Аннотация: В далекие семидесятые три близкие подруги Эмма, Стиви и Мэделин каждое лето отдыхали на побережье Хаббард-Пойнта. Дни напролет они плавали в море, грелись под ласковыми солнечными лучами, сплетничали о мальчишках и просто приходили в ужас от того, что с началом учебного года им придется расстаться. Переступив порог взрослой жизни, они надолго потеряют друг друга. Пока ветер перемен вновь не закружит их в диком урагане страстей, переплетая судьбы, словно нити следов на песке. Куда же теперь они приведут бывших подруг? И подруг ли?


---------------------------------------------


 Луанн Райс
 Следы на пляже



 Пролог


  Июнь, 1976 
 Три подружки расстелили свои полотенца в ряд на белых песчаных дюнах у самого края воды, под голубым небом. Песок под их спинами был горячим, но свежий бриз с пролива приносил прохладу. Мелкие волны лизали берег прямо у ног. Начинался прилив, и девушки знали, что скоро им придется передвинуться подальше от моря, но эти мгновения позднего июньского утра были слишком прекрасны, чтобы их прервать.
 Стиви знала, как быстро все может измениться, она уже испытала ужас внезапной утраты, хотя ей, как и ее подругам, было только шестнадцать. Художник по природе, она понимала, что удержать мгновение счастья невозможно – всегда может что-то случиться. Переменится ветер, или облако скроет солнце, или освещение изменит темно-синий цвет воды на зеленый. Стоит отвернуться на минуту, потом оглянуться назад – и все может стать совсем другим. Думаешь, что самый любимый человек будет всегда рядом, а он вдруг исчезает. Она знала, что единственный способ задержать – нарисовать это.
 У Мэделин таких переживаний никогда не было. Она была младшей сестрой самого крутого парня в школе Лидер и заводила в своем кругу, он всегда оберегал сестренку, всегда был готов помочь, что бы ни случилось, всегда защищал ее от возможных неприятностей, даже если она и не подозревала о них. Мэдди в полной мере наслаждалась жарким солнцем, морем и синим небом, совершенно уверенная в том, что все это – лето и пляж – принадлежит ей и ее подругам. Она знала, что когда-то пройдет этот счастливый день – ну что ж! Тогда настанет другой, не менее счастливый.
 Эмма зевнула и потянулась, она вытянула ноги, дотронувшись правой ступней до воды. Ей нравилось чувствовать на икрах ног морские брызги, которые с каждой волной становились все сильнее. Просто загорать ей было бы скучно. Ее завораживали приближение прилива, накатывающиеся волны. Море было подобно огромному возлюбленному – так ей, во всяком случае, виделось. Когда бы ей ни захотелось нырнуть, море принимало ее в свои объятия. Она любила его – обольщающее, неуловимое, постоянно меняющееся… движения волн приводили ее в экстаз – как и ощущение жизни.
 – Ну что? – спросила Эмма, лежа на спине с закрытыми глазами. Ее подруги ответили не сразу, как если бы она была совсем одна.
 – Не хочется двигаться, – сказала Мэдди, лежавшая посередине. – Так хорошо, солнце такое чудесное.
 – Стиви, тебе не надоело? – Эмма обратилась к ней через Мэдди. – Не пора ли поплавать?
 – Только если мы пойдем все вместе и будем держаться за руки, – ответила Стиви.
 Эмма улыбнулась: в этих словах была вся Стиви, которая любила всегда быть вместе со всеми.
 Мэдди хихикнула:
 – Люди подумают, что мы сошли с ума.
 – Почему «мы»? – Может, только я, – сказала Стиви.
 Эмма поняла, что она шутит, но в ее голосе не слышалось смеха. Стиви вообще редко смеялась, и это вызывало у Эммы недоумение, сама она привыкла открыто проявлять эмоции. И ее родители были оптимистами и жизнелюбами, такой же была и Эмма. Она всегда избегала самоанализа, который, казалось, был смыслом жизни Стиви. У Эммы были другие способы забывать о любых неприятностях или проблемах – для этого служили мальчики, беготня по магазинам и, конечно, лучшие подруги. Она схватила Мэдди за руку и потащила за собой.
 Подруги схватились за руки цепочкой – Эмма, Мэделин и Стиви. Так они и стояли лицом к пенящимся волнам. Гранитные выступы мыса Хаббард склонялись в сторону пролива, защищая белый полумесяц пляжа от высоких океанских волн. Крики чаек доносились от скального островка, где были их гнездовья; Эмма знала, что перед рассветом Стиви плавала туда на лодке, чтобы делать эскизы птенцов, ожидающих, когда родители принесут им корм.
 От одной мысли об этом Эмма поежилась. Они со Стиви были подругами с раннего детства. Мэдди присоединилась к ним позже, но она пришлась весьма кстати, дополнив компанию. Эмма знала, что в их тройке она была самой «бойкой», Мэдди – самой «счастливой», а Стиви – самой «чувствительной».
 Чего Стиви и, уж конечно, Мэдди не подозревали, так это того, что Эмма способна переживать за них. Она была бойкой, забавной, хорошенькой, любила командовать и была помешана на мальчиках – но дело не заходило дальше игры. Хотя она и была как бы лидером в их кружке, связывая их вместе, они никогда не думали, что она относится к их дружбе серьезно: этим летом они дружили, но долго ли будет продолжаться их дружба? Однако в действительности Стиви и Мэделин были для нее солнцем, луной и звездами, а кому небесное управление нужно больше, чем пляжной девочке?
 – Я думала, мы идем в воду, – сказала Мэдди, увлекая подруг за руки.
 – Я хочу… я хочу… – бормотала Стиви, но глаза ее были крепко зажмурены.
 Эмма затаила дыхание, ожидая, что скажет Стиви. Ведь Стиви видела пляж совсем иначе, чем видели его другие. Она черпала в нем вдохновение – и Эмме нравилось, как она передавала в рисунках и набросках свои ощущения света, бриза, крика чаек, звезд, пропуская все это через свое сознание.
 Наклонившись вперед, чтобы видеть лицо Стиви, Эмма почувствовала, что волны подступили к самым лодыжкам. Она вглядывалась в напряженное лицо, такое нежное и утонченное, белое от солнцезащитного крема, которым она всегда пользовалась, обрамленное черной челкой и коротко подстриженными волосами, и внезапно ощутила в глубине души тревогу.
 – Что, Стиви? – спросила Мэдди. – Что с тобой?
 У Эммы стало тяжело на сердце. Ей показалось, что Стиви сейчас скажет что-то особенное, возвышенное. Она всегда так говорила. Она была такой странной, эти ее поездки на лодке на птичий остров перед рассветом, или ее долгие ночные прогулки по взморью, когда она слушала шелест волн, или, например, случай, когда она вдруг исчезала на целый день, а они, Эмма и Мэдди, ее верные подружки, пошли к ней домой, но ее отец сказал, что с утра она ушла на могилу своей матери рисовать цветы.
 А потом Стиви вернется и все им расскажет. Она была полна противоречий – такая отшельница, но с огромной потребностью в людях, которых она любит.
 И она им все расскажет, причем с такими подробностями, что Эмма и Мэдди почувствуют, будто они были с ней вместе, когда ее велосипед проезжал мимо отбеленных солью домиков с широкими ставнями цвета сахарной глазури, направляясь в сторону маленького кладбища среди искривленных ветрами кедров и дубов. Они будто видели эти ярко-красные цветы кампсисов, вьющихся у подножия ангела, охраняющего могилу, где спит ее мама…
 Вместе с ней они видели, как ярко-красные цветки привлекают колибри, крошечных, полуторадюймовых птичек с изумрудными перьями и трепещущими крылышками… и как Стиви беззаветно любит птиц, за то, что они посещают мамину могилу…
 Эмме показалось, что Стиви собирается сказать что-то вроде этого, что-то печальное! Рассказ остался бы недосказанным, хотя таким же осязаемым, как и ее рисунки, немного похожие на иллюстрированные детские книжки Эммы, которые она продолжала любить и повзрослев. И Эмма говорила ей: «Ты обязательно прославишься, Стиви. Ты уж не забудь нас с Мэдди, когда напишешь кучу книг, ладно?»
 «Никогда не забуду», – обещала Стиви.
 Эмма восхищалась талантом Стиви, но одновременно чувствовала… она ненавидела это слово… зависть. Почему она не такая – почему она не может видеть мир так же? Не может любить природу и людей так же чисто и безответно, не задаваясь вопросом, что она может за это получить? Эмма знала, что Стиви ужасно ранима, она так легко могла заплакать.
 Эмма догадывалась, какой ценой это дается – чтобы быть творческой натурой и ощущать мир так, как Стиви, нужно открывать свое сердце так широко, чтобы оно вмещало все. Иногда Эмма сравнивала Стиви с Беляночкой, а себя – с Розочкой… а Мэделин была их милой, нормальной, счастливой подружкой, имеющей героического брата.
 – Что ты хочешь? – спросила Эмма.
 – В данный момент, – ответила Стиви, – хочу, чтобы это мгновение длилось вечно.
 Ну, по крайней мере это нечто очень простое. Эмма вздохнула с облегчением. Она опасалась, что Стиви начнет говорить что-нибудь проникновенное про птиц и людей, лето и любовь, про лучших друзей и жизненные пути. К ее удивлению, философски настроенной оказалась Мэделин.
 – В этом году двухсотлетие Независимости, – сказала Мэдди. – И мы – часть истории.
 – Все, что я знаю, это то, что нам по шестнадцать лет и мы готовы целоваться, целоваться, целоваться, – воскликнула Эмма.
 – «Пляжные девочки образца 1976 года», – сказала Стиви.
 – Напиши книгу про наши летние дни, – предложила Мэдди. – Мы будем читать ее нашим детям, и она станет классикой, и люди будут читать ее все следующие двести лет.
 Эмма поморщилась, услыхав это, – ей не хотелось думать о Стиви как об авторе книг, получившем известность. Это вызвало бы у нее не совсем желаемые чувства.
 – Пошли – чего мы дожидаемся? – сказала она, чтобы переменить тему.
 Держась за руки, все трое, наконец, вбежали в воду, не останавливаясь и не разрывая цепочки. Все вместе они ныряли в крутящиеся серебряные волны. Всплыв наверх, чтобы передохнуть, они образовали кружок, потом вытянулись на песке, болтая ногами в воде. И как всегда море загадочным образом прогнало все непрошеные чувства, все вернуло на свои места. Эмма выплюнула соленую воду, которой она набрала полный рот. Эмоции могли приходить и уходить, но это были ее лучшие подруги, и она любила их, и будет любить всегда.
 – Что мы делаем сегодня вечером? – спросила Мэделин.
 – Смотрим на восход луны, – ответила Стиви.
 – Пойдем в кино на пляже, посмотрим, кто там будет, – предложила Эмма. – Остерегайтесь, мальчики…
 – Можно это совместить, – сказала Мэдди, улыбаясь. – Луна и кино.
 – Вот и я так думаю, – сказала Эмма, наблюдая, как Стиви уставилась в небо, кажется, не слыша их. Волны бились в изгиб бухты. Серп луны, сохранившийся с ночи, был неподвижен и бледен, подчеркивая совершенную синеву неба. Эмма повернулась к нему спиной, теперь она видела только сияющее синее небо, выгнувшееся над ее головой, обнимавшее весь берег и девочек на берегу.
 Лето только начиналось.




 Часть 1



 Глава 1

  Июнь, 2003 
 Лучшая подруга ее матери жила в голубом доме, и это было все, что знала о ней Нелл Килверт. Поэтому с той самой минуты, как они с отцом приехали на побережье на время ее летних каникул, внимание Нелл было приковано к домам голубого цвета. Когда она спросила отца, где бы это могло быть, он сказал, что с тех пор прошло так много лет и в его памяти о Хаббард-Пойнте сохранилось только то, как он влюбился в ее мать, прогуливаясь по променаду вдоль берега океана.
 Пляжные девочки сейчас, пляжные девочки завтра, пляжные девочки до скончания веков…
 Нелл хорошо помнила мамины рассказы о Хаббард-Пойнте, где она проводила летние месяцы своего детства. Мама рассказывала что она, тетя Мэделин и ее лучшая подруга – как же ее звали? – были самыми счастливыми, когда бегали босиком по соленой морской воде. Ее мама говорила, что где бы они ни были, куда бы их ни бросила жизнь, их всегда объединяли синие летние небеса, высокие волны и неожиданные шторма, и горячий песок побережья под их босыми ногами.
 Горячий песок побережья…
 Нелл очень даже ощущала сейчас этот песок, он обжигал ее непривыкшие ступни.
 – Ой-ой! – вскрикнула она, подпрыгивая.
 Девочка лет девяти – ее ровесница – взглянула на нее снизу:
 – Вставай сюда, – сказала она, подвинувшись на своем полотенце, чтобы Нелл могла встать на него.
 – Спасибо, – сказала Нелл, шагнув на краешек полотенца.
 – Ты здесь живешь? – спросила девочка.
 – Мы снимаем коттедж, – ответила Нелл. – мы с отцом.
 – Здорово, – сказала девочка. – А как тебя зовут?
 – Нелл Килверт. А тебя?
 – Пегги Мак-Кейб. Я здесь живу. Круглый год.
 – О! – воскликнула Нелл. Ей казалось забавным стоять на углу полотенца незнакомой рыжеволосой девочки и странным, что она живет на побережье круглый год. Потом, когда она вдруг осознала, что к ее услугам человек, знающий Хаббард-Пойнт, ее глаза расширились. – Ты знаешь здесь какие-нибудь голубые дома?
 Пегги выглядела озадаченной.
 – Ну, хоть этот? – сказала Нелл, показывая пальцем.
 Нелл вгляделась вдаль. По краю берега росла высокая трава, благодаря которой песок не размывался волнами. Большой дом голубого цвета угнездился на низкой дюне. Нелл сразу подумала, что это пляжный клуб, но отец сказал ей, что он принадлежит одному богатому семейству. Отец говорил также, что он возведен на сваях, чтобы возвышаться над волнами в момент высшей точки прилива, и что, когда они с мамой были молодыми, они бегали за этот дом целоваться. Не это ли дом маминой подруги, спросила Нелл, немного смущаясь.
 – Нет, мы не знали, чей он, – ответил отец.
 – Нет, не этот, есть ведь другие голубые дома? – спросила Нелл Пегги.
 – О, – произнесла Пегги, состроив забавную гримаску. – Ведьмин дом. Там живет ведьма.
 – Ведьма?
 Пегги кивнула и передвинулась немного на своем полосатом полотенце, приглашая Нелл присесть. Она обвела жестом весь полукруг белого песка и искрящегося залива и показала на дом, стоявший на мысу, скрытый кружевной тенью дубов и сосен.
 Нелл пристально вглядывалась, прикрывая рукой глаза от солнца.
 – Но этот дом кажется мне белым, – сказала она.
 – Это сейчас, – ответила Пегги. – Но раньше он был голубым. Когда я была совсем маленькой. Тогда моя сестра Энни пела о нем такую песенку:
 Сердце камня, синий дом, Как придешь ко мне во двор, Сделаю я колдуньей тебя…
 Нелл уставилась на дом. Она была настроена скептически: лучшая подруга ее матери не могла быть ведьмой. С другой стороны, Нелл уже проверила все другие коттеджи в Хаббард-Пойнт. Вместе с отцом они проехали на велосипедах вверх и вниз по всем городским улицам. И потом она вернулась уже одна к двум голубым коттеджам и спросила у живших там людей, не помнят ли они ее маму, Эмму Килверт. Но ни в том, ни в другом не знали Эмму Килверт.
 – Почему ты называешь ее ведьмой? – спросила она.
 – Потому что ее никто даже ни разу не видел, – сказала Пегги. – Она живет всю зиму в Нью-Йорке, а возвращаясь весной сюда, выходит в свой двор только ночью, когда совсем темно. Она разговаривает с совами. Она пишет детские книжки о разных птицах. Как сумасшедшие в фильмах. Люди, которые не знают, какая она странная, приходили увидеть ее, но она даже не ответила из-за двери! И каждое утро, перед восходом солнца, она ходит вдоль линии прибоя, смотрит на куликов и ищет свое бриллиантовое кольцо.
 – Она потеряла бриллиантовое кольцо? – спросила Нелл.
 – Да. Она разведенная. Она вышла замуж очень давно, У нее нет детей, хотя она и пишет детские книжки. Она собирает обручальные кольца и носит их на всех пальцах. Но, когда она купалась в шторм, она потеряла самое большое и хочет его найти. Оно стоит кучу денег. Она может наложить проклятие на человека, который перекрестится! И на детей, если они лезут в ее двор. Они читают ее книжки, а она их выгоняет. Все можно узнать по особому знаку, который у нее на лестнице…
 Нелл нахмурилась, крепко обхватив колени и сжавшись. Ей не нравилось описание этой женщины. Может быть, и не стоит встречаться с ней?.. Но потом она подумала о своем отце и его новой подруге, Франческе, вспомнила мягкую голубизну маминых глаз с нежными лучиками в каждом углу и о словах, которые она проговорила, рассказывая о своей лучшей подруге:
 Пляжные девочки сейчас, пляжные девочки завтра, пляжные девочки до скончания веков… – и Нелл почувствовала тоску в душе.
 При воспоминании об этой присказке стало еще хуже, тоска увеличилась, и это сделало горе Нелл от потери матери таким сильным, что она подумала, что оно может раздавить ее прямо здесь, на берегу. И она уставилась на дом на вершине холма, обхватив колени еще крепче.
 Может ли лучшая подруга матери быть писательницей, да еще и ведьмой? Ничто не казалось невозможным. В самом деле, по сравнению с другими вещами, происходившими в жизни Нелл, это было не слишком устрашающим или ужасным. Она поблагодарила Пегги за информацию, а сама решила найти какой-нибудь способ добраться до Дома-на-холме, бывшего-раньше-голубым.
 Что до теннисных кортов Хаббард-Пойнта, то здесь не теряли времени с тех пор, как Джек Килверт был ребенком. В его воспоминаниях это было растрескавшееся щебеночно-асфальтовое покрытие, а береговые марши доходили до песчаной автомобильной стоянки, которую во время шторма заливало водой. Теперь же корты были покрыты зеленью, аккуратно разлинованы, прикатаны и содержались в исправности, и народ записывался в клубы.
 – Тридцать – ноль! – крикнула Франческа с той стороны сетки.
 Джек внимательно наблюдал, как она готовится к удару. Ее медово-каштановые волосы сдерживала широкая белая бандана, подчеркивавшая их яркий цвет. Гибкая, как лоза, ее фигура напоминала песочные часы, ноги у нее были очень длинные и быстрые, и, несмотря на то, что Джек пытался сосредоточиться на игре, он не успевал заметить, как она останавливалась для удара. Двое мужчин, куривших сигары и тащивших шезлонги и купальные принадлежности, прервали свой маршрут вдоль Фелпс-роуд, чтобы поглазеть на игру. Или на ее ноги.
 Она подала мяч, он отразил удар, она подбежала к сетке, раскинув руки как бы для объятия.
 – Ты выиграл – это нечестно, – сказала она, протягивая ему губы в поцелуе.
 – Ты же не думаешь, что я собираюсь прыгать через сетку? – спросил он.
 – Нельзя все время действовать по правилам. Может быть, я очень торопилась прижаться к твоему большому жаркому телу – ты об этом не подумал?
 Джек улыбнулся, когда она поцеловала его. В его руках она казалась такой тонкой и сильной. Но были воспоминания, существовавшие только в его собственном внутреннем мире: как он обнимал Эмму двадцать пять лет назад почти на том же месте. Франческа была вылитым портретом его жены, когда та была молодой. Джек подумал о своем возрасте, и на сердце стало тяжело.
 – Пошли, бросимся в океан, – сказала Франческа.
 – Мне надо домой, надо заняться Нелл.
 – Она сказала, что пойдет на берег, – сообщила Франческа. – Она увидела, что я остановилась перед вашим домом, и мы столкнулись, когда я выходила из машины. Я почувствовала, что она хотела бы просветить меня насквозь, чтобы убедиться, что я не привезла с собой вещей для ночевки. Милый, она похожа на пограничный патруль.
 – Нет, она, наверное, обрадовалась тебе.
 Франческа фыркнула своим безупречным носиком.
 – Вот здесь ты ошибаешься. Мои родители были в разводе, и, когда отец приводил домой очередную женщину, я устраивала им настоящий ад. Теперь приходится расплачиваться, и, поверь, вполне заслуженно. Пусть тебя это не беспокоит. Меня это совершенно не волнует, и я признаю за ней полное право защищать свою территорию. В конце концов мы подружимся – ты увидишь.
 Джек не ответил ничего, не желая развивать ее в общем-то справедливые мысли.
 – Посмотрим… если она на берегу, значит, в вашем доме никого, – сказала Франческа, сжимая его руку. – Я понимаю, что ты предполагаешь, что она может наткнуться на нас при прогулке, но можем же мы хотя бы подержаться за руки, сидя на диване?
 – Пока займемся нашими планами насчет островов Северного моря, – сказал Джек. Оба засмеялись. Джек высвободил свою руку, с досадой подумав: «Ну, ты совсем романтик, сопляк». Ему было сорок восемь, он был разбит и переутомлен и совсем запутался в жизненных поворотах и переменах. Ей было двадцать девять, и она была угрожающе красива.
 Последние шесть месяцев Джек работал в бостонском отделении инженерной фирмы в Атланте. Франческа тоже работала в этом департаменте, к тому же они несколько лет до того были сослуживцами. Они играли в теннис в паре со своими коллегами по работе. Его восхищали ее подачи, четкость мышления, отличное качество инженерных навыков, развитое чувство юмора.
 Заметила ли она, что он старается сохранять дистанцию между ними, чтобы люди не подумали, что они были парой? Хотя кого это заботит? Кто вспомнит о нем? Эмма в детстве провела здесь пятнадцать летних сезонов, до того, как ее семья уехала в Чикаго. Семья Джека отдыхала здесь три лета подряд; Эмма была моложе его на четыре года – ровесница его сестры. Он встретил ее на променаде у моря одной ясной июньской ночью, и их судьбы соединились. Но в этом году, выбирая место для каникул Нелл, он предпочел Хаббард-Пойнт Виньярду, острову Нанта-кет, Кейт-Коду, островам в Мэне… не только потому, что хотел, чтобы Нелл увидела место, где встретились ее родители, но и потому, что его самого тянуло сюда с силой, которая была ему непонятна.
 – Если твоей дочки нет дома, – прошептала Франческа, снимая паузу в разговоре, – я не могу обещать, что буду вести себя хорошо…
 Джек почувствовал, как его рот растягивается в улыбке, но больше ничего не ощутил. Он мог продемонстрировать улыбку, но, кроме улыбки, ему нечем было ответить. Это мучило его больше всего – после смерти Эммы. Он как будто оцепенел, окаменел до мозга костей, как если бы наступила зима и осталась с ним на весь остаток жизни. У него был рост шесть футов три дюйма, атлетическое сложение спортсмена, и он ничего не мог чувствовать. Этого не знали парни из его баскетбольной лиги, его партнеры по теннису, знакомые женщины даже не догадывались об этом, и даже его сестра Мэделин была в неведении.
 Только Нелл это знала, и он сожалел о том, что она знала.
 Дорога к мысу петляла от берега, огибая справа теннисный корт. Нелл мельком взглянула туда, как раз в ту минуту, когда ее отец целовался с Франческой у сетки, они были слишком заняты, чтобы поднять глаза и увидеть ее. Видеть, как отец целует Франческу, было как нож по сердцу Нелл, и это еще более усилило ее желание дойти до Дома-на-холме, бывшего-раныне-голубым. Она ускорила шаг, поднимаясь направо и вверх на холм.
 Тени на мысу были мягкими и темными. Нелл замедлила шаг, глядя на все дома, пытаясь определить, где она находится по отношению к берегу. Родители рассказывали ей об этом месте, но никогда не привозили ее сюда. Они жили в Атланте и отдыхали на прекрасных островах на границе с Джорджией.
 Для Нелл были привычны белые песчаные побережья, и нежная зеленая трава, и теплая вода… ничего похожего на этот неровный берег холодного острова Лонг-Айленд. Сквозь деревья во дворах слева проглядывала скалистая бухта. Сады были великолепны, полны цветущих роз и лилий. На многих домах были флагштоки. Бриз подул, и флажки поднялись. На некоторых домах с флажками снаружи висели ящики с вьющимися петуниями и плющом.
 Взглянув на холм, поднимавшийся справа, Нелл внезапно увидела совершенно особенный двор. Это была в основном скала с полянами дикорастущих трав между кустами и деревьями. В тени цвели лилии, словно пятна желтого и оранжевого цвета, словно птицы, скрывавшиеся в листве деревьев. Иглы сосен и листья дубов шелестели над ними, в трещинах между каменными ступенями пробивались очитки, вьющиеся по скалистому холму.
 У Нелл сильно забилось сердце, когда она увидела надпись: ПОЖАЛУЙСТА, УХОДИТЕ.
 Это было написано от руки, белой краской на серой дощечке, принесенной прибоем, прибито к столбику, вбитому в землю перед ступеньками. Нелл перевела глаза на дом. Он был выкрашен в белый цвет, но эта белизна казалась почти голубой из-за падавшей на нее тени двух высоких дубов.
 Нелл оглянулась на столб со знаком. Потом опять посмотрела на дом. Она вспомнила рассказы Пегги о даме, которая была ведьмой, и нервы ее напряглись. Вдруг она страшная, ужасная, вдруг наложит на нее проклятие? От этой мысли Нелл прошиб холодный пот. Но другие чувства были сильнее – любовь, надежда, страстное желание. В горле стоял ком, и она не могла унять дрожь. Ее ноги сами начали подниматься на холм, а потом она побежала. Глядя вверх широко раскрытыми глазами, она увидела лицо в окне. Она страшно боялась, но остановиться не могла. Босиком, цепляясь руками за камни и содрав кожу на обеих ступнях, она ступала пятками.
 Стиви Мур сидела за кухонным столом, готовя свои акварельные кисти и поглядывая в окно на стайку колибри, порхавших в зарослях поскони. Рядом с ней на столе сидела ее семнадцатилетняя кошка Тилли и смотрела на них с не меньшим вниманием. Стиви хотелось схватить самую сущность этих птиц, она думала, что эта сущность состоит в их изумительной способности оставаться спокойными, находясь в постоянном движении. Тилли же думала о том, как бы их поймать.
 Стиви просто не знала, как она могла бы прожить без Тилли. Кошка была ее неизменной спутницей. Тилли провела рядом с ней бессчетное количество ее одиноких ночей. С любовью поглядывая на свою кошку, она вдруг заметила, как колибри внезапно упорхнули. Взглянув на лестницу, она увидела ребенка, направлявшегося к дому.
 – Тилли, ты больше уже не учишь детей читать? – спросила Стиви, удивляясь, за что ей такая судьба: соседские мальчишки, видно, опять сломали ее знак.
 Кошка, тоже заметившая приближение пришельца, вспрыгнула на холодильник и спряталась в широкую корзину из ивовых прутьев. Стиви встала. Она пригладила кошачью шерсть на ее черных «футболочке» и «штанишках». Этот ребенок явно чего-то хотел, так что Стиви схватила свою панаму, приготовившись стать суровой и внушительной, за долю секунды до того, как ребенок упал на камни.
 Стиви выскочила за дверь. Девочка уперлась руками в землю, пытаясь подняться. Ее колени и большие пальцы ног были в крови. Мгновение Стиви колебалась, пока девочка не подняла на нее глаза. Они были полны боли и внезапно вызвали у Стиви неожиданные, необычные чувства.
 – Ты в порядке? – спросила она и еще не успела наклониться к девочке, как та утвердительно кивнула головой, и в ее зеленых глазах вспыхнула решимость.
 – Это вы… вы… – произнесла девочка тоненьким, слабым голосом.
 – Ты моя читательница, – сказала Стиви, решив для себя, что этот ребенок совершил паломничество для того, чтобы встретиться с автором «Совиной ночи» или «Лебедей, или Морских ястребов»; однако девочка смотрела на нее так, словно увидела рядом еще кого-то.
 – Моя мама была с вами знакома, – произнесла девочка с южным акцентом.
 – Твоя мама?
 – Эмма Линкольн, – сказала девочка, – у нее была эта фамилия до того, как она вышла замуж за папу.
 – О боже! – прошептала Стиви. Это имя пришло из прошлого. Воспоминания охватили ее, чистые и ясные, как солнечный свет, вернули ее назад в детство, к девочкам, которые вместе учились плавать.
 – Как поживает Эмма? – спросила она.
 – Она умерла, – сказала девочка.
 О, теперь и небо сменило цвет. Это, правда, произошло. Тени упали на синеву, когда смысл слов дошел до нее. Как это могло случиться, а Стиви ничего об этом не знала? Ветер шелестел листьями над их головами; Стиви посмотрела девочке в глаза и готова была поклясться, что видит перед собой Эмму.
 Стиви протянула руку, и девочка, похожая на изломанную истощенную ветку, встала перед ней.
 – Пойдем лучше внутрь, – сказала Стиви. И они вошли в дом.

 Глава 2

 Стиви помогла девочке вымыть руки и ноги и дала ей лейкопластырь, чтобы залепить ссадины, потом она заварила чай так, как это сделала бы ее мать. Она достала чашки и блюдца из голубого китайского фарфора, сахарницу с мелким желтоватым сахарным песком и лимонный пирог. Потом вместе с девочкой, ее звали Нелл, они сели за стол перед камином.
 – Мы с твоей мамой пили чай на этом самом месте, – сказала Стиви.
 – Тогда ваш дом был голубым? – спросила Нелл.
 – Да.
 Девочка жадно всматривалась в каждую вещь: кресла из ивовых прутьев, выцветший зеленый диванчик, подлокотники и спинка которого были изодраны Тилли и другими представителями ее племени, рисунки с изображениями птиц, коллекции перьев, раковин, птичьих гнезд и костей Стиви наблюдала за лицом Нелл и видела – девочка потрясена тем, что сидит на том же месте, что и ее мама, это было видно по выражению ее глаз. Стиви чувствовала то же в возрасте Нелл, когда садилась на место своей матери.
 Некоторое время обе маленькими глотками пили чай. Стиви хотелось найти такие слова, чтобы ребенку было хорошо и спокойно. Ей хотелось узнать, что же случилось с Эммой, Но она не могла разрешить себе заговорить об этом, боясь допустить какую-нибудь неловкость. Мать самой Стиви умерла, когда она была еще совсем маленькой, но она помнила, как утешающие ее слова взрослых не только не утешали ее, а ранили еще больше.
 Кроме того, Стиви была отшельницей. Она писала и рисовала, как правило, в одиночестве. Она не всегда была такой, и в этом доме когда-то было много шума, веселья и любви, много людей и много детей. Но теперь здесь были только она и Тилли, и так было уже довольно давно. И вот теперь, держа в руках свою чашку с чаем, она ждала, когда Нелл заговорит сама. Так длилось несколько минут, и все это время они прислушивались к звукам наступающего лета, проникавшими в открытое окно, – мелкие волны ударялись о берег, вьюрки пели свои песни в кустах бирючины, белка стрекотала в дупле дуба.
 Стиви допила чай, вежливо вытерла пальцы и рот розовой льняной салфеткой и взглянула на Нелл. Ей было около девяти, очень тоненькая, с каштановыми волосами до плеч, отведенными от лица украшенной цветами береткой, с невероятно зелеными глазами.
 – Мама мне говорила, что вы были ее лучшей подругой.
 – О, да. Мы были лучшими, самыми близкими друзьями.
 – И с Мэделин?
 – Мэдди Килверт! – Стиви радостно улыбнулась. – Да, наша троица была неразлучной. Эмма, твоя мама, и я познакомились первыми. У семьи Эммы был здесь коттедж с того же времени, что и у моей, – то есть с тех пор, когда мы были совсем маленькими. А потом появилась Мэдди… это когда мы с Эммой уже были очень близкими подругами. Нас было трое, три лета подряд… – Стоило ей произнести это, как пришли на ум слова: «Три лета длиной в три долгих зимы…» Видя выражение умиротворения на лице Нелл, закрывшей глаза, когда она читала стихи, Стиви поняла, что она уже слышала эти строки раньше. – Мама говорила тебе, что мы взяли эти строки из Водсворта?
 – Из стихов великого поэта, говорила она мне. Чтобы описать, какими долгими были зимы без ее лучших подруг, пляжных девочек.
 – Пляжные девочки! – сказала Стиви, наслаждаясь тем, что старые воспоминания выплыли наружу. – Так мы себя называли. Потому что мы были наиболее счастливы, окуная ноги в морскую воду… мы с трудом могли пережить зимы, когда находились вдали друг от друга. Наши телефонные счета были огромными. Я перехватывала почту, чтобы мой отец не видел счетов за мои разговоры с Эммой и Мэдди. Один раз мне даже пришлось продать свою одежду!
 – Что? – удивилась Нелл.
 – Да. Я продала два совершенно новых свитера и пару туфель даме, у которой я работала няней, чтобы оплатить мои телефонные счета. Слава богу, что это были разговоры без автоматического подключения третьего абонента, а то бы я потерпела полный финансовый крах.
 – Вы все жили очень далеко друг от друга?
 Стиви кивнула:
 – Ну, так казалось в то время. Зимой я жила в Новой Англии, Мэдди – в Хартфорде, а твоя мама – в Нью-Хэвене. Но потом, когда, наконец, наступало лето, все мы собирались в самом любимом месте – здесь, в Хаббард-Пойнте.
 – Тетя Мэдди теперь живет в Род-Айленде, – сказала Нелл.
 – Твоя тетя? – Стиви помолчала, переваривая это сообщение. – Так твоя мама вышла замуж за ее брата – Джека?
 – А вы не знали?
 Стиви удержала вздох. Как объяснить безумие светотени жизни, все накладки, и ошибки, и встречи, и расставания, и чувство утраты этой милой девятилетней девочке?
 – Нет, не знала, – сказала она. – Случилось так, что однажды пляжные девочки поступили в колледжи, и пути их разошлись. И в результате они потеряли друг друга.
 – Мама не потеряла тетю Мэдди, – сказала Нелл. – Они часто виделись, потому что она ведь вышла замуж за папу, брата тети Мэдди. А как у вас назывался брат пляжной девочки? «Пляжный мальчик»?
 Стиви засмеялась:
 – Нелл, я не знаю, как. Это было не важно для нас, мы были совсем отдельными, нас не касался остальной мир.
 К тому же он же был на четыре года старше нас, он казался нам слишком взрослым. Хотя я помню, в последнее лето перед тем, как мы все разъехались по колледжам, твоя мама начала с ним прогуливаться.
 – Они здесь полюбили друг друга, – сообщила Нелл.
 Стиви кивнула, но ее лицо оставалось непроницаемым.
 – Хаббард-Пойнт всегда был местом, где все влюблялись.
 – Папа говорил, что они целовались под променадом, и на малом пляже, и за голубым домом.
 Нелл кивнула на место перед окнами, на Стивенс-Хайдевей – широкий участок в конце пляжа.
 Стиви улыбнулась, припомнив некоторые свои поцелуи точно там же. Однако ее удивило, как это родители решились раскрывать свои интимно-романтические моменты перед своей столь юной дочерью. Она-то все подобное всегда держала при себе.
 – Голубой дом, – сказала Нелл. – Знаете, я вас нашла благодаря ему. Мама всегда говорила, что вы живете в голубом доме.
 – Она не называла тебе моего имени?
 – Думаю, что называла, – сказала Нелл. – Но ведь Стиви – это мужское имя. Наверное, я не смогла это правильно понять. Почему ваши родители вас так назвали?
 – Это напоминало им место, откуда они приехали, – ответила Стиви не сразу, решив, что дочке Эммы не обязательно объяснять, что ее зачали в отеле Сент-Стивенс Грин в Дублине.
 – А почему вы перекрасили свой дом и он больше не голубой? – спросила Нелл.
 – Дай-ка я посмотрю твои ноги, – неожиданно прервала разговор Стиви. – Ты действительно их ободрала.
 – С ними все в порядке, – сказала Нелл.
 В ее речи Стиви уловила непривычный, кажется, южный акцент.
 – Где вы теперь живете? – спросила Стиви, радуясь, что ей удалось перевести тему разговора.
 – Наш настоящий дом в Атланте, но сейчас отец перевелся в Бостонское отделение, так что временно мы живем там. А летом он срывается с места, я думаю, это тоже по работе, но он не так много времени проводит в офисе.
 Наступила тишина, и Стиви почувствовала на себе внимательный взгляд Нелл. Ничего плохого в этом не было, но вскоре Стиви заметила, что Нелл не отводит глаз, и почувствовала ее немой вопрос.
 – Причина, по которой я перекрасила свой дом, – сказала Стиви, поняв, что этот детский взгляд требует ответа, – состоит в том, что он всегда был очень печальным. [1] Всегда, с того самого момента, когда я стала осознавать себя. И я стала думать… может, если изменить цвет моего дома, то я смогу изменить… некоторые вещи, которые мне не травятся. Был ли во всем этом какой-то смысл?
 Нелл серьезно кивнула, и Стиви увидела, что ее взгляд теперь остановился на ее левой руке.
 – Ты хочешь спросить, где мои обручальные кольца, – поняла ее взгляд Стиви. – Ну, конечно. Это хотят спросить все местные дети.
 – Правда, что вы их потеряли в океане?
 Стиви попыталась улыбнуться.
 – Только одно, – проговорила она. – И я его не теряла.
 – Не теряли?
 – Я выбросила его, – сказала Стиви.
 – Но вы ведь ищете его каждое утро.
 Стиви покачала головой.
 – Нет, – ответила она. – Каждое утро я хожу на берег наблюдать за птицами, чтобы их рисовать. И еще потому, что я люблю плавать перед восходом солнца. И ходить босиком по воде.
 – Бедные ваши ножки, – произнесла Нелл с улыбкой.
 Стиви кивнула. От детской улыбки у нее в горле вставал комок, и острая боль отразилась в ее глазах.
 – Почему вы любите ходить по берегу перед тем, как встанет солнце?
 – Потому что тогда на берегу никого нет, – ответила Стиви – Я отшельница.
 – Это такое колдовство?
 Стиви засмеялась.
 – Да, пожалуй, – согласилась она.
 Дул легкий бриз, и где-то далеко летела моторная лодка. Стиви увидела, что Тилли прокралась в комнату совсем незаметно. Старая кошка уселась в углу, словно статуэтка, рядом с птичьей клеткой, сделанной в готическом стиле, наблюдая за своей хозяйкой и гостьей.
 – Ну вот, – сказала Нелл, теребя салфетку. – Я очень рада, что встретила вас.
 – А я очень рада, что встретила тебя, – ответила Стиви.
 Они стояли лицом друг к другу. У Стиви оставалось еще много такого, что она хотела бы узнать об Эмме, о том, что с ней случилось, но она помнила свои собственные ощущения от таких вопросов и промолчала. Они пошли вместе к двери в кухню. Тилли следовала за ними.
 – Ой, кошка! – воскликнула Нелл, увидев ее.
 Она сделала движение, чтобы погладить Тилли, но была встречена шипением и распушенным хвостом.
 – О-о-о, извиняюсь!
 – Она очень своенравная, – сказала Стиви. – Она старая.
 – Я понимаю, – произнесла Нелл. Она внимательно рассматривала кухню, задержав взгляд на всех рисунках и акварелях, изображавших птиц, белок, кроликов, полевых мышей. – Это все ваши рисунки? Из ваших книг?
 – Некоторые из моих книг, – Стиви остановилась. – Твоя мама когда-нибудь читала тебе мои книги?
 – Нет. Я не знаю почему, – проговорила Нелл извиняющимся тоном. – Ваши рисунки на самом деле очень красивы.
 – Спасибо, – сказала Стиви, немного удивившись, почему лучшая подруга ее детства не читала дочке ее книжки.
 Она открыла дверь, чтобы выпустить Нелл наружу, но вдруг девочка повернулась к ней с решительным выражением на лице.
 – Мы переехали в Бостон по такой же причине, по которой вы перекрасили ваш дом в белый цвет, – убежденно сказала Нелл.
 – Да? – только и смогла проговорить Стиви.
 Нелл кивнула:
 – Потому, что в Атланте осталось все, как раньше. Все такое же, как было, когда мама была жива. На кухне пахнет так же, как когда она готовила, сад выглядит точно таким, как она его посадила. Кресла, в которых она сидела. Ее тапочки в чулане. Ее… ее щетка для волос, которой она расчесывала и мои волосы, тоже там.
 Нелл зажмурила глаза. Стиви почувствовала ощущение Нелл от прикосновения к голове щетки, которая была в руках ее матери. Боль на лице Нелл была такой искренней и живой, что она передалась и Стиви, которая хотела бы ее прогнать, но не знала, как это сделать. Нелл проговорила шепотом:
 – Она умерла год назад.
 – Мне так жаль, Нелл.
 – Очень тяжело жить там, где она жила. Вот мы и уехали.
 – Иногда это помогает, – сказала Стиви, не отрывая взгляда от личика девочки, ее сердце укололи воспоминания о потере своей собственной матери, зимой они с отцом провели его годичный отпуск в Париже, а летом они не решились на поездку на Хаббард-Пойнт и отправились в Ньюпорт. Но, в конечном счете, они неизменно возвращались сюда.
 – Мы ведь когда-нибудь тоже вернемся? – вдруг спросила Нелл. Она наклонилась вперед, будто собиралась схватить Стиви за руку. Она пристально смотрела в глаза Стиви, будто ждала от нее ответа, словно от оракула.
 Стиви хотелось сказать что-то правильное – ради Эммы. Ей хотелось задержать этот момент, быть мудрой и доброй, помочь в это ужасное время ребенку любимой подруги. Пелена слез застилала ее глаза, и, когда Стиви моргнула, они покатились по щекам. Горе от потери подруги, которую не видела двадцать пять лет, она не могла выразить словами, только смыть водой, соленой, как морская вода.
 – Покинуть родное место навсегда нельзя, – сказала она наконец. – Иногда это самое лучшее, что можно сделать, но потом, совсем неожиданно, понимаешь, когда настает время вернуться домой.
 – Время вернуться домой, – повторила Нелл ее слова.
 – Впрочем, – предложила Стиви, – твоя тетя могла бы приехать сюда, пока вы с отцом здесь. Хаббард-Пойнт не так уж далеко от Род-Айленда…
 – Она не сможет, – возразила Нелл так резко, что Стиви была поражена.
 Ей казалось, что она сказала что-то вполне естественное.
 – Ну, я думаю, что ты очень умная девочка и покинула Атланту всего лишь на время. Иногда уехать – это очень хорошее дело, – сказала Стиви. – Я заметила, что если долго остаюсь на одном и том же месте, то я забываю, откуда приехала.
 Они обе улыбнулись странному звучанию этой фразы.
 – Как теперь? – спросила Нелл.
 – Теперь?
 Каштановая головка Нелл задорно поднялась, открытая улыбка мелькнула на ее губах. Она стояла возле кухонной двери Стиви и выглядела такой довольной, словно маленькая бурая птичка-крапивник.
 – Вы забыли, что вам нужно больше ходить по берегу, – сказала Нелл. – И не только ночью, а после того, как встанет солнце! Боже мой, ведь перед восходом совсем темно! Вам нужны яркое солнце, и морские волны, и горячий песок под ногами!
 – Это мне-то?
 Нелл серьезно кивнула, очень серьезно, с такой уверенностью, что уже не напоминала Стиви маленького крапивника, и еще раз повторила:
 – Да, вам! Горячий песок!
 Потом Нелл поблагодарила ее, и они попрощались, пожав друг другу руки, и Нелл начала спускаться с холма. Провожая ее взглядом, Стиви почувствовала ряд каких-то болезненных ощущений, которые не смогла сразу понять. Все, что она точно знала, это то, что слово «до свидания» было совсем ненадежным словом для завершения этой встречи.
 – И почему же мне нужен горячий песок? – крикнула она вдогонку Нелл.
 – Потому что вы – пляжная девочка! – прокричала Нелл, глядя на Стиви озорными, удивительно зелеными глазами, которые тотчас же воскресили в памяти Эмму – образ, вызвавший трепет во всем теле, до самых ног.
 Стиви следила за девочкой, пока та не спустилась с холма. Тилли стояла рядом и тоже смотрела.
 Вот Нелл свернула еще раз. А потом скрылась.
 – Где ты была? – спросил Джек, когда Нелл вошла в их коттедж.
 Коттедж был маленький и удобный, предназначенный для сдачи в аренду. Стандартный, покрытый грубой тканью диван, два кресла, повернутые к большому телевизору, стол фирмы «Формайка» и четыре стула в обычном приморском стиле.
 – Мы уже собирались вызывать национальную гвардию, – сказала Франческа.
 – Это было бы большой и излишней тратой денег налогоплательщиков, – ответила Нелл.
 – Нелл, – произнес Джек предупреждающе, – будь повежливей.
 – Извиняюсь. Я должна была сказать «мэм».
 К чести Франчески, ее это только позабавило.
 – Я обожаю, когда ко мне обращаются «мэм», – сказала она. – Как это ты догадалась?
 Нелл пожала плечами. Джек заметил, что ее ноги все ободраны и залеплены полосками лейкопластыря.
 – Что с тобой случилось? – спросил он.
 – Я упала, – ответила Нелл.
 – А кто тебе дал лейкопластырь?
 – Одна милая дама.
 Джек уставился на свою дочь. Когда она была раздражена, она могла злиться даже на самых хороших людей. Новость, что Франческа приехала из Бостона поиграть в теннис и поплавать, что-то в ней вызвала, и это скрывалось в спокойствии ее движений. Джек видел мрачность в глазах дочери и хотел бы ее рассеять.
 – Нелл. Ты сказала Франческе, что пойдешь на пляж. Мы пошли вниз посмотреть, где ты, но тебя там не было. Франческа не просто пошутила, сказав, что мы были готовы вызвать вооруженные силы. Еще пять минут, и я стал бы набирать номер 911. Может, ты утонула, может, тебя похитили, – вот что могло прийти в голову твоего старого отца. Итак, начнем сначала. Кто эта милая дама?
 – Мамина подруга.
 Джек остолбенел. Он слышал, как Франческа прочистила горло: очень вежливое, тихое «гм».
 – И как зовут мамину подругу?
 – Стиви Мур.
 – О боже! – воскликнула Франческа. – Это та, что пишет детские книжки?
 Нелл кивнула:
 – Она была маминой лучшей подругой, когда они были молодыми.
 Джек попытался вспомнить подруг Эммы с побережья, но в памяти возникали какие-то неопределенные образы. Он помнил только зеленые глаза Эммы. Но Стиви Мур – это было знакомое имя; у Эммы были и некоторые ее книги, но она не хотела, чтобы Нелл их читала.
 – У нее такие спокойные книжки, – сказала Франческа. – Я очень любила их, когда была подростком. Вообще ее описания птичьих гнезд вдохновили меня выбрать профессию инженера, клянусь. Эти ее изумительно точные рисунки – она делала их так подробно, будто они созданы машиной! Прутики, веточки, клочки бумаги, ленточки и даже волосы – если причесываешься щеткой и выбрасываешь их наружу, на подоконник, то птицы подбирают их и сплетают ими свои гнезда.
 Джек ожидал реакции Нелл, и она не замедлила появиться.
 – Моя мама так и делала, – сказала Нелл. – Соберет мои волосы и поделится ими с птичкой-мамой, чтобы помочь ей строить гнездо…
 Она была права: Эмма часто так делала. После того, как причесывала волосы Нелл… это было частью ритуала, и Джек любил наблюдать за ними, это казалось ему трогательной особенностью той Эммы, которую он любил, и которая стала матерью Нелл.
 Джек смотрел на Нелл. Как она отыскала подругу матери? Она ведь не просила его помочь ей – или просила? Что стояло за ее вопросами про голубые дома в конце пляжа? Почему она держала все это в секрете? Он вспомнил ту ужасную ночь прошлой зимой, когда она проснулась, громкими криками призывая мать Конечно, шесть месяцев наблюдения у невропатолога помогли – они продолжались вплоть до самого лета. Доктор Гэлфорд находился в двух часах езды от Бостона. Нелл спала теперь все еще беспокойно, но такие ужасающие крики больше не повторялись.
 – Однако вернемся к сегодняшнему дню. К пластырю. Нелл, что же случилось?
 – Но я уже сказала, папа. Я упала, а Стиви мне заклеила ссадины.
 Джек прищурил глаза, глядя на Нелл своим самым ласковым взглядом, но в ответ получил тот же непримиримый зеленый взгляд.
 – Ты мне не хочешь рассказать, как ты ее нашла?
 – Все дети в округе ее знают, – кисло пробормотала Нелл. – Они толпами собираются вокруг ее дома.
 – Как птицы, которых она рисует, – ввернула Франческа, пытаясь разрядить напряженность.
 – Знаете, вы сами почти как ребенок, – сказала Нелл таким сладким голосом, что Франческа не поняла колкости и щедро улыбнулась.
 Джек устал. Он собирался заняться чем-нибудь путным до обеда, но теперь ему хотелось просто лечь и перестать думать. Раньше он очень сильно хотел сюда и знал, почему ему так мечталось вернуться на побережье, где он впервые встретил Эмму, а теперь понимал – думая о том, что Нелл разыскала лучшую подругу Эммы, и, видя яркий блеск в ее глазах, вызванный этой встречей, – что этот приезд был огромной ошибкой.
 – Больше не надо ее беспокоить, – сказал Джек. – Это настоятельная просьба.
 – Я и не собираюсь, – обещала Нелл.
 – Я хочу, чтобы ты нашла себе подруг, – сказал Джек. – Детей своего возраста, чтобы играть с ними на берегу.
 Нелл хихикнула.
 – Что тебя рассмешило?
 – Ничего. Только то, что ты сказал «детей своего возраста», и это напомнило мне, что сказала Стиви про тебя, – сказала Нелл.
 – И что же она сказала?
 – Что ты был таким старым! – Нелл подразнивающе рассмеялась, но взгляд, который она бросила на Франческу, совсем не был веселым.
 А когда она снова посмотрела на отца, ее Глаза опять были широко раскрыты в ожидании, и в них не было шутки. Джек протянул было ей руку, но она выбежала из комнаты на лестницу. Он слышал ее шаги наверху. Франческа подошла к нему, шепнула что-то на ухо, но он не чувствовал ее близости и не слышал ее слов.

 Глава 3

 Условное название книжки Стиви, над которой она работала, было «Красный нектар», и она рассказывала о крохотных колибри и их пристрастии к красным цветочкам. И хотя она была почти доведена до конца, в это утро Стиви отложила ее и начала серию акварельных рисунков про маленького бурого крапивника.
 Тилли взирала на это, в общем, неодобрительно. Она знала каким-то образом – Стиви, в течение долгого времени пытавшаяся понять мистическую связь между собой и этой кошкой, прекратила свои попытки прорваться через туманную пелену, существующую между человеком и кошками, – что ее хозяйка увиливает от серьезной, хорошо оплачиваемой работы в пользу вдохновения, которое не только не принесет денег, но, вероятно, принесет горечь и страдания.
 В целом Стиви предпочитала рисовать или, по крайней мере, делать наброски с натуры. Каждая из ее книг описывала действительные истории из жизни птиц, которые встречались ей, хотя бы и недолго. Она любила рисовать у себя на заднем дворе, позади ограды, и зарисовывала птиц, ронявших для нее перья, долбивших клювами деревья в ее дворе, садившихся на ее крышу. Но теперь было темно, бодрствующих крапивников поблизости не было, и к тому же именно этот задуманный ею крапивник был не совсем реальным.
 Тилли недовольно заворчала. Когда Стиви оглянулась на нее, кошка показала зубы – спереди четырех не хватало.
 – Тилл, дай мне закончить, ладно? А потом мы пойдем ловить мышей.
 Она использовала альбом для акварелей и краски от Сенелье, с набережной Вольтера в Париже, своего любимого магазина. Мягкая зеленая акварель, тонкие мазки, наводящие на мысль об обсидиановой листве, – цвет, сравнимый с глазами Нелл. Птица, орехово-коричневая, глянцево-каштановая, глаза осторожные и любопытные. Стиви знала, за что ее критиковали, – за наделение птиц человеческими чертами. Разве она могла избежать этого, если таково было ее видение мира? Большой антропоморфный и полный заблуждений роман о животных и людях, о их всегда печально заканчивающихся поисках любви?
 Она набросала силуэт птенца крапивника в гнезде. Пробующего летать. Садящегося на ветку. Расправь свои крылышки… Ты можешь это сделать… Мать смотрит на него, одобряя.
 Потом следующий кадр: птенец один, мать улетела. Стиви затопил поток эмоций, и она выплеснула его.
 – О, это Эмма, – сказала она. – И Нелл.
 Стиви держала кисть, не дыша, будто сама училась летать. С колонковой кисточки капнуло на рисунок. «Слезы», – подумала она. Плач по улетевшей матери, по одинокому детенышу.
 Дети, брошенные в мир, – что чувствуют они, чьи матери бросили их или умерли молодыми, – их жизнь всегда проходит в поисках утраченной гармонии. Большие утраты – много чувств. Стиви подумала о горестях, испытанных ею и другими. Усталая и изуверившаяся, она и посвятила себя сочинительству и рисованию. Но что у нее действительно было, так это безоблачная дружба с пляжными девочками.
 Как она потеряла эту дружбу? Прекрасные подруги, которые знали и ее, и друг друга так хорошо. Стиви закрыла глаза, и перед ней предстал моментальный снимок Эммы: подстриженные под эльфа каштановые волосы, купальник в синюю и белую полоску, сережки в ушах, веселье такое бурное, какое она позволяла себе только в своей компании. Она могла заставить хохотать Стиви и Мэдди до упада своей речью или ужимкой.
 Стиви никак не могла понять, каким образом она потеряла самых близких подруг. Может быть, они помогли бы ей уберечься от саморазрушения безумными страстями. Ее поиски ярких взаимоотношений, безудержных страстей привели к теперешнему состоянию: заключению в одиночестве в тихом доме на берегу. Она стала такой отшельницей, что даже не могла вспомнить, когда до Нелл у нее были последний раз гости. Она немного удивилась, узнав о том, что Эмма вышла замуж за Джека, и понадеялась, что он стал хорошим отцом.
 Два испорченных слезой крапивника – в сущности люди – почему-то напомнили ей императорских пингвинов. Ей вспомнилось путешествие, научная экспедиция в Антарктику, с Лайнусом Мерсом, ее вторым мужем. Она вспоминала слабый свет, плотное одеяло темноты, густоту звезд на небе – они висели на низком небе подобно фонарям, и казалось, их можно срывать и собирать. Она воскресила в памяти меховые одеяла, и как она горько плакала, потому, что жизнь на севере была слишком суровой для животных и без того, чтобы их убивали из-за их меха.
 Лайнус пытался успокоить ее, но не мог ничего понять. Как странно для него было любить женщину с таким мягким сердцем, которая могла скорбеть по мертвым животным с такой страстью, что она предпочитала замерзать, но не заворачиваться в их шкуры. Уже тогда – а это был их медовый месяц, а заодно и научная поездка – Стиви знала, что сделала ошибку, выйдя за него замуж. Страсть, которую она испытывала к Лайнусу, оставалась такой же сильной, как и прежде, но она отступала перед зарождающимся пониманием того, что разделяло их, – трещины в их отношениях превращались в пропасть, разделявшую их миры, и это было непреодолимо.
 Лайнусу всегда приходилось смотреть на нее несколько отстраненно, чтобы уберечься от ее своеобразного юмора, увлечений и оценок. Но фатальный недостаток Стиви был в ее страстном желании стать единым целым с человеком, которого она любила, желанием целиком слиться с его сердцем и душой. Лайнус был ученым, она – художником. Его мировидение было аналитическим, направленным на большее понимание удивительной приспособленности пингвинов к невероятно трудной окружающей среде. Ее мировидение, тоже не чуждое анализу, заставляло ее видеть эмоциональное, таинственное, поражающее ее тепло сердец птиц жестокого холодного климата.
 Стиви встретила доктора Лайнуса Мерса в Вудхолле при морской биологической лаборатории, где он представлял свою работу про императорских пингвинов – Aptenodytes foresten. Она в это время собирала материал для своей следующей книги «Добрый отец», основанной на жизни птиц.
 Она сидела восхищенная, когда Лайнус рассказывал о самых крупных видах пингвинов. Не способные к полету, они проводили всю свою жизнь на паковых льдах в Антарктике, согреваясь своим жиром и слоем перьев, которых на квадратном дюйме было целых семьдесят пять, то есть больше, чем у всех других птиц.
 – Они собираются вместе, в плотную кучу, – говорил Лайнус, стоя перед темной аудиторией, показывая на экране фотографии, сделанные во время последней экспедиции.
 Свет за экраном освещал резкие черты его лица: коричневые волосы с оттенком меда, нуждавшиеся в стрижке, высокие скулы, длинный прямой нос, решительный подбородок. Сидящая в первом ряду Стиви подумала, что он похож на профессора из Оксфорда.
 Каковым он и был.
 Их движения подобны танцу, а балетмейстер – холод. Постоянно двигаясь, кружась, они совершают повороты, обращенные к центру круга. Март в Антарктике – это начало зимы, в это время все живое покидает этот материк, но Aptenodytes foresten остаются для размножения.
 Стиви вздрогнула на своем кресле, в снабженном кондиционерами зале маленького театра, подумав о любовных отношениях пингвинов, их танцах на льду и брачных ритуалах. Доктор Мерс пошутил над ней – она была совершенно уверена, что он сделал это в тот самый день, когда сказал: «У них есть нечто подобное ухаживанию. Это длится несколько недель, пока это всем им не покажется достаточным».
 Мог ли он разглядеть в темноте, как она вспыхнула? Это невозможно, подумала Стиви, но он не сводил с нее взгляда. Держа в левой руке записную книжку, она видела, как его взгляд остановился на ее пальце с кольцом. Тогда она была замужем – что было немаловажным, хотя и не всегда, в глазах окружающих, за человеком, с которым познакомилась в художественной школе. Кевин Лесситер. Художник, музыкант, кулинар, алкоголик. Доктор Мерс уставился на ее обручальное кольцо – кстати, сделанное самим Кевином, – и Стиви подумала: «Боже, помоги мне не делать ошибок, ведь я замужняя женщина».
 – После ритуала ухаживания, – продолжал доктор Мерс со своим великолепным английским акцентом, – самка откладывает только одно яйцо, одно-единственное яйцо. И потом… она уходит. Она – настоящая феминистка, говоря по-простому, и в том же самом смысле, хотя я обычно обманываю ожидания своих студентов, делая такое антропоморфное сравнение, он является отцом, мужчиной, совершенно свободным от дискриминации женщин.
 В то время, как она преодолевает до семидесяти километров, чтобы добраться до открытого моря, где она кормится, он вместе со своими приятелями остается и оберегает яйцо. Уравновешенное на его ногах, которые постоянно перемещаются, поскольку пингвины делают повороты к центру стаи, яйцо стоит спокойно в его специальном мешке для высиживания. Поистине свободный отец!
 Ученые засмеялись. Стиви съежилась в своем кресле. Теперь, когда она утвердила свой замужний статус – для Доктора, но в большей степени для себя самой, – она почувствовала, что ее окатывает волна эмоций. Благодаря этой части лекции она выбрала императорского пингвина как главную тему своей следующей книги: сильная, защищающая любовь отца к своему единственному ребенку.
 Стиви и ее папа, Джонни Мур. О, она могла с трудом вынести эту следующую часть, когда доктор Мерс продолжил лекцию своим мягким, интеллигентным голосом, представляя себе его сильные, облеченные твидом руки. Отец Стиви тоже был профессором, в Тринити-колледже, в Хартфорде. Он родился в Ирландии и приехал оттуда, знаток английского языка, профессор ирландской литературы. Он был хорошо известен своими статьями о Джеймсе Джойсе и его дочери-шизофреничке Люси. Беспомощную любовь, которую мужчина может чувствовать к своей психически неполноценной дочери, он сделал достоянием всего мира…
 Слушая доктора Мерса, Стиви еще глубже вжалась в кресло.
 – И вот отец стоит, в жестокий холод, семьдесят два дня. Ужасные шторма, с ветрами до ста пятидесяти километров в час, неистовые удары снега и льда. Отец все это время ничего не ест, хотя кормит птенца жидкостью молочной консистенции, которая производится железой в его пищеводе.
 Думая о жертве своего отца, которую он принес, воспитывая ее, Стиви оставила свои заметки и стала смотреть на слайды.
 – В конце концов, самки возвращаются после двух месяцев рыбалки, – говорил профессор, – они находят своих супругов и детей среди сотен других по соответствующему крику. Видите ли, нет двух пингвинов, которые издавали бы совершенно одинаковые крики. И однажды пара воссоединяется, поскольку голос друг друга совершенно точно запечатлен в их…
 – Сердцах, – Стиви услышала свой голос, громко произнесший эти слова.
 – Я хотел сказать, в мозгах, – произнес Лайнус Мерс.
 Группа ученых захохотала.
 – Но, разумеется, еще ничего не ясно, – продолжал профессор. – Мир жесток для животных всех видов, и так естественно для нас, людей, то есть Homo sapiens, видеть эмоциональную сторону в отношениях биологических. Особенно если, как это нередко случается, мать не возвращается с моря. Ее возвращение не менее героическое, чем поведение отца, охраняющего яйцо в течение этих семидесяти двух дней. Ведь он не сталкивается ни с такими опасностями южного океана, которые она должна преодолеть, ни с такими хищниками. Иногда она не возвращается. – Глаза Стиви наполнились слезами.
 – Поэтому я считаюсь с мнением дамы из первого ряда. «Сердце» – это тоже правильно. Так как тело любого животного – это карта-схема всего его жизненного опыта, то звук голоса Aptenodytes foresteri может быть зафиксирован в сердце второго партнера. И когда на этот звук нет ответа, это вызывает ощущение несчастья, как у человека, это мы можем хорошо себе представить, – он остановился, глядя вниз, на нее.
 Когда лекция закончилась, профессор подошел к Стиви. Хотя глаза ее уже успели высохнуть, он протянул ей тщательно накрахмаленный, аккуратно сложенный льняной носовой платок, точно такой же, какими пользовался ее отец.
 – Я в порядке, – сказала она. – Но все равно спасибо.
 – Вы, кажется, очень заинтересовались лекцией.
 – Я пишу книгу для детей об императорских пингвинах, и вы дали мне прекрасный материал.
 – Я сказал бы… что вы интересуетесь любовными романами.
 – Любовными романами?
 Профессор был очень высок. Его твидовый пиджак был теплого желтовато-коричневого цвета, из плотной шероховатой пряжи с пятнами верескового оттенка, и напомнил Стиви о поездке с отцом в Слайго, Голуэй и на острова Аран. У него были глаза орехового цвета с мягкими коричневыми ресницами. Из его нагрудного кармана далеко высунулась пара золотых очков, и она осторожно подвинула их внутрь.
 – О любви отца к своей половине. И их отпрыску, – пояснил он.
 – Я полагала, что ученые отрицают любовные романы у птиц.
 – Мы ничего не отрицаем. А вот ученые отрицают. Но мне думается, что вы верите в любовь у птиц.
 – Да, верю, – сказала она.
 – Это честно с вашей стороны сознаться в этом здесь, в крепости биологии, ведь то, что вы говорите, – настоящее кощунство для орнитолога моего типа.
 – Простите, – сказала она. – Художники не всегда мыслят прямыми линиями.
 Беспокойный взгляд из-под бровей. Это длилось несколько секунд, а потом он поднял глаза к потолку и вздохнул с огорчением. Она усомнилась, так ли он прямолинеен, как хочет казаться.
 – Мне хотелось бы забыть… некоторые вещи, – сказал он. – Консервативность мышления – это тоже западня, в которую попадают многие из нас…
 – Консервативность – это всегда плохо, – прошептала она, глядя на его палец без обручального кольца и одновременно думая о Кевине, который дома в эти минуты лежал на диване с пивом и виски, щелкая кнопками телевизора в испарениях отчаяния.
 – Обоснуйте свой тезис, – сказал профессор.
 – Мой муж был самым талантливым художником на нашем курсе, – произнесла Стиви. – Но потом он оставил живопись, сказав, что у него нет вдохновения. Я много раз говорила ему, что дисциплина важнее вдохновения. Иди к себе в студию, и картины будут выплывать из-под твоей кисти. Это так и происходит – это алхимия быть художником. Яд, понимаете? Но для этого ты обязан подойти к мольберту.
 – И он послушался вас?
 Она покачала головой:
 – Теперь он вообще больше не пишет. – Она чувствовала себя в полном одиночестве, будучи замужем за человеком, напивавшимся до предела.
 – Простите.
 Стиви кивнула.
 – Вы действительно верите в то, что сказали? Что дисциплина важнее вдохновения?
 – Да. Я это знаю. Мой отец говорил мне…
 – А как это узнал ваш отец?
 Стиви судорожно сглотнула:
 – Мой отец был профессор, как и вы. Доктор Джон Мур. Он к тому же был поэтом. У него было все – степень доктора философии, должность и душа ирландца. А моя мать… покинула нас, как мать пингвина. Она поехала во Францию на экскурсию по музеям, этот тур ей подарил отец на ее тридцатипятилетие, и больше никогда не вернулась.
 – Что с ней случилось?
 – Она погибла в автокатастрофе.
 – Мне очень жаль, – сказал он и, увидев, что теперь ей действительно нужен платок, предложил его опять.
 Она высморкалась.
 – Звук любви, – сказал он. – Он непременно зафиксируется в моем сердце.
 Она рассмеялась, возвращая ему вновь свернутый льняной квадратик.
 – А дисциплина – это часть вашей истории? – спросил он, потом покачал головой. – Что я за болван! Врываюсь в ваш чувствительный рассказ с единственной целью – сбить вас с курса. Видите, что я имею в виду под мышлением прямыми линиями?
 – Это ничего. Я собиралась сказать, что мой отец с тех пор взял на себя все заботы обо мне. Ничто более не имело для него значения. Ни его преподавание, ни его поэзия. Он перестал публиковаться с тех пор, как мама умерла – я думаю, что он отдавал мне слишком много времени. Он перестал быть начальником департамента, потому что возил меня на уроки верховой езды и совершал со мной поездки вдоль Фармингтон-ривер.
 – Он создает впечатление удивительного человека.
 – Он таким и был, – сказала Стиви, – и таким же отцом.
 – Вы различаете эти два понятия? Разве это не одно и то же? – спросил он, жадно глядя на нее. – Разве одно может быть без другого? Удивительный человек, удивительный отец?
 Думаю, это одно и то же, – сказала она.
 Черт возьми, я рад, что вы это сказали, – произнес он. – Что до меня, то я же был самым ужасным отцом для моего сына. Разве я смог бы простоять с ним на льду семьдесят две минуты, не то, что семьдесят два дня? Не смог бы.
 – Я уверена, что он забыл вас.
 – Забыл меня? Да он чертовски обожает меня! Земля, по которой я хожу, кажется Уильяму золотом с тех пор, как я бросил его мать. Разве это справедливо?
 – Ваш сын любит отца. По мне, так это звучит справедливо.
 Профессор улыбнулся:
 – Ну, разве не мило, что вы сказали мне это? Очень, очень мило. Теперь пойдемте – я возьму вам выпить у Лэндфолла, и вы можете поучить меня преимуществам возвышенного или как не думать прямыми линиями. Как вас зовут?
 – Стиви Мур.
 – А я Лайнус Мерс. Пошли, ладно? Полагаю, вы знаете вещи, которые мне необходимо услышать.
 – О вашем сыне?
 – О моем сердце.
 – О!
 Она подумала о Кевине. Он не поест, пока она не вернется домой, и либо накормит его, либо заставит его позвонить и заказать еду в китайском ресторане. Впрочем, он вполне может уйти еще до того, как она вернется. Ее собственное сердце было жестоко ранено браком, которого она когда-то жаждала всей душой. Глядя на симпатичное, угловатое лицо Лайнуса, полуприкрытые ореховые глаза, она ощутила первые проблески зарождающегося чувства.
 Теперь, в полном безмолвии своего дома в Хаббард-Пойнте, она провела кистью по шершавой поверхности бумаги. Птенец крапивника остался один.
 Стиви потерла брови. Визит Нелл расшевелил ее. Она снова подумала об Эмме. Стиви, Мэделин и Эмма. Хаббард-Пойнт был отрезан от пляжей Коннектикута железнодорожной эстакадой, проходившей над шоссе. Проезд через ворота был подобен входу в волшебное королевство, в котором подруги становились близкими, как сестры. В те три года, когда они превратились из девочек в юных женщин, они валялись на своих полотенцах под солнцем, пропитываясь теплом, и обещали, веря в эту жизнь и в свою дружбу, сохранить ее навсегда. Они обещали стариться вместе, вместе становиться похожими на тех сухих леди, которые располагались в своих пляжных шезлонгах с пяльцами и не снимали в воде ожерелья своих бабушек.
 «Как легко люди отказываются от всего, – думала Стиви, рисуя. – И почему я не подумала, на каком оттенке лучше остановиться?» Покрывая перьями крылышки маленького крапивника, она думала обо всем, что она делала в жизни, и о чем не знали пляжные девочки. Она вспомнила, как они лечили ее впервые разбитое несчастной любовью сердце – поездкой в «Парадиз Айс-Крим» за сливочным мороженым и тайным ритуалом закапывания мараскинового шерри в песок.
 Она могла бы совершить эту церемонию и много времени спустя. Отложив кисть, она отодвинула рисунок с крапивником в сторону. Потом, поскольку она обещала Тилли пойти с ней на охоту, она открыла кухонную дверь и выпустила кошку в ночь. Босиком пройдя через двор, она остановилась на скале, обращенной к берегу. Она слушала волны и любовалась резкой белизной их гребней, колышущихся в чернильной синеве.
 Друг за другом мелкие волны южного Лонг-Айленда ударялись в берег, в равномерном ритме. Стиви пыталась уловить их дыхание, достичь синхронности биения своего сердца с волнами. Тилли шуршала где-то в кустарнике. Почти беззубая кошка в поисках добычи. Это вызвало у Стиви улыбку – в самом деле, надеяться поймать кого-то при реально отсутствующих зубах.
 – Пойдем, Тилли, – сказала Стиви, спокойно и пристально глядя на берег, на то место, где она и ее подруги провели столько счастливых дней много лет назад.
 Она посмотрела на звезды и выбрала одну для Мэделин и другую для Эммы.
 – И для Нелл, – сказала Стиви, глядя на яркую звезду, мерцавшую бело-голубым светом в бездонной ночной черноте неба.
 Теплый бриз дул сквозь ширму, пение сверчков и крики ночных птиц звучали, как колыбельная. Нелл лежала в кровати, у нее болел живот из-за того, что она съела слишком много омара, и она старалась успокоить его звуками природы. Но это не удавалось.
 – О-ох! – застонала она.
 – Давай спать, Нелл, – донесся голос отца.
 – Я пытаюсь! – ответила она.
 – Пытайся сильнее.
 Она высунула язык. Что это за ответ? «Пытайся сильнее!» Господи, отец ничего не понимает. Неужели не понятно, что чем сильнее пытаешься заснуть, тем быстрее сон уходит? Мама сказала бы… Нелл крепко, как только могла, зажмурила глаза, стараясь вспомнить, что сказала бы мама.
 Память молчала. Нелл могла бы заполнить словами матери целые страницы, но вдруг они все исчезли. Их не было! Она попыталась вызвать в воображении голос матери, но он не приходил тоже!
 – О-о-о! – закричала она громче. Внезапно боль в желудке стала намного острее. – Папочка!
 Он вошел в маленькую комнату. Она увидела его высокий силуэт в дверном проеме. Потом он сел на край ее кровати. Дом был маленький, и она чувствовала запах плесени. Шторы были такие уродливые. Нелл ненавидела здешние шторы. Живот болел. Она потеряла свою маму. Стиви представлялась ей то маленькой, то большой. Все эти чувства кружились в ее сознании, резали ее крошечными ножами, заставляя кричать и кричать.
 – Все хорошо, Нелл, – сказал ей отец, обвив ее своими руками.
 «Нет, и никогда больше не будет хорошо», – хотелось ей сказать, но она так сильно всхлипывала, что слова не произносились.
 – Может быть, не надо было приканчивать этого омара, – сказал он. – Он был слишком большой.
 Нелл вспоминается сцена в ресторане: отец и Франческа рассуждают о каком-то мосте, который они строят, стол такой праздничный, блюда с лобстерами и моллюсками и обсыпанные зернами булочки, и Нелл подворачивает рукава и макает розовое мясо омара в соус, чувствуя себя все более сытой, и Франческа, сдерживая смех, говорит: «У некоторых глаза больше желудка»…
 – Она уехала, – сообщает отец.
 – Я знаю, – вскрикивает Нелл. Она закрывает глаза, подтягивает колени к груди и обхватывает их руками.
 Она слышала, как Франческа прощалась некоторое время назад. Ей далеко ехать до Бостона – и Нелл говорит теперь, что надо было предложить ей остаться.
 – Не беспокойся о ней, Нелл, – отвечает он, – она доедет.
 – Отец Мэри Донован женился на своей подружке, – рыдает Нелл.
 – Я не отец Мэри Донован.
 – Мама любила омаров.
 – Я знаю.
 – Она говорила мне, что пляжные девочки часто вместе ели омаров.
 – Может, они так и делали. Я не знаю.
 – Можно мы спросим об этом тетю Мэдди? Тишина.
 Руки отца теснее сжимают ее голову. Нелл ждет, что он что-то ответит, хотя знает, что он никогда этого не сделает. Каждый раз, когда она говорит о тете Мэдди, он умолкает до того, как последует следующий вопрос. Мысли о том, как мама и тетя Мэдди в детстве веселились здесь вместе, заставляют желудок сжаться и заболеть так сильно, что она обхватывает себя руками и поворачивается к стене, чтобы отец не видел ее лица.

