Аннотация: Начало XIXвека. Европа сотрясается наполеоновскими войнами. Многие исторические события этого периода нашли отражение на страницах романа. Но они являются лишь фоном, на котором среди сюжетных хитросплетений разворачивается необыкновенная история жизни необыкновенной женщины. Джессика — характер сильный, независимый, страстно-импульсивный, влюбляется в вожака цыганского табора, расположившегося неподалеку от замка, и спасает его от гибели…


---------------------------------------------


 Филиппа Карр
 Случайная встреча

  PHILIPPA CARR THE RETURN OF THE GYPSY 
  Карр Ф Случайная встреча; СПб; «МиМ-Экспресс», 1995. 
  ISBN 5-7562-0046-0 




 ЦЫГАН ДЖЕЙК


 Полагаю, что лишь немногие, пережившие лето и начало осени 1805 года, могли забыть о них. Вся страна была охвачена страхом перед грядущим, который подавляло лишь чувство решимости бороться с уготованной судьбой. Мы были нацией, готовившейся к вторжению самого грозного противника со времен вождя гуннов Атиллы. Корсиканский авантюрист Наполеон Бонапарт, подчинив себе большую часть Европы, обратил свой взор на наш остров.
 Его имя было у всех на устах, слухи о нем преувеличивались и передавались дальше. Ему дали прозвище «Бони», поскольку ничто не служит столь хорошим противоядием от страха, как презрение — пусть даже притворное, — и оттого его пренебрежительно называли «маленьким капралом». Самым большим наказанием, которым мать грозила непослушному ребенку, была угроза: «Бони заберет тебя», — как будто Бонн был самим дьяволом во плоти.
 По всей Англии организовывали боевые отряды, люди собирали и припрятывали оружие. Мы поглядывали на море, омывающее наши берега, и, независимо от того, было ли оно в этот момент лазурным, спокойным, или его свинцовые волны с яростью набрасывались на побережье, — в любом случае мы благодарили Бога за то, что оно у нас есть. Море было нашим главным союзником, так как отделяло нас от суши, которую захватили войска Наполеона и где, казалось, ничто не могло остановить его.
 Давние враги становились союзниками, сходясь в главном: мы все стали одной большой семьей, полной решимости сохранить свою независимость. Мы не были маленькой европейской страной, которую легко можно завоевать: до сей поры мы были властителями морей и совсем не собирались сдавать свои позиции. Мы были, — всяком случае, надеялись, — недосягаемы на нашем родном острове, и собирались сохранять это положение.
 В доме только об этом и говорили, и, сидя за обеденным столом, мы слушали высказывания отца по поводу нынешнего состояния дел. Мой отец с полным правом мог называться главой семейства. Он был патриархом, настоящим хозяином, что чувствовалось во всем. В семье были лишь два человека, способных как-то смягчить его характер: моя мать и я.
 К этому времени отец был уже стариком — ему было шестьдесят, — и моя мать была его второй женой. Хотя оба они в молодости были влюблены друг в друга, у обоих воссоединению предшествовали другие браки. У моей матери были взрослый сын и дочь от первого замужества, а я как раз и была плодом этого запоздалого союза.
 Родственные отношения в нашей семье были непростыми. Например, моя закадычная подружка, Амарилис, вместе с которой мы воспитывались с первых месяцев жизни, поскольку она была всего на месяц моложе меня, была в то же время моей племянницей: ее мать Клодина дочь моей матери от первого брака. Я всегда считала, что это давало мне определенное превосходство над Амарилис, и частенько называла ее племянницей, пока мисс Ренни, наша гувернантка, не сказала мне, что это просто смешно.
 — Но это же правда! — настаивала я.
 — Не нужно это подчеркивать, — возражала мисс Ренни. — Вы обе всего-навсего маленькие девочки, а разницу в возрасте вряд ли можно считать существенной.
 Мы вместе занимались в классной комнате, в один и тот же день нам подарили пони, мы обучались езде верхом под руководством одного и того же наставника. У нас была общая гувернантка, мы были как родные сестры. Но хотя мы были в близких родственных отношениях и редко расставались, по внешности и характеру мы были весьма разными.
 Амарилис была хорошенькой, хрупкой, с голубыми глазами, обрамленными длинными ресницами, с личиком, напоминающим по форме сердечко и с вьющимися волосами — гиацинтовыми локонами, как их назвал кто-то. Словом, ангелочек на цветных картинках в Библии.
 Амарилис была доброй девочкой и любила животных. Ее мать, моя единоутробная сестра Клодина, обожала ее, как и Дэвид, ее отец, являвшийся сыном моего отца. В общем, наши родственные связи выглядели весьма сложными, как на них ни посмотри, но мы были очень дружной семьей, а самые близкие отношения были между мной и Амарилис.
 Меня же, в отличие от нее, нельзя было назвать прелестной. У меня были темные, почти черные волосы и темно-карие глаза, густые темные брови и ресницы. Вообще в нашей семье встречались женщины либо с очень темными, либо с очень светлыми волосами. Об этом ясно свидетельствовала портретная галерея. У некоторых брюнеток были синие глаза — очень привлекательное сочетание. К такому типу женщин относились моя мать и ее прабабка Карлотта. Обе женщины были с драматичными судьбами, обе были способны нарушать общепринятые правила, если у них возникали проблемы. Были женщины и мягкие, с приятными добрыми лицами, они контрастировали с темноволосой линией нашего рода.
 Мы с Амарилис точно вписывались в эти каноны, и обе были окружены любовью. Амарилис была дочерью, которую выбрало бы большинство родителей, будь у них возможность выбора. Но мои отец и мать, уверена, предпочитали меня такой, какая я есть. Они знали, что я могу быть не всегда послушной, поступать непредсказуемо: должно быть, моя мать когда-то тоже была такой. Что касается отца, он всегда был смелым, решительным человеком, умевшим настоять на своем. Он тоже предпочел бы дочь, несколько напоминающую характером его самого.
 То, что между мной и Амарилис существовала тесная дружба, объяснялось в основном ее терпимостью и отсутствием эгоизма. Когда я брала какую-нибудь особо любимую игрушку или стремилась захватить в свое полное владение лошадь-качалку, она просто спокойно уступала. Не потому, что у нее не хватало решимости протестовать: я убеждена, что в случае необходимости Амарилис сумела бы настоять на своем. Возможно, у нее была врожденная мудрость, и уже с самого раннего возраста она понимала бесплодность отчаянных требований чего-то, что, в конечном итоге, оказывалось не стоящим таких усилий. Возможно, Амарилис была достаточно дальновидна и понимала, что после того, как я добьюсь желаемого, оно тут же потеряет в моих глазах ценность, если я увижу, что она вовсе не собирается отчаянно цепляться за него.
 В общем, так или иначе, Амарилис была Амарилис, а я Джессикой. Мы были настолько разными, насколько могут быть разными дети, выросшие бок о бок в одной детской и в одной классной комнате.
 Полагаю, у меня были необычные родители, особенно мой отец — Дикон. Он сам устанавливал правила, которые в нашем доме становились законом. Например, когда нам исполнилось по восемь лет, было решено, что мы уже не маленькие, нужно прекращать есть в детской под присмотром мисс Ренни и пора обедать за столом вместе со взрослыми.
 — Я хочу видеть всю семью в сборе! — заявил отец.
 Родители Амарилис охотно согласились с ним. Нас поощряли к застольным беседам и даже прислушивались к нашему мнению. Я очень любила поговорить, и мой отец отчасти подстрекал меня к этому, откинувшись на спинку кресла, наблюдая за мной с подрагивающими уголками рта и едва сдерживая смех. Он любил поспорить со мной, поймать на слове, а я с азартом включалась в споры, отстаивая свою точку зрения, — независимо от того, совпадала ли она с его мнением, — зная, что чем больше я не соглашаюсь с отцом, тем больше ему это нравится. Обычно моя мать сидела при этом совершенно невозмутимо, посматривая на нас обоих.
 Так же обстояли дела и с Амарилис: ею родители гордились не меньше, чем мои мной. Я хорошо представляла себе, как поздно вечером, оставшись в спальне наедине, они разговаривают, и мой отец говорит: «У Амарилис, конечно, нет того характера, что у Джессики. Я рад, что у нас такая девочка!» А в другой спальне раздается: «Какая все-таки между ними разница! Я рад, что Амарилис не такая шустрая. Временами Джессика бывает просто невыносимой!» Мы обе были окружены любовью, то есть самым важным, по моему мнению, в чем нуждается ребенок.
 С тревогой все думали о том, что вражеские войска могут вторгнуться сюда и нарушить наш привычный образ жизни. Мои родители хорошо сознавали угрозу, впрочем, как и вся остальная Англия. Патриотизм чувствовался во всем, ведь люди начинают осознавать ценность чего-либо лишь тогда, когда возникает опасность потерять это.
 Вот что происходило с нами в те достопамятные дни 1805 года.
 Есть какое-то особое ощущение уюта в больших домах старинных поместий. Эверсли был именно таким семейным гнездом для многих поколений наших предков. С каким-то благоговейным страхом я думала о том, что этот дом стоял в течение многих веков до нашего появления на свет и будет стоять здесь и после того, как мы исчезнем с лица земли.
 Было очень удобно, что здесь могла разместиться вся семья — и мои родители, и родители Амарилис. Брат-близнец Дэвида, Джонатан, давно умер, и его жена Миллисент уехала к своим родителям, жившим в нескольких милях отсюда, забрав с собой сына — тоже Джонатана. Вообще-то им следовало жить в Эверсли, так как именно Джонатан был его законным наследником. Следующей в линии наследования была я, а за мной — Амарилис. И все же Миллисент захотела жить в своем старом доме, в Петтигрю-холле с родителями, хотя она часто посещала Эверсли.
 Я любила это место, его историю и часто размышляла о тех, кто когда-то жили здесь. Я так много читала о них, что временами мне казалось, будто некоторых я знала лично: многие и многие поколения, вплоть до времен великой королевы Елизаветы, когда и был построен этот дом, о чем свидетельствовала его форма — в виде буквы Е. Я обожала старый холл с двумя расходящимися крыльями. Любимый Эверсли!
 Несомненно, и окрестности здесь были интересными. Во-первых, поблизости от нас было море, и я любила скакать галопом по краю морского прибоя, ощущая на лице соленый ветер. «Наперегонки!» — кричала я Амарилис. Мне всегда хотелось соревноваться, и победа была очень важна для меня. Амарилис же предпочитала ехать на шаг позади меня, счастливо улыбаясь и ничуть не беспокоясь о том, кто из нас победит. «Важно не победить, — говорила она, — а хорошенько покататься!» Мудрая Амарилис!
 Неподалеку от нас располагались еще два дома, которые казались мне очень необычными: разумеется, не сами дома, а те люди, которые жили в них.
 В Эндерби жила тетушка Софи — печальная и трагичная фигура. Она получила очень сильные ожоги во время фейерверка в Париже, когда праздновалась свадьба Марии-Антуанетты и дофина, вскоре ставшего злополучным Людовиком XVI.
 Тетя Софи была затворницей и жила со своей верной подругой, компаньонкой и служанкой в одном лице — Жанной Фужер. В этом доме, в отличие от Амарилис, я была не слишком желанным гостем. Это был нехороший дом, в нем случались ужасные вещи, жили привидения — так говорили слуги, и я охотно в это верила. Даже моей сводной сестре Клодине было, видимо, не по себе, когда мы навещали тетушку Софи. Я замечала, как она иногда озирается, словно увидев что-то, чего не должно здесь быть.
 Я предпочла бы полазить по этому дому в одиночку, поскольку меня влекло все страшное. Я чувствовала, что в нем таилось какое-то зло. Амарилис этого не ощущала. Наверное, если человек хороший — по-настоящему, в глубине души своей хороший, — он гораздо слабее чувствует такие вещи, чем тот, кто более склонен к греху.
 Однако я чувствовала, что в доме что-то есть. Часто я быстро оглядывалась, ожидая, что вдруг увижу мгновенно исчезнувшую зловещую фигуру. Больше всего я любила разгуливать по галерее менестрелей, потому что, по слухам, именно там и было больше всего привидений.
 Мне нравилось подбивать Амарилис вызывать меня из кухни по переговорной трубе, соединенной со спальней. Как-то раз Клодина услышала нас и попросила больше этого не делать. Амарилис сразу же пообещала, а мне очень захотелось повторить это. Устройство меня просто завораживало, и тогда я просила кого-нибудь из слуг поговорить со мной через трубу.
 Жизнь тети Софи сложилась трагично. Она с молодости не только была сильно изуродована, но и потеряла своего любимого, которого не могла забыть. Она любила сокрушаться об этом, и я заметила, что, когда все бывает хорошо, тетушка была не так довольна, как в тех случаях, когда случалась какая-нибудь неприятность. Похоже, разговоры о возможном вторжении французов сделали ее даже на несколько лет моложе. В свое время она бежала из восставшей Франции с драгоценностями, зашитыми в одежду, — история, которую я любила слушать в подробностях, но о ней нельзя было упоминать при тете Софи: Джонатан, сын моего отца, участвовавший в ее освобождении, был мертв.
 Эндерби — дом теней, скрытый высокими деревьями и густыми кустами, дом, зловеще напоминающий о прошлом, дом, полный тайн и трагедий, должен был оставаться таким, поскольку этого хотела тетушка Софи.
 Другим домом был Грассленд, интересовавший меня почти так же сильно, причем меня не столько интересовал сам дом, сколько живущие в нем люди.
 Например, старая миссис Трент. Я была уверена в том, что она — ведьма. Она почти не выходила из дома, а люди говорили, что у нее появились странности после того, как ее старшая внучка покончила с собой. Там была какая-то ужасная трагедия, и миссис Трент так и не смогла от нее оправиться. Она жила в Грассленде с другой своей внучкой Дороти Мэйфер, которую мы звали просто Долли.
 Долли была странным существом. Ее часто можно было встретить в окрестностях, разъезжающую верхом. Иногда она отвечала на наши приветствия, а иной раз проезжала мимо, делая вид, что не замечает нас. Она могла бы быть вполне привлекательной: у нее была стройная фигурка и хорошие густые волосы, но ее лицо было слегка деформировано — веко одного из глаз было полуопущено, а само лицо казалось парализованным. Все это придавало ее внешности несколько зловещий оттенок.
 Я сказала Амарилис, что эта женщина меня пугает. Даже когда она улыбается, что случалось нечасто, деформация лица придает ее улыбке какое-то издевательское выражение.
 Клодина всегда старалась относиться к Долли благосклонно и поощряла нас к тому же. «Бедняжка Долли, — говорила она, — так жестоко обошлась с ней!»
 Амарилис взяла за обычай останавливаться и разговаривать с ней и, как ни странно, вызывала у Долли какое-то подобие интереса. Она смотрела на нее с таким видом, будто она что-то знает про Амарилис и, если ей вдруг вздумается, может рассказать это. Когда я поделилась своими соображениями с Амарилис, она сказала, что я выдумщица, а Долли просто хочет с кем-нибудь подружиться, но не знает, как это сделать.
 Вот так приблизительно выглядела наша округа, когда возникла угроза вторжения, способного разрушить наше мирное существование.
 Стоял чудесный сентябрьский день. В воздухе, наполненном запахами осени, ощущалась прохлада. Мы с Амарилис уехали из Эверсли в сопровождении мисс Рении и уже успели добраться до леса. Было приятно ехать под сенью деревьев, по ковру из золотых и оранжевых листьев. Мне нравился звук, который лошадиные копыта издавали во время скачки.
 Мисс Ренни немножко запыхалась. Подъезжая к лесу, я пустила свою лошадь в галоп, что всегда тревожило мисс Ренни. В седле она чувствовала себя гораздо менее уверенно, чем у классной доски, и очень оживлялась в те дни, когда обязанность сопровождать нас ложилась на кого-нибудь из конюхов. В то время я была несколько легкомысленной и любила поиздеваться над ней. Таким образом я мстила за презрение, с которым мисс Ренни подчас оценивала мои достижения в учении. Было похоже, что мы поменялись местами, и меня часто подмывало пустить лошадь в галоп только потому, что ей будет не угнаться за мной.
 — Вперед! — крикнула я Амарилис. Мы рванулись вперед и добрались до леса немного раньше мисс Ренни. Поэтому именно мы и столкнулись лицом к лицу с цыганом.
 — Не думаешь ли ты, что нам следовало бы подождать мисс Ренни? — воскликнула Амарилис.
 — Догонит! — ответила я.
 — Думаю, нам все же следует подождать ее!
 — Ну и жди!
 — Нет, нам надо держаться вместе!
 Я рассмеялась и пришпорила лошадь. И вдруг увидела его, сидящего под деревом. Цыган был очень колоритен и прекрасно вписывался в окружающий пейзаж: оранжевая рубашка с открытой шеей, на которой мелькнула золотая цепочка, в ушах золотые кольца, штаны светло-коричневого цвета, черные вьющиеся волосы и темные сверкающие глаза. На фоне загорелого лица белой полоской сверкнули зубы. Увидев нас, он начал перебирать струны гитары.
 Остановив лошадь, я уставилась на него.
 — Добрый день, леди! — произнес он мелодичным голосом.
 — Добрый день! — ответила я.
 Ко мне подъехала Амарилис. Цыган встал и поклонился.
 — Какая радость — встретиться не с одной прекрасной дамой, а сразу с двумя 1  .
 — Кто вы? — спросила я.
 — Цыган, странник на этой земле!
 — А где вы странствовали до этого?
 — По всей стране!
 — И решили расположиться здесь? Он сделал неопределенный жест.
 — Этот лес принадлежит моему отцу, — сказала я.
 — Уверен, что отец такой очаровательной юной леди не лишит бедных цыган возможности передохнуть на клочке его земли!
 — Мисс Джессика! Мисс Амарилис! — это была мисс Ренни, наконец, догнавшая нас.
 — Мы здесь, мисс Ренни! — откликнулась Амарилис. Цыган насмешливо стал рассматривать появившуюся рядом с нами мисс Ренни.
 — Ах, вот вы где! Сколько раз я говорила вам, чтобы вы не убегали от меня? Вы ведете себя неподобающим образом…— вдруг умолкла. Мисс Ренни заметила мужчину и испугалась. Она очень серьезно относилась к исполнению своего долга и решила, что вступление ее подопечных в беседу с незнакомым человеком, тем более с.таким человеком, — нарушение приличий.
 — Что… что вы делаете? — выдавила она из себя.
 — Ничего, — ответила я. — Мы просто приехали сюда и встретили…
 Цыган поклонился мисс Ренни.
 — Джейк Кадорсон, к вашим услугам, мадам.
 — Что? — пронзительно вскрикнула мисс Ренни.
 — Я из Корнуолла, мадам, — улыбаясь, продолжал он, словно создавшаяся ситуация очень веселила его, — а «Кадор» на корнуоллском наречии значит «Завоеватель», так что «Кадорсон» значит сын Завоевателя. Ну, а для удобства мои друзья-цыгане называют меня цыган Джейк.
 — Несомненно, это очень интересно, — заявила мисс Ренни, к которой уже вернулось самообладание. — А теперь нам следует возвращаться, иначе мы опоздаем к чаю.
 Цыган вновь поклонился и, усевшись под деревом, начал перебирать струны своей гитары. Когда мы развернули лошадей, он запел, и я не могла удержаться, чтобы не обернуться. Заметив это, он приложил к губам пальцы и послал мне воздушный поцелуй. Я вдруг ощутила необычайное волнение. Я ехала, и у меня кружилась голова. Пока мы следовали к опушке леса, я слышала его сильный и весьма приятный голос.
 — Я вынуждена настаивать на том, чтобы вы держались рядом со мной во время верховой прогулки, — потребовала мисс Ренни. — Весьма неприятный инцидент: цыгане в лесу! Я просто не знаю, что мистер Френшоу скажет, узнав об этом.
 — Они всегда получают разрешение на пребывание в лесу при условии, что будут поосторожней с кострами, хотя сейчас вообще нет такой опасности, поскольку совсем недавно прошел дождь, — сказала я.
 — Мне надо сообщить о том, что мы видели, мистеру Френшоу, — продолжала мисс Ренни. — Я вынуждена просить тебя, Джессика, с большим вниманием прислушиваться к моим требованиям. Мне не хотелось бы быть вынужденной сообщать родителям о твоем непослушании. Я уверена, это опечалило бы их!
 Я представила себе лицо отца, выслушивающего эти жалобы, и вообразила, как он будет пытаться скрыть улыбку. Я, его дочь, должно быть, очень напоминала его самого в том же возрасте, а родители любят, когда их дети похожи на них, — пусть даже не самыми лучшими чертами. И я решила, что в любом случае он не слишком опечалится.
 Что касается меня, то я продолжала вспоминать этого человека под деревом. Джейк! Цыган… И, тем не менее, он выглядел совсем не так, как те цыгане, которых мне уже доводилось видеть. Он, скорее, был похож на одного из тех джентльменов, что дружили с моими родителями, который лишь переоделся цыганом. Джейк заинтриговал меня: он был очень смелым! Что бы сказала мисс Ренни, если бы она заметила тот воздушный поцелуй, который он послал мне, когда я обернулась? У меня даже мелькнула мысль рассказать ей об этом, но я от нее отказалась. Возможно, именно это не должно добраться до ушей моих родителей.
 Верная себе, гувернантка рассказала кому-то из родителей о случившемся, и за столом зашел разговор на эту тему.
 — Значит, у нас в лесу появились цыгане? — спросил мой отец.
 — Они всегда появляются здесь ближе к зиме, — заметил Дэвид.
 Отец повернулся ко мне:
 — Значит, ты видела их сегодня?
 — Только одного из них. Он сказал, что его зовут Джейк.
 — Значит, ты говорила с ним?
 — Ну, может быть, пару минут. На нем была рубаха оранжевого цвета, в руках — гитара, в ушах — серьги, а на груди — цепочка.
 — Похоже, обычный цыган, — заключил Дэвид.
 — Мне кажется, надо воздержаться от поездок в лес, пока там находятся цыгане, — вставила Клодина, бросив слегка испуганный взгляд на Амарилис.
 — Но в лесу сейчас так прекрасно! — воскликнула я. — И я так люблю ездить по опавшим листьям!
 — Тем не менее…— Клодина, и моя мать кивнула головой в знак согласия.
 — Мне не хотелось бы, чтобы они сюда приезжали! — заявила она.
 — Ну конечно, кое-какой беспорядок в поместье от них появляется, — добавил отец, — но у нас принято разрешать им разбивать здесь свой табор! Они могут оставаться, пока не позволяют себе ничего лишнего. Я думаю, они будут появляться в помещениях для прислуги со своими корзинами, торгуя всякой всячиной и предсказывая служанкам их судьбу.
 — Миссис Грант сумеет с этим управиться, — сказала мать.
 Миссис Грант была нашей домоуправительницей, исполнявшей свои обязанности весьма рачительно и хозяйничавшей в своем «нижнем царстве» не менее деспотично, чем Плутон. Мне редко доводилось видеть столь много достоинств в столь маленьком тельце: при росте менее пяти футов у нее были весьма пышные формы. Хруст бумазейного платья, возвещающий о ее приближении, вызывал в слугах трепет и судорожные попытки припомнить какие-либо свои провинности. Так что в вопросе о цыганах можно было спокойно положиться на миссис Грант.
 В течение следующих дней мне удалось узнать о цыганах кое-что еще. И здесь помогли слуги, с которыми у меня сложились довольно своеобразные отношения. Я позаботилась о том, чтобы меня — мисс Джессику — всегда с удовольствием встречали на кухне. Я болтала со слугами, внимательно выслушивая их доверительные сообщения. Меня очень интересовала их жизнь, и, пока Амарилис зубрила сведения о походах римских военачальников и подробности войны Алой и Белой розы, я посиживала за кухонным столом и выслушивала, что произошло, когда муж Мэйси Дин неожиданно вернулся домой и застал ее с любовником или кто может быть отцом ребенка Джейн Эбби? Я знала, что Полли Криптон, жившая на опушке леса в домике, окруженном огородом с целебными травами, умеет лечить не только зубную боль, несварение желудка или больное ухо; она может свести бородавки, сварить приворотное зелье, а если у какой-нибудь девушки случится неприятность особого рода, то и в этом она сможет помочь. Вокруг ее деятельности постоянно велись какие-то таинственные разговоры, и, если они происходили при мне, иногда следовали многозначительные кивки в мою сторону, после чего наступало раздражающее меня молчание. Тем не менее, я, по крайней мере, знала о способностях Полли Криптон, а это, как я себе объясняла, было частью жизни, которую следует изучать уж никак не менее тщательно, чем римскую историю. К тому же всегда можно было списать задание из тетрадки Амарилис. С этим у нее всегда было в порядке.
 В общем, мне удалось без особого труда узнать кое-что о цыгане Джейке. Он был, по словам Мэйбл, «кое-кем», а это на языке слуг означало личность, чрезвычайно занимательную.
 — Вот он там, значит, и был, сидел на ступеньках кибитки и играл на гитаре. Голос у него… просто мечта… а уж музыка какая, просто чудо! Цыган Джейк, так его зовут. Он из-за границы.
 — Из Корнуолла, — подсказала я, — это не совсем заграница.
 — Ну, это страшно далеко. Он был где-то там на севере, а потом прошел через всю страну… все в этой кибитке… с остальными.
 — Должно быть, он очень хорошо знает страну.
 — Мне-то думается, он всю жизнь странствует. Тут утром одна из них приходила, судьбу, говорит, предсказывать.
 Остальные слуги захихикали.
 — Ну, и предсказала она вам судьбу? — спросила я.
 — О да… Даже миссис Грант решила погадать, а потом налила ей добрую кружку сидра и дала кусок мясного пирога.
 — Такая интересная оказалась судьба?
 — Ясное дело, мисс Джессика. Вам бы самой надо было погадать. Мне-то кажется, она вам кое-что предскажет.
 Служанки обменялись взглядами.
 — Мисс Джессика у нас стоящая девушка! — сказала Мэйбл.
 Я ощутила теплое чувство благодарности за высшую из существовавших в этом кругу оценок.
 — Ну, а мисс Амарилис… она милая девочка… хорошенькая такая, мягкая…
 Я не почувствовала никакой ревности. Я предпочитала быть «стоящей», а не хорошенькой и мягкой.
 После разговора со слугами у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что цыган Джейк представлял собой нечто особенное. Я могла судить об этом по манере, в которой они высказывались о нем и хихикали, когда произносилось его имя. Хотя слуги были со мной достаточно откровенны, временами они все-таки вспоминали о моем возрасте, и, даже если не прекращали свою болтовню, она лишалась непосредственности, и в их словах появлялись иносказания, которые я иногда воспринимала с трудом.
 И все же я поняла, что приезд цыгана Джейка стал одним из самых знаменательных событий последнего времени. Похоже, он сумел отвлечь их даже от мыслей о вторжении, поскольку главной темой разговоров в помещениях для слуг стал именно он.
 Джейк не был обыкновенным цыганом. Он был выходцем из Корнуолла — наполовину испанцем, как они предполагали, и я припомнила, что во времена поражения испанской Армады многие их галеоны были выброшены на наше побережье и некоторым испанским морякам удалось выбраться на берег. Таким образом, в крови многих корнуолльцев, и в самом деле, была испанская примесь. Это было заметно по их темным глазам, вьющимся волосам и полным страсти натурам — всеми этими атрибутами, по словам слуг, обладал цыган Джейк.
 — Цыган Джейк! — воскликнула Мэйбл. — в постель с человеком с таким именем!
 — Я всегда его называю про себя просто Джейк! — выпалила Бесси, юная служанка. — Я думаю, он не настоящий цыган! Он примкнул к ним просто потому, что любит бродить.
 — Он похож на цыгана! — возразила я.
 — Ну, а вы-то что можете об этом знать, мисс Джессика?
 — Думаю, что знаю не меньше вас, — заявила я.
 — У них в этих самых кибитках, можно сказать, прямо-таки домики! Они умеют подковать лошадей, плести корзины и занимаются лужением: нельзя сказать, что они лентяи! А цыган Джейк для них играет и поет, а они ему подпевают. Смотреть на них — чистый театр!
 — По крайней мере, — сказала я, — из-за него вы перестали болтать о вторжении.
 — Мне думается, цыган Джейк справился бы даже с самим Бони! — воскликнула Мэйбл.
 Тут все рассмеялись и явно повеселели. Вот как подействовало на них появление цыгана Джейка.
 Однажды я увидела его, когда была одна. Я отправилась отнести лечебный настой миссис Грин, жене одного из наших конюхов, страдавшего от простуды, и на моем пути появился он. Конечно, он не имел никакого права находиться здесь, на нашей земле. В кармане его кафтана топорщился какой-то предмет, и я решила, что он занимался браконьерством.
 Когда Джейк увидел меня, его глаза засверкали, и я ощутила настоящее удовольствие, решив, что он восхищен моей внешностью. Я с возрастом становилась все более восприимчивой к комплиментам, питая дружеские чувства к тем, кто находил меня привлекательной. Особенно приятными были изъявления подобных чувств с его стороны.
 Так что ни убегать от него, ни проявлять неудовольствия по поводу его браконьерства я не собиралась.
 — Добрый день, маленькая леди! — сказал он.
 — Добрый день! — ответила я. — Я знаю, кто вы! Вы — цыган Джейк! По-моему, на днях мы уже встречались с вами в лесу.
 — А я просто уверен в этом, поскольку тот, кто хоть раз увидит вас, не в силах забыть об этом! Но то, что такая знатная леди, как вы, все-таки запомнили меня?.. Это столь же приятно, сколь и примечательно!
 — Вы говорите не как цыган, — заметила я.
 — Надеюсь, что в связи с этим вы не будете дурно думать обо мне? Или вы считаете, что каждый человек должен знать свое место: джентльмен должен быть джентльменом, а цыган — цыганом.
 Я решила, что он шутит, и улыбнулась:
 — Я знаю, что вы живете в кибитке, в лесу. Вы здесь надолго?
 — Вся прелесть кочевой жизни в том, что вы странствуете тогда, когда этого просит ваша душа! Это лучшая жизнь, какая только может быть под солнцем, луной и звездами!
 У него был мелодичный голос, совершенно непохожий на голоса цыган, которые мне доводилось слышать. В нем звучал смех, и мне тоже хотелось рассмеяться.
 — Вы очень поэтичны, — сказала я.
 — Жизнь заставляет меня любить природу! Она вынуждает человека сознавать блаженство жизни на лоне природы, на дальних дорогах.
 — А как же зимой?
 — Ну вот, вы сами заговорили об этом. Задует северный ветер, выпадет снег, и что же тогда делать бедному цыгану? Я вам скажу! Ему нужно найти какой-нибудь теплый уютный домик, где живет славная хозяйка, которая приютит его до ухода холодов и наступления весны.
 — Но тогда он перестанет быть странствующим цыганом, не так ли?
 — А какая разница, если при этом счастливы он и те, кто рядом с ним? Жизнь создана для того, чтобы ею наслаждаться! Вы согласны со мной? Да, вижу, вы согласны. Вы способны наслаждаться жизнью. Я замечаю это по вашим глазам!
 — И вы умеете предсказывать будущее?
 — Все говорят, что цыгане умеют предсказывать будущее, разве не так?
 — Скажите, а какое будущее вы видите у меня?
 — Любое, какое вы захотите, — ваше будущее.
 — Звучит это во всяком случае привлекательно.
 — Вы и прожить сумеете хорошо.
 — А вы живете хорошо?
 — Разумеется.
 — Похоже, что вы довольно бедны?
 — Ни один человек не может быть беден, если у него есть земля, на которой он может жить, солнце, которое согревает его дни, и луна, которая освещает его ночи!
 — Вы, судя по всему, относитесь с почтением к небесным светилам?
 — А как же иначе, ведь именно там и находится источник жизни! Знаете, я мог бы вам кое-что сообщить, если вы пообещаете не говорить об этом ни единой душе.
 — Да, да, — с готовностью подтвердила я, — обещаю!
 — Как только я увидел вас, я сразу же сказал себе: «Эта девушка станет пылкой красавицей! Вот было бы здорово украсть ее и забрать с собой!»
 Я расхохоталась. Конечно, мне следовало бы нахмуриться и немедленно уехать, но я не сделала этого. Мне хотелось оставаться здесь, продолжая столь увлекательный разговор.
 — Вы думаете, что я могла бы покинуть дом и стать цыганкой?
 — Я действительно так подумал! Это хорошая жизнь… на некоторое время.
 Я вздрогнула:
 — А как же с северным ветром и со снегом?
 — Вы заставили бы меня согревать вас ночами!
 — Вы полагаете, что имеете право так разговаривать со мной?
 — Я уверен, что некоторые сказали бы нет, но, между нами говоря, все зависит от того, желаете ли вы . меня слушать.
 — Я полагаю, мне не следует оставаться здесь.
 — Но разве нам не доставляет наслаждение делать именно то, что делать не следует? Могу поклясться, вы частенько делали именно то, что делать не следовало… и наслаждались этим!
 Кто-то приближался. Я посмотрела на его оттопыренный карман. Цыган был уже готов исчезнуть, когда к нам подошла Амарилис.
 — Сегодня у меня просто счастливый день, — сказал он. — Со мной две прекрасные юные дамы!
 — Да это же цыган Джейк! — воскликнула Амарилис.
 — Вы уже вторая дама, которая оказала мне честь, запомнив мое имя.
 Амарилис взглянула на меня:
 — Нам пора идти.
 — Я как раз собиралась, — ответила я.
 — До свидания, мистер…— начала Амарилис.
 — Кадорсон, — он, — Кадорсон.
 — Ну Что ж, до свидания, мистер Кадорсон, — сказала я.
 Амарилис подхватила меня под руку, и я пошла вместе с ней. Пока мы шли к дому, я чувствовала, что он смотрит мне вслед.
 — Что он там делал? — спросила Амарилис.
 — Не знаю.
 — А ты видела, что у него в кармане? Я думаю, что это — заяц или фазан, — сказала Амарилис Он наверняка браконьерствовал. Как ты думаешь, не надо ли рассказать об этом твоему или моему отцу?
 — Нет, — твердо ответила я. — Им ведь нужно что-то есть! Ты хочешь, чтобы они голодали?
 — Нет, но они не должны браконьерствовать! Браконьерство — это что-то вроде воровства!
 — Никому не рассказывай, Амарилис! Мой отец рассердится и выгонит их, а они, наверное, очень бедны.
 Амарилис кивнула. Вызвать в ней сострадание всегда было легко.
 В следующий раз я увидела его на кухне в Грассленде. Клодина любила посылать что-нибудь миссис Трент. Я слышала, как она сказала, будто бы миссис Трент после смерти своей внучки Эви стала совсем другим человеком: похоже, она просто потеряла интерес к жизни. Амарилис не очень-то любила ходить туда. Это выглядело странно, поскольку она обычно охотно совершала то, что мы называли добрыми поступками по отношениию к людям, проживавшим на землях нашего поместья. Им тоже нравилось, когда она приходила. У нее было лицо доброго ангела, а вдобавок она была терпелива, выслушивая их бесчисленные жалобы. В общем, Амарилис была более склонна к таким занятиям, чем я. «Ты просто идеальная сестра милосердия», — говорила ей я. Так оно и было, если не считать посещений Грассленда.
 Я спрашивала Амарилис, почему она не любит туда ходить, и она призналась, что Долли как-то странно на нее посматривает.
 — Иногда она просто заставляет меня вздрагивать. Когда я поднимаю глаза и замечаю, что она смотрит на меня — ну, по крайней мере тем глазом, который у нее открыт… И, кроме того, я всегда задумываюсь, не видит ли она чего-нибудь другим глазом? Такое впечатление, что она видит то, чего не могут увидеть другие люди.
 — Я всегда считала, что ты очень рассудительная и здравомыслящая, — ответила я. — Не ожидала от тебя таких полетов фантазии!
 — Просто я ощущаю… какое-то неудобство. Может, ты сходишь сама и отнесешь им то, что приготовила моя мать?
 И хотя я не горела желанием посещать страждущих, мне действительно нравилось ходить в Грассленд, точно так же, как в Эндерби. Не для того, чтобы проводить массу времени с миссис Трент и Долли или с тетушкой Софи. Просто колдовская атмосфера их домов притягивала меня.
 — Нам повезло, что у нас по соседству есть два таких дома, — сказала я Амарилис.
 — Дело вовсе не в домах, — ответила она, — дело в людях, которые там живут. Я не имела бы ничего против Грассленда, но только без Долли!
 Я много размышляла о том, что она сказала, и о том, отчего Амарилис так интересует Долли, поскольку большинство людей, хотя и считали Амарилис милым ангелочком, в основном обращали внимание на меня. Долли, правда, проявляла определенный интерес и ко мне. Однажды она сказала: «Когда-то вы были таким чудным младенцем!»
 — И вы меня запомнили? — спросила я. Она кивнула:
 — Вы были такой хорошенькой… а уж как вы кричали! Если вам не давали того, что вы хотели… Если бы вы только слышали…
 — Наверное, я все-таки слышала себя?
 — А когда вы улыбались… ах, это было просто чудо! Так или иначе, но именно я понесла терновый джин миссис Трент.
 Я заглянула в переднюю дверь, но так как там никого не оказалось, обошла дом и приблизилась к заднему входу. Слышались чьи-то голоса. Дверь была открыта, и я вошла.
 В кухне за столом, вытянув ноги и потягивая что-то из кубка, сидел цыган Джейк, а на столе рядом с ним лежала гитара. Долли сидела за тем же столом на некотором расстоянии от него.
 Увидев меня, Джейк встал:
 — Ну, похоже, к нам явилась леди из Большого дома!
 — Ах, Джессика, это вы? — воскликнула Долли.
 Отвечать на столь очевидный вопрос не было необходимости, поэтому я поставила корзину на стол и сказала:
 — Молодая миссис Френшоу решила, что вашей бабушке, возможно пойдет на пользу этот джин из терновника.
 — Ей понравится, — ответила Долли. — Не хотите ли выпить немножко вина?
 — Нет, благодарю вас! Я просто принесла джин. Цыган Джейк изучал меня своими смеющимися глазами.
 — Слишком горды, чтобы сесть за один стол с цыганом?
 — Я никогда не считала…— начала я, но он уже повернулся к Долли:
 — Возможно, вам следовало провести свою гостью в гостиную — более подходящее для нее место!
 Я твердо сказала:
 — Я выпью немножко вина, Долли… здесь!
 — Вы столь же воспитанны, сколь красивы! — заявил он. — Вежливость и красота — что за счастье найти такое сочетание!
 — Джейк принес мне корзину, которую я заказывала! — сказала Долли, объясняя его присутствие.
 — А как сегодня чувствует себя ваша бабушка? — спросила я, в то время как она наливала мне вина.
 — Ей легче, спасибо! Я скажу ей, что вы приходили. Ей понравится терновый джин.
 Цыган Джейк, внимательно смотревший на меня, поднял свой стакан.
 — Долгой и счастливой жизни вам, мисс Джессика!
 — Спасибо, — я подняла свой стакан. — Желаю вам того же!
 — Джейк предсказывал мне судьбу! — добавила Долли.
 — Надеюсь, она оказалась счастливой?
 — Я сказал мисс Долли то, что говорю всем, и в этом нет особой хитрости. То, что с вами произойдет, зависит главным образом от ваших собственных поступков. Хорошая жизнь вполне возможна, если у вас хватает ума создать ее!
 — Это очень удобный взгляд на жизнь, если вы действительно верите в это, — ответила я.
 — А разве вы сами не верите в это, дорогая леди Джессика?
 — Я полагаю, в определенном смысле вы правы, но слишком многое в жизни от нас не зависит. Пути Господни, как говорят…
 Долли подсказала:
 — Землетрясения, наводнения, смерти…
 — Я имела в виду не только это!
 — Она умница, наша-леди Джессика!
 — Джейк сказал, что мне предстоит прожить хорошую жизнь, если только я сумею выбрать в ней правильный путь, — проговорила Долли.
 — То же самое можно сказать обо всех нас, — возразила я.
 — Ах, — сказал цыган Джейк, — но не у каждого есть возможность избрать золотой путь!
 — Если он золотой, то зачем бы нам с него сворачивать?
 — Поскольку он не всегда выглядит таковым с самого начала! Нужно иметь мудрость для того, чтобы заметить этот путь, и смелость для того, чтобы не свернуть с него!
 — А я смогу? — спросила Долли.
 —. Это должны решить вы, мисс Долли.
 Он протянул пустой кубок, и она, подойдя к Джейку, вновь наполнила его.
 Мне показалось, что эта сцена в кухне имеет какой-то налет нереальности. Я задумалась над тем, что сказала бы моя семья, увидев меня за столом, распивающую вино с Долли и цыганом Джейком? Похоже, он догадывался, о чем я думаю, и это забавляло его.
 — Взгляните-ка на меня: цыган Джейк, сидящий за этим столом и пьющий вино с двумя леди! Если бы я был человеком, склонным упускать возможности, которые предоставляет мне жизнь, я бы сейчас должен был поклониться и заявить, что я не достоин столь высокой чести!
 — У меня такое впечатление, что в душе вы полагаете себя вполне достойным сидеть за одним столом с самыми знатными людьми этой страны! — заявила я.
 — А что может знать дама, вроде вас, о том, что на душе у бедного цыгана?
 — Мне кажется, мистер Кадорсон, кое-что о вас я знаю!
 — Ну что ж, ничего не скажешь, вы умны, и у меня нет в этом никаких сомнений! Вам предстоит прожить жизнь исключительную, поскольку вы смелы и готовы держаться обеими руками за то, что вам нужно! Счастлив будет тот мужчина, который разделит с вами эту жизнь!
 Говоря это, он пристально смотрел на меня. Я почувствовала, что краснею.
 — А что будет со мной? — спросила Долли.
 — Вы более застенчивы, чем леди Джессика! У нее очень высокое мнение о себе: она просто сокровище и знает об этом. Она позаботится о том, чтобы и другие про это не забывали!
 — Вы все время говорите о Джессике! — несколько раздраженно прервала его Долли. — она вас так заинтересовала?
 — Меня интересует весь мир; вы, милая мисс Долли, и не столь милая леди Джессика…
 С этими словами он поставил на стол кубок и взял в руки свою гитару. После нескольких аккордов он начал петь о прекрасных дамах. Мы сидели молча, рассматривая его и слушая.
 Затем Джейк запел песню о некой благородной даме, которая была недовольна своей жизнью до тех пор, пока однажды в лесу не встретила цыгана. Тогда она оставила свой роскошный дом, пожертвовав всем ради того, чтобы жить свободной жизнью под луной, звездами и солнцем, среди лесных чащ.
 Его высокий голос был пронизан чувствами. Все время, пока он пел, он не отрывал от меня глаз. Я была уверена, что он поет скорее для меня, чем для Долли. Когда Джейк закончил петь, я захлопала в ладоши, но Долли продолжала сидеть молча. Я сказала:
 — Уверена, что Долли не понравилась песня! Все это, конечно, очень хорошо — сменить пуховую перину на землю, но земля бывает очень жесткой, неудобной! Летом по ней могут ползать всякие гадости, а зимой она скована холодом!
 — Ах, моя леди Джессика, у цыганской жизни есть масса достоинств, о которых просто не говорится в этой песне.
 — Ну, я думаю, в любом случае героиня пожалела о воем решении!
 — Она — нет! Она узнала гораздо больше о любви и жизни со своим цыганом, чем могла бы узнать, живя с могущественным высокородным господином!
 — Возможно, могущественные высокородные господа считают иначе.
 — Какая вы несговорчивая дама, и как сложно вас в чем-нибудь убедить! Есть единственный путь заставить вас согласиться со мной…
 — И что же это за путь?
 Джейк смело взглянул мне в глаза, и еще до того, как он открыл рот, я уже знала, что он скажет. Склонившись в мою сторону, он тихо проговорил:
 — Испытать все это.
 — Выпейте еще вина! — раздраженно сказала Долли и опять наполнила его кубок. Он медленно потягивал вино, посматривая на меня и насмешливо улыбаясь. Затем вновь взял в руки гитару, и его мощный голос зазвучал в кухне Грассленда. Некоторые слуги спустились вниз и стояли в дверях, слушая.
 Увидев их, я опомнилась, сообразив, что мне давно пора возвращаться домой. Я вскочила и сказала, что мне нужно идти.
 Джейк встал и поклонился, одарив меня волнующей загадочной улыбкой. Я поспешила выйти, и, пока я шла, из дома доносились звуки гитары.
 Меня очень взволновала эта встреча!
 Когда я проснулась этим ноябрьским утром, ничто не предвещало того, что предстоящий день будет исключительно важным не только для нашей семьи, но и для всей Англии. Великолепным ударом — победой при Трафальгаре, вести о которой поступили к нам, — были разом рассеяны все страхи!
 Даже мой отец был глубоко взволнован этим. Мы все собрались за столом, и зашел разговор о том, что это может значить для нас и нашей страны. Лорд Нельсон разгромил французов в Трафальгарской битве и настолько истрепал их флот, что не могло быть и речи о каком-либо вторжении. Перед всем миром был рассеян миф о непобедимости Наполеона! .
 Печальной же новостью было то, что, избавив Англию от вторжения, наш великий адмирал сам погиб в этом бою. Но даже это не могло помешать выражениям восторга. Мы остановили Наполеона! Мы одни в покоренной Европе показали напыщенному императору, что нас невозможно завоевать!
 В этот день мой отец был разговорчив:
 — Никогда, никогда за всю историю наша земля не была под пятой завоевателя!
 Дэвид тут же упомянул о Вильгельме Завоевателе и получил от отца отпор.
 — Мы — англичане — сами являемся норманнами! Викинги, прошу тебя заметить, вовсе не были французами…
 Я улыбнулась. Мой отец питал безудержную ненависть к французам, поскольку моя мать до него была замужем за французом. Я представила себе отца в боевом шлеме с крылышками, подплывающего к берегам этой страны на длинном и узком боевом корабле. Угадав мои мысли, улыбнулся:
 — Нет, — продолжал он, — не французы! Норманны были викингами, которым Нормандия была подарена королем франков в обмен на то, что они не будут вторгаться в остальные части Франции. Эти викинги вместе с англами и ютами смешали свою кровь с саксами, создав таким образом англо-саксонскую расу… Нас, мой сынок! И уж мы никогда не позволим ноге завоевателя ступить на нашу землю и, ежели Господь будет милостив, то никогда и впредь не допустим этого! Наполеон! Да Наполеону никогда не позволили бы прийти сюда, но битва при Трафальгаре избавила нас от многих затруднений!
 Потом мы выпили за великого героя лорда Нельсона и за нашего Джонатана, который погиб. Клодина была переполнена чувствами, и я заметила, что ее глаза заблестели от слез.
 — Сегодня по всей стране будут жечь костры и устраивать фейерверки, — сказала моя мать.
 — Мы должны отправиться посмотреть! — воскликнула я.
 — Ну, наверное, мы все отправимся туда, — заявила мать. — До наступления темноты не начнут!
 — Я очень хочу сходить посмотреть, что там будет, а ты, Амарилис? — воскликнула я.
 — О да! — ответила она.
 Наши родители обменялись взглядами, и отец сказал:
 — Мы все поедем в карете. Это будет на побережье, прямо на утесах, чтобы те, кто живут по ту сторону пролива, смогли увидеть все это. Костры и фейерверки будут устроены вдоль всего побережья, чтобы эти чертовы французы знали, что мы думаем об их Наполеоне! Дэвид, ты отвезешь нас!
 Все взрослые оживились. Я понимала, о чем они беспокоятся: всю ночь вокруг костров будет идти гулянье, и они не хотели, чтобы дочери поехали туда без сопровождения.
 Мы выехали с наступлением сумерек. Везде царило оживление. Люди пробирались на тот утес, где должны были развести костер. Там уже собралась целая толпа. Хлам и куски деревьев, выброшенные прибоем, собрали в огромную кучу, поверх которой соорудили чучело Наполеона.
 Толпа расступилась перед нашей каретой.
 — Долой партию Наполеона! — выкрикнул кто-то. Нашу карету встретили шумными приветствиями. Мой отец в ответ махал рукой, а кое с кем здоровался по имени. Ничто не могло его порадовать больше, чем эта демонстрация антифранцузских настроений.
 Карета остановилась в нескольких ярдах от костра. Люди озабоченно посматривали на небо: не хватало только дождя!
 Нам повезло. Дождь так и не пошел. Настал знаменательный момент. С нескольких концов огромными факелами разожгли гигантский костер. С ревом взметнулось пламя. Праздник начался.
 Повсюду слышались крики радости, люди брались за руки И пускались плясать вокруг костра. Я была захвачена этим зрелищем. Толпа состояла в основном из слуг. Я заметила маленькую служанку, чьи глаза были широко раскрыты от изумления. Один из пареньков, работавших на конюшне, схватил ее за руку и потащил танцевать.
 — К ночи, я думаю, они совсем разгуляются, — сказал Дэвид.
 — Да, — согласилась моя мать. — Сегодня они устроят славную потеху!
 — Я уверен, что последствия этой ночи для некоторых окажутся не совсем такими, какими они их себе представляли! — добавил мой отец.
 — Толпа всегда беспокоит меня! Отец нежно взглянул на мать.
 — Но это же праздник, Лотти!
 — Я понимаю, но толпа… чернь…
 — Ты хотела бы уехать? — спросил он. Она взглянула на меня и Амарилис.
 — Нет, немножко подождем!
 Я испытывала огромное желание выйти из кареты и присоединиться к танцующим. Двое мужчин принесли с собой скрипки и начали наигрывать песни, которые все знали: «Викарий из Брея», «Барбара Аллен» и еще одну, которую мы все подхватили:



   «Когда Британия по Божьей воле Возникла из глубин морей,
   Как край земли обетованной, То ангел-страж пропел над ней:
   «Правь, Британия, правь морями, Никогда, никогда, никогда
   Англичане не будут рабами!»»



 Эти слова звенели в ночном воздухе, а внизу волны гулко бились о белые утесы. «Никогда, никогда, никогда, — скандировала толпа, — мы не будем рабами!»
 Давно сдерживаемые чувства последних месяцев нашли выход. Народ очень долго терзали мысли о грозящем стране опустошении. Никто, пожалуй, не решился бы признаться в том, что он верил в возможность этого, но теперь все явно чувствовали облегчение, и это отчетливо выражалось в словах «никогда, никогда, никогда…»
 Потом музыка сменилась. Скрипачи начали играть веселую мелодию:



   «Пойдем, девчонки и парни,
   Бросьте своих пап,
   Пойдем к майскому шесту…»



 На дворе стоял отнюдь не май, но знакомая мелодия приглашала танцевать, и девушки с парнями, взявшись за руки, кружились вокруг костра, будто он был майским шестом.
 Я заметила в толпе нескольких цыган и… да, там был и он! Джейк держал за руку цыганку с глазами, похожими на ягоды терновника. В ее ушах висели креольские серьги, на ней была красная юбка, а волосы — цвета воронова крыла.
 Джейк танцевал возле костра, делая изящные прыжки. Оказавшись поблизости от нашей кареты, он взглянул на меня. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Он отпустил руку девушки, с которой танцевал, и остановился. И я почувствовала, как ему хотелось бы, чтобы я вышла из кареты и потанцевала с ним. Однако я понимала, что наше знакомство лучше держать в тайне: ведь приятно иметь тайну, мечтать о запретном! Отец спросил:
 — Здесь появились цыгане?
 — Мне кажется, нет причин помешать им здесь появиться! — ответила мать.
 — Похоже, они радуются не меньше других! — добавил Дэвид.
 Я удивилась, заметив в толпе Долли. Я не предполагала, что она отважится выйти из дома в такую ночь и тем более прийти к этому костру. Она стояла у края толпы и производила впечатление очень хрупкой и хорошенькой, поскольку при таком освещении недостатки ее лица не были заметны. Долли казалась совсем юной девушкой, хотя ей было, должно быть, далеко за двадцать.
 Я шепнула Амарилис:
 — Смотри-ка, там Долли!
 И в этот момент возле нее оказался цыган Джейк. Он схватил ее за руку и, потянув за собой, заставил пуститься в пляс.
 — Долли… танцует! — воскликнула Амарилис это странно!
 Я следила за ними до тех пор, пока это было возможно. Пару раз, обходя с хороводом костер, они оказывались довольно близко от кареты. Долли была очень возбуждена, а Джейк смотрел в мою сторону: до чего же ему хотелось, чтобы именно я танцевала с ним вокруг костра!
 Я ждала, когда танцоры появятся вновь, но они не показывались. Я продолжала искать их глазами, но больше ни разу не увидела.
 — Это продлится всю ночь! — заявила мать.
 — Да, — зевнул отец. — Дэвид, отвези-ка нас домой! Я думаю, вполне достаточно: эти развлечения быстро надоедают!
 — Хорошо все-таки, что все поняли, от какой опасности нам удалось избавиться! — проговорил Дэвид. — Сегодня ночью во всей Англии нет ни одного человека, который не гордился бы тем, что он англичанин!
 — Сегодня, пожалуй, так, — согласилась мать, — но уже завтра все может обстоять совсем иначе!
 — Лотти, милая, — отец, — становишься циничной!
 — Такой меня делает толпа! — ответила она.
 — Поехали, Дэвид! — приказал отец, и Дэвид начал разворачивать лошадей.
 Мы отправились в недолгий путь домой по проселкам, на которые падал отсвет огромного праздничного костра. Виднелись и другие костры, разбросанные вдоль побережья, словно драгоценные камни в ожерелье.
 — Эта ночь запомнится на всю жизнь! — произнес Дэвид.
 У меня же перед глазами долго стоял цыган Джейк, словно упрашивающий меня покинуть карету и отправиться с ним, а потом — он, рука об руку с Долли, куда-то исчезающий…
 Через несколько дней случилась неприятность. К моему отцу явился один из егерей: он поймал двух цыган, ворующих в лесу фазанов. Дело в том, что была четкая граница между тем лесом, где цыганам было разрешено разбить табор, и тем, где разводили фазанов. Везде были развешаны бросающиеся в глаза объявления, предупреждающие, что нарушители границ частных владений будут преследоваться по закону. Егерь заметил этих мужчин с фазанами в руках. Он погнался за ними, и, хотя не смог их схватить, ему удалось проследить путь нарушителей до цыганского табора.
 В результате мой отец был вынужден отправиться туда и предупредить цыган: если они будут вновь замечены в попытках вторгнуться на запретные для них территории и будут пойманы, их предадут в руки закона со всеми вытекающими из этого последствиями. Остальные цыгане будут вынуждены убраться отсюда и никогда более не получат разрешения останавливаться на наших землях.
 Отец вернулся, что-то бормоча себе под нос о цыганах, и заговорил о них вновь за обеденным столом:
 — Гордая раса! Как жаль, что они не хотят где-нибудь осесть и заняться делом!
 — Я думаю, им нравится эта жизнь под солнцем, луной и звездами! — вставила я.
 — Поэтично, но неуютно! — заметила Клодина.
 — Я полагаю, — Дэвид, всегда пытавшийся вносить в разговор философские нотки, — если бы они не предпочитали именно такую жизнь, они не вели бы ее!
 — Они просто ленивы! — заявил Дикон.
 — Я не уверена в этом, — возразила моя мать. — Так живут многие поколения унгаи, это их образ жизни!
 — Нищенствовать… дерзить… воровать?
 — Мне кажется, — я, — они считают, будто все земные блага принадлежат всем людям!
 — Это вводящая в заблуждение философия, — возразил мой отец, — и ее приверженцами являются лишь те, кто хочет захватить блага, принадлежащие иным! Как только они их получат, они начнут прилагать все старания к тому, чтобы их сохранить. Такова натура человека, и никакая философия не в состоянии изменить это положение дел! Что же касается цыган, то, если они попадутся на чем-нибудь, я немедленно вышвырну их отсюда! Дерзкий народ! Там был один парень… он очень отличался от остальных: посиживал себе на ступеньках одной из кибиток и играл на гитаре как ни в чем не бывало! Я подумал, что ему неплохо было бы немножко поработать!
 — Это, должно быть, цыган Джейк, — сказала я.
 — Кто? — воскликнул отец.
 — Ну, один из них… Я как-то видела его, и на кухне о нем много говорят…
 — Колоритная фигура! — заметил отец. — Он был кем-то вроде их представителя! Надо сказать, за словом в карман не лезет!
 — Я видела его возле праздничного костра, — добавила я. — Он там танцевал.
 — Я уверен, что это он умеет делать хорошо! Неплохо бы ему еще научиться работать! Я буду рад, когда цыгане в конце концов уберутся отсюда: большинство из них — просто воры и бездельники!
 Затем отец начал рассуждать о том, что теперь может произойти на континенте. Наполеон, по его мнению, будет стремиться достичь каких-то успехов в Европе. Ему нужно восстановить веру народа в непобедимого императора, чей флот был почти полностью уничтожен при Трафальгаре.
 Это произошло примерно через неделю после празднеств по случаю победы. Мы сидели за обеденным столом, когда в холл вбежал один из слуг с сообщением о том, что горит лес.
 Мы вскочили из-за стола и, выбежав из дома, увидели дым и ощутили запах гари. Отец велел всем слугам отправляться к месту пожара с водой. Я бросилась в конюшню и, оседлав лошадь, поскакала в сторону леса. Я чувствовала, что пожар случился там, где цыгане разбили свой лагерь.
 Моим глазам открылась ужасная сцена. Горела трава, и огонь двигался в сторону деревьев. Пламя уже лизало их кору, и я в страхе смотрела на это.
 Отец находился в центре событий, громко выкрикивая команды. Обитатели домов, жившие неподалеку, уже бежали с ведрами воды.
 — Мы должны остановить огонь, пока он не добрался до чащи! — воскликнул отец.
 — Слава Богу, почти нет ветра, — сказал Дэвид.
 Я понимала, что трудность с доставкой воды делает нас беспомощными и лес может спасти только чудо.
 И чудо свершилось! Пошел дождь — сначала моросящий, а затем превратившийся в настоящий ливень. Отовсюду раздавались радостные возгласы. Мы стояли, подняв лица к небу, и по ним текли драгоценные струи дождя.
 — Лес спасен, — заключил отец, — но уж никак не благодаря этим чертовым цыганам!
 Заметив меня, он воскликнул:
 — А ты что здесь делаешь?
 — Мне тоже захотелось приехать сюда! — ответила я. Отец промолчал, продолжая глядеть на затухающее пламя, затем крикнул в сторону стоявших поодаль цыган:
 — К завтрашнему дню освободите мою землю! Потом он развернул лошадь и ускакал. Мы с Дэвидом последовали за ним.
 На следующее утро отец встал рано, я тоже. Он готовился выезжать, и я спросила:
 — Что ты собираешься сделать с этими цыганами?
 — Заставить их уехать!
 — Что? Сейчас?
 — Я выезжаю через несколько минут!
 — Ты собираешься наказать их всех за беспечность одного?
 Он повернул голову и строго посмотрел на меня.
 — Что ты понимаешь? Эти люди чуть было не сожгли мой лес! Как ты думаешь, сколько я потерял бы, если бы не дождь? Я не желаю, чтобы цыгане жгли мои леса и крали моих фазанов! Все они воры и бездельники!
 — Но лес не сгорел, и я не думаю, что тебе жалко пары фазанов!
 — Что это значит? Почему ты пытаешься оправдать эту цыганскую шайку?
 — Но им ведь нужно где-то останавливаться? Если никто не будет им разрешать, куда они денутся?
 — Куда угодно, лишь бы ушли с моей земли! — Сказав это, он тут же вышел. Я поспешила в свою комнату, быстро переоделась в платье для верховой езды и побежала на конюшню. Там мне сообщили, что отец выехал несколько минут назад.
 Я догнала отца еще до того, как он въехал в лес. Услышав стук копыт, он обернулся, резко осадил коня и изумленно уставился на меня.
 — Чего ты хочешь?
 — Ты же собираешься встречаться с цыганами? Я поеду с тобой!
 — Поворачивай и отправляйся домой!
 — Я не отпущу тебя одного!
 Я увидела, как дрогнули его губы. По крайней мере, мне удалось развеселить его.
 — А что, по-твоему, они могут сделать со мной? Схватить, как фазана, и приготовить на ужин?
 — Я думаю, они могут быть опасны!
 — В таком случае тебе тем более не следует появляться там. Отправляйся домой!
 Я отрицательно покачала головой.
 — Ты отказываешься выполнить мой приказ?
 — Я поеду вместе с тобой, я боюсь отпускать тебя одного!
 — Знаешь, с каждым днем ты становишься все больше похожа на свою мать! Ох, уж эти дочки! Даже не знаю, почему я позволяю тебе пререкаться со мной?
 Отец явно был доволен и посмеивался про себя. Развернув коня, он начал пробираться сквозь заросли. Я следовала за ним. Он, конечно, не ожидал никаких неприятностей, иначе настоял бы на том, чтобы я вернулась домой. Отец имел дело с цыганами всю жизнь и, думаю, никогда не встречал с их стороны неповиновения, как, впрочем, и от любого другого, с кем ему доводилось сталкиваться.
 Мы въехали в цыганский табор: четыре кибитки, покрашенные в коричневый и красный цвета, телега, нагруженная корзинами и плетеными матами. Горел костер, возле него сидела женщина, помешивая что-то в котле, из которого попахивало бараниной. Несколько лошадей были стреножены, и четверо или пятеро мужчин, сидевшие возле костра, посматривали на нас. Было ясно, что никто здесь не готовится никуда уезжать.
 Я взглянула на отца: его лицо налилось кровью. Похоже, он был очень рассержен и собирался показать, кто здесь истинный хозяин.
 — Я приказал вам убираться с моей земли! Почему вы все еще здесь? — закричал он.
 Группа людей возле костра не шевельнулась, а женщина продолжала помешивать в котле. Они вели себя так, будто здесь никого не было. Это еще более рассердило отца. Он направил своего коня к сидящим мужчинам. Я поехала следом.
 — А ну-ка, поднимайтесь, мерзавцы! — воскликнул он. — Встать, когда я с вами разговариваю! Это моя земля, я не позволю вам здесь гадить и красть мою птицу! Забирайте лошадей, кибитки и убирайтесь! Вы находились здесь с моего разрешения, а теперь я его отменяю!
 Один из мужчин медленно встал и вразвалочку направился к нам. Во всех его движениях ощущалось оскорбительное высокомерие. Несмотря на смуглую кожу, было видно, что он покраснел, а глаза метали молнии. Я увидела, как он положил руку на рукоять ножа, висевшего у пояса.
 — Мы здесь никому не вредим! — заявил он. — Мы поедем, когда будем готовы!
 — Не вредим? — воскликнул отец. — Поджечь лес — это называется не вредить?.. Не вредить… воруя моих фазанов? Вы отправитесь тогда, когда я скажу, то есть сию минуту!
 Человек медленно покачал головой. Он стоял в угрожающей позе, но мой отец был не из тех, кого можно испугать.
 У меня пересохло в горле, я хотела шепнуть отцу, что нам надо немедленно убираться отсюда. Цыгане в таком настроении очень опасны, это — дикий народ, а мы не вооружены! Глупо оставаться здесь: их много, а нас всего двое!
 — Отец…— прошептала я.
 Он сделал пренебрежительный жест рукой:
 — Оставь меня! И убирайся… немедленно!
 — Без тебя я не уеду! — горячо возразила я.
 Еще один мужчина встал и пошел к нам. За ним последовали и другие. «Четверо… пятеро… шестеро…» — считала я. Они шли очень медленно, словно время остановилось, и добираться до нас приходится очень долго…
 — Вы слышите меня? — прокричал отец. — Начинайте собираться, и немедленно!
 — Земля принадлежит народу! — ответил мужчина с ножом. — У нас есть на нее права!
 — Больше прав, чем у вас! — прокричал еще кто-то из них.
 — Дураки! Бездельники! Вы ответите перед законом! Уж я позабочусь об этом!
 Отец схватил мою лошадь за узду и уже собирался развернуть ее, когда в мое седло ударил камень. У меня дух занялся, но отступать было поздно. Я увидела, как вокруг нас смыкается круг, и впервые в жизни заметила на лице отца страх. Конечно, он боялся за меня! Он был в ужасе от того, что не в состоянии защитить меня.
 Неожиданно от одной из кибиток раздался окрик. Все повернули головы в том направлении. На ступеньках стоял цыган Джейк — очень живописный в своей оранжевой рубашке и с золотыми серьгами, блестевшими в ушах.
 — В чем дело? — воскликнул он.
 Только сейчас, судя по всему, он увидел всю сцену — мой отец, рядом с ним я и рассерженная толпа цыган вокруг.
 — Их светлость желает вышвырнуть нас отсюда, Джейк! — воскликнул один из мужчин.
 — Вышвырнуть? Мы же и так собирались скоро уехать.
 Джейк направился в нашу сторону и подошел поближе. Даже в такой момент он смотрел мне в глаза слегка насмешливо и многозначительно.
 — Добрый сэр! — сказал он высоким звенящим голосом. — Я и мои друзья не собираемся вредить вашим землям! То, что произошло вчера ночью, было просто несчастным случаем! У нас не было намерений нанести вам ущерб!
 — Но вы его нанесли, — заметил отец, — и вы отсюда уберетесь… прямо сейчас!
 — Мы уедем в свое время.
 — Не в свое время, а в мое! И это время настало! Вы уберетесь сегодня, и, клянусь Богом, если вы ослушаетесь, я прибегну к помощи закона! Я упрячу вас на Ботэни Бэй [1] , всех вас! Возможно, хоть там, в конце концов, вас заставят впервые в жизни честно трудиться!
 Человек с ножом придвинулся ближе. Когда он поднял руку, в ней сверкнул металл. В тот же момент кто-то бросил еще один камень.
 — О, Господи, Джессика…— пробормотал отец. Я думаю, он был готов убить человека, бросившего камень, если бы ему удалось схватить его. Мне стало дурно от страха. Я всегда считала отца всемогущим, в нашем доме он был воплощением силы: он прожил жизнь, полную приключений; он встречался лицом к лицу с разъяренной толпой во времена террора во Франции и сумел вырвать у нее из-под носа мою мать. Но сейчас он был безоружен перед лицом превосходящего числом противника. Он был уязвим, ибо боялся за меня так, как никогда не боялся бы за себя.
 Эти цыгане были коварны, и, я думаю, некоторые из них почувствовали в нем слабину. Один из них подошел ко мне и положил руку на мое бедро. Отец попытался схватить его, но тут в дело вмешался цыган Джейк. Он произнес высоким, но властным голосом:
 — Прекрати! Оставь девушку в покое!
 Человек, попытавшийся схватить меня, отступил на шаг назад. Воцарилось зловещее молчание.
 — Вы дураки! — выкрикнул цыган Джейк. — Вы действительно хотите иметь дело с законом?
 Я сомневалась в том, что он может справиться с цыганами. Нож был обнажен и направлен в сторону моего отца. Человек, державший его, продолжал стоять там же.
 — Отойди! — велел ему цыган Джейк.
 Но цыган с ножом, видимо, тоже принадлежал к лидерам.
 — Пора проучить их, Джейк!
 — Не сейчас, и не при девушке! Убери нож, Джаспер!
 Цыган смотрел на свой нож и колебался. Сейчас между ними шла борьба, и я почувствовала, что очень многое решается в этот момент. Люди, наблюдавшие за этой сценой, были одинаково готовы пойти и за одним, и за другим.
 Джаспер жаждал мести, хотел излить свой гнев на того, кто владел землями и от чьего слова зависело пребывание на этих землях цыган. Что думал по этому поводу цыган Джейк, я не знала. Он говорил так, словно цыгане должны были проявлять сдержанность только из-за моего присутствия, а что бы произошло, если бы отец явился сюда один?
 Отец вдруг успокоился и обратился к Джейку:
 — Вы производите впечатление разумного человека: покиньте мои земли до наступления ночи!
 Цыган Джейк кивнул, затем тихо сказал:
 — Уезжайте, уезжайте сейчас же!
 — Поехали, Джессика, — сказал отец.
 Мы развернули лошадей и медленно, шагом покинули цыганский табор.
 Когда мы выехали из леса, отец остановил коня, повернулся ко мне, и я увидела, что его лицо, налившееся кровью во время разговора с цыганами, теперь стало бледным, а на лбу выступили капли пота.
 — С нами чуть не случилась беда! — произнес он.
 — Я была в ужасе!
 — У тебя были причины для этого, но в следующий раз, когда я тебе приказываю, будь добра подчиняйся!
 — А как ты думаешь, что произошло, если бы там не было меня?
 — И ты еще спрашиваешь? Я бы хорошенько разобрался с этими мерзавцами!
 — Нас спас только цыган Джейк, и ты должен признать это!
 — Он такой же жулик, как и все остальные! Если они не уберутся отсюда до рассвета, то их ждут крупные неприятности!
 — Этот мужчина с ножом…
 —Он был готов воспользоваться им!
 — А у тебя, отец, не было ничего!
 — Хотелось бы мне иметь с собой ружье!
 — Рада, что у тебя его не было: вместо него была я, и это оказалось гораздо лучше!
 Отец рассмеялся. Мне кажется, он был очень тронут тем, что я настояла на своем и отправилась вместе с ним.
 — Нет сомнений в том, чья ты дочь! Джессика, забудь мои слова, но я горжусь тобой!
 — Я так рада, что добилась своего и поехала с тобой!
 — Ты думаешь, если бы не поехала, мне пришел бы конец, не так ли? Ты обманываешься: мне доводилось бывать и не в таких переделках! Но больше всего меня поражает то, что все это произошло среди бела дня и на моей собственной земле! Да, и вот еще что — ни слова матери!
 Я кивнула. Мы были слишком взволнованы для того, чтобы разговаривать.
 На следующее утро цыгане уехали, и в кухне раздавались стенания по поводу того, что цыган Джейк покинул нас.




