Аннотация: Юная леди Оделла Форд, бежавшая от коварной мачехи и ненавистного жениха, вынуждена искать убежища в поместье маркиза Транкомба и выдавать себя за племянницу своей няни. Совершенно невероятное приключение, в которое попала беглянка, привело ее к нежданной встрече с хозяином дома. Оделла полюбила маркиза с первого взгляда, он пылко ответил на чувство девушки, но она, боясь открыть возлюбленному правду о своем происхождении, не смеет и надеяться на счастье…


---------------------------------------------


 Барбара Картленд
 Спящая красавица



 От автора


 В начале XVII столетия английские аристократы научились разбираться в живописи и принялись собирать коллекции для своих родовых замков.
 Величайшим портретистом эпохи был сэр Антонис Ван Дейк. На его полотна впервые обратили внимание проезжие дворяне, еще когда он работал в Рубенсовской мастерской в Антверпене.
 Такие люди, как Томас Говард и граф Эйрондейльский, убедили Ван Дейка приехать в Англию.
 Одиннадцать лет спустя, когда его талантом восхищалась уже вся Европа, он вновь возвратился в Англию, чтобы начать работу над рядом портретов членов королевской фамилии.
 Тройной портрет Карла I является блестящим образцом его мастерства.
 Другими шедеврами Ван Дейка стали великолепные портреты Томаса Вентворта, графа Стаффордского, лорда Дерби и графа Пенбрука.
 На каждой картине Ван Дейка обращают на себя внимание мастерски выписанные тонкие пальцы аристократических рук, по которым его произведения можно с первого взгляда отличить от полотен других художников.




 Глава первая


 1874
 Когда экипаж повернул к Гросвенор-сквер, Оделла начала нервничать.
 Всю дорогу из Флоренции она радостно предвкушала, как вернется домой и вновь увидит отца, — а теперь тщетно старалась прогнать подступающую тревогу.
 После того как умерла его супруга, отец Оделлы, прожив год в тоске и одиночестве, женился второй раз.
 Несколько обеспокоенно он сообщил дочери, что намерен взять в жены вдову — леди Дин.
 Оделла хорошо помнила смятение, охватившее ее при этом известии.
 Она уже видела леди Дин.
 С легким презрением Оделла подумала, что леди Дин всегда преувеличенно заискивала перед отцом.
 Оделла любила отца и понимала, как отчаянно он тоскует, — она сама тосковала не меньше.
 Тем не менее она была слишком тактична, чтобы протестовать.
 Эсме Дин еще до свадьбы переехала к ним и сделала это с редкой невозмутимостью.
 Впрочем, Оделла вынуждена была признать, что ее мачеха весьма привлекательна.
 Каждому, с кем она встречалась, Эсме Дин неизменно говорила наиболее лестные вещи, и любое ее замечание, любой жест оценивались обществом так: «бесподобно!»
 В разговоре с мужем она никогда не упускала случая сделать комплимент его уму, внешности или высокому положению.
 Размышляя об этом, Оделла упрекнула себя в излишней критичности — но в душе она по-прежнему была уверена, что это всего лишь поза и лицемерие.
 То, что говорила леди Дин, не имело никакого отношения к ее истинным чувствам.
 Одним словом, Оделла не удивилась, когда сразу же после свадьбы новоиспеченная графиня принялась втолковывать мужу:
 — Оделла настолько умна, дорогой — так же, как ты, — что нам надлежит позаботиться о том, чтобы ее способности не были растрачены впустую.
 А самой Оделле она говорила так:
 — Тебе абсолютно ни к чему быть одновременно красивой и умной. Ты не должна так много читать и портить свои очаровательные глазки!
 Очень скоро выяснилось, что эти замечания были всего лишь «ступеньками».
 Мачеха решила, что Оделла должна уехать за границу, чтобы окончить так называемую «высшую школу».
 В Англии имелось два или три таких заведения, но графиня считала, что для Оделлы они не годятся.
 — Люди, которым я доверяю, сказали мне, — говорила она графу, — что пансион для благородных девиц во Флоренции известен своими блестящими преподавателями.
 Она сделала паузу и с улыбкой добавила:
 — Аристократы со всего мира отправляют туда своих дочерей, а что может быть лучше для нашей милой крошки Оделлы, чем умение свободно изъясняться по-французски и по-итальянски?
 Оделла не стала возражать, ибо знала, что это безнадежно.
 Еще труднее ей было смириться с изменениями, которые леди Дин внесла в интерьер двух лондонских домов .графа: их обстановка всегда была гордостью ее матери!
 К счастью, думала Оделла, новая графиня .не добралась до Шэлфорд-Холла, их загородного поместья.
 Зато в Лондоне она уволила всех прежних слуг и наняла вместо них новых.
 Оделле, когда это случилось, опять пришлось проявить рассудительность и смолчать.
 Она понимала, что отцу будет неприятно, если она поссорится с. мачехой сразу же после свадьбы: опьяненный своей молодой и красивой женой, он не был расположен выслушивать упреки в ее адрес.
 Наконец наступил момент, когда графиня сказала прямо:
 — Дорогая Оделла, у меня есть новости, которые, я уверена, тебя обрадуют. Ты знаешь, милое дитя, что я пекусь только о твоем счастье, но вместе с тем я хочу, чтобы, впервые выехав в свет, ты имела огромный успех.
 Она сделала паузу и, поскольку Оделла ничего не ответила, продолжала:
 — Ваш отец, который так благороден, что думает прежде всего о других, нежели о себе, согласился со мной, что ты должна на год уехать во Флоренцию!
 Графиня негромко рассмеялась теги удивительным смехом, который ее поклонники сравнивали с нежным звоном серебряных колокольчиков, и добавила:
 — Проучившись там год, ты станешь такой же умной, как твой замечательный отец, а кроме того, приобретешь изящество манер, которое необходимо каждой женщине, если она хочет блистать в лондонском обществе.
 У Оделлы перехватило дыхание, но она просто спросила?
 — Когда вы хотите, чтобы я уехала, папенька?
 — Немедленно! — ответила за него мачеха. — А вернувшись ровно через год, в это же самое время, ты ворвешься в Лондон подобно метеору и всех нас ослепишь!
 Она опять засмеялась.
 — Ты — счастливица, просто счастливица, моя дорогая! И конечно, этим счастьем ты обязана своему послушанию и уму твоего отца, который, я знаю, будет скучать, пока ты будешь вдали от него.
 Усилием воли Оделла заставила себя произнести слова благодарности.
 В то же время она отлично понимала, что мачеха преследует свои цели и теперь наконец добилась того, чего хотела.
 Однако, когда Оделла поднялась наверх, ее ждал удар.
 Оказалось, что «нянюшка», которая с самого рождения Оделлы была рядом с ней, получила уведомление от графини, что в ее услугах более не нуждаются.
 Узнав об этом, Оделла бросилась ей на шею со словами:
 — Тебе нельзя уходить, нянюшка, я не могу тебя потерять! Мама всегда говорила, что ты будешь с нами всю жизнь!
 — Ваша матушка — упокой, Господи, ее душу — то же самое говорила и мне, — отвечала няня. — Но ее светлость рассудила иначе.
 — Я поговорю с отцом! Я не позволю, чтобы тебя прогнали! — воскликнула Оделла.
 — Это ничего не изменит, милая, — покачала головой няня. — Ее светлость все равно сделает по-своему, а она хочет избавиться от всех из прежней прислуги, кто с ней не подхалимничает!
 — Но что же я буду без тебя делать? — беспомощно спросила Оделла, и слезы побежали у нее по щекам.
 — Вы уедете на год, — сказала няня, — а когда вернетесь, быть может, ее светлость позволит мне стать у вас горничной.
 — О, нянюшка, ты думаешь, она разрешит? — воскликнула Оделла.
 Но, говоря так, она понимала, что это весьма маловероятно. У графини уже была шикарная горничная-француженка, которая имела привычку совать нос во все, что происходит в доме, и Оделла была совершенно уверена, что мачеха понимает: няня и эта девица ни за что не сойдутся.
 Как только нянюшку выгонят прочь, не останется никакой надежды, что когда-нибудь она сможет вернуться.
 Оделла горько плакала, прощаясь с ней, и, пока была во Флоренции, каждую неделю писала ей письма.
 Оделла не могла рассказать отцу о трудностях, с которыми столкнулась в заграничном пансионе, но знала, что нянюшка все понимает.
 Ее письма к няне были полны любви, и она не сомневалась, что нянюшка читает их тоже с любовью.
 Оделла подумала вдруг, что все было бы иначе, если бы няня встречала ее сейчас на Гросвенор-сквер.
 Экипаж остановился напротив Шэлфорд-Хаус, и Оделла увидела двух непривычно одетых лакеев, расстилающих на ступеньках алую ковровую дорожку. У дверей стоял незнакомый дворецкий.
 — Добро пожаловать домой, миледи! — с почтением сказал он, когда Оделла вышла из экипажа. — Ее светлость в гостиной.
 — В гостиной? — переспросила Оделла.
 — На первом этаже, миледи, рядом со спальней ее светлости.
 На памяти Оделлы эта комната всегда называлась будуаром.
 Но сразу же после свадьбы графиня сказала мужу:
 — Поскольку я намереваюсь принимать моих друзей в собственной комнате, мне кажется, «будуар» звучит слишком интимно. В будущем я буду называть ее своей гостиной.
 — В этом доме, — отвечал граф, — ты можешь называть все, как тебе больше нравится, моя дорогая!
 Жена посмотрела на него с обожанием.
 — О, Артур, я верю, что вы говорите искренне! — воскликнула она. — Вы же знаете, что когда я работаю в гостиной, то делаю все, чтобы этот дом как нельзя лучше соответствовал вам.
 Оделла поднялась по ступенькам, чувствуя, как та нервозность, которая овладела ею в экипаже, с каждым шагом усиливается.
 Она сказала себе, что это смешно, и у нее нет причин бояться и нервничать.
 Но то были доводы рассудка — душой она чувствовала, что это не так.
 Дворецкий открыл дверь, и Оделла увидела, что комната полностью изменилась. От того, чем всегда гордилась ее мать, не осталось и следа.
 Шторы, обои, ковер — все было новое.
 Старинная мебель, поражающая строгой отточенной красотой, сменилась более пышной и вычурной.
 Появились столики с мраморным верхом, украшенные причудливой резьбой и позолотой.
 Появилась новая люстра, которая была раза в два больше старой.
 Исчезли почти все картины — их место заняли зеркала в золоченых рамах.
 Они отражали красоту новой хозяйки. Графиня поднялась навстречу Оделле и протянула ей руки.
 — Оделла! — воскликнула она. — Как чудесно снова увидеть тебя!
 Графиня расцеловала девушку в обе щеки и слегка отодвинула от себя, чтобы разглядеть получше.
 — Как ты выросла! — сказала она. — Да, ты стала совсем взрослой! Ты будешь королевой любого бала, на который я тебя привезу!
 Ее слова звучали весьма искренне и убедительно, но Оделла смутно чувствовала, что за ними стоит что-то еще.
 Что-то, чему она не могла дать названия, но ощущала все явственнее.
 — Присядь, — сказала графиня, — и мы поговорим о том, что нужно сделать в первую очередь.
 — Надеюсь, — перебила ее Оделла, — что в первую очередь у меня будет возможность съездить в Шэлфорд-Холл. Я целый год мечтала прокатиться на Стрекозе.
 — На Стрекозе? — озадаченно повторила графиня. — Ах да, твоя лошадь.
 — Папа писал мне, что она выросла и стала еще красивее, — сказала Оделла. — А как хорошо в деревне весной!
 — Да, дорогая, я знаю, — кивнула графиня. — Но сезон уже начался, и мы буквально завалены приглашениями. По два, а то и по три на вечер — и так на целых три месяца вперед.
 Оделла едва сдержала крик ужаса, а графиня тем временем продолжала:
 — Разумеется, тебе понадобятся новые платья, но твой отец, как всегда, проявил изумительную щедрость и сказал, что я могу покупать тебе все, что я сочту необходимым. Какой замечательный, просто замечательный человек твой отец!
 — У меня есть вполне приличные платья, — сказала Оделла, — которые я купила во Флоренции.
 Графиня презрительно засмеялась.
 — Флоренция! В Лондоне продаются платья от парижских портных, и когда ты увидишь их, то поймешь, что нет ничего, что может сравниться с французским шиком и той элегантностью, которой нет равной во всем мире!
 Оделла не спорила. Она просто слушала. От одной только мысли о том, что она будет заточена в Лондоне до окончания сезона, сердце сжималось от тоски и на глаза наворачивались слезы.
 Она всей душой желала уехать в Шэлфорд-Холл, который был расположен в самой красивой части Оксфордшира.
 Всю дорогу из Флоренции она думала о белых, фиолетовых и желтых крокусах под раскидистыми дубами, вспоминала о подснежниках и фиалках в изумрудной траве и золотистой калужнице по берегу озера.
 — Нам надо спешить, — говорила меж тем графиня. — В Девоншир-Хаус на следующей неделе будет бал — и ты должна появиться в чем-то поистине сногсшибательном!
 Она улыбнулась Оделле и продолжила:
 — Кроме того, я слышала, что твой отец намеревается поговорить с принцем Уэльским, чтобы тебя включили в число приглашенных на бал, который будет дан в Мальборо-Хауз. — Графиня многозначительно помолчала. — Тебе повезло, просто невероятно повезло, что твой отец — такой известный и выдающийся человек! Дебютантки никогда не приглашаются в Мальборо-Хаус.
 Оделла думала о Стрекозе.
 Она размышляла, как вырваться в Шэлфорд хотя бы на полдня, чтобы увидеть ее.
 Оделла хотела сама убедиться, что Стрекоза так же великолепна, как и до ее отъезда.
 Она получила Стрекозу еще жеребенком и сама ее обучала.
 Стрекоза прибегала, когда Оделла звала ее, и тыкалась мордой ей в шею, показывая свою любовь.
 Стрекоза брала барьеры, которые конюхи считали для нее слишком высокими, просто чтобы продемонстрировать, что она это может.
 Графиня продолжала рассуждать о цветах, в которые нужно одеть Оделлу, и о фасонах, которые должны произвести фурор на любом балу.
 — Слава Богу, — говорила она, — что сейчас в моде турнюры, а не кринолины. С турнюром, Оделла, ты будешь выглядеть великолепно. — Она улыбнулась. — Как замечательно, когда деньги перестают быть целью! — Последнюю фразу леди Дин произнесла так горячо, что Оделла посмотрела на нее с удивлением.
 — Я уверена, что папа не одобрил бы излишней экстравагантности, — осторожно заметила она.
 Повисло молчание. Наконец графиня ответила:
 — Твой отец сам сообщит тебе свое мнение на этот счет!
 Тон, которым это было произнесено, дал Оделле понять, что отец собирается поговорить с ней о чем-то важном.
 Она терялась в догадках, что бы это могло быть.
 Вечером граф вернулся из Палаты лордов — и искренне обрадовался, увидев Оделлу.
 Он обнял ее и прижал к груди со словами:
 — Я так скучал по тебе, дочка!
 Изучающе посмотрев на нее, он добавил — негромко, словно говорил сам с собой:
 — Ты так похожа на мать — она была точно такой же, когда я женился на ней.
 В его голосе проскользнула нотка горечи, и Оделла поняла, что отец до сих пор не может ее забыть.
 — Вы не могли сказать ничего, папенька, — тихо отвечала она, — что обрадовало бы меня больше. Если бы я была хотя бы вполовину красива, как мама, я была бы счастлива!
 — Ты очень красива, моя дорогая, — сказал граф. — Или, быть может, более точное слово — «прекрасна»?
 Они были в его кабинете, и Оделле показалось, что он покосился на дверь, прежде чем добавить:
 — На свете нет и не будет другой такой женщины, как твоя мать, и ты никогда не должна забывать ее!
 — Разве могу я ее забыть! — воскликнула Оделла. — Я думаю о ней каждый день, и когда молюсь за нее, то чувствую, что она рядом.
 Граф обнял ее за плечи.
 — Я совершенно уверен, что так оно и . есть! — сказал он тихо. В этот момент в кабинет вошла графиня.
 — Не правда ли, восхитительно, что наша дорогая крошка Оделла снова дома, с нами? А сейчас вам следует поторопиться и переодеться к обеду, иначе оба вы опоздаете!
 — Я надеюсь, сегодня вечером у нас не будет гостей? — спросил граф.
 По его тону Оделла поняла, что на Гросвенор-сквер чуть ли не ежедневно бывали какие-нибудь гости и время от времени ему это надоедало.
 Графиня нежно взяла мужа под руку.
 — Как могли вы подумать, дражайший Артур, что я способна испортить Оделле первый вечер в родном доме обществом незнакомых людей!
 Она на мгновение замолчала, прежде чем продолжить:
 — Я хочу услышать, чему она научилась, и знаю, что, когда обед закончится, вам предстоит сказать ей что-то особенное.
 Граф нахмурился, как будто она допустила бестактность. Графиня двинулась к двери, сказав на прощание:
 — Пойдем, Оделла. Ты должна постараться хорошо выглядеть ради твоего отца, и никто не знает лучше, чем он, насколько важны для девушки изысканность манер и хорошая осанка, которые тебе должны были привить в пансионе.
 Они обедали за столом, который был достаточно велик, чтобы за ним разместилось человек тридцать.
 Стол был украшен золотыми канделябрами, которые мать Оделлы использовала лишь в исключительных случаях.
 Кроме того, на столе стоял большой букет орхидей, а цветы, которые украшали гостиную, где они встретились перед обедом, стоили, как подумала Оделла, целое состояние.
 К обеду Оделла надела очаровательное платье, которое она привезла из Флоренции.
 Портниха уверяла ее, что оно скопировано с французской модели.
 Поймав на себе оценивающий взгляд своей мачехи, Оделла по глазам поняла, что она поражена и поэтому злится.
 Впрочем, несмотря на это, леди Дин сказала своим обычным сладеньким тоном:
 — Ну не великолепно ли, Артур, что Оделла вновь с нами? Я с нетерпением жду, когда она будет представлена нашим друзьям и, конечно же, ее величеству на своем первом балу.
 — Я устроил это, потому что вы меня попросили, — несколько резко сказал граф.
 — Я не сомневалась, что вы это устроите! — воскликнула графиня. — Ты должна быть благодарна своему умному и влиятельному отцу, Оделла. Потянуть за нити, за которые никто не осмеливается тянуть, для него — обычное дело.
 — Разумеется, я благодарна вам, папенька, — быстро сказала Оделла. — Но я надеюсь, что у нас будет время съездить домой, прежде чем меня с головой засыплют приглашениями.
 Отец внимательно посмотрел на нее. По выражению его глаз Оделла видела, что он понял: под «домом» она подразумевает их загородное имение, а отнюдь не лондонский дом, где ее мать старалась проводить как можно меньше времени.
 Прежде чем граф успел что-то сказать, леди Дин воскликнула:
 — Я уже говорила Оделле, дорогой Артур, что она должна дождаться окончания сезона, прежде чем мы вернемся в Шэлфорд-Холл.
 Граф молчал, и Оделла сказала:
 — Я знаю, что вы поймете меня, папенька. Я очень хочу увидеть Стрекозу. Я с таким интересом читала все, что вы о ней мне писали! Прошел целый год, и я должна посмотреть, какой она стала.
