изобразила свой коронный книксен и осведомилась ласково: — Вы тоже пальто присматриваете? Для жены?
 — Наташа! — одернула ее мать.
 — Здравствуй, — как ни в чем не бывало откликнулся незнакомец. — Я пальто не присматриваю, у меня уже есть. А жены нет.
 Алена покосилась на него и убедилась, что на нем, действительно, было пальто. Черное, длинное, очень стильное.
 — Кирилл! Кирюша! Посмотри, пожалуйста! Незнакомец с досадой качнул темной головой — наподобие мула.
 Хорош враль! Жены у него нет! А эта юная нимфа, выглядывающая из примерочной, стало быть, его внучка?!
 Алена негромко фыркнула, придя в замешательство от собственных мыслей.
 — А говорите, жены нет! — ухмыльнулась и Наташка, по-свойски подмигнув верзиле, и Алена пожалела, что не обладает сверхъестественной способностью проваливаться сквозь землю. А еще о том, что ее дочь не осталась сегодня дома.
 Кирилл внезапно развеселился и доверительно сообщил этому рыжему бесенку:
 — Какая жена? Это моя тетушка. Из Бразилии.
 — Где в лесах живет много диких обезьян? — уточнила Ташка.
 — Наталья! — Алена решительно схватила ее за рукав и потащила в сторону.


* * *

 Кирилл, улыбаясь, направился к примерочной, где так и сяк крутилась Лика.
 — Ну?
 — Отлично. Берем.
 — Ты это говоришь, только чтобы побыстрей меня уволочь отсюда!
 Он возвел глаза к потолку, потом глянул на часы и снова уставился ввысь. Сколько можно?!
 Мимо них прошла девушка в униформе. Анжелика томно взмахнула рукой:
 — Извините, вернитесь, пожалуйста! У вас есть такая же модель, но чуть светлее? В этом я выгляжу немного старше, — кокетливо добавила она.
 Девушка слушала терпеливо, но Кирилл был уверен, что в душе у нее царила буря, подобная его собственной. Анжелика за два часа кого угодно довела бы до истерики.
 — Такой же модели, к сожалению, нет, — вежливо ответила девица, — но вы можете примерить вот это.
 Она, как заправский экскурсовод, указала ладонью на манекены, возле которых стояли давешние рыжики. Дочь и мать. Первая — забавная и храбрая, как маленькая мартышка. Кирилл неожиданно поймал себя на том, что с удовольствием поболтал бы с ней еще. Обычно дети оставляли его равнодушным. Эта — немного Пеппи-Длинный-Чулок, чуточку Алиса из Зазеркалья, взрывчатая смесь детской непосредственности и взрослого цинизма, с лукавыми глазами и колким язычком — привела его в дивное расположение духа. Он даже на минуту забыл, что злился из-за двухчасового ожидания.
 Сейчас Кирилл с удовольствием наблюдал, как девчушка вертится юлой вокруг манекена в белом пальто и в чем-то яростно убеждает свою матушку. Ту еще квочку, судя по всему.
 В матушке этой если и было что-то интересное, так только волосы. Сама тетка, бледная поганка, зажатая какая-то и востроносая, будто старушка из сказки про Ивана-дурака, выглядела скучно. А волосы — очень даже весело и необыкновенно. Рассыпчатые, пламенные и с виду очень мягкие. Хотелось проверить, так ли это на самом деле.
 Он нахмурился, мрачно раздумывая, откуда вдруг появилось такое желание.
 — Пожалуйста, посмотрите, — обратилась к Лике девушка-консультант, принимая у нее забракованную темную модель, — я сейчас приглашу кого-нибудь, чтобы помочь вам. Извините.
 Она помахала лапкой, призывая кого-то из коллег, а сама направилась к рыжикам.
 — Ваша дочь сказала, что вы хотите примерить пальто? Какое вас заинтересовало?
 — Белое! — решительно ткнула пальцем девчушка. А бледная поганка отшатнулась от манекена, будто застигнутая в момент преступления. Кирилл хмыкнул.
 — Ну? Скажи мне что-нибудь, а? — выскочила из примерочной Лика. — Какое тебе нравится?
 — Что?
 — Кирюша, какое пальто мне примерить?
 — Серо-буро-малиновое в крапинку, — пробухтел он и снова отвернулся к рыжим.
 — Куда ты смотришь? Тебе что, нравится белое? Но это же непрактично, Кирюша, особенно, если ты станешь возить меня на мотоцикле.
 Она хихикнула и потерлась щекой о его плечо, как большой наглый кот, требующий добавки.
 Подоспела следующая девица в униформе и принялась лопотать что-то завлекательное, подвигая Лику на новые эксперименты. А рыжики все маялись у манекена.
 Кирилл пожалел, что не взял из машины лэптоп. Сидел бы сейчас, делал свои дела. Лика, наверное, с досады его покусала бы!..
 — Нет, мне нравится белое! — услышал он ее голосок, внезапно зазвеневшей сталью.
 — Извините, пожалуйста, но его уже примеряют, вот посмотрите эту модель…
 — Да где примеряют-то? — возмутилась Анжелика и быстро двинулась в сторону матери и дочки, обступивших белое пальто.
 Кириллу стало нехорошо. Ему, в принципе, все два часа здесь было плоховато. Но сейчас особенно. Он вдруг понял, что произойдет через секунду. Лика из-под носа бледной поганки утащит пальтишко, а та с горя пойдет да повесится. Во всяком случае, выражение ее востроносого лица говорило именно об этом.
 Рыжик останется сиротой.
 И Кирилл с удовольствием ее удочерит. Возможно, она не будет называть его папой — да и пусть! зачем ему? — зато они непременно подружатся, вечерами станут резаться в покер, и, выигрывая, она будет визжать от радости и скакать на диване. Или сядут смотреть мультики. Кирилл обязательно полюбит мультики. Раньше ведь любил. Они устроятся перед экраном с громадным ведром поп-корна и будут хором заливаться от смеха, угадывать реплики и кричать на весь дом: «Отдай плюшку!» Или это… «И того, и другого, и можно без хлеба!» Или вот… «Я еще и на машинке могу. И крестиком вышиваю!»
 Он станет спешить с работы, чтобы погонять с ней в футбол. Узнает всех ее учителей по имени и отчеству. Будет делать строгое лицо, если она схлопочет двойку, и, возможно, даже наорет. Но быстро опомнится и сядет объяснять ей теорему Пифагора, чтобы через десять минут понять, что ни черта в этом не понимает. Они оба распалятся и до звона в ушах будут спорить, на фига она нужна, эта самая теорема. Потом помирятся и наперегонки помчатся к компьютеру проходить девятый уровень «Цивилизации».
 А потом она вырастет. Модно подстрижет рыжие вихры. Станет крутиться перед зеркалом, постоянно глядеть на часы, и глаза ее будут вспыхивать ожиданием счастья каждый раз, когда зазвонит телефон. Кирилл стиснет зубы и будет терпеть, когда чужой парень пригласит ее на свидание. И будет гордиться ею — до спазмов в горле, до старческих беззвучных слез — тоненькой и сильной, в белом платье и в золотистом облаке кудрей.
 Этому не бывать. Вот беда-то!
 Он никогда не мечтал о детях. Ему было некогда и неинтересно.
 Пора в отпуск, вот что! Маразм окреп до такой степени, что контролировать его уже невозможно. Удочерит, черт подери! Удочерит!
 Болван старый!
 Пока он наматывал сопли на кулак, Лика потеснила бледную поганку и решительно приказала консультанту помочь ей примерить белое пальто. Рыжая пигалица смотрела на его «тетушку из Бразилии» с неприкрытой ненавистью.
 — Мы первые его выбрали! — заявила она, вырываясь из материнских рук.
 — Наташа, перестань. Пойдем. Спасибо, до свидания. Кажется, она стала еще бледней, эта поганка. Впрочем, никакая она и не поганка, просто усталая женщина, вот и все. Кирилл судорожно похлопал себя по карманам, нащупывая сигареты. Вспомнил, что в магазине курить нельзя, и хлопать перестал.
 Ему показалось, что женщина сейчас заплачет.
 На девчонку он не смотрел, а в следующий момент вообще отвернулся к примерочным.
 Подумаешь, пальто они не поделили! Вселенское горе, блин! Катастрофа! Ну, иди и вешайся, раз так! Он нарочно распалялся, перебивая внутренний голос, который надрывно кричал, что все не так просто, как кажется, и белое пальто тут ни при чем, и надо бы подойти, успокоить чужую дочку, на чью сморщенную мордаху было невыносимо даже взглянуть.
 — Мам! Ну почему? Почему?!
 — Ташка, хватит! Пошли отсюда, — раздался в ответ яростный шепот.
 Кирилл сосредоточенно считал цветочки на шторах примерочной. Двадцать семь, двадцать восемь…
 — Кирюша, по-моему, это то что нужно, да? — качнула головой Анжелика, указывая на девицу, которая несла ей пальто.
 — Не знаю. Я пойду покурю. Он обернулся на полпути.
 — Заканчивай уже, а?


* * *

 — Мы все равно не смогли бы его купить. Это очень дорого, понимаешь? Я тебя спрашиваю, понимаешь?
 Алена очень старалась говорить спокойно и рассудительно.
 На крыльцо, где они с Ташкой остановились, вдруг вышел давешний верзила. Хахаль той, что вполне может себе позволить белое сногсшибательное пальто. Крутой мэн. К тому же красавец писаный. Брови смоляные, глаза синие, чистый и широкий лоб, лощеный подбородок, четкий рисунок губ. И модная стрижка — словно небрежно всклокоченные волосы, а на самом деле в этом особый шик и блеск. Фу-ты, ну-ты! Откуда такие только берутся? Сериал «Майами-Бич» по ним рыдает просто.
 Она неожиданно поняла, что смотрит на него, не отрываясь.
 Вот дура-то! У нее пальто из-под носа увели, а она — смотрит! О том, что это пальто она действительно не могла себе позволить, даже не вспомнилось сейчас.
 — Здрасте вам! — выпалила Ташка, тоже уставясь на красавчика.
 — Мы уже здоровались.
 Он поежился, шевельнув могучими плечами под пальто. Наверное, разминался после долгого ожидания своей крали. Не выдержал, вышел развеяться. Подышать.
 — Идем, — твердо сказала Алена и взялась за прохладную дочкину ладонь.
 Та все смотрела на чернобрового богатыря.
 — Тете привет передавайте!
 — Наташа!
 — Обязательно передам, — невозмутимо ответствовал тот.
 Алена буквально поволокла дочь за собой. Ташка очень громко и прочувствованно пожелала незнакомцу всего хорошего, в том числе больших луж на дороге и разудалых водителей, когда его фифа будет переходить улицу в своем новом белом пальто.
 Так и сказала — «фифа»!
 Алена не знала, плакать или смеяться. И просто промолчала. Красавчик за спиной пробормотал что-то невнятное.
 — Ну, как ты себя ведешь, а? — бубнила Алена по пути к остановке. — Ни грамма уважения к старшим! И потом, это не последнее пальто, которое мне понравилось, и не надо так яростно вставать на мою защиту…
 — Я и не вставала, — возразила Ташка, — если бы встала, им обоим бы не поздоровилось.
 Алена лишь тоскливо усмехнулась.


* * *

 Оглядевшись, он расслабился немного. В парке было тихо, только за железной решеткой, на танцплощадке, шаркал метлой дворник, да время от времени вскрикивали в зарослях вороны. Детские аттракционы уже не работали, а молодежь еще не вышла на ежевечерний моцион, и лавочки были пусты. Изредка проходили мимо молодые мамаши, обессиленно навалясь на коляски с яркими пакетами внутри.
 Он подумал вдруг, что выглядит нелепо, в чинном ожидании сложив руки на коленях, и достал из дипломата газету недельной давности. Сделал вид, что чрезвычайно увлечен чтением.
 Эта игра даже нравилась ему. Если бы еще пальцы, вцепившиеся в газету, не тряслись так сильно!
 — Добрый вечер, — раздался рядом вкрадчивый голос, и Балашов подпрыгнул от неожиданности.
 — Что вы подкрадываетесь?! — отчаянно прошипел он вместо приветствия.
 В последнее время эта красавица перестала ему нравиться. Совсем перестала. Особенно неприятно было встречаться с ее насмешливым, высокомерным взглядом. Все остальное — умопомрачительные наряды, в которые была упакована шикарная фигура, изысканный макияж, безупречная прическа, стильные, очень дорогие безделушки типа мобильника или золотого брелока — тоже раздражали. А ведь с первой встречи он едва не влюбился в нее! Но теперь глянцевая дорогая красота этой куколки жгла глаза, заставляла корчиться от зависти и недосягаемой — пока, только пока! — мечты.
 — Нервы у вас никуда не годятся, — немного погодя сказала она тоном врача, поставившего неутешительный диагноз, — вам бы отдохнуть, вот что. Ну, зачем вы звонили?
 Лицо ее выражало нетерпение и брезгливость. Балашов скрипнул зубами, сдерживая злобное желание вмазать хорошенько по сладкой мордашке. Но тут же вспомнил, ради чего пришел. Он — победитель, черт возьми! Он все продумал сам и осуществил, пока неведомые наниматели рассусоливали и тянули кота за хвост.
 Да они ему должны в ножки поклониться, а не посылать наглую девку, чтобы она тут еще выкобенивалась да жизни его учила!
 Он сам кого хочешь научит. Он — предприимчивый, хитрый, смелый и очень умный!
 — Я все сделал, — вымолвил Балашов, внезапно успокаиваясь от этих мыслей.
 — Что?! — искренне изумилась девица. — Как?!
 — Ловкость рук, и никакого мошенничества, — ухмыльнулся он снисходительно, ликуя и забавляясь ее замешательством.
 Однако красотка быстро взяла себя в руки.
 — Ладно, ваши секреты меня не волнуют. Дайте взглянуть на бумаги.
 — Сначала деньги, — хрипло отозвался Балашов.
 — Покажите документы, дорогуша! — прошипела она. — Я должна знать, за что плачу!
 Он огляделся и раскрыл дипломат. На самом верху лежали бумаги, в углу которых красовалась печать «Русского дома». На секунду он залюбовался делом своих рук. Все правильно. Ни единой ошибки. Свою партию Балашов провел безупречно.
 Осознав это сейчас с абсолютной четкостью, он улыбнулся довольно и самоуверенно. И захлопнул дипломат.
 — Ну?
 Девица повела плечом.
 — Вы что, думаете, я ношу такую сумму в кармане? Надо было предупреждать, милый мой!
 Что?! Эта чертова баба решила его кинуть? Да нет же, спокойно, спокойно. Документы пока у него. Все в порядке. Действительно, сам виноват, обалдел от радости и ничего толком ей не сказал. Надо было сразу велеть, чтобы приготовила гонорар.
 И что же теперь делать?!
 Вероятно, этот вопрос отчетливо проступил на его физиономии, и девица, подумав пару мгновений, кивнула:
 — Ладно. Вы хорошо поработали. Едем.
 — Куда? — насупился он.
 — В банк. Подождете меня где-нибудь в кафе, и сразу получите свои денежки.
 — Вы что?! А если нас кто-нибудь увидит? Я и так слишком рисковал, добывая печать…
 Он сказал об этом в надежде на повышение оговоренной суммы. Вот бы девица прочувствовала опасность, которой он подвергался, и показала бы вместо пяти хотя бы шесть пальчиков, а?
 Напрасно он надеялся.
 Она лишь неприятно рассмеялась и заявила, что на этот риск он пошел сам, не дожидаясь инструкций от шефа. Сидел бы себе тихонечко, сопел в две дырочки, а потом следовал бы четким указаниям и горя бы не знал. Но сейчас вся ответственность только на нем.
 Балашов нахохлился, слушая ее разглагольствования.
 В чем-то девчонка была права, и за это хотелось ее придушить немедля.
 — Возьмите себя в руки, — велела она, снова прочитав все по его лицу, — прогуляйтесь пока, мне нужно позвонить.
 Прижимая дипломат к боку, Балашов неохотно поднялся.
 Дождавшись, пока он отойдет, девушка набрала номер и радостно доложила, что дело сделано. Некие смутные сомнения терзали ее юное сердце, но о них она предпочла умолчать. Ну, в самом деле, не говорить же боссу, что самодеятельность этого козла отпущения слишком подозрительна. Ну, не блещет он умом, совсем даже наоборот! И потому совершенно непонятно, как ему удалось проделать работу самостоятельно.
 Босс, однако, остался доволен и вроде бы ничем не озаботился. Только велел уточнить некоторые детали.
 Закончив разговор, девица поднялась и нагнала Балашова, бредущего по аллее.
 — Вы уверены, что не оставили следов? — поинтересовалась она любезным тоном, подхватив его за локоток.
 Он снова вздрогнул от неожиданности и чертыхнулся вслух, вызвав у нее самодовольную ухмылку.
 — Да перестаньте же дергаться!
 — А вы перестаньте подкрадываться! Никаких следов я не оставлял, все чисто, ясно вам?
 — Насколько мне известно, в офисе есть камеры. Балашов покосился на нее с высокомерием.
 — У вас плохие осведомители. Камера только при входе. А если в кабинете Панина и есть скрытые, то это ничего не значит. Свет я не включал, так что лица было не видно. И в конце концов, вы обещали мне полную безопасность, разве не так?!
 — Вы первый нарушили условия договора, — напомнила она, — теперь за последствия я не ручаюсь.
 — Ах вот как!
 — Не орите! Я же сказала, все в порядке. Просто на будущее не стоит увлекаться самодеятельностью, босс этого не одобряет. Но на первый раз никаких санкций не будет.
 Балашов едва сдержал очередной возмущенный вопль. Он, блин, из штанов выпрыгивал, а эта коза несет какую-то чушь о санкциях! Вместо благодарности?!
 — …Наоборот, босс решил вас поощрить, — добавила она будто мимоходом, и он чуть не споткнулся от такой наглости.
 Что за шуточки, а?
 Что себе позволяет эта цаца?! Кто ей дал право над ним издеваться?!
 Девушка между тем от души веселилась. Ей безумно нравилось выводить из себя этого лоха. Мелочь, как говорится, а приятно.
 Расстались они весьма холодно.
 Правда, настроение у него стремительно улучшалось, пока он ждал возвращения девицы с деньгами. С его деньгами!
 Да еще и… мм… поощрение! Интересно, в каком размере?! Голова кружилась от сладкого предчувствия, и он почти не заметил, как пролетело время.
 Красотка снова подошла неслышно, но на сей раз он даже не встрепенулся.
 — Бумаги! — приказала она, протянув ладонь.
 — А? Ага, сейчас, — он судорожно сглотнул. Голова под кепкой взмокла, и по шее скатилось несколько капель. — Сначала деньги, — пробормотал он, оглядываясь по сторонам.
 Девица раздраженно нахмурилась и быстро сунула в карман его пальто плотный конверт.
 — Ну! — поторопила она.
 Балашов потрогал карман, снял кепку и принялся мять ее в руках.
 — Давай документы! — гневно прошипела красавица.
 — Я должен пересчитать…
 И этого недоумка босс хочет использовать в деле и дальше?! Да проще нанять десяток крепких парней и решить проблему кардинально, чем полагаться на «смекалку» этого болвана!
 Она едва не вырвала из его потных рук дипломат. Балашов опомнился, перехватил его и, придерживая одной рукой карман с деньгами, достал бумаги. Ему вдруг почудилось, что сейчас же раздастся выстрел снайпера. Или подъедет бригада ОМОНа.
 Просто так его не отпустят. Как же раньше он не подумал?!
 — До свидания, — проскрипела девица, пряча документы в сумку, — вам позвонят.
 И совершенно спокойной походкой профессиональной манекенщицы направилась в глубь парка.
 Балашов окаменел на лавочке.
 Неужели все?! Даже достать печать было проще, чем пережить эти мгновения. Кретин! Ведь он получил бабки! Хватит трястись!
 А вдруг его кинули? Она же не дала пересчитать деньги!
 Но, с другой стороны, к его услугам намерены прибегать и в будущем. Значит, должны заплатить, как договаривались. Нет им резону на нем экономить.
 Или есть?!
 Чужими, деревянными пальцами он вскрыл конверт, не слыша своего собственного нетерпеливого урчания, похожего на утробный рык голодной дворняги, обнаружившей на помойке колбасные обрезки.
 Йес!
 Йес!
 У него получилось! Вот они — зелененькие, хрустящие, ароматные. Какой кретин выдумал, что деньги не пахнут?! Еще как пахнут! Свободой, правом выбора, уверенностью. Кожаным салоном новенького «мерса». Сладкими духами капризной красавицы. Отменным виски и сукном бильярдного стола.
 Он тщательно спрятал конверт во внутренний карман пиджака и оглядел парк — уже не загнанным взглядом, а глазами победителя. Здесь неподалеку, он знал, был уютный ресторанчик с караоке и бильярдом. Приличная кухня, красотки-официантки, забубенные цены.
 Нет, нет, не подходит.
 Отправиться в центр? Рвануть за город в какой-нибудь «хотель» с джакузи, бассейном и теннисным кортом? Шикануть в казино?
 Ему срочно надо выпить.
 Он найдет тихий, солидный ресторан, выберет лучший столик и закажет себе бутылку какого-нибудь крутого вина. Какого? «На ваше усмотрение». И этих… лобстеров в соусе. Или что? Ладно, как-нибудь справится. С важным видом станет ковыряться в тарелке, выпьет, расслабится… Пенза — большой город, не Лас-Вегас, разумеется, но отдохнуть и развлечься можно.
 Про отключенный сотовый он не вспомнил.
 О жене не думал.
 Зато словно наяву представлял себе запотевшую бутылку шампанского в ведерке со льдом, терпкий дым сигар над бильярдным столом и роскошную блондинку с многообещающей улыбкой.


* * *

 Юлька сунула мобильный в карман и досадливо хмыкнула:
 — Ну, ни минуты покоя! Жить он, что ли, без меня не может?!
 — Радуйся, дуреха, — пробормотала Алена, разливая чай.
 Подруга махнула рукой, но вдруг насторожилась.
 — А ты что? Случилось что-нибудь?
 — Все в порядке.
 — Значит, у нас просто девичник? А куда ты Балашова сплавила?
 Алена зябко поежилась и плотнее закуталась в шаль.
 — Ты простыла? Или просто хандришь? Не молчи, ради Бога! Вы что, поругались?
 — Юль, ты будешь варенье сливовое или джем абрикосовый?
 Юлька нахмурилась и заявила, что слопает хоть яблочное повидло. И Алена против воли хихикнула. Этим самым повидлом — чрезвычайно противным! — потчевали их в школьной столовой. В меню оно числилось под привлекательным названием «десерт». Мальчишки лепили из него склизкие шарики и использовали вместо бомб, когда играли на переменах в войнушку.
 — Ну? Дашь повидла-то? — уточнила Юлька.
 Вопрос не требовал ответа. Зато на кухне стало чуть-чуть повеселей. И даже дождь за окнами вроде как поубавился.
 Поняв, что про мужа Алена ничего так и не скажет, Юлька переключилась на карьеру.
 — Как олимпиада прошла? — издалека начала она.
 — Отлично, просто отлично, — с энтузиазмом откликнулась Алена. — Мой мальчик, я тебе про него рассказывала, Сенька Уланов, второе место взял. В феврале поедет в Москву, представляешь?
 — И тебе бы туда, — вздохнула подруга.
 Алена сделала вид, что не услышала последней реплики. Но Юлька была человеком упрямым.
 — Говорю, и ты поезжай!
 — Куда?!
 — Столицу нашей родины покорять! Ты посмотри на себя, Алька! На тебе в данный момент один из шедевров вязального искусства!
 Алена прыснула.
 — Да нет такого выражения, Юль! Вязальное искусство, скажешь тоже!
 — Главное — не сказать, а сделать! — невпопад возразила та. — Вот ты делаешь, а цены себе не знаешь. Мне, например, вчера одна наша краля предлагала сто баксов за шарфик. Ну, помнишь, ты недавно подарила, такой голубенький, с аппликацией. Я уходить собралась, а эта мадам чуть из кресла не выпрыгнула, еще немножко, Катя бы ей пол-уха отбебенила. Ну, короче, как заорет: «Девушка, где вы такую красотищу купили?!» Я — так мол и так, а она вцепилась клешнями и вопит: «Продайте!» Наши, как цену услыхали, прям попадали!..
 — Юль, пей чай, остынет.
 — Тьфу на тебя! Может, по городу прошвырнемся?
 — Я уже нашвырялась сегодня. Хватит.
 Юлька вдруг поняла, что еще мгновение, и подруга зарыдает. Вроде бы не бледнела она, не вздыхала судорожно, и взгляд был совсем обыкновенный, только чуточку грустный. А рыдания будто бы уже витали в воздухе.
 — Ладно. Сиди пока, — бросила Юлька и умчалась в коридор.
 — Ты куда? — пискнула вслед Алена.
 Ответом был грохот входной двери. А через десять минут запыхавшаяся Юлька торжественно выставила на стол бутылку водки и банку огурцов.
 — Не домашние, конечно, но, по-моему, есть можно, — сообщила она, вскрыла банку, принюхалась подозрительно и кивнула.
 — Можно.
 Алена посматривала на нее неодобрительно.
 — Знаю, знаю, — еще интенсивней закивала подруга, — горе заливать, все равно что Сахару из детской лейки опрыскивать. А выпить надо. Хоть как ты смотри, надо!
 — Какое еще горе? — прищурившись, спросила Алена.
 Она не любила, когда ее жалеют. Даже если это была Юлька. Потому и не рассказывала ни про Алешку, ни про белое пальто из мечты, которое сегодня купил своей крале высокий и шикарный мэн.
 Слово за слово, и не заметишь, как начнутся слезы и причитания. Саму себя она тоже жалеть не любила. Стыдно.
 — Ален, горе, может, и не большое, но напиться хочется!
 — Не большое? — Она встрепенулась. — У тебя что-то случилось?
 Вот дура, а! Ну, какая дура! Сидит тут, вся такая независимая, и не желает, чтобы подруга о ее проблемах беспокоилась. О том, что у подруги могут быть свои проблемы, даже не подумала. Эгоистка чертова!
 — Рассказывай, — велела Алена.
 И Юлька, уговорив стопочку, завела долгое повествование о том, как ее притесняют на работе, в салоне красоты. Она старательно морщилась, хлюпала обиженно носом, ругалась и вроде бы совсем убедила Алену, что пьет исключительно по этому поводу. К тому времени, когда в бутылке плескалось на дне всего ничего, Юлька и сама поверила в свою несчастную судьбу. Но своего она добилась, так или иначе. Алена уже не куталась в шаль, не отводила печальных глаз и вообще перестала строить из себя Зою Космодемьянскую на допросе. Разрумянившись, она вместе с подругой оплакивала общее человеческое свинство. Потом незаметно как-то вырулила на белое пальто. Потом невнятно пожаловалась на Балашова.
 Если бы Юлька могла адекватно реагировать, она бы самой себе выдала медаль за спасение утопающих. Потому как Алена выговорилась и расслабилась, но при этом ее самолюбие нисколько не пострадало.
 Ох, как же Юлька не понимала этого самолюбия! В том смысле, что ее бесила просто подобная ересь. Ее саму хлебом не корми, дай поплакаться всласть в жилетку подруги. А эта всю жизнь держит себя в ежовых рукавицах.
 Юлька знала ее родителей и была уверена, что это они виноваты. Их школа, чтоб ей провалиться! Деньги — блажь, дружба — иллюзия, утешение для слабых, разговоры по душам — вообще извращение. Разговаривать нужно исключительно о прекрасном. Например, как был написан «Тихий Дон», сам ли Шекспир писал свои сонеты или в чем именно секрет улыбки Моны Лизы.
 Чем не тема для беседы?
 Остальное — грязное белье, коим трясти значит унижаться. Проблемы? Решай самостоятельно. И никогда, слышишь, никогда, ни с кем, ничем нельзя делиться.
 Человек приходит один и уходит один. Затем только, чтобы ознакомиться в этом мире с величайшими произведениями искусства, научиться ценить подлинную красоту и самоусовершенствоваться. Это слово особенно любила Аленина мать. В ее понимании оно означало, что Алена должна была с гордо поднятой головой носить пальто с разными пуговицами. Плевать на мнение окружающих и на собственный внешний вид. Главное — богатство внутреннего! Поэтому выкинь из головы раз и навсегда всякие глупые мысли — о мальчике, например, которому вздумалось зачем-то провожать тебя домой, — и подумай о том, почему у тебя четверка по истории, а вот Ленин Владимир Ильич никогда себе такого не позволял.
 Иногда Юлька готова была расстрелять подружкиных родителей. Вот, например, в такие вечера.
 Но, слава Богу, водка ударила куда нужно, и всякие глупые мысли из головы выветрились. И у нее, и у Алены. Время от времени полезно отключать тормоза, это Юлька знала совершенно точно.
 В этот раз они, похоже, перестарались. За разговором Алена как будто машинально вытащила из холодильника початую бутылку мартини. Вечер потихоньку наполнялся весельем. Потом они пошли встречать Ташку, и та долго потешалась над подругами, с высоты своего возраста и трезвого состояния. Потом пошли провожать Юльку и долго не могли вспомнить, куда и зачем. Пока Ташка не подсказала.
 Дома Алена бросилась к телефону и, упершись в стену тяжелым взглядом, полчаса накручивала диск. Пальцы онемели, спина затекла от неудобной позы, а она все сидела и вертела. Бесстрастный женский голос сообщал, что «абонент временно не обслуживается», часы на стене показывали одиннадцать.
 — Мам, хватит, а? Иди спать, — потрясла ее за плечо Ташка.
 Она упрямо потрясла головой.
 — Я дозвонюсь! Вдруг что-то! — крикнула чужим, тонким голосом.
 — Что?!
 — Вдруг что-нибудь случилось, — старательно выговорила Алена.
 Дочь посмотрела на нее взрослыми глазами. И столько в этих глазах было всякого разного, что Алена почти протрезвела.
 — Ложись, — сказала она нормальным голосом, — я сейчас умоюсь и тоже лягу.
 — Мам, да все с ним в порядке! Ну, может, зарплату получил, решил гульнуть…
 — Ложись, Ташка, ложись. Та неожиданно послушалась и ушла к себе. Алена положила трубку, быстро подняла снова и внимательно прислушалась к гудкам.
 Какая к бесу зарплата?! Никогда Лешка зарплату не обмывал, и гулянки были ему побоку. Что-то случилось, это точно. И случилось не сегодня и не вчера. Неужели дело в том самом выгодном клиенте, на которого муж буквально молился? Возможность сорвать большой куш изменила его до неузнаваемости.
 Она бросила трубку на рычаг, негодующе и бессильно.
 Или было еще что-то?
 Что-то, ставшее важным для него, первостепенным, настолько желанным, что остальное — она, Ташка, ужин за круглым столом, «тутуновка» на выходных, споры, примирения, сериал «Петербургские тайны», который нравился им обоим, — перестало иметь значение.
 Ведь ради чего-то торчит он в офисе целыми сутками!
 И причина внезапного отчуждения между ними тоже там, в этом растреклятом офисе! На самом деле предстоящая сделка? Или… другая женщина, например. А может быть, кризис среднего возраста?
 Любая версия имеет право на существование.
 Но думать об этом ужасно глупо. Все равно что гадать на кофейной гуще. Алена никогда не верила в гадания и выстраивать предположения не любила. С чего же сейчас взялась?
 Ах да, она ведь пьяна. Вот и лезут всякие бредни в голову.
 Вдруг стало так стыдно, что жар ударил в затылок. Алена заплакала. О чем это она тут думала? Пьяная, жалкая неудачница. Собственная дочь видела, как она в пьяной истерике крутила телефонный диск и таращилась бессмысленным взглядом в стену. Кошмар! Ей еще не доводилось показываться в таком свинском виде перед Ташкой. Впрочем, ни перед кем вообще. Она в таком состоянии была в первый раз. Она же девочка из хорошей семьи.
 Алена плакала долго, а потом заснула, и, кажется, даже во сне продолжали литься эти горячие, стыдные слезы.


* * *

 В пятницу пошел снег. Тихий и очень крупный, он неспешно опускался на стылую землю и мгновенно таял, будто сахар в кипятке. Раз, и все. Словно и не было.
 Алена стояла у окна в кабинете литературы и смотрела, как осень с зимой под ручку прогуливаются по городу.
 — Мам, ты здесь?! А я боялась, что ты меня не дождешься!
 Алена обернулась и изобразила улыбку.
 — Боялась? Разве ты чего-то боишься, кроме контрольной по математике?
 — Ага. Диктанта по английскому, — весело призналась Ташка. — Ну, идем, что ли?
 И они пошли. По возможности они всегда ходили вместе. Алене почему-то подумалось, что это удивительно и странно — в Наташкином возрасте девочки уже не слишком любят ходить куда-либо в компании матери. Предпочитают сбиваться с ровесницами в стайки, обсуждать наряды и Тома Круза и сообща делать вид, что не замечают мальчиков.
 — … а она мне говорит, что надо было тогда в библиотеку съездить! А я ей говорю, что если бы кроме истории никаких больше уроков не было, то…
 Хорошо, что у нее есть дочь.
 Господи, какое счастье, что у нее есть дочь! И они всегда, всегда будут вместе. Даже если окажутся далеко друг от друга.
 — Мама, ты меня слушаешь?
 — Конечно.
 — А что у тебя с лицом? Ты вся белая. Ты из-за Балашова переживаешь, что ли?
 Ташка смотрела с недоверием, словно никак не могла взять в толк, как это возможно — переживать из-за Балашова аж до бледности.
 Между тем, Алена именно из-за него была бледная, хмурая и рассеянная. И еще — злая. Она не понимала, что происходит, а когда решила выяснить, внятного ответа не получила, и теперь от бессилия оставалось только злобно скрежетать зубами. Откровенную беседу Лешка не поддержал, хотя раньше всегда охотно делился с ней любыми проблемами: от дырки на носке до ежемесячных отчетов у начальства.
 Раз двадцать в сутки Алена вспоминала их последний разговор и не могла понять, что же она сделала не так, где ошиблась. Она ведь тщательно готовилась, решила ни в коем случае ни спрашивать больше о той ночи, которую он провел неизвестно где, атмосферу создавала, ужин сногсшибательный приготовила, Ташку спровадила к подругам. Все, казалось бы, предусмотрела. Кроме явного нежелания супруга общаться на заданную тему. Пока она рассказывала о своей работе, лицо у него было расслабленное и довольное, он похохатывал даже, с удовольствием жевал рыбу, попивал винцо и в целом имел вид счастливого человека. Но стоило ей спросить, как продвигается его сделка, Алексей отвел глаза и принялся мурыжить в руках полотенце.
 — Все нормально, солнышко, — едва выдавил он, — я пока не хочу подробности рассказывать. Чтобы не сглазить.
 Сглазить?! Да Лешка, как и она сама, никогда не верил в приметы! Что еще за чушь?!
 — Я понимаю, — покривила душой Алена, — но все-таки, мне хочется знать, что происходит. Я очень волнуюсь за тебя. Ты устаешь, я знаю, и, наверное, все из-за этого…
 — Да что все-то? Что все? — будто бы в негодовании закричал он.
 Но Алена увидела в его лице растерянность и страх. И сказала решительно:
 — Можешь сколько угодно делать вид, будто ничего не происходит. Но факт остается фактом — ты очень изменился, Леш, и отношения между нами изменились тоже. Мне это не нравится, и я не знаю, как с этим быть.
 Она очень старалась быть честной. Она не хотела никаких недомолвок, не хотела больше гадать и придумывать за него ответы на свои вопросы.
 И ей хотелось, чтобы он тоже был искренним. Как всегда. Она привыкла к этому и ждала сейчас честных объяснений, пусть невнятных, нелогичных, но его собственных объяснений тому, что происходит между ними. Наверное, напряженность последних дней — недель?! — заставила ее позабыть главный жизненный принцип. «Не жди ничего!»
 — Что ты из меня душу вынимаешь, а? — простонал он, терзая бедное полотенце. — Что вы, бабы, за народ-то такой? Хлебом не корми, дай в душе чужой поковыряться.
 Она ошеломленно заморгала.
 — Леш, ты не прав. Не хочешь, не рассказывай. Я просто волновалась за тебя, вот и все. Мне показалось, ты слишком вымотался за последние дни и ничего вокруг не замечаешь. Может быть, нам в выходные съездить отдохнуть куда-нибудь?
 — Ну, да. Например, на Багамские острова. Желает, блин, дама на Багамы.
 Как ловко срифмовал. Ему понравилось. И страх, стекавший потными струйками под свитером, немножко отпустил.
 Алексей захихикал. Алена очумело уставилась на него.
 — И ты говоришь, что с тобой все в порядке?
 — А что? Посмеяться нельзя? — Он с досадой отшвырнул полотенце, достал сигарету и затеребил ее так интенсивно, что на стол посыпался табак.
 — Хватит мне уже указывать, что делать, а что — нет! Надоело! Понимаешь, надоело! И не смотри на меня озабоченным взглядом, словно ты — мой лечащий врач! Да, я устал, да, я замотался, а ты что, думала, большие деньги легко достаются?!
 Она не думала ничего такого. С тех пор, как устроилась на работу в лицей, Алена вообще не думала о деньгах. Здешней зарплаты хватало. Конечно, в Париж просто так не скатаешься и белое пальто ценой в слона, как справедливо заметила Ташка, не купишь. Но считать копейки тоже не приходилось.
 Так о чем вопит Лешка?!
 Она никак не могла понять, почему, гоняясь за пресловутыми «большими деньгами», он стал холоден и безразличен к ней. Как это связано?! Почему он орет ни с того ни с сего, почему глаз у него дергается, а руки — трясутся, будто кур воровал?!
 Вот и поговорили. Ничего не вышло.
 А теперь она третий день ходит бледная и угрюмая. Скоро станет, как он, неврастеничкой. Наверное, это дело заразное.
 — Мам, ты в луже стоишь! — сообщил Ташкин голос, и Алена пришла в сознание.
 — Ой, правда!
 Она вышла из лужи, достала специальную тряпочку для таких случаев и тщательно вытерла ботинки. Ташка изнывала рядом.
 — Мы завтра в парк пойдем, мам?
 — Как погода будет. Видишь, слякоть какая, и снег этот противный…
 — Тебе же всегда нравился снег. Пойдем, а? И Балашова возьмем уж. Я себя прилично буду вести.
 Алена посмотрела на дочь внимательно.
 — Не надо таких жертв. Балашов все равно не пойдет.
 — Ну, тогда иди и утопись в тазу с грязным бельем! — посоветовал нежный ребенок.
 А что? Неплохой вариант. Все лучше, чем мучиться от неизвестности.
 Алена вдруг поняла, что именно это больше всего волнует. Предчувствие неведомых перемен. Что-то такое витало в воздухе, прямо над головой, и, приближаясь с каждой минутой, готово было обрушиться — знать бы! — счастьем или бедой.
 И все это устроил ее любимый муж. Ну да, любимый.
 Такой привычный, надежный Лешка, от которого сейчас не знаешь, чего ожидать.
 Или ей только кажется, что это он изменился? Вдруг на самом деле изменилась она сама?
 Вдруг ее фантазии, так старательно загоняемые поглубже и подальше, однажды вырвались на свободу, а она просто не заметила? Они решили испортить ей жизнь, вот что! Они нарочно попались Лешке на глаза, и он все понял — про белое пальто, парижское кафе и ожидание чуда.
 И теперь он не знает, что делать. Злится, орет, дома не ночует, а когда ночует — отворачивается к стене и сразу начинает храпеть.
 Это была сумасшедшая версия.
 Но Алена еще немного поразмышляла над ней, забыв, что решила не строить предположений вообще.
 Когда они переходили дорогу, Ташка взяла ее за руку, как маленькую.
 Алена покосилась на рыжую макушку и мгновенно устыдилась своих мыслей. К черту всю эту ерунду! У нее дочь, и она должна думать только о ней. Самое печальное, что Ташка все понимает — или, нет, она все чувствует. Алена просто обязана держать себя в руках. Столько лет она училась этому и была уверена, что преуспела, в совершенстве овладев искусством скрывать от всех плохое настроение, горькие думы, разочарования, страхи, боль. Как это у американцев? Всегда все «олрайт» и «о’кей». Для пущей убедительности «файн». Так-то.
 — Мы обязательно пойдем завтра в парк, — сказала Алена, когда они очутились на остановке.
 Ташка пожала плечами.
 — Если не хочешь, можно и не ходить. Вдруг, правда, снег опять повалит? Да и чего там делать, в этом парке? Лучше я в кино пойду. Второго Гарри Поттера смотреть.
 — А я? Я тоже хочу Поттера, — весело заявила Алена. Подъехал битком набитый автобус. Они несколько минут смотрели, как люди лезут друг на друга, пытаясь продраться к цели. Мимо шуршали переполненные маршрутки. Увидев подъезжающее такси, Алена решительно подняла руку.
 — Мам, дорого! — вытаращила глаза Ташка.
 — Залезай давай.
 В конце концов, зачем нужны деньги, если не для комфорта?
 Жаль только, что понятие о комфорте у них с Балашовым с некоторых пор стало таким разным! Такси ему, наверное, мало. Ему подавай карету или, на крайний случай, вертолет.
 Иначе зачем он так убивается на работе?!


* * *

 Он возвращался в квартиру, которую уже не считал своим домом. Так, временное прибежище. Еще немного, и сможет позволить себе достойное, солидное жилье. Надо только набраться терпения. О том, что неплохо бы запастись еще и храбростью, Балашов не думал. Сейчас, когда первое задание было выполнено, он казался себе смельчаком, готовым на все.
 Так что предстоящие заказы — сущая мелочь. Ему раз плюнуть. Главное, чтоб платили. Гонорар как-то уж очень стремительно убывает, и пока ни о каком собственном доме не может быть и речи.
 Приходится возвращаться в двухкомнатную квартиру, лицезреть в окнах речку Суру, пить чай из пузатой кружки с дурацкой надписью «Наливай еще!»
 А главное — смотреть Алене в глаза. Знать, что через пару дней он, возможно, навсегда уйдет из этого дома, и смотреть. А куда деваться? Не к Беллочке же, которую он подцепил в «Эдеме» в тот же вечер, когда конверт с гонораром опустился к нему в карман. Беллочка — женщина первого класса, и вряд ли обрадуется, узнав, что новообретенному любовнику негде жить. Можно в гостиницу, но там никто не станет стирать его брюки, гладить рубашки и преданно заглядывать в глаза, спрашивая «как прошел день?» Это мелочи, конечно, но он привык к ним. Уж лучше отвыкать одним махом, а не постепенно. Уехать за тридевять земель, купить дом, завести новую Беллочку, с которой не стыдно появиться на тусовке себе подобных — богатых и красивых.
 А пока под бочок к жене. Он специально пришел пораньше, чтобы она не трепыхалась и не ждала его, а сразу улеглась спать, удостоверившись, что «муж в порядке».
 — Аленушка, ты где?
 Странно, но его, кажется, никто и не ждал. Пол-одиннадцатого, не может она уже дрыхнуть.
 Но она именно дрыхла. Балашов некоторое время постоял в растерянности у кровати, где совершенно безмятежно посапывала его гражданская супруга. За стенкой бряцала клавиатура компьютера. Ташка, стало быть, еще бодрствует.
 Ему стало досадно. Не то чтобы он был рад каждодневному Алениному ожиданию и ее беспокойным взглядам и осторожным расспросам. Но это как-то… тешило самолюбие. Несмотря на выкрутасы, которые он позволял себе в последнее время, она продолжала заботиться о нем, ласкаться, успокаивать. Однажды, правда, попыталась завести серьезный разговор, но ему удалось сыграть в утомленного труженика, попусту терзаемого глупой женщиной.
 И вот глупая женщина спит себе и думать не думает, где, как и с кем ее муж!
 А дочка тоже хороша. Даже не вышла поздороваться. Ведь слышала, как он вошел, по любому слышала! Вредная малявка!
 Ладно. Черт с вами!
 До новой жизни осталось совсем чуть-чуть.
 И плевать ему на внезапное равнодушие семейства, которое он все равно скоро покинет. И все у него будет новое, абсолютно все!
 Он вышел в кухню, пошарил по кастрюлям, но вспомнил, что только что поужинал с Беллочкой в шикарном джаз-клубе. Единственном в городе, между прочим.
 — Привет, Балашов, — прошлепала в коридоре Ташка.
 — Слушай, у меня имя есть, — неожиданно разозлился он, — чего ты все время выеживаешься?
 Она недоуменно фыркнула.
 — Вы бы, Алексей Владимирович, выражения выбирали. С ребенком разговариваете!
 — Да уж, ребеночек, — пробурчал он себе под нос. А завтра, блин, выходные. В офис идти не надо, так что предстоят веселые деньки бок о бок с противной девчонкой и ее матерью. Подумав об этом, Алексей угрюмо закурил. Вдруг пришла в голову спасительная идея — ну конечно это лучше, чем сидеть перед телевизором или переться на Западную Поляну, где так любит гулять Алена! А ей он скажет, что обычно. Работа, работа, работа.
 И вообще — к черту оправдания. Терять ему нечего.
 Все же он прислушался — на всякий случай. Еще не хватает скандала!
 Из спальни не доносилось ни звука. В Ташкиной комнате тоже вроде было тихо.
 Он закрыл кухонную дверь, порылся в справочнике и придвинул к себе телефон. Опомнившись, покосился на часы. Подумал — и все же набрал номер. В заведениях такого класса отвечают на звонки двадцать пять часов в сутки.
 — Алло, гостиница? Я хотел бы заказать номер на двоих на эти выходные. Люкс? А что, давайте люкс.
 Беллочке должно понравиться. Два дня в роскошном, новом отеле рядом с заповедником «Тарханы». Тут тебе и природа пожалуйста, и сервис на уровне. Во всяком случае, Панин Кирилл Иванович, чтоб его черти задрали, остался доволен. О чем не преминул сообщить своей секретарше, а та в свою очередь всему офису уши прожужжала, что в нашей, мол, глуши, появилось достойное место для отдыха. Офисным сотрудникам на это самое место зарплаты не хватило бы. А ему вот хватит!
 Хотя, черт его знает, Панин-то ездил прошлым летом, вдруг цены подскочили? Спрашивать было как-то несолидно, но администраторша сама сразу же сообщила все условия. Расценки привели Алексея в священный ужас. Это за что же такие деньги дерут, а? Или у них унитазы в номерах золоченые, а горничные постояльцам не только завтрак приносят, но и попу вытирают?!
 Отступать, однако, не хотелось. Пора уже брать быка за рога и привыкать смотреть на деньги с легким пренебрежением, как могут себе позволить только очень обеспеченные люди. Интересно, можно его считать обеспеченным? Сам он именно так и считал. Просто пока не сумел выдрать насовсем из головы прежнее отношение к хрустящим бумажкам, дающим свободу.
 Пока он думал, трубка вещала о красоте тамошних мест и дополнительных благах, положенных постояльцам. Бассейн с морской водой, корты — блин, а он до сих пор не научился играть в теннис! — конюшня, где можно взять напрокат лошадку, а то и целый табун!
 …За стеной Алена смотрела в темноту и улыбалась. Конечно, жаль, что она проснулась, и Лешкин сюрприз не вполне удастся. Но ведь самого главного она пока не знает. Можно до утра строить предположения, где он заказал этот самый люкс. Решил свозить жену в ее обожаемый Питер? Или куда-нибудь в область? У них тут полным-полно замечательных мест. Взять хотя бы Соловцовку, где стоит древний монастырь, бьют удивительные источники, и вокруг липовые аллеи и все дышит стариной и загадками. Хотя, вряд ли там есть гостиница с люксами.
 Перестань, одернула себя Алена, ты же не любишь гадать о будущем. Лежи и дожидайся завтрашнего дня. Радуйся, что вернулся привычный, ласковый Лешка, что ему в голову пришла эта чудесная идея провести выходные вдвоем за городом. И подумай, что делать с Ташкой. С ними она явно не поедет: и сама не захочет, и Лешка определенно подразумевал романтическое уединение. Значит, надо договориться с Юлькой и ее ненаглядным Владом. Это не проблема. У этих троих взаимная любовь с первого взгляда. Юлька потеряла голову больше десяти лет назад, когда, приехав встречать Алену из роддома вместо Алениного мужа, очумело разглядывала сморщенную, красную мордаху в байковом одеяле. А Влад, появившийся год назад, познакомился с Ташкой при весьма забавных обстоятельствах и тоже пал жертвой ее обаяния. Она сидела на дереве во дворе Юлькиного дома, пока Алена с Юлькой пили чай на веранде. Слезть не могла, но признаться в этом считала постыдным. Так бы и просидела, наверное, всю жизнь, если бы в калитку не вошел неизвестный молодой человек. Его можно было не стесняться, и Ташка моментально этим воспользовалась — велела, чтобы он принес лестницу: «Да вот же она, за углом, вы что, слепой?!» Человек, пришедший знакомиться с подругой любимой девушки, тщательно подготовился. У него был шикарный букет, свежая прическа и новый костюм, никак не предназначенный для объятий с трухлявой лестницей. Однако благородный рыцарь спас малолетнюю принцессу, пожертвовав своим идеальным видом. Лестница при ближайшем рассмотрении показалась совсем уж ненадежной, и пришлось лезть на дерево самому. Спустя минуту на ветке рядом с рыжей девчонкой оказался молодой мужчина с букетов цветов под мышкой и озабоченным выражением лица. Эту картину и застали Алена с Юлькой, встревоженные подозрительным шумом у ворот.
 Сначала они квохтали и бестолково суетились, потом принялись хохотать. Потом Ташка была передана с рук на руки, а ее спаситель представлен присутствующим с надлежащей важностью.
 — Влад, я теперь на «ты» буду вас звать, ладно? — немедленно решила Ташка. — Как-никак у нас столько общих воспоминаний.
 Она получила от матери шутейский подзатыльник, а от Влада — смущенную улыбку. С тех пор они стали друзьями, и пока подруги сплетничали о том о сем, эти двое с упоением гоняли мяч во дворе или сражались на самодельных рапирах.
 Так что выходные в Юлькином старом доме для Ташки — лучший подарок.
 С одной стороны, это хорошо. Но Алена принялась размышлять вдруг, почему у Балашова с Ташкой совсем другие отношения. О дружбе даже речи не шло. Она скрывала, конечно, что это задевает ее. И от самой себя скрывала, и от них. Не ругаются, вроде, ну и ладно. В действительности же очень жаль, что все сложилось так, а не иначе.
 И снова пришлось себя одергивать. Зачем она только проснулась? И вместо предвкушения замечательных выходных в обществе любимого мужа — ну да, любимого! — думает теперь тяжелые, никчемные думы. Все равно не в ее силах изменить отношения между Балашовым и дочерью. Остается только смириться. «Не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней». Кажется, так выражались великие и мудрые. Кто она такая, чтобы спорить? К тому же глупо, очень глупо биться головой о стену, сознавая собственное бессилие.
 То же самое, что мечтать о Париже, где случаются чудеса.
 Скрипнула дверь, и что-то стукнулось об пол.
 — Блин, — тихо произнес совсем рядом голос мужа. Наверное, налетел впотьмах на стул или забытый Ташкой рюкзак. Дочь предпочитала почему-то делать уроки в их спальне, улегшись животом на кровать и поглядывая время от времени на Алену, колдующую над вязанием или наводящую красоту у трюмо.
 — Ален, ты спишь? Я тебя не разбудил?
 Она промолчала. Почему она промолчала?!
 Лешка пристроился рядом, повозился немного и затих, угнездившись на боку, спиной к ней. Она дышала в эту спину, стараясь не сопеть слишком громко.
 Завтра они уедут вдвоем в шикарный люкс и целый день будут валяться в постели, отыгрываясь за все последние пустые ночи.
 Эта мысль не принесла должной радости. И бесполезно было спрашивать у себя — почему? Не было ответа. Как не было ничего на свете, что могло бы примирить ее с несбыточностью мечты сидеть в парижском кафе и точно знать, что через пару мгновений наступит счастье.
 …А утром Алексея не оказалось дома. На прикроватной тумбочке под будильником лежала записка: «Уехал в командировку. Буду в понедельник вечером. Люблю. Муж».
 Он всегда так подписывался. Муж. Как будто она могла не узнать его каракули и, не дай Бог, подумать, что писал — любовник. Что за хрень лезет в голову?! О Господи, это не ее мысли, она просто не могла думать такими словами! Да что вообще происходит, черт побери?!
 Ташка уже проснулась, стояла босиком на кухне и задумчиво пила воду из чайника. Выражением веснушчатая мордочка походила на утенка.
 — А что, у нас чашки кончились? — спросила Алена.
 Дочь пробормотала что-то нечленораздельное.
 Алена быстро зашла в ванную, пустила воду на полную мощность и хотела заплакать. Но плачут от горя. От обиды, боли, разочарования. Ничего подобного она не чувствовала, только полную растерянность. И, пожалуй, досаду на саму себя. Что она себе еще напридумывала? Лешка осознал, что вел себя по-свински, и решил устроить ей праздник в номере люкс. Классная фантазия!
 Она сидела на бортике ванны, подставив руку под холодную струю воды, и смотрела, как брызги летят в разные стороны.
 Может быть, его вчерашний разговор по телефону ей просто приснился?!
 Если нет, тогда она выдумала не только романтические выходные, но и всего Лешку. Целиком и полностью он был плодом ее воображения, как в юности, когда она все сочинила про своего первого мужа и истово полюбила собственную фантазию.
 Но сейчас ей почти тридцать. Она вполне отличает реальность от вымысла. Она научилась разбираться в людях. Или это только кажется?! Но тогда… тогда никакого мужа у нее нет. Есть человек, проживший с ней три года, которому она привыкла доверять и который ее обманывал. Впервые или все это время — неважно. Номер люкс в неизвестной гостинице предназначался вовсе не ей. С нее хватит и записки.
 А вдруг он действительно в командировке? И вчера просто не стал ее будить, чтобы предупредить заранее. Заказал себе номер на двоих чисто для понта, как сейчас принято выражаться.
 — Мам, ты скоро? Я умыться хочу!
 Сколько она здесь сидит? А главное — зачем?
 Ничего особенного не произошло. В ее жизни вообще ничего не происходит. Только в последнее время все чаще возникает ощущение пропасти под ногами. И туда, в эту пропасть вот-вот полетит весь ее мир — стабильный, комфортный, с мелкими неурядицами и хлопотами, с маленькими радостями и победами. Полетит — и разобьется вдребезги!
 И она не сможет спасти его.
 Никто не сможет.