 Глава 4

 Понадобилось три дня, чтобы убедить Нелл в том, что она может продолжить отдых на побережье: как это будет весело, и в плавании можно поупражняться, а отец каждый день ждал бы на променаде, когда она выйдет из воды. Возможно, психологические упражнения, которые ей наскучили, помогли бы ей легче засыпать. В памяти телефона Джека был номер доктора Гэлфорда, но он не хотел его вызывать. Он надеялся, что у его дочки все же будут настоящие, веселые, свободные от психологов летние каникулы.
 Итак, теперь они направлялись вниз, к концу пляжа, Нелл прекрасно разыгрывала роль несчастного арестанта. Она стояла за спиной Джека, когда он представлял ее Лорел Томпсон, добровольному инструктору по отдыху на побережье. Это была красивая семнадцатилетняя блондинка, она заглянула за спину Джеку и улыбнулась Нелл. Нелл вынуждена была спрятаться за другим боком Джека.
 – Как дела, Нелл? – спросила Лорел весело.
 – Она смущается, – сказал Джек.
 – О, это ничего, – произнесла учительница. Высокая и тонкая, она сияла улыбкой, обращенной в сторону Нелл. – Многие дети сначала смущаются. И сегодня я помогу тебе это преодолеть, Нелл.
 – Ты слышишь, Нелл? – спросил Джек, надеясь, что Нелл согласится. Он не слишком на это надеялся, наблюдая, как она роет ногой мокрый песок. – Ну, Нелл!
 – Ммм-м, – пробормотала она.
 – Мы развеселим ее, – сказала Лорел.
 – Я встречу вас в двенадцать, – сказал Джек, опуская руку на голову дочери. Ее коричневые волосы нагрелись на солнце. – На променаде.
 – Папа, – заявила Нелл, когда вокруг них стали собираться дети, – я не останусь.
 – Привет, Нелл! – крикнула вдруг веснушчатая рыжеволосая девочка, приветливо улыбаясь. – Помнишь меня? Мы разговаривали с тобой на моем полотенце несколько дней назад! Я Пегги!
 Нелл кивнула:
 – Я помню.
 У Джека часто забилось сердце в ожидании реакции дочки – улыбки или хмурого выражения, или какого-то другого знака, показывающего, что все в порядке, что он может оставить ее здесь с новыми друзьями.
 Пегги схватила ее за руку:
 – Ты будешь моим партнером по эстафете Мы вместе, ладно, Лорел?
 – Отлично, Пегги и Нелл. Пошли, все вместе встанем в линейку на твердом месте.
 Взяв Пегги за руку, Нелл бросила на отца прощальный взгляд. Эта не была спокойная улыбка, но, можно сказать, почти спокойная. В ее глазах он видел глаза ее матери. Когда умирала Эмма, без сознания в больничной постели, Джек брал в руки ее лицо и умолял ее не оставлять его. Она не оставила его, проявившись в их дочери.
 Оставив Нелл в прогулочной группе Хаббард-Пойнта, Джек пошел назад по берегу, не совсем ясной его целью был дом, где жила лучшая подруга жены. Он смотрел на коттеджи, стоявшие вдоль скалистого уступа, наполовину скрытые соснами. Он пытался определить, который из них тот самый. Ведь Нелл нашла его.
 Нелл это всегда удавалось: ее как магнитом притягивало к малейшим подробностям, касавшимся ее матери. Незадолго до смерти Эммы Нелл одолевала свою тетку расспросами о их детстве, воспоминаниях, тайнах, любимых песнях. Мэделин даже привила Нелл музыкальные вкусы Эммы, напевая «Лимонное дерево». Нелл пела эту песню при каждом удобном случае – в ванной, в машине, безошибочно подражая интонациям взрослой женщины, только более высоким голосом.
 Может, это и объясняло, почему она заглянула к Стиви Мур. Джек определенно не упоминал о ней при Нелл до этого времени – он вообще даже не помнил ее имени. Она была из тех подруг детства сестры, которым он вообще не уделял внимания, кроме, разумеется, самой Эммы.
 У Джека защемило в груди; он обернулся, чтобы быть уверенным, что за ним никто не следует – Нелл не могла идти за ним. Ну и хорошо. Он должен придумать для нее какое-то занятие на несколько часов каждый день. Ему необходимо было время для деловых планов, а если постоянно быть с Нелл, то он не сможет ничего делать.
 Он посмотрел на часы: девять двадцать. Значит, у него около трех часов свободного времени. Сначала можно погулять, а уж потом заняться делами. Он перешел по мосткам через ручей и поднялся по каменным ступеням в лес.
 – Эй, не роняй!
 – Я и не роняю, это у тебя руки дырявые.
 – Может, вы оба заткнетесь и принесете лестницу? Черт возьми, я разве тебе не говорил, что ты должен сделать?
 – А вдруг она наложит на нас проклятие?
 – Идиот, она же не настоящая ведьма.
 – Она добрая ведьма, как волшебник из «Страны Оз».
 – Потому что она любит птиц? Но у птиц крепкие острые когти и клювы, которыми можно выклевать глаза. Слышишь, Билли? Теперь тебя будут звать Птичий парень. Как ведьму – Птичьей теткой. Она ненормальная. Мама говорит, что она никогда не водится с нормальными людьми.
 – Она вообще днем не высовывается. Она весь день спит, а ночью колдует.
 – Нет, – сказал Билли Мак-Кейб, мать которого читала ему и сестрам книги Стиви, когда они были маленькими. Он нес коробку из-под печенья, в которой бился птенец. – Она хорошая.
 – Как же! Она похожа на ведьму, которая в дурацких фильмах пожирает детей…
 – Пожирает? Ведьмы не пожирают. Это акулы пожирают.
 – Кино «Челюсти ведьмы»!
 – Ты дурак набитый.
 – А ты большой и умный Джереми, который говорит «набитый».
 – Ты сам так говорил.
 – Мне уже двенадцать.
 – Ну и что? А мне одиннадцать.
 Мальчишки быстро пересекли задний двор. Они несли с собой вещи, необходимые для задуманного предприятия, – лестницу, фотоаппарат и свечи. Они называли себя клубом БОВ – «Безымянные охотники на ведьм». Билли нес коробку, которая совсем не была частью их экспедиции: в ней был вороненок, которого они нашли под кустами. Наверное, мать хотела его научить летать, и он выпал из гнезда. Билли спас его, это задержало проведение мероприятия. Когда они закончат слежку, он отнесет вороненка к ветеринару – Рамер Ларкин жил через два дома от Стиви Мур.
 Они срезали путь, пройдя мимо старого охотничьего домика, окинули взглядом обе дороги и перебежали к стене белого с черной крышей дома. Скальный уступ, на котором стоял дом, полого спускался вниз к пляжу – устойчиво поставить лестницу было сложно. Джереми Спринг упер ее одним концом в землю, Раф Морган подложил плоский камень под другой, чтобы выровнять, и верх лестницы тяжело лег напротив дома. Остальные мальчики протиснулись в кусты. Все задержали дыхание, ожидая, что вот-вот из окна высунется злобное лицо, Билли согнулся под корявым тисом, прижимая к себе коробку. Нет, не надо было идти сюда, мать просто убьет его, если их поймают. Ну и что им делать, если даже они увидят, как она выходит наружу?
 – Надо это кончать, – шепнул он, наблюдая за окном.
 – Мы уже зашли слишком далеко, – сказал Раф.
 – Что мы вообще хотим увидеть?
 – Она должна колдовать голой, – сказал Джереми.
 – Откуда ты знаешь?
 – Я так слышал!
 Двое ребят держали низ лестницы, а за право быть первым наблюдателем соперничали Джереми и Юджин Тайрон. Победил Юджин. Поскольку дом был построен на уступе скалы, эта его сторона была немного ниже. Мальчишкам не пришло в голову самим заглянуть в окно – узнать, что там: ее жилая комната, спальня, комната для колдовства или камера пыток. Они все смотрели на Юджина, ожидая его сообщения о том, что он видит.
 – Эй! Что она делает?
 – Скажи нам!
 Джереми легонько толкнул основание лестницы. Юджин щелкнул левой рукой в воздухе, призывая к тишине. Все замерли, задрав головы. Было не видно, что в это время делает Юджин. Неподалеку от дома рос тощий дуб, низкорослый из-за штормовых ветров, и Раф с Джереми было попытались вскарабкаться на него, чтобы посмотреть, что там высмотрел Юджин.
 – Ты ее видишь? – спросил Раф.
 Юджин кивнул. Он не говорил. Лицо его было нахмурено. Теперь он покачал головой, как если бы он увидел что-то не понравившееся ему, и начал карабкаться вниз.
 – Она голая?
 – Рубит хвосты саламандрам?
 – Может, ты видел ее коллекцию сушеных голов? Это именно то, что она делала с детьми, которые заглядывали ей в окно, – сказал Билли.
 Все говорили шепотом, но он сказал это нормальным голосом. Раф содрал горсть зеленых желудей с ветки, висящей над ним, от возбуждения он разозлился, и желуди послужили артиллерийскими снарядами. Билли выронил свою коробку из-под печенья, вороненок выскочил, и когда Билли бросился, чтобы его поймать, он наткнулся на лестницу. Она медленно качнулась и с грохотом упала на землю.
 Стиви не понимала, что с ней происходит. Она сидела у мольберта, уставившись на бумагу, и не могла рисовать. Она была одета в стиле, который один ее прежний возлюбленный назвал «Приглашением в черную дыру Вселенной»: это был поношенный кремовый атласный халат с темно-синим китайским рисунком, замечательный тем, что его носила за кулисами Джоан Морган, восходящая звезда Метрополитен-опера, страдавшая от гибельного романа с известным тенором, который покончил с собой непосредственно перед исполнением «Мадам Баттерфляй». Тронутая этой роковой любовью, незадолго перед разводом с Лайнусом Стиви купила это одеяние в благотворительном магазине при театре на Восточной улице, 23.
 Сидя у мольберта, она пыталась сосредоточиться на рисовании, когда услыхала шум. Она его проигнорировала. Несколько дней прошло со дня визита Нелл. Она посвятила два из них рисованию крапивников, а теперь вернулась к колибри. Вьющийся подоконник на северной стене привлекал их, словно магнитом. Она внимательно наблюдала за ними несколько недель – самочки были тускло-зелеными, самцы с рубиновыми горлышками сверкали изумрудом.
 Но все, о чем Стиви могла думать, были Эмма и Нелл. Она хлебнула чай из своей чашки – щербатой, с синими розами, одной из плохо сохранившейся коллекции китайского фарфора своей бабушки – и вспоминала о том, как они – пляжные девочки – проводили здесь свои «чаепития». Они делали лимонад, и пили его из этих чашек. Одна из них была любимой чашкой Эммы. При мысли об этом ее глаза наполнились слезами.
 Внезапно она услыхала скоблящий звук, который заставил Тилли соскочить со спинки дивана и спрятаться. Крик: «Кто-о-о-о-о, стой». И потом лязг металла о скалу. Стиви слышала какой-то шум и перед этим. Она вздохнула и подумала, что ничего особенного не случилось. Вытерев глаза, она запахнула халат и подошла к окну.
 Неподалеку валялась лестница. Мальчишки разбежались кто куда – она видела настороженные глаза из-под кустов. Один тихо сползал с дуба. Другой, согнувшись, гнался за убегавшим вороненком.
 Боковым зрением она заметила мужчину, пересекавшего двор. Он перепрыгнул через низкую самшитовую живую изгородь, показав вполне впечатляющий прием школьного футбола. Встревоженная происходящим беспорядком, она босиком выскочила на лестницу и двинулась к странной группе.
 – Ты в порядке? – спросил мужчина, склонившись над мальчиком, который вцепился ему в лодыжку.
 – В общем да, – сказал мальчик, – я попал в переплет.
 – Ты бы лучше вылез и объяснился, – посоветовал мужчина.
 – Вам не следовало приставлять лестницу к дому, где живут люди, – сказала Стиви неопределенно. – Никогда не знаешь, что может случиться. – Ее тон был неодобрительным, и двое мальчишек кинулись наутек. Один продолжал стоять там, где стоял, на четвереньках, пытаясь выманить кого-то из-под густой вьющейся жимолости.
 – Что ты здесь делаешь? – спросила она.
 – Беги, Билли! – крикнул один из его друзей. – Она сейчас превратит тебя в змею!
 Стиви старалась на это никак не реагировать. Иногда дразнилки детей вызывали у нее смех, но при ее сегодняшних чувствах они были неуместными, неприятными и болезненными, и это опять вызвало слезы на глазах.
 Мальчик на четвереньках не двигался, он сосредоточенно пытался дотянуться до птицы.
 – Маленький вороненок. Он, кажется, выпал из гнезда. До этого он кричал как ненормальный, а теперь затих… Я пытался его накормить, но он не хочет есть. Ну и я решил отнести его к ветеринару…
 – Пошли, Билли, оставь птицу! – кричали ему приятели.
 – Я не могу!
 – Идите все отсюда, – сказала Стиви. – Идите по домам, сегодня я не буду никого превращать в рептилий. Я позабочусь о птице.
 Мальчик смотрел на нее, в его карих глазах было беспокойство. Потом он кивнул и отошел к своим приятелям. Стиви опустилась на колени, изучая маленького ворона, спрятавшегося в глубокой тени. Он съежился под каменным фундаментом, перья на шее были взъерошены, напоминая воротник.
 – Вам не нужна помощь? – спросил мужчина.
 – Не думаю, – холодно ответила Стиви. – Вы отец одного из этих мальчиков?
 – Нет, я просто прогуливался, увидел, как упала лестница, и решил, что случилась какая-то беда.
 Стиви вгляделась в него. Он напоминал ей кого-то знакомого – кого-то из детей, когда-то игравших на пляже. Высокий, смуглый, с длинными, почти черными волосами; на нем были темные очки, белая рубашка и шорты цвета хаки с множеством карманов. Одна из не нравящихся ей особенностей Хаббард-Пойнта состояла в том, что люди слишком интересовались чужими делами. Здешнее общество было маленьким и замкнутым. Ничего похожего на распахнутую анонимность Нью-Йорка… Кто бы ни был этот человек, конечно, он распространит очередную новость о том, как дети заглядывали в ее окно, шпионя за «ведьмой».
 Стиви легла на бок, протянув руку через разросшиеся растения, пытаясь достать птицу. Ее пальцы лишь коснулись перьев.
 – Позвольте мне, – сказал мужчина. – У меня руки длиннее. – И не ожидая приглашения, он встал на колени, вытянул руку, сомкнул пальцы вокруг птицы и передал ее Стиви.
 – Спасибо, – сказала она.
 – Ради бога.
 Стиви держала маленького вороненка, она боялась, что он вырвется. Теперь она вообще думала только о том, как выходить его, вырастить и к тому же защитить от Тилли. Но мужчина не уходил. Может, она и была ведьмой: он смотрел на нее снизу, и вдруг она поняла, кто он. Форма лица, изгиб рта – это был отец Нелл.
 – Джек? – спросила она.
 – Да. Привет, Стиви. Я слышал, вы принимали мою дочь.
 – Да, конечно, – сказала она. – Она удивительная. Джек – я так сожалею…
 – Да, Эмма. Я понял. Спасибо.
 Он казался смущенным, да и Стиви чувствовала себя неловко. На ней был этот атласный балахон, в руках – черная птица, очень похоже на безумную художницу. Она попыталась улыбнуться.
 – Слушайте, может, вы войдете в дом? Я хотела бы поговорить с вами…
 Казалось, он колебался, как бы обдумывая ее предложение. Он взглянул на часы – огромный хронометр – и покачал головой.
 – У меня назначена встреча, – сказал он. – Простите, но я должен идти.

 Глава 5

 Джек вернулся в свой пустой дом. Он вошел внутрь, закрыл за собой дверь, огляделся. Нет ничего более унылого, чем арендованный дом для отдыха, особенно если не совсем понимаешь, зачем ты вообще сюда приехал. Во всем чувствуются вкусы чужих людей – в картинах, мебели, коврах. Можно ли подумать, что это оранжевое макраме, висящее на стене, было выбрано осознанно? Джек нахмурился – он подумал, что становится занудным старым ворчуном.
 Он вытащил из портфеля папку и мобильный телефон. Сверил время: в Инвернессе сейчас около четырех.
 Северное море – его следующий рубеж. Франческа подготовила почву, правда, непреднамеренно, во время своей апрельской поездки в Шотландию. Романову она понравилась, он был под впечатлением от деловых представлений фирмы. Цены были привлекательными, но Джек ждал случая побеседовать один на один с парнем, от которого зависело окончательное решение.
 Ожидая телефонного звонка, он попытался прийти в себя. Что его так разволновало? Может быть, мысль о том, что он оставил Нелл на берегу в компании незнакомых людей? Нет, не то. Лорел показалась ему вполне серьезной и ответственной, программа развлечений в Хаббард-Пойнте была достаточно насыщенной еще с тех пор, как Джек сам был ребенком, а Нелл и в школу превосходно ходила одна – и дома в Атланте, и в Бостоне. Однажды приспособившись, она становилась самостоятельной.
 Телефон зазвонил на пять минут раньше.
 – Джек Килверт, – сказал он, точно таким же тоном, как будто он сидел у себя в офисе в Бостоне.
 – Привет, – услышал он грудной голос Франчески. – Ты на пляже?
 – Не совсем, – сказал он, почувствовав острое чувство вины.
 Никто из фирмы, в том числе и Франческа, не знал о том, что он собирался сделать.
 – На теннисном корте, на парусной шлюпке или собираешься пить чай? Скажи мне сейчас же, что ты на солнце, а не сидишь дома.
 – Я как раз собираюсь выходить, – сказал он, принужденно засмеявшись и желая сократить разговор, чтобы не занимать линию.
 – Ты бы лучше немного задержался. Я подготовила тебе экземпляр одного проекта, – сказала она. – Я так работала над ним, чтобы развеселить тебя до конца лета. Фактически я звоню, потому что у меня есть кое-какие документы. Я сейчас могу послать тебе их факсом – это как вариант. Но я думаю, не будет ли лучше, если я их привезу. Скажем, сегодня?
 – Франческа, сюда же очень далеко ехать, – начал он, снова глянув на часы. Три минуты до заказанного звонка.
 – О, ты безнадежен! Это из-за твоей дочки? Да ну, Джек, на побережье всегда полно нянек. Найди симпатичного подростка, которому нужны деньги, и освободись на вечер!
 – Видишь ли, Франческа, – сказал Джек. – Сегодня работать не получится. Посылай факсом, если ты так решила, ладно? А теперь мне надо идти.
 Она молчала. Он знал, что его слова прозвучали грубо. Но время поджимало – и не лучше ли для нее почувствовать это сейчас, чем после.
 – Да, хорошо, отдыхай, – сказала она и отключила телефон.
 У Джека сжалось сердце. Боль была сильной, и физической и душевной. Он вспомнил о том, как Эмма уговаривала его молиться. Воспоминания заставили его застонать, словно от зубной боли. Все эти дни он чувствовал себя обреченным – неизбежный телефонный разговор, так или иначе, стал чем-то вроде освобождения. Весь в испарине, он сидел, ожидая звонка.
 Он опустил голову. Ему нужна была передышка, нужно было вырваться из своего привычного мира. Он закрыл глаза – и что же, к своему удивлению, он увидел перед собой?
 Стиви Мур. Она выглядела так, как будто стояла перед ним: призрак, пронзивший его жизнь. Что она делала, почти полуодетая, этим ярким утром? С полосками слез на щеках? Он знал. Он был специалистом по слезам.
 Его поразило ее твердое рукопожатие и теплая улыбка. И также ее рост – она была маленькая. Около пяти футов трех дюймов, очень легкая. Халат был ей велик примерно на четыре размера, пояс крепко завязан. У нее были гладкие черные волосы до подбородка и челка над большими, фиалковыми глазами. Бледная, безупречная кожа. Только полоски от слез.
 Он представил себе, как она обнимала ладонями эту жалкую маленькую птицу. Какой у нее шанс выжить? Ни матери, ни отца. У Нелл, по крайней мере, есть он… Джек покачал головой.
 Как бы то ни было, что хорошего он сделал? Он удержал в памяти образ Стиви, держащей эту птицу. Держащей… держащей…
 Зазвонил телефон. Резкий звук заставил его вскочить. Его пульс резко участился, и он почувствовал, как застучало сердце. Пора работать…
 – Алло, – сказал он. – Джек Килверт…
 Нелл и Пегги выиграли гонку в эстафете. Они побили всех девочек и всех мальчиков. В своих купальниках цвета морской волны они выглядели, как члены одной команды, – будто заранее договорились об этом утром, будто всегда были лучшими подругами.
 У Пегги были ярко-рыжие волосы и масса веснушек, и на ней, кроме того времени, когда она ходила купаться, была широкополая шляпа от солнца, защищавшая лицо. Почти все время она держала Нелл за руку, они даже соревновались в плавании на спине в спокойной воде залива, держась за руки.
 – Все равно, что иметь сестру! – сказала Нелл, когда соревнование закончилось и все легли отдыхать на свои полотенца.
 – Я тебе скажу, это даже лучше, – произнесла Пегги. – Моя сестра Энни уже большая, и она не может возиться со мной! Она все время хочет околачиваться со своим бой-френдом. А про свою лучшую подругу, Тэру, мама всегда говорит: «Конечно, родственников выбрать нельзя, но друзей выбирать ты все-таки можешь».
 Нелл почувствовала некоторую слабость в плечах.
 – Я все равно выбрала бы свою семью, даже если бы это было возможно.
 – Ну, да, и я тоже, – сказала Пегги. – Но лучшие подруги – лучшие соратники. Настоящие соратники, как моя мама и Тэра. Они всегда вместе.
 – У моей мамы были такие подруги, – сказала Нелл. – Они росли вместе здесь, в Хаббард-Пойнте. Вот почему мы с папой приехали сюда. Потому что здесь было такое счастливое время.
 – Ты с папой? – спросила Пегги, неторопливо посмотрев на нее, это был как будто невысказанный вопрос: «А как же мама!»
 – Да, – проговорила Нелл, и ее плечи опустились еще ниже. Она никак не могла произнести фразы «Моя мама умерла».
 – Ты потеряла маму, – сказала Пегги.
 Нелл бросила на нее быстрый взгляд. Откуда она знает?
 – Я тоже потеряла папу, – объяснила Пегги. – Я не могла говорить об этом… а теперь… думаю, что могу. И когда ты сказала, что ты приехала с папой, то я точно догадалась… Это правда, да?
 – Да, – сказала Нелл.
 Девочки сидели на краях своих полотенец, их головы были так близко друг от друга, что лицо Нелл было в тени от шляпы Пегги. Песок был горячий, они зарыли в него ноги, насколько это было возможно, чтобы докопаться до более холодного нижнего слоя. Нелл хотелось бы сидеть так весь день. Но тут длинная тень накрыла собой их полотенца, и когда она подняла голову, то увидела веснушчатого мальчишку, очень похожего на Пегги.
 – Привет, малявка! – сказал он.
 – Билли, где птица? – спросила Пегги.
 – Я ее оставил там. – Он жестом показал в сторону коттеджа на утесе – на дом-бывший-раньше-голубым. Нелл вздрогнула, вспомнив Стиви.
 – Ну не у ведьмы же! – воскликнула Пегги. – Ты что, с ума сошел? Она сдерет с нее перья на свою шляпу, или на накидку, или еще на что-нибудь! Вороны же черные, ты понимаешь?
 Нелл ощутила на момент некоторое сомнение относительно своей подруги. Она хотела вступить в защиту Стиви, но мальчишка – видимо, это был брат Пегги, судя по тому, как он выглядел и как двигался, – обогнал ее в этом.
 – Я так не думаю, – сказал он. – Она не из тех, кто обдирает птиц. Она выглядела так, будто была чем-то расстроена. Юджин следил за ней, смотрел в ее окно, понимаешь? И она услыхала, как он заорал. Она была совсем одна, в середине утра. Это так странно.
 – Расстроена? – спросила Нелл.
 Она увидела, что нашла в семье своей подруги родственную душу: это слово входило в ее словарь.
 – Ага, – сказал мальчик. – А ты кто будешь?
 – Нелл Килверт, – ответила она.
 – Нелл, это Билли, мой брат, – сказала Пегги. – Ему показалось что-то вроде того, что ведьма утром плакала. Извини, но это странно.
 – Может быть, у нее кто-то умер из тех, кого она любила? – предположила Нелл.
 Пегги и ее брат Билли посмотрели на нее так, как если бы она изрекла самую невероятную вещь на свете. Билли пожал плечами и пошел вдоль берега.
 Пегги предпочла отшутиться.
 – Ха! Ну, если разве что ее черная кошка или любимый тритон. Или, может, она опять развелась, в пятнадцатый раз. Или, может, потеряла еще одно безумно дорогое бриллиантовое кольцо…
 – Она его сама выбросила, – сказала Нелл.
 – Она хотела, чтобы ты так подумала, – заверила Пегги. – Чтобы завлечь тебя.
 – Не думаю, что она хочет кого-то завлекать, – произнесла Нелл. – У нее при входе во двор висит щит с надписью «Пожалуйста, уходите».
 Пегги нахмурилась – так Нелл там была.
 – Она, и моя мама, и моя тетя были очень близкими подругами. Они даже придумали себе название, – сказала Нелл. – Я думаю… мы могли бы называть себя так же!
 – Что за название? – спросила Пегги.
 – Пляжные девочки, – ответила Нелл.
 Пегги наморщила нос и скосила глаза на солнце. Ее пристальный взгляд был устремлен в сторону скалистого мыса, на дом-бывший-раньше-голубым. Нелл казалось, что она почти угадывает ее мысли: она представляла себе черную магию, хрустальные шары и остроконечные черные шляпы, но эти образы сменялись пляжными мячами, широкими полотенцами и голубыми купальниками. Нелл улыбнулась.
 – Ведьмы не бывают пляжными девочками, – признала Пегги с сомнением.
 – А пляжные девочки не бывают ведьмами, – возразила Нелл, и Пегги задумчиво подняла брови.
 Но тут Лорел соскочила со своего командирского кресла, лежа в котором она беседовала с группой своих приятелей, и захлопала в ладоши.
 – Отлично! Теперь все в воду – еще один раз – мы идем в воду на десять минут! Ищите своих партнеров!
 Пегги схватила Нелл за руку, и они вместе побежали в воду, подныривая под первую волну. Их горячие от солнца тела испытали шок от холода морской воды, и они с визгом вынырнули. Нелл подумала о своей матери, держащейся за руку со Стиви. Или с тетей Мэделин… Пегги вглядывалась прямо через голову Нелл в коттедж на холме – как если бы она, подобно Нелл, удивлялась, что может заставить плакать девочку с побережья в такой чудесный день.
 Птенцы ворон, голубых соек и скворцов едят только насекомых. Их родители ловят для них москитов и комаров, проглатывают, а потом отрыгивают. Их отпрыски растут и постепенно становятся всеядными, этакими козами воздушного мира: птицами, готовыми есть все, что угодно. Стиви доверилась тем крохам знаний, которые она получила в колледже, – Ариел Стоун был приверженцем научных деталей, а ей нравились эмоциональные любовные романы. Такое сочетание сделало ее хорошим автором – и это вдохновило Стиви написать «Тотем Ворона».
 – Вороны – чрезвычайно преданные птицы, – сказала она птенцу, цитируя свою собственную книгу, пытаясь скормить ему помятое насекомое, – ты об этом знаешь?
 Птица не хотела ни двигаться, ни открывать клюв. Тилли слонялась возле спальни, царапаясь в дверь. Стиви удивлялась, насколько совершенна была реакция птицы, которая воспринимала шум как прямую угрозу для своей молодой жизни. Она упорно продолжала свои попытки до тех пор, пока, наверное, пытаясь крикнуть, птица не раскрыла клюв, и она кинула в него насекомое.
 – Вот и все, – сказала она. – Ведь хорошо?
 Видимо, это было так, поскольку птенец снова раскрыл клюв, и она бросила ему пару комаров и еще одну муху, запутавшуюся в паутине над дверью черного хода. Жизнь в деревне, подумала она… Вьющийся посконник, колибри, паутина, материнские заботы о вороненке – природа с ее тайной дверью, вдохновение для ее работы.
 – Это в честь тебя, Эмма, – проговорила она, скармливая птенцу очередную мертвую муху.
 Эмма посмеялась бы над этим. «Спасибо, Стиви, – сказала бы она. – Дохлая муха». У нее было странное, непонятное чувство юмора. Стиви вернулась назад, в старые времена… теплый бриз принес их ближе, сюда.
 Ветер в лицо, поездка на «хиллмане» Стиви с открытым верхом во время их путешествия за Мэдди на железнодорожную станцию в Нью-Лондон, когда она возвращалась от тети из Провиденса. Две шестнадцатилетние девушки, под футболками сырые купальники, мокрые волосы развеваются на ветру – ничто не могло оторвать их от побережья, кроме необходимости встретить свою подругу.
 Нижняя часть Нью-Лондона была его оборотной стороной. Разрушающаяся красота и ужасающая бедность старого города китобоев. Проезжая вдоль Бэнк-стрит, они увидели бездомную женщину, которая спала, свернувшись у таможенного портала.
 – Нам придется ей помочь, – сказала Стиви, съезжая на обочину.
 У женщины была потрескавшаяся кожа и пыльная одежда, спутанные, давно не мытые волосы. Все ее имущество лежало в магазинной тележке из «Ту Гайс».
 – А что сделать-то? – спросила Эмма. – Забрать и отвезти назад на пляж?
 – Да, а главное – накормить ее, – сказала Стиви.
 Подруги смотрели друг на друга, Эмма понимала, что Стиви настроена серьезно. Их семьи были очень разными. Отец учил Стиви тому, что все люди связаны между собой и что искусство и поэзия держатся на этой связи. Родители Эммы учили ее тому, что в жизни нужно быть не хуже людей: наблюдать за своими соседями не для того, чтобы им помочь, а для того, чтобы знать, как от них защититься. Эмма мягко взяла Стиви за руку.
 – Я люблю тебя, – сказала она, – но ты ненормальная.
 – Нет, Эм, мы должны…
 – Не знаешь ли, каким образом?.. И можно ли вообще что-то сделать? Милосердие ради милосердия. Моя мать учила меня… – Эмма умолкла, не окончив, в голову ей пришла грустная мысль, что у Стиви нет матери, которая бы ее учила. – Пригороды не подходят для таких, как она, даже если увезти ее отсюда. Ты можешь представить себе, какими проклятиями разразятся наши пляжные дамы? Нет, мы можем помочь ей только здесь, на ее собственной почве.
 – Неужели мы сможем вернуться назад на побережье и забыть ее?
 – Да, Стиви, и это не подлость. Мы можем купить ей какой-нибудь еды, и это будет для нее лучше. А потом мы поедем домой.
 Стиви вспомнила свое болезненное чувство. Такие люди, как эта женщина, – как действительно относиться к ним? Но предложение Эммы помочь ей деньгами было, по крайней мере, реальным. Эмма вытряхнула свой кошелек. Стиви посмотрела в свой бумажник. У них было всего шесть с половиной долларов.
 Когда они доехали до чистенького кирпичного вокзала, шестнадцатилетняя Эмма добыла денег у пары кадетов из Академии береговой охраны. Молодые люди стояли на подъездном пути, одетые в свои белые униформы, ожидая поезда. Брюки у них были такие чистые, так тщательно отглаженные, ботинки сверкали глянцем. Вверху на карнизе ворковали голуби. Раздался гудок поезда – и чайки с шумом слетели с крыш строений дока. На той стороне реки Теме только что построенные атомные субмарины прятались в открытых отсеках верфи «Электрик-Боут».
 Волосы Эммы спутались после поездки в открытом автомобиле, загорелая кожа блестела. На ней были золотые ожерелье и браслет. Ее влажная футболка прилипла к телу, и Стиви заметила, что молодые люди обратили на нее внимание еще до того, как она к ним обратилась.
 – Хэлло, – сказала она кадетам.
 – Привет, – ответили оба сразу.
 – Нам нужно пополнить кошелек, – сказала она. – Нам с подругой.
 Двое юношей смотрели на двух девушек, явно только что с пляжа, и не пытались рассмеяться.
 – Для очень хорошего дела, – пояснила Эмма. – Там голодная женщина, и мы хотим купить ей какой-нибудь еды. Моя подруга просто заплачет, если вы нам не поможете. Честное слово, с ней это случится.
 Кадетам понадобилось ровно тридцать секунд, чтобы раскрыть свои бумажники. Стиви изумленно следила за ними. Она видела улыбку Эммы, невероятным образом сочетавшую кокетство и скромность, видела, как она чмокнула обоих в щеки, когда они протянули ей деньги, как она поблагодарила за заботу их и всю охрану побережья.
 – Самая обычная вещь, я так всегда делаю, – сказала Эмма, возвращаясь назад к Стиви.
 Ребята дали по десять долларов каждый.
 После того как прибыла Мэделин, Стиви свернула назад на Бэнк-стрит. Они подошли к гранитному зданию таможни и поискали женщину. Ее тележка стояла тут, пристроенная в проходе, но самой ее не было. Они медленно прошли вдоль улицы, выискивая ее.
 – Нужно найти ее, – сказала Стиви.
 – С ней все в порядке, – сказала Эмма. – Наверное, она перегрелась от лежания на солнышке и отошла подальше в тень.
 – Нам надо дать ей денег, – настаивала Стиви.
 – Она ведь жила без нашей помощи все эти годы, – сказала Эмма.
 Слова ее были резкими, но голос при этом мягкий.
 Стиви знала, что Эмма пыталась пощадить ее чувства, даже когда Эмма пересела на заднее сиденье и рассказала Мэдди, как Стиви хотела спасти мир, привозя бездомных в Хаббард-Пойнт.
 Они ждали пятнадцать или двадцать минут. Эмма выражала нетерпение; Стиви попросила ее включить приемник и поискать хорошую песню. Женщина не возвращалась. Стиви свернула две десятидолларовые бумажки и сунула их в изорванное одеяло, лежавшее наверху нагруженной тележки. Эмма подошла к тележке и вытащила одну обратно.
 – Это нам поесть, – объяснила она. – Нельзя заботиться о других и забывать при этом о себе.
 – Эмма…
 – Я просила подаяния на еду для этой женщины, – сказала она. – Теперь я нищенка – моя мать вообще убила бы меня, если бы узнала. Так уж позвольте мне угостить вас с Мэдди мороженым.
 – Ты в жизни никогда не голодала. Ты на пляж носишь золотое ожерелье.
 – Стиви, тебе нужно убедить себя, что все в порядке, чтобы стать счастливой. И это правда так. Мы с Мэдди любим тебя. Ты хочешь спасти каждое существо, каждую потерявшуюся птицу. Ну а твои подруги хотят спасти тебя – что насчет этого? Пойдем, пора возвращаться на берег, ладно?
 Верх машины опустили, солнце было великолепным; Мэдди была так рада вернуться после свидания со своей тетушкой, и она хотела поглядеть, что же случилось на побережье за время ее отсутствия. Они остановились у «Парадиз Айс-Крим» и спрятали в песке свой ликер – в честь бездомной женщины. Стиви чувствовала себя виноватой за эту разорительную трапезу. Мороженое казалось ей безвкусным, словно опилки. Когда Эмма увидела, как она отставила вазочку, она нагнулась к ней и стала кормить ее своей ложкой.
 – Вот, маленькая птичка, – сказала она, глядя в глаза Стиви, будучи уверенной, что та проглотит полную ложку взбитых сливок, которую она сунула ей в рот. – Наслаждайся солнечным днем. Наслаждайся солнечным днем, – повторила Эмма, и что-то темное было в ее глазах, что заставило Стиви подумать, что это урок, который ее заставляют выучить. Почему быть счастливой так трудно? Может, девушки, у которых есть матери, чувствуют себя намного беспечнее? Она не могла забыть, как Эмма вытаскивает десятидолларовую бумажку из магазинной тележки…
 Эти воспоминания проносились в голове Стиви, когда она кормила вороненка.
 От Эммы мысли ее вернулись к Нелл и Джеку. Глаза мужчины казались потухшими – будто его избили.
 Она погладила взъерошенные перья птицы. Если бы она могла спасти ему жизнь, помочь выжить, она сделала бы это ради Эммы и дочери, которую она оставила после себя.
 А может быть, был другой, лучший способ.

 Глава 6

 Когда Нелл с отцом вернулись домой после полуденной встречи на променаде, они нашли конверт, засунутый за дверной косяк. Нелл увидела двух нарисованных птичек и воскликнула:
 – Это от Стиви!
 Отец прочитал вслух следующее сообщение: «Мы с Тилли сердечно приглашаем вас на обед сегодня, в шесть часов». Оно было подписано инициалами СМ., а наверху письма была изображена кошка.
 – Мы ведь можем, можем пойти? – заговорила Нелл.
 – У меня много работы, – сказал отец.
 – Работа, работа, работа! – воскликнула она, обхватив его руками, чувствуя надвигающиеся волны разочарования. – Что это за отдых? Я знаю – держу пари, что Франческа привезет бумаги, и ты опять будешь обедать с ней.
 – Нет. Вообще-то я послал ей факс. – Он медленно улыбнулся, и Нелл поняла, что он склоняется на ее сторону.
 – Да? – Нелл ухмыльнулась. – Тогда нам, правда, нет прощения! Мы идем к Стиви!
 Так они и поступили. Ровно в шесть часов они подошли к холму Стиви. Нелл нарядилась в свой лучший желтый сарафан с вышитыми на нем белыми маргаритками, а на ее отце были легкие хлопчатобумажные брюки и голубая рубашка, и Нелл заметила, что он заправил за уши слишком длинные волосы и поэтому выглядел очень привлекательным, будто подстригся. Нелл несла с собой букет полевых цветов, которые она собрала на берегу, а ее отец – бутылку вина.
 Они постучали в дверь-ширму. Тилли сидела за ней справа и издала злое, хоть и беззубое шипение. Нелл вздрогнула, а потом хихикнула.
 – Ты, должно быть, Тилли, – сказал отец.
 – Совершенно верно, – подтвердила Стиви, пропуская их в дом.
 Она выглядела очень мило со своими темными, блестящими, гладко причесанными волосами, с похожими на птичьи крылья прядями, косо опускающимися на щеки. Она подвела глаза и надела белую блузку с голубыми джинсами. Нелл широко улыбнулась, подумав, что сказала бы Пегги, если бы могла увидеть Стиви теперь – такой красивой и радостной.
 – Мы принесли вам цветы! – сказала Нелл, вручая ей свой букет. – Мы собрали его на берегу! Вы ведь ходили туда с мамой и тетей Мэдди? Вы тоже собирали там цветы, правда?
 – Нелл, сбавь темп! – остановил ее отец.
 Стиви была взволнованна. Она понимала, что Нелл протягивала ей нечто гораздо более ценное, чем несколько стеблей астр, вереска и дикой моркови, но что этим Нелл дает ей возможность вспомнить своих подруг. Она наклонилась к ней, посмотрела ей прямо в глаза и кивнула.
 – Это именно там, где мы собирали цветы, – сказала она.
 Нелл сразила отца улыбкой и торжествующим взглядом.
 Стиви поднялась, глядя на бутылку в руках отца Нелл.
 – Вы не хотели бы ее открыть, пока я поставлю цветы в воду? – спросила она.
 – У вас есть бокалы?
 Джек был рад чем-нибудь заняться. Стиви дала ему штопор и кивнула на полку с посудой. Он не мог найти среди бокалов двух одинаковых. Все они были разной высоты и размера – некоторые на ножках, другие короткие и круглые, одни из настоящего хрусталя, другие из цветного стекла. Будучи инженером и архитектором, он тяготел к порядку в таких вещах, предпочитая, чтобы они были подобраны и стояли симметрично. Стиви, ее дом, ее посуда выбивали его из равновесия. Он постарался подобрать два похожих, с ножками разной длины. Она попросила налить ей немного имбирного эля.
 Нелл тоже пила имбирный эль. Джек наблюдал за ее лицом, пока Стиви украшала все три бокала ломтиками свежего персика, его дочь улыбалась так радостно, будто это был ее день рождения. Потом они прошли в гостиную, откуда открывалась широкая панорама побережья. Стиви достала сыр и печенье; она села в плетеную качалку, а Джек и Нелл уместились рядом на обитом ситцем двухместном диванчике. Старая кошка мурлыкала на руках у Стиви.
 – Как птица? – спросил Джек.
 – О, с ней все отлично, – ответила Стиви. – Съедает каждого попавшегося жука.
 – Я слышала про птицу, – сказала Нелл. – От брата моей лучшей подруги.
 – Ты уже обзавелась лучшей подругой? – спросила Стиви.
 Джек заметил ее улыбку. Это была открытая, теплая улыбка, которая осветила все ее лицо.
 – Есть! – воскликнула Нелл так энергично, что даже подскочила на диванчике и чуть не опрокинула сыр и печенье. Джек настойчиво похлопал ее по руке, умеряя ее энтузиазм. – Ее зовут Пегги Мак-Кейб!
 – О, дочка Бэй, – сказала Стиви. – Ее брат Билли нанес мне визит сегодня утром.
 – Один из тех хулиганов? – спросил Джек.
 – Что? – удивилась Нелл.
 Стиви рассмеялась:
 – Они делают это каждый год – целая группа ребят разного возраста. Легенда о том, что я колдунья, родилась давно. Думаю, что это такой ритуал у мальчишек из Хаббард-Пойнта – смотреть в мое окно и стараться меня поймать, наверное, за колдовством – не знаю точно, но мне кажется, что это чрезвычайно их занимает.
 – Они совсем тупые, – сказала Нелл. – Они вас не знают.
 – Спасибо, Нелл, – кивнула она.
 – Можно мы посмотрим птицу?
 – Нелл… – произнес Джек предостерегающе.
 – Конечно, – сказала Стиви. – Вы не хотите пойти, Джек?
 У нее была лучистая улыбка. Ему хотелось пойти. Но еще больше ему хотелось дать Нелл побыть с ней лишнюю минуту – было очевидно, что так хочет Нелл.
 – Все нормально, – сказал он. – Я составлю компанию Тилли.
 Нелл подарила ему одобрительный взгляд и пошла по лестнице вслед за Стиви. Джек потягивал вино и пытался понять, почему он чувствует себя так неловко. Это же не было свиданием или чем-то вроде того. Это был обед с подругой детства его жены. Всего лишь. Он даже не знал Стиви – он узнал о ней от Нелл.
 Джек опасался, что это причинит боль Нелл. Он был уверен, что Стиви умышленно этого не сделает, но он чувствовал потребность защитить дочь любым способом. С одной стороны, Нелл была не одна, с другой – как она будет спать сегодня ночью? Она была глубоко травмирована смертью матери, и Джек знал, что она привязалась к Стиви потому, что та была связана с Эммой. Но он признавал, что рад видеть ее такой счастливой.
 Их голоса доносились с лестницы, он обожал слушать, как Нелл смеется. Он услышал голос птицы и голос Нелл, пытавшийся подражать этим звукам. Через несколько минут они вернулись, Нелл держалась за руку Стиви.
 – Пап! Ты бы видел ее студию! Она держит мольберт в спальне! Там повсюду краски, и картины, и рисунки всех этих птиц, и, пап, на одной из них нарисована я! Как маленький крапивник!
 – Класс! – сказал Джек, внимательно глядя на сияющее лицо дочери.
 Его кольнуло, словно ножом, – слишком много она ждет от женщины, которую они едва знают.
 – Это я ее вдохновила, – продолжала Нелл. – Я и мамочка.
 – Правда? – спросил Джек.
 Он поднял глаза, и его взгляд встретился со взглядом Стиви. За ее улыбкой он увидел печаль, которую заметил еще утром, когда она выглядела такой потерянной в этом слишком большом для нее халате. У него были далекие, почти забытые воспоминания, как Эмма читала одну из ее книг – о лебедях, кажется. Ей не нравилось, что Стиви писала о жестокости, существующей в мире птиц.
 – Да, – ответила она.
 – Ее мама тоже умерла, когда она была совсем маленькой, – сообщила Нелл.
 – О! – произнес Джек и глотнул вина, потому что в момент лишился дара речи. Как могло случиться, что эта женщина и девочка могли так быстро столько рассказать друг другу? Сказала ли Стиви об этом Нелл наверху, прямо сейчас? И как она добилась, чтобы девочка при этом не заплакала? Обе – и Стиви, и Нелл, светились от радости, он не видел Нелл счастливее с тех пор… да он и сам не помнил, когда это было.
 – Я сожалею, – сказал наконец Джек.
 – С ней все было нормально, – сказала Нелл. – У нее тоже был прекрасный папа. Вроде тебя.
 – Был, – подтвердила Стиви, кивая.
 – Она собирается дать мне книгу про императорских пингвинов, – сказала Нелл. – Она сама ее написала! Там про ее отца и про нее, но, может, и о нас с тобой тоже!
 – Класс! – повторил Джек второй раз за десять минут.
 Они действительно успели много друг другу сказать во время этого путешествия наверх. Он посмотрел на Стиви и увидел ее фиалковые глаза, казавшиеся невероятно яркими в свете, льющемся из окна, открытого на запад. И снова вспомнил, что Эмма не одобряла ее книги.
 Удивившись этому, он потянулся к своему бокалу.
 Не имея собственных детей, Стиви не была уверена, что подать к обеду. У нее была любимая тетя Аида, сестра ее отца, которая вышла замуж за мужчину с маленьким сыном. Воспитывая Генри, Аида поняла для себя, что никогда не ошибешься, если подашь бифштекс, салат, картофельное пюре и шоколадный кекс на десерт. Надеясь на этот опыт, Стиви воспользовалась меню тети Аиды.
 – Я люблю картофельное пюре, – сказала Нелл. – Папа, почему мы никогда не готовим его, только на День благодарения?
 – Не знаю, – ответил Джек. – Думаю, потому, что мне казалось, ты любишь мороженый картофель фри.
 – Как бифштекс? – спросила Стиви.
 – Хороший, – сказала Нелл.
 – Отличный, – подтвердил Джек.
 Солнце садилось, разбрасывая золотые лучи по всей комнате. Стиви любила это время дня, и часто ее лучшие работы создавались в этот последний час светлого времени. То, что за обедом сегодня присутствовали друзья, было для нее необычным. Это было так давно…
 Ей хотелось сделать что-то хорошее для семьи Эммы. Она уловила, что Джек выглядел захваченным врасплох, когда Нелл упомянула о картинах с крапивниками. Не следовало ли Стиви промолчать? Дети, лишившиеся матери, виделись ей повсюду, напоминая о собственной жизни, об Эмме и Нелл.
 – Не хотите ли кекса? – предложила она, убирая со стола.
 – Конечно, – сказал Джек, помогая ей.
 – А можно я еще схожу к птице? – спросила Нелл.
 – Если твой папа разрешит, – сказала Стиви, и Джек кивнул. Нелл захлопала в ладоши и бросилась вверх по лестнице.
 Стиви приготовила кофе, и они с Джеком перешли в гостиную, подождать, пока он осядет. Тревожная линия его бровей напомнила Стиви отца. Она хотела спросить об Эмме, но боялась его расстроить. Начать разговор казалось таким трудным. Он откашлялся и, как будто читая собственные воспоминания, заговорил тихим голосом, чтобы Нелл не могла его слышать.
 – Это была автомобильная авария, – сказал он. – В Джорджии, когда она возвращалась домой после уик-энда.
 – О, Эмма! – прошептала Стиви, прижав руку ко рту.
 – Нелл было восемь. Год назад. Это была первая поездка Эммы без нас, с тех пор как родилась Нелл.
 – Она была одна?
 Джек покачал головой. Он собрался было говорить, но замолчал. В этом промежутке времени – между вопросом Стиви и ответом, который он собирался дать, чувствовалось раздражение. Она видела это по выражению его глаз и рта. Он посмотрел на берег, на цветы, принесенные Нелл, потом на Стиви.
 – Она была с моей сестрой, – сказал он.
 – С Мэделин?
 Джек кивнул.
 – Мэдди – она… – спросила Стиви, чуть не потеряв способность говорить.
 – Она была ранена, – сказал Джек. – Но сейчас с ней все хорошо.
 – Мне так жаль, Джек, – произнесла Стиви.
 Он кивнул, как будто ему больше нечего было сказать. Стиви пыталась представить себе, как это страшно, когда в одной аварии погибла жена и ранена сестра. Некоторое время они молчали, прислушиваясь к разговору Нелл с птицей наверху.
 – А как вы, Стиви? – спросил он. – У вас есть дети? Вы так легко нашли общий язык с Нелл.
 – Нет, – сказала она, ощутив странную пустоту и одновременно почувствовав, что ее слова лишь отчасти правда, – у меня нет детей.
 – Но вы были замужем?
 Она заколебалась. Это было невесело.
 – Три раза, – произнесла она.
 – О! – Он улыбнулся – воображал ли он себе это или всегда знал?
 Она конфузилась из-за некоторых отзывов о ней в прессе: «Автора детских книг Стиви Мур в жизни сопровождают птицы, а не возлюбленные».
 – Наверное, я не отношусь к типу замужних женщин, – сказала она, пытаясь обратить все в шутку так же, как иногда называла себя «Элизабет Тейлор с юго-востока Новой Англии».
 – Хм, – пробормотал он, не улыбаясь, будто не поняв, что она хотела пошутить.
 Странно, но его реакция понравилась ей.
 Солнце окунулось в море еще ниже, бросая красноватый отблеск на берег и на залив. Джек смотрел на нее, и она видела в его глазах доброту. Он не находил ее ситуацию забавной, как иногда это делали другие. У Стиви были друзья в Нью-Йорке, которые называли ее «многомужней Стиви Мур». Однажды, развеселившись под воздействием вина, она сама назвала себя «серийной женой».
 – А почему же вы… – начал он через несколько минут.
 – Почему я три раза выходила замуж?
 Он кивнул. Кофе, наконец, был готов, но никто из них не двинулся с места. Стиви обнаружила, что смотрит на пустую винную бутылку, думая о том, что в ней должно что-то остаться. Она вспомнила, как тетя Аида рассказывала ей, что ее старая ирландская бабушка предостерегала – никогда нельзя выпивать все до последней капли, иначе так и умрешь старой девой. «Если бы», – думала Стиви теперь.
 – Ну вот, – сказала Стиви, – первый раз это был мальчик, с которым мы вместе учились в художественной школе. Второй раз – человек, который увез меня в Антарктиду смотреть на императорских пингвинов. А последний раз я вышла замуж за мужчину, который… – Она остановилась, подумав, как лучше выразить, что значил для нее Свен. «Разбил мою жизнь» – единственное, что она могла бы сказать.
 – А почему они вас не удержали?
 – Хотела бы я знать, – сказала Стиви.
 Джек был вежлив и не поддразнивал ее, но он, казалось, понял, что она ушла от прямого ответа. Он ждал.
 – Вы что-нибудь слышали о «географичности»? – спросила она, используя слово, которое она слышала, когда приходила в себя. – Это когда человек действительно чувствует себя в разладе с самим собой, но ему кажется, что переезды разрешат его проблему. И он переносит себя в другой город, в другой штат, в другую страну, надеясь, что там все будет по-другому и лучше. Он расстается с семьей и тянется к «географии».
 – Я слышал об этом, – сказал он спокойно.
 – Вот, а я тянулась к «матримониальности». Расторгнув один неудачный брак, или отношения, я надеялась, что следующий будет лучше.
 Она стиснула руки, ощущая стыд от того, что принимает это все близко к сердцу. Через открытое окно слышался звук волн, бьющихся о берег. Зачем она рассказывает все это Джеку? Вероятно, потому, что они скоро разъедутся далеко – так, пляжное знакомство, не настоящая дружба.
 – Хотелось бы, чтобы они были удачнее, – сказал Джек.
 – Ну, мне было необходимо быть с кем-нибудь. Эмма все дразнила меня по этому поводу. Даже тогда, на берегу, когда мы были еще детьми.
 – Не вините себя в этом, – проговорил он.
 – Это так несправедливо, – сказала она, глядя на него. – У вас была Эмма – и ее так быстро отобрали. А я сама разрывала свои отношения…
 – То, что я потерял Эмму, было несправедливо, – сказал он. – Это даже не стоит скрывать. Но не надо так жестко относиться к самой себе. Возможно, вы не заслужили собственных насмешек.
 Она вспыхнула. Его взгляд был настойчивым, и на мгновение она почувствовала в нем защиту и вспомнила своего отца. Это ощущение поразило ее полной неожиданностью. Она улыбнулась, расслабляясь помимо своей воли. У нее так давно не было друга. То, что она несколько дней назад открыла дверь для Нелл, стало нечаянным подарком. Она посмотрела на Джека, удивленная тому смущению, которое чувствовалось в его напряженных плечах.
 – Спасибо, – сказала она.
 – Вы нас очень радушно приняли.
 Они встали, собираясь пройти на кухню. Ее сердце тяжело забилось. Она почувствовала в обращенном на нее взгляде Джека что-то такое, что заставило ее обернуться назад, к берегу. Солнце теперь уже совсем село, пляж перестал отливать серебром, став почти черным. Небо становилось все более темным, и пульс у Стиви участился.
 Взгляд, полный душевного волнения, промелькнувший между ней и Джеком, потряс Стиви. Он озадачил и смутил ее до глубины души. Она беспокойно думала, пытаясь понять, что бы такое сказать, чтобы снялось это напряжение. Тилли лежала на подоконнике снаружи, ворча на мышей, шуршавших в кустах. Стиви прикоснулась к ее голове кончиками пальцев, и кошка вскочила и умчалась.
 – Я была бы рада увидеть Мэделин, – сказала Стиви.
 Джек не ответил, и Стиви увидела, что его настроение мгновенно переменилось.
 – Вы можете дать мне ее номер? Может быть, я смогла бы ей позвонить. А если она приедет повидаться с вами и с Нелл, то я хотела бы ее пригласить к себе.
 – Она не хочет приезжать, – проговорил он тихо.
 Стиви взглянула на его лицо и была поражена его выражением. Он казался смятенным и расстроенным.
 – Нет?
 – Лучше, чтобы она и Нелл сейчас не встречались. Если вы не возражаете, я не хотел бы говорить об этом.
 Стиви была ошеломлена. Она не находила что ответить, совершенно озадаченная этой переменой. Боль в глазах Джека быстро исчезла, но она выражалась во всем. Он выглядел как будто оцепеневшим и не ощущал пристального взгляда Стиви.
 – Думаю, кофе готов, – сказала она спустя минуту.
 – Отлично, – ответил он, казалось, с облегчением.
 И тут они услышали шаги Нелл наверху. Стиви извинилась и пошла ей навстречу.
 Нелл разговаривала с вороной, прогуливаясь по комнате Стиви, и чувствовала себя совершенно счастливой. Папа беседовал со Стиви внизу, она слышала их голоса. Ей было спокойно и приятно думать, что они беседуют о ней и о ее матери. Стиви была почти что ее второй тетей!
 Думалось, что Стиви понимает чувства Нелл – ведь она тоже потеряла мать, когда была совсем маленькой. Тоже похожей на маленького вороненка…
 Нелл стояла перед клеткой, вглядываясь в широко раскрытые черные глаза птицы. Потом подошла к зеркалу. У нее были каштановые волосы и зеленые глаза, как у мамы. Может быть, мама даже бывала в этой комнате? Может быть, она и тетя Мэделин устраивали вечеринки со Стиви!
 Может быть, Стиви уговорит ее отца простить… о, она едва ли может надеяться на это. Освещенная солнцем сзади, Нелл видела в зеркале свои зеленые глаза – глаза своей матери и загадывала свое самое огромное желание.
 Тут она заметила фотографию, стоявшую на бюро. Она была в серебряной рамке, и на ней была женщина с маленькой девочкой. Они стояли у мольберта, обе держали кисти, серьезно глядя в объектив. Может, это Стиви и ее мать?
 Услышав шаги на лестнице, Нелл повернулась. Стиви стояла в дверном проеме.
 – Это вы? – спросила Нелл, указывая на фотографию.
 – Да, – ответила Стиви.
 – Со своей матерью?
 – Нет, – сказала Стиви, – с сестрой моего отца.
 – Она художница?
 – Да, она живописец, – сказала Стиви. – Очень известный. Она писала большие картины, которые… были похожи на открытый космос.
 – Что вы имеете в виду? Современное искусство, похожее вон на ту картину? – спросила Нелл, показывая на картину, выполненную только в двух цветах.
 Она висела на стене за кроватью Стиви, и это был очень большой квадрат, состоявший из двух прямоугольников: белого и светло-голубого. Это и была вся картина.
 Стиви засмеялась, как будто Нелл сказала что-то выдающееся.
 – Точно, – сказала она. – Это из «Серии побережья» тети Аиды.
 Нелл скосила глаза на картину. В комнате было темно, и Стиви включила лампу. Голубая часть была сверху.
 – Синее небо, белый песок? – спросила Нелл.
 – Ты бы понравилась тете Аиде, – улыбнулась Стиви, потрепав ее по плечу.
 Нелл захихикала. Потом остановилась:
 – Она… жива или нет?
 – О, она жива, – сказала Стиви. – С ней все в порядке.
 – Как и с моей тетей, – сказала Нелл.
 – Да, – ответила Стиви, но улыбка исчезла с ее лица.
 Сердце Нелл дрогнуло. О, ей так хотелось кое о чем спросить, и это придало ей храбрости.
 – Стиви, – начала было она…
 – Как насчет шоколадного кекса? – мягко перебила ее Стиви. – И дай-ка я найду книжку про пингвинов, которую я тебе обещала… – Она начала просматривать книжные полки, вглядываясь в каждый корешок.
 – Стиви! – попыталась Нелл снова.
 Будто зная, о чем хочет спросить ее Нелл, Стиви начала искать книгу еще старательнее. Она вытащила очки, похожие на те, что носил иногда отец, и надела их.
 – Нелл! – позвал снизу отец. – Иди сюда. Уже поздно, и я думаю, нам надо идти домой.
 – Где же эта книга? – забеспокоилась Стиви.
 – Нелл, иди сюда! – крикнул ее отец уже громче.
 – Она ведь ваша лучшая подруга, – вдруг быстро проговорила Нелл.
 Стиви остановилась, но тут же продолжила поиски.
 – Лучшая подруга с пляжа, – продолжала Нелл. – Такие подруги не перестают быть друзьями никогда…
 – Вот она, – сказала Стиви, доставая тонкий томик с полки.
 Она выглядела такой спокойной и мудрой, со своими темными волосами и в очках, что у Нелл внезапно возникло настойчивое желание броситься в ее объятия. Но она сдержала себя, даже когда слезы подступили к глазам.
 – Моя тетя Мэделин, – заговорила Нелл, не сдерживая слез. – Мне так ее не хватает! Вы можете позвать ее! Она ваша подруга! Мэделин Килверт, как и раньше, та же фамилия, что и у нас! Мой отец ненавидит ее, но я-то ее люблю! Так же, как вы всегда любили вашу Аиду! – ее голос усилился до крика, и Нелл почувствовала, как Стиви обнимает ее. Стиви подняла ее, сжавшуюся в комочек, поцеловала в шею, как будто мама, как будто тетя Мэделин.
 Ее горячие слезы текли по лицам обеих, ее всхлипывания сотрясали воздух. Она услышала шаги отца на лестнице и ощутила, как он забирает ее у Стиви. Нелл не понимала, то ли она ужасно устала, то ли переполнилась впечатлениями, то ли ее охватило горе от отсутствия женщин вокруг себя, она только слышала такие собственные рыдания, как будто наступил конец света, и слышала, как отец тихо шепчет:
 – Все в порядке, Нелл. Не плачь, сладкая моя, не плачь…
 – Мне так жаль, – услышала она голос Стиви.
 – Все в порядке, – это уже встревоженный голос отца.
 – Я хочу тетю Мэделин! – рыдала Нелл.
 – Мне не надо было отпускать ее наверх, – сказала Стиви, – показывать ей картину…
 – Она очень эмоциональна, – сказал отец.
 Потом Стиви говорила что-то о понимании, не желая вновь показаться назойливой. Нелл почувствовала губы Стиви, прикасающиеся к ее мокрой от слез щеке, потом ощутила в своей руке твердый обрез книги. Обвив одной рукой шею отца, Нелл всхлипывала всю дорогу до дома, до их маленького арендованного коттеджа, крепко держа книгу Стиви о птенцах пингвинов и об их отцах, которые их так любили.

 Глава 7

 На побережье пришло время июльской жары, с долгими жаркими днями и редкими легкими ветрами. Джек использовал утренние часы, когда Нелл была в прогулочной группе, для своей работы. Сидя под навесом веранды, он связался с Айвеном Романовом в Инвернессе, печатал страницы со своими соображениями об этом проекте, составлял планы для своего бостонского офиса, желая при этом одновременно находиться и в офисе с кондиционерами, и здесь.
 И еще он хотел сходить на утес и поговорить со Стиви.
 Нелл почти отошла после сцены у Стиви. Правда, она плакала той ночью, пока не заснула, и проснулась на следующее утро тихой и замкнутой. Но она пошла в прогулочную группу – Джек боялся, что она откажется, – и казалась очень довольной, когда увидела Пегги. Она подружилась с ней, и они играли вместе целыми днями.
 Джек хотел извиниться перед Стиви, но он не знал, что должен сказать. Ему не хотелось открывать дверь, которая казалась гораздо спокойнее закрытой. Стиви со своей стороны не тревожила его. Джек знал, что так было лучше. Однако было странно, что он стал постоянно думать о ней. Ему хотелось бы вместе с Нелл вернуться на тот обед, пить из разнокалиберных бокалов, наблюдать за заходящим солнцем из ее окна. Ему хотелось снова увидеть ее удивительную улыбку.
 Что бы это значило?
 Обсуждая дела с Айвеном Романовом, он думал о том, что говорила Стиви о «географичности». Это в природе человека – думать о смене места как о выходе из ситуации, в которой были реальные личные проблемы, – он читал об этом, еще когда был подростком. Они с Мэдди убегали вместе, когда ей было восемь, а ему двенадцать. Их дедушка приезжал в гости из Провиденса. Он занимал комнату Джека, курил трубку и смотрел по телевизору передачи, которые больше никого не интересовали. У него были волосы в ушах и в носу. Он был глуховат, но не желал пользоваться слуховым аппаратом. Мэдди его боялась, потому что он говорил очень громким голосом, и на его лысине была бородавка.
 И вот тогда выходом казалось бегство; Джек и Мэдди вскакивали в автобус, который шел в Элизабет-парк, обследовали каждый уголок сада роз, выбирали дерево, на котором можно построить дом, где их никто не нашел бы. Джек начинал собирать ветки, которые, если их связать вместе, могли бы стать основанием для их дома, а Мэдди принималась плакать от мыслей о том, каково будет матери потерять их. Джек прикидывался рассерженным, но в глубине души был рад возможности вернуться домой.
 Его поразила мысль, что сейчас он стремился убежать от Мэдди, а не с ней. Он нахмурился, заставив себя вернуться назад к своей работе и своим планам и выбросить мысли о сестре.
 Поездка в Хаббард-Пойнт все же была до некоторой степени хорошим выходом – Нелл была похожа на свою мать: она любила пляж, соленая вода была у нее в крови.
 Она таскала Джека купаться каждый день. Для него это было лекарством – прохладная вода, плавание на плотике вместе с Нелл. Он скользил взглядом по утесу, на котором стоял дом Стиви, размышляя, что она сейчас делает.
 Каждый вечер теперь повторялось одно и то же после того вечера. Даже морской воздух не мог заставить Нелл сразу заснуть. Она начинала тревожно посматривать на часы через час или около того после ужина. Теперь у нее была книга Стиви, и она постоянно хотела слушать ее перед сном. Джек читал ей историю про папу-пингвина, охраняющего яйцо, снова и снова, пока не выучил ее наизусть.
 Он целовал Нелл на ночь, а потом начиналась драма. Она металась и ворочалась, звала отца, чтобы он читал ей еще, говорил с ней, почесал ей спину. Случалось, что он уходил от нее в шесть, в семь часов, незадолго до рассвета. Иногда ночью Нелл начинала горько плакать, изнемогая от слез, и не могла остановиться – утрата матери, казалось, поразила тоской каждую клеточку ее тела.
 Однажды ночью ужасающая буря пронеслась по долине реки Коннектикут. Деревья трещали от страшных порывов ветра. Гремел гром. Вспыхивали зигзаги молний. Буря все усиливалась, грозная, все приближавшаяся к ним. Грохот напугал Нелл. Она уцепилась за отца, как детеныш коалы, дрожа и пронзительно крича.
 Джек прижимал ее к груди, не в силах успокоить. Как бы то ни было, но книга Стиви заполняла пустоту, которая после смерти Эммы определяла его жизнь, эта книга наполняла ее словами и образами. Мог ли он со всем этим справиться, стать для Нелл и отцом и матерью? До встречи со Стиви, до той единственной беседы с ней, ему казалось, будто он на правильном пути.
 Он был невероятным эгоистом, держа Нелл в отдалении от Мэделин и строя планы по поводу Шотландии. Он пытался внушить себе, что делает это ради своей карьеры. Это и правда расширяло его возможности – работать напрямую с таким важным клиентом. Но в глубине души он знал, что сбегает и что тащит за собой Нелл.
 Внезапно в нем вскипела злость на Эмму. Не на Мэделин – на Эмму! Он убаюкивал Нелл, пытаясь вспомнить колыбельную – хоть какую-нибудь колыбельную, – охваченный ненавистью к своей покойной жене.
 К той, которую он любил больше собственной жизни. Он влюбился в Эмму именно здесь, в Хаббард-Пойнте. Она была такая хорошенькая и веселая, так язвительно шутила. Они встретились на променаде. Он стоял там после баскетбольного матча, весь потный и грязный, пытаясь охладиться под дувшим с моря бризом. Она пришла туда погулять, сняла с себя полотенце, обернутое вокруг талии, и протянула ему.
 – Тебе оно необходимо, – сказала она шутливо.
 – Простите? – обернувшись, он посмотрел на нее, стоявшую перед ним в закрытом розовом купальнике, с золотой цепочкой вокруг шеи, и такими же на запястьях и лодыжках.
 На них были камни Настоящие драгоценные камни. Он никогда не обращал на нее внимания до этого – она была одной из подруг его младшей сестры. Она приходила к ним в дом на прошлый уик-энд, когда из Хартфорда приезжали его друзья. Была там и подружка Джека Рут Энн О'Мэлли, и он заметил, что Эмма говорила с ней о колледже.
 Обе они были очаровательными девушками. Он, конечно, знал Эмму – с тех пор, как она в первый раз появилась в их доме. Рут Энн не была слишком серьезной студенткой – да и не претендовала на это. Она посещала «Пайн Мэнор», колледж низшей ступени, находившийся недалеко от колледжа Джека. Джеку показалось, что Эмма тоже из этой студенческой компании, но понял свою ошибку, услышав, как она говорит о том, что колеблется в выборе между Уэллсли и Смитом.
 – Ты так вспотел, – усмехнулась она.
 – Не надо издеваться. Я только что играл один на один.
 – Кто же выиграл?
 Он засмеялся немного смущенно. Она выглядела такой уверенной, более самоуверенной, чем большинство девушек ее возраста, да она, кажется, и была ровесницей Рут Энн.
 – Я выиграл, – ответил он.
 – Хм, – произнесла она. – Я и не знала, что студенты-математики способны играть в баскетбол.
 Было ли это двусмысленностью или ему показалось? У Джека закружилась голова, он не хотел выдавать то, что у него сложилось о ней неправильное впечатление: он отметил ее внешность, а не ее внутреннее содержание, и он удивился, услышав, что она намеревается поступать в «Семь сестер». Он вытерся ее полотенцем. Она забрала его у него, встала на цыпочки и вытерла ему брови.
 – Ты пропустил вот это пятно, – сказала она.
 Его колени почти что дрожали, когда она проводила полотенцем по его коже, коснувшись его грудью. Она была подругой Мэделин, у него была подружка… причин, по которым он не может испытывать к ней никаких чувств, было множество.
 Рут Энн была эффектной, спортивной девушкой. Она была главной заводилой в Сауте, старой школе Джека. Ее образ тотчас привиделся Джеку: ее прическа, губная помада, саронг, накинутый на купальный костюм. Все его друзья думали, что она очень сексуальна и что ему повезло. Он повторял про себя это, стоя на променаде. Юная Эмма не должна догадаться, какое впечатление она произвела на мужчину. Она не могла сделать это с умыслом.
 Несколькими днями позже Джек был в коттедже, сидя за кухонным столом, попивая апельсиновый сок и читая спортивную страницу в «Хартфорд-курант». Прозвучал дверной звонок, и это была Эмма – зашла за Мэдди. Она была в желтой куртке из крокодиловой кожи, туго натянутых шортах и в огромных, как у кинозвезды, темных очках, и она улыбнулась, увидев его.
 – Баскетбольный матч будет позже? – спросила она.
 – Как обычно.
 – А ты не хочешь пригласить меня, чтобы я тебя обтерла? – усмехнулась она.
 – Нет. Я использую для этого полотенце моей подружки, – сказал он, игнорируя дрожь в коленях.
 – Полотенце, этой малышки «Пит» Энн? – спросила Эмма, еле заметные кавычки в имени были и насмешливыми и обаятельными.
 – Рут Энн, – поправил он.
 – О, правильно.
 – Следи за тем, что говоришь, девочка.
 – Я не девочка, и ты это знаешь.
 – Ты подруга моей сестры. Давай так и останется, хорошо?
 – Мне-то хорошо, если это хорошо для тебя, – сказала она, посылая ему улыбку, которая осветила ее лицо.
 Кто она – профессиональная Лолита?
 – Сколько тебе лет все-таки?
 – Как и твоей сестре. Вообще-то я на полгода старше.
 – Семнадцать?
 – Почти восемнадцать.
 – Почему ты сказала так про Рут Энн?
 – Потому что она маленькая кокетка – изысканная на вид, но пустая, как скучный день.
 У Джека отвисла челюсть – вот как, ей почти восемнадцать. Занимаясь своими делами, он как-то не заметил, что Мэдди и ее подруги выросли. Но чего она добивалась, насмешничая над Рут Энн – его подругой и самой популярной девушкой в Саут-Католик?
 – Мне кажется, это не твой тип, – сказала Эмма, шагнув вперед и опустив свои очки на нос, глядя прямо ему в глаза. – Мне казалось, что ты слишком умен, чтобы влюбиться в девицу вроде нее. Пайн Мэнор! Право же!
 – Это потому, что ты собираешься в Уэллсли?..
 – Ага! Значит, ты обратил внимание!
 – Почему ты хочешь именно туда?
 – Потому что я хочу блестящей карьеры и потому что я хочу ходить на свидания к парням из «Эм-ай-ти», – сказала она, лукаво улыбаясь. – Что ты делаешь, встречаясь с девушкой, которая ходит в частную школу, более известную, как «Пайн Метресс»! Разве этого достаточно для такого продвинутого, умного парня, как ты?
 – Что ты вообще-то об этом знаешь?
 – Я росла, дожидаясь тебя, Джек Килверт, – прошептала Эмма, – и я знаю об этом больше, чем ты думаешь…
 Джеку хотелось поцеловать Эмму прямо тогда. Он влюбился в нее три дня назад – в ту минуту, когда она протянула ему свое полотенце. Он боролся с этим чувством семьдесят два часа, эта борьба продолжалась все последующие дни. Они с Рут Энн были постоянной парой. Но Эмма была права – Рут Энн ему было недостаточно. Он чувствовал вину, пронизывающую его, когда говорил с ней. Он пытался доказать себе, что ее красоты достаточно для того, чтобы сделать мужчину счастливым, а их отношения – это то, о чем мечтал бы любой. Почему бы и не он?
 Но с тех пор, как появилась Эмма…
 У нее был самый замечательный способ завоевания его сердца – восхваляя и критикуя его одновременно. Эта практика никогда не отказывала. Она располагала его к себе, внушая, что необходима ему, и это больше, чем что-либо иное на свете, делало ее для него самой желанной.
 Странным было то, что у Эммы было гораздо больше общего с Рут Энн, чем он мог предположить. Так много того, на что в юности не обращают внимание за чисто внешней стороной. Они выглядели прекрасной парой, они забыли, как они существовали поодиночке. Но их души были совершенно закрыты друг для друга. Джек никогда даже не предполагал, чего в действительности хочет Эмма, важным было, в конечном счете, то, что отнимало ее у него и у Нелл.
 Действительно ли она любила его? Или она просто хотела доказать себе, что она может заполучить его?
 Теперь, один в ночи, прижимая к груди свою дочку, он испытывал такую же бурю в своей душе, бурю, которая метала молнии и грохотала громом стыда: чтобы как-то умиротворить себя, он укачивал свою малышку как можно нежнее.
 – Все хорошо, Нелл, – приговаривал он. – Все просто прекрасно…
 Слова звучали так неубедительно. Могла ли Нелл чувствовать, что сердце его разрывается в грудной клетке? Если у нее и были какие-то представления о том, что творится в его голове, то те слова, которые он выкрикнул бы ее матери, покинувшей их, навсегда ранили бы ее.
 Буря пронеслась над проливом Лонг-Айленда, оставив после себя тишину, прохладу и чистый воздух. Все было пронизано сыростью. Удивительнее всего было то, что Нелл крепко спала. Ее дыхание было таким ровным, как в младенчестве, когда Эмма еще была с ними. Она даже не пошевелилась, когда отец положил ее в кровать.
 – Нелл, – позвал он тихо, чтобы проверить.
 Она спала, как спит смертельно усталый человек.
 Джек испытал полное изнеможение, увидев это. Он и сам устал. Небо было совершенно чистым. Он взглянул на часы: половина шестого. Он был так напряжен, что казалось, вот-вот взорвется. После грозы было прохладно, но он весь пылал. Если поторопиться, он может сбегать и быстро искупаться. До пляжа было меньше минуты хода.
 Завязав кроссовки, он еще раз проверил, спит ли Нелл: да, спит. Он бесшумно выскользнул наружу, закрыв за собой дверь. Он начал спускаться вниз по извилистой тропинке легкой рысцой, но быстро перешел на спринт, соревнуясь в скорости с собственными чувствами. Бег отдавался в ушах. Берег уснул. Над головой в темной синеве неба сверкали звезды. Ему хотелось закричать так, чтобы разбудить весь мир. Разбудить Эмму.
 Когда он добрался до того места променада, где впервые встретил свою жену, он снизил темп. В груди побаливало, и он похлопал по ней рукой. Что, если он сейчас вдруг умрет? Это было бы такое облегчение, боль исчезла бы, прошло бы смятение от нахлынувшей неприязни к Эмме, от негодования на нее за теперешние страдания его и Нелл, и не было бы никаких мыслей. Но мысль о том, что пришлось бы оставить Нелл, отрезвила его, прогнала все сомнения.
 С приближением рассвета светлая дымка появилась на востоке, освещая небо. Звезды казались белыми шарами, а ярче всех сияла утренняя звезда. Джек сел на скамью на променаде, чтобы снять кроссовки. И тут он увидел Стиви.
 Она перешла мостки в двенадцати ярдах от него, в полной тишине. Она едва ли выглядела как человек, вышедший из темноты, она скорее походила на призрак. Он видел ее прыжок на песок, потом легкий бег по твердому берегу, ниже полосы прилива. Она остановилась почти рядом с тем местом, где он сидел. На миг ему показалось, что она его заметила. Он затаил дыхание.
 Но она повернулась в сторону пролива. Казалось, она пристально всматривается во что-то на востоке, приветствуя наступающий день. Она широко раскинула руки, как бы желая обнять все вокруг. Джек почувствовал, что этот образ он запомнит надолго. Он напряг зрение, чтобы видеть сквозь темноту, и увидел, как ее платье упало на песок.
 Ее обнаженное тело белело в свете звезд. Он увидел изгибы ее груди и бедер и глубоко и медленно вздохнул. Он пересел на самый край скамейки. Она вошла в воду сразу, не остановившись, чтобы привыкнуть к ее холоду.
 Он следил за ее головой, за сильными ударами рук, она уплывала по прямой. Венера, висевшая на западе, освещала ее след. Джек вытянул шею, чтобы не терять ее из виду. Он чувствовал себя виноватым, предателем. Но его вывел из равновесия всплеск страсти, и ему хотелось только добежать до кромки воды, нырнуть, быстро поплыть и встретить Стиви в морских волнах.
 На момент он потерял ее из вида, накатил страх – где она? Не случилось ли что? Он всматривался в воду вокруг наплавного мостика, около пятидесяти ярдов от берега и большого утеса, стоявшего позади него.
 Она не нуждалась в спасении: она обогнула плот и плыла прямо к большому утесу. Джек вспомнил, как он плавал туда, когда был мальчишкой. Утес был большой, гранитный, настоящее место кораблекрушений. Его поверхность была покрыта мидиями и морскими уточками, в шторм туда выбрасывало сети для ловли омаров, их части свисали с зазубренных скальных обнажений. Джек проследил, как она вышла из моря, поднялся на вершину утеса. Она была обнаженной и прекрасной, и черная вода оттеняла серебристое сияние ее тела. Она вновь раскинула руки, как будто раскрывая объятия невидимому возлюбленному, а потом быстро нырнула в воду, постепенно приближаясь к берегу. Увидит ли она его? Сердцебиение у Джека участилось. Он разрывался пополам – от сознания, что должен скрыться, и желания встать так, чтобы она его увидела.
 Но он не двигался. Она купалась перед рассветом. Это был ее берег. Он знал, что по справедливости это так. Она владела этим белым песком, глубоким синим морем, гранитом, кварцем, лунным камнем и морской гладью, таинственными морскими травами, она была владычицей этих мест. Все эти люди, которые приходили сюда днем полежать на солнце и сидели на своих подстилках, под своими зонтами и в своих шезлонгах, исчезли, подчиняясь тайной магии.
 Стиви владела этим. Тихо отступая, Джек почти начинал верить, что это она вызвала бурю, остудила ночь. Ему хотелось остаться, чтобы еще раз увидеть ее тело, только еще ближе, посеребренное морской водой. Он был в трансе. Одна его часть хотела ощутить вкус соли на ее коже, другая знала, что это было преступно, хотя и не знала, почему. Однако желание дождаться ее было таким сильным, что он чувствовал, как его тянет вниз, вниз – к полосе прилива.
 Надеясь, что она его не видит, он быстро схватил свою обувь и бросился назад по песчаной дорожке, к дому, где спала его дочь.
 Стиви увидела Джека на променаде, когда заканчивала свой заплыв. Ее сердце затрепетало – ждал ли он ее? Видел ли он ее обнаженной? Как ей выйти из воды, если он будет там стоять? Она следила за ним с неприязнью, как будто он собирался подойти к ней. Но вместо этого он отвернулся, подобрал свои ботинки и заторопился прочь.
 Берег был снова ее берегом, как и каждый день в это время. Ей хотелось ощутить покой и слияние с таинственным ритмом земли – то, что она ощущала всегда, но вместо этого она почувствовала почти бешенство.
 Глядя на него, в эти короткие секунды перед тем, как он отвернулся, она ощутила его острую тоску. Она могла прочесть ее в его позе. Она знала это сердцем, потому что чувствовала то же самое. Со времени детства, с тех пор, как ушла ее мать, Стиви не оставляло чувство безнадежной жажды любви, она удовлетворяла его всеми возможными способами. Она влюблялась так сильно и так неудачно, путешествовала и старалась бежать от себя самой, пыталась дотянуться до звезд, которые на поверку оказывались дешевыми лампочками.
 Эта жажда была глубокой и неизменной, она знала, что будет продолжать искать любовь до тех пор, пока не найдет ее. И она также знала, что каждый день находит ее во всем: в природе, в своих предрассветных купаниях, в Тилли и своих птицах, в секретах и интимностях Нью-Йорка. Она надеялась, что этот мужчина обретет ее в том, что у него есть всегда и никогда не исчезнет, – в любви своей дочери. Она удивилась – кто же оставался с Нелл, пока он находился на берегу? Может, у него есть подруга? А может, нет…
 Во всяком случае, ничто не объясняло ее волнения, которое она ощущала, когда натягивала платье на голые плечи, бежала босиком по песку и через деревянный мостик, вверх по каменной лестнице. Каждое ощущение отзывалось уколом в ее сердце. Она слышала быстрые редкие капли, срывающиеся, когда она собирала маленьких жучков из серебристой паутины среди покрытой росой травы: «волшебной скатерти», как она называла ее в детстве.
 Она думала о том, что однажды сказал ей отец: «Стиви, есть два способа видеть мир. Ты можешь верить либо в то, что в мире нет ничего таинственного, либо в то, что тайна скрыта в каждой мелочи». И собираясь покормить свою благоденствующую ворону, она думала и о том, каким образом она почувствовала, что Джек наблюдает за ее купанием, и о том, что у нее не было выбора между способами видеть мир, но она верила в тайну.
 – Хочешь споем «Лимонное дерево»? – спросила Нелл во время прогулки с группой двумя днями позже. – Меня научила моя тетя.
 Пегги обрадовалась:
 – Мама с Тэрой тоже поют эту песню. Они кружатся, играя на гитаре. Это просто здорово.
 – Держу пари, Стиви тоже ее поет, – сказала Нелл. Ей нравилось произносить это имя: Стиви. – Стиви дала мне книгу, которую она сама написала. У нее есть тетя, которая и вдохновила ее стать художницей.
 – Сверхъестественно, ведьма-художница!
 – А ведьма спела бы «Лимонное дерево»? – поддразнила Нелл.
 – Может быть, она любит обращать детей в лимоны! – в свою очередь, дразнила Пегги.
 Они вышли из воды и расположились на полотенце Нелл, свое Пегги накинула на плечи.
 Вся группа сидела кружком, так было удобнее рассказывать им о том, что некоторым здешним коттеджам почти сто лет и как, задолго до того, как они были построены, индейцы Востока охотились и рыбачили на этих скалистых берегах, и как позже художники из Блэк-холла приезжали сюда писать картины.
 – Используйте мысленные образы, – говорила она детям. – Представьте себе побережье в ином свете.
 Нелл нравились такие задания. Вот они с Пегги решили исследовать побережье, и, делая это, Нелл знала, что она посетит места, где когда-то гуляли ее мать, тетя и Стиви. Они остановились у магазина Фоули, посмотрели в ящик с любовными открытками и посетили мыс, где сидели на камнях, следя за кем-то, кто рыбачил с гребной шлюпки, потом они пересекли больше задних дворов, чем Нелл могла себе представить, с укромными садиками и незаметными птичьими садками…
 Несколько дней спустя они лежали в песке – без подстилок – на Малом Пляже, другом тайном местечке, до которого они дошли по лесной тропе. Они собрали лучшие морские стеклышки из тех, что Нелл находила до этого, в том числе два редких синих осколка. Глядя в небо, Нелл подумала о картине тети Аиды в комнате Стиви. Пегги рассказывала ей о школе в Блэк-холле, а Нелл – о переезде в Бостон из Атланты.
 – И поэтому у тебя такой симпатичный выговор? – спросила Пегги.
 – Да. Я южанка.
 – А я из Новой Англии.
 – Мне нравится, как ты говоришь, – сказала Нелл. – Звучит, как у моей мамы. Она тоже была с севера. И папа тоже.
 – Хм, ты мне об этом не рассказывала, но как… как же это произошло?
 Вопрос заставил Нелл приподняться. Ее грудь сдавило плотно-плотно, а голова ушла в плечи. Она покачала головой – она никогда не сможет говорить об этом.
 – Я расскажу тебе, – сказала Пегги, подтянувшись, чтобы сесть рядом с ней, – что случилось с моим отцом. Это было ужасно. Я только тебе рассказываю, потому что я хочу, чтобы ты знала, что не только твоя мама… у других родители тоже умирают.
 – Мне снится это по ночам, – прошептала Нелл. – Моя мать уходит. Я теряю ее все время. И я думаю, если она умерла, то и я могу умереть тоже. Как будто бы меня никогда и не было. И я боюсь засыпать. Я стараюсь сделать так, чтобы отец держал меня, пока я не устану настолько, что не смогу открыть глаза. Думаю, что, если он меня крепко держит, я не смогу уйти. – Ее охватило чувство прикосновения матери – легкие движения ее пальцев, гладивших затылок, когда она причесывала ей волосы. Они были нежные, как летний бриз. Отец пытался, но его руки такие грубые…
 – Я знаю только то, что мама рассказала мне на мосту, где папина машина…
 Глаза Нелл широко раскрылись.
 – Автомобильная авария?
 – Да, что-то вроде того, – сказала Пегги, ее лицо горело от волнения. – Ну, в общем, его убили. А машину сбросили в реку.
 – Моя мать тоже погибла в автомобильной аварии, – сказала Нелл.
 – Правда? – спросила Пегги, ее губы дрожали.
 – Она еще была жива после этого. Я думала, что с ней все будет в порядке. Я хотела ей…
 – Как это с ней случилось?
 Нелл сжалась, обхватила колени руками, как будто стремясь стать как можно меньше. Она не может говорить об этом. Но что-то в самой Пегги побуждало рассказать ей эту историю, найти слова, которыми можно описать, как умерла ее мать. Вдобавок ее смущала внезапная смена ощущений, она не могла говорить. Пегги же сидела, ожидая, и ее лицо ничего не выражало. Наконец, Нелл собралась.
 – Они ехали домой с моей тетей, – сказала Нелл. – Это был тетин день рождения. Они с мамой уезжали на уик-энд. – Она сглотнула. Слова, казалось, разрывают ее горло, как будто у каждого были когти. – Это в первый раз мама уехала от меня.
 – Она была всегда с тобой?
 Нелл кивнула:
 – Тетя прилетела, и она арендовала специальную машину на день рождения. Спортивную машину. Красивую, красную… Они поехали на остров Сент-Саймон… раньше я любила остров Сент-Саймон… это лучший пляж на побережье Джорджии…
 – И с ними случилась авария?
 – У-гу..
 – Ты разозлилась на свою тетю, когда потом ее увидела?
 – Я ее не видела, – сказала Нелл.
 – Потому что ты ненавидишь ее после того, что случилось?
 – Нет… – Нелл сгребла горсть песка и стала сыпать его сквозь пальцы на колено.
 Песчинки соединялись в тонкие бледные струйки, падающие на ее кожу. Она повторяла это снова и снова. Странно, но ей казалось, будто этот песок был в ее горле. Как будто она проглотила много песка, и он мешал ей глотать.
 – Я люблю свою тетю, – сказала она.
 – Почему же ты с тех пор ее не видела?
 – Отец ей никогда этого не простит, – сказала Нелл. – Того, что случилось.
 Подруги затихли. Нелл взяла осколки морских стеклышек, которые она собрала, и погладила их большим пальцем.
 Ее мать однажды сказала ей, что морские стеклышки формируются долго. Надо выбрасывать назад кусочки, которые были не готовы – те, что еще острые и блестящие, а не те, гладкие, окатанные морем. Снова закрыв глаза, она думала о матери, тете, о Стиви. Она бы не удивилась, если они сидели когда-то на этом же месте.
 Она размышляла, не были ли ее морские стеклышки теми самыми, не они ли их подбирали и затем выбрасывали в волны, потому что они не были обточенными.
 Как было бы прекрасно, если бы было так, думала Нелл. О, это было бы так чудесно…