 — Безусловно, — сказал граф. — И если мы не можем уехать надолго, то ускользнем в деревню в субботу вечером и останемся там до понедельника.
 У Оделлы загорелись глаза, а графиня пожала плечами:
 — Конечно, дражайший Артур, мы выедем за город, если вы так хотите. Но на субботний вечер назначен один из самых блестящих балов, и я уже получила приглашение для Оделлы.
 Она сделала паузу и положила ладонь ему на запястье.
 — Впрочем, дорогой, все будет в точности так, как вы пожелаете, и мы уедем в Шэлфорд, несмотря на то, что это вызовет определенные сложности.
 И хотя тон ее был вполне искренним, Оделла прекрасно понимала, что мачеха сделает все, чтобы этому помешать.
 Оделла была достаточно умна, чтобы не сказать об этом вслух, но по тому, как быстро отец сменил тему разговора, она догадалась, что он понимает это не хуже ее.
 До конца обеда они говорили о другом, а когда вышли из столовой, граф велел дворецкому подать бренди к себе в кабинет.
 — Я знаю, дорогой, — сказала графиня, — вы хотели бы побыть с Оделлой наедине. Поэтому я попросила двух своих друзей присоединиться ко мне после обеда.
 Граф, казалось, был удивлен, но сказал только:
 — Весьма деликатно с вашей стороны, моя дорогая. Мне действительно нужно серьезно поговорить с Оделлой.
 — Я всегда стараюсь делать то, что вам нравится, — сказала графиня и поцеловала его в щеку.
 Оделла пошла с отцом по коридору к его кабинету.
 Она слышала, как мачеха резво побежала по лестнице наверх, в гостиную, и подумала, что это выглядит так, словно графиня хочет поскорее от них избавиться.
 Впрочем, эта мысль мелькнула и сразу забылась.
 Вступив в кабинет отца, Оделла с облегчением увидела, что хотя бы эта комната осталась прежней.
 Тот же потертый красный кожаный диван, те же кресла.
 Тот же заваленный бумагами большой письменный стол.
 Те же картины с изображением лошадей и собак, которые она так любила разглядывать в детстве.
 В загородном кабинете ее отца их было еще больше, и Оделла подумала, что он чувствует себя дома только когда его окружают эти картины.
 — Как я рада снова увидеть вас, папенька! — воскликнула Оделла. — Я так тосковала без вас, и этот год показался мне таким долгим!
 Она порывисто обвила его шею руками и поцеловала.
 — Я хотел, чтобы ты приехала на каникулы, — сказал граф, — но твоя мачеха решила, что это плохо отразится на твоей усидчивости и потом помешает занятиям.
 Оделла знала, что мачеха просто хотела, чтобы она не путалась под ногами, но ответила лишь:
 — Теперь это уже позади, и я надеюсь, папенька, вы будете довольны» что я многому научилась.
 — Ты вернулась, — сказал граф, — и сейчас только это имеет значение.
 Он опустился на диван и, когда Оделла села рядом, обнял ее.
 — Мне многое нужно сказать тебе, — проговорил он.
 — О чем? — спросила Оделла. Она с удивлением заметила, что отец как-то замялся, и вдруг он сказал неожиданно:
 — Ты помнишь бабушку?
 — Вы имеете в виду мамину маму?
 — Да.
 — Конечно, я ее помню, — кивнула Оделла. — Но она умерла, когда мне было десять.
 — Да, я знаю, — сказал граф. — Но тебя она любила особенно, потому что ты очень похожа на мать.
 — Я помню, она говорила, — сказала Оделла. — И у нее была миниатюра с моим портретом, которая потом висела в будуаре у мамы.
 Сказав это, Оделла невольно подумала — что с ней стало теперь?
 Граф сказал, словно она спросила об этом вслух:
 — Сейчас она лежит у меня в столе, и когда я сравниваю ее с портретом твоей матери в этом же возрасте, то с трудом нахожу различия.
 — Я счастлива, что похожа на маму, — с легким вздохом сказала Оделла.
 Она хотела добавить: и благодарна судьбе, что не похожа на мачеху, но промолчала.
 Ее мать была белокурой.
 Каштановые волосы новой графини, если присмотреться, отливали рыжеватым блеском, и Оделла подозревала, что это не их естественный цвет.
 Тем не менее мачехе нельзя было отказать в красоте.
 И все же в ее красоте было что-то легковесное, неглубокое — что никак нельзя было сказать о красоте матери Оделлы.
 — Я всегда думал, — сказал неожиданно граф, — что твоя мать была самой красивой женщиной из всех, что я встречал в своей жизни. Но я полюбил ее не только за это.
 Оделла внимательно слушала, а он продолжал:
 — Она обладала силой и красотой духа, которые у тебя, моя милая, тоже есть. Это то, чего нельзя узнать из книг, то, чему не может тебя научить ни один, даже самый лучший учитель. — Он улыбнулся: — Это — то, что приходит из самых глубин твоего существа.
 Оделла склонила голову ему на плечо.
 — О, папенька, ваши слова для меня — самый лучший, самый чудесный подарок на свете!
 — Я говорю правду, — сказал граф, — и это качество пригодится тебе в будущем. Ты должна обещать мне, Оделла, что независимо от того, что случится, ты будешь следовать своей интуиции.
 Он говорил серьезно, и Оделла так же серьезно ответила:
 — Именно это я стараюсь делать, потому что мама велела мне доверять лишь интуиции в оценке людей, — точно так же она сама поступала.
 — Твоя мать была права, и этот совет ты не должна забывать, — сказал граф.
 — Я никогда не забуду ничего, что говорила мне мама, — пообещала Оделла.
 Воцарилась тишина, и лишь через некоторое время она сказала:
 — Вероятно, у вас есть серьезная причина говорить мне об этом именно сейчас, папа?
 Ее отец улыбнулся.
 — Используй свою интуицию и получишь ответ — «да»!
 — Какая же? — спросила Оделла. Отчего-то внезапно ее охватил страх. Она с самого приезда не могла избавиться от чувства тревоги и догадывалась, что этот разговор как-то связан с ее причиной.
 Граф, задумался, подбирая слова, и наконец сказал:
 — Поскольку твоя бабушка обожала твою мать, то, умирая, она завещала ей все, что имела.
 Оделла слушала, а граф говорил:
 — В то время это было не много — несколько сотен в год. Твоя мать оставила все тебе. И теперь ты неожиданно стала очень богатой девушкой!
 — Я… я не понимаю, — воскликнула Оделла. — Мне всегда представлялось, что семья мамы была довольно бедной,
 — Это правда, — кивнул граф. — Но незадолго до смерти твоя бабушка получила некоторое количество акций от своего крестного отца, который был американцем.
 — Американцем! — воскликнула Оделла.
 — Не помню, чтобы твоя мать хоть раз упоминала о нем, — сказал граф, — но он был родом из штата Техас.
 Граф помолчал и затем продолжал:
 — К сожалению, поскольку мы люди довольно замкнутые, нас не особенно интересует, что происходит по ту сторону Атлантики.
 — И он оставил акции бабушке? — уточнила Оделла, пытаясь понять. — Почему же мама не могла ими воспользоваться?
 — Именно это я собираюсь тебе объяснить, — сказал граф. Он опять на мгновение замялся, а потом произнес: — Акции, которые унаследовала твоя мать, за минувший год невероятно взлетели в цене. Они вложены в нефть, и нефть, найденная в Техасе, означает, что их владельцы в мгновение ока стали миллионерами!
 Оделла потрясение уставилась на него.
 — И вы говорите, папа, что эти деньги теперь мои?
 — Ну да, моя дорогая, — и ты должна понимать, что это накладывает на тебя очень большую ответственность,
 — О, если бы мама знала! — воскликнула Оделла. — Она так мечтала построить больницы и школы в деревнях вокруг Шэлфорда!
 — Я знаю, — сказал граф. — Но, к сожалению, у меня для этого никогда не было свободных денег.
 — А я могу сделать это сейчас? — спросила Оделла.
 Граф улыбнулся:
 — Если хочешь. Но в то же время не забывай, что вряд ли ты проведешь остаток жизни в Шэлфорде.
 Оделла вопросительно посмотрела на него, и он пояснил:
 — Ты, конечно же, выйдешь замуж, и, хотя это отчасти разобьет мое сердце, поскольку мы опять будем в разлуке, я хочу, чтобы ты была так же счастлива с мужем, как был счастлив я с твоей матерью.
 Оделла заметила, что он не сказал «как я с Эсме».
 — Я молюсь, папа, — ответила она, — о том, чтобы найти человека, которого буду любить и который будет любить меня так же, как вы любили маму. Но, по-моему, на всем свете нет другого столь же замечательного человека, как вы!
 — Теперь и ты решила мне льстить, — рассмеялся граф. — Конечно же, ты найдешь кого-то, но в то же время тебе будет нелегко избежать охотников за приданым!
 — Я читала об этих охотниках, — сказала Оделла, — а девочки в пансионе часто смеялись над итальянскими аристократами, которые только и знают, что высматривать богатых невест!
 — Боюсь, что и в Англии найдется немало тех, кто делает то же самое, — заметил граф. — Поэтому, моя драгоценная дочь, я должен предпринять все, что в моей власти, чтобы оградить тебя от людей, для которых твои деньги — неодолимый соблазн.
 Оделла вздохнула.
 — Я понимаю, папа, о чем вы говорите, — сказала она, — и, разумеется, буду очень осторожна.
 Она подождала чуть-чуть и добавила:
 — Но, мне кажется, если я, как мама, использую интуицию, то найду человека, подобного вам, и буду знать, что он любит меня просто потому, что я — это я.
 — Не так-то уж это легко, — возразил граф. — За свою жизнь я слишком часто видел, как девушек начинают преследовать с первого выезда в свет — и только лишь потому, что всем известно: у них большое приданое.
 — Тогда, как только я получу предложение — если я его получу, — сказала Оделла, — то вы должны использовать свою интуицию, папа, и сказать, стоит мне доверять этому человеку или же нет.
 Граф издал короткий смешок.
 — Это тоже не просто. У некоторых мужчин есть то, что твоя мать называла «медовый язычок», а девушки, как бы умны они ни были, редко могут устоять перед сладкими речами. Не покривив душой, дочка, скажу, что я действительно очень встревожен!
 — Ох, папа, я не хочу, чтобы вы тревожились из-за меня! — вскричала Оделла. — Давайте уедем за город и будем думать только о лошадях. Забудем о молодых людях, которые предпочитают блеск золота стремительной скачке по весенним полям.
 Граф засмеялся.
 — Я бы с удовольствием, — сказал он. — Но ты не хуже меня знаешь, что у меня есть обязанности в Палате лордов, и кроме того, твоя мачеха всем сердцем стремится ввести тебя v высший свет.
 Оделла обиженно поджала губы.
 Теперь она поняла, почему мачеха так суетится.
 Ничто не могло доставить ей большей радости, чем громадный бал, который теперь они могли позволить себе дать.
 Она была готова продать душу за дорогие платья и бесконечные приемы.
 А Оделла была бы приглашена на них не как обычная дебютантка, а как девушка, окруженная золотым ореолом.
 У Оделлы сами собой вырвались слова:
 — И я полагаю, папа, у меня нет никакой возможности отказаться от этих денег?
 — Отказаться? — переспросил граф.
 — Мне они не нужны, — сказала Оделла. — Вы любили маму не за то, что она имела или не имела, а ради нее самой. Неужели во всем мире не сыщется человека, который тоже полюбит меня за то, что я такая, какая есть?
 — Отчего же — их будет в избытке, — отвечал ей отец. — Но тех, кто захочет просто-напросто завладеть твоим состоянием, будет еще больше. Ведь по нашим законам деньгами жены распоряжается муж.
 — По-моему, это несправедливо! — возразила Оделла.
 Граф воззрился на дочь в изумлении.
 — Уж не хочешь ли ты сказать, что ты — одна из этих сторонниц эмансипации, которые стремятся держать все в собственных руках и больше не желают полагаться на мужа?
 — Я думаю, ответ таков: все зависит от того, какой у тебя муж! — решительно ответила Оделла.
 Ее отец в ужасе всплеснул руками.
 — Клянусь Богом, дочь, ты пугаешь меня! Я слышал, что ее величество королева возмущена тем, в какой форме женщины выражают неповиновение своим супругам, и обилием этих женщин.
 — Даже во Флоренции я о них слышала, — сказала Оделла. — Но я обещаю вам, папа, что никогда не присоединюсь к ним и, если это расстраивает вас, не стану слишком горячо выражать свое стремление к независимости!
 — Слава Богу! — пылко воскликнул граф. — И все-таки, Оделла, прошу тебя, будь осторожна.
 — Разумеется, буду, — ответила Оделла. — Только обещайте мне, папа, что вы не станете торопить меня с замужеством. Я хочу быть с вами!
 Она улыбнулась и продолжала:
 — И еще я хочу прокатиться с вами верхом! А если говорить о безопасности — зачем мне искать другого защитника, кроме вас?
 Граф засмеялся.
 — Если бы ты произнесла подобную речь в Палате лордов, я уверен, министры бы ее оценили!
 — Ну да! — улыбнулась Оделла. — Они испугаются — если только я не переоденусь мужчиной!
 Граф опять рассмеялся и сказал:
 — Ну вот, а завтра, моя дорогая, пока ты окончательно не увязла в бесчисленных приглашениях на балы и приемы, мы с тобой посетим поверенных, которые как раз заняты подсчетом состояния твоей бабушки. — Он немного помолчал и добавил: — Вероятно, тебе придется подписать уйму бумаг, но я хочу, чтобы ты знала, сколько получишь на сегодняшний день.
 Едва заметная пауза перед последними тремя словами заставила Оделлу спросить:
 — Вы хотите сказать, папа, что состояние все увеличивается?
 — Конечно! Оно все больше день ото дня! — ответил граф. — Ей-богу, это просто невероятно!
 — Любопытно будет услышать сумму, — заметила Оделла. — А потом, папа, может быть, мы построим на эти деньги больницу и школы, как мама хотела?
 — Разумеется, мы это обсудим, — согласился граф. — Но я не хотел бы, чтобы твой будущий муж подумал, что я растратил деньги дочери, которые, покути, должны были бы принадлежать ему!
 — Если он так подумает, — отрезала Оделла, — он моим мужем не будет! Я обещаю вам, папенька, что буду крайне осмотрительна и не забуду того, что вы мне сказали.
 Говоря это, она подумала, что будет гораздо хуже, если наследство бабушки будет растрачено на карты, на скачки или на что-то еще.
 Оделла знала, что у мужчин из высшего света есть много способов потерять состояние.
 Тем временем граф подошел к письменному столу.
 Он вынул из ящика две миниатюры, о которых они говорили до этого, и положил их на кожаную папку, украшенную фамильным гербом.
 Обе миниатюры были выполнены изумительно.
 Та, на которой была изображена мать Оделлы, поблекла с годами, но все равно по-прежнему было видно, каким она была очаровательным ребенком.
 Не боясь упрека в тщеславии, Оделла могла сказать то же самое и о своем портрете.
 Граф достал из стола еще один портрет ее матери, сделанный вскоре после того, как он женился на ней.
 Сходство матери и дочери было несомненным, и Оделла сказала:
 — Мне нравится эта миниатюра. Я хотела бы смотреть на нее каждый день.
 — Значит, именно это ты и должна делать, — произнес граф. — Возьми ее, моя дорогая, и пусть этот портрет будет с тобой везде, где бы ты ни была.
 Оделла радостно вскрикнула.
 — Я могу его взять, папа? Это правда, я могу его взять?
 — Я хочу, чтобы ты чувствовала, что твоя мать всегда рядом с тобой, что она направляет тебя и помогает тебе использовать свою интуицию.
 — Я буду смотреть на него дюжину раз в день и молиться каждую ночь, чтобы она помогла мне, — прошептала Оделла.
 Граф поцеловал ее.
 — Когда ты так говоришь, я совершенно уверен, что твоя мать — с нами.
 От того, как он это сказал, на глаза Оделлы навернулись слезы.
 Она взяла портрет своей матери и прижала к груди.
 — Благодарю вас, благодарю вас, отец! — воскликнула она. — Вы даже не представляете, как это для меня важно, сколько это для меня значит!
 Она поцеловала его, и граф проговорил:
 — Наверное, теперь мы должны присоединиться к твоей мачехе и ее друзьям.
 Оделла покачала головой.
 — У меня было долгое путешествие, и я очень устала. Надеюсь, графиня простит мне, если я лягу спать.
 — Конечно, простит, — согласился граф. — Я передам ей твои извинения.
 Он убрал оба детских портрета назад в стол и вышел из кабинета. Оделла пошла за ним, зажав в ладонях третью миниатюру.
 Она шла по коридору к лестнице, ведущей в гостиную, и всюду видела перемены.
 Многое из того, что было знакомо ей с детства, исчезло, и Оделла чувствовала себя чужой в собственном доме.
 Но она понимала, что, если скажет об этом, отец будет расстроен.
 Вместо этого она скользнула ладонью в его ладонь.
 — Я люблю вас, папа! — сказала она. — Прошу вас, позвольте мне подольше остаться с вами. Мне немножко страшно — столько незнакомых людей!
 Граф ободряюще сжал ее пальцы.
 — Я понимаю, — сказал он. — Обещаю, что даже отчасти пожертвую своими обязанностями в Палате лордов.
 — Тогда… мы могли бы уезжать рано утром? — шепотом спросила Оделла. Граф коротко рассмеялся.
 — Видит Бог, я хотел бы этого больше всего на свете! Но не забывай, ты каждый-день будешь танцевать до упада и возвращаться домой поздно. Мне кажется, тебе лучше спросить меня об этом еще раз недели через две или три.
 — Непременно спрошу, — пообещала Оделла.
 — А если спросишь, я соглашусь, — в свою очередь пообещал ей отец.
 К этому времени они подошли к двери в гостиную, и Оделла услышала голос мачехи.
 Она поцеловала отца.
 — Спокойной ночи, моя дорогая, — сказал он. — Выспись получше, а утром после завтрака мы вместе уедем.
 — Я буду этого ждать, — прошептала Оделла. — Пожалуйста, извинитесь за меня перед графиней.
 Граф открыл дверь, и Оделла, прежде чем отвернуться, увидела свою мачеху, сидящую на диване.
 Графиня поблескивала алмазами ожерелья и казалась чрезвычайно довольной.
 Она о чем-то беседовала с человеком, сидящим возле нее.
 На мгновение Оделле стало любопытно, куда подевался третий участник вечеринки, но потом ей захотелось остаться одной, и она направилась к своей спальне.
 Спальня была расположена в конце первого этажа. Это была не та комната, которую Оделла занимала в прошлом, и ей было немного обидно.
 Впрочем, решила она, как-то неловко, только-только вернувшись домой, сразу чего-то требовать.
 Войдя в спальню, Оделла вдруг осознала, что это бывшая комната для гостей, которая полностью переделана ее мачехой.
 Она задумалась, нет ли здесь скрытого смысла.
 Возможно, мачеха планирует избавиться от нее, едва она успела приехать?
 «Чушь, — сказала себе Оделла. — Я просто чересчур подозрительна».
 Графиня радушно встречала ее и, несомненно, знала, что она унаследовала немалое состояние.
 «Если она находит удовольствие в том, чтобы помочь мне потратить его, — рассудила Оделла, — ей невыгодно, чтобы я слишком быстро нашла себе мужа».
 Это было вполне логично.
 И все-таки что-то, словно чей-то посторонний голос, подсказывало ей, что ее вывод неверен.
 — Но как это может быть? — вслух спросила Оделла.
 Ответа не было.