* * *

 Выходные прошли просто отлично, и возвращаться обратно в скучную семейную жизнь совсем не хотелось.
 В понедельник он не вышел на работу, предупредив, что возьмет недельный отгул. Типа, по семейным обстоятельствам.
 В конце концов, он заслужил настоящий длительный отпуск. Где-нибудь в подмосковном пансионате, как белый человек.
 Состоятельный, свободный мужчина в полном расцвете сил.
 Не с Беллкой же ехать, право слово! Одному дешевле и вообще… Где только раньше у него глаза были?! Эта самая Беллка оказалась вовсе даже не «девушкой из высшего общества», а обыкновенной шлюхой. Пардон, профессиональной содержанкой. По поводу разницы понятий она его достаточно просветила. Одно дело на улице околачиваться, и совсем другое — ждать принца на «мерседесе» в каком-нибудь шикарном кабаке. Воспитание опять же, манеры, фасад вполне приличный, конфиденциальность и качество обслуживания. И тому подобный бред.
 Впрочем, на качество действительно грех жаловаться.
 Балашов расслабленно потянулся, стоя в очереди к кассе.
 В Москве наверняка найдется кто-нибудь на смену Беллочке. Выбор за ним.
 — Алексей, отойдемте, пожалуйста, — вдруг раздался совсем рядом задушевный шепот.
 Ах, черт!
 За ним стояли двое накачанных ребятишек в деловых костюмах, которые выглядели на них так же уместно, как рабочая роба на премьер-министре.
 Грабеж посреди бела дня на людном вокзале?!
 Или чего хотят от него эти ряженые урки?!
 — Нужно поговорить, — прошелестело над ухом. Он позволил отвести себя в сторону, лишь испуганно озираясь в надежде на чудо.
 Что им надо? На ментов совсем не похожи. Конкуренты его заказчиков? Но какое им дело до него?
 — Куда вы собрались, господин Балашов? — с неуклюжей любезностью осведомился один из братков.
 — Я еду в отпуск, — покрывшись испариной от дурного предчувствия, доложил Алексей.
 — Извините, но вы еще не выполнили свою работу.
 — Ка-какую работу?
 — Вы нужны нам здесь, — проникновенно сказали ему. — Отпуск придется отложить.
 Честное слово, он и не предполагал, что все так серьезно!
 Он провернул нехилое дельце и намеревался лишь оттянуться немного на свои кровные! Он заслужил это, в конце концов! Что же происходит?!
 Растерянность, вероятно, отчетливо проступила на его физиономии. Ребятки переглянулись и доверительно проинформировали, что отдыхать он по-прежнему сможет в «Тарханах».
 — Что?! — пискнул Балашов.
 Откуда они знают про заповедник? Стало быть, за ним следили?! Зачем? Почему?
 — Вы не волнуйтесь. Мы просто обеспечивали вашу безопасность. Но уезжать из города вам ни в коем случае не рекомендуется.
 Суки! Грязные твари! Что они себе возомнили?! Что купили его с потрохами и теперь вправе командовать, указывать, куда ходить, что делать и с кем играть в песочнице?!
 Весь ужас заключался в том, что именно так и обстояли дела.
 Он понял это неожиданно и обомлел от догадки.
 Это все было известно с самого начала. Им, но не ему. Все заранее продумывалось как раз таким вот образом.
 У него был выбор только тогда, в кафе с красоткой. Он мог сказать «нет», но сказал «да», и теперь выбора не осталось. Бумаги с подделанной им панинской подписью и действительной печатью «Русского дома» в руках этих бандюков. Или кто они там?! Он даже не удосужился это выяснить. Впрочем, такие задачки явно были ему не по зубам.
 К тому же, обезумев от открывшихся перспектив, он совершенно не вникал в суть дела. Он знать не знал, зачем им понадобились эти документы. Доверенность, пара договоров, что там было еще? Какое им найдут применение? Ему недосуг было раздумывать об этом, он считал свои денежки и мечтал о Багамах. О собственном доме с джакузи и подогревом пола, идиот!
 В считанные секунды ему вспомнилось все — и встречи с девицей, и собственная безрассудная смелость вперемешку с приступами головокружительного страха, и кабинет шефа, и свет фонаря, и триумфальное шествие по парку Белинского с пачкой баксов в кармане.
 — Возвращайтесь домой, господин Балашов, — напомнили о себе цепные псы его нанимателей.
 Домой, вашу мать?!
 Да в гробу и в белых тапочках он видел этот дом! Теперь, после того как попробовал совершенно другую жизнь — беззаботную, сладкую, на роскошной перине номера люкс, с утренним кофе в постель, с морской водой в бассейне, с серебряными вилками и фарфоровой супницей за обедом, — как он может вернуться в прежнюю?!
 Туда, где ничего такого в помине нет!
 Чтоб вы провалились, гады!
 — Конечно, — сказал он вслух, — я понимаю.
 Он прикинул, можно ли уйти от слежки. Вряд ли ему угрожает слава Джеймса Бонда, стало быть, надо брать не сноровкой и силой, а хитростью. Стоп, а вообще кто сказал, что они караулят его день и ночь?! Надо всего-навсего дождаться темноты и потихоньку ускользнуть из дома.
 Навсегда!
 И плевал он на эту чертову работу! Распоряжаться собственной жизнью он не позволит. Пошли они к дьяволу, эти уголовники!
 Он еще не совсем понимал, что значит вся эта бодяга. Им пока руководило только оскорбленное самолюбие, которое не могло стерпеть подобного обращения.
 И ясно было одно — жить по указке он не согласен. Пусть даже за деньги! Какая от них радость, если он даже не может потратить их по собственному усмотрению? Так что — спасибо, и адью!
 Осталось только придумать, как и куда свалить из города.




 ЧАСТЬ ВТОРАЯ


 Утро еще не окрепло, но, отодвинув накрахмаленную белоснежную занавеску, Ольга увидела осень, едва поспевавшую за поездом. Лысый ветреный ноябрь мелькал в окне, рассвет за забором худых деревьев казался узником, навсегда лишенным возможности стать новым днем. Но день этот настал, и с удовольствием выпив кофе — в вагоне СВ его готовили вполне прилично, — Ольга достала мобильный.
 — Кирилл, ты еще дрыхнешь? Мы подъезжаем.
 — Мы?! У тебя с этим Мишей все так серьезно?
 — Не с Мишей, а с Митей! — обиженно засопела сестра. — И одна я еду, не волнуйся ты так!
 — Я наоборот… обрадовался.
 Ага, обрадовался он. Просто не поверил, вот и все. Оба они — что Кирилл, что Ольга — длительных отношений с противоположным полом не признавали. Не хотели или не могли, она еще не поняла до конца. Так получалось.
 С тех пор как умерла бабушка и обнаружилось вдруг, что никому на свете они не нужны, началась бешеная гонка. Финиш в ней был невиден, приз — неведом.
 Но движение было обязательным, все время казалось: стоит остановиться — и случится непоправимое. Хотя что-то непоправимей бабушкиной смерти представить было нельзя.
 Дом в Русском Ишиме, где они выросли — грязь по колено, леса дремучие, поляны клубники, одна-единственная лавка с горами слипшихся леденцов и батареей кильки в томате, наглухо заколоченный клуб, покосившиеся избы и пара шведских домиков местных богатеев дяди Гриши и бывшего председателя бывшего колхоза Семена Карпыча — пришлось продать.
 Корову Белочку — тоже.
 Гусей и поросят сдали на ферму.
 Полкана — вихрастого задиру с вечными репьями на хвосте и надорванным ухом — доверили соседке тете Глаше.
 А что еще оставалось?!
 Ольга понимала, что — ничего. Всю жизнь в Пензу из села не наездишься. С этюдником вообще в автобус не влезешь. А когда она решила снять квартиру в городе, оставив на брата хозяйство, он взбунтовался.
 — Ты в художку поступила, чтобы потом в деревню вернуться, что ли? С Карпыча портреты писать? Вот и я говорю, что нет. Значит, ты сюда не вернешься. А мне одному с тоски, что ли, вешаться?
 Пожалуй, он мог бы. В доме, где каждая половица скрипела, будто вздыхая о бабушке, оставаться было невыносимо. Но бросить все это?!
 Год они промаялись кое-как, а следующей осенью Кир должен был пойти в армию. Ольга втайне надеялась, что убедит его не продавать дом — надо же будет ему, молодому и неприкаянному, где-то жить. Она чувствовала себя собакой на сене, не желая расставаться с домом и одновременно не представляя себе жизни в нем. Вот если бы Кирилл остался, обзавелся бы семейством… А она бы приезжала на выходные и в праздники, нянчилась с племянниками, гуляла в лесу…
 Это были настолько эгоистичные мечты, что ей становилось стыдно. Но от своего она не отступала, ненавязчиво, но упрямо внушая Киру, что продажа дома — это просто предательство.
 Кирилл в ответ на дипломатичные и тонкие намеки орал, негодующе размахивал руками и хлопал дверью, сбегая от разговора. А осенью вместо повестки в военкомат предъявил сестре студенческий билет. Ему удалось поступить на исторический в пединститут.
 — Молодец, — вздохнула тогда Ольга, — только ездить-то далеко… я вот вся прямо измучилась за этот год!
 — Измучилась она! — фыркнул Кирилл. — Давай объявление, и хватит уже друг друга мурыжить. В город нам надо перебираться.
 Дальше тянуть не имело смысла. Оки сняли «двушку» в Кривозерье у самой железной дороги, и с тех пор Ольга научилась засыпать, даже если бы рядом шли подрывные работы.
 Продажей дома занимался Кирилл, и так увлекся этим делом, что чуть было не завалил первую сессию. Зато нашел себе хобби помимо истории.
 Кто мог тогда предположить, во что это хобби выльется? Он просто играл в важного дядьку, осматривал дома, беседовал с соседями, помогал землякам находить нужные варианты обмена или купли-продажи. Безвозмездно, как выражался герой одного старого мультика.
 Вот и доигрался. Ни единого дня Кирилл не работал по специальности, хотя к пятому курсу у него было столько связей, что он мог бы легко устроиться в теплое и престижное местечко. Например, на местное ТВ, и передачу не мудрствуя лукаво назвали бы, допустим, «Тайны истории». Все равно каждую вторую программу провинциальные телевизионщики слизывали с ОРТ или с НТВ.
 На экране Кир смотрелся бы великолепно. Смуглый высоченный красавец с яркими синими глазами — настоящий мачо, да и только. Язык у него, опять же, подвешен.
 Только вот что-то не тянуло его в эту кухню.
 Мог бы навострить лыжи в только что отстроенную школу для ребятишек пензенской элиты. Поговаривали, что учителям там платят очень даже пристойно. Вот и преподавал бы себе историю. Сейчас так вообще школу лицеем назвали, забор вокруг поставили и педагогов на стажировку в Москву отправляют.
 Однако, и школьные будни Кирилла не привлекали. Связи свои он использовал исключительно для создания «Русского дома». И вместо телеведущего, учителя истории или профессора — чем черт не шутит?! — стал называться загадочным словом риэлтор. А потом уселся в кресло и начал руководить.
 Ольга хмыкнула, забавляясь поворотами судьбы. Ей бы тоже не поверилось, если бы лет семь тому назад, когда после училища она уехала в Нижний Новгород, кто-то сказал бы, что никакой художницы из нее не получится, а получится очень даже перспективный модельер.
 Что из квартиры на улице Ленина, где в гордом одиночестве она строчила наряды для местных модниц (без всякого дальнего умысла, лишь бы денег заработать), она переберется в Москву. Сначала — в полуподвал с тремя швейными машинками, шаткой гладильной доской и занавесочкой в горошек, за которой примеряла новые костюмы застенчивая девушка Надя — ее первая модель. Потом — в подмосковный городишко Лыткарино, где цены позволяли снять целое ателье. Жила Ольга здесь же, по принципу кота Матроскина «а я экономить буду!» В ее распоряжении теперь был большой гулкий цех и еще три комнатенки. Правда, с потолка сыпалась штукатурка, от стен тянуло сыростью, и модели приходилось хранить тщательно завернутыми в целлофан, а руки было помыть невозможно, потому как из крана лилось что-то совершенно невообразимое — бурое и густое.
 После «Модного Десанта» появились первые инвесторы, и Ольга арендовала приличную студию на Ленинском проспекте (опять Ленин, куда ж без него?), взяла еще двух моделей, познакомилась с Тимуром — восточного вида толстячком, который очень быстро стал незаменимым помощником, и млел, когда его называли «господин администратор», — и зарегистрировала торговую марку «Бабышина». Это была девичья фамилия матери, а стало быть — и бабушкина. Она казалась Ольге звучней, чем Панина, да и прославлять отца, из-за которого мама погибла, ей не хотелось.
 Последний факт нередко становился предметом ожесточенных споров между нею и братом, который никак не хотел считать отца виноватым в маминой гибели. Да, он бросил ее с двумя детьми, но Кир считал, что это не достаточно веская причина, чтобы в ответ этих самых детей оставить вообще сиротами. Ольга плакала, всегда плакала, стоило ему жестким, не своим голосом заговорить на эту тему. Ни отца, ни мать они не помнили, и каждый сам решал, кого в этом винить. Мужчину, который трусливо сбежал попытать счастья на стороне, подальше от деревенских «радостей»? Женщину, которая не смогла жить после этого?
 — У вас пепел падает.
 Ольга вздрогнула. И пепел снова упал на безупречный пиджак.
 Мужчина, чье появление в тамбуре она пропустила за экскурсом в прошлое, смотрел озабоченно поверх очков.
 — Вам нехорошо?
 — Нет, все в порядке. Спасибо, — добавила она зачем-то.
 Он не отводил взгляда. Вот пенек-то, сказали же — все в порядке!
 — Вы очень бледная, — доложил пенек.
 — Это сейчас модно, — криво улыбнулась она и прислушалась к собственной шутке, будто со стороны.
 Устала. Просто устала, вот и все. Перед отъездом пришлось дважды менять билет. В последний момент оказывалось вдруг, что ее присутствие в Москве просто необходимо, иначе настанет вселенский потоп — не больше, не меньше. Никто не хотел работать, вот в чем дело. Молоденькие девицы из бригады закройщиц то и дело норовили вылезти в модели, почитая шитье за своеобразный трамплин, который приблизит их к вожделенному «языку». Тимур Николаевич устоять перед ними не смог и уже все уши Ольге прожжужал, какие красотки пропадают в «цеху». Эх, что-то надо делать с администратором. Хороший он, конечно, мужик, и хваткий, и услужливый, и предприимчивости не занимать. Но слишком уж впечатлительный. Одна зазывная улыбочка, и Тимур поплыл. И нет ему уже дела ни до чего. И кто будет вместо этих амбициозных закройщиц работать, его не волнует. И что аренду подняли втридорога, как только стало известно, что коллекция Ольги получила первое место в «Русском силуэте». И что на последнем показе в Нижнем все едва не полетело к чертям собачьим из-за безалаберности моделей. И что…
 В общем, обо всем и сразу должна думать только она одна! И крутиться, как белка в колесе. В итоге она проторчала в Москве еще две недели. Митька радовался поначалу, что отъезд откладывается, но постепенно улыбка с его хорошенькой мордашки исчезала. Ольге было абсолютно некогда шататься по клубам или играть в теннис, чем Митя только и занимался. Едва доползая до постели, она встречала его обиженно надутые губы, что-то бормотала в свое оправдание и в который раз зарекалась связываться с ровесниками.
 Найти бы дядьку солидного, с умными глазами, и чтобы ласковый был, тетешкался чтобы с ней, до студии подвозил и наказывал нарочито строго: «Ты там поешь обязательно!», чтобы дарил к Рождеству не брюлики поддельные или диск «Зверей», а, например, уютный халат с капюшоном, и обнимал крепко, и командовал уверенно, и смотрел заботливо. Вот как этот — напротив. Которому почему-то было дело до того, что на ее пиджак сыпется пепел.
 Ольга вдруг поняла, что сама пялится на попутчика с любопытством.
 У него был хищный, крупный нос, на котором очень забавно смотрелись маленькие стильные очочки. Тонкая линия рта. Породистые, не слишком аккуратно выбритые скулы, залысины, а волосы — богатые, похожие на лоснящуюся шкуру диковинного рыже-седого зверя.
 — Вы до Пензы? — спросила Ольга, хотя вовсе не собиралась с ним разговаривать.
 Он чуть заметно двинул губами, будто раздумывая, не улыбнуться ли.
 Она подумала, что вопрос чрезвычайно глуп. Куда, кроме Пензы, мог ехать этот очкарик, коли фирменный поезд «Сура» уже в десяти минутах от конечной станции?
 — Да, домой возвращаюсь, — наконец, соизволил ответить он и, пристально глядя ей в лицо, спросил: — А вы точно нормально себя чувствуете?
 Господи, да что ж такое! На кого, спрашивается, она была похожа, ударившись в воспоминания?! Что он так перепугался-то, а?
 — Вы, что, врач? — ехидно осведомилась Ольга. Он подался назад.
 — Да. А как вы догадались?
 Ничего она не догадалась. Просто так спросила, из вредности.
 — Я подумал, у вас сердце больное. Вы то краснели, то бледнели, и руки у вас тряслись, пардон, как у бабки столетней.
 — Вот спасибо! — не сдержалась она.
 — Пардон, — повторил он, и Ольга вдруг расхохоталась.
 — Вы какой врач?
 — Хирург, — глядя на нее с беспокойством, доложил он.
 Ну да, решил, что припадочная. То краснеет, то хохочет-заливается.
 Всегда мужчины думали о ней что-то не то и не так. Одни были уверены, будто она — акула. Ими, бедолагами, закусывает. Не пожирает, нет, а так — попробует и выплюнет, словно побрезговав. Другие считали ее леди и обхаживали соответственно — долго расшаркиваясь и сморкаясь в кружевные батистовые платки, танцуя загадочные ритуальные танцы, соблюдая никому не нужные правила этикета, когда даме ни в коем случае нельзя входить в лифт первой или выходить из машины самостоятельно, не дождавшись мужской поддержки.
 Умереть можно с тоски!
 Еще попадались вроде Митьки — избалованные красавчики, требующие к своей персоне неугасаемого и постоянного внимания.
 А бабушка, между прочим, всегда говорила, что Оля своего не упустит. Имелось в виду как раз-таки удачное замужество. Но никакой семейной жизни — удачной или хотя бы спокойной — попробовать не удалось. Все было некогда и недосуг и, в общем-то… не с кем.
 Жаль, что бабушка ошиблась.
 Поезд качнулся и поплыл медленней, к тамбуру двинулся народ — в основном подтянутые, лощеные мужики с элегантными дипломатами и мобильниками, будто прилепленными к уху. Были и женщины — безупречно накрашенные, в стильных дубленках и коротеньких шубейках. СВ — все равно что закрытый клуб для избранных: ни челноков, ни разудалых студентов здесь не встретишь.
 Ольга с удовольствием наблюдала за попутчиками. Было приятно осознавать, что она — одна из них, этих самоуверенных, сильных людей, состоявшихся и состоятельных.
 — Вам помочь?
 Давешний очкарик, одетый поверх костюма в скромную куртейку неопределенного цвета, доброжелательно улыбался. От этой улыбки морщин на его лице поприбавилось, а настороженности в глазах — поубавилось.
 Ольга подумала-подумала и улыбнулась в ответ.
 Хотя куртка — обыкновенная куртка, наверняка с Черкизовского рынка — вовсе не располагала к обмену любезностями. Странно, что у него вообще хватило денег на СВ.
 — Было бы неплохо, — пробормотала Ольга. — У меня куча подарков, так что сумка неподъемная. Но вы не беспокойтесь, меня встречают…
 — Еще бы, — хмыкнул хирург.
 Или кто он там? И что значит это насмешливое «еще бы»?
 Ольга пожала плечами и двинулась из тамбура, затылком ощущая внимательный взгляд заботливого джентльмена.


* * *

 — Ты собралась дачу в Золотаревке строить? — осведомился Кирилл, таща ее чемоданы вдоль перрона.
 — А?
 — Ага! Кирпичи из Москвы перевозишь потихоньку, да? Или что у тебя в сумках? Бревна распиленные?
 — Дурак! Там презенты.
 Она посмотрела вокруг и далеко впереди увидела спину в мятой дешевой куртке. На ней болтался тощенький рюкзачок. Обладатель спины шел очень быстро, прижав руки к бокам.
 Где-то она читала, что если даже при стремительном движении человек не размахивает руками, в жизни его тоже не расшевелить. Он замкнут, невозмутим и предпочитает уединение.
 Черт, разве врач может рассчитывать на уединение?! Очкарику надо было стать сторожем или продавцом в затрапезном магазинчике на улице Калинина. Там за стеклянной витриной всегда было пусто.
 Или она что-то путает, и магазинчик уже давно не магазинчик, а вполне жизнеспособный торговый центр?
 В любом случае, при чем здесь очкарик?!
 — Ты кого высматриваешь? — спросил ее проницательный брат.
 — Никого, — покачала головой она.


* * *

 Он был разочарован. Пустить их в расход, что ли, этих безмозглых кретинов? Все равно ни на что не годятся! А он хоть потешится немного.
 Впрочем, смотреть на перепуганных амбалов, жмущихся к стене, тоже достаточно забавно. Обойдемся пока этим. Не время устраивать разборки в Бронксе.
 — Ну? — только и спросил он.
 Амбалы переглянулись с видом нашкодивших котят и приготовились оправдываться.
 — Коротко и внятно! — велел он, угадав по их физиономиям, что сейчас начнется.
 — Босс, мы его ищем, — выдавил один, пряча глаза.
 — Это понятно, — хмыкнул он. — Хотелось бы знать, какого черта вы его потеряли?
 Им явно хотелось возразить. Даже рты раскрыли, чтобы заявить, что приказа круглосуточно охранять Балашова не поступало.
 Он глянул в их сторону с любопытством. Неужели рискнут?
 Нет, захлопнули варежки, стали думать.
 — Да не мог он сбежать! — пожал мощными плечищами тот, что постарше. — Мы его так уделали!..
 — Что?!
 — В том смысле, что запугали. Босс, да он трясся, как суслик, в штаны наложил! Видно же, что мужик все понял и осознал. Куда он после этого рыпнуться мог, если понимает, что башку ему снесут?
 — Однако, уже двое суток его нет дома, — напомнил он, впившись в них страшным взглядом.
 Парни снова притихли, мечтая слиться со стенкой.
 — И бабы, как я понимаю, тоже нет?
 Они помотали башками. Уроды!
 — Перестарались, значит, — насмешливо протянул босс. — Так запугали, что они всей семейкой подались в подполье.
 — А может, просто на дачу уехали, а? Или в гости там, — решился выдвинуть предположение тот, что помладше.
 — И почему же вы до сих пор на той даче не были? — поинтересовался босс таким голосом, что обоим немедленно захотелось оглохнуть, чтобы никогда больше таким испытаниям не подвергаться.
 — Виноваты, — едва слышно пробурчали они, склонив головы еще ниже.
 — Вот именно! — с удовольствием констатировал он и махнул рукой, свободны, мол. — С квартиры и с дачи глаз не спускать. Знакомых, родных проверить. Он мне нужен, ясно?!
 Они закивали поспешно и с облегчением ломанулись к дверям.
 Человек с волчьим оскалом тут же забыл об их существовании.


* * *

 — Мне надо уехать, — вот что он сказал тогда, аккуратно складывая в сумку рубашки и свитера.
 Алена сидела в кресле и сосредоточенно вязала шарф. Крючок все время застревал между нитками. И еще она никак не могла запомнить очередность петель. Все время приходилось сверяться со схемой. Она сама придумала этот узор, и он ей очень нравился, и будущий шарф тоже нравился.
 Но почему-то с каждой новой петлей возникала некая пауза.
 — Зачем, Алеша? — спросила она, ковыряясь с нитками и крючком.
 Ей хотелось посмотреть ему в глаза, но она не смотрела.
 — Что «зачем»?! — кажется, начал раздражаться он.
 — Зачем тебе уезжать?
 — Потому что так надо! Это мой свитер или твой? Дома она иногда любила носить свободные, широкие свитера.
 Но при чем тут это?..
 Она все-таки взглянула на него. Все как обычно. Две руки, две ноги, голова и остальное на месте. Бородатый профиль. Чуть сгорбленная широкая спина, к которой так уютно было прижиматься. Стильная водолазка, которую они выбирали вместе в каком-то престижном магазине. Отглаженные ее руками брюки.
 Что еще?
 — Надо значит надо.
 Алена пожала плечами и снова уткнулась в рукоделие.
 О чем было говорить? Допытываться, почему он уходит? Куда? С кем?
 И так было ясно.
 Еще тем субботним утром, когда она обнаружила его записку, и стала придумывать ему оправдания. И сама почти поверила в них, и, придя сегодня с работы, уселась в кресло, и стала тихонечко дожидаться, пока он проснется, чтобы посмотреть ему в глаза, увидеть привычную теплую улыбку, вздохнуть с облегчением, посмеяться над собой и своими нелепыми подозрениями, прижаться к его сонным еще губам, как всегда слегка досадуя на колючую, щекотную бороду.
 Ничего этого не случилось.
 И в какой момент ей стало не интересно. Совсем, ни капельки. Навалилась вдруг усталость — тяжелая, безразличная ко всему. Алена прикрыла глаза, продолжая на ощупь возиться с вязанием.
 — Я позвоню, — услышала она из коридора. Звякнули брошенные на полочку ключи. Скрипнула дверь.
 Алена старательно вывязывала сложный узор и думала о том, что хорошо бы встать, включить свет, ведь за окнами уже совсем темно и ни черта не видно в этом дурацком узоре!
 И не вставала.
 Прискакала с улицы Ташка.
 — Ма, а Балашов в командировку укатил, что ли? Я его щас во дворе с сумкой видела…
 — Садись за стол.
 — А ты?
 — Иду.
 Она с трудом вылезла из кресла и удивленно взглянула на собственные ноги, которые отказывались двигаться. Что еще за шуточки?
 — Мам, ты чего? — Ташка влетела в комнату. Алена стояла на полусогнутых, опираясь рукой о косяк.
 — Мам!
 — Все нормально. Нога затекла. Я сейчас. Значит, все-таки я расстроилась, поняла Алена. Она была уверена, что спокойна. Конечно, жаль, что Лешка не захотел поговорить по-человечески. Но она держала себя в руках, она всю жизнь держит себя в руках и очень хорошо владеет этим искусством.
 Ноги тряслись, будто последние суток трое она поднималась в гору. Одна и без страховки.
 Впрочем, так оно и было.
 Просто ей казалось, что она не одна.
 — Он надолго, Балашов-то? Судя по сумке, месяца на два, а, мам?
 — Ташка… Ташка, я его очень люблю, — вдруг сказала Алена и неровной походкой двинулась в кухню.
 Дочь бросилась за ней, размахивая руками.
 — Ну извини, мамочка! Если это тебя так расстраивает, я не буду больше над ним издеваться. Правда, я стану паинькой! Только ты, пожалуйста, не бледней больше, ладно?
 Алена машинально кивнула и огляделась. В кухне все было по-прежнему. Странно. А чего, собственно, она ждала? Разгрома или наводнения? Следов разбушевавшейся стихии, которая прошлась по ее душе?
 Брось, какая еще стихия, шепнул ей кто-то. Любимый муж ушел — это не бедствие, не катастрофа, это просто очередное предательство.
 Какое страшное, окончательное слово.
 — Вареники, — объявила Алена, выставив на стол блюдо.
 Ташка облизнулась и достала сметану.
 Как они станут жить дальше, а?..
 Алена смотрела на дочь, и жалость толкалась в горло, давила на веки, мешала дышать.
 «Но ведь Ташка не любила его. И никогда бы не полюбила. Она проживет. А ты сама?»
 «Запросто. Я ведь сильная. Я боюсь боли, но я — сильная! Я просто не стану обращать внимания на эту боль, вот и все. Я умею улыбаться сквозь сведенные судорогой губы, сквозь стиснутые зубы, сквозь разочарование и страх».
 Той ночью ей так и не удалось заснуть, а под утро раздался звонок.
 — Я тебя разбудила? — довольным голосом осведомилась Юлька.
 — Нет.
 Алена посмотрела в окно и решила, что надо умыться и почистить зубы. Утром надо умываться и чистить зубы.
 — Между прочим, я знаю, что у вас каникулы, — заявила Юлька, — так что никакие возражения не принимаются.
 — Ты о чем это? — спросила Алена, хотя ей было все равно.
 Юлька на том конце провода насторожилась, но виду не подала.
 — Я вас хочу! В смысле видеть! Мы второй этаж закончили, Влад горку поставил, говорит, надо опробовать. И вообще, я пирогов напекла на целую роту! И нечего вам в городе сидеть, пока каникулы! А Балашова на работу Влад может отвозить.
 Алена с трудом соображала, о чем говорит подруга. Только последняя фраза и отложилась в голове.
 — Балашова никуда отвозить не придется. Он теперь сам по себе.
 — Поругались? То-то я слышу, голос у тебя того… печальный. Вам просто отдохнуть друг от друга надо, вот и все. Собирайся давай, мы сейчас приедем.
 И решительная Юлька нажала отбой.
 Куда собираться? Зачем? Кто приедет?
 Алена не стала думать. Она вспомнила, что по утрам правилами установлено умываться, чистить зубы, делать зарядку и есть обезжиренный творог.
 Хорошо, когда точно известно, что надо делать.
 Ташка еще не встала, когда прогремел звонок в дверь и в прихожую ворвался тайфун.
 — Ну, что? У меня пироги остывают! Фу, зачем ты эту гадость жрешь? Аппетит, блин, только перебила! Где Ташка?
 Пока Юлька металась по квартире, расталкивая сонную Наташку, разыскивая Аленины джинсы и безостановочно тарахтя, Алена сидела в пижаме за кухонным столом и жевала творог.
 Действительно, гадость.
 Как это Юлька догадалась?
 Как она догадалась приехать именно сейчас, когда сегодняшний день так пугает, а завтрашний — не нужен совсем?!
 У Юльки с Владом они прожили целую неделю, и временами Алена думала, что это похоже на бегство.
 — У нас в салоне ремонт затеяли, — объявила Юлька, — так что на несколько дней я свободная женщина! Это надо отметить!
 И они отмечали. Алена несколько раз пыталась воспротивиться, но сил у нее практически не было, да и остановить подругу, которая решила устроить праздник каждый день, не представлялось возможным. Юлькино представление о празднике было весьма экзотичным. С раннего утра она волокла Алену с Ташкой на пробежку во двор. Влад потешался, глядя на них из окна, и демонстративно откусывал здоровенный кусок пирога, и громко прихлебывал ароматный чаек. Волей-неволей тянуло позавтракать. Наскакавшись вокруг яблонь, Алена неслась на кухню, будто там ожидала ее последняя спасательная шлюпка на «Титанике».
 Днем у Юльки были намечены культпоходы.
 — Пока есть время, надо просвещаться! — грозно сдвигала она брови, едва заслушав слабые возражения подруги. — И ребенку на пользу пойдет! — добавляла последний убийственный аргумент.
 Ребенок прятался на чердаке, не желая просвещаться. Но после парочки таких походов перестал. Культурно обогащаться Юлька предполагала никак не в Драматическом театре или в галерее Савицкого. И даже в Музей одной картины вести Алену с Ташкой не собиралась.
 Все было намного проще. И интереснее.
 Набрав бутербродов, они забивались в пригородный автобус и ехали куда глаза глядят. И глаза глядели, глядели, и наглядеться не могли. Алена, конечно, знала, что край родной богат всяческими красотами, и на экскурсии ездила, как все в пятом классе и еще, кажется, в девятом. Или в шестом тоже?
 Когда кажется…
 Голова становилось пустой и легкой, когда на горизонте вставали плотные леса, а перед ними лежал простор коротко стриженных полей, золотые травы, прижатые к земле, паутинки дорог, развалины монастырей, воскрешенные церкви, бревенчатые избы, откуда валил дым и доносился визг пилы, лениво бредущая корова в веселеньких пятнах по бокам, широкие звонкие ручьи, срывающиеся с холмов. И не было больше ничего на свете. Только это приволье, взволнованное осенними ветрами.
 Алена думала, что не любит осень.
 Что она знала об осени?
 И что она знает о себе?
 Была уверена, что все. Ведь давным-давно сделана работа над ошибками — кропотливо, очень-очень старательно, с высунутым языком и капельками пота на висках. Все учтено, законспектировано, разложено по полочкам.
 Правда, оставались еще мечты.
 Она старалась запихнуть их подальше, но они норовили вылезти на первый план, хватали ее за руки, пихали в спину, подгоняя и сбивая с намеченного пути.
 Вкрадчивым шепотом осенней листвы и густого дождя, воспоминаниями о том, чего не было, случайной упоительно нежной мелодией они предлагали другой, совсем другой путь. Вдоль набережной Сены в белом пальто. В то кафе, где можно дождаться чуда.
 А ей было до тридцати лет уже всего-ничего, и она не верила в чудеса.
 Оказалось, правильно делала.
 Какие еще чудеса, если она не нужна собственному мужу?! Любимому мужу, вот как.
 Нельзя, нельзя об этом думать! Она умеет забывать, разве нет?
 Она будет есть Юлькины пироги, дышать осенью, смотреть на горизонт, где рыжеют холмы, и все само собой пройдет.
 Вечерами топили баню — маленькую, старенькую настоящую баню, привалившуюся боком к забору между Юлькиным двором и соседским.
 Ташка фыркала и визжала, убегая от Юльки с веником. Алена сидела на раскаленной лавке, закрыв глаза. Пожалуй, она могла бы просидеть так всю жизнь. Но в дверь начинал долбиться Влад, и Юлька спохватывалась, орала, что так долго париться нельзя, и пироги, должно быть, сгорели давным-давно, и самовар поспел, хотя, конечно, вовсе не самовар это был, а обыкновенный чайник. Они выползали, рассаживались за столом, пили чай из обыкновенного чайника с необыкновенными пирогами, и все казалось не так уж страшно.
 Если кажется, нужно что? Вот то-то и оно.
 И все-таки она иногда забывала, что рано или поздно придется возвращаться и привыкать к двум тарелкам на столе, к пустым полкам в шкафу, к свободному пространству в постели.
 Можно было рассказать об этом подруге и остаться в ее доме на всю жизнь.
 Очень конструктивная идея.
 Как странно и страшно думать, что собственная квартира — обожаемая до последнего гвоздика! — кажется теперь отвратительной.
 Если кажется, то что?..


* * *

 Он торчит здесь уже вторую неделю и будет торчать еще неизвестно сколько! Вся жизнь коту под хвост! Все планы в тартарары!
 Ха-ха, он прячется под юбкой у бабы! Бабы, доступной любому, у кого в кошельке завалялась лишняя сотня баксов. Подумать только!
 Он хрюкнул в стакан, едва не расплескав водку.
 Очень смешно, очень.
 Аж в голове трещит от хохота! Или это похмелье?!
 А как все здорово начиналось!.. Он все время смаковал эти воспоминания и кусал губы в бессильной злости, оттого что не может их вернуть. Наверное, он отдал бы все на свете — а что у него есть-то?! — чтобы отыграть назад. И провести свою партию совсем иначе, и получить все, что заслужил и о чем так долго мечтал!
 Может, зря он испугался?
 Может быть, стоило подчиниться правилам игры, не валять дурака, не паниковать раньше времени… Ага, и ждать пули в затылок. Или, в лучшем случае, щелчка наручников.
 Нет, он все сделал правильно. По крайней мере, он жив и здоров, и пока никто не собирается упечь его за решетку.
 Те бравые ребята, что остановили его у вокзальной кассы, вряд ли подсуетились бы, если бы он оказался под колпаком. Им-то плевать. Их интересовало только одно — «Русский дом». Все, что происходит и будет там происходить. Все, чем дышит Кирилл Иванович Панин, будь он трижды неладен!
 Вот кто их по-настоящему волнует!
 Он подчинился, куда ему было деваться в самом деле! Не вырываться же силой! Они проводили его до дома, не считая нужным теперь устраивать банальную слежку.
 И всю дорогу Балашов обдумывал план побега. И мало-помалу его возмущение сдувалось, словно мыльный пузырь. Остался только страх. Страх, который подзуживал и сбивал с ног четкой формулировкой: «Тебе некуда деваться!».
 Почему? Да потому! С чего он взял, что можно вот так просто смыться и жить себе припеваючи в каком-нибудь тихом городишке? Кто ж его отпустит?
 С другой стороны, не станут же они нести круглосуточное дежурство на вокзалах!
 Однако на прощание конвоиры подтвердили его опасения, весьма убедительно объяснив, что скрываться от них бесполезно. Они всего-навсего назвали фамилию. Балашов наконец-то узнал, кому обязан честью, и это было последним, сокрушительным ударом. Подобной информацией не делятся просто так, и он почувствовал себя приговоренным. Пока им нужны его услуги, он будет в безопасности, но как только именитый заказчик разделается с Паниным, надобность в Балашове отпадет. Вряд ли на прощание его благословят и помашут белым платочком. Как говорится в таких случаях в детективных сериалах: «Он слишком много знал!»
 Все, финиш.
 Оказавшись дома, он уселся в углу прихожей и стал думать. Алены с Ташкой не было, хоть на том спасибо. Но ничего спасительного в голову не приходило.
 Из города они его не выпустят, это как пить дать!
 И напрасно убеждать их, что он станет держать язык за зубами и вообще будет вести себя, как паинька. Это все равно, что со стенкой разговаривать. Как они там сказали? «Вы еще не выполнили свою работу!» Вероятно, хлопотно найти еще одного такого же придурка, готового подставлять свою задницу. Козлом отпущения выбрали Балашова и не позволят ему ни на йоту отступить от этой роли!
 Он застонал от отчаяния. Согласиться на их условия — значит лишь отсрочить приговор. Пытаться бежать — значит получить свою пулю прямо сейчас.
 Просто так, в качестве порицания за неоконченную работу!
 Его затошнило и, поднявшись, он едва добежал до туалета.
 Страшно было, как никогда в жизни.
 Однако уже через некоторое время Алексей полностью успокоился. Он умел убеждать себя в чем угодно. Ему легко удавалось закрывать глаза на очевидное. Так он сделал и на этот раз.
 Почему сразу — пулю?!
 Они его просто пугают, вот и все. Не станут они заморачиваться из-за какого там риэлтора! И потом, он же может вернуть им гонорар. Послать, блин, по почте, и всех делов!
 Эти мысли — абсурдные, трусливые, — помогли ему взять себя в руки.
 У него не было другого выхода, кроме как поверить в них и действовать соответственно.
 К приходу жены он выглядел спокойным, уверенным в себе человеком и был очень деловит.
 Конечно, никаких денег возвращать он не станет. И в офис не пойдет, это точно. Он просто уползет на дно и станет выжидать. Жаль упущенных возможностей, ох, как жаль, однако своя шкура дороже трехуровневого коттеджа на берегу Суры.
 На полученный гонорар вполне можно безбедно существовать некоторое время. И на постой у Беллочки хватит. Там его никто искать не станет, уж точно. В «Тарханах» их, конечно, видели вдвоем, но это ничего не значит. Она для них случайная шлюха, которую он снял на выходные. Найти ее не проблема, но только пока она сама в стадии поиска очередного богатого папика. А Балашов с удовольствием возьмет ее на содержание, избавив от надобности высиживать клиентов по кабакам.
 Абонент временно недоступен.
 И на-ка, выкуси!
 Ободряя себя подобными мыслями, он улегся в постель, решив выспаться хорошенько до вечера, когда в темноте можно будет прошмыгнуть мимо «охраны». Если таковая имеется.
 Когда он проснулся, Алена сидела в кресле с вязанием. Вот об этом он не подумал. Забыл. Объясняться с женой не было никакого желания.
 Даже не поужинав, он стал собирать вещи. Стараясь не смотреть ей в глаза, бросил какие-то пустые, ненужные слова. Зачем-то пообещал звонить.
 Всем существом он был уже далеко отсюда, судорожно решая, как поступить, если обнаружится слежка. Слава Богу, ее не оказалось! Во всяком случае, до сих пор его не нашли.
 А может быть, уже и не ищут?! И можно выйти из подполья и начать жить в свое удовольствие?
 Черт, никто ведь не придет и перемирие не объявит! Собственное бессилие раздражало невероятно, и оставалось только накачиваться водкой, чтобы хоть немного скрасить бессмысленное ожидание свободы.
 Хм, вместо муниципальной тюрьмы он заимел свою личную, домашнюю камеру. Как же так вышло?!


* * *

 Все прошло нормально, и она даже не побледнела, войдя следом за Ташкой в коридор. По крайней мере, отражение в зеркале выглядело вполне нормально.
 Все бы ничего, только зачем-то пришел новый день. Зачем, зачем?
 Она привыкнет, конечно. Это неизбежно — привыкание. Сначала надо научиться не замечать, не ставить на стол три тарелки, не ждать скрежета ключа в замке. Потом — не вспоминать.
 Наука трудная, кто ж спорит. Словно бы она всю жизнь была левшой, а теперь вынуждена писать правой рукой. Постоянно одергивать себя и следить, чтобы левая ни в коем случае не бралась за карандаш.
 Утром в понедельник Ташка спросила вдруг, почему не звонит Балашов.
 Вы, говорит, что, так серьезно поругались?
 Алена посмотрела на нее с удивлением. Разве Ташка не знает? Разве она ей не сказала? Дочь имеет право знать, а как же! Алена, наверное, просто забыла. Такое бывает…
 Что-то творилось неладное. Зловеще хмурилось небо, в стекло, будто предупреждая о чем-то, бились ветки березы, Все, все вокруг дышало угрозой. Будто за каждым углом подстерегала опасность. Жизнь готовила очередную подлость.
 Куда уж? Может быть, хватит? Лешка ушел, и она еще не вполне готова защищаться. Пожалуйста, дайте время! Ей надо совсем немного — отдышаться, осмотреться, залатать дыры в бронежилете.
 Ну, пожалуйста!
 Неизвестно, кого она умоляла, глядя на Ташку растерянными, больными глазами. Дочь ждала чего-то. Ах да, почему не звонит Балашов.
 — Вообще-то он обещал, — вспомнила Алена и достала с полки забытую им пачку сигарет.
 Повертела в руках, вынула одну штуку, огляделась в поисках огня.
 Ташка покосилась недоуменно.
 — Мам, ты чего? Куришь, что ли? — протянула она, когда Алена чиркнула спичкой.
 Алена кивнула и затянулась.
 — Значит, и правда, здорово поцапались, — догадалась Ташка. — И ты теперь решила травануться с горя?
 — Мы не ругались. Он ушел совсем. Мы характерами, наверное, не сошлись.
 — Чего? Чего?
 — Знаешь, доченька, так бывает. Люди слишком поздно понимают, что не могут друг с другом жить, ну, не получается. И приходится рушить семью.
 — У вас с Балашовым была семья? — уточнила Ташка, разводя руками дым.
 Алена прищурилась, подозрительно поглядывая на нее.
 — Ты что?
 — Ничего. Ты про семью говорила, мам. Разве в семье так бывает? — Ташка повела головой, будто мычащий бычок.
 — Как это «так»? — нетерпеливо дернулась Алена и, глубоко затянувшись, принялась кашлять.
 Ташка хлобыстнула ее по спине, выдернула сигарету и с отвращением придавила в пепельнице.
 — Мам, чего ты прикидываешься? Ты мне всегда говорила, что главное — любовь. И в книжках вон пишут только про любовь. И по телевизору про любовь. Все кругом врут, что ли?!
 Глаза, как выстрел.
 Алена снова закашлялась, заморгала, словно долго сидела у костра, и дым въелся в лицо и забился в горло.
 Взгляд дочери не отпускал ее.
 — Почему врут-то? — нарочно распаляясь, выкрикнула Алена. Было совершенно непонятно, что она станет говорить, если успокоится.
 — Мам, ты папу любила? О, господи!
 Редко у них случались разговоры на эту тему. Однако Ташка знала прекрасно, что мама папу любила, а вот говорить об этом не любит.
 — При чем тут это? — сердито пробурчала Алена.
 — А Балашова?
 — Что Балашова?
 — Ты его любишь?
 — Конечно!
 Ташка с невиданной злостью стукнула худенькой ладошкой по столу.
 — Мама!
 Алена достала еще сигарету. Едва не спалила ресницы, темпераментно щелкнув зажигалкой.
 Ей вдруг показалось, что она увидела себя со стороны. Будто бы марионетка с выверенными, дергаными движениями, продуманными кем-то сверху.
 — Ташка, о чем мы говорим, а? Хорошо, что он ушел, правда? Нам вдвоем будет намного лучше! Ты только потерпи немного, я сейчас не очень хорошо себя чувствую, но это пройдет.
 — А меня ты учишь быть честной, — протянула дочь и вышла в коридор.
 — В смысле? — оторопела Алена. И кинулась следом, едва не врезавшись в дверь. — Ташка! Ты что имела в виду? Разве я тебе лгала когда-нибудь?
 — Сейчас.
 — Да ты что?!
 — Если нам вдвоем лучше, зачем Балашов здесь жил? — усмехнулась дочь. — И если ты его любишь, почему вы не поженились?
 Алена смотрела на своего ребенка почти с ненавистью.
 Ей всего десять лет. Всего десять! Как она смеет задавать такие вопросы, когда уже все почти уложилось в голове, готовы новые оборонительные валы, заштопаны прорехи, и сердце входит в привычный ритм, и боль отступает, отступает, отступает…
 — Женятся, если хотят родить детей, — тусклым голосом сообщила Алена, — мне достаточно тебя.
 — Ты просто его не любишь!
 — Замолчи! Не рано ли тебе рассуждать о любви, моя дорогая!
 — Устами младенца глаголет истина! — сообщила ее начитанная дочь.
 Алена не знала, что творится с ней. С ней самой, а не с Ташкой, которая абсолютно не понимает, о чем говорит.
 — Хватит. Я твоя мать, и я лучше знаю!
 О Боже, Боже! Никогда она не опускалась до этого!
 — Может, ты и знаешь, только ни хрена не делаешь!
 — Наталья! Что ты себе позволяешь?!
 — А ты?! Рыдаешь постоянно, курить вон начала, и все прикидываешься! И Балашов твой прикидывается. Я ему никогда не верила, никогда, я ненавижу его! Он же все время врет, слова добренькие говорит, а у самого морда перекошена! Он же меня терпеть не может, а подлизывается, лишь бы хорошим казаться, чтобы все его любили, вот чего ему надо! А ты мне сама говорила, что любят не за что-то. И не было у нас никакой семьи никогда, и не любишь ты его, все вы врете, врете!..
 Звука пощечины было почти не слышно, так Ташка орала.
 Она медленно поднесла ладонь к щеке, но трогать не стала, отдернула руку, спрятала за спину и попятилась. Алену трясло.
 — Ташенька, миленькая, солнышко мое, прости меня… Прости, я не хотела… Господи, как же так…
 Она схватилась за худенькие плечи и прижала Ташку к себе, и тискала, и бормотала, и гладила встрепанные рыжие вихры, и вглядывалась в родное лицо.
 Потухшие темные глаза наполнились влагой.
 Глаза ее ребенка, которого она только что ударила. Ударила, черт побери все на свете!
 Алена посмотрела на собственную ладонь, проклиная себя, свою трусость, свою жизнь, с которой в очередной раз не сумела справиться.
 Она — никудышная мать!
 Она — никудышная жена!
 Ноль. Пустое место. Ничему не научилась, ничего не может, никому не нужна.
 Вот в чем дело. И Балашов тут ни при чем.