 ПРИГОВОР


 После отъезда цыган жизнь стала совсем скучной. Все были огорчены, услышав о крупной победе Наполеона в декабре под Аустерлицем. Оказывается, он вовсе не был разбит: Трафальгар лишил его военно-морских сил, но теперь он стремился доказать свое превосходство на суше.
 Между тем жизнь вошла в обычную колею: уроки, прогулки верхом и пешком, посещения больных, живущих по соседству, с соответствующими дарами. Только когда началась подготовка к Рождеству, жизнь вновь наполнилась событиями. Рождественское полено, которое торжественно вносят в дом, поиски омелы, сбор хмеля, непрерывная суматоха на кухне, выбор подарков для всех знакомых и предположения о том, что они могут подарить нам, — в общем, обычная суета, предшествующая Рождеству.
 Рождество пришло и ушло, настал январь. Минуло уже три месяца с тех пор, как цыгане покинули наш лес, а я не забыла цыгана Джейка и полагала, что никогда его не забуду. Он произвел на меня огромное впечатление: я обнаружила, что думаю о нем даже в самые неподходящие моменты. Я была уверена в том, что он каким-то особым образом сумел привлечь мое внимание к себе и, несомненно, произвести на меня определенное впечатление. Джейк заставил меня почувствовать, что я уже не ребенок и что есть множество вещей, которые я могла узнать бы от него. Я была расстроена тем, что он уехал до того, как я смогла понять, что между нами что-то возникло.
 Дули холодные северные ветры, принося с собой снегопады. В доме топили камины. Я любила, когда в спальне горел огонь. Было приятно лежать в кровати и наблюдать за языками пламени, бьющимися за каминной решеткой, — синие огоньки, приобретавшие такой цвет оттого, что камин топили деревом, долго пробывшим в воде и потом выброшенным на берег во время шторма. В детстве нам доставляло большое удовольствие собирать такое дерево и самим бросать в огонь найденные обломки. Я всегда считала, что картинки, которые рисуют эти голубые язычки, — самые красивые.
 Там, за стенами, бушевал ветер, а в доме было тепло и уютно — возле этих очагов, где мы поджаривали орехи и рассказывали друг другу истории, как в каждую зиму.
 Стояла середина января, был гололед, когда Долли Мэйфер приехала в Эверсли в паническом состоянии. Она попросила вызвать молодую миссис Френшоу: похоже, к Клодине она питала особое доверие. Я как раз входила в холл, когда и Клодина вошла туда, и поэтому сразу узнала о случившемся.
 — Я насчет своей бабушки… Ах, миссис Френшоу, она ушла от нас!
 — Ушла! — на секунду я подумала, что она умерла, поскольку люди говорят «ушла», боясь произнести вслух слово «умерла», пытаясь говорить о необратимом событии так, будто оно становится менее трагичным, если назвать его как-то иначе. Долли продолжала:
 — Она ушла! Я пришла в ее комнату, а ее там нет! Просто куда-то ушла…
 — Ушла! — как эхо, повторила Клодина. — Да как это могло случиться? Она же вообще ходила с трудом! Да и куда она могла уйти? Расскажи мне подробней…
 — Я думаю, она ушла ночью.
 — О нет… Долли, ты уверена?
 — Я обыскала весь дом: ее нет!
 — Этого не может быть! Лучше я схожу посмотрю сама.
 — Я тоже пойду, — сказала я.
 Клодина поднялась в свою комнату, чтобы надеть теплую накидку и взять снегоступы. Долли глядела на меня, как всегда, несколько смущенно:
 — Просто не знаю, куда она могла деться?
 — Где-нибудь недалеко: она же почти не вставала с постели!
 — Не представляю, куда она могла деться?.. — бормотала она.
 Клодина спустилась, и мы отправились в Грассленд. В доме было всего двое слуг: мужчина, управлявшийся с небольшим хозяйством, жил в полумиле отсюда, ему помогала жена.
 Долли провела нас в комнату миссис Трент.
 — В этой кровати никто не спал, — заметила я.
 — Значит, она не ложилась в кровать?
 — Ну, так она где-то здесь, в доме! Долли покачала головой:
 — Ее здесь нет. Мы уже везде посмотрели. Клодина направилась к шкафу и открыла его дверцы.
 — А взяла она теплый плащ? — спросила она. Долли кивнула. Да, теплого плаща не было.
 — Тогда она, и в самом деле, куда-то ушла…
 — Это в такую-то ночь? — спросила Долли. — Она бы просто погибла!
 — Мы обязательно должны найти ее! — воскликнула Клодина. — У нее наверняка случилось что-то вроде приступа! Но куда она могла пойти?
 Долли покачала головой.
 — Я вернусь в Эверсли! — заявила Клодина. — Мы пошлем несколько человек, чтобы поискали ее! Похоже, собирается снег? Но где же все-таки она может быть? Не беспокойся, Долли, мы найдем ее! Ты оставайся здесь, затопи камин в ее спальне. Когда она вернется, ей, наверное, понадобится тепло.
 — Но где же она? — воскликнула Долли.
 — Вот это мы и должны выяснить. Пошли, Джессика!
 Пока мы шли обратно в Эверсли, Клодина говорила:
 — Какое странное происшествие!.. Эта старуха… она ведь с трудом поднималась и спускалась по лестнице! Просто не представляю, что все это может значить? Ах, моя милая, я искренне надеюсь, что с ней все в порядке! Просто не представляю, что будет с Долли, если с миссис Трент действительно что-то случилось!
 — Миссис Трент только и нужна была Долли!
 — Ну, Долли… одна-одинешенька во всем мире!
 — Она не могла уйти далеко.
 — Нет, скоро ее отыщут. Но если она провела в такую погоду всю ночь на улице…
 — Должно быть, она где-то укрылась?
 Как только мы вернулись в Эверсли и рассказали о случившемся, были организованы группы, отправившиеся на поиски. Как и предполагалось, пошел снег и задул сильный ветер, почти буря. Поиски продолжались весь день, и только к вечеру миссис Трент была обнаружена. Нашли ее не те, кто искал, а Полли Криптон. Полли отправилась, несмотря на плохую погоду, к миссис Граймс, ужасно страдавшей от ревматизма, чтобы отнести ей лекарство. Возвращаясь, Полли наткнулась на что-то, лежащее возле ворот сада. К ее ужасу, оказалось, что это женское тело, а присмотревшись, она узнала миссис Трент и поняла, что она мертва! Полли поспешила поднять тревогу, и тело миссис Трент было, наконец, доставлено в Грассленд.
 Мы отправились туда — моя мать, Клодина, Дэвид, Амарилис и я. Пришел и доктор. Он сказал, что усилия, потребовавшиеся для столь дальней прогулки, были слишком велики для плохого здоровья миссис Трент. По его мнению, именно физическое истощение и стало главной причиной ее смерти, но даже если бы не это, она в любом случае замерзла бы до смерти.
 — И почему ей взбрело в голову выйти из дома в такую погоду? — воскликнула Клодина.
 — Должно быть, на нее нашло временное помешательство, — предположила мать.
 — Меня сейчас беспокоит Долли, — продолжила Клодина. — Нам придется позаботиться о ней!
 Бедняжка Долли! Она жила как во сне и проводила много времени в Эндерби, где ей оказывала теплый прием тетушка Софи — пострадав сама от несчастного случая, она всегда была готова проявить сострадание к тем, с кем жизнь поступила подобным образом.
 Настал день похорон. Все хлопоты на себя взяла Клодина. Долли апатично стояла в стороне, принимая помощь окружающих как должное. Мы все присутствовали на церемонии в церкви и сопровождали гроб к могиле. Бедняжка Долли, на которую обрушилось такое горе, выглядела бледной и хрупкой, а когда она волновалась, деформация ее лица становилась более заметной. Пришла даже тетушка Софи, одетая в черное, в шифоновом капюшоне, наполовину скрывающем лицо. Странно она выглядела у могилы — как большая черная птица, вестник смерти. Однако Долли старалась держаться поближе к ней, и присутствие Софи явно доставляло ей большее облегчение, чем Клодины, которая так много помогала ей.
 Клодина настояла на том, чтобы все, кто был на похоронах, пришли в Эверсли, так что все собрались на поминки миссис Трент. Говорили, как она была добра, как воспитывала свою внучку и как хорошо управляла Грасслендом, что было нелегко для женщины, даже обладающей соответствующими способностями. Они вспоминали все хорошее, что можно было сказать о миссис Трент. Когда она была жива, те же люди не раз называли ее старой ведьмой, говоря, что если бы она вела себя по-другому, ее внучка Эви ни за что не покончила бы с собой, узнав о своей беременности, а бедняжка Долли сгубила свою жизнь, ухаживая за ней. Но теперь миссис Трент умерла, а смерть лишает человека недостатков и прибавляет достоинств.
 Но, конечно, с особым жаром обсуждались не достоинства миссис Трент, а возможные причины, по которым она покинула уютный Грассленд и отправилась в пронзительный ночной холод.
 Клодина предложила Долли остаться ни несколько дней в Эверсли, но тетя Софи настаивала на том, что та должна отправиться в Эндерби. Понятно, что Долли предпочла второй вариант. Таким образом, Долли прожила у тетушки Софи неделю после похорон, а затем вернулась в Грассленд. Клодина сказала, что мы все должны присматривать за ней и сделать все возможное, чтобы помочь пережить эту трагедию.
 Однажды вернувшись домой после визита к тетушке Софи, Клодина выглядела опечаленной, и по выражению ее лица я поняла, что там что-то случилось. Клодина прошла прямо в комнаты моей матери, и они заперлись.
 — Что-то случилось! — сказала я Амарилис, и она согласилась со мной.
 — Надо выяснить, что произошло! — добавила я. — Это как-то связано с тетушкой Софи, поскольку твоя мать вернулась оттуда!
 На кухне я не смогла ничего выудить и решила обратиться прямо к матери.
 Мать всегда относилась ко мне по-особенному. Возможно, дело в том, что она была уже немолодой матерью и ко мне относилась как к более взрослой, если сравнивать отношения Клодины и Амарилис. Возможно, дело было и в том, что я сама стремилась, чтобы ко мне относились именно так. «Скороспелка», — говорил кое-кто из прислуги.
 Обнаружив, что мать находится в настроении, которое я называла «мечтательным», я прямо спросила ее — не происходит ли что-нибудь такое, что взрослые считают секретным и не предназначенным для наших ушей?
 Взглянув на меня, она улыбнулась.
 — Значит, ты заметила? Ах, Джессика, ты просто сыщик! Ты все замечаешь!
 — Но это же очевидно! Клодина ходила к тетушке Софи и вернулась оттуда, ну… скрытной, обеспокоенной и… странной!
 — Да, кое-что происходит, но вовсе не с тетушкой Софи. Что ж, в свое время ты все равно узнаешь, так почему бы и не сейчас?
 — Да, конечно, ты можешь все рассказать мне! — охотно подхватила я.
 — Дело в Долли: у нее будет ребенок!
 — Но она же не замужем!
 — Ну, иногда случается так, что женщины заводят детей, и не будучи замужем…
 — Ты имеешь в виду…
 — Вот это нас и беспокоит! Сама-то Долли довольна, почти счастлива! Это, разумеется, неплохо, но все не так просто. Твоя тетя Софи поможет ей всем, чем сможет, но нам всем нужно быть внимательней к Долли. Очень уж тяжело у нее сложилась жизнь! Она обожала свою сестру, и, как ни странно, в свое время та тоже забеременела, и именно из-за этого утопилась! Так что все это очень печально. Но теперь ты понимаешь, почему мы так беспокоимся за Долли?
 — Уж не думаешь ли ты, что и Долли покончит с собой? •
 — Напротив, ее, судя по всему, радуют перспективы…
 — Душа моя возносит хвалу Господу… и все такое прочее, — машинально произнесла я.
 Мать внимательно взглянула на меня:
 — Возможно, мне не следовало рассказывать тебе это? Временами, Джессика, я забываю, что ты еще слишком молода!
 — Я во всем разбираюсь. Такие вещи узнаются сами собой, например, я знала о том, что у Джейн Эбби будет ребенок задолго до его рождения!
 — Твой отец считает, что ты умна не по годам.
 — В самом деле?
 — Но большинство родителей всегда считает, что их отпрыски являются каким-то исключением!
 — Но мой отец не похож на большинство родителей! Он сказал бы так, если бы это соответствовало действительности!
 Она рассмеялась и взъерошила мои волосы.
 — Только не болтай слишком много про Долли, хорошо? Пока еще рано. Конечно, со временем все станет известно, пойдут слухи, но не стоит опережать события.
 — Ну конечно же! Я расскажу только Амарилис, а она не скажет никому, если, разумеется, ее об этом предупредить.
 Я вышла, а потом много думала о Долли. Как ни странно, она сама решила поговорить со мной! Однажды я отправилась в гости к тетушке Софи. Жанна сказала мне, что она спит. Я пошла в сад, чтобы прогуляться, и именно там встретилась с Долли.
 Она сильно изменилась: еще не располнела, но лицо ее совершенно преобразилось. Опустившееся веко было гораздо меньше заметно, щеки приобрели нормальный оттенок, а вот глаз, который был здоров, сиял радостью и… вызовом! Она была разговорчива, как никогда.
 Я, разумеется, не касалась щекотливого предмета. Долли сама заговорила об этом:
 — Полагаю, вы знаете, что со мной произошло? Я призналась, что знаю.
 — Я рада, — сказала она и опять как-то странно посмотрела на меня. — Некоторым образом в этом виноваты вы!
 — Я? А что я сделала?
 — Когда вы были совсем маленьким ребенком, я похитила вас! Вам это известно?
 — Да.
 — Я перепутала вас с той, другой… Я собиралась убить ее!
 — Убить Амарилис! Да за что?
 — Потому что она была жива… и… ох, это уже старая история… Но моя сестра потеряла своего любимого и покончила с собой! Все это было связано с теми, кто живет в Эверсли. Они виноваты в том, что все так получилось! Сестра собиралась убежать со своим любимым, а я думала, что отправлюсь с ней и буду помогать ухаживать за малышом…
 — Вы имеете в виду… что хотели отомстить за это, убив Амарилис?
 — Что-то вроде этого…
 — Но Амарилис… уж она-то — самое безобидное существо, которое может быть! Она никому никогда не сделала вреда!
 — Это все оттого, что она была младенцем, а я потеряла надежду… Но вместо нее я схватила вас, не того, кого надо! Я прятала вас в своей комнате и боялась, что вы будете плакать. Вы были самым чудесным младенцем, какого я видела в жизни! Я пыталась заставить себя поверить в то, что вы ребенок Эви… Когда я разговаривала с вами, вы мне улыбались… Я была просто влюблена в вас! Вот тогда-то я и захотела завести своего ребенка. Все с вас и началось…
 — Принимаю обвинение, — ответила я. — Во всем виновато мое младенческое очарование!
 — Ну, а теперь и у меня будет ребенок!
 — Вы, похоже, счастливы?
 — Я всегда хотела иметь дитя… Я думала, что буду ухаживать за ребенком Эви… Мне наплевать, что скажут люди, на все наплевать, лишь бы был ребенок! Ну, вот вы и узнали, что хотели, верно?
 Некоторое время я не знала, что сказать Долли. Я смотрела на нее и вспоминала, как она танцевала вокруг праздничного костра в ночь после Трафальгара.
 — А отец малыша? — тихо спросила я.
 Долли улыбнулась. «Своим воспоминаниям», — подумала я.
 — Это был… цыган Джейк? Она не стала отрицать.
 — Он частенько пел мне свои песни… Никто никогда не ухаживал за мной! Джейк говорил, что жизнь дана нам для радости, что она должна быть полна смеха и удовольствия! «Живи сегодняшним днем, — говорил он, — завтрашний пусть сам позаботится о себе!» Цыгане живут свободной жизнью, это для них самое главное! Ну вот… я была счастлива… в общем-то, впервые за всю свою жизнь! А теперь… ну, теперь у меня будет малыш… Мой и Джейка!
 Я почувствовала себя оскорбленной: меня предали! Я так ясно представляла себе Джейка, стоящего в свете гигантского костра, я просто ощущала, что он зовет меня, меня, а не Долли! Он действительно хотел, чтобы я вышла к нему и танцевала с ним, и я хотела того же самого. Только сейчас я поняла, насколько сильно я этого хотела!
 — Долли, — спросила я, — а он не звал вас уехать с цыганами?.. С ним?
 Она покачала головой.
 — Это была такая ночь!.. Все вокруг танцевали и пели, и все было каким-то нереальным… Я никогда не знала таких людей, как он!
 — Вы будете любить своего ребенка, Долли? Она восторженно улыбнулась:
 — Больше всего на свете я хотела маленького ребеночка… Моего собственного маленького ребеночка!
 Я подумала о том, какой странной стала Долли! Она изменилась, неожиданно повзрослев. Хотя по годам она давно была взрослой, в ней всегда было что-то детское, возможно, из-за беззащитности. А я вдруг ощутила гнев к цыгану Джейку: он, что называется, воспользовался ее невинностью! Он звал меня глазами, самим присутствием, но я была слишком молода, меня охраняла моя семья, и потому он решил обратить свое внимание на Долли? Это было нехорошо, это было грешно, но благодаря этому Долли получила то, чего она больше всего хотела!
 Она сказала:
 — По ночам мне в кошмарах приходит бабушка. Знаете, как бывает, когда чувствуешь свою вину… Можно сказать, что я убила ее!
 — Вы?!
 — Я не знала, куда она пошла… тогда не знала! Но теперь я знаю и знаю, почему она пошла. У нас накануне ее смерти произошла ужасная сцена. Мне нужно кому-то рассказать об этом. Я расскажу вам, поскольку частично вина лежит и на вас. Таким уж вы были ребенком, и ваша семья виновата в том, что Эви сделала то, что сделала! Но из-за Френшоу из Эверсли возлюбленного Эви так и не нашли, а иначе он уехал бы во Францию с Эви и со мной и она бы родила своего маленького славного ребеночка. Так что, в общем, в этом есть вина Френшоу…
 — Что же случилось в ту ночь, когда ваша бабушка вышла из дома в ужасный холод?
 — Она поняла, что со мной творится что-то неладное и начала расспрашивать. Когда я призналась, что беременна, она чуть не обезумела от ярости! И все говорила: «Вы обе такие! С вами обеими такое случилось! В вас просто порча какая-то…» Бабушка невольно возвратилась в мыслях к тем временам, когда погибла Эви. Похоже, она корила себя. Ведь отнесись она к Эви по-другому, та доверилась бы ей, и можно было избежать неприятностей… Бабушка проклинала себя за это, а потому и была такой… Она кричала мне: «Кто отец ребенка?» А когда я сказала ей, та была просто вне себя от негодования: «Цыган! Господи, сохрани нас, я этого не перенесу! Ты… и цыган?..» Я сказала ей, что Джейк — чудесный человек, и что я не желала бы своему ребенку другого отца. Однако, чем больше я говорила, тем больше она неистовствовала. Бабушка продолжала говорить, что мы ее обе подвели. Она строила в отношении нас такие планы, ожидала от нас совсем иного, а я пошла той же дорожкой, что и Эви! Она все говорила и говорила про Эви! Я решила, что она просто сошла с ума. Она велела мне оставить ее в покое, и я послушалась. «Уходи, — сказала она, — мне нужно кое-что сделать. Уходи и оставь меня в покое, чтобы я могла это сделать». Она была такая расстроенная, что я вышла, оставив ее одну, и только утром заметила, что ее нет! Теперь я знаю, куда она собиралась: она хотела пойти к Полли Криптон! Полли знает, что нужно делать, чтобы избавиться от ребенка. Ей уже случалось помогать девушкам, у которых были такие неприятности. Вот к ней и собиралась, глядя на ночь, моя бабушка! Видимо, она хотела уговорить Полли Криптон помочь мне избавиться от ребенка!
 — Ах, Долли, какая ужасная история! Бедняжка миссис Трент, она заботилась о вас!
 — Заботилась, да не так, как надо: так было с Эви, так было и со мной! Эви боялась даже рассказать ей! Я никогда не забуду тот день, когда она узнала о смерти своего любимого и поняла, что никуда мы с ним уже не уедем. Она все говорила: «Что же мне теперь делать?» Я посоветовала ей рассказать обо всем бабушке, и тогда мы вместе сможем что-нибудь придумать. Но она никак не могла заставить себя признаться! Вместо этого Эви утопилась в реке! Бабушка проклинала себя за это, а когда узнала, что я забеременела, ей сразу все это вспомнилось. Она решила помочь мне! Вот почему она и отправилась к Полли Криптон на ночь глядя!
 — Мне очень жаль, Долли, что так получилось. Мы сделаем все… все возможное!
 — Да, мадам Софи собирается помочь мне так же, как и обе госпожи Френшоу. Со мной все будет в порядке!
 Меня позвала Жанна, сообщив, что тетя Софи готова принять меня. Я нежно коснулась руки Долли, а пока шла к дому, представляла себе цыгана Джейка в отсветах костра, размышляя о том, что случилось… если бы с ним танцевала я, а не Долли.
 К весне люди перестали «чесать языки» по поводу Долли. Никто ее особенно не осуждал. Полагаю, люди смакуют чужие несчастья лишь в тех случаях, когда кому-то завидуют, но никто никогда не завидовал Долли. «Бедная Долли!» — говорили все, даже самые бедные. Так что если у нее и была запретная любовь, имевшая такие последствия, — никто не собирался осуждать ее за это.
 Долли проводила большую часть времени в Эндерби. Тетушка Софи очень оживилась, узнав о предстоящем рождении ребенка. Жанна Фужер занималась приготовлением разных специальных блюд, и они просто нянчились с Долли. Тетушка Софи сказала, что, когда придет срок, ей нужно совсем переехать в Эндерби. Туда пригласят повивальную бабку, а потом Жанна присмотрит за роженицей. Мать отметила, что редко видела Софи такой счастливой.
 Близилось лето. Продолжалась война с Францией. Казалось, что мы воюем вечно, и эта война никогда не кончится. Уже заканчивался июнь. Долли должна была рожать в июле. Тетя Софи настояла на том, чтобы она покинула Грассленд и постоянно жила в Эндерби, чем Долли с удовольствием воспользовалась. Все ее мысли были заняты предстоящим рождением ребенка, и было приятно видеть ее счастливой. Насколько я могла помнить, Долли без конца оплакивала свою сестру и жила в доме своей бабушки чуть ли не на положении узницы. Теперь она была свободна, и то, чего она более всего хотела — иметь ребенка, — вскоре должно было свершиться.
 — Довольно странное положение, — говорила ( моя мать, — бедная девушка с незаконным ребенком от проезжего цыгана, а впервые в жизни по-настоящему счастлива!
 — Да, — добавила Клодина. — Даже в те дни, когда была жива Эви, Долли всегда находилась в тени сестры! Теперь же она — полноценная личность… а скоро будет матерью!
 — Я искренне надеюсь, что у нее все будет в порядке, — от всего сердца сказала мать.
 Жанна получила одну из колыбелей, находившихся в детской Эверсли, и украсила ее оборочками из жемчужного шелка: колыбелька получилась просто прелестной. Теперь в Эндерби тоже появилась комната, которую называли детской, а тетушка Софи не могла говорить ни о чем ином, как о ребенке. Жанна шила детское приданое — нужно сказать, просто великолепное, — а тетушка Софи украшала его вышивками.
 В Грассленде никогда не было большого количества слуг, а теперь они почти все находились в Эндерби. Лишь несколько раз в неделю кто-нибудь отправлялся в Грассленд, чтобы удостовериться, что там все в порядке.
 Проходя мимо дома, я подумала, что он кажется совсем мертвым. Вскоре у него сложится та же репутация, что и у Эндерби. Дэвид говорил, что у заброшенных домов своя судьба. Им позволяют зарастать кустами, от этого они становятся мрачными и даже считаются нечистым местом. Дело не в самих домах, а в их репутации, а уж люди обычно умеют заботиться о том, чтобы такая репутация поддерживалась. В таких домах случаются странные истории лишь потому, что люди считают, что они и должны в них происходить.
 В июле установилась жаркая и сухая погода. Как-то во второй половине дня я отправилась к тетушке Софи, чтобы угостить ее специально испеченным тортом и расспросить о состоянии здоровья Долли. Собираясь обратно, я заметила, что на небе собрались темные тучи.
 Одна из служанок обратилась ко мне:
 — Вам бы лучше переждать, мисс Джессика! В любой момент может хлынуть как из ведра. Да и гроза, похоже, будет.
 — Я доберусь до Эверсли раньше, чем она начнется, — ответила я.
 И я отправилась в обратный путь. Воздух был совершенно недвижен. Я ощутила некоторое волнение. Затишье перед бурей! Ни единого дуновения ветерка, которое могло бы шелохнуть листья на деревьях, тишина, несколько зловещая, какая-то многозначительная: можно ожидать, что произойдет нечто необычное.
 Я спешила. Проходя мимо Грассленда, я взглянула на дом, теперь опустевший. Я остановилась ненадолго, глядя на окна. Некоторые дома, похоже, живут своей собственной жизнью. Это, несомненно, относилось к Эндерби, а теперь и к Грассленду. У Эндерби была дурная репутация еще до того, как туда въехала тетушка Софи, а то, что там поселилась женщина, чье лицо было наполовину скрыто от посторонних глаз, потому что с нею случилось несчастье, вряд ли могло улучшить репутацию дома. А Грассленд?.. Люди поговаривали, что старая миссис Трент была ведьмой, а ее внучка покончила с собой; ну, а теперь другая внучка собиралась родить незаконного ребенка. Вот такие истории и придают домам соответствующую репутацию… влияя на жизнь тех, кто поселился в них.
 Где-то вдали послышались раскаты грома, в небе сверкнула молния, похожая на деревце. Несколько капель дождя упало на лицо. Черные тучи над головой сгустились. В любой момент мог начаться ливень.
 Я была слишком легко одета. Нужно было где-то спрятаться. Дождь будет проливным, но, видимо, скоро и закончится. Я осмотрелась «Никогда не прячься в грозу под деревьями», — вспомнила я слова матери.
 Я повернулась к воротам. Можно было прекрасно спрятаться на крыльце Грассленда! Я побежала к дому. Теперь уже лило по-настоящему. Бросив взгляд на дом, я остановилась как вкопанная, потому что в одном из окон верхнего этажа я увидела, или мне показалось, чье-то лицо! Кто мог там быть? Долли в Эндерби, вместе со слугами, а их было трое, я всех видела совсем недавно!
 Смуглое лицо… я плохо рассмотрела его. Как только я глянула на окно, лицо сразу же исчезло. Возможно, это был странный отсвет в стекле? Или мне почудилось? Но я была уверена в том, что видела, как шевельнулась занавеска!
 Я взбежала на крыльцо и остановилась, успев полностью промокнуть. «Кто же может быть в этом доме?» — удивлялась я, Я дернула заржавелую цепочку, и в доме послышался звон колокольчика.
 — Есть здесь кто-нибудь? — прокричала я в замочную скважину.
 Вместо ответа раздался еще один раскат грома. Я постучала кулаком в дверь. Ничего не произошло. Это была тяжелая дубовая дверь, и я прислонилась к ней, чувствуя, что происходит нечто очень странное. Я не боялась грозы, тем более если кто-то был рядом со мной, но видеть эти молнии, которые рассекали небо, ожидая после этого страшных ударов грома, и наблюдать за тем, как струи дождя с силой бьют оземь, в то время как за спиной находится дом, по моему предположению, не пустой… Я чувствовала страх, от которого мурашки бежали по коже!
 Некоторое время я стояла, наблюдая за тем, как усиливается гроза. Я уже собиралась бежать, как вдруг почувствовала, что по ту сторону двери кто-то стоит.
 — Кто там? — воскликнула я.
 Ответа не было. Действительно ли я слышала чье-то тяжелое дыхание? Шум грозы был так силен, а дверь была такой толстой… Так что же это я ощущала? Чье-то присутствие?
 Я могла бы побежать, несмотря на грозу. Все, конечно, стали бы ругать меня. Мисс Ренни сказала бы: «Как глупо было бежать в грозу! Тебе следовало остаться в Эндерби, пока она не закончится…»
 Я вздрогнула. Мое тонкое промокшее платье прилипло к телу. Но вздрогнула я вовсе не от холода, а от мысли о том, что в этом доме находится кто-то, знающий о моем присутствии. А здесь очень уединенное место.
 Я повернулась к двери и нажала на нее. К моему изумлению, она открылась! Как это могло произойти? Дверь же была заперта! Я прислонялась к ней, я била в нее кулаками, а теперь… она оказалась открытой?
 Я вошла в холл. Там было довольно темно. Я взглянула наверх, на сводчатый потолок, очень похожий на потолок в Эверсли, хотя все здесь было, конечно, меньше.
 — Есть здесь кто-нибудь? — спросила я.
 Ответа не последовало, но было такое чувство, что за мной кто-то наблюдает.
 Я осторожно пошла вперед, пересекая холл в направлении лестницы. Услышав шорох, я резко обернулась.. В холле никого не было. С резким стуком захлопнулась дверь. Я побежала к ней. В доме кто-то был, и мне следовало как можно быстрее выбраться отсюда! Нужно бежать домой со всех ног, не обращая внимания на грозу!
 На лестничной площадке появилась фигура. Я уставилась на нее.
 — Вы одна? — послышался голос.
 — Это… это…— сказала я.
 — Все правильно, — сказал он, — вы меня помните?
 — Цыган Джейк, — выдавила я.
 — И леди Джессика!
 — Что вы здесь делаете?
 — Я расскажу вам, но сначала… Вы одна? С вами нет никого? Никто не шел за вами?
 Я покачала головой. Я больше не боялась. Меня охватило чувство облегчения! Узнав, что это цыган Джейк, я почувствовала не страх, а огромное волнение.
 Он спустился по лестнице своей небрежной походкой.
 — Значит, это вы стояли за дверью? Это вы выглядывали в окно?.. Вы отперли дверь, чтобы я могла войти? Что вы здесь делаете?
 — Скрываюсь.
 — Скрываетесь? От кого?
 — От закона.
 — Что вы совершили?
 — Убийство.
 Я в ужасе уставилась на него.
 — Вы все поймете, когда я вам расскажу. Я знаю, вы меня не выдадите!
 — А зачем вы пришли сюда?
 — Я надеялся, что Долли захочет помочь мне. В доме никого не оказалось, так что я пробрался через открытое окно на первом этаже. Я решил скрыться здесь до ее возвращения.
 — Она сейчас в Эндерби.
 — А где же слуги?
 — Они там же. Лишь время от времени заходят сюда, чтобы убедиться, что все в порядке.
 — Что все это значит?
 — Тетушка Софи решила присмотреть за Долли, пока она не родит ребенка.
 — Ребенка?
 — Вашего ребенка! — сказала я, внимательно следя за выражением его лица.
 Он недоверчиво уставился на меня.
 — Что вы хотите сказать? — спросил он.
 — У Долли будет от вас ребенок! Она очень этого хочет, так же, как тетушка Софи и Жанна. Да и моя мать говорит, что все не так уж плохо складывается.
 Некоторое время он молчал, перебирая пальцами свою густую темную шевелюру, затем пробормотал:
 — Долли!
 — Вы говорили, что кого-то убили? — напомнила я.
 — Я хочу, чтобы вы все поняли, но для начала… Долли… С ней все в порядке?
 — Она живет у тетушки Софи.
 — И она вам все рассказала?
 — О том, что это ваш ребенок? Да!
 — О, Господи! — тихо произнес он. — Какая неприятность!
 — Она хочет этого и счастлива! У нее все будет хорошо: найдется, кому позаботиться о ней и малыше. А моя мать утверждает, что Долли никогда в жизни не была так счастлива. Расскажите же мне, что произошло с вами?
 От сильного удара грома дом, казалось, задрожал.
 — В такую грозу никто сюда не придет, — сказал он. — Давайте присядем и поговорим.
 Я уселась возле него на ступеньку лестницы.
 — Вы должны решить — либо вы прямо пойдете к своему отцу и расскажете ему о том, что я здесь прячусь, либо вы ничего не скажете и поможете мне.
 — Сначала я хочу все выслушать. Я не думаю, что мне захочется рассказать об этом отцу. Мне кажется, я захочу вам помочь.
 Он неожиданно рассмеялся и вновь стал похож на того веселого человека, каким был до того, как исчез отсюда. Мне было приятно сидеть рядом с ним.
 — Сначала о Долли! Это случилось, знаете ли, неожиданно… Временами такое случается, вам это не понять…
 — Мне кажется, я все-таки понимаю!
 Он осторожно дотронулся до моего подбородка и взглянул прямо в глаза.
 — Я был уверен в том, что вы очень умны! С того самого момента, как мы впервые встретились, мне хотелось, чтобы вы были немножко старше, немножко!
 — Почему?
 — Тогда я мог бы поговорить с вами, а вы могли бы понять меня.
 — Я и сейчас могу понять.
 Он улыбнулся и чмокнул меня в щеку.
 — Я должен рассказать обо всем случившемся. Мы остановились в лесу возле Ноттингема. У местного сквайра гостил племянник, и я убил его.
 — Почему?
 — Потому что я застал его, когда он схватил одну из наших девушек. Он бы изнасиловал ее! Он считал, что цыганские девушки — легкая добыча! Ли всего четырнадцать лет! Я знаю ее отца: он обожает свою дочь, и он добрый человек. Вы можете не поверить, но у цыган очень строгие моральные правила, а Ли — очень красивая девочка. Племянник сквайра, несомненно, приметил ее и специально выслеживал, ожидая момента, когда она останется одна. Он не знал, что я нахожусь рядом, но я услышал крик Ли и поспешил на помощь. Он уже разорвал ее блузу и бросил на землю. Я подбежал, схватил его, и мы покатились по траве. Я обезумел от ярости — к нему, и ко всем тем, кто называет себя благородными, считая, что это дает им право делать все, что угодно, с любыми девушками, если, конечно, они не принадлежат к их кругу! Когда я разделался с ним, его уже ничто не могло спасти… Я отвел Ли в табор. Ее отец хотел, чтобы мы немедленно снялись с места. Все считали, что это лучший выход из положения, но было слишком поздно. Нами уже занялось правосудие, и я был арестован по обвинению в убийстве…
 — Но ведь это не было обычным убийством! Вы это сделали, защищая Ли! Суд должен был принять это во внимание!
 — Вы считаете, что они бы приняли это во внимание? Этот сквайр обладает огромным влиянием на всю округу, а убитый был его племянником!
 — Но изнасилование — это незаконное деяние!
 — Разве это относится к цыганкам?
 — Это относится ко всем! — подтвердила я. — племянник совершил преступление! Ли дала бы свои показания!
 — Ее никто не стал бы слушать! Нет, я чувствовал, что для меня уже готовится петля, — улыбнувшись, он потер шею, словно ощущая прикосновение к ней веревки. — мне еще очень хочется пожить!
 — И что же случилось?
 — Перед тем как меня увели, Пенфолд, отец Ли, поклялся в том, что цыгане никогда не допустят того, чтобы меня повесили. Они узнали, в какой тюрьме меня содержат, и приготовили коня, который ждал меня поблизости на случай, если я сумею бежать. Они были уверены, что, если я предстану перед судом, со мной все будет кончено. Мне представился шанс: пьяный охранник, небольшая взятка. В общем, я выбрался, меня поджидал конь, и я убежал. Я хочу выбраться из этой страны! Здесь я никогда не буду в безопасности! Я пробирался к побережью мимо вас специально, поскольку решил, что Долли сможет мне помочь, но обнаружил, что дом пуст…
 Помолчав, я сказала:
 — До утра вы здесь будете в безопасности, а завтра придут слуги. А как вы собираетесь выбраться из Англии? В лодочном сарае есть лодка, я видела ее совсем недавно, но вряд ли вы сможете пересечь на ней пролив. А иначе как вы сможете добраться до Франции?
 — Придется попытаться!
 — Французы, должно быть, наблюдают за побережьем. Вы же знаете, мы с ними воюем!
 — Придется рискнуть!
 — Если бы вы могли попасть в Бельгию… Но туда гораздо дольше добираться!
 — Для начала мне нужна лодка!
 — Лодка там, но вам придется грести в одиночку…
 — Ничего не поделаешь: я предпочту все, что угодно, судилищу этих людей, которые признали меня виновным еще до того, как начнется суд. — Он взял меня за руки и пристально посмотрел в глаза. — Вы меня не выдадите, маленькая Джессика?
 — Никогда! — с жаром воскликнула я. — Я бы в любом случае помогла вам!
 Джейк нежно поцеловал меня.
 — Вы чудесная девочка! — сказал он. — Я никогда не знал таких, как вы!
 Он меня просто околдовал: я забыла про Долли и про то, что он соблазнил ее, я забыла о том, что он убил человека. Солдаты в бою гоже убивают людей: они называют их врагами, хотя между ними нет личной неприязни. Этот человек убил другого человека, который хотел обесчестить юную девушку: он защищал невинного от зла. Он имел право использовать любые средства, которые были необходимы для спасения этой девочки. Я была на его стороне, и у меня было такое чувство, что в любом случае я была бы на его стороне.
 — Вам надо покинуть этот дом до утра, — напомнила я.
 Джейк кивнул:
 — Когда стемнеет, я спущусь к побережью и найду этот лодочный сарай. Возможно, я пойду на лодке вдоль побережья и встречу какой-нибудь корабль.
 — Вам бы лучше отправиться в Рэмсгейт или Харвич. Оттуда вы могли бы попасть в Голландию. У вас есть деньги?
 — Вместе с лошадью Пенфолд доставил мне и деньги.
 — Вам бы лучше с самого начала отправиться на восточное побережье!
 — Я не выбирал дорогу, за мной охотились.
 — Если вы попадете за границу, то вы никогда не вернетесь сюда?
 — С годами все забывается… Скажите, а когда Долли собирается рожать?
 — Теперь уже скоро.
 — Как она?..
 — Счастлива! Она очень ждет этого ребенка, и, я думаю, что если бы вы вернулись, она была бы на верху блаженства!
 — Милым окончанием ночных плясок вокруг костра было бы такое возвращение!
 — Это для вас ничего не значило? — Он помолчал, а затем сказал:
 — Пожалуйста, не думайте обо мне слишком дурно! Вы же были там, не так ли? Вы помните?
 — Да, я все помню.
 — Вы сидели в карете вместе со своими родителями. Я все время думал о вас…
 Некоторое время мы оба молчали. Я представила себе, как его привозят на площадь, заполненную толпой зевак. Я никогда не видела публичной казни, но одна из служанок приехала из Лондона и рассказала, как это делают в Тайберне. Она очень живо и ярко это описала!
 Цыган Джейк не заслуживал такой судьбы. Я резко повернулась к нему:
 — Вы должны уходить отсюда, как только стемнеет! Я принесу вам какой-нибудь еды. Отправляйтесь на восточное побережье…
 — В здешних кладовых есть еда. Я уверен, Долли меня за это не осудит. А где же старая леди? Она тоже уехала с Долли?
 — Она умерла! Она была в ужасе от того, что Долли собирается родить ребенка, вышла ночью, в снегопад, и заблудилась. Так она и погибла!
 Джейк схватился за голову:
 — Значит, на мне лежит еще один грех, за который придется ответить?
 — У всех есть грехи, за которые придется ответить!
 — Как вы умны, и как мне повезло, что я сумел завоевать вашу дружбу! Странная история: знатная леди, подружившаяся с цыганом, которого преследует закон!
 — Есть и более странные истории. Об одной из них рассказывалось в песне про леди, которая покинула дом, чтобы жить вместе с цыганами! Помните?
 — Ну, вы еще не зашли столь далеко!
 Холл неожиданно осветила молния, вслед за которой сразу же ударил гром.
 — Я уж подумал, что она была предназначена для нас, — сказал он.
 — Как только гроза закончится, мне нужно возвращаться. Обо мне будут беспокоиться.
 — Они же не ждут, что вы пойдете домой во время грозы?
 — Нет.
 — Значит, у нас есть немножко времени?
 — Расскажите мне что-нибудь про цыган, — попросила я. — Мне кажется, что для такого человека, как вы, это не совсем подходящий образ жизни?
 — Я открою вам секрет: я не цыган — по рождению, ни по воспитанию! Я присоединился к ним два года назад, потому что мне хотелось жить свободной жизнью. Мне никогда не нравились условности. Я хотел жить свободно, хотя у меня была возможность жить легкой жизнью, спать на перине из гусиного пуха и иметь обеды, как у лорда! Ну вот, не такая уж из ряда вон выходящая история! Вся разница в том, что не знатная, леди покинула свой дом и ушла к цыганам, а мужчина!
 — Зачем вы это сделали?
 — Я поссорился с братом: он на пятнадцать лет старше меня. Когда наши родители умерли, он стал в некотором смысле моим воспитателем, а я был бунтовщиком! Я убегал из школы, водился со слугами, вникал в их заботы, а после серьезной семейной ссоры понял, что мне не хочется так больше жить только потому, что мои предки сотни лет жили именно так. Я хотел быть свободным, сам себе хозяином. Я не желал подчиняться всевозможным абсурдным правилам хорошего тона и прочим обычаям и поэтому присоединился к цыганам. Они приняли меня, среди них я нашел самых верных друзей. Я полностью покончил со старой жизнью! Полагаю, с той стороны тоже не было особых сожалений: мой брат был рад избавиться от человека, не доставлявшего ему ничего, кроме неприятностей. Дело в том, что я не люблю сидеть взаперти — ни за железной решеткой, ни за решеткой предрассудков!
 — Я понимаю вас!
 — Ну что ж, возможно, бесполезная жизнь завершится бесславным концом!
 — Не говорите так! — воскликнула я. — В любом случае она не была бесполезной. Вспомните, что вы, по крайней мере, сумели спасти Ли! К тому же я не думаю, что ваша жизнь кончается, вы вполне можете выбраться из страны. Доберитесь до Харвича: я уверена, что вы сможете оттуда пробраться в Голландию. У вас есть конь?
 — Я взял на себя смелость поставить его в конюшню. Там я накормил и напоил его. Он отдыхает, готовится к дальнему путешествию, Бог знает куда!
 — Вы должны попасть в Харвич! Поезжайте туда проселками. Вас не подумают искать вдоль восточного побережья, и у вас появится шанс!
 — Я отправлюсь с наступлением темноты! Могу ли я верить в то, что вы никому не сообщите обо мне?
 — Конечно!
 — Может быть, отлежаться в укрытии, пока немножко не поутихнет эта шумиха?
 — Отправляйтесь этой же ночью! — посоветовала я и добавила:
 — Я буду думать о вас!
 — Это будет утешать меня и придаст решимости стремиться к цели, а когда вы станете постарше, у меня будет много историй, которые я расскажу вам!
 — Расскажите сейчас: я ненавижу ожидание.
 — Я тоже, но придется подождать!
 Некоторое время мы сидели молча. Я заметила, что уже давно не гремит гром да и дождь шумит не так сильно.
 — Я должна идти, — нерешительно произнесла я. — Никто не должен знать, что я была здесь. До свидания, удачи вам! Здесь вы будете в безопасности весь день.
 — Буду осторожен… и отправлюсь, как только стемнеет. Спасибо, моя маленькая милая девочка! Я буду постоянно думать о тебе, моя прекрасная юная благодетельница!
 Джейк осторожно взял мое лицо в ладони и нежно поцеловал в лоб. Я была очень взволнована. Мне хотелось так много для него сделать, но единственное, что от меня требовалось, — это молчать.
 Я прошла через холл. Остановившись у двери, я оглянулась и улыбнулась ему. И вдруг испугалась, представив себе, что вижу цыгана Джейка в последний раз.
 Когда я добралась до дома, там уже беспокоились. Где я была? Мать уже послала карету в Эндерби, чтобы меня привезли назад.
 — Дорогая мамочка, я ведь не сахарная!
 — Но там сказали, что ты уже ушла!
 — Я спряталась от дождя!
 Она пощупала рукав моего платья.
 — Ты насквозь мокрая! — забеспокоилась она. — Где там мисс Ренни? Ах, мисс Ренни, проследите за тем, чтобы Джессика немедленно пропарила ноги в горячей воде с горчицей!
 — Конечно, миссис Френшоу. — Я запротестовала:
 — Но это же глупо: я всего лишь промокла.
 А про себя я подумала: значит, они послали за мной карету? Предположим, кто-то видел, как я захожу в Грассленд. Предположим, кто-то зашел туда и увидел Джейка. От этой мысли мне стало дурно. Я должна защитить его.
 Я сидела, переодетая в сухое платье, задрав его выше колен и погрузив ноги в горячую воду с горчицей. Время от времени мисс Ренни подливала горячей воды в ведро, когда она, по ее мнению, остывала.
 — Вам следовало оставаться в Эндерби! Вас привезли бы домой в карете.
 — Столько шума из ничего…
 Как у него там дела? В течение дня никто не должен зайти в дом, а к ночи его там уже не будет. Я никак не могла избавиться от ужасной мысли о том, что Джейка могут повесить. Этого не должно произойти!
 В спальню вошла мать проверить, выполняются ли ее указания. Она сама досуха вытерла мне ноги, и, пока она делала это, внизу раздались чьи-то голоса. Она выглянула из окна.
 — Там какой-то незнакомец. Ага, вот и твой отец. Они очень дружелюбно беседуют. Наверняка сегодня за обедом у нас будет гость. Спущусь-ка я и все выясню. Теперь давай быстренько надевай чулки. Ты от горчицы разогрелась, и я не хочу, чтобы ты еще подхватила простуду.
 — Ну что ты, мама, — стала возражать я, — сколько шуму из-за того, что я немножко промокла!
 — Я не хочу, чтобы ты слегла с простудой! У меня и без этого полно дел.
 Конечно, приятно, когда за тобой так ухаживают, подчеркивая твою бесценность. Я вновь вернулась мыслями к цыгану Джейку.
 Я спустилась вниз, чтобы узнать, кто приехал. Там уже собралась вся семья — отец, мать, Клодина, Дэвид и Амарилис. Все возбужденно о чем-то говорили. Отец представил меня:
 — Джессика, познакомься с мистером Фредериком Форби.
 Мистер Форби поклонился, а отец продолжал:
 — Ты помнишь цыгана, которого звали Джейк?
 У меня закружилась голова. Оставалось надеяться, что они не заметят, насколько я взволнована.
 — Мистер Форби разыскивает его. Нам всем нужно быть настороже!
 — Цыган Джейк? — переспросила я.
 — Я думаю, он мог решиться пойти этим путем, — сказал мистер Форби моему отцу. — Мы собираемся прочесать все излюбленные цыганами места, а, насколько мне известно, они были здесь в прошлом году.
 — Да, — сказала мать. — это было в октябре! Я помню, они приходили к костру по случаю Трафальгарской победы.
 — В октябре, — повторил мистер Форби. — А с тех пор?
 — О нет, с тех пор их не было! — сказала мать. — Мы бы знали, если бы цыгане здесь появились.
 — Тогда они подожгли мой лес, — добавил отец. — После этого я и прогнал их.
 — Говорят, его разыскивают за убийство? — спросил Дэвид.
 — Это верно, — кивнул мистер Форби.
 — Так значит, он настоящий разбойник?
 — За этими цыганами нужен глаз да глаз, сэр! Обычно за ними водятся мелкие грешки, но убийство… надо признать, такое у них случаеггся редко. Но мы полны решимости разыскать его!
 — А кто был жертвой? — спросила Клодина.
 — Племянник местного сквайра. Это произошло возле Ноттингема.
 — Ах, как ужасно! — воскликнула мать. — Должно быть, у них в таборе произошла ссора?
 — О нет, этот цыган напал на молодого человека и убил его!
 — Надеюсь, его поймают, — сказала мать. Неожиданно для себя я услышала, как произношу каким-то неестественно тоненьким голоском:
 — А почему он убил этого человека, племянника сквайра?
 — Какая-то ссора из-за девушки. Эти цыгане, знаете ли, горячий народ!
 Нужно было держать себя в руках. Мне хотелось кричать: «Какая-то ссора из-за какой-то девушки! Этот племянник сквайра пытался изнасиловать ее, а цыган Джейк сделал то, что и следовало сделать! Каждый благородный человек поступил бы также!»
 Но нужно было вести себя осторожней: нельзя было дать понять, что я виделась с Джейком. Следовало каким-то образом известить его о том, что здесь находится этот человек — Форби. Нужно соблюдать все предосторожности, не следовало Джейку приезжать сюда! Между тем разговор продолжался.
 — Ничего не скажешь, колоритный парень, я помню его, — сказал отец.
 — Насколько мне известно, он не настоящий цыган!
 — А зачем же он бродит вместе с ними?
 — Все это довольно странно! Да и вообще он странный парень, мы навели кое-какие справки. Похоже, он из весьма благородной семьи, откуда-то из Корнуолла, и всегда был известен своей эксцентричностью!
 — А.теперь он ходит и совершает убийства! — произнесла мать.
 — Ни о каких других убийствах мы не знаем, — сказала я, — и это не было убийством! Эта девушка…
 — Убийство и есть убийство, моя милая юная леди! — перебил мистер Форби. — Мой долг состоит в том, чтобы виновный предстал перед судом!
 — Но вы же сказали, что это была ссора из-за девушки? Возможно…
 Отец посмотрел на меня, приподняв брови, а мистер Форби продолжал:
 — Мы всегда ждем от цыган неприятностей. А этот, похоже, был у них вроде вожака, несмотря на то, что не принадлежал к их племени. Имя у него корнуолльское — Джейк Кадорсон, а цыган Джейк — это прозвище.
 — Я помню его, — сказал отец. — он вел себя разумно, когда я пришел к цыганам и потребовал убраться с моих земель.
 — Горячая кровь! — повторил мистер Форби.
 — А где его ищут? — спросила я.
 — Вдоль всего побережья, мои люди рыщут везде. Надо обязательно схватить его. ведь он наверняка попытается покинуть страну. Я думаю, он направится на восточное побережье, вернее всего, в Харвич. Если бы не война, он направился бы на южное побережье, но в такие времена во Франции ему может не поздоровиться. Нет, я думаю, он все-таки направится в Харвич!
 Я почувствовала, что вся дрожу: Джейк отправится прямо к ним в лапы! Мне нужно предупредить его!
 — Я собираюсь обойти все дома в округе, — продолжал мистер Форби, — и предупрежу их обитателей. Если кто-нибудь увидит этого человека, он должен немедленно дать знать об этом нам!
 Я нашла предлог, чтобы уйти, отправилась в свою комнату, переоделась в платье для верховой езды и выскользнула из дома. Оседлав лошадь, я выехала.
 Деревья продолжали ронять с своих ветвей капли, земля размокла от дождя. Кусты, казалось, только что полили. И почему человек способен обращать внимание на такие вещи, когда все его мысли заняты совсем иным?
 Я добралась до Грассленда. Там было очень тихо. Я спешилась и привязала лошадь к коновязи. Подойдя к двери, я позвонила в колокольчик и крикнула в замочную скважину: «Все в порядке, это я, Джессика!..»
 Я услышала его шаги. Дверь открылась, и на пороге появился Джейк.
 В тот самый момент откуда-то раздался крик. Мой отец и мистер Форби скакали галопом в сторону дома.
 — Нет, нет! — закричала я.
 Цыган Джейк взглянул на меня, и боль в его глазах поразила меня с неожиданной силой.
 Они спешились. Мистер Форби поднял ружье.
 — Все кончено! — прокричал он.
 Я почувствовала, что потеряю сознание. Мой отец .успел подхватить меня.
 — Все в порядке, — воскликнул он. — Я здесь!
 Неизвестно откуда появились еще двое мужчин. Я никогда раньше не видела их, но поняла, что это помощники мистера Форби. Мне было невыносимо видеть происходящее. Отец буркнул:
 — Я отвезу дочь домой!
 Я повернулась к цыгану Джейку. Я не могла говорить, а лишь качала головой. Я едва видела его, мои глаза были полны слез, ужаса, горечи, отчаяния… и глубокого горя. Больше всего мне хотелось поговорить с ним, объяснить ему. Мне было невыносимо сознавать, что он думает, будто я выдала его!
 К дому мы ехали молча. Возле конюшни отец помог мне спуститься с седла. Он нежно прижал меня к себе, хотя обычно он избегал каких-либо проявлений чувств. Нашими лошадьми занялись конюхи, а мы вошли в дом.
 — Я думаю, будет лучше, Джессика, если ты мне все расскажешь! Какова была твоя роль во всем этом?
 — Нам нужно спасти его! — закричала я.
 Нужно было серьезно поговорить с отцом. Всю жизнь я считала его самым могущественным человеком в мире. Мы все знали о том, как ему удалось выручить нашу мать во время революции во Франции. Он всегда вел себя так, будто обладал сверхчеловеческими способностями, и такова была сила его убеждения, что все мы верили в эти способности.
 Теперь я решила, что он сможет спасти цыгана Джейка. Я могла надеяться только на него. Нужно было дать знать цыгану Джейку, что я не предавала его. Что он мог подумать, открыв дверь и увидев меня, а за мной — этих мужчин? Только одно, что я его предала!
 — Пройди в мой кабинет, — сказал отец. — Там ты сможешь рассказать мне все подробности.
 Когда мы оказались в кабинете, он закрыл дверь и сказал:
 — Ну?
 — Это не было убийством! — заявила я. — Все было не так, как ты думаешь! Племянник сквайра собирался изнасиловать девушку-цыганку, а Джейк заступился за нее. Завязалась драка, в которой и погиб этот племянник!
 — Кто рассказал тебе это?
 — Он.
 — Ты имеешь в виду… этого цыгана?
 — На самом деле он не цыган. Он присоединился к ним ради того, чтобы жить свободной жизнью!
 — Похоже, ты много знаешь о нем!
 — А почему вы оказались там… следом за мной?
 — Мы отправились на верховую прогулку вместе с Форби. Ехали рядом, и я увидел, как ты сворачиваешь в сторону Грассленда. Я сказал, что это моя дочь, и мы поехали за тобой.
 — Зачем ты это сделал, ну зачем?
 — Дорогая моя девочка, мы собирались порасспрашивать в Грассленде — не видел ли кто этого цыгана.
 — Но ведь там никого не было! Долли и слуги — все были в Эндерби!
 — Я подумал, что кто-нибудь из слуг может все-таки оказаться там. Они его знали… еще по тем временам, когда он бывал здесь.
 Я закрыла лицо руками. Я чувствовала себя такой несчастной.
 — Давай, — предложил он, — продолжай свои объяснения.
 — Я заехала в Грассленд, чтобы укрыться от грозы: просто постоять на крыльце и дождаться пока кончится дождь. Мне показалось, что кто-то мелькнул в окне. Это оказался Джейк. Он узнал меня, он мне доверился…
 — Ты хочешь сказать, что разговаривала с ним?
 — Да, я зашла в Грассленд, и он рассказал мне о том, как это произошло, как он убил этого мужчину. Он сказал, что не ждет пощады: он — цыган — убил племянника сквайра! Я решила предупредить его о том, что в нашей округе появился человек, который ищет его, и что его люди расставлены по всему побережью. Джейк собирался после наступления темноты отправиться в Харвич, и он попался бы в расставленную ими ловушку! Именно это с ним и случилось, а теперь он будет думать, что это я…
 — Тебе не следует расстраиваться: ты ведь не собиралась выдавать его?
 — Но выдала!
 — Нет, просто так получилось.
 — И что теперь с ним сделают?
 — Отвезут в Ноттингем и предадут суду.
 — И решат, что он виновен?
 — Он убил человека! Он и сам не отрицает этого.
 — Но это не было убийством!
 — Обычно такие действия определяются именно этим словом.
 — Но разве ты не понимаешь? Все дело было в этой девушке… И что с ним сделают?
 — Повесят, полагаю.
 — Этого нельзя допустить!
 — Дорогая моя Джессика, у тебя нет ничего общего с этим человеком: какой-то кочующий цыган! Ну, надо признать, он симпатичный, даже обаятельный. Но уже через год ты и не вспомнишь о нем!
  — Я никогда не забуду о том, что он посчитал меня предательницей! Он мне доверился!
 — Глупенькая девочка, ты ведь ничего подобного не сделала! Ты просто отправилась туда, чтобы предупредить его, и уж так случилось, что мы сразу поехали вслед за тобой.
 — Но он будет думать…
 — Очень скоро он перестанет думать!
 — Ах, отец, только не говори так! Я хочу, чтобы ты спас его!
 — Я? Ты считаешь, что в моей власти спасти его?
 — Когда я была маленькой, я всегда думала, что ты в силах сделать все, если только захочешь! Я даже думала, что ты способен вызвать дождь, если решишь, что так нужно.
 — Мое милое невинное дитя, но теперь-то ты знаешь, что это совсем не так!
 — Теперь я знаю, что ты не властен над природой, но остальное все в твоих силах, если ты этого захочешь!
 — Мне лестно, что моя дочь столь высокого мнения обо мне: она очень умна и почти права. Но теперь ты, по крайней мере, знаешь, что я не умею управлять погодой? Точно так же обстоят дела и с законами!
 — С этим я не могу согласиться! Законы создают люди!
 — Ага, значит, меня могут превзойти только небесные силы, а со всем остальным, ты полагаешь, я способен совладать?
 — Папочка, дорогой мой, чудесный, умный папочка, ты же можешь что-нибудь сделать!
 — Дорогая моя доченька, никакие уговоры, пусть даже приправленные лестью, не смогут заставить меня спасти человека, который сам сознался в убийстве!
 — Но это нельзя назвать убийством: он был обязан спасти эту девушку! Он благороден. Ты помнишь, когда мы столкнулись с цыганами? Мы были там вдвоем, и он не позволил, чтобы нас обидели? Возможно, он спас нам жизнь!
 Некоторое время отец молчал.
 — Есть способы повлиять на суд, — сказала я.
 — Взятка? Подкуп? Такое действительно существует. И ты хочешь предложить мне, законопослушному англичанину, совершить эти преступления?
 — Ты мог бы что-нибудь сделать ради его спасения? Если бы суд узнал, что Джейк убил этого человека, защищая девушку от насилия, разве этого не приняли бы во внимание?
 — Какой-то цыган… и племянник местного сквайра…
 — Вот в этом-то и дело! — возмущенно воскликнула я. — Предположим, племянник сквайра убил бы цыгана, собиравшегося совершить насилие над его женой?
 — Я понимаю твою точку зрения.
 — Если этого человека повесят, я буду несчастной всю жизнь!
 — Ты говоришь глупости! Ты всего лишь ребенок, хотя, должен сказать, временами мне приходится сомневаться в этом. Сколько тебе? Одиннадцать?
 — Почти двенадцать!
 — Господи, сохрани нас! Что с тобой будет к восемнадцати?
 — Ну, пожалуйста, отец…
 — Что, дорогая Джессика?
 — Неужели ты не сделаешь для меня… самое нужное из того, что мог бы сделать? Ты поможешь спасти этого человека?
 — Я мало что могу сделать.
 — Но что-то ты можешь?
 — Мы могли бы найти эту девушку и, возможно, выставить в качестве свидетельницы.
 — Да, да! — охотно согласилась я.
 — Я отправляюсь в Ноттингем! — Я бросилась к отцу на шею:
 — Я знала, что ты поможешь Джейку!
 — Я еще не знаю, что смогу сделать! Пока меня втянули в действия, которые, как я полагаю, могут оказаться бесплодными, — все это по велению моей властной доченьки!
 — Значит, ты едешь в Ноттингем! Отец, я поеду вместе с тобой!
 — Нет.
 — Да! Ну, пожалуйста!.. Мне тоже нужно там быть. Неужели ты не понимаешь, что я обязана быть там!
 Джейк должен узнать, что я его не предавала! Если он в этом не убедится, я уже никогда не смогу чувствовать себя счастливой. Никогда в жизни! Так что я еду с тобой в Ноттингем.
 Взяв меня за плечи и слегка отстранив от себя, отец посмотрел мне в глаза. Я заметила, как слегка опустились уголки его губ.
 — Я привык считать себя хозяином в собственном доме. С тех пор как я имел неосторожность обзавестись дочерью, положение дел изменилось!
 Я бросилась ему на шею, и он крепко обнял меня. До чего же все-таки хорошо быть такой любимой!
 На следующий день мы выехали в Ноттингем. Отец рассказал все матери, и она решила сопровождать нас. Когда я поведала ей во всех подробностях о случившемся, она загорелась желанием спасти цыганя Джейка, почти таким же сильным, как мое.
 Мы отправились в карете, и путешествие заняло у нас несколько дней. До суда, по предположениям отца, оставалось около недели, а нам было необходимо время, чтобы выработать план действий.
 Наступили сумерки, а мы были в семи-восьми милях от Ноттингема. Лошади спокойно трусили, как вдруг кучер резко остановил карету.
 — В чем дело? — крикнул отец.
 — Знаете, сэр, там кто-то на дороге, и, похоже, у него неприятности!
 — Сейчас мы все выясним, — заявил отец. Мать сжала его руку.
 — Все будет в порядке, — успокоил нас отец, доставая из-под сиденья ружье.
 — Лучше было бы проехать мимо, — проговорила мать.
 — Возможно, кто-то и в самом деле попал в беду.
 — А может быть, это просто хитроумная ловушка? Эти «джентльмены с большой дороги» способны на Все!
 Выглянув, я увидела, как к нам, прихрамывая, приближается какой-то человек.
 — Я попал в беду! — воскликнул он. — Меня ограбили, лишив и коня, и кошелька!
 Отец вышел из экипажа и внимательно осмотрел человека.
 — Садитесь в карету, — пригласил он.
 Мы с матерью потеснились, дав место незнакомцу. Когда он уселся, отец скомандовал:
 — Давай, погоняй…
 Незнакомец был весьма изысканно одет. Он тяжело дышал, и трудно было ожидать какой-нибудь каверзы с его стороны. Он был настолько растерян, что некоторое время даже не мог говорить.
 — Я ехал по дороге, — наконец, начал он, — когда меня остановил какой-то человек и начал расспрашивать, как добраться до Ноттингема. Я стал объяснять ему, но, пока говорил, из кустов появилось еще трое, и окружили меня! У них были ружья. Пригрозив мне, они потребовали, чтобы я спешился и отдал им кошелек. У меня не было выбора: я отдал им все, что они требовали! Забрав также лошадь, они уехали. Спасибо за то, что вы подобрали меня: я пытался останавливать другие экипажи, но они проезжали мимо!
 — Все подозревали какой-то подвох, — объяснил отец. — Грабители стали просто бичом! По-моему, законопослушных граждан следовало бы охранять тщательнее.
 В ответ мужчина кивнул.
 — И куда же вам нужно было попасть, сэр?
 — Мой дом расположен неподалеку от Ноттингема. Если бы вы могли подбросить меня до города! Там меня хорошо знают и я смогу найти кого-нибудь, кто отвезет меня домой, я буду вам несказанно обязан!
 — Мы отвезем вас прямо до дома. Это далеко от города?
 — Примерно в миле.
 — Будет проще отвезти вас прямо туда. Вы только показывайте дорогу.
 — Вы очень добры, сэр. Я и моя семья никогда не забудем вашу любезность!
 — Путешественники обязаны помогать друг другу, а на дорогах пора бы навести порядок.
 Наш спутник понемногу начал приходить в себя. Он сообщил, что его имя Джозеф Баррингтон и у него свое дело в Ноттингеме.
 — Кружева, — пояснил он. — Как вам, должно быть, известно, Ноттингем — центр кружевной промышленности в стране.
 — Но живете вы за городом?
 — Да, знаете ли, жить возле фабрики не слишком приятно, а в предместье удобно, да и до города совсем не далеко. Простите, а сами вы издалека?
 — Мы из Кента.
 — Ага, значит, с юга. Д вам доводилось раньше бывать в Ноттингеме?
 — Нет. Теперь у меня появились там дела, а дочь с женой сопровождают меня.
 — Что ж, у вас получается приятная поездка. Будьте добры, попросите кучера свернуть здесь. Если ехать прямо, то как раз попадете в Ноттингем, а вот эта дорога ведет к моему дому.
 Через некоторое время Джозеф Баррингтон указал на свой дом. Он производил впечатление, большой, построенный на склоне холма, так, что из него, должно быть, открывался прекрасный вид на окрестности.
 Мы свернули на подъездную дорожку. Теперь можно было рассмотреть дом во всех подробностях. Видимо, он был построен около сотни лет назад, с характерными для того времени узкими окнами, невысокими на первом этаже, очень длинными — на втором, чуть короче — на третьем и совсем квадратными — на последнем. Взглянув на окно веерообразной формы над крыльцом, я решила, что этот дом несет на себе печать достоинства, — то, чего недоставало нашему поместью эпохи Тюдоров. Здесь чувствовались вкус и изящество.
 Открылась дверь и вышла женщина. Она изумленно посмотрела на выходящего из кареты мистера Баррингтона.
 — Джозеф! Что это? Где ты был все это время? Мы так за тебя беспокоились! Ты давным-давно должен был вернуться!
 — Позволь, я все объясню, дорогая. Я был ограблен по дороге… У меня отняли коня и кошелек. Позволь, я представлю тебе этих добрых людей, которые подобрали меня и доставили домой.
 Отец вышел из экипажа, а за ним следом и мы с матерью.
 Женщина была средних лет, пухленькая, и при иных обстоятельствах наверняка жизнерадостная. Но сейчас она была ошеломлена и взволнована.
 — Ах, Джозеф… ты не ранен? Эти добрые люди… их следует пригласить в дом…
 Из дома вышел мужчина. Он был высокого роста, на вид ему можно было дать лет двадцать пять.
 — Что за черт?…— он.
 — Ах, Эдвард, твой отец, его… ограбили по пути! Если бы не эти добрые люди…
 Эдвард сразу оценил ситуацию:'
 — Ты не ранен, отец?
 — Нет, нет, они просто отняли у меня бедняжку Хонни Пот и кошелек. Я остался на дороге совершенно беспомощным, без всего… и в добрых семи милях отсюда.
 Молодой человек повернулся к нам:
 — Мы глубоко благодарны за помощь, которую вы оказали отцу!
 — Они должны зайти к нам! — сказал мистер Баррингтон. — О чем мы еще раздумываем? Сейчас как раз время обеда.
 Но отец возразил:
 — Но мы должны добраться до Ноттингема, у меня там важные дела.
 — Но мы обязаны отблагодарить вас! — воскликнула миссис Баррингтон. — Что произошло бы с моим мужем, если бы он не смог добраться до дома?
 — Никто не пожелал остановиться… за исключением этих добрых людей! — добавил мистер Баррингтон.
 — Они просто осторожничали, отец, видимо, знали о тех хитроумных трюках, которые выдумывают разбойники с большой дороги!
 — Но вы остановились! — произнесла миссис Баррингтон. — Если бы не вы, моему мужу пришлось бы идти домой пешком! Не знаю, чем бы это закончилось, если принять во внимание состояние его здоровья. Мы очень благодарны вам!
 — Вы должны зайти и пообедать с нами! — заявил Эдвард, и в его словах чувствовалась интонация человека, привыкшего отдавать приказы.
 — Мы должны успеть занять комнаты на постоялом дворе, — объяснил отец.
 — Тогда вы должны приехать завтра вечером.
 — Ну что ж, это мы сделаем с удовольствием! Мать сказала, что тоже охотно принимает приглашение.
 — Очень хорошо, значит, завтра! Этот дом называется Лайм Гроув. Дорогу к нему вам укажет любой, в Ноттингеме знают семейство Баррингтонов.
 Мы распрощались, и, когда экипаж катил по дорожке, мать сказала:
 — Как я рада, что мы остановились и довезли мистера Баррингтона до дома!
 — У меня такое впечатление, — напомнил ей отец, — что ты пыталась отговорить меня от этого!
 — Ну, знаешь, эти грабители с большой дороги способны на всякое!
 — И я испугалась, когда ты решил остановиться посреди дороги, — сказала я.
 Отец посмотрел на меня хорошо знакомым мне взглядом — слегка насмешливо, опустив уголки губ:
 — О, я-то совершенно не опасался, поскольку знал, что рядом дочь, которая в случае чего позаботится обо мне!
 — Ты — человек, способный на опрометчивые поступки, — заявила я, — но я рада, что ты именно такой!
 — Я с удовольствием познакомлюсь с этим семейством, — сказала мать. — они очень приятные люди!
 Мы въехали на Ноттингемскую дорогу.
 В городе мы отыскали весьма приличный постоялый двор, где к отцу отнеслись с большим уважением. Похоже, здесь его знали, и это удивило меня. Впрочем, я всегда была уверена в том, что отец живет какой-то тайной жизнью, занимаясь в Лондоне еще чем-то помимо банковских операций и хлопот по поместью. Именно эта тайная жизнь помогла ему в свое время пробраться во Францию, где он вместе с сыном Джонатаном активно участвовал в происходящих там событиях. В результате Джонатан погиб, а Долли оказалась замешанной в интригу, связанную с французским шпионом Альбериком, влюбившимся в ее сестру Эви. Похоже, те события каким-то образом влияли на каждого из нас. Я была уверена в том, что мой отец — человек, способный совершать поступки, абсолютно недоступные для большинства людей. Мое настроение поднималось. Он сумеет использовать свое влияние, чтобы освободить цыгана Джейка!
 Когда мы с матерью зашли в комнату, предназначенную для меня и расположенную рядом с комнатой родителей, она шепнула мне:
 — Если кто-нибудь и может спасти этого цыгана, так только твой отец!
 — Ты думаешь, он сделает это? — спросила я.
 — Он знает о твоих чувствах. Дорогое мое дитя, ради тебя он сделает все, что сможет!
 У меня поднялось настроение. Впервые с тех пор, как открылась дверь в Грассленд и на пороге появился цыган Джейк, а я поняла, что мой отец и этот человек — Форби — следовали за мной, я вздохнула с облегчением.
 Все следующее утро отец был очень занят. Он выяснил, что суд начнется не ранее чем через неделю.
 — Таким образом, в нашем распоряжении есть немного времени, — удовлетворенно сказал он.
 Отец встретился с некоторыми влиятельными людьми, и, когда мы сели обедать, он сообщил, что убитый, по словам его приятелей, считался человеком с блестящей репутацией.
 — Наша задача — доказать обратное! — заметил он.
 — И это спасет цыгана Джейка? — Спросила я.
 — Нет, но это будет шагом в верном направлении. Приятели убитого попытаются представить эту девушку как лицо, ведущее аморальный образ жизни.
 — А как они это докажут?
 — Очень просто: они выступят перед судом и поклянутся в этом. А я скажу тебе, что я собираюсь сделать. Цыгане разбили лагерь поблизости от города и ждут суда. Я встречусь с ними завтра и постараюсь убедить их в следующем: если удастся, доказать, что эта девушка — девственница, то у нас окажется в руках хороший козырь.
  — А почему не прямо сейчас?
 — Ты слишком нетерпелива, дорогая моя дочь! Для начала мне нужно навести кое-какие справки. И разве ты забыла о том, что сегодня мы приглашены на обед?
 — Эти милые Баррингтоны! — воскликнула мать. — Будет очень интересно познакомиться с ними поближе.
 — Мы приехали сюда, чтобы спасать цыгана Джейка! — напомнила я.
 — Мы делаем для этого все возможное! — заметил отец. — Кстати, эти Баррингтоны — местные жители. Очевидно, они дворяне и наверняка знакомы с местным сквайром и, может быть, его племянником. Здесь нельзя упускать ни одной возможности, и мы их используем. Кое-какие сведения нам не помешают.
 Итак, ближе к вечеру мы отправились к Баррингтонам, где нам был оказан исключительно теплый прием. Мистер и миссис Баррингтон вместе с сыном Эдвардом встречали нас у дверей дома, а потом проводили в изящную гостиную на втором этаже. Из ее окон открывался вид на прекрасно ухоженные лужайки и цветники.
 Было подано вино, и вновь нас осыпали благодарностями.
 — Вы должны познакомиться с остальными членами семьи, — заявила миссис Баррингтон. — Всем им хочется выразить вам свою признательность!
 Отец возвел руки вверх:
 — Мы уже и так получили столько благодарностей за столь незначительную услугу!
 — Мы никогда не забудем об этом! — торжественно провозгласил мистер Баррингтон.—, вот и моя дочь Айрин! Айрин, прошу тебя, познакомься с этими добрыми людьми, которые вчера доставили твоего отца домой.
 Айрин была девушкой лет двадцати со свежим личиком. Она искренне пожала нам руки и тоже поблагодарила.
 — А это Клер! Клер, прошу тебя, познакомься с мистером, миссис и мисс Френшоу. Мисс. Клер Карсон находится под нашей опекой. Мы с ней в родственных отношениях, но столь дальних, что точно и не помним в каких. Почти всю свою жизнь Клер провела с нами.
 — С тех пор как мне исполнилось семь лет, — уточнила Клер. — Благодарю вас за все, что вы сделали!
 — Я думаю, уже пора обедать, — сказал мистер Баррингтон.
 Столовая выглядела столь же элегантно, как и гостиная. Быстро темнело, поэтому зажгли свечи.
 — Это оказалось для нас сюрпризом! — промолвила мать. — в Ноттингеме мы ни от кого не ожидали приглашения в гости.
 — Надолго вы сюда? — спросил Эдвард.
 — Полагаю, что примерно на неделю. В данный момент мы пока не можем сказать точней.
 — Видимо, это будет зависеть от того, на сколько вас задержат дела?
 — Да, разумеется.
 — С этими делами никогда нельзя ни в чем быть уверенным заранее, — сказала миссис Баррингтон. — Мы убедились на собственном опыте, правда, Эдвард?
 — Безусловно, — согласился Эдвард.
 — Вы занимаетесь изготовлением кружев? — спросила мать. — быть, это очень увлекательно?
 — Наш род занимается этим в течение жизни многих поколений, — пояснил мистер Баррингтон. — Сыновья наследуют дело отцов, так что сохраняется преемственность. После меня делом будет руководить Эдвард; Собственно, он уже сейчас всем руководит, не так ли, Эдвард? Я уже почти отошел от дел.
 — Мой муж хотел бы уехать куда-нибудь из Ноттингема, — сообщила миссис Баррингтон. — Он мечтает поселиться в каком-нибудь уютном месте, не слишком далеко отсюда, чтобы время от времени наведываться на фабрику. В последнее время он не может похвастаться здоровьем. А уж то, что случилось с ним вчера, никак не могло пойти ему во благо!
 — Такое могло бы случиться где угодно, — заметила я.
 — Ну, конечно. Хотя в последнее время муж довольно плохо себя чувствует…
 — Со мной все в порядке! — сказал мистер Баррингтон.
 — Вовсе нет, Эдвард может подтвердить: мы с ним как раз это обсуждали. Если я не ошибаюсь, вы из Кента?
 — О да, — ответила мать. — Наша семья владеет Эверсли в течение жизни многих поколений. Он построен в елизаветинские времена и, хотя не слишком роскошен, мы все равно любим его. Это наше семейное гнездо. Замок расположен неподалеку от моря.
 — Видимо, это идеальное расположение, — сказал мистер Баррингтон.
 — А нет ли у вас поблизости домов, выставленных на продажу? — спросила его жена.
 — Такого я не слышала.
 — Дайте нам знать, если услышите.
 — Обязательно, — пообещала мать.
 — Кент довольно далеко от Ноттингема, — впервые вставила свое слово в разговор Клер.
 У нее было бледное лицо, каштановые волосы и карие глаза. Мне она показалась довольно невзрачной.
 — Не слишком далеко, — возразила миссис Баррингтон. — Нам и нужно уехать отсюда на достаточно приличное расстояние, иначе мистер Баррингтон ежедневно будет ездить на свою фабрику! Единственный способ предотвратить это — сделать так, чтобы поездка занимала достаточно много времени. В любом случае нигде поблизости домов на продажу нет. Я думаю, нам придется поискать где-нибудь в Суссексе или в Суррее. Мне очень нравятся эти места.
 — Да, эти графства славятся своей красотой, — подтвердил отец, и дальнейший разговор вертелся вокруг этой темы, пока Эдвард не заявил:
 — Завтра в Ноттингеме собирается выездная сессия суда присяжных. Скоро начнется судебный процесс: некий цыган убил молодого человека. Видимо, председательствовать будет судья Мэрривейл.
 — Мэрривейл, — повторил отец. — Мне доводилось слышать о нем. Полагаю, он гуманный человек?
 — Да, пожалуй, он не из судей-вешателей. — Я тут же вмешалась в разговор:
 — Судей-вешателей вообще не должно быть! Им всем следует быть гуманными.
 — Кстати, так же, как и нам, — сказал Эдвард, — хотя, увы, это не всегда бывает так.
 — Но когда речь идет о человеческой жизни…
 — Моя дочь права, — перебил отец. — Всех следует судить по одним законам! Как вы полагаете, каковы шансы у этого цыгана?
 — У него нет никаких шансов! Он отправится на виселицу, в этом нет сомнения.
 — Но это несправедливо! — воскликнула я. Наверное, мои глаза сверкали, поскольку хозяева посмотрели на меня с некоторым удивлением.
 — Видимо, мне следует объяснить, по какому делу мы приехали сюда, — сказал отец. — Я решил сделать все возможное для спасения этого цыгана! Похоже, что он убил человека, пытавшегося совершить насилие над одной из девушек табора. К несчастью, этот человек был племянником сквайра Хэссета, а он обладает большим влиянием в этой округе.
 Баррингтоны переглянулись.
 — Нельзя сказать, что он очень популярен здесь, — проговорил Эдвард. — Он постоянно пьянствует, запустил свое имение и ведет весьма сомнительный образ жизни.
 — А что вы можете сказать об убитом, его племяннике?
 — Можно сказать, что он пошел в дядюшку!
 — Гуляка, пьяница, завсегдатай борделей? — поинтересовался отец.
 — Вы недалеки от истины. — Отец кивнул:
 — Видите ли, в свое время эти цыгане останавливались на землях моего поместья и мне доводилось встречаться с человеком, которого сейчас обвиняют. Мне он показался вполне приличным для цыгана. Что касается случившегося, то дело в том, что этот самый племянник пытался изнасиловать девушку из табора.
 — Вполне правдоподобно, — заметил мистер Баррингтон.
 — А нельзя ли собрать об убитом еще какие-нибудь сведения? Возможно, от людей, которые в свое время пострадали от него?
 — Полагаю, что вполне возможно. Есть тут одна семья на Мартинслейн. Очень уж они сокрушались по одной из девушек их семьи.
 — Насколько я понимаю, пострадавшей из-за этого «очаровательного» парня? — спросил отец.
 — Несомненно, были и другие.
 — Могу ли я рассчитывать на то, что вы сообщите мне имена всех этих людей?
 — Мы будем рады помочь вам.
 Я очень разволновалась. Похоже, сама судьба свела нас с Барринггонами, которые готовы были оказать нам неоценимую помощь.
 Попрощавшись с хозяевами, мы были в состоянии легкой эйфории.
 — Что за очаровательное семейство! — воскликнула мать. — Хорошо бы они нашли себе дом где-нибудь поблизости от нас. Мне хотелось бы видеться с ними почаще! Мне кажется, мистер и миссис Баррингтон — очень приятные люди, да и Эдвард с Айрин тоже. Хотя Эдвард — весьма напористый молодой человек! А эта Клер такая тихая!
 — Ну, если Эдвард управляет фабрикой, ему просто необходимо быть таким, — заметил отец.
 — Клер выглядит как бедная родственница! — добавила я.
 — Бедные родственницы могут быть весьма утомительными, поскольку они никак не желают забыть о том, что они — бедные родственницы! — сообщила мать. — Даже если все остальные уже забыли об этом, то им самим смаковать это доставляет удовольствие!
 Так мы добирались до постоялого двора, обсуждая события этого приятного вечера. Дорожные неприятности мистера Баррингтона обернулись приятной стороной для нас.
 На следующий день мы направились в цыганский табор. Дым костров виднелся издалека, а подъехав ближе, можно было ощутить и аппетитный запах, исходивший от котла, в котором что-то помешивала одна из женщин. Другая сидела за заготовкой ивовых прутьев для плетения корзин. Кибитки стояли на поляне, а стреноженные лошади паслись возле кустов.
 — Могу ли я видеть Пенфолда Смита? — громко спросил отец.
 Из одной кибитки вышел человек. Это был смуглый мужчина средних лет с типичной для цыгана грациозной, как у пантеры, походкой.
 — Я — Пенфолд Смит! — ответил он.
 — Вы меня знаете, — сказал отец. — Когда-то вы разбивали табор на моих землях. Я прослышал о том, что ваш друг попал в серьезную переделку, и приехал сюда, чтобы помочь ему.
 — Его предали… возле вашего имения!
 — Нет, нет! — воскликнула я. — Никто его не предал! Я просто не знала…
 — Моя дочь хотела помочь ему! В том, что за ней следили, нет ее вины. Я приехал, чтобы сделать все возможное для этого человека. Если вы мне поможете, мы сумеем кое-чего добиться.
 — А чего мы можем добиться… против этого сквайра и его приспешников? Он владеет здешними землями, он могущественный человек, а мы — всего лишь цыгане!
 — У меня есть некоторые сведения, которые могут оказаться полезными. Я могу доказать, что убитый был человеком с весьма дурной репутацией. Ведь ваша дочь, если я не ошибаюсь, подверглась нападению с его стороны?
 — Да.
 — Могу ли я повидать ее? — Пенфолд Смит заколебался:
 — Она очень расстроена.
 — Но она хочет спасти Цыгана Джейка, не так ли?
 — Да, конечно!
 — Тогда она обязана помочь нам.
 — О ней говорят дурно.
 — Именно поэтому мы и обязаны доказать, что эти слухи лживы!
 — А кто ее будет слушать?
 — Можно сделать так, что ее выслушают.
 — Как?
 — Я могу поговорить с ней? — Пенфолд Смит еще некоторое время колебался, а затем крикнул:
 — Ли! Иди сюда, Ли!
 Она вышла из той же кибитки. Ли была очень красива — юная, чуть старше меня, очень стройная, с черными волосами и темными глазами. Я была ничуть не удивлена тем, что именно она привлекла внимание этого ловеласа.
 Отец обратился к матери:
 — Тебе следует поговорить с ней. Скажи, что мы ей верим и сделаем все возможное, чтобы помочь. Объясни ей ситуацию!
 Мать поняла. Она положила руку на плечо девушки.
 — Ли, верь мне. Мы действительно пришли сюда, чтобы помочь вам. У нас уже есть сведения о поведении того человека, который напал на тебя.
 Ли тихо ответила:
 — Джейк спас меня, но сам он…— она вздрогнула.
 — Да, — сказала мать, — и теперь мы обязаны спасти Джейка! Мы готовы сделать все, чтобы спасти его. А ты?
 — Да, — ответила Ли, — я сделаю все!
 — Значит, нам следует доказать, что ты — невинная девушка. Ты согласишься?
 — Они все равно мне не поверят.
 — Им придется поверить, если у суда будут доказательства!
 — А как это сделать? — спросила Ли.
 — Если суду будут представлены доказательства, что ты — девственница, значит, слухи, которые распускают о тебе, фальшивые. Мы знаем, что убитый был распутником, соблазнителем, насильником. А ты — девственница… теперь ты понимаешь?
 Она кивнула.
 — А вы согласитесь на это? — спросил отец Пенфолда Смита.
 — Это очень необходимо?
 — Думаю, жизненно важно.
 — Я сделаю все, чтобы спасти Джейка! — воскликнула Ли.
 Мы вошли в кибитку И некоторое время еще поговорили. Ли сообщила, что с убитым Ральфом Хассэтом она была знакома еще до того случая с нападением. Он пытался заигрывать с ней, но она убегала. Тогда он подстерег ее и попытался насильно овладеть ею.
 — Я думаю, — сказал отец, мы кое-чего добились.
 Пенфолд Смит, поначалу относившийся к нам с подозрением, теперь был уверен в том, что мы действительно хотим помочь. Думаю, что немалую роль в этом сыграла моя мать.
 Мы вернулись на постоялый двор и там продолжали обсуждать способы спасения цыгана Джейка.
 Похоже, пока нам сопутствовала удача. Несколько уважаемых дам согласилась провести соответствующую проверку и, к нашей огромной радости, установили, что Ли девственница. На постоялый двор заглянул Эдвард Баррингтон и подтвердил, что готов оказать нам любую помощь. Он знал, что влиятельные люди в Ноттингеме готовы наблюдать за ходом судебного процесса, и позаботятся о том, чтобы были найдены и что еще важнее — заслушаны показания в пользу цыгана Джейка.
 — Все идет хорошо! — заверил нас отец.
 Мне очень хотелось повидать Джейка. Я должна была убедить его в том, что невиновна.
 Настал день суда. Мой отец пошел туда, а мы с матерью остались на постоялом дворе.
 Отец собирался, если представится такая возможность, дать показания в пользу обвиняемого. Он хотел сообщить суду, что знаком с этим цыганом, поскольку их табор стоял на его землях, к что .уверен: этот молодой человек ни за что не ввязался бы в драку, не будь у него на то серьезных оснований.
 Отец заявил, что собирается заставить суд выслушать все, что он собирается сказать. Я была уверена — ему не решатся отказать. Отец полагал, что когда будут заслушаны показания о беспутном образе жизни Ральфа Хас-сэта и представлены доказательства девственности Ли, то вопрос о смертном приговоре даже не встанет.
 Мы с матерью ждали возвращения отца на постоялом дворе. Напряжение было почти невыносимым. Если, несмотря на все, Джейка приговорят к смерти… я даже и думать об этом не могла! Мы сидели у окна в комнате родителей, высматривая, не покажется ли отец.
 Он вернулся вместе с Эдвардом Баррингтоном. Тот тоже присутствовал на судебном заседании, и мне было очень приятно, что он так близко принял к сердцу наши заботы. Когда я увидела, что они входят во двор, я попыталась угадать по выражению их лиц, каким был приговор. Но это мне не удалось.
 Я бросилась к двери. Рядом оказалась мать.
 — Подожди здесь, — сказала она. — Теперь уже совсем недолго.
 Мужчины вошли в комнату. Я уставилась на отца. Лицо его было серьезным, и несколько секунд он молчал. Опасаясь худшего, я закричала:
 — Что? Что?
 — Они признали его виновным.
 — О нет… нет… Это нечестно! Это я виновата в том, что его поймали!
 Отец положил руки мне на плечи и сказал:
 — Все могло быть гораздо хуже! Все-таки был убит человек, нельзя забывать об этом. Джейк не будет повешен, этого удалось избежать. Они приговорили его к каторге, к семи годам.
 Мы должны были покинуть Ноттингем на следующий день. Я чувствовала себя опустошенной, утешая себя лишь тем, что его, по крайней мере, не казнили. Однако послать на каторгу на семь лет, на другой конец света! Семь лет… Это было почти вечностью! Я сказала себе: «Я никогда больше не увижусь с ним…» Джейк произвел на меня глубокое впечатление, и я поняла, что никогда не смогу забыть его.
 Баррингтоны сумели убедить нас отобедать с ними в последний вечер в Ноттингеме. Мы согласились, и все разговоры за столом крутились вокруг суда.
 — Джейку повезло, — сказал Эдвард Баррингтон. — Это довольно легкое наказание за убийство!
 — В таких обстоятельствах…— с жаром начала я.
 — Но он действительно убил человека, и потому наказание следует признать легким. Эта девушка произвела на суд хорошее впечатление: она выглядела такой юной и невинной. Она очень красива!
 — То, что Ли была девственницей, и то, что нам удалось найти другие убедительные доказательства, сыграло, несомненно, большую роль, — усмехнулся отец.
 — Обвинители собиралась доказать, что Ли была распутницей, К счастью, это было не так, а отрицать дурную репутацию Ральфа Хассэта было невозможно.
 — Благодарю вас за помощь! — произнес отец.
 — Вы проявили себя великолепно! — добавила мать.
 — Это был минимум того, что мы были обязаны сделать, — заявила миссис Баррингтон.
 — Более того, — добавил ее муж, — мы обязаны следить за тем, чтобы торжествовала справедливость!
 — С ним все будет в порядке, с этим молодым человеком, — заявил отец. — Он относится к той породе людей, которые сумеют выжить в любой обстановке: это я понял с самого начала!
 — Но покинуть свою страну, оказаться в изгнании…— проговорила я, — в то время как на самом деле он заслуживал не наказания, а награды…
 — Старый сквайр был вне себя от злости! — засмеялся мистер Баррингтон. — Он хотел, чтобы цыгана повесили.
 — Старый греховодник! — заметила миссис Баррингтон.
 — Я-то думала, что они просто отпустят Джейка! — не успокаивалась я.
 — Дорогая моя девочка, нельзя убивать людей, что бы ни случилось! — молвил отец.
 Мать улыбнулась:
 — Мы сумели спасти его от виселицы! Давай радоваться этому!
 — Думаешь, он все понял? — спросила я.
 — Он видел меня в суде, — объяснил мне отец, — слышал мои показания и знал, что именно я собрал сведения о характере покойного и сумел найти доказательства невинности девушки. Несомненно, он задумался над тем, почему я сделал это! И конечно, понял, что у меня есть дочка, которая указывает мне, что я должен и чего я не должен делать! — он повернулся к остальным. — Моя дочь — просто тиран, она превратила меня в своего раба!
 Все смотрели на нас с улыбкой. Все, кроме Клер Карсон. У меня путались мысли, но мне вдруг показалось, что я не очень-то ей нравлюсь. Эту мысль я тут же отбросила: это было глупо да и неважно.
 — Они оба большие чудаки, мой муж и моя дочь! — добавила мать. Джессика, конечно, пошла в отца, и, как ни странно, мне не хотелось бы, чтобы их характеры изменились, даже если бы это стало возможно!
 — Ловлю тебя на слове, — отец.
 — Я думаю, — вмешался мистер Баррингтон, — что нам следует выпить за наше знакомство! Началось оно при неприятных обстоятельствах, а в результате все обернулось как нельзя лучше! Надеюсь, это станет началом нашей дружбы.
 Все выпили, и я заметила, что Эдвард Баррингтон посматривает на меня. Он очень тепло улыбался, и, несмотря на то, что мне грустно было думать о цыгане Джейке, я ощутила удовольствие, пока опять не заметила, как смотрит на меня Клер Карсон. Я подняла бокал и допила вино.
 На следующий день мы отправились домой. Мы выехали с постоялого двора рано утром. Баррингтоны настояли на том, чтобы по пути мы ненадолго заехали к ним. Там мы подкрепились вином с пирожными и договорились, что время от времени будем навещать друг друга. Все вышли из дома, чтобы помахать нам на прощание и пожелать удачного путешествия.
 Мысли у меня были грустные. Я сделала все, что могла, чтобы спасти Джейка, и он избежал смерти. Но каторга на другом краю света в течение семи лет?
 У нас с ним сложились странные отношения, и я понимала, что, если даже никогда больше не увижу его, он будет продолжать жить в моих мыслях.
 Отец сказал, что Джейк из тех, кто всюду выживает. Эти слова меня немножко успокаивали.
 Я отправилась к тетушке Софи. Так повелось, что кто-нибудь из нас каждый день посещал ее. С тех пор как там поселилась Долли, в доме стала совсем другая атмосфера. В обстановке, когда нужно помочь другим, тетушка Софи чувствовала себя как рыба в воде, а к Долли она всегда питала особую симпатию. Теперь же, когда Долли должна была рожать без мужа, тетушка Софи была в своей стихии.
 Поскольку я любила наблюдать странности в поведении людей, этот случай как раз давал мне почву для размышлений. Можно было подумать, что черта характера, заставляющая с удовольствием окунуться в несчастье ближних, может вызвать неприязнь, но тетушка Софи искренне заботилась о людях, оказавшихся в беде. «Возможно, — подумала я, — когда мы творим добро, мы сами получаем от этого удовлетворение, и чем больше мы приносим пользы другим, тем больше, появляется удовлетворенность собой. Это ведь гордыня, определенное самолюбование!»
 Господи, куда же иногда заводили меня размышления! Продолжая двигаться в том же направлении, можно было прийти к выводу, что не существует разницы между добром и злом. Цыган Джейк совершил убийство ради спасения девушки от оскорбления, которое могло бы искалечить ее жизнь. Добро и зло ходили рука об руку.
 А вот теперь Долли собиралась рожать незаконного ребенка. Это достойно осуждения, но, с другой стороны, ее беспросветная жизнь наконец-то приобретала новые краски, и впервые Долли была счастлива. Меня очень заинтересовала эта проблема, и я обсудила ее с Амарилис. Она выслушала меня и заявила, что я излишне усложняю простые вещи. Амарилис была склонна видеть в людях только хорошее. Такой взгляд на мир, конечно, значительно упрощал жизнь.
 Лучше бы я не ходила в тот день к тетушке Софи. И лучше бы не заводила разговор с Долли. Было решено, что ей не следует ничего знать о том, что произошло с цыганом Джейком. Все, конечно, знали, что он отец будущего ребенка. Вряд ли можно было рассчитывать на то, что его последний визит в Грассленд и их поведение в ночь после Трафальгара останутся незамеченными. Цыган Джейк был человеком, который привлекал внимание всюду, где только появлялся, и то, что он решил оказать знаки внимания именно Долли, вызвало некоторое удивление и, несомненно, обсуждалось на кухнях Грассленда и Эндерби, да и во всех домах тоже.
 — Узнав обо всем, Долли расстроится, — сказала мне мать. — В свое время, конечно, она все узнает, но пусть это произойдет после рождения ребенка.
 Я пришла в комнату, которую выделили Долли. Эго была одна из спален на втором этаже, та самая, где находилась переговорная труба, ведущая вниз, в кухню. Жанна заявила, что Долли следует поместить именно в эту комнату, поскольку, если той понадобится помощь, у нее будет удобный способ известить об этом остальных. Обычно эту комнату занимала тетушка Софи, но она, безусловно, согласилась уступить комнату Долли. Повитуха спала в соседней комнате, но ближе к родам она должна была перебраться к Долли.
 Долли лежала на кровати с синими бархатными занавесками. Войдя, я заметила, что она выглядит не столь радостно, как во время моего последнего посещения. «Возможно, — подумала я, — близится день родов, и она беспокоится из-за этого?»
 — Я рада, что вы пришли ко мне, Джессика, — сказала она.
 — Все справляются о вашем здоровье. Моя мать интересуется, не нужна ли еще одна шаль?
 — Нет, спасибо: мадемуазель д'Обинье уже подарила мне две шали, — помолчав, она продолжала: — Я много думаю о нем… Вы знаете, о ком!
 — О ком? — спросила я, заранее зная ответ.
 — Об отце ребенка! У меня предчувствие, что творится что-то неладное.
 Я промолчала. Она продолжала:
 — Если будет мальчик, я назову его Джейком в память об отце. Если девочка, то Тамариск. Джейк много рассказывал о тамарисковых деревьях в Корнуолле, они ему очень нравились. Я-то их никогда не видела. Он сказал, что здесь они не растут, так как дуют слишком сильные восточные ветры. Ему нравились пушистые комочки розовых и белых цветов на их стройных ветвях. Джейк говорил, что они изящные, как молодые девушки! Так что я назову ее Тамариск! Это должно гюнравиться ему, если он сюда приедет. Когда он сюда приедет…. — Я промолчала, и тут она схватила меня за руку:
 — Я чувствую, что-то случилось!
 — Вам не следует беспокоиться, — ответила я. — Вы должны думать о ребенке!
 — Я понимаю, но что-то чувствую. У меня всегда было какое-то чувство, не знаю, как это назвать, но я всегда знала, когда что-то должно случиться. Может, оттого, что я не совсем такая, как другие люди… не совсем нормальная? Если природа что-то человеку недодает, так, может, он получает что-то… взамен?
 — Очень может быть.
 — Мне случалось иногда грешить!
 — Полагаю, как и всем нам.
 — Я делала особенно грешные вещи, но все это некоторым образом из-за любви… Жаль, конечно, что я так поступала. Например, похитила вас, когда вы были ребенком. Теперь-то я понимаю, через что Френшоу должны были тогда пройти. Да и тогда, наверное, знала, но мне хотелось причинить им боль!
 — Не нужно сейчас думать об этом. Ведь это не причинило мне никакого вреда.
 — Я делала и кое-что похуже, гораздо хуже… Мне хотелось мстить, это нехорошо.
 — Наверное, во всяком случае так говорят.
 — Но к вам я всегда питала особые чувства — все из-за того, что я прятала вас в своей комнате. Хорошо помню, какой вы были. Эти чудные большие глаза, которыми вы удивленно смотрели на меня, а потом вдруг начинали улыбаться, будто увидели во мне что-то забавное… Я знала, что ни за что не решусь навредить вам, Джессика! Прошу вас, расскажите мне о Джейке!
 — Что рассказать?
 — Все тут постоянно шепчутся, и, я чувствую, что-то произошло! Вы ездили в Ноттингем, и это было как-то связано с ним! — Она крепко схватила меня за руку. — Я все время беспокоюсь. Расскажите мне все, я должна знать! Когда я задаю вопросы Жанне, она делает вид, что не понимает меня, что очень плохо знает английский. Мадемуазель д'Обинье тоже ничего не хочет мне рассказывать, она только твердит, что все будет в порядке. А я знаю, что-то не так, и, думаю, это связано с ним!
 Я встала, сказав:
 — Мне пора возвращаться!
 Долли умоляюще посмотрела на меня:
 — Я думала, у вас хватит смелости рассказать мне! Если уж кому-то положено знать, так это мне! К концу лета цыгане всегда перебираются на юг. Скоро уже лето. С ним что-то случилось, верно? Я ведь слышу, как прислуга шепчется: «Только ей не говорите, пусть она ничего не знает до тех пор, пока не родит ребенка!»
 Долли явно разволновалась, и на ее щеках вспыхнул нервный румянец.
 — Вам не надо расстраиваться, — начала я.
 — Я уже расстроилась и буду расстраиваться до тех пор, пока не узнаю! Какими бы плохими ни были известия, я должна их знать! Он убил человека, его поймали и судили. Я понимаю, что это означает. Они думают, что я не слышу, о чем они шепчутся, но я слышу!
 Я взорвалась:
 — Он убил человека, который пытался изнасиловать одну из девушек-цыганок!
 Она прикрыла глаза.
 — Ах, значит, все это правда! Значит, теперь его повесят?
 — Нет, нет! — воскликнула я.
 Мне следовало снять с нее этот тяжкий груз. Теперь я была уверена в том, что ей лучше знать правду, чем терзаться страхом неизвестности.
 — С ним ничего не случится, — сказала я, — его не повесят! Мой отец сумел избавить его от этой участи. Конечно, нельзя было рассчитывать на то, что его освободят…
 — Значит, он в тюрьме…
 — Он приговорен к каторжным работам.
 Долли закрыла глаза и откинулась на подушку. Я испугалась. С ее лица сошел румянец, оно было белым, почти как подушка, на которой она лежала.
 — Всего лишь на семь лет! — пояснила я.
 Она не отвечала. Испугавшись, я позвала Жанну.
 Вот так все и началось. Я не уверена, действительно ли это потрясение вызвало преждевременные роды, но всего через два дня Долли родила ребенка.
 Я рассказала матери о том, что я натворила, но она уверила меня, что в данных обстоятельствах мне не оставалось ничего иного. Но, разумеется, было неприятно, что именно я сообщила ей эту весть.
 Родилась девочка — здоровенькая и крепкая. Хуже были дела у Долли. Повивальная бабка сказала, что роды были одними из самых сложных. Тетушка Софи послала за врачом. По его словам, Долли вообще не следовало рожать: несмотря на возраст, телосложение у нее было почти детским.
 Долли было очень плохо всю неделю. Большую часть времени она находилась без сознания, но все-таки несколько раз ей удалось подержать на руках своего ребенка.
 К концу недели Долли умерла, Эндерби и Эверсли погрузились в горе.
 Жанна сказала:
 — Долли была так счастлива, что родила! Никогда до этого я не видела ее по-настоящему счастливой. И вот, не успел ребенок родиться, как ей пришлось покинуть этот мир! До чего же жестокой бывает жизнь!
 Мать и Клодина долго обсуждали вопрос, что делать с ребенком.
 — Мы заберем его! — решила мать. — Девочкам очень понравится, что в детской будет младенец. Да мне и самой этого хочется: нет ничего лучше, чем маленький в доме!.
 Девочку решили назвать Тамариск, я ведь помнила, что Долли хотела назвать девочку именно так. Должно быть, она говорила о том же и тетушке Софи.
 Когда мать предложила забрать Тамариск в Эверсли, но тетушка Софи возмутилась. Действительно, этого не надо было делать. Она сама была способна воспитать ребенка Долли. С самого начала она собиралась заботиться и о ребенке, и о матери. Теперь оставалась лишь Тамариск.
 Жанна, как всегда, сумела предусмотреть все, и детская выглядела просто прелестно. Тетушка Софи чувствовала себя так хорошо, как никогда раньше.
 — В ее жизни появился интерес! — заметила мать. Итак, Тамариск осталась жить в Эндерби.