 Глава вторая


 — Как жаль, что вчера ты так рано отправилась спать, — сказала графиня.
 Они завтракали втроем, потому что графу с Оделлой надо было сразу же после завтрака уезжать.
 — Я не хотела показаться невежливой, — ответила Оделла. — Но я очень устала после такой долгой поездки.
 — О, конечно, я понимаю, — проворковала графиня. — В то же время мне хотелось бы, чтобы ты познакомилась с виконтом Мором, который как раз был со мной.
 Она повернулась к мужу и продолжала:
 — Вы знаете, он сын вашего друга, графа Морланда, Артур, и, я уверена, почти так же умен, как и его отец.
 — Никогда не сказал бы, что граф Морланд умен! — ответил граф. — А его речи в Палате лордов — сплошное убожество!
 Графиня улыбнулась.
 — Наверное, дражайший Артур, вы сравниваете его с собой, а никто не умеет произнести такую блестящую и остроумную речь, как вы, даже о самом скучном предмете!
 — Вы мне льстите! — покачал головой граф. — Но я признаю, что нам приходится сталкиваться с на редкость прозаическими вещами, о которых трудно сказать что-нибудь достойное!
 Оделла засмеялась.
 — По-моему, папенька, вы просто скромничаете. Я уверена, что остальные члены Палаты лордов по сравнению с вами — никудышные ораторы и завидуют вам.
 — И все же Джон Мор — весьма умный молодой человек, — упрямо сказала графиня. — Я не сомневаюсь, что он отлично танцует, и поэтому хочу пригласить его на один из званых обедов, которые мы даем перед балом.
 — О, прошу вас! — воскликнула Оделла. — Не надо планировать слишком много на слишком короткое время! Тем более что мои новые платья еще не будут готовы.
 Когда она говорила это, у нее возникло чувство, что ее торопят, стремясь побыстрее вовлечь во что-то, от чего не будет спасения.
 Оно было подобно морской волне, и она едва не задохнулась.
 — Не волнуйся, мое дорогое дитя, — сказала графиня. — Вы знаете, что я позабочусь о вас. На твою долю выпадет невероятный успех, и твой отец будет тобой гордиться.
 У Оделлы опять возникло ощущение, что все, о чем говорит мачеха, имеет скрытый подтекст.
 «Это всего лишь мое воображение», — сказала она себе, поднимаясь наверх, чтобы надеть пальто и шляпку.
 В то же время она была уверена, что в атмосфере дома все равно есть что-то угрожающее.
 Когда она спускалась по лестнице, ее не покидало чувство, что они с отцом убегают.
 Она словно бы видела тьму, надвигающуюся на них.
 «Я просто дура», — обругала себя Оделла.
 Когда граф сел в экипаж, она взяла его за руку.
 — Мы снова вместе, как прежде, папа, — сказала она. — Жаль только, что мыт не в лесу и не в открытом ландо.
 — Мы непременно съездим в деревню, — пообещал граф. — Но сейчас неважные времена для нас с королевой, — улыбнулся он. — Палата общин буквально завалила Палату лордов важными законопроектами, и нам приходится их обсуждать.
 — Я понимаю, — сказала Оделла. — Но сегодня вы на каникулах, и давайте просто этому радоваться!
 Она сжала его пальцы и попросила:
 — Расскажите мне о Стрекозе. Вы ездили на ней, пока меня не было? Она все так же хорошо прыгает, как раньше?
 Граф ответил на все ее вопросы.
 Он был исключительно хороший наездник, и все лошади в его конюшнях имели прекрасную родословную.
 К тому времени, когда они подъехали к адвокатской конторе, Оделле еще больше захотелось покататься верхом перед завтраком вместе с отцом.
 Но пока это было невозможно. В адвокатской конторе их встретили с почтительными поклонами и проводили в кабинет старшего партнера.
 Оделла не могла не заметить, что к ней обращаются с большей предупредительностью, нежели к отцу, и невольно подумала — не ее ли неожиданное богатство тому причиной?
 «Это неподобающие мысли!» — строго одернула она себя.
 И все же за полтора часа, проведенные в конторе, Оделла еще не раз имела случай в этом убедиться.
 На обратном пути на Гросвенор-сквер она не знала, что говорить.
 Даже в самых безумных своих мечтах она не могла вообразить, что у нее будет так много денег.
 И не исключено, что их станет намного больше.
 Мистер Халлетт, старший партнер, весьма доходчиво объяснил ей все относительно акций.
 Когда крестный отец бабушки оставил их ей, они фактически ничего не стоили.
 Фирма, в которую были вложены деньги, занималась бурением нефтяных скважин, а это требует немалых затрат.
 Прошел год, но ни в одной из них не была найдена нефть.
 — Имелась поэтому, — говорил мистер Халлетт, — возможность, что они будут ликвидированы, то есть закрыты, и ваша бабушка, получив из Америки акции, видимо, положила их в банк и, попросту говоря, забыла о них.
 Все это казалось совершенно невероятной историей, и Оделла спросила нетерпеливо:
 — И что же случилось?
 — До смерти вашей бабушки — ничего, — сказал мистер Халлетт. — Разумеется, доходы по акциям были подсчитаны прежде, чем ваша мать вступила во владение ими.
 — Мама никогда не упоминала о них! — воскликнула Оделла.
 Она посмотрела на отца, а он улыбнулся и сказал:
 — Мы совершенно искренне были убеждены, что они ничего не стоят и фирма вот-вот обанкротится.
 — Только после смерти вашей матушки, — продолжал мистер Халлетт, — мы вспомнили о них и, чтобы оценить ее актив, послали запрос.
 Он посмотрел на графа и добавил:
 — Как вы помните, милорд, следуя вашим инструкциям, мы написали в Америку с целью выяснить, какова ситуация на сегодняшний день.
 — Признаюсь, — сказал граф, — что я был уверен — это будет пустая трата времени и денег на почтовые отправления!
 Мистер Халлетт улыбнулся.
 — Когда спустя некоторое время мы получили ответ, то были потрясены — в особенности его светлость!
 — Я был в изумлении! — подтвердил граф и, посмотрев на Оделлу, добавил: — Ты уже уехала во Флоренцию, моя дорогая, поэтому мы решили пока не тревожить тебя своими открытиями.
 — Все равно бы я вам не поверила! — заявила Оделла. — Это звучит слишком фантастично, чтобы быть правдой!
 — Мой партнер именно так и подумал, — сказал мистер Халлетт. — И, как уже убедился его светлость, за прошлый год акции поднялись в цене вдвое и, вероятно, будут расти еще и еще!
 Он опустил взгляд на бумаги, лежащие перед ним, и сказал:
 — Мне кажется, миледи, вам стоит самой посмотреть, каково состояние этой компании на данный момент.
 Он через стол передал бумаги Оделле, которая могла только тупо смотреть на колонки цифр, ничего в них не понимая.
 Уже в экипаже она сказала отцу довольно испуганным голосом:
 — Что мы будем делать с такими большими деньгами, папа?
 — Прежде всего, — ответил граф, — следует поменьше болтать об этом. Чем меньше людей будет знать, как ты богата, тем лучше!
 — Именно этого мне и хотелось бы, — сказала Оделла. — Но люди начнут сплетничать…
 Она думала о мачехе.
 Графиня наверняка захочет поделиться этим известием с друзьями, а те расскажут своим друзьям.
 Тогда во всем Лондоне не сыщется человека, который не знал бы о том, что она — богатая наследница.
 Оделла порывисто повернулась к отцу.
 — Пожалуйста, папа, заставьте мачеху пообещать, что она никому не расскажет об этих деньгах.
 — Я уже сказал Эсме, что необходимо сохранить это в тайне, — ответил граф. Голос его, однако, звучал не очень уверенно.
 Оделла подумала, что на самом деле он прекрасно осознает: его супруга, раззвонит об этом повсюду.
 Она не могла отказать себе в удовольствии представить друзьям девушку, на которую те должны обратить особенное внимание.
 Они долго ехали в молчании, которое показалось вечностью, и наконец Оделла сказала:
 — Это — большая ответственность, папа, и вы должны будете мне помочь.
 — Разумеется, я тебе помогу, — ответил ее отец. — Я не позволю, чтобы эта история причинила беспокойство моей любимой дочери, особенно когда она только что вернулась домой.
 Он помолчал немного и продолжал:
 — Когда ты немного осмотришься, мы обсудим этот вопрос, исходя из тех способов потратить деньги, которые одобрила бы твоя мать.
 — Если удастся сделать так, как она хотела, я буду меньше бояться, — сказала Оделла.
 — Ты — весьма здравомыслящее дитя, — одобрительно кивнул граф.
 Когда экипаж подъехал к Гросвенор-сквер, он посмотрел на часы.
 — Я опаздываю в Палату лордов, — сказал он, — и хочу, милая, чтобы ты взяла эти бумаги, отнесла их ко мне в спальню и положила в верхний ящик моего туалетного столика.
 Оделла знала, что в этом ящике отец хранит свои гребни из слоновой кости.
 Над столиком он повесил великолепное зеркало эпохи Георга III.
 — Я прошу тебя сделать это, — продолжал граф, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь в доме, включая моего секретаря, видел их. Когда я вернусь, то уберу их в свой сейф.
 В спальне у графа был его личный сейф, в котором он хранил собственные деньги и фамильные драгоценности.
 — Хорошо, папа, — согласилась Оделла. — Только потом не показывайте их никому.
 Говоря это, она думала о мачехе; словно угадав ее мысли, граф произнес:
 — Я обещаю уберечь их от всех любопытных глаз.
 Лошади остановились возле Шэлфорд-Хаус, и Оделла поцеловала отца.
 — Спасибо, папа, — сказала она. — И, пожалуйста, возвращайтесь пораньше, если сможете.
 — Я постараюсь, — пообещал граф. — Но, к сожалению, некоторые мои коллеги очень многоречивы!
 Оделла засмеялась; лакей открыл дверцу, и она вышла наружу.
 Помахав рукой вслед отъезжающему экипажу, Оделла сунула бумаги под мышку и вошла в дом.
 Она боялась, что встретит мачеху и та заставит ее показать, что за бумаги она несет.
 Поэтому Оделла быстро взбежала по лестнице и направилась прямо в спальню отца.
 Это была внушительных размеров комната, выходящая, как большинство спален в доме, окнами в сад.
 В это время дня здесь не была камердинера.
 Оделла тщательно закрыла за собой дверь и» подбежав к туалетному столику, выдвинула верхний ящик.
 Там лежали другие бумаги, горсть золотых соверенов и серебряные монеты.
 Еще там было несколько маленьких коробочек.
 Оделла знала, что в них лежат отцовские запонки, его жилетные пуговицы и булавки для галстука, украшенные жемчугом.
 Она положила документы поглубже — на случай, если камердинер залезет сюда, — и закрыла ящик.
 После этого она подошла к камину, чтобы взглянуть на портрет, висящий над ним,
 Это был очень изящный портрет ее матери, написанный в том же году, когда она вышла замуж.
 Оделла подумала, что сейчас она очень похожа на мать и этом же возрасте.
 Графине было восемнадцать, когда она вышла замуж, и девятнадцать, когда родилась Оделла.
 У нее были прямые волосы, легкий румянец и кожа снежной белизны.
 Ее большие глаза были дымчато-серые словно перья на грудке голубя, и очень красивые.
 Она казалась воздушной, и Оделла понимала, что имел в виду отец, говоря об одухотворенности матери.
 — Если бы только вы были здесь, мама, — прошептала Оделла, глядя на портрет. — Как было бы славно нам вместе заняться тем, о чем вы мечтали всю жизнь! Теперь вы могли бы построить больницу, открыть школы и помогать людям, как вы хотели всегда!
 Внезапно Оделла почувствовала, что мать как бы говорит ей: именно это ты должна делать.
 — Я буду… стараться, мама… Я… буду очень стараться, — обещала Оделла. — Только… вы тоже должны… помогать мне,
 На глаза у нее навернулись слезы, и Оделла торопливо отвернулась от портрета.
 Когда умерла мама, она плакала долго и безутешно, пока нянюшка не сказала ей твердо:
 — Прекрати расстраивать свою мать, Оделла!
 Оделла недоверчиво посмотрела на нее, а нянюшка продолжала:
 — Конечно, ты ее огорчаешь! А чего еще можно ждать, когда ребенок постоянно плачет, как ты, и отказывается от еды? Ты всех делаешь несчастными, не только себя!
 — Вы… правда думаете, что… мама сейчас видит меня? — спросила Оделла.
 — А как же! — воскликнула нянюшка. — И если ты меня спросишь, я скажу, что ей за тебя стыдно, потому что твой бедный отец страдает, а ты не делаешь ничего, чтобы ему помочь!
 Нянюшка говорила осуждающим голосом, но Оделла почувствовала, что она принесла свет в темноту, которая ее окружала.
 Она перестала плакать, а когда отец вернулся домой, постаревший на несколько лет, Оделла сделала все, что могла, чтобы заинтересовать его и развлечь.
 И надо сказать, отчасти она добилась успеха.
 От этого на сердце у нее стало теплее: она думала, что мама была бы ею довольна.
 Оделла не сомневалась, что нянюшка была права, когда говорила, будто мама может видеть и слышать тех, кого больше всех любит: ее мужа и дочь.
 — Я не буду плакать, — пообещала Оделла. — Но сейчас мне не хватает вас, мама, больше, чем когда-либо прежде.
 Она уже собиралась выйти из комнаты, когда вдруг услышала голоса.
 На мгновение Оделла была не в состоянии понять, откуда они доносятся, но потом сообразила, что разговаривают за дверью, которая соединяла отцовскую спальню с маминым будуаром.
 Обе спальни соединялись общей гардеробной, что было удобно, если жена ночевала в спальне своей, а не мужа.
 Спальня отца была последней по коридору; за ней располагался будуар, а потом — спальня матери Оделлы.
 Оделла неожиданно вспомнила, что мачеха переименовала будуар в гостиную.
 Дверь между комнатами, должно быть, была прикрыта неплотно, и Оделла подумала, что нужно бы ее закрыть.
 Оставить так — значило бы вводить камердинера в искушение подслушивать, что говорится в спальне.
 Оделла направилась к двери и вдруг услышала, как ее мачеха говорит:
 — Она уже миллионерша, и ее состояние увеличивается с каждым днем, если не с каждым часом!
 Оделла затаила дыхание. Как она и подозревала, мачеха уже знает о ее богатстве.
 Мужской голос ответил:
 — Меня ничуть не интересует ваша падчерица, Эсме, как вам хорошо известно. Меня интересуете вы!
 — Очень мило с вашей стороны так говорить, — отвечала графиня. — Тем более что это вполне отвечает моим чувствам, но в то же время, обожаемый Джонни, вы должны понять, что такую возможность нельзя упускать!
 Оделла стояла не шелохнувшись, словно ее пригвоздили к месту.
 Теперь она поняла, с кем разговаривает ее мачеха.
 Это был виконт Мор, о котором она говорила за завтраком.
 — Почему, о, почему, — воскликнул виконт, — я не встретил вас до того, как вы вышли, замуж за Шэлфорда!
 — Вы были в Индии и отважно сражались, — отвечала графиня. — И потом, тогда я была замужем за Гербертом.
 — Прежде чем судьба соединила нас, вы целый год были вдовой! — простонал виконт.
 — Судьба порой очень жестока! — сказала графиня словно бы с рыданием в голосе. — И вам известно, дорогой виконт, дне хуже, чем мне, что вы не в состоянии обеспечить супругу.
 — Все изменится, когда умрет мой отец, — заметил виконт.
 — Ненамного, — возразила графиня. — Если вы честны, мой обожаемый, то должны согласиться, что ваш отец — по .любым меркам не .самый богатый человек, а ваш дом требует — расходов, исчисляемых тысячами фунтов.
 — Это правда, — признал виконт. — Ноя хочу вас, Эсме! Я хочу вас 6езумно!
 — Так же, как и я вас, — нежно сказала графиня. — Именно поэтому я прошу вас выслушать то, что я должна вам сказать.
 — Все, что я хочу, — это быть подле вас, говорить с вами и любить вас.
 — Все это будет возможно, — прошептала графиня, — если вы женитесь на Оделле.
 — Зачем мне неопытная девчонка восемнадцати лет? — грубо спросил виконт. — Мне нужны вы — нужны, как не была нужна ни одна женщина прежде!
 Наступила тишина. Оделла не сомневалась, что в этот, момент виконт целует ее мачеху.
 Ей было неловко, что она подслушивает. Оделла знала, что это нехорошо, но она должна была выяснить, что задумала мачеха.
 Прошло немало времени, прежде чем графиня слегка нетвердым голосом сказала:
 — О, любимый, вы знаете, что я обожаю вас, но мы должны смотреть на вещи трезво и быть очень, очень осторожными!
 — Я знаю, — сказал виконт, — но все, что я хочу, — это увезти вас на необитаемый остров, где мы будем одни и не надо будет бояться каждого глаза, который нас увидит, и каждого уха, которое услышит, что мы говорим.
 — Это было бы замечательно, невыразимо замечательно — быть вместе с вами, — почти шепотом сказала графиня и уже совсем другим тоном добавила: — И мы можем быть вместе, если вы сделаете, как я говорю.
 — Вы имеете в виду — женюсь на вашей падчерице!
 — Я имею в виду, что после этого мы сможем быть вместе и никто не станет задавать ненужных вопросов.
 Виконт молчал, и она продолжала:
 — В вашем распоряжении, обожаемый Джонни, будут неограниченные средства. Первым делом надо будет купить дом в Лондоне, как можно ближе к этому. Оделла сама захочет жить поближе к отцу, и мы с вами сможем видеться в любое время.
 — На глазах у вашего мужа и моей жены? — спросил виконт.
 — Если мы будем вести себя умно, кому придет в голову, что я вас люблю? — возразила графиня.
 — А я люблю вас, — пробормотал виконт.
 — К тому же, — продолжала графиня, — пока вы не унаследовали собственный дом, я уговорю Артура, чтобы он сдал вам в аренду Доуер-Хаус. — Она коротко рассмеялась. — Оделла любит деревню и будет вполне счастлива проводить больше времени там. А вы с ее деньгами сможете покупать все, что заблагорассудится, и вести образ жизни, который вам нравится. Подумайте об этом, Джонни! Яхта, на который мы будем путешествовать по свету, скаковые лошади, которые унесут нас, куда мы захотим…
 Она сделала паузу и добавила, как бы в сторону:
 — Артур не любит скачки, и я думаю, что Оделла тоже ими не заинтересуется.
 Виконт молчал, и она продолжала:
 — О, Джонни, только представьте, какие возможности откроются перед нами! Я с таким удовольствием помогу вам сделать все, о чем вы мечтали, когда у вас не было денег!
 Наконец виконт заговорил:
 — В ваших устах все звучит слишком легко, Эсме, — сказал он. — Но вы знаете не хуже меня, что женщины ревнивы; и Оделле может очень не понравиться, что она повсюду появляется в обществе своей мачехи, особенно когда эта мачеха так красива, как вы!
 — Очень мило с вашей стороны так божественно отзываться о моей красоте, — проворковала графиня. — Но Оделла еще очень юна, и так как она любит отца, то захочет быть поближе к нему. — Она улыбнулась. — Женщина постарше не стала бы так за него цепляться. Кроме того, вы забыли еще кое-что.
 — Что же? — спросил виконт.
 — Вы хотите наследника, а ничто не привязывает женщину к дому больше, чем, дети!
 — Вы умеете убеждать, Эсме, — медленно, произнес виконт. — Но вместе с тем, если у меня будет наследник, что, конечно же, рано или поздно случится, я хотел бы, чтобы это был наш с вами сын.
 Повисло молчание; наконец графиня сказала:
 — Разумеется, если бы это было возможно, высшего блаженства трудно представить. Но, как я уже сказала вам, обожаемый Джонни, мы должны делать лучшее из того, что можем, — и, если у вас хватит храбрости, мы это сделаем.
 — Дело не в храбрости, — обиженно сказал виконт, — а том, что у меня будет другая женщина, а не вы. Вы же знаете, как я вас обожаю.
 Тон его стал резким.
 — Как и я вас, мой сильный, красивый, изумительный возлюбленный! — сказала Эсме. — И именно поэтому я не хочу вас терять!
 — Вы никогда меня не потеряете! — страстно воскликнул виконт. — Я скорее согласился спуститься бы в преисподнюю!
 Он начал целовать ее снова.
 Словно очнувшись от сна, Оделла пошла прочь.
 Она направилась к двери, которая вела в коридор.
 У двери она остановилась и оглянулась на портрет матери, висящий над камином.
 В глазах ее была боль.
 Потом она тихо открыла дверь, вышла из спальни отца и бегом вернулась к себе в комнату.
 Убедившись, что там никого нет, она тщательно заперла дверь и ничком бросилась на кровать.
 Но она не плакала. Она размышляла.
 Теперь ей стало ясно, почему с самого приезда она не только чувствовала, что в доме что-то не так, но и ощущала явную угрозу.
 Казалось, что мысли и планы мачехи каким-то непонятным образом передались ей.
 Впрочем, как бы то ни было, она должна убежать.
 Вместо истерики или приступа паники Оделла внезапно почувствовала, что способна рассуждать холодно и отстранение, словно ей предстояло изучить какой-то сложный предмет или найти решение математической задачи.
 И была одна вещь, за которую ей следовало быть благодарной судьбе: теперь она точно знала, где притаился враг.
 — Меня не застанут врасплох, — пробормотала Оделла.
 Это было похоже на чтение книги, и заговор словно бы разворачивался у нее перед глазами.
 Оделла могла точно предположить, на что будет упирать мачеха, чтобы уговорить ее выйти замуж за виконта.
 Во-первых, отец Оделлы дружен с его отцом.
 Во-вторых, если виконт был солдатом, ее отец не сможет сказать, что он — человек никудышный.
 Его нельзя обвинить и в том, что он промотал деньги за карточными столами.
 Внезапно Оделле пришло в голову, что виконт старше тех молодых людей, которым ее будут представлять на балах.
 Ее мачехе, она знала, было двадцать семь, и виконту, без сомнения, столько же — а может, и больше.
 «Папа решит, что он как раз в нужном возрасте, чтобы разумно обойтись с моими деньгами, — подумала Оделла, — а также защищать меня и заботиться обо мне».
 При мысли о том, что она выйдет замуж за человека, который любит другую, особенно, если этой другой является ее мачеха, Оделлу охватил ужас.
 Было унизительно знать, что графиня неверна отцу и в то же время планирует женить своего любовника на собственной падчерице из-за того, что у нее много денег.
 — Я этого не допущу! — дала клятву Оделла.
 Вместе с тем она понимала, что должна быть очень осторожна, чтобы не угодить в уготованную ей западню.
 Поскольку Оделла любила отца, она не могла рассказать ему о том, что подслушала.
 Хотя он, несомненно, по-прежнему любил ее мать, но одновременно был весьма увлечен своей новой женой.
 По его глазам Оделла видела, что он очарован ее красотой.
 Когда Эсме льстила ему и касалась его, он был доволен, как любой мужчина на его месте.
 «Как я могу разрушить то, чем он живет?» — спрашивала себя Оделла.
 Если быть совсем честной, она знала, что отец, после того как женился второй раз, стал гораздо счастливее.
 Он был потерян и одинок, когда умерла мать Оделлы, и Эсме весьма умело заставила его почувствовать, что он для нее важен.
 «Конечно, — сказала себе Оделла, — я всегда могу сказать папе, что ненавижу виконта и ни при каких обстоятельствах не стану его женой».
 К несчастью, решение этого вопроса зависело не только от отца.
 Сам он, разумеется, не стал бы заставлять ее вступать в брак, которого она не хотела.
 Но Оделла понимала, что мачеха умело его обработает и в конце концов докажет ему, что виконт — единственный мужчина в обозримом пространстве, кто не является «охотником за приданым».
 Она будет очень убедительно распространяться насчет того, что любовь придет после свадьбы.
 И есть еще кое-что, рассуждала Оделла.
 Если мачеха хочет как можно быстрее выдать ее за виконта, значит, она должна отсечь всех других претендентов.
 «И она этого добьется, — думала Оделла, — сказав всем, что виконт влюблен в меня, а я — в него. К моему первому балу любой, кто пригласит меня на танец, будет знать, что я уже занята».
 Она видела это очень отчетливо, словно перед глазами ее разворачивалась пьеса.
 — Что же делать? О Боже, что же мне делать? — вслух сказала Оделла.
 Она слышала отчаяние в собственном голосе и понимала, что должна действовать быстро.
 Оделла посмотрела на портрет матери, который держала в руках.
 — Помогите мне, мама, — прошептала она. — Помогите мне… Иначе я пропаду!
 Когда она говорила, ей казалось, что мачеха, подобно злобной колдунье, стоит у нее за спиной.
 Она заманила ее в ловушку, сверхъестественным образом вынуждая к браку, который будет означать жизнь в тоске.
 — Это ваши деньги, мама, — продолжала Оделла, говоря с миниатюрой. — И поэтому вы должны сделать так, чтобы их не было… Или… должна я!
 Еще не закончив произносить эту фразу, Оделла уже знала, каким будет решение.
 Она должна исчезнуть — по крайней мере на время.
 Она должна убежать из западни, которая уже закрывалась за ней, и если не поспешить, может быть слишком поздно.
 Оделла подошла к окну, по-прежнему держа в руке миниатюру.
 Солнце садилось, но сад был еще освещен.
 Струи фонтана взлетали высоко к небу и падали, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги.
 Клумбы на площади пылали тюльпанами — желтыми и алыми.
 Весенняя листва на деревьях была нежно зеленой.
 «Я уеду в деревню, — решила Оделла. — По крайней мере там у меня будет возможность поразмыслить!»
 Она подумала о Стрекозе.
 Оделла была уверена, что, если проедется верхом по лесу, решение придет само собой.
 «Это как очень высокий барьер, — сказала она себе. — Если мы сможем его перепрыгнуть, по ту сторону откроется путь к спасению. — Она вздохнула. — Если бы только был кто-то, с кем я могла бы поговорить, кто-то, кто понял бы то, что я чувствую!»
 И вдруг, словно ее мать подсказала ей, Оделла вспомнила нянюшку.
 Нянюшка бы все поняла.
 Нянюшка, с ее мудростью, приобретенной за долгую жизнь, быть может, дала бы дельный совет.
 «Я поеду к нянюшке!» — решила Оделла и неожиданно почувствовала. Что уже не так боится, как всего минуту назад.
 Ее разум вновь стал холоден, а мысли — ясны.
 Оделла отперла дверь и позвонила в звонок.
 Новые слуги, как видно, еще не считали ее хозяйкой, потому что прошло немало времени, прежде чем дверь открылась и появилась горничная — пожилая женщина, которая посмотрела на Оделлу не слишком дружелюбно.
 — Вы звонили, миледи?
 — Да, Джоан, — сказала Оделла. — Я хотела спросить вас, есть ли в доме кто-нибудь, кто работал здесь до того, как я уехала во Флоренцию?
 — Не думаю, что кто-то остался, миледи… — начала Джоан и вдруг остановилась. — Впрочем, если ваша светлость помнит мисс Гэйтсли…
 Оделла негромко вскрикнула.
 — Мисс Гэйтсли — швея? Она еще здесь?
 — Да, миледи. Мы нашли, что она очень искусная швея, и даже велели ей переделать некоторые платья ее светлости.
 — Попросите мисс Гэйтсли прийти ко мне немедленно, — велела Оделла.
 — Слушаюсь, миледи!
 Джоан ушла, а Оделла с теплотой в сердце подумала, что Гетси, как она назвала ее в детстве, именно тот человек, который ей сейчас нужен.
 Через некоторое время мисс Гэйтсли явилась. Старой швее было теперь уже за шестьдесят, и ревматизм не позволял ей ходить так же стремительно, как когда-то. Она с восхищением улыбнулась при виде Оделлы, а та, как только старушка вошла в комнату, бросилась к ней.
 — Гетси! — воскликнула Оделла. — Я и понятия не имела что вы еще здесь!
 — Я надеялась увидеть вас, миледи, — сказала мисс Гэйтсли, — но вы только что вернулись из-за границы, и я не хотела мешать…
 Оделла втащила ее в комнату и закрыла за ней дверь.
 — Послушайте, Гетси, — сказала она, — мне нужна ваша помощь. Мне отчаянно нужна ваша помощь!