* * *

 — Ух ты!
 Ольга осторожно погладила стальные рога «Ямахи», будто это на самом деле был дикий, невиданный зверь.
 — Как это тебе в голову пришло? — обернулась она к Кириллу.
 Он стоял, облокотившись на кожаное потертое сиденье. Усмехнулся и пожал плечами, будто удивляясь сам себе.
 — Сам не знаю. Второй раз уже сажусь, как будто кто под руку толкает…
 — Это бес, не иначе, — хихикнула Ольга, — ты ж у нас только с виду такой правильный и цивильный, а на самом деле как был шалопаем, так и остался!
 Кирилл поспешно протянул ей шлем, словно опасаясь, как бы сестренка не развила тему его шалопайства до бесконечности.
 Едва он устроился и нацепил шлем, в кармане задергался мобильник.
 Кирилл чертыхнулся, пытаясь нащупать кнопку вызова.
 — Алло?! — наконец раздраженно выпалил он и вспомнил, что наушник хендз-фри отключен.
 Вот и поговорили. И почему он совсем телефон не отрубил, спрашивается?!
 Сестра постучала в спину и громко заявила, что пора бы тронуться с места.
 — Мне звонят! — бросил он через плечо.
 — Что? — заорала Ольга из шлема.
 — То! Сиди смирно! Ну, кому там неймется?! У меня выходной, черт побери! Где телефон? Где наушник? Оль, хватит по мне барабанить!
 — Чего?! — снова заинтересовалась сестрица. Дурдом, блин!
 Наушник обнаружился в кармане рубашки. Еще некоторое время ушло на то, чтобы пристроить его как положено.
 — Слушаю! — рявкнул Кирилл.
 — Весело живешь, — хихикнул в ответ кто-то, смутно знакомый. — Чего вы опять с Ольгой не поделили?
 — Ромка, ты, что ли? — успокаиваясь, спросил Кирилл.
 — Кому Ромка, а кому Роман Геннадьевич, — снисходительно пожурили на том конце провода. — Ты что, правда выходной взял? С каких это пор, Кирюха? Ты же ни суббот, ни воскресений, ни праздников ни признаешь.
 — Готовился к семейной встрече, — пояснил Кирилл с удовольствием.
 Ромка — тот, что Роман Геннадьевич! — сто лет назад в этих встречах принимал самое непосредственное участие. На правах Ольгиного кавалера. Или как это сейчас… бойфренда, вот. Потом что-то там не срослось, но с Кириллом они продолжали весьма плодотворно общаться. Во-первых, потому как прониклись взаимным уважением. Во-вторых, все сделки «Русского дома» проходили через банк «Тарханы», где Ромка — тьфу, Роман Геннадьевич! — был начальником отдела экономической безопасности. Внушительная должность абсолютно не соответствовала внешнему виду несостоявшегося Кириллова зятя. Всю жизнь Ромка носил обычные джинсы с широкими свитерами, документы таскал в холщовом рюкзачке и ездил на скрипучей «шестерке».
 Почему-то ему было плевать на статус. И Кирилл этому обстоятельству слегка завидовал, при встречах с Ромкой стеснялся своих галстуков, безупречных костюмов и дурацкого дипломата, с которым он так и не научился обращаться правильно. Вечно бил им по ногам или норовил запихать под мышку.
 Зато — имидж, как справедливо заметила Анжелика.
 Тьфу! Сидит же он сейчас на старой «Ямахе» и великолепно себя чувствует!
 — … так что привет ей передавай и поцелуй.
 — Кого? — опомнился Кирилл.
 — Что «кого»?
 — Кого поцеловать?
 — Кирюха, я не понял, вы с утра уже встречу отметили, что ли? Как-то туго ты соображаешь. Говорю, Ольге передавай от меня пламенный поцелуй. И прощения попроси.
 Кирилл потер лоб под шлемом.
 — За что прощение-то?
 — А я у нее сейчас брата украду. Не думаю, что она обрадуется.
 — Что-то случилось? — моментально насторожился Кирилл.
 При всей своей несерьезной внешности, Ромка шутить не любил и по пустякам никогда его не дергал.
 — Вроде нет. Но надо встретиться. — В голосе приятеля ясно прозвучала озабоченность.
 — А… Отложить нельзя никак? — протянул Кирилл разочарованно.
 Роман Геннадьевич твердо заявил, что дело не терпит, но пообещал, что надолго Кирилла не задержит.
 Ольга, конечно, обиделась. Принялась с постной физиономией сосредоточенно швырять с багажника свои сумки. Кирилл в ту же секунду почувствовал себя негодяем.
 — Ну, хочешь, я перезвоню ему и приглашу к нам? — отпихнув ее от сумок, придумал он.
 — Не хочу! Он приставать начнет, а я девушка слабая и легко внушаемая.
 — Олька, хватит дурить! Пойдем, я тебе такси поймаю. Нет, правда, что у тебя в сумках такое?
 — Книжки тебе везу, — насупленно пробухтела она. — Ты же просил…
 Кирилл догнал ее и свободной рукой с чувством притиснул к себе.
 — Вот спасибо! А я забыл совсем!
 — Ты кроме своих договоров скоро и читать ничего не будешь! — ворчливо откликнулась она, но уже было заметно, что сердиться перестала. — Ладно, иди, такси я уж как-нибудь сама поймаю. Иди, иди. Только хотя бы к ужину поспей, договорились?
 Он чмокнул ее в макушку и проворковал:
 — Хорошо, что ты не замужем, зануда моя любименькая! В могилу бы мужика свела!
 Ольга погрозила ему кулаком, но тоже рассмеялась.
 Через полчаса Кирилл вошел в ресторан, где обычно они встречались с Ромкой для неофициальных бесед.
 Официант проводил его в отдельный кабинет, стараясь не слишком откровенно пялиться на мотоциклетный шлем в руках вип-гостя.
 Роман уже сидел за столиком, задумчиво попыхивая сигареткой.
 — Шикарно выглядишь, — оценил он, когда Кирилл снял пальто.
 Кирилл быстро оглядел себя.
 Ну да. Ездить в деловом костюме на мотоцикле, наверное, глупо. Брючина задралась, галстук болтается на плече, пиджак почему-то наполовину заправлен в брюки.
 — Вот, осваиваю новое транспортное средство, — почти смущенно объяснил он, бросив в кресло шлем.
 — «Харлей Дэвидсон»? — деловито поинтересовался Роман.
 — Нет, трехколесный велосипед, — хмыкнул Кирилл.
 Лениво перебрасываясь ничего не значащими репликами, они дождались, пока принесут заказ. Дверь за официантом закрылась, и Кирилл взглянул на приятеля с ожиданием.
 — Я думал, мы тебя устраиваем полностью, — произнес Ромка с некоторой обидой в голосе. — И вообще мог бы предупредить.
 — Ты о чем? — не понял Кирилл.
 — Ты мне даже не сообщил, что начал работать с «Волгой-кредит». Или с Комбанком?
 Кирилл перестал жевать и уставился на него в полном недоумении.
 — Ромыч, я не въезжаю. Какой к черту Комбанк, там проценты бешеные! И вообще, у вас все наши операции проходят.
 — Не все, Кирюха, не все.
 — Да скажи ты толком! — разозлился Кирилл. Ромка, нахмурившись, внимательно посмотрел ему в лицо.
 — Ты полгода назад на Кижеватова бизнес-центр продал, помнишь?
 — Какой еще бизнес-центр… А! Торговый комплекс это был, Ромыч. Еще недостроенный. Мне итальянцы всю плешь проели, пока договорились!
 — Хрен с ними, с итальянцами. Скажи, ты когда его купил?
 — В смысле? Я его с нуля начал, инвестировал по полной программе. Ты что, не помнишь, что ли? Сделку-то «Русский дом» вел как собственник, а не как посредник.
 Роман неожиданно разозлился, выскочив, как мячик, из кресла.
 — Все я помню! Но чтоб его Митрофанову продать, ты ж сначала должен был его у итальянцев снова выкупить! А? Не так? — Он потряс у Кирилла под носом фигой. — А мы вот что поимели! Хотя бы предупредил, что решил банк сменить!
 — Да ничего я не решил! — заорал Кирилл, которому надоело слушать весь этот бред.
 — Ну, значит, пока присматриваешься, — тяжело дыша проговорил Ромка и плюхнулся обратно в кресло.
 Кирилл залпом выпил стакан сока.
 — Давай все сначала и спокойно! — велел он.
 Ему всегда удавалось оставаться невозмутимым, когда речь шла о чем-то непонятном и неизвестном. Злился и орал Кирилл исключительно от глупости окружающих. Или от своей собственной.
 Ромка поскреб в затылке.
 — Митрофанов под твой комплекс, то есть, теперь уже под свой, решил взять у нас кредит. Мы его сейчас проверяем. Только не в том дело, понимаешь? Я как узнал, что…
 — Не начинай даже! — оборвал Кирилл. — Лучше поясни, кто такой Митрофанов и почему комплекс теперь принадлежит ему?
 Он осекся на полуслове, увидев, как Ромка замер, смешно раскрыв рот. Будто ребятенок перед экраном, где показывали «очевидное-невероятное».
 — Ты что? — Кирилл нахмурился.
 Роман Геннадьевич с трудом приходил в себя.
 — Э… Сейчас. Погоди минутку.
 Едва не опрокинув вешалку, он стащил с нее рюкзак и стал сосредоточенно рыться в холщовых недрах.
 — Гляди! — наконец выпалил он, выложив перед Кириллом стопку бумаг в прозрачной папке.
 Бумаги оказались из области фантастики.
 Договор купли-продажи торгового центра. Собственник — «Русский дом». Покупатель — некий И. Н. Митрофанов. Копия лицензии. Печать. Подписи сторон.
 Ну да. Автограф И. Н. Митрофанова, а рядом — К. И. Панина.
 Вот она, фантастика!
 Кирилл никогда под этим документом не подписывался. Более того, никакого Митрофанова он не знал. Более того, торговый центр уже целых полгода ему не принадлежал, и, соответственно, никому продать его Панин не мог. Ни возможности не имел, ни права.
 И главное — непонятно, что говорить бедняге Ромке, который оскорбленно сопит напротив, уверенный, что Кирилл решил по-тихому сменить банк.
 — Ну? И ты спрашиваешь, кто такой Митрофанов? Уж раз в жизни ты с ним точно встречался! Когда вот эти писульки рисовали! — Ромка раздраженно похлопал по бумагам. — Не ожидал от тебя, Кирюха! Я думал, может, ты сам не в курсе, может, кто-то из ребят твоих сделку оформлял и в другой банк обратился. А потом документы-то гляжу, елы-палы! Твоя же подпись! Значит, никому из риэлторов ты это дело не доверял, сам переговоры вел, сам…
 — Постой, не тарахти, — досадливо поморщился Кирилл.
 Какая-то мысль — почти догадка — мелькнула в голове.
 Стоп! Действительно, как могли оформить сделку, если продавец не присутствовал? Подпись его стоит, а самого-то не было!
 Уж это Кирилл знал доподлинно. Какой же кретин так лопухнулся?! Ему заочно подписали договор, а он уши развесил!
 — Ромыч, давай потом поговорим, о’кей? Мне нужно время!
 Тот посмотрел озадаченно, наконец-то заподозрив что-то неладное. И, кажется, даже понял немного.
 — Лажа, да?! — ахнул он и как-то по-старушечьи прикрыл рот ладошкой.
 — Я пока ничего тебе не скажу, — твердо заявил Кирилл. — И этого Митрофанова пока не трогайте. Я сам все проверю!
 — Да что все-то?
 Кирилл резко поднялся и сунул бумаги приятелю под нос.
 — Это не моя подпись! Понимаешь?
 Роман Геннадьевич только ошеломленно крякнул.


* * *

 — Босс, здрасте. Баба явилась. Но она одна. Вернее, не одна, а с дитем…
 Докладчик был вынужден прерваться, оглушенный гневной тирадой по ту сторону трубки. Машинальным движением он отодвинул руку с телефоном как можно дальше, и весь смысл начальственной речи прошел мимо.
 — Хорошо, босс, — на всякий случай сказал он, когда снова решился приложить трубку к уху.
 — Что хорошо, чертовы кретины?! Вы что не понимаете, он — свидетель! К тому же мне нужны еще сведения! Если к утру его не будет в офисе, ты у меня побежишь поломойкой к Панину наниматься, ясно?!
 — Будет сделано, босс.
 Он подождал, не последует ли еще указаний, но в трубке раздались гудки.
 Амбал за рулем покосился на своего напарника сочувственно.
 — Ну что? Идем к бабе?
 — Да хрен его знает! — с досадой поморщился тот. — Он толком и не сказал ничего, только вопил!
 Человек на другом конце города преувеличенно осторожно положил трубку на рычаг. Ярость клокотала и требовала выхода, но он никогда не позволял ярости брать верх. Как ничему и никому не позволял одерживать над собой победу. И никогда! Одна или две мелкие промашки не в счет.
 Эту партию он тоже выиграет, во что бы то ни стало! А недоумка, из-за которого дело пошло наперекосяк, он просто сотрет в порошок!
 Еще не успокоившись окончательно, он вызвал секретаршу и с удовольствием поорал на нее некоторое время. Красавица тряслась от страха, прятала глазки, вытирала потные ладони о шикарный костюмчик, и это зрелище так забавляло его, что уже через пять минут он был в полном порядке.
 — Ладно, иди, — разрешил он, — может, я тебя и пожалею, посмотрим.
 Она попятилась и вскоре скрылась из кабинета.
 С одной стороны, он пугал ее ради кайфа. Контролировать насмерть перепуганных людишек всегда проще. А с другой, проговаривая вслух угрозы, он думал. Может быть, действительно сменить козла отпущения и отправить девчонку прямиком в «стан врага»?!
 Заслышав о такой возможности, его красотка аж спала с лица. Прекрасно знала, что никакой поддержки в случае провала она не дождется. А провал более чем реален. Одно дело купить сотрудника, которому уже более-менее доверяют. И совсем другое — засланный казачок. Что случись, первое подозрение на него.
 Стало быть, как ни крути, нужен Балашов. Это чмо болотное, возомнившее себя Джеймсом Бондом! Непонятно, кто его прикрывает? У жены — старенькие родители, их проверили. Больше родственников нет. Он вообще сирота казанская. Друзей-приятелей кот наплакал, их ребята в первую очередь пошерстили. Из города он не уезжал, это известно точно. Ну, и где тогда прячется?!


* * *

 Они неплохо проводили время. Ташка валялась на пузе, Алена, пристроившись с боку, щекотала ее за пятки. Только это чрезвычайно увлекательное занятие пришлось прекратить, потому как Ташка, в очередной раз дрыгнув ногой, звезданула мать по уху.
 — Ой! — испугалась она.
 — Ай! — растерялась Алена, схватившись ладонями за голову.
 И они посмотрели друг на друга влюбленными глазами.
 — Мам, ты как?
 — Устала! — честно призналась Алена, заваливаясь рядом.
 — И я вся такая уставшая, уставшая! Мам, а ты меня как любишь?
 — Очень!
 — А я тебя крепко!
 — А я тебя очень крепко!
 Посопели с присвистом, восстанавливая дыхание. Алена вдруг хихикнула слабым голосом.
 — Чего, мам?
 — Спроси, как я тебя люблю?
 Ташка заинтересованно подняла голову и послушно спросила: «Как?»
 — Я тебя люблю по-мамски! — ответила Алена.
 — Супер! А я тебя… а я тебя люблю, как дочка из пупочка!
 Они хором прыснули и снова принялись обниматься, тискаться и ворочаться, словно мишки в берлоге, по всей кровати.
 Вообще-то, Алена этого не одобряла. Кровать же существует для сна, это правило такое. В остальное время суток она должна быть аккуратно застелена и никем не потревожена.
 Каждый раз, когда Ташке приходило в голову расположиться здесь с учебниками, Алена долго и занудно объясняла, почему этого делать не надо.
 А дочь цитировала дурацкую рекламу. Что-то вроде «Правила существуют, чтобы их нарушать».
 Ну, вот и нарушили.
 Ощущение такое, будто она опять — впервые и единственный раз в жизни! — сбежала с уроков в кино.
 Точно знаешь, что расплата неминуема, а отступать ужас как не хочется, и ты пробираешься к запретному удовольствию.
 Ха! Теперь уж точно никто и ничего не может ей запретить! И ожидать расплаты просто глупо. Она взрослая женщина и сама решает, валяться ей на кровати или, чинно сложив руки на коленях и выпрямив спину до ломоты в позвоночнике, слушать Шопена.
 Как учили в детстве.
 Оно давно позади, и слава Богу!
 Может, если бы тогда кто-то объяснил ей, что отступать от правил не страшно и не стыдно, все было бы намного проще. Может быть, она решилась бы поговорить с Лешкой — так, как хотела, а не так, как должна была.
 Даже возможно, что она впала бы в истерику, била посуду, требовала бы объяснений.
 И — кто знает?! — вдруг стало бы легче?
 Но никто не объяснил. Она точно знала, что выяснять отношения на повышенных тонах — нельзя. Ведь при любых обстоятельствах нужно сохранять собственное достоинство, а значит — нужно выглядеть невозмутимой и… равнодушной. Мама говорила, что многие люди не понимают истинного значения этого слова. Равнодушие — вовсе не болезнь души, а просто ровное отношение ко всем окружающим.
 Стоит чуть сдвинуться от него в сторону — и тебе конец!
 Слезы, истерики, беспричинное веселье, дикий смех — фу, это же вульгарно, в конце концов!
 В их доме всегда было тихо. И она почти поверила, что тишина и спокойствие — синонимы счастья. И, сама того не замечая, старательно создавала себе такое же. И не понимала, почему не чувствует восторга и упоения, ведь все по правилам и как должно быть.
 Она никогда не кричала на него. Не устраивала скандалов. Не жаловалась на плохое самочувствие или на то, что в школе ее снова обошли с премией. Она все делала, как надо.
 И продолжала бы в том же духе.
 Какое счастье, что Ташке пришло в голову поваляться на кровати!
 — Давай петь! — острый маленький кулачок пихнул Алену в бок.
 Та, прежняя Алена, которая существовала по правилам, наверное, растерялась бы.
 А нынешняя только задумчиво почесала нос.
 — А что петь-то? Я модных песен не знаю.
 — Ну их, модные! — отмахнулась Ташка. — Народные давай.
 В общем-то, она и народных никогда особо не пела.
 Но они затянули «По Дону гуляет». Честное слово! А потом — «Калинку». И еще что-то бравое. Пели вдохновенно, прикрыв глаза, и, помогая себе, водили руками в воздухе, словно дирижеры. Когда забывали слова, прочувствованно начинали мычать или блеять и одновременно срывались на хохот.
 — Ты что?
 — А ты что??
 — Я слов не знаю!
 — Я тоже. Давай вот эту… как там… И все начиналось снова.
 Они дошли до «Во поле березонька стояла», когда в стену загрохотали соседи.
 Алена с притворным ужасом прижала палец к губам и кивнула на часы. Было одиннадцать вечера.
 Не сговариваясь, они почему-то ринулись на кухню, перегоняя друг друга. Алена плотно прижала кухонную дверь, привалилась к стене и облегченно расхохоталась — такого с ней не случалось уже давно.
 Ташка постанывала где-то рядом, в изнеможении упав на табуретку.
 Они не сразу услышали звонок в дверь.
 А услышав, уставились друг на друга.
 — Нас решили обезвредить, — догадалась Ташка. — Соседи ОМОН вызвали. Или скорую.
 У Алены от смеха закололо в боку.
 — Позвонят-позвонят и уйдут, — обессиленно пробормотала она, махнув рукой.
 Но в дверь продолжали ломиться.
 — Однако они сами уже ведут себя неприлично, — взяв себя в руки, Алена пошла в прихожую.
 Ташка поплелась следом — оказывать моральную поддержку.
 — Извините, пожалуйста, мы уже все поняли! — проговорила Алена, открыв дверь.
 На пороге стояли неизвестные плечистые парни. Среди жильцов своего дома она таких никогда не встречала.
 — Мам, закрывай дверь быстрее! — пискнула за спиной Ташка. — Это же бандиты натуральные!
 Парни на бандитов не отреагировали, но один всунул огромную лапищу в дверной проем, и теперь при всем желании закрыть дверь стало невозможно.
 — Надо поговорить, — заявил между тем второй.
 — О чем?! Вы кто? Мы больше шуметь не будем!
 — Конечно, не будете, — улыбнулись оба сразу, и от этих улыбок Алене сделалось нехорошо.
 Незваные гости впихнули ее в квартиру и вошли следом. В коридоре моментально стало тесно.
 Алена таращилась на них и ровным счетом ничего не соображала.
 Это милиция?
 Или, на самом деле, их пришли грабить?
 Но тогда надо звать на помощь, орать во весь голос. Она набрала воздуха в грудь, открыла рот и… ничего не случилось. Из горла вырвалось какое-то шипение, словно там вода в чайнике выкипала. Черт подери, они же весь вечер распевали русские народные песни!
 Может, просто сделать вид, что ничего особенного не происходит? Затаиться в уголке и переждать, пусть себе грабят, жалко, что ли?
 Господи, да ведь Ташка здесь!
 В считанные секунды Алена пришла в себя.
 Орлиным взглядом она окинула прихожую и метнулась в сторону к обувной полке. Лешка почему-то предпочитал хранить там молоток. Она не знала, как смогла вспомнить об этом, и не поняла, что произошло в следующий момент.
 Рука ощутила приятную тяжесть, Алену бросило вперед, что-то темное мелькнуло перед глазами, раздался громкий мат, запястье вдруг словно обожгло, но она успела вложить всю силу в бросок, и молоток не просто упал, а ударил кого-то…
 Этот кто-то издал поросячий визг, подогнув ногу.
 — Мама! Мамочка! — Ташка билась в углу, стуча в соседскую стену маленьким красным от натуги кулачком.
 — Караул! Пожар! Спасите! Это невозможное что-то!
 Алена услышала, будто со стороны, собственное звериное рычание, увидела, как пальцы снова сжали молоток, а потом перед глазами поплыла красная дымка.
 Она не подпустит их к Ташке!!!
 Хотите грабить — пожалуйста, а ребенка пугать она не позволит, ясно?!
 — Уходим! Уходим, я сказал!
 Две тени метнулись к двери, одна подвывала, другая материлась страшным шепотом. В подъезде раздался топот, и через минуту все стихло.
 — Ташка? — прохрипела Алена. Куда она делась?
 Дочь выскочила из кухни, утирая слезы.
 — Я в милицию хотела звонить, и забыла как — ноль один или ноль три?
 — Ноль два, — сказала Алена нормальным голосом, закрыла дверь на все замки и заплакала.
 Почему-то Ташка сразу поняла, что пугаться этих слез не надо, а только прижалась к материнскому боку и сладко запыхтела.
 — Все хорошо, — уверенно пробормотала Алена, гладя рыжие вихры.


* * *

 — Ну, что? Шефу будем докладывать?
 — Да ты охренел! Мало мне эта сука ногу отбила, еще шеф добавит!
 — А чего делать?
 — Е-мое! Че ты ко мне пристал, а? Говорил я тебе, пушку возьми, говорил? А ты! «Че светиться! Там одна баба с дитем, поговорим ласково, сразу расколются!» Баба, твою мать! Она мне чуть коленную чашечку не раздробила, падла рыжая!
 — Да кто же знал, что она за молоток станет хвататься?
 — Никто! Соображать надо было! А ты привык, что девки только от твоей морды в столбняк впадают, и делать ни хрена не надо, знай себе рожи страшные корчи! Горилла, бля!
 — Хватит орать-то! Думать надо.
 — Че думать? Щас приду в себя, и пойдем. Объясню этой дуре популярно, что к чему.
 — Да ты че! Она небось на уши всю ментуру подняла, странно, что еще никто не приехал.
 Помолчали. Поскребли в затылках. Один все продолжал охать, держась за коленку. Другой раздраженно стучал пальцами по рулю.
 — Ладно, давай до утра подождем, — решил старший. — И че?
 — Конкретно с ней побазарим, а то еще подумает, что мы чисто грабить ее приходили, идиотку! Расскажем, что почем, она к муженьку и побежит. Другого выхода-то у нее не будет.


* * *

 Ольга, скрестив по-турецки ноги, сидела у камина и листала альбом с фотографиями.
 — Ой, смотри, какой ты тут толстый, Кир! А эту помнишь? Сколько нам тогда было? А это кто? Ба, Новый год в Кривозерье, какие мы все смешные! Глянь, Катька Лисова на тебя так и вешается! Ты не знаешь, она сейчас как, где?
 Кирилл у нее за спиной пробурчал что-то невнятное.
 — Ну, что ты насупился? — разозлилась Ольга. Весь день после Ромкиного звонка пошел насмарку, чтоб Ромке пусто было! Конечно, мы теперь люди деловые, круче не бывает, и плевать мы хотели, что к другу сестра приехала, с которой он, между прочим, несколько месяцев не виделся!
 Надо встретиться, и все тут! Неотложные, блин, дела! В воскресенье!
 А после встречи Кирилл приехал бледный, дерганый и теперь все время морщился, о чем-то сосредоточенно размышляя. И обед проглотил в один присест, даже не заметив, что Ольга слегка пересолила салат, а жаркое и вовсе подгорело.
 Зато кофе выпил три чашки подряд.
 Потом принялся куда-то звонить, что-то требовать, извиняться, а сам злился ужасно и ноздри раздувал, будто норовистый жеребец.
 Звонки, должно быть, не дали никакого результата, и Кирилл, с отвращением отшвырнув от себя телефон, снова сел обедать. О том, что он только что слопал блюдо почерневшего мяса и тазик салата, Ольга решила не напоминать. Авось, поест побольше и успокоится. Но братец продолжал хмуриться и что-то бурчать себе под нос.
 Все это время она развлекала его беседой, но это было то же самое, что пытаться разговорить, например, статую в городском саду.
 Эти трудоголики в могилу ее сведут!
 Тут Ольга хихикнула, внезапно вспомнив, что сама такая же.
 — Кир, ну сделай лицо попроще, — нежно проворковала она и уселась рядом с ним на подлокотник кресла.
 Брат внезапно с сильным раздражением хлопнул по другому подлокотнику и выкрикнул:
 — Они что ж, меня за лоха держат? Думают, это им с рук сойдет?!
 — Кир…
 — Нет, ну какая наглость, а?! И главное — непонятно, на хрена я держу службу безопасности! Где эти дармоеды, спрашивается?
 — Наверное, отдыхают в кругу семьи, — робко выдвинула предположение Ольга.
 — Что? — встрепенулся Кирилл, словно только что заметил ее. — Ты о чем это?
 — Я говорю, может, выпить надо? Расслабимся, а? Он недоуменно вскинул брови.
 — Оль, ты извини, но мне ехать надо.
 — Куда еще ехать? Ты обалдел совсем! Время — десятый час!
 — Да? — удивился он.
 Она сочувственно покачала головой.
 — Заработался вусмерть! А говорят, это влюбленные часов не замечают. Кстати, Кирюш, ты еще не влюбился?
 — А?
 — Та-ак! Братец мой разлюбезный, все-таки стоит выпить! Может, начнешь разговаривать, как человек. А то слова из тебя не вытянешь.
 Она решительно двинулась к бару.
 — Оль, да не влюбился я, не влюбился, — торопливо ответил Кирилл, осознав, что если он и дальше будет молчать, сестрица действительно накачает его спиртным. — У меня на работе проблемы!
 — А у кого их нет? — усмехнулась она, задумчиво перебирая бутылки. — Ты виски будешь или коньяк?
 — Мартини я буду, — обреченно вздохнул Кирилл.
 — Э, нет, это баловство. Давай уж вмажем по-серьезному.
 И они вмазали. Первые полчаса Кирилл еще хорошо помнил, что должен найти того героя, который решился подделать его подпись. Найти и обезвредить. Заодно устроить разнос службе безопасности. И еще постараться не слишком затягивать процесс в суде. Вот чего ему не хватало для полного счастья, так это разборок с неизвестным прохиндеем, который по поддельным документами продал когда-то принадлежавший Кириллу торговый комплекс! Полная засада!
 Где-то после пятого или шестого бокала коньяка вместо определенных планов на будущее осталась только горечь и острое чувство собственной неполноценности.
 — Как же я прошляпил, а? И печать-то не украли, понимаешь, не украли, а только взяли попользоваться! Кретин, вот я кто, полный кретин! В сейфе, блин, запонки храню, а печать валяется себе где попало! И документы на нашем бланке отпечатаны, понимаешь? Во! Значит, пришли в гости, взяли что надо, и всех дел! А я теперь расхлебывай, по судам ходи. Мало мне геморроя!..
 — …а я ей говорю, если Тимур вам что-то обещал, то с него и спрашивайте. Стой-ка, у тебя что, правда геморрой?!
 Ольга всхлипнула и потянулась гладить несчастного братца по голове.
 — Еще какой! — ловко увернувшись, простонал он. Ему не хотелось, чтобы его жалели. Он — сильный и умный, а временные трудности бывают у любого человека.
 Кирилл предложил выпить за это, и после очередного глотка речь его наполнилась пафосом.
 — Я их всех уделаю, ясно?!
 — Я тоже! — вторила ему Ольга.
 — Не дам мое честнее имя порчить. Прочить. Е-мое… Порочить не дам!
 — Да! Не дадим! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! — подтвердила она.
 Кирилл икнул и растерянно уставился на сестру:
 — Это что такое?
 — Это песня, — пояснила Ольга и добавила, нерешительно пожав плечами: — Вроде бы.
 — Не, — он помотал головой, — какая ж это песня? Вот я знаю песню! Мм… Я знаю много песен, правда! Сейчас.
 Он покачался из стороны в сторону, а сестра в это время с огромным вниманием смотрела ему в рот.
 — От улыбки станет всем светлей, от улыбки в небе радуга загнется! — затянул Кирилл и с досадой хлопнул себя по колену. — Нет! Запнется!
 — Зажмется! — подсказала Ольга. Он недоверчиво сморщил нос.
 — Дурацкая песня! — махнула рукой сестрица. — Давай вот эту споем, помнишь, бабушка ее всегда пела. Ну, про коня!
 И они, закатывая глаза от восторга, заорали вразнобой, путая слова и сбиваясь с мотива:
 — Ой, мороз, мороз, не морозь меня! Моего коня, ла-ла-ла. У меня жена ой красавица! Ждет меня с войны, ждет, печалится! Я приду с войны, ла-ла-ла, напою коня, обниму жену!
 В этом месте Ольга, растрогавшись, принялась всхлипывать.
 — Ты что, плачешь? — насторожился Кирилл и подполз к ней поближе.
 Ковер, на котором разгоралась стихийная попойка, сбился в кучку и пополз за Кириллом. Он с досадой лягнул его, почувствовав некое неудобство передвижения.
 Заметив его неловкие попытки освободиться, Ольга расстроилась окончательно и заревела в голос.
 — Ты… ты… ты ногу вынь, — посоветовала она сквозь слезы.
 — Какую ногу?
 — Свою.
 Он внимательно осмотрел собственные конечности, наполовину скрытые ковром, и задумался.
 — Левую или правую?
 — Обе! — рыдала Ольга.
 Кое-как разобравшись, он дополз до нее, прижал к боку и стал убаюкивать.
 — Ты не плачь, слышишь? Не надо плакать. Все будет хорошо.
 — Не будет!
 — Я тебя когда-нибудь обманывал? — спросил он сердито, точь-в-точь с интонацией «ты меня уважаешь?»
 Ольга потрясла головой.
 — Я замуж хочу, Кирилл! Мне тридцать два года, понимаешь?
 — Нет, — честно ответил он.
 — Я детей хочу, — попыталась внести ясность она. Это желание показалось ему вполне обоснованным. И о чем-то смутно напомнило. Кажется, он сам недавно думал на эту тему и примерно такими же словами. Или нет?
 — Роди! Тьфу, рожай! — разрешил Кирилл. — Я буду дядей!
 — А папой кто будет? — строго поинтересовалась Ольга.
 Он огляделся, но достойных кандидатур поблизости не обнаружилось. Недостойных тоже.
 Кирилл разочарованно присвистнул и потянулся к бокалу.
 — Ну, пусть этот твой… Витя.
 — Митя он. Да какой из него папа? Ну почему мне всегда попадаются одни козлодуи?
 — Кто-кто? — уточнил Кирилл, едва не расплескав коньяк.
 — Или это я коза? — пожала плечами сестра и тоже взялась за бокал.
 — Нет, ты не коза! — убежденно возразил Кирилл. — Просто тебе не везет, вот и все. Ты еще не встретила свою эту… половинку.
 Она закашлялась, и ему пришлось аккуратно постучать ей по спине, отчего Ольга ударилась носом об его коленку.
 — Сила есть, ума не надо! Какая еще к черту половинка?! Ты мне тут еще про любовь расскажи!
 — И расскажу! — упрямо заявил он, хотя сказать по этому поводу ему было нечего.
 — Ну-ка, ну-ка, интересно послушать?
 Она устроилась поудобней и сделала еще глоток. Кажется, зря. В голове было горячо и звонко, перед глазами что-то прыгало, а разговор пошел такой интересный, что требовалось сосредоточиться.
 — Значит, так, — начал Кирилл и надолго замолчал. Ольга терпеливо ждала, но сидеть было неудобно, и она, вытянув ноги, прилегла к брату на колени. Прямо перед ней свесилась его голова с закрытыми глазами. Ольга хотела спросить, почему он закрыл глаза, и кто, собственно, будет рассказывать про любовь, и зачем так громко храпеть. Но ничего не спросила, а только всхлипнула в последний раз и тоже заснула.


* * *

 Заснули они вместе, в обнимку, и на удивление быстро, хотя Алена подозревала, что всю ночь придется нести вахту у двери. Но потом махнула рукой.
 С утра вчерашнее происшествие показалось еще страшней, и ненужные, бессмысленные вопросы поползли в голову, и воображение рисовало, что бы было бы, если бы…
 Глупо!
 Может быть, стоило все-таки позвонить в милицию?
 Ну да, и признаться, что звезданула молотком незнакомого бугая. Просто так. Ведь он ничего даже сказать не успел, а уж сделать — тем паче. Милиция, наверное, очень обрадуется, узнав, что еще «есть женщины в русских селеньях!» Да и отправят ее подальше, вот и все.
 Странно, конечно, но кроме вопросов — кто и зачем приходил, — в голове время от времени радостно вспыхивала мысль о собственной смелости.
 «Как же это я так решилась?!» — изумлялась Алена, и жутко ей делалось, и весело. Защищаться она никогда не умела, что уж говорить о нападении? Когда в школе ее дразнили «рыжим клоуном», она затихала в уголке и тоненьким голосом просила Юльку, которая принималась в ответ орать на одноклассников, не вмешиваться. Профессора в институте вечно срывали на ней плохое настроение, точно зная, что она стерпит молча. В очередях ее отпихивали назад, а потом она еще выслушивала хамство продавщиц, и улыбалась смущенно, будто просила прощения за покупки.
 С премией ее постоянно обходили, на курсы повышения квалификации отправляли всех, кроме нее, а когда старшеклассникам приходило в голову сорвать урок, Алена только разводила руками и терпеливо ждала, пока в учениках проснется совесть.
 Наверное, и вчера она бы позволила бандитам вынести все из ее дома, а сама отсиживалась бы в уголке и потявкивала тихонько, что так делать нехорошо. И грозила бы пальчиком.
 Если бы не Ташка.
 — Мам! Возьми телефон, я в ванной! Алена встрепенулась и выбежала из комнаты.
 — Алле?
 — Добрый день, будьте добры Алексея, — попросил вежливый мужской голос.
 Она присела на тумбочку.
 — Его нет.
 — А когда он будет? — кажется, даже не дождавшись ее ответа, быстро спросили в трубке.
 Алена потерла висок. Сказать, что никогда? Она была уверена, что — никогда. Но нужно ли говорить об этом незнакомым людям, которые знать ничего не знают об их семейной жизни. То есть теперь уже не семейной, а раздельной.
 Сказать или нет?
 — Я не знаю. Вы ему на мобильный позвоните, — осторожно произнесла она.
 На том конце провода произошло какой-то движение, потом раздался кашель, и голос, вроде бы уже совсем другой, но все так же вежливо сказал:
 — Мобильный у него отключен. А вы, наверное, жена, да?
 — Да, — чтобы не вызвать новых расспросов, обреченно согласилась она. — А вы кто?
 — Вы ему, пожалуйста, передайте, что он немедленно должен выйти на работу. Понимаете? Сегодня же!
 — Так вы с работы? — вздохнула Алена.
 Ну, Балашов дает! То сутками в офисе пропадал, то вот — сачкует. Наверное, его новая семейная жизнь настолько увлекательна, что о работе и не вспоминается.
 — Мы не с работы, — вдруг резко рассмеялись в телефонной трубке.
 Смех показался зловещим и пренебрежительным. Словно человек на том конце провода над Аленой потешался, а заодно и пугал.
 Фу! Да может у него просто голос такой. Или настроение плохое.
 Алена пробормотала в трубку «до свидания» и отошла от телефона подальше.
 Это вчерашний шок возвращается. Адреналин спал, и теперь стало страшно, и повсюду мерещится опасность. Даже в телефонных недрах почудилась угроза.
 Надо кофейку выпить. На творог и прочие полезности плюнуть, слопать огромный бутерброд с сыром и…
 Тут телефон зазвенел опять, и Алена сильно вздрогнула, моментально забыв о бутерброде.
 — Слушаю.
 — Слушай, сука, слушай! — отозвался уже знакомый голос. — Ты, наверное, вежливых-то слов не понимаешь! Я тебе иначе скажу. Давай ноги в руки и дуй к муженьку, иначе у твоей девки вместо рыжих хвостиков будут бантики гвоздями к голове прибитые, ясно?!
 Алена задышала часто-часто, обеими руками вцепившись в трубку.
 — Чтоб сегодня же он в офисе был! — рявкнул мужик и отключился.
 Она потрогала холодный лоб.
 Что это значит, Боже мой? Что все это значит?!
 — Мам, воду выключать? Или ты еще не умывалась?
 — Выключай!
 Соображай же, идиотка! Ну, давай, давай, думай! Кто это был и что им надо?
 На последний вопрос ответ имелся однозначный. Им нужен Балашов.
 При чем тогда здесь Ташка, о которой надрывалась трубка противным, страшным голосом?!
 Не смей, не думай об этом, успокойся. Дурацкие угрозы, только и всего. Люди всегда угрожают, если не уверены в своих силах. Уверенные же просто приходят и делают что хотят. Как вчерашние ублюдки.
 Ого! Да это же они и есть!
 Поговорить хотели лично, да не получилось, а сегодня решили навести шороху по телефону.
 Какая она умная, а!
 Только зачем все это?! Кто они такие и зачем им Балашов? Во что он вляпался?
 — Мам, ты чего там сидишь? Я кофе сварила, пойдем…
 — Что? — Алена с силой потерла глаза и сфокусировала взгляд на дочери. — Ты сварила кофе? Плиту уже можно выкидывать или хоть один шанс на спасение у нее есть?
 — Да ладно, мам!
 — Сделай мне бутерброд, Ташка. Я сейчас приду.
 Алена скрылась в комнате, а дочь осталась в коридоре с раскрытым ртом. Бутерброды Алена любила готовить, но не есть. И доверяла Ташке возиться на кухне только под своим чутким руководством. К тому же, сегодня впервые в жизни Ташка не обнаружила на кухне завтрака, и все это очень, очень странно.
 Все выглядит очень странно, решила в свою очередь Алена, устроившись в кресле со спицами. Вязание всегда помогало сосредоточиться. Итак, что мы имеем? Внезапный уход мужа. Вчерашних посетителей бандитского вида. Звонки с угрозами и неясными требованиями.
 Как в кино.
 У тебя вымогают что-то, грозят расправой, шантажируют, преследуют, врываются в квартиру и кривят наглые морды, а ты знать ничего не знаешь и даже предположить не можешь, о чем идет речь.
 Надо просто позвонить Балашову, пусть он сам с ними и разбирается! Проще некуда. Это его проблемы!
 Кто-то внутри Алены хотел было возразить, но она задушила этот голос в зародыше и решительно пошла к телефону. Она не станет волноваться из-за него, еще не хватало! Она даже не будет спрашивать, что случилось.
 Его жизнь ее не касается! Точка!
 Лешкин мобильный не отвечал. Ах да, ей же сразу сказали. Кретинка!
 Едва она повесила трубку, как телефон захлебнулся новой трелью. Что, опять?!
 О, Господи!..
 Боковым зрением она увидела свое отражение в зеркале. В отражении отчетливо проступила паника. Поднять трубку и услышать тот же голос, небрежно рассуждающий о Ташкиных хвостиках, было очень страшно. Но еще страшней — не поднять, не услышать и мучиться неизвестностью.
 Возьми себя в руки. Ты можешь.
 — Алло?
 — Не думай, что это шутки, коза! Быстро звони в свою школу, отпрашивайся или что там, и бегом к мужу! Сейчас же! Иначе пеняй на себя!
 Надо ответить что-то. Рявкнуть изо всех сил. Пока она набиралась этих самых сил, в трубке пошли гудки.
 В груди стало тесно, и, держась ладонью за сердце, будто больная старушка, Алена вернулась в комнату. Надо сесть. Успокоиться.
 Откуда они знают про школу?!
 Она что, сама того не зная, попала в детективный сериал?! За ней следили?
 Так, еще раз все сначала. Что делать? В милицию звонить, конечно, бесполезно. Даже смешно.
 А Лешка на звонки не отвечает.
 Она сама никому не нужна. И Ташка не нужна. Им подавай Балашова. Ну зачем, зачем? С кем он связался? А может… может, деньги украл? Он всегда хотел много денег, он страстно мечтал о них. А она над ним смеялась и искренне полагала, что это просто мальчишество, не более чем игра, в которой ему нравится участвовать. И что победа в этой игре не так уж ему необходима.
 Значит, ошиблась.
 Не в первый и, должно быть, не в последний раз.
 Ну и что?
 Украл или нет, это еще вопрос, к тому же не первостепенной важности. Главное — как его найти, Лешку-то? Найти и сдать этим бугаям, которые осмелились угрожать ей и пугать ее дочь.
 В груди шевельнулось что-то, чрезвычайно похожее на жалость. Но Алена и не подумала обратить на это внимание.
 Она его найдет и сдаст. Тогда их с Ташкой оставят в покое.
 И плевать на все остальное.
 Не прикидывайся, ехидно велел ей внутренний голос, ничего-то тебе не плевать, и никаким бандитам мужа ты не отдашь.
 Он не муж, возразила Алена сама себе.
 А вот это не принципиально.
 Значит, что? Спасать его, что ли? Очень надо!
 Надо, не надо, а придется. С совестью у тебя пока все в порядке, так что нечего прикидываться, нечего! Черт бы ее побрал, эту совесть!
 Что именно они говорили? Вспоминай точно, ну же! Что-то про его работу. Он должен сегодня же быть в офисе, вот как. Иначе…
 А вот об этом она думать не станет.
 Значит, в офисе и сегодня же. Спрашивается, почему они так уверены, что без ее подсказки Балашов туда не пойдет? Может, вовсе и не уверены, а просто подстраховываются. Господи, не о том она! Ни к чему эти дурацкие рассуждения!
 — Мам! Плиту я вымыла! Бутерброды уже остывают! Ну, мам!
 — Ташка, ты сегодня в школу не пойдешь, — вдруг решила Алена, появляясь в кухне.
 Веснушчатая мордашка удивленно вытянулась, а потом расплылась в довольной улыбке от уха до уха.
 — Правда?! Вот здорово!
 — Давай, доедай побыстрей и иди собираться. Ты еще немного поживешь у Юли с Владом. И, будь добра, не задавай вопросов.
 Ташка захлопнула рот. Пожалуй, действительно, лучше помолчать. У Алены было такое выражение лица, что дочь даже немного струхнула и принялась тщательно жевать бутерброды.
 Так, и что дальше? Ташку, допустим, она спрячет, и это главное. Но всю жизнь от бандитов не пробегаешь.
 А вдруг они сейчас проследят за ними, и вся эта затея с возвращением к Юльке потеряет смысл?! Как узнать, будет за ними хвост или нет? Может, Ташку вынести из дома в рюкзаке? Переодеть дряхлой старушкой?
 Господи, Господи, во что они вляпались?..
 — Влад? Привет, это Алена. Нет, нет, Юльку мне не надо. Мне как раз нужен ты. Слушай, ты можешь сейчас подъехать к Центральному рынку? Я потом все объясню. Жди меня там у палаток с шаурмой, ладно?
 Ташка подняла голову от тарелки и смотрела на мать, не отрываясь.
 — Кажется, я просила ни о чем не спрашивать, — напомнила Алена резким голосом. — Ты готова?
 — Как пионер, — пробурчала дочь, вылезая из-за стола.
 Во дворе Алена поминутно оглядывалась, всматривалась в костлявые тополя, пыталась заглянуть за лавочки и в окна машин, но так и не смогла решить, что из всего этого подозрительно и опасно. Может быть, ничего?
 Или все?!
 Ташка хранила молчание, только обиженно сопела всю дорогу до рынка. Увидев светлую «ауди» Влада, радостно взвизгнула, и о матери тут же забыла. Впрочем, о том, что нужно поздороваться, тоже не вспомнила.
 — Порулить дашь? — сверкая глазами, спросила она, плюхнувшись на переднее сиденье.
 — Привет, Влад, — отрывисто сказала Алена и велела, не глядя на дочь: — Пересядь!
 — Почему?!
 — Марш назад, я сказала!
 Влад обескураженно наблюдал за ними.
 — Алена, что случилось, а?
 — Ты вроде город хорошо знаешь? — спросила она, игнорируя его вопрос.
 И мимолетно удивилась самой себе. А как же вежливость, а? Оказывается, можно наплевать на воспитание, необходимость быть любезной и во что бы то ни стало сохранять на лице доброжелательное выражение!
 Оказывается, можно!
 Влад кивнул, и она продолжила — быстро и тихим голосом:
 — Вы сейчас покатаетесь. Долго. И желательно не по центральным улицам. Потом езжайте к Юльке, но не как ты обычно добираешься, а через мост. Там плохая дорога, но проехать можно. Постарайся, Влад, хорошо?
 Он хотел как-нибудь пошутить на тему шпионских игр, но, увидев ее глаза, не стал.
 — Может, деньги нужны?
 Алена облизала губы. Может, и нужны. Откуда ей знать?
 — Мам, а ты куда? — спросила притихшая на заднем сиденье Ташка.
 — К Балашову, — честно сказала Алена.
 И дочь разочарованно отвернулась к окну. Вот, значит, ради чего все затеяно. Они помирились, а ребенок пока лишний, вот и сплавляют его на время. И вся эта беготня лишь для отвода глаз.
 Скучно.
 — Все. Пока. Юльке я позвоню.
 Она выскочила из машины и нырнула в толпу, чувствуя себя героиней какого-то сериала.
 Пробравшись сквозь гурьбу народа, Алена очутилась на крытом рынке, отыскала туалет и, нервно озираясь, прошла внутрь. Даже здесь почему-то чудилась западня.
 У зеркала она остановилась, достала из сумочки шарф — конечно, связанный собственными руками, — и кое-как затолкала под него волосы. А потом нацепила черные очки и скептически оглядела себя.
 Ну, конечно. Преображение, можно сказать, свершилось на все сто. Она просто неузнаваема. Другой человек.
 Алена гневно топнула ногой, чего никогда с ней не случалось.
 Идиотка! Очки искала в серванте, подготавливалась! Уж тогда и пальто надо было другое с собой прихватить. Белое, например. И сумочку сменить неплохо бы, для полной конспирации.
 А то — шарф и очки! Кретинка!
 Какая-то дамочка, яростно намыливавшая руки по соседству, покосилась на Алену с неодобрительным изумлением.
 И плевать! Кретинка так кретинка.
 Она выбежала из туалета, стараясь внимательно глядеть под ноги. Ей еще не доводилось разгуливать поздней осенью в солнечных очках, и это грозило обернуться катастрофой. Все вокруг было темным и расплывчатым, а сапоги у нее, между прочим, на высоких каблуках. Еще одно свидетельство очевидной тупости! На таких только и убегать от бандитов!
 Злая до невозможности, Алена замедлила шаг у остановки и принялась возбужденно трясти рукой. Когда она села в такси, ей показалось, что позади осталась долгая многотрудная дорога.
 — Куда? Э…
 Адреса она не знала. Ну точно идиотка! А название? Ведь должно быть название, и Лешка точно его говорил! Вспоминай, балда, приказала она себе.
 — «Русский дом»! — выпалила Алена радостно. Шофер обернулся.
 — Это гостиница, что ли? У нас вроде нет такой…
 — Это риэлторское агентство.
 — Ишь ты! — подивился тот, пенсионер старой закалки, очевидно, с трудом разбиравшийся в модных иностранных словечках, которыми напичкали город да и всю страну целиком и полностью.
 — Вы не знаете, случайно, где оно находится? — без надежды спросила Алена.
 — Ну, ты даешь, дочка! Откуда ж мне знать? Вот к пельменной на Коммунистической я тебя отвезу, лучшую баню в городе покажу, даже в Теплицах любой закоулок найду! А этот… как ты его назвала… «Русский дом» знать не знаю.
 Алена ткнулась лицом в колени.
 Значит, не судьба. Справочника городских предприятий и учреждений она с собой не носила. Странно, конечно, но — не носила.
 Зачем, спрашивается, она туда вообще собралась?
 Что она там скажет? Верните мужа, а я его потом бандитам отдам! Вот уж глупость несусветная.
 А больше-то пойти некуда, вот в чем фигня.
 Это невероятно, но в последнее время она иногда думает подобными словечками! Наверное, экстремальные ситуации влияют на словарный запас человека.
 Угомонись, прикрикнула на себя Алена. Куда тебя понесло?
 — Так что, дочка? Будем искать твой «Русский дом»?
 — Будем! — сказала она решительно. — Только я не знаю как.
 — А давай я попробую с диспетчерской связаться, там должны знать.
 Загадочная диспетчерская действительно была в курсе. И вскоре отзывчивый старичок доставил Алену к небольшому, сверкающему свежей краской зданию за железной оградой. Стильная вывеска сообщала, что это как раз и есть «Русский дом».
 Наверное, попасть внутрь не так-то просто. Судя по ограде и будке охранника. Но больше-то идти некуда, вспомнила Алена.
 Так что, здравствуйте вам, «Русский дом».