 ТАМАРИСК


 Теперь, после смерти Долли, встал вопрос: что будет с Грасслендом. Наследницей Долли была, конечно, Тамариск, но поскольку ей долгие годы предстояло жить в Эндерби, то было решено Грассленд сдать внаем или продать. Найти желающих взять дом в аренду было нелегко, и продажа была признана наиболее разумным выходом. Мать заметила:
 — А не заинтересуются ли покупкой дома Баррингтоны?
 Мы удивленно посмотрели на нее. Все и забыли о том, что эта семья присматривала себе дом.
 — Надо бы использовать эту возможность, — продолжала мать. — Вы только подумайте, какие приятные соседи у нас окажутся! Это гораздо лучше, чем иметь соседями каких-то незнакомых людей.
 — Пожалуй, нелишне будет известить их о такой возможности, — согласился отец.
 Тетушка Софи была довольна, что у нас есть на примете покупатели, но в данное время все ее интересы были сосредоточены на ребенке, и она не обращала внимания ни на что иное.
 Мать послала приглашение, упомянув о возможности приобретения дома.. Приехали мистер и миссис Баррингтоны, Эдвард и Айрин. Ну и, конечно, с ними была Клер Карсон. Они были очарованы Грасслендом и перспективой жить поблизости от нас— за исключением Клер, которая была весьма сдержанна в своих чувствах.
 В результате Баррингтоны приобрели Грассленд, причем мистер и миссис Баррингтон решили поселиться здесь постоянно, и с ними приехала Клер. Айрин вскоре должна была выйти замуж за шотландца, поэтому она не собиралась жить в этом доме, а Эдварда держали в Ноттингеме дела, хотя он часто приезжал погостить к родителям.
 Я много думала о цыгане Джейке и часто пыталась представить, как он живет в тех страшных краях. На душе у меня было легче, — ведь мы сумели спасти его жизнь, — но окончательно я могла бы успокоиться, лишь поговорив с ним и объяснив, как все произошло.
 Жизнь в Эверсли текла мирно, почти не затрагиваемая событиями, происходящими в мире.
 Стоял апрель, мое любимое время года, поскольку вскоре должна была наступить настоящая весна.
 С момента смерти Долли Мэйфер мы жили весьма безмятежно. Мы больше не тревожились из-за возможности вторжения: Трафальгар и в самом деле положил конец этим намерениям Наполеона. Он сумел пережить свое поражение на море, продолжая войну на суше и раздавая европейские троны членам своей семьи. Он собирался основать собственную династию правителей; развелся со своей женой Жозефиной, поскольку та была бесплодна, и женился на Марии-Луизе Австрийской, надеясь обзавестись сыном-наследником.
 Итак, война продолжалась. Поражения сменялись победами и наоборот. Люди задумывались — кончится ли это хоть когда-нибудь? Но нас это не слишком затрагивало, если не считать дополнительных налогов. В лице Артура Уэлсли, которому после побед при Опорто и Талавере, примерно за два года до этого, были присвоены титулы барона Дюро и виконта Веллингтона, мы получили нового национального героя, занявшего место всеми оплакиваемого лорда Нельсона, и Англии удалось одержать несколько впечатляющих побед на континенте.
 Наш бедный старый король ослеп и совсем выжил из ума. В январе предыдущего года был принят билль о регентстве, и реальным правителем страны стал принц Уэльский.
 Как-то вечером мы засиделись за обеденным столом — это случалось часто, поскольку отец любил обсудить текущие дела. В этот день он говорил о премьер-министре, вступившем в конфликт с Веллингтоном: Веллингтон жаловался на недостаток средств для армии, а премьер-министр Спенсер Персиваль был против выделения соответствующих субсидий.
 В середине беседы мать вдруг его перебила:
 — Скоро день рождения — в этом году он особенный! Только подумать, нашим девочкам уже восемнадцать, — она взглянула на нас с Амарилис так, будто мы совершили подвиг, дожив до такого возраста.
 — Восемнадцать! — воскликнул Дэвид. — В самом деле? Как быстро летит время!
 — Теперь они уже не маленькие девочки! — сказала Клодина.
 Отец продолжал свое:
 — Точку зрения Персиваля можно понять, но сейчас, когда идет война с Америкой, ему нужно быть поосторожней…
 — Войны! — возмущенно воскликнула мать. — До чего же все это глупо! Я даже не знаю причин, по которым они ведутся.
 — Существуют несогласия по коммерческим вопросам, — объяснил Дэвид.
 Мать вздохнула:
 — А ведь они уже получили урок, когда в свое время завели склоку из-за колоний!
 — Возможно, история повторяется, — сказал отец, — но, к сожалению, уроки, которые она дает, никогда не идут впрок!
 — Кажется, — продолжала мать, — что войны с Францией было бы достаточно для всех любителей решать конфликты с помощью силы!
 — Эта война с Францией тянется и тянется, — проговорила Клодина.
 — Персиваль, конечно, хороший человек, но замечу, он мало воодушевлен своей миссией…
 Я сказала, что вообще-то странно, когда хорошие люди часто оказываются плохими руководителями и наоборот, хорошие руководители склонны грешить в своей личной жизни.
 Тогда Дэвид, любивший такого рода дискуссии, привел в пример обоих королей Карлов. Карл I был прекрасным мужем и отцом и, пожалуй, худшим из всех английских правителей, который в конце концов привел страну к гражданской войне. А вот Карл II вел прямо-таки распутную жизнь, и, тем не менее, его правление пошло на благо стране. Вновь вмешалась мать:
 — А какого цвета платье ты предпочла бы надеть на день рождения, Амарилис?
 — Я думаю, синее.
 — А как насчет белого, милая? — спросила Клодина — Я просто вижу тебя в белом. Ты будешь похожа на ангела!
 — Джессика, а ты, наверное, предпочтешь свой любимый — алый? — спросила мать. — Или на этот раз изумрудно-зеленый?
 — Можно я подумаю? — спросила я.
 — Такие вопросы просто так не решаются, — с сарказмом отец, — особенно когда страна втянута в войну на два фронта!
 — Если бы мы ждали, пока эти проклятые войны закончатся, нам бы пришлось полжизни просидеть, сложа руки! — парировала мать. — Не успевает закончиться одна война, тут же начинается следующая! Мы поедем в Лондон выбирать ткани, — обратилась она к нам с Амарилис, что у нас сейчас?.. Апрель… Где-нибудь в мае! Тогда у нас останется много времени, чтобы сшить платья. Дату мы уточним заранее. Лучше всего в августе, где-нибудь в середине между двумя днями рождения, это будет справедливо!
 Поскольку наши дни рождения были не очень удалены друг от друга: я родилась в августе, а Амарилис — в сентябре, праздник обычно устраивали в конце августа. Когда мы были еще маленькими, наши матери решили, что так будет удобней, и это стало традицией.
 Так мы и оказались в Лондоне в мае 1812 года. Поехали моя мать, Амарилис и Клодина, а поскольку отец не любил отпускать мать одну, он присоединился к нам. Мы выехали из дома в нашем экипаже и без особых приключений добрались до нашего лондонского дома на Альбемарл-стрит.
 Посещения Лондона все еще волновали меня. В огромном городе, казалось, жизнь била ключом. Здесь все спешили, и у приезжих появлялось ощущение тревоги. Я надеялась, что в этот раз нам удастся посетить театр.
 В первый же день мы с матерью, Клодина и Амарилис отправились в поход по лавкам и после долгих споров приобрели наконец белый шелк для платья Амарилис. Сложнее оказалось подобрать нужный оттенок красного цвета, должным образом подчеркивающий мою смуглую кожу, но мать предупредила, что нам надо спешить.
 У отца в Лондоне всегда было полно дел — весьма загадочных, не говоря уже о его банковских операциях, и мы давно привыкли не задавать ему по этому поводу лишних вопросов. Конечно, мы знали, что теперь он занимался делами меньше, чем в молодости, и что его сын Джонатан потерял жизнь из-за этих загадочных занятий. Знала и то, что Клодина довольна тем, что Дэвид не участвует в этом, — мне рассказала об этом Амарилис. Я часто думала, не связан ли сын Джонатана, тоже Джонатан, живший сейчас в семействе Петтигрю, с этими делами.
 Но даже занятость не помешала моему отцу отправиться в театр, так что мы провели превосходный вечер, посмотрев «Раскаяние разбойника», пьесу не совсем новую, но самую популярную из мелодрам — жанра, быстро завоевавшего сцену. Это была история о грешном разбойнике, при появлении которого зрители должны были прийти в ужас. И хотя мы посмеивались, драматургия не могла не захватить нас, еще и потому, что сопровождалась выразительной музыкой — громкой при появлении разбойника и нежной при выходах невинной героини.
 После спектакля мы вернулись домой и засиделись допоздна, попивая шоколад и обсуждая невероятные хитросплетения сюжета. Мы искренне посмеивались над разбойником и легковерием героини, но признались все-таки, что спектакль доставил нам огромное удовольствие.
 Следующий день был воскресным. Мы посетили церковь, а после этого отправились на прогулку в парк. Мать заявила, что на следующий день мы непременно должны решить проблему с материалом для моего платья.
 В первой половине дня у нас были посетители, и мы получили приглашение на обеды в следующие дни.
 — Скоро, — заявила мать, — нам пора подумать и о возвращении домой.
 — Странно, — сказала я, — когда мы живем в Эверсли, то очень ждем поездки в Лондон, а оказавшись здесь, думаем о том, как приятно будет вернуться домой!
 — Возможно, предвкушение удовольствия приятней самого удовольствия? — предположила Амарилис.
 — Наверное, ты права, — согласилась я.
 — Это говорит о том, что следует черпать наслаждение в текущих событиях!
 — Амарилис, если ты столь мудра в восемнадцать лет, то к тридцати станешь просто глашатаем истины!
 Утренние посетители заставили нас задержаться с походом по лавкам, и мы отправились туда только около четырех. Мы осмотрели целые горы материала изумрудно-зеленого и алого цветов, которые, по утверждению матери, больше всего мне шли.
 У меня были такие же темные волосы, как у матери, но, увы, не было ее живых синих глаз. Чтобы оттенить мои глубоко посаженные темно-карие глаза с густыми ресницами, по мнению матери, были необходимы только насыщенные яркие тона. Вот почему она проводила Так много времени у прилавков, подбирая нужный оттенок.
 Мы были еще в лавке, когда туда вбежал, почти задыхаясь, молодой человек:
 — Премьер-министр… застрелен! Он умер на месте… прямо в палате общин!
 Выйдя на улицу, мы поняли, что новость уже успела распространиться по городу. Повсюду стояли небольшими группами люди, переговариваясь встревоженным шепотом. Премьер-министр убит! Этого не может быть! Это не может произойти в Англии! Такие вещи происходят только у иностранцев! Спенсер Персиваль, премьер-министр, был далеко не самой популярной фигурой на политической сцене, но теперь его нет в живых!
 По приезде домой отца мы не застали. Я решила, учитывая случившееся, что в течение нескольких дней он будет очень занят, и это задержит наше возвращение в Эверсли.
 Столица была взбудоражена: убийца схвачен! Но за ним не надо было охотиться, поскольку он и не пытался бежать. Ходили слухи, что он сумасшедший, фанатик. Утверждали, что лишь по чистой случайности был застрелен именно премьер-министр: на его месте мог оказаться любой другой политик. Безумец питал ненависть ко всему правительству, а не к какой-то конкретной личности, просто премьер-министр оказался в определенном месте в определенное время.
 Суд начался почти сразу же. Убийцей оказался некий Джон Беллингем, ливерпульский брокер, обанкротившийся, по его словам, по вине правительства. Не так давно он побывал в России, где был арестован по какому-то мелкому обвинению. А когда Беллингем обратился к британскому послу в Санкт-Петербурге за помощью, ему в ней отказали. В конце концов, он был освобожден и, вернувшись в Англию, потребовал компенсацию за допущенную несправедливость. Когда ему и в этом отказали, он обезумел и возжаждал мести. Теперь убийца рассчитывал, чго его оправдают как душевнобольного.
 Отец считал, что Беллингему не удастся выйти сухим из воды: вся страна потрясена. Мы не можем допустить, сказал отец, чтобы в наших государственных деятелей стреляли, а потом оправдывались, заявляя, что это дело рук лиц, страдающих психическими расстройствами. Судьба убийцы послужит примером другим.
 Отец оказался прав. Джон Беллингем был приговорен к смерти и повешен уже через неделю после рокового выстрела. В этот день мы все еще были в Лондоне, но на улицу не выходили.
 Все происходящее меня угнетало. Мысль о том, что человек может так обезуметь от горя, что способен взять ружье и застрелить другого, подавляла меня. Я никак не могла избавиться от картины — человеческого тела, болтающегося на веревке. Беллингем совершил убийство из мести. В итоге двое ушли из жизни совершенно напрасно.
 Мать пыталась смягчить тяжелое состояние разговорами на другие темы, в основном о дне рождения. Я что-то отвечала, но никак не могла не думать о трагедии несчастного и его осиротевшей семье, потерявшей мужа и отца. Я слышала, что у него остались вдова, шесть сыновей и шесть дочерей. Говорили, что Персиваль был очень хорошим человеком, и, даже принимая во внимание ту ауру святости, которой неизбежно окружают мертвых, в этих утверждениях была наверняка большая доля истины.
 Вынашивать ненависть… ненависть, которая ведет к убийству! Я не могла выбросить это из головы.
 По возвращении в Эверсли началась подготовка к празднику. Восемнадцать — возраст наступления зрелости. Теперь мы уже не были детьми, и я предполагала, что родители рассчитывают найти нам подходящих мужей, поскольку именно это беспокоит родителей, чьи дочери достигли брачного возраста. Наконец, наметили дату — конец августа.
 — Это самое лучшее время для праздника, —сказала Клодина, — если будет хорошая погода, то гостей можно принять в саду.
 Мы начали составлять список приглашенных.
 — Посылать приглашение Баррингтонам нет нужды, — заявила мать. — девочки, сами можете съездить и пригласить их лично.
 Несколькими днями позже мы с Амарилис отправились в путь. По дороге мы проезжали мимо леса, над которым, я заметила, поднимается дым.
 — Смотри! — воскликнула я.
 — Наверное, цыгане? — предположила Амарилис.
 — Они не появлялись здесь давным-давно! С тех самых пор…
 — Да, этот бедняга…
 — Шесть лет назад, — проговорила я.
 Мысленно я вернулась к тому ужасному моменту, когда цыган Джейк вышел из дома и был схвачен. Потом меня долго в ночных кошмарах преследовала эта сцена, и даже сейчас сохранился какой-то горький осадок.
 Амарилис знала о моем отношении к случившемуся и понимала меня; как только в разговоре поднималась эта тема, она непременно напоминала мне о том, что именно я спасла цыгану Джейку жизнь. Я пыталась убедить себя в том, что это действительно так. Да, если бы я не заставила отца предпринять решительные меры, Джейк был бы казнен.
 — Давай поедем, посмотрим? — предложила Амарилис и пришпорила свою лошадь. Я последовала за ней.
 На поляне стояли кибитки. Одна из женщин разжигала костер, а несколько ребятишек с криками бегали вокруг. Увидев нас, они сразу притихли. К нам подошел мужчина.
 — Сейчас как раз испрашивают разрешения остановиться на этих землях, — сказал он. — Именно сейчас, в данный момент!
 Из кибитки вышла девушка и, с любопытством посматривая на нас, подошла поближе. Она была поразительно хороша — большие, блестящие, обрамленные длинными ресницами глаза и волосы, заплетенные в толстую косу, перевязанную на конце красной лентой. Еще до того, как она заговорила, я узнала ее. Она тоже.
 — Добрый день! — сказала она. — Мисс Френшоу, если не ошибаюсь?
 — А тебя зовут Ли! — воскликнула я. Улыбнувшись, она утвердительно кивнула.
 — Значит, вы решили вернуться?
 — Мой отец отправился к вам в дом, чтобы просить разрешения остановиться здесь.
 — Познакомься с мисс Амарилис Френшоу!
 Ли слегка поклонилась, а Амарилис в ответ дружелюбно улыбнулась. Она, разумеется, слышала про Ли и знала, какую роль та сыграла в трагедии цыгана Джейка.
 — Вы сюда надолго? — спросила я. Ли покачала головой:
 — Нет, мы просто остановились на пути в западные графства.
 — А вы… слышали что-нибудь… Она опять покачала головой:
 — Это было так давно!
 — Шесть лет! — уточнила я.
 — Через год он освободится…
 — Да, еще год… Я уверена в том, что мой отец разрешит вам остановиться!
 — Я тоже так думаю, — сказала она, отступив в сторону, чтобы позволить нам проехать.
 Мы поехали дальше.
 — Эта девушка просто необычайной красоты, — заметила Амарилис.
 — Да, хотя она выглядит грустной. Я думаю, она считает себя виноватой из-за этой истории с Джейком.
 — В этом нет ее вины. Она не должна считать себя виноватой!
 — Не должна, но иногда люди чувствуют себя виноватыми даже тогда, когда на самом деле ни в чем не провинились. Я имею в виду… ну, если все-таки что-то происходит из-за тебя!
 — Возможно, и так, но выглядит она просто чудесно!
 Мы подъехали к Грассленду. Миссис Баррингтон, услышав стук копыт наших лошадей, вышла навстречу, и мы спешились, поручив лошадей конюху.
 — Эдвард дома, — сказала она. — Он будет очень доволен тем, что вы приехали!
 — У вас все в порядке?
 — Все в превосходном настроении! Нам, конечно, очень не хватает Айрин, хотелось бы видеться с ней почаще. Сейчас она вновь беременна. Любопытно, правда? Если бы она жила немножко ближе!
 Вышел Эдвард.
 — Как я рад видеть вас! — воскликнул он. Эдвард стал гораздо взрослее. Ведь прошло шесть лет с тех пор, как я впервые увидела его во время памятного путешествия в Ноттингем. Он выглядел очень уверенным в себе. Его отец заявил, что Эдвард станет одним из наиболее влиятельных промышленников страны. «У него потрясающие способности, — пояснил он. — Он гораздо способнее меня! Эдвард напоминает дедушку, который и основал наше дело».
 В этом нетрудно было убедиться: Эдвард постоянно старался перевести разговор на деловые темы. Я решила, что он находит светскую болтовню утомительной и бесполезной.
 Он мне нравился, главным образом, видимо, потому, что, когда рядом со мной была Амарилис, он был исключительно вежлив с нами обеими, но не отрывал глаз от меня, и это было приятно. Думаю, я слегка ревновала его к Амарилис. Она была такой хорошенькой, с прекрасным характером, словом, из «хороших женщин» Эверсли. Я была из других — не то чтобы я была плохой, но непокорной, самовольной и, пожалуй, эгоистичной, тщеславной. Да… все это во мне было, и я, действительно, не могла понять, отчего многие молодые люди и не очень молодые — всегда проявляли ко мне больше интереса, чем к красавице Амарилис? Это было странно: из Амарилис наверняка должна была получиться идеальная жена. Она была хозяйственной, добродушной и очень красивой. А у меня этих качеств не было. И все-таки мужчины смотрели на меня так, что было ясно: я для них желанна.
 Одна из служанок как-то сказала:
 — В вас что-то такое есть, мисс Джессика! Мисс Амарилис, конечно, хорошенькая. Она просто красива, как ангел, но в вас есть что-то такое, что мужчинам очень нравится! Этого не выразишь словами: оно просто есть или его просто нет! Мисс Амарилис — она слишком хорошенькая, слишком благовоспитанная, слишком добрая, слишком милая! Таких, как мисс Амарилис, мужчины уважают, а за такими, как вы, бегают!
 Следующее подслушанное замечание было менее приятным.
 — Мужчины такие дураки!.. Понятия не имеют, с какой стороны хлеб маслом намазан. Всегда их тянет к тем, с кем не уживешься, а на хороших и смотреть не хотят!
 Амарилис, несомненно, относилась к тем, «хорошим».
 — Давайте пройдем в дом, — пригласила миссис Баррингтон. —, вот и Клер!
 Появилась Клер Карсон. Она улыбнулась, делая вид, что рада нашему появлению, но я знала, что она всегда скрывает свои истинные чувства.
 — Давайте попробуем, что там у нас получилось из бузины? — предложила миссис Баррингтон. — Распорядись-ка, Клер, пусть принесут! Конечно, юные дамы достойны лучшего напитка, но-попробовать все-таки стоит!
 — Мы ведь приехали не престо так, правда, Амарилис?
 — Ну конечно, — поддержала она. — Мы хотим пригласить вас на наш день рождения!
 — Неужели уже подошло время? Надо же, как дни бегут! Кажется, что ваше семнадцатилетие мы праздновали только вчера!
 В комнату вошел мистер Баррингтон, услышавший последнее замечание.
 — Чем старше становишься, тем быстрее летит время! — вздохнул он. — Доброе утро, дорогие мои девочки!
 — Значит, вы будете праздновать в августе? — спросила Клер.
 — Да, — ответила я, — в промежутке между двумя днями рождения. Так сложилось уже давно!
 — Можете быть уверены, мы обязательно приедем! — заявила миссис Баррингтон. — И всей компанией, за исключением Айрин. Конечно, если бы она могла, она бы тоже приехала, но она живет так далеко, а кроме того, у нее маленькие дети!
 — Я уж позабочусь о том, чтобы быть в это время здесь! — сказал Эдвард, улыбаясь мне.
 — Да, немножко отвлечься от работы тебе будет полезно, — добавил отец. — Я знаю, он ни за что не упустит эту возможность! — улыбнулась миссис Баррингтон.
 Слуги принесли вино, разливать которое взялась миссис Баррингтон. Попробовав его, мы заявили, что оно исключительно вкусное.
 Ко мне подошел Эдвард.
 — Очень приятно видеть вас. Вы просто цветете!
 — Пышу здоровьем и энергией! — ответила я. — А вы… вы производите впечатление человека озабоченного!
 Он придвинул свое кресло поближе. Амарилис была занята разговором с остальными.
 — Неприятности на фабрике! Все дело в новых машинах: они не нравятся рабочим!
 — А вы думали, они будут их приветствовать?
 — Рабочие боятся, что машины постепенно вытеснят ручной труд, и они останутся безработными.
 — А это так?
 Он пожал плечами.
 — Возможно, сначала так и будет, но если мы не обзаведемся машинами, то не сможем конкурировать с теми, кто установит их у себя. Мы просто-напросто вылетим в трубу, так что рабочие в любом случае потеряют работу!
 — Все это неприятно!
 — Все бы ничего, но рабочие выступают с угрозами. Кое-где они просто начали разбивать машины!
 — Я уже слышала об этих людях: их, кажется, называют луддитами?
 — Да, поскольку в самом деле существовал некий Нэд Лудд. Он жил в Лейчестершире. Однажды на фабрике, где он работал, кто-то сильно обидел его. Весь свой гнев он обрушил на чулочные машины и начал ломать их. Лудд просто обезумел: решил, что все зло в машинах, и разбил их!
 — Но современные луддиты не безумны: просто это напуганные безработицей люди!
 — Да они просто близоруки и не могут понять, что если мы хотим процветать, обязаны идти в ногу со временем! А если мы откажемся от этого, рабочие места в любом случае исчезнут!
 Вмешалась миссис Баррингтон.
 — Не утомил ли Эдвард вас разговорами о своих проблемах?
 Амарилис захотела узнать подробности и получила соответствующие разъяснения.
 — Бедняжки, — вздохнула она, — как ужасно жить в страхе остаться без куска хлеба!
 — Мы обязаны идти в ногу со временем! — настаивал на своем Эдвард.
 — И что же будет? — спросила Амарилис.
 — Поживем — увидим! Ясно одно — мы обязаны совершенствовать машины! Если волнения рабочих продолжатся, придется вызвать войска или принять другие серьезные меры.
 Миссис Баррингтон сменила тему разговора. Она относилась к тем женщинам, которые не любят думать о неприятностях, полагая, что, если выкинуть .их из головы, они исчезнут сами собой. Но я всерьез расстроилась, думая о людях, которые боялись, что машины лишат их средств к существованию.
 — Говорят, что по соседству появились цыгане! —воскликнула миссис Баррингтон.
 — Да, я видела, как утром они подъезжали, — подтвердила Клер. — Их кибитки тащились по дороге.
 — Они не собираются здесь надолго задерживаться, — добавила Амарилис. — Мы видели их по пути сюда и даже кое с кем поговорили.
 — С Ли, — уточнила я. — Вы помните Ли? Баррингтоны выглядели озадаченными.
 — Шесть лет назад, — сказала я. — мы впервые познакомились с вами! Ли, видимо, было тогда лет четырнадцать, но я сразу же узнала ее. Мы тогда поехали в Ноттингем, чтобы выручить того цыгана, а Ли была той самой девушкой, из-за которой все началось!
 — Теперь я вспомнил! — воскликнул Эдвард.
 — Они сейчас спрашивают разрешения у моего отца разбить свой табор в лесу.
 — Он разрешит им, — сказала Амарилис, — конечно, с обычным предупреждением о кострах.
 Похоже, Баррингтонов не слишком заинтересовал разговор о цыганах, и миссис Баррингтон начала вспоминать прошлогодний день рождения, когда шел дождь и нам не удалось посидеть в саду.
 Наконец, мы распрощались. Когда мы проезжали мимо Эндерби, я сказала:
 — Давай заедем, у нас есть время.
 Амарилис согласилась. Подъехав к дому, мы заметили Тамариск, сидящую верхом на пони, которого она получила в подарок на последнее Рождество.
 Я не могла видеть Тамариск, не вспомнив о цыгане Джейке: она была очень красива, хотя и не обычной красотой. У нее были огромные выразительные черные глаза, темные ресницы и брови, а черты лица можно было назвать совершенными. Ее волосы не вились, но были такими густыми, что с ними ничего нельзя было поделать. Жанна была просто в отчаянии от этого: она, конечно, предпочла бы мягкие локоны. Жанна сама стригла ее в соответствии с единственным, по ее словам, возможным фасоном: это была короткая стрижка с челкой на лбу, так что Тамариск напоминала очень хорошенького мальчика. Для своих лет она была довольно высокой, длинноногой и грациозной, но характер у нее был непокорный. Моя мать и Клодина объясняли это тем, что ее испортила тетушка Софи, не чаявшая души в своей приемной дочери. Мать заявила, что никогда в жизни не видела Софи столь счастливою, благодаря этому капризному ребенку.
 Тамариск была очень живой, умной и уже научилась читать. Но характер! Если ей было что-то не по душе, она могла впасть в гнев. Если кто-нибудь раздражал ее, она смотрела на этого человека своими огромными глазищами и говорила низким голосом: «Ты еще пожалеешь». Жанна то радовалась, то отчаивалась из-за этой девочки.
 — Ума не приложу, что из нее получится, когда вырастет? — говорила она. — Уже сейчас она никого не слушается! Гувернантка сказала, что этот ребенок — сущее наказание! Бедняжка пробыла в доме всего лишь месяц, а ее предшественнице удалось выдержать только шесть недель!
 Кто-то из служанок заметил:
 — С цыганским ребенком ничего не поделаешь! Вы же знаете, чья кровь в ее жилах? Из нее может получиться и ведьма!
 К несчастью, Тамариск услышала эти разговоры, и вместо того, чтобы огорчиться, обрадовалась.
 — Я — ведьма! — постоянно напоминала она всем. — Ведьмы умеют напускать порчу!
 Она совершила в Эндерби настоящую революцию: дом перестал быть приютом отшельницы и ее служанки, а Тамариск была в этом доме центром всеобщего внимания.
 — Я не хочу, чтобы меня придерживали! — между тем кричала она. — Я хочу ездить сама!
 — Привет, Тамариск! — сказала я. Сверкающие глаза остановились на мне.
 — У тебя настоящая лошадь, — выпалила она, — а почему я не могу ездить на ней?
 — Когда станешь постарше, ты будешь ездить также, — мягко объяснила ей Амарилис.
 — Мне не нужно быть старше, я хочу сейчас!
 — Ну, может быть, когда тебе исполнится семь лет…
 — А я хочу сейчас!..
 — Да уж, достается вам! — сказала я, сочувствуя, бедняге-конюху.
 Тамариск опять взглянула на меня.
 — Мы хотим повидаться с тетушкой Софи, — продолжила я. — С ней все в порядке?
 — Я не хочу ездить на маленькой детской лошадке! Я не младенец!
 — Младенцы вообще не ездят верхом, — заметила Амарилис.
 — Некоторые ездят, я ездила!
 — Пойдем, Амарилис! — сказала я, спешиваясь. — Этот ребенок просто невыносим!
 — Бедняжка, ей нелегко живется!
 — Нелегко? Тетушка Софи души в ней не чает, а Жанна постоянно потакает ей!
 — И все-таки…
 — Ну, ты найдешь смягчающие обстоятельства и для дьявола. — И я направилась в дом.
 Тетушка Софи была в гостиной, хотя до рождения Тамариск она лишь изредка выходила из своей комнаты. Она выглядела почти хорошо, точнее, выглядела бы, если бы не ее необычные капюшоны, прикрывавшие изуродованную часть лица. Сегодня у нее был бледно-голубой капюшон в цвет платья. Рядом с ней сидела Жанна.
 — Мы, наконец, решили, когда устроить день рождения, — объяснила я, — и ездили в Грассленд, чтобы пригласить хозяев в гости.
 Тетушку Софи мы не приглашали. Мы знали, что она не захочет приехать, а если вдруг каким-то чудом изменит свое решение, то приедет без приглашения.
 Она расспросила нас о здоровье моей матери и Клодины, что было чистой формальностью, поскольку накануне они навещали ее.
 Я сказала:
 — Эдвард Барригатон озабочен волнениями на фабрике: рабочие угрожают разбить машины.
 Жанна бросила на меня укоряющий взгляд. В присутствии тетушки Софи не полагалось вести такие разговоры. Они напоминали ей о переживаниях и испытаниях, через которые пришлось пройти во время революционных беспорядков во Франции.
 Чтобы отвлечь тетушку Софи от неприятных размышлений, Амарилис быстро проговорила:
 — По пути мы видели Тамариск.
 — Она хорошо держится в седле! — добавила я.
 — Поразительный ребенок! — довольно сказала тетушка Софи.
 — Слишком своевольный! — вставила Жанна.
 — У нее есть характер, — продолжала тетушка Софи, — и я рада зтому… Я не хотела бы, чтобы она была размазней!
 — Тамариск злилась на то, что ее пони водят на страховочном поводе, — заметила я.
 — Она из тех, кто хочет бегать еще до того, как научится ходить! — заключила Жанна.
 — Она.полна жизни! — воскликнула тетушка Софи.
 Некоторое время мы болтали о погоде и предстоящем дне рождения, а потом около дверей послышалась какая-то возня.
 — Нет, я войду! Я хочу поговорить с Амарилис и Джессикой! Они там с тетушкой Софи. Пусти меня, я тебя ненавижу! Я на тебя напущу порчу, я — ведьма!
 После этих слов послышался грохот.
 — Пусть она войдет, мисс Аллен! — крикнула тетушка Софи. — Все будет в порядке!
 Дверь с грохотом отворилась, и на пороге появилась Тамариск — красавица в платье для верховой езды, со сверкающими глазами и волосами, похожими на шапочку из черного дерева.
 — Здравствуй, mon petit chou! — вскричала тетушка Софи.
 Тамариск повернулась к нам.
 — Petit chou — кочанчик капусты, а по-французски это значит, что я — милая и драгоценная! А вы, наверное, думали, что меня сейчас будут ругать, да?
 — Я ничего подобного не думала! — улыбнулась я.
 — Думала, думала!
 — А откуда ты знаешь, что я думала?
 — Я знаю, потому что я — ведьма!
 — Тамариск, — укоризненно пробормотала Жанна, но тетушка Софи улыбалась, явно довольная тем, как не по годам развита ее подопечная.
 — Чем ты сейчас занимаешься? — спросила она, обращаясь к Тамариск.
 — Я езжу верхом! Я умею ездить верхом и не хочу, чтобы Дженнингс держал моего пони! Я хочу ездить верхом сама!
 — Когда ты станешь большой…
 — Я хочу сейчас!
 — Маленькая моя, это только потому, что мы боимся, что ты можешь упасть!
 — Я не упаду!
 — Ну, милая моя, ты же не хочешь, чтобы бедная тетушка Софи боялась того, что ты можешь упасть, верно?
 — Мне все равно! — искренне ответила Тамариск. Тетушка Софи рассмеялась. Я посмотрела на Жанну, которая лишь пожала плечами.
 Тетушка Софи, казалось, совсем забыла о нашем присутствии, поэтому я сказала, что нам пора идти, и Жанна проводила нас до двери. Тамариск продолжала объяснять тетушке Софи, как хорошо она держится в седле и что ей следует ездить верхом самостоятельно.
 Я сказала Жанне:
 — Этот ребенок становится просто неуправляем!
 — Она с самого рождения была такой! — отозвалась Жанна.
 — Ее портит тетя Софи!
 — Она так любит ее! Ребенок перевернул всю ее жизнь.
 — Это вредно для ребенка!
 — Я уверена, что тетушка Софи очень жалеет ее, — сказала Амарилис Бедняжка Тамариск… Это просто ужасно — не иметь ни отца, ни матери!
 — Ни с одним ребенком так не носятся! — напомнила ей я.
 — Да, но все-таки — иметь родителей… Я хорошо понимаю чувства тетушки Софи!
 — Хорошо, что мы перебрались сюда! — задумчиво сказала Жанна. — Нам пришлось оставить дом, родину… все! Вначале появился этот дом, и это пошло Софи на пользу, а теперь еще этот ребенок! Я даже и не надеялась на то, что она настолько изменится, и все из-за этой девочки!
 — Насколько я понимаю, это милое дитя еще доставит массу трудностей и себе, и тетушке Софи! — заметила я.
 — Дорогая Джессика! — вмешалась Амарилис Ты сама в детстве была, мягко говоря, не совсем послушной! Я хорошо помню, как ты лежишь на полу и стучишь ногами, потому что тебе не дали того, что ты требовала! А смотри, какой ты выросла?
 — Значит, я исправилась?
 — Немножко!
 — Мы делаем все, что можем, — продолжала Жанна, — и мисс Аллен, и я. Нам приходится нелегко: это, и в самом деле трудный ребенок. Временами мне хотелось, чтобы она была менее сообразительной: она все впитывает в себя, не упуская ничего! Мисс Аллен говорит, что Тамариск очень умна, а я хотела бы, чтобы она была немножко спокойней!
 Мы вернулись домой.
 — Ну, так приедут к нам Баррингтоны? — спросила мать.
 — Всем семейством… за исключением Айрин, которая в очередной раз ждет ребенка, — сказала я.
 — Я так и думала, — ответила мать, улыбнувшись.
 Проезжая мимо леса, я столкнулась лицом к лицу с Пенфолдом Смитом. Я сразу же узнала его, как до того узнала его дочь. Я поздоровалась с ним, а он, немного поколебавшись, снял шляпу и поклонился.
 — Вы — мисс Френшоу? — спросил он.
 — Да, вы правы. В последний раз мы встречались в Ноттингеме.
 — Шесть лет назад!
 Я заметила, что он постарел. В его черных волосах появились седые пряди, лицо было испещрено морщинами и стало более обветренным, чем раньше.
 — Мы никогда не забудем того, что вы сделали для нас! — добавил он.
 — Это мой отец!
 — Да, но вы тоже приложили к этому руку. Я думаю, что именно вы уговорили его сделать это!
 — Вы довольно много знаете о нас!
 — Цыгане лучше разбираются в жизни: эти странствия, встречи с разными людьми…
 — А мне казалось, что вы нигде не задерживаетесь так долго, чтобы успеть завести какие-то знакомства! Несколько дней назад я встретилась с вашей дочерью.
 — Да, она хорошая девушка.
 — Она замужем, я полагаю? — Он покачал головой.
 — Нет, Ли не вышла замуж… Она вообще не желает встречаться с мужчинами!
 — Она очень красива… Просто поразительно красива!
 — Мне тоже так кажется, и временами из-за этого я просто боюсь за нее. Но она сумеет позаботиться о себе… теперь! — его глаза блеснули.
 — А вы ничего не слышали о…
 — Вы имеете в виду Джейка? — он покачал головой. — Нет, но с ним все в порядке!
 — Откуда вы знаете?
 — Ли знает! У нее есть способности, что-то вроде второго зрения! Она и тогда знала, что нам угрожает беда. Бедняжка только не знала, откуда она грянет! Но теперь она развила свои способности, хотя с самого рождения была необычным ребенком. Она была моим седьмым ребенком, и ее мать тоже. А по цыганским поверьям, седьмой ребенок седьмого ребенка рождается со способностями предвидеть будущее!
 — Я думала, что у многих цыган есть такие способности! Ведь они, говорят, умеют предсказывать судьбу?
 — У Ли это особый дар! Она сказала, что ей хотелось бы взглянуть на вашу ладонь.
 — Ли сказала это вам?
 — Да, после того, как увиделась с вами. Она сказала, что вас окружают могучие силы!
 Я невольно оглянулась, а он улыбнулся.
 — Простым глазом вы их не увидите! Ли сказала, что вы ее очень заинтересовали. Вторая юная леди тоже, но вы в особенности!
 — Я уверена, что Амарилис с радостью согласится, чтобы ей погадали, да и я тоже. Скажите Ли, пусть она приходит к нам домой завтра во второй половине дня. Если будет хорошая погода, мы будем в саду. Но если только слуги услышат, что она предсказывает судьбу, они ее в покое не оставят!
 — Я передам ей.
 — Вы говорите, что и тогда она предсказала… эту ужасную трагедию?
 — Ну, некоторым образом… Ли чувствовала, что Джейку угрожает опасность, но не знала, что это произойдет из-за нее. А теперь она чувствует, что с Джейком все в порядке. «Он вернется», — говорит она.
 — Ли его ждет, — заметила я. — Поэтому и не выходит замуж?
 — Возможно, она умеет хранить свои секреты. Но… она ждет и знает, что в один прекрасный день он вернется!
 — Я надеюсь, Джейк понял, что я не собиралась предавать его?
 — Я уверен, он все понял. Джейк знал, что вы там были и изо всех сил старались спасти его. Он знал, что для него сделал ваш отец и понимал, что обязан ему жизнью.
 — Но попасть на каторгу, в такое место, не зная, что произойдет потом, по прибытии…
 — Имейте в виду, что он был готов умереть на виселице! Все остальное было уже пустяками по сравнению с этим. Жизнь прекрасна, и он ее сохранил. Он везде сумеет выжить и должен благодарить вас за это!
 — Как жестоко обошлась с ним жизнь… только из-за того, что он оказался там…
 — Он спас Ли! Я думаю, если бы не Джейк, этого мерзавца пришлось бы убить мне!
 — Если он вернется сюда, то обязательно разыщет вас, — сказала я. — Когда вы встретитесь, передайте ему, пожалуйста, что я не виновата в его аресте! Я ехала туда предупредить, что его разыскивают и собиралась помочь ему! Я не представляла, что за мной ехали…
 — Я скажу, но, думаю, он и сам об этом знает.
 — Я молюсь о том, чтобы жизнь его не была невыносимой!
 — Он выживет, что бы ни произошло!
 — Вы так уверены в этом?
 — Моя дочь уверена, а она умеет видеть то, чего не видят обыкновенные люди!
 — В таборе у вас все в порядке?
 — Спасибо, мы хорошо устроились. Ваш отец был очень добр к нам. Он разрешил нам остановиться здесь на несколько недель, но мы задержимся ненадолго.
 — Вы направляетесь в западные графства? Ваша дочь говорила мне об этом. Вы напомните, что мы ждем ее завтра?
 Я тронула лошадь.
 Когда я сообщила Амарилис, что Ли придет к нам погадать по руке, она была заинтригована. А кому бы не хотелось узнать собственную судьбу? Даже мужчины хотели бы этого, подумалось мне, хотя они, само собой разумеется, любят это отрицать.
 На следующий день к нам пришла Жанна и принесла с собой вышивку, изготовленную ею по просьбе моей матери. К моему удивлению, вместе с ней пришла и Тамариск. Она желала видеть новорожденных щенков Лабрадора, и, пока мы с Амарилис были заняты с Ли, одна из служанок повела ее на псарню.
 Когда появилась Ли, мы с Амарилис были в саду. На Ли были красная юбка и простая белая блуза. Волосы были уложены в высокую, напоминающую корону, прическу, а в ушах сверкали золотые кольца. Она была подпоясана толстым кожаным ремнем, но выглядела просто по-королевски. «Цыганская королева», — сказала я Амарилис, когда увидела приближающуюся Ли.
 — Надо найти какое-нибудь уединенное место в саду. Если слуги узнают о том, что вы предсказываете судьбу, они от вас не отвяжутся, — объяснила я Ли.
 — Я люблю гадать, когда мне есть, что сказать человеку, — ответила она.
 — Давайте зайдем туда! — предложила Амарилис.
 — Скорее всего, о нас нечего будет сказать, — предположила я.
 — Будет, я в этом уверена! — ответила Ли..
 — И про меня? — спросила Амарилис.
 — Будет видно! Вокруг вас — сплошная чистота, а это, несомненно, к лучшему, это обещает счастье. Но часто счастье и означает, что рассказывать, собственно, не о чем!
 Мы уселись в кресла в летнем домике. Между нами был небольшой стол с белой крышкой. Когда Ли садилась, я заметила, что к ее кожаному ремню Прикреплены ножны. Она носила с собой кинжал. Я вспомнила, как ее отец говорил о том, что она теперь умеет постоять за себя. Этот кинжал составлял поразительный контраст с ее воздушным обликом. «Все это понятно, — подумала я. — Если бы со мной произошло подобное, то я, наверное, носила бы на поясе кинжал».
 Сначала Ли повернулась к Амарилис и взяла ее руку. Это была очаровательная картина — две юные женские головки, одна светлая, а другая черная рядом! Двое самых красивых женщин, каких я когда-либо видела в жизни, — и такие разные. Амарилис — совершенно открытая и даже, пожалуй, наивная; Ли — задумчивая, в ее глазах — бездна, и к тому же — кинжал у пояса!
 — Я вижу счастье! — воскликнула она. — Да, я сразу же это почувствовала! Ты пойдешь по жизни спокойно, как ходят по ней молодые: в душе ты молода, и это прекрасно. Есть опасности вокруг тебя, под тобой, над тобой, но ты пойдешь прямо и не будешь смотреть ни вверх, ни вниз. А поскольку ты не будешь видеть зла, то и оно тебя не сумеет коснуться.
 — Как-то неопределенно, — проговорила Амарилис — Мне все-таки хотелось бы узнать эти опасности!
 Ли покачала головой:
 — Лучше оставить все как есть. Ты — счастливая девушка! Это все, что я могу тебе сказать.
 Амарилис выглядела разочарованной, но Ли отказалась добавить что-либо еще. Потом она повернулась ко мне. Я протянула руку, и она взяла ее.
 — О да…
 Ли слегка прошлась по кисти моей руки и взглянула мне прямо в лицо. Ее темные глаза, казалось, пронизывали меня насквозь, и я чувствовала, как все мои тайные мысли открываются ей: моя мелочная ревность, зависть, гордыня — моя, прямо скажем, не блестящая натура.
 Она сказала:
 — Скоро будут просить твоей руки, и нужно сделать выбор. От этого выбора будет очень многое зависеть!
 — А нельзя сказать, что мне следует делать?
 — Тебе самой придется решать. Здесь линии разветвляются. Выбрав одну из них, ты окажешься в опасности!
 — А как мне узнать, какая из этих линий опасна? Ли помолчала, прикусив губу.
 — У тебя очень сильная воля! Что бы ни произошло с тобой, ты сама сделаешь выбор. Все может благополучно кончиться, однако тебе надо быть предельно осторожной. Ты вся окружена силами… силами зла.
 — Что это за зло? Она покачала головой:
 — Я с самого начала видела это… и хотела предупредить тебя. Тебе нужно быть осторожной. Не действуй поспешно, будь осмотрительна!
 — Да как я могу вести себя осторожно, если не знаю, чего мне опасаться?
 — Будь осторожна во всех своих действиях. Можешь быть уверена в одном — настанет время выбора! Можешь выбрать один путь — тот, на котором не встретишь зла. Можешь выбрать другой, и тогда… тогда встретишься с ним!
 — Что за зло? Смерть? — Ли не ответила.
 — Значит, это смерть? — настаивала я.
 — Это не вполне ясно. Смерть может быть… не твоя, чья-то смерть! Это все, что я могу сказать.
 — И ты поняла все это, встретив меня? Ты хотела прийти и предупредить меня?
 — Я не знала, что именно я выясню. Я никогда не знаю заранее, но у меня было очень сильное желание прийти и предупредить тебя!
 Ли отпустила мою руку и посмотрела на меня. В этот момент открылась дверь летнего домика. Я недовольно посмотрела в ту сторону. Меня заинтриговало гадание, и я хотела услышать еще кое-что.
 В дверях стояла Тамариск. Она была одета в красное платье и легкий плащ цвета морской волны. Цвета очень красиво сочетались. В основном одежду для нее шила Жанна, и цвета она умела подбирать замечательно.
 — Чего ты хочешь, Тамариск? — спросила я.
 — Видеть тебя! Что вы здесь делаете? — она уставилась на Ли. — Ты цыганка?
 — Да, цыганка.
 — Я про тебя знаю, мне рассказали Дженни и Мэб!
 — Что они рассказали тебе? — резко спросила я.
 — Ну, не мне, но я слышала. Ты живешь в лесу и предсказываешь судьбу!
 Тамариск подошла поближе и остановилась, внимательно разглядывая Ли. Та, в свою очередь, не могла оторвать глаз от ребенка. Я решила, что она поражена исключительной красотой девочки.
 — Предскажи мне судьбу тоже, — попросила Тамариск.
 — Предсказание судьбы не для детей, — заметила я.
 — Для детей тоже, для всех!
 Ли осторожно взяла в свои ладони маленькую ручку и мягко сказала:
 — Когда ты так молода, на ладошке еще ничего не написано. Все будет, когда ты станешь постарше.
 — Ничего не написано? — Тамариск схватила мою ладонь и стала ее рассматривать. — У Джессики тоже ничего не написано!
 — Это пишется не пером, — объяснила Ли, — а жизнью.
 — А что такое жизнь?
 — Жизнь — это то, что мы есть, то, чем мы становимся.
 — Я хочу, чтобы жизнь тоже написала что-нибудь у меня на руках!
 — Она напишет, — с улыбкой сказала Ли. — Мне кажется, ей придется написать очень многое!
 Это удовлетворило Тамариск.
 — Там четыре щенка. Мне понравился самый большой: он громко визжит и очень жадный!
 — А кто тебя водил смотреть щенков?
 — Дженни.
 — А где она сейчас?
 Тамариск пожала плечами.
 — А у цыган есть щенки? — спросила она.
 — О, да, — ответила Ли. — У нас тоже есть собаки, и иногда у них бывают щенки.
 — А где пишет для них жизнь? У них же нет никаких ладошек?
 — Жизнь найдет, где написать, — сказала Амарилис. Тамариск очень заинтересовалась Ли. Она положила руку ей на колени и разглядывала лицо.
 — А у тебя в ушах золотые кольца. Я тоже хочу золотые кольца в уши!
 — Тамариск всегда хочет что-нибудь, что есть у других! — сказала я.
 — Я хочу золотые кольца в уши! — канючила она.
 — Возможно, когда-нибудь…— начала Амарилис.
 — Я хочу сейчас! Они все время говорят «когда-нибудь», — пожаловалась она Ли. — А ты живешь в кибитке?
 — Да.
 — И ты там спишь?
 — Да. Иногда, когда бывает очень жарко, мы спим на улице, под открытым небом, и, проснувшись ночью, можем видеть, как над головой мерцают звезды. А иногда бывает луна.
 — И я хочу спать под звездами!
 — Возможно, и поспишь… Когда-нибудь.
 — Ну вот, теперь и ты будешь говорить «когда-нибудь»! Я не хочу когда-нибудь! Я хочу сейчас!
 Я услышала взволнованные крики Дженни:
 — Мисс Тамариск! Мисс Тамариск! Куда вы делись? — Тамариск ткнулась головой в колени Ли. Я увидела, как длинные загорелые пальцы Ли осторожно перебирают темные прямые волосы ребенка. Подойдя к двери домика, я крикнула:
 — Она здесь! А вы уже решили, что потеряли ее?
 — Она куда-то побежала и, не успела я оглянуться, как она исчезла, мисс Френшоу!
 — Она здесь. Наверное, ее придется сажать на цепь, как непослушную собачку.
 Тамариск подняла голову и показала мне язык.
 — Да, придется, ничего не поделаешь! — продолжала я. — И придется научить ее вести себя, как следует!
 — Я знаю, как себя вести!
 — А если знаешь, почему поступаешь наоборот?
 — Пойдемте, мисс Тамариск, — сказала Дженни. — Жанна уже ждет нас.
 Она крепко взяла за руку Тамариск и вывела ее.
 — Очень красивый ребенок! — сказала Ли, когда дверь захлопнулась.
 — И очень непокорный! Все ее портят.
 — Она похожа на…
 — На цыгана Джейка? — спросила я. — Естественно: он же ее отец!
 Ли кивнула. Ее лицо было непроницаемо, и я не могла понять, о чем она думает сейчас.
 — Бедняжка Тамариск, — сказала Амарилис, — ее мать умерла!
 — У нее есть отец…— начала Ли.
 — Отец, который не знает о ее существовании! — закончила за нее Амарилис.
 — Это его ребенок! — проговорила Ли. — В этом не может быть никаких сомнений!
 Некоторое время она молчала, а затем продолжала:
 — Мне жаль, что я не смогла рассказать вам большего. Не хочу болтать всякий вздор, как делают некоторые из цыган. Вдохновение, истина они лишь иногда осеняют… И этого, действительно, нужно ждать. Иногда они так и не приходят, и тогда никакого гадания не получится. Что же тогда остается делать? Ведь не можешь сказать: «Ничего не чувствую, или ты меня не можешь вдохновить. Силы молчат»? Или, например: «Я не хочу тебе это рассказывать»? Ну как такое можно сказать? Мы можем только ждать. Бывает так, что это приходит, а бывает и нет.
 — Я прекрасно понимаю это, а ты, Амарилис?
 — Я тоже, — ответила она. — Мне предсказали такую хорошую судьбу! Бедная Джессика, мне очень жаль, что эти темные силы…
 — Эти силы окружают нас всех! Нужно вести себя так, как ты, — не смотреть ни вверх, ни вниз. Тогда мы с ними не столкнемся и, возможно, добрый ангел направит наши стопы в нужном направлении.
 Я принесла с собой деньги, и мы заплатили за гадание. Ли приняла деньги с благодарностью. Мы проводили ее до ворот, а затем вернулись в дом.
 Тамариск и Жанна уже уехали.
 Гости собирались. Прибыли лорд и леди Петтигрю с Миллисент и ее сыном Джонатаном.
 Джонатан был немного моложе меня, а Миллисент, моя невестка, была ровесницей матери Амарилис — Клодины. Ничего не скажешь — то, что мои родители Поздно родили меня, делало мои родственные связи весьма сложными.
 Мне очень нравился Джонатан. Он был веселым мальчиком, с которым постоянно случались мелкие неприятности. Он был просто очарователен, особенно когда с обезоруживающей улыбкой извинялся за доставленные хлопоты. Его мать говорила, что он во всем похож на своего отца, погибшего много лет назад в перестрелке с французским шпионом.
 Семейство Петтигрю часто посещало Эверсли, и в один прекрасный день Джонатан должен был унаследовать это поместье. Мой отец интересовался мальчиком, хотя тот, бывало, доводил его до белого каления.
 Леди Петтигрю была весьма аристократична и полагала, что может разобраться в чужих делах гораздо лучше кого бы то ни было и, к несчастью, пыталась это делать. Лорд Петтигрю был очень приятным пожилым мужчиной, благородным и сдержанным. Как я заметила Амарилис, ему пришлось стать таким, прожив многие годы бок о бок с леди Петтигрю. Клодина говорила, что она стареет, и потому нам следовало относиться к ней терпимо. Амарилис ходила у нее в любимицах, в отличие от меня, поскольку я никак не могла избежать искушения ввязаться с ней в споры.
 Семейство Петтигрю приехало к нам за несколько дней до дня рождения, и мы все были приглашены отобедать у Баррингтонов. За обеденным столом я оказалась рядом с Эдвардом и начала задумываться, не сажают ли нас вместе специально, так как подобное случалось не первый раз.
 — Я с огромным нетерпением жду вашего дня рождения, — сказал он. — Восемнадцать лет, знаменательная дата, не так ли? Считается, что это — весьма важный жизненный рубеж!
 — Когда расстаешься с детством!
 Серьезно взглянув на меня, он кивнул. Мне стало не по себе. Интересно, к чему он клонил? Неужели он действительно подумывал о браке? Я надеялась, что это не так. Мне всегда хотелось поскорей стать взрослой, но, взрослея, человек вынужден принимать определенные решения. Мне пока еще не хотелось замуж. Конечно, мне нравился Эдвард Баррингтон, но, кроме него, мне нравились и некоторые другие молодые люди, жившие по соседству. О да, я желала стать взрослой, но совсем не хотелось прямо из детства «прыгнуть» в замужество. Я не возражала бы некоторое время побыть объектом внимания разных мужчин. И не желала ограничивать себя вниманием одного-единственного, что, как я полагала, было бы моим уделом, выйди я замуж.
 В этот вечер чувствовалась легкая печаль: времена менялись, ничто не оставалось неизменным. Я взглянула через стол на своего отца и вдруг с горечью осознала, что он уже старик. Великий Дикон — старик! У меня с ним всю жизнь складывались весьма своеобразные отношения. С самого раннего детства мне нравилось, что только я и моя мать были способны несколько смягчить его. Я вспомнила, как Амарилис говорила: «Попроси своего отца. Он согласится… если ты попросишь его». А мисс Ренни вторила: «Мисс Джессика знает, как ей обращаться со свои отцом». Это было особенно удивительно, так как мне не пришлось ничего узнавать: мне нужно было просто существовать на свете! Я нежно любила отца. Несмотря на все его грехи — а я предполагала, что в молодости он был грешен, — я любила его больше всех на свете, за исключением, возможно, своей матери, которую любила не меньше. Но теперь они оба старели и могли умереть. У отца был свежий цвет лица, он производил впечатление здорового человека, но с болью в сердце я осознавала, что ему уже далеко за шестьдесят, и эта мысль пугала меня. А матери было за пятьдесят. Конечно, она все еще была красавицей: ее красота была такова, что не вянет с годами, а дается на всю жизнь. Но в ее волосах уже поблескивала седина, хотя они еще оставались пышными, а глаза, хотя и были уже в морщинках, сохраняли тот же ярко-синий цвет. Но мои родители становились стариками, и Эдвард Баррингтон своими намеками — если только это были намеки — напомнил мне об этом.
 — Вы, кажется, опечалены? — спросил Эдвард. Я улыбнулась ему.
 — Печальна? Нет, вовсе нет.
 Я оживленно заговорила с ним, пытаясь отогнать неприятные мысли.
 Вечером, когда мы вернулись домой, ко мне в комнату зашла мать: у нее была такая привычка. «Временами, — она, — нужен какой-нибудь, уютный уголок». Сегодня, видимо, настало такое время.
 — Приятный вечер! — сказала она. — У Баррингтонов всегда так. Очень милые соседи! Нам повезло, что они решили поселиться в Грассленде.
 — Конечно, они отличаются от последних его обитателей!
 Мать нахмурилась.
 — Да, старая миссис Трент всегда была неудобной соседкой, а уж после этой трагедии с Эви… А потом еще бедняжка Долли… Похоже, их всех преследовал злой рок!
 — Эдвард обеспокоен волнениями рабочих из-за новых машин.
 — Да, я слышала об этом, но уверена, что Эдвард справится с трудностями. Он из тех людей, кто умеет их преодолевать. Он мне нравится, а тебе?
 Я взглянула на нее и рассмеялась.
 — Ты хорошо меня знаешь! — улыбнулась она. — Временами мне кажется, что ты умеешь читать мысли!
 — Как, например, сейчас?
 — Он очень серьезный человек! Миссис Баррингтон намекнула мне, ну, что ты нос воротишь? Такими уж бывают родители! Когда-нибудь ты это поймешь… В общем, мне показалось…
 — Слушай, почему ты не скажешь прямо? Ты хочешь узнать, хочу ли я выйти замуж за Эдварда Баррингтона? Отвечаю, мама: я не желаю выходить замуж ни за него, ни за кого-нибудь другого!
 — Ну, не смотри на меня так сердито! Никто не собирается тащить тебя к алтарю против воли!
 — Да вы бы и не затащили меня! — Она рассмеялась.
 — Ладно, это просто болтовня! Но все-таки мне хочется видеть тебя в браке счастливой. И хорошо бы обзавестись детьми смолоду!
 — Как ты обзавелась мной?
 — Тут был особый случай!
 — Я не хочу даже думать о замужестве! Мне хочется еще некоторое время побыть свободной.
 — Конечно, но, если ты решишь выйти за Эдварда Баррингтона, мы все будем очень довольны этим. И жить ты будешь совсем рядом!
 — Он живет в Ноттингеме, а это отнюдь не близко!
 — Да, но Грассленд должен стать чем-то вроде родового гнезда. Мне бы не хотелось, чтобы ты уезжала в дальние края!
 — Я не собираюсь куда-то уезжать или выходить замуж, по крайней мере, — пока! Мне нравится здесь, и я не представляю, чтобы я могла кого-нибудь полюбить так сильно, как люблю тебя и отца!
 Мать была глубоко тронута.
 — Дорогая, дорогая моя Джессика! — воскликнула она. — Какую радость доставляешь ты нам обоим!
 — Мне и не нужно доставлять вам радость, вам вполне достаточно друг друга!
 — Я очень счастлива!
 — Я думаю, все мы счастливы! Она рассмеялась.
 — Мы становимся сентиментальными!
 — Мне стало вдруг грустно за обедом. Я решила, что вы стареете, ты и отец, и это напугало меня! Просто не знаю, как я жила бы без вас, без обоих…
 — Мы всегда будем с тобой до тех пор…
 — Это я и имею в виду!
 — Мое милое дитя, вся моя радость — это муж и дочери… ты и Клодина! Шарле..
 — Ты редко говоришь о нем.
 — Я часто вспоминаю о нем! Он покинул нас… в тот самый день, много лет назад, и с тех пор я не видела его. Возможно, в один прекрасный день мы встретимся? В конце концов, он мой сын, но, думая о нем, я всегда благодарю Бога за то, что он даровал мне дочерей!
 — Ну, так кто становится сентиментальным? Ты собираешься жить вечно, а я хочу быть рядом с тобой, твоя незамужняя дочь, которая всегда сумеет позаботиться о тебе!
 Открылась дверь, и вошел отец.
 — Объясните, что здесь происходит? — потребовал он и посмотрел на мать. — Я уже начал думать, что с тобой что-то случилось!
 — Мы просто решили поговорить, — объяснила она.
 — Ты выглядишь немножко… необычно!
 — Джессика только что пообещала, что будет заботиться о нас до конца наших дней!
 — Заботиться о нас? Когда это мы нуждались в чьей-то заботе?
 — Она беспокоится, что мы стареем. И категорически настроена против брака, поскольку любому соискателю руки предпочитает тебя!
 — Ну, в этом я не. сомневался. Ей еще предстоит убедиться в том, что со мной не сравнится никто!.'
 — Это правда! — согласилась я. Мать взяла отца под руку.
 — Этот разговор у нас зашел после того, как я упомянула.:, или намекнула… что у Эдварда Баррингтона, судя по всему, есть планы в отношении нашей дочери!
 — Я бы не возражал против такого зятя!
 — Но ведь это я должна возражать или не возражать, дорогой папа!
 — Как правило, в хороших семьях обязательно требуется родительское одобрение!
 — Но у нас совсем другая семья! Наша семья! Пожалуйста, выбросьте из своих глупых старых голов мысль о том, что необходимо подобрать мужа! Я выберу сама, когда понадобится, а сейчас я очень хочу, чтобы все оставалось, как есть!
 — Сказано ясно! А что за разговоры насчет старения? Я никогда не буду старым!
 Он взял мое лицо в ладони и взглянул в глаза.
 — Не беспокойся. Разве когда-нибудь тебя к чему-нибудь принуждали? Ничто не изменится только оттого, что ты уже достигла почтенного возраста — восемнадцати лет! Все образуется само собой, и все будет хорошо. Ты, как и я, родилась счастливой! Жизнь создана для таких людей, как мы с тобой! Дурной человек, старый грешник, а рядом с ним живут две лучшие в мире женщины!
 Он поцеловал меня.
 — Спокойной ночи! — просто сказал он. Мать тоже поцеловала меня, и они ушли. Значит, ничто не изменилось? Никто не станет заставлять меня делать то, что я не хочу?
 Моя судьба находилась в моих руках.
 Наступил день праздника. С утра мы с Амарилис отправились верхом в Эндерби. Мы даже не помышляли о том, что тетушка Софи может принять приглашение, но следовало уверить ее в том, что, если она все-таки захочет явиться, мы будем счастливы видеть ее.
 Я сказала Амарилис:
 — Как хорошо убежать сейчас из дома! Такая суета, когда слуги бегают, как муравьи. Все кажутся страшно занятыми, но, на самом деле, просто не знают, к чему приложить руки!
 — Нужно ведь так много всего приготовить. Наши матери хотят, чтобы все прошло без сучка, без задоринки. Они расстроятся, если что-то будет не так!
 Мы добрались до Эндерби. Нас встретила Жанна, сообщившая, что тетушка Софи чувствует себя неважно, она считает, что у нее начинается простуда.
 — Так, значит, она не приедет сегодня к нам в гости? — спросила я. — Мы ведь приехали справиться о ее самочувствии и сообщить, что будем рады видеть ее у себя!
 — О, в гости она не сможет приехать, но будет очень рада видеть вас!
 Мы прошли в комнату тетушки Софи. За небольшим столиком сидела Тамариск и рисовала что-то страшное.
 — Как жаль, что вы плохо себя чувствуете, тетя Софи, — сказала я.
 — Мы вас не беспокоим? — спросила Амарилис.
 — Нет, нет, проходите. Видимо, мне придется провести денек-другой в постели. Жанна считает, что так будет лучше. Тамариск составит мне компанию.
 Тамариск оторвала взгляд от рисования и приняла такой вид, будто и в самом деле совершала акт милосердия.
 — А что ты рисуешь? — спросила ее Амарилис.
 — Я рисую цыган!
 — Она видела цыган вчера, правда, Тамариск? — спросила тетушка Софи. — А мы-то искали ее! Жанна отправилась на розыски и обнаружила, наконец, что она у цыган!
 — Мне нравятся цыгане! — сказала Тамариск. — У них есть кибитки. Они в них спят, а иногда спят на траве. Там у них есть лошади, собаки и дети — без башмаков и без чулок! Я тоже не хочу носить башмаки и чулки!
 — Тогда ты поранишь себе ноги.
 — Цыгане не ранят себе ноги!
 — Они просто привыкли к этому, — сказала я, — но им очень хотелось бы иметь башмаки!
 Тамариск задумалась, а затем сказала:
 — Они разжигают на земле костры, а потом на них варят себе обед.
 Амарилис обратилась к тетушке Софи:
 — Моя матушка была бы очень рада, если бы вы приехали к нам в гости сегодня вечером.
 — Дорогое мое дитя, — сказала тетушка Софи, — боюсь, что не смогу.
 — Я хочу приехать к вам в гости! — закричала Тамариск. — должен быть мой день рождения!
 — Но мы ведь всегда празднуем твой день рождения, моя любимая! — заметила тетушка Софи.
 — Я хочу сегодня!
 — Сегодня день рождения у Джессики и Амарилис.
 — У меня тоже есть день рождения!
 — У всех у нас есть свои дни рождения, и так уж получилось, что сегодня мы празднуем мой и Амарилис, — объяснила я ей.
 — Сразу два? И у меня тоже сегодня день рождения, я хочу в гости!
 — Моя дорогая, — сказала тетушка Софи, — сегодня праздник не для детей, а для взрослых.
 — Я не хочу детского праздника! Я хочу взрослый, я хочу поехать в гости!
 Тамариск бросила взгляд на меня и, оставив рисование, подбежала к тетушке Софи и умоляюще взглянула на нее.
 — Ну, пожалуйста, я хочу в гости!
 — Ну что ты, Тамариск, дорогая! У тебя будет свой праздник, а этот не для детей!
 Тамариск топнула ногой.
 — Ты меня не любишь! — заявила она. Тетушка Софи растерянно взглянула на нее.
 — Ах, моя маленькая…
 — Не любишь, не любишь! — кричала Тамариск. — Я тебя ненавижу! Я всех вас ненавижу! — с этими словами она выбежала из комнаты.
 — Ах, мои милые…— тетушка Софи со слезами на глазах.
 — Ей нужна очень строгая гувернантка, — заявила я, и даже Амарилис была вынуждена признать, что этот ребенок совсем отбился от рук.
 — Но ей так тяжело жить без родителей! — сказала тетушка Софи.
 — Дорогая тетя Софи, вы и так столько сделали для нее, а она не испытывает даже чувства благодарности! Она обязана понять, что не единственная в мире!
 Вошла Жанна и сообщила, что Тамариск отправилась к мисс Аллен, которая собирается вывезти ее на верховую прогулку.
 Когда мы вышли из дома, то увидели, как Тамариск выезжает из конюшни. Конюх вел пони на страховочном поводе по направлению к выгону. Тамариск посмотрела на нас безмятежным взглядом, но мне показалось, что в ее глазах было выражение триумфа.
 Вечер оказался превосходным. Было полнолуние, и луна лила романтичный свет на сад. После ужина, который подавали в холле, гости вышли на свежий воздух.
 Через открытые окна доносилась музыка — для тех, кто хотел танцевать, ее играли музыканты на галерее.
 Со мной рядом был Эдвард, которому хотелось найти уединенный уголок, чтобы поговорить со мной. Я уже знала, о чем. Мы сели на деревянную скамью, и, помолчав некоторое время, он произнес:
 — Какой чудесный вечер!
 — Именно такой, о котором мы мечтали, — ответила я.
 — Джессика, я уже давно хотел поговорить с вами, но боялся.
 — Вы… боялись? Я думала, что вы никого и ничего не боитесь!
 Он рассмеялся.
 — Я боюсь… сейчас! Я боюсь того, что вы мне откажете, а я хочу жениться на вас!
 Я промолчала, а он продолжал:
 — Полагаю, вы знаете об этом? В конце концов, это очевидно для всех.
 — Я действительно знаю, но… но, я, в общем, пока не думаю о браке. Я пока не собираюсь замуж.
 — Вам уже восемнадцать!
 — Я знаю, что многие девушки выходят замуж в этом возрасте, но почему-то… я не чувствую себя готовой к этому!
 — Мы могли бы заключить помолвку? Мои родители были бы рады.
 — Мои похоже тоже. Дело только в том, что я… ну, еще не уверена! Вы мне нравитесь, Эдвард, с тех пор, как вы переехали в Грассленд, жить здесь стало гораздо интересней. Мы очень рады, что вы стали нашими соседями….
 Я вспомнила о нашей первой встрече, и сразу же всплыл образ совсем другого мужчины: если бы не цыган Джейк, я никогда не познакомилась бы с Эдвардом. Потом вдруг я попыталась представить себе, что бы я ощущала, если бы вместо Эдварда вот здесь, в лунном свете, возле меня находился другой, тот, которого я не могла стереть из памяти, хотя мы давным-давно не виделись. Что-то подсказывало мне, что моя нерешительность некоторым образом связана именно с Джейком. Я немедленно отбросила эту мысль как слишком глупую. Тут же я вспомнила о Ли, из-за которой он и пострадал, ее огромные блестящие глаза, словно проникающие в мое сознание. «Есть выбор, — сказала она. — Есть два пути: один поведет к покою, другой — к опасности». Сейчас и был один из важнейших моментов, когда человек делает выбор. И, конечно, жизнь с Эдвардом означала мир и спокойствие. Да и как могла стать иной жизнь с таким человеком, как Эдвард? Он был солидным, из хорошей семьи, довольно богатым, спокойным и добрым. В нем было все, что хотели бы мои родители увидеть в будущем зяте. Но не родителям предстояло делать решающий выбор.
 В этот прекрасный вечер, когда воздух был наполнен запахом цветов, а из окон дома доносились нежные звуки музыки, я почувствовала, насколько просто сказать «да». Почему я должна думать о каком-то цыгане — пусть даже с самым смелым взглядом, который я в своей жизни видела, — о человеке, который танцевал возле костра с бедняжкой Долли и бросил ее с ребенком… Было просто нелепо, глупо хвататься за эти воспоминания! Но я опять видела его, освещенного языками пламени, глядящего своими дерзкими глазами, умоляющего выйти из кареты и отправиться танцевать с ним! Что за бред! Он был цыганом, он убил человека и находился на другом краю света. А самое главное было маловероятно, что он когда-нибудь вернется сюда!
 Эдвард неуверенно проговорил:
 — Вы не решаетесь, не так ли? Ну что ж, вам только что исполнилось восемнадцать! Еще есть время…
 — Да, — живо откликнулась я. — Мне нужно время! Позвольте мне привыкнуть к этой мысли, подумать! Вы не возражаете?
 — Боюсь, у меня нет выбора, — вздохнув, сказал он. — Вряд ли я решусь перебросить вас через седло и силой увезти из дома. Верно?
 — Действительно, вряд ли: просто некуда ехать!
 — Возможно, я бы и нашел куда… Увы, сегодня мы не объявим о своей помолвке!
 — А все хотели именно этого?
 — Моя мать не исключала такой возможности.
 — Ах, мои дорогие, боюсь, я разочаровала всех!
 — Я понимаю, но надеюсь в скором времени заставить вас изменить свое решение!
 — Надеюсь, вам удастся этого добиться, но, боюсь, сейчас я слишком глупа и слишком молода…
 — Да, нет, скорее, вы умны! Человек, несомненно, должен сам решать такие вопросы.
 — Ах, Эдвард, вы очень милый человек! И так хорошо меня понимаете! Дело в том, что брак — это в самом деле очень серьезный шаг! Такое решение принимается раз в жизни и навсегда, а я не чувствую себя достаточно опытной для того, чтобы принять его…
 — У меня такое чувство, что у нас с вами все сложилось бы прекрасно!
 Некоторое время мы сидели молча.
 Вообще предложение в свой день рождения — это должно быть таким подарком, но я чувствовала себя опустошенной. Своим отказом я сразу же разочаровала многих людей/
 Эдвард обнял меня и нежно поцеловал в щеку.
 — Не печальтесь, Джессика! Я все понимаю, поэтому и колебался. Я обратился к вам слишком рано!
 Каким он был милым! Каким понимающим! Я сделала такую глупость, отказав ему, и все из-за детских фантазий, связанных с безродным цыганом! Эдвард стал бы хорошим мужем, но он не заставлял мое сердце биться так, как, по слухам, должно биться сердце влюбленной девушки.
 Я знала, как страстно преданы друг другу мои родители. Возможно, мне хотелось, чтобы что-то подобное произошло и со мной? Кроме того, я видела, как любят друг друга родители Амарилис — крепко, надежно, верно, но между ними не существовало тех незримых уз, что были между моими родителями. А именно об этом я и мечтала.
 В конце концов, что ни говори, а мне было всего лишь восемнадцать. Я жаждала приключений, и где-то глубоко во мне жило убеждение, возникшее много лет назад, что существует некто, способный дать мне то, о чем я мечтаю.
 Через лужайку шла Клер Карсон. Машинально я освободилась от объятий Эдварда. У меня давно было чувство, что Клер недолюбливает меня и недовольна моим общением с их семьей. И уж меньше всего ей должно было нравиться отношение Эдварда ко мне: я была уверена, что она влюблена в него. Он был нежен с ней, как с сестрой, но ее — я ощущала это — его братское отношение выводило из себя.
 — Джессика, — сказала она, — ваша мать просит вас как можно скорее явиться к ней. Я сказала, что, возможно, знаю, где вы находитесь, и поищу вас/
 — Что случилось? — тревожно спросила я.
 — Она хочет, чтобы вы зашли к ней потихоньку, без всякого шума… чтобы не расстраивать остальных.
 — Я пойду с вами, — Эдвард. Клер быстро возразила:
 — Миссис Френшоу настаивала на том, что не желает видеть никого, кроме Джессики!
 Клер заняла место, освобожденное мной, а я быстро пересекла лужайку, вошла в дом и поднялась прямо в комнату матери. С ней сидела гувернантка Тамариск, мисс Аллен.
 — Ах, Джессика! — воскликнула мать. — Как я рада, что ты пришла! Амарилис разыскивает твоего отца и Дэвида. Пропала Тамариск!
 — Пропала? Как? Куда?
 — Если бы знать… Ее нет в комнате! Она отправилась в постель в обычное время и, по словам мисс Аллен, почти сразу уснула, но когда та через полчаса заглянула в спальню, оказалось, что кровать пуста!
 — Ох, уж этот ребенок! От нее можно ожидать чего угодно!
 — Жанна попросила мисс Аллен съездить к нам. Сама она возле Софи, которая в отчаянии!
 — Представляю! Сейчас, должно быть, двенадцатый час?
 — Где может быть ребенок в такое время? — вопрошала мать. — вот и отец! Дикон, произошло нечто ужасное: Тамариск исчезла из. своей спальни! Где она может быть? Софи в ужасном состоянии! Что мы можем сделать?
 — Я съезжу туда и выясню все, что можно. Где Дэвид? Он должен поехать со мной. Ага, вот и он!
 Мать быстро объяснила Дэвиду случившееся.
 — Мы как можно быстрей должны отправиться туда с мисс Аллен, — сказал отец. — Не нужно портить людям вечер. Несомненно, она прячется где-то в доме, и я уверен, что мы скоро вернемся!
 Они вышли, а мы вернулись к гостям.
 Праздник закончился в полночь. Мне кажется, все мы почувствовали огромное облегчение, когда проводили последнего гостя. Вся семья собралась в холле — мать, Клодина, Амарилис и я. Мужчины еще не вернулись.
 — Да чем они там занимаются? — воскликнула мать. — Если бы Тамариск действительно пряталась в доме, они уже давным-давно нашли бы ее!
 — Очевидно, они так и не нашли ее? — предположила я.
 — Думаю, — продолжила мать, — нам надо тоже отправиться туда и выяснить, что, наконец, происходит.
 — Я поеду с тобой, — сказала Клодина. Амарилис предложила поехать и нам.
 — Вам, девушки, ехать не стоит, — возразила мать, отправляйтесь-ка в постель!
 Но мы настояли на своем.
 Тетушка Софи сидела в холле с Жанной, мисс Аллен и кем-то из служанок. Одетая в тяжелый халат, несмотря на то, что ночь была очень теплой, она выглядела совсем больной. Жанна с озабоченным видом ходила вокруг нее. Мужчин там не было.
 — Никаких новостей? — спросила мать. Тетушка Софи печально покачала головой.
 — А где мужчины? — спросила мать.
 — Взяв с собой кое-кого из наших людей, они отправились на поиски, — объяснила Жанна.
 — Дом?.. Сад?..
 — Мы прочесали каждый дюйм, — ответила мисс Аллен. — Ничего не понимаю: она спокойно спала в своей постели…
 — Или делала вид, что спит] — предположила я.
 — Не знаю! Она была там… Я видела, когда заглядывала! Это ужасно…
 — В этом нет вашей вины, мисс Аллен. Она с благодарностью взглянула на меня.
 — Как же нам узнать, что случилось с бедным ребенком? — спросила тетушка Софи.
 — Ее найдут! — попыталась успокоить ее Жанна. — С ней все будет в порядке, ничего не случится.
 — У меня ее отняли! — простонала тетушка Софи. — Ну почему я не могу сохранить никого из тех, кого люблю? За что меня наказывает жизнь?
 Никто ничего не ответил. Я заметила, что на лице матери появилось отстраненное выражение, и поняла, что сейчас она вспоминает, как меня когда-то украла Долли Мэйфер. Я уже много раз слышала эту историю, а вот теперь украли ребенка Долли. Или она ушла сама? Я не представляю, как можно увести Тамариск насильно? Она бы орала во всю силу своих легких, а легкие у нее были хорошими. Зато я хорошо представляла себе, как она планирует какую-нибудь дьявольскую затею — несомненно, для того, чтобы проучить нас. Очень уж она рассердилась из-за этого праздника и решила отомстить за то, что ее не пригласили в гости.
 Моя мать, которая так же, как и я, не могла находиться в бездействии, спросила:
 — Расспрашивали ли вы слуг? Может быть, кто-то из них что-нибудь слышал?
 — Все знают, что она пропала, — ответила мисс Аллен.
 — Ну давайте же делать что-то! — воскликнула мать. — Пусть они явятся сюда, давайте еще расспросим их!
 Все слуги, за исключением тех, кто занимался поисками Тамариск, пришли в холл. Мать обратилась к ним:
 — Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали: не случилось ли за последние дни что-нибудь странное? Не говорил ли ребенок чего-нибудь такого, что может навести на его след?
 Вначале все молчали, затем одна из служанок сказала:
 — Она все говорила, что она — ведьма!
 — А мне она вчера сказала, что напустит на меня порчу, если я от нее не отвяжусь, — заявила другая.
 — Да, — сказала я, — она всегда любила говорить, что она — ведьма. А вы не думаете, что она могла в связи с этим отправиться к Полли Криптон?
 — Если бы так, то Полли тут же привела бы ее домой. Полли, конечно, ведьма, да только белая. Она уж никогда никому не повредит, разве только тем, кто ее обидит, — заявил повар.
 — Может, все-таки послать кого-нибудь к Полли? Две девушки немедленно вызвались. Когда они вышли, одна из служанок сказала:
 — Она еще постоянно говорила о цыганах!
 — О да, — подтвердила я, вспомнив случай, когда Ли пришла к нам погадать. Похоже, между ними сразу возникло взаимное влечение. Ведь отцом ребенка был цыган Джейк. — Нет, к цыганам она не пошла. — Я была уверена в том, что, если бы это произошло, они привели бы ее назад!
 — Говорят, цыгане воруют детей, — сказала камеристка, — и продают их одежду, а уж у мисс Тамариск всегда была самая лучшая одежда: мадемуазель д'Обинье об этом заботилась!
 Вмешалась моя мать, заявив, что все это вздор. Было ясно — эти разговоры совсем расстроили тетушку Софи, закрывшую лицо ладонями. Жанна нагнулась к ней и стала говорить по-французски, что все будет хорошо и в любую минуту Тамариск может появиться в дверях, в этом нет никаких сомнений.
 Вместо нее вошли мой отец, Дэвид и слуги-мужчины. По выражению их лиц было ясно, что поиски оказались безуспешными.
 Жанна стала убеждать тетушку Софи отправиться в кровать, а как только появятся новости, их сразу же сообщат ей.
 Тетушка Софи покачала головой:
 — Как я могу отдыхать? Как я могу… пока она не вернулась?
 Я подошла к отцу и шепнула ему:
 — Я хочу отправиться в цыганский табор! Только ничего не говори им: у меня предчувствие! Ты не хочешь со мной? Давай, поедем вместе!
 — Что у тебя на уме?
  — Пожалуйста, не задавай вопросов! Просто поедем! Мать вопросительно взглянула на нас. Отец тихо сказал ей:
 — У Джессики идея! Мы вышли вместе.
 — Ты не одета для верховой езды, — сказал он.
 — Давай, пойдем пешком. Возможно, мы встретим ее по пути? Пожалуйста…
 — Я знаю, что должен выполнять приказы. Есть, мой генерал!
 — Отец, я ужасно боюсь, что цыгане замешаны в этом деле!
 — Не хочешь ли ты сказать, что они могли украсть Тамариск? Думаю, что не осмелились бы! Похищение ребенка! Это попахивает виселицей!
 — Это их не заботит! Кроме того, цыгане легко могут выдать Тамариск за свою…
 — Боже милосердный… Дальше мы шли молча.
 Ночной воздух был наполнен запахами, поскольку прошедший день был очень жарким. Мне казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как я сидела с Эдвардом в саду.
 Наконец, мы добрались до лесной поляны. Но там не было никаких кибиток. Отец подошел к кострищу и, встав на колени, потрогал золу.
 — Еще теплая! Они не могли уехать далеко!
 — Это Ли, — твердо сказала я, — могу ошибаться, но мне так кажется! Ее очень заинтересовала эта девочка, и сама Ли заинтересовала ребенка: между ними сразу же установилась какая-то внутренняя связь. Я полагаю, Ли любит Джейка и поэтому ей нужна Тамариск!
 — Ты фантазируешь, дорогая!
 — Может быть… Хотя почему бы и нет?
 — И что ты предлагаешь?
 — Мы должны отправить погоню по их следам! Цыгане собирались в западные графства, и нужно выяснить, не у них ли Тамариск?
 Мы пошли обратно к дому, и внутренний голос подсказывал мне, что о Тамариск нет никаких известий.
 Весьма примечательным было и то, что цыгане уехали как раз тогда, когда исчезла Тамариск.
 Все только и говорили, что об исчезновении Тамариск. Считали, что ее похитили цыгане или, что более вероятно, она сама убежала к ним. Одна из служанок припомнила, что видела цыганку, разговаривающую с ребенком через ограду сада. Мисс Аллен заявила, что накануне девочка настояла на посещении табора, и, когда они пришли туда, говорила с одной из цыганок, которая показала ей кибитку изнутри.
 Слишком уж много было совпадений, и все как раз перед тем, как исчезла Тамариск.
 Тетушка Софи была вне себя от горя. Еще до исчезновения Тамариск она страдала от простуды, которая теперь перешла в бронхит. Она не могла ни есть, ни спать: просто лежала и оплакивала ребенка.
 Мы с матерью и Амарилис зашли к ней. Тетушка Софи лежала в кровати, ее капюшончик сбился набок, и видны были те самые шрамы, которые она столь тщательно до этого скрывала. Теперь это, видимо, не беспокоило ее.
 Прошло два дня, но никаких новостей о Тамариск не было.
 Мой отец и Дэвид отправились разыскивать цыган, но те, казалось, бесследно растворились. Стало ясно, что Ли забрала с собой Тамариск.
 Трудно было поверить, что эта милая девушка способна на такой поступок, но я припомнила кинжал за поясом и то, как она смотрела на Тамариск. Я была уверена в том, что Ли любит цыгана Джейка: он был мужчиной, который рисковал жизнью ради ее спасения, а Ли, казалось, способна на яркие чувства — страстную любовь и страстную ненависть. Она хотела этого ребенка и поэтому сманила у нас Тамариск. Я была также уверена, что Тамариск не украли против ее воли.
 Я вспомнила цыгана Джейка, сидящего на кухне с Долли и поющего о прекрасной даме, покинувшей свой роскошный дом ради того, чтобы отправиться с цыганами. Именно это и сделала Тамариск.
 Шли дни. По мере того, как исчезала последняя надежда найти Тамариск, состояние тетушки Софи становилось все хуже.
 Мы каждый день навещали ее. Жанна была в отчаянии:
 — Так она.долго не протянет!
 Бедная тетушка Софи погрузилась в глубокую меланхолию. Кто-нибудь из нашей семьи постоянно находился рядом. Нам приходилось молча сидеть у ее кровати и наблюдать, как она лежала, уставившись невидящим взглядом в пространство.
 Прошло четыре дня как исчезла Тамариск. Я опять отправилась в Эндерби, где меня встретила Жанна. Она была бледна, а под глазами у нее виднелись темные круги. Бедная Жанна! Она сама стала совсем старой и разбитой.
 — Как она? — спросила я. Жанна лишь покачала головой:
 — Я всегда говорила, что этот ребенок самым чудесным образом изменил жизнь Софи: после того, как появилась девочка, она почувствовала себя счастливой впервые в жизни. Господи, лучше бы Тамариск вообще не было на свете! Тогда бы мы жили спокойно, как долгие годы до этого!
 — Ты думаешь, она когда-нибудь вернется?
 — Тамариск ушла к цыганам, ведь она — дитя своего отца! Было в ней что-то дикое, но мы действительно любили ее, а для мадемуазель Софи она значила все! Мадемуазель всегда хотела иметь детей, и, если бы она вышла замуж и обзавелась детьми, наша жизнь пошла бы по-иному. Жизнь жестока! Ведь была же… маленькая девочка, и вот ночью она исчезает, и сразу же катастрофа, означающая конец жизни для Софи! Ах, бедняжка! Если бы могла, я приняла бы ее горе на себя!
 — Ты всегда была способна творить ради нее чудеса, Жанна! Моя мать считает тебя необыкновенной, потому что люди редко бывают столь добры, как ты!
 — Да она же для меня, прямо как ребенок, в ней вся моя жизнь, можно сказать!
 — Как бы мне хотелось, чтобы эта злая девчонка все-таки вернулась домой! Сколько неприятностей она доставляла своим присутствием, но, когда она пропала, стало еще хуже!
 — Ах, если бы она сейчас вернулась, это, конечно, спасло бы мадемуазель! Тогда бы я сразу начала ее откармливать, приводить в порядок. Но этот ребенок никогда не вернется!
 — Можно, я зайду и посижу с тетушкой Софи? — Жанна кивнула:
 — Она как будто никого не замечает, но, наверное, ей приятно знать, что о ней продолжают заботиться!
 Я прошла в комнату, села возле кровати и стала размышлять: в этом доме атмосфера насыщена каким-то злом, не зря его считают заколдованным. Когда-то здесь случались ужасные вещи. Мать говорила мне, что ее очень удивило решение Софи поселиться именно здесь. Все тогда подумали, что на нее колдовски подействовала меланхолия Эндсрби. Аура печали, висящая над ним, имеет что-то общее с характером тетушки Софи.
 В свое время Жанна сумела проявить свой безупречный французский вкус. Как-то незаметно она создала всюду атмосферу, изменив обстановку и наведя порядок. Тетушка Софи чувствовала себя здесь лучше по сравнению с теми временами, когда после случившегося с ней несчастья потери жениха и надежд на счастливое будущее — она была в отчаянии.
 И все равно тетушка Софи постоянно была печальна. По ее словам, судьба всегда отнимала у нее тех, кого она любила. Она потеряла своего жениха, хотя сама отказалась выйти за него замуж, — так рассказывала мне мать. Вместо нее он женился на моей матери. Потом появился Альберик, французский шпион, который сумел проникнуть в ее душу и которого она полюбила, по словам Жанны, как сына. Он погиб — был убит, считала тетушка Софи. Знакомство с ним лишь опустошило ее, — говорил отец. Именно Джонатан, сын моего отца, убил его, и сам погиб при схожих обстоятельствах.
 До чего же много трагедий! Да, что-то было в этом доме — это чувствовала… именно в этой комнате.
 Послышался чей-то странный голос:
 — С мадемуазель все в порядке?
 Это была Жанна, обращавшаяся ко мне через переговорную трубу из кухни — устройство, которое всегда было для меня таинственным. Голоса в нем звучали странно, неестественно, хотя, конечно, я понимала, почему.
 Тетушка Софи слегка пошевелилась.
 — Все ли со мной в порядке? Со мной никогда не будет все в порядке, слишком уж жестока ко мне жизнь! Джессика, зачем ты здесь сидишь? Почему бы тебе не уйти? Оставь меня наедине с моим горем!
 — Ах, тетя Софи, мы так за вас беспокоимся и хотим, чтобы вы поправились!
 — Я потеряла всех, кого любила! Видимо, есть что-то роковое в моей любви: мне необходимо кого-то любить, но любимых у меня отнимают!
 — О нет, нет, это вовсе не так, тетя Софи! — Она слегка приподнялась.
 — Да, да! — страстно воскликнула она. — У меня был Шарль, он был таким красивым! Но он давным-давно умер. Он женился на твоей матери, от него она родила Шарло и Клодину. Я любила Шарло. Где сейчас Шарло?
 — У него виноградники в Бургундии. Мама ждет, окончания войны, чтобы съездить к нему… А может быть, он сам скоро приедет.
 — О да, война, конечно, когда-нибудь закончится, и твоя мать увидит своего сына! У нее всегда все складывается удачно. А у меня…
 — Но, тетя Софи, вы ведь живете здесь вместе со своей подругой. Вам удалось бежать вместе с Жанной, и нельзя найти более преданного человека! Хотя бы за это можно благодарить судьбу?
 — Да, она добрая женщина, я обожаю ее, но она здесь со мной, как в тюрьме! Шарло, Клодина, ведь они могли быть моими детьми, но жизнь всегда поступает со мной жестоко! Действительно, мне удалось бежать, я попала сюда, нашла этот дом… Я решила, что жизнь, в, конце концов, сжалилась надо мной. Появился Альберик — красивый молодой человек, и он всегда был так мил со мной. А потом… они убили его! Я так привязалась к Долли, а она спуталась с этим цыганом и умерла! Она оставила мне Тамариск, и я решила, что теперь найду свое счастье. Наконец, у меня была маленькая девочка, которую я могла воспитывать, моя девочка! А теперь… и она пропала! Вот видишь, что бы я ни делала, к чему бы ни прикасалась — сплошное опустошение! Джессика, я устала бороться!
 — Не надо так говорить, нужно быть стойкой!
 — Стойкой? Мне? Здесь, в этой тюрьме, живя, как отшельник! И это называется стойкостью?
 Она рассмеялась:
 — Нет, это всего-навсего трусость! Я всегда была трусихой, я боялась жизни! В отличие от твоей матери я никогда не умела схватить ее за узду. Возможно, мне все-таки следовало выйти замуж за Шарля? Он женился бы на мне: честное слово джентльмена и все такое прочее. Подозреваю, что он засматривался на твою мать. Но я могла бы настоять на браке, у меня были бы дети, а у него определенные обязанности! Все могло бы сложиться совсем по-иному, выйди я за него замуж! Временами человек должен делать жизненно важный выбор: перед ним открываются два пути. Какой из них избрать? И принятое решение определяет всю последующую жизнь!
 Эти слова заставили меня насторожиться. Разве не то же самое говорила мне цыганка Ли? Я размышляла над решением, принятым в свое время тетушкой Софи. Что выбрала бы я, оказавшись на ее месте?
 Некоторое время мы молчали, а затем тетушка Софи проговорила:
 — Джессика, иногда я чувствую, что нет никаких сил продолжать все это. Было бы гораздо легче уйти…
 — Тамариск вернется, я уверена в этом! Она покачала головой:
 — Я больше никогда не увижу Тамариск!
 Я ничего не смогла сказать ей в утешение. Поцеловав ее в лоб, я вышла.
 Шли недели. О Тамариск не было никаких вестей. Отец сделал все возможное, чтобы выследить цыган, но удалось только установить, что в этом году они не появлялись там, где обычно разбивали свой табор.
 Теперь бывало так, что за весь день никто ни разу не вспоминал о Тамариск, и это означало, что мы привыкаем к тому, что она ушла вместе с цыганами. В конце концов, она не была нашей родственницей. Отец так сказал об этом: «Этот ребенок — всего лишь плод внебрачной связи Долли Мэйфер и странствующего цыгана. Если бы не привязанность к нему Софи, нас совершенно не волновало бы то, что девочка вернулась в племя своего отца. Можно даже сказать, что у цыган на нее больше прав, чем у Софи».
 Я пыталась объяснить ему, что Тамариск значила для Софи, но отец не был склонен с пониманием относиться к слабостям других. Некоторым образом он гордился Дэвидом, который был образцовым сыном, он искренне-сожалел о покойном Джонатане, благосклонно относился к Клодине и Амарилис, но это были наши близкие родственники, все остальные его почти не интересовали. Так что в ответ на мою тираду он лишь пожал плечами: Тамариск пропала, и для него вопрос был исчерпан.
 Совсем по-другому вела себя мать. Она была добра и принимала близко к сердцу чужие заботы, а уж в особенности — неприятности тетушки Софи, помогать которой она считала своим непреложным долгом.
 Тетушка Софи совсем пала духом. Она словно съежилась, постоянно говорила о Тамариск, и Жанна сообщила мне, что, войдя как-то к ней в комнату около полуночи, застала ее у окна в сад: Софи послышалось что-то, и она решила, что это возвращается домой Тамариск.
 Все разговоры в Эверсли теперь вертелись вокруг наступления Наполеона на Россию. Мать всегда жадно ловила новости, с нетерпением ожидая, когда закончится война и появится возможность встретиться с Шарло. Новостей о нем давно не поступало. Но с тех пор, как она узнала, что он с Луи-Шарлем обзавелся виноградниками в Бургундии, у нее отлегло от сердца. Она доверительно сообщила мне, что была в ужасе от мысли, что он воюет в армии Наполеона. «Воюет против нас! Это казалось мне просто ужасным! А теперь я вижу его гуляющим по винограднику, и рядом с ним Луи-Шарля. Они всегда были как братья. Интересно, как складывается его жизнь? Кто у него жена? Есть ли дети? Я просто схожу с ума от неизвестности, но я должна благодарить Бога за то, что Шарло в безопасности».
 Теперь она уже не пыталась менять тему застольного разговора, если речь заходила о войне, хотя в недавнем прошлом было именно так. Напротив, она поддерживала разговор, охотно выискивая какие-нибудь признаки того, что скоро может наступить мир.
 Отец тоже с большим интересом следил за событиями. Он заявил, что если Наполеон сумеет завоевать Россию, то в его руках окажется вся Европа.
 — И тогда, — заключил он, — он вплотную займется нами!
 — Но нас защищает море, — заметила мать.
 — Если он сумеет перебросить сюда свои армии…
 — Наш флот не позволит ему сделать это.
 — Если ему удастся завоевать Россию, — сказал Дэвид, — он будет уверен в своей непобедимости.
 — Он был разбит при Трафальгаре, — напомнила Клодина.
 — И, Бог даст, вновь потерпит поражение, — отец, — но сейчас русские отступают, Наполеон уже под Москвой. Если он сумеет взять ее, русские потеряют сердце своей родины.
 — Будет ли это означать, что война окончена? — спросила мать.
 — А как ты полагаешь, дорогая моя Лотти? Что будет делать завоеватель Европы после того, как победит русских? Он придет к выводу, что непобедим, и тогда ничто не удержит его от нападения на наш остров.
 Мать поежилась:
 — Все это так глупо, бессмысленно! Какая разница для людей, кто король, а кто император?
 — К сожалению, любимая моя, эта разница очень существенна для королей, и уж тем более для этого сомнительного императора. Наполеон желает поставить на колени весь мир!
 — Он никогда не сможет завоевать нас, — твердо сказал Дэвид.
 — Никогда! — согласился отец. — Тем не менее нас ждут серьезные неприятности!
 Мы продолжали регулярно посещать тетушку Софи, иногда ходила я, иногда — Амарилис. А Софи все говорила о Тамариск, ее красоте, ее очаровании. Я заметила Амарилис: «Смотри, как быстро этот ребенок превратился в ангела!» Она согласилась со мной. Жанна была очень обеспокоена:
 — Она почти ничего не ест и совсем не спит по ночам! Я часто слышу, как она разгуливает. Вчера ночью я заглянула к ней в комнату. Опять она сидела у окна и смотрела в сад: ей послышалось, что ее зовет Тамариск. Она была такая холодная! Я заставила ее улечься в постель, прикрыла несколькими одеялами, но она дрожала чуть ли не целый час. Так она долго не протянет!
 — Как хотелось бы получить хоть какие-то вести о Тамариск! — вздохнула я.
 Стоял теплый сентябрьский день, когда мы услышали о том, что Наполеон взял Москву.
 — Это конец! — воскликнул Дэвид. — Капитуляция Москвы будет сокрушительной для русской армии, она развалится!
 Дэвид очень внимательно следил за политическими событиями, во всяком, случае, так казалось мне. Он старался рассматривать все события с точки зрения логики, отец же был склонен, скорее, к субъективным суждениям, и к ним всегда примешивались эмоции.
 Но на этот раз ошибся Дэвид. Москва горела. Поначалу считали, это французы подожгли ее, что было бы большой глупостью с их стороны. Наполеону ни к чему разрушенный город, ему нужно где-то размещать и кормить свою армию. Однако оказалось, пожар был последним отчаянным маневром русских, тем, что называется тактикой «выжженной земли». Русские постоянно использовали ее во время войны, и наступающие армии Наполеона, оказавшиеся вдали от родины, не встречали на своем пути ничего, кроме горящих городов.
 — Теперь Наполеону нужно принять важное решение, — рассуждал Дэвид, — оставаться на зиму в сожженном городе или отступать? Он колеблется, а если будет затягивать с принятием решения, станет слишком поздно.
 — Теперь мы должны молиться о том, чтобы он отступил из Москвы и грянула ранняя русская зима, — заявил отец.
 — Ах, эти бедные солдаты! — пробормотала мать. Я знала, что сейчас она возносит благодарственные молитвы за то, что Шарло не наполеоновский солдат, а, как она надеялась, копается в своем винограднике.
 — Эти самые «бедные солдаты», Лотти, — возразил ей отец, — могут вторгнуться на нашу землю и дать возможность этому проклятому императору править нами!
 — Я знаю, знаю, но это просто ужасно, когда мужчины, не имеющие ничего друг против друга, вынуждены умирать! Надеюсь, это скоро закончится. Ах, если бы так и было!
 — Тогда молись о холодной зиме!
 Я не сомневалась, что и русские молятся о том же, и молитвы были услышаны: при отступлении погибло девяносто процентов наполеоновской армии. Как бы ни были дисциплинированны солдаты, они не смогли выдержать ужасных русских морозов.
 Вокруг царила радость — и мы разделяли ее, — выяснилось, что Наполеон вернулся в Париж и от его армии в шестьсот тысяч человек осталось не более сотни.
 Мы обедали у Баррингтонов, когда поступили вести об этом.
 — Возможно, теперь он согласится заключить мир? — с надеждой произнесла мать.
 — Только не он! — сказал отец.
 — Ничто, кроме плена и полного уничтожения армии, не сможет заставить Наполеона уняться! — добавил Эдвард Баррингтон.
 — Ты прав, — поддержал его отец. — Ничто, кроме полного поражения! И оно не за горами, поверьте мне, а когда это произойдет, мы, наконец, освободимся от угрозы, столь долго нависавшей над нами. Французам еще за многое придется ответить!
 — Да, все беспорядки связаны с ними, — добавил мистер Баррингтон.
 — Вы имеете в виду волнения рабочих?
 — Они действительно принимают серьезные масштабы, — пояснил Эдвард. — Толпа распоясывается все больше, и нам приходится устанавливать у машин круглосуточную охрану.
 — Идиоты! — воскликнул отец. — Наши законы недостаточно жестки!
 — Я слышал, что их собираются ужесточить, — сказал Эдвард. — Придется это сделать, так долго продолжаться не может!
 Затем они вновь начали обсуждать отступление Наполеона из Москвы и строить предположения, какими могут быть его дальнейшие планы.
 Когда мы вернулись домой, оказалось, что там нас ждет один из конюхов Эндерби. Он сообщил, что мадемуазель Фужер очень беспокоится за мадемуазель Софи и считает, что нам нужно как можно быстрее ехать туда.
 Все мы — мать, отец, Дэвид, Клодина, Амарилис и я — поехали в Эндерби.
 Я всегда входила в этот дом в ожидании чего-то необычного, хотя никогда не могла точно определить, чего именно я жду. Амарилис ничего такого не испытывала и говорила, что всему виной мое воображение. Но я действительно ощущала, что многие странные события, происходившие здесь, каким-то образом повлияли на атмосферу дома.
 В этот вечер, войдя в него, я сразу ощутила присутствие Смерти.
 Жанна спустилась в холл, чтобы встретить нас. Ее волосы были распущены, что выглядело весьма необычно, ибо Жанна считала, что прическа для женщины это все. Лицо у нее было бледным, а глаза полны горя.
 — Я боюсь, ужасно боюсь, что она уходит от меня! Мы поднялись в спальню тетушки Софи и окружили ее постель. Я не уверена в том, что она узнала нас. Она лежала и неподвижный взгляд ее был устремлен в потолок.
 — Надо позвать священника, — сказала Жанна.
 — Возможно, она еще придет в себя? — спросила мать.
 — Нет, мадам, теперь уже нет! Это конец!
 Как бы подтверждая эти слова, тетушка Софи тяжело захрипела, и вскоре затихла.
 — Бедная моя Жанна! — вздохнула мать, обняв ее.
 — Я знала! — воскликнула Жанна. — Все эти дни я знала! Этот последний удар — роковой для нее!
 Отец сказал, что следует послать кого-нибудь из слуг за врачом.
 — Я уже послала, — Жанна. — скоро будет здесь… я надеюсь. Но это уже не имеет смысла. Он мне сказал вчера: «Безнадежно», — так и сказал!
 Отец провел доктора в спальню, а все остальные спустились вниз. И когда мы сидели в холле с высоким сводчатым потолком, с галереей менестрелей, где жили привидения, я почувствовала, что дом слушает и ждет. «Кто теперь здесь будет жить?» — подумала я.
 Жанна говорила о том, что тетушка Софи так и не смогла оправиться после потери Тамариск.
 — Жаль, что этот ребенок вообще родился! — промолвила мать.
 — Бедная Долли! — проронила я. — Она бы любила девочку.
 Клодина приложила ладонь ко лбу и ни с того ни с сего сказала:
 — Не нравится мне этот дом: в нем всегда что-нибудь происходит! Я уверена в том, что все это как-то связано с самим домом!
 Если бы я дала волю воображению, я уверена, что услышала бы насмешливый смех дома.
 — Она горевала из-за Тамариск, — говорила Жанна. — Если бы только она не сбежала! Софи ведь все делала ради нее, эта девочка стала ее жизнью. Она не видела в ней недостатков, что бы ни происходило — ни слова! Все это цыганская кровь, так я думаю. И до чего же это довело мою бедную хозяйку!
 — Просто не представляю, что бы она делала без тебя, Жанна! — перебила ее мать.
 — Она упивалась своими несчастьями, — продолжала Жанна, — это всегда было так. Но только не этим, не потерей ребенка!
 — Я выпила бы немножко бренди, — сказала мать, — мне нужно согреться. Думаю, нам всем это не помешает!
 Жанна отправилась за бренди.
 — Пусть хоть чем-нибудь займется, — произнесла мать. — Бедняжка! Это ужасное горе для нее.
 Когда Жанна вернулась, к нам присоединились и мужчины. Доктор заявил, что тетушка Софи умерла от воспаления легких.
 — И от неизбывного горя! — добавила мать. Клодина, обернувшись и посмотрев на галерею менестрелей, вздрогнула.
 — Тебе холодно, мама? — спросила Амарилис Выпей мою порцию.
 — Нет, моя милая, мне не холодно, — Клодина взглянула на дочь с обожанием.
 Доктор говорил о том, что у тетушки Софи пропало желание жить. Временами случается так, что люди, пережив смерть близкого человека, начинают желать смерти и себе. В таких случаях ничто не может спасти их, каким бы тщательным ни был уход: они просто устают жить и бороться.
 — Она желала смерти, и смерть пришла! — сказала я, а отец заметил, что становится поздно, а мы ничем не можем помочь.
 Мы вернулись в Эверсли, оставив Жанну наедине с ее горем.
 В непогожий сумрачный день тело тетушки Софи было предано земле. Исчезновение Тамариск перестало быть предметом сплетен для слуг.
 У могилы оказалось много желающих выразить свое соболезнование и еще больше зевак: тетушка Софи всегда была вроде местной достопримечательности. Теперь, когда она умерла, а точнее — угасла, пришел конец и ее печальной истории.
 Кортеж отправился из Эндерби, но присутствующие на похоронах должны были вернуться в Эверсли, где устроили поминки. После этого члены семьи должны были ознакомиться с завещанием тетушки Софи.
 Мы уже обсуждали его предполагаемое содержание.
 — Единственной проблемой будет Эндерби, — сказал отец. — Самым разумным будет продать поместье, избавиться от этого злополучного места. Главное — найти хорошего покупателя!
 — С тех пор как в Эндерби поселилась Софи, там стало гораздо лучше, — сказала мать. — У Жанны превосходный вкус, и некоторые комнаты по подбору цветовой гаммы просто великолепны.
 — Знаешь, не всем понравится дом во французском стиле! — напомнил ей отец.
 — Может быть, но обычно на людей производит хорошее впечатление дом, обставленный со вкусом!
 — Ладно, увидим.
 И вот все собрались в кабинете отца, чтобы ознакомиться с последней волей покойной. В завещании было то, чего и следовало ожидать. Жанна получила крупную сумму денег: их вполне хватало на то, чтобы приобрести собственный дом здесь или вернуться во Францию, когда настанет подходящее время. Тетушка Софи очень трогательно описала их преданность друг другу. Далее были перечислены суммы, предназначавшиеся слугам и нам, но сам дом должен был перейти к Тамариск — «…так, чтобы у нее всегда было свое гнездо». Должно быть, завещание было написано до исчезновения Тамариск.
 Когда гости разошлись, отец выразил свое недовольство:
 — Теперь нам придется разыскивать эту девчонку! Просто не знаю, что же делать с этим домом? Интересно, как она прореагирует на то, что ей принадлежит Эндерби?
 — Она просто не придаст этому значения, — сказала мать. — Ей же всего шесть лет!
 — Она во многом разбирается! — заметила я.
 — Но быть владелицей дома! О чем только думала в свое время Софи?
 — В большинстве случаев Софи вообще ни о чем не думала! — ворчал отец. — Нам придется приложить усилия, чтобы разыскать ребенка! Самым лучшим было бы продать этот дом и положить деньги в банк с условием выплаты после совершеннолетия Тамариск. Я встречусь с поверенным и посоветуюсь с ним.
 — Любопытно, кто его купит? — пробормотала я.
 — Поживем — увидим, — сказал отец. — В любом случае, я с радостью избавлюсь от этого дома!
 — Ты веришь в то, что он заколдован и приносит несчастье тем, кто в нем живет? — спросила я.
 — Я думаю, что это чертовски неудобный дом, в котором гуляют сквозняки, — вот что я о нем думаю! И ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем возможность избавиться от него вместе с привидениями и всем прочим!
 — Некоторые любят такие вещи! — сказала я.
 Клодина встретилась со мной взглядом и. тут же отвела глаза. Похоже, она испытывала к дому особые чувства впечатление, словно она сама пережила там неприятные минуты.
 Так или иначе, наша семья хотела избавиться от Эндерби.
 Мне было интересно, кто же там теперь поселится?