 Глава 8

 Последующие три утра были темными и безоблачными, и каждый раз, когда Стиви переходила мостик, собираясь купаться, она смотрела на променад и видела ожидавшего там Джека. Дневной свет начинал брезжить еще до восхода солнца. Пока Стиви плыла, теперь в купальнике, она наблюдала, как таяли звезды, пока не оставались только самые яркие. Они излучали какие-то страстные чары, не то романтические, не то эротические. Стиви чувствовала себя одновременно и возбужденной и смущенной. Как будто зная об этом и не желая оставлять ее одну в таком состоянии, Джек дожидался, пока она, целая и невредимая, выйдет из моря, а потом сразу уходил.
 На четвертое утро она проснулась раньше обычного. Воздух был влажным, пропитанным плотным туманом. Она услышала издалека протяжный звук сирены маяка Уикленд-Шор. Она почувствовала, что Джек тоже слышит его. Между ними существовала какая-то мистическая связь – они были едва знакомы, но она твердо знала, что он придет на берег. Простыни сбились под ее телом, напоминая ей прикосновение морских волн. Она почувствовала тянущую боль в бедрах, соски набухли. Это было дикое ощущение – мысленно заниматься любовью с мужчиной, которого она почти не знала.
 В это утро она не пошла купаться.
 Тилли лежала на крышке бюро, уже проснувшаяся, сверкая зелеными глазами. Взгляд ее, казалось, обвинял Стиви в малодушии.
 – Я знаю, – сказала Стиви.
 Она встала с постели, натянула какую-то одежду, машинально оделась, тихонько выглянула в окно на море, посмотреть, сидит ли Джек на променаде. Покормила кошку и птицу и, вместо того чтобы идти на берег, села в машину и поехала в Хаббард-Пойнт.
 Она промчалась по Шор-роуд, через береговые марши и мимо охотничьего заповедника Лавкрафт. Воздух был тяжелым, плотным и белым. В мелкой бухте кормились цапли, белые часовые, поднявшие головы, когда она проезжала мимо. Стиви представила себе, что птицы передают сигналы о ее приближении к замку, – к его покрытой плющом башне и разрушенному зубчатому парапету, так хорошо видным над линией берега. Она преодолела каменные ворота, нажала на гудок, проезжая каменную сторожку, где жил Генри, потом свернула на подъездную дорожку – ровное покрытие из смеси песка и гравия. Когда она достигла верха, она почувствовала запах кофе.
 Было только шесть часов утра, и туман еще скрывал силуэты сосен. Стиви перевела дыхание, прислушиваясь к низкому звуку сирены – Уикленд-Шор. Хотя постройки замка возвышались на холме Лавкрафт, с него не было видно устья Коннектикута и пролива Лонг-Айленда, и шум воды доносился так, будто они были прямо под ногами, а не в полумиле отсюда.
 Здесь жила и писала свои картины ее тетя и наставница Аида Мур фон Лайхен. Ей было семьдесят девять лет, но она вела себя как тридцатилетняя, в ней было больше жизни и энергии, чем у большинства людей, бывших вчетверо моложе ее годами. Родившаяся в Ирландии, как и отец Стиви – ее любимый брат Джонни, Аида получила широкую известность как яркий представитель абстрактного экспрессионизма. Окончательно она как живописец сложилась в Нью-Йорке, в компании художников из Седар-Тэверн. Она была столь же художником по призванию, как ее брат – литератором.
 Тетя Аида была владелицей этого замка, построенного в 1920-х годах по прихоти ее второго мужа, который был на много старше ее. Унаследовавший состояние, некогда нажитое на производстве подшипников, он был замечательным актером, игравшим в шекспировских спектаклях, особенно прославившимся в ролях Яго и Фальстафа. Дядя Вэн скончался двадцать лет назад, спустив большую часть своего когда-то значительного наследства. Тетя Аида не претендовала на роскошь, но оставшихся денег хватало только на поддержание существования, поэтому замок пришел в упадок, превратившись в руину, населенную летучими мышами и грызунами, а сама она жила в небольшой деревянной постройке, где не было даже водопровода. Воду она качала с помощью старинного насоса с завитушками из кованого железа. Будучи страстной защитницей природы, она вела очень простую жизнь. Летом она жила в Блэк-холле, зимой – в Эверглейдсе. Ее пасынок Генри недавно уволился из военного флота и жил этим летом в сторожке, стоявшей у ворот.
 – Привет, Лулу! – крикнул он Стиви, как будто она всего лишь прогуливалась по холму.
 Ему было пятьдесят, он был красив, как кинозвезда, и казался частью декорации с разрушенным замком.
 – Привет, командор, – откликнулась она.
 Он дал ей прозвище Лулу, потому что своими черными волосами и запутанными любовными историями она напоминала ему голливудскую актрису немого кино Луизу Брукс. Она же именовала его «командор», потому что именно таков был его чин перед выходом в отставку.
 – Ты сегодня рано, – сказал он.
 – У меня много всего на душе, – ответила она.
 Генри поднял брови.
 – О, нет! – произнес он.
 Это был очень высокий и крепко сложенный мужчина с седыми волосами, выцветшими от солнца голубыми глазами и обветренным от почти тридцатилетнего стояния на мостиках разных военных судов румяным лицом.
 – Что? – переспросила она.
 – Кто этот счастливчик?
 – Я не влюблена.
 – Лулу, ты всегда влюблена. Это твое благословение и твое проклятие.
 – Больше проклятие, – сказала она, подавляя слабую улыбку.
 Она отвернулась, чтобы скрыть вспыхнувшее лицо.
 Они двинулись по круглому булыжнику по направлению к тому, что тетя Аида именовала «сосновой пустошью», лесу из белых сосен и кедров, протянувшемуся вдоль всей дороги на Маунт-Ламентейшн. Застройщики не раз предлагали ей уйму денег за эту землю, но она поклялась, что скорее умрет, чем продаст хотя бы малость.
 Генри зажег сигарету и протянул ее Стиви. Она раза три затянулась, выпустив три колечка дыма, и вернула ее обратно.
 – Ты прививаешь мне пагубные привычки, – улыбнулась она.
 – У кого-то их много, а ты так мало себе позволяешь. Ты теперь непьющая, я потерял собутыльника, – сказал он.
 Они смеялись и передавали друг другу сигарету, глядя, как туман рассеивается с устья реки. Звуки сирены продолжались, хотя пролив теперь был виден, спокойный, гладкий и серебристо-голубой, весь в точечках лодок, за которыми тянулись извилистые линии белых следов. Поперек пролива толстым грязным стержнем выделялся восточный мыс.
 – Ты не хочешь мне рассказать? – спросил он.
 Она покачала головой.
 – Тебе трудно, дитя мое, – сказал он. – Ты даешь так много, а получаешь так мало.
 Она взглянула на него исподлобья:
 – Правда? Я чувствую, что несчастна с каждым, кого люблю.
 – И это тоже, – согласился он.
 Генри никогда не был женат, но у него была длительная связь с одной женщиной из Ньюпорта. Она порвала с ним в прошлом году, и хотя он внешне перенес это со стоицизмом, свойственным моряку, в действительности сердце его было разбито. – Любовь – это беда для всех заинтересованных в ней.
 – Кроме тех случаев, когда ее нет, – сказала она.
 Она закрыла глаза, удивившись посетившей ее мысли. Она никогда не переставала надеяться. Несмотря на все свои неудачные связи и потерпевшие крах мечты, в глубине души она всегда ждала долгой, насыщенной, цветущей любви. Жажда ее была настолько сильной, что слезы наворачивались на глаза, и она вновь подумала о человеке, ждущем ее на променаде.
 – Удручена какой-то ерундой, не стоящей внимания, – сказал он, переходя на грубоватый тон морского волка, что он часто делал.
 Это странное утешение заставило Стиви улыбнуться.
 – Правда? – спросила она.
 – Уверяю тебя, – кивнул он.
 – Будучи трижды разведенной?
 – Будучи трижды замужем, – возразил он. – Ты самая храбрая девушка в мире. Хотел бы я иметь твою решимость. Вот Дорин тоже хотела надеть кольцо, да я струсил.
 – Ох, командор, – вздохнула она. – Брак – это не гарантия… Моя жизнь – подтверждение.
 – Ты – сила природы, вот ты кто, – сказал он. – Я плавал на фрегатах и авианосцах, встречаясь с ураганами, но у меня нет и половины твоей силы.
 – Брось, – проговорила она, следя за движением судов внизу и слушая щебет птиц, доносившийся с деревьев.
 – Все эти годы на борту «Коушинга», – сказал он, – я читал только две книги. Шекспира, потому что… ну, ты понимаешь. И «Одиссею».
 – Логично для путешественника.
 – Ты знаешь, кто ты, Лулу? Ты какой-то персонаж «Одиссеи». – Он задумался над именем. – Левкотея (он произнес это имя по слогам Лев-ко-тея). Ты сирена, заманивающая мужчин на камни… но твоя лодка при этом всегда терпит крушение.
 Она отвернулась, смутно ощущая, что он прав.
 – Аида встала? – спросила она, целуя его в щеку.
 – Конечно, – ответил он. – Иногда мне кажется, что она вообще никогда не спит.
 – Пока, Генри!
 Он отсалютовал, глядя ей вслед.
 Стиви разрешила себе войти в дом, не предупреждая о себе. Аида, как обычно, писала картину. Натянутый холст представлял собой квадрат размером шесть на шесть футов, почти такой же величины, как обращенное на север окно. Стиви, стоя в дверях, оценивала работу, самую последнюю из «прибрежной серии»: верхняя половина была светло-серой, низ – почти темно-синим. Линия, на которой цвета сливались, изображала горизонт.
 – Как ты, дорогая? – спросила Аида не оборачиваясь.
 – Мне понадобилась мудрая тетушка, – сказала Стиви.
 – И ты пришла сюда? – засмеялась Аида.
 Стиви крепко обняла ее. Тетя Аида была высокая, как и отец. Ее короткие вьющиеся седые волосы охватывала красная лента, она была одета в хлопчатобумажный рабочий халат. Ногти на ее руках были обломаны и испачканы масляной краской.
 – Там на плите кофе, – кивнула Аида.
 – Спасибо – Стиви наполнила кофе тетину кружку-сувенир с «Коушинга», подарок пасынка с его последнего корабля. Потом налила чашку себе. Женщины сидели за старым сосновым столом, прихлебывая кофе. Окна в доме были широко распахнуты, и пропахший соснами и морем бриз врывался в комнату.
 – Что привело тебя в такую рань? – спросила Аида.
 Мне нужно понять кое-что, – сказала Стиви. – На прошлой неделе у меня было двое гостей. И оба влезли мне в душу.
 – Хм, – пробормотала тетя, уставившись на свою картину.
 – Одна из них – маленькая девочка, Нелл. Она дочь моей любимой подруги детства Она сообщила мне, что Эмма умерла.
 – О боже! – сказала Аида, глядя в глаза Стиви.
 – Да. Я насилу поверила этому. Кажется, совсем недавно мы вместе купались, валялись на песке, мечтали о том, какой удивительной будет наша жизнь.
 – Такая молодая… так быстро, – пробормотала Аида.
 – Это ужасно. Она погибла в автокатастрофе, а за рулем была третья наша подруга, золовка Эммы, Мэделин.
 – Ужасное переживание для Мэделин!
 – Ужасно, – сказала Стиви. – Невозможно даже представить.
 Около минуты они сидели молча. Стиви смотрела на новую картину, на бледный квадрат. Море и небо или песок и море? Она не могла бы ответить, но это и не было важно: ощущение побережья наполняло ее до краев, успокаивая.
 – У Эммы, кажется, была прекрасная жизнь, – прервала молчание Стиви. – Ее дочка похожа на нее – такая же живая и очаровательная, ребенок, познающий жизнь. Она хотела встретиться со мной, потому что я была подругой ее матери, и она успешно форсировала мой холм и познакомилась со мной.
 – Это требует мужества, – произнесла тетя Аида бесстрастно.
 – Что ты имеешь в виду?
 – Ну, я про эту твою предупреждающую надпись. По сути дела, она означает, что ты испытываешь настоящий страх перед каждым, кто к тебе приближается. Но ведь ты пришла не с этим?
 Стиви не сразу нашла что ответить. Она знала, что отталкивает от себя людей, и делала это сознательно. Закрыться от всех означало для нее избежать многих ошибок, самой защититься от возможных несчастий и предохранить других от бед, которые причиняла она сама.
 – Отчасти и с этим, – сказала она наконец. – Нелл пришла, несмотря на надпись. И я пригласила их с отцом на обед на прошлой неделе.
 – Что ж! Очень мило с твоей стороны.
 – Все было хорошо, пока я не упомянула о том, что хотела бы встретиться с Мэделин, и это все перевернуло. Джек, отец Нелл, не хочет иметь с ней никакого дела. А ведь она его сестра!
 Тетя Аида склонила голову, как будто искала нужную мысль. Стиви не отрывала от нее вопрошающих глаз…
 – Мэдди его сестра, как он может теперь не желать даже слышать о ней?
 – Какой ты еще ребенок, дорогая!
 – Что сделать, чтобы изменить это?
 Тетя Аида тяжело вздохнула, глядя на свой морской пейзаж, как будто хотела набраться от него силы, потом посмотрела Стиви прямо в глаза.
 – Я всегда хотела, чтобы твои родители завели второго ребенка. Всегда думала, что тебе нужны брат или сестра. Я хотела, чтобы у тебя было то, что было у нас с Джонни. И у твоей матери было. Тогда бы ты все поняла про Мэделин и… как там его зовут? Джек. Вот.
 – Ладно, у меня не было ни брата, ни сестры, но тогда ты должна мне объяснить, тетя Аида.
 Тетя Аида вздохнула:
 – Братья и сестры – это целые миры друг для друга, особенно в юности. Для меня мир был связан с Джонни. Солнце вставало и садилось вместе с ним. У нас была общая семья, общий дом, общая музыка… и в школу мы ходили вместе.
 – Джек был на четыре года старше Мэдди.
 – Джонни тоже был на три года старше меня…
 Стиви слушала.
 – Возраст – это не так уж важно. Это чувство, что вы вместе. Вы растете, опираясь друг на друга. Вы никогда не оставляете друг друга в беде, вы всегда поддерживаете друг друга. И если происходит разрыв таких отношений – это катастрофа для обоих. Возможно, легче объяснить в письме, чем в разговоре. Не надо бороться с этим отчуждением.
 Стиви вспомнила, как рассердился Джек, стоило ей заговорить о Мэделин. Теперь ей казалось, что он был больше расстроен, чем рассержен, что ее слова тяжело ранили его, будто нанесли ему неожиданный удар.
 – И понимание всегда было у вас с папой? – спросила Стиви.
 Тетя ничего не ответила. Она встала, взяла кофейник и вновь наполнила их чашки. Потом она опять села.
 – Ты сама можешь позвать в гости Мэделин, – задумчиво сказала она.
 – Я знаю, – ответила Стиви. Разговор с Аидой утвердил ее намерение пригласить Мэделин. – Я собираюсь сделать это.
 – Хорошо, – сказала Аида.
 Они снова умолкли и медленно пили горячий кофе. Стиви не могла оторвать глаз от новой картины. Это казалось таким открытым и свободным – ощущение огромности моря, неба и земли. Цикл фиксировал меняющиеся цвета и настроения побережья. Стиви волновали ее утренние купания, то томительное нетерпение, с которым она ожидала этого безмолвного общения с мужем своей подруги детства. В любви она пережила так много крушений и в последние годы возвела между собой и миром высокую стену. Да, она сделала знак запрета у входа в свой дом и теперь вспоминала слова Генри о лодке, которая разбивается о камни любви.
 – Что с тобой? – спросила тетя, наблюдая за выражением лица Стиви.
 – О, я думала о том, что сказал мне Генри, – ответила она. – Он предостерегал меня от новой любви.
 – Он наказан за свой страх перед любовью, – фыркнула тетя.
 – Дорин отказала ему, она не хочет разрешить ему вторую попытку?
 – Ты насчет его сто второй попытки? Генри переплыл семь океанов, считая, что она должна его ожидать. Потом он оставил флот, предполагая, что он появится, и она встретит его с распростертыми объятиями. Ей нужны серьезные стабильные отношения, а Генри, хотя я люблю его и преклоняюсь перед ним, предполагал получить приятного компаньона по времяпрепровождению.
 – Он любил ее, – сказала Стиви.
 – Любил? – переспросила ее тетя Аида. – Или всего лишь хотел, чтобы она появилась тогда, когда он того пожелает? Я чужда условностей во многих вещах, но я считаю, что ему следовало жениться на ней. Мне так горько видеть его несчастным. И точно так же мне горько видеть несчастной тебя…
 Стиви опустила глаза, отворачиваясь.
 – Со мной все в порядке, – возразила она.
 – Милая, – сказала тетя Аида. – Это не так. Я это вижу. Прекрасный летний день, а ты хмуришься. Это встреча с Нелл и ее отцом взбудоражила тебя, а вовсе не мысли о Мэделин, разве не так?
 Стиви кивнула. Иногда они с тетей не нуждались в словах. Тетя Аида была рядом с ней после смерти матери; никто не мог занять место матери, но ее тетя неизменно любила ее и знала ее так хорошо.
 – Обычно считают, что любовь – это растворение в чем-то, – тихо добавила тетя. – Но очень часто бывает наоборот. Любовь создает трудности, которые нам даже не снились.
 – Любовь? – спросила Стиви. – Но я едва знаю их…
 – Ты любила свою подругу Эмму, – сказала тетя. – А они – ее семья. Я думаю, что, встретившись с ними, увидев их вместе, ты ощутила свое одиночество. Отсутствие семьи…
 – Вы – моя семья.
 – Я люблю тебя, Стиви, но этого тебе недостаточно. Ты заслуживаешь того, чтобы найти кого-то, кто действительно разделит с тобой жизнь. Иметь семью, детей… У меня были годы жизни с Вэном – и счастье видеть, как растет Генри. Я любила Вэна и, наверное, могла бы родить собственных детей от него, но это не понадобилось. Генри – это мой сын. – Ее пристальный взгляд помрачнел. – Я не хочу, чтобы ты осталась одинокой.
 – Я не одинока. Я имею основания быть осторожной – я не собираюсь повторять вновь те же ошибки. У меня есть вы… Тилли… моя работа. Вы знаете, каким утешением является живопись, наше искусство…
 – Утешай себя этим, милая, – сказала тетя Аида, – когда жизнь проходит мимо, и у тебя нет ничего, твое творчество это прекрасно показывает.
 Стиви почувствовала, что краснеет. Она рассматривала рисунок древесины на сосновых досках стола, удивленная собственными чувствами.
 – Когда ты думаешь пригласить Мэделин? – спросила тетя, мягко меняя предмет разговора.
 – Я не знаю, – ответила Стиви. – Может, когда Джек и Нелл уедут с побережья.
 – Плохо, что ты собираешься ждать так долго, – сказала тетя Аида. – Мне кажется, что у нее сейчас большая потребность в дружбе. И тут ты… И кстати, Нелл вообще нужна тетя.
 Слова повисли в воздухе. Стиви ждала, но тетя Аида больше ничего не сказала. Только птичье пение доносилось с деревьев, да стук ее собственного сердца отдавался в ушах.
 Направляясь к дому, Стиви вспомнила далекий солнечный день, послеполуденное время июльского полнолуния. Подруги шли по тропе к малому пляжу. Они были подростками и мечтали скрыться от любопытных глаз взрослых. В их головах были мальчики. Кто-то нравился кому-то – подробности были прелестными и захватывающими. Влюбленность была лихорадкой этого длинного лета.
 – Они хотят быть с нами, – сказала Эмма.
 – А мы – с ними, – добавила Мэделин.
 – Я обещала Джону встретиться с ним на мысу, – сказала Стиви.
 Страсть была новым ощущением для нее. До сих пор она переживала только прелесть волнующих мыслей, сумасшедший жар заблуждений в ожидании кого-то, мечтала о ком-то.
 – Когда ты обещала там быть? – спросила Мэделин.
 – В два, – ответила Стиви, и Мэделин кивнула, как будто она лучше знала.
 Но Эмма отреагировала по-другому. Она схватила обеих подруг за руки и потянула их за собой на твердый песок, ниже полосы сухих водорослей вдоль береговой линии.
 – Для них существует ночь, – сказала она. – Дневное время – для нас.
 – Но… – начала Стиви.
 – Слушай, – сказала Эмма. – Время мальчиков – это когда стемнеет. Когда сядет солнце, и воздух станет прохладным, и мы немножко замерзнем, и тогда они обнимут нас… И наши босые ноги замерзнут, а их поцелуи будут такими горячими…
 – И катаясь в их машинах, – сказала Мэдди, – слушать радио, где каждая песня напоминает о том, что вы сейчас будете целоваться.
 – И о том, что он предложит мне выйти за него замуж, – сказала Стиви.
 Мэдди хихикнула, а Эмма разразилась истерическим хохотом. Стиви стояла, заливаясь яркой краской, и пыталась держаться уверенно, но чувствовала себя так, будто ее отхлестали. Они подумали, что она пошутила. Могла ли она объяснить своим лучшим подругам, что говорила совершенно серьезно? Она понимала, что это было нелепо, но это было то, что она чувствовала на самом деле.
 – Ладно, Стиви, – проговорила сквозь смех Эмма, – ты что, собираешься замуж за Джона?
 – Я этого не сказала, – ответила Стиви, зная, что ее подруги видят, как она застенчива, серьезна и к тому же недостаточно высокого роста.
 – Позволь мне рассказать тебе кое-что о реальном положении вещей, – сказала Эмма. – К нам приходит кузина моей мамы, она намного моложе ее. Ей только двадцать два – только что окончила Уэллсли, так вот для меня этим летом она проводила нечто вроде семинара по сексу. Я знаю вещи, о которых ты не подозреваешь. Нужно быть очень осторожной, чтобы найти себе кого-то стоящего. Ты должна выбрать кого-то, кто будет тебе другом на всю жизнь. Он должен быть достаточно привлекательным, чтобы всегда хотелось с ним целоваться. Само собой, это дело трудное. Когда ты найдешь такого, то потом вы будете вместе круглые сутки, все дни и все ночи, все время, а до тех пор, пока…
 – Нам принадлежат только дни, – сказала Мэдди, которая, имея старшего брата, казалось, тоже знала некоторые вещи, – и ночи полнолуния.
 – Не ночи, – сказала Эмма.
 Стиви улыбалась, но чувствовала смятение. Может быть, с ней было что-то не так? Кажется, ее подруги лучше осведомлены о сомнительности свиданий. Она не обманывала, когда говорила, что песни, которые она слышала по радио, навевали ей мысли о замужестве. Она хотела постоянной защиты, она хотела быть уверенной, что человек, которого она любит, никогда не покинет ее, никогда не причинит боль. Она хотела надежности.
 Эмма подошла к полосе высокой травы, которая росла между пляжем и прибрежными водорослями. Она осмотрелась вокруг и вернулась к ним с длинной белой палкой, принесенной морем, блестящей от соли на солнце.
 – Что ты собираешься делать? – спросила Стиви.
 – Нарисовать магический круг, – сказала Эмма. – Вокруг нас.
 Они сгруппировались, взявшись за руки. Эмма выбросила одну руку вперед и начертила на песке большое «О». Она кружилась и кружилась, пока черта не стала глубокой и надежной.
 – Похоже на солнце и луну, – сказала Стиви.
 – Небесные тела, – предложила Мэдди.
 – Точно, – подтвердила Эмма. – Мальчики – это одно, а верные подруги – совсем другое. Давайте никогда не забывать этого, ладно? Что бы ни произошло, мы не должны потерять друг друга…
 У Стиви перехватило горло. Она почувствовала себя выброшенной из круга – ведь она будто бы предпочла Джона своим лучшим подругам. Но ведь ей хотелось, чтобы лето никогда не кончалось вместе с пляжными девочками, со всей их командой.
 В этих чувствах не было ничего похожего на то, что было вечером с мальчиком, шептавшим ее имя. Но почему Эмма и Мэдди не видят, что одно не исключает другого? Если она любит мальчика, то эта любовь не вытесняет ее любви к подругам… Девочки все кружились и кружились под солнцем, палка Эммы все чертила и чертила круг на песке, и казалось, что совершается какое-то колдовство.
 – Мы не должны терять друг друга, мы не должны терять друг друга, – нараспев говорила Мэдди, погружаясь в магическое действо.
 – Силой, по праву данной мне, – говорила Эмма, – силой, по праву данной…
 – Полуденным солнцем, – продолжила Мэделин.
 – Полной луной и Плеядами, – добавила Стиви.
 – Я объявляю нас… связанными навечно, – закончила Эмма.
 Головы у них закружились, и они попадали на горячий песок. Стиви показалось, что Эмма декларировала очевидное: быть связанными навечно. Может ли быть, чтобы когда-нибудь стало иначе? Они лежали на спинах, хохоча до упаду. У Стиви, лежавшей на спине на солнце, слезы, скатывающиеся по щекам, были лишь отчасти вызваны смехом, а больше возвышенными эмоциями.
 Поднявшись, они побежали в самое уединенное место, позади большого утеса, который был похож на огромную белую акулу. Эмма первой сняла купальник. Остальные последовали ее примеру и вбежали в воду за ней. Немного отойдя от берега, они встали в круг, взявшись за руки.
 – Мы сегодня будем купаться голышом в лунном свете, – сказала Мэделин, притоптывая ногами в воде.
 – Она ничего не восприняла, – сказала Эмма с показной грустью.
 Стиви не поняла, что Эмма сказала неправильно.
 – Наше время – дневное, – продолжала Эмма. – Ночи для них.
 – Для мальчиков, – пояснила Мэдди.
 – Для Джона, – сказала Стиви.
 – Вот что мы сделаем, – сказала Эмма. – Мы теперь знаем, что у нас навсегда есть мы… но даже когда мы не вместе и смотрим на ночное небо, мы будем знать, что лунная девочка подмигивает нам…
 – Лунная девочка? – повторила Стиви восхищенно.
 – Да, – ответила торжественно Эмма. – Старик на луне давно устал, и будущее прояснилось.
 – Это – женское дело, – сказала Стиви.
 – Ясное дело, – согласилась Мэдди.
 – Вы это знаете, – заключила Эмма, и они, смеясь, вместе нырнули под очередную волну.
 Стиви вернулась домой от тети в этот июльский день, собираясь позвонить Мэделин сегодня же вечером. Но, в конце концов она отказалась от этого плана. Она получила по телефону информацию об адресе Мэделин Килверт и написала ей письмо на Бенефит-стрит в Провиденсе. Приехав на почту, она прижимала его к груди. Может быть, она поступает неправильно, она не была полностью уверена в убедительности письменного приглашения…
 Но плач Нелл, тоскующей по своей тете, звучал в ее ушах, и воспоминания о трех подругах на солнечном берегу так сильно всколыхнулись в ней, что Стиви сделала единственное, что могла: она опустила конверт в почтовый ящик, надеясь на лучшее.
 Однажды утром, когда Нелл была в прогулочной группе, Джек поднялся на утес. Он уговаривал себя, что шел по делу, но в действительности ничего не мог поделать с видениями, которые его одолевали, пылкими, вызывавшими испарину видениями, посещавшими его в те немногие часы сна, которые были у него в последнюю неделю. Этот визит имел вполне правдоподобный повод, поскольку детство Стиви было похоже на детство Нелл – она лишилась матери совсем маленькой. Возможно, она сможет помочь ему советом.
 Он постучал в дверь, чувствуя себя так, как чувствовал бы себя тот мальчик, который забрался на дерево под ее окном – одновременно и опасаясь быть назойливым, и желая узнать, что же происходит в ее мире. Сердце стучало в груди. Она вошла в кухню, босая, в джинсах и в топике от купальника.
 – Привет, – прозвучал ее голос за дверью.
 – Я не хотел вас беспокоить, – сказал он. – Вы заняты?
 – Ничего, входите. – Она открыла дверь и, входя, он ожидал услышать от нее какие-то слова о том, что она видела его на берегу на рассвете, но она ничего не сказала. Они оба сделали вид, что ничего не было. Казалось даже, что он вообще здесь никогда не бывал, было чувство, что все впервые. Он хотел выглядеть серьезным, скрыть то страстное влечение, которое испытывал. И на самом деле все было серьезно – он ведь нуждался в помощи для Нелл. Он стоял посреди кухни.
 – Как дела? – спросила она.
 – Все хорошо, – начал он. – Нет, на самом деле все не совсем хорошо. Нелл…
 – Я прошу прощения за то, что случилось, когда вы были у меня с ней, – сказала она. – Я не предполагала, что так ее расстрою.
 Он кивнул. На него нахлынули воспоминания о том, как Нелл провела последние пять ночей. Он сам был обессилен бессонными ночами.
 – Для нее наступило очень тяжелое время, – сказал он.
 – Что вы имеете в виду?
 – Не засыпает, постоянно плачет. У меня, то есть у нее, был врач в Бостоне – доктор Гэлфорд. Это хороший доктор, его рекомендовал психиатр, который наблюдал ее в Атланте, после смерти матери.
 – Это хорошо, – сказала Стиви.
 Ее глаза были такими ясными. Улыбка теплая, как всегда, но теперь не такая открытая. Джек испытывал желание обнять ее, такую желанную. Ему самому хотелось, чтобы нежные руки обвились вокруг него и чтобы ему сказали, что все хорошо. Но он боялся все испортить. Вот в какое смятение привела его улыбка Стиви. Но он не должен поддаваться своим чувствам раньше времени – ведь он не до конца понимал то, что с ним происходило.
 – Хорошо, что ее наблюдал доктор Гэлфорд? Или хорошо, что ее наблюдали в Атланте? – сказал он. – Видите ли, я не уверен… относительно всего этого. Меня никогда не водили к психологам, когда я был ребенком. Ни меня, ни сестру. Для этого не было никаких причин. Мы думали, что психиатры наблюдают только неуравновешенных детей.
 – Меня наблюдали, – сказала Стиви.
 – В самом деле?
 Она кивнула. Улыбка исчезла с ее губ, но еще теплилась в глазах. Джек немного наклонился к ней. Ему хотелось быть к ней совсем близко, чтобы она поняла, как сильно он желает, чтобы она обняла его. Он чувствовал себя таким усталым… он совсем запутался в своей жизни с Эммой. Ему нельзя запутываться опять – этого не вынесет Нелл. Он заставил себя выпрямиться.
 – После смерти матери, – сказала она. – Каждую неделю я встречалась с женщиной-психологом. Я думаю, что я не смогла бы выжить без ее помощи.
 – Правда?
 – Правда, – подтвердила она решительно.
 – И что вы с ней делали? Как она помогала?
 – Мы играли, – ответила Стиви. – У нее был кукольный дом, игрушки, куклы… Я сидела за ее столом и рисовала. Не знаю, так ли это, но мне кажется, что тогда я училась, как стать художником и как выразить свой мир, рассказывая о нем истории… почти все они были про птиц. Птицы-мамы и птицы-дети…
 – Как в ваших книгах, – сказал он.
 – Да. Мне было легче написать про дрозда, выпавшего из гнезда, о голубой сойке, улетевшей и не вернувшейся, чем о людях. Доктор Гэлфорд не рисовал с Нелл?
 – Я не знаю, – сказал Джек. – Мы договорились, что все останется между ними.
 – Это правильно, – сказала Стиви, и ее улыбка вернулась. – Мой отец тоже так поступил. Оставлял меня со Сьюзен. Ее так звали – Сьюзен.
 – Я хотел, чтобы у Нелл было лето без этого, – сказал Джек. – Так хотелось, чтобы она какое-то время побыла обыкновенной… не тратила эти прекрасные дни на берегу на посещение врача.
 – Может, это только помогло бы ей наслаждаться прекрасными днями на берегу, – сказала Стиви, – если бы она встретилась с доктором.
 Джек протянул к ней руку, его пальцы слегка коснулись руки Стиви. Она отодвинула свою руку, но когда он посмотрел ей в глаза, то увидел такое душевное волнение, что ему опять захотелось обнять ее. Она была взволнована – может быть, воспоминаниями о собственном печальном детстве. Он должен дать ей знать, как много значат для него разговоры с ней. Но прежде, чем он смог найти слова, она заговорила сама.
 – Я понимаю, что вызывает беспокойство Нелл по ночам, – сказала она. – Возможно, это потому, что я напомнила ей об Эмме. Знание того, что мы с ее матерью были друзьями… или, что она проводила время в этом доме. И я думаю, что она очень сильно хочет увидеть Мэделин и надеется, что я могу сделать так, чтобы это произошло.
 – Насчет этого вы правы, – проговорил Джек, будто слыша крики Нелл, звеневшие у него в ушах.
 – Я твердо решила держаться от нее подальше, – сказала Стиви, – и больше не приглашать ни ее, ни вас. Не то чтобы я не хотела этого…
 – Стиви, – начал Джек.
 Но она отступила. Он мог видеть, как она задрожала, теперь ее улыбка погасла совсем. Этот разговор взволновал ее – но какая часть его? О Нелл? Или об Эмме? Или она увидела темные круги под его глазами, его двухдневную щетину, нуждающуюся в бритве, и подумала, что ее собственный отец гораздо лучше исполнял свои обязанности?
 – Я, правда, пришел к вам за советом, – сказал он. – Я не хотел бы надоедать вам.
 Она шагнула к нему, взяла его за руку. Это прикосновение обожгло его сердце.
 – Вы не надоедаете мне, – прошептала она. – Я только… я боюсь, что я больше причиняю боль, чем помогаю. По крайней мере, теперь. Мне кажется, что-то волнует Нелл при встрече со мной. Особенно через некоторое время. Я пригласила сюда Мэделин.
 – Вы?! – спросил Джек. Его первой реакцией была радость – и вслед за ней нежелание, до паники.
 – Да. Не беспокойтесь, я ни на кого не собираюсь оказывать давления.
 – Даже зная, что это не согласуется с моим решением?
 – Даже так. Вы мне кажетесь прекрасным отцом. Я не хочу вставать у вас на пути. Я не буду и пытаться, правда, не буду. Но поскольку вы, кажется, сами склоняетесь к этому, почему вы не отвезете Нелл к доктору Гэлфорду?
 – А потом?
 – Это зависит от того, будет ли она себя лучше чувствовать. Если будет…
 «Мы сможем вернуться, – подумал Джек. – Мы сможем быть друзьями…»
 Он огляделся вокруг: Мэделин приедет сюда, к Стиви. Что, если уступить – позволить Нелл и Мэдди встречаться? Это было бы такой радостью для обеих. Но представил себе, как увидит сестру, посмотрит в ее глаза, возвращающие его назад, в тот день… Нет, это слишком!
 – То, что пришлось пережить Нелл, ужасно, – сказала Стиви, теперь ее голос звучал сильнее. – Это самое ужасное в детстве – потерять одного из родителей… Но Нелл сильная, и она справится с этим. У вас трудная работа.
 – Даже если я избегаю Мэделин?
 Стиви посмотрела на него, как будто решая, насколько много можно сказать.
 – Я не понимаю ваших соображений на этот счет, – сказала она.
 Она не дала бы ему своего благословения на это – впрочем, она и не собиралась претендовать на это. Она просто смотрела ему в глаза, как будто хотела вернуть его в прошлое и изменить его мнение.
 Но Джек не мог этого сделать.
 Ему не хотелось выпускать руку Стиви, но он знал, что должен. Они стояли так близко друг от друга. Он был совершенно измучен, он едва соображал, что пора уходить. Его удерживала эта улыбка…
 Вернувшись домой, он сразу сделал все необходимое для немедленной встречи с доктором Гэлфордом. Быстро доехали до офиса в пригороде Бостона, в соответствии с расписанием, в котором доктор предусмотрел время для Нелл. Джек сидел в приемной, пока его дочь находилась в кабинете, общаясь со своим психиатром. «Интересно, рисует ли она? – размышлял он. – Или рассказывает о том, как одновременно потеряла мать и тетю?»
 Джек не знал. Он старался не думать о своей сестре, а думать о том, как много потеряла Нелл. Может быть, Мэдди уже едет в Хаббард-Пойнт? Или она уже там? Его поддерживали улыбка Стиви и слова, которые она сказала ему: «Вы кажетесь прекрасным отцом».




 Часть 2



 Глава 9

 Мэделин Килверт упаковала сумку с ночными принадлежностями, удостоверилась, что Аманда закрыла офис, и поцеловала на прощание мужа. Она выехала по подъездной дорожке от своего старого дома, вниз по Бенефит-стрит, в сторону шоссе. Крис был доволен ее поездкой – он был хорошим мужем и приветствовал все, что могло поднять ее настроение.
 Когда Мэделин получила приглашение от Стиви, она не сразу сообразила, от кого это письмо. Она разобрала почту, просмотрела все счета и каталоги. Это был белый конверт, подписанный почерком, смутно напомнившим ей что-то; где Мэделин могла видеть его раньше?
 Почтовый штемпель – Блэк-холл, Коннектикут – развязал узлы ее памяти. Летние дни в Хаббард-Пойнте, ряд снимавшихся на сезон коттеджей, в одном из которых она делила комнату с братом, пляж в форме полумесяца, угнездившийся между двумя скалистыми утесами, спокойные дни с двумя ее лучшими подругами…
 Стиви – так ведь это Стиви Мур!
 Открытка была привлекательно короткой и четкой:



   Прошу почтить меня
   Своим присутствием,
   Чтобы отпраздновать
   Июльское полнолуние



 Только жаль, внизу был карандашный рисунок, изображавший трех девочек, сидящих на дамбе, держащихся за руки и ожидающих, когда из моря поднимется полная луна. Лунный свет мерцал, оставляя дорожку на воде.
 Заголовок сверху гласил: « ПЛЯЖНЫЕ ДЕВОЧКИ В ЭКСТАЗЕ ОТ ЛУННОГО СВЕТА» . Под картинкой Стиви написала дату, адрес и слова: «Остановишься у меня!»
 Мэделин бросилась показывать открытку Крису.
 – Оригиналка Стиви Мур, – сказала она.
 – Твоя знаменитая подруга, – улыбнулся он. – Я так много слышал о ней эти годы… прекрасные рисунки.
 – Одна из нашей тройки. Наверное, она не знает об Эмме.
 – Как она нашла твой адрес?
 – Не имею понятия, – ответила Мэделин, уставившись на приглашение.
 Стиви была ее удивительной «подругой, которая удалилась». С Эммой они были тесно связаны какое-то время. Но потом Эмма переехала в Чикаго, и Килверты перестали отдыхать в Хаббард-Пойнте. Эмма стала частью их семьи с тех пор, как они с Джеком полюбили друг друга. Но, поступив в колледжи, они потеряли след Стиви. Какое-то время она писала им – Мэделин узнала почерк Стиви и вспомнила, что, когда они были в Джорджтауне, она получила от нее письмо из Род-Айленда, где она училась в художественной школе.
 Тогда Стиви повергла Мэделин в настоящий шок, сообщив, что вышла замуж. Это было каким-то необдуманным поступком – тайное бегство, мировой судья – и дело сделано. Мэделин вспомнила, что тогда позвонила Эмме, и обе они были в недоумении – почему такая спешка и почему Стиви не посчитала нужным пригласить их? Они вспомнили, как часто и сильно увлекалась она мальчиками на побережье – Эмма всегда отпускала ей на это четкое время, но Мэдди почему-то казалось, что это происходит от огромного чувства одиночества после смерти матери.
 Потом… что же было потом? Мэделин обручилась с Крисом, Джек женился на Эмме… свадьбы, семейный отдых.
 Им стали попадаться на прилавках книги Стиви. Ее известность росла. Мэделин всегда читала в конце книги колонку «об авторе». Таким образом, она следила за жизнью Стиви. В некоторых колонках упоминался муж, в других – нет. Помня о том, как страстно Стиви всегда влюблялась, Мэделин печалилась. Эмма говорила: «Она живет жизнью богемы – чуждой условностям и переменчивой».
 Однажды Мэделин купила одну из книжек Стиви – в качестве рождественского подарка для Нелл, которой тогда было пять лет. Сейчас, двигаясь по трассе вниз, Мэделин пыталась вспомнить, о чем там рассказывалось; кажется что-то о лебедях… о двух самцах, которые дрались из-за самки. Эмма просмотрела книгу и сказала:
 – Такова, очевидно, жизнь Стиви. Все эти драмы…
 – Да, лебеди дерутся до смерти, – сказала Мэделин. – Вспомни Хаббард-Пойнт – разве там было что-то подобное.
 – Я ничего такого не помню, – ответила Эмма, сажая Нелл к себе на колени. – Но дело не в этом, мне не нравится сама идея писать, сама понимаешь для кого, про насилие, пусть даже в мире лебедей! Бедняга Стиви! Надеюсь, она возьмет себя в руки и найдет свое счастье.
 – Ей трудно, – сказала Мэделин. – Потеряла мать. Мне всегда казалось, что это побудило ее выйти замуж так рано, еще в колледже. Жаль, что мы потеряли с ней связь. Мы были такими близкими! Как это жизнь может разбросать людей так далеко друг от друга?
 – Вероятно, она сочла бы нас скучными, – ответила Эмма. – Две счастливые замужние леди, все спокойно, и никаких драм.
 – Это, кажется, занятная история, – сказал Джек, пролистав книгу. – И рисунки отличные.
 – Может, и так, но не для нашей дочери. Очень мило, что ты купила ей книжку, Мэдди, но я, пожалуй, пожертвую ее в библиотеку.
 – Ладно, – сказала Мэделин. Она вспомнила быстрый взгляд Джека в ее сторону – ведь Эмма произнесла приговор романтизму их с Джеком матери, стремившейся все увидеть и по возможности быть идеальной.
 До этого семьи Мэделин и Джека много путешествовали, каждый раз встречая Рождество в новом месте. В тот год они остались в Атланте, наслаждаясь сочетанием вечнозеленого и белого – причуда Эммы того сезона. Эффектные декорации, бесконечные куплеты рождественских гимнов, стряпня для всех соседей и близких, жирнейший гусь от лучшего мясника с Питчри-роуд.
 Перебросившись понимающими взглядами, Мэделин и ее брат тихонько хихикнули – они слишком любили Эмму, сразу же простив ей запрещение читать книгу Стиви Мур, на их взгляд, очень хорошую книгу о лебедях, как прощали множество других вещей.
 Мэделин предпочитала не видеть в браке своего брата никаких недостатков, и он избегал обсуждать их с ней.
 И Эмма тоже хранила всю свою неудовлетворенность внутри себя, пытаясь найти новые способы достижения душевного комфорта.
 Ирония заключалась в том, что несколько лет назад поиски Эммой совершенства привели ее к вступлению в церковную общину. Она была членом ряда комитетов, организовывала деятельность волонтерских групп. Мэделин с изумлением наблюдала, как Эмма, решив, что жизнь ее была слишком легкой и свободной, изменила ее направление. Когда Нелл исполнилось семь, Эмма решила отказаться от празднования Рождества: сэкономив деньги, которые были бы истрачены на елку, гирлянды и свечи, она пожертвовала их благотворительной организации. Джек был огорчен, потому что расстроилась Нелл. Мэделин поневоле вспомнила тот случай с Эммой, Стиви и бездомной женщиной в Нью-Лондоне и подумала, не расплачивалась ли теперь Эмма за вытянутые обратно десять долларов.
 А может быть, Эмма действительно хотела совершать добрые дела, посылая на помощь нуждавшимся волонтеров и этим хоть немного изменяя мир? Возможно, она и не предполагала, что ее последний выбор может разрушить ее семью.
 Все это и многое другое повлияло на первую реакцию Мэделин, получившей приглашение Стиви: в ней были трепет, светлые воспоминания, возбуждение, любопытство и возможность поделиться с кем-то всей этой историей. Однако теперь, направляясь в машине к югу, пересекая границу Род-Айленда и Коннектикута и все больше приближаясь к Хаббард-Пойнту, она уже не чувствовала в себе уверенности.
 Стиви изобразила в письме трех девушек… Стиви, Мэделин, Эмму. Пляжные девочки в экстазе от лунного света. Мэдди не могла не вспомнить воззвание Эммы тех лет: дни для нас, ночи для них…
 Эмма… Ведя машину, Мэделин не могла заставить себя взглянуть на пустое место рядом. Она так ужасно потеряла свою невестку. После аварии, в госпитале, где восстанавливали ее раненые плечо и руку, Мэделин общалась с другими пациентками, выжившими после тяжелых аварий. Одна из них, у которой была ампутирована правая рука, рассказывала ей о «фантомных ощущениях»:
 – Иногда я сижу здесь и чувствую, как зудит моя правая рука, и мне невыносимо хочется ее почесать. Зуд такой реальный! Или собираюсь взять ручку – я пользовалась только правой рукой при письме, и поражаюсь, что руки нет. Как будто у меня рука-призрак.
 Сейчас, двигаясь в бывший когда-то таинственным портовый город, Мэделин знала, что она испытывает синдром «фантомной Эммы». Казалось невозможным, что ее здесь нет, сидящей рядом, разговаривающей, переключающей радио на другую волну – с любимого Мэделин старого рок-н-ролла на элегантную классическую музыку, которую предпочитала Эмма.
 И один синдром порождал другие. Теперь Мэделин испытывала синдромы «фантомного Джека», «фантомной Нелл». Вместе с Эммой она трагически потеряла и своего брата, и племянницу. Понимать это было еще тяжелее.
 Что она делает, возвращаясь в Хаббард-Пойнт, где и она и Джек впервые встретились с Эммой? Стиви может быть счастливой, думая о трех девчонках, но для Мэделин самые сильные воспоминания о Хаббард-Пойнте были те, где вместе была вся ее семья.
 Должно быть, очень трудно пытаться объяснить все это женщине, которая, как кажется, выходила замуж столь же просто, как другие меняют туфли. Возможно, Стиви и была величиной в своем мире, но Мэделин вряд ли могла надеяться, что Стиви может понять ее и через что она прошла. Она взглянула на свое лицо в зеркало заднего вида: такое может показаться в ночном кошмаре. Она прибавила в весе, к тому же начала пить немного больше, чем следовало, пытаясь забыть о вещах, о которых не может не вспоминать.
 Мэделин надеялась, что свободный образ жизни Стиви включает и склонность к выпивке. Она везла с собой две бутылки шампанского – Мумм Кордон Руж. Они поднимут бокалы в момент июльского полнолуния!
 Отрешение от всех чувств было возможным и единственным способом продолжать путь.
 У Тэры, тетки Пегги, был велосипед-тандем. После прогулки и ленча Пегги и Нелл тщательно его изучали. Мать Пегги присматривала за Нелл, когда ее отец ездил в Бостон по делам, и сейчас она тоже была здесь. Нелл наблюдала за двумя пожилыми женщинами, которые вели себя как девочки: уселись вдвоем на длинный синий велосипед и покатили по тихой улице, протянувшейся позади дамбы.
 – Одна из нас берет на себя управление, – рассказывала Тэра, – та, что впереди. Другая садится сзади и целиком отказывается от контроля.
 – Она-то и делает самое трудное, – сказала мать Пегги, сидя сзади и смеясь, – отказывается от контроля…
 – Что? – переспросила Пегги. – Вы обе вообще-то по-английски говорите?
 Нелл смотрела на них, и думала о своих матери и тете. Они жили так же, смеясь, играя, говоря о вещах, понятных только им. Взрослые женщины, а тайны как у девочек. Забавно, но, вместо того чтобы ощутить чувство потери, Нелл была спокойна и уверенна, глядя на них и слушая их болтовню. Она многое поняла, глядя на смеющихся и забавляющихся дам.
 Обе они были в одинаковых соломенных шляпках с маргаритками на лентах. На миссис Мак-Кейб была форменная футболка Блэк-холла и обрезанные шорты, а на Тэре – черная тенниска с желтой надписью «ФБР» поверх купального костюма. Тэра направила велосипед вниз посередине улицы, делая зигзаги, будто объезжая препятствия на пути. Мать Пегги подняла босые ноги с педалей и задрала их в воздух, крича: Уи-и-и-и-и!
 – Мам, ты ставишь меня в неудобное положение, – заметила Пегги.
 – Она не может с собой совладать, – ответила Тэра, останавливая широкий синий велосипед прямо перед девочками. – Это совершенно безнадежно.
 – Ты просто завидуешь мне, что у меня такой громкий голос, – возразила миссис Мак-Кейб.
 – Уи-и-и-и-и! – завопила Тэра, даже громче, несмотря на то, что они остановились. – Уи-и-и-и-и-и-и-и!
 – Боже мой, вы обе сошли с ума, – сказала Пегги, но при этом она смеялась.
 Нелл тоже попыталась засмеяться, но она вдруг вспомнила свою тетю, дразнившую маму за ее стремление к идеальному порядку: сияющий чистотой дом, нигде ни пылинки, все находится на своих местах, шторы будто только что из магазина. И еще кое-что напоминало ей о своем доме: сады и у Тэры, и у матери Пегги были такими красивыми и ухоженными.
 – Мы же не смущаем Нелл, правда, Нелл? – спросила миссис Мак-Кейб.
 – Нет, – покачала головой девочка.
 – Вот и хорошо. Теперь, – сказала Тэра, – кто хочет прокатиться?
 – Я бы прокатилась, – сказала Пегги.
 – Вместе с Нелл? Думаешь, это легко сидеть сзади, но я-то говорю тебе, что это не так. У тебя, правда, есть рукоятка, но ты не можешь управлять.
 – Нормально, – сказала Нелл.
 Тэра показала Пегги ручной тормоз и сделала ей поудобнее сиденье, опустив его, а миссис Мак-Кейб отрегулировала сиденье Нелл и помогла ей усесться. Ее руки были такими сильными и уверенными, и на несколько секунд Нелл вспомнила, что это значит – иметь мать.
 Девочки прокатились несколько раз взад и вперед по пути Тэры, потом поехали вдоль дамбы и променада, вокруг бассейна с лодками, вверх по дороге, граничащей с болотистым лугом. Они проследовали мимо магазина Фоули, пересекли старое кладбище, оставили позади коттедж Нелл, направляясь вверх к мысу. Казалось, Пегги читает мысли Нелл…
 Пегги почти остановилась, ведя велосипед вверх на маленький холм по тупиковой улице в сторону Стиви, Нелл жала на педали изо всех сил, чтобы помочь ей. Высокие деревья затеняли дорожное покрытие, и с моря долетал прохладный бриз. Пегги кивнула в левую сторону, сказав что-то о том, что этой ночью будет полная луна, что, может быть, они смогут проследить ее восход.
 Но Нелл смотрела направо: на дом Стиви. Он стоял в тени дубов и сосен, в их отсвете белая кровля казалась голубой. Она с удивлением подумала, что он выглядит так, как в те времена, когда сюда приходили ее мать и тетя Мэделин, и тогда он действительно был голубым.
 Она подумала о вороненке, размышляя, не научился ли он еще летать. Она размышляла также о Стиви, вспоминает ли та ее. Не удивлена ли она, что Нелл больше не приходит к ней в гости?
 Нелл догадывалась, что причина, по которой отец не хочет отпускать ее к Стиви, заключалась не в расписании ее занятий. Нелл совершила непоправимое – она выболтала секрет о том, что тетя Мэделин исчезла. Нелл знала, что отец был непреклонен относительно ее встреч с тетей, и он не хотел, чтобы Стиви обеспокоилась этим, и ей стало еще хуже.
 Эти мысли вызвали слезы на ее глазах. Если Пегги повернется, то Нелл скажет, что это от ветра, что ей в глаза попала пыль. Они подрулили к концу тупика, повернулись и поехали обратно.
 В момент поворота Нелл увидела, что там стоит знак: ПОЖАЛУЙСТА, УХОДИТЕ.
 Увидев его, она прикусила губы. Она-то не хотела уходить. Ей хотелось взобраться на холм, постучаться в дверь Стиви, пить из бокала имбирный эль с ломтиками персика и смотреть на картины Стиви и тети Аиды и разговаривать о матери и о тете Мэдди.
 В этот момент по улице медленно проехала машина бежевого цвета. Водитель, должно быть, высматривал адрес, потому что он не заметил велосипеда, Пегги пришлось свернуть в сторону от машины. Этот маневр вызвал у Нелл нервную дрожь.
 – Кажется, этот водитель из Род-Айленда свихнулся! – сказала Пегги.
 – Из Род-Айленда?
 – Ага. На нем табличка с правами – с парусной шлюпкой «Океанского штата».
 Нелл не ответила, думая о том, как странно, что машина из Род-Айленда едет по улице, где живет Стиви, прямо сейчас, когда она только что думала о своей тете. Тетя Мэделин и дядя Крис переехали в Род-Айленд, Провиденс. Нелл знала, потому что тетя по-прежнему присылала ей открытки. Она не отвечала на них, но тетя Мэдди все равно продолжала писать.
 Пегги тем временем повернула с холма вниз к берегу.
 – Приготовься! – крикнула она. – Как ты думаешь, мы справимся с этим холмом?
 – Надеюсь, что так.
 – Держись крепче!
 – Я держусь, – ответила Нелл.
 Они начали увеличивать скорость. Нелл полуобернулась через плечо, бросив последний взгляд на голубой в тени дом Стиви. Она попыталась разглядеть машину из Род-Айленда, но они двигались слишком быстро.
 «Если бы случилось чудо, – думала Нелл. – Если бы только мы смогли быть все вместе».
 Она держалась за ручки руля, которым нельзя было управлять, закрыв глаза, потому что Пегги рулила и ей, по сути, нечего было делать. Она ощущала ветер, развевавший ее волосы, и просила, просила о чуде.

 Глава 10

 Прошлой ночью Стиви совершала прогулку в темноте. Она босиком спустилась по улице к дому Джека. Стоя у живой изгороди из бирючины, она слушала сверчков и вдыхала соленый ветер. Над головой шуршали листья.
 Окна коттеджа были открыты. Стиви хотелось окликнуть Джека, попросить его открыть дверь, войти внутрь. Ей хотелось спросить, как прошел визит Нелл к доктору Гэлфорду. Перешагнув изгородь, она остановилась.
 Они сидели на диване. Золотистый свет настольной лампы освещал каштановые волосы Нелл, голова Джека была низко склонена к ней, и спокойные звуки его голоса доносились через открытое окно.
 – Полевая мышь бежала по поваленному дереву, пробираясь к дуплу, когда из темноты вылетела сова, выпустила когти…
 Стиви наблюдала, как Нелл угнездилась под его рукой и слушала, с каким выражением Джек читает ее книгу «Совиная ночь». Она видела, как приятно Нелл сидеть, прижавшись к отцу, и как Джек посматривает на нее сверху вниз, чтобы убедиться, что она не испугалась. Стиви почувствовала, что замерзает, стоя во дворе. Ей больше всего на свете хотелось войти в дом. За долгое время она не знала, чего бы ей так сильно хотелось. Но вместо этого она повернулась назад и пошла сквозь теплую ночь к своему дому.
 Сейчас Стиви наблюдала за развертыванием другого действия драмы, так же связанной с Нелл, – стоя у кухонного окна в ожидании приезда Мэделин, она видела велосипед-тандем, проехавший мимо. Теперь она увидела бежевый автомобиль, медленно двигавшийся по улице, велосипед в это время развернулся вокруг тупика и двинулся назад, и она разглядела на нем Нелл с подружкой, а потом, затаив дыхание, увидела, как из бежевого автомобиля выходит Мэделин.
 Ее сердце громко застучало, ей показалось, что Мэделин и Нелл сейчас увидят друг друга. Но этого не случилось, и Стиви не знала, испытывает ли она от этого радость или огорчение. Она распахнула дверь и ураганом понеслась вниз по холму.
 – Ты приехала! – воскликнула она, хватая подругу в объятия.
 – Я сама не верю! – бормотала Мэделин.
 Они обнимались, смотрели друг на друга и опять обнимались. Наконец Стиви схватила сумку Мэделин, и они пошли по лестнице, держась за руки.
 – Здесь ничего не изменилось, все точно такое же, – говорила Мэделин, осматриваясь. – Когда я проехала под железнодорожным мостом, мне казалось, что я вступаю в «Бригадун» или что-то вроде этого.
 – Место, забытое временем, – сказала Стиви.
 – Дома такие же маленькие и старомодные, сады вытянутые на манер ирландских деревень, дети на велосипеде едут прямо посередине улицы, как будто она им принадлежит, – совсем как это делали мы!
 У Стиви перехватило дыхание, но Мэделин больше ничего не сказала о велосипедистках. Они вошли в дом, и Мэделин пошла рассматривать комнаты, восхищенно восклицая:
 – О, боже мой! Здесь все то же самое! Я даже помню, как твой отец сидел за этим заграничным столом. – Она смотрела на стол красного дерева с замочками, стоящий в углу гостиной. – Мы всегда вели себя тихо, когда он работал… и я помню, все думала, как хорошо, если отец занимается сочинением стихов! Он был таким спокойным и надежным…
 – Я чувствовала то же самое, – улыбнулась Стиви.
 – И еще я не понимала, почему с таким великолепным пейзажем, – Мэделин взглянула на окна, раскрывающие вид на скалистые склоны, берег и сапфирово-синюю бухту за ним, – он поставил свой стол лицом к стене. А когда я спросила его об этом, он сказал: «Потому что стихи нуждаются в другом виде ощущений, когда смотреть нужно внутрь».
 – Я помню.
 – Это относится и к тебе? – спросила Мэделин. – Ты так замечательно пишешь, Стиви! Я всегда гордилась, видя твои книги. Тебе гоже необходим взгляд внутрь?
 – Напротив! – рассмеялась Стиви. – Пошли наверх. Я покажу тебе твою комнату и свою студию.
 Они поднялись. Стиви отвела Мэделин гостевую комнату, где спала еще ее бабушка. Она была обращена на восток, а поскольку дом был расположен на выступе скалы над проливом, синяя вода просвечивала сквозь деревья и с этой стороны дома. Потом они вошли в комнату Стиви.
 – Это восхитительно! – произнесла Мэделин, оглядывая спальню-студию.
 Она располагалась по всей ширине дома, с широким панно окна, выходившего на побережье. Дом стоял высоко, на выступе, словно гнездо, и отсюда открывался великолепный вид на запад, на ту сторону пролива. На стене висела большая картина, очень современная и впечатляющая. В клетке на жердочке сидела черная птица. На внутренней стене висели книжные полки.
 – Мне кажется, что, когда мы были меньше, эта комната не была такой большой.
 – Она и не была, – сказала Стиви. – После смерти отца я немного переделала дом, сломала стену и сделала одну длинную комнату из двух.
 – Здесь ты рисуешь… – произнесла Мэделин, стоя перед мольбертом Стиви и глядя на картину.
 – Да, – сказала Стиви. – Можно сказать, я прямо из постели попадаю на работу. Я считаю… я думаю, для вдохновения я использую свои сны.
 Она покраснела. Глядя, как Мэделин смотрит на картину, где изображена пара красногорлых колибри, пьющих нектар из красных цветков, Стиви размышляла, что подумала бы ее подруга, если бы знала, что ее теперешние сны были полны Джеком?
 – Это прелестно, – сказала Мэделин. – Это для твоей следующей книги?
 – Да, для нее, – ответила Стиви.
 Она вглядывалась в свою собственную работу: искрящиеся зеленые птички, бывшие для нее символом надежды и настойчивости. Она думала о том, как изменилось начало того рассказа, который она задумала в начале лета. Сначала предполагалось, что это будет история о длинном путешествии двух птиц из Новой Англии в Коста-Рику; теперь же она была об одном лете в жизни пары птиц, загнездившихся и воспитывавших птенцов, – навеянная снами Стиви и встречей с Нелл. Но общим в обеих историях было цветение красного подоконника, привлекавшего и кормившего птиц.
 – Я чувствую, мне выпала честь видеть все это в развитии, – сказала Мэделин. – Подумать только, что моя подруга детства превратится в такого замечательного художника!
 – Как мило, что ты мне это говоришь! – сказала Стиви, улыбаясь.
 – Каждый в Хаббард-Пойнте должен гордиться тобой.
 – Местные дети считают меня ведьмой.
 – Ты шутишь!
 – Для этого молодого поколения я стала местной эксцентричной фигурой – вроде старой Гекаты. Помнишь ее?
 – Да, конечно. Она по-прежнему здесь? И миссис Лайтфут, и миссис Мейхью – они и сейчас в своих коттеджах? А твоя тетя, которая жила в причудливом замке? О, а те чудесные ребята, которых мы все любили? Я хочу все-все знать о каждом. Это действительно то, ради чего мы возвращались сюда, – берег и мальчики.
 – Пойдем на воздух, будем пить чай со льдом, и я предоставлю тебе полную информацию обо всем, – сказала Стиви.
 Она спустилась по лестнице впереди Мэделин, чувствуя себя немного виноватой. У нее ведь были тайные соображения, о которых подруга ничего не знала. Глядя на Мэделин, которая казалась такой ранимой, она испытывала тайную муку. На Мэделин был свободный черный жакет, продуманная одежда, скрывающая то, что она заметно пополнела. Под глазами наметились синие круги – она не догадывалась о том, что Стиви знала их причину.
 Стиви открыла боковую дверь, усадила Мэделин в кресло из тикового дерева под белым навесом и пошла в кухню, чтобы собрать на стол. Потом она вернулась на террасу. Мэделин прижала палец к губам, показывая на вьющийся посконник. Живущие там колибри – четыре из них – порхали туда-сюда вокруг трубчатых цветков.
 Стиви поставила чай со льдом, сахарницу, и теперь подруги молча сидели, наблюдая за мелькающими птицами. Зеленые перышки в солнечном свете отливали радугой, крылышки было невозможно разглядеть. Только когда они улетели, Мэделин заговорила.
 – Эмме они бы понравились, – сказала она.
 Стиви сжала стакан, думая, что сказать.
 – Она умерла, – продолжала Мэделин. – Погибла в автомобильной аварии, год назад.
 – Мне так жаль, – произнесла Стиви. Если Мэделин и удивилась, что это не было новостью для Стиви, то она не показала этого.
 – Она была замужем за моим братом Джеком. Знаешь, они встретились именно здесь, на побережье, – Мэделин пристально поглядела на подножие холма.
 – Да, – произнесла Стиви, пытаясь перевести дух, представляя себе, как Джек и Нелл сидели вдвоем на диване прошлой ночью.
 – Они познакомились здесь, на променаде, – сказала Мэделин.
 Она указала на голубой павильон, который был построен на променаде, чтобы укрываться во время дождя. – Они закончили учебу – она свой колледж, он – магистратуру. Джек поступил на работу в Массачусетский технологический институт, стал инженером. Эмма поступила в Уэллсли. Когда она его закончила, они поженились и переехали в Атланту. Она по-настоящему никогда не работала, но она стала великолепным волонтером. Если нужно было что-то сделать, но не было денег, Эмма всегда помогала тем, кто к ней обращался.
 – Правда? – спросила Стиви, пытаясь представить себе Эмму в этой роли.
 – Я даже поддразнила ее, сказав, что она восстанавливает социальную справедливость, чтобы успокоить совесть из-за той женщины с магазинной тележкой из Нью-Лондона… но она перевела разговор на то, что было бы неплохо добыть денег.
 – Это не особенно удивляет меня, – сказала Стиви, возвращаясь мыслями в прошлое. – Я помню, когда в тот день она достала деньги в первом же попавшемся месте – все, что у нее было, это улыбка для этих молодых курсантов. Она подошла ко мне, протянула две десятки… с чертовщинкой в улыбке. Она сказала, что это «совсем просто, я часто так делаю», и мы так смеялись.
 Обе улыбнулись, думая об улыбке Эммы и способе, которым она заставила ребят сделать то, чего она хотела.
 – Я потеряла следы вас обеих, – сказала Стиви. – Мы были неразлучными в те летние дни, и я не могла себе представить, что мы можем не остаться такими навсегда. Но жизнь бывает такой сумасшедшей…
 – Мы следили за тобой, – перебила ее Мэделин. – Ты была нашей знаменитой подругой. Я помню, когда Дисней делал фильм по твоей книге про дроздов во фруктовом саду…
 – Я думала, что это будет здесь, в Коннектикуте, но они снимали фильм на острове Бэйнбридж, в штате Вашингтон.
 – Мы смотрели его, надеясь увидеть тебя.
 – Это было бы нелегко, – засмеялась Стиви. – Я изображала пасечника, и у меня на лице была сетка. Если вы в этот миг моргнули, то, уж конечно, меня не видели. Вы ходили в кино с Эммой?
 – Не с Эммой, – ответила Мэделин, и что-то в том, как она это сказала, насторожило Стиви. – С Крисом, моим мужем.
 – Хотелось бы, чтобы Эмма сейчас была здесь, – сказала Стиви.
 Мэделин кивнула:
 – Я ощущаю ее потерю каждый день. Когда я ехала из Провиденса сюда, мне казалось невероятным, что ее нет рядом со мной. Две из нас… это неестественно. Нас всегда было три.
 – Там, внизу, – сказала Стиви, глядя вниз на пляж. Казалось, что на миллион миль кругом – счастливые люди, семьи с детьми, парочки на полотенцах, положенных рядом, одеяла и зонтики, покрывающие песок. Стиви посмотрела на бледную кожу Мэделин, сравнила ее с собственной, и подумала, каким разным стал пляж для двух девочек, которые когда-то практически жили на нем.
 – Эмма вела бы себя совсем иначе, – сказала Мэделин. – Не сидела бы в платье. Она была бы уже в купальнике и мазала бы наши плечи кремом для загара.
 – Может быть, мы последуем ее примеру?..
 – Ни в коем случае, – сказала Мэделин. – Мне так хорошо, сидя на твоей террасе, наблюдать за всеми этими тощими людьми и забавляться этим.
 – Вызов калориям, – сказала Стиви.
 – Тебе бы говорить. Ну, давай-ка займемся делом. Здесь слишком много солнца. Ну, немного переместимся. Я привезла шампанское и сунула его в холодильник. Давай выбьем пробку и поднимем тост за старые добрые дни.
 Стиви двинулась на кухню и вынула одну из двух бутылок Мэделин из холодильника. Для себя она приготовила стакан имбирного эля, достала бокал для шампанского из стенного шкафа и вернулась на террасу.
 – Это был подарок на мою вторую свадьбу. И я использую его впервые, – сказала Стиви, ставя бокал на стол. – Свадьба была здесь, на этой самой террасе. Ты сидишь на том самом месте, где сидела я.
 – Ты праздновала свадьбу в доме своего детства – как романтично!
 – Это был единственный способ, каким можно было это сделать, – сказала Стиви мрачно.
 Она содрала с бутылки фольгу, отвинтила проволочный колпачок и мастерски открыла бутылку без выстрела, но с мягким шипением, так, как научил ее Лайнус.
 – Что такое? Ты ко мне не присоединишься? – спросила Мэделин.
 – Я присоединяюсь к тебе, – ответила Стиви. – Просто за прошедшую жизнь я уже выпила всю свою долю шампанского. Имбирный эль на меня лучше действует.
 – Ну, это не смешно, – проговорила Мэделин, нахмурившись. Но все же подняла свой бокал. – За тебя, за Эмму, за всех нас!
 – За пляжных девочек! – сказала Стиви. Она отпила свой напиток, Мэделин – половину своего одним глотком. Стиви знала этот стиль питья, она почти ощутила момент, когда Мэделин почувствовала облегчение.
 – Пляжные девочки, – сказала Мэделин, испытывая удовольствие от этой фразы. – Помнишь, это было как женский клуб. Для нас троих.
 – «Пляжные девочки сегодня, пляжные девочки завтра, пляжные девочки до конца дней», – улыбнулась Стиви. Она смотрела вниз. Песок был такой белый, а пролив такой синий, как будто тихая бухта между мысами была зеркалом, в котором отражается небо. Она увидела, что Мэделин снова наполнила свой бокал.
 – Пьем за… – начала Мэделин, потом остановилась. Она пристально вглядывалась вдаль, будто искала там подходящий тост. – Пьем за… за что?
 У Стиви зазвенело в ушах, хотя она сидела совершенно неподвижно, следующий тост был готов сорваться с языка. «Не время, – сказала она себе. – Ты должна подождать». Она собралась с силами и сдержалась. И Мэделин произнесла следующий тост сама:
 – За то, чтобы снова быть вместе!
 – Снова вместе, – пробормотала Стиви.
 Они сдвинули бокалы. Мэделин с удовольствием выпила свой напиток и даже не заметила, что взгляд Стиви был обращен к подножию холма, на коттедж позади дамбы, у края серебристо-зеленого приморского марша. Возле дома был цветущий сад, а на середине улицы стояли две женщины в соломенных шляпах – Бэй Мак-Кейб и Тэра О'Тул, приветствуя двух девочек на велосипеде-тандеме.
 В Бостоне, в своем офисе Стракчер-Ассошиэйтед, расположенном на тридцатом этаже, сидел Джек, просматривая планы земель под аэропорт Логан на той стороне искрящейся синей гавани. Вошла Франческа, закрыв за собой дверь. Она выглядела очень элегантно в своем прекрасно сшитом костюме от Прада и черных туфлях на высоких каблуках. Ее загорелая кожа сияла после двух уик-эндов, проведенных у друзей в Нантакете. Она склонилась над его столом.
 – Здравствуй, странник, – сказала она.
 – Привет, Франческа.
 – Посмотри. Я послала тебе открытку из Сиасконсета и мое крайне соблазнительное – если так можно говорить о себе – фото на борту стофутовой яхты бой-френда моей подруги и приглашение для тебя и Нелл, надеясь, что ты приедешь посмотреть на меня, а ты меня проигнорировал.
 – Я не игнорировал тебя…
 – Все лето ты стараешься не попадаться мне на глаза. Ты приехал из Атланты в Бостон месяц назад и с июня успеваешь здесь только побриться. Босс обратил внимание, что ты почти не бываешь в офисе, – сказала Франческа. – Я думаю, не вычислил ли он тебя.
 – Что вычислил?
 – Что ты бросил фирму.
 Джек смотрел на светокопии, лежавшие на его столе. Это был самый последний его проект, новый автомобильный мост в Нью-Гемпшире. Франческа работала над этим проектом вместе с ним. Он вспомнил, как удивился, когда она вдруг поцеловала его на строительной площадке, это было их первое посещение Нью-Гемпшира с начала стройки. Теперь ему стало неловко. Не потому, что он забросил фирму и ее, а потому, что все это время даже не вспоминал об этом.
 – Что ты услышала?
 – Я не слышала – я видела. Видела, что тебя никогда нет вблизи. Видела, как босс отдает самые большие проекты Тейлору. Что я провожу в одиночестве каждый уик-энд. Когда-то я думала, что этим летом у нас будет много развлечений.
 – Это не имеет отношения к тебе, Франческа, – сказал он.
 Сейчас перед его глазами лежал пакет из книжного магазина в Фэнл-холле. Там были две книги, которые он купил для Нелл, – Стиви Мур: «Малиновка и северный ветер» и «Остров чаек». Ему казалось, что вряд ли может быть что-то лучше, чем «Совиная ночь», но он хотел купить все. Он поднял глаза от пакета.
 – Нет? Ну ладно, но мне кажется, что имеет. Я говорила с Айвеном Романовом, и он спрашивал, приедем ли мы с тобой в Инвернесс. Ты даже не мог сам мне рассказать!
 Джек посмотрел на нее. У него не было ни извинений, ни оправданий. Она была красивой женщиной, отличным инженером, надежным товарищем по работе. Он привык находиться за ее спиной, она работала с клиентами их компании.
 – Сожалею, что ты считаешь, будто я тебя подставил.
 – Подставил меня? Извини, но ты идиот. Я не искала работу – я знала, что Айвен собирается начать охоту за специалистами, – он обещал поддержать меня и одновременно предлагал то же самое тебе. Я сразу почувствовала себя обманутой. Мы ведь друзья, Джек. Мне казалось, что мы можем стать даже больше чем друзьями.
 – Мне жаль. – Джек не решался взять ее руку, потому что раньше ему тоже казалось, что они смогут стать больше чем друзьями.
 Когда же он понял, что это чувство изменилось? Он знал – когда Нелл нашла ее…
 – Объясни, что это было? – спросила она. – Попытка завязать роман, потому что мы вместе работаем? Я слишком давила на тебя?
 – Ты была замечательной и осталась такой же, – сказал он. – Я же говорю – дело не в тебе.
 – Тогда в чем?
 – В нас – во мне и Нелл. Такое чувство, что мы находимся в зоне урагана. Страшная буря разрушила наш дом и все вокруг нас. Ничто не спаслось или стало совершенно не тем. С моей стороны нечестно звать кого-то за собой в эту бурю.
 Она широко раскрыла глаза:
 – Прекрасная метафора.
 – Это самое лучшее, что я могу сделать.
 – Твой ребенок так травмирован, что ты не можешь ни с кем встречаться, и потому ты снимаешь ее с насиженного места, перевозишь из Америки в Шотландию? В этом есть смысл?
 Джек подумал о Стиви и о том, что она говорила о «географичности». Его взгляд опять задержался на пакете.
 – Мои родители были в разводе, – продолжала Франческа. – Нелл уже большая девочка. Она свыкнется с мыслью, что ты с кем-то встречаешься. Правда, свыкнется. Ты не можешь охранять…
 Джек похолодел. Он не слышал слова Франчески. Он видел Эмму на больничной кровати, Мэделин – на другой, видел зияющую пропасть, образовавшуюся в их с Нелл жизни.
 – В разводе? – повторил он. – Но родители Нелл не в разводе. Ее мать умерла. Ее убили, внезапно, в один прекрасный день, в Джорджии, по пути с моря, когда она возвращалась домой вместе с моей сестрой.
 – Я не настолько бесчувственна, Джек. Я понимаю, о чем ты говоришь. Но я считаю, что ты не прав. Если отец начинает смотреть на другую женщину – это то же самое, поскольку это кажется девочке. И это вызывает у нее неприятие, не важно почему.
 Джек упрямо покачал головой. Он знал, что скоро наступит расплата, и она будет больше, чем он того заслуживает.
 – Нет, ты не поняла, – возразил он. – Нелл столкнулась с этим впервые. И в такое ужасное время. У нее возникли дополнительные трудности из-за нас. Она не готова к тому, чтобы я смотрел на других. На тебя. Мне очень жаль, Франческа.
 Она протянула было руку к двери, но посмотрела на Джека.
 – Ты должен был понимать… – начала она.
 Много возражений проносилось в его голове, но он стоял молча, разрешая ей высказаться последней. Он почувствовал облегчение, когда она вышла и закрыла за собой дверь.
 Он опять опустился в кресло. Оглядевшись вокруг, он понял, что это место никогда по-настоящему не привлекало его. Он приехал в Бостон, надеясь сбежать от горя и одиночества в Атланте. Франческа пыталась стать ему хорошей подругой, но этого было недостаточно. Он открыл ящик стола, достал оттуда паспорта – свой и Нелл.
 Как она отнесется к Шотландии? Неожиданно он перестал понимать, о чем он вообще думал, строя этот план. Он представил себя на кухне у Стиви, беседующим о докторе Гэлфорде. С тех пор у Нелл было два сеанса. Она стала засыпать немного легче. Найдут ли они нового доктора в Инвернессе? И кто внушил Джеку, что Нелл будет легче пережить свою утрату, если он все перевернет вверх ногами?
 Сначала Шотландия казалась ему подходящим местом, куда можно привезти девочку. Их родители путешествовали по Шотландии с ним и с Мэделин, когда они были маленькими. Он вспомнил, что они купили Мэдди клетчатый шотландский килт. Приглушенно-красные и зеленые клетки, а спереди серебристый цветок чертополоха.
 Они поднимались в горы на северо-востоке, осматривали древности, обошли по горам берег моря, переправились на остров Харрис, чтобы купить там настоящий твид. Вернувшись, остановились в отеле, который стоял на берегу узкого морского залива. Отец нанял проводника, который организовал им рыбалку и научил их ловить удочкой форель в горной реке. Он помнил густой туман, зеленые холмы, быструю реку, петляющую на своем пути к заливу.
 – Я ничего не поймала. У меня никогда не ловится, – жаловалась Мэдди.
 – Будь терпеливой, – советовал отец.
 Мэдди поймала взгляд брата, а он в ответ состроил ей рожу и подергал плечами.
 – Джек, если ты поймаешь рыбу, я тебя убью, – обиделась она.
 – Ты поймаешь раньше меня, – сказал он. – Спорим?
 – А здесь живет Лох-Несское чудище? – спрашивала Мэдди, таща Джека за руку.
 Ей было десять тогда, а ему четырнадцать, и он хотел поскорее вернуться в Хартфорд к друзьям.
 – Нет, – отвечал он ей, забавляясь. – Здесь живет чудище еще страшнее. Речная Тварь.
 – Что это такое?
 – Поверь мне, Мэдди, тебе его не стоит видеть.
 – Нет, я хочу! Я хочу его увидеть!
 Их отец и проводник Мардок рыбачили серьезно, пока Джек и Мэдди держали свои удочки и болтали. Джек описывал Речную Тварь: она такая длинная и скользкая, как змея, она совсем белая и живет на дне реки в самой глубокой пещере. Она предпочитает есть форель, так что, если рыба поймана на крючок, Речная Тварь устремляется прямо за ней, выскакивает из воды и хватает рыбу, а заодно и рыбака.
 – Поняла? – сказал Джек. – Так что нам очень повезло, что мы ничего не поймали.
 Мэделин доверчиво смеялась в ответ, зная, что брат старается развеселить ее, чтобы ей было хорошо. Теперь, держа в руках паспорта, Джек надеялся, что сможет сделать то же самое для Нелл.
 Он надеялся, что там, в Шотландии, он сумеет прогнать ее горе и тревоги прочь. Разве можно было забыть, какой счастливой была Мэдди во время этого путешествия! Ей нравились вереск, волынка, даже потоки чистой торфяной воды, текущей с болот. Если Шотландия смогла так много дать его маленькой сестре, может быть, она создаст ту же магию и для Нелл. Пусть так и будет.
 Он свернул свои светокопии, положил их в тубус. Потом сложил в портфель документы, необходимые для поездки, книги Стиви и покинул офис. Он надеялся, что не встретит по пути Франческу, так и вышло. Попрощавшись со служащим в приемной, он вошел в лифт и спустился вниз к машине. Нелл была в безопасности на побережье со своей подругой Пегги и ее семьей. Он знал, что она с нетерпением дожидается его возвращения – она не любила, когда он уезжал надолго.
 Больше всего его радовало, что он сможет прочитать ей новые книги Стиви Мур. Ему действительно нравилась «Совиная ночь», но он уже не мог заставить себя еще раз читать книгу про императорских пингвинов. Книга напоминала ему разговор со Стиви у нее на кухне. Когда он должен был держать себя в руках…
 Он читал Нелл эту пингвинью книгу снова и снова, ночами, перед тем как наступали те предрассветные часы, когда он спускался на берег и смотрел, как купается Стиви.
 Он тосковал по этим утренним часам в большей степени, чем мог предположить. Память хранила ее силуэт на фоне восходящего солнца, и по коже пробегали мурашки, даже теперь. Ожидание того, как она нырнет в темную воду, вынырнет на поверхность, проплывет весь путь до скалы. Почему он не мог последовать за ней – поплыть ей навстречу?
 Она видела его там, однако не дала это понять, когда он зашел в ее дом. Что она чувствовала? Если ее это расстроило или оскорбило, почему она не дала ему это понять?
 Воспоминания были похожи на тайный порок – нечто, что надо скрывать, но Джек не мог скрывать от себя, что тосковал по тем предрассветным часам, когда он следил за Стиви. Он чувствовал это всей кожей, всеми ребрами, каждым дюймом своего тела. Он убеждал себя, что не может надеяться на роман – он и Нелл еще совсем не готовы к этому. То, что Нелл полюбила ее, ничего не означает. То, что Стиви понимает, что такое потеря матери, действительно много значит, как и то, что она уговорила его для пользы Нелл продолжать сеансы с доктором Гэлфордом. Она поддержала его в такое трудное время, но это ничего не значит.
 Или значит?
 Нет, именно страсть надежнее, чем любое другое чувство, могла бы привести к реальным любовным отношениям. А то, что он испытывал к Стиви, была настоящая страсть.
 Это было не менее важным, чем то, что его дочь полюбила ее.
 Если бы Стиви не была так настойчива относительно Мэделин – конкретно что касается ее приглашения в Хаббард-Пойнт. У Джека помутилось в голове при мысли о том, что это может случиться. Он всеми силами хо тел бы избежать этого. Этот вопрос был навсегда закрыт для Джека. Конечно же, он привык, что у него есть сестра. Маленькая девочка, которую он так оберегал – в Шотландии, в школе в Хартфорде, играющей в теннис на берегу, – исчезла.
 Нелл не смогла бы понять, почему он не может видеть Мэделин или говорить о ней, и Джек молил всех богов, чтобы она никогда этого и не поняла. Если даже когда-нибудь такой момент наступит, она сама будет благодарна за то, что он держал ее в неведении.
 Он сел в машину, двинулся в транспортном потоке Бостона в сторону длинного пути на побережье.
 Необъяснимость страстного желания, рисовавшего в его воображении Стиви, выходящую из воды, серебристые капли, стекающие с ее бедер, ее гибкое тело – все это было причиной того, что он ничего не мог с собой поделать.