* * *

 Кирилл, придерживаясь рукой за ванну, пытался побриться. Лицо оказывало сопротивление, дергаясь и морщась, норовило съехать в сторону. В голове что-то ровно гудело и время от времени раздавались хлопки, будто лопалась кукуруза. Поп-корн, вот как это называется.
 — Как мне плохо! — пожаловался Кирилл зеркалу. И не дождавшись сочувствия, спросил: — Может, и так сойдет, а?
 Ну правда, подумаешь — щетина! Все продвинутые мачо ходят со щетиной, и никого это не шокирует. Даже, наоборот, вызывает бурные женские восторги. Стало быть, Кирилл сегодня переквалифицируется в мачо.
 А сотрудники и клиенты пусть думают, что хотят.
 Тормозни-ка! Клиенты. Сотрудники. Вчера он узнал, что кто-то из чужих сотрудников подделал его подпись. А кто-то из чужих клиентов купил торговый центр по документам с этой самой подписью.
 Поп-корн в голове продолжал взрываться, оглушительно и больно, раскидывая по закоулкам сознания всякие мысли. И выгребать их из этих закоулков у Кирилла не было сил.
 А должны были быть! Дело-то пахнет керосином!
 Дело пахнет коньяком, а вовсе не керосином. И думать никак невозможно, пока в воздухе висит этот запах. Душ, вот что его спасет!
 — Кир? — вдруг послышался совсем рядом страдальческий стон.
 — Я, — откликнулся он точь-в-точь таким же голосом.
 — Мне в душ надо, — медленно и отчетливо произнесла сестра, словно на уроке чтения в первом классе.
 Кирилл открыл дверь и увидел, что Ольга стоит, привалившись к стене в коридоре. Он подумал несколько секунд, а потом сказал. Тоже медленно, но не слишком отчетливо:
 — На втором этаже есть ванная, иди туда.
 Сестра — бледная, всклокоченная и еле живая — издала какой-то булькающий звук. Должно быть, означавший возмущение.
 — Что? — не понял Кирилл.
 — Там лестница, — сообщила Ольга. — Я не дойду. Он опять задумался — на этот раз надолго.
 — Тогда потерпи. У тебя отпуск. А мне на работу. Я должен выглядеть. И еще подумать. Я быстро.
 И Кирилл решительно потянул дверь на себя, оставив сестру маяться в коридоре.
 — Мне плохо! Мне так плохо! — простонала она оттуда, еще надеясь разбудить в нем совесть, но Кирилл уже залезал в ванну.
 Через некоторое время он, обернутый в полотенце, стоял перед шкафом-купе и задумчиво глядел внутрь.
 Душ не слишком-то уж и помог.
 Надо позвонить. Позвонить и вызвать Терехина сюда. Он — начальник службы безопасности, а Кирилл — его начальник. Имеет полное право принимать подчиненного дома, а не переться в разгар похмелья в офис.
 Разве нет?
 Да, но… Чем поможет Терехин? Вряд ли он помнит наизусть список всех посетителей «Русского дома». А именно это интересует сейчас Кирилла в первую очередь.
 За последние два месяца никаких крупных сделок не было, и печать из кабинета он не выносил. Стало быть, где-нибудь по дороге или, скажем, в банке, ее вытащить не могли.
 Конечно, если не брать во внимание, что это могли сделать раньше. Три месяца или год назад.
 Тогда вообще караул. Никаких концов не сыщешь. Или сыщешь? Он — не начальник службы безопасности, это не его забота.
 Ему просто надо собраться с духом, запихать себя в машину, добраться до офиса и повесить всех собак на Мишу Терехина. Пусть разбирается. Кирилл именно за это платит ему зарплату. Вот он пускай и ищет.
 Значит, собираться. Брюки. Рубашка. Галстук.
 Или обойдемся без галстука? И без брюк?
 Вон Ромка ходит в джинсах и прекрасно себя чувствует.
 Да нет, в брюках удобней. Но к ним полагается галстук. Или все-таки сегодня можно без галстука?!
 Эдак он вообще никуда не уедет.
 — Кофе будешь? — умирающим голосом осведомилась из глубины дома сестра.
 — Как ты думаешь, могу я галстук сегодня не надевать? — вместо ответа жалобно проскулил Кирилл.
 — На твоем месте, — сказала она, появляясь в дверях комнаты, — на твоем месте я вообще ничего бы не надевала и никуда не ходила, а лежала бы весь день с полотенцем на голове и думала, что никогда больше не возьму в рот ни капли спиртного.
 Столь длинная и осмысленная речь так удивила Кирилла, что он развернулся от шкафа и уважительно посмотрел на сестру.
 — Да! — сказала она. — Я бы так и сделала, если бы была таким большим начальником, как ты.
 — Я не большой, — с грустью возразил Кирилл, — я самый главный начальник. И мне придется ехать, потому что в моей конторе случилось ЧП. Самые главные начальники всегда должны быть на месте, если случается ЧП.
 Ольга махнула рукой.
 — Тогда пойдем — кофе попьешь и поедешь.
 — Ну да, — обреченно кивнул он, — вопрос только, надевать галстук или нет?
 Она закатила глаза и скрылась из комнаты.
 Кряхтя, он снял вешалку. Кое-как облачился в брюки и рубашку. Потом решительно достал свитер и надел сверху.
 — Как хочу, так и одеваюсь! — прокомментировал Кирилл для своего отражения в зеркале шкафа.
 В кухне он хищно огляделся, и сестрица, понимающе хмыкнув, протянула ему бутылку с водой.
 — Или в стакан налить? — с вежливой издевкой поинтересовалась она, сжимая бутылку.
 — Отдай, — скрипнул зубами Кирилл.
 Может быть, стоило для таких вот случаев запасаться алкозельцером? Или чем-то вроде того? В следующий раз он так и сделает, накупит в аптеке самых дорогих и эффективных и горя знать не будет!
 Правда, при мысли о следующем разе что-то протестующе тренькнуло в голове. Нет, все-таки справедливо было замечено в фильме всех времен и народов: «Так пить нельзя!»
 Он больше не будет.
 — Поешь что-нибудь? — спросила Ольга, подвигая в его сторону блюдо с фруктами.
 Он посмотрел с омерзением и сказал сестре, что хватит издеваться.
 — Тетя Маруся придет сегодня?
 Мария Савельевна — тетя Маруся — была у него домоправительницей. Приходила через день и правила. Бумаги в кабинете перекладывала на свой лад, рубашки и галстуки развешивала каким-то загадочным образом, после чего Кириллу приходилось выуживать их из разных концов шкафа, на стол накрывала со всеми полагающимися атрибутами, что требовало больше времени, чем сам процесс готовки.
 Еще тетя Маруся любила поговорить, и, пока она занималась делами, в доме не смолкал ее зычный деревенский голос. Коим посвящала она Кирилла в подробности своей личной жизни, а также жизни всех своих родственников и знакомых до пятого колена.
 Анжелику и ее предшественниц тетя Маруся демонстративно не замечала и каждый раз выговаривала Кириллу, что «в твоем-то, Кирочка, положении, можно найти женщину и поприличней!»
 Зато она пекла изумительные ватрушки, смотрела на «Кирочку» ласково, и в прошлом году, когда он валялся с гриппом три недели, тетя Маруся до приезда Ольги ходила за ним, как за родным. Не по обязанности, а по зову души, так сказать.
 И главное, она — маленькая, сухонькая, ироничная, с седой косицей вокруг головы — очень была похожа на бабушку.
 Кирилл с удовольствием подумал бы о тете Марусе еще немного, но точно знал, что этим только оттягивает момент, когда нужно будет думать о другом. Поэтому он доложил сестрице, что домоправительница обязательно сегодня придет, и спасет их обоих от голодной смерти, и от похмелья заодно, предложив какой-нибудь народный, безотказный способ против этой напасти.
 После чего он немедленно вышел из дома, сел в джип и, стараясь не замечать головокружения и тошноты, выехал с участка.
 В офисе Кирилл не стал подниматься к себе, а сразу свернул в комнатку охраны. Он бывал тут раза два, да и то — мимоходом, и поэтому совершенно не представлял, чем может заниматься охрана в комнате. Ну, ночью, понятно, отдыхать. Валяться на диванчике. А днем? На этот раз он понял. В комнате можно мучиться от безделья.
 Слава — один из ребят Терехина — сидел в кожаном кресле и вращался, при этом лицо его отражало те самые муки праздности.
 — Добрый день, — вежливо поздоровался Кирилл, стараясь не смотреть на кресло.
 — Ой, — подскочил Слава, — здрасте, Кирилл Иванович.
 — Миша где?
 Миша в этот момент охмурял Людочку Феоктистову, но докладывать об этом шефу было как-то не с руки. Поэтому Слава пожал могучими плечами и предложил:
 — Поискать его?
 — Да. И побыстрей.
 Он убежал, а Кирилл осторожно сел на диванчик. Не заснуть бы. Ему еще расследование проводить!
 — Добрый день, — возник в комнате Терехин, и Кирилл с облегчением вспомнил, что он проводить расследование не должен, а должен как раз Михаил Терехин.
 — Добрый, — попытался улыбнуться Кирилл.
 — Вызывали? — солидно повел плечом Миша. Кирилл кивнул. Следовало рассказать, зачем. Но тут внезапно кончились силы, зато возникло нестерпимое желание самостоятельно найти тех уродов, что решились ему напакостить.
 Похмелье отпускало, вот что. И голова начинала работать в привычном ритме, и возмущение уже перло из ушей, и толкало в грудь, прикрикивая: «Ну, что же ты! Так и будешь помирать? Давай, найди их и начисть им морды!»
 Сам! Ведь это твой офис, твоя печать и твоя подпись, черт побери, которую они посмели подделать!
 Неужели ты скинешь это на Терехина, а сам спокойно будешь дожидаться результатов? Да никогда! У тебя уже свербит во всех местах сразу, и кулаки чешутся, и шестеренки закрутились, так что пар едва не валит.
 Вот какой азарт одолел!
 — Миш, где у вас хранятся кассеты?
 — Какие, Кирилл Иваныч? Те, что наружку пишут или внутренние?
 — Всякие.
 Миша, ничем не показав удивления, раскрыл дверцы металлического шкафа. Внизу и вверху. И там и сям плотно стояли ряды кассет.
 — Вот.
 — Угу, — сказал Кирилл.
 И что? Теперь он будет смотреть все эти кассеты и выяснять, кто из посетителей мог выкрасть фирменные документы и печать? Каким, интересно, образом? Методом тыка, если только.
 — Кирилл Иваныч, что случилось-то? — наконец полюбопытствовал Миша, уловив во взгляде шефа некоторую сумятицу.
 — Надо найти одного человека, — хмуро объяснил тот.
 — Запросто, — пожал плечами Терехин. — Приметы, явки, пароли?
 Кирилл посмотрел на него исподлобья, не приняв шутки.
 — Что? Все так серьезно? — заволновался Миша. — Он украл что ли чего, этот человек?
 — Почти. Взял на время. Мне надо посмотреть, кто приходил в офис в последние два месяца.
 Терехин не сдержался и присвистнул. Мог бы и не свистеть! Кирилл и так понимал, что план его никуда не годится. Но другого пока не было.
 Хотя… Он трижды идиот! При чем тут наружка и три месяца?! Ему нужно посмотреть только те кассеты, на которых его собственный кабинет! Ведь печать-то хранится именно там.
 Болван! Так пить нельзя!
 — Миш, давай-ка отберем те, где мой кабинет, — Кирилл спрыгнул с дивана и даже потер ладони в нетерпении.
 Терехин кивнул и принялся вываливать на стол стопки кассет. Следующие два часа продолжался киносеанс, из которого стало ясно, что в кабинете Кирилла побывала куча народу, и почему-то никто из посетителей не оставался там в одиночестве ни на секунду.
 — Кирилл Иваныч, — сказал Миша, устало потирая шею, — зря вы это, мы ж все кассеты просматриваем, если бы кто в вашем кабинете похозяйничал, мы бы мигом…
 — Погоди-ка. А ночью камеры работают?
 — Ну Кирилл Иваныч! — протянул Миша, обидевшись окончательно. — Работают, конечно, только там не видно, извиняюсь, ни хрена. Да и зачем? Я всегда говорил, что камеры это фуфло. Извиняюсь. Ребята мои работают дай Бог, а по ночам особенно. Вон летом сигнализация на окнах на кошку сработала, так они такого шороху подняли, помните?
 Кирилл бедную кошку помнил. Ей вздумалось погрызть цветочки на подоконнике, а в итоге весь офис к утру на ушах стоял. Охрану-то никто всерьез не принимал — что у них охранять-то? Чай не военный объект, не банк и даже не магазин, где можно разжиться мелочью из кассы. Денег в офисе вообще не хранилось. Так что охрана скорее была для понту, как считали сотрудники. И очень сильно потешались, когда кто-то из ребят Терехина проговорился про кошку — единственное существо, посягнувшее на офис.
 Смешно, блин. А сейчас что делать?
 — Но теоретически-то охрана могла его и прошляпить, а? — задумчиво проговорил Кирилл.
 — Теоретически — да, а практически — нет! Значит, пустышка. Днем в кабинете камеры никого не запечатлели. Ночью — не видно, но ночью все на сигнализации, опять же и кабинет на замке. Хотя, нет, сам кабинет Кирилл не запирает — растяпа! — а вот приемную Машка всегда закрывает на ключ.
 И что получается?
 Днем никто этого сделать не мог, и ночью — тоже. Печать, стало быть, отрастила ноги и самостоятельно выбралась из офиса. Может, Кирилл ее как владелец не устраивал. Или просто прогуляться вышла, развеяться.
 Ну, хватит! Самое время — шутки шутить!
 — Вообще, камеру в кабинете можно отключить, — с сомнением произнес вдруг Терехин.
 Кирилл поглядел на него с умеренным удивлением.
 — Разве вы за этим не следите?
 — Следим. Но теоретически-то можно, — цитируя недавнее предположение шефа, пояснил Михаил.
 — А, вот так, значит. И наружку тоже можно отключить, да? И охранника вырубить, а?
 Терехин насупился и промолчал.
 — Ну, вот что, Миша, давай-ка посмотрим кассеты за последнюю неделю. Все подряд, не только мой кабинет.
 — Как? Опять? — ужаснулся тот.
 — Опять, — хмуро подтвердил Кирилл, — только пока выйди на минутку, мне позвонить надо.
 Начальник службы безопасности насупился еще больше, возмущенный таким недоверием. Кивнув на телефон, мрачно сообщил:
 — Это внутренний. Вы с него в город позвонить не сможете.
 — Миша! У меня мобильный, — Кирилл ткнул пальцем себе в ухо, где посверкивала гарнитура блу-тач.
 Миша проворчал что-то невразумительное и вышел.
 Кирилл набрал сотовый Ромки — Романа Геннадьевича, вот как!
 — Это я, привет. Слушай, какая дата на тех документах?
 Ромка сказал какая, даже не задумываясь. Память у него была не в пример Кирилловой.
 — Спасибо, — сдержанно поблагодарил Кирилл и попрощался.
 Ромка с некоторой обидой в голосе бросил «удачи тебе» и больше ничего не стал говорить. Ясно. Ему не терпелось узнать, что такое творится в «Русском доме», но выспрашивать и навязываться с советами он считал ниже собственного достоинства.
 Кажется, Кирилл только что испортил отношения с хорошим парнем Романом Геннадьевичем.
 Ладно. Потом он подумает об этом более детально и обязательно надумает, как исправить положение. А сейчас — кассеты, кассеты и снова кассеты.
 Он выглянул в коридор и помахал рукой Терехину, который смирно сидел на подоконнике в тупичке между первым и вторым этажом.
 — Смотри внимательно, — с просительной ноткой в голосе велел Кирилл, когда они снова уселись перед экраном. — Дверь запер?
 Терехин кивнул.
 — Чего смотреть-то, Кирилл Иваныч? Втемную работать ох как трудно!
 — Никто не говорил, что будет легко, — пробурчал Кирилл, но все-таки навел кое-какую ясность: — Нам нужен человек, который бывает в офисе достаточно часто, который хорошо здесь ориентируется, имеет контакт со служащими и знает, что мой кабинет не запирается. Понятно?
 Миша Терехин вздохнул и сказал, что понятно. Хотя шеф выражался так, что понять его могли только выпускники спецслужб. КГБ, например. Или что-то вроде того. Миша к спецслужбам отношения не имел. У него просто был черный пояс по каратэ, несколько дипломов с соревнований по легкой атлетике и опыт тренерской работы. Вот и все. В «Русском доме» он не работал, а так — ерундой занимался, поигрывал мускулатурой и наводил страху на посетителей непроницаемой каменной физиономией. Этакое огородное чучело для отпугивания ворон. Ну, чучело так чучело, ему плевать. Вот только мышцы скучали, поэтому приходилось после работы ехать в спортзал и там наверстывать упущенное.
 Надо сказать Иванычу, пусть поставит в комнате охраны какие-нибудь простенькие тренажеры. Ребята хоть делом займутся.
 — Миш, кино включай, а! — пихнул его в бок шеф.
 — Ага, ага.
 И пошло-поехало с начала.
 Кирилл взял за аксиому, что печать сперли за несколько дней до той даты, что стояла на документах. Так было проще. Ну, не могли же эти ублюдки точно знать, когда Дмитриев — нет, кажется, Митрофанов — решится на сделку. Ее могли назначить за неделю, но никак не раньше. Во всяком случае, Кириллу так хотелось думать.
 Остальные возможности он рассмотрит позже.
 — Если в кабинете у меня никто не оставался, значит, либо камеры отключили, либо действовали ночью, — бормотал он, глядя, как по офису туда-сюда мельтешат сотрудники и томятся в ожидании клиенты.
 Рядом задумчиво сопел Терехин.
 — Не мог сюда ночью никто пролезть, Кирилл Иваныч, — упрямо заявил он.
 — Значит, пролез днем, а действовал все-таки уже ночью, — почти машинально возразил Кирилл и вдруг резко подскочил. — Точно! — Он хлопнул Мишу по плечу так, что тот едва не свалился со стула. — Ну, точно!
 — Что, Кирилл Иваныч? — почему-то испугался Терехин и отодвинулся от греха подальше, но постепенно его физиономия просветлилась, озаренная догадкой.
 — Вы думаете, что они…
 — Вот-вот, — кивнул Кирилл. — Только не они, а он. Вряд ли тут шуровала целая компания. Один человек пришел в офис, спокойно устроился где-нибудь в туалете или, например, в кладовке у Агриппины Петровны.
 Агриппина Петровна была уборщицей.
 — Или в столовке! — возбужденно добавил Миша. Столовка была, конечно, не столовкой, а просто огромным кабинетом, оборудованным под кухню. Кирилл Иванович очень заботился о своих сотрудниках и их желудках. Так что помимо Агриппины Петровны была еще Клавдия Ивановна, которая кормила борщами и жареной картошкой весь офис.
 — Ну, в столовке вряд ли, — протянул Кирилл с сомнением.
 — Почему это? — жарко возразил Терехин. — Там тоже кладовка! За ящиками с печеньем и всякими полуфабрикатами запросто можно схорониться.
 — Ладно, это не главное, — Кирилл почесал нос. — Главное, что он мог где-то спрятаться и дождаться конца рабочего дня. А ночью спокойно порыться у меня в кабинете.
 — Кирилл Иваныч, он сейф взял, да? В смысле вскрыл? Терехин смотрел на шефа горящим взглядом, будто мальчишка, который допытывался у приятеля, где был зарыт клад, уведенный из-под носа такими же точно мальчишками — конкурентами с другой улицы.
 Для него это была просто игра.
 Ну, конечно, это же офис Кирилла. Сейф Кирилла. Печать Кирилла.
 А Миша Терехин просто получает зарплату за свои мускулы и каменную морду, которая внушает клиентам уважение.
 Все предельно ясно.
 — У меня в сейфе, Миша, хранятся запонки и бутылка «Хенесси», — ледяным тоном сообщил Кирилл Иванович, — это я тебе для информации, на будущее. Там грабителям делать нечего.
 — А кого ж мы вычисляем? Пьяницу-дебошира?
 — Смотри кассеты, понял? Нам нужен посетитель, который пришел в один день, а ушел только назавтра. Наружную камеру он ведь не мог отключить, правильно я понимаю?
 Миша проворчал, что мог, но это сразу бы заметила охрана. За камерами в офисе почти никто не следит, ребята же на территории работают. Так что за внутренние он не ручается, а вот наружка всегда в порядке, это точно.
 — Ну, вот и здорово! — обрадовался Кирилл. — Заряжай машину.
 Они снова уперлись в экран.
 К этому времени от похмелья и следа не осталось, и Кирилл соображал вполне сносно, и со зрением все было в порядке. Но это не помогло. Все, кто являлся в офис, в тот же день и уходили.
 Надо было придумывать новый план.
 Или рассказать Терехину все, пусть отрабатывай зарплату.
 Или нанять настоящих сыщиков.
 А можно еще просто пойти в ментуру и написать заявление. Все равно рано или поздно он это сделает, и судиться будет, и бельем грязным на публике трясти.
 Все так и будет. Только сначала ему необходимо самому прищучить того гада, а не ждать, пока его найдут люди в форме или частный детектив.
 Он же работать не сможет, как пить дать! Значит, думай голова, думай!
 — Может, кофейку, Кирилл Иваныч? — жалобно простонал Миша Терехин, когда они просмотрели те же кассеты по второму кругу, и снова ничего подозрительного не обнаружили.
 — Тащи, — разрешил он.
 Надо смотреть все подряд. Зря он решил про неделю — просто облегчил себе задачу, а толку получил ноль. Интересно, секретарша Маша его совсем потеряла или Терехин уже доложил, что шеф мается дурью в комнате охраны?
 Еще интересно, почему не звонит Анжелика. Обычно к обеду от нее поступает десяток звонков и Кирилл тихо звереет, не решаясь отключить мобильный. Что-то случилось с его девочкой-припевочкой. А может, она просто решила сменить партнера для изучения Камасутры?
 Интересно, что делает Ольга?
 И пришла ли уже тетя Маруся?
 И как заставить самого себя не думать обо всех этих глупостях, а сосредоточиться на деле. Наверное, надо поесть. Но в «столовку», где полным-полно сотрудников, идти не хотелось. Попросить что ли Мишку сгонять еще раз туда-сюда и вернуться уже с настоящим обедом? Будут хлебать щи и по новой смотреть кассеты.
 Нет. Ему нужен перерыв. И свежие мозги в придачу.
 — Я пройдусь, — сообщил он Терехину, когда тот явился с кофе и пакетом печенья, — ты поешь пока по-человечески, а потом все начнем снова.
 Миша сделал вид, что очень рад.
 А Кирилл быстро выбрался из офиса, стараясь не попадаться на глаза сотрудникам и клиентам, чтоб не дай Бог не пристали с каким-нибудь делом, не заставили утрясать какие-нибудь глупые вопросы, проводить переговоры или еще хуже — тренинги, улаживать конфликты, согласовывать, решать, короче — руководить.
 Мимо будки с охранником он прошел с мрачным выражением лица, давая понять, что беседовать не намерен и никаких расспросов не потерпит. Его уже тут как будто нет. Вот и все. До свидания. Один день поработаете и без чуткого руководства. А потом он всем задаст, как следует!
 — Рыбу, овощи и много холодной минералки без газа, — велел Кирилл, устроившись в кафе неподалеку от «Русского дома».
 В ожидании заказа он хмуро огляделся. Кафе было абсолютно пустым, если не считать бармена за стойкой. Ах, пардон, еще в углу, боком к Кириллу, сидела девица. Она была в темных очках и замотана в шарф, один край которого свесился со стула. На столе перед ней стояла только чашка. Судя по аромату, с натуральным, хорошо сваренным кофе.
 Все бы ничего, но как можно пить кофе в полумраке кафе в солнечных очках? Как и зачем?
 Кирилл брезгливо поморщился и отвернулся, решив, что девица позволила поколотить себя не в меру разгоряченному бой-френду. У них у всех нынче бой-френды. Наверное, Анжелика тоже считает, что у нее бой-френд. То есть он, Кирилл.
 Настроение упало ниже плинтуса.
 Боевой дух вообще сгинул.
 Зато официант принес ведерко со льдом, откуда торчала минералка, ароматную камбалу, красиво оформленную в корзине тушеной морковки, спаржи и стручках фасоли. Кирилл обожал тушеные овощи, и пока ел, слегка приободрился.
 Краем глаза он заметил, как девушка в очках и шарфе нервно озирается, пытаясь что-то разглядеть в окне.
 Кирилл вдруг развеселился, представив, что она занимается промышленным шпионажем и легко может оказаться тем самым загадочным посетителем, который попользовался его печатью.
 А что? Версия хоть куда! Очки опять же и общая нервозность. И кафе рядом с его офисом.
 Может, с ней познакомиться? И в лучших традициях шпионских фильмов она влюбится в него по уши, и станет терзаться угрызениями совести, не зная, как теперь быть — то ли любимого обманывать, то ли своих работодателей — невозмутимых и страшных людей в черных костюмах и с ракетной установкой в заднем кармане брюк.
 Довольно хрюкнув, он отпил еще минералки и покосился на девицу с неожиданным сочувствием.
 Вряд ли она услышала его мысли, но нервничать стала как будто еще больше. Отставила чашку, стащила с носа очки и принялась с остервенением грызть дужку. Кирилла она даже не заметила, поглощенная своими переживаниями, и он наблюдал за ней без всякого стеснения, оттягивая момент, когда нужно будет вернуться в офис.
 Она перестала дергаться и как будто задумалась. Потом достала телефон и стала что-то шептать в трубку. Ну, точно шпионка! Кому еще придет в голову шептаться в пустом кафе?
 Кирилл усмехнулся собственным мыслям, а девица между тем закончила разговор и решительно поднялась. Проходя мимо него, она испуганно шарахнулась в сторону, едва не опрокинув стул.
 Наверное, в солнечных очках передвигаться было не слишком удобно.


* * *

 Все-таки сразу она зайти не решилась, а теперь чем дольше думала, тем больше убеждалась, что идти вообще не надо. Бессмысленно.
 Алена огляделась вокруг, заметила на углу вывеску кафе и решила подумать еще, устроившись в относительном спокойствии за чашечкой кофе.
 Неизвестно, сколько она там просидела, пока поняла, что даже не помнит имени Лешкиного начальника. Ведь если все-таки идти, то именно к начальнику. Уж он-то точно должен знать, чем занимался ее муж. То есть, бывший муж.
 То есть, и не муж вовсе.
 Эдак ее занесет неизвестно в какие дебри!
 Вспоминай, приказала себе Алена. Балашов про начальника рассказывал очень часто и на повышенных тонах. Называл его «богатым засранцем», «буржуем недобитым» и просто «скотиной». Вряд ли начальник в жизни откликается хотя бы на одно из этих имен.
 Алена бы на его месте уж точно не стала бы.
 Когда Лешка поминал «скотину» и «буржуя», она хмурилась и шлепала его по шее легонько, но настойчиво. Тонкая натура. Лучше бы спросила, как зовут начальника на самом деле.
 А может, ее пропустят и так?
 Например, она скажет, что пришла покупать квартиру. Ведь риэлторское агентство занимается именно этим. Или чем? Даже если этим, ее пошлют как раз таки к риэлтору, а не к начальнику.
 Ну и ладно, зато она попадет внутрь, а там уж видно — будет.
 Интересно, был за ней хвост или нет? И если был, удалось ли ей от него избавиться? Окна кафе выходили в узкий проулок, где совсем не было прохожих, зато почти друг на дружке стояли автомобили.
 В каком-то из них вполне могли сидеть те самые бугаи.
 Алена глотнула кофе и заставила себя не думать о машинах, бандитах и слежке.
 Надо узнать, как дела у Ташки с Владом. Остальное подождет.
 — Вы где? — сипло прошептала она в трубку.
 — Катаемся, — весело сообщил Влад. — А ты?
 — Неважно.
 Алена вдруг вспомнила, что Влад занимается каким-то бизнесом, вроде бы прибыльным, если судить по ремонту в Юлькином доме. Может быть, этот его бизнес вполне соотносим с бизнесом «Русского дома»? И Влад за партией в бильярд пересекается иногда с Лешкиным начальником, а? Или хотя бы слышал что-нибудь о нем. О начальнике, то есть. Чем черт не шутит!
 — Влад, у тебя есть знакомые в «Русском доме»? — еле слышно поинтересовалась Алена.
 — Погоди, я припаркуюсь, а то не слышно ни хрена.
 — Влад! — возмутилась она, но лекцию по русской речи читать не стала, а повторила тем же неразборчивым шепотом название агентства.
 — «Русский дом»? — уточнил Влад. — Где твой Лешка работал?
 — Ну да, да.
 — Так вот он и знакомый. А чего ты там хочешь?
 — Мне нужен директор! Или кто он там… Самый главный.
 — Панин? А зачем он тебе? — подивился Влад. Точно, вспомнила Алена. Панин Кирилл Иванович.
 Лешка именно так и говорил.
 Не прощаясь, она отключила телефон и рванула к выходу. Если раздумывать и дальше, то решимости не останется совсем. Надо идти и хотя бы попробовать что-нибудь выяснить.
 У столика возле окна сидел темноволосый мужчина и глядел на Алену в упор.
 Зря она не переодела пальто! Напрасно не постриглась налысо, не приклеила усы и бороду, не воспользовалась накладным горбом или, на худой конец, костылями.
 Тогда бы ее точно не узнали бы! И этот мужик не смотрел бы на нее с издевкой!
 Она его точно где-то уже видела. В квартиру к ней приходил не он, но все-таки где-то она его видела! Может, во дворе? Он ее караулил, прикидываясь вшивым интеллигентом с газеткой. Или на рынке? Или в такси, где он, владеющий в отличие от нее навыками преображения, был старичком, умудренным сединами, в мятой кепке и с деревенским выговором?
 Весьма сомнительно. Но где-то же она его видела, черт побери!
 Она выскочила из кафе стремительно и остановилась только у ворот «Русского дома». Оглянулась затравленно, но никого не увидела. Яркие глаза, насмешливый излом губ, встрепанные очень черные волосы, и все остальное — высшего качества, первого класса — осталось в кафе. Или уже пристроилось за углом, наблюдая за ней незаметно.
 Да бред!
 Этот мистер Совершенство не может следить за ней! И вообще надо запихнуть поглубже страх и заняться делом. Пойти и вытрясти из Панина Кирилла Ивановича всю правду о Лешкиной работе!
 Интересно, каким образом? Жаль, у нее нет с собой паяльника, а то бы допрос прошел на «ура»!
 Вот дура-то!
 Алена невесело рассмеялась и зашла в ворота «Русского дома», предварительно нацепив на физиономию выражение крайней деловитости.
 Может, охранник побоится приставать к столь занятой даме?
 Осталось неизвестным, побоялся охранник или просто был слишком занят разгадыванием кроссворда, но Алена беспрепятственно вошла в здание и сдернула, наконец, очки с носа. Тут все было красиво и благородно. Высокие потолки, сдержанно сверкающие лампы, узкие диванчики напротив ресепшена, за которым сидела строгая очкастая дама лет шестидесяти.
 — Добрый день. Вы к кому? — зычным голосом сказала она, не отрываясь от монитора компьютера.
 — Мне нужен Панин Кирилл Иванович, — четко проговорила Алена.
 — Он всем нужен, — горько вздохнула дама, неожиданно становясь похожей на заботливую бабушку, ждущую внука к обеду.
 Алена не знала, что надо отвечать на это и надо ли вообще. Дама вроде как потеряла к ней всяческий интерес, еще больше приникнув к монитору. Алена боком продвинулась вглубь и высунулась в коридор. Там мелькнула чья-то здоровенная спина в кашемировом свитере. Процокала очень деловая девушка, загруженная папками так, что было не видно лица.
 Ну? Почему господин Панин не цокает и не мелькает? И не выходит хлебом-солью встречать?
 Алена нерешительно свернула в коридор и пошла по нему, всматриваясь в двери кабинетов. Хоть какие-то разъяснительные таблички отсутствовали, только за углом обнаружился закуток с двумя плакатами «М» и «Ж».
 Вернуться что ли к лестнице? А вдруг дама в очках опомнится и займется своими непосредственными обязанностями, то бишь, не допустит Алену к главному боссу? Разве не этим должны заниматься девушки на ресепшене? Даже если они очень похожи на бабушек?
 Ох, что-то творится в голове неладное!..


* * *

 Кирилл вернулся в комнату для охраны очень злой. Сначала его перехватила Лола Борисовна на ресепшене. На лице ее была такая неподдельная радость от встречи, что он не смог пробежать мимо. Пришлось забрать почту, выслушать, что все — буквально все! — сбились с ног, разыскивая начальника, узнать, что Лена Дементьева наконец-то вышла из декрета, а Леша Балашов, наоборот, на работу не явился, и его разгневанный клиент уже достал бедную Машу и Лолу Борисовну непосредственно.
 Кирилл выразил надежду, что Балашов-то уж никак не мог уйти в декрет, а стало быть вскоре появится.
 Раздраженный, с журналами и письмами под мышкой, Кирилл двинулся по коридору и столкнулся с Леной Дементьевой, благополучно вернувшейся в строй. Приторно улыбаясь, он хотел было проскочить мимо, но опять-таки не смог. Лена для начала завела рассказ, как чудно делает ее малышка «гули-гули», а потом плавно свернула к ценам на памперсы и приходящую няню. Кирилл томился и не понимал, причем тут он, и еще недоумевал, почему до сих пор никто из сотрудников не знает, что к шефу следует относиться с подобострастием и некоторым даже священным ужасом. Как это он не объяснил им?! Упустил из виду, должно быть. Болван и пьяница!
 Каким-то чудом ему удалось отцепиться от Лены и добрести все-таки до комнаты с вожделенными кассетами. Последней каплей явился Миша Терехин, мирно посапывающий после обеда на диванчике. Целиком здоровяк Миша на диванчике не помещался, поэтому одна его половина находилась на предусмотрительно придвинутом стуле.
 Это зрелище Кирилла доконало.
 — Что за дела?! — завопил он так, что стопка кассет подпрыгнула на столе, а Терехин подпрыгнул на диване. — Кто отбой объявлял, а? Я вам за что деньги плачу, едрена вошь?
 Миша вытянулся в струнку и хлопал глазами, пытаясь проснуться окончательно. На лице его постепенно проступал тот самый священный ужас.
 Оно, начальство, было очень даже ничего себе, если в хорошем расположении духа. С ним и за жизнь потолковать было можно, и аванс легко получить, и на дачу к теще отпроситься. Но ежели встало начальство не с той ноги… Ого-го! Лучше молчать и хлопать глазами.
 Миша молчал и хлопал.
 Кирилл очень быстро выдохся. Орать на застывшего с виноватой мордой человека было неинтересно. Да и вообще — долго орать Кирилл не умел. Утомлялся, и надоедало.
 — Включай. Все те же двухнедельной давности.
 Он пялился в экран до белых точек, до боли в глазах и звона в ушах. И сердился пуще прежнего. А так как орать было уже неинтересно, оставалось только думать. Злость накрыла с головы до пят, обдала жаркой волной адреналина, и Кирилл внезапно увидел то, чего не хотел видеть до этого момента.
 Не хотел или не мог.
 — Миш, давай еще раз вот эту прогони, — хрипло приказал адреналиновый Кирилл.
 Да. Так и есть.
 — Ты видел? — спросил он у Терехина, который сосредоточенно сопел рядом.
 — Что?..
 — Человек пришел в офис утром, а вышел только на следующий день.
 Миша покосился на начальственный профиль с пренебрежением. Перетрудился шеф, мерещится теперь всякое.
 — Да где, Кирилл Иваныч? Вы посмотрите, клиентов в тот день всего ничего, я их сразу запомнил. Вон дамочка с башней вместо прически дольше всех просидела, остальные на полчаса заходили. Вон парень с плеером выходит, вон курьер пошел, вон толстяк, он к Людочке приходил… Щас тоже выйдет…
 Людочку Терехин помянул с беспредельной нежностью, и Кирилл решил, что с него хватит.
 Начальник службы безопасности ни черта не соображает! И не видит ни хрена, очарованный и влюбленный.
 — Это клиенты, Миша, — высказался Кирилл и нервно потер шею. — А я тебе разве говорил, что тот человек клиент?
 — В смысле?! — оторопел Терехин.
 — Ну, может, сначала и говорил, — поправился Кирилл быстро, — я и сам так думал. Ты повнимательней погляди, а? Может, я чего придумываю? Может, мне мерещится?
 В общем-то, Миша так и думал. Но вслух соглашаться не стал.
 — Вы хотите сказать, что это кто-то из офиса? Из наших?..
 — Балашов пришел в одиннадцать, — медленно проговорил Кирилл, — потом ушел в три часа, а потом снова вернулся в шестнадцать тридцать две. Останови-ка. Вот. Шестнадцать тридцать три, я ошибся. Больше он в этот день из офиса не выходил.
 Кирилл зачем-то постучал согнутым пальцем по экрану. Терехин завороженно посмотрел на этот палец, а потом в лицо шефу.
 — Нормаль-но! — протянул он.
 — Ты считаешь?
 — А… Ну, как же так? Что он сделал-то, Кирилл Иваныч? Что ему теперь будет?
 Кирилл внезапно вспомнил Лолу Борисовну.
 — Пока ничего, Миш, — скрипнул он зубами. — Балашов сегодня на работу не явился. Ты его найди и приведи. Там посмотрим.
 Миша задумчиво прошелся вдоль комнатки. Вид у него был растерянный и жалостливый.
 — Миш, ты хорошенько его ищи, — уточнило начальство. — Дело серьезное, я просто говорить не хочу пока, слухи пойдут, а это нам ни к чему сейчас. Только если ты Балашова не найдешь, может статься, что завтра останешься без работы.
 Терехин кисло улыбнулся.
 — Нет, — потряс головой Кирилл, — я тебя не пугаю и увольнять не собираюсь. Просто последствия могут быть… мм… необратимыми.
 Возможно, это преувеличение. Возможно, нет. Он подумает еще на эту тему. Ясно одно — Балашов легко мог затаиться в той же кладовке, к примеру, легко заглянуть в кабинет шефа, легко взять печать, шлепнуть, куда надо, и легко же переждать ночку на корпоративном диванчике.
 И теперь у Кирилла только один выход. Найти его и заставить все это признать.
 Иначе «Русский дом» надолго зависнет в судах. Как это он раньше об этом не подумал? Вернее, думал, но без особого волнения. Наверное, разгорячившись от поисков и погони. Сейчас более-менее остыл и начал соображать. Последствия вот даже представил.
 И дело, действительно, запахло керосином.
 Понятно, что экспертиза в момент определит, что подпись не его. Но шуму будет предостаточно. И подозрения останутся. И никакой суд полной реабилитации не даст. И репутация к чертям собачьим полетит.
 Все это можно свести к минимуму, если предъявить Балашова на блюдечке с голубой каемочкой.
 Калемочкой, как говорила в детстве Ольга.
 — Иди, Миш. Прямо сейчас иди. Конечно, дома он вряд ли, так что придется всех родственников и друзей ставить на уши. Одноклассников, случайных подружек… Ну, не мне тебя учить.
 Вообще-то сейчас Миша не отказался бы, чтобы его поучили. Как-то не доводилось ему расследования проводить.
 С другой стороны, лиха беда начало. Попадись ему этот Балашов, набил бы морду без зазрения совести. У своих воровать — это ж какую надо иметь, блин, харизму?! Или как ее? Карму, что ли? Людочка очень такие слова любит и верит во всякие ауры, астральные путешествия и все такое прочее.
 С кем поведешься…
 Терехин воровато взглянул на шефа, понимая, что думает не о том, о чем следовало бы. Панин смотрел на него серьезно и с ожиданием. Значит, доверяет все-таки. Спецслужбы погодим еще вызывать, сами разберемся.
 И хрен с ней, с аурой и харизмой. Найдем гада и прищучим.
 — Найдем, — вслух пообещал Миша, окончательно проникнувшись возложенной на него миссией.
 И ушел в отдел кадров выяснять всю подноготную гада Балашова.
 Кирилл отхлебнул остывший кофе, пожевал печенюшку и подумал, не отправиться ли за помощью к Ромке. К Роману, то бишь, Геннадьевичу.
 Никогда ему этот Балашов не нравился. Все-таки работает интуиция, значит? Чуйка, как выражался бывший председатель бывшего колхоза Семен Карпыч.
 И что это его на воспоминания сегодня тянет?
 Погодим еще Ромке звонить. Сами справимся, подумал Кирилл, как давеча его начальник службы безопасности. Главное ведь не профессионализм. Главное — вдохновение. Не за страх, а за совесть, как говорится, будем работать.
 Он поднялся на второй этаж, решив, что неплохо бы разобраться с делами, пока Терехин ищет подступы к Балашову.
 — Я вам в сотый раз, девушка, повторяю, что сегодня Кирилл Иванович не придет, — услышал Кирилл терпеливый Машкин голос.
 Ну-ну. Может, и правда не идти?
 Если уж собственная секретарша отчаялась увидеть шефа на рабочем месте, не стоит, наверное, ее разочаровывать.
 — Я все же подожду. Он мне срочно нужен, — сказала невидимая Машкина собеседница, и Кирилл ухмыльнулся.
 Приятно все-таки, когда ты кому-то нужен. Даже если это незнакомая девица, штурмующая твою секретаршу.
 — Здрасте, — весело сказал Кирилл, входя в приемную.
 Машка скривилась. Она не любила выглядеть вруньей. А именно так получилось. Но когда до нее дошли слухи, что начальник заперся в комнате охраны и что-то серьезное обсуждает с Терехиным, — случай беспрецедентный! — она решила, что сегодня всех посетителей смело можно отправлять подальше.
 — Здрасте, Кирилл Иваныч, — обиженно протянула она. — Это вот к вам. По личному делу.
 «Я все, что могла, сделала. А если вам приспичило явиться в неурочный момент, когда я уже почти отшила эту настойчивую девицу, то и разбирайтесь с ней сами! А я умываю руки!» — вот что означал Машкин тон.
 Проницательный Кирилл улыбнулся секретарше всепрощающей отцовской улыбкой и перевел взгляд на кресло, в котором устроилась уже посетительница.
 — Добрый день, — пискнула она оттуда. И Кирилл обомлел.
 Это была та самая. Из кафе. В длинном, бледно-зеленом шарфе, с нервным румянцем на щеках, но уже без очков.
 Очень темные, круглые глаза смотрели на него с ужасом.
 Хотел бы он знать, что она тут делает.
 — Кофе подать? — осведомилась Маша, и Кирилл не сразу понял, что это она у него осведомляется.
 Он здесь начальник.
 Ага. Все так и есть.
 Только слишком много всего-то. И бумаги поддельные, и Балашов сбежал, и девица загадочная — ну, шпионка, точно шпионка! — сначала в кафе, а теперь в кресле в его приемной!
 — Вы кофе будете? — душевно поинтересовался Кирилл.


* * *

 Этого просто не может быть!
 Честное слово, она удивилась бы меньше, если бы увидела сейчас собственными глазами, как в приемной секретаря «Русского дома» приземляется летающая тарелка и по лесенке спускаются к ней маленькие, зеленые человечки.
 Никаких человечков не было и не предвиделось.
 Алена даже потерла глаза для пущей уверенности. Ничего не изменилось.
 Тип из кафе — супергерой, сериальный мачо, великолепный, шикарный, будто шагнувший с обложки «Менс-хелф», высший слой, элита! — стоял перед ней и был не кем иным, как Паниным Кириллом, едрит его, Ивановичем.
 Она не могла так думать. Она никогда в жизни не ругалась, даже на фиг не посылала никого. А сейчас в голове назойливо вертелась известная и неизвестная брань.
 И когда он спросил у нее, — каким-то странным заторможенным голосом, — будет ли она кофе, Алена едва не ответила, куда ему следует этот кофе запихать.
 Сдержалась в последний момент, слегка успокоенная мыслью, что Панин не стал бы следить за ней сам. Наверняка у него для этого целая команда специально обученных людей.
 — Я буду кофе, — сказала она и вылезла из кресла.
 Следующая мысль была о том, что он очень высокий. Гораздо выше всех ее знакомых мужчин. Потомок Петра Первого или брат Филиппа Киркорова, не иначе. Опять же смуглый, и волосы цвета вороного крыла. А глаза синие. Васильковые. Изумительные васильковые глаза.
 Зачем он за ней следил, а?
 Или это была обыкновенная случайность?
 Она никак не могла сосредоточиться и подумать нормально. Все в голове перемешалось. И Лешка ушел, и песни они с Ташкой пели, и бандиты на пороге стояли, и телефонный невидимка угрожал ей страшным, ненавидящим голосом.
 Да так и сбрендить не долго!..
 Особенно, если смотреть в синие глаза того, кого меньше всего на свете ожидала увидеть здесь и сейчас.
 — Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал он. Алена оглядела кабинет, но все было, как в тумане, и она решила, что обстановку оценит потом. Устроилась на диване.
 Он сел за стол, хотя места рядом с ней было предостаточно.
 О чем она думает, разрази ее гром?!
 — Кофе, — доложила секретарша, вкатив маленький серебристый столик.
 — Спасибо, Маш, — откликнулся он, и на этот раз его голос прозвучал совсем иначе — спокойно, уверенно, доброжелательно.
 В эту секунду Алена вспомнила. Ну конечно, вот почему он показался ей знакомым! И слежка тут ни при чем, зачем бы ему следить за ней! Это она, идиотка, от страха последних мозгов лишилась!
 Ташка тогда затащила ее мерить пальто. А он стоял рядом. И, кажется, даже налетел на нее, и Алена, не в силах оторваться от пальто, не разглядела сначала ни васильковых глаз, ни безупречно выбритых резких скул, ни угольно-черных вихров, задорно торчащих в разные стороны. Художественный беспорядок, вот как называла такие прически Юлька.
 Она в этом понимает.
 А вот Алена нет. Ни прическу, ни глаза, ни высокомерный подбородок она тогда не оценила. Нет, не так. Оценила, но тотчас же выкинула из головы. Еще бы! Ей ведь прекрасно известно, что такие красавчики всегда оказываются первостатейными подлецами или, на крайний случай, слабаками и трусами. Именно это имела в виду мама, когда говорила, что под внешним лоском чаще всего скрывается гнилое, с душком нутро.
 Брр…
 Не все то золото, что блестит — вот что в подобных случаях говорит народная мудрость. Суть одна. Блестящая синева в глазах и мужественный подбородок не есть показатель душевной красоты. Опять же — с лица не воду пить. И еще много всего разного. Алена верила этим истинам на слово, возможности убедиться на собственном опыте не возникало. Да и желания тоже.
 Впрочем, на секунду-другую тому богатырю удалось все же поразить ее воображение. Чисто визуально.
 Но потом его фифа купила белое пальто! А он стоял с безучастным высокомерием, будто принц голубых кровей среди уличной шантрапы. Ни пальто его не волновало, ни собственная любовница, ничего.
 Ташка тогда расстроилась. Нахамила даже красавчику.
 Если честно, Алена расстроилась тоже. Какая-то общая жизненная несправедливость поразила в самое сердце. И почему пригожие богатыри с синими печальными глазами достаются фифам? И пальто тоже им.
 Впрочем, она утешилась, вспомнив мамины пророчества, и фильмы, и книжки, и даже истории приятельниц, где пригожие богатыри — сплошь негодяи и обманщики. А пальто… Пальто она обязательно купит когда-нибудь, и в Париж поедет, и будет сидеть в кафе и ждать… богатыря. Пусть вовсе даже не красивого!.. Но, конечно, хорошо бы, если бы у него оказались синие печальные глаза. И печаль бы уходила каждый раз, когда он смотрел на Алену.
 А она бы смотрела на него. Не отрываясь.
 — Что вы так на меня смотрите? — услышала она и отшатнулась, вжавшись в спинку дивана.
 Кирилл Иванович Панин с испуганным выражением лица сидел напротив и напряженно размешивал сахар в чашке.
 — Берите кофе, — велел он.
 Алена взяла, хотя сильно опасалась, что не удержит сейчас даже листка бумаги.
 — Итак, какое у вас ко мне дело? — откашлявшись, спросил он, глядя в чашку.
 Она тоже закашлялась. Он тотчас взглянул на нее снова, и Алена кашлять перестала, схватившись рукой за горло. Шарф царапнул кожу. Странно, шарф был мягким и очень тонким, и никогда раньше…
 Впрочем, сегодня постоянно происходят вещи, которые никогда раньше не происходили.
 Вот, например, она смотрит на красивого мужчину с синими — по-настоящему синими, васильковыми! — глазами, и никакие прежние убеждения, что все красивые мужики оказываются мерзавцами, не имеют силы. Ну, вообще не имеют!
 Так ей нравится на него смотреть!
 Не иначе, как свихнулась она все-таки на почве расследований и преследований.
 Как же начать разговор-то?
 Может, напомнить ему, что они уже почти знакомы? Глядишь, дело пойдет веселей.
 Куда уж веселей?! Обхохочешься просто!
 — Понимаете, — произнесла Алена осторожно, вернув чашку с кофе на столик, — я пришла по поводу мужа. Он работает у вас.
 Она помолчала, ожидая, не задаст ли синеокий красавец какой-нибудь наводящий вопрос. Но тот сидел молча, внезапно поскучнев.
 — Мне сегодня звонили и угрожали! — выдохнула Алена с силой. — Сказали, что он должен явиться на работу, иначе… Иначе…
 Она резко встала и шлепнула ладошкой по столу, нависнув над Паниным.
 — Вы должны разобраться с этим! Вы его начальник, а мне некуда больше пойти! У меня дочь, понимаете?
 Тут ее заколотило. Всю сразу — с головы до пят. И этот колотун мешал выговаривать слова четко и внятно.
 Она все же продолжала бормотать, и собственный голос показался ей далеким, очень тихим, и кашель вдруг напал, и в горле скрутилось спиралью раздражение на саму себя, недотепу и трусиху.
 Чужое, синеглазое лицо качалось перед ней, и за пеленой слез было не разобрать его выражения. Да и какая разница? Главное, чтобы выслушал. Выслушал и помог.
 Она с силой провела ладонями по щекам, сглотнула рыдания, но внутри все еще было ознобно, а вокруг — туманно и страшно запутанно. Внезапно она поняла, что рассказывает о том, как Ташка любит валяться на кровати и горланить песни.
 — Я… Извините, — перебила сама себя Алена, нетерпеливо утирая бесконечные слезы, и вскрикнула беспомощно: — Они все про Ташку знают, понимаете?! Они сказали, что ее… что ей…
 Голова качнулась вдруг в сторону, потом в другую, и Алена увидела очень близко синее море, и поняла, что он стоит, облокотившись одной рукой на стол, а другой отвешивает ей пощечины.
 — Хватит! Тихо! Ну, тихо!
 Той самой рукой он выдвинул ее из-за стола и пихнул в кресло, с которого только что спрыгнул.
 — Выпейте.
 Под носом у нее оказалась бутылка воды.
 — Ах, да. Погодите-ка.
 Он стал отворачивать крышку, а она все не поддавалась, и тогда Кирилл Иванович Панин вцепился в нее зубами, дернул, поднажал, половину пролил на свой шикарный свитер, а оставшееся отдал Алене.
 Она машинально промокнула его свитер своим шарфом.
 Потом приложила бутылку к щеке.
 — Извините, — сказал Панин, — вы так визжали, а я не знал, как вас успокоить. Попейте водички, а?
 — Хорошо, — кивнула она и забулькала.