 СЛЕПАЯ ДЕВУШКА


 Были сделаны очередные попытки разыскать Тамариск, но они оказались безуспешными. Возможно, цыгане отправились в Ирландию, как это иногда бывало… Отец пожал плечами и, посоветовавшись с поверенным, решил, что Эндерби пока придется оставить в покое на случай, если все-таки удастся найти наследницу. Окна заколотили, часть слуг перешла служить к нам, а некоторые отправились в Грассленд. Раз в неделю кто-нибудь из наших слуг заходил в Эндерби навести там порядок. Я заметила, что они всегда ходят вдвоем или втроем, никто не решался отправиться туда в одиночку. После смерти тетушки Софи репутация дома стала еще хуже, да и старые слухи еще ходили.
 — Надо положить этому конец! — сказал отец. — Иначе мы никогда не сумеем найти покупателя!
 Жанна тоже частенько посещала Эндерби, хотя переехала в один из освободившихся в имении домов. Она еще не приняла окончательного решения о своем будущем, но я была уверена, что в один прекрасный день она вернется во Францию.
 Между тем время летело. Однажды за обедом отец заявил, что ему необходимо по делам в Лондон, примерно на неделю.
 — Ты поедешь со мной, Лотти? — спросил он.
 — Конечно, — ответила мать. Он взглянул на меня:
 — Любопытно, не пожелает ли наша дорогая дочь оказать нам честь, поехав с нами?
 — Вы же сами знаете!
 — Тогда решено: мы отправимся, как только вы будете готовы!
 — Через неделю, — сказала я.
 — Слишком долго! Выезжаем в четверг.
 — Ты всегда делаешь все в спешке! — возразила мать.
 — Кто мешкает, тот теряет время!
 — Поспешишь — людей насмешишь! — резонно заметила я.
 Отец обратился к Дэвиду.
 — Эта пара всегда выступает против меня! Это надо же — обзавестись такой женой и дочерью!
 Дэвид и Клодина снисходительно улыбнулись нам. Это добродушие особенно бросалось в глаза, поскольку касалось только нас с мамой.
 Как хорошо я понимала своих родителей: они такие оптимисты! Я была счастлива, мне хотелось никогда с ними не расставаться, хотя Эдвард Баррингтон надеялся, что я выйду замуж за него. Он не делал мне предложения второй раз, но надежда читалась в его глазах.
 Все складывалось удачно. Конечно, я была довольна, что на мне хотят жениться, и частенько мне хотелось принять — предложение. В то же время не хотелось оставлять родной дом. Мне надо было так увлечься кем-то, чтобы появилось желание покинуть родителей!
 Мы выехали из Эверсли в экипаже, который был наиболее удобным средством передвижения в дальних поездках.
 — Следует уложиться в два дня! — решил отец.
 В первый же день мы проехали на пять миль больше, чем предполагали, но, поскольку скоро должно стемнеть, надо было поискать подходящий постоялый двор. Так мы попали к «Зеленому человеку». Это — постоялый двор, расположенный немного в стороне от дороги, с большой вывеской, на которой был изображен человек, одетый в зеленое.
 — Вроде, подходящее место, — сказал отец. — Поворачивай сюда, Джексон.
 Кучер спешился и вошел в дом, а мы остались в экипаже.
 — Будем надеяться, найдутся комнаты для нас? — сказала мать. — Не хотелось бы ехать в темноте!
 Кучер вышел вместе с угодливо кланяющимся хозяином. За ним показалась его жена, излучавшая дружелюбие.
 — Мы гордимся оказанной честью! — говорил хозяин. — Это мистер Френшоу со своей женой и дочерью? Вы, милорд, получите лучшие из комнат! Если бы мы только знали…
 — У нас ведь только ростбиф и пирог с цыплятами… Если бы нас заранее предупредили о том, что нам будет оказана такая честь…
 Отец поднял руку:
 — Нас вполне устроит ростбиф! И две комнаты — лучшие, конечно!
 Я улыбнулась отцу, решив, что слава о нем распространилась на все постоялые дворы по пути из Эверсли до Лондона. Конечно, было достаточно взглянуть на него, чтобы убедиться в его достоинствах.
 Когда мы вошли в гостиную, я заметила человека, пьющего из плоской бутыли. Он был в изысканном коричневом сюртуке, а на шее — ослепительно белый галстук. На столе возле него лежала коричневая шляпа. На вид ему было лет двадцать пять, и он явно заинтересовался нашим прибытием.
 — Сначала мы посмотрим комнаты, — сказал отец. — Скоро ли ужин?
 — Когда пожелаете, милорд! В любой момент, как будет угодно! Моя жена позаботится, чтобы вас обслужили, как подобает. Вы, видимо, хотите есть отдельно, не так ли?
 — Да, конечно.
 Мы уже шли к лестнице, когда я оглянулась и заметила, что мужчина, сидевший за столом, продолжал заинтересованно наблюдать за нами. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся. Я быстро отвернулась.
 Комнаты были хороши — для родителей предназначался двойной номер на стороне фасада, а мне — комната поменьше, по другую сторону. Их окна выходили на дорогу, а в мое были видны конюшни, леса и поля.
 Отец заявил, что комнаты нам подходят. Когда хозяин вышел, сообщив напоследок, что ужин будет подан в небольшую комнату по соседству с гостиной, отец заметил, что нам повезло с постоялым двором.
 — Похоже, они тебя знают? — спросила мать.
 — Я езжу по этой дороге много лет и останавливаюсь на многих постоялых дворах! Теперь нам нужно смыть всю дорожную грязь, поесть, а потом, я полагаю, пораньше лечь спать и хорошенько выспаться! Мы выезжаем на рассвете.
 Когда мы шли в столовую, я вновь заметила того самого мужчину из гостиной. Он поклонился мне так, будто мы были старыми знакомыми. Я слегка кивнула.
 Мать шепнула:
 — Похоже, он считает нас своими знакомыми! — Отец ответил ей весьма громко, чтобы этот человек слышал:
 — Самое разумное — не заводить никаких знакомств на постоялых дворах! Никогда не знаешь, какой жулик здесь попадется.
 Дверь за нами закрылась. Мы оказались в небольшой комнате, где был накрыт стол на троих. Уже дымились тарелки с супом.
 — Надеюсь, он не услышал твоих слов? — заметила я.
 Отец пожал плечами:
 — Я не откажусь от них! Давайте-ка посмотрим, чем здесь кормят, у этого «Зеленого человека».
 Кормили здесь очень неплохо, и после ужина мы разошлись по своим комнатам.
 — Не забывай, — напомнил мне отец, — встаем рано! Я уже предупредил хозяина, что завтракаем на рассвете. Он пообещал приготовить все вовремя.
 Пожелав родителям спокойной ночи, я отправилась к себе. Хотя я и устала, но сразу ложиться спать.мне не хотелось. На новом месте всегда трудно засыпать, а я не хотела мучиться бессонницей.
 Я подошла к окну и стала наблюдать за происходящим возле конюшни. Наш экипаж чистили кучер и форейтор. Работая, они лениво переговаривались.
 Я зевнула. Приятно все-таки на некоторое время уехать из Эверсли. Смерть тетушки Софи очень опечалила всех нас. Хорошо, если бы с нами поехала и Амарилис, но ей лондонская жизнь нравилась меньше, чем мне. Я любила бродить по лавкам, ходить в театр, и уж наверняка во время нашего пребывания там кто-нибудь из друзей отца будет давать бал.
 Пока я размышляла обо всем этом, мужчина, который пил вино в гостиной, вышел и остановился возле нашего экипажа. Он о чем-то поговорил со слугами, осмотрел экипаж, и особенно внимательно наш фамильный герб. Потом сунул голову внутрь и потрогал подушки сидений. Наш кучер начал что-то с энтузиазмом объяснять ему, с явной гордостью указывая на детали отделки. Мужчина облокотился о крыло экипажа и продолжил разговор. Мне очень хотелось услышать, о чем они говорили. Я заметила, как незнакомец сует деньги в руки наших слуг, но, боясь, что он может заметить меня в окне, отступила в глубь комнаты.
 О чем он мог разговаривать с нашими слугами? И почему вдруг решил вознаградить их? Конечно, джентльмены часто давали слугам на чай, даже чужим. Возможно, он был щедрым человеком и решил, что сообщенные ими детали устройства экипажа стоят того, чтобы за это заплатить?
 Я легла в постель и, несмотря на то, что это происшествие показалось мне весьма странным, тут же уснула и, как мне показалось, почти сразу же в дверь постучала мать, сообщая, что уже пора подниматься.
 Во второй половине следующего дня мы прибыли в нашу лондонскую резиденцию, в дом на Альбемарл-стрит. Весь первый день отец отсутствовал по своим делам, а мы с матерью ходили по магазинам — занятие, доставлявшее нам обеим наслаждение. Мы накупили материи, кружев и лент, а когда возвращались домой с покупками, мне показалось, что я вновь заметила того человека, которого видела на постоялом дворе.
 Он неспешно шел вдоль улицы и, как мне показалось, приостановился, взглянув на наш дом. Я решила, что, возможно, ошибаюсь: много мужчин вокруг были одеты так же, да и просто на улицах таких высоких мужчин было немало.
 Я спросила мать:
 — Ты видишь этого человека?
 Она оглянулась:
 — Да.
 — Не его ли мы видели на постоялом дворе? — Мать ответила как-то неопределенно.
 Я не стала уточнять. Мне самой было удивительно, почему я запомнила его. Возможно, потому, что он разговаривал с нашими слугами и я видела, как он передает им деньги?
 На третий день отец предложил матери сходить к его друзьям. Мне туда идти не хотелось. Тогда мать сказала, что мы вместе погуляем во второй половине дня.
 — Мне хотелось бы покататься верхом в парке! Ты не против?
 Она, конечно, была не против.
 Должно быть, прошло полчаса с тех пор, как они ушли. Я решила выйти на улицу. В одной из лавок я приметила красивую ленту, и сейчас мне пришло в голову ее купить: мать, конечно, не захочет идти за такой мелочью еще раз.
 В том, что я собиралась выйти одна, не было ничего предосудительного, хотя матери это не понравилось бы: она продолжала считать меня ребенком. Моя прогулка не должна была занять много времени, и я собиралась быть дома еще до возвращения родителей.
 Надев шляпу и плащ, я вышла на улицу. Интересно прогуливаться по улицам Лондона, особенно одной, тем более, если за тобой постоянно присматривают.
 В это утро, казалось, воздух сверкал, такая в нем висела изморось. Я решила пойти по Бонд-стрит, меня прельщала ее элегантность. Лавки своими витринами, уставленными товарами, словно приглашали войти. Здесь были галстуки, духи, всевозможная обувь. Все это самых модных фасонов, а шляпы были настоящими произведениями искусства.
 Мимо проносились экипажи, в которых сидели изящно одетые люди. Меня окружали шум и буйство красок. Это захватывало.
 Я разыскала ту самую лавку, где продавалась лента, но купив ее, не спешила возвращаться домой: хотелось насладиться жизнью большого города.
 Был момент, когда показалось, что за мной кто-то следит. Я тут же остановилась и осмотрелась. Вокруг было множество людей, но все они, похоже, были заняты своими делами. Мне показалось, или я в самом деле видела, как высокий мужчина в коричневой шляпе резко отвернулся и начал усиленно изучать содержимое витрины? Нет, у меня, видимо, появилась навязчивая идея, связанная с тем мужчиной!
 Я уже собиралась перейти через дорогу, как кто-то ухватился за мой рукав. Я резко обернулась и увидела молодую девушку. Ей никак не могло быть больше пятнадцати-шестнадцати лет. Она тихо попросила:
 — Пожалуйста, не могли бы вы помочь мне перейти через дорогу?
 В том, как она улыбалась в пустоту, стало понятно, что она слепа. Девушка была чисто, но бедно одета и производила впечатление такой беспомощной, что меня сразу охватило чувство жалости.
 — Ну, разумеется! — ответила я и взяла ее за руку.
 — Вы так добры! — сказала она. — Я была с сестрой, но потеряла ее. Это случилось в толпе. Я теряюсь, когда оказываюсь одна! Когда я с ней или с матерью, мне кажется, я в безопасности, но когда одна…
 — Конечно! — согласилась я. — Я подержу вас за руку. Я повела ее через дорогу, перейти которую было сложно даже зрячему. Наконец мы добрались до противоположной стороны.
 — Вам далеко идти? — спросила я.
 — Нет, — ответила она. — Если бы вы только помогли мне добраться до Грейвил-стрит… я буду так благодарна…
 — Так вы живете на Грейвил-стрит?
 — На Грант-стрит, это если свернуть с Грейвил.
 — Буду рада проводить вас.
 — Вы так добры! Моя мать будет вам очень благодарна. Нужно сказать ей, чтобы она не бранила Сару, она не виновата. Знаете ли, там было так много народу! Это пугает — оказаться в одиночестве, в полной тьме, а вокруг такой шум…
 — Вероятно. Я рада, что вы обратились за помощью ко мне. Вот и Грейвил-стрит.
 — Вам действительно будет нетрудно проводить меня до Грант-стрит? Надеюсь, я не очень задерживаю вас?
 — Пустяки, это рядом!
 — Не будете ли вы добры проводить меня до двери? Девятнадцатый номер.
 Это был довольно большой четырехэтажный дом. На втором этаже — балконы, а все окна тщательно зашторены.
 — Просто не знаю, как благодарить вас! Может быть, вы позвоните в дверь?
 Я позвонила и уже была готова уйти, когда девушка сказала:
 — Подождите секундочку. — Дверь открыл крупный мужчина:
 — Ах, вот и вы, мисс Мери! Мисс Сара вернулась уже четверть часа назад. Ваша мамочка беспокоится!
 — Эта добрая леди привела меня домой.
 — Зайдите на минуточку, мисс, прошу вас!
 — В этом нет необходимости, — ответила я. — Мисс Мери благополучно добралась домой.
 Он просительно взглянул на меня.
 — Хозяйка рассердится на меня, если у нее не будет возможности поблагодарить вас!
 — Да я…
 Мери крепко схватила меня за руку и втянула в холл. Дверь за нами захлопнулась. Раздалось гулкое эхо, и я заметила, что в холле нет мебели.
 — Кто там? — послышался голос.
 — Пойдемте, — сказала Мери. — Это моя мама, она захочет поблагодарить вас.
 Этот же крупный мужчина открыл другую дверь, и Мери ввела меня в комнату. Она была очень скромно обставлена: стол, пара стульев и, пожалуй, больше ничего. За столом сидела женщина. Я не могла рассмотреть ее, поскольку сидела она лицом к окну, но начала понимать, что здесь что-то неладно, и впервые ощутила беспокойство.
 На столе перед женщиной стоял черный поднос с чашками и блюдцами. Когда мы вошли, она с любопытством взглянула на меня.
 — Эта леди привела меня домой, мама, — объяснила ей Мери.
 — Ах, как это мило с вашей стороны! Это уже не первый раз, когда какая-нибудь добрая леди приводит Мери домой. Благодарю вас! Вы не откажетесь выпить чашечку чая?
 — Благодарю, но я не могу задерживаться. Мне вообще не следовало бы заходить сюда, ничего особенного я не сделала!
 — Вы сделали большое дело, и вам следует выпить со мной чашечку чаю, иначе вы огорчите меня!
 — Нет, спасибо, я уже должна быть дома.
 — Ах, какая вы милая юная леди! В вас сразу видно благородную даму! А мы… вынуждены покидать свой дом: нашу мебель уже вывезли, почти всю, только хлам остался. Да и мы скоро уедем! Я понимаю, конечно, мы не из тех людей, с которыми вам положено знаться…
 Появился тот же мужчина, с чайником.
 — О нет, я не могу…— я.
 — Ну, хоть маленькую чашечку? Ага, я так и знала, что вы согласитесь… Джекоб, передай-ка это юной леди…
 Я чувствовала, что во всем этом есть что-то странное, не вполне естественное…
 Мне в руки сунули чашку, а у меня появилось желание выплеснуть этот чай и убраться отсюда побыстрей. Мери и ее мать наблюдали за мной. Меня поразило, что Мери теперь уже не казалась слепой!
 Я уже собиралась поднести чашку к губам, как в дверь настойчиво позвонили. И Мери, и ее мать явно испугались. Похоже, мы втроем одинаково внимательно прислушивались к происходящему. Я услышала чьи-то голоса, потом крик, звуки какой-то возни, возможно, драки… Дверь резко распахнулась, и, к моему изумлению, на пороге показался тот мужчина в коричневой шляпе!
 Я вскочила, пролив чай, и, запинаясь, произнесла:
 — Кто вы? Что здесь делаете? — Он смотрел на меня в упор:
 — А что здесь делаете вы?
 — Убирайся! Убирайся из моего дома, кем бы ты ни был! — закричала женщина. — Чего тебе здесь нужно?
 — Мне нужно выяснить, зачем вы привели сюда эту юную леди?
 — Какое твое дело!
 Он продолжал смотреть на меня:
 — Пойдемте!
 Я нечаянно смахнула чашку на пол, направляясь к этому человеку. Женщина бросилась к нам, вслед за ней Мери! Они схватили меня за руку, но он оттолкнул их и потащил меня за собой в холл, где на полу лежал мужчина и тихо стонал.
 — Быстрей отсюда! — сказал человек в коричневой шляпе.
 В дверях он обернулся и прокричал:
 — Вы еще запомните это!
 Мы вышли на улицу. Моим первым чувством было облегчение, что я покинула дом, где для меня готовилось что-то дурное.
 У меня дрожали ноги. До этого момента я не осознавала, как была напугана. Во всем происшествии была какая-то нереальность — девушка, изображавшая из себя слепую, этот пустой дом, странная, почти театральная атмосфера… Я просто не представляла, что все это могло значить?
 Я посмотрела на мужчину, стоявшего возле. Впервые я смогла рассмотреть его вблизи. Он был довольно привлекательным, черты его лица можно было назвать классическими. Его светло-карие глаза явно умели смеяться, но сейчас он выглядел озабоченным.
 — Это самое неподходящее место, где могла бы оказаться благовоспитанная юная леди! — сказал он.
 — Не понимаю, что все это значит? Знаю лишь, что должна быть благодарна вам за спасение!
 — Я собирался принести свои извинения за проявленное любопытство, но сейчас оно пошло как раз на пользу! Не хотите ли зайти куда-нибудь освежиться?
 — О нет, нет, я хочу домой!
 — Вы боитесь, я понимаю вас… после случившегося. В таком случае я провожу вас домой.
 — Благодарю вас!
 — Улицы Лондона — небезопасное место для привлекательных молодых дам!
 — Я никак не могу понять, что все это значило? Эта слепая девушка…
 — Она не более слепая, чем вы или я!
 — Тогда зачем?..
 — Она послужила приманкой: вас хотели заманить в этот дом!
 — Зачем? Чтобы ограбить?
 — Думаю, речь шла о более серьезных вещах! Я был изумлен, увидев, как вы входите в этот дом, мисс…
 — Френшоу.
 — Это место, мисс Френшоу, пользуется дурной славой! Это, простите, бордель!
 — О нет! Мне показалось, что это пустой дом!
 — Тем не менее, этот дом является тем, чем является! И они сумели заманить вас туда! Это весьма распространенная практика: обычно так и ловят девушек, только что приехавших из провинции. Они же не могли знать, что вы принадлежите к влиятельному семейству? Простите, но я видел вас, когда вы ехали сюда в семейном экипаже. Я тоже был в «Зеленом человеке», — он тепло улыбнулся мне, — и заметил, с каким почтением принимали там ваших родителей. А эти люди специально охотятся на беззащитных девушек!
 — Не могу поверить в это!
 — Они опоили бы вас зельем, а проснувшись, вы могли бы оказаться на борту корабля в открытом море! Эти люди — сущие дьяволы, без всякой совести, их интересует лишь нажива!
 — Но это ужасно!
 — Я вижу, что вы еще не отошли от потрясения. Но уверяю вас в том, что готовилось нечто подобное, и я благодарю Бога за то, что сегодня оказался на Бонд-стрит! Я увидел вас, узнал и — вы уж простите! — начал следить за вами и искать предлог для того, чтобы заговорить, как вдруг заметил, что эта девушка подошла к вам. У меня сразу возникло подозрение, поскольку перед этим она свободно ориентировалась в толпе, а тут вдруг неожиданно «потеряла зрение». Это меня насторожило. Я последовал за вами на некотором расстоянии, повернул за угол на Грант-стрит и увидел, как вы входите в этот дом. Я был поражен и понял, что происходит что-то неладное. Поколебавшись, я решил позвонить в дверь и войти, чего бы это ни стоило. Остальное вы знаете!
 — О, спасибо вам! — сумела я выдавить из себя.
 — Я с удовольствием верну вас в родную семью! Как-то раз я видел вас на Альбемарл-стрит. Похоже, нашим путям было суждено пересечься. Мне удалось спасти вас от… от того, что эти люди собирались сделать с вами.
 Я содрогнулась:
 — Это было просто чудом! Я и не представляла, что подобные вещи могут происходить здесь!
 — Разумеется. Я проклинаю себя за свою нерешительность! Ведь в течение нескольких минут я стоял за дверью, спрашивал себя, имею ли право вмешиваться? Я никак не мог понять, что вам понадобилось в таком месте? Потом я отбросил сомнения, позвонил в колокольчик и потребовал, чтобы меня впустили. Человек, открывший дверь, спросил, что мне нужно, а я сказал, что желаю видеть юную леди, которая только что вошла в дом. Он велел мне убираться, но я услышал голоса, доносившиеся из комнаты. Он пытался задержать меня, но я оттолкнул его, поскольку к этому моменту был убежден, что вас задерживают против воли. Мне доводилось слышать о странных делах, которые творят эти люди. Ну вот, собственно, и вся история. Я очень рад, что оказался в нужное время в нужном месте.
 — Просто не знаю, как благодарить вас! Думаю, нужно быть очень смелым, чтобы решиться на такое! Мои родители наверняка захотят отблагодарить вас!
 — Я достаточно вознагражден тем, что получил возможность выручить вас из беды!
 Мы дошли до Альбемарл-стрит, и я настояла на том, чтобы он зашел и познакомился с моими родителями.
 Отца не было дома, а мать уже вернулась. Она удивилась, увидев незнакомого человека, а услышав, что случилось, пришла в ужас.
 — Просто не знаю, как и благодарить вас, мистер…
 — Питер Лэнсдон. Рад познакомиться с вами!
 — Вам следует попробовать нашего вина! Ах, Джессика, как ты могла! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не выходила из дому одна!
 — Ах, мама, я не ребенок!
 — Но еще, судя по всему, не способна позаботиться о себе! Что же касается вас, сэр, мы обязаны принести вам огромную благодарность за спасение дочери и за то, что вы привели ее домой. Прошу не возражать: это смелый поступок! Какой, вы говорите, адрес? Грант-стрит, девятнадцать? Мой муж немедленно разберется с этим! Одно дело, когда в эти дома люди идут по доброй воле, совсем другое, когда начинают хватать на улицах невинных девушек. За них следует хорошенько взяться! Расскажите, как вы узнали о том, что там находится моя дочь?
 Питер Лэнсдон рассказал ей то же, что и мне.
 — Всему виной, следует признать, чрезвычайное любопытство. Я видел вас в «Зеленом человеке» и запомнил. А сегодня утром мне случилось оказаться на Бонд-стрит, и я узнал вашу дочь.
 — Слава Богу, что вы там оказались!
 — Мне показалось, что эта слепая девушка ведет себя подозрительно.
 — Я уже сказала мистеру Лэнсдону, что он очень наблюдателен, — вставила я.
 Мать кивнула.
 — Должен признаться, я шел за вашей дочерью на некотором расстоянии и заметил, как она вошла в этот дом.
 — А вы знали, что это за место?
 — Помнится, его как-то при мне упоминали, — видимо, в каком-то из клубов. Я никак не мог понять, почему эта девушка, которую неожиданно поразила слепота, ведет вашу дочь туда. Действуя по наитию, я и вошел в дом.
 — Сегодня вы должны отобедать с нами, — объявила мать. — Конечно, если вы не против?
 — Это будет честью для меня! Через полчаса он ушел.
 — Какой очаровательный человек! — заявила мать. Когда отец вернулся и узнал о случившемся, он был поражен. А потом впал в такой гнев, что я испугалась, не будет ли у него апоплексического удара. Он повернулся ко мне:
 — Как ты могла так глупо вести себя! Такое впечатление, что ты понятия не имеешь о вещах, творящихся в большом городе! Сама мысль зайти в совершенно незнакомый дом…
 — Эта девушка была слепая!.. Я так думала… Она выглядела так трогательно!
 — Действительно, трогательно! А ты выглядела идиоткой!
 Я покорно приняла его упреки, чувствуя, что заслужила их. Только теперь, когда опасность миновала, я поняла, в какую жуткую историю попала. Этот высокий мужчина в коричневой шляпе был, несомненно, личностью, причем весьма интересной. Он собирался прийти к нам на обед, и я была уверена, что знакомство с ним окажется очень интересным.
 Отец приказал матери:
 — Держи дочь при себе: оказывается, она способна на любые глупости! А ты, Джессика, помни, что ни при каких обстоятельствах тебе не разрешается выходить на улицу одной! Я достаточно ясно выразился? Пообещай мне!
 Я пообещала. Вскоре после этого отец ушел. Он собирался навести справки о доме номер девятнадцать по Грант-стрит.
 Мне вновь и вновь пришлось рассказывать матери о случившемся: как эта слепая девушка обратилась ко мне, что говорили в этом доме. И все время она повторяла:
 — Слава Богу, что появился этот молодой человек! Нужно сказать, он очаровательный и скромный. Похоже, он и в самом деле считает, что не сделал ничего особенного? Это надо же, зайти в такой дом… Бог знает, что с ним могло бы там случиться! И все это ради посторонней девушки, с которой он даже не перебросился словечком! Я полагаю, он исключительно храбрый и благородный человек! Буду рада видеть его у нас!
 Через несколько часов домой вернулся отец. Он навел справки о доме на Грант-стрит. Раньше это действительно был бордель, где заправляла некая мадам де Ларж, по-видимому, француженка. Сейчас там никого не было, и дом был предназначен на продажу. У мадам де Ларж на Пиккадилли было еще заведение, которое она называла респектабельным. Там действительно развлекались джентльмены, но девушки приходили туда добровольно: никто не заставлял их делать это насильно. Мадам освободила дом на Грант-стрит, и он пустовал уже около недели. Мадам понятия не имела о том, что за люди могли заманить туда юную девушку; все это якобы не имело к ней никакого отношения. Мадам могла лишь предположить, что кто-то сыграл злую шутку. Дальнейшие расспросы, похоже, подтверждали правдивость мадам де Ларж.
 — Все это весьма загадочно! — произнесла мать, а отец был в некотором замешательстве.
 — За этим местом следует последить! — решил он. Мое приключение оказалось еще более загадочным, чем выглядело поначалу.
 В этот вечер с нами обедал Питер Лэнсдон.
 Сведения, полученные отцом о доме на Грант-стрит, заставили его испытывать еще большую благодарность моему спасителю. Он считал странным, что в доме находились люди, не известные мадам де Ларж. Ему казалось, что все это весьма подозрительно и дурно пахнет. Он знал, что существуют люди, заманивающие молодых девушек в ловушку, чтобы потом вывезти их за границу и заставить работать в домах, пользующихся дурной славой. Мысль о том, что это могло случиться с его дочерью, вызывала в отце такой гнев, что мать боялась за его здоровье. Отец решил продолжить свое расследование.
 Питер Лэнсдон оказался любопытным гостем.
 Мы обедали вчетвером: родители не хотели, чтобы ехало известно об этом неприятном случае со мной. Кррме того, отец, человек по природе подозрительный, хотел узнать поближе Питера Лэнсдона, прежде чем представлять его нашим друзьям.
 Питер Лэнсдон с удовольствием рассказал о себе. По его словам, он сравнительно недавно приехал в Англию. У его семьи были владения на Ямайке, откуда она экспортировала сахар и ром. Год назад он решил продать свою долю и обосноваться в Англии.
 — Такие дела занимают больше времени, чем поначалу предполагаешь, — объяснил он.
 Отец согласился с этим.
 — А чем вы собираетесь заняться, поселившись в Англии? Я вижу, что вы не из тех молодых людей, которые склонны вести пустую жизнь, проводя большую часть времени в клубах за азартной игрой.
 — Вы угадали, сэр! Действительно, такой жизни я себе не желаю. Подумываю о том, чтобы купить где-нибудь поместье и обосноваться там… где-нибудь на юге: привыкнув к теплому климату, я боюсь не прижиться на севере.
 — Вы что-нибудь уже подыскали? — спросила мать.
 — Я посмотрел пару мест, но они меня не устроили.
 — Вы постоянно живете в Лондоне?
 — Пока нет: я много разъезжаю, а сейчас живу в отеле, осматриваюсь.
 — Моя дочь говорила мне, что вы видели нас у «Зеленого человека»?
 Я улыбнулась ему:
 — Помню, вы сидели в гостиной, когда мы приехали туда.
 Он кивнул.
 — И вы узнали мою дочь, увидев на улице? — спросил отец.
 — Знаете, — он тепло улыбнулся, — ее нетрудно запомнить! Еще больше я заинтересовался, заметив, что та девушка изображает из себя слепую.
 — Очень странное дело! — произнес отец. — Несколько часов спустя, когда я зашел туда, в доме никого не оказалось! Должно быть, люди в спешке покинули его. Мадам де Ларж, владелица дома, ничего о них не знает…
 — Она француженка?
 — Не уверен в этом: возможно, лишь называет себя француженкой. И почему все думают, что французы более умелые жулики, чем мы?
 — Наверное, потому, что это действительно так, — предположила я. — Жульничество смахивает на моду: для него нужна некоторая элегантность, иначе будешь выглядеть жалко!
 Питер Лэнсдон рассмеялся.
 — Полагаю, в этом что-то есть, — согласился он. — Я тоже занимался расследованием и не могу поверить, что мадам де Ларж, которая, по ее словам, дорожит «своей репутацией», решилась бы на такое! Это абсурдно!
 — Знаете, после ваших слов я начинаю чувствовать себя совсем глупой, понимая как меня обвели вокруг пальца, — сказала я.
 — О нет, нет! А кто бы на вашем месте не попался на эту удочку? Бедняжка, слепая девушка, которая просит помочь ей! Нужно быть совершенно бессердечным человеком, чтобы отказать!
 — Но войти в этом дом…
 — Это было совершенно естественно!
 — А для меня все это выглядит очень странно! — сказал отец, а мать добавила:
 — Я вся дрожу, думая о том, что могло бы произойти, если бы там не оказалось вас, мистер Лэнсдон!
 — Не думайте об этом: все хорошо, что хорошо кончается, а для меня, уверяю вас, все закончилось хорошо! Приехав из-за границы, я здесь еще не обзавелся знакомствами, и приглашение к вам на обед доставило мне огромное удовольствие! Искренне надеюсь, что это не конец нашего знакомства!
 — Для этого нет никаких причин, — согласилась мать.
 — Я думаю, вы сможете помочь мне. Видите ли, я так мало знаю об этой стране, хотя это моя родина! Я уехал на Ямайку к своему отцу сразу после окончания школы.
 — Он и сейчас там живет? — спросил отец.
 — Два года назад злокачественная лихорадка загнала его в могилу, — обычное дело на Ямайке! До этого он страдал от нее несколько лет. Знаете, это очень ослабляет человека…— Питер печально покачал головой.
 — И после этого вы решили уехать? — спросила я.
 — Знаете, к родине всегда питаешь особое чувство: хочется жить среди своего народа. Те же идеалы, тот же образ мышления, вы понимаете, что я имею в виду?
 — Прекрасно понимаю вас! — воскликнула мать. — Я чувствую то же самое! Я уехала во Францию, когда мне было двенадцать или тринадцать лет. Мой первый муж был французом, но я всегда считала Англию своим родным домом!
 Питер Лэнсдон взглянул на меня.
 — Нет, нет! — заметила мать. — Это не отец Джессики! От первого брака у меня дочь Клодина, и она замужем за сыном моего второго мужа. Кроме того, у меня тоже есть сын, который живет во Франции. Весьма сложные родственные отношения! — добавила она.
 — Значит, вы понимаете, как я чувствую себя, приехав на родину?
 — Конечно! Надеюсь, как-нибудь вы познакомитесь и с другой моей дочерью, молочной сестрой Джессики.
 — Это доставило бы мне огромное удовольствие! Простите, а в какой части страны находится ваше поместье?
 — На юго-востоке. Мы живем всего в нескольких милях от моря, и ближайший от нас крупный город — Дувр.
 — Ах, значит, там… А хорошие там земли?
 — Да, единственное, что плохо, — юго-восточный ветер, который бывает достаточно сильным. Но, как вам, видимо, известно, на юге Англии весьма умеренный климат, благоприятный для сельского хозяйства. В общем, это довольно приятное место!
 — Стоит побывать там?
 — Я думаю…— мать, и я поняла, что она думает об Эндерби. — Есть там дом, который можно взять в долгосрочную аренду, совсем рядом с нами. Его владелец связан с нашей семьей, и мы заинтересованы, в этом деле. Как ты думаешь, Дикон, может быть, молодому человеку стоит посмотреть дом?
 — Не слышал, чтобы там были какие-либо имения на продажу, — ответил отец.
 — А как насчет этого дома? — с интересом спросил Питер Лэнсдон.
 — Боюсь, там недостаточно земли.
 — А нельзя ли землю прикупить?
 — Возможно, и удалось бы. Большую часть земли занимает наше поместье, и еще одно — Грассленд, но по соседству есть еще две фермы.
 — Звучит многообещающе! А как называется то место, что продается?
 — Эндерби, — сказала я. Он улыбнулся.
 После еды мы прошли в гостиную, и там Питер Лэнсдон завел с отцом разговор о Ямайке и об экспорте сахара и рома. Отец всегда интересовался деловыми перспективами, и мне показалось, что ему нравилась компания Питера Лэнсдона. Мать же ему симпатизировала с самого начала, в основном, думаю, из-за того, что он спас меня.
 Я же была просто заинтригована. Он по-особенному, пожалуй, даже восхищенно, смотрел на меня, и я решила, что именно по этой причине его внимание привлек этот уличный инцидент.
 Питер покинул нас в половине одиннадцатого и вернулся к себе в отель. Мать поднялась ко мне в комнату, и мы немножко поболтали с ней.
 — Интересный молодой человек! Я рада, что он зашел к нам на обед!
 — Похоже, он тоже был рад этому.
 — Конечно, у него ведь нет здесь друзей: он совсем недавно приехал с Ямайки. Дорогое мое дитя, я благодарна Богу за этого молодого человека! Когда я начинаю думать…
 — Ах, мама, пожалуйста, не начинай все сначала! Да, я вела себя глупо, была беспечна, но получила хороший урок!
 — Ну, если это послужит тебе…
 — Ну конечно же, послужит! Собственно говоря, опыт можно получить только таким путем. Больше я никогда так не попадусь!
 — В таком городе, как Лондон, нужно быть очень осторожной!
 — Теперь я это знаю!
 — Ну что ж, мы познакомились с интересным молодым человеком, и твой отец очень благодарен ему. Было бы любопытно, если бы он переехал в Эндерби!
 — Любопытно?
 — Я хотела сказать «интересно» или, если хочешь, «странно»! Но с Баррингтонами мы тоже познакомились при необычных обстоятельствах, и они переехали в Грассленд.
 — Не думаю, что он захочет жить в Эндерби: не слишком уж это привлекательный дом.
 — Это так. Но кое-что другое может его привлечь…
 — Что ты имеешь в виду?
 — Я думаю, что он очень заинтересовался тобой!
 — Мама! Ты неисправимый романтик!
 — А что здесь такого: ты молода и очень привлекательна!
 — Это с твоей, материнской точки зрения.
 — Во всяком случае, он весьма интересный человек! Надеюсь, мы еще встретимся с ним.
 После ее ухода я стала размышлять. Странным оказался этот день. Я вновь и вновь вспоминала ужасные минуты в комнате на Грант-стрит. Казалось, это был сон, если бы не Питер Лэнсдон. Я никак не могла перестать думать о нем.
 Неудивительно, что я уснула с большим трудом, и, похоже, видела его во сне. Когда я проснулась, первой моей мыслью было: «Увижу ли я его вновь?»
 Как изменилась жизнь в нашей округе, и всего за несколько последних лет! Вначале меняется что-то одно, за ним другое, третье, и вдруг оказывается, что все полностью изменилось. Ну, скажем, не совсем все, поскольку в Эверсли как раз мало что изменилось. Но вот Грассленд, где когда-то жила странная миссис Трент со своей внучкой, стал теперь домом обычного семейства Баррингтон. Тетя Софи умерла, и в Эндерби сейчас жил Питер Лэнсдон.
 Мои родители не думали, что он решит приобрести этот дом, я же втайне надеялась на противоположное. Я начинала думать, что он влюбился в меня с первого взгляда, и сочла это весьма романтичным и льстящим мне. Он заинтересовался мной с самой первой минуты, заметив у «Зеленого человека»; он расспрашивал нашего кучера; он узнал, где расположен наш дом на Альбемарл-стрит, и, к счастью, следил за мной, когда произошла вся эта история на Грант-стрит.
 Именно благодаря ему между ним и всей нашей семьей, которая не знала, как отблагодарить его, возникли теплые отношения. Так что я вовсе не была удивлена тем, что Питер Лэнсдон решил снять Эндерби на три месяца, чтобы, по его словам, «поразнюхать вокруг», и была почти уверена, что он приехал сюда ради меня.
 Мне очень нравилось его общество, и мы часто виделись. Мать взяла его под свое крыло, обеспечив слугами. Она часто приглашала его в гости, и даже моему отцу нравилось беседовать с ним. Амарилис же считала его просто очаровательным — одним из самых приятных мужчин, которых ей доводилось встречать, — так она, во всяком случае, говорила.
 Семейство Баррингтон относилось к Питеру с меньшим энтузиазмом, по моему мнению, его считали возможным соперником Эдварда. После прибытия Питера Лэнсдона я часто задумывалась об Эдварде. Рядом с Питером я ощущала приподнятость, а в обществе Эдварда я чувствовала себя уютно, но не более.
 В то время Эдвард был очень озабочен тем, как идут дела на его фабрике, и был полностью поглощен ими. Более того, он подолгу отсутствовал. Его родители очень беспокоились за него, как и Клер Карсон. Я думаю, она была довольна появлением Питера Лэнсдона, что подтверждало мои подозрения о ее влюбленности в Эдварда.
 Жизнь стала очень интересной с тех пор, как Питер поселился в Эндерби. Я была весьма благодарна ему за то, что он отправился в такую даль, чтобы быть возле меня, и полагала, что это вызовет во мне ответные чувства. Я все ждала того волнения, которое связывала с ощущением влюбленности, того самого, которое я чувствовала, когда видела цыгана Джейка, танцующего вокруг костра. Мне следовало бы повзрослеть, — напоминала я себе. Вскоре мне предстоит выйти замуж, от меня этого ждут. Я решила, что мне повезло, — два соискателя руки, и пожалела Амарилис, у которой не было ни одного!
 Конечно, мне следовало выбрать Питера: обстоятельства нашего знакомства были столь романтичны! Бедный Эдвард, его сердце будет разбито! Мне было очень жаль его, потому что он мне тоже нравился, и менее всего я хотела бы обидеть его. Возможно, он женится на Клер? Это было бы решением, устраивающим всех. С самого начала Питер с восторгом отнесся к идее приобретения Эндерби. В первый раз он приехал вместе с нами в Эверсли, и мать пригласила его погостить пару дней.
 Он не уставал возносить хвалу нашему дому. «Великолепный образец елизаветинской эпохи», — он называл его. Ему хотелось узнать как можно больше обо всем нашем семействе.
 — Именно этого не хватает тем, кто решает обосноваться за границей, — сказал он. — как я вам завидую!
 Питер внимательно изучил портреты в фамильной галерее и задал несколько вопросов, касающихся их. Он объездил все имение с Амарилис и мной и был любезен с нами обеими.
 Потом вместе с матерью мы отправились осматривать Эндерби. Было любопытно, что он подумает о доме, который выглядел мрачным, особенно зимой.
 Я внимательно следила за Питером, пытаясь понять, какое впечатление на него произведет холл, этот угрюмый старый холл с галереей для менестрелей и с высокой сводчатой крышей.
 — Здесь своеобразная атмосфера, — заметил он. — Не столь величественная, как в Эверсли, но все же по-своему благородная.
 Мы поднялись по лестнице и осмотрели спальни.
 — Довольно большой дом для одинокого джентльмена, — сказала мать.
 — Да, это семейный дом, — согласился он.
 — Это дом, которому нужны люди! Его последняя обитательница, моя родственница, жила здесь вдвоем со служанкой. Перед этим дом довольно долго стоял пустым.
 — Надеюсь, вы не боитесь привидений? — спросила Амарилис.
 — Не думаю, что мистер Лэнсдон чего-нибудь боится! — улыбнулась мать.
 — Чего-нибудь я, наверное, боюсь, — ответил он, — но уж никак ни привидений!
 — До чего интересно осматривать старый дом! — произнесла Амарилис Следует признаться, мне никогда не нравилось это место!
 — Вы пытаетесь отговорить меня? — спросил Питер.
 — О нет, нет… решать, конечно, вам. Вообще, я думаю, одно и то же место по-разному действует на разных людей.
 — Вы, действительно, подумываете о возможности приобретения этого дома?
 — Он расположен как нельзя лучше для моих целей. — Питер открыто улыбнулся мне и Амарилис.
 — Значит, вы решили осмотреть окрестности, собираясь прикупить земли?
 — Думаю, это просто идеальное место!
 — Конечно, — сказала мать, — покупать поместье — непростое дело! Принять окончательное решение можно только пожив некоторое время в этих местах.
 Мы прошлись по комнатам.
 — Как их много! — проговорил Питер.
 — А кроме всего прочего, есть страшно интересная вещь — переговорная труба, соединяющая спальню и кухню! Нужно непременно показать ее вам! — сказала я.
 — Очень любопытный дом! Хотелось бы взглянуть на него еще раз, если можно.
 — В любое время! — ответила мать. — Девушки проводят вас, хотя, возможно, вы предпочтете сделать это в одиночку? Когда мне нужно принять решение, я предпочитаю делать это в уединении.
 Весь день мы обсуждали Эндерби.
 — Вы говорите мне лишь о недостатках этого места! — заметил Питер.
 — В общем-то, в нем нет особых достоинств, так что рассказывать нечего, — ответила я.
 — Есть, по крайней мере, одно!
 — Какое же?
 — У меня будут очаровательные соседи!
 Еще до отъезда он принял решение арендовать на некоторое время Эндерби. Я была уверена в том, что он сделал это не потому, что ему понравился дом. Просто он влюбился в меня и хотел жить рядом.
 Питер въехал туда перед Рождеством. Это не доставило ему особых хлопот, поскольку дом был обставлен и находился в том виде, каком его оставила тетушка Софи. Мы проводили много времени в Эндерби, а Питер часто бывал у нас в Эверсли. Мы с Амарилис помогали ему украшать дом к Рождеству, а он настоял на том, что примет нас в День подарков, поскольку приехал, как-никак, на Рождество.
 Мать сказала, что Эндерби в праздничном убранстве выглядит очень трогательно. Когда здесь жила тетушка Софи, ничего подобного не устраивалось, а до этого дом был и вовсе заброшенным. Мы принесли полено для Сочельника и повесили возле двери рождественскую корзинку, раздобыли падуб и омелу и украсили дом плющом.
 Были приглашены Баррингтоны, и мне показалось, что миссис Баррингтон не очень довольна, поскольку в канун Рождества она собиралась устроить праздничный вечер у себя и пригласить нас.
 Когда мы танцевали в Грассленде с Эдвардом, он напомнил мне о своем предложении, но я вновь ответила, что еще не приняла решения. Он казался довольно хмурым, видимо, был озабочен тем, что в моей жизни появился Питер Лэнсдон. Мне было жаль Эдварда и хотелось утешить — ведь сейчас у него была тяжелая пора. Но я не знала, как потактичнее отказать ему.
 В этот раз Клер Карсон решила, наконец, заговорить со мной:
 — Какой привлекательный мужчина — ваш новый друг из Лондона!
 Я согласилась.
 — Интересно, надолго ли он задержится в Эндерби?
 — Он еще присматривается к тому, чем заняться после возвращения в Англию: недавно он продал свои владения на Ямайке.
 — Как интересно! Я полагаю, вы выйдете за него замуж?
 Я покраснела:
 — Почему вы так решили?
 — Мне показалось, что он хочет именно этого… так же, как и вы!
 — Значит, вам известно больше, чем мне.
 Она рассмеялась, а я вдруг вспомнила, что это с ней бывает очень редко.
 — Я буду удивлена, если этого не произойдет! — ответила она.
 Я подумала про себя: «Неужели так заметно? Или просто Клер сильно этого хочет?»
 Петтигрю проводили Рождество в Эверсли. Мой отец очень любил встречаться с Джонатаном. Конечно, ведь он был наследником, а мой отец из тех, кто любит заглядывать далеко вперед. Он питал к Джонатану своеобразные чувства — некую смесь зависти и восхищения, полагаю, оттого, что видел во внуке многие собственные черты.
 Питера Лэнсдона очень интересовали родственные связи в нашем семействе:
 — Все так сложно. Постоянно приходится вспоминать, кто есть кто. Мне, например, кажется странным, что Джессика ваша тетя, Амарилис!
 — О да! — согласилась Амарилис Это давало ей такое чувство превосходства, когда мы были детьми, что можете быть уверены — она пользовалась этим преимуществом!
 — Джессика всегда будет пользоваться преимуществом!
 Мы шли домой из церкви пешком. Было рождественское утро, и у меня в голове продолжали звучать рождественские гимны, которые я обожала. Я была такой счастливой, что мне хотелось петь. Я сказала:
 — Можно подумать, что я жадная и хитрая! Вы, действительно, так обо мне думаете?
 Питер повернулся ко мне и взял за руку:
 — Простите, я хотел лишь сказать, что вы полны энергии и желания наслаждаться жизнью, что, собственно говоря, естественно!
 — Это правда! — подтвердила Амариллис. — Джессика, как бы это выразиться поточней, уверенная, что ли! Я же склонна колебаться, более доверчива, возможно — глупа?
 — Я не позволю вам говорить о себе такие вещи! — теперь Питер обратил все внимание на нее. — так же, как и Джессика, вы очаровательны!..
 — Хотя мы совсем разные, — она.
 — Вы обе… такие, как надо!
 — Вы хотите сказать, что мы — совершенство, — сказала я, — но это не соответствует действительности… даже в отношении Амарилис!
 — Я продолжаю настаивать на своем мнении!
 — Возможно, вам придется изменить его, когда вы познакомитесь с нами поближе.
 — Я уже достаточно хорошо знаю вас!
 — Люди вообще не знают друг друга по-настоящему…
 — Вы имеете в виду так называемые тайники души? Ну что ж, возможно, именно поэтому люди так интересны. Вы это имели в виду?
 — Возможно…
 — Я все еще немножко «плаваю» с. вашими родственными отношениями. Кем является этот энергичный юный джентльмен?
 — Вы имеете в виду Джонатана?
 — Да, Джонатана. Кем он вам в точности приходится?
 — У моего отца от первого брака были сыновья-близнецы — Дэвид и Джонатан. Джонатан женился на Миллисент Петтигрю, и юный Джонатан — это их сын. Дэвид женился на дочери моей матери от ее первого брака — Клодине, и Амарилис — ребенок от этого брака!
 — Стало быть, Амарилис и Джонатан — кузены?
 — Да, а я прихожусь тетей Джонатану и Амарилис!
 — Правда странно, какие сложные отношения мы умудрились выстроить? — спросила Амарилис.
 — Мой отец любит, когда Джонатан приезжает сюда, — сказала я. — Я уверена, в один прекрасный день он унаследует Эверсли — конечно, после смерти Дэвида.
 — Не нужно говорить об этом! — тихо бросила Амарилис.
 — Это будет еще не скоро. Ведь, в конце концов, это случится со всеми нами! — беспечно заметила я.
 — А у Петтигрю нет имения, предназначенного Джонатану?
 — У них есть прекрасный дом, но это не поместье в полном смысле этого слова, — ответила Амарилис.
 — Для Джонатана, разумеется, предназначен Эверсли, — вновь вмешалась я. — Мой отец настоит на этом. Ему повезло, что сыновья оказались столь разными. Дэвид всегда интересовался делами имения, а его брат Джонатан, похоже, не имел к этому ни малейшей склонности. У него всегда была куча каких-то таинственных дел, и умер он насильственной смертью… Думаю, именно по этой причине! Возможно, Джонатан вырастет похожим на своего отца?
 — Моя мать говорит, что он очень напоминает отца, — Амарилис.
 — Ваш отец производит впечатление человека, который точно знает, чего хочет, — сказал Питер, — и наверняка умеет этого добиться!
 — Вы совершенно правильно охарактеризовали его! — ответила я. — Не знаю, что будет, если Джонатан не оправдает его надежд. Отец всегда говорил, что жалеет о том, что у Дэвида не было, кроме тебя, Амарилис, еще и сына. Он очень любит тебя, но предпочел бы, конечно, чтобы ты была мальчиком. Он считает, что сын Дэвида был бы… ответственным человеком!
 — Вот видите? — воскликнула Амарилис У меня репутация человека, который легко поддается чужому влиянию!
 — Это не совсем так, — ответила я. — Амарилис умеет быть твердой, но склонна идеализировать людей!
 — Какой милый комплимент отпустила тетушка своей племяннице! — улыбнувшись, сказал Питер. Он взял под руки нас обеих, и мы пошли к дому.
 Питер распрощался с нами и отправился в Эндерби, пообещав участвовать вечером в празднике.
 Собралась очень веселая компания, когда за рождественский стол уселись семейство Баррингтон с Клер Карсон, Питер Лэнсдон, семья Петтигрю и все наши. Кроме того, пришли доктор с женой и поверенный из соседнего городка, занимавшийся делами моего отца в Эверсли. В течение нескольких лет все эти люди были нашими гостями, и единственным новичком оказался Питер Лэнсдон. Этим он и выделялся среди остальных, и мы приложили все усилия, чтобы он чувствовал себя, как дома. Похоже, он очень понравился Клер Карсон, но я считала, что нравится он ей только потому, что, якобы, собирается на мне жениться, и я питаю к нему ответные чувства.
 В последнее время я много размышляла об Эдварде, и пришла к выводу, что будет прекрасно, если Клер выйдет за него замуж. Она заботилась бы о нем, делила его трудности, да и в делах она немножко разбиралась, поскольку жила с его семьей в Ноттингеме с раннего детства. И почему люди отдают свое сердце не тем, кому надо?
 За обедом я разговаривала с Эдвардом и спросила, как обстоят дела в Ноттингеме. Он ответил:
 — Несомненно, вы слышали, что луддиты все чаще прибегают к насилию? Идет волна по всей стране. Эта проклятая французская революция во всем виновата!
 — Да уж, эта Франция…
 — Такие события не могли не прокатиться эхом по всему миру!
 — А что будет с теми, кто разбивает машины?
 — Нужно более жестоко наказывать преступников: это единственный способ решить проблему!
 — Вы имеете в виду… каторгу?
 — Каторгу… а, возможно, и виселицу! Только глупцы не понимают, что промышленность не может стоять на месте, она обязана развиваться!
 — Даже если это означает для многих потерю работы?
 — Значит, им следует найти другую работу! Со временем промышленность начнет развиваться, а это обещает стране расцвет! — Он посмотрел на меня извиняющимся взглядом. — Похоже, мы нашли не самый удачный предмет для беседы за рождественским столом?..
 Я положила свою руку на его.
 — Бедный Эдвард! Конечно, это трудно выбросить из головы!
 Он пожал мою руку. Мне показалось, Питер заметил это, и с некоторым чувством удовлетворения я подумала: «Он будет ревновать».
 Я была молода, легкомысленна и полна гордыни. И не могла не ощущать радостного возбуждения от того, что в меня влюблены двое мужчин. Мне очень нравился Эдвард, я его очень жалела. Если Питер попросит меня выйти за него замуж, что я скажу Эдварду? Нельзя же вечно крутить хвостом. Мы встретились при таких странных и романтических обстоятельствах! Конечно, я собиралась выйти замуж за Питера, хотя была не уверена, что влюблена в него. Я была неопытна в том, что касалось влюбленности, но понимала, что должна быть влюблена в Питера!
 Мой отец разговаривал с лордом Петтигрю, сидевшим напротив него. Я услышала, что в разговоре было упомянуто мое имя, и поняла, что речь идет о том самом событии, когда Питер спас меня.
 Питер тоже внимательно прислушивался к разговору.
 — Я продолжаю свое расследование, — сказал отец, — и не намерен оставлять это дело! Я собираюсь докопаться до сути!
 — Это будет трудно… Вы говорите, что там пусто?
 — Эта женщина, де Ларж, говорят, владелица этого дома, а я в это не верю! Думаю, не стоит ли за этим кто-то другой? Я продолжаю следить за этим домом.
 Мы встали из-за стола, чтобы освободить зал для танцев.
 Питер оказался хорошим танцором. Он танцевал сначала со мной, а потом с Амарилис. Я в это время танцевала с Эдвардом, который двигался, я бы сказала, прилежно — правильно, но без вдохновения.
 — Вам следовало бы приехать в гости в Ноттингем, — предложил он. — Ваша мать говорит, что с удовольствием отпустит вас. Она очень подружилась с моей.
 — Да, это было бы интересно, — согласилась я.
 — Это действительно очень приятный дом, хотя, конечно, не такой старинный, как ваш. Но это хороший семейный дом. Совсем рядом с городом и в то же время окруженный зелеными полями…
 — Возможно, и в самом деле, неплохо приехать туда весной, — сказала я. — Эдвард, я искренне надеюсь, что ваши трудности к этому времени закончатся!
 — Обязательно, это не может так долго продолжаться! Следует спрашивать с луддитов по всей строгости закона, и тогда увидим изменения к лучшему.
 — Ваши родители очень беспокоятся…
 — Да, они беспокоятся за меня. Приходится быть в самой гуще событий.
 — Ах, Эдвард… будьте осторожны! Он пожал мою руку.
 — Вас это так волнует?
 — Что за глупый вопрос! Ну, конечно же, волнует! Меня волнует вся ваша семья, ваши мать отец, вы и Клер. Клер, по-моему, особенно беспокоится за вас…
 — О да, она же член семьи.
 Я подумала, как хорошо, если бы он и Клер поженились, тогда меня перестала бы мучить совесть.
 — А вы еще не приняли решения?..
 Мне хотелось сказать, что я приняла решение, что выйду замуж за Питера Лэнсдона. Но как я могла сказать это, если Питер не делал мне предложения? В чем я была уверена, он волновал меня, будоражил, а обстоятельства нашей первой встречи были столь необычными, сколь и многозначительными.
 Я неуверенно ответила:
 — Н-нет, Эдвард, еще нет…
 Он вздохнул, а мне стало неловко: он и так выглядел грустным, и нельзя было сыпать соль на рану.
 Вновь показался Питер, который, закончив танец с Амарилис, направлялся ко мне. У него была легкая походка, он великолепно чувствовал ритм танца, уверенно вел меня, и я почти парила в воздухе.
 Он сказал:
 — Как мне повезло в тот день оказаться у «Зеленого человека»! Вы знаете, ведь тогда я чуть было не отправился в «Кошку со скрипкой»! Представляете, что было бы? Я не оказался бы на той самой улице, не заметил бы девушку, притворившуюся слепой, не спас бы вас… и не был бы здесь сегодня, танцуя с вами!
 — А что было бы со мной?!
 — Не думайте об этом! Я просто удивлялся везению, благодаря которому оказался здесь. Ваш отец не забыл о том деле! Я слышал, как он разговаривал об этом с лордом Петтигрю.
 — Конечно, он не успокоится, в Лондоне у него много связей. Если возможно выяснить, кто были эти люди… он выяснит!
 — Может статься, они уже покинули страну?
 — Вы так думаете?
 — Никогда не знаешь, что происходит в мире преступников!
 — Мой отец — человек, который никогда не упустит ни одной детали. Теперь, конечно, он постарел и гораздо реже бывает в Лондоне, но в свое время он участвовал в самых разных предприятиях, как и его сын Джонатан. В семье об этом всегда говорили шепотом. Боюсь, что молодой Джонатан может оказаться склонным именно к такого рода деятельности, а не к управлению имением… как, впрочем, и его покойный отец! У некоторых людей есть к этому склонность, а у других нет. У Амарилис, например, особый дар: она постоянно разъезжает по имению вместе со своим отцом, у нее мягкий характер, и народ ее любит. Я как-то слышала, что Дэвид говорил о необходимости поддерживать добрые отношения с народом, живущим в округе. Речь идет не о том, чтобы собирать с арендаторов плату и ремонтировать их дома, речь идет о чувстве товарищества! У Амарилис есть этот дар, так говорит ее отец. Ее родители вообще считают ее совершенством, и, уверяю вас, они недалеки от истины! В нашем роду встречаются добрые люди, мягкие женщины и дикие, своенравные! Мы с Амарилис — две яркие представительницы этих типов!
 — Я думаю, вы обе очаровательны!
 — Но по-разному!
 — Ну, разумеется!
 — Вы хорошо танцуете! Где вы учились?
 — В Англии я ходил в школу, а потом провел целый год на севере страны со своими кузинами, которые считали, что их главная задача — научить меня вести себя в благородном обществе!
 — Это было до того, как вы отправились помогать своему отцу на Ямайке?
 — Конечно.
 — Что ж, им прекрасно удалось справиться с поставленной задачей!
 — В отношении танцев или правил хорошего тона?
 — И в том и в другом! — Он сжал мою руку.
 — Просто удивительно, когда вспоминаешь, что мы знакомы друг с другом так мало!
 — Да, но после нашей первой встречи мы очень часто видимся.
 — Мне очень нравится Эндерби!
 — Как вы себя чувствуете в этом огромном пустом доме?
 — Мне очень нравятся соседи!
 — Вы еще долго здесь будете?
 — В зависимости…
 — Вы имеете в виду ваши поиски? Вы уже нашли что-нибудь подходящее?
 — Сказать по правде, у меня почти не было на это времени — из-за рождественских праздников и неограниченного гостеприимства моих добрых соседей! Но мне нравится Эндерби!
 — Серьезно? Удивительно, как завораживающе это место действует на людей! Взять мою тетушку Софи: она увидела его и немедленно пожелала там жить.
 — Вообще-то это семейный дом!
 — Конечно, он слишком велик для одного…
 — Он совершенно переменится, когда заполнится детишками…
 — Вы правы: нам следовало бы поискать женатую пару с целым выводком детей!
 — Ну, для этого не нужно слишком долго состоять в браке, а дом может подождать с топотом крошечных ножек!
 Я рассмеялась, ощутив волнение, и решила, что он собирается сделать мне предложение. Что я отвечу? Могу сказать: «Слишком уж быстро! Я еще не уверена…»
 Танец закончился, и слуги начали разносить прохладительные напитки. Некоторое время мы сидели молча, а затем Питер сказал:
 — Простите, этот танец я обещал вашей племяннице! — Я наблюдала за тем, как он танцует с Амарилис. Она смеялась и очень оживленно разговаривала. Я была рада тому, что он ей тоже нравится.
 Подошел Эдвард и сел рядом со мной.
 В День подарков Питер показал себя прекрасным хозяином Эндерби, а мы с Амарилис остались довольны тем, как нам удалось украсить дом. Он, нужно признать, совершенно преобразился, утеряв угрюмый вид, отличавший его в прошлом.
 Питер сумел весьма хитроумно спрятать свои подарки. Нам доставили массу удовольствия их поиски, поскольку он с большой фантазией сформулировал указания, следуя которым, мы двигались от одного тайника к другому. Было необычно слышать смех, раздающийся в этом старом доме.
 По-видимому, прав был Дэвид, заявив, что Эндерби, когда в нем поселятся нормальные люди, станет ничуть не хуже других домов.
 — Я никогда не думала, что в этом доме можно так весело проводить время! — воскликнула мать.
 — Вы сумели прогнать привидения! — пошутил отец. Это произошло двумя днями позже, когда я, Питер и Амарилис катались верхом и он согласился по дороге домой заглянуть в Эверсли на стаканчик вина.
 Мы находились в холле. Там же были мои родители, Клодина и Дэвид. Вошла одна из служанок и сообщила, что фермер Уэстон хотел бы поговорить с моим отцом, добавив, что тот чем-то расстроен.
 — Пригласи его, — сказал отец, и в холл вошел фермер Уэстон. Он явно был возбужден.
 — Мне хотелось бы поговорить с вами наедине, сэр! — обратился он к отцу.
 — Вы можете говорить здесь. Что-нибудь произошло на ферме?
 — Нет, сэр… не совсем! Дело в том, что моя Лиззи и… еще кое-кто. Я бы лучше все-таки поговорил с вами наедине…
 — Тогда прошу сюда, — и отец провел его в комнату, которую мы называли зимней гостиной.
 Они находились там минут десять, а потом вышли — у Уэстона было красное лицо, а отец казался очень рассерженным, хотя, видимо, не на фермера, поскольку ему он мягко сказал: «Не бойтесь, я поговорю с ним. Возможно, все уладится!»
 Он вышел проводить фермера Уэстона и вскоре вернулся.
 Мать взглянула на него вопросительно.
 — Этот мерзавец Джонатан! — воскликнул отец.
 — Что случилось?
 — Лиззи Уэстон…
 — Она же еще ребенок! Сколько ей? Четырнадцать или около того?
 — В том-то и дело! Сам Джонатан тоже не намного старше. Этого мальчишку стоит проучить! Если уж он решил разбрасывать семя, то ему следовало бы заниматься этим не на моих землях!
 Мать переводила взгляд с отца на Питера.
 — Я очень сожалею об этом, — проговорила она.
 — Ну что ж, — сказал отец, — молодежь, горячая кровь, такое случается! Нелегко будет успокоить Уэстона!
 Питер, поняв, что, сам того не желая, оказался посвященным в чужие дела, заявил, что ему пора домой, и вышел.
 — Он превосходно воспитан! — заметила мать. — Дикон, а тебе обязательно нужно было все выкладывать в его присутствии?
 — Ты меня спросила, я тебе ответил: ничего ужасного не произошло! Мне кажется, нам и семейству Петтигрю еще не раз придется сталкиваться с неприятностями такого рода из-за Джонатана! Я как раз думаю, следует ли мне говорить об этом с Миллисент или ее отцом?
 Мать заметила:
 — Ты же знаешь Миллисент, она считает своего мальчика безупречным, а лорд Петтигрю слишком мягок! Может быть, леди Петтигрю… Нет, Дикон, ты нагонишь страха в ее бедное маленькое сердечко! Придется тебе разбираться самому!
 — Весь в отца!
 — В конце концов, Джонатан был благородным человеком и умер достойно, — Клодина.
 — Уэстон — хороший человек, — заметил Дэвид. — Его ферму можно назвать просто образцовой.
 — А теперь ему приходится беспокоиться за свою Лиззи, — вздохнул отец. — Если она через девять месяцев одарит нас ребенком, у Джонатана будут неприятности!
 — Я полагаю, что именно поэтому Уэстон сразу же и пришел к вам, — сказал Дэвид. — Он хочет, чтобы вы знали о том, что ответственность несет Джонатан!
 — От этого юноши надо ждать больших неприятностей! — буркнул отец. — Ему нужно хорошенько задуматься: я не собираюсь передавать Эверсли в руки того, кто пустит его по ветру… будьте в этом уверены! Его отец тоже не интересовался имением!
 — Ну, у тебя был Дэвид, — сказала Клодина.
 Отец хмыкнул:
 — Ладно, посмотрим, что будет дальше. Я собираюсь серьезно поговорить с ним. Пойду к себе в кабинет, а слуги пусть разыщут его и немедленно пошлют ко мне.
 Этот инцидент испортил праздничное настроение. Все ощущали некоторую подавленность, а Джонатан, поговорив с моим отцом, повел себя вызывающе.
 Мать сумела выудить из отца всю историю и потом пересказала ее мне:
 — Фермер Уэстон застал эту парочку в одном из амбаров. Его как громом поразило: ты же знаешь, какой он богобоязненный человек!.. Ходит каждую неделю в церковь, да и все семейство Уэстон такое. И застать юную Лиззи на месте преступления с Джонатаном… Это глубоко потрясло его! Но я думаю, что большинство родителей почувствовало бы то же самое. Конечно, твой отец относится к этому с пониманием, и он не впал в ярость, как можно было бы ожидать. Но больше всего его рассердило то, что это дочь Уэстона и что это происходило в его поместье! Ведь он уже поговаривал о том, чтобы Джонатан переехал сюда и хорошенько взялся за изучение дел в имении, но теперь я не знаю… Жаль, что в семье больше нет мальчиков!
 — А почему они считают, что женщина не справится с этим делом?
 — Потому что большинство женщин не способны на это! Ладно, все уладится само собой, не будем придавать слишком большого значения этой выходке Джонатана.
 — Ты называешь это выходкой? Лиззи Уэстон потеряла честь, и это просто «выходка»?
 — Именно так назвал это твой отец! Его волнует будущее Джонатана.
 — А я разделяю озабоченность Уэстона!
 — Твой отец сочувствует ему. Он сказал, что если будут последствия, то сумеет все уладить…
 — Вряд ли это удовлетворит фермера Уэстона.
 — Но, по крайней мере, это хоть чем-то поможет. Не хотелось бы мне оказаться на месте Лиззи в течение ближайших недель!
 — А Джонатан отделается легким испугом? Мне кажется, это несправедливо!
 — А разве мир когда-нибудь был справедлив к женщинам?
 — Похоже, у тебя жизнь сложилась весьма удачно!
 — Так же она сложится и у тебя, любимая! — ответила мать.
 — Возможно, — сказала я, думая о Питере.
 Пришел январь, задули холодные юго-восточные ветры. Настала настоящая зима. Деревья раскидывали голые ветви, рисуя на фоне серого неба узоры из кружев. Пожалуй, они были так же красивы, как и весной. Все гадали — выпадет ли снег. Петтигрю уехали.
 — Я рад избавиться от них, — проворчал отец. — Пусть уж Джонатан доставляет неприятности в их собственном гнезде и оставит в покое мое!
 Питер ненадолго отправился в Лондон. Он пока не собирался оставлять Эндерби, хотя поиски подходящих земель пока не дали никакого результата.
 Эдвард Баррингтон вновь вернулся в Ноттингем, а миссис Баррингтон подхватила простуду, и ей пришлось лечь в постель.
 — Тебе следовало бы навестить ее, — сказала мать. — Она очень любит тебя.
 Я отправилась в гости и уселась возле кровати в уютной комнате, где топился камин.
 — Так мило с вашей стороны навестить меня, Джессика! Вы очень порадовали меня!
 — Где же вы простудились?
 — Думаю, просто по рассеянности: я совсем перестала следить за собой. Мне не по себе оттого, что Эдвард находится в гуще событий, в Ноттингеме!
 — Луддиты в самом деле становятся опасными, — согласилась я.
 — Беспорядки приобретают размах. Тем не менее Эдвард говорит, что если не устанавливать новые машины, мы не сможем конкурировать с иностранцами. А если производство перестанет быть доходным, люди все равно потеряют работу! Просто какой-то тупик!
 — Конечно же, но люди этого не понимают!
 — Луддиты недальновидны! Я рада, что отец Эдварда уже почти отошел от дел. Как бы мне хотелось, чтобы и Эдвард отсиделся здесь, пока все успокоится!
 — Но это же его дело! Он чувствует, что обязан быть там.
 — Это так, но все же это беспокоит меня…
 — Это беспокоит нас всех. Она взяла меня за руку:
 — Я хотела бы… он такой хороший молодой человек!
 — Да, — согласилась я, — это, действительно, так.
 — Вряд ли найдется много таких, как он: на него всегда можно положиться! Как бы мне хотелось видеть, что он уже устроил свою жизнь!
 В комнату вошла Клер Карсон.
 — Я зашла узнать, не нужно ли подбросить угля в камин?
 — Пока все в порядке. Спасибо тебе, дорогая! Я рассказывала Джессике об этих ужасных беспорядках.
 — Вам не следует расстраиваться, — произнесла Клер. — Эдвард со всем справится!
 — Да, я понимаю, но очень уж неприятно думать об этом! Как бы мне хотелось…
 — Это не продлится долго, — сказала я. — Я слышала, что применяют все более суровые меры наказания к тем, кто организует беспорядки.
 — Это может лишь взбудоражить народ! — воскликнула миссис Баррингтон. — Клер, не будешь ли так любезна сходить и попросить, чтобы нам принесли чаю?
 Клер вышла, оставив нас наедине.
 — По-моему, камин слишком разгорелся, — заметила я. — Может быть, установить экран?
 В ответ миссис Баррингтон вздохнула. Ей хотелось продолжить разговор о браке, но она поняла, что именно этой темы я хочу избежать.
 Вскоре принесли чай. Клер решила составить нам компанию, и началась обычная болтовня — о рождественских праздниках, погоде и о перспективах на этот год.
 Возвращаясь домой, я встретила Амарилис с Питером и очень удивилась: я не знала, что он вернулся.
 — Я прибыл лишь сегодня утром, — пояснил он. — Потом я заглянул в Эверсли и узнал, что вас нет дома. Мы с Амарилис решили прокатиться верхом.
 — Мы как раз возвращаемся, — Амарилис. Домой мы вернулись все вместе.
 В течение последующих дней я заметила, что Питер изменился. Казалось, что-то гнетет его, и мы не встречались с ним наедине. Я решила, что, пока он находился в Лондоне, случилось нечто важное: не получил ли он предложение, из-за которого его перестало интересовать имение поблизости от нас.
 Через три дня после возвращения из Лондона он пригласил нас пообедать в Эндерби. Воспоминания об этом вечере надолго остались в моей памяти. Мне кажется, еще ни разу в жизни я не была так потрясена.
 Почти весь день Амарилис отсутствовала. Она вернулась в Эверсли лишь переодеться для обеда, и мы все вместе выехали в экипаже.
 Питер тепло приветствовал нас, заявив, что очень рад, что вернулся. Вскоре мы уже сидели за столом. Он рассказывал о своем посещении Лондона, вновь повторяя, что рад возвращению. Все, в общем-то, шло, как обычно, а потом грянул гром.
 Питер сказал:
 — Я полагаю, настало время раскрыть вам тайну! Я искренне надеюсь, что вы разделите нашу радость. Мы собираемся пожениться!
 Я уставилась на него. Он не делал мне предложения! Я не могла поверить в реальность происходящего, должно быть, это мне снилось.
 Питер улыбнулся Амарилис, которая раскраснелась и выглядела еще прелестнее, чем обычно.
 — Да, Амарилис согласилась стать моей женой! — Он посмотрел на Дэвида и Клодину. — Я благодарю родителей Амарилис за согласие принять меня в семью в качестве зятя и надеюсь, что мы получим благословение остальных членов семьи.
 — Ну и сюрприз, Амарилис! — воскликнула мать. По ее мнению, Питер интересовался мной.
 — Как только мы увидели друг друга, мы поняли…— продолжал Питер.
 Потом, казалось, заговорили все разом, кто-то произносил какие-то тосты. Я чувствовала, что двигаюсь, как механическая кукла. В горле я ощущала тугой комок, в голове билась одна-единственная мысль — никто ничего не должен заметить!
 Я не могла поверить в то, что произошло. Я была не уверена в своих чувствах, в общем-то, я не была влюблена в Питера… Мне нравилось его внимание, и казалось, что он всерьез рассматривает наше совместное будущее… Я была слишком потрясена, ошеломлена, чтобы мыслить ясно!
 Амарилис счастливо улыбалась. Сейчас она была настоящей красавицей. Вместе с остальными я подняла свой бокал. Я заметила, что Клодина избегает смотреть на меня: она меня просто жалела… Нет, это было невыносимо!
 Выдала ли я свои чувства? Мне нужно было что-то произнести, я была обязана вести себя нормально. Знал ли Питер? Предполагал ли он? Амарилис не знала: если бы знала, она не была бы сейчас так счастлива.
 Я услышала, как произношу:
 — Как жаль, что вы поторопились: мы с Эдвардом тоже собирались объявить о нашей помолвке после того, как он вернется в Грассленд!
 Молчание, потом восторженные восклицания. Именно этого и хотели мои родители! Они всегда хотели, чтобы я вышла замуж за Эдварда Баррингтона.
 — Это радостная новость! — восторженно воскликнула мать, а отец сказал:
 — Значит, будут сразу две свадьбы? Я был уверен, что наша Джессика не позволит Амарилис перехватить инициативу!
 Последовали новые тосты, а я сидела и тупо размышляла о том, что наделала.
 Как это было похоже на меня — действовать, поддавшись сиюминутному чувству! Мне следовало вести себя хладнокровно, но, с другой стороны, — это был единственный способ скрыть свои чувства. Я не могла позволить, чтобы меня жалели. Питер все время был влюблен в Амарилис? Я не могла поверить в это даже сейчас!
 Рядом со мной оказалась Амарилис. Она обняла меня и расцеловала.
 — Я так довольна, Джессика! Эдвард — прекрасный человек! Как это чудесно!.. Мы обе — в один и тот же день!..
 Я подтвердила, что это чудесно, и присоединилась к тостам, но все время мечтала убежать к себе в комнату. Мне хотелось побыть одной и поразмышлять о том, что же я наделала.
 Когда мы вернулись домой, ко мне в комнату зашла мать. Она настолько хорошо знала меня, что я предположила — она все поняла.
 Мать положила руки мне на плечи и притянула к себе. Несколько секунд она держала меня в объятиях.
 — Моя дорогая, ты счастлива? Это правда?
 — Да, конечно, — солгала я.
 — Эдвард — хороший человек! И твой отец, и я всегда любили его и надеялись…
 — Ну что ж, теперь можете быть довольны! Но мне не следовало выкладывать это: нужно было подождать Эдварда!
 — Я понимаю, — согласилась она. — Поскольку Амарилис…
 — Я думаю, мне тоже захотелось почувствовать, вот поэтому…
 — Ну, собственно, неважно, как и когда объявляют о помолвке. Важно лишь то, что ты и Эдвард…
 — Я предпочла бы, чтобы об этом не упоминали… до тех пор, пока Эдвард не вернется домой. Барринггонам может быть не по себе: ведь об этом следовало объявить в их присутствии. Пусть это останется в семье… до возвращения Эдварда!
 — Конечно…— произнесла она и внимательно посмотрела на меня. Всю жизнь мы были очень близки друг другу, и я всегда очень ценила это. Но сейчас я предпочла бы, чтобы мать не поняла меня.
 Она нежно поцеловала меня, пожелала спокойной ночи и оставила наедине с моими мыслями.
 Я была слишком ошеломлена, чтобы уснуть. Я была оскорблена, рассержена, я чувствовала себя обманутой, но не могла понять, кто именно обманул меня. Может, я сама? Я была слишком тщеславна. У меня не было ангельской внешности Амарилис, но я считала себя более привлекательной, а теперь получила урок.
 С самого начала я была уверена, что являюсь избранницей Питера. Что заставило его передумать? И что я чувствовала сама? Ощущала ли я, что меня бросили с разбитым сердцем… или что-нибудь вроде этого? Да, моя гордость была уязвлена. Нельзя сказать, что я была влюблена в Питера: я почти не знала его. Но у меня были романтические чувства, поскольку познакомились мы при романтических обстоятельствах. Что же касается Амарилис, она была с ним знакома еще меньше, но успела в него влюбиться.
 Я действительно не могла понять себя. И почему я была столь безрассудно глупа, что объявила о помолвке с Эдвардом? Просто я бесстыдно использовала его, чтобы вывернуться из неприятной ситуации. Почему я не остановилась, не поразмыслила немножко? Достойней было бы спокойно сидеть, не показывая, как это ранило меня. Вывернуться из одной щекотливой ситуации, попав тут же в другую. Как это похоже на меня!
 Я провела очень беспокойную ночь, а на следующий день отправилась в Грассленд. Миссис Баррингтон уже оправилась от простуды и выглядела, как обычно, бодрой. Я спросила ее об Эдварде и узнала, что он возвращается на следующий день. Я решила встретиться с ним как можно раньше.
 Амарилис была в восторге. Не только у нее все складывалась удачно, но — и это было так похоже на Амарилис! — она могла радоваться и чужому счастью.
 Я пыталась утешить себя тем, что, если бы я не сделала этого заявления, счастье Амарилис было бы омрачено: она, подобно моей матери, считала, что именно я являюсь объектом страсти Питера Лэнсдона. Ее очень порадовало то, что я была влюблена совсем в другого человека. Это позволяло ей наслаждаться своим счастьем без малейших угрызений совести.
 — Конечно, я всегда знала, как Эдвард относится к тебе, — говорила она, — но думала, что ты еще не приняла решения. Ты долго думала!
 — Мне хотелось быть уверенной, — ответила я. Она счастливо захихикала:
 — Как странно, что именно в этом случае ты оказалась рассудительной! Мы с Питером влюбились друг в друга с первого взгляда! Бывают же в жизни чудеса, правда? Я думаю, что Питер очень храбрый, если он решился зайти в тот дом!
 Она обняла меня:
 — Все так чудесно! Я так счастлива, Джессика! Как будет прекрасно выйти замуж в один и тот же день! Надо подумать об июне. Но как долго ждать…
 — Я думаю, что это вполне подходящее время, — сказала я.
 — Питер тоже считает, что слишком долго ждать!
 Удивительно было видеть Амарилис в таком состоянии. Я чуть было не напомнила ей, что она почти не знала мужчину, за которого собиралась замуж: несколько недель назад она даже не слышала его имени. Но к чему было делать это? Она была влюблена и собиралась выйти замуж за человека, которого выбрала сама. Я тоже должна была выйти замуж, но уже не по своему выбору.
 Эдвард вернулся на следующий день. Я отправилась в Грассленд после полудня. Он был рад встрече со мной. Я сказала:
 — Мне нужно поговорить с вами наедине… и поскорей!
 — Сейчас?
 — Да, но не в доме. Может быть, проедемся верхом? Это было бы лучше всего.
 Мне показалось, что Эдвард несколько скован, но, услышав мое предложение, он обрадовался, и я испытала теплое чувство к нему. Он был очень добрым, и я была уверена — он сделает все возможное, чтобы помочь мне сейчас… и всегда. Мне очень повезло, что в меня был влюблен такой человек. Все-таки нехорошо было с моей стороны не испытывать к нему ответных чувств и гораздо больше волноваться в обществе мужчины, которого я, можно сказать, почти не знала. Собственно говоря, именно сейчас я начала задумываться: почему я решила, будто Питер Лэнсдон заинтересовался именно мной?
 Вскоре мы уже ехали верхом бок о бок.
 — Эдвард, мне следует признаться кое в чем!
 — Признаться? — он был озадачен и внимательно взглянул на меня.
 Я продолжала:
 — Вы уже не раз просили моей руки! Вы продолжаете настаивать на этом?
 — Я всегда мечтал о вас, Джессика!
 Я почувствовала огромное облегчение и произнесла:
 — Я хочу признаться, что сообщила всем, что мы собираемся пожениться!
 — Джессика!
 — Да, это было не совсем прилично с моей стороны: Амарилис и Питер Лэнсдон объявили о своей помолвке…
 — Амарилис? Но я думал…
 — Нет, нет. В Лондоне Питер действительно спас меня, но приехав сюда, влюбился в Амарилис, а она в него! Они объявили о своей помолвке за праздничным столом, и я подумала, ну… почему бы мне не сообщить о том, что Эдвард и я… Мне стало казаться, мы слишком долго решаемся…
 — Мы?
 — Я, конечно, я. Но… думаю, все-таки не следовало объявлять об этом именно в той обстановке… С другой стороны, почему именно они говорят о своей помолвке. Мы с Эдвардом знаем друг друга гораздо дольше, и у нас больше причин сделать это.
 Эдвард взял мою руку и поцеловал.
 — Обсуждать такие дела, сидя верхом на лошади!
 Мы оба рассмеялись. Его лицо преобразилось: морщинки, вызванные постоянной тревогой за дела в Ноттингеме, исчезли. Он казался очень молодым… и очень счастливым.
 — Ну что ж, Эдвард: рано или поздно это должно было случиться, не так ли? Мои родители очень рады, они питают к вам большое уважение.
 — Мои родители тоже будут рады!
 — Значит, все будут просто счастливы!
 — Ах, Джессика, это чудесно! Давайте поедем домой и сообщим эту новость!
 В общем, все оказалось очень просто.
 Я сидела в гостиной Грассленда. Мистер Баррингтон настоял на том, чтобы из погреба достали лучшие вина. Миссис Баррингтон крутилась вокруг нас и была страшно возбуждена. — Ну вот, Джессика, теперь ты наша дочь! Просто не могу передать, как ты нас порадовала! Правда ведь, папочка?
 Мистер Баррингтон ответил:
 — Именно этого мы и хотели! Меня удивляет только, что вы так долго тянули!
 — Они поступили совершенно правильно! — заявила миссис Баррингтон, хотя, по моему мнению, ее это «подвешенное» состояние волновало гораздо больше, чем мужа. — В таких вопросах всегда нужно быть полностью уверенным в себе, не так ли. Джессика? Самым чудесным днем нашей жизни оказался тот, когда вы встретили на дороге нашего папочку и доставили его домой. Кстати, интересно, как сложилась судьба того цыгана? Должно быть, он отсидел свой срок?
 — Он получил семь лет, — ответила я, — и уже отбыл шесть из них.
 — Как летит время! Ты была тогда такой милой крошкой, Джессика! Ты так волновалась из-за этого бедняги, и мы все полюбили тебя за это!
 Отец и сын Баррингтоиы согласились с этим.
 У меня даже поднялось настроение. Я подумала: до чего же все-таки приятная семья — наверное, более простая, по сравнению с семьей моих родителей, но такая чудесная. Моя будущая семья…
 Эдвард сказал:
 — Я хочу, чтобы Джессика съездила в Ноттингем и осмотрела мой дом! Должно быть, ей захочется что-то там изменить.
 — Ну да, невесты всегда любят делать все по-своему. Мы тоже обставляли свой дом, верно ведь, папочка. Сколько же это лет назад? Столько, что уже и не упомнишь! Теперь, конечно, он немножко старомоден, но ничего не поделаешь!
 — Он будет вашим вторым домом, — сказал мистер Баррингтон. — Вы будете приезжать в Грассленд, ставший для нас семейным гнездом, хотя мы живем здесь недолго.
 — Мы полюбили Грассленд с первой минуты! — воскликнула миссис Баррингтон. — Я ни разу не пожалела о том, что мы приехали сюда! И, вы знаете, это благодаря соседям, семейству Эверсли! А теперь еще это… Я так давно об этом мечтала! Кстати, где Клер?
 — Ей следовало быть здесь, — заметил мистер Баррингтон.
 — Я вспомнила: она собиралась в город сделать кое-какие покупки. Скоро должна вернуться. А на какое время намечена свадьба?
 — Моя мать подумывает об июне, — сообщила я.
 — Июнь — чудесный месяц для свадеб!
 — Только слишком долго ждать! — вздохнул Эдвард.
 — Поглядите на нетерпеливого жениха, — рассмеялась мать. — Нам понадобится время, чтобы хорошенько подготовиться, правда, Джессика?
 — Амарилис тоже выходит замуж, — сказала я.
 — За этого молодого человека? — неодобрительно спросила миссис Баррингтон. — Быстро же они договорились! Она ведь почти не знает его?
 — Я познакомилась с ним при очень драматичных обстоятельствах, — напомнила я.
 — Знаю… и таким образом он оказался в Эндерби! Да, довольно забавно. И все-таки я думаю лучше, когда люди уже достаточно хорошо знают друг друга. О человеке нужно многое знать, если ты собираешься прожить с ним всю жизнь! Мы были обручены… сколько, папочка?
 — Два года! — гордо сказал он.
 — А кроме того, мы были знакомы с детства!
 — Это, конечно, пошло вам на пользу?
 — Ну разумеется, мы точно знали, что ожидать, к чему готовиться!
 Миссис Баррингтон искренне расхохоталась, и в это время в комнату вошла Клер.
 — Ага, вот и Клер! — воскликнула миссис Баррингтон. — А у нас новости! Подай-ка Клер бокал, папочка! Наконец мы дождались: Эдвард и Джессика помолвлены!
 Клер стояла очень спокойно, Но я заметила, что ее опущенная рука сжалась в кулак.
 — А я думала…— начала она.
 — Мы все думали, что они слишком долго тянут, — перебила ее миссис Баррингтон, — но, наконец, решились!
 Клер повернулась ко мне:
 — Поздравляю… и вас, Эдвард!
 — Мы пьем за их здоровье и счастье, — сказал мистер Баррингтон. — Присоединяйся, Клер!
 Она подняла свой бокал, посмотрела на меня, и в ее глазах был какой-то странный блеск.
 Знал ли Эдвард, что она влюблена в него? А родители Эдварда? Я решила, что не знали. Клер жила в этом доме с раннего детства: никому не нужная сирота, которую привезли дальние родственники… К ней относились как к члену семьи, но все-таки, должно быть, она чувствовала себя не вполне уверенно. Хотя я убеждена: Баррингтоны делали все возможное, чтобы она не чувствовала себя чужой. И она любила Эдварда, действительно, любила его! Вот в случае с ней речь шла как раз не об уязвленной гордыне!
 Она сумела принять свой удар более достойно, чем я. Я восхитилась Клер Карсон, и меня охватило неприятное чувство: я поняла, что, избрав такую судьбу, заняла ее место.