 Глава третья


 Поезд отошел от Паддингтонского вокзала. Оделла откинулась на сиденье и подумала, что дела идут гораздо лучше, чем она смела надеяться.
 Когда Гетси вошла в комнату, Оделла, как в детстве, бросилась к ней и поцеловала.
 — Гетси! — воскликнула она. — У меня и, в мыслях не было, что вы еще здесь. Все вокруг — незнакомцы.
 — Ее светлость оставила меня, потому что я хорошо шью, — ответила Гетси. — Но, ей-богу, как я рада снова вас видеть, миледи!
 — И вы очень нужны мне! — Оделла потянула Гетси туда, где у окна стояли два кресла. — Садитесь, — сказала Оделла, — и прежде всего расскажите мне, как вы.
 — Я старею, — ответила Гетси, — и уже собиралась уволиться, но ее светлость сказала, что если я это сделаю, то не получу пенсии.
 Оделла насторожилась.
 — Разумеется, вы получите пенсию! — сказала она. — И можете увольняться прямо сейчас, если хотите. Я обо всем позабочусь!
 По выражению глаз Гетси она поняла, что та знает, что у нее есть деньги.
 — Я полагаю, вы уже слышали, — сказала Оделла, — что мама оставила мне кое-какие деньги?
 — Об этом поговаривают в людской, — сказала Гетси. — И я, ей-богу, рада за вас, миледи!
 — Так же, как и я! — сказала Оделла. — Но случилось еще кое-что, и я должна немедленно уехать в деревню.
 Она на мгновение заколебалась, прежде чем продолжить:
 — Я буду откровенна, Гетси, и скажу вам, что мне нужно убежать. Я хочу, чтобы вы поехали со мною.
 Оделла не смогла бы этого объяснить, но у нее было такое чувство, что Гетси все поняла.
 Любая мелочь, происходящая в доме, моментально замечалась слугами и оживленно обсуждалась в людской.
 Без сомнения, они уже знали, что графиня хочет выдать падчерицу за виконта.
 И разумеется, все слуги были прекрасно осведомлены о том, каково его истинное положение в доме.
 Подумав об этом, Оделла решила, что нет никакой необходимости сообщать Гетси подробности, которые ее только обеспокоят.
 Вместо этого она сказала:
 — Мне нужно уехать тайно, иначе папенька или мачеха меня остановят.
 — Тайно! — воскликнула Гетси. — Но как, миледи, вы это сделаете?
 — Очень легко, если вы мне поможете, — сказала Оделла. — Я знаю, что мне нельзя путешествовать без компаньонки….
 — Ей-богу, вы шутите! — перебила ее Гетси. — Вы слишком молоды и красивы.
 — Я хочу, чтобы вы сделали вот что, — твердо сказала Оделла. — Вам нужно выскользнуть из дому пораньше, когда все еще спят… — Оделла понизила голос: — Я уверена, что с Паддингтона есть утренний поезд к Оксфорду, но я выясню поточнее.
 — У мистера Беннетта в кабинете есть расписание, — сказала Гетси.
 Мистер Беннетт был секретарем графа.
 — Вы уже мне очень помогли, — сказала Оделла. — Я дам вам знать, в какое точно время мы с вами уедем.
 Она сделала паузу и продолжала:
 — Вот что мне от вас нужно: рано утром, когда встанут только лакеи и горничные, вы скажете всем, что ваш родственник болен и вам нужен кэб, чтобы доехать до станции.
 — Я это сделаю, — сказала Гетси.
 — Вы уедете с багажом, — продолжала Оделла, — а я покину дом через садовую калитку. Вы скажете кэбмену, что вам нужно захватить подругу, и попросите его остановиться за площадью, у конюшен.
 Оделла на некоторое время задумалась, а потом добавила:
 — Никто и на мгновение не заподозрит, что это я, а днем папенька найдет мою записку, где будет сказано, что я уехала и остановлюсь у друзей.
 Она повторила это несколько раз, чтобы Гетси как следует все запомнила.
 Потом старенькая швея попросила:
 — Не найдется ли у вас немного денег, миледи? В этом месяце мне не заплатили жалованье…
 — У меня куча денег, — сказала Оделла. — Как только мы вернемся домой, я поговорю с управляющим и прослежу, чтобы он выделил вам коттедж — по возможности такой, который не принадлежит папеньке. Это избавит нас от ненужных споров.
 На глаза Гетси навернулись слезы.
 — Вы очень добры, миледи, — прошептала она. — Так же, как ваша любезная матушка. Я так боюсь за себя, ведь руки мои уже не те, что раньше, и пальцы почти не гнутся…
 — Я могу обещать вам одно, — сказала Оделла. — Уволившись, вы будете жить в достатке, и моя мачеха ничего не сможет с этим поделать!
 Она не могла скрыть злости, прозвучавшей в ее голосе при упоминании о мачехе, но Гетси ничуть этому не удивилась, а только сказала:
 — Ее светлость очень рассердится на меня, если узнает, что я уехала с вами!
 — Когда узнает, будет уже поздно, — отрезала Оделла.
 Гетси ушла, а она еще долго сидела, обдумывая каждый шаг, который ей предстоит сделать.
 Почти перед самым обедом графиня вдруг сообразила, что ее падчерица дома.
 Она вошла в спальню Оделлы как раз в тот момент, когда служанки готовили ей ванну, и села перед камином.
 — О, ты здесь, дорогое дитя! — мелодичным голоском сказала графиня. — А я все думала, где ты можешь быть!
 — Когда я вернулась, мне сказали, что у вас гости, — ответила Оделла, — и я решила вас не тревожить.
 — Очень мило с твоей стороны, — проворковала графиня. — И все же мне жаль, что я не знала о том, что ты уже дома.
 Она помолчала немного и сказала:
 — Сегодня вечером я прошу тебя надеть свое самое красивое платье. У нас большой званый обед, и я посадила тебя рядом с виконтом Мором — я уверена, ты найдешь, что он весьма интересный собеседник. — Графиня коротко прозвенела колокольчиками своего смеха. — По-моему, он так же обожает лошадей, как ты!
 Оделла ничего не ответила, и ее мачеха отправилась назад в свою комнату.
 После того, что сказала графиня, Оделле хотелось выбрать самое уродливое платье из тех, что у нее есть.
 К сожалению, все платья, которые она купила во Флоренции, были в отменном вкусе, и в каждом она выглядела еще привлекательнее, чем в предыдущем.
 В конце концов Оделла сказала себе, что раз ей все равно придется принять участие в том, к чему ее вынуждают, то ей остается лишь постараться выглядеть красивой и ничего не говорить.
 Перед обедом она вышла в гостиную.
 Ее мачеха уже была там; она сияла драгоценностями и, Оделла не могла этого не признать, была очень красива.
 Оделла вспомнила, как одна из ее подруг по пансиону сказала однажды:
 — Мой отец всегда говорит, что любая женщина выглядит красивой, если она влюблена!
 Оделла с презрением подумала, что ее мачеха как раз влюблена — но не в того человека, за которым она была замужем.
 Едва виконт вошел в комнату, Оделла сразу же поняла, что к этому человеку у нее не может быть даже привязанности, не говоря уже о любви.
 Он был красив.
 Но, подумала Оделла, на нем явно лежит печать неудачника.
 Она была совершенно уверена, что он никогда не станет политическим деятелем.
 Более того — с первого же взгляда было ясно, что он вообще не стремится к тому, чтобы делать в жизни что-нибудь основательное.
 «Кроме того, конечно, — добавила про себя Оделла, — как заниматься любовью с чужой женой!»
 Она видела, что виконт, повинуясь распоряжениям своей возлюбленной старается произвести на нее самое приятное впечатление.
 В то же время он то и дело поглядывал на графиню.
 Оделла подумала, что любой, кто достаточно наблюдателен, сразу поймет, в какой области лежат его истинные чувства.
 Она задавалась вопросом, заметил ли ее отец взгляды, которыми обменивались его жена и виконт.
 Потом ей припомнилось, как она где-то читала о том, что муж всегда в последнюю очередь узнает такие вещи.
 И в последнюю очередь, добавила она про себя, способен поверить в то, что женщина, которой он доверял, была ему неверна.
 Оделла бросила взгляд через стол.
 Ее отец выглядел вполне счастливым.
 Она знала — это благодаря тому, что женщины, сидящие по обе стороны от него, были не только красивы, но и умны.
 И обе заставляли его смеяться.
 В этот момент он был так же весел и остроумен, каким Оделла знала его раньше, когда была жива ее мать.
 «Я не имею права вновь делать его несчастным, рассказывая о том, что происходит у него за спиной», — сказала она себе.
 Оделла понимала, что это будет слишком жестоко.
 Когда дамы покинули гостиную, а мужчинам принесли портвейн, Оделла поспешила наверх.
 Она знала, что сейчас в спальне нет никого.
 Его камердинер в это время должен был быть в кладовой.
 Оделла вошла в спальню и заперла дверь.
 Она знала, где отец хранит ключ от сейфа.
 Он трогательно верил в то, что это всегда было известно только ее матери.
 Но Оделла часто помогала матери брать из сейфа драгоценные камни, которые та хотела надеть вечером.
 Поэтому она сразу направилась к тайнику: как и предполагалось, ключ оказался там.
 Оделла открыла сейф.
 Как она и думала, на верхней полке лежали бумаги, которые им дали в адвокатской конторе.
 Отец уже переложил их сюда.
 На нижних полках хранились деньги.
 Отец всегда держал в спальне некоторую сумму, чтобы в случае необходимости под рукой были бы наличные деньги.
 Оделла взяла стопку банкнот и еще несколько золотых соверенов.
 Потом она заперла сейф, убрала ключ на место и отнесла деньги к себе спальню.
 Дамы все как одна собрались в комнате ее мачехи.
 Оделла быстро спустилась по лестнице и была в гостиной прежде, чем они возвратились.
 Когда обед закончился, виконт покорно направился в ее сторону и сделал попытку занять ее беседой о лошадях.
 Оделла в течение нескольких минут пыталась поддерживать разговор, а потом направилась к фортепьяно со словами:
 — Мне кажется, если я сыграю что-нибудь для гостей, это украсит вечер.
 Немного позже отец сказал ей, что был восхищен тем, как хорошо она играла.
 — Это только благодаря вам, папенька, — ответила Оделла. — Вы оплатили услуги самого дорогого преподавателя музыки во Флоренции!
 — Очевидно, деньги были потрачены не зря! — улыбнулся граф. — Но, по-моему, тебе следует поговорить с гостями.
 — Я хочу, чтобы вы послушали еще две пьесы, которые я разучила, — сказала Оделла, и он не стал заставлять ее.
 При первой же возможности она, извинившись, отправилась спать, зная, что еще многое нужно сделать.
 Гетси принесла к ней в комнату небольшой саквояж, который был не слишком тяжелым.
 Оделла спрятала его в шкафу.
 Она уложила туда свои лучшие платья и, разумеется, дорожную одежду.
 После того, как графиня удалилась ко сну, в спальню Оделлы постучал лакей.
 Оделла открыла дверь.
 — Мисс Гэйтсли сказала мне, миледи, — произнес он, — что у вас стоит саквояж с кое-какими вещами, которые вы хотели отдать ей.
 — Да, конечно, и все уже собрано, — тихо сказала Оделла. — Но, мне кажется, они вряд ли понадобятся мисс Гэйтсли ночью.
 — Мисс Гэйтсли сказала, что рано утром ей надо уехать, — ответил лакей. — Она получила неважные новости!
 — Передайте мисс Гэйтсли, что я ей сочувствую, — сказала Оделла. — Хорошо, что одежда, которую я обещала ей, уже готова.
 Лакей унес саквояж, а Оделла разделась и улеглась в постель.
 Она привыкла вставать рано.
 — Во Флоренции ученики, изучающие специальные предметы, нередко начинали занятия в семь утра.
 Поэтому на следующий день в четверть шестого Оделла уже была на ногах и одета.
 Из расписания в кабинете секретаря она узнала, что есть поезд из Паддингтона до Оксфорда в шесть тридцать.
 Они с Гетси легко на него сели после того, как Оделла забралась в кэб возле конюшен.
 Она написала письмо отцу и положила его у него в кабинете.
 Оделла знала, что до завтрака он туда не зайдет.
 В письме говорилось:
 Мой дорогой папенька!
 Я была ошеломлена и отчасти расстроена огромным состоянием, свалившимся на меня вчера. Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями.
 Я знаю, что вы поймете: в Лондоне, где я связана многими обязательствами и необходимостью делать немало покупок, это невозможно.
 Поэтому я уезжаю за город на несколько дней; я хочу покататься на Стрекозе и взглянуть на вещи с собственной точки зрения.
 Я знаю, что вы не одобрили бы, если бы я путешествовала одна; поэтому я беру с собой мисс Гэйтсли.
 Еще я позаимствовала немного денег из вашего сейфа и, разумеется, обязательно их верну!!!
 Оделла специально поставила столько восклицательных знаков после последнего слова, чтобы ее отец понял: она шутит.
 Кончалось письмо так:
 Я люблю вас, папенька, и хочу потратить свои деньги так, как хотели бы вы и мама, — только мне нужно все это обдумать.
 Пожалуйста, не сердитесь на меня и позвольте мне уделить немножко времени себе лично. Ваша любящая дочь Оделла.
 Она надеялась, что отец все поймет.
 В то же время она была совершенно уверена, что мачеха будет в ярости.
 «Она попытается меня вернуть, — думала Оделла, — чтобы я была целиком в ее власти».
 Вчера вечером она с невероятной отчетливостью осознала, насколько опасна сложившаяся ситуация.
 Оглядываясь назад, Оделла внезапно поняла суть изменений, сделанных мачехой в интерьере и облике дома.
 За каждым штрихом, на первый взгляд, вызванным стремлением ко вполне заурядной роскоши, угадывалась сильная индивидуальность.
 Во всем, что касалось мачехи Оделлы, не было и следа мягкости или нежности.
 Эта женщина раз и навсегда решила, чего она хочет, и готова перевернуть небо и землю, чтобы добиться этого.
 И ее совершенно не заботило, что она причинит зло кому-то.
 — Виконт уже согласился на то, что она предложила, — пробормотала Оделла себе под нос, — и если я не проявлю осторожность, то в один прекрасный день проснусь и обнаружу, что вышла замуж за виконта, не успев даже пикнуть!
 — У вас встревоженный вид, миледи, — сказала Гетси, которая сидела напротив.
 — На самом деле я счастлива, что мы так легко уехали, — ответила Оделла.
 Она понимала, что это лишь потому, что они рано проснулись.
 Оделла знала, что ее мачеха никогда не встает раньше десяти.
 Прибыв в Оксфорд, они без всякого труда наняли экипаж, чтобы проехать пять миль до Шэлфорд-Холла.
 Едва они покинули красивый город с высокими башнями и тонкими шпилями, Оделла сразу почувствовала себя иначе.
 Здесь была Англия, которую она знала и любила, с лесами, холмами и серебристыми реками.
 Как только экипаж остановился у дома, Оделла выскочила наружу и, пробежав по высоким ступенькам, постучала в тяжелые двери.
 Их открыл лакей, который служил здесь еще с тех пор, как был мальчиком. Оделла, увидев его, радостно протянула ему руку.
 — Джеймс! — воскликнула она. — Я так надеялась, что вы будете здесь!
 — Разрази меня гром, если это не ее светлость! — сказал лакей с явным удовольствием. — Я слышал, что вы вернулись в Англию.
 — Я вернулась в Англию, а теперь возвращаюсь домой! — ответила Оделла.
 То же самое она сказала старому дворецкому, который спеша пришел из кладовой.
 — А мы все гадали, когда вас увидим, миледи, — сказал он. — Мы думали, что вы слишком заняты в Лондоне всякими развлечениями и вам не до нас!
 — Все, что я хотела, это приехать домой! — ответила Оделла.
 Она не стала тратить зря время на разговоры.
 Велев дворецкому расплатиться с извозчиком и позаботиться о Гетси, она побежала к конюшням.
 Грумы восторженно приветствовали ее, но Оделла больше всего стремилась увидеть Стрекозу.
 Лошадь радостно заржала, услышав голос хозяйки.
 В считанные мгновения дверь стойла была открыта, и руки Оделлы обвились вокруг лошадиной шеи.
 — Я скучала без тебя! Я без тебя скучала! — воскликнула она. — О, милая Стрекоза, тебя не обижали? Ты не забыла меня?
 Было очевидно, что она не забыла.
 Стрекоза была так же рада видеть Оделлу, как и Оделла ее.
 Оделла велела оседлать ее через час и подозвала Эйба, старшего конюха, который учил ее ездить верхом, когда она была еще совсем маленькая.
 Она сказала ему, что ей нужна его помощь, но, когда объяснила зачем, он нахмурился.
 — Я убежала из Лондона, Эйб, — вздохнула Оделла. — И хочу скрыться, чтобы в течение некоторого времени никто меня не нашел.
 — Вот как? — Старый конюх почесал в затылке. — Плохая затея, миледи. Ее светлость очень рассердится.
 — Я понимаю, — ответила Оделла. — Но я должна это сделать, и мне нужно, чтобы вы мне помогли.
 Видя, что Эйб все равно колеблется, Оделла добавила:
 — Если вы хотите знать правду, ее светлость желает выдать меня замуж за человека, к которому я не испытываю никакой симпатии и который на всю жизнь сделает меня несчастной!
 По выражению его лица она поняла, что он не одобряет затею ее мачехи.
 — Плохо дело, миледи. Это все потому, что вы слишком долго не были в Англии.
 — Наверное, Эйб, — сказала Оделла. — Но вы же знаете ее светлость — она бы даже слушать меня не стала.
 Губы Эйба сжались в полоску.
 — Так что вам нужно, что бы я сделал, миледи? — спросил он. — Я знаю вас всю вашу жизнь и не хочу, чтобы вы были несчастной. Уж скорее я дам себе ногу отрезать!
 — Я буду очень, очень несчастна, если сделаю то, чего требует от меня ее светлость, — заверила его Оделла.
 После этого Эйб согласился на все, что она хотела.
 Он отвез ее к нянюшке, пообещав, что на любые вопросы станет отвечать, что ничего не знает и понятия не имеет, где она.
 — Мне крайне неприятно, что приходится заставлять вас лгать, Эйб, — сказала Оделла, — но это ненадолго; а когда я вернусь в Лондон, все, возможно, изменится к лучшему.
 И добавила, тяжело вздохнув:
 — Но я должна где-нибудь скрыться и знаю, что с нянюшкой я буду в безопасности.
 — Еще бы! — решительно сказал Эйб. — Мы сделаем все, как вы говорите, миледи. Но если ее светлость докопается до правды, мне придется несладко!
 — Если что-то случится, клянусь, я вас найму лично и заведу свою собственную конюшню, — горячо сказала Оделла.
 На лице Эйба она увидела удивление. Он, во всяком случае, еще не слышал о ее богатстве.
 — Вернувшись в Англию, я узнала, что мама оставила мне кое-какие деньги, так что я обещаю вам, Эйб, что никто, кто служил у нас, когда мама была жива, не должен тревожиться о будущем и бояться, что останется без работы и без гроша.
 Эйб ничего не сказал, и Оделла добавила:
 — Только, пожалуйста, пока не распространяйтесь об этом, хотя потом все равно все узнают.
 — Мне вы можете доверять, миледи, — уверил ее Эйб. Объяснив ему точно, что ей от него нужно, Оделла пошла назад к дому.
 Там ей был уже приготовлен завтрак. Старый дворецкий извинялся и говорил, что она застала всех врасплох, но обед будет лучше.
 — Госпожа Банке просила обязательно передать вам, что она очень старалась, — сказал он.
 Так много людей хотели ее увидеть, что Оделла решила отложить поездку к нянюшке до следующего утра. Она точно знала, где ее можно найти: пока Оделла была во Флоренции, они все время переписывались.
 Сначала, сразу после того как ее уволили, она поступила гувернанткой в посольство. Но она не была счастлива в Лондоне. Полгода назад няня Оделлы ушла из посольства. Сестра маркиза Транкомба попросила ее позаботиться о ее маленькой дочери на то время, пока она с мужем будет за границей.
 Замок маркиза находился приблизительно в шести милях от Шэлфорд-Холла. Оделла могла представить, как радовалась ее нянюшка, вернувшись в те места, которые она хорошо знала.
 Оделла смутно помнила последнего маркиза — уже глубокий старик, он был дружен с ее родителями.
 Отец и мать Оделлы часто о нем говорили.
 Как-то раз, когда она была еще маленькая, ее пригласили на детский праздник в замке Комб.
 Сын маркиза, который теперь унаследовал титул, насколько она сейчас помнила, там не был.
 Позже он покинул Оксфорд и со своим полком вообще уехал из Англии.
 В письмах нянюшка с восторгом отзывалась о замке.
 По ее словам, это был очень большой и удобный дом, а детские — в точности такие, какими она хотела их видеть.
 Она писала:
 …Мне нравится, что я воспитываю девочку сама и никто не вмешивается. Она напоминает мне вас, когда вам было столько же лет, и я часто думаю, каким замечательным ребенком вы были.
 — Утром мы первым делом отправимся к нянюшке, — сказала Оделла Эйбу. — Но никто, кроме вас, не должен знать, что мы задумали.
 Поскольку они собирались ехать верхом, одежду, которую Одела хотела с собой взять, .нужно было убрать в седельные сумки.
 Эйб принес их Оделле, и она сама сложила все вещи.
 Это были объемистые мешки, которые обычно использовались для дичи во время охотничьего сезона, и в них уместилось практически все, что Оделла привезла из Лондона.
 Она тщательно завернула миниатюру с портретом матери и еще пару вещиц, которыми дорожила, чтобы они не сломались во время скачки верхом.
 Ей было легко собраться незаметно, потому что почти все слуги в Шэлфорд-Холле были уже стары.
 Тех, кто был помоложе, ее мачеха забрала в Лондон; а если бы она решила вдруг съездить в деревню, то отправила бы их обратно.
 Для Оделлы не составило труда самой снести вниз седельные сумки.
 Она положила их за садовой калиткой, где никто не мог их увидеть, пока их не заберет Эйб.
 Оделла рано позавтракала, а потом сказала дворецкому и лакеям, которые ждали ее, что хочет проехаться верхом, — и они ничуть не удивились, что она пошла к конюшням прежде, чем вывели лошадей.
 Оделла и Эйб выехали со, двора через боковые ворота.
 Только двое младших конюхов видели, как они уезжают, но оба они побаивались Эйба и поэтому не осмелились ни о чем спрашивать.
 Эйб ехал на большом жеребце, который был достаточно крепок, чтобы выдержать любой вес.
 Стрекоза порою упрямилась, но Оделла была уверена, что она рада нести ее на себе.
 Когда они отъехали далеко от дома и галопом поскакали через поля, Оделла воскликнула:
 — Как славно вернуться! Не могу даже выразить, как я скучала по этим местам, когда была за границей.
 — И мы скучали по вам, миледи, — ответил Эйб. — Все без вас было как-то не так… Помню, как вы приходили в конюшню и часами не вылезали оттуда…
 — Но теперь я снова еду на Стрекозе!
 Говоря это, Оделла подумала, что хотела бы сейчас уехать далеко за горизонт и никогда не возвращаться.
 Это решило бы все проблемы и никакой виконт не смог бы заманить ее в ловушку.
 И не было бы никакой мачехи, словно злая ведьма, стоящей у нее за спиной.
 Вслух Оделла сказала:
 — А вы не видели нянюшки с тех пор, как она поселилась в замке Комб?
 — Старый дворецкий говорил с миссис Филд, — ответил Эйб. — Та вроде сказала, что ей там неплохо.
 Госпожа Филд была домоправительницей в Комбе.
 Оделла подумала, что нужно предупредить нянюшку не говорить миссис Филд о том, кто к ней приехал.
 — И надолго ваша светлость думает остаться в замке? — спросил Эйб.
 — Понятия не имею, — сказала Оделла. — Все, что я хочу, — это чтобы вы говорили, что не знаете, куда я поехала, за исключением того, что я упомянула, что остановлюсь у друзей.
 — Ладно. В округе полно домов, где вас бы с радостью приняли, — сказал Эйб.
 Оделла и сама это знала.
 Какая удача, подумала она, что владелец замка, в который попала нянюшка, с ней никогда не встречался.
 Его родители, которые знали мать и отца Оделлы, давно умерли.
 Она вспоминала, на скольких детских праздниках побывала и сколько у нее было друзей с самого раннего детства.
 Мать Оделлы, понимая, что ее дочь — единственный ребенок, считала, что у нее должно быть как можно больше друзей среди ровесников.
 К счастью, Оксфордшир всегда славился тем, что здесь жили самые благородные семьи графства.
 «Если мачеха будет искать меня по всем поместьям, ни на что другое у нее просто не останется времени», — с ликованием подумала Оделла.
 До замка, принадлежащего маркизу Транкомбу, они с Эйбом добрались быстрее, чем если бы ехали в экипаже.
 Эти места были даже красивее тех, где располагался Шэлфорд-Холл.
 По высоким холмам росли густые леса, а долины пестрели весенними цветами.
 Желтые лютики и голубые незабудки превращали пейзаж в яркое полотно безымянного, но очень талантливого художника.
 И это полотно было великолепнее всех известных картин, которые Оделла видела во Флоренции.
 — Я дома! Я дома! — хотелось крикнуть Оделле птицам, бабочкам и пчелам, жужжащим над лепестками цветов.
 Но она тут же вспомнила, что ее настоящий дом — Шэлфорд-Холл.
 Только если бы она осталась там, мачеха моментально бы утянула ее в Лондон, к виконту.
 От этой мысли Оделла вздрогнула. Оставшееся время до замка Комб она молчала.
 Когда Оделла увидела замок, у нее перехватило дыхание.
 Солнце сияло в его окнах и заливало светом скульптуры на крыше, делая Комб похожим на волшебный дворец.
 «Неудивительно, что нянюшке нравится здесь!» — подумала Оделла.
 Они пересекли изумрудную лужайку, спускающуюся к пруду, проехали по небольшому мостику; внизу по серебристой воде скользили белоснежные лебеди.
 Сад был усыпан цветами и пышной сиренью; бело-розовые лепестки яблонь и вишни превращали его в страну чудес.
 Оделла настолько засмотрелась на эту красоту, что даже забыла, зачем сюда приехала. Потом она опомнилась и, соскочив с лошади, побежала к двери на кухню.
 Эйб постучал, и ему открыла посудомойка.
 — Мы хотели бы увидеть мисс Вест, — быстро сказала Оделла, пока Эйб не ляпнул что-нибудь не то.
 — Она наверху, в детской, — ответила девушка.
 — Вы не могли бы меня проводить? — спросила Оделла.
 Они уже договорились, что, пока Оделла поднимется к нянюшке, Эйб позовет конюхов и отведет лошадей в конюшню.
 — Если кто-нибудь спросит, говорите, что я — родственница мисс Вест, — сказала она ему. — И не забывайте, что моя фамилия тоже Вест.
 — Не беспокойтесь, миледи, — ответил Эйб. Посудомойка повела Оделлу по лестнице на второй этаж.
 Она постучала в дверь и, открыв ее, сказала:
 — Вас хотят видеть, няня!
 Оделла вошла.
 Нянюшка сидела за столом в центре комнаты и что-то шила.
 Рядом с ней на полу маленькая девочка играла разноцветными кубиками.
 Какое-то мгновение нянюшка смотрела на Оделлу, а потом встала.
 Оделла бросилась к ней и обняла.
 — Нянюшка! О, нянюшка! Вот и я! Ну скажи, что ты рада меня видеть!
 — Я знала, что ты приедешь! — сказала нянюшка. — Только я думала, что все-таки сначала предупредишь.
 — Не было времени. Нянюшка, я приехала, потому что попала в ужасно неприятную историю!
 — Как это тебе удалось? — хихикнула нянюшка. — Ну-ка, прежде всего сядь и дай мне взглянуть на тебя.
 Оделла села и сняла свою дорожную шляпку.
 — Ты стала такой же красивой, как твоя мать! — воскликнула нянюшка. — И такая же белокурая!
 — Дело, к сожалению, не в том, как я выгляжу, а в том, чем я владею! — сказала Оделла. — О, нянюшка, ты должна мне помочь!
 — Что же случилось? — спросила нянюшка. — Я подозревала, что тебе будет нелегко ужиться с ее светлостью, но как ты очутилась здесь так быстро?
 — Я убежала!
 — Одна? — испуганно воскликнула нянюшка.
 — Нет. Я привезла с собой Гетси. Это был единственный человек во всем доме, кто знает меня и кого я могла попросить меня сопровождать.
 Оделла на мгновение замолчала, а затем добавила:
 — И теперь, когда я приехала сюда, я не намерена возвращаться.
 — Что ты такое говоришь? — поразилась нянюшка.
 — Я говорю, что должна остаться здесь, с тобой — по крайней мере до тех пор, пока меня не найдут. Тогда мне придется спрятаться еще где-нибудь!
 Нянюшка снова села за стол.
 — И что же все это значит? — спросила она. — Не могу сказать, что мне нравится то, что я услышала!
 — Я знаю, нянюшка, — но ты не понимаешь, что произошло!
 Губы нянюшки сжались.
 — Дело в ее светлости, я полагаю?
 — Да, дело в ее светлости, — кивнула Оделла. — Узнав, что мама оставила мне много денег, она решила выдать меня за виконта Мора!
 Нянюшка потрясенно уставилась на нее.
 — Не может быть! — воскликнула она.
 — Это правда, нянюшка. Я подслушала, как они обсуждали это, через дверь, когда была в папиной спальне. А ты знаешь, что, если моя мачеха что-то задумала, она ни перед чем не остановится!
 — Да, я это знаю! — сказала нянюшка почти шепотом.
 — Вот я и подумала, что должна ехать к тебе. Ты — единственный человек, который может мне помочь, а если бы я осталась в Лондоне, то вышла бы замуж прежде, чем успела бы сообразить, что случилось.
 — Итак, услышав, что ее светлость задумали, — сказала нянюшка так, словно до сих пор не могла осознать всю историю, — ты убежала?
 — Мы уехали с Гетси вчера утром и сели на поезд шесть тридцать на Оксфорд. Я переночевала в Шэлфорде и уговорила Эйба приехать сюда со мной. Он дал слово никому не говорить, где я.
 — Эйбу можно доверять, — задумчиво сказала нянюшка.
 — Да, я знаю. Моя одежда у него в седельных сумках.
 — Ну что ж, тогда надо занести ее наверх, — сказала нянюшка. — Что еще?
 — Я велела Эйбу говорить всем, что я — твоя родственница, мисс Вест.
 — Если, глядя на тебя, люди этому поверят, — фыркнула нянюшка, — значит, они способны верить во все, что угодно.
 — Они должны поверить! — воскликнула Оделла. — О, нянюшка, помоги мне! Разве я могу выйти замуж за человека, который влюблен в мою мачеху?
 Нянюшка ничего не сказала, но Оделла поняла, что она знает об отношениях между ее мачехой и виконтом.
 — Ты никогда даже намеком не упоминала об этом в письмах! — с упреком сказала Оделла.
 — О таких вещах тебе знать не обязательно! — строго сказала нянюшка. — К тому же это оскорбило бы память твоей матери.
 — Да, разумеется! — согласилась Оделла. — Но я же ничего не сказала бы папе, не так ли?
 — Надеюсь, что нет, — ответила нянюшка. — И все равно — тебе не нужно было об этом знать.
 Оделла нетерпеливо махнула рукой.
 — Я подслушала, как мачеха говорила виконту, что, как только мы будем женаты, он станет управлять моим состоянием, а папа, потому что они дружны с отцом виконта, не заподозрит, что мой муж всего лишь охотится за приданым.
 — Что еще за состояние? — нахмурилась нянюшка.
 Оделла поняла, что слухи о ее богатстве, во всяком случае, еще не достигли замка Комб.
 Она сказала нянюшке о наследстве, оставленном матерью, и о том, что на эти деньги она собиралась осуществить то, о чем мама мечтала когда-то.
 Но муж в первый же день после свадьбы запретил бы Оделле даже думать об этом.
 — Почему я вообще должна выходить за кого-то? — спросила она нянюшку. — А тем более за человека, который влюблен в мою мачеху!
 — Влюблен, как бы не так! — фыркнула нянюшка. — Это не любовь, даже и не воображай.
 Оделла недоуменно посмотрела на нее, а нянюшка продолжала:
 — Любовь — это то, что твоя мать чувствовала к твоему отцу, и она дается от Бога.
 Она усмехнулась и добавила:
 — А все, что приходит от этой женщины, дело рук дьявола!
 Оделла никогда не слышала, чтобы нянюшка говорила так пылко.
 Помолчав, она сказала:
 — Ты права, нянюшка. Я почувствовала, что что-то неправильно, едва вошла в дом, но мне кажется, что, пока папенька ни о чем не догадывается, она, на свой собственный лад, помогает ему быть счастливее.
 Нянюшка вновь усмехнулась, но ничего не сказала, а Оделла воскликнула:
 — И все же вы должны были меня предупредить!
 — Я об этом думала, — с неохотой признала нянюшка. — Но это было не мое дело, и я не могла и подозревать, что оно как-то коснется тебя.
 — И теперь это мое дело, — сказала Оделла. — Я прошу тебя, нянюшка, позволь мне остаться с тобой.
 — Оставайся, конечно, — согласилась нянюшка, — только вот надолго ли? Ты же не можешь провести здесь всю свою жизнь — а если бы и могла, это было бы дурно.
 — Что ты имеешь в виду? — спросила ее Оделла.
 — Его светлость — холостяк, — сказала нянюшка, — и если бы кому-то стало известно, что ты жила под его крышей без компаньонки, твоя репутация была бы погублена. И потом, твоя мать вряд ли одобрила бы такое поведение своей дочери!
 — Но… куда же мне тогда идти, нянюшка?
 Оделла внезапно стала похожа на ребенка, который верит, что няня все на свете знает и всегда даст верный ответ.
 — Мы что-нибудь придумаем, — бодро ответила нянюшка. — На самом деле ты можешь побыть здесь какое-то время, потому что его светлость далеко, а если прислуге сказать, что ты — моя родственница, никаких трудностей быть не должно.
 Помолчав, она с улыбкой добавила:
 — Ну не то чтобы совсем никаких — я уже сейчас могу представить по крайней мере сотню!
 Оделла рассмеялась: это было так похоже на нянюшку.
 — Ничто не имеет значения, — сказала она, — кроме того, что я буду с тобой, моя нянюшка. Это то, о чем я мечтала все время, пока была далеко.
 Глаза нянюшки смягчились.
 — Я тоже скучала по тебе, дорогая, больше, чем можно выразить словами, но здесь мне вполне удобно, а маленькая Бетти — просто золотко. — С этими словами она нагнулась и подхватила девочку на руки: — Не правда ли, прелесть?
 Оделла не могла не согласиться, что Бетти и впрямь прелестное дитя. В то же время она выглядела очень хрупкой. Словно отвечая на невысказанный вопрос, нянюшка заметила:
 — Бетти еще слишком слабенькая, чтобы выдержать длинные переезды с места на место. — Она улыбнулась ребенку и продолжала: — Его светлость с особой миссией отправился в Индию, в Сингапур, и Бог знает, куда еще! Они будут в отъезде почти год.
 — Бетти повезло, что у нее появилась ты, нянюшка!
 — Ее светлость говорит то же самое. Она помнит твою мать и тебя — еще совсем крошкой.
 — А я не помню ее, — со вздохом призналась Оделла.
 — Ничего удивительного, — сказала нянюшка. — Она вышла замуж, когда ты была очень маленькой, и ее первый муж погиб на охоте.
 — У нее не было детей? — спросила Оделла.
 — Только во втором браке, — ответила нянюшка. — Тогда у нее родилась Бетти, но она надеется, что следующим ребенком будет мальчик.
 Помолчав, Оделла спросила:
 — Если я выйду замуж, нянюшка, или даже если… останусь жить дома… Вы обещаете переехать ко мне?
 — Если ты выйдешь замуж, клянусь, я больше ни к кому не пойду, — воскликнула нянюшка. — Даже за миллион фунтов! Но после того, как ее светлость вышвырнула меня, как будто я грязь у нее под ногами, я не переступлю порог того дома, где она будет жить!
 В голосе нянюшки прозвучало такое негодование, что Оделла непроизвольно вскочила и порывисто обняла ее.
 — Что нам обеим следует делать, — сказала она, — так это держаться вне поля зрения ее светлости. Ты же понимаешь, нянюшка, что я не могу вернуться назад и отдать себя ей на растерзание?
 — Конечно, нет, дорогая, — кивнула нянюшка. — И только через мой труп ей удастся выдать тебя за этого своего «миленочка»!
 Оделла поцеловала ее в щеку.
 — Это все, что я хотела услышать от тебя, нянюшка, и теперь мне больше не страшно. Значит, можно послать кого-то к конюшням за моей одеждой?
 С этими словами она протянула руки и взяла Бетти у нянюшки.
 — Я пригляжу за ней, — улыбнулась она, — и скажу ей, что она самая счастливая девочка в мире, потому что у нее есть такая нянюшка, как ты!
 — Сначала надо решить, как быть с тобой, — сказала нянюшка. — Скажу начистоту: я не одобряю то, что ты делаешь, но в то же время, видит Бог, не могу представить, что тут еще можно сделать.
 Оделла засмеялась.
 — О, нянюшка, я тебя так люблю! — воскликнула она. — Теперь я знаю, что я действительно дома и снова вернулась в детскую!