* * *

 Очень странная была дамочка, очень. В свете последних событий, пожалуй, стоит с ней переговорить немедля. Вдруг в кафе рядом с офисом она оказалась не случайно? И эти очки. И шарф, закрывающий половину физиономии. И нервный румянец.
 Очень подозрительно.
 Когда она устроилась на его диване и отпила кофе, Кирилл впервые увидел ее лицо целиком. Губы у дамочки дрожали, и подбородок тоже трясся.
 Пьянчужка, такая же, как он сам, решил Кирилл с мрачной ухмылкой.
 Рыжие брови щеточкой, наивные светлые ресницы, веснушки на длинном носу в этот образ не укладывались. Ну, значит, ошибся. С кем не бывает. Но девица странная, это факт. И потом, кажется, он где-то ее видел. Не в кафе, а еще раньше. Следила она за ним, что ли?
 При ближайшем рассмотрении оказалось, что эта шпионка никак не могла быть им соблазненной, как он воображал в кафе. Кирилл не стал бы ее соблазнять, вот и все.
 С такой внешностью надо идти не в шпионки, а в учительницы. Скромненько и со вкусом. Очень, очень скучно. До зевоты. И шарфик-то скучный, и лицо унылое, и взгляд как у старушки, упустившей последнюю электричку в город. Теперь добираться пешком — и тяжело, и страшно, а надо!..
 Когда она заговорила о муже, Кирилл окончательно занавесился равнодушной учтивостью и смотрел на нее только из любопытства.
 Не шпионка, не лазутчица. Да и в кафе оказалась случайно.
 А нервная, дрожащая поза все из-за того же мужа. Проза жизни. Ему было неловко и утомительно слушать ее жалобы, а она, кажется, собиралась именно жаловаться. Интересно, кто ее муж? У них только шестидесятилетний Сан Саныч женатый да Коля Шнуров — студент на последнем курсе журфака. Конечно, в жизни всякое бывает, но в здравом уме представить себе трудно, что кому-то из этих двоих веснушчатая мадам стирает носки и рожает детей. Хотя… Совершенно непонятно, сколько ей лет. В полумраке кафе он решил, что она — совсем молодая, девчонка просто. Теперь, когда видны морщины на лбу, горькие складки у рта и общая унылость лица, ясно, что ей за сорок.
 Так что, Сан Саныч вполне сойдет за мужа.
 Но фигурка у нее — очень даже. Ноги так вообще блеск.
 Когда это ты успел заметить, ехидно осведомился Кирилл у Кирилла.
 И все-таки, ноги — высший класс.
 И Шнуров Коля, наверное, тоже мог пасть жертвой. Особенно, если учесть, что в этом сочном возрасте дамы обожают юношей в два раза моложе себя.
 Так кто у нас муж?..
 Остальные офисные мужики вроде как свободные. По крайней мере, про супружескую жизнь от них Кирилл ничего не слыхал. И колец обручальных не видел.
 Впрочем, это еще ни о чем не говорит. Нынче кольца не в моде, как и сам официальный брак. Вот венчаться стало престижным делом. А расписываться да свадьбу гулять широко, как у них в деревне — с выкупом невесты да драками, да расшитыми трусами для жениха, да тройкой гнедых с бубенцами, да дружным «горько!» — нет, не модно.
 Жалко. Он бы на такую сходил. А то сплошь постные физиономии и безуспешные попытки нанятого тамады развеселить народ.
 Если бы Кирилл женился, он бы не стал нанимать тамаду, он бы позвал Ромку — Романа Геннадьевича.
 А шафером — Игоря Лыкова, с которым они на первом курсе в походы ходили, на втором сессию заваливали, на третьем усы отращивали, на четвертом ко взрослой жизни готовились, а на пятом этой жизни нахлебались и изображали из себя циников.
 Да так и продолжали изображать. Он, Кирилл, точно изображает. Вот только перед собой фиг изобразишь. Про свадьбу вон размечтался. Чтобы все чин чином, и невесту на руках до загса, а потом в украшенную ленточками телегу и на край света. Вдвоем.
 Какой уж тут цинизм, ну?
 Баранки гну! Может, пора закругляться с этим самоедством? То на воспоминания его сегодня проперло, то другая напасть. Свадьбы, блин, захотелось. На край света, блин, потянуло!
 И чтобы женщина рядом — страшно сказать! — любимая. Да у него это слово только к ручке «паркер» да джипу относятся. Вот их он любит. Холит, лелеет и точно знает, что они не подведут. Не станут приставать с походом за новым манто. Не полезут целоваться, когда он только-только проснулся и еще не пришел в себя, и зубы нечищеные, и в туалет хочется, и голод одолел — все сразу! Они-то уж точно не потребуют ежесекундных уверений в своей неотразимости, и не будут называть его «пусиком», «моим мальчиком» или «слоненком», и ни слова не скажут о том, как именно он должен поддерживать имидж, кому обязан улыбаться, а кого — посылать подальше!
 Любимая… Как только в голову такое пришло?!
 Ну, сестру, он, понятное дело, любит. Бабушку любил.
 На этом точка.
 Ничего другого для него не придумано, вот и все. Не предусмотрел кто-то там наверху, в кого он смутно верил, хотя для этого имелись весьма сомнительные основания.
 Ну, не предусмотрено, и ладно.
 Вон, дамочка из тех, кому, по всей вероятности, в этом плане повезло. За мужа пришла хлопотать, это ли не любовь? Совсем недавно он говорил сестре, что все про любовь знает. Даже восемь бокалов коньяку его не оправдывают.
 А ведь раньше так нагло не врал!..
 Знал бы — пожалуй, не мечтал бы о свадьбе с бубенцами и трепетном безумии поцелуев.
 А он и не мечтает! Это просто вернулось похмелье! Ясно?
 Интересно все-таки, сколько ей лет, этой странной мадам?
 И чего она хочет? Чтобы ее неизвестному супругу Кирилл повысил оклад? Или, наоборот, уволил, дабы супруг больше внимания уделял семье?
 Орет чего-то. Ах ты, черт, да ей совсем худо!
 Кирилл подскочил в кресле, когда незнакомка уже совсем колотилась в истерике. Что-то надо делать. Что? Он понятия не имеет, как успокаивать истеричек. Это не его проблемы. Если девицы начинали психовать и биться, словно в ознобе, он просто уходил. И никаких тебе угрызений совести! В самом-то деле, он же ни при чем! У него своих дел по горло!
 Лихорадочно горевшее лицо оказалось прямо над ним, и издавало какие-то страшные звуки, — не то рыдания, не то звериные вопли! И Кирилл больше не раздумывал.
 Ладонь сама собой поднялась и отвесила этому лицу оплеуху. Потом еще.
 Голова в шарфе помоталась туда-сюда, словно у куклы.
 — Хватит! Тихо! — приказал кто-то его голосом, и Кирилл обнаружил вдруг, что очень сильно волнуется.
 С чего бы?..
 Потом он долго возился с бутылкой воды, облил свитер, а эта истеричка вытерла пятно своим шарфом.
 Он отодвинулся на всякий случай, дожидаясь, пока она попьет и придет в себя окончательно.
 — Ну? Успокоились?
 — Да. Спасибо. Извините, пожалуйста. Столько всего навалилось за один день. Мне очень неловко. Я пойду.
 Выпалив все это, она поднялась. Но Кирилл вдруг пихнул легонько ее в плечи, и дамочка снова оказалась в его кресле.
 Он никогда, никому не позволял сидеть в своем кресле! Еще не хватало!
 — Подождите, — сердито проговорил он, — сначала вы мне расскажите, кто и каким образом угрожает вам и вашему мужу.
 Надо же. Он все слышал. Еще минуту назад Кирилл был убежден, что думал исключительно о своих делах. Какие к черту дела? Сидел и бредил наяву! Сам неврастеник почище этой мадам!
 Ладно, это потом.
 — Начинайте! — приказал он, облокотившись на край стола.
 Она сосредоточенно почесала нос. Сколько же ей лет, черт возьми?
 — Понимаете, — сказала Алена, — я даже толком не знаю, зачем к вам пришла. Просто это связано с его работой, вот я и решила, что нужно переговорить с вами. Но о чем, сама не понимаю.
 Еще немного, и она снова сорвется на истерику, подумал Кирилл, глядя, как ее тонкие пальцы суматошно стучат по коленям, собираются в горстку, снова расцепляются и пляшут, пляшут, пляшут.
 Он никак не мог сосредоточиться.
 — …и сказали, что если он не явится сегодня же в офис, то… понимаете, у меня дочь… а Лешкин телефон не отвечает… и я не знаю, где его искать… Скажите, он… может, он был здесь сегодня?
 — Где? — потряс головой Кирилл.
 — Ну, на работе.
 Господи, что у нее с руками? Что у этой женщины в голове, если руки так нервничают?
 Он с трудом перевел взгляд на ее лицо.
 Нет, вряд ли ей уже сорок. Скорее, они ровесники. Надо помочь ей, надо выслушать ее, кретин! О чем ты думаешь, а?!
 — Как зовут вашего мужа? — неожиданно спросил Кирилл, хотя как раз это следовало узнать уже давно.
 — Я же говорю! — простонала она, и снова ей стало сорок. — Алексей! Алексей Балашов. Он работает у вас риэлтором. Такой… ммм… бородатый, сутулится… Ну, вспомнили?
 Кажется, он даже не слушал ее, осознала вдруг Алена. Но в этот миг он переменился в лице, и она облегченно вздохнула. Стало быть, слушает. Еще бы понял что-нибудь, было совсем хорошо. И что это он так побледнел? Может, ему тоже звонили с угрозами?..
 — Балашов, значит, — протянул Кирилл.
 Тон его не предвещал ничего хорошего. В синих глазах вместо васильков обнаружились айсберги, и Алена невольно поежилась.
 — Балашов, — на всякий случай еще раз повторила она.
 — И вы рискнули сюда прийти, мадам? — гоняя желваки туда-сюда, осведомился господин Панин, неприятно улыбаясь. — После того, что сделал ваш муж?
 Алена открыла рот, чтобы уточнить, что именно сделал Лешка, но тут господин его начальник наклонился к ней близко, схватившись за подлокотники кресла.
 Западня.
 Может, он сумасшедший?!
 — Что же вы замолчали, голубушка? Пришли на разведку, так разведывайте! Заявку на участие в Оскаре, надеюсь, вы уже подали? Будет обидно, если такой талант останется без признания. Простите великодушно, но от аплодисментов я воздержусь!
 Он нес потрясающую чушь и сам это знал. Но замолчать и подумать не представлялось возможным. Злость скрипела на зубах, лезла в глаза, забивалась в подкорку. Нет, он подумает после. А сейчас он скажет этой актрисе погорелого театра все, что о ней думает!
 И ручками-то она трясла. И губки-то покусывала. И зубками стучала о край бутылки. Вот как волновалась, бедняжка!
 И Кирилл забыл, что чужие проблемы его не касаются, и пощечин ей отвесил, стараясь успокоить, и воду подавал, и в глаза заглядывал!
 А казачок-то засланный оказался.
 Тьфу! Противно как!
 Голос, отдельно от Кирилла, продолжал надрываться и выкрикивать какие-то бессмысленные слова, взывать к совести, грозить всеми карами небесными, возмущаться и сетовать, а он сам в это время корчился от тошноты.
 Тошно было смотреть на нее, вот что.
 Нездоровый румянец пропал, и теперь сна сидела перед ним бледная и ошеломленная. Не ожидала такого приема, нет. Не предполагала даже, что он так быстро узнает правду. Пришла обстановку разведать, а попала, как кур в ощип. Дура! Мымра очкастая! Чувырла!
 Крупные, ненакрашенные губы беззвучно шевелились, шарфик съехал на лоб — ну монашка в молитве ни дать, ни взять! Скромница, твою мать!
 Как это Балашов с ней живет, с такой? Сам, конечно, тот еще гусь, никогда он Кириллу не нравился, и оказалось, что не напрасно, но девка его вообще атас!.. Теперь видно, что именно — девка! Соплячка длинноносая, прикинулась этакой матроной, страдалицей несчастной, а сама вон не выдержала — глазами молнии так и мечет! Только успевай уворачиваться!
 Да ей лет шестнадцать, этой нахалке!
 Зыркает она на него! Ну, зыркай, зыркай, всю операцию-то завалила, балбеска! Дураком его посчитала, да?
 Наверное, муженек так и говорил. Мол, шеф-то наш — дурак! Когда он еще спохватится. А ты сходи, мол, разведай на всякий случай, вдруг еще чего можно взять попользовать?!
 Белье его поносить, допустим. Или там на джипе покататься, пока он, дурак распоследний, делами занимается! А может, не мелочиться, а? Прихватить уж целиком фирму? Зачем она ему, полудурку убогому, который дальше своего носа ни черта не видит?!
 — Хватит орать! — услышал внезапно Кирилл и только тогда понял, что все это озвучил в полный голос. Страстно и без перерыва. — Что вы себе позволяете, в конце концов? С ума сошли, так лечиться надо! — прошипела Алена, едва не задевая губами его подбородок, который еще дрожал от негодования. — Уберите от меня свою физиономию! — велела она, тяжело дыша, и резко сдернула с головы шарф.
 Перед глазами вспыхнул огонь. Кирилл отшатнулся, взялся ладонью за лоб.
 И увидел.
 В рыжем всполохе кудрей — гордый лоб, тонкие фарфоровые скулы, теплый свет на ресницах, рябиновую спелость губ. И ярое, немыслимое, черное пламя в глазах.
 — Ну же! Отодвиньтесь, грубиян!
 Он увидел, что ей не сорок, не шестнадцать, и она не старушка, опоздавшая на электричку.
 Увидел ее гнев, ее растерянность, ее неуверенность в завтрашнем дне, где на завтрак обезжиренный творог, а на ужин — «Весна на Заречной улице» или «Приключения Шурика».
 На каком он свете, черт подери?!
 Что здесь творится?
 — Да отойдите же! — И она, рассвирепев окончательно, ткнула в его плечи раскрытыми ладонями.
 Кирилл едва устоял на ногах.
 — Что это вы орете? — осведомился он, хотя ему было плевать, почему она орет, и волновало только одно — куда делась давешняя мымра?
 — Гхм… — от возмущения она некоторое время хватала ртом воздух. — Вы еще спрашиваете? Да вы сами минуту назад орали так, что стены тряслись! Дайте пройти! Что вы уставились?
 — У меня были все основания на вас орать! — доложил Кирилл, не двигаясь с места, и постепенно обретая почву под ногами. — Или вы думали, что вам это так просто сойдет с рук? Конечно, вам, наверное, даже в голову не пришло, что я уже все знаю!
 — Когда вы говорите, такое ощущение, что вы бредите, — пробормотала Алена себе под нос цитатой из любимого фильма.
 Ни единой самостоятельной мысли — во всяком случае, внятной! — в голове не было.
 После гневной отповеди, в которой она ни слова не поняла, ее трясло и распирало во все стороны от желания двинуть по его смазливой физиономии. И мир сузился до размеров его кабинета, где хотелось немедленно устроить последний день Помпеи. Она даже огляделась с предельным вниманием, весьма смутно сознавая собственные порывы.
 — Сядьте! — приказал вдруг Кирилл.
 Внутри у него все тряслось, а перед глазами плыло. От бешенства.
 Тише, тише, уговаривал он себя. Не хватало еще сесть за решетку из-за этого мымрястого утенка, неожиданного превратившегося в лебедя! Прихлопнуть которого прямо-таки чесались руки!
 И будет тебе — преступление в состоянии аффекта! Успокойся!
 Как она смеет так смотреть на него?! Стерва рыжая! Будто это он — засланный казачок, пожаловавший в стан врага вынюхать все, как следует! Будто это его муж украл печать, подделал документы и так далее…
 Подумав так, Кирилл понял, что свихнулся.
 Она тяжело дышала ему в лицо, и от этого соображать было вообще невозможно. Голова кружилась от запаха кофе, корицы, смутного аромата духов и холодка зубной пасты. Наверное, «Колгейт». Или «Тридцать два» — ваши поцелуи будут свежими двадцать четыре часа в сутки!
 Проверить? Реклама часто врет!
 О, Господи! Чьи это мысли?! Почему они в его голове? По какому праву? И зачем? И куда их девать?
 Он все нависал над ней, а она все сопела ему в лицо — громко, с присвистом, словно не в силах выговорить от возмущения ни слова.
 И тут Кирилл заставил себя вспомнить, что происходит.
 Она — жена Балашова. Балашов — его подчиненный, паршивая овца в стаде, предатель, иуда, слизняк!..
 — Быстро! Диктуйте мне номер телефона! — рявкнул Кирилл.
 — Что?! — Шоколад в ее глазах загустел до черноты, и из этой черноты плеснуло на Кирилла презрением. — Вы совсем чокнутый? Уберите руки! Уберите, я сказала, я на вас в суд подам за оскорбления и издевательства! И пусть вообще разберутся, чем вы тут занимаетесь!..
 — Браво! — Кирилл уважительно присвистнул. — Что значит талант! Ни на минуту не раскололась! Космодемьянская отдыхает!
 Алена покрутила пальцем у виска. Не подлец, не трус — красавчик оказался просто сумасшедшим. Очень жаль.
 — Лечиться вам надо, любезный.
 — Довольно! — Он со всей дури врезал кулаком по подлокотнику, но ожидаемого эффекта не получилось. Кресло было кожаным и мягким.
 Глухой удар никого не напугал. Девица смотрела с жалостью.
 — Телефон! — просипел Кирилл на последнем издыхании.
 — Чей телефон? — с некоторой заминкой уточнила она, неожиданно осознав, что лучше с ним не спорить.
 — Жириновского Владимира Вольфовича! — любезно ответил он.
 Алена в панике огляделась. Все значительно хуже, чем показалось сначала. А ей до последней секунды не хотелось верить, что он — на самом деле чокнутый. Уж лучше бы оказался мерзавцем.
 — Диктуйте ваш номер телефона, — медленно проговорил чокнутый господин Панин.
 Ах — это! Он за ней решил приударить. А что тогда орал? Или за сегодняшний день она совсем разучилась думать и не понимает теперь элементарных вещей? Может, он орал, чтобы темперамент продемонстрировать?..
 — Зачем вам? — пискнула Алена, запутавшись окончательно.
 В висках звонко били колокола. Очень хотелось хлебнуть кофе, но из его чашки она не решилась, а свою оставила на подносе.
 Вопрос — обыкновенный, женский вопрос — довел господина Панина до исступления.
 Левая щека у него принялась дергаться, синева в глазах затянулась седыми тучами, челюсть клацнула, зубы скрипнули, и Алена поняла, что он сейчас ее убьет.
 — Не хочешь по хорошему, да? Думаешь, успеешь еще муженька предупредить? Да мои ребята уже…
 Нет! С нее довольно!
 — Не тыкай мне! — психанула Алена.
 — Не ори!
 — Сам не ори! Мужлан неотесанный!
 — Что?! — Он приблизил к ней бордовое от гнева лицо.
 Ни секунды больше не раздумывая, Алена нырнула у него под рукой, застряла, дернулась изо всех сил, шарахнула наугад каблуком и попала ему по ноге. Господин Панин взревел, как дикий буйвол.
 А что, бывают разве буйволы домашние, промелькнуло у Алены в голове.
 И больше никаких мыслей не было.
 Вот так, без мыслей, она обогнула стол, споткнулась о какие-то коробки, боком врезалась в кофейный столик, коротко мявкнула от боли, и понеслась к двери.
 — Ах ты дрянь! — ударилось в уши, и Алена припустила еще быстрей.
 В приемной от нее шарахнулась испуганная секретарша, прижимавшая к груди телефон с явным намерением немедленно вызывать ОМОН, скорую помощь и пожарных одновременно.
 — Кирилл Иваныч? — услышала Алена ее тоненький печальный вскрик и помчалась дальше.
 Коридор. Чья-то спина, в которую едва не втемяшилась. Лестница. Тут едва не сломался каблук. Была бы почти Золушка. Толпа народа на ресепшене. Как быстро подоспел ОМОН! Или это пожарные? Надо сделать лицо. В смысле, привести себя в порядок. Нет, лучше побыстрей прошмыгнуть мимо. Какой уж порядок, если руки трясутся, а в голове — колокольный звон?!
 Будка охранника. Ворота. Еще чуть-чуть. Уже можно отдышаться или еще рано?
 Опомнилась она в каком-то переулке. Вокруг была осень, шуршал в ветвях ветер, худая дворняга поскуливала возле мусорного бачка.
 Алена нервным движением поддернула сумку на плече.
 Все нормально. Все будет хорошо.
 Дворняга подняла на нее обеспокоенную морду. Приняла Алену за конкурентку.
 Нет, милая, нет.
 Может, зря она убежала? Надо было дождаться скорую и вместе с господином Паниным пройти курс лечения. Или ее случай безнадежен?
 Или это просто магнитные бури, а? Целый день творится что-то странное и страшное.
 Ко всему прочему она где-то потеряла шарф. Свой любимый зеленый шарф. Он так шел к волосам. Очень обидно, очень!
 Если он остался в кабинете, хоть какое-то утешение. Может, Кирилл Иванович Панин догадается на нем повеситься, а?
 Иначе ей самой придется это сделать. В смысле, удавить его собственными руками. Вот она успокоится, все тщательно обдумает и обязательно удавит. Не станет же она спускать ему с рук эти вопли!
 Он был ее последней надеждой, черт побери! Единственной, если быть честной. Больше некуда было пойти, и она пошла к нему.
 И что? Он имел наглость оказаться полным кретином! Да еще и с припадками! Везет ей, ничего не скажешь. Впервые в жизни встретила человека с немыслимыми синими глазами, и — пожалуйста. Идиот.
 На кой черт тебе идиот, подумалось Алене.
 Ответить было нечего.
 Жаль, что все так, а не иначе. Они могли бы познакомиться тогда, в магазине. Он, допустим, не позволил бы своей фифе купить белое пальто из Алениной мечты. Придумал бы что-нибудь, наврал, что оно ей идет, как корове седло. Фифа от обиды бы разревелась и пошла бы топиться в Суре. А они бы остались и смотрели друг на друга смущенно, как заговорщики. И пальто он бы купил для Алены. Она, конечно, не приняла бы — как можно! Но ей было бы приятно.
 Или нет… Все было совсем не так.
 В магазине ничего не случилось, и ладно. Но сегодня-то могло бы случиться.
 Он мог бы выслушать ее и помочь. Нашел бы Лешку. Хотя, черт с ним, с Лешкой, зачем его искать? Нашел бы бандитов, вот что! Браво выхватил бы кольт из кармана безупречных брюк и пальнул бы по ним по всем сразу. Или нет. Хуком слева уложил одного, хуком справа — другого, а потом подошел бы к Алене и устало сказал: «Теперь тебе ничто не угрожает, дорогая!» И они бы отправились в ресторан праздновать победу добра над злом. А потом он бы ее провожал и набивался на чашечку кофе. А она бы стеснительно пыхтела, потому что мечтала именно об этом.
 Ну куда, куда ее занесло?..
 Мечтала же она вовсе о другом! О белом пальто и парижском кафе.
 И господин Панин тут ни при чем! Особенно если учесть, что он на Алену даже внимания не обращал. То есть, обратил, но как-то не так, как хотелось бы.
 Хотелось? Кому хотелось?
 Она споткнулась об эту мысль и дальше думать не стала.
 Вернее, приказала себе не думать. Только это очень плохо получилось.
 Совсем не получилось, если честно.


* * *

 Миша Терехин не зря имел черный пояс по каратэ и разряд по боксу. Реакция у него была моментальной.
 Когда у двери квартиры Балашова обнаружились два амбала, настойчиво пинающие дверь, Миша мигом сориентировался и с очень деловым видом стал подниматься на следующий этаж.
 Амбалы проводили его хмурыми взглядами.
 — У! Падла! Отсидеться решила! — услыхал Миша.
 — Тише ты, придурок. Охота с соседями разбираться?
 — Да я всех урою!
 Последняя фраза Мишу развеселила. Уроет он! Думает, массой возьмет, а мы его — умением! Ишь ты — Кин-конг недобитый!
 — Хорош барабанить. Открывай давай.
 Послышался скрежет. Миша понял, что амбалы пошли на крайние меры и теперь вскрывают дверь отмычкой. Елы-палы, что здесь происходит, у этого Балашова? Не похожи парни на домушников, хоть ты тресни! И эти загадочные фразы про падлу! Нет, явно ребята пришли потолковать по душам с бывшим риэлтором.
 — Глянь-ка по этажам, нет никого? А то нарвемся на какую активную старушенцию, вмиг ментуру вызовет.
 Миша вздрогнул и отлепился от стены, затопал ногами, будто спускался сверху, а потом быстрым шагом снова прошел мимо амбалов. При этом лицо его хранило крайнюю степень озабоченности.
 Торопится человек по своим делам. И плевать ему, кто тут что взламывает.
 Один из амбалов привычным жестом взялся за бок, характерно выпирающий.
 Ха. Видали мы такие игрушки.
 Краем глаза Терехин увидел, как напрягся второй, тот, что постарше, но команды не давал, замер в ожидании. Миша, это ожидание оправдывая, незаинтересованным мимолетным взглядом скользнул по ребяткам и тотчас отвел глаза, снова будто погрузившись в свои многотрудные размышления.
 Амбалы еще смотрели на него с некоторой настороженностью, но он проскакал между ними сосредоточенно-торопливой походкой, и старший махнул рукой.
 — Давай, продолжай, — разрешил строгим шепотом своему напарнику.
 Снова раздался тихий скрежет в замке.
 Миша спустился во двор и стал думать.
 Если эти двое сейчас застанут Балашова, к бабке не ходи — будет ему весело. Так весело, что начальство может успокоиться и наслаждаться местью, которую за него другие осуществили. Но… У Балашова еще имеется жена и дочка. Вдруг все вместе сидят в подполье?
 Миша Терехин был человеком гуманным и вовсе не желал беды балашовскому семейству. Дети за отцов не отвечают, так вроде.
 В намерениях амбалов Миша не сомневался, у них на мордах отчетливо эти самые намерения прорисовывались.
 В причины вдаваться было некогда. Да и ни к чему. И так ясно, что Балашов попал в нехорошую компанию и подвел не только шефа, но и компаньонам чем-то не удружил.
 На повестке дня вопрос — вмешиваться сейчас или попозже?
 Если сейчас, то чем это грозит ему? Всего-навсего мордобоем. Амбалов он уложит на счет три. Ну, на пять, в крайнем случае.
 А если попозже, то чем это грозит Балашову и его родственникам?
 Надо было оставаться на тренерской работе, вот что. Никаких тебе тараканов.
 Он раздумывал минуту, не больше, но тут из подъезда выскочили братки с перекошенными от злости физиономиями, и Миша понял, что время размышлений кончилось. Оставшись незамеченным, он шмыгнул за ближайшую скамейку.
 Хорошо, что так холодно и промозгло. Дворовые бабульки носа на улицу не кажут, сериалы глядят, а детвора у компьютеров виснет.
 Хорошо. Пусто.
 Амбалы, сердитые как черти, протопали к замызганной «шестерке». Однозначно, поход не удался. Стало быть, Балашова дома нет. Стало быть, есть возможность еще встретиться с ним — живым и невредимым.
 И тут Мишу осенило.
 Зачем бегать по родственникам и старым подружкам? Зачем выпытывать у друзей и случайных приятелей?
 К Балашову его приведут эти шустрые ребятишки, которым ничего не стоит дверь взломать и носить за пазухой пистолетики.
 Наверняка, Балашов нужен им даже больше, чем Терехину. То есть, больше, чем Кириллу Иванычу. Иначе стали бы они скрежетать зубами и зеленеть мордами, не застав его дома! Значит, будут искать. С их методами — обязательно найдут.
 И он, Терехин, тоже найдет. Чего уж проще? Проследить за этими гориллами, уверенными в своей безнаказанности и силе. Как говорится, сила есть — ума не надо. Да и вот еще — на каждую силу найдется другая сила.
 Зря только сидит он за этой чертовой лавочкой. Если обнаружат — гикнулась его конспирация и никакой слежки не предвидится. Станут осторожны. Надо придумать что-то. Можно газетку взять, устроиться на скамейке с умным лицом. Я не я, и корова не моя.
 Только газет Миша Терехин не читал и по этой причине их с собой не носил. Как назло и томика Ахматовой с собой нет! Только вот единый проездной да квитанция из ЖЭКа. Может, их почитать, издалека ведь и не разберешь.
 Миша нерешительно двинулся вокруг скамейки на корточках, намереваясь легализоваться.
 Окно в «шестерке» было приоткрыто, и он услышал, как амбалы ругаются между собой и решают, звонить ли шефу. Столь важная беседа полностью поглотила их внимание, и Терехин осуществил свой план вполне удачно. Сел, достал проездной, принялся вертеть в руках.
 А что? Может, у него хобби такое — проездные рассматривать!
 Амбалов его хобби не заинтересовало никоим образом. Решив, что шефу звонить все-таки надо, они теперь спорили, кто именно это сделает.
 Миша презрительно хмыкал, ощущая свое полное превосходство.
 Утро началось со звонка босса.
 — Ты сделала хоть что-нибудь? — без предисловий спросил он.
 Стараясь не зевать, она доложила обстановку. Где искать Балашова, она понятия не имела, поэтому докладывать пришлось весьма туманно. Мол, есть люди, которые помогут, но не сразу. Мол, надо к ним сначала попасть, в доверие войти, заплатить и т. д., и т. п.
 И вообще, не ее это дело. Чем там служивые доберманы занимаются? Их забота Балашова найти, а она всего-навсего красивая дурочка для прикрытия, разве не так?
 Конечно, последние рассуждения она озвучивать не стала.
 — Плати, кому хочешь, только чтобы к вечеру он был здесь. Я хочу с ним сам поговорить!
 Босс нервничал. Злился. И даже не догадывался, что его водят за нос, ведь ни малейшей зацепки у нее не было.
 Может, срубить с него денег и свалить уже из города? Надоело все, хоть вой.
 Но — нельзя. Найдет, волчара, у него повсюду связи и кореша.
 Тупик.
 Стараясь не думать об этом, она приготовила себе завтрак и улеглась с подносом на диван. Пощелкала пультом, наткнулась на какой-то сериал и вскоре забыла о своих проблемах. Сериал был детективный, «нашенский» и очень захватывающий. Какие-то дядьки гонялись за проституткой, которая случайно оказалась в неурочный час в ненужном месте. Не повезло, словом, девушке.
 Красавице этот сюжет что-то напомнил.
 Когда серия кончилась и пошла реклама про «его попка всегда остается сухой», от скуки она догадалась, что именно.
 Может, удача? Чем черт не шутит! Все равно других версий нет, и не предвидится. Она взяла телефон.
 — Привет, это я. Вы где?
 — Все там же, — зло откликнулся собеседник. — Что босс?
 — Башку оторвет, если Балашов сегодня же не будет у него. Я кое-что нарыла. Работаем вместе.
 — Да мы всегда рады! — голос в трубке чуть не сорвался до поросячьего визга от восторга. — А то торчим тут, а толку нет. Думали, к бабе в школу податься. Так школа не простая, хрен ее знает, что там с охраной. Сидим вот, козла забиваем. Как думаешь, может, баба уже к нему подалась?
 — К козлу-то? — хихикнула она.
 На том конце провода недовольно посопели, размышляя, шутка это или жестокое издевательство. Ничего не надумав, уже серьезно спросили:
 — Чего ты нарыла-то?
 — С кем он ездил в Тарханы, знаете?
 — Да шлюху какую-то снял в «Эдеме».
 — Найдите ее.
 — А че ее искать? Небось, там же и ошивается. Ты что, думаешь… Да лажа! Станет она свою жопу подставлять! И денег же ей надо зарабатывать.
 — У него была возможность ей заплатить, — задумчиво произнесла красотка. — Ладно, давай не спорить, а дело делать. Езжайте в «Эдем». Хотя, я уверена, что ее там не будет. Сразу, конечно, вы ее проверить не удосужились?
 — Почему это? — обиженно прогундосил собеседник. — Я тогда Балашова вел, а Митька бабу проводил на всякий случай.
 Девушка с досады едва не запулила трубку в стену.
 — А чего ты тогда мозги мне пудришь?! Значит, адрес ее вы знаете?
 — Ну. Митька вон говорит, что помнит, как ехать.
 — Кретины! Ее надо было проверить в первую очередь!
 — Че ты орешь? Кто ж знал, что шлюху в расчет нужно брать? Босс ниче не говорил!
 Красавица с удовольствием выругалась, помянув черта и его бабушку.
 — Быстро туда. Босс про вашу тупость ничего не узнает, если вы скажете, что Балашова нашла я. Понятно? Убедитесь, что он там, позвоните. Я жду.
 — А если босс сам позвонит? Че говорить-то?
 Тьфу ты! Как выражается один сатирик — «Ну-у, тупые!» Правда, он про иностранцев, а эти двое вроде русские Иванушки-дурачки.
 — Скажете, что он пока не появился, — велела она, стараясь изъясняться спокойно и просто, — но вы, мол, несете трудовую вахту. Ясно?
 В ответ пробурчали, что более или менее.
 На радостях красавица позволила себе слопать калорийный бутербродик.
 Вышло все просто классно! И пусть кто-нибудь посмеет после этого утверждать, что все красивые женщины — идиотки! Она — и умница, и красавица! И сегодня же вечером получит за это награду. Да, да, пусть только босс попробует не раскошелиться! Она одна приведет ему Балашова. Только благодаря ей босс получит этого кретина!


* * *

 Он опомнился на первом этаже, увидев толпу сотрудников на ресепшене, бурно обсуждающих Балашова, Терехина и… начальство. Ах да, еще незнакомую дамочку, полминуты назад пролетевшую мимо.
 Кирилл затормозил пятками и попятился назад.
 Устраивать выход царя Ивана Грозного к опричникам он не собирался. Пусть обсуждают, жалко, что ли?
 Бабушка говорила: «На чужой роток не накинешь платок». Народная мудрость. Он верил в народные мудрости.
 Да и что могут знать подчиненные, кроме досужих сплетен? Ну, начальство с Мишей Терехиным решали какие-то вопросы. Ну, Миша Терехин после этого занялся изучением биографии и трудовых подвигов Балашова.
 Судя по возбуждению народа, этот факт без внимания не остался.
 Кирилл продвинулся назад еще на шаг.
 — Кирилл Иваныч, выпейте! — умоляюще простонала за спиной запыхавшаяся верная Машка.
 Он резко обернулся, едва не выбив у нее из рук стакан с водой и пачку таблеток.
 — Маша! Уйди! — прошипел Кирилл, мечтая остаться незамеченным и подслушать самую интересную часть беседы. Про девушку, только что выбежавшую из кабинета шефа. Из его, то есть, кабинета.
 — Но Кирилл Иваныч! — взмолилась Маша, насмерть перепуганная преображением начальства в ополоумевшего психа, который сначала орет на незнакомую дамочку, потом, чертыхаясь во весь голос, гонится за ней, опрокидывая казенную мебель, а сейчас вот стоит и прячется от толпы.
 Кирилл с досадой тряхнул головой, но таблетки и стакан у Маши забрал.
 — Кыш отсюда!
 Что теперь делать? Продолжить все-таки погоню? Или дослушать до конца весь бред, что несут его подчиненные? Версии, которые они выдвигали, были достаточно абсурдны. Предполагалось, например, что Кирилл Иванович обсуждал с начальником службы безопасности причастность Балашова к террористам. А девушка с перекошенным лицом была заслана конкурирующей фирмой.
 Ну да, ну да, тогда Лола Борисовна — законспирированный агент ЦРУ.
 Кирилл понял, что ничего не понял, залпом осушил стакан и поплелся в кабинет.
 — Кирюш! — вдруг раздался радостный вопль.
 Он обернулся, и в толпе тоже произошло движение. Начальство заметили, наконец, и теперь переводили взгляды с него на девушку у входа в офис.
 Девушка была сногсшибательна.
 Широкополая красная шляпа украшала ее темноволосую голову. В распахнутом длинном лилово-розовом плаще с заплатками ярко-фиолетового цвета виднелись длинные ноги, едва прикрытые леопардовой юбочкой, и высокая грудь в кофточке-кольчуге.
 Ольга любила иногда эпатировать публику.
 — Кирюша, — повторила она призыв елейным голоском капризной старой девы.
 — Привет, — невольно улыбнувшись, отозвался он. Толпа синхронно развернулась в его сторону.
 — Почему не работаем? — ласково осведомился Кирилл, направляясь к сестре с намерением хорошенько треснуть ей по заднице, чтобы впредь не смущала народ.
 Народ, толкаясь, ринулся по кабинетам.
 Только Лола Борисовна осталась сидеть за своей конторкой, едва не выпрыгивая из штанов от любопытства.
 — Это Оля, моя сестра, Лола Борисовна, — напомнил Кирилл, — вы ее уже видели.
 Конечно, видела. Только в прошлый раз эта самая Оля была примерной девочкой в обычных джинсах и простенькой курточке. А теперь, видимо, от хорошей жизни на панель подалась. Все это явственно нарисовалось на физиономии Лолы, и Кирилл поспешил отвернуться, чтобы не начать спорить.
 Может, сегодня бабы специально сговорились трепать ему нервы?..
 — Сдурела, да? — прошипел он, таща сестрицу за собой по лестнице.
 — Чего ты? Я пришла тебя проведать, может, думаю, на обед вместе сходим.
 — А это? А это что? — Он потыкал поочередно в шляпу и в плащ.
 — Между прочим, последний писк моды.
 — Сама пищала? — уточнил Кирилл.
 — Плащик сама, а шляпка из коллекции Иванченко. Ничего, правда?
 Ольга кокетливо поправила алый шедевр модного дизайнера.
 — Безвкусица! — из вредности ответил Кирилл.
 Они зашли в приемную, и бедная Маша, которой сегодня пришлось пережить столько потрясений, только обессиленно пискнула при виде Ольги.
 — И вам здрасте, — улыбнулась та. — Вы меня помните? Я…
 — Оль, пойдем, — Кирилл силой затащил ее в кабинет. Она недовольно пробурчала, что можно было бы обойтись и без грубостей, и посетовала на то, что похмелье очень плохо влияет на манеры отдельно взятых индивидуумов.
 — Это не похмелье, — пробурчал Кирилл, плюхаясь в кресло.
 И вдруг подскочил, будто укушенный.
 — Что? — встрепенулась Ольга, которую уже давно тревожил внешний вид братца. Даже с похмелья нельзя быть таким бледным, сердитым и растерянным.
 Что-то у него тут происходит. Что-то странное.
 — Какая мерзость, — скривившись, сообщил Кирилл, держа двумя пальцами нечто длинное и зеленое.
 Слава Богу, неживое, подумалось Ольге, и она смело перехватила у брата эту штучку.
 Штучка была вязаной, почти невесомой, с выпуклым узором по краю, и в редких капельках перламутра.
 — Какая прелесть! — восхитилась Ольга и с удивлением посмотрела на брата. — Откуда у тебя?
 — Слушай, Оль, ты извини, но мне сейчас некогда. Давай ты тут тихонько посидишь, журнальчики полистаешь…
 — Журнальчики я и дома могу полистать, — оборвала сестрица.
 — Мне некогда! — повторил он с силой.
 — Откуда шарфик, а, Кирюш? — задумчиво повторила она.
 Кирилл с отвращением выдернул шарф и бросил на подоконник.
 — Надо же. У тебя появилась девица со вкусом, — прокомментировала Ольга, — и ты, конечно, уже успел с ней поругаться!
 — Это не девица! — пылко возразил брат.
 — Что? Ты хочешь сказать, такую прелесть носит мужик?
 — Иди в баню!
 — Ну уж нет, — невозмутимо отказалась она. — Лучше расскажи, как вы познакомились.
 Кирилл громко подышал, стараясь упокоиться. И почему всегда сваливается все сразу? Он даже посчитал до десяти, но раздражение не утихало.
 Может, стоит продолжить счет до тысячи?
 Хоть до триллиона! Болван! Просто отправь сестру домой, а сам займись делами!
 — Ну? Расскажешь?
 — Да о чем? — зло выкрикнул он.
 — Очень все запущено, — решила Ольга. — Может, ты влюбился?
 — Она меня подставила! Несчастную тут изображала, сопли на кулак наматывала, а я ее кофе поил и в себя приводил. Вон, свитер облил, видишь? А она меня подставила! Печать сперла! Подпись подделала!
 Ольга зачарованно слушала с открытым ртом, будто он рассказывал сказку.
 — Это ты про нее? — уточнила она, взяв в руки шарф, и потрясла им перед носом Кирилла.
 Он яростно потряс головой и отодвинулся.
 — Убери.
 — Хватит дурить-то! Женщина, которая носит такую прелесть, не могла украсть или что-то там подделать. Ты совсем не разбираешься в людях!
 Ольга расправила шарф и еще некоторое время любовалась на него. Потом принюхалась.
 — И духи у нее хорошие. Нежные такие…
 — Помолчи, а? — взмолился Кирилл.
 — Что ты так нервничаешь?
 Теперь она свернула шарф, и он легко уместился в ладони.
 — Девушка, наверное, переживает. Надо ей вернуть…
 — Задницу ей надо надрать, вот что! — взбеленился Кирилл, выскакивая из кресла. — Ты меня слушаешь вообще или нет? Эта девка меня подставила!
 — Девки в поле! — резонно возразила Ольга. — Впрочем, им тоже не понравилось бы, если бы ты их так назвал.
 — Хватит демагогии! Иди домой! Мне работать надо! У меня из-за этой… из-за девицы теперь проблем куча!
 Ольга ласково погладила брата по волосам.
 — Бедный ты, бедный, все время у тебя какие-нибудь кучи! Успокойся, Кир, а? Ну, подумай логически…
 — Мне некогда думать! У меня …
 — Я уже поняла. У тебя — кучи. И шарфик. Его надо вернуть.
 Кирилл посмотрел на сестру исподлобья, и тут она поняла, что зашла слишком далеко. Сейчас он станет ее убивать. Просто возьмет и грохнет по черепушке степлером.
 И, возможно, будет прав.
 У него же — кучи проблем, а тут она еще привязалась. Но ей просто не верилось, что все то, о чем он орал, могла натворить девица с таким шарфом. Шарф был потрясающий. Мягкий, легкий, изысканный. Словно из сказки про спящую царевну, которая вполне могла таким вот шарфиком повязывать свою царственную шейку.
 — Тихо, тихо, — произнесла Ольга, на всякий случай отодвигаясь от братца. — Ты расскажи мне все по порядку, глядишь, сам лучше поймешь. Когда вслух проговариваешь, легче становится.
 Кирилл еще немного подергал желваками, решаясь. Действительно, может, рассказать? Уж сестрица-то точно к этому отношения не имеет, сплетничать не станет, кудахтать от волнения не примется. И вообще, она человек здравомыслящий. Когда речь не заходит о моде и эпатаже. И еще о шарфиках.
 Тьфу ты!
 Он рассказал.
 По окончании повествования Ольга молча поднялась с дивана и выглянула из кабинета.
 — Машенька, сделай нам кофейку, пожалуйста. Пока Машенька делала, Ольга все молчала. И только отхлебнув горячего ароматного кофе, спросила у хмурого брата:
 — А почему, собственно, ты решил, что она замешана в этом?
 Кирилл, которому ни на йоту не стало легче от размышлений вслух, психанул окончательно.
 — Как это почему? Ты что, идиотка совсем? Я тут распинался, рассказывал, а ты ушами хлопала! Почему? По кочану!
 Он метался по кабинету, а сестрица спокойно пила кофе и разглядывала между делом узор на шарфе.
 Очень красиво. Будто венок из одуванчиков. И змейкой трава стелется. Интересно, девица шарф сама вязала или купила у бабушки-мастерицы?
 — Ну! — выдохся Кирилл. Теперь он ждал покаяния от сестры, которая ни черта из его рассказа не поняла.
 Но она поняла и каяться не желала.
 — Все твои обвинения гроша ломаного не стоят! — заявила Ольга. — Ты думаешь: раз муж — подлец, то и жена — стерва! Слишком слабый аргумент, Кирюш.
 — Если б ты ее видела! — возразил Кирилл очень убедительно.
 — Внешность еще ни о чем не говорит. Если она и выглядела как стерва, это еще не значит…
 — Она выглядела, наоборот, как ангелочек, — с ехидцей вставил Кирилл. — Вернее, сначала как психопатка ненормальная, потом как бабка больная, а после…
 — Она что — переодевалась?! — ахнула Ольга, для которой все изменения в облике ассоциировались только со сменой наряда.
 Самой же ей удается выглядеть по-разному, стоит вот только костюмчик переодеть.
 — Дура! — не сдержался Кирилл. — Она просто актриса гениальная, как все бабы!
 — Попрошу не обобщать! — взъярилась сестра.
 — А ты не лезь не в свое дело, ясно? Заладила одно и то же! Если хочешь знать, она свою вину сама признала! И деру дала!
 Ольга перевела дыхание.
 — Да ты ее, небось, испугал до полусмерти своими воплями. Человек неподготовленный вообще с тобой дольше минуты разговаривать не сможет! Особенно если ты с похмелья и злишься.
 — Я не злился! Это она меня разозлила!
 — С таким-то шарфиком? Она должна быть красоткой! С каких это пор тебя злят красотки?!
 — Достала ты со своим шарфиком! — простонал Кирилл и, выпив кофе из ее чашки, рухнул рядом с сестрой на диван.
 Помолчали, глядя друг на друга упрямо. Было ясно, что ничего не ясно. Ольга никогда не видела, чтобы брат так бесился из-за женщины. Пусть бы даже эта женщина в чем-то виновата перед ним. Хотя в это верилось с трудом. Из того, что Кирилл рассказал, она поняла, что муж дамочки с шарфом что-то украл и что-то подделал. Но это же еще не основание кидаться на его жену!
 То, что муж и жена — одна сатана, Ольга во внимание не принимала. Народной мудрости она, в отличие от Кирилла, доверяла с большими оговорками.
 Итак, что мы имеем? Взбесившегося братца. Неизвестную мадам. Ее супруга, который подлец и вор.
 — А чего ты с ним не разберешься? — спросила Ольга. — Чисто по-мужски.
 — С кем? — дернулся Кирилл. — А… Он под юбкой прячется. Я же тебе говорю, он ее послал, чтобы разведать, как дела обстоят. А сам прячется.
 — У тебя служба безопасности есть, — напомнила Ольга.
 — Ребята работают, — устало вздохнул Кирилл.
 И тут раздался звонок, подтвердивший его слова на сто процентов.


* * *

 — Может, ты пока тоже останешься у меня?
 — А школа? Я уже пропустила один день, завтра меня вообще могут уволить, — вяло возразила Алена.
 Юлька пожала плечами.
 — Так езди от меня, в чем проблема?
 — Проследят, — убежденно заявила подруга.
 Обе уставились в окно, где гонялись друг за другом беззаботные Ташка и Влад.
 — Я иногда думаю, что он отстает в развитии, — хихикнула Юлька.
 — Просто в детстве не наигрался, — отмахнулась Алена. — К тому же все мужики без исключения — большие младенцы! Большие и глупые! Даже орут так же! Без причины, зато громко!
 Сделав это заявление, она уткнулась в чашку и надолго замолчала.
 Юлька бросила на нее подозрительный взгляд. Что же это такое творится? Неужели непонятная слежка и угрозы по телефону так подействовали на Алену, что она стала рассуждать о мужчинах? Раньше копаться в психологии сильного пола она терпеть не могла, и каждый раз, когда Юлька с умным видом заводила разговор на эту тему, Алена только хихикала. И никогда — никогда! — не называла мужчин младенцами! И ни разу — ни разу! — не упоминала ни об одном из них с таким выражением лица, словно вот-вот разревется и захохочет одновременно!
 — Аль, ты чего? Ты мне все рассказала? — уточнила проницательная Юлька.
 — Все! — отрезала Алена.
 Так оно и было. Про бандитов и звонки Юлька знает, про посещение «Русского дома» — тоже. Алена ничего не скрыла. Но не могла же она рассказать то, о чем сама не знала. Вернее, знала, но не понимала.
 Так, пожалуй, она снова запутается.
 Панин, конечно, сумасшедший. Поэтому вовсе не обязательно рассказывать подруге, как он поил Алену водой, как орал на нее и как она отдавила ему ногу, а потом мчалась по офису со скоростью курьерского поезда.
 Рассказывать — не обязательно, а думать — тем более! Прекрати сейчас же, прикрикнула она на себя.
 — Алька, ты зачем пирожок в чай макаешь, а? И вообще зачем тебе два пирожка сразу? Мне, конечно, не жалко…
 — Да?! — удивилась Алена и покосилась на собственные руки.
 В одной был зажат пирожок, наполовину потонувший в кружке. Другая со страшной силой сдавила еще один, из которого на стол аппетитно капала начинка — вишневое варенье.
 — Я уберу, — встрепенулась Алена.
 — Сиди уж, — сердито молвила Юлька и с обидой продолжила: — Лучше бы толком объяснила, что с тобой стряслось! Ты же не бандитов боишься, я вижу!
 — Ничего со мной не стряслось! — заявила Алена и стала прикуривать сигарету с фильтра.
 — Ну да, — кивнула Юлька и сигарету вытащила. Алена тяжело вздохнула, обхватив щеки ладонями.
 — Какая я дура! Юль, я полная дура!
 — Конечно! — радостно воскликнула та. — Наконец-то, поняла! Гоняешься за Балашовым, спасти его хочешь, дуреха! Да тебе всего-навсего надо было тем амбалам объяснить, что вы больше вместе не живете!
 — А вдруг они его раньше найдут?
 — Вот и хорошо!
 — Я хотела его предупредить! — всхлипнула Алена, не слушая подругу. — Ты бы видела их морды! Они же его убьют!
 Юлька с изумленным ахом опустилась на стул.
 — Что ты сказала?!
 — Убьют! — Алена для пущей убедительности чиркнула себя ладонью по горлу.
 — Да нет, раньше. Что ты сказала до этого? — Юлька состроила жуткую физиономию и гаркнула на весь дом: — Ты сказала «морды»! Ты так сказала, Аль! Сама! «Морды»! — Алена скромно потупилась, а подруга все продолжала разоряться. — Ты никогда раньше не ругалась, — выдохшись, подвела она итог.
 — День такой, — смущенно оправдалась Алена.
 — Не, — Юлька потрясла головой, — что-то с тобой такое… Непонятное… Может, влюбилась?
 Алена погрозила ей пирожком и сказала, что жестоко и глупо подозревать ее во внезапной страсти к бандитам.
 — Кто говорит о бандитах? — удивилась Юлька. — Может, ты кого встретила в «Русском доме», а? И еще сама не поняла. Кстати, а как этот буржуй выглядит?
 — Какой буржуй?
 — Ну, про которого Балашов все время распинался. Мол, скотина, богатый слизняк и так далее. Ну, самый главный ихний!
 — Ты еще скажи «евоный», — прыснула Алена, лихорадочно придумывая, как уйти от описания господина Панина.
 Очень не хотелось произносить вслух, какие у него глаза, рот, брови, голос, плечи, улыбка… Ай, ай, остановись! Как там? Постой паровоз, не стучите колеса! Она не готова к этим воспоминаниям! Пусть идут к черту! И улыбки и глаза! И голос, которым он на нее орал!
 — Так что? Какой он из себя?
 — Юль, отстань. Он совершенно необыкновенный. То есть, я хотела сказать, наоборот. Обыкновенный. Какая разница?!
 — О! — Юлька закатила глаза. — Все понятно.
 — Иди к черту!
 — А! — Юлька закатила глаза еще раз. — Впервые в жизни ты посылаешь меня по этому адресу, да еще из-за какого-то мужика!
 Алена взмолилась, чтобы подруга замолчала, и принялась тарахтеть, что никуда ее не посылает, и вообще не то имела в виду, и что никакой мужик тут ни при чем, тем более богатырь с синими изумительными глазами, впоследствии оказавшийся придурком и неврастеником.
 — Значит, синие глаза и бешеный темперамент, — резюмировала подруга, и Алена запустила-таки в нее надкушенным пирожком.
 — Лучше давай придумаем, что мне делать, — жалобно простонала она.
 — А что тут думать? Такие вот личности с синими глазами… погоди, не бей!.. Так вот, такие личности очень любят помогать дамам. Тем более, что твой Балашов у него работал.
 — Юль, эта самая личность не станет мне помогать! Он — психопат! Решил, что я — воровка и шпионка! Телефон Жириновского требовал.
 Алена все-таки закурила. А Юлька, задумчиво почесав затылок, потребовала с этого места рассказать поподробней.
 — Я тебе уже рассказывала. От «Русского дома» помощи ждать не приходится. Меня выперли.
 — Почему он решил, что ты воровка?
 — А я знаю? — вскинулась Алена. — Может, у него паранойя!
 Юлька попросила слово в слово вспомнить, как именно эта паранойя проявлялась. Процитировать всю трогательную речь Панина. Алена возмутилась и заявила, что подобные глупости не откладываются у нее в голове. Добавлять, что глупости не откладывались, потому что в этот момент она думала о том, кто эти глупости говорит, ей не хотелось.
 Все запуталось еще больше. Хотя, куда уж?!
 Мало-помалу, Юлька все-таки добилась своего, и Алена кое-что вспомнила. Рассказала. Юлька молчала в глубокой задумчивости, а потом завопила, как резаная.
 — Поняла! Я поняла! Он решил, что ты с Балашовым заодно! Как говорится, муж и жена — одна сатана!
 — И? — пискнула Алена, немного напуганная взрывом эмоций. — Он на меня орал, потому что не признает брачных союзов?
 — Дура! — радостно объявила Юлька. — Он орал, потому что вы с Балашовым — два сапога пара. Тебя он не знает, но Балашов, видимо, ему очень сильно не нравится.
 — Это не повод, чтобы…
 — Погоди-ка! Еще какой повод! Он тебя шпионкой называл? В воровстве обвинял? Значит, это Балашов у него что-то стибрил, а начальник его подумал на тебя. Раз жена…
 — Это я уже слышала, — остановила ее Алена. — Ты думаешь, Лешка в чем-то Кирилла подставил, и поэтому…
 Юлька замерла перед ней с раскрытым ртом и погрозила пальчиком.
 — Что? — пожала плечами Алена.
 — Ты сказала «Кирилла».
 — Его так зовут, — как ни в чем не бывало пояснила она.
 Юлька поцокала языком. Алена сидела красная — до ушей. Уши были не красные. Уши были бордовые.
 — Ну? Продолжай! — разрешила подруга.
 — Ни слова больше не скажу.
 — А и не надо, — легко согласилась Юлька, — и так все понятно. Балашов подложил этому Кириллу свинью. И одновременно чем-то не угодил бандитам. Ты попала со всех сторон. Бандиты тебя напугали, ты пошла к начальнику Балашова, а там нарвалась на грубость. Потому что начальник — Кирилл! — уверен, что ты с мужем заодно. Ко всему прочему тебя угораздило в него влюбиться.
 Она потянулась, словно только что закончила трудную, но интересную работу. И добавила с упорством зануды в климаксе:
 — Не в мужа влюбиться, а в начальника, которого зовут Кириллом.
 Алена постучала кулаком по голове.
 — Очень глупая ты женщина, Юлия!
 — Не-а, — хохотнула подруга, — я умная, а ты злишься, потому что он на тебя внимания не обратил. Брось. Ему просто не до того было. Вот с Балашовым разберетесь, тогда сможете присмотреться друг к другу внимательней.
 На этот раз Алена потрясла в воздухе кулаком и молча выбежала из кухни.