 БУНТ


 Эверсли жизнь била ключом. Хотя до свадеб оставалось еще три месяца, моя мать и Клодина занялись подготовкой с таким самозабвением, какого мне никогда не доводилось у них видеть. Эта свадьба должна была стать двойной. В прошлом мы всегда праздновали двойные дни рождения, но разве их можно было сравнить с двойной свадьбой! Все решили, что это очень удачно — я и Амарилис, выросшие бок о бок, выходим замуж в один и тот же день.
 Однако за веселым возбуждением матери я ощущала некоторое беспокойство. Я думала, что она еще не может забыть о том, как неожиданно я объявила о своей помолвке. Полагаю, она понимала, что дело было не только в желании не отставать от Амарилис, и не упускала ни одной возможности подчеркнуть достоинства Эдварда.
 — Он такой милый молодой человек! Сегодня утром отец снова говорил, как: он доволен тем, что ты выбрала именно Эдварда! В конце концов, его семью мы знаем уже достаточно. Это очень достойные люди, как и мы, в то время как…— и, нахмурившись, добавила:
 — Ну, неважно…— но я понимала, что она хотела сказать, как мало мы знаем Питера Лэнсдона.
 В другой раз она заметила:
 — Дэвид настолько доверчив: он не похож на твоего отца! Он склонен думать, что все столь же простодушны, как он сам!
 — Дэвид мудр, — обронила я.
 — Он просто начитан и далек от реальности: знает классиков и может найти цитату к любому случаю! Он идеалист и плохо разбираетря в человеческой натуре. И Клодина с каждым годом становится все более похожа на него.
 — Дэвид — очень добрый человек.
 — Да, и я рада, что Клодина вышла замуж за него, а не за его брата. В свое время я думала… но это было давным-давно… Да, так о чем я говорила? Твое платье: нужно все-таки решать с рукавами…
 Я задумалась над сказанным. Мать сравнивала Эдварда с Питером Лэнсдоном и радовалась тому, что я избрала Эдварда?
 Действительно, по поводу моего брака столько было радости и у моих родителей, и у родителей Эдварда, что мне начало казаться, что, в конце концов, все складывается удачно. Был лишь один человек, у которого я заметила неприязненное отношение к происходящему, да и то едва уловимое: это Клер.. Для меня было очевидно, что она влюблена в Эдварда. Я представляла, как она появилась в доме и как Эдвард-кузен был добр к ней. Но есть люди, которые чувствуют себя в такой ситуации неполноценными и обижаются на судьбу, так обошедшуюся с ними. Такой была тетушка Софи, похоже, такой была и Клер.
 Но, признаться, я не слишком думала о ней, тем более к моим попыткам наладить дружеские отношения, Клер отнеслась холодно, и я стала избегать ее.
 Было решено, что в марте я съезжу в Ноттингем. Нас с Эдвардом должна была сопровождать моя мать, ведь мы не могли ехать вдвоем, кроме того, она заявила, что если я собираюсь изменить что-нибудь в ноттингемском доме, то лучше заранее обсудить их с ней.
 По пути мы с матерью провели два дня в Лондоне, сделав кое-какие покупки, а оттуда уже отправились в дальнее путешествие на север, в Ноттингем. Мы ехали в экипаже и останавливались на самых удобных постоялых дворах, где Эдварда, часто ездившего этим маршрутом, прекрасно знали.
 С удовольствием я въезжала в город, очень красивый, расположившийся на берегу реки Трент. Высоко на утесе нависли над рекой стены Ноттингемского замка, полуразрушенного людьми Кромвеля во время гражданской войны. Эдвард очень гордился Ноттингемом и рассказывал об исторических местах, которые мы проезжали. Здесь разыгрывалась первая битва короля Карла I с парламентом. Кроме того, Эдвард был хорошо знаком и с давней историей города, с теми временами, когда он был захвачен датчанами.
 Дом был, и в самом деле, очень привлекательным. Он был расположен недалеко от города, в весьма живописном месте. Он был выстроен в стиле, ставшем популярным в начале предыдущего столетия, в годы правления королевы Анны. В этом доме было, как, впрочем, почти во всех домах, выстроенных в тот период, какое-то сдержанное достоинство. Его нельзя было назвать дворцом или роскошным особняком: это был просто дом достойных людей, достаточно состоятельных и обладающих хорошим вкусом. Выстроен он был из камня, который добывали в этих же местах.
 Мать назвала дом очаровательным. Она сказала, что такие усадьбы, как Эверсли и Эндерби, выглядят по сравнению с ним излишне кричащими. К радости Эдварда, я согласилась с ней, и было ясно, что он гордится своим домом и с удовольствием его показывает. Ну а больше всего он хотел, чтобы я побывала на фабрике. Из-за сложившейся ситуации он решил, что лучше будет посетить ее по окончании рабочего дня, а поскольку мы приехали в субботу, он предложил сходить туда на следующий день.
 Это оказалось действительно интересно. Мать заинтересовалась не меньше, чем я, а Эдвард с большим знанием дела и энтузиазмом рассказывал о кружевах, истории их производства, о том, какие бывают виды кружев и как они менялись с течением веков.
 Он показал нам особо ценные образцы: венецианская, итальянская и английская работа иглой и фламандская, русская и немецкая работа крючком. Мы увидели старинные коклюшки, которыми когда-то работали, а затем прошли в помещение, где устанавливались новые машины.
 Там находился дежурный, вместе с которым был мальчик. Когда мы вошли, дежурный приветствовал нас.
 — Все в порядке, Феллоуз? — спросил Эдвард.
 — Да, сэр, — ответил мужчина.
 Эдвард представил нам их: Феллоуз и его сын Том, только что начавший работать. Эдвард объяснил, что необходимо охранять машины днем и ночью: если сюда ворвутся луддиты, Феллоуз сможет поднять тревогу.
 Я вздрогнула. Теперь я прекрасно понимала озабоченность Эдварда: почему он вынужден устанавливать эти машины и почему они вызывают такое недовольство рабочих. Эдвард объяснил:
 — Это кружевная машина Ливерса. Количество нитей, из которых плетется кружево, зависит от образца, в соответствии с которым оно делается. Вот смотрите: здесь нити двух видов — или основа, и уток.
 — Очень уж все сложно!
 — Нет, работать совсем просто! С машиной управляется один человек, а она одновременно изготавливает шестьдесят отрезков кружева!
 — Значит, машина может делать то, для чего понадобились бы шестьдесят человек?
 — Вот именно!
 — Нет ничего удивительного в том, что люди боятся потерять работу!
 — Это называется «прогресс»!
 Хотя было интересно, но это заполненное машинами помещение хотелось поскорее покинуть.
 Мы оставили Феллоуза и его сына, охраняющих машины, и вернулись обратно, чтобы посмотреть другие образцы искусно плетенных кружев. В комнате с образцами на стенах висели картины, изображавшие развитие кружевного производства на протяжении нескольких веков.
 Когда мы возвращались домой, я была подавлена. Эдвард взял меня под руку:
 — Ты опечалена чем-то, не так ли? Не стоит, мы справимся со всеми неприятностями!
 Мать проговорила:
 — По-моему, проблема неразрешима! Я полагаю, эти машины вам необходимы?
 — Ну конечно, иначе мы будем вынуждены закрыться: без машин не выдержим конкуренции!
 — Но эти несчастные люди…
 — Это как раз та ситуация, которая неизбежно возникает в процессе производства. Мы обязаны идти в ногу со временем!
 — И обязательно кто-то должен пострадать?
 — Такова цена прогресса! — уверенно ответил Эдвард. Было приятно, наконец, войти в его красивый дом.
 Всем нам хотелось побыстрее забыть о проблемах, связанных с этими машинами.
 Следующие дни были приятными: я с радостью окунулась в проблемы, связанные с внутренним убранством дома, и постоянно спорила об этом с матерью.
 — В общем-то, — говорила я, — мне хочется изменить здесь совсем немногое.
 — Конечно, он обставлен с большим вкусом, — согласилась мать. — Больше всего я люблю простоту, за которой скрывается элегантный комфорт!
 — Дом просто очаровательный! — подтвердила я.
 — Только не слишком влюбляйся в него: мы хотим, чтобы ты почаще приезжала в Грассленд!
 По прошествии недели мать, как всегда, начала тосковать по дому. Она очень не любила покидать Эверсли надолго и решила возвращаться домой в середине следующей недели.
 Эдвард отсутствовал большую часть времени. Я прогуливалась по городским садам, постоянно внушая себе, что я сама выбрала этот путь и должна полюбить этого человека.
 А почему, собственно, и нет? Мне все больше и больше нравился Эдвард. Он был добрым, благородным и обещал стать превосходным мужем. Юные девушки по своей глупости ищут каких-то потрясающих приключений, мечтают о рыцарях, которые на самом деле существуют только в воображении самих девиц. Я была уже слишком взрослой для таких сказок, и нужно было смотреть в лицо фактам. Дело было не в том, что я действительно влюбилась в Питера Лэнсдона: просто я была взволнована тем, что он сразу же приметил меня, следил за мной и решился рискнуть, чтобы спасти меня. Все это выглядело романтичным приключением, в то время как мои взаимоотношения с Эдвардом были обыденными, крепкими и очень надежными.
 Питер к тому же был непостоянен: слишком уж быстро он переключился с меня на Амарилис. Что я могла чувствовать в связи с этим? Досаду? Ревность? Но разве я не чувствовала всегда некоторую ревность к Амари-.лис — ее красоте, обаянию, мягкому характеру, к тому, что в ней отсутствовал эгоизм? У нее, и в самом деле, характер был лучше, и мужчина, у которого была возможность выбора, сделал бы глупость, предпочтя меня! Значит, Эдвард был глуповат, поскольку он всегда любил меня? Как там говорила одна из служанок: «Мужчины становятся дураками, когда дело доходит до женщин?..» И разговор тогда шел про меня и Амарилис. Я была как раз из тех женщин, на которых оборачиваются… все, кроме Питера Лэнсдона!
 Нет, конечно, я не любила его! Вначале я была взволнована, его общество было занимательным, немножко загадочным. В Эдварде, конечно, ничего подобного не было.
 Мне нужно было научиться любить Эдварда! Я приняла его предложение под горячую руку, а он поддержал меня. Иногда я задумывалась — знал ли он, что я заявила о помолвке просто от досады? Догадывалась ли об этом моя мать? Она постоянно перечисляла достоинства Эдварда, словно желая убедить меня в том, что я сделала правильный выбор.
 Да, я обязана полюбить Эдварда! Я обязана подготовить себя к тому, чтобы смириться с судьбой, ожидавшей меня. Я сама выбрала ее, а Эдвард пошел мне навстречу… и всегда будет делать так. Я должна помнить о том, что мне повезло!
 Помню, именно я сказала, что мне хотелось бы посетить фабрику тогда, когда там работают люди. Мне очень хотелось посмотреть, как действует машина, плетущая кружева. Эдвард, похоже, заколебался, но я настояла: «Мне было бы гак интересно…» Его обрадовал мой интерес — и он сдался не без колебаний. Так или иначе, мы договорились о том, что он приведет меня на фабрику.
 Мы пришли туда в первой половине дня. Входя в дверь огромного помещения, заполненного людьми, я ощутила волнение.
 Я чувствовала, что за нами наблюдают, когда Эдвард вел меня по цеху, время от времени останавливаясь, чтобы пояснить какие-то технические подробности. Я решилась заговорить с некоторыми из рабочих. Они отвечали мне очень сдержанно, и я задумалась — не задумывают ли они что-то? Возможно, уже тогда у меня появились дурные предчувствия… или же я придумала это потом? Теперь, вспоминая обо всем, я уже не могу быть ни в чем уверена. Я вдруг осознала, как нелепо выгляжу на фабрике в своей синей шерстяной накидке с воротником, отороченным соболиным мехом, в маленькой шляпке с алым пером и в алом платье. Слишком уж разительным, должно быть, был контраст между моей одеждой и платьем этих рабочих!
 Я с облегчением вздохнула, когда мы вышли из цеха и направились в небольшую комнату, где какая-то женщина занималась сортировкой кружев, прикрепляя к ним этикетки.
 — Это миссис Феллоуз, — объяснил Эдвард. — Она может невооруженным глазом обнаружить изъян там, где его вряд ли увидит кто-то другой!
 Миссис Феллоуз, которой на вид было лет сорок, с удовольствием приняла эту похвалу. Я спросила:
 — Это с вашим мужем мы здесь познакомились? — Да, он дежурил при машинах.
  — У нас здесь работают несколько Феллоузов! — пояснил Эдвард.
 — Мой сын Том здесь обучается ремеслу, — пояснила миссис Феллоуз. — И другой сын тоже работает здесь!
 — Мы любим, когда работают семьями, — сказал Эдвард.
 В этот момент в комнату вошел человек и что-то тихо сказал Эдварду. Он повернулся ко мне и сказал:
 — Я оставлю вас на минутку! Побудьте с миссис Феллоуз, она покажет вам лучшие образцы наших кружев.
 Я улыбнулась миссис Феллоуз.
 — Полагаю, в этом городе делают кружева с незапамятных времен?
 — Пожалуй, так, — согласилась она.
 — Должно быть, приятно делать такие красивые вещи?
 — Нас, мэм, беспокоит, надолго ли все это?
 Я удивилась:
 — А почему… почему нет? — Она угрюмо глянула на меня:
 — Эти проклятые машины… Они отберут хлеб наш насущный!
 — Но я слышала, что для процветания города будет лучше, если…
 Женщина бросила на меня презрительный взгляд. Я заметила заплату на ее поношенном платье и опять увидела себя со стороны — отделанную мехом накидку и башмаки из самой лучшей кожи. Мне стало стыдно за то, что я столь поверхностно говорила о вещах, жизненно важных для нее. Мне хотелось сказать, что я сочувствую и понимаю ее, но я не могла подобрать нужных слов.
 Именно в этот момент я услышала странный шум. Раздавались такие звуки, будто по полу тащили что-то тяжелое. Потом я услышала вопль, а вслед за ним еще крики.
 Я встревоженно взглянула на миссис Феллоуз. Она смертельно побледнела.
 — Господь, храни нас! — пробормотала она. — Это случилось! Я знала, что так будет, и вот началось!
 Я схватила ее за руку.
 — Что происходит?
 — Эти люди… Они давно готовились, а теперь грянуло! Это, — она взмолилась. — Господи, сохрани нас и помилуй, наши люди поддержат их!
 Я повернулась к двери. Она схватила меня за руку.
 — Нельзя туда! Это чернь… Даме туда нельзя!
 — Мистер Баррингтон…
 — Он сам довел их до этого, разве не так? Не следовало перегибать палку! Если что-то произойдет, это будет его вина…
 Я высвободилась и открыла дверь. Большое помещение опустело. Крики доносились откуда-то сверху, к я подумала, что Эдвард находится там. Они разбивают машины, а что сделают с ним?
 Несколько человек пробежали по лестнице, похоже, убегая. На меня они не обратили внимания. Бросалось в глаза дикое выражение их лиц, и глаза, горящие фанатизмом. Когда я взбежала вверх по лестнице, из помещения вырвалось еще несколько человек. Меня чуть не сбили с ног.
 Наконец, я оказалась в том самом помещений, где несколько дней назад Эдвард с гордостью показывал мне свои машины. Я была ошеломлена масштабом разрушений: машины были разбиты вдребезги, несколько человек еще колотили по ним молотками и железными прутьями. Я заметила того самого человека, Феллоуза, и тут же увидела Эдварда.
 — Прекратите! — кричал Эдвард. — останови их, Феллоуз, останови! Неужели и ты с ними? Ты заодно с погромщиками?
 Он бросился к Феллоузу, который как раз поднял над головой железный прут. У меня дух занялся. Эдвард сделал еще шаг вперед, и тогда Феллоуз его ударил. Эдвард закачался и упал в обломки того, что еще совсем недавно было великолепной машиной.
 Я подбежала к нему и упала рядом на колени. Я решила, что Эдвард мертв, и меня охватили горе и раскаяние: ведь он не хотел приводить меня сюда, я уговорила его. Я была виновата, только я . 
 Я стояла на коленях рядом с Эдвардом и в ужасе смотрела на него: Неожиданно я осознала, что рядом еще стоит Феллоуз. Я закричала:
 — Ты убил его!
 — О нет, нет!
 — Позови на помощь! — воскликнула я. — Немедленно! Найди врача и сразу же веди его сюда!
 Феллоуз выбежал. Я не знала, выполнит он мои приказания или нет.
 Наступила тишина, ужасная тишина. Эти люди сделали свое дело: уничтожили машины и убили Эдварда!
 Не знаю, сколько времени я пробыла в этом помещении, среди разбитых машин, рядом с Эдвардом, лежащим среди обломков, смертельно бледным и неподвижным. Какие-то детали машин придавили ему ноги. Я попыталась сдвинуть их, но не удалось. Было жутко, я знала, что без посторонней помощи не обойдусь. В мыслях моих возникал Феллоуз. Когда я познакомилась с ним, он показался мне спокойным, достойным мужчиной, и был совсем не похож на себя, когда поднял над головой железный прут и ударил Эдварда. «Толпа! — подумала я. — Толпа не рассуждает! Ее охватывает желание уничтожить все на своем пути. Эта ярость проистекает из страха перед бедностью и голодом, и она превращает законопослушных граждан в погромщиков и убийц. И Эдвард называл это прогрессом!»
 — Ах, Эдвард, — говорила я, — ты не должен умереть! Я буду любить тебя, обязательно буду любить! Я стану хорошей женой! Ты никогда не узнаешь о том, что все это произошло только потому, что Питер Лэнсдон предпочел мне Амарилис. Я буду любящей и нежной женой! Ты должен жить для того, чтобы я смогла доказать тебе, что я не такая уж эгоистка, Эдвард!
 Он вдруг открыл глаза.
 — Джессика…— пробормотал он.
 — Я здесь! Я буду с тобой… всегда… — Он улыбнулся и вновь закрыл глаза.
 Как было тихо! Сколько времени я провела там? Кто-то же должен прийти?
 Все это было похоже на дурной сон, казалось совершенно нереальным, но все это происходило на самом деле. Я вспомнила, как впервые услышала рассказ Эдварда о волнениях, вызванных установкой машин. Тогда я не придала этому значения, а сейчас… И я была виновата, очень виновата!
 По истечении времени, показавшегося мне долгими часами, когда я уже начала подумывать о том, чтобы самой бежать за помощью, я услышала голоса.
 Я закричала:
 — Сюда! Идите сюда!
 Это были Феллоуз, а с ним какой-то человек.
 — Я доктор Ли, — представился мужчина, и я чуть не расплакалась от облегчения.
 Совместными усилиями удалось разобрать обломки, прижимавшие ноги Эдварда.
 — Он не умер? — спросила я. Доктор покачал головой.
 — Нам нужно вынести его отсюда и доставить домой!
 Я воскликнула:
 — Там внизу стоит экипаж! Если, конечно, не разбили и его…
 — По-моему, он цел, — ответил доктор. — Феллоуз, не возьметесь ли мне помочь? Нужно соорудить какие-нибудь носилки: это единственный способ вынести мистера отсюда.
 Я с тревогой смотрела на них.
 — Если я не ошибаюсь, вы — невеста мистера Баррингтона? — спросил доктор.
 Я подтвердила.
 — Думаю, ему понадобится тщательный уход в течение некоторого времени, — сказал он.
 Мы отвезли Эдварда домой.
 Один за другим приходили врачи. Эдвард остался в живых, но очень серьезно пострадал: у него была повреждена спина и отнялись ноги.
 — Поправится ли он? — спросила я.
 Доктор пожал плечами. Судя по его лицу, он сомневался в этом.
 Мой отец и родители Эдварда приехали в Ноттингем. Отца поразил масштаб разрушений: были уничтожены машины, стоившие тысячи фунтов стерлингов.
 Мистер Баррингтон взял на себя управление фабрикой и заявил, что это единственный способ доказать, что его не запугать действиями толпы! Вскоре будут установлены новые машины!
 Но в основном все были озабочены состоянием Эдварда. Он переносил страдания с исключительной стойкостью, и я с удивлением и восхищением узнавала эту сторону его характера. Как должен чувствовать себя человек, полный сил, мгновенно превратившийся в инвалида, прикованного к креслу и полностью зависящего от других!
 Эдвард был спокоен. Он не жаловался на судьбу и был благодарен мне за то, что я осталась возле него. Мистер Баррингтон нанял некоего Джеймса Мура, который умел ухаживать за такого рода больными, и тот оказался умелым и интересным человеком. Большую часть дня я находилась с Эдвардом и меня трогала его благодарность.
 — Тебе нужно больше гулять. — постоянно говорил он. — Нельзя проводить так много времени в помещении!
 — Но именно здесь я хочу находиться! Неужели ты не понимаешь этого?
 Он был слишком тронут, чтобы ответить, а по моим щекам текли слезы.
 Было много разговоров о произведенных арестах: Поймали главаря погромщиков, и он предстал перед судом вместе с Феллоузом. Именно Феллоуз нанес роковой удар Эдварду, но Феллоуз был и работником Баррингтонов.
 — Пришла пора дать хороший урок вандалам! — сказал судья. — А когда во время беспорядков еще и уродуют людей, — это уже слишком! До сих пор к луддитам относилисъ с излишним снисхождением. А они решили. что это дает им право громить и убивать тех, кто встает та их пути.
 Главарь луддитов, и Феллоуз были приговорены к повешению.
 Мы не стали сообщать об этом Эдварду. Его отец сказал, что Эдварда это огорчит, поскольку тот высоко ценил Феллоуза он был добрым человеком, а его жена и сын — прекрасными работниками. Эдвард не представлял себе, что такое могло случиться с Феллоузом. Но, а конце концов, правосудие должно торжествовать, а луддиты, наконец, понести наказание. Нельзя позволять, чтобы страной правила толпа, решая, что следует, а чего не следует делать.
 Мрачным был день, когда вешали Феллоуза. Множество людей собралось на место казни посмотреть на это жуткое зрелище. Я сидела в комнате одна, грустно размышляя, что ждет семью Феллоузов. Я вспоминала женщину, с которой разговаривала: она потеряла мужа. Я вспоминала о мальчике, которого звали Том Феллоуз: ему придется расти без отца. Да, тяжелый это день для Феллоузов. Да и для нас тоже — Эдвард прикован к постели и не вернется к активной жизни, возможно, никогда!
 Однажды, когда я сидела возле его постели, он сказал:
 — Джессика, я не знаю, что будет со мной дальше. Вероятно, я останусь здесь, а тебе нужно возвращаться в Эверсли.
 — Ты поедешь в Грассленд: там тебе будет лучше… подальше от всего этого!
 — Я все время думаю о тебе: ты такая добрая! Ты просто чудесно относишься ко мне, но ни в коем случае не должна чувствовать себя обязанной!
 — Что ты имеешь в виду?
 — Помолвку со мной.
 — Ты хочешь разорвать ее?
 — Мы должны это сделать! Джессика, ты смелая, храбрая, я знаю это. Но не считай себя обязанной проявлять свое благородство!
 — Я уже подумала об этом и предлагаю вернуться нам обоим в Грассленд, где я буду помогать тебе управляться с домом… и со всем остальным!
 — Я не согласен!
 — Почему? Ты изменил свое мнение обо мне?
 — Пожалуйста, не шути: я люблю тебя, всегда любил и буду любить! Но это не основание для того, чтобы ты приносила себя в жертву!
 — А кто говорит о жертве? Я вовсе не считаю это жертвой! Так уж сложилось, что я всегда поступаю так, как считаю нужным. Я выхожу за тебя замуж! Я намерена стать хозяйкой Грассленда! Миссис Джессика Баррингтон! Правда, звучит прекрасно? Я буду немножко посмеиваться над тобой, как леди Петтигрю над его светлостью. Ты замечал это? Нет? Ну, и к лучшему, а то вдруг начнешь обижаться…
 — Ты относишься легкомысленно к очень серьезным вопросам!
 — Это, действительно, очень серьезный вопрос. И я действительно собираюсь выйти за тебя замуж, Эдвард, как мы договаривались раньше!
 — Нет, Джессика, подумай…
 — Я уже подумала и поняла, чего хочу! Ты оскорбишь меня, если откажешься на мне жениться!
 — Да какой же это будет брак? Ты так молода, и многих вещей просто не понимаешь…
 — Эдвард Баррингтон, с десятилетнего возраста я возненавидела разговоры о том, как я молода! Когда мне стукнет сорок, возможно, они начнут доставлять мне удовольствие, но до этого пока далеко. И, пожалуйста, не говори больше на эту тему! Я знаю, чего хочу, и добьюсь этого!
 — Прошу, не бросайся в омут очертя голову!
 — Я и не бросаюсь! Я обдумала вопрос достаточно серьезно и пришла к решению, от которого не собираюсь отступаться.
 Эдвард взял мою руку и поцеловал.
 — Я надеюсь, ты никогда не пожалеешь об этом решении! Я постараюсь сделать все возможное, чтобы этого никогда не произошло! А если когда-нибудь ты решишь, что ситуация стала невыносимой…
 Я прикрыла его рот ладонью. Я была глубоко тронута. Теперь, когда он был в таком положении, я любила его гораздо больше, чем в ту пору, когда он был сильным и здоровым мужчиной.
 Когда Баррингтоны узнали, что я настаиваю на браке с Эдвардом, миссис Баррингтон обняла меня и расплакалась. Она сказала, что восхищена мной. Я осчастливила ее, и она благодарит Господа за то, что Эдвард сумел завоевать любовь благородной женщины. Я была потрясена, услышав такие отзывы о себе, но мистер Баррингтон тоже обнял меня и назвал храброй и любимой доченькой.
 Мои родители отнеслись к этому с меньшим энтузиазмом. Оба зашли ко мне в комнату, чтобы серьезно поговорить.
 — Ты принимаешь поспешное решение! — заявил отец.
 — Дорогая Джессика, — подхватила мать, — ты понимаешь, к чему это приведет? Ты выйдешь замуж за инвалида: травма такого характера…
 — Знаю, знаю, — ответила я. — Вы имеете в виду отсутствие нормальной… скажем, семейной жизни? Отсутствие детей?
 — Да; моя дорогая, именно это я и имею в виду!
 — Я буду счастлива, ухаживая за Эдвардом!
 — Возможно, поначалу…
 — Ты вбила себе в голову идеи о благородстве и тому подобных вещах, — повысил голос отец. — Поверь мне, в жизни все совсем иначе!
 — Возможно, для других иначе, — ответила я, — у меня все будет именно так!
 — Ты еще молода и плохо знаешь жизнь…— сказала мать.
 — Если еще кто-нибудь хоть раз назовет меня «слишком молодой», я… Отец улыбнулся:
 — Ну и что ты тогда сделаешь? — Я не знаю, что сделаю!
 Он обнял меня за плечи.
 — Да, ты знаешь, что собираешься делать сегодня, завтра, возможно, даже послезавтра, но когда появится кто-то…
 — Не все такие, как ты! — сердито бросила я.
 — Человеческие характеры не так сильно отличаются друг от друга, как тебе кажется, дорогое дитя! Некоторые из нас более склонны к определенным вещам, чем другие, но у всех есть свои слабости…
 — Я вижу, она действительно приняла решение! — грустно констатировала мать.
 — Она пошла в тебя, дорогая женушка! Однажды приняв решение, будет до конца стоять на своем!
 — Придется примириться с этим, — продолжала мать. — Милая Джессика, если когда-нибудь у тебя появятся сомнения или затруднения, знай, что твой отец и я всегда поймем тебя и поможем!
 Я взглянула на них — моих самых любимых людей и обняла их.
 — Я все понимаю, но я должна сделать это! Я никогда не смогу чувствовать себя счастливой, если не выйду замуж за Эдварда!
 Они согласились со мной, но очень неохотно. Было много споров по поводу дальнейшего. В конце концов решили, что мистер Баррингтон вернется в Ноттингем и возьмет на себя управление фабрикой, а Эдвард переедет в Грассленд.
 Клер Карсон, которую глубоко потрясло случившееся, решила жить в Ноттингеме. Мы с Эдвардом должны были пожениться в ближайшее время. Значит, никакой грандиозной двойной свадьбы: Амарилис будет одна праздновать самый счастливый день своей жизни!
 Итак, мы вернулись в Эверсли, а в начале мая я стала миссис Баррингтон.
 Первые недели после нашей свадьбы я была очень счастлива. Я жила в атмосфере самопожертвования, ощущала какое-то очищение. Я относилась к своим обязанностям серьезно, напоминая себе о том, что, не выйди я замуж за Эдварда, презирала бы себя всю жизнь. Когда-то я использовала Эдварда для того, чтобы прикрыть раненое самолюбие, теперь мне предстояло выполнить свои обязательства перед ним.
 А каким он был милым! Джеймс Мур, которого мы наняли для ухода за Эдвардом, великолепно справлялся со своими обязанностями и вскоре стал настоящим другом и моим, и Эдварда. Он всегда был под рукой, в случае необходимости готовый пожертвовать своими интересами. Нам, конечно, очень повезло с ним.
 Более того, Эдвард оказался не из тех людей, которые любят холить и лелеять свое горе. Я начинала понимать, какой у него прекрасный характер. Он даже сказал как-то, что рад тому, что сумел избавиться от этих сложностей с луддитами и сожалеет лишь о том, что теперь вся тяжесть пала на плечи отца.
 — Я живу здесь в роскоши, с женой-ангелом, постоянно заботящейся обо мне, с Джеймсом — воплощением терпения, и все мои обязанности сводятся к тому, чтобы позволять им крутиться вокруг меня!
 Я расцеловала его.
 Однако временами я видела в глазах Эдварда боль, отчаяние, мысли о том, что он никогда не сможет жить нормальной жизнью.
 Я много читала вслух: ему это нравилось. Мы играли в покер, он научил меня играть в шахматы. Быстро летели дни. Я жила в состоянии какой-то эйфории, ощущая, что делаю нечто очень благородное. Я часто задумывалась над тем, что, видимо, именно так ощущают себя монахини, исполняющие свои обеты; в некотором смысле я ведь тоже дала обет.
 Я жила в атмосфере радости и обожания. Было ясно, что Эдвард считает меня просто святой.
 Баррингтоны часто приезжали из Ноттингема в Грассленд, и миссис Баррингтон рассказывала мне о том, как по ночам молится Богу, благодаря его за то, что Он даровал им меня. Она никогда не забудет о том, что я делаю ради ее любимого сына. Было очень приятно сознавать, что меня столь высоко ценят.
 Потом наступил день свадьбы Амарилис, тот самый день, когда должна была состояться и моя свадьба.
 Церемония бракосочетания проходила в церкви Эверсли. Потом молодожены отправлялись в Лондон, где собирались провести медовый месяц. О поездке на континент не могло быть и речи, поскольку война с Наполеоном продолжалась. После отступления из России слава Наполеона несколько померкла, но угроза наступления оставалась. Веллингтон высадился во Франции, и время от времени поступали известия о его успехах.
 Амарилис была прелестной невестой. Белый цвет вообще шел ей, а в платье из шелка и кружев она выглядела просто ангелом. Она сияла, а Дэвид и Клодина очень гордились ею.
 Моя мать продолжала повторять, что мы недостаточно хорошо знаем Питера Лэнсдона, но я решила, что это из-за меня. Ведь, увидев Амарилис с ее милым женихом, она не могла не вспомнить о своей любимой дочери, поспешно бросившейся в необдуманный брак, к тому же неполноценный.
 В Эверсли устроили праздник и туда привезли Эдварда в кресле на колесиках. Были произнесены соответствующие речи и тосты, а после того, как жених с невестой удалились, мы с Эдвардом остались с гостями. Свадьба, конечно, произвела на меня сильное впечатление.
 После того как Джеймс уложил Эдварда в постель, я зашла к нему пожелать спокойной ночи и поболтать, перед тем как отправиться в свою спальню.
 Я надеялась, что он не заметит моего уныния. Но в последнее время Эдвард стал очень чувствительным: похоже, что у него начало развиваться какое-то шестое чувство.
 Довольно грустно он произнес:
 — Замечательная получилась свадьба.
 — Да, Амарилис. очень красивая девушка!
 — Она выглядела такой счастливой.
 — Да, — согласилась я.
 Некоторое время он молчал, а затем сказал:
 — Этот день должен был стать днем и нашей с тобой свадьбы. Все могло быть совсем иначе!
 — У нас с тобой и так все хорошо.
 — Ты счастлива?
 — Вполне, — солгала я.
 — Джессика, этого не может быть!
 — Что ты хочешь сказать, подвергая мои слова сомнению? — озабоченно спросила я.
 — Все должно было быть совсем по-другому!
 — Что было, то было, и я счастлива.
 — Джессика… — Да?
 — Это не может продолжаться вечно! Тебе не будет хватать столь многого! Видеть Амарилис такой счастливой… такой довольной…
 — Я тоже вполне довольна.
 — Ты просто чудо, Джессика!
 Я улыбнулась. Следовало признать, что мне действительно нравилось играть роль святой женщины, готовой отказаться от многого ради мужчины, за которого она обещала выйти замуж. Мне с детства нравились драматические ситуации, в которых я могла проявить себя. Вот и теперь я жила в одной из своих детских фантазий. Но сегодня, на свадьбе Амарилис, я вдруг поняла, что от фантазий можно легко избавляться, когда они надоедали, а реальная жизнь… Ее нельзя сбросить, как башмаки, которые начали жать.
 Но я по-прежнему чувствовала удовлетворение, когда Эдвард смотрел на меня так преданно и обожающе. Я поцеловала его.
 — Не будем больше говорить об этом. Может быть, нам сыграть партию в покер перед тем, как расстанемся на ночь? Или ты устал?
 — Я бы с удовольствием сыграл, милая!
 Мы сыграли партию, но, когда я возвращалась в свою комнату, я вновь ощутила уныние. Душа была не на месте. Вид этой пары, отправлявшейся в свадебное путешествие, заставил меня новыми глазами взглянуть на свое положение. Предположим, это я уезжала бы в свадебное путешествие со своим женихом — как бы я себя чувствовала? Страшно возбужденной, полной ожидания, купающейся в любви?
 Я рисовала себе эту картину, но моим женихом был не Эдвард и не Питер. Это была какая-то неопределенная фигура, кто-то, кого я знала давным-давно, когда была совсем юной, почти ребенком… Темная, мерцающая, полная жизни, танцующая вокруг костра…
 Как глупо погружаться в такие фантазии! Я была достойной женой, решившей пойти на крайнюю жертву ради спасения своей чести! Это была роль, которую я взялась играть, и должна играть ее до конца. Это доставляло удовольствие, и я должна была забыть об эгоистичности и своенравии, отличавшими меня до брака с Эдвардом.
 В эту ночь мне снилось, будто я выхожу замуж. Я стояла возле алтаря в церкви Эверсли, ожидая появления своего жениха. Он вышел откуда-то из тьмы, и меня захлестнули волны любви. Я была влюблена в него, я страстно его любила! Он был возле меня. Я повернулась к нему, но лицо его было в тени. Я окликнула, хотела, чтобы он подошел ко мне!
 И тогда я проснулась.




 ДОЛГ


 Прошла неделя со дня свадьбы Амарилис. Я много думала о ней и о Питере и пыталась представить себе их медовый месяц. Они решили остановиться в нашем семейном доме на Альбемарлстрит, так что я хорошо могла все представить. Мысленно я рисовала картины: вот они посещают театр, отправляются на прогулку по Темзе, разъезжают по окрестностям города, заходят на постоялые дворы и в корчмы. Я хорошо знала восхитительную жизнь Лондона.
 Потом я попыталась представить себе отношения, сложившиеся между ними: прекрасная Амарилис и обаятельный Питер Лэнсдон! Я задумалась об Амарилис: она всегда казалась такой неуверенной и сдержанной, но с момента помолвки с Питером стала похожа на цветок, раскрывающий свои лепестки солнцу.
 Я ощутила гнетущую подавленность, представив свою жизнь на долгие годы вперед. Когда у меня случалось такое настроение, я брала лошадь и отправлялась на верховую прогулку. Мне нравилось пускать лошадь в галоп, когда ветер развевал мои волосы. Это давало мне чувство свободы: теперь я постоянно мечтала о ней, мне казалось, я начинаю чувствовать скованность. Как только возникало такое состояние, я старалась освободиться от него: менее всего мне хотелось жалеть себя. Если кто-то и должен жалеть себя, так это Эдвард: он был для меня примером. Если он смог достойно принять случившееся, то я была просто обязана сделать это!
 И еще об одном мне думалось: я сама охотно согласилась на эту жизнь, а он был вынужден смириться с ней. Однако такие мысли появлялись не слишком часто… пока. Я все еще была довольна ролью жены, приносящей себя в жертву, ..
 В тот день, когда я возвращалась с верховой прогулки, меня встретила на пороге одна из служанок, сообщив, что кто-то приехал из Эндерби и желает немедленно видеть меня.
 — Что-нибудь случилось? Мистер или миссис Лэнсдон?..
 Я не знала, что подумать. Несчастный случай? Амарилис? Питер?
 — Нет, нет, миссис Баррингтон! Ни с хозяйкой, ни с хозяином ничего не случилось, просто кто-то пришел и спрашивает насчет мадемуазель Софи, а я не знаю, что сказать…
 — Я поговорю, — сказала я. — Так кто там?
 — Какая-то женщина с ребенком.
 Я вошла в дом вместе со служанкой.
 В холле стояла женщина, а рядом с ней девочка. Некоторое время я удивленно рассматривала их, а затем воскликнула:
 — Тамариск!
 — Я вернулась, — сказала она. — И Ли со мной!
 — Но…— начала я.
 — А где мадемуазель Софи? Сказали, что ее больше нет… Нет? А куда она делась?
 — Она умерла, — ответила я. Личико Тамариск .сморщилось.
 — А где Жанна?
 — Она живет в другом доме, в имении.
 — Но… я не понимаю!
 В разговор вмешалась Ли:
 — Ребенок сейчас не в себе! Она только и говорила о мадемуазель Софи и Жанне: ей страшно не хватало их. Она сказала, что не успокоится, пока не вернется к ним!
 — Как жаль, что она ушла, не сказав ни слова!
 — Я вернулась! — ответила Тамариск.
 Я почувствовала, как меня охватывает гнев, когда вспомнила, сколько страданий эта девчонка принесла нам:
 — Софи была так огорчена, когда ты убежала, ничего не сказав ей! Она все время плакала и даже совсем перестала есть. Потом она заболела и не захотела больше жить!
 Тамариск уставилась на меня своими темными глазами.
 — Вы хотите сказать, это я виновата? — Я пожала плечами и спросила:
 — Зачем ты явилась? С кратким визитом?
 — Я вернулась назад! — воскликнула она. Ли мягко взяла меня за руку.
 — Пожалуйста, будьте добры, бедное дитя, она так страдала!
 — Теперь все изменилось! — ответила я. Тамариск закрыла лицо руками и расплакалась.
 — Я не хочу, чтобы она умерла! Она меня любила! Никто никогда не любил меня так, как мадемуазель Софи! Как только я убежала, мне сразу же захотелось вернуться домой!
 — Это правда, — подтвердила Ли. На ее лице было просительное выражение.
 — Не очень представляю, что теперь можно сделать: дом сдан.
 Я вдруг вспомнила, что этот дом принадлежит Тамариск. Конечно, она не знала об этом, а я и не собиралась выкладывать новость сию минуту. Я решила, что лучшее, что можно сделать, — это отправить их в Эверсли. Мои родители решат, как поступить дальше. Я предложила им это: Ли кивнула, и вместе с хнычущей Тамариск мы отправились туда прямо через поля.
 Увидев гостей, моя мать удивилась. Она сразу обратила внимание на то, что обе измождены, как это бывает с людьми, проделавшими дальний путь. Мать решила, что в первую очередь они нуждаются в горячей воде, чистой одежде и плотной еде. Она немедленно отдала нужные распоряжения, и ее практичный ум оказался здесь как нельзя более кстати.
 Пока гости приводили себя в порядок, мы собрались на семейный совет, где кроме меня и моих родителей присутствовали Дэвид и Клодина.
 — Этот ребенок, конечно, устал от кочевой жизни, — сказал отец, — это неудивительно. Первое, что приходит в голову, — отослать ее туда, откуда она пришла! Софи избаловала ее, и она в своем простодушии решила проделывать те же штуки с цыганами. Потом, когда новизна бродячей жизни приелась, она заявила, что хочет домой. Ее нужно хорошенько проучить! Тем не менее, мы обязаны помнить, что Эндерби принадлежит ей!
 — Она еще этого не знает, — заметил Дэвид.
 — Не знает, и, возможно, разумней пока не сообщать ей об этом: она решит немедленно поселиться в своей резиденции и не пустит туда новобрачных, когда они вернутся. Ей следует немножко подрасти, а уж потом узнать о своих наследственных правах!
 — Вопрос в том, что делать сейчас! — вмешалась мать. — Где она будет жить? Конечно, мы можем поселить ее здесь. Не можем же мы отправить ее в Эндерби в отсутствие Амарилис и Питера?
 — Любопытно, где все это время были цыгане? — спросил Дэвид. — Когда Тамариск исчезла, мы вели довольно тщательные поиски!
 — Цыгане знают, куда исчезать, когда им выгодно это! — заметил отец.
 — А как ты посмотрела бы на то, чтобы взять ее к себе в Грассленд, Джессика? — спросила Клодина.
 — У Джессики и без того достаточно забот! — быстро сказала мать.
 Я заколебалась: дни мои тянулись монотонно. Вряд ли они останутся такими, если в доме появится Тамариск. Она интересовала меня, ведь ее отцом был цыган Джейк. Он тоже оставил яркий след, ненадолго появившись в моей жизни.
 — Если вы хотите, я заберу ее в Грассленд, — предложила я.
 — А Эдвард?
 — Он не будет возражать: он никогда не возражает мне. Думаю, Тамариск даже развлечет его. Да, я заберу ее к себе до тех пор, пока мы не примем окончательного решения!
 — В том-то и проблема, — сказал отец. — Эндерби принадлежит ей. Я являюсь опекуном, и она не имеет права распоряжаться имуществом без согласия моего и поверенного Харварда, который будет действовать в соответствии с моим решением. Конечно, мы обязаны думать о ее интересах, и я все больше склоняюсь к тому, что в течение нескольких лет нам следует сдавать этот дом!
 — Интересно, останутся ли там Питер с Амарилис?
 — Надеюсь, что да! — горячо заявила Клодина.
 — Похоже, Питер не слишком спешит покупать имение, о чем постоянно ведет разговоры?
 — Ну, теперь у него появились интересы в Лондоне, — заметил отец. — Думаю, его все меньше привлекает мысль стать землевладельцем.
 — Все это не решает проблемы Тамариск! — заметила мать. — Пусть гости сегодня переночуют здесь. Ты сможешь обсудить этот вопрос с Эдвардом, Джессика, и, если он согласится, я не вижу препятствий к тому, чтобы они пожили пока в Грассленде! Мы обязаны присматривать за Тамариск хотя бы в память о Долли. Да и в любом случае мы не можем выгнать ребенка на улицу!
 — Тамариск была просто в отчаянии, услышав о тетушке Софи! — сказала я.
 — Так и должно быть, — заметил отец. — девчонка! Взять и убежать, а потом спокойно вернуться, ожидая, что ее встретят с распростертыми объятиями!
 — Нам следует подождать и посмотреть, как пойдут дела, — сказала мать. — во всяком случае, переночуют они здесь, а потом будет видно.
 Вот так Тамариск вернулась в Эверсли.
 Прошел почти год со дня свадьбы Амарилис и возвращения Тамариск. Я забрала ребенка и Ли в Грассленд. Когда я обсуждала этот вопрос с Эдвардом, он сказал, что это просто великолепная идея — поселить их у нас. Моя мать втайне тоже была довольна этим. Тамариск нельзя было назвать самой милой из детей, а моего, отца самым терпимым из мужчин. Он был раздражен уже тем, что Софи завещала Эндерби Тамариск, и это создавало кучу проблем. Будь на то его воля, он отослал бы ребенка обратно к цыганам. Именно поэтому моя мать, как всегда, тактично решила, что наилучшим выходом будет поселить ее у нас.
 Полагаю, я управлялась с Тамариск ничуть не хуже любого, оказавшегося на моем месте. Я не пыталась проявлять особо нежные чувства, иногда обходилась с девочкой довольно резко. Но, как ни странно, это вызывало у нее только уважение ко мне. В пользу Тамариск говорило и то, что она искренне сожалела о горе, доставленном тетушке Софи. Было ли это вызвано тем, что ей не хватало обожания Софи, или искренним раскаянием — сказать трудно. Но как только произносилось имя Софи, глаза Тамариск темнели от горя, и я замечала, что она едва сдерживает слезы. Однажды ночью я услышала из ее спальни рыдания и вошла туда.
 — Ты думаешь о мадемуазель Софи? — спросила я.
 — Она умерла, — пробормотала девочка. — Это я убила ее!
 — Это не совсем так…
 — Она умерла, потому что я убежала!
 — Она очень горевала, когда ты пропала. Мы искали тебя везде.
 — Мы поехали в Ирландию, прямо по воде! Там было страшно, и я хотела вернуться домой. Я хотела опять жить с тетушкой Софи!
 — Полагаю, тебе было неудобно жить в кибитке после чудесной спаленки в Эндерби?
 Она кивнула в ответ.
 — И только тогда ты поняла, как тебе хорошо жилось, как о тебе заботились?
 — Ли меня любит!
 — Но она не могла дать тебе ни теплой перины, ни пони, на котором ты могла бы скакать?
 — У меня была лошадь!
 — Шелковые платьица?.. Вкусная еда?..
 — Не это, не только это!
 — Бедная Тамариск, ты совершила ошибку! Ты, не раздумывая, убежала от мадемуазель Софи, которая была готова ради тебя на все!
 — Я ее потом вспоминала…
 — Да, когда било уже слишком поздно!
 — Я хотела вернуться, правда, хотела!
 — В этом я уверена!
 — Я не могла попасть домой, потому что нужно было плыть по воде, а цыгане меня не отпускали!
 — Ты сама выбрала их! Ты глубоко оскорбила мадемуазель Софи, оставив ее ради них.
 Тамариск вновь заплакала. Я была безжалостна, но чувствовала, что выбрала нужный тон. Любая попытка смягчить оценку ее поступков не удовлетворила бы ее. В глубине души Тамариск была исключительно логична: правда производила на нее гораздо большее впечатление, чем полуправда. Она доставила огромное горе Софи, от которой не видела ничего, кроме добра, и любая попытка отрицать это была бы воспринята ею как фальшь.
 — Что сделано, то сделано, — сказала я. — Теперь уже ничего не исправишь: ты должна смириться с этим и продолжать жить.
 — Но она умерла!
 — Да, но это уже в прошлом. Ты получила урок!
 — Какой урок?
 — Думать о других прежде, чем о себе!
 — А вы думаете о других?
 — Иногда…
 — Не всегда?
 — Все мы несовершенны…
 — Вы тоже поступаете неправильно?
 — Конечно…
 Она улыбнулась и перестала плакать.
 — Послушай, Тамариск, — сказала я. — Ты поступила нехорошо: ты подвела того, кто был с тобой так добр и так нежно любил тебя.
 — Я убила тетушку Софи!
 — Нет, ты не убила ее: если бы у нее было здоровье покрепче, она не умерла бы. Она простудилась и заболела! Это случилось через некоторое время после твоего побега. Ты заставила ее страдать — это правда, но большинство из нас время от времени совершает дурные поступки. Самый главный урок, который тебе надо усвоить, — это осознать, что ты наделала, и постараться искупить свою вину.
 — Как это?
 — В будущем стать лучше: думать о других, почаще навещать Жанну. Она должна видеть, что ты ее тоже любишь и благодарна за ту заботу, которой она окружала тебя. Попытайся быть внимательной и доброй к людям, и тогда мадемуазель Софи посмотрит на тебя из рая и скажет: «Значит, это было не напрасно!» Ну вот, конец первого урока, пора и спать.
 Я обняла ее и утерла слезы.
 — Спокойной ночи!
 Я тихо вышла, прикрыв за собой дверь. Мне хотелось бы сказать, что после этого разговора она изменилась, но этого не произошло. Правда, она стала как будто меньше горевать, но оставалась такой же упрямой, какой была всегда.
 Ли постоянно была с ней. Кроме того я наняла гувернантку: Тамариск было уже восемь лет, и ей было пора учиться. Девочка оказалась очень сообразительной, охотно занималась и быстро наверстала все упущенное за время, проведенное с цыганами.
 Я очень часто виделась с Амарилис и всякий раз, возвращаясь из Эндерби, вела сама с собой борьбу, все более убеждаясь в том, что жизнь проходит мимо меня. Больше всего, конечно, я хотела иметь ребенка. Амарилис готовилась стать матерью и была уже на седьмом месяце беременности. Она очень любила своего мужа, и эту любовь перенесла на дом. Эндерби очень изменился. Да и как этот дом мог выглядеть несчастливым, если в нем жила Амарилис! Она не порывала близких отношений с Клодиной, и они вместе ездили в Лондон закупать материал для детского приданого. Приводилась в порядок детская: никто не мог припомнить, когда ею пользовались в последний раз.
 В свое время Дэвид ошибался, говоря, что, если убрать плющ, в доме будет больше света. Плющ оказался ни при чем: Амарилис, ее счастливый брак и ожидаемый ребенок — вот что изменило этот дом. О да, я завидовала! Не из-за мужа, это уже прошло: из-за ребенка!
 Между тем за границей происходили очень важные события. Похоже, там готовились серьезные перемены. Больше не было слышно о победах Наполеона, зато постоянно о победах Веллингтона. Он был героем дня, и, когда мы узнали, что он с союзниками вступил в Париж и Наполеон был вынужден сдаться, мы решили, что войне пришел конец. Наполеон был сослан на Эльбу, а Францией вновь стал править король: на трон взошел Людовик XVIII.
 Моя мать так отозвалась об этом:
 — Все вернулось на круги своя. Французы могли избежать этих несчастий: ведь они, в конце концов, оказались в том же положении, в каком были до штурма Бастилии!
 — Будем надеяться, что они поумнели! — заметил отец.
 Но главной темой в доме было предстоящее рождение ребенка. Питер часто ездил в Лондон: там у него были важные дела. Он оставил идею покупки имения, заявив, что, видимо, не создан быть сквайром. Он вложил деньги в несколько процветающих компаний, и именно это заставляло его так часто посещать Лондон. Иногда Питер говорил о своих делах с моим отцом и Дэвидом. Дэвид, конечно, даже не делал вид, будто он разбирается в таких делах, а отец признавал, что с таким родом деятельности он сам никогда не сталкивался. Питер много рассказывал о своих связях с Ямайкой. Как я поняла, он занимался импортом сахара и рома но, поскольку даже мой отец ничего в этом не смыслил, трудно было ожидать, чтобы в них разобрались мы.
 Но не это было главным. Питер был явно состоятельным человеком, и Амарилис была очень счастлива. К тому же он должен был стать отцом ребенка, рождения которого все ждали с радостью и нетерпением.
 В конце апреля Амарилис, наконец, родила. В доме царила радость, хотя мой отец не преминул заметить: — Еще одна девочка! Когда же это семейство решит, наконец, произвести на свет мальчика?
 Мать с упреком заметила ему, что в свое время он не питал такой неприязни к лицам противоположного пола.
 Девочку окрестили Еленой. Я впервые увидела ее спустя несколько часов после рождения. Ребенок был морщинистым и походил на раздраженного старого джентльмена. Но шли дни, морщинки разглаживались, кожа приобретала бархатистость, а яркие голубые глазки с интересом начинали следить за нами. Вскоре все мы стали рабами Елены, а я с каждым днем все сильнее ощущала внутреннюю боль.
 Я часто посещала их. Амарилис любила смотреть на меня с младенцем на руках, поскольку я делала это с удовольствием: мне казалось, что ребенок питает ко мне особые чувства. Но со временем Амарилис стала бросать на меня взгляды, полные жалости, и я чувствовала обиду на нее, а может быть, на жизнь? И тогда я спрашивала себя: а не следовало ли мне прислушаться к советам родителей?
 Тогда я возвращалась домой к Эдварду, садилась возле его кровати и изо всех сил пыталась выглядеть счастливой. «Нет, — думала я, — я поступила правильно! Я совершила единственно правильный поступок! Я никогда не смогла бы чувствовать себя счастливой, если бы отвергла его после всего происшедшего с ним!» Но какими бы правильными ни были мои поступки, а жить так было трудно. Легко совершить акт самопожертвования раз в жизни, но когда это тянется годами — возможно, всю жизнь это уже совсем другое дело!
 Я стала замечать, что Питер проводит больше времени в Лондоне, и задумалась: как к этому относится Амарилис? Однажды я решила спросить ее об этом. Она ответила:
 — О, Питер очень занятой человек! У него много самых разных дел в Лондоне!
 — Сахар и ром…
 — Да, ведь он так хорошо разбирается в этом, поскольку вырос в тех местах, где их производят. Питер открыл еще несколько новых складов!
 — И там он хранит свой товар?
 — Полагаю, там.
 — А ты когда-нибудь их видела?
 — Я? Нет. Склады, по-моему, находятся в районе доков, туда он меня никогда не брал. Питер говорит, что это неподходящее место для посещений. Но вообще он доволен и считает, что дела идут все лучше!
 — Он разговаривает с тобой о своих делах?
 — Очень мало, но время от времени он дает мне деньги и говорит, что это — дивиденды!
 — Свои деньги ты вложила в его предприятие?
 — Конечно!
 Выходя замуж, мы обе получили в приданое крупные суммы денег. Мои деньги были помещены в надежное предприятие, и больше к ним Эдвард не прикасался. Я получала с них небольшой доход.
 — Все, что мне нужно делать, — это подписывать документы, которые мне приносят, — добавила Амарилис.
 — Какие документы?
 — Не знаю: бумаги насчет этих денег и всего прочего… Видишь ли, я являюсь держателем акций, а Питер всем этим управляет…
 — Значит, все твое состояние вложено в его дело?
 — Это семейное предприятие, только Питер делает всю работу!
 — А ты даешь деньги?
 — Дорогая моя Джессика, Питер не стал богачом, женившись на мне: он и так был богаче меня! Просто он уступил мне долю в своем деле! Сама я ничего не делаю, поскольку ничего в этом не понимаю! Да и в самом деле, Джессика, ну что я могу понимать в импорте рома и сахара, в распределении их между людьми, которые хотят купить товар?
 — Думаю, ничего!
 Амарилис сменила тему разговора, но я задумалась над сказанным. Питер использовал ее деньги для своих деловых проектов в Лондоне! Не для того ли он вообще женился на ней, чтобы завладеть ее деньгами?
 Полагаю, на самом деле я просто пыталась найти объяснение тому, почему все-таки он отдал предпочтение ей. Я получила точно такое же приданое, и не было других причин тому, что Питер предпочел Амарилис, кроме одной: он нашел ее более привлекательной!
 Это было естественно: Амарилис была милой, мягкой и очень красивой. Я же — ершистой, ставящей все под сомнение, и вдобавок тщеславной. У Питера были все основания предпочесть ее!
 Конечно, с ней было проще. Если бы я участвовала в этих делах с ромом и сахаром, мне захотелось бы самой выяснить все подробности. Я должна была сама осмотреть склады, ознакомиться со счетами. Не то чтобы меня особенно интересовали деньги, просто мне было бы самой интересно разобраться в происходящем.
 Да и вообще, к чему искать какие-то причины? Теперь это не имело никакого значения: Питер выбрал ее.
 Мне следовало перестать думать о Питере. Истинной причиной моей зависти был ребенок. Именно его появление на свет заставило меня осознать, что в браке с Эдвардом о детях не было и речи.
 В стране царствовала эйфория. Наполеон — этот тиран, пугавший нас нашествием чуть ли не всю жизнь, — находился в ссылке. Можно было думать о повседневных делах, не опасаясь, что наши планы может разрушить вражеское вторжение.
 — Французы никогда не позволят этому человеку вновь встать на ноги! — таков был приговор моего отца.
 — Я думаю, — ответила мать, — что французы обожали его, поклонялись словно Богу!
 — Я хотел сказать, что мы не должны позволить французам опять привести к власти подобную фигуру!
 — Да и любой другой нации, если уж на то пошло, — добавила мать. — Почему люди не понимают, насколько радостней простая мирная жизнь, без всех великих завоеваний?
 — К сожалению, — заметил Дэвид, — не народ решает такие вопросы, а так называемые большие люди!
 — Конечно, они прежде всего беспокоятся о своей славе, но при этом приносят горе миллионам людей! Интересно, что Наполеон думает сейчас, скрежеща зубами на Эльбе?
 — Несомненно, о побеге! — заявил отец.
 — Этого никогда не произойдет! — возразила мать. Все считали, что с Наполеоном покончено. Он был не первым человеком, мечтающим о завоевании мира, и, безусловно, не последним. Но на этот раз диктатор потерпел окончательное поражение, и мы могли спать спокойно.
 Стоял чудесный майский день, когда к нам приехали гости. Я была в Эверсли и сидела в саду с матерью, Клодиной и Амарилис, когда одна из служанок подошла к нам и сообщила, что двое джентльменов желают видеть мою мать. «Это — иностранцы», — добавила она.
 — А они не представились? — спросила мать.
 — Нет, мадам! Просто сказали, что хотят видеть вас.
 — Пусть пройдут сюда, — сказала мать.
 Они пришли. Некоторое время мать пристально вглядывалась в них, потом побледнела, и я решила, что она теряет сознание. Клодина привстала и тихонько вскрикнула.
 Мать почти неслышно произнесла:
 — Это действительно?.. — и, вскрикнув, бросилась в объятия старшего из мужчин. Тот, что помоложе, стоял и рассматривал нас с Амарилис, с изумлением наблюдавших за этой сценой.
 — Шарло!.. Шарло!.. — мать. Клодина пробормотала:
 — Ах, Шарло, неужели это ты?
 И она тоже бросилась в его объятия. Шарло! Сын моей матери от первого брака, покинувший Англию еще до моего рождения!
 — Мой милый любимый сын! — продолжала бормотать мать. — подумать… После всех этих лет…
 — Я вырвался, как только стало возможным. Эти годы показались мне вечностью… Ты сразу узнала меня?
 — Мой милый мальчик, да как же я могла не узнать тебя!
 — Это Пьер, мой сын!
 Мать взяла молодого человека за руки, посмотрела ему в лицо, потом расцеловала.
 — Только подумать, что это — мой внук! А это твоя тетушка Клодина… Шарло, это моя дочь Джессика, твоя сводная сестра, и Амарилис, дочь Дэвида и Клодины!
 — Как много произошло с тех пор, как я уехал!
 — Все эти годы… Как долго пришлось ждать! Расскажи мне… Ты должен погостить у нас подольше! Нельзя, чтобы ты просто появился и уехал. Нам нужно о многом поговорить, обо всем, что произошло за эти годы!
 — Я давно хотел приехать, но до последнего времени и речи быть не могло о том, чтобы попасть сюда.
 — Слава Богу, все закончилось и тирана отправили в ссылку!
 — Теперь Францией правит король, мама. На ее глаза навернулись слезы:
 — Ты всегда был настоящим роялистом, дорогой Шарло! — тут же она обратилась к Амарилис:
 — Сходи, пожалуйста, попроси приготовить комнаты для гостей и узнай, что там делается на кухне. Оповести всех, что приехали мой сын и внук!
 Мать, не отрываясь, смотрела на Шарло. Я понимала, как тяжело ей далась разлука. Должно быть, она не видела его более двадцати лет? Войны, революции! Они разрушали не только государства, но и счастье многих семей! Как мы все страдали от них! Теперь произошло воссоединение: блудный сын вернулся домой!
 Когда мать немножко успокоилась, мы уселись в саду и Шарло начал рассказывать о своих виноградниках в Бургундии. Луи-Шарль тоже был не прочь приехать сюда, но решили, что не следует оставлять хозяйство без присмотра. Пьер был старшим сыном Шарло. Ему уже исполнилось шестнадцать, и он изучал виноделие. Кроме того, у Шарло было еще два сына — Жак и Жан-Кристоф, и две дочери — Моника и Андре.
 — Вы стали настоящими отцами семейств!
 К нам присоединился отец. Он изумился, увидев Шарло. Ему понравился юный Пьер, и он тут же поддержал беседу о виноградниках. Но больше всего, пожалуй, его радовало лицо матери, светившееся счастьем.
 Я никогда не видела ее такой довольной. Все эти годы, должно быть, она испытывала чувство потери, не имея никаких сведений о сыне. Мысль о том, что он находится совсем недалеко, за узким проливом, и, тем не менее, о нем ничего невозможно узнать, не давала ей покоя. Смерть необратима, и человека долгие годы могут терзать воспоминания. Но еще хуже неизвестность, когда идет опустошительная война и многие годы тебя мучают неизвестность и постоянное чувство страха, отсутствие уверенности в том, увидишь ли вновь близкого человека.
 Я попрощалась и отправилась домой, чтобы рассказать обо всем Эдварду.
 Сегодня в Эверсли царила радость. Как мне хотелось быть там и разделять ее!
 Шарло погостил в Эверсли две недели и, уезжая, уверил нас в том, что вскоре вернется и привезет с собой остальных членов семьи. Кроме того, нас должен посетить Луи-Шарль со своими сыновьями.
 — Что же касается тебя, мама, — сказал он, — ты обязательно должна приехать к нам, в Бургундию. У нас прекрасный старинный дом, каким-то чудом не уничтоженный этими вандалами. Мы с Луи-Шарлем с удовольствием занимались его ремонтом. Пьер тоже помогал нам, верно, сынок? А старший сын Луи-Шарля просто прекрасный плотник! У нас там много комнат! Лучше всего приезжай в сезон уборки винограда.
 — Приеду, приеду, — сквозь слезы пообещала мать. — И ты тоже, Дикон, тебе будет интересно!
 — Мы будем очень рады вам, сэр, — произнес Шарло.
 Отец подтвердил, что его очень интересуют все подробности их жизни. То, что мой отец столь тепло принял Шарло, доставляло матери еще большую радость от встречи с сыном.
 Амарилис сообщила мне, что, по словам ее матери, в свое время, когда Шарло жил в Эверсли, между ним и моим отцом существовала некоторая неприязнь.
 — Тогда твой отец был еще не так долго женат на матери, и ему не нравилось, что до него она была замужем за другим и имела от него детей. Моя мать говорит, что к ней он относился неплохо, но терпеть не мог Шарло. Между ними всегда возникали стычки. Теперь, похоже, все переменилось!
 — Знаешь, одно дело жить с человеком под одной крышей и совсем другое, когда он приезжает к тебе в гости! — мудро заметила я.
 Итак, Шарло возвращался во Францию, пообещав, что вскоре вновь встретится с нами. Мать возбужденно говорила:
 — Как чудесно вновь будет посетить Францию! Как хорошо, что там, наконец, кончились все эти волнения!
 Отец заметил, что пока рано делать окончательные выводы, ведь пока Наполеон жив, можно ожидать чего угодно. Мать, конечно, рассчитывала на лучшее. Она вновь встретилась с сыном, которого порой считала навсегда потерянным. Она была просто счастлива!
 Я заметила, что отец чем-то озабочен, и вскоре после отъезда Шарло, оставшись наедине с ним, спросила, все ли у него в порядке.
 — Ты очень наблюдательная девочка, Джессика!
 — Я думаю, все мы достаточно наблюдательны, если речь идет о близких людях!
 Отец нежно пожал мою руку. Он был не из тех, кто любит открыто демонстрировать свои чувства, так что я не ошиблась: он был действительно чем-то серьезно озабочен.
 — Расскажи мне все, — попросила я. — Я вижу, что тебя что-то беспокоит.
 — То, что я старею, дочь.
 — Стареешь? Ты? Ты никогда не будешь стариком!
 — Увы, я уже приближаюсь к этому возрасту, Джессика! При всем желании я долго не протяну. Ты знаешь, сколько мне лет?
 — Количество лет не играет роли!
 — Как хорошо, если бы это было так! Но это не так!
 — К тебе это не относится: ты всегда отличался от остальных. Ты умрешь тогда, когда захочешь, то есть никогда!
 — Какая у меня очаровательная дочь!
 — Я рада, что ты сознаешь это.
 — Больше всего я жалею о том, что не женился на твоей матери, когда мы были молоды. Если бы нам тогда не помешали, у нас был бы десяток детей, сыновей и дочерей, похожих на мою Джессику!
 — Не стоит сожалеть об этом. У тебя есть чудесный сын Дэвид.
 — Да, он хороший сын, но какое у него потомство? Одна дочь, да и та тоже родила дочь!
 — О, понимаю, мужская тоска по мужчинам в доме!
 — У меня самая лучшая в мире дочь, и я не променял бы ее ни на кого. Но как было бы хорошо, если бы ты родилась мальчиком!
 — Извини, милый папочка, я готова для тебя на что угодно, но не могу изменить свой пол!
 — Я и не хотел бы, даже ради того, чтобы иметь сына!
 — Я растрогана, но разве дела обстоят настолько плохо? Разве в семье нет мальчиков?
 — У Дэвида и Клодины наверняка не будет, а Дэвид не будет жить вечно.
 — Ненавижу разговоры о смерти, это ужасно!
 — Я просто думаю о будущем. Увидев Шарло и его сына Пьера — подрастающего и перенимающего дело отца, который наставляет его, да и других мальчиков… Все это заставило меня задуматься: а что же у нас? Дэвид, а что потом? Джессика, мне уже шестьдесят девять!
 — А выглядишь так, что дашь фору любому, кто на двадцать лет моложе тебя!
 — Даже я не в силах бороться с законами природы, моя милая! Настанет день, когда я умру, а потом за мной последует и Дэвид. А что станет с Эверсли? Ты понимаешь, что наша семья живет в этом доме уже несколько веков?
 — Да, я знаю: когда-то существовало семейство Эверсли, а потом они изменили фамилию.
 — Мне хотелось бы, чтобы семейство Френшоу жило здесь еще четыре столетия! Видишь ли, ты настояла на своем браке, это был твой выбор, а я возлагал все надежды на тебя! Даже если бы ты родила дочь, я бы сказал, что дочь Джессики ничуть не хуже любого мальчишки! А что теперь? Амарилис родила девочку! Если бы она родила мальчика, все обстояло бы по-другому! Я клоню к тому, что у меня единственный наследник — Джонатан!
 — Я понимаю: ты хочешь привезти его в Эверсли?
 — Именно это я собираюсь сделать, причем немедленно. Но он неподходящий человек, и это беспокоит меня! Он похож на своего отца, а его отец никогда не стал бы хорошим хозяином имения!
 — Тебе повезло с близнецами! Очень похоже на тебя: одного тебе, конечно, было мало!
 — С этим мне, действительно, повезло! Джонатан был прекрасным парнем: склонный к риску, храбрый — трудно представить себе человека храбрей. Но с имением ему было бы не управиться. Пришлось этим заниматься Дэвиду, и нужно сказать, он — прирожденный хозяин! Я надеялся, что у Дэвида будут сыновья, но у него родилась Амарилис. В конце концов, остается только Джонатан!
 — Он еще молод!
 — Но кое-какие склонности уже определились! Я даже не стал пытаться приучать его отца к ведению дел в имении; правда, тогда были другие занятия, в которых он преуспел. При нем хозяйство просто рассыпалось бы в пух и прах, а вот этого я бы и не хотел!
 — Значит, ты хочешь заняться Джонатаном?
 — Видимо, придется, но мне это не по душе. Уже ясно, что он за человек! Взять хотя бы случай с дочерью фермера! К счастью, никаких последствий не было, но они могли быть, и тогда ему пришлось бы всю жизнь возиться с ребенком, зачатым на сеновале!
 — Довольно многим удается остепениться после бестолково проведенной молодости!
 — Именно этого я и хочу добиться! Но все-таки нужно иметь склонность к управлению поместьем. У меня это было, хотя я в молодости был похож на Джонатана. Я попадал в переделки, выбирался из них, но главным для меня всегда оставалось имение. Не только, конечно, имение, были и другие дела… Хочу, чтобы Джонатан осознал это! Вот почему я собираюсь привезти его в этот дом.
 — Именно поэтому и хмуришься?
 — Твоя мать сейчас вся под впечатлением от возвращения Шарло, и с нею просто невозможно говорить о чем-то другом!
 — И поэтому ты обращаешься к своему отпрыску, который имел несчастье неправильно выбрать свой пол?
 — Мой отпрыск достаточно умен, чтобы понять: он не был бы мне так близок, родись он мальчиком!
 — Зато был бы удобен?
 — Но в нем не было бы и малой доли твоего очарования!
 — Ты старый шестидесятилетний льстец, папа!
 — Джессика, дорогое мое дитя, я нечасто напоминаю тебе об этом, но запомни: ты и твоя мать — самое дорогое, что есть в моей жизни!
 — Знаешь, дорогой папочка, ты тоже очень нужен нам.
 Мы оба помолчали. Наверное, мы оба чувствовали одно и то же, наконец, отец спросил:
 — Так ты считаешь, хорошая идея — привезти сюда Джонатана?
 — Да, но что скажут Петтигрю? Они могут не отпустить своего дорогого мальчика!
 — Его фамилия Френшоу! Он обязан выполнить свой долг перед семьей! Конечно, это будет означать, что здесь же будет и Миллисент… Ладно, посмотрим.
 Я поцеловала его в лоб и пошла. Я была тронута тем, что отец решил довериться мне, но в то же время стала беспокоиться за него. Было неприятно осознать, что человек, значивший для меня почти все, человек, которого мы чуть ли не обожествляли, испытывавший ко мне глубочайшую любовь, становился стариком.
 После переговоров с семейством Петтигрю было, наконец, решено, что Джонатан переедет в Эверсли. Он должен был работать с Дэвидом, знакомиться с обитателями имения, обучаться управлению хозяйством — все это должно было пригодиться будущему наследнику.
 Дэвид решил, что это — превосходная идея. Конечно, после него, согласно очередности, наследниками были я и Амарилис, но, поскольку мы обе были представительницами прекрасного пола, было нелегко установить, кто из нас имел преимущественное право. После смерти моего отца Эверсли должен был перейти к Дэвиду. С одной стороны, я была дочерью своего отца, но, с другой, Амарилис была прямой наследницей человека, который после смерти моего отца должен был владеть этим поместьем. Так что я решила, что Амарилис имеет преимущество передо мной.
 Все это было сложно, к тому же мы обе понятия не имели, как управляют имением. В любом случае у Джонатана был плюс — он был мужчиной.
 Казалось, вопрос решен. Но отца одолевали сомнения, достоин ли Джонатан наследства?
 — Есть большая опасность, — заметил мне отец во время одного из наших разговоров, — получить хозяина, склонного к азартным играм. Это худшее, что можно себе представить! Эти забавы на сене… еще можно пережить, если они происходят не в нашем поместье…
 — А на стороне это допустимо? — спросила я.
 — Ну, разумеется, — ответил он. — Не следует быть ханжами и осуждать молодого человека только за то, что он время от времени затевает какую-либо интрижку. Все грешат этим!
 — И молодые женщины?
 — Это совсем другое дело!
 — Все-таки большое преимущество быть в наше время мужчиной! — несколько раздраженно заметила я.
 — Я в этом не уверен! У женщин есть свои преимущества, если они, конечно, умеют пользоваться ими.
 — Так нечестно! Эти маленькие интрижки, которые легко прощаются молодому человеку, женщине могут сломать жизнь.
 — Это потому, дорогая, что случайные встречи могут иметь весьма серьезные последствия, и именно женщина отвечает за это. Все очень логично, если поразмыслить! Женщина должна рожать детей от мужа, а если она забеременеет от другого, это как минимум неприлично!
 — Люди все-таки должны помнить, когда они начинают осуждать женщину…
 — Однако мы уклонились от темы. Я говорю о молодом Джонатане. Он относится к тем молодым людям, которые любят развлечения. Единственное, чего я требую, — чтобы он искал приключения за пределами моего имения! И еще — я не потерплю азартных игр! Я видел, как прекрасные поместья шли прахом, и все из-за того, что их владельцы были склонны к азартным играм… Полагаю, что есть такие, кому везет за игорным столом, но это случается редко: на один успех приходится тысяча неудач. Да, я хочу, чтобы молодой Джонатан вошел в силу до того, как я умру! Дэвид слишком мягок, а этому парню нужна твердая рука.
 Вскоре после этого разговора к нам прибыл Джонатан. Его мать решила остаться со своей семьей. Джонатан, конечно, собирался часто навещать ее, да и сами Петтигрю жили не так уж далеко.
 Примерно через неделю после того, как Джонатан поселился в Эверсли, я заметила, что между ним и Тамариск начинают складываться какие-то особые отношения. Он часто навещал нас, а Тамариск ездила в Эверсли, который она считала своим домом, как и Грассленд с Эндерби.
 Их взаимоотношения были весьма своеобразны. Джонатан дразнил Тамариск, а она говорила, что ненавидит его. Он называл ее «маленькой цыганкой», что приводило девочку в ярость. Я сделала Джонатану замечание, на что он ответил:
 — Ну, так она и есть цыганка, разве не так? Она знает об этом, и не думаю, что обижается. Больше того, она гордится своим происхождением!
 Девочка, и в самом деле, была очень сообразительной. Я вдруг поняла, что ей нравятся его шпильки, и она старается расплачиваться с Джонатаном той же монетой. Было заметно, что когда он не появлялся в Грассленде, у нее портилось настроение.
 Ли заявила, что Джонатан хорошо относится к девочке, а уж она-то это чувствовала. Мисс Аллен была рада тому, что с нее снималась хотя бы часть обязанностей, так что Джонатан и Тамариск много времени проводили вместе.
 Странными были их отношения, поскольку слишком уж непохожими были характеры. Несмотря на все свои недостатки, Джонатан был очень приятным парнем. Вряд ли то же самое можно было сказать о Тамариск. Она была своевольна, любила перечить лишь ради того, чтобы ввязаться в спор; она испытывала нервы своей гувернантки, для которой единственным утешением могло служить желание девочки учиться. Тамариск мог заинтересовать какой-то предмет, и тогда она становилась почти послушной, с интересом задавая вопросы и внимательно выслушивая ответы. Но, если что-то не интересовало ее, она проявляла упорное сопротивление, отказываясь учиться. Особенно девочка не любила арифметику, иногда доводя этим мисс Аллен до отчаяния. Мне приходилось вновь и вновь утешать эту молодую женщину. Я боялась, что она оставит нас, и мы не сможем найти другую гувернантку, которая согласится работать здесь.
 Зато Тамариск страстно интересовалась географией и почти так же историей, но ее любимыми предметами были все-таки ботаника и литература. Я предложила мисс Аллен сконцентрироваться именно на этих предметах, хотя, конечно, следовало учить ребенка всему положенному.
 Вообще Тамариск была склонна проявлять как страстную любовь, так и страстную ненависть. Страсть была ключевым элементом ее характера. Если она не ощущала ни любви, ни ненависти, она была безразлична — и именно так она относилась к большинству из нас.
 Правда, к Жанне она питала искренние чувства и очень часто навещала ее. Такие же чувства она испытывала к Ли. Я была довольна, что Ли жила с ней, поскольку была единственным человеком, способным ладить с девочкой. Но уж к Джонатану Тамариск явно была не безразлична. Ее чувства к нему можно было бы определить как страстную ненависть — хотя я не была уверена, что это точная формулировка.
 Сейчас Тамариск было восемь лет, а Джонатану восемнадцать, так что разница в возрасте была огромной. Поэтому меня удивляло, отчего между ними сложились такие отношения? Он был — по крайней мере, так мне говорили, — очень похож на своего отца: несомненно, привлекателен, хотя и с не совсем обычной внешностью. Его чарующая манера поведения, мелодичный голос и какое-то безмятежное отношение к жизни, которое многие люди, особенно женщины, находили очаровательным, делали его неотразимым. У Джонатана была добрая и беззаботная натура. Какие бы дурные поступки он ни совершал, делал он их не со зла. В его отношении к жизни чувствовалась некоторая отрешенность, что, видимо, и позволяло людям прощать ему многое. Мне кажется, он производил впечатление человека, не способного относиться к себе критически. Иногда это помогало ему выходить из трудных ситуаций, о которых мы, возможно, и не всегда знали. Меня не удивляло, что мой отец относился к Джонатану с некоторым подозрением и по секрету просил меня присматривать за ним. В любом случае, появление у нас этого молодого человека внесло в нашу размеренную жизнь известную долю пикантности.
 Я часто бывала в Эверсли. При первой же возможности я брала туда и Эдварда. Моя мать всегда радовалась этому. Джеймс подкатывал его кресло к экипажу, брал Эдварда на руки, усаживал, а когда мы добирались до места, вкатывал на кресле в дом.
 Хотя мне хотелось делать это почаще, я не могла постоянно утомлять Эдварда поездками, но, с другой стороны, ему доставляло большое удовольствие общение с нашей семьей. Включаясь в общие разговоры, он, похоже, зачастую забывал о своей болезни.
 Это произошло в начале июня, когда мы все собрались за обеденным столом в Эверсли: мои родители, Амарилис, Питер, Клодина, Дэвид и Джонатан. Дэвид и Джонатан провели этот день на соседней ярмарке и теперь хвастались своими покупками. Это послужило поводом моему отцу обратиться к одной из своих излюбленных тем.
 — Вы только подумайте, ферма Оуклендс всегда была одной из лучших в наших краях. Это было в те времена, когда еще был жив старый Габриэл. Он бы перевернулся в могиле, если бы увидел, что творится сегодня!
 — Еще бы, когда с твоим домом происходит такое.
 — Не жалейте Тома Габриэла, — проворчал отец. — Он сам во всем виноват!
 — И в чем же конкретно? — спросил Питер.
 — Этот порок погубил тысячи и тысячи людей, — ответил отец. — Этот самый Том Габриэл просто не мог совладать с собой, когда дело доходило до азартных игр! Еще мальчишкой его было не оторвать от игры в ракушки или камешки. Это у него прямо в крови! Бог свидетель, у старого Габриэла была голова на плечах, а вот у Тома Габриэла — пагубная страсть, уничтожившая и его, и его ферму! Азартные игры разрушили больше семей, чем все остальные дурные привычки, вместе взятые!
 — А вы никогда не играли в азартные игры, сэр? — спросил Питер.
 — Только когда был уверен в выигрыше!
 — Ну, тогда это не азартная игра, отец, — сказала я.
 — А я вам говорю, что это дурацкая игра! — возразил отец. Он ударил кулаком по столу. — никогда не допустил бы, чтобы такое творилось в моем доме!
 — Я не думаю, что кто-то из нас склонен к этому, — простодушно заметила Клодина. — Ведь ты не грешишь этим, правда, Дэвид?
 Мать рассмеялась:
 — Я сомневаюсь в том, что Дэвид вообще различает карточные масти!
 — Ну, если уж на то пошло, — заметил Дэвид, — я неплохо разбираюсь в картах, но согласен с отцом: никогда не следует играть на что-то крупное!
 — Так вот, Джонатан, — продолжил отец, — сегодня ты имел возможность посмотреть, что происходит с человеком, увлекшимся этими глупостями!
 — Конечно, — возразил Джонатан, который никогда не упускал возможности поспорить, — он мог бы и выиграть. Тогда, вместо того чтобы продавать с молотка ферму, мог бы прикупить еще несколько!
 И еще раз кулак моего отца опустился на стол, так, что зазвенела посуда.
 — Поосторожней, Дикон, — сказала мать.
 — А я говорю, молодой человек, что это дурацкая игра! Шансы победить здесь — один на миллион. Если только я узнаю, что кто-то здесь собирается играть в азартные игры, я вышибу его отсюда, как пробку!
 Я заметила, что Питер внимательно наблюдает за Джонатаном, и в его глазах появился интерес. Джонатан помалкивал. Он понял, что моему отцу лучше не перечить.
 Мать, как всегда в таких случаях, сменила тему разговора, и первое, что ей пришло в голову, это поражение Наполеона. Это была тема, обсуждать которую, казалось, можно было до бесконечности, и возвращение Веллингтона в Лондон с победой продолжало вызывать интерес.
 — Теперь повсюду пройдут торжества, — с удовольствием заметил отец, — как когда-то после победы Нельсона. Теперь его место занял Веллингтон. Он стал герцогом? Ну что ж, хорошо, когда человека осыпают заслуженными почестями.
 — Ему устроят торжественную встречу, — добавила мать. — слышала, что он не был в стране целых пять лет!
 — Тяжело подолгу не бывать дома, — сказал Питер. — Я знаю, как себя чувствую во время поездок в Лондон, — он улыбнулся Амарилис, в ответ та улыбнулась ему, а Клодина влюбленно посмотрела на них обоих.
 — Говорят, — продолжала мать, — что он не слишком влюблен в свою герцогиню?
 — Но его брак был очень романтичным! — возразила Клодина. — Я слышала, что он влюбился в леди Веллингтон… ну, теперь ее, видимо, нужно называть герцогиней, когда был еще совсем молодым человеком. Говорили, что лорд Лонгфорд, ее брат, в то время не пожелал, чтобы Веллингтон стал его зятем, поскольку тот был вынужден жить лишь на армейское жалованье.
 — Уверена, теперь он смотрит на это совсем по-другому! — вставила я.
 — Ну, тогда женитьба так и не состоялась, и Веллингтон отправился в Индию. Вернувшись, он узнал, что его пассия еще не замужем, — говорят, все это время она оставалась верной ему. — И Веллингтон решил, что просто обязан жениться на ней после стольких лет ожидания.
 — Ты хочешь сказать, что на самом деле он не хотел жениться? — спросил Питер.
 — Так говорят! По слухам, у него были разные подружки.
 Мой отец постучал по столу:
 — Это национальный герой! Он только что победил врага, угрожавшего всему миру! Давайте оставим его в покое, что бы он ни делал. Он это заслужил!
 — Я бы все-таки предпочла верного мужа героическому! — сказала Амарилис, взглянув на Питера.
 — Что ж, давайте надеяться, что все получат то, чего хотят! — заявил отец и добавил: — в Лондоне будут большие торжества по случаю прибытия герцога, и, думаю, неплохо устроить туда семейную поездку.
 — О, это было бы просто чудесно! — воскликнула я. Увидев взгляд, который бросил на меня Эдвард, я пожалела о своих словах.
 Дэвид заявил, что не сможет поехать.
 — Много дел в имении, — пробормотал он.
 Отец согласно кивнул, а Клодина заявила, что тоже останется дома.
 — Но ты, моя дорогая, несомненно, поедешь со мной? — отец улыбнулся матери, тут же ответившей:
 — Да, конечно! — Эдвард сказал:
 — Ты тоже должна поехать, Джессика!
 — В этом я не уверена!
 — Нет, должна! Ты слишком много сидишь дома, и я хочу, чтобы ты немножко развеялась.
 — Амарилис? — спросила мать.
 — Ну, у меня же Елена!
 — Чепуха! — сказала мать. — У нас превосходная нянька, да и твоя мать остается дома. Ты спокойно можешь уехать на несколько дней!
 — Да, поезжай, — сказал Питер. Она улыбнулась и сказала:
 — Ну что ж, тогда я, пожалуй, съезжу!
 — Хорошо, с этим мы решили, — сказал отец. — Я, Лотти, Амарилис, Питер, Джессика… а Джонатан?
 — Ну, конечно! — поспешно ответил Джонатан. — Я не дождусь возможности съездить в город!
 — Собирается хорошая компания! — заметила мать.
 — Вероятно, герцог будет въезжать в Лондон двадцать третьего, — сказал отец. — Думаю, нам следует приехать на пару дней раньше.
 — Пусть будет так! — ответила мать.
 Когда Тамариск услышала, что мы собираемся в Лондон, стала упрашивать нас взять ее с собой. Поначалу я категорически отказывалась: сказать по правде, побаивалась такой ответственности. В Грассленде Тамариск занимались Ли и мисс Аллен — можно было снять с себя некоторую ответственность.
 — Я хочу поехать… очень хочу! — канючила Тамариск. — Почему я не могу поехать? Ну, какая вам разница?
 — Если бы я могла быть уверена, что ты будешь вести себя прилично…
 — Буду, буду! Только разрешите мне поехать! Я очень хочу посмотреть Лондон и герцога!
 — У нас в экипаже не хватит места для Ли или мисс Аллен.!.
 — Ну и пусть они остаются! — Я вздохнула:
 — Если ты пообещаешь мне вести себя хорошо…
 — Буду вести себя хорошо, буду!
 Я приняла решение. Мать меня не одобрила:
 — Брать на себя такую ответственность? В конце концов, она нам даже не родственница.
 — Это ребенок Долли! — напомнила ей Клодина.
 — Да, и странствующего цыгана, — мать.
 — Она попала в нашу семью, потому что тетушка Софи считала ее своей дочерью, — напомнила я. — Она является владелицей Эндерби, так что можно считать Тамариск членом нашей семьи.
 — Мне хотелось бы, чтобы она больше походила на остальных членов семьи!
 — Возможно, девочка еще изменится, ведь она пообещала мне вести себя хорошо.
 Мы выехали чудесным летним утром: мать, Тамариск, Амарилис и я ехали в экипаже, а отец, Джонатан и Питер — верхом. Так мы и прибыли в Лондон.
 Когда мы подъезжали к городу, Тамариск застыла в молчаливом восхищении. Она сидела тихо, скромно, сложив руки на коленях. «Какая она все-таки чудесная, — подумала я, — особенно когда ведет себя так спокойно! Если бы она всегда была такой, я смогла полюбить ее».
 Мы остановились в нашем доме. На следующий день Питер, Амарилис, Джонатан и я повели Тамариск осматривать город. Мы поднялись по Темзе до самого Гринвича. Позже мы прогуливались по парку. Тамариск держала слово и вела себя идеально.
 Мы с матерью и Амарилис воспользовались пребыванием в городе, чтобы сделать необходимые покупки. Питер исчез, как он заявил, по своим делам, а мой отец был тоже чем-то занят. Джонатан еще раз сводил Тамариск на Темзу, и они вместе поужинали. Домой девочка вернулась с сияющими глазами, и мне показалось, что я впервые вижу ее совершенно счастливой.
 Наступило двадцать третье число — знаменательный день. В городе царил настоящий праздник: прославленный герцог возвращался домой с победой. Благодаря его усилиям, этот мерзавец Наполеон оказался на острове Эльба, откуда не мог уже никому причинить зла. Теперь мы могли спокойно спать в своем доме, и все это благодаря нашему великому герцогу. Не было никаких сомнений — герцог достоин столь блестящей встречи.
 — Нам нужно пробраться поближе к Вестминстерскому мосту, где он будет высаживаться, — сказал Джонатан.
 — Там будут толпы народа, — сказал Питер.
 — Возможно, но это самое лучшее место.
 Мои родители собирались наблюдать за происходящим из окна, и отец посоветовал нам сделать та же самое.
 — Ой, давайте выйдем на улицу, — начала упрашивать Тамариск. — Из окна будет совсем не то впечатление! Я хочу быть внизу, там, где много народу.
 — Ты пойдешь со мной? — спросил Джонатан.
 — Да, да! — она запрыгала от радости.
 — Если вы хотите попасть в давку, то отправляйтесь! — сказал отец.
 В конце концов, на улицу отправились Амарилис, я, Джонатан, Питер и Тамариск.
 — Только не к самому Вестминстерскому мосту, — предупредил отец.
 — Я знаю там удобное место, — ответил Джонатан.
 Я была вынуждена согласиться с Тамариск — конечно, на улицах праздник ощущался совсем по-другому: торговцы продавали сувениры-платки и кружки с изображением герцога.
 — Не слишком большая честь для герцога! — заметил по этому поводу Джонатан.
 Оркестр играл «Правь, Британия». Чем ближе к мосту, тем гуще становилась толпа, слышались крики.
 — Остановимся здесь, — сказал Джонатан.
 — Пожалуй, слишком близко, — Питер.
 — Ну и хорошо, — произнес Джонатан, — мы же хотим посмотреть на великого человека!
 — Будет давка, когда поедет его карета!
 — Самое главное — увидеть его! — ответил Джонатан. — сказала, что это просто необходимо, правда, цыганочка?
 — Я хочу видеть герцога! — твердо заявила она.
 — Ладно, — согласился Питер. — Это, пожалуй, лучшее место, на какое мы можем рассчитывать. Я просто подумал о том, что произойдет, если толпа начнет двигаться.
 — Надо держаться вместе, — сказал Джонатан. — Не отставай, цыганочка! Ты меня слышишь?
 Шум и крики усилились, и вот появился сам великий герцог. Тамариск отчаянно закричала: «Я ничего не вижу! Тут так много людей!» Джонатан поднял ее и, к огромной ее радости, усадил на плечо, так что теперь Тамариск возвышалась над толпой.
 Герцог садился в карету, отвечая на приветственные крики. Его нельзя было назвать высоким или низким:— «Пять футов девять дюймов», — решила я. Он прекрасно смотрелся в военной форме, украшенной орденами; хорошая фигура, упругая походка, говорившие о прекрасной физической форме. У него был орлиный профиль, и мы находились достаточно близко, чтобы разглядеть его серые проницательные глаза.
 — Боже, благослови великого герцога! — то и дело слышались выкрики из толпы. Стоял гул восторженных голосов.
 Затем толпа двинулась вперед. Из кареты выпрягли лошадей, ее окружили люди, пожелавшие сами довезти экипаж до дома герцогини на Гамильтонплейс. Это было небывалое зрелище.
 — Ну вот, — сказал Джонатан, — из окна мы мало что могли бы увидеть, правда?
 — Там было бы удобней, — заметила я.
 — Здесь удобно! — стояла на своем Тамариск.
 — Но не все же удостоились чести сидеть на плече галантного джентльмена! — напомнила ей я.
 Она счастливо осматривалась вокруг. Карета медленно продвигалась вперед, и толпа следовала за ней. Джонатан снял Тамариск с плеча, поставил на землю и сказал:
 — Держись поближе!
 Толпа начала давить сильней. Именно об этом предупреждал нас Питер. Ревущее людское море окружило карету герцога.
 — Нужно выбираться из толпы, — сказал Питер. Он взял нас с Амарилис за руки. — Пошли.
 Тамариск заявила:
 — А я хочу идти за каретой!
 С этими словами она повернулась и пошла в противоположном направлении.
 — Тамариск! — закричала я.
 Она продолжала проталкиваться дальше. Я заметила, как девочка скрылась в людском водовороте, и представила, как сейчас ее растопчут: народ напирал со всех сторон, а она была такой маленькой, почти незаметной. Я оцепенела от ужаса.
 Джонатан, смотревший в ту же сторону, пробормотал:
 — Да ее раздавят насмерть!
 Он начал пробиваться сквозь толпу и подоспел как раз за долю секунды до того, как Тамариск упала. Джонатан взял ее на руки и начал пробираться сквозь толпу к нам. Это оказалось нелегкой задачей. Вокруг него смыкалась толпа, желающая пробиться к карете. Амарилис судорожно сжимала руку Питера. Мне стало дурно от страха: я ощущала это ужасное чувство — когда толпа окружает тебя, обволакивает, бросает наземь и размазывает по мостовой. Именно такая судьба ожидала бы Тамариск, если бы не Джонатан.
 Наконец, он сумел добраться до нас. Он был явно потрясен, но не думаю, что Тамариск сознавала, какой опасности ей удалось избежать. Джонатан не опускал ее на землю, пока мы окончательно не выбрались из толпы.
 — Что мне сейчас нужно, — воскликнул он, — так это выпить! Хлебнуть доброго эля или сидра, можно и вина. Чего угодно: у меня во рту пересохло!
 — Я тоже хочу пить! — сказала Тамариск.
 — Что касается тебя, — Джонатан, — заслуживаешь только порки! Тебе велели стоять на месте и никуда не ходить? Да, следовало бы наказать тебя ремнем, и я не прочь сделать это собственноручно!
 — Не считай меня ребенком! — ответила Тамариск, сверкнув своими черными глазами.
 — А как я могу относиться к тебе, цыганочка, если ты ведешь себя как ребенок?
 — Мы велели тебе никуда не отходить, Тамариск, — напомнила я.
 — Я отошла совсем недалеко!
 — Благодари за это Бога! — сказал Питер.
 — Вы все против меня! — закричала Тамариск. — Я вас всех ненавижу!
 — Вот как ты благодаришь того, кто только что спас тебе жизнь? — сказала я.
 — Вон там Вестминстерская таверна, — показал Питер. — Весьма приличное место!
 Внутри было много народа, видимо, тоже решивших держаться подальше от толпы. Мы сели за стол и заказали сидр.
 — Ты, действительно, спас мою жизнь? — спросила Тамариск.
 — Трудно сказать! — задумчиво проговорил Джонатан. — Возможно, тебе изуродовали бы лицо или переломали руки и ноги. Возможно, что я и не спас бы твою жизнь!
 Девочка в ужасе уставилась на него.
 — Как тетушка Софи…— сказала она. — и не думала…
 — В том-то и дело, — наставительно произнесла я, — что ты не думаешь, когда нужно… о других людях!
 — Как раз я думала о других людях: я думала о герцоге!
 — Тебе велели стоять на месте, а ты тут же ослушалась! — обвинил ее Джонатан.
 — И если бы Джонатан не спас тебя…— начала я.
 — Ох!.. — она восхищенно смотрела на него.
 — Так-то лучше, — сказал молодой человек, улыбнувшись ей.
 — Спасибо тебе, Джонатан, за то, что ты спас мою жизнь!
 — Вы оказали мне эту честь, — сказал он, взяв ее ручку и поцеловав.
 Я подумала: «Какой же она все-таки красивый ребенок, к тому же мягкий и чувствительный!» Теперь Тамариск смотрела на Джонатана с гораздо большим восхищением, чем на самого великого герцога.
 Мы сидели молча и пили сидр. Я думала о герцоге, карету которого тащили сейчас люди, таким образом демонстрируя ему свое восхищение. Я старалась представить, как будет выглядеть его встреча с герцогиней, когда экипаж прибудет на Гамильтонплейс. Сейчас герцог был на вершине триумфа, его осыпали почестями, народ высказал ему свою благодарность. Он должен был ощущать себя счастливым человеком, но было ли так на самом деле?
 Амарилис сидела рядом с Питером и была счастлива. Рядом сидели Джонатан и Тамариск; девочка глядела на молодого человека с явным обожанием. Я надеялась, что детское обожание не перерастет в нечто большее, поскольку что-то подсказывало мне, что если Тамариск полюбит, — это будет страстная любовь. А Джонатан… он подшучивал над ней, насмехался, называл цыганкой. Я полагала, что он вряд ли способен на глубокие чувства, хотя только он доказал обратное, смело бросившись в толпу, чтобы спасти ребенка. Сидела и я, привязанная к человеку, любящему меня, но не способному дать мне то, что, как я начинала понимать, будет постоянно растущей потребностью моей жизни.
 Наконец, мы отправились домой.
 По прибытии я рано легла в постель. У меня уже сложилась такая привычка: в Грассленде мы редко развлекались, а Эдварду, по мнению Джеймса, не следовало засиживаться допоздна.
 Тем не менее, заснуть мне не удавалось. Я продолжала снова и снова вспоминать тот ужасный момент, когда Тамариск окружила толпа, а как Джонатан в последний момент сумел вынести ребенка в безопасное место.
 Я подошла к окну. Отсюда был виден фейерверк над парком и огни праздничных костров. В этот момент я заметила, что из дома выскользнули две фигуры — Питер и Джонатан — и вместе отправились куда-то вдоль по улице.
 Было десять вечера. Я поразмышляла над тем, куда они могли идти, но из-за сильной усталости особенно не сосредоточивалась на этом. В конце концов, их ночные прогулки меня не касались.
 Я легла в постель и вскоре уснула.
 Наутро мне показалось, что Джонатан несколько расстроен. Я настолько привыкла к его беззаботному виду, что сразу заметила перемену в его настроении.
 Я спросила, приятно ли он провел вчерашний вечер, вспомнив о том, что видела его, уходящего из дома в компании Питера.
 — Да, спасибо, Джессика, — ответил он, но как-то неуверенно.
 Я мимолетно подумала — где же они были с Питером?
 Это выяснилось через несколько дней. Мы продолжали жить на Альбемарлстрит, так как сразу после поездки из Вестминстера на Гамильтонплейс герцог уехал, чтобы присоединиться к принцу-регенту в Портсмуте. Вскоре он должен был вернуться в Лондон, чтобы занять свое место в палате лордов. Все это время празднества продолжались.
 Моя мать всегда умудрялась находить в Лондоне массу дел и потому охотно согласилась задержаться здесь подольше. Мне тоже не хотелось уезжать, а Амарилис, хотя и очень скучала по ребенку, была счастлива рядом с Питером, которого удерживали в Лондоне дела.
 Я была дома, когда пришел какой-то мужчина, пожелавший видеть мистера Джонатана Френшоу. Он производил впечатление человека с грубыми манерами, и я задумалась, какие дела могут связывать его с Джонатаном. Они говорили с глазу на глаз примерно полчаса, а когда мужчина уходил, я услышала брошенную им фразу: «Все это должно быть улажено к четвертому июля, мистер Френшоу, ни днем позже!» Тут я поняла, что у Джонатана неприятности.
 Хотя я была всего на два года старше его, я была замужней женщиной и чувствовала, что это придает мне определенный авторитет. Я любила Джонатана, да и трудно было его не любить, но при этом понимала, что он из тех молодых людей, которые часто попадают в разного рода неприятности. Например, дело с дочерью фермера. Тогда ему удалось благополучно выпутаться из истории: хотя девушка потеряла свою честь, а Джонатан приобрел репутацию повесы. Слава Богу, этим дело и ограничилось.
 Я решила, что на этот раз речь идет о финансовых затруднениях. Поскольку я была замужней женщиной и имела некоторые средства, полученные в наследство, бедной назвать меня было нельзя. Я была в состоянии помочь Джонатану.
 Я зашла в его комнату и спросила:
 — У. тебя неприятности?
 Он удивленно взглянул на меня.
 — Я видела твоего гостя, — призналась я, — и слышала, что он сказал относительно четвертого июля…
 — Ах, это… Небольшой долг!
 — У тебя неприятности? — повторила я.
 — Не совсем. Просто мне нужна некоторая сумма наличными.
 — Я могу помочь тебе?
 — Ты милая, Джессика, и я люблю тебя, но не нужно: я найду деньги к сроку.
 — Сколько?
 — Пятьсот фунтов.
 — Пятьсот!
 — Да… довольно много! Вот почему я не могу их собрать немедленно. Не понимаю — почему такая спешка? Ведь понятно же, потребуется какое-то время…
 — Это был?.. — я.
 Он виновато посмотрел на меня:
 — Мы играли в карты. Я не представляю, что скажет дедушка!
 — Он будет в ужасе!
 — Думаю, он отошлет собирать вещи и потребует, чтобы я убирался обратно в Петтигрю-холл.
 — Иногда мне кажется, что тебе наплевать на это?
 — Это не так. Я полюбил это старое гнездо! Я знаю, вы все считаете меня беспечным и все такое прочее, но я уверен, что из меня получился бы неплохой хозяин! Но если об этом узнает дедушка, мне придется распрощаться с мечтами.
 — Как ты мог проиграть столько денег?
 — Как? Повышая ставки! Человека начинает нести, появляется какая-то бравада… и начинаешь верить, что тебе вот-вот повезет…
 — Ты — азартный игрок!!
 — Ты знаешь, я ведь раньше никогда не играл всерьез: ну, может, иногда побьюсь, об заклад, но это чепуха…
 — Думаю, ты поддался искушению именно потому, что дедушка просил тебя не делать этого!
 — Ты так думаешь?
 — Я знаю, каков образ твоих мыслей.
 — Тогда ты умнее меня!
 — Ах, Джонатан, он не должен узнать об этом. Надо раздобыть деньги, а потом раз и навсегда покончить с этим!
 — Так и будет! Я вдруг понял, как буду расстроен, если придется покинуть Эверсли. Шансы на то, что меня пошлют паковать вещи, если о моем поступке узнает дедушка, очень велики!
 — Он бывает очень жестким!
 — Думаешь, я сам не знаю?
 — Ты ходил… с Питером?
 — Да, Питер знает Лондон. Он привел меня и оставил там.
 — А он не играл?
 — Думаю, он не игрок.
 — Но отвел тебя туда!
 — Ну, он знает в Лондоне все закоулки, посещает многие клубы. Мы как-то заговорили об этом, и он предложил: если я захочу заглянуть в такое место, сможет показать мне его. Сам Питер слишком умен, чтобы играть. Конечно, я думал, что выиграю кучу денег. Питер… он деловой человек, он сует пальцы сразу в несколько пирогов, а когда вынимает их, выясняется, что к пальцам прилипли доходы! Могу поспорить — если бы он сел за игорный стол, к нему немедленно подошла бы госпожа Удача!
 — Ладно, пока нужно подумать, что делать с тобой. Пять сотен — это большая сумма! Как жаль, что ты не прекратил игру раньше.
 — Как ты думаешь, сколько людей уже произносили эти слова?
 — Хорошо, нам нужно найти деньги, уплатить долг и сделать так, чтобы мой отец не узнал об этом.
 — Сначала — найти деньги.
 — Если бы сумма была поменьше…
 Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Тамариск — с раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами.
 — Я продам Эндерби! — вскричала она. — Я могу, это мое!
 — О чем ты говоришь?! — спросила я.
 — О деньгах! — ответила она.
 — Значит, ты подслушивала?!
 — Конечно!
 — Это очень нехорошая привычка, Тамариск!
 — Зато можно все узнать!
 — Ты не должна так поступать!
 — Я всегда так делаю! — Она подбежала к Джонатану и схватила его за лацканы сюртука. — Не беспокойся: у тебя будут эти деньги! Эндерби стоит больше, чем пятьсот фунтов, а еще там много мебели. Знаешь, сколько это стоит?
 Он подхватил ее на руки.
 — Ты просто ангел, цыганочка, и я люблю тебя!! Она улыбнулась, а потом сердито сказала:
 — Ты глупый человек! Разве ты не знаешь, что играть в азартные игры плохо?
 — Ты права, маленькая цыганочка! Я глупый, и знаю это! Я получил хороший урок. Такого никогда со мной больше не произойдет!
 — Это будет наш секрет! — заявила Тамариск. — Никто не узнает!
 — А как ты собираешься продать Эндерби, чтобы никто об этом не узнал? — спросила я.
 Это озадачило девочку, а Джонатан обнял и крепко прижал ее к себе.
 — Не беспокойся, цыганочка, я добуду денег!
 — Только никогда так больше не делай, — начала умолять она.
 — Я больше не буду, но я рад тому, что однажды это сделал: ведь теперь я знаю: у меня есть надежные друзья!
 — Я решила продать Эндерби, потому что ты спас мне жизнь!
 — Ну, конечно, все справедливо: это просто ответный добрый жест!
 — Пятьсот фунтов — очень много денег! — наставительно произнесла Тамариск.
 — Жизнь стоит дороже! — ответил Джонатан. — Так что пока ты у меня в долгу!
 Девочка восприняла это очень серьезно. Я сказала:
 — Все в порядке, Тамариск! Ничего не говори о продаже Эндерби. Вообще ничего не говори!
 — Конечно, я не буду говорить: это секрет!
 — Мы заплатим деньги и покончим с этой историей. Никто, кроме нас троих, не будет об этом знать!
 Она улыбнулась. Таинственность была ее стихией. Этот случай подтвердил ее чувства к Джонатану и стал для меня новым источником беспокойства.
 В конце концов, все должно было кончиться благополучно. Джонатан мог раздобыть такие деньги. Петтигрю были очень богаты, и долг, пусть даже большой, не слишком обременил бы Джонатана, не будь столь ограниченным срок его выплаты.
 Все прошло бы без сучка, без задоринки, и я полагала, что это будет всего лишь хорошим уроком Джонатану, если бы не случай: кто-то явно решил доставить нашей семье неприятности.
 Через день или два, когда отец завтракал, ему принесли письмо. В это время я тоже сидела за столом. Отец не любил завтракать в одиночку, и я просыпалась рано, чтобы составить ему компанию.
 Сначала он даже не обратил внимания на письмо, и лишь после того, как мы обсудили с ним празднества и сроки возвращения в Эверсли, вскрыл его: по мере чтения лицо отца краснело и, в конце концов, стало почти кирпичного цвета.
 — Что случилось? — спросила я.
 — Этот молодой негодяй! — воскликнул он.
 Я взяла письмо. На конверте стояло: «Клуб Фринтон».
  «Дорогой мистер Френшоу! 
  Полагаю своим долгом довести до вашего сведения тот факт, что ваш внук, мистер Джонатан Френшоу, посетил наш клуб вечером двадцать четвертого июня и, играя, проиграл сумму в пятьсот фунтов стерлингов. Зная ваше мнение относительно подобного времяпрепровождения и разделяя его, я счел своим долгом дать вам знать об этом, чтобы вы, если возможно, отвратили этого молодого человека от столь безрассудного времяпрепровождения. 
  Ваш друг». 
 Я воскликнула:
 — Что за лицемерное письмо! Думаю, его написал отвратительный человек!
 — Но это правда, я полагаю?
 Я промолчала.
 — О, Господи! — воскликнул отец. — И этого юного идиота мы поселили у нас в Эверсли! Скажи прислуге, пусть пришлют его сюда… Сейчас же… немедленно!
 — Он, наверное, еще не встал.
 — Конечно, наверное, он поздно ложится! Просиживает за игорным столом до рассвета!
 — Не выносишь ли ты приговор, еще не начав следствия? — говорила я, но сердце у меня при этом обрывалось.
 — Сейчас узнаем… Я сам пойду к нему!
 Отец выскочил из комнаты, комкая в руке письмо. Я последовала за ним наверх. Он распахнул дверь в комнату Джонатана, который крепко спал.
 — Вставай! — проревел отец.
 Джонатан медленно открыл глаза и изумленно уставился на него.
 — Что ты делаешь в постели в такой час? Почему не занимаешься делом? Припозднился вчера, а? Не за карточным ли столом? Вот что я скажу тебе, молодой человек: убирайся-ка отсюда! И не вздумай по пути заезжать в Эверсли, отправляйся прямиком к своей матушке. Я поговорю о тебе с твоим дедом, ленивый бездельник!
 Но Джонатан был не из тех молодых людей, которых можно запугать. Он умел брать себя в руки именно в критических ситуациях.
 — Не снится ли мне все это? — спросил он. — Не персонажи ли вы из снов? Но выглядите вполне реально. Это ты, Джессика?
 — Да, — сказала я и, решив, что следует как можно быстрее ввести его в курс событий, добавила:
 — Кто-то прислал письмо с сообщением о твоем карточном долге.
 Это удивило его.
 — Как это скучно!
 Мой отец подошел к нему, взял за плечи и хорошенько встряхнул. Голова Джонатана качнулась взад-вперед, и волосы закрыли его лицо. Он выглядел так комично, что я непременно рассмеялась бы, если бы ситуация не была настолько серьезной, а я так расстроена.
 — Лучше не пытайся скрыть что-нибудь от меня! — вскричал отец.
 — И Не собираюсь, — ответил Джонатан. — Я был обременен этим долгом совершенно неожиданно, и, как ни странно, не имея желания делать этого!
 — Перестань молоть чепуху!
 — Правда, сэр! Я зашел в клуб, меня убедили присесть на минутку, и, не успев понять, что происходит, я уже потерял пятьсот фунтов.
 — Ты считаешь, я с тобой шучу?
 — Конечно, нет.
 — Разве я не предупреждал тебя, что не потерплю у себя азартных игроков?
 — Говорили, и много раз.
 — А ты умышленно бросил мне вызов?
 — Ни о каком вызове у меня и мысли не было! — Отец хотел дать ему пощечину, но Джонатан изящным движением сумел уклониться от нее.
 — Я могу лишь признать это обвинение справедливым, — продолжил он, — и добавить, что такое больше никогда не случится!
 Дверь распахнулась, и появилась Тамариск.
 — Что тебе нужно? — воскликнула я.
 — Убери отсюда ребенка! — велел отец.
 — Вы не должны ругать Джонатана! — закричала Тамариск. Она подбежала к отцу и повисла у него на руке. — Это я во всем виновата! Это я играла! Я проиграла много денег! Я проиграла пятьсот фунтов, и я собираюсь продать Эндерби и заплатить деньги!
 Она молола такую чепуху, что у отца даже гнев пропал.
 — Девочка сошла с ума? — спросил он.
 — Конечно, это было сумасшествие, — согласилась Тамариск, — это была азартная лихорадка! Ты ее подхватываешь — и все… ты уже сумасшедший! Ты проигрываешь, повышаешь ставки, опять проигрываешь, говоришь, что еще повышаешь… говоришь, что я пойду на пятьсот фунтов…
 Она была столь прелестна в этой обворожительной наивности и решимости спасти Джонатана, что в этот момент я готова была полюбить ее. Ее прекрасные темные глаза сияли, а цвет щек красиво сочетался с темными волосами. Невозможно было смотреть на нее, не растрогавшись. Даже отец, каким бы он ни был сердитым, всегда был чувствителен к женской красоте. Конечно, вряд ли ее можно было назвать женщиной, но ее невинная и страстная преданность заставляла думать о некоторой зрелости.
 Джонатан нежно глядел на нее: я понимала, что он чувствовал. Эта взбалмошная девчонка была способна на настоящую любовь. А ее темперамент обещал вылиться в страстные чувства. Отец хрипло произнес:
 — Ты несешь чепуху, детка!
 — Нет, нет! Это правда! Я там была!
 — Когда?
 — Когда проиграла деньги!
 Отец взял ее за плечи и взглянул в лицо.
 — Не лги мне!
 — Это не ложь! Это правда! Джонатан просто притворяется, чтобы выручить меня!
 — Как притворяешься ты, чтобы спасти его?
 — Вы пожалеете, если выгоните его!
 — Ты хочешь сказать, — начал отец, и я заметила, как его губы начинают кривиться. Я помнила эту мимику с детства — он смотрел на меня, когда мои выходки смешили его, — что это ты пожалеешь, если он уедет от нас?
 — Да… да… и вы тоже! Он очень хорошо разбирается в делах имения! Народ его любит… Даже больше, чем…
 — Чем меня?
 — Да, а народ, который живет в поместье, должен любить сквайра, так полагается!
 Пока шел этот диалог, Джонатан успел вылезти из кровати и надеть на себя халат.
 — Тамариск, спасибо за то, что ты стараешься спасти меня! Я выплачу эти деньги, а если мне все-таки придется уйти, я буду приезжать и встречаться с тобой!
 Она топнула ножкой:
 — Это совсем не одно и то же! — Отец был несколько раздосадован.
 — Мы поговорим позже, Джонатан, — сказал он и вышел.
 Я села на кровать и взглянула на Джонатана.
 — Он получил письмо. Анонимка! Подписано — «Ваш друг».
 — Любопытно, что же это за милый друг?
 — Это просто подлость!
 — Да, конечно! Я смог бы уладить дело, и обошлось бы без шума.
 Тамариск переводила взгляд с него на меня и, наконец, сказала:
 — Он очень рассердился! Теперь он выгонит тебя, я знаю.
 — Отец всегда кажется более сердитым, чем на самом деле, — напомнила я.
 — Я совершил смертный грех! — изрек Джонатан.
 — А что это? — спросила Тамариск.
 — Самое плохое, что можно сделать, цыганочка!
 — Может, все-таки он тебя не выгонит?
 — Если и выгонит, я буду приезжать к тебе. Мы будем встречаться тайно!
 — Лучше, если бы ты не уезжал!
 Джонатан подошел к девочке и, взяв за руки, пристально взглянул в глаза:
 — Ничего, я все переживу, потому что знаю: у меня есть такой маленький, верный и добрый друг!
 Потом он нежно поцеловал Тамариск в лоб. Я была очень тронута и сказала:
 — Я попытаюсь уговорить отца!
 — Ты считаешь, это возможно? — спросил Джонатан.
 — Если вообще возможно, я смогу это сделать… или моя мать. Я попрошу ее помочь!
 Нам удалось уговорить отца, хотя это оказалось нелегкой задачей. Моим главным аргументом было то, что люди, пишущие анонимные письма, — худшие из людей, и дать возможность им наслаждаться плодами своих трудов — значит, пособничать им.
 Я продолжала настаивать на том, что Джонатан получил серьезный урок и хорошенько усвоил его. Он никогда больше не совершит такую глупость.
 Мы с матерью пообещали, что, если случившееся вновь повторится, мы твердо станем на сторону отца и ни в коем случае не будем разубеждать его, если он примет крутые меры.
 Наконец, отец сдался, хотя и с явной неохотой.
 — Когда Эверсли пойдет с молотка, виноваты в этом будете вы в той же степени, что и этот юный бездельник! — пробормотал он.
 Мы кротко согласились, обняли его и сказали, что он вовсе не такой старый злобный ворчун, каким кажется. Даже если бы и был таким, мы все равно обожали бы его.
 Джонатан уплатил пять сотен фунтов и вернулся вместе с нами в Эверсли. Но из моей головы не выходило: кто же написал это письмо? Кроме того, я замечала, что с каждой неделей продолжает расти привязанность Тамариск к Джонатану.