 Глава 11

 Первая бутылка шампанского закончилась так хорошо, что Мэделин с трудом дожидалась, когда можно открыть вторую. Это было не слишком весело – пить в одиночку, особенно когда Стиви сосала свой имбирный эль. Мэделин решила не обращать на это внимание.
 – Расскажи мне о себе, – сказала Мэделин. – Ты живешь здесь круглый год?
 – Нет, – ответила Стиви. – Зимой я уезжаю в Нью-Йорк, а сюда приезжаю в конце мая.
 – Я догадываюсь, как это прекрасно быть художником – свобода. Я-то работаю в строительной конторе Брауна из-за денег.
 – Провиденс – большой город. Я кончала там школу, школу дизайна Род-Айленда, Там я познакомилась со своим первым мужем.
 Мэделин не хотела расспрашивать Стиви о ее мужьях, но была рада, что она заговорила сама. Она тянула свое шампанское.
 – Кевин был такой яркий и талантливый, – продолжала Стиви. – Мы полюбили друг друга в первую же неделю на первом курсе. У него был такой природный талант… никто не мог давать очертания, как он. Так просто и строго… он отбрасывал все ненужное. Школа была прогрессивная, авангардная…
 – Выпускники преподносят сюрпризы, – сказала Мэделин.
 – Да, – кивнула Стиви. – Это было дико и удивительно. Но Кевин делал свои работы почти в классическом стиле. Он любил рисовать фигуры; он работал углем на бумаге. Его лучшие работы напоминали Пикассо. Не кубизм, но очертания…
 – И вы поженились?
 – Да. Хотя мы и были еще в колледже. Мы сбежали…
 – Я помню, ты писала нам про это. Думаю, это было последнее письмо, что я получила от тебя.
 Стиви вздохнула:
 – Вообще-то, это верно. Я была в поисках…
 – Поисках чего?
 – Мастерства и любви.
 Мэделин засмеялась:
 – Я думала, ты нашла и то и другое.
 – Я была рождена и с тем, и с другим, – Стиви покачала головой. – Думаю, что с большинством людей это так. Но потом мы растрачиваем то, что нам дано. Мои родители так любили меня. Я была не то чтобы избалованной, но, полагаю, аффектированной. У меня были такие большие ожидания. Думалось, что жизнь может быть всегда и будет всегда. Даже после смерти матери мой отец был…
 – Всем для тебя, я помню.
 – Да, был. Он так любил меня. Всегда я у него была на первом месте, он давал мне почувствовать, что я могу делать все, что мне угодно. Он вдохновлял меня на то, чтобы я стала действительно независимой, верила в себя, но всегда сомневалась. Он говорил мне: «Стиви, художники смотрят на то, что есть, что они могут видеть, и они рисуют это. Поэты никогда не полагаются на внешнее. Они учатся смотреть внутрь и верят в то, что им сразу не видно».
 – То, что им не видно… – повторила Мэделин.
 – Я смотрела на Кевина и видела красивого, блестящего художника. И только много позже, когда мы уже были женаты, я посмотрела внутрь… Я увидела неуверенного человека, завидующего всем. Он был так ожесточен. Однажды один из наших однокурсников устроил выставку, и Кевин назвал его предателем, работающим на продажу. Он возненавидел его. А потом я начала работать над детскими книгами…
 – И имела большой успех, – добавила Мэделин.
 – И с этого началась его ненависть и ко мне. Это было так тяжело – жить с этим, – сказала Стиви, глядя вниз на море напряженным взглядом. – Я тогда подобрала Тилли – она была котенком, родившимся у нью-йоркской уличной кошки позади нашего дома. Она стала радостью для меня – муж был таким отчужденным, он едва говорил со мной. Мы уже никогда не спали вместе. Но у меня появилась Тилли.
 – Любовь, которая не ставит условий.
 – Да. Именно это. Я часто думала над словами отца… Я все еще не смотрела внутрь – глубже внешнего. Я помнила, какой счастливой сделала меня любовь, когда я была юной, и я понимала, что любить только кошку недостаточно, хотя я была безумно рада, найдя ее. И вот я пошла на лекцию в Вудхолл и там встретила Лайнуса.
 – Лайнуса?
 – Моего второго мужа. Я ушла от Кевина к нему. К тому времени Кевин совсем спился. Я даже не уверена, что он это заметил.
 Мэделин глотнула своего шампанского. Спился – это ее не касается. Она отпила еще.
 – Лайнус орнитолог. Он англичанин, такой яркий и интересный. У него есть сын от первого брака – я любила его, став его мачехой. Я действительно думала, что нашла то, что мне нужно. Он исследовал разные виды птиц в Англии и за ее пределами, знал всех инспекторов – каким-то образом нам удалось избежать карантина, необходимого для домашних животных. Он сказал мне, чтобы я не волновалась из-за Тилли, что инспектора пропустят нас. Так и вышло.
 – Достаточный повод, чтобы полюбить мужчину!
 – Совершенно верно, – засмеялась Стиви. – Мы жили в Оксфорде, в каменном доме недалеко от средневековой церкви Его сын жил в Лондоне, но приезжал к нам на уик-энды и выходные. Мои картины лились рекой – это было то время, когда я продала права на съемку «Малиновки»… Я хотела ребенка…
 – Ты? – спросила Мэделин. – Я тоже хотела…
 – Но не родила?
 – Нет. – Мэделин покачала головой, – Я не могла забеременеть. Мы несколько лет пытались, и даже два раза из пробирки. Но ничего не получилось. Но ничего, у меня есть… – Она умолкла, не в силах сказать «Нелл». Стиви ждала, когда она закончит свою мысль, но Мэделин пожала плечами и улыбнулась: – У меня был Крис.
 – А я забеременела, – сказала Стиви.
 Ее голос был спокойным, но щеки вспыхнули.
 – У тебя есть ребенок?
 – Нет. У меня был выкидыш.
 – О, Стиви! Я так тебе сочувствую.
 Стиви закрыла глаза:
 – Я никогда не думала, что это может быть так ужасно. До этого, когда я слышала о женщинах, с которыми это случалось, я думала: «Они могут попробовать опять» или «Это же еще не настоящий ребенок». Но все оказалось не так. Это был настоящий ребенок.
 – На каком сроке это случилось?
 – Три месяца. Я сказала моему отцу и тете. Это была девочка.
 – Девочка… (как Нелл). Что же случилось?
 – Я была страшно расстроена. Я хотела дать имя, похоронить. Лайнус отказался. Он считал, что это просто смехотворно. У него было к этому научное, медицинское отношение. Он говорил об «этом» как о болезни, возможно, не понимая, что «это» – продолжение его жизни, и он начал объяснять мне что-то о Дарвине, естественном отборе и выживании сильнейших. Я говорила ему, что она достойна большего, чем все это. Я назвала ее Кларой, как мою маму. Я устроила ей настоящие похороны. А потом я ушла от Лайнуса.
 – Как грустно, – сказала Мэделин. – Грустно, что он не смог понять, как тебе это необходимо.
 – Это было так, – сказала Стиви.
 Они сидели молча несколько минут. Мэделин думала о том, как это больно – потерять девочку. Она думала о Нелл и знала, что Стиви думает о Кларе. Внезапно Стиви усмехнулась.
 – О чем ты?
 – Вспомнила, как Эмма постоянно дразнила меня – говорила, что я вечно нуждаюсь в привязанностях. Она была права. Я была уверена, что мне необходим человек, с которым у меня всегда будет все в порядке. Я смотрела на Кевина, на Лайнуса – и видела в них то, что мне хотелось. Я выходила за них замуж, надеясь – и нуждаясь в этом, – что они дадут мне то, на что они на самом деле были не способны. Прекрасно соединиться с тем, кто был бы реальной родственной душой, любил детей… надежный друг, понимаешь?
 – О, очень хорошо понимаю.
 – Я вернулась в Нью-Йорк на грузовом корабле. Мы с Тилли были в отдельной каюте. Мы вышли из Саутгемптона. К тому времени, когда мы дошли до Азорских островов…
 – Ты выпрыгнула с корабля?
 – Нет. Влюбилась в капитана.
 Мэделин засмеялась, за ней Стиви.
 – Это было длинное путешествие. Грузовое судно не похоже на круизный лайнер. Оно не идет прямо от одного порта до следующего. Оно ходит от одного порта в другой, пока не совершит большой круг, половину кругосветного путешествия. Месяцы прошли. Я подписала контракт, желая посмотреть на море, подумать и разобраться в ситуации.
 – Может, времени на море было слишком мало?
 – Да. И слишком много крепких напитков. Это был шведский корабль, и там было очень много лосося – жареного, копченого, консервированного – и лососевой икры… все с большим количеством спиртного. Шампанское тоже подавали, в первое время, когда мы уходили из портов, а портов было много.
 – Так из-за этого ты бросила пить?
 – Да, но это произошло далеко не сразу, – сказала Стиви. – Я была на море, мы шли под парами на Азоры, Тенериф, Кейптаун, Рио, Майами с большими прогонами между ними, и у меня было много времени, чтобы подумать. Я была дважды разведенной, я падала в цене в свои тридцать семь…
 – Ты хотела ребенка.
 – Да.
 – Итак, ты вышла замуж за капитана?
 – В итоге он не мог сам совершить обряд над собой, – сказала Стиви и засмеялась. – Пришлось это сделать первому помощнику.
 – Как изобретательно!
 – Да, вроде того. По счастью, это не имело законной силы. К тому времени, как мы вошли в доки Манхеттена, я поняла, что попала в беду, и в серьезную. Мой отец встретил корабль, он нашел мне юриста, который добился для меня аннулирования брака – если это можно было назвать законным браком.
 – Что сделал капитан?
 Стиви посмотрела вниз на берег:
 – Он разозлился. Но за то короткое время, что я провела с ним, после нашего «Согласны», я увидела, что он зол всегда. Должно быть, по пьянке я приняла его злость за страсть. Я поняла, каков он на самом деле, когда он пнул ногой Тилли.
 – Он ударил твою кошку?
 – Пытался. Но я бросилась ее защищать, и тогда он вместо нее ударил меня в челюсть.
 – Ублюдок.
 Стиви кивнула и вздохнула. Мэделин потянулась к ее руке и сжала ее. Так они сидели несколько минут, и Мэделин думала, насколько она признательна Крису за их жизнь. Позади террасы летали чайки, плавая в восходящих потоках воздуха с пляжа. Обе женщины тихо смотрели на их полет, во время которого птицы даже не взмахивали крыльями. Тилли сидела перед дверью-ширмой, следя за ними сверкающими глазами.
 – Это последний раз.
 – Последний раз что?
 – Что я вышла замуж.
 – Ты не можешь так говорить. Может ведь неожиданно встретиться кто-то удивительный. Кто-то вроде Криса.
 – Расскажи мне о нем.
 – Ну, он живой, с юмором, хороший друг… у него собственное страховое агентство, и у него там все в порядке. Он действительно заботится о клиентах – понимает все их жизненные перипетии. Вступление в брак, строительство дома, дети, забота о больных родителях, смерть… Его по-настоящему все это затрагивает.
 – Как вы познакомились?
 – Джек страховался в его агентстве. Давно, еще когда они только начинали жить с Эммой. Он им очень понравился, и они нас познакомили.
 – Это хороший способ – знакомиться через людей, которые тебя знают и любят.
 – Да, – сказала Мэделин. – Это так.
 Она спокойно сидела, поражаясь тому, как комфортабельно она себя чувствует, окунувшись в старую дружбу. Со Стиви всегда было легко разговаривать. Она вспомнила, как иногда Эмма была занята со своей матерью или у нее были какие-то задания, и Мэделин наслаждалась случаем побыть со Стиви.
 – О чем ты думаешь?
 – Об Эмме, – ответила Мэделин.
 – Как будто она здесь, – произнесла Стиви. – Я чувствую ее присутствие.
 – Я только что ее вспоминала, – сказала Мэдди, ее голос задрожал. – Как она умела все устраивать. Когда она чего-то хотела, всегда это получала.
 – Она умела отстаивать свои права, – сказала Стиви. У Эммы были собственнические наклонности – по отношению к подругам, а позже к Джеку и Нелл. Как она могла решиться оставить их? Эти мысли вызвали у Мэделин желание налить еще один бокал, но после рассказа Стиви о ее собственных проблемах с выпивкой она удержалась.
 – Как ты насчет того, чтобы прогуляться? – спросила Стиви спустя некоторое время.
 – Я бы с удовольствием походила вокруг, посмотрела, что изменилось, а что осталось тем же самым, – ответила Мэделин, надеясь, что прогулка поможет ей освободиться от своих темных мыслей.
 День был ясный, небо ярко-синее. Мэделин была рада размять ноги. Это отвлекло ее от мыслей о шампанском. Когда они медленно сошли вниз и двинулись по извилистой дороге в сторону Хаббард-Пойнта, Стиви держалась очень бдительно, поскольку она надеялась – или опасалась – кое-кого встретить. Они прогулялись вниз за теннисный корт, к пляжной парковке.
 – Я помню, мы играли здесь, – сказала Мэделин.
 – Правда? – спросила Стиви. – Я не помню, что мы когда-либо играли в теннис – мы все время были на пляже.
 – Не с тобой и не с Эммой, – пояснила Мэделин. – С моим братом. Джек всегда был снисходителен ко мне – я была четырьмя годами моложе, но он вставал на игру и подавал мне…
 Мэдди посмотрела на заднюю линию площадки, и она могла бы поклясться, что видит своего брата в игре – шесть-три, с длинными темными волосами, которые он всегда забывал подстригать и которые теперь стали седеть. Как-то он выглядит сейчас? Прошел целый год. Носит ли он до сих пор солнечные очки в темной оправе? Поседели ли его волосы еще больше? Оставило ли горе на его лице новые морщинки, как это случилось с ней?
 Подруги прошли весь путь через песчаную парковку к променаду. Стиви сбросила сандалии. Мэделин вслед за ней сняла жакет. Они шли по песку, он был таким горячим, и они спустились к самому краю воды, чтобы охладить ступни.
 – Когда я смотрю на детей этого возраста, то думаю о себе и Эмме, – сказала Стиви, глядя на двух детишек, едва начинающих ходить, стоявших у края воды. – Мы встречали вместе самое первое лето нашей жизни.
 – Еще до того, как я присоединилась к вам.
 – Да, но мы никогда не были так близки, пока ты не оказалась с нами.
 – Помнишь, как мы ходили на твой, малый пляж и Эмма нашла там палку и начертила круг?
 – И мы поклялись быть связанными на всю жизнь…
 – Силой, данной мне по праву полнолуния…
 Они смотрели друг на друга и знали, что они сейчас сделают: не сговариваясь, они направились к малому пляжу. Дорога была длинной и жаркой. Платье Мэделин прилипло к телу, но она не обращала на это внимание. Она снова почувствовала себя девочкой, прошедшей назад сквозь время. Стиви взяла ее руку, потянула за собой к тайной тропе.
 Они прошли под деревьями – Мэделин помнила каждый дюйм этого пути. Она узнавала старые дубы и эвкалипты, ставшие еще более могучими с тех пор, как она была здесь последний раз. Их ветви переплетались над головой, рисуя на тропе светлые и темные пятна. Внезапно им открылась укромная бухта с белым песком, сияющим на солнце.
 Подруги шли вдоль пляжа позади страшной скалы, напоминавшей белую акулу, к тому таинственному месту на песке… где Эмма рисовала круг.
 – Она здесь, с нами, – сказала Стиви. – Ты чувствуешь ее?
 – Да, – сказала Мэделин.
 У линии прибоя лежали кучи плавников, выбеленных и блестящих, словно кости Стиви спустилась вниз, взяла длинную палку, дала ее Мэделин. Они ничего не говорили, касаясь друг друга руками. Медленно поворачиваясь, Мэделин пыталась начертить крут.
 – Силой, данной мне по праву сегодняшним полнолунием… – говорила Стиви.
 – Лунная девочка, – сказала Мэделин, слова, пришедшие из прошлого, вызывали у нее головокружение.
 Она уронила палку и закрыла глаза. Ей страстно захотелось сейчас стать волшебницей. Ей казалось, что у нее кипит кровь и звенит под волосами. Но это было о г жары и ветра Магия девочек с побережья ушла… Эмма ушла…
 – Я не могу, – прошептала Мэделин. Стиви крепко сжала ее руки.
 – Прости, – сказала она. – Я не должна была доводить тебя до этого.
 – Я подумала об Эмме, – сказала Мэделин, и ее глаза наполнились слезами. – Как она любила пляж. Как будто она была здесь.
 – Она здесь, – сказала Стиви. – Она в нашей любви к ней.
 Мэделин покачала головой, и из ее глаз полились слезы. Она не могла рассказать Стиви о том, что она ощущает на самом деле, признаться в том, что она чувствовала к Эмме не долгую искреннюю любовь, а какую-то извращенную, запутанную неприязнь за то, что она делала с Джеком и Нелл…
 – Ее здесь нет, – проговорила Мэделин, пытаясь сохранять контроль над своим голосом.
 Ей хотелось бежать и кричать. Если она не сдержит себя, то расскажет Стиви все: каждую мелочь из того, что Эмма говорила ей, выражение лица Джека, когда Мэделин выложила ему все – все целиком.
 – Мэдди, – сказала Стиви, в ее глазах была тревога.
 Мэделин крепко зажмурила глаза. «Эммы здесь нет», внушала она себе. Теперь она была. Синдром фантомной невестки вернулся опять. Пребывание рядом со Стиви вызвало его, как безумие. Правая сторона ее тела зудела. Правая рука протянулась, чтобы опуститься Эмме на плечи, обхватить ее, вернуть ее домой, в семью, в жизнь – во все, частью чего она была.
 – Давай вернемся на общий пляж, – предложила Стиви мягко.
 Мэделин кивнула. Когда они шли назад, она оглянулась через плечо: круг оставался на том самом месте, где она его начертила. Волны лизали берег, начинался прилив. Скоро круг смоет – совсем как тот, первый, который начертила Эмма много лет назад.
 На самом ли деле она верила в волшебство?
 Она подумала о сумасшедшем желании поверить во что-то, об острой тоске, которая бывает у молоденьких девушек. Им – Эмме, Стиви и Мэделин, девочкам побережья, необходимо было окружать себя символами солнца и луны, песка и моря, чтобы убедить самих себя, что все это будет продолжаться всегда. Они убедили себя в магии побережья.
 Как глупо.
 К тому времени, когда Стиви и Мэделин пробрались назад по тропе и приблизились к общему пляжу, Мэделин прогнала и слезы, и следы «магического» круга. Ей ужасно хотелось шампанского. Чем быстрее она сможет вернуться в дом Стиви, тем будет лучше.
 Но пока они шли вдоль берега, ступая босыми ногами по воде, любое впечатление действовало на нее еще сильнее.
 – Я смотрю на детей этого возраста и думаю о… – начала Мэделин, глядя на маленькую девочку, около четырех лет, аккуратно похлопывающую лопаткой по песчаному замку, чтобы сделать его еще больше и красивее.
 Ее мать помогала ей, украшая сверху ракушками. Мысли Мэделин заполнила Нелл, и она оглянулась. Глаза ее были полны слез.
 – О чем ты думаешь, Мэдди?
 Мэделин не могла признаться, поэтому она сделала вид, что ничего не слышала. Они продолжали идти по мокрому песку, чувствуя, что волны подбираются к лодыжкам. Вода опять смыла ее вспыхнувшие эмоции, заменив их на ощущение мирного солнечного дня. Прилив прибывал, и Мэделин чуть не наткнулась на мальчишку, выбегавшего из-под волны. Она схватила Стиви за руку, едва не повалив ее при этом.
 Смеясь, Стиви плеснула водой на Мэделин, которая подняла фонтан брызг. Капли были такие холодные и соленые, и они брызгали друг на друга, играя и хихикая, как будто снова стали подростками. Мало-помалу они заходили все глубже – Стиви в шортах и рубашке без рукавов и Мэделин, приподнимавшая свою длинную юбку.
 – Давай искупаемся, – вдруг предложила Стиви, сверкнув из-под челки глазами.
 – Мы же одеты!
 – Кого это заботит? Пошли за мной!
 – Это что-то вроде того, что делала твоя бешеная тетка! Или женщина, которая прошла половину кругосветного путешествия на грузовом пароходе. Можно плавать в платьях на курортах Портофино или Позитано, или, я не знаю, где-то еще в таких же сногсшибательных местах! Но я не могу этого делать на глазах всех этих добропорядочных граждан.
 – Это же пляж!
 – Да, дорогая, но мы же в платьях.
 – Мы – Зельда, а жизнь – фонтан! – воскликнула Стиви, ныряя в воду и всплывая.
 Мэделин видела ее такой, какой всегда ее помнила: нетерпеливой и возбужденной в отношении секса или любви к жизни. Она следила, как Стиви плывет к молу и назад, ее темная голова блестит, как голова тюленя.
 – Тебе принести купальник? Хочешь, пойдем и переоденемся? – спросила Стиви, выходя из воды.
 – Пожалуйста, я не взяла купальник.
 Шампанское и радость встречи заставили Мэделин не помнить о своей внешности, которой она в горе совсем перестала заниматься. Но теперь, когда она увидела стройную фигуру своей подруги, ее мускулистые ноги и руки, ее тонкое лицо и высокие скулы, она внезапно почувствовала все свои лишние килограммы и отступила на два шага назад с мелкой воды.
 – Ты иди, – сказала она Стиви. – Поплавай.
 – Без тебя не пойду, – сказала Стиви, в ее глазах блеснул огонек, когда она выскочила из воды и встряхнула головой, как мокрая охотничья собака. Она схватила Мэделин за руку. – Но я беру с тебя обещание до конца лета еще вернуться ко мне и поплавать вместе.
 – Ты, должно быть, ведьма, – пробормотала Мэделин с принужденной улыбкой. – Но я скажу тебе прямо сейчас: не получится. Разве что с применением обряда черной магии. – Она страдала от жары, неловкости телесной и душевной.
 Теперь этот берег напоминал ей о последнем дне, проведенном с Эммой. Неожиданно ей показалось, что эта ее поездка была большой ошибкой.
 Стиви, мокрая насквозь, двинулась вдоль берега, мимо всех людей, входивших в воду и выходивших из нее, мимо женщины в пляжном кресле, мимо детей, строивших замок из песка. Мэделин схватила ее за руку:
 – Ты не против, если мы сейчас вернемся к тебе домой? Там так хорошо…
 – Конечно. Пошли, – сказала Стиви. Они взяли свою обувь и двинулись коротким путем – по деревянному мостику через ручей, вверх по лестнице, затененной старыми деревьями. Они свернули налево по незаметной тропе, о которой Мэделин забыла, вымощенная камнем дорожка через подстриженный кустарник вела прямо к коттеджу Стиви. Мэделин смотрела вверх на кроны деревьев, раскинувшиеся над ними, освежающие сияющее небо своими широкими листьями, и чувствовала комок в горле.
 По дороге Стиви стряхивала с себя капли. Потом Мэделин увидела, как она нагибается, собирая мелких жуков с кустов гортензии. Она улыбнулась Мэделин и объяснила:
 – Для птицы.
 – А-а! – откликнулась Мэделин.
 Мэделин смыла песок из туфель шлангом во дворе, а Стиви поднялась наверх переодеться и покормить птицу. У Мэделин болела голова и бурчало в животе. Поход на пляж был для нее слишком большой нагрузкой. Она преодолела одиночество, открыв холодильник и достав оттуда своего проверенного друга – вторую бутылку.
 Стиви вошла в кухню, когда Мэделин выстрелила пробкой.
 – Я надеюсь, ты не возражаешь, – сказала Мэделин. – Я чувствую себя как на празднике. Так потрясающе быть снова вместе.
 – Именно потрясающе, – сказала Стиви. Ее лицо сияло, будто у нее была тайна, которую ей не терпелось открыть. Мэделин заметила ее напряженность, еще когда они шли вверх и вниз по дороге к пляжу. Вообще с ней что-то происходило. Стиви налила себе чаю со льдом и они подняли бокалы.
 – Ну вот, – сказала Мэделин. – Мы пили за пляжных девочек и за то, чтобы быть вместе… а за что же еще?
 – Как насчет того, что здесь еще есть самая новая пляжная девочка… – сказала Стиви торжественно, глядя прямо в глаза Мэделин. – Я хотела рассказать тебе о ней еще на малом пляже. После того, как ты начертила круг…
 – Самая новая?..
 – Нелл, – сказала Стиви.
 Мэделин заморгала, почти не веря, что она услышала это имя. Стиви по-прежнему смотрела на нее.
 – О чем ты говоришь? – спросила Мэделин пораженно.
 – Мы встретились. Мэдди. Она здесь, в Хаббард-Пойнте, прямо теперь. Она и твой брат приехали на побережье. Они снимают дом возле теннисного корта.

 Глава 12

 Стиви не рассчитала реакции Мэделин на это сообщение – она увидела раненый взгляд ее глаз только в тот момент, когда слова сорвались. Мэделин поставила свой бокал, закрыла лицо руками и зарыдала. Она вся тряслась, так что Стиви пришлось обнять ее. Она успокоилась только через несколько минут.
 – Прости, что я так напугала тебя, – сказала Стиви.
 – Я не уверена, что это ты напугала меня – это сделали мой брат и племянница, приехав сюда. Я не могу себе представить, как они оказались здесь, в Хаббард-Пойнте?
 – Джек перешел в бостонский офис своей компании…
 Мэделин покачала готовой:
 – Боже мой, как мне больно слышать это от тебя, а не от него. Он здесь, в Новой Англии, и он не мог даже позвонить мне в Провиденс? Поговорить со мной?
 – Он кажется… – Стиви колебалась. – Как будто он очень занят.
 – Из-за Нелл? – спросила Мэделин, сделав большой глоток. – Расскажи мне о ней, Стиви. Я не видела ее почти год.
 – Она замечательная, – сказала Стиви.
 Она проводила Мэдди в гостиную к низкому диванчику, где сидели Джек и Нелл в вечер их визита. Они сели рядом, касаясь друг друга коленями, и Стиви рассказала Мэдди всю историю, начав с поисков Нелл голубого дома. Стиви описала ее короткие каштановые волосы и большие зеленые глаза, ее смышленость, ее улыбку.
 Она видела, что Мэделин напряженно реагирует на каждую подробность, явно испытывая душевную боль. Так много случилось после того, как она последний раз видела племянницу, которую она безумно любила. Стиви надеялась, что сможет помочь ей преодолеть эту боль, хотелось, чтобы не она рассказывала подруге про девочку, которую та так хорошо знала с младенчества и обожала.
 – Она ходит в школу в Бостоне?
 – Да, – ответила Стиви.
 Мэделин закрыла глаза:
 – Она очень любила свою школу в Атланте, и учителя ей нравились… Я стараюсь не думать о ее тогдашней жизни. Эмма купила там дом, потому что там была такая хорошая школа. Нелл нравилось учиться с самого начала.
 – Она кажется очень способной.
 – Так и есть. Она сразу улавливает суть рассказа. Она унаследовала любознательность и настойчивость у Эммы, а у отца интуитивное понимание. Ее лучшая подруга в Джорджии, Тристан, кажется… наверное, Нелл было ужасно и ее потерять.
 Стиви знала, с какой глубиной Нелл способна чувствовать потери, но, оставив эту тему, сказала:
 – Она здесь завела себе подругу, Мэдди. В конце концов, она не одинока. Я видела, как они с Пегги ездили недавно вокруг пляжа. – Она осеклась, вспомнив, что Мэделин видела тандем. Ее подруга оказалась такой ранимой, ее руки тряслись, даже когда она крепко сжимала их вместе.
 – О чем еще она рассказывала, Стиви? – спросила Мэд. – Она говорила… – Мэделин прикусила губу, казалось, боясь закончить вопрос. – Она упоминала обо мне?
 Стиви кивнула:
 – Да, Мэдди.
 – Расскажи мне, – сказала Мэделин. – Что она говорила?
 – Нелл скучает по тебе.
 Мэделин сделала еще один глоток.
 – Она поднялась наверх, посмотреть птицу. И когда я пошла туда, она умоляла меня… найти тебя.
 – Меня?
 Стиви кивнула:
 – Нелл увидела картину, написанную моей тетей.
 И она знала всю историю про пляжных девочек, какими мы были близкими подругами. Она кричала, чтобы я нашла тебя, потому что она по тебе очень скучает.
 Мэделин слушала все это с широко открытыми глазами, по щекам ее текли слезы. Она оглядела комнату, будто могла увидеть Нелл. Стиви хотелось показать ей все места, где побывала Нелл, – сидела на этом диване, глядела на эту картину, рассматривала эту раковину.
 – Мой отец часто повторял, что надо приучать себя к тому, что «и близкое может стать далеким». Именно это я сейчас и чувствую. Как будто люди, которых я больше всего любила, прямо здесь, практически я их вижу, но не могу до них дотянуться.
 – Ты можешь до них дотянуться, – сказала Стиви.
 Мэделин решительно согласилась:
 – Ты не знаешь Джека. Если он что-то решает, то это навсегда. Он написал мне письмо.
 – Но ведь ты его сестра, Мэдди, – сказала Стиви, вспомнив тут же слова тети Аиды.
 – Я знаю. Это еще хуже. Это делает его чувства более оправданными. Он очень упрям, Стиви. Если он вбил себе что-то в голову, то ничто его не переубедит.
 – Но он не сможет всегда держать Нелл вдали от тебя. Если бы только ты услышала ее. Она так сильно хотела видеть тебя… Я думаю, что в этом и была настоящая причина, почему она пришла ко мне.
 – Мне кажется, она просто хотела встретиться с подругой детства своей матери.
 – Отчасти и это, – сказала Стиви. – Но ты не слышала, как она рыдала по тебе. Джеку пришлось вынести ее отсюда на руках.
 Мэделин выглядела мертвенно-бледной. Она уставилась на стакан с шампанским, который сжимала в руке, но не пила. Окно было открыто, прохладный бриз залетал в дом, но ее лицо и шея были покрыты пятнами.
 – Ты в порядке? – спросила Стиви.
 Мэделин кивнула. Потом она покачала головой.
 – Не совсем, – сказала она. – Все это слишком для меня, Стиви. Мне очень этого не хочется, но я думаю, мне лучше вернуться домой.
 – Ты не можешь уехать!
 – Я должна. Это очень мучительно – быть здесь, зная, что мой брат и Нелл сейчас внизу у дороги, и не иметь возможности их видеть.
 – Ты можешь сейчас пойти туда – я пойду с тобой!
 Мэделин опять покачала головой:
 – Это будет плохо для Нелл. Я не знаю, что сказал бы или сделал Джек, но я хотела бы, чтобы она избежала этой тяжелой сцены.
 – Но этого не будет! Они увидят тебя и узнают, как сильно ты их любишь.
 – Ты же не думаешь, что я скажу это Джеку?
 – Но ведь для него увидеть тебя…
 Стиви задержала дыхание, ожидая, что ответит ей подруга.
 Мэделин чувствовала, что ее охватывает раздражение.
 – Ты ничего не знаешь, Стиви. Я не хочу думать, что ты пригласила меня сюда специально – мы делились многим, ты рассказывала о таких серьезных вещах, но ты упустила одно маленькое обстоятельство.
 – Нет, я…
 Мэделин запротестовала:
 – Я не хочу об этом слышать. Ты отобедала как-то вечером с Джеком и Нелл и думаешь, что при нашей встрече будет так же. Но в действительности это невозможно. Ты не знаешь всей истории. И ты ничего не могла бы с этим поделать.
 – Нелл сама нашла меня!
 Мэделин была страшно расстроена, она не могла больше здесь оставаться, не могла слышать имени Нелл. Она поднялась наверх и взяла свою сумку. У нее тряслись руки, но она знала, что это не от шампанского. Все произошло во время прогулки по берегу.
 Когда она вернулась на кухню, Стиви стояла у двери. Ее волосы почти высохли, такие темные и совершенно гладкие. Ее фиалковые глаза смотрели озабоченно, и она протянула ей руки. Мэделин еще злилась, но все-таки взяла их. Подруги стояли, глядя друг другу в глаза.
 – Я надеюсь, что ты вернешься, – сказала Стиви.
 – Без Эммы не то, – ответила Мэделин.
 – Конечно, не то, но все же неплохо.
 Мэделин вновь покачала головой:
 – Если ты увидишь Нелл, скажи ей, что я ее люблю.
 – Мэдди, прошу тебя, скажи ей это сама.
 Мэделин не смогла ответить на это. Она только обняла Стиви, пробормотала что-то о том, чтобы она была осторожнее, чуточку постояла и вышла за дверь. Выйдя на дорогу, она посмотрела на дом. В окне виднелись Стиви и Тилли. На деревьях пели птицы. Мэделин прощально взмахнула рукой. В горле была резкая боль, будто там застряла та самая щепка из прибрежного плавника.
 Покинуть берег. Попрощаться с подругой. Это напомнило ей забытые чувства девочек-подростков, когда они расставались на целую долгую зиму.
 Годов минуло пять; пять лет Длиной в пять долгих зим! И вновь я слышу эти воды…
 «Строки, сложенные в пяти милях выше Тинтернского аббатства», заимствованные ими у Водстворта, когда подруги были подростками, вспомнились Мэделин, когда она направлялась на север, прочь от побережья, от своей подруги детства, от своих брата и племянницы. Был чудесный летний день, сегодня ночью взойдет полная июльская луна, но, когда Мэделин неслась вперед, она ощущала дыхание зимы.
 "Без Эммы не то", – сказала Мэделин.
 Стиви был так неприятен уход Мэделин и эти слова, что она вновь пошла прогуляться по берегу. Что случилось на малом пляже, когда Стиви дала в руку Мэдди эту серебристую от соли палку, выброшенную прибоем? Мэдди выглядела так, будто собиралась упасть в обморок. У Стиви было много внутренней энергии, она выплескивала ее наружу. Прохаживаясь по берегу, она мечтала бы неожиданно встретить Джека. Ей хотелось потрясти его, сказать ему, какая у него прекрасная сестра.
 Ей хотелось увидеть Нелл и сказать ей, что ее тетя любит ее.
 «Без Эммы не то».
 Коттеджи на скалистом мысу отсюда казались кукольными домиками, такие аккуратные и красивые, совершенно счастливые. Сады и ящики для цветов, полные петуний и английского плюща. Дом самой Стиви выглядел как декорация полной удовлетворенности. Чайки парили на фоне лазурного неба. Дети играли на мелководье, а их матери сидели в шезлонгах и делились своими жизненными секретами.
 Стиви и Эмма были двоими из таких детей. Их матери приехали летом 1959 года в Хаббард-Пойнт, обе были беременны и говорили о том, каким совершенно другим будет следующее лето, и радовались они тому, что их дети будут расти вместе. Стиви родилась в октябре, Эмма – в декабре.
 В следующем июле девочки встретились впервые. Одетые в купальники и розовые панамки – девятимесячная Стиви и семимесячная Эмма тихо лежали рядом, покачиваясь в руках матерей в вымытых волнами песчаных ямках ниже линии прилива.
 Стиви поклялась бы, что помнит эту первую встречу, мягкое шуршание волн по краю берега, белые завитки морской пены, надежность материнских рук, поддерживающих ее за плечи, длинные ресницы Эммы, обрамлявшие ее большие зеленые глаза, когда она оглядывалась на свою новую – и первую – подругу.
 – Это было похоже на то, как будто нас поженили, Эмма, – сказала Стиви однажды. – Наши матери все спланировали за нас в ту зиму, когда мы родились. Мы были обречены любить друг друга еще до того, как встретились. Если подумать, то у нас не было выбора.
 – Ну а если бы мы не полюбили друг друга или даже не понравились друг другу? Что, если бы мы посмотрели друг на друга и стали кричать? Что, если бы одна из нас не захотела бы лежать в воде и начала бы копаться в песке? Что, если бы только одна из нас полюбила пляж?
 – Этого никогда не могло бы случиться, – заявила Стиви уверенно.
 – Почему же нет? – настаивала Эмма.
 – Потому что мы пляжные девочки, – сказала Стиви. – И наши матери были такими же до нас… – Не тогда ли в первый раз прозвучало это словосочетание?
 Эмму разозлила сама мысль о том, что у них не было свободы выбора, она была уверена, что с самого детства сама делает свою жизнь. Все дни своего детства они проводили вместе в Хаббард-Пойнте, на побережье Коннектикута – бегая босиком по пляжу, топча приморские марши позади большого голубого дома, выбирая тропу, ведущую на малый пляж, гоняя на велосипедах в магазин Фоули за копеечными леденцами, обгоняя друг друга на плотиках и взбираясь на деревянные доски, чтобы погреться на солнце, глядя, затаив дыхание, на мягкий полукруг пляжа, уместившийся между двумя скалистыми мысами, на этот кусочек небес на земле, который они называли своим домом.
 Ночью Хаббард-Пойнт был не менее таинственным. Наверху белой дорогой через все небо расстилался Млечный Путь. Листья дубов шелестели под ночным ветром, а в конце августа на ветви садились совы, их таинственные крики звучали в ночи. Стиви часто рисовала их, птиц Хаббард-Пойнта.
 Она делала этюды, посылала Эмме письма о мальчиках, которые ей нравились. Эмма тоже пыталась рисовать, но сразу бросила. Она отбросила скомканную бумагу, заявив, что ей не нравится живопись, потому что она собирается стать знаменитой моделью. Стиви в это поверила. Эмма была привлекательна и кокетлива и нравилась всем мальчикам.
 На побережье приехала семья Мэделин. Стиви и Эмма встретили ее в очереди за мороженым. У Эммы не хватало денег, чтобы купить хрустящего шоколадного мороженого, и Мэделин добавила ей недостающую сумму. Так они познакомились с Мэдди: изначально дружелюбной, доброй и обожавшей мороженое. Стиви и Эмма сразу полюбили ее.
 Воскресными ночами девочки спускались по каменным ступеням от дома Стиви на мысу и ходили смотреть кино на пляж. Фильмы были в основном старые, черно-белые. Иногда это были забавные комедии, типа «Ошибок любви» или «Полли-Энн», а иногда не особенно понятные фильмы, больше подходящие для их родителей, вроде «Почтальон всегда звонит дважды».
 Но для девочек то, что происходило на экране, тогда не было важным. Они предпочитали рыть ямки в песке, раскладывать свои одеяла, брызгаться водой, есть мороженое и ждать темноты, когда начнется фильм.
 Показ фильмов стал значить гораздо больше, когда пляжные девочки выросли из детского возраста. Стиви вспомнила лето, когда ей исполнилось пятнадцать и когда мальчики прочно заняли их мысли.
 Сеанс той ночью был один из непонятных, для родителей, с настоящими «взрослыми» поцелуями. Стиви сидела с Крэйгтоном Райдом. Мэделин – с его братом Хантером, а Эмма – с Джеймсом Мартеллом. Их одеяла были рядом. Стиви вспомнила, что им с Мэделин было, по меньшей мере, более интересно, что происходит на одеяле Эммы, чем собственные впечатления. Стиви боялась, что Крейгтон захочет поцеловать ее так же, как Джон Гарфилд целовал на экране Лику Тернер, и вдруг увидела что Джеймс и Эмма целуются именно так.
 Она поймала взгляд Мэделин и бросила в Эмму камешек. Стиви жестом позвала ее в сторону променада, и пятью минутами позже три подруги были там.
 – Что ты делаешь? – спросила Стиви.
 – Я вижу, ты меня контролируешь, – усмехнулась Эмма.
 – Контролирую! Это не пустяки – сексуальные поцелуи! – сказала Мэдди. – Совсем как мой братец со своей подружкой, посмотри, они собираются взяться за это. – Джек и его подружка находились на одеяле так далеко от экрана, что действительно было невозможно разглядеть, что они делают во время фильма.
 Эмма спокойно улыбнулась – немного лукаво, как будто размечталась о том, что будет делать все лето.
 – Он тебя заставил? Я бы бросила песок ему в глаза и убежала, и ты можешь так поступить, – сказала Стиви.
 – Попробуй, отважься!
 – Ты шутишь – ты не хочешь так поступить?
 – Мы пропускаем фильм, – сказала Мэдди прозаично – Я, пожалуй, пойду назад на свое одеяло. – Она ушла.
 – Тебе нравится это? – спросила Стиви Эмму.
 Она чувствовала себя обобранной, ей показалось, что обе ее лучшие подруги покинули ее из-за парней. Ей хотелось бы удержать пляжных девочек навсегда – трио девушек, любивших жизнь и друг друга.
 – Не будь ребенком, – сказала Эмма.
 У Стиви оборвался голос, как будто ее ударили.
 Эмма взяла Стиви за плечи, посмотрела на нее. Ее зеленые глаза в полутьме смотрели твердо и уверенно, как будто она была намного старше Стиви. Мягкие каштановые кудри обрамляли ее загорелое лицо, колеблясь под ветром, дующим с моря. Со стороны экрана донесся громкий настойчивый голос. Джеймс звал:
 – Эмма!
 Стиви хотелось схватить ее за руку и потащить в воду, чтобы смылся этот миг.
 – Извини, – сказала Эмма, поймав ее пристальный взгляд. – Ты не ребенок.
 – Я знаю.
 – Мы можем сколько угодно желать целоваться с ними, – сказала Эмма. – Но ведь именно они это делают. Делать то, чего они хотят, намного забавнее.
 – А как насчет того, чего желаем мы?
 – Мы желаем их, – сказала Эмма. – Разве нет?
 – Я не уверена. – Губы Стиви задрожали в полуулыбке. Она так хотела бы удержать детство, которое она любила и которое, она чувствовала, ускользало от них.
 – Конечно же, желаем, – сказала Эмма. – Ты просто сейчас об этом не знаешь.
 – Но как же ты узнала это?
 – Потому что так случилось, – ответила Эмма. – И это заставляет нас даже больше понимать друг друга. Нас, пляжных девочек.
 Ей было только пятнадцать. У Стиви не было никаких идей по поводу того, что Эмма имела в виду, или откуда пришло столь уверенное утверждение, или, почему глаза подруги выглядели такими наэлектризованными, когда она говорила эти слова. Иногда казалось, что она никогда не оглядывается. Следующим летом у нее были разные бой-френды, а потом Джек, и наступила жизнь без нее.
 Так случилось. Стиви прогуливалась вдоль пляжа, и в ее ушах звучали слова Эммы. Волны лизали ее ноги, когда солнце начало садиться. Он был таким печальным, конец того дня.
 Она и теперь хотела, чтобы Мэделин осталась, и они вместе встретили полнолуние. Потому что, если даже Эммы и не было с ними, чтобы втроем смотреть на восход полной луны, Стиви и Мэделин по-прежнему были. И также были Джек и Нелл. Стиви надеялась, что все они смогли бы увидеть это вместе.
 Эмма тоже была бы с ними – в их душах.

 Глава 13

 Ночи полнолуния всегда были достопримечательностью Хаббард-Пойнта. Люди семьями выходили на пляж или на скалы, тихо разговаривая в ожидании. Те, чьи дома располагались у воды, устраивали вечеринки. Заключались пари на точное время появления луны.
 Если ночь была туманной, дымка над морем скрывала момент появления, и луна таинственно возникала в небе из тумана, огромная и желтая, и потом небо прояснялось.
 Но в очень ясные ночи, подобные этой, луна делалась короной на поверхности моря – медный шар будто выскальзывал из одного мира в другой. Сначала он был неясным, потом отчетливым, потом раскаленным добела, а потом, поднимаясь высоко в небо, уменьшался, и лунный свет заливал все вокруг. Люди молча любовались пейзажем, преображенным таинственным светом. Ожидание полной луны в Хаббард-Пойнте всегда было праздником.
 Нелл хотела посмотреть полнолуние вдвоем с папой, но потом мать Пегги предложила им обоим принять участие в пикнике. Нелл была рада, что отец согласился. В шесть часов, перед наступлением темноты, они спускались на пляж к дому Пегги. Это была старая ферма, размером больше, чем большинство береговых коттеджей, стоявшая у маршей по другую сторону от остальных мест отдыха.
 – Кто там будет? – спросил отец, когда они пошли по тропе среди высоких камышей.
 – Пегги, конечно. И ее брат Билли, и сестра Энни, и сводная сестра Элиза. Они все подростки. И ее мама, она очень хорошая, и ее отчим, который строит корабли. Он тоже хороший. И ее тетя, которая вообще-то не тетя, ее зовут Тэра, и ее жених Джо. Он служит в ФБР!
 – Здорово, – сказал отец.
 Нелл улыбалась, радуясь, что она узнала здесь так много людей. Они подошли к старому деревянному настилу, перекинутому через болотистое место, и Нелл взяла отца за руку, чтобы перевести его. Он подумал, что это он должен был помочь ей, но она была сама настроена помогать ему. Они с Пегги проходили по этому настилу каждый день.
 – Больше никто не собирался быть там? – спросил он, когда показался дом.
 – Вроде кого?
 – Я не знаю, – сказал он. – Может, твоя подруга Стиви?
 – Ты же сказал мне, что я не должна с ней видеться! – воскликнула Нелл, повернувшись к нему.
 Она смотрела на отца, который, казалось, оглядывал собрание Мак-Кейбов и О'Тулов, толпившихся вокруг деревянного стола в саду.
 – Я не хотел, чтобы мы нарушали ее жизнь, – сказал отец. – Но я решил, что она пошла к друзьям, – просто подумал, что и она, может быть, тоже придет смотреть на полнолуние. Вот и все.
 – Она отшельница, папа. – сказала Нелл угрюмо. – Она никуда не ходит.
 – Ну, хорошо. Успокойся, Нелл.
 Нелл рассердилась на него. Они оказались у островерхого забора. Пегги увидела их и помахала рукой. Отец открыл калитку, и Нелл вгляделась в него. Она так любила его, но было в нем что-то неправильное. Знал ли он, что, когда Стиви пригласила их на обед, – это был особый случай? Она вообще никогда никого не звала. Она пригласила их потому, что они были таинственным образом связаны с ней – через маму и тетю Мэделин.
 – Привет, Нелл, привет, мистер Килверт! – сказала Пегги, выбегая, чтобы встретить их.
 – Привет, Пегги, – сказал отец Нелл, проходя через калитку.
 Нелл стояла, не в силах сдвинуться с места. Она смотрела, как мать и отчим Пегги встали, чтобы поприветствовать их. Пожимая им руки, отец бросил короткий взгляд на Нелл. Она ощущала тяжелую ауру, которая иногда ее окружала, – это был гнев, тоска, обида от того, что ее мать умерла, тетя исчезла, и отец не хочет вернуть ее. Это походило на большое темное облако, сгущавшееся над ее головой.
 Но она прогнала это ощущение, потому что не хотела портить вечер. Она уныло улыбнулась Пегги и ее родителям, игнорируя отца. Пегги схватила ее за руку и потащила к столу. Нелл больше не чувствовала желания участвовать в вечеринке, но все-таки пошла за ней.
 Джек понял, что опять совершил ошибку – сказал Нелл не то, что надо. Он думал, что ей понравится, что он спрашивает про Стиви. Вместо этого она замкнулась прямо на глазах и выглядела при этом так, будто он сказал ей что-то отвратительное. По правде говоря, Джек понимал, что его вопрос совсем не имел отношения к Нелл и ее чувствам. Ему просто хотелось знать, не появится ли Стиви на вечеринке.
 Семья Пегги была доброжелательная и гостеприимная Ее мать, Бэй, увлекла Джека к остальным. Бэй была примерно его возраста, рыжеволосая и в веснушках, совсем как Пегги. Недавно она вышла замуж за Дэна Конноли, и они оба были яркими. Джек увидел также лучшую подругу Бэй Тэру О'Тул и ее жениха Джо Холмса. Поприветствовали его и дети – Энни, Элиза и Билли. Джек вспомнил Билли по тому случаю с лестницей возле дома Стиви. Билли взглянул на него с испугом, но Джек сделав вид, что не узнал его.
 – Я рад, видеть вас всех, – сказал Джек.
 – А мы вас, – ответила Тэра. – Мы любим вашу дочку.
 – Она нечто особенное, это уж точно.
 – Нелл говорила нам, что вы в детстве жили в старом Хаббард-Пойнте.
 – Да. Родители снимали здесь коттедж, когда я был подростком. Но я в основном жил дома, в Хартфорде, предоставленный сам себе. Правда, я не так уж много бродил по пляжу.
 – Вот почему мы в те годы не знали вас, – сказала Тэра. – Бэй и я – мы местные жители.
 – И моя жена тоже была местной, – сказал Джек. – Я окончательно уехал из Хартфорда как раз тогда, когда мы познакомились с ней здесь, на променаде.
 – Нелл говорила нам о ней. Мне так жаль, – сказала Бэй.
 Остальные кивнули, а Дэн произнес:
 – Мы понимаем, как это тяжело.
 – Благодарю. – Джек посмотрел на Нелл и увидел, что она поглощена разговором с Пегги.
 – Что вы будете пить? – спросила Бэй, увлекая Джека к бару под деревьями.
 Он взял пива, то же выбрала и Бэй.
 – Спасибо, – сказал он. Он осмотрел сад, весь в розах и лилиях. – У вас здесь очень красиво.
 – Благодарю вас. Это подходящее место, где хорошо детям. Тэра живет вон там. – Она показала на белый дом позади маршей. – Я не знаю, как бы я жила без всего этого. Мне, правда, так жаль вашу жену… Несколько лет назад я потеряла своего первого мужа.
 – Сочувствую вам, – сказал Джек.
 – Как там Нелл?
 Джек огляделся. Нелл летела кувырком через двор вместе с Пегги. Как обычно, ее поведение на людях сильно отличалось от того, какой она была дома, одна.
 – В данный момент она, кажется, довольна жизнью, – сказал он.
 – Уверена, что в обществе…
 – Когда мы вдвоем, она совершенно другая, – продолжал Джек. – Она не может уснуть – плохо спит даже тогда, когда, наконец, засыпает. Я читаю ей, массирую спину, но…
 – Но вы не можете вернуть ее мать, – договорила она.
 – Это звучит так, будто вы понимаете, в чем дело.
 Бэй кивнула:
 – Когда умер Син, все чувствовали себя разбитыми… Некоторые больше, чем другие, в том числе я. Мы все были немного сумасшедшими.
 – От горя?
 – И от всего того, что пришло с ним. Вы должны знать эти известные пять периодов…
 – Ах, да, – сказал Джек, вспомнив перечень тяжелых утрат, которые его шеф пытался довести до его сознания. Другие вдовцы и вдовы, дети, недавно потерявшие родителей, и хуже всего – родители, потерявшие детей. И эти пять периодов, которые приходится пережить. Непонимание, раздражение и гнев, деловые формальности, депрессия, осознание. – Я знаю это очень хорошо.
 – Понимаю, что это звучит банально, но время должно все исцелить.
 – И это пройдет, – сказал Джек. – Это мое любимое изречение.
 Они с Бэй чокнулись бутылками и улыбнулись друг-другу.
 – Я надеюсь, что вы понимаете всю важность и необходимость поддержки, – сказала она. Когда Джек не ответил, она улыбнулась: – О, вы хороший парень.
 – М-м, да?
 – Ну, лучше это или хуже, но женщины запрограммированы на поддержку. Наш инстинкт выживания включает знание того, что нужно поднять телефонную трубку и попросить о помощи. Мы постоянно говорим с Тэрой – как и вы, я не могла поверить, что все может измениться. Мой муж Дэнни был вдовцом, мне казалось, что он никогда не разговаривал с кем-то по душам. Он смог подставить мне плечо и помог… но только тогда, когда справился с собственными демонами у себя внутри… помог забыть это. Он был похож на Оловянного Человека из песни, когда я встретила его, – такой же холодный и мрачный.
 Джек увидел, что ее глаза полны слез, а он не мог бы помочь ей сдержать их. Он мог только понять, как она любила мужа.
 – И он сказал: «Нужно масло»? – спросил Джек словами из песни.
 Бэй засмеялась, вытирая глаза.
 – Ни в коем случае. Это означало бы просьбу помочь ему, а я была совершенно разбита после смерти Сина. Он не торопил меня с решением, как с ним быть. Но, в конце концов, мы нашли друг друга. Мы друг другу подходим…
 – Я рад за вас.
 – А у вас есть друзья? Брат или сестра?
 – Сестра, – ответил он.
 – Правда? Она бывала здесь с вами тогда, давно?
 – Бывала, Мэделин Килверт. – Чтобы произнести ее имя, Джеку потребовалось усилие, идущее от сердца. Джек ждал, увидит ли он в глазах Бэй узнавание.
 – Я не могу вспомнить никого с этим именем, – сказала она.
 – Мэдди была очень близка с моей женой Эммой. И у них была еще одна подруга – Стиви Мур. – Если имя Мэделин вызвало усилие, то имя Стиви он произнес решительным рывком. И почувствовал волнение.
 – О, Стиви, Она удивительная, – сказала Бэй. – Она немного моложе нас с Тэрой, но мы все знали ее. А потом, когда она выросла и начала писать эти прекрасные книги… все дети любят ее.
 – Они любят ее книги, но они все ее в чем-то обвиняют, – сказала Тэра, присоединяясь к ним.
 – Называют ее ведьмой?
 – Совершенно верно, Мы живем в провинциальной стране фантазий, – сказала Тэра. – Мамочки, Бэй не в счет, имеют тенденцию подозревать в чем-то вечных одиночек. Я думаю, вся эта история с ведьмами исходит из того, что никто не понимает, почему такая прекрасная женщина, как Стиви, не может быть замужем.
 – Не может? – спросила Буй, поднимая брови. – Это звучит несколько критически, особенно с твоей стороны.
 Тэра тихо засмеялась:
 – Со стороны других нахальных баб. Во всяком случае, я имею в виду, что замужняя пляжная компания смотрит на Стиви неодобрительно из-за ее постоянных разводов и самостоятельности. А детишки это схватывают. Правда же состоит в том, что она не может найти кого-то, кто подходил, бы ей, кто сделал, бы ее счастливой!
 – Она достойна этого, – сказал Джек.
 – Вы ее знаете?
 – Да, немного. Она кажется необыкновенной. Я знаю, что ей нравится ее уединение.
 Обе женщины улыбнулись. Было ли это его фантазией или они безошибочно нацелились на него, как скопа на рыбу?
 – Ей-то это не слишком нравится, – сказала Тэра.
 – Ну, так или иначе, – сказал Джек, вспомнив свой последний визит и пытаясь придать голосу нейтральное выражение. Он не хотел говорить об этом с Бэй и Тэрой, но почувствовал, что тут намечается сватовство. – Правда, – сказал он, пока они не развили эту идею, – я думаю, что ей лучше оставаться одной.
 – Вы, правда, хороший парень, – сказала Бэй, что прозвучало тепло и снисходительно.
 – Думаешь, это не он? – спросила ее Тэра.
 Тут Дэн позвал Джека, чтобы спросить, какие гамбургеры он предпочитает. Джек, обрадовавшись, что появился повод отойти, присоединился к мужчинам у гриля. Он перешел в компанию Джо и Дэна, рассуждавших о бостонской бейсбольной команде «Ред Соке», и плавно включился в разговор. Универсальная тема бейсбола – бальзам на его встревоженную душу.
 Напряженное ожидание продолжало возбуждать каждого и здесь, и на пляже до тех пор, пока не взошла луна. Джек думал, ожидая появления луны, об этих двух хороших парах и их детях. У него, конечно, была Нелл, но кого-то все-таки ему не хватало.
 Эммы, конечно.
 Он потерял свою жену. Он повторял это себе, и сам поверил в это. Он заблокировал любое не соответствующее этому чувство. Иногда он говорил себе, что не был достаточно хорош по отношению к ней. Она стала такой самоотверженной в последние два года. Ее волонтерская работа при церкви изменила ее. Священник затронул глубочайшие слои ее души, превратил ее в женщину, которая хотела только отдавать, ничего не беря взамен. Разве другие женщины из их благополучных соседей отдавали свое время, работая в исправительных заведениях Диксона? Ее работа в тюрьме ясно показывала, какой прекрасной женщиной она была, желая помочь несчастным людям.
 «Не думай об этом, – говорил Джек самому себе. – Смотри на луну – тверди себе, что ты потерял свою жену, мать твоей дочери. Вспоминай, как ты полюбил ее на этом пляже. Ты же приехал в Хаббард-Пойнт, чтобы вспоминать. Думать о той Эмме. О том, как вы любили друг друга…»
 Он говорил себе, что те пять этапов постигшего его горя были чем-то большим, чем просто слова. Они были реальны. Он смотрел на них, как на этапы своих инженерных проектов, над которыми он работал: по программе, своевременно и учитывая стоимость. Но пять этапов страдания не умещались в эти рамки. Они вообще не соответствовали плану, поддающемуся управлению. Он был совершенно разбит всем этим, и хотя он остановился, поверив в возможность пройти все этапы своего горя, ему казалось, что его уносит совсем в другую сторону.
 Он осознал, что это так, обнаружив, что смотрит на восток через луга, за пляж, на скалистый мыс. Дома были очень далеко, но он мог разглядеть дом Стиви за грядой деревьев. Пегги кричала, что всем следует поторопиться, если они не хотят терять полнолуния.
 Полнолуния всегда казались Джеку мистическими. Он был инженером и привык иметь дело с абсолютно реальными вещами. Его привлекали точные, детальные планы, и мосты, строения, нефтяные вышки строились согласно его точным техническим проектам. Ему нравились результаты, и он ожидал их. Он знал, что правила физики непреложны, и поэтому любил их.
 Когда Дэн и Бэй поставили на столы гамбургеры, картофельный винегрет и капустный салат, Джек подумал, что этот обед попадает в категорию результатов. Вы приготовили, вы пригласили людей в гости, вы накормили их. Это сделанная работа.
 Луна и пять этапов переживания горя относились к другой внутренней категории: отец Кирсейдж назвал бы их «тайнами просветления». Это словосочетание он употребил, когда узнал, что произошло с Эммой. И хотя в то время Джек был ослеплен яростью, слова запали в его память. Позже оказалось, что Кирсейдж не сам придумал эти слова, а взял из записок одного монаха из Кентукки, они ему вдруг понравились. Для него «тайнами просветления» были океанский прилив, большое горе, тюремные стены, душевное облегчение, ложь и правда, влюбленность, поездка в Шотландию.
 И Стиви каким-то образом относилась к этому. Ее картины, то, как она выглядела в этом белом платье, черная птица, которую она кормила жуками из своего сада, ее доброта к Нелл и к нему, то чувство, которое он испытывал, наблюдая на рассвете две недели назад, как она плыла. Представив себе ясно ее, темную воду, стекавшую с ее нагого тела, он внезапно ясно осознал, что не хочет ехать в Шотландию.
 Как сможет он покинуть ее?
 Тайна просветления, подумал он. Поэтичное название для реальной борьбы. У него был подписан контракт, он строил планы. Но он мог все это изменить, он понимал, что может. Поглощая обед вместе с дочерью и ее друзьями, он слушал и говорил сам, смеялся в ответ на шутки и, наконец, шел вместе со всеми через болотистые луга и вдоль дамбы к пляжу.
 Они собрались – друзья и родственники – у линии прилива. Все смотрели на восток, на безмятежный пролив, ожидая чуда со всей верой. Это то, что можно обрести, думал Джек. Разве не чудесна вера в то, что наступит день, лето, восход луны. Вера в то, что он принял правильное решение относительно Шотландии. Задумавшись, он взглянул на Нелл.
 Тайна жизни. Нелл уютно устроилась за его спиной на песке, и он обвил ее руками. Его дочь входила в первую тройку тайн просветления, вместе с полной луной.
 И со Стиви Мур.

 Глава 14

 Замок выглядел неправдоподобным и в более обычное время – солнечным апрельским утром или, скажем, одним из тусклых ноябрьских вечеров. Но в восхитительные ночи, когда собиралась взойти июльская луна, замок казался совсем колдовским.
 Стиви въехала на холм. Ночь была теплая, благоухала жимолостью и сосной. Припарковав машину, она направилась прямо к домику тети Аиды, но обернулась, услышав свое имя, прозвучавшее со стороны замка. Она увидела тетю, подающую ей сигнал с башенки. Стиви вынула из «бардачка» ручной фонарик и пошла.
 Замок сильно пострадал от времени, но его былая грандиозность была несомненна. Дубовые балки, тяжелые, освинцованные окна, каменные полы. Стиви бывала здесь еще ребенком, когда тетя Аида только вышла замуж за Вэна. Она помнила, что была так счастлива, что может играть в настоящем замке. Похожее чувство возникло у нее и сейчас, и ей захотелось привести сюда Нелл, чтобы она увидела замок.
 В башню вела винтовая лестница, каменный коридор был угнетающе темным и пропах плесенью, и свет ее фонарика вспугивал летучих мышей. Добравшись до верха, она прошла на балкон с резной балюстрадой и там встретилась с тетей. Здесь воздух был свежим, и вид на устье реки и против за вершинами деревьев были великолепны.
 – А где Генри? – спросила она.
 – Поехал в Ньюпорт, надеется повидать Дорин, – сказала тетя Аида.
 – Он хоть сначала позвонил?
 – Думаю, он этого не сделал. Он хочет посмотреть, что произойдет, если он внезапно появится у ее двери.
 – Храбрый человек.
 – Я не думаю, что из всего, что он видел на море и в сражениях, он чего-нибудь так боялся, как боится сейчас потерять Дорин. Самое печальное, что он сам довел себя до такого положения, и он это понимает.
 Стиви кивнула. Она знала это чувство. Движимая собственными желаниями и страхами, она сама была архитектором множества несчастий, причиняемых самой себе и другим. Это ее мучило и сейчас. С одной стороны, ей хотелось остаться в Хаббард-Пойнте, надеясь, что она встретится с Нелл и Джеком. С другой – она боялась, что это будет еще хуже.
 Они пристально смотрели на восток, в том направлении откуда должна была выйти луна. Солнце теперь полностью закатилось, и лес наполнили ночные звуки; цикады, зверьки, охотившиеся в кустарниках, крики козодоев с маршей Лавкрафта.
 Тетя Аида сменила свою рабочую одежду на китайскую пижаму из черного шелка, но все равно от нее исходил запах олифы и масляной краски. Стиви любила этот запах и чувствовала себя с ним комфортнее.
 – А ты? – спросила тетя Аида несколько минут спустя. – Почему ты здесь, со мной, вместо того чтобы быть со своими друзьями?
 – Друзьями?
 Тетя бросила снисходительную улыбку, означавшую, что она видит, что Стиви только изображает непонимание.
 – Мужчина с маленькой дочерью. Как там их зовут?
 – Джек и Нелл.
 – Ах, да. А его сестру?
 – Мэделин. Я ее видела. После нашей последней встречи я пригласила ее на побережье.
 – Это ты правильно сделала.
 – Да, я хотела это сделать, но у меня были сомнения. Она приехала, и у нас была очень хорошая встреча. До того момента, когда я ей сказала, что Джек и Нелл живут ниже по улице. Она страшно расстроилась и спешно уехала.
 – У нее было большое потрясение, вот и все. Она немного подумает и вернется. Увидишь.
 Стиви представила себе, как Мэделин уезжала из Хаббард-Пойнта, не оглядываясь назад, и подумала, что в данном случае тетя ошибается.
 – В эти три недели я собираюсь не встречаться с этой семьей. Я хочу быть отшельницей.
 – Сомневаюсь, что Нелл это одобрит, – сказала Аида.
 – Нелл?
 Аида кивнула:
 – Она ведь была первой, кто начал эту игру.
 – Придя ко мне домой, – сказала Стиви.
 – И высказав свою точку зрения, дав знать тебе и своему отцу, как ей нужна ее тетя. – Старушка улыбнулась. – Я очень верю в любовь племянницы к своей тетке. И наоборот.
 – Я тоже, – сказала Стиви, сжав ее руку и думая о том, что же делать ей с Нелл и ее семьей.
 Они вышли вперед, облокотившись на каменный парапет и всматриваясь в восток. Свежий бриз всколыхнул листья вокруг них, охлаждая их лица. Холмы спокойно склонялись к проливу. Город был скрыт деревьями. Стиви услышала, как тетя вздохнула, и обернулась к ней.
 – Что с тобой? – спросила она.
 – О, со мной на этой неделе общался очередной застройщик, – сказала Аида. – Он хочет строить здесь отель и курорт и на условиях совместного управления предлагает превратить замок в конференц-центр.
 – Я надеюсь, ты послала его куда следует?
 Тетя помедлила, и Стиви увидела, что она прикусила губу.
 – Я не сделала этого… пока.
 – Но ведь собиралась?
 – Налоги теперь так высоки, и налоговая служба прислала что-то насчет переоценки. Я слышала от Августы Ренвик, что ее налоги за этот год возросли вдвое! Я не могу себе позволить содержать замок так, как это было до сих пор. Меня беспокоит, что некоторые дети прокрадываются сюда и могут провалиться в трещины каменной кладки.
 Стиви была ошеломлена. Впервые ее тетя серьезно отнеслась к предложению застройщика. Из купы деревьев раздался крик совы. Они слышали хлопанье ее крыльев, когда она пролетела над ними.
 – Если ты согласишься на условия кондоминиума, – спросила Стиви, – куда же улетят совы?
 Тетя попыталась улыбнуться.
 – Это текст Стиви Мур, лауреата премии Калдекотта. «Куда же улетят совы»?
 – Я серьезно, тетя, – сказала Стиви. – Ты ведь не можешь застроить склон. Тетя Аида?
 – Это головоломка, – ответила тетя через минуту. – Потому что я не могу себе это позволить.
 – Должен же быть способ достать деньги, – сказала Стиви. – Может, открыть замок для публики на один или два дня в неделю?
 Тетя Аида печально улыбнулась:
 – И зачем они будут сюда приходить? Посмотреть на романтичную, но совершенно бесполезную прихоть моего дорогого мужа?
 – С каких пор ты стала верить в то, что романтичное бесполезно? – Стиви обняла ее. – Ты, тетя, последний из великих романтиков. Потому ты держишься за эту землю так долго, как только можешь. И Генри и я знаем, что для тебя было бы полезней жить круглый год во Флориде, но ты же не можешь покинуть это место… потому что оно напоминает тебе о дяде Вэне.
 – Это так, – прошептала тетя, вытирая слезы. – Я и теперь ощущаю его здесь, рядом с собой. Если где-то и есть духи, то это тут.
 Сердце Стиви болело, она думала о своей тете, которая любила так сильно, что жертвовала столь многим ради того, чтобы быть рядом с душой любимого.
 – Ты никогда не должна чувствовать себя одинокой, – сказала она.
 – Я и не чувствую.
 Стиви кивнула, глядя поверх деревьев.
 – Ты тоже найдешь кого-нибудь, – сказала ее тетя, – и перестанешь чувствовать себя одинокой.
 Стиви покачала головой.
 – Я имела шансы, – сказала она.
 – «Улыбка летней ночи», – сказала тетя.
 Стиви взглянула с любопытством.
 – Был такой фильм Ингмара Бергмана, вдохновленный «Ночной серенадой» Сондхайма.
 – В музыке к нему была песня «Запишись в клоуны», – сказала Стиви. – Это история моей жизни и любви.
 Тетя засмеялась:
 – Это о человеческих слабостях и ошибках в любви. Но большинство из нас делает их, дорогая Стиви. Пока мы это знаем, мы живы! Ты далека от того, чтобы быть одинокой.
 – Я делала больше ошибок, чем многие, и гораздо худших.
 Тетя покачала головой, но уже не смеялась.
 – Ты добивалась любви тела и души, – сказала она. – Ты верила в нее, нуждалась в ней так сильно, что испробовала три шанса… В пьесе великая герцогиня говорит, что летней ночью луна улыбается три раза… Ну а сегодняшней ночью я хотела бы, чтобы ты думала обо мне, как о великой герцогине.
 – У меня уже были три раза, – сказала Стиви.
 – Нет, милая. Я имею в виду не это. Подумай сейчас, сегодня и подумай как следует. Время и события летом измеряются по-другому, и особенно в ночи полнолуния.
 В этот момент луна показалась из моря далеко на востоке. Она всплывала медленно, огромным обожженно-оранжевым диском, поднимавшимся над горизонтом, перевернутым вверх дном, как будто разлившееся по воде золото.
 – Первая улыбка, видишь? – спросила тетя Аида, когда луна сияла, огромная и широкая, гримасничая, как Чеширский кот.
 Она была ошеломляющей, запомнила Стиви.
 Они ждали в тишине, луна медленно поднималась, становясь меньше и бледнее, пока не стала чисто белой, сияющей высоко в небе. Ее лик был испещрен кратерами, и Стиви лукаво улыбнулась.
 – Ты что?
 – Я сейчас вспомнила, – сказала Стиви. – Когда мы были очень юными, я и мои подруги Эмма и Мэделин называли ее «лунной девочкой». Посмотри, она смеется.
 – Вторая улыбка, – сказала тетя.
 Стиви и сама широко улыбалась. Она вспоминала свои пятнадцать лет со своими подругами, счастливые и дерзкие, они заявляли о своей собственности на луну.
 – Когда же мы увидим третью улыбку? – спросила Стиви. – Ты же великая герцогиня ночи, ты должна знать!
 – Ты увидишь ее, если у тебя хватит храбрости постучать в правильную дверь, – сказала тетя.
 Стиви быстро взглянула на тетю, готовая поддразнить ее, но она увидела, что тетя Аида была совершенно серьезна. Она рассматривала Стиви печальными глазами. У Стиви что-то дрогнуло внутри. Ее тетя обдумывала серьезные вещи: продажу своего холма, своих деревьев, птичьих убежищ. Из глубины леса крикнула сова, и вторая отозвалась ей, она была совсем близко.
 Вглядевшись, Стиви увидела силуэт большого филина, сидевшего на вершине башни. Его голова выглядела жуткой в лунном свете, его глаза и клюв сверкали желтым светом. Дрожь пронизала Стиви, когда он взлетел и скрылся за деревьями.
 Теперь, взглянув на луну, она увидела, что луна плетет сеть на воде. Лучи лунного света мерцали и плясали на волнах. Глядя на это, Стиви представляла себе каждого, кого она когда-то любила. Она видела, как на это смотрит тетя Аида, и знала, что она думает о дяде Вэне.
 Сердце Стиви колотилось. Постучать в правильную дверь… Она подумала о Нелл, стоявшей на ступенях лестницы с разодранными коленками. И она подумала о себе, ожидавшей приглашения у двери дома Джека и Нелл. Она вспомнила Мэделин, поднимающуюся на холм со своими двумя бутылками шампанского. Луна свела их вместе в ее памяти, и Стиви внезапно поняла.
 Она поняла, что она должна сделать, где это сделать, чтобы постучать в дверь.
 Нелл так устала, что у нее слипались глаза. Пока все внимательно следили, луна выплыла из воды и поднялась в небо. Нелл было уютно, прижавшись к боку отца, чувствовать его тепло, когда ночь стала холоднее. Потом, позже, Пегги подняла ее на ноги, чтобы «танцевать в лунном свете» с Энни и Элизой. Плеск волн заменял музыку, и девочки танцевали босиком на песке до тех пор, пока их родители не сказали, что пора идти домой.
 Все семьи прошли вместе до дамбы. Она была очень мощная, сложенная из огромных камней, и защищала дорогу от моря. Пегги с семьей попрощались с ними и отправились с фонариками через марши.
 Нелл с отцом прошли через пляжную автостоянку, позади бухты с лодками. Нелл слышала, как в темноте поскрипывают и позвякивают лодки, когда вода поднималась и падала. Проходя мимо, она зевнула и споткнулась, отец подхватил ее и поддержал.
 – Это было забавно, – сказала она.
 – Да, забавно, – согласился он.
 Нелл чувствовала себя утомленной от свежего воздуха, окружавшего их, и от общего возбуждения ожидания момента, когда полная луна взойдет из моря. Ей понравилось быть с большой компанией, собирающейся вместе на песке.
 – Как хорошо иметь большую семью, – сказала она, сжимая руку отца.
 Он не ответил. Она ощущала под ногами дорожное покрытие, еще теплое от солнца.
 – Мне это нравится Мне нравится, когда все, как у нас, – ты и я. Но нравится и когда вокруг другие люди.
 – Ну, это как раз про нас, – сказал он. – Мы скоро уедем с побережья, через пару недель. Но потом ты сможешь писать Пегги.
 – Из Бостона? – спросила она, не уверенная, вернутся ли они опять в Массачусетс или домой в Джорджию.
 – Не из Бостона, – сказал он вызывающе-весело – нерешительно, подумала она.
 Что-то было необычное в голосе отца.
 – Мы поедем в Атланту?
 – Нелл, ты знаешь, как танцуют флинг?
 – Что это?
 – Это шотландский танец.
 – Шотландский? Под волынку?
 – Да.
 – О-о-о, – сказала Нелл, вздрагивая, – тетя Мэделин рассказывала мне о том, как она ездила в Шотландию, когда была маленькой, и слушала волынку повсюду. Ей это нравилось, но мне – нет.
 – Почему нет?
 – Потому что я ненавижу волынку, – сказала Нелл, – потому что она играет, как в церкви у мамы… – Она чуть не сказала на похоронах.
 Она вспомнила, как какой-то мужчина, встречавший ее мать в Диксоне, в тюрьме, где она работала добровольцем, офицер то ли гвардии, то ли полиции, умевший играть на волынке, стоял у алтаря, играя «Амазинг Грейс».
 – Ну, в Шотландии есть много всего, кроме волынок.
 – Верно, но если я услышу их даже один раз, это разобьет мне жизнь. Они ужасны. Я их ненавижу. Не говори мне больше о них, ладно? Потому что у меня тогда будут ночные кошмары.
 – Но, Нелл…
 – Ш-ш! Ш-ш-ш! – сказала Нелл, закрывая уши.
 Отец замолчал. Нелл потянула его за руку, снова зевая. Она очень устала, но хотела быть уверенной в том, что в ее памяти не возникнут все горестные моменты, связанные с похоронной музыкой и тюрьмой, иначе она не сможет заснуть. Чтобы отогнать их от себя, она запела вполголоса «Лимонное дерево» и попыталась решить, какую книгу она хотела бы слушать на ночь.
 «Совиную ночь» или «Лето лебедей»? Или, может, «Морского ястреба»? Когда они подошли к своему коттеджу, отец открыл дверь, и они вошли. Нелл быстро переоделась в пижаму. Она понимала, что ей надо умыться, вымыть ноги и почистить зубы, но ей хотелось сразу лечь в кровать и слушать рассказы.
 Она все-таки выбрала книгу, это будет «Лето лебедей», и как раз ставила зубную щетку обратно на подставку, когда услышала стук в дверь. Внутри у нее все сжалось.
 Стук в дверь, особенно после того как уже наступила темнота, был нехорошим признаком. Ей вспомнился офицер полиции, который пришел в их дом той ночью сообщить о матери, – ей было любопытно, и она подумала, что это охранник из тюрьмы, с сообщением о том, что кто-то из этих ужасных преступников зовет ее маму, ища у нее спасения. И еще она вспоминала время, когда она слышала легкий стук в дверь, когда они думали, что она уже спит, а это к ним приходила Франческа с какими-то бумагами для отца, чтобы просмотреть их ночью. Это зачем? Лондонский мост обвалился бы?
 Услыхав такой легкий стук в дверь, Нелл поняла, что это была Франческа.
 – Уходи, – прошептала она в подушку.
 Прошло несколько мгновений, и она услышала второй стук – отец открыл дверь ее спальни.
 – Нелл? – спросил он.
 – Папа, – сказала она, чувствуя усталость и наворачивающиеся слезы. – Пожалуйста, скажи Франческе, чтобы она уходила, и скажи, что мы не собираемся назад в Бостон. А потом иди ко мне, потому что мне необходима история от Стиви!
 – Франчески здесь нет. А сегодня ночью ты вообще самая счастливая девочка Ты будешь слушать свои истории от самой Стиви.
 И с этими словами Нелл выпрямилась и вгляделась в поток света, струившийся от лампы в холле, и увидела улыбающуюся ей Стиви, которая подошла и села на край ее кровати, чтобы читать ей, даже без книги.