* * *

 На том конце провода оказался Миша Терехин — запыхавшийся, но торжествующий.
 Из его доклада Кирилл понял только, что все сошли с ума и следят друг за другом непонятно зачем.
 — Миш, давай так, — перебил он начальника службы безопасности, который все балабонил и балабонил, — я у тебя буду спрашивать, а ты отвечай. Только, пожалуйста, короткими предложениями, в которых нет слов больше чем из пяти букв.
 — Понял, — ответил Миша, хотя понял не все.
 — Ты был у Балашова дома?
 — Был.
 — А он?
 — Его не было.
 — Та-ак… А где он?
 — Я же говорю, Кирилл Иваныч. Они за ним тоже следили, а я за ними, а им кто-то позвонил, а я подслушал. И когда они поехали, я…
 — Не надо, — оборвал его Кирилл и задал следующий вопрос по существу. Про адрес.
 Миша Терехин продиктовал его с удовольствием.
 — Только поторопитесь. Я не знаю, чего эти амбалы ждут, может, главного своего, но ясно точно, что они Балашову сейчас башку снесут. А вы не успеете.
 — Успею, — пообещал Кирилл. И стал думать.
 Ольга тоже сидела и думала. Больше заняться все равно было нечем. Таким образом она додумалась до того, что шарф, столь ее заинтересовавший, просто произведение искусства. И она будет дурой, если не найдет мастерицу, его изготовившую. И будет трижды дурой, если… На этом ее размышления были прерваны, потому что брат тоже додумался до чего-то и яростно принялся вопить.
 Она налила ему водички и заставила выпить залпом, после чего Кирилл самым бессовестным образом выгнал ее из кабинета, сославшись на важный разговор.
 Ольга хотела подслушать. Ей казалось, что братец обязательно будет толковать с той девицей, которая оставила шарфик. В их отношениях было что-то очень загадочное, а Ольга очень любила разгадывать загадки.
 Но секретарша Маша ей не позволила.
 Взглянув на сестру босса доброжелательно, она, тем не менее, оттеснила ее от двери и буквально впихнула в кресло.
 Хорошая девочка. А главное — предана начальству до самозабвения. Может, услать ее за кофе? Но оказалось, что кофе Маша готовит прямо у себя на рабочем месте, в маленькой изящной кофеварке. И чашечки достает из сервиза, обитающего во встроенном шкафчике. Все как в лучших домах Лондона, отчаянно подумала Ольга и прикинула, куда бы еще и за каким чертом послать секретаршу.
 Потом в голову ей пришла замечательная идея, смысл которой заключался в том, что Машу посылать никуда не надо. А надо просто с ней поговорить.
 — Машенька, у вас замечательный кофе, — издалека качала Ольга.
 — Спасибо. Пейте на здоровье.
 — А какая блузка на вас интересная! Такой… ммм… оригинальный покрой. Вам очень идет.
 Маша улыбнулась шире, хотя лесть была явной и грубой. Но под строгим видом опытной секретарши билось чувствительное девичье сердечко.
 Спустя пять минут они болтали, как закадычные подружки.
 — Маш, а что за девица недавно к Кириллу Иванычу приходила, а? Ты ее знаешь?
 — Ой, Ольга Ивановна, впервые видела! Я, конечно, ничего такого не хочу сказать, но странная она какая-то, эта Балашова.
 — А как ее зовут?
 Наверное, не трудно будет найти девицу, зная инициалы и фамилию. Конечно, хорошо бы еще разжиться номером телефона и подробным адресом, но на такую удачу Ольга даже не надеялась. Спрашивать у брата бесполезно. И опасно, учитывая, что одно только упоминание о хозяйке шарфа лишало Кирилла самообладания. Придется довольствоваться Машиными показаниями. Но та на вопрос об имени досадливо нахмурилась.
 — И знать не знаю, Ольга Ивановна! Понимаете, я даже не в курсе откуда эта мадам взялась и по какому делу приходила. Я и фамилию-то ее совершенно случайно узнала. Просто Кирилл Иванович так вопил… то есть, кричал, все слышно было. Он, по-моему, очень был сердит на ее мужа. Этот Балашов на самом деле подозрительный тип…
 Но Балашов Ольгу не интересовал. Интересовал ее шарф балашовской супруги. А если точнее, не сам шарф, а его непосредственный создатель. То есть, создательница — скорее всего какая-нибудь старушка Божий одуванчик с золотыми руками.
 — Так значит, она замужем, эта девица, — будто удивленно протянула Ольга. — А мне показалось, что у них с Кириллом… ну, ты понимаешь, Машенька…
 «Вона как!» — отчетливо нарисовалось на хорошеньком личике Машеньки. Теперь понятно, что они в кабинете так орали! Практически служебный роман! Наверное, никак не могли решить, что делать с одураченным супругом.
 — Маш, ты ведь знаешь всех сотрудников, да? Дай мне, пожалуйста, телефон этого Балашова, я обязательно должна поговорить с его женой! И прояснить, в конце концов, ситуацию, — выпалила Ольга, старательно изображая из себя грымзу-сестрицу, озабоченную нравственным обликом брата.
 — Сейчас, конечно, конечно. У меня-то его телефона нет, но ребята наверняка знают…
 — Погоди-ка, — задумчиво прищурилась Ольга, — а может, сразу домой к ним поехать? Поговорить с ней с глазу на глаз, с этой нахалкой?
 — Точно!
 — Тогда узнавай сразу и адрес, — велела хитрюга. Эта игра ей очень нравилась. Мало того, что Ольга вообще любила самой себе усложнять жизнь, так сейчас еще занималась этим не просто так, а с некоторой даже пользой. Правда, не совсем понятной. И неоднозначной какой-то.
 Во-первых, ей хотелось вернуть шарф владелице. И почему-то Ольга была абсолютно уверена, что та окажется очаровательной женщиной. Это была иррациональная, интуитивная уверенность, взявшаяся, однако, не с пустого места. Просто Ольга хорошо знала своего брата. Если он так орал из-за полузнакомой девицы, значит, девица сильно его зацепила. Либо удивила, либо рассердила. В первом случае, она — милая барышня, каковых он давным-давно не встречал, потому что в его окружении остались только бизнес-леди, женщины-вамп и клевые герлы из богатых семейств. Либо же она — стерва. Первосортная и настоящая.
 Но такие не носят зеленых воздушных шарфов. Стервы предпочитают пурпурные шляпки или стильные кожаные кепи. Уж ей ли не знать!
 Стало быть, безымянная Балашова все-таки не стерва, а барышня, поразившая воображение Кирилла наивностью и чистым блеском в фиалковых глазах. Или изумрудных, не важно.
 Ольга вернет барышне шарфик, и это хорошее дело обязательно где-нибудь зачтется. Хотя, конечно, возню с Машей затеяла она не ради благородства.
 Ольга весьма смутно представляла себе, зачем ей понадобилась мастерица, ткущая шарфы. Или она их не ткет, а вяжет? Или вышивает? Техника создания шарфика была не очень понятна. Но он явно был сделан вручную. А вещи, сделанные вручную, Ольгу завораживали.
 Особенно, если они выглядели как этот шарф. Просто и вместе с тем изысканно, тонко, благородно.
 Вот что значит старая дева, хихикнула над собой Ольга. Столько бурных восторгов, столько нежности к какой-то тряпке! И все же: что она будет с ним делать? Вернее, с бабулькой, которая такие чудеса творит собственными руками?
 Назначит ее своим личным шарфоведом? Пополнит гардероб нарядами из глубинки?
 Холодно, холодно. А когда будет горячо — неизвестно. В отличие от брата, Ольга не предпринимала ничего, не продумав операцию до конца, не просчитав все ходы и не будучи уверенной в результате.
 Но она привыкла доверять своей интуиции. Которая сейчас настойчиво требовала, чтобы шарф был возвращен, а его создательница найдена.
 И бесполезно спрашивать, зачем именно.
 — Вот, держите, — Маша закончила переговоры и протянула Ольге листок с адресом и телефоном Балашова.


* * *

 Почти сразу стало ясно, что за Балашовым кто-то стоит. Кто-то сильный, предприимчивый и осторожный. С этого момента процесс расследования застопорился. Потому как было не совсем понятно, зачем сильному и осторожному зарабатывать на случайных незаконных сделках. Кирилл был уверен, что эти махинации на поток не поставлены. Иначе давным-давно риэлторы забили бы тревогу. Значит, случай единичный. Значит, что?
 А ничего. Ерунда какая-то получается.
 Лечиться надо, вот что. Как девица посоветовала.
 — Ну, только этого не хватало, — пробормотал Кирилл. — Самое время для воспоминаний.
 Тем более, о жене кретина Балашова. И стерве по совместительству.
 На чем он остановился?
 Кто-то сильный и большой решил срубить денег с помощью Кирилловой конторы. Почему? В городе прекрасно известно, что «Русский дом» — самое перспективное и крепкое агентство. И связи Кирилла тоже хорошо известны. Зачем же было рисковать и связываться именно с ним? Куда уж проще провернуть свои черные делишки через какую-нибудь мелкую контору?
 Странно. Неправдоподобно. Но результат налицо.
 Впрочем, это результат, который виден Кириллу. А что видит его противник? Вот он, самый главный вопрос. Мотив. Надо узнать мотив, и станет ясно, кто преступник. В книгах всегда так. А книгам Кирилл привык доверять. Конечно, если это не любовные романы.
 Значит, мотив. Кому выгодно продать торговый центр по подложным документам? Да любому, кто хочет поживиться.
 А может, мотив это вовсе и не деньги?
 Что тогда?
 Например, любовь. Великое безумство. Если он, Кирилл, не способен на безумства, еще не значит, что все такие. Рыжая бестия, устроившая полчаса назад спектакль одного актера и одного же зрителя, наверняка пошла бы ради любви на любое сумасбродство.
 Сделав такой вывод, Кирилл принялся мрачно размышлять, с чего он это взял. Причины должны идти впереди следствия. Так где причины?
 А глаза — горячий шоколад? А волосы — пламя? А ладони — длинные, тонкие, нервные?
 Это ли не причины подозревать в ней страстность, решительность и наивную веру в могущество любви?
 Хватит, умоляюще обратился он неизвестно к кому.
 Итак…
 Может, хотели подставить Балашова? Заставили его подделать подпись, украсть печать, и теперь имеют на руках все доказательства его вины, и могут использовать этого козла в любых своих целях.
 Очнись! Разуй глаза, идиот! Подставляют тебя, а не Балашова!
 И деньги ни при чем! Больше всего в этой ситуации страдаешь ты! Конечно, тюрьма, как Балашову, тебе не грозит. Но репутация фирмы летит к чертям собачьим! Вспомни, ты уже думал об этом и перешагнул через эту мысль, словно слепенькая старушка в поисках очков, которые все время были у нее на лбу.
 Ох, каков же болван! Права была рыжая, когда называла его дебилом. Дебил и есть.
 Ты и твой «Русский дом» — их главная цель.
 Ну, понял?
 Окончательно он понял только тогда, когда раздался звонок Терехина. Пробираясь сквозь его запутанный рассказ, Кирилл выцепил самые главные детали, и понял все. Почти все. Потом выгнал Ольгу и понял еще немного.
 Это бой без объявления войны. Бой за клиентов и рынок.
 Значит, надо искать среди тех, кто есть на этом рынке. Список не такой уж длинный. Настоящих конкурентов у Кирилла было всего двое. И он позвонил обоим.
 — Вы запишите для начальника вот что, — самым вежливым тоном говорил Кирилл девицам на ресепшене, и диктовал, будто по бумажке: — «Если вам понадобится Алексей Балашов, вы можете перезвонить в компанию „Русский дом“. Спросите Панина Кирилла Ивановича. Он вам поможет». Да, это все. Спасибо. Всего хорошего.
 Конечно, это сильно смахивало на мальчишество. Ну и плевать! Может, потом он пожалеет, что тщательно не взвесил все «за» и «против». А сейчас от нетерпения и гнева чесались кулаки.
 Права была бабушка — горячий и вспыльчивый!
 Кто-то из этих двоих должен был отреагировать. Другой же, непричастный, просто не поймет о чем речь. Балашова не тронут, побоятся.
 А Кирилл сейчас же поедет к нему, чтобы лично плюнуть в бородатую физиономию этого ублюдка.
 Интересно, рыжая знала обо всем или ублюдок ей выдавал только крупицы информации?
 Еще один вопрос очень беспокоил. Станет ли она носить мужу передачки, а?
 И еще один — где все-таки он видел ее раньше?
 И еще вот — сколько же ей лет на самом деле?
 И как ее зовут, а?
 Ну, и самое главное — почему ему так приспичило найти ответы на эти дурацкие вопросы?!


* * *

 Допустим, сама она может в школу и не ходить. Потеряет работу, только и всего. Конечно, жалко и обидно, но — не смертельно. А как быть с Ташкой? Ребенок должен учиться, причем каждый день! Уж в этом-то Алена уверена на сто процентов. Пожалуй, это вообще единственная вещь, в которой она еще уверена. Все остальное вызывает сомнения, подозрения и опасения.
 Какой ужас! Она совершенно сбрендила!
 — Я ухожу, — решительно сказала Алена, проходя мимо кухни, где Юлька размышляла над бедами подруги.
 — Куда?! Совсем ополоумела?
 — Буду ждать их дома. Постараюсь объяснить, что к Лешкиным делам не имею никакого отношения и знать не знаю, где он сейчас. Ну невозможно же нам с Ташкой прятаться всю жизнь!
 — А если они не поверят? — простонала Юлька.
 — Придется поверить, — пожала плечами Алена.
 И все. Удержать ее было немыслимо. Влад, правда, по Юлькиному наущению, попытался перехватить Алену во дворе и провести беседу. Беседы не получилось. Алена, использовав навыки недавней борьбы с Кириллом, вынырнула из крепких объятий Влада и была такова. Ташка решила, что взрослые свихнулись.
 В общем-то, она была недалека от истины.
 Дома Алена первым делом вооружилась молотком. И принялась ждать бандитов, подбадривая себя тем, что другого выхода все равно нет.
 Вечером раздался звонок в дверь.
 И хотя она ждала именно этого, дернулась так, что молоток выпал из рук.
 Ну что ж. Она подняла его и на всякий случай прихватила еще и нож. Судя по всему, переговоры должны были пройти в теплой, дружественной обстановке.
 За дверью обнаружился господин Панин, и Алена поняла, что на этот раз ей не убежать.
 …Кирилл пришел извиняться. Во всяком случае, для себя он придумал именно эту причину. Потому как оказалось, что Ольга права, а он — полный дурак. Это стало очевидным после душеспасительной беседы с Балашовым, который с жалостливыми подробностями изложил историю своего грехопадения. Выяснилось, что рыжая бестия не принимала в ней никакого участия. Эта новость показалась Кириллу ошеломительной, и он, буквально не приходя в сознание, совершил очередную глупость: Балашов был отпущен на все четыре стороны с условием никогда больше не появляться в Пензе. Миша Терехин попытался было шефа вразумить, толковал что-то о показаниях и следствии, но Кирилл сделался добрым и снисходительным до такой степени, что плевать хотел на мелочи вроде суда.
 Ему было стыдно и вместе с тем легко, и не хотелось думать о будущем и о последствиях, которые повлечет за собой отъезд Балашова. Думалось только о том, что рыжая обижена зря, и что, возможно, она не уедет вместе с мужем, раз у того имеется брюнетка с весьма легкомысленной наружностью.
 Не уедет, и Кирилл тогда сможет извиниться.
 По дороге он даже репетировал проникновенную речь.
 Но увидев Алену с молотком в одной руке и с ножом в другой, не смог произнести даже вступления.
 Все, на что он был сейчас способен, уложилось в междометия:
 — Ой… Э… Ах… Ик…
 Со своей стороны она внесла в беседу некоторое разнообразие, пробормотав нечто вроде:
 — Угхм…
 Содержательный диалог продолжался минуты две, потом они разом опомнились и одновременно воскликнули:
 — Добрый вечер!
 И еще минут пять глядели друг на друга с сомнением. А действительно, что ж тут доброго-то?
 Алена думала, что он пришел ее убивать. Кирилл был такого же мнения о ней, косясь на колюще-режущие предметы в ее руках. Наконец, вспомнилось, что он — мужчина, что ему — тридцать шесть, что опыт общения с женщинами у него не так уж мал и что надо приступать к активным действиям.
 Иначе он так и состарится на коврике возле ее двери.
 — Разрешите войти, — утвердительно произнес он и оттеснил Алену в прихожую.
 Она отерла пот со лба той рукой, в которой был молоток. А той, где нож, гостеприимно махнула в сторону вешалки.
 — Раздевайтесь.
 — Благодарю вас, — галантно поклонился Кирилл.
 — Вы принесли мне мой шарф? — вдруг догадалась Алена.
 Ведь убивать ее он не спешил. И орать вроде бы не собирался. Значит, заскочил на минутку вернуть забытый шарфик. Иначе — зачем?
 Затем.
 Были у нее мысли на этот счет, но она запихнула их глубоко-глубоко. В тот угол, где хранилось белое пальто, Эйфелева башня и ветер с набережной Сены.
 — Шарф? — переспросил Кирилл с кривоватой улыбкой.
 — Ну да. Эта такая длинная вязаная штука, которую обматывают вокруг шеи. Или на голову повязывают.
 — Спасибо, — поблагодарил он за объяснение. Длинную вязаную штуку он не видел с тех пор, как выставил из кабинета Ольгу. Помнится, сестрица рвалась вернуть шарф владелице, а Кирилл все возмущался и грубил. Вот сволочь!
 Сестра оказалась права, а он — болван! Как всегда. Сначала наорал, потом подумал. Сначала сделал, теперь пришел прощения просить.
 Впрочем, ничего особенно страшного он и не сделал. Только теперь рыжая девица знает, что Кирилл Иванович Панин умеет орать, стучать кулаками и топать ногами, как стадо слонов в маразме.
 Вряд ли эти его навыки произвели хорошее впечатление на веснушчатую барышню с глазами, круглыми, как орешки.
 Ну и откуда снова чужие мысли в его голове, хотелось бы знать? Какие еще к черту «орешки»?! Пришел извиняться — извиняйся. Конечно, тебе стыдно. Конечно, ты виноват. Скажи это вслух и скатертью дорожка!
 Барышня и так дрожит от страха.
 Ну, зачем ты приперся-то? Говори уже!
 Ох, если бы он знал…
 Бабушка всегда называла девиц барышнями. Только с тех пор как Кирилл закончил школу, в его жизни барышень не встречалось. Были подружки. Были бизнесвумен. Были соплячки, возомнившие себя женщинами-вамп.
 Барышень — не было.
 — Так что, шарф принесли?
 От страха и растерянности Алена запиналась, но смотрела вызывающе.
 — Нет, не принес, — пробормотал Кирилл. — Я просто… извиниться пришел. Мне очень неловко.
 Еще бы ему было ловко! Эта рыжая стоит тут, молотками размахивает, а он забыл, что подготовил целую извинительную речь, и только бормочет себе под нос что-то невнятное.
 Коньячку надо было для храбрости, вот что.
 В последний раз Кирилл принимал для храбрости в десятом классе, когда ходил с ребятами на местное кладбище девчонок пугать.
 — Я не понимаю, — призналась Алена, — вы что, пришли, потому что вам неловко?
 — Да. Я вел себя отвратительно. Орал на вас. Извините.
 Детский сад, штаны на лямках. Еще упомяни, что никогда так больше не будешь! Мямля!
 — Извиняю, — сказала Алена.
 — Пожалуйста, уберите молоток, а? — вдруг попросил Кирилл. — И ножик тоже. Если вас не затруднит.
 Она покосилась на оружие с удивлением, будто не узнавая.
 — Конечно. Это я приготовила… не для вас, в общем. Проходите. Кофе будете?
 — Буду.
 Я пропала, подумала Алена. Сейчас нагрянут амбалы, а в кухне пьет кофе неизвестный мужик с синими глазами. То есть, известный, конечно, но она-то о нем ни черта не знает. Кроме того, что он громогласный и с припадками.
 Несчастные бандиты!
 Может, предупредить их?
 Еще бы неплохо скорую вызвать. Лучше поздно, чем никогда. В голове, похоже, навеки обосновался театр абсурда.
 — Как вас зовут? — затормозив в коридоре, обернулся к ней Кирилл.
 — А… Алена.
 — Очень приятно. Меня — Кирилл.
 — Я знаю, — застеснялась она.
 Дура! Идиотка! Возьми себя в руки! Тебе не пятнадцать лет и ты не на первом свидании! Это вообще не свидание!
 «А что же?!» — оскорбленно удивился кто-то в ее голове.
 Отвечать было нечего.
 — Садитесь, пожалуйста. Вам кофе черный или со сливками? Вон сахар. Вот печенья. Меня, к сожалению, сегодня не было дома, и ничего приготовить я не успела, но…
 О Боже! Что она несет?!
 Лучше бы она прикусила себе язык от страха, еще тогда, при амбалах!
 Кирилл во все глаза таращился на нее, позабыв, что надо дышать.
 Сколько ей лет? Перед ним была школьница, жутко смущенная, с пунцовыми щечками и ускользающим взглядом, будто впервые в жизни забыла выучить урок.
 Нет. Она — не школьница, мысленно возразил он самому себе очень сердитым тоном. У нее — муж. Хоть вор, негодяй и бабник, и в данный момент уезжает из города навсегда, но — муж.
 Значит, когда-то — ему хотелось думать, что очень давно, — они с Аленой — что за дивное имя! — встретились и поженились. Поженились, ясно тебе, болван?
 Оставалось надеяться, что свадьба у них была без бубенцов и путешествия на край света.
 Это не твое дело, подвел итог Кирилл. И спросил все-таки, разглядывая узор на шторах:
 — Вы знали, где ваш муж?
 — Что?!
 — Вы знали?
 — Нет. А что, вы нашли его?
 Кажется, она обрадовалась. Сейчас попросит свидания.
 — Нашли. Я пришел, потому что он все рассказал и стало известно, что вы в его махинациях не участвовали…
 Алена с тяжелым, бабьим стоном опустилась на стул.
 — Ка-каких махинациях? Что он натворил?
 Хм… Как будто о сыне-проказнике, который снова запулил мячом в соседское окно. Кирилл напомнил себе еще раз, что все это — не его ума дело. Он пришел извиняться.
 И каждую секунду думает о том, как бы подольше не уходить.
 Хватит об этом, решил он. Серьезно — хватит! Барышня даже не в его вкусе! Ну, смотри — рыжая, веснушки, нос длинный, ноги… Ноги хороши! Просто блеск! И волосы…
 Нет, нет, нет, она точно не в его вкусе.
 Конечно, если закрыть глаза на волосы и ноги. И на тоненький голосок, которым она предлагала ему кофе. И на немыслимый огонь, который вспыхивал в ее взгляде тогда, в кабинете, где они орали друг на друга.
 Эдак придется жить с закрытыми глазами.
 — Что вы молчите? Расскажите, что с Лешкой? С кем он связался?
 — Ему не пять лет, чтобы он связывался с кем-то! — рассердился Кирилл. — У него все отлично. Но ему пришлось уехать и, возможно, навсегда. Так надежней. К тому же он сам виноват. Его, конечно, подставили, но не надо было лезть на рожон!
 В синих глазах мелькнуло злорадство, и Алене стало противно.
 — Зачем вы пришли? Обсуждать поведение моего мужа? Мы не на парткоме, ясно? Уходите! Ну же, убирайтесь! Вон из моего дома!
 — Что вы его защищаете?! — возмутился Кирилл. Ну, конечно! Про украденную печать и подделанную подпись ей ничего не известно. К тому же она и про шлюху, у которой жил Балашов, не знает.
 Можно рассказать, предложил ехидный голосок у него внутри.
 Поди к черту, велел ему Кирилл и вылез из-за стола.
 — Аленушка, — вырвалось вдруг, — вы не волнуйтесь…
 — Я вам не Аленушка!
 — А кто же? — он сделал удивленное лицо, смутно желая рассмешить ее, — Иванушка?!
 Но Алену шутейный тон покоробил и, оскорбленно дернув подбородком, она вскрикнула:
 — Убирайся! Тут тебе не цирк, понятно?
 — А почему вы мне тыкаете? — На сей раз искренне изумился он и плюхнулся обратно на стул.
 — Потому! — выдохнула она и с силой провела по волосам, будто успокаивая саму себя.
 Он проследил за ее жестом мимолетным, бездумным взглядом. И почему-то перестал дышать. На секунду, на один миг, но услышал отчетливо, как пусто внутри него, как страшно тихо. Ни понять, ни осознать целиком это было невозможно. И заглохшее сердце, будто почувствовав, что дальше молчать нельзя, надавило на грудь, встопорщилось и поскакало, как прежде.
 Тогда мелькнуло почти ликующее: «Она тоже волнуется!»
 — Может, присядешь? — осторожно спросил он. Алена ощетинилась моментально, услышав издевку, которой и не было в помине.
 — Что вы распоряжаетесь в моем доме, а? И так весь день коту под хвост из-за вас!
 — Из-за меня?! Ну, да. Вообще, да. Но я же извинился. Он улыбнулся вдруг, но она на него не смотрела.
 Уткнулась в окно и пробурчала оттуда:
 — И шарфик не принесли. Мой любимый, между прочим. Все кувырком!
 — Ну, простите меня! Найду я шарфик!
 — Да идите вы к черту со своим шарфиком…
 — Это ваш шарфик, — напомнил Кирилл.
 — Как вы мне надоели!
 — А я думал, мы друг другу нравимся.
 Им овладело вдруг жутковатое веселье, когда точно не знаешь, почему смеешься, зато уверен, что скоро вместо смеха останется пустота. И полынная горечь во рту.
 Ну, зачем, зачем?
 Что ты тут сидишь, в который раз спросил у себя Кирилл.
 И вдруг отчетливо понял. Словно кто-то подсказал, внятным, горячим шепотом: «Она волнует тебя».
 Как-то странно волнует. Прикоснуться к ней вроде не хочется. Или хочется все-таки? Нет, не в этом дело.
 На нее невозможно смотреть спокойно. И слушать ее тоже спокойно нельзя.
 То и дело его прошибает электрическим разрядом, и не разберешь, злость это или восхищение.
 Чем восхищаться-то, а?
 Обычная девица. Нет, женщина. Но ведь — совершенно обыкновенная. Затюканная домашним хозяйством и мужем, охочим до богатства. Ребенок опять же. Кажется, она говорила, дочка. До самой себя давно нет дела, и руки не доходят, и времени жаль, и надежда кончилась. Крупными буквами на лбу: «Мне все равно!» Глаза можно спрятать за темные очки. Волосы запихать под шарфик. И юбку до колен, раз уж никак нельзя спрятаться целиком и полностью в скафандре! И осторожно топтаться на месте. Потому как шаг в сторону неизвестно к чему приведет.
 Вот и все. Ничего особенного.
 Остальное он просто придумал.
 Взгляд с робким ожиданием чуда. Детское лукавство веснушек. Беспокойный рот. Творог на завтрак, комедию на ужин. Одиночество пощечиной в тишине повседневных хлопот. Неверие. Доверчивость. Слабость зябких пальцев. Сила темных, внимательных глаз. Неразделенность случайной улыбки, неприкаянность беспричинных слез, слякотной лысой осенью — надежда на лето.
 Ничего подобного. Очнись, ну же!
 Ты просто чувствуешь себя виноватым, вот и наплел невесть что!
 — Может быть, достаточно шуток на сегодня? — учительским тоном произнесла Алена. — Что вы расселись? Уходите.
 — Конечно. Извините, — он суетливо вскочил и, едва не вихляя задницей, боком протиснулся в коридор.
 Краем глаза уцепил молоток и нож на полочке. Озабоченно крякнул.
 — А для кого эти штуки? — запоздало поинтересовался Кирилл.
 — Будете шута горохового изображать, так и для вас сгодятся, — устало откликнулась она.
 Он помрачнел, но не от ее тона, а — догадавшись.
 — Вы ждали тех бандитов? Не бойтесь, они не придут больше.
 — Откуда вам знать? — отмахнулась Алена.
 — Я же говорю, Балашов уехал из города, а вы их интересовали только из-за него. И вообще, дело закрыто. Почти закрыто. Вас больше никто не побеспокоит.
 Алена согласно кивнула. Это точно подмечено. Никто ее не побеспокоит. В первую очередь — он сам. Чудеса — странные, нелепые, страшные — кончились. Как он сказал? Дело закрыто…
 Какое дело? Почему закрыто?
 Меньше всего на свете она хотела думать о Балашове, но заставляла себя, чтобы не сверзнуться мыслями в бессмысленное и прекрасное ничто. В пустоту, никуда ни ведущую.
 Значит, дело закрыто. Балашову ничего не грозит. И главное — Ташке тоже. Все хорошо. Все замечательно. Восхитительно и чудесно.
 Еще как? Придумай, ты же филолог, ну!
 — Всего доброго, — безыскусно попрощалась она.
 Он молча кивнул, задев ее раздраженным взглядом. Злится, что пришел, поняла Алена. Сожалеет.
 Когда он ушел, она села на кухне, уткнувшись в окно. Было видно, как в полумраке двора размашисто движется высокая фигура.
 Богатырь. Илья Муромец просто, только коня не хватает. Впрочем, вот и он, железный да о четырех колесах. Пискнула сигнализация, уютно зажглись фары, и Алена проводила взглядом выезжающий со двора джип.
 Она встала и подошла к зеркалу.
 Очень хотелось влепить самой себе затрещину. А лучше — две. Может, полегчало бы и в голове прояснилось. Почему, почему она его выгнала? Неужели нельзя было просто поговорить? На один вечер забыть, что есть другая, настоящая жизнь, где богатыри с синим блестящим взглядом, на джипах, в свитере от «Армани» (да хоть от черта лысого!), устроенные, уверенные, не ведут разговоров с учительницей русского языка, рыжей и длинноносой. Если только, конечно, их дети не учатся у нее в классе!
 Интересно, есть у него дети?
 На вечер — на один лишь вечер! — даже об этом можно было забыть.
 И вести неспешную беседу за чашечкой кофе. Болтать ни о чем, вспоминать первую — ах нет, уже вторую! — встречу, когда друг друга совершенно не поняли, а только орали.
 Можно было подружиться. Хи-хи. Домами. Семьями.
 Ну, или хотя бы обменяться телефонами и время от времени перезваниваться. «Как там мой шарфик? Не нашелся еще?» — «Увы! Такая утрата! Но я куплю тебе новый, хочешь?» Обычный треп. Почему бы и нет?
 Почему бы и — да?
 Когда это у нее было «да»? С ней не случается «да»! Ничего похожего на «да». Только «не знаю», «наверное» или «быть может». А потом все равно выясняется, что — не может, не может быть!
 Как в анекдоте про поезда, шедшие навстречу друг другу. Шли они, шли, а не столкнулись. Потому что — не судьба.
 Вот и ей — не судьба, стало быть. Так что лучше уж сразу: «Убирайся, пошел вон!» и все такое.
 От звонка Алена машинально схватилась за молоток. Это уж точно амбалы. Хотя теперь — все равно.
 Нет. Так нельзя. У нее Ташка, и все равно быть не может.
 Стоп, а какие еще амбалы? Он же сказал, что все выяснилось и теперь никто ее не побеспокоит.
 А если… если вернулся? И к бесу судьбу!
 Молоток она отложить забыла, помчалась к двери, про глазок снова не подумала, вялыми, внезапно обессилевшими пальцами долго возилась с замком.
 — Здрасте, — весело сказала девушка, обнаружившаяся на пороге.
 И попятилась, оглядев Алену с ног до головы.


* * *

 Чертов сосунок!
 Он думает, что может играть с ним?! Потешаться взялся?!
 Когда секретарша принесла записку от этого ублюдка, злость все-таки вырвалась из-под контроля, злость швырнула клочок бумажки этой дуре в лицо, злость расплескала кофе ему на брюки, злость — убийственная, сверхъестественная, бесконечная!
 Он был взбешен.
 «Если вам понадобится господин Балашов, позвоните…»
 Что он себе позволяет, этот сопляк, этот молокосос, эта сволочь?! Или ему жить надоело?
 Кое-как успокоился. Понял, что сопляк выиграл этот сет. Причем провел свою партию безукоризненно. Ничего теперь не поделаешь, он все правильно продумал — лезть на рожон и убирать Балашова, когда о нем все уже известно, было глупо. Проучить самого сопляка тоже пока не получится. Сладкое слово «пока» помогло прийти в себя окончательно.
 Осталось выяснить, кто виноват и что делать сейчас.
 Он позвонил. Сначала тем придуркам, что следили за Балашовым. Разговор был коротким. Теперь, когда он точно знал, что они — придурки, проворонившие все на свете, их дальнейшая судьба его нимало не интересовала. В качестве гонорара предлагалось пустить себе пулю в лоб немедленно, иначе это сделают другие, более квалифицированные специалисты.
 Он не сомневался, что уже к вечеру обоих кретинов в городе не будет. Что и требовалось доказать. Совершенно ни к чему, чтобы эти кретины, выполняющие черную работу и не справившиеся с очередным ее этапом, теперь ошивались где-то поблизости.
 Скатертью дорожка.
 Потом он позвонил своей карманной красотке и разговаривал очень долго. Она была вовсе не дура, и сопротивлялась из последних сил, пока, наконец, не рассказала, какова ситуация на самом деле. Узнав, что Балашов уплыл буквально из-под носа, он снова впал в неистовство. И велел красавице явиться в офис получать заслуженную порку, а сам принялся раскидывать по кабинету бумажные катыши и даже пепельницей, случайно попавшейся под руку, запустил в стенку.
 Вот до чего докатился!
 Но это пока, пока.
 Он возьмет себя в руки и непременно придумает страшную, мучительную, сногсшибательную месть. К черту Балашова! Он как был, так и остался пешкой, пусть считает, что ему повезло.
 А вот с господином Паниным поговорим отдельно. Чуть позже, может быть, но разговор этот обязательно случится, вот тогда-то и посмотрим, кто смеется последним.
 Хо-хо! Тем более, что этот сопливый идиот решил, что обошел его, осмелился издеваться над ним, чувство юмора, твою мать, демонстрировал. Теперь он расслабится. Вот и возьмем самоуверенного молокососа тепленьким и неподготовленным.
 Куда уж проще?
 И репутация «Русского дома» так или иначе все равно останется подгаженной, ничего Панин с этим не поделает. Надо ждать. Терпеливо ждать, и в самый темный, тихий, благодатный час выйти на тропу войны, уже настоящей, а не — хи, хи! — партизанской.
 А пока… Запастись терпением и оружием.
 Что там нам известно про него самого? Не женат, детей вроде нет — это узнать поточней. Девиц меняет часто, но как будто неохотно. Ленивый придурок. Родная сестрица живет в Москве. Близких больше никого, или это просто не афишируется.
 Он потер ладони и вызвал давешнюю красотку, зализывающую раны от предыдущей встречи с боссом.
 — Панин Кирилл Иванович, — сказал он ей сиплым от ненависти голосом.
 — Так мы же и так про него все…
 — Я говорю, Панин Кирилл Иванович! Собрать свежую информацию, ясно? Что он делает в данный момент, кого будет трахать сегодня ночью и во сколько завтра отправится в сортир! Выполняй.
 Ну, вот и все, господин Панин, вот и все.
 Если ты будешь сопротивляться и дальше, тебе придет конец. Не твоей конторе, заметь, на которую давным-давно положили глаз большие люди. А тебе самому, как биологическому виду.
 Так что лучше тебе уйти с дороги!


* * *

 — Я так сначала перепугалась, — в сотый раз вспоминала Ольга, уминая горячие бутерброды, — слушай, а ты правда, сразу поняла, что я — его сестра?
 — Вы же похожи, — пожала плечами Алена.
 Тот же блеск антрацита в волосах, та же синева глаз, только у нее позадорней и с лукавинкой. А его… Нет, она не станет об этом думать.
 — Знаешь, у меня на самом деле к тебе просьба, — голос Ольги вытащил из опасности, — скажи, где ты взяла этот шарфик, а?
 — Так ты же принесла, — растерялась Алена. Принесла, извинилась за свинское поведение брата, не зная, что он сделал уже это самостоятельно, в две минуты выпытала подробности загадочного дела Балашова. Естественно те только, что были известны Алене. Устоять под натиском панинской сестры она не смогла. Та подобно Ташке лезла напролом, со слоновьей неуклюжестью и очарованием маленького беззащитного кутенка.
 Алена хотела рассердиться на бесцеремонность, а вместо этого развеселилась и вот уже час поит чаем сестру господина Кирилла Ивановича. И безумно ей благодарна за это. Возвращение шарфа, конечно, сыграло свою роль. Но второстепенную. Гораздо лучше другое. Что бы она делала, спрашивается, оставшись сейчас одна? Сорвалась бы за Ташкой, и старалась бы сдержать слезы, и перепугала бы всех, и ничего бы толком не смогла рассказать, и пришлось бы отворачиваться от родных, теплых лиц, не умея, не смея произнести вслух то, чего сама не понимала.
 С Ольгой проще.
 Особенно если забыть, чья она сестра. И слово «судьба» выбросить из головы.
 Только что-то про шарф она не поняла.
 — Понятно, что я тебе его принесла, — нетерпеливо заговорила Ольга, — ты мне расскажи, кто тебе его продал? Или, может, подарил? Бабушка, да?
 Алена моргнула.
 — Какая бабушка?
 — Ну, кто шарфик связал? — ласково и медленно, как у ребенка, спросила Ольга. — Это же вязанный, правильно я понимаю?
 — Правильно. Это я вязала, — сказала Алена и хихикнула, обнаружив, что Ольга сидит с открытым от изумления ртом.
 — Ты что? Не веришь, что ли? Пойдем-ка.
 Она решительно потянула Ольгу в комнату, открыла шкаф и выгрузила оттуда пакеты с шарфами и шалями. С чего бы вдруг? Хвалиться никогда не любила.
 Но детское, простодушное удивление на лице, так похожем на его лицо, Алену будто заворожило.
 — Ты хотела себе такой же заказать, да? — догадливо осведомилась она у ошеломленной гостьи. — Выбирай любой.
 — Значит, не бабушка, — пробормотала Ольга.
 — Не-а, — покачала головой Алена, — не бабушка! Это меня дед научил. Он уже совсем старенький был, ходил плохо, вот и пристрастился вязать. Знаешь, я его почти не помню, а вот вяжу с детства, как он первый раз мне спицы дал, так и пошло. Крючком я уже сама научилась, дедушка не успел…
 Алена улыбнулась виновато.
 — Ты не слушай меня, ты выбирай.
 — А я деда ни разу даже не видела. Киру года два было, когда он умер. Нас бабушка растила. Она не вязала, хотя, умела, наверное. С нами некогда было.
 А как же родители, хотела спросить Алена, но не стала.
 — Кирилл, наверное, смешной был маленький, — поспешила сказать она.
 Ольга повернулась к ней, просветлев лицом.
 — Это точно! Я недавно фотографии смотрела, он там такой забавный. Толстый, румяный, и уши торчат! Куда что делось?! Сейчас и поглядеть не на что, ходит серый какой-то, высохший…
 — Да что ты! — пылко воскликнула Алена. — Какой же он серый?!
 Ольга посмотрела на нее внимательно.
 — А он тебе понравился, да?
 — Он? Ну, да, в общем, да, — она принялась перекладывать шарфы с места на место, — представительный мужчина.
 Щеки горели, и Алена наклонялась все ниже и ниже, чтобы скрыть нелепое, девичье смущение. Ольга у нее за спиной лукаво хихикнула.
 — Значит, представительный? А больше ты ничего не заметила?
 — В каком смысле?
 — Ну, вообще-то женщины от него обычно в полном восторге! Фигура внушительная, с лица симпатичный, да и богат опять же. Полный набор. Так что?
 — Ты о чем?
 — Да так, — смилостивилась Ольга, — давай шарфики посмотрим. Ого! Какая красота! А этот вообще блеск! Узоры сама придумываешь?
 Алена тоном отличницы отрапортовала, что сама. А в голове билось неумолимое: «женщины от него в восторге!» Ну да, это же очевидно. Наверное, он тоже в восторге от женщин. Но что это значит? Неужели его до сих пор никто не захомутал окончательно и бесповоротно?
 — Оль, а ты замужем? — будто мимоходом осведомилась Алена, подбираясь издалека к главному вопросу.
 Ольга крутилась перед зеркалом, замотавшись в тонкую бледно-голубую шаль с помпонами вместо кистей. Судя по всему, была очень занята.
 Но, перехватив в зеркале напряженный взгляд Алены, помотала головой:
 — Никогда не была. У меня, знаешь, характер очень противный. Я от самой себя иногда волком вою, куда уж мужику справиться.
 — А причем тут характер? — тихо удивилась Алена.
 — Как это? Что ж, по-твоему, можно жить с грымзой?
 — Легко. И с грымзой, и с грымзом. Если любовь. У меня родители такие. Если бы ты мою маму знала, сразу бы выкинула из головы эту дурь про характеры. Я всю жизнь удивлялась, как папа маму терпит. А потом поняла. Если любишь, плевать!
 Что это она тут про любовь разговорилась? Откуда ей про нее знать? Из семейной жизни? Романов у нее никогда не случалось, даже мимолетных, даже платонических. Таких, чтобы поджилки тряслись только от звука его голоса, и дрожь по телу от одного лишь касания пальцев, и нетерпение, и ожидание, и неуемный восторг. Не было этого. А впрочем, это и не любовь, наверное.
 А что тогда любовь?
 Самое время об этом думать, в двадцать девять-то лет! «Кака любовь?!» — вспомнилось простодушное изумление Надежды Кузякиной из старой комедии.
 Вот-вот. Никакой.
 Во всяком случае, Алене про нее не известно. Каждый раз, когда казалось, что вот-вот раскроется эта волшебная шкатулка с секретом, то замок ломался, то ключ не подходил, то руки повисали непослушными плетьми. И дальше — ничего.
 Ничего, кроме осени в чужом, любимом городе, осени, в которую она никогда не войдет.
 — Слушай, давай еще чайку попьем, а?
 Ольга встревоженно глядела на нее, забыв про шарфы.
 — Пойдем, — равнодушно пожала плечами Алена. Напрасно она думала, что с Ольгой проще. Остаться бы одной, нареветься вдоволь, придумать, как вкусно пахнет жареными каштанами, и ветер приносит с Сены прохладу и свежесть, и в узком проулке к маленькому кафе подъезжает мотоцикл. Придумать в подробностях, ярко, сочно. И заснуть, устав от слез и фантазий. Одной.
 — Ты из-за мужа переживаешь, да? — решилась спросить Ольга. — Я слышала, он что-то с Кириллом не поделил. А где он сейчас?
 Алена пожала плечами.
 — Извини. Это, конечно, не мое дело. Просто, может, помочь надо, я могу с Киром поговорить.
 — Я с ним уже сама поговорила, — призналась, наконец, Алена, — он был здесь, до тебя.
 Ольга удивилась несказанно, забросала вопросами, причитала, словно старушка, обнаружившая, что внук-шалопай умеет нормально себя вести, не сморкаться в пальцы, например, и даже говорить «добрый вечер» вместо пренебрежительного «здрсти».
 — Вообще-то, Кирилл умеет ошибки признавать, — задумчиво пробормотала она, слегка утомившись, — но чтобы вот так прийти, извиняться, это на него не похоже. Скорее он бы прислал курьера с букетом да коробкой конфет.
 — Но курьер бы не рассказал мне про мужа, — возразила Алена, — а Кирилл… Иванович пришел именно для этого. Я же не знала, что там произошло с Балашовым.
 — А должна была?
 — Да нет. Он вообще-то ушел от нас незадолго до этого. Я сейчас думаю, что ушел не просто так. Наверное, боялся нас подставить, понимаешь? А теперь уже обратно не вернешь. Ему нельзя было в городе оставаться. Опасно.
 Ольга подумала, что в таком случае он мог бы позвать жену с собой. Не все ли равно где жить, если вместе? Наверное, это не ее дело. К тому же звучит, как фраза из романа. «За тобой на край света и все такое». Еще неизвестно, какие отношения были у Алены с мужем. Да и обручального кольца, кстати, у нее что-то не видно. Или сняла? Остался бы след.
 — Ты шарф-то себе выбрала? — перебила Алена ее размышления.
 А вот это был уже совсем другой разговор. Его следовало бы продумать тщательно, не с бухты-барахты. Все-таки Ольга деловая женщина.
 Стоит ли сейчас заводить об этом речь? Когда у самой еще не полностью сложилась картинка, а только смутные перспективы маячат. Но с другой стороны времени в обрез.
 — Ты мне, знаешь, что скажи, — с начальственными нотками в голове заговорила Ольга, — долго тебе приходится с ними возиться?
 — С вязанием, ты имеешь в виду?
 — Меня интересуют только шарфы. Сколько времени у тебя уходит на один? Ну, примерно…
 — Ты научиться хочешь? — удивилась Алена. — Или что? На заказ что-нибудь связать?
 Ольга глядела на нее серьезно.
 — Именно. На заказ. Я сегодня заберу у тебя две штуки. Тот, салатовый, и шаль с помпонами. Пока просто прикинуть. Хорошо, что я с собой каталоги взяла, — добавила она горделиво, — как знала, что отдыхать не придется.
 Алена хлопала глазами, ничего не понимая. Может, изъясняться загадочным образом — это отличительная черта семейства Паниных? Она постаралась шутливо намекнуть на это, но Ольга только рассмеялась.
 — Не знаю, как у Паниных, я взяла другую фамилию, бабушкину. Так что, приятно познакомиться, Ольга Бабышева. Я — дизайнер.
 Стало чуть-чуть понятней. Даже если фамилии у брата с сестрой разные, тяга к профессиям с европейскими названиями — одна.
 Тот — риэлтор, эта — дизайнер. Час от часу не легче.
 И причем тут Алена?
 Ольга объяснила причем, но попросила пока не слишком обольщаться. Шарфы, конечно, у Алены классные, сказала она. И качество отменное, и узоры оригинальные, но нужно что-то еще. Изюминка. Однако, те два, которые она уже выбрала, могут участвовать в показе в первозданном виде. Над остальными придется еще поработать. Для новых тоже нужно будет придумать общую концепцию — Ольга так и сказала «концепцию»! — и отличительную черту. Практически бренд.
 Слушала Алена невнимательно, обескураженная и сбитая с толку обилием профессиональных словечек и выражений.
 Окончательно ее добило мимолетное упоминание о парижском доме моделей, куда Ольга уже несколько раз пыталась попасть со своими коллекциями и все никак не попадала.
 — Может, в этом году получится, — нахмурилась Ольга, — у меня эта «осень-зима» удалась на все сто, без лишней скромности скажу. Правда, Париж — это тебе не Москва, там такой геморрой предстоит, жуть просто! Это у нас показы — вечный праздник, а в Европе люди работают. Как представлю, что девицы могут выкинуть, дурно становится! И Тимур не дай Бог как всегда с бумагами напортачит!
 — Кто такой Тимур? — зачем-то поинтересовалась Алена.
 — Палочка-выручалочка. В некоторых вопросах. А в остальном… Бабник! Ладно, давай не будем о грустном. Ты скажи, если все у нас сложится, у тебя со временем как?
 Алена попила водички, после чего смогла более-менее внятно ответить, что времени у нее навалом. Ольга вздохнула.
 — Ты же говорила, что в школе работаешь. На первых порах, может, совмещать и получится, а потом… Не люблю загадывать, — она тряхнула головой и посмотрела уверенно, — но у меня все обычно выходит, как планирую. Целеустремленная потому что. И очень скромная.
 Алена хохотнула.
 — Не веришь, — резюмировала Ольга, — и правильно делаешь. Скромность в нашем деле — не помощник. Значит, так. Ты подумай еще, а завтра давай мы с тобой встретимся, поговорим конкретно. Хорошо?
 — Хорошо, — согласилась она, чувствуя себя Золушкой, чье умение вытирать пыль внезапно оценили.
 Причем цена была явно завышенной. Как это объяснить, Алена не знала. И пришлось смириться, что иногда нелепые случайности очень похожи на чудеса.




 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


 — Ты посмотри, Кирюш, какая прелесть, — Ольга потрясла у него перед носом какой-то тряпкой.
 Кирилл посмотрел.
 Тряпка оказалась очередным шарфом, которыми уже был забит весь дом. Как забит он постоянными и бесконечными «Алена то, Алена се». Алена придумала совершенно сногсшибательную аппликацию. У Алены совершенно потрясающая дочка. Алена совершенно великолепно готовит.
 Хотел бы он посмотреть на это, блин, совершенство, не выдержав однажды, заявил с ехидцей Кирилл.
 Вот. Вот в чем дело. Вот почему он злится и места себе не находит.
 Ему, действительно, хочется увидеть ее.
 — Ну, как тебе? — горделиво спросила Ольга, все махая шарфиком перед его физиономией. — Правда, красотища?
 — Да уж, — пробурчал он и уткнулся в бумаги.
 Процесс шел своим ходом — очень медленно, но верно, и Кирилл должен был кое-что контролировать, кое-где корректировать, кое-кому напоминать о себе. У него неважно это получалось. То и дело приходилось брать себя за загривок и вытаскивать из мыслей про Алену в мысли про работу. Опыт барона Мюнхгаузена ему бы, пожалуй, сейчас не помешал. Слухи о незаконной сделке, конечно, просочились, но не в таком количестве, как он ожидал. Все прошло легче, будто по касательной.
 Или ему было просто недосуг проникнуться сложностью ситуации?
 Все время он тратил на то, чтобы заставить себя не думать о ней.
 А когда не получалось — все-таки думал. И ничего эти думы не приносили, кроме ощущения полета. Только не вверх, а вниз — кубарем в пустоту. Потому что все заранее известно. Она не станет затевать с ним никаких романов и не будет считать его «бой-френдом». У нее так не получится.
 А по-другому он не умеет.
 Пару раз он был так на себя зол, что решался сменить направление. Хотя бы попробовать. Ну, вдруг, вдруг, уговаривал себя, удастся полететь вверх? И срывался из офиса, что-то врал ставшей чрезмерно активной Анжелике, избегал вопросительных взглядов сестры, и — покупал цветы, готовил никому не нужные речи, трясся от страха и презрения к самому себе, сидя в машине перед ее подъездом.
 Нет. Не получалось.
 «И никогда не получится, признай это и живи дальше. Бой-френдом случайных девиц и ухажером бизнес-вумен.
 Все остальное — не для тебя. Ты не можешь — делиться, вникать, быть опорой, играть без правил, или по правилам, но чужим и неведомым. Даже нечего надеяться».
 И вдруг Ольга пригласила ее на ужин.
 — Если ты уйдешь к этой своей Афродите, я тебя зарежу! — пригрозила сестра, сообщив, что в воскресенье вечером Алена с дочерью придут к ним в гости.
 — К Анжелике, — машинально уточнил Кирилл. Что ж. Гости так гости. Вполне невинно. В конце концов, она дружит с его сестрой, почему бы и нет?
 Мало ему шарфов, раскиданных повсюду! Мало ему сестричкиных высказываний на тему «Ах, какая женщина, тебе б такую!»
 — Ну, к Анжелике! Только она все равно дура! — яростно завопила Ольга, и он очнулся, — и если ты уйдешь, то…
 — Успокойся. Никуда я не уйду.
 — Да? — удивилась она, не ожидая такой быстрой капитуляции.
 По правде сказать, Алене она сообщила, что он точно уйдет. Только после этого заявления та согласилась «посмотреть, как ты живешь». А то, говорит, неудобно отвлекать Кирилла Ивановича в его редкие минуты досуга.
 Ну, конечно. А она-то, Ольга, дура дурой, с шорами на глазах. Ничего не вижу, ничего не слышу, изо всех сил делаю вид, что Кирилл Иванович в порядке, и Алену тоже заботит только его покой после многотрудного рабочего дня.
 Ладно. Хотят поиграть в независимость, пусть играют.
 Посмотрим, как они запоют, когда она сообщит свою суперновость. Если это то, что она думает, вряд ли они и дальше ваньку будут валять, узнав, что впереди — настоящая разлука.
 Шикарно все сложилось. Один к одному.
 Мысленно Ольга зааплодировала самой себе, доброй фее и злой судьбе в одном лице. Ладно, еще не время об этом. Осталось потерпеть чуть-чуть, и тогда… Или пан, или пропал. Или очередная ошибка, или полный триумф. Оркестр — туш, барабанщики — дробь, в небе — радуга дугой, и на счастливых лицах слезы от избытка чувств.
 В конце концов, должно же хоть одному из них повезти. У нее никак не получается, так может брату удастся, а?
 Впрочем, если он не перестанет строить из себя придурка, то ни черта не выйдет!
 — Ты, правда, останешься? — недоверчиво переспросила она.
 Столько времени Кирилл сам себя водил за нос, что очень странным выглядела его теперешняя покорность. С другой стороны, ни на какие уловки он просто не способен.
 Значит, все-таки пан.
 Или это вовсе не то, что она думает, и ему плевать на ужин, как на все остальное, не имеющее касательства к его драгоценной работе или к тюнингу его драгоценного джипа.
 Будет видно. Еще немного, и будет видно, ошиблась она или на самом деле вовремя прикинулась феей.
 — Надеюсь, ты с нами не будешь очень скучать, — светским тоном проговорила Ольга.
 — Я тоже надеюсь, — ответил Кирилл, странно улыбаясь.