 ПОСЛЕ ВАТЕРЛОО


 Быстро летели месяцы. Дни были похожи один на другой. Меня затягивала монотонность их течения. Иногда, просыпаясь по утрам, я говорила себе: вот еще один день, неужели так будет всю жизнь? Мистер и миссис Баррингтон часто посещали Грассленд. Беспорядки, связанные с луддитами, несколько поутихли. Возможно, их отрезвили ужасные события того дня, когда был искалечен Эдвард, и два человека, виновные в этом, отправились на виселицу. На фабрике были установлены новые машины, и рабочие, видимо, смирились с неизбежным злом. Мистер Баррингтон иногда часами разговаривал с Эдвардом, и я видела, как заинтересованно светились глаза мужа, но потом взгляд его вновь становился беспомощным. Я часто думала — как, должно быть, тяжело Эдварду жить прикованным к постели.
 Иногда это выливалось в раздражительность, а после Эдвард страдал от раскаяния. Да и не только от этого! Как бы мы ни старались, а счастливой семейной пары из нас не могло получиться.
 Амарилис вновь была беременна. Когда я услышала об этом, меня охватило уныние. Я поздравляла ее и делала вид, что очень рада этому, но ничего не могла поделать с чувством зависти, хотя и презирала себя за это.
 Теперь я понимала, что поступила опрометчиво: я могла бы оставаться другом Эдварда, посвящать ему большую часть своего времени, навещая его, играя с ним в шахматы и карты, но зачем я вышла за него замуж? Это был донкихотский жест, за которым обязательно должно было последовать разочарование. Мои родители пытались убедить меня в этом, но я, как обычно, была упряма и сделала все по-своему. Бывали дни, когда мне было явно не по себе. Я заглядывала в будущее и представляла, как я старею в этом доме, вставая по утрам и отправляясь на свои одинокие прогулки. Я видела себя сидящей возле Эдварда и разыгрывающей с ним бесконечные партии. И так всю жизнь. Я стану старой, сморщенной и дряхлой еще до того, как потеряю способность рожать.
 Желание иметь ребенка стало моей навязчивой идеей. А теперь, когда Амарилис должна была родить второго, это желание стало сильным, как никогда.
 Мать, конечно, предполагала, как я должна переживать. Я часто замечала, как она смотрит на меня — печально, а иногда даже испуганно. Она хорошо знала меня, возможно, даже лучше, чем я сама. Думаю, в глубине души она надеялась, что когда-нибудь моя решительность будет сломлена: я была женщиной, склонной к импульсивным поступкам, неспособной жить неполноценной жизнью.
 Этой осенью она вместе с отцом нанесла визит во Францию и вернулась очень довольной. Они присутствовали на празднике сбора винограда, и как это было замечательно! Шарло и Луи-Шарль жили с семьями в небольшом замке, который, хотя и был разграблен во время революции, вполне годился для восстановления.
 Луи-Шарль и Шарло всю жизнь жили как братья. Впрочем, они и были сводными братьями, поскольку Луи-Шарль был незаконнорожденным сыном первого мужа моей матери. Братьев связывали тесные узы, и то, что они вместе владели процветающими виноградниками, было удачным.
 Моя мать с удовольствием описывала, как собирают виноград, давят его, разливают в бутылки, и какую радость доставляет удачное завершение всех трудов. Отец неохотно признал, что у мальчиков все получается удачно и что вина их просто превосходны.
 Я видела, как он при этом посматривает на Джонатана и мысленно сравнивает. Он все еще относился к молодому человеку с подозрением. Отец никак не мог забыть тот давний эпизод и время от времени разражался громкими тирадами по поводу греховной страсти.
 Я как-то попыталась укорить его:
 — Очевидно, это один из тех немногих грехов, которые ты не совершал?
 На что получила ответ, что у отца всегда хватало здравого смысла не рисковать ни единым акром земли.
 — Уверенность — вот к чему я стремился всегда! — добавил он. — Я никогда не ставил свое будущее в зависимость от того, какой стороной упадет кость или как будут расположены карты в колоде!
 Думаю, он беспокоился и за меня. Полагаю, они с матерью подолгу обсуждали этот вопрос в своей спальне.
 Между тем жизнь продолжала идти своим чередом. Джонатан неплохо справлялся со своими обязанностями, избегая, по крайней мере, неприятностей. Я думаю, что его, и в самом деле, интересовали дела имения, но внешняя беззаботность, напускное равнодушие должны были раздражать моего отца. С его стороны временами следовали взрывы дурного настроения, которое, впрочем, мать привыкла гасить без особого труда.
 Тамариск часто бывала в Эверсли, и между ней и Джонатаном завязалась своеобразная дружба. Как-то раз мать выразила некоторые опасения по этому поводу:
 — Девочка еще слишком мала: девять ей исполнится только летом, но она не по годам взрослая. Впрочем, несомненно, ее чувства со временем ослабнут.
 — Джонатан очень любит ее, — заметила я. — Она с ним будет в полной безопасности.
 — Будем надеяться! Я не стала говорить об этом с твоим отцом: он очень критически настроен к Джонатану, и я не хочу усугублять это. Он может сделать какие угодно выводы!
 — Ты слишком беспокоишься, — ответила я ей и добавила, — обо всем…
 Была еще одна проблема, которая постоянно мучила меня. Это Питер.
 Мне постоянно было не по себе в его обществе — с тех самых пор, как он объявил о своей помолвке с Амарилис; да и он, я чувствовала, был предельно осторожен со мной.
 После объявления о помолвке мы ни разу не оставались с Питером наедине. Он всегда был занят — речь идет о его постоянных посещениях Лондона. Муж Амарилис, видимо, был процветающим бизнесменом, и его дела с ромом и сахаром шли прекрасно. Кроме того, у него было наверняка достаточно других деловых проектов. Питер продолжал арендовать Эндерби, что было идеальным решением: деньги клали в банк на имя Тамариск до наступления ее совершеннолетия, так что дом давал ей постоянный доход. А то, что Амарилис и Питер продолжали жить там, само собой, решало проблему владения домом. Меня все-таки интересовали его дела и мне хотелось взглянуть на склады. Я продолжала поражаться отсутствию интереса к делам у Амарилис, тем более, что в них были вложены и ее деньги. Пару раз я пыталась что-нибудь выяснить, но безуспешно. Все, что Амарилис могла мне сказать: дела процветают и обороты растут так быстро, что Питеру приходится все больше времени проводить в Лондоне.
 Наконец, подвернулся случай, когда мы оказались с ним наедине. Я приехала из Грассленда в Эверсли и столкнулась с ним лицом к лицу. Мы поздоровались и просто не могли разойтись, не сказав больше ни слова. Питер заметил, что сегодня неплохое утро, и мы обменялись еще какими-то дежурными фразами. Затем он сказал:
 — Встретить тебя одну, Джессика, очень трудно, вокруг все время люди.
 — Полагаю, это неизбежно: у нас большая семья.
 — Ты… счастлива? — Я была озадачена.
 — Ну да, конечно… очень счастлива.
 Он слегка нахмурился и бросил взгляд в сторону Грассленда.
 — Я рад.
 — А я слышала от Амарилис, что ты продолжаешь расширять дело, строишь новые склады и так далее. Насколько я понимаю, ты процветаешь?
 — Она говорит с тобой о складах?
 — Полагаю, в один прекрасный день ты сможешь с гордостью показать их ей.
 Похоже, Питер насторожился.
 — Ей это будет неинтересно: бизнес — занятие не для дам!
 — А мне кажется, что это интересно любому, мне, например. И тем более Амарилис, поскольку у нее в это вложены деньги!
 — Когда я попадаю сюда, я совсем забываю о делах!
 — Значит, ты не относишься к тем, кого глубоко захватывает работа?
 — Только пока я непосредственно занят ею.
 — Полагаю, когда ты находишься в Лондоне, у тебя остается время для развлечений?
 Он удивленно взглянул на меня.
 — Я имею в виду клубы… и тому подобное! Джонатан говорил, что ты знаешь эти места. В конце концов, именно ты рекомендовал его в клуб «Фринтон».
 — Ах, это…— он рассмеялся. — Неприятная история, правда? Если бы я только знал, что он сваляет такого дурака! Джонатан просто спросил меня, какие существуют клубы, и я упомянул этот. Я и не думал, что он решит сесть за игорный стол!
 — Мне кажется, он получил хороший урок.
 — Боюсь, твой отец не забыл об этом.
 — Бедняга Джонатан! Бывает, отец действительно вспоминает об этом недобрым словом.
 — Я понимаю его, а ты?
 — Конечно, и Джонатан, думаю, будет молодцом. Мы все его очень любим!
 — Очаровательный парень, разве что ему не хватает силы воли.
 — Это был единственный случай! Не следует судить о человеке по одному поступку. А как дела у Амарилис?
 — Очень хорошо.
 — Скажешь ей, что я зайду завтра?
 — Она будет рада.
 Питер взял меня за руку и надолго задержал ее в своих ладонях. Я никак не могла понять выражения его глаз.
 Я была рада распрощаться с ним, поскольку чувствовала себя неловко в его присутствии. Я предположила, что во всем виновато прошлое, ведь когда-то я считала, что почти влюблена в него. Питер был привлекателен, а некоторая загадочность придавала ему очарование. Тогда я была молода и романтична. Я задумывалась — сколько же девушек влюблялось вовсе не в этого человека, а просто потому, что подошло время и кто-то подвернулся под руку? «Влюбиться в собственную любовь» — так это называют, и, должно быть, это явление весьма распространено. Я была готова влюбиться именно в Питера Лэнсдона. Романтические обстоятельства нашего знакомства, интерес, проявленный ко мне, и то, что я приняла за начало ухаживаний… Словом, как большинство девушек, я была готова влюбиться.
 Теперь у меня появилось много времени для размышлений, и я поняла, что на самом деле никогда не могла бы по-настоящему полюбить Питера Лэнсдона. Было в нем что-то, отталкивавшее меня, какой-то элемент скрытности. Возможно, кого-то это заинтриговало, но у меня оставался в душе только неприятный осадок. Возможно, я сравнивала его с Эдвардом — настолько открытым, искренним, честным, что по сравнению с ним все остальные мужчины казались лицемерами.
 На следующий день я навестила Амарилис. Внешние признаки беременности уже стали заметны. Она должна была родить в августе, а Елене сейчас было уже девять месяцев.
 — Как поживаешь, плодоносящая лоза? — спросила я. Она поцеловала меня и сказала, что в последнее время стала чувствовать себя лучше.
 — Тяжелее всего три первых месяца, — она.
 — Тебе, конечно, видней, — сказала я. — Похоже, ты приобретешь большой опыт в этих делах!
 — Что ж, следует мириться с некоторыми неприятными ощущениями, зато как чудесно, когда ребенок появляется на свет!
 Она задумчиво поглядела на меня:
 — Я часто думаю о тебе…
 — Ну, теперь у тебя появятся более интересные темы для размышлений!
 — Я… немножко беспокоюсь.
 — За меня?
 — Я понимаю, что Эдвард очень милый человек, но жизнь… Моя мать говорит…
 — Хватит об этом. Со мной все в порядке. Я живу той жизнью, которую избрала сама! Вчера я виделась с Питером.
 — Да? — она бросила на меня быстрый взгляд.
 — Мы немножко поболтали.
 — Он рассказывал мне. Джессика…
 Я почувствовала, что она собирается произнести очередную тираду с извинениями, поскольку ей было все еще не по себе из-за брака с Питером. Она думала, как и многие другие, что он интересовался мной, и я была уверена в том, что его предложение застало ее врасплох. Я была уже по горло сыта переживаниями из-за того, что именно я чувствую, и их беспокойством по поводу того, что вышла замуж за инвалида. Я перевела разговор на другую тему:
 — Полагаю, Питер очень рад, что у вас будет еще ребенок?
 — О да, он хочет мальчика!
 — Мужчины всегда хотят мальчиков! Просто удивляюсь, почему они сразу не выбрасывают новорожденных девочек на улицу и не дают им замерзнуть до смерти? Ах, эти никому не нужные бедняжки!
 — Джессика, перестань молоть чепуху! Он обожает Елену, как и все мы. Сама мысль о том, что он смог бы причинить ей какой-то вред…— она передернула плечами.
 — Да меня просто раздражают эти навязчивые мысли о мальчиках! Мой отец точно такой же, а если припомнить, что он всегда предпочитал женское общество… мужскому, то просто хочется смеяться!
 — Ну, ты всегда очень серьезно относилась к таким вещам! Эдвард тоже серьезный человек. Мне кажется, у вас с ним хорошие отношения.
 — Мы понимаем друг друга. А ты с Питером?.. Очень уж вы не похожи!
 — Влечение противоположностей!
 — Понимаю…— глядя в ее искреннее открытое лицо, я чувствовала, что дело действительно в этом.
 Это произошло позже, когда я была в комнате Эдварда, а Джеймс подбрасывал дрова в камин. Начинал дуть холодный ветер.
 — Этого следовало ожидать, — сказал Эдвард. — На дворе еще март, и зима еще не раз напомнит о себе до наступления настоящей весны.
 Дрова занялись, и Джеймс повернулся ко мне.
 — Не достать ли вам шахматную доску? — спросил он. — Вчера вы не доиграли интересную партию!
 Эдвард обрадовался:
 — Думаю, дорогая, я здорово прижал тебя! Я сделал бы мат в два хода, если бы…
 — Если бы! — сказал Джеймс В этом-то и дело! Миссис Баррингтон всегда отчаянно дерется, попав в сложное положение.
 — Думаю, ты прав, — согласился Эдвард. — Сколько раз я уже предвкушал близкую победу, которая, казалось, была у меня в руках, но в последний момент Джессике всегда удавалось перехитрить меня.
 — Спасибо тебе, Джеймс, — ответила я. — Я рада, что вы оба признаете, что у меня несгибаемая натура.
 Джеймс установил столик и поставил на него шахматную доску.
 — Ну вот, — сказал он, — все точно так, как было в разгар вашей страшной битвы!
 Мы сосредоточились на шахматах, а Джеймс, понаблюдав некоторое время за нами, вышел.
 Минут через десять он просто ворвался в комнату, и было ясно, что у него какие-то ошеломляющие новости.
 — В чем дело? — воскликнул Эдвард.
 — Мистер Джонатан только что приехал из Эверсли с важным сообщением. Сейчас он поднимется к вам. Наполеон бежал с Эльбы!
 Итак, эйфория последних месяцев пропала в один миг. Исчезнувший было страх вновь вселился в нас. Льву удалось бежать из клетки! Он вновь готовился к прыжку все только и говорили об этом побеге, спрашивая, что же теперь будет? Неужели все начнется сначала? Неужели мы вновь будем втянуты в войну?
 Больше всех была обеспокоена моя мать. Визит в Бургундию был еще свеж в ее памяти. Она строила планы приглашения Шарло с семьей к нам и нашей поездки летом в Бургундию. А теперь этот мерзавец сбежал и готовился начать все сначала.
 Мы с Эдвардом часто бывали в Эверсли. Говорили здесь много, но все о Наполеоне и том, какое в связи с этим ожидает нас будущее.
 Дэвид смотрел на события спокойнее других. У моего отца был холерический темперамент, а его ненависть к французам не позволяла ему рассуждать хладнокровно. Джонатан вообще довольно равнодушно относился к этим событиям. Питера больше всего заботило, каким образом все это отразится на его делах. Так что с наибольшим вниманием я прислушивалась именно к Дэвиду. Часто после обеда мы подолгу засиживались за столом, пускаясь в долгие разговоры. Дэвид сказал:
 — Наполеон — идол для Франции, и временное поражение не может изменить этого факта! Французы никогда не относились к королю благосклонно, и того, что после возвращения своего героя они свергнут короля, следовало ожидать!
 — Я слышал, вся Франция приветствует возвращение Наполеона! — воскликнул отец. — Дураки! Они что, хотят войны? Жаждут новых завоеваний?
 — Ну разумеется, — заметил Джонатан. — Кто же откажется от новых завоеваний?
 — Они не приносят ничего хорошего народу, — продолжал отец. — Французы радуются тому, что восстановили свою непобедимую армию! Им нравится думать, что вся Европа под властью Наполеона!
 — Ну да, он же делал королей и правителей из членов своей семьи, — добавила мать. — Причем независимо от их достоинств!
 — Это, конечно, слабость, — согласился Дэвид. — Причем именно та, к которой склонно большинство людей. Но давайте смотреть в лицо фактам: реставрация Бурбонов была непопулярна, Людовик настроил против себя армию, назначив на высокие посты эмигрантов, которые совсем недавно дрались рука об руку с союзниками против Франции.
 — Они дрались за восстановление монархии! — горячо вмешался отец.
 — И против Франции! — заметил Дэвид. — Теперь Наполеон появился в качестве освободителя страны, и армия объединилась вокруг него!
 — И теперь, — недовольная мать, — начнется сначала?
 — Я слышал, — сказал Питер, — что он разжирел, а свои победы он зачастую одерживал благодаря своей физической форме.
 — Он ведь эпилептик, правда? — спросила Клодина.
 — Говорят, что в молодости у него бывали припадки, — ответил Дэвид, — но это не помешало ему стать одной из самых выдающихся личностей Европы. Что бы вы о нем ни думали, это следует признать!
 — У нас найдется достойный соперник ему! — заявил отец. — услышать бы, что предпринимает наш герцог?
 — Удачно, что он оказался на месте именно в этот момент! — добавил Дэвид.
 — Да, — согласился отец. — Этот идиот Ливерпуль собирался послать его в Америку. Слава Богу, герцог отказался: возможно, он предвидел, что случится нечто подобное. Во всяком случае, он не пожелал надолго отлучаться из Англии, пока жив Наполеон, пусть даже в ссылке.
 — И что теперь? — спросила Амарилис. Муж улыбнулся ей:
 — Поживем — увидим.
 Дальше события разворачивались так. Веллингтон принял на себя командование армией и в начале апреля отправился в Бельгию. Силы Наполеона росли с каждым днем. Он был объявлен освободителем Франции. Людовик бежал в Гент, и на улицах Парижа народ плясал от радости: к ним вернулся герой-завоеватель!
 Каждый день мы просыпались с неприятным ожиданием. В прошлом Наполеон одержал так много побед, что стал легендой, а с легендами трудно бороться. Но у нас был могущественный герцог, и для нас он тоже был героем. Мы считали его таким же непобедимым, каким французы считали своего Наполеона.
 Сейчас герцог находился во Фландрии, где должен был соединиться с войсками Блюхера и нашими прусскими союзниками. Напряжение росло.
 — На этот раз, — говорили люди, — надо окончательно покончить со «стариной Бони».
 В течение всего мая положение было неопределенным. Наполеон делал все возможное, чтобы не допустить соединения войск Веллингтона и Блюхера.
 Настал июнь, дни стояли жаркие и душные. Наполеон победил пруссаков при Линьи, и новость об этом не воодушевила нас. Наша тревога несколько уменьшилась, когда мы узнали, что прусская армия сумела сохранить свой личный состав. Веллингтон находился в деревушке Ватерлоо, откуда, по словам моего отца, мог наблюдать за Брюсселем, ожидая прибытия армии Блюхера.
 Мы знали, как важна была грядущая битва. Она решала судьбу Европы: или наполеоновская империя, или наше будущее благосостояние и безопасность. У Франции был Наполеон. Но не следовало забывать, — повторял нам отец, — что у нас — Веллингтон. Вот так мы ожидали великой битвы — незабываемого события нашей истории.
 Я навсегда запомню тот день, когда пришло известие о победе Веллингтона при Ватерлоо, покончившей с Наполеоном раз и навсегда. С этих пор мы могли спать спокойно.
 Что за дни были после той исторической битвы! Повсюду царила радость: праздничные костры, танцы на улицах… Ватерлоо! Это слово вписано золотыми буквами в историю нашей страны, а человек, сделавший эту победу возможной, стал национальным героем. Я вспоминала, как народ вез его карету от Вестминстерского моста до Гамильтонплейс. Это ничто в сравнении с тем, какой прием ожидал его теперь.
 Веллингтон был могущественным герцогом, великим сыном Англии, спасителем, освободившим Европу от тирана. Ему пели хвалу и в роскошных поместьях, и в бедных хижинах. На обеденных столах разыгрывали эту великую битву, и наша семья не была исключением. Сколько раз я видела перечницы, солонки и столовую посуду, изображавшие поле под Ватерлоо. «Вот здесь Наполеон, а вот здесь Веллингтон… Наполеон решил прикончить англичан до того, как подоспеет Блюхер. Веллингтон решил держаться до последнего… вот здесь, пока они не подойдут. И уж какие атаки им пришлось выдерживать! Ну, а во второй половине дня появились пруссаки. Вот отсюда они подходили. Для Наполеона это означало конец. Наполеон бежит в Париж. Ему конец! Конец мечты…»
 Никогда, никогда нельзя допустить, чтобы это повторилось. С Наполеоном следовало покончить навсегда. Войны, начатые им, должны закончиться.
 — Да здравствует мир! — кричали все. — Слава победителю! Боже, благослови герцога!
 Это был чудесный день в истории Англии.
 В стране царила радость. Везде устраивали балы. Мы тоже устроили бал в Эверсли, пригласив всю округу и друзей отца.
 Наполеон пытался бежать из Франции, но, убедившись, что это невозможно, сдался капитану Мейтленду в Рошфоре примерно через месяц после поражения при Ватерлоо. На этот раз он был сослан на остров Святой Елены. С ним было кончено.
 А празднества продолжались. Это позже люди будут подсчитывать гигантские потери, вызванные войной, и жаловаться на налоги, которыми придется расплачиваться за нее. Но пока идет война, все принимают это как должное, и только по окончании ее люди начинают роптать. Но пока никто не хотел думать ни о чем, охваченный эйфорией победы. Все желали повеселиться от души.
 Мы отправились в Лондон, получив приглашение на бал, который устраивали Инскипы. Они были знакомыми моего отца, а лорд Инскип был весьма заметной и влиятельной фигурой. Этот бал обещал быть одним из самых блестящих событий сезона.
 По такому случаю, нужны были особые платья, и моя мать заявила, что тут мы не можем довериться нашей швее, надо обратиться к кому-нибудь из придворных портних. Поэтому мы выехали в Лондон заблаговременно, поскольку обстоятельства требовали очень тщательной подготовки.
 Амарилис с нами не поехала, так как ее состояние не позволяло путешествовать, Клодина тоже предпочла остаться дома. Естественно, не поехал и Дэвид. В конце концов, он не слишком интересовался лондонскими делами моего отца. Отправились мои родители, я и Джонатан.
 Мы с матерью были очень заняты, делая покупки и посещая портных. У меня никогда в жизни еще не было подобного платья: из шифона цвета пламени, сильно приталенное, а юбка спадала к полу водопадом оборок. Плечи были слегка приоткрыты, и мать заявила, что к такому платью нужна высокая прическа с золотыми украшениями. На шее у меня должно было быть золотое ожерелье, а в ушах золотые серьги.
 Камеристка моей матери проводила с нами долгие часы, подбирая соответствующие прически и подгоняя платья по фигуре. К тому же следовало тщательно подобрать все аксессуары. Мать выглядела просто красавицей в платье ее любимого переливчато-голубого цвета. Джонатан был изысканно небрежен, а мой отец держался весьма достойно и солидно, но я заметила, что его волосы стали совсем седыми. Это тревожило меня, было неприятно сознавать, что даже он не вечен.
 Но, конечно, в праздничный день было не до подобных размышлений. В своем экипаже мы подъехали к особняку Инскипов, который был расположен поблизости от парка. Лорд и леди Инскип оказали нам радушный прием. Когда мы смешались с блестящей толпой гостей, оказалось вдруг, что наши платья ничем особым не выделяются.
 В большом зале были танцы, и я кружилась в паре с Джонатаном. Мои родители тоже танцевали. По окончании одного из танцев к нам подошел молодой человек. Он знал Джонатана, который представил нас друг другу, и следующий танец я танцевала уже с ним.
 Последовали котильон и кадриль. Мы вели легкую непринужденную беседу: трудно говорить о чем-нибудь серьезном, кружась в танце.
 Как раз после кадрили я осмотрелась и вдруг заметила, что ко мне направляется какой-то мужчина. Мне показалось, что я где-то встречала его. Он был высоким и таким стройным, что казался еще выше, чем был на самом деле. У него были темные волосы, живые карие глаза, а в лице что-то, говорящее о его интересе к жизни, которую он, похоже, считает чем-то вроде веселой шутки. Меня несколько удивило, как я могла заметить столь многое, едва бросив на него взгляд. Должно быть, я все-таки видела его где-то раньше?
 Он, похоже, заметил мой заинтересованный взгляд.
 — Полагаю, мы с вами уже встречались? — Мужчина стоял возле меня и улыбался.
 — Вы не припоминаете меня?
 — Я… я не уверена…
 — Это было давно… Не хотите ли потанцевать?
 — Да, — согласилась я.
 Он взял меня за руку, и меня охватило волнение. Он был очень похож на… нет, конечно! Это было просто невероятно!
 — Когда я увидел вас, вспомнил былые годы… очень давние годы! Кажется, мы уже встречались с вами?
 — У меня такое же чувство. Вы живете в Лондоне?
 — Да, у меня здесь дом… небольшой домик. Вообще, я живу в Корнуолле.
 — Тогда, я думаю, что мы с вами незнакомы. Но вы очень похожи на человека, которого я знала давно, еще ребенком. Он был цыганом.
 Я заметила, как у него опустились уголки губ.
 — Не бойтесь, рассказывайте! Он ведь был дурным человеком, не так ли? С таким не следует знаться благовоспитанной юной леди? И я похож на него?
 — Немного.
 — Давно это было?
 — Девять лет назад.
 — Вы так точно помните?
 — Да, помню.
 — Скажите, а чем я отличаюсь от него?
 — У вас более смуглая кожа.
 — Это австралийский загар. — Мое сердце бешено заколотилось.
 — Вы были в Австралии?
 — Я недавно вернулся оттуда: живу в Англии около полугода. Вы тоже изменились… больше, чем я. В конце концов, вы были тогда ребенком, а я уже взрослым. Но девять лет — это, конечно, большой срок даже для мужчины, особенно такие девять лет, как я провел там!
 — Не может быть… Что за странное совпадение!
 — Рано или поздно мы должны были встретиться! Я все равно собирался заехать в ваши края и узнать, что произошло там за эти годы.
 — Вы, действительно, цыган Джейк?
 — Сознаюсь в этом!
 — Вас отправили на каторгу…
 — На семь лет!
 — И теперь вы свободны? — Он кивнул.
 — Никогда не забуду об одном: сейчас я бы не был здесь, если бы не некая юная леди!
 — Значит, вы знаете, что я не предавала вас?
 — Никогда и не думал об этом! Может быть, только в момент, когда вышел из того дома и увидел людей позади вас.
 — Я страшно терзалась, а потом заставила своего отца помочь вам!
 — Если бы не это, мне пришел бы конец!
 — Не могу передать вам, как я обрадовалась, узнав, что удалось спасти вам жизнь! Здесь трудно разговаривать, а мне хотелось бы узнать о вас гораздо больше.
 — Здесь есть сад. Мы можем незаметно ускользнуть и найти там тихий уголок. Мне нужно многое рассказать вам!
 Он взял меня под руку, мы вышли из зала и спустились по лестнице.
 Сад Инскипов выходил в парк, и отсюда открывался вид на него. Силуэты деревьев смутно вырисовывались на фоне ночного неба, звезды ярко сверкали, и в свете луны переливались серебром. Была великолепная ночь, но вряд ли я осознавала ее красоту. Единственное, что я чувствовала: со мной был этот человек!
 Где-то в глубине сада сидели парочки, но они были далеко от нас. Мы сели рядом.
 — Никак не могу поверить в то, что вы — цыган Джейк!
 — Все это в прошлом. Сказать вам, каким образом цыган Джейк сумел добиться приглашения на столь изысканный бал? Я теперь состоятельный человек, сэр Джейк Кадорсон, для друзей просто Джейк. Цыгана больше не существует!
 — Но в последний раз у меня были сведения, что вас отправили на каторгу в Австралию?
 — Да, семилетняя каторга! Этот срок закончился два года назад. Теперь я свободный человек.
 — Значит, вы вернулись в Англию?
 — Поначалу я не собирался делать этого. Я нанялся на службу к скотоводу в Новом Южном Уэльсе, в нескольких милях к северу от Сиднея. Это был неплохой человек, честно и справедливо относившийся к тем, кто хорошо работал. Я был рад предоставившейся возможности трудиться. Мне хотелось о многом забыть, поэтому я с усердием работал. Вскоре мы подружились с хозяином. Когда закончился срок, он выделил мне приличный кусок земли. Я занимался овцеводством и за год преуспел в этом. В новой стране все проще, и единственное, о чем нужно беспокоиться — это различные болезни и сюрпризы природы. Иногда она бывает жестокой, уверяю вас, но я воспринимал это как вызов. Мне это даже нравилось!
 — Но вы решили все-таки вернуться? — Он внимательно посмотрел на меня.
 — Странная штука! Вы знаете, я покинул дом, чтобы странствовать с цыганами. Я никогда не был в хороших отношениях со своим братом. Он значительно старше меня. Брат был очень серьезным человеком… человеком без мечты. Но это, собственно, мое личное мнение. Когда все это произошло со мной, он был рад умыть руки и избавиться от меня. Имение нашей семьи находится в Южном Корнуолле. А когда брат умер, все, включая титул, перешло ко мне! Вот видите, какой сложный путь я прошел!
 — В конце концов, все кончилось хорошо.
 — А как у вас?
 — Я замужем.
 Он помолчал, а потом сказал:
 — Я предполагал, что так и будет. Ваш муж тоже здесь?
 — Нет, я здесь с родителями. Вновь молчание.
 — Мой муж — инвалид, — произнесла я. — Он был искалечен во время волнений луддитов…
 — Мне… очень жаль…
 Его манера поведения изменилась. Я холодно произнесла:
 — Думаю, должна еще сообщить вам о том, что у вас есть дочь!
 Он удивленно посмотрел на меня:
 — Да, конечно, Долли! Бедная Долли!
 — Действительно, бедная Долли! Она умерла сразу же после того, как родила вашего ребенка.
 — Как?
 — Конечно, вы и не помните все эти мелочи! Это было всего лишь одним из ваших небольших… приключений! Вы помните праздничный костер? День Трафальгара?
 — Как все это было давно!
 — Девять лет!
 — Этого не может быть!
 — Это так, уверяю вас! Ваша дочь живет у меня.
 — Это просто невероятно!
 — Конечно же, вы забыли об этом. Удивительно, не правда ли? Некоторые быстро забывают происшедшее с ними, а для других это имеет весьма серьезные последствия. Им чаще всего и приходится расплачиваться.
 — Вы говорите — дочь?
 — Ее зовут Тамариск! Это весьма своенравный непослушный ребенок, чего, впрочем, следовало ожидать.
 — Вы вдруг стали враждебны! Всего лишь несколько минут назад…
 — Враждебна? Ну что вы, я всего лишь излагаю факты! Бабушка Долли, когда узнала, что внучке предстоит стать матерью, была так потрясена, что умерла с горя. Некоторые принимают такие вещи близко к сердцу: у нее была похожая история и с другой внучкой. Долли приютила моя тетушка Софи, но бедняжка умерла вскоре после рождения ребенка. Тетушка вырастила девочку, а та в «благодарность» убежала с цыганами. Вы помните Ли?
 — Ли? Конечно, помню Ли.
 — Это потому, что из-за Ли вы чуть не расстались с жизнью?
 — Такие вещи не забываются! Бедняжка Долли… и этот ребенок!
 — Девочка вернулась к нам, устав от кочевого образа жизни. Ей хотелось спать в теплой постели и жить в комфорте. Но к тому времени, когда Тамариск вернулась, тетушка тоже умерла, поскольку ее сердце было разбито. Вот видите, какая цепь несчастий может тянуться за играми вокруг костра!
 Джейк прикрыл глаза, и мне вдруг стало жаль его. Должно быть, он много страдал в жизни. Уже более мягко я продолжала:
 — Тамариск теперь живет с нами. Не думаю, что ей вновь захочется бродяжничать.
 — Я должен видеть ребенка!
 — Она в Грассленде. Вы помните его? Там был дом Долли.
 — Дом, в котором я прятался, перед тем, как меня схватили?
 — Да, — ответила я.
 — Теперь я живу в Грассленде, — продолжала я. — Это мой дом! Он был куплен семьей моего мужа до того, как он стал инвалидом.
 — Да, как много всего произошло за эти годы! — произнес Джейк. — Я должен видеть этого ребенка! Интересно, что девочка подумает обо мне? Возможно, мне следует забрать ее к себе, в Корнуолл?
 — Она будет рада узнать, что у нее есть отец. — Некоторое время Джейк молчал, а затем проговорил с чувством:
 — Простите меня, я просто ошеломлен! Сидя здесь, внутренне я прожил целые годы! С тех пор, как я вернулся в Англию, мне все время хотелось съездить и посмотреть на вас. Как все это глупо! Я обманывал себя, думая, будто встречу вас такой же девочкой, какой вы были девять лет назад, как будто ничего не изменилось…
 — Вы женаты?
 Он покачал головой:
 — Я всегда чувствовал, что мне следует вернуться в Англию.
 Мы услышали, как в доме прозвучал колокол.
 — Похоже, подают ужин, — сказала я.
 Все уже шли из сада, остались только мы вдвоем.
 — До чего здесь красиво, правда? — спросил он. — Просто не могу передать, как я мечтал о доме, находясь там!
 Джейк встал, подал мне руку, и я встала вслед за ним.
 — Я постоянно твердил себе: я вернусь, проеду верхом по всей стране, навещу те места, где мы останавливались, странствуя в кибитках, а потом обязательно побываю в Эверсли. Я хорошо его запомнил: это уютный уголок Англии! Кажется, его называют «Английским садом».
 — Да, потому что яблоки, вишни и сливы там растут лучше, чем где бы то ни было в стране.
 — Эверсли, Грассленд и девочка с темными выразительными глазами, с характером, похожим на мой, готовая драться за то, что она считает правым делом! Знаете, вы были самым очаровательным ребенком, которого я видел в своей жизни!
 — А Долли? — не удержалась я.
 — В ней было что-то трагическое! Жизнь круто обошлась с ней.
 — Вы хотели сказать — люди, а не жизнь?
 — Я был легкомысленным, беспечным…
 — Вы предали ее!
 — Я предал себя.
 — Что это значит?
 — То, что я ни о чем не думал в тот момент! Мы танцевали вокруг праздничного костра, Долли жаждала быть любимой… пусть даже мимолетно…
 — Понимаю: она была удостоена лишь вашего мимолетного внимания!
 — Да вы же понимаете, что все это не так!
  — Но вы смогли удостоить ее своим вниманием лишь ненадолго? Не так ли?
 — Отчего вы вдруг рассердились?
 — Я ненавижу это отношение к женщинам — как будто они созданы лишь для того, чтобы время от времени удовлетворять желания мужчин! Будто игрушки, которые можно взять, поиграть и выбросить!
 — Вы говорите какие-то прописные истины!
 — Но именно они очень точно отражают суть вещей!
 — Не думаю. Тем более с Долли дела обстояли совсем не так! Вы же знаете, я ее ни к чему не принуждал…
 — Думаю, нам пора ужинать! — прервала я Джейка. Он взял мою руку и сжал ее.
 — Это был такой волнующий вечер! Встретить вас… вот так! Я собирался приехать к вам через несколько дней. В этот раз мне впервые удалось выбраться в Лондон. Мой брат был старым приятелем лорда Инскипа, так что я, естественно, был приглашен на бал.
 — А они знают, что вы отбыли несколько лет… в заключении?
 — В Австралии? Да, но это не в счет. Людей высылают в Австралию за политические убеждения: это совсем не то, что отсидеть срок в здешней тюрьме. Уверяю вас, я не собираюсь скрывать свое прошлое: люди должны воспринимать меня таким, какой я есть!
 Мы пошли в столовую. Я была в замешательстве, поскольку эта встреча застала меня врасплох! Должно пройти какое-то время, прежде чем я сумею поверить в то, что Джейк вернулся. Я вдруг поняла, что в течение этих девяти лет очень часто думала о нем. Он постоянно вторгался в мои мысли. Теперь же, когда Джейк вернулся, встреча с ним смущала меня более чем когда бы то ни было.
 Я увидела родителей, сидевших за одним из столов и, оставив его, поспешила присоединиться к ним. Мать спросила:
 — Что это за благородный господин, с которым ты вошла? Вы были с ним в саду?
 — Да, в зале слишком жарко.
 — Кто он?
 — Некий сэр Джейк…
 — Отец припоминает этого господина, где-то он с ним встречался…
 Лосось был превосходен, впрочем, пирожки тоже; подавали шампанское… Я ела и пила без особого аппетита, так как была взволнована.
 Потом я вновь заметила Джейка. Он сидел за столом Инскипов, оживленно что-то рассказывал, и его соседи, похоже, веселились. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся.
 — Весьма привлекательный! — сказала мать, проследив за моим взглядом. — Похоже, он посматривает на тебя?
 — Уверена, что он посматривает на многих!
 — Он флиртовал с тобой? — спросила мать. — В его внешности есть что-то авантюрное.
 — Вряд ли.
 — Но он интересный человек?
 — О да, очень!
 Она вздохнула, видимо, опять подумала о том, что я поспешила со своим браком.
 После ужина Джейк пригласил меня на танец. Я встала, пытаясь сделать безразличное лицо, хотя на самом деле мне было очень приятно. Мы присоединились к танцующим.
 — Я должен повидать свою дочь!
 — Возможно, будет лучше, если ее привезут в Лондон?
 — Вы привезете ее?
 — Скорее всего, это сделает моя мать, или ее гувернантка. А может и Ли.
 — Ли!
 — Да, она живет с нами. Вернувшись из своих странствий с цыганами, Тамариск привела ее с собой, и с тех пор девушка у нас.
 — Ли…— произнес Джейк, и я почувствовала неуместный укол ревности. Это уже должно было послужить для меня предупреждением. Я была замужней женщиной; он был когда-то странствующим цыганом, заключенным, соблазнителем невинной девушки, человеком, способным на убийство. Почему же я должна ревновать его к Ли? Почему я должна чувствовать себя такой взволнованной рядом с ним? Почему я считаю, что этот бал, может статься, самое важное событие в моей жизни? Из-за него? Мне следовало быть поосмотрительней!
 — Лучше, если вы привезете ее!
 — Мне не хотелось бы слишком часто оставлять своего мужа!
 — А он настолько болен, что не может путешествовать?
 — Да.
 Я пыталась представить Джейка в Грассленде в качестве гостя нашего дома. Это очень смущало бы меня, сложилась бы весьма пикантная ситуация. Я представляла, как буду объяснять Тамариск: «У тебя есть отец, он только что появился. Вот он!» А Эдвард? Что подумал бы Эдвард об этом человеке? Он был очень проницателен, особенно если дело касалось меня. Эдвард сознавал, какую жертву я принесла, выйдя за него замуж, и постоянно говорил, что мне не следовало этого делать. Я же постоянно называла сотни причин, по которым мне как раз следовало поступить так, а не иначе. Я любила Эдварда, любила даже больше, чем тогда, когда выходила за него замуж. Мое восхищение мужем росло постоянно, я привыкла к жизни с ним и до сегодняшнего вечера толком не осознавала, от чего мне пришлось отказаться, выйдя за Эдварда замуж.
 Я попыталась представить себя свободной. Предположим, я бы не выходила замуж за Эдварда, а сегодня встретилась с Джейком… После всех этих долгих лет мы могли быть вместе!
 Я была сердита на жизнь, на себя, на человека, который совершенно неожиданно вновь вторгся в мою жизнь. Он столь легко говорил о своих отношениях с бедняжкой Долли, что я заставляла себя видеть его в совершенно определенном свете. Я вспомнила, как Долли танцевала вокруг праздничного костра, как сидела на кухне в Грассленде, когда Джейк пел и играл на гитаре. Долли обожала его, Долли любила его, для Долли была желанна эта вспышка страсти! Это был единственный случай в ее жизни, когда она ощущала себя любимой и желанной… В результате родилась Тамариск. Долли жаждала этого ребенка! Воспоминания, одно за другим, всплывали в моей памяти. А как Долли говорила о своем будущем ребенке! Она ни о чем не жалела, так почему Джейк должен был жалеть об этом? По крайней мере, он внес в ее жизнь новые краски, доставил радость, которой Долли не знала раньше. Если все это имело для Джейка меньшее значение, разве была в этом его вина?
 — Давно вы замужем? — спросил Джейк.
 — Почти два года.
 — Значит, если бы я вернулся…
 Он умолк. Я понимала, что он хотел сказать: если бы он вернулся раньше, то мог бы предотвратить мой брак! Это было признанием: он чувствовал ко мне такое же влечение, как и я к нему! Я вдруг поняла, что счастлива. Но это длилось лишь мгновение. Мысли вернули меня на землю, к мужу.
 — Я была помолвлена с ним. Он пострадал… очень серьезно… на своей фабрике. Я не имела права взять назад свое обещание…— я заколебалась, — и не хотела делать этого, — добавила я, почти оправдываясь. — Он хороший человек… очень хороший!
 — Понимаю. Могу ли я приехать в Грассленд и повидать свою дочь?
 — Да, конечно.
 Мы продолжали танцевать.
 — А вы не слишком изменились! Думаю, могли бы вновь совершить те же чудеса, которые совершили тогда… ради меня.
 — Я очень жалела вас. Вы не были преступником, вы спасли Ли.
 — Возможно, вы вновь пожалеете меня? — Я попыталась весело улыбнуться:
 — Сомневаюсь, что теперь вы в этом нуждаетесь, сэр Джейк!
 — Всякое может случиться, и тогда вы будете… поступите так же, как тогда?
 Танец кончился. Моя мать сидела возле леди Инскип. Джейк проводил меня к ней, поклонился, и леди Инскип представила его матери. Мать выразила удовольствие этим знакомством. Обменявшись с ней парой фраз, Джейк отошел.
 — Очаровательный человек! — сказала леди Инскип. — Его брат был близким другом нашей семьи. Он умер. А Джейк Кадорсон получил в наследство весьма крупное поместье. Надеюсь видеться с ним почаще, если, конечно, он будет приезжать из Корнуолла. У него очень крупное поместье, а кроме того, очаровательный домик в Лондоне, возле Парклейн. Джейк Кадорсон редко бывает в нем.
 — Мне кажется, я где-то встречалась с этим господином? — сказала мать.
 — Он весьма привлекателен! Мне придется взять его под свое крыло. Понимаю, этот господин будет лакомым кусочком для всех невест в Лондоне. У него очень романтическое прошлое, и он не пытается скрывать его. Да и зачем? Оно скорее говорит в его пользу. Когда-то Джейк Кадорсон убил человека, пытавшегося изнасиловать девушку, и его хотели повесить. Кончилось тем, что он отбыл семь лет в Австралии.
 — О…— проговорила мать. — я вспомнила…
 — В свое время это наделало шуму в Ноттингеме… или где-то там. Джейк был осужден и отправился на семь лет на каторгу, а теперь он вернулся, став одним из самых завидных женихов в этом городе!
 Мать озабоченно взглянула на меня. Возможно, она заметила блеск в моих глазах.
 Когда мы вернулись домой, она зашла в мою комнату и завела один из ставших привычными разговоров, сразу «взяв быка за рога».
 — Ты поняла, кто этот человек?
 — Да. Цыган Джейк!
 — Правильно! Я как раз пыталась припомнить его имя. Ты много танцевала с ним!
 — О да!
 — Он вспоминал о прошлом?
 — Да, в основном. Кстати, я рассказала ему про Тамариск!
 — Господи, ну конечно же! Ведь он ее отец, если Долли говорила правду!
 — Долли не стала бы лгать! Он действительно отец девочки, она похожа на него.
 — Надо же, кто бы мог в это поверить?
 — Он не скрывает своего прошлого. Леди Инскип тоже упоминала об этом, верно?
 — Ну да, это придает ему некий романтический ореол! Человек, который жил, как цыган, совершил убийство ради спасения чести женщины и за это пробыл семь лет на каторге… Леди Инскип права: все это романтично — особенно в сочетании с титулом и богатством!
 — Да, — согласилась я, — должно быть, женщины за ним увиваются. У него богатый выбор!
 — Судя по всему, у него хорошие манеры: ничего не осталось от странствующего цыгана!
 — Мне Джейк показался почти таким же, как раньше.
 — Конечно, тебе удалось пообщаться с ним! Ага, вот и твой отец, он догадался, где я могу находиться. Ты прав, мы здесь сплетничаем!
 — Какое облегчение, когда, наконец, все приходит к концу, — сказал отец, усаживаясь на стул. — Вы были самыми красивыми женщинами на балу!
 — Не преувеличивай! — сказала мать. — Там были, гораздо более блестящие дамы, чем мы!
 — А я и не говорил про блеск, я говорил про красоту!
 — Дикон, а ты видел, кто там был?
 — Половина высшего света Лондона, полагаю.
 — Ты не заметил ничего особенного?
 — Я смотрел только на своих красавиц — жену и дочь!
 — Дикон, ты уже слишком стар для того, чтобы впадать в такую сентиментальность! Я хотела спросить, не приметил ли ты молодого человека, постоянно танцевавшего с Джессикой?
 — Смуглого?
 — Ну да! Ты не заметил ничего особенного?
 — Приятный на вид, хорошо воспитанный человек…
 — Дикон, ты невнимателен: этого человека мы знали когда-то. Ты помнишь цыгана Джейка?
 — О, Господи! Не могу поверить в это!
 — Это правда, — сказала я, — Он узнал меня.
  — Нам рассказала о нем леди Инскип! — воскликнула мать.
 — А что он делал на балу?
 — Джейк был приглашен туда, — ответила я, — причем в качестве почетного гостя!
 — Его представила мне сама леди Инскип! — вставила мать.
 — Он получил в наследство состояние и титул, вот почему вернулся домой из Австралии. Его поместье расположено в Корнуолле, но у него есть и дом в Лондоне.
 — Ну конечно, вы уже выяснили все детали!
 — Разве это не романтично? — воскликнула мать.
 — Это, несомненно, романтичная фигура!
 — Джейк приедет в Грассленд, — сказала я. — Это удивило родителей.
 — Он имеет право видеть свою дочь!
 — Тамариск, — пояснила мать.
 — Ему бы лучше помалкивать об этом, — заметил отец.
 — Похоже, он не собирается помалкивать. Он хочет видеть свою дочь!
 — Так значит, он остановится в Грассленде? — спросила мать. — Или ты предпочитаешь, чтобы мы приняли . его в Эверсли?
 — Почему? — спросила я.
 — Просто я подумала, что тебе будет так удобней? — быстро ответила мать.
 — Тамариск живет в Грассленде. Джейк захочет быть там, где находится дочь!
 — Вот именно, — сказал отец.
 — Надеюсь, вы не будете слишком много болтать о том, что он отбыл срок? — спросила я.
 — А какая разница? Он отбыл наказание, и с этим покончено!
 — У него есть дочь, — напомнила мать.
 — У многих мужчин есть дочери.
 — Незаконные? — поинтересовалась мать. Отец пропустил это мимо ушей.
 — Пусть приезжает: возможно, он снимет с тебя, Джессика, эту обузу, — он зевнул. — Ну, пойдем. Теперь я уже не большой охотник до этих балов за полночь. Спокойной ночи, дочка, приятных сновидений.
 Мать нежно поцеловала меня. А у меня было такое чувство, будто она поняла, какое впечатление на меня произвела встреча с цыганом Джейком.
 На следующее утро Джейк пришел к нам в дом и спросил меня. Я приняла его в гостиной, обрадованная и в то же время неуверенная в себе.
 — Добрый день! — сказал он, взяв обе мои руки и улыбаясь. — Надеюсь, вы простите мне столь ранний визит? Вчера мы расстались, не обговорив подробностей.
 — Подробностей? — спросила я.
 — Вы были любезны согласиться на мой визит в Грассленд, чтобы я повидался с дочерью!
 — Да, конечно. Думаю, лучше будет посоветоваться с моей матерью. Когда вам удобно?
 — Как можно скорее! Узнав неожиданно о том, что у меня есть дочь, я почувствовал, что мне не терпится познакомиться с ней! Я хотел бы пригласить вас позавтракать со мной: я знаю здесь пару неплохих мест.
 Я заколебалась, а он продолжил:
 — Мне нужно так много узнать о моей дочери!
 — Конечно, я понимаю.
 Я чувствовала себя глупо, неловко, сильно желая пойти с ним и одновременно понимая, что не следует проявлять излишней сговорчивости. А почему бы и нет? Ведь я была замужней женщиной, значит, имела определенные привилегии и свободы. Отказаться отправиться с ним вдвоем — значило бы намекнуть на то, что я подозреваю его в недобрых намерениях. Или это действительно так и есть! Почувствовав мою нерешительность, Джейк продолжал:
 — А как насчет того, чтобы прокатиться по реке? Есть великолепные рестораны на набережных: мы могли сидеть где-нибудь в саду и смотреть на лодки. Мне это очень нравится!
 Я сказала, что буду готова через десять минут, и зашла в комнату матери. Но ее горничная сообщила, что она только что ушла с отцом. Я обрадовалась, что мне не нужно объясняться с ней, набросила плащ и спустилась вниз.
 Джейк был очень элегантен в темно-синем сюртуке, светлом жилете и высоких сапогах. В своих снах я всегда видела его в коричневых штанах и в оранжевой рубашке. Даже тогда в таборе у него был свой собственный стиль: он всегда был личностью, выделявшейся в любом окружении. Я начинала чувствовать беспричинную радость, если не считать причиной того, что я была в его обществе.
 Джейк взял меня под руку, и мы пошли вдоль по улицам, ведущим к реке. Стояло чудесное утро: грело солнце, а город был все еще пронизан радостью великой победы. Похоже, все вокруг были счастливы.
 — Я так рад, что встретил вас! — сказал Джейк, сжав мою руку. — Конечно, в любом случае я отыскал бы вас. Надо же, как все сложилось! — не переставал удивляться он. — Отправляясь на бал к Инскипам, я и не представлял, какой сюрприз он мне готовит!
 — Сюрпризы всегда приятны.
 — Вы знаете, я часто мечтал о чем-нибудь подобном — прогуливаться по лондонским улицам с прекрасной дамой, причем, как ни странно, с вполне определенной прекрасной дамой. И вот все свершилось! Мысленно я представлял это сотни раз! Может быть, это ясновидение?
 — Конечно, нет! Оказавшись в Лондоне, вы наверняка легко нашли бы прекрасную даму для совместных прогулок! Должно быть, находясь за границей, вы тосковали по дому?
 — Мечтал о таком вот дне!
 — Несомненно, день обещает быть прекрасным. Мне кажется, как бы далеко ни забирался человек, он никогда не сможет забыть родную землю.
 — Там всегда тоскуют по родине. — Джейк взглянул на меня:
 — К тому у меня же были особые причины…
 — Вы были заключенным и знали, что сможете пройтись по лондонским улицам, лишь став свободным человеком?
 — Не только поэтому…
 Мы подошли к реке. Джейк нанял лодку и помог мне сесть в нее. Затем он взял в руки весла, и мы поплыли вдоль берега, мимо Тауэра и других знакомых зданий. Река была заполнена лодками с радостными, смеющимися людьми. Откуда-то доносились звуки скрипок.
 — Поближе к Гринвичу станет спокойней, — сказал он. — собираюсь отвезти вас в «Белый олень». Когда-то я бывал там, и мне очень нравилось. Конечно, я был молод! Как вы думаете, разумно ли возвращаться в места, напоминающие о юности?
 — Вряд ли: они прекрасны в воспоминаниях, а когда видишь их в реальности, часто разочаровываешься!
 — А мне почему-то кажется, что сегодня «Белый олень» будет для меня привлекательным, как никогда!
 — Не возлагайте на это слишком больших надежд: бывает жаль, когда они не сбываются.
 — Со мной этого не произойдет!
 — Вы искушаете судьбу.
 — Я всегда искушал судьбу! Вы знаете, у меня складывается впечатление, что судьба любит, когда ее искушают!
 — Не думаю, что это распространенное мнение.
 — А я никогда не был сторонником распространенных мнений, я всегда был индивидуалистом!
 — Именно поэтому вы покинули дом и жили с цыганами. Вы долго пробыли с ними?
 — Около двух лет.
 — Довольно долго.
 — Это было чем-то вроде вызова! Цыгане разбили табор на нашей земле, а у нас с братом как раз произошла очередная ссора. Они были частью нашей повседневной жизни. Брат бросил мне: «Ты ничуть не лучше этих цыган! Тебя устроила бы жизнь-скитание, бесцельная, ни к чему не ведущая…» А я с вызовом ответил: «Возможно, ты и прав, по крайней мере, они живут естественно!» И я ушел к цыганам. Конечно, это было глупо, но тогда мне было восемнадцать, а в этом возрасте человек способен делать глупости!
 — Да, — согласилась я,
 — Только не вы!
 — Вы меня не знаете!
 Джейк подогнал лодку к какой-то лестнице, и мы вышли на берег.
 — Здесь есть ресторанчик, — сказал он, — прямо на берегу реки! Там сад. Будем сидеть за столом и наблюдать за рекой. Именно таким мне и запомнилось это место!
 Мы поднялись по отлогому склону и выбрали себе место. Миловидная девушка в чепце и в открытом платье подошла к нам, чтобы принять заказ. В меню были рыба во фритюре, холодная говядина и пирог с голубями, а также эль, домашний сидр и настоящее французское вино.
 — Любопытно, не то ли это бургундское, которое делает Шарло? — заметила я. — Это мой сводный брат, который живет во Франции.
 — Давайте выпьем вина за здоровье вашего брата!
 Мы решили заказать холодную говядину, которую подавали с горячей картошкой. Еда была простой, но вкусной. Я рассказала Джейку о виноградниках Шарло и о том, что теперь, когда война закончилась, можно будет время от времени ездить друг к другу в гости.
 Джейк внимательно выслушал меня, а затем сказал:
 — Как приятно сидеть здесь с вами!
 Я слегка покраснела и сделала вид, что поглощена говядиной.
 — Мне хотелось бы рассказать вам о том, что я пережил. Знаете, ведь я никогда никому не рассказывал этих подробностей!
 — Не причинят ли вам боль воспоминания, которые вы предпочли бы забыть?
 — Когда-то я уже говорил вам, что мне придется учиться забывать. Вы можете представить, как я чувствовал себя в зале суда?
 — Трудно представить то, чего с тобой никогда не случалось, но думаю, это должно быть ужасно!
 — Надеюсь, вам никогда не придется оказаться так близко к смерти, как довелось мне!
 — Всем нам когда-нибудь придется оказаться рядом со смертью.
 — Да, когда человек старый и все происходит естественно, это неизбежно. А когда другие решают, что тебе пора покинуть этот мир! Тогда я лежал в своей камере и постоянно думал. Я спрашивал себя, где я буду в это время через год? Буду ли я в этом мире или погружусь в небытие?
 — Не нужно об этом…
 — Я все-таки расскажу вам об этом и больше никогда не буду вспоминать! Потом я оказался в зале суда. Я был уверен, что меня приговорят к смерти! Быть повешенным — это так позорно, так недостойно! Ни один человек не должен подвергаться такому унижению! Именно это меня и беспокоило: унижение, а не страх потерять жизнь: жизнью я рисковал довольно часто.
 — Вы должны выбросить это из головы!
 — Хорошо, давайте я вернусь к тому моменту, когда понял, что останусь жив. До тех пор я не понимал, насколько прекрасна жизнь! Жить… пусть даже, как раб… семь лет каторги на незнакомой земле… Но тогда я обрадовался! Как я сказал — жизнь прекрасна!
 — Расскажите мне об Австралии, — попросила я.
 — Никогда не забуду, как впервые увидел гавань Сиднея! На время всего путешествия нас задраили в трюме, мы даже не знали — день стоит или ночь? Ужасными были дни, когда наш корабль швыряло на волнах, словно щепку. Люди болели, некоторые умирали. Море было прекрасно, но мы его видели лишь во время прогулок — один час в сутки. Мы все были связаны одной веревкой: воры, разбойники, убийцы, браконьеры. Были и такие, кто украл всего лишь носовой платок или не одобрял власти. Нас держали вместе: тех, кто приговорен к семи годам, четырнадцати и к пожизненной каторге. Бывали моменты, что греха таить, когда мне хотелось, чтобы ваш отец не заступался за меня, поскольку был уверен — лучше висеть в петле, чем жить в этом аду!
 Я протянула руку через стол и слегка прикоснулась к его руке. Он немедленно откликнулся, крепко пожав мою руку. Я сказала:
 — Мне очень жаль! Как мне хотелось тогда помочь вам бежать из Грассленда!
 — Если бы это удалось, до конца дней своих я находился бы в розыске! А сейчас я свободный человек, я отбыл свое наказание! Мне повезло: я мог бы оказаться среди каторжников, прикованных друг к другу цепью.
 Я содрогнулась.
 — Попробуйте представить: на работе за ними следит вооруженная охрана, с ног у них никогда не снимают цепей. И так они живут — в связке с сотней других несчастных! Но зачем я рассказываю вам все это? Ведь я хотел, чтобы этот день был счастливым!
 — Я думаю, вам нужно рассказать об этом… хотя бы раз. Освободитесь от этого груза и никогда больше не вспоминайте об этом!
 — Я не встречал таких людей, которым бы хотел все рассказать. С вами все по-другому: вы были моим другом… с того самого дня, когда застали меня в том доме.
 — Как все это несправедливо: вы убили человека, который заслужил это, спасли честь девушки, а за вами еще охотились, называли преступником!
 — Теперь, позвольте, я расскажу вам о том, как мне повезло! По прибытии нас вывели на палубу, и нашим глазам предстала прекрасная гавань. Не знаю, как описать ее… Маленькая бухточка, песчаные пляжи, а за ними — кружево кустарника! Все это было так прекрасно, что занимался дух… Жаркое солнце, воздух, наполненный ароматами, великолепные птицы — какаду, попугаи… потрясающих расцветок! Должно быть, многое изменилось с тех пор, как в этих местах побывал Кук. Появились постройки — небольшие домишки поселенцев. Низкие холмы, лощины и кусты, которые иногда растут у самого края прибоя… Просидев несколько месяцев в тесном трюме, оказываешься ослепленным этой неожиданно открывшейся взгляду красотой, глубоко вдыхаешь этот волшебный воздух и чувствуешь — до чего все-таки прекрасно жить!
 Пришлось еще в течение нескольких дней оставаться на борту корабля — ждать людей, которые должны были стать нашими хозяевами на срок приговора. В газетах появилось объявление о прибытии новой партии заключенных. Нас выводили на палубу, выстраивали и нас выбирали предполагаемые владельцы. Должен сказать, что это был один из самых унизительных моментов в моей жизни: к нам относились, словно к скоту! Я вновь расстраиваю вас, а ведь хотел рассказать о том, как мне повезло. Меня выбрал скотовод, у которого была небольшая ферма в нескольких милях от Нового Южного Уэльса. Он оказался неплохим человеком. Ему был нужен хороший работник, а я был молод и силен, и срок был всего семилетний, а это значило, что я не был закоренелым преступником.
 Джо Кливер выбрал меня, и с этого момента я вновь начал напоминать человеческое существо, хотя жизнь моя была нелегкой. Только тогда я понял, насколько легко прожил двадцать лет своей жизни. К работе отвращения у меня не было, я даже любил ее. Я получил одеяло и спал в хижине вместе с двумя другими работниками.. Там же мы готовили еду и кипятили воду в жестянках. Восемь фунтов мяса, десять фунтов муки в неделю и кварта молока в день — таким был наш рацион, а трудились мы с восхода до заката. Это была тяжелая жизнь, но она начала мне нравиться. Джо Кливер приметил меня, потому что я показал ему приемы работы, которые приносили хорошие результаты. Через год я уже спал в доме, и хозяин часто советовался со мной.
 Я кивнула, хорошо представляя себе все это: Джейка можно было выделить где угодно!
 — Шли месяцы, годы, прошло семь лет, и я стал свободным человеком! Джо не хотел расставаться со мной: он выделил мне участок земли и оказал кое-какую помощь. Сначала я обзавелся несколькими овцами, потом у меня появилось их много. Джо сказал, что из меня получится удачливый скотовод: не успею оглянуться, как обзаведусь собственным приличным хозяйством. Потом пришли новости из дома: умер брат, и я унаследовал семейное имение и титул!
 — И вы бросили все, что у вас было, и возвратились домой? И не вернетесь больше в Австралию?
 — Возможно, когда-нибудь и вернусь. Вам хотелось бы увидеть те края?
 — Меня всегда интересовали новые места!
 — Там постоянно все меняется. Я видел, как изменилось это место за проведенные там годы. Джо часто брал меня с собой в Сидней. Он говорил, что я умею торговаться, а ему это никогда не удавалось. Видимо, я был более красноречив, а может, более настойчив? Мы с Джо стали добрыми друзьями. Да, так о чем я?.. Ах, да, про то, как растет город! Там, где совсем, недавно были тропы, появляются настоящие улицы… Там много природных богатств… Да, я был бы не прочь вернуться туда!
 — А что стало с землей, которой вы владели?
 — Я передал управление ею другому человеку, так что мне все равно придется вернуться туда.
 — Но не остаться?
 — Нет, мой дом — в Англии, в Корнуолле! Вы знаете Корнуолл?
 Я покачала головой.
 — Вам там понравилось бы! Корнуолл отличается от остальной Англии: он ближе к природе. И не только это: у корнуолльцев полно суеверий, в этих краях есть нечто сказочное! Вы, столь практичная и здравомыслящая, относитесь, наверное, к этому скептически?
 — Боюсь, я не такая здравомыслящая, как это может показаться.
 — Я в этом уверен!
 — Как вы можете быть в чем-то уверены? Вы меня почти не знаете! Вы познакомились со мной, когда я была еще ребенком, и с тех пор до вчерашнего вечера мы не виделись.
 — С первого момента нашей встречи я не переставал думать о вас!
 Я рассмеялась:
 — Полагаю, это просто галантность: мужчины считают, что постоянно должны говорить женщинам нечто подобное.
 — Это правда! — Джейк. — знаете, когда я был заперт в этом ужасном трюме, мне помогали подавить свою бессильную ярость на судьбу лишь воспоминания о маленькой девочке с чистым взглядом, которая была такой искренней, такой открытой. Девочка, которая спасла мне жизнь! Забыть того, кто спас твою жизнь, невозможно!
 — Вы преувеличиваете, не я спасала вашу жизнь, это мой отец сделал все, что мог!
 — Но на этом настояли вы! Пэнфолд рассказал мне обо всем, когда приходил в порт попрощаться со мной перед отплытием.
 — Я чувствовала себя виноватой…
 — Потому что за вами следили, когда вы шли в тот дом? Да, вы поддерживали меня все дни того ужасного путешествия. И потом, когда я жил в хижине, я вспоминал вас. Частенько я говорил себе: в один прекрасный день я стану свободным, вернусь и разыщу Джессику! К тому времени она будет взрослой…
 — А вы никогда не думали о Долли?
 — Изредка. Бедняжка Долли!
 — А я полагала, что именно она должна была присутствовать в ваших мыслях!
 — Долли? Она появилась… и исчезла. Думаю, она отнеслась ко мне точно так же.
 — Неужели вы думаете, что такая девушка, как Долли, способна завести интрижку, получить удовольствие, а потом перестать думать об этом? У Долли не было мужчины ни до вас, ни после! Долли не была женщиной легкого поведения, которую можно использовать и бросить!
 — Так уж случилось! Долли все прекрасно понимала. Она знала, что я не останусь с ней.
 — Мне это трудно понять!
 — Конечно, если бы не ребенок, это и в самом деле осталось мимолетным развлечением!
 — Не думаю, что Долли относилась к этому так же… Впрочем, она ведь была представительницей того пола, который создан только для того, чтобы ублажать пол противоположный!
 Джейк улыбнулся.
 — С каким жаром вы защищаете женщин! Вы именно такая, какой я ожидал вас увидеть! Но никогда не думал, что вернусь и застану вас… замужем!
 — Почему бы и нет? Я давно уже не ребенок, скоро мне исполнится двадцать один год.
 — Семь лет, восемь лет — это большой отрезок жизни! Расскажите мне о вашем браке. Вы счастливы?
 — Счастлива!
 — Но не вполне?
 — Почему вы так думаете?
 — Я чувствую это!
 — Я не представляю себе более милого мужа!
 — Вы рассказали мне о нем очень мало. С ним произошел несчастный случай: это все, что я знаю.
 — До этого несчастного случая я была помолвлена с ним.
 — Вы были очень влюблены?
 Я заколебалась: стоит ли быть совершенно откровенной?
 — Конечно, нет! — заключил Джейк. — Тогда почему вы вышли за него замуж?
 — Амарилис объявила о помолвке, и я решила, что мне пора сделать то же самое. Все хотели, чтобы я вышла замуж за Эдварда, и его семья, и моя…
 — Он богат, полагаю? Из хорошей семьи? — с иронией спросил он.
 — Не слишком богат, но состоятелен и имеет свое дело в Ноттингеме… Это добрые приличные люди, моя семья полюбила их. Кстати, если бы не вы, то мы никогда не познакомились бы с ним!
 Он удивленно посмотрел на меня.
 — Это случилось, когда мы ехали в Ноттингем… Тогда вы должны были предстать перед судом. Тогда мы с семьей моего мужа и познакомились. Наши семьи подружились, и, когда Долли умерла, Баррингтоны купили Грассленд. Так они стали нашими соседями…
 — Значит, вы совершили помолвку, потому что так поступила Амарилис?
 — Ну, что-то вроде этого… А потом с Эдвардом произошел этот ужасный случай! Мой муж был таким храбрым, таким чудесным! Он хотел освободить меня от данного ему слова, но я не согласилась!
 — Это жизнь не для вас, — промолвил Джейк.
 — Это жизнь, которую я выбрала!
 — Вы рождены не для того, чтобы быть монахиней: вы эмоциональны и полны жизни!
 — А вы были рождены для того, чтобы стать рабом? Что Вы имели в виду, говоря, что я рождена не для этого? Мы все рождены для того, что нам предназначено судьбой!
 — Я не мог предотвратить того, что произошло со мной. Неужели я мог стоять в стороне и смотреть, как истязают Ли?
 — А я могла нарушить обещание и бросить Эдварда только потому, что он стал инвалидом?
 — Вы сделали просто благородный жест! Что за идея — связать себя на всю жизнь с инвалидом?
 — А вы? Чуть не погибнуть, отправиться на семь лет на каторгу ради какой-то девчонки?
 — Вы хотите сказать, что мы оба?…
 — Не знаю. Я могу лишь сказать, что сделала то, что была обязана сделать, и, полагаю, то же самое относится к вам!
 Он взял мою руку и пожал ее.
 — Какой серьезный настрой у нашей встречи! Я-то думал, что она доставит нам удовольствие, будет весело, когда мы встретимся спустя долгие годы. Следовало бы больше радоваться кашей встрече. — Он наполнил мой стакан бургундским и поднял свой. — Давайте веселиться!
 Грустное настроение исчезло, и Джейк сразу же стал похож на того смеющегося цыгана, которого я знала много лет назад.
 Он стал рассказывать о своем поместье в Корнуолле и так живо описывал его, что я прекрасно представила картину — особняк из старого серого камня, с крепостными башнями, с длинной галереей, где, естественно, водятся привидения. Ни один дом в Корнуолле не может называться старинным, если в нем нет привидений. «Мы ведь живем неподалеку от мавров, да и море у нас рядом. Надеюсь, вы когда-нибудь навестите меня?»
 Мне хотелось верить в то, что это когда-нибудь случится. Так действовал на меня Джейк. Он заставлял меня погрузиться в мир, где все возможно. Я вновь становилась юной и беззаботной и могла на время забыть, что обременена долгом и ответственностью. Я видела себя прогуливающейся по этому дому и восхищавшейся длинной галереей, башней со шпилем. Мысленно я видела часовню, большой холл и сад, полный азалий, рододендронов и гортензий — розовых, синих и белых. Джейк был хорошим рассказчиком и описывал все так живо и красочно, что мне захотелось увидеть все это своими глазами.
 Я вернулась к реальности, осознав, что прошло довольно много времени. Моя семья начнет беспокоиться, следует собираться домой.
 Не спеша мы возвратились к лодке, и на обратном пути я ощущала легкую грусть. Я позволила себе погрузиться в мечты, а расставшись с ними, осознала, как никогда сильно, что мое замужество с Эдвардом было поспешным и необдуманным. Я глядела на Джейка, сидящего за веслами, улыбавшегося мне многозначительной улыбкой. С его лица исчезла та печаль, с которой он рассказывал мне о своих скитаниях… Я была в сильном замешательстве: мне не хотелось расставаться с ним, хотелось постоянно ощущать радость, которую он излучал. Она была тем более удивительной, если принять во внимание страдания, пережитые Джейком за долгие годы каторги. Их особенно тяжело переносить такому человеку, как Джейк.
 В минуты, проведенные на реке, я говорила себе: «Должно быть, я влюбляюсь?» Я думала, что этого никогда не произойдет со мной, но это произошло… слишком поздно!
 Мы выбрались из лодки и пошли к нашему дому. Сейчас, видимо, было около трех часов дня. Я была несколько раздражена и расстроена, совсем забыв о том, что обо мне могут беспокоиться.
 Мы вышли на Пиккадилли. Должно быть, я бессознательно ускорила шаг, так как Джейк спросил:
 — Вы, наверное, спешите?
 — Я и не думала, что уже так поздно!
 — Давайте свернем сюда: так мы сократим путь.
 В этот момент я заметила ее и мгновенно узнала. Это была та самая девушка, которая когда-то притворялась слепой. Сейчас она выглядела совсем по-иному! И уж, несомненно, была зрячей! На девушке была дорогая, но весьма крикливая одежда: щеки ярко нарумянены, а остальное лицо набелено; глаза, которые когда-то выглядели столь трогательно незрячими, были густо обведены краской. Она перешла через дорогу и вошла в дом.
 — Что это за место? — спросила я Джейка.
 — Клуб «Фринтон», — ответил он.
 — «Фринтон!» Я слышала о нем: именно здесь Джонатан проиграл когда-то большую сумму. Что это за заведение?
 — По-моему, у него весьма дурная репутация!
 Все это было очень странно. Что девушка делала в этом клубе? Что-то следовало предпринять, но я не знала, что именно.
 — А вы знаете, кто им владеет?
 — Говорят, мадам де Ларж.
 — Я слышала о ней.
 — У нее несколько таких клубов. Говорят, что там творятся какие-то темные делишки. Клуб посещают проститутки и молодые шалопаи — а возможно, и не только молодые. У них больше денег, чем здравого смысла! Таких мест довольно много в Лондоне. Владелицей их считается мадам де Ларж, но я слышал, что это всего лишь подставное лицо, за которым стоит какая-то организация.
 — А зачем нужна анонимность?
 — Это весьма непристойный бизнес! Меня не удивило, если бы оказалось, что реальными владельцами этих клубов являются какие-нибудь «столпы общества»!
 Я была потрясена: после стольких лет вдруг встретить ту самую девушку, которая когда-то преследовала меня в ночных кошмарах. Это просто обескураживало.
 Когда я рассказала об этом своим родителям, то отец заметил:
 — Это явно беспутная женщина, многие из них посещают эти клубы! Мы ничего не сумеем добиться даже если отыщем ее: все случилось слишком давно!
 — Существует некая женщина, якобы являющаяся владелицей этого клуба, — мадам де Ларж.
 — Думаю, это подставное лицо!
 — Я была потрясена, увидев эту девушку! Я бы узнала ее где угодно, хотя сейчас она разодета, да и лицо у нее стало иным!
 — Будем надеяться, что она вернулась к своей основной профессии, — буркнул отец, — и больше не делает попыток способствовать похищению невинных девушек!
 — А я считаю, что мы должны что-то предпринять! — настаивала мать.
 Отец обратился ко мне:
 — Только не пытайся выслеживать ее, если вы вновь встретитесь!
 Мою мать больше интересовал Джейк Кадорсон.
 — Я беспокоилась, не зная, где ты! — сказала она с легким упреком.
 — Я заходила к тебе, чтобы сообщить, что ухожу с Джейком, но не застала. Он хочет приехать к нам повидать Тамариск, а я не знаю, как поведет себя девочка, когда ей неожиданно представят отца.
 — Она — непредсказуемый ребенок! — согласилась мать.
 — Думаю, — произнесла я, — нужно подготовить ее, а потом, когда она освоится с мыслью, что у нее есть отец, я приглашу Джейка.
 — Мы примем его в Эверсли.
 — А почему? Тамариск живет в Грассленде. Мать несколько растерялась:
 — Я думала…
 Проницательная во всем, что касалось меня, мать заметила, что мои чувства к этому человеку несколько глубже, чем хотелось бы ей.
 — В свое время я приглашу его, — спокойно ответила я.
 Джейк пришел на следующий день, и отец предложил ему пообедать с нами. Гость охотно принял приглашение. Было очевидно, что он нравится моим родителям. Джейк испытывал особую благодарность к моему отцу, и за обедом они обсуждали тот суд и положение, в котором оказалась страна после разорительной и длительной войны, которая еще не завершилась.
 — Почти двадцать лет тянулась война! — заметил отец. — Сейчас у народа, конечно, веселое настроение, все поют, прославляют великого герцога, но посмотрим, что будет, когда увеличат налоги? Это уже совсем другое дело!
 — Вы ожидаете волнений? — спросил Джонатан.
 — Думаю, что роптать, по крайней мере, будут, — отец повернулся к Джейку. — А как обстоят дела в Корнуолле?
 — Ничуть не лучше, чем в остальной стране, — ответил Джейк. — Ко всему прочему, и народ там живет значительно бедней!
 — Мы прекрасно знаем, на что способна толпа, — заметила мать. — Муж Джессики стал ее жертвой!
 — Пожалуй, нам лучше разъезжаться по своим поместьям, — заявил отец. — Там мы сумеем утихомирить местные бури. А вот городские жители всегда страдают больше всех!
 — Помимо бедности, которую усугубила война, народ имеет и другие претензии, — заявил Джейк. — Он требует своего представительства в парламенте и всеобщего избирательного права!
 — Но для этого еще не подошло время, — отец. — Неужели мы хотим, чтобы всякий Том, Дик или Гарри, который едва умеет читать и писать, занимался законотворчеством?
 — Они вовсе не желают заниматься законотворчеством, — вставила я, — Они всего лишь хотят иметь в парламенте людей, которые представляли бы их интересы.
 — Вздор! — воскликнул отец. — Народу нужно просвещение! Он сначала должен понять, что к чему, научиться идти в ногу со временем!
 — Именно это народ и пытается делать! — настаивала я.
 — Моя дочь страшно любит спорить, — бросил отец Джейку. — Попробуйте заговорить на любую тему, И тут же она начинает доказывать обратное!
 — Так интересней жить! — ответил Джейк.
 Я была рада, что он понравился родителям, и так легко вошел в наше общество. После того как Джейк попрощался с нами, отец заметил:
 — Интересный человек! Любопытно принимать за своим столом бывшего каторжника, Лотти?
 — А мне показалось, что он гораздо более интересный собеседник, чем многие наши знакомые!
 — Такой жизненный опыт, безусловно, накладывает свой отпечаток. Я рад, что, в конце концов, все уладилось: если бы такого человека повесили, было бы трагедией. Тогда он оказался в этом положении только из-за того, что спас молодую девушку от пьяной скотины. Глупый юный идиот!
 — Почему глупый? — спросила я. — То же самое сделал бы и ты в молодости!
  — Моя милая дочь, ты удивляешь меня. Я никогда не делал ничего, что не шло бы мне на пользу!
 — Ну почему ты всегда стараешься изобразить себя хуже, чем есть на самом деле? Ты и так не без недостатков!
 Мы улыбнулись друг другу. Я была очень довольна, что всем понравился Джейк Кадорсон.
 Я не думала, что это произойдет так скоро!
 Мы должны были выехать из Лондона в конце недели. Договорились, что Джейк приедет в Грассленд через неделю после нашего возвращения туда: нужно было время подготовить Тамариск к новости о том, что у нее есть отец. Джейк говорил, что ему хочется узнать как можно больше о Тамариск, и признался, что очень волнуется перед встречей с ней.
 Это произошло во второй половине дня во вторник. Я собиралась пройтись по лавкам и сделать некоторые покупки. Выходя из дома, я столкнулась с Джейком. Наверное, он поджидал меня.
 — Мне кажется, мы так давно не виделись! — Я изумленно взглянула на него:
 — Это было лишь вчера!
 — Я сказал, мне так кажется…— продолжал:
 — Я хочу поговорить с вами, мне нужно так много вам сказать!
 — У вас есть еще, что сказать? Мне казалось, мы обо всем переговорили!
 — Нет! Давайте найдем где-нибудь тихий уголок. Кстати, вы еще не видели мой городской дом! Это довольно близко отсюда.
 — Я отправлялась за покупками…
 — А они не могут подождать?
 — Да, пожалуй, могут, собственно говоря, речь идет о мелочах.
 — Мне хотелось бы показать вам свой дом! Конечно, по сравнению с вашим он покажется маленьким. Мой брат использовал его как холостяцкую квартиру, а уж он был самым убежденным холостяком из всех, кого я знаю!
 Джейк взял меня за руку, и мне захотелось танцевать прямо здесь, на улице.
 Дом был расположен в тихом переулке, где стоял целый ряд таких же домов с небольшими садиками.
 — Он очарователен! — похвалила я.
 — Да, у моего брата был хороший вкус, и он любил жить с комфортом.
 — А кто присматривает за домом? У вас есть слуги?
 — Здесь есть нечто вроде подвальчика, где живут мистер и миссис Эверс. Они, как сами говорят, «отрабатывают жилье», и это устраивает обе стороны. Муж за всем присматривает, а миссис Эверс прекрасно готовит. Главное достоинство этой семейной пары — они ни во что не вмешиваются: этому их научил мой брат. Они появляются только по моему зову. Во всех остальных случаях прячутся в своих подвальных апартаментах.
 — Как вам повезло! Я часто думаю, что слуги нас просто угнетают: они замечают все, что мы делаем, сплетничают об этом, часто добавляя выдуманные пикантные подробности.
 — Я свободен от подобной слежки. Это действительно очень удобно!
 Он отпер дверь ключом, и мы вошли в холл. Там были высокие напольные часы и дубовый буфет, на котором стоял большой блестящий бронзовый сосуд. Тишина нарушалась только тиканьем часов. Мне подумлось: «Я не должна была приходить сюда!»
 Джейк повернулся ко мне:
 — Для меня это волшебные минуты! Видеть вас здесь, в этом доме!
 — Мне не терпится осмотреть его.
 — Здесь — столовая и кухня, на втором этаже — гостиная и кабинет, а дальше — две спальни. Вот видите, дом невелик, но вполне удовлетворяет мои нужды.
 — А кроме него у вас есть еще поместье в Корнуолле? Насколько я понимаю, большую часть времени вы проводите там?
 Он провел меня в гостиную с большими окнами от пола до потолка. Светло-зеленые шторы были вышиты золотом, а обивка мебели выдержана в темно-зеленых тонах. Вся обстановка была очень элегантной.
 — Позвольте, я помогу вам снять плащ, — предложил Джейк и, сделав это, бросил его на спинку кресла. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, и вдруг неожиданно он обнял меня и поцеловал.
 В первый момент я даже не сопротивлялась, забыв обо всем. Я испытывала такое ощущение, какого мне не доводилось чувствовать никогда. Затем я высвободилась, стараясь вести себя так, будто ничего не произошло, но это было всего лишь притворство.
 — Нет смысла делать вид, что между нами ничего не существует, не так ли? — спросил Джейк.
 — Разве? — резко спросила я.
 — Разве этого не было с самого начала? Вы были еще ребенком, но я сразу почувствовал влечение к вам! Конечно, тогда это казалось забавным: маленькая девочка и мужчина, бросивший все, чтобы странствовать с цыганами! Вы помните?
 — Смутно! Вы сидели под деревом, на вас была оранжевая рубашка, а в руках — гитара… Вы и сейчас играете на ней?
 — Время от времени… Тогда я играл роль — роль цыгана!
 — У вас в ушах были золотые кольца…
 — Да, пришлось и об этом подумать! Увидев вас, я сразу понял, что никогда не встречал ничего похожего. И тогда я подумал: «Мне не следовало знакомиться с ней таким образом! Это должно бы произойти на балу, и она должна еще вырасти. Ей должно быть лет семнадцать, это был бы ее первый бал, и свой первый танец она танцевала бы со мной!» И тогда я понял, что наделал, отвергнув прежний образ жизни, отказавшись от своего происхождения, от всего… ради каприза!
 — Я не верю в это!
 — Клянусь, это чистая правда!
 — Но тогда вы не вернулись к себе домой!
 — Но вы же знаете эту юношескую гордость! Человек предпринимает какой-то шаг и потом отказывается признать, что сделал это просто по глупости! Я продолжал вести тот же образ жизни, но не мог забыть вас… А потом… Вы знаете, что случилось. А вы явились, чтобы спасти меня! Разве это не доказывает, что мы созданы друг для друга?
 — Я не слишком разбираюсь в таких вещах. Но думаю, что мы сами делаем свою собственную судьбу!
 Джейк медленно произнес:
 — Теперь, когда я нашел вас, не хочу больше упускать!
 — Уверена, что вы будете бывать у нас. Ведь вы — отец Тамариск. Вы хотите видеть ее, да и она, вероятно, привяжется к вам.
 — Я думал вовсе не об этом… Я люблю вас! И всегда любил! Постоянно думал о вас, находясь на этом ужасном корабле и позже, в своей хижине. Я привык по ночам выходить наружу и глядеть на звезды, воображая, что вы тоже глядите на них. Хотя их рисунок отличается от того, который видел я: мы находились на противоположных концах света. А нам следовало всегда быть вместе!
 — Думаю, мне пора идти! Давайте быстро осмотрим дом, и я пойду!
 Джейк встал, взял меня за руки и прижал к себе. Секунду мы стояли так. Я почувствовала, что меня охватывает слабость. Я не знала, что это может означать, но восприняла как своего рода предупреждение: мне следовало как можно быстрее покинуть этот дом!
 Мы поднялись по лестнице, Джейк шел впереди.
 — Дом небольшой, как я уже говорил, но очень удобный!
 Мы добрались до лестничной площадки, и он открыл какую-то дверь. Это была спальня с кроватью под пологом. Полог был сделан из зеленого бархата, который хорошо сочетался со шторами, да и ковер тоже был выдержан в зеленых тонах.
 — Судя по всему, ваш брат любил зеленый цвет?
 — Да, похоже. А вам нравится?
 — Очаровательно! Так свежо… Покажите мне следующую комнату, а то мне пора идти!
 Но Джейк обнял меня и посадил на кровать.
 — Что же вы делаете со своей жизнью? — Я принужденно засмеялась.
 — Полагаю, — ответила я, — то же самое, что большинство: просто живу!
 — Вы живете неполноценной жизнью, Джессика, вы отгородились от реальности!
 — Моя жизнь достаточно реальна!
 — Но вы лишь существуете! Зачем вы сделали это? — Я повернулась к нему и довольно сердито бросила:
 — Я была вынуждена сделать это! Зачем вы покинули свой дом и стали цыганом? Почему вы убили человека ради спасения девушки, чуть не потеряв при этом свою жизнь?
 — Да, мы совершаем иногда такие поступки. Но разве, сделав это, мы должны потом вечно страдать?
 — Вы не должны, вам удалось пережить все ваши несчастья! Никогда не забуду, как вы выглядели на балу у Инскипов! Кто бы мог подумать!
 — Никто не обязан вечно расплачиваться за свою ошибку! Вы не имеете права отрезать себя от мира! Вы не должны бесполезно увядать!
 — Я вовсе не увядаю, а живу весьма полноценной жизнью!
 — Теперь, когда я нашел вас, неужели вы думаете, что отпущу?
 Я была потрясена: мне хотелось слушать его! Мне следовало уйти, но я не могла, более того, мне хотелось остаться! Я ответила:
 — Я сама, как говорится, «стелила постель», и теперь сама должна спать в ней!
 Джейк покачал головой:
 — Вы и я должны найти счастье вместе!
 — Но как это может быть?
 Он привлек меня к себе и стал целовать.
 «Нет», — говорила мне совесть, но какой-то голос шептал: «Оставайся! Почему бы и нет? Кому это повредит?» Повредит! Ведь я была замужем за Эдвардом! «Эдвард ни о чем не узнает».
 Это было сигналом опасности. На самом деле, я внушала себе, что Эдвард не должен ничего узнать. Я сознавала, что делаю плохо, но ничего не могла с собой поделать. В этот момент я сознавала, что готова поддаться искушению.
 Джейк продолжал целовать меня.
 — Это должно произойти! — шептал он. Я не пыталась освободиться.
 — Пожалуйста, Джессика, я мечтал об этом столько лет! Это поддерживало меня, помогало выжить! Однажды я найду ее — повторял я себе, и больше никогда не отпущу!
 Я любила Джейка! Как это отличалось от тех чувств, которые я когда-то питала к Питеру Лэнсдону! Меня ошеломляло безудержное желание быть с этим человеком, и я понимала, что никогда не буду счастлива без него.
 — Я знаю, ты любишь меня!
 — Не могу, не имею права!
 — Нельзя говорить, что не можешь, если ты любишь!
 — Джейк! — взмолилась я. — Джейк, я обязана помнить о своем долге! До сих пор я не понимала, какую ужасную ошибку совершила, но она сделана, и это моя ошибка! Я обязана жить с ней!
 Пока я произносила эти слова, он начал спускать платье с моих плеч. Я чувствовала, что не в силах сопротивляться.
 Итак, это произошло! Я была ошеломлена и взбудоражена случившимся. Мне казалось, что это сон, но Джейк был здесь, рядом со мной. Я понимала, что люблю его, любила всегда и буду любить.
 Джейк нежно поцеловал меня;
 — Не грусти. Это должно было произойти: ты не могла продолжать жить так, если я рядом с тобой. Ты не должна бояться!
 Я могла лишь ответить:
 — Я совершила… по отношению к Эдварду…
 — Эдвард понял бы! Я покачала головой:
 — Он не должен узнать об этом!
 — И не узнает.
 — Я предпочла бы умереть! Ведь он такой хороший! Этот несчастный случай… и с таким человеком! Я обязана заботиться о нем всю оставшуюся жизнь!
  — Не всегда дела будут обстоять так. Нам надо подумать, что делать.
 — Мы больше не должны встречаться!
 — Об этом не может быть и речи!
 — Я знаю, что жены бывают неверны своим мужьям, а мужья — женам, но это не имеет никакого отношения ко мне! Речь идет не о каком-то муже и о какой-то жене: это Эдвард и я!
 — Моя милая Джессика, ты живешь не в монастыре! Жизнь дается для того, чтобы наслаждаться ею! И это наше свидание не станет последним. Зная, что на самом деле представляет собой твой брак, никто не посмеет осудить тебя за это!
 — Я сама себя осуждаю!
 — Я сумею переубедить тебя.
 Он вновь обнял меня, и мы опять стали заниматься любовью… на этот раз неторопливо, нежно. Я и не пыталась сопротивляться.
 Я понимала, что с этого момента наступил перелом в моей жизни. Знала я и то, что я не смогу сопротивляться этому. Я собиралась обречь себя на двойную жизнь.