 Глава 15

 Нелл подвинулась в кровати, чтобы освободить пространство для Стиви, сидевшей на краю. Джек мешкал у двери, как будто не знал, оставаться или уйти. Стиви улыбнулась ему, ожидая. Он был высокий, и его широкие плечи совсем загораживали свет, идущий из холла. Ее сердце забилось в груди в ожидании того, что, скорее всего, он сядет рядом с ней.
 – Садись, пап… давай читать рассказ Стиви, – сказала Нелл.
 – О, я думаю, что она сама расскажет его тебе, – сказал он. – Я пойду в другую комнату…
 – Это для вас обоих, – сказала Стиви.
 Он было двинулся к ней, потом остановил себя – как будто подумал, что может быть лучше, чем сидеть на кровати рядом с ней. Вместо этого он принес кресло с прямой спинкой из другой комнаты. На пергаментном абажуре прикроватной лампы был нарисован корабельный штурвал, и она бросала теплый оранжевый свет на руки Стиви и ее альбом для рисования.
 – Это история о холме Лавкрафт, – сказала она. – Таинственный каменный замок стоял посреди полей и лесов, глядя на устье величественной реки, прямо на то место, где она впадает в море. Стены замка были увиты плющом и диким виноградом… – Одновременно с рассказом она делала зарисовки в альбоме для Нелл.
 – Там жила принцесса? – спросила Нелл.
 – Нет, – ответила Стиви. – Замок и земля под ним принадлежали природе. Но его охраняла, заботилась о нем старая тетушка.
 – Тетушка, – прошептала Нелл. Стиви нарисовала женщину, которая выглядела, как нечто среднее между тетей Аидой и Мэделин. Стиви услышала, как Нелл коротко вздохнула, одновременно она наблюдала за реакцией Джека. Его глаза сияли, глядя на Стиви, но он не смотрел на ее рисунки.
 – Замок был старый и весь растрескался, – сказала Стиви, почти не в силах оторваться от Джека. – От сильных ветров камни с башенки падали. По лестнице было опасно ходить. Под стропилами жили летучие мыши, и лианы обвивали медные водосточные трубы. – Она быстро нарисовала колдовские руины.
 – На склонах холма росло много сосен, давая тень и убежище разным видам птиц и зверей. Зяблики, дрозды, славки, малиновки гнездились на сосновой пустоши, строя свои гнезда из веточек и опавшей хвои. Они откладывали яйца и выводили птенцов. Еще там жили олени, еноты и зайцы. Густой лес давал им убежище и пищу. Они так хорошо жили в этих местах, что не хотели выходить оттуда…
 Стиви быстро сделала несколько рисунков, изображавших оленя, перебегавшего оживленное береговое шоссе и поедавшего цветы и кустарники возле домов, енотов, переворачивающих мусорный бак, и зайцев, хватающих листья салата. Нелл захихикала.
 – С противоположной стороны замка и сосновой пустоши росли старые дубы. Это были самые старые деревья в Коннектикуте. Они были толстые и высокие. Деревья самой старой части леса называли «изначальными секвойями», потому что они помнили то время, когда земля была совсем молодой. В этой части леса жили совы. Они кричали среди ночи, и только самые храбрые люди осмеливались бродить по этому лесу, отвечая на их крики.
 – Что они говорили? – прошептала Нелл, и Стиви ответила так, как показывала ей ее тетя Аида, когда она была в возрасте Нелл.
 – Ух-у-у-ух-у-у-у…
 Нелл тоже попробовала так, получилось хорошо с первого раза. Стиви нарисовала картинку, на которой три человека стояли в густом лесу: сама Стиви, мудрая тетушка и Нелл. Нелл широко улыбнулась.
 Стиви продолжала рассказывать, придумывая продолжение и рисуя при этом небольшие картинки. До этого она никогда так не делала – не сочиняла историй для конкретного, реального ребенка. Получалось что-то невероятное, потому что Джек, наклонившись вперед, казалось, был заинтересован так же, как и Нелл. Их колени соприкоснулись, и Стиви будто ощутила электрический разряд, прошедший по всему телу.
 Нелл стала засыпать, ее глаза были готовы закрыться.
 – Я остановлюсь? – спросила Стиви.
 – Нет, – одновременно сказали оба Килверта.
 – Земля, на которой стоял замок, принадлежала природе, но другие тоже хотели ее получить, – сказала Стиви. – Человек с бульдозером желал прийти и вырубить деревья. Они собирались владеть этим прекрасным видом и продавать его за золото. Другие хотели заменить родной дом оленей своими домами, а дикий замок превратить в скучный конференц-зал.
 – Но мудрая тетушка… – пробормотала Нелл, пытаясь держать глаза открытыми.
 – Да, сумасбродная тетушка будет защищать холм, – сказала Стиви, рисуя.
 – Я знаю, что она это сделает, – прошептала Нелл.
 – Почему это ты знаешь? – спросил Джек.
 – Потому что она хорошая. Она похожа на тетю Мэдди, – сказала Нелл. – И на Аиду, тетушку Стиви. Правда, Стиви?
 – Конечно.
 – Когда солнце всходит, совы отправляются спать, а другие животные вылезают из своих гнезд и норок. Певчие птицы поют в кустах, а зайцы прыгают по мокрой траве. Колибри прилетают на красные цветки, которые растут на лианах, обвивающих замок. Они пьют нектар, их крылья трудно заметить, так они быстро порхают. Летний день проходит, наступает ночь. Луна начинает свой путь, как тонкий полумесяц, и растет все больше в течение месяца, пока не станет полной и не поднимется, как сегодня, прямо из моря…
 Когда она нарисовала последнюю картинку, полную луну, освещающую замок и холм, Нелл уже спала. Стиви положила альбом рядом с ее кроватью и пошла вслед за Джеком в гостиную. Его близость вызывала у нее дрожь. Она кожей ощутила движение воздуха напротив; она не могла взглянуть на него.
 – С ней никогда такого не было, – сказал он, поворачиваясь к Стиви. – Сразу заснула. Обычно мы читали три или четыре книги, массировали спину, и не раз она просилась в туалет. Как вам это удалось?
 – Я ничего особенного не делала, – ответила Стиви. – Это полнолуние. У него магическое действие, это действительно так. Оно вызывает сон даже у самых раздражительных детей.
 – Нет, это ваш удивительный рассказ, – сказал Джек. – Он успокоил ее… он и звук вашего голоса.
 – Я думала о ней – о вас обоих, – сказала Стиви. – Очень много. Особенно с тех пор… вы уладили вопрос о ее сеансах с доктором Гэлфордом?
 – Да. Это было правильно, что я поговорил с вами об этом, это помогло.
 – Я очень рада.
 – А про ваш рассказ – правда ли есть место, похожее на это? То, что вы назвали Лавкрафт-хилл?
 – Да, есть, – сказала Стиви.
 – Где оно?
 – В пяти милях отсюда. Там живет моя тетушка.
 У Джека расширились глаза. Он отбросил назад со своего лица темные волосы, смотрел на Стиви и ждал, что она скажет дальше. Она была очарована им. Очертания его лица, манера, которой он отбрасывал свои волосы с глаз. Поскольку она замолчала, он спросил:
 – Это реальная история?
 Стиви кивнула, выведенная из транса. Полная луна завладела ею – вот что с ней было. Лунная девочка играла в игры с ее сердцем. Она смотрела в сияющие глаза Джека и размышляла, чувствовала ли она когда-либо что-то подобное этому…
 – Она живет в замке?
 – Нет, она выехала из него несколько лет назад, – сказала Стиви. Мысли о тете Аиде и сложившейся с ней ситуации рассеяли колдовство. – Ремонт его слишком дорог. Она живет в домике на своей земле. Но она любит замок и часто поднимается в него. Она говорит, что в нем живет дух ее покойного мужа. Она тоже художник, и, поверьте, ей необходимо это место для вдохновения. Она приезжает с побережья Флориды в мае или в июне и пишет там все лето. Она знает там каждую птицу, крик каждой совы… Мне страшно думать, что что-то может случиться с холмом.
 – Бульдозеры тоже реальны?
 – Реальнее, чем были до сих пор, – сказала Стиви, и ее голос упал. – Застройщики предлагали ей большую сумму за ее собственность, но она всегда отправляла их ни с чем. Этим летом она озабочена возросшими налогами и тем, что замок действительно разваливается. Она боится, что кто-нибудь прокрадется туда незаметно и с ним случится беда. А тут неожиданно пришли новые застройщики…
 – И она обдумывает их предложение?
 – Кажется. Думаю, что это разобьет ее сердце. Это, правда, случится.
 – Почему она не может пожертвовать землю некоммерческим организациям? Или у нее есть доверительная собственность на землю?
 Стиви никогда не слышала о таких вещах и никогда не обсуждала это с тетей Аидой. Они были насквозь художниками, сильно не заботясь и не касаясь каких-либо финансовых или наследственных дел.
 – А она может так сделать?
 – Конечно Я делал проект на острове Маунт-Дезерт в Мэне, где владелец собственности пожертвовал свою землю национальному парку. Я ездил туда и ремонтировал каменные мосты на всех дорогах для повозок, и план предусматривал сохранение оригинальной архитектуры.
 – Это звучит прекрасно. Я полагаю… мы могли бы сделать с замком что-то подобное.
 – Я был бы рад взглянуть на него.
 – Вы серьезно? Спасибо! – Стиви внезапно представила себе Джека, ремонтирующего замок, природный центр, открытый для пользования всех людей Блэк-холла.
 – Мы с тетей Аидой могли бы вести художественные классы, – сказала она энергично.
 – Что?
 – О, мои мысли уже умчались вперед, – сказала она. – Мне уже видится невероятная картина превращения замка в природный центр… с демонстрацией птиц, деревьев, зверей… и я вообразила, как мы с тетей учим пару классов… чувствовать, что это такое, и использовать природу для своего вдохновения. Отдавать природе, понимаете?
 – Это звучит замечательно. Итак, у вас действительно есть мудрая тетушка? – Джек сделал шаг ближе.
 – Да, – сказала Стиви. Когда она вгляделась в него, то почувствовала, что ее лицо запылало. Она не могла бы утаить от него следующую часть разговора – ее тревожило так много того, что она не могла игнорировать. – И у Нелл тоже.
 Он отвернулся и прикрыл глаза.
 – Я приняла ваши предупреждения, – сказала она. – И позвала Мэделин к себе.
 – Я был бы удивлен, – сказал он, его лицо стало жестким, – если бы вы не сделали этого. – Он закрыл глаза, и Стиви пришла в голову мысль, что это не загородило его от нее, и на его лице лучше читалось то, что было внутри.
 – Джек, вы приехали сюда, потому что ваша история связана с этим местом. Даже несмотря на то, что вы покинули Атланту из-за того, что там вам было больно и все напоминало об Эмме, вы приехали сюда, на место, где вы не могли спастись от возврата назад в прошлое, без колебания полностью изменить его к лучшему.
 – Похоже на то, что вы правы.
 – Ваша семья когда-то проводила здесь лето. Вы и Мэдди. Я думаю, поэтому вы и приехали. Потому что вы не можете перенести разрыв между вами и вашей сестрой.
 Джек не ответил. Он молчал. Стиви слышала только стрекотание кузнечиков и шелест ветра, доносившегося снаружи.
 – Как она? – спросил он спустя некоторое время.
 – Она… несчастна, – сказала Стиви мягко.
 – Из-за меня?
 – Из-за жизни. Потеряв Эмму, потеряв вас с Нелл. Ей было невыносимо находиться здесь, зная, что вы живете так близко. Она рассердилась на меня, когда узнала, что я скрыла это от нее, и уехала. – Стиви посмотрела на Джека. Он казался таким растерянным, и было в нем что-то, что заставляло его страдать, помимо этого разговора. – Вы, наверное, тоже сердитесь на меня, – добавила Стиви.
 – Что я должен сделать, Стиви?
 – Простите ее.
 – Вы не знаете – вы всего не знаете. Дело не в прощении.
 – Так в чем же? Почему вы не можете поговорить с ней? – Его слова и выражение его лица разрывали ей сердце. Он ужасно страдал, и от этого у нее на глазах навернулись слезы. – Можете вы сделать это для Нелл? – сказала она. – И для Мэдди, и, главное, Джек, для самого себя?
 Она подумала, что зашла слишком далеко. Она давила на него, а он был прав – она ведь не знала всей истории. Она потянулась к нему, чтобы коснуться его лица. Она хотела попросить прощения, но еще больше она хотела успокоить его. Он схватил ее за руку таким резким движением, что у нее перехватило дыхание.
 Джек привлек ее к себе и поцеловал. Его тело было напряжено, а губы были такими горячими. Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до него, и ощутила, что его руки поднимают ее, прижимают к себе все теснее и теснее. Ее голова откинулась назад, сердце бешено билось, кровь кипела.
 Он отвел ее на диван. Они сели рядом, держась за руки. Джек наклонился к ней, отодвинул челку, падавшую ей на глаза. Она чувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Она не могла так долго выдержать его близости.
 Стиви пыталась сохранить контроль за своим дыханием. Она была сама не своя и чувствовала, как ее переполняет робость. Глядя в глаза Джека, она удерживала его взгляд. Он был таким откровенным, наполненным таким страстным желанием, что ее охватили истома, жар и нежность. Ее мысли торопили: «Не делай этого, Стиви. Не заходи слишком далеко».
 Она почти наяву слышала поддразнивание Генри, называвшего ее Лулу, Левкотея… новейший персонаж «Одиссеи», чье пение завораживает мужчин, но ее лодка разбивается о скалы. Он сказал бы, что следует предупредить Джека, чтобы он заткнул уши и как можно скорее уплыл. Не хватит ли ей трех браков? Разум говорил ей одно, а сердце влекло к другому. Она говорила себе: «Это не замужество, ради всего святого – мы только сидим, держась за руки, это только несколько поцелуев…»
 Но эти несколько поцелуев… они были такими нежными. Стиви откинула голову назад, чувствуя, как Джек целует ее губы, ее шею. Она дрожала и хотела одновременно и ответить ему, и остановить его. Ее мысли опять стали сумасшедшими, лихорадочно метались: она всегда так много хотела, никогда не зная, как удержаться от этого, и это было необъяснимой западней любви. Она слегка изогнулась, высвобождаясь.
 – Прости, – сказал он. – Я не должен был этого делать.
 – Нет, это ты меня прости. Это я не должна была, – сказала она.
 Извинения остановили их ненадолго. Стиви склонила голову. Что было ей делать?
 – Как ты думаешь, что будет с нами дальше? – спросил он.
 Их руки сплелись и успокоились, одна в другой.
 – Я думаю, – начала она, но остановилась, потому что внезапно увидела их обоих на рассвете, одних на пустынном пляже, целующихся у края воды.
 Это было кульминацией всех ее мечтаний этого лета…
 Их взгляды встретились. Джек жадно ждал ее ответа. Она хотела предостеречь его, сказать ему, что она не для него – одно дело фантазии, но существовало же еще что-то помимо них. Раньше она наделала много ошибок, но больше не хотела никому причинять боль. Она подумала о Нелл, спавшей в соседней комнате, и вспомнила, что повлекла за собой потеря матери. Утрата породила бездну страстных желаний, и Стиви чувствовала это даже теперь.
 Глядя в темные глаза Джека, она видела их иначе, по-новому. Она отодвинулась, но он продолжал гладить ее плечо. Это прикосновение было таким нежным чуть-чуть эротичным, она ощущала, как его пальцы передвигаются по ее обнаженной коже, и это прикосновение возбуждало ее.
 – Я пойду, – сказала она.
 – Ты только говоришь, но я не уверен, что ты этого хочешь.
 – Почему?
 – Потому что знаю, что чувствую сам, и думаю, что ты чувствуешь то же, что и я.
 Он наклонился, прикоснулся губами к ее губам и начал ее целовать. Руки Стиви снова запрокинулись за его шею. От него пахло солью, потом и лимоном. Ей хотелось плыть за ним. Ее тело жаждало этого, и она прижалась к его груди, ощущая нечто исступленное, невыразимое словами, на этот раз мысли умолкли, побежденные эмоциями.
 В соседней комнате Нелл шевельнулась, издав негромкий звук.
 И этого было достаточно. Стиви вскочила на ноги. Покачиваясь, не в силах твердо стоять, она отступила. Джек потянулся к ней, пытаясь вернуть ее назад. Но Стиви не хотела, чтобы Нелл проснулась и увидела свою новую подругу целующейся с ее отцом.
 – Я ухожу, – шепнула она.
 – Нет, Стиви… я хочу поговорить с тобой.
 – Не сегодня, – сказала она. У нее кружилась голова. – Хорошо? Я пойду.
 – Когда мы сможем посмотреть замок?
 – Завтра? Через день? В любое время, когда вы будете готовы.
 – Чем скорее, тем лучше, – сказал он. – Мы ведь уедем через три недели.
 – Как через три недели? – спросила она.
 – Это как раз то, о чем я хотел тебе рассказать. – Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, удерживая ее за руку.
 Она кивнула. Ее лицо пылало, и головокружение усилилось. Она знала, что уйти сейчас было правильным, иначе она вообще не уйдет. Она отняла у него руку, насмешливо улыбаясь.
 – У меня бизнес в Шотландии, – сказал он, и она почувствовала, что улыбка гаснет на ее лице.
 Стиви подумала о Нелл, которая отправится так далеко. И о Мэделин, теряющей шанс помириться с братом. И о Джеке, о том, как мало у нее надежды прояснить свои чувства к нему за эти три короткие недели. Сердце у нее упало, но она заставила себя выпрямиться.
 – О чем ты думаешь? – спросил он.
 – Мне жаль, что ты уезжаешь, – сказала она. – Так много нужно сделать…
 – С замком твоей тетушки?
 Стиви улыбнулась устало.
 – Это все, о чем ты думаешь? – спросила она.
 Он прикрыл глаза, не отвечая. Потом покачал головой.
 – Это самое простое, – сказал он наконец.
 – Здорово, – сказала она, думая о покрытых плющом стенах, лианах, проползающих из трещин с выпавшим цементом, падающих вниз камнях, перекрывающих тропинки… Он, конечно, прав что физическая работа намного проще, чем эмоциональные действия. – Я хочу, я хочу… – начала она.
 – Чего ты хочешь, Стиви?
 – Я хочу, чтобы в жизни Нелл была тетя, так же, как у меня.
 Он посмотрел в сторону, откашлялся, игнорируя ее последние слова.
 – Лучше отправиться поскорее и осмотреть замок, – сказал он. – Завтра – скажем, в полдень?
 – Полдень – это прекрасно.
 – Мне любопытно, – сказал он через минуту, прикасаясь к ее щеке.
 – Что?
 – Это единственная твоя реакция на то, что мы уезжаем в Шотландию?
 – Нет. Только та, о которой я готова сказать вслух, – сказала она мягко.
 Потом она повернулась и вышла из двери в огромную, залитую лунным светом ночь.
 Джек смотрел, как она уходит. Он заставил себя остановиться и не пойти за ней. Его сердце мчалось за ней, и это было необычным ощущением. Стиви ушла, но оставила после себя что-то… ауру, дух? Комната потрескивала. Джек не мог понять, он никогда не испытывал ничего подобного. Он чувствовал себя переполненным энергией, казалось, он способен сейчас пробежать двадцать миль. Он расслабился, пытаясь снять напряжение.
 Ему хотелось все изменить, многое вернуть. Он понимал, что Стиви была права относительно Нелл и Мэделин. Но она не знала всего. Вся правда была гораздо горше, чем то, что она знала.
 Однако после их разговора он ощутил непривычную силу и вдруг обнаружил, что подошел к телефону. Нажал кнопку вызова, набрал номер.
 Его пальцы дрожали, когда он прижал к уху трубку.
 Телефон звонил и звонил. Он взглянул на часы: возможно, это было неподходящее время.
 Наконец ответила женщина, и он узнал этот голос.
 – Алло? – произнесла его сестра.
 Джек молчал. Он прижимал трубку к уху, он хотел бы сказать что-то такое, что возродило бы хорошее, что было, что могло стереть все страдания и подозрения. Он не хотел жить с тем, что пролегло между ними.
 – Алло? – повторила она.
 Сознание Джека было в смятении после их последней встречи; та правда, которую открыла ему Мэделин, вызвала в нем ярость сопротивления. Если он заговорит с ней, это опять вернет ее чудовищную версию случившегося в их жизни, и он не мог это допустить ради Нелл.
 – Кто это? – тревожно спрашивала Мэделин.
 Джек хотел бы ответить, но не мог. Он повесил трубку.

 Глава 16

 Стиви заехала за ними около полудня, после утренней прогулки Нелл, и они двинулись под железнодорожной эстакадой и по Шор-роуд. Нелл была вне себя от возбуждения – она ерзала на заднем сиденье, показывала на все попадавшиеся достопримечательности и болтала без умолку. Джек был взволнован даже больше, чем Нелл. Она на этот раз проспала всю ночь, тогда как он лежал без сна, уставившись в потолок и пытаясь осознать, что же все-таки происходит.
 Они остановились на ленч у кафе-мороженого «Парадиз», где Стиви заказала большой рулет из омара для тетушки. Они поставили подносы на столик позади белого домика, с видом на марши. Вокруг кружились чайки, выискивая остатки еды.
 Яркий солнечный свет отражался, как в зеркалах, в ручьях и лужах. Он освещал эбонитово-черные волосы Стиви, коротко подстриженные, так что они открывали великолепную шею, которую Джек целовал прошлой ночью. Ему хотелось перегнуться через стол, отодвинуть челку от ее фиалковых глаз, прикоснуться к фарфоровым щекам Он сдерживал себя, и это было нелегко. Особенно когда он смотрел ей прямо в глаза, которые говорили о том, что ей так же трудно, как и ему.
 Закончив свой ленч, они вернулись в машину и немного проехали по главной улице. Затем они свернули на узкую дорогу, которая вела их назад под эстакаду, а потом на другую дорогу, взбегающую вверх по склону холма. Вскоре вымощенная дорога сменилась щебенчатым покрытием, и движение стало тряским. Нелл подпрыгивала и вскрикивала – во всех ее страшных снах последний путь ее матери казался ей именно таким глухим и заброшенным, и поэтому Джек пересел назад, чтобы быть рядом и успокаивать ее.
 – Мы почти приехали, – объяснила Стиви, глядя в зеркало заднего обзора. Она увидела, что Нелл страшно побледнела и вцепилась в отцовскую руку. – Смотри, Нелл, видишь? Это сторожка у ворот!
 Она замедлила ход и дала гудок. Из калитки, ведущей к морю, выглянули мужчина и рыжеволосая женщина. Мужчина улыбался, он поднял левую руку женщины вверх и помахал ею, глядя на подъезжающую машину.
 – Кто это? Это тетя Аида? – спросила Нелл.
 – Нет, – сказала Стиви, радостно улыбаясь. – Это пасынок тети Аиды, Генри, и, как я уверена, его подруга Дорин.
 Внезапно перед ними явился замок во всей своей красе, и Нелл раскрыла рот от удивления. Даже Джек остолбенел – это было так захватывающе и необычайно, совершенно невероятно в уравновешенном провинциальном Коннектикуте – это было похоже на Альпы, на Шварцвальд, это была удивительная фантазия сумасбродного барона, осуществленная со сказочной грандиозностью.
 – Вот он, замок, – сказала Стиви гордо, когда они вышли из машины. – А вот и моя тетушка!
 Высокая, стройная женщина, одетая в рабочую куртку художника, джинсы с продранными коленями и бархатные домашние туфли, направилась к ним со стороны небольшого дома позади замка. У нее был высокий, умный лоб и глаза фиалкового цвета, слегка подкрашенные голубыми тенями для век. Несмотря на то, что она была намного выше Стиви, их сходство бросалось в глаза, оно было в ее взгляде, манерах и в ее красоте.
 – Это моя тетя Аида фон Лайхен, – представила ее Стиви.
 – Вы, должно быть, Джек, – сказала Аида. – А ты, конечно, Нелл. Пожалуйста, зовите меня Аидой. Вы присоединитесь к ленчу?
 – Мы остановились у «Парадиза» и уже поели, – сказала Стиви, протягивая ей коричневый пакет.
 – Стиви привезла вам рулет из омара! – сказала Нелл.
 – Она самая любимая и самая заботливая племянница, какая только может быть у тети, – сказала Аида. – Давай я положу его в холодильник, на будущее.
 – Тетя Аида, что это сияло на безымянном пальце у Дорин? – спросила Стиви, когда пожилая женщина появилась обратно из двери.
 – Это чудо – вот что это такое! Генри позвал ее замуж, и она согласилась. Они помолвлены! – говорила Аида властным, но нежным голосом, и ее глаза наполнились слезами.
 Она говорила именно таким тоном, каким, по представлениям Джека, должна говорить женщина, которая живет в замке, но он был завоеван ее явным волнением и любовью.
 – Я поняла его намек, когда он поднял ее руку, – сказала Стиви.
 – Да… я отдала ему свое обручальное кольцо, чтобы он надел ей на руку.
 – О, тетя Аида, – сказала Стиви, обнимая ее. Джек переждал этот интимный момент общения тети и племянницы; он помнил, как Стиви рассказывала о духе своего дяди, витающем в замке, и понимал, что значило это кольцо для Аиды после смерти мужа.
 Аида прижала к себе Стиви, потом мягко оттолкнула. Тени на ее веках слегка размазались, и Стиви вытерла ее щеки своим платком. Джек почувствовал укол, видя их отношения, длящиеся всю жизнь, и думая о Мэдди и Нелл. Аида кивнула, давая понять, что она в порядке, и легко засмеялась.
 – Джек и Нелл, вы, наверное, подумали, что я сумасшедшая старая леди. Позвольте, я все объясню вам… Генри – мой пасынок, он недавно ушел в отставку из военно-морского флота. Я обожаю его, сверх всякой меры, даже больше, чем если бы он был моим родным сыном. Он блестящий офицер и джентльмен, но, к сожалению, он полный ребенок и идиот в любовных делах. У него были прекрасные отношения с его возлюбленной, очень любимой женщиной – Дорин, но он упустил ее…
 – Как это? – удивилась Нелл.
 – Ну, он всегда был в плаваниях. Он же был моряком. Они стояли в чужих портах, стояли подолгу, потом возвращались. Генри считал, что Дорин всегда так и будет сидеть, поджидая его. И она ждала его… пока он не подал в отставку. А он предполагал, что так все и будет длиться – он будет вальсировать между Ньюпортом и домом и быть ее гостем. Он и не думал о том, чтобы жениться на ней, видите ли. Он собирался и впредь приходить и уходить, когда ему вздумается.
 Джек слушал. Слова Аиды неожиданно задели его. Внезапно он представил себе свой паспорт, и авиабилет, и справочник о сдаваемых внаем корпоративных комнатах в Инвернессе, шотландские пледы и волынки. Конечно, это бегство. От боли прошлого, но также и от тех чувств, которые он только начал испытывать к Стиви. Как он похож на Генри.
 – Она делила его с кораблем, – продолжала Аида. – И я, в общем, благодарна ей за это. Сейчас брак не считается самым важным. Брак далеко не панацея. Но однажды начинаешь понимать – как мне кажется, понял Генри после десятков заходов в разные порты, – что ты в долгу перед самим собой и твоя любовь должна стать законной.
 – Такое понимание либо приходит, либо нет, все зависит от конкретной личности, – сказала Стиви тихим голосом, и, посмотрев на нее, Джек увидел, что ее живые, прекрасные глаза стали мечтательными и печальными.
 – Лулу! – звал Генри, поднявшийся вверх по холму за руку с Дорин.
 Затем пошли объятия и поздравления, и Стиви восхищалась кольцом, а потом их познакомили с Джеком и Нелл.
 – Знаменитая Нелл, – сказал Генри.
 – Знаменитая? – переспросила она, удивленно улыбаясь.
 – Безусловно. Стиви оценивает тебя на высшем уровне. Тебя и твоего отца. – Он встретился глазами с Джеком, и Джек заметил в его глазах смешинки – как будто брошенный ему вызов.
 – Она говорила обо мне? – спросила Нелл с явным удовольствием.
 – О, моя милая, – сказала Аида. – Она говорит и говорит о тебе. Ее покорило то, что ты так храбро взобралась на ее холм и пошла дальше, невзирая на этот ужасный знак, который там у нее…
 – «Пожалуйста, уходите!» – хмыкнула Нелл.
 – Точно, – сказал Генри. – Это знак, который необходим, чтобы отыскать дом в красивой куче мусора.
 Джек наблюдал за тем, как его дочь общается с этими людьми, которых она никогда до сих пор не встречала, – она была такой открытой и счастливой, жаждущей их близости. Все это было из-за Стиви. Почему-то Нелл считала ее своей, вроде дублера тети, давней подругой ее матери. В горле у него возник комок. Он забыл, как чувствуешь себя в большой семье. Его родители, его тети и дяди умерли, осталась только Мэделин.
 Генри и Дорин должны были спешить – они собирались встретиться со священником в церкви Святой Марии в Ньюпорте, чтобы договориться о венчании. Аида пошла к замку, увлекая за собой Стиви и ее гостей. Стиви и Нелл держались за руки, а Джек шел за ними, когда внезапно ее окликнул Генри.
 – Эй, Стиви, – сказал он.
 Она повернулась.
 – Левкотеи больше нет.
 – Почему же?
 – Потому что «Одиссее» не нужен новый персонаж. И потому что Стиви знает, что делает. Добиваться, несмотря ни на что, верно?
 Стиви остановилась, будто вросла в землю. Что-то в ней, в ее позе вызвало у Джека желание крепко обнять ее и поддержать, будто она нуждалась в опоре. Но потом открытая улыбка осветила ее лицо, она кивнула и махнула рукой кузену, который помахал ей в ответ.
 Джек не понял смысла фраз, которыми они обменялись, но почувствовал, что Стиви и Генри были членами одной семьи, и они проявляли заботу друг о друге на всех этапах своей жизни. Он опять подумал о Мэдди и ощутил внутри себя больше пустоты, чем было до этого.
 Они остановились у входа в замок. Их приветствовал порыв холодного, пахнущего плесенью воздуха. У Джека застучало сердце, когда он всмотрелся в темноту. Как инженер, он оценивал его возможности. Нелл поежилась, схватив за руки его и Стиви. Они вошли внутрь все вместе, и пульс у Джека отбивал скорость тысяча ударов в минуту.
 Все, что он мог подумать, было: я готов отказаться от поездки в Шотландию.
 Нелл держала за руки отца и Стиви, трепеща перед замком. Она замечала все разновидности таинственных вещей. Стены были из темного дуба, с вырезанными на нем головами и лицами. Пол был из синевато-серых квадратов, и на них были выгравированы геральдические знаки и надписи. Тетя Аида показывала их, объясняя, что это были названия театров, в которых играл ее муж.
 – Он сделал имя в Королевской Шекспировской труппе, – говорила она. – Очень быстро его стали упоминать рядом с Гилгудом. Он играл в Ковент-Гардене, и его исполнение роли Яго было потрясающим. Мне рассказывали, что вместе с Оливье он создал потрясающую атмосферу трагедии. Он играл принца Хэла и тому подобное. Потом… ну, как бы это сказать, жизнь его увлекла и стала интересовать больше, чем театр. Он был бонвиван высшего разряда, мой Вэн. Когда он вошел в возраст, он стал играть Фальстафа. Это было так близко ему, баловню судьбы.
 Нелл не понимала большинство этих слов или их значения, но она чувствовала по голосу тети Аиды, что она очень любила Вэна. И она могла бы шепнуть Стиви, наклонившейся обнять ее, что она чувствует, что что-то в их приезде беспокоит тетю.
 Они поднялись по лестнице, их шаги отдавались эхом. Здесь был большой зал, паутина свисала с тяжелых темных люстр, большой деревянный стол был сплошь покрыт плесенью. Нелл твердо держалась за отца и Стиви. Отец говорил своим обычным деловым голосом.
 Это был такой голос, который она слышала, когда он говорил по телефону, и когда она приходила к нему в офис. Один из признаков, по которому она знала, что он правда не любил Франческу, было то, что таким же голосом он говорил и с ней. Он никогда не понижал голоса, когда Нелл была рядом.
 Отец никогда не говорил таким голосом с Нелл. Только однажды он говорил так с матерью, незадолго до того, как она навсегда покинула их. Даже когда он был так расстроен в тот день в доме у Стиви, где Нелл безудержно рыдала о тете Мэдди, отец не говорил таким голосом. Был у него еще голос сердитого папочки, который появлялся обычно только по отношению к семье – тете Мэдди, например.
 Теперь он говорил что-то о пожертвовании земли и замка, о каком-то направленном дарении, о налогах на недвижимость, о куче непонятной чепухи. Но Нелл видела, глядя на Стиви и тетю Аиду, что им это не только интересно, но даже приятно. Отец достал блокнот и мерную ленту, начал делать замеры. Он измерил толщину стен, высоту потолка.
 Тетя Аида указывала на разные повреждения, говорила о сухой гнили и термитных ходах, и отец достал перочинный нож и немного поковырял им в древесине пола. Он сказал что-то вроде того, что проверка покажет точнее, но насекомых или их яиц в дереве нет. Тетя Аида, кажется, почувствовала облегчение.
 Они вошли в темную дверь в стене и оказались на темной и узкой винтовой лестнице. Это показалось Нелл похожим на тюрьму. Свет попадал сюда только из маленьких окошек с цветными стеклами, и тетя Аида достала из кармана своей куртки маленький фонарик, чтобы освещать дорогу. Нелл было страшно, потому что она не могла держаться за руки взрослых, но она шла между ними, пока они поднимались, так что она знала, что все будет в порядке.
 Стиви говорила что-то о «центре природы», и тетя Аида сказала:
 – На ста шестидесяти четырех акрах можно устроить прекрасный заповедник.
 А отец сказал:
 – Замок потрясающий, и его надо сохранить таким, как он есть.
 Тетя Аида прямо-таки вскрикнула:
 – Спасибо вам за то, что вы это так видите! Все застройщики предлагали его обновить и сделать здесь медиа-центр и провести горячую воду!
 Когда они взобрались по четырем невероятным виткам до самого верха, это было похоже на восхождение из тюремного помещения в солнечный сад. С башни просматривалась вся долина, прямо до самого серебристого моря. В трещинах между камнями поселились мхи и травы. Семена дикорастущих трав, должно быть, принесло сюда ветром, потому что на летнем ветру колыхались цветы, пробившиеся сквозь цемент.
 Нелл радостно улыбнулась яркому солнечному свету, глядя на верхушки деревьев. Птицы прыгали с ветки на ветку. Она вспомнила рассказ Стиви про сосновые пустоши и старые дубы, про оленей и зайцев, певчих птичках и совах. Она ощущала колдовское блаженство от того, что по этим ступенькам она пришла в реальную волшебную долину. Ей почти верилось, что перед самыми ее глазами из рощи выскочит белый олень или выйдет единорог.
 Кругом росли деревья. Отец говорил спокойно, но взволнованно о том, что надо сохранить и деревья и замок. Тетя Аида задавала по сто вопросов в минуту: что теперь нужно делать, с кем поговорить, какие бумаги подписывать?
 Стиви отошла от взрослых, склонилась к Нелл. Они вместе смотрели на толстые сосны и высокие древние дубы. Они смотрели на лианы с красными цветами, которые взобрались по каменным стенам замка, обвивая всю поверхность до самого парапета. Пока они смотрели, пара маленьких блестящих зеленых колибри порхала в воздухе, добывая нектар из трубковидных красных цветков.
 – Как они долетели сюда? – прошептала Нелл.
 Пристально глядя на них – они были маленькие, не больше стрекозы, – она ощущала дрожь в коленях. Она поежилась, подумав, как трудно жить таким малюткам, как много силы нужно им, чтобы добраться до красного нектара.
 – Они пролетают половину земного шара, – сказала Стиви. – Они очень сильные и упорные.
 – Они кажутся такими крошечными, – сказала Нелл. Подул ветер, и она испугалась, как бы их не ударило о стену замка. – Что, если ветер убьет их?
 – Этого не случится, – сказала Стиви, беря ее за руку. – У них сильные крылья, и они устоят против ветра.
 – Почему только у одного красное горлышко? – спросила Нелл, глядя на их броски взад и вперед, замечая их переливающиеся зеленые перышки, пестрые крылышки, длинные клювы, тянущиеся к цветкам.
 – Это самец, – сказала Стиви. – Это краснозобые колибри. Природа дала самцам более яркую окраску, но, мне кажется, самочки тоже прелестны, может, даже красивее. Они нежные и загадочные.
 – Почему природа сделала именно так?
 – Так он привлекает ее. И так она больше защищена от хищников.
 Глаза Нелл наполнились испугом. Она не знала, что значит «хищник». Может, это неровная и ухабистая деревенская дорога? Может, неправильный поворот ее любимой тети, когда они возвращались домой в темноте? Или это были чудища, которые приходят ночью, каждую ночь, чтобы напоминать девочке о маме?
 – Что с тобой, Нелл? – спросила Стиви, ее голос был бодрым, но глаза печальными.
 – Я скучаю по ним, – прошептала Нелл.
 Стиви крепко обняла Нелл и держала ее, не отпуская от себя, и Нелл почувствовала, что она думает о пляжных девочках, о матери и тете Нелл, и Нелл услышала, как она прошептала самой себе:
 – Я знаю. Я все сделаю.
 Этой ночью, после того как Нелл уснула, Джек взял телефон и опять набрал тот номер. Сердце у него стучало, но уже не так сильно, как тогда, когда он звонил в первый раз. Сейчас он был готов – сейчас он заговорит, скажет «алло», спросит, как дела у нее и у Криса. Он скажет ей, что знает о ее поездке к Стиви. Он скажет, что Нелл соскучилась по ней.
 Она ответила после третьего гудка.
 – Алло? – произнесла она.
 Джек закрыл глаза.
 Его сердце прибавило обороты. Это был уже не спринт по равнине, это было восхождение на гору, еще два шага – и он не выдержит. Если он поговорит с ней, действительно поговорит, он разрешит все тайны и выдумки, кончится то ожесточение, через которое он прошел за этот год. И тем самым он подтвердит то, что он поверил во все, что она сказала ему про Кирсейджа. И, возможно, Нелл узнает всю правду… Его руки так вспотели, что прилипли к телефону.
 – Я рада, что ты позвонил, – проговорила она, и ее голос ломался.
 Как она могла догадаться? Или она знала? Даже если она включила определитель номера, она же не знает номера телефона этого арендованного коттеджа?
 – Я так тоскую по тебе, – сказала она, в ее голосе слышались слезы, – я бы хотела вернуть время назад и сделать все по-другому… я так тоскую по моему большому брату.
 Джек не мог говорить. Он молча слушал ее рыдания и боялся все еще больше испортить. Не шелохнувшись и не сказав ни слова, он повесил трубку.

 Глава 17

 Мэделин знала, что это был Джек. Она посмотрела определитель, этот номер был из Хаббард-Пойнта, Коннектикут, и, заглянув в свою телефонную книжку, поняла, что это номер не Стиви, поэтому она догадалась, что это мог быть он. Она сидела в кабинете своего федерального дома, вытирая глаза; ее знобило, хотя жаркий летний воздух струился из открытого окна.
 Крис просунул голову в комнату. Она посмотрела на его большие синие глаза и седеющие светлые волосы и, изобразив улыбку, кивнула ему, давая знать, что все в порядке. С тех пор как она вернулась домой от Стиви, он следил за ней больше, чем обычно. В сущности, его внимательность напоминала ей о первых месяцах после той аварии, когда она была в очень плохом состоянии.
 – Кто это был? – спросил он.
 – Ошиблись номером, – ответила она.
 – Мне показалось, что ты разговаривала…
 Хорошо, что он не сказал – плакала. Мэделин опять улыбнулась и сказала:
 – Я постаралась быть вежливой.
 Крис поверил ей и вернулся к телевизору смотреть баскетбольный матч. Мэделин дрожала. Она терпеть не могла лгать мужу. Но она знала, что, если скажет, что звонил ее брат, он тут же сделает обратный вызов и выложит Джеку все, что о нем думает. По правде, Мэделин хотелось сделать то же самое.
 Она не могла поверить, что он просто не хотел или не мог говорить с ней. Конечно, она отвечала за ту поездку, она должна была доставить Эмму домой в целости и сохранности. Но дело было в другом – Джек не смог справиться с тем, что услышал оскорбительную для него правду. Теперь Мэделин вспоминала, как она пришла в себя сквозь туман димедрола, который ей кололи в первые дни в госпитале, и увидела Джека у своей постели. Тогда она все рассказала ему, и только ему, что произошло на самом деле. Он буквально обезумел – тряс головой, кричал, словно сумасшедший, бил кулаками в стену.
 Вошла сестра и быстро увела Джека, а Мэделин опять провалилась в бессознательный и мучительный сон. Крис оставался с ней днем и ночью, доктора приходили и уходили. Они показали ее психиатру. Приходили полицейские, но Крис попросил их вернуться тогда, когда Мэделин придет в себя.
 Она больше не могла вспоминать об аварии. Психиатр сказал, что у нее «травматическая реакция». Эти слова мучили ее – они возвращали ее сознание к другой травме. Крик, удар, кровь.
 Все остальное вспоминалось легко – дни и часы перед этим. Она помнила, как пригласила Эмму провести уик-энд на пляже, она помнила белый забор и персиковое дерево неподалеку. Она помнила руки Нелл в своих руках, ее милую болтовню о школе и об истории, которую она сочинила про пони по имени Звездочка. Она помнила, как Джек поцеловал ее на прощание, как она благодарила его за то, что он отпустил Эмму на уик-энд.
 И помнила уик-энд… ленивые утренние часы с кофе и свежевыжатым апельсиновым соком, бег по пляжу для тренировки, помнила, как они искали место для своих одеял и кресел, сидели с Эммой на горячем песке, ничего не делая, только беседуя. Мэдди вспомнила, как взглянула в глаза Эммы в самый первый день, улыбнулась и воскликнула:
 – О, пляж, и мы будем здесь вместе.
 – Мы прошли долгий путь после Хаббард-Пойнта, – сказала Эмма.
 – Там мы впервые встретились все вместе. Я помню тот день, когда я встретила тебя и Стиви Мур. Тогда мы думали, что всегда будем вместе… помнишь, какими мы были неразлучными?
 Эмме, казалось, было неинтересно вспоминать, но Мэделин не могла остановиться:
 – Помнишь, ее отец подарил ей маленький английский автомобиль… какой же марки? «Хиллман»! Точно. Он был такой пикантный, прямо для пляжа. И она съезжала сверху и возила нас в кафе-мороженое «Парадиз»?
 – Мы все в купальниках втискивались на переднее сиденье, – сказала Эмма без тени улыбки. – Поедали мороженое, проезжая вдоль пляжа… все парни сигналили нам. Помнишь, как Джимми Петерсон почти заставил отступить нас с дороги?
 Они засмеялись, вспоминая прогулки на «хиллмане» Цвета морской волны, непостижимую энергию их семнадцати лет. Мэделин внимательно посмотрела на Эмму, вспомнив покупку «Лета лебедей» для Нелл. Почему Эмма так отрицательно отнеслась к творчеству Стиви?..
 – Помнишь, какой стеснительной сначала была Стиви с мальчиками, – спросила Мэделин. – Я думаю, она была такой замкнутой, потому что у нее не было матери, она жила вдвоем с отцом.
 – Профессор, – сказала Эмма. – Помню его английский акцент… Меня он не слишком занимал.
 – Меня тоже, – сказала Мэдди.
 – Стиви просто привалило счастье, – заговорила Эмма со странной грубостью. – Она сделала карьеру, потому что заботилась только о себе самой, у нее не было мужчины, чтобы надеяться на его поддержку. Она могла себе позволить быть застенчивой с мальчиками, а потом выходить замуж и разводиться в свое удовольствие.
 – Эмма…
 – Прости, Мэдди. Ты не ожидала услышать что-то подобное. Но это то, для чего я поехала с тобой. Мне нужно сказать тебе…
 А потом они повернули свои намазанные кремом лица к солнцу, наслаждаясь теплом, даже когда в душе Мэдди все похолодело от того, что сообщила ей Эмма. Она чувствовала, что ее невестка несчастлива, но только сейчас она поняла масштаб надвигавшейся катастрофы. Она поняла бы, что Эмма недовольна своей жизнью с Джеком, но не подозревала, что у нее был кто-то другой. Она не знала всех ее планов.
 Пляж, остров, коттедж, долгий мучительный разговор – все это незабываемо запечатлелось в памяти Мэделин. Она помнила, что была потрясена – нет, это слишком драматичное слово, – тем, что Эмма поведала ей. Может ли она держать это в тайне от своего брата? Шли часы, солнце ласково грело их кожу, и волны мягко плескались о белый песок острова, а Мэделин слушала и слушала и не могла поверить, и у нее мурашки бегали по коже…
 Она была лучшей подругой Эммы. Но также она была сестрой Джека. Все это она пыталась довести до Эммы, садясь в машину. Когда Мэделин, наконец, заговорила, она сказала Эмме, что не сможет сдержаться, что хотя она любит Эмму и уважает ее право выбора, она не может отказаться от брата, ведь она сестра Джека.
 И родная тетя Нелл.
 Мэделин считала, что поступок Эммы нанесет сильный удар Нелл. Уик-энд заканчивался, но у них еще оставались часы, нужные для дороги домой. Между ними возникло некое напряжение; Мэделин пыталась заставить себя сказать что-то, что не звучало бы ханжески. Эмма должна была понять, что у Мэделин растет возмущение и неодобрение, досада и отвращение к тому, о чем она услышала. И ее охватил страх перед тем, как это отразится на Джеке, а главное на Нелл.
 – Ты должна подумать о том, как это скажется на Нелл, – заговорила Мэделин очень мягко, когда они ехали через деревни Джорджии, восточнее Атланты, где Эмма собиралась ей показать, откуда происходил Ричард Кирсейдж.
 – Как ты смеешь упрекать меня? Нелл – это все, о чем я думаю!
 – Это незаметно по твоим поступкам.
 – Ты думаешь, что беспокоишься о ней больше, чем я? Это моя дочь! – запальчиво закричала Эмма, ее правая рука взлетела в воздух – и сильный удар в лицо поразил Мэделин, заставив ее выпустить руль…
 Она потеряла сознание, потом пришла в себя, она помнила, как поддерживала голову Эммы и опять теряла сознание от боли и ужаса. И потом, когда Джек сидел у ее больничной кровати, она, потрясенная рассказом Эммы и под воздействием лекарств, боли, выложила брату всю правду о случившемся, она ожидала встретить его понимание. Ведь она боялась за него и за Нелл, предупредила его, рискуя рассердить Эмму, потерять ее дружбу.
 Но он все понял не так. К ужасу Мэделин, казалось, он порицал ее, а не Эмму. Или, может быть, он испытывал шок и стыд за то, что о его несчастье знала сестра. Он был в полном отчаянии от потери жены. Если бы он поверил в то, что Мэдди рассказала ему, ему пришлось бы увидеть все совершенно по-другому.
 Сидя в своем доме в Провиденсе, Мэделин неотрывно смотрела на телефон и мечтала, чтобы он зазвонил снова. Она не раз слышала об отчуждении родственников в других семьях. Причины этого всегда казались ей такими несущественными, мелкими. В глубине души она всегда верила в то, что члены семьи всегда связаны между собой такими тесными узами, что такая вражда не могла долго существовать. Она допускала, что отчуждение могло возникнуть из-за денег или наследства. Братья и сестры в таком случае могли отдалиться. Но они всегда могли написать друг другу письмо и вряд ли считали, что стали навсегда чужими.
 Как же она заблуждалась!
 Самым ужасным потрясением было то, что был только один человек, который стал относиться к ней как к чужой. Именно он, ее родной брат, единолично принял решение закрыть перед ней дверь, перестать общаться, именно он, ее брат, решил, что его жизнь без нее будет легче. Ее никто не спросил. Ее лишили возможности что-то сказать в свою защиту…
 Минута текла за минутой, и Мэделин поняла, что этой ночью телефон не зазвонит. Она повернула голову к окну и увидела большую луну, теперь уже не совсем круглую, сияющую на небе. Ее глаза наполнились слезами, когда она подумала, как сейчас прекрасно на взморье Хаббард-Пойнта.
 Она представила себе вид, открывавшийся из окон Стиви; каким-то шестым чувством зная, что ее подруга имела отношение к телефонному звонку Джека. Она не была уверена, как и почему это произошло, она не могла себе представить, какие слова нашла для этого Стиви, но знала, что пляжная девочка, Стиви, смягчила ожесточившееся сердце ее брата, найдя к нему верный путь.
 Пристально глядя на луну, она представила себе, что ее лучи проложили тропу от Провиденса до Хаббард-Пойнта. Лунная девочка… Мэдди смотрела в ее таинственное лицо и всем сердцем умоляла вернуть ей доверие и любовь брата… Нелл. Стиви.
 Из соседней комнаты донесся радостный крик – должно быть, «Ред Сокс» выиграли, наверное. Крис позвал ее смотреть финал. Она вытерла глаза, еще раз взглянула на луну. Она была сияюще-белой в темно-синем небе, и Мэдди показалось, что все это могла нарисовать Стиви.
 О, если бы Стиви волшебством своего искусства могла вернуть их всех вместе в прошлое! У нее перехватило горло; о, если бы только можно было это сделать. От волнения у нее першило в горле, но она не пошла в кухню за вином, она отхлебнула немного диетической кока-колы. Четыре дня без выпивки… она помнила горькие слова Стиви, сказанные ею о своем первом муже: «Утонул в бутылке». Эти слова сдерживали ее.
 Крикнув Крису, что она через минуту придет, она достала свою адресную книгу. Найдя номер, она набрала его.
 Номер ответил гудками, но она оставила сообщение.
 «Стиви, это Мэделин. Я хочу поблагодарить тебя. За все… пока, спасибо. Передай им, что я их люблю, ладно? Ты знаешь, о ком я. Скоро поговорим».
 Положив трубку, она почувствовала себя лучше. Потом она пошла в гостиную, села на ручку кресла мужа, и молча поблагодарила судьбу за то, что находится под надежной крышей.
 Сообщение Мэделин удивительно много значило для Стиви. Чувствуя замкнутость своей пляжной подруги, Стиви побуждала ее раскрыть свою душу. На следующее утро она встала рано, сварила кофе и, налив его в термос, отправилась к дому Джека. Нелл еще спала.
 Птицы оживленно щебетали на деревьях. Они с Джеком сидели на скамейке у дома. Он склонился в ее сторону, разливая кофе. Под его взглядом ее кожу будто покалывали тоненькие иголки.
 – Как мило с твоей стороны, что ты пришла, – сказал он.
 – Я только… – начала она, – я не могу не думать о том, что вы так скоро уезжаете.
 – Я стараюсь не думать об этом. Я не хочу расстраиваться, заранее переживая. Но это неизбежно.
 – Что ты думаешь относительно Нелл, кто будет ее наблюдать за границей? Может быть, доктор Гэдфорд кого-то порекомендует?
 – Он продумывает это, – сказал Джек, – странно, но она безмятежно спит в последнее время.
 – С тех пор, как вы обратились к доктору Гэлфорду?
 – Я полагаю, – сказал Джек тихо, – что с тех пор, как она стала проводить больше времени с тобой.
 Стиви потянулась к нему и прижалась лбом к его шее. Ей не верилось, что он сказал это. Ей так хотелось верить, что это правда.
 – Ты не возражаешь, если я завтра возьму с собой Нелл купаться пораньше? – спросила она – Сегодня я вернусь рисовать, а вечером я встречаюсь с тетей Аидой.
 – Я знаю, что ей это понравится, – сказал Джек, гладя ее руки, несмотря на то, что солнце уже совсем взошло, и Нелл могла вот-вот проснуться и выглянуть в окно…
 На другой день рано утром Стиви ожидала Нелл у полосы прилива. Пляж теперь целиком принадлежал ей – курорт Хаббард-Пойнт еще не проснулся. Воздух был свежим и чистым, небо сияющим, безоблачным. Пролив сверкал, как синее стекло, слышались только крики кружащихся чаек, да шум одинокого рыбацкого катера доносился с моря.
 Нелл сбежала вниз в красном купальнике, соскочила с променада с полотенцем, колыхавшимся за ее спиной, как плащ супердевочки. Она неслась широкими прыжками, со смехом упав на песок у ног Стиви.
 – Папа сказал мне, что вы хотели встретиться со мной! Я еще никогда не видела вас на пляже.
 – Я редко появляюсь при дневном свете, – ответила Стиви. – Не говори про это другим детям, не то моя репутация ведьмы будет разрушена.
 Нелл засмеялась:
 – Мне нравится ваш купальник.
 – Спасибо, – улыбнулась Стиви. Ее купальник по всей длине был обшит черными лентами, гладкими, без оборок. – Мне твой тоже нравится.
 Был отлив, и они босиком пошли по чуть влажным водорослям, принесенным высоким приливом прошлой ночью. Солнце согревало их головы и плечи, но было еще слишком рано для настоящего тепла. Они собирали лунные камни, раковины и морские стеклышки, держа свои трофеи в ладонях.
 – Расскажите, как началась история пляжных девочек, – сказала Нелл.
 – Ну, это началось прямо здесь, – улыбнулась Стиви – С твоей мамы и меня. Когда мы были совсем маленькими, гораздо меньше тебя.
 – Как вы встретились?
 – Наши мамы были подругами…
 – Как Бэй и Тэра?
 – Пожалуй, – согласилась Стиви. – Похоже, наши матери тоже любили лето, и солнце и пляж, и когда у них родились дочки примерно в одно и то же время, они не могли нас не познакомить.
 Нелл улыбнулась, казалось, она счастлива представлять это.
 – А что вы делали вместе? – спросила она.
 – Когда мы были совсем маленькими, около года или двух, наши мамы выкапывали нам в песке довольно глубокие ямки, прямо тут, где мы сейчас идем. Они делали небольшие дамбы из сырого песка, чтобы до нас не добрались самые большие волны, и наполняли эти ямки водой, и у нас были как бы собственные персональные бассейны.
 – Мама делала такие и для меня, – сказала Нелл, и в ее голосе слышалась печаль. – Я помню, как она держала меня, когда накатывали волны.
 – Она, наверное, очень любила тебя, – произнесла Стиви.
 – Да, очень, – сказала Нелл.
 Пока они шли по песку, Стиви ощущала напор волн и прилива, все время чувствовала сердцем непрекращающуюся связь с матерью этого ребенка.
 Дойдя до конца пляжа, они бросили свои полотенца и вошли в воду. Стиви сразу нырнула и проплыла под водой несколько ярдов. Вынырнув, она увидела, что Нелл вынырнула позади нее, отфыркиваясь и гримасничая.
 Они всплыли на поверхность, смеясь и переводя дух.
 – Как далеко вы можете доплыть? – спросила Нелл.
 – До Франции! – пошутила Стиви.
 – Нет, правда, как далеко? До моста? Или до большой скалы?
 – До большой скалы, – ответила Стиви.
 – Поплыли туда!
 – Это для тебя далеко. Давай лучше подождем, что на этот счет скажет твой отец.
 – Он доверяет вам! – сказала Нелл. – Пошли! Я уже плавала туда с Пегги и ее мамой. Я буду вас догонять.
 Они двинулись в путь поперек бухты, по диагонали от конца пляжа Стиви старалась плыть медленнее, но ее поразило, что Нелл оказалась умелой пловчихой. У нее были ровные, спокойные взмахи рук, плавные движения ног, едва касавшихся поверхности. Сам пляж был совершенно пуст, но несколько человек, сидевших с утра на променаде, смотрели на них. Стиви любила эти ранние утренние часы, когда все вокруг принадлежало только ей. Но делить все это с Нелл оказалось еще лучше.
 Они проплыли ярдов пятьдесят, до большой скалы – горбатой, как кит, немного выше спереди и пологой сзади. Выбравшись на берег, они вскарабкались по водорослям и прилепившимся моллюскам на освещенную солнцем сторону. На солнце искрились колонии иссиня-черных мидий.
 Опустившись на колени, Стиви и Нелл наблюдали за мельканием рыбешек, чертивших под водой узоры линий, которых преследовали стремительные стаи голубых луфарей. Чайки и крачки кружились и кричали у них над головами изредка пикируя на стаи рыб.
 Нелл визжала от возбуждения. Стиви нравилось, что она не боится, что она настолько любопытна, что не уклоняется от ныряющих птиц, и не остерегается больших луфарей. Они следили за зигзагообразными движениями рыб, вспыхивающих серебром, а потом ныряющих и исчезающих.
 – Это так классно! – сказала Нелл.
 – Пищевая цепь в действии, – усмехнулась Стиви.
 – Что такое пищевая цепь?
 – Ну, мелких рыбешек поедают луфари, а луфарей едят более крупные рыбы…
 – А кого едят рыбы, которых преследуют чайки? И рыбы, большие, как эта скала?
 Стиви засмеялась, подумав о книге, в которой можно все это рассказать.
 – Ты молодец, Нелл Килверт, – сказала она. – Я сообщаю тебе, что ты подкинула мне отличную идею. Я никогда не перестану писать книги, если ты будешь рядом.
 – Правда? – обрадовалась Нелл, широко улыбаясь.
 – Правда.
 Они посидели еще несколько минут, пока их купальники не высохли на солнце. Стиви бросила взгляд на ступни Нелл. Они были точно такой же формы, как у Эммы, – узкие, с высоким подъемом. Переведя взгляд на ее лицо, она увидела глаза Джека, его прямой нос, его высокие скулы. От этого она слегка потеряла голову. Как поразительно, должно быть, иметь ребенка, у которого твои ноги и который похож на твоего любимого мужчину…
 Ее мысли вернулись к посланию Мэделин, к ее просьбе передать «им», что она их любит. Ей не хотелось расстраивать Нелл, волнуя ее разговорами о ее тетушке. И сидя на скале, она упорно глядела на ступни Нелл, вкладывая в свой взгляд всю любовь Мэделин, надеясь, что Нелл что-нибудь почувствует.
 – Поплывем назад? – спросила Нелл.
 – Если ты готова.
 Нелл кивнула. Она заслонила рукой глаза от солнца и смотрела прямо на Стиви.
 – Раньше мне никогда не хотелось жить так, – проговорила она.
 – Ощущать лучи солнца так прекрасно, да? – сказала Стиви.
 Нелл пожала плечами и хмыкнула. Возможно, она думала, что Стиви не поняла, что она хотела этим сказать.
 Но Стиви прекрасно поняла, что Нелл говорит о Хаббард-Пойнте и о лете вообще. Раньше она никогда не хотела жить летом на пляже… Стиви всегда помнила, как прекрасны эти ощущения.
 Они вошли в воду, оттолкнулись от прибрежного шельфа и поплыли назад к побережью. Берег сверкал впереди, будто усыпанный бриллиантами и серебром. Когда они ступили на отмель, Стиви посмотрела на песок, по которому они шли.
 Она увидела две цепочки следов, своих и Нелл, все еще сохранившихся на песке. Теперь наступал прилив, и первые, еще нерешительные волны начинали стирать их.
 Песок был твердый и гладкий, но когда очередная волна лизала его поверхность, в нем появлялись мелкие дырочки, пузырящиеся пеной. Нелл опустилась на колени, уставившись на них.
 – Что это? – спросила она.
 – Моллюски, – сказала Стиви.
 – Мы можем их выкопать?
 – Не здесь, – сказала Стиви. – Песок тут очень твердый, и сюда скоро придут люди и сядут на свои одеяла. Но я знаю место…
 – Вы отведете нас туда? Нас с папой?
 – Я, конечно, могу это сделать, – произнесла Стиви медленно, – если он захочет.
 – Он захочет, – уверенно сказала Нелл.
 – Ладно, после, – сказала Стиви. – Может быть, попозже, к вечеру? Думаю, отлив будет максимальный. Если твой отец свободен… а если нет, мы можем пойти вдвоем.
 – Он свободен, – так же уверенно сказала Нелл. – И захочет пойти. Вы ему нравитесь.
 – Да? – спросила Стиви, краснея.
 Нелл кивнула и лукаво улыбнулась.
 Они крепко обнялись, а потом Нелл побежала встречать Пегги и прогулочную группу. Стиви пошла назад вдоль пляжа. Когда она шла вдоль линии прилива, ей бросились в глаза последние несмытые следы ее и Нелл. Волны с каждым разом закрывали их все больше. «Каждый день приносит маленькие потери, – подумала Стиви. – Но сегодня, кажется, их будет не так много – потому что к вечеру они все пойдут собирать моллюсков».

 Глава 18

 Они шли вниз по дороге и выглядели как путешественники, собравшиеся в экспедицию, они несли с собой грабли, чтобы выкапывать раковины, и ведро с дырочками на дне и по бокам. Стиви катила надутую камеру от колеса, а Нелл пританцовывала впереди, очень волнуясь. Стиви велела ей надеть старые теннисные туфли, но Джек нашел, что и эти вполне сгодятся.
 – Когда ты сказала «старые туфли», ты, оказывается, не шутила, – сказал он, глядя на ее ноги.
 Она была обута в старые красные сапоги с отворотами, обрезанными до изношенного края. Резиновые подошвы отдирались от ткани и скрипели на ходу.
 – Поосторожнее, не обижай мои сапоги для выкапывания моллюсков, – сказала она. – Мне понадобились годы, чтобы их разносить.
 – Тебя никогда не поймешь, – парировал Джек.
 – Итак, – начала она, – расскажи мне, как тебе показался замок.
 Джек провел утро, внимательно изучая каждый дюйм строения – измеряя, определяя, исследуя.
 – Он в изрядно плохом состоянии, – ответил он. – И я рад, что твоя тетушка вовремя сказала тебе об этом. Пара плохих зим, и, я думаю, потолки и полы уже нельзя было бы отремонтировать. Как бы это…
 – Их можно укрепить?
 – Для этого требуется серьезная работа. Это будет недешево, Стиви. Когда я первый раз пришел туда, твоя тетушка работала, а потом появились Генри и Дорин, так что у меня не было подходящего момента, чтобы подробно расспросить ее о планах. Есть у нее деньги на это?
 – Дядя Вэн любил пожить так широко, что, мне кажется, он оставил ей больше счетов, чем капитала, – сказала Стиви. – Однако она очень известный художник и мастер своего дела.
 – Можно было бы провести несколько хороших аукционов, чтобы заработать достаточную сумму на доверительную собственность и начать восстанавливать замок, – сказал Джек. – Я сделаю, что могу, у меня есть кое-какие идеи, но фонду, который она создает, понадобятся архитектор и строители, а также специалисты по каменной кладке, чтобы сделать самое основное.
 – Папа, ты же специалист по каменной кладке. Мосты же делаются из камня, – воскликнула Нелл, сделав прыжок назад, к ним.
 – Я понимаю, Нелл, но…
 – Он хочет заняться этим, – объявила Нелл. – Он, правда, хочет. Он не поехал бы в отпуск за границу, если бы не хотел. А видели бы вы каменные мосты, которые он построил в Мэне! И один в Южной Каролине, на острове, где живут дикие пони!
 – Он и так сделал для нас очень много, – сказала Стиви. – Я знаю, тетя Аида очень благодарна.
 Джек улыбнулся, радуясь, что оказался полезен. Он понимал, чего добивается Нелл: она хочет, чтобы он остался здесь работать над проектом замка. Его это тоже привлекало. Его вдохновляла серьезная задача, идея реставрации такого невероятного места. Но он не поддержал разговора на эту тему; Нелл и так уже серьезно сопротивлялась их отъезду. После того как той ночью он заговорил с ней о Шотландии, она не желала и слышать об этом, потому что ей не хотелось уезжать из Хаббард-Пойнта. Сегодня Джек был рад общему согласию.
 Они шли к востоку по тенистой, петляющей дороге, которая вела к почти скрытому участку пляжа возле железнодорожной колеи. Джек смутно помнил, что бывал здесь подростком – это было далеко от основного пляжа, хорошее место, чтобы разжечь костер и выпить пива, слушая, как рядом гудят поезда.
 Стиви удачно рассчитала время прилива: весь путь был свободен. Береговые отмели блестели в предвечернем свете, словно отлакированное красное дерево. Стиви первой вышла на них, Нелл побежала, чтобы догнать ее, а за ними последовал Джек. Их подошвы шлепали по мокрому песку. Джек был почти доволен, что шел позади. Он не мог оторвать взгляда от Стиви. Ее волосы были подстрижены прямо, открывая всю шею до затылка. На ней были обрезанные джинсы и разрисованная пятнами черная футболка, на которой было написано «Говорящие головы». Рукава тоже были коротко обрезаны, почти открывая плечи, которые казались одновременно сильными и изящными.
 Отмель привела к мелководью. Они пробирались по нему, идти приходилось намного медленнее. Теперь Стиви села на камеру, как на плот. Она привязала ее веревкой, велев Нелл тянуть за нее.
 Это утро Джек провел с тетушкой Аидой. Она рассказывала ему о детстве Стиви, о том, как она потеряла мать, когда была еще маленькой.
 – Они были привязаны друг к другу?
 – Да, очень. Стиви была почти убита этим событием. Она… буквально рвала на себе волосы. Джонни, мой брат, находил большие клочья волос на ее подушке, в ее руках. В ту ночь она утратила цветное зрение. Это называется «аномальной травматической реакцией»… Она всегда, с самого раннего детства, была художником, а в это время ее душа как будто приняла решение, что все кончено, и лишила себя красок жизни.
 – И сколько времени это продолжалось?
 – Шесть месяцев. Джонни водил ее к невропатологам, которые были в полном недоумении. Они никогда с подобным не сталкивались. Все понимали, что нужно лечение, даже рекомендовали госпитализацию. Джонни нашел превосходного врача, она, конечно, принимала ее на дому. Сьюзен была поразительным специалистом… она помогла Стиви восстановиться. Какая-то микстура, а в основном – беседы, психологическая терапия.
 Джек помнил, что говорила ему Стиви о своих встречах со Сьюзен; ее рассказы помогли ему опять обратиться к доктору Гэлфорду.
 – Руководствуясь советами Сьюзен, Джонни приобрел несколько картин и всячески поощрял рисование Стиви масляными красками, пальцами. Она это делала еще не способная различать цвета. Все ее картинки были о птицах. Она говорила ему, – тут голос тети Аиды дрогнул – что хочет, чтобы у нее выросли крылья, и тогда она могла бы улететь на небеса и там увидеть мать.
 Вот и теперь, видя Стиви и Нелл, которые шли вместе, Джек вдруг испытал миг отчаяния от понимания того, что все в любую минуту может измениться. Но, глядя, как они, играя, бродят по мелководью, он, в то же время, испытывал и счастье от мысли, что его дочка нашла кого-то, кого полюбила, и уверенность в том, что уж кто-кто, а Стиви точно знает все, что чувствует Нелл. После смерти Эммы Джек твердо решил сделать для счастья Нелл все, что в его силах. Он хотел, чтобы она любила свою мать так, как Стиви любила свою. Но защищать ее память приходилось такой высокой ценой. Он подумал о сестре и остановился.
 – Почему ваша рубашка говорит «Говорящие головы»? – спросила Нелл, ее голос разнесся над водой.
 – Это музыкальная группа, которая была в моей школе.
 – Вы их знали?
 – Нет, я была в стороне от них. Но их музыка мне нравилась.
 – А в какой школе вы учились?
 – В Род-Айлендской школе дизайна.
 – Разве живописцы и музыканты учатся в одной и той же школе?
 Стиви засмеялась.
 – Искусство – это не простая вещь, – сказала она. – Оно большое, больше всего, что угодно. Это то, как ты выражаешь себя, что у тебя внутри.
 – Кому интересно знать, что у меня внутри? – спросила Нелл, нервно хихикнув.
 – Всему миру, – ответила Стиви.
 – Я не понимаю, – сказала Нелл.
 – Думаю, что однажды поймешь, – произнесла Стиви, нежно прикасаясь к голове Нелл, и эта картина перевернула сердце Джека. – Я совершенно уверена, что в каждом из нас живет художник.
 Нелл снова засмеялась. Песчаное дно внезапно стало илистым, и они остановились. Стиви вставила ведро в камеру и раздала Джеку и Нелл грабли. Они были длинные, с изогнутыми железными зубьями и старыми деревянными ручками, потрескавшимися от постоянного соприкосновения с соленой водой и высыхания на воздухе.
 – Ну так… вы прочесываете граблями ил, пока что-нибудь не почувствуете, потом вытягиваете и кидаете в ведро.
 – Что мы должны почувствовать? – спросила Нелл.
 – Это трудно объяснить, – ответила Стиви. – Но когда это произойдет, поймешь.
 – А что будешь использовать ты? – спросил Джек, потому что третьих граблей не было.
 Стиви лукаво улыбнулась и подняла отвороты своих сапог.
 – Свои ноги, – сказала она.
 Они пошли Джек прочесывал ил, чувствуя при этом странное удовлетворение и возбуждение. В этом было что-то неопределенное, никогда не знаешь, в какой момент в полных граблях будет добыча. Он думал о том, что всегда знал результат своих действий. Если он чертил линии и углы, делал планы и светокопии, то непременно строился мост. Мост присутствовал в уравнениях, которые он решал, в формулах, которые он использовал. Его притягивали предвидимые выводы.
 Вот чем влекла его Шотландия. Бросить работу, взять дочь, уйти как можно дальше от правды – счастливая, нормальная жизнь. Но эта заноза в его сознании – удовольствие делать что-то вообще, без определенной цели, и волнение сердца, когда он услышал, как Стиви говорила Нелл об искусстве.
 – Я поймала! – взвизгнула Нелл.
 Джек и Стиви наклонились, разглядывая то, что было у нее в граблях. Серый ил полился в воду, когда Нелл бросила весь ком ила в ведро, стоявшее в камере. Вода прошла сквозь отверстия, ил осел, открывая великолепную большую жесткую ракушку.
 – Здорово, отличная работа! – воскликнул Джек.
 – Это крупный моллюск, – сказала Стиви, поднимая его и рассматривая на свету.
 – Что мы с ним сделаем? – спросила Нелл.
 – Ну, если мы поймаем еще, то сможем приготовить обед, – сказал Джек. – И попросим Стиви присоединиться к нам.
 – Благодарю, – сказала Стиви, ее лицо сияло так же, как и у Нелл.
 Они продолжали копать, пока солнце не начало склоняться к закату. Наверное, это было хорошее место, потому что неожиданно раковины стали попадаться всем. Стиви нащупывала их ступнями, поддевала носком сапога, вытаскивала на поверхность и потом подбирала. Они были чистого светло-серого цвета с пурпурным и золотым оттенком. Заходящее солнце отражалось в воде, придавая ей мягкий оловянный оттенок, и падало на каменные острова на юго-востоке, озаряя их гранитные утесы горящим оранжевым цветом.
 Прилив начинался, и вода стала прибывать. Джек почувствовал, что вода поднялась до бедер. Стиви вода дошла до талии, а Нелл почти до груди. Обе они расхохотались и разом нырнули. Когда они вышли, волосы их были мокрыми, с одежды текла вода, черная футболка облегала тело Стиви. Она взглянула на Джека, ее глаза искрились весельем, и он выдавил улыбку в ответ. Она была прекрасна, она вся светилась изнутри, и Нелл любила ее, но, поскольку он не мог вписать ее в заранее продуманные им планы, Джек заставил себя отвернуться.
 Они шли к дому Стиви. Одежда Джека почти не промокла, потому что он был таким высоким, поэтому он направился в кухню, чтобы вымыть моллюсков, а Нелл и Стиви принимали душ во дворе. Нелл нравилось это – стоять на прохладном воздухе, вдыхая запахи жимолости и сассафраса, тогда как на тело лилась горячая вода.
 Они завернулись в простыни и босиком вбежали в кухню.
 – Не смотри, папа, – засмеялась Нелл, и отец притворно закрыл глаза. Они со Стиви поспешили по лестнице наверх; одежда Нелл была совсем мокрой, и Стиви стала подыскивать ей что-нибудь подходящее.
 – Как насчет вот этого? – спросила она, протягивая ей велосипедные штаны и трикотажную рубашку.
 – Замечательно, – сказала Нелл.
 Она натянула их на себя. Ей нравилось, что рубашка была такой мягкой на ощупь и от нее пахло, как от Стиви. Стиви нашла большую английскую булавку и заколола пояс на талии, чтобы штаны не сползали. Солнце теперь было совсем низко, и птица спала в своей клетке, пока Стиви одевалась. Нелл смотрела на нее. Ворон выглядел таким одиноким, голова его была спрятана под крыло. Его вид опечалил Нелл. Она размышляла о том, где сейчас его семья.
 Спустившись вниз, они все вместе принялись готовить обед. Стиви показала Нелл, где лежат столовые приборы. Она пользовалась льняными салфетками, которые казались какими-то особенными, и кошка Тилли сидела на столе, присматривая, чтобы Нелл правильно разложила все по местам. На кухне ее отец нарезал чеснок и лук-шалот. Он шутил по поводу лука, который заставлял его лить слезы, но Нелл и Стиви видели, что на самом деле он смеется. Глядя на него, Нелл была совсем счастлива.
 – Мы сварим макароны и приготовим лук и чеснок в оливковом масле, – сказал отец. – Что еще надо добавить в соус?
 – Свежую зелень! – сказала Стиви, схватив обоих за руки. Она потянула их наружу, к маленькому огороду позади дома. Вместе со всеми пришла Тилли и тут же взобралась на дерево. – Огороды Хаббард-Пойнта чудодейственны, – говорила Стиви. – Они есть почти в каждом доме.
 – Но не такие магические, как у тебя, – сказал отец Нелл, смеясь. – Мы-то знаем, что говорят об этом местные дети.
 – Папа! – сказала Нелл, возмущенная тем, что он завел разговор о местных сплетнях насчет ведьмы.
 – О, Нелл, в том, что говорят дети, есть маленькая доля правды, – сказала Стиви, опускаясь на колени над нежными травками. – Я ведь верю в магию.
 – Правда? – спросила Нелл, становясь рядом с ней. Ароматы розмарина, чабреца, мяты и кервеля витали над ними и кружили им головы до сумасшествия.
 – Да. Я верю в то, что если ты чего-нибудь действительно хочешь и пожелаешь это правильно, потом все случится именно так.
 – Правильно?
 – Да, – сказала Стиви, указывая на травы, которые она рвала.
 – Но как?
 – Ну, чтобы это вызвать, ты делаешь как можно лучше все, что от тебя зависит. И потом перестаешь контролировать результаты.
 Нелл протянула руку вниз, было темно, и она не могла видеть, что она схватила. Там могли быть мыши, или пауки, или даже змея. Но она доверяла Стиви. И травы пахли так хорошо, и ночь казалась волшебной. Она сорвала пригоршню петрушки и кориандра.
 – Что надо перестать контролировать? – спросил Джек.
 Ни Стиви, ни Нелл не ответили. Нелл крепко зажмурила глаза. Она вспомнила, как все было в Джорджии, было так грустно от каждой простой вещи, и как она хотела, хотела со всей силой, какой только могла, чтобы они с отцом были счастливы. И тот самый уик-энд, когда он сказал ей, что они переедут в Бостон, чтобы найти что-то новое. И это каким-то образом привело к тому, что они приехали летом в Хаббард-Пойнт, где она встретила Пегги… и Стиви. С закрытыми глазами она пожелала, чтобы время, которое они провели вместе, никогда не кончалось.
 И в этот момент они услышали музыку, доносившуюся снизу, с пляжа. Нелл внезапно ощутила испуг – она звучала так странно и мрачно, как будто голоса доносились с неба.
 – Что это? – спросила она.
 – Кино на пляже, – ответили в один голос отец и Стиви.
 – Мы пойдем? – спросила она, задохнувшись от волнения.
 – Обед почти готов, – сказал отец.
 – Мы можем поесть быстро… – произнесла Стиви.
 – Давайте так и сделаем, – согласился отец.
 Они вошли в дом, Стиви бросила травы в медную кастрюлю. Понадобилось всего несколько минут, чтобы раковины раскрылись. Отец сделал для Нелл несколько бутербродов с маслом, на всякий случай, и это пригодилось, потому, что она отказалась есть моллюсков, которых сама выкапывала. Но отец со Стиви ели их и говорили, что это вкуснее всего, что они пробовали.
 Закончив обед, Стиви с отцом быстро помыли тарелки, а Нелл бегала, пританцовывая, по первому этажу, в то время как Тилли следила за ней из укромного уголка на каминной полке. Нелл чувствовала себя как дома, и ей хотелось, чтобы она могла возвращаться сюда снова и снова. Это желание остановило ее танец.
 Она подумала о том, что сказала Стиви в огороде. Что надо пожелать и сделать все, что от тебя зависит… и желание сбудется.
 Нелл захотелось, чтобы этот день не кончился никогда, и теперь они собирались вместе в кино на пляж. Это было странно и что-то означало. С ней такого не было уже давно. Разгребать ил и найти великолепную раковину. Или в темноте сунуть руку в траву, которую не можешь разглядеть, и достать зелени на обед.
 Может быть, Стиви и в самом деле была колдуньей…
 Стиви едва могла поверить, что она это делает. Хотя ее дом смотрел на пляж и звуки кино гремели над каменным уступом летом ночью в каждый четверг, она не спускалась в кино на пляж с тех пор, как была подростком. Они с Нелл дополнительно укутались в свитера, Джеку она дала старую трикотажную рубашку своего отца из Тринити-колледжа. Когда они втроем переходили пешеходный мостик, они являли собой настоящую карикатуру.
 Нелл помчалась по пляжу высмотреть хорошее место, чтобы расстелить одеяло. Проектор был установлен на променаде и направлен на некое подобие рифленого экрана, подвешенного на какое-то сооружение, напоминавшее сильно потрепанную стойку для ворот. Публика состояла из семей с маленькими детьми, девочек-подростков, появлявшихся из ночи, и парочек подростков, использовавших ситуацию, чтобы на вполне законных основаниях лежать рядом на одеялах.
 Была здесь и Пегги вместе со всей семьей – Бэй, Дэном, Тэрой и Энни. Билли фланировал по променаду с товарищами. Все они, казалось, одновременно увидели Нелл и стали их звать, предлагая подвинуть свои одеяла, чтобы быть одной компанией. Стиви проходила через группы устраивавшихся людей, чувствуя, что ее заметили. Нелл гордо вела ее за руку к месту, где Джек расстилал одеяло.
 – Всем привет, – сказала Стиви.
 – Привет, Стиви, привет, Джек.
 – Спасибо, что нашлось местечко для нас, – сказал он. Ночь была темной, но проектор светил на белый экран и освещал все лица.
 – О, мы очень рады! – сказала Бэй, улыбаясь так яростно, что Стиви призадумалась, что же у нее в мыслях? Тэра улыбалась столь же чрезмерно. Пегги бросила на нее внимательный настороженный взгляд; Стиви попыталась успокоить ее улыбкой.
 – А где же Джо? – спросил Джек.
 – О, он в гармонии с более безопасным миром, – сказала Тэра. – И отпускает меня независимой и фантастически свободной на ночной пляж.
 – Смотри, ты обрученная женщина, – предупредила Бэй.
 – Я помню. Любовь придает вкус этому жестокому миру, – сказала Тэра. – Будь начеку, Стиви, я уже сказала свое «да», ты же официально именуешься пурпурной блудницей нашего Хаббард-Пойнта.
 – Я это переношу спокойно, – ответила Стиви, улыбаясь.
 Вскоре начался фильм. Все напоминало Стиви ее юность – старый проектор так же скрипел, кинолента моталась быстро, звук заглушали удары волн, а изображение кривилось из-за того, что экран колебался от ветра. Короче говоря, фильм не был здесь главным. В ее душе была радость от встречи с прошлым.
 Джек и Нелл выкопали углубление в песке, сделали, прихлопывая руками кучу песка, удобный валик и расстелили одеяло. Все трое расположились на своих местах, Джек был посередине, чтобы Нелл могла придвинуться поближе к Пегги. Фильм назывался «Тигровая бухта», и Стиви была почти уверена, что она его уже смотрела вместе с Эммой и Мэделин, возможно, даже эту же самую ленту.
 – Я так о тебе не думаю, – сказал Джек, поворачиваясь к Стиви, тихим голосом, чтобы никто не услышал.
 – Как?
 – Как о блуднице в пурпуре. Я уверен, что Тэра просто дразнит тебя.
 Стиви посмотрела на него с удивлением, почти ошеломленная тем, что он встал на ее защиту.
 – Спасибо, – пробормотала она. – Но я и впрямь что-то вроде этого. Хотя и не нарочно.
 – Нет… – Он взял ее руку, сплел пальцы с ее пальцами, и дрожь пронизала все ее тело. Никто не мог видеть этого, и эта тайна была для обоих волнующей и подающей надежду. – Ты не такая, – сказал он.
 Спасибо, – повторила она. Подул морской бриз, растрепав ее волосы. Он отвел их с ее лица, и их взгляды встретились. Чтобы перевести дух, она заставила себя сконцентрироваться на экране. Пронзительные звуки доносились с экрана, демонстрировавшего Хэйли Миллс, прятавшуюся на лестничной клетке. Нелл и Пегги побоялись смотреть такой страшный фильм и еще раньше попросили денег на мороженое и пошли в ларек.
 – Я уже видел этот фильм, – сказал Джек.
 Поворачиваясь к ней, он выпустил ее пальцы и положил руку ей на плечо. Она почувствовала себя шестнадцатилетней – нет, даже более взволнованной, чем это было в шестнадцать лет рядом с мальчиком в кино. Ее сердце отчаянно билось, она чувствовала на своей щеке его дыхание.
 – Я тоже.
 – Даже если бы я не видел, мне больше хочется разговаривать с тобой.
 Она кивнула. «Мне тоже», – подумала она, улыбаясь. Он коснулся губами ее щеки. Минуту они следили за экраном, но вдруг фильм прервался. Все начали выражать недовольство, но кто-то крикнул, что кинопленку восстановят через несколько минут.
 Вокруг были люди, но единственно, о чем могла думать Стиви, был поцелуй Джека. Его рука обнимала ее, их бедра прижались друг к другу. Если бы они были помоложе, если бы здесь не было Нелл, они отправились бы под променад…
 Эта мысль заставила ее рассмеяться, и он оглянулся вокруг:
 – Над чем ты смеешься?
 – Как раз над ней, над пурпурной блудницей.
 – Клянусь, ее здесь нет, – сказал он упрямо.
 Стиви кивнула:
 – Я не росла с мыслями типа «о, как я хочу трижды выйти замуж до сорока». Правда, этого не было. Я… проявляла максимум энергии. Я… легко влюблялась.
 – Ты? – спросил он, радостно улыбаясь.
 Она попыталась тоже улыбнуться.
 – Я не говорю, что это хорошо. Я… что я хотела сказать?.. У меня было так много чувств, что я… ну да, я любила. Иногда я не могла с этим ничего поделать. И я выросла, веря в брак, понимаешь?
 Он кивнул:
 – Твоя тетя Аида говорила мне, что у твоих родителей был идеальный брак.
 – Да, именно, – сказала она.
 Рассказывать об этом было трудно, возможно, она и не смогла бы это выразить. Внезапно она ощутила сомнение, надо ли говорить с Джеком об этом. Прошлое грозило захлестнуть настоящее, и она невольно отодвинулась от него. – Они составляли друг для друга весь мир. Никого не было кроме них… как у вас с Эммой.
 Почему он вдруг стал таким отчужденным? Не было ли это связано с той таинственной историей? Или с великой любовью, которую он испытывал к Эмме? С причиной, по которой он уехал с юга, из Атланты, из своего дома? Была ли это причина, по которой он перестал разговаривать с Мэдди, потому, что она сказала ему что-то о его жене?
 – Этого не было, – проговорил Джек.
 – Чего?
 – Моего идеального брака. Он не был идеальным, – продолжал он тихо. – Я думал, что он был таким. Правда, думал. Эмма казалась счастливой. Сначала она сидела дома с Нелл, потом начала работать в церкви. Волонтерская программа святого Франциска Хавьера – они посещали дома престарелых, ночлежки для бездомных, тюрьму. Эмма читала заключенным. Моя сестра…
 Стиви ждала. Ее лицо мучительно сморщилось.
 – Она была единственной, кто все рассказал мне, – сказал Джек. – Я и сам чувствовал, что где-то была фальшь, но был настолько туп, что не мог понять, где именно. Мэдди открыла мне это после аварии, после смерти Эммы.
 – О, Джек.
 – Я хотел тебе это рассказать, но я не был уверен, что смогу. Я был так поражен, узнав тебя, увидев, как Нелл тебя полюбила. И понял, что ты хочешь для нее самое лучшее. Я чувствую, что я могу рассказать тебе все.
 – Можешь.
 Он решительно потряс головой.
 – Не сейчас, – сказал он. – Я хотел бы, но не должен ради Нелл – она еще такая маленькая. Она так любила свою мать, и я хочу, чтобы это сохранилось.
 – Конечно. Ты хочешь оградить память Эммы, – сказала Стиви, стискивая руки. – Я понимаю. Но ты сам хотел бы освободиться от этого, Джек. Это уже съедает тебя, разрушает важную часть твоей жизни…
 – Что ты имеешь в виду?
 – Твою сестру. Это разделило тебя с Мэделин.
 Он уставился на экран, как будто ждал, когда на экране появится изображение, воздерживаясь от дальнейшего разговора. И в то же время он крепко сжал ее руку, и она ответила на пожатие.
 – Что она сказала тебе? – спросила Стиви.
 Кино возобновилось, фильм двинулся вперед, дрожащие звуки сражались с восточным ветром. Он принес запах моря – Стиви всегда чувствовала приближение норд-оста еще до того, как он действительно приходил. Она ощутила на лице брызги, пахнущие солью.
 – Мэдди сказала мне, что Эмма собиралась бросить нас, – сказал Джек. Его голос сорвался – или он был заглушён звуками кино? Стиви посмотрела в его темные глаза и еще крепче сжала ему руку.
 – Бросить тебя? – прошептала она, но Джек не ответил.
 – У нее была двойная жизнь, – продолжал он, не отвечая на ее вопрос. – Реальная, постоянная двойная жизнь, о которой я не подозревал.
 – Но… – начала Стиви.
 – Я не хочу, чтобы Нелл когда-нибудь узнала об этом, – сказал он. – Мне бы хотелось, чтобы и я ничего об этом не знал, чтобы Мэделин никогда не говорила мне об этом.
 – Но она не могла тебе солгать…
 – А я хотел бы, чтобы она это сделала, – сказал Джек с отчаянием. – Вот почему я решил увезти Нелл в Шотландию. Я хотел, чтобы она находилась как можно дальше от такой возможности… но теперь…
 Стиви ждала, сдерживая дыхание.
 Джек не сказал ничего больше, и сердце Стиви перевернулось. Он наклонился, коснувшись ее губами. Морской ветер подул сильнее, заглушая голос экрана.
 Нелл вернулась. Она стремительно бросилась на одеяло вместе с Пегги, прислонившись к отцу с другой стороны. Джек сжал руку Стиви, потом повернулся к Нелл.
 Каждый день, каждую ночь исполнять долг отца. Стиви почувствовала, как его рука освободилась от ее руки, потянувшись к лицу Нелл, чтобы стереть следы мороженого. Нелл теперь была поглощена фильмом, странной дружбой между Хэйли Миллс и моряком. Она смотрела на экран, приоткрыв рот.
 Фильм продолжался, и, когда он закончился, многие дети уже уснули. Зрители стали сворачивать свои одеяла. Бэй и Тэра пригласили Стиви в гости и выразили надежду, что это произойдет вскоре.
 Стиви поблагодарила их и обещала зайти.
 Нелл шла немного впереди с Пегги, вяло строя планы на завтрашний день для них обеих. Стиви воспользовалась случаем взять Джека за руку. Она хотела влить в него силы, дать ему передышку, которая была так необходима, увидеть его лицо счастливым.
 – Я хочу сказать тебе, что я надеюсь, – сказала она.
 – И я хочу то же сказать тебе.
 – Оставайся здесь, – прошептала она. – Не уезжай в Шотландию. Оставайся.
 Он коснулся ее щеки, но ничего не сказал. Потом Стиви попрощалась с обоими. Нелл подбежала, чтобы обнять ее. А потом она смотрела, как Килверты идут через пляжную автостоянку к своему коттеджу, и между ними была их большая семейная тайна.