* * *

 — Ташка, посмотри, пожалуйста, а? Как мне это платье?
 — Прошлый век, — отмахнулась дочь и снова прилипла к окну.
 Алена с досадой вылезла из «прошлого века». Ну и? Что надевать? Конечно, ей все равно, и идут они вовсе не на светский раут, а просто в гости, да и кроме них с Ольгой никого в доме не будет. Но вдруг? Как Юлька выражается: «А если человек случится?»
 Они могут столкнуться нос к носу. Например, гости приедут слишком рано, а он еще не уйдет. Или, наоборот, быстро вернется.
 Что тогда делать? Зачем она согласилась?
 Сходили бы в кафе. Посидели бы у нее, в конце концов!
 — Таш, а это? — Алена вытащила из шкафа вешалку с очередным нарядом.
 — Соу-соу, — высказался ее умный ребенок.
 — Ну, я тогда не знаю! Белого пальто у меня нет!
 — А ты бы пошла в пальто на босу ногу, мам? — изумилась Ташка.
 Алена хихикнула и поправила, что не на босу ногу, а на голое тело. Они над этим посмеялись немножко, и стало полегче.
 В конце концов, может еще все и обойдется. И никакого незапланированного столкновения не случится, и она просто посмотрит его дом. Почему-то эта мысль очень ее смущала, и казалась… мм… эротичной.
 Его дом.
 Какой он — его дом? Наверное, под стать хозяину — ухоженный, безупречный исполин, темпераментно хлопающий дверьми, позвякивающий фарфором в шкафу, пыхтящий камином, грохочущий ставнями.
 Или он выбрал совсем другое, противоположное себе? Тихую монашескую обитель, где покой нарушается только ленивым боем часов, и солнечные зайчики неслышно прыгают по мягкому ворсу ковров.
 …Что же надеть-то, елки-палки?
 — Ой, мам, вон они! — радостно гикнула Ташка. — Тетя Оля и какой-то дядька.
 Алена мигом забыла про одежду и, как была в трусиках и лифчике с заштопанной лямкой, метнулась к окну. Опомнилась на полдороге, пригнулась и обхватила себя руками.
 Как будто была не на третьем этаже, а прямо перед носом у неизвестного дядьки.
 — Ты чего? Какой такой дядька-то? — Она жалобно посмотрела на дочь. — Ты ничего не путаешь?
 — Ну, сама посмотри! Вон они идут.
 И что все это значит?! Ольга решила на время ужина подселить своего братца к Алене? Больше ему, бедному, податься некуда?
 — Мам, ты чего там сидишь? — осведомилась Ташка, сверху вниз поглядывая на Алену, которая устроилась на корточках возле подоконника.
 — Думаю, — хмуро призналась та, и тут прозвенел звонок.
 — Открывай, — велела Алена, судорожно соображая, успеет ли она натянуть хоть первое попавшееся платье, или придется щеголять перед Кириллом Иванычем в трусиках и штопаном лифчике.
 То-то он удивится!
 — Мам! — позвала из коридора Ташка. — Мы тебя ждем.
 Как бы вызнать потихоньку, что здесь делает Панин. Тогда можно будет собрать мысли в кучку и подготовиться хоть немножко. Ну, хоть чуточку.
 — Мам!
 А может, он уже ушел, а? Ну, проводил сестру и ушел, что еще делать-то!
 Эта была спасительная идея. Теперь уже реально стало отдышаться и взять себя в руки. О других вариантах она даже думать не станет.
 Итак, главное — одеваться или просто влезть во что попало? Первое подразумевает некоторую надежду, которая вовсе даже не нужна, а только весь вечер будет нервы трепать. Потом окажется, что все это зря и вообще глупость несусветная.
 Лучше уж сразу расставить точки. Заодно запятые и восклицательные знаки. Для пущей, так сказать, убедительности. Ну, ушел он, ушел! И дома его не будет! И случайной встречи не произойдет!
 Успокойся и напяливай что придется.
 Она напялила. Но не успокоилась. Вышла в прихожую и остолбенела на несколько мгновений.
 Дядька оказался старинным приятелем Ольги, а вовсе не Кириллом Паниным, которому негде скоротать вечерок.
 — Рома, — просто представился он.
 Алена в ступоре потрясла протянутую ладонь.
 — Я его для компании захватила, — пояснила Ольга, снисходительно поглядывая на приятеля, — чтоб девичник разбавить слегка. Вот и задержалась, потому что за ним заезжала, а он как всегда наряжался три часа!
 — Я наряжался? — возмутился Рома, разведя руками, будто просил засвидетельствовать нелепость этого заявления.
 Действительно, нарядом его одежду можно было назвать с очень большой натяжкой. Джинсы, протертые до дыр в лучших традициях хиппи, и свитер с вытянутыми рукавами.
 — Ну, тогда я не знаю, чем ты там занимался, — отмахнулась Ольга.
 Огрызаясь друг на друга беззлобно и вполне по-семейному, они вышли из квартиры. Ташка бежала впереди. Алена была замыкающим звеном — хмурым и растерянным.
 — С тобой все в порядке? — обернулась к ней Ольга и вдруг остановилась, пристально ее разглядывая. — Погоди, не застегивай пальто. Ну-ка, повертись. Надо же. Я и не замечала, что ты так одеваешься…
 — Как? — тотчас оскорбилась Алена.
 — Гхм… Скучно как-то. Как училка.
 Ташка скорчила гримасу и заявила, что сто лет уже твердит о том же самом.
 — Я и есть училка, — повторила свой извечный аргумент Алена, — что я, по-твоему, должна носить мини— юбки или светящиеся комбинезоны?
 — А джинсы не пробовала?
 Алена промолчала, а Ольга все вертела ее из стороны в сторону, то скептически морщась, то бормоча нечто оптимистическое. Вроде «все еще можно поправить». Алена не стала уточнять, что она собирается поправлять и как именно. Наверное, просто очередной дизайнерский сдвиг. Ольга считает, что все обязаны одеваться стильно, а у Алены не получается, и это вовсе не преступление.
 Она два часа выбирала! Она весь гардероб перетрясла. Она не виновата, что в этом самом гардеробе ничего нет кроме широких юбок средней длины, амебообразных платьев, блузочек с воротником под горло и просторных вязаных свитеров.
 Почему-то никогда это Алену не волновало. Как мама говорит? Чистенько и ладно. Опять же пуговицы везде одинаковые.
 — Это даже странно, — бормотала себе под нос Ольга, — шарфы вяжешь потрясающие, вкус у тебя отменный, и…
 — Ну, хватит, а? — взмолилась Алена.
 Они вышли из подъезда и стали забираться в машину — огромный, жутковатого вида джип, и Алена вдруг почему-то догадалась, что это — его машина.
 Устроившись с Ташкой на заднем сиденье, она жадно огляделась. Ни побрякушек, ни талисманчиков тут не было. Из кармана на дверце торчала стопка газет, а под стеклом валялась пустая бутылка из-под гранатового сока.
 Значит, мы пьем гранатовый сок. Не пепси, не колу, не жидкие йогурты с кусочками фруктов.
 Впрочем, может еще и не пьем. Может, девицы пьют, которых он время от времени вывозит на прогулку или возвращает из своей теплой постельки в отчий дом.
 Лучше бы добрались они с Ташкой на автобусе!
 …Пахло в машине замечательно. Ваниль, табак и немножко одеколона. Очень пикантно.
 Она стала смотреть в окно и думать, где он сейчас. Собирается покинуть дом до приезда гостей, носится по комнатам в поисках золотых запонок, злится, чертыхается, пьет на ходу кофе. Или — гранатовый сок.
 Или сидит уже в приятной компании.
 Или лежит.
 Тьфу ты! Вроде никогда она не была циничной и вульгарной. К тому же пошлячкой.
 Мама бы в обморок грохнулась…
 Тут самой бы не грохнуться.
 Интересно, а если они едут на его джипе, то на чем уехал он? На белом коне петь серенады, ответила своим дурацким мыслям Алена и думать о нем перестала. Вернее, захотела перестать.
 Когда они подъехали, ее уже вовсю колотил озноб.
 Ольга лихо выкрутила руль, вписываясь в ворота, и горделиво покосилась на Алену в зеркало. Та зеленела на глазах.
 — Ты что? — обеспокоилась Ольга. — Нормально себя чувствуешь?
 — С тобой невозможно нормально, — встрял Рома, — от такой езды неврастеником станешь! К тому же холодно. Ален, ты замерзла, да? Конечно, замерзла! Эта балда не догадалась печку включить!
 — А сам не мог что ли? — возмутилась балда.
 — А я знаю, где она тут? Столько всего понатыкано. То ли дело в «жигулях», все просто и ясно, шарахнешь кулаком по панели, тут тебе и свет, и тепло.
 — И газ, и электричество, и горячая вода, — добавила с ехидцей Ольга.
 Пожалуй, они так до утра могут, подумала Алена. И поняла, что завидует.
 Чтобы отвлечься, она не стала разглядывать двор, а оттеснила Ольгу от Ромки и спросила тихонько:
 — У вас с ним что? Серьезно?
 — У нас серьезно уже было, — хмыкнула она, — теперь сплошной цирк.
 — А ты уверена, что мы с Ташкой вашему этому цирку не помешаем?
 — Иди ты в баню, — посоветовала Ольга, — кстати, правда, хочешь в баньку? Кирилл попариться любит, такую себе отгрохал — любо-дорого! Не хочешь? Ну в бассейне-то по любому ополоснешься!
 Алена покосилась с недоверием.
 — А что, у вас и бассейн есть?
 — У моего братика чего только нет, — тоном малолетки, которую собрались было обидеть детсадовские товарищи, сообщила Ольга, — ты думаешь, чего я тебя тащила? Отдохнем на полную катушку, ясно?
 Пока было ясно только одно. Они не просто из разных миров, они — из разных галактик.
 Бассейн, конечно, ни о чем еще не говорит. Но если сложить все вместе…
 У него лицо с обложки, уверенный размах плеч, хватка бульдожья, голос командный, дом за воротами с дистанционным управлением и… очередь девиц. Тех, что сами собой готовы в штабеля складываться.
 А у нее лифчик заштопанный. Не потому что на хорошее белье денег не хватает, а потому что никому этот лифчик даром не нужен, и никто смотреть на него не собирается, и тем более снимать — страстно или с медленным предвкушением. А для себя одной лифчики выбирать — глупо. Или ей так кажется.
 Еще у нее имеется длинный нос, куча комплексов и гнусная привычка со всеми соглашаться, лишь бы не обидеть ненароком.
 И самое паршивое, что плевать он на все это хотел.
 Ну и пусть! Подумаешь, принц голубых кровей! Подумаешь, высшее общество.
 Но ведь он не сноб, она видела. И глаза у него изумительные, когда он не кричит, а просто смотрит на нее — серьезно и очень внимательно. И кажется, что на васильковое поле вот-вот брызнет солнечный веселый свет.
 Жаль, что он ни разу не улыбнулся ей.
 Очень жаль.
 Наверное, это здорово — узнать его улыбку.


* * *

 У него было два дня, чтобы успокоиться и все тщательно продумать. Ему не пятнадцать лет, и он вполне может контролировать ситуацию. В конце концов, это просто ужин. И даже не романтический. Он справится.
 Он будет в меру предупредителен, молчалив и постарается не пялиться на нее слишком откровенно.
 Он полностью владеет собой.
 Или нет?
 Он только и думает о том, что снова увидит ее. Он только и думает, как бы поскорей покончить с ужином, сестру и гостей отправить бандеролью в Австралию и наедине с ней постараться выяснить, что происходит. Нет, не так. Плевать ему на то, как именно это называется и что означает. Он просто хочет побыть с ней вдвоем. Один вечер. Он больше не допустит ошибки и не станет вести дурацких разговоров. О шарфах, бандитах и ее муже.
 Они вообще не будут разговаривать.
 Многоточие.
 Он услышал, как сестрица лихо въехала во двор, и понял вдруг, что боится. Жутко боится, что ничего не получится. Вот так вот просто — ничего.
 Всю жизнь, с тех самых пор, как умерла бабушка, и стало ясно, что не всегда можно ответить ударом на удар, что не все зависит от тебя, какой бы ты ни был сильный, Кирилл шлифовал свою неуязвимость. Чужие проблемы его не касались, а своих не было. Продажа дома стала первой и последней проблемой. А потом он устроил жизнь так, что ничего важного, ничего ценного в ней не хранилось. Ей нельзя было это доверить, вот и все. Гораздо надежней запихнуть поглубже в сердце, в память, закрыть на тысячу замков, и никогда не прикасаться, и даже на секунду не доставать наружу, чтобы не уронить ненароком, не потерять, не дать выбить из рук кому-то, с кем бессмысленно спорить.
 У него была сестра, работа и любимые ручка «паркер» и джип.
 Больше ничего.
 Ах да, еще дом, где можно было расслабить галстук и плюхнуться в горячую ванну, или в постель, время от времени согретую чужим теплом. Но дом был как бы понарошку, ненастоящий. Потому что невозможно поверить, будто на самом деле ему одному нужна эта громадина с бесчисленным количеством комнат; с гулким эхом в просторном холле, с нежилым запахом в спальнях и гостиной, куда он заходил только случайно, перепутав двери; с неуместными радостными лучами, пробравшимися в открытые окна на безупречный паркет, с тишиной — единственной его постоянной спутницей.
 А все остальное ему было не нужно. Он убедил в этом и себя, и других. И теперь, когда вдруг совсем близко оказалось что-то совсем иное, неведомое, странное, несказанно желанное, он не знал, имеет ли право впускать это в свою жизнь.
 А вдруг слишком поздно? А что, если ключ давно заржавел пли потерялся? И придется стоять по другую сторону двери, в бессильной ярости сжимая кулаки и уже твердо зная, что выхода нет?
 Он боялся.
 Но как только Кирилл вышел на террасу и в сумеречном ноябрьском дворе увидел рыжеволосую фигуру в широком, нелепом пальто, страх испарился, только ознобно было в ногах, и радость не помещалась нигде, и невозможно гремело в груди сто сорок в минуту.
 — Вижу, ты нам рад, — первым подошел Ромка и даже смутился немного, растерянно глазея на счастливую физиономию приятеля.
 — Привет, — сказал Кирилл, не глядя протягивая ладонь.
 — Кир, загонишь машину? — издалека закричала Ольга, и та, что шла рядом с ней, внезапно покачнулась, будто споткнувшись.
 Кирилл напрягся и ринулся было подхватить, но в этот момент подбежал незамеченный ранее веснушчатый олененок в пузатой смешной куртке и длинных просторных сапогах, из которых торчали острые коленки.
 — Привет, — сказал олененок и задумчиво дернул свою рыжую косицу, — ой, а я вас знаю. Вы не депутат случайно? Нет? А может, ведущий? Вы похожи на ведущего. Или нет, на актера. Дядя Рома, это ваш друг, да? Он актер, да?
 Кирилл засмеялся в тот момент, когда девчонка предположила, что он — депутат, остановиться уже не мог, а давать пояснения сквозь хохот было несподручно.
 Ромка вынужден был ответить, что Кирилл — не актер.
 — Нет? — разочарованно протянул рыжик. — А где же я вас видела? А тетя Оля говорила, у тебя… то есть у вас бассейн есть. Правда, есть? Что, прямо в доме?
 — Ташка, пошли, я тебе покажу, — принял огонь на себя Ромка, и Кирилл мимолетно улыбнулся ему с благодарностью.
 Ни за что на свете он не пропустит этот момент, даже чтобы пообщаться с самым замечательным рыжиком в мире!
 Вот сейчас, вот еще немного, пару шагов, ну!
 — Кирилл, ну чего ты стоишь? Загони машину! Алена догнала Ольгу, ткнула в бок и прошипела:
 — Ты же сказала, его не будет! Как это понимать? Та покосилась недоуменно.
 — А что тебя беспокоит? Ну, ошиблась я, никуда он сегодня не собирался, разве это так страшно? Или вы лютые враги и не имеете права сидеть за одним столом?
 О, Господи! Ведь, действительно, теперь сидеть за одним столом!
 Может, пока не поздно, сослаться на головную боль, похмелье, беременность, срочную работу, на конец света, который вот-вот наступит, и сбежать?
 Или получится незаметно проскользнуть, а? Чем черт не шутит!
 — Загони машину, Кир! — упрямо повторила Ольга и прошла мимо него в дом, бросив на ходу: — Ален, вы тут недолго, ладно?
 Алена от возмущения забыла, что пытается прошмыгнуть незамеченной, и воинственно поинтересовалась:
 — В каком смысле? Оля, подожди! Что ты хотела сказать?
 Кажется, она себя выдала, кретинка! Нужно было сделать вид, что ничего особенного не происходит. Спокойно поздороваться и с достоинством удалиться. То есть, наоборот, присоединиться к гостям. И не смотреть на хозяина. Не смотреть!
 Или взглянуть мельком. Равнодушно.
 Ну, хорошо, равнодушно не получится. Посмотри, но только недолго, разрешила себе Алена.
 И посмотрела.
 Он запомнился ей здоровенным, уверенным, сильным чужаком, который по чистой случайности оказался так близко, что ей удалось рассмотреть складки у рта и усталую отрешенность синего взгляда. И показалось возможным, почудилось на минуту, не отпускало все эти дни — приблизиться еще немного, на шаг, на год, на вечность, чтобы увидеть все остальное.
 Его утреннюю сердитость, небритые щеки, задумчивые губы над чашкой кофе; его смех, его привычки, его нетерпеливость, силу, слабость, крепкие пальцы на руле, расслабленные плечи под душем, вмятый в подушку профиль.
 Она знала, что не сделает этого шага. Что будет топтаться на месте, как топталась всю жизнь, и все останется как прежде, и в белом пальто за столиком парижского кафе она никогда не дождется его.
 А никто другой ей не нужен. Ни там, ни здесь. Ни сейчас, ни через минуту, ни спустя двести лет.
 Она знала это, и еще немного, самое главное — ему все равно. Он сам по себе, отдельно, в другой, далекой, недосягаемой жизни.
 И только взглянув на него, она вдруг поняла, что знать — это мало. Это ничего, ровным счетом ничего не стоит.
 Она увидела его совсем не таким, как запомнила. Он едва улыбался, и у него было некрасивое, искаженное этой странной, смутной, вымученной улыбкой лицо. Подбородок выпячивался вперед, словно защищаясь. Под глазами лежали тени.
 И страх навалился еще тяжелей, придавив к земле, не давая дышать.
 Он был повсюду, он заполонил ее с кончиков пальцев до макушки, и можно было с ума сойти от этого ужаса, и сердце непременно разорвалось бы, если бы в ту же секунду стремительно и властно не завладела им непостижимая, сокрушительная нежность.
 — Здравствуй, Кирилл, — сказала она вместо Алены и протянула ее ладонь ему навстречу.
 — Здравствуй.
 Он сжал ее пальцы, и Алена невольно поморщилась от боли.
 — Извини, — быстро проговорил он, не отрывая взгляда от ее лица, — извини, пожалуйста. Пойдем.
 Легонько потянув ее за руку, он помог подняться и распахнул дверь.
 — Ты забыл машину поставить, — вдруг вспомнила Алена.
 — Да?
 — Да.
 Они стояли по разные стороны у двери.
 — Поставлю потом, — решил Кирилл и вошел следом за ней, — я хочу показать тебе дом.
 Вообще-то, ничего подобного он не хотел. А если и хотел, то в пятую очередь. Нет, в девяносто пятую.
 На губах у нее дрожала нерешительная, ласковая улыбка, и больше всего на свете ему хотелось попробовать каково это — целовать ее радость.
 И печаль тоже. И растерянность, и сомнения, и непонимание, и усталость — узнать, какие они на вкус, и разделить их с ней, и открыть свои.
 Черт возьми! Ну, кто решил, что это ему не нужно, и немыслимо, недостижимо, и никогда не случится того, чему он никак не мог дать названия, что смутно представлял, о чем так жадно мечтал последние недели.
 Чтобы она была рядом, так близко, что он смог бы, наконец, понять, почувствовать, увидеть, бывают ли чудеса. Возможно ли кого-то пустить в свою жизнь, а самому войти в чужую, и перепутать их, совсем непохожие друг на друга. И просыпаться оттого, что затекла рука под ее попкой, и потешаться над серьезным видом, с которым она усядется впервые за руль, и злиться, когда она в темноте будет стучать спицами, и тревожиться, если задержалась в магазине. Валяться до обеда в кровати в редкие выходные, щелкать каналами и пить остывший кофе из одной чашки, бродить по городу, взявшись за руки, спешить на работу и сталкиваться лбами, и орать раздраженно, и сопеть в притворной обиде, пока она не догадается оттрепать его за уши, а потом поцелует так, что он будет торопиться с работы за продолжением.
 У него — сестра, дом, джип и… что там еще?
 У нее — дочь, сбежавший муж-ворюга, русская литература и километры пряжи, неизвестно куда ведущие.
 И сложить это трудно. Зато он знает, что будет в сумме.
 Или ему просто хочется в это верить?
 — Давай пальто, — сказал Кирилл, но она отступила в глубь холла, и оттуда прогудела встревоженно:
 — Ташка! Ташка, ты где? Вечно с ней так! — обернулась к нему Алена. — Оставить на секунду нельзя, уже исчезает.
 — Ромка ей бассейн показывает, — успокоил Кирилл, — ты сегодня снимешь пальто или у вас принято ужинать в верхней одежде?
 Алена пробурчала, что его ирония неуместна.
 Раздеваться ей вовсе не хотелось. Под пальто был новенький, но совершенно никчемный костюм — бесформенная блуза и юбка колом. Уроки вести — в самый раз.
 Она ведь не знала, что предстоит ужин. Ее давным-давно не приглашали ужинать. Тем более, в такой… мм… приятной компании.
 — Куда повесить? — спросила Алена, кое-как стащив с себя пальто и прижав его к груди, как последнюю защиту.
 — Давай, — развеселившись, Кирилл потянул его к себе.
 Некоторое время она сопротивлялась, потом отпустила.
 Ну, и черт с ним! Он, конечно, сейчас же увидит, как она нелепо одета, и что фигуры у нее нет никакой, тоже увидит, а когда она снимет сапоги, вообще получится ерунда! Туфли надеть не догадалась, так что придется жить в чужих тапочках.
 Просто блеск! Мало того, что лифчик заштопанный, волосы растрепались на ветру, юбка колом, блузка висит мешком, так еще и в тапках!
 Чучело!
 — Не разувайся, — разрешил он.
 Это был выход. Но в сапогах она тоже чувствовала себя неловко.
 Наверное, надо присоединиться к остальным и сразу нырнуть в бассейн! Ах нет, тоже нельзя! Купальника нет, а лифчик с заплатками. Никакого выхода!
 — Твоя дочка решила, что я — актер, — внезапно признался Кирилл, напуганный странным выражением ее лица.
 Будто только что ей сообщили очень печальную новость.
 — Актер? — переспросила она и на секунду забыла, что должна переживать по поводу нижнего белья и неудавшегося наряда, — а что, ты на самом деле похож…
 — Это комплимент? — уточнил Кирилл, прищурившись.
 Появление Ташки избавило ее от необходимости пояснить.
 — Мам, ну ты чего? Мне дядя Рома бассейн уже показал, там такой охренительный фонтан, и глубина — десять метров, представляешь? Не то что у нас в школе! Полный отстой! А ты чего в сапогах еще? Тетя Оля тыщу раз уже орала, что стол накрыт, и…
 Алена почувствовала, как привычно начинает гудеть голова, а при упоминании «охренительного» фонтана и «полного отстоя» затеплились щеки, и стало ясно, что лучше бы дочь полюбовалась на бассейн еще немного.
 Сюда бы Макаренко с его педагогической системой, пусть бы помучался!
 — Ташка, прекрати, пожалуйста, выражаться, как сапожник, — прошипела она дочери, которая тем временем испытывала перила на предмет скольжения.
 Перила оказались хороши, и Ташка съехала еще раз. Кирилл захохотал и выдвинулся из полумрака прихожей.
 — Давно хотел так попробовать, да все не решался, — сказал он Ташке, — слушай, а не больно?
 Ташка чуть смутилась, сообразив, что хозяину дома могло такое обращение с интерьером и не понравиться. И теперь он просто из вежливости интересуется подробностями. Взрослые они же жуть как вежливы! Даже если злятся!
 — Извините, — она присела в книксене. Кирилл развеселился пуще прежнего.
 — Да катайся ради Бога! Только нос не расшиби.
 — Что значит, катайся? — возмутилась Алена. — Ты ей только волю дай, она тут устроит «русские горки»!
 Ташка скептически хмыкнула, давая понять, что на подобный аттракцион вовсе не претендует. Алена махнула рукой и развернулась, намереваясь все-таки вернуться в прихожую и разуться, и налетела на Кирилла, который подошел слишком близко.
 Хм… Очень близко.
 Ташка вдруг нахмурилась и выкрикнула с упреком:
 — Так вот где я вас видела!
 — Что ты орешь! — встрепенулась Алена.
 Одна из дверей приоткрылась и показалась довольная физиономия Романа.
 — Олька сейчас всех прибьет! — сообщил он убежденно. — Пошли за стол, а?
 — Мам, ну ты помнишь? — Ташка дернула ее за руку. — Мы тогда пальто хотели померить, то есть ты хотела, то есть ты не хотела, а… в общем, в магазине мы были, а там он…
 — Точно! — стукнул себя по лбу Кирилл. — А я-то все думаю, откуда мне эти рыжие знакомы?
 — Какие рыжие? — насупилась Алена.
 — В смысле, рыжие волосы. А что? Разве они у тебя не рыжие? И у Ташки тоже…
 Ташка между тем приняла воинственный вид и смотрела на него исподлобья.
 — Ребята, это все очень трогательно, — снова возник Ромка, — но давайте вы подробности выясните за ужином.
 — Ты иди, — махнул ему Кирилл, — ты Ольку сто лет не видел и врал, что соскучился. Иди и дальше ври!
 Ромка обиделся и действительно ушел.
 Кирилл, улыбаясь, оглядел дочь с матерью. Ему очень нравилось на них смотреть. И еще нравилось, что у них с ним есть общие воспоминания.
 Глупо, конечно. Но он был рад. И как это ему раньше не удалось вспомнить? Ведь чувствовал что-то такое… Ведь знал, что где-то они встречались раньше… Даже стал подозревать, что она ему приснилась. Вот так просто, взяла и приснилась, а потом, увидев, что ему совсем худо, и что кроме работы и дома, и джипа, и ручки «паркер» — будь она проклята! — нет ничего, она сбежала из сна и стала настоящей. И примчалась к нему в кабинет, размахивая руками, и устроила истерику, и вытирала влажное пятно на его свитере своим изумительным, дурацким шарфом. И все это было лишь началом.
 А теперь — продолжение.
 — Ну, что? — Кирилл подмигнул Ташке. — Значит, мы уже знакомы? Так что давай на ты, только не говори мне «дядя», а то я стану звать тебя тетей.
 — Как свою тетушку из Бразилии? — ехидно осведомилась та, уперев руки в боки.
 — Наталья!
 — Какую тетушку?
 — Не слушай ее! Пойдемте за стол! А ты сейчас отправишься домой, если не перестанешь городить глупости!
 Ташка посмотрела на мать с жалостью, а на Кирилла — презрительно.
 — Мам, ты что, не помнишь? Он же твое белое пальто купил своей фифе! Тетушке из Бразилии!
 Алена отчаянно вскрикнула и заявила, что пальто было вовсе не ее, и не Ташкиного ума дело, кто и кому его купил.
 — Ты обиделась на меня, что ли, Наташ? — догадался Кирилл.
 — Вот еще! Вы того не стоите! — пфыкнула она.
 — С чего ты так решила? — искренне удивился он. — Мы же только познакомились.
 — А вы врете все время, вот с чего! Сказали, что жены у вас нет, а сами ей пальто купили. И сейчас тоже врете. Тетя Оля маме сказала, что вас дома не будет, а вы — вот!
 Алена, стойко переживавшая этот кошмар в поисках гостевых тапочек, от последнего заявления пришла в неописуемый ужас. Самое время было падать в обморок, лишь бы избавиться от позора.
 Теперь он уж точно сочтет ее распоследней идиоткой!
 Наверное, придется с этим смириться. Отужинать, вежливо попрощаться, вернуться домой и засадить дочь в чулан. Или нет, на горох коленями! А перед этим выпороть за все прошлые и будущие фортели!
 Зря она, кстати, раньше этого не практиковала. Глядишь, ребенок вырос бы смирным, вышивал бы гладью, носил белые кружевные платочки в карманчике платьица и в разговоры со взрослыми вступал только по крайней необходимости. Отпроситься, например, погулять.
 Подумав таким образом несколько мгновений, Алена слегка успокоилась и даже смогла продолжить поисковые работы, сделав вид, что ничего особенного не услышала.
 — А что, Ольга на самом деле так сказала? — обратился Кирилл к ее согнутой спине.
 — У? — промычала Алена, не оборачиваясь.
 — Слушай, что ты там роешься? — разозлился он. Ташка тотчас встала на дыбы.
 — А что вы орете на маму?!
 — Я не ору. Извини. Ален, повернись к нам, пожалуйста. У нас с твоей дочерью возникли некоторые разногласия. Она говорит, что я вру, а я — ни ухом, ни рылом!
 Алена возмущенно передернула лопатками и все-таки обернулась.
 — Кирилл! Что за выражения, черт побери?! Я думала, что люди твоего положения и…
 — При чем тут положение?!
 — Мам, ты сказала «черт побери»! — опешила Ташка. Они разом посмотрели на нее, потом друг на друга, и нерешительно хихикнули.
 — Это заразно, — пояснила Алена смущенно, — я больше не буду. — И добавила с угрозой в голосе: — Если вы не будете.
 — Я постараюсь, — сдержанно пообещала Ташка и взглянула на Кирилла выжидающе.
 — Зуб даю, — поклялся он в свою очередь.
 Алена покачала головой, Ташка рассмеялась довольно, но все-таки внесла ясность:
 — Тогда еще пообещайте не врать больше.
 — Наташа, честное слово, я тебя…
 — Я и не врал! — упрямо заявил Кирилл, не желая поддаваться на провокацию. — А пальто…
 — Прекратите! — взмолилась Алена. — Что еще за выяснение отношений, а? Кирилл, ну ты же взрослый человек! Слушать ничего не хочу про это дурацкое пальто!
 — А про фифу? — уточнила Ташка и получила-таки вполне заслуженный подзатыльник.
 Кирилл хотел попросить для себя такой же, но тут в дверях показалась разъяренная Ольга, и всем моментально сделалось стыдно. В одну секунду нашлись тапки для гостей и подзатыльник для хозяина. Только не совсем такой, который ему хотелось.


* * *

 Стол был огромный, персон на двадцать — не иначе, и весь сиял от серебра посуды, и переливался радугой фруктов в круглых блестящих вазах, и сверкал бокалами, и искрился шампанским в ведерке, и мясной дух витал над ним, уносился ввысь к лепному потолку, растекался по стенам, где горели свечи… да, нет, самые что ни на есть настоящие факелы.
 …А стулья были с изогнутыми подлокотниками и высокими спинками, а странные, полукруглые окна почти под потолком, а камин — здоровенный, под старину, и вполне натурально трещал поленьями, а перед ним белела шкура — тоже вроде натуральная, и все это повергло Алену в ступор, окончательно убедив, что она каким-то чудом попала в средневековый замок на рыцарский пир.
 Не хватало только узкомордых псов в ошейниках с шипами и с угрожающими оскалами.
 И еще, пожалуй, чаши с водой, где можно руки помыть. Кажется, именно так поступали хозяева замков.
 Что-то не то у него со вкусом, подумалось ей с некоторой досадой.
 Как-то это все… Дико. Даже пошловато.
 И почему нигде не видать бивней мамонта или, на худой конец, оленьих рогов?
 Ольга пихнула ее в бок.
 — Впечатляет? Шкура не настоящая, это ковер такой. А все остальное взаправду. — Она хихикнула и шепотом добавила: — У Кира совершенно нет воображения. Дизайнеров он не звал, а у самого, видишь, что получилось? Для собраний зала хороша, очень впечатляет, да? Ну, садись, чего ты?
 Это был заранее продуманный ход. Ольга вполне могла попросить тетю Марусю накрыть стол на кухне — и места предостаточно, и обстановка душевней. Но здесь гораздо удобней вести игру и наблюдать за действующими лицами. Кирилл столовую свою не любил, потешился слегка, пока красоту наводил, а потом вздохнул, опечалился, сказал, что здесь не креветок надо есть или любимую его яичницу с беконом, а сырое мясо руками.
 Так что сейчас они с Аленой в равном положении, удовлетворительно решила Ольга и оглядела обоих быстрым, внимательным взглядом.
 Ясно.
 Почти все ясно. И, кажется, она не ошиблась, и на этот раз все-таки — пан.
 — Я до стола не достаю, — сообщила Ташка, усевшись первой.
 — Давай тебе шкуру на стул положим, — предложил Ромка.
 — Это не шкура, — заспорил Кирилл, — это…
 — Ковер, я уже говорила. Все прониклись, Кир, и поняли, что бедного зверушку ты не убивал.
 — Оля!
 — Что? Садись, а? Тетя Маруся старалась, гуся запекла, салатов каких-то сногсшибательных наворотила, за овощами в теплицы ездила…
 — Корову доила, — поддакнул Ромка.
 — Сейчас получишь!
 Ольга погрозила ему кулаком, и вдруг подумала, что… может быть… стоит попробовать снова… Ну, почему нет, в конце концов? Ей тоже когда-то должно повезти!
 Или нет?
 Или не сейчас?
 — Оль, я принесу Ташке подушку, ладно? — тоном пай-мальчика произнес Роман.
 — Я сама.
 Когда она вернулась, все более-менее устроились, и пауз больше не возникало. Ужин пошел своим чередом. После первого тоста — естественно, «за знакомство» — Ромка оживился, раскраснелся и взял бразды правления в свои руки, и речи говорил, и гуся нахваливал, и Ташку смешил, и за Аленой ухаживал, и Ольге успевал глазки строить.
 Если бы Кирилл хоть немного соображал, он бы обязательно себя похвалил за проницательность. Не зря же предполагал на собственной свадьбе Ромку определить в тамады.
 Но Кирилл не соображал ровным счетом ничего, и своих грандиозных планов не помнил, и талантов приятеля оценить был не в силах, а все глядел на тонкие запястья, на рыжие всполохи, скользящие по узким плечам к груди под просторной, с унылыми складками блузкой.
 И мечталось подхватить огненный локон одним пальцем, закрутить легонько, отпустить и долго-долго смотреть, как он упадет, рассыплется искрами, и глазам станет больно от нежности.
 Раздался вдруг переливчатый звон, и Кирилл тяжелым взглядом обвел присутствующих.
 Что они тут делают, а? Ташку немедленно в ясли… тьфу, в школу! Ольгу в Москву, давно ей пора к работе возвращаться. Ромку домой, а то вообразил себя гвоздем вечера, сидит, ржет, Алене вина подливает.
 «Всем в сад!»
 Никто и не подумал сорваться с места и исчезнуть, испугавшись его раздраженного взгляда.
 Дураки какие! Ни черта не понимают!
 Ольга все постукивала вилкой по бокалу. Вот откуда звон.
 Завтра же он отправит сестричку восвояси, и станет жить один, и приглашать Алену на ужин — тоже одну. И никто не будет хихикать, звенеть, пыхтеть, спрашивать, отвлекать.
 Они останутся вдвоем.
 Тут она посмотрела на него, и Кирилл явственно понял, что плевать ему — будут они наедине или в толпе. Только бы она подольше не отводила от его лица пронзительных темных глаз. Вот так. Так.
 — На меня сегодня внимания обратят или как? — отчаянно возопила его упрямая сестрица.
 — Да. Да, конечно, — сказала Алена, быстро обернувшись к ней.
 Кирилл рассердился и с досады принялся жевать гусиную лапку, да так интенсивно, что рядом пфыкнула Ташка.
 — Вы чавкаете, — конспиративным шепотом сообщила она.
 — Хм… И фто? — пробурчал он недовольно с набитым ртом.
 — Кирилл! — окликнула сестрица. — Ты меня слушаешь?
 — Пусть ест, — вступилась за него Ташка, — уши-то у него свободные.
 Алена погрозила ей кулаком.
 Остальные стали дожидаться, пока он прожует и станет адекватен. В полной тишине Кирилл расправлялся с треклятой ножкой.
 — Ну? — сказал он, покончив с ней, и изящным движением промокнул губы салфеткой.
 Аристократ, елки-палки. Теперь она точно решит, что он — полный кретин.
 И может быть, возьмется прививать ему хорошие манеры, а? Остается надеяться только на это.
 — Значит, так, — глубокомысленно изрекла Ольга, добившись-таки внимания, — Роман Геннадьевич сегодня развлекал нас на полную катушку, но я взяла на себя смелость его перебить…
 — А покороче? — хмыкнул Кирилл.
 — А поясней? — подпел Роман Геннадьевич. Первому Ольга не ответила, второго пообещала прибить. И продолжала тем же торжественным голосом:
 — Я взяла смелость его перебить, потому как у меня есть новость. Даже две новости.
 — Одна плохая, вторая — очень плохая? — уточнил нетерпеливый братец.
 — Обе хорошие, — благосклонно ответила сестрица.
 — Ну, ну. Одну я, кажется, знаю, — пробормотал Ромка. Алена потешалась на всю катушку, впервые за ужин не думая о том, кто сидел напротив.
 — Конечно, знаешь, — кивнула Ольга и обратилась к остальным, — Роман Геннадьевич был так любезен, что помог мне взять в «Тарханах» кредит.
 — Зачем тебе кредит, Олька? — внезапно помрачнел Кирилл. — Сколько раз я тебе говорил…
 — Знаю, знаю, ты у нас граф Монте-Кристо и готов к неограниченной спонсорской поддержке. Только не надо наши семейные разногласия выносить на публичное обсуждение.
 — Сильна! — оценил ее тираду Роман.
 Ольга промочила горло и повернулась к Алене.
 — А теперь — новость номер два. Имеющая к тебе непосредственное отношение. Только сначала скажи мне, готова ли ты совсем из школы уйти?
 — Как это уйти? — встрепенулась Ташка.
 — Куда уйти? — растерялась Алена.
 — Ко мне. Кредит я взяла, чтобы окончательно с долгами расплатиться и открыть настоящий дом моделей, ясно? И я хочу тебя взять на работу. Согласна?
 — Ты ее в Москву зовешь, что ли? — спросил Кирилл таким тоном, что все сразу уставились на него.
 Перекошенная физиономия хозяина дома не сулила ничего хорошего.
 Ольга мысленно восхитилась.
 Значит, все же, пан. А как насчет панночки?
 Она покосилась на Алену, которая самым беспардонным образом таращилась на Кирилла. Бледные реснички хлопали туда-сюда, губы дрожали, стремительно и неотвратимо проступал румянец.
 Так, так, так.
 — Ну, что? Ты поедешь? Алена повернулась к ней.
 — Куда? В Москву? Насовсем? — Это прозвучало с немыслимой горечью.
 — Сначала в Париж, — будто мимоходом уточнила Ольга.
 — В Париж, — повторила Алена и заполыхала щеками ярче, — в Париж?!
 — Это город такой! — пояснил Кирилл, выбираясь из-за стола. — Во Франции. Столица, так сказать. Там еще Эйфелева башня имеется, может, слыхали?
 Ташка, от неожиданных известий слегка притомившаяся, тут же вставила обрадованно, не уловив иронии:
 — Конечно, слыхали! А еще в Париже Нотр-Дам, Лувр и Елисейские Поля.
 — Очень образованный ребенок, — похвалил Роман.
 — Кирилл, ты куда? — окликнула Ольга брата, который решительно продвигался к двери.
 — Покурю, — бросил он.
 Алена машинально поднялась следом.
 — Ты тоже покурить? — усмехнулась Ольга.
 — А? Что?
 Она села обратно.
 — Да нет. Мне просто надо… подумать. Ты как-то… Я ничего не понимаю… Это все серьезно?
 Ольга вдруг подумала, что слегка переборщила. Реакция оказалась слишком бурной.
 Конечно, они ошеломлены, как и предполагалось. И еще не видят выхода. То есть, вообще ничего не видят. И, действительно, не понимают ее тонкой игры.
 А может, это и к лучшему?
 — Ты успокойся, — Ольга сжала ее ладонь, — тебе просто нужно все осознать.
 — Вот именно…
 — Но ничего же особенного не произошло. Просто мне, наконец, дали зеленый свет. Я же тебе говорила, что давно этого добиваюсь, вот получила приглашение на участие в показе «осень-зима» в Париже. И шарфы твои очень, очень кстати пришлись. Коллекция с ними выигрывает раз в пять. Или даже в пятнадцать.
 — Я чужой на этом празднике жизни, — вклинился вдруг притихший на время Роман. — Ташка, давай поговорим. Как ты считаешь, на зимнюю резину уже пора переходить или еще немного подождать?
 Ташка сочувственно погладила его по руке.
 — Вам, наверное, не надо больше пить, дядя Рома.
 — Ему, наверное, надо выйти вон! И не сбивать людей с мысли!
 — Молчу, молчу, — пропыхтел Ромка.
 — Так, на чем я остановилась? — досадливо сморщилась Ольга. — Ага, коллекция. Значит, шарфы с аппликациями просто блеск! Для весны мы придумаем что-нибудь еще. А пока тебе надо решить вопрос со школой. Загранпаспорт у тебя есть?
 Алена отрицательно покачала головой. Там, в голове, было пусто и почему-то тяжело. Почему? Если пусто, должно быть легко. Но тяжесть была просто невероятная.
 Плохо, что Кирилл ушел.
 И еще неизвестно, вернется ли.
 Вообще ничего неизвестно. Какая еще к дьяволу Москва? Какой к чертям собачьим Париж?
 Он нужен ей.
 А Париж — нет. В Париже только Эйфелева башня, Лувр и Нотр-Дам. Кирилла там нет, это уж точно.
 Впрочем, его и здесь нет. У нее его нет.
 — Ну, что ты как мешком накрытая? — разозлилась Ольга. — Паспорта сделаем, это не вопрос. Если хочешь, пока возьми в школе отпуск за свой счет. Если уж так тебе не хочется увольняться.
 — При чем тут — увольняться?!
 Вот и Ольга думала, что ни при чем.
 — Не могла ты заранее сказать, а? — Алена смотрела с отчаянием. — Не могла предупредить? Я бы хоть немного… подготовилась.
 — Да я сразу, как узнала, — пролепетала Ольга.
 — Сразу. И что теперь делать?
 — Штаны снимать и бегать, — подал голос Ромка, и обе женщины взглянули на него угрюмо, а Ташка повертела пальцем у виска. — Глупость сказал, — тотчас согласился он, но не удержался от язвительности: — А вы что-нибудь умного за последнее время сказали, что ли? Квохчете, как две курицы! Ах, Париж, ах, загранпаспорта…
 — Ташка, пожалуйста, покажи дяде Роме второй этаж, а? — попросила Ольга. — То есть, наоборот. Пусть он тебе покажет.
 Алена кивнула, поддержав эту идею, и Ташке пришлось подчиниться. В любом случае, можно ведь и под дверью подслушать. Дядя Рома вряд ли будет возражать, скорее, присоединится с энтузиазмом.
 Дождавшись, пока они выйдут, Ольга спросила, будто это только сейчас пришло ей в голову:
 — Ты не хочешь отсюда уезжать?
 — Не знаю, — простонала Алена, — я ничего не знаю. Я давным-давно мечтала поехать в Париж, а теперь не знаю. И белого пальто у меня все равно нет! И в кафе мне ждать некого! А что с Ташкой делать, а? На кого я ее оставлю? Да нет, я ее не оставлю!
 — Ташка с нами поедет, это с самого начала было известно, — раздраженно заявила Ольга, — а вот про все остальное я не поняла.
 Алена взмахнула руками.
 — Кому известно-то? О чем ты говоришь? Куда я ребенка сорву посреди учебного года?
 — Отпросишь на неделю, тоже мне проблема! Главное, тебе самой решиться! Так что там про пальто-то и кафе? О чем ты бормотала?
 — Я не бормотала.
 Она просто бредила, вот что. Надо взять себя в руки, но это кажется совершенно невозможным. Нет, нет, нужно успокоиться. Как говорила Ольга? Вот-вот, осмыслить. Осознать перемены. Значит, новая работа, незнакомый город, Ташку не только отпрашивать, но в другую школу переводить, квартиру продавать, или что? Или как?
 Да никак, никак! Ни при чем здесь квартира и школа! Правильно Ольга сказала, главное — решиться.
 А разве она может? Тем более сейчас, когда есть что терять. То есть, терять-то как раз нечего, но можно найти.
 А как же Париж, проговорил кто-то в ее пустой голове.
 В Париж надо съездить обязательно. Вряд ли от этого будет какой-то толк, но стоит ведь попробовать. Кто его знает, а вдруг среди французов найдется один — богатырского вида, с васильковыми глазами и чтобы непременно назывался Кирилл.
 Ну, вдруг так бывает?
 …В общем, она, конечно, сошла с ума.
 Самое время сходить с ума, а как же! Перед ней прямо на блюдечке с голубой каемочкой положили мечту. Бери, пользуйся, воплощай, черт тебя побери!
 А она умом тронулась! Ну, идиотка, право слово!
 — Нет, — твердо сказала Алена, и Ольга приготовилась уговаривать, убеждать и дальше чинить свои «козни», — нет, такие вопросы с бухты-барахты решать нельзя. В Париж я, конечно, поеду. Но с переездом в Москву, это ты, Оль, загнула. Тут надо подумать.
 — Да уж. Как раз тут и подумай.
 — Прямо сейчас? — уточнила Алена.
 — Ну, вообще, конечно, время есть. Послезавтра я уезжаю, решу все на месте, последние приготовления перед показом закончу.
 Она устало вздохнула. Ну их к дьяволу всех, честное слово! И что это она вздумала пробоваться на роль доброй феи и разлучницы-судьбы заодно?! Как только взбрело такое в голову? Подтолкнуть решила. Помочь. Никогда еще Ольга не чувствовала себя так глупо.
 И правда, дурацкая была идея.
 Кирилл ушел курить и возвращаться не собирается.
 Алена в полной прострации и ничего решить не может.
 А ей, Ольге, давным-давно, между прочим, надо быть в Москве, укладывать чемоданы, устаканивать конфликты, раздавать затрещины и пряники. Ни разу в жизни, с тех самых пор, как из Нижнего она перебралась в столицу, и стало ясно, что дизайнер из нее куда лучший, чем художник, Ольга не пускала дело на самотек, успевая контролировать все и вся.
 Работа была ее другом, любовником, учителем, пристанищем — всем! Потому и с Ромкой ничего не вышло. Когда он понял, что в Пензу она не вернется, письма пошли реже, приезд в гости все откладывался, а ее выманить из столицы он и не пытался.
 Со временем они даже порадовались, что все сложилось так, а не иначе, и дружить у них получалось, а вот жить вместе — может, и не получилось бы.
 И все-таки жалко. Обидно.
 Она была уверена, что Кирилл поступит иначе. Если, конечно, все так, как ей кажется. Что он придумает выход, обязательно придумает. Ее брат соображает гораздо лучше остальных известных ей мужиков.
 Наверное, что-то она упустила из виду. Не учла чего-то важного. Или просто вступила в игру слишком рано, когда еще толком ничего не понятно, и неизвестно, что делать и стоит ли вообще предпринимать какие-то шаги.
 А ей вздумалось их заставить эти шаги пройти. Хотят ли, нет, готовы или не слишком — ступайте, ребята, и точка!
 Отыграть бы назад. Подумать еще чуть-чуть. И дать им время подумать тоже.
 Э-эх! Кажется, все-таки они с Киром похожи. И его обычная, несвойственная ей, горячность проявилась в самый неурочный час. Теперь отдувайся, милая, как знаешь.
 — Ален, ты как будто расстроилась, — виновато произнесла Ольга, не зная, что больше сказать.
 — Да нет, — та вздохнула и покосилась на дверь в нелепой надежде, что сейчас зайдет Кирилл и все решит за нее.
 И никуда не надо будет ехать, и у них будет свой Париж — один на двоих. А больше ничего и не надо.
 Почему Кирилл?
 Разве она сама не может сделать хоть что-нибудь решительное, отчаянное, что-то, что навсегда избавит ее от тоски по белому пальто и всей остальной чепухи?
 — Нет, — повторила она уверенно, — не расстроилась, а задумалась. Знаешь, я, правда, очень долго о Париже мечтала. Мы однажды с подружкой сбежали с уроков, кино смотреть, я уже не помню названия, но фильм был такой потрясающий, и как раз про Париж. Там все было, как… ну, не знаю… как в кино было. Женщина и мужчина. Они все мучились, не понимали друг друга и любили страшно. По-настоящему. Хм… в общем, наверное, по-другому и нельзя любить. Потом они поругались всерьез, что-то там было такое, знаешь, окончательное. Но она все равно его ждала. Всегда ждала. Однажды сидела в кафе на набережной и тоже ждала. Это было их кафе, понимаешь? И вот она сидела в своем шикарном белом пальто, вспоминала, плакала даже, кажется, и уже не верила, но все продолжала ждать. И он приехал.
 Алена замолчала, пожала плечами и взглянула на Ольгу с усмешкой.
 — Глупо, правда? Я так хотела, чтобы у меня все было, как там. А в жизни ведь так не бывает.
 — Бывает, — без энтузиазма сказала Ольга, — только у других почему-то.
 — Вот и я говорю. Даже белое пальто, такое, как в кино, никто в жизни не носит. Разве только артисты какие.
 Они, не сговариваясь, потянулись к бокалам. Молча чокнулись, выпили, прикрыли глаза.
 — Если ты серьезно, то я перееду в Москву, — медленно изрекла Алена, все не открывая глаз, — тут меня ничего не держит.
 — Ничего?
 — Ничего!
 — Тогда давай, увольняйся, собирайся. Но сначала полетим в Париж.
 — Полетим, — кивнула Алена.
 И тут дверь распахнулась и внутрь ввалилась Ташка, раскрасневшаяся и сверкающая, как тульский пряник.
 — Мам, правда? Правда, полетим? Ты не передумаешь?
 — Ты подслушивала, что ли? — подозрительно сощурилась та.
 — Нет, — ответил за Ташку Роман, — мы просто мимо проходили и услышали. Нечаянно.
 — За нечаянно бьют отчаянно, — многозначительно произнесла Ольга, — сходи, крикни Кирилла, будем обмывать отъезд.
 Ташка носилась вокруг стола, визжа и корча развеселые рожицы. Предстояло настоящее, восхитительное приключение, и она все не могла взять в толк, отчего лицо у матери такое печальное.
 Алена и сама этого не знала.
 Только когда вошел Кирилл и в его глазах она увидела отражение собственной тоски, в голове слегка прояснилось. Нет, нет, нет, она не хочет уезжать, она не может, ей не надо, нельзя!
 Однако, за весь вечер он не вымолвил ни слова против их планов, злобных физиономий больше не корчил, в ее сторону глядел лишь изредка и с какой-то непонятной, но весьма отчетливой неприязнью.
 Будто она подвела его, обманула.