 ШАНТАЖ


 Если бы все на этом кончилось, наверное, меня еще можно было бы оправдать. Но это было только началом. Я чувствовала какое-то опьянение и постоянно искала каких-то оправданий: ведь я была женщиной с естественными влечениями, а Эдвард никогда не смог бы удовлетворить их. Я завела любовника, хотя это и произошло случайно! Я страстно любила и была любима. Теперь я была уверена в том, что всегда любила Джейка. Чувство возникло между нами с самой первой встречи, и, увидев его вновь, я поняла, что мы созданы друг для друга.
 Я продолжала оправдываться перед собой. Эдвард понял бы меня: его всегда беспокоило, что мы ведем неестественную жизнь. Я могла бы загладить свою вину перед ним: стать еще более заботливой и внимательной! Убеждая себя в том, что никогда больше не войду в дом Джейка, все-таки не удержалась от соблазна. Мы решили провести в Лондоне еще четыре дня. Еще четыре дня вместе! Я ничего не могла с собой поделать, я искала возможности побыть с Джейком!
 Я понимала, что истосковалась по любви. Иногда меня переполняло счастье, а иногда я ощущала горькое раскаяние. С глубокой печалью я наблюдала за Амарилис, чья жизнь сложилась так удачно, жизнь счастливой жены и матери. Я часто думала о том, такой счастливой была бы и я, выйдя замуж за Джейка.
 Что же касается Джейка, чувство вины угнетало его меньше, чем меня. Иногда казалось, что он не испытывал его вовсе: в конце концов, ведь это я обманывала своего мужа. Джейк постоянно утешал меня, настаивая на том, что мой брак — совершенно особое дело. С самого начала было ясно, что это рано или поздно произойдет. Если Эдвард даже и узнал об этом, он понял бы.
 — Он никогда не должен узнать об этом! — с жаром воскликнула я. — Эдвард и без того достаточно пострадал!
 — Он понял бы…
 Я покачала головой:
 — Он добрый, понимающий, всепрощающий, .но, узнав о нас, он бы глубоко страдал. — И добавила:
 — Я не должна больше приходить сюда.
 Повторяя это, я, тем не менее, продолжала приходить вновь. Целыми днями я искала возможности проскользнуть в дом на Блоур-стрит.
 Странными были эти дни: часы летели с небывалой скоростью, и в то же время эти четыре дня показались мне годом. Я так много пережила, я стала взрослой, во всяком случае, так казалось Я, наконец, перестала быть невинной девушкой, я стала женщиной, полной жизни, ищущей встреч со своим любовником. Потом вдруг я спохватывалась — что же я делаю?
 Мне казалось, что чувство вины написано на моем лице, и это должны замечать все. Но странно, никто ничего не замечал, даже мать.
 Однажды, когда Джейк провожал меня домой, на Альбемарлстрит мы лицом к лицу столкнулись с Питером Лэнсдоном.
 Джейк вел меня под руку, и я тут же вырвала свою руку. Наверное, я покраснела.
 — Питер! — воскликнула я. — Вот уж не ожидала встретить тебя! Я и не знала, что ты в Лондоне.
 Он улыбнулся мне:
 — Дела! Кое-какие неприятности на одном из складов.
 — Это сэр Джейк Кадорсон! Сэр Джейк — это Питер Лэнсдон, муж моей племянницы!
 Мужчины обменялись рукопожатиями.
 — Я как раз возвращалась домой, — начала оправдываться я, — и встретила сэра Джейка.
 — Полагаю, вы скоро возвращаетесь в Эверсли?
 — А ты уже был на Альбемарлстрит?
 — Нет, я только что приехал и решил отправиться прямо на склады.
 — Питер — очень занятой человек, — сказала я Джейку.
 — Неприятности имеют свойство накапливаться, — заметил Питер. — Что ж, нужно идти, есть еще кое-какие дела. Позже я загляну на Альбемарлстрит.
 Мы распрощались.
 — Как ты думаешь, он понял? — спросила я. — Наверное, сразу в глаза бросается, что мы вместе?
 — Думаю, у него одно на уме — собственные дела.
 — Он действительно очень занят, — облегченно согласилась я. — Я испугалась. Думала, что наши лица могут выдать нас.
 — Тебя, моя дорогая, конечно, мучают угрызения совести? Все будет в порядке!
 Но Питер Лэнсдон не забыл тот случай.
 Эдвард был рад мне.
 — Разлука показалась мне такой долгой! — произнес он.
 — Не так уж долго мы не виделись!
 — Как празднества?
 — Все прекрасно! Люди были счастливы!
 — Любопытно, долго ли продержится это настроение?
 — Наконец-то воцарился мир! Думаю, люди надолго запомнят это.
 — У людей короткая память!
 — Эдвард, ты стал пессимистом! — Он рассмеялся:
 — Ну что ж, в любом случае очень приятно вновь видеть тебя!
 — Джеймс, как всегда, проявил себя с лучшей стороны?
 — О да, мы много играли в покер. Я начал обучать его игре в шахматы, и, судя по всему, Джеймс будет неплохим игроком!
 — Чудесно!
 — Джессика, ты стала какой-то другой!
 Я почувствовала, что мой голос слегка дрожит:
 — Другой? Какой другой?
 Он взглянул на меня, слегка склонив голову набок:
 — Ты хорошо выглядишь, прямо светишься! Очевидно, празднества пошли тебе на пользу!
 — Да, пожалуй! Это возбуждение… Герцога просто обожают, и знаешь, такие вещи захватывают!
 — Что ж, пока все складывается удачно. Будем радоваться тому, что все идет именно так.
 Помолчав немного, я добавила:
 — Да, знаешь, произошло интересное событие! На балу у Инскипов мы познакомились с сэром Джейком Кадорсоном. Угадай, кем он оказался? Даю тебе три попытки, — я нервно рассмеялась, изображая веселье. Должно быть, это звучало фальшиво.
 — Кто-нибудь из делового мира?
 — Нет… не совсем.
 — Я хотел сказать, кто-нибудь из друзей Питера?
 — Нет уж, лучше я расскажу тебе. Ты помнишь цыгана Джейка?
 — Цыгана? Да, я никогда не забуду его. Ведь именно благодаря ему мы и познакомились с тобой!
 — Так вот, он и стал сэром Джейком!
 — Как ему это удалось?
 — На самом деле он не был цыганом, он убежал из дома и присоединился к табору. По происхождению Джейк из старого корнуоллского рода. Его сослали в Австралию, там он отбыл свои семь лет, а потом узнал, что стал наследником поместья в Корнуолле и титула тоже. Вот он и появился на балу у Инскипов чуть ли не почетным гостем.
 — Я никогда не видел его. Ты его узнала?
 — Не сразу. Мы поговорили с ним… несколько раз, отец пригласил его в гости.
 — Это, должно быть, интересно!
 Я радовалась, что сижу спиной к свету.
 — Ты же знаешь, что он — отец Тамариск?
 — О, Боже, верно! Конечно, Долли…
 — Мне пришлось пригласить его сюда, он хочет видеть свою дочь.
 — Ну, это естественно!
 — Я думаю о том, как изложить все это Тамариск? Не знаю, как девочка воспримет это известие? Что ты думаешь по этому поводу?
 — Тамариск непредсказуема!
 — Я хочу, чтобы она немного привыкла к мысли, что у нее есть отец, до его приезда.
 — Конечно! А что он за человек?.. Этот цыганский барон?
 — Полагаю, ему далеко за двадцать, возможно, тридцать… Он темноволосый…
 — Я имел в виду не внешность.
 — Он… ну… очень хорошо вписался в общество у Инскипов.
 — Похоже, он нигде не пропадет, верно? — рассмеялся Эдвард.
 — Вероятно. Он рассказал мне о том, как убежал из дома и присоединился к цыганам из-за того, что поссорился с семьей.
 — А теперь, видимо, он занял подобающее ему место в обществе?
 — Тамариск должна обрадоваться тому, что у нее такой отец. Интересно, захочет ли Джейк забрать ее с собой?
 — Лучше спросить: захочет ли она уехать?
 — Да, Тамариск непредсказуема. Я уверен в одном — ты найдешь правильное решение, удовлетворяющее всех!
 Эдвард мягко улыбнулся мне, и в этот момент я ощутила, что бремя моей вины почти невыносимо!
 Я осторожно приступила к разговору с Тамариск:
 — Ты никогда не переживала, что у тебя нет отца? — Девочка удивленно взглянула на меня, задумалась, а потом сказала:
 — Нет!
 — А что бы ты сказала, если бы вдруг обнаружилось, что у тебя есть отец?
 — Он мне не нужен!
 — Почему?
 — Он будет командовать мной! Старый мистер Френшоу до сих пор приказывает молодому мистеру Френшоу, что делать, а он уже совсем взрослый!
 Я рассмеялась:
 — Ну, старый мистер Френшоу вообще любит приказывать! Тебе понравился бы твой отец.
 — Думаю, он мне не нужен.
 — Ведь иметь отца очень хорошо!
 — А зачем?
 — Ну, у всех должен быть отец…
 — А у меня не было!
 — Если бы не было отца, ты не появилась бы на свет.
 Она озадаченно взглянула на меня, а я, чувствуя, что ступаю на зыбкую почву, продолжила:
 — В общем, у тебя есть отец!
 — Где?
 — В Лондоне, и он хочет встретиться с тобой! — Тамариск удивленно посмотрела на меня:
 — Как он может хотеть, если он меня не знает?
 — Он знает о тебе!
 — А почему он тогда не живет со мной, как другие отцы?
 — Это сложно объяснить… Он очень долго был в отъезде, на другом конце света… Теперь он вернулся и хочет встретиться с тобой!
 — Когда?
 — Может быть, на следующей неделе?
 — Ага, — сказала она, быстро перескочив на другую тему: — Брауни сегодня будет есть запаренные отруби: их ей даст Стаббс. А после обеда появится Джонатан, и мы с ним поедем кататься.
 Брауни звали лошадь Тамариск — главную радость ее жизни, а Стаббс был одним из конюхов. Я поняла, что перспектива встречи с отцом не очень взволновала Тамариск: у нее на уме совсем другие заботы. Прогулка верхом с Джонатаном была для девочки гораздо важней. Настолько, что ни о чем другом она и не думала.
 Я волновалась и тревожилась при мысли о приезде Джейка в Грассленд, боялась того, что мы выдадим наши чувства.
 Я представила Джейка Эдварду и посмотрела на них, мужа и любовника, со стороны. Эдвард был сама любезность. Поскольку Джейк откровенно, ничего не скрывая, рассказывал о своей цыганской жизни и о годах, проведенных на каторге, отсутствовали те неприятные моменты, которые появляются при попытках не затрагивать какие-то щекотливые вопросы.
 Когда мы остались наедине, Эдвард заметил:
 — Какой интересный человек! Полагаю, что все случившееся с ним должно создавать какую-то… не знаю, как выразиться точнее, привораживающую ауру, что ли? И то, как он убежал с цыганами… Да, у него было сложное положение, но он сумел выйти из него достойно! Думаю, ты захочешь показать ему и Эверсли?
 Я сказала, что нас должны пригласить. Кроме того, следует заглянуть и в Эндерби, хотя Амарилис сейчас, конечно, не до гостей.
 — Да, посмотреть Эверсли ему будет интересно, но главное, конечно, Тамариск!
 Это была странная встреча. Она вошла в комнату, а Джейк встал и пошел ей навстречу. Тамариск с любопытством смотрела на него.
 — Так это ты — моя дочь? — спросил он.
 — Говорят, — с недоверием ответила Тамариск.
 — Ну что ж, пришла пора нам с тобой познакомиться!
 Она пожала плечами и отвернулась.
 — Тамариск! — воскликнула я возмущенно. — отец проделал такой дальний путь, чтобы увидеть тебя!
 — Ты был на другом конце света? — она вновь повернулась к Джейку, и в глазах ее блеснуло любопытство.
 — Да, там все совсем по-другому.
 — И кенгуру? — Он кивнул.
 — А ты хоть одну видел? — Да.
 — И с ребеночком в сумке?
 — Да, и я ел суп из кенгуру.
 — Ты ее убил?
 — Кто-то должен был убить, чтобы приготовить суп, нельзя же варить суп из живых существ!
 — А у тебя был бумеранг?
 — Конечно! Я слышал, ты ездишь верхом и очень хорошо держишься в седле?
 — А ты любишь лошадей?
 — Очень. Может, прокатимся верхом и поговорим?
 — Ладно, — согласилась Тамариск. — Я только надену платье для верховой езды, оно у меня совсем новенькое!
 — Ну и прекрасно! Ты покажешь мне окрестности?
 — Хорошо, жди здесь, я скоро!
 Когда девочка вышла, я улыбнулась Джейку:
 — Мне кажется, лед растоплен! — Мы были в комнате одни.
 — Джессика, мне тебя очень не хватало!
 — Пожалуйста, не здесь, не в этом доме!
 — Ты приедешь в Лондон?
 — Ах, Джейк, так не может больше продолжаться! Теперь, оказавшись здесь, с Эдвардом, я понимаю это!
 — Он никогда не узнает, а мы нужны друг другу!
 — Мне невыносимо думать о том, что он может все узнать!
 — Нельзя же ожидать, что ты всю жизнь проживешь монашкой… Именно ты, Джессика, именно для тебя это невозможно!
 — Я уже показала, какая я монашка! Я нарушила брачный обет!
 — Я люблю тебя!
 — И я люблю тебя, но мы должны смириться. Я не имею права предавать Эдварда, он и без того сильно страдает. Как, по-твоему, должен чувствовать себя мужчина, прикованный к постели, день за днем?..
 — А как, по-твоему, должны себя чувствовать мы, лишившись друг друга?
 — Ты найдешь кого-нибудь…
 — Мне нужна, только ты!
 — Это не так: если бы мы не встретились у Инскипов…
 —…То я приехал бы сюда и разыскал тебя! Это неизбежно… с того самого момента, как мы встретились друг с другом, давным-давно! Это должно было случиться!
 — Мы должны быть сильными… Я собираюсь взять себя в руки! В Лондоне, должно быть, на меня нашло затмение! Теперь, когда я дома, с Эдвардом, я понимаю это!
 В комнату ворвалась Тамариск в новом платье для верховой езды, очень довольная собой.
 — Я готова! — объявила она.
 — Ну что ж, едем, — сказал Джейк.
 Он открыл дверь, и она вышла. Тогда он повернулся и взглянул на меня. Приложив пальцы к губам, Джейк послал мне воздушный поцелуй.
 Встреча отца и дочери прошла лучше, чем я ожидала. Тамариск была сдержанна в выражении чувств, но вскоре Джейк, несомненно, ее очарует. Возможно, кроме Джонатана, теперь в ее душе поселится еще один герой. Я отправилась к Эдварду.
 — Все прошло хорошо? — спросил он. — Видно, ты довольна собой!
 — Они поехали покататься верхом. Думаю, Тамариск привяжется к отцу.
 — Ну что ж, Джейк — весьма приятный человек! Интересно, не захочет ли он увезти девочку от нас?
 — Это будут решать только он и она!
 — Ей может понравиться мысль пожить в Корнуолле. Да, есть еще один человек, о котором ты забыл: Джонатан. Тамариск питает к нему настоящую страсть!
 — Да, нужно очень постараться, чтобы оторвать ее от Джонатана!
 — Я была бы не против, если бы Тамариск отправилась в Корнуолл.
 — Она склонна к необдуманным поступкам.
 — Я не об этом. Тамариск слишком взрослая для своих лет. И эта ее страсть к Джонатану. А у него весьма дурная репутация!
 — Я убежден, что Джонатан не сделает дома ничего дурного!
 — Хочется надеяться, но боюсь, что бурная страсть Тамариск может искусить молодого человека!
 — Нет, нет! Правда, он весьма свободно ведет себя с девицами, но Тамариск — совсем другое дело! Какими бы ни были его наклонности, Джонатан сумеет подавить их, если дело касается этой девочки!
 — Эмоции могут взять верх! В конце концов, она его покорная раба! Она выглядит старше своих лет, созревает раньше времени, быстро подрастает…
 Эдвард покачал головой:
 — Джонатан будет сдержан, в этом я уверен! В глубине души он порядочный юноша!
 «Ах, Эдвард! — подумала я. — Ты во всех видишь только хорошее! Что бы ты сказал, узнав о том, что твоя жена отбросила все правила приличия, бывая в доме на Блоур-стрит и изменяя тебе с человеком, который является гостем твоего дома?»
 В Эдварде была какая-то наивность. В этом он напоминал мне Амарилис: он верил в то, что все люди добры. Такие люди, как мой муж, пробуждают покровительственный инстинкт. Я не хотела, чтобы Эдвард узнал когда-нибудь правду обо мне, молилась, чтобы этого не случилось. Невольно пришел на память тот случай, когда Питер встретил нас идущими под руку на Блоурстрит. Возможно, он не слишком наблюдателен и голова его в тот момент была занята совсем другим, но не все же так рассеяны.
 Был только один способ, чтобы Эдвард никогда не узнал о неверности своей жены: мы с Джейком не должны были делать ни одного неосторожного шага, способного выдать нашу тайну!
 Я вспомнила о том, какую большую роль сыграла в нашей истории Ли. Она прижилась в нашем доме и теперь была просто одной из служанок. Она прекрасно управлялась с Тамариск, и я часто задумывалась, что бы я делала без нее? Между собой слуги говорили, что Ли тихоня и держит свои мысли при себе. Девушка не интересовалась молодыми людьми, хотя многие из них, несомненно, были бы не прочь привлечь ее внимание. Люди судачили, что Ли побаивается их, так как у нее из-за этого когда-то были «неприятности». Мы-то знали, какого рода были эти неприятности, поскольку Джейку чуть не пришлось поплатиться за это жизнью, и в результате отбыть семь лет на каторге.
 И вот теперь Ли должна была встретиться лицом к лицу с Джейком. Когда отец с дочерью возвращались с прогулки, Ли находилась поблизости. Я решила, что будет лучше подготовить ее заранее. Выслушав меня, Ли побледнела, а потом вспыхнула.
 — Это было давным-давно, но я никогда не забуду, что сделал Джейк для меня!
 И вот они подъехали. Джейк раскраснелся от езды, глаза сияли от удовольствия. Думаю, ему понравилась дочь. В одежде для верховой езды Тамариск была похожа на очень красивого мальчика.
 — Как мы здорово покатались, Ли! — воскликнула Тамариск. — Мы скакали наперегонки, и он обогнал меня… совсем немножко!
 — Ли…— произнес Джейк. — Маленькая Ли!
 Он подошел к ней и взял за руки. Ли подняла на него глаза, и я увидела в них глубокое обожание. Это очень тронуло меня.
 — Значит, ты присматриваешь за моей дочерью? Ли кивнула. В ее глазах стояли слезы.
 — Я все время думала о тебе!
 — Я тоже думал о тебе, Ли, — ответил он.
 — То, что ты сделал для меня…
 — Это было давно, давным-давно!
 — А тебя осудили, даже собирались повесить…
 — Но теперь я опять здесь, живой и здоровый!
 — Теперь ты благородный господин! Ты никогда не был одним из наших!
 — Но ты не скажешь, что я не старался?
 Я решила, что мне лучше уйти, оставив их наедине.
 — Пойдем, Тамариск, — сказала я. Как ни странно, она не стала спорить и пошла посмотреть, все ли в порядке с лошадью. Я отправилась в сад, в заросли кустарника.
 Я задумалась над тем, любила ли Ли Джейка? Конечно, она считала его героем — это я знала. Ли сумела выманить его ребенка из дому потому, что, вероятно, хотела иметь что-то, связанное с Джейком. Она преданно любила Тамариск.
 А каковы были его чувства к Ли? Джейк говорил о ней с нежностью, покровительствовал невинной девочке в те дни, когда жил у цыган. Он обезумел от ярости, увидев, что собирался сделать с Ли тот негодяй, дал волю этой ярости, и это чуть не стоило ему жизни. Что Джейк чувствовал сейчас по отношению к Ли? Я ощутила уколы ревности.
 Джейка тянуло к женщинам, я была в этом убеждена. Я вспомнила Долли, танцующую вокруг праздничного костра. Долли любила его, но как относился к ней он? Думаю, жалел ее, но, должно быть, испытывал и влечение, которому легко уступил. Не так ли он поступил недавно на Блоурстрит?
 А Ли? В те времена, когда она жила в таборе и там же находился Джейк, не считала ли она, что в один прекрасный день они поженятся? Это могло произойти. Теперь, конечно, все обстояло иначе: Джейк был настоящим джентльменом и в его жизни не было места для Ли. Или было? А кстати, какое место в его жизни могла занимать я?
 Джейк, должно быть, видел, как я уходила в заросли, и разыскал меня там.
 — Наконец-то мы одни!
 Я села на деревянную скамью, а он рядом, очень близко. Я была глубоко взволнована, как всегда в его присутствии.
 — Бедняжка Ли очень растрогана! — заметила я.
 — Да, к ней вновь вернулись воспоминания! Увидев ее, я порадовался тому, что убил того мерзавца. Ли была такой милой девочкой!
 — Она такой и осталась и просто чудесно справляется с Тамариск. Если девочка захочет жить вместе с тобой в Корнуолле, Ли захочет отправиться вместе с ней!
 — Тамариск не оставит тебя: я пока чужой для нее, она еще не привыкла ко мне… Джессика, не могли бы мы вдвоем… куда-нибудь…
 — Здесь? — воскликнула я. — О нет, нет!
 — Мне так трудно совладать с собой… Ты так близка и в то же время так далека!
 — Именно так и должно быть!
 — Ты приедешь в Лондон?
 — Да, нет…
 Он просительно улыбнулся.
 — Ты приедешь, должна приехать, Джессика! Мы вместе что-нибудь придумаем. Это не может так продолжаться!
 — Я не представляю, как может быть иначе!
 — Всегда можно найти выход!
 — Ты имеешь в виду тайные свидания? Украдкой, скрываясь от всех?
 — Мы вынуждены делать то, что в силах!
 — Расскажи мне про Ли! Как она повела себя, встретившись с тобой лицом к лицу?
 — Думаю, она глубоко тронута.
 — А я думаю, что она любит тебя!
 — Она просто благодарна мне!
 — А ты ее любишь? Она ведь красавица!
 — Да, пожалуй, но люблю я одну… раз и навсегда!
 На секунду я прильнула к Джейку и тут же вспомнила, что мы находимся возле дома и в любой момент нас могут застать. Я встала, и Джейк оказался рядом, обнимая меня. Он начал целовать меня — вначале нежно, а потом все более и более страстно.
 — Только не здесь…— шептала я, понимая, что в моих словах содержится намек на то, что надо отправиться в другое место.
 — Когда ты приедешь в Лондон?
 — Как только представится возможность.
 — Наверное, ты могла бы привезти Тамариск? Ей следует почаще бывать с отцом!
 — Она очень наблюдательна! Что, если она заметит?.. Я высвободилась и вышла из зарослей. Джейк шел рядом, крепко держа меня за руку. Я взглянула в сторону дома и задумалась — не видел ли кто-нибудь нас?
 Джейк пришелся по душе всем в поместье.
 — Мне он понравился, — сказал отец. — Очень живой! Мать была более сдержанна в оценках. Я задумалась: не предполагает ли она, что я испытываю к Джейку более глубокие чувства, чем следует?
 Джейк предложил Тамариск погостить у него в Лондоне. Ему хотелось показать ей множество интересных вещей. После этого не исключалась поездка и в Корнуолл.
 — Ты должна помнить о том, что это твой отец и ты можешь жить в его доме, если захочешь, — сказала я ей.
 Тамариск ответила, что ей нравится здесь, при этом посматривая на Джонатана, случайно оказавшегося поблизости.
 Но в основном всех сейчас волновала Амарилис. Подходило время родов, и Клодина, по словам отца, «носилась, как старая курица».
 — Амарилис здорова, а женщина создана для того, чтобы рожать! К чему весь этот шум?
 — Это слова грубияна-мужчины, — заметила мать. — Клодина, естественно, волнуется, как все матери. Я тоже волнуюсь, и это будет до тех пор, пока не родится малыш! Что же касается тебя, помнится, ты тоже здорово волновался, когда мне подошла пора рожать Джессику?
 — Я должен был убедиться, что это не тот ребенок, который тихо и скромно явится в этот мир!
 — Что поделать, ты ошибся: с ней все было в порядке. Джессика, ты была просто чудесным младенцем… с самого рождения!
 — Очень шумным, если не ошибаюсь, — заметил отец.
 — Ты в ней души не чаял с самого первого момента! Они любили вот так препираться, но за этим, несомненно, стояла настоящая глубокая любовь.
 «Как им все-таки повезло! — думала я. — Тетушка Софи всегда говорила, что моя мать просто-напросто везучая. Однако поначалу она отвергла предложение отца и даже вступила в первый брак, ставший ужасным испытанием для нее: мать чуть не погибла во время Французской революции… и лишь потом обрела счастливую жизнь в Эверсли с моим отцом».
 Бедная тетушка Софи, которая вечно жалела себя. Она так и не поняла, что человек должен пытаться сделать максимум того, на что способен! Я всегда старалась внушать себе это, а теперь — особенно. Я вышла замуж за Эдварда, за доброго милого Эдварда, и мой долг состоит в том, чтобы заботиться о нем и охранять его от всяких бед! Я должна научиться любить этот образ жизни, перестать мечтать о невозможном, забыть о том, что преступила границы морали и приличий… и никогда, никогда не оступаться вновь!
 Я проводила много времени возле Амарилис, ожидающей рождения ребенка, мечтая о том, чтобы самой стать матерью. Я не имела права мечтать об этом — ведь моей мечте не суждено было сбыться. Я могла только сидеть возле Амарилис и играть с Еленой.
 Бедная Амарилис! Роды оказались затяжными, и я могла представить себе ее радость, когда она, изможденная, услышала, наконец, первый крик своего ребенка. На этот раз родился мальчик! Во всем доме царила радость! Я никогда не видела Питера таким довольным. Какое все-таки большое значение мужчины придают рождению мальчиков! Это меня раздражало, хотя, разумеется, я разделяла всеобщую радость.
 Амарилис очень гордилась собой. Она лежала в постели, бледная, хрупкая, но все равно красивая, излучая счастье, которым светилась со дня своей свадьбы. Конечно, нехорошо с моей стороны завидовать ей, но я ничего не могла поделать с собой. «У нее есть столь многое, — говорила я себе. — А что есть у меня? Лишь чувство вины».
 Я обязана держаться и не должна стать такой, как тетушка Софи, злиться на то, что жизнь прошла мимо: я сама выбрала свою судьбу. Конечно, человек не всегда виноват в том, что жизнь приняла тот иди иной оборот. Разве была тетушка Софи виновата в том, что так ужасно пострадала во время того рокового фейерверка? Разве был Эдвард виноват в том, что его так искалечили? Но мы не должны лелеять свои несчастья. Кто-то сказал: «Не нянчись с ними, не учи их плавать: брось их, пусть они утонут». Мне следовало помнить об этом.
 Я расцеловала Амарилис.
 — Я чувствую себя самой счастливой в мире женщиной! — воскликнула она.
 — Как ты собираешься его назвать?
 — Питером, в честь отца.
 — Так хочет Питер?
 — Да, и я тоже.
 Ребенка назвали Питером, а чтобы не путать с отцом, малыша называли Питеркин.
 Моего отца, несомненно, порадовало появление на свет этого мальчика.
 — Наконец-то! Наконец, в доме, переполненном женщинами, появился мужчина!
 — А Дэвид с Джонатаном уже не в счет? — спросила я.
 — У Дэвида никогда не будет сына. Что же касается Джонатана, в нем я не уверен.
 — Это нечестно по отношению к нему, — сказала мать.
 — Нечестно? Почему же?
 — Ты не можешь забыть этот случай с карточной игрой и с девчонкой фермера Уэстона!
 — Джонатан должен вести себя достойно, если собирается владеть Эверсли!
 — Все молодые люди отчасти шалопаи.
 — Но не у себя же дома!
 — В карты он играл в Лондоне.
 — Но именно эта игра могла отразиться на делах имения! Это первый шаг к пропасти.
 — Дикон, пожалуйста, не нужно нам читать еще одну проповедь о вреде азартных игр! Ты уже достаточно ясно все изложил нам! Что ж, теперь у тебя появился правнук, и ты должен быть очень доволен. Тебе следует благодарить за это Амарилис!
 — Хотелось бы мне, чтобы Джессика… — Мать оборвала его:
 — Пойдем еще раз глянем на Питеркина.
 Было забавно смотреть на моего отца, гуляющего по детской с Питеркином на руках.
 — Хозяин просто души не чает в этом ребенке! — говорили в доме. И они были правы.
 Крестины маленького Питеркина стали большим событием в доме. Доставали и проветривали крестильное платье, с жаром обсуждали вопрос о том, кого именно пригласить на крещение.
 Из Ноттингема приехали Баррингтоны, а вместе с ними Клер. Я всегда чувствовала себя неловко в ее присутствии и подумывала о том, что Эдвард поступил бы гораздо мудрей, женившись на ней. Я была уверена, Клер стала бы верной женой и никогда не сомневалась, что она по-настоящему любила Эдварда. Мужчины часто ошибаются в выборе женщин, как сказала мне когда-то одна из служанок.
 Джейк продлил свой визит, но не мог затягивать его до бесконечности. Он уехал довольно неожиданно, взяв с меня обещание приехать в Лондон сразу после крещения.
 — Привези Тамариск, — сказал он. — Я должен общаться со своей дочерью, или же… буду приезжать сюда. Боже, благослови этого ребенка! Он стал предлогом для встреч с тобой!
 Джейк воспринимал наши отношения не так трагично, как я. Да и почему бы ему не воспринимать их так? Ведь он никого не обманывал… в отличие от меня. Я любила его властную манеру поведения, хотя и осуждала ее. А себе продолжала внушать, что вся вина лежит только на мне и подобное никогда не должно повториться.
 Церемония крещения прошла удачно. Питеркин вел себя чрезвычайно пристойно и был должным образом окрещен. Я даже не знаю, кто им больше гордился — его отец или мой: у них, наконец, появился драгоценный мальчик!
 Амарилис выглядела прекрасно: она вся светилась от радости. Счастливая: ее жизнь текла ровно и гладко!
 В большом холле Эверсли был устроен прием, где произносили соответствующие тосты. К этому времени Питеркин уже спал в своей колыбельке, и несколько гостей пожелали вновь полюбоваться на дитя. Я пошла вместе с ними. Старая детская Эверсли вновь обрела жизнь. По полу ползала Елена, строившая из кубиков замок. «Идиллическая картина», — с завистью подумала я.
 Похоже, миссис Баррингтон заметила брошенный мною взгляд. Она взяла меня за руку и крепко сжала ее.
 — Я хочу поговорить с тобой, дорогая, когда мы останемся наедине.
 Меня охватила тревога, вызванная, видимо, нечистой совестью. Как только со мной заговаривали таким образом, я думала, что моя тайна перестала существовать.
 — Присядь, милая! — сказала миссис Баррингтон. — Я несколько обеспокоена твоим видом, дорогая! Ты стала какой-то унылой, не совсем в себе. Должно быть, ты устала?
 — О нет, я вовсе не устала! Она погладила мою руку.
 — Ты просто чудо! Мы не перестаем восхищаться тобой и тем, что ты сделала для Эдварда! Знаю, как ты добра к нему, но я боюсь, что ты утомилась.
 — Вы имеете в виду…
 — …что ты находишься здесь все время и, должно быть, очень устала.
 — О нет, нет! Я ведь недавно была в Лондоне, ездила на празднование победы под Ватерлоо. Эдвард настоял на том, чтобы я поехала туда!
 — Понимаю, дорогая, но, по-моему, ты нуждаешься в помощи. Именно поэтому мы и решили, что Клер должна пожить здесь, помогая тебе.
 — Клер?
 — А почему бы и нет? Она ведь Эдварду как сестра, они любят друг друга.
 — Я знаю, что она всегда любила Эдварда.
 — А он ее! Но в первую очередь я думаю именно о тебе, моя дорогая: это даст тебе передышку!
 — В этом нет необходимости!
 Менее всего я хотела, чтобы здесь жила Клер: я чувствовала, что она плохо относится ко мне. Я подумала, что она будет следить за мной, а в данной ситуации это было опасно для нас с Джейком.
 Я вновь попыталась протестовать, но миссис Баррингтон была неумолима.
 — Ты знаешь, — продолжала она, — то, что мы вернулись в Ноттингем, просто вдохнуло в нас новую жизнь. Папочка не очень хотел отходить от дел, это беспорядки вынудили его уйти. Теперь все утихло, суровое наказание послужило хорошим уроком тем, кто затевал беспорядки.
 — Да, — согласилась я, тут же вспомнив Феллоуза, который был повешен.
 — Мы здесь легко можем обойтись без Клер, а она поможет тебе здесь с Эдвардом!
 — Это очень мило с вашей стороны, но я действительно вполне справляюсь сама!
 — Я знаю, что ты справляешься, милая, но Клер все-таки останется здесь, я пришлю ее вещи!
 Мне оставалось только одно — выразить миссис Баррингтон свою глубокую благодарность.
 Пришли письма от Джейка: одно для меня, другое для Тамариск. Мне он писал о том, как одиноко ему в Лондоне. Он предполагал все-таки отправиться в Корнуолл, но ему очень не хотелось оставлять меня надолго. А что, если он попросит меня привезти к нему в гости Тамариск? С тех пор как я дала ему столь неопровержимые доказательства своей любви, он не может жить без меня. Он вновь и вновь вспоминает часы, проведенные нами на Блоурстрит, и разлука для него просто невыносима.
 Я перечитала письмо и спрятала его, зная, что мне захочется перечитывать его вновь и вновь.
 Тамариск тоже была довольна содержанием своего письма. И хотя она продолжала демонстрировать свое безразличие, я была уверена: на самом деле она очень довольна, что ее отец отыскался. Думаю, Джейк просто заворожил ее.
 — А не хотела бы ты съездить в Лондон? — спросила я девочку, стараясь произнести эти слова как можно безразличней.
 — Мне все равно, — ответила она, но я заметила, как загорелись ее глаза.
 — Твой отец считает, что было бы неплохо, если бы я привезла тебя. Тебе хотелось бы съездить, правда?
 — Мне все равно, — ответила она.
 Я решила обсудить этот вопрос со своей матерью: посещение Лондона всегда доставляло ей радость. Кроме того мать придерживалась мнения, что Тамариск следует почаще видеться с отцом.
 — Может быть, Джейк захочет забрать ее с собой? — добавила она.
 — Ты имеешь в виду, что девочка будет жить с отцом постоянно?
 — Почему бы и нет? Это естественно!
 — Не знаю, захочет ли этого Тамариск.
 — Она могла бы взять с собой Ли.
 Мысль о том, что Ли будет жить в Корнуолле, а я в сотнях миль от него, в Грассленде, была для меня невыносимой. Красавица Ли, которая, я была уверена, влюблена в Джейка!
 — Хотя не думаю, что Тамариск захочет расстаться с Джонатаном, — продолжила моя мать, — но это был бы лучший выход.
 — Ты настолько обеспокоена ее детским увлечением Джонатаном?
 — Я назвала бы это увлечение большим, чем детское: скорее, это .напоминает бурную страсть! Эта неукротимая крошка… и Джонатан, который, надо признать, не самый надежный молодой человек. Похоже, ему доставляет удовольствие ее обожание!
 — Все любят, когда ими восхищаются.
 — Она быстро взрослеет!
 — Пока Тамариск всего лишь ребенок!
 — Некоторые девочки недолго остаются детьми! Твой отец всегда очень сомневается в Джонатане.
 — Все из-за той азартной игры?
 — Нет, полагаю, из-за случая с дочерью фермера. В общем, он проявил себя не самым лучшим образом! В последнее время твой отец все чаще задумывается о судьбе имения… чаще, чем когда бы то ни было!
 — Дэвид прекрасно справляется с ним.
 — Да, но у Дэвида нет сына. Боже, благослови нашего маленького Питеркина!
 — Милая мамочка, не собирается ли папочка обучать его управлению имением прямо с колыбели?
 — Нет, но теперь положение изменилось: если Джонатан будет продолжать в том же духе, наследником будет Питеркин!
 — Думаю, с Джонатаном будет все в порядке.
 — Он слишком похож на своего отца!
 — Но его отец был очень интересным джентльменом, судя по всему!
 — Пожалуй, Джонатан был надежным человеком, именно этого и хочет твой отец от своего внука!
 — Мне бы очень хотелось, чтобы у них с Джонатаном сложились хорошие отношения. Ладно, давай все-таки подумаем о нашей поездке в Лондон! Теперь, когда здесь живет Клер, тебе будет легче освободиться.
 Мне было трудно скрыть свое волнение.
 — Я смогу быстро собраться, — сказала я.
 — Вероятно, твой отец тоже захочет поехать, чтобы Джонатана кое с кем познакомить в Лондоне. Так что опять поедем все вместе. Впрочем, Амарилис, наверное, не захочет.
 — Конечно, ей тяжело оставлять детей. Итак, мы договорились.
 Когда я сообщила Клер, что опять собираюсь в Лондон, она заявила, что мне не надо беспокоиться об Эдварде: она позаботится о нем. Я поблагодарила Клер, а она ответила, что делает именно то, зачем сюда приехала, — мне возможность иногда отдохнуть.
 — Дать передышку! — уточнила она. Ее губы слегка искривились, но я сделала вид, что не заметила этого.
 Мы вновь отправились в Лондон — мои родители, Тамариск и я в карете, а Джонатан верхом.
 Когда мы прибыли в дом на Альбемарлстрит, я сразу же заметила новую служанку. Похоже, наши лондонские слуги часто менялись. Этими вопросами ведал мажордом. Молодые девушки часто выходили замуж, прослужив в доме совсем недолго. В поместье же, если девушка и выходила замуж, то обычно за какого-нибудь нашего парня, и супруги, как правило, продолжали работать у нас.
 Пру Паркер была из тех девушек, чья внешность сразу бросалась в глаза: у нее были весьма благородный вид и довольно хорошие, сдержанные манеры. Мажордом сказал, что девушка очень застенчива, но со временем, наверное, привыкнет.
 Я заметила, как на нее уставился Джонатан. Так он смотрел на всех молодых женщин, как бы оценивая их доступность.
 Джейк посетил нас в первый же день.
 — Вам так не терпится видеть вашу дочь? — спросила мать.
 — Я очень рад видеть всех вас! — ответил он. Джейк обедал вместе с нами и сообщил, что успел съездить в Корнуолл после того, как гостил у нас. Вскоре он вновь вынужден будет туда вернуться, но перед этим сможет некоторое время пробыть в Лондоне. Он надеялся за это время покороче сойтись со своей дочерью.
 Джейк забрал Тамариск на прогулку на следующий день. Он предложил мне сопровождать их, но я отклонила предложение, заявив, что должна пройтись с матерью по лавкам. На следующий день Джонатан взял Тамариск на прогулку по реке, и у нас с Джейком появилась возможность встретиться.
 Конечно, мне не следовало так поступать. Но мое сопротивление было, в конце концов, сломлено, и я вновь оказалась в доме на Блоурстрит.
 Джейк говорил, что наша разлука совершенно невыносима. Он строил всевозможные безумные планы и я позволила себе поверить в них. Но как это могло воплотиться в жизнь? Я чувствовала себя обязанной Эдварду, и у меня не было выхода.
 Я задумалась над тем, как долго Джейк способен ждать? Он был импульсивным человеком, и всевозможные препятствия раздражали его. Меня, по крайней мере, сдерживало чувство вины. Пытаясь заглянуть вперед, я видела череду лет, заполненных тайными встречами, вроде этой, годы неудовлетворенных страстей.
 — Как бы я хотел, чтобы мы никогда не уходили отсюда! — мечтательно говорил Джейк. — Если бы мы могли остаться здесь навсегда… Только вдвоем…
 Я напомнила ему:
 — Ты забываешь о том, что мы приехали в Лондон, чтобы ты мог повидаться со своей дочерью!
 — А Джонатан любезно избавил нас от ее присутствия!
 Меня вдруг поразила неожиданная мысль. Любезно? Джонатан обо всем догадывался? Не помог ли он нам остаться наедине? Как раз этого от него можно было ожидать. Да, Джонатан пошел бы нам навстречу. Но сама мысль о том, что наша тайна известна кому-то еще, встревожила меня. Я беспокоилась… даже в моменты страсти. И тогда я вдруг вспоминала об Амарилис, так безмятежно купающейся в своем семейном счастье. Счастливая Амарилис!
 — Так не может долго продолжаться! — воскликнула я.
 Джейк взглянул на меня и улыбнулся. Он знал, что мы снова воспользуемся любой возможностью, которая нам представится. Более того, он был мужчиной, который умел устраивать такие вещи.
 Когда мы выходили из дома, я заметила на углу какого-то мужчину. Он резко повернулся и пошел в противоположном направлении. Мне показалось, что я уже видела его на этой улице в мой прошлый приезд в Лондон. Впрочем, я тут же выбросила это из головы.
 Мы медленно пошли к моему дому.
 За день я очень устала и заснула почти мгновенно. Разбудили меня какие-то крики и топот ног. Поспешно накинув халат, я выбежала в коридор. Слышался чей-то плач; шум доносился из комнаты моих родителей.
 Вбежав туда, я замерла на месте. Лицо отца раскраснелось от гнева. Джонатан выглядел так, что было ясно в спешке выскочил из кровати. Тут же находилась Пру, новая горничная: ее ночная рубашка была порвана, а на шее видны царапины. Ее тело содрогалось от рыданий, и она пыталась прикрыть грудь ладонями.
 Джонатан выкрикивал:
 — Все это сплошная ложь! Я не посылал за ней! Она сама пришла!
 — Ах, сэр, ах, добрый сэр!.. — стонала Пру. — Конечно, мне никто не поверит!
 — Помалкивай! — воскликнул отец. — Ты что, хочешь разбудить весь дом?
 — Ах, сэр, он послал за мной, это правда, клянусь своей честью, а когда я вошла, он набросился на меня, стал срывать с меня одежду! Я перепуталась!
 — Всем разойтись по своим комнатам! Мы поговорим об этом утром! — приказал отец.
 — Вы же мне не поверите! — хныкала Пру. — Вы скажете, что я дурная девушка, а я не такая, я хорошая. Я никогда ничего такого не делала…
 — Никто не собирается обвинять тебя, не имея на то оснований, — заявил отец, глядя на Джонатана, — но сейчас неподходящее время для разбирательств!
 Мать выбралась из кровати и набросила на себя халат.
 — Отправляйся в кровать, Пру, разбираться будем утром.
 — Эта девица лжет! — настаивал Джонатан.
 — Придержи свой язык! — закричал отец. — И убирайя отсюда! Лотти, ты сможешь позаботиться о девушке?
 Я подошла к ней:
 — Пойдем со мной, Пру! Ты расскажешь мне обо всем.
 Она взглянула на меня:
 — Я никогда, клянусь, никогда…
 — Ладно, ладно, — сказала я, — все в порядке! Где твоя комната?
 — Я живу вместе с Дот и Эмили…
 — Ну хорошо, для начала мы немножко приведем тебя в порядок…
 Мать оживилась:
 — Ты все уладишь, Джессика?
 — Конечно, — ответила я. — Джонатан схватил меня за руку:
 — Клянусь, Джессика, она сама ко мне пришла!
 — Послушай, Джонатан, — ответила я, — уже поздно, мы не собираемся будить всех слуг. Отправляйся в свою комнату, завтра во всем разберемся.
 — Это подстроили специально!
 — Хорошо, хорошо, но сейчас уходи!
 Я видела, что отец сердится все больше и больше, и гнев его направлен на Джонатана. Было ясно, что нужно как можно скорей положить конец этой сцене.
 Мне удалось вывести Джонатана и девушку из комнаты родителей. В коридоре стояла Тамариск.
 — Что случилось? — воскликнула она.
 — Ничего, — ответила я. — иди в постель! — Она взглянула на Джонатана.
 — С тобой все в порядке? — спросила девочка. Улыбнувшись, он кивнул ей. Она подбежала к нему и схватила за руку.
 — Ты как-то не так выглядишь!
 — Я рассержен! — сказал он.
 — Не на меня?
 — Нет, конечно!
 — На Джессику? — Он покачал головой.
 — А почему у Пру порвана блузка? Почему она плачет?
 — Не обращай внимания!
 Тамариск еще крепче схватилась за его руку.
 — Они хотят тебе навредить?
 — Похоже на то!
 — Я им не позволю! — Разумеется!
 — Джонатан, — сказала я,  — иди в свою комнату, и ты тоже, Тамариск! Встретимся завтра. Пойдем со мной, Пру.
 Я отвела ее в свою комнату, и плотно прикрыла дверь.
 — Сейчас ты умоешься и приведешь себя в порядок. Расскажи мне, что именно произошло?
 Сегодня вечером был мой черед дежурить. Я уже собиралась ложиться спать, когда из комнаты мистера Джонатана позвонили. Ну, и я поднялась наверх, миссис Баррингтон.
 — А что случилось потом?
 — Он сказал: «Войди». Когда я вошла, он лежал в постели. «Подойди-ка сюда, Пру». Ну, я подошла к кровати, а мистер схватил меня и потащил к себе! Я понимала, что мне нужно вырваться, и начала кричать и отбиваться. Он очень рассердился, но я вырвалась и побежала в комнату мистера и миссис Френшоу. Я знала, что могу спастись только там. Они мне не поверят, миссис Баррингтон! Они поверят ему!
 — Они хотят знать, что было на самом деле, и именно в это поверят.
 — Но я всего лишь служанка, а он, а он… Ох, конечно же, они мне не поверят! Они скажут, что я дурная девушка, меня выгонят и не дадут рекомендаций…
 — А теперь выслушай меня, Пру! Утром тебя будут обо всем подробно расспрашивать. Если ты будешь правдиво отвечать на вопросы, то тебе поверят.
 Пру покачала головой:
 — Да не поверят они…
 — Ничего не бойся, и давай-ка умой лицо.
 Пру стояла неподвижно, на лице ее было страдание. Я ополоснула ей лицо.
 — Ну вот, — сказала я, — так-то лучше! Очень уж сильно у тебя порвана рубашка! Ты сможешь проскользнуть в свою комнату так, чтобы не заметили?
 Пру кивнула.
 — Так и сделай, пройди туда тихонько. Наверное, все спят, а завтра мы во всем разберемся.
 — Да кто там будет разбираться? Что значат мои слова против его? Он же из этого семейства…
 — Для мистера Френшоу это не играет никакой роли! Он хочет выяснить, что произошло на самом деле, и позаботиться о том, чтобы восторжествовала справедливость.
 — Спасибо вам, миссис Баррингтон, — сказала Пру.
 Я вывела ее в коридор и проследила за тем, как она поднимается по лестнице.
 «Ах, Джонатан, какой же ты дурак!» — подумала я.
 На следующее утро в доме царило замешательство: Пру исчезла.
 Об этом мне сообщила Дот. В ее глазах читался тот самый страх, который свойственен людям, вынужденным приносить дурные вести.
 — Она ушла, миссис Баррингтон! Ушла совсем! Забрала все свои вещи, и мы даже ничего не слышали, ни я, ни Эмили. Она и постель даже не стелила! Похоже, она выбралась, как… ну, чтобы мы ничего не слышали.
 «Бедняжка Пру! — подумала я. — не хотела терпеть этот позор! Она была убеждена в том, что ей никто не поверит».
 Услышав о случившемся, отец пришел в ярость:
 — Я уже сыт по горло этим молодым человеком!
 — Ты же еще ни в чем не разобрался, — напомнила я ему, — а делаешь поспешные заключения.
 — Я бы сказал верные заключения.
 — Совершенно бездоказательные.
 — Ты опять заступаешься за него! Неужели ты не понимаешь, что на этот раз он пойман на месте преступления?
 Между отцом и Джонатаном разыгралась ужасная сцена, и я опасалась, что дело дойдет до драки. Пришлось вмешиваться матери.
 Когда Джонатан выходил из комнаты, он был совершенно не похож на себя и обратился ко мне:
 — Полагаю, ты разделяешь их обвинения? В том, что я пытался изнасиловать девушку?
 — А это не так?
 — Конечно, нет!
 — А что она делала в твоей спальне?
 — Спроси ее! Она вошла, хотя я не вызывал ее!
 — Ты хочешь сказать, что Пру сама пришла?
 — Вот именно, я уже засыпал…
 — И она… предложила себя?
 — Примерно так! Клянусь тебе, Джессика, я уже почти спал. Ты мне можешь не верить так же, как и все остальные, но я абсолютно ни в чем не виноват!
 — Если ты так утверждаешь, я тебе верю, Джонатан, но зачем Пру это сделала? Она пала жертвой твоих неотразимых чар? По словам слуг, она была скромной девушкой, тихой.
 — Такие скромницы бывают хуже всех… или лучше всех… в зависимости от точки зрения!
 — Джонатан, все это ужасно! Ты же знаешь, что за человек мой отец!
 — И в лучшие времена он меня не очень-то жаловал.
 — Все дело в том, что вы с ним очень похожи!
 — Если бы это способствовало взаимопониманию! Уверен, что в молодости он тоже не был воплощением всевозможных достоинств! Что меня приводит в бешенство, Джессика, так это то, что я пострадал за проступок, которого не совершал, в то время как есть множество вещей, за которые меня и в самом деле стоит наказать!
 — Ладно, все пройдет.
 — Эта паршивая девчонка сбежала! Хотелось бы встретиться с ней лицом к лицу!
 — Интересно, почему она сбежала?
 — Все считают, что она слишком скромна и ей стыдно участвовать в подобном расследовании, а я думаю, потому что виновата!
 — Трудно убедить всех в этом…
 — Можешь быть уверена, мне это не удастся, и вновь я буду по уши виноват! Думаю, пора собирать вещички!
 — О нет…
 — Старикан просто в ярости: еще один гвоздь в крышку гроба наследника Эверсли! Похоже, меня преследует какой-то рок! Уже то, что какая-то змея прислала письмо о моем карточном долге, заставляет задуматься! А теперь еще это дело…
 — Не думаю, что эта девушка может иметь отношение к твоим азартным играм, и уверена, что у тебя за душой еще куча всяких грешков!
 Я сумела выдавить из себя улыбку. К нам подбежала Тамариск. Она схватила Джонатана за руку:
 — Что они собираются с тобой сделать?
 — Затравить меня псами!
 — Как это?
 — Загнать меня в угол!
 — Кто? Джессика?
 — Нет, думаю, Джессика мне друг.
 — Я тебе тоже друг!
 — Я знаю, цыганочка!
 — Я всегда буду твоим другом и буду ненавидеть всех, кто против тебя!
 — Что может быть лучше этого!
 — Это все из-за Пру?
 — Она пропала, — сказала я.
 — Куда?
 — Это загадка! Джонатан, давай-ка прокатимся верхом. Хороший галоп помогает выбить из головы дурные мысли.
 — Я тоже с вами! — крикнула Тамариск.
 — Конечно! — согласился Джонатан. — Поехали.
 Мы уехали из Лондона. Это дело с Пру разрушило все наши планы. Отец был в отвратительном настроении, и ни мне, ни матери не удавалось повлиять на него.
 К нам в Грассленд приехали Амарилис и Питер. Мне редко доводилось видеть их вместе, и еще реже они приезжали с совместным визитом.
 Эдвард сидел в кресле-каталке. Незадолго до этого Джеймс предложил перевести его в спальню на первом этаже, чтобы было легче при желании выбираться в сад. Это оказалось прекрасной идеей, и теперь у Эдварда появилось больше возможностей для передвижения.
 Мы пили чай в гостиной. Стоял теплый октябрьский день, и высокие, до полу, окна были распахнуты настежь. Чувствовался запах горящих листьев, и время от времени перед окном мелькал молодой человек с вилами, ворошащий кучи листвы.
 Это был Тоби Манн, один из новых садовников. Старина Роберт, которого Баррингтоны привезли с собой из Ноттингема, недавно умер, и Тоби подвернулся как раз в нужный момент, чтобы занять его место. По слухам, он был очень хорошим работником. Раньше он немного занимался боксом, и слуги прозвали его «Чемпионом».
 Я часто вспоминала о Джейке, задумываясь, вспоминает ли он обо мне? Собирается ли он в Корнуолл? Как хотелось поехать вместе с ним! Может, мне отвезти туда Тамариск? Но как это сделать? Слишком уж дальний путь! Если бы поехала Тамариск, то пришлось бы брать с собой и Ли. При мысли об этом мне становилось не по себе.
 Амарилис оживленно рассказывала нам о своих детях, но мне показалось, Питер занят своими мыслями. Наверное, он уже был по горло сыт рассказами об их необычайных достоинствах. Вдруг Питер заметил:
 — Похоже, в последнее время Джонатан в меланхолии?
 — Все из-за той истории в Лондоне, — пояснила Амарилис Ведь ты там тоже была, Джессика?
 — Да, — ответила я.
 — Как ты считаешь, твой отец отошлет его обратно в Петтигрюхолл? — поинтересовался Питер.
 — Не думаю, все обойдется…
 — Не очень-то похоже на это, — заметила Амарилис — Ах, как мне хотелось, чтобы не было этих глупых ссор!
 — Полагаю, раздоры неизбежны даже в самых дружных семьях, — сказал Питер. — А что это за девушка, Джессика? Я не помню, чтобы видел ее в доме.
 — Она пробыла в доме недолго и производила впечатление тихой и скромной.
 — И юный Джонатан решил воспользоваться этим?
 — Он клянется, что это не так.
 — Полагаю, этого и следовало ожидать.
 — Не от Джонатана: он очень искренний человек, и клянется мне в том, что Пру зашла в его комнату по собственному желанию!
 — Зачем ей понадобилось это? — спросила Амарилис.
 — Потому что Джонатан, дорогая моя, совершенно неотразимый молодой человек! — сказал с сарказмом Питер. — Ведь так, Джессика?
 — Я не слишком разбираюсь в подобных вещах. Если ты утверждаешь это, значит, так и есть.
 — Ну что ж, его очарование на этот раз сыграло с ним злую шутку! Мне кажется, он не сумеет оправиться от этого удара.
 — Он наследник поместья вслед за Дэвидом, — ответила я.
 — Не забывай, что теперь у нас есть маленький Питеркин.. Это подрывает блестящие перспективы Джонатана!
 Эдвард произнес:
 — Весьма неприятное дело! Из того, что я слышал, можно сделать вывод, будто сам Джонатан вызвал эту девушку. Но порой на деле все обстоит совсем по-другому!
 Произнося эти слова, он смотрел прямо перед собой, но меня охватило тревожное чувство. Я начинала слышать в его репликах двойной смысл.
 — Это не удивило бы меня, — вставил Питер. — Может, было бы лучше, если Джонатана попросили бы спокойно убраться отсюда.
 — Я согласен с Джессикой: он — прямой наследник! В конце концов, его отец, если бы остался жив, владел бы половиной Эверсли! Джонатан способен управлять поместьем, если не будет валять дурака.
 Я улыбнулась Эдварду. Его суждения были здравыми, и к тому же он всегда старался найти доброе слово для потерпевшего. Конечно, трудно было назвать потерпевшим Джонатана, но сейчас все были склонны осуждать его.
 — Мы с матерью очень озабочены тем, что произошло с этой девушкой. И часто задумываемся, куда она могла отправиться, покинув наш дом? — сказала я.
 — Бедное дитя! — вздохнул Питер. — Боюсь, именно это больше всего настраивает дедушку против Джонатана.
 Принесли чай. Я передала чашку Эдварду. Он нежно улыбнулся мне. Между подлокотниками его кресла располагалась небольшая полочка, оказавшаяся весьма удобной. Именно туда я и поставила чашку с чаем. Должно быть, поворачиваясь, я задела полочку рукавом, .и чашка опрокинулась, да и сама полка упала. Эдвард попытался подхватить ее и выпал из кресла на пол.
 Я испуганно вскрикнула, Питер бросился вперед. Эдвард лежал на полу, лицо его побледнело и исказилось гримасой боли.
 — Позовите Джеймса! Он знает, как обращаться с Эдвардом! — воскликнула я.
 Питер попытался помочь Эдварду, но я видела, что без умелых рук Джеймса нам не обойтись. Он вбежал в комнату и в некотором замешательстве уставился на Эдварда, потом подскочил к нему, наполовину приподнял и тут же издал сдавленный стон. Эдвард вновь оказался на полу, а Джеймс морщился от боли.
 — Что случилось, Джеймс? — спросила я.
 — Я надорвался… спина… не могу пошевелиться…
 — Позвольте, я помогу! — предложил Питер.
 — Здесь нужны два человека, — ответил Джеймс.
 — Я видела во дворе Тоби! — воскликнула я. — Я позову его! — Подбежав к окну, я увидела Тоби, стоящего в дыму костра.
 — Тоби, быстрей беги сюда! — Молодой человек вбежал в комнату и, бросив взгляд на Эдварда, сразу же понял, что от него требуется.
 — Нам нужно усадить мистера Баррингтона в кресло, — сказал Джеймс.
 — Ясно! — ответил Тоби. Питер стоял рядом с ним. — Позвольте, я управлюсь в одиночку! — добавил Тоби. Без всякого труда он поднял Эдварда и осторожно посадил в кресло.
 — Эдвард, ты цел? — спросила я.
 — Со мной все в порядке, я беспокоюсь за беднягу Джеймса.
 Я заметила на побледневшем лице Джеймса капли пота. «Это пройдет», — сказал он.
 Джеймс хотел подойти к креслу Эдварда, чтобы выкатить его из комнаты, но я сказала:
 — Уверена, что Тоби с этим справится! Боюсь, сейчас тебе будет трудно, Джеймс. Что с тобой произошло?
 — Такое уже бывало! Это всегда происходит неожиданно, но проходит. Просто нужно немножко полежать.
 — Так отдыхай, ради Бога! Что если Тоби некоторое время будет помогать нам?
 Тоби улыбнулся:
 — С удовольствием, миссис Баррингтон!
 — Я думала, тебе нравится работа в саду?
 — Нравится, но если я чем-то еще могу помочь…
 — Полагаю, больше ты нужен здесь, в доме, а собирать и сжигать листья может кто угодно! Джеймс, тебе обязательно нужно отдохнуть, а ты, Эдвард, наверное, ушибся? Придется помочь мистеру Баррингтону, Тоби.
 Джеймса это, видимо, обрадовало, хотя было видно, что он стыдится своего недомогания. Он относился к тем мужчинам, которые обязаны выглядеть всегда здоровыми.
 — Позвольте, я помогу? — предложил Питер.
 — Мы сами управимся, сэр, — ответил Тоби, и по выражению его лица было ясно, что он рад оказаться полезным.
 — Я побуду с тобой, Эдвард! — предложила я, бросив остальным:— Вы уж простите меня! — Эдвард ответил:
 — Нет, оставайся здесь! Не беспокойся понапрасну, Джессика, со мной все в порядке.
 Я кивнула. В таких случаях я всегда слушалась Эдварда. За ними закрылась дверь.
 — Бедный Эдвард! — сказал Питер.
 — Все это так печально! — пробормотала Амарилис, несомненно сравнивая мою унылую жизнь со своей.
 — Как вовремя подвернулся этот человек, который жег листья! — заметил Питер.
 — Похоже, он прямо рвется помочь! — добавила Амарилис.
 И пока я сидела, ощущая запах горелых листьев и участвуя в бессвязном разговоре, размышляла о том, как Амарилис и Питер удачно повстречались, полюбили друг друга, поженились и обзавелись двумя чудесными малышами, как бы олицетворявшими успех их брачного союза.
 А потом я опять попыталась представить себе собственное будущее: насколько я могла судить, все, что происходит сейчас, должно было продолжаться до бесконечности.
 Эдвард не пострадал при падении. Он сказал, что даже доволен случившимся, ибо благодаря этому у Джеймса появился молодой помощник — Тоби. С некоторых пор Эдварда беспокоило состояние Джеймса:
 — Я знаю, ему тяжело поднимать меня.
 — А этот Тоби, кажется, очень приятный молодой человек!
 — Да, и он всегда готов помочь. Я чувствую, что очень обременяю всех: тебя, Джеймса, Клер, а теперь еще и Тоби — все крутятся вокруг бесполезного инвалида! Но больше всего я беспокоюсь за тебя. Временами я чувствую, что слишком обременяю тебя.
 — Что за чепуху ты мелешь?
 — Ты молодая, красивая и привязана ко мне. Это несправедливо!
 — Пожалуйста, Эдвард, ты обещал не говорить подобных слов! Я ведь сама выбрала это, не так ли?
 — Иногда люди делают поспешный выбор, а потом раскаиваются. Эта жизнь не для тебя, Джессика! Я все думаю про Амарилис: она счастливая жена и мать…
 — Я бы не хотела поменяться с ней местами.
 — Ты так добра, Джессика…
 «Если бы он только знал», — подумала я. Я была на грани того, чтобы рассказать обо всем Эдварду, попытаться объяснить, в какое нелегкое положение попала. «Я люблю тебя, Эдвард, но я люблю и Джейка, хотя и по-другому. Я люблю его так, как не смогла бы полюбить никого другого! С ним я совсем другой человек, чем с тобой. С ним все становится волнующим, волшебным…»
 Как я могла бы сказать мужу такое? Эдвард был прав: я сама выбрала свою судьбу, но выбрала под влиянием минутного порыва, а теперь это стало моей жизнью.
 Следующие слова Эдварда меня насторожили:
 — А что с этим мужчиной, с отцом Тамариск?
 — А что… что с ним? — слабо спросила я. — Что тебя интересует?
 — Собирается ли Тамариск жить у него?
 — Думаю, ей нужно время, чтобы подумать.
 — А он на это согласен? Ты часто виделась с ним, когда вы были в Лондоне?
 — О да, он приходил к нам обедать, да и Тамариск несколько раз гуляла с ним.
 — Как ты думаешь, она захочет жить у отца?
 — Думаю, он ей все больше нравится, но она очень предана Джонатану.
 — Да… Чуть ли не любовный роман, правда? Просто удивительно, что у столь юного существа такие горячие чувства!
 — Мне кажется, только это удерживает девочку здесь: она хочет быть там, где Джонатан!
 — Время все расставит на свои места.
 — Ты имеешь в виду… ни во что не вмешиваться?
 — Вот именно. Но пусть Тамариск видится как можно чаще со своим отцом. Полагаю, он был бы доволен, если бы мы снова пригласили его сюда? А пока ты могла бы опять отвезти девочку в Лондон!
 — Д-да?.. Я думала съездить туда до Рождества… Ты не будешь возражать?
 — Ну что ты! Здесь есть кому позаботиться обо мне. Конечно, я всегда скучаю без тебя, но, с другой стороны, мне становится легче от того, что ты хоть немножко отдыхаешь. Знаю, как тебя радуют эти поездки в Лондон: ты возвращаешься оттуда посвежевшая…
 Груз вины давил меня, но в то же время меня обрадовала возможность еще раз поехать в Лондон.
 Я спросила Тамариск, не хочет ли она снова съездить к отцу, а она пожелала узнать, поедет ли с нами Джонатан. Я сказала, что не уверена в этом, подумав, что после последнего скандального визита он вряд ли проявит такое желание.
 — А что случилось потом с той девушкой? — спросила Тамариск. — Все думают, Джонатан хотел что-то с ней сделать?
 — Джонатан говорит, что он ничего не делал.
 — Значит, не делал! Тогда откуда вся эта суета?
 — Все уже улеглось. — Она топнула ножкой:
 — Ничего не улеглось! Прадедушка Френшоу очень злой на Джонатана и теперь может не завещать ему Эверсли!
 Откуда Тамариск знала о таких вещах? Должно быть, подслушивала у дверей, расспрашивала слуг? Я знала, что она склонна к этому. Девочка продолжала:
 — Эта девушка сама пришла к нему в спальню, он не вызывал ее!
 — Кто тебе это сказал?
 — Неважно, — серьезно заявила Тамариск, — не в этом дело. Она пришла к нему, хотя он ее и не звал! А потом заявила, будто он порвал ее одежду. Она наврала!
 — Все уже закончилось, не стоит больше волноваться.
 — А я хочу знать правду! Я собираюсь заставить Пру Паркер рассказать правду!
 — Пру Паркер пропала, мы ее больше не увидим.
 — Но где-нибудь она есть!
 — Послушай, ты хочешь поехать в Лондон и повидаться с отцом?
 — Да!
 — Тогда все в порядке, мы едем.
 На этот раз вместе с нами поехали Дэвид и Клодина. Им не очень хотелось покидать Эверсли, но Дэвиду было необходимо закупить продукты. Питер уже был в Лондоне: он выехал за несколько дней до нас, как он сказал, по важному делу. Когда мы прибыли в дом на Альбемарлстрит, он уже ждал нас.
 Я не могла подавить переполнявшие меня чувства: я соскучилась по Джейку, но было трудно оставаться наедине с ним, поскольку следовало присматривать за Тамариск. Совсем по-другому обстояли дела, когда Джонатан уделял ей львиную долю своего времени.
 Джейк был рад видеть нас. Тамариск задала ему кучу вопросов о доме в Корнуолле, из чего можно было сделать вывод, что она собралась поехать туда. Не было сомнений в том, что отец сумел очаровать ее. А кого бы Джейк смог оставить равнодушным?
 Когда Тамариск вышла из комнаты, у нас появилась возможность обменяться несколькими фразами.
 — Когда? — спросил он.
 — Это сложно! — ответила я. — Тамариск…
 — Может быть, как-нибудь вечером…
 — Вряд ли.
 — Можем сказать, что отправляемся на концерт… в театр… Что с тобой?
 — Дэвид и Клодина…
 — Они не столь бдительны, как твоя мать. Временами мне казалось, что она… знает!
 — Вполне возможно: она очень проницательна, особенно если это касается меня!
 — Это становится невыносимым! — воскликнул Джейк. — Мы должны быть вместе! Я не могу сидеть здесь и ждать, когда ты сможешь приехать ко мне. Я придумаю какую-нибудь причину, по которой ты должна будешь находиться здесь!
 — Нет, только не в этом доме. Это уж слишком!
 — Мы остановимся на постоялом дворе, я сниму дом…
 Я отрицательно покачала головой.
 — Что же делать, Джессика?
 — Самым разумным было бы проститься. Если бы Тамариск отправилась с тобой в Корнуолл, это было бы решением проблемы!
 — И никогда… или лишь изредка видеть тебя?
 — Нам ничего не остается, Джейк!
 — Чепуха, ты любишь меня, я люблю тебя!
 — Слишком поздно! Кто-то сказал, что жить — это находиться в нужное время в нужном месте! Для нас время оказалось неподходящим!
 — Дорогая моя Джессика, мы должны это исправить! — Я покачала головой:
 — Невозможно! Я не смогу предать Эдварда: он на меня полагается. Он и без того страдает, и я не могу обойтись с ним таким образом.
 — Он все понял бы!
 — Да, он все понял бы, но понимать — вовсе не значит быть менее оскорбленным. Эдвард очень ранимый человек. Я никогда не покину его.
 — А что будет со мной? С нами?
 — Каждый должен жить своей собственной жизнью так, как она у нас сложилась!
 — Ты обрекаешь нас обоих на прозябание!
 — У тебя есть дочь, славная девочка. Думаю, она сумеет тебя порадовать. А уж если она полюбит, то будет предана тебе беспредельно!
 — Как предана Джонатану? А кому еще? — Я пожала плечами, а Джейк продолжал:
 — Тебе? Тем людям, которые так много сделали для нее? Я согласен с тем, что она славная, и был бы счастлив завоевать ее преданность, но не о дочери идет речь. О тебе, моя любовь, моя Джессика!
 — Значит, выхода нет! Возможно, время принесет какое-то облегчение.
 — Я не собираюсь стоять в стороне и смотреть, как жизнь проходит мимо! Я найду выход!
 — Ты пугаешь меня, когда говоришь так! Мне кажется, ты можешь быть безжалостным!
 — Возможно, ты права.
 — Выхода нет, разве что рассказать все Эдварду, но на это я никогда не пойду!
 — Узнав, он понял бы: это неестественно — обрекать тебя на такую жизнь!
 — Это мой долг!
 — Твой долг сильней твоей любви?
 — В данном случае так и должно быть! — Джейк покачал головой.
 — Я найду выход, — повторил он, — В комнату вошла Тамариск.
 — Вы говорите обо мне? — спросила она.
 — Тебе всегда кажется, что говорят о тебе: ты столь захватывающий предмет для разговоров?
 — Да! — ответила она, и все рассмеялись.
 Когда настало время уходить, Джейк, стоя в дверях, помахал нам рукой. Припоминая его слова, я задумалась. Уж очень решительно он говорил, что сумеет найти выход. Что он мог сделать? Было только одно решение: отправиться к Эдварду и попросить его освободить меня. Но я знала, что никогда не смогу быть счастлива, сделав это. До конца дней меня будет преследовать мысль об Эдварде.
 Мы сворачивали на Блоурстрит, когда я заметила, что молодая женщина, которая шла в нескольких ярдах впереди нас, стала поспешно переходить дорогу. В эту же секунду Тамариск бросилась к ней. Женщина исчезла за углом. Тамариск побежала следом.
 Что она собиралась делать? Я бросилась вслед за девочкой. Конечно, она знала дорогу на Альбемарлстрит, но как могла вот так, не сказав ни слова, убежать от меня?
 Я свернула за угол. Женщина входила в какое-то здание, Тамариск следом. Я бросилась бежать что было сил: я узнала этот дом. Это был клуб «Фринтон», место, пользовавшееся дурной репутацией, где Джонатан проиграл пятьсот фунтов!
 Я толкнула дверь и вошла. Холл был застелен ковром ярко-красного цвета, стены были белыми. За столом сидел человек и глядел на пробегавшую мимо Тамариск. «Куда вы?..» — начал он, заметив меня. Я не обратила внимания на него: мне нужно не упустить из поля зрения Тамариск, которая скрылась за какой-то дверью. Я последовала за ней.
 В комнате были люди — двое мужчин и несколько женщин. Я изумленно уставилась на них. Одной из женщин была наша бывшая горничная Пру Паркер, но это была совсем другая Пру! Ее лицо было подкрашено, она была весьма неплохо одета: легкий плащ цвета морской волны, отделанный мехом, а перчатки гармонировали с обувью. Я поняла, что именно она была той женщиной, за которой бросилась Тамариск.
 Но это было не все: девушка, стоявшая рядом с Пру, тоже была знакома мне! Именно она когда-то притворялась слепой. Да, возле Пру Паркер стояла девушка, заманившая меня когда-то в пустой дом!
 Но самым большим потрясением для меня оказался мужчина, вставший из кресла и глядевший на меня с потрясением. Это был Питер Лэнсдон!
 Повисло молчание, которое длилось, казалось, бесконечно. Похоже, все присутствующие не верили своим глазам и пытались привести в порядок свои мысли. Первым заговорил Питер.
 — Джессика? — пробормотал он.
 Я не отвечала, переводя взгляд то на него, то на этих женщин.
 — Как, как ты попала сюда? — запинаясь, проговорил он. — Здесь тебе не следует находиться!
 — В этом я уверена!
 — Я должен объяснить тебе кое-что…
 — Не должен, а обязан!
 Питер подошел ко мне. Теперь он был спокоен. Все остальные продолжали хранить молчание.
 — Я отведу вас с Тамариск домой, — сказал он. Тамариск закричала:
 — Я хочу забрать с собой ее! — она указала на Пру. — Она врет! Это она, а не Джонатан!
 — Да, да! — согласно закивал Питер. — Я уже все выяснил! Я отведу вас домой и там все расскажу!
 Я вдруг все поняла: Питер участвовал во всем этом! Он знал «слепую» девушку; знал Пру; знал эти клубы, в которых происходили Весьма странные события! На что же я наткнулась?
 Питер взял Тамариск и меня за руки. Тамариск закричала:
 — Ты должен все рассказать! Ты должен рассказать дедушке Френшоу! Джонатан не виноват! Пру должна идти с нами! Она должна сознаться!
 — Предоставь это мне, — проговорил Питер. — Я все объясню! С Джонатана будут сняты подозрения!
 Это удовлетворило Тамариск. Я молчала, ошеломленная, не веря Питеру. Мы вышли на улицу. Питер начал объяснять:
 — Я отыскал эту девушку, чтобы помочь ей. Оказалось, она заранее продумала все это, чтобы скомпрометировать Джонатана! Конечно, с ее стороны это был шантаж!
 — Теперь все в порядке! — воскликнула Тамариск. — Жалко, здесь нет Джонатана! А когда мы приедем домой, расскажем ему? И расскажем всем? Это я нашла Пру! Правда, я умная? Я узнала ее по походке, правда, она выглядела по-другому, но я ее узнала!
 Мы вошли в дом. Тамариск тут же побежала рассказывать Дэвиду и Клодине о случившемся. Они ошеломленно выслушали объяснения Питера, который спокойно рассказал о том, как он разыскал Пру Паркер и допросил ее. Она призналась, что пыталась скомпрометировать Джонатана, чтобы выудить у него деньги, а потом испугалась и убежала. Питер сказал, что решил спасти ее, пока девушка не втянулась в позорный образ жизни. Он уже подыскал ей место в приличном доме и договорился о встрече в клубе, где она сейчас работала, чтобы сообщить об удаче. Именно с этой целью Питер, по его словам, и находился в клубе в тот момент, когда вбежали мы.
 — Я увидела ее, — повторяла Тамариск. — Я узнала ее, Джессика! Ведь правда?
 — Ты очень зоркая, Тамариск!
 После того, как обсудили эту историю, Клодина заявила, что они с Дэвидом собираются в гости и возьмут с собой Тамариск. Я сказала, что предпочту остаться дома.
 Как только они вышли из дому, в комнату вошел Питер. Он оценивающе взглянул на меня, а затем спросил:
 — Ну, что ты думаешь обо всем этом?
 — А существуют ли какие-нибудь склады вообще? — воскликнула я. — Существует ли импорт рома и сахара?
 — Конечно!
 — Но не это, как я догадываюсь, является основным твоим бизнесом! Твоя специальность не торговые дома, а публичные, не так ли?
  — Мне никогда не нравился этот термин!
 — О чем ты хочешь говорить со мной?
 — Я хочу выяснить, к какому заключению ты пришла?
 — Я много думала… по поводу нашего с тобой знакомства, и мне многое стало ясно! Надеюсь, ты не собираешься пичкать меня вымышленными историями, поскольку я все равно тебе не поверю!
 — Знаю: ты весьма строптива, я очень скоро убедился в этом! Понимаю, ни в какие истории ты не поверишь, так что выдумывать их пустая трата времени!
 — Ты жулик и авантюрист!
 — Напрасно было бы отрицать это!
 — Ты решил породниться с моей семьей, узнав, что мы богаты!
 Питер кивнул.
 — Встреча на постоялом дворе была случайной?
 — Да, там я узнал, кто твой отец, да и вообще многое о вашей семье.
 — Понимаю, и ты решил, что его дочь будет лакомым кусочком! Ты рассчитывал именно на это? Мой отец довольно богатый человек, и у него много связей в Лондоне. Это ты тоже предусмотрел?
 — Конечно!
 — Потом был случай со «слепой» девушкой! Это одна из девушек твоих «торговых» домов?
 — Мы исходили из существующих возможностей! Можно сказать, это выводило нас на исходную позицию!
 — Каким удачным совпадением было то, что ты оказался там в тот самый день со своей приманкой!
 — О, у меня было предусмотрено несколько возможностей, я только находил подходящий момент!
 — Это было необычным знакомством, обставленным так, чтобы завоевать мое расположение! Преуспев в этом, ты начал ухаживать за мной!
 — Это было приятно: я всегда считал тебя очень привлекательной!
 — Спасибо, но потом ты обратил внимание на Амарилис?..
 — Ты оказалась крепким орешком: слишком энергичной и любопытной. Я решил, что очень быстро начнешь во все совать свой нос!
 — Зато Амарилис очень покладиста, поэтому ты и выбрал ее!
 — А ты в пику нашей помолвке обратила свой взор на джентльмена, который теперь является твоим мужем! Конечно, напрасно ты не вышла из игры после того, как он был искалечен, но в этом виновата только ты сама.
 — И, начав распоряжаться приданым Амарилис, ты увеличил свою долю участия в этих, по-видимому, весьма доходных предприятиях?
 — Они действительно доходны: Амарилис, выйдя за меня замуж, увеличила свое состояние!
 — А оно все еще остается ее состоянием?
 — С этим я очень осторожен! Я действительно использовал ее деньги, но не забирал их. Если бы твой отец или кто-нибудь из членов семьи решил заглянуть в мои деловые бумаги, они не смогли бы меня ни в чем упрекнуть: я чист!
 — Как это достойно! Любопытно, что сказала бы Амарилис, узнав, на какие цели использованы ее деньги?
 — Она никогда не узнает об этом, она — очень благополучная жена и мать! Думаю, лучше пусть все так и останется.
 — Теперь я понимаю, почему Джонатан попал в клуб «Фринтон», понимаю, от кого пришло анонимное письмо! А потом ты подстроил эту историю с Пру Паркер: ты решил очернить Джонатана в глазах моего отца!
 — Да, ведь теперь у нас есть маленький Питеркин — мужчина, наследник по прямой линии! Я позабочусь о том, чтобы он справился с делами в Эверсли лучше, чем смог бы это сделать Джонатан!
 — Это чудовищно! — воскликнула я. — подумать только, тебя разоблачила Тамариск!
 — Это дитя всем надоело! Будем надеяться, что она, в конце концов, отправится к своему папаше!
 — Ты удивляешь меня! Так спокоен! Не боишься разоблачения?
 — Только не с твоей стороны!
 — Что ты имеешь в виду? Посмотрим, что скажет мой отец, когда узнает, каким образом ты сколотил состояние! Ты — сводник, а я всегда считала это одним из самых недостойных занятий! Думаю, тебе не хотелось, чтобы отец узнал о том, что ты проделал с Джонатаном? И тем не менее… похоже, ты считаешь, что я буду хранить твои тайны?
 — Я уверен в этом!
 — А как ты думаешь, что скажет мой отец, узнав, что ты умышленно ввел Пру в наш дом, подослал ее в комнату Джонатана и заставил пожаловаться на то, что якобы тот собирался изнасиловать ее?
 — Конечно, он был бы в ужасе, но он не услышит этого, не правда ли? Он услышит, что в результате весьма любопытного стечения обстоятельств — а это бывает в жизни чаще, чем кажется, — встретил Пру Паркер, идущую по улице. Я не растерялся и допросил Пру. Она долго препиралась, но, в конце концов, созналась, что пыталась скомпрометировать Джонатана, выудив таким путем деньги: она знала, что внук в немилости у деда и ему есть что терять. Однако, Джонатан не поддался искушению, поэтому она сделала вид, что он напал на нее. Разразился скандал, и, опасаясь разоблачения, Пру сбежала. Она осталась без работы, и не было другого выхода, кроме как идти на улицу. Пру прибилась к тому клубу, где ты нашла нас. Я же отправился в клуб, чтобы отыскать девушку, так как договорился в одном приличном доме, что ее возьмут горничной. Вот таким образом я и оказался в клубе, где вы с Тамариск увидели меня.
 — И ты считаешь, я позволю, чтобы тебе все сошло так гладко?
 — Тебе придется, не так ли?
 — Почему? Откуда я знаю, какие еще махинации у тебя на уме? Думаю, и Амарилис следует знать, на что используются ее деньги! Считаю, что и всей семье следует знать об этом: в конце концов, ты ее член!
 — Никому не дозволено обесчестить семью!
 — Ты уже сделал это: это произошло в тот самый день, когда ты вошел в нее!
 — У всех есть свои маленькие слабости! У тебя тоже, Джессика! Пусть это будет нашим маленьким секретом!
 — Ты просишь у меня слишком многого!
 — Мои надежды оправданы: пусть первым бросит камень тот, кто сам без греха!
 Я замолчала. Меня охватил страх.
 — Ведь ты, моя дорогая Джессика, тоже небезгрешна? Как дела с твоей страстной любовной связью с обворожительным сэром Джейком?
 Я почувствовала, что заливаюсь краской, и пробормотала:
 — Что… что ты имеешь в виду?
 — Я был откровенен с тобой, а ты должна быть откровенна со мной! Неужели ты считаешь, что я не знаю, что происходит? Ты и этот привлекательный джентльмен, разве не так? Ты посещаешь этот дом… одна и проводишь там по нескольку часов! Видишь, Джессика, как дурно судить других, не ожидая при этом, что той же мерой отмерится и тебе!
 Питер улыбался, а мои глаза туманило отчаяние. Наша с Джейком тайна была в руках этого отвратительного человека!
 — Садись, — сказал Питер, — ты потрясена! Я уже давно знаю о ваших чувствах, от меня что-либо трудно скрыть. Над тобой прямо сияет нимб любви, Джессика! Я решил, что за вами стоит последить. Никогда не помешает собрать на всякий случай несколько фактов, иногда они могут оказаться полезными. Вот и подвернулся такой случай! Один из моих людей постоянно следил за тобой!
 — Ты хочешь сказать, что за мной подсматривали?
 — За тем, как ты входила и выходила из этого уютного любовного гнездышка? Ах, какая развратная Джессика! Но тебя можно понять, конечно. Я не осуждаю тебя и не буду выдавать твою тайну… до тех пор, пока ты будешь хранить мою!
 — А если я не соглашусь?
 — Твой добрый муж будет весьма опечален, узнав о том, что его жена ездит в Лондон на встречи с любовником! Ведь тебе не хотелось бы этого?
 Я молчала и чувствовала себя так, словно стены комнаты надвигались на меня. Мне хотелось крикнуть, чтобы Питер убирался вон. Он пугал меня: его лицо вдруг стало злым. Этот человек снял, наконец, маску и показал свое настоящее лицо.
 — Я предлагаю небольшую сделку! Ты не рассказываешь обо мне, а я не рассказываю о тебе! — сказал Питер и улыбнулся мне цинично, насмешливо, гадко.
 Он подошел ко мне, взял за руку и посмотрел прямо в глаза.
 — Помни! Одно твое слово, и я отправляюсь прямо к Эдварду и рассказываю о твоих веселых забавах на Блоурстрит! Ты понимаешь это, Джессика?
 Я тупо кивнула, потом повернулась и выбежала из комнаты.