 Глава 19

 Мэделин пыталась перестать смотреть на телефон и ждать звонка.
 Безмолвный звонок ее брата дал ей надежды больше, чем она получила за весь прошедший год. Надежда: она даже не отдавала себе отчет в том, что понимала под этим словом – появление положительных эмоций, веры в то, что, может быть, через час он позвонит и согласится поговорить с ней и, может быть, они сумеют исправить положение, и это сделает счастливее их обоих.
 Но потом звонки, казалось, навсегда прекратились, и Мэделин погрузилась во тьму, в которой она не знала, как выжить. У нее не было сил встать утром с постели. Она прилагала неимоверные усилия, чтобы заставить себя делать самые простые вещи. Если она видела женщину с таким же цветом волос, как у Эммы, она начинала рыдать. Если она ехала вечером домой на машине и слышала по радио песни, напоминавшие ей о Джеке, она съезжала на обочину и долго плакала.
 Крис был обеспокоен и всеми силами хотел ей помочь.
 Хотя после аварии ее и смотрел психолог, она не считала, что это ей помогло. Разговоры о случившемся только будоражили ужасные воспоминания, не давая им заглохнуть, противоречивые эмоции еще больше мучили и ее душу, и тело, она чувствовала их где-то в сердце, в глубине своего существа. Для успокоения врач прописал ей динексол, который должен был полностью блокировать ее чувства и помочь ей отрешиться от переживаний. Она отказалась от лекарства, а заодно и от доктора.
 Однажды вечером Крис принес ей статью психолога, практиковавшего в Провиденсе по системе Брауна. Ее звали Сьюзен Мэллори, и она специализировалась по последствиям травм. Статья называлась «Пробуждение умерших» и начиналась с описания жертв аварий, чье физическое состояние восстанавливалось, но жизнь проходила в постоянном напряжении «Жив, но в спячке», так был обозначен один из пациентов.
 Крис оставил статью на столе Мэделин с пометкой: «Этот врач, по-видимому, повидал разное – не думаешь ли ты, что он может тебе помочь?» Его чуткость и доброта настолько тронули Мэделин, что почти ее убедили. У нее не было слишком большого доверия к лечению, о котором она слышала. Она недоумевала, как может доктор вылечить их отношения с Джеком? Но она согласилась показаться – больше для Криса, чем для себя.
 Крис олицетворял в едином лице целую больницу, проявляя к ней любовь, заботу и почти беспредельное терпение. Казалось, он не замечал, что она иногда слишком много пила, плакала во сне или уклонялась от всякой деятельности. Только когда у нее исчезло всякое желание выходить из дома, наглядно показавшее, как она страдает, он решился действовать.
 – Ты ведь любишь путешествовать, – говорил он. – Я это знаю, хотя ты и предпочитаешь быть дома. А теперь ты не хочешь съездить в Ньюпорт или Литтл-Комптон… ты даже не хочешь сходить на пляж.
 – Нет, ты ошибаешься, – отвечала она, пытаясь уклониться от разговора.
 Или ссылалась на головную боль. Или отговаривалась шутливо:
 – Наверное, у меня начинается климакс. Скоро начнутся приливы и снижение костной массы. Это кальциевые годы, – объясняла она ему в нервной улыбке. – Это еще не совсем старость…
 Он терпел это так долго, как только мог, позволяя ей бороться с собой собственными способами, понимая, что ей необходимо сохранить хоть какой-нибудь контроль над собой, но теперь он изменил свою линию поведения. Это случилось приблизительно через месяц после ее поездки в Хаббард-Пойнт и примерно через две недели после того, как Джек молча положил трубку.
 Наступили дни, о которых она не могла ничего вспомнить, будто их не было. Она совсем расклеилась, у нее не было никаких чувств. Ночью ее охватывал ужас, и она вновь и вновь переживала аварию. Она слышала крики Эммы. И она смутно представляла себе, как она подъедет к мосту Ньюпорта и прыгнет с него…
 И Крис позвонил доктору Мэллори. Приемная доктора была в кирпичном доме в конце Фокс-Пойнт на Бенефит-стрит в Провиденсе, по стенам были развешаны черно-белые фотографии гор и обнаженных зимних деревьев. Ей было за пятьдесят, она была высокой и стройной, с пышными волосами и внимательными глазами, и она замечательно умела слушать.
 Мэделин говорила. Она работала администратором и знала, как войти в контакт. Без слез или каких-либо видимых эмоций она рассказала доктору, почему обратилась к ней: она чувствует себя замороженной, у нее трудное время, и ей тяжело что-либо делать. Она переживает из-за своей невестки, погибшей в автомобильной аварии. За рулем была она, Мэделин. И хотя она сама тоже была ранена, но ее травмы оказались совместимы с жизнью. У нее была контузия и перелом плеча.
 Доктор хотела бы знать, какое лечение применялось.
 – Хирургические операции и трудотерапия, – сообщила Мэделин.
 Доктор смотрела на нее с минуту; Мэделин понимала, что она чего-то ждет. Ее глаза были успокаивающими и добрыми, и даже притом, что она не сказала ни слова, ее непроизнесенный вопрос вызвал в горле Мэделин такое ощущение, будто она подавилась слезами.
 – Трудотерапия… хирургия, – повторила доктор. – Ранение должно было быть очень серьезным.
 Мэделин подумала, сказал ли ей Крис, что рука у нее была почти оторвана? Но Сьюзен говорила об этом с другим доктором, узнав от него, что Мэделин от боли чуть не сошла с ума. Разве могла сама Мэделин жаловаться на то, что пострадала ее рука, которая принесла смерть Эмме?
 Ее муж удивительно хорошо продумал все, что она могла рассказать доктору. Ее брат и она, как бы это сказать?.. Ну, отдалились друг от друга.
 Потом она начала отвечать на вопросы, иногда прерываясь, но вполне хладнокровно, доказав, что способна контролировать себя и находится в здравом уме. Она рассказала, где родилась, каковы были ее родители и ее брат Джек… счастливая, дружная, благополучная семья. Она коротко ответила и на вопросы о своем здоровье – в целом хорошем. Теперь она не занимается спортом – перестала играть в теннис, а раньше любила.
 – Вы были очень близки, вы и ваш брат?
 Мэделин кивнула.
 – Он на четыре года старше меня, – сказала она. – Но он всегда провожал меня в школу. Он брал меня с собой, когда шел гулять со своими друзьями в Гудвин-парке. Теннисные корты тогда не освещались, но мы играли часто до темноты, иногда и в темноте! Мы играли по звуку, слушая стук мяча. И я ездила с ним в центр города, бывало, мы срывались покататься зайцем в автобусе, сидя на заднем бампере!
 Мэделин улыбалась, показывая доктору, что совсем не была трусихой. Когда она рассказывала одну из историй, в ней вдруг всплыло сильное впечатление – чувство, что брат поддерживает ее руками, говоря при этом: «Ничего не случится с тобой, Мэдди. Я этого не допущу», – а она даже не отвечала – ей и в голову не могло прийти, что с ней может что-то случиться, если Джек рядом. Когда она рассказывала все это доктору Мэллори, к ней так ощутимо и ярко вернулось чувство любви и доверия к брату, что она улыбнулась.
 – Почему я рассказываю вам это? – спросила она. – Это совсем не связано с тем, почему я здесь.
 Доктор улыбнулась.
 – Наша семья каждые летние каникулы проводила на побережье, в местечке под названием Хаббард-Пойнт. – продолжала Мэделин. – У нас не было больших денег, но отец всегда экономил и хотел дать нам все, что мог. Мы были подростками, но Джек постоянно находился рядом со мной. До тех пор, пока я не завела себе подруг – одной из них была Эмма, а другую звали Стиви, – она остановилась и посмотрела на доктора, – до тех пор он держал меня под своим крылом. Мы ни в ком больше не нуждались.
 – Но друг у друга были вы.
 Она кивнула:
 – Как только мог, он уезжал в Хартфорд, у него там была подружка. Но мы по-прежнему вместе играли в теннис, или он брал меня с собой ловить рыбу. Мы гонялись друг за другом на плотах. Однажды мы объездили всю округу на велосипедах… изучали дороги. И тогда мы нашли эту старую водонапорную башню над железнодорожным полотном. Я влезла по лестнице, чтобы показать свою смелость. – Мэделин закрыла глаза, вспоминая. – Он все звал меня спускаться вниз, но мне хотелось доказать ему, что я могу это сделать.
 Доктор слушала.
 – Это была шаткая старая лестница. Она была из какого-то серебристого металла, но очень тонкого и ржавого. Я все-таки добралась до верха, но перепугалась, посмотрев вниз.
 – Вы взобрались высоко?
 Мэделин кивнула:
 – Тридцать футов или около того. Я даже замерзла. – Ее тело напряглось, пальцы невольно сжались, как будто она держалась за ступеньку. – Я не могла двинуть ни одной мышцей. Я цеплялась за эту лестницу, уверенная, что сейчас упаду и разобьюсь. Меня словно парализовало.
 – А ваш брат?
 Мэделин сглотнула. Слезы брызнули из глаз.
 – Он полез, чтобы помочь мне, – сказала она.
 Доктор молчала, она внимательно смотрела на Мэделин. Мэдди погрузилась в воспоминания – дневная жара, тряска лестницы, когда Джек по ней карабкался, ужас, который она испытывала.
 – «Держись, Мэдди, – сказал он. – Ты все сделала отлично, только не смотри вниз. Я помогу тебе». Он был уже близко, и я почувствовала, как он схватил меня за лодыжку. Я сказала ему, чтобы он уходил, что если я упаду, то я не хочу, чтобы он падал вместе со мной.
 – И что он сделал? Ушел?
 Мэделин покачала головой, слезы теперь лились свободно.
 – Нет, он этого не сделал. Он объяснил мне, чтобы я не думала о падении, чтобы я была спокойна, и все, что мне надо сделать, это перехватить нижнюю ступеньку одной рукой. Он стоял ниже меня… говорил со мной спокойно… и не отпускал мою лодыжку. Знаете, что я думаю?
 – Что?
 – Что, если бы я стала падать, он приготовился сразу перехватить меня и не дать мне рухнуть вниз.
 – Это звучит правдоподобно, – сказала доктор мягко.
 Доктор молча сидела в кресле в своей маленькой приемной, слушая, как Мэдди тихо всхлипывает. Она достала из коробки, стоявшей сзади нее на столе, носовой платок. У Мэделин ныла левая лодыжка, как будто пальцы Джека до сих пор сжимали ее.
 – Я всегда жила с мыслью, что он спасет меня, что бы ни случилось, – рыдала она.
 Глаза доктора Мэллори были полны сочувствия и печали, будто она испытывала боль вместе с Мэделин.
 – Брат помог вам благополучно спуститься, когда вы почувствовали себя оцепеневшей на этой лестнице.
 Мэделин кивнула, продолжая рыдать. Доктор была спокойной, и мысли Мэделин распутывались медленно, как нитки из клубка. Она высморкалась в платок, стараясь остановить рыдания. Когда ей это удалось, она выжидающе посмотрела на доктора Мэллори.
 – В начале сеанса вы сказали, что чувствуете себя «замороженной», – сказала доктор, – это звучит похоже на «оцепеневшей».
 – Точно так же, как я чувствовала себя на лестнице, – сказала Мэделин, и ее лодыжка опять заныла.
 – А в это время ваш брат…
 – Теперь он не спасет меня, – проговорилась Мэделин. – Он даже не хочет этого.
 Доктор Мэллори сидела тихо, слова Мэделин отражались от стен. Мэдди прижала к глазам скомканный платок, пытаясь остановить слезы.
 – Он думает, что это я убила его жену, – прошептала она. – И я так думаю.
 Страшные слова отозвались в ее ушах, но доброе выражение глаз доктора не изменилось.
 – Я не собиралась этого делать! – крикнула Мэделин.
 – Я понимаю, – сказала доктор.
 – Почему он не хочет простить меня? Как я могу жить, когда он действительно ненавидит меня… думает, что я убила его жену, мать Нелл? – Мэделин повернула голову, задыхаясь. – Можете ли вы мне помочь, – умоляла Мэдди, – сделать так, чтобы брат простил меня?
 Доктор некоторое время молчала, но потом она придвинулась к ней, так, что ее колени почти коснулись коленей Мэделин.
 – Я не могу обещать вам это, – сказала доктор Мэллори, и ее карие глаза вспыхнули состраданием. – Но я могу помочь вам простить себя.
 В этих словах было слишком много для того, чтобы Мэделин поняла их, но она закрыла глаза и позволила слезам наполнить все ее существо.

 Глава 20

 Следующие три утра, пока Нелл была в группе, Джек ходил на Лавкрафт-хилл. Он пригласил Джима Мэнджена, инженера из своего офиса в Бостоне, приехать и встретиться с ним.
 Они расхаживали по территории владения с картой местности; Джим был дипломированным геодезистом, поэтому он был вооружен мерной лентой и отбивал границы.
 Пока они прогуливались, Джек думал о Стиви. «Не уезжай в Шотландию. Оставайся», – сказала она ему. Он привык бороться с душевной болью, удаляясь от нее с наименьшими потерями. Стоило ему только вспомнить о своей сестре, как сразу казалось, что это правильно.
 Но Стиви сказала «Оставайся», и он теперь думал о том, как остаться.
 В глубине рощи они наткнулись на следы, оставленные оленями или какими-то другими животными. Они обнаружили провалы, скрывавшиеся под каменными выступами, ручейки, пруд, неестественно громадные деревья секвойи. Джек во время прогулки делал заметки. Он думал, что самый широкий ручей требует мостика и что можно очень удачно расположить крупные натуральные ступенчатые камни в его русле.
 – Спасибо, что приехал, – сказал он Джиму.
 – Нет проблем, – ответил Джим. – Ты действительно попал в переплет с этим проектом на реке Пискатакуа. Мне жаль, что ты бросил его. Конечно же, Франческа в ярости и из-за того, что ты ушел, и из-за того, что вошел в дело с Айвеном Романовом, минуя ее.
 – Он объяснил, как обстоит положение вещей – сказал Джек. – Я согласился.
 – Франческа призывает всех чертей на все головы, и все такое прочее.
 – Мне жаль, что она так злится, – сказал Джек, чувствуя себя негодяем.
 Когда Джим говорил с ним – Джим был хорошим парнем, но всегда выкладывал все сплетни в конторе, – он в первую очередь заводил речь о Франческе. Но для Джека теперь это не имело значения.
 – Как говорит мой брат, «все люди негодяи», – усмехнулся Джим.
 – Надеюсь, что не все. У меня все-таки дочь.
 – Да, конечно. Мы умеем ловко выкручиваться в самое худшее из возможных времен. Моя жена с удовольствием рассказала бы тебе об этом. Она-то жила в доме моей мечты, который я задумал и построил, тогда как мне приходилось спать на диване у брата.
 – Почему так? – спросил Джек.
 Под его ногами громко шуршали сухие ветки и упавшие листья.
 – Постоянно влюбляюсь. Дженис вычислила мой пароль и стала читать мою электронную почту.
 – Это скверно, – сказал Джек.
 – С чьей стороны?
 – Со всех сторон, – сказал Джек. – Электронные послания опасны.
 Его мысли теперь внезапно вернулись к жизни в Атланте, еще до аварии с Эммой. Он не осознавал этого в то время, но, глядя назад, понимал, что уже тогда начал чувствовать беспокойство – хотя это было несправедливо по отношению к Эмме. Быть женатым – это похоже на плавание. Иногда все спокойно и приятно, и легко держишься на поверхности, а в другой раз вдруг натыкаешься на холодное течение, которое вызывает желание выскочить из воды.
 В период одного из таких «холодных течений» он затеял переписку по электронной почте с женщиной из кливлендского офиса. Чувствовал ли он, что происходит с Эммой? Она была так увлечена работой в церкви и волонтерством при тюрьме. Возможно, этим он оправдывал тогда свои собственные тайные поступки.
 Электронная переписка была сначала совершенно невинной – в основном о временной приостановке проекта моста в Цинциннати, с которым они оба были связаны. Однако женщина оказалась остроумной и сердечной. Джек же чувствовал себя забытым и ненужным. Деловые письма стали сопровождаться более личными признаниями. Он вспомнил, как иногда просыпался до рассвета, чтобы проверить, ни пришло ли ему письмо ночью.
 – Что-нибудь действительно было между вами? – спросил он Джима, перешагивая через узкий ручеек. – С твоей подругой по переписке?
 – Ага. Поэтому-то меня и выгнали. Я это заслужил.
 В конце концов Джек не разрешал явной неверности. Теперь он возвращайся в мыслях к тем неделям, когда чувствовал себя разочарованным в браке и при этом увлеченным своей интимной перепиской с едва знакомой женщиной. Это воспоминание ошеломило его; с тех пор как умерла Эмма, он постоянно идеализировал свой брак. Когда он позвонил Мэделин, услышал ее голос, ему казалось, будто он открыл ящик Пандоры, и из него вывалились такие вещи, о которых он хотел бы забыть. Мэделин всего лишь хотела его предупредить, подумал Джек. Изменила Эмма.
 – Интернет – это дьявольское изобретение, – продолжал Джим, перешагивая через ручеек. – Интернет да мужское мышление. Я несу свой крест, но теперь, когда я свободен и ты уже не стоишь на повестке дня, может быть, я приглашу Франческу на ужин?
 Джек не ответил. Он хотел бы защитить Франческу от Джима, но надеялся, что она способна позаботиться о себе и сама. Он продолжал пробираться через лес вместе с Джимом, удивляясь тому, что бушевало в его голове. Всплыли и другие воспоминания о его семейной жизни. Он вспомнил, как редко у них с Эммой бывала физическая близость. Почему он думал об этом теперь? Что хорошего могло это дать?
 Сейчас они с Джимом измеряли самую западную границу. Пока Джим смотрел в нивелир, Джек, отгребая сухие листья, разглядывал гранитную глыбу, обозначенную буквой X. Глядя на вдавленное клеймо, он вдруг почувствовал, что его память несет такие же глубокие отметины. Он ничего не забыл, ведь он пытался выяснить, почему на самом деле Эмма поехала с Мэдди на тот роковой уик-энд.
 Это был день рождения Мэделин, и согласие Эммы на поездку казалось случайным – вряд ли Эмма связывала с ней какие-то собственные цели. Но вдруг он вспомнил ссору, которая произошла у них за неделю до того, как Эмма согласилась поехать. Он проводил тогда в конторе все больше и больше времени. Она же занималась их новым домом, но теперь решила, что задуманная отделка была чрезмерно богатой, ориентированной на комфорт, – работа в Диксоне доказала ей это.
 – Заключенные не имеют ничего, – сказала она. – Они глядят в себя, находя внутренние ресурсы. Многие из них росли в нужде и обидах.
 – И поэтому решили причинять боль и обиды другим людям? – спросил Джек.
 – Тебе не понять.
 – Я понимаю то, что многие из них оказались в тюрьме за изнасилования и убийства.
 – Ты меня никогда не поддерживаешь, – сказала она. – В том, во что я верю. Я пытаюсь помочь людям.
 – Я поддерживаю тебя, Эмма. – Выражение его лица противоречило словам.
 – Нет, ты этого не делаешь, – сказала она, энергично качая головой. – Ты поддерживал меня, когда я волонтерствовала в более приятных местах – в детской больнице или в домах для престарелых. Но Диксон…
 – Я беспокоюсь о тебе, понятно? – взорвался он. – Я не знаю, с кем ты там встречаешься, кто провожает тебя домой. Что будет, если кто-то из них узнает твой телефон? Что, если кто-то из них узнает, где ты живешь, что у нас есть Нелл? Я не хочу видеть их рядом с нами.
 – «Их», – отрезала она, – «они». Как будто они другие. Это люди, хотя и совершившие большие ошибки. Я помогаю отцу Ричарду научить этих людей читать – делаю важную и полезную работу, может быть, впервые в жизни.
 – Мне кажется, воспитание Нелл тоже важная работа.
 – Ты так сентиментален, Джек.
 – Но знай, когда осужденный уголовник нанесет тебе визит дома, я этого не допущу. – Он перевел дыхание. – Прости, если тебе кажется, что я недооцениваю твою работу. Это совсем не так. Но почему надо работать именно в тюрьме? До того, как отец Ричард появился в нашем церковном приходе…
 – Я понимаю, о чем ты говоришь. Но волонтерская программа была такой застойной. Я чувствовала, что мы специально выбирали места… подходящие, чтобы только изображать деятельность.
 Читать книжки детям из онкологического отделения – это просто изображать деятельность? Джек не сказал этого вслух. Он скрыл свое возмущение внутри, в своей, готовой взорваться, груди, думая о том, как увлечена Эмма всякими жуткими историями, которыми делятся с ней заключенные, о том, как всегда была ужасна их жизнь и как плохо с ними обращаются сейчас.
 Полтора месяца назад она собиралась заменить в ванной кафель. Старый, ему было меньше двух лет, был мексиканский, разрисованный цветами, а ей захотелось под мрамор. Теперь она считала, что этим вообще не стоит заниматься. Она была будто в огне, Джек впервые видел ее так беззаветно увлеченной своей работой.
 Джек соглашался со всем, чего бы она ни хотела. Но внутри него что-то тревожно звенело, он чувствовал, что ее работа в тюрьме давала ей возможность избегать его. Он даже заподозрил, не возник ли у нее роман с кем-нибудь из заключенных, одним из тех, кто звонил ей домой. Всякий раз, когда он хотел поговорить с ней или пойти куда-нибудь вместе, она была занята либо уроками чтения с заключенными, либо совещаниями с волонтерами о том, каким образом влиять на значительные перемены в Диксоне.
 – Скажи, ведь что-то не так? – спросил он у нее однажды.
 – У заключенных нет библиотеки, – ответила она. – Не то что настоящей библиотеки, а вообще никакой, есть только несколько книг, которые принесли родственники.
 – Я не про то, что в Диксонском исправительном заведении, я про то, что не так у нас?
 – Ты знаешь об этом лучше, чем я. Ты всегда в своем офисе. А если не там, то за компьютером. Или смотришь телевизор.
 Тогда Эмма была права, но, если поверить тому, что рассказала Мэделин, она лгала. Как мог Джек говорить с ней о чем-то, что она воспринимала открыто враждебно, или – что еще хуже – игнорировала его мнение? В их отношениях было так много хорошего, когда они только поженились. Она сопровождала его во всех деловых поездках. Они были вместе очень счастливы. А потом родилась Нелл.
 Джек никогда не предполагал, что он может полюбить кого-то больше, чем Эмму. Что бы ни случилось. Но потом на сцену выступила Нелл. Она неожиданно получила над ним полную власть. Вместо того чтобы ревновать Эмму, что она уделяет основное внимание ребенку, Джек ревновал Нелл, которая проводит с матерью больше времени, чем с ним.
 Нелл изменила все его приоритеты Она сделала Джека новым человеком. С ней солнце делалось ярче, океан глубже, синее, реалистичнее, луна белее, персики слаще. Она могла поднять Джека в два часа ночи, она вызывала в нем любовь, даже когда ее тошнило, из-за нее он уходил на работу с тоской и считал минуты до того, как он помчится домой, она заставила его любить рисовать пальцами и предпочитать своим офисным карандашам ее карандаши для рисования, ходить на каждый самодеятельный концерт в детский сад, вешать гирлянды, склеенные из кружков на которых были зеленые отпечатки ее пальчиков.
 Она водила его кататься на роликовых коньках и на каруселях, на дневные спектакли по комиксам позднего Диснея и в ларьки с мороженым, и в персиковые сады, он посещал собрания родительского комитета и церковь. Джек ходил в церковь, потому что Нелл пела в церковном хоре.
 И чем ближе он был со своей дочерью, тем он становился все дальше от жены. Нет, он любил Эмму не меньше, он просто заметил, что их отношения друг к другу изменились. Они спокойно разговаривали, но теперь уже не смеялись так часто. Они оба проводили много времени дома – с Нелл, потому что не нанимали няню. Может быть, если бы они это сделали, то не потеряли бы друг друга.
 Джек много работал – он был честолюбив, стремился к успеху. Он хотел обеспечить свою семью, иметь достаточно денег, чтобы Нелл могла поступить в колледж, если захочет. Эмма все еще оставалась дома, но уже начала поговаривать о том, что хотела бы получить степень магистра по социальным проблемам.
 Эмма раньше не была особенно привержена к церкви. Они с Джеком частенько шутили, что являются католиками на клеточном уровне – они ощущали веру предков в клетках тела, в костях, хотя и не были слишком набожными. Джек не ходил в церковь каждое воскресенье, но Эмма убедила его посещать церковь Святого Франциска Хавьера по большим праздникам. Нелл ходила туда же на занятия катехизисом по средам вечером и там же прошла конфирмацию.
 Время шло, и Джек замечал, что Эмма стремится к чему-то большему. Их большой дом не удовлетворял ее – казалось, она чувствует себя в нем стесненной. Она начала постепенно проводить все уик-энды в церкви, приходя домой только на ночь, но все дневные и вечерние часы тратила на волонтерскую работу. Круг ее приятельниц изменился – теперь это были в основном женщины, посещавшие Хавьер. Казалось, изменились даже ее желания. Все, чего она, по мнению Джека, хотела, внезапно перестало существовать.
 Она восхищалась отцом Ричардом и идеей общественной работы. Она полностью увлеклась помощью тех, у кого была тяжелая жизнь, помощью заключенным. Джеку не удалось заметить глубины скрывавшегося в ней резерва сострадания. Он видел в ней просто свою жену, которая всегда была рядом. Он представлял ее женщиной, которую можно осчастливить мексиканской плиткой, удобным и красивым домом, в котором росла их дочь, а рядом были хорошие соседи. Он не заметил в ней все остальное.
 К тому времени, когда он начал замечать, что не все ладно, она полностью ушла в свою волонтерскую работу. Настолько, что у них не осталось свободного времени друг для друга, казалось, каждый из них использовал свой досуг по своему усмотрению.
 Джек обдумал все, вплоть до последней поездки, в которую Эмма отправилась с Мэделин. Он понимал, что сестра хотела им помочь. Мэделин с Крисом провели у них рождественские праздники и, Мэделин была встревожена той холодностью, которую она почувствовала в Эмме. Он вспомнил, как в середине обеда позвонил телефон; Джек в это время разрезал индейку. К телефону подошла Эмма, потом она все время находилась поблизости, пока кто-то не позвонил во второй раз. Джек вспомнил, какими красными и припухшими были ее глаза, и как Нелл уронила вилку и спросила: «Почему ты плакала, мамочка?»
 Эмма ответила что-то про соринку, попавшую в глаз…
 Поэтому, когда стала звонить Мэделин, что произошло примерно через месяц, и уговаривать Эмму устроить вдвоем «девичник» по случаю ее дня рождения, в июне, Джек это поддержал. Он знал, что если кто-то и заставит Эмму поделиться тем, что ее тревожит, то это Мэдди. Он даже хотел спросить у Мэдди, что ей известно о настроении Эммы. Но сдержался.
 Сама Эмма сомневалась, хочется ли ей ехать с Мэделин. Ей нравился остров Сен-Симон, и она тосковала по пляжу – один из недостатков их жизни в Атланте заключался в том, что они находились слишком далеко от Атлантического побережья. Но она не любила расставаться с Нелл. Именно с Нелл, не с Джеком. Он уговаривал ее, убеждал, что ей надо отдохнуть, и шутил по этому поводу.
 Он как настоящий эгоист думал, что, может быть, солнце, горячий песок и соленая вода раскрепостят ее, и она вернется его прежней Эммой. Может, она опять прильнет к нему, показывая, что по-прежнему хочет его; может, она перестанет притворяться непонимающей в те минуты, когда он тянется к ней. Так было все те месяцы после Рождества, когда он начал писать электронные письма Лоре в Кливленд; он чувствовал себя таким одиноким в собственном доме, но испытывал ненависть к себе каждый раз, когда с надеждой смотрел на кнопку «Получить письма».
 А потом, за неделю до того, как Мэдди составила план поездки, у него с Эммой была ссора, самая крупная за все время их совместной жизни, она касалась количества времени, которое Эмма проводит в Диксоне. В действительности, думал он теперь, ссора была вызвана переменой их отношений, любовь и нежность превратились в неприязненное непонимание – они оба были несчастны и не могли это изменить.
 Размышляя над всем этим, Джек механически вел вместе с Джимом топографическую съемку, устанавливая маркеры и стойки на границах. Он давно не был сосредоточен на прошлом так, как сейчас. Над их головами пролетали птицы, быстро выпархивая из подлеска. Джим выкрикивал номера, а Джек записывал их в записную книжку.
 Тени и свет лежали на прогалинах и кустарниках. Голова Джека кружилась от воспоминаний.
 Он все еще не мог подумать об автокатастрофе без ужаса, но уже мог вспоминать, что происходило потом, когда Эмма лежала в госпитале и еще не была потеряна надежда на то, что она выживет. Он помнил, как стоял на коленях перед ее кроватью и просил ее не умирать. Он молил Бога исцелить ее. И когда ему было отказано в этом, Джек умолял Эмму являться ему – любить его так, как она любила его вначале.
 Может быть, поэтому он так отнесся к Аиде – полюбил ее с самой первой встречи. Ведь эта женщина хотела сохранить место, где они с мужем так преданно любили друг друга. Сердце Джека сжалось в груди. Как сквозь сон, он услышал, как Джим прокричал очередной номер, и записал его. У него разболелось горло.
 Он знал, что сделает все, что может, чтобы помочь Аиде сохранить ее землю и замок, которые были дороги ее мужу. Но почему же ему хотелось как можно скорее и как можно дальше убежать от места, где жили они с Эммой? Может быть, из-за лжи, которая появилась в их жизни.
 Шотландия была далеко. А Джек так устал убегать.
 Он строил свои планы, подготавливал разрешение на производство работ, давал себе слово, что начнет работать в течение месяца. Но дело было в том, что он уже не хотел уезжать. Каждую ночь ему снилось, что он остается, гуляет по пляжу, плещется в теплых волнах, ходит смотреть старые, почти стертые фильмы, держит за руку странную, необычную, прекрасную женщину. Женщину, которая, очевидно, завоевала сердце его убитой горем дочери.
 «Оставайся», – сказала Стиви.
 Романов ценил его. И Франческа, и сотрудники конструкторского бюро чувствовали, что он предал их своим уходом, и, возможно, будут злорадствовать, видя его проигрыш.
 Возмездие пришло с неожиданной стороны. Разрывавшие его противоречия были наказанием за то, что он не умел любить с самого начала. Если бы Эмма не была несчастна с ним, она не пошла бы по тому пути, который она выбрала. Он помнил, что говорила ему Мэделин, – заторможенная от лекарств, истерично плакавшая.
 Он все понял: когда Мэделин вела машину вниз по неровной и ухабистой проселочной дороге, Эмма в ярости ударила ее по лицу, и она от неожиданности и боли потеряла контроль над управлением. Джек не хотел слушать ее тогда, не хотел слышать и теперь. Ему нужно было оберегать память Эммы. Он и теперь будет это делать, потому что это необходимо, ради Нелл.
 Однако сейчас, выходя из-за деревьев и увидев, что навстречу им идет тетя Аида, в глазах которой столько доброты и мудрости, Джек подумал о Мэделин и ощутил боль в душе, говорившую ему, что, возможно, он все это время обвинял не того, кто был виноват.
 – Хэлло, Джек, – сказала Аида, крепко пожимая ему руку. – Благодарю вас за то, что вы так много времени отдаете этому месту. Это же ваш отпуск… Я просто не должна отнимать вас у пляжа и Нелл…
 – Все в порядке, Аида, – сказал он. – Это такое прекрасное место, и я сделаю все возможное, чтобы помочь вам спасти его.
 – Я пойду, погружу оборудование в машину, – сказал Джим. – У меня сегодня билеты на игру «Ред Соке», и я должен поспешить вернуться. Всего хорошего, Джек. Рад был встрече, Аида.
 – Я тоже, Джим, огромное вам спасибо, – ответила она, пожимая его руку. – А мы, может быть, выпьем чаю? – спросила она Джека.
 – Спасибо, с удовольствием, – ответил он и проследовал за ней в ее маленький домик.
 Домик вполне соответствовал студии художника, с небольшой кушеткой, стоявшей у стены за мольбертом и столом. Она вышла во двор, чтобы наполнить водой из источника медный чайник, потом поставила его на плиту. Они сидели в креслах с прямыми спинками за выщербленным дубовым столом, испещренным следами красок. У нее были элегантные и ловкие руки, с немного испачканными краской суставами пальцев и ногтями, как у Стиви.
 – У вас такая уверенная дочь, – сказала она, глядя на Джека, будто оценивая его.
 – Спасибо. Я это знаю.
 – У нее есть собственное мнение. Я просто не могла поверить, что она предприняла для поисков Стиви – и ведь нашла ее. И это было с ее стороны смело – постучать в ее дверь.
 – Она в тот день так разодрала себе колени, просто ужасно, – сказал Джек, вспоминая. – Она пришла домой вся в царапинах и залепленная пластырем. Стиви перевязала ее. Но меня поразило при виде Нелл то, что она действительно должна была стремиться к чему-то очень сильно, чтобы упасть таким образом и остаться целой.
 – Как вы думаете, к чему она стремилась? – спросила Аида.
 Чайник засвистел, она налила в кружки горячую воду.
 Джек не ответил. Вопрос повис в воздухе, потом отпал сам собой. Было что-то нереальное в этом визите – все казалось очень ясным и имевшим смысл – или же смысла не было ни в чем. Он увидел висевшие на стене черно-белые фотографии Аиды в молодые годы – высокая, худощавая, артистичная молодая женщина в разных позах и в различной одежде, а иногда обнаженная…
 – Это работы Вэна, – сказала она. – Он был талантлив. Великий актер, но он мог бы стать не менее великим фотографом. Это вот он…
 Джек проследил за ее взглядом, обращенным к серии фотографий крупного, полного мужчины с большим носом, выдающимся подбородком и очень темными глазами. В костюмах Яго на одной фотографии и Фальстафа – на другой, он, казалось, чувствовал себя так естественно – страстный, экспрессивный, энергичный. Джек уловил сходство с Генри и вполне смог представить Вэна в роли морского офицера.
 – Отец Генри, – сказал Джек.
 – Да. Они обожали друг друга, но у них было мал» времени, чтобы проявить свои чувства. Я убеждена, что в каждом бою Генри сражался за своего отца.
 – Он ведь женился?
 – Да. После столь долгого времени. Его мать сильно болела и всегда говорила ему о своих страданиях. Это была ее привилегия, но это ужасно навредило ему. Он никогда не был уверен, что можно любить кого-то и этот любимый не будет страдать.
 Джек закрыл глаза, подумав о том, что он тоже приносит страдания, сам запутался и запутал других.
 – Он такой… – Глаза Аиды затуманились слезами. – Он в этом плане полная противоположность Стиви, хотя они очень похожи друг на друга.
 – Что вы имеете в виду?
 – Я уже говорила, что у родителей Стиви был идиллический брак. Один из таких, которые бывают редко. Мой брат был поэтом, спокойным и мягким, и очень проницательным. Моя невестка была художницей и историком искусств… Они были, используя это ужасно избитое выражение, родственными душами. Они – эталон для Стиви. Она так сильно верила в любовь, желая, чтобы у нее было все так же, как у родителей.
 – Может быть, любви и вовсе нет, – сказал Джек, удивляясь горечи в своем сердце.
 – О, нет, я знаю, что она есть, – возразила Аида.
 – Потому что она была у вас с Вэном?
 Она кивнула:
 – У нас обоих был первый неудачный опыт. Делаются ошибки, и люди причиняют друг другу боль. Это трагично – боль, страдания, утрата веры в жизнь. Но любовь существует – это правда. Вы находите ее, или она находит вас… и это происходит.
 – Поэтому вы и хотите сохранить этот замок, это место, не так ли? – спросил Джек. – Потому что здесь вы с Вэном любили друг друга?
 Аида кивнула.
 – Любила и люблю, – сказала она. – Я никогда не смогу отблагодарить вас за то, что вы мне в этом помогаете. Я вызвала своего адвоката, он собирается подготовить все документы по доверительной собственности. Я наметила на октябрь большую выставку и планирую использовать все средства, чтобы найти кредит. Это будет «Центр природы и искусств Вэна фон Лайхена». Что-то типа «Искусство Блэк-холла». Вэн был страстным поборником искусств, и он устраивал здесь много встреч с импрессионистами Коннектикута.
 – Я предполагаю, это не совсем то, что ваша живопись, не так ли? Импрессионизм? – спросил Джек, смущаясь от того, что он недостаточно знает искусство, чтобы понять разницу.
 – Разумеется! – согласилась она. – Дорогой, я люблю новое. Хотя прошло несколько десятилетий с тех пор, как абстрактный экспрессионизм считался новым… во всяком случае…
 – Я понял, Аида, – сказал он. – Как только я соберу все свои заметки воедино, я все передам вам. До того, как уеду в Шотландию.
 – Стиви говорила, что вы собираетесь туда. Должна признаться… меня это печалит.
 – О, я все равно буду работать над вашим проектом, даже оттуда. Ваш адвокат всегда может позвонить мне, обсудить план или какие-то другие идеи.
 – Джек, это не то, что меня печалит. Это не связано ни с моим замком, ни с холмом.
 – Тогда что?
 Аида молчала. Она медленно пила свой чай, глядя на Джека поверх края своей чашки выразительными, подведенными черным глазами. Ему показалось, что она может заглянуть в его сердце.
 – Я вас не знала слишком хорошо, – сказала она, – а теперь чувствую, что знаю. Стиви многое мне говорила… У меня есть чувство… просто, что…
 – Что? Скажите мне, пожалуйста.
 – Я думаю, моя племянница будет очень огорчена, если вы уедете. Вы и Нелл. Знаю, что будет огорчена и Нелл. И… я думаю, что вы тоже.
 Джек хотел что-то сказать ей, что-то возразить. Он прочистил горло.
 – Но ведь контракт, который я подписал…
 – Удивительная вещь эти контракты, – перебила она, – неужели нет возможности их разорвать? Это, конечно, может стоить вам потери в смысле денег, но это защитит вас от других потерь, которые могут случиться.
 – Каких потерь?
 – О, оставим этот разговор, мистер Килверт, – сказала Аида, и ее серьезные глаза заблестели. – Вы бы сейчас не были здесь и не прогуливались по этим акрам и не спасали мой замок, если бы вы точно не знали, что это такое.
 Джек допил свой чай и вспомнил рассказ Стиви про магический замок и мудрую тетушку. Он не ответил на вопрос Аиды, потому что не хотел слышать то, что и так знал слишком хорошо.

 Глава 21

 Мэделин сидела в своей машине, припаркованной на Эмерсон-Маркет, сразу за железнодорожной эстакадой, открывавшей путь на Хаббард-Пойнт. Она нервничала, но сдерживалась. Пока она здесь стояла, мимо прошли два поезда: один на Нью-Йорк, другой на Бостон. Когда они с братом были детьми, они пытались считать вагоны у проходивших поездов.
 Через некоторое время она увидела то, чего ждала: автомобиль-универсал Джека спустился с Шор-роуд и двинулся по мосту в Хаббард-Пойнт. Мэделин выслеживала его два дня до этого, но попусту. Приехав из Провиденса, она курсировала вокруг коттеджей у теннисного корта, где, по словам Стиви, он остановился, надеясь случайно встретиться с ним. Но, когда она увидела, как они с Нелл залезают в машину и уезжают, ее нервы не выдержали, и она уехала домой.
 Сегодня она вернулась назад, настроенная более храбро. Была ли с ним Нелл? Мэделин высунула голову, чтобы посмотреть, – нет, на пассажирском месте никого не было.
 Ее сердце начало биться так часто, как будто она пробежала марафон. Она чувствовала, что лицо ее стало красным, губы пересохли, а руки просто приросли к рулю. Мэделин ехала вдоль берега по дороге мимо пляжных коттеджей, сразу за машиной своего брата.
 Она никому не сказала о своем плане – ни Крису, ни доктору Мэллори, ни Стиви. Ее лечение продвигалось успешно, после нескольких сеансов она начала чувствовать себя лучше. Ей все представлялось более ясным – если Джек сейчас даст ей эту возможность, она сумеет поговорить с ним. Она могла бы сесть с ним лицом к лицу – от их старой взаимной любви зависит, приступит ли она к тому, что ей необходимо ему рассказать. Она специально не говорила Стиви, что приезжает: хотя знала, что подруга поддержит ее намерение привести все в порядок, ей было необходимо сделать все это самой.
 Она ловко пристроилась за машиной Джека, почти вплотную приблизившись к ней. Ей надо было успокоиться – она надеялась держать себя в руках. Беседовать с психологом в ее кабинете было одно, совсем другое – оказаться лицом к лицу с братом. Здесь, на пляже, могло случиться что угодно.
 Она увидела, что Джек поймал ее взгляд в боковом зеркале.
 Их глаза встретились и задержались друг на друге.
 Джек не мог двигаться. Он остановил машину на песчаной дороге и смотрел в зеркало, прямо в глаза сестры. Чертежи и планы замка лежали рядом с ним, на сиденье. Он подумал о мудрости слов Аиды и о том, что Стиви просила его остаться. Он собирался прямо от Аиды поехать к Стиви и сказать ей, что утром позвонит Айвену Романову – есть контракт или нет, но он освободится от Шотландии. В водовороте этих решений он должен был еще разобраться в отношениях со своей сестрой.
 Но, когда он увидел ее, его система развалилась. Медленно он взялся за дверную ручку, собираясь открыть дверь. Мэделин уже вышла из своей машины. Она стояла немного поодаль, скрестив руки.
 – Джек, – проговорила она. Ее глаза потеплели, когда она произнесла его имя. – Не уезжай.
 – Я и не собираюсь, Мэдди. – сказал он.
 Он решился взглянуть на нее. Прошел год с тех пор, как он ее видел, и он заметил шрамы: темно-красные, от шеи к плечу, сбегавшие под платье. Она пополнела, ее лицо выглядело опухшим. Волосы были гладко причесаны, забраны назад черепаховым гребнем, на губах следы помады.
 Ее неуверенность отозвалась болью в его сердце. Она выглядела такой беззащитной, это было невыносимо.
 – Как ты? – спросил он.
 – Мне лучше, гораздо лучше, – ответила она. – Я знаю, что выгляжу ужасно, это от стероидов, я принимала их после хирургии, из-за них я растолстела. Я терпеть не могу быть толстой, особенно когда ты на меня смотришь.
 – Мэдди, ты совсем не…
 – Пожалуйста, не надо говорить так, – сказала она, качая головой, будто не могла допустить никакой неискренности между ними.
 У Джека защемило сердце. Он сделал шаг к ней, чтобы обнять ее. Но она затрясла головой еще энергичнее, останавливая его и закрывая лицо руками.
 – Я пытался звонить тебе, – сказал он.
 – Я знала, – всхлипнула она, – я знала, что это ты. Почему ты ничего не сказал?
 – Я не знал, что сказать, Мэдди. Все так запуталось. Что Эмма говорила тебе… и что она сделала… потом эта авария…
 – Я убила ее, – сказала Мэделин. – Я бы ни за что не могла причинить ей зла, но она ударила меня, и я выпустила руль…
 Внутри у Джека все сжалось. Он любил свою сестру – в этом не было сомнения. Но он не мог заставить себя выслушать все подробности случившегося. В чем призналась Эмма, чем Мэделин вызвала ярость Эммы – разбираться в этом ему было слишком трудно, даже спустя год.
 Она замерла, увидев горестное выражение его лица.
 – Я хочу объяснить тебе все, – сказала она тихо.
 – Давай не будем сейчас возвращаться к этому, – произнес он.
 – Это единственный путь, – сказала она. – Ты должен понять, что я не собиралась все разрушать.
 – Стоп, Мэдди, – сказал он, его сердце горело.
 По шее стекал пот, и он чувствовал, как устал. Ему хотелось быть благоразумным. Это лето немного подлечило его – ему посчастливилось встретиться со Стиви, проводить с ней время, видеть, что Нелл стало лучше. Он мог говорить с Аидой, видеть ее отношения с племянницей. Воспоминания об Эмме и о Мэдди, светлые воспоминания – все это было здесь, в Хаббард-Пойнте.
 – Но ты должен меня выслушать, Джек, должен!
 – Я не могу! – крикнул он.
 Тишина была оглушительной. Казалось, остановилась вся жизнь в Хаббард-Пойнте – теннисные и баскетбольные мячи уже не прыгали, радио замолчало, люди перестали разговаривать. Не было слышно ни звука. Голос Джека отозвался эхом в собственных ушах. Мэделин стояла перед ним, бледная и застывшая.
 – Прости, – сказал он.
 – Я поеду, – проговорила она дрожащим голосом.
 – Нет, Мэдди, – произнес он, его руки тряслись.
 Он двинулся к ней, но она внезапно скользнула в свою машину. Она нащупала ремень безопасности, плотно застегнула его. Он хотел дотянуться до нее, но не осмелился прикоснуться к ней. Она казалась такой ранимой…
 – Джек, – сказала она. – Я люблю тебя.
 – Мэделин, – проговорил он. Их глаза встретились, и он почувствовал слезы, бегущие по его щекам. Он не мог сказать ни слова. Он так любил ее, что не мог бы это выразить. Иногда, думая об аварии, он так злился на нее, что ему хотелось встряхнуть ее как следует. А в другое время эта ярость была направлена на Эмму, невольно убитую его сестрой. Если бы Эмма не кинулась на Мэделин, она не выпустила бы руль и не врезалась в дерево.
 – Что? – она смотрела на него.
 – Не пропадай.
 – Мне не стоило приезжать.
 Выражение ее глаз разбивало Джеку сердце.
 – Мэдди, – повторил он. Ему хотелось вернуть то время, когда любовь к сестре была самым простым и естественным чувством.
 – Теперь мне надо ехать, – сказала Мэделин.
 – Не надо, – возразил он.
 – Скажи Нелл, что я ее очень люблю.
 Окно ее машины было открыто, ее рука лежала на руле. Джек осознал, что даже не может обнять ее. Он протянул руку в окно, и его пальцы коснулись ее волос. Она покачала головой и подавила рыдание.
 – Ты не знаешь, как сильно Нелл любит тебя, ты даже представить себе не можешь, Мэдди, – сказал он.
 Но она не остановилась, она тихо уехала.
 Джек стоял на дороге. Что вообще произошло? Почему все кончилось так ужасно? Это было безумие, в этом не было никакого смысла, не было логики. Прошел год после аварии, но встреча с сестрой все вернула, будто все произошло только вчера. Конечно, не Мэдди убила Эмму. Она убивала идеализированный ее образ.
 Смерть отняла Эмму, но она сама была готова оставить все, чем раньше дорожила. Видеться с Мэдди означало терзаться воспоминаниями, выпустить из тайников души свои сомнения. Он должен был сам справиться с хаосом, бушевавшим в его душе, найти твердую основу для того, чтобы голова его стала ясной, и все его существо могло сконцентрироваться на главной цели – быть сразу и отцом и матерью для своей дочери. Он должен делать то, что будет хорошо для Нелл. Он взял на себя все обязанности ее покойной матери и отвечал за то, чтобы с ней ничего не случилось. Теперь он не мог допустить ошибки. Нелл такая ранимая, и у нее нет никого, кроме него.
 Все имеет свою причину – так говорили в католической школе монахини. Это было универсальным объяснением самых неприятных вещей: ленивых детей, тех, кто бросал команду, смерти родителей. Странно, что Джек вспомнил это сейчас, стоя один посреди дороги. Мэделин приезжала сюда, чтобы ему стало ясно, что он любит ее так же, как раньше. Но он ничего не мог поделать с тем, что она принесла с собой, – с правдой об Эмме, о том, что их совместная жизнь была на самом деле ложью.
 И инстинкт самосохранения подсказывал ему: уехать так быстро и так далеко, как только возможно.
 Нелл и Пегги закончили купаться с другими детьми и поспешили взобраться на свой велосипед-тандем. Они с ним уже хорошо освоились, и сегодня была очередь Нелл управлять. Она немедленно двинулась к Хаббард-Пойнту.
 – Я знаю, куда ты едешь, – крикнула ей Пегги, сидевшая сзади.
 – А вот и не знаешь!
 – «Сердце камня, синий дом…», – поддразнила ее Пегги.
 – Ее дом теперь не синий. Кроме того, ты же видела ее в кино на пляже? Разве она не понравилась тебе?
 – Я и так знала… – начала было Пегги и замолчала.
 Поскольку Пегги не протестовала, Нелл усмехнулась и проехала за теннисным кортом, обогнув его, на тенистую Пойнт-роуд. Когда они добрались до дома Стиви, Нелл прислонила велосипед к каменной стене и взяла Пегги за руку, чтобы приободрить ее. Они стали подниматься по лестнице.
 – Ты не умеешь читать? – прошептала Пегги, увидев предупреждающую надпись.
 – Она не имела в виду меня, – сказала Нелл с гордостью.
 Когда они подошли к задней двери, Нелл тихо постучала, стряхивая песок со своих босых ног, Пегги сделала то же самое. Они были в купальниках, еще сыроватых. К тому же волны были сегодня выше, чем обычно, обдавали их снизу, так что в купальниках был песок. Нелл подумала, что лучше бы они переоделись, и нахмурилась от этой мысли, когда Стиви открыла им дверь.
 – Какой приятный сюрприз! – сказала она. – Входите же.
 – Да, но у нас мокрые купальники, – смущенно сказала Нелл, – и все в песке. Прошу прощения.
 – Вот еще, – сказала Стиви. – Пляжные девочки и должны быть в мокрых, засыпанных песком купальниках. Я рада тебя видеть. Привет, Пегги.
 – Привет, – сказала Пегги, и в ее голосе слышался отзвук смущенного голоса Нелл.
 – Мне было приятно увидеть тебя в кино вечером. Как поживают твоя мама и Тэра? Джо вернулся домой?
 – У них все хорошо, и, конечно же, Джо вернулся, – сказала Пегги, оживившись.
 Нелл видела, как она украдкой огляделась. Возможно, искала черную шляпу Стиви, плащ и метлу для полета. Тилли сидела в углу, посылая им сверкающий взгляд. Нелл усмехнулась, наклонилась и погладила ее. В первый раз Тилли недружелюбно отнеслась к попытке до нее дотронуться.
 – Она знает меня! – сказала Нелл. – Она помогала мне накрывать на стол прошлым вечером!
 – Можно сказать, она рада тебя видеть, – произнесла Стиви. – Угадай, что я сейчас делала?
 – Вы рисовали картинки для вашей книги? – спросила Нелл. Потом, чувствуя себя гордой собственницей, повернулась к Пегги и сказала: – Стиви пишет книгу для меня и моего папы. О таинственном замке, в котором мы были. Мой папа и сейчас там, помогает тете Аиде спасти холм от страшных бульдозеров.
 – О, он сейчас там? – спросила Стиви, и это прозвучало забавно.
 Нелл кивнула:
 – Он там бывает каждый день. Он показывал мне план, который сам нарисовал, что надо сделать, чтобы замок больше не рушился. Сегодня он пошел осматривать лес, чтобы нарисовать планы мостов и аллей. Это его специальность – мосты.
 – Классно, – сказала Пегги.
 Стиви улыбалась, но Нелл показалось, что она немного озабоченна. Это показалось ей странным – будто она сказала что-то неправильное. Она дотронулась до локтя Стиви и спросила:
 – А что вы тут собирались делать?
 – Учить Эбби летать, – сказала она. – Пошли наверх.
 – Эбби? – удивилась Пегги, когда они шли через дом.
 – Птицу, которую мне принес твой брат. Это ворон, поэтому я назвала его Эбони. Сокращенно Эбби.
 Нелл видела, как Пегги рассматривает дом, с его удобной плетеной мебелью, выцветшими подушками, связанными крючком коврами, полками с раковинами и камнями и картинами на стенах. Дом был таким ярким и приветливым, он был совсем непохож на жилище ведьмы. Нелл смешило удивление Пегги.
 Наверху, в комнате Стиви, птица уже летала! Стиви оставила дверцу клетки открытой, и теперь ворон сидел наверху, каркая. Как, подумала Нелл, он взлетел, чтобы сесть на раму самого большого холста тети Аиды. Потом он слетел оттуда и уселся на стропилах.
 – Это здесь вы рисуете? – спросила Пегги, широко раскрыв глаза.
 – Да, – ответила Стиви.
 – Классно, – сказала Пегги.
 – Посмотрите-ка сюда, – сказала Стиви, подводя девочек к другой стороне окна.
 Оно выходило на террасу, где росли красные цветы. Когда Нелл посмотрела вниз, она увидела несколько порхавших колибри и вспомнила те минуты со Стиви у тети Аиды. Эти воспоминания заставили ее почувствовать еще большую близость к Стиви, и она прислонилась к ее боку. Но Стиви сегодня не рисовала колибри.
 – Видите? – показала она направление.
 Нелл выглянула наружу, глядя на кедровое дерево, растущее за каменной голубой террасой. На его ветвях сидело несколько воронов.
 – Что они тут делают? – спросила Пегги.
 Она отшатнулась назад, в комнату, как будто испугалась.
 – Я думаю, они ждут Эбби, – сказала Стиви.
 – Это его семья, – произнесла Нелл не дыша.
 – Полагаю, что ты права, Нелл, – ответила Стиви. – Ворон у коренных жителей Америки – символ созидания, духовной силы и верности.
 – Откуда вы это знаете?
 – Ну, я изучаю птиц, – сказала она. – Это нужно для тех книг, которые я пишу.
 Пегги потянула Нелл за руку и шепнула:
 – Может, она все-таки колдунья?
 Нелл решительно покачала головой. Они с Пегги встали в сторонке, когда Стиви распахнула окно. Подул бриз, шевеля отодвинутую занавеску. Вороны даже не шелохнулись – они оставались на своих местах на ветвях.
 Когда девочки затихли, Эбби слетел с рамы и стал кружить по комнате. Он сильно вырос с того времени, как Билли принес его, – он больше не был мягким черным птенцом, но стал жесткокрылым вороном-подростком. Нелл бессознательно схватила Стиви за руку.
 Эбби приземлился на подоконник. Казалось, что он смотрит в небо. Вороны на кедре начали кричать. У Нелл руки покрылись мурашками. Глядя на воронов, она думала о своей собственной семье: об отце, тете Мэделин, дяде Крисе, которые ждали ее.
 – Они ждут тебя, – прошептала Стиви.
 И, расправив черные крылья, Эбби полетел. Он летел немножко нерешительно, сначала спикировал почти до земли, но потом внезапно взмыл вверх и стал плавно подниматься к самым верхним ветвям кедра. Его родственники ждали его приближения, и все сразу взмыли в воздух – тучей черных блестящих крыльев, увлекая Эбби с собой.
 Нелл только теперь осознала, что выпустила руку Стиви и стоит, вцепившись в подоконник, следя, как он улетает. Она видела воронов, пролетавших над пляжем к деревьям, которые росли за маршем, за домом Пегги, там, где Билли подобрал Эбби.
 – Он теперь со своей семьей, – вымолвила Нелл.
 – Я не дождусь, когда расскажу это Билли, – сказала Пегги, ее глаза сияли.
 Нелл посмотрела на Стиви. Ее волосы были черными, как крылья ворона. Нелл хотелось дотянуться до ее головы и проверить, нет ли там мягких, блестящих перьев. Она представила себе, что Стиви тоже часть ее семьи, ее тетя-ворон. Или мать-ворон. От этой мысли ей одновременно захотелось плакать и смеяться.
 – Когда я уеду, вы будете меня ждать? – спросила она.
 – Всегда, – ответила Стиви. – Ты можешь прилетать сюда в любое время.
 Нелл склонила голову, пряча слабую улыбку. Как хорошо она сказала – «прилетать»! Лето было длинное и удивительное, и конца его не было видно, Нелл не хотела думать об отъезде. Пока не было даже вопроса о возвращении в Хаббард-Пойнт.
 – А тебя интересует Шотландия? – спросила Стиви.
 Нелл подняла голову. Может, отец говорил Стиви об этой дурацкой поездке, когда они приходили сюда?
 – Не слишком, – ответила она.
 – Правда? Неужели тебе неинтересно место, где ты будешь жить? – спросила Стиви.
 – Жить в Шотландии? Папа говорил что-то такое, но я думала, он говорит о поездке.
 – Нелл, Шотландия – это гак далеко! Можно было бы выбрать другое место, – сказала огорченно Пегги.
 Лицо Стиви пылало. Она вздохнула, и Нелл определенно поняла, что она раскаивается в сказанном. Сердце Нелл замерло. Этого не может быть. Ведь Шотландия находится за океаном. Как Нелл сможет вернуться оттуда к Стиви? И как найдет ее тетя Мэдди в чужой стране? Неужели ей придется уехать в Шотландию?
 Джек был в полном отупении, когда Нелл вернулась домой. Он долго и бессмысленно торчал на дороге, надеясь, что Мэдди вернется.
 Видя его отрешенный взгляд, проезжавший мимо сосед спросил:
 – У вас все в порядке?
 – Прекрасно, – ответил Джек машинально.
 Он вышел на задний двор и сел за столик под деревьями. Они сидели здесь со Стиви и пили кофе. Прошел час, другой. Джек не двигался. Вид рыдающей Мэдди потряс его до глубины души.
 – В Шотландию? – закричала Нелл, появляясь из-за угла и возвращая его в настоящее. – Мы уезжаем жить в Шотландию?
 – Кто тебе это сказал? – спросил он, внутри у него все упало.
 – Я не скажу, потому что ты на нее рассердишься. Папа, я не буду жить в Шотландии! – кричала она.
 Человек, выгуливающий собаку, остановился и посмотрел на них.
 – Пойдем в дом, – сказал Джек, вскочив со скамейки, и пошел к дому.
 Нелл шла за ним, и с каждым шагом песок с ее купальника сыпался на пол.
 – Ты даже не подумал спросить меня, хочу ли этого я?
 – Солнышко, я собирался спросить. Вот спрашиваю. Я хочу сделать так, как будет лучше для нас, – произнес Джек, запинаясь.
 Он до сих пор был под впечатлением встречи с Мэделин, его потрясла собственная реакция на эту встречу, и он был в смятении.
 – Я не хочу уезжать, – сказала Нелл. – Я хочу жить здесь.
 В сущности, Джек думал то же самое утром этого же дня, но казалось, что прошло десять лет. Все в замке было так прекрасно, и слова Стиви «оставайся», казалось, обещали ему все, что он хотел. Но теперь…
 – Что тебе не нравится в Атланте, папа? Что не так в Бостоне?
 – Я думал, тебе не нравится Бостон.
 – Мне не нравится Франческа. Вот и все, и ты прекрасно знаешь это.
 – Ты не казалась там счастливой.
 – Папа, мне нравились лебеди-лодки. Мне нравилась «Тропа Свободы».
 У Джека начала болеть голова. На что надо ориентироваться, чтобы определить то место, где его семья обретет свой дом? Не на то же, что ей нравится аттракцион с лебедями-лодками в парке? Он вспомнил ее печальный и замкнутый вид, когда они приехали в Бостон. И как он показал ей Старую Северную церковь в Бостоне, и как она подошла к статуе Пола Ревера в боковом приходе. Внезапно он подумал, что ей бы, наверное, понравилось, если бы он взял ее на Лох-Несс или в Инвернесс-Кастл. Почему ему пришло это в голову?
 – Самое лучшее в Бостоне, это то, что он не очень далеко от Хаббард-Пойнта. Ну, пожалуйста, папа… Возвращайся в свою старую контору, и все будет прекрасно.
 – Это невозможно, Нелл, – сказал он правду, которая задела его самолюбие. – Я уже подал заявление об уходе. И мой новый босс, в Шотландии, ждет, когда я приеду.
 – Нет! – Она зарыдала.
 – Нелл, – уговаривал он, – Нелл!
 – Пожалуйста, папа. Пожалуйста, не делай этого. Я люблю здесь все.
 – Я тоже, – сказал он.
 Но, даже признаваясь в этом, он знал: иногда любви недостаточно. Если бы это было так, он смог что-то изменить в отношениях с Эммой. Если бы это было так, они с Мэделин смогли бы восстановить между собой прежние теплые отношения. Иногда любовь оказывалась движущей силой, но в противоположном направлении. И как бы жестоко это ни выглядело, он был уверен, что правильным решением был отъезд в Шотландию. Там все будет новым, свежим, а главное – у них будет время, чтобы все сложилось по-новому, у них обоих – у него и Нелл.
 «Я должна теперь уехать», – сказала Мэделин.
 Хорошо, так же поступит и Джек. Он был бы просто идиотом, если бы решил, что можно вмиг остановить движение.
 – Дорогая, – сказал он, протягивая к дочери руки.
 – Ты обижаешь меня, – причитала она, дергая себя за волосы. – Разве ты не мог мне сказать? Ты обижаешь меня, папа! Сначала ты запретил мне видеться с тетей Мэдди, а теперь отрываешь меня от Стиви! И от Пегги! Я не хочу ехать в Шотландию! Я не хочу туда, не хочу…
 Рыдая, она бросилась по ступенькам вверх. Ее вопли доносились через потолочные балки, как будто сердце ее было разбито, а Джек сидел внизу на стуле, и его собственное сердце истекало кровью.
 В эту ночь Стиви не могла уснуть. Она лежала в постели, слушая удары волн, и с болью чувствовала, что над жизнью Нелл нависло нечто разрушающее. Буря на море усиливалась, и ветер с каждым часом становился сильнее. Луна потускнела, но еще была видна ее четверть. Ее слабый свет, просачивающийся через облака, падал в ее окно всю ночь, пока она, в конце концов, не сдалась и не встала с кровати. Надев купальник и рубашку, она спустилась на пляж.
 По темно-синему небу двигались узкие облака, скрывая свет. Стиви дошла до конца пляжа, легко ступая по твердому песку. Волны набегали одна на другую, лизали ей лодыжки. Здесь было место ее юности и счастья, разделявшегося Эммой… и Мэделин.
 Пляжные девочки сейчас, пляжные девочки завтра, пляжные девочки до скончания веков…
 Что она делала неправильно? И почему у нее чувство, как будто она подвела обеих – своих самых дорогих подруг? Она пыталась вернуть Мэделин в семью брата и Эммы, пыталась оказать радушный прием Нелл в своем доме. На сердце было тяжело, она обречена быть отшельницей. Пока она шла, темнота оставалась плотной и тяжелой. Она слушала волны, смотрела на белые барашки набегавших волн, серебрившихся в лунном свете. Сырой, соленый бриз дул с востока, хлестал ее по щекам.
 Когда она дошла до пешеходного мостика, она сбросила рубашку на песок и осталась в одном купальнике. Ей необходимо было поплавать, почувствовать соленую воду, поддерживающую ее на плаву, – ей так была нужна поддержка, хотя бы от моря. Был полный отлив, такой низкий, какой только мог быть. Она не купалась голышом с того самого утра, когда Джек сидел на променаде, глядя на нее. Вспомнив это, она обернулась – он был здесь. Стиви застыла, потом пошла к нему. Он шел ей навстречу.
 – Привет, – сказала она.
 – Привет.
 – Из всех пляжей всех океанов ты пришел на мой, – сказала она.
 Они стояли друг против друга, касаясь друг друга пальцами, когда она подняла голову и попыталась заглянуть в его глаза. Его волосы падали на лоб, она видела это в лунном свете.
 – Прости, что я проговорилась Нелл про Шотландию, – сказала она. – Я думала, она знает.
 – Недавно я пробовал навести ее на эту тему, – сказал он. – Но она очень упряма по отношению к вещам, к которым испытывает предубеждение. Вообще, не волнуйся. Так или иначе, но надо было все ей сказать.
 – Она в порядке?
 Он кивнул:
 – Сейчас да. Упреки и слезы продолжались полночи, но она, в конце концов, дорыдалась до того, что уснула. Все это время я был с ней. Мне было необходимо прогуляться. Ты собираешься плавать?
 – Да, – сказала она.
 – Я тоже. Пошли.
 Он сбросил свою одежду рядом с ее, и они вошли в набегающую волну. Ночной воздух был прохладным, так что вода показалась теплой. Стиви плыла быстро и уверенно, прямо к наплавному плоту. Она чувствовала, что прилив начал наступать – ощущая сопротивление, когда она плыла навстречу. Луна в небе опустилась низко, она оставляла широкую золотистую дорожку на поднимающейся черной воде. Она слышала, как Джек плывет рядом, бросила быстрый взгляд на его блестевшую спину.
 У нее перехватывало дыхание, но усилия были так приятны. Ей показалось, что он тоже хочет заставить себя расслабиться. Ее мышцы напряглись, когда она ускорила темп, наращивая скорость. Джек приложил все усилия, догоняя ее у плота. Они поднялись на плот вместе, смеясь. Она отряхнула волосы и села рядом с ним.
 – Твоя мать не предупреждала тебя, что нельзя плавать в темноте? – спросил он.
 – Об этом она мне не говорила, – сказала Стиви. – Она была очень высокого мнения о пляже и знала, что ночные купания, особенно с другом и в штормовую погоду, да еще при луне, – это высший класс.
 – Но ты же не знаешь, друг я сегодня или нет, – сказал он. – Ты знаешь?
 – Нет, – ответила она. – Никто не знает. А ты знаешь?
 – Я думаю, что мы можем быть друзьями.
 – В другие дни я плавала на рассвете. Я не знаю, сколько сейчас времени.
 – Наверное, около половины пятого. Я всегда чувствую время. Не могу объяснить, как. Я думаю, что мы можем быть друзьями, потому что я хочу тебе кое-что рассказать.
 – Что?
 – Приезжала Мэдди взглянуть на меня.
 – Джек! – воскликнула она взволнованно.
 – Было так здорово ее увидеть, – сказал он, но эти глаза казались больными.
 Сердце затрепетало в ее груди; когда она увидела, как он качает головой.
 – Что, Джек?
 – Мы с Нелл должны уехать.
 Она медленно повернулась и посмотрела на него, у нее внутри все опустилось.
 – Сейчас до меня дошло, что чем дольше мы остаемся, тем тяжелее будет уехать. Она… она совсем сошла с ума от тебя. И от этого места. Я пытался бодриться, сколько мог, – но я не могу вернуть прошлого.
 – Но ты сказал, что тебе было приятно повидаться с Мэдди.
 – Это тоже тяжело, Стиви. Это слишком много – для нас обоих. Она уехала первая – иначе она не могла бы справиться с собой. В нашей семье слишком большая прореха, чтобы ее можно было закрыть.
 – Это не может произойти сразу, – проговорила она.
 – Я хотел остаться, – сказал он. – Я хотел. Ты даже не представляешь, как я хотел. Когда ты сказала той ночью, после кино… «оставайся». Твой голос звучал у меня в ушах. И я думал, действительно думал, – что, если так и сделать? Я пытался, я хотел, чтобы это случилось.
 – Почему же это невозможно? – спросила она.
 – Я подписал контракт. Я поменял билеты – мы уезжаем из Хаббард-Пойнта завтра, а в Шотландию в следующий уик-энд.
 – Ты не можешь, – сказала Стиви.
 – Я хотел бы, чтобы я не мог, но я сделаю это.
 Она подумала о Мэделин – все оставалось незавершенным. Она придумывала, как исцелить страдания подруги.
 – Мэдди любит тебя, – сказала она. – И я знаю, что ты тоже любишь ее.
 – В этом я не сомневаюсь, – ответил он. – Но есть то, чего ты не можешь понять. И я не могу говорить об этом. И не уверен, что когда-нибудь смогу. Легче отделаться от всего, когда я не буду находиться близко к людям… которые знали Эмму.
 – Но подумай о Нелл, – шептала она навстречу холодному ветру. – Ты увозишь ее от людей, которые действительно ее любят.
 – Стиви, я и делаю это для Нелл. Я ее отец – и забочусь о ней тем самым лучшим способом, который я знаю. Ты понимаешь, сколь многого мне хотелось бы из того, что идет вразрез с этим, самым главным?
 Она кивнула, но он не дал ей ответить. Он обхватил ее и начал целовать с яростной силой. Его губы были горячими, влажная кожа была более соленой, чем у нее. Они целовались так бурно, что Стиви хотелось убежать, чтобы он не заметил ее слез. Их горевшие жаром тела сплелись в долгом объятии. Лежа на плоту посреди бухты, они ласкали друг друга, чувствуя, как плот колышется под ними на волнах.
 Стиви держала его за плечи, то вздрагивая от прикосновений его рук, то умиротворенно подчиняясь ритму волн. Почему он хочет уехать? Этот вопрос отзывался в ней болью, и она напряглась, пытаясь освободиться. Но крепкие объятия удерживали ее. Поднялся ветер, заглушая слова, которые он говорил ей. Они оказались на корабле, так далеко от земли, и она сказала себе, что они так же далеки и от всех других проблем. Луна, которую она видела всходящей с вершины башни, теперь, потеряв все свои чары, просто смотрела на них, на этом плоту посреди бухты.
 Ветер кружился, охлаждая их кожу, когда с них соскользнули купальники. Тело Джека мерцало загорелой кожей, мощные плечи и руки нависли над ней, Стиви тоже была сильной, но ее кожа была бледной от постоянного нахождения в студии. Она не могла дождаться его, вытянув шею, чтобы впиться губами в его рот, она ощутила вкус соли и застонала, когда он овладел ею. Колышущиеся от ветра волны двигались под их плотом, их все время подбрасывало вверх, но они не отпускали друг друга.
 Ее сердце стучало, в ней все пульсировало. Джек шептал ей что-то на ухо, но она едва могла слышать его слова. Она обхватила его спину, прижимая его так крепко, как только могла. Их глаза встретились, и в них была правда. У каждого из них была причина не говорить об этом вслух, но в залитой лунным светом ночи, когда дул ветер с берега и прилив усиливался, их разногласия исчезли.
 – Я полюбила тебя, – прошептала она ему в ухо, чтобы он мог ее услышать.
 – Я тоже полюбил тебя, – прошептал он в ответ.
 Она ощущала его в ветре и приливе, и она знала, что с этой ночи будет чувствовать его при каждом купании, как чувствовала его сейчас, внутри себя, и его руки, обвившиеся вокруг нее.
 Пока они ласкали друг друга, луна скрылась. Они остались только двое – в темноте, на плоту, стоявшем на якоре в пятидесяти ярдах от пляжа. Волны бились о скалы и плот, таинственная музыка звучала из глубины. Стиви вспомнила, как Генри назвал ее Левкотеей, сиреной, знавшей опасные песни, и ее глаза наполнились слезами. Она вспомнила его слова: «Но твоя лодка тоже всегда разбивается».
 Джек смотрел в ее лицо, но было слишком темно, чтобы разглядеть ее глаза, полные слез. Она прижимала его к себе так долго, как только могла, она понимала обо всех ошибках, совершенных ею в любви, но знала, что случившееся не было одной из них.
 Они чувствовали себя успокоенными в объятиях друг друга. Когда они очнулись, небо на востоке стало совсем светлым – солнце готово было взойти. Стиви вглядывалась в лицо Джека – темные впадины на худых щеках, глаза, мерцавшие под веками, полные мечты. Будет ли он в разлуке мечтать о ней?
 Она поцеловала его в губы, пробуждая.
 – Солнце встает, – сказала она.
 Он печально взглянул на восток, будто просил солнце убраться обратно за горизонт. А может быть, мыслями он уже был в Шотландии.
 – Ты лучше поспеши домой, к Нелл, – сказала она.
 – Я знаю.
 Они натянули свои купальники и теперь стояли, прижавшись друг к другу. Джек взял ее за руку и, казалось, готов был остаться. Она покачала головой.
 – Иди, – сказала она. – Я побуду здесь.
 – Ветрено – волны так и швыряют. Я останусь, Стиви?
 – Нет, – сказала она. – Мне нужно немного побыть одной… Со мной все будет хорошо.
 Он долго держал ее руку. Она видела его лицо, выражавшее страдание, скорбные морщины на лбу. О, если бы они могли встретиться раньше, или потом, или по-другому; если бы не было у них так много в прошлом. Волны бились, и Стиви в такт им думала: «Если бы только, если бы только…».
 – Я не хочу уходить от тебя, – сказал он.
 – Пожалуйста, – сказала она. В горле у нее стоял комок, и сейчас уже не было темноты, скрывающей слезы.
 – Стиви?
 – Пожалуйста, – повторила она.
 Он кивнул. Он поцеловал ее еще раз, потом нырнул в воду. Она смотрела, как он проплыл весь путь назад до отмели, удаляясь от нее все дальше и дальше. Слезы текли по ее щекам, она увидела, как он выбрался из воды и надел рубашку. Он обернулся и коротко поднял руку вместе с последней волной, потом повернул назад, и пошел прочь, назад к своей спящей дочери, к ее будущему на другом скалистом побережье за океаном.
 Стиви долго сидела на плоту и смотрела ему вслед.