* * *

 Алена взялась мыть полы перед самым отъездом, но Юлька выхватила швабру и ворчливо заявила, что так не делается. Дороги не будет.
 — Не будет, если после нас кто помоет, — возразила Алена. — А после мыть некому. Что ж квартира пылью обрастать будет?
 — Приду на неделе и помою, — заверила Юлька, — и хватит разговоров, давайте сядем на дорожку. Ты родителям звонила?
 — Ой, не надо об этом! — взмолилась Алена, не желая даже вспоминать, что ей пришлось выслушать.
 «Интересно было бы знать, на какие такие деньги ты в Париж собралась? Мы с отцом всю жизнь работали, а вот что-то по заграницам кататься у нас средств не хватает. Да, да, да, лучше бы ты нас с мамой в Ленинград свозила, мы сто лет не были в Ленинграде, а там как раз сейчас открылась выставка…» И так далее, и тому подобное.
 Она даже прощаться не заехала, послала по почте перевод. На Ленинград. Это очень сильно смахивало на откуп.
 — Где Ташка?
 — Во дворе с ребятами прощается. Господи, мы же никогда так надолго не уезжали, — всплеснула руками Алена, — я, конечно, возила ее в Москву, и в Питере мы были в позапрошлом году, и на море, но всего-то недельку, не больше…
 — Прекрати завывания! — решительно остановила ее Юлька и позвала из комнаты Влада, который возился с компьютером.
 — Ты еще! Приспичило комп чинить, который еще сто лет никому не понадобится! Они же на поезд опоздают!
 — Не сто лет, а полмесяца всего! — возразила Алена слабым голосом.
 Влад добродушно заявил, что это мандраж и никуда они не опоздают, а компьютер все равно надо сделать. Примерно в середине его тирады раздался телефонный звонок.
 — Ну, вот, — Юлька сделала страшное лицо, — сейчас она еще прощаться будет часа три с какой-нибудь математичкой или историчкой.
 — Нет, я с ними еще на прошлой недели попрощалась, — недоуменно высказалась Алена на пути к телефону.
 — Тогда это родители, — обреченно решила Юлька и присела на чемодан в прихожей, — еще не лучше!
 Действительно, или родители, или из школы. Больше-то звонить все равно некому. С Ольгой они еще утром по сотому разу все обмусолили и договорились встретиться на вокзале.
 Может, просто номером ошиблись?
 Ну, давай, давай, придумай еще что-нибудь, такое же реальное и безобидное. Ты же трусиха! Самая настоящая трусиха! Ты даже самой себе боишься признаться, от кого ждешь звонка.
 Конечно, ошиблись!
 Или родители!
 С чего бы звонить ему?!
 — Алло, — сказала она, добредя наконец до телефона.
 Собственный голос показался похожим на мышиный писк.
 — Здравствуй, — прозвучало в ответ, и Алена суматошно огляделась, в безумной надежде спрятаться от колокольного звона в груди, кроме которого в мире ничего не осталось.
 Только ее разбухшее сердце и голос — близкий, будто он стоит рядом и обнимает за плечи.
 Она никогда еще не слышала его голос по телефону и не узнала, но поняла, сразу поняла, что это он.
 Наверное, надо что-то сказать. По телефону обычно общаются. Или нет? Или как?
 — Алена, — позвал он встревоженно, — ты здесь?
 — Ага, — глупо ухмыляясь, ответила она, — как поживаешь, Кирилл?
 Хороший вопрос. Можно еще про погоду спросить. Тоже ничего себе тема.
 — Я поживаю у твоего подъезда. Можно подняться?
 — Куда? В смысле, как у подъезда? Что ты тут делаешь?
 — Мне надо с тобой поговорить.
 Нет. Этого не может быть. Что такое срочное он хочет обсудить? Или он не знает, что именно сегодня, через час с небольшим поезд №172 — или 173?! — должен увезти их с Ташкой в Москву. А потом самолет — тоже с каким-то там номером или они без номеров? Она никогда не летала на самолетах и не знает ничего такого! — В общем, самолет унесет их еще дальше. Аж до самого Парижу.
 Вот как.
 И вещи уложены. И мысли упакованы. С первым она справилась в полчаса. А второе было трудней, очень трудно. Но ведь получилось. Или только кажется?
 А он хочет поговорить.
 И вся упаковка к чертовой бабушке!
 Она стояла, прижав телефонную трубку к плечу, и ровным счетом ничего не соображала. Пожалуй, лишь то, что он совсем рядом, и хочет зайти. Вот это Алена поняла отчетливо.
 И что дальше?
 — Так что? Я поднимусь?
 — Конечно, Кирилл. Это ничего не значило.
 Кретин! Как будто если бы она сказала «нет», ты бы остановился!
 Кирилл резко вынул хендз-фри, едва не оторвав вместе с ним ухо.
 А может, и остановился бы. И был бы трижды кретином. Ведь топтался же он на месте все это время! И было совершенно непонятно, почему.
 Алена повесила трубку и мрачно уставилась на дверь. Нет, это ничего не значит. Он зайдет попрощаться. Передать гостинцы для сестры. Все просто.
 — Ну, кто там? — выскочила из кухни Юлька. — Родители, да? Что они еще сказали? У тебя лицо… его как будто нет, этого твоего лица. Накапать валерьяночки?
 Алена медленно провела ладонью по лицу, которого не было.
 — Не надо валерьяночки. Ты… Вы с Владом можете меня во дворе подождать?
 — А ты тут тем временем рыдать будешь, да? — возмутилась Юлька. — Что ты за человек такой, Алька?! Хоть раз в жизни плюнула бы на приличия и поревела мне в жилетку! Ален, ну чего ты?
 — Пожалуйста, пожалуйста! Подождите меня снаружи.
 — Влад, пойдем, — поняла, наконец, Юлька, — тут намечается прощание славянки.
 За ними хлопнула дверь, и Алена замерла в коридоре.
 Как в кино, вдруг подумалось ей, когда все решается в последний момент. Сердце точно сейчас лопнет.
 Что решается-то, дуреха?! Что ты опять выдумываешь?
 Шаги.
 Это он идет. Только он ходит так, что стекла начинают припадочно дрожать.
 Он идет к ней. А она, как дура, сидит на чемодане. Очень трогательно. И правда, прощание славянки. Отыскать бы еще белый кружевной платочек. Боже мой, ну что же делать?! Как, как это пережить? Пусть бы был уже завтрашний вечер, и столичные огни, и суматоха, и одиночество, и слезы в три ручья, когда голова коснется чужой подушки в чужой кровати.
 И чтобы точно было известно, что назад пути нет.
 Лопнуло не сердце, лопнуло что-то в голове, и от этого осмыслить происходящее было невозможно. Оставалось только сидеть и ждать.
 — У тебя открыто, — сообщил Кирилл с кривоватой усмешкой, возникнув в коридоре.
 — Я тебя ждала, — пояснила Алена, взглянув на него снизу вверх со своего чемодана.
 Он прислонился к стене. Говорить было трудно. Если б кто знал, как трудно было говорить!
 Оттого и усмешка, что скулы сводило тоской и рот от тяжести непроизнесенных, неизвестных слов съехал на сторону.
 — Ты едешь? — спросил Кирилл зачем-то.
 — Еду, — кивнула она.
 — Одна?
 — С Ташкой. Она во дворе.
 — А Балашов? Вы с ним… ты его видела?
 Алена не сразу поняла, о чем это он. Ах да, Балашов. Ее бывший муж. И что? При чем тут он?
 — Я его не видела, — отчеканила Алена.
 — Я не хочу, чтобы ты уезжала, — быстро сказал Кирилл, не услышав ее.
 Ему было все равно, что там такое с Балашовым. Просто трудно было говорить. Очень трудно. Гораздо легче получилось про Балашова, который совершенно ни при чем.
 — Слышишь? Я не хочу, чтобы ты уезжала!
 — Ты не хочешь, чтобы я уезжала, — послушно повторила Алена, — я поняла.
 Не так. Не то. Болван! Кретин!
 — То есть, я хочу, чтобы ты вернулась.
 — Куда? — уточнила она деловито и обвела руками прихожую. — Сюда? Я уже подготовила документы на продажу. И из школы уволилась.
 — Я знаю, — кивнул Кирилл, — ты смелая.
 — Смелая?! — изумилась она.
 Конечно. Конечно, она очень смелая. Он знать не знал, какая она смелая, и злился, и восхищался, и завидовал, когда понял. Перемены — любые! — его пугали невероятно. И он не менялся и ничего не менял. А зачем, собственно?
 Зачем? Теперь он точно знал, зачем.
 — Возвращайся, Ален, — сказал тот Кирилл, который знал.
 А тот, что боялся перемен, мелко и беззвучно рассмеялся. Возвращайся! Что ты ей предлагаешь? Себя? Взамен на карьеру, столицу и новую жизнь? А что ты предлагаешь себе, недоумок? Вечную любовь и «они жили долго и счастливо»! Оптимистично. А главное — так реально! Забыл, что ли? Ты не умеешь, тебе нельзя, у тебя есть работа и дом, иногда — девицы, которые как бы есть, а на самом деле их нет. Очень удобно, разве ты не помнишь? Что-то другое совсем тебе не подходит.
 Несовместимость, слыхал такое умное слово? Так это о тебе и вечной, твою мать, любви! Ну, куда тебя понесло?! Давай, поцелуй ее на прощание, занеси в графу «неудачи» очередную, под кодовым название «попытка соблазнить рыжую училку — чужую жену и мать чужого ребенка», и ступай себе с Богом.
 Заткнись, приказал Кирилл, который решил не бояться.
 — Слышишь, Алена? Возвращайся! Давай… попробуем.
 — Кирилл, — устало произнесла она, — мне не двадцать лет, я пробовать не могу, у меня не получится.
 — А если рискнуть?
 — А потом собирать себя по запчастям! — зло выкрикнула она и поднялась-таки с чемодана, оказавшись совсем близко к Кириллу.
 Он встряхнул ее, но тут же выпустил.
 — Черт возьми, почему собирать?! Почему у нас не может получиться?!
 — Может, да. А может, нет.
 Ух, как же он разозлился! Он сам говорил себе то же самое, еще вчера, еще пять минут назад, и это было ужасно, глупо, отвратительно! И — справедливо, черт возьми все на свете.
 Может — да. Может — нет. И никто на свете не даст гарантии, и никому еще не выдавали патент на любовь. И не надо! Не надо. И даже нечего пытаться понять непостижимое, неуловимое, невозможное что-то, что все-таки иногда случается. Очень редко. Но с ними же вот — случилось. Осталось только принять это. Не понять, потому что понять — нельзя. Разобраться, осмыслить, упаковать в чемоданы, белое к белому, черное к черному, взвесить, оценить, выкинуть лишнее и… наклеить ярлык — нет, нельзя!
 Это лист белый, а закорючки на нем — черные, и все предельно ясно, и даже, возможно, правильно расставлены знаки препинания. А на самом деле — бескрайняя, неделимая радуга, и не дотянуться до нее никогда, но видно, как она сияет и переливается, и бьет по глазам буйством красок, и только один, один-единственный, тебе подходящий цвет, оставить невозможно.
 И фиг разберешься, где точка, а где — многоточие.
 — Ты… Я не нравлюсь тебе? — спросил Кирилл очень раздраженным голосом, будто эта мысль раньше не приходила ему в голову, а теперь он злится, что был таким идиотом.
 Он смотрел на нее, темная лохматая челка висела у самых бровей, и он встряхивал головой, и в глазах у него было отчаяние.
 Вот дурак!
 Алена подумала вдруг — если ты не поцелуешь меня, я умру.
 Точно умрет! Против всех законов физики, химии и прочей лабуды, просто перестанет быть. Раз и нет.
 Как в цирке. Только не смешно.
 Он с трудом разжал кулаки, внутри которых были влажные, противные ладони, а силы не было. И непонятно откуда она взялась, эта сила, когда он притянул к себе рыжую, храбрую, долгожданную — свою! — женщину.
 Стиснув худые плечи, он придвинул ее поближе, чтобы рассмотреть, понять, разобраться, черт побери! Уже зная, что бессилен.
 — Я не отпущу тебя, — сказал Кирилл с удовольствием, ничего не рассмотрев и ничего не поняв.
 — Мне страшно.
 — Мне тоже.
 — Неправда, — она с силой потрясла головой, и одна пламенная прядь задела его щеку, — неправда, ты просто упрямый, вот и все. Вбил себе в голову, что я тебе нужна.
 — Ты мне, правда, нужна, — подтвердил он, завороженно глядя, как осыпается золото, — и я, правда, упрямый. Откуда ты знаешь?
 — Догадалась, — сказала она ехидно.
 И тогда он ее поцеловал. Выносить это все было невозможно. Он устал сомневаться, а ее губы были так рядом, и волосы, волосы горели под его пальцами, и щекотали подбородок и щеку, когда она тряхнула головой, споря с ним.
 Нет, невозможно было выносить!
 Хватит.
 И плевать, что там, точка или многоточие.
 Так он думал. А потом думать перестал. В голове грянул гром, шарахнули молнии, уши заложило, как будто в самолете на очень, очень, очень большой высоте. На седьмом небе, буквально. И сладко было там, на этом небе, и горячо, и немножко больно, потому что губы у нее оказались подвижными и сильными, и ей тоже, наверное, все это надоело, и сдерживаться она не могла, и прикусывала его нижнюю губу, и стукалась зубами о его зубы, и прохладными пальцами крепко сжимала его шею, словно боялась упасть.
 Ну да, боялась.
 Она же сказала, что ей страшно. На такой высоте кому угодно будет страшно.
 Только вместе, только с ним вдвоем бояться было приятней. В тысячу, нет, в миллион раз приятней. И вкусно, и жарко, и несказанно прекрасно.
 Только с ним.
 Только с ней было так. Как быть не могло, но вот же — есть! И какое к черту многоточие — восклицательный знак. Вопросительный. И без остановки, потому что остановиться еще страшней, чем взлетать.
 Они выпали из поцелуя и шарахнулись в разные стороны.
 Он моргнул и посмотрел на нее тревожно и очень внимательно.
 Алена громко вздохнула.
 — И что? Что теперь делать?
 — То же самое, — серьезно сказал он, — или тебе не понравилось?
 — У меня поезд. А потом…
 — Потом самолет, я в курсе. Мадам едет в Париж. И что такого? Ты же вернешься. Алена, ты ведь вернешься?
 — Иди к черту, — отвернулась она.
 Не заплакать бы, вот что. Совершенно лишнее. Нет, она не заплачет, она умеет держать себя в руках.
 Какого лешего он ждал так долго?! Ну, почему, почему?
 — Я дурак, — сердито проговорил Кирилл, отводя взгляд от ее глаз, где читалось все ярко и отчетливо.
 Читалось, а он, идиот распоследний, чуть было не проспал все на свете!
 Забился в объятия страха и ждал знака свыше, когда уже можно будет вздохнуть свободно и выйти наружу — таким же, как был. Только оказалось, что это невозможно. И знака не было, и он уже не такой, как раньше.
 Когда в первый раз он увидел ее — бледную, взвинченную, в нелепо съехавшем на лоб шарфике, с обкусанными губами и длинным унылым носом, и глазами, в которых стояла густая, сказочная, беспросветная ночь, — его прежнего не стало.
 А потом она сдернула шарф, и золото рассыпалось по плечам, и все в нем сделалось окончательно незнакомым, чужим, и весь он сделался будто оголенный провод — куда ни тронь, шарахнет разряд.
 Объяснить это было нельзя, никак и ничем.
 Так случилось, он превратился в кого-то другого. Или всегда был тем, другим, а только научился притворяться. Теперь оказалось, что у него есть сердце — не только работа и дом! — а сердце, которое требовало любви, и любило, и отчаянно стонало от боли. Потому что больно, очень больно было отдирать наросты, толстым слоем налипшие на него, пока оно трусливо пряталось в равнодушие.
 И когда он признал себя дураком, увидев в ее глазах безысходность, стало легче.
 Намного легче. И Кирилл, который решил не бояться, понял, что на самом деле ничего не боится. Все уже случилось.
 Если она не вернется, он поедет за ней, вот.
 Главное, чтобы она захотела этого.
 — Ну, что ты стоишь? У тебя же поезд, — весело напомнил он, и Алена вжалась в стенку плотней.
 Так и должно быть. Он убедился, что она — вовсе не то, что ему нужно. Подумаешь, поцелуй!
 — Да, — она твердо стояла на ногах, — пойдем.
 Он взял чемодан, но тут увидел ее глаза и, кажется, что-то понял.
 — Ты что?
 Она пожала плечами. Не говорить же, что не нужен ей этот поезд, и карьера, и его сестрица со всеми ее заманчивыми предложениями, и Париж, и Эйфелева башня, и кафе, и белое пальто, и…
 Она не станет говорить!
 Ей так хочется еще поцеловать его! Еще разочек. Только один раз.
 Громко всхлипнув, Алена выдернула у него чемодан и схватилась руками за большие, высокие плечи. Как давно ей хотелось.
 И встала на цыпочки, чтоб дотянуться до его губ. Но он уже летел ей навстречу и, подхватив ее под попу, поднял к себе, и стал целовать опрокинутое лицо, щеки с полосками слез, веснушчатый нос, взмокшие виски, на которых билась тонкая голубая жилка, нетерпеливые, расхрабрившиеся губы, шею, бледные брови, мокрые, трепещущие ресницы.
 Да. Да. Да.
 — Алена, — сердито позвал кто-то за дверью, — Ален, ты едешь или не едешь?
 — Мы едем, — сказал Кирилл, глядя в радостные шоколадные глаза, где вспыхивало солнце.


* * *

 Он сказал «мы». Он так сказал на пороге ее квартиры, где они целовались, словно безумные.
 Он сказал «мы», и повторял это еще много раз, пока они ехали до вокзала, и Ташка косилась подозрительно и недовольно, а за окнами проносился родной город, одетый в зиму, и впереди было счастье.
 Сначала разлука, а потом — счастье, вот как.
 Он сказал «мы».
 — Я закончу дела, возьму билет и прилечу к тебе в Париж. Посмотреть на твои замечательные шарфы. А потом мы поедем еще куда-нибудь, если захочешь, — как маленькой, втолковывал ей Кирилл на перроне.
 А сам гонял желваки, и мысленно умолял: «Только не трогай меня. Только не трогай сейчас». Иначе никто никуда не поедет, и она никогда ему этого не простит.
 Кирилл это знал наверняка. Ее нельзя останавливать, даже если она сама хочет, чтобы ее остановили.
 Нет. Держись. Пусть едет и добьется того, чего хочет. Кроме него, она ведь хочет еще кое-что, и он не имеет права поверить, что это не так. Он сильней, он поможет ей.
 «Только не трогай, не касайся меня сейчас!»
 Она понимала. Уговаривала себя понять. И стояла, сцепив пальцы за спиной, покачиваясь на пятках, в метре от него.
 Они о чем-то говорили, кажется.
 Ах да, о Париже, где они будут вдвоем. Вместе.
 Почему, черт побери, она должна ждать? Она и так ждала его слишком долго! Она больше не выдержит, она не может!
 Хорошо, что была рядом Ташка, которая знать ничего не хотела про тактичность и остальную дребедень вроде этого, и вместо того, чтобы с Юлькой и Владом стоять поодаль и делать вид, что все нормально, скакала вокруг, задавала дурацкие вопросы, злилась на что-то, и первым делом в вагоне, когда Кирилл забросил их чемоданы и вышел, спросила:
 — Ты что, мам, влюбилась в него, что ли? Хорошо, что была рядом Ташка.
 Алена поймала на себе взгляд, словно выстрел, и подошла к окну, под которым Юлька с Владом судорожно махали руками. Прощаются с ней, поняла Алена.
 Кирилл стоял боком, вдали. Он не махал и не прощался.
 — Мам, что ты ревешь? — возмутилась за спиной Ташка.
 Да?! Оказывается, реву? Но я же никогда не плачу на людях, я умею держать себя в руках, у меня воспитание, манеры и огромная сила воли. Безграничная просто.
 — Мне плохо, — прошептала Алена беззвучно. Нет никакой силы воли.
 Да и кому она нужна-то, а? Ей, Алене, уж точно не нужна. Ей нужен он. Только он, и почему, почему она должна снова ждать, набираться терпения, сжимать кулаки, держать себя в узде! Она не лошадь! Она не камень, которому все равно, куда катиться, когда его пнет чья-то равнодушная нога!
 Она — женщина, полюбившая мужчину. И все. Остальное ей привиделось, придумалось, нет ничего остального, просто нет!
 — Мам, что ты делаешь?!
 — Достаю чемоданы, — ответила Алена, — а ты возьми, пожалуйста, пакет с продуктами.
 — Зачем?!
 — До свидания, — вежливо сказала Алена попутчикам, которых не разглядела и которые были уже не попутчики.
 Нет, попутчик только один.
 И он никуда не едет, он остается в своем большом, мрачном доме, где в бассейне охренительный фонтан, а в столовой перед камином шкура, которая вовсе не шкура, а ковер. Он остается со своей работой за железным витым забором, с надеждой, ожиданием, упрямством, со своими дурацкими представлениями о свободе, которая нужна и ей тоже — так он придумал. Придумал, поверил в это, ощутил себя благородным рыцарем, не смеющим посягать на женскую независимость, и приготовился к ожиданию. И стоит вдалеке от поезда, — бедный, несчастный дурачок — и не может, боится понять, что ей не нужна свобода — такая свобода, — и не нужен Париж — Париж без него, — и ничего, ничего, ничего не нужно, когда на его лице блеф, и губы сложены в ободряющей улыбке, а в глазах — пасмурное, тяжелое, захлебнувшееся дождем небо.
 — Мама! Ну, мама! Куда ты?
 — Давай, Ташка, поторопись. Сейчас поезд тронется. Дай руку, прыгай…
 — Гражданочка, вы обалдели, что ли?!
 — Мама, пусти!
 — Прыгай, я говорю! Ну же, Ташка!
 — Алена, ты с ума сошла? Ты что делаешь?! Влад, что она делает?! Да возьми же у нее чемоданы!
 Кирилл уже взял. Он подбежал первым, вырвал из рук чемоданы, схватил Алену за плечи и сильно встряхнул, так что волосы выбились из платка, и его пальцы запутались в них, и дернули случайно, больно, и на глазах у нее снова выступили слезы.
 — Ты что? — спросил он тихо.
 — Это все вы! — неожиданным басом заревела Ташка и ткнула его в бок, а пакетом в другой руке шарахнула по ноге.
 — Наташа, погоди, — вцепилась в нее Юлька, — давай-ка отойдем на минуточку.
 — Поезд! — со взрослым отчаянием простонала та. — Поезд уходит!
 Все разом посмотрели. Действительно, уходит.
 — Ты свихнулась, — убежденно и весело сказал Кирилл Алене, сам дурея от неожиданной, невероятной радости, загрохотавшей в ушах, вспенившей кровь, вломившейся в сердце — без ключей, без отмычек, просто так.
 Все, и правда, просто.
 — Я не могу. Понимаешь, не могу, — Алена развела руками, — я чуть с ума не сошла.
 В небе, чуть было не придавившем ее отчаянием, сияло солнце.
 — Сошла, милая моя, — сказал тот, кому принадлежали эти небеса, и этот свет, и она сама, — мы оба сошли.
 — Вот это точно, — пробралась между ними Ташка, — вот это вы правильно заметили. Придурки! Мама, поезд ушел! Ту-ту, понимаешь? И ни в какой Париж мы не поедем! И все из-за этого… Да? Все из-за него?
 Она ждала подтверждения, хотя и так все было ясно.
 Алена улыбнулась и потрепала золотистую макушку, не понимая, не видя, что дочери нет дела до ее улыбок, до солнца в синем, васильковом небе. Нет и быть не должно, вот как.
 — Не трогай меня, — отпрыгнула Ташка, — трогай вон его! — И вмазала еще раз по Кирилловой ноге. И, запрокинув голову, прошипела: — Я тебя ненавижу! Все из-за тебя! Сволочь, сволочь, скотина!
 — Ташка! — завопила Юлька, а Влад молча кинулся в толпу, вцепился в худенькие, трясущиеся плечи, сжал, потащил, но обида оказалась сильней.
 Ташка вырвалась и выплюнула матери в лицо:
 — Ты обо мне и не вспомнила! Тебе плевать на меня! А я… я думала, мы… вместе, всегда будем вместе, мамочка! Я думала, мы в Париж поедем! Я никогда не была в Париже! Я… с ребятами попрощалась, что мне теперь говорить, а? Тебе все равно! Ты только о нем думаешь!
 Кирилл вдруг схватил ее в охапку, не обратив внимания на пинки и ругательства, которыми Ташка моментально осыпала его.
 — Хватит. Ну что ты? Она никогда про тебя не забывала! Разве ты не видишь? Таш, мы поедем в Париж!
 — Никуда мы не поедем! — завыла она, извиваясь в его руках, и невпопад колотя кулачками. — Никуда!
 — Перестань. Все будет хорошо.
 — Я тебя ненавижу! — Отчаясь вырваться, она боднула его в подбородок, и Кирилл едва не разжал руки от боли.
 Краем глаза он увидел, что Юлька что-то говорит Алене, закаменевшей с опущенной головой.
 Это ужас какой-то!
 Жить ей не хотелось. Как она могла забыть о своей девочке? Как могла даже не подумать о том, что ей тяжело и все это не нужно, и кажется, что чужой дядька отбирает у нее мать.
 Как? Как? С чего вдруг она возомнила себя смелой, с чего вдруг взялась одним махом решить за всех. За Ташку, которая впервые в жизни осталась на заднем плане. За Кирилла, который вполне мог дождаться, предоставив ей свободу. Полную свободу, черт подери!
 А она спрыгнула с поезда. Ну, как в кино. Она ждать не могла.
 Нет, ты могла, возразил отвратительный, занудный голос в ее голове. Могла! Но — не хотела! Ты отважилась сделать так, как хочется, а не так, как надо, как правильно, разумно, целесообразно, в конце концов!
 И вот — получай!
 Никогда у тебя не было «да»!
 И только ты в этом виновата. Ты одна.
 Надо пойти и взять билеты на следующий поезд, и обязательно успеть на самолет до Парижа. Обязательно! Твоя дочь не должна страдать из-за твоих глупых мечтаний. Твоя дочь не должна плакать!
 А я, спросила Алена с вызовом. А я сама? Могу и поплакать, да?
 Да.
 Нет!
 Я не хочу плакать и не хочу ждать, когда можно будет рассмеяться с облегчением. Я не хочу терпеть! Я хочу остаться и быть счастливой. Попробовать. Хоть немного.
 Я так хочу!
 — Отпусти ее, Кирилл, — холодно проговорила Алена, — это просто истерика.
 — Да, мамочка! У меня истерика! Потому что тебе плевать на меня! А мне плохо, плохо!
 — Ничего. Потерпишь.
 Юлька смотрела во все глаза. Такую Алену она не знала.
 Такую Алену никто не знал. Кирилл тоже. Но отпускать Ташку он не стал. Хватит с него! Он не всепонимающий, благородный тихоня-рыцарь!
 — Пошли в машину, — бросил он и двинулся вперед, то и дело уворачиваясь от маленьких кулачков, и даже не обернулся, чтобы проверить, идет ли Алена следом.
 Идет, конечно. Разве посмеет она ослушаться?! Пусть привыкает, черт побери! Как там? Он не тихоня, и он не ослик, которого можно поманить морковкой, или дать под зад, и решить все за него, и стоять с несчастной физиономией, когда выяснится, что в решении что-то упущено.
 Хватит. Она сколько угодно может так стоять, глотать слезы и задаваться вопросом: «А может, зря все это?!»
 Ему надоел этот балаган.
 Сейчас он засадит все семейство в машину, привезет домой, рассует по спальням, и пусть только попробуют сопротивляться!
 Нести брыкающуюся Ташку было очень неудобно, и он с тяжелым вздохом сунул ее под мышку, как чемодан.
 Чемодан орал благим матом и взывал к матери, которая семенила следом.
 — Пристегнись, — велел Кирилл, когда Алена плюхнулась на переднее сиденье.
 — Я никогда не пристегиваюсь, — презрительно сощурилась она.
 Он молча ждал, глядя на нее невозмутимо и внимательно. Она поджала губы и пристегнулась. Сзади хлюпала носом Ташка.
 — Мам, куда мы едем, а? К нему, да? У вас теперь медовый месяц, а я…
 — Заткнись, — приказал Кирилл.
 Это было так странно и так неожиданно, что Ташка послушалась.
 Зато завопила Алена.
 — Как ты разговариваешь с моей дочерью?!
 Он заглушил машину. Повернулся к ним и произнес очень медленно и отчетливо:
 — Это наша дочь. У нас медовый месяц, у всех троих. А потом наступят трудовые будни! Работа у меня тяжелая, и если кто-то и дальше собирается трепать нервы себе и другим всякими глупостями, предупреждаю сразу, рука у меня тоже тяжелая. — Это прозвучало с настоящей угрозой. — Всем ясно? Кто не согласен с постановкой вопроса, может подать апелляцию, — добавил Кирилл уже шутки ради.
 — Ма-ам, — протянула Ташка жалобно, — ты видишь, мам? Он нас бить собирается.
 — Не бить, а пороть. Это разные вещи. Еще есть вопросы?
 Глядя прямо перед собой, Алена потрясла головой отрицательно.
 — Ташка? — снова выгнул шею назад Кирилл.
 — Нет. У меня вопросов нет, — четко, как на уроке, отрапортовала она.
 — Вот и славно, — кивнул он, — тогда поехали обедать. А кстати, куда делись Юлька с Владом?
 — Ты их напугал, — мстительно сообщила Алена, — ревел, как бык.
 — Я не ревел, это ты ревела. Кстати, чтобы больше никаких таких концертов я не видел, ясно?
 — Ясно, ясно, — синхронно потрясли головами его женщины.
 И обе сцепили пальцы крестиком. А что? Неужели правда давать обещание никогда не хныкать, не капризничать и не жалеть себя, самозабвенно рыдая, уткнувшись в большое, сильное плечо?!


* * *

 Эти сумасшедшие все карты ей спутали. Не могли подождать, честное слово!
 Хотя, конечно, по большому счету все сложилось как надо, но ее план был лучше, сказочней, красочней и все такое…
 Ольга с досадой пощелкала зажигалкой. Не работает. Все против нее. И в тамбуре как назло никого нет!
 Не надо было ехать, вот и все! Чего это ей в голову взбрело? Мазохисткой заделалась ни с того ни с сего! Посмотрит на них и совсем одуреет!
 Пока она занималась сводничеством, собственное одиночество отошло на задний план, и так приятно было продумывать шаги, плести интригу, мысленно называть себя «доброй феей» и представлять, как все хорошо получится.
 Особенно после того, как Алена рассказала о своем Париже. О белом пальто и кафе.
 У Ольги прямо руки зачесались от нетерпения.
 Она придумала сказку. Пусть ей в этой сказке отведена всего лишь роль старушки в окошечке, которая, держась за концы своего расписного платочка, сообщает елейным голосом: «Долго ли, коротко ли…»
 У нее бы все получилось, если бы эти сумасшедшие чуть-чуть потерпели. Все было бы красиво и волшебно, и мечта бы сбылась. Пусть чужая мечта, но тогда бы можно было поверить, что… Что это в принципе возможно. Убедиться своими глазами. И, растрогавшись, утереть слезы все тем же платочком, вздохнуть полной грудью и… ждать своей сказки.
 Все так чудно складывалось! Они бы с Аленой уехали, а Кирилл бы остался, и накал страстей стал бы невыносим, и вот тогда Ольга рассказала бы брату о белом пальто и французском кафе. И он примчался бы на крыльях любви, и уже вместе они бы, засучив рукава, принялись исполнять заветное желание рыжей барышни.
 Как умелый декоратор, Ольга создала бы им атмосферу, и отошла в сторонку, чтоб не мешаться, и смущенно бы отворачивалась, если бы они ее, наконец, заметили и стали рассыпаться в благодарностях.
 — Ну, дура, дура, — пробормотала Ольга, постучав лбом в мутное стекло.
 В итоге мечта осталась мечтой, а Алена осталась в Пензе.
 И на показ ей было плевать, и на планы благородной доброй феи — тоже. Фея одна — как всегда — отдувалась на работе. Впрочем, как раз с этим все было в порядке. Может быть, потому что работа была не только работой, а всем остальным. Всем тем, чего не было… Зато любвеобильные французы от ее коллекции пришли в восторг. И газеты писали, что она — коллекция или Ольга, понять было невозможно — легкая, свободная, полная игры и фантазий.
 Станешь тут фантазеркой! Если работа — не только работа…
 И про Аленины шарфы написали тоже. Дескать, именно аксессуары создают подлинный стиль.
 Страсти улягутся, думала Ольга, впрочем, не слишком уверенно. Страсти улягутся, и тогда хвалебные статьи будут кстати, и Алена снова сядет за спицы, вдохновленная и слегка притомившаяся от любви.
 Неизвестно, правда, можно ли утомиться этим.
 Ольге вот точно неизвестно.
 Она одна гуляла по Парижу, который оказался похож на зрелого, умного, воспитанного мужчину, знающего толк в любви, еде и романтике, но не слишком горячего, неторопливого и слегка ироничного. Он видел многое, но еще не устал удивляться и удивлять.
 Возможно, она все это придумала, потому что ничего больше не оставалось, и вместо того, чтобы любоваться делом рук своих — счастливыми влюбленными в обнимку с воплощенной мечтой — осталось только придумать мечту самой себе. И гулять одной, и сжимать губы, и по ночам разрешать слезам вырваться на свободу.
 А потом, вот — заделаться мазохисткой.
 Хоть бы прикурить дал кто-нибудь, что ли! Так неохота тащиться в купе, искать дееспособную зажигалку, возвращаться, снова думать, как бы все могло быть, и вспоминать то, чего не было, и мечтать когда-нибудь самой все это попробовать.
 А вдруг?
 Вдруг кто-то и для нее придумает сказку, а?
 …Черт, неужели в этом поезде никто не курит?
 Ольга потрясла зажигалкой в воздухе, постучала о стенку, подула на нее зачем-то, но та равнодушно бездействовала.
 Сюда бы доктора, что ехал с ней в прошлый раз. Он бы и огонька дал, и успокоительное предложил. Ей как раз только успокоительного и не хватало. И еще повязку на глаза, чтобы не ослепнуть от чужого счастья, когда она выйдет на перрон.
 Зачем она поперлась, дура?!
 Сидела бы в Москве с Митькой! Впрочем, Митька сидит где-то отдельно от нее, обидевшись на очередную какую-то глупость окончательно и бесповоротно.
 Подумаешь, Митька! Завела бы себе еще кого-нибудь. Уж если сказки не получается!
 Поезд содрогнулся и встал. Так и не покурив, Ольга потащилась в купе за вещами, мимоходом поглядела в окна, но ничего подобного на счастливое семейство на перроне не увидела.
 Вагон они, что ли перепутали?
 Или опоздали, зацеловавшись вусмерть!
 Или ремонт уже взялись делать, хотя планировали начать только летом.
 Эх-х, права была Ташка, вопившая вчера в трубку: «Тетя Оля, они меня с ума сведут!»
 Еще как сведут! Зачем она приехала, идиотка?!
 В общем, действительно, зря приехала, поняла Ольга, когда выяснилось точно, что на перроне ее никто не ждет. Она достала мобильник и вмиг окоченевшими на январском морозе пальцами набрала номер.
 За столько времени могли бы и угомониться, раздраженно думала Ольга, слушая гудки. Давно уж пора — привыкнуть, расцепить объятия и идти по жизни плечом к плечу в невозмутимой уверенности, что так всегда и будет.
 Ну, куда запропастились эти помешанные?!
 Наконец откликнулся сотовый Кирилла, но почему-то Ташкиным голосом.
 — Это я, Наташ, — сказала Ольга с досадой, — вы где?
 — Ой, теть Оль, не спрашивайте! Иваныч взялся снег во дворе чистить — у нас знаете сколько снегу навалило! — а мама ему сказала, что надо дворника нанять, и тут такое началось! Два часа уже ругаются! Он что-то про имидж орет, а она про его радикулит. Ой, теть Оль, я больше не могу говорить! Я в игрушку играла, так что на мобильнике сейчас батарейки сдохнут!
 Ольга покосилась на примолкшую трубку и подумала: «я тоже сдохну». От холода. От голода. От того, что покурить не удалось. И еще потому, что некому на меня орать, и никому нет дела до моего радикулита.
 Одно утешение — этого самого радикулита пока вроде не предвидится. И то радость.
 Она решила дожидаться в вокзальном буфете, а то чего доброго разминутся по дороге, и будет совсем не смешно. Но до буфета Ольга не дошла. Спрыгнув с перрона, она как-то крайне неудачно приземлила ногу, и тут же перед глазами запрыгали веселые звездочки, чемодан вывалился из рук, и Ольга взвыла на всю Питерскую. То есть, на всю Октябрьскую, вот как. Именно так. Вокзал же на Октябрьской улице.
 Почему она думает об этом, распластавшись поперек дороги?!
 — Что такое? Вам плохо?
 — Скорую. Скорую вызывайте.
 — Да не надо скорую, тут на вокзале медпункт есть. Что у вас, давление, да? Сегодня обещали магнитные бури, и день вообще неблагоприятный.
 Точно. День совсем неблагоприятный. Ольга обвела глазами доброжелательно столпившийся народ, который на все лады советовал, как ей справиться с несчастьем. Ни один придурок не догадался протянуть руку и помочь подняться.
 Ах нет, один все-таки нашелся.
 Прямо перед собой она увидела рыжеватую макушку, а у себя на коленке — длинные, крепко сбитые пальцы. Они слегка надавили, и мужчина сердито спросил:
 — Так больно?
 — Вы, что, идиот? — взвизгнула Ольга. — Конечно, больно!
 — Я не идиот, — возразил он раздраженно, — я врач. А у вас перелом. Хватайтесь за меня, ну!
 — Разойдитесь, — велел он шушукающей толпе, — я везу даму в больницу.
 Ольга огорошенно молчала и смотрела, как хищно поблескивают стеклышки его очков, и топорщатся розовые от мороза уши.
 — Вы меня не помните? — спросила она, когда он поднял ее и каким-то чудом сумел еще запихнуть под мышку ее чемодан.
 — Помню, — озабоченно откликнулся он, и было видно, что заботят его вовсе не воспоминания.
 — Мы с вами снова ехали в одном поезде, да? — с идиотской, беспричинной радостью уточнила она, будто школьница-переросток, впервые попавшая на дискотеку, где все сверкает и переливается, и может быть, кто-нибудь из этих взрослых, красивых парней пригласит ее на медленный танец.
 Странно. Вроде ударилась она не головой.
 Очень странно.
 — Что вы, как маленькая, а? — с какой-то досадливой жалостью покосился он на нее, и Ольга обязательно вырвалась бы, если бы могла, испугавшись, что он услышал ее мысли.
 Но он не слышал, конечно. К тому же передвигаться самостоятельно было невозможно. Поэтому все осталось, как есть.
 Ее ладони у него на плечах. Чужая рука у нее на спине. Тяжелое сопение над ухом.
 Прекрасно.
 — Как дите, честное слово! — продолжал бубнить он. — Ну, вот куда вы на таких каблучищах ломанулись, а? Тут не то что ногу, тут шею свернуть можно. Не ерзайте, пожалуйста!
 — Не буду, — пообещала она, покаянно затихнув, но тут же встрепенулась: — А вы куда меня несете-то?
 — В машину.
 — А у вас какая машина? — капризно осведомилась она.
 Очень хотелось услышать, что белый мерседес со свадебными ленточками и бубенцами.
 Лучше, конечно, карета, но куда деваться, если на дворе двадцать первый век и остались только кареты скорой помощи? Вот-вот, ей в самый раз.
 — Спасибо вам за все, — вдруг проникновенно сказала Ольга, не дождавшись ответа, — большое спасибо.
 — Не за что.
 Ну да, он же просто выполняет свой долг. Она притихла окончательно.
 Какой благородный мужчина! Из ушей просто прет это самое благородство, гуманность, клятва Гиппократа и все такое прочее, совершенно ненужное.
 Нога болела прямо-таки нестерпимо, и ни в какую больницу не хотелось, а хотелось, чтобы он — хм, он ли это?! — чмокнул ее в замерзший, красный нос, убаюкал, пошептал бы всякие глупости и банальности, погладил коленку — просто так, а не потому что…
 Головой она, наверное, все-таки задела бордюр.
 Других объяснений нет.
 Кое-как он впихнул ее на заднее сиденье какого-то подозрительного на вид драндулета, моментально прогнувшегося и устало вздохнувшего всеми своими гайками, колесами и чем-то там еще.
 И тут зазвонил ее мобильный.
 — Вас кто-то встречает, да? — опомнился он и мысленно обозвал себя кретином. — Скажите, чтобы сюда подошли. Мы подождем, — разрешил великодушно. Тупица. Раньше надо было думать об этом, когда вцепился в нее и шел по перрону с гордым и озабоченным видом, будто нашел клад и теперь думает, как бы получше его перепрятать.
 А у клада, между прочим, собственное представление о жизни.
 К тому же, имеется законный владелец.
 В прошлый раз именно он — настоящий, широкоплечий исполин — встречал ее с поезда.
 А сейчас, наверное, припоздал слегка.
 — Ну, что ты, Кирюш, ничего страшного, — между тем сладко пела в трубку жертва высоких каблуков, — только вот дождаться я вас не смогу. Нет, никак не смогу.
 — Ну, почему же, — пропыхтел благородный рыцарь, — вполне можем подождать.
 Она окинула его каким-то странным, чрезвычайно веселым взглядом, и ему моментально сделалось жарко. Распахнув куртку, он отвернулся в окно.
 — Потому что меня в больницу везут, — бодро пояснила Ольга братцу, который оправдывался в трубке и просил не злиться, — у меня перелом случился, но вы не волнуйтесь. Все в порядке.
 В полном порядке. Кажется, впервые в ее жизни — полный порядок. Во всяком случае, что-то очень похожее на него.
 — Не надо орать, Кирюш. Алене привет. Приезжайте сразу в больницу, ладно? В какую больницу мы едем? — спросила она у затосковавшего вдруг доктора.
 Тот обернулся и ответил. Ольга повторила для брата. И трубку отключила, невзирая на не смолкавшие в ней вопли.
 — Поехали? — хмуро спросил доктор.
 — Поехали, — кивнула она ретиво.
 В ноге что-то ворочалось и стонало, за окном поднялась настоящая вьюга, драндулет едва справлялся с ухабами, каждую секунду норовя рассыпаться, но Ольга сидела и мечтала, чтобы дорога никогда не кончалась.
 Она ведь только началась, эта дорога. Ведь так?




 СПУСТЯ ТРИ ГОДА


 Самолет — блестящий, громадный снаружи — внутри оказался очень уютным, но все равно было страшно, и от коленок к груди поднималась дрожь, и в горле пересохло, и первым делом, усевшись в кресло, она попросила:
 — Кир, дай водички.
 Он протянул лимонную бурду, которую она теперь пила постоянно, не доверяя искусственным витаминизированным напиткам, и посмотрел с беспокойством.
 — Ты уверена, что…
 — Мы сто раз это обсуждали, — отрезала Алена, — я чувствую себя великолепно!
 — Ну да, ну да, — он сжал ее ладонь и машинально отпил из той же бутылочки.
 Скривился, закашлялся, и пока Алена растерянно таращилась на мужа, Ташка, перегнувшись через кресло, с удовольствием постучала по широкой спине.
 — Иваныч, чего ты паникуешь? Вот Степка говорит, что беременным очень даже полезны новые ощущения и сильные эмоции!
 Степка учился в медицинском колледже, и последние несколько месяцев был у Ташки в ба-а-альшом авторитете. И не только в вопросах медицины.
 Алена немного поразмышляла на эту тему, привычно беспокоясь, не рановато ли в тринадцать лет… мм… обзаводиться… ммм… кавалером.
 В общем, как всегда, ни до чего не додумалась.
 — А вот Григорий Максимович утверждает, что… — заспорил было Кирилл, но Ташка с досадой отмахнулась:
 — Твой Григорий Максимович — хирург, и ни фига не соображает в беременностях!
 — А твой Степка учится на первом курсе, к тому же сессию чуть не завалил!
 — Он не мой!
 — Григорий Максимович тем более не мой.
 Григорий Максимович был Ольгин, и Алена на некоторое время перекинулась мыслями на них. Это были чрезвычайно приятные мысли, если не вспоминать последний разговор с золовкой, которая обзывала их с Кириллом сумасшедшими, а Ташку — бедным ребенком, и орала, как оглашенная, что с пятимесячным пупком в самолет садятся только идиотки.
 Алена покосилась на свой пупок и стала думать о том, кто там. Впрочем, предыдущие мысли тоже слегка разбавлялись этими думами. Почти полгода все в ней подчинялось именно ему — тому, кто там. Или ей. Вот это было совершенно непринципиально, как заявлял будущий папаша.
 Он вдруг громко зевнул рядом с ней, вероятно, утомившись от переживаний. И Алена ни с того ни с сего поцеловала его тугую, слегка шершавую щеку.
 — Смотри, — Кирилл кивнул в окно, — взлетаем.
 — Ага, — сказала она и не пошевелилась даже. Ей нравилось смотреть на него.
 — Вы так и в Париже ни черта не увидите! — вылезла Ташка.
 — Чья бы корова мычала, — ехидно заметил Кирилл, — кто это на прошлой неделе с лестницы чуть на брякнулся, когда Степан с букетом заявился и при галстуке! А?
 — Бэ!
 — Ну, вот и все.
 — Грубый ты дядька, Иваныч.
 — Наташа!
 — Алена, тебе нельзя волноваться. Смотри в окно. Мы больше не будем. Дать водички?
 Ладонью он взялся за ее живот, а глазами за ее взгляд, и мелькнуло подозрение, что, пожалуй, Ташка права и не много они увидят там — в Париже. Да и на что смотреть-то?!
 Эйфелевой башней были их поцелуи, когда дыхания не хватало, а сердце гремело, будто шли по нему колонны, и распирало изнутри, будто воздушный шар, рвущийся к облакам. И каждый раз казалось, что вот-вот оборвется струна, обрушится небо, обломками осыплется сердце, но — нет, все оставалось по-прежнему, и все было вновь.
 Сеной — прохладной, свежей, извилистой, с солнцем, покачивающимся в спокойной воде, — была дорога к дому.
 Так зачем им Париж?!
 Просто однажды Алена сказала:
 — А может, все-таки ты возьмешь отпуск? Съездили бы куда-нибудь.
 И Кирилл сказал:
 — Давай!
 А Ташка сказала:
 — Все вы врете. Никуда не ездили сроду, а тут — поедут!
 Но они поехали, и даже Ташка поехала, хотя очень ей не хотелось расставаться со Степаном на — целую! — неделю.
 Самолет вдруг как будто присел на задние ноги — тьфу ты, колеса! — и Алена все-таки посмотрела в окно.
 Ой-ой-ой, куда это они?! Как же так?! А земля, почему уплывает земля? Остановите, я не хочу, я боюсь, мне нельзя волноваться!
 — Алена! — завопил Кирилл так, что из-за синей занавески показалась стюардесса.
 — Ничего. Я в порядке.
 Она же смелая. Только он знает, какая она смелая, даже если ей очень страшно.
 Она просто прижмется к нему и будет ждать, когда все это закончится. Но это не кончалось, и прижиматься просто так, от страха, ей стало скучно. Алена снова посмотрела в окно.
 — Кир, какая красотища! Ты видишь? Ой, а речка, глянь, это речка! Как будто ниточка, да? Ой, облака поплыли! Или это не облака? Смотри, смотри, море! Вот это да!
 Он летал десятки раз. Он видел это все. Почему же сейчас он восторженно хлопает глазами, будто впервые уселся у иллюминатора?!
 Да вовсе не в окно он смотрит, вот в чем дело.
 Эй, угомонись. Тебе не шестнадцать лет, и ты знаешь эту женщину три года! Страшно подумать — три года! Как это мало, Господи. Господи, дай мне силы, нет, дай мне и дальше смотреть на нее, пугаться за нее, растопыривать глаза, словно наивный школьник, вместе с ней любуясь закатом, рассветом и слушая соловьев — обыкновенных, весьма банальных соловьев!
 И пусть родится сын. Или дочь. Их персональное чудо. Пусть Ташка влюбляется, взрослеет, капризничает, трубит, как стадо слонов, завидев прыщ на подбородке, ревнует иногда, зовет его Иванычем и ехидно тыкает в бок, когда он начинает слишком волноваться за все это и от волнения забывает слова, выкрикивая на весь дом одни междометия.
 Да! Да!
 Только это. Больше просить нечего.
 Когда самолет приземлился, и по эскалатору, блесткой лентой скользящему под стеклянным колпаком, они прошли к выходу и очутились в чужом, сногсшибательном, сказочном городе, Кирилл понял, что попросил бы еще кое-что.
 Чтобы родные глаза никогда, никогда не уставали вот так сиять, чтобы повторилось это снова и длилось вечно.
 — Это правда, да? — выдохнула Алена.
 — Нет, мам, ты бредишь, — бойко возразила Ташка, — такое случается у беременных!
 — Откуда тебе знать, как и что случается у беременных? — с притворной сердитостью спросил Кирилл, прижав ее к боку, и все смотрел исподтишка в лучистые, огромные глаза.
 А вокруг шумела многоязычная толпа, у ног лежала огромная, выложенная камнем площадь, шуршали страницами путеводителей туристы, ворковали голуби, убегали от взгляда кривые, горбатые улочки, сверкали огни, трепыхали на ветру яркие полотняные козырьки кафе, осыпались золотом каштаны, и Алена узнала ее — забытую, никчемную, чужую — осень мечты.
 И полюбила ее снова — освобождение.
 Не глядя, она взялась за ладонь мужа и потянула его вперед.
 — Осталось только купить белое пальто, — задумчиво изрек Кирилл, осторожно ухватив ее поперек живота.
 — Какое еще пальто? Это Ольга тебе сказала?
 — Плюнь, Иваныч! Белое — оно не ноское, враз испачкаешь.
 — Я не себе, я — маме.
 — Я и говорю, плюнь. Это она от скуки придумала. Сроду стильные вещи не носила, чего уж начинать! Да и смешно на старости-то лет!
 Получив затрещину — довольно хиленькую, на взгляд Алены, — Ташка упрыгала вперед и показала им язык, будто вовсе ей было не тринадцать лет, и не должна была она в чинном спокойствии примерной барышней вышагивать рядом с пожилыми родителями, ставшими к старости весьма занудными и с прибабахами.
 Сюда бы Макаренко…
 — Ташка! — погрозил Кирилл и сказал Алене с веселой решимостью, — вернемся, займусь ее воспитанием всерьез!
 — Ну, конечно, дорогой. Самое время.
 И они пошли вслед за своей дочерью по незнакомому, шумному городу, препираясь, купить ли белое пальто или ну его вообще, и как назвать сына — или дочь?! — и что сияет там впереди — огни Елисейских Полей или это звезды сыплются с неба.