 САМОУБИЙСТВО ИЛИ УБИЙСТВО?


 После разговора с Питером Лэнсдоном я не знала ни минуты покоя. Я вернулась в Грассленд. До возвращения я только однажды виделась с Джейком. Я не решилась рассказать ему о случившемся, опасаясь, что он предпримет какие-нибудь поспешные действия. Моя вина была не меньше, чем Питера: если он шантажировал меня, то я шантажировала его.
 У меня было ощущение, что Джейк может только обрадоваться моему разоблачению. Он относился к тем людям, которые не выносят бездействия, спокойствие было не его стихией. Я знала, что Джейк способен на решительные действия, — этот его побег с цыганами, убийство человека, напавшего на Ли. Думаю, шантаж Питера не испугал бы его.
 Наоборот, Джейк решил бы, что эти «разоблачения» помогут нам соединиться. Я тоже хотела быть с Джейком всегда, хотела выйти за него замуж, иметь от него детей. И в то же время я не имела права причинять боль Эдварду! Я не могла допустить, чтобы рухнул его мир, в котором, я знала, центральная роль отводилась мне. Ему могли уделять внимание, обеспечивать уход Джеймс, Тоби и Клер, но именно мое присутствие делало для Эдварда сносной ту жизнь, на которую его обрекло случившееся несчастье.
 Я никогда не смогла бы быть полностью счастливой, предав Эдварда, значит, я не могла ничего рассказать Джейку. Но случившееся не могло не подействовать на меня: он понял, что произошло нечто неприятное. Я оставила его в Лондоне расстроенным и недоумевающим.
 Питер Лэнсдон вернулся раньше нас. Он уже успел изложить свой вариант случившегося, и, следовало признать, звучал он довольно убедительно. Питер особенно подчеркивал, какое удовлетворение доставила ему возможность устранить трения, существовавшие между моим отцом и Джонатаном. Главной темой разговоров в Эверсли стало разоблачение Питером Пру Паркер. Мой отец пытался как-то загладить свою вину перед Джонатаном, а тот был доволен, что доказана его невиновность.
 Когда мы вернулись, радость, охватившая Тамариск при виде Джонатана, была просто ошеломляющей. Она без конца рассказывала ему о том, как заметила Пру на улице и, узнав ее, стала преследовать, решив во что бы то ни стало доказать, что Джонатан говорил правду. «И вот мы вошли туда! — воскликнула девочка. — А там Пиер…»
 Никому не показалось странным, что мы встретили Пру как раз в то время, как она шла на встречу с Питером, и что он выбрал местом свидания весьма сомнительный клуб. Совпадение могло показаться любопытным, но всех так волновал результат этой истории, что в детали никто не вдавался.
 Питер сам устранил все возможные сомнения.
 — Это было место, которое Пру хорошо знала, бывая там, и мне показалось разумным встретиться с ней именно в клубе.
 Он скромно принял благодарность за свою роль в разрешении этой тайны.
 А мне хотелось крикнуть, что все это так и осталось бы тайной, если бы Тамариск не заметила эту девушку на улице, и что мы поймали Питера за грязными делишками с поличным. Но как я могла решиться на это? Я была вынуждена молчать.
 Мне не хотелось вновь ехать в Лондон. Откуда я могла знать, направляясь к нему, не следят ли за мной?
 Питер окончательно все испортил. Он заставил меня почувствовать себя грязной, грешной, ничуть не лучше, чем он сам.
 Перехватывая мой взгляд, Питер заговорщицки улыбался мне. У меня было такое чувство, что он смотрит на меня оценивающе. Казалось, он намекал на то, что считал меня привлекательней Амарилис, а ее избрал лишь потому, что она была более податлива, послушна. Я внушала себе, что все равно никогда не вышла бы за Питера замуж: меня привлекал не он, а романтичный ореол вокруг его поступка тогда в Лондоне.
 Мне пришла в голову ужасная мысль: ведь Питер может предложить иначе оплатить его молчание? Как все-таки хорошо, что его тайна выравнивала нас! В этом человеке было что-то холодное, змеиное. Он был умен, коварен, скрытен, мог менять выражения лица, словно маски. Да, в нем было что-то от змеи. Я удивлялась тому, что Амарилис до сих пор так любит его.
 Питер начал преследовать меня в ночных кошмарах. Иногда среди ночи мне хотелось встать, пойти к Эдварду и сознаться во всем. Я бы пообещала остаться с ним навеки и никогда больше не видеть Джейка! Джейк должен забрать отсюда Тамариск и уехать в Корнуолл, на другой конец Англии, подальше отсюда. Только искреннее признание могло спасти меня от Питера Лэнсдона.
 Как-то мать спросила меня:
 — С тобой все в порядке? После поездки в Лондон ты плохо выглядишь!
 — Со мной все в порядке, спасибо.
 Если бы я могла рассказать ей! Она бы сумела понять меня, но я не могла решиться.
 — Скоро Рождество, — продолжала мать. — Просто поразительно, как бежит время! Пора готовиться к празднику!
 Но изменения во мне заметила не только она. Клер спросила:
 — С вами все в порядке? Вы выглядите по-другому… с тех пор, как вернулись из Лондона. Какой-то нервной. Там ничего не произошло?
 — Н-нет…
 Я и раньше чувствовала себя неловко в обществе Клер. Конечно, в доме она была просто незаменима: могла подолгу читать Эдварду книги или играть с ним в покер. Но я всегда чувствовала, как эта девушка неприязненно относится ко мне. Ли, пока Тамариск была в Лондоне, тоже много времени уделяла больному.
 — Теперь у меня две сиделки, — сказал Эдвард, — Клер и Ли! А считая Джеймса и Тоби, можно сказать, что я полностью обихожен!
 — У тебя есть еще одна сиделка — я! — напомнила я ему.
 — Ну какая же ты сиделка? Ты — моя королева!
 Я рассмеялась, но на душе у меня было тяжело. «Эдвард никогда не должен ничего узнать!» — твердила я себе.
 Между тем Джейк без конца напоминал о себе. Он уехал в Корнуолл, но не собирался задерживаться там надолго и должен был вскоре вернуться в Лондон.
 Он опять написал мне. В письме он страстно умолял меня вернуться в Лондон. Если я не сделаю этого, — писал Джейк, — ему придется приехать в Грассленд. У него были свои планы. Он не мог ждать вечно: мы должны быть вместе.
 Это письмо одновременно и обрадовало, и встревожило меня. Я внушала себе, что его необходимо уничтожить, но не могла заставить себя сделать это. В течение дня я носила его с собой, спрятав в лиф, но решила, что это ненадежно, и убрала его в дальний угол одного из ящиков комода вместе с первым письмом. Я вновь и вновь перечитывала эти письма: они утешали меня, позволяли мечтать о невозможном.
 Обсуждая с матерью предстоящее Рождество, я спросила:
 — А как насчет отца Тамариск?
 — Возможно, он захочет, чтобы девочка поехала к нему в Корнуолл?
 — Тамариск никогда не согласится: сейчас она предана Джонатану больше, чем когда либо!
 — Тогда, полагаю, нам следует пригласить Джейка сюда.
 Я заколебалась.
 — Это сложно? Мы могли бы принять его в Эверсли.
 — Нет, нет… Он должен быть вместе с Тамариск.
 — Похоже, отец не слишком спешит предпринимать какие-то конкретные шаги в отношении ребенка?
 — Предпримет, все зависит от Тамариск.
 — Да, не очень удачно все получается! Теперь ты видишь, почему следует придерживаться определенных правил в семейной жизни?
 — Разумеется, — согласилась я.
 — Думаю, в Эверсли у нас будет, как всегда, полон дом гостей: Петтигрю да и другие, я полагаю.
 — Ну что ж, у меня в Грассленде найдется лишняя комната.
 Мысль о том, что Джейк будет жить со мной под одной крышей, одновременно волновала и пугала меня.
 Питер будет в Эндерби: он наверняка приедет на Рождество домой. Все три семьи объединятся на празднике, и мне придется постоянно быть на виду. Я задумалась над тем, как буду себя чувствовать рядом с Джейком на глазах у Питера? Представляла, как внутренне он будет смеяться надо мной…
 Я послала Джейку приглашение на Рождество. Сделав это, я поднялась в свою комнату и, как бывало в моменты одиночества, решила вновь перечитать его письма. Хотелось вспомнить его, вновь пережить те волшебные мгновения, когда мы были вместе, и я забывала обо всем на свете.
 Я выдвинула ящик, приподняла перчатки и платки, под которыми лежали письма.
 Их там не было!
 Но я же помнила, что клала их туда! Я очень тщательно прятала эти письма! Я перевернула вверх дном все содержимое ящика, просмотрела находившийся ниже, прошлась по другим ящикам. Писем нигде не было!
 Меня охватила паника: их украли! Мысль о том, что кто-то сейчас может перечитывать письма, ужасала меня. «Питер! — подумала я. — Это, конечно, Питер!»
 Я должна немедленно найти его и обязательно вернуть эти письма! Какую цену он может потребовать за них? Мне не следовало с самого начала позволять себя шантажировать! Известно, что шантажисты никогда не останавливаются на достигнутом, они начинают требовать все больше и больше. Ах, не надо было вступать в эту дьявольскую сделку!.. Я была в отчаянии. Внизу я столкнулась с Клер.
 — Не заходил ли вчера Питер? — спросила я.
 — Да… заходил, вместе с Амарилис. Они заглянули сюда в ваше отсутствие. Должно быть, они забыли сообщить вам об этом?
 Мне нужно было немедленно увидеть Питера. Я отправилась в Эндерби: его там не было.
 — Он уехал по делам, — сказала Амарилис, — а завтра он отбывает в Лондон.
 — Как… опять?
 — Муж постоянно занят делами! — с гордостью заявила Амарилис.
 Я стала думать, не следует ли поискать его? Нет, не надо подавать вида, что я слишком обеспокоена. Если Питер начнет шантажировать меня этими письмами, я пригрожу, что немедленно отправлюсь к отцу и раскрою ему все. Я была в относительной безопасности, поскольку слишком много знала о Питере.
 Должно быть, я отсутствовала около часу. Когда вернулась, в доме было тихо. Пора идти к Эдварду: я расскажу ему о планах на Рождество и что мать предложила пригласить отца Тамариск на праздники.
 Я продолжала размышлять о Питере, представляя, что было, если бы письма попали в руки Эдварда. Уж лучше рассказать ему обо всем самой! Я бы уверила его в том, что это никогда не повторится, я бы поклялась ему в этом!
 До чего же я лицемерна! Это худший из всех видов неискренности, поскольку обманываю я себя! Я мечтаю о приезде Джейка и знаю, что, когда это произойдет, главным для меня будет только то, что мы вместе.
 Встретившись с Ли, я вдруг подумала, что и у нее была причина похитить письма. Она любила Джейка и когда-то сманила из дому Тамариск, которая была его дочерью! С тех пор как Ли поселилась в нашем доме, она вела себя спокойно, мягко, послушно, но в душе, возможно, оставалась той же цыганкой с горячей кровью? Может быть, она и сейчас любила Джейка? Возможно, владея цыганским шестым чувством, она поняла, что мы с Джейком — любовники? Зачем ей мои письма? И что она могла подумать, прочитав их? А Клер? Может быть, это Клер? Клер любила Эдварда! Она могла бы решить, что именно ей следует быть возле него. Что она могла думать о той, которая не по праву заняла место, принадлежавшее ей; о той, которая не оправдала доверия?
 Если Клер нашла письма, покажет ли она их Эдварду? Захочет ли она раскрыть ему мое истинное положение?
 Все тяжелее становилось на душе. Каждое утро, просыпаясь, я боялась наступающего дня.
 Близилось Рождество. На следующий день должен был приехать Джейк.
 Сильно похолодало. Я встревоженно посматривала на небо, опасаясь, что может начаться снегопад, который задержит Джейка в пути. Мне хотелось поскорее увидеть его, и в то же время я боялась этого приезда.
 Я поднялась осмотреть комнату, приготовленную для Джейка. Она была расположена на втором этаже. Открыв дверь, я заглянула в нее: кровать с красным пологом, гардины и ковер того же пламенного оттенка. Когда-то здесь жила сиделка, и было довольно мрачно. Она была странной женщиной, о которой поговаривали, будто она ведьма, и мне хотелось стереть все следы ее пребывания.
 Сейчас вовсю топился камин. В таком доме комнаты быстро остывают, если ими не пользуются. Я потрогала постель: здесь уже лежала грелка. Когда она остынет, ее сменят.
 Я вновь подумала о приезде Джейка: он попытается заманить меня в эту комнату, но я должна быть стойкой. Я села и стала смотреть на огонь в камине, отбрасывающий на стены танцующие тени. Вдруг дверь тихонько открылась и вошла Ли.
 Увидев меня, она даже отпрянула — для нее эта встреча была так же неожиданна, как и для меня.
 — Я… просто зашла взглянуть, как тут топится. Открытый огонь всегда опасен, даже если присматриваешь за ним.
 — О да, искры на ковре…
 — Да, — согласилась Ли и хотела выйти.
 — Подожди минутку, Ли! — Она остановилась, и я продолжила:
 — Посиди со мной. Уютно выглядит эта комната при свете камина, не правда ли? Вообще это очень приятная комната!
 Ли подтвердила мои слова.
 В этой комнате жил Эдвард до тех пор, пока не переехал на первый этаж, и я часто сидела здесь, возле этой кровати с красным пологом, читая ему вслух. Тогда я еще была довольна жизнью, я купалась в лучах славы самопожертвования, но принесенные жертвы хотя поначалу и облагораживают человека, впоследствии начинают угнетать. Щедрый жест — прекрасно, но когда это превращается в систему, то начинаешь раздражаться не на себя, за то что принял это решение, а на того, кому принесена эта жертва.
 Я никогда не проявляла раздражения, которое иногда ощущала по отношению к Эдварду. Какая все — таки у людей извращенная натура: их раздражают хорошие качества в других! Если бы Эдвард был менее терпелив, если бы он раздражался, кричал, я могла бы позволить себе вспышку гнева, могла бы высвободить скопившиеся чувства. Но Эдвард был ровен и добр, и я могла ощущать лишь угрызения совести.
 — Ли, — вдруг спросила я, — ты когда-нибудь вспоминаешь былые дни?
 — О да, миссис Баррингтон.
 — Тебе никогда не хочется вернуться к цыганам, чтобы быть свободной и беспечной?
 Она покачала головой:
 — Я довольна здешней жизнью. На улице всегда то слишком жаркое солнце, то слишком холодный ветер. А я мерзну по ночам. Нет, я уже привыкла жить в доме!
 — И к тому же здесь живет Тамариск. Наверное, ты поедешь вместе с ней в Корнуолл, когда… и если… она поедет туда?
 — А она поедет, миссис Баррингтон? Она не хочет уезжать отсюда, я знаю это.
 — Уверена, что, в конце концов, она захочет ехать к отцу.
 — Еще совсем недавно она и не знала о том, что у нее есть отец.
 — А теперь знает и должна быть с ним!
 — Не думаю, — заметила Ли, — по-моему, она должна быть там, где счастлива.
 — Странный ребенок! Ты хорошо ее знаешь, Ли, вообще-то с ней трудно сблизиться…
 — О, она любит вас… по-своему, миссис Баррингтон. И меня она любит… тоже по-своему.
 — У нее свои причуды. Ты помнишь, ведь она убежала от нас? Ты можешь понять: убежать из уютного дома ради жизни, полной скитаний?
 — Сэр Джейк тоже так поступил, миссис Баррингтон!
 — Да, он так поступил и стал цыганом Джейком! Это было так давно, Ли!
 — Да, но эти дни живут в нашей памяти, как будто это случилось вчера!
 Я попыталась разглядеть Ли в этой полуосвещенной комнате. На ее лице мелькнула тень страха, и я поняла, что сейчас она вновь переживает те минуты, когда на нее напал мужчина и лишь появление Джейка спасло ее: такое никогда не забывается.
 Когда-то она выманила из нашего дома дочь Джейка. Но как невинно она выглядела сейчас, сидя с руками, сложенными на коленях, погруженная в воспоминания., она все еще любила Джейка? Знала ли о том, что он — мой любовник? Не она ли забрала эти письма из ящика?
 Мы обе вздрогнули, когда открылась дверь. В комнату заглянула Клер.
 — Ах, вы сидите впотьмах? — спросила она.
 — Я зашла заглянуть, все ли в порядке с камином. Оказывается, Ли решила сделать то же самое, а потом мы разговорились.
 Клер переводила взгляд с меня на Ли и обратно.
 — Может быть, я зажгу свечу? — спросила она. — Все-таки мрачновато без света.
 Сделав это, она повернулась и взглянула прямо на меня. Я не могла понять выражения ее лица, но, похоже, она что-то скрывала. О чем она думает, что знает? Клер была права. В комнате вдруг стало действительно мрачно.
 Джейк приехал за два дня до Рождества. Я была охвачена пронзительной радостью при виде его. Мы так смотрели друг на друга, что, испугавшись как бы чувства не выдали нас, я решила проводить гостя наверх, в красную комнату. Как только мы вошли, Джейк обнял меня и крепко прижал к себе.
 — Ожидание чуть не свело меня с ума!
 — Да, оно тянулось невыносимо! Но теперь ты здесь, Джейк, — сказала я.
 — Я принял решение, — продолжил он. — Так не может дальше продолжаться, следует что-то предпринять!
 Джейк не отпускал меня, и я, прижавшись к нему, дрожала.
 — Не здесь, Джейк, не в этом доме…
 — Что-то следует предпринять… и вскоре…
 — Да, но подожди, успокойся, мы поговорим, — я попыталась вести себя как хозяйка. — Надеюсь, тебя все устроит! Если нет, то кто-нибудь из служанок…
 Он рассмеялся. Это был истеричный смех, который мне уже доводилось слышать.
 — Я хочу лишь одного, и ты знаешь, о чем я говорю!
 — Я должна идти вниз. Знаешь, в этом доме много любопытных глаз.
 — Любопытных?
 — Это Ли, которая, думаю, до сих пор любит тебя, и Клер, которая любит моего мужа! — Я высвободилась. — Обед будет в семь, спустись к столу немножко раньше.
 И вышла.
 Вечер прошел очень приятно. Я была удивлена тем, как Джейк ведет себя с Эдвардом. Никто не мог бы и предположить, что у него с женой Эдварда любовная связь.
 Тамариск обедала вместе с нами, ведь сегодня был особый случай — приехал ее отец. Меня радовало то, что она задавала вопросы не только о Лондоне, но и о корнуолльском поместье.
 Джейк излагал разницу между ведением фермерского хозяйства в Англии и в Австралии, причем рассказывал так увлекательно, что Тамариск заявила: «Я хочу поехать в Австралию». А он ответил: «Может быть, я и отвезу тебя туда».
 Позже, когда я подошла к Эдварду пожелать спокойной ночи, он попросил меня посидеть с ним и немножко поболтать.
 — Кажется, этот человек начинает очаровывать Тамариск.
 — Мне тоже так кажется.
 — Я уверен, настанет день, когда девочка сама захочет отправиться к отцу.
 — Следует подождать развития событий. У меня такое чувство, что Тамариск всегда предпочтет быть там, где Джонатан.
 — Мне нравится в ней эта преданность!
 Я поспешно пожелала Эдварду спокойной ночи: разговоры о преданности тягостны для того, чья совесть нечиста.
 На следующий день Тамариск, я и Джейк поехали верхом в Эверсли, чтобы помочь моей матери подготовиться к Рождеству.
 В доме царила суматоха. Садовники вносили цветы из теплиц и украшали плющом и падубом рамы картин в галерее и стены холла. Омела подвешивалась в тех местах, где могли остановиться люди и обменяться традиционными поцелуями. Из кухни доносились соблазнительные запахи.
 Моя мать была одновременно радостно возбуждена и озабочена. Она любила торжества в Эверсли, когда все происходило в строгом соответствии с традициями. Джонатан с садовниками отправился за рождественским поленом, и Тамариск тут же заявила, что пойдет им помогать.
 — Должно быть, сегодня приедут Петтигрю, — проговорила мать. — знаешь, как ее светлость кичится своим домом! Здесь она будет совать нос в каждую щель в попытках обнаружить пыль.
 — Я уверена, слуги в Петтигрюхолл рады хоть ненадолго избавиться от нее, — заметила я.
 Тамариск ушла, и после разговора с матерью выяснилось, что все идет по заведенному порядку и мне пока нечего делать. Мы с Джейком вышли. Я понимала, что сегодня один из тех редких случаев, когда матери хочется немного побыть одной.
 Когда мы ехали рядом, Джейк сказал:
 — Как хорошо побыть одному… немножко.
 Я пустила лошадь в галоп, но вскоре он вновь скакал бок о бок со мной.
 — Куда мы направляемся? — спросил он.
 — К морю, — ответила я.
 Я чувствовала запах моря, водорослей, мокрого дерева и трудно описуемый запах океана. Я вдохнула полной грудью и на некоторое время почувствовала себя счастливой, позабыв обо всех страхах, сомнениях, ощущая лишь искреннюю радость от того, что нахожусь рядом с Джейком.
 Подъехав к утесу, мы спешились. Я повела лошадь вдоль лощины к берегу. Джейк следовал за мной.
 В это утро море было серо-голубым, волны осторожно лизали песок, оставляя на нем кружева пены.
 — Море всегда великолепно, в любую погоду! — воскликнула я.
 — Да, море великолепно, — сдержанно ответил Джейк, — а как дела у нас, Джессика?
 — А как ты думаешь? Ты был у нас в доме, разговаривал с Эдвардом и, конечно, понимаешь, что я ничего не смогу сделать. Тем более сказать, что собираюсь его бросить!
 — Ты хочешь провести всю жизнь… вот так?
 — Я приняла решение!
 — Ты приняла его, не осознав, что это значит!
 — Ты имеешь в виду… до того, как ты вернулся?
 — Это многое изменило, не так ли? Я молчала, а Джейк продолжал:
 — Джессика, что будем делать?
 — Ничего… Мы ничего не можем сделать! Самым разумным было бы тебе уехать отсюда, чтобы мы забыли друг друга!
 — Ты думаешь, я смогу забыть тебя?
 — Со временем, думаю, сможешь…
 — Никогда! Думаешь, я смирюсь с этим положением?
 — К сожалению, мы сами виноваты в сложившейся ситуации и изменить что-либо невозможно.
 — Ты бросишь меня ради Эдварда?
 — У меня нет выбора! Я знаю, что никогда не смогу быть счастлива, поскольку буду думать только о тебе. Но если я покину Эдварда, то постоянно буду думать о нем! Я сама обрекла себя на эту жизнь. Я сама это начала и обязана продолжать!
 — Я не допущу этого!
 — Дорогой Джейк, ну как ты не допустишь? Давай поскачем галопом вдоль прибоя! Знаешь, как это здорово! Мне это очень нравится!
 Я поскакала первой, а Джейк последовал за мной. Ветер развевал мои волосы, и на несколько мгновений я вновь смогла забыть обо всем, кроме радости этой бешеной скачки: о доверчивом Эдварде и о требовательном Джейке, о том, что предала своего мужа, что меня шантажировал Питер Лэнсдон и кто-то украл наполненные страстью письма, написанные мне Джейком. Все это можно было забыть на время этой скачки вдоль берега серого спокойного моря с одной стороны, и белых утесов, громоздящихся с другой.
 Но когда мы вновь пустили лошадей шагом по лощине, которая вела от берега к дороге, мне вспомнились слова Джейка: «Я не успокоюсь, пока не найду выход!»
 День Рождества оказался теплым и дождливым.
 Все присутствовали в церкви на предрождественской службе и вернулись в Эверсли, чтобы выпить горячего пунша и поесть сладких пирогов. Потом Джейк, я и Тамариск, упросившая взять ее на праздник, отправились в Грассленд, а Амарилис с Питером — в Эндерби.
 В Эверсли было довольно много гостей, включая Миллисент, а также лорда и леди Петтигрю, так что праздник, можно сказать, удался.
 — Ты должна приехать к нам с утра, Джессика, — сказала мне мать. — Придут певцы и музыканты.
 — Я буду здесь, — ответила я, — но съезжу домой на обед, а потом опять вернусь часов в шесть.
 Мать удовлетворенно кивнула. Предстояло сделать еще кучу дел, и нужна была моя помощь.
 Я проснулась в рождественское утро со странным, но уже хорошо знакомым мне смешанным чувством возбуждения и тревоги и отправилась проведать Эдварда, взяв с собой подарок — шелковый халат. Этот вид одежды он использовал все чаще: почти не пользуясь костюмом, он просиживал в кресле целыми днями в халате. Эдвард принял его с большим удовольствием и вручил мне свой подарок: кольцо, усеянное бриллиантами. Оно было прелестным, и я вскрикнула от восторга, но слова Эдварда, сказанные вслед за этим, расстроили меня.
 — Я попросил Клер подобрать для тебя подарок по ее вкусу.
 Значит, это кольцо выбирала Клер?.. Такие обычно называют «кольцами вечности»! Наверное, для того, чтобы напомнить мне, что я связана с Эдвардом на всю жизнь? Что было на уме у Клер? Теперь я была убеждена в том, что именно она нашла мои письма!
 Я сняла кольцо с пальца:
 — Оно очень красивое…
 — И должно напоминать тебе, что я буду любить тебя вечно! Мне трудно это выразить словами, я слишком сдержан, но есть вещи, которые я чувствую так глубоко, что нет слов, способных передать их. Я никогда не смогу объяснить, как благодарен за все, что ты сделала для меня! Когда я узнал, что никогда больше не буду полноценным человеком, то впал в отчаяние, хотел расстаться с жизнью. И тогда пришла ты и сказала, что собираешься выйти за меня замуж!
 — Ты пытался отговорить меня, Эдвард!
 — Я вынужден был сделать это, я не имел права обрекать тебя на жизнь, не достойную здоровой молодой женщины. А когда ты настояла на своем, я оказался трусливым и позволил тебе сделать это. Однако это придало мне силы, и я смог продолжать жить! Я знал, что справлюсь… вместе с тобой. Пока ты со мной, пока нежно заботишься обо мне, я смогу выдержать! Ты — просто чудо!
 — Ах, Эдвард, ты заставляешь меня краснеть!
 — Краснеть! Да почему? Ты сделала мою жизнь счастливой: когда я вижу тебя по утрам, чувствую вкус жизни! Я готов на все ради тебя, Джессика, и я сделаю для тебя все!
 . — Ты и так делаешь все! — ответила я и поцеловала Эдварда, а он крепко обнял меня. Я была очень взволнована: оказывается, женщина может любить двух мужчин одновременно! Я любила Эдварда за его доброту, бескорыстие, мягкость, за его глубокую любовь ко мне. И я любила Джейка, потому что он был полон жизненных сил, волновал меня, был тем мужчиной, с которым я была способна обрести полное счастье. Если бы только было возможно сделать это, не причинив боль Эдварду!
 Я высвободилась из объятий, и он поцеловал кольцо на моем пальце. В этот момент я поклялась про себя, а вслух сказала: «Эдвард, я всегда буду с тобой… до тех пор, пока буду тебе нужна!»
 Мы сходили на утреннюю службу в церковь, а потом вернулись в Эверсли. Приехали певцы, и я помогала матери подавать им традиционное угощение — горячий пунш и рождественский пирог. Затем я вернулась в Грассленд на обед. Во второй половине дня с Джейком и Тамариск мы отправились на верховую прогулку. К нам присоединилась Клер.
 Возможности поговорить с Джейком почти не было. Он сумел бы ускользнуть от наших спутников, но я не поощряла его к этому. Нежная сцена с Эдвардом была еще очень жива в моей памяти, а на пальце я ощущала «кольцо вечности» и все, что с ним связано.
 Клер, похоже, старалась держаться возле меня. На ее губах постоянно играла легкая улыбка. Она была само воплощение моего долга в отношении Эдварда.
 Вечер был похож на большинство рождественских вечеров в Эверсли. Стол в зале был украшен серебряными канделябрами, выставлявшимися лишь по такому случаю; везде виднелись ветки падуба.
 Стол был уставлен традиционными блюдами, обед затянулся, а потом мы отправились играть в карты, пока зал готовили к танцам.
 Я сидела рядом с Эдвардом, когда подошел Джейк и пригласил меня на танец. Я отказала:
 — Нет, я предпочитаю посидеть с мужем.
 Но Эдвард не согласился с этим:
 — Ты должна танцевать! Я люблю смотреть, как ты танцуешь!
 — Спасибо, но мне не хочется… — Джейк взял меня за руку.
 — Ей хочется, не правда ли? — обратился он к Эдварду.
 И Эдвард настоял на том, что я должна пойти танцевать.
 — Я буду смотреть на вас, — сказал он.
 — Я буду очень внимателен к ней, — пообещал Джейк.
 — Не сомневаюсь в этом, — ответил Эдвард.
 Мне было не по себе, и я сердилась на Джейка. Он казался легкомысленным и, похоже, не хотел понимать моих чувств.
 Я знала, что Эдвард следит, как я танцую, и могла представить себе, что он сейчас думает: как жестоко обошлась с ним жизнь, лишив его силы, мужества, возможности вести естественную жизнь, вынудив его сидеть, наблюдая за тем, как жена танцует с другим!
 Не знаю, какое из чувств доминировало во мне: желание отдаться, которое был способен возбудить во мне только Джейк, или моя любовь к Эдварду и решимость сохранить тайну о том, что я преступила через данный мной брачный обет.
 — Ты обязана сказать ему все, Джессика! — заявил Джейк.
 — Как я могу это сделать? Ты же видишь, какой он!
 — Уверен, он поймет!
 — Может, и поймет, но как я смогу бросить его?
 — Ты должна сделать выбор так же, как и он, как и я тоже! Ты должна выбрать, что в жизни для тебя важнее. Эдвард должен решить — удерживать ли тебя и бесконечно страдать от угрызений совести, что лишает молодую женщину радости в жизни, а я должен решить, как долго можно терпеть подобное неопределенное состояние!
 — Решать не тебе, Джейк! А только мне. А я уже решила, что не смогу оставить Эдварда!
 — Ты его любишь больше, чем меня?
 — Конечно, нет! Я любила бы тебя безраздельно, если бы не было Эдварда, но он есть. Я вышла за него замуж и абсолютно убеждена в том, что никогда не оставлю его!
 — А что будет с нами?
 — Ты вернешься в Корнуолл и забудешь меня!
 — В Корнуолл я, конечно, вернусь, но забыть тебя — никогда! И я никогда не оставлю тебя: я найду выход, Джессика. Поверь мне, мы должны быть вместе, чего бы это ни стоило…
 — Нет, Джейк, это невозможно! Сегодня я поняла… Я никогда не сознавала этого так остро, как сегодня… Я обязана оставаться с Эдвардом, пока он нуждается во мне!
 Мимо нас пронеслась Клер. Она танцевала с лордом Петтигрю, двигавшимся весьма неуклюже. Они были неподалеку, и я заметила, что Клер внимательно наблюдает за нами. О чем она сейчас думала? Она знала, что мы с Джейком любовники, письма выдали нас. Я была уверена в том, что Клер ненавидит меня за то, что я вышла замуж за Эдварда, отняла его у нее, а теперь, похоже, он мне уже не нужен.
 Конечно, Эдвард должен был жениться на Клер. Она была бы преданной сиделкой, и этого было бы для нее достаточно. Наверное, она всегда смотрела на него как младший на старшего. Должно быть, Эдвард был очень добр к бедной сиротке, к несчастной родственнице, которую взяли в дом только из-за сострадания. Должно быть, он относился к ней с участием и симпатией, разделяя ее одиночество. Клер полностью предана ему: она из тех женщин, способных если полюбить, то навеки Наверняка Клер когда-то надеялась выйти за Эдварда замуж: это было бы для нее идеальным решением. Потом появилась я, отняла Эдварда и, завладев желанным для нее человеком, завела любовную связь с другим мужчиной! Конечно, Клер можно было понять и причину ее враждебного отношения ко мне тоже.
 Я была рада, когда пробило полночь, и сообщила матери, что пора уезжать. Домой мы отправлялись все вместе: Эдвард, Джейк, Клер, я и Тамариск, которой было разрешено повеселиться с нами по случаю Рождества.
 Здесь был и Тоби, поскольку без его помощи Эдвард не смог бы сесть в экипаж. У Джеймса все еще болела спина, так что услуги Тоби были очень кстати. Попрощавшись, мы отправились домой.
 — Какое чудесное Рождество! — воскликнул Джейк. — Ничто не сравнится со старыми добрыми обычаями!
 Все согласились с этим, а Эдвард рассказал нам, как праздновали Рождество у них, в Ноттингеме. Разговоры на эту тему продолжались всю дорогу до Грассленда.
 Тоби с помощью Джейка отнес Эдварда в его комнату, Клер пожелала нам спокойной ночи и увела с собой уже сонную Тамариск.
 Я столкнулась с Джейком, когда он выходил из комнаты Эдварда.
 — Все в порядке. Этот молодой человек, Тоби, весьма силен!
 — Спокойной ночи, Джейк. Он взял мою руку и поцеловал.
 — Пойдем со мной, — прошептал он. Я покачала головой.
 — Просто проводишь меня и пожелаешь спокойной ночи!
 Я поднялась вместе с ним по лестнице и вошла в его спальню. Там было очень уютно, в камине горел огонь, освещавший мерцающим светом красные шторы на окнах.
 Джейк закрыл дверь и обнял меня.
 — Останься со мной!
 — Нет, я собираюсь посидеть с Эдвардом: я всегда прихожу к нему после того, как его укладывают в кровать.
 — Вернись… потом?
 — Нет, Джейк, только не здесь!
 — Для тебя это имеет значение?
 — Несомненно!
 — Что за выдумки, Джессика: место и время… все это неважно! Все, кроме того, что мы вместе!
 — Эдвард совсем рядом с нами!
 Джейк взглянул на меня почти раздраженно:
 — Ты останешься здесь со мной… на всю ночь, ну, пожалуйста!
 — Не могу: мне все время казалось бы, что Эдвард тоже здесь, в этой комнате. Это было бы невыносимо!
 — Но ты уже изменила своему мужу!
 — По-моему, мы по-разному смотрим на одни и те же вещи. Возможно, неверность более естественна для мужчин? Общество ее приемлет, если удается все скрыть! Изменив, я поступила нехорошо. Этот поступок не украшает любую женщину, но из-за состояния Эдварда его можно назвать просто подлостью! Я ненавижу себя!
 — За то, что ты любишь меня и любима мной?
 — О нет, не за это. Это как раз всегда будет поддерживать меня. Я всегда буду любить тебя, Джейк, но я уже твердо решила для себя не оставлять Эдварда. Буду вместе с ним до тех пор, пока ему нужна! Я дала слово и собираюсь сдержать его: Эдвард и без того слишком страдает. Я не хочу доставлять ему новых, если этого можно избежать.
 — Ты считаешь, я.должен уехать, оставив тебя и надежду на встречи, пусть даже украдкой?
 — Ты уедешь, зная, что я люблю тебя так же, как ты любишь меня.
 — Я люблю тебя и только тебя! Меня не касаются ничьи проблемы, кроме наших. Мы должны быть вместе!
 — Ты же понимаешь как обстоят дела!
 — Конечно, я понимаю, что Эдвард полагается на тебя. Он был бы очень опечален, если бы ты ушла от него. Но он не из тех, кто требует жертв.
 — Эдвард очень самоотверженный человек!
 — Да, у него есть черты, которыми я не обладаю! И все-таки ты любишь меня, помни об этом! Ты любишь меня достаточно сильно, чтобы нарушить все брачные обеты, которым ты придаешь такое значение!
 — Да, но ты должен понять меня. Я обязана оставаться с Эдвардом, пока нужна ему. Мы слишком поздно встретились, Джейк!
 — Никогда не бывает слишком поздно!
 «А к тому же, — подумала я, — теперь кто-то знает о нас. Кто-то украл письма, которые ты писал мне. Клер или Ли?» Мне хотелось рассказать ему об этом, чтобы Джейк понял, как осторожно мы должны вести себя, но я колебалась. Он скажет, что это неважно: в один прекрасный день все равно все узнают, что мы любовники, поскольку Джейк не намерен сохранять дальше нашу тайну.
 Я освободилась из его объятий:
 — Я должна пойти к Эдварду, он ждет меня!
 — Возвращайся! — попросил Джейк.
 Я ничего не ответила, выскользнула из комнаты и тут же услышала, как тихонько хлопнула одна из дверей. Это могла быть комната Клер или Тамариск: Тамариск любила подслушивать у дверей. Я решила, что и Клер может посчитать себя вправе сделать это.
 Я спустилась вниз в комнату Эдварда. Он лежал в кровати и ждал меня. Когда я вошла, его лицо осветилось радостью.
 Я присела возле кровати. На небольшой тумбе, служившей ему столиком, стояло снотворное, которое он обычно принимал на ночь. Засыпал Эдвард с трудом, а доктор утверждал, что ему необходим полноценный отдых. Сегодня Эдвард выглядел усталым. Должно быть, за эти сутки он переутомился.
 — Ты, конечно, устал, сегодня был трудный день, — сказала я.
 — Рождество — это особый случай!
 — Тебе понравилось?
 — Очень! Наш гость уже лег?
 — Думаю, уже уснул.
 — Да и тебе пора.
 — Поболтаем, а потом я пойду.
 — Мне очень нравилось смотреть, как ты танцуешь. Как бы я хотел…
 Я вздохнула.
 — Извини, я начинаю жалеть себя, — заметил Эдвард.
 — Ну, иногда можно немножко и пожалеть себя. Бог свидетель, ты этим не злоупотребляешь!
 — Я не должен был ни на что жаловаться, поскольку у меня есть ты!
 Я поцеловала его:
 — Спи спокойно! Ты выпьешь на ночь снотворного?
 — Да, я попросил Джеймса приготовить его мне. Оно хорошо действует.
 Я подняла стакан и подала ему. Выпив, Эдвард поморщился.
 — Неприятно?
 — Горьковато…
 — Ну что ж, пора пожелать тебе спокойной ночи, — я подошла и поцеловала его. В ответ он нежно поцеловал меня.
 — Господь благослови тебя, милая Джессика, за все, что ты дала мне!
 — Господь благослови тебя, Эдвард, за все, что ты дал мне!
 Он иронично улыбнулся, а я покачала головой.
 — Всегда помни, Джессика, я желаю только того, что лучше всего для тебя!
 Я еще раз поспешно поцеловала его и вышла из комнаты. Как всегда, когда Эдвард проявлял свою преданность мне, я чувствовала себя непорядочной, мне было стыдно.
 Я поднялась по лестнице наверх. Дверь комнаты Джейка была слегка приоткрыта. Я постояла несколько секунд, глядя на нее, затем сделала шаг вперед, но колебалась. У меня было чувство, что за мной следят.
 Я повернулась, решительно направилась в свою комнату и плотно прикрыла дверь, продолжая бороться с желанием пойти к Джейку, отбросив все принципы, за которые так отчаянно цеплялась.
 Я легла в постель, но уснуть не могла. Долго лежала, думая о Джейке, напрасно ожидающем меня в своей комнате. Это было символично — именно такое будущее ожидало нас.
 Я не должна встречаться с ним! Я должна посвятить свою жизнь уходу за Эдвардом! Но было предчувствие, смешанное с ожиданием и страхом, что Джейк придет ко мне. Если он сделает это — у меня не хватит сил сопротивляться.
 Наконец, я уснула.
 На следующее утро спозаранку меня разбудил стук в дверь. Я сказала: «Войдите». Это была Дженни, одна из служанок. Она выглядела испуганной и бледной.
 — В чем дело? — спросила я, привстав.
 — Ах, мадам, вы уж сами сходите… прямо сейчас! Хозяин там. Джеймс сказал, что вам нужно сразу же прийти!
 — Где он?
 — В комнате хозяина…
 Я вскочила, быстро набросила на себя халат и сбежала вниз, в комнату Эдварда. Он лежал в своей постели неестественно бледный и неподвижный.
 Я похолодела, меня начал бить озноб. Я пробормотала:
 — О, Господи, не допусти этого…
 Я бросилась к кровати и взяла Эдварда за руку. Рука была холодной, и, когда я отпустила ее, безвольно упала.
 — Джеймс! — позвала я.
 Джеймс подошел и скорбно покачал головой.
 — Боюсь, мадам…— он.
 — Мертв?.. О нет, Джеймс… только не это! — пробормотала я.
 — Я послал Тоби за доктором.
 — Когда?..
 — Я зашел сюда утром, как всегда, чтобы подготовить хозяина к завтраку. Поначалу я ничего не заметил, отдернул шторы и пожелал ему доброго утра. Ответа я не услышал. Тогда я подошел к кровати и увидел… Я просто не мог поверить в это! Я послал Дженни за вами.
 — Но отчего, Джеймс?
 Джеймс взглянул на стакан, стоявший у изголовья, тот самый, который я подала Эдварду на сон грядущий.
 — О… нет! — пробормотала я.
 — Мы не можем делать никаких выводов, пока не придет врач.
 — С ним ведь было все в порядке, исключая ту травму, никаких серьезных заболеваний!
 Джеймс покачал головой:
 — Вы присядьте, миссис Баррингтон! Похоже, вам дурно?
 — Это невозможно…
 — Он был озабочен своим состоянием, этой беспомощностью… Что ж, подождем, что скажет доктор?
 В комнату вбежала Клер.
 — В чем дело? Они говорят…— она переводила взгляд с Эдварда на меня. — О нет! Этого не может быть! — Ее взгляд остановился на мне: в нем были одновременно скорбь и подозрение.
 — Уж скорее бы приходил доктор! — воскликнула я.
 Тишина, висевшая в комнате, была жуткой. Казалось, часы тикают неимоверно громко. Я подумала: это мне снится, этого не может быть, Эдвард… мертв?..
 Наконец, появился доктор. Мы оставили его в комнате Эдварда, и спустя некоторое время он вышел оттуда с печальным лицом.
 — Миссис Баррингтон, увы, я должен огорчить вас!
 — Не могу поверить в это! Почему, доктор?
 — Уверен в том, что причина — большая доза снотворного! Какие дозы обычно он принимал?
 — Снотворное всегда готовил для него Джеймс.
 — Это была обычная доза, доктор, — вставил Джеймс.
 — Мне кажется, в эту ночь доза была больше.
 — Значит, это…— сказала я.
 Я вспомнила о нашей встрече накануне, когда я сидела у кровати Эдварда и он поцеловал подаренное им кольцо. Он говорил, что желает мне только счастья. Ужасная мысль поразила меня: не умышленно ли он принял эту дозу, чтобы освободить меня? О нет, он не пошел бы на это, я не давала ему повода думать об этом. Но, может, Эдвард сам пришел к такому выводу?
 Клер смотрела на меня, и в ее глазах стоял ужас. Доктор спросил:
 — Мог ли он дотянуться до бутыли с лекарством?
 Я знала, что этот вопрос таит в себе подвох: сам Эдвард принял лишнюю дозу снотворного или кто-то налил ее?
 Джеймс заколебался:
 — Она стояла в тумбе возле кровати. Полагаю, при желании он смог бы открыть дверцу и достать бутыль.
 Доктор кивнул:
 — Конечно, предстоит еще вскрытие…
 Во мне начал расти страх, парализующий мысли. Я пыталась представить все, что произошло ночью. Джейк помогал Тоби вносить сюда Эдварда. Стакан стоял у изголовья, когда я вошла в комнату. Я сама подала ему этот стакан. Сколько же лекарства было налито в него? В воде следовало развести очень небольшую дозу, передозировка была смертельно опасна. Об этом доктор с самого начала и предупредил нас, не забывая постоянно напоминать об этом.
 Джейк помогал Тоби вносить Эдварда. Когда-то он решился убить человека и еще вчера вечером говорил: «Я найду выход».
 Я отчаянно боялась!
 Как только доктор уехал, все собрались в гостиной — я, Клер, Джейк и Джеймс. Все подавленно молчали. Я не решалась взглянуть на Клер, зная, что в ее глазах прочту осуждение. Я не решалась взглянуть и на Джейка, боясь того, что могу прочесть в его взгляде.
 Первым заговорил Джеймс:
 — Как это могло произойти? Я и не предполагал, что хозяин может попытаться сделать это! Он был человеком, убежденным в том, что жизнь следует прожить до конца, независимо от того, какие на тебя обрушиваются несчастья! Самоубийство претило его натуре, насколько мне известно.
 — А где было лекарство? Мог ли Эдвард дотянуться до него? — спросил Джейк.
 — Да, пожалуй, — ответил Джеймс — Эта небольшая тумба служила ему столиком. Дотянуться до бутыли было нелегко, тем не менее, он мог это сделать.
 — Эдвард никогда не сделал бы этого! — взорвалась Клер. — Я знаю, что он никогда не сделал бы этого!
 — Какова же в таком случае альтернатива? — на удивление спокойно спросил Джейк.
 Вновь воцарилось молчание, и я почувствовала на себе осуждающий взгляд Клер. Я подняла глаза и взглянула на Джейка. В течение нескольких секунд мы смотрели друг на друга. В его взгляде я не смогла прочесть ничего, но одна мысль не оставляла меня: однажды он уже убил человека! Если ты убил однажды, не легче ли совершить убийство во второй раз?
 «Нет, — подумала я, — только не это! До случившегося между нами существовал барьер, но если на сей раз виноват Джейк… Я обязана узнать правду! Пока я не сделаю этого, ни секунды не смогу жить спокойно». Я услышала, как произношу слова:
 — Что же на самом деле произошло этой ночью? Кто мог налить в стакан смертельную дозу лекарства? Не заходил ли кто к Эдварду?
 Джеймс пояснил:
 — Сэр Джейк и Тоби помогли мне приподнять хозяина из кресла. Мы вместе уложили его в постель. Я налил в стакан воды, добавил туда снотворного и поставил стакан на тумбу. Потом, как обычно, мы поболтали. Хозяин был в хорошем настроении, но он всегда умел скрывать свои чувства. А что случилось потом? По-моему, мы все вместе вышли.
 — Кажется, я задержался, чтобы переброситься с Эдвардом парой слов, — вставил Джейк.
 У меня заколотилось сердце. «Ах, Джейк, — подумала я, — неужели ты оставался с ним наедине… даже несколько минут?»
 — Ну что ж, значит, мистер Баррингтон был один до вашего прихода, миссис Баррингтон.
 — И тогда же он принял снотворное? — спросил Джейк.
 — Нет, обычно он принимал его перед моим уходом. Эдвард не хотел чувствовать себя сонным, пока мы болтаем. Некоторое время я посидела с ним, как обычно, мы разговаривали. Эдвард выпил лекарство при мне, потом я взяла у него пустой стакан и поставила на тумбу.
 — Не понимаю! — воскликнул Джеймс — В рождественскую ночь! Даже если он задумал это, наверняка выбрал бы другое время!
 — Вы считаете это существенным? — резко спросила Клер.
 — Видите ли, — пояснил Джеймс, — он подумал бы о людях, празднующих Рождество. Ведь он был из тех, кто всегда думает о других! Нет, тут какая-то ошибка! Во-первых, он не стал бы убивать себя, а если и стал, то не в рождественскую ночь!
 — Тогда, — проговорила Клер, и я заметила, как сверкнули ее глаза, — это сделал кто-то другой!
 И вновь повисло молчание, и никто из присутствующих не решался взглянуть друг на друга. Неожиданно я поняла, что не, в силах дальше выносить это. Я встала и сказала:
 — Мне нужно кое-что сделать! — И вышла из комнаты.
 Я плохо помню, что происходило в тот день, за исключением того, что он был похож на дурной сон. Послали сообщение мистеру и миссис Баррингтон. В Грассленд прибыли мои родители, они были глубоко потрясены. Приехали Амарилис и Питер.
 Амарилис была крайне взволнована; она нежно обняла меня:
 — Милая, милая Джессика, как все это ужасно! Бедный Эдвард! Но какие страдания сваливаются на оставшихся в живых! Он был таким хорошим, так любил тебя!
 Я понимала, что бы ни случилось, я всегда найду у Амарилис поддержку и сочувствие. Я заметила, что Питер поглядывает на меня иронически: я даже не решалась думать о том, что может прийти ему в голову. Мать спросила:
 — Не хочешь ли ты вернуться с нами в Эверсли? Отец говорит, что тебе не следует слишком нервничать. Он сам займется всем этим и добьется расследования. Возможно, тебе лучше побыть с нами до его завершения.
 Я сказала, что предпочитаю остаться в Грассленде.
 — А Тамариск? Может быть, лучше забрать ее с собой? А если будет противиться, можно попросить Джонатана убедить ее.
 — Да, — согласилась я, — так будет лучше: здесь сейчас не до нее!
 — Полагаю, скоро приедут Баррингтоны. Какой ужасный удар для них! Они были такой дружной семьей, а в Эдварде души не чаяли… особенно после несчастья!
 День тянулся бесконечно. Наконец наступил вечер, и я обрадовалась, когда наступило время ложиться спать. В течение всего дня я избегала Джейка. А так много хотела сказать ему… и так сильно боялась говорить с ним. А вдруг, если я спрошу его прямо, он расскажет мне правду! Но хотела ли я знать эту самую правду? В глубине души я боялась ее.
 Я легла в постель, но знала, что уснуть не смогу. Лежала, закрыв глаза, размышляла о событиях предыдущей ночи, пытаясь припомнить все подробности: что сказал Эдвард, что ответила я, не выглядел ли он как-то необычно? Я выискивала в памяти какие-то особые слова, что-то многозначительное. Я хотела убедить себя в том, что Эдвард сам лишил себя жизни. А если это так, значит, он сделал то, чего желал. Я припомнила, как он уговаривал меня потанцевать с Джейком. Тогда я оглянулась и увидела, как он задумчиво смотрит на нас.
 Если Эдвард сам лишил себя жизни, значит, он этого хотел? Он имел право оставить этот мир, если жить в нем стало невыносимо. Но никто другой не имел права лишать Эдварда жизни! Если бы только я смогла убедиться в том, что Эдвард сам принял это решение, то сумела бы пережить эту трагедию. Никто… даже Джейк… не сможет сделать меня вновь счастливой, если это не так. Но как узнать правду?
 Дверь спальни тихо открылась. Я подумала, что это Джейк, и уже собиралась протестовать, но вошла Клер. Она встала в ногах моей постели.
 — Эдвард мертв! — сказала она так, будто мне это неизвестно. — Он должен был умереть, не так ли? Иначе как бы ты смогла выйти замуж за своего любовника?
 — Что ты говоришь?
 — Ты сама все знаешь! Я любила Эдварда так, как ты никогда и никого не сможешь полюбить! Когда я переехала к ним, мне было всего семь лет. Я была бедной родственницей. О да, все члены семьи были добры ко мне, но Эдвард — по-особому. Он заставил меня почувствовать себя личностью, не просто бедной родственницей, которую пришлось принять, ибо ей некуда было деться! До тебя он был совсем другим, он любил меня. Я уверена, он был способен на настоящую любовь ко мне, но появилась ты и все испортила!
 — Мне очень жаль, Клер!
 — Жаль? Я думаю, ты никогда не считалась с ним… или со мной, да с кем угодно, кроме себя! Ты ведь не собиралась замуж за Эдварда, а потом вдруг решила, что тебе этого хочется и сделала широкий жест, ведь верно? Эдвард был изуродован, не мог передвигаться и ты решила продемонстрировать всем свое благородство!
 — Все было не так!
 — Я знаю, как это было! Ты считала, что Питер Лэнсдон ухаживает за тобой, думая, что все мужчины должны влюбляться только в тебя. А когда выяснилось, что он собирается жениться на Амарилис, это оказалось для тебя ударом, и ты решила: «Ну и ладно, а я возьму Эдварда!» Так ты и поступила, а потом устала от своего мужа, верно? Это я могла бы посвятить свою жизнь уходу за ним, а ты завела себе любовника, лихого сэра Джейка!
 — Ты ничего не поняла, Клер!
 — Я все поняла! Неужели ты считаешь, что я слепа? Я знаю, что происходит, и у меня есть доказательства!
 Я уставилась на нее, а она рассмеялась:
 — Ведь Джейк писал тебе, не так ли? У меня есть два письма, написанные им тебе! Не думаю, что ты снова сумеешь устранить меня, ведь есть вещественные доказательства! Я покажу всем эти письма! Вы оба, ты и сэр Джейк, были возле Эдварда в ту ночь. Он или ты? Кто из вас сделал это? Возможно, ты, перед тем как пожелать мужу спокойной ночи? Ты сама дала ему яд, не так ли? Можно лишь гадать о том, кто из вас двоих влил в стакан смертельную дозу, но дала Эдварду ее ты!
 — Клер, Клер, что ты говоришь?
 — Ты и твой любовник убили Эдварда!
 — Это неправда, я бы ни за что…
 — Неужели? А кто же держал любовника под крышей его дома?
 — Ты очень многого не знаешь!
 — Знаю достаточно много, и не воображай, что я буду стоять и смотреть, как ты будешь открещиваться от всего! Я собираюсь отдать письма следствию, это — прямые доказательства!
 — Это ничего не доказывает!
 — Это доказывает, что два человека в этом доме желали смерти Эдварда. Оба оставались с покойным наедине в эту ночь и у обоих была возможность влить в воду смертельную дозу!
 — Клер, это безумие!
 — А мне кажется весьма убедительным!
 С этими словами она вышла. Я легла ничком. Значит, у Клер были мои письма, и она собиралась предать их огласке? Письма докажут, что у нас с Джейком был мотив для убийства. Никогда я не решилась бы сделать плохо Эдварду, а Джейк?..
 Всю ночь я не могла сомкнуть глаз.
 Утром я встала спозаранку. Отправившись в конюшню, оседлала лошадь. Мне нужно было выбраться из дому, побыть в одиночестве и подумать. Я поехала к морю и проскакала галопом по краю прибоя, но впервые это не доставило мне удовольствия. В голове билась одна-единственная мысль: письма у Клер, это она украла их! Мои предположения сбылись.
 С Джейком я пока не хотела встречаться: я слишком боялась того, что могло выясниться. Был лишь один человек в моей жизни, к которому я могла обратиться в такую минуту, — моя мать. Я повернулась и поехала в Эверсли.
 Увидев меня, мать ничуть не удивилась. Я сказала:
 — Мне нужно немедленно поговорить с тобой… наедине.
 — Конечно, — согласилась она.
 Мать провела меня в небольшую гостиную. Захлопнув дверь, она сказала:
 — Сюда никто не войдет!
 И я рассказала ей обо всем: что Джейк и я были любовниками, об угрызениях совести, мучившими меня, и о моем стремлении не причинить боли Эдварду.
 Мать понимающе кивала:
 — Это естественно, Джессика! Тебя нельзя судить слишком строго!
 Но когда я упомянула о письмах, присланных мне Джейком и украденных Клер, она нахмурилась.
 — Из писем ясно, что мы — любовники! Что Джейк беспокоится и хочет, чтобы я уехала с ним. Клер угрожает использовать письма против меня!
 Мать молчала. Видно было, что она очень расстроена.
 — Боюсь, — заключила я, — что складывается впечатление: либо Джейк, либо я… или мы вместе… планировали убийство Эдварда!
 — Эти письма не должны никому попасть в руки! — заявила мать.
 — Клер всегда ненавидела меня: она любила Эдварда и надеялась выйти за него замуж. Возможно, если бы не я, ей удалось бы это. Клер не могла простить мне этого, и теперь у нее появилась возможность…
 — Это надо предотвратить! Мы должны получить эти письма до того, как начнется расследование! — твердо заявила мать.
 — Клер ни за что не отдаст их!
 И мать произнесла слова, которые часто говорила в прошлом и над которыми я смеялась:
 — Я поговорю с твоим отцом!
 На этот раз я не засмеялась, а мать продолжала:
 — Моя дорогая, сейчас тебе следует вернуться в Грассленд, а Джейку я бы порекомендовала перебраться в Эверсли. Будет лучше, если он сейчас расстанется с тобой: при данных обстоятельствах ему лучше быть у нас. Тамариск здесь, а Джонатан уделяет ей много внимания: это не очень хорошо для воспитания ребенка. Вскоре приедут Баррингтоны, Клер, конечно, будет в доме. Надеюсь, она не доставит нам слишком больших неприятностей?
 Я прижалась к матери. Она расцеловала меня и сказала:
 — Все будет в порядке! Твой отец и я позаботимся об этом.
 Джейк согласился переехать в Эверсли. У меня не было возможности поговорить с ним до отъезда, но я и не искала ее.
 Прибыли мистер и миссис Баррингтоны, с ними их дочь Айрин и ее муж. Все были безутешны. Миссис Баррингтон, прильнув ко мне, рыдала.
 Позже, когда мы собрались вместе, она сказала:
 — Он был столь благороден, мой милый Эдвард! Он всегда был таким добрым мальчиком, думал о других… Когда ты вышла за него замуж, он не мог поверить в свое счастье. Ах, наш бедный дорогой мальчик! И почему именно он должен был пострадать от этих дурных людей?! Но ты доказала свою любовь и преданность. Такого можно ожидать от очень немногих, и я об этом никогда не забуду! Ты составляла все его счастье! Я благословляла тот день, когда ты вошла в жизнь Эдварда!
 Я подумала: «Клер обязательно поговорит с ней и покажет письма. Что тогда эта женщина подумает обо мне?
 Что скажет, узнав, что я нарушила брачный обет? Тогда ей придется изменить мнение обо мне».
 В Грассленд приехали мои родители. Они старались не говорить о случившейся трагедии, отец лишь однажды затронул эту тему, заметив:
 — Бедный Эдвард, он не видел для себя будущего! Я чувствовал бы себя на его месте точно так же. Что ж, это достойный выход из положения.
 Отец был твердо уверен, что Эдвард покончил с собой, а он был человеком, который умел навязать свое мнение окружающим.
 Совсем по-другому может расценивать случившееся следствие. Мне никогда не приходилось участвовать в нем, я была незнакома с процедурой. Но я знала, что его решение окончательно. Именно следствию предстояло определить, что это было — самоубийство, несчастный случай либо убийство. В последнем случае делом должен заняться суд.
 Это случилось накануне дня, на который было назначено следствие. Мать прислала в Грассленд записку, в которой просила меня приехать в Эверсли. Я немедленно отправилась туда.
 Было далеко за полдень, и в доме было тихо. Мать ждала меня в холле.
 — Джонатан взял с собой на прогулку Тамариск, Джейк тоже отправился с ними.
 — Что случилось?
 — Поднимись в свою спальню! Там твой отец.
 — Что-то произошло?
 — Да, доверься отцу.
 Он действительно находился в моей спальне, и, к моему удивлению, там же была и миссис Баррингтон! — Она нежно поцеловала меня:
 — Полагаю, ты удивлена, увидев меня здесь? — Отец тоже обнял меня и поцеловал.
 — Садись, — сказал он, — все будет в порядке! Завтра начинается следствие, в результате которого будет вынесено решение: «Самоубийство».
 — Почему? — пробормотала я.
 — Я поговорил с Джейком! Теперь я знаю, что он не причастен к смерти Эдварда.
 — Откуда ты знаешь?
 — Это он мне сказал, а я знаю людей. Джейк был уверен в том, что, поговорив с Эдвардом, найдет с его стороны понимание и добьется для тебя свободы.
 — Так он разговаривал с Эдвардом!
 — Нет, но собирался поговорить.
 — Тогда откуда же ты знаешь?..
 — Тоби сообщил мне, что Эдвард разговаривал с ним за два дня до своей смерти. Он сказал, что не видит смысла в дальнейшей жизни: «Временами меня подмывает налить себе изрядную дозу этого лекарства. Я бы тихо заснул, и все проблемы были бы решены». Это очень важные показания, и Тоби намерен дать их следствию. Таким образом, выяснится, что ни у кого не было ни малейших причин желать смерти Эдварда!
 — А как же письма? — спросила я.
 Отец сунул руку в карман и достал оттуда два сложенных листа бумаги. Я выхватила их из его руки.
 — Где ты взял их?
 — Они у меня, а это самое главное! Я хотел, чтобы ты пришла сюда… для полной уверенности. Это те самые письма?
 — Да, но я не понимаю…
 На туалетном столике стояла зажженная свеча. Входя в комнату, я мельком заметила ее и удивилась — зачем она горит, если светло? Отец забрал у меня письма и поднес их к пламени свечи. Все наблюдали за тем, как они горят.
 — Ну вот, — сказала мать, задувая свечу, — и конец делу! — Она покачала головой:
 — Мне пришлось довериться миссис Баррингтон! Когда я посвятила ее во все обстоятельства, она поняла…
 Она улыбнулась миссис Баррингтон, а та сказала:
 — Да, дорогая моя Джессика! Ты в свое время сделала счастливым моего сына, и я буду вечно благодарна тебе! Твоя мать сумела объяснить мне, что ты любила того человека, а он тебя. Я еще больше благодарна тебе за то, что ты, несмотря ни на что, не оставила Эдварда, решив быть рядом с ним! Я решила помочь тебе! Клер — очень ревнивая натура. Она всегда была трудным ребенком, считала, что ею пренебрегают. Эдвард относился к ней с большим вниманием, чем остальные, и она очень любила его. Действительно, в свое время я думала, что они могут и пожениться, но все повернулось иначе, и с тобой мой сын был счастлив! Узнав, что существуют компрометирующие тебя письма, я решила раздобыть их и этим помочь тебе.
 У Клер есть шкатулка, которую Эдвард подарил ей на четырнадцатилетие. Ключ от шкатулки висит на брелке — тоже подарке Эдварда, а брелок хранится в ящике ее туалетного столика. Я догадалась, что эти письма должны храниться в шкатулке, и знала, где взять ключ. Бедняжка Клер, она всегда была завистлива! Мне кажется, это свойство было всегда присуще ей, даже если бы жизнь сложилась по-иному! Она никогда не забывала про свои неудачи и несчастья и считала, что другие должны страдать не меньше, чем она. Счастливой она чувствовала себя только в обществе Эдварда. Очень может быть, что он, и в самом деле, женился бы на ней, если бы не появилась ты. Думаю, в этом случае она, возможно, изменилась бы.
 Так или иначе, я выбрала момент, когда Клер не было, зашла в ее комнату, взяла ключ, открыла шкатулку, и, как я и предполагала, там лежали эти письма! И я принесла их твоей матери…
 — Вы сделали это… для меня? — воскликнула я.
 — Не знаю, как мы сможем отблагодарить вас! — с чувством сказала мать.
 — В душе я была убеждена в том, что Эдвард хотел бы этого. Уж менее всего он желал бы, Джессика, чтобы с тобой случилось какое-нибудь несчастье. Так что сделала я это и ради Эдварда, и ради тебя!
 Отец подытожил:
 — Теперь не может быть и речи о каких-то обвинениях!
 Я была так взволнована, что не могла говорить. Отец взял меня за руку и усадил в кресло. Я сидела рядом с матерью, и она обнимала меня.
 — Все пройдет, моя дорогая! Скоро все это будет казаться тебе кошмаром, о котором лучше забыть!
 Я вернулась в Грассленд. У меня должно было стать легче на душе, но мрачное настроение не проходило. Я ощущала себя так, словно брела на ощупь в потемках, опасаясь в любой момент наткнуться на что-то страшное.
 Мне хотелось видеть Джейка, отчаянно хотелось! Я хотела поговорить с ним, упросить рассказать всю правду. Он не сможет солгать мне! Когда-то он совершил убийство и не раскаялся в этом. Что за жизнь он вел на корабле, на котором плыли каторжники? Джейк наверняка видел там смерть в самых разнообразных формах. Возможно, он привык к этому. Разве не черствеет от этого душа? Разве не начинает человек меньше ценить чужую жизнь? Не заставляет себя добиваться желаемого любыми средствами? Да, я хотела видеть Джейка и в то же время боялась этого.
 Подъезжая к дому, я заметила, что навстречу мне скачет всадник. Оказалось, что это Питер Лэнсдон, которого мне сейчас менее всего хотелось бы видеть.
 — Джессика! — воскликнул он. — Амарилис решила навестить тебя. Она за тебя очень беспокоится. Ты ходишь словно в воду опущенная. Все это, конечно, ужасно!
 Я молчала.
 — Ты едешь из Эверсли? Вероятно, родители сейчас прилагают все силы, чтобы замять дело?
 — Что ты имеешь в виду? — спросила я.
 — Ну, в такой ситуации… жене всегда приходится тяжело! Когда муж иди жена таинственно умирает, первым подозреваемым обычно бывает его половина..
 Я ненавидела Питера, его холодный презрительный взгляд. Как Амарилис могла любить такого человека? Как я могла когда-то считать его романтичным? Питер был существом, как хамелеон, постоянно меняющим свое обличье так же легко, как другие меняют одежду. И в этом был секрет его успеха.
 — Я не сомневаюсь, — продолжал он, — что твои родители сумеют вытащить тебя из любой трудной ситуации. Как тебе повезло, что у тебя есть отец, не только любящий и готовый спасти дочь от любых неприятностей, но и имеющий возможности для этого.
 — Правда все-таки будет установлена! — ответила я. — Это именно то, чего хочу я и чего хочет мой отец!
 — Правда? Только правда и ничего, кроме правды? — спросил он, приподняв брови. — Есть небольшое дело, которое, по моему мнению, будет разумнее сохранить в тайне. Ты знаешь, что я имею в виду, поскольку мы уже обсуждали с тобой этот вопрос!
 — Чего ты хочешь сейчас? — спросила я.
 — Я не шантажист, а всего лишь использую возможность, которая мне предоставляется. Я был бы дураком, шантажируя тебя, в то время как за тобой стоит могущественный отец. Мы знаем друг о друге некоторые тайны, и я хочу от тебя лишь постоянного молчания. Предположим, всего лишь предположим, что следствие пройдет гладко и ты со своим любовником выйдете сухими из воды. Вы поженитесь, и тогда ты можешь подумать: «А какая разница, что у меня был любовник еще до смерти мужа? Дело закрыто. Почему бы мне не рассказать то, что я знаю о Питере Лэнсдоне и о его темных делишках в Лондоне?» Я хочу, Джессика, чтобы ты поклялась, что будешь молчать. И хочу, чтобы поклялась до начала следствия!
 — А если не поклянусь?
 — Тогда я буду вынужден сообщить следствию о том, что у тебя был мотив устранить мужа. Что я выяснил случайно, конечно, как ты тайком встречалась со своим любовником в Лондоне. Так что… я буду обязан намекнуть на то, что у тебя была причина устранить Эдварда!
 — Я презираю тебя!
 — Иногда приходится быть безжалостным для того, чтобы пробиться в жизни!
 — Любопытно, что сказала бы Амарилис, узнав, за какого человека она вышла замуж?
 — Амарилис предана человеку, за которого вышла замуж! Она ни секунды не жалела об этом.
 — Это и странно!
 — В этом нет ничего странного: разные люди и видят нас по-разному! Для тебя я — безнадежный грешник, для Амарилис — трудолюбивый и удачливый предприниматель, великолепный муж и отец! Когда я с Амарилис, я действительно такой, каким она меня представляет, а с тобой я — авантюрист! Я и то и другое, Джессика, такова жизнь! Конечно, я не верю, что смертельную дозу лекарства налила ты. Что же касается непредсказуемого и страстного Джейка?.. Поклянись, что будешь вечно хранить мою тайну. Тогда я не выступлю на следствии и не расскажу все, что знаю о тебе и Кадорсоне!
 Я вспомнила, что когда-то Ли предсказала нам с Амарилис нашу судьбу. Тогда она сказала, что Амарилис пройдет по жизни радостно, поскольку не видит зла и опасностей, окружающих ее. Как она была права! Наверное, Амарилис всегда была такой, вот почему жизнь всегда поворачивалась к ней хорошей стороной. Она не видела зла, оно как бы не существовало для нее.
 Я припомнила тетушку Софи, никогда ничего не видевшую вокруг, кроме зла, и прожившую всю жизнь несчастной. Мне показалось, что люди сами творят свое счастье или несчастье и что в их силах строить свою собственную жизнь, уж, во всяком случае, в такой ситуации.
 — Ну? — спросил Питер. — Твой ответ? Мы даем оба обет молчания?
 Я медленно произнесла:
 — Я никогда не расскажу того, что знаю. — Он нагнулся ко мне:
 — И я о тебе, дорогая Джессика!
 Питер приподнял шляпу и поехал дальше.
 Настал день следствия. Присутствовали Джейк и Амарилис с Питером Лэнсдоном. Джеймса и Тоби, как и нас с Джейком, должны были вызвать в качестве свидетелей: мы были последними, кто видел Эдварда живым.
 Я сидела со своими родителями. Лицо отца было мрачным и напряженным, он выглядел старым и усталым. Я не знала, можно ли это отнести на счет бессонницы и озабоченности, но то, что он очень встревожен опасностью, нависшей надо мной, было несомненным.
 Я наблюдала за Джейком, дающим показания. Он рассказал о том, как помогал Тоби перенести Эдварда в постель. Пришлось объяснять, что обычно это было обязанностью Джеймса, но, поскольку он повредил спину, этим временно занимался Тоби.
 Затем Джеймс рассказал о том, как отмерил дозу лекарства, вылил его в стакан воды и поставил у изголовья, на тумбу. Он вышел из комнаты вместе с Тоби, а сэр Джейк остался там на несколько минут, поговорил с мистером Баррингтоном и тоже вышел.
 Настал мой черед. Я рассказала как вернулась домой в рождественскую ночь, что моего мужа вынесли из экипажа, посадили в кресло-каталку и ввезли в дом. После того как его уложили в постель, я навестила его, что было у нас в обычае. Вода со снотворным стояла на тумбочке, и я вручила мужу стакан, как делала всегда перед тем, как мы прощались на ночь.
 — Не заметили ли вы чего-нибудь особенного? — Я ничего не заметила.
 — Не заметил ли чего-нибудь ваш муж?
 — Выпив лекарство, он поморщился, но такое случалось и раньше. Он заметил, правда, что лекарство горьковато.
 — Говорил ли ваш муж или намекал каким-нибудь образом на то, что намеревается принять необычно большую дозу?
 — Никогда! — ответила я. Вопросов ко мне больше не было.
 Сенсацию вызвали показания Тоби. Он выполнял обязанности садовника, как сообщил он. Когда мистер Джеймс Мур повредил себе спину и поэтому не смог управляться с мистером Баррингтоном, он оставил свою работу в саду и занимался лишь обслуживанием больного.
 — А не было ли такого впечатления, что мистер Баррингтон намерен покончить с собой?
 — Да, был такой случай.
 — Когда именно?
 — Вечером, накануне Рождества.
 — Что именно он сказал?
 — Он взглянул на стакан и сказал: «Временами я чувствую, что являюсь для многих людей бременем». Он спросил, что я думаю насчет морали, когда человек лишает себя жизни. И еще добавил, что неужели мораль важнее, чем здравый смысл?
 — А было ли мистеру Баррингтону легко добраться до бутыли, содержащей снотворное?
 — Она стояла в тумбе. Я бы не сказал, что достать ее было легко, но мистер Баррингтон мог, постаравшись, дотянуться до бутыли.
 — Разумно ли было оставлять ее в таком месте?
 — Было невозможно убрать ее оттуда так, чтобы мистер Баррингтон не заметил этого, — сказал Тоби.
 Было установлено, что бутылка находилась в доступном для больного месте и что он рассматривал возможность лишения себя жизни.
 Решение гласило: «Самоубийство».
 Я сидела в саду старого замка в Бургундии. Слышались крики детей Шарло и Луи-Шарля, игравших в мяч на поле возле замка. Вдали виднелись виноградники со зреющими гроздьями.
 Через несколько недель начинался праздник сбора винограда. Я находилась во Франции уже восемь месяцев, покинув Англию вместе с родителями вскоре после завершения расследования смерти Эдварда. Мы решили, что нам лучше на некоторое время уехать.
 Все эти месяцы родители поддерживали меня. Они знали: в душе я не верила, что Эдвард покончил жизнь самоубийством. Он всегда был стоиком и принимал жизнь такой, какая она есть. Даже если бы он узнал о моей любви к Джейку, то принял это как неизбежный факт, а к такому выходу, как самоубийство, никогда не прибегнул. Я знала, что кто-то влил в его стакан смертельную дозу снотворного.
 Моя мать и миссис Баррингтон быстро все подготовили к отъезду. Обе были согласны, что мне следует уехать на некоторое время. Во-первых, я нуждалась в смене обстановки, во-вторых, была проблема с Джейком. Каково бы ни было решение, подозрения могли оставаться. Я не должна была быстро соединиться с Джейком, не следовало мне и видеться с ним. Я не была уверена в своих чувствах, меня грызли сомнения. Я не могла забыть его решительные слова: «Я найду выход». Всю жизнь эти слова меня будут теперь преследовать.
 Я знала, как трудно покинуть Англию моему отцу: он всегда недолюбливал Францию и французов, и я предполагала, что он будет скучать по Англии. Однако его желание быть с матерью и со мной пересилило. Он согласился, что мне будет лучше уехать подальше от Грассленда. Я же была настолько безразличной, что позволила им позаботиться обо всем.
 Тамариск пожелала остаться в Эндерби вместе с Амарилис. Полагаю, она была счастлива, поскольку постоянно виделась с Джонатаном. Баррингтоны вернулись в Ноттингем, забрав с собой Клер. Они собирались погостить в Шотландии у Айрин.
 Джейк отправился в Корнуолл. Я кое-что слышала о нем, точнее, получила от него несколько писем. «Одно твое слово, — постоянно напоминал Джейк, — и я немедленно приеду и заберу тебя». Существовал обычай, в соответствии с которым вдове следует выждать, по крайней мере, год после смерти мужа, прежде чем снова выйти замуж. Джейку же было наплевать на все обычаи, он готов был жениться на, мне прямо сейчас.
  «Приезжай сюда, — писал Джейк. —  Ты будешь далеко от дома, на другом конце Англии. Я жду тебя и тоскую. Надеюсь, ты вспоминаешь обо мне? Здесь никто не знает о случившемся, а в Лондон мы начнем ездить лишь после того, как ты все забудешь. Да и кого волнуют обычаи? Уж во всяком случае не тех, кто по-настоящему любит». 
 Перечитывая письма, я живо вспоминала Джейка. Я постоянно думала о нем и видела в своих снах.
 «Что я буду чувствовать, если он приедет? — спрашивала я себя. — Смогу ли я когда-нибудь видеть его и не вспоминать одновременно ту самую комнату в Грассленде, с тумбой возле кровати и стаканом, стоящим на ней?»
 Что же все-таки произошло той ночью? Узнаю ли я когда-нибудь об этом? Смогу ли любить того, кто убил моего мужа? Имею ли я право подозревать любимого человека? Я ни в чем не была уверена.
 Возможно, именно поэтому мать и привезла меня сюда. И отец пересилил свое желание остаться дома.
 Я с благодарностью принимала заботы обо мне. Я полагалась на родителей, была просто вынуждена делать это. Я не стремилась обратно в Англию… пока. Мне нужно было разобраться в своих чувствах. Если я вернусь — то Джейк немедленно приедет ко мне. А что я буду чувствовать? Что мне следует делать? Спросить: «Джейк, скажи мне правду! Это ты убил Эдварда?» Он скажет «нет», но поверю ли я ему? В этом я была не уверена. А если я любила Джейка, могла ли я быть не уверена в нем? Но если бы я по-настоящему любила, для меня не имело значения, что он сделал на самом деле?
 Наступало главное событие года: сбор винограда. Я помогала как могла и видела крестьян, приехавших за много миль собирать урожай.
 Стоял теплый вечер, все праздновали успешное окончание сезона. В моей комнате был балкон, я могла выйти на него и, перегнувшись через железные перила, вдохнуть ночные запахи. Отсюда виднелись башенки замка, который с такой любовью реставрировали Шарло и Луи-Шарль. Где-то вдали слышались звуки скрипок и пение работников.
 По булыжникам двора застучали колеса. И вдруг… я увидела Джейка! Он поднял голову, и несколько секунд мы смотрели друг на друга. Потом я повернулась и побежала вниз, к нему. Джейк обнял меня:
 — Я здесь, и больше никаких расставаний!
 — Джейк… Джейк…— от волнения перехватывало дыхание. Он обнимал меня так крепко, что я с трудом дышала. — Как… как ты сумел добраться сюда?
 — На крыльях любви! — ответил он и рассмеялся. — Мне очень хотелось быть с тобой! Я не уеду без тебя. Хватит ждать, все неважно… кроме того, что мы вместе!
 Я поняла, что и меня не волнует больше ничего. Пропали всякие сомнения. Мне было неважно, виноват ли Джейк. Важно лишь то, что он приехал ко мне!




 УЗНАВАНИЕ


 Джейк увез меня в Корнуолл, и там мы поженились. Его дом был похож на замок: расположенный на утесах возле моря своим грозным и вызывающим видом он напоминал крепость, а сады, сбегавшие к самому берегу, весной и летом поражали своим многоцветием. Почти круглый год виднелись ярко-желтые цветы утесника, а весной и летом цвели рододендроны, азалии и гортензии.
 Этот дом стоял здесь чуть ли не с феодальных времен. Я вновь подивилась тому, что в свое время Джейк оставил такую роскошную жизнь и ушел к цыганам. Но уж таков был Джейк, совершенно непредсказуемый, именно таким я и любила его. Нисколько не сомневаясь в своей любви, я была уверена: что бы он ни сделал, я всегда пойду за ним.
 Родители согласились на мой отъезд с Джейком. Это, видимо, был единственный способ избавить меня от меланхолии. Только так я могла забыть о прошлом и начать свою жизнь заново.
 Мать решила, что Тамариск лучше всего поселить у Амарилис. Она проявляла большой интерес к Джейку, но самым главным человеком на свете для нее был Джонатан. С ним она становилась совсем другой: более мягкой, рассудительной, скромной и даже послушной. «Точно также я была девчонкой влюблена в Дикона, — вспоминала мать. — Нам пришлось расстаться, поскольку старшие так решили. Но я не могла забыть его… все годы, даже когда мы оба были в браке с другими. Только когда мы соединились, я поняла, что такое наполненная, счастливая жизнь. Я понимаю Тамариск, пусть она остается возле нас. С каждым днем она взрослеет, правда преждевременно. Я уверена, что в один прекрасный день Тамариск выйдет замуж за Джонатана. Нет нужды беспокоиться за эту девочку: она сумеет постоять за себя. Дорогая моя Джессика, тебе нужно забыть обо всем случившемся, избавиться от мыслей о прошлом. Ты должна жить счастливо!»
 Когда мы уезжали во Францию, Баррингтоны покидали Грассленд. Они сказали, что после смерти Эдварда им не хотелось бы возвращаться сюда, терзать себя воспоминаниями. В свое время они решат, что делать с домом.
 Когда я вышла замуж, родители предложили продать Грассленд. Мы с Джейком тоже не собирались возвращаться туда. Мы покинули Францию вместе с родителями, а расстались с ними в Дувре — они отправились в Эверсли, а мы с Джейком в Корнуолл.
 Моя мать на прощание пожелала: «Будь счастлива!», а отец сказал: «У тебя все будет в порядке! Джейк — именно тот мужчина, который тебе нужен. Он сумеет позаботиться о тебе».
 Я часто гадала: что они думали по поводу смерти Эдварда? Что говорили об этом, оставшись наедине? Соглашались ли с версией о самоубийстве? Показания Тоби делали это почти правдоподобным, однако я, так хорошо знавшая Эдварда, сомневалась в этом. Мне хотелось избавиться от этих сомнений, но они преследовали меня, всплывая в самые неподходящие моменты, даже в минуты наивысшего счастья.
 Время от времени мы бывали в Лондоне, и в этих случаях мои родители тоже старались приезжать туда. В первое Рождество после смерти Эдварда они навестили нас в Корнуолле. Трудно было поверить в то, что прошел всего лишь год после тех ужасных событий.
 Вряд ли это Рождество можно было назвать веселым: слишком уж напоминало о себе прошлое. Вновь и вновь я переживала заново это событие — возвращение из Эверсли, посещение комнаты Эдварда, разговор с ним, стакан, поданный ему, и то, что произошло утром. Вновь у меня возникли те же вопросы: самоубийство ли это? Понял ли Эдвард, что мы с Джейком — любовники? Виновата ли в этом я?
 Как я гордилась своим новорожденным сыном! А как гордился им Джейк! Мы окрестили его Джейком, а называть стали Джекко, что на корнуолльском диалекте значит «завоеватель». И в самом деле, он завоевывал сердца всех, кто его видел. Слуги обожали его, а Джейк считал сына совершеннейшим из детей, когда-либо появившихся на свет. И хотя я посмеивалась над ним, уверяя, что он видит в сыне лишь отражение самого себя, в душе разделяла его взгляды на нашего младенца.
 Я должна была чувствовать себя совершенно счастливой, так и было, но… Все те же сомнения, связанные со смертью Эдварда, мучили меня.
 Быстро летели месяцы, и, узнав о том, что вновь Должна стать матерью, я обрадовалась. Джекко исполнилось восемнадцать месяцев, и он был чудным ребенком. На этот раз исполнилось мое сокровенное желание: у меня родилась дочь.
 Это случилось через день после рождения малышки. Я еще лежала в постели, а ребенок спал в колыбели возле меня. Джейк сидел рядом. В это время в комнату вошла одна из служанок, сообщив, что меня желает видеть молодой джентльмен. Он приехал издалека и для здешних мест —. «Иностранец» — так назвала его служанка, но это определение относилось у нее ко всем, кто не был уроженцем Корнуолла.
 Джейк сказал, что он сходит и все узнает. Прошло, должно быть, минут десять, и он вошел в мою комнату с каким-то человеком. Джейк подвел его поближе и посадил в кресло.
 — Это мистер Том Феллоуз, — представил он незнакомца. — Он хочет рассказать тебе нечто важное!
 — Мистер Том Феллоуз? — переспросила я, внимательно разглядывая молодого человека, лицо которого было мне смутно знакомо.
 Он сказал:
 — Вы, леди Кадорсон, должно быть, удивлены. Я приношу свои извинения, что вторгся к вам в столь неподходящий момент, однако у меня дело чрезвычайной важности: я должен выполнить последнюю волю умершего!
 И тут я припомнила имя: Феллоуза повесили за участие в ноттингемских беспорядках!
 — Я вижу, вы не припоминаете меня? Когда-то мы встречались на фабрике мистера Баррингтона. Я был там вместе с отцом, охранявшим машины.
 Я сразу же вспомнила этот врезавшийся в мою память день. Да, я видела станки, человека по фамилии Феллоуз, охранявшего их, и мальчика рядом…
 — Я помню, — сказала я.
 — Вы знали моего брата. Он нанялся к вам на работу и называл себя Тоби Манн…
 — Тоби — ваш брат?!
 — Да, он был моим старшим братом! После смерти вашего мужа он вернулся домой, в Ноттингем…
 — Но его звали не Феллоуз?
 — Он сменил фамилию, потому что она слишком известна! Вернувшись, Тоби стал опять работать садовником: он прекрасно разбирался в деревьях. Потом произошел несчастный случай, и он тяжело пострадал. После этого брат прожил всего неделю, и все это время его угнетал тяжкий груз. Тоби заставил меня поклясться, что я разыщу вас и лично передам то, в чем он признался!
 — А в чем… он признался?
 — Позвольте объяснить вам! Нашего отца повесили, а Тоби обожал его, он готов был слушать его часами. Наш отец по натуре был лидером. Он умел обратиться к людям и сплотить их.
 — Так он был одним из руководителей луддитов?
 — Нет, он поникал, что разбивать машины глупо. Отец говорил, что усовершенствование производства неизбежно, однако в тот день он присоединился к бунтовщикам из-за солидарности: он ведь работал вместе с ними. Потом вы сами знаете, что произошло: отец был приговорен к смерти. Мой брат никак не мог пережить этого! Тобиаса, Тоби, как звали его в семье, охватила жажда мести! Он все повторял: «Око за око, зуб за зуб». Он просто жаждал мести и считал вашего мужа своим врагом. Тоби вбил себе в голову, что не найдет покоя до тех пор, пока не отомстит за жизнь отца! Остальное вы знаете: Тоби поступил к вам работать. Он решил, что, только когда будет убит Эдвард Баррингтон или его отец, справедливость восторжествует. Тоби всегда был странным парнем — любил боксировать на ярмарке и считал, что сам Бог послал ему возможность отомстить, когда его попросили помогать в уходе за больным. Именно он убил мистера Эдварда Баррингтона, считая это возмездием за убийство своего отца. Но, встретившись со смертью лицом к лицу, он ужаснулся содеянному! Тоби сказал, что его душа не найдет покоя до тех пор, пока вы обо всем не узнаете. Он знал, что подозрения продолжают отягощать судьбу многих людей, включая вас, от которой он не видел ничего, кроме добра! Тоби умолял меня разыскать вас и привести к нему, чтобы он мог покаяться, а когда оказалось, что это невозможно, попросил меня все-таки найти вас и лично рассказать обо всем!
 — Вы очень хорошо поступили, приехав сюда! — воскликнула я. — Я понимаю чувства этого бедняги!
 — Как мне хотелось разыскать вас еще до смерти Тоби! Тогда он бы знал, что я встретился с вами и все рассказал. Брат постоянно казнил себя из-за того, что мистер Баррингтон был инвалидом, не имевшим надежды на выздоровление, и утверждал, что не допустил бы осуждения невиновного, за преступление, совершенное им! Тоби говорил, что подстроил все так, чтобы это выглядело самоубийством.
 — Значит, мой бывший муж никогда не произносил слов, которые Тоби пересказал коронеру?
 — Мой брат сказал, что он старался все обставить так, чтобы никого не обвинили. Он не мог допустить, чтобы за убийство осудили невиновного! Тоби просто хотел, чтобы восторжествовала справедливость… «Око за око», — он все время повторял это…
 Джейк встал:
 — Кажется, моя жена переутомилась: нашей дочери всего три дня отроду.
 — Вы уж простите меня, — сказал Том Феллоуз, — но я был обязан выполнить свой долг!
 — Я просто не знаю, как благодарить вас за это! — опять воскликнула я.
 — Я позабочусь о том, чтобы вам предложили немножко подкрепиться, — сказал Джейк и в дверях обернулся, как-то странно улыбнувшись мне.
 Я лежала в постели. И видела колыбель своего ребенка, колыбель-качалку, в которой лежали младенцы этого семейства в течение двух последних сотен лет.
 Я была рада тому, что мне предоставили хоть несколько минут одиночества, так я была переполнена чувствами, которые было трудно скрыть. Преследовавшие меня страхи развеялись, и теперь я знала правду: она поражала, удивляла, но была неопровержимой.
 Вернулся Джейк.
 — У бедняги не было ни крошки во рту в течение последних двадцати четырех часов, — сказал он.
 Джейк подошел к кровати и, взяв меня за руку, улыбнулся.
 — Ну что ж, теперь ты знаешь: я этого не делал!
 — Джейк, я так рада!
 — Я чувствовал, что ты подозреваешь меня, но все-таки вышла за меня замуж! Я был оскорблен этим подозрением, но одновременно утешал себя: «Джессика любит меня по-настоящему. Она вышла за меня замуж, несмотря на то, что считает меня способным совершить убийство». А что еще нужно мужчине, кроме того, чтобы его любили именно таким, какой он есть, пусть даже отягощенного грехами!
 — Прости, Джейк!
 Он поцеловал мне руку.
 — Ты прощена, — пробормотал он. — Теперь у меня нет никаких обид! Я всегда буду помнить о том, что ты любила меня настолько сильно, что приняла таким, какой я есть, поставила на карту свое будущее… ради того, чтобы быть со мной! Этого было для меня вполне достаточно. А теперь, когда ты узнала правду, то будешь любить меня еще больше, да?
 — Нет, это невозможно, поскольку и до этого я любила тебя так, как только можно любить!
 — Хорошо сказано, — заметил Джейк. — Потом вдруг встал и направился к колыбели, так как — я была уверена — не хотел раскрывать передо мной всю глубину своих чувств. — Знаешь, мне кажется, дочь пошла в меня!
 — Ну что ж, — сказала я, тронутая так же, как и он, — могло быть и хуже!