 Глава 22

 Нелл не могла поверить, что это действительно происходит. Багаж был упакован, отец подметал пол в кухне, банки из-под содовой и бутылки из-под воды были выставлены у двери, приготовленные для того, чтобы их выбросить в мусорный бак, и дама – хозяйка коттеджа стояла на пороге, произнося:
 – О, я надеюсь, что вы приедете сюда будущим летом.
 – Я дам вам знать, – сказал отец, откладывая веник.
 – Но вы оплатили до конца месяца, – сказала хозяйка. Она была загорелая и симпатичная, с вьющимися каштановыми волосами, в платье с розовыми цветами. – Извините, но я не могу вам вернуть ваши деньги, потому что у меня нет других съемщиков на это лето.
 – Это ничего, – возразил отец.
 Он намекал как можно яснее, но хозяйка коттеджа не уходила.
 – Что-то было не в порядке с коттеджем? Вам не понравилось в Хаббард-Пойнте?
 – Мы любим это место, – сказала Нелл, стоя в углу, одетая в свой желтый сарафан, с руками, сложенными на груди.
 – Но почему же?
 – Изменились планы, – сказал отец. Потом, будто поняв, что слова прозвучали резко и грубо, опять взял веник и сказал более мягко: – Бизнес.
 – Это ужасно! – вдруг вмешалась Нелл.
 – Нелл…
 – Это несправедливо! Я хочу остаться. Ты поезжай в Шотландию, а я останусь здесь. Ты ведь можешь оплатить это, папа!
 Отец бросил неопределенную улыбку в сторону хозяйки, выглядевшей шокированной странным поединком отца и дочки.
 – Я не думаю, что миссис Кросби находит эту идею хорошей.
 – Ну конечно же не нахожу, дорогая, разумеется, нет, – поддержала отца хозяйка. – Но почему же ты не хочешь ехать в Шотландию со своим папочкой?
 – Насчет того, чего я хочу, так это чтоб чайки выклевали мне глаза, – сказала Нелл мрачно.
 – Шотландия прелестна, – сказала дама, и Нелл поняла, что она хочет подольститься к отцу. – Там такой дивный вереск, и озера, и замки… и дешевые цены на пледы и твид. И на виски, – она засмеялась, – для твоего папы.
 – Папа, – сказала Нелл, игнорируя глупости миссис Кросби и ее дурацкий тон, – у нас ведь есть замок прямо здесь. Я не поеду. Я останусь со Стиви.
 – Нелл…
 – Она возьмет меня! Ей даже понравится это! Я буду помогать ей рисовать. Я могу рассказывать ей о том, что дети любят читать. Она сказала мне, что я вдохновила ее во многом на историю, которую она написала, про колибри… вместе мы могли сделать гораздо больше…
 – Мы не будем беспокоить этим Стиви.
 – Стиви Мур? – спросила миссис Кросби, странным образом подняв брови.
 – Она наш друг, – сказала Нелл.
 Миссис Кросби на момент онемела. Отец закончил подметать. И Нелл поняла, что она должна использовать этот момент, чтобы сбежать, или она начнет опять плакать.
 – Мне надо пойти с ней попрощаться, папа.
 – Мы уезжаем в два. Я хочу быть на шоссе ровно в два. Ты поняла, Нелл?
 Она сморщила нос и кивнула головой – конечно, он ее отец, но даже если она и должна поступать так, как он сказал, ей не обязательно показывать, что ей это нравится. Потом она выбежала наружу. Во дворе она сбросила туфли, ей было приятно бежать босиком по горячему асфальту.
 Ветер с моря развевал ее каштановые волосы и жалил ее зеленые глаза. Как будто отражая ее мрачное настроение, день был облачным, предвещавшим дождь. На море бушевал шторм, бросая на пляж большие волны. Она остановилась на променаде, прижала руки к бокам и наклонилась к восточному ветру.
 Это помогало ей. Обдуваемая мощным ветром, она наклонялась вперед, и он не отбрасывал ее назад. Она глотала ветер, чувствуя вкус моря. Она осмотрелась и спустилась вниз на пляж, пытаясь запомнить каждый его дюйм. Пропали разноцветные зонтики и пляжные одеяла. Несколько наиболее стойких людей сидели в пляжных креслах, пытаясь читать, но ветер дико рвал страницы книг. Дети катались на гребнях волн – Нелл узнала Билли Мак-Кейба и его друзей, а также Элизу и Энни. Она выискивала в этой группе Пегги – потом выяснилось, что она ждала ее дома.
 Нелл покинула пляж, пошла по тропе через марш. Здесь было потише, и потеплее. Она шлепала босыми ногами по болотистому илу. Прилив был высокий, ручейки перетекали через насыпь. Она уставилась в мутную воду, увидела голубых крабов, ползающих по мокрой траве. Их клешни отливали лазурной голубизной в тусклом свете солнца, они, будто танцуя, двигались в проточной воде.
 Выйдя на деревянный мостик, она стала думать о мостах. Ее отец всегда строил мосты. Вот и теперь он увозил ее в Шотландию, где опять собирался построить еще несколько мостов. Пусть он построит их хоть тысячу, но если он не хочет пользоваться ими сам – переходить их, чтобы встретиться с людьми, которые любят его, – тогда зачем они нужны, эти мосты?
 Нелл балансировала на серебристой древесине, ступенька за ступенькой, думая о людях, которых ей хотелось увидеть на том берегу: Пегги, Стиви, свою тетю. Наверное, отец охотно построил бы мост через Атлантический океан, но не для того, чтобы встретиться с кем-то на мосту, а чтобы уйти от всех.
 Потом Нелл побежала к дому Пегги и постучала в дверь. Мать Пегги и Тэра были дома и обе выглядели печальными. Пегги, вся в слезах, сидела на стуле за конторкой и даже не смогла повернуть головы, чтобы приветствовать свою подругу. Обе женщины вместе обняли Нелл, и ей захотелось спрятаться здесь и остаться.
 – Мы будем очень скучать по тебе Нелл, – сказала мать Пегги.
 – Мне хотелось бы стать похитителем детей и спрятать тебя здесь, у нас, – сказала Тэра. – Но мой жених, наверное, стал бы волноваться, как к этому отнесется его начальство в ФБР.
 – Я не взвалю на вас такую ответственность, – сказала Нелл безнадежно.
 Женщины засмеялись, целуя ее в макушку. Потом она обратилась к Пегги, которая смотрела на нее красными глазами. Нелл почувствовала ужасную тяжесть в душе. Они не могли произнести ни слова. Нелл кивком головы показала ей на дверь, и Пегги тотчас встала и присоединилась к ней. Быстрый взгляд на кухонные часы – пятнадцать минут второго. Оставалось сорок пять минут до назначенного часа.
 Девочки сели на голубой тандем, Пегги заняла переднее место. Она поехала по дороге вдоль маршей, потом в тупик за дамбой. Сильный ветер трепал их волосы, то и дело закрывавшие глаза и рты, но Нелл не противилась. Это был теплый и сильный тропический вихрь, прилетевший с барьерных островов Джорджии, которые она так любила; она могла бы поклясться, что чувствует запах мангров, испанского мха и диких пони.
 Они жали на педали; ничего не спрашивая, ничего не говоря, Пегги направляла велосипед к Хаббард-Пойнту. На самой высшей стадии прилива автостоянку заливало водой из лодочного бассейна и с маршей, так что сейчас они ехали по соленой воде, пугая мелькавших в ней мальков. Теперь вверх на холм за теннисным кортом, а потом на мыс.
 Когда они подъехали к дому Стиви, Пегги съехала на обочину.
 – Как ты узнала, куда именно я хочу пойти? – спросила Нелл.
 – Я твоя лучшая подруга, – ответила Пегги.
 Нелл кивнула, комок в груди сделался еще тяжелей. Они поднялись на холм, а когда подошли к запрещающему знаку – его не было! Нелл увидела небольшой след в почве, где был стояк. Она поспешила на холм, к дому, постучать в дверь, но Стиви уже стояла на пороге, ожидая – как в тот первый раз, когда Нелл пришла, получив от нее приглашение.
 – Ваш запретительный знак исчез! – сказала Нелл.
 Стиви кивнула:
 – Я знаю. Я его сняла.
 – Сняли его? Почему?
 Стиви улыбнулась. Ее взгляд был серьезным и непонятно возбужденным, но улыбка – мягкой и теплой, и Нелл почувствовала, как она запечатлевается в ее душе.
 – Долго объяснять, – сказала Стиви, – и не стоит тратить время, чтобы говорить об этом.
 – Где Тилли? – спросила Нелл, оглядываясь.
 Но потом она посмотрела на пол и увидела, что кошка была рядом со Стиви, свернувшись прямо у ее ног, будто она понимала, что Стиви сегодня нуждается в защите.
 – Пошли в дом, – сказала Стиви, и они все вместе вошли в гостиную.
 Отсюда им был виден пляж, и высокие волны, которые бросал на него шторм. Они больше походили на океанский прибой, а не на ласковые волны маленького пролива Лонг-Айленда, которые Нелл видела этим летом. Казалось, будто погода понимает ее печаль и возмущается этой несправедливостью.
 Нелл и Пегги сидели на низком диванчике, а Стиви с Тилли – в своем плетеном кресле. Стиви испекла сахарные булочки, и они лежали на столе на расписной китайской тарелке с цветами, но никто из них не притронулся к ним.
 – Тэра сказала, что нам хотелось бы похитить Нелл, и я думаю, это толковая идея, – сказала Пегги, отхлебнув чай.
 – Мне самой приходили в голову похожие мысли, – сказала Стиви, ее глаза были теплыми и серьезными – Но потом я поняла…
 Нелл медленно закрыла глаза, жадно ловя слова Стиви.
 – Я поняла, что ее отец знает, что для нее самое лучшее. И у него хороший план. И…
 – И что? – спросила Нелл, потому что она совсем не была уверена в первом.
 – И мы обе будем писать ей много писем, правда, Пегги?
 Пегги кивнула, рыжие волосы упали на ее заплаканные глаза.
 – Моя мама уже дала мне несколько конвертов зарубежной авиапочты. Они дороже, чем другие. Но она сказала, что я получу их столько, сколько ни попрошу.
 – О, я вспоминаю… – начала было Стиви, и сразу остановилась. Она попыталась сделать вид, будто вспомнила что-то относительно Тилли, сидевшей на ручке ее кресла. – Тилли, Тилли, мы ведь будем писать Нелл?
 – Что вы вспомнили? – спросила Нелл.
 В ожидании ответа она даже наклонилась вперед, и Стиви поняла, что ей хочется услышать.
 – Я вспомнила, как мы с твоими мамой и тетей расставались в конце лета, – сказала Стиви. – Мы никак не могли оторваться друг от друга. Наши прощания были бесконечными. Мы прощались, потом вспоминали о чем-то, что забывали сказать, и потом нашим родителям приходилось увозить нас из домов друг друга по пути из Хаббард-Пойнта, после того как мы всласть наговоримся.
 – О чем же вы забывали?
 – Ну, о всяком. Например, «Помнишь, как мы ездили на пикник на горный перешеек», или «Не забудь, как мы внушили всем детям на пляже, что мороженщик меняет мороженое на крабиков для наживки, и как все лето к нему стояла очередь из детей, пытавшихся обменять своих крабиков на порцию мороженого, и он злился, с чего они это взяли!»
 – Мы тоже могли бы так подшутить! – сказала Пегги, улыбаясь и хлюпая носом.
 – Мама и тетя такое делали? – удивилась Нелл.
 Стиви кивнула.
 – Наша троица именно так и сделала – это было в то первое лето, когда мы все повстречались, и мы были еще достаточно глупыми и устраивали подобные проказы. Позже, в другие сезоны, нас больше волновали мальчики.
 – О, вроде поцелуев в кино, да? – спросила Пегги.
 – Да, вроде этого.
 – Это тоже глупо, – сказала Пегги.
 Стиви улыбнулась чуть печально, как будто она понимала то, чего не могла понять. Нелл вздрогнула, слово почувствовала порыв ветра, хотя никакого ветра не было. Она выглянула в окно и увидела воронов на сумаховом дереве, росшем на холме Стиви.
 – Это…
 – Семья Эбби, – сказала Стиви. – Полагаю, он имеет право думать, что я его тетя или какая-то другая родственница. Видишь? Вот и он…
 Нелл вгляделась. Без сомнения, это был их молодой ворон – меньше, чем остальные, но такой же блестящий и самодовольный. Она подумала о том, как важно иметь семью, так важно, что вороненок остался верным своей названной тете.
 – Я хочу тебе сказать еще одну важную вещь, – сказала Стиви.
 Нелл повернулась к ней.
 – И ты, Пегги, послушай, – продолжала Стиви, – я очень хотела всегда находиться близко… от своих самых любимых подруг.
 – Моих мамы и тети?
 Стиви кивнула.
 – Мы постоянно помнили друг о друге. И мы поклялись, что никогда не окажемся в отдалении друг от друга. Но жизнь такая суетная, и, прежде чем это поймешь, забывается, как проходили эти счастливые летние дни рядом со своими лучшими, самыми любимыми подругами… и тогда перестаешь писать им.
 – Совсем нет, – возразила Пегги возбужденно. – Моя мама и Тэра никогда не переставали…
 – Что ж! Они более умны и удачливы, – сказала Стиви.
 Нелл притихла, сжав кулаки. Она знала, что такое перестать любить и помнить. Любить кого-то – это значит встречать вместе все праздники Благодарения и Рождества, звонить друг другу каждое воскресенье, помнить дни рождения и годовщины – и тогда перестать нельзя.
 – Если я чувствую такое к моим друзьям, к вам, – говорила Нелл, обращаясь к Стиви и Пегги, – я не могу себе представить, что я чувствовала бы к своей сестре. Как может человек перестать разговаривать с сестрой?
 – Я никогда не смогла бы перестать разговаривать с Энни, – сказала Пегги.
 Стиви сидела, спокойно и серьезно глядя на Нелл. Нелл чувствовала, что она понимает, что Нелл имела в виду отца и тетю Мэдди Она вспомнила, как несколько недель назад отец уносил ее отсюда, изнемогавшую от рыданий. Она опять испытала похожие чувства, но сдержала слезы.
 – У меня не было сестры, Нелл, – сказала Стиви. – Но я спрашивала об этом тетю Аиду.
 – И что она сказала?
 – Она сказала, что она понимает… видишь ли, братья и сестры могут вырастать, будучи очень близкими, но именно жизненные невзгоды испытывают их чувства на прочность. Иногда, если случается несчастье, нет другого выхода, кроме как скрыться от него.
 – Но он заставляет и меня скрываться, – сказала Нелл, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут из глаз. – Скрывает меня от нее, а теперь еще и от вас. Я не хочу ехать в Шотландию.
 – Я знаю, милая, – сказала Стиви.
 Она раскрыла ей объятия, и Нелл, даже не заботясь о том, что Пегги здесь видит, что она ведет себя как ребенок, упала на грудь Стиви и горько заплакала. Она плакала так долго, что все слезы иссякли. Она чувствовала, как Тилли щекочет своими усами ее щеку, и теплое дыхание Стиви на своих волосах. Ей так хотелось остаться здесь навсегда.
 Наконец Стиви ласково высвободила свою правую руку и потянулась за папкой – она напомнила Нелл ту, в которой ее отец держал свои инженерные чертежи. Но эта была из красивой красной кожи и поменьше, как раз такая, какую Нелл могла бы носить в руках.
 – Это тебе, – сказала Стиви, протягивая ей папку.
 Нелл смахнула слезы, развязала красные ленточки, которыми была завязана папка. Она раскрылась – внутри были отдельные страницы, похожие на страницы одной из книг Стиви, которые читал ей отец в бессонные ночи.
 – Что это? – спросила Пегги.
 – Это «Красный нектар», – прошептала Нелл. – Книга Стиви про колибри, правда?
 – Правда, – подтвердила Стиви. – Это первый комплект корректуры. Я хочу, чтобы он был у тебя.
 Нелл смотрела на прекрасную, нарисованную яркими красками пару колибри Хаббард-Пойнта, с пляжем на заднем плане и синей бухтой, и наплавным плотом… и на другой странице, на другую пару колибри – кормящихся на красных цветах, которые росли на растрескавшихся стенах замка тети Аиды.
 Затаив дыхание, она переворачивала страницы, рассматривая птиц, летевших через всю землю, за океан. А потом возвращающихся назад в Блэк-холл… она увидела, что Стиви нарисовала колибри, пролетающих над двумя девочками, которые ехали на велосипеде-тандеме, – одна их них была с каштановыми волосами, другая с рыжими.
 – Мы с Пегги! – воскликнула Нелл, и Пегги открыла рот от удивления.
 А потом были рисунки замка, пара колибри вернулась из своего путешествия посмотреть, как тетя Аида пишет картину про пляж и море… лианы вьются по серым стенам, блестящие цветки с красными трубками… отец, стоящий на башне рядом с Нелл, с его медной трубой.
 – Это все про нас! – сказала Нелл. – Тут все, кроме вас, а где же вы, Стиви?
 – О, – протянула она, – я же смотрела на всех и рисовала то, что видела.
 – Смотри, Нелл, – сказала Пегги, переворачивая последнюю страницу, на которой не было картинки. – Это посвящение!
 И Нелл вслух прочитала его: «Нелл, у которой сердце колибри».
 Она только прижала папку к своей груди и не могла сказать ни слова. Сердце колибри… этих прекрасных, сильных, смелых птиц, которые летают так высоко и далеко… Она хотела поблагодарить, она хотела спросить Стиви, почему она решила посвятить эту книгу ей. У нее был миллион вопросов, но все они смешались вместе. И тут Тилли уловила что-то тревожное, соскочила с кресла и спряталась под диван.
 Раздался стук в дверь. Нелл посмотрела на часы Стиви – было больше двух. Они пошли в кухню рука Стиви лежала на ее плече.
 У двери стоял отец Нелл.
 – Как ты узнал, что я здесь? – спросила Нелл.
 – Ну, я же знал, что ты захочешь попрощаться.
 – Может, войдешь? – спросила Стиви, и Нелл увидела в ее глазах что-то, напомнившее ей ветер, бушевавший снаружи, – жаркий, соленый, беспокойный.
 Но отец, конечно, отрицательно покачал головой:
 – Мы лучше пойдем.
 – Он ненавидит прощания, – объяснила Нелл.
 – Я это заметила, – сказала Cтиви мягко.
 Потом были объятия, которых Нелл никогда не забудет. Она обнимала Пегги, будто в танце. Пегги отходила в сторону, непрерывно повторяя, что будет писать каждый день, а Нелл обнимала ее и твердила то же самое ей. Потом настала очередь Стиви. Нелл протянула к ней руки, и Стиви наклонилась, обнимая ее. Это повторялось снова и снова, и Нелл никак не могла согласиться, чтобы этому пришел конец. Она чувствовала комок слез в горле и знала, что он не исчезнет. Ее щеки были мокрыми от слез – слез Стиви.
 – Спасибо за книгу, – сказала Нелл.
 – Ты восхитительная. Спасибо тебе за все. За вдохновение.
 – Я вдохновляла вас?
 – Больше, чем ты можешь понять.
 – Если вы будете говорить с тетей Мэдди, – сказала Нелл, – расскажите ей про книгу, ладно? Я хочу, чтобы она знала.
 – Я тоже. Я обещаю.
 – Попрощайтесь за меня с тетей Аидой.
 – Конечно, попрощаюсь.
 – Я так не хочу уезжать, – сказала Нелл, цепляясь за руку Стиви. Ей казалось, что, пока она держится за ее руку, может быть, Стиви как-то сумеет все изменить… спасти их от разлуки…
 Стиви повисла так что ее глаза оказались на одном уровне с глазами Нелл. Глаза Стиви с фиалковым оттенком были спокойны, глубоки, полны такой доброты и любви, что Нелл содрогнулась от мысли, что больше не увидит ее.
 – Нелл, – проговорила Стиви. – Пойдем… ну… ты должна ехать.
 – Нет, – прошептала Нелл.
 Неужели Стиви не хочет защитить ее, удержать, объяснить отцу, как она не хочет уезжать?
 – Это твой долг, – тихо сказала Стиви.
 – Что?
 – Это долг… ты должна проделать важную работу. В пользу дружбы. В пользу пляжных девочек…
 – В пользу пляжных девочек… Какую работу? – спросила Нелл, почувствовав, что у нее шевелятся волосы, будто бриз пролетел по кухне.
 – Ты должна увидеть шотландские пляжи. Понять, какие они, похожи ли они на здешний пляж…
 – Я и так знаю, что они гораздо хуже, чем Хаббард-Пойнт.
 – Ну, я могу понять, почему тебе так кажется, но ведь ты их не видела. Может быть они даже лучше.
 – Я знаю, что хуже, – с чувством прошептала Нелл.
 – Знаешь, «хуже» или «лучше» – это такие не точные слова. Может быть, если ты немного присмотришься, ты будешь мне сообщать, что увидела.
 – Например, про что?
 – Ну, про тамошние раковины или какой там песок – белый или розовый… какие берега – ровные или скалистые… такие ли там водоросли, как здесь…
 Нелл закрыла глаза, и перед ней предстали упругие бурые водоросли на скальных отмелях Хаббард-Пойнта, длинные завитки ламинарий, лежавшие кучами вдоль линии прилива после штормов, нежные салатные водоросли, к которым прикреплялись крошечные, почти микроскопические моллюски-литорины. Она почувствовала, как горе отступает, когда она представила себе водоросли Хаббард-Пойнта…
 – И какие там морские стеклышки… – добавила Пегги. – И есть ли на тех пляжах променады, кино, плотики – правда, Стиви?
 – Правда, – сказала Стиви. – Это как раз то, что всем нам необходимо узнать. А ты об этом сможешь нам сообщить.
 – Но зачем? – спросила с недоумением Нелл, открывая глаза.
 – Затем, что мы, может быть, вдруг соберемся и навестим вас в Шотландии, правда, Стиви? – спросила Пегги, заливаясь слезами.
 Нелл увидела, что в глазах Стиви мелькнуло то особое выражение, которым взрослые останавливали друг друга, когда появлялась опасность сказать что-то, что должно было оставаться неизвестным детям. Она очень хорошо знала этот родительский уговор – взрослые не должны поддерживать в детях пустые надежды или давать невыполнимые обещания.
 – Ну, – сказала Стиви, – я не буду точно обещать это. Неизвестно, соберемся ли мы съездить в Шотландию. Главное, мы хотим все знать, Нелл. Например, каким там кажется песок на ощупь босыми ногами и какова там на вкус морская вода, которая попадает в рот во время плавания… какие там солнечные закаты, когда они отражаются в бухтах… и большие ли звезды над морем. Зачем? Просто потому, что мы пляжные девочки. Вот и все. Вот и вся причина.
 – Это стоящая причина, – прошептала Пегги.
 – А теперь пора идти, – сказала Стиви, сжимая руку Стиви.
 Нелл увидела слезы, катившиеся по ее лицу, и внезапно поняла, зачем Стиви придумала эту задачу для настоящей пляжной девочки – чтобы облегчить боль ее переживаний. Нелл охватило смятение, она не могла понять, как она сможет жить без всего этого.
 Отец ожидал за дверью. Нелл думала, что он ждет, пока она попрощается, но, повернувшись к нему, она увидела, что он смотрит на Стиви. Его взгляд был таким значительным и загадочным, что вызвал у Нелл целую бурю чувств – она не понимала, почему. Он никогда ни на кого так не смотрел – даже на маму. Или она была слишком маленькой, чтобы заметить. Или слишком счастливой и беззаботной. Глядя в его глаза, Стиви должна была таинственным образом понять, что он мечтает о доме. Глаза отца светились и грустили – и Нелл ясно поняла, что он не хочет уезжать.
 – Я заметил, что ты убрала свой запрещающий знак, – сказал отец, глядя в глаза Стиви пристальнее, чем всегда.
 – Да, – подтвердила она.
 – Почему ты это сделала?
 Она не ответила. Нелл схватила Пегги за руку, отводя ее в сторону, к печке. Они держались за руки и не желали расставаться никогда.
 – Хочу, хочу, – зашептала Нелл, – хочу, чтобы Стиви помогла нам вернуться, мне и моему отцу, куда бы он нас ни увез…
 – Я загадываю желание, – сказала Пегги, крепко зажмурив глаза.
 – Я тоже, – сказала Нелл, ощущая магию лета, и колибри, и пляжных девочек, окружавшую их золотой пылью, оседавшей в их волосах.
 Потом дверь открылась, и Нелл почувствовала на голове руку отца. Стиви легонько подтолкнула ее к двери, папка оказалась в руке. Нелл услышала тихий плач Пегги и шепот отца:
 – Пойдем, Нелл.
 А потом она услышала над своей головой приглушенный и быстрый звук – звук поцелуя. И потом ее отец повторил тихим голосом:
 – Пойдем, Нелл.
 А потом больше никто ничего не говорил, даже и не мог бы сказать ни слова.
 Так Нелл с отцом уехали в Шотландию.

 Глава 23

 Стиви пыталась рисовать. Пыталась работать в саду. Ни то, ни другое не получалось. Была середина августа, ее любимое время года, но она это едва замечала. Теперь она не вставала на рассвете. Она оставалась в постели так долго, как только могла, прячась от света под одеялом и заставляя себя спать, чтобы быстрее проходили дни, казавшиеся ей бесконечными. Странно, но при этом она ощущала себя усталой – потому что ей никогда не удавалось погрузиться в глубокий сон, хотя она постоянно чувствовала себя не до конца проснувшейся.
 – Это называется депрессией, дорогая, – сказала ей тетя Аида однажды по телефону, когда Стиви позвонила ей, чтобы извиниться за то, что она забыла о встрече с адвокатом, на которой тетушка просила ее присутствовать и которая касалась основания правления.
 – Правда? – удивилась Стиви. – У меня никогда не бывало депрессии. Я не отношусь к тому типу людей, у которых они бывают.
 – Значит относишься. То, о чем ты говоришь, – это классические симптомы. Именно так я чувствовала себя после смерти Вэна.
 – Но со мной все в порядке, – сказала Стиви.
 – Дорогая моя, ты художница, и к тому же ирландка. Твоя болезнь – это результат душевной боли, которую ты здесь переживаешь. Может быть, однажды, ты выпутаешься из этой любви, забудешь ее!
 – Любви?
 – Давай не будем притворяться дурочками, ладно? Мы так давно знаем друг друга, моя дорогая девочка. Дело в Джеке и Нелл. Они уехали, и ты страдаешь.
 – Но также я думаю обо всей своей жизни, обо всех ошибках, которые я совершала, – сказала Стиви, и на ее глаза навернулись слезы, – о том, что привело меня к этой точке. Генри как-то сказал, что я была сиреной по имени Левкотея, влекущей к себе корабли мужчин, но всякий раз о скалы разбивался и мой собственный корабль. Тетя Аида, я действительно хотела на этот раз остаться на плаву, – говорила она, задыхаясь от подступающих рыданий.
 – Я знаю, Стиви, – сказала тетя.
 Стиви закрыла глаза. Солнечный свет полыхал на поверхности моря, озарял пляж чистым белым светом. Она не могла туда смотреть.
 – У тебя то, что Хаун де ла Крус называл «темной ночью души», – сказала тетя Аида. – Через это надо пройти, дорогая. Оставайся со своим чувством как можно дольше и знай, что ты переживаешь что-то такое, чего никогда не знала до сих пор. И верь, что однажды забрезжит рассвет.
 Стиви стояла, прижимая трубку к уху, все ее тело покачивалось, будто через него переливались волны отчаяния. Темная ночь… в такой прекрасный летний день. Она любила тетю Аиду и слишком доверяла ей, чтобы сопротивляться тому, что она говорила. Но она с трудом верила, что чувства отчаяния могут пройти. Летние краски казались тусклыми, серыми, как будто она потеряла цветное зрение, как это было после смерти матери. Она чувствовала, что, наконец, после столь многих иллюзорных попыток, она нашла последнюю любовь, самую счастливую на своем пути… и что теперь она ушла навсегда.
 Тетя Аида прочитала молитву на гэльском, потом Стиви положила телефонную трубку и опять легла. Тилли лежала на кровати рядом с ней, прижавшись к правой ноге Стиви. Стиви нежно погладила ее. Кошка жила у нее так долго, Тилли прошла с ней через все. Стиви думала о том, что сказала ее тетушка… остаться со своим чувством. Она бросила взгляд через комнату на мольберт и на чистую бумагу. Она понимала, что ей надо работать, но не могла. Ее душа слишком болела.
 Она получила от Нелл шесть открыток – одну с видом замка Инвернесс, на которой та написала:  «Замок красивый, но и вполовину не такой волшебный, как у тети Аиды!», и одну из Лох-Несса. Остальные были посланы с Оркнейских островов, где ее отец занимался своим бизнесом, и сообщения Нелл были полны описаний песка, водорослей и раковин.
 На этой неделе она получила письмо от Джека.
  «Мы вроде бы поселились тут, – писал он.  – Как дела у Аиды с основанием фонда? Я целиком окунулся в работу – занят проектированием мостов, связывающих нефтеперегонные заводы с другими поселениями на Оркнейских островах. Здесь в основном живут люди, работающие на нефтяных промыслах в Северном море. Нелл дала мне понять, что она чувствует по этому поводу, тем, что вырезала фотографию из газетной статьи про уток, которые гибнут из-за разливов нефти. Газета выходит в городе, в котором будет построен мой первый мост. Бедные птицы покрываются черной сырой нефтью, и Нелл написала на фотографии сверху обращение к тебе: "Стиви, напиши книгу про то, как убивают уток!" Всего девять лет, а она уже активист. Я знаю, что она скучает по тебе» .
 Стиви посмотрела на фотографию, которая была вложена в письмо. Она уже видела много подобных картинок – водоплавающие птицы, просмоленные разлившейся нефтью, они не могут взлететь или уплыть и иногда остаются на воде, пока не утонут. Когда она была ребенком, такие фотографии причиняли ей боль, теперь вызывали гнев.
 Во время других тяжелых периодов ее жизни она использовала свою работу, как средство пройти через них. Каждый из ее разводов был таким мучительным, и каждый она пересиливала выпуском очередной книги – и новой влюбленностью. Разрывы даже давали ей какую-то неукротимую энергию, ее так и тянуло к мольберту. Тогда она не поддавалась депрессии – так почему она появилась теперь?
 Блистающий свет Хаббард-Пойнта за окном казался взрывом. Он рикошетом отскакивал от воды и белого песка. Цветы на заднем дворе впитывали свет, отражая его. Свет Хаббард-Пойнта был редкостным, невероятным – особенно со стороны дома Стиви на холме. Казалось, ее родители подобрали это место, заранее зная, что их дочь станет художником.
 В летние дни, проведенные здесь, этот яростный свет всегда активизировал ее творчество – но сегодня она отворачивалась от него, сидя спиной к окну. Тьма внутри нее тянула ее вниз, и она не могла бороться с ней – даже блистающий солнечный свет не мог пробиться сквозь нее.
 Когда зазвонил телефон, Стиви не пошевелилась. Ей не хотелось ни с кем говорить. Тилли тоже лежала рядом, равнодушная и не интересующаяся ничем. Стиви машинально считала звонки – пять раз, шесть, потом все-таки подняла трубку.
 – Алло? – сказала она.
 Она поклялась бы, что слышит, как целый Атлантический океан простирается над линией, извещая абонента о громадном пространстве… время остановилось, а потом она услышала невероятный, невозможный голос:
 – Стиви! Это я!
 – Нелл! – воскликнула Стиви, резко поднимаясь.
 – Ты получила мои открытки?
 – Да, получила – мне они понравились.
 – Я сейчас на береговом патруле… я использую каждый случай, я каждый раз езжу на новое место с отцом. Здесь их много.
 – Ну, в Шотландии очень длинное побережье, – сказала Стиви.
 – Тебе понравилось, что я написала о странных раковинах и взморнике?
 – Да, прекрасные репортажи, мисс Килверт.
 Нелл хихикнула, и этот звук был таким нежным и близким, что Стиви услышала его в своем теле, в своем сердце.
 – Говорят, что на острове Харрис розовый песок и пальмы – мы скоро поедем туда. Не по делам, а на уик-энд, – говорила Нелл, и ее голос звучал так возбужденно, что Стиви показалось, что она чувствует, как бьется ее сердце. «Подойди к телефону, появись здесь вместе с ней», – молча умоляла она кого-то.
 – Отец доведет себя работой до смерти, – продолжала Нелл. – Он ничего не делает, кроме того, что все время сидит за своей чертежной доской! Мне приходится напоминать ему, чтобы он поел. Это кошмар.
 Стиви улыбнулась новому в ее лексиконе выражению, потом спросила:
 – А как ты? Ты уже видела свою школу? Встречалась со своим учителем?
 – У-гу. Папа собирается все время быть в разъездах, так что у меня будет гувернантка. Она симпатичная. Мисс Робинсон. Я показала ей твою книгу.
 – Показала?
 – Она посмотрела на посвящение и сказала, что мы с тобой должны быть хорошими друзьями.
 – Это так и есть, – проговорила Стиви. – Может быть, ты расскажешь ей про жизнь колибри…
 – Конечно, расскажу – Я скучаю по тебе.
 – О, я тоже, я так скучаю по тебе, Нелл.
 Они помолчали несколько секунд, Стиви думала о том, не стоит ли Джек рядом.
 – Я хочу назад, в Хаббард-Пойнт.
 – Пляж всегда будет здесь, когда бы ты ни вернулась, – сказала Стиви с полными слез глазами.
 – Я знаю.
 – Продолжай свои репортажи пляжной девочки, – проговорила Стиви, – они великолепны.
 – Буду, – сказала Нелл. – А они тебе, правда, помогают?
 – Правда, – уверенно ответила Стиви. Прошла долгая минута молчания, потом Нелл ласково попрощалась и положила трубку.
 Стиви опустилась ничком на подушку, прижимая к себе телефонную трубку. Гудки отзывались у нее в ушах. Закрыв глаза, она почти явственно видела Нелл: ее зеленые глаза, короткие каштановые волосы, открытую улыбку. Она видела рядом с Нелл Джека – они поднимались на холм, отец и дочь шли к ней в гости. Кажется, она уже слышала их голоса…
 Но это были только гудки в трубке. Телефонный звонок, разговор с Нелл только обострили чувство одиночества. Она вспоминала слова тети Аиды. «Сохраняй свое чувство как можно дольше». Но это казалось невыносимым.
 Тилли лежала неподвижно, погруженная в сон. Закрыв глаза, Стиви пыталась удержать в себе голос Нелл, звуки, которые она слышала совсем недавно – несколько минут назад, и вспомнить голос Джека, который она не слышала так давно. Но любимые голоса молчали…
 Джек попал в настоящий круговорот разных дел – он был в чужой стране, ему надо было устроить жизнь Нелл и включиться в свою новую работу. Жилищный отдел инженерной фирмы IR – фирма называлась именем ее основателя, Айвена Романова – нашел для Джека и Нелл дом на окраине Инвернесса, в тени западного Хайленда. Этот дом принадлежал приходскому священнику; построенный в семнадцатом веке, он был из речного камня.
 Первое впечатление, которое осталось в памяти Нелл, – она была слишком усталой от перелета; голодной, потому что терпеть не могла аэрофлотской еды; мрачной, потому что она настроила свои часы, чтобы они ежедневно звонили ровно в три часа – это было время, когда она попрощалась со Стиви и Пегги, и часы исправно звонили, напоминая ей о том, с чем она рассталась.
 Они выбрались из такси, привезшего их из аэропорта, и оказались перед внушительным серым особняком георгианского стиля. Он был довольно красив, но было б нем что-то казенное.
 – Что это? – спросила Нелл.
 – Это наш дом, – ответил отец.
 В дверях их встретила миссис Дэнси Дайрмуд, представлявшая жилищную службу IR. Ей было около тридцати пяти, она была миловидна, коротко подстрижена, одета в шерстяной костюм вишневого цвета. Она приветствовала их радостно и дружелюбно.
 – Добро пожаловать в Шотландию, – сказала она приветливо, – мистер Килверт.
 – Джек, – представился он – А это Нелл.
 Дэнси улыбнулась и провела их по первому этажу – гостиничная столовая, кабинет, молельня, кухня, буфетная и то, что она назвала «комнатой для аранжировки цветов», пояснив, что жена викария обычно делала здесь венки и букеты для церковных церемоний. Нелл бросила на Джека задумчивый взгляд. Хотя комнат было и много, но они были маленькие, с низкими потолками. Была парадная лестница, начинавшаяся в маленьком холле, и лестница черного хода, которая вела наверх из кухни – крутая, почти вертикальная, которую Дэнси назвала «потайной лестницей».
 Потом она показала им спальню – одну из шести. Стоя в дверях, Джек думал, насколько она похожа на все сдаваемые внаем помещения. Не важно, насколько дорогими или дешевыми были диваны и кровати, шторы и картины, в них нет души – как если бы никто не собирался жить здесь долго. Казалось, все предназначалось здесь для одной-двух ночевок. Он вспомнил дом Стиви, где в каждом дюйме присутствовало так много от нее самой, и его сердце затрепетало.
 Джек засел за работу. IR планировала провести ряд вечеринок с коктейлями, чтобы познакомить его с коллегами и клиентами – руководители нефтяных компаний находились в Лондоне, Москве и Хьюстоне.
 Его рабочий график был очень насыщен – он посетил Оркнейские острова, чтобы осмотреть места, где планировалось строить его мосты – эти современные сооружения должны были облегчить жизнь островитян, все еще пользующихся паромами для проезда к нефтеперегонным заводам. К счастью, там не было недостатка в красивых взморьях, которые Нелл могла посещать.
 Цепочка из семидесяти островов протянулась на север от крайнего северного мыса Шотландии. После короткого перелета из Инвернесса они оказались на Лэдапуле, одном из семнадцати населенных островов. Пейзаж был диким и таинственным, беспокойное море и бесконечное небо, а на островах высились древние каменные капища и отдельные гигантские камни. Это напоминало Джеку давнишнюю поездку с родителями в Шотландию, когда маленькая Мэдди была так заинтригована таинственной мощью этих загадочных камней.
 К сожалению, прямо в центре самых прекрасных бухт располагался нефтеперегонный завод «Брук Ойлс», и в этих бухтах ждали разгрузки огромные нефтяные танкеры – бросив якоря неподалеку от берега, множество судов, загруженных нефтепродуктами, загромождали доки в несколько рядов. Джек не мог не вспомнить о фотографии мертвых птиц, которую Нелл вырезала из газеты, и о книге, которую она просила Стиви написать, – книге про птиц, погибающих от разлива нефти.
 Нелл сопровождала отца в поездках. Пока Джек разъезжал по дорогам, совещался с коллегами, осматривал планируемые участки, она занималась по своей школьной программе с мисс Робинсон. В свободное время она сбегала с дороги вниз на пляж – это была длинная полоса гальки вперемешку с песком вдоль гладкой, как стекло, защищенной бухточки. Этот вид напоминал Джеку Хаббард-Пойнт – бухта в форме месяца, окаймленная двумя мысами. Он почти видел в своем воображении плот, плот, на котором они со Стиви ласкали друг друга…
 Он заставил себя вернуть внимание к новым коллегам, пока Нелл собирала на берегу раковины. Потом она подошла и встала рядом с ним, глаза у нее были решительные и смелые.
 – Что-то не так? – спросил он ее во время перерыва.
 – Ничего, – сказала она.
 – Ты выглядишь расстроенной.
 – Я просто задумалась, – сказала она. – Пытаюсь вспомнить все о пляже. То, что я могу сообщить пляжным девочкам.
 – Ах, так, – произнес Джек.
 Он полез в карман и протянул ей маленькую записную книжку и авторучку. Он не сказал ей, какой драгоценностью была эта ручка – подарок его сестры по случаю окончания колледжа.
 – Зачем мне это? – спросила Нелл.
 – Чтобы делать записи, – сказал он важно. – Чтобы ты не забыла ничего из того, что можешь сообщить пляжным девочкам.
 Она церемонно кивнула в знак благодарности. Потом, когда взрослые опять возобновили совещание по поводу моста, она поплелась назад, вниз, на пляж.
 – Итак, – произнес Виктор Бучанян, старший инженер IR.
 Он был высокий и дородный, краснощекий, с густыми седыми волосами. Джек знал, что это был один из доверенных людей Айвена Романова – он подписывал назначение Джека. – Вы всегда возите с собой на места вашу дочь?
 – Да, – сказал Джек.
 – Хорошая няня помогла бы вам с этим.
 – У нас есть гувернантка. Но я хочу, чтобы Нелл была со мной.
 Виктор рассмеялся, а за ним и двое других – Лео Дерр, молодой, чисто выбритый англичанин, и Эйприл Магуир, всегда удивленная американка, коллега Джека по Массачусетскому технологическому институту и Строительному алюминию. Они работали вместе с ней не один раз – она способствовала ему в прямых переговорах с Романовым. Смех коллег звучал добродушно, и Джек тоже улыбнулся.
 – Она нисколько не мешает моей работе, – сказал Джек, собираясь на Лэдепул.
 – Мы просто подумали о вашей общественной жизни! – улыбнулась Эйприл.
 – Она и есть моя общественная жизнь, – пробормотал Джек.
 – Ну, мы о другом – тут у нас есть старые добрые традиции, – сказал Виктор. – Сегодня мы собираемся в «Золотое болото» – это такое местечко, где можно отведать виски из всех здешних винокурен. Место для любителей и знатоков… не для таких крошек.
 Джек развел, руками, пытаясь изобразить огорчение. На самом деле он хотел как можно больше свободного времени уделять Нелл. Ее состояние было нестабильным с первого дня приезда в Шотландию. Опять вернулись ее ночные кошмары – правда, доктор Гэлфорд дал ему адрес в Инвернессе и он знал, к кому обратиться. Теперь Нелл тосковала не только об Эмме, она тосковала и о Стиви, Пегги и Мэделин. Она опять плакала по ночам. Как могло получиться, что он стремился избавить ее навсегда от потерь, а они становились все больше?
 – Вы очень скоро захотите найти какое-нибудь хорошее детское учреждение, – сказала Эйприл доверительно, пока другие совещались, рассматривая планы.
 Джек удивился лукавому блеску в ее глазах.
 – Почему? – спросил он.
 – Потому что к нашей команде присоединится еще один участник.
 До Джека доходили слухи, что Айвен планирует сам курировать проект. Компания, «Брук Ойлс», была одной из фирм с самым большим числом клиентов, и Айвен был заинтересован, чтобы мост был построен вовремя и уложился в бюджет.
 – Айвен? – спросил он.
 Эйприл отрицательно замахала рукой, смеясь.
 – Нет. Если бы появился Айвен, все были бы так заняты, что мы, возможно, и не попали бы в «Золотое болото». Кое-кто другой. «Наемник», как и вы… мы заключили субконтракт на часть работы с вашей старой компанией.
 – Конструкторской? – спросил Джек, и его сердце упало.
 Эйприл кивнула, улыбаясь еще радостнее, как будто она была в курсе всех сплетен в его старой компании.
 – Вы догадались!
 Франческа прибыла на пароходе. Когда все вернулись к работе, он бросил взгляд на Нелл, прочесывавшую пляж. Одна ладошка раскрыта, в нее она складывала ракушки и камешки. Время от времени она пересыпала их в карман и присаживалась, чтобы делать заметки, усердно и сосредоточенно.
 Его дочь отнеслась к заданию Стиви очень серьезно. Он почти мог представить себе Мэдди в том же возрасте, бродившую по другому берегу Шотландии и тоже собиравшую впечатления, чтобы поделиться ими с лучшими подругами. Джек вспоминал, как видел ее за столом в гостинице, склонившуюся над почтовыми открытками и неистово пишущую.
 Он почувствовал странную зависть – он понял, что у него никогда не было друзей, к которым он был бы настолько привязан, чтобы прервать развлечения ради общения с ними в письмах. Вот у Мэдди они были… и теперь есть у Нелл, ее душевный настрой каким-то непонятным образом повторял ее тетю – тетю Мэдди. Забавно, что они писали одной и той же Стиви.
 Он смотрел на Нелл, склонившуюся над тетрадью и что-то быстро малюющую. Сообщала ли она о скалистости побережья, темно-сером цвете облаков, холоде соленого воздуха, о ветре, дующем прямо с моря? Так получилось, что они оказались на западной стороне этого перешейка, соединяющего две части узкого острова на полпути к архипелагу. Глядя на восток, он видел Северное море. Но если взглянуть на запад, он мог видеть северную Атлантику – прямой путь в Северную Америку.
 Где-то там находится Хаббард-Пойнт, подумал Джек. Если Стиви идет сейчас по пляжу, то ведь они почти могли бы увидеть друг друга. Почти могли бы.
 Если бы тысяча миль океана не лежала между ними.
 Он опять взглянул на Нелл, размышляя о том, что она пишет. Поделится ли Стиви мыслями Нелл с другими преданными дружбе пляжными девочками?
 Покажет ли Стиви открытки Нелл Мэдди?
 «Ты-то зачем здесь оказался?» – спросил он сам себя, спросил не в первый раз – даже не в сотый раз – с тех пор, как они приехали в Шотландию. Встреча со Стиви что-то перевернула в нем: она остановила его бег по заколдованному кругу, по которому он безумно бежал, спасаясь от страдания, ненависти и страха, прячась от своей сестры, от общей беды, от себя самого.
 И от правды.
 Ветер с моря дул в глаза Джека, заставляя их плакать. Он отвернулся от ветра и пошел к своим коллегам, к относительно простой рутинной работе по строительству четырехрядного моста, который мог заменить старый узкий мост, заливавшийся при высоком приливе.

 Глава 24

 Закончив с уроками, Нелл поспешила на берег, чтобы посидеть на бревнах, принесенных морем. Отец со своими коллегами говорил о чем-то, наверное, о том, как построить мост, достаточно удобный для жителей острова и в то же время подходящий для того, чтобы ввозить и вывозить продукты нефтеперегонного завода. Нелл знала, что ее отец считает, что ей и дела нет до его работы, но она на самом деле беспокоилась о нем, а потому и о мостах, которые он строил.
 Чего только не было в ее записной книжке! Она писала и о воде, и о серебристых тростниковых плавнях, и о желобчатых раковинах, в которых были улитки, и о тоненьких раковинах двустворчатых моллюсков. Она сняла туфлю, чтобы на ощупь определить температуру воды, и записала: «Холодная!» Когда над головой пролетали птицы, она прикрывала ладонью глаза от солнца и всматривалась в их силуэты, чтобы потом зарисовать их на одной из страниц.
 Это взморье, как и другие, которые они с отцом видели на островах, было покрыто большими гладкими камнями и мелкой галькой. Некоторые камни были совсем черными, и поверхность их была неровной, шершавой – как грецкий орех. Когда она взяла такой в руки, пальцы стали маслянистыми и черными. Сколько она их ни мыла водой, вязкая грязь все больше въедалась в кожу.
 Отец стоял неподалеку, обсуждая что-то с мистером Бучаняном и миссис Магуир. Когда Нелл подбежала показать свои руки отцу, мистер Бучанян состроил гримасу и выкатил глаза.
 – Обратная сторона особого проекта, – сказал он, протягивая Нелл свой носовой платок.
 Нелл растерялась, особенно когда миссис Магуир сказала ему, чтобы он убрал свой хороший льняной платок, и достала из сумки маленький, завернутый в фольгу квадратный пакетик.
 Она сказала отцу:
 – Вам нужно запастись этим, если она собирается бродить по берегу.
 Джек взял пакетик, разорвал фольгу и начисто вытер пальцы Нелл. Их глаза встретились, и отец улыбнулся ей, утешая.
 – Что это? – спросила Нелл.
 – Нефть, – ответил мистер Бучанян. – Степень очистки значительно увеличена, но некоторое количество все-таки просачивается через заграждения.
 – Нефть? Та, которая убивает птиц? – спросила Нелл, искоса глядя на отца.
 Он кивнул, но в его глазах она увидела просьбу не продолжать этот разговор. Взрослые заговорили об ученых, разрабатывающих специальное мыло, чтобы отмывать птиц. Но Нелл не могла себе представить ничего, кроме черных, мертвых тел со слипшимися перьями, которые были на фотографии в газете, и она понимала, что взрослые говорят обо всем этом, чтобы чувствовать себя спокойнее.
 Сама Нелл не могла успокоиться. Как они могут думать, что специальным мылом можно все отмыть? Ее пальцы все еще пахли чем-то, похожим на запах газа. В глазах стояли слезы при мысли о птицах, перья которых покрывала такая вязкая пленка.
 Теперь, вспоминая все это, она сидела на берегу. Холодный, ясный свет солнца блеском отражался в бухте. Берег был слишком каменистым, и гулять по нему было неприятно, но она ходила медленно, глядя под ноги и выискивая раковины. Вдруг впереди появилась стая чаек, которая пикировала на что-то, выброшенное на берег волной. Когда Нелл начала приближаться, птицы взлетели – до ее ушей долетел их печальный крик.
 Нелл разглядела то, что привлекло их внимание, – это был трупик, неподвижно лежавший на камнях. Она подошла ближе и поняла, что это утка, липкая от смолы, ее бок был только что расклеван чайками. Она подняла глаза на море и увидела других уток похожей расцветки, направляющихся к ним. Семья уток, подумала она, вспомнив Эбби и то, как его родственники-вороны собирались возле дома Стиви. Без раздумий, она беспорядочно замахала руками, прогоняя уток прочь.
 – Уходите отсюда, – кричала она, – уходите… улетайте!
 Всеми силами она хотела спасти их, не дать покрыться нефтью, которая убила утку, лежавшую у ее ног. И когда она следила за их танцующими движениями по водной поверхности, стремящимися к полету, за перепончатыми лапами, шлепающими по воде, ей казалось, что она поднимается вместе с ними, улетает прочь отсюда – к спасению, к любви, к Хаббард-Пойнту. Уверенная в том, что ее отец последует за ней, если она улетит… что он поймет, как необходимо ей вернуться домой, в Америку, к ее настоящей жизни.
 – Я похожа на тебя, – оплакивала она мертвую утку.
 Она чувствовала, что задыхается, как будто ее самое облепляет смола, как будто это ее перья склеивает вещество, которое хочет убить ее. Она чувствовала себя так, будто снова вернулась в Джорджию сразу после смерти матери; как если бы жизнь была нереальной, как если бы она уже не была больше связана с живыми.
 Она ясно ощущала свой путь до Хаббард-Пойнта, до Стиви. Странная вещь – но она знала, что ее отец ощущает это тоже…Ей не хотелось бы, чтобы он знал об этом, но с тех пор, как они покинули Стиви и Хаббард-Пойнт, вернулись ее ночные кошмары, но они изменились.
 На этот раз это была не покойная мать: это был ее отец. Он отказался от всего, что любил, – от своей родины, сестры, от своих воспоминаний. Даже, как снилось Нелл, от Стиви. Удалившись от Стиви, отец потерял что-то, что, казалось, возвращало его к жизни…
 Она оглянулась, ища глазами отца, – он, как обычно, стоял с другими, поглядывая на нее.
 Мог ли он представить себе, глядя на свою дочку, что внутренне она ощущала себя такой же потерянной, как эта покрытая черной нефтью птица. Но тут ее внимание привлекли какие-то вещи, запутавшиеся в клубке морской травы. Обрывок рыбацкой сети, покрытый той же нефтью. Клубок бурых водорослей, маленькая колония мидий, оторвавшаяся от какого-то камня, опутанная своими серебристыми нитями. И бутылка…
 Нелл достала ее. Она была из прозрачного пластика, из под содовой. Хотя большая часть этикетки была смыта, она распознала торговую марку. Она была американская… может быть, она переплыла через океан, попав в течение…
 И вдруг Нелл поняла, что надо сделать. Она отвинтила пробку, вытерла руки о джинсы, достала свою записную книжку и сняла колпачок с отцовской ручки. Над головой пролетела чайка. Не обращая на нее внимание, Нелл начала писать.
 «Стиви, – писала она. – Ты нам нужна. Папе и мне. Ты нам нужна…»
 Вырвав страницу из книжки, она свернула ее в трубочку и просунула в горлышко бутылки. Она не была полностью уверена, что бутылка доплывет до Хаббард-Пойнта или даже выплывет из этой бухты. Она не могла надеяться на то, что ее послание каким-то чудом проделает весь путь от Шотландии до Стиви.
 Но она подумала о тех последних минутах с Пегги, когда они хотели, хотели всеми силами души… Послание в бутылке было действительно правильным желанием… желанием, возникшим из воздуха или из ее сердца, написанным от всей души и брошенным в море. Это было правильное желание, сказала себе Нелл. Вот и всё – правильное желание.
 Правильное желание… если бы это осуществилось, то они с отцом вернулись бы в Хаббард-Пойнт; отец работал бы над замком тети Аиды; Стиви была бы в их жизни; и Стиви сумела бы сделать так, чтобы и тетя Мэделин тоже…
 – Это правильное желание, – прошептала Нелл вслух.
 Сердце ее колотилось – высказанное желание давало ей надежду хотя бы немного ускорить его осуществление. Стиви поняла бы ее и Тилли тоже. Нелл завернула пробку, шагнула для броска и с криком забросила бутылку-корабль вверх и вперед. Яркий солнечный свет слепил ее, и она даже не смогла увидеть, куда упала бутылка.
 Удивительно, но, прикрыв ладонью от солнца глаза, она увидела, что бутылка подпрыгивает на волнах там, где плавали утки. Поплывет ли она в Америку или вернется назад? Нелл долго смотрела на нее, чувствуя, как сердце бьется прямо в горле. Кажется, поплыла отсюда… она дождалась этого.
 Чайки пронзительно кричали, пытаясь отогнать ее от мертвой утки. Побуждаемая жалостью, она нашла место повыше линии прилива и вырыла в каменистом песке ямку, настолько глубокую, сколько могла выкопать руками. Потом вернулась назад и взяла птицу. Опуская мертвую утку в ямку, она ощущала ужасное напряжение в груди. Похоронив птицу, она стала тереть песком свои измазанные нефтяным дегтем руки. Она думала о том, как много прекрасного гибнет. Ее мать. И душа ее отца, и ее собственное сердце.
 Они погибали, и с этим Нелл ничего не могла поделать.
 Кроме, как послать в бутылке призыв о помощи и просить Стиви помочь им.
 Желание Нелл летело быстрее, чем стрела.
 Стиви проснулась резко, будто ее разбудили. Она явственно помнила свой сон. В ее сне комната была наполнена ярким светом, таким ярким, что она едва могла его вынести. На этом сияющем фоне в клетке пела черная птица. Как это бывает во сне, все происходящее имело для нее абсолютный, кристально-ясный смысл, Стиви знала, что она должна открыть дверцу клетки. Когда она сделала это, птица вылетела. Она села на подоконник, и Стиви поняла, что она может говорить, как попугай. Птица сказала: «Если ты отпустишь меня, то можешь больше никогда меня не увидеть. Но это зависит от тебя… потому что у тебя тоже есть крылья. Ты можешь найти меня и прилететь за мной». А потом она улетела.
 Стиви открыла глаза. Она никогда не анализировала сны; она не любила таких вещей. Но этот сон вызвал у нее такое сильное чувство, что она не могла не размышлять о нем. Черная птица, клетка, отлет… Это могло бы вызвать гнетущее, безнадежное чувство, но вместо этого сон побуждал Стиви встать с постели и отправиться на утреннее купание.
 Солнце уже встало над деревьями, но день был по-сентябрьски прохладным. Она нырнула, поплыла к плоту. Доплыв до него, она выбросила руку на плот, на то место, где лежали они с Джеком. Память вернулась к ней. Она закрыла глаза и почти явно ощутила его руки, обнимавшие ее. Словно юной девушке, ей хотелось, чтобы он был рядом, держал ее в объятиях и никогда не покидал, чтобы был частью ее самой, ее собственной души.
 Конечно, такая любовь была невозможна, ее никогда не бывало в ее прошлом. Жизнь трижды доказала ей это. Но теперь казалось, будто изначальная, юная Стиви командовала ее взрослым существом, требуя той душевной близости с возлюбленным, которую она знала только у своих родителей.
 Но теперь-то она взрослая. Она снова влюбилась, и к чему в страхе убеждать себя, что этого не могло случиться? Это случилось. Она была в отчаянии от того, что они покинули ее – улетели, и нельзя было остановить это – и она их отпустила. Сон до сих пор оставался с ней, перемешивая все ее чувства, словно она сходила с ума.
 Она чувствовала присутствие в себе этого огня все то время, пока она плыла назад к пляжу, поднималась на холм и стояла под душем во дворе. В воздухе витал аромат поздних осенних роз. Она вытерлась полотенцем и босиком побежала в дом. Наполнила миску Тилли, но даже не стала готовить кофе и поспешила в студию.
 Когда она вошла в комнату, это было похоже на ее сон: комната была полна солнечным светом. Это было солнце Хаббард-Пойнта… ясный, яркий, блестящий, ослепительный, сияющий, искрящийся, пылающий свет… окружавший ее своим блеском, почти ослепивший ее, когда она приблизилась к мольберту.
 Стиви хранила все открытки Нелл в ящике комода, стоявшего возле кровати. Теперь она вынула их, прикрепила кнопками к стене за мольбертом. Это были открытки с замком Инвернесс-Касл, Лох-Нессом, птицами-тупиками с Оркнейских островов, низкими горами, окружавшими морской залив, детенышами тюленей на каменистых берегах Лэдапула и стаями гусей – силуэтов на фоне оранжевого заката на берегу западного Хайленда, и газетная фотография, из письма Джека, с водоплавающими птицами, погибшими от разливов нефти.
 Теперь Стиви стояла у мольберта, устанавливая холст. Она была в джинсах и футболке из Тринити-колледжа, которая была на Джеке в тот вечер на пляже, когда они смотрели кино. Тилли растянулась на смятых белых простынях постели, нежась на солнце и поджидая свою хозяйку. Всматриваясь в открытки с неправдоподобно яркими изображениями, Стиви ощущала энергию не только для создания новой книги, но и для гораздо большего. Ее дом был наполнен светом. Внезапно она увидела саму себя – свой путь длиною в жизнь, извилистый и иногда мучительный путь в поисках любви, которая означала бы для нее все… Все это время она не решалась осознать это, пока сейчас не поняла, наконец, что ее путь ведет к свету. У нее было все: ее дом, живопись, ее истории и ее сны. Да, она отпустила Джека и Нелл, так уж вышло. Но она чувствовала – у нее есть крылья.
 Она подумала о своем сне и поняла, что в нем отразились вся ее борьба и силы для предстоящего полета. Смешивая на палитре краски, она вглядывалась в фотографию, которую прислал ей Джек, в покрытых нефтью, мертвых и умирающих птиц. Над ними был написан призыв Нелл.
 Стиви мгновенно пришло в голову название: «День, когда море почернело».
 Глядя на тельца, склеенные нефтяной пленкой, она думала о черной птице своего сна. Она думала обо всех водоплавающих птицах, которых она может нарисовать: о моевках, черных кайрах, тупиках и гагарках, о качурках, буревестниках, кряквах, чирках, свиязях и о гоголях, куликах, сороках, о кроншнепах, перевозчиках, поморниках и олушах, о длинноносых крохалях, гагах и полярных гагарах.
 Но ведь Нелл просила, чтобы книга была про уток, и Стиви остановилась на кряквах. Она посмотрела в справочник, чтобы убедиться в том, что они там обитают, – да, кряква водились в шотландских низкогорьях. А потом легкими штрихами Стиви изобразила пару этих водных птиц. Их история начала разворачиваться в ее сознании. Действие книги будет происходить в Шотландии – на маленьком острове на полпути к Оркнейскому архипелагу. Стиви представила себе чистый северный свет, северные сосны, темное задумчивое море. Она видела крякв – их зеленые переливчатые перышки на шее. Там, конечно, будет девочка, гуляющая по морскому берегу…
 Это было все, что знала Стиви на данный момент. История уже складывалась в ее воображении, подстегиваемом открытками Нелл. Она коснулась кистью палитры и погрузилась в работу.

 Глава 25

 Работа с доктором Мэллори продвигалась тяжело, утомительно, но в конце ее брезжил свет. Мэделин было сорок четыре года, но она чувствовала, что впервые в жизни начала понимать самое себя. С аварией у нее ассоциировался эмоциональный страх; авария снова и снова возникала в ее ночных кошмарах и воспоминаниях. Встреча с Джеком что-то изменила в ней, придала ей сил и надежды поправиться.
 Доктор Мэллори незаметно подвела Мэдди к пониманию того, что она испытывает нарушения, связанные с посттравматическим стрессом. Это был парадокс: она целиком помнила все события, слова и чувства, происходившие во время аварии, и одновременно они почти полностью стерлись из ее памяти. Оба эти состояния были одинаково реальны и постоянны.
 – Я не могу ощутить своего тела, – спокойно сказала Мэдди однажды, осознав, что прошли месяцы с тех пор, как они с Крисом были физически близки.
 – Расскажите мне об этом, – попросила доктор.
 – Меня словно здесь нет, – сказала она. – Бывают дни, когда я чувствую только одно, только мой шрам как пульсирующую боль. Как будто это единственная часть меня, которая существует. Я люблю своего мужа, но я не могу разрешить ему притронуться ко мне, – она попыталась описать, какой онемелой и запуганной себя чувствует.
 Она так забросила работу в офисе «Браун Девелоп-мент», что ее босс предложил ей уйти в отпуск или совсем уволиться. И она уволилась.
 После нескольких сеансов, в течение которых Мэделин не смогла достучаться до своей памяти и, соответственно, ей было трудно описать аварию, доктор Мэллори предложила, чтобы они попробовали метод возвращения к нормальному психическому состоянию и восстановлению с помощью методики анализа движения глаз. Это было такое простое лечение, Мэделин не могла поверить, что это сработает.
 Но она понимала, как сильно изменилась ее жизнь со времени аварии. Она стала замкнутой, как затворница. Крис был терпелив, но она понимала, что ему хотелось бы вернуть прежнюю Мэделин, и она делала все для этого. Мэдди скучала по самой себе.
 Она сидела на диване в кабинете врача, и доктор Мэллори сидела напротив нее в кресле. Свет был приглушен. Доктор показала ей свою руку с двумя выпрямленными пальцами, сказав, чтобы Мэделин сфокусировала на них внимание. А потом доктор Мэллори начала все быстрее изменять положение пальцев, тогда как Мэделин следила за их мельканием.
 Каким-то образом быстрое движение глаз имитировало состояние быстрого сна. Доктор напомнила Мэделин, что она должна ровно дышать, обращая внимание на ощущения в своем теле. Почти тут же Мэдди почувствовала ужасную боль в левом плече, приступ раскалывающей боли на той же стороне головы, жар в груди и ощущение, что ее торс беспощадно трут наждаком. Ощущения становились невыносимыми, потом ослабевали, они изнуряли Мэделин, а потом вдруг охватывали ее с новой силой.
 Впервые, когда она ушла из кабинета доктора Мэллори, она чувствовала себя более живой и бодрой, чем раньше, насколько она могла вспомнить. Во время второго сеанса она ощутила те же самые таинственные приступы и сильную боль, а потом разразилась рыданиями – внезапно вспомнив, как она держала Эмму правой рукой, потому что левая, как она чувствовала, висела на каком-то сухожилии.
 Доктор Мэллори объяснила ей, что травму помнят клетки ее тела и самые глубокие области мозга, глубоко-глубоко внутри – за пределами мыслей и осознания, – в самых неконтролируемых областях ее существа.
 Метод лечения с помощью методики движения глаз направлен на разблокирование этих областей, и он откроет ей возможность вызвать воспоминания… и благодаря этому она может получить новое понимание того, что случилось. Как говорилось в статьях доктора Мэллори, у людей, как и у животных, сильно развиты реакции «бежать или бороться». На клеточном уровне они запрограммированы на реакции – бежать, бороться или замереть, если возникает угроза жизни или безопасности.
 Если эти реакции заблокированы – в случае с Мэделин она была не в состоянии ни предотвратить аварию своей машины, ни спасти жизнь Эмме – внутри ее нервной системы застопорилась разрушающая их оборонительная реакция. Все это время она находилась в тупике, остановлена в состоянии физиологической готовности бороться или спасаться бегством от аварии, случившейся больше года назад, – она не способна управлять собственной жизнью.
 Сеансы вызывали шоковые воспоминания – о крови, боли, стонах Эммы. Они высвободили сдерживаемую ярость – на бригаду скорой помощи за то, что они так долго не могли вытащить Эмму, когда она истекала кровью, и на саму Эмму за то, что она поведала ей свою тайну, а потом оставила ее наедине с этой тайной.
 – Я обвиняла ее в том, что она сделала, – сказала Мэделин. – Она просила меня, чтобы я рассказала все брату, а теперь он обвиняет меня – как если бы я была Эммой!
 – И как проявлялись у вас эти чувства? – спросила доктор Мэллори, как она часто делала.
 – Злость, на него, за то, что он обвиняет меня… и за то, что он отнял у меня Нелл – больше года я не видела ее! Она забыла меня… Она стала старше на целый год, она перешла в следующий класс в школе, у нее был день рождения, ее каникулы прошли без меня… я теперь не знаю, какую она любит музыку… читает книги, которых я не видела… у нее друзья, которых я никогда не встречу…
 – Никогда? – переспросила доктор.
 – Я ездила повидаться с ним, – призналась Мэделин. – И мы не смогли говорить друг с другом.
 – Хорошо, – сказала доктор, и ее глаза засветились изнутри, как будто она узнала что-то очень хорошее. – Это было начало. И это то, с чем надо работать.
 – Это было моей ошибкой, – сказала Мэделин.
 – Нет, это не ошибка, – возразила доктор Мэллори.
 – Я не хочу обвинять Эмму…
 – Возможно, вам и не придется это делать, – сказала доктор Мэллори мягко. – Видите ли, основной целью этого разговора должно было стать понимание – это безусловно. Но не обвинения.
 – Но мой брат…
 – Вы не можете изменить того, что он чувствует, – сказала доктор. – Но вы можете изменить свое отношение к тому, что он говорит и делает. У вас есть силы для этого, Мэделин. Его эмоции не должны диктовать ваши ответные чувства.
 – Но разве это правильно – что один-единственный человек вызывает разобщенность в семье?
 Доктор наклонила голову и через мгновение улыбнулась.
 – Но с другой стороны, – сказала она, – ведь один-единственный человек протягивает руку другому и пытается положить конец разобщенности. И вы уже начали делать это.
 Утверждение было настолько верным, простым и ясным, что Мэделин оставалось только улыбнуться в ответ.
 Новая книга Стиви достигла своего кульминационного момента. Это был рассказ о том, как утки, жившие в девственной природе, оказавшейся под угрозой нефтяного загрязнения, улетают оттуда – в нем были необходимые страсти и эмоции. У нее были небольшие колебания вначале – описать ли катастрофический разлив, подобный аварии танкера «Эксон Вальдес» на Аляске, или показать медленное разрушение дикой природы путем описания целого ряда более мелких, менее освещенных в прессе событий? Переговорив с издателем, она сделала выбор в пользу последнего. Ее читатели, хотя и маленькие, любят природу и всегда остро реагируют, когда она поднимает вопросы, связанные с тяжелой реальностью балансирования между удобствами жизни человека и хрупкостью экосистем.
 Итак, она сделала серию рисунков: бухта и водоемы, заполняемые во время прилива, утки-кряквы, девочка, идущую по взморью, на некотором отдалении от нефтеперегонного завода. Она набросала Нелл и уток, но когда дошло до общего фона, она сразу увидела недостатки. Пейзаж напоминал Хаббард-Пойнт. Обитателями приливных водоемов оказались крабы, угри, морские звезды и моллюски Хаббард-Пойнта.
 В середине сентября она написала письмо Нелл, в котором говорилось: «Теперь я действительно нуждаюсь в репортажах пляжной девочки! Я приняла твое предложение и начала писать книгу под названием «День, когда море чернеет», на которую меня вдохновила вырезка из газеты, которую ты дала отцу для меня. Твои заметки великолепны, но мне нужно гораздо больше, чем до сих пор; опиши мне так подробно, как только можешь… конкретные разновидности раковин, морских птиц, водорослей и т. д., ладно?»
 Однажды вечером, через неделю после того, как Стиви послала письмо, она отправилась к тете Аиде посмотреть на ход работ. Тетушка работала как сумасшедшая, стараясь закончить последнее полотно из «Серии побережья» для выставки, предстоявшей в октябре. Аида-имеющая-цель, несомненно, была особой, вызывающей опасения. Подрядчик оценил стоимость ремонта замка в сумму около восьмисот тысяч долларов, и Аида полагала, что, если ей даже удастся продать все картины, она сможет собрать только половину необходимой суммы.
 – Я никогда не думала о тебе как о художнике, рисующем ради денег, – улыбнулась Стиви, увидев неуемную энергию тетушки.
 За пределами угодий замка все было занято пикапами и грузовиками, фургонами электротехников и стекольщиков, стояли бульдозеры. Воздух был наполнен отрывистым стаккато инструментов. Аида состроила свирепую гримасу.
 – Тогда смотри на меня, – сказала она, не откладывая кисти. – Если это то, что поможет сохранить невредимой мечту Вэна, то я это сделаю.
 – Правда?
 – Да. Даже больше – я должна основать в этом месте центр природы в его память. Я хочу, чтобы сюда приходили дети и познавали красоту побережья Коннектикута, которое он так любил. Мне страшно, что я не смогу оплатить это.
 – Что говорит твой адвокат?
 – Он полагается на фонд – так мы можем собрать деньги. Но у меня нет изначальной идеи, как это осуществить, – все, что я знаю, это как рисовать картины. Он говорит, что нам нужен кто-то, кто знает толк в некоммерческих организациях, кто может достучаться до богатых людей, которые могут пожертвовать деньги.
 – Именно то, что так ненавидят делать художники.
 Аида кивнула, сосредоточившись на своем холсте.
 Размеры его были больше, чем обычно, – сорок четыре на сорок четыре дюйма, широкие горизонтальные полосы цветов изображающих море, песок и небо. Так что все абсолютно просто. Но, посмотрев внимательно, Стиви увидела, что ее тетушка делает нечто очень необычное: накладывая едва заметную пленку одного цвета на следующий, она фактически смешивала цвета на холсте, вместо того, чтобы делать это на палитре.
 – Что это ты делаешь? – спросила Стиви, наблюдая, как она накладывала желтый цвет на голубой – солнечный свет на воде, – в результате чего переход получался таинственно-зеленым.
 – Я даю возможность цветам смешиваться в глазах зрителей, вместо того чтобы смешивать их на холсте.
 – Ты раньше это применяла?
 – Никогда, – сказала она, энергично сощурив глаза. – Это в первый раз. Полный шок для меня. Новое всегда волнует, даже я была ошеломлена…
 – Тогда – почему? Почему теперь? Как раз, когда ты…
 – Буду продавать? Писать с целью коммерции? – Аида засмеялась. – Дорогая девочка, похоже, из всех людей только ты будешь знать, что это не так! Побуждение – это подарок, каким бы оно ни было. Если оно питает твой талант. В моем случае меня побуждает любовь – к Вэну. В твоем случае, это любовь к…
 Стиви молчала, вглядываясь в простую композицию своей тети, полосы тонких, светящихся цветов, вслушиваясь в осеннее жужжание пил.
 – Я знаю о письме, которое ты послала Нелл.
 – О каком письме?
 – Где ты просишь ее описать берега Шотландии. Для своей новой книги. Джек сказал мне, что Нелл была им очень взволнована.
 Стиви молча слушала, ее сердце застучало, когда она поняла, что Аида недавно разговаривала с Джеком.
 – Ты понимаешь, почему ты послала это письмо в Шотландию, не так ли?
 Стиви понимала, но не смогла ничего ответить.
 – Потому что ты сама должна туда поехать. Ты знаешь, что тебе необходимо отправиться в Шотландию, собрать материал для своей книги. Так же, как ты поехала в полярные льды изучать императорских пингвинов.
 – Я ездила в Антарктику с Лайнусом, – сказала Стиви. – Мои научные путешествия стали путевыми заметками о супружеской несостоятельности.
 – Милая моя, почему ты так жестока к себе?
 – Любовь тоже жестока, – сказала Стиви.
 Мысль о том, чтобы слетать в Шотландию, как-то оправдать надежды Нелл и прояснить не решенные до конца отношения с Джеком, слишком ошеломила ее, чтобы размышлять об этом.
 – Нет, – заговорила Аида спокойно, тихо продолжая писать. – Любовь не жестока. Это самая естественная вещь. Ее осложняют наслоения сомнений и опасений и надежды, которые мы на нее возлагаем. Взгляни на Генри и Дорин.
 – Я знаю. – Стиви получила приглашение на их венчание – церемония должна состояться в следующую субботу в Ньюпорте, где они встретились, где Генри закончил офицерскую школу и где они собирались жить.
 – Генри так много сомневался и боялся, что почти упустил Дорин, – сказала Аида. – Знаешь, в эти недели, когда он жил у меня, мы очень долго и хорошо разговаривали. У меня сердце разрывалось, когда я видела своего пасынка – большого, сильного, почти пятидесятилетнего морского офицера, который сидел передо мной весь в слезах, бегущих по щекам… он понимал, что близок к тому, чтобы потерять Дорин, потому что вел себя как ребенок.
 – Я никогда не думала о Генри как о ребенке, – сказала Стиви, представив себе Генри в офицерской форме.
 – Нет, конечно. Но это была настоящая любовь и радость.
 Стиви слушала, думая о том, как она сама боялась чувствовать любовь – это было гораздо больше робости, даже той, которая была у Генри. Про себя она называла это самозащитой, но ведь по сути это было то же самое. Или она говорила себе, что думает о них – Джеке и Нелл, что она делала так много ошибок, что не хочет навязывать им свою беспорядочную жизнь.
 – Любовь не жестока, – сказала Стиви, повторяя слова своей тети.
 – Нет, конечно же, нет, – продолжила Аида. – Она только оберегает себя, если ты попытаешься уйти от нее. Подтверждение этому мы увидим в субботу, на венчании Генри и Дорин в церкви Святой Марии. Если ты веришь в любовь, то она может сдвигать небеса и землю.
 – Похоже на то, что ты делаешь с замком дяди Вэна, – сказала Стиви, когда от звуков пилы задрожала земля и люди, настилавшие новую кровлю, стали громко перекрикиваться где-то в воздухе над коттеджем.
 – Да. Любовь, – подтвердила Аида. – И, даст Бог, еще помощь хорошего спонсора.

 Глава 26

 Команда в Лэдапуле торопилась, пытаясь ускорить проектирование и перевести проект в область строительства как можно скорее. Они занимали несколько комнат в «Хайланд Инн», одном из деловых отелей, которые были возведены на Оркнейских островах для обслуживания нефтяного бизнеса.
 У Джека и Нелл было несколько комнат на четвертом этаже, откуда просматривалась местность. Джек понимал, что его душа была серьезно обеспокоена – фактически он знал то, что он может смотреть на пейзаж из своего окна, на зеркальные бухты, каменные острова, далекие горы и называть это «площадкой для строительства». Нелл делала здесь свои школьные задания; мисс Робертсон приходила к ней несколько раз в неделю.
 В свободное время Нелл сосредоточенно изучала справочники, которые Джек раздобыл для нее, сопоставляя раковины, перья, ракообразных, скорлупу яиц с рисунками и названиями в книгах. Она писала Стиви всякий раз, когда ей удавалось определить что-то новое, а это случалось каждый день.
 Опираясь на барьер, на бюро стояли два приглашения, которые пришли по почте – оба от Аиды. Одно было на открытие ее выставки – зеркальная карточка с изображенной на ней литографией полупрозрачной полной созерцательности картины из «Серии побережья». Другое было приглашение на свадьбу ее пасынка Генри, которая должна была состояться в Ньюпорте, Род-Айленде, в эту субботу.
 – Я хочу поехать, папа, – сказала Нелл однажды утром после завтрака.
 Она сидела за столом у окна, рисуя на бумаге утку, которую она видела на рассвете.
 – Куда?
 – На свадьбу.
 – Нелл, они прислали нам приглашение только из вежливости.
 – Нет, не поэтому! Они хотят нас видеть!
 – Нелл, мы едва знаем Генри. Мне кажется, что это небольшая семейная церемония и Аида послала нам приглашение, чтобы просто дать знать о ней.
 – Тетя Аида никогда так не поступила бы, – сказала Нелл. – Послать приглашение и знать заранее, что мы не приедем. Чтобы получить от нас подарок?
 – Я имею в виду не это, милая, а то, что мы здесь, в Шотландии, за три тысячи миль оттуда.
 – Но мы можем прилететь на самолете, не так ли?
 – Нелл, она не рассчитывала, что мы вернемся домой на свадьбу.
 – Ты сам сказал, папа, – воскликнула Нелл, выскакивая из-за стола. – Ты сказал «домой».
 – Я имел в виду…
 – Наш дом в Америке – а не здесь. Я так соскучилась! Я соскучилась по Пегги, по пляжу, по тете Аиде и по Тилли – и, папа, я так скучаю без Стиви!
 – Я понимаю…
 – А теперь еще Франческа появилась! Прямо в нашем отеле, живет сразу через холл!
 – Мы не видимся с ней очень давно.
 – Ты с ней видишься. На работе. Она такая назойливая!
 – Тише, Нелл, – проговорил Джек быстро, желая успокоить ее прежде, чем она перейдет в решительную атаку.
 Он притянул ее к себе, обнял, но она вырвалась. Схватив приглашения, она прижала их к груди.
 – Нас пригласили, и я хочу поехать.
 – Это же очень далеко. Ты же знаешь, в каком положении моя работа. Может быть, когда она закончится, мы сможем поговорить о том, чтобы поехать домой погостить. На День благодарения, или на Рождество, или даже на выставку тети Аиды в октябре…
 – Это не то, – сказала Нелл, ее голос задрожал. – Это что-то такое, на что любой может поехать. Свадьба Генри – это особенное. Как ты говоришь, приглашена только семья. Я хочу семью, папа!
 – У тебя есть я, милая.
 – Но я хочу и других тоже, – сказала она. – Понимаешь? Нас было так много. У меня были ты и мама, и у меня была тетя Мэдди и дядя Крис… у нас была Стиви… Они все исчезли!
 – Нелл… – повторял он, пытаясь обнять ее, но она отбежала к окну, прижалась лбом к стеклу и заплакала. Джек подошел к ней сзади, его руки дрожали. Она казалась такой хрупкой, что он не мог заставить себя даже прикоснуться к ее плечам.
 – Я не собираюсь никуда ехать, – сказал он.
 – Но ты мог бы, – рыдала она. – Ты уехал, когда все вокруг стало так хорошо. У нас было место в Хаббард-Пойнте, где мы жили, и мы могли оставаться там дольше… мы ловили моллюсков и гуляли по берегу со Стиви… мы были счастливы…
 – Я знаю, – сказал он, удивляясь, насколько справедливы были ее слова.
 – У меня есть тетя, которая любит меня, любит тебя, а ты не хочешь знаться с ней. Что, если я буду поступать так же с тобой, папа? Что, если я так выйду из себя, что больше никогда не буду разговаривать с тобой?
 – Нелл, ты моя дочь.
 – А Мэдди твоя сестра! Вот что ты делаешь с людьми, которые любят тебя больше всех, – ты бросаешь их.
 – Я никогда не брошу тебя, даже если…
 Нелл зарыдала и затрясла головой.
 – Это ты теперь так говоришь, – проговорила она. – Но если я вдруг сделаю что-нибудь не так, ты рассердишься и возненавидишь меня так же, как ты ненавидишь тетю Мэдди?
 – Я никогда не смогу возненавидеть тебя. И ее я не ненавижу – я ее люблю. – Правда этих слов открылась ему, когда он увидел свою сестру, стоявшую возле машины на проселочной дороге в Хаббард-Пойнте, – но десять футов между ними было не менее трудно пересечь, чем форсировать каньон.
 Он с надеждой уставился в затылок Нелл. Но она не повернулась, чтобы взглянуть на него, даже когда он погладил ее по волосам.
 Зазвонил телефон. Это Эйприл услышала рыдания Нелл сквозь стену.
 – Я сама мать, – сказала она. – Могу дать совет: для успокоения ребенка можно использовать домашнее кино.
 – Мне кажется, все уже прошло, – ответил Джек, нахмурившись и наблюдая за Нелл, стоявшей у окна, вздрагивающей от тихих, сдерживаемых рыданий.
 Оставить плачущую Нелл было мучительно, но у него не было выбора. Он, Эйприл, Виктор и другие инженеры договорились собраться на берегу. Одни из них обследовали границы, другие вели геологические наблюдения – брали пробы грунта, океанографы проводили измерения приливной полосы. Джек подошел к краю воды, чтобы сесть на камень и свести вместе все эти данные, а заодно попытаться собраться с мыслями. Как только он вернется в свою комнату, он найдет телефон, который дал ему доктор Гэлфорд.
 Франческа, поглядывая в его сторону, шла куда-то по каменному берегу. Вдруг она выругалась, и Джек оглянулся на нее. На ней были высокие черные сапожки, каблуки которых застревали среди камней. Взглянув на него, она криво улыбнулась. Это была их первая встреча наедине с тех пор, как она приехала.
 – Я буду теперь звать тебя Бенедиктом, как в «Арнольде», ты перебежчик.
 – Ну, ты же знаешь, как это бывает, когда подворачивается удачный случай, – сказал Джек. – Ты можешь либо взять, либо потерять. – Слова отзывались в его ушах в совершенно другом контексте.
 – Айвен хотел получить тебя – это факт. Ему понравилась работа, которую ты делал в Мэне. Конечно, он хотел, чтобы ты, так сказать, по-семейному познакомился с этими каменистыми далекими заливами.
 Джек тихо засмеялся, глядя на ее каблуки. Франческа, со своими развевающимися и падающими на глаза волосами, более естественно выглядела на городских улицах, особенно на бостонской Ньюбери-стрит.
 – Все в порядке, – сказала она, смеясь. – Это место совсем не для меня. Бог мой, хотя бы есть где-нибудь здесь хороший ликер?
 – Я думал, что ты предпочитаешь чай, – сказал Джек, думая о чае, приготовленном у Стиви и у Аиды…
 Франческа вытаращила глаза. Она подошла на несколько шагов ближе к Джеку и легко коснулась рукой его щеки. Их глаза встретились. Ее волосы были длинными, русыми, они развевались и падали на лицо, что делало его еще более привлекательным.
 – Позволь спросить, помимо того факта, что ты перелетел через океан, что-то еще изменилось?
 – Что именно?
 – Джек, мы больше не работаем в одной компании. Теперь у нас нет тех же… запретов.
 Джек посмотрел на ее страстные глаза – искусно подкрашенные, как и все лицо. Ее губы были такие яркие, с нежным перламутровым оттенком. Джек подумал о Стиви, он даже не мог вспомнить, был ли на ней какой-то макияж, и отвел глаза.
 – Есть разные виды запретов, – сказал он.
 – Но ведь ничего не случилось, – возразила она. – У нас хорошие рабочие отношения… и я знаю, что они могли бы стать чем-то большим. Кое-кто из здешних понял это – почему, ты думаешь, Эйприл поселила нас напротив друг друга?
 Да, Эйприл, вероятно, пыталась им помочь, подумал Джек. Но ведь она не знала истинного положения вещей.
 – Здесь так романтично, – продолжала Франческа. – Один раз можно согласиться и с отсутствием цивилизации. Конечно, за исключением проблем с ликером. Я слышала, здесь можно увидеть северное сияние… мы могли бы погулять попозже, сегодня вечером.
 – Со мной Нелл, – возразил он.
 – Держу пари, что Нелл понравится играть в электронные игры, – сказала Франческа. – Или будет читать одну из книжек Стиви Мур…
 При звуке этого имени у Джека все перевернулось внутри.
 – Нелл действительно помогает Стиви писать одну из них, – сказал Джек. – Про здешних птиц. О том, что они находятся под угрозой разлива нефти.
 – Ты шутишь?
 – Нет, не шучу. Нелл у себя наверху как раз сейчас пишет ей письмо.
 – О нефтяном загрязнении?
 Джек указал на линию прилива, где клубки черной, масляной смолы прибивались к берегу вместе с водорослями. Франческа вгляделась туда, потом быстро отвела взгляд.
 – Не надо, чтобы Айвен слышал такие разговоры, – предупредила Франческа. – Он увидит в этом подрыв отношений, которые налаживает с Бруксом. Охрана природы – это, конечно, очень хорошо и благородно, но если она не пересекается с его реальной выгодой.
 – Наверное, есть вещи более важные, чем выгода, – сказал Джек.
 Франческа засмеялась:
 – Странно слышать это от человека, который бросил свою службу, чтобы работать в IR, зная, что они специализируются на шотландских нефтяных месторождениях, – не лицемерно ли это?
 Джека будто ужалили эти слова, отражающие, в общем, то, о чем говорила ему Нелл. Он уставился на птиц, плавающих в бухте. Их силуэты выделялись на фоне яркого солнца, низко, по-северному, стоявшего над горизонтом и оживляющего своим светом пейзаж. Свет, одновременно освещающий и обманчивый, подумал он, кто знает, что скрывает отражающая солнце морская гладь?
 – Я не знаю, – ответил он. – Может быть.
 – Так увольняйся, а я займу твое место! – съехидничала она.
 Джек не ответил, по-прежнему рассматривая птиц. Повернувшись, он взглянул на гостиницу. Солнце светило прямо в окна, но, как ему показалось отсюда, он видел свое окно и в нем тень фигуры Нелл, стоявшей там и наблюдавшей за ним с Франческой.
 – Смотри, – сказала Франческа, указывая на кучку мусора, образовавшуюся при приливе. – Не только нефть загрязняет море. Здесь всякий другой мусор. Смотри куски дерева…
 – Они принесены приливом, – сказал Джек.
 Она пожала плечами:
 – Ну, хорошо. Довольно живописный мусор. Ну а как насчет этих стаканчиков из пенопласта, этой бутылки из-под кока-колы?
 – Возможно, это следы пребывания нашей бригады, то, что мы бросаем на берегу, – сказал Джек, нагнувшись, чтобы вытащить мусор из водорослей.
 Он отбросил его в сторону, к камням, на которых сидел, и услышал, как вскрикнула Франческа.
 – Смотри-ка! – удивилась она. – В бутылке записка!
 Джек внимательно посмотрел – она была права, в бутылке был кусочек линованной бумаги, свернутый в трубочку.
 – Мы должны прочитать послание, – сказала Франческа.
 Джек открутил пробку, перевернул бутылку вверх дном, вытряхнул содержимое к себе на ладонь. Свернутая в трубочку бумажка показалась очень знакомой. Пока Франческа ожидала, он молча прочел послание.
 – О чем там говорится? – спросила Франческа. – Ну, прочитай же мне! От какого-то потерпевшего крушение моряка, ожидающего спасения?
 Джек не хотел или не мог прочесть. Франческа была почти права – послание было от того, кто ждал спасения. Его руки дрожали, когда он сложил листок пополам и сунул его в нагрудный карман. Франческа протестовала, требуя показать ей послание, но он едва ли слышал ее.
 Он всматривался в окно отеля. Свет солнца падал на окно и слепил глаза, но и сквозь него он видел Нелл, прислонившуюся лбом к отражавшему лучи стеклу. Он не мог хорошо разглядеть ее, но знал, что она плачет. Он знал это, потому что прочитал ее письмо, и чувствовал, будто и сам плачет.
 Стиви воспринимала все страстно – каждое слово, сказанное тетей, вид стройки, развернувшейся на Лавкрафт-хилл, изумительный новый стиль живописи тети Аиды и ее слова о страхах. Она хранила этот разговор в себе, как нечто драгоценное, как будто принимала решение о том, что делать дальше. Сентябрьский свет лился в студию ярче, чем когда-либо. Ее обуревали мысли – их было так много, что она не могла заснуть или сидеть спокойно.
 Иногда ей казалось, что она никогда больше не увидит Джека и Нелл, и это приводило ее в отчаяние. Но когда она начинала работать, окутанная золотистым светом побережья, ее сердце успокаивалось.
 На следующее утро, как только она вернулась домой после купания, зазвонил телефон. Завернувшись в полотенце и ежась от прохладного осеннего воздуха, она поспешила к аппарату.
 – Алло?
 – Привет, Стиви, это я.
 – Мэдди – обрадовалась она.
 – Как ты?
 – Прекрасно, а ты?
 – Гораздо лучше. Особенно теперь. Я получила твое письмо. Я рада, что ты приедешь в Род-Айленд.
 Действительно, Стиви послала ей письмо, удержавшись от желания позвонить. Теперь ее отношение к семейству Килвертов было очень непростым. Она прекрасно понимала, что брат и сестра должны были встретиться, но ей было горько от мысли, что именно эта встреча натолкнула Джека на решение уехать в Шотландию. Не то чтобы Стиви таила обиду на Мэдди – нет, просто она тосковала в разлуке с Джеком и Нелл.
 – Я поеду на свадьбу родственника. Это будет в субботу, – сказала Стиви. – Я буду в Ньюпорте в пятницу и субботу, и я подумала, вдруг ты сможешь приехать, и мы вместе могли бы пообедать в пятницу или позавтракать в воскресенье.
 – Лучше в пятницу – мне так много надо рассказать тебе, и чем скорее, тем лучше… Но, может быть, в эту пятницу репетиция церемонии и ты хочешь на ней присутствовать?
 – Они это репетировали целых пятнадцать лет, – усмехнулась Стиви, испытывая нежность к Генри. – Нет, все будет очень неформально. Я буду совсем свободна. Где мы встретимся? Где-нибудь на побережье?
 – Я уже думала об этом, – сказала Мэделин. – В Ньюпорте нет ничего подходящего, зато ниже по берегу есть мемориал Боливара, это маленькое местечко на Истон-бич. Оно называется Лилли-Джейнс, справа от променада. Там подают самую свежую рыбу и отличный лимонный пирог.
 – Перед этим мы можем прогуляться по пляжу, – сказала Стиви.
 – Конечно, – ответила Мэдди.
 – И послушать волны…
 Даже теперь, после всего случившегося, Стиви была уверена, что на пляже все будет хорошо.
 – Если ты нацелена на пляж, – воскликнула Мэдди, – стоит ли думать о еде?!
 – Одно другому не мешает, – ответила Стиви мягко. – Главное, надо повидаться. Вот это важно.