 Глава четвертая


 Возвращаясь в замок верхом на Стрекозе, Оделла думала, что последние дни были одними из самых счастливых в ее жизни.
 Как замечательно было снова беседовать с нянюшкой, читать новые и необычные книги — но всего лучше было опять получить возможность кататься на Стрекозе.
 Оделла и представить себе не могла, что может существовать такая изумительная библиотека, как та, что была в замке Комб.
 А то, что библиотекарь был в отпуске, только прибавляло ей притягательности, потому что никто не мешал Оделле бродить среди книжных полок.
 В пансионе имелась библиотека, и в лондонском доме ее отца — тоже, но та, что была в замке, разительно отличалась от них.
 Прежде всего, она была построена одновременно с замком первым графом Транкомбом.
 Его портрет висел над каминной полкой.
 Каждый следующий граф умножал количество томов вплоть до последнего владельца, который получил титул маркиза.
 Здесь были не только исторические книги, но и те, что принадлежали перу современных авторов, а также политиков, государственных деятелей, инженеров и, наконец, романистов.
 К услугам Оделлы было полное собрание романов сэра Вальтера Скотта и даже первое издание «Кентерберийских рассказов».
 Как только они заканчивали пить чай в детской и нянюшка с Бетти отправлялись в ванную комнату, Оделла спускалась в библиотеку.
 Каждый раз, входя туда, она чувствовала, что должна благодарить того графа, который ее основал.
 Она стояла перед каминной полкой и, глядя на его портрет, восхищалась умом этого человека.
 Надо сказать, у первого Транкомба было очень красивое и притягательное лицо.
 Портрет принадлежал кисти сэра Антониса Ван Дейка.
 Отец рассказывал Оделле об этом живописце, и она вычислила, что портрет, должно быть, написан во время его первого приезда в Англию в 1621 году, когда страной правил Яков I.
 Приехав в Англию во второй раз, Ван Дейк написал великолепный портрет Карла I, а кроме него, и портреты наиболее известных людей того времени.
 Но в какой бы из своих приездов он ни написал первого графа Транкомба, портрет получился весьма выразительным.
 Судя по всему, этот человек обладал выдающимися способностями и к тому же был самым красивым мужчиной из всех, кого Оделла встречала за свою жизнь.
 Портрет был небольшим, поясным, но длинные пальцы графа и его артистичные руки были видны.
 Изящные руки всегда были отличительной чертой портретов Ван Дейка.
 Оделла ни у кого еще не видела таких рук, как на портрете у графа.
 — Как вам пришла в голову мысль создать такую замечательную библиотеку? — вслух спросила Оделла.
 Ей показалось, что у него в глазах на мгновение вспыхнул огонек, словно ему был приятен ее порыв.
 А сейчас, возвращаясь на Стрекозе по ровному полю к конюшням, Оделла говорила себе, что ей невероятно, просто невероятно повезло.
 Теперь мачехе, если она действительно ищет свою падчерицу, будет практически невозможно ее найти.
 — Я наговорила уйму лжи от твоего имени, — сказала нянюшка едко, — и, без сомнения, на том свете буду гореть в аду! — А что именно вы сказали? — нервно спросила Оделла.
 — Я сказала всем слугам, что ты — моя племянница, — ответила нянюшка, — и что мой брат держит платную конюшню недалеко от Оксфорда. Должна же я была как-то объяснить, откуда у тебя эта лошадь!
 Оделла всплеснула руками.
 — Нянюшка, какая ты умная! — воскликнула она. — Я забыла, что Стрекоза выглядит слишком породистой и дорогой для молодой женщины.
 — Одна ложь тянет за собой другую, — заметила нянюшка. — И я надеюсь лишь, что, если все вскроется, меня не выпихнут без рекомендации!
 Оделла засмеялась и обняла ее.
 — Если тебя «выпихнут», как ты это называешь, — сказала она, — ты приедешь ко мне. А уж я позабочусь, чтобы ты была богата и зажила как королева!
 — Об этом я думаю в последнюю очередь! — сказала нянюшка резко, но Оделла знала, что она была рада услышать эти слова.
 В глазах ее было знакомое Оделле с детства доброе выражение.
 «Если бы только я могла остаться здесь навсегда!» — подумала Оделла, приближаясь к замку, и эта мысль взволновала ее.
 Она въехала во двор и, спешившись, отвела Стрекозу в стойло.
 Оделла уже расседлала ее, когда подошел конюх.
 — Я повешу его, мисс Вест, — сказал он, забирая у нее седло. — У нас тут большой переполох: приезжает его светлость.
 Оделла замерла.
 — Его светлость? — переспросила она.
 — Да, как всегда, без всякого предупреждения он решил привезти гостей.
 Он отвернулся, чтобы повесить седло, а Оделла через кухню бросилась в дом и взбежала по лестнице.
 Она ураганом ворвалась в детскую и в ответ на недоуменный взгляд нянюшки выпалила:
 — Я слышала, что маркиз приезжает!
 — Вполне может быть! — спокойно сказала нянюшка. — Садись-ка и выпей чаю — а суетиться не стоит. Ему нет до тебя никакого дела.
 — Я знаю, — сказала Оделла, — но я не хочу, чтобы он меня видел.
 — А он и не увидит, — ответила нянюшка, — если ты будешь сидеть здесь и не высовываться.
 У Оделлы упало сердце.
 Пришел конец прогулкам на Стрекозе.
 А еще за последние дни она так полюбила бродить по замку, исследуя изумительные салоны — каждый назывался по своему цвету.
 Например, был Серебряный салон, или Розовый, или Синий.
 Оделла очень любила очаровательную гостиную, которая называлась просто — Комната карикатур.
 Здесь были собраны карикатуры едва ли не за все время существования замка, и некоторые были настолько забавны, что Оделла смеялась вслух.
 Она наслаждалась Хогартом и весьма язвительными карикатурами на принца-регента, сделанных Роунальдсоном и Круикшенком.
 В Комбе было так много всего, что Оделле даже за несколько месяцев не удастся увидеть половины.
 Но теперь, с приездом маркиза, ей придется безвылазно сидеть в детской.
 — А что, это будет большой прием? — спросила она вслух.
 — Понятия не имею, — ответила нянюшка. — И чем меньше ты будешь думать об этом, тем лучше!
 По ее тону Оделла видела, что нянюшка сама немного встревожена, хотя и ни за что не признается в этом.
 Она понимала, что будет большой ошибкой дать маркизу знать о своем существовании и потом отвечать на нескромные вопросы.
 Оделла выпила чаю, а потом поиграла с Бетти, пока нянюшка готовила девочке ванну.
 Бетти оказалась милым ребенком, только очень тихим.
 Она была готова играть одна или с любым, у кого было свободное время.
 Оделла построила ей из кубиков замок, который Бетти с удовольствием развалила, а после этого они вдвоем убрали на место кукол и Крошечную мебель из кукольного домика.
 Потом Бетти уложили спать.
 Оделла сидела перед камином напротив нянюшки, когда в комнату вошла пожилая горничная.
 — У вас не найдется ниток? — спросила она. — У моей хозяйки оторвалась пуговица, а я забыла взять нитки из экипажа, когда мы приехали.
 — Да, конечно. — Нянюшка встала и направилась к корзинке для шитья.
 — Вот увидите, его светлости она понравится! — сказала горничная. — Прошлая его леди была довольно красивая, но моя хозяйка — это лакомый кусочек, уж вы мне поверьте!
 Нянюшка перестала рыться в корзинке и посмотрела на Оделлу.
 — Я положила тебе в комнату полотенце, — сказала она, — и, думаю, тебе лучше до ужина принять ванную.
 Оделла улыбнулась.
 Она знала, что нянюшка не хочет, чтобы она слушала сплетни, и полотенце — всего лишь предлог, чтобы ее отослать.
 — Да, конечно, тетушка, — вслух сказала она. — Я прямо сейчас это и сделаю.
 Добравшись до своей спальни, она подумала, что хотела бы видеть избранницу маркиза: слова горничной ее заинтриговали.
 Потом Оделла с презрением сказала себе, что это, вероятно, замужняя женщина!
 Как и ее мачеха, она неверна своему мужу. С этой мыслью к Оделле вернулись тот ужас и потрясение, которые она испытала, узнав, что у ее мачехи есть любовник и она хочет женить его на деньгах своей падчерицы.
 «Неужели в мире больше нет порядочных, респектабельных и состоятельных мужчин?» — в отчаянии подумала Оделла.
 Потом она сказала себе, что это как раз те, кто живет в Лондоне и принадлежат к тому самому высшему обществу, которое так обожает ее мачеха.
 Родная мать Оделлы большую часть времени проводила в деревне, и поэтому она никогда не подозревала о той безнравственности и развращенности, которая царит в Лондоне.
 «Если все это маркизу нравится, — решила она, — он не заслуживает такого красивого замка!»
 Когда Оделла вернулась в детскую, горничная уже ушла.
 Не в силах сдержать любопытства, она спросила нянюшку:
 — Ты не знаешь, кто приехал?
 — Граф и графиня Эйвондейл, оба уже пожилые, — ответила нянюшка, — и леди Беатон.
 По ее тону Оделла поняла, что у этой женщины — любовная связь с маркизом.
 — Лучше забудь о них, — посоветовала нянюшка, — и посиди здесь, со мной. Если тебе нечем заняться, я дам тебе шитье. — Она негромко фыркнула и добавила: — Правда, я думаю, тебе надолго хватит тех книг, что ты принесла наверх.
 Оделла засмеялась.
 — Конечно, хватит! И я обещаю избегать неприятностей, так что не волнуйся за меня.
 — Как же мне за тебя не волноваться! — покачала головой нянюшка. — Ты же понимаешь, что как раз сейчас твой отец и ее светлость задаются вопросом, когда ты вернешься домой.
 — Они могут задаваться им сколько угодно! — быстро сказала Оделла. — Я собираюсь оставаться с тобой и быть в безопасности!
 Нянюшка отправилась спать, а Оделла пошла в свою комнату, с новой силой чувствуя угрозу со стороны мачехи.
 «Я должна не думать об этом!» — сказала она себе, ложась в постель и раскрывая книгу.
 Оказалось, что эту книгу Оделла уже закончила.
 Закончила она и другую, которая лежала возле кровати.
 Оделла вспомнила, что собиралась после чая спуститься в библиотеку и поменять их, как делала в обычные дни.
 Если бы она знала, что приедет маркиз, то принесла бы наверх полдюжины книг, если не больше.
 «Я не могу целыми днями жить без книг!» — в отчаянии подумала Оделла.
 Надо было бы спросить горничную, упрекнула она себя, надолго ли приехал маркиз, — хотя, может быть, та и не знала.
 Поразмыслив, Оделла решила, что, поскольку сегодня пятница, раньше понедельника маркиз со своими гостями не уедет из замка.
 Это значит, что всю субботу и воскресенье ей придется безвылазно просидеть в детской, не имея даже что почитать.
 «Я этого не вынесу!» — подумала Оделла.
 Потом ей пришло в голову, что гости, которые приехали из самого Лондона, вряд ли будут веселиться допоздна.
 Особенно граф и графиня, которые, как сказала нянюшка, были людьми пожилыми.
 «Я подожду, пока все не стихнет, — решила Оделла, — потом спущусь по черной лестнице в библиотеку и возьму с собой столько книг, сколько смогу унести.
 Она думала, что это вполне безопасно.
 Оделла предполагала, что гости скорее всего расположатся в Синем салоне.
 Он был не такой большой, как Серебряный, и находился ближе к гостиной, в то время как библиотека была на другом конце этажа.
 Маркизу едва ли бы понадобились книги среди ночи.
 Никто поэтому не заметит, как она тихонько проскользнет туда и наберет себе чего-нибудь почитать.
 Оделла подняла книгу, которую читала, но поняла, что не может сосредоточиться.
 В конце концов она встала и, подойдя к окну, отдернула занавески.
 Звезды уже рассыпались по небу, и луна взошла над верхушками деревьев, заливая весь мир серебром.
 От этой красоты у Оделлы захватило дух; она чувствовала, что уносится куда-то словно на крыльях.
 Это была Сказочная Страна, где ее любил кто-то, с кем она была бы в безопасности, с кем ей больше ничего не надо было бы бояться.
 «Если бы только мне встретился такой человек! — думала Оделла. — Мы могли бы жить в доме, таком, как этот, и никогда не приезжать в Лондон, никогда не общаться с людьми вроде моей мачехи».
 Ей казалось, что она сама превращается в лунный свет, растворяется в нем.
 Она желала этого, она хотела стать частью этой красоты и найти любовь, которую он символизировал.
 — Пожалуйста, подари мне любовь, — молилась она, — любовь, которая будет долгой и настоящей. Любовь, которую мужчины и женщины ищут с начала времен.
 Но мысль о том, что такое совершенство ей недоступно, больно ранила сердце Оделлы. Она задернула занавески и вернулась в кровать.
 Она, должно быть, заснула.
 Внезапно проснувшись, Оделла сразу же вспомнила, что хотела спуститься в библиотеку.
 Она посмотрела на часы — стрелки показывали три часа ночи.
 В это время все наверняка уже спали.
 Оделла осторожно выбралась из постели и зажгла свечу в подсвечнике с ручкой.
 Надев симпатичный халат, который она купила во Флоренции, и мягкие тапочки, Оделла бесшумно вышла из спальни и на цыпочках двинулась по коридору.
 Она прошла к черной лестнице, ведущей в дальний конец первого этажа.
 Большинство свеч в коридорах было погашено, но оставшихся вполне хватало, чтобы видеть дорогу.
 Свеча, которую Оделла взяла с собой, при — годилась ей только в библиотеке, где вообще не было света.
 Большие книжные полки казались башнями, упирающимися в потолок. Оделла прошла в самый конец комнаты: она помнила, что там стоят книги, которые ей особенно хотелось прочесть.
 Проходя мимо каминной полки, Оделла остановилась и подняла свечу повыше.
 Она смотрела на красивое лицо первого Транкомба, и ей казалось, что он улыбается, словно понимает, как тяжело для нее остаться без книг, которые, несомненно, очень много значили и для него — иначе он никогда не устроил бы библиотеку.
 Потом Оделла пошла дальше, держа свечу так, чтобы можно было различить названия книг на полках.
 Под мышкой у нее были уже четыре книги, и она собиралась выбрать еще парочку, когда внезапно услышала странный шум.
 В первое мгновение она не могла понять, что он означает.
 Потом звук повторился, и она сообразила, что это звон разбитого стекла.
 Оделла замерла, теряясь в догадках, что произошло.
 Внезапно ей стало ясно — хотя это казалось невероятным, — что кто-то проник в библиотеку через одно из высоких стрельчатых окон на другом конце комнаты.
 Почему-то в этот момент Оделла вспомнила, что все они украшены фамильным гербом Комбов в верхней части рам.
 Первым порывом Оделлы было желание пойти и взглянуть, что случилось, но она тут же вспомнила, что никто не должен увидеть ее в библиотеке.
 Она огляделась в поисках места, где можно спрятаться.
 Прямо возле нее было окно.
 Оделла быстро погасила свечу и скользнула за штору из тяжелого темно-красного бархата.
 За окном сияли звезды, и лунный свет освещал кусты и цветы на лужайке.
 Шаг за шагом Оделла на цыпочках передвинулась за самый край шторы и прижалась к стене.
 Она с опаской слегка оттянула штору и выглянула.
 В темноте мелькнул лучик света, и Оделла увидела, как из-за книжного шкафа вышел какой-то мужчина.
 Фонарь, который он нес в руке, на мгновение осветил его лицо, и сердце Оделлы отчаянно застучало.
 Она увидела лицо, закрытое темным шарфом до самого носа.
 Без сомнения, это был грабитель. «Что же делать?» — пронеслось в голове у Оделлы.
 В замке было немало ценных вещей, и в первый момент Оделла не поняла, почему вор залез именно в библиотеку.
 Потом догадка озарила ее: вероятно, он был знатоком книг.
 Возможно, грабитель искал первое издание Шекспира ин-фолио или «Кентерберийских рассказов».
 Она сама видела эти книги и знала, что они очень дорогие.
 Грабитель двинулся вдоль шкафов, и Оделла с ужасом увидела, что он глядит на каминную полку.
 Неужели он хочет украсть портрет первого Комба кисти Ван Дейка?
 Оделла не могла поверить, что это правда. Но мужчина поставил фонарь на каминную полку, и она убедилась, что он действительно собирается это сделать.
 Конечно, это была огромная ценность! Как, впрочем, любая картина Ван Дейка.
 Отец часто говорил Оделле, как ему жаль, что у него нет полотен этого художника.
 «Нельзя позволить этому человеку совершить то, что он задумал!» — сказала себе Оделла.
 Грабитель тем временем начал снимать картину, но она, очевидно, была закреплена надежнее, чем он ожидал.
 Обеими руками он подталкивал ее вверх, пытаясь снять с крюка, но у него ничего не выходило.
 Мужчина нетерпеливо размотал шарф и бросил его на пол.
 Вслед за шарфом туда же полетели шляпа и пальто.
 Когда он поднял голову, чтобы внимательнее осмотреть портрет, свет фонаря упал на его лицо.
 Оделла едва сдержала крик, готовый сорваться с ее губ.
 Она узнала этого человека! Она встречала его нечасто, но его проделки были известны всем.
 Этого моложавого мужчину, которому было лет тридцать, звали Фред Коттер.
 Его мать, вдова, жила в маленьком домике за несколько миль от Шэлфорд-Холла.
 Сколько Оделла себя помнила, от Фреда были одни неприятности.
 Ее мать не раз говорила, как ей жалко его родителей.
 Отцу Фреда, поверенному, пока он был жив, без конца приходилось выкраивать деньги на оплату штрафов своего отпрыска.
 Полиция не однажды задерживала Фреда по подозрению в воровстве, но, хотя его видели на месте преступления, суд, как правило, оправдывал его за недостаточностью улик.
 — Этот парень — плохой экземпляр! — много раз говорил о Фреде Коттере отец Оделлы.
 Ответ ее матери неизменно был одним и тем же.
 — Бедная госпожа Коттер, мне так ее жаль! — восклицала она. — Он у нее единственный ребенок, и этот ребенок разбивает ей сердце. Но, хотя он так отвратительно ведет себя, она по-прежнему его любит.
 Оделла подумала, что надо выскочить из-за шторы и попытаться остановить Фреда Коттера.
 Она уже хотела это сделать, но вспомнила один случай, который произошел около пяти лет назад.
 Фред избил человека, который обнаружил его в своем доме.
 Он избил его настолько ужасно, что человека пришлось увезти в больницу.
 Впоследствии он побоялся дать свидетельские показания против Фреда, и тот опять вышел сухим из воды.
 Поэтому Оделла ничего не могла сделать, и ей оставалось только смотреть из своего укрытия, как Фред Коттер снимает портрет со стены.
 Он сделал это, забравшись на стул.
 Потом он снова надел пальто и шляпу и обернул шарф вокруг шеи.
 В левую руку он взял фонарь, а в правую — портрет.
 Рама, судя по всему, оказалась тяжелой, но Фред довольно проворно двинулся через библиотеку и исчез за книжным шкафом.
 Оделла не двигалась.
 Она видела, как постепенно растаял мерцающий свет фонаря.
 Она слышала тихий скрип, когда Фред Коттер протолкнул картину через окно.
 Она думала, что снаружи его ждет сообщник, но не была уверена.
 Свет фонаря исчез, и раздался звук закрывающегося окна.
 Потом наступила тишина.
 Оделла стояла без движения, пока не убедилась, что Фред Коттер ушел.
 Только тогда она вышла из своего укрытия и отдернула шторы, чтобы в свете луны видеть дорогу.
 Над каминной полкой, где раньше висел портрет первого Комба, была пустота.
 Оделла долго смотрела туда и думала, что из всех картин в доме эта ни за что не должна пропасть.
 Она была сердцем замка.
 И разве можно позволить, чтобы ее украл какой-то мелкий воришка?
 Оделла постаралась припомнить, что именно Фред крал в прошлом. Выходило, что он специализировался в основном на антиквариате.
 Это значит, решила она, что у него есть связь с перекупщиком, который платит, не задавая лишних вопросов о том, откуда взялись вещи.
 Внезапно Оделла с ужасом подумала, что портрет может уплыть за границу, и тогда его уже не вернешь.
 «Я должна его остановить!» — сказала она себе.
 Но Оделла понимала, что единственный человек, кто может остановить Фреда, — это маркиз.
 Она постаралась успокоиться и мыслить ясно.
 В лунном свете, льющемся сквозь высокое стрельчатое окно, библиотека была такой же красивой, как сад.
 Если бы не пустота над каминной полкой.
 «Если я что-нибудь не предприму, — подумала Оделла, — библиотека уже никогда не будет такой, как прежде».
 Своими жадными пальцами Фред украл сердце замка Комб.
 «Что же делать? О Боже, что же мне делать?» — вопрошала Оделла снова и снова.
 Пойти прямо к маркизу и сказать ему, что случилось, означало выдать себя.
 Фреда поймают — но ей придется давать показания сначала в полиции, потом перед судейскими, и тогда вся легенда о том, что она племянница нянюшки, разлетится в пыль.
 Не могла же она солгать, давая присягу на Библии.
 — Помогите мне, мама… Помогите мне! — в отчаянии взмолилась Оделла.
 И вдруг, словно мать и вправду ответила ей, она поняла, что должна сделать.
 В конце библиотеки, ближе к окну, через которое влез Коттер, стоял стол.
 За этим столом библиотекарь записывал новые книги и делал пометки касательно уже имеющихся.
 Вылезая в окно, Фред отдернул штору, и луна давала не меньше света, чем любой канделябр.
 Оделла села за стол.
 Как она и надеялась, на столе нашлась писчая бумага — в кожаной папке с вытисненным на ней гербом маркиза.
 Оделла положила перед собой чистый лист .и взяла в руку перо.
 Чернильница, на которую Фред Коттер не обратил внимания, была, между прочим, из чистого золота.
 Тщательно обдумывая каждое слово, Оделла написала:
 Портрет первого графа Транкомба работы сэра Антониса Ван Дейка был украден Фредом Коттером, живущим в Гейбл-Коттедж, Вишингэм.
 Ожидая, пока просохнут чернила, Оделла огляделась и заметила на полу осколки стекла.
 Как только горничные утром войдут сюда, чтобы сделать уборку, они сразу поймут, что случилось.
 Потом она испугалась, что, поскольку библиотекарь в отпуске, на столе записку могут найти с опозданием.
 Впрочем, Оделла знала, где она будет найдена точно.
 Держа в одной руке записку, а в другой — подсвечник, она пошла к двери и осторожно выглянула в коридор.
 Он был пуст — только вдоль стен мерцали редкие светильники.
 Она зажгла от одного из них свою свечу и направилась к кабинету маркиза.
 Оделла не сомневалась, что так же, как и у них дома, секретарь маркиза каждое утро кладет почту ему на стол.
 Правда, когда Оделла только приехала сюда, секретаря в замке не было.
 — Мистер Рейнольдс находится в Лондоне с его светлостью, — сказала ей нянюшка, — и это нам на руку!
 — Почему? — спросила Оделла.
 — Потому что иначе мне пришлось бы просить его разрешения, чтобы ты могла здесь остаться, — ответила нянюшка. — А так мне не нужно никого ни о чем спрашивать, а когда мистер Рейнольдс вернется, будет уже поздно говорить что-нибудь.
 Оделла была уверена, что мистер Рейнольдс приехал вместе со своим хозяином.
 «Маркиз прочтет эту записку, — говорила она себе, — и успеет поймать Коттера прежде, чем тот увезет картину в Лондон или еще куда-то, где можно ее продать».
 Оделла уже видела кабинет маркиза, когда осматривала дом.
 Она вошла туда и оставила записку на столе, на самом видном месте.
 Любой, кто зайдет сюда, сразу ее заметит. Оделла вышла из кабинета и только тогда вспомнила про книги.
 Слугам наверняка показалось бы странным, что вор, прежде чем похитить картину, снял с полок несколько книг.
 Оделла быстро поспешила назад, но перед тем, как взять книги, она задернула шторы, как они были до ее прихода.
 Потом она поднялась наверх, в свою спальню, и только закрыв за собой дверь, осознала, как колотится сердце.
 Ей до сих пор не верилось в то, что случилось. Какое удивительное совпадение, что она оказалась в библиотеке одновременно с Коттером и таким образом смогла помочь маркизу вернуть бесценный портрет.
 «Не вижу причины, почему кто-то может заподозрить, что я написала записку», — сказала себе Оделла.
 Ложась в постель, она посмотрела на часы. Стрелки показывали четыре, и с трудом верилось, что за какой-нибудь час произошло так много всего.
 Погасив свечу, Оделла подумала:
 «Никто не узнает, что это была я!»
 Маркиз Транкомб проснулся.
 Какое-то мгновение он не мог понять, где находится.
 Рядом мирно спала Элайн Беатон, и, взглянув на нее, он сообразил, что они оба заснули.
 Это было неудивительно, учитывая, что их любовные утехи были пламенными, экзотическими и, как следствие, весьма утомительными.
 Маркиз подумал, что скоро рассвет и надо бы вернуться в свою спальню.
 Очень мягко, с гибкостью человека, отлично владеющего своим тренированным телом, он выскользнул из постели.
 Подняв с кресла одежду, маркиз неслышно оделся и тихо направился к двери.
 У порога он на мгновение остановился и оглянулся назад, на Элайн.
 Выйдя в коридор, маркиз сразу почувствовал разницу в воздухе.
 Французские духи Элайн были тяжеловаты, и он подумал, что, когда их нет, дышится куда легче.
 Он направился в свою спальню, но по дороге ему вдруг захотелось глотнуть свежего воздуха.
 Маркиз в нерешительности остановился. Потом, скривив губы в легкой усмешке, он двинулся туда, где была закругленная вверху дубовая дверь.
 Отодвинув засов, он открыл ее. За дверью обнаружились узкие ступеньки, которые, как знал маркиз, вели на крышу.
 Он не поднимался по ним уже много лет, но в детстве обожал забираться на крышу.
 Лестница, сделанная вскоре после постройки замка, была очень узкой и такой же крутой.
 Со стуком открыв люк над последней ступенькой, маркиз оказался на крыше и сразу понял, что как нельзя лучше выбрал момент для прогулки.
 Звезды в небе уже начинали бледнеть, а на востоке появился первый слабый лучик рассвета.
 Ветра не было, и воздух был теплым.
 Стоя на крыше и глядя на занимающийся рассвет, маркиз почувствовал, что его переполняет та радость, которую он всегда испытывал в детстве в такие моменты.
 В то время начало каждого дня сулило ему новые приключения.
 Он рос, и вокруг было столько вещей, требующих его внимания; столь многого надо было достигнуть.
 Весь мир тогда был сплошным обещанием радости.
 А теперь — маркиз не мог не признаться в этом — он все чаще чувствовал разочарование.
 На первый взгляд, этому не было определенной причины, но тем не менее сейчас, когда он стоял на крыше, ему казалось, будто мир, который он видит с вершины своего дома, выглядит не таким, каким должен быть по его представлениям.
 И сам он не соответствует собственным идеалам.
 «Быть может, я недостаточно усердно трудился, — сказал он себе, — или сошел на обочину, собирая цветы, которые умирают, стоит их только сорвать».
 Он с усмешкой подумал, что это в полной мере относится к Элайн Беатон.
 Она была цветком, которого он желал, который казался ему совершенством — но лишь до тех пор, пока он его не сорвал.
 И который, как и любой другой цветок, увял, стал годен только на то, чтобы выбросить его без сожаления.
 «Боже, до чего я дожил!» — упрекнул себя маркиз.
 Первые лучи солнца озарили далекий горизонт.
 От этой красоты, рассеявшей последние остатки ночи, у маркиза перехватило, дыхание.
 Внезапно он заметил внизу какое-то движение и внимательнее посмотрел чуть правее, туда, где начинались поля.
 Только что он был единственным человеком в волшебном мире; теперь появился другой.
 От конюшен скакала лошадь и правила ею, несомненно, женщина.
 Маркиз не мог разглядеть ее достаточно хорошо, но видел, что она, безусловно, опытная наездница.
 Отсюда, с высоты, он мог наблюдать за ней все время, что она ехала через поле, и видел, с какой уверенной легкостью она взяла два барьера, попавшиеся ей по дороге.
 Она скакала стремительно и скоро исчезла среди деревьев в роще, известной под названием Клифвуд.
 Маркиз терялся в догадках, кто это может быть.
 Лучи солнца ударили ему в глаза, мешая смотреть дальше.
 Маркиз повернулся и спустился по лестнице в дом.




 Глава пятая


 Оделла старалась уснуть, но это было невозможно.
 Ее сердце никак не могло успокоиться, и она все еще боялась, что Фред Коттер продаст полотно прежде, чем кто-то его остановит.
 А что, если маркиз, прочитав записку, будет опрашивать всех людей в замке, чтобы выяснить, кто ее написал?
 И тогда он узнает, что у него в доме гостья, о которой он даже не подозревал. Несомненно, ему захочется увидеть ее.
 «Мне нужно уехать, — подумала Оделла. — По крайней мере до конца дня».
 Она встала, оделась и пошла в комнату нянюшки.
 Нянюшка крепко спала, а рядом с ней мирно сопела Бетти.
 Оделла коснулась ее плеча. Няня проснулась сразу; вид у нее был встревоженный.
 — Это я, нянюшка, — прошептала Оделла.
 — Что случилось? — спросила нянюшка. Тихим голосом Оделла рассказала ей, что произошло.
 — Я помню этого Фреда Коттера, — заметила нянюшка, выслушав ее. — Вот уж точно — неудачный экземпляр!
 — Да, я знаю, нянюшка, и не могу позволить ему украсть этот великолепный портрет первого графа.
 Нянюшка никогда не видела этой картины, но Оделла чувствовала, что она поняла.
 — Я хочу взять Стрекозу, — продолжала Оделла, — и уехать до вечера. Когда я вернусь, маркиз уже получит портрет назад и не станет заниматься расспросами слуг.
 Нянюшка, казалось, тоже считала, что больше ничего делать не остается.
 Оделла поцеловала ее и на цыпочках, чтобы не разбудить Бетти, вышла из спальни.
 Она спустилась по лестнице и, выйдя через черный ход, увидела, что уже почти рассвело.
 Звезды на небе становились бледнее.
 Оделла направилась к конюшням; там было тихо: видимо, младший конюх, который должен был сторожить лошадей, спал.
 Впрочем, для Оделлы не представляло труда самой оседлать Стрекозу и накинуть на нее уздечку: она уже много раз делала это.
 Оделла вывела Стрекозу во двор и забралась в седло.
 Предчувствуя свободу и скачку, лошадь нетерпеливо била копытом.
 Оделла тряхнула уздечку и стремительно поскакала прочь от конюшен, к полю и чернеющей за ним роще.
 В восемь часов маркиза разбудил камердинер, открывающий шторы.
 Маркиз потянулся, чувствуя себя еще утомленным после столь короткого сна.
 К его изумлению камердинер вдруг подошел к кровати.
 Простите, милорд, — сказал он, — но мистер Ньютон срочно хочет вас видеть.
 Ньютоном звали дворецкого, и маркиз удивленно спросил:
 — Что ему нужно?
 — Он скажет вам сам, милорд, — ответил камердинер и вышел.
 Приподнявшись на подушках, маркиз откинул со лба волосы и, когда дворецкий вошел, недовольно спросил:
 — Что все это значит, Ньютон?
 — Простите, что потревожил вас, ваша светлость, — ответил Ньютон, — но кто-то пробрался в дом и украл картину, которая висела над камином в библиотеке!
 Если он намеревался поразить маркиза, то весьма преуспел в этом.
 Маркиз долго смотрел на него, прежде чем воскликнуть:
 — Не может быть! А где был сторож?
 — Боюсь, ваша светлость, что в настоящее время сторожа у нас нет. Клементс заболел, и мы ждали, что он со дня на день выздоровеет, но он еще не поправился.
 — Почему мне об этом ничего не сказали? — сердито спросил маркиз.
 — Грабитель проник через окно, милорд, — продолжал Ньютон. — Осколки стекла рассыпаны по всему полу.
 — Я хочу убедиться лично, — сказал маркиз. Он встал, и Ньютон поспешно вышел из комнаты.
 Маркиз быстро оделся, рассерженно думая, что случившееся — результат обычной разболтанности.
 Это происходило из раза в раз, стоило ему только уехать.
 Впрочем, сказал он себе, Клементс уже слишком стар, чтобы быть сторожем. Надо было давным-давно подумать о том, чтобы нанять второго.
 А теперь портрет первого графа работы Ван Дейка утрачен, и эта потеря невосполнима.
 Отец маркиза всегда чрезвычайно гордился этой картиной.
 Незадолго до смерти велел почистить ее и перевесить на новое место.
 Маркиз помнил, как отец говорил ему, тогда еще маленькому мальчику, что Ван Дейк — гений, и в мире нет портретиста, равного ему.
 «Как я мог допустить, чтобы у меня украли такую драгоценность?» — в злости спрашивал он себя.
 Он брился, когда в дверь постучали.
 Камердинер пошел открывать, и по его голосу маркиз понял, что это что-то опять очень срочное.
 Минутой позже в спальню вошел мистер Рейнольдс, его секретарь.
 — Я как раз собирался пойти и выяснить, что случилось, — раздраженным тоном сказал маркиз.
 — Я принес вам одну интересную вещь, милорд, — сказал мистер Рейнольдс, подходя ближе. — Вот она.
 Он протянул записку, которую написала Оделла.
 Маркиз отложил бритву и взял записку. Он прочел ее — и перечитал еще раз, чтобы убедиться, что не ошибся.
 — Где вы ее нашли? — спросил он.
 — Она была на столе в вашем кабинете, милорд.
 — Кто это писал?
 — Представления не имею, милорд.
 Маркиз внимательнее вгляделся в почерк — он был очень изящен и явно принадлежал человеку образованному.
 — Это написано кем-то из моих домашних, — сказал он.
 — Ни один слуга так бы не написал, — согласился мистер Рейнольдс.
 Маркиз положил записку на туалетный столика.
 — Но если информация верная, — сказал он, — нам лучше поторопиться! Пусть Сарацина оседлают и подведут к двери — и побыстрее! Конюхи Бен и Дик поедут со мной.
 Без лишних слов мистер Рейнольдс пошел к двери, а маркиз приказал ему вдогонку:
 — Приготовьте мне пистолет — да и конюхам тоже стоит вооружиться.
 — Я прослежу, милорд, — ответил мистер Рейнольдс уже из коридора.
 Камердинер помог маркизу надеть сапоги для верховой езды и дорожную куртку.
 Маркиз взял с туалетного столика записку Оделлы и поспешил вниз по лестнице.
 — Завтрак готов, милорд! — объявил Ньютон, но маркиз только отмахнулся и прошел мимо к парадному входу.
 Конюхи уже привели лошадей. Это были крепкие парни, и маркиз знал, что, если придется драться, на них можно положиться.
 Он вскочил в седло и быстро поехал прочь.
 Кратчайший путь до Вишингэма лежал через поля.
 Сарацин был горяч и полон сил.
 Выехав на дорогу, ведущую в деревню, маркиз вынужден был остановиться и подождать своих отставших спутников.
 Когда они подъехали, он спросил:
 — Ваши пистолеты заряжены?
 — Да, милорд.
 — Используйте их только в случае крайней необходимости. Я надеюсь, что нам повезет и мы застанем грабителя врасплох, так что стрелять не придется.
 Конюхи дружно кивнули в знак того, что все поняли.
 У въезда в деревню маркиз спросил Бена:
 — Ты знаешь, где Гейбл-Коттедж?
 Он не сомневался, что содержание записки стало известно всем в доме еще до того, как он спустился по лестнице. Бен кивнул:
 — Да, милорд. Первый дом за церковью.
 Маркиз поехал вперед. Люди, мимо которых он проезжал, узнавали его. Женщины делали реверанс, а мужчины снимали шляпы.
 Гейбл-Коттедж был не такой, как прочие крытые соломой голубые беленькие домишки.
 По сути, это был большой особняк с двумя фронтонами по первому этажу.
 По саду, усыпанному весенними цветами и тщательно ухоженному, к двери вела аккуратная каменная дорожка.
 Медный дверной молоточек был тщательно вычищен и отполирован.
 За домом был еще один небольшой садик, а дальше уже начинались поля.
 Маркиз повернулся к Дику и сказал, понизив голос:
 — Поезжай к задней стене дома и следи, чтобы никто не выскочил.
 Конюх сделал, как ему было велено, а маркиз велел Бену:
 — Ты наблюдай за дверью.
 Спешившись, он привязал Сарацина к воротам, а потом подошел к двери и повернул ручку.
 Маркиз рассчитывал, что в это время дня она вряд ли заперта, и не ошибся.
 Он попал в маленький холл с узкой лестницей на одной стороне, ведущей к спальням.
 Перед ним было две двери, и маркиз на мгновение замешкался, выбирая, а потом открыл правую.
 Интуиция его не подвела.
 За столом в центре комнаты сидел молодой мужчина и разглядывал портрет работы Ван Дейка, который стоял перед ним.
 Увидев маркиза, он испуганно вскочил.
 Маркиз подумал, что у этого человека очень неприятная внешность и бегающие глаза только усугубляют это впечатление.
 С первого взгляда было ясно, что ему нельзя доверять.
 Маркиз подошел к столу и положил руку на портрет.
 — Как вы посмели ворваться в. мой дом и украсть мою собственность! — сказал он. — Я заберу вас в участок, и вы предстанете перед судом. Я думаю, вам известно, какое наказание полагается за кражу?
 Фред Коттер не отвечал, и маркиз готов был поклясться, что слышит, как стучат его зубы.
 — Виселица, — продолжал маркиз, — или тюрьма. Это ваше первое преступление?
 Внезапно Фред Коттер упал на колени.
 — Простите меня, милорд, простите меня! — взмолился он сквозь слезы. — Моя мать больна, а у меня нет денег, чтобы заплатить за лекарства, которые доктор выписал ей. Я только хотел спасти свою мать!
 — Неужели вы не осознавали, что полиция будет искать преступника, и вас непременно поймают?
 — Я знаю, я знаю! — рыдал Фред Коттер. — Но я не мог придумать, как еще спасти свою мать.
 — Я полагаю, вы понимаете: весьма маловероятно, что вам удалось бы продать такое ценное и известное полотно? — с презрением спросил маркиз.
 — Я этого даже не знал, я первый раз решился на кражу, и думал только о том, что должен спасти свою мать.
 Десятью минутами позже маркиз вышел из Гейбл-Коттедж с портретом в руках.
 Фред Коттер, рыдая, полз за ним на коленях, умоляя его не обращаться в полицию.
 — Если вы когда-нибудь еще осмелитесь забраться в мой дом, — предостерегающе сказал маркиз, — я не посмотрю на то, что вы бедны.
 Он сурово взглянул на грабителя и добавил:
 — Можете сказать своему доктору, чтобы он посылал мне счета на лекарства, которые — нужны вашей матери, — и я бы на вашем месте не стал рассказывать ей о том, как она едва не потеряла сына!
 — Я обещаю, я обещаю! — восклицал Фред Коттер.
 Выйдя за ворота, маркиз передал картину Дику. Тот положил ее на седло и, придерживая портрет обеими руками, пошел рядом с лошадью, которую вел под уздцы Бен.
 Они возвращались в замок другой дорогой, которая была длинной, зато ровной, а сам маркиз снова поехал через поля. Он проявил такое милосердие к Коттеру не только из-за его жалостливого рассказа о матери.
 Маркиз считал, что будет большой ошибкой позволить всем в округе узнать, насколько легко проникнуть в его дом: там было слишком много ценных вещей.
 Например, украшенные алмазами и другими драгоценными камнями табакерки.
 Или собрание севрского и дрезденского фарфора.
 Или уникальная коллекция древнего оружия и картин, которые привели бы в восторг любого искушенного зрителя.
 «Придется немедленно нанять двух сторожей, чтобы это не повторилось!» — сказал себе маркиз.
 Вернувшись домой, он увидел, что мистер Ньютон и мистер Рейнольдс ждут его в холле.
 — Я вернул картину, — сказал им маркиз, — но вы проявили небрежность и виноваты в том, что дом ночью не охранялся. С этого дня, — строгим голосом продолжал он, — у нас должны быть два сторожа, которые будут каждый час делать обходы. Рамы на окнах и двери на первом этаже должны быть укреплены, чтобы никто, даже разбив стекло, не мог проникнуть в замок.
 Не дожидаясь ответа, он направился в столовую и присоединился к лорду Эйвондейлу, который как раз завтракал.
 Маркиз ничего не сказал ему о том, что случилось, но не переставал задаваться вопросом, кто предоставил им сведения, которые позволили вовремя вернуть портрет.
 После завтрака он пошел к себе в кабинет, и когда появился мистер Рейнольдс, спросил у него:
 — Вы узнали, кто написал записку, Рейнольдс? Должен же я по крайней мере поблагодарить этого человека!
 — Понятия не имею, кто это мог быть, милорд, — ответил мистер Рейнольдс.
 Видя, что он колеблется, маркиз нахмурился:
 — Но вы что-то предполагаете?
 — Э-э… Это весьма маловероятно, но к няне ее светлости приехала племянница…
 — Племянница? — повторил маркиз словно бы сам себе. — Хорошо, если вы совершенно уверены, что никто из слуг не писал этой записки, я хотел бы взглянуть на нее. Как ее зовут?
 — Мисс Вест — Оделла Вест, милорд.
 — Значит, пошлите за ней, — велел маркиз. — Если она написала эту записку, я у нее в долгу.
 Мистер Рейнольдс ушел и через некоторое время вернулся.
 Маркиз вопросительно посмотрел на него, и он сказал:
 — Боюсь, милорд, мисс Вест уехала на прогулку верхом, и никто, кажется, не знает, когда она возвратится.
 — Верхом? — повторил маркиз. — На одной из моих лошадей?
 — Нет, милорд, на своей собственной.
 Маркиз был немало удивлен.
 — Весьма необычно, что у девицы ее положения есть своя лошадь.
 — Действительно, милорд, — согласился мистер Рейнольдс. — Но брат ее тетушки держит в Оксфорде платные конюшни.
 Маркиз улыбнулся.
 — Что ж, это все объясняет. Оставьте ей сообщение, что я хотел бы поговорить с ней, когда она вернется.
 Позже днем Элайн Беатон удалилась отдохнуть и пригласила маркиза присоединиться к ней, но это предложение не вызвало в нем ответного энтузиазма.
 Маркиз снова спросил о мисс Оделле Вест и получил ответ, что она еще не вернулась.
 Тогда он подумал — эта мысль раньше не приходила ему в голову, — что, наверное, та женщина, которую он видел на рассвете, и есть мисс Оделла Вест.
 Он вспомнил, что она направлялась к Клифвуду.
 Было странно, что она выехала так рано, — и еще непонятнее, почему до сих пор не вернулась.
 Маркизом двигало не только простое любопытство: внезапно его охватило чувство, что это крайне важно. .
 Он не смог бы сказать, почему ему так представляется, — он знал лишь, что непременно должен выяснить, в чем тут дело.
 Маркиз поглядел на часы.
 В его распоряжении оставалось еще два часа до того, как надо будет переодеваться к обеду.
 Он послал в конюшни слугу с просьбой оседлать ему Юпитера — своего второго любимого жеребца — и десять минут спустя уже скакал по тому же полю, где утром видел Оделлу.
 Юпитер с легкостью взял те же барьеры, что и лошадь Оделлы, — но при этом маркиз подумал, что для женщины они, пожалуй, чересчур высоки.
 Въехав в рощу, маркиз осмотрелся.
 Клифвуд, Лес-на-Обрыве, был замечательным местом и, несомненно, самой красивой рощей во всем графстве.
 Свое название он получил благодаря тому, что дальним концом поднимался на холм, откуда начинался крутой обрыв к соседней долине.
 С вершины холма открывался поразительной красоты вид, и любой, кто приезжал погостить в замке Комб, непременно поднимался туда, чтобы полюбоваться пейзажем.
 Отец маркиза даже велел поставить там беседку, чтобы зрители могли с комфортом наслаждаться панорамой графства, которая была видна не меньше, чем на тридцать миль вокруг.
 Маркиз, следуя своей интуиции или, как выразилась бы нянюшка, «чувствуя это печенкой», пошел туда, где, он знал это точно, нашел бы Оделлу Вест, хотя сам он не смог бы сказать, на чем именно основывается эта уверенность. И он не ошибся.
 Оделла, столь поспешно покинув с утра замок Комб, провела, хотя сама этого не ожидала, восхитительный день.
 Сначала она гнала Стрекозу галопом, а потом, когда обе они устали, к обоюдному удовольствию перевела ее на легкую рысь.
 Въехав в Клифвуд, Оделла была очарована, как всегда в лесу.
 Солнце мерцало сквозь листья, на ветвях пели птицы, из под копыт Стрекозы испуганно удирали кролики.
 Сначала Оделла не нашла дороги к обрыву и вместо этого просто поехала через лес.
 Спустившись с холма по извилистой тропке, она неожиданно для себя оказалась в маленькой деревушке.
 Оделла не припоминала, чтобы раньше была здесь.
 Основной достопримечательностью деревушки был древний старый трактир, стоящий на зеленой лужайке с небольшим прудом. По воде деловито плыла утка с только что вылупившимися утятами.
 Оделла пришла в восхищение от вида этого домика, словно сошедшего со средневековых гравюр.
 К трактиру жались штук шесть домишек, крытых соломой.
 Оделла не завтракала и внезапно почувствовала голод.
 Маловероятно, подумала она, что здесь кто-то узнает меня, и уверенно направила лошадь к трактиру.
 Она попросила владельца предоставить Стрекозе стойло в конюшне, а ей самой — какой-нибудь завтрак.
 — Со мной ехал грум, — объяснила она, — но моя собака потерялась в лесу, и теперь он ищет ее.
 — Я понимаю, мадам, — сказал владелец гостиницы. — Что говорить, в лесу легко потеряться. Уж мы-то знаем, наши детишки то и дело туда бегают.
 Поскольку день был теплый, Оделла устроилась на дворе за грубым столам, вырезанным из целого ствола дерева.
 Она подумала, что по вечерам здесь сидят старики за пивом и сплетнями.
 Оделла была голодна, и яичница с беконом показалась ей восхитительной.
 Но она подозревала, что кофе будет желать лучшего, и поэтому ограничилась чашкой крепкого чаю с медом.
 Жена трактирщика принесла ей горячий хлеб, только что из печи, и золотистое масло — по ее словам, с близлежащей фермы.
 — У вас тут очень мило! — сказала Оделла, когда закончила есть.
 — Нам тоже тут нравится, — кивнул владелец трактира. — Только сюда редко кто забредает.
 Оделла поблагодарила его и, заплатив за завтрак, поехала прочь, сказав, что хочет встретиться с грумом и помочь ему в поисках собаки.
 Сначала Оделла хотела поехать в ту часть графства, которую она еще не знала, но, испугавшись, что встретит знакомых, которые расскажут о ней в Шэлфорд-Холле, повернула назад, к холму.
 На этот раз она нашла беседку и долго сидела там, любуясь расстилающимся внизу пейзажем.
 Уздечку она перебросила через шею Стрекозы и отпустила ее гулять, где ей вздумается.
 Оделла знала, что Стрекоза не уйдет далеко и стоит только окликнуть ее или свистнуть, как она тут же прибежит.
 Она приучила ее к этому еще жеребенком, и Стрекоза была очень послушна.
 День тянулся медленно, но Оделла все равно не скучала — даже без книги, которую можно было бы почитать.
 Она послушала пение птиц и, как всегда, когда оставалась одна, принялась придумывать себе, волшебные истории.
 Оделла словно бы жила в них, и для нее они были столь же реальны, как ее собственная жизнь.
 Только ближе к полудню она почувствовала усталость — ведь ночью она почти не спала.
 Сказывалось и волнение, которое она пережила, увидев, как Фред Коттер ворует из библиотеки ее любимый портрет.
 Оделла сняла дорожную шляпку, потом — жакет, свернула его так, чтобы можно было положить под голову, и прилегла на скамейку с мыслью немного отдохнуть.
 Она сама не заметила, как уснула.
 Сначала маркиз увидел Стрекозу, которая щипала молодую травку там, где кончались деревья.
 Он оценил эту лошадь — несомненно, самых чистых кровей, — и подумал, что сам не отказался бы от такой.
 Потом маркиз заглянул в беседку и понял, что его поиски окончены.
 Только он никак не ожидал найти мисс Оделлу Вест крепко спящей.
 Солнце уже клонилось к горизонту, и в его лучах волосы Оделлы казались золотыми, а ресницы на фоне щек, наоборот, были очень темными.
 Маркиз спешился и отвел Юпитера туда, где паслась Стрекоза, и оставил его так же свободно бродить где ему вздумается.
 Потом он вернулся к беседке, чтобы получше рассмотреть спящую девушку.
 Он был удивлен и в то же время заинтригован.
 Разве может такое прелестное и красивое столь необычной красотой существо быть той племянницей няни, о которой ему сказали, что она уехала кататься верхом?
 Все в ее облике говорило о том, что она, как и ее лошадь, несомненно, девушка самых чистых кровей: и строго очерченный лоб, и прямой аккуратный носик, и изящный изгиб шеи.
 А ее руки — одна рука покоилась на груди, — могли быть написаны самим Ван Дейком.
 Глядя на нее, маркиз подумал: «спящая красавица».
 И едва удержался, чтобы не пробудить её поцелуем.
 Но потом он сказал себе, что это весьма предосудительный поступок по отношению к девушке, которая состоит в родстве с одним из слуг в его доме.
 Вместо этого маркиз кашлянул, и этот звук, как он и ожидал, разбудил Оделлу.
 Она медленно открыла глаза.
 Потом она посмотрела на него, и в ее взгляде появилось недоверчивое выражение, причину которого маркиз не знал.
 Он вежливо приподнял шляпу и вошел в беседку.
 Маркиз даже не догадывался, что Оделле в этот момент показалось, будто первый граф предстал перед ней во плоти.
 Как и многие его предки, маркиз был очень похож на первого графа.
 Фамильные черты у него в роду сохранялись из поколения в поколение — то есть он был в такой же степени похож и на своего отца, и на прадеда.
 Но в глазах Оделлы в нем воплотился портрет, на который она ежедневно смотрела.
 И который, как она с ужасом видела, украл Фред Коттер.
 Мгновение они оба глядели друг на друга. Потом Оделла сказала голосом, который для нее самой прозвучал как чужой:
 — Вы… живой! Я… Я думала, что вас… украли!
 Только сказав эти слова, она осознала, что больше не спит.
 Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сесть.
 Маркиз опустился на освободившееся место.
 — Я так и думал, что найду вас здесь, — сказал он.
 — Почему… вы так думали? — спросила Оделла, и вдруг сдавленно вскрикнула: — Вы… спасли картину? Фред Коттер не успел… перепродать ее?
 — Благодаря вам, — сказал маркиз глубоким голосом. — Я обнаружил портрет в доме у Коттера, и теперь он снова на своем месте в библиотеке.
 Оделла издала глубокий вздох облегчения.
 — Я так рада!
 — Откуда вы знали, как могли предположить, что картина украдена? — спросил маркиз. На мгновение Оделла заколебалась. Потом она улыбнулась, и маркиз подумал, что это самое восхитительное зрелище, которое он видел за всю свою жизнь.
 — Я спустилась в библиотеку, — сказала Оделла, — среди ночи… чтобы… украсть у вас несколько книг!
 Маркиз засмеялся.
 — И вы застали Коттера!
 — Нет… это он застал меня! — ответила Оделла. — Я спряталась за шторой, и когда поняла, что он… собирается сделать… Я была в ужасе!
 — Я благодарен судьбе, что вы оказались там, — сказал маркиз. — Но в то же время — почему вы должны заботиться о моем имуществе?
 — А как же иначе! Потерять такую картину — это была бы трагедия! Она уникальна, и я не представляю замка без нее.
 Внезапно она вздрогнула:
 — А если бы ее увезли из страны? Вы никогда бы ее уже не увидели!
 — Я очень вам благодарен, — сказал маркиз, — благодарен больше, чем могу выразить словами, и, конечно же, мне чрезвычайно повезло, что вы остались в моем замке.
 Его слова попали в цель: на щеках Оделлы вспыхнул румянец, и она отвела взгляд.
 Повисло молчание. Наконец маркиз заговорил снова:
 — Мне кажется, я знаю, почему вы остались и почему убежали так рано утром. У вас были причины, но и я должен был вас найти.
 — Как вы… об этом узнали? — спросила Оделла.
 — Так получилось, что я был на крыше, когда начинался рассвет, — ответил маркиз, — и видел, как вы отъехали от конюшен и взяли очень высокие барьеры с блеском, который не мог меня не восхитить!
 — Стрекоза любит это занятие. — Оделла сказала просто.
 — Великолепная лошадь! — заметил маркиз, глядя туда, где Стрекоза и Юпитер паслись рядом друг с другом.
 — Мне подарили ее еще жеребенком, — сказала Оделла. — И я люблю ее больше, чем что-то еще в этом мире!
 Голос ее слегка дрогнул, и маркиз нашел, что это весьма трогательно.
 Немного помолчав, он сказал:
 — Я думаю, что, так же как сегодня вы прятались от меня, вы скрываетесь от кого-то еще!
 Эти слова привели Оделлу в смятение. Она говорила с ним так же, как беседовала бы с любым человеком, которого встретила бы дома.
 Но теперь она вспомнила, что была в бегах и что маркиз ни в коем случае не должен догадаться об этом.
 — Я… не понимаю… что вы имеете в виду… — Она запнулась.
 — Мне кажется, вполне понимаете, — возразил маркиз. — Но я не хочу расстраивать вас и обещаю, если это возможно, помочь вам.
 Она посмотрела на него большими глазами.
 — Почему вы так говорите?
 — Я привык полагаться на свою интуицию — и, по-моему, вы тоже предпочитаете руководствоваться именно ею.
 — Да… — ответила Оделла, удивляясь, что он это понял.
 — В таком случае ваша интуиция должна подсказать вам, что вы можете мне доверять, — проговорил маркиз. — И, хотя я рискую навлечь на себя ваш гнев, но вынужден сообщить вам, что я ни на минуту не поверил, будто вы — племянница няни, которую наняла моя сестра.
 Он сделал паузу и добавил:
 — А также в то, что ваш отец, как мне говорили, держит платные конюшни и Стрекоза — одна из его лошадей!
 Оделла подняла руки, словно защищаясь от него, и воскликнула:
 — Вы… пугаете меня! Как вы… можете знать все это?
 Маркиз улыбнулся.
 — Я еще не выжил из ума! Увидев вас в беседке, я подумал — вот передо мной спящая красавица, принцесса, которую способен пробудить лишь поцелуй!
 Оделла покраснела снова. В то же время она засмеялась.
 — Я рассказывала самой себе сказку, когда заснула, — сказала она. — А когда проснулась и… увидела вас…
 — …Вы подумали, что я — первый граф! — закончил маркиз.
 — Я… он, наверное, мне… снился…
 — Я был бы очень польщен, если бы вам снился я! — сказал маркиз.
 Наступила тишина.
 Потом Оделла торопливо сказала, словно хотела поскорее сменить тему:
 — Как вы поступили с Коттером?
 — Никак, — ответил маркиз.
 — Никак? — Воскликнула Оделла.
 — Он сказал мне, что его мать больна и он украл портрет, чтобы оплатить лекарства, в которых она нуждалась.
 Маркиз пристально посмотрел на нее и добавил:
 — Он рыдал так убедительно, что я прочел ему хорошую лекцию, забрал картину и отпустил его на все четыре стороны.
 Оделла вздохнула.
 — Это было весьма благородно с вашей стороны, но вас обманули. Этот человек — обычный вор. Он — позор своей семьи. Он растратил все деньги отца, и, я подозреваю, матери тоже.
 Маркиз пораженно уставился на нее, а она продолжала:
 — Он крал множество раз, но поскольку украденных вещей так и не нашли, его всегда освобождали из-под стражи за недостатком улик.
 — Я всего этого не знал! — воскликнул маркиз. — Но в любом случае я решил, что, если это дело получит огласку, все узнают, насколько легко проникнуть в мой дом.
 Оделла непроизвольно вскрикнула.
 — Вы думаете, что кто-то еще попытается вас ограбить? О, вы должны быть очень осторожны! Вам нужно защитить свои сокровища!
 — Именно это я и намерен сделать, — согласился маркиз. — С этого дня у меня будет два ночных сторожа, и, я думаю, в будущем у нас не появится причин для тревоги.
 В глазах Оделлы мелькнуло неподдельное облегчение. Маркиз улыбнулся:
 — Разумеется, вам тоже следует быть осторожнее, иначе вас могут арестовать, когда вы захотите украсть еще книг из библиотеки!
 — О, прошу вас, — взмолилась Оделла, — пожалуйста, разрешите мне брать их время от времени! Я была так счастлива эти последние несколько дней, когда могла кататься на Стрекозе, разглядывать ваши сокровища и читать ваши книги.
 — И надеяться, что никто не узнает, где вы? — добавил маркиз.
 — Почему… почему вы сказали это?
 — Потому что это правда — разве не так?
 Оделла уступила.
 — Это правда, — сказала она. — Но… пожалуйста… пожалуйста, не спрашивайте больше меня ни о чем и не говорите никому, особенно вашим гостям, что я живу в замке Комб!
 — Вы боитесь, — сказал маркиз, словно рассуждая вслух, — что они, в свою очередь, скажут об этом в Лондоне, и тот, кто вас ищет, узнает, где вы скрываетесь?
 — Довольно! Довольно! Вы… слишком любопытны… или слишком умны… Я не знаю, что именно! — в испуге воскликнула Оделла.
 — Я просто хочу вам помочь!
 — Я скажу вам, как вы можете мне помочь: забыть меня, вернуться в замок и никогда больше обо мне не думать.
 Маркиз поудобнее устроился на скамейке, положив правую руку на спинку.
 — Вы же сами знаете, что это невозможно! Как вы можете всерьез просить человека, которого к тому же считаете умным, забыть о том, что в его замке живет «спящая красавица», а он был настолько глуп, что не поцеловал ее, когда была такая возможность!
 — Если вы… станете продолжать… говорить со мной таким образом, — задыхаясь, сказала Оделла, — нянюшка… будет… потрясена!
 — Я полагаю, что эта женщина была вашей няней, когда вы были ребенком, — заметил маркиз.
 Оделла не удержалась от восклицания.
 — Подите… прочь! — сказала она. — Вы… невозможны! И если вы… настоящий, а не… оживший портрет… Тогда вы — колдун… И я не желаю больше… вас знать!
 Маркиз засмеялся.
 — Ерунда! Вы будете рады узнать меня ближе, как и я буду счастлив больше узнать о вас, и если нам нужно будет встретиться в стороне от чужих глаз, мы всегда можем сделать это здесь.
 Оделла не отвечала, и помолчав, маркиз поправился:
 — Нет, поразмыслив, я решил, что это слишком известное место. У меня есть идея получше.
 — Я… я не слушаю вас! — горячо воскликнула Оделла. — Нянюшка строго-настрого запретила мне… И, поскольку у меня нет другой компаньонки… я должна делать… так, как она мне велит.
 — Если вы расскажете об этом нянюшке, я расскажу своим гостям о захватывающем приключении, которое выпало сегодня на мою долю, — предупредил маркиз.
 — Это явный шантаж! — обвиняюще воскликнула Оделла. — Вы еще хуже, чем Фред Коттер!
 — Зато намного красивее! — ехидно сказал маркиз.
 Оделла не могла удержаться от улыбки, и маркиз вновь подумал, что еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь так замечательно улыбался.
 Оделла вообще разительно отличалась от всех женщин, которых он когда-либо знал.
 Он был очарован ею, хотя сам еще этого не понимал.
 Маркиз наклонился к ней.
 — Послушайте, Оделла, — сказал он, — поскольку вы желаете скрыться и я готов предоставить вам такую возможность в моем замке, вы должны обещать мне — и это будет лишь справедливо, — что вы не станете скрываться от меня.
 — Но… слуги… узнают, — возразила Оделла. — И, как вам отлично известно, они… обожают сплетни.
 — Верно, — согласился маркиз. — Это значит, что мы не можем встречаться в доме, а лишь за его пределами.
 — Мы… вообще не должны встречаться!
 — Подумайте, как неутешительно будет, если после этой очаровательной беседы мы разойдемся в противоположных направлениях и решим никогда больше не видеть друг друга снова.
 Он говорил очень настойчиво, и Оделла застенчиво опустила ресницы.
 — Это как раз то… что мы… должны сделать, — нерешительно сказала она.
 — Неужели вы настолько несмелы — или скучны? — спросил маркиз. Ее глаза сверкнули, и он понял, что выбрал верное слово.
 Любая женщина пуще огня боится прослыть скучной.
 Не давая Оделле опомниться, он продолжал:
 — Вот что я предлагаю: я вернусь раньше вас, чтобы никто даже на минуту не подумал, что мы встретились, а завтра скажу своим гостям, что королева срочно вызывает меня в Виндзор.
 Оделла уставилась на него пораженным взглядом, и он поспешно добавил:
 — Никто не подвергнет это сомнению, и перед завтраком я увезу всех своих гостей назад в Лондон.
 — Как же вы это сделаете? — спросила Оделла.
 — Легко, — ответил маркиз. — Главное — все правильно организовать. А вы присмотрите за домом, пока я не вернусь.
 Он улыбнулся:
 — Вы можете брать все книги, которые захотите, из библиотеки, но у вас не будет времени их прочесть, потому что я вернусь очень скоро.
 — И что… потом?
 Она не хотела вселять в него надежду этим вопросом, но он сорвался с ее губ прежде, чем она успела это предотвратить.
 — В воскресенье, — сказал маркиз, — после завтрака я буду ждать вас в Фолли. Вы знаете, где это?
 — Видела издалека, — кивнула Оделла. — Это за другой рощей, которая тоже принадлежит вам и так же красива, как Клифвуд.
 — Почти, — сказал маркиз. — Несколько лет назад я запретил кому бы то ни было приближаться к ней, потому что это опасно.
 — Опасно? — недоверчиво переспросила Оделла.
 — Нет, конечно, — ответил маркиз. — Особенно после того, как я потратил немало денег и отремонтировал Фолли.
 — И никто до сих пор не ходит туда?
 — Не вижу причины делать из Фолли место для свиданий влюбленных, которые будут выцарапывать на стенах свои инициалы, или для игр детишек, которые устроят там пожар или переломают себе кости, лазая по карнизам. А я же потом еще плати докторам!
 Оделла рассмеялась.
 — Я понимаю, чем вы руководствовались, но, по-моему, это чистой воды эгоизм!
 — Нисколько! — возмутился маркиз. — Элементарная осторожность. И вот теперь мы с вами можем там встретиться, и никто об этом не догадается.
 — Я еще не сказала, что мы с вами встретимся, — возразила Оделла.
 — Не верю, что вы можете быть столь жестокосердны и безразличны к тому, что так важно для нас обоих! — воскликнул маркиз.
 — Но… нянюшка бы… не одобрила, если бы узнала! — нерешительно произнесла Оделла.
 Но, говоря так, она понимала, что не сможет отказаться от предложения маркиза.
 Что бы ни случилось, в воскресенье она поедет в Фолли.




 Глава шестая


 Оделла была поражена, что каждый из слуг считал своим долгом прийти к нянюшке и сказать, как он удивлен неожиданным отъездом маркиза.
 — Его светлость едва успели приехать! — восклицала старшая горничная. — И, я скажу вам, леди Беатон просто в неописуемой ярости!
 Когда все уехали, Оделла спустилась в библиотеку.
 Она с восхищением остановилась перед портретом первого графа, который висел на своем законном месте над каминной полкой.
 Теперь она видела, насколько невероятным было сходство между ним и маркизом.
 «Они оба очень, очень красивые!» — подумала Оделла.
 Она с большим усилием заставила себя от вернуться от картины и подойти к книжным полкам.
 Замки на всех оконных створках были укреплены, и она уже знала, что по ночам два надежных сторожа будут обходить здание.
 Оделла с радостью думала, что теперь, после встречи с маркизом, она может беспрепятственно пользоваться библиотекой и не надо больше шарашиться в темноте в поисках книг.
 — Я вас спасла, — победно сказала она первому графу перед тем, как уйти из библиотеки.
 Оделла сама понимала, что это смешно, но ничего не могла поделать с собой: она считала часы, оставшиеся до воскресенья.
 «Его светлость, несомненно, задержится в Лондоне или вообще обнаружит, что у него нет никакого желания возвращаться», — твердила она себе.
 Но интуиция говорила ей, что он сдержит слово и будет ждать ее в Фолли, как они договорились.
 В воскресенье утром, за завтраком, нянюшка сказала ей:
 — Его светлость вернулся вчера поздно вечером, и, значит, сегодня тебе придется остаться здесь, чтобы он тебя не увидел.
 — Я думаю, у него есть дела — иначе бы он не приехал, — заметила Оделла. — И он не увидит меня, если я выйду с черного хода. Ты же знаешь, нянюшка, как я хочу покататься на Стрекозе.
 Нянюшка принялась спорить, но Оделла все же добилась своего, пообещав съездить в церковь с ней и с Бетти.
 — Я заказала экипаж, — сказала ей нянюшка, — и, хотя Бетти послушная девочка и любит, когда поют, перед проповедью мы уедем.
 В маленькой деревенской церквушке было не слишком много народу.
 Оделла молилась о том, чтобы ее не раскрыли и она могла бы еще немного остаться в замке Комб вместе с нянюшкой.
 Она надеялась, что Бог и мама услышат ее молитвы.
 На обратном пути она чувствовала себя настолько счастливой, что ей хотелось петь во весь голос.
 Правда, где-то в самой глубине души въедливый голосок твердил ей, что она так счастлива лишь потому, что скоро увидит маркиза, но Оделла решила не обращать на него внимания.
 «Это всего только мимолетное приключение, — говорила она себе, надевая амазонку. — Завтра он возвратится в Лондон и больше никогда обо мне и не вспомнит».
 Но она знала, что сама не раз будет о нем вспоминать.
 Невозможно было войти в библиотеку без того, чтобы не вспомнить о нем.
 Один из младших конюхов оседлал Стрекозу.
 Оделла поехала от замка кружным путем, чтобы никто не заподозрил, что она направляется к Фолли, и выехала из леса чуть ниже нужного места.
 На фоне светлого неба здание выглядело очень внушительно, но Оделла не увидела ни маркиза, ни хотя бы его коня.
 Подгоняя Стрекозу вверх по склону холма, она твердила себе, что, конечно же, он забыл!
 А чего еще можно было бы ожидать!
 Но, спешившись, Оделла увидела его: маркиз стоял в дверях особняка и улыбался.
 Сердце ее подпрыгнуло, когда он воскликнул:
 — Вы приехали! Я так боялся, что вы забудете!
 — А я испугалась, что вы забыли, — сказала Оделла, — потому что не увидела вашего коня.
 — Сарацин с другой стороны, — ответил маркиз. — Я отведу Стрекозу туда же.
 Он взял уздечку и повел Стрекозу вокруг здания, а Оделла вошла внутрь.
 Увидев, как здесь красиво, она поняла, почему маркиз не хотел, чтобы люди сюда ходили.
 Изящные окна, выложенный мозаикой пол и резной каменный фонтан в центре первого этажа поразили ее воображение.
 Фонтан был сделан в виде статуи Купидона с дельфином в руках; он не работал, но Оделла видела, что это — работа подлинного мастера и очень дорого стоит.
 Повсюду стояли каменные скамейки, украшенные резьбой. Оделла села на одну из них и стала ждать маркиза.
 Она машинально сняла шляпку, даже не подозревая о том, как великолепно смотрятся ее прекрасные волосы на фоне древней стены.
 Вернувшись, маркиз медленно подошел к. ней и сказал:
 — Я полюбил Фолли еще ребенком, но когда восстановил его, то почувствовал, что здесь не хватает чего-то. И теперь я понял чего — вас!
 — Это самый лучший комплимент, который мне когда-либо делали! — улыбнулась Оделла. — Фолли — очаровательное место!
 — Я тоже так думаю, — сказал маркиз. Он, не отрываясь, смотрел на Оделлу, но вместо того чтобы сесть рядом с ней, он опустился на краешек фонтана напротив нее.
 — Расскажите мне, какие события произошли, пока я был в отъезде.
 Оделла засмеялась.
 — Никаких, слава Богу! Я думаю, за последние дни случилось столько, что теперь на долгое время мы застрахованы от неприятностей!
 — Значит ли это, что вы собираетесь надолго остаться в замке? — спросил маркиз.
 Было что-то в его голосе, от чего на щеках у Оделлы вспыхнул румянец.
 — Что бы ни… случилось, — ответила она после некоторого молчания, — я не имею нрава… навязываться…
 — Вы прекрасно знаете, что ничуть не навязываетесь ни мне, ни кому-то еще, — сказал маркиз. — Но я хотел бы, чтобы; вы доверили мне свою тайну.
 Оделла покачала головой.
 — Это была бы… ошибка.
 — Почему?
 Она задумалась на мгновение, прежде чем ответить:
 — Причин достаточно. Но я не хочу говорить об этом… Во всяком случае, не здесь!
 — Вы совершенно правы, — сказал маркиз. — И, я полагаю, догадываетесь, о чем я хотел поговорить с вами в Фолли!
 — О чем же? — невинно спросила Оделла.
 Маркиз поднялся и, взяв ее за руку, повел в противоположный конец здания, где на стене был барельеф, которого она не заметила прежде.
 Он был выполнен с большим мастерством и изображал мужчину и женщину, которые, взявшись за руки, глядели друг другу в глаза.
 Над ними парили три купидончика и вилась гирлянда цветов.
 — Как вы думаете, о чем они говорят? — спросил маркиз.
 — Я… я восхищена тем, как умело вылеплен этот барельеф… — нерешительно произнесла Оделла.
 — Я жду, чтобы вы ответили на мой вопрос, — сказал маркиз.
 Оделла посмотрела на него и быстро отвернулась.
 Ее сердце забилось быстрее, и внезапно она почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Невозможно было произнести ни слова.
 В этот момент позади них раздались шаги.
 Оделла хотела повернуться, но кто-то схватил ее руки и заломил за спину.
 Она с ужасом увидела, что какой-то огромный мужчина таким же образом напал на маркиза.
 Оделла пыталась сопротивляться, но тщетно. Голос у нее за спиной произнес:
 — Я догадался, миледи, что это вы узнали меня в ту ночь, — но теперь вы об этом пожалеете!
 Это был Фред Коттер!
 Он развернул ее к себе, и, когда Оделла увидела его коварную физиономию, ее пронзил ужас.
 Маркиз тоже пытался бороться, но его противник был слишком силен. Он победил и, достав из кармана веревку, принялся связывать маркиза.
 Оделла почувствовала, что Фред Коттер делает то же самое с ней, и не успела она опомниться, как веревка больно сдавила ей грудь.
 Прежде чем она поняла, что происходит, Коттер связал ей ноги и бросил на землю.
 Оделла могла лишь беспомощно смотреть, как то же самое сообщник Коттера делает с маркизом.
 Маркиз изрыгал ругательства, но тот, кто связал его, достал носовой платок и заткнул ему рот.
 — Остановитесь! Что вы делаете… — вскричала Оделла.
 Но она не успела договорить: Фред Коттер завязал, рот и ей, крепко затянув узел у нее на затылке.
 — Ну вот, — сказал он. — Теперь мы отведем вас в тайное место, где вас никто никогда не найдет.
 С этими словами он поднял Оделлу на руки и понес мимо фонтана к двери.
 Оделла терялась в догадках, где может быть это тайное место.
 Когда они вышли наружу, она подумала, что это, должно быть, где-то в лесу, но, к ее удивлению, Коттер двинулся вдоль стены, а потом остановился.
 Он опустил Оделлу и потянул на себя металлическую решетку в футе от стены здания.
 Мгновением позже он исчез в образовавшемся отверстии.
 Человек, который нес маркиза, поставил его на землю и поднял Оделлу.
 Он опустил ее в дыру, и Коттер внизу подхватил ее на руки.
 В первое мгновение после яркого света снаружи Оделла не могла ничего видеть.
 Потом она сообразила, что оказалась в подвале под Фолли.
 Откуда-то струился слабый свет, но его едва хватало, чтобы разглядеть только контуры окружающих предметов.
 Коттер положил ее на землю и вернулся к дыре.
 Подхватив маркиза, он опустил его возле Оделлы.
 Потом он встал над ними с дьявольской ухмылкой на злобном лице.
 — Здесь вы останетесь, — издевательски сказал он, — пока я не приду взглянуть, не сожрали ли вас черви. И это отучит вас впредь становиться у меня на дороге!
 Он захохотал.
 Его смех гулким эхом отозвался от стен, и от этого жуткого звука Оделлу пронзила дрожь.
 Потом Фред вернулся к дыре и с помощью своего приятеля выбрался наверх.
 Оделла слышала, как лязгнула решетка, а потом послышался грохот булыжников.
 Она поняла, что Коттер и его сообщник закладывают решетку камнями, чтобы ее никто не смог обнаружить.
 Только в этот момент Оделла осознала, что их действительно никогда не найдут.
 Тем более что маркиз запретил всем даже приближаться к Фолли — и это было только на руку Коттеру.
 Она подумала — а что они сделают с лошадями? — и понадеялась, что Коттер их не найдет.
 Тогда, возможно, кто-то увидит оседланных лошадей и попытается отыскать их владельцев.
 Постепенно ее глаза привыкли к темноте, и Оделла смогла получше разглядеть подвал.
 К ее удивлению, они с маркизом оказались не единственные узники этой тюрьмы.
 Сначала ее внимание привлек небольшой ящик; потом она разглядела за ним раму картины, а повернувшись в другую сторону, увидела предмет, который показался ей большой китайской вазой.
 В подвале были и другие вещи, не считая огромного количества наспех сколоченных ящиков.
 Теперь Оделла понимала, почему никто не мог найти у Фреда Коттера вещи, которые, без сомнения, украл именно он.
 Он прятал их здесь — и забирал что-то только тогда, когда был уверен, что перекупщик возьмет у него это.
 Умно придумано.
 С замиранием сердца Оделла подумала, что об этом тайнике никому, кроме Коттера, не известно.
 Маркиз зашевелился, пытаясь сесть, и хотя это было неимоверно трудно, Оделла решила тоже попробовать, потому что лежать на земле было жестко и холодно.
 Она извивалась всем телом, пытаясь подняться, и в этот момент в голову ей пришла одна мысль.
 Фред Коттер завязал ей рот.
 Но платок шел через шиньон, который она сделала перед поездкой, чтобы длинные волосы не мешали в пути.
 Оделла подумала, что, пожалуй, можно попробовать вытряхнуть пару шпилек.
 Если бы ей это удалось, волосы упали бы вдоль спины, ослабив платок.
 Она начала методично качать головой, двигая шиньон по стене.
 Маркиз напряженно наблюдал за ее попытками. Наконец послышалось слабое звяканье: две шпильки упали на пол.
 Оделла принялась яростно шевелить губами, и мгновением позже платок, которым ей завязали рот, соскользнул к подбородку.
 — Наконец-то! — воскликнула она. — Теперь я могу говорить с вами! Но как это могло случиться?
 Маркиз не мог отвечать, но Оделла понимала, как ему хочется тоже освободиться от платка.
 Она деловито осмотрела его и сказала:
 — Если вы сможете придвинуться ближе ко мне и повернуться спиной, я попробую развязать узел зубами.
 Маркиз не мог отвечать. Он мог только сделать то, что она предлагала.
 После ряда усилий он сумел повернуть голову так, чтобы узел платка оказался как можно ближе к губам Оделлы.
 Платок был завязан крепко и не поддавался.
 Оделла начала уставать и уже хотела бросить попытки, как вдруг неожиданно платок соскользнул вниз.
 — Слава Богу! — воскликнул маркиз. Он вернулся в прежнее положение и сказал уже другим тоном:
 — Восхищаюсь вашей находчивостью! Ну а теперь нам пора выбираться отсюда!
 — Но… как? — спросила Оделла.
 — Так же, как вы развязали мой платок, я развяжу ваши веревки, — ответил маркиз. — Повернитесь спиной.
 — Вы… действительно думаете… что сможете сделать это?
 — Разумеется, мне понадобится немного удачи и ваши молитвы, — улыбнулся маркиз.
 — Вы знаете… Они ваши, — сказала Оделла. — Но можно ли было подумать, когда мы попали сюда, что именно здесь Фред Коттер хранит вещи, которые он украл?
 — Что до меня, то я спрашиваю себя, как мог я сделать такую глупость и проявить милосердие к этому негодяю! — воскликнул маркиз. — Но ничего, в следующий раз этого не случится!
 — Он говорил, что мы… умрем здесь, — испуганным голосом сказала Оделла.
 — Его ждет глубокое разочарование, — ответил маркиз. — Повернитесь!
 Оделла послушно повернулась к нему спиной.
 Она чувствовала, как маркиза тянет и дергает зубами веревки, которыми она была связана. Они были толстыми и грубыми, и Оделла не сомневалась, что, судя по сноровке, с которой Фред и его сообщник связали их, у них большой опыт по этой части.
 «Быть может, он уже погубил многих людей таким образом!» — думала она с ужасом.
 Прошло не меньше часа, прежде чем маркиз издал победное восклицание.
 Потом веревка соскользнула на землю, и в первое мгновение Оделла не могла поверить, что она свободна.
 — Получилось! — воскликнула она. — У вас получилось! Теперь я должна освободить вас!
 Усевшись возле маркиза, Оделла принялась сражаться с узлами, затянутыми сильным, рослым мужчиной.
 Через мгновение ей пришло в голову, что, возможно, есть более простой способ.
 — Вы, случайно не захватили с собой нож? — с надеждой спросила она.
 — Я уже думал об этом, — ответил маркиз, — и проклинаю себя за то, что не догадался взять столь необходимую вещь.
 — Вы же не могли предугадать, что так получится, — сказала Оделла, изо всех сил стараясь скрыть огорчение.
 Внезапно ее осенило.
 Бросив взгляд на груду вещей, украденных Коттером, она сказала:
 — Давайте посмотрим, нет ли там чего-нибудь, чем можно разрезать веревки.
 Она не хотела лишать маркиза надежды, но уже поняла, что развязать их вручную ей не по силам.
 Не дожидаясь его согласия, Оделла вскочила и принялась один за другим открывать ящики.
 В ящиках оказалась уйма ценных вещей.
 Были там табакерки с инкрустированными золотом крышками, были бронзовые подсвечники очень тонкой работы, была целая коллекция миниатюр, очевидно, украденная из какого-нибудь фамильного замка наподобие Комба.
 Оделла уже отчаялась найти что-то полезное, когда на глаза ей попался длинный кожаный футляр.
 Она открыла его, и у нее вырвался крик облегчения.
 — Что вы нашли? — спросил маркиз.
 — Два очень красивых ножа! — ответила Оделла, вынимая один из футляра.
 Она не обратила внимания ни на эмблему на крышке, ни на чудесную позолоченную ручку ножа — сейчас ее интересовало длинное стальное лезвие.
 Она подбежала к маркизу и опустилась рядом с ним на колени.
 Нож оказался острым, и потребовались считанные минуты, чтобы перерезать веревки.
 Маркиз стряхнул их с себя и встал.
 Оделла не успела даже подняться: он наклонился к ней и обнял ее со словами:
 — Благодарю тебя, любимая! В мире нет и не может быть другой такой замечательной женщины!
 Прежде чем она смогла пошевелиться, прежде чем успела понять, что случилось, его губы оказались рядом с ее губами.
 Он целовал ее требовательно и так отчаянно, словно боялся, что если не сделает это сейчас, то уже никогда не сможет этого сделать.
 В первое мгновение Оделла испытала лишь изумление.
 Но потом, когда его губы целиком завладели ее губами, странное ощущение родилось в ее теле.
 Сначала оно возникло в груди, но со скоростью молнии поднялось к губам.
 И тогда она поняла, что мечтала о нем всю свою жизнь и в ожидании его чувствовала себя счастливой, когда ехала в Фолли-
 И те немногие минуты, когда они были вместе перед появлением Коттера, были полны очарования, которое невозможно описать словами.
 Маркиз на мгновение отстранился, чтобы взглянуть на Оделлу, а потом принялся целовать ее снова, и поцелуи его были горячи и неистовы.
 Словно защищаясь, она непроизвольно подняла руку.
 Он сразу же отпустил ее, но она все равно не могла произнести ни слова.
 Она могла только смотреть на маркиза, и глаза ее были такими большими, что казалось, занимают собой все лицо.
 Даже в тусклом свете подвала маркиз видел, что они сияют подобно звездам.
 Он помог ей встать на ноги.
 — Давайте уйдем из этого проклятого места, — сказал он. — Я никогда еще не попадал в такую ужасную дыру, и только благодаря вам мы остались живы.
 Потолок был таким низким, что ему пришлось нагнуть голову.
 Маркиз вытолкнул решетку наружу и повернулся, чтобы помочь Оделле выбраться наверх.
 — Мне так много нужно сказать вам, моя драгоценная, — сказал маркиз, когда они оказались на свободе, — но сначала мы должны поймать и упечь за решетку этого дьявола, пока он не принес еще больше вреда!
 — Да… конечно, — согласилась Оделла. В то же время она чувствовала, что в мире ничто не имеет значения, кроме того, что она стоит рядом с маркизом.
 Теперь она понимала, что любит его.
 — Я возьму наши шляпы, — сказал маркиз.
 Он пошел в дом, а Оделла осталась ждать на поляне.
 Здесь, на свежем воздухе, под солнечным светом, трудно было поверить, что они едва не погибли в подвале.
 — Благодарю тебя. Господи… Благодарю, — шептала она, чувствуя, что мама сейчас рядом с ней.
 Маркиз возвратился, и они пошли туда, где он привязал лошадей.
 Как и надеялась Оделла, Коттер не нашел их, и Стрекоза с Сарацином спокойно ждали с другой стороны здания.
 Только уже собравшись сесть в седло, Оделла вспомнила, что у нее распущены волосы, и торопливо начала их укладывать.
 — Именно так я и хотел, чтобы вы выглядели, — заметил маркиз. — Особенно, когда увидел вас в облике спящей красавицы!
 Оделла нервно хихикнула.
 Наконец она сумела придать своим волосам некое подобие прически. Она скрепила ее двумя оставшимися шпильками и надела свою дорожную шляпку с легкой вуалью.
 Помогая ей сесть в седло, маркиз тихо сказал:
 — Я полагаю, вы знаете, как замечательны были, но я скажу я об этом позже, когда у нас будет побольше времени.
 Прежде чем Оделла смогла что-то ответить, он повернулся и вскочил на Сарацина.
 От тона, каким он это сказал, и от взгляда, каким он смотрел на нее, сердце подпрыгнуло у Оделлы в груди.
 Только когда они бок о бок въехали в лес, она нашла в себе силы заговорить:
 — Нам нельзя… возвращаться в замок… вдвоем.
 — Я об этом подумал, — ответил маркиз. — Вы поедете домой, а я вызову начальника полиции, и мы постараемся арестовать Коттера и его сообщника.
 Оделла испуганно вскрикнула, и он поспешно добавил:
 — Я постараюсь не называть вашего имени, и если этот Коттер не выдаст вас, что, я думаю, весьма маловероятно, никто не узнает, что вы были со мной.
 — О, пожалуйста, сделайте так„чтобы этого не случилось! — взмолилась Оделла.
 — Но вы понимаете, что я должен рано или поздно узнать правду и, кроме того, должен увидеть вас?
 — Д-да… конечно.
 Маркиз на мгновение задумался, а потом спросил:
 — В какое время ваша нянюшка ложится спать?
 — Рано, — ответила Оделла. — Обычно около половины десятого.
 — В таком случае я приду в библиотеку в десять часов.
 — Я… попробую…
 — Я буду ждать вас.
 Он протянул ей руку и, когда она подала свою, поцеловал ей пальцы.
 — Берегите себя, моя очаровательная Спящая Красавица, а я позабочусь, чтобы не было больше драконов, которые могут вас испугать.
 Он улыбнулся ей на прощание и приподнял шляпу.
 Потом маркиз углубился в лес, а Оделла поехала в противоположную сторону.
 По пути она вознесла немало благодарственных молитв — ведь только милостью Божией они спаслись от голодной смерти, медленной и мучительной.
 А потом их тела сгнили бы, и остались бы только белые кости.
 Конечно, была слабая надежда, что кто-то найдет лошадей.
 Но этот человек должен был бы быть весьма проницателен, чтобы догадаться, что под зданием Фолли есть подвал.
 Никому из окрестных жителей и в голову не пришло бы, что Фред Коттер прячет там все, что награбил.
 «Нам невероятно, просто невероятно повезло!» — думала Оделла.
 Она могла представить, как унизительно было бы для маркиза, если бы их нашли связанными в темном подвале. Для него это было бы хуже смерти.
 Потом она впервые задумалась, любит ли ее маркиз так же сильно, как она его.
 Когда он ее поцеловал, Оделла почувствовала, будто они соединились не только физически, но и духовно, самим Господом Богом.
 Маркиз был мужчина ее мечты; она всегда верила, что однажды его повстречает.
 Для Оделлы существовал только он — ее единственный возлюбленный.
 Но в его жизни было много женщин, включая прекрасную леди Беатон, которую он только что провожал назад в Лондон.
 Оделла хорошо помнила, что говорила про него ее горничная.
 И многие служанки, приходя к нянюшке, восторгались его красотой.
 Несомненно, немало женщин были бы рады сказать об этом ему самому.
 «Быть может, он заинтересовался мной только потому, что видит во мне новизну и таинственность», — думала Оделла.
 Внезапно она испугалась — испугалась разочароваться.
 И того, что это будет слишком глубокая рана.
 Но разве она была в силах сопротивляться любви, которая звенела в каждой клеточке ее тела, разбуженная маркизом?
 Когда он поцеловал ее, это был самый счастливый миг в ее жизни.
 Такого восторга она не могла себе даже представить.
 В темном подвале, где их оставили на верную смерть, она чувствовала себя так, словно воспарила на небо.
 «Я так сильно его люблю, — в отчаянии подумала Оделла, — что самое разумное сейчас для меня — это уехать из замка и спрятаться где-нибудь еще!»
 Но она понимала, что никогда не отважится это сделать.
 Раньше она не боялась, потому что знала, что едет к нянюшке.
 Но если она будет одна, ей может встретиться еще много таких, как Фред Коттер.
 И таких, которые, как маркиз, захотят поцеловать ее, потому что она красива.
 Оделла внезапно подумала, что, если маркиз увлекся ею только потому, что у нее симпатичное личико, она покончит с собой. Но одно она знала точно: это знание пришло к ней из самой глубины ее сердца.
 Она никогда не полюбит другого мужчину так, как любит маркиза.




 Глава седьмая


 Маркиз вошел в библиотеку в четверть десятого.
 Огонь в камине жарко горел.
 Он зажег все свечи и сел перед портретом своего предка.
 Он боялся, что Оделла будет слишком взволнована и не придет.
 Маркиз ждал около пятнадцати минут; потом дверь открылась, и она вошла.
 Он с удивлением увидел, что она не причесана, и изумился еще больше, когда понял, что она одета пусть в очень красивый, но все же халат.
 Оделла подбежала к нему и, задыхаясь, сказала:
 — Я пришла только… затем, чтобы сказать вам… что я не могу прийти, как мы договаривались…
 — Но вы здесь! — ответил он.
 — Только затем, чтобы сказать, что я… не приду… потому что мне пришлось… раздеться.
 Маркиз поразился еще больше, и, заметив это, она торопливо пояснила:
 — Бетти… никак не успокаивалась, и нянюшка не могла лечь спать. Она пришла, и… помогла мне… снять платье. — Оделла улыбнулась: — Я ничего не могла поделать. Ей показалось бы подозрительным, если бы я снова оделась.
 — Я понимаю, — сказал маркиз. — Но вы прекрасны в любом наряде, а раз нянюшка думает, что вы уже спите, я уверен, она не осмелится вас тревожить.
 — А вот я… не могу быть… в этом уверена.
 — Я хотел бы, чтобы вы рискнули, — с улыбкой сказал маркиз. — Я уверен, что вы хотите узнать, что случилось с Фредом Коттером.
 — Да… конечно… — согласилась Оделла. — Но мне… стыдно, что я… так выгляжу.
 — Забудьте об этом, — сказал маркиз, — и позвольте мне рассказать вам, что произошло после того, как мы расстались в лесу.
 Сгорая от любопытства, Оделла уселась в кресло с высокой спинкой, а маркиз расположился напротив, с другой стороны камина.
 Оделла сжала ладони вместе и наклонилась вперед, желая не упустить ни одного слова.
 — Как я и говорил вам, я поехал прямо к начальнику полиции, — начал маркиз. — Он живет всего в паре миль оттуда. Мне повезло, потому что, когда я приехал, он как раз собрал к себе всех полицейских округи.
 Оделла негромко вскрикнула, но не стала перебивать.
 — Мы почти сразу направились к дому Коттера и поймали его и сообщника с поличным!
 — С поличным? — недоверчиво переспросила Оделла.
 — Они как раз паковали часть драгоценностей, которые Коттер украл некоторое время назад, но только сейчас нашел покупателя.
 — Я предполагала, что он… работает именно так, — сказала Оделла, понизив голос.
 — Вы были совершенно правы, — подтвердил маркиз. — Но теперь он благополучно сидит в Оксфорде за решеткой.
 — О, я рада… Я очень рада! — воскликнула Оделла.
 — Его сообщник тоже был арестован, — продолжал маркиз. — И я узнал — это, кстати, отчасти оправдывает мою беспомощность в его руках, — что когда-то он был борцом.
 — Он… мог вас… покалечить! — вскричала Оделла.
 — Мог бы, — согласился маркиз. — А вообще это довольно странный персонаж, потому что он немой.
 Оделла вспомнила, что сообщник Коттера за все время не сказал ни единого слова.
 — Говорят, — объяснил маркиз, — что когда он боролся с кем-то то прикусил себе язык — да так, что почти половину пришлось отрезать. После операции он уже не мог говорить.
 — Представляю, как для него это было… ужасно! — сказала Оделла. — Но в то же время он… такой большой и такой… страшный!
 — Ну, поскольку он отправится в тюрьму вместе с Коттером, я не думаю, что нам стоит об этом тревожиться.
 — И они больше не… представляют для вас угрозы? — спросила Оделла.
 — И для вас тоже, — уверил ее маркиз. — Начальник полиции согласился, что ваше имя не стоит упоминать, и, поскольку мне не хочется лгать на свидетельском месте, я просто сказал, что вы — мой друг, и он подумал, что вы приехали из Лондона.
 — О, благодарю вас… Спасибо! — воскликнула Оделла. — Я так боялась, что… — Она замолчала.
 — Боялись кого? — спросил маркиз.
 — Я… я не хочу… говорить об этом.
 Маркиз наклонился вперед.
 — Мы вместе пережили большую опасность, Оделла, — мягко сказал он. — Неужели вы мне все еще не доверяете?
 Он помолчал и добавил:
 — Вы же знаете, я сделаю все, чтобы помочь вам, — и не только потому, что сочувствую вам, но и совсем по другой причине.
 — По какой? — спросила Оделла.
 Их взгляды встретились, и она почувствовала, что он знает, как сильно она его любит.
 Она ждала ответа, но, прежде чем маркиз успел что-то сказать, дверь библиотеки открылась.
 Маркиз сразу же вскочил на ноги: он моментально сообразил, что, поскольку Оделла сидит спиной к двери в высоком кресле, ее не видно тому, кто стоит на пороге.
 Это был Ньютон, и маркиз, не дав ему сделать и шага, стремительно подошел к нему.
 — Что вам нужно, Ньютон? — недовольно спросил он. — Я занят!
 — Простите, милорд, что я потревожил вас, — ответил Ньютон, — но леди и джентльмен хотят видеть вашу светлость.
 — В столь поздний час? — поразился маркиз. — Кто же они?
 — Графиня Шэлфорд, милорд, и виконт Мор.
 Маркиз ничего не сказал, и Ньютон добавил:
 — Они говорят, что это крайне важно, и настаивают на том, чтобы ваша светлость немедленно вышли к ним!
 — Предложите им отдохнуть и скажите, что я присоединюсь к ним через несколько минут, — велел маркиз.
 — Слушаюсь, милорд, — ответил Ньютон и вышел.
 Едва маркиз повернулся, Оделла выпрыгнула из кресла, в котором сидела, и бросилась к нему.
 — Спрячьте меня! — воскликнула она испуганным шепотом. — Прошу вас… Спрячьте меня! Они приехали за мной… Но я не могу… уехать с ними! О, пожалуйста, спрячьте меня!
 Ее голос дрожал, а в глазах были слезы.
 Маркиз обнял ее.
 — Что им от вас нужно? — спросил он.
 — Графиня — моя… мачеха… Она… настаивает, чтобы я… вышла за… виконта, а… он…
 Оделла запнулась на миг, а потом, покраснев, сквозь слезы пробормотала:
 — Он — ее… любовник!
 Она почувствовала, как напряглись руки маркиза.
 — Но почему? — спросил он. — Почему ваша мачеха так этого хочет?
 — Потому что… Мама оставила мне… много… денег… А… виконт… беден.
 — Я знаю вашего отца. Он выдающийся человек, — сказал маркиз. — Неужели он одобрил бы это?
 — Он всегда… делает, как мачеха хочет… А когда она… что-то решила, ее уже никто… не может… остановить…
 Оделлу душили слезы. Усилием воли справившись с ними, она снова взмолилась:
 — Пожалуйста… пожалуйста, спрячьте меня… и… быстро! Я скорее бы… умерла, чем… вышла бы за любого мужчину, кроме…
 Оделла замолчала.
 Сквозь тонкую ткань халата он чувствовал, как дрожит ее тело.
 — Послушайте, — сказал он спокойно. — Я хочу, чтобы вы остались здесь, где вам ничто не грозит, а чтобы вы убедились в этом, я запру дверь и возьму ключ с собой.
 Он улыбнулся ей и продолжал:
 — Я избавлюсь от них, а когда вернусь, мы подумаем, как заставить вашу мачеху отказаться от столь возмутительного плана — выдать вас за человека, которого вы не любите.
 — Вы… обещаете… не… говорить им, где… я? — прошептала Оделла, поднимая голову.
 — Вы все еще не доверяете мне? — спросил маркиз, глядя на нее сверху вниз.
 Слезы бежали по ее щекам, и длинные ресницы были мокрыми.
 И все же она казалась ему прекраснее, чем все женщины, которых он видел до этого.
 Маркиз наклонился и очень нежно поцеловал ее в губы.
 — Ждите здесь, — сказал он. — Я обещаю, все будет хорошо.
 Он отпустил ее и пошел к двери.
 Когда она закрылась за ним, Оделла услышала, как повернулся в замке ключ.
 Она закрыла лицо руками, теряясь в догадках, как мачехе удалось ее отыскать.
 Этого не должно было случиться!
 Потом Оделла предположила, что, вероятно, всему виной Фред Коттер.
 Он знал, кто она такая, а слух об его аресте наверняка достиг Шэлфорд-Хауса.
 И все же Оделла не могла поверить, что ее мачеха в эту минуту действительно здесь, в замке Комб.
 Она вернулась к камину, но села не в кресло, а на диван, который стоял ближе к огню.
 Отсюда она могла видеть дверь и в случае чего успела бы спрятаться — за штору или куда-нибудь еще.
 Оделла была так напутана, что вновь начала молиться, и ее молитвы были даже более пылкими, чем те, которые она возносила в подвале Фолли.
 По крайней мере тогда они с маркизом были вместе.
 Если бы мачеха забрала ее, она была бы совершенно беспомощна в ее руках и, не успев даже опомниться, вышла бы за виконта.
 — Помогите мне, мама… Помогите мне! — молилась она. — И позвольте мне остаться… с маркизом!
 Она подумала, что ради этого готова на все, что угодно, даже согласна стать служанкой у него в доме.
 Зато она была бы под его крышей и чувствовала бы себя в безопасности.
 — Я люблю… его! — сказала Оделла вслух. Она знала, что он попытается ее спасти. Но хватит ли ему силы бросить вызов ее мачехе, которая всегда добивалась того, чего хотела?
 Оделле казалось, что прошла вечность. Она уже начала смиряться с мыслью, что мачехе удалось убедить маркиза и сейчас она заберет ее назад в Шэлфорд-Холл.
 Потом Оделла услышала шаги и вскочила на ноги.
 Прежде чем ключ повернулся в замке и открылась дверь, она была уже в дальнем конце библиотеки и спряталась за темно-красной бархатной шторой, откуда наблюдала за Фредом Коттером.
 Маркиз вошел в комнату. Он аккуратно закрыл за собой дверь и направился к камину.
 — Оделла! — позвал он мягко.
 Молчание.
 Потом Оделла осторожно выглянула из-за шторы, желая удостовериться, что он один.
 А убедившись в этом, с радостным криком бросилась к нему.
 Маркиз протянул ей навстречу руки, и она упала в его объятия.
 Он начал целовать ее — страстно, неистово, требовательно.
 Оделле казалось, что он поднял ее из ада неуверенности и вознес на небеса.
 Страх исчез — остались только восторг и наслаждение, которого не опишешь словами.
 Он целовал ее до тех пор, пока библиотека и сам дом, казалось, не начали качаться.
 Маркиз прижимал Оделлу к себе все крепче, и она слышала, как бешено стучит его сердце — так же бешено, как ее.
 Только когда восторг достиг предела, за которым его уже невозможно было выносить, Оделла пробормотала что-то невнятное и спрятала лицо у него на груди.
 Маркиз отнес ее к дивану и сел, баюкая ее на руках, как младенца.
 Потом он принялся целовать ее снова, пока они оба не начали задыхаться.
 — Почему вы не сказали мне раньше? — спросил он наконец. — Как вы могли позволить этой женщине угрожать вам?
 — Вы отправили ее… прочь? — Оделла запнулась.
 — Я отправил ее прочь, сказав, что завтра утром привезу вас домой.
 Оделла окаменела.
 — Вы… так ей… сказали? Как вы могли… сделать такое?
 Маркиз улыбнулся.
 — Мы приедем к ней, — сказал он, — но она не сможет заставить вас остаться.
 — Она… сможет! Сможет! — вскричала Оделла. — И она заставит папеньку… дать согласие… на мой… брак… с виконтом!
 — К сожалению, у нее не будет возможности это сделать, — покачал головой маркиз.
 — Что… вы имеете в виду? Он согласится… Если моя… мачеха… настаивает…
 — Вы очень не сообразительны, моя драгоценная, — улыбнулся маркиз. — И опять не доверяете мне. А ведь я все же умнее, чем ваша мачеха!
 — Но… как? Что вы… говорите? Я… я не понимаю! — воскликнула Оделла.
 — Я избавился от них, — объяснил маркиз, — сказав, что уже слишком поздно и вы спите в детской с моей племянницей, которая не очень хорошо себя чувствует.
 Оделла подумала, что это был умный ход, но вслух ничего не сказала, и он продолжал:
 — Они узнали, что вы здесь, потому что Фред Коттер проклинал вас во всю глотку, когда полиция вела его через деревню.
 Оделла тихо вскрикнула от ужаса, но маркиз как ни в чем не бывало сказал:
 — Я убедил вашу мачеху, что вы в полном здравии и завтра я привезу вас в Шэлфорд-Холл, где она и, разумеется, безумно влюбленный в вас виконт будут вас ждать.
 — Значит… вы поверили в то, что она… говорила! — прошептала Оделла упавшим голосом.
 — Она откровенно врала! — воскликнул маркиз. — И я не поверил ни единому слову!
 — Тогда… почему вы… хотите… отвезти меня… назад?
 — Потому что к тому времени — не говоря уж о том, что мне хочется снова увидеть вашего замечательного отца, моя драгоценная маленькая принцесса, — мы с вами будем женаты!
 Не веря своим ушам, Оделла уставилась на него.
 — Женаты? — прошептала она.
 — Женаты! — подтвердил маркиз. — Я уже послал своего секретаря к священнику с просьбой, чтобы завтра в десять часов утра он обвенчал нас здесь, в моей собственной часовне. — Он улыбнулся. — После этого, моя красавица, мы отправимся в свадебное путешествие и только заедем к вам домой, чтобы вы представили меня своему отцу.
 — Я не могу… в это поверить! — воскликнула Оделла. — Это правда? Вы действительно меня… любите?
 Другие вопросы были готовы сорваться у нее с губ, но маркиз вновь притянул ее к себе.
 — Ты сомневаешься? — спросил он. — Я обещаю тебе, Оделла, что докажу это, как только ты станешь моей.
 Он хотел поцеловать ее, но Оделла спрятала лицо.
 — Вы… уверены, — спросила она приглушенным голосом, — действительно уверены, что я… вам нужна? Я люблю вас! Я люблю вас всем сердцем, но я… не хочу… чтобы вы… женились на мне… из жалости.
 Маркиз засмеялся счастливым смехом.
 — Ты и впрямь думаешь, что я способен сделать такую глупость? — сказал он. — Если бы ты вдруг исчезла, моя восхитительная, я нашел бы тебя в любой части мира, где бы ты ни скрылась, и вернул бы себе!
 Его голос стал глубоким.
 — Ты нужна мне! Ты нужна мне, как ни одна женщина раньше не была мне нужна, и я уверен, что после того, что мы пережили вместе, мы будем счастливо жить здесь с нашими лошадьми и, конечно же, с нашими детьми.
 Он почувствовал, как дрожит Оделла в его руках, и, когда она подняла голову, начал целовать ее сначала мягко, а потом все настойчивее и сильнее.
 Его поцелуи обжигали, но она уже не боялась.
 Она знала, что это любовь, о которой она молилась.
 Любовь, которая бывает не только мягкой и нежной, но сильной, требовательной и непреодолимой.
 — Я люблю… тебя! Я люблю… тебя! — хотела она сказать, но в словах не было нужды.
 Оделла проснулась; ей снился маркиз.
 Было восемь часов.
 По звону посуды она поняла, что в детской уже готов завтрак.
 На мгновение она подумала, что вчерашний день ей, должно быть, тоже приснился.
 Но она до сих пор чувствовала губы маркиза на своих губах.
 При мысли о нем ее сердце начинало биться не так, как обычно, и сладкая дрожь пробегала по телу.
 Она встала, а когда умывалась, вошла нянюшка и сказала:
 — Я хочу знать, что происходит! Мистер Ньютон только что сообщил мне, что его светлость просит, чтобы ты спустилась вниз в пятнадцать минут десятого, и посылает тебе вот это.
 С этими словами нянюшка положила на кровать два свертка.
 Оделла догадывалась, что в них находится. Вытирая лицо, она сказала:
 — Вчера вечером, нянюшка, мачеха приезжала сюда с виконтом, чтобы забрать меня домой.
 Нянюшка в ужасе вскрикнула, но, прежде чем она успела что-то сказать, Оделла продолжала:
 — Маркиз спас меня, и они уехали снова.
 — Откуда они узнали, что ты здесь? — спросила нянюшка.
 Оделла подумала, что нет времени рассказывать ей про Фреда Коттера, поэтому она просто пожала плечами.
 — Ты сказала, что его светлость тебя спас, — нахмурилась нянюшка. — И как же он это сделал?
 Оделла улыбнулась.
 — Не сердись на меня, нянюшка, но, пока я была здесь, мы несколько раз встретились и теперь… собираемся пожениться!
 На мгновение нянюшка потеряла дар речи.
 — Пожениться! — воскликнула она в восхищении. — Большего счастья я не могла тебе пожелать — и в этом доме самые лучшие детские в мире!
 Оделла рассмеялась.
 В то же время она чувствовала, что готова заплакать оттого, как замечательно все получается.
 Потом, удовлетворив свое любопытство, нянюшка помогла Оделле надеть единственное белое платье, которое она захватила с собой.
 В свертках, присланных маркизом, обнаружилась длинная фата до самого пола и диадема, украшенная цветами и бриллиантами.
 — В таком наряде впору ехать к королеве в Букингемский дворец! — заметила нянюшка, когда Оделла была одета.
 — Мне важнее маркиз, а не королева! — сказала Оделла. — О, нянюшка, как, по-твоему, я достаточно для него красива?
 Говоря это, она думала о леди Беатон и других красивых женщинах, которых упоминала горничная.
 — Ты столь же красива, как была твоя мать, — ответила нянюшка. — А она была самой прекрасной женщиной, которую я видела за всю свою жизнь!
 — Это все, что я хотела услышать, — улыбнулась Оделла.
 Она поцеловала нянюшку и пошла вниз.
 — Да благословит тебя Господь, дитя мое! — воскликнула нянюшка со слезами на глазах. — И пусть ты всегда будешь такой счастливой, как в этот день.
 — В этом я не сомневаюсь! — сказала Оделла уверенно.
 Спускаясь на первый этаж, она чувствовала, будто за плечами у нее выросли крылья.
 Она знала, что маркиз будет ждать ее в холле.
 Он смотрел, как она сходит по лестнице, и думал, что всю жизнь мечтал встретить такую женщину, но боялся, что никогда не встретит.
 Целуя ее в первый раз, он понял, что ее еще никто не целовал.
 Он был первым мужчиной в ее жизни — и последним.
 Маркиз знал многих женщин, но никого из них он не любил так, как Оделлу.
 И не только из-за ее красоты, которая очаровала его, или за духовную чистоту, которая ее окружала.
 Интуиция говорила ему, что она чувствует то же самое, что и он, что они стали одним целым еще до того, как их соединило таинство брака.
 Часовня, построенная одновременно с замком, была освящена, как полагается, и, поскольку их обвенчал бы священник, в юридическом оформлении брака уже не было бы необходимости.
 Маркиз подал Оделле руку, и они двинулись вдоль длинного коридора, который вел к часовне.
 Маркиз всегда именно так представлял себе свое венчание и знал, что они оба запомнят его на всю жизнь.
 Не будет никаких так называемых «друзей», не будет завистников, не будет людей, обожающих все критиковать и способных испортить этим даже священное таинство.
 Он видел, что Оделла немного волнуется, и, когда она положила ладонь на его локоть, почувствовал, как дрожит ее рука.
 «Я буду защищать ее и сделаю счастливой на всю жизнь, — поклялся он. — И никто никогда не посмеет ее испугать!»
 Ни одна из женщин, которых он знал, не проявила бы такой отваги и твердости духа, как Оделла, когда они попали в руки Фреда Коттера.
 Ни одной из них не хватило бы храбрости убежать от собственной мачехи.
 Или ума, чтобы спрятаться у своей старой нянюшки.
 — Она необыкновенна! — сказал он себе.
 Когда они опускались на колени, чтобы получить благословение, маркиз молился о том, чтобы быть достойным ее.
 «Она никогда не должна разочароваться во мне», — поклялся он.
 Маркиз и маркиза Транкомб уезжали из Шэлфорд-Холла.
 Их экипаж был запряжен четверкой великолепно обученных лошадей, которыми маркиз правил с блестящим умением.
 Но в эту минуту Оделла видела перед собой только изумленное и расстроенное лицо мачехи!
 И довольное лицо своего отца.
 Она положила руку на колено маркизу.
 — Мы действительно убежали? — шепотом спросила она.
 — Да! — победно ответил маркиз. Он тоже заметил, что их женитьба явилась для графини ударом, которого она не ожидала. Она вышла, побледнев от гнева. Все трое — графиня, граф и виконт — ждали приезда маркиза и Оделлы.
 Первым заговорил граф:
 — Благодарю вас, милорд, за то, что вы вернули мне дочь. Я очень за нее волновался.
 Они с маркизом обменялись рукопожатием, а Оделла поцеловала отца и сказала:
 — С нянюшкой я была в полной безопасности, папенька.
 — Теперь я это знаю, моя дорогая, — ответил граф, — но твоя мачеха была очень огорчена, когда ты исчезла.
 — Больше я никогда так не поступлю, — сказала Оделла.
 — Это правда, — вставил маркиз прежде, чем кто-нибудь успел что-то сказать. — И я уверен, вы поздравите нас, когда узнаете, что Оделла отныне — моя жена и мы с ней очень и очень счастливы!
 Наступила внезапная тишина.
 Потом, прежде чем граф смог сказать, что он восхищен, раздался крик графини:
 — Это ложь! Я этому не верю!
 — Это чистая правда, — ответил маркиз. — Вчера вечером я понял, что не могу потерять Оделлу ни на день, ни даже на час, и сегодня утром мы обвенчались.
 — Это незаконно! — огрызнулась графиня.
 — Я думаю, вам будет очень нелегко доказать это! — спокойно сказал маркиз. Граф шумно перевел дыхание.
 — Если моя дочь счастлива, то все остальное не важно, — проговорил он. — И конечно, я рад иметь зятя, который живет по соседству!
 — Я очень, очень счастлива, папенька! — улыбнулась Оделла.
 Больше никому маркиз не дал сказать ни слова.
 Он объяснил, что они спешат добраться до одного из его поместий, расстояние до которого достаточно велико.
 Это был намек, что им надо уехать немедленно, и маркиз знал, что все поймут его правильно.
 Виконт молчал, а Оделла не задавала ему вопросов.
 Впрочем, она не могла избавиться от ощущения, что он сразу почувствовал себя свободнее, узнав, что ему не надо жениться на ней — даже с учетом того, что он мог бы воспользоваться ее деньгами.
 Только оставшись наедине с маркизом, Оделла вдруг осознала, что никогда не говорила ему, насколько она богата.
 Впрочем, сказала она себе, это не имеет значения. Она была совершенно уверена, что он найдет много способов израсходовать эти деньги на действительно важные вещи.
 Школы, больницы и помощь для тех, кто нуждается в ней.
 «Он сам настолько богат, что разницы нет, — подумала Оделла. — Так почему мы должны тратить зря время на обсуждение таких пустяков?»
 Она передвинулась ближе к нему.
 — Я люблю тебя!
 Маркиз улыбнулся.
 — И я люблю тебя, моя красавица. Сегодня вечером, когда мы приедем в дом, где начнется наш медовый месяц, я скажу тебе, насколько сильно.
 — Скажи сейчас! — потребовала Оделла.
 — Я люблю тебя! Я обожаю тебя! Я тебе поклоняюсь!
 Ее глаза сияли, и Оделле казалось, что эти слова звучат даже в стуке копыт.
 Это было все, что она хотела услышать, и она знала, что теперь эти слова станут главными в их жизни.
 Маркиз поглядел в ее серые глаза, в которых светилось обожание.
 — Мы избавились от второго дракона, — сказал он, — и теперь, моя Спящая Красавица, все, что мне осталось сделать, это пробудить тебя не поцелуем, а любовью!
 — Это то, чего хочется и мне, — ответила Оделла. — О, мой любимый, мой дорогой муж, ты такой… замечательный, и мне до сих пор трудно поверить, что я и вправду… твоя жена!
 — Если ты будешь продолжать говорить такие вещи, — заметил маркиз, — я начну тебя целовать, и мы опрокинемся.
 Оделла рассмеялась.
 — Никто лучше тебя не умеет править четверкой.
 — Именно так я и хочу, чтобы ты думала, — сказал он, — и еще хочу, чтобы ты говорила, какой я умный и замечательный, — но только тогда, когда мои руки не заняты!
 Оделла рассмеялась снова.
 А потом шепотом, так, что маркиз едва мог расслышать, зашептала:
 — Я… люблю… тебя… Я… люблю… тебя!
 От этих слов ему показалось, что они движутся прямо в недра горячего солнца.
 Они перестали быть людьми, они были вровень с богами.
 Это была жизнь, это была любовь.
 Это было приключение, о котором Оделла мечтала всегда. И больше она не боялась.