 Глава 27

 Даже в сентябре Ньюпорт был шумным городом. Корабли, готовившиеся уйти на зиму на юг, вытянулись в линию в доках, качаясь на якорях, и их белые корпуса сверкали на солнце. Места в отелях были заранее заказаны людьми, которые прибыли на уик-энд и собирались в последнюю летнюю ночь отобедать под еще летними звездами.
 Тетя Аида занимала несколько комнат в Мэплхорст-Мэнор, старом викторианском особняке внизу Дрессер-стрит. В доме были большие красивые подъезды и много труб на крыше; десяток старых китайских кленов затеняли двор, напоминая о капитанах, которые некогда совершали торговые рейсы в Китай и построили этот дом сто лет назад.
 Обшитый деревянными панелями отель находился в начале Клифф-Вок, впечатляющей десятимильной трассы, проходившей высоко над морем и окаймленной скалами и роскошными виллами. Пляж Истон-бич располагался влево от трассы, его серебристые пески казались искристыми, прозрачными волнами, катившимися от океана. Покачиваясь в креслах-качалках перед крыльцом, Стиви и Генри слушали умиротворяющий шум волн, совершенно довольные компанией друг друга. Аида сказала ей, что большинство прошлых ночей Генри мучился тошнотой.
 – Чувствуешь себя лучше? – спросила Стиви, бросая на него подбадривающий, но в то же время озабоченный взгляд.
 – Совершенно здоров, Лулу. Спасибо за заботу. Не знаю, что случилось со мной.
 – Может, ты выпил немного больше бурбона, чем надо?
 – Ха-ха, очень забавно. Моя холостая вечеринка была чисто номинальной – компания давно женатых отставных моряков, половина из которых состоят в обществе анонимных алкоголиков. Мы отправились в офицерский клуб и попытались вспоминать о старых добрых временах, когда мы бывали в Пхукете или Гонконге, но все разговоры сводились на внуках и на кошмарах расплат по закладным. Сущая жалость.
 – Так что же вызвало у тебя такое недомогание?
 Генри качнулся в кресле. Он пристально смотрел на море строгими глазами, щеки его были обветренны. Это был человек, который водил в бой фрегат и однажды нырнул в кишащие акулами воды Персидского залива, спасая моряка, потерявшего сознание и упавшего за борт. Стиви любила его как родного брата.
 – Никому об этом не рассказывай, ладно? – попросил он.
 – Обещаю.
 – Я прошел много морей. Ты знаешь это.
 – Знаю.
 – У каждого есть такое, о чем никто не знает. Всякий раз, когда мы покидали порт, шли под парами из любого дока, проходили через гавани, мимо всех этих мелких судов… все было прекрасно. Я был здоров, как лошадь.
 – Командор фон Лайхен, – улыбнулась Стиви.
 – Черт побери! Именно как лошадь! Но стоило нам достигнуть морских бакенов…
 – Что это такое?
 – Ну, по существу, морские бакены дают знать, что вы покинули внутренние воды и предстали перед открытым океаном. Это там, где море становится бурным, а корабль начинает качаться и перекатываться по волнам.
 – Понятно.
 – Итак, как только мы достигали морских бакенов, я становился жертвой этой чертовой, проклятой, апокалиптической морской болезни. Это чудовищно, это невообразимо, понимаешь? Я кадровый морской офицер. Я способен ходить по палубе корабля, не теряя равновесия, в любую погоду. Корабль – это мое, и я иду по ветру или в головной рубке.
 – Ну, всякое бывает, – сказала Стиви, улыбаясь.
 – Нет, Лулу, это не то. Не обо мне. Это ставит меня в нелепое положение. Морская болезнь – это не просто что-то неудобное или что-то в таком роде, ее не должно быть после долгих путешествий. Но она накатывала подобно тайфуну, я преодолевал ее, и эти чувства проходили. Подумай, ведь даже есть корабельный кодекс – моряк не должен страдать морской болезнью. У меня особое положение – я командир. Команда ждет от меня приказов. Если они увидят, как меня рвет, когда начинается качка, мой капитанский авторитет летит коту под хвост. Я сделал все, чтобы ни одна живая душа не видела меня в этом состоянии. Больше двадцати лет я это скрывал.
 – Я думаю, что ты вел себя мужественно, Генри, – сказала Стиви. – Ты был таким ответственным и стойким. А что бы ты сделал, если бы какой-то бедолага, скажем матрос, увидел тебя в этом неприглядном виде?
 – Я убил бы его, – ответил ей Генри мрачно.
 – А вот теперь я и спрошу, почему же тебя тошнило прошлой ночью. Надеюсь, мне не надо опасаться, что меня уберут?
 – Ну, Лулу. Наша дружба выше всех тайн. Мы-то с тобой пара бывалых людей – мы вместе прошли через многое. Так что я знаю, что могу тебе признаться, – прошлой ночью я чувствовал себя точно так, как при морской болезни, хотя не было никакой качки. У меня подгибались ноги и выворачивало все внутренности. Было ужасно.
 – Знаешь, что все это означает?
 – Ну?
 – Ты прошел за морские бакены, – сказала Стиви, и в ее голосе была уверенность личного опыта. – Морские бакены любви. Завтра ты собираешься жениться.
 – Чтоб меня разорвало! Ты думаешь, от этого?
 – Черт побери, да! Твой организм знает, что предстоят изменения. Ты выходишь в открытый океан, мой мальчик.
 – Ты уже проходила через это, – сказал он. – Три раза.
 Стиви усмехнулась. Она чуть не сказала: «Не напоминай мне об этом», но вдруг остановилась, чтобы подумать. Да, она прошла через это трижды. Сидя здесь на крыльце с Генри, она чувствовала его волнение, ожидание и трепет. Сегодня канун его венчания. Стиви закрыла глаза, вспоминая переживания накануне каждой из своих свадеб, она так искренне верила, целиком отдавая свое сердце, в новый счастливый путь, который она начинала. Если в этом было что-то неправильное, то почему все эти браки состоялись? Почему разрушились? Теперь она ни в чем не была уверена…
 – Что ты можешь сказать мне обо всем этом? – спросил Генри.
 Стиви потянулась в его сторону. Она взяла его руку и сжала ее.
 – Что все твои опасения реальны… и это обоснованно.
 – Черт! Ну, спасибо, Лулу.
 Она сжала его руку немного сильнее.
 – Я знаю, в чем причина, Генри, – сказала она. – Держу пари, ты получил морскую болезнь, потому что твой инстинкт самосохранения был подавлен, а твой организм сигнализировал тебе о чем-то. До того, как ты стал признанным, орденоносным морским офицером, ты был просто личностью, человеком, ребенком. Глубоко внутри, вместе с отвагой, всегда таится инстинкт самосохранения… Возможно, ты чувствовал, когда волны становятся крупнее, и какая-то часть тебя хотела бороться с ними, чтобы они тебя не поглотили.
 – Ты хочешь сказать, что каждый брак поглощал тебя?
 Стиви наклонила голову, задумавшись. Забавно, что ее личные воспоминания были начисто вытеснены ее чувствами к Джеку и Нелл.
 – Наверное, в некоторой степени это так, – сказала она. – Каждый брак поглощал меня страстью, заботой, любовью… Чем ближе ты начинаешь чувствовать себя к человеку, тем больше отдаляешься от всего другого. Во всяком случае, у меня было так. Ты постоянно думаешь о том, что возлюбленный хочет чего-то еще или в чем-то нуждается… и если ты потеряешь бдительность, то забудешь, что у тебя есть собственные желания.
 – А что, если наоборот? – спросил Генри. – Если я такой эгоистичный сопляк, который хочет смотреть футбол и забывает поздравить с днем рождения?
 – Дорин позаботится о том, чтобы этого не случилось, – сказала Стиви, улыбаясь. – Ты вытащил счастливый билет.
 – Меня беспокоила прошлая ночь. Эта жуткая рвота. Что, если я не гожусь для семейной жизни, и – если я понял тебя правильно – мой организм сигнализирует мне об этом? Вдруг брак мне не подходит, и организм отторгает его, как это бывает с пересаженным сердцем? Великое физическое восстание?
 – Я думаю, что это похоже на первый день в море. Морская болезнь посещает тебя раз, а затем все становится на свои места. Ты немного паникуешь, но потом вспоминаешь, что ты военный моряк, что ты можешь ходить по палубе в любую погоду, что ты перенес ураганы и вернешься в свое естественное состояние. Это все один момент страха, а потом долгое и удачное путешествие.
 – Я почти потерял Дорин, – сказал Генри.
 Стиви кивнула. Она смотрела в его глаза и видела сожаление, печаль и облегчение.
 – Но ты же не потерял ее, – сказала Стиви. – Когда ты думаешь о ней, она опять с тобой.
 – Я хотел бы того же для тебя, Лулу. Я думаю, что ты тоже найдешь…
 Стиви предостерегающе подняла руку. Ей было бы больно слышать что-то о Джеке. Она знала, что тетя Аида послала приглашение на свадьбу Джеку и Нелл – вместе с роликом, где была информация о проекте замка, оформлении фонда, о ходе строительства. Она знала, что они не приедут. Аида послала это приглашение ради Стиви, видя ее мрачное отчаяние, пытаясь хоть чем-то облегчить ее боль.
 – Это твоя свадьба, – сказала Стиви, похлопав Генри по руке. – Давай сосредоточимся на тебе, ладно? Я счастлива за тебя.
 – Это не могло бы случиться, если бы не ты, – сказал он.
 – Что ж! Это приятно слышать, но я думаю, что вполне могло. Послушала бы нас Дорин! Впрочем, лучше я пойду готовиться – я встречаюсь со своей подругой через час прямо здесь. – Она встала и кивнула в сторону павильона на пляже. Люди уже начали собираться на террасе.
 – Забавно, – сказал Генри. – Аида говорила мне, что твоя подруга – это сестра…
 – Да, но прежде всего она моя подруга. Одна из моих лучших, самых старых подруг, – поспешно перебила его Стиви.
 – Это тоже любовь, – сказал Генри, и Стиви попыталась улыбнуться.
 – Ты действительно изменился, – проговорила она. – Ты возродился, командор.
 – Ты тоже изменилась, – заметил он. – Ты больше не Левкотея.
 – Я и не знала об этом, – печально сказала Стиви.
 Повернув лицо к морю, она обвила руками его шею и поцеловала в макушку. Она смотрела на восток, туда, где была Шотландия; поразительно, что так далеко за океаном лежал ее корабль, разбитый о шотландские скалы, которые она никогда не видела.
 На том берегу было ее сердце. Стиви спрятала глаза, и Генри не мог увидеть, что они увлажнились.
 – Гнуть свою линию, несмотря ни на что, – сказал он, сжимая ее руку.
 – Всегда, командор.
 Мэделин и Стиви выбрали лучший столик в углу террасы. Волны ударялись о берег у их ног, и легкий бриз обдавал их лица солеными брызгами. Официантка принесла им меню со страницами коктейлей с названиями типа «Мартини Белая Акула» и «Секс на Истон-бич».
 – Я не хочу разочаровывать это прекрасное место, – проговорила Стиви, – но я собираюсь пить минеральную воду.
 – Я тоже, – сказала Мэделин и заметила в глазах Стиви внезапную радость. – Да, да, Стиви, я не пью.
 – Правда?
 – Да Я была совсем неуправляемой, когда приезжала к тебе в Хаббард-Пойнт. В общем-то я была такой целый год. – Официантка принесла им большую голубую бутылку сельтерской, и они выпили друг за друга.
 – Это чудесно, – сказала Стиви, улыбаясь.
 – Да, – подтвердила Мэделин.
 Они изучили меню и выбрали тунца на гриле. В баре кто-то играл на банджо регги. Мэдди чувствовала себя такой расслабленной, переполненной радостью от того, что сидит здесь на пляже со своей старой подругой. Они беседовали о лете вообще, старательно обходя трудные темы. Стиви рассказывала о своей живописи, о свадьбе своего названого кузена; Мэделин – о Крисе и о том, что стала брать уроки игры на фортепиано. Они ели тунца, слушали тихую музыку и шум волн. Солнце начало садиться, окрашивая море золотом и фиолетовым цветом. За столом рядом с ними сидели две молодые женщины, и одна из них заказала «Секс на Истон-бич». Мэделин испытала мгновенную боль, вспомнив Эмму.
 – В последний уик-энд, который у нас был, – проговорила она, – Эмма заказала этот коктейль. Она смеялась: «Помнишь те времена, когда секс на пляже казался нам образом жизни, а не названием выпивки?»
 – Это звучит похоже на Эмму, – заметила Стиви.
 – И раньше она шутила, что мы все оставим свою девственность на пляже Хаббард-Пойнта, в то лето, когда нам было по семнадцать.
 Стиви опустила голову.
 – Но мне было уже восемнадцать, когда это произошло, – призналась она. – И это случилось с Кевином, моим первым мужем, в колледже.
 – А мне исполнился двадцать один, – сказала Мэделин. – Истинно католическая девушка, я ждала до самой помолвки. Даже думала, что я никогда не выйду за него замуж.
 – Я не понимаю, почему Эмма говорила так…
 – Ну, это же было похоже на нашу церемонию с кругом полнолуния – ей было приятно думать, что мы связаны на всю жизнь. Срослись в одно целое… если не в реальности, то, по крайней мере, в легенде о пляжных девочках, – говорила Мэделин, когда к ним подошла официантка, чтобы унести пустые тарелки. Они заказали кофе и крем-брюле. Музыка стала немного громче, и бриз усилился.
 – Не правда ли, странно, что ты, Эмма и я не открыли для себя Ньюпорта, когда были подростками? Он ведь не так уж и далеко… но, с другой стороны, почему мы хотели бы даже жить в Хаббард-Пойнте? – спросила Мэделин.
 – Это то же, что… – начала было Стиви, но резко остановилась.
 – Продолжай – что ты собиралась сказать?
 – Ну, это то же, что говорила Нелл. Она очень напоминает тебя, – сказала Стиви.
 – Ты много общалась с ней?
 – Да, конечно, – сказала Стиви, а потом стала рассказывать о своей новой книге «День, когда море чернеет» и как Нелл помогала ей, присылая много сведений о пляжах Шотландии и Оркнейских островах.
 Она хмурила брови, как будто ей казалось, что Мэделин может расстроиться тем, что она сблизилась с Нелл.
 – Я так рада этому. У нее нет матери, и ей нужна хотя бы одна из нас, – сказала Мэделин.
 – Ей нужна ты, – проговорила Стиви быстро.
 Мэделин согласно кивнула:
 – Я тоже так думаю.
 – Джек немного рассказал мне о том, что произошло между вами, – сказала Стиви. – После смерти Эммы.
 Мэд глубоко дышала, ощущая всей кожей холод морского воздуха. Она выпрямилась, глядя в глаза подруги.
 – Ему кажется, что правда об Эмме все разрушит, – сказала Мэделин. – Он хочет держать ее запечатанной и спрятанной. Это наш фамильный ящик Пандоры.
 Стиви отбросила волосы со лба, глотнула кофе. Мэделин понимала, что она собирается задать вопрос… и готова была ответить.
 – Что же это за правда? – спросила Стиви.
 – Она собралась уходить.
 Стиви нахмурилась, снова убрала волосы с глаз:
 – Он говорил мне об этом, но я не совсем поняла о том, что ему необходимо уехать, чтобы защитить Нелл. Это печально, но люди оставляют друг друга и браки распадаются.
 – Дело не только в браке. Эмма собиралась бросить все. Оставить всю свою жизнь. Вместе с Нелл.
 – Она не могла бы это сделать…
 – Я сказала ей то, что я думала, – произнесла Мэделин, возвращаясь назад к той роковой поездке, ко всем тем часам на пляже, когда она слушала ту правду, которую изливала Эмма, и к тем своим ощущениям.
 – Должно быть, она имела в виду что-то временное, неделю, может быть, месяц. Ты говорила, что она никогда не покидала Нелл до той поездки.
 – Нет. Это намерение не было временным. – Сердце Мэделин начало глухо стучать.
 – Джек сказал, что у нее была двойная жизнь.
 Мэделин кивнула:
 – Да, была. Он сказал правду.
 – У нее была любовная связь?
 – В некотором смысле.
 – Как можно говорить о любовной связи «в некотором смысле»?
 – Они не спали вместе, – произнесла Мэделин.
 – Трудно представить, – сказала Стиви. – Кто это был?
 – Ее священник.
 Стиви казалась изумленной.
 – Я понимаю, – сказала Мэделин, видя недоумение в глазах Стиви. – Отец Ричард Кирсейдж. Он был новым священником в их приходе и очень активно привлекал людей в общину. Она сказала, что он на многое открыл ей глаза, пробудил в ней интерес к социальным вопросам. Он начал с программы по грамотности в местном приходе, и Эмма заявила, что помощь ему в этом полностью изменила ее жизнь – и ее взгляды на мир.
 – Но какое это имело отношение к ее семейной жизни?
 – Они полюбили друг друга.
 Стиви смотрела на море. Солнце теперь село, волны, перекатываясь о берег, покрылись темным серебром.
 – Как мог священник допустить такое по отношению к семье?
 – Эмма сказала, что священники тоже люди. Что они испытывают те же желания, что и другие мужчины. Казалось, она видела более глубокий грех в том, что он снимет свой сан, чем в том, что она разрушит свою семью.
 – Как она могла?
 – У нее все перевернулось, Стиви.
 – Я не понимаю этого! – недоумевала Стиви. – Хорошо, она была замужем, и она полюбила другого. Это нехорошо, но это случается. Твой брат замечательный, но, скажем, по какой-то причине она не могла оставаться с ним. Но как же ребенок – Нелл?
 Вопросы Стиви и горячность, с которой она их задавала, воскресили в памяти Мэделин ее собственную реакцию на признание Эммы и их поездку с побережья обратно в Атланту. Ее руки начали так дрожать, что она крепко прижала их к коленям.
 – Это именно то, что ей говорила я. Я не могла понять – не могла поверить, что она готова бросить Нелл, – сказала Мэделин. – Она совершенно потеряла голову от страсти к нему. Она сказала мне, что никто никогда не понимал ее так, как он. Она сказала, что он любит и принимает ее со всеми ее недостатками, ранами, чертами, которые она в себе ненавидит.
 – Подожди! Но он ведь священник. Это его работа! Как он вообще узнал про «ее раны»? Очевидно, после того, как она обратилась к нему за помощью. Ты понимаешь? Я сама так делала. Совершив ошибки, я шла в церковь и плакала. Один из священников был такой добрый. Он сидел со мной целый час, выслушал все, что я ему рассказывала. Я говорила ему о таких интимных вещах – но я никогда не могла представить себе чего-то большего!
 Мэделин согласно кивнула.
 – Видишь ли, у них с Джеком были трудности. Она доверила их отцу Ричарду, и он привлек ее к своим проектам. Она говорила мне, что мир заиграл новыми красками. Ее глаза блестели, и казалось, будто она сейчас взлетит. Но это выглядело ненормально – она всегда была такой устойчивой. Как будто она молилась таким образом и знала, что Бог слышит ее. Она сказала, что у нее и отца Ричарда есть миссия.
 – В чем же состояла их миссия?
 – Работать, чтобы принести грамотность бедным – но не в Джорджии. Это не могло быть где-то рядом с Атлантой, потому что, сняв с себя сан, он не мог оставаться в своей общине.
 – Он не мог бы! Еще бы! Ведь он совратил замужнюю женщину, побудил ее бросить семью! Меня вырастили католичкой – и всех нас. Мы все знали, что есть хорошие и плохие священники. Прости меня, но этот малый – чудовище.
 Мэделин не мешала Стиви изливать свои чувства. Ей было хорошо от того, что кто-то разделил ее возмущение. «Если бы только Эмма была жива, – думала она. – Мы со Стиви могли бы как закадычные подруги помешать ей, высказать свое возмущение, напомнить о моральном долге, остановить ее и переубедить, и тогда она вернулась бы в семью».
 – Джек об этом ничего не знал? – спросила Стиви.
 – Он понимал, что что-то не так. Эмма говорила мне, что он, как ни странно, одобрял ее общение с отцом Ричардом. Я считаю, он думал, что священник может помочь сохранить их семью.
 – А он вместо этого нанес ей удар.
 – Да, именно так. Однако Эмма последовала за ним.
 – Ну конечно, – сказала Стиви. – Так могла бы поступить и я. Влюбленность подобна колдовству. Ты подпадаешь под ее чары – и ты конченый человек. Я-то знаю – я сделала в этом плане больше ошибок, чем ты можешь себе представить. Но у меня не было ребенка…
 – Вот это и заставило меня взбеситься, – сказала Мэделин. – Мысли о Нелл… – Она собиралась рассказать Стиви о последних минутах перед тем, как машина потеряла управление и врезалась в дерево.
 Но, чувствуя, что надо все объяснить, она немного вернулась назад.
 – Мы сидели с ней на пляже острова Сент-Саймон, как много раз до этого. И Эмма все оглядывалась вокруг, критикуя людей, находившихся на пляже, за пристрастие к роскоши и нас за то, что наши купальники так дорого стоят. Потом стала говорить о нищете в Джорджии – сказала, что отец Ричард открыл ей глаза на вещи, которые она раньше никогда не замечала и о которых вообще не думала. О семьях, у которых нет денег, чтобы купить кусок мяса. О матерях, которые вынуждены непосильно трудиться, чтобы хоть как-то накормить детей. Она говорила о переполненных тюрьмах, ужасных условиях, в которых содержатся заключенные…
 – Это важные проблемы, – сказала Стиви.
 – Я знаю. И я удивилась и сначала с удовольствием слушала Эмму, говорившую о таких вещах. Понимаешь, хотя Джек никогда ей не перечил, но я-то знала, что ей всегда было необходимо иметь самую большую машину в квартале и посещать самый эксклюзивный клуб. Она даже не хотела, чтобы у Нелл были твои книги, потому что они слишком реалистичны и рассказывают о том, какие неприятные вещи бывают в жизни!
 – Я знаю, – сказала Стиви.
 – Она взглянула на свое бриллиантовое кольцо, блестевшее на солнце, и сказала: «Люди гибнут в алмазных шахтах, чтобы богатые женщины, вроде нас, могли носить их». Я сказала: «Это же символ любви – Джека и Криса». А она ответила: «Если любовь настоящая, она не нуждается в драгоценностях, которые подтверждают ее». Когда она сказала это, я поняла, что за этим последует нечто серьезное. Потому что раньше она всегда оценивала, насколько хорошо прошел праздник – день рождения или Рождество, по подаркам, которые дарил ей Джек, а это были обычно ювелирные изделия.
 – Получается так, будто с ней произошла полная трансформация, – сказала Стиви.
 – Да. И сначала я подумала, что это все очень позитивно.
 – Но это было не так…
 – Она сказала мне, что у них с отцом Ричардом не было сексуальных отношений. Они целовались и обнимали друг друга, но не позволяли себе полной близости до тех пор, пока они не придут к пониманию, как должны поступать дальше. Он сказал, что ему необходим период «познавания», когда он будет молиться и ждать ответа, что ему делать. Он удалился в холмы, близ которых он рос, совершенно один… я не совсем поняла… она сопоставляла это с сорока днями в пустыне. Когда это время истекло, он вернулся и сказал ей, что он должен снять с себя сан, чтобы быть с ней.
 – И все, что от нее требовалось, это расторгнуть брак, – проговорила Стиви.
 – Да.
 – И бросить Нелл?
 – Это и вывело меня из себя, Стиви, – сказала Мэделин. – Мы поехали с пляжа обратно домой.
 – Это был день аварии?
 Мэделин кивнула. Она слушала волны, ударявшие о берег. Обсуждать эту историю было так жестоко, так больно. Но она должна была выговориться, ей было необходимо, чтобы подруга поняла ее. Стиви знала и любила Эмму, она явно полюбила Нелл и Джека.
 – Я хочу все рассказать тебе, – сказала Мэделин, ее голос прерывался. – Потому что я люблю тебя и доверяю. И мне нужен союзник.
 – Союзник? В чем?
 – Чтобы помочь мне осознать, что же произошло, понять, что мне надо делать, чтобы исправить свои отношения с братом. Чтобы помочь Джеку залечить его душевные раны. Эти раны так глубоки и болезненны…
 – Я знаю, как болезненны эти раны, – сказала Стиви, наклоняясь вперед, чтобы положить на плечо Мэделин руку, и проникновенно глядя ей в глаза.
 Мэделин отстранила ее руку, едва почувствовав прикосновение.
 – Когда мы ехали назад в Атланту, – продолжала Мэделин взволнованно, – Эмма захотела показать мне места, где вырос Ричард. Это был маленький провинциальный городок среди холмов Джорджии. Очень бедный… Эмма сказала мне, что он привозил ее сюда на машине, показать ей настоящую нищету. Он говорил ей, что некоторые из его соседей и сейчас сидят в тюрьмах за ужасные преступления. Его собственный отец попал в тюрьму за подделку чека и умер там – его зарезал другой заключенный. Ричард говорил ей, что рос в чудовищной нищете, и это побудило его искать способы как-то изменить положение людей.
 – И потому он стал священником?
 Мэделин кивнула:
 – Он стал священником ради своей семьи и ради других бедняков. Он был стипендиатом в университете Лойолы, там он и стал священником. Закончил магистратуру в Джорджтауне, по иезуитской Программе справедливости и мира. Эмма говорила, что он был страстным поборником социальной справедливости.
 Стиви задумчиво следила за колебанием пламени свечи и молчала.
 – Что с тобой, Стиви?
 – О, мне вспомнилось, что когда-то говорил мне отец. Тогда я была маленькой… и пряталась в камышах, чтобы наблюдать, как кулики строят свое гнездо. Или вставала в холодную ночь, чтобы увидеть, как сова слетает с дерева… Отец сказал мне, что, видя мое страстное отношение к птицам, он предполагает, что я буду такой же страстной во всем. Он часто говорил мне, что я человек с внутренним горением…
 – Он говорил о тебе.
 – Он настойчиво повторял мне, что мне необходимо учиться управлять собой – обуздывать себя. Я не могла понять, что он имеет в виду. Он объяснял мне на примерах из ирландской литературы, что страстность души способна к разрушению не меньше, чем к созиданию. Он говорил, что завидует этому моему качеству, но тем больше и тревожится за меня… – Она остановилась, спокойно вглядываясь в пламя, будто рассматривала своего, хорошо известного ей личного демона. – Мне кажется, что Ричард тоже сгорал изнутри и был разрушителем…
 – Возможно, – перебила ее Мэдди. – Но не он, а я отняла жизнь у Эммы.
 – Не обвиняй себя, – сказала Стиви, подняв на нее глаза.
 – Но ведь именно я это сделала. Я вдолбила машину в дерево.
 – Расскажи мне, Мэдди, – сказала Стиви. – Если можешь.
 Мэделин кивнула. Сеансы с доктором Мэллори промелькнули в ее памяти, пока все волны шока и ужаса, пронизывавшие ее тело, не покинули ее. Она сделала глубокий вдох.
 – Эмма убеждала меня, что должна осуществить очень важную работу, – заговорила Мэделин. – Что у них с Ричардом миссия слишком серьезна, чтобы ею пренебрегать. Она сказала, что Джек вполне может позаботиться о Нелл. А когда Нелл будет достаточно взрослой, она ее поймет. Это было, когда мы выехали на эту узкую, ухабистую, неровную дорогу, петлявшую мимо домов с жестяными крышами и стенами из просмоленного картона… с разбитыми автомобилями и старыми холодильниками, стоявшими во дворах…
 – Мимо дома, где Ричард вырос в нищете, – пробормотала Стиви.
 Мэделин снова кивнула:
 – И я ехала вдоль всего этого, чувствуя, что рядом сюрреалистический мир, и не понимала, как может Эмма не видеть этого? И я сказала ей: «Ты влюблена в человека, чье ужасное детство маячит перед ним болезненным призраком каждый день». Я хотела, чтобы и она это увидела, хотела услышать, что она намерена сказать Нелл, напомнить ей, что воспитание дочери важнее всего в мире.
 – Она не могла ничего увидеть, – сказала Стиви. – Она была поглощена своей страстью.
 – Да, это так и было. И я говорила ей, что, бросив Нелл, она убьет часть ее души. Ту часть души, которая надеется, и любит, и верит… Я говорила ей, что они с Ричардом собираются делать что-то великое, что может спасти мир, но готовы разрушить жизнь чистой, доверчивой девочки.
 У Стиви увлажнились глаза и у Мэделин тоже, и на несколько секунд Мэделин почувствовала страдания Нелл, ощутила пропасть, разделившую родных людей, вспомнила, как все это началось, когда Эмма влюбилась, и крепко зажмурила глаза, удерживаясь от рыданий.
 – Эмма страшно разозлилась. Она сказала, что они с Ричардом беспрестанно молятся за Нелл, молятся каждый день… и она совсем не навсегда покидает свою дочь – они расстанутся только на время… что Нелл ее поймет. Что Нелл сможет навещать ее – она оформит разделение опекунства, она была уверена, что Джек не будет чинить ей препятствий.
 – Может, она не знала Джека так уж хорошо.
 – Наверное. Я повернулась к ней и сказала, что, по-моему, он создаст ей больше препятствий, чем она может себе вообразить. И я пригрозила ей, что буду на его стороне при разводе и дам показания против нее. Я назвала ее безответственной эгоисткой, предающей Нелл. И что по справедливости она заслуживает того, чтобы потерять дочь.
 – Потерять Нелл, – прошептала Стиви горячо, глядя на темную воду.
 – Она словно сошла с ума. Мне кажется, она предполагала, что за время уик-энда она все объяснит мне и я, как верная подруга, приму ее сторону. Она приняла спокойствие, с которым я ее выслушивала и расспрашивала, за готовность поддержать ее планы, а может быть, и за одобрение. Она думала найти во мне союзницу.
 – Ты же просто пыталась понять ее, – сказала Стиви.
 – Да. Но тут она заявила, что собирается сказать все Джеку и Нелл этой ночью. И уехать на следующий день. Это было слишком, и я сказала, что буду помогать своему Джеку оформить единоличное опекунство и добиться, чтобы она не получила ни пенни финансового содержания. Удивительно, но именно это вывело ее из себя. Она закричала, что ей причитается содержание после стольких лет брака, и она нуждается в деньгах, чтобы осуществить те великие цели, которые стоят перед ней и Ричардом.
 – Это абсурдно.
 – Конечно. Я так рассердилась, что стала жать на газ. Мы неслись с большой скоростью… Она орала, что я всего лишь тетка Нелл, что я не имею права вмешиваться… она все делает ради Нелл… Но я знала, что в действительности она вышла из себя при мысли, что не будет получать алименты. Она закричала: «Как ты смеешь становиться между мной и Нелл? Нелл моя дочь!» – и вдруг ударила меня по лицу так сильно…
 – О, Мэдди, – сказала Стиви, хватая ее за руку.
 – Это было так внезапно – у меня искры из глаз посыпались. – Мэделин закрыла глаза, будто опять ощущая резкую боль от удара Эммы по скуле и глазам. – Следующее, что я помню, опять страшный удар – мы врезались в дерево, и машина перевернулась. Я потеряла сознание. Моя рука…
 Стиви сжала ее руку. Мэделин почувствовала жжение в плече, как будто его кромсали раскаленным железом. Она задрожала, но успокоилась под сочувственным взглядом Стиви.
 – Потом сознание вернулось ко мне. Моя рука висела, как мне показалось, на какой-то нитке. Из нее хлестала кровь, порвалась артерия. Эмма лежала там же, рядом со мной. Ее глаза были открыты… она пыталась говорить, у нее в горле клокотала кровь. – Голос Мэделин переходил в крик, когда она вспоминала это. – Я хотела помочь ей, спасти ее.
 – В этом не было твоей вины, Мэдди.
 – Она смотрела прямо на меня – она так сильно хотела жить! Я видела ужас в ее глазах. Она сумела выговорить: «Скажи ему, что мне жаль…» – Мэделин зарыдала.
 – Кому, кому сказать?
 – Я не поняла! – горестно воскликнула Мэделин. Хотела ли она передать Джеку, что она сожалеет о том, что хотела уйти от него? Или сказать Ричарду, что сожалеет о том, что попала в беду и разрушила их планы?
 – О, Мэдди…
 – А потом я опять потеряла сознание. Когда я очнулась, я была в госпитале, со мной был Джек… Крис был в дороге. Я была напичкана лекарствами; чтобы спасти мою руку, потребовалось три операции – но все, о чем я могла думать, была Эмма, точнее ее намерение уйти от Джека и Нелл. Мысль о ее смерти даже не приходила мне в голову. И я все рассказала Джеку, надеясь, что он остановит ее, вернет, что-то сделает. Я хотела помешать отцу Ричарду увидеться с ней. Я правда думала, что если Джек узнает, что с ней происходит, то он сможет остановить ее… спасти их брак, спасти Нелл от этого удара…
 – Ты поступила правильно. Ты должна была все рассказать ему, – сказала Стиви.
 – Правда? Ты уверена? Разве все это имело какое-то значение, если Эмма все равно умерла! Я могла сохранить эту тайну и спасти отношения с братом! – сквозь слезы говорила Мэделин. – И не потеряла бы Нелл.
 – Мэдди, не вини себя. Ты ведь не знала, что Эмма умрет… ты хотела помочь.
 – Но если бы я подождала, пока не пройдет потрясение от аварии. Джек не захотел мне верить. Он решил, что я все это выдумала. Он был так убит горем, так потрясен смертью Эммы. Увидеть ее в таком ужасном свете, знать, что она собиралась бросить его и Нелл, – этого он не мог выдержать.
 – Он был в шоке, – сказала Стиви.
 – Да, в шоке, который тянется больше года, – с горечью сказала Мэделин. – Шок бросает его из Атланты в Бостон, потом в Шотландию – он даже покинул страну, чтобы быть как можно дальше от меня!
 – Не от тебя, – возразила Стиви. – От собственной боли.
 – О, если бы я сохранила в тайне то, что мне говорила Эмма, – вздохнула Мэделин. – Тогда Джек не мучился бы этим постоянно.
 – Что делать – такова правда, – сказала Стиви. – Все это имеет отношение к нему и к Нелл, а не к Эмме. Неужели ты не понимаешь, что сделала это из любви? Любви к своему брату?
 Мэделин наклонила голову, сотрясаясь от рыданий. Шум от пульсации крови в ее висках сливался с шумом волн, ударявшихся в берег. Приближался прилив, волны все выше наползали на песок. Группа, исполнявшая регги, теперь играла какую-то легкую, веселую мелодию. Все звуки слились и поглотили ее, так что Мэделин, как сквозь сон, услышала родной голос.
 – К своему глупому брату, – сказал он.
 Там, на расстоянии фута от их столика, стоял Джек, и его глаза были полны слез.
 – Ты здесь? – прошептала Стиви.
 Мэделин вскочила и бросилась к брату, раскрывшему ей объятия. Она не могла поверить, что Джек здесь, действительно здесь.
 Он обнимал ее, повторяя:
 – Прости меня, Мэдди, прости, это я виноват, а не ты. – Это был голос, знакомый ей с детства, голос, которому она всегда верила, голос ее старшего брата, и он освобождал ее душу, и она все сильнее плакала, но теперь слезы приносили ей облегчение.
 – Джек, – всхлипывала она. – Джек.
 – О, Мэдди, – сказал он. – Я увез Нелл в Шотландию, потому что в детстве тебе там нравилось. Тебя там не было, но именно там я понял, что мы не можем жить без тебя.
 Мэделин вся в слезах целовала его, не в силах сказать ни слова. Мягко освободившись из его объятий, она опустилась на стул и закрыла глаза. И тут она опять услышала его голос.
 – И без тебя, Стиви. Мы не можем без тебя, – сказал Джек.
 Когда Мэделин открыла глаза, то увидела, что Стиви и Джек слились в долгом поцелуе, крепко обняв друг друга, а их волосы развевает морской ветер. Волны ударяли о берег одна за другой, и это были самые неизменные звуки в мире. Мэделин слушала волны, чувствуя, как ровно бьется ее сердце, зная, что ее брат вернулся домой.

 Глава 28

 Несмотря на то, что гостиница была переполнена, тетя Аида ухитрилась втиснуть еще кое-кого. Мэделин не поехала домой в Провиденс после радостной встречи с братом, она позвонила Крису, чтобы сказать ему, что остается на свадьбу, и попросить его приехать на следующий день соответственно одетым для торжества. Мэделин с Нелл остановились в комнате Стиви – в верхней гостиной с двумя кроватями и викторианскими стульями. Генри предоставил свою комнату Джеку.
 – Я не хочу выживать вас, – сказал Джек.
 – Я собираюсь остаться с Дорин, – ответил Генри. – Так или иначе, я собирался сделать это втихомолку. Ни за что не соглашусь провести без нее еще одну ночь.
 – Что ж! Это отлично, – обрадовался Джек.
 Этот разговор был в присутствии Стиви, и, услышав, как Джек это сказал, она заметила, что он пристально смотрит прямо на нее. Этот взгляд вызвал мгновенную дрожь у нее внутри. Она улыбнулась ему, и, когда он улыбнулся ей в ответ, дрожь охватила ее сверху донизу. В ее мыслях все еще жили признания Мэделин, но их моментально вытеснили потрясение и радость от появления Джека и Нелл.
 Нелл выспалась в самолете и теперь вовсю бодрствовала и горела желанием деятельности. Она крепко держалась за руку тети Мэдди. Стиви видела полное счастье на лицах их обеих – и на лице Джека. Аида сидела на заднем плане, улыбаясь с едва скрываемым удовлетворением от того, что она видела витающую в воздухе любовь – все виды любви – и от того, что она принимала в этом какое-то участие.
 – Ты удивилась, увидев нас? – спросила Нелл, всматриваясь в Мэдди.
 – Больше, чем когда-нибудь в жизни!
 Стиви внимательно поглядела на Мэделин. Без сомнения, она постарела с тех пор, как Нелл видела ее последний раз. Она пережила особый вид борьбы – и это оставило свои следы – в морщинках возле глаз, в седине, тронувшей каштановые волосы, в потяжелевшей фигуре. Но Стиви никогда не видела свою подругу такой красивой. Она была воином, преодолевшим все невзгоды, сохранившим любовь и веру.
 – А ты, Стиви? – обратилась к ней Нелл.
 – Я тоже, – сказала Стиви. – Я даже не могу поверить, что вы здесь.
 – Как же это случилось? – спросила тетя Аида.
 – Я положила письмо Стиви в бутылку и бросила в море, – сказала Нелл, улыбаясь. – А папа нашел ее.
 – Это правда? – спросила Стиви.
 – Правда, – сказал Джек.
 Стиви подумала о том, что же говорилось в послании. Неужели Нелл действительно думала, что оно может проделать весь путь через Атлантику, через бури и течения, сопротивляясь приливам. Возможно ли, чтобы Нелл верила, что это на самом деле произойдет? Но потом Стиви подумала о птичках, которых рисовала и которые потрясали ее сердце своей неустрашимостью и стойкостью, о маленьких колибри, птичках величиной не больше цветка, перелетающих с одного континента на другой, и поняла – конечно! Да, Нелл отправила свое послание, не сомневаясь, что оно достигнет цели.
 И оно достигло. Эта цель была именно в том, чтобы оказаться здесь, вместе с отцом.
 – Все это сделала Нелл, – сказала растроганно Мэделин.
 – Она заставила меня вернуться на правильный путь, это точно, – сказал Джек.
 Радостные переживания, казалось, остановили время, и они не заметили, как наступила полночь. Генри поцеловал Стиви и Аиду, распрощавшись с ними до утра. Стоя на ступеньке лестницы, Джек поцеловал Нелл и свою сестру, пожелав им спокойной ночи. Стиви смотрела на Мэделин и Нелл, искрившихся счастьем, и понимала, что им есть о чем поговорить наедине.
 – Не беспокойтесь обо мне, – сказала она, – я приду попозже.
 – Хорошо, – сказала Мэделин, бросив на нее взгляд, полный счастья.
 Когда все поднялись наверх, Стиви повернулась к Джеку. Они оказались одни в вестибюле – ночной дежурный ушел домой в девять часов. Комната была освещена двойным светом – от ламп с обшитыми бахромой абажурами из шелка персикового цвета и стенных канделябров и от лунного света, лившегося в окно.
 – Пойдем на улицу, – сказал Джек, – погуляем.
 – Пожалуй, – согласилась Стиви.
 Она все еще находилась под воздействием исповеди Мэделин и потрясения от появления Джека и Нелл. Она чувствовала необходимость прояснить свои мысли и вернуть свое сердце к нормальному ритму.
 Они вышли за дверь, пересекли широкую зеленую лужайку. Дом был окружен высоким забором, и они открыли калитку, чтобы выйти к аллее. Освещенный лунным светом берег, на который ритмично набегали волны, сиял, как необработанное серебро. Они не прошли и пяти шагов, как Джек взял ее за руку.
 – Почему ты на самом деле приехал? – спросила Стиви.
 – Из-за письма Нелл, – сказал он.
 – Что же она написала? – спросила она.
 – Я все расскажу тебе, – сказал он, – только не сейчас. – И он заключил ее в объятия, крепко прижал к груди и поцеловал.
 Это был поцелуй, от которого она едва не потеряла сознание. Его горячие губы наполняли все ее существо страстью. Она гладила его руки – ей было необходимо прикасаться к его коже. Его тело было таким крепким и сильным, она предвкушала счастье прижиматься к нему всю долгую ночь.
 Разжав, наконец, объятия, они пошли дальше в тишине, держась правой стороны залитой лунным светом бухты. Был прилив, волны ударялись о скалы внизу. У Стиви кружилась голова, и это никак не было связано с крутизной обрыва. Джек крепко держал ее, но ей казалось, что она падает, – она действительно едва переводила дух.
 – С тобой все хорошо? – спросил он.
 – Да, – сказала она.
 Это было ощущение полета, ей казалось, будто ее поднимает ветром и она парит над бухтой. Для своего творчества она основательно изучала птиц – их анатомию, размах крыльев, потоки воздуха, которые держат их наверху, – и сейчас ощущала себя птицей в полете. Этого ощущения никогда не было раньше. Когда она влюблялась, ей постоянно приходилось сдерживать себя, потому что она знала, что хочет больше того, что любимый человек может ей дать. Теперь все было иначе. В полете домой из Шотландии Джек вполне мог разминуться с ней – ведь она сама собиралась лететь к нему и Нелл.
 – Ты улыбаешься, – сказал он. – Я это чувствую даже в темноте.
 – Я думала о полете, – сказала она.
 – Что же именно?
 – Ты не представляешь, как много раз я думала о путешествии в Шотландию, чтобы собрать там материалы для своей книги.
 – Думаешь, Нелл не строила таких же планов?
 – Неужели?
 – А ты думаешь, я не знал, что она задумала, когда покупал ей всякие принадлежности для рисования, чтобы она могла посылать тебе свои рисунки?
 – Скажи мне, как все это вообще получилось? – спросила она. Ей необходимо было понять. – Как вышло, что вы оказались здесь? И почему я пишу книгу об этом?
 – Это все расстояние, – сказал он серьезно, как будто это утверждение было очень ценным и глубоко осознанным.
 Внезапно до Стиви дошло, что он говорит об отдалении не только в пространстве, но и во времени.
 – Ты о том… что случилось с Эммой? Мэдди все мне рассказала.
 – Об аварии?
 – Ну, больше о том, что произошло до аварии. Об отце Кирсейдже.
 – В это действительно мне было трудно поверить, – сказал он. – Она обратилась к нему за помощью, возможно, за советом. Вспоминая обо всем этом, я испытываю отвращение к самому себе. Она не раз говорила мне, что мы перестали общаться, – хотела даже, чтобы мы сходили к психологу. Я же всегда думал, что люди, которые обращаются к семейному консультанту, на пороге развода.
 – Она хотела, чтобы вы пошли к нему вместе?
 – Сначала. Но я всегда это откладывал. Я много работал – постоянно ездил по делам, связанным с работой, строил мосты повсюду на северо-востоке. Я думал: «Как только закончу с этой работой, буду уделять ей больше внимания. И она успокоится». Понимаешь?
 Стиви кивнула, думая о своих дорогах, которые она оставляла в каменных завалах, не обращая внимания на реальные проблемы в своих брачных отношениях, пока не становилось поздно.
 – Но потом этот человек пригласил ее участвовать в своих волонтерских программах. Она увлеклась этой работой – и однажды она мне сказала, что действительно поняла свое предназначение.
 – Эмма всегда была увлекающейся личностью, – сказала Стиви. – Я полностью разделяю ее стремление к деятельности.
 – А меня это задело, – признался он. – Я даже был раздражен… мне казалось, что у нее уже есть предназначение – быть моей женой и матерью Нелл.
 – Она и была женой и матерью, – мягко возразила Стиви. – Но помимо этого Эмма сама была личностью. Очевидно, какая-то часть ее существа нуждалась в том, чтобы выразить себя.
 – Вот отец Ричард и предоставил ей эту возможность, – сказал Джек. – Он вывел ее в мир…
 – Она сделала это сама, – поправила его Стиви. – Он не мог сделать это вместо нее.
 – Думаю, не без его влияния, – сказал Джек.
 – Что ты имеешь в виду? Ты говорил с ним?
 – Я ничего не говорил. Я шел за ним и был близок к тому, чтобы убить его.
 Стиви шла рядом, внимательно слушая его признания.
 – Он пришел на ее похороны. Я видел его в церкви, но я был в шоке, и я все еще не мог поверить Мэделин и ничего не сказал. Он не совершал богослужения или чего-то подобного – просто стоял сзади. Он бросил на меня настороженный взгляд, когда я проходил мимо него. Мне хотелось разоблачить его – лицемерного священника, с его постным видом, в этом его воротничке – прямо в церкви.
 – Почему ты не сделал этого? – спросила Стиви, и ее пульс участился, когда она представила эту картину.
 – Нелл, – произнес Джек.
 – Она была рядом с тобой, – сказала Стиви и почти воочию увидела Нелл, идущую рядом с отцом за гробом матери.
 – Да. Так что все остальное могло подождать. Последовавшие за этим несколько недель были заняты… Боже, такое я не мог и вообразить… Состояние Нелл… Уговорить ее ходить в школу, заезжать за ней, ночами сидеть с ней, слушая ее безутешные рыдания. И все такое.
 – Я понимаю, – пробормотала Стиви.
 – Мэделин все еще была в госпитале, ей делали одну операцию за другой. Крис оставался с нами, проводя целые дни в больнице, но как только ее разрешили перевезти, он увез ее домой… До меня дошел слух, что Кирсейдж оставил приход. Потом говорили, что он покинул церковь. Я был рад. Если он исчез, то я мог не бояться услышать что-то про него и Эмму.
 – Вряд ли это тот путь, которому надо следовать, – сказала Стиви.
 Джек покачал головой:
 – Однажды я вернулся домой с работы и увидел его – он сидел в машине возле нашего дома.
 – Зачем он явился?
 – Якобы потому, что он любил Эмму. Он видел свою вину в том, что, по его словам, сам послал ее на этот уик-энд с Мэделин. Якобы она не хотела ехать и впутывать Мэдди, а собиралась все сказать мне, а потом уйти к нему.
 – Что побудило его к этому разговору с тобой?
 – Он говорил что-то невнятное о «тайне просветления». Он хотел очистить свою совесть, и еще он хотел увидеть Нелл – познакомиться с ней, потому что она была частью Эммы.
 – О боже!
 – И тогда я словно сошел с ума. Я высказал ему все, назвал жалким самовлюбленным нарциссистом. Сказал, что ему было мало разрушить нашу семью, лишить матери моего ребенка – теперь он собирается трепать мне нервы, околачиваясь возле нашего дома, и еще посягать на спокойствие Нелл. Я… ударил его, сбил с ног. Меня охватила слепая ярость – даже не помню, что я делал. Я только чувствовал свои кулаки на его физиономии.
 – Короче, ему пришлось понять, зачем он приходил, – сказала Стиви.
 Под их ногами хрустела галька, волны бились внизу о скалы.
 – Это было безобразно, – продолжал Джек. – Не только потому, что он был священником, но и потому, что я не подозревал в себе столько жестокости. Я сказал ему, чтобы он сел в свою машину, уезжал отсюда и никогда не появлялся. Хорошо еще, что он не натравил на меня копа. На следующий день я договорился о переводе в Бостон. С этим не было проблем – перевестись из одного города в другой в пределах моей строительной фирмы очень просто. И с тех пор, как мои проекты осуществлялись в Новой Англии, это даже имело смысл.
 – Но Мэдди… – проговорила Стиви мягко, – если Кирсейдж подтвердил, что она сказала правду, почему ты отталкивал ее?
 Некоторое время они шли молча. Особняки справа становились больше; появились мраморные итальянские дворцы, их черепичные крыши в лунном свете отливали кроваво-красным цветом. Стиви почувствовала, что Джеку надо собраться, чтобы ответить на ее вопрос. Она коснулась его руки.
 – Я закрылся от нее, потому что она очень меня любила, – сказал он наконец. – Потому что она знала все и была полностью на моей стороне. Это было невыносимо. Она обозлилась на Эмму как бы в моих интересах. Я хотел сам закрыться от всего и заслонить Нелл. Правда была такой ужасающей – я не мог допустить, чтобы Нелл когда-нибудь могла обо всем узнать. Она сообразительная – ты знаешь, как быстро она все понимает. Она распознала бы плохое отношение Мэделин к Эмме в два мгновения. Я не хотел лишать ее памяти о матери.
 – Думаю, ты недооценивал их обеих, – сказала Стиви.
 Джек не отозвался. Они подошли к Марбл-хаус и вошли в туннель под китайским чайным домиком миссис Вандер Гилт. Теперь темнота стала сплошной. Они медленно шли, держась за руки.
 – Мэделин никогда не могла бы причинить боль Нелл – она глубоко понимает ее любовь к Эмме. Но даже если бы это не было так, то ничто и никто не может изменить чувства Нелл к ее матери.
 – Откуда ты знаешь?
 – Помнишь, как она отыскала меня? – спросила Стиви. – Она искала женщину, которая жила в голубом доме. Потому что в нем жила лучшая подруга ее матери. В действительности Нелл искала не меня…
 – Она тосковала по матери, – сказал Джек.
 – Да.
 – Это могло начаться так, – сказал Джек. – Но она полюбила тебя.
 – Это чувство взаимно.
 Они вышли из туннеля в почти слепящий лунный свет. Идя рука об руку с Джеком, Стиви думала о том, как люди находят свои собственные пути к свету. Люди ошибаются, заблуждаются, и с этим ничего нельзя поделать. Как она стремилась вернуть Джека его сестре, но он сам нашел правильный путь.
 – О чем ты думаешь? – спросил он.
 – Что я чувствую себя очень повзрослевшей. В жизни случаются ужасные вещи, иногда отвратительные, и мы не можем понять, ради чего мы сталкиваемся с ними. Но однажды, когда мы останавливаемся, споткнувшись о них, мы понимаем, что они часть нашего опыта.
 – Жизнь формирует нас, – сказал он.
 – Да. Маленькими кусочками, всякий раз.
 – Что же сформировалось из тебя? – спросил он.
 Она задумалась. Она остановилась, прислонившись к стене, глядя на огромную серебряную ширь океана, простиравшуюся до самой Шотландии.
 – Женщина, которая верит в себя. Которая понимает свое сердце. И которая очень любит людей, существующих в ее жизни. А ты?
 – Мужчина, который убегал так быстро, как только мог, от тех, кто ему нужен больше всех. И который вернулся назад.
 Стиви обхватила его за шею и приникла к его губам долгим страстным поцелуем. Он прижал ее к себе так крепко, что их сердца бились рядом. В таинственной алхимии любви многие из таких превращений требуют преодоления больших расстояний. Ее страхи исчезли. Его страхи ушли.
 Как все меняет любовь, думала она. Нелл пришла навестить лучшую подругу матери, и две семьи преобразились. Стиви всегда видела в птицах – этих маленьких созданиях – пример, достойный изучения, достойный изображения, достойный повествования. Почему бы ребенку, самой новой пляжной девочке, не оказаться мудрее всех?
 – Пойдем назад в гостиницу? – спросил он.
 – Да.
 – Генри ушел к Дорин. Комната в полном моем распоряжении…
 – Я подумала о том же.
 – Мы не сможем быть вместе всю ночь, – сказал он, и его горячее дыхание щекотало ее шею. – Нелл будет дожидаться тебя.
 – Не беспокойся об этом, – шепнула она, снова чувствуя дрожь, охватывавшую ее тело.
 Они шли, слушая шум моря. Когда они вновь проходили туннелем, он уже не казался таким темным, как раньше. Стиви думала, насколько все делается легче, если знаешь, что однажды действительно выйдешь к свету. Насколько легче сохранять веру, если в темноте кто-то держит твою руку, и ты знаешь, что он не покинет тебя.
 И она не покинет.
 Когда они подошли к гостинице, было далеко за полночь. Все окна верхнего этажа были темные; наверное, Нелл уже спала, утомленная событиями этого дня. Свет горел только над крыльцом и в вестибюле. Джек и Стиви проскользнули внутрь и осторожно поднялись наверх, тихо смеясь, когда ступеньки скрипели у них под ногами.
 Стиви зашла в свою комнату посмотреть на Нелл. Джек ждал, прислонившись к своей двери, на другой стороне холла. Наконец, она появилась, на ее лице играли тени, смягчая очертания ее высоких скул, ровную стрижку волос.
 – Она уснула, – улыбаясь, прошептала Стиви. – Обе спят.
 – Отлично, – сказал Джек, открывая дверь. – Значит, они не заметят, что тебя нет.
 Он обнял ее, на несколько секунд прижав к себе. Они стояли, качались взад-вперед, и он думал о том, что проделал весь путь из Шотландии ради этой минуты. Белый лунный свет лился из окна, освещая комнату. Он отстранился, чтобы увидеть лицо Стиви.
 Он отвел назад ее челку, чтобы посмотреть ей в глаза. Они были фиалковые, таинственные, и из них лилось тепло, от которого таяло его сердце. Это чувство встревожило его. Он не хотел признаться в этом, но знал, что его сердце очерствело за несколько последних лет. Он сам так много испортил, он толкнул свою жену в объятия этого священника. Как мог он так мало ее любить? Как мог допустить такие ошибки?
 – Это нормально, – тихо сказала она ему.
 – Как ты узнала? – прошептал он в ответ.
 – Я чувствую это. А ты?
 – Я чувствую это так сильно, что мне почему-то страшно.
 Она засмеялась. Он поцеловал ее. Она была такая маленькая, ее голова доставала ему только до середины груди. Она всегда казалась ему хрупкой, но она не была такой на самом деле. Она была сильной и упругой. Целуя ее губы, он хотел ее всю.
 Они подошли к постели, осторожно лаская друг друга. Он расстегивал ее рубашку, целовал ее ключицы, чувствуя биение пульса на ее шее, он гладил ее бедра, скользя руками по всему ее телу, увидев ее твердые темные соски, он припал к ним губами.
 Она застонала, и он чуть не сошел с ума от желания. Он хотел ее тело – он хотел его с того первого утра, когда он увидел ее, плывущую по волнам и думавшую, что она одна. Возможно, именно это – ее одиночество – тронуло его тогда больше всего, привлекло к ней, возбудило желание раскрыть ее, познать, увидеть, может ли она ответить на то, в чем он так нуждался.
 Она протянула руку вниз и стала расстегивать его джинсы, тихо посмеиваясь от своей неловкости – ей никак не удавалось сделать это одной рукой. Он помог ей, и его глаза потемнели от страстного желания. Его безумно влекло к ней. Не только к ее телу, которое было прекрасно и так соблазнительно, что доводило его до головокружения, но к каждой ее черточке, к самым потаенным уголкам ее существа, ко всему, что делало ее единственной необходимой ему женщиной – несмотря на все ее замужества, других мужчин, несмотря на Эмму, несмотря на все пережитые ими истории, драмы и трагедии. Он знал, что они всегда будут вместе, только вместе, начиная со стартовой черты.
 Ее маленькие руки пылали, когда она касалась его. Они торопливо освобождали друг друга от последних одежд. Его руки ласкали ее бедра, спуская с нее черные трусики. Первый и последний раз это было у них на плоту. Они были тогда как потерпевшие кораблекрушение, доплывшие до берега. Но здесь они были на твердой земле.
 Она ждала его, изнемогая. Он вошел в нее, и ее бедра горячо обхватили его. Его сердце глухо стучало, будто шум водопада; ее руки прижимали его к себе, она подняла голову от подушки, протягивая губы к его губам. Он никогда не чувствовал такой близости, такого физического единства, никогда, сколько он себя помнил, но он перестал думать, он стал с ней единым существом, они были единой плотью прямо здесь, прямо сейчас…
 Она держала его так плотно, что он чувствовал, как ее грудь вдавливается в него, ее тело изогнулось, словно дуга, не желая ни на миг расставаться с ним. Они достигли пика вместе, будто влетев с размаха во что-то необыкновенное. Лунный свет дрожал, отражаясь от моря, лежавшего внизу; ее фиалковые глаза светились под темными ресницами.
 – Я не хочу, чтобы это кончалось, – сказал он, отодвигая челку с ее влажного лба.
 – Думаешь, мы смогли бы, даже если бы попытались – спросила она.
 – А как ты считаешь?
 – Это чувство больше, чем мы. Мы оба пытались всеми силами оттолкнуть его, и это нам не удалось.
 – Как твой знак запрета, – сказал он, – «Пожалуйста, уходите»
 – У тебя тоже был такой, – улыбнулась она. – Даже больше, чем мой. Как огромный рекламный щит в неоновом свете. Я видела бы, как он сверкает, на всем пути в Шотландию.
 – В моей жизни все так перепуталось.
 – Как и в моей.
 – Я прочел все твои книги, – сказал он. – Ночь за ночью читал их Нелл. Они удивительные. Но ты знаешь, они расстроили меня. Не только печальный конец каждой из них. Главное потому, что даже эти чертовы птицы в своей жизни соображают больше, чем я в своей.
 – И чем я в своей, – сказала она. – Мои герои всегда знали намного больше, чем я. Даже птицы. Птицы говорили мне… с тех пор, как я начала писать про них… что я знаю больше, чем мне кажется.
 – Это вполне логично. Я тоже кое-что знаю. Учитывая то, что теперь у меня прав больше, чем три тысячи миль тому назад.
 – А тетя Аида сказала бы, что у нас довольно много от фирмы «Луи Виттон».
 Джек потряс головой, не понимая.
 – Багажа, – подсказала она.
 – Да, – согласился он. – Багаж у нас действительно немалый.
 – И все же я полагаю, что реальный итог, – сказала она, нежно гладя его лицо, – это то, что у нас есть помимо багажа.
 – Что? – замер он, ожидая, что она скажет.
 – Ну, мы сами, – сказала она. – И Нелл.
 И поскольку это было совершенно верно, они не стали больше это обсуждать. Тем более что им было чем заняться.

 Глава 29

 Венчание было в церкви Святой Марии, на Спринг-стрит Импозантная церковь со шпилем в позднеготическом стиле возвышалась над приморским городом. У входа вились роскошные красные кампсисы, будто символизируя потоки надежды и радости.
 Двенадцатого сентября тысяча девятсот пятьдесят третьего года в этой церкви венчались Джон Ф. Кеннеди и Жаклин Бувье. Здесь была крещена Дорин Доннели, здесь она прошла конфирмацию, здесь отпевали ее предков.
 Генри пока мог представлять только самого себя.
 – Я собираюсь потерять это, Лулу, – говорил он Стиви, стоя снаружи на ступенях. Она вместе с Нелл пришла из гостиницы, чтобы поддержать Генри, пока тетя Аида помогала Дорин одеваться. – Знаешь, как много для нее значит венчаться именно здесь? Она ждала этого всю жизнь. Представляешь, Дорин и Джеки Кеннеди венчались в одной и той же церкви! Стоит мне бросить взгляд на то, как она появится здесь в белой фате и цветах, и я превращусь в рыдающего идиота. Нелл хихикнула.
 – Что вас так позабавило, юная леди? – спросил он.
 – То, что вы в своей белой форме выглядите очень уверенным и забавно представить, как вы рыдаете.
 – Ты и впрямь весьма франтоватый жених, командор, – сказала Стиви.
 Она чувствовала себя невероятно светло и счастливо – стоя с Нелл, зная, что Джек внизу в гостинице беседует с Мэделин и скоро он придет сюда и они встретятся. Перед этим они провели вместе почти целую ночь, пока не начало вставать солнце. Они опять любили друг друга, а потом Стиви проскользнула в свою комнату, притворившись, что спала на диване.
 – Что это за нашивки у вас на груди? – спросила Нелл.
 – О, это немного памятных моментов за время моей службы на флоте, – сказал он.
 – Он морской офицер, награжденный высокими наградами, – сказала Стиви, привлекая к себе Нелл. – Он плавал по всем морям, участвовал в разных сражениях.
 – Это такой забавный способ носить память о сражениях, – усмехнулся Генри, подняв одну бровь в сторону Стиви. – Разные истории.
 – Вот это – что? – спросила Нелл, поднявшись на цыпочки, чтобы указать.
 Стиви не знала, поэтому она подождала, пока ответит Генри. Казалось, он покраснел – ей было непривычно видеть его таким.
 Через несколько секунд он сказал:
 – Это орден Пурпурного Сердца, – сказал он.
 – За что он дается? – спросила Нелл.
 – За ранения в сражениях, – сказал он.
 Стиви посмотрела на него с удивлением. Она и так испытывала волнение, связанное с венчанием, но эти слова ее поразили.
 – Что ты имеешь в виду? – спросила она.
 – Это было под Бахрейном, во время последней войны. Меня зацепило шрапнелью.
 – Ты был ранен? – спросила Стиви. – Почему я не знала?
 – Я не говорил Аиде, не хотел расстраивать ее. Она бы переживала, узнав об этом. Вообще, это было не очень серьезно.
 – С каких это пор ранение шрапнелью несерьезно?
 – Но мои товарищи тогда погибли.
 Стиви затихла, задумавшись. Она посмотрела на Нелл, не желая расстраивать ее этой беседой. Но, к ее удивлению, взгляд Нелл был прикован к лицу Генри. Она шагнула вперед, подойдя к нему еще ближе.
 – Ваши друзья умерли?
 – Да, – сказал он.
 – А вы были только ранены, и поэтому вы думаете, что ничего особенного не случилось? – спросила она.
 Он кивнул.
 – Это похоже на моих маму и тетю, – сказала Нелл. – Моя тетя как раз не понимала, как быть… после маминой смерти. И мы тоже не знали, как быть – оба, мой отец и я. Все страдают, но мы даже не думали, что будем жаловаться на это, или даже что-то говорить. Потому что моя мать…
 – Потому что по сравнению с тем, что твоя мать умерла, это не ощущалось особенно сильно, – сказал Генри.
 Нелл кивнула. Стиви смотрела на них, двух людей, которых она так любила – бывалого морского офицера и девятилетнюю девочку, стоявших на ступенях церкви.
 – Но это так, – сказала Стиви. – Потерять людей, которых мы любим, это очень страшно.
 И тут Стиви увидела, как Генри снимает планку со своей формы; она поняла, что он открепляет маленькую полоску, означавшую орден Пурпурного Сердца. Склонившись, он прицепил ее к платью Нелл.
 – Вы отдаете это мне? – спросила Нелл.
 – Потому что ты заслужила ее. Ты бравый моряк, Нелл Килверт.
 – Спасибо, – сказала она, погладив планку.
 – Я хотел бы другую такую же вручить тебе, – сказал Генри, показав бровью в сторону Стиви.
 – Мне? – спросила она.
 Он кивнул.
 – За все твои кораблекрушения всех этих лет, Левкотея. Ты достойна Пурпурного Сердца за то, что выжила в них.
 Она засмеялась и смахнула неожиданно набежавшие слезы, опустив глаза на церковные ступени. Генри был прав, прав во всех смыслах. Ее сердце болело так сильно, что она закрыла себя от всего мира. Она забаррикадировалась от всех в своем любимом коттедже, рисовала и писала красивые истории про птиц. Но потом появились Килверты.
 – Это правда, – сказал Генри. – Но не думаю, что тебе нужно Пурпурное Сердце. Твое сердце и так в прекрасной форме.
 – Я знаю, – сказала она, стоя рядом с Нелл. – Я думаю, что ты прав.
 – И еще: будь сегодня особенно внимательна. Дело в том, что мы с Дорин продемонстрируем тебе, как правильно вести себя при венчании. Хорошее получает тот, кто умеет ждать.
 – Ты говоришь о себе или обо мне?
 – О нас обоих, дитя мое, – сказал Генри. – Согласись, что у нас есть печальный опыт тернистого пути. Но приходит время, когда мы находим спокойную надежную гавань.
 Джек и Мэделин, любезно предложив другим воспользоваться машинами, пошли пешком.
 Церковь находилась в двадцати минутах хода, за Бельвю-авеню, немного ниже мемориала Боливара. Они шли быстро, чтобы не опоздать. День был сияющий, ясный, великолепный. Джек невольно вспоминал давние сентябрьские дни, когда он ходил вместе с сестрой в разные места – в школу, в парк Гудвина, на теннисные корты. Воспоминания о прошлом становились яснее с каждым шагом.
 – Как это вышло… – начал он, но она в тот же миг сказала:
 – Как получилось, что ты прилетел сюда…
 Оба засмеялись, а потом Мэделин сказала:
 – Говори ты первый.
 – Хорошо, – сказал Джек. – Как это вышло, что ты сидела здесь вместе со Стиви, когда мы с Нелл прилетели сюда?
 – У меня своя теория, – сказала она. – Но скажи, что ты подумал.
 Он покачал головой:
 – Сам не знаю. Я знаю только, что мне необходимо было увидеть вас обеих. Свадьба Генри послужила для меня поводом, чтобы прилететь сейчас, в этот уик-энд, Нелл не допускала и мысли, что мы не поедем. Мы пришли в гостиницу, и Аида сказала мне, что Стиви обедает на пляже, немного ниже Клифф-Волк. Она объяснила, где этот ресторан, и я направился прямо туда.
 – И увидел нас.
 Джек кивнул:
 – Вы обе оказались здесь.
 – Когда я увидела твое лицо, единственно, что пришло мне в голову, это: «он ненавидит меня – сейчас он повернется и уйдет». – Ее голос прервался.
 – О, я никогда не ненавидел тебя, Мэдди… совсем нет…
 – Но я думала, что ненавидишь, – сказала она, – потому что весь последний год я сама себя ненавидела.
 – Почему у тебя появилось такое чувство?
 – Ты мой старший брат, Джек. Я знала, что, если уж ты отвернулся от меня так, как это было, значит, я совершила что-то чудовищное. Иначе ты простил бы меня.
 – Разве не могло быть, что я был глуп и совершил огромную ошибку?
 – Ты мой старший брат, – повторила она, и эти слова были такими простыми и бесхитростными, что они больно укололи Джека. – Чего я только не передумала – я виновата в том, что потащила Эмму в эту поездку, я виновата в том, что передала Джеку все, что она мне сказала… если бы не я, то никто ничего не узнал бы… я ни в чем не была уверена, я не понимала, почему ты перестал разговаривать со мной – потому ли, что Эмма мне все рассказала, или потому, что она умерла.
 – Я сам ничего не понимал, – сказал Джек.
 Подъем наверх становился круче. Мэделин тяжело дышала. Сестренка всегда была чуткой, отзывчивой девочкой; у нее было любящее сердце. И она всегда обожала своего старшего брата. Он чувствовал это и теперь, замедляя шаги, чтобы идти рядом.
 – Я только хотела помочь, – сказала Мэделин. – И смотри, что я наделала…
 – Ты помогала как могла, Мэдди, – сказал он. – Ты видела, что Эмма несчастлива, и ты хотела побыть с ней, дать ей возможность выговориться.
 – Я повезла ее на пляж, – сказала Мэделин, – потому что это было то место, где она всегда была счастлива. Я думала, что если мы сможем лечь на песок, поплавать, поболтать ногами в соленой воде… Я надеялась, что море смоет ее боль и она сможет вернуться назад, в то время, когда она тебя любила.
 – Это все из-за моей работы, – сказал он.
 – Разве можно этим оправдать ее? – спросила Мэделин.
 – Я не знаю, – ответил Джек. – Кажется, могу.
 – Не можешь, – сказала Мэделин, – потому что существует Нелл.
 Когда они дошли до вершины холма, поток машин стал двигаться в обоих направлениях. Холодный бриз долетел до них с гавани. Тротуар был испещрен тенями от раскидистых крон высоких деревьев. Джек взглянул на Мэдди, заметив, что ее дыхание участилось. Он чувствовал ее любовь – к себе, к Эмме и особенно – к Нелл. Он хотел бы сделать счастливыми всех, прямо сейчас, в это мгновение.
 – Я никогда не забываю о Нелл, – сказал он.
 – Эмма собиралась уйти…
 – Знаешь, что я думаю? – спросил Джек. – Она не смогла бы уйти.
 Глаза Мэделин расширились.
 – Она могла говорить, что собирается это сделать. Ей действительно хотелось покончить с чем-то, что тяготило ее. Но Эмма никогда не смогла бы бросить Нелл – во всяком случае, навсегда. Я знаю это, Мэдди. И ты тоже знаешь.
 – Я думала, что ты бросил меня навсегда, – сказала Мэдди.
 Сильный ветер шуршал листвой над их головами, считалось, что все еще продолжается лето, но опавшие листья уже напоминали об осени. Джек хорошо слышал ее голос сквозь шум проезжавших внизу машин и порывов ветра, она шагнула ближе к нему и взяла его за руку.
 – Я никогда не сделал бы этого, – сказал он. – Ты моя сестра.
 Дальше они шли молча. Джек думал обо всех прогулках, которые они совершали вместе. Это было время, когда она получила свое первое «С» по тестированию в школе. И когда она стала ходить на игровую площадку, прежде всех одноклассниц. И тот день, когда они искали ее потерявшегося котенка. И утро, когда хоронили их мать и они, как сейчас, рядом шли в церковь.
 – Я так рада, что ты вернулся, – сказала она. – Как бы то ни было, это произошло. Это случилось…
 Он ждал, уже зная, что она скажет.
 – Это случилось из-за Стиви?
 – Благодаря Стиви это произошло быстрее, – ответил он. – Но рано или поздно это произошло бы.
 – Стиви действительно любит Нелл, – сказала Мэделин. – И я думаю…
 Джек замер, его сердце почему-то забилось сильнее.
 – Что? – спросил он.
 – Она любит и тебя.
 – Это похоже на правду, – сказал он. – В общем, это взаимно.
 – Тогда что же ты делал в Шотландии? – спросила она.
 – Пытался понять, как скоро я смогу вернуться назад.
 – Назад? Он кивнул:
 – Я подал заявление в IR. Моя здешняя фирма не может опять принять меня на работу – в контракте, который я подписал, есть такой пункт. Так что пока у меня есть свободное время, и я думаю заняться проектом Аиды, ее замком.
 – Это же здорово, Джек! – обрадовалась Мэделин. – Стиви говорила мне, что ее тетя Аида очень расположена к тебе.
 – Однако тут встает вопрос, – сказал Джек. – Строительство требует денег. Даже если я предоставлю свои услуги бесплатно, все равно придется искать способ оплатить все счета фонда до его основания.
 Глаза Мэделин вспыхнули, и на ее лице заиграла улыбка.
 – Я знаю действительно хорошего специалиста по организации фондов, – продолжал Джек. – Специалиста по строительству.
 – У меня есть ход в университет, – сказала Мэделин.
 – А это возможно?
 – Зависит от того, для кого просить. Для моего брата – само собой разумеется.
 – Тогда, если я обращусь…
 – Тогда все получится!
 Показался шпиль церкви Святой Марии. Его темный силуэт был особенно изящным на фоне голубого неба Ньюпорта. Джек смотрел, как он устремляется в небеса. Этот шпиль казался ему стрелой, показывающей ему путь. Вперед и вверх – навстречу своим мечтам. Он видел в нем послание от Эммы – говорящее ему, что она смотрит с небес на Нелл, что она будет всегда со своей дочерью. Джек был в этом так уверен, как будто она сама шепнула ему это на ухо.
 Стоя на тротуаре возле церкви Святой Марии, Стиви с Нелл оберегали спокойствие Генри. До них доносился аромат цветов кампсисов и поздних петуний – ароматерапия для взволнованного жениха. Когда пришло время, он вошел в храм, чтобы ждать там свою невесту. Тем временем свадебный кортеж доставил невесту, ее посаженую мать и подружку невесты. Тетя Аида появилась чуть позже.
 Наступил торжественный час. Из открытых дверей доносились звуки органа, исполнявшего Баха. Где же Джек и Мэделин? Стиви волновалась все больше, видя что и Нелл нервничает. Девочка расхаживала по тротуару, вытягивая шейку по направлению к гостинице. Стиви пыталась отвлечь ее, рассказывая, как развивается сюжет истории «День, когда море чернеет». Но Нелл не могла переключиться на ее рассказ.
 Стиви понимала, что девочка боится – вдруг Джек и Мэдди поссорились, нагрубили друг другу, и между ними опять вспыхнула неприязнь. Нелл бледнела с каждой минутой. Она сжимала и разжимала руки и прикусывала чуть не до крови нижнюю губу.
 – Все в порядке, Нелл, – сказала Стиви мягко.
 – Но откуда вы знаете? – спросила она.
 – Я точно это знаю, – сказала Стиви, – они скоро придут.
 – Почему вы так уверены? – спросила Нелл с неожиданной горячностью, заставшей Стиви врасплох.
 Она должна была быть совершенно уверенной, чтобы передать эту уверенность Нелл.
 Стиви подумала о собственной жизни. Она была отшельницей, у нее были только Тилли да работа. Она отдавала всю свою нежность и страсть птицам, которых рисовала, и историям, которые писала, испытывая от этого наслаждение и преклонение перед жизнью. Вспомнила знак запрета, который стоял перед входом в ее дом так долго, что его от основания успели оплести лианы. На его верхний край садились зяблики. Он был такой же частью ее дома, как входная дверь, как коврик Тилли, как мольберт.
 Но в один прекрасный день, совершенно неожиданно, Стиви оказалась готовой убрать знак запрета. Она не могла отложить это действие – ни на один день, ни на секунду.
 – Ты знаешь тюльпаны? – спросила она.
 – Очень красивые цветы, – сказала Нелл.
 – Да, это так. И они растут из луковиц.
 – Я знаю. Я помогала маме сажать их у нас в саду.
 – Тогда ты знаешь, что их сажают осенью, – продолжала Стиви. – Ты вырываешь в земле глубокие ямки, кладешь туда луковицы и глубоко вдавливаешь их вниз. Они спят в земле всю зиму. Снег падает, и земля, покрытая опавшими листьями, промерзает. Все перелетные птицы улетают на юг.
 – Колибри…
 – Колибри улетают далеко-далеко, туда, где тепло и светит солнце. Но в саду, где глубоко под землей лежат луковицы тюльпанов, очень холодно. Небо серое, и когда идет снег или дождь, кажется, что холод никогда не кончится.
 – Зима тянется вечно, – прошептала Нелл.
 – Но это то, что нам только кажется, – сказала Стиви. – Зима только кажется вечной. Потому что, когда мы уже забыли, где мы посадили луковицы, однажды из-под земли появляется первый росток. Прямо из почвы, которая несколько недель назад казалась насквозь промороженной.
 Нелл кивнула, слушая.
 – Это похоже на то, что произошло между твоим отцом и тетей, – сказала Стиви.
 Но Бах уже зазвучал громче, и Дорин, сопровождаемая Аидой, вошла в церковь. Стиви почувствовала внутри беспокойство. Что, если она не права? Что, если раздражение Джека было слишком глубоко или Мэделин была обижена слишком сильно?
 И тут же Стиви увидела, как они появились из-за угла, спеша вниз по Спринг-стрит. Когда они были в футе от ступеней, все гости уже вошли в церковь.
 Мэделин поцеловала в голову Нелл, бросила на Стиви ликующий взгляд и вложила руку брата в ее руку.
 – От одной пляжной девочки другой – передаю заботу о моем брате, – сказала она, взбегая по ступеням.
 Стиви стояла рядом с Джеком, Нелл застыла на ступеньку выше их, пританцовывая от волнения. Джек смотрел в глаза Стиви – и она не могла отвести от него взгляд. Это просто вера, думала она. Так трудно сохранить веру, когда луковицы лежат в земле, когда человек еще не готов отказаться от заблуждений, когда маленькая написанная от руки табличка способна удерживать любого посетителя от желания постучаться в дверь.
 – Пошли скорее, мы опоздаем на венчание! – позвала их Нелл.
 – Нам бы этого совсем не хотелось, – сказала Стиви.
 – Тогда поспешим, – сказал Джек.
 Они поднялись по ступенькам. Стиви спиной ощутила бриз, доносившийся из Ньюпортской гавани, в которой встретились ветра из Хаббард-Пойнта, с пляжа Сент-Саймон и с Оркнейских островов. Все было взаимосвязано. Она знала, что Эмма сейчас присутствует здесь, с Нелл, и так будет всегда. В сердце билось обещание: «Я буду заботиться о них и любить их, Эмма…» Слова были отчетливыми, как звон церковных колоколов. И тут же она получила ответ от Эммы.
 – Смотри! – воскликнула Нелл.
 Прямо здесь, на великолепных, прелестных красных цветках кампсиса, приветствуя каждый венчик своей таинственной песней, появилась пара колибри. Они порхали от одного цветка к другому и пили нектар.
 Стиви отлично понимала, что это были только птицы – они всегда были именно птицами, несмотря на все те человеческие черты, которыми она наделяла их в своих книгах. Но что, если не сердце заставляло этих «только птиц» всегда оставаться вместе, пролетать тысячи миль год за годом, стремясь возвратиться назад, воодушевляя Стиви продолжать свой путь? Эти цветы и эти птички были ей знакомы с самого детства. Кампсисы росли у ног каменного ангела, охранявшего могилу ее матери, и к ним прилетели колибри, и это было милым обществом ее детства. Стиви вспомнила, как Эмма просила ее написать об этом.
 – Спасибо, – прошептала Стиви.
 – За что ты благодаришь их? – спросила Нелл.
 Стиви посмотрела на Джека. Он улыбался, как будто обо всем знал.
 – Я тебе расскажу после венчания, – сказала Стиви.
 Они взялись за руки – все трое. Нелл была в середине, сжимая их руки так крепко, как только могла, будто хотела удержать их вместе на всю оставшуюся жизнь. Когда Джек открывал тяжелую дверь, он бросил взгляд на Стиви над головой Нелл.
 И все трое вошли в